История с привидениями Питер Страуб
        Городок Милбурн, штат Нью-Йорк. Здесь четыре пожилых джентльмена каждую неделю собираются, чтобы рассказывать друг другу истории - иногда правдивые, иногда не очень, но всегда страшные. Но одна история их не отпускает, она возвращается снова и снова. История о том, что они когда-то сделали. О жуткой ошибке, которую допустили. И вскоре все жители города поймут, что призраки куда кровожаднее, чем кажется, что прошлое похоронить нельзя, что придуманные ужасы могут ожить и начать убивать в реальности, а любой вымысел способен обернуться настоящим кошмаром, из которого нет выхода.
        Питер Страуб
        История с привидениями
        PETER STRAUB
        GHOST STORY
        
* * *
        Посвящается Валли Шайо и Грегорио Кохону
        Всюду под нами разверста мрачная бездна, и преисподняя - лишь преддверие ее.
        Натаниэль Готорн. Мраморный фавн
        Призраки всегда алчны.
        Р. Д. Джеймисон
        Пролог. На юг
        1
        - Каким был твой самый дурной поступок?
        - Я не скажу вам этого, но поведаю о худшем в моей жизни происшествии… о самом чудовищном…
        2
        Он опасался возможных проблем при перевозе ребенка через канадскую границу и отправился на юг, избегая городов и пользуясь уединенными шоссе, - путешествуя, словно по параллельной стране. Однообразие так успокаивало и вдохновляло его, что за первый день удалось проехать двадцать часов кряду. Они подкреплялись в «Макдоналдсах» и придорожных закусочных: проголодавшись, он съезжал с автострады и катил по параллельной ей второстепенной дороге, зная, что делает крюк не более 15 - 20 миль. Затем он будил ребенка, и они вдвоем вгрызались в гамбургеры. Девочка никогда первой не заговаривала с ним, ограничивалась только просьбами о самом необходимом. Большую часть времени она спала. Он помнил, как в первую ночь номера его машины подсвечивались лампочками, и - потом оказалось, что это было ни к чему, - он съехал с автострады на неосвещенную дорогу, выкрутил лампочки и забросил их в поле, после чего, зачерпывая пригоршни грязи с обочины, замазал номера. Вытирая руки о штаны, он вернулся к машине и открыл дверь. Девочка спала сидя, выпрямившись в кресле, рот закрыт. Она казалась абсолютно спокойной, а он
по-прежнему не знал, что с ней делать.
        В Западной Вирджинии он вдруг очнулся как от толчка и понял, что на несколько секунд заснул за рулем.
        - Сейчас съедем в сторонку и немного вздремнем, - сказал он. Девочка кивнула.
        Он свернул с автострады за Кларксбургом и ехал по шоссе до тех пор, пока не увидел большой красно-белый вращающийся знак с надписью: «Пионер Вилледж». Лишь усилием воли ему удавалось держать глаза открытыми. И с рассудком творилось неладное: ему казалось, что в глазах стоят слезы и он вот-вот разрыдается. Зарулив на парковку у торгового центра, он направился к самому дальнему от въезда ряду и сдал назад, к проволочной изгороди. Позади находилось квадратное кирпичное здание фабрики по изготовлению пластиковых копий животных, которые устанавливали на грузовики «Голден Чикен». Асфальтированный двор был наполовину завален гигантскими пластмассовыми цыплятами и коровами. В самом центре возвышался громадный голубой бык. Уныло-белые некрашеные цыплята казались крупнее коров.
        Впереди тянулся почти пустой ряд парковки, далее - песочного цвета здания торгового центра.
        - Можно посмотреть больших цыплят? - спросила девочка.
        Он отрицательно покачал головой:
        - Из машины выходить не будем, просто поспим здесь. - Он закрыл все двери на замки и поднял стекла. Под пристальным взглядом девочки нагнулся, нащупал под сиденьем веревку и велел: - Вытяни руки.
        Почти улыбаясь, она протянула ему маленькие ручки со сжатыми кулачками. Он дважды обмотал веревкой запястья, затем связал ей лодыжки. Увидев, что остался запас веревки, он зажал ее свободный конец в одной руке, а другой грубо притянул девочку к себе. Затем обвязал ее и себя и, уже растянувшись на переднем сиденье, сделал последний узел.
        Она лежала на нем, ее руки упирались ему в середину живота, голова покоилась у него на груди. Она легко и ровно дышала, будто знала заранее, что он ее привяжет. Часы на приборной панели показывали пять тридцать; становилось прохладнее. Он вытянул ноги, опустил голову на подлокотник и заснул под гудение транспорта.
        Ему показалось, что проснулся он сразу же; лицо покрывал пот, и раздражал резкий запах сальных немытых волос девочки. Уже стемнело; он проспал, наверное, несколько часов. Их так и не обнаружили - забавно было бы, если бы его нашли спящим на парковке торгового центра в Кларксбурге, Западная Вирджиния, в обнимку со связанной девочкой! Он зевнул, чуть отодвинулся от девочки и разбудил ее. Как и он сам, она мгновенно проснулась; затем отклонила назад голову и внимательно посмотрела на него. В ее взгляде не было страха - только напряженность. Он поспешно развязал узлы и вытащил из-под их тел веревку. Шею кольнуло, когда он выпрямился.
        - Хочешь в туалет? - спросил он.
        Она кивнула:
        - Где?
        - За машиной.
        - Прямо здесь? На парковке?
        - Ты слышала.
        Ему снова показалось, что она слегка улыбнулась. Он взглянул на ее напряженное лицо, обрамленное темными волосами.
        - Ты меня выпустишь?
        - Подержу за руку.
        - Но ты не будешь подглядывать? - Впервые в ее словах прозвучала неуверенность.
        Он покачал головой.
        Она протянула руку, чтобы открыть дверь, но он снова покачал головой и твердо взял ее за запястье.
        - Выйдешь с моей стороны, - велел он и выбрался наружу, все еще крепко сжимая тоненькое запястье. Она начала боком пролезать к двери - малышка семи-восьми лет с коротко остриженными темными волосами, в коротеньком розовом платьице. Прямо на босые ноги надеты голубые простроченные тенниски, стоптанные на каблуках. Совсем по-детски она сначала опустила на землю одну ногу, поерзала, затем опустила другую и выбралась из автомобиля.
        Он обвел ее вокруг машины к проволочному забору фабрики. Девочка наклонила голову и взглянула на него исподлобья:
        - Ты обещал мне. Не смотри.
        - Не буду, - ответил он.
        Он не стал смотреть - просто откинул голову назад, когда она согнулась, вынуждая его склониться вбок. Его взгляд скользил по гротескным пластмассовым животным за забором. Потом он услышал шуршание ткани и взглянул вниз. Она, насколько было возможно, вытянула левую руку и, задрав дешевое розовое платьице до талии, тоже разглядывала пластиковых животных. Когда девочка привела себя в порядок, он отвел от нее взгляд. Она поднялась и теперь ждала, что он прикажет делать дальше. Он повел ее назад к машине.
        - Чем ты зарабатываешь себе на жизнь? - спросила она.
        От удивления он рассмеялся в голос: вот так светский вопрос!
        - Ничем.
        - А куда мы едем? Куда ты меня везешь?
        Он открыл дверь и отступил в сторону, а она пролезла на свое место.
        - Кое-куда, - ответил он. - Везу тебя в одно место.
        Он сел за руль.
        - Куда?
        - Приедем - увидишь.
        И снова они ехали всю ночь, и снова девочка почти все время спала, иногда просыпаясь, чтобы поглядеть в ветровое стекло (во сне она сидела в кресле очень прямо, словно кукла в розовом платье и синих теннисках) и задать ему странные вопросы.
        - Ты полицейский? - спросила она его однажды, затем, увидев въездной знак: - А что такое Колумбия?
        - Город.
        - Как Нью-Йорк?
        - Да.
        - Как Кларксбург?
        Он кивнул.
        - Мы всегда будем спать в машине?
        - Не всегда.
        - Можно включить радио?
        Он разрешил, и она потянулась вперед и нажала кнопку. Машина наполнилась помехами и двумя-тремя одновременно говорящими голосами. Она нажала другую кнопку - тот же результат.
        - Покрути настройку, - подсказал он.
        Сосредоточенно нахмурив брови, девочка начала медленно вращать ручку настройки. Через мгновение она нашла чистый сигнал - пела Долли Партон.
        - Вот это мне нравится, - заявила она.
        Следующие четыре часа они ехали на юг под песни и ритмы кантри. Станции слабели, угасая и сменяя друг друга, чередовались голоса и акценты диск-жокеев, спонсоры соперничали друг с другом в перечнях страховых услуг, зубной пасты, мыла, пепси-колы, погребальных услуг, дешевых наручных часов, шампуня от перхоти… И лишь музыка оставалась неизменной: бесконечно повторялись истории, в которых женщины выходили замуж за фермеров и бродяг и оставались верны им до развода, а мужчины сидели в полных соблазнов барах и мечтали вернуться домой, и возвращались, и воссоединялись с бывшими женами, и снова с отвращением расходились, унося в душе тоску о детях…
        Однажды он спросил ее:
        - Ты когда-нибудь слышала о человеке по имени Эдвард Вандерлей?
        Она не ответила, но изучающе взглянула на него.
        - Так слышала?
        - А кто это?
        - Он был моим дядей, - сказал он, и девочка улыбнулась ему.
        - А о человеке по имени Сирс Джеймс?
        Она помотала головой, продолжая улыбаться.
        - А о человеке по имени Рики Готорн?
        Она снова покачала головой. Не было смысла продолжать. Он сам не знал, зачем задавал ей эти вопросы. Вполне возможно, что этих имен она никогда не слышала. Да конечно не слышала.
        Как-то раз, еще в Южной Каролине, ему показалось, что патрульный полицейский увязался за ними: полицейский автомобиль шел позади в 20 ярдах, не меняя дистанции. Ему даже показалось, что полицейский говорит что-то по рации. Он сразу же сбросил скорость на пять миль и сменил ряд, но патрульная машина не обогнала его. Сердце его упало: он уже представлял себе, как полицейский обгоняет, включает сирену, приказывая прижаться к обочине. Потом начнутся вопросы. В этот час - около шести вечера - автострада была переполнена машинами: он чувствовал, что попал в ловушку: беспомощный, пассивный участник напряженного движения, уповающий на милость того, кто сидел в патрульной машине. Надо что-то придумать. Его просто влекло общим потоком к Чарльстону, миля за милей по равнине, поросшей кустарником. Вдали виднелись группки убогих домов с остовами гаражей. Номера этой магистрали он не помнил. В зеркале заднего вида он увидел, как в хвосте нескончаемой вереницы машин, позади полицейского автомобиля, старый грузовик выпустил длинный столб черного дыма из похожей на печную выхлопной трубы рядом с двигателем. Он с
ужасом представил, как полицейский заорет ему: «Выходи!» и как закричит высоким тонким голосом девочка: «Он заставил меня поехать с ним, он привязывает меня к себе, когда спит!» Южное солнце, казалось, атаковало его лицо, впилось в поры. Патрульная машина сменила ряд и начала приближаться. «Ублюдок, это не твой ребенок! Кто она?!»
        Потом его посадят в камеру и начнут бить, методично обрабатывая дубинками…
        Однако ничего этого не произошло.
        3
        Вскоре после восьми он съехал на узкий проселок, покрытый словно недавно выкопанной рыжей грязью. Он уже не был уверен, в каком штате находится: в Южной Каролине или Джорджии; они - как, впрочем, и все остальные штаты, - словно жидкость, перетекали друг в друга и сливались один с другим, устремляясь вперед, как автострады. Все было неправильно. И находился он в неправильном месте: и жилья здесь не могло быть, и просто находиться здесь нельзя было, в этом диком и враждебном краю. Незнакомые виноградные лозы зелеными плетьми цеплялись за бампер. Последние полчаса указатель топлива стоял на «Е». Все было не так. Все! Он взглянул на девочку - девочку, которую похитил. Она спала, как кукла, спина прямая, ноги в теннисках не доставали до пола. Она слишком много спит. Может, больна, может, умирает.
        Она проснулась под его взглядом.
        - Мне опять нужно в туалет, - проговорила она.
        - С тобой все в порядке? Ты не больна?
        - В туалет хочу.
        - Ладно, - проворчал он и потянулся открыть дверь.
        - Можно я сама? Я не убегу. Я ничего такого не сделаю, правда.
        Он взглянул на ее серьезное лицо, темные глаза на оливковой коже лица.
        - Ну, куда я денусь? Я даже не знаю, где я.
        - Я тоже.
        - Так можно?
        Когда-нибудь это должно было произойти: он не мог держать ее за руку все время.
        - Обещаешь? - спросил он, зная, что задает глупый вопрос.
        Она кивнула.
        - Хорошо, - сказал он.
        - А ты обещаешь, что не уедешь?
        - Обещаю.
        Она открыла дверь и вышла из машины. Это было испытанием - не следить за ней. Проверкой. Ему бы очень хотелось, чтобы ее рука была привязана к его руке. Вот сейчас она пустится наутек, закричит… Но нет, она не кричала. Все-таки часто, думал он, что-то ужасное, чего со страхом ждешь, не происходит: злой рок дает сбой, и все встает на свои места - словно ничего и не было. Он испытал громадное облегчение, когда девочка вернулась, - вот и опять не разверзлась черная пропасть под ним.
        Он закрыл глаза и увидел разделенное белыми полосами пустое шоссе, разматывающееся перед ним.
        - Надо найти мотель, - произнес он.
        Она вытянулась в кресле, ожидая его указаний. Тихонько мурлыкало радио - нежное, ласкающее пение гитары. На мгновение мелькнул образ: девочка мертва, язык высунут, глаза вылезли. Она совершенно не сопротивлялась ему! А потом он стоял - ему так казалось - на улице Нью-Йорка, одной из Восточных Пятидесятых, одной из тех улиц, где хорошо одетые женщины выгуливали овчарок. И была там одна из тех женщин, и тоже прогуливалась. Высокая, в красиво вытертых джинсах и дорогой рубашке, очень загорелая, солнечные очки сдвинуты на лоб - она прошла мимо него. Большая овчарка трусила позади, виляя задом. Он стоял достаточно близко к женщине, чтобы разглядеть веснушки в вырезе расстегнутого ворота ее рубашки.
        Ах…
        Когда он очнулся от своих мыслей, гитара все еще ласково пела, и, перед тем как включить зажигание, он погладил девочку по голове.
        - Поехали, найдем гостиницу, - проговорил он.
        Долгий час он просто продолжал движение вперед, защищенный коконом оцепенения и механикой вождения: почти один на темном шоссе.
        - Ты не обидишь меня?
        - Откуда ж мне знать.
        - Не обидишь, я знаю. Ты мой друг.
        А затем он не «как будто» перенесся на улицу Нью-Йорка - он на самом деле очутился там, на той самой улице, глядя, как загорелая женщина с собакой приближается к нему. И снова он разглядел редкие веснушки в вырезе воротника - он знал, каково будет на вкус коснуться языком этого места. Как это часто бывало в Нью-Йорке, солнца он не видел, но чувствовал его - тяжелое, агрессивное солнце. Женщина была никто - так, прохожая… он и не знал ее совсем, просто она была похожа на… Мимо пролетело такси, металлические поручни справа, надписи на стеклах французского ресторана на другой стороне улицы. Тротуар жег сквозь подошвы ботинок. Где-то наверху мужчина выкрикивал одно и то же слово снова и снова. Он был там, он был: очевидно, какие-то чувства отразились на его лице, потому что женщина с собакой удивленно взглянула на него, сделала строгое лицо и перешла на противоположную сторону тротуара.
        Может, она сказала что-то? Могут люди в галлюцинациях нормально, по-человечески, разговаривать? Можно ли их о чем-то спрашивать и получать ответы на свои вопросы? Он открыл рот. «Мне надо…»
        Найти выход, хотел сказать он, но снова оказался в машине. Сырой комок, бывший когда-то картофельным чипсом, лежал у него на языке.
        Каким был твой худший поступок?
        Судя по карте, он находился всего лишь в нескольких милях от Валдосты. Он чисто механически вел машину, не решаясь взглянуть на девочку и не зная, спит она или нет, но тем не менее чувствуя на себе ее взгляд. Наконец он проехал указатель: судя по нему, до Самого Дружелюбного Города на Юге оставалось десять миль.
        Это был типичный южный городок: немного промышленных зданий на въезде, мастерские, прессовальные цеха, сюрреалистические скопления металлических бараков под дуговыми фонарями, дворы, уставленные полуразобранными грузовиками. Далее - деревянные дома, нуждающиеся в покраске, группы чернокожих мужчин по углам, их лица неразличимы в темноте, новые дороги начинались и вдруг обрывались, всюду бурьян; всюду по городу бесцельно разъезжают подростки в допотопных машинах.
        Он миновал низкое, неуместно новое здание, знамение Нового Юга, с вывеской: «Пальметто Мотор-Инн», притормозил и сдал назад к нему.
        Девушка с начесом и конфетно-розово накрашенными губами одарила его бессмысленной и безжизненной улыбкой и двуспальным номером «для меня и моей дочери». В регистрационном журнале он написал: «Ламар Бурже, 155 Ридж Роуд, Стоннингтон, Коннектикут». Вручив дежурной плату за ночь, он взамен получил ключ.
        В комнате имелись две односпальные кровати, жесткий коричневый ковер и ядовито-зеленые стены, которые украшали две картины: на одной - наклонивший голову котенок, на другой - индеец, глядящий с вершины утеса на укрытое листвой ущелье, дверь в отделанную голубой плиткой уборную. Он присел на сиденье унитаза, дожидаясь, пока девочка разделась и улеглась в кровать.
        Когда он выглянул проверить, как она там, девочка лежала лицом к стене, укрывшись простыней. Ее одежда была разбросана по полу, почти пустой пакет чипсов валялся рядом на кровати. Он забрался в уборную, разделся и встал под душ. Какое блаженство… На мгновение ему показалось, что он вернулся в прежнюю жизнь, что он не Ламар Бурже, а Дон Вандерлей, живший когда-то в Болинасе, автор двух романов (один из которых принес немного денег), бывший любовник Альмы Мобли, брат покойного Дэвида Вандерлея. Так оно и было. Воспоминания мешали ему - он не мог выкинуть все это из памяти. Его память - ловушка, он словно в замурованной пещере. Однако придется вернуться к реальности. Сейчас он здесь, в мотеле «Пальметто Мотор-Инн». Он выключил душ, и от наслаждения не осталось и следа.
        В маленьком номере, освещенном слабым светом прикроватного ночника, он снял джинсы и открыл свой чемодан. Охотничий нож был завернут в рубашку, и он раскатал ее - нож выпал на кровать.
        Зажав в руке короткую костяную рукоять, он подошел к кровати девочки. Она спала с открытым ртом; пот блестел на ее лице.
        Он долго сидел рядом с ней, держа нож в правой руке, готовый пустить его в ход.
        Но в эту ночь не смог. Сдавшись и отступив, он тряс руку девочки, пока ее ресницы не затрепетали.
        - Кто ты? - спросил он.
        - Я хочу спать.
        - Кто ты?
        - Отстань. Пожалуйста.
        - Кто ты? Я спрашиваю, кто ты?
        - Ты знаешь.
        - Знаю?
        - Знаешь. Я говорила.
        - Как тебя зовут?
        - Анджи.
        - Анджи?..
        - Анджи Маул. Я тебе уже говорила.
        Он держал нож за спиной так, чтобы она не видела.
        - Я хочу спать, - проговорила она. - А ты меня разбудил.
        Она вновь повернулась к нему спиной. Словно загипнотизированный, он наблюдал, как она засыпает: кончики пальцев дрогнули, веки сомкнулись, дыхание изменилось. Словно она заставила себя заснуть. Анджи - Анджела? Анджела Маул. Когда она впервые оказалась у него в машине, она назвалась совсем по-другому. Миносо? Миннорси? Что-то вроде этого, какое-то итальянское имя - но не Маул.
        Он взял нож обеими руками, черная костяная ручка уперлась в его оголенный живот, локти расставлены: оставалось лишь ударить им изо всех сил…
        Наконец около трех утра он вернулся в свою кровать.
        4
        На следующее утро, перед самой выпиской, когда он изучал карты, она заговорила с ним:
        - Ты не должен задавать мне такие вопросы.
        - Какие вопросы?
        Он сидел к ней спиной - по ее просьбе, - пока она надевала розовое платье, и вдруг почувствовал, что должен повернуться, прямо сейчас, чтобы видеть ее. Он вдруг представил свой нож в ее руках (хотя тот лежал на дне чемодана, завернутый в рубашку), почувствовал, как он уже колет его кожу.
        - Я уже могу повернуться?
        - Да, конечно.
        Медленно, все еще чувствуя, как нож, его нож, входит в тело, он развернулся вместе со стулом. Девочка сидела на неубранной кровати, наблюдая за ним. Напряженное некрасивое лицо.
        - Какие вопросы?
        - Сам знаешь.
        - Ну, скажи.
        Она покачала головой и промолчала.
        - Хочешь, покажу, куда мы едем?
        Девочка подошла к нему, не медленно, но как бы взвешенно, словно не желая показать недоверие.
        - Вот сюда, - сказал он, указывая на точку на карте. - Панама-Сити, это во Флориде.
        - Мы увидим море?
        - Возможно.
        - И не будем больше спать в машине?
        - Нет.
        - Это далеко?
        - Можно доехать за ночь. Поедем по этой дороге - вот этой, - видишь?
        - Угу.
        Ей было неинтересно. Она немного наклонилась вбок и безучастно спросила:
        - Как ты думаешь, я хорошенькая?
        Что в твоей жизни было наихудшим? То, что ты однажды ночью раздевался у кровати девятилетней девочки? Что ты держал в руке нож? Нож, которым хотел убить ее?
        Нет. Все остальное было намного хуже.
        Не доезжая до крупной автострады, они остановились возле белого здания с вывеской: «Бадди Саплайз».
        - Анджи, пойдешь со мной?
        Она открыла дверь со своей стороны и все так же по-детски, словно спускаясь по лестнице, вылезла из машины. Он открыл входную дверь и пропустил ее вперед. Полный мужчина в белой рубашке, похожий на Ухти-Тухти, возвышался над прилавком.
        - Вы скрываете свои доходы, - с ходу заявил он. - И вы у меня сегодня первые покупатели. Можете поверить? Полтретьего, а вы - первый человек здесь. Нет, - продолжил он, подавшись вперед, и впился в них взглядом. - Ни черта. Ты тот самый парень, что позавчера укокошил четыре-пять человек в Талласси.
        - Что? - опешил он. - Я пришел, чтоб купить немного еды… Моя дочь…
        - Попался, - сказал толстяк. - Я бывший коп. Аллентаун, Пенсильвания. Двадцать лет. Купил эту лавку, потому что мне сказали, что она будет приносить больше ста долларов в неделю. Повсюду полно жуликов. Кто бы ни вошел сюда, я жулика вижу насквозь. Вот и ты попался. Ты не убийца. Ты - похититель детей.
        - Нет, я… - Он почувствовал, как струйки пота потекли по бокам. - Моя девочка…
        - Не вкручивай мне. Двадцать лет в полиции.
        Он в беспокойстве оглядел лавку в поисках девочки. Наконец увидел ее - она внимательно рассматривала полку, уставленную банками с ореховым маслом.
        - Анджи! - позвал он. - Анджи, поди сюда.
        - А, да ладно, - сказал толстяк. - Я просто попугал тебя. Расслабься. Хочешь орехового масла, девочка?
        Анджи взглянула на него и кивнула.
        - Ну так возьми с полки и неси сюда. Что-нибудь еще, мистер? Если ты - Бруно Гауптман[1 - Бруно Ричард Гауптман - немецкий нелегал, обвиненный в похищении и убийстве сына знаменитых авиаторов Чарльза Линдберга и Анны Морроу Линдберг. Двадцатимесячный Чарльз Август Линдберг был похищен с требованием выкупа в 50 тысяч долларов. Выкуп выплатили, но ребенка так и не вернули. 12 мая 1932 года его сильно разложившееся тело было обнаружено в нескольких милях от дома Линдбергов. В 1935 г. Гауптман был признан судом виновным и казнен.], я должен буду тебя задержать. У меня с собой служебный пистолет. Завалю сразу, можешь не сомневаться.
        Он видел, что толстяк просто грубо забавляется, однако с трудом скрывал дрожь. Может, этот экс-коп заметил что-нибудь? Он повернулся к проходу между полками.
        - Эй, послушай, - сказал ему в спину Бадди. - Если с тобой что не так - проваливай отсюда к черту, да поскорее.
        - Нет-нет, - ответил он. - Мне нужно купить кое-что…
        - А вы с ней не очень-то похожи.
        Не видя ничего перед собой, он начал снимать с полок продукты подряд, без разбору. Банка маринованных огурцов, яблочный джем, консервированная ветчина, две или три банки, на которые он даже не взглянул. Все это он притащил к кассе.
        Толстяк Бадди подозрительно уставился на него.
        - Ну вы меня и напугали, - сказал он толстяку. - Я сегодня не выспался: едем уже несколько дней… - фантазия иссякла. - Я везу малышку к бабушке, в Тампу. - Анджи крутнулась на одной ноге, держа в руках две банки орехового масла, и изумленно смотрела на него, пока он говорил. - Угу, в Тампу. По милости ее мамочки мы с женой разбежались, и мне теперь надо найти работу, чтобы как-то привести дела в порядок, да, Анджи?
        Челюсть у девочки отвисла.
        - Тебя зовут Анджи? - спросил толстяк у нее.
        Она кивнула.
        - А это твой папа?
        Он почувствовал, что сейчас упадет.
        - Теперь да, - сказала она.
        Толстяк рассмеялся.
        - «Теперь да»! Во дает! Черт возьми. Устами младенца глаголет истина. Ладно, психи, гоните монету. - Даже не потрудившись встать, он оформил их покупки. - Вам точно пора отдохнуть немного. Вы мне напоминаете те два миллиона жуликов, которых я перетаскал в свой участок.
        Уже снаружи Вандерлей проговорил:
        - Спасибо, что сказала так.
        - Что сказала?
        А затем, чисто механически, качая головой, как китайский болванчик:
        - Что сказала? Что сказала? Что сказала?
        5
        В Панама-Сити он подрулил к кемпингу «Галф Глимпс Мотор Лодж» - группке убогих кирпичных бунгало вокруг парковки. Домик владельца стоял на въезде отдельно от других зданий и ничем не выделялся, разве что большим окном, за которым в самом пекле сидел тучный пожилой мужчина в очках с золотой оправой и мятой футболке. Он смахивал на Адольфа Эйхмана. Суровое застывшее выражение его лица напомнило Вандерлею, что говорил экс-коп о нем и девочке: в самом деле он, блондин с нежной кожей, совсем не был похож на ее. Он подъехал к этому домику и вышел из машины. Ладони его вспотели. Однако когда он оказался внутри и попросил комнату для себя и дочери, старик лишь едва взглянул на девочку в машине и произнес:
        - Десять пятьдесят в день. Запишитесь в журнал. Захотите есть - попробуйте в «Ит-Мор» через квартал отсюда. В бунгало не готовим. Вы планируете остановиться больше, чем на ночь, мистер… - он повернулся к журналу. - Босвелл?
        - Может, даже на неделю.
        - Тогда внесите задаток за два дня.
        Он отсчитал двадцать один доллар, и хозяин выдал ключ.
        - Номер одиннадцать. Через парковку.
        Он внимательно оглядел номер: белые стены, пахнет моющим средством для туалета, жесткий ковер, две узкие кровати с чистыми, но изношенными простынями, телевизор с двенадцатидюймовым экраном и две отвратительные картины с изображением цветов. Для своей стоимости комната была слишком холодной.
        Девочка с интересом рассматривала кровать у стены.
        - Что такое «Волшебные пальчики»? Я хочу попробовать. Можно? Пожалуйста!
        - Да они, наверное, не работают.
        - Ну, можно? Я хочу попробовать. Пожалуйста?
        - Хорошо. Ложись там. Я пойду куплю кое-какую одежду. Не уходи никуда до моего прихода. Надо опустить 25 центов вот сюда, видишь? Когда вернусь, перекусим.
        Девочка лежала на кровати и нетерпеливо кивала, глядя не на него, а на монету в его руке.
        - Говорю, мы поедим, когда вернусь. Попробую и тебе купить новую одежду. Нельзя носить одно и то же все время.
        - Опусти монетку!
        Он пожал плечами, протолкнул четвертак в щель, и сразу же послышалось жужжание. Девочка поудобнее устроилась на кровати, раскинула руки. Лицо ее напряглось.
        - Ой, как здорово!
        - Я скоро вернусь. - Он вышел на слепящий солнечный свет и впервые почувствовал запах моря.
        Отсюда было видно далекий залив. На противоположной стороне дороги, по которой он ехал в город, земля словно резко обрывалась, открывая заросшие бурьяном и заваленные мусором пустыри, а дальше, за корпусами складов, открывался серый вспененный простор Мексиканского залива.
        В супермаркете «Остров сокровищ» он купил джинсы и две футболки для девочки, а себе - свежее белье, носки, две рубашки, пару брюк цвета хаки и мокасины. С двумя большими пакетами он вышел и зашагал в сторону центра города. Навстречу ему плыли дизельные выхлопы, мимо катили машины со стикерами на бамперах «Берегите наш Юг». По тротуарам шагали стриженные «под ежик» мужчины в рубашках с короткими рукавами. Когда он увидел полицейского в форме, пытавшегося одновременно есть рожок мороженого и выписывать штраф за парковку, он нырнул между пикапом и фургоном «Трейлуэйз» и перешел на другую сторону улицы. Струйка пота, сбежав по левой брови, попала в глаз; он сохранял спокойствие. И снова катастрофа не разразилась.
        Автовокзал он обнаружил случайно - тот занимал полквартала: огромное новое здание с узкими окнами черного стекла. Он подумал: «Альма Мобли, ее метка». Войдя в просторное помещение зала ожидания через вращающуюся дверь, он увидел несколько человек, бесцельно коротавших время на скамейках, - привычная картина на автовокзале: несколько бодрых не по возрасту (сохранивших молодость души) мужчин, с испещренными морщинами лицами и сложными прическами, стайка носящихся по залу ребятишек, спящий бич, три-четыре подростка в ковбойских сапогах и с волосами до плеч. Еще один коп стоял, привалившись к стене у газетного прилавка. Ищет его? Дона вновь охватила паника, но коп едва взглянул на него. Дон сделал вид, что изучает табло отправления-прибытия, а затем с преувеличенной беспечностью направился в мужской туалет. Раздевшись до пояса, он умылся у раковины. С него сошло столько грязи, что он вымылся снова, расплескивая воду на пол и ожесточенно втирая зеленое жидкое мыло под мышки и в шею. Потом он вытерся и надел одну из новых рубашек - светло-голубую в красную полоску. Всю старую одежду он затолкал в
фирменный пакет «Острова сокровищ».
        Выйдя из супермаркета, он взглянул на небо - ему показалось странной его серо-голубая зернистость. Такое же небо, подумал он, висит и над флоридскими островами и топями, что простираются дальше на юге; оно хранит жару, удваивая и учетверяя ее, взывает к фантастическому росту семена и растения и заставляет их тянуться к себе ростками… такое же небо, наверное, всегда будет над Альмой Мобли… Он сунул пакет в корзину для мусора.
        Он узнал знакомую жуткую гамму ощущений и вышел на самое пекло почти против своей воли: он шел, сознательно обходя тени. За два года до того, как события сплелись в зловещий клубок, он был беззаботен и полон оптимизма - до того случая с Альмой Мобли, до смерти брата. В каком-то смысле, косвенно или нет, она убила Дэвида Вандерлея: ему же просто повезло избежать того, что заставило Дэвида выброситься из окна отеля в Амстердаме. И только книга вернула его к жизни, книга об этом, ужасающе сложная путаница в его отношениях с Альмой и Дэвидом, книга о привидениях. Так он думал.
        Панама-Сити? Флорида? Что он здесь делал в компании странной апатичной девочки, похищенной им? Кто или что влекло его на юг?
        Он всегда был чудаковатым, беспокойным - в противоположность сильному Дэвиду. В экономике их семьи его нищета уравновешивала успех Дэвида; его честолюбие и амбиции («Ты и в самом деле считаешь, что сможешь зарабатывать себе на жизнь писательством?» - говорил ему отец) в противовес здравому смыслу и трудолюбию Дэвида, его устойчивому успеху и прогрессу в правовом колледже и его адвокатской фирме. А когда Дэвид неожиданно окунулся в повседневность, это убило его. Вот это и было самым ужасным в его жизни. До прошлой зимы. До Милбурна.
        Задыхаясь от жары, он развернулся и побрел назад, к перекрестку дорожек у подножия холма, - и почти сразу увидел надгробие могилы брата: маленькое, из красного мрамора, с эпитафией: «Дэвид Вэбстер Вандерлей, 1939 - 1975». Он побежал. Да, он видел могилу Дэвида, только Дэвида в ней не было - брата кремировали в Голландии, а урну с пеплом прислали матери. Надгробие Дэвида - да, с именем Дэвида - да. Но то, что заставило его почти сломя голову бежать отсюда, с холма, - ощущение, что это его собственная могила; что, если упасть на колени и раскопать ее, в гробу окажется его собственное разложившееся тело.
        Он направился в единственное здесь дарящее прохладу место - вестибюль отеля. Надо бы сесть, успокоиться. Под безучастными взглядами портье и девушки с журнальной обложки он рухнул на диван. Его лицо блестело от пота. Чехол неприятно колол спину; он выпрямился и посмотрел на часы. Надо взять себя в руки - как будто он просто ждет здесь кого-то; надо унять дрожь. Повсюду в вестибюле торчали пальмы в кадках. Под потолком крутился вентилятор. Худой старик в фиолетовой униформе стоял у открытого лифта и смотрел на него: поймав взгляд старика, он отвел глаза в сторону.
        Обретя наконец способность воспринимать окружающие звуки, он вдруг осознал, что с того момента, как увидел надгробие, ничего не слышал. Биение сердца заглушало все. Теперь же слух отмечал жужжание пылесоса на не видимой отсюда лестнице, приглушенные звонки телефона, мягкое шипение закрывшихся дверей лифта. В фойе кое-где сидели люди, разговаривали. Он почувствовал, что может вернуться на улицу.
        6
        - Я хочу есть, - объявила она.
        - Я купил тебе новую одежду.
        - Не хочу новую одежду, хочу есть.
        Он пересек комнату и сел на пустой стул.
        - Я думал, тебе надоело носить все время одно и то же.
        - Мне все равно, что я ношу.
        - Ясно, - он бросил пакет на кровать перед ней. - Я думал, это тебе понравится.
        Она не ответила.
        - Я накормлю тебя, если ответишь мне на кое-какие вопросы.
        Она отвернулась от него и начала собирать в кулачки простыни, сминая, а затем разглаживая их.
        - Как тебя зовут?
        - Я говорила тебе. Анджи.
        - Анджи Маул?
        - Нет. Анджи Митчелл.
        Пусть так.
        - А почему твои родители не заявили в полицию о твоей пропаже? Почему нас до сих пор не нашли?
        - У меня нет родителей.
        - У всех есть родители.
        - У всех, кроме сирот.
        - Кто заботится о тебе?
        - Ты.
        - А до меня?
        - Замолчи! Замолчи! - Лоснящееся лицо ее сделалось надутым и замкнутым.
        - Ты и вправду сирота?
        - Замолчи, замолчи, замолчи!
        Пытаясь успокоить девочку, он достал из пакета с продуктами банку консервированной ветчины.
        - Ну ладно, давай-ка лучше перекусим.
        - Давай. - Она будто и не вопила только что. - И еще хочу арахисового масла.
        Когда он принялся нарезать ветчину, она спросила:
        - А у тебя хватит денег, чтоб позаботиться о нас?
        Ела она своеобразно: сначала набивала рот ветчиной, затем запускала пальцы в банку с арахисовым маслом и, зачерпнув оттуда массу, облизывала их и жевала все одновременно, умудряясь при этом приговаривать: «Вкуснятина!»
        - Если я посплю немного, ты ведь не удерешь?
        Она покачала головой:
        - А можно погулять?
        - Можно.
        Теперь он пил пиво из банки - он купил упаковку в лавке на обратном пути; от сытости клонило в сон, и он чувствовал, что если сейчас не приляжет, то заснет прямо на стуле. Она сказала:
        - Не надо меня больше привязывать. Я вернусь. Поверь мне, хорошо?
        Он кивнул.
        - Куда я могу уйти. Некуда.
        - Ладно, - сказал он.
        И опять он почувствовал, что не может говорить с ней так, как этого хочет: она владела собой.
        - Можешь погулять, но недолго.
        Он вел себя, как ее отец: он знал, что она навязала ему эту роль. Это было нелепо.
        Он смотрел, как девочка выходит из комнаты. Позже, ворочаясь во сне, он смутно слышал, как щелкнула дверь, и понял, что она вернулась. Она была в его власти.
        В эту ночь он снова лежал полностью одетый на кровати, наблюдая за спящей девочкой. После двух часов, проведенных без движения, мышцы заныли, и он сел, упершись локтями в колени, - словно все эти позы были частью какого-то ритуала. И почти не отрывал взгляда от девочки. Она лежала абсолютно тихо - сон унес ее куда-то, оставив лишь тело. Даже лежа здесь, рядом с ним, она убежала от него.
        Он поднялся, подошел к чемодану, вытащил закатанную в рулон рубашку и повернулся к ее кровати. Потом взялся за воротник рубашки, и на постель вывалился охотничий нож. Нож был слишком тяжелым и не отскочил. Вандерлей поднял его и взвесил в руке.
        Он спрятал нож за спиной и потряс девочку за плечо. Контуры ее тела казались ему расплывчатыми, пока она не повернулась и не уткнулась лицом в подушку. Он опять ухватил ее за плечо и почувствовал длинную тонкую косточку - словно крыло, торчащее из-за спины.
        - Уходи, - пробормотала она в подушку.
        - Нет. Давай поговорим.
        - Уже поздно.
        Он потормошил ее и, когда она не ответила, попытался силой развернуть лицом к себе. Маленькая и худенькая, она достаточно сильно сопротивлялась. Он так и не смог заставить ее повернуться лицом к себе.
        Потом девочка резко повернулась сама, словно наконец возмутилась. Лицо заспанное, но сердитое выражение делало его старше.
        - Как твое имя?
        - Анджи, - она вдруг беззаботно улыбнулась. - Анджи Маул.
        - Откуда ты?
        - Ты знаешь.
        Он кивнул.
        - Как звали твоих родителей?
        - Не знаю.
        - Кто растил тебя, пока я тебя не увез?
        - Не имеет значения.
        - Почему же?
        - Это не важно. Просто люди.
        - Их фамилия была Маул?
        Ее улыбка стала более дерзкой:
        - А это важно? Ты прямо все хочешь знать.
        - Что ты имеешь в виду - «просто люди»?
        - Они просто люди, их фамилия Митчелл. Вот и все.
        - И ты сама изменила свою фамилию?
        - Ну и что?
        - Не знаю… - Это было правдой.
        Они смотрели друг на друга. Он сидел на краю кровати, прятал за спиной нож и сознавал: что бы ни случилось, он не сможет пустить оружие в ход. Он подумал, что Дэвид тоже не смог бы отнять жизнь - у кого угодно, кроме себя самого, что он и сделал. А девочка, похоже, знала, что он прячет нож, мелькнула мысль. И просто не воспринимала это как угрозу. Для нее это и не было угрозой. И сам он не был ей угрозой. Она ничуть не боялась его.
        - Так, хорошо, давай сначала, - сказал он. - Кто ты?
        Впервые с того момента, как она оказалась в его машине, девочка улыбнулась по-настоящему. Это была разительная перемена, не принесшая, однако, ему облегчения: никогда прежде она не выглядела такой взрослой.
        Она сказала:
        - Ты знаешь.
        - Что ты такое? - настаивал он.
        Она вся осветилась улыбкой:
        - Я - это ты.
        - Нет, я - это я. Ты - это ты.
        - Я - это ты.
        - Что же ты такое?! - вырвалось в отчаянье у него.
        Затем на короткий миг он перенесся назад, на улицу в Нью-Йорке, и увидел перед собой уже не загорелую модно одетую незнакомку, а Дэвида: лицо брата было изъедено червями, и тело покрывала изорванная и гниющая одежда.
        …о самом чудовищном…
        Часть первая. После вечеринки у Джеффри
        Как тоскливо сквозь ветви блистает луна,
        Как уныло сквозь ветви блистает луна.
        Блюз
        I. Клуб Фантазеров: октябрьские истории
        Первые литературные герои Америки были пожилыми людьми.
        Роберт Фергюссон
        Милбурн сквозь призму ностальгии
        Ранним октябрьским утром Фредерик Готорн, семидесятилетний адвокат, вышел из своего дома на Мелроуз-авеню, Милбурн, штат Нью-Йорк, прогуляться пешком до своего офиса на Уит Роу, что начиналась сразу за площадью. Для ранней осени было непривычно холодно, и Рики оделся потеплее: зимнее твидовое пальто, кашемировый шарф и серая шляпа. Чтобы разогреться, он быстрым шагом прошелся по Мелроуз-авеню: мимо массивных дубов и стройных кленов, расцвеченных лишь тенями оранжевого и красного, - еще одно удивительно раннее прикосновение осени. Рики легко простужался, и будь сейчас градусов на пять холоднее, пришлось бы ехать на машине. Однако сегодня, укутав шарфом шею от ветра, он наслаждался прогулкой. Свернув с Мелроуз-авеню к площади, он почувствовал, что достаточно согрелся, и сбавил шаг. Рики не торопился на работу: клиенты редко приходили раньше полудня. Его партнер и друг Сирс Джеймс появится минут через сорок пять, и у Рики оставалось достаточно времени, чтобы легким шагом прогуляться через Милбурн, здороваясь со встречными и разглядывая то, что любил разглядывать.
        А больше всего он любил разглядывать сам Милбурн - городок, в котором (за исключением лет, проведенных в университете, правовом колледже и армии) прошла вся его жизнь. Ему никогда не хотелось жить где-то в другом месте, хотя в первые годы после женитьбы его красивая и неугомонная жена частенько жаловалась, что Милбурн уныл. Стеллу решительно тянуло в Нью-Йорк. Это была одна из его побед. Рики казалось непостижимым - как может Милбурн казаться скучным: если семьдесят лет пристально наблюдать за жизнью города, можно услышать поступь столетия. А если столько же наблюдать за Нью-Йорком, полагал Рики, то услышишь в основном лишь звуки жизни одного Нью-Йорка. Ему казалось, что здания в Нью-Йорке появлялись и исчезали слишком быстро, жители двигались чересчур стремительно, закованные каждый в плотный эгоцентричный кокон. Кроме того, в Нью-Йорке по меньшей мере пара сотен тысяч адвокатов; в Милбурне же - от силы пять-шесть, и они с Сирсом на протяжении уже сорока лет были самыми выдающимися из них.
        Он вошел в деловой район, начинавшийся за два квартала к западу от площади и тянувшийся еще на четыре квартала по другую ее сторону, и, проходя мимо «Риальто» - кинотеатра Кларка Маллигэна, - замедлил шаг, чтобы взглянуть на афишу. То, что он увидел, заставило его поморщиться. На постерах перед «Риальто» было окровавленное лицо девушки. Фильмы, что любил Рики, теперь увидишь разве только по телевизору: он полагал, что киноиндустрия сбилась с курса примерно тогда, когда ушел на пенсию Вильям Пауэлл. (Он также полагал, что Кларк Маллигэн того же мнения.) Слишком многие современные фильмы были похожи на его сны, ставшие за последний года такими живыми и отчетливыми.
        Рики с облегчением отвернулся от кинотеатра. Время оставило заметные следы на первых многоэтажных зданиях Милбурна: даже деревья казались моложе домов. Он шел, под носками черных лакированных туфель хрустели листья; он шел мимо домов - близнецов тех, что на Уит Роу, - а следом за ним летели воспоминания о его собственном детстве, связанные с этими улицами. Он улыбался, а если бы кто-нибудь из тех, с кем он здоровался, спросил, о чем он думает, он бы, наверное, ответил (если бы позволил себе такую напыщенность): «О чем? О тротуарах. Я частенько думаю о тротуарах. Одно из моих самых ранних воспоминаний - это как проложили тротуары вдоль всей Кендлмейкер-стрит, прямо отсюда - и к площади. Тогда еще блоки привозили на лошадях… Видите ли, тротуары внесли больший вклад в развитие цивилизации, чем двигатель внутреннего сгорания. В старину весной и зимой приходилось плестись по колено в грязи и невозможно было войти в гостиную, не испачкав пола. А летом всюду столько пыли!..» Разумеется, припомнил он, гостиные канули в Лету как раз тогда, когда появились тротуары.
        На площади его ожидал еще один неприятный сюрприз. Некоторые деревья, окаймлявшие широкий газон, стояли почти голые, а у большинства других имелись, по крайней мере, несколько полностью облетевших ветвей; и, хотя, как Рики и полагал, листва еще была полна осеннего разноцветья, последняя ночь изменила баланс, и теперь на фоне ярких листьев отчетливо виднелись черные ветки, тянувшиеся словно кости рук и пальцев скелета и напоминавшие: идет зима. А площадь усыпало мертвой листвой.
        - Привет, м-р Готорн! - сказал кто-то рядом.
        Он повернулся и увидел Питера Барнса, старшеклассника, чей отец был на 20 лет моложе Рики и входил в дальний круг его друзей. Ближний же круг состоял из четырех мужчин его возраста - прежде их было пятеро, но Эдвард Вандерлей умер почти год назад. Ему стало совсем грустно, а грустить в его сегодняшние планы не входило.
        - Привет, Питер, - откликнулся он. - Ты же должен идти в школу.
        - Сегодня уроки на час позже: опять отопление неисправно.
        Питер Барнс стоял рядом с ним - симпатичный парень в лыжном свитере и джинсах. Его темные волосы казались Рики очень уж по-девчоночьи длинными, но разворот плеч обещал в будущем, когда парень начнет мужать, фигуру намного крупней, чем у его отца. Хотя девушкам, скорее всего, его волосы не казались девчоночьими.
        - Гуляешь?
        - Точно, - ответил Питер. - Иногда приятно просто побродить по городу, посмотреть туда-сюда…
        Рики едва не просиял:
        - Что ж, это верно! Я тоже так считаю. Я всегда любил прогулки по городу. Странные мысли иногда приходят в голову. Я как раз думал о том, что тротуары изменили мир. Они сделали нас цивилизованней.
        - Да? - произнес Питер, удивленно глядя на него.
        - Знаю, знаю - я говорю о странностях, что приходят порой мне в голову. Как поживает Уолтер?
        - Прекрасно. Он сейчас в банке.
        - А Кристина - тоже все хорошо?
        - Конечно, - сказал Питер, и Рики почувствовал холодок в ответе на вопрос о матери. Что-то не так? Он вспомнил, как несколько месяцев назад Уолтер пожаловался ему, что Кристина в последнее время не в духе. Однако Рики, заставшему родителей Питера еще подростками, их проблемы всегда казались чуточку надуманными: какие могут быть серьезные проблемы у людей, перед которыми распахнут весь мир и впереди вся жизнь? - А знаешь, - сказал он. - Мы целую вечность не разговаривали так. Отец еще не смирился с твоим решением отправиться в Корнелл?
        Питер криво улыбнулся.
        - К сожалению. Он, наверное, не знает, как трудно поступить в Йель. В его годы это было намного проще.
        - Это точно, - ответил Рики, вспомнив обстоятельства его последнего разговора с Питером Барнсом. Вечеринка у Джона Джеффри: тогда погиб Эдвард Вандерлей.
        - Ну, ладно, я пойду, поболтаюсь немного по универмагу, - сказал Питер.
        - Конечно, - отозвался Рики, невольно припоминая подробности того вечера. Ему казалось, что с той ночи что-то радикально изменилось, жизнь потеряла краски с той ночи.
        - Ну, я пошел, - повторил Питер и отступил на шаг.
        - Конечно, я тебя не задерживаю, - ответил Рики. - Я просто задумался.
        - О тротуарах?
        - Нет, разбойник.
        Питер улыбнулся и, попрощавшись, легко зашагал через площадь.
        Рики заметил «линкольн» Сирса Джеймса, проезжавший мимо отеля «Арчер» с обычной для него скоростью (на 10 миль медленнее, чем все остальные машины), и поспешил к Уит Роу. Мрачные мысли не покидали его; он вновь увидел голые ветви, пронзительно красные последние листья, суровое окровавленное лицо девушки с киноафиши и припомнил, что сегодня вечером его черед рассказывать историю на заседании Клуба Фантазеров. Он ускорил шаг и задумался: что же поколебало его сильный дух? Он знал ответ - Эдвард Вандерлей. Даже Сирс, следом за остальными членами Клуба, поддался этой депрессии. У Рики оставалось двенадцать часов, чтобы обдумать свой рассказ.
        - О, Сирс, - произнес он, поднимаясь по ступенькам здания. Его партнер в этот момент выбирался из «линкольна». - Доброе утро. Вечером встречаемся у тебя, не так ли?
        - Рики, - ответил Сирс. - В такую рань определенно не следует щебетать.
        Сирс тяжело двинулся вперед, и Рики прошел в дверь следом за ним, оставляя Милбурн за спиной.
        Фредерик Готорн
        1
        Из всех комнат, в которых они обыкновенно встречались, библиотеку в доме Сирса Джеймса Рики любил особенно: ее стулья с потертыми кожаными сиденьями, высокие застекленные книжные шкафы, напитки на маленьких круглых столиках, гравюры на стенах, заглушающий шаги старый иранский ковер под ногами и воспоминания о старых добрых сигарах. Так и не связав себя женитьбой, Сирс никогда не изменял своей большой любви к комфорту. В течение стольких лет приходя сюда, остальные трое мужчин всякий раз невольно отдавались чувству удовольствия, и расслабления, и зависти: здесь, в библиотеке дома Сирса, в котором наводила порядок вечно суетливая и деятельная экономка Милли Шин. Но все они - и Рики Готорн, пожалуй, больше других - хотели бы иметь собственное такое же убежище. Однако у Сирса всегда было больше денег, чем у них, так же как и его отец был богаче их отцов. Это тянулось из глубины пяти поколений, с тех самых пор, когда провинциальный бакалейщик хладнокровно бросил вызов судьбе и обратил семейство Джеймсов в статус мелких рантье: во времена прадеда Сирса женщины были худощавыми, трепетными, декоративными
и бесполезными, мужчины занимались охотой и оканчивали Гарвард, и все они выезжали на лето в Саратога-Спрингс. Отец Сирса был профессором древних языков в Гарварде, где у него имелся третий по счету дом. Сам же Сирс стал адвокатом потому, что полагал тогда, что мужчина без профессии аморален. Проработав около года в школе, он понял, что не сможет быть педагогом. Остальные - кузены и братья - пали жертвами обеспеченной жизни: несчастные случаи на охоте, циррозы, сердечные приступы; однако Сирс, старый друг Рики, пока еще держался и считался если и не самым обаятельным стариком Милбурна - тут первенство несомненно принадлежало Льюису Бенедикту, - то уж, во всяком случае, самым видным. Имей он бороду, он стал бы точной копией своего отца: высокий, лысый, массивный, с круглым утонченным лицом и голубыми, все еще очень молодыми глазами.
        Рики подумал, что мог бы позавидовать и присущей Сирсу властной манере держаться: сам он никогда ничем особенным не выделялся. Он был слишком маленьким и аккуратным. Только усы выдавали его возраст, становясь все пышнее по мере того, как седели. Когда со временем его щеки немного обвисли, лицо не стало более выразительным - оно стало умнее. Но будь он действительно умным, никогда бы не стал чем-то вроде вечного младшего партнера в собственной фирме. А ведь именно его отец, Гарольд Готорн, принял Сирса в их фирму. Много лет назад он с радостным возбуждением ждал, когда же его друг станет частью их дела. Теперь же, расположившись в удобном кресле, он подумал, что до сих пор рад этому; годы дружбы связали их, как брак связал его и Стеллу, и это деловое супружество было куда как более безоблачным, чем семейное, - даже в тех случаях, когда клиенты, ведя с ними переговоры, смотрели на Сирса, а не на него. Вот этого бы Стелла не потерпела. (Хотя за все годы их супружества никто, будучи в здравом рассудке, не в силах был бы обойти взглядом красавицу Стеллу, когда разговаривал с ним.)
        Да, подумал он в тысячный раз, ему очень нравилось здесь. Возможно, это противоречило его принципам и строгим нравам давно утраченной религиозности, но библиотека Сирса - как, пожалуй, и весь его прекрасный дом - была уголком, где мужчина чувствовал себя свободным. Однако Стелла без сомнений дала понять, что в таком месте и женщина может чувствовать себя свободной. Порой она вела себя в доме Сирса, как в своем собственном, и Сирс ей это позволял. И именно Стелла во время одной из встреч (двенадцать лет назад она зашла в библиотеку с видом, будто ведет за собой взвод архитекторов) дала название их обществу. «А, вот вы где, - сказала тогда она. - Ну, прямо Клуб Фантазеров. Вы отнимете у меня мужа на целую ночь, Сирс? А вы, ребята, еще не устали от своих сказок?» Пожалуй, именно Стелла, думал он, своей неувядаемой энергичностью, проницательностью и поддразниванием уберегала его от старости, что сломила Джона Джеффри. Их старый друг Джон считался «старым», несмотря на то, что был на полгода моложе Готорна, на год - Сирса и всего лишь на пять лет старше Льюиса, самого младшего члена Клуба.
        Льюис Бенедикт, по слухам - виновник гибели своей жены, сидел прямо напротив Рики и казался воплощением прекрасного здоровья. Время состарило их всех, применяя закон вычитания, Льюис же только приобретал. В молодости он был другим, а сейчас очень походил на Кери Гранта. Подбородок его не был дряблым и отвисшим, и волосы не выпадали. Он стал почти до нелепости красив. В этот вечер он не блистал безмятежным остроумием, а на его лице застыло ожидание. Как правило, лучшие истории рассказывались именно здесь, в доме Сирса.
        - Кого поджарим сегодня? - спросил Льюис исключительно из вежливости, так как все знали правила Клуба: приходить только в смокингах (потому что тридцать лет назад эта идея понравилась Сирсу); никогда не выпивать помногу (теперь они были уже слишком стары для этого); никогда не пытаться выяснить, правдива ли рассказанная история (потому что даже самая наглая ложь являлась в каком-то смысле правдой), и, хотя истории рассказывались по кругу, никогда не настаивать, если кто-то оказывался не готов к рассказу.
        Готорн уже приготовился исповедаться, когда его прервал Джон Джеффри:
        - Я все думаю… - проговорил он под инквизиторскими взглядами. - Нет, я знаю, что не мой черед. Но я вспомнил, что через две недели годовщина смерти Эдварда. Сегодня он был бы с нами, если б я тогда не настоял на этой чертовой вечеринке.
        - Прошу тебя, Джон, - сказал Рики. Он не любил смотреть в его лицо, когда на нем так ясно отражались чувства. Его кожа выглядела так, словно можно было проткнуть ее карандашом и не увидеть крови. - Все мы считаем, что ты не должен винить себя в случившемся.
        - Да, но это произошло в моем доме, - настаивал Джеффри.
        - Успокойся, док, - сказал Льюис. - Это только навредит тебе.
        - Это мне решать.
        - В таком случае это навредит всем присутствующим, - сказал Льюис с мягким юмором. - Мы все помним эту дату. Как такое забудешь?
        - Так что же делать? Вам не кажется, что вы делаете вид, будто ничего не произошло, будто все в порядке вещей? Если так, то разрешите вам сообщить, что я этого не допущу.
        Он поверг их в молчаливое изумление; даже Рики не мог придумать, что сказать на это. Лицо Джеффри было серым.
        - Нет, - продолжил он. - Ни черта подобного! Вы все прекрасно знаете, что с нами происходит. Мы сидим тут и болтаем, как стая вампиров. Милли с трудом терпит нас в этом доме. А ведь мы не всегда были такими: мы говорили обо всем. Мы развлекались - и было весело. А теперь нет. Мы все напуганы. Но я не уверен, что кто-либо из вас признается в этом. Да, минул год, и я это делаю первым.
        - Я не уверен, что я напуган, - сказал Льюис. Он отпил виски и улыбнулся Джеффри.
        - Ты просто сомневаешься, - оборвал его доктор.
        Сирс Джеймс кашлянул в кулак, и все взглянули на него. «О боже, - подумал Рики. - Он делает, что хочет, он завладевает нашим вниманием совсем без усилий. Интересно, почему Сирс решил, что из него не получится педагог?»
        - Джон, - мягко проговорил Сирс. - Нам всем знакомы подробности. Мы уже не молоды, и вы все были очень добры, придя сюда сегодня, несмотря на холод. Давайте же продолжим.
        - Но Эдвард умер не в твоем доме. И эта женщина, Мор, так называемая актриса, не…
        - Хватит об этом! - скомандовал Сирс.
        - Что ж, я надеюсь, вы помните, как это все случилось, - заключил Джеффри.
        Сирс и Рики кивнули в ответ, припоминая их первую встречу после странной гибели Эдварда. Оставшиеся четверо были тогда в замешательстве: об отсутствии Эдварда напоминало и пустующее кресло. Натянутый разговор спотыкался и замирал, едва начавшись. Все они, чувствовал Рики, гадали, смогут ли теперь продолжаться их встречи. И тогда на него нашло вдохновение. Он повернулся к Джону Джеффри и спросил:
        - Каким был твой самый дурной поступок?
        Доктор Джеффри удивил его тем, что покраснел; затем, подхватив тон их прошлых встреч, проговорил:
        - Этого я вам не скажу, но поведаю о самом ужасном в моей жизни происшествии… самом чудовищном… - И затем рассказал им историю о призраках. Она была захватывающей, удивительной, пугающей… Она отвлекла их мысли от Эдварда. И они продолжили встречи, как прежде.
        - Вы и в самом деле думаете, что это совпадение? - спросил Джеффри.
        - Не вижу связи, - проворчал Сирс.
        - Вы глубоко заблуждаетесь. Мы все уже на этом пути; я первый, после того как Эдвард…
        Он не договорил, и Рики понял, что он споткнулся, выбирая между умер и был убит.
        - …почил в бозе, - подхватил Рики, надеясь смягчить прикосновение.
        Серые, продолговатые, как у ящерицы, глаза Джеффри, нацеленные на него, сказали, что его постигла неудача. Рики откинулся на богато расписанную спинку кресла, словно надеясь слиться с ее роскошным фоном и стать не более заметным, чем пятнышко воды на одной из старых карт Сирса.
        - Что за выражение? - спросил Сирс, и Рики вспомнил: именно так обычно говорил его отец, когда умирал очередной клиент: «Старый Тоби Плафф почил в бозе вчера ночью… Миссис Уинтергрин почила в бозе сегодня утром. Кучу денег придется выплатить по завещаниям…» Он покачал головой.
        - Все это так, - продолжил Сирс. - Но я не знаю…
        - Вот именно, - сказал Джеффри. - Творится что-то непонятное.
        - И что ты посоветуешь? Я так понимаю, что все это говорится не просто для поддержания беседы?
        Рики улыбнулся поверх кончиков сплетенных пальцев, давая понять, что он не обижается.
        - Ну что ж, у меня есть предложение. - Он старается изо всех сил, подметил Рики, поддержать Сирса. - Я думаю, нам следует пригласить сюда племянника Эдварда.
        - А какой в этом смысл?
        - Он, кажется, в какой-то мере эксперт по… по таким вещам?
        - Что означает «по таким вещам»?
        Джеффри держал удар.
        - Скажем так, по загадочным событиям. Я думаю… Да, я думаю, он может нам помочь. - Сирс глядел на него с нетерпением, но доктор не дал ему перебить себя. - По-моему, нам необходима помощь. Или только у меня одного проблемы со сном? Мне одному по ночам снятся кошмары? - Он обвел всех тяжелым взглядом; лицо его было уставшим и осунувшимся. - Рики, ты всегда был откровенен.
        - Ты не один, Джон, - ответил Рики.
        - Да, не один, - сказал Сирс, и Рики удивленно взглянул на него. Сирс прежде ничем не выдавал, что его ночи тоже могут быть ужасны. По крайней мере, это никогда не отражалось на его большом спокойном лице.
        - Ты, очевидно, подразумеваешь книгу, которую он написал?
        - Да, конечно. Похоже, он проводил какие-то исследования и должен иметь кое-какой опыт.
        - Я полагал, он специализируется в области психической нестабильности.
        - Как раз наш случай, - храбро заявил Джеффри. - Вероятно, у Эдварда была какая-то причина для того, чтобы завещать свой дом племяннику. Я думаю, он-то как раз хотел бы видеть здесь Дональда на тот случай, если с ним что-то произойдет. Мне кажется, он знал, что что-то случится. И вот что я вам еще скажу. Я думаю, мы должны рассказать ему о Еве Галли.
        - Рассказать неубедительную историю пятидесятилетней давности? Нелепо!
        - Она неубедительна и потому не может быть нелепой, - возразил доктор.
        Рики заметил, насколько был удивлен, даже шокирован Льюис, когда Джеффри заговорил о Еве Галли. Ее история, как верно заметил Сирс, уходила в прошлое на пятьдесят лет, и с тех самых пор ни один из них не упоминал о ней.
        - А ты уверен, что знаешь, что тогда случилось с ней? - с вызовом спросил доктор.
        - Э, перестаньте, - вмешался Льюис. - К чему все это? В чем тут смысл, черт возьми?
        - Смысл в том, чтобы окончательно выяснить, что же все-таки случилось с Эдвардом. Жаль, что вы не поняли этого.
        Сирс утвердительно кивнул, и Рики показалось, что на лице его старинного коллеги промелькнуло… что же? Облегчение? Разумеется, Сирс ничем не выдал себя, но то, что какое-то чувство вообще могло отразиться на его лице, стало для Рики откровением.
        - Я немного сомневаюсь в аргументации, - произнес Сирс. - Но, чтобы доставить вам удовольствие, мы могли бы написать племяннику Эдварда. Где-то в наших записях был его адрес, не так ли, Рики? - Готорн кивнул. - Но ради демократии я бы для начала предложил проголосовать. Давайте на словах - да или нет.
        Что скажете? - Он отпил виски из стакана и обвел всех взглядом. Они были согласны. - Начнем с тебя, Джон.
        - Конечно, я скажу «да». Вызовем его.
        - Льюис?
        Льюис пожал плечами:
        - Мне все равно. Вызывайте его, если хотите.
        - Это означает «да»?
        - Ну хорошо, да. Но я бы посоветовал не вмешивать сюда историю с Евой Галли.
        - Рики?
        Рики взглянул на своего партнера и увидел, что Сирс уже знает его ответ.
        - Нет. Определенно нет. Я считаю, что это ошибка.
        - Ты бы предпочел, чтобы все шло своим чередом, как это продолжалось в течение года?
        - Перемены всегда к худшему.
        Сирс оживился:
        - Фраза, достойная хорошего адвоката. Но я говорю «да», и соотношение становится трое - за, один - против. Решено. Мы напишем ему. Поскольку мой голос был решающим, я и займусь этим.
        - Я кое о чем подумал, - сказал Рики. - Прошел год. А если он захочет продать дом? Он пустует со дня смерти Эдварда.
        - Уф. Ты создаешь проблемы. Мы поторопим его, если он захочет продать.
        - Как вы можете быть уверены, что все не изменится к худшему? Как можете знать наверняка?
        Как и все предыдущие двадцать лет, сидя раз в месяц в своем любимом кресле в любимой комнате, Рики страстно желал, чтобы ничего не менялось, чтобы им просто было дозволено так и продолжать дальше и что они будут просто дразнить свои тревоги дурными снами и страшными сказками. Холодный ветер трепал деревья за окнами полутемной комнаты Сирса, и, глядя на собравшихся, Рики мечтал только об одном: пусть все остается так, как было прежде. Они все являлись его друзьями, он был в каком-то смысле повенчан с ними - точно так же, как незадолго до этого он думал о своих отношениях с Сирсом, и он постепенно начинал осознавать, как боится за них. Они казались ему такими беззащитными, сидели здесь и недоуменно глядели на него, в уверенности, что не может быть ничего хуже нескольких дурных снов и раз в неделю рассказанной страшилки. Они верили в могущество знаний. Но он видел, как тень от лампы проходит через лоб Джеффри и дальше: Джеффри уже умирал. Пришло какое-то новое знание, до сих пор им не ведомое, несмотря на все расказанные истории; и эта мысль, пришедшая в его ухоженную умную голову, стала смутным
знамением того, что новое знание скрывается где-то там, за первыми приметами зимы, и… неумолимо приближается к ним.
        - Решение принято, Рики, - подвел итог Сирс. - Так будет лучше. Мы больше не можем вариться в собственном соку. Итак… - Он оглядел круг сидящих и продолжил: - Итак, поскольку все решено, кого, как выразился Льюис, мы поджарим сегодня?
        Прошлое вдруг встрепенулось в сознании Рики так свежо и полно, что он решил сейчас же рассказать свою историю, хотя он этого не планировал и думал, что пропустит свою очередь; однако 18 часов из 1945 года настолько ясно ожили в памяти, что он произнес:
        - Пожалуй, это буду я.
        2
        Двое из них ушли раньше, а Рики объявил, что не торопится на холод. Льюис предложил: «Пойдем прогуляемся, Рики, подрумяним твои щеки», но доктор Джеффри лишь кивнул. Было в самом деле не по-октябрьски холодно - настолько, что казалось, вот-вот пойдет снег. Сирс вышел освежить их напитки, и Рики, оставшись в библиотеке один, слышал, как на улице жужжит стартер. Льюис импортировал свой «морган» из Англии пять лет назад, и это была единственная спортивная модель, которая нравилась Рики. Однако откидной верх - плохая защита в такой холодный вечер; и у Льюиса, похоже, машина не заводилась. Ну же!.. Почти завелась. Для таких нью-йоркских ночей нужно что-нибудь помощнее маленького «моргана». Бедный Джон совсем окоченеет, пока Льюис довезет его до Милли Шин и их дома на Монтгомери-стрит - за угол и семь кварталов вперед. А Милли, наверное, сейчас не спит, ждет в полутемной прихожей, готовая вскочить в ту же секунду, как повернется ключ в двери, помочь ему снять пальто и подать немного горячего шоколаду. Наконец двигатель Моргана кашлянул и ожил, следом донесся звук удаляющейся машины, и Рики представил,
как Льюис хлопает себя по шляпе и улыбается Джону: «Я всегда говорил тебе, что эта маленькая красавица творит чудеса!» После этого он высадит Джона, потом выедет из города, влившись в движение по 17-му шоссе, доедет до леса и доберется до своих владений, которые приобрел, когда вернулся. Чем бы там Льюис ни занимался в Испании, он заработал кучу денег.
        Дом же самого Рики стоял буквально за углом, не более пяти минут ходу, и в прежние времена они с Сирсом всегда возвращались с работы пешком. Да и теперь они прогуливались время от времени в теплую погоду. «Матт и Джэф», - называла их Стелла. Это скорее относилось к Сирсу: Стелла никогда не питала к нему симпатии. Разумеется, скрытая неприязнь никак не влияла на ее попытки показать, кто тут главный. И уж конечно, она не ждала Рики с чашкой горячего шоколада: она наверняка уже давно спит, оставив только свет в прихожей, едва освещающий лестницу. Стелла была твердо уверена, что если он не отказывает себе в удовольствии приятно провести время в кругу друзей, оставляя ее одну, он может, придя домой, сколь угодно бродить в темноте, ушибая колени о стекло и хром модной мебели, которую она заставила его купить.
        Сирс вернулся в комнату с двумя стаканами в руках и только что зажженной сигарой во рту. Рики сказал ему:
        - Ты, Сирс, пожалуй, единственный человек, глядя на которого я иногда жалею, что женился.
        - Не трать понапрасну свою зависть, - отозвался Сирс. - Я слишком старый, слишком толстый и слишком устал.
        - Ничего подобного, - ответил он, принимая из рук Сирса напиток. - Ты просто испытываешь наслаждение, притворяясь таковым.
        - О-о, какой ты проницательный, - протянул Сирс. - Тебе не следует говорить чего-то вроде того, что ты сказал, чтобы не изумлять собеседника. Всем известно, что Стелла красавица. И за подобные высказывания она размозжит тебе голову. - Он сел в свое кресло, вытянул ноги и скрестил их. - Она затолкает тебя в гроб, закопает, разровняет землю и побежит прочь, расточая аромат спортивной сорокалетней женщины, аромат соленой воды и морского прибоя. Но ты можешь говорить это мне, - Сирс помедлил, и Рики в страхе подумал, что он скажет: «Я иногда тоже думаю, что лучше бы ты никогда не женился», - потому что я hors de combat, или это hors commerce[2 - Hors de combat, или это hors commerce (франц.) - «Вне боя», «вне коммерции».]?
        Слушая со стаканом в руке голос партнера, Рики думал, что Джон Джеффри и Льюис Бенедикт сейчас спешат домой; думал о том, что и его ждет отремонтированный дом, и осознавал, насколько устоявшейся и сложившейся была их жизнь; как много удобных мелочей было в жизни каждого из них.
        - Ну, так что выберем? - спросил Сирс.
        - О, что касается тебя, то hors de combat, конечно, - ответил Рики и улыбнулся, остро ощущая их дружескую близость. Он вспомнил свои недавние слова «все перемены - к худшему» и подумал: «Так и есть. Господи, помоги нам». Рики внезапно увидел их всех, своих друзей и себя самого, на хрупком невидимом самолетике, парящем высоко в темном небе.
        - Стелла знает о твоих ночных кошмарах? - спросил Сирс.
        - Хм, я про твои тоже не знал, - попробовал отшутиться Рики.
        - Я не видел смысла обсуждать это.
        - И давно они у тебя?..
        Сирс еще больше вытянулся в кресле.
        - А у тебя?
        - Год.
        - И у меня год. И у остальных, по-видимому, тоже.
        - Льюис не выглядит обеспокоенным.
        - Ничто не в состоянии обеспокоить его. Когда Создатель сотворил Льюиса, он сказал: «Я дам тебе красивое лицо, хорошую фигуру, ровный характер, но поскольку мир несовершенен, я немного обделю тебя разумом». Льюис разбогател, потому что любит рыбацкие деревни в Испании, а не потому, что ему суждено было стать богатым.
        Рики не придал этому значения - Сирс всегда характеризовал Льюиса подобным образом.
        - Они начались после смерти Эдварда?
        Сирс кивнул крупной головой.
        - А как ты думаешь, что на самом деле произошло с Эдвардом?
        Сирс пожал плечами. Они много раз задавались этим вопросом.
        - Как ты понимаешь, мне известно не больше твоего.
        - И ты думаешь, что нам станет легче, если мы узнаем правду?
        - Боже, что за вопрос! На него я тоже не знаю ответа, Рики.
        - Как и я. Мне кажется, с нами случится что-то ужасное. Боюсь, что ты навлечешь на нас несчастье, если пригласишь сюда молодого Вандерлея.
        - Предрассудки, - проворчал Сирс. - Чепуха. Я считаю, что что-то ужасное уже случилось с нами и молодой Вандерлей может прояснить ситуацию.
        - Ты читал его книгу?
        - Вторую? Просмотрел.
        Значит, читал.
        - И что ты скажешь?
        - Неплохая попытка. Более литературная, чем большинство подобных произведений. Несколько великолепных фраз, продуманный и хорошо скомпонованный сюжет.
        - А его догадки…
        - Я не думаю, что он сразу же распустит нас, как стадо старых идиотов. Это главное.
        - О, я надеюсь, - взмолился Рики. - Я не хочу, чтобы кто-то копался в наших жизнях. Пусть все остается как есть.
        - Однако не исключено, что он будет «копаться», как ты говоришь, и в итоге окажется, что мы просто сами себя пугаем. И тогда, наверное, Джеффри перестанет бичевать себя за тот проклятый прием. Ведь именно он настаивал на вечеринке, потому что хотел представить эту никудышную маленькую актрису. Эту Мор.
        - Я столько думал о той вечеринке, - сказал Рики. - Все пытаюсь припомнить, когда же я увидел ее в тот вечер.
        - Я видел ее, - сказал Сирс. - Она разговаривала со Стеллой.
        - Это видели все. Все помнят, что она говорила со Стеллой. Но куда она пошла потом?
        - Ты становишься прямо как Джон. Давай дождемся молодого Вандерлея. Здесь нужен свежий взгляд.
        - Боюсь, мы все пожалеем об этом, - попытался Рики еще раз. - Мы потерпим крах. И будем напоминать животных, поедающих собственный хвост. Мы должны отказаться от этого шага.
        - Вопрос решен. Не драматизируй.
        На том и закончили. Сирс оставался непоколебим. Рики задал ему еще один волновавший его вопрос:
        - Когда мы встречаемся - ты каждый раз знаешь, о чем будет твой рассказ?
        Его глаза встретились с глазами Сирса - удивительными, безоблачно голубыми.
        - А что?
        - А вот я не знаю. Вернее, не всегда. Я просто сижу и жду, и потом идея вдруг приходит ко мне - как сегодня вечером. У тебя так же?
        - Частенько. Но это ничего не доказывает.
        - А у остальных, интересно, так же?
        - Почему бы и нет? А теперь, Рики, ступай домой, я хочу немного отдохнуть. Стелла, наверно, давно тебя ждет.
        Было непонятно, иронизирует Сирс или нет. Он коснулся узла галстука-бабочки. Бабочки, как и Клуб Фантазеров, были той частью его жизни, которую Стелла терпела с трудом.
        - Откуда берутся эти истории?
        - Из наших воспоминаний, - ответил Сирс. - Или, если тебе угодно, из нашего фрейдистского бессознательного. Хватит. Я хочу побыть один. Мне еще надо вымыть все стаканы перед сном.
        - Разреши еще раз попросить тебя…
        - Ну что еще?
        - …не писать племяннику Эдварда. - Рики встал, от смелости сердце забилось сильнее.
        - А ты можешь быть упорным. Конечно, просить можно, но к нашей следующей встрече он уже получит мое письмо. И это, я думаю, к лучшему.
        Рики скривился, и Сирс сказал:
        - Упорным, но не агрессивным. - Фраза в духе Стеллы. И тут Сирс удивил его: - Это прекрасное качество, Рики.
        У выхода Сирс придержал ему пальто, пока он просовывал руки в рукава.
        - Мне показалось, что Джон сегодня выглядел хуже, чем когда-либо, - заметил Рики.
        Сирс открыл дверь в темную ночь, подсвеченную уличным фонарем. Оранжевый свет падал на небольшую мертвую лужайку и узкий тротуар, усыпанные опавшими листьями. Массивные темные облака двигались по темному небу - все напоминало зиму.
        - Джон умирает, - бесстрастно произнес Сирс, возвращая Рики его недавнюю мысль. - Увидимся на Уит Роу. Передавай привет Стелле.
        Дверь закрылась за его спиной - и элегантный маленький человек почти сразу начал замерзать на холодном ночном воздухе.
        Сирс Джеймс
        1
        Почти все рабочее время они провели в офисе вместе, но Рики чтил традиции и дождался момента встречи в доме Джеффри, чтобы задать вопрос, не дававший ему покоя последние две недели:
        - Ты отправил письмо?
        - Разумеется. Я тебе говорил, что сделаю это.
        - Что ты ему написал?
        - Сообщил ему о нашем решении. И еще упомянул о доме и выразил надежду, что он не станет продавать его без предварительного осмотра. Там остались все вещи Эдварда и, разумеется, его магнитофонные записи. У нас не хватило духу прослушать их, но он, надеюсь, сделает это.
        Они стояли поодаль от Льюиса и Джона, прямо на пороге гостиной. Остальные двое уже устроились в викторианских креслах в углу комнаты и разговаривали с экономкой Милли Шин, сидевшей на стуле перед ними и державшей в руках расписной поднос с напитками. Милли, как и жену Рики, обижало, что ее не допускали на встречи. Однако, в отличие от Стеллы, она постоянно сновала туда-сюда то с кубиками льда, то с сэндвичами или кофе, и этим раздражала Сирса, как жужжащая на оконном стекле летняя муха. Хотя во многом Милли была предпочтительнее Стеллы - менее требовательная, более управляемая. И она заботилась о Джоне. Сирс одобрял женщин, заботившихся о его друзьях; однако вопрос, заботится ли Стелла о Рики, всегда оставался открытым.
        С высоты своего роста он смотрел на человека, который стал ему самым близким на свете. Рики думал о том, как он ускользнул от прямого ответа на последний вопрос: скулы его были напряжены, пристальный взгляд выдавал нетерпение.
        - Ну хорошо, я написал ему, что мы не удовлетворены тем, что выяснили по поводу смерти его дяди. О мисс Галли я не упоминал.
        - И слава богу, - ответил Рики и направился через комнату, чтобы присоединиться к остальным.
        Милли поднялась было, но Рики улыбнулся и махнул ей, чтобы не вставала. Прирожденный джентльмен, он всегда очаровывал женщин. Кресло стояло в четырех футах, но он не сядет, пока Милли не предложит ему.
        Сирс оторвал взгляд от Рики и оглядел знакомую гостиную. Весь первый этаж дома Джона Джеффри был отведен под офис: там расположились приемные, смотровые и аптека. Две оставшиеся маленькие комнаты первого этажа занимала Милли. Джон жил наверху, где в прежние времена располагались только спальни. Сирс застал по меньшей мере шестьдесят лет из жизни дома Джона Джеффри: в детстве он жил через два дома отсюда, на другой стороне улицы. Тот дом, который он всегда считал «своим домом», куда возвращался из интерната и из Кембриджа, был здесь. В те времена домом Джеффри владела семья Фридриксон, у них было двое детей намного младше Сирса. Мистер Фридриксон был хлеботорговец, хитрый и гороподобный любитель пива, краснолицый и рыжеволосый. Жену его молодой Сирс считал самой очаровательной женщиной на свете. Высокая, с уложенными золотисто-каштановыми волосами, игривым лицом кошечки и пышной грудью. Последнее больше всего прочего гипнотизировало Сирса: разговаривая с Виолой Фридриксон, он с большим трудом заставлял свои глаза не опускаться ниже уровня ее лица.
        Летом, возвратясь из интерната, а также в перерывах между поездками по стране он подрабатывал у них приходящей няней. Фридриксоны не могли позволить себе постоянную, хотя девушка из Холлоу постоянно жила у них, работая кухаркой и горничной. А может, тот факт, что за его детьми присматривает сын профессора Джеймса, как-то забавлял Фридриксона. У Сирса же были свои забавы. Он любил их мальчишек, ему нравилось их воинственное братство, которое так напоминало братство мальчишек из школы Хилл. А когда мальчики спали, он любил потихоньку ходить по дому в поисках интересных находок. Свой первый в жизни документ на французском языке он увидел в выдвижном ящике стола Абеля Фридриксона. Он знал, что поступает дурно, шаря по чужим комнатам, но не мог удержаться. Однажды вечером он заглянул в комод Виолы Фридриксон и обнаружил там ее фотографию - Виола выглядела на ней невероятно соблазнительной, страстной и притягательной, словно существо из неведомого ему мира. Он жадно вглядывался в фотокарточку - ее полные груди распирали блузку, и он словно наяву ощутил их вес и упругость. Иллюзия была настолько сильна,
что его пенис стал твердым, как ствол дерева: впервые сексуальные ощущения обрушились на него с такой силой. Со стоном сжав брюки, он отвел взгляд от фотографии и увидел одну из ее блузок, лежавшую на комоде. Не в силах сдержать себя, он начал ее ласкать. Он представлял себе, как блузка повторяет ее формы; казалось, он чувствует под своими пальцами ее тело; и он стянул с себя брюки и достал своего дружка. Он положил его на блузку, думая (той частью рассудка, которая еще была в состоянии думать), что это блузка заставляет его делать так, что это блузка заставляет его прижимать воспаленную плоть к тому месту, где воображаемая грудь Виолы упруго и нежно коснется ее. Он застонал, согнулся пополам над блузкой, его тело забилось в сладкой судороге. И через мгновение его охватил страшный стыд - это было как удар. Он скатал блузку и сунул ее в ранец с учебниками. Возвращаясь домой, он завернул в эту совершенно новую вещь камень и швырнул в реку. Никто даже не заикнулся об украденной блузке, но Фридриксоны больше никогда не приглашали его сидеть с детьми.
        Сквозь окно Сирс видел зажженный уличный фонарь на втором этаже дома, что купила Ева Галли, когда она, случайно или нет, приехала в Милбурн. Он старался не вспоминать о Еве Галли и ее доме, но сейчас всплывшая в памяти странная сцена из детства навела на мысли о ней.
        Возможно, мне следовало уехать из Милбурна при первой возможности, подумал он: спальня, в которой умер Эдвард Вандерлей, была как раз над головой. По общей молчаливой договоренности ни один из них не упомянул о странном совпадении дня их встречи здесь и годовщины гибели их друга. Частичка Рикиного восприятия судьбы промелькнула в его сознании, и он подумал: «Старый дурак, в тебе еще живет чувство вины за ту блузку. Ха!»
        2
        - Сегодня моя очередь, - сказал Сирс, устраиваясь поудобней в самом большом кресле так, чтобы не видеть старый дом Галли. - И я хочу поведать вам истинную историю, что произошла со мной, когда в молодости я экспериментировал на ниве преподавательства в провинции, близ Эльмиры. Я сказал «экспериментировал», так как даже тогда, в мой первый рабочий год, у меня не было твердой уверенности в правильности выбора профессии. Я подписал двухлетний контракт, но я не думал, что меня станут удерживать, если я захочу расторгнуть его. Итак, один из самых чудовищных случаев в моей жизни произошел там… а может, и не было его и я все напридумывал, - тем не менее он напугал меня до смерти и в конечном счете сделал мое пребывание там невозможным. Это самая страшная история, какую я знаю, и я хранил ее в тайне на протяжении пятидесяти лет.
        Вы знаете, что в те годы входило в обязанности школьного учителя. То была не городская школа и не «Хилл»[3 - Hill School (обычно известная как «The Hill») - частная школа-интернат совместного обучения, где готовят к колледжу. Расположена на территории в 200 акров (81 га) в Поттстауне, штат Пенсильвания, близ Филадельфии.] - видит Бог, вот куда мне стоило устроиться, - однако у меня тогда был целый ворох тщательно продуманных идей. Я воображал себя провинциальным Сократом, несущим свет знаний в глушь. Глушь! Насколько помню, в те времена местность вокруг Эльмиры почти таковой и являлась; теперь, однако, там все застроено. Развязка автомагистрали сейчас как раз над тем местом, где стояла школа. Все осталось под асфальтом. То местечко называлось Фор Форкс, его уже не существует. Но в те времена это была типичная деревенька: десять - двенадцать домов, магазин, почта, кузница, школа - деревянные, давно не крашенные здания походили друг на друга и выглядели серыми и унылыми. Здание школы - в одну комнату, и, конечно, в этой комнате занимались все восемь классов. Когда я приехал и представился, мне
сообщили, что я буду жить у Матеров и мне будут платить по низшей ставке (вскоре я выяснил почему) и что мой рабочий день будет начинаться в шесть утра. Я должен буду наколоть дров для школьной печи, растопить ее как следует, сделать уборку, расставить по местам учебники, наносить воды, вымыть парты, а также окна, когда это потребуется.
        К половине восьмого приходили ученики. В мои обязанности входило учить все восемь классов: чтению, письму, арифметике, музыке, географии, чистописанию, истории - в общем, всему. Сейчас-то я сбежал бы без оглядки от подобного предложения, но тогда я был полон идей Авраама Линкольна и Марка Хопкинса и рвался в бой. Меня переполняли планы и надежды… я был одурманен. Думаю, уже тогда тот городок вымирал, но я не замечал этого. Я видел лишь блеск, величие славы и свободы.
        Видите ли, я не знал. Я ничего не знал о своих учениках. Я понятия не имел, что большинство учителей в подобных селах - девятнадцатилетние мальчишки, которые не могли дать знаний больше, чем было у них самих. Я не знал, насколько грязное и отталкивающее место Фор Форкс почти круглый год. Я не знал, что почти все время буду полуголодным. Также я не знал, что одной из моих обязанностей будет еженедельный воскресный отчет о работе перед церковью, что находилась в другой деревне в восьми милях пути. Я не знал, как круто все обернется.
        Я начал понимать кое-что, когда вечером с чемоданом в руке пришел к Матерам. Чарли Матер работал сельским почтмейстером, однако, когда к власти пришли республиканцы, на эту должность назначили Ховарда Хюммеля, и Чарли Матер с тех пор таил обиду. Он был вечно недоволен. Когда он показал мне мою комнату, я увидел, что она не достроена: пол из неструганых досок, а потолок состоял лишь из стропил и черепицы.
        - Мы делали комнату для дочери, - сказал Матер. - Она умерла. Одним ртом меньше.
        Кроватью служил вытертый матрас, брошенный прямо на пол, и старое армейское одеяло на нем. Зимой в этой комнате замерз бы эскимос. Но я заметил письменный стол и керосиновую лампу, и я все еще «видел звезды», и я сказал: прекрасно, мне нравится здесь, или нечто в этом духе. Матер буркнул что-то недоверчиво в ответ.
        На ужин подали картошку и кукурузу со сметаной.
        - На мясо не рассчитывайте, - проворчал Матер. - Хотите - экономьте и покупайте себе сами. Мне платят за то, чтоб кормить вас, а не за то, чтоб вы жировали.
        Я ел мясо за их столом не больше шести раз, да и случилось это лишь однажды, когда кто-то дал Матерам гуся и мы только им и питались каждый день, пока не съели. Со временем некоторые ученики стали приносить мне сэндвичи с ветчиной и говядиной - их родители знали натуру Матера. Сам же Матер обильно обедал в полдень, однако мне дал понять, что во время обеда я обязан был находиться в школе - «проводя дополнительные занятия и применяя наказания».
        Они все там верили в пользу физических наказаний. В первый же день учительства я понял это. Я сказал «учительства», хотя единственное, что мне удалось тогда, - это утихомирить учеников на пару часов, записать их имена и задать несколько вопросов. Я был ошеломлен. Из старших девочек только две умели читать. В арифметике дети ушли не дальше простого сложения и вычитания, и лишь немногие слышали о зарубежных странах, а один мальчик даже не верил в их существование.
        - Да не бывает такого, - заявил мне этот тощий десятилетка. - Что, где-то есть место, где не живут американцы? Где даже не говорят по-американски?
        Он даже не смог продолжать, громко рассмеявшись над абсурдностью подобной мысли, и я обратил внимание на его рот, полный ужасных, почерневших зубов.
        - А как же война, придурок? - бросил ему другой мальчик. - Ты что, не слышал о немцах?
        Прежде чем я успел среагировать, первый мальчик вскочил и набросился с кулаками на второго. Он был в такой ярости, будто хотел убить обидчика. Я попытался растащить их - девчонки все визжали - и схватил напавшего за руку.
        - Он прав, - сказал я. - Он не должен был обзываться, но он прав. Немцы - это люди, которые живут в Германии, и мировая война…
        Я вдруг остановился, потому что мальчишка вдруг зарычал на меня. На губах выступила слюна. Он напоминал бешеную собаку, и я впервые подумал, что он, возможно, умственно отсталый. Он был готов ударить меня.
        - А теперь извинись перед своим товарищем, - сказал я ему.
        - Он мне не товарищ.
        - Извинись!
        - Да он странный, сэр, - сказал второй мальчик. Его лицо побледнело, в глазах читался испуг, и под глазом уже расцветал синяк. - Зря я обозвал его.
        Я спросил первого, как его имя.
        - Фэнни Бэйт, - с трудом проговорил тот слюнявым ртом, явно успокаиваясь. Я отправил второго на место.
        - Фэнни, - сказал я. - Вся беда в том, что ты был не прав. Америка - это еще не весь мир, так же точно, как и Нью-Йорк - это не все Соединенные Штаты.
        Пожалуй, для Фэнни это было слишком сложно, и я понял, что потерял его. Затем я усадил его за первую парту и принялся чертить мелом на доске карту.
        - Вот это - Соединенные Штаты Америки, вот здесь - Мексика, а тут - Атлантический океан…
        Фэнни угрюмо качал головой.
        - Враки! - выпалил он. - Это все враки. Ничего там нету. НЕТУ!
        Выкрикнув это, он с силой оттолкнул и опрокинул парту.
        Я попросил его поднять парту, и, когда он отрицательно покачал головой, а слюна снова выступила у него на губах, мне пришлось сделать это самому. Некоторые дети раскрыли от удивления рты.
        - Значит, ты никогда не слышал о картах и других странах? - спросил его я.
        Фэнни кивнул:
        - Брехня все.
        - Кто тебе это сказал?
        Он покачал головой и отказался отвечать. Если бы Фэнни хоть чем-то показал свою неуверенность в сказанном, я бы подумал, что он повторяет слова своих родителей, однако ничего не отразилось на его лице - он был просто зол и мрачен.
        В полдень дети, прихватив с собой портфели, выходили на огибающий школу двор и ели сэндвичи. Игровой площадкой этот дворик было трудно назвать, хотя за школой стояли расшатанные качели. Я наблюдал за Фэнни Бэйтом. Почти никто не подходил к нему. Когда он наконец очнулся от оцепенения и подошел к компании ребят, те намеренно отошли в сторону, оставив его одного. Время от времени худенькая девочка со светлыми гладкими волосами подходила и заговаривала с ним - она была очень похожа на Фэнни, и я подумал, что это, наверное, его сестра. Я проверил свои записи: Констанс Бэйт, пятый класс. Одна из тихонь.
        Когда я снова посмотрел в сторону Фэнни, я увидел странного человека, стоявшего на дороге за зданием школы и наблюдавшего, как и я, за мальчиком. Фэнни сидел между нами, он ничего не заметил. Почему-то этот человек меня шокировал. И дело было не в его внешнем виде: черные волосы торчали во все стороны, щеки изжелта-бледные, красивое лицо, мощные руки и плечи. Одет он был в отвратительную черную робу. Шокировало меня то, как он глядел на Фэнни Бэйта. Взгляд был мрачен и дик. И от этой дикости веяло какой-то странной свободой - свободой, что лежит намного глубже простой самоуверенности. Он казался необычайно опасным; и мне почудилось, что я на мгновение перенесся туда, где под масками мужчин и мальчиков таились дикие звери. Почти напуганный выражением его лица, я отвел глаза, а когда снова взглянул туда - мужчина исчез.
        Мое знакомство с местными нравами продолжилось вечером, когда я уже практически забыл о человеке на дороге. Я поднялся в свою продуваемую сквозняками комнату, чтобы подготовиться к завтрашним урокам. Мне предстояло объяснять старшеклассникам таблицу умножения, а также основы географии… Подобные предметы занимали мои мысли, когда в комнату вдруг вошла Софрония Матер. Первое, что она сделала, - закрутила фитиль керосиновой лампы, под которой я работал:
        - Лампа - для полной темноты, а не для сумерек, - заявила она. - Нам не по карману ваши аппетиты. Учитесь читать свои книги при свете, что дарит вам Бог.
        Появление хозяйки в моей комнате сильно меня удивило. Во время вчерашнего ужина она не проронила ни слова, и, судя по ее узкому лицу, обтянутому, как барабан, землистого цвета кожей, я бы сказал, что смиренность в ее натуре. И уверяю вас, ее заявление было очень эмоциональным. И я понял, что в отсутствие мужа Софрония не боялась говорить.
        - Я пришла узнать кое-что, учитель, - сказала она. - Прошел слух…
        - Уже?
        - Вы сделали свой первый шаг, а ведь как начнешь - так оно дальше и пойдет. Марианна Бердвуд мне сказала, что вы терпите безобразие на уроках.
        - Ничего подобного.
        - А ее Этель заявляет, что это так.
        Мне не удалось припомнить, как выглядит Этель Бердвуд, но, кажется, я вызывал ее к доске - старшую из девочек, лет пятнадцати.
        - И какие же безобразия, по словам Этель, я терплю?
        - Фэнни Бэйт. Разве он не набросился с кулаками на другого мальчика? Прямо перед вашим носом?
        - Я поговорил с ним.
        - Поговорили?! От разговоров проку нет. Почему вы не применили линейку[4 - Линейка для наказания школьников.]?
        - У меня ее нет.
        Софрония была шокирована.
        - Но вы обязаны сечь их, - наконец произнесла она. - Это единственный выход. Вы должны лупить их линейкой один-два раза в день. А Фэнни Бэйта - чаще остальных.
        - Почему же именно его?
        - Потому что он скверный.
        - Я заметил. Мальчик беспокойный, заторможенный и нервный, однако он не показался мне «скверным».
        - Нет. Он скверный. И все дети считают, что его надо сечь. А если ваши идеи слишком дерзки для нас, то вам придется уйти из школы. И применения наказаний от вас ждут не только ученики. - Она повернулась, словно собираясь уходить. - Я сделала доброе дело, поговорив с вами, прежде чем мой муж узнает, что вы пренебрегаете своими обязанностями. Остерегитесь и примите мой совет. Нет учебы без битья.
        - Но чем же так плох Фэнни? - спросил я, игнорируя ее жуткое последнее замечание. - Несправедливо наказывать мальчика, нуждающегося в помощи.
        - Линейка - вот и вся помощь, что ему нужна. Он не просто плохой, он - сама испорченность и развращенность. Лупите его до крови и не давайте раскрывать рта - подавите его. Я лишь пытаюсь помочь вам, учитель. Нам не помешают те небольшие деньги, что нам за вас приплачивают. - С этими словами Софрония вышла. Я даже не успел спросить ее о том необычном человеке, которого видел сегодня днем.
        Однако я не собирался, как они, делать из мальчика козла отпущения и травить его.
        (Милли Шин, сморщившись от отвращения, опустила поднос, который якобы протирала, перевела взгляд на окна, убедилась в том, что шторы задернуты, и направилась к двери. Сирс, сделав паузу, заметил, что дверь она прикрыла неплотно.)
        3
        Сирс сделал паузу и с раздражением размышлял о Милли, с каждым месяцем подслушивавшей все смелее. Он и не подозревал, что в полдень в городе произошло событие, которое повлияет на жизни всех четверых друзей. Само по себе оно было незначительным: поразительно красивая молодая женщина сошла с автобуса на углу банка и библиотеки и огляделась с выражением самоуверенности и удовлетворения на лице - такой взгляд бросает преуспевшая женщина, соскучившаяся по родному городу и приехавшая взглянуть на него. Так она и выглядела. Она держала в руке небольшой чемоданчик, легко улыбалась ярким падающим листьям, и, приглядевшись к ней, можно было бы сказать, что успех был единицей измерения ее мести. Пышные волосы, длинное красивое пальто - она словно вернулась тайком отпраздновать свои достижения и получала от этого немалое удовольствие. Милли Шин, вышедшая за покупками, увидела ее у остановки в тот момент, когда автобус покатил в Бингэмптон, и на мгновение лицо женщины показалась ей знакомой; как, впрочем, и Стелле Готорн, сидевшей с чашечкой кофе у окна ресторана «Вилледж Памп». Продолжая улыбаться,
темноволосая девушка прошла мимо этого окна, и Стелла, повернув голову, проследила, как она пересекла площадь и подошла к ступеням у входа в отель «Арчер». Собеседник Стеллы, ассистент профессора антропологии расположенного неподалеку колледжа Санни по имени Гарольд Симс, произнес:
        - Одна красавица придирчиво разглядывает другую! Однако, Стел, прежде я никогда не замечал за тобой ничего подобного.
        Стелла, которая терпеть не могла, когда ее называли «Стел», ответила:
        - Считаешь ее крсивой?
        - Было бы ложью отрицать это.
        - Ну что ж, если ты и меня считаешь красивой, тогда все в порядке, - она послала дежурную улыбку Симсу (он был на двадцать лет моложе и безумно влюблен в нее) и снова оглянулась на отель, в дверь которого только что вошла девушка.
        - А если все хорошо, что же ты высматриваешь?
        - О, просто… - Стелла замолчала. - Да просто так. Вот такую женщину тебе следовало бы приглашать на ленч, а не замшелую статую вроде меня.
        - Господи, неужели ты считаешь… - начал Симс и попытался поймать ее руку под столом. Кончиками пальцев она отвела его ладонь в сторону. Стелла Готорн не любила ресторанных ласк. Она бы с удовольствием сейчас хорошенько шлепнула его по руке.
        - Стелла, ну пожалуйста…
        Она взглянула прямо в его кроткие карие глаза и сказала:
        - А не пора ли тебе вернуться к твоим милым ученикам?
        Тем временем девушка регистрировалась в отеле. Миссис Харди, вместе с сыном управлявшая делами после смерти мужа, появилась из своей конторки и подошла к очаровательной молодой посетительнице, стоявшей по другую сторону стойки.
        - Чем могу помочь? - спросила она и подумала: «Как бы уберечь моего сына от этой?»
        - Мне нужна комната с ванной, - сказала девушка. - Я бы хотела остановиться здесь, пока не сниму себе дом где-нибудь в городе.
        - О, как чудесно, - воскликнула миссис Харди. - Вы переезжаете в Милбурн? Это так мило! А наша молодежь просто спит и видит, как бы поскорее унести отсюда ноги. И мой Джим тоже - он отнесет ваши вещи наверх. Для него каждый день в нашем городе - словно день за решеткой. Нью-Йорк - вот о чем он мечтает. Вы, случаем, не оттуда?
        - Я жила там. Но кое-кто из моих родственников жил когда-то здесь.
        - Ну что ж, вот наши расценки, а вот регистрационный журнал, - сказала миссис Харди, подавая ей документы. - Вам понравится наш милый тихий отель. Большинство людей здесь живут прямо как в пансионе, но с обслуживанием отеля; кстати, по вечерам у нас не бывает никаких шумных вечеринок. - Цены девушку устроили, она кивнула и записала свое имя в журнал. - Пожалуйста, никаких дискотек и, хочу вас предупредить сразу, никаких мужчин в номере после одиннадцати вечера.
        - Отлично. - Девушка вернула журнал миссис Харди, которая прочитала: «Анна Мостин» и нью-йоркский адрес.
        - О, благодарю вас, - произнесла миссис Харди. - Никогда не знаешь, что можно ожидать от современных девушек, но… - она подняла глаза на лицо гостьи и вдруг словно споткнулась о безразличный взгляд ее удлиненных голубых глаз. Ее первой, почти неосознанной мыслью было: «Как она холодна!» А второй, почти осознанной, что для Джима она не опасна. - Анна! Такое милое старомодное имя.
        - Да.
        Миссис Харди, все еще немного в замешательстве, позвонила в колокольчик, вызывая сына.
        - Я и сама довольно старомодна, - сказала девушка.
        - Вы, кажется, упомянули, что ваша семья жила здесь?
        - Да, но это было очень давно.
        - Просто мне незнакома ваша фамилия.
        - И неудивительно. Здесь жила моя тетушка. Ее звали Ева Галли. Но вы, скорее всего, не знали ее.
        (Жена Рики, сидя в одиночестве в ресторане, вдруг щелкнула пальцами и воскликнула: «Старею!» Она вспомнила, кого ей напоминала эта девушка. Официант, юный, как вчерашний выпускник школы, наклонился над столом (он все еще сомневался, отдавать ли счет ей - после того как ее спутник унесся прочь) и произнес:
        - М-м?
        - Поди прочь, дурак, - незло проронила она, гадая, почему так получается, что одна половина выпускников школы похожа на головорезов, а другая - на физиков. - Хотя, постой! Дай-ка мне счет, пока ты не смылся.
        Джим Харди обшаривал ее глазами, пока они поднимались по лестнице, и, отперев номер и поставив на пол ее чемодан, предположил:
        - Надеюсь, вы проторчите в нашей дыре подольше.
        - По-моему, ваша мама сказала, что вы терпеть не можете Милбурн.
        - А я его уже полюбил, - ответил он, посылая ей взгляд, от которого растаяла Пенни Дрэгер вчера ночью на заднем сиденье его машины.
        - Каким образом?
        - Э… - подавленный выражением категорического отказа на ее лице, он уже не знал, что говорить дальше. - Ну, вы знаете…
        - Разве?
        - Ну, я просто хотел сказать, что вы чертовски красивая леди, вот и все. Такая манерная, - тут он решил показаться смелее, чем себя чувствовал. - Манерные леди всегда меня заводят.
        - Неужели?
        - Ну, - кивнул он. Ему никак не удавалось ее раскусить. Будь эта девица опытной, так выгнала бы его сразу же. Она же не прерывала его, но не похоже было, что она польщена или заинтересована, - ей было абсолютно все равно. Потом она удивила его, сделав то, на что он еще чуточку надеялся: сняла пальто. Грудь ее не впечатляла, но ноги были хороши. Но абсолютно неожиданно его атаковала вспышка чистейшего сладострастия, совершенно не похожего на ту скоротечную похоть, что он испытывал с Пенни Драгер или другими школьницами, с которыми переспал, волна пронзительного и холодного желания накрыла его.
        - Э… - промямлил он, отчаянно надеясь, что она не выгонит его. - У вас здесь какие-то дела, да? Вы с телевидения или что-то в этом роде?..
        - Нет.
        Он переступил с ноги на ногу:
        - Ну ладно, адресок ваш у меня есть. Может, как-нибудь заскочу к вам, поболтаем?
        - Возможно. А ты любишь болтать?
        - Ха. Ну… Мне надо идти вниз. В смысле, надо вставлять вторые рамы - холода…
        Она села на кровать и вытянула руку вперед. Почти неохотно он направился к ней. Когда он дотронулся до ее руки, она вложила ему в ладонь аккуратно сложенный доллар:
        - Вот что я тебе скажу, - произнесла она. - Коридорные не должны носить джинсы: вид неряшливый.
        Он взял доллар и, забыв от смущения поблагодарить, выбежал из номера.
        («Ее звали Анн-Вероника Мор, - вспомнила Стелла. - Та самая актриса, что была на приеме в доме Джона, когда умер Эдвард. - Стелла позволила запуганному мальчишке подать ей пальто. - Анн-Вероника Мор - почему же я вспомнила о ней? Я видела ее всего лишь несколько минут, и эта девушка совсем на нее не похожа».)
        4
        - Итак, - продолжил Сирс, - я твердо намеревался помочь несчастному Фэнни Бэйту. Я считал, что не бывает безнадежно испорченных детей, если только непонимание и жестокость окружающих не сделают их таковыми. И вот я приступил к выполнению программы перевоспитания. Когда на следующий день Фэнни опрокинул свою парту, я, к отвращению старших учеников, сам поднял ее, а на время перерыва на ленч велел мальчику остаться в классе.
        Все дети вышли, жужжа предположениями, - уверен, они решили, что я убрал свидетелей предстоящей порки, - но сестра Фэнни затаилась в темном дальнем углу.
        - Я не обижу его, Констанс, - успокоил я девочку. - Если хочешь, можешь остаться.
        Несчастные дети! Я как сейчас вижу их: нездоровые зубы, ветхую, потрепанную одежду. Он - полный недоверия, озлобленности и страха, она же - страха за него. Констанс забралась на стул, и я приступил к исправлению некоторых неправильных представлений и заблуждений Фэнни. Я рассказал ему все, что знал об исследователях: о Льюисе, и Кларке, и Кортесе, и Нансене, и Понсе де Леоне - то, что я планировал разобрать с классом позже, но все это не произвело на него ни малейшего впечатления. Он знал, что мир простирается на сорок - сорок пять миль от Фор Форкс и что люди, живущие в этом радиусе, составляют население мира. Он цеплялся за эту идею с неимоверным упрямством тупицы.
        - Да кто же тебе сказал все это, Фэнни? - спросил я его. Он помотал головой. - Ты сам придумал? - Он снова затряс головой. - Это родители тебе сказали?
        В темном углу хихикнула Констанс - хихикнула без всякого юмора. От ее смешка холодок пробежал по мне - он вызвал в моем воображении сцены почти животной, скотской, жизни. Очевидно, таковой она и была на самом деле, и все остальные дети знали об этом. И, как я выяснил позже, еще более неестественной, чем я мог бы когда-нибудь вообразить.
        Так или иначе, я взмахнул руками - то ли в отчаянии, то ли в нетерпении, - и бедная девочка, видно, подумала, что я собираюсь ударить ее брата, и крикнула:
        - Это Грегори!
        Фэнни оглянулся на нее, и, клянусь, я в жизни не видел более испуганного лица. В следующее мгновение он вскочил со стула и пулей вылетел из класса. Тщетно я пытался остановить его. Он бежал, как будто спасая свою жизнь, бежал к лесу, петляя как заяц. Девочка застыла в дверях, глядя ему вслед. Теперь уже ее охватил ужас - она вся побелела от страха.
        - Констанс, кто такой Грегори? - спросил я, и ее лицо исказилось. - Это не он ли подходит иногда к школе? У него еще вот такие волосы? - Я завел руки за голову и широко растопырил пальцы. И тут она тоже сорвалась прочь, удирая со всех ног.
        Итак, в тот полдень я получил признание учеников. Они, конечно, решили, что я высек обоих Бэйтов и таким образом стал полноценным участником естественного для города течения жизни. И вечером того дня на ужин я был награжден если и не добавкой картошки, то неким подобием улыбки Софронии Матер. Вероятно, Этель Бердвуд доложила своей матери, что учитель все-таки нашел причину для наказания.
        Последующие два дня Фэнни и Констанс не приходили на занятия. Меня это беспокоило, я думал, что повел себя с ними настолько неуклюже, что они больше не придут никогда. На второй день я уже не находил себе места и во время ленча от волнения мерил шагами школьный двор. Дети с удивлением глядели на меня как на опасного лунатика: они знали, что на большой перемене учитель должен находиться в помещении и пороть провинившихся. Вдруг я услышал то, что заставило меня замереть на месте, резко развернуться и быстро подойти к девочкам, расположившимся на траве. Это были самые старшие, и одна из них - Этель Бердвуд. Я был уверен, что слышал, как она упомянула имя Грегори.
        - Расскажи-ка мне о Грегори, Этель, - попросил я.
        - Каком Грегори? - она жеманно улыбнулась. - Здесь нет никого с таким именем. - Она бросила на меня томный взгляд, и я уверен, что в этот момент Этель думала о деревенской традиции женитьбы школьного учителя на одной из его старших учениц. Она была очень самонадеянной девочкой, эта Этель Бердвуд, и у ее отца была репутация процветающего.
        Я не поддался:
        - Я только что слышал, как ты упомянула его имя.
        - Вы, должно быть, ошиблись, мистер Джеймс, - ответила она, расточая мед.
        - Не терплю лгунишек, - сказал я. - Расскажи мне о человеке по имени Грегори.
        Без сомнения, они все решили, что ей грозит линейка. Ее подружка пришла на помощь:
        - Мы просто говорили, что Грегори починил вон тот желоб, - девочка указала на стену школы. Один из водосточных желобов был явно новым.
        - Ну что ж, он больше никогда не приблизится к школе, насколько в моих силах помешать этому, - заявил я и ушел, оставив их глупо хихикать.
        В тот день мне пришла в голову мысль после занятий наведаться в логово льва, и я отправился к дому Бэйтов. Я знал, что это довольно далеко - примерно как от Милбурна до дома Льюиса. Выбрав кратчайшую, на мой взгляд, дорогу, я проделал уже довольно большой путь, мили три-четыре, когда мне начало казаться, что я зашел слишком далеко. По пути мне не встретилось никакого жилья, значит, дом Бэйтов находился где-то в самом лесу, а не на его окраине, как мне представлялось. Я пошел по довольно утоптанной тропинке и решил, что рано или поздно она выведет меня к цели.
        К несчастью, я заблудился. Я спускался в лощины, взбирался на холмы и продирался через кустарники, пока совсем не перестал соображать, в какой стороне дорога. Все вокруг было ужасающе однообразным. И тут, уже перед наступлением сумерек, я почувствовал, что за мной наблюдают. Это было в высшей степени жуткое ощущение - словно за моей спиной затаился тигр, изготовившийся к прыжку. Я развернулся и прижался спиной к вязу. И тогда я увидел. В просвете зарослей, примерно в тридцати ярдах от меня, стоял человек - тот самый, который приходил к школе. Грегори, подумал я. Он молчал, я тоже. Он лишь пристально и абсолютно безмолвно глядел на меня; волосы взъерошены, лицо изжелта бледное. Я чувствовал, какая ненависть, сильнейшая ненависть исходит от него. Его окружал ореол непомерной жестокости - наряду с той особенной, необычной свободой, что я почувствовал при первой нашей встрече. Он был похож на безумца. Если бы он убил меня там, в лесу, - никто бы никогда не узнал. Поверьте мне, в его лице я видел смерть, больше ничего. И в тот самый момент, когда я ожидал, что Грегори бросится на меня, он вдруг шагнул
за дерево.
        Очень медленно я двинулся вперед.
        - Что вам надо? - крикнул я, изображая смелость. Ответа не было. Я еще чуть-чуть прошел вперед. Наконец я подошел к дереву, возле которого видел его, но там не осталось даже следов - он просто растаял.
        Я так и не знал, куда идти, и все еще ощущал присутствие Грегори и понимал - это была угроза. Я сделал несколько шагов наугад, прошел через очередную густую рощу и внезапно остановился. На мгновение я испугался. Прямо передо мной, ближе, чем недавнее видение, стояла девочка с прямыми светлыми волосами, одетая в лохмотья: Констанс Бэйт.
        - Где Фэнни? - спросил я.
        Она подняла костлявую руку и показала куда-то в сторону. Затем вдруг появился и мальчик - «как змея из кувшина», именно такое сравнение пришло мне на ум. Он поднялся из высокой травы с характерным Фэнни Бэйту выражением угрюмой вины.
        - Я искал ваш дом, - сказал я, и они оба молча показали в одном направлении. Посмотрев туда, я увидел в просвете между деревьями фанерную лачугу с окном из промасленной бумаги и маленькой тонкой печной трубой. В те времена лачуги из фанерных ящиков не были редкостью, и, слава богу, в наши дни такого уже не увидишь, но та лачуга была самой грязной и убогой, какую только можно было представить. Я знаю, что слыву консерватором, однако я никогда не связывал добродетель с количеством денег, а бедность с пороком. Тем не менее эта жалкая вонючая хижина… - Глядя на нее, я старался сдержать дыхание, словно боялся вдохнуть ее грязь. Нет, все было даже гораздо хуже. Живущих в ней нищета не просто ожесточила - она их покалечила, изуродовала… сердце мое сжалось. Я отвернулся и заметил тощую черную собаку, обнюхивающую кучку грязных перьев, что была когда-то цыпленком. Вот почему, подумалось мне, Фэнни заработал репутацию «скверного»: жители деревни взглянули однажды на его жилье и вынесли мальчику пожизненный приговор.
        Желания войти в дом у меня не возникло. Я не верил в дьявола, но именно его присутствие я ощущал здесь.
        Я повернулся к детям, в глазах которых застыл странный взгляд:
        - Я хочу видеть вас завтра в школе.
        Фэнни помотал головой.
        - Но я же хочу помочь тебе, - сказал я, уже готовясь произнести речь: я хотел рассказать, что собираюсь изменить его жизнь, спасти его, в известном смысле «очеловечить»… Но эта гримаса угрюмого упрямства на его физиономии меня остановила. Что-то еще беспокоило меня, и внезапно я понял: что-то в Фэнни напоминало взгляд загадочного Грегори.
        - Завтра ты должен вернуться в школу, - сказал я.
        - Грегори будет против, - сказала Констанс. - Грегори велел нам быть здесь.
        - А я сказал, пусть приходит. И ты тоже.
        - Я спрошу у Грегори.
        - Да к черту Грегори! - заорал я. - Придете оба! - И зашагал от них прочь. Странное чувство не оставляло меня до тех пор, пока я не вышел к дороге: я будто шел, удаляясь от проклятия.
        Можно не гадать, каков был результат. Они не пришли. Жизнь текла своим чередом в последующие дни. Этель Бердвуд и некоторые девочки бросали мне недвусмысленные взгляды, когда я вызывал их к доске, я корпел над подготовкой к урокам на своем холодном чердаке и вставал с рассветом, чтобы подготовить класс к занятиям. Со временем Этель начала носить мне сэндвичи к ленчу, а вслед за ней - и остальные мои ученицы-почитательницы. Я даже стал припасать один бутерброд себе на вечер после ужина.
        По воскресеньям я проделывал долгий путь в Футвилльскую лютеранскую церковь. Это было совсем не так страшно, как я поначалу думал. Настоятелем там был старый немец, Франц Грюбер, называвший себя доктором Грюбером. Он заслуживал этого звания - натура его была намного изящней его тучного тела или размеров дома в Футвилле. Я полагал, что проповеди доктора должны быть интересными, и решил поговорить с ним.
        Когда Бэйты наконец появились в школе, они выглядели очень утомленными, словно пьяницы с тяжелого похмелья. И это постоянно повторялось. Они пропускали два дня, приходили, пропускали три, появлялись на два - и с каждым появлением выглядели все хуже. В особенности Фэнни - он увядал на глазах. Он словно старел раньше времени: стал настолько худым, что на лице - на лбу и в уголках глаз - появились морщины. И он, я готов в этом поклясться, ухмылялся мне. Фэнни Бэйт ухмылялся, хотя, честное слово, ему бы не хватило на то умственных способностей. Это делало его лицо отталкивающим, а меня пугало.
        Поэтому в один из воскресных дней, после службы, я стоял у церковных дверей. Я дождался, пока уйдет последний прихожанин, и поздоровался с доктором Грюбером за руку. Когда дорога к церкви совсем опустела, я сказал ему, что нуждаюсь в его совете в связи с одной проблемой.
        Вероятно, он предположил, что я хочу покаяться в адюльтере или в чем-то подобном. Однако доктор Грюбер был очень учтив и пригласил к себе в дом, что стоял через дорогу от церкви.
        Он очень любезно проводил меня в свою библиотеку - большую комнату, всю уставленную книгами: подобной я не видел с тех пор, как покинул Гарвард. Это была комната настоящего ученого - здесь человеку, полному идей, удобно работать над их воплощением. Большинство книг было на немецком, но я увидел много и на латыни и на греческом. Стояли там и «Писания Отцов Церкви»[5 - Отцы Церкви - выдающиеся церковные деятели и писатели прошлого.] - в мягком кожаном переплете, комментарии к Библии, труды по теологии и обширное пособие в помощь составителям проповедей «Библейский Конкорданс»[6 - Конкорданс - алфавитный перечень всех слов какого-либо текста с указанием контекстов их употребления.]. На полке позади письменного стола я с удивлением увидел небольшую коллекцию Лалли, Фладда, Бруно - то, что называется оккультными учениями эпохи Возрождения. И еще с большим удивлением - несколько антикварных книг о колдовстве и сатанизме.
        Доктор Грюбер вышел из комнаты за пивом, а когда вернулся, то застал меня разглядывающим эти книги.
        - То, что вы видите, - сказал он с гортанным акцентом, - напрямую связано с тем, как я оказался в Футвилле, мистер Джеймс. Надеюсь, заметив эти книги, вы не сочли меня выжившим из ума стариком. - И, без всякого повода с моей стороны, он поведал мне свою историю и, как вы можете предположить, сделал это блестяще: его уважали заслуженные деятели церкви, он написал несколько книг, но когда он проявил слишком большой интерес к «закрытым темам» (так он выразился), ему приказали прекратить исследования в этом направлении. Тем не менее он опубликовал еще один подобный документ и был за это сослан в самый отдаленный лютеранский приход.
        - Итак, - заключил доктор, - мои карты на столе, как говорят мои новые прихожане. В своих проповедях я никогда не упоминаю об этих закрытых темах, однако продолжаю изучать их. Прошу вас, вы вольны рассказать мне все или уйти - как вам будет угодно.
        Это прозвучало, на мой взгляд, несколько напыщенно, и я поначалу заколебался, но затем решился.
        Я рассказал ему все, не опуская подробностей. Он слушал с глубоким вниманием, и было ясно, что он уже слышал о Грегори и Бэйтах.
        Более того, моя история очень взволновала его.
        Когда я закончил, он спросил:
        - Все произошло именно так, как вы описали?
        - Разумеется.
        - Вы никому об этом не говорили?
        - Нет.
        - Я счастлив, что вы пришли с этим ко мне, - сказал он и, не продолжив фразу, вытащил из ящика стола огромную курительную трубку, набил ее и закурил - все это он проделал, не сводя с меня взгляда выпуклых глаз. Я почувствовал себя неловко и уже начинал жалеть, что так легко воспринял его недавние замечания.
        - Ваша хозяйка не объяснила вам, почему она считает Фэнни Бэйта «самой испорченностью»?
        Я отрицательно покачал головой, словно пытаясь избавиться от недавнего чувства неловкости:
        - А вы считаете, что ей следовало это сделать?
        - Об этом знают все, - ответил он. - Во всяком случае, в наших двух городках это в своем роде знаменитая история.
        - И Фэнни на самом деле такой скверный?
        - Он не скверный. Он развращенный, - сказал доктор Грюбер. - Но, по вашим словам…
        - Все может обстоять еще хуже? - произнес я. - Загадка какая-то.
        - И большая, чем вы можете себе представить, - спокойно сказал он. - Если я попытаюсь все вам объяснить, вы, возможно, объявите меня сумасшедшим. - Его глаза округлились еще больше.
        - Если Фэнни развращен, - спросил я, - кто же тогда развратил его?
        - О, это сделал Грегори, - ответил доктор Грюбер. - Несомненно, Грегори. За всем этим стоит Грегори.
        - Но кто такой Грегори?
        - Человек, которого вы видели. Я в этом абсолютно уверен. Вы описали его довольно точно. - Он поднял короткие толстые пальцы над головой, совсем как я показывал Констанс Бэйт. - Очень точно, уверяю вас. Однако когда вы узнаете больше, вы не поверите мне.
        - Ради бога, почему?
        Грюбер покачал головой, и я заметил, что его свободная рука дрожит. На секунду я подумал, что вовлек себя в откровенный разговор с безумцем.
        - У родителей Фэнни было трое детей, - сказал он, выпустив облачко дыма. - Грегори Бэйт был первым.
        - Так это их брат! - воскликнул я. - Однажды мне показалось, что я вижу сходство… Да-да, я понял. Но в этом нет ничего неестественного.
        - Конечно, но все зависит от того, какие у них отношения.
        Я попытался понять.
        - Вы имеете в виду, что что-то неестественное произошло между ними?
        - Да, и их сестрой.
        Я содрогнулся от ужаса. Я словно вновь увидел красивое лицо и полные ненависти беззаботность и самодовольство, поразившие меня в Грегори.
        - Между Грегори и его сестрой.
        - И, как я уже сказал, между Грегори и Фэнни.
        - Значит, он развратил их обоих. Почему же Констанс не подвергается таким гонениям в Фор Форкс, как Фэнни?
        - Помните, учитель, что это очень отдаленный район. И некоторая… неестественность… отношений между братом и сестрой в этих бедных семьях из лачуг, я полагаю, считается допустимой.
        - Но между братьями… - Я словно на мгновение перенесся в Гарвард, на лекцию профессора антропологии о племени дикарей.
        - Вот именно.
        - О боже, вот именно! - вскричал я, вспоминая коварное, недетское выражение лица Фэнни. - И теперь он пытается убрать меня с дороги - я мешаю ему.
        - По-видимому, так. Надеюсь, вы понимаете почему.
        - Потому что я не позволю ему этого. И он хочет избавиться от меня.
        - Ах, - сказал он. - Грегори многого хочет.
        - Вы имеете в виду, он хочет заполучить их навсегда?
        - Обоих - и навсегда, но, судя по вашему рассказу, Фэнни - больше всего.
        - Могут ли их родители помешать этому?
        - Мать умерла. Отец сбежал, когда Грегори вырос настолько, чтобы лупить его.
        - Они живут одни в этом жутком месте?
        Он кивнул.
        Это было ужасно: словно ядовитые испарения, ощущение проклятия исходило от самих детей - от всего, что произошло между ними и Грегори.
        - Но, - возразил я, - неужели дети не могут как-то защитить себя?
        - Они это уже сделали.
        - Но как? - Я мысленно взмолился, поскольку разговаривал сейчас со священником и на своем опыте убедился, чего стоила благотворительность в Фор Форкс.
        - Вы не поверите мне на слово, - ответил он. - Поэтому лучше я покажу вам.
        Он резко встал и жестом предложил подняться мне.
        - Выйдем, - сказал он. За его оживлением проглядывало сильное беспокойство, и на мгновение мне подумалось, что я ему неприятен так же, как и он мне, с его клубами табачного дыма и глазами навыкат.
        Я покинул комнату и по пути к выходу из дома прошел гостиную с накрытым на одного человека столом: вкусно пахло жареной стряпней, и на столе стояла открытая бутылка пива - так что, скорее всего, причиной антипатии доктора Грюбера была всего лишь задержка обеда.
        Он захлопнул за нами дверь и направился к церкви. Все это было весьма загадочно. Когда доктор Грюбер перешел через дорогу, он окликнул меня, не поворачивая головы:
        - Вы знаете, что Грегори был чернорабочим в школе?
        - Одна из девочек что-то такое говорила об этом, - ответил я, наблюдая, как он огибает церковь. Что же дальше, гадал я, прогулка в поля? И что же мне покажут такое, во что я не должен поверить?
        За церковью лежало небольшое кладбище, и я, следуя за идущим вразвалочку доктором Грюбером, мимоходом рассматривал надписи на массивных надгробиях девятнадцатого века: Джошуа Фут, Сара Фут - весь клан, основавший когда-то эту деревню, и другие имена, ничего для меня не значившие. Доктор Грюбер остановился, всем своим видом показывая нетерпение, у небольшой калитки в задней части кладбища.
        - Смотрите, - сказал он.
        Ну хорошо, подумал я, если тебе так лень ее открыть… и наклонился, чтобы отодвинуть засов.
        - Не здесь, - резко сказал он. - Взгляните вниз. Посмотрите на крест.
        Я взглянул туда, куда он указывал. Грубый деревянный крест, окрашенный вручную, лежал на том месте, где полагалось быть надгробию, в изголовье могилы. На его горизонтальной перекладине чьей-то рукой было выведено имя Грегори Бэйта. Я обернулся на доктора Грюбера, и сомнений у меня не осталось: он смотрел на меня с неприязнью.
        - Это невозможно, - промолвил я. - Абсурд. Я же видел его.
        - Поверьте мне, учитель, именно здесь похоронен ваш соперник, - сказал он, и я вновь обратил внимание на то, как своеобразно он выбирает слова. - Во всяком случае, его телесная оболочка.
        Ошеломленный, я прошептал:
        - Это невозможно.
        Он проигнорировал мои слова.
        - Однажды ночью, год назад, Грегори Бэйт что-то чинил на школьном дворе. Во время работы он взглянул наверх и заметил - я думаю, именно так все и произошло, - что водосточный желоб прохудился и требует ремонта. Он принес с заднего двора лестницу и полез наверх. Фэнни и Констанс увидели в этом шанс избавиться от тирании и выбили из-под него лестницу. Он упал, ударился головой об угол здания и умер.
        - А что они там делали ночью?
        Доктор Грюбер пожал плечами:
        - Он их повсюду таскал за собой. Они сидели на игровой площадке.
        - Я не верю, что они убили его намеренно.
        - Ховард Хюммель, почтальон, видел, как они убегали. Он и обнаружил тело Грегори.
        - То есть никто не видел, как это произошло.
        - Этого и не требовалось, мистер Джеймс. Всем все было ясно.
        - Мне не ясно, - сказал я, и он снова пожал плечами. - И что они потом сделали?
        - Сбежали. Они поняли, что добились своего. У Грегори весь затылок был раздроблен. Фэнни и его сестра исчезли на три недели - прятались в лесу. К тому времени, когда они поняли, что им некуда деваться, и вернулись домой, мы уже похоронили Грегори. Ховард Хюммель рассказал, что видел, и люди приняли это как должное. Отсюда, как видите, и «порочность» Фэнни…
        - Но теперь… - произнес я, глядя на грубо подписанный крест. Я понял, что именно дети и подписали его, и это вдруг показалось мне самой отвратительной деталью всей истории.
        - Вот-вот, теперь. Теперь Грегори хочет их вернуть себе. Из того, что вы мне рассказали, следует, что он уже вернул их. Но мне кажется, что он теперь хочет вызволить Фэнни из-под вашего влияния. - Он произнес последнее слово с немецкой тщательностью.
        Я похолодел:
        - Отобрать его.
        - Отобрать его.
        - Могу я спасти мальчика? - спросил я почти с мольбой.
        - Я подозреваю, что кроме вас - никто, - ответил доктор Грюбер, глядя на меня словно издалека.
        - Ради бога, помогите мне!
        - Нет - даже ради него. Судя по вашим словам, все зашло слишком далеко. Мы, в нашей церкви, не верим в изгнание нечистой силы.
        - Вы верите только в… - Я был взбешен.
        - В грех - да. В это мы верим.
        Я отвернулся и зашагал прочь. Наверное, он вообразил, что я все же вернусь и буду умолять его о помощи, однако я не остановился, и он крикнул мне вслед:
        - Берегите себя, учитель!
        Я шел домой как во сне: я с трудом мог поверить или допустить то, что казалось бесспорным в тот момент, когда я говорил со священником. Тем не менее он показал мне могилу; и я собственными глазами видел перемены в Фэнни, я видел Грегори. Мало того, я не только видел, я все это остро чувствовал.
        Потом, не доходя примерно мили до Фор Форкс, я вдруг остановился, пораженный доказательством того, что Грегори Бэйт уже знает о том, что мне сегодня стало известно, и знает в точности, что я намереваюсь предпринять. В том месте одно из фермерских полей широко поднималось по голому холму, хорошо просматривавшемуся с дороги, - на его вершине стоял Грегори и глядел оттуда на меня. Когда я заметил его, он не шелохнулся, но напряженность, исходящая от него, так всколыхнулась, что я подпрыгнул, должно быть, на целый фут. Он смотрел на меня так, словно читал каждую мою мысль. Высоко в небе над ним монотонно кружил ястреб. Все сомнения покинули меня. Теперь я знал: все, что рассказал мне Грюбер, было правдой.
        Единственное, что я мог предпринять, - это постараться не бежать. Но как бы я ни трусил в тот момент, я не выдал своего страха. Наверняка Грегори ждал, что я побегу: он стоял, опустив руки, и бледное лицо виднелось мутным пятном - он весь был нацелен в меня. Я приказал себе спокойно продолжать путь домой.
        Я с трудом заставил себя проглотить ужин и съел совсем чуть-чуть. Матер заметил:
        - Если вы собираетесь морить себя голодом - мне все равно: нам больше останется.
        Я посмотрел ему прямо в глаза:
        - А у Фэнни Бэйта помимо сестры был брат?
        Он взглянул на меня с таким удивлением, на которое был только способен, и промолчал.
        - Так был?
        - Был.
        - Как звали его брата?
        - Его звали Грегори, но я буду благодарен, если вы воздержитесь от разговоров о нем.
        - Вы его боялись? - спросил я, заметив страх на лицах Матера и его жены.
        - Прошу вас, мистер Джеймс, - сказала Софрония Матер. - Это добром не кончится.
        - Никто не говорит об этом Грегори Бэйте, - добавил ее муж.
        - Что с ним случилось? - спросил я.
        Он перестал жевать и положил вилку.
        - Я не знаю, что вы там слышали и от кого, но вот что я вам скажу. Если и был на свете самый проклятый человек, так это Грегори Бэйт, и что бы там с ним ни случилось, он того заслужил. На этом прекратим разговор о Грегори Бэйте. - Затем он набил полный рот едой, и дискуссия закончилась. Миссис Матер молчала, упорно глядя в свою тарелку.
        Я очень беспокоился: вот уже два дня ни один из Бэйтов не появлялся в школе, и все произошедшее казалось всего лишь дурным сном. Я с головой ушел в работу, однако все мои мысли были заняты Бэйтами, особенно несчастным Фэнни, и опасностью, грозившей детям.
        Страх не покидал меня - тем более что однажды в городе я вновь видел Грегори.
        Была суббота, и в Фор Форкс приехало много фермеров с женами - за покупками. Каждую субботу городок напоминал ярмарочную площадь, по крайней мере по сравнению с буднями. На тротуарах было тесно, и в лавках кипела торговля. Десятки лошадей заполнили улицу, из окошек повозок широко раскрытыми глазами глядели взбудораженные дети: поездка в город была для них событием. Во многих из них я узнавал своих учеников и приветственно махал им рукой.
        Какой-то крупный крестьянин хлопнул меня по плечу и сказал, что знает, что я учитель его сына, и хочет пожать мне руку. Я поблагодарил его и задержался, чтобы побеседовать, как вдруг заметил Грегори через его плечо. Он стоял у почты, совершенно равнодушный к происходящему вокруг, и смотрел на меня - так же сосредоточенно, как смотрел вчера с вершины холма. Лицо его оставалось почти бесстрастным. У меня вдруг пересохло во рту, и, очевидно, что-то отразилось на моем лице, поскольку отец моего ученика замолчал и спросил, хорошо ли я себя чувствую.
        - Ах, да, - ответил я, но это, очевидно, прозвучало довольно невежливо, так как я продолжал смотреть за его плечо. Никто, кроме меня, не замечал Грегори: все проходили мимо, глядя прямо перед собой. Они не видели его.
        То, что в Грегори мне прежде казалось безудержной свободой, обернулось гнусной разнузданностью.
        Я извинился перед фермером - головная боль, воспалившийся зуб - и развернулся к Грегори, но тот исчез за те несколько секунд, что я прощался с собеседником.
        Теперь я твердо уверился, что развязка близка и что время и место Грегори выберет сам.
        Когда Фэнни с Констанс пришли в школу, я решил, что буду защищать их. Они оба были бледны и тихи, и такая аура загадочности окружала их, что остальные дети к ним в тот день не приставали. Это случилось спустя четыре дня после того, как я видел их брата у почты. Я не представлял себе, что с ними происходило со дня последней нашей встречи, но выглядели они словно после тяжелой болезни, потерянными и обессиленными, эти несчастные оборванные робкие детишки. Меня же переполняла решимость отстоять их.
        После уроков, когда все устремились по домам, я оставил брата с сестрой в классе. Покорно и молча они сели за парты.
        - Почему он отпустил вас в школу? - спросил я.
        Фэнни тупо взглянул на меня и сказал:
        - Кто?
        Я поразился:
        - Грегори, разумеется.
        Фэнни помотал головой, словно разгоняя туман:
        - Грегори? Мы его уже давно не видели. Нет, вообще-то не очень давно.
        Я был шокирован - они тосковали по нему: их вымотало его отсутствие!
        - Тогда чем же вы занимаетесь одни?
        - Мы переходим.
        - Переходите?
        Констанс кивнула, соглашаясь с Фэнни:
        - Мы переходим.
        - Переходите куда? Что переходите?
        Теперь они оба смотрели на меня, раскрыв от удивления рты, словно пораженные моей тупостью.
        - Переходите, чтобы встретиться с Грегори? - Я был в ужасе, но ни о чем больше думать не мог.
        Фэнни покачал головой:
        - Мы никогда не видим Грегори.
        - Нет, - добавила Констанс, и я с ужасом услышал сожаление в ее голосе. - Мы просто переходим.
        Фэнни, казалось, вдруг оживился на мгновение и проговорил:
        - Но однажды я его слышал. Он сказал, что ничего такого, что вы мне тут говорили, нет. Ну, эти карты. Нет там ничего.
        - Ну хорошо, а что тогда есть? - спросил я.
        - Ну… то, что мы видим, - ответил Фэнни.
        - Видим?
        - Когда мы уходим, - сказал он.
        - А что вы видите? - спросил я.
        - Это так чудесно, - мечтательно произнесла Констанс и положила голову на парту. - Правда, чудесно.
        Я не имел ни малейшего понятия, о чем они говорили, но мне все это не очень понравилось, и я решил поговорить с ними об этом позже.
        - Ну что ж, сегодня вечером никто никуда не идет, - объявил я. - Я хочу, чтобы вы оба сегодня остались здесь, со мной. Я буду вас охранять.
        Фэнни равнодушно кивнул, будто ему все равно, где ночевать, а когда я взглянул на Констанс, то увидел, что она заснула.
        - Вот и хорошо, - сказал я. - Постели мы можем приготовить попозже, а завтра я постараюсь найти в деревне две кровати для вас. Вы, ребята, не должны больше жить в лесу одни.
        Фэнни снова безучастно кивнул, и я заметил, что он тоже совсем засыпает.
        - Опусти голову на руки, - предложил я ему.
        Через несколько мгновений они оба спали, положив головы на парты. И в тот момент я почти готов был согласиться с Грегори в том, что мир заканчивается этой деревней, этим классом, мной и двумя уставшими детишками в холодной школе-сарае: мое чувство реальности подверглось слишком сильным ударам. А между тем день стал клониться к концу; в классе, сумеречном и в солнечные дни, сгустились по углам тени, сделалось темно. Я не решался зажечь свет, и мы сидели в темноте, словно на дне колодца. Я обещал детям найти кровати, но жалкая деревушка в пятидесяти шагах отсюда казалась сейчас недосягаемой. И даже если бы у меня хватило сил и решимости оставить их, я не мог себе представить, кто бы их приютил. Если это был колодец, то колодец отчаяния и безысходности, и я чувствовал себя таким же отверженным и одиноким, как эти дети.
        Наконец я не выдержал и, подойдя к Фэнни, легонько потряс его за руку. Он встрепенулся, как испуганный зверек, и мне пришлось силой удержать его на стуле. Я спросил:
        - Фэнни, я должен знать правду. Что случилось с Грегори?
        - Он перешел, - ответил он все так же угрюмо.
        - То есть умер?
        Фэнни кивнул, его рот остался приоткрытым, и я снова увидел жуткие гнилые зубы.
        - А он возвращается?
        Он снова кивнул.
        - И ты видишь его?
        - Он видит нас, - спокойно проговорил Фэнни. - Он смотрит и смотрит. Он хочет потрогать.
        - Потрогать?
        - Как раньше.
        Я приложил ладонь к своему лбу - он пылал. Каждое слово мальчика приоткрывало новую бездну.
        - Это вы толкнули лестницу?
        Фэнни тупо смотрел на парту, и мне пришлось повторить свой вопрос:
        - Фэнни, это вы толкнули лестницу?
        - Он все смотрит и смотрит… - произнес мальчик, словно констатируя важнейший факт.
        Я взял его голову в свои руки, чтобы заставить посмотреть на меня, и в это мгновение в окне показалось лицо его мучителя. Жуткое белое лицо - он будто хотел заставить Фэнни не отвечать на мои вопросы. Мне вдруг стало худо, я словно летел в какую-то яму и в то же время чувствовал, что наш поединок наконец начался. И я прижал Фэнни к себе, пытаясь защитить его уже физически.
        - Он здесь? - взвизгнул Фэнни, и от звука его голоса Констанс упала на пол и начала кричать.
        - Да какая разница?! - завопил я. - Я не отдам вас ему! Вы - мои! Он знает, что потерял вас! Потерял навсегда!
        - Где он?! - снова завизжал Фэнни, отталкивая меня. - Где Грегори?!
        - Там, - сказал я и развернул его лицом к окну.
        Мальчика била дрожь, и мы оба глядели на пустое окно, но видели лишь темное небо. Ликование охватило меня - я победил! От радости я схватил Фэнни за руку, и он издал вопль неподдельного отчаянья. Он повалился вперед, и я обхватил его, словно удерживая от падения в саму преисподнюю. И только через несколько секунд я осознал, что я схватил: сердце Фэнни остановилось, и я держал в руках безжизненное тело. Он перешел навсегда.
        - Вот и все, - заключил Сирс и обвел взглядом друзей. - Грегори тоже исчез навсегда. Меня свалила жесточайшая лихорадка, и я пролежал три недели на своем чердаке. К тому времени, когда я поправился и смог самостоятельно ходить, Фэнни уже похоронили. Я хотел бросить все и уехать из деревни, но был связан контрактом, и мне пришлось продолжить работу. Я чувствовал себя опустошенным, но смог пересилить свои эмоции. Под конец я даже начал применять линейку для наказаний. Я растерял все свои либеральные порывы и к концу контракта считался хорошим учителем.
        Хотя… вот еще что. В день своего отъезда из Фор Форкс я впервые пришел взглянуть на могилу Фэнни. Она была за церковью, рядом с могилой его брата. Я смотрел на две могилы и, как вы думаете, что я чувствовал? Ничего. Я чувствовал пустоту. Будто ничего такого со мной не произошло.
        - А что случилось с его сестрой? - спросил Льюис.
        - О, с ней все в порядке. Она была тихой девочкой, и люди жалели ее. Я переоценил черствость жителей деревни. Одна семья взяла ее к себе. Насколько мне известно, там к ней относились как к своей дочери. По-моему, она забеременела, вышла замуж и уехала из деревни. Но это произошло много лет спустя.
        Фредерик Готорн
        1
        Рики шел домой, с удивлением глядя на падающий снег. «Кажется, будет суровая зима, - думал он. - Что-то с погодой творится неладное». Освещенные желтым кругом уличного фонаря снежинки кружились, падали и ложились на землю, чтобы через мгновение растаять. Ветер холодным языком забирался под твидовое пальто. Рики предстояла получасовая прогулка, и он жалел, что не приехал на своем старом «бьюике», к которому, по счастью, Стелла отказывалась даже прикасаться. Обычно он пользовался машиной, но сегодня пошел пешком - нужно было подумать, как бы выведать у Сирса содержание письма к Дональду Вандерлею. Сегодня это ему не удалось. Сирс сказал только то, что хотел - не более того. Ошибка, по мнению Рики, уже была сделана; какая теперь разница в том, какими словами она сформулирована? Он громко вздохнул, чем удивил самого себя, и заметил, как несколько крупных ленивых снежинок, закруженные его дыханием в сложный узор, растаяли на лету.
        В последнее время все истории, включая его собственные, приводили его душу в смятение, но сегодняшняя оставила особенно тревожное ощущение. Ночи Рики были теперь одинаково страшными; сны, о которых они с Сирсом говорили, преследовали его до самого рассвета, и он не сомневался, что истории, которые они друг другу рассказывали, лежали в основе этих снов. И все же ему казалось, что нынешнее его беспокойство не связано со снами так же, как и не связано с историями, хотя сегодня Сирс рассказал самую жуткую, да и все их истории становились с каждым разом все мрачнее. Они пугали друг друга, но продолжали встречаться, поскольку не встречаться было бы еще страшнее. Вместе - наблюдая, как каждый из них пытается бороться, - им становилось легче. Даже Льюис был напуган: иначе зачем голосовал бы за отправку письма Дональду Вандерлею? И мысль о том, что конверт с письмом уже в пути, очень беспокоила Рики.
        Возможно, мне давно следовало уехать из этого города, заключил он, поглядывая на дома, мимо которых шагал. Едва ли нашелся бы среди них хоть один, в котором он не побывал, - по делу или в гостях, навещал клиента или угощался ужином. Возможно, надо было уехать в Нью-Йорк после свадьбы, как того хотела Стелла, но тогда это казалось Рики предательством. Лишь постепенно и не до конца он сумел убедить жену в том, что вся его жизнь - здесь, в Милбурне, с Сирсом и адвокатской практикой. Холодный ветер жег шею и пытался стянуть шляпу. За углом он увидел длинный черный «линкольн» Сирса, припаркованный у бордюра; в библиотеке горел свет. Сирс не сможет сегодня заснуть, и не рассказанная история тому причиной. Теперь они знали, к каким последствиям приводят их воспоминания о былом.
        «Но это не просто истории, - подумал он. - И не просто письмо. Что-то должно случиться». Вот почему они рассказывали истории. Рики не обладал даром предвидения, однако страх будущего, который он ощутил две недели назад в разговоре с Сирсом, снова глухо отозвался в нем. Поэтому он и подумал об отъезде из города. Он свернул на Мелроуз-авеню: «авеню», по-видимому, благодаря посаженным по обеим сторонам улицы густым деревьям. Оранжевый свет фонарей окрашивал ветви, вытянутые словно в немой просьбе. Сегодня днем деревья сбросили последние листья. «Что-то должно случиться со всем городом». Над головой Рики скрипнула ветка. Далеко позади, на 17-м шоссе, переключил скорость грузовик: в эти холодные ночи звуки далеко разносились по Милбурну. А вот стали видны освещенные окна спальни на третьем этаже его дома. Уши и нос пощипывало от холода. «После стольких лет долгой и благоразумной жизни, - размышлял Рики, - нельзя позволить себе стать мистиком, старина. Нам всем необходимо собраться с силами и положиться на здравый рассудок».
        И в это мгновение, когда он уже почувствовал себя в безопасности, Рики показалось, что кто-то за ним следит: этот кто-то стоял за углом и пристально смотрел на него. Он чувствовал взгляд холодных глаз, и эти глаза словно плыли в пространстве сами по себе - лишь они следили за ним. Он почти наяву представил их себе - светящиеся бледным светом и плывущие в воздухе на уровне его собственных глаз. Они были ужасающе безжизненны - как глаза маски. Он обернулся, готовый увидеть их, настолько реальным было ощущение их присутствия. Растерянный и встревоженный, он почувствовал, что дрожит. Конечно же, улица была пуста. Просто пустая улица, даже в темную ночь обыкновенная, как щенок дворняжки.
        «На этот раз ты сам все сочинил, - подумал он. - Ты да этот жуткий рассказ Сирса. Глаза! Прямо-таки в духе старых фильмов Петера Лорре. Глаза… Грегори Бэйта? Проклятье. Руки Доктора Орлака. Да ничего особенного не должно случиться, - продолжал убеждать себя Рики. - Просто мы - четверо старых выживающих из ума простофиль. Представить только, что я подумал…»
        Но он не подумал, что те глаза были за его спиной, - он знал это. Знал наверняка.
        «Чепуха!» - едва не произнес он вслух, однако прошел через входную дверь чуть быстрее, чем обычно.
        Дом стоял погруженный в темноту, как всегда по вечерам собраний Клуба. Нащупав пальцами край дивана, Рики обошел кофейный столик, об который в такие вечера обычно набивал шишки. Успешно миновав это препятствие, он ощупью прошел за угол в гостиную и дальше - на кухню. Здесь он мог спокойно зажечь свет, не боясь побеспокоить сон Стеллы; теперь включить свет он мог только наверху, в гардеробной, которая вместе с ненавистным итальянским кофейным столиком была безрассудной идеей Стеллы. Она заявила, что их шкафы переполнены, негде разместить несезонную одежду, а маленькая спальня, соседствующая с их собственной, после отъезда Роберта и Джейн пустовала; и вот за восемьсот долларов они переоборудовали ее в гардеробную с горизонтальными планками для вешалок, зеркалами и новым ковром. Идея гардеробной доказала кое-что: жена всегда утверждала, что у него максимально возможное количество одежды. Это оказалось сюрпризом для Рики, который был настолько не тщеславен, что совсем не замечал своего неосознанного щегольства.
        Еще более неожиданным сюрпризом оказалось то, что его руки дрожали. Он было собрался приготовить себе чашку ромашкового чаю, но когда заметил, как дрожат руки, забрал бутылку к себе в кабинет и налил в стакан немного виски. Пугливый старый идиот. Однако обзывания не помогли, и, когда он поднес стакан ко рту, рука дрожала по-прежнему. Это все из-за проклятой годовщины. Виски во рту показался ему соляркой, и он выплюнул его в раковину. Бедный Эдвард. Рики сполоснул стакан, выключил свет и начал подниматься по темной лестнице.
        Переодевшись в пижаму, он вышел из гардеробной и прошел через холл к спальне, тихонько открыл дверь. Стелла спокойно и ровно дышала во сне. Если постараться и прокрасться к своей половине кровати, не задев кресло не споткнувшись о ее туфли или не задерживаясь, чтобы причесаться у зеркала, - она не проснется.
        Он добрался до своей половины, не разбудив Стеллу, и тихонько скользнул под одеяло. Очень нежно он погладил обнаженное плечо жены. Похоже, у нее начался очередной роман или интрижка, и Рики подумал, что она опять встречается с профессором, с которым познакомилась год назад: начались телефонные звонки с безмолвным дыханием в трубку, определенно принадлежащим ему. Однако уже давно Рики понял, что есть на свете вещи пострашнее, чем периодические любовные похождения жены. У нее была своя жизнь, и он был ее большей частью. Несмотря на то что он сам иногда чувствовал и сказал Сирсу - если бы он не женился, он бы непомерно обделил свою жизнь.
        Рики вытянулся на кровати в ожидании того, что должно было, как он знал, прийти. Он припомнил сверлящее ощущение взгляда на своей спине. Так хотелось, чтобы Стелла помогла ему, как-то успокоила его. Но, не желая беспокоить и тревожить ее и полагая, что это все как-нибудь закончится и он не должен перекладывать свою беду на ее плечи, - он никогда не рассказывал ей о своих ночных кошмарах. Так Рики Готорн готовился ко сну: уставший, встревоженный, ревнующий и испуганный, он с открытыми глазами лежал на спине, заложив руки за голову, и его умное лицо не отражало никаких эмоций.
        2
        В своем номере отеля «Арчер» Анна Мостин стояла у окна и смотрела, как летят вдоль улицы снежинки. Верхний свет был выключен, полночь уже миновала, но она так и не разделась. Длинное пальто лежало на кровати, как будто она только что вошла или собралась вот-вот уйти.
        Она стояла у окна и курила - высокая привлекательная женщина с темными волосами и удлиненными голубыми глазами. Из окна она видела Мэйн-стрит почти на всей протяженности, одну сторону пустынной площади с пустыми скамейками и голыми деревьями, темные витрины магазинов, ресторана «Вилледж Памп» и универмага. В двух кварталах отсюда зажегся зеленый глаз светофора. На другой стороне площади виднелись темные фасады двух церквей, плывущие как миражи над голыми верхушками деревьев. Бронзовый генерал Гражданской войны, стоящий на площади, тянул руку с мушкетом в величественном жесте.
        «Сегодня ночью или завтра?» - гадала она, затягиваясь сигаретой и изучая маленький город.
        «Сегодня».
        3
        Когда Рики Готорн наконец уснул, это совсем не было похоже на сон - просто его тело словно перенеслось в другое помещение в ином здании. Он лежал в странной комнате, ожидая, что что-то должно случиться. Комната была пуста, здание - покинуто. Стены и пол - голые доски; окно - пустая рама, солнечный свет сочился из многочисленных щелей, и в его застывших лучах крутились столбики пыли. Откуда-то он знал, что что-то сейчас произойдет, и боялся этого. Встать с кровати он не мог; мышцы его работали, но он, сам не зная почему, понимал, что не сможет избежать того, что приближалось. Комната располагалась на верхнем этаже здания: в окне виднелись лишь серые облака и бледно-голубое небо. Но то, что приближалось, должно было прийти не оттуда, а изнутри здания.
        Он был укрыт старым стеганым одеялом, настолько выцветшим, что отдельные квадратики казались совсем белыми. Его парализованные ноги напоминали две вытянутые ниточки. Посмотрев вверх, Рики заметил, что с необычной ясностью различает каждую деталь вагонки на стенах: он видел, как древесное волокно струилось вдоль планки, как закручивалось оно в сучках, в каких планках неплотно забиты гвозди. Сквозняки гуляли по комнате, поднимая пыль то здесь, то там…
        Снизу, из самой глубины дома, донесся удар - как будто нараспашку открылась тяжелая подвальная дверь и ударилась о стену. Даже его комната содрогнулась здесь, наверху. Он прислушался и услышал, как что-то большое вытягивается из подвала: какое-то крупное тяжелое существо, которому приходится протискиваться через дверной проем. Раздался треск дерева - существо глухо ударилось в стену. Это нечто начало медленно и неуклюже исследовать первый этаж. Рики, словно его глазами, видел то, что видело оно: череду таких же пустых комнат. На первом этаже сквозь щели в полу пробивалась высокая трава. Солнечный свет падал на стебли и на спину того, что так тяжело, но целенаправленно продвигалось через пустые комнаты. Раздался свистящий звук, затем резкий визг - оно обнюхивало дом, зная, что в нем находился он.
        Рики вновь попытался подвигать ногами, однако они даже не шелохнулись. Эта тварь внизу, проходя сквозь комнаты, задевала стены, издавая при этом скрежет; дерево трещало. Ему показалось, что под ней проваливаются гнилые доски пола.
        Затем раздался звук, ужаснувший его: она протиснулась сквозь следующий дверной проем, и сразу звуки стали громче - теперь он различал, как она дышит. У первой ступеньки лестницы.
        Он услышал, как тварь устремилась наверх.
        Раздался грохот - как будто она рванулась сразу через пять ступенек, а затем соскользнула вниз. Она повторила попытку уже медленнее, скуля от нетерпения, перешагивая сразу через две-три ступени.
        Лицо Рики взмокло от пота. Он не был до конца уверен, что спит, и это пугало больше всего: если бы он знал наверняка, что это сон, ему пришлось бы только потерпеть до его окончания, дождаться, пока эта тварь не заберется наверх и не ворвется в его комнату, - тогда страх его разбудит. Но это совсем не походило на сон. Его чувства были настороже, ум - ясным, а ощущениям недоставало свободной, отделенной атмосферы сновидений. Никогда, ни в каких снах он не потел. Если же это был не сон, тогда это нечто, грохочущее по ступеням, схватит его, поскольку он не может пошевелиться.
        Звуки изменились, и тогда до Рики дошло, что он точно лежит на третьем этаже пустого здания, поскольку тварь, разыскивающая его, забралась на второй. Шум, производимый ею, стал намного громче: скулеж и шелест, когда ее тело задевало стены и протискивалось в двери. Почуяв его, она задвигалась быстрее.
        Пыль все так же клубилась и поблескивала в лучах солнечного света; редкие облака все так же скользили по небу, похожему на небо ранней весной. Когда тварь вылезла на лестничную площадку, пол затрещал.
        Теперь он отчетливо слышал ее дыхание. Она бросилась к последнему лестничному пролету с грохотом железного шара, разрушающего стену дома. Желудок Рики словно наполнился льдом; он боялся, что его вырвет - вырвет кубиками льда. Он бы закричал, но, даже зная, что все это не наяву, подумал, что тварь не найдет его, если он будет лежать тихо. Она визжала и поскуливала, поднимаясь наверх. Одна ступенька треснула.
        Когда она достигла площадки за дверью, он понял, что это было такое. Паук! Это был гигантский паук. Глухо бухнуло в дверь его комнаты. Рики услышал, как тварь снова заскулила. И, если бы пауки могли скулить, наверное, именно так это бы и звучало. Несколько лап заскребли в дверь, и скулеж сделался громче. Рики объял ужас, чистейший первобытный страх, ничего страшнее в жизни он не испытывал.
        Но дверь не треснула. Она тихо отворилась. Высокая черная фигура стояла прямо у порога. Это был не паук, и ужас Рики чуть схлынул. Черный силуэт в дверном проеме какое-то мгновение неподвижно смотрел на него. Рики попытался сглотнуть; при помощи рук ему удалось с усилием приподняться. Он прижался спиной к голой обшивке стены и вновь подумал: «Это не сон».
        Черный силуэт вошел в комнату.
        Рики увидел, что это вовсе не животное, а человек. Потом от силуэта отделилась одна черная плоскость, затем еще одна - перед ним предстали трое. Под капюшонами, закрывавшими безжизненные лица, он разглядел знакомые черты. Сирс Джеймс, Джон Джеффри и Льюис Бенедикт стояли перед ним, и он знал, что они мертвы.
        С криком он проснулся и увидел такое обычное утро на Мелроуз-авеню, теплых тонов спальню с графикой на стенах, что привезла Стелла из последней поездки в Лондон, окно на задний двор, рубашку, свисающую со стула. Мягкая рука Стеллы сжимала его плечо. В комнате, казалось, как-то загадочно не хватало света. Необъяснимое побуждение заставило Рики вскочить с кровати - насколько это позволяли его старые ноги - и подойти к окну. Стелла за спиной спросила:
        - Что там?
        Он не знал, чего искал, но то, что он увидел, было для него неожиданностью: весь задний двор, крыши всех соседних домов были припорошены снегом. Небу тоже, казалось, не хватало света. Он произнес:
        - Всю ночь шел снег, Стелла. Джону Джеффри не стоило устраивать ту проклятую вечеринку.
        4
        Стелла села на кровати и заговорила с ним так, будто он сказал что-то вразумительное.
        - Разве это было не год назад, Рики? Я не вижу никакой связи с выпавшим ночью снегом.
        Он потер глаза и сухие щеки, пригладил усы.
        - Прошлым вечером исполнился год, - затем он наконец услышал себя. - Нет, конечно, нет. То есть никакой связи.
        - Ляг, пожалуйста, и расскажи мне, что не так, милый.
        - О, со мной все в порядке, - сказал он, но вернулся в кровать. Когда он поднял одеяло, чтобы укрыться им, Стелла сказала:
        - Неправда, милый. У тебя, похоже, был жуткий сон. Ты не хочешь рассказать мне его?
        - Да он какой-то бессмысленный.
        - И все же попытайся. - Стелла начала гладить его спину и плечи, и он обернулся взглянуть на нее. Как и сказал Сирс, Стелла была красавицей: она была красива в день их первой встречи и, очевидно, останется такой до конца жизни. Ее внешность ничем не напоминала пухлую милашку с коробки шоколадных конфет. Высокие скулы, правильные черты лица и тонкие черные брови. Волосы Стеллы совсем поседели после тридцати, и она отказалась осветлять их, за много лет предвосхитив, каким сексуальным станет сочетание густых седых волос с молодым лицом: и сейчас ее седые волосы оставались густыми, а лицо не намного старше, чем тогда. Ее лицо, строго говоря, никогда не было молодым и никогда не станет по-настоящему старым: выходило так, что с каждым годом, почти до пятидесятилетия, она набирала свою красоту и теперь обрела ее в полной мере. Она была на десять лет моложе Рики, но все еще выглядела чуть за сорок.
        - Скажи мне, Рики, - попросила она, - что, черт возьми, происходит?
        Он начал рассказывать ей свой сон и видел, как участие, ужас, любовь и страх отражались на ее прекрасном лице. Слушая, она продолжала гладить его спину, затем - грудь.
        - Родной мой, - сказала она, когда он закончил, - и каждую ночь ты видишь такие сны?
        - Нет. - Он смотрел на нее и видел под маской эмоций эгоцентризм и изумление, всегда присущие Стелле и слитые воедино. - Этот был самым плохим. - Затем чуть улыбнулся, потому что догадывался, к чему приведут ее поглаживания, и добавил: - Этот был лауреатом.
        - В последние дни ты такой напряженный, - Стелла подняла руку и коснулась его губ.
        - Я знаю.
        - Вам всем снятся кошмары?
        - Кому всем?
        - Клубу Фантазеров, - она прижала руку к его щеке.
        - Думаю, да.
        - Понятно, - сказала она, села и, скрестив перед собой руки, начала стягивать через голову ночную рубашку. - А не кажется ли вам, старым дурачкам, что вам следует что-то с этим сделать? - Сняв рубашку, она движением головы откинула назад волосы. Двое детей оттянули ее груди, соски сделались большими и коричневыми, но тело Стеллы состарилось не намного сильнее, чем лицо.
        - Мы не знаем, что делать, - признался он.
        - Зато я знаю, - сказала она, откинулась на спину и протянула к нему руки. Если Рики когда и мечтал оставаться холостяком, как Сирс, то только не в это утро.
        - Старый развратник, - сказала ему Стелла, когда они закончили. - Если бы не я, ты бы давно уже забыл, что это такое. Если бы не я, ты бы считал ниже своего достоинства когда-либо скинуть одежду.
        - Неправда.
        - Неужели? А что бы ты тогда делал? Гонялся за малолетками, как Льюис Бенедикт?
        - Льюис не гоняется за малолетками.
        - Ну тогда за двадцатилетками.
        - Нет. Не стал бы.
        - Вот. Я права. Ты бы вообще не занимался сексом, как твой драгоценный Сирс, - она поправила простыни и одеяла на своей половине кровати и встала со словами: - Я первая в душ. - Каждое утро Стелла подолгу плескалась в душе. Она надела серо-белый халат. - Я скажу тебе, что следует сделать. Прямо сейчас позвони Сирсу и расскажи ему про свой жуткий сон. Вам надо, по крайней мере, переговорить об этом - для начала. Насколько я знаю тебя и Сирса, вы можете неделями сидеть рядом и ничего не рассказывать друг другу о себе. Это отвратительно. О чем вы вообще говорите, скажи мне, пожалуйста?
        - О чем говорим? - вопрос застал Рики врасплох. - Мы говорим о законах.
        - Ах, о законах, - сказала Стелла и решительно направилась к ванной.
        Когда спустя почти полчаса она вернулась, он сидел на кровати со смущенным видом. Мешки под глазами набрякли больше, чем обычно.
        - Газету еще не принесли, - сказал он. - Я спускался посмотреть.
        - Ну, разумеется, не принесли. - Стелла бросила полотенце и коробку салфеток на кровать и повернулась, чтобы уйти в гардеробную. - Как ты думаешь, сколько сейчас времени?
        - Времени? Да, кстати, который час? Мои часы остались на столе.
        - Всего лишь начало восьмого.
        - Восьмого?
        Они, как правило, не вставали раньше восьми, и Рики обычно бездельничал до ухода в офис на Уит Роу в девять тридцать. И хотя ни он, ни Сирс не признавались в этом, работы у них стало намного меньше: время от времени заглядывали старые клиенты, имелись несколько сложных тяжб, которые, похоже, затянутся до следующей декады, всегда в активе были пара завещаний или уточнений по проблемам с налогами, - тем не менее два дня в неделю они могли спокойно сидеть дома, и никто бы этого не заметил. Как-то сидя на своей половине офиса и читая второй роман Дональда Вандерлея, Рики безуспешно пытался убедить себя в том, что хотел бы видеть автора в Милбурне.
        - Зачем же мы так рано встали?
        - Позволь тебе напомнить: нас разбудил твой крик, - откликнулась Стелла из гардеробной. - У тебя были какие-то проблемы с монстром, который хотел тебя съесть, вспомнил?
        - Угу, - сказал Рики. - Я думал, еще темно.
        - Не хитри, - крикнула Стелла и через пару минут стояла рядом, полностью одетая. - Если во сне ты начинаешь кричать, то самое время начать воспринимать всерьез все происходящее с тобой. Я знаю, ты не пойдешь к врачу…
        - Я не пойду даже к главному врачу, - сказал Рики. - Мой рассудок прекрасно работает.
        - О чем и речь. Однако тебе надо хотя бы потолковать об этом с Сирсом. Мне не нравится смотреть, как ты изводишь себя. - С этими словами она вышла и стала спускаться вниз.
        Рики, озадаченный, снова лег. Как он признался Стелле, это был самый жуткий из его ночных кошмаров. Даже просто вспоминать о нем было тревожно, даже просто отпускать Стеллу из спальни. Впечатления сна оставались необычайно яркими, с подробностями и красками реальности. Он вспомнил лица своих друзей, несчастные покинутые тела, безжизненные оболочки. Это было дико, даже в какой-то мере безнравственно, и шок от этого ощущения ужаснул его больше, чем тот страх, что вызвал утром его крик. Возможно, Стелла права. Не зная еще, как объяснит причину звонка Сирсу, он все же снял трубку телефона, стоявшего у кровати. С первым ответным гудком Рики понял, что ведет себя очень нехарактерно и к тому же не имеет ни малейшего понятия, почему Стелле пришло в голову, что Сирс скажет что-то стоящее. Но передумывать было уже поздно, Сирс поднял трубку.
        - Сирс? Это Рики.
        Сегодня утром он, несомненно, бил все рекорды по непоследовательности: ну кто еще, кроме Сирса, мог ответить по телефону?
        - Рики, слава богу, - сказал тот. - Я как раз собирался звонить тебе. Ты не мог бы заехать за мной через пять минут?
        - Через пятнадцать, - ответил Рики. - Что стряслось? - И затем, вспомнив свой сон: - Кто-то умер?
        - Почему ты спрашиваешь? - резко спросил Сирс.
        - Так, просто. Расскажу позже. Я так понимаю, мы не поедем в Уит Роу?
        - Нет. Мне только что позвонил наш Вергилий. Требует, чтоб мы приехали к нему - он собирается засудить всех и вся. Как, осилим?
        - Эльмер хочет, чтобы мы оба приехали к нему на ферму? Что случилось?
        В голосе Сирса мелькнуло нетерпение:
        - Что-то из ряда вон. Жми, Рики.
        5
        В то время как Рики второпях принимал обжигающий душ, Льюис Бенедикт бежал трусцой по тропинке через лес. Каждое утро, перед тем как приготовить завтрак себе и очередной подружке, проведшей ночь в его доме, он пробегал две мили. Сегодня, как и всегда после заседания клуба (и намного чаще, чем представляли себе его друзья), никакой девушки не было, а Льюису бежалось тяжелее, чем обычно. В эту ночь ему приснился кошмар, самый страшный в его жизни; впечатления еще жили в нем, и он думал, что хорошая пробежка выветрит их: кто-то другой на его месте схватился бы за дневник, или пожаловался жене, или опрокинул стаканчик, но Льюис предпочитал тренироваться. И сейчас, в голубом спортивном костюме и кроссовках «Адидас», он пыхтел по лесной тропинке.
        В собственность Льюиса входили лес и пастбище с каменной фермой, которые он приобрел сразу же, как только увидел. Ферма напоминала крепость с бойницами: громоздкое здание, построенное в начале века богатым фермером, которому нравились замки с иллюстраций к романам сэра Уолтера Скотта, любимого писателя его жены. Льюис не слыхал о Уолтере Скотте и ему было наплевать на него, но с годами, проведенными в отеле, у него возникла потребность окружить себя множеством комнат. В коттедже он бы непременно страдал от клаустрофобии. Когда Льюис все же решил продать отель гостиничной сети, предлагавшей все возрастающую сумму в течение предшествующих лет, то после уплаты налогов у него осталось достаточно денег. Отделка, пистолеты и копья не всегда приходились по душе его гостям женского пола (Стелла Готорн, которая провела три рискованных дня на ферме Льюиса сразу после его возвращения, заявила, что ей прежде не доводилось бывать в офицерской столовой). Он побыстрее продал пастбища, но оставил себе лес, потому что ему нравилось обладать им.
        Во время лесных пробежек он всегда подмечал что-то новое, что обостряло его жизнь: то спрятавшиеся в низинке у ручья подснежники, в другой раз - большого, величиной с кошку, краснокрылого дрозда, черным глазом уставившегося на него с кленовой ветки. Однако сегодня он не смотрел по сторонам - просто бежал по заснеженной тропке и мечтал о том, чтобы поскорее закончилось то необъяснимое, что творилось в последние дни. Возможно, молодому Вандерлею удастся поставить все на свои места: судя по его книге, ему самому пришлось несколько раз побывать в подобных ситуациях. Возможно, Джон прав и племянник Эдварда сможет выяснить, что происходит с ними. Это не могло быть возмездием - столько лет минуло после той истории с Евой Галли, что, казалось, участниками ее были пятеро совсем других людей из совсем другой страны. Если взглянуть на землю и сравнить ее с той, что была в двадцатые годы, никогда не подумаешь, что это то же самое место - вон, даже лес подрос с тех пор.
        На бегу Льюис любил поразмышлять о древних лесах, что когда-то покрывали почти всю территорию Северной Америки: необъятный пояс деревьев и растительности, девственный и тихий, в котором жили только он да индейцы. И немножко духов. Конечно, под бесконечными лесными сводами нельзя не верить в духов. Индейская мифология полна ими - они очень гармонировали с ландшафтом. Увы, мир «Бургер Кингов», супермаркетов «Пигли-Вигли» и гольф-клубов «Питч-н-Патт», должно быть, вытеснил их.
        «Еще не вытеснил, Льюис. Пока еще».
        Словно чужой голос заговорил в нем самом. «Черта с два не вытеснил», - возразил он самому себе.
        «Не отсюда. Пока еще».
        Черт. Он сам себя пугал. Он был все еще под впечатлением проклятого сна. Наверное, им пора собраться и поговорить о своих ночных кошмарах - рассказать их друг другу. Предположим, им снится один и тот же сон. О чем это говорит? Дальше этого рассуждения Льюиса не шли. Ну, что-нибудь это да значит: по крайней мере, надо все обсудить, глядишь - поможет. Он вспомнил, каким напуганным проснулся утром. Под ногой шлепнула слякоть, и перед глазами вновь возник финал сна: двое мужчин снимают капюшоны, чтобы показать безжизненные лица.
        «Пока еще не вытеснил».
        Черт побери. Он остановился - почти на полпути - и вытер лоб рукавом спортивной куртки. Ему очень захотелось, чтобы пробежка уже закончилась и он оказался на своей кухне, чтобы пахло свежим кофе и жареным беконом. На мгновение он облокотился на забор в конце тропинки - там, где она заворачивала обратно в чащу, - и взглянул на поле, что когда-то продал. Сейчас его бугристое пространство было слегка припорошено снегом. Все это тоже было когда-то лесом.
        «В котором живут темные силы».
        О, дьявол. Ну что ж, если и так, то их пока не видать. Воздух был тяжел и пуст, и долина впереди просматривалась вплоть до 17-го шоссе, по которому тяжелые грузовики шли в Бингэмптон и Эльмиру или куда-то в направлении Нейбурга или Поукипси. На какое-то мгновение ему вдруг стало не по себе - что-то было в лесу за его спиной. Он повернулся, но увидел лишь пустую тропинку, ныряющую в чащу, услышал лишь недовольное цоканье белки - она словно жаловалась на грядущую голодную зиму.
        «У нас у всех голодные зимы, приятель».
        Он думал о времени после смерти Линды. Ничто так не отпугивает гостей, как публичное самоубийство. А где миссис Бенедикт? Ах да, это она истекает кровью во внутреннем дворике, ах, как странно у нее вывернута шея… Они исчезли один за другим, оставив его с растущим двухмиллионным долгом и без всякого дохода. Ему пришлось распустить три четверти штата, а остальным платить из собственного кармана. Три года прошло, прежде чем дела наладились, и шесть - пока он не развязался с долгами.
        Ему вдруг остро захотелось не кофе и бекона, а бутылочку пива «О’Кифи». А лучше - целый галлон. В горле пересохло, грудь болела.
        «Да, приятель, у всех нас зимы голодные».
        Галлон «О’Кифи»? Да он сейчас выпил бы бочку. Воспоминания о нелепой, непостижимой гибели Линды всегда вызывали у него желание напиться вусмерть.
        Пора было возвращаться. Взволнованный воспоминаниями - все девять лет лицо Линды, реальное до последней черточки, вставало перед ним, словно требуя ответа, - он отвернулся от забора и глубоко вздохнул. Вылечит не галлон пива, а пробежка. Лесная тропинка длиной в полторы мили, казалось, стала уже и темнее.
        «Твоя беда, Льюис, в том, что ты желтый».
        Наверняка это сон окунул его в мир воспоминаний. Сирс и Джон в мрачных саванах, с такими безжизненными лицами… А как же Рики? Если двое живущих ныне членов Клуба Фантазеров были там, то почему не было Рики?
        Он начал потеть еще до того, как побежал обратно.
        Прежде чем повернуть прямо к дому, тропинка забирала далеко влево: раньше этот крюк был для Льюиса любимым участком утренней пробежки. Буквально через пятнадцать шагов своды леса смыкались, пряча за спиной воспоминание об открытом поле. И именно на этом участке пути лес напоминал собой тот самый - древний: огромные густые дубы и девически светлые березки боролись за корневое пространство, высокие папоротники подступали к самой тропинке. Сегодня же все это не радовало его. Все эти деревья, их обилие и густота, таили в себе неясную угрозу: чем дальше от дома, тем в меньшей безопасности он себя чувствовал. И сейчас он с трудом преодолевал последний отрезок пути сквозь снежную пыль, наполнявшую воздух.
        Когда новое ощущение ударило в первый раз, Льюис проигнорировал его, поклявшись самому себе держать себя в руках: хватит на сегодня волнений. А показалось ему, что кто-то стоит за спиной, в самом начале обратной тропинки - там, где она ныряла в лес. Он знал, что никого там быть не может: никто не мог пройти незамеченным через поле. Но ощущение не отпускало, и от него никак не удавалось избавиться. Глаза наблюдателя, казалось, не отставали, проникая вместе с ним все глубже в чащу. Прямо над его головой с ветвей дуба сорвалась стая ворон. В любой другой день это позабавило бы Льюиса, но сейчас гвалт вороньей стаи так напугал его, что он подпрыгнул и едва не упал.
        Затем ощущение изменилось и усилилось. Некто за спиной теперь двигался за ним, сверля взглядом огромных глаз. Презирая самого себя, Льюис в панике бросился к дому, не осмеливаясь оглянуться. Он чувствовал на себе эти глаза до самого момента, как выбежал из леса на дорожку, ведущую к саду на заднем дворе и дверям кухни.
        Он пронесся по дорожке, жадно хватая воздух, дернул ручку двери и вскочил в дом. Захлопнув за собой дверь, он подбежал к окну. Тропинка была пуста - лишь отпечатки его следов. Все еще испуганный, Льюис вгляделся в опушку леса. Промелькнула предательская мыслишка: а может, продать здесь все и переехать в город? Однако чужих следов не было. Да и никого здесь быть не могло: никто не прятался под деревьями на опушке леса; и не стоило бояться выходить из дома - дома, в котором он так нуждался и который служил убежищем в его вынужденной комфортабельной изоляции от неуютного столпотворения города. И этого решения, принятого в день первого снега, он будет придерживаться.
        Льюис поставил на плиту чайник, достал с полки банку кофе, наполнил кофемолку зернами «Блю Маунтин» и включил ее. «О дьявол». Он вынул из холодильника бутылку «О’Кифи» и, открыв ее, влил в себя почти все, не глотая и не ощущая вкуса. Когда пиво охладило желудок, двугранная мысль удивила его: «Как бы я хотел, чтобы Эдвард был жив: как бы я хотел, чтобы Джон тогда так упорно не настаивал на проведении проклятого званого ужина».
        6
        - Ну, рассказывай, - сказал Рики. - Что, опять нарушители владений? Мы ведь объясняли ему нашу позицию по этому вопросу. Он должен знать, что, даже если и выиграет тяжбу, судебные издержки не покроют его убытков.
        Они подъезжали к подножьям холмов Кайуга Вэлли, и Рики вел старый «бьюик» с большой осторожностью. На дорогах было скользко, и хотя он обычно перед восьмимильной поездкой на ферму Эльмера Скейлса ставил зимнюю резину, сегодня, по милости Сирса, на это не хватило времени. Сам же Сирс, большой и неуклюжий в черной шляпе и черном зимнем пальто с меховым воротником, похоже, тоже осознавал это:
        - Повнимательнее за рулем, - сказал он. - На подъездах к Дамаскасу может быть гололед.
        - Мы едем не в Дамаскас, - подметил Рики.
        - В любом случае.
        - Почему ты не взял свою машину?
        - Мне сегодня утром ставят зимнюю резину.
        Рики удивленно хмыкнул. Сирс сегодня явно в непримиримом расположении духа, в котором он бывал в тех случаях, когда предстоял разговор с Эльмером Скейлсом. Это был один из самых трудных их клиентов. Впервые Эльмер пришел к ним в пятнадцать лет с длиннющим списком людей, которых намеревался засудить. Им никогда не удавалось отделаться от него, а он все так же был верен своей привычке разрешать конфликты только в судебном порядке. Тощего, всегда возбужденного, с торчащими ушами и тонким голосом Скейлса называли «наш Вергилий» за стихи, которые он регулярно отсылал в редакции католических журналов и местных газет. Рики знал, что редакции журналов так же регулярно отсылали их обратно - Эльмер однажды показал ему подшивку со штампами отказа, - однако местные газеты напечатали два-три стихотворения. Они были очень вдохновляющими, Эльмер черпал образы из сельской жизни: «Коровы мычат, овцы блеют. Поступь Божьей славы слышна в раскатах грома». Таков был Эльмер Скейлс. Отец четырех детей и обладатель неувядающей страсти к судебным процессам.
        Один-два раза в год кого-нибудь из них вызывали к Скейлсу на ферму, чтобы продемонстрировать дыру в заборе в том месте, где охотник либо подросток переходили его поле: Эльмер частенько идентифицировал нарушителей с помощью бинокля и требовал возбуждения иска. Обычно удавалось отговорить его, однако он всегда имел про запас две-три тяжбы другого характера. Но на этот раз, подозревал Рики, дело было намного серьезней, чем обычно: прежде он никогда не просил - вернее, не приказывал - приехать их обоих.
        - Насколько тебе известно, Сирс, - сказал Рики, - я могу вести машину и думать одновременно. И еду я очень осторожно, тридцать миль в час. Думаю, ты можешь спокойно рассказывать мне, что там у Эльмера стряслось.
        - Умерло несколько его животных, - не разжимая губ, процедил Сирс, намекая на то, что из-за его рассказа они могут оказаться в кювете в любую минуту.
        - Тогда зачем мы едем? Мы их ему не вернем.
        - Он хочет, чтоб мы взглянули на них. Он также вызвал Уолтера Хардести.
        - Значит, они не просто умерли?
        - С этим Эльмером разве что поймешь? А теперь, пожалуйста, Рики, сосредоточься на том, чтобы благополучно доставить нас до места. Нам хватает неприятностей…
        Рики взглянул на партнера и впервые за сегодняшнее утро заметил, какое бледное у него лицо. Под гладкой кожей кое-где проглядывали голубые жилки, под молодыми глазами лежали серые складки кожи.
        - Смотри на дорогу, - сказал Сирс.
        - Ты выглядишь ужасно.
        - Я не думаю, что Эльмер это заметит.
        Рики перевел взгляд на узкую дорогу, и это дало ему право говорить.
        - Опять плохой сон?
        - Похоже, начинает таять, - сказал Сирс.
        Поскольку это была явная ложь, Рики ее проигнорировал.
        - Ответь мне.
        - Наблюдательный Рики. Да.
        - У меня тоже. Стелла считает, что мы должны это обсудить.
        - Почему? Ей тоже снятся кошмары?
        - Она думает, что обсуждение как-то нам поможет.
        - Типично женская логика. Разговоры только растравляют раны. Молчание лечит их.
        - В таком случае приглашать Дональда Вандерлея было ошибкой.
        Сирс возмущенно хмыкнул.
        - Извини… Это было несправедливо с моей стороны, - сказал Рики. - Однако я считаю, что нам надо обсудить это по той же причине, по какой ты решил, что нам следует вызвать сюда этого юношу.
        - Он не юноша, ему лет тридцать пять. А может, сорок.
        - Ты меня понял, - Рики глубоко вздохнул. - Теперь я заранее попрошу у тебя прощения, поскольку собираюсь рассказать свой сегодняшний сон. Стелла сказала, что я кричал во сне. В любом случае он был самым жутким. - По перемене атмосферы в машине Рики понял, что Сирс мгновенно заинтересовался.
        - Я находился в пустом доме, на верхнем этаже, и некое таинственное чудовище пыталось меня найти. Развитие событий я пропущу, но вот чувство опасности было непреодолимым. Под конец сна оно вошло в комнату, где лежал я, но оказалось, что это уже не чудовище. Это были ты, Льюис и Джон. И все мертвые. - Боковым зрением он видел изгиб щеки Сирса, изгиб поля шляпы.
        - Ты видел нас троих.
        Рики кивнул.
        Сирс прочистил горло, а затем опустил окно на четверть. Морозный воздух ворвался в машину, поток воздуха пригладил мех воротника его пальто. Сирс глубоко вздохнул.
        - Поразительно. Ты сказал, нас было трое?
        - Да. А что?
        - Поразительно. Потому как я видел в точности такой же сон. Но когда это чудище ворвалось в мою комнату, я увидел только двоих. Льюиса и Джона. Тебя там не было.
        Рики понадобилось какое-то мгновение, чтобы распознать оттенок интонации в голосе друга и, когда это ему удалось, его удивление было настолько сильным, что весь остаток пути до фермы Скейлса он просидел молча: это была зависть.
        - Наш Вергилий, - произнес Сирс, обращаясь к самому себе. Они медленно подъезжали к одинокому двухэтажному зданию фермы, и Рики увидел взволнованного Скейлса в шапке и клетчатом пиджаке, поджидавшего их на крыльце. Ферма напоминала здание с картины Эндрю Уайета, сам же Скейлс - персонажа с портрета Уайета или, скорее, Нормана Роквелла. Из-под ушанки торчали красные уши. Серый «Додж седан 65» стоял на свободном месте позади крыльца, и, припарковавшись рядом с ним, Рики увидел на двери эмблему шерифа.
        - Уолт уже тут, - заметил он, и Сирс кивнул.
        Они выбрались из машины, поплотнее запахнув воротники пальто. Скейлс, по бокам которого уже стояли двое дрожащих детей, не двинулся с крыльца. На лице фермера было выражение, всегда присущее ему во время самых страстных судебных процессов. Его тонкий голос воззвал к ним.
        - Долго же вы, адвокаты, ехали! Уолт уже десять минут здесь.
        - Ему ближе добираться, - проворчал Сирс. Поля его шляпы загибались под порывами ветра, беспрепятственно летящего над полями.
        - Сирс Джеймс, я не уверен, что на свете есть человек, за которым останется последнее слово в разговоре с вами. Ну-ка, дети! Быстро домой, пока кишки не отморозили. - Он шлепнул руками одновременно обоих, и мальчишки шмыгнули за дверь. Мрачно ухмыляясь, Скейлс возвышался над пожилыми адвокатами.
        - В чем дело, Эльмер? - спросил Рики, плотно удерживая пальто у шеи. Его ноги в тщательно начищенных черных туфлях уже замерзли.
        - Это надо видеть. Вы, городские ребята, оделись неподходяще для прогулки через поле. Что ж, считайте, вам не повезло. Погодите секунду, я позову Хардести. - Он ненадолго скрылся в доме и появился уже с шерифом, Уолтом Хардести, одетым в отороченное овечьей кожей джинсовое пальто и ковбойскую шляпу. Предупрежденный замечанием Скейлса, Рики взглянул на ноги шерифа в грубых кожаных туристских ботинках.
        - Мистер Джеймс, мистер Готорн, - кивнул им шериф. Парок вырывался из его рта сквозь усы, более густые и длинные, чем у Рики. В ковбойском наряде Хардести выглядел лет на пятнадцать моложе. - Теперь, когда вы приехали, Эльмер может показать нам, что тут у него за тайна.
        - И еще как покажу, черт меня дери! - сказал фермер, протопал по крыльцу и повел их от дома, направляясь по тропинке к занесенному снегом овину. - Вот, идите за мной и увидите, что я вам покажу.
        Хардести пошел рядом с Рики. Сирс с большим достоинством нес себя следом за ними.
        - Холод собачий, - сказал шериф. - Похоже, будет чертовски длинная зима.
        - Надеюсь, нет, - отозвался Рики. - Я слишком стар для такой погоды.
        Преувеличенно жестикулируя и с торжествующим выражением на худом лице, Эльмер Скейлс отворил огражденный проход в заборе, который вел к дальнему пастбищу.
        - А теперь повнимательнее, Уолт, - сказал он, обернувшись. - Посмотрим, удастся ли тебе обнаружить какие-нибудь следы. - Он показал рукой на неровную цепочку следов. - Эти - мои, с утра. Я прошел туда и вернулся. - Расстояние между отпечатками обратных следов было намного шире, как будто Скейлс бежал. - Где твой блокнот? Ты что, не собираешься записывать?
        - Угомонись, Эльмер, - сказал шериф. - Я сначала должен узнать, в чем проблема.
        - Ты довольно ловко строчил в свой блокнот, когда мой старший врезался на машине.
        - Да ладно, Эльмер. Показывай, что хотел.
        - А вы, городские ребята, загубите свои туфли, - сказал Эльмер. - Ничем тут не поможешь. Идите за мной.
        Хардести послушно зашагал рядом с Эльмером. Рики оглянулся на Сирса, который в этот момент приближался к воротам, с отвращением оглядывая заснеженное поле.
        - Мог бы нас предупредить, что понадобятся снегоступы.
        - Да он забавляется, - предположил Рики.
        - Вот он позабавится, когда я подхвачу пневмонию и вчиню иск ему, - проворчал Сирс. - Что ж, поскольку выбора у нас нет - идем.
        Сирс храбро ступил шикарным ботинком на поле, и тот сразу же погрузился в снег по самые шнурки.
        - Уф, - он поднял ногу и потряс ею. Остальные перешли уже почти половину поля. - Дальше не пойду, - заявил Сирс, засовывая руки в карманы дорогого пальто. - Черт возьми, он мог бы сам приехать в офис.
        - Ну, тогда хоть я схожу туда. - Рики отправился вслед за остальными. Уолт Хардести обернулся взглянуть на них, пригладил усы - пограничник, заброшенный на заснеженное поле в штате Нью-Йорк. Он, похоже, улыбался. Эльмер Скейлс брел в одиночестве. Рики старался идти след в след. За спиной он услышал, как Сирс сделал выдох, способный наполнить воздушный шар, и двинулся за всеми.
        Единой группой, возглавляемой болтающим и жестикулирующим Эльмером, они перешли поле. С необъяснимым выражением ликования на лице Эльмер остановился на пригорке. Рядом с ним, наполовину занесенные снегом, лежали словно кипы грязного белья. Хардести подошел к одной из них, опустился на корточки и ткнул ее; затем, крякнув от напряжения, потянул на себя, и Рики увидел четыре аккуратные овечьи ноги.
        Туфли Рики протекали, и ноги уже промокли; он подошел поближе. Сирс, балансируя руками, все еще продвигался к ним, поля его шляпы загибало ветром.
        - Не знал, что ты еще держишь овец, - раздался голос Хардести.
        - Нет! Уже нет! - завопил Скейлс. - У меня было всего четыре, вот эти, а теперь и их не стало! Кто-то прикончил их. Держал овечек на черный день. У моего папы было несколько сотен, а теперь на этих тупых тварях ни черта не заработаешь. Дети их любили, вот и весь прок.
        Рики взглянул на мертвых животных: все они лежали на боку, глаза открыты, снег в спутанной шерсти. Он невинно спросил:
        - Отчего они пали?
        - Да! Вот именно! - Эльмер сам себя заводил до истерики. - Отчего! Вы же представляете здесь закон, так объясните мне!
        Хардести, стоя на коленях у грязно-серой овечьей туши, которую он перевернул, неприязненно посмотрел на Скейлса:
        - То есть ты даже не знаешь, своей ли смертью умерли твои животные, Эльмер?
        - Я-то знаю! Знаю! - Скейлс картинно, словно летучая мышь в полете, поднял руки.
        - Откуда ты знаешь?
        - Да потому что ничто не может убить чертову овцу, вот что я знаю! А что может убить четырех сразу? Инфаркт? О господи!
        Сирс уже подошел к ним, его фигура казалась огромной по сравнению с сидящим Хардести.
        - Четыре мертвых овцы, - констатировал он, глядя вниз. - Полагаю, ты хочешь подать иск.
        - Что? Это ты найди психа, сделавшего это, и притащи его в суд!
        - И кто же он?
        - Не знаю. Но…
        - Что - но? - Хардести взглянул на него снизу и поднялся с колен.
        - Я скажу, когда вернемся в дом. А пока, шериф, осмотри их всех хорошенько и запиши подробно, что он с ними сделал.
        - Он?
        - Дома расскажу.
        Нахмурившись, Хардести ощупывал тушу.
        - Эльмер, здесь нужен не я, а ветеринар. - Его руки добрались до шеи животного. - Ого!
        - Что? - Скейлс чуть не подпрыгивал от нетерпения.
        Вместо ответа Хардести по-крабьи переполз на четвереньках к другой ближайшей овце и глубоко запустил пальцы в шерсть на ее шее.
        - Вы должны увидеть это сами, - сказал он и, ухватив овцу за нос, запрокинул ей голову назад.
        - Господи! - ахнул Скейлс; оба адвоката молчали. Рики смотрел вниз на открытую рану: широкий длинный разрез на шее животного.
        - Аккуратная работа, - сказал Хардести. - Очень аккуратная. Ладно, Эльмер, убедил. Пошли в дом, - он вытер пальцы о снег.
        - Господи, - повторил Эльмер. - Перерезаны глотки? У всех?
        Хардести задрал головы каждой из оставшихся овец.
        - У всех.
        Голоса прошлого вдруг явственно прозвучали в голове Рики. Они с Сирсом взглянули друг на друга и сразу же отвели взгляды.
        - Я душу из него выну, засужу к чертовой матери - кто бы он ни был! - визжал Скейлс. - Черт! Я знал, здесь что-то не так! Я знал! Проклятье!
        Хардести оглядел пустое поле.
        - Ты уверен, что ходил сюда только один раз и вернулся прямо домой?
        - Угу.
        - А почему ты решил, что что-то не так?
        - Потому что утром я видел их из окна. Я по утрам умываюсь возле окна и первое, что вижу, - этих глупых животных. Вон, видишь? - он протянул руку в направлении дома. Прямо напротив блестело на солнце окно кухни. - Здесь под снегом трава. Они тут целыми днями шляются, набивают брюхо. А когда совсем снегом заваливает, я загоняю их в овин. А сегодня глянул в окно - они все тут, лежат. Ну, чую, что-то случилось, оделся и пошел сюда. Потом позвонил тебе и адвокатам. Я подаю в суд, я хочу, чтоб ты арестовал того, кто это сделал!
        - Кроме твоих, других следов здесь нет, - сказал Хардести, поглаживая усы.
        - Да знаю, знаю, - ответил Скейлс. - Он их замел.
        - Возможно. Однако это был первый снег.
        «Господи, она пошевелилась, не может быть, она же мертва».
        - И еще кое-что, - сказал Рики, прерывая голос, звучавший внутри него, и нарушая подозрительное молчание, воцарившееся между двумя мужчинами. - Крови не видно.
        Какое-то мгновение все четверо смотрели вниз на мертвую овцу, лежащую на нетронутом снегу. Это была правда.
        - Может, уже пора покинуть эту степь? - произнес Сирс.
        Эльмер все еще глядел вниз, на снег. Сирс двинулся к дому, и вскоре остальные последовали за ним.
        - Ну-ка, дети, выметайтесь с кухни. Быстро наверх! - заорал Скейлс, когда они вошли в дом и сняли пальто. - Нам надо поговорить по душам. Кыш, мерзавцы! - Он замахал руками на детишек, столпившихся в гостиной и глазевших на пистолет Хардести. - Сара! Мишель! Быстро наверх! - Он пригласил их на кухню; когда они вошли туда, женщина, еще худее Эльмера, поднялась со стула.
        - Мистер Джеймс, мистер Готорн, - сказала она. - Не желаете ли кофе?
        - Будьте добры, салфетки, миссис Скейлс, - попросил Сирс. - А потом - кофе.
        - Салфетки?..
        - Вытереть ботинки. Мистеру Готорну несомненно необходима та же услуга.
        Женщина с отвращением опустила взгляд на его туфли.
        - О небеса. Вот… разрешите, я вам помогу, - она вытащила рулон бумажных полотенец из буфета, оторвала от него большую полосу и уж было собралась опуститься на колени у ног Сирса.
        - В этом нет необходимости. - Сирс забрал скомканную бумагу из ее рук. И только Рики знал, насколько тот взволнован, а не просто груб.
        - Мистер Готорн?.. - слегка оглушенная холодностью Сирса, женщина повернулась к Рики.
        - Да, благодарю вас, миссис Скейлс, вы очень добры. - Он тоже взял немного бумаги.
        - Им перерезали глотки, - сказал Скейлс жене. - Что я тебе говорил? Там точно побывал какой-то псих. И, - его голос повысился, - этот псих умеет летать, потому что он не оставляет следов.
        - Расскажи им, - ответила жена. Эльмер резко взглянул на нее, и она отвернулась, засуетилась, готовя кофе.
        - Что - расскажи? - спросил Хардести. Без костюма Уайетта Эрпа[7 - Уайетт Эрп - легендарный американский шериф 60-х годов XIX в.] он опять выглядел на свои пятьдесят. «Он прикладывается к бутылке чаще, чем прежде», - подумал Рики, заметив красные прожилки, испещрявшие лицо Хардести, и отмечая его возросшую нерешительность. Более того, несмотря на бравый вид техасского рейнджера, ястребиный нос, острые скулы и пронзительно голубые глаза, Уолт Хардести слишком ленив для хорошего шерифа. Это было так характерно для него: чтобы он осмотрел вторую пару мертвых овец, об этом его пришлось просить. И Эльмер Скейлс прав: шерифу следовало вести протокол.
        Теперь Эльмер весь светился от самодовольства - он приготовился нанести последний сокрушительный удар. Жилы на его шее напряглись, оттопыренные уши стали пунцовыми:
        - Черт меня побери, я видел его, понятно? - Он обвел всех изучающим взглядом, комично раскрыв рот.
        - Его, - иронически отозвалась за его спиной жена.
        - Черт возьми, женщина, что еще скажешь? - Скейлс грохнул по столу. - Давай неси кофе и не встревай! - Он повернулся к мужчинам. - С меня ростом! Даже выше! Пялился на меня! Страшнее дряни вы в жизни не видели! - Довольный собой, он вытянул руки вперед. - Вот так близко, совсем рядом со мной! Каково, а?!
        - Вы узнали его? - спросил Хардести.
        - Не разглядел. Я вам расскажу, как все было. - Не владея собой, фермер кружил по кухне. Когда-то Рики считал, что «наш Вергилий» писал стихи, потому как в силу непостоянства своего характера не мог поверить, что на это не способен. - Вчера поздно вечером я стоял тут. Не спалось, как всегда.
        - Как всегда, - эхом отозвалась его жена.
        Сверху донеслись визги и грохот.
        - Да брось ты этот кофе, сходи наверх, приструни их! - скомандовал Скейлс. Он дождался, пока жена вышла из кухни. Вскоре ее голос присоединился к какофонии наверху; затем шум прекратился.
        - Ну так вот, я сидел здесь, листал каталоги по оборудованию и семенам. И тут! Слышу - что-то там, во дворе, у овина. Воры! Черт! Подскакиваю к окну, смотрю. Вижу - валит снег. Ого, работенка назавтра, говорю себе. Потом увидел его. У овина. Вернее, между овином и домом.
        - Как он выглядел? - спросил Хардести, так ничего и не записывая.
        - Не знаю! Темно было! - Его голос взмыл с альта на сопрано. - Просто вижу: стоит там и смотрит.
        - Вы его видели в такой темноте, - монотонным голосом уточнил Сирс. - Двор был освещен?
        - Мистер адвокат, вы знаете, сколько стоит электричество? Конечно, нет. Но я видел его и знал, что он большой.
        - Откуда ты это знал, Эльмер? - спросил Хардести. Миссис Скейлс спускалась по лестнице, не покрытой дорожкой: топ, топ, топ - стучали грубые туфли по ступеням. Рики чихнул. Наверху кто-то из детей начал свистеть и резко прекратил, как только стихли шаги по лестнице.
        - Потому что я видел его глаза! Вот! Он пялился на меня! Шесть футов над землей.
        - Вы видели только его глаза? - скептически спросил Хардести. - И что же, черт возьми, глаза этого типа там делали, Эльмер? Сияли в темноте?
        - Ты сказал, - ответил Эльмер.
        Рики резко повернул голову, чтобы взглянуть на Эльмера, смотревшего на него с явным удовлетворением, и затем, непроизвольно, - через стол на Сирса. Услышав последний вопрос Хардести, он весь напрягся и застыл, стараясь, чтобы ничего не отразилось на его лице; и на лице Сирса он прочитал такие же усилия. «Значит, и Сирс. Для него тоже это был не просто вопрос».
        - Теперь, я полагаю, Уолт, вы его поймаете, а вы, мои адвокаты, возьмете его за задницу и засудите на всю катушку, - подвел итог Скейлс. - Прошу прощения, милая, за мой язык. - Его жена в этот момент входила в маленькую кухню: она кивнула в знак прощения и подтверждения перед ними нравственности и добродетели мужа, погладила его по щеке, направляясь к плите с кипящим кофе.
        - А вы что-нибудь видели прошлой ночью, миссис Скейлс? - спросил ее Хардести.
        - Все, что я видела, - это мой перепуганный муж, - сказала она. - Это, пожалуй, единственное, что я могу добавить.
        Эльмер прочистил горло; кадык, двигаясь, резко выделялся:
        - Такие дела…
        - Что ж, - сказал Сирс, - думаю, мы узнали все, что требовалось. Теперь, если позволите, мы с мистером Готорном должны возвратиться в город.
        - Может, выпьете сначала кофе, мистер Джеймс? - предложила миссис Скейлс, поставив на стол перед ним пластмассовую чашку с дымящимся кофе. - Если вы собираетесь взять за задницу и засудить на всю катушку монстра, вам необходимо подкрепиться.
        Рики выдавил улыбку, а Уолт Хардести загоготал.
        Уже во дворе Хардести, снова облачившись в защитную оболочку техасского рейнджера, наклонился к открытому на три дюйма окну машины со стороны Сирса и тихо спросил:
        - Вы сейчас едете в город? Не могли бы мы встретиться где-нибудь, перекинуться парой слов?
        - Это так важно?
        - Может да, может нет. В любом случае есть разговор.
        - Хорошо. Едем к вам в офис.
        Хардести потер подбородок рукой в перчатке:
        - Мне не хотелось бы, чтоб мои ребята слышали нас.
        Рики сидел, опустив руки на руль и повернув встревоженное лицо к Хардести, но в голове крутилось лишь одно: «Оно пристально смотрит. Оно приглядывается, а мы даже понятия не имеем, что это».
        - Ваше предложение, Уолт? - спросил Сирс.
        - Какое-нибудь тихое местечко, где нам не помешают… А знаете «Хемфрис Плэйс», на Севен Майл-роуд?
        - Пожалуй, да.
        - Я частенько пользуюсь их задней комнатой как офисом для конфиденциальных встреч. Давайте там и встретимся?
        - Если вы настаиваете, - сказал Сирс, не утруждая себя посоветоваться с Рики.
        Они пристроились за машиной Хардести и ехали немного быстрее, чем сюда. Обоюдное осознание того, что оба они знают, что именно напугало Эльмера Скейлса, делало разговор невозможным. Когда Сирс наконец заговорил, тема была заведомо нейтральной:
        - Хардести некомпетентный глупец. «Конфиденциальных встреч». Его конфиденциальные встречи - с бутылкой «Джим Бима».
        - Зато теперь мы знаем, чем он занимается днем, - Рики свернул с шоссе на Севен Майл-роуд. Кабачок - единственное видимое здание, представлявшее собой серую конструкцию из углов и ребер, - показался в двухстах ярдах впереди справа.
        - Несомненно. Накачивается дармовым виски в задней комнате Хемфри Стэлледжа. Лучше б съездил на обувную фабрику в Эндикотте.
        - Как ты думаешь, о чем будет разговор?
        - Скоро узнаем. А вот и он.
        Хардести уже поджидал их возле своей машины на широкой, сейчас пустой автостоянке. «Хемфрис Плэйс» представлял собой заурядную придорожную забегаловку, с длинным фасадом, остроконечной крышей и двумя большими окнами из темного стекла: в одном из них светилось неоном название заведения, в другом вспыхивала и гасла надпись: «Utica Club». Рики остановился у машины шерифа, и оба адвоката вышли на холодный ветер.
        - Прошу за мной, - в голосе Хардести прозвучало фальшивое дружелюбие. С чувством обоюдной неловкости адвокаты переглянулись и спустились за ним по бетонным ступеням. Рики дважды чихнул.
        Омар Норрис, один из немногочисленных городских пьяниц, сидел у стойки бара и удивленно глядел на вошедших; пухлый Хемфри Стэлледж двигался между столиками, протирая пепельницы.
        - Уолт! - поприветствовал он шерифа, затем кивнул Рики и Сирсу. Хардести приосанился, его поведение изменилось: здесь, в баре, он казался выше ростом, более значительным, и его позиция по отношению к двум пожилым мужчинам за его спиной как бы подразумевала, что они пришли сюда именно по его просьбе. Затем Стэлледж повнимательней всмотрелся в лицо Рики и спросил:
        - Мистер Готорн, не так ли? - Потом улыбнулся и сказал: - Ну-ну.
        - Задняя комната свободна? - спросил Хардести.
        - Для вас - всегда, - Стэлледж помахал рукой в сторону двери с надписью: «Служебное помещение», прятавшейся за углом позади стойки бара, и проводил взглядом четырех мужчин. Омар Норрис, по-прежнему недоумевая, наблюдал за ними: Хардести вышагивал с видом агента ФБР; Рики, приметный лишь своей скромной опрятностью; Сирс, своим внушительным видом напоминающий (это сравнение приходило в голову только Рики) Орсона Уэллса[8 - Уэллс Орсон - американский кинорежиссер, актер, сценарист, который работал в театре, на радио и в кино. Его фильмы отмечены изобретательностью в технических решениях. Уэллс был признан величайшим режиссером всех времен в двух опросах Британского Института Кино, среди режиссеров и критиков, а исследование, основанное на мнениях критиков, списках лучших режиссеров и исторических ретроспективах, признало его самым известным режиссером в истории кино.]. - У тебя сегодня достойная компания, Уолт, - сказал Стэлледж им вслед, и Сирс выдал один горловой звук, означающий крайнее отвращение. Хардести царственным жестом распахнул перед ними дверь.
        Но уже внутри, по пути к комнате в конце полутемного зала, его плечи снова опустились, мышцы лица расслабились, и он произнес:
        - Заказать вам что-нибудь?
        Оба адвоката отрицательно покачали головами.
        - Сам-то я, пожалуй, выпью, жарковато… - сказал, скривившись, Хардести и пошел обратно.
        Не говоря ни слова, Рики и Сирс пересекли зал и вошли в неопрятную заднюю комнату. Стол, весь в шрамах от тысяч поколений сигарет, стоял в центре, окруженный шестью стульями. Между невидимой от входа лампой и столом стояли ящики с пивом, возвышаясь почти до потолка. Вся комната пропахла табаком и выдохшимся пивом; даже при включенном свете передняя половина оставалась почти погружена в темноту.
        - Что мы здесь делаем? - спросил Рики.
        Сирс тяжело опустился на один из стульев, вздохнул, снял шляпу и осторожно положил ее на стол.
        - Если ты подразумеваешь, что мы вынесем полезного из этой фантастической экскурсии, - ничего, Рики, ничего.
        - Сирс, - начал Рики. - Мне кажется, нам следует поговорить о том, что увидел Эльмер.
        - Только не при Хардести.
        - Согласен. Сейчас.
        - Не сейчас. Пожалуйста.
        - Ноги никак не согреются, - пожаловался Рики, и Сирс подарил ему свою редкую улыбку.
        Они услышали, как в конце зала открылась дверь. Вошел Хардести, в одной руке он нес полупустую бутылку «Ла Ботта», в другой - ковбойскую шляпу. Лицо его слегка порозовело, как от холодного ветра.
        - Пиво прекрасно освежает пересохшее горло, - сказал он. Под камуфляжной пивной «завесой», вылетевшей с его первыми словами, чувствовался крепкий, густой и острый запах виски. - И хорошо охлаждает трубы. - Рики подсчитал, что Хардести умудрился проглотить порцию виски и полбутылки пива за те несколько секунд, что находился в баре. - Кто-нибудь из вас бывал здесь?
        - Нет, - сказал Сирс.
        - Неплохое местечко. Такое уединенное… У Хемфри можно быть уверенным, что никто не помешает приватной беседе и никто наверняка не заметит, как шериф с двумя достойнейшими адвокатами проскользнули в этот кабачок.
        - Никто. За исключением Омара Норриса.
        - Точно, но он наверняка не запомнит. - Хардести перекинул ногу через стул - как через спину огромной собаки, на которой собрался поехать верхом, опустился на него и швырнул свою шляпу на стол, где она ткнулась в шляпу Сирса. Следом на столе появилась бутылка «Ла Ботта»; пока шериф, приложившись к ней, делал большой глоток, Сирс отодвинул свою шляпу на пару дюймов поближе к своему животу.
        - С вашего позволения, я повторю вопрос, который только что задал мой партнер: что мы здесь делаем?
        - Мистер Джеймс, мне надо вам кое-что рассказать, - глаза шерифа блестели пьяной искренностью. - И тогда вы поймете, почему необходимо было уехать подальше от Эльмера. Нам никогда не поймать того, кто или что убило его овец. - Он сделал еще один глоток и подавил отрыжку, прикрыв рот тыльной стороной ладони.
        - Неужели? - отвратительные манеры шерифа оторвали Сирса от самосозерцания; он сымитировал удивление и заинтересованность.
        - Не удастся. Никак и нигде. Подобный случай - не первый.
        - В самом деле? - заинтересовался Рики. Он тоже сел, недоумевая, почему ничего не слыхал о массовом убийстве скота в окрестностях Милбурна.
        - И не так давно. Не здесь, правда, но в других штатах такие случаи были.
        - О. - Рики откинулся на спинку расшатанного стула.
        - Если вы помните, несколько лет назад я ездил на Национальный полицейский съезд в Канзасе. Прилетел туда, жил там неделю. Славная вышла поездка, - Рики помнил, потому что после своего возвращения шериф выступал с докладом в Лайон-клубе, в «Киванисе», «Ротери», «Джейси» и «Эльксе», в Национальной ассоциации стрелков, Национальной ассоциации лесничих - организациях, которые спонсировали его поездку, и с каждой третьей из них Рики сотрудничал. Тема доклада звучала как: «Современное и грамотное применение силы закона для поддержания правопорядка в небольшом Американском землячестве».
        - Ну вот, - продолжал Хардести, держа в руке бутылку, словно хот-дог, - как-то вечером, вернувшись в отель, я разговорился с несколькими шерифами. Это были ребята из Канзаса, Миссури и Миннесоты. Ну, вы знаете. Разговор шел о серии странных нераскрытых преступлений. Теперь о главном. По крайней мере двое-трое из них столкнулись с точно таким же случаем, что и мы сегодня. Стадо мертвых животных на поле: раз - и вдруг все неожиданно отбросили копыта. И никакой видимой причины, пока не осмотрели их и не увидели - вы уже догадываетесь что. Предельно аккуратные раны, прямо хирургические. И никакой крови. Обескровленные - так они это называли. Один из этих парней рассказал, что волна подобного падежа скота прокатилась по долине реки Огайо в конце шестидесятых. Лошади, собаки, коровы… Мы первые со своими овцами. Я все это припомнил, мистер Готорн, когда вы обратили внимание, что крови нет. По идее, из этих овечек кровь должна была фонтаном хлестать. А близ Канзас-Сити то же самое произошло за год до конференции, под Рождество.
        - Чепуха, - сказал Сирс. - Я не собираюсь больше слушать эти бредни.
        - Извините, мистер Джеймс, это не бредни. Все было на самом деле. Можете прочитать об этом в номере «Канзас-Сити Таймс» за декабрь 1973. Стадо мертвых животных, следов нет, крови нет - и все произошло по первому снегу, как и сегодня. - Он взглянул через стол на Рики, моргнул и отпил пива.
        - Арестов не было? - спросил Рики.
        - Никаких. Никого не нашли. Словно какая-то беда пришла в город, дала шоу и снова исчезла. Сам я думаю, это что-то вроде дурацкой шутки.
        - Что? - взорвался Сирс. - Вампиры? Демоны? Бред.
        - Нет, я не об этом. Черт, я в курсе, что нет никаких вампиров, как нет и дурацкого монстра в Шотландии. - Хардести выпрямился на стуле, закинув руки за голову. - Но ведь никто так ничего и не нашел и не найдет. И искать бесполезно… Надо просто время от времени радовать Эльмера сообщениями о том, что расследование ведется.
        - Именно этим вы и собираетесь заниматься? - скептически спросил Рики.
        - Ну, еще можно послать человека, чтоб походил там, поспрашивал местных фермеров, видел ли кто что-нибудь необычное в ту ночь. Но не более того.
        - И вы действительно привезли нас сюда только затем, чтобы рассказать это? - спросил Сирс.
        - Действительно.
        - Поехали, Рики. - Сирс оттолкнул назад свой стул и потянулся за шляпой.
        - И я действительно считаю, что двум достойнейшим нашим адвокатам есть что мне сказать.
        - Вы правы, однако я сомневаюсь, что вы будете слушать.
        - Поменьше высокомерия, мистер Джеймс. Мы ведь заодно, не так ли?
        Опередив неизбежное «пффт!» Сирса, Рики сказал:
        - Каких же слов вы ждете от нас?
        - Вы что-то знаете о том, что Эльмер видел ночью. - Улыбаясь, он коснулся указательным пальцем своего лба. - Вас, приятели, аж столбняк пробрал, когда Эльмер начал рассказывать. Значит, вы или слышали о чем-то, или знаете что-то такое, о чем не захотели сообщить Эльмеру Скейлсу. Надеюсь, вы не откажете в содействии местному шерифу и поделитесь, а?
        Сирс тяжело поднялся со стула:
        - Я видел четырех мертвых овец. Я ничего не знаю. Вот и все, Уолтер. - Он схватил со стола шляпу. - Рики, поехали, займемся чем-нибудь полезным.
        - А ведь он прав, а? - Они поворачивали на Уит Роу. Массивное серое здание собора Св. Михаила нависало над ними справа; головы и плечи каменных святых, застывших над входом и по сторонам окон, были укутаны снегом.
        - Ты о чем? - Сирс махнул в направлении их офиса. - Чудо из чудес: можно припарковаться прямо напротив дверей.
        - О том, что видел Эльмер.
        - Ну, если это очевидно для Уолта Хардести, значит, это в самом деле очевидно.
        - А ты правда видел что-то?
        - Кое-что видел, только не там. Галлюцинация. Возможно, я тогда переутомился и еще находился под эмоциональным воздействием рассказанной мной истории.
        Рики включил заднюю передачу и аккуратно припарковал машину у высокого деревянного фасада здания.
        Сирс кашлянул, взялся за ручку дверцы и замер; Рики показалось, что тот уже заранее пожалел о том, что собирался сказать:
        - Я так понимаю, Рики, ты видел что-то похожее на то, что видел наш Вергилий?
        - Да. - Он помедлил. - Нет. Скорее я это почувствовал, но понял, что это было.
        - Ну… - Он снова кашлянул, и нетерпение Рики возросло. - А я видел Фэнни Бэйта.
        - Мальчика из твоего рассказа? - Рики был поражен.
        - Мальчика, которого я пытался учить. Мальчика, которого я погубил… способствовал его гибели.
        Рука Сирса безвольно упала на сиденье. Наконец-то он решился на разговор. Рики отважился начать первым:
        - Честно говоря, я не совсем уверен, что… - Он замолчал на половине фразы, сознавая, что нарушает одно из правил Клуба.
        - …что моя история достоверна? О, она абсолютно достоверна, Рики. Абсолютно. Фэнни Бэйт жил на свете, и он умер.
        Рики вспомнил, как видел ночью свет в окнах Сирса:
        - Ты увидел его из окон библиотеки?
        Сирс покачал головой:
        - Я поднимался наверх. Было уже очень поздно, около двух часов ночи. Помыв тарелки, я заснул в кресле. Я неважно себя чувствовал и, наверно, чувствовал бы еще хуже, знай я, что Эльмер Скейлс собирается меня поднять в семь утра. Я выключил свет в библиотеке, закрыл дверь и начал подниматься по лестнице. И тогда я увидел Фэнни: он сидел там, на ступеньках. И как будто спал. Одет он был в те же самые лохмотья, и ноги его были босы.
        - И что ты сделал?
        - Я слишком испугался, чтобы делать что-то. Я уже не тот отважный двадцатилетний юноша, Рики, я просто остановился и стоял… не знаю, как долго я стоял. Мне казалось, я вот-вот рухну. Чтобы не упасть, я положил руку на перила, и в этот момент он проснулся. - Сирс сжимал ладони, и Рики видел, с какой силой он это делал. - У него не было глаз. Просто два провала. И он улыбался. - Сирс прижал ладони к лицу. - Господи, Рики! Он хотел поиграть.
        - Хотел поиграть?
        - Я так подумал. Я был в таком шоке, что с трудом соображал. Когда он - это видение - поднялся, я побежал вниз и заперся в библиотеке. Там я лег на диван. Я чувствовал, что он уже ушел, но не мог заставить себя вернуться на лестницу. В конце концов я заснул и видел сон, о котором мы с тобой говорили. Утром я, разумеется, понял, что произошло. Как говорят крестьяне, я «видел нечистого». Но я не думал и не думаю теперь, что такие вещи - в компетенции Уолта Хардести. Или нашего Вергилия.
        - О боже, Сирс, - проговорил Рики.
        - Забудь, Рики. Просто забудь все, что я тебе сказал. По крайней мере до приезда молодого Вандерлея.
        «Господи, она пошевелилась, это невозможно, она же мертва», - снова прозвучало в голове Рики, и он отвлекся от приборной панели, которую рассматривал, пока Сирс просил его о невозможном, и взглянул прямо в бледное лицо своего партнера.
        - Больше не могу, - сказал Сирс. - Что бы это ни было, я больше не могу. Это уже слишком.
        «…нет, сначала положите ее ноги…»
        - Сирс…
        - Не надо, Рики, - сказал Сирс и с трудом вылез из машины.
        Готорн тоже вышел и посмотрел вслед Сирсу - внушительному, во всем черном, и на мгновение увидел в лице старого друга черты восковой маски, что приснилась ему. Весь город был наполнен зимним ветром и, казалось, уже не жил.
        - Вот что я тебе скажу, Рики, - обернулся Сирс. - Как бы я хотел, чтобы Эдвард был жив. Очень часто я желаю этого.
        - Я тоже, - прошептал Рики, но Сирс уже повернулся спиной и начал подниматься по ступеням к входной двери. Набирающий силу ветер больно жег Рики лицо и ладони, и он, опять чихнув, поторопился за Сирсом.
        Джон Джеффри
        1
        Доктора, о званом ужине у которого все вспоминали, разбудил кошмар как раз в тот момент, когда Рики Готорн и Сирс Джеймс шли через поле к убитым овцам. Со стоном Джеффри оглядел спальню. Все здесь как будто неуловимо изменилось, все было едва ощутимо не так. Даже обнаженное круглое плечо Милли Шин, спавшей рядом, было каким-то не таким - оно казалось странно нереальным, как и розовый туман, висящий в воздухе.
        То же самое ощущение нереальности вызывала сама спальня. Выцветшие обои (голубые полоски и синие розы), стол с аккуратными столбиками монет на нем, библиотечная книга («Как стать хирургом») и лампа, дверцы и ручки высокого белого шкафа, серый в полоску костюм, который он надевал вчера, и жилет, небрежно брошенный на спинку стула, - все предметы будто переливались многоцветными оттенками, прозрачными, как легкое облако. И сам он чувствовал, что больше не в силах находиться в этой комнате, такой знакомой и чужой одновременно.
        «Господи, она пошевелилась», - его собственные слова закружились и угасли в клубящемся воздухе, словно он произнес их вслух. Преследуемый ими, он поспешно поднялся с кровати.
        «Господи, она пошевелилась», - теперь явственно услышал Джон. Голос был ровный, без оттенков и вибрации, не его собственный. Прочь из дома! Из своего сна он помнил лишь одно потрясающее видение: сначала он лежал парализованный в пустой комнате, в которой никогда не бывал в реальной жизни, и к нему приближался жуткий зверь, обернувшийся вдруг мертвым Сирсом и мертвым Льюисом. Он предположил, что этот сон приснился им всем. Однако видение, гнавшее его из комнаты, было иным: лицо, все в синяках, ссадинах и подтеках крови - лицо молодой женщины, такой же мертвой, как и Сирс с Льюисом в том сне; лицо с ухмыляющимся ртом и пристально глядящее на него горящими глазами. Это было реалистичней всего остального, более реальное, чем он сам. («Господи, она пошевелилась, это невозможно, она же мертва».)
        Однако она пошевелилась. Она села и мрачно ухмыльнулась.
        «Вот и все, мне конец. Вот так же и Эдвард погиб», - подумал он и почувствовал благодарность и облегчение. Слегка удивившись, что его руки не прошли сквозь призрачные медные ручки платяного шкафа, Джеффри открыл его, вытащил носки и белье. Неземной розовый свет по-прежнему наполнял спальню. Он натянул на себя что попало, хватая одежду без разбору, и вышел из спальни, затем спустился на первый этаж. Там, повинуясь импульсу многолетней привычки, он зашел в маленький офис, открыл шкафчик и взял оттуда два пузырька и два одноразовых шприца. Затем сел на вращающийся стул, закатал левый рукав, распаковал шприцы и положил один из них перед собой на металлическую поверхность стола.
        Девушка сидела на залитом кровью сиденье автомобиля и ухмылялась ему сквозь оконное стекло. Она сказала: «Поторапливайся, Джон». Он проколол первым шприцом резиновую пробку пузырька с инсулиновым составом, наполнил шприц и ввел иглу в вену. Когда шприц опустел, он вынул его и бросил под стол в мусорную корзину; затем наполнил второй шприц раствором морфия из другого пузырька и ввел содержимое в ту же вену.
        Скорее, Джон.
        Никто из его друзей не знал, что он болен диабетом, и болен уже давно, лет десять; и никто из них не знал о пристрастии к морфию, владевшем им с того времени, когда он сам себе начал выписывать лекарства, - они лишь замечали, как последствия его ежеутренних процедур постепенно съедали его.
        Взяв корзину с двумя шприцами на дне, доктор Джеффри прошел в приемную. Ровный ряд пустых кресел тянулся вдоль стены; на одном из них сидела девушка с красными разводами на лице и в разорванном платье. У нее изо рта потекла кровь, когда она сказала: «Скорее, Джон».
        Он открыл шкаф, чтобы достать пальто, и удивился тому, что его рука действует. Кто-то за его спиной, казалось, помог ему продеть руки в рукава. Не глядя, он схватил шляпу с полки над вешалкой. Выходя из дома, он споткнулся на пороге.
        2
        Лицо улыбалось ему из окна лестничной клетки старого дома Евы Галли. «А теперь уходи, быстро». Неуверенно, как пьяный, он пошел по улице - ноги в домашних тапочках не чувствовали холода - и повернул в сторону центра. Джеффри ощущал присутствие того дома за своей спиной; в расстегнутом пальто, хлопающем полами по брюкам, и в жилете он дошагал до угла и вдруг мысленным взором увидел, что тот дом горит, весь объятый пламенем, сплошная стена огня грела его спину. Но обернувшись, увидел, что дом не горит, нет никакого пламени, никакой стены огня - все спокойно.
        Итак, пока Рики Готорн и Сирс Джеймс сидели с Уолтом Хардести в фермерской кухоньке в ожидании кофе, доктор Джеффри - тощая фигура в рыбацкой кепочке, расстегнутом пальто, брюках от одного костюма, жилете от другого и в мягких домашних тапочках - проходил мимо фронтона отеля «Арчер». Отчасти он сознавал что делал, поскольку иногда отворачивался от ветра, отбрасывавшего назад полы его пальто и хлопавшего ими за спиной. Элеонор Харди, пылесосившая ковер в вестибюле отеля, увидела, как он бредет мимо, придерживая рукой кепку, и подумала: «Бедный доктор Джеффри, ему приходится выходить в такую погоду, чтобы навестить больного». Высота окна не позволяла ей видеть его тапочки. Она бы еще больше расстроилась за него, если бы увидела, как он постоял в нерешительности на углу и пошел по левой стороне площади - то есть обратно.
        Когда он проходил мимо больших окон ресторана «Вилледж Памп», Вильям Вебб, тот самый юный официант, которого напугала Стелла Готорн, менял на столах скатерти и приборы, двигаясь в глубь зала и собираясь там передохнуть за чашечкой кофе. Поскольку он находился ближе к доктору Джеффри, чем Элеонора Харди, он в деталях разглядел бледное, растерянное лицо доктора под рыбацкой кепкой, голую шею, не укрытую расстегнутым пальто, и жилет от смокинга поверх пижамы. «Старого дурака хватила амнезия», - пришло ему в голову. Раз пять Билл Вебб видел доктора Джеффри в ресторане - тот читал книгу прямо за едой и всегда оставлял мизерные чаевые. Поскольку Джеффри вдруг заторопился, хотя выражение его лица свидетельствовало скорее о том, что он не совсем соображает, куда идет, Вебб бросил приборы на стол и рванулся из ресторана.
        Доктор Джеффри зашлепал дальше по тротуару. Вебб побежал за ним и нагнал у светофора в конце квартала: бегущий доктор напоминал неуклюже ковыляющую птицу. Вебб коснулся рукава его черного пальто:
        - Доктор Джеффри, вам помочь?
        Доктор Джеффри!
        Он готовился уже перебежать улицу, нимало не заботясь о транспорте, которого в любом случае не существовало, но остановился перед Веббом и повернулся, услышав бесстрастный приказ. Билли испытал самое тревожное впечатление в своей жизни: человек, который был ему знаком, человек, который ни разу не взглянул в его сторону даже с вежливым удивлением, - теперь смотрел на него с неподдельным ужасом, впечатавшимся в каждую клеточку. Он понятия не имел, что вместо его простого лягушачьего лица доктор видел маску мертвой девушки, кроваво ухмылявшуюся ему.
        - Я иду, - сказал доктор, лицо его все еще искажал ужас. - Я уже иду.
        - Да… Конечно, - пробормотал Вебб.
        Доктор повернулся, побежал и удачно пересек улицу. Он продолжил свой ковыляющий птичий бег по левой стороне Мэйн-стрит: локти в стороны, пальто развевается за спиной, и Вебб, застывший в тревожном недоумении, глядел с раскрытым ртом ему вслед до тех пор, пока вдруг до него не дошло, что он стоит раздетый в квартале от ресторана.
        3
        В уме доктора Джеффри сложилась картина, куда более отчетливая, чем те здания, мимо которых он бежал. Он видел железный мост через узкую речку, в которую Сирс Джеймс когда-то бросил блузку с завернутым в нее большим камнем. Порыв ветра вдруг сорвал с его головы рыбацкую кепочку, и она уплыла в серую дымку.
        - Я уже иду, - сказал он.
        В любой другой день Джон Джеффри мог бы пройти к мосту напрямую, не задумываясь, какие улицы ведут к нему, однако сегодня он кружил по Милбурну со все возрастающей паникой, не в силах отыскать путь. Мысленно он прекрасно представлял себе мост - он видел даже круглые шляпки заклепок, ровную серую поверхность металла, - но где тот находится, вспомнить никак не мог. Здания? Он повернулся к Мэйн-стрит, готовый увидеть мост, возвышающийся между «Бургер Кинг» и «А. & P.». Он так искал его, что забывал о реке.
        Деревья? Парк? Картина, которую рисовали слова, была так реальна, что он удивился, когда покинул Маркет-стрит и увидел только голые деревья и снег, наметенный у бордюра тротуара.
        Поторопись, доктор.
        Он заковылял дальше, взяв курс на вывеску парикмахерской.
        Деревья? Какие-то отдельно стоящие деревья? Нет. И не эти блуждающие здания.
        Пока доктор почти слепо плутал по когда-то знакомым ему улицам, свернув к югу с площади на Вашингтон-стрит, затем к Милгрим-лейн и вниз по ней, миновав квартал маленьких деревянных домиков, зажатых между автомойками и аптеками, - к Холлоу, району трущоб, где его почти никто не знал так, как его знали и знают в Милбурне (если бы не было так холодно, он мог запросто нарваться на неприятности; правда, главная неприятность с ним уже случилась), - кое-кто видел его. Жители Холлоу, обратившие на него внимание, решили, что это всего лишь очередной сумасшедший, нелепо одетый и обреченный. Когда он вдруг случайно повернул в правильном направлении и вновь вернулся к затихшим улицам с аллеями голых деревьев, видевшие его люди решили, что машина доктора где-то поблизости, поскольку он немного сбавил шаг и был без головного убора. Почтальон, ухвативший его за рукав и спросивший: «Мужчина, вам помочь?» - беспомощно застыл, шокированный тем же полным ужаса взглядом широко раскрытых глаз, который остановил Билла Вебба. В конце концов доктор Джеффри пришел обратно в деловой район города.
        Когда он дважды обошел по кругу площадь Бенджамина Харрисона, каждый раз пропуская поворот на Бридж Эпроач-лейн, упиравшуюся в мост, спокойный голос в его голове скомандовал: «Пройди по кругу еще раз и сверни на второй улице направо, доктор».
        - Благодарю! - прошептал он, услышав веселые и вместе с тем настойчивые нотки в голосе, который прежде звучал нечеловечески бесстрастно.
        Чуть живой и наполовину замерзший, Джон Джеффри заставил себя еще раз пройти мимо шиномонтажных мастерских и ремонтных боксов площади Бенджамина Харрисона и, с трудом волоча негнущиеся ноги, как старая лошадь-молоковоз, наконец-то повернул на Бридж Эпроач-лейн.
        - Ну конечно же! - всхлипнул он, увидев наконец серую арку моста, перекинутую через медлительную речку. Бежать он уже не мог и едва брел. Одна тапочка слетела где-то по пути, и нога, на которую она была надета, ничего не чувствовала. В груди слева нарастала острая боль, сердце бешено колотилось, легкие превратились в один сплошной комок боли. Мост был ответом на его мольбу. Он с трудом потащился к нему. Это было здесь, где стоял мост, - здесь, на холодном ветру, где кончались старые кирпичные дома и начиналось заросшее травой болото, здесь, где ветер, словно сильной рукой, отталкивал его назад.
        Сейчас, доктор.
        Он кивнул и, подойдя ближе, увидел, где можно встать. Четыре огромные металлические арки с перекрещивающимися балками составляли волнообразную линию по обеим сторонам моста. В его центре, между вторым и третьим изгибом, далеко вверх выдавалась толстая стальная ферма.
        Джеффри не заметил, как под ногами асфальт улицы сменился металлом, но ощутил, как дышит под ним мост, слегка приподнимаясь при каждом особенно сильном порыве ветра. Дойдя до пролета моста, он двинулся вдоль перил. Достигнув центральной арки, он ухватился за один поручень, поставил замерзшие ноги на нижнюю перекладину и попытался подтянуться на верхнюю.
        И не смог.
        На какое-то мгновение Джон застыл, руки на одной перекладине перил, ноги - на другой, словно повис в воздухе; тяжелое дыхание напоминало рыдание. Наконец, ему удалось поставить ногу в тапке на следующую перекладину. Затем из последних сил он подтянулся выше. Лоскут кожи его босой ноги, примерзший к железу, оторвался и остался на нижней перекладине. Тяжело дыша, он остановился и увидел, что ему предстоит преодолеть еще две, чтобы добраться до цели.
        Одну за другой он перенес руки на следующую перекладину. Затем переставил ногу в тапочке и с героическим (как ему показалось) усилием - вторую.
        Боль пронизывала босую ногу, и он, поджав ее, перенес вес тела на руки. Ступня вся горела, и на мгновение он испугался, что болевой шок сбросит его обратно. А оказавшись внизу, он уже не в силах будет вскарабкаться наверх.
        Осторожно, одними пальцами, Джеффри оперся на перекладину. Этого оказалось достаточно. Вновь он перенес вверх ноющие руки. Обутая нога переместилась на следующую перекладину - как бы сама по себе. Он попытался подтянуться, но руки дрожали и не слушались. Ему казалось, что мышцы в плечах отделяются от костей. В конце концов он просто рванулся наверх, поддержанный (как ему показалось) толчком чьей-то руки в спину; его пальцы ухватились за последнюю перекладину, и он оказался почти у цели.
        Тут он впервые заметил свою голую ступню, пятнавшую кровью металл. Боль усиливалась; теперь вся нога, казалось, пылала огнем.
        Далеко внизу тускло блестела вода. Ветер раздувал его волосы и пальто.
        Прямо перед ним, на платформе серого ветра, в твидовом пиджаке и с бабочкой, стоял Рики Готорн. Ладони Рики были сжаты в характерном жесте у пряжки ремня.
        - Молодец, Джон, - сказал он спокойным сухим голосом. Лучший из них, самый добрый, обманутый муж, маленький Рики Готорн.
        - Ты слишком много слушаешь болтовни Сирса, - прошептал Джон Джеффри. - Как и прежде.
        - Я знаю, - улыбнулся Рики. - Я по натуре подчиненный. А Сирс всегда был генералом.
        - Ошибаешься, - попытался возразить Джеффри. - Он не генерал, он… - Мысль угасла.
        - Это не важно, - прозвучал мягкий голос. - Просто сделай шаг вперед, Джон.
        Доктор Джеффри теперь смотрел вниз на серую воду:
        - Нет, я не могу. Я хотел что-то другое… Я собирался… - И, смутившись, замолчал.
        Когда он снова поднял глаза, у него перехватило дыхание. Эдвард Вандерлей, самый близкий ему человек, стоял на ветру там, где только что он видел Рики. Как и в ту памятную вечеринку, на нем были черные туфли, серый фланелевый костюм и цветная рубашка. Дужки очков в черной оправе соединял серебристый шнурок. Красивый, с театрально-седыми волосами и в дорогой одежде, Эдвард тепло улыбался ему с сочувствием и пониманием.
        - Прошло совсем немного времени, - сказал он.
        Доктор Джеффри зарыдал.
        - Хватит валять дурака, - сказал ему Эдвард. - Нужен всего один лишь шаг. Это чертовски просто, Джон.
        Доктор Джеффри кивнул.
        - Ну, так сделай его, Джон. Ты слишком устал, чтобы поступить иначе.
        Доктор Джеффри шагнул вперед.
        Внизу, у самой воды, защищенный от ветра толстой стальной пластиной, Омар Норрис увидел, как он ударился об воду. Тело доктора сразу же погрузилось, мгновением позже появилось на поверхности, развернулось лицом вниз и поплыло, влекомое течением.
        - Черт! - выругался Норрис: он нашел единственное место, где, как он думал, сможет спокойно прикончить пинту бурбона без опаски быть застуканным адвокатами, шерифом, женой или кем-то, кто станет ему указывать, что, мол, валит снег и надо чистить улицы. Он глотнул еще бурбона и прикрыл глаза. Когда он вновь открыл их, тело все еще виднелось на поверхности, но намокшее тяжелое пальто тянуло его под воду. - Черт! - Он завинтил бутылку, поднялся и пошел звать на помощь.
        II. Вечеринка у Джеффри
        Расступитесь-ка, дамы, в стороны, прочь!
        Перестаньте болтать и кичиться собою!
        Двери настежь - сейчас войдет Она
        И всех вас затмит своей красотою.
        «Хвала его даме». Альманах Тоттела, 1557
        1
        События, о которых пойдет речь, произошли ровно год и один день назад, в последний день конца золотой эры. Никто из них не подозревал ни о том, что эта эра была золотой, ни о том, что финал ее близок, - они продолжали воспринимать свою жизнь в обычной манере обеспеченных людей: комфортабельное существование, друзья с достатком, гарантированный сытный стол - то есть как процесс постепенного и порой незаметного роста. Пережив кризис молодости и зрелости, они считали, что у них достаточно мудрости, чтобы встретить приближающуюся старость; они пережили войны, адюльтеры, компромиссы и реформы и думали, что повидали в своей жизни почти все, что могли, - им уже нечего было требовать от нее.
        Однако существовало на свете нечто, о чем они даже не подозревали, и им предстояло с этим столкнуться.
        Золотая эра дарила радость каждого прожитого дня. И Рики, как никто другой из членов их Клуба, знал и ценил это. Со временем это осознали и остальные.
        2
        - Мы точно пойдем?
        - Что? Ты же всегда любила приемы, Стелла.
        - А этот вызывает во мне какое-то странное предчувствие.
        - Ты не хочешь познакомиться с этой актрисой?
        - Никогда особо не горела желанием встречаться с девятнадцатилетними красавицами.
        - Эдвард, похоже, всерьез ею увлечен.
        - О, Эдвард, - Стелла причесывалась у зеркала и улыбнулась отражению Рики. - Думаю, нам стоит пойти только затем, чтобы посмотреть, как отреагирует Льюис Бенедикт на находку Эдварда. - Затем ее улыбка изменилась. - По крайней мере, это напоминает приглашение на заседание Клуба Фантазеров.
        - Это не заседание, а званый ужин, - тщетно попытался объяснить Рики.
        - Я всегда считала, что вам следует допускать женщин на эти ваши знаменитые вечера.
        - Я знаю, - сказал Рики.
        - Вот поэтому я и собираюсь пойти.
        - Но это не Клуб Фантазеров. Это просто вечеринка.
        - Хорошо, тогда скажи мне, пожалуйста, кого Джон пригласил на нее - помимо тебя и этой его маленькой актрисы?
        - Да всех, пожалуй, - честно ответил Рики. - А о каком предчувствии ты говорила?
        Стелла вскинула голову, коснулась губ помадой, взглянула на себя в зеркало и сказала:
        - Не по себе мне что-то…
        3
        Сидя рядом с Рики в машине, Стелла, такая необычно притихшая с момента выхода из дома, проговорила:
        - Что ж, если там и вправду будут все, то можно надеяться увидеть кого-нибудь новенького.
        Рики вдруг показалось, что она поддразнивает его, и он почувствовал укол ревности.
        - Невероятно, правда? - голос Стеллы, высокий, певучий и искренний, звучал так, словно то, что она собиралась сказать, не было поверхностным и малосодержательным.
        - Ты о чем?
        - О том, что один из вас устраивает званый ужин. Из всех известных нам людей приемы устраиваем только мы с тобой, и то всего два раза в год. Джон Джеффри, уму непостижимо! Удивительно, как это Милли Шин разрешила ему.
        - Волшебная сила искусства, - предположил Рики.
        - Для Милли не существует иной волшебной силы, кроме Джона Джеффри, - отозвалась Стелла и засмеялась, представив себе экономку их друга, в каждом жесте которой светилась любовь к нему. Стелла, которая в некоторых практических аспектах была мудрее любого мужчины ее возраста, порой сама себя приятно возбуждала мыслью о том, что доктор Джеффри допустил такую глупость; а еще она была убеждена, что Милли и ее хозяин спят в одной кровати.
        Обдумывая свой ответ, Рики не заметил проницательной ремарки жены. «Волшебная сила искусства», казавшаяся отдаленной и чуждой здесь, в Милбурне, на самом деле полностью захватила воображение Джеффри: он, чей энтузиазм не заходил дальше подсечки форели, за последние три недели страстно увлекся молодой гостьей Эдварда Вандерлея. Сам же Эдвард таинственно помалкивал о девушке. Она была приезжей, очень молодой, так называемой «звездой», а подобные личности всегда пополняли коллекцию Эдварда: не исключено, что он сам уговорил ее подыграть выдуманной биографии. Традиционно процедура заключалась в том, что новоявленная личность надиктовывала на магнитофон Эдварда автобиографию столько недель, сколько длился их взаимный интерес. Затем, с большой ловкостью и умением, он переносил эти мемуары на страницы книги. Дальше исследование продолжалось уже через переписки или по телефону - с теми, кто что-то знал или слышал о предмете поиска: генеалогическое расследование было частью метода Эдварда. Магнитофонные записи производились в его доме в любой подходящий момент; полки на стенах его кабинета были уставлены
кассетами с записями, разумеется, порой скандального и непристойного содержания. Сам Рики не питал особого интереса к пристрастиям и интимной жизни актеров, и остальные его друзья, как он считал, - тоже. Однако когда в пьесе «Все видели солнце», в которой была занята Анн-Вероника Мор, в течение месяца произошло перераспределение ролей, - Джон Джеффри задался целью пригласить ее в гости. Еще большей загадкой было то, что его интриги и намеки увенчались успехом: девушка дала согласие прийти на званый ужин в ее честь.
        - Боже мой, - проронила Стелла, увидев, сколько машин выстроилось у тротуара перед домом Джеффри.
        - Джон закатил бал, - сказал Рики. - Хочет продемонстрировать свои достижения.
        Они поставили машину кварталом дальше и прогулялись по холодку до парадной двери. Голоса и музыка доносились из дома.
        - Ничего себе! - удивился Рики. - Он даже кабинеты свои задействовал.
        Так оно и было. Молодой человек, прижатый толпой к дверям, посторонился и пропустил их в дом. Рики узнал в нем последнего обитателя дома Евы Галли. Он принял слова благодарности Рики с равнодушной ухмылкой и затем улыбнулся Стелле.
        - Миссис Готорн, не так ли? Я встречал вас в городе, но мы ни разу не были представлены друг другу. - Прежде чем Рики вспомнил его имя, он протянул Стелле руку и произнес: - Фредди Робинсон, из дома напротив.
        - Рада познакомиться, мистер Робинсон.
        - Знатная вечеринка!
        - О, надеюсь, - отозвалась Стелла, тусклейшая из ее улыбок тронула уголки губ.
        - Раздеться можете здесь, в кабинете врача, напитки наверху. Буду счастлив принести вам что-нибудь выпить, а ваш муж пока позаботится о пальто.
        Стелла окинула взглядом его блейзер, клетчатые брюки, мягкий вельветовый галстук-бабочку и нелепо напряженное лицо.
        - Уверена, в этом нет необходимости, мистер Робинсон.
        Вместе с Рики они улизнули в кабинет, в котором повсюду были развешаны пальто.
        - О боже, - вздохнула Стелла. - Чем, интересно, этот молодой человек зарабатывает себе на жизнь?
        - Я думаю, продажей страховых полисов.
        - Мне следовало бы догадаться. Отведи меня наверх, Рики.
        Держа прохладную руку жены, Рики вывел ее из кабинета к лестнице. Здесь, на первом этаже, располагался «первый уровень»: портативный проигрыватель на столе с грохотом извергал диско, вокруг бесновалась молодежь.
        - Джон, видать, помешался, - пробормотал Рики.
        - Или получил солнечный удар, - подхватила Стелла.
        - Хей, мистер Готорн! - крикнул мальчишка, дозревающий подросток, сын одного из его клиентов.
        - Здравствуй, Питер. Здесь шумновато для нас. Пойду поищу, где тут слушают Гленна Миллера.
        Чистые голубые глаза Питера бесстрастно смотрели на него. Неужели он казался настолько чужим для молодежи?
        - Послушайте, а что вы скажете о Корнелле? Я вот думаю попробовать поступить туда. Салют, миссис Готорн!
        - Это неплохой колледж. Надеюсь, тебе повезет, - сказал Рики. Стелла легонько ткнула его в спину.
        - Запросто. Я уверен, что поступлю. У меня почти высший балл по аттестату. Папа наверху. Слыхали?
        - Нет, - Стелла снова ткнула его в спину. - О чем?
        - Нас всех пригласили, потому что мы почти ровесники с Анн-Вероникой Мор, да только они ее сразу же утащили наверх, как только пришел мистер Вандерлей. Мы даже не поговорили с ней, - Питер показал рукой на толчею танцующих в маленькой комнате пар. - Хотя Джим Харди успел поцеловать ей ручку. Он в своем репертуаре, всех обскачет.
        Рики увидел сына Элеонор Харди, исполняющего ритуальные телодвижения в танце с темноволосой девушкой - Пенни Дрэгер, дочерью аптекаря, его клиента. Она дернулась назад, крутанулась на месте, подняла ногу и затем опустила ее прямо на промежность Харди.
        - Какой многообещающий юноша, - промурлыкала Стелла. - Питер, будь добр, сделай нам одолжение.
        - О, конечно, - парень вздохнул. - Слушаю.
        - Расчисти нам с мужем путь наверх.
        - О’кей. Но знаете что? Нас пригласили только встретить ее, а потом мы должны идти по домам. Миссис Шин сказала, что нам нельзя даже подниматься наверх. Они, наверно, боятся, что мы ее потащим танцевать и все такое, но они даже не пускают ее сюда. Миссис Шин сказала, что в десять она вышвырнет нас всех отсюда. Кроме него, пожалуй, - он кивнул в сторону Фредди Робинсона, положившего руку на плечи хихикающей школьнице.
        - Жутко нечестно, - сказала Стелла. - А теперь будь паинькой, проведи старичков наверх.
        - Конечно, сейчас. - Он провел их через битком набитую комнату к лестнице с таким видом, будто вывел на прогулку пациентов местной психбольницы. Когда они благополучно добрались до ступенек и Стелла начала царственный подъем, Питер потянулся вперед и шепнул Рики в ухо:
        - Разрешите вас попросить, мистер Готорн? - Рики кивнул. - Передайте ей от меня привет, ладно? Она настоящая красотка!
        Рики громко рассмеялся, и Стелла вопросительно обернулась к нему.
        - Ничего, ничего, дорогая, - сказал он, и они пошли наверх, к более тихим помещениям.
        Наверху, в коридоре, стоял Джон Джеффри и потирал руки. Спокойная фортепьянная музыка плыла из гостиных.
        - Стелла! Рики! Как чудесно, не правда ли? - энергичным жестом он указал в сторону комнат. В них было такое же столпотворение, как и внизу, но наполняли их мужчины и женщины среднего возраста - родители подростков, соседи и знакомые Джеффри. Рики заметил двух-трех процветающих фермеров из провинции; Ролло Дрэгера, аптекаря; Луиса Прайса, посредника по продаже продуктов потребления, подкинувшего ему когда-то пару неплохих идей; Харлана Ботца, своего дантиста, уже, похоже, подвыпившего; нескольких мужчин, не знакомых ему, скорее всего из университета, - у Милли Шин там преподавал племянник; Кларка Маллигэна, владельца городского кинотеатра; Уолтера Барнса и Эдварда Винути из банка, оба в белоснежных манишках; Неда Роулза, издателя местной газеты. Элеонор Харди обеими руками держала перед грудью высокий бокал, склонив лицо с высоко поднятыми бровями к Льюису Бенедикту. Сирс стоял, прислонившись к книжному шкафу, и казался здесь лишним. Затем толпа вдруг разделилась, и Рики понял отчего. Ирменгард Дрэгер, жена аптекаря, в этот момент трещала ему на ухо, и до Рики наконец дошло, о чем.
        - Я ушла к Скидмору, что ж, он был у меня три года, пока я не встретила Ролло, как вы думаете, заслуживаю я чего-то более достойного, чем этот паршивый городишко, или нет? Откровенно говоря, если бы не Пенни, я бы давно собрала вещички и сию же минуту уехала бы отсюда. - Ее речь звучала как музыкальный фон, правда, не слишком лиричный, и Ирменгард умудрилась втиснуть в эту мелодию десять последних лет своей жизни.
        - Не понимаю, почему я прежде никогда не устраивал вечеров, - сказал Джон с сияющим лицом. - Сегодня я чувствую себя так молодо, как ни разу за это десятилетие.
        - Как мило, Джон. - Стелла потянулась к нему, чтобы поцеловать в щеку. - А что по этому поводу говорит Милли?
        - Немного. - Он смутился. - Она не могла взять в толк, чем так важна эта вечеринка и зачем вообще надо было приглашать на нее мисс Мор.
        В этот момент показалась и сама Милли: она держала поднос канапе перед банкирами Барнсом и Винути, и, судя по соответствующему выражению круглого лица, сама идея этого мероприятия была ей противна с самого начала.
        - А зачем ты пригласил ее?
        - Извини, Джон, я пойду перекушу, - сказала Стелла. - Рики, не беспокойся о напитке для меня, я стяну себе у кого-нибудь, кто не пьет. - Она пошла по коридору к Неду Роулзу. Лу Прайс, похожий на мафиози в своем двубортном костюме в полоску, взял ее за руку и клюнул в щеку. - Она восхитительная девчонка, - сказал Джон Джеффри, и оба проследили, как Стелла отмела Лу Прайса одной фразой и двинулась дальше, к Неду Роулзу. - Я бы хотел, чтобы таких был миллион. - Роулз в этот момент поворачивался к Стелле, и его лицо осветилось радостью. Пиджак из рубчатого вельвета, волосы песчаного цвета, серьезное лицо - Нед Роулз напоминал своим видом скорее студента факультета журналистики, чем издателя. Он тоже поцеловал Стеллу, но в губы, и взял обе ее руки в свои. - Зачем я это сделал? - Джон вздернул голову, и четыре глубоких морщины обозначились на его шее. - Точно не могу сказать, не знаю. Она так очаровала Эдварда, что мне захотелось с ней познакомиться.
        - Вот как? Очаровала?
        - Именно так. Погоди немного. Увидишь. И потом, знаешь, я встречаюсь только со своими пациентами, да с Милли, да с Клубом Фантазеров. Я решил, что пора немного кутнуть. Повеселиться, пока не помер.
        Это было слишком легкомысленное для Джона заявление, и Рики внимательно посмотрел на друга, отведя вгляд от жены, которая все еще держалась за руки с Недом Роулзом.
        - А ты знаешь, через что мне пришлось пройти? Одна из самых знаменитых актрис Америки здесь, в моем доме, сейчас!
        - Эдвард с ней?
        - Он сказал, что присоединится к нам через пару минут. Он, наверно, помогает ей снять пальто или что-то в этом роде, - обычно пустое лицо Джеффри победно сияло.
        - Я не думаю, что она одна из самых знаменитых актрис Америки, Джон, - Стелла пошла дальше, а Нед Роулз что-то страстно доказывал Эду Винути.
        - Ну, так будет. Эдвард тоже так считает, а он в таких вещах знает толк. Рики! - Джеффри сжал его локоть. - Ты видел, там внизу молодежь танцует? Фантастика, правда? Дети отрываются в моем доме! Я думаю, они с удовольствием познакомятся с ней. Знаешь, это большая, это великая честь. Она пробудет в городе лишь пару дней. Эдвард уже почти закончил записи, и ей пора возвращаться в Нью-Йорк, в свою труппу. А сейчас она здесь, в моем доме! Господи, Рики!
        У Рики было ощущение, что Джону необходим ледяной компресс.
        - А ты знаешь, что она появилась буквально ниоткуда? Что она была самой многообещающей студенткой в своей драматической студии и что на следующей неделе она получит главную роль во «Все видели солнце»?
        - Нет, Джон.
        - У меня только что появилась замечательная идея. Я ждал, когда она придет. Я стоял здесь, слушал диско, доносящееся снизу, и обрывки записей Джорджа Шеринга, доносящиеся отсюда, и подумал: там, внизу - грубая, животная жизнь, дети, беснующиеся под этот бит, а на этом этаже - интеллектуальная жизнь, доктора и адвокаты, люди среднего достатка, наверху царят изящество, талант, красота - душа! Понимаешь? Это как эволюция. Она - самое неземное существо, какое ты когда-либо видел. И ей всего лишь восемнадцать!
        Никогда в жизни Рики не слышал, чтобы Джон Джеффри выражал свои чувства в такой странной, причудливой манере. С беспокойством он подумал, что у друга, наверное, повышенное давление. Они оба услышали, как закрылась дверь наверху, на следующей площадке, и затем - густой голос Эдварда, говорящего что-то с озорной шутливой интонацией.
        - А Стелла мне говорила, ей девятнадцать, - сказал Рики.
        - Ш-ш-ш…
        Красивая невысокая девушка спускалась к ним по лестнице. Простое зеленое платье, облако волос. Через секунду Рики заметил, что цвет платья был подобран к цвету ее глаз. Двигаясь с почти ритмической точностью, она одарила их едва уловимой - и все же восхитительной - улыбкой и прошла мимо, на ходу легонько похлопав кончиками пальцев по груди доктора Джеффри. Рики глядел ей вслед, взволнованный и удивленный. Он не встречал никого подобного с тех пор, как видел Луизу Брукс в «Ящике Пандоры».
        Затем он взглянул на Эдварда Вандерлея и сразу понял, что Джон Джеффри был прав. Он весь сиял. Было очевидно, что девушка вскружила ему голову, и также очевидно, что ему с трудом удастся дождаться, пока она перездоровается с его друзьями. Все трое направились в гостиную.
        - Рики, ты отлично выглядишь, - сказал Эдвард, кладя руку ему на плечи. Эдвард был на полфута выше, и, когда он начал подталкивать его в гостиную, Рики ощутил запах его дорогого одеколона. - Просто здорово. Но когда же ты прекратишь носить эти бабочки? Эра Артура Шлезингера канула в прошлое.
        - Эта эра началась сразу после моей, - ответил Рики.
        - Да нет, слушай, мужчина ведь не старше, чем он себя чувствует. Я и галстуки перестал носить. А через десять лет восемьдесят процентов американцев будут надевать галстуки только на свадьбы и похороны. А Барнс и Винути будут одеваться вот так на работу в банк, - он оглядел комнату. - Черт, куда она ушла? - Рики, в котором новые бабочки будили желание надевать их чуть ли не в постель, взглянул на ничем не обремененную шею Эдварда, обшаривавшего глазами гостиную, заметил, что морщин на ней больше, чем на шее у Джона Джеффри, и решил все же не изменять своим привычкам. - Я общался с этой девушкой три недели, и, поверь мне, она самое необыкновенное существо на свете. И если мы успеем закончить материал, то это будет моя самая выдающаяся книга. У нее была ужасная жизнь, ужасная. Услышишь такое - и зарыдаешь: я слушал ее и плакал. Знаешь, она долго проторчала в этой дыре на Бродвее, на вторых ролях, совсем понапрасну. Она станет великой трагической актрисой… Когда чуть подрастет. - Раскрасневшийся Эдвард загоготал над произнесенной им же нелепостью. Как и Джон, он тоже был окрылен.
        - Вы двое словно заболели ею, - сказал Рики.
        Джон хихикнул, а Эдвард сказал:
        - Да скоро весь мир заболеет ею, Рики. У нее настоящий дар!
        - О! - сказал Рики, припомнив кое-что. - Книга твоего племянника, похоже, пользуется большим успехом. Поздравляю.
        - Да, приятно сознавать, что я не единственный талантливый ублюдок в семье. Это должно помочь ему пережить смерть брата. Странная история, очень странная - они, кажется, были оба помолвлены с одной женщиной… Однако давайте не будем сегодня думать о мрачных вещах. Будем веселиться!
        Джон Джеффри радостно кивнул.
        4
        - Видел твоего сына внизу, Уолт, - сказал Рики Уолту Барнсу, старшему из двух банкиров. - Он рассказал мне о своем решении. Надеюсь, у него получится.
        - Да, Пит все же остановился на Корнелле. Я всегда надеялся, что он хотя бы попытается поступить в Йель, я ведь учился там. И я все еще надеюсь на это, - грузный мужчина с лицом упрямца, похожим на лицо сына, Барнс не был расположен принимать поздравления Рики. - А он и слышать не хочет об этом. Говорит, Корнелл достаточно хорош для него. «Достаточно хорош»! Его поколение еще более консервативно, чем мое. Корнелл - это несолидно. Говорят, они там до сих пор дерутся за еду. Лет десять назад я боялся, что мой Пит вырастет в радикала с бородой и бомбой в руках, теперь же я боюсь, что он будет довольствоваться меньшим, чем может получить.
        Рики сделал неуловимое движение, воспринятое как сочувствие.
        - А как поживают твои дети? Они оба до сих пор на Западном побережье?
        - Да. Роберт преподает английский в средней школе. Муж Джейн стал вице-президентом.
        - По какой части?
        - По безопасности.
        - Ну и хорошо. - Оба отпили из своих бокалов, воздерживаясь от комментариев, поскольку вице-президенство по безопасности означало работу в страховой компании. - Собираются приехать на Рождество?
        - Не думаю. Они оба ведут довольно активную жизнь.
        В действительности ни один из них не писал Рики и Стелле на протяжении вот уже семи месяцев. Они росли счастливыми детьми, потом - замкнутыми подростками, а теперь, когда обоим стукнуло под сорок, стали неудовлетворенными жизнью взрослыми, однако во многом так и остались подростками. Несколько писем Роберта были плохо завуалированными просьбами о деньгах; письма Джейн казались счастливыми, но Рики читал между строчек отчаяние. («Я начинаю нравиться самой себе» - утверждение, которое, по мнению Рики, нужно понимать с точностью до наоборот. Его жизнерадостность заставила Рики поморщиться.) Дети Рики, когда-то частички его души, казались теперь недосягаемыми планетами. Их письма вызывали боль; видеть же их было бы еще больнее.
        - Нет, - произнес он. - Я думаю, в этот раз они не смогут приехать.
        - Джейн такая симпатичная девушка, - заметил Уолтер Барнс.
        - Вся в мать.
        Рики машинально начал оглядываться в поисках Стеллы и увидел Милли Шин, которая представляла Стеллу высокому сутулому и толстогубому мужчине. Университетскому племяннику.
        Барнс спросил:
        - Вы видели актрису Эдварда?
        - Она где-то здесь. Я видел, как она спускалась.
        - Джон Джеффри, похоже, необычайно взбудоражен.
        - Она из тех красавиц, в присутствии которых не расслабишься. - Рики рассмеялся. - Эдвард тоже никак не успокоится.
        - Пит читал в журнале, что ей всего лишь семнадцать лет.
        - В таком случае она социально опасна.
        Когда Рики, оставив Барнса, подошел к жене и Милли Шин, он поймал взгляд маленькой актрисы. Она танцевала с Фредди Робинсоном под пластинку Каунт Бэси и двигалась с грацией точного, нежного механизма, зеленые глаза искрились; обнимавший ее Робинсон выглядел одурманенным от счастья. Да, отметил Рики, ее глаза искрились, вот только удовольствием или насмешкой? Девушка повернула голову, и через всю комнату к нему словно устремился поток ее чувств: Рики увидел в ней ту, кем мечтала стать его дочь Джейн, теперь располневшая и неудовлетворенная. Наблюдая, как актриса танцует с поглупевшим Фредди Робинсоном, он понял, что у нее никогда не возникнет причины произнести убийственную фразу: «Я начинаю нравиться самой себе»; она была словно маленькое гордое знамя самообладания.
        - Здравствуйте, Милли, - сказал он. - У вас сегодня полно работы.
        - Ох, когда я стану слишком стара, чтобы работать, я лягу и помру. Вы что-нибудь поели?
        - Нет пока. А это, наверное, ваш племянник?
        - О, простите. Вас еще не представили. - Она коснулась руки высокого мужчины за ее спиной. - Это самый мозговитый из нашей семьи, Гарольд Симс. Он профессор в колледже и как раз только что очень мило побеседовал с вашей женой. Гарольд, это Фредерик Готорн, один из ближайших друзей доктора. - Симс улыбнулся Рики с высоты своего роста. - Мистер Готорн - полноправный член Клуба Фантазеров, - завершила его представление Милли.
        - Я слыхал о вашем Клубе, - у Гарольда Симса оказался очень низкий голос. - Звучит интересно.
        - Боюсь, все, кроме интересного.
        - Я говорю с антропологической точки зрения. Я занимаюсь изучением темпорально обусловленного взаимодействия в группах мужчин. Ритуальная составляющая всегда очень сильна. А это правда, что все… члены Клуба Фантазеров надевают смокинги на свои заседания?
        - Боюсь, что так, - Рики взглянул на Стеллу, ища поддержки, но она, занятая своими мыслями, лишь невозмутимо смотрела на них двоих.
        - А все же почему?
        У Рики было такое чувство, что профессор уже готов достать блокнот из кармана.
        - Сто лет назад это показалось нам неплохой идеей. Милли, зачем Джон пригласил сюда полгорода, если он позволяет Фредди Робинсону монополизировать мисс Мор?
        Прежде чем Милли успела ответить, Симс спросил:
        - А вы знакомы с работой Лайонела Тайгера?
        - Боюсь, что я крайне невежествен, - ответил Рики.
        - Мне было бы очень интересно понаблюдать за ходом одного из ваших собраний. Полагаю, это будет нетрудно устроить?
        Стелла наконец рассмеялась и взглянула на мужа с выражением, означавшим «боже упаси!».
        - Я полагаю, не совсем, - сказал Рики. - Но мне, возможно, удастся провести вас на следующее заседание в «Киванисе».
        Симс отступил, и Рики заметил, что профессор тоже усомнился в его умении тонко шутить.
        - Мы всего лишь пятеро старых простаков, которые любят собраться вместе, посудачить… - быстро проговорил он. - В антропологическом отношении мы - пустая порода. И никому не интересны.
        - Ты мне интересен, - сказала Стелла. - Почему бы тебе не пригласить мистера Симса и свою жену на следующее заседание?
        - Да! - Симс начал проявлять опасный энтузиазм. - Я, для начала, хотел бы кое-что записать, а потом, используя видеоэлемент…
        - Видите того мужчину, вон там? - Рики кивнул в направлении Сирса Джеймса, который сегодня как никогда напоминал грозовое облако в человеческом обличье. Было очень похоже на то, что Фредди Робинсон, которого наконец изолировали от мисс Мор, пытался продать ему страховку. - Крупный такой? Так вот, он перережет мне глотку, если я сделаю что-нибудь подобное.
        Милли выглядела возмущенной; Стелла подняла подбородок и проговорила:
        - Было очень приятно познакомиться с вами, мистер Симс, - и пошла прочь.
        Гарольд Симс сказал:
        - С антропологической точки зрения это очень любопытное заявление. - Он теперь разглядывал Рики с еще большим профессиональным интересом. - Клуб Фантазеров, очевидно, очень дорог вам.
        - Несомненно, - ответил Рики.
        - Допустимо ли предположить, что человек, на которого вы только что указали, является главной фигурой в группе - как это было у Хончо?
        - Вы очень проницательны, - сказал Рики. - А теперь, если вы позволите, мне нужно кое с кем перекинуться парой слов.
        Повернувшись и отойдя на несколько шагов, он услышал, как Симс спросил Милли:
        - А эти двое правда муж и жена?
        5
        Рики устроился в уголке и решил наблюдать за ходом событий. Отсюда он хорошо видел всю вечеринку: он был бы счастлив стоять здесь и просто смотреть - до тех пор, пока не настанет время возвращаться домой. Пластинка кончилась, Джон Джеффри возник у переносного проигрывателя и поставил другую. Льюис Бенедикт, проследовавший мимо него, казался веселым, и, когда из динамиков поплыла музыка, Рики понял почему. Зазвучала песня Ареты Франклин, певицы, которую Рики слышал только по радио. Где же Джон Джеффри откопал эту запись и какими немыслимыми путями? Наверняка купил специально для сегодняшнего вечера. Эту мысль стоило как следует обдумать, однако размышления Рики прервало поочередное вторжение сразу нескольких человек в его уголок.
        Первым его нашел Кларк Маллигэн, владелец «Риальто» - единственного в Милбурне кинотеатра. Его туфли были непривычно чисты, брюки отпарены, живот удачно спрятан под застегнутым пиджаком: Кларк привел себя в порядок перед визитом. По-видимому, он знал, что приглашен сюда из-за своей причастности к шоу-бизнесу. Рики подумал, что Кларк впервые в гостях у Джона. Он рад был видеть его - впрочем, как всегда. Маллигэн единственный в городе разделял его любовь к старым фильмам. Голливудские сплетни наскучили Рики, но фильмы золотых дней Голливуда он любил.
        - Кого она тебе напоминает? - спросил он Маллигэна.
        Маллигэн украдкой взглянул на девушку через комнату. Та скромно стояла у противоположной стены, слушая Винути.
        - Мэри Майлс Минтер?
        - По-моему, она похожа на Луизу Брукс. Хотя у той, кажется, глаза были не зеленые.
        - Кто ее знает… Тем не менее она, кажется, чертовски хорошая актриса. Возникла буквально из ниоткуда. Никто о ней ничего не знает.
        - Эдвард знает.
        - А, он готовит очередную книгу, не так ли?
        - Этап интервью уже завершен. Эдварду всегда было трудно прощаться со своими респондентами, а нынче-то и подавно. Боюсь, что он влюбился в нее, - и, конечно, Эдвард ревновал Эда Винути и попытался встрять в разговор банкира с маленькой актрисой.
        - Я бы тоже в такую влюбился, - сказал Маллигэн. - Как только их мордашки появляются на экране, я тут же во всех них влюбляюсь. А вы видели Марту Келлер? - его глаза округлились.
        - Нет еще, но, судя по тем фотографиям, что мне встречались, она очень похожа на Констанс Толмедж наших дней.
        - Шутите? А разве не на Полетт Годдар?
        Потом их разговор мирно перешел на Чаплина, «Месье Верду», Норму Ширер и Джона Форда, Юджина Пэлетта и Гарри Кэри-младшего, «Дилижанс» и «Тонкого человека», Веронику Лэйк и Алана Лэдда, Джона Гилберта и Рекса Белла, Джин Харлоу, Чарли Фаррелла, Джанет Гейнор, «Носферату» и Мэй Уэст - на актеров и фильмы, любимых Рики в молодости и по-прежнему любимых теперь, и живая память о них притупила неприятное воспоминание о тех словах, что сказал молодой человек о нем и его жене.
        - Это был случайно не Кларк Маллигэн? - второй его нашла Сонни Винути, жена Эдварда. - Он ужасно выглядит.
        Сама Сонни за последние несколько лет из стройной, привлекательной женщины с милой улыбкой превратилась в костлявую даму с постоянно встревоженным и каким-то оцепенелым выражением глаз. Жертва супружеской жизни. Три месяца назад она пришла к Рики в офис и заявила, что хочет получить развод: «Я, правда, еще окончательно не решила, но подумываю об этом. Я должна наконец выяснить, кто я такая. - Да, у нее был другой, но она не упомянула об этом. - Вот что я вам скажу. Он хорош собой и интеллигентный, и он такой сложный, утонченный, как никто в этом городе». Речь, без сомнений, шла о Льюисе. Женщины подобного типа всегда напоминали Рики Готорну его дочь, и он очень мягко рассказал Сонни, что ее ждет, подробно описал каждый этап процедуры развода и объяснил все вдумчиво и лаконично, несмотря на то что знал: больше она к нему не обратится.
        - Она красива, не правда ли?
        - О, вполне.
        - Мне удалось с ней чуток поговорить.
        - Правда?
        - Ей со мной было неинтересно. Ее интересуют только мужчины. Ей бы понравились вы.
        В этот момент актриса разговаривала со Стеллой в десяти футах от них, что ставило под сомнение правоту утверждения Сонни Винути. Рики, не разбирая слов, наблюдал за диалогом; Сонни же объясняла ему, почему он должен понравиться актрисе. Та же стояла напротив Стеллы и слушала ее, затем отвечала, обе женщины были милы, сдержанны, увлечены. Затем мисс Мор сказала что-то такое, что привело Стеллу в полное замешательство: она моргнула, раскрыла рот, захлопнула его и прикоснулась рукой к своей прическе - будь она мужчиной, она наверняка бы поскребла голову. После чего Анн-Вероника Мор удалилась в сопровождении Эдварда Вандерлея.
        - Ты посмотри, - продолжала Сонни Винути. - Может, она и выглядит ангелочком, однако такие женщины любят превращать мужчин в ничто.
        - «Ящик Пандоры», - сказал Рики, вспомнив свое первое впечатление от актрисы.
        - Что? А, да, я знаю, это старый фильм. Когда я была у вас последний раз, вы дважды упомянули Кэтрин Хэпберн и Спенсера Трэйси.
        - А как сейчас твои дела, Сонни?
        - Пытаюсь начать сначала. Господь свидетель, я пытаюсь! Разве можно добиться развода в Милбурне? Но я все еще надеюсь выяснить, кто я.
        Рики подумал о дочери, и его сердце дрогнуло.
        Следующим к нему в уголок пришел Сирс Джеймс.
        - Долгожданное уединение. - Он поставил фужер на столик и тяжело привалился к книжному стеллажу.
        - Не обольщайся.
        - Отвратительный молодой человек только что пытался продать мне страховку. Он живет напротив.
        - Я знаю его.
        Поскольку они пришли к полному согласию относительно Фредди Робинсона, им больше нечего было сказать друг другу. В конце концов Сирс прервал молчание:
        - Льюису, возможно, понадобится помощь, чтоб добраться до дома. Он малость перебрал.
        - Ничего страшного, это ж не собрание нашего Клуба.
        - Хм-м… Надеюсь, он подцепит какую-нибудь девчонку, которая отвезет его домой.
        Рики взглянул на него - может, он имеет в виду кого-то персонально? - но Сирс просто любезно поглядывал на гостей и откровенно скучал.
        - Ты разговаривал с почетной гостьей?
        - Я даже не видел ее.
        - Увидеть ее непросто. Кажется, она вон там… - он качнул рукой с бокалом в направлении места, где последний раз видел актрису: Эдвард разговаривал с Джоном - скорее всего, о ней, но Анн-Вероники Мор в комнате уже не было. - Ты последи за Эдвардом. Он отыщет ее.
        - А там, у стойки бара, - сын Уолтера Барнса?
        Хотя был уже одиннадцатый час, Питер Барнс и его девушка надежно обосновались за стойкой, и официант, отпустивший Милли передохнуть, смешивал им напитки. У экономки доктора Джеффри не хватило духу разогнать подростков по домам, и самые смелые из них втянулись в ряды гостей наверху. Мелодия фортепьяно, сменившая Арету Франклин, резко оборвалась, и Рики увидел, как Джим Харди манипулирует несколькими альбомами с пластинками, пытаясь выяснить, какой из них не самый древний.
        - Ого, - сказал он Сирсу. - У нас новый диск-жокей.
        - Вот-вот, - вздохнул Сирс. - Я устал и ухожу домой. Шумная музыка будит во мне желание огреть кого-нибудь. - Он тяжело зашагал к выходу, но Милли Шин остановила его и что-то взволнованно начала рассказывать. Рики решил, что ее тревожит нашествие подростков. Сирс пожал плечами - это было не в его компетенции.
        Рики тоже захотелось домой, но Стелла начала танцевать с Недом Роулзом, и вслед за ней несколько женщин заманили своих мужей поближе к проигрывателю. Подростки танцевали энергично, порой почти элегантно; взрослые рядом с ними выглядели нелепыми имитаторами. Рики застонал: похоже, вечер затянется далеко за полночь. Все заговорили громче, бармен смешивал по полдесятка коктейлей одновременно, пронося перевернутую вверх дном бутылку над выстроившимися в ряд бокалами со льдом. Сирс дошел до дверей и исчез за ними.
        Кристина Барнс, высокая блондинка с алчным лицом, возникла перед Рики.
        - Поскольку командование возглавил мой сын, не потанцуешь ли со мной, Рики?
        Рики улыбнулся:
        - Боюсь, мне придется отказать тебе, Кристина. Я не танцевал уже сорок лет.
        - Видать, ты хорош в чем-то другом, если умудрился удерживать Стеллу все эти годы.
        Похоже, она переборщила с напитками.
        - Верно, - сказал он. - А знаешь в чем? Я никогда не теряю чувство юмора.
        - Рики, ты великолепен. Как бы я хотела как-нибудь на днях позвать тебя потереть мне спинку и заодно выяснить, из чего ты сделан.
        - Из старых огрызков карандашей и сводов законов.
        Она неуклюже поцеловала его, ударив край челюсти.
        - Сонни Винути заходила к тебе пару месяцев назад? Я бы хотела переговорить с тобой об этом.
        - Тогда приходи ко мне в офис, - сказал Рики, зная, что она не придет.
        - Прошу прощения, Кристина, - прервал их Эдвард Вандерлей, подойдя со стороны Рики.
        - Я оставляю вас, секретничайте. - Кристина удалилась в поисках партнера для танца.
        - Ты не видел ее? Не знаешь, где она? - Широкое лицо Эдварда выглядело по-мальчишески расстроенным.
        - Мисс Мор? Понятия не имею. Ты ее потерял?
        - Проклятье! Она просто испарилась.
        - Может, она в туалете.
        - Уже двадцать пять минут? - Эдвард потер лоб.
        - Не переживай за нее так, Эдвард.
        - Я не переживаю. Я просто хочу найти ее. - Он приподнялся на цыпочках и, все еще потирая лоб кулаком, начал оглядывать комнату поверх голов танцующих. - Как ты думаешь, может, она вышла с одним из этих жутких мальчишек?
        - Не могу сказать.
        Эдвард хлопнул его по плечу и быстро пошел в глубь комнаты.
        Кристина Барнс и Нед Роулз возникли там, где только что стоял Эдвард, и Рики обошел их, решив отыскать Стеллу. Через мгновение он увидел ее с Питером Барнсом - она явно отказывалась от предложения поучиться танцу живота. Увидев мужа, она облегченно вздохнула и оставила мальчишку.
        Музыка гремела с такой силой, что им пришлось говорить друг другу в уши.
        - Это самый продвинутый юноша из всех, кого я знаю.
        - Что он тебе говорил?
        - Он сказал, что я похожа на Энни Бэнкрофт.
        Музыка резко прекратилась, и ответ Рики услышали все:
        - Надо запретить пускать в кино тех, кому не исполнилось тридцать.
        Все, за исключением Эдварда Вандерлея, который насмешливо наблюдал за ощетинившимся Питером Барнсом, повернулись и посмотрели на Рики и Стеллу. Затем неунывающий Фредди Робинсон взял за руку подружку Джима Харди, следующая пластинка опустилась на проигрыватель, и все снова вернулись к вечеринке. Эдвард говорил мягко и настойчиво, но обиженный голос Питера Барнса все же успел долететь до Рики, на мгновение опередив новую песню:
        - Господи, да может, она наверх ушла.
        - Может, поедем? - спросил он Стеллу. - Сирс недавно ушел.
        - О, давай еще немного побудем тут. Мы уже тысячу лет никуда не выбирались. Мне так весело, Рики. - Но, взглянув на его расстроенное лицо, попросила: - Потанцуй со мной. Разочек.
        - Я не танцую, - ответил он, не слыша своего голоса из-за грохота музыки. - Наслаждайся. Но через полчаса мы уйдем, хорошо?
        Она подмигнула ему, повернулась и тут же стала жертвой мафиози Лу Прайса.
        Эдвард, не видя ничего перед собой, пронесся мимо.
        Рики бродил вокруг танцующих, отказавшись от предложения бармена выпить. Он поговорил с Милли Шин, устало сидевшей на диване.
        - Думать не думала, во что это выльется, - сказала Милли. - Мне часами придется отмывать все.
        - Заставь Джона помогать.
        - Он всегда помогает, - ее простое круглое лицо просияло. - В этом он великолепен.
        Рики пошел бродить дальше и в конце концов очутился на верхнем этаже. Здесь царила тишина. Может, актриса где-то тут, с одним из юношей? Он улыбнулся и тихо спустился вниз.
        Смотровые доктора пустовали. Горел свет, пол усыпали растоптанные окурки сигарет, полупустые стаканы стояли на всех возможных поверхностях. Пахло потом, пивом и табаком. Маленький портативный проигрыватель крутился в центре комнаты, игла щелкала по пустым желобкам. Рики поднял звукосниматель, опустил его на подставку и выключил проигрыватель. У Милли завтра будет много работы. Он взглянул на часы. Двенадцать тридцать. Сверху, сквозь потолок, слышались пульсации баса и отдаленная мелодия.
        Рики сел в одно из кресел приемной, прикурил сигарету, затянулся и расслабился.
        Несколько минут спустя он, слегка задремав, очнулся от звука шагов. Он выпрямился в кресле, услышав, как кто-то внизу открыл дверь.
        - Кто здесь? - позвал он, не желая спугнуть уединившуюся парочку.
        - Кто это? Рики, ты? - Джон Джеффри подошел ко входу в приемную. - Что ты здесь делаешь? Ты не видел Эдварда?
        - Я спустился сюда, здесь тихо. Эдвард носился повсюду и искал мисс Мор. Может, он поднялся наверх.
        - Я очень беспокоюсь за него, - сказал Джон. - Он выглядел таким… взвинченным. Анн-Вероника танцует с Недом Роулзом. Неужели он не видел?
        - Она недавно исчезла. Потому-то он и расстроился.
        - Бедняга Эдвард. Ему не стоит так волноваться за нее. Она - золото. Ты бы видел ее. Она необыкновенно мила. А сейчас она еще краше, чем в начале вечера.
        - Ну что ж. - Рики оттолкнулся руками от жесткого кресла и встал. - Помочь тебе найти Эдварда?
        - Нет-нет-нет! Отдыхай. Я сам его найду - поищу в спальнях. Хотя, что он может там делать…
        - Искать ее, я полагаю.
        Джон развернулся, проворчав, что беспокойство не покидает его, и вышел. Рики неспешно последовал за ним.
        Гарольд Симс танцевал со Стеллой, крепко прижав ее к себе, и что-то безостановочно говорил ей в ухо. Музыка была такой оглушающей, что Рики хотелось кричать. Никто, кроме Сирса, не ушел, и подвыпившая молодежь отплясывала вовсю - волосы развевались, руки мелькали. Маленькая актриса скакала с издателем, Льюис беседовал с Кристиной Барнс. Их абсолютно не заботило присутствие Милли Шин, дремавшей тут же, на диване, в нескольких дюймах от них. Рики страстно мечтал очутиться сейчас в своей кровати. От шума разболелась голова. Его старые друзья, за исключением Сирса, совсем, казалось, потеряли рассудок. Льюис держал руку на колене Кристины, его глаза пьяно косили. Неужели он на самом деле пытался соблазнить жену своего банкира? На глазах у ее мужа и сына?
        Наверху упало что-то тяжелое, но услышал это только Рики. Он вышел на площадку и увидел Джона Джеффри, стоящего наверху лестницы.
        - Рики…
        - Что случилось, Джон?
        - Эдвард… Это Эдвард…
        - Он что-то уронил?
        - Поднимись сюда.
        Рики пошел наверх, понемногу раздражаясь с каждой ступенькой. Джон Джеффри выглядел потрясенным.
        - Он что-нибудь опрокинул на себя? Поранился?
        Джеффри стоял с раскрытым ртом. Наконец звуки снизу стали глуше.
        - Это я опрокинул кресло. Я не знаю, что делать…
        Рики дошел до площадки и взглянул на опустошенное лицо Джеффри.
        - Где он?
        - Во второй спальне…
        Поскольку Джеффри не двигался, Рики один миновал холл и приблизился ко второй двери. Затем оглянулся; Джеффри кивнул, сглотнул и подошел к нему.
        - Здесь.
        У Рики пересохло во рту. Мечтая оказаться сейчас где-нибудь в другом месте и делать что-нибудь другое, он взялся за дверную ручку и повернул ее. Дверь отворилась.
        Спальня была холодная и почти пустая. Два пальто, Эдварда и актрисы, лежали поперек незастеленных матрасов. Но Рики видел только Эдварда Вандерлея. Эдвард лежал на полу, обе руки прижаты к груди, ноги поджаты и согнуты в коленях. Лицо его было ужасно.
        Рики отступил на шаг и чуть не упал, наткнувшись на кресло, которое перевернул до него Джон Джеффри. Без сомнения, Эдвард был мертв - Рики не знал, как он понял, но это было так, - тем не менее он спросил:
        - Ты пощупал пульс?
        - У него нет пульса. Он скончался.
        Джон дрожал на пороге комнаты. Музыка и голоса доносились с лестницы.
        Рики заставил себя опуститься на колени возле Эдварда. Он дотронулся до одной его руки, вцепившейся в зеленую рубашку; попытался нащупать пульс. И ничего не почувствовал, но ведь он не был врачом.
        - Как ты думаешь, что с ним стряслось? - Он все еще был не в силах смотреть на перекошенное лицо Эдварда.
        Джон сделал шаг в комнату.
        - Сердечный приступ? Как ты думаешь, что это было?
        - Не знаю… Да, вероятно. Перевозбуждение. Но…
        Рики поднял глаза на Джеффри и снял свою руку с еще теплого запястья Эдварда.
        - Что - но?
        - Не знаю. Не могу сказать. Но, Рики, посмотри на его лицо.
        Рики посмотрел: сведенные судорогой мышцы, рот распахнут, словно в крике, пустые глаза - лицо человека, которого жестоко пытали, заживо сдирая кожу.
        - Рики, - промолвил Джон. - Это прозвучит как не вполне медицинская формулировка, но… но впечатление такое, что его до смерти напугали.
        Рики кивнул и поднялся. Именно так Эдвард и выглядел.
        - Мы не должны никого сюда пускать. Я спущусь и вызову скорую.
        6
        На этом и закончилась вечеринка у Джеффри: Рики Готорн вызвал по телефону «скорую», выключил проигрыватель и, сообщив, что с Эдвардом Вандерлеем «случилось несчастье» и помочь ему никто не в силах, отправил тридцать человек гостей по домам. Он никому не разрешил подниматься наверх. Он искал Анн-Веронику Мор, но та уже ушла.
        Полчаса спустя, когда тело Эдварда было на пути в больницу или морг, Рики вез Стеллу домой.
        - Ты не обратила внимание, когда ушла актриса? - спросил он.
        - Она немного потанцевала с Недом Роулзом, а в следующую минуту была уже на пороге. Я подумала, что она собралась в уборную. Рики, это ужасно.
        - Да. Ужасно.
        - Бедный Эдвард! Я все еще не могу поверить.
        - И я. - Глаза Рики наполнились слезами, и несколько секунд он вел машину вслепую. Чтобы только не молчать, чтобы только не вспоминать лицо Эдварда, он спросил: - Что она такого сказала тебе, что так тебя изумило?
        - Что? Когда? Я едва обмолвилась с ней парой слов.
        - В разгар вечеринки. Я видел, как вы беседовали, и мне показалось, что она тебя чем-то сильно удивила.
        - О! - Стелла повысила голос. - Она спросила, замужем ли я. Я ответила, да, я миссис Готорн. И тогда она сказала: «О, я видела вашего мужа. Похоже, он будет достойным противником».
        - Тебе, наверное, послышалось.
        - Нет.
        - Но это бессмыслица.
        - Она так сказала.
        А через неделю, когда Рики позвонил в театр, в котором работала девушка, чтобы попытаться вернуть ей пальто, ему сообщили, что она вернулась в Нью Йорк, - на следующий день после вечеринки неожиданно бросила пьесу и уехала из города. Никто не знал, где ее искать. Она просто исчезла, и слава богу: она была слишком молода, слишком нова здесь и оставила слишком мало воспоминаний о себе, чтобы стать легендой. В тот вечер, который тогда казался последним заседанием Клуба Фантазеров, Рики, в порыве вдохновения, повернулся к печальному Джону Джеффри и спросил:
        - Каким был твой самый дурной поступок?
        И Джон спас их, откликнувшись:
        - Этого я вам не скажу, но поведаю о худшем в моей жизни происшествии. - И рассказал историю о призраках.
        Часть вторая. Месть Доктора Рэбитфута
        Идешь за тенью - она ведет тебя;
        Попробуешь убежать - она последует за тобой.
        Бен Джонсон
        I. Другая нива, но что там посеяно…
        Из дневника Дона Вандерлея
        1
        Давнишняя идея о Докторе Рэбитфуте… идея новой книги, повесть о том, как Доктор Рэбитфут разрушил маленький город, как странствующий балаганщик раскидывает свой шатер на его окраине, торгует эликсирами, и снадобьями, и панацеями (чернокожий?), и даже показывает небольшую интермедию - джаз, танцовщицы, тромбоны и т. п. Зрители и воздушные шарики. И Милбурн - самое подходящее место.
        Прежде всего о самом городке, потом - о Докторе. Городишко моего дяди, Милбурн, из тех населенных пунктов, что сами себе создают место заточения, а потом вьют там гнездо. Не город и не село - что-то среднее, слишком маленькое для первого и слишком скученное для второго, и чересчур исполненное самосознанием о своем статусе. (Местная газета называется «Горожанин». Милбурн, похоже, гордится даже своими малюсенькими трущобами - районом в несколько улиц, называющимся Холлоу, он словно выпячивает их напоказ со словами: смотрите, у нас есть такие места, где надо соблюдать осторожность после захода солнца, годы не сделали нас отсталыми, старомодными и непорочными. Смех, да и только. Если беда когда-нибудь и придет в Милбурн, она появится не из Холлоу.) Три четверти мужского населения работает где-то в других местах: в основном в Бингэмптоне - дорога жизни питает город. Милбурн странно спроектирован и заселен, он неподвижный, тяжелый, и в то же время суетливый. (Они наверняка там без конца сплетничают друг о друге.) Суетливый оттого, что жителей, должно быть, не оставляет ощущение, что они навсегда что-то
упустили, что годы все-таки сделали их отсталыми и непорочными. Вероятно, я все это почувствовал, поскольку очень силен контраст этих мест с Калифорнией - там такие волнения незнакомы. Это очень похоже на северо-восточный тип тревожной озабоченности, свойственный подобным городкам. Самое место для Доктора Рэбитфута.
        (К слову о тревогах. Эти трое пожилых мужчин, с которыми я познакомился сегодня - друзья моего дяди, - просто всецело охвачены ими. Несомненно, надо как-то разобраться с причиной, заставившей их пригласить меня, не выдавая, насколько тяжело мне было оставаться в Калифорнии и что я готов был уехать куда угодно, где бы смог продолжать работать.)
        Чисто внешне, несомненно, эти места очень милы. Даже в коричневых тонах Холлоу есть какая-то неуловимая прелесть 30-х годов. Здесь есть дежурная городская площадь, дежурные аллеи с деревьями - кленами, лиственницами, дубами, - леса полны замшелого бурелома: такое впечатление, что леса, окружающие город, сильнее, гуще, чем редкая сетка улиц, составляющих его центр. И когда я приехал сюда, я увидел большие дома, которые заслуживают называться особняками.
        И все же… это великолепное, благословенное местечко для начала романа о Докторе Рэбитфуте.
        Нет, определенно он чернокожий. Он одет ярко, празднично и старомодно: короткие гетры, большое жабо, крикливый жилет. Он весел, сыплет словами, немного зловещий - буги-мэн. Чуть зазеваетесь - и вы в его власти. Он обведет вас вокруг пальца. У него улыбка убийцы.
        Увидеть его можно только ночью, в пустынном месте - вот он, тут как тут, стоит на помосте перед своей палаткой, вертит тростью под музыку своей джаз-банды. Его повсюду сопровождает приятная музыка - она струится сквозь его плотные темные волосы, саксофон кривит его губы. Он смотрит вам в глаза. Он приглашает вас полюбоваться его шоу, купить бутылочку его эликсира за доллар. Он говорит, что он славный Доктор Рэбитфут и что у него есть все, что вашей душе угодно.
        А что, если вашей душе угодно бомбу? Нож? Медленную смерть?
        Доктор Рэбитфут многозначительно подмигивает тебе. Ты готов. Просто достань доллар из кармана джинсов.
        Теперь не забыть упомянуть то, что кажется очевидным: за персонажем, что я годами вынашиваю в себе, стоит Альма Мобли. Для нее тоже очень характерно давать то, чего пожелаешь…
        И за воровской улыбкой Доктора, беспокойными руками, бесцветными и сверкающими глазами… зловещее веселье. А как насчет маленькой Альмы Мобли, юноша? Вообрази, ты закрываешь глаза и видишь ее - что тогда? Ну, видишь ее, хи-хи? Ты касался когда-нибудь призрака? Ты притрагивался когда-нибудь к его белой коже? А тебя не преследует кроткий взгляд твоего братца?
        2
        Яотправился в офис написавшего мне адвоката, Сирса Джеймса, сразу, как приехал в город. Сурового вида белое здание на Уит Роу, на городской площади. День, серый с утра, стоял солнечный и холодный, и, прежде чем я увидел в приемной консьержку, я подумал: может, это начало нового этапа моей жизни. Но консьержка сказала мне, что оба - мистер Джеймс и мистер Готорн - на похоронах. Новая секретарша тоже поехала, но это довольно бесцеремонно с ее стороны, ведь она не знала доктора Джеффри. Они сейчас, наверное, на кладбище. А вы - мистер Вандерлей, которого они ждут? Вы, наверное, тоже не знали доктора Джеффри? О, он был такой славный, такой славный, он работал врачом в Милбурне лет сорок, он был добрейший в мире человек, не добренький, понимаете, но вот он прикасался к вам руками, и вы чувствовали, как добро льется из них… Пожилая женщина трещала и трещала, и разглядывала, изучала меня, пытаясь понять, за каким дьяволом вызвал меня ее босс, а затем сковала меня суровой улыбкой и выбросила свою козырную карту на стол, выпалив: «Разумеется, вы не в курсе, но он покончил с собой пять дней назад. Он
прыгнул с моста - представляете? Такая трагедия! Мистер Джеймс и Рики Готорн были потрясены. Они до сих пор так переживают… Теперь по милости этой девицы Анны им приходится выполнять двойную работу, а еще этот ненормальный Эльмер Скейлс названивает каждый день, кричит на них из-за этих своих четырех овец… Что же заставило такого человека, как доктор Джеффри, сотворить с собой такое, а?»
        (Он послушался Доктора Рэбитфута, леди.)
        «О, вы все же хотите поехать на кладбище?»
        3
        Он хотел. Ехать было недалеко (консьержка подробно объяснила ему путь). Вдоль дороги под названием Плэзант Хилл умирали под снегом, налетевшим слишком рано, бесконечные поля; то здесь, то там ветер срывал с верхушек сугробов снежные нити, и они взмывали на мгновение вверх и опадали - словно руки в мольбе. «Какой удивительно заброшенной кажется эта местность, несмотря на то, что за сотни лет люди исходили ее вдоль и поперек. Она словно раздавлена и печальна, ее душа или умерла, или ушла в себя в ожидании чуда, способного пробудить ее».
        Надпись «Кладбище Плэзант Хилл» тянулась вдоль одной из стоек железных ворот; если бы не эти большие ворота, можно было подумать, что это дорога на еще одно холмистое поле, и Дон проехал бы мимо. Подкатив поближе, он взглянул на них и подумал, какому же крестьянину пришла в голову грандиозная идея поставить баронские ворота над тракторным проездом; затем притормозил, посмотрел на идущую вверх узкую дорогу - немногим шире тракторной колеи - и увидел на вершине холма с полдесятка машин. Следом он заметил маленькую табличку: «Такая же нива, как и все, но, Боже, что здесь посеяно». Он проехал через ворота.
        Дон оставил свою машину в стороне от других, на полпути до вершины, и оставшееся расстояние преодолел пешком. Ближе к нему оказалась старая часть кладбища, покосившиеся надгробные плиты со следами надписей. Каменные ангелы вздымали руки, облепленные снегом. Гранитная девушка прикрыла глаза гранитной драпировкой, ниспадающей с предплечий. Скелеты растений венчали наклонившиеся надгробия. Узкая дорога раздваивалась и вела к обширному участку аккуратных маленьких надгробий. Пурпурные, серые и белые - они уменьшались по мере того, как земля все дальше откатывалась от них по склону: через мгновение Дон разглядел вдали изгородь, окаймляющую кладбище. В конце спуска виднелся катафалк; водитель в черной шляпе курил, пряча сигарету в кулак, чтобы этого не видели люди, кучкой сгрудившиеся у свежей могилы. Женщина в бесформенном голубом пальто держалась за другую, ростом повыше; остальные присутствующие застыли, прямые и недвижимые, как столбы кладбищенского забора. «Когда я увидел двух пожилых мужчин, стоявших рядом у края могилы, я сразу понял, что это два адвоката. Я пошел по узкой дороге вниз по склону,
к ним. Затем я подумал: если покойный был врачом, то почему же так мало людей пришло проститься? Где все его пациенты?» Мужчина с серебристо-седыми волосами, стоявший рядом с двумя адвокатами, заметил его первым и тихонько подтолкнул локтем одного из них, массивного, в черном пальто с меховым воротником. Крупный мужчина взглянул на него, затем - на маленького, стоявшего рядом и выглядевшего сильно простуженным, и тот, оторвав взгляд от священника, тоже вопросительно посмотрел на Дона. Даже священник умолк на мгновение, опустил замерзшую руку в карман пальто и взглянул на молодого человека с удивленным смущением.
        И, наконец, словно контраст к их настороженному вниманию, одна из красавиц (дочери?) послала ему едва заметную, но искреннюю улыбку.
        Мужчина с серебристо-седой головой, выглядевший так, будто он только что сошел с киноэкрана, медленно приблизился к Дону.
        - Вы друг Джона? - прошептал он.
        - Меня зовут Дон Вандерлей, - прошептал он в ответ. - Я получил письмо от человека по имени Сирс Джеймс, и консьержка в его офисе сказала, что я могу найти его здесь.
        - Черт, ты даже немного похож на Эдварда, - Льюис сжал его руку повыше локтя. - Слушай, парень, нам сейчас не до тебя, побудь тут поблизости и ничего не говори, пока все не закончится. У тебя есть где остановиться на ночь?
        «Итак, я присоединился к ним, наполовину ловя, наполовину избегая их взглядов. Женщина в бледно-голубом пальто согнулась подле той, вызывающе красивой, что ее поддерживала: лицо ее исказилось, и она заголосила: „О нет, о нет, о нет!“ Скомканные цветные салфеточки у ее ног подлетали и кружились на ветру, хозяйничающем в низине. Время от времени одна из них улетала, словно пастельный фазан, и попадала в сеть изгороди. Ко времени нашего ухода десятки их прилипли к проволоке».
        4
        Фредерик Готорн
        «Какая же Стелла молодец», - отметил Рики. В то время как трое оставшихся членов Клуба боролись со своим горем, одна она подумала о Милли Шин. Сирс и Льюис, как и он сам, вероятно, решили, что она просто останется жить в доме Джона. Или же, если ей станет одиноко, переселится в отель «Арчер» и поживет там, пока не решит, как быть дальше. Он и Сирс знали, что финансовые затруднения Милли не грозят: в своем завещании Джон Джеффри оставил ей дом и все, что имелось на его банковских счетах. Если сложить все вместе, она унаследовала что-то около ста тысяч долларов: если Милли решит остаться в Милбурне, то после уплаты налогов сможет обеспечить себе довольно комфортабельную жизнь. Мы адвокаты, признался он самому себе, и таков наш образ мыслей. И ничего с собой поделать не можем: во главу угла мы ставим крючкотворство, а люди отходят на второй план.
        Конечно же, они думали о Джоне Джеффри. Новости обрушились около полудня того дня, когда сила воспоминаний Рики достигла своего апогея: он понял, что стряслось нечто ужасное, как только услышал на другом конце телефонной линии дрожащий голос Милли Шин.
        - Это… Это… - невнятно пролепетала она прерывающимся голосом. - Мистер Готорн?
        - Да, это я, Милли, - ответил он. - Что случилось? - Он нажал кнопку селектора, соединяющего его с кабинетом Сирса, и попросил его тоже включить динамик. - Что стряслось, Милли? - спросил он, думая о том, что его голос для Сирса, должно быть, звучит оглушительно; однако тише говорить он не мог: динамики воспроизводили голос клиента с нормальной громкостью, в то же время утраивали громкость голоса любого, находящегося на линии в офисе.
        - Ты порвешь мои барабанные перепонки, - пожаловался Сирс.
        - Извини, - сказал Рики. - Милли, вы здесь? Сирс, Милли звонит.
        - Я понял. Милли, чем могу помочь?
        - О-о-о-о! - взвыла она, и шею Рики словно обдало холодом.
        В трубке стихло.
        - Позови ее, - скомандовал Сирс.
        - Милли, вы тут?
        Рики услышал, как телефон ударился обо что-то твердое.
        Затем раздался голос Уолта Хардести:
        - Эй, это шериф. Мистер Готорн?
        - Да. Мистер Джеймс тоже на линии. Что происходит, Уолт? С Милли все в порядке?
        - Она стоит, смотрит в окно. А кто она ему, жена? Я думал, жена.
        Сирс не вытерпел и ворвался в их разговор - его голос прогрохотал в кабинете Рики, как залп орудия:
        - Она его экономка. Теперь скажите нам, что у вас происходит.
        - А убивается прямо как жена. Вы адвокаты доктора Джеффри?
        - Да, - сказал Рики.
        - Вы еще не слышали про него?
        Оба партнера молчали. Если Сирс чувствовал то же, что и Рики, его горло сдавило слишком сильно, чтобы говорить.
        - Ну… он тут решил попрыгать, - сказал Хардести. - Эй, леди, успокойтесь, присядьте, что ли…
        - ОН… ЧТО?!! - взревел Сирс.
        - Ну, он сиганул с моста с утра пораньше. Я и говорю - прыгун. Леди, успокойтесь, дайте поговорить.
        - Леди зовут миссис Шин, - сказал Сирс, овладев собой. - Она станет более управляемой, если вы удосужитесь называть ее так. А теперь, поскольку миссис Шин, очевидно, хотела поговорить с нами и не смогла, будьте добры, потрудитесь объяснить, что случилось с Джоном Джеффри.
        - Он нырнул с…
        - Следите за своей речью. Он упал с моста. С какого моста?
        - Черт, да с моста через реку, с какого еще?
        - В каком он состоянии?
        - Мертв, как гвоздь, в каком еще? Скажите, кто позаботится об опознании, оформлении и обо всем остальном? Эта леди не в себе…
        - Мы, - сказал Рики.
        - И мы позаботимся кое о чем другом, - прорычал Сирс. - Ваше поведение позорно! Ваша манера выражаться постыдна! Вы болван, Хардести!
        - Да погодите, черт вас…
        - И ЕЩЕ! Если вы берете на себя ответственность заявлять, что доктор Джеффри совершил самоубийство, вы, несомненно, на ложном пути, мой друг, и я советовал бы вам держать подобные домыслы при себе.
        - Да Омар Норрис видел, как все было, - сказал Хардести. - Нам сейчас необходимо провести опознание перед вскрытием, так может, закончим разговор, и вы подъедете сюда?
        Через пять минут после того, как Рики повесил трубку, на пороге появился Сирс. Он уже надевал пальто:
        - Это какая-то ошибка, но все равно поехали туда.
        Телефон зазвонил снова.
        - Не отвечай, - сказал Сирс, но Рики снял трубку. - Да?
        - В приемной молодая женщина, она хочет вас видеть, мистер Джеймс, - доложила консьержка.
        - Попросите ее прийти завтра, миссис Куаст. Сегодня утром скончался доктор Джеффри, и сейчас мы с мистером Джеймсом едем к мистеру Хардести.
        - А что… - миссис Куаст, едва не шагнув за грань осторожности, сменила тему. - Я вам очень сочувствую, мистер Готорн. Вы хотите, чтоб я сообщила миссис Готорн?
        - Да, и передайте, пожалуйста, что я позвоню ей, как только смогу.
        Сирс весь извелся от нетерпения и, когда Рики выходил из-за стола, стоял уже в коридоре, крутя в руках шляпу. Рики схватил пальто и бросился догонять его.
        Вдвоем они спустились в отделанный панелями холл.
        - Этот мерзкий безмозглый урод… - грохотал Сирс. - Как будто можно верить байкам Омара Норриса о чем-то ином, кроме виски и снегоочистителя.
        Рики остановился и притронулся к руке Сирса.
        - Нам надо хорошенько все обдумать, Сирс. Джон ведь и в самом деле мог покончить с собой. - Эта мысль еще не глубоко проникла в него, и он заметил, что Сирс полон решимости не давать ей проникнуть в себя. - У него никогда не возникло бы желания или причины гулять по мосту, особенно в такую погоду.
        Лицо Сирса налилось кровью.
        - Если ты так думаешь, значит, ты такой же болван! Мне плевать, может он ворон считал, но пошел он туда неспроста! - Он избегал смотреть Рики в глаза. - Не знаю и не представляю, но что-то было. Разве вчера вечером Джон был похож на самоубийцу?
        - Нет, но…
        - Значит, оставим спор. Едем к нему домой. - Он обогнал Рики и влетел в приемную, распахнув дверь ударом плеча. Рики поспешил за ним следом и был слегка удивлен, когда Сирс остановился напротив высокой темноволосой девушки с точеными чертами овального лица.
        - Сирс, некогда ведь, скажи девушке, пусть зайдет завтра.
        - Она говорит… - Сирс снял шляпу. Он выглядел так, словно его только что огрели доской по голове. - Повторите ему, что вы мне сказали, - обратился он к девушке.
        И она сказала:
        - Я племянница Евы Галли, и я ищу работу.
        (Миссис Куаст отвернулась от девушки, которая скромно улыбалась ей, и покраснела, набрав номер Готорнов. Девушка отошла и разглядывала китайскую графику, которой Стелла два-три года назад заменила висевшие там гравюры Одюбона[9 - Джон Джеймс Одюб?н (1785 - 1851) - американский натуралист, орнитолог и художник-анималист, автор труда «Птицы Америки» (1827 - 1838). В его честь названо Национальное Одюбоновское общество, первая природоохранная организация в мире.]. Новое и малопонятное - таково было суждение миссис Куаст о графике и девушке.
        - Нет! - выдохнула Стелла Готорн, услышав о докторе Джеффри. - О, бедная Милли! Бедные все, конечно… Но я должна как-то помочь Милли…
        Вытаскивая штекер из гнезда, миссис Куаст думает: «Боже, какой здесь яркий свет, - а потом: - Ну и ну, как же здесь темно, темно как в аду, видать, свет отключился и потом сразу включился. - Лампа на ее столе как будто и не гасла, и она трет глаза и трясет седой головой. - Да, Милли Шин жилось неплохо, но теперь самое время ей заняться настоящей работой…» - и с удивлением слышит, как мистер Джеймс говорит этой дерзкой девчонке, мол, если она придет завтра, они поговорят о том, чтобы дать ей кое-какую секретарскую работу: с ней поговорят о какой-нибудь секретарской работе для нее. «И вообще, что за чертовщина здесь творится?»)
        А Рики, глядя на Сирса, тоже недоумевал: секретарь? Ведь у них уже работает секретарша на полставки - Мэвис Ходж - и выполняет почти всю печатную работу. Чтобы достаточно нагрузить новую девушку, ей придется поручить разбор ненужной, лишней почты. Но без сомнения, отнюдь не нехватка еще одной пары рук побудила Сирса так расспрашивать девушку, а имя, Ева Галли, которое подействовало примерно так, как если выпить стакан портвейна, никогда прежде не пробовав его… Сирс вдруг показался ему бесконечно уставшим: бессонница, ночные кошмары, видение Фэнни Бэйта, Эльмер Скейлс и его чертовы овцы, а теперь еще смерть Джона (прыгун) - все это, обрушившись разом, подкосило его. Рики видел страх и усталость партнера и видел теперь, что даже Сирс может расклеиться.
        - Да, приходите завтра, - сказал девушке Рики, отметив привлекательные, правильные черты овального лица, и понял: если что в этот момент не следовало напоминать Сирсу, то это имя Ева Галли. Миссис Куаст не сводила с них глаз, и он попросил ее придумать, что отвечать на все звонки.
        - Вероятно, умерший был вашим другом, - сказала Рики девушка. - Мне так неловко, что я пришла в такой час. - И печально улыбнулась, что было похоже на искреннее сочувствие. - Пожалуйста, не задерживайтесь из-за меня.
        Он взглянул еще раз на ее лисье лицо и повернулся к побледневшему Сирсу, который стоял в дверях и механически застегивал пуговицы пальто. Возможно, интуиция того не подводила и появление этой девушки - часть головоломки, и ничто не случайно: словно существует какой-то план, и, собрав воедино все кусочки, они сумеют увидеть картину целиком. - Может, это и не Джон вовсе, - сказал Сирс в машине. - Хардести некомпетентен, я не удивлюсь, если он просто поверил Омару Норрису на слово…
        Его голос угас; оба понимали, что это иллюзия.
        - Как же холодно, - пожаловался Сирс, по-детски надув губы.
        - Чертовски холодно, - согласился Рики, наконец подумал о другом и произнес: - По крайней мере, Милли не умрет с голоду.
        Сирс вздохнул и словно оживился:
        - И, что тоже неплохо, она лишилась работы, дающей ей право подслушивать.
        И опять воцарилось молчание, словно они осознали, что уже примирились с тем фактом, что Джон Джеффри упал с моста и утонул в замерзающей реке.
        Когда они, подобрав Хардести, приехали в крохотную тюрьму, где тело дожидалось машину из морга, стало ясно, что Омар Норрис не ошибся. Покойный был Джоном; он казался более изможденным, чем при жизни. Редкие волосы прилипли к черепу, губы ввалились - он выглядел в точности как в том кошмаре Рики Готорна.
        - Господи Иисусе… - прошептал Рики.
        Уолт Хардести ухмыльнулся и заметил:
        - У него другое имя, господин адвокат.
        - Выдайте нам бланки, Хардести, - тихо произнес Сирс и, будучи Сирсом, добавил: - Его вещи мы тоже заберем с собой, если вы не умудрились их потерять, как его зубные протезы.
        Они надеялись найти хоть какую зацепку, осмотрев кучку принадлежавших Джеффри мелочей в конверте, отданном Хардести. Однако в коллекции предметов, собранных из карманов Джона, ничего такого не оказалось. Расческа, шесть запонок, экземпляр «Как стать хирургом», шариковая ручка, связка ключей в потертом кожаном мешочке, три четвертака и один дайм[10 - Дайм - монета в полцента.] - Сирс разложил все это у себя на коленях, сидя на переднем сиденье старого «бьюика» Рики.
        - Эх, если б была записка… - вздохнул Сирс, тяжело откинулся на спинку сиденья и потер глаза. - Я начинаю ощущать себя представителем биологического вида, находящегося под угрозой исчезновения. - Он снова выпрямился и взглянул на разложенные предметы. - Хочешь взять себе что-нибудь или мы просто отдадим все Милли?
        - Может, Льюис захочет взять запонки?
        - Давай отдадим их ему. Кстати, Льюис! Надо сообщить ему. Будем возвращаться в офис?
        Потрясенные, они молча сидели на теплых сиденьях старой машины. Сирс достал длинную сигару, отрезал кончик и, отбросив обычный ритуал разглядывания и обнюхивания, поднес к ней зажигалку. Рики, не жалуясь, опустил со своей стороны стекло: он знал, что Сирс курил машинально, даже не осознавая этого.
        - Странно, Рики, - сказал он. - Джона больше нет, а мы говорим о запонках.
        Рики запустил двигатель:
        - Поехали на Мелроуз-авеню, выпьем.
        Сирс убрал печальную коллекцию обратно в конверт, сложил его пополам и опустил в карман пальто.
        - Следи за дорогой. Опять снег пошел, ты не заметил?
        - Нет, не заметил, - ответил Рики. - Если будет продолжаться в том же духе, то нас совсем завалит задолго до конца зимы. Может, пора запасаться консервами на всякий случай. - Рики включил фары, зная заранее, что, если он этого не сделает, Сирс вскорости скомандует ему. По серому небу, нависшему над городом на несколько недель и сейчас потемневшему почти до черноты, волнами катились облака.
        - П-ф-ф, - недовольно фыркнул Сирс. - Последний раз такое было в…
        - Я вернулся из Европы. В сорок седьмом. Жуткая зима.
        - А еще до этого - в двадцатые годы.
        - Тысяча девятьсот двадцать шестой. Снегу намело почти до крыш.
        - Моя соседка тогда погибла.
        - Кто это был? - спросил Рики.
        - Ее звали Виола Фридриксон. Застряла в автомобиле. Замерзла насмерть. Фридриксоны, кстати, владели домом Джона. - Сирс снова устало вздохнул, когда Рики, повернув на площадь, проезжал мимо отеля - его темные окна перечеркивали летящие хлопья снега, крупные, как ватные шарики.
        - Господи, Рики, у тебя открыто окно! Ты что, хочешь нас заморозить? - Он поднял руки, чтобы прикрыть подбородок воротником пальто, и тут заметил сигару, зажатую между пальцами. - О, прости. Привычка… - Он чуть приоткрыл свое окно и выбросил в него окурок. - Какая гадость!
        Рики вспомнилось тело Джона Джеффри, распростертое на столе в камере, голубоватая кожа черепа; он подумал о том, что надо сообщить страшные новости Льюису.
        Сирс кашлянул:
        - Не пойму, почему до сих пор ничего не слышно от племянника Эдварда.
        - Может, он появится неожиданно. - Снегопад немного утих. - Так-то лучше. - «А может, и нет». Сгустились какие-то необычные полуденные сумерки, и свет фар не улучшал видимость, рассеиваясь перед капотом. Зато дома и другие разрозненные городские объекты, казалось, светились сами по себе, но не желтым светом автомобильных фар, а белым-белым светом, отраженным от облаков, что кипели и клубились над головой: там сияла ограда полицейского участка; здесь - дверь и лепное украшение; тут - отдельные камни в стене; вон там - тополя на аллее. Их бескровная белизна напоминала Рики зловещий оттенок лица Джона Джеффри. А небо над этими сияющими предметами и над клубящимися облаками стало еще темней.
        - Как ты считаешь, что произошло? - спросил Сирс.
        Рики свернул на Мелроуз-авеню:
        - Не хочешь заскочить домой, взять что-нибудь?
        - Нет. У тебя есть идеи или нет?
        - Я бы хотел знать, что случилось с овцами Эльмера Скейлса.
        Они подъезжали к дому Рики, и Сирс проявлял нетерпение:
        - Да черт с ними, с овцами нашего Вергилия. - Он хотел поскорее выйти из машины, хотел прекратить дискуссию и взревел бы медведем, если бы Рики напомнил ему о появлении босоногого Фэнни Бэйта на лестнице, - все это Рики понимал, но, когда они с Сирсом вышли из машины и стали подниматься к дверям, спросил:
        - Кстати, эта девушка, сегодня утром…
        - И что девушка?
        Рики вставил ключ в дверь:
        - Если хочешь сделать вид, что нам нужен секретарь, - отлично, но…
        Стелла открыла дверь и сразу же заговорила:
        - Я так рада, что вы оба здесь. Я так боялась, что вы поедете к себе на дурацкую Уит Роу и будете притворяться, что ничего не произошло. Якобы работать и держать меня в неведении! Сирс, пожалуйста, входи, а то мы так дом выстудим. Входите же! - Они прошаркали в прихожую, двигаясь, как две усталые клячи, и сняли пальто. - Вы оба ужасно выглядите. Ошибка исключена? Это был Джон?
        - Это был Джон, - ответил Рики. - Больше нам ничего не известно, Стелла. Похоже, что он на самом деле прыгнул с моста.
        - О боже… - сказала Стелла, и вся ее напускная живость улетучилась. - Бедный Клуб Фантазеров…
        - Аминь, - сказал Сирс.
        После завершения позднего ленча Стелла сказала, что приготовит и отнесет поднос для Милли:
        - Может, поклюет хоть чуть-чуть.
        - Милли? - спросил Рики.
        - Милли Шин, разрешите вам напомнить. Я не могла оставить ее метаться по огромному дому Джона. Сходила и привела ее сюда. Она совершенно разбита, бедняжка, и я уложила ее в постель. Сегодня утром она проснулась и все искала Джона по дому, пока не приехал этот жуткий Уолтер Хардести.
        - Хорошо, - сказал Рики.
        - Ничего хорошего! Если б ты и Сирс не были так заняты собой, то могли бы и подумать о ней.
        Услышав свое имя, Сирс поднял голову и моргнул:
        - Милли не о чем беспокоиться. Ей остается дом Джона и непропорционально крупная сумма денег.
        - Непропорционально, Сирс? Почему бы тебе самому не отнести ей поднос наверх и не рассказать, как она должна быть благодарна? Ты думаешь, ей станет легче от этого? Оттого, что Джон Джеффри завещал ей несколько тысяч долларов?
        - Едва ли несколько тысяч, Стелла, - сказал Рики. - Джон завещал Милли почти все свое имущество.
        - Ну, значит, так и должно было быть, - заявила Стелла и, чеканя шаг, вышла из кухни, оставив их в недоумении.
        Сирс спросил:
        - Ты никогда не испытывал трудностей с расшифровкой ее высказываний?
        - Периодически, - ответил Рики. - Где-то была книга с шифрами, но думаю, Стелла ее выкинула сразу после свадьбы. Будем звонить Льюису? Мы и так уже слишком затянули.
        - Дай мне телефон.
        5
        Льюис Бенедикт
        Льюис не был голоден и готовил себе завтрак скорее по привычке: творог, болонская копченая колбаса с хреном и толстый кусок сыра Отто Грубе, который Отто делал на своей маленькой сырной фабрике, что находилась в паре миль от Эфтона. Немного расстроенный утренними событиями, Льюис с удовольствием думал о сыроваре. Отто Грубе был легким в общении человеком, крупным, почти как Сирс, но с сутулой от многолетнего стояния над чаном спиной; у него было красное жизнерадостное лицо клоуна и огромные плечи и руки. Отто так отозвался о смерти его жены:
        - С тобой беда приключилась в Испании, да? Мне сказали в городе… Это ошень грустно, Льюис.
        После дежурных соболезнований знакомых его слова очень тронули Льюиса. Отто, с его молочно-белой от многочасовой работы на сыроварне кожей, Отто, с его собаками для охоты на енотов - ничто не могло согнуть его дух. Заканчивая завтрак, Льюис подумал, что надо бы на днях съездить к нему; он возьмет ружье, и они с Отто и его собаками пойдут поохотятся, если снег прекратится. Немецкая прямота Отто - вот чего ему сейчас не хватает.
        Но снег опять повалил; собаки, наверное, сейчас гавкают в вольерах, а Отто снимает сыворотку, кляня раннюю зиму.
        «Ошень грустно». Грустно то, что случилось, в особенности с Джоном. Загадка. Как, впрочем, и с Эдвардом.
        Льюис резко поднялся, собрал тарелки и сложил в мойку, затем взглянул на часы и застонал. Одиннадцать тридцать, а ленч уже окончен: оставшееся до конца дня время маячило вдали, словно альпийские вершины. Он даже не позаботился о том, чтоб пригласить какую-нибудь девушку поболтать и скоротать вечерок, не предвиделось и более утонченное удовольствие - встреча с Кристиной Барнс.
        Льюису Бенедикту с успехом удавалось то, что в таком маленьком городишке, как Милбурн, казалось невозможным: с первого месяца возвращения из Испании он организовал свою личную жизнь так, что она стала секретом для всех. Он соблазнял студенток колледжа, молодых учительниц, косметологов, хрупких девушек, торговавших косметикой в универсаме «Янг Бразерс», - любую, показавшуюся ему достаточно хорошенькой. Пуская в ход свою приятную внешность, естественное обаяние, юмор и деньги, он способствовал тому, что в городской мифологии его стали считать довольно комичной фигурой: этакий стареющий плейбой, Старый Учтивый Петух. Живой, веселый, удивительно беззаботный, Льюис возил своих подружек в лучшие рестораны в радиусе сорока миль, заказывал лучшие вина и блюда. Он приглашал в свою спальню или его приглашала в свою чуть ли не каждая пятая из всех этих девушек - тех, что своим смехом давали понять, что никогда не смогут воспринимать его всерьез. Когда какая-нибудь пара - скажем, Уолтер и Кристина Барнс - отправлялась в «Олд Милл» у Кирквуда или в «Кристо» между Белденом и Харпурсвиллем, они вполне могли
увидеть там седую голову Льюиса, наклонившуюся к веселой мордашке хорошенькой девушки втрое моложе его. «Ты только взгляни на этого старого плута, - сказал бы тогда Уолтер Барнс. - Опять за свое». Его жена улыбнется в ответ, но трудно будет сказать, что означает ее улыбка.
        А Льюис под своей комичной репутацией маскировал серьезность привязанности и пользовался публичными романами, чтобы скрыть более глубокие, истинные взаимоотношения с женщинами. Он проводил вечера или ночи с девушками; с женщинами же, которых любил, он встречался раз-два в неделю и, как правило, в полдень, когда их мужья находились на работе. Первой из них была Стелла Готорн, в некоторых отношениях наименее утоленная его любовь, однако как бы служившая образцом для остальных увлечений. Стелла была чересчур бесцеремонной и остроумной, она держалась с ним слишком легкомысленно. Она просто развлекалась, а простое развлечение могли дарить ему и молоденькие учительницы и косметологи. Он же хотел чувства, он хотел душевного волнения. Стелла была единственной женой в Милбурне, которая, подарив ему себя, ускользнула от такого чувства. Она вернула ему его образ плейбоя - сознательно. Его любовь к ней была краткой и всеобъемлющей, но их потребности абсолютно не совпадали. Стелла совершенно не хотела Sturm und Drung[11 - Sturm und Drang - по-немецки - «буря и натиск» - от названия литературного движения в
Германии XVIII в., характеризовавшегося резкостью и эмоциональностью.]; Льюис в глубине своего требующего сердца знал, что он ищет и желает вновь обрести те чувства, которые дарила ему Линда. Ветреный Льюис был ветреным только внешне. С глубокой печалью в душе он расстался со Стеллой: она не поняла или не приняла ни одного из его намеков, предложенные ей чувства не тронули ее. Она решила, что он просто ударился в пустые интрижки с девчонками.
        Но восемь лет назад Льюис завязал отношения с Леотой Маллигэн, женой Кларка Маллигэна. После Леоты - с Сонни Винути, затем - с Лаурой Ботц, женой дантиста Харлана Ботца, и наконец год назад - с Кристиной Барнс. Он заботливо ухаживал за каждой из этих женщин. Он любил в них цельность, их привязанность к своим мужьям, их потребности, их юмор. Он любил в них недостаток ребячества - любил их дома и машины. Любил просто поговорить с ними. Они поняли его, и каждая из них прекрасно сознавала, что он им мог дать: скорее тайное замужество, чем интрижку.
        Когда чувство утрачивало новизну и начинались повторения - все заканчивалось. Льюис до сих пор любил каждую из них; он все еще любил Кристину, но…
        «Но» состояло в том, что перед ним была стена. Стеной он называл тот момент, когда начинал думать, что глубокие поначалу взаимоотношения обернулись тривиальным романом. Тогда приходилось оступаться. И отступая, он частенько обнаруживал, что думает о Стелле Готорн.
        Разумеется, и мечтать не стоило о том, чтобы провести вечер со Стеллой. Это означало бы признаться самому себе в абсолютной глупости.
        А что могло быть глупее этой странной сцены сегодня утром? Льюис оторвал взгляд от мойки, чтобы взглянуть в окно на тропинку, убегающую в лес, вспомнил, как мчался по ней, задыхаясь, как заходилось от ужаса сердце, - ну разве не осёл? Падал пушистый снег, такой знакомый лес тянул белые руки-ветви, тропинка, такая мирная, делала вираж в никуда.
        - Когда падаешь с лошади, ты встаешь и садишься на нее снова, - сказал самому себе Льюис. - Ты просто начинаешь все сначала.
        Что такое? Что он слышит - голоса? Нет, это его собственные мысли вслух. Это он сам себя испугал, припомнив слишком детально последний вечер в жизни Линды. Тот вечер и еще ночной кошмар - где Сирс и Джон приближались к нему - настолько одурманили его, что он ведет себя, как персонаж одной из историй Клуба Фантазеров. Не было никакого жуткого незнакомца на той тропке; невозможно незаметно и бесшумно пройти через его лес. Все это объяснимо.
        Льюис поднялся в спальню, скинул мокасины, надел сапоги, натянул свитер и лыжную куртку и спустился к двери на кухню.
        Его утренние следы припорошило снегом. Воздух был восхитителен - морозный и хрустящий, как яблоко; по-прежнему падал легкий снег. Если не получится пойти поохотиться с Отто Грубе, надо будет покататься на лыжах. Льюис прошел через двор и ступил на тропинку. По темному небу над головой разбросало сверкающие облака, но день все же был наполнен серым светом. Снег на еловых лапах блестел по-особенному - словно под яркой луной.
        Он сознательно пошел по тропинке в том направлении, откуда бежал утром. И удивился своему страху, вызвавшему колики во рту и животе.
        - Ну вот, я здесь - приди, возьми меня! - произнес он и улыбнулся.
        Он почувствовал, что кругом ни души - лишь день, лес и его дом за спиной; через мгновение он понял, что страх тоже улетучился.
        И пока Льюис шел по свежему снегу к лесу, появилось новое ощущение, обусловленное, вероятно, тем, что он двигался в обратном направлении и смотрел на лес с непривычного ракурса, а может потому, что впервые за много недель он не бежал. Как бы там ни было, лес казался иллюстрацией со страницы книги - словно его нарисовали на листе бумаги черной тушью. Это был лес из волшебной сказки, слишком отчетливый, слишком спокойный, чтобы казаться реальным. Даже тропинка, игриво заворачивающая в никуда, была сказочной.
        Это была ясность, порождающая тайну. Каждая голая и колючая ветвь, каждое сплетение тонких стеблей вырисовывались отдельно, сияя своей собственной жизнью. Какое-то неправильное, искаженное волшебство сочилось отовсюду. Углубившись дальше, туда, куда не проник свежевыпавший снег, он увидел свои утренние следы, и они тоже казались частью сказки, эти призрачные, нереальные отпечатки на снегу, бегущие ему навстречу.
        Льюис был слишком возбужден, чтобы сидеть дома после прогулки. Пустота свидетельствовала, что в ней нет женщины; и в ближайшее время не предвидится, если только Кристина Барнс не заявится для финального скандала. Кое-какие дела уже несколько недель ждали завершения: следовало проверить отстойник канализации, стол в гостиной пребывал в плачевном состоянии и требовал полировки, так же как и почти все столовое серебро, однако эти дела могли подождать еще столько же. Так и не сняв свитер и парку, Льюис бродил по дому с одного этажа на другой, не задерживаясь ни в одной комнате.
        Он вошел в гостиную. Вид большого стола красного дерева был укором ему: его поверхность потускнела, там и тут виднелись царапины, появившиеся от того, что на него ставили керамическую посуду без скатерти. Букет цветов в вазе увял; опавшие лепестки напоминали мертвых пчел.
        - Неужели ты предполагал кого-то здесь увидеть? - спросил он себя. - Ты разочарован тем, что не увидел? Ну хорошо. - Он помотал головой, отнес цветы на кухню и бросил их в мусорную корзину. - Так кого ты хотел встретить? Себя?
        Льюис вдруг покраснел.
        Он убрал опустевшую вазу на полку, вышел из дому и пересек двор, направляясь к бывшей конюшне, которую какой-то прошлый владелец переоборудовал в гараж и мастерскую. «Морган» стоял у верстака, заваленного отвертками, плоскогубцами и кисточками в банках. Льюис нагнулся, открыл дверь машины и сел за руль. Он выехал из гаража, свернул налево, вышел из машины и закрыл дом. Затем развернул машину и по дорожке вырулил на шоссе. Он сразу же почувствовал себя в родной стихии: ветер поднял на дыбы откидной верх «моргана», прижал и разделил пополам волосы Льюиса. Бак был почти полон.
        Через пятнадцать минут его уже окружали холмы и поля. Он выбирал дороги помельче, разгоняясь до семидесяти, иногда - восьмидесяти миль, когда видел перед собой прямой участок. Порой на поворотах маленькую машину заносило, но Льюис умелой рукой выправлял ее, даже не задумываясь. Он инстинктивно хорошо водил машину.
        В конце концов он осознал, что повторяет маршрут, которым, будучи еще студентом, возвращался из Корнелла. Разница состояла лишь в том, что максимальная скорость тогда была тридцать миль в час.
        После двухчасовой езды по узким дорогам, мимо ферм и парков, его лицо ныло от холода. Он оказался в округе Томпкинс, близ Итаки, здесь местность была более лиричной, чем у Бингэмптона; поднимаясь на вершины холмов, он видел черную ленту дороги, тянущуюся вперед и вниз. Небо потемнело, хотя был еще только полдень: Льюис подумал, что к ночи опять повалит снег. Затем впереди показался участок дороги, на котором, как он знал, его «морган» могло развернуть почти на сто восемьдесят градусов. Однако он напомнил себе, что ему шестьдесят пят лет - слишком много для таких финтов. Он повернул в сторону дома.
        Снизив скорость, он миновал долину по направлению к Харфорду, двигаясь обратно на восток. На прямых участках он опять разгонялся, но не выше семидесяти. Скорость, холодный ветер и изящество маленькой машины все еще доставляли удовольствие, как и не покидавшее его ощущение - словно он был тем самым юношей, мчавшимся из университета домой.
        Понемногу начинался снегопад.
        Недалеко от аэродрома, близ Глен Обри, он миновал лесопосадку голых кленов и увидел в них знакомые сверкающие очертания своего леса. Их наполняло волшебство, какой-то скрытый смысл, бывший частью запутанной сказки, в которой герои-лисы оказывались заколдованными ведьмой принцами. Он увидел следы, бегущие к нему.
        …вообрази, что ты вышел на прогулку и увидел самого себя, бегущего к тебе, твои волосы развеваются, лицо искажено страхом…
        Его внутренности вдруг похолодели - как его замерзшее лицо. Впереди, прямо на дороге, стояла женщина. Он успел лишь заметить испуг и смятение в ее позе, волосы, развевающиеся за плечами. Он крутанул руль, гадая, откуда, к черту, она здесь взялась.
        Господи, она просто прыгнула под колеса.
        И в то же мгновение понял, что мчится прямо на нее. Машину повлекло в занос и начало разворачивать. Задняя часть корпуса медленно приблизилась к девушке. Затем машину отбросило к обочине, она какое-то время скользила боком, и Льюис потерял девушку из виду. В панике он вывернул руль в другую сторону. Время растянулось и поглотило его, пока он сидел в летящей машине, не в силах что-либо изменить. Затем мгновение переменилось, оболочка лопнула, и время потекло, а он - пассивный, каким ни разу в жизни не был, - понял, что машину снесло с дороги: все это происходило невероятно медленно, с ленцой, а «морган» просто плыл.
        В следующее мгновение все кончилось. Машина с диким утробным скрежетом остановилась на поле капотом к дороге. Женщины, которую он, вероятно, сбил, не было видно. Рот наполнился вкусом крови; сжимавшие руль руки тряслись. Наверняка он сбил женщину, и тело ее отлетело в кювет. Льюис с трудом открыл дверь и выбрался наружу. Ноги тоже дрожали. Он сразу понял, что «морган» безнадежно застрял: задние колеса намертво зарылись в мерзлую грязь. Понадобится тягач.
        - Эй! - крикнул он. - Где вы? С вами все в порядке?!
        Ноги его не шли.
        Шатаясь, Льюис побрел к шоссе. Он увидел следы сумасшедших виражей своей машины. Мышцы бедер ныли. Он чувствовал себя полным стариком.
        - Эй! Леди!
        Девушки нигде не было видно. Сердце заходилось; ковыляя, он перешел через дорогу, страшась того, что может увидеть лежащим в кювете: руки-ноги раскинуты в стороны, голова жутко повернута набок… Однако в кювете, как в колыбели, лежал лишь нетронутый снег. Он взглянул вверх и вниз вдоль шоссе - никого.
        Наконец Льюис сдался. Возможно, женщина незаметно ушла - так же, как и появилась. Или померещилась ему. Он потер глаза. Бедра все еще ныли. Он с трудом двинулся вниз по дороге, надеясь увидеть какую-нибудь ферму, откуда можно будет позвонить в аварийную службу. Когда он наконец нашел жилье, мужчина с густой черной бородой, похожей на матрас, и злыми глазами разрешил ему воспользоваться телефоном, однако ждать приезда аварийки заставил на крыльце.
        Домой он попал только к семи вечера, голодный и злой. Девушка появилась лишь на мгновение, выпрыгнула как олень на дорогу, и, когда его занесло, он потерял ее из виду. Но на такой прямой дороге куда она могла деться, куда успела убежать после того, как он остановился на поле? Может, она погибла и осталась в кювете? Да какой там: даже от столкновения с собакой на корпусе осталась бы большая вмятина, но «морган» цел.
        - Дьявол! - громко выругался он. Машина все еще стояла на подъездной аллее; он пробыл дома совсем недолго - только успел согреться. Вернулись и дневное беспокойство, и то самое чувство: если он не будет двигаться, случится что-нибудь дурное - что-то похуже сегодняшней аварии грозило ему, словно ствол нацеленного на него ружья. Льюис поднялся в спальню, снял парку и свитер, надел свежую рубашку, репсовый галстук и двубортный блейзер. Он решил отправиться в «Хемфрис Плэйс» и подкрепиться гамбургером и парой пива.
        Стоянка была почти забита, и Льюису пришлось оставить машину около шоссе. Легкий снегопад стих, но воздух был так холоден и колюч, что казалось, махни рукой - и он разлетится мелкими осколками. С витрины бара мигала реклама пива, через парковку доносилось треньканье кантри - квартет исполнял «Крутящееся пушечное ядро».
        Когда он вошел, резкий звук скрипки больно резанул слух, и Льюис нахмурился, взглянув на музыканта, пиликавшего на сцене, - волосы до плеч, левое бедро и правая ступня дергались в такт, глаза закрыты. Буквально через мгновение музыка снова стала похожа на музыку, но головная боль осталась. В баре было многолюдно и так жарко, что Льюис почти сразу же начал потеть. Крупный бесформенный Хемфри Стэлледж, в фартуке поверх белой рубашки, сновал туда-сюда за стойкой. Все столики у эстрады были заняты молодежью, дующей пиво из кувшинчиков. Глядя на их затылки, Льюис не мог отличить парней от девушек.
        «А что если ты увидишь себя самого бегущего себе навстречу, бегущего навстречу свету фар твоей машины, волосы твои развеваются, лицо твое искажено страхом…»
        - Принести тебе что-нибудь, Льюис? - спросил Хемфри.
        - Две таблетки аспирина и пиво. Жутко болит голова. Да, и гамбургер, Хемфри. Спасибо.
        В другом конце бара, забравшись подальше от музыкантов, вспотевший и немытый Омар Норрис развлекал группу мужчин. Рассказывая что-то, он выпучивал глаза, размахивал руками, и Льюис знал, что если стоять рядом с ним, то можно заметить, как слюна Омара летит на лацканы твоего пиджака. Когда Омар был моложе, его байки о том, как он улизнул из-под надзора жены или окружного инспектора по уборке, о хитростях, к которым он прибегал, чтобы увернуться от любой работы, кроме как Санта-Клаусом в универсаме и очистки улиц от снега, - были достаточно остроумны и веселы, но сейчас Льюис немного удивился тому, что Норрису удалось привлечь чье-то внимание. Кое-кто даже покупал ему выпить. Стэлледж принес аспирин и поставил на стол стакан пива.
        - Гамбургер на подходе, - сообщил он.
        Льюис положил таблетки на язык и запил их. Группа наконец отыграла про крутящееся ядро и начала другую песню, ему не знакомую. Одна из девушек за столиком напротив сцены обернулась и посмотрела на него. Льюис кивнул ей.
        Допив пиво, он оглядел сидящих в баре. У передней стены оставалось несколько свободных мест; Льюис подал знак Хемфри, указав глазами на свой пустой стакан, и, когда он был наполнен, поднялся и пошел через зал. Если сейчас не занять стул, ему придется коротать вечер у стойки. На полпути он кивнул Ролло Дрэгеру, фармацевту, - вырвался из дому отдохнуть от бесконечных жалоб Ирменгард - и запоздало узнал парня, сидящего с девушкой, которая смотрела на него: Джима Харди, сына Элеонор, в последнее время обычно гулявшего с дочерью Дрэгеров. Он оглянулся на пару и увидел, что они оба смотрят на него. Подозрительный парень, подумал Льюис: блондин, широкий в кости, сильный, но словно какой-то неистовый, необузданный. И всегда ухмыляется: Хардести говорил Льюису, что Джим Харди, вероятно, был одним из тех, кто поджег заброшенную конюшню Пуфа и близлежащее поле. И сейчас парень, по своему обыкновению, ухмылялся Льюису. Девушка, сидящая с ним, была старше Пенни Дрэгер и, пожалуй, симпатичнее.
        Льюис припомнил давние времена, когда все было гораздо проще, и представил, будто это он сидит сейчас рядом с девушкой и слушает выступление группы - Нобла Сисси или Бенни Гудмана, - вспомнил себя, пылкого юношу. Память заставила его оглядеться в поисках строгого лица Стеллы Готорн, хотя как только он вошел сюда, подсознательно отметил, что ее здесь нет.
        Появился Хемфри с гамбургером, взглянул на его стакан и сказал:
        - Если твой стакан так быстро пустеет, может, дать тебе кувшинчик?
        Льюис даже не заметил, когда он прикончил вторую порцию пива:
        - Отличная идея!
        - Ты что-то неважно выглядишь, - заметил Хемфри.
        Оркестр, коротко что-то обсудив, с шумом взялся за работу и избавил Льюиса от необходимости отвечать. Две барменши - помощницы Хемфри, Анни и Энни, - вошли в бар, запустив волну холодного воздуха. В облике Анни было что-то цыганское - волна кудрявых черных волос и круглое чувственное лицо; Энни была похожа на скандинавку - сильные, хорошей формы, ноги и красивые зубы. Им обеим было чуть больше тридцати, а разговаривали они как настоящие интеллектуалки. У каждой из них был мужчина, обе жили в провинции и были бездетны. Льюис просто обожал обеих и приглашал иногда одну или другую пообедать. Анни заметила его и помахала рукой, он - ей в ответ, и тут музыкант, сменивший скрипку на гитару, взвыл:
        Ты растеряла свой пыл, я - свой,
        Где ж теперь найти нам сад,
        Чтобы взрастить наши мечты?
        Хемфри отошел, чтобы дать инструкции помощницам. Льюис принялся за гамбургер.
        Когда он поднял глаза, перед ним стоял Нед Роулз. Льюис, дожевывая, привстал со стула и кивнул Роулзу, чтоб тот присаживался рядом. Нед тоже нравился ему; он сделал «Горожанина» интересной газетой, а не провинциальным листком с хронологией пикников пожарной службы и объявлениями о бакалейной распродаже.
        - Помоги допить, - сказал он и наполнил пустой стакан Неда пивом из своего кувшинчика.
        - А мне? - прозвучал из-за плеча низкий с хрипотцой голос. Вздрогнув, Льюис обернулся и увидел Уолта Хардести. Это объясняло, почему Льюис не заметил Неда раньше: они с Хардести сидели в задней комнате, где Хемфри хранил ящики с пивом. Льюис знал, что Хардести, все дальше отступавший в своей борьбе с бутылкой, точно так же, как и Омар Норрис, иногда днем посиживал в этой комнате: он не пил на глазах своих избирателей.
        - Конечно, Уолт, - сказал он. - Извини, я тебя не заметил. Пожалуйста, присоединяйся.
        Нед Роулз странно глядел на него. Льюис был уверен, что издателя утомлял Хардести (как и его самого) и он решил избавиться от него, бежав в компанию Льюиса, но, может, он хотел, чтоб Льюис попросил шерифа уйти? Что бы ни означал его взгляд, Роулз подвинулся к нему вместе со стулом и освободил местечко у стола для Хардести. Шериф все еще был в теплой куртке: верно, в задней комнате холодно. Нед же, как и в свои юношеские годы, оставался верен себе: даже зимой он не носил ничего теплее, чем твидовый пиджак.
        И тут Льюис заметил, что уже оба странно глядят на него, и сердце екнуло - неужели он все-таки сбил девушку? Кто-то успел записать номер его машины? Он сбил человека и сбежал!
        - Что, Уолт, - спросил он, одновременно наполняя стакан шерифа. - Что-то новенькое или просто пива хочешь?
        - Погодите, мистер Бенедикт, вот глотну пивка… - сказал Хардести. - Ну и денек!
        - Да уж… - скромно поддержал Льюис.
        - Жуткий день, - подхватил Нед Роулз, убрав рукой волосы со лба. Он глазами подавал знаки Льюису. - Ты сегодня выглядишь не блестяще, приятель. Может, поедешь домой, отдохнешь?
        Льюис все больше недоумевал. Если он все-таки сбил девушку и они узнали об этом, то шериф не отпустит его домой.
        - О, - проговорил он, - дома такая тоска… И я буду чувствовать себя гораздо лучше, если мне перестанут говорить, что я ужасно выгляжу.
        - Да… Такое дело… - неопределенно проговорил Роулз.
        - Да уж, черт возьми, - подхватил Хардести, допив пиво и наливая еще. На лице Неда отразилось тягостное выражение - чего? Сочувствия? Льюис подлил себе пива. Скрипач опять взялся за гитару, и музыка стала такой оглушающей, что им пришлось пригнуться к центру стола, чтоб слышать друг друга. Льюис даже разбирал отдельные фрагменты текста песни, выкрикиваемой в микрофоны:
        ты ошибаешься, бэби… ты ошибаешься
        - Я только что вспоминал то время, когда был мальчишкой и часто ходил посмотреть на Бенни Гудмана, - сказал Льюис. Нед резко выпрямился и выглядел смущенным.
        - Бенни Гудмана? - фыркнул Хардести. - А мне вот нравится кантри. Только настоящее - Хэнк Вильямс, а не эта мура, что здесь поют. Или же взять, к примеру, Джима Ривса. Вот что я люблю.
        Льюис с отвращением чувствовал запах дыхания шерифа - пиво пополам с какой-то дрянью, словно тот закусывал из помойного ведра.
        - Вы моложе меня, - сказал он, отстраняясь.
        - Я пришел, чтобы сказать тебе, как мне жаль, - вмешался Нед, и Льюис остро взглянул на него, пытаясь понять, в какую беду он попал. Хардести сигнализировал Энни, скандинавке, на предмет еще одного кувшинчика пива. Когда Энни поставила его на стол, через край пролилось немного пены. Отходя от них, она подмигнула Льюису.
        Какие-то мгновения этим утром, вспоминал Льюис, и во время его дневной поездки… голые клены… у него появлялось чувство странной, нереальной ясности и четкости видения окружающего… словно при разглядывании гравюры… призрачный лес, замок, окруженный остроконечными елями…
        ты ошибаешься, бэби, ты ошибаешься
        …Сейчас же он чувствовал себя совсем сбитым с толку и смущенным, все происходящее было таким странным, и это подмигивание Энни… - словно сюрреалистический фильм…
        ошибаешься
        Хардести подался вперед и открыл рот. Льюис заметил у него на левом глазу маленькое кровяное пятнышко, плавающее под голубой радужной оболочкой, как оплодотворенное яйцо.
        - Я вот говорю, - прокричал ему Хардести, - имеется четыре дохлых овцы. Глотки перерезаны, крови нет, отпечатков следов нет. Что вы об этом думаете?
        - Вы здесь закон, что думаете вы? - сказал Льюис, повысив голос, чтобы перекричать рев группы.
        - А я думаю, что странные вещи творятся, - кричал ему Хардести. - Страннее некуда. И еще скажу, что ваши дружки-адвокаты кое-что об этом знают, вот.
        - Вряд ли, - с сомнением сказал Нед Роулз. - Но я хотел бы, чтобы кто-нибудь из них написал в газету заметку о докторе Джоне Джеффри. Если, конечно, вы, Льюис, не захотите сделать это.
        - Заметку о Джоне в «Горожанине»? - удивился Льюис.
        - Небольшую, на сто - двести слов… что-нибудь о вашем друге.
        - Но зачем?
        - Господи, да затем, что вы же, наверное, не хотите, чтоб Омар Норрис был единственным… - Хардести замолчал с открытым ртом. Он выглядел огорошенным. Льюис выгнул шею, чтоб взглянуть на Омара Норриса: тот все еще лепетал, размахивая руками, на стойке перед ним выстроилась уже целая батарея напитков. Чувство беды, не отпускавшее Льюиса весь день, усилилось. Фальшивая нота скрипки прошла сквозь него, как стрела: вот оно, вот оно…
        Нед Роулз протянул через стул руку и коснулся ладони Льюиса:
        - Ох, Льюис, я думал, ты в курсе.
        - Меня весь день не было дома, - сказал он. - Я был… Да что случилось?
        «Вчера была годовщина смерти Эдварда», - подумал он, и понял, что Джона Джеффри нет в живых. Затем до него дошло, что сердечный приступ свалил Эдварда после полуночи, а это означает, что годовщина - сегодня.
        - Он, оказывается, был прыгуном, - сказал Хардести, и Льюис подумал, что шериф вычитал это слово где-то и решил, что сейчас подходящий случай ввернуть его. - Свалился с моста сегодня утром. И, скорее всего, уже в полете был дохлый, как макрель. Омар Норрис все это видел.
        - Свалился с моста… - проговорил Льюис. Почему-то в этот момент он пожалел, что не сбил ту девушку: возможно, тогда Джон остался бы жив. - Боже мой…
        - Мы думали, что Сирс и Рики сообщили вам, - сказал Нед Роулз. - Они согласились похлопотать о похоронах.
        - Господи, похоронах - Джона… - промолвил Льюис, и глаза его наполнились слезами. Он поднялся и стал неуклюже выбираться из-за столика.
        - Чувствую, ничего полезного вы мне не скажете, - сказал Хардести.
        - Нет… Нет… Мне надо ехать. Я ничего не знаю… Мне надо повидать друзей…
        - Если нужна помощь, позвони мне, - крикнул сквозь шум Нед.
        Как в тумане, ничего не видя перед собой, Льюис наткнулся на Джима Харди, давно, оказывается, стоявшего рядом с их столиком.
        - Извини, Джим, - проговорил Льюис и попытался обойти его и девушку, но Харди крепко ухватил его за руку.
        - Эта леди хочет познакомиться с вами, - сказал Харди, неприятно ухмыляясь. - Вот я и знакомлю. Она остановилась в нашем отеле.
        - Я очень спешу… мне надо ехать… - сказал Льюис, но Джим крепко сжимал его предплечье.
        - Погодите. Я должен выполнить ее просьбу. Мистер Бенедикт, разрешите представить вам Анну Мостин, - впервые с того момента, как он, войдя сюда, поймал на себе ее взгляд, Льюис взглянул на девушку. Пожалуй, и не девушку, подумал Льюис, ей лет тридцать, плюс-минус. Однако она совсем не похожа на подружку Харди. - Анна, разрешите вам представить мистера Льюиса Бенедикта. Он, по-моему, самый симпатичный старикан в ближайших пяти-шести округах, а то и в целом штате, и он об этом знает. - Девушка казалась все более изумительной, чем дольше Льюис на нее смотрел. Кого-то она ему смутно напоминала, и он подумал, не Стеллу ли Готорн? И следом пришла другая мысль: он не мог вспомнить, какой была Стелла в свои тридцать.
        Омар Норрис - скорбная фигура, словно сошедшая с картины о жизни нищеты, - показывал на него слушателям. Все еще свирепо ухмыляясь, Джим Харди ослабил хватку. Парень со скрипкой по-девчоночьи откинул назад длинные волосы и объявил следующую песню.
        - Я понимаю, вам надо ехать, - сказала женщина. Голос ее был низким, негромким, но отчетливо слышным сквозь шум. - Джим рассказал мне о несчастье с вашим другом, и я только хотела сказать, как я вам сочувствую.
        - Я сам только что узнал, - сказал Льюис, с тоской думая, что надо уходить из бара. - Рад был познакомиться, мисс…
        - Мостин, - негромко, но внятно подсказала она. - Думаю, мы будем видеться чаще. Я буду работать в фирме ваших друзей.
        - Вот как? Ну что ж… - до него наконец дошел смысл ее слов. - Сирс и Рики дали вам работу?
        - Да. Мне кажется, они знавали мою тетю. Может, и вы тоже? Ее звали Ева Галли.
        - О боже, - охнул Льюис и испугал Джима Харди, сразу выпустившего его руку. Льюис метнулся внутрь бара, потом, опомнившись, устремился к выходу.
        - Симпатяга, похоже, наложил в штаны, - сказал Джим. - О, простите, леди. То бишь мисс Мостин.
        6
        Обвинение Клуба Фантазеров
        Откидная крыша «моргана» скрипела, холод врывался в салон - Льюис мчался к дому Джона на максимально возможной скорости. Он не знал, что ждет его там: может, последнее заседание Клуба Фантазеров, Рики и Сирс жутко рационально беседуют у открытого гроба. А может, Рики и Сирса тоже нет в живых - три облаченных в черные саваны тела лежат в спальне верхнего этажа, как в том сне…
        «Пока еще нет», - подсказал рассудок.
        Он подъехал к дому на Монтгомери-стрит и вышел из машины. Ветер завернул полы пиджака: он только сейчас заметил, что, как и Нед Роулз, был без пальто. Льюис в отчаянии взглянул на темные окна и подумал, что Милли, по крайней мере, должна быть дома. Он протрусил по дорожке к двери и надавил на кнопку - в доме далеко и слабо ответил звонок. Тут же, чуть ниже, была кнопка звонка для пациентов Джона, Льюис нажал и на нее и услышал трезвон сразу за дверью. Стоя на холоде, он уже начал дрожать, на лице блестела холодная влага. Сначала он решил, что это снег, потом понял, что опять плачет.
        Слезы словно леденели на щеках. Льюис тщетно постучал в дверь, развернулся, бросил взгляд на другую сторону улицы и увидел старый дом Евы Галли.
        И ему стало невыносимо холодно. Ему показалось, он видит, как она, такая очаровательно юная, мелькнула в окне первого этажа.
        На мгновение его зрение вновь обрело ту необычайную ясность, что поразила его сегодня утром, и он почувствовал, что замерзает уже изнутри, а потом увидел, как в том доме открылась дверь и к нему направляется мужчина. Льюис вытер лицо ладонью. Мужчина явно хотел заговорить с ним. Как только он приблизился, Льюис узнал Фредди Робинсона, страхового агента. Он тоже был завсегдатаем «Хемфрис Плэйс».
        - Льюис? - крикнул он. - Льюис Бенедикт? Эй, рад видеть вас!
        Льюису показалось, что он снова в баре, и ему захотелось немедленно уйти.
        - Да, это я, - откликнулся он.
        - Вот так так! Старый доктор Джеффри - какая жалость, а? Я узнал сегодня днем. Он ведь был вашим приятелем, да? - Робинсон подошел достаточно близко для рукопожатия, и ладони Льюиса не удалось избежать его холодных пальцев. - Чертовски неприятное известие, а? Я б сказал, настоящая трагедия! - Он все тряс его руку. - Я вот что вам скажу. Старый доктор Джеффри был себе на уме, но я любил его. Честно. Когда он пригласил меня на ту вечеринку в честь актрисы, я просто обалдел. И, бог мой, что за вечеринка была! Никогда не забуду! Знатная вечеринка. - Он, наверное, заметил, как Льюис напрягся, потому что добавил: - Кроме концовки, разумеется.
        Льюис смотрел себе под ноги, не собираясь отвечать на его пошлости, и Фредди Робинсон сломал тишину:
        - Что-то вид у вас траурный. И негоже вам тут на морозе стоять - может, зайдем ко мне, выпьем? Рассказали бы что-нибудь о жизни, посплетничали, я бы проверил ваше положение на предмет страхования - так, для проформы только, все равно дома сейчас никого…
        Как и Джим Харди в баре, он ухватил Льюиса за руку, и Льюис, сам взволнованный и несчастный, все же почувствовал отчаянье и одиночество этого человека. Если бы Робинсон надел на него наручники и силой потащил к себе - тогда бы он согласился. Льюис чувствовал, что, если ему позволить, Робинсон прилипнет к нему и уже не отвяжется.
        - Боюсь, не получится, - сказал он мягко, не показывая, что почувствовал тоску и глубину нужды в просьбе Робинсона. - Мне надо кое с кем повидаться.
        - То есть с Сирсом Джеймсом и Рики Готорном, да? - сказал, уже сдаваясь, Робинсон. Он отпустил руку Льюиса. - Черт возьми, вы такие классные мужики, в смысле, я просто восхищаюсь вами, этим вашим клубом и вообще…
        - Господи, пожалуйста, только не восхищайтесь нами, - обронил Льюис, уже идя к машине. - Кто-то прихлопывает нас, как мух.
        Пробормотав это совершенно непроизвольно, просто чтобы отвязаться от Фредди, Льюис через пять минут уже не помнил этих слов.
        Он поехал через девять кварталов сразу к Рики, потому что было бы невероятным, чтобы Милли забрал к себе Сирс, и, когда оказался на месте, понял, что угадал. Старый «бьюик» Рики стоял на подъездной дорожке.
        - Ты уже знаешь… - сказал Рики, открыв ему дверь. - Хорошо, что ты приехал. - Нос Рики покраснел, наверное от слез, подумал Льюис, но потом заметил, что у того насморк.
        - Да, Хардести и Нед Роулз мне все рассказали. А кто вам сообщил?
        - Хардести позвонил в офис. - Они вошли в гостиную, и Льюис увидел Сирса, сидевшего в кресле и нахмурившегося при упоминании о шерифе.
        Вошла Стелла, ахнула и подбежала к нему, чтобы обнять.
        - Мне так жаль, Льюис, - сказала она. - Такое несчастье!
        - Это невозможно… - проговорил Льюис.
        - Хорошо бы… Однако именно Джона сегодня днем привезли в окружной морг, - пробасил Сирс. - Нет ничего невозможного… Мы все сейчас так издерганы. Может, завтра с моста упаду я. - Стелла еще раз сжала Льюиса в объятиях, отошла и села рядом с Рики на диван. Итальянский кофейный столик перед ним казался осколком зимнего катка.
        - Тебе необходимо выпить кофе, - сказала Стелла, вглядевшись в Льюиса повнимательней, и оправилась на кухню.
        - Тебе может показаться странным, - не раздражаясь, что его прервали, продолжил Сирс, - то, что нам, троим взрослым мужчинам, следует держаться вместе, чтобы как-то согреть наши души, однако мы все тут.
        Стелла вернулась с кофе для всех, и бессвязный разговор ненадолго прекратился.
        - Мы пытались найти тебя, - сказал Рики.
        - Я выезжал покататься.
        - А ведь это была идея Джона написать молодому Вандерлею, - сказал чуть погодя Рики.
        - Кому написать? - не понимая, спросила Стелла. Сирс и Рики объяснили. - Ну, знаете, это, по-моему, самая большая нелепость, о которой я когда-либо слышала, - сказала она. - Это все равно как если бы вы зашились с работой и попросили бы кого-то постороннего разрешить ваши проблемы. От Джона я такого не ожидала.
        - Он, похоже, эксперт в подобных делах, Стелла, - заметил недовольно Сирс. - Насколько я понял, самоубийство Джона только доказывает, что мы сейчас нуждаемся в молодом Вандерлее больше, чем когда-либо.
        - Ну и когда он приезжает?
        - Не знаю, - признался Сирс. Он выглядел взъерошенным, как старый жирный индюк в конце зимы.
        - Если вы меня спросите, что вам следует сделать, так я скажу: прекратите эти свои заседания Клуба Фантазеров, - заявила Стелла. - Они губительны. Рики сегодня проснулся с воплем, вы все трое уже сами похожи на призраков.
        Сирс оставался бесстрастным:
        - Двое из нас видели тело Джона. От одного этого будешь выглядеть соответствующе.
        - А как… - начал было Льюис и замолчал. Как он выглядел? Что за глупый вопрос.
        - Как - что? - спросил Сирс.
        - Как вы умудрились нанять на работу секретаршей племянницу Евы Галли?
        - Она искала работу, - сказал Сирс.
        - Ева Галли? - спросила Стелла. - Эта та богачка, что когда-то очень давно приехала сюда? Я ее плохо знала - она была намного старше. Она, кажется, собиралась здесь за кого-то замуж? А потом вроде внезапно уехала из города?
        - Она собиралась замуж за Стрингера Дэдама, - нетерпеливо проговорил Сирс.
        - Точно, Стрингер Дэдам, - вспомнила Стелла. - О, он был таким красавчиком! С ним произошло какое-то несчастье на его ферме.
        - Ему отрезало обе руки молотилкой, - сказал Рики.
        - Фу! Что за разговор! Небось, как одно из ваших заседаний.
        Все трое мужчин думали как раз об этом.
        - А кто тебе рассказал о мисс Мостин? - спросил Сирс. - Миссис Куаст такая сплетница…
        - Нет, я ее саму встретил. Они с Джимом Харди были в «Хемфрис Плэйс». Она представилась мне.
        Разговор снова угас.
        Сирс спросил Стеллу, есть ли в доме бренди, и она, сказав, что принесет всем выпить, опять удалилась на кухню.
        Сирс сердито одернул пиджак, пытаясь поудобней устроиться в кресле из кожи и металла.
        - Прошлой ночью ты отвозил Джона домой. Ничего не заметил в нем необычного?
        Льюис покачал головой:
        - Мы почти не говорили. Он сказал, что твоя история была хороша.
        - Он что-нибудь еще говорил?
        - Сказал, что холодно.
        - Уффф.
        Вернулась Стелла с бутылкой «Реми Мартен» и тремя большими рюмками на подносе.
        - Видели бы вы себя. Три сыча.
        Они лишь кивнули.
        - Джентльмены, я оставляю вас с вашим бренди. Уверена, вам есть о чем поговорить, - Стелла властно и снисходительно, как учительница первоклашек, оглядела их всех, а затем, не простившись, стремительно вышла из комнаты. Ее недовольство и неодобрение осталось с ними.
        - Она очень расстроена, - извинился за жену Рики. - Впрочем, как и все мы. Но Стелла задета этим намного сильнее, чем хочет показать. - Словно возмещая отсутствие в комнате жены, Рики налил себе в рюмку необычно большую порцию бренди. - Мне это тоже сейчас необходимо. Льюис, я просто ума не приложу, что его толкнуло на это. Почему Джон Джеффри покончил с собой?
        - Не знаю, - ответил Льюис, беря одну из рюмок. - И, пожалуй, рад, что не знаю.
        - Что за бестолковый разговор, - проворчал Сирс. - Мы же люди, Льюис, а не животные. И нам не следует забиваться в уголок и трястись от страха. - Он тоже взял рюмку и отпил из нее. - И как представители биологического вида, мы жаждем знаний, просвещения. - Его светлые глаза сердито остановились на Льюисе. - Или, может, я ошибся, и ты не собирался отстаивать невежество?
        - Перебор, Сирс, - вступился Рики.
        - Поменьше жаргона, Рики, - парировал Сирс. - «Перебор», как же. Это может впечатлить Эльмера Скейлса и его овец, но только не меня.
        Овцы? Кто-то что-то говорил об овцах - Льюис не мог припомнить. Он сказал:
        - Я не собирался отстаивать невежество, Сирс. Я всего лишь имел в виду… Черт, да ничего я не знаю! Я хотел сказать, что мне было бы очень тяжело узнать об этом. - Он не подчеркнул этого, но в глубине души сознавал, что просто боится слишком близко подходить к истокам любого самоубийства, будь это его друг или жена.
        - Да, - выдохнул Рики.
        - Болтовня, - сказал Сирс. - Мне было бы легче, знай я, что Джон это сделал просто в отчаянии. Однако другие объяснения страшат меня…
        - У меня такое ощущение, что я чего-то не знаю, - сказал Льюис, и Рики в тысячный раз убедился, что он не такой олух, каким его считает Сирс.
        - Прошлой ночью, - сказал Рики, держа обеими руками рюмку и фаталистически улыбаясь, - когда мы все разошлись, Сирс на своей лестнице видел Фэнни Бэйта.
        - Боже…
        - Достаточно! - предостерег Сирс. - Рики, я запрещаю тебе говорить об этом. Льюис, наш друг имеет в виду, что я подумал, что видел его. Я был сильно напуган. Это была галлюцинация - нечистый, как говорят местные жители.
        - А теперь ты ведешь спор уже с двоими, - подметил Рики. - Со своей стороны, я был бы счастлив знать, что ты прав. Я не хочу видеть здесь молодого Вандерлея. И все мы должны сожалеть о том, что уже слишком поздно отменять его приезд.
        - Ты неправильно меня понял. Я хотел, чтобы он приехал и сказал: бросьте это. Мой дядя Эдвард умер от курения и перевозбуждения, а Джон Джеффри был психически неуравновешенным. Вот почему я принял предложения Джона. И я заявляю: пусть приезжает, и чем скорее - тем лучше.
        - Если ты так чувствуешь, я солидарен с тобой, - сказал Льюис.
        - А это честно по отношению к Джону? - спросил Рики.
        - Это честно по отношению к его прошлому, - сказал Сирс; он допил свой бренди и потянулся за бутылкой.
        Внезапные шаги на лестнице заставили всех троих повернуть головы ко входу в гостиную.
        Развернувшись в кресле, Льюис видел окно гостиной Рики и снова удивился, заметив, что пошел снег. Сотни крупных снежинок разбивались о черное стекло.
        Вошла Милли Шин, волосы с одной стороны приплюснуты, с другой - растрепаны. На ней был один из старых халатов Стеллы, в который она с трудом втиснулась:
        - Я все слышала, Сирс Джеймс! - ее голос напоминал вой сирены скорой помощи. - Вы задираете Джона, даже когда его уже нет в живых!
        - Милли, у меня и в мыслях не было ни малейшей непочтительности… - сказал Сирс. - Не следует ли вам…
        - Нет! Сейчас вам не удастся выгнать меня. И я не принесу вам кофе и не поклонюсь! Я скажу вам кое-что. Джон не покончил с собой. Льюис Бенедикт, вы тоже слушайте! Не он убил себя. Он бы никогда не сделал этого. Джона убили!
        - Милли… - начал Рики.
        - Вы думаете, я глухая? Вы думаете, я не знаю, что происходит? Джона убили, а вы знаете кто? Зато я знаю. - Послышались шаги, на этот раз Стелла спешила вниз по ступенькам. - Я знаю, кто убил его. Вы! Вы - ваш Клуб Фантазеров. Вы убили его своими жуткими историями. Вы отравили его - вы и ваши Фэнни Бэйты! - лицо ее скривилось; Стелла ворвалась слишком поздно, и Милли договорила: - Теперь вас надо прозвать Клуб Убийц! «Убийцы Инкорпорэйтэд»!
        7
        Ивот они, «Убийцы Инкорпорэйтэд», стояли под ясным октябрьским солнцем, полные горя, негодования, чувства вины, - весь год они с маниакальным упорством вели беседы о трупах и могилах и сейчас хоронили друга - одного из них. Неожиданные результаты вскрытия поразили их и причинили им боль; Сирс злился и отказывался верить. Рики поначалу тоже не поверил, что Джон был наркоманом. «Обнаружены следы постоянного и долговременного употребления наркотического вещества в больших дозах…», далее следовали многочисленные непонятные медицинские термины, однако вся беда в том, что коронер публично опозорил Джона Джеффри. Сирс мог ворчать сколько угодно, но никто не в силах изменить свое прошлое. Так же как Сирс не изменил бы своего мнения о том, что только лишь из-за результатов вскрытия человек из опытного профессионала превратился в некомпетентного и опасного идиота. Коронерские изыскания быстро распространились по Милбурну, и некоторые горожане заявили, что они поддерживают Сирса, некоторые согласились с заключением вскрытия, однако ни один из них не пришел на похороны. Даже его преподобие Нейл Вилкинсон был
очень взволнован. Похороны самоубийцы и наркомана - ну и ну!
        Новая девушка, Анна, была великолепна: она отлично управлялась с яростным Сирсом, уберегая миссис Куаст от наиболее свирепых его нападок, она была так же внимательна и предупредительна с Милли Шин, как и Стелла, и она просто преобразила их офис. Она заставила Рики убедиться в том, у «Готорн и Джеймс» полным-полно работы, когда Готорн и Джеймс хотят этого. Даже в жуткий период подготовки к похоронам Джона, даже в тот день, когда Рики подбирал в шкафу Джона костюм и покупал гроб, ему и Сирсу приходилось отвечать на такое количество писем и телефонных звонков, какое у них раньше накапливалось за несколько недель. Они готовились к пенсии и отсылали своих клиентов почти не задумываясь, полуавтоматически, а Анна Мостин словно вдохнула в них жизнь. Она упомянула о своей тетушке лишь однажды и сделала это как-то совершенно безобидно: она спросила их, как та выглядела. Сирс слегка покраснел и пробормотал:
        - Такая же привлекательная, как вы, но не такая энергичная.
        И еще она твердо встала на сторону Сирса в отношении к результатам вскрытия. Даже коронеры порой допускают ошибки, заметила она спокойно и твердо.
        Рики сомневался; он даже не был уверен, что это имеет значение. Джон был отличным врачом; он не сберег собственное тело, но заботливо и грамотно следил и ухаживал за телами своих подопечных. На самом ли деле «постоянное и долговременное и т. д.» употребление наркотика являлось причиной физического угасания Дэвида? Должно быть, ежедневные инъекции инсулина приучили его к игле. Но даже если бы выяснилось, что его друг был наркоманом, это нисколько не изменило его мнения о нем.
        И еще: это делало его самоубийство объяснимым. Не пустоглазый босоногий Фэнни Бэйт, не «Убийцы Инкорпорэйтэд» и не их истории погубили его: наркотик пожирал его мозг и его тело. Или он не в силах был больше терпеть «стыд» за свое пагубное пристрастие. Или что-то еще…
        Эти причины казались более убедительными.
        А между тем нос Рики совсем расклеился, в груди щекотало. Ему хотелось посидеть, хотелось тепла. Милли Шин всецело захватила Стеллу, словно обеих потрепало ураганом, то и дело Стелла тянулась рукой к коробочке с салфетками, вытирала ей слезы и бросала салфетку на пол.
        Рики вытянул из кармана сырой платок, осторожно вытер нос и положил платок обратно.
        Все они услышали, как вверх по холму прошла на кладбище машина.
        8
        Из дневника Дона Вандерлея
        Похоже, я удостоился чести стать членом Клуба Фантазеров. Это довольно странно - странно и как-то тревожно. Возможно, самое странное в моем пребывании здесь заключается в том, что друзья моего дяди, кажется, очень боятся стать участниками какой-то реальной ужасной истории - истории, похожей на сюжет моего «Ночного сторожа». И пригласили они меня сюда из-за «Ночного сторожа». Они видят во мне этакого закованного в броню профессионала, эксперта по сверхъестественному, - они видят во мне Ван Хельсинга! Мои первые впечатления оказались верными: они все заражены дурными предчувствиями - я бы сказал, они вот-вот начнут бояться собственной тени. Моя роль - исследовать все происходящее с ними. Они мне не сказали прямо, но они ждут, что я скажу: все в порядке, ребята, волноваться нет причин. Есть разумное и обоснованное объяснение всему и вся - в чем я и не сомневаюсь.
        А еще они хотят, чтобы я продолжал писать, и твердо настаивают на этом. Сирс Джеймс объявил: «Вызывая вас сюда, мы вовсе не собирались как-то помешать вашей карьере!» Так что они хотят, чтобы одну половину дня я посвящал Доктору Рэбитфуту, а другую - им. Во многом, как мне кажется, им просто нужен кто-то, чтобы поговорить. Они слишком долго общались только друг с другом.
        Вскоре после того, как новая секретарша, Анна Мостин, сообщила, что бывшая экономка покойного хочет прилечь, Стелла Готорн повела ее наверх. Вернувшись, миссис Готорн дала всем нам большие стаканы с виски. В высшем свете Милбурна, а они, несомненно, его представляли, виски пьют по-английски, неразбавленным.
        Разговор последовал болезненный, он часто прерывался. Стелла Готорн сказала:
        - Надеюсь, вы вобьете им в головы хоть немного здравого смысла.
        Это озадачило меня. Они еще пока не объяснили мне причину, по которой просили меня приехать сюда. Я кивнул, а Льюис сказал:
        - Вот об этом и поговорим. - Опять помолчали. - О вашей книге, - снова сказал Льюис, - мы тоже должны поговорить.
        - Хорошо, - сказал я.
        Молчание.
        - Мне, кстати, еще надо покормить вас, трех сычей, - заявила Стелла. - Мистер Вандерлей, вы не поможете мне?
        Я пошел за ней на кухню, готовясь нагрузиться тарелками. Чего я никак не ожидал, так это того, что элегантная миссис Готорн вдруг развернется, захлопнет за собой дверь и спросит:
        - Эти три идиота сказали вам, зачем они вас сюда вызвали?
        - Думаю, они немножко лукавят, - ответил я.
        - Что ж, я думаю, вам придется постараться, мистер Вандерлей, - сказала она. - Потому что надо быть как минимум Фрейдом, чтобы договориться с этими тремя. Я хочу, чтоб вы знали, что я не одобряю вашего присутствия здесь. И считаю, что люди должны решать свои проблемы сами.
        - Они намекнули, что хотели просто поговорить со мной о моем дяде, - сказал я и подумал, что, несмотря на седину, она, должно быть, не старше сорока шести или семи и что она красива и строга, словно фигура на носу парусника.
        - О вашем дяде! Да, может, и о нем. Они не снизошли до того, чтоб рассказать мне, - сказала она, и я отчасти понял причину ее гнева. - Насколько хорошо вы знали своего дядюшку, мистер Вандерлей?
        Я попросил ее называть меня по имени:
        - Не так чтобы очень хорошо. После того как я поступил в колледж и переехал в Калифорнию, мы с ним виделись не чаще чем раз в два года. И в течение нескольких лет до его смерти мы не встречались.
        - Но он завещал вам свой дом. Не показалось ли вам странным, что эти три персонажа не предложили вам остановиться в нем?
        Прежде чем я успел ответить, она продолжила:
        - Нет? А вот мне - кажется. И не столько странным, сколько печальным. Они боятся входить в дом Эдварда. Они пришли к этакому… молчаливому соглашению. И никогда не переступают порог этого дома. Потому как они очень суеверны.
        - Мне показалось… видите ли, когда я был на похоронах, я заметил… - Тут я замялся, не будучи уверен, насколько могу ей доверять.
        - Великолепно, - сказала она. - Надеюсь, вы не такой болван, как они. Но вот что я вам скажу, Дон Вандерлей. Если по вашей милости им станет хуже, чем сейчас, вам придется держать ответ передо мной. - Она, уперев руки в бедра, испепеляюще посмотрела на меня и шумно выдохнула. Затем взгляд ее изменился, она горько и натянуто улыбнулась и сказала: - Давайте-ка займемся тем, для чего пришли сюда, а то они еще начнут сплетничать о нас с вами.
        Стелла открыла холодильник и вытянула блюдо с жареным боком поросенка:
        - Как вы относитесь к холодной жареной свинине? Ножи в ящике справа от вас. Нарезайте.
        Только после того, как Стелла довольно поспешно улизнула из дома, как она сказала, «на встречу», трое друзей наконец открылись мне. Нет, неудачное выражение: они вовсе не «открылись», по крайней мере, это произошло не сейчас, но после ухода Стеллы трое пожилых мужчин наконец решились рассказать мне, зачем я им здесь понадобился.
        Это было похоже на интервью.
        - Ну что ж, вот вы и с нами, мистер Вандерлей, - начал Сирс Джеймс, снова подлив себе коньяку и вынув из внутреннего кармана пиджака пухлый портсигар. - Сигару? Могу ручаться за их качество.
        - Нет, спасибо, - сказал я. - И прошу вас, называйте меня Доном.
        - Отлично. Я вас не очень любезно приветствовал, Дон, но сделаю это сейчас. Все мы были большими друзьями вашего дяди Эдварда. Я и мои друзья, от имени которых сейчас говорю, очень благодарны вам за то, что вы, проделав путь через всю страну, приехали к нам. Мы верим, что вы нам поможете.
        - Это имеет отношение к смерти моего дяди?
        - Отчасти. Мы хотели бы, чтобы вы поработали на нас. - Затем он спросил меня, можем ли мы поговорить о «Ночном стороже».
        - Конечно.
        - Это роман, следовательно, большая часть является вымыслом, но был ли вымысел основан на реальных фактах? Мы предполагаем, что для работы над книгой вы провели определенные исследования. Но вот что нам важно узнать: нашли ли вы в процессе этих исследований какие-то подтверждения идей, высказанных в вашей книге? Или, может быть, вас вдохновило какое-то необъяснимое событие в вашей собственной жизни?
        Я ощущал их напряженность чуть ли не кончиками пальцев, и, возможно, они так же чувствовали мою. Они ничего не знали о смерти Дэвида, но они просили меня раскрыть главную тайну «Ночного сторожа» и моей жизни.
        - Вымысел, как вы это сформулировали, был основан на реальном событии, - сказал я, и напряженность исчезла.
        - Не могли бы вы рассказать об этом?
        - Нет, - сказал я. - Мне самому еще не все ясно. И это очень личное. Прошу меня извинить, но я не могу…
        - Мы уважаем ваши чувства, - сказал Сирс Джеймс. - Похоже, вы нервничаете.
        - Да, - признался я и рассмеялся.
        - В основе «Ночного сторожа» реальное событие, о котором вы знали? - спросил Рики Готорн, словно он не слушал, о чем говорилось только что, или же не поверил услышанному.
        - Да, это так.
        - А вы слышали о других похожих случаях?
        - Нет.
        - Но вы не отрицаете безоговорочно сверхъестественное? - спросил Сирс.
        - Я не знаю, да или нет, - ответил я. - Впрочем, как и большинство людей.
        Льюис Бенедикт выпрямился в кресле и пристально смотрел на меня:
        - Но вы только что сказали…
        - Нет, не сказал, - перебил Рики Готорн. - Он сказал лишь, что его книга основана на реальном событии, но не повторяет его в точности. Это так, Дон?
        - Более или менее.
        - А как же ваше исследование? - спросил Льюис.
        - Я мало чего добился, - сказал я.
        Готорн вздохнул и взглянул на Сирса, похоже, с иронией: я же говорил…
        - Я думаю, вы в любом случае можете помочь нам, - сказал Сирс, словно кто-то с ним спорил. - Ваш скептицизм очень пригодится.
        - Возможно, - пробормотал Готорн.
        Меня так и не покидало чувство, что они исподволь, ощупью пытаются проникнуть в самые глубины моего внутреннего мира.
        - А какое все это имеет отношение к сердечному приступу моего дяди? - спросил я скорее для самозащиты, но вопрос все равно был правильный и своевременный.
        Это сработало - Джеймс решился рассказать мне все.
        - …И с тех пор нас преследуют немыслимые ночи. Я знаю, что Джон страдал тем же. Не будет преувеличением сказать, что мы крайне напуганы. Надеюсь, вы не будете спорить?
        Готорн и Льюис Бенедикт выглядели так, будто они вспоминали то, что предпочли бы не вспоминать, - оба покачали головами.
        - Итак, мы бы хотели получить вашу помощь - помощь эксперта - в таком объеме, на какой вы только способны, - заключил Сирс. - Очевидное самоубийство Джона глубоко потрясло нас всех. Даже если он и злоупотреблял наркотиками, в чем я очень сомневаюсь, я не считаю его потенциальным самоубийцей.
        - Как он был одет? - спросил я. Это была случайная мысль.
        - Одет? Не помню… Рики, ты обратил внимание на его одежду?
        Готорн кивнул:
        - Мне пришлось выбросить ее. Поразительный подбор вещей - жилет от смокинга, пижамная куртка, брюки от другого костюма. Носков не было.
        - Это то, что Джон надел в то утро? - поразился Льюис.
        - Меня это тоже поначалу шокировало, потом я забыл. Слишком много событий…
        - Но он был таким утонченным мужчиной, - сказал Льюис. - Черт, если в одежде Джона была такая путаница, значит, и в его голове творилось то же самое.
        - Совершенно верно, - сказал Сирс и улыбнулся мне. - Дон, ваш вопрос был очень проницательным. Ни один из нас не подумал об этом.
        - Но это вовсе не упрощает все до такой степени, чтобы можно было сделать однозначный вывод о путанице в его голове, - подчеркнул я. - В том самом случае, на котором я основывался в своем романе, мужчина убил себя, и я нисколько не сомневаюсь, что его разум был в смятении, но я так и не выяснил, что же произошло на самом деле.
        - Вы говорите о своем брате, не так ли? - спросил умница Рики Готорн. Следовало ожидать, что они все знали: очевидно, дядя рассказал им о Дэвиде. - Это был тот самый случай, на который вы ссылаетесь?
        Я кивнул.
        - Ничего себе, - обронил Льюис.
        - Я обратил все это в историю с привидениями. Я не знаю, что произошло на самом деле.
        Некоторое время все трое выглядели очень взволнованными.
        - Что ж… - сказал Сирс Джеймс. - Даже если вы не привыкли проводить расследования, я уверен, вам это по плечу.
        Рики Готорн откинулся на спинку своего экстравагантного дивана; бабочка у него была безукоризненная, но нос покраснел и глаза уставшие. В окружении своей огромной мебели он казался маленьким и потерянным.
        - Вы очень поддержите обоих моих друзей, если поживете здесь немного, мистер Вандерлей.
        - Дон.
        - Хорошо, Дон. Поскольку вы, кажется, готовы к этому и поскольку я очень устал, предлагаю нам всем попрощаться. Вы останетесь на ночь у Льюиса?
        - Прекрасная мысль, - сказал Льюис и поднялся.
        - У меня один вопрос, - сказал я. - Вы просите меня подумать о … сверхъестественном… или как вам будет угодно это называть, чтобы себя самих избавить от подобных мыслей?
        - Проницательно, но неточно, - сказал Сирс Джеймс, нацелившись на меня голубыми глазами, как двумя дулами. - Мы постоянно об этом думаем.
        - Да, чуть не забыл, - сказал Льюис. - Встреч Клуба Фантазеров больше не будет? Кто-нибудь считает, что нам надо их прекратить?
        - Нет, - сказал Рики со странным вызовом. - Ради бога, давайте продолжим. И ради нас самих - будем встречаться как прежде. И пусть Дон участвует.
        Вот так. Каждый из них, старых друзей моего дяди, был по-своему замечателен: но не сходили ли они с ума? Я даже не мог быть до конца уверен, что они рассказали мне все. Они очень напуганы, а двое из компании уже умерли; и недавно я писал здесь, в дневнике, что Милбурн кажется мне благодатной почвой для Доктора Рэбитфута.
        Я чувствовал, что реальность ускользает от меня, как только я начинаю воображать, что все происходящее вокруг является сюжетом одной из моих книг.
        Вся беда была в том, что у меня начинало работать воображение. Совпадение двух самоубийств - Дэвида и доктора Джеффри - вот в чем главная трудность. (А Клуб Фантазеров даже не догадывался, что это совпадение - главная причина моей заинтересованности в их проблеме.) Во что меня здесь втягивают? В историю с привидениями? Или во что-то другое, не просто историю? Эти трое пожилых мужчин слышали лишь отголоски событий двухлетней давности и вряд ли они могут знать, что просят меня вновь коснуться наиболее странного и необъяснимого периода моей жизни, заставить меня перелистать назад календарь самых тяжелых и разрушительных дней: вернуть меня на страницы моего романа, который стал моей попыткой как-то согласовать те события с действительностью. Но разве возможна здесь какая-то реальная связь, даже если это всего лишь связь одной истории с привидениями, вытекающей из другой, - как это произошло с Клубом Фантазеров? И возможна ли какая-то фактическая связь между «Ночным сторожем» и тем, что случилось с моим братом?
        II. Альма
        Все, что прекрасно, имеет тело - и телом является, се сущее существует во плоти: и сны исходят лишь из тел…
        Д. Г. Лоуренс. Бесплотный бог
        Из дневника Дона Вандерлея
        1
        Есть лишь один путь к ответу на вопрос. Мне необходимо потратить какое-то время, неделю или две, чтобы записать в подробностях факты - какими я их помню - о себе, Дэвиде и Альме Мобли. Описав их в романе, я неизбежно преувеличил их и, поступив так, сфальсифицировал свои собственные воспоминания. Если бы меня это удовлетворило, я бы, конечно, не стал писать роман о Докторе Рэбитфуте - он ведь та же Альма, только с черным лицом, с рогами, хвостом и музыкальным сопровождением. Точно так же, как и Рэчел Варни в «Ночном стороже» - не более чем Альма в маскарадном костюме. Альма намного удивительнее Рэчел. Что я хочу попытаться сейчас сделать - не создавать вымышленные ситуации и вымышленные особенности и странности, но проанализировать особенности и странности, которые были на самом деле. В «Ночном стороже» все разрешилось, все встало на свои места; в жизни же - ничего не разрешилось и ничего не встало на свои места.
        Мы познакомились с Альмой не так, как Сол Малкин познакомился с Рэчел Варни - в парижском кафе, - обстановка была намного банальней. Это произошло в Беркли, где у меня, работавшего там по годичному контракту преподавателем, появились первые наметки моей книги. Должность моя была удачной для начинающего писателя, и я отнесся к ней весьма серьезно. Я вел раздел писательского мастерства и два раздела американской литературы. Второй предмет занимал основную часть моего времени, и мне приходилось читать столько не очень хорошо знакомых мне произведений, классифицировать такой колоссальный объем тем, что времени на писательство оставалось совсем немного. И если я едва был знаком с Хоэлсом или Купером, то с критическими статьями, обязательными в структуре курса, - и подавно. Я оказался с головой погружен в рутину своих лекций: брал с собой домой материал по писательскому мастерству, чтобы пробежать его за ленчем или ужином в баре или кафе, а вечера проводил в библиотеке, роясь в библиографиях. Порой мне удавалось поработать дома и над собственной книгой; но чаще в глазах у меня рябило, желудок бурчал от
кофе на английском факультете, а мои инстинкты прозаика притуплялись школярским вздором. Время от времени я приглашал перекусить одну девушку с факультета - недавнюю дипломантку по философии университета Висконсин. Ее звали Хелен Кайон; в преподавательской стояли двенадцать столов, и наши с ней - рядом. Она читала мою первую книгу, но та ее не впечатлила.
        Хелен была строга к литературе, равнодушна к своей внешности, страшилась преподавания и не питала надежд найти спутника жизни. Интересы ее лежали в области шотландских современников Чосера и лингвистического анализа; в двадцать три года в ней уже ощущалась едва уловимая неприступность старой девы. «Мой отец изменил фамилию с Кайинского, я убежденная полячка», - говорила она, но это выглядело классическим самообманом; она была убежденной чосерианкой, только и всего. Хелен была крупной девушкой в больших очках и с распущенными волосами, которые лежали каждый раз по-новому - волосы «несбывшихся мечтаний о замужестве». Когда-то она решила для себя: единственное, что она может дать мужчинам из университета и всего мира, - ее интеллект. Это единственное, во что она верила, на что в душе надеялась. Я предложил ей пообедать со мной после нашей третьей встречи в преподавательской. Она в этот момент корректировала статью и чуть не подпрыгнула на месте. Я подумал, что стал первым мужчиной в Беркли, пригласившим ее на ленч.
        Несколько дней спустя мы встретились с ней в преподавательской вскоре после моих лекций. Она сидела за своим столом, уставившись на пишущую машинку. Наш ленч прошел как-то неуклюже: она, сравнивая статьи, которые пыталась писать, с моей книгой, воскликнула: «Но я же пытаюсь рассказать о реальных вещах!»
        - Я ухожу, - сказал я. - Почему бы нам не уйти вместе? Зайдем куда-нибудь, выпьем.
        - Не могу. Терпеть не могу бары, да и поработать еще надо, - ответила она. - О, слушай! Может, ты проводишь меня до дома? Это недалеко - чуть в горку подняться. Тебе по дороге?
        - Я как раз там и живу.
        - Сил нет, уже сыта этим по горло… А что ты читаешь? - У меня в руках была книга. - О, Натаниель Готорн. Твой курс исследования.
        - Либерман взял и поставил меня перед фактом: через три недели я провожу основную лекцию по Готорну. Последний раз я читал «Дом о семи фронтонах» в средней школе.
        - Либерман становится ленив.
        Мне пришлось невольно согласиться: три других его ассистента тоже проводили за него лекции.
        - Да ничего страшного, управлюсь, - сказал я. - Поскольку я уже в состоянии увязать это все воедино. Мне бы только успеть прочитать весь материал по теме.
        - По крайней мере тебе не надо беспокоиться об испытательном сроке, - сказала она, указывая на машинку.
        - Нет, только о еде, - намекнул я на наш ленч.
        - Извини. - Она опустила голову, уже начиная переживать, и я дотронулся до ее плеча и сказал, чтобы она не принимала себя так всерьез.
        Когда мы спускались вместе по лестнице - Хелен тащила потертый пухлый портфель с книгами и эссе, у меня в руках были только «Семь фронтонов», - высокая девушка, блондинка с веснушчатым лицом, проскользнула между нами. Первое впечатление об Альме Мобли - бледность, утонченная нечеткость длинного бесстрастного лица и прямых соломенных волос. Ее округлые глаза были светло-светло-голубыми. Я почувствовал странную смесь симпатии и отторжения; на сумрачной лестнице она выглядела симпатичной девушкой, которая провела всю жизнь в пещере, - она, казалось, сама была призрачной тенью.
        - Мистер Вандерлей? - спросила она.
        Когда я кивнул, она пробормотала свое имя, но я не расслышал.
        - Я студентка аспирантуры английского факультета, - сказала она. - И хотела попросить разрешения присутствовать на вашей лекции по Готорну. В расписании профессора Либермана в преподавательской я прочитала ваше имя.
        - Пожалуйста, приходите, - сказал я. - Но это всего лишь исследовательская группа. Вы, возможно, только потеряете время.
        - Спасибо, - проговорила она и торопливо побежала наверх.
        - Откуда она меня знает? - шепнул я Хелен, пряча удовольствие от того, что считал своей тогдашней скрытой популярностью. Хелен щелкнула по книге, что была у меня в руке.
        Она жила всего лишь в трех кварталах от меня. Ее квартира представляла собой беспорядочную череду комнат на верхнем этаже старого здания, и она делила ее с двумя другими девушками. Комнаты, казалось, располагались совершенно произвольно, как и вещи в них, - словно кто-то решил оставить шкафы, столы, книжные полки и стулья на тех местах, куда их поставили грузчики. Настольная лампа стояла на полу у кресла, стол, заваленный книгами, приткнулся к окну, однако все остальное было расставлено в таком случайном порядке, что приходилось ходить кругами и лавировать между мебелью, чтоб пройти к гостиной.
        Соседки тоже казались случайными. Хелен описала мне их, пока мы поднимались вверх по холму к ее дому. Одна из них, Мередит Полк, родом тоже из Висконсина, была новым инструктором на ботаническом факультете. Они с Хелен познакомились во время совместных поисков жилья, выяснили, что заканчивали один университет, и решили поселиться вместе. Третья девушка была аспиранткой театрального факультета, ее звали Хилари Лихарди. Хелен сказала:
        - Хилари никогда не выходит из своей комнаты, под кайфом с утра до вечера и гоняет рок-музыку по ночам. Я сплю с затычками в ушах. Мередит мне больше по душе. Она очень настойчивая и немного странная, но я думаю, мы с ней друзья. Она пытается меня оберегать.
        - Оберегать? От чего?
        - От подлости.
        Обе соседки были дома, когда мы пришли. Как только я вошел вслед за Хелен, полная темноволосая девушка в голубых джинсах и свитере выскочила из кухни и уставилась на меня сквозь мощные очки. Мередит Полк. Хелен представила меня как писателя с английского факультета, а Мередит протянула: «Да-а?» - и стремительно убралась обратно на кухню. Громкая музыка неслась из соседней комнаты.
        Стоило Хелен выйти за напитком для меня, как очкастая черноволосая девушка опять выскочила из кухни. Она пробралась по лабиринту мебели к дачному креслу у стены, вдоль которой вытянулась батарея горшочков с кактусами и цветами. Сунув в рот сигарету, она уставилась на меня с напряженным подозрением.
        - Вы не университетский? Не из основного штата?
        - Нет, у меня контракт на год. Я писатель.
        - О, - сказала она. Посмотрела на меня еще немного. Затем: - А-а, вы тот самый, что водил ее обедать.
        - Тот самый.
        - Ага.
        Музыка била басом в стену:
        - Это Хилари, - сказала она. - Наша соседка.
        - Она вас не очень беспокоит?
        - Да я почти никогда ее не слышу. Концентрация. И потом, это полезно растениям.
        Вошла Хелен, в стакане было многовато виски, единственный кубик льда плавал на поверхности, как дохлая золотая рыбка. Себе она налила чашку чая.
        - Прошу прощения, - сказала Мередит и рванулась в направлении своей комнаты.
        - Господи, как приятно видеть мужчину в этой жуткой норе, - вздохнула Хелен. На мгновение выражение обеспокоенности и застенчивости исчезло с ее лица, и я заметил истинную интеллигентность под внешностью университетской умницы. Она выглядела ранимой, но не настолько, как мне поначалу показалось.
        Спустя неделю Хелен осталась у меня на ночь. Она не была девственницей и твердо верила, что влюбленность ей не грозит. Фактически она пришла к этому решению с той же порывистой аккуратностью, с какой работала над своими шотландскими чосерианцами.
        - Ты никогда не влюбишься в меня, - сказала она. - И я не жду этого. Так лучше.
        Тогда она провела у меня две ночи. По вечерам мы вместе ходили в библиотеку и исчезали в своих кабинках для индивидуальной работы, как будто нас ничто не связывало. Единственный раз я убедился в том, что это не так, когда однажды вечером, неделю спустя, увидел у дверей моей квартиры Мередит Полк. Она была в том же свитере и джинсах.
        - Вы дерьмо, - зашипела она на меня, и я поспешно открыл дверь и впустил ее.
        - Бессердечный ублюдок! - продолжила она, войдя. - Вы собираетесь лишить ее шансов на получение должности. Вы разбиваете ей сердце. Вы обращаетесь с ней, как со шлюхой. Она слишком хороша для вас. Вы и мизинца ее не стоите. Хелен посвятила себя преподаванию, и это в ее жизни главное. Я-то это поняла, но не думаю, что вы тоже. И я не думаю, что вы посвятили себя чему-то, кроме секса.
        - Давайте по порядку, - сказал я. - Каким образом я могу лишить ее шансов на получение должности?
        - Это ее первый семестр здесь. Вы же знаете, за нами наблюдают. И как это выглядит: новенькая преподавательница прыгает в постель к первому встречному?
        - Это Беркли. Я не думаю, что кто-то обратил внимание или кому-то до этого есть дело.
        - Свинья! Это вы не обращаете внимания и вам ни до чего дела нет - вот и вся правда. Вы любите ее?
        - Уходите, - сказал я, теряя терпение. Она была похожа на рассерженную лягушку, которая квакает, защищая свою территорию.
        Сама Хелен появилась через три часа, бледная и потерянная. Она не стала обсуждать поразительные обвинения Мередит Полк, но сказала, что прошлым вечером у них состоялся разговор.
        - Мередит слишко любит покровительствовать, - сказала Хелен. - Она, наверное, показалась тебе ужасной. Мне так стыдно, Дон, - она заплакала. - Пожалуйста, не сердись на меня. Не надо. Это так глупо: все от того, что последние две ночи я не могла работать. Я чувствую себя такой несчастной, когда тебя нет рядом. - Она потерянно взглянула на меня: - Мне не следовало этого говорить. Но ты же не любишь меня, да? Ты не можешь, ведь так?
        - У меня нет ответа… Давай-ка я тебе приготовлю чашечку чаю.
        Свернувшись калачиком, она лежала на кровати в моей маленькой квартире.
        - Я чувствую себя такой виноватой, - пролепетала она.
        Я вернулся с чаем.
        - Как бы я хотела отправиться путешествовать с тобой, - сказала Хелен. - В Шотландию. Все последние годы я читаю о Шотландии, но никогда не была там. - Ее глаза казались огромными за толстыми стеклами очков. - Господи, какая же я размазня! Зачем только я приехала сюда. Я была так счастлива в Мэдисоне. Не надо было мне приезжать в Калифорнию.
        - Ты здесь больше на своем месте, чем я.
        - Нет, - сказала она и отвернулась, пряча лицо. - Ты можешь уехать куда угодно, и тебе там будет хорошо. А из меня ничего путного, кроме рабочей лошадки, не получится.
        - Какую последнюю по-настоящему хорошую книгу ты читала? - спросил я.
        Она перекатилась обратно, чтобы взглянуть на меня, на ее лице любопытство одерживало верх над страданием и взволнованностью. Слегка скосив глаза, она на мгновение задумалась:
        - «Риторика Иронии» Уэйна Бута. Только что прочла.
        - Ты явно на своем месте в Беркли, - сказал я.
        - Мое место в зоопарке.
        Это было извинение за все - как за Мередит Полк, так и за ее эмоции, но я уже понял, что если мы не расстанемся, я только сделаю ей больнее. Она была права: я не мог полюбить ее.
        Впоследствии я думал, что моя жизнь в Беркли стала схемой, по которой потом начинала выстраиваться вся моя жизнь дальнейшая. И была она, за исключением работы, по существу бессодержательна и пуста. Возможно, стоило и дальше видеться с Хелен, а не ранить ее, настояв на разрыве? В мире, в котором я жил, целесообразность виделась мне синонимом доброты. Когда мы утром расстались, между нами оставалось понимание того, что мы не увидимся пару дней, но потом все будет продолжаться как прежде.
        Однако неделю спустя моя привычная жизнь закончилась; после этого я видел Хелен Кайон лишь дважды.
        2
        Работа над лекцией о Готорне и студенты занимали все мое время в течение оставшихся до лекции пяти дней. С Хелен мы виделись мимолетно, и я пообещал ей, что мы съездим куда-нибудь на уик-энд, как только разделаюсь со срочной работой. У моего брата был коттедж в Стилл Вэлли, за Мендесино, и он говорил, что я могу в любой момент приехать туда отдохнуть, когда мне надоест Беркли. Это была типичная заботливость Дэвида, однако из упрямства я до сих пор не пользовался его предложением. Я не хотел чувствовать себя обязанным ему. После лекции я отвезу Хелен в Стилл Вэлли и сразу убью двух зайцев.
        В утро лекции я перечитал главу из книги Д. Г. Лоуренса о Готорне и обратил внимание на строки:
        И первое, что она делает - соблазняет его.
        И первое, что он делает - соблазняется.
        И второе, что они делают - лелеют свой грех
        в тайне, и торжествуют, и пытаются осознать.
        Таков миф о Новой Англии.
        Вот что я так долго искал. Я поставил на стол чашку кофе и начал переделывать свои заметки. Проницательность Лоуренса расширила и обострила мое восприятие, я теперь увидел все книги совсем в ином свете; я выбрасывал параграфы и вставлял другие, писал поверх перечеркнутых строчек… Я забыл позвонить Хелен!
        Во время самой лекции я почти не воспользовался записями. Однажды, в поисках метафоры, я потянулся к подставке для книг и увидел Хелен и Мередит Полк, сидящих вместе на одном из нижних рядов аудитории. Мередит Полк сидела хмурая, подозрительная, как местный коп. Когда ученые слышат то, что говорится в литературных аудиториях, они частенько выглядят так. Хелен же выглядела просто заинтересованной, и я был благодарен ей за то, что она пришла.
        Когда все закончилось, профессор Либерман поднялся со стула в проходе и подошел сказать мне, что ему очень понравились мои комментарии, и поинтересовался, не хотел бы я взять его лекцию о Стивене Крэйне и провести ее через два месяца. Ему необходимо быть на конференции в Айове и, поскольку я продемонстрировал такую «образцовую» работу, особенно принимая во внимание, что я не числюсь в основном штате… Короче, он высказал предположение, что существует возможность продлить мой контракт на второй год.
        Меня ошеломила не столько эта взятка, сколько его высокомерие. Либерман, еще молодой, но уже известный - не как филолог, а как критик, этакий Эдмонд Уилсон; я был не высокого мнения о его книгах, но предполагал, что он способен на большее. Студенты стекались к выходам - плотная однородная масса футболок и джинсов. Тут я заметил лицо, обращенное ко мне выжидательно, стройное тело, облаченное не в деним, а белое платье. Либерман вдруг показался помехой, препятствием, и я поспешил дать согласие провести лекцию о Крэйне, только бы от него отделаться.
        - Очень хорошо, Дональд, - сказал он и удалился.
        Все произошло так быстро: только что передо мной стоял молодой профессор, а в следующее мгновение я уже смотрел в лицо девушке в белом платье. Той самой аспирантке, что недавно остановила нас с Хелен на лестнице.
        Сейчас она выглядела совершенно иначе: бледность пропала, легкий золотистый загар покрывал лицо и руки. Прямые светлые волосы блестели. Блестели и ее бледные глаза: в них искрился калейдоскоп разноцветных осколков света. В уголках рта - две тоненькие скобочки иронии. Она была восхитительна, она казалась самой очаровательной из всех девушек, каких я встречал, - это не голословное заявление, поскольку Беркли населяло такое количество красавиц, что каждый раз, поднимая глаза над преподавательским столом на аудиторию, видишь два-три новых очаровательных лица. Но в той, что стояла передо мной, не было ни нескладности, ни самоуверенности, ни «проверочной» вульгарности, обычно присущих студенткам-выпускницам: она просто выглядела правильной, полностью в ладах с самой собой. У Хелен Кайон не было и шанса.
        - Это было прекрасно, - сказала она, и едва заметные складочки в углах рта изогнулись и стали шутливыми. - Я так рада, что пришла послушать.
        Впервые я заметил южный акцент: веселая медлительная певучесть.
        - И я, - сказал я. - Благодарю за комплимент.
        - Хотите насладиться успехом в одиночестве?
        - Это приглашение? - Тут я спохватился, что, польщенный, слишком тороплю события.
        - Что, простите? Нет, я так не думаю, - ее губы дрогнули: что за мысли.
        Я взглянул на верх амфитеатра аудитории. Хелен и Мередит были уже в проходе и спускались к двери. Хелен, наверно, пошла сразу же, как увидела, как я смотрю на блондинку. Если она знала меня так хорошо, как утверждала, то сразу же поняла, что я чувствовал. Хелен вышла через дверь, не оборачиваясь, но Мередит Полк попыталась уничтожить меня взглядом.
        - Вы кого-то ждете? - спросила девушка.
        - Да так, ничего существенного, - сказал я. - Разрешите пригласить вас на ленч? Я не успел перекусить и теперь умираю с голоду.
        Я понимал, что веду себя как последний эгоист; но я понимал и то, что девушка, стоящая передо мной, уже больше значит для меня, чем Хелен, и, отпуская Хелен вот так, сразу - как настоящий ублюдок, по словам Мередит, - я исключал недели, а то и месяцы душераздирающих сцен. Я не солгал Хелен: она всегда сознавала хрупкость наших отношений.
        Мы шагали по территории университета. Альма существовала в безукоризненном согласии со своей женственностью: даже тогда, когда я наконец взглянул на нее при солнечном свете, она казалась бесконечно юной, вечной и лучащейся священной, мифической красотой. Самоотрешенность Хелен начисто лишала ее изящества, и сейчас она казалась мне лишь кратким мгновением - как отблеск льдинки на горизонте. Мое первое впечатление от Альмы Мобли: она, казалось, могла бы шествовать с такой же легкой грацией и по итальянской пьяцце шестнадцатого столетия, и в двадцатые годы нынешнего (это вероятнее), минуя отель «Плаза», и Скотт Фицджеральд провожал бы ее одобрительным взглядом, залюбовавшись потрясающими ногами. Это, конечно, звучит абсурдно… Несомненно, я сразу обратил внимание на ее ноги, я чувствовал все ее тело; однако видения средневековой Италии и Фицджеральда у «Плазы» не были метафорами, маскирующими похоть. Просто каждая ее клеточка излучала изящную непринужденность и свободу - это было совсем не типично для обыкновенной аспирантки английского факультета Беркли.
        Эти впечатления копились на протяжении шести месяцев, а я пытаюсь выдать их за первые: меня оправдывает то, что их ростки уже появились, когда мы вышли из университета и направились к ресторану. То, что она приняла мое приглашение с таким желанием, с такой беззаботностью, наводило на мысли о ее проницательности, трезвости ума и даже некой пассивности - тактичной иронической пассивности красавицы из разряда тех, кого собственная красота держала в заточении, как принцессу в башне.
        Я повел ее в тот самый ресторан, который, по словам Либермана, слишком дорог для студентов. Впрочем, для меня - тоже. Но церемония шикарного обеда как нельзя больше подходила ей, мне и праздничной атмосфере нашей встречи.
        И тут же я понял, что именно ее хотел бы отвезти в дом Дэвида в Стилл Вэлли.
        Звали ее Альма Мобли, она была родом из Нового Орлеана. По ее манерам я догадался, что росла Альма в обеспеченной семье; отец ее был художником, в детстве она подолгу жила в Европе. Рассказывая о своих родителях, она употребляла прошедшее время, и я понял, что их уже нет в живых. Это тоже накладывало отпечаток на ее поведение, на некую ауру отрешенности от всего, кроме себя.
        Как и Хелен, она училась на Среднем Западе, в чикагском университете - это было так нехарактерно: Альма в Чикаго, в этом неистовом городе, - затем ее приняли в Беркли аспиранткой. Из ее рассказа я понял, что она просто дрейфовала по университетской жизни и, в отличие от Хелен, не чувствовала в себе никакого глубокого предназначения. Она стала аспиранткой, потому что обладала способностями к механике литературной работы и была в ней безупречна; она считала, что больше ни на что не способна. И приехала она сюда, в Калифорнию, потому что ей не нравился чикагский климат.
        Я чувствовал с необычайной ясностью, насколько не подходят ей декорации ее жизни и эта пассивная самодостаточность. Я не сомневался, что она могла бы с блеском завершить работу над своей диссертацией (по Вирджинии Вульф), а затем успешно преподавать в любом из маленьких колледжей, разбросанных вверх и вниз по побережью. И тут, внезапно и с потрясающей силой, когда она подносила ко рту ложку мятно-зеленого авокадо, меня поразило видение. Я вдруг увидел ее шлюхой, проституткой Сторивилла 1910 года, ее волосы экзотически завиты и взлохмачены, ее ноги танцовщицы обнажены - все ее нагое тело предстало передо мной во всех подробностях. Еще одно видение из области профессиональной отстраненности, подумал я, однако это не уменьшило его силы. Оно чрезвычайно взволновало меня - сексуально. Альма говорила о книгах - говорила не так, как Хелен, а как простой читатель, - а я смотрел на нее через столик и мечтал стать единственным для нее, хотел схватить ее, встряхнуть и заставить по-настоящему взглянуть на меня.
        - У вас есть парень? - спросил я ее.
        Она покачала головой.
        - Так вы не влюблены?
        - Нет. - И она улыбнулась очевидности вопроса. - Был мужчина в Чикаго, но все в прошлом…
        - Один из тамошних профессоров?
        - Один из доцентов. - Еще одна улыбка.
        - Вы были влюблены в него? Он был женат?
        На мгновение взгляд ее стал серьезным:
        - Нет. Это было не то, что вы имеете в виду. Он не был женат, а я не была влюблена в него.
        Даже тогда я начал понимать, что лжет она с легкостью. Это не оттолкнуло меня; наоборот, доказывало, какими легкими были прикосновения судьбы в ее жизни, и было частью всего того, что я уже мечтал изменить в ней.
        - Значит, он был влюблен в вас, - сказал я. - Вы из-за этого уехали из Чикаго?
        - Нет, к этому времени все закончилось. Алан так ни на что и не решился. И сам себя поставил в глупое положение. Вот и все.
        - Алан?
        - Алан Маккични. Он был очень сентиментален.
        - Сентиментальный дурак.
        - А вы что, хорошо знаете его? - спросила она, с присущей только ей особенностью привносить мягкую, почти неуловимую иронию, которая делала любой вопрос не важным.
        - Нет, просто интересно.
        - Что ж… - Ее глаза встретились с моими. - Особенно рассказывать нечего. Он… серьезно увлекся. Я ходила к нему на консультации. Нас было всего четверо в группе. Три парня и я. Консультации проводились дважды в неделю. Я заметила, что он обратил на меня внимание, но он был очень застенчив. И очень неопытен с женщинами. - И вновь легкое несоответствие выражения ее глаз и интонации. - Несколько раз он увозил меня пообедать куда-нибудь. Он не хотел, чтоб нас видели вместе, и мы встречались в местах, не похожих на Гайд-парк.
        - Например?
        - Например, в барах отелей. В кафе, что по кольцевой дороге. Мне кажется, это был его первый опыт общения со студенткой, и он очень нервничал. Я не думаю, что жизнь его была веселой. В итоге я стала очень много значить для него. А я поняла, что такой он мне не нужен. Я догадываюсь, о чем вы хотите спросить, поэтому скажу сразу. Да, я спала с ним. Недолго. Нам не было хорошо. Алан был… не очень хорош… физически. Я даже начала думать, что он скорее переспал бы с мужчиной, хотя, разумеется, это только догадки. Вряд ли он был на это способен.
        - Как долго это продолжалось?
        - Год. - Она закончила есть и уронила салфетку рядом с тарелкой. - Не понимаю, зачем мы говорим об этом.
        - Что вы больше всего любите?
        - Дайте подумать… - Альма сделала вид, что всерьез отнеслась к вопросу. - Если честно… Лето. Фильмы. Английские романы. Вставать в шесть утра и смотреть в окно, как рождается утро: все такое чистое, всюду так пусто… Чай с лимоном. Что еще? Париж. И Ниццу. Я так люблю Ниццу! Когда я была маленькой, мы ездили туда на все лето четыре или пять раз. А еще люблю вкусно поесть - вот как сейчас.
        - Похоже, студенческая жизнь не для вас, - сказал я. Она словно рассказала мне все и ничего.
        - Не похоже, правда? - она рассмеялась. - Мне кажется, все, что мне нужно, - это Большая Любовь.
        Такой она была - принцесса, заточенная в башню чувством собственного достоинства.
        - Пойдемте завтра вечером в кино, - предложил я, и она согласилась.
        На следующий день я уговорил Рекса Лесли, чья преподавательская была этажом ниже, поменяться со мной столами.
        В кинотеатре шла «Великая иллюзия» Ренуара, которую Альма никогда не смотрела. Потом мы пошли в кафе, всегда забитое студентами, и обрывки их разговоров долетали до нашего столика. Как только мы уселись, я вдруг ощутил мимолетный стыд и чувство вины и секундой позже понял: я боялся, что нас увидит Хелен Кайон. Однако это местечко было не в ее духе, она наверняка сейчас сидит в библиотеке, как обычно.
        - Какой красивый фильм, - сказала Альма. - Я все еще живу в нем.
        - Вы очень глубоко воспринимаете фильмы.
        - Конечно, - удивилась она.
        - А литературу?
        - Конечно. - Она вновь взглянула на меня. - Вообще-то… не знаю. Люблю читать - вот и все.
        Бородатый парень за соседним столиком говорил соседу:
        - Веннер наивен, как и его журнал. Я начну опять покупать его, только когда увижу на обложке фото Джерри Брауна.
        Его приятель ответил:
        - Веннер это и есть Джерри Браун.
        - Это Беркли, - сказал я.
        - Кто такой Веннер?
        - Странно, что вы не знаете Ианна Веннера.
        - Кто он?
        - Выпускник Беркли. Он был создателем «Rolling Stone».
        - Это такой журнал?
        - В вас столько сюрпризов! - сказал я. - Неужели никогда не слышали?
        - Большинство журналов мне совершенно неинтересны. Я их никогда не читаю. Что это за журнал? Его название как-то связано с названием рок-группы?
        Я кивнул. О них-то, по крайней мере, она слыхала.
        - Какую музыку вы любите?
        - Я не очень интересуюсь музыкой.
        - Ну хорошо, попробуем несколько имен. Вы знаете, кто такой Том Сивер?
        - Нет.
        - Вы слышали о Вилли Мэйсе?
        - Он, кажется, спортсмен? Спортом я тоже не интересуюсь.
        - Чувствуется.
        Она хихикнула.
        - Вы меня все больше интригуете. Как насчет Барбры Стрейзанд?
        Она очаровательно надула губки:
        - Разумеется!
        - Джон Форд?
        - Нет.
        - Артур Фонцарелли?
        - Грейс Бамбри?
        - Нет.
        - Дези Арназ?
        - Нет.
        - Джонни Карсон?
        - Нет.
        - Андре Превин?
        - Нет.
        - Джон Дин?
        - Нет… Остановитесь! Или я начну отвечать «да».
        - Чем вообще вы занимаетесь? - спросил я. - Вы уверены, что живете в этой стране?
        - Давайте-ка я попытаю вас. Говорят ли вам что-нибудь имена: Энтони Пауэлл, Джин Рис, Айви Комптон-Барнетт, Элизабет Джейн Ховард, Пол Скотт, Маргарет Дрэббл и…
        - Это английские романисты, и я слышал обо всех, - прервал ее я. - Но я вас понял. Вы не интересуетесь тем, что вам не интересно.
        - Вот именно.
        - И вы никогда не читаете газет.
        - Не читаю. И никогда не смотрю телевизор, - она улыбнулась. - Вы думаете, меня надо поставить к стенке и расстрелять?
        - Мне просто интересно, с чем и с кем вы дружите.
        - С вами. Вы же друг мне, правда? - За этим вопросом, как и за всем разговором, была та же видимость безучастной иронии. На мгновение мне подумалось, что она была существом из другого мира: ее почти полное невежество в области популярной культуры больше, чем любое заявление, демонстрировало, как мало ее заботило, что люди о ней думали. И еще я подумал о том, что ее чистота и неосведомленность намного шире, чем я мог себе представить. Возможно, шестая часть студентов аспирантур в Калифорнии и не слыхала о таком атлете, как Сивер; однако вряд ли нашелся бы во всей Америке человек, ничего не знавший о Фонце.
        - Но у вас наверняка есть друзья. Мы же только на днях познакомились.
        - О, конечно есть.
        - На английском факультете? - Это было возможно: насколько я знал, среди моих временных коллег имелось несколько знатоков Вирджинии Вулф, и они тоже не читали газет. Однако в их кругу подобная отрешенность от всего остального показалась бы жеманством; для Альмы же она была в порядке вещей.
        - Нет. Я не многих там знаю. Но я знакома с людьми, интересующимися оккультизмом.
        - Оккультизмом? - Я не представлял себе, что она имела в виду. - Сеансы? Мадам Блаватски?
        - Нет. Они занимаются более серьезными вещами. Они члены Ордена.
        Я был ошеломлен; я словно рухнул в бездну. Я рисовал в своем воображении сатанизм, ведьминский шабаш; калифорнийский психоз в его худшей форме.
        По моему лицу она это поняла:
        - Я сама не принимаю в этом участия. Я просто знакома с ними.
        - Как этот Орден называется?
        - Х. Х. Х.
        - Но… - Я подался вперед, не веря своим ушам и думая, что ослышался. - Не может быть… Х. Х. Х.? Xala…
        - Xala Xalior Xlati.
        Шокированный, я отказывался поверить; глядя на ее красивое лицо, я чувствовал удивление и страх. Х. Х. Х. были не заурядной шайкой калифорнийских сумасбродов, наряжающихся в балахоны, - они пугали. Они были известны своей жестокостью, граничащей с дикостью; они были как-то замешаны в деле семьи Мэнсонов, и я слышал о них только в связи с этим. После завершения дела Мэнсона они, кажется, подались куда-то - вроде бы в Мексику. Неужели они все еще в Калифорнии? Уж лучше бы она мне сказала, что знакома с главарями мафии: от мафии можно ожидать мотивов, рациональных или же нет, мафия была признаком капитализма. Х. Х. Х. - это уже из области ночных кошмаров.
        - И эти люди ваши друзья? - спросил я.
        - Вы сами спросили.
        Я покачал головой, все еще не оправившись от потрясения.
        - Не беспокойтесь об этом. Или о них. Вы их никогда не увидите.
        Теперь я совсем по-другому представлял себе ее жизнь, она показалась мне зловещей; Альма легко улыбалась, а мне вдруг стало страшно. Словно я ступил с освещенной солнцем тропинки в темные джунгли; и я подумал о Хелен Кайон, сидящей сейчас в библиотеке со своими шотландскими чосерианцами.
        - Я очень редко вижусь с ними, - сказала она.
        - Но ходите на их собрания? Бываете в их домах?
        Она кивнула:
        - Я же говорю - это мои друзья. Но не волнуйтесь так об этом.
        Возможно, это было ложью - еще одной ложью, поскольку мне показалось, что она не совсем искренна со мной. Однако все ее поведение, даже ее участие по отношению ко мне, свидетельствовало о том, что она говорит правду. Она поднесла ко рту чашку с кофе, сочувствующе улыбаясь мне, и я увидел ее стоящей у костра с чем-то окровавленным в руках…
        - Нет, вы в самом деле волнуетесь. Я не состою в их организации. Я лишь знакома с людьми из нее. Вы спросили меня. И я решила, что вам следует это знать.
        - Вы были на их собраниях? Что там происходит?
        - Не могу сказать. Это всего лишь другая часть моей жизни. Маленькая. И вас она не затронет.
        - Пойдемте отсюда, - сказал я.
        Думал ли я уже тогда, что она даст мне материал для романа? Скорее нет. Я подумал, что ее контакт с этой группой более незначителен, чем она это представила; я смог убедиться в этом лишь однажды, и намного позже. Она приукрашивала, преувеличивала, - убеждал себя я. Х. Х. Х. и Вирджиния Вулф? И «Великая иллюзия»? Совсем не вяжется…
        Нежно, почти дразняще, она пригласила меня к себе в гости. Это было рядом с кафе. Когда мы оставили позади шумную улицу и свернули в менее освещенный квартал, она совершенно непоследовательно начала рассказывать мне о своей жизни в Чикаго. Поэтому мне не пришлось расспрашивать ее о прошлом. Мне даже послышалось облегчение в ее голосе: от того ли, что она «созналась» в своей связи с Х. Х. Х.? Или потому что я не приставал с расспросами? Скорее всего, последнее. Стоял типичный вечер уходящего лета, и теплый и прохладный одновременно. Несмотря на неприятное признание, ее непринужденная грация и такая же природная мудрость, вложенная в ее речь, ее почти неземная красота вдохновляли меня, и впервые за много месяцев я чувствовал себя счастливым. Я словно пробудился от зимней спячки.
        Мы дошли до ее дома.
        - Первый этаж, - сказала она и поднялась по ступеням к двери. Я чуть задержался, чтобы полюбоваться ею. Воробей вспорхнул на перила и наклонил головку; я чувствовал запах горящих листьев; Альма обернулось, и лицо ее было неясным и бледным в тени крыльца. Однако - удивительно! - я отчетливо видел ее глаза, как если бы они светились, словно кошачьи:
        - Может, пойдете со мной? Или вы такой же благоразумный, как и ваш роман?
        Я отметил тот факт, что она читала и мою книгу, и критику на нее, и поднялся вслед за ней.
        Я не представлял себе, какой могла быть ее квартира, но мне следовало бы догадаться, что она не имела ничего общего с неопрятным жильем Хелен. Альма жила одна - как я и предполагал. Все в большой комнате, куда она меня привела, объединял единый стиль, единая точка зрения: это была одна из самых шикарных комнат, какие я когда-либо видел. Толстая бухарская дорожка бежала через всю комнату; дорогие столики пристроились по обеим сторонам расписного камина. Широкий письменный стол у окна. Шикарные полосатые кресла; большие диванные подушки; лампа от Тиффани на столе. Я оказался прав, предположив, что ее родители были обеспеченными людьми. Я спросил:
        - Вы не совсем типичная студентка аспирантуры, не так ли?
        - Я решила, что окружить себя этими вещами было бы благоразумнее, чем держать их на складе. Еще кофе?
        Я кивнул. Теперь я видел ее в несколько ином свете. Если Альма и казалась непохожей на других, непонятной, это оттого, что она была особенной; она получила такое необычное воспитание, о существовании которого девяносто процентов американцев не подозревают и допускают только теоретически, воспитание, я бы сказал, ультрароскошной богемы. И если пассивность Альмы и была естественной, так это оттого, что ей никогда не приходилось принимать самостоятельных решений. В свои мысли я привнес кормилиц и нянюшек, школьные годы в Швейцарии, каникулы на яхтах. Это, думал я, и объясняло ту ауру безвременья, вечности, окружающую ее; вот почему я вообразил ее летящей мимо отеля «Плаза» в двадцатые годы, годы Фицджеральда: подобное богатство - из другой эпохи.
        Когда она вернулась с кофе, я спросил:
        - Как вы смотрите на то, чтобы отправиться в путешествие на недельку-другую? Мы могли бы остановиться в доме в Стилл Вэлли.
        Альма подняла брови и вскинула голову. Меня поразило то, что ее пассивность была двуполой, как, наверно, бывают двуполыми проститутки.
        - Вы удивительная девушка, - сказал я.
        - Ага, как из «Ридерс Дайджест».
        - Едва ли.
        Она сидела передо мной на пухлой диванной подушке, поджав под себя ноги, такая невероятно притягательная, соблазнительная и в то же время такая неземная, божественная, что я отбросил мысль о двуполости. Мне даже показалось невероятным, как такое могло прийти мне в голову. Я страстно хотел ее; я знал, что она будет моей, и сознание этого торопило меня.
        Деньги на стол, приятель…
        К утру я уже был от нее без ума. Мы отправились в постель совершенно буднично. После того как мы проговорили час или два, она спросила:
        - Вы не хотите уходить, правда?
        - Не хочу.
        - Ну что ж, тогда оставайтесь ночевать.
        То, что за этим последовало, не было страстным слиянием тел, скорее наоборот - Альма была так же пассивна в постели, как и в жизни. Правда, она без усилий испытывала оргазмы, сначала во время прелюдии, потом - в процессе самого акта; она как ребенок держалась за мою шею, сжав меня бедрами и сцепив ноги у меня на спине; но даже тогда, я чувствовал, она была не со мной.
        - О, как я люблю тебя! - собрав мои волосы в кулак, прошептала она, когда мы начали в третий раз, но давление ее рук было таким же легким, как и ее голос. Раскрывая очередную ее тайну, я видел за ней следующую. Казалось, чувство Альмы имело один источник с ее застольными манерами. Я знавал десяток девушек, которые были «лучше в постели», чем она, но ни с одной из них меня не охватывала такая тонкая, деликатная нежность, такая легкая, естественная и непринужденная игра теней и цвета чувства Альмы. Я был словно на пороге неведомого мне откровения - словно перед еще не открытой дверью.
        Впервые я понял, почему женщины влюблялись в донжуанов, почему они унижали себя, преследуя их и добиваясь их любви.
        Я понимал, что она дала мне богатую пищу для размышлений, рассказав о своем прошлом. Я убедился, что она настолько неординарна, насколько только может быть женщина. Это все было очень созвучно с Х. Х. Х, с внезапным бегством из Чикаго; неординарность казалась неотъемлемой чертой образа жизни Альмы.
        Чего я желал - конечно же, вытеснить, заменить собой всех живущих в ее сердце; приоткрыть ту заветную дверь и разгадать все ее тайны; хотел, чтобы ее благосклонность и нежность были обращены лишь ко мне одному. В одной из суфийских сказок слон влюбился в светлячка и вообразил, что тот светит лишь для него одного; и когда светлячок отлетал от слона на некоторое расстояние, гиганту казалось, что букашка своим светом вычерчивает контуры слона.
        3
        Мало сказать, что эта любовь поставила меня на колени. Мои порывы продолжать книгу угасли. Я не в силах был выдумывать чувства, поскольку отдавал свои собственные; загадка Альмы была такой завораживающей, что загадки моих выдуманных персонажей казались надуманными и поддельными. Я займусь ими, но сначала разгадаю эту тайну.
        Беспрестанно думая об Альме Мобли, я ловил каждую возможность, чтобы видеть ее; все последующие десять дней я был рядом с ней каждую минутку, не занятую преподаванием. На моем столе росла пачка непрочитанных работ студентов, догоняя по высоте стопку очерков по «Алой букве». В этот период наша сексуальная бравада была просто невероятной. Мы занимались любовью в опустевших на перемены аудиториях, в незапертой преподавательской; однажды я даже последовал за ней в дамский туалет и овладел ею, пока она балансировала на унитазе. Как-то на лекции, после моего очень уж пылкого выступления, один студент литературного факультета спросил меня:
        - А как бы вы охарактеризовали человека - в общих чертах?
        - Сексуальный и несовершенный, - ответил я.
        Я сказал, что проводил с ней «почти» все время, не занятое лекциями. Исключением были два вечера, когда Альма уезжала, как она сказала, навестить тетю в Сан-Франциско. Она сообщила мне имя тети - Флоренс де Пейсер, - но, когда уехала, меня замучили сомнения. Однако когда она вернулась, я не почувствовал никаких признаков другого любовника. И никаких признаков Х. Х. Х., что меня тревожило еще больше. И она окружила миссис де Пейсер таким количеством обстоятельных деталей (йоркширский терьер по кличке Снупи, полный гардероб платьев от Халстона, служанка по имени Росита), что все мои подозрения улетучились. Невозможно, проведя вечер с кровожадными зомби из Х. Х. Х., вернуться с кучей рассказов о собаке по кличке Снупи. Если и были другие любовники или та неразборчивость в связях, которую я почувствовал в ней в нашу первую ночь, - сейчас от них не осталось и следа.
        Лишь одно озадачило меня - не гипотетический соперник, а, казалось бы, незначительное ее высказывание наутро после возвращения. Возможно, она проговорила это невольно, под воздействием охватившего ее чувства - не знаю.
        - Тебя одобрили, - сказала Альма.
        Мне на мгновение показалось, что она имеет в виду окружающую нас обстановку: эту китайскую вазу на столике у кровати, рисунок Пикассо в раме, ворсистый ковер… (Все это будило во мне чувство неуверенности и ненадежности.)
        - Так ведь ты одобряешь, - сказал я.
        - Не я. Нет, я, само собой, в первую очередь, но не я одна, - и она прижала палец к моим губам.
        Через день-другой я уже забыл об этой незначительной загадке.
        И, конечно же, я забыл о своей работе, о ее основной части. Даже по прошествии самых бурных наших недель я посвящал преподаванию намного меньше времени, чем прежде. Никогда в жизни я не был так влюблен: мне казалось, будто всю свою прежнюю жизнь я обходил радость стороной, смотрел на нее косо, не понимал ее; только Альма повернула меня лицом к ней и заставила взглянуть прямо в глаза. Все, что вызывало в любимой сомнения, сгорало в пламени моего чувства. А если я чего-то о ней не знал - черт с ним: мне хватало с лихвой и того, что было известно.
        Я уверен, что именно она первой заговорила о нашей свадьбе. Это прозвучало примерно так: «Когда мы будем женаты, будем много путешествовать» или «В каком домике ты хотел бы жить, когда мы поженимся?» Наш разговор скользнул к этой теме как-то сам собой, без всякого напряжения, и я не ощутил никакого принуждения, а лишь почувствовал себя еще счастливей.
        - О, теперь ты окончательно одобрен, - сказала она.
        - Ты меня как-нибудь познакомишь со своей тетушкой?
        - Лучше приберегу тебя, - ее ответ не был связан с моим вопросом. - Если на следующий год поженимся, давай проведем лето на островах в Греции. На Поросе остались друзья отца, мы можем остановиться у них.
        - Их одобрение я тоже должен получить?
        - Одобрят или нет - мне все равно, - сказала она, беря мою руку, и мое сердце забилось сильнее.
        Через несколько дней Альма сказала, что после Пороса она хотела бы съездить на месяц в Испанию.
        - А как же Вирджиния Вулф? Твой диплом?
        - Я не слишком прилежная студентка.
        Близился день моей лекции о Стивене Крэйне, и я, наконец осознав, что совершенно не готов, сообщил Альме, что как минимум пару вечеров мне придется провести в библиотеке:
        - Хоть и выйдет жуткая халтура и мне наплевать, продлит Либерман мой контракт еще на год или нет, поскольку мы с тобой решили уехать из Беркли, однако мне все-таки надо собрать в кучку хоть пару идей.
        - Хорошо, - согласилась она, поскольку все равно планировала съездить к миссис де Пейсер на ближайшие два-три дня.
        Нежно и крепко обнявшись на прощание, мы расстались. Альма уехала. Я отправился в библиотеку.
        На первом этаже библиотеки я увидел Хелен Кайон - впервые после последней нашей встречи в лектории, когда с ней была Мередит Полк. Она не заметила меня; она ждала лифта с Рексом Лесли, преподавателем, с которым мы обменялись столами. Они увлеченно разговаривали; Хелен положила ладонь Рексу Лесли на спину. Я улыбнулся, мысленно пожелал ей удачи и свернул на лестницу.
        Весь этот и следующий вечер я тщетно бился над лекцией. Мне было нечего сказать о Стивене Крэйне; он не был мне интересен; когда бы я ни взглянул на страницы - я видел Альму Мобли, ее искрящиеся глаза и улыбку.
        Отправившись следующим вечером за пиццей и пивом, я увидел Альму в тени у бара «Ласт Риф». Заведение это считалось сомнительным, поскольку его завсегдатаями были байкеры и геи, предлагавшие себя. Я остолбенел: в первое мгновение я почувствовал не предательство, а страх. Она была в компании с мужчиной: явно посетитель бара - он держал кружку пива, - он определенно не был ни байкером, ни геем, высматривающим партнера. Высокий, в черных очках, с бритой головой и очень бледным лицом. И хотя одет он был неописуемо - в рыжевато-коричневые брюки и жилет для игры в гольф (надетый на голое тело? Еще мне показалось, что я разглядел какие-то цепи у него на шее), - он походил на зверя, на голодного волка в человеческом обличье. Маленький мальчик, изнуренный и босой, сидел на тротуаре у его ног. Вся троица, прячущаяся в тени стен, выглядела шокирующе странной. Альма держалась с мужчиной совершенно непринужденно; что-то изредка спрашивала, и он отвечал; они показались мне ближе, чем Хелен с Рексом, хотя не обменялись ни одним дружеским жестом. Мальчишка, сидевший у ног мужчины, иногда начинал дрожать, словно
боялся, что его ударят. Эти трое смотрелись жутко, прямо гости из ночи - как семейка Чарльза Аддамса: характерная грация Альмы, ее манера держаться рядом с этим, похожим на оборотня, мужчиной и жалким мальчишкой, казалась нереальной и какой-то порочной. Я попятился, отчего-то решив, что если мужчина заметит меня - вмиг рассвирепеет.
        Именно так, наверно, и выглядит оборотень, подумал я, потом вспомнил: Х. Х. Х.
        Мужчина рывком поднял с тротуара трясущегося мальчишку, кивнул Альме и сел в машину со стороны водителя, так и не выпустив из рук кружку с пивом. Мальчик забрался на заднее сиденье. Через мгновение машина с ревом умчалась.
        Этим же вечером, позднее, я, думая, что совершаю ошибку, но не в силах ждать до утра, набрал номер Альмы:
        - Видел тебя часа два назад. Я не хотел беспокоить тебя, но… Я думал, ты в Сан-Франциско.
        - Мне там было так скучно, и я приехала раньше. Тебе звонить не стала, чтобы не мешать работать. О, Дон, бедненький, ты, наверно, напридумывал себе что-нибудь ужасное!
        - Что это за тип, с которым ты разговаривала? Бритый, в черных очках, рядом с ним мальчик - у байкерского бара?
        - О, этот! Это с ним ты меня видел? Его зовут Грег. Мы знакомы еще по Новому Орлеану. Он приехал сюда учиться и бросил. А мальчик - его младший брат: их родители умерли, и Грег заботится о нем. Правда, я бы сказала, не очень хорошо. Мальчик умственно отсталый.
        - Он из Нового Орлеана?
        - Ну конечно.
        - Как его фамилия?
        - А что, ты в чем-то сомневаешься? Его фамилия Бентон. Бентоны жили на одной улице с нами.
        Все это звучало убедительно, если не думать о том, как выглядел парень по имени Грег Бентон.
        - Он из Х. Х. Х.?
        Она рассмеялась:
        - Бедный мой, ты перетрудился! И зачем я тебе рассказала…
        - Ты в самом деле знаешь людей из Х. Х. Х.? - потребовал я ответа.
        Она заколебалась:
        - Очень немногих.
        Я вздохнул с облегчением: я думал, что она приукрашивает себя. Может, и вправду «оборотень» всего лишь ее старый орлеанский знакомый. На самом деле то, как я увидел его в тени бара, напомнило мне, как я впервые увидел саму Альму: бесцветную, как привидение, на сумрачной лестнице университета.
        - А чем этот… Бентон занимается?
        - По-моему, чем-то вроде подпольной торговли препаратами.
        Теперь все стало на свои места. Это соответствовало и его внешнему виду, и тому, что он болтался у «Ласт Риф». Альма же показалась мне слегка взволнованной - такой я никогда ее не видел.
        - Раз уж ты освободился, пожалуйста, приходи и поцелуй свою подружку, - сказала она. Меньше чем через минуту я был за порогом.
        Два странных события произошли в ту ночь. Мы с Альмой лежали в кровати под пристальным вниманием предметов, уже упомянутых мною. Всю ночь я скорее дремал, чем спал. Я потянулся коснуться оголенной руки Альмы; не хотелось ее будить. Но, едва мои пальцы коснулись кожи, я почувствовал удар: это было не похоже на удар электрическим током, а скорее на удар сконцентрированного чувства, удар отвращения - я словно притронулся к слизняку. Я отдернул руку, а она повернулась и пробормотала:
        - Все хорошо, милый?
        Я пробормотал что-то в ответ. Альма погладила меня по руке и опять заснула. Немного позже она приснилась мне. Я видел лишь одно ее лицо; но это было не то лицо, которое я знал, и его отчужденность заставила меня застонать от страха и тревоги; и на этот раз я окончательно проснулся, не до конца осознавая, где я и с кем лежу рядом.
        4
        Наверно, с того дня и начались перемены, хотя наши отношения оставались, на первый взгляд, прежними, по крайней мере до продолжительной поездки на уик-энд в Стилл Вэлли. Мы часто и счастливо занимались любовью, Альма продолжала восторженно говорить о том, как мы заживем после свадьбы. Я же продолжал любить ее, несмотря на мои сомнения в полной правдивости некоторых ее высказываний. Ну а сам я, будучи писателем, не был ли тоже в какой-то мере лжецом? Ведь в основе моей профессии лежал вымысел: я придумывал события и окружал их деталями, достаточными для того, чтобы вымысел выглядел правдоподобно; если же кто-то другой занимался приукрашиванием фактов, это меня не так уж расстраивало. Мы решили пожениться в Беркли в конце весеннего семестра, и свадьба казалась официальной гарантией нашего счастья. Но я думаю, что перемена уже произошла, и отвращение, вспыхнувшее, когда я ночью коснулся ее кожи, было знаком того, что началось все уже давно, просто я этого не замечал.
        Еще одним свидетельством перемен было, конечно, то загадочное «одобрение», которое я заслужил. В конце концов утром, перед самой лекцией по Крэйну, я спросил Альму об этом напрямик; в то утро я нервничал и был напряжен, поскольку знал, насколько недобросовестно подготовился, и я сказал:
        - Послушай, это одобрение, о котором ты все время твердишь, - оно твое, или миссис де Пейсер, или чье-то еще? Я теряюсь в догадках. Надеюсь, не твоего знакомого торговца лекарствами. Или его ненормального братца?
        Она подняла на меня глаза, слегка удивившись. Затем улыбнулась:
        - Мне следовало давно тебе рассказать. Мы с тобой уже достаточно близки.
        - Надеюсь.
        Она продолжала улыбаться:
        - Это может показаться немного странным.
        - Не важно. Я просто устал от неведения.
        - Человек, одобривший тебя, - мой давнишний любовник. Погоди, Дон, не смотри так. Я с ним больше не встречаюсь. Я не могу с ним больше встречаться. Он умер.
        - Умер? - я сел. В моем вопросе было удивление, и наверняка выглядел я удивленным, однако не ожидал услышать что-то настолько безумное.
        Альма кивнула; выражение ее лица было и серьезное, и игривое одновременно - эффект «увертки»:
        - Все так. Его имя Таскер Мартин. Я с ним в контакте.
        - Ты с ним в контакте.
        - Постоянно.
        - Постоянно.
        - Да. Я разговариваю с ним. Ты нравишься Таскеру, Дон. Ты очень ему нравишься.
        - И он, значит, одобрил меня.
        - Правильно. Я ничего от него не скрываю. И он все время твердит мне, что мы хорошо подходим друг другу. И, кроме того, ты вправду нравишься ему, Дон. Если б он был жив, он был бы нашим хорошим другом.
        Я глядел на нее, не в силах вымолвить ни слова.
        - Я предупреждала тебя, что это покажется немного странным.
        - Да уж.
        Она всплеснула руками:
        - Ну и что?
        - Хм… Как давно… Таскер умер?
        - Давно. Пять или шесть лет назад.
        - Еще один друг из Нового Орлеана…
        - Да.
        - И вы были очень близки.
        - Мы были любовниками. Он бы старше - намного. Скончался от инфаркта. Две ночи спустя он заговорил со мной.
        - Ему просто понадобилось две ночи, чтобы сменить номер телефона. - Она не ответила на это. - Он и сейчас говорит с тобой?
        - Он слушает. И он рад, что ты теперь знаешь о нем.
        - Я не уверен, что я тоже рад.
        - Тебе просто надо привыкнуть к этой мысли. Он любит тебя, Дон. Все будет хорошо - так же, как и прежде, ничего не изменится.
        - Таскер снимает трубку, когда мы ложимся в постель?
        - Не знаю. Наверное. Ему такие вещи всегда нравились.
        - А Таскер подкидывает тебе какие-нибудь идеи о нашей будущей совместной жизни?
        - Иногда. Именно Таскер напомнил мне о друзьях моего отца на Поросе. Он думает, тебе понравится остров.
        - А что Таскер думает по поводу моей реакции на твой рассказ о нем?
        - Он говорит, что ты какое-то время будешь расстраиваться, думать, что я слегка не в своем уме, но потом просто свыкнешься с мыслью о нем. В конечном счете он здесь и никуда исчезать не собирается, и ты здесь, со мной, и мы поженимся. Дон, прошу тебя, постарайся воспринимать Таскера просто как часть меня, вот и все.
        - Да, наверно, так и есть, - сказал я. - Я просто не могу поверить, что ты на самом деле в постоянном контакте с человеком, умершим пять лет назад.
        Честно говоря, меня просто заворожило все это. Привычка из девятнадцатого века общаться с духами усопших очень подходила Альме - она гармонировала даже с ее пассивностью. И в то же время вызывала страх. Разговорчивый дух Таскера Мартина - это несомненно иллюзия: у кого-то другого, кроме Альмы, подобное могло бы быть воспринято как симптом умственного заболевания. Пугающей также была и идея «одобрения» от прежних любовников. Я взглянул через стол на Альму, смотревшую на меня мягко и выжидательно, и думал: нет, она явно двуполая. Она могла бы быть хорошеньким худеньким юношей девятнадцати лет. Она все еще смотрела на меня с мягкой выжидательностью. Я и хотел ее, и одновременно чувствовал в себе отчуждение. Ее длинные красивые пальцы лежали на полированном дереве стола, ладони и запястья были также изящны и красивы. И тоже привлекали и отвращали.
        - У нас будет красивая свадьба, - сказала Альма.
        - Ты, я и Таскер.
        - Вот видишь, он был прав: поначалу именно так ты и должен реагировать.
        По пути в лекторий я вспомнил человека, которого видел с ней, луизианского Грега Бентона, его мертвенно-бледное, свирепое лицо, и содрогнулся.
        Свидетельством ненормальности Альмы, ее непохожести ни на кого из моих знакомых было то, что она предлагала мир, в котором могли существовать духи-консультанты и мужчины с внешностью оборотней. Я не знаю, как другими словами это выразить. Я не имею в виду, что она заставила меня поверить в атрибуты сверхъестественного, но она утверждала, что подобные вещи незримо обитают рядом с нами. Ступаешь на кажущуюся твердой почву, а она проваливается под ногой; смотришь вниз и вместо травы, земли и твердой почвы видишь глубокую расщелину, в темные закоулки которой расползаются сумрачные твари, спеша укрыться от света. Что ж, вот расщелина, этакая глубокая трещина, говоришь ты; насколько она глубока? Куда ведет? А может, она всюду под нами, и твердая почва, земля - это всего лишь мост, перекинутый через нее? Нет; конечно, это не так, скорее всего, не так. Я люблю, я очень люблю Альму, убеждал я себя. Следующим летом мы поженимся. Я думал о ее невероятной красоты ногах, ее милом любимом лице и о своем чувстве - и мне казалось, будто я глубоко вовлечен в полупонятную мне игру.
        Моя вторая лекция обернулась катастрофой. Я выдавал второсортные идеи, безуспешно пытался связать их и путался в своих записях; я сам себе противоречил. Занятый мыслями о другом, я сказал, что «Алый знак доблести» суть история с привидениями, в которой привидения никогда не появляются. Недобросовестная подготовка лекции и мое равнодушие к ее теме были видны невооруженным глазом. Когда я покидал подиум, раздалось несколько иронических хлопков. Я был счастлив, что Либерман в это время находился в Айове.
        После лекции я отправился в бар, где заказал двойной «Джонни Уокер Блэк». Перед уходом я зашел в телефонную кабинку и нашел раздел Сан-Франциско. Сначала я поискал на букву «П» и, ничего не найдя, взмок. Зато на «Д» я увидел де Пейсер, Ф. И адрес там, где надо. Может, земля под ногами все же не так зыбка; ну конечно, не так.
        На следующий день я позвонил в офис Дэвиду и сообщил, что хотел бы поехать в Стилл Вэлли.
        - Фантастика, - сказал он. - И очень кстати. У меня есть там кое-кто: присматривают за домом, чтоб ничего не украли, но я бы очень хотел, чтоб ты сам пожил там, Дон.
        - Я был жутко занят, - сказал я.
        - Как тебе местные женщины?
        - Странные и удивительные, - ответил я. - Кстати, по-моему, я обручен.
        - Звучит не слишком уверенно.
        - Я обручен. Следующим летом женюсь.
        - Черт побери, как же ее зовут? Ты кому-нибудь рассказывал? Ну и ну! Ты всегда был немного скрытен, но…
        Я назвал ему ее имя:
        - Дэвид, я ничего еще не говорил родителям. Если будешь звонить им, передай, что я скоро напишу. Быть помолвленным очень хлопотно.
        Брат рассказал, как добраться до дома, как зовут соседей, у которых ключи, и добавил:
        - Эй, братишка, я так рад за тебя!
        Прощаясь, мы обменялись дежурными обещаниями писать друг другу.
        Дэвид приобрел недвижимость в Стилл Вэлли, когда работал в адвокатской фирме в Калифорнии. С присущей ему дальновидностью он внимательно выбрал место, принимая во внимание, что будущий дом будет служить местом отдыха, что окружать его будет большой участок - восемь акров - и что рядом океан, и затем потратил все имеющиеся у него средства на полную перестройку, отделку и обстановку дома. Когда он улетал в Нью-Йорк, он оставил дом за собой, зная, что цены на недвижимость в Стилл Вэлли будут стремительно расти. С тех пор дом его подорожал как минимум вчетверо, что еще раз доказывало, что Дон не дурак. После того как мы с Альмой забрали ключи у художника и его жены, живших в нескольких милях дальше по шоссе, мы выехали на грязную дорогу, ведущую к океану. Мы услышали дыхание и запах моря прежде, чем увидели дом. И когда Альма увидела его, она заявила:
        - Дон, именно здесь мы должны провести медовый месяц!
        Прежде, рассказывая о доме, Дэвид всегда говорил «коттедж». И я ожидал увидеть двух-трехкомнатный домик с туалетом на улице - скромный сарайчик, чтоб попить пива, сыграть в покер, переночевать… На самом деле дом выглядел тем, чем и был - роскошной игрушкой богатого адвоката.
        - Твой брат позволяет ему вот так простаивать? - спросила Альма.
        - Я думаю, он приезжает сюда на две-три недели в году.
        - Ну-ну.
        Я впервые видел ее такой пораженной.
        - А что думает Таскер?
        - Он думает, что это потрясающе. Он говорит, что это так напоминает Новый Орлеан.
        Мне следовало бы догадаться.
        И все же описание не очень точное: «коттедж» Дэвида представлял собой высокий двухэтажный деревянный дом в испанском стиле, ослепительно белый, с коваными черными балконами за окнами второго этажа. По бокам от массивной входной двери высились колонны. Чуть дальше за домом синел бескрайний океан. Я вытащил из багажника наши чемоданы, поднялся по ступеням и открыл дверь. Альма шла следом.
        Пройдя через изразцовую прихожую, мы попали в просторную, разноуровневую комнату. Весь пол ее устилал толстый белый ковер. Массивные диваны и столики со стеклянными столешницами стояли там и тут. Некрашеные полированные балки блестели, перекрещиваясь на потолке.
        Я уже знал заранее, что мы еще увидим здесь: и сауна, и джакузи, и дорогая стереосистема, и кухонная автоматика, и книжные полки в спальне с познавательно-образовательным порно - все это мы обнаружили, бродя по дому. А еще видеомагнитофон «Бетамакс», всякие декоративные безделушки, кровать размером с бассейн, биде в каждой уборной… Почти мгновенно я почувствовал себя в ловушке чужой фантазии. Я понятия не имел ни о том, что Дэвид столько заработал в Калифорнии, ни о его замашках богача.
        - Тебе не нравится, да? - спросила Альма.
        - Я просто очень удивлен.
        - Как зовут твоего брата?
        Я сказал.
        - А где он работает?
        Когда я назвал фирму, она кивнула - не так, как это сделала бы Рэчел Варни, с отстраненной иронией, а словно сверяясь со списком.
        И, разумеется, она была права: мне не нравилось сибаритство Дэвида.
        Что ж, нам предстояло провести здесь три ночи. И Альма чувствовала себя здесь, как у себя дома. Но пока она готовила на полной всяких безделушек кухне, восторгаясь дорогой коллекцией игрушек Дэвида, я скисал все больше и больше. Я думал о том, что она уже зловеще вжилась в этот дом, неуловимо и ловко превратившись из студентки, изучавшей творчество Вирджинии Вулф, в жену провинциала: я вдруг увидел, как она обслуживает покупателей за прилавком дешевого супермаркета.
        Я снова сжимаю все мои размышления об Альме в один параграф, но на этот раз это наблюдения трех дней, а не месяцев; и изменения в ней были не столь заметны. Во мне жило неприятное чувство, что, как и в богатой обстановке своего дома Альма была воплощением девушки из богемы, так и здесь, у Дэвида, она сбросила с себя последние покровы индивидуальности: в роскошном окружении джакузи и домашних саун она пребывала в своем мире. Рассуждения о том, как мы заживем после свадьбы, стали более пространными: я выяснил, откуда мы начнем наши путешествия (Вермонт), сколько у нас будет детей (трое) и так далее и тому подобное.
        И что еще хуже, она начала беспрестанно говорить о Таскере Мартине.
        - Таскер был крупным мужчиной, Дон, с красивыми седыми волосами, волевым лицом и пронзительно-голубыми глазами. Таскеру очень нравилось… Я тебе не рассказывала, что Таскер… Как-то мы с Таскером…
        Это более чем все остальное убивало мою страстную влюбленность.
        Но даже тогда мне было трудно признаться самому себе, что мои чувства переменились. Пока она разглагольствовала о характерах наших будущих детей, я вдруг поймал себя на том, что мысленно скрещиваю пальцы, - почти в ужасе. Осознав, что делаю, я спрашивал себя: «Но ты же любишь ее, не так ли? Ты ведь можешь смириться с бредовой фантазией о Таскере Мартине, да? Ради нее?»
        Погода делала обстановку еще более мрачной. Несмотря на то что приехали мы в теплый солнечный день, наш первый вечер в Стилл Вэлли утонул в плотном темном тумане, продержавшемся все три дня. Когда я смотрел из задних окон в сторону океана, мне казалось, что серый и звуконепроницаемый полог окружил нас, отделив от остального мира. Порой из тумана проступала часть дороги, ведущей в низ долины, а порой видимость заканчивалась на расстоянии вытянутой руки. Фонарик в этой сырой пелене был просто бесполезен.
        Так мы и проводили дни в доме Дэвида, а серый туман плыл мимо окон, и шум прибоя, лизавшего пляж далеко внизу, пугал фантазией: вот-вот из-под дверей начнет пробиваться морская вода. Альма уютно устраивалась на одном из диванов, держа в руке чашку кофе или блюдце с апельсином, разделенным на аккуратные дольки:
        - Таскер частенько говорил, что я стану одной из красивейших женщин Америки, когда мне исполнится тридцать. Что ж, мне уже двадцать пять, и я думаю, я его разочарую. Таскер часто…
        Единственное, что я чувствовал, - это ужас.
        На вторую ночь она поднялась с постели совершенно обнаженная, разбудив меня. Я сел, протирая глаза в полумраке. Альма прошла через холодную спальню к окну. Мы не задергивали штор, и она стояла спиной ко мне, глядя на… там не на что было глядеть. Окна спальни выходили на океан, но, хотя слышался шум волн, окно смотрело в никуда - стоял плотный серый туман. Я ждал, что она заговорит. В сумрачной комнате ее спина казалась очень длинной и бледной.
        - Что там, Альма? - спросил я.
        Она не пошевелилась и не ответила.
        - Что-то не так? - Ее спина казалась безжизненной, словно белый холодный мрамор. - Что случилось?
        Она слегка повернулась ко мне и проговорила:
        - Я видела привидение.
        (То же самое сказала Рэчел Варни Соулу Малкину; но не послышалось ли мне «Я - привидение»? Я не был уверен: Альма говорила очень тихо. Я был сыт по горло Таскером Мартином и, не удержавшись, застонал. Но если она сказала «Я привидение», среагировал бы я по-другому?)
        - О, Альма, - воскликнул я. Холод в комнате, темное окно и длинное белое тело девушки - все это делало присутствие Таскера как никогда прежде более реальным. Мне стало немного страшно. - Скажи ему, пусть убирается. Иди ко мне.
        Бесполезно. Она подобрала с кровати свой халат, закуталась в него и села, развернув кресло к окну.
        - Альма?.. - Она не откликалась и не оборачивалась. Я лег и в конце концов уснул.
        После долгого уик-энда в Стилл Вэлли финал стал неотвратим. Я все чаще думал о том, что Альма не в себе. Она так и не объяснила свое поведение в ту ночь, и после того, что случилось с Дэвидом, я гадал - не представляли ли собой ее действия то, что я когда-то назвал игрой: не забавлялась ли она, сознательно манипулируя моим рассудком и чувствами. Пассивная богатая девушка, террористка от оккультизма, пишущая диплом о Вирджинии Вулф, наполовину лунатичка - это все никак не увязывалось вместе.
        Она так и продолжала планировать наше будущее, но после Стилл Вэлли я начал придумывать поводы избегать ее. Я думал, что люблю ее, но любовь затмевал ужас. Таскер, Грег Бентон, зомби из Х. Х. Х. - как мог я жениться на всем этом?
        А потом я начал испытывать к ней физическое отвращение наряду с моральным. Спустя два месяца после того уик-энда мы уже почти не занимались любовью, хотя иногда и ночевали в ее спальне. Когда я целовал ее, когда я ее обнимал или прикасался к ней, каждый раз мой внутренний голос подсказывал: осталось недолго.
        Уроки писательского мастерства, за редкими озарениями, стали казаться чужими и скучными; роман свой я тоже забросил. Однажды Либерман попросил меня зайти к нему в кабинет и, когда я пришел, сказал:
        - Один из ваших коллег подробно описал мне ход вашей лекции по Стивену Крейну. Вы и в самом деле сказали, что «„Алый знак доблести“ - история с привидениями без привидений?» - Когда я кивнул, он спросил: - Будьте добры, потрудитесь объяснить, что это значит?
        - Я не знаю, что это значит. Наверно, я бредил. Риторика вышла из-под контроля.
        Он взглянул на меня с отвращением:
        - Мне показалось, что вы хорошо начинали.
        Я понял: вопрос о продлении контракта на следующий год уже не стоит.
        5
        Альма исчезла. Она заставила меня - как обычно зависимые люди вынуждают других делать то, что они хотят, - дождаться ее и пообедать в ресторанчике около университетского городка. Я пришел, занял столик, прождал полчаса и понял, что она не придет. Я томился в напряженном ожидании новых историй о нашей будущей поездке в Вермонт, есть мне не хотелось, однако, когда я понял, что сегодня не увижу ее, я с облегчением съел салат и отправился домой.
        Вечером она не позвонила. Мне приснился сон: Альма сидела на носу маленькой лодки, влекомой течением по каналу, и загадочно улыбалась мне, словно подарив мне день и ночь свободы, открывала последний этап шарады.
        Под утро я начал волноваться. Несколько раз в течение дня я звонил ей - никто не снимал трубку или некому было ее снять. (Частенько, когда мы оставались у Альмы, она умышленно не брала трубку, пока звонки не прекращались.) К вечеру я уже вообразил, что освободился от нее окончательно, и уже радовался безответным звонкам. К двум ночи я написал ей письмо о нашем разрыве.
        Перед первой лекцией я пошел к ее дому. Сердце учащенно билось: я боялся случайно встретиться с ней и заготовил на этот случай несколько фраз, объясняющих содержание письма. Я поднялся по ступенькам и тут заметил, что ее окна занавешены. Толкнул дверь - закрыта. И чуть было не нажал на кнопку звонка. Вместо этого я бросил конверт между оконными рамами так, чтобы, как только она поднимется по ступеням к двери, увидела его и надпись на нем: «Альме». И затем я - другого слова нет - сбежал.
        Следующий день стал репетицией последнего. Я волновался: вдруг она покончила с собой, потом успокаивался, уходил на лекции, звонил ей днем и не получал ответа. Обедал в баре, потом пошел на ее улицу и увидел, что прямоугольник конверта с моим предательством все еще белеет за ее окном. Вернувшись домой, я в сомнении поднимал, но тут же опускал трубку телефона, уговаривая себя: вдруг она все же позвонит…
        На другой день лекция по американской литературе была у меня в два часа. Чтобы попасть в крыло здания, в котором она проходила, надо было пересечь широкую мощеную площадь, всегда полную народу. Студенты расставляли там столы, на которых вы могли расписаться под петицией за легализацию марихуаны или объявить свое одобрение гомосексуализма и защиты китов; всюду толклась молодежь. В самом центре я заметил Хелен Кайон - впервые после того вечера в библиотеке. Рекс Лесли шел рядом, держа ее за руку. Они казались очень счастливыми - животное удовольствие обрамляло их, как оболочка пузыря. Я нырнул в толпу, чувствуя себя изгоем. До меня вдруг дошло, что я уже двое суток не брился, не видел себя в зеркале и не переодевался.
        Когда я повернулся спиной к Хелен и Рексу, я увидел высокого бледного парня с бритой головой и в черных очках, стоявшего у фонтана и пристально смотревшего на меня. Мальчик с отсутствующим лицом, босоногий и в рваных штанах, притулился у его ног. Грег Бентон показался мне еще более жутким, чем тогда у «Ласт Рифа». Стоя на самом солнце у фонтана, он и его брат казались какими-то странными призраками - пара тарантулов. Даже студенты Беркли, повидавшие много странных людей на своем веку, сторонились их. Заметив, что я увидел его, Бентон не произнес ни слова, не пошевелился, но сам вид его, наклон его бритой головы, осанка - все это слилось в единый жест и выражало злость, гнев, словно я разъярил его, что-то отняв. Он был словно темная клякса на залитой солнцем площади: как раковая опухоль.
        Потом я понял, что Бентон по какой-то причине беспомощен. Он сверлил меня взглядом, потому что это было единственное, что он мог сделать. Я с облегчением благословил защиту тысяч студентов и тут же подумал: «Альма в беде. В опасности. Или мертва».
        Я отвернулся от Бентона и его брата и поспешил к воротам у входа на площадь. Перейдя улицу, я оглянулся на Бентона, я чувствовал, как он наблюдал за моим бегством: с ледяным удовлетворением. Но они с братом исчезли. Разбрызгивая воду фонтана, галдели студенты. Я даже увидел мельком Хелен и Рекса; но черная клякса растаяла.
        К тому времени, когда я дошел до улицы Альмы, мой страх уже казался мне абсурдом. Я понял, что это было моей реакцией на чувство собственной вины. Но разве Альма не дала мне понять, что все кончено, тем, что не пришла в ресторан? А мое беспокойство о ее безопасности, очевидно, было ее последней манипуляцией. У меня перехватило дыхание. В следующий момент я увидел, что шторы на ее окне раздвинуты, а конверта нет.
        Я рванулся к дому и взбежал по ступеням. Вытянувшись вбок, я заглянул в окно. Все исчезло. Комната была абсолютно пуста. На половицах, когда-то укрытых дорожками Альмы, я увидел свой конверт. Он не был вскрыт.
        6
        Я возвращался домой как в тумане и провел в таком состоянии несколько недель. Я не понимал, что произошло. Я чувствовал огромное облегчение и колоссальную потерю одновременно. По-видимому, Альма уехала в тот день, когда мы договорились пообедать в ресторане, но что же было у нее на уме? Прощальная шутка? Или она уже поняла, что между нами все кончено, поняла еще в Стилл Вэлли? Была ли она в отчаянии? В это верилось с трудом.
        И если я так страстно желал отделаться от нее, отчего же мне сейчас так больно, отчего все окружающее казалось мне теперь таким незначительным? Альмы нет, я остался один в мире причин и следствий, арифметическом мире - без пугающей угрозы, которую она несла в себе, но и без тайны тоже. Единственная тайна, которая мне осталась, - куда она уехала. И еще большая загадка - кто она такая.
        Я стал крепко выпивать и пропускал лекции: спал целыми днями. Я словно был охвачен каким-то заболеванием, отнимавшим все мои силы и не оставившим мне ничего, кроме мыслей об Альме и желания спать, спать… Когда спустя неделю я почувствовал себя лучше, я вспомнил Бентона на площади и подумал, что злость его была вызвана тем, что я уходил и уносил с собой мою жизнь.
        Когда я снова начал появляться на лекциях, я встретил в коридоре Либермана, и поначалу он едва кивнул мне и хотел пройти мимо, однако передумал, сверкнул на меня глазами и попросил:
        - Зайдите на минутку ко мне в кабинет, мистер Вандерлей, будьте добры.
        Он тоже был зол, но с его злостью я мог бороться; я хочу сказать, что злость его была всего лишь человеческой, но разве бывает злость другого характера? Оборотня?
        - Я знаю, что разочаровал вас, - сказал я. - Дело в том, что у меня серьезные проблемы в личной жизни. Я болен. Я закончу курс по возможности достойно.
        - Разочаровал? Это слишком мягко сказано! - Профессор выпрямился в кожаном кресле, глаза его сверкали. - По-моему, нас никогда еще так не подводил ни один временный работник. Я доверил вам проведение очень важной лекции, а вы наплевательски отнеслись к ней и устроили из нее цирк… - Он взял себя в руки. - И вы умудрились пропустить столько занятий, сколько никто не пропустил за всю историю университета, за исключением одного поэта-алкоголика, пытавшегося поджечь отдел кадров. Короче, вы были необязательны, небрежны, ленивы - вы были отвратительны. Я просто хотел, чтобы вы знали, что я о вас думаю. Кроме того, вы поставили под угрозу срыва всю программу воспитания новых писателей. А эта программа, как вам известно, инспектируется. Мы отчитываемся о ней перед руководством. И мне придется защищать вас перед ним, хоть мне противна сама мысль об этом.
        - Что ж, я не виню вас за ваши чувства, - сказал я. - Просто я попал в странное положение… Я, так сказать, разваливаюсь на части.
        - Интересно, когда же вы, так называемые люди творчества, поймете, насколько недалеко вы ушли от преступников? - выговорившись, он почувствовал себя спокойнее. Он сцепил пальцы рук и взглянул поверх них на меня. - Надеюсь, вы не ждете от меня блестящей рекомендации?
        - Разумеется, - ответил я. Затем кое-что пришло мне в голову: - Разрешите задать вам вопрос?
        Он кивнул.
        - Вы слышали когда-нибудь о профессоре факультета английской литературы чикагского университета Алане Маккични? - Его глаза расширились; он расцепил пальцы. - Я, честно говоря, не знаю точно, в чем смысл моего вопроса. Просто скажите, что вам о нем известно?
        - О чем вы, черт возьми?
        - Интересуюсь им, вот и все.
        - Ну что ж… - Профессор поднялся. Подошел к окну, открывающему прекрасный вид на площадь. - Видите ли, я терпеть не могу сплетни. - Однако я знал, что он их обожает, как и все работники университета. - Алана я едва знал. Известная личность. Пять лет назад мы встречались на симпозиуме по Роберту Фросту. Он сдержан, приятен в общении. Наверное, хороший семьянин.
        - У него была жена, дети?
        Либерман взглянул на меня с подозрением:
        - Ну конечно. В этом вся трагедия. Помимо его вклада в науку, разумеется.
        - Да, конечно, я забыл.
        - Послушайте, а что вам известно? Я не собираюсь перемывать кости коллеги ради… ради…
        - Там была замешана девушка… - сказал я.
        Он кивнул:
        - Да, это так. Мне рассказывал один из его знакомых по факультету. Его соблазнили. Эта девушка прямо-таки преследовала, упорно домогалась его. La Belle Dame Sans Merci[12 - Безжалостная красавица (фр.).], одним словом, он поддался и потерял голову. Она была его аспиранткой. Такие вещи, конечно, не редкость, они были и будут. Девушка присматривает себе профессора, умудряется его соблазнить, порой вынуждает его бросить жену, чаще ей это не удается… Большинство из нас не лишено здравого смысла. - Он кашлянул. Я подумал: лицемер. - Ну… а он, выходит, им не обладал. Девушка просто опустошила его. В итоге он убил себя. А девица неожиданно упорхнула - как говорят наши английские друзья. Только какое отношение это все имеет к вам?
        Почти все рассказанное Альмой о Маккични было неправдой. Я гадал, что же еще было в ее рассказах ложью. Придя домой, я позвонил де Пейсер, Ф. А. Ответила женщина.
        - Миссис де Пейсер?
        Это была она.
        - Прошу извинить меня за звонок, который может оказаться ошибочным, миссис де Пейсер, это Ричард Вильямс из «Ферст Нэшнл», Калифорния. Мы получили запрос на ссуду от мисс Мобли, упомянувшей ваше имя для связи с ней. Я провожу обычную в таких случаях проверку. Она упомянула вас как свою тетю.
        - Как свою… что? Как ее имя?
        - Альма Мобли. Дело в том, что она забыла сообщить ваш адрес и телефон, а в этом районе несколько миссис де Пейсер, и мне необходимо уточнить информацию.
        - Ну, тогда это не я! Я никогда не слышала ни о какой Альме Мобли. Уверяю вас.
        - У вас нет племянницы по имени Альма Мобли, аспирантки Беркли?
        - Конечно, нет. Советую вам обратиться к мисс Мобли и спросить у нее адрес ее тети, а не терять время понапрасну.
        - Я прямо сейчас так и сделаю, миссис де Пейсер.
        Весь второй семестр лил дождь. Я бился над книгой, но дело не двигалось. Я не знал, что делать с образом Альмы: была ли она, как выразился Либерман, La Belle Dame Sans Merci или девушкой на грани безумия? Я не знал, как описать ее, и первый набросок получился настолько неверным, что больше напоминал упражнение ненадежного рассказчика. Я чувствовал, что книге не хватает какого-то элемента, который мне еще лишь предстоит увидеть, прежде чем что-то получится.
        Дэвид позвонил мне в апреле. Он был возбужден, счастлив и казался совсем юным:
        - У меня потрясающие новости, - сообщил он. - Сногсшибательные. Я даже не знаю, с чего начать.
        - Роберт Редфорд купил твою биографию для экранизации?
        - Что? О, прекращай. Нет, правда, мне трудно говорить тебе об этом.
        - Тогда начни с начала.
        - О’кей. Ладно, так и сделаю, умник. Два месяца назад, третьего февраля, - он вещал как адвокат на процессе, - я встречался с клиентом на площади Колумба. Погода была жуткая, и мне пришлось взять такси, чтобы вернуться на Уолл-стрит. Невеселое начало, да? Однако, забравшись в машину, я обнаружил, что сижу рядом с красивейшей из женщин. То есть она была так хороша, что у меня пересохло во рту. Не знаю, откуда взялась смелость, но к тому времени, когда мы подъехали к парку, я уже пригласил ее поужинать со мной. Ты знаешь, я обычно такими вещами не занимаюсь!
        - Знаю, - Дэвид был слишком законопослушен, чтобы назначать свидания незнакомкам. Он никогда не посещал бары для одиноких.
        - Вот так и начались наши отношения. Ту неделю я встречался с ней каждый вечер. И встречаюсь сейчас. И мы собираемся пожениться. Это половина новостей.
        - Поздравляю, - сказал я. - Надеюсь, тебе повезет больше, чем мне.
        - Теперь самое трудное. Имя этой потрясающей девушки Альма Мобли.
        - Не может быть, - сказал я.
        - Погоди, погоди секунду. Дон, я знаю, ты шокирован. Она рассказала мне обо всем, что произошло между вами, и я думаю, тебе просто необходимо знать, как она сожалеет, что все так получилось. Мы много говорили об этом. Она сознает, что сделала тебе больно, но уверена, что она не та девушка, какая нужна тебе. И ты не совсем подходишь ей. А еще ей было не по себе в Калифорнии. Она говорит, была там сама не своя. Она боится, что у тебя о ней сложилось не совсем верное впечатление.
        - Вот именно, - сказал я. - Все, что касается ее - неправильно. Она своего рода ведьма. Она погубит тебя…
        - Остановись. Я решил жениться на ней, Дон. Ты заблуждаешься на ее счет. Господи, сколько мы с ней говорили об этом! Нам с тобой точно надо встретиться и о многом поговорить. Вообще-то я надеюсь, что ты мог бы сесть на самолет и прилететь в Нью-Йорк в эту пятницу, и мы все обсудим. Я буду рад отплатить тебе добром.
        - Странно. Спроси ее о Маккични. Что, интересно, она расскажет тебе. И тогда я скажу тебе правду.
        - Нет, погоди, дружище, мне все это уже известно. Я знаю, что она тебе все наврала про Маккични. Представляешь, как она переживала? Дон, пожалуйста, приезжай! Нам троим очень надо поговорить.
        - Ни за что, - сказал я. - Альма настоящая Цирцея.
        - Слушай, я сейчас говорю из офиса, но потом перезвоню тебе на неделе, хорошо? Надо поставить точки над «i». Я не хочу, чтоб мой брат плохо думал о моей жене.
        Плохо думал? Да когда я о ней думал, меня охватывал ужас.
        Вечером Дон позвонил опять. Я спросил его, не успел ли он познакомиться с Таскером? Или не узнал ли о связи Альмы с Xala Xalior Xlati?
        - Послушай, откуда ты набрался этих странных мыслей? Альма мне все объяснила. Она была немножко не в себе на побережье. Да и кто воспримет всерьез все это? Никто здесь, в Нью-Йорке, даже не слыхал о Х. Х. Х. В Калифорнии любят болтать о пустяках.
        - Разреши спросить тебя, Дэвид, - сказал я. - Когда-нибудь, может лишь однажды, ты, приглядываясь или прикасаясь к ней, не чувствовал… ну, что-то необычное? Как будто, независимо, насколько ты увлечен ею, что-то в ней отталкивало тебя?
        - Ты шутишь, что ли?
        Дэвид не давал мне полностью избавиться от мыслей об Альме, как мне хотелось бы. Он названивал мне из Нью-Йорка по два-три раза в неделю, все больше расстраиваясь, что я не вижу смысла в нашей встрече.
        - Дон, нам необходимо обсудить это. Я ужасно беспокоюсь за тебя.
        - Не стоит.
        - Мне просто непонятна твоя позиция. И уверен, что ты страшно обижен. Господи, да если б все обернулось по-другому и Альма ушла из моей жизни и вышла за тебя замуж, я бы умер с горя! Но до тех пор, пока в тебе живет обида, мы так и не сможем уладить наши отношения.
        - Я ни на кого не обижаюсь, Дэвид.
        - Оставь, братишка, приезжай, поговорим… Мы оба, я и Альма, так считаем.
        Одной из моих проблем было то, что я не знал, до какой степени верны предположения Дэвида. Я в самом деле обижался на них обоих; но только ли обида заставляла меня с отвращением думать об их свадьбе?
        Примерно через месяц, после беспрестанно повторяющихся телефонных переговоров, Дэвид позвонил мне и сказал:
        - Ты можешь отдохнуть от докучливого брата. У меня небольшое дельце в Амстердаме, так что завтра я вылетаю туда на пять дней. Альма не была в Амстердаме с детства и летит со мной. Я пришлю тебе открытку оттуда. Но прошу тебя, обдумай пока нашу ситуацию, хорошо?
        - Постараюсь, - ответил я. - Однако и я тебя попрошу: отнесись серьезно ко всему, что я об этом думаю, и будь осторожен.
        - Для меня всегда было важным то, что ты думаешь.
        - Хорошо, - сказал я. - Будь осторожен.
        Что я имел в виду?
        Порой мне казалось, что мы оба, я и Дэвид, недооценили ее. Предположим, думал я, что Альма заранее спланировала свою встречу с Дэвидом. Предположим, что она сознательно вычислила его. Когда я думал об этом, Грег Бентон и рассказы о Таскере Мартине казались более зловещими - словно они, как и сама Альма, охотились за Дэвидом.
        Через четыре дня мне позвонили из Нью-Йорка и сообщили, что Дэвид мертв. Звонил один из его партнеров, Брюс Путнэм; ему в офис пришло сообщение от голландской полиции.
        - Вы полетите туда, мистер Вандерлей? - поинтересовался Путнэм. - Нам бы хотелось, чтобы вы нам сообщили обо всем. Просто держите нас в курсе, хорошо? Мы так любили и уважали вашего брата. Никто не понимает, что там стряслось. Сказали только, что он выпал из окна.
        - Это вам сказала его невеста?
        - О, у него была невеста? Представьте себе, он не упоминал об этом. Она была с ним?
        - Разумеется, они были вместе, - сказал я. - Она должна была все видеть. И, наверное, в курсе, что случилось. Я вылетаю ближайшим рейсом.
        На следующий день я уже был в аэропорту «Схипхол» и на такси добрался до полицейского участка, из которого пришло сообщение о смерти Дэвида. Узнал я совсем немного: Дэвид выпал из балконного окна, перевалившись через решетку. Хозяин отеля слышал только крик - никаких голосов, никакой ссоры. Альма, похоже, скрылась: когда полиция вошла в номер, в шкафах ее одежды не было.
        Я съездил в отель, осмотрел высокий железный балкон, вернулся в номер, открыл шкаф. Там висели три костюма Дэвида от «Брукс Бразерс», под ними стояли две пары его туфель. Учитывая то, как он был одет в момент своей гибели, он взял с собой в поездку четыре костюма и три пары обуви на пять дней. Бедный Дэвид.
        7
        Я все подготовил к кремации и через два дня стоял в холодном зале крематория и смотрел, как гроб с телом Дэвида скользит по рельсам к зеленой бахромчатой занавеси.
        Спустя еще два дня я вернулся в Беркли. Моя маленькая квартирка показалась мне совершенно чужой. Словно я стал невосполнимо далеким от того человека, который рылся в справочниках в поисках материала о Джеймсе Фениморе Купере. Я начал наброски «Ночного сторожа», имея лишь смутные идеи, а также стал готовиться к лекциям. Как-то вечером я позвонил в квартиру Хелен Кайон, думая, что мне удастся пригласить ее выпить со мной и рассказать об Альме и Дэвиде, но Мередит Полк сообщила, что Хелен вышла замуж за Рекса Лесли на прошлой неделе. Часто днем я ложился вздремнуть, а вечером отправлялся спать сразу после девяти; я слишком много пил, но не пьянел. Если я выживу в этом году, думал я, уеду в Мексику, лягу на солнышко и буду работать над книгой.
        И избавлюсь от галлюцинаций. Однажды около полуночи я проснулся, услышав чьи-то шаги на кухне. Когда я встал с постели и пошел проверить, что там, я увидел Дэвида, стоявшего у плиты с кофейником в руках:
        - Ты слишком много спишь, малыш, - произнес он. - Хочешь чашечку кофе?
        В другой раз, читая лекцию о романе Генри Джеймса, я увидел на одном из стульев не рыжеволосую девушку, обычно сидевшую на этом месте, а - опять - Дэвида, лицо его было покрыто кровью, костюм изорван: он с энтузиазмом кивал мне, гордясь моей блестящей трактовкой «Женского портрета».
        А перед отъездом в Мексику я сделал для себя еще одно открытие. Однажды я отправился в библиотеку и, вместо того чтобы подойти к стеллажам с критической периодикой, повернул к справочному отделу и отыскал там копию «Кто есть кто» за 1960 год. Это был почти случайный выбор года выпуска; однако если Альме исполнилось двадцать пять, когда мы познакомились с ней, значит, в 1960-м ей было лет девять-десять.
        Роберт Мобли был в справочнике. Информацию я помню не совсем точно - я перечитал ее несколько раз и на всякий случай снял копию.
        МОБЛИ, РОБЕРТ ОСГУД, художник и акварелист, род. в Новом Орлеане, февр. 23, 1909; сын Феликса Мортона и Джессики (Осгуд); 1927 оконч. Йель; жен. Элис Уитни, авг. 27, 1936; дети - Шелби Эдам, Уитни Осгуд; выставлялся в галерее Флаглера, Нью-Йорк, галерее Уинсон, Нью-Йорк, галерее «Флам», Париж, «Шлегель», Цюрих, «Эсперанс», Рим. Лауреат премии «Золотая палитра 1946», премии Художников южного региона 1952, 1955, 1958. Коллекции его картин хранятся в музее Адда Мэй Лебоу, Новый Орлеан, в Луизианском музее изящных искусств, в Чикагском институте искусств, в музее изящных искусств Санта-Фе, в арт-центре Рочестера и многих других. Служил старшим лейтенантом ВМС США,1941 - 1945. Член общества «Золотая палитра», Лиги художников южного региона, Американского общества акварелистов, Американской лиги художников, Американской академии масляной живописи. Клубы: «Линкс Гольф», «Дипдэйл Гольф», «Медоубрук», «Век» (Нью-Йорк), «Лифорд Кэй» (Нассау), «Гэррик» (Лондон). Автор книги «Я шел таким путем». Дома: 38975 Канал-бульвар, Новый Орлеан, Луизиана; 18 Черч-роу, Лондон NW3 UK; усадьба «Dans La Vigne», Рут де
Белль Инар, Сен-Тропе, Франция.
        У этого состоятельного светского человека и художника было два сына, но не было дочери. Все, что Альма рассказывала мне - и, наверняка, Дэвиду, - вымысел от начала до конца. Фальшивое имя и отсутствие прошлого: она сама могла быть привидением. Потом я подумал о Рэчел Варни, темноглазой брюнетке, как будто богатой, но с темным прошлым, и понял, какого элемента мне не хватало в книге: это был Дэвид.
        8
        Почти три недели я потратил на эти записи - выходит, лишь ради того, чтобы вспомнить, поскольку ни на йоту не приблизился к пониманию всего случившегося.
        Правда, к одному - возможно дурацкому - заключению я все же пришел. Сейчас я уже не готов напрочь отвергать идею о возможной связи «Ночного сторожа» с тем, что произошло с Дэвидом и со мной. Я обнаружил себя в том же положении, что и Клуб Фантазеров, не в состоянии постичь смысл происходящего. Если мне когда-нибудь на их заседании предложат рассказать историю, я расскажу им то, что описал здесь. Моим вступительным взносом в Клуб Фантазеров будет не «Ночной сторож», а повесть об Альме. Значит, я не тратил время понапрасну; я сам себе подарил основу для романа о Докторе Рэбитфуте, я готов сменить свой образ мыслей в очень важном аспекте, может, единственно важном, и готов сделать это прямо сейчас. Я начал свои записи сразу после похорон доктора Джеффри, и мне показалось деструктивным воображать самого себя в атмосфере одной из моих книг. А если разобраться, - там, в Беркли, не был ли я в подобной ситуации? Мое воображение могло бы быть более точным, чем я думал.
        Между тем в Милбурне творилось странное. Несколько домашних животных, коров и лошадей, убил какой-то зверь: я слышал, как в аптеке кто-то рассказывал о существах, вылезших из летающей тарелки и перебивших несчастную скотину. Более серьезное происшествие: умер или был убит мужчина. Его тело нашли под насыпью заброшенной железнодорожной ветки. Это был страховой агент Фредди Робинсон. Особенно тяжело воспринял его смерть Льюис Бенедикт, хотя, похоже, это был несчастный случай. Вообще-то я заметил, что с Льюисом творится неладное: он стал рассеянным и раздражительным, словно винил в смерти Робинсона себя.
        Меня тоже не оставляет какое-то странное чувство, которое попробую описать здесь, рискуя показаться идиотом. Чувство совершенно необоснованное: скорее предчувствие, чем чувство. Словно, если я более внимательно вгляжусь в Милбурн и сделаю то, о чем меня просит Клуб Фантазеров, я выясню, что швырнуло Дэвида через ограду балкона в Амстердаме.
        Но самое странное ощущение, из тех, что заставляет выделяться адреналин, - это то, что я стою на пороге своего внутреннего мира: я готов пуститься в путешествие по своему роману, но на этот раз лишившись такой удобной защиты вымысла. Никакого Соула Малкина - лишь я один.
        III. Город
        Нарцисс плакал, глядя на свое отражение в пруду.
        Его друг, проходя мимо, спросил:
        - Нарцисс, отчего ты плачешь?
        - Оттого, что лицо мое изменилось, - ответил Нарцисс.
        - Ты плачешь оттого, что постарел?
        - Нет. Я понял, что потерял невинность. Я так долго все смотрел и смотрел на себя и от этого перестал быть невинным.
        1
        Как уже упомянул в своих записях Дон, в то время как он сидел в 17-м номере отеля «Арчер», вспоминая месяцы, проведенные с Альмой Мобли, Фредди Робинсон расстался с жизнью. И, как тоже отметил Дон, три коровы, принадлежавшие фермеру по имени Норберт Клайд, были убиты: мистер Клайд, проходя по своему коровнику вечером в канун несчастья, видел что-то, настолько напугавшее его, что, как ему показалось, «дух из него вышел вон». Он сломя голову побежал в дом и трясся там от страха, боясь выходить за порог, до самого рассвета - времени очередной дойки. Описание увиденного им существа дало самым впечатлительным милбурнцам новую пищу для слухов о пришельце из летающей тарелки. И Уолт Хардести, и окружной сельскохозяйственный агент, осматривавшие коров, слышали его рассказ, однако оба они оказались не настолько легковерны, чтоб всерьез воспринять его. Уолт Хардести, как мы уже знаем, имел свои соображения на этот счет; он был твердо уверен, что еще немного животных будет обескровлено и на этом все закончится. Сирс Джеймс и Рики Готорн научили его держать эти соображения при себе и не делиться ими с
агентом, который пришел к собственному заключению: где-то в этом районе орудует громадных размеров собака-убийца. Шериф составил рапорт о происшествии и вернулся в свой кабинет в участке с чувством выполненного долга. Эльмер Скейлс, прослышав о беде Норберта Клайда и наполовину расположенный поверить в пришельцев, просидел у окна с 12-зарядным ружьем на коленях три ночи подряд (…ну давай, марсианин, иди сюда, посмотрим, как ты засветишься, когда получишь добрый заряд). Вероятно, он не предполагал, что просидит вот так два месяца. Уолт Хардести, мечтающий как-то развязаться с расследованием дела Скейлса, довольствовался тем, чтобы максимально все упростить, пока не случилась очередная резня, и подумывал о том, как бы ему расколоть двух стариков-адвокатов и их приятеля Мистера Льюиса «Сноба» Бенедикта. Они что-то знали о происходящем, но помалкивали, а еще они кое-что знали о своем старом дружке, докторе Джоне «Торчке» Джеффри. Их реакция была странной, убеждал себя Хардести, устроившись на раскладушке в задней комнате своего кабинета. Рядом с собой он поставил на пол бутылку «Каунти Фэр». Никак нет,
сэр. Мистер Рики «Сноб-с-Рогами» Готорн и мистер Сирс «Высокомерный Баран» Джеймс ведут себя абсолютно неадекватно!
        Но Дон не знает, а следовательно, не может записать в своем дневнике, что Милли Шин, покинув дом на Монтгомери-стрит и вернувшись в дом, в котором она жила с Джоном Джеффри, однажды утром вспоминает, что доктор никогда не закрывал ставни. И вот она хватает пальто и выскакивает на улицу посмотреть, удастся ли ей самой это сделать, и, когда она смотрит с отчаяньем вверх на окна (сознавая, что ей не под силу закрыть такие тяжелые ставни), доктор Джеффри выходит из-за угла дома и улыбается ей. На нем тот самый костюм, который подобрал ему Рики для похорон, но на ногах нет ни носков, ни туфель, и поначалу она шокирована больше тем фактом, что он бос, а не его появлением.
        - Милли, - произносит он, - скажи всем, пусть уезжают - пусть все уезжают. Я был по ту сторону, Милли, и там ужасно. - Его губы шевелятся, но звук невнятен, как в старом заезженном фильме. - Ужасно. Обязательно расскажи им всем, - говорит он, и Милли падает без чувств.
        Отключившись лишь на несколько секунд, она приходит в себя, начинает всхлипывать, бедро саднит от удара при падении, но, даже не опомнившись от испуга, она замечает, что на снегу рядом с ней нет никаких следов, и понимает, что ей все почудилось, - и она никому об этом не станет рассказывать.
        - Хватит с меня и этих проклятых сказок, и этого мистера Сирса Джеймса, - бормочет она себе под нос, поднимаясь и ковыляя к двери.
        Дон, сидя в одиночестве в 17-м номере, конечно, не знает о многих событиях, что происходят в Милбурне, пока он три недели путешествует по своему прошлому. Он едва замечает снег, продолжающий упорно заваливать город. Элеонор Харди больше не экономит на отоплении, и он не мерзнет. Но однажды ночью Милли Шин слышит, как ветер заходит к северо-западу, и встает с кровати взять второе одеяло, и видит звезды в разрывах туч. Вернувшись в постель, она лежит и слышит, как еще сильнее крепчает ветер, как трясет оконную раму, стремясь ворваться внутрь. Шторы колышутся, тени пугают. Проснувшись утром, она видит сугроб на подоконнике.
        Вот они - эти события двух недель жизни Милбурна, произошедшие в то время, как Дон Вандерлей сознательно, умышленно, подробно и обстоятельно вызывал дух Альмы Мобли:
        Уолтер Барнс сидел в своей машине на заправочной Лена Шоу и думал о своей жене, пока Лен Шоу наполнял бак. Вот уже два месяца Кристина хандрила и была ко всему безучастной, подолгу глядела на телефон и сжигала ужины; он начал догадываться, что у нее роман. С беспокойством он вспоминал, как пьяный Льюис Бенедикт гладил колени Кристине на той трагической вечеринке Джеффри и как пьяная Кристина позволяла ему это. Да, она все еще оставалась привлекательной женщиной, а он превратился в толстого банкира захолустного городка, не такого финансово могущественного, каким он себя когда-то представлял: большинство мужчин их круга в Милбурне с удовольствием бы переспали с ней, а вот на него уже лет пятнадцать не смотрела с кокетством ни одна женщина. Он чувствовал себя несчастным и обездоленным. Сын через год уезжает, и они с Кристиной останутся вдвоем - притворяться, что счастливы. Лен кашлянул и сказал:
        - Как поживает ваша подруга, миссис Готорн? Мне показалось, она как-то осунулась в последнее время - подхватила простуду?
        - Да нет, с ней все в порядке, - ответил Барнс, подумав о том, что Лен, как и девяносто процентов мужчин в Милбурне, жаждал Стеллу: впрочем, как и он сам. Вот что надо ему сделать: забрать Стеллу Готорн и уехать, куда-нибудь в Паго-Паго, и забыть, что он был когда-то женат и одинок в супружестве; он не догадывался, что скоро на него обрушится такое одиночество, какое он едва мог бы себе представить;
        и Питер Барнс, сын банкира, сидел в другой машине с Джимом Харди - они ехали, превышая на двадцать миль разрешенную скорость, в сторону кабачка; Питер слушал Джима, ростом шесть футов два дюйма, мускулистого - лет сорок назад его назвали бы «прирожденный висельник»; Джима, который поджег старую конюшню Пуфа, потому что слышал, что сестры Дэдам держат там лошадей; который ему сейчас рассказывал о своих сексуальных отношениях с новой женщиной из отеля, этой Анной, - чего никогда не было;
        и Кларк Маллигэн сидел в аппаратной будке своего кинотеатра и в шестидесятый раз смотрел «Кэрри» и беспокоился о том, что снегопад может сказаться на его бизнесе, и о том, что хорошо бы Леота приготовила на ужин что-то кроме макаронной запеканки, и о том, случится ли еще когда-нибудь с ним что-то необычайное;
        и Льюис Бенедикт мерил шагами комнаты своего огромного дома, мучимый невероятной мыслью: женщина, которая внезапно возникла перед ним на шоссе и которую он чуть не убил, - его мертвая жена. Форма плеч, волосы… Чем чаще он возвращался мысленно в то мгновение, тем мимолетнее и неуловимее оно становилось;
        и Стелла Готорн лежала в номере мотеля в постели с племянником Милли Шин, Гарольдом Симсом, гадая, когда же он прекратит болтать.
        - А потом, Стел, кое-кто из ребят моего факультета начал исследовать миф о выживании среди Америндов, потому что, как они говорят, гипотеза о динамичной группе - это мертвая наука, ты представляешь? Черт, я всего четыре года назад закончил свою диссертацию, а теперь все коту под хвост, устарело, видите ли, Джонсон и Ледбитер даже не упоминают Лайонела Тайгера, они отправляются на полевые работы, а на другой день, господи боже, меня в коридоре останавливает один тип и спрашивает, читал ли я когда-нибудь о Маниту - Маниту, господи боже. Миф выживания, господи боже…
        - Что за Маниту? - спросила она его, но не потрудилась выслушать ответ - какая-то сказка про индейца, много дней преследовавшего оленя: все выше и выше шел он за зверем в гору, а когда добрался до вершины, олень вдруг остановился, обернулся к нему и тут выяснилось, что это уже вовсе не олень…
        и закутанный по горло Рики Готорн, проезжая по Уит Роу однажды утром (он наконец поставил зимнюю резину), увидел на северной стороне площади мужчину в жилете в горошек и голубой бейсболке, который лупил мальчишку. Он сбросил скорость и успел заметить, что мальчик бос. Первое мгновение он был настолько шокирован, что не знал, что предпринять; и все же затем прижался к тротуару, затормозил и вышел из машины.
        - Перестаньте! - крикнул он. - Достаточно!
        Но мужчина и мальчик одновременно обернулись и уставились на него с такой необычной силой, что он опустил поднятую руку и ретировался в машину; вечером следующего дня, потягивая ромашковый чай, он взглянул в окно и чуть не выронил чашку, увидев бледное жалкое лицо, глядящее на него, - оно исчезло, когда он отпрянул в сторону. А в следующее мгновение до него дошло, что лицо было его собственное;
        и Питер Барнс и Джим Харди сидят в загородном баре; и Джим, не такой пьяный, как Питер, говорит:
        - Эй, гаденыш, у меня классная идея, - и смеется почти всю дорогу назад, в Милбурн;
        и темноволосая женщина в темном номере отеля «Арчер» сидит у окна и смотрит на падающий снег и улыбается своим мыслям;
        и в шесть тридцать вечера страховой агент Фредди Робинсон закрывается в своей комнате, звонит консьержке Флоренс Куаст и говорит:
        - Нет, пожалуй, не стоит беспокоить никого из них, я думаю, их новенькая девушка сможет ответить на мои вопросы. Не подскажете ли, как ее зовут? И где она остановилась?
        и женщина в отеле сидит и улыбается, и еще несколько животных, очередной акт страшной шутки, зарезаны: две телки в коровнике Эльмера Скейлса (Эльмер заснул с ружьем на коленях) и одна из лошадей сестер Дэдам.
        2
        А вот что случилось с Фредди Робинсоном. Он приготовил полис для обеих сестер Дэдам, дочерей полковника и сестер давно умершего Стрингера Дэдама. Все забыли о сестрах Дэдам: они обитали в своем старом доме на Уиллоу Майл-роуд, держали лошадей, но редко продавали - держали их просто так, для себя. Почти ровесницы членов Клуба Фантазеров, сестры тоже не очень состарились. Все эти годы они говорили о Стрингере, который не сразу скончался после того, как молотилкой ему отрезало обе руки; его внесли на кухню и положили на стол, завернув в три одеяла (на дворе стоял душный августовский день), он что-то лепетал, терял сознание, потом снова лепетал, пока не испустил дух. Людям в Милбурне надоела история о том, что, умирая, пытался рассказать Стрингер, прежде всего оттого, что смысла в сказанном не было никакого; даже сестры Дэдам не могли толком объяснить, что они пытались рассказать о его последних словах: якобы Стрингер что-то видел, что он был очень расстроен, он в конце концов был не такой дурак, чтоб самому сунуть руки в молотилку. И, кажется, сестры Дэдам во всем винили невесту Стрингера, мисс
Галли, и некоторое время горожане косо смотрели на нее, когда она встречалась им на улице; но потом мисс Галли внезапно уехала из города, и все перестали интересоваться тем, что сестры Дэдам думали о ней. Тридцать лет спустя уже немногие помнили Стрингера Дэдама, привлекательного джентльмена, который мог бы обратить неумелое хобби своих стареющих сестриц в процветающий коннозаводческий бизнес. А сестры Дэдам сами уже устали от своей навязчивой идеи - спустя столько лет они уже не были уверены, что Стрингер пытался что-то рассказать о мисс Галли, - и решили, что лошади - лучшие друзья им, чем люди в Милбурне. Через двадцать лет сестры все еще жили, но Нетти парализовало после удара, и большинство молодежи в городе ни одну из них никогда не видели.
        Фредди Робинсон как-то проезжал мимо их фермы - он тогда только недавно переехал в Милбурн, - но, заметив табличку на почтовом ящике «Полк. Т. Дэдам», завернул к их дому. Он не знал, что Ри Дэдам обновляла табличку раз в два года: полковник Томас Дэдам умер от малярии в 1910-м, но его дочь была слишком суеверна, чтобы снять ее. Ри объяснила это агенту; и ей было настолько приятно видеть здесь, за своим столом, элегантного молодого человека, что она с ходу купила у него полис на три тысячи долларов. А застраховала она своих лошадей. Поступая так, она думала о Джиме Харди, но не сказала об этом Фредди Робинсону. Джим Харди, местный хулиган, таил злобу на сестер еще с того времени, когда Ри выгнала его, тогда еще совсем мальчишку, из конюшни: и, как Фредди ей объяснил, небольшая страховка - это то, что нужно, если Джим Харди вдруг вернется с канистрой бензина и спичками.
        В то время Фредди был еще новичком в своем бизнесе и мечтал стать членом Круглого Стола Миллионеров; восемь лет спустя он приблизился к своей мечте, но потерял интерес к делу: понял, что давно бы добился всего, живи он в крупном городе. Он достаточно много поездил по конференциям и собраниям страховых агентов и теперь знал о страховом бизнесе почти все, что требуется: он знал, как этот бизнес работает; он знал, как всучить страховой полис на жизнь и имущество напуганному молодому фермеру, заложившему душу банку и вложившему последнее в свою молочную ферму, - такому просто необходима страховка. Однако восемь лет, проведенных в Милбурне, преобразили Фредди Робинсона. Он уже не гордился своей возможностью продавать, потому как понял, что она зависит от возможности спекулировать на страхе и зависти; и он научился презирать чуть ли не половину своих коллег-агентов - «Парней-Что-Надо», как называли их в компании.
        Причиной перемен в нем стали не его женитьба и рождение детей, а тот факт, что жил он в доме напротив Джона Джеффри. Поначалу, видя, как старики раз в месяц вышагивают к дому доктора, он потешался: они казались ему такими невероятно надутыми и комичными. Поедатели ужинов! Они выглядели непередаваемо серьезными - пять Мафусаилов из далекого прошлого.
        Потом Фредди начал подмечать за собой: он с облегчением вздыхал, возвращаясь с собраний агентов в Нью-Йорке; с супружеской жизнью дело обстояло плохо (выяснилось, что его скорее привлекают старшие школьницы, чем родившая и вырастившая двоих детей жена), но его дом был не только на Монтгомери-стрит - Милбурн был тише и милее всех городов, где он бывал. Постепенно он начал понимать, что с Милбурном его связывают особые отношения; жена и дети казались неизменными и вечными, а Милбурн - временным прибежищем, оазисом, а не провинциальным болотом, как он поначалу считал. Однажды на конференции новый агент, сидевший с ним рядом, отколол свой значок «Парня-Что-Надо» и бросил под стол, сказав: «Я многое могу вытерпеть, но от этой микки-маусовой чуши хочется лезть на стену!»
        Два последующих события, таких же незначительных, как и предыдущее, способствовали перемене во Фредди. Как-то ночью, прогуливаясь по Милбурну, он проходил мимо дома Эдварда Вандерлея на Хавен-лейн и увидел в окне их всех - Клуб Фантазеров. Мафусаилы сидели, беседовали; один поднял руку, другой улыбнулся. Фредди было одиноко, а они казались такими близкими друг другу. Он остановился поглядеть на них. Когда он приехал в Милбурн, ему было двадцать шесть, сейчас - тридцать один, и мужчины уже не казались ему такими уж стариками; в то время как они, казалось, не менялись, он слегка приблизился к ним. Теперь в них не было ничего смешного или гротескного - они выглядели достойно. А еще - он никогда не думал об этом - им было очень хорошо вместе. Он гадал, о чем же они беседуют, и вдруг с жаром подумал: это что-то секретное, тайное - не бизнес, не спорт, не секс, не политика. Он с полной для себя ясностью осознал, что это нечто такое, о чем ему в жизни не приходилось и слышать. Через две недели он пригласил в ресторанчик в Бингэмптоне школьницу и видел там Льюиса Бенедикта, сидевшего за столиком с
официанткой из бара Хемфри Стэлледжа. (Они вежливо отказались от приглашения Фредди присоединиться.) Он начал завидовать Клубу Фантазеров; а вскоре после этого он полюбил то, что они, как ему казалось, представляли собой: некое сочетание культуры и приятного спокойного времяпрепровождения.
        Особенную симпатию Фредди питал к Льюису. По возрасту тот был к нему ближе остальных и казался Фредди тем, кем он сам мог бы со временем стать.
        Он наблюдал за своим кумиром в «Хемфрис Плэйс», подмечая, как тот приподнимает брови, прежде чем ответить на вопрос, и как слегка склоняет набок голову - в основном, когда улыбается, и как смотрит. Фредди начал копировать эти жесты. Он начал также копировать и то, что, на его взгляд, составляло сексуальный стиль Льюиса, снижая, однако, возрастную планку девушек, - с двадцати пяти - двадцати шести у Льюиса до семнадцати-восемнадцати для себя. Он покупал себе такие же пиджаки, какие носил Льюис.
        Когда доктор Джеффри пригласил его на вечеринку в честь Анн-Вероники Мор, Фредди показалось, что для него открылись врата рая. В его воображении рисовался тихий вечер, Клуб Фантазеров, он и маленькая актриса, и он велел жене остаться дома. Когда же он увидал у доктора целую толпу гостей, он растерялся и повел себя как последний глупец. Расстроенный, он стеснялся подняться наверх, чтоб наконец-то подружиться со своими кумирами; он строил глазки Стелле Готорн; когда он все же собрался с духом и подошел к Сирсу Джеймсу - всегда внушавшему ему ужас, - он на свою беду вдруг невольно заговорил с ним о страховке. Когда обнаружили тело Эдварда Вандерлея, Фредди ушел вместе с остальными гостями.
        Самоубийство доктора Джеффри повергло Фредди в отчаянье. Клуб Фантазеров разваливался, а он так и не успел доказать, что нужен им. В тот вечер он увидел, как Льюис подъехал к дому доктора, и выбежал, чтоб успокоить его - обратить на себя его внимание. И опять ничего не получилось. Он до этого поругался с женой, слишком нервничал и вновь не смог удержаться от разговоров о страховке; он опять потерял Льюиса.
        Его дети уже вовсю бегали, а жена хотела развода. А еще он ничего не знал о том, что пытался сказать перед смертью Стрингер Дэдам, истекая кровью на кухонном столе, и поэтому понятия не имел, что его ожидало, когда Ри Дэдам однажды утром позвонила ему и попросила приехать на ферму. Но он думал, что то, что он увидел там - клочок шелкового шарфика, трепыхавшийся на проволочной изгороди, - откроет ему путь в любезную компанию друзей, куда он так стремился.
        Поначалу это показалось обычным утренним вызовом - очередная рутинная скукота. Ри Дэдам заставила его ждать десять минут на обледенелом крыльце. Время от времени из конюшен доносилось ржание лошадей. Наконец она появилась - старенькая, сморщенная, закутанная в плед поверх одежды - и заявила, что знает, кто это сделал, да, сэр, она знает, но она просмотрела свой полис и там нигде не сказано, что вы не получите обратно своих денежек, если вы знаете, правильно? Не хотите ли кофе?
        - Да, спасибо, - сказал Фредди и вытащил кое-какие бумаги из портфеля. - Вам следует заполнить все эти бланки, чтобы компания могла начать расследование как можно скорее. И конечно, мисс Дэдам, мне необходимо осмотреть все, чтобы определить степень нанесенного ущерба. Насколько я понял, здесь произошел несчастный случай?
        - Я же говорю, - сказала она, - я знаю, кто это сделал. Это не несчастный случай. Мистер Хардести скоро тоже подъедет, так что вам придется дождаться его.
        - В таком случае это убытки, понесенные в результате преступления, - заявил Фредди, сверившись с бумагами. - Не могли бы вы рассказать мне своими словами о случившемся?
        - А других слов у меня и нет, мистер Робинсон, но все же вам следует дождаться приезда мистера Хардести. Я слишком стара, чтоб повторять дважды. И я не собираюсь второй раз выходить на этот холод, даже за деньги. Бр-р-р! - Обхватив себя костлявыми руками, она притворно задрожала. - А теперь посидите спокойно и налейте себе кофе.
        Фредди, которому ужасно неудобно было держать в охапке и документы, и ручку, и портфель, осмотрелся в поисках свободного стула. Кухня сестер Дэдам была похожа на грязную захламленную пещеру. На одном из стульев стояли две настольные лампы, на другом пылилась стопка выпусков «Горожанина», пожелтевших от времени. Высокое настенное зеркало с рамкой в виде дубовых листьев тускло вернуло ему отражение - символ бюрократической некомпетентности в обрамлении вороха бумаг. Он отошел к другой стене, нагнулся и, садясь, зацепил картонную коробку, стоявшую на стуле. Она с грохотом свалилась на пол. Только солнечный свет освещал комнату.
        - Господи, - вздрогнув, охнула Ри Дэдам. - Какой шум!
        Фредди осторожно вытянул ноги и разложил на коленях документы:
        - Умерла лошадь, так?
        - Так. И вы мне должны кое-что заплатить - много заплатить, насколько я понимаю.
        Фредди услышал, как что-то тяжелое покатилось по направлению к кухне, и беззвучно застонал.
        - Я еще только начал уточнять подробности, - сказал он и повернулся на стуле так, чтобы не видеть Нетти Дэдам.
        - Нетти хочет поздороваться с вами, - пояснила Ри, и ему невольно пришлось это сделать.
        Мгновением позже дверь, скрипнув, отворилась, впуская гору одеял на инвалидной коляске.
        - Здравствуйте, мисс Дэдам, - сказал Фредди, привстав с портфелем в одной руке и документами в другой. Он коротко взглянул на нее и уткнулся в свои бумаги.
        Нетти издала звук. Ее голова казалась Фредди сплошным провалом распахнутого рта. Старушку до подбородка укутывали одеяла, а голова была запрокинута назад каким-то жутким сокращением мышц, так что рот ее был постоянно открыт.
        - Помнишь милого мистера Робинсона? - спросила Ри у своей сестры, ставя чашки с кофе на стол. Ри, наверно, всегда ела стоя, потому что она и сейчас, похоже, не собиралась присесть. - Он поможет нам получить компенсацию за бедняжку Шоколадика. Он оформляет документы, не так ли? Он оформляет документы.
        - Руар, - пролепетала Нетти, тряся головой, - Глр рор.
        - Вернет нам наши денежки, правильно, - сказала Ри. - Нетти согласна, мистер Робинсон.
        - Я бы так не сказал… - произнес он, вновь отводя взгляд. - Давайте о деле, хорошо? Я так понял, что животное звали…
        - А вот и мистер Хардести! - перебила Ри. Фредди услышал, как к дому подъехала машина, и положил ручку на документы, разложенные на коленях. Невольно он взглянул на Нетти, которая шевелила ртом и мечтательно глядела в грязный потолок. Ри поставила свою чашку на стол и заковыляла к двери. «А вот Льюис вскочил бы и открыл ей дверь», - подумал Фредди, сжимая в руках пачку бланков.
        - Да сидите вы, ради бога, - отрывисто сказала Ри.
        Башмаки Хардести проскрипели по занесенному снегом крыльцу. Он успел дважды постучать, прежде чем Ри дотащилась до двери.
        Фредди слишком часто видел Уолта Хардести в «Хемфрис Плэйс» - тот проскальзывал в заднюю комнату в восемь и, шатаясь, выбирался оттуда к двенадцати, - чтобы всерьез воспринимать его как шерифа. Он выглядел как вечно недовольный неудачник. Когда Ри открыла дверь, Хардести стоял на крыльце - руки в карманах, глаза скрыты забралом черных очков - и не двигался с места.
        - Здрасьте, мисс Дэдам, - сказал он. - Ну, что тут у вас?
        Ри плотнее укуталась в шаль и вышла к нему. Фредди помедлил, но понял, что она не собирается возвращаться в дом; он сгрузил бумаги на стул и последовал за ней. Нетти затрясла головой, когда он проходил мимо нее.
        - Я знаю, кто это сделал, - услышал он, приближаясь. Голос старушки был высок и полон негодования. - Джим Харди, вот кто!
        - Да ну? - сказал Хардести. Фредди присоединился к ним, и шериф приветствовал его кивком. - А вы уже тут как тут, мистер Робинсон?
        - Работа такая… - пробормотал Фредди. - Приходится оформлять документы.
        - Что б вы без бумаг делали… - натянуто улыбнулся ему Хардести.
        - Это точно Джим Харди, - настаивала Ри. - Мерзкий мальчишка!
        - Ладно, поглядим… - сказал Хардести. Они уже почти подошли к конюшне. - Кто обнаружил мертвое животное - вы?
        - У нас сейчас один юноша подрабатывает, - ответила Ри. - Он приходит кормить, поить, убирать навоз… Он гомосексуалист, - добавила она, и Фредди удивленно вздернул голову. Запахло навозом. - Он и обнаружил Шоколадика. Шестьсот долларов чистого мяса, мистер Робинсон, независимо от того, кто это сделал.
        - Ох, откуда у вас такая цифра? - спросил Фредди. Хардести открывал дверь конюшни. Фредди все лошади внушали страх. Они раздували широкие ноздри и косили на него огромными глазами.
        - А оттуда, что его папа был Генерал Херши, а мама - Сладкоежка, и они тоже были прекрасными лошадьми, так-то вот. Мы могли бы продать его как племенного жеребца кому угодно. Нетти всегда говорила, что он вылитый Сухарик.
        - Сухарик, - процедил сквозь зубы Хардести.
        - Вы слишком молоды, чтобы помнить хоть одну настоящую лошадь, - сказала Ри. - Обязательно запишите. Шестьсот долларов. - Она шла впереди, и лошади в стойлах испуганно шарахались или оборачивались, в зависимости от своего темперамента.
        - Грязноватые у вас животные, - заметил Хардести. Фредди взглянул повнимательнее и разглядел на боках некоторых лошадей пятна сухой грязи.
        - Пугливые, - сказал он.
        - Один говорит, пугливые, другой - грязные. Я слишком стара - вот в чем проблема. А вот наш бедный Шоколадик, - она могла этого не говорить; двое мужчин смотрели через решетчатую дверь стойла на тело крупного рыжеватого коня на заваленном соломой полу. Фредди оно казалось огромной дохлой крысой.
        - Черт! - выругался Хардести и открыл дверь стойла. Перешагнув через окоченевшие ноги, он направился к шее. В соседнем стойле заржала лошадь, и Хардести чуть не упал. - Дьявол! - опершись о стенку стойла, он выровнял равновесие. - Дьявол, даже отсюда видно. - Он потянулся к носу лошади и запрокинул ей голову. Ри Дэдам закричала.
        Они то тащили Ри, то поддерживали ее под руки, вытаскивая из конюшни мимо испуганных животных.
        - Да тихо, тихо, - приговаривал Хардести, словно обращался не к старушке, а к лошади.
        - Кто, черт возьми, способен на такое, а? - спросил Фредди, все еще шокированный видом длинной раны на шее животного.
        - Норберт Клайд утверждает, что марсиане. Говорит, видел одного. Вы что-нибудь об этом слышали?
        - Кое-что, - сказал Фредди. - Вы собираетесь поинтересоваться у Джима Харди, где он находился прошлой ночью?
        - Знаете, мистер, я чертовски радуюсь, когда никто не сует нос в мои дела и не подсказывает, что мне следует сделать, а что - нет, - шериф наклонился к старушке. - Мисс Дэдам, вы пришли в себя? Хотите присесть? - Она кивнула, и Хардести сказал Фредди: - Я ее придержу, а вы пойдите откройте дверь моей машины.
        Они втащили ее на сиденье, ноги болтались снаружи.
        - Бедный Шоколадик… Бедный Шоколадик, - причитала она. - Какой ужас… Бедный Шоколадик…
        - Все нормально, мисс Дэдам. Послушайте-ка, - Хардести подался вперед и поставил ногу на бампер, - это не Джим Харди, слышите? Джим с Питом Барнсом всю ночь дули пиво в баре. Они ездили в пивбар, за город, в Глен Обри, и мне точно известно, что они проторчали там до двух ночи. Я в курсе, что вы с Джимом немного не в ладах, и заранее навел справки.
        - Он мог успеть и после двух, - заметил Фредди.
        - Они с Питом до рассвета играли в карты в подвале у Барнсов. Во всяком случае, так утверждает Пит. Джим почти все время с Питом, но я думаю, сын Барнсов не из тех, кто покрывает подобные вещи, а вы?
        Фредди покачал головой.
        - А когда Джим был не с Питом, он был с этой приезжей дамочкой, вы понимаете, о ком я. Красотка такая - фотомодель, да и только.
        - Я знаю, о ком вы. Я видел ее.
        - Вот-вот. Так что не убивал он ни эту лошадь, ни овец Эльмера Скейлса. Сельхозагент говорит, что это собака-убийца. Так что если увидите летающую собаку с клыками как бритвы, значит, это она и есть. - Он тяжело взглянул на Фредди, затем повернулся к Ри Дэдам. - Вы в состоянии дойти до дома? Тут слишком холодно для вас, мамаша. Я отведу вас в дом, а потом вернусь, вызову кого-нибудь убрать лошадь.
        Фредди шагнул назад, уступая дорогу Хардести:
        - Вы же знаете, это никакая не собака.
        - Точно!
        - А что вы думаете? Что происходит? - Он огляделся, словно что-то упустил. И в тот момент увидел что и удивленно открыл рот - яркий клочок ткани, трепещущий на колючей проволоке изгороди у конюшни.
        - Что-то хотели сказать?
        - Крови нет, - сказал Фредди, глядя на клочок.
        - Молодец! Сельхозагент сделал вид, что не заметил этого. Поможете мне управиться с мамашей?
        - Я уронил там кое-что, - сказал Фредди и зашагал обратно к конюшне. Он слышал, как Хардести крякнул, поднимая мисс Дэдам. Подойдя к конюшне, он оглянулся и увидел, как шериф ведет старушку к двери. Фредди направился к изгороди и отцепил длинный лоскут ткани: шелк. Оторванный от шарфика.
        Фредди вспомнил, на ком он видел такой шарфик, и начал - хотя сам бы он так не сказал - кое-что замышлять.
        Вернувшись домой, отпечатав и отправив по почте рапорт и подписанные бланки в управление, он набрал номер телефона Льюиса Бенедикта. Вообще-то он не знал, что будет ему говорить, но ему казалось, что он наконец нашел то, что так долго искал.
        - Привет, Льюис, - сказал он. - Как дела? Это Фредди.
        - Фредди?
        - Фредди Робинсон.
        - А, да…
        - Э… Вы сейчас не очень заняты? Мне необходимо кое-что обсудить с вами.
        - Я слушаю вас, - произнес Льюис без энтузиазма.
        - Да… Я вас не очень задерживаю?.. Ну хорошо. Вы слышали об этих животных - тех, что убили? Знаете, тут еще один случай. Убили лошадь, одну из тех, что у сестер Дэдам. Я ездил туда оформлять документы… Я не думаю, что это дело рук марсиан, точно. А вы? - он подождал, но Льюис молчал. - В смысле, это сумасбродство какое-то. Ух, слушайте, а эта женщина, что недавно приехала сюда, ну, та, что иногда гуляет с Джимом Харди, она случайно не работает у Сирса и Рики?
        - Я что-то об этом слышал, - сказал Льюис, и Фредди по его интонации понял, что ему следовало сказать Готорн и Джеймс вместо Рики и Сирс.
        - А вы ее хорошо знаете?
        - Совсем не знаю.
        - Видите ли, я думаю, во всем происходящем есть кое-что, чего не знает шериф Хардести.
        - Нельзя ли поподробней, Фредди?
        - Не по телефону. Не могли бы мы с вами встретиться и поговорить об этом? Знаете, я кое-что нашел на ферме Дэдам и не хочу это показывать Хардести, пока не переговорю с вами или с э-э… мистером Готорном и мистером Джеймсом.
        - Фредди, я никак не возьму в толк, о чем вы.
        - Ну, по правде говоря, я и сам не очень уверен, но мне хотелось бы встретиться с вами, выпить пару кружек пива и потолковать кое о чем. Может, придумаем, что со всем этим делать…
        - Да с чем с этим, господи?
        - Есть у меня кое-какие соображения. Вы, по-моему, мировые парни, вы очень нравитесь мне, и… и мне хотелось бы вас предостеречь…
        - Фредди, у меня уже есть все необходимые страховки, - сказал устало Льюис. - Я не в настроении идти куда-то. Извините.
        - Тогда, может, как-нибудь при встрече в «Хемфрис Плэйс»? Поговорить можно и там.
        - Возможно, - сказал Льюис и дал отбой.
        Фредди положил трубку, удовлетворенный: на этот раз, кажется, ему удалось заинтересовать Льюиса. Льюис обязательно перезвонит ему, когда хорошенько обдумает все, что он ему сказал. Вообще-то если то, что он думал, правда, то его долгом было бы отправиться к шерифу; однако это успеется - сначала надо хорошенько все додумать до конца, а потом уже говорить с шерифом. Он хотел убедиться в том, что Клубу Фантазеров ничто не угрожает. Его мысли текли примерно в такой последовательности: он видел шарф, клочок которого остался на проволоке, на шее девушки, которую Хардести называет «новая женщина». Шарф был на ней в тот день, когда она встречалась с Джимом Харди в «Хемфрис Плэйс». Ри Дэдам подозревала Джима Харди в убийстве лошади; Хардести что-то упомянул о «вражде» между Харди и сестрами Дэдам. Клочок шелка доказывает, что девушка побывала на ферме, тогда почему бы не вместе с Харди? И если эти двое по какой-то причине убивают лошадей, то почему бы и не другую скотину? Норберт Клайд видел что-то большое, с какими-то там необычными глазами: это вполне мог быть Харди, освещенный лунным светом. Фредди
читал о современных ведьмах, сумасшедших женщинах, управлявших мужчинами на своих шабашах. Может, эта девушка из их числа? Джим Харди был бы находкой для любого лунатика, спустившегося с неба, чтоб пошуровать тут. Однако если все это так и если все выйдет наружу, то репутация Клуба Фантазеров серьезно пострадает. Харди можно заткнуть рот, но девушку придется рассчитать и заставить уехать из города.
        Два дня он ждал ответного звонка Льюиса.
        Не дождавшись, он решил, что пора перейти в наступление, и набрал его номер.
        - Это опять я, Фредди Робинсон.
        - Я узнал, - сухо отозвался Льюис.
        - Нам необходимо встретиться. Честно, Льюис. У меня кое-что важное для вас. - Он не дождался ответа на свой призыв. - Что, если следующим найдут труп человека, Льюис? Прошу вас, подумайте об этом.
        - Вы угрожаете мне? О чем вы, черт побери?
        - Вовсе нет! - Он выдохся. Льюис не так его понял. - Послушайте, давайте завтра в это же время?
        - Я еду на енотовую охоту, - быстро проговорил Льюис.
        - О черт. - Фредди поразился еще одной грани личности своего кумира. - Я не знал, что вы увлекаетесь этим. Охота на енота? Здорово как!
        - Это расслабляет. Мы пойдем вместе с одним моим пожилым приятелем, у него есть несколько собак. Мы просто выезжаем в лес и бродим, дышим воздухом. Приятно, что вы восторгаетесь этим. - Фредди услышал грустные нотки в голосе Льюиса, тоже расстроился и не смог вовремя ответить. - Что ж, до свидания, - попрощался Льюис и повесил трубку.
        Фредди посмотрел на телефон, выдвинул ящик стола, в котором лежал клочок шарфа, и взглянул на него. Если Льюис едет на охоту - он тоже пойдет поохотится. Не сознавая, отчего ему казалось, что это необходимо, он подошел к двери своего кабинета и запер ее. Он попытался вспомнить имя пожилой консьержки адвокатов: точно, Флоренс Куаст. Потом он отыскал в справочнике ее номер и заинтриговал ее пространной историей о несуществующей страховке. Когда она предложила ему перезвонить мистеру Джеймсу или мистеру Готорну, он сказал:
        - Пожалуй, нет, я думаю, не стоит их беспокоить. Может, их новенькая секретарша может ответить на мои вопросы. Не будете ли вы так любезны сообщить мне ее имя? И где она остановилась?
        (А тебе, Фредди, не пришло в голову, что очень скоро она поселится в твоем доме? Поэтому ты запер кабинет на ключ? Ты не хотел впускать ее?)
        Несколько часов спустя он потер в задумчивости лоб, застегнул пиджак, вытер ладони о брюки и позвонил в отель «Арчер».
        - Да, конечно, я буду рада видеть вас, мистер Робинсон, - безмятежно сказала девушка.
        (Фредди, ты же не боишься встречаться с очаровательной девушкой так поздно, чтобы мило побеседовать? Что с тобой, Фредди? И откуда тебе известно, что она точно знает, о чем ты собираешься говорить с ней?)
        3
        - Понимаешь? - спросил Гарольд Симс Стеллу Готорн, рассеянно лаская ее правую грудь. - Это же просто сказочка. И ее исследованием вплотную занялись мои коллеги. Сказки!.. Весь смысл ее в том, что то, что преследовал индеец, не могло не показать свое лицо - не потому, что было злом, но потому, что было тщеславно. И я обязан рассказывать эти тупые страшилки, эти дурацкие нелепицы…
        - Ну ладно, Джим, что за идея? - спросил Питер Барнс. - Что ты там надумал?
        Морозный воздух, врывавшийся в машину Джима Харди, заметно отрезвил Питера: теперь, когда он наконец смог сконцентрироваться, он видел уже не четыре луча фары, а два. А Джим Харди все посмеивался - противно и злорадно, словно решившись на что-то, и Питер понял, что Джим твердо задумал что-то с кем-то сотворить, независимо, заодно с ним Питер или нет.
        - О, это будет классно! - сказал Харди и погудел клаксоном. Даже в темноте было видно, какое красное у него сейчас лицо и как сузились глаза: так Харди выглядел в те моменты, когда решался на свои самые отчаянные выходки. Питер Барнс иногда с радостью думал о том, что уже через год уедет поступать в колледж и расстанется с другом, казавшимся в подобные моменты безумцем. Джим Харди, пьяный или нет, порой просто пугал своим неистовством. Еще более ужасало - или восхищало то, что, независимо, насколько он был пьян, он никогда не терял своей деловитости - ни на словах, ни на деле. Полупьяный, как сейчас, он никогда не шатался, и язык его никогда не заплетался; пьяный в стельку, он становился просто неуправляем. - Попробуем подорвать основы!
        - Клёво, - сказал Питер. Он знал: лучше согласиться и не протестовать; а между тем Джиму почему-то все сходило с рук, что бы он ни вытворял. Еще с тех пор, как они познакомились в начальной школе, Джим удачно избегал неприятностей - он был неистов, но отнюдь не глуп. Даже у шерифа Хардести ничего на него не было - даже после поджога старой конюшни Пуфа (тупица Пенни Дрэгер сказала ему, что там держат лошадей сестры Дэдам, которых он ненавидел).
        - Надо хорошенько повеселиться перед отъездом в Корнелл, а? - сказал Джим - Надо хорошенько оторваться напоследок, вкусить все прелести, потому как Корнелл - настоящая тюрьма, - Джим всегда говорил, что не видит смысла поступать в колледж, но иногда в его словах проскальзывала обида на то, что Питер покидает его. Питер знал, что Джиму хотелось бы, чтоб они вот так сходили с ума всю жизнь…
        - Да Милбурн не лучше, - сказал Питер.
        - Точно, сын мой. Поганый городишко. Но давай-ка мы с тобой его растормошим, а? Вот этим-то и займемся сегодня ночью, Присцилла. А если ты думаешь, что в нашем путешествии тебе грозит жажда, ты заблуждаешься - твой старый друг Джеймс позаботился об этом, - Харди расстегнул куртку и вытащил бутылку бурбона. - Оп-па! - Он отвинтил пробку одной рукой и, не останавливая машину, отпил; его лицо покраснело еще больше, напряглось. - Глотнешь?
        Питер покачал головой; его мутило от запаха виски.
        - Болван бармен на миг повернулся спиной, чуешь? Вжжик! Этот дубина понял, что бутылочка тю-тю, но попробовал бы он мне что-то сказать! Слышь, Питер? Когда тебе не сопротивляются, становится скучно. - Он засмеялся, Питер тоже.
        - Так чем займемся?
        Харди опять протянул ему бутылку, и на этот раз он отпил глоток. Лучи фар снова разделились - их опять стало четыре, и Питер потряс головой, пытаясь вернуть их на место.
        - Ха! Мы с тобой будем подглядывать, мой мальчик, полюбуемся одной дамочкой, - Харди забрал бутылку и глотнул, пролив немного виски на подбородок.
        - Подглядывать? - Его голова сама по себе повернулась к Джиму, который мог вот так наливаться до самого утра и весь следующий день, не пьянея, и лишь становиться все менее предсказуемым.
        - Подглядывать. Подсматривать. Смотреть. На голую тетеньку. Не хочешь - прыгай на ходу.
        - На женщину?
        - Ну не на мужика же, урод.
        - Что, спрятаться в кустах и смотреть через…
        - Не совсем так, не совсем так. Есть местечко получше.
        - А на кого?
        - На ту сучку из отеля.
        Питер ничего не понимал:
        - Это та, о которой ты говорил? Которая из Нью-Йорка?
        - Ну. - Джим пронесся по площади мимо отеля, даже не взглянув на него.
        - Я думал, ты спишь с ней.
        - Да ладно, чувак, я наплел тебе, подумаешь! Слегка преувеличил. А суть в том, что она не дает мне даже прикоснуться к себе. Ну, приврал чуток, извини, ладно? Когда я с ней, я чувствую себя сопляком. Я-то отвез ее в «Хемфрис», лез из кожи вон… А теперь хочу посмотреть на нее, когда она не чует, что я рядом.
        Джим нагнулся и, не глядя на дорогу, начал шарить под сиденьем. Когда он вынырнул, лицо его расплылось в широкой ухмылке - в руке он держал отделанную медью длинную подзорную трубу:
        - Вот эта штуковина нам поможет. Обалденная оптика, юноша, - шестьдесят баксов отдал.
        - М-м-м, - Питер бессильно откинулся на спинку, - круче не бывает.
        Мгновением позже до него дошло, что Джим тормозит. Он подался вперед и взглянул через лобовое стекло:
        - О нет, только не здесь!
        - Здесь, малыш. Пошевеливайся.
        Харди ткнул его в плечо, и Питер распахнул дверцу и чуть не вывалился из машины. Перед ним возвышался собор Св. Михаила: огромный, темный и неприступный.
        Мороз пробивал насквозь холодные ветровки, и, подходя к задней двери собора, оба дрожали.
        - Ну и что теперь? Высаживать дверь? Видишь, тут замок висит.
        - Заткнись. Я работаю в отеле, помнишь? - Харди вытащил из-под куртки связку ключей на кольце. В другой руке он держал трубу и бутылку. - Можешь отойти в сторонку и пописать, пока я подберу ключ. - Он поставил бутылку на ступеньку и склонился над замком.
        Питер немного прошел вдоль длинной стены собора, остановился, расстегнул штаны и с огромным облегчением выполнил распоряжение Джима, забрызгав ботинки. Затем, опершись одной рукой на стену, наклонился, и его вырвало. Он уже подумывал, не вернуться ли домой, когда его окликнул Джим:
        - Пошли, Кларабелла!
        Когда он подошел к двери, Харди ухмылялся ему, покачивая перед носом ключами и бутылкой; дверь была открыта. Он напоминал одну из горгулий с фасада собора.
        - Нет, - помотал головой Питер.
        - Пошли. Или ты не мужик?
        Питер с трудом сделал шаг вперед, и Харди подтолкнул его ко входу.
        Внутри собора было холодно и темно, как в морской пучине. Питер замер, стоя на каменном полу и чувствуя беспредельный простор вокруг. Он вытянул руки и словно коснулся морозного воздуха собора. Затем услышал, как за спиной возится Харди, пытаясь рассовать по карманам свои игрушки:
        - Эй, где там твоя чертова рука? Подержи-ка. - Ему в ладонь ткнулась труба. Шаги Харди, гулко отзываясь в тишине, стали удаляться в сторону.
        Он повернулся и увидел смутное пятно его светлых волос.
        - Да шевелись ты! Здесь где-то были ступеньки…
        Питер сделал шаг вперед и с грохотом врезался во что-то вроде скамьи.
        - Тихо!
        - Я не вижу тебя.
        - Черт, иди сюда. - Он уловил какое-то движение в темноте и, поняв, что это Джим машет рукой, пошел к нему.
        - Видишь лестницу? Поднимемся по ней. Там наверху что-то вроде балкона.
        - Ты уже проделывал это! - догадался Питер.
        - Ну конечно. Не будь ослом. Мы с Пенни иногда тут разминались на церковных скамеечках. А что такого? Она тоже не католичка.
        Глаза Питера постепенно привыкали к темноте, и рассеянный свет из высокого круглого окна помогал рассмотреть обстановку. Ему не приходилось бывать здесь. Собор был намного больше белой загородной коробки, в которой его родители проводили часок на Пасху и Рождество. Высоченные колонны делили обширное пространство; убранство алтаря призрачно мерцало во тьме. Желудок опять свело, и его чуть не вырвало. Лестница, на которую указывал Джим, была широкой, каменной и плавно огибала внутреннюю стену.
        - Мы поднимемся и окажемся прямо напротив площади. Ее окно тоже выходит на площадь, понял? В хороший телескоп все будет видно как на ладони.
        - Но это глупо.
        - Да ладно, умник, сам потом поймешь. Полезли. - Он начал быстро подниматься по ступеням.
        Питер стоял.
        - Погоди-ка, - Харди развернулся и спустился на пару ступенек. - Перекури.
        Он ухмыльнулся Питеру, вытащил пачку и протянул сигарету.
        - Прямо здесь?
        - Черт, а где еще? Да не боись, никто тебя не увидит. - Он прикурил сам, потом дал Питеру; пламя зажигалки осветило красным стены, спрятав все остальное. Дым приглушил противный привкус рвоты во рту Питера. - Допинг. Полегчало, чуешь? - Питер снова затянулся. Харди был прав: курение успокоило его. - Ну, теперь можно идти. - Он опять начал подниматься, и Питер отправился следом.
        Наверху, под самым куполом, они прошли по узкой галерее вокруг здания к фронтону. Окно с широким каменным подоконником выходило на площадь. Когда Питер догнал Джима, тот уже сидел на подоконнике, уперев задранные ноги в стену.
        - Ты не поверишь! - сказал он. - Однажды мы с Пенни провели восхитительные мгновения вот прямо на этом месте. - Он бросил окурок на пол и затоптал его. - Они просто сходят с ума от злости: понять не могут, кто же это здесь курит? На, выпей, - он протянул бутылку.
        Питер покачал головой и дал ему трубу.
        - Ну, мы на месте. Теперь растолкуй. - Он сел на холодный подоконник и сунул руки в карманы ветровки.
        Харди посмотрел на часы.
        - Для начала немного волшебства. Взгляни в окно. - Питер взглянул: площадь, темные дома, голые деревья. Ни в одном окне отеля не было света. - Раз, два, три! - На счет «три» фонари на площади погасли. - Два часа ночи.
        - Тоже мне волшебство.
        - Ну, если ты такой крутой, зажги фонари. - Харди развернулся, встал на колени и поднес окуляр трубы к глазам. - У нее выключен свет, это плохо. Но, если она подойдет к окну, я увижу ее. Хочешь взглянуть?
        Питер взял трубу и повел по окнам отеля.
        - Она в номере над входной дверью. Прямо напротив и чуть вниз.
        - Окно вижу. Пусто. - Затем он увидел красный огонек в темноте комнаты. - Погоди. Она курит.
        Харди выхватил у него трубу:
        - Точно, сидит смолит.
        - Объясни, зачем надо было вламываться в церковь, чтобы полюбоваться, как она курит?
        - Ну, когда она только поселилась в отеле, я попытался снять ее. Она меня отшила. Потом, немного погодя, она сама попросила меня свозить ее куда-нибудь. Сказала, хочет в «Хемфрис Плэйс». Я отвез ее туда, но она едва обращала на меня внимание. Начисто игнорировала, понимаешь? А знаешь почему? Хотела познакомиться с Льюисом Бенедиктом. Знаешь его, да? Ну, тот мужик, который вроде укокошил свою жену во Франции.
        - В Испании, - сказал Питер, у которого было довольно сложное отношение к Льюису.
        - Какая разница. Так вот, я так думаю, что за этим она меня туда и вытащила. Она, наверно, балдеет от женоубийц.
        - По-моему, он не убивал, - сказал Питер. - Он хороший мужик. В смысле, я думаю, что он хороший мужик. Мне кажется, что женщины иногда… понимаешь…
        - Черт, да мне плевать, убивал или нет… О, встала! - Он замолчал; Питер вздрогнул, когда через мгновение труба ткнулась ему в руку. - Смотри. Скорее!
        Питер поднял трубу, отыскал окно над буквой «А» вывески отеля, навел резкость… И невольно попятился. Женщина стояла у окна с сигаретой в руке и улыбалась, глядя прямо ему в глаза. Он почувствовал, что его сейчас опять вырвет:
        - Она смотрит на нас!
        - Не дури. До нас целая площадь. Кругом темень. Но ты видишь, о чем я говорил.
        Питер вернул трубу Джиму:
        - И что ты на это скажешь?
        - Странная какая-то. Два часа ночи, сидит одетая, без света, курит…
        - И что? - вновь спросил Питер.
        - А то, что я всю жизнь прожил в этом отеле, понял? Поэтому знаю, как люди ведут себя в гостиницах. Даже те старые пердуны, которые там прописались навсегда. Они смотрят телевизор, они хотят, чтоб за ними убирали, они разбрасывают одежду по всему номеру, ты собираешь бутылки в туалетах и кольца на столах, иногда они устраивают небольшие пьянки, и потом приходится отскребать ковер. А по ночам слышно, как они разговаривают сами с собой, сморкаются, плюют - вся жизнь как на ладони. Слышно даже, как они сидят на горшке. Стены толстые, а двери - нет, понимаешь? И если сидеть в коридоре, то можно даже услышать, как они чистят зубы!
        - И что? - повторил Питер.
        - Да то, что она ничего этого не делает! Она вообще не шумит. Она совсем не смотрит телевизор. В ее номере всегда чисто. И кровать всегда заправлена. Странно, а? Она что, спит на покрывале? Стоит столбом ночи напролет?
        - Она еще там?
        - Ну.
        - Дай посмотреть, - Питер взял трубу. Женщина по-прежнему стояла у окна, едва улыбаясь, словно знала, что они говорят о ней. Питер содрогнулся. Он вернул трубу.
        - И это еще не все. Я нес ее чемодан, когда она оформлялась. Я на своем веку перетаскал миллион чемоданов, поверь, и этот был пустым. Может, пара газет внутри - и все. Однажды, когда она была на работе, я заглянул в ее шкафы - ничегошеньки. Никакой одежды. Но она не всегда ходит в одном и том же. Так что - она переодевается у адвокатов? Через два дня я опять проверил, и на этот раз в шкафах было полно одежды - как будто она знала, что кто-то проверял ее. В тот вечер она попросила отвезти ее в «Хемфрис», и я уж было размечтался, что она решила меня поиметь. Черта с два - она почти не разговаривала со мной. Единственное, что я услышал: «Познакомь меня с этим человеком». «Льюисом Бенедиктом?» - спросил я, и она кивнула, словно уже знала его имя. Я подвел ее к нему, представил, а он сбежал, как кролик.
        - Бенедикт? Сбежал? Почему?
        - Мне показалось, он ее боится. - Джим опустил телескоп, прикурил, не отрывая взгляда от Питера. - И знаешь что? Я тоже. У нее иногда такой странный взгляд…
        - Как будто знает, что ты шуровал в ее номере.
        - Может быть. Тяжелый взгляд, скажу я тебе. Прямо не по себе. И еще кое-что скажу. Если пройти ночью по коридорам, можно заметить, горит в номерах свет или нет, так? Его видно из-под дверей, там щели. А у нее никогда ничего не видно, она не включает свет. Никогда. Но однажды ночью… Нет, это бред какой-то!
        - Скажи.
        - Однажды ночью я увидел, как у нее под дверью что-то мерцает. Мерцающий свет - как радий или что-то в этом роде, знаешь, такой зеленоватый… Холодный свет. Это было не пламя, и наши лампы так не светят.
        - Ерунда.
        - Сам видел.
        - Но это ничего не значит - подумаешь, зеленый свет.
        - Не совсем зеленый - как будто мерцающий… серебристый такой. В общем, потому я и решил, что нам надо последить за ней.
        - Ладно, последили и хватит, пошли домой. Отец будет ругаться, что я так поздно.
        - Погоди. - Он снова посмотрел в трубу. - Кажется, что-то там происходит. Ее нет у окна! О дьявол! - Он опустил трубу. - Она открыла дверь и вышла. Вышла в коридор!
        - Она идет сюда! - Питер скатился с подоконника и рванулся по галерее к лестнице.
        - Не намочи штаны, Присцилла. Она не идет сюда. Она не могла заметить нас. Но куда-то она ведь направилась? Я хочу это выяснить. Ты со мной или как? - Он собирал ключи, сигареты, бутылку. - Поторапливайся. Через пару минут она выйдет.
        - Да тороплюсь я, тороплюсь!
        Они спустились вниз. Харди толкнул дверь, внутри стало чуть светлее, и это помогло спотыкающемуся Питеру миновать колонны и скамейки. Выскочив в ночь, Джим повесил обратно и защелкнул замок и побежал к машине. Сердце Питера громко колотилось - отчасти от облегчения, что они наконец-то выбрались из собора. Но напряженность не исчезла до конца. Воображение рисовало ему женщину, идущую через площадь к ним, злую и страшную Снежную королеву, женщину, которая никогда не включает в номере свет, не ложится спать и взгляд которой пронзает расстояние от отеля до соборного окна.
        Он вдруг понял, что голова полностью прояснилась. Когда он влез в машину, он сказал Джиму:
        - Страх отрезвляет.
        - Да не сюда она шла, идиот, - прошептал Джим, когда они доехали до угла. Вглядываясь в отель сквозь голые деревья, Питер увидел, как она неспешно идет по тротуару. Она была в длинном пальто, развевающемся шарфе, в шляпе. Свернув на пустынную в этот час улицу, она выглядела так невероятно обыденно, что Питер вздрогнул и рассмеялся одновременно.
        Джим выключил фары и медленно доехал до светофора, переключившегося на красный. Впереди слева женщина, перейдя улицу, скрылась в темноте.
        - Слушай, может, лучше по домам? - предложил Питер.
        - Нафиг. Я хочу посмотреть, куда она пошла.
        - А если она нас заметит?
        - Не заметит. - Он повернул налево, медленно миновал площадь и отель, по-прежнему не включая фар. Несмотря на то что фонари на площади не горели, на улицах свет не отключали до утра, и парни увидели женщину в круге света в конце первого квартала на Мэйн-стрит. Джим медленно тронулся, затем опять подождал, пока она не дошла до второго квартала.
        - Да она просто вышла подышать, - сказал Питер - Может, у нее бессонница и она гуляет по ночам.
        - Черта с два.
        - Не нравится мне все это.
        - Хорошо, хорошо, вылезай из машины и топай домой, - свирепо прошептал Джим. Он протянул руку и открыл ему дверь. - Проваливай!
        Задохнувшись от холода, ворвавшегося в открытую дверь, Питер замер, почти решившись уйти:
        - И ты тоже.
        - Госссподи! Да черт бы тебя побрал! Или проваливай, или закрой дверь, - зашипел Джим. - Эй, погоди! - Они оба увидели машину, выехавшую на улицу и притормозившую у фонаря в двух кварталах отсюда. Женщина спокойно села в нее, дверь хлопнула, и машина уехала.
        - Я знаю, чья это машина, - сказал Питер.
        - Не сомневаюсь, дурик, голубой «камаро» 75 года этого индюка, Фредди Робинсона. - Он начал набирать скорость, когда машина Робинсона скрылась из виду.
        - Ну, теперь ты знаешь, куда она ходит по ночам.
        - Возможно.
        - Возможно? А что еще? Робинсон женат. А моей матери миссис Винути говорила, что его жена хочет с ним развестись.
        - Это потому, что он снимает школьниц, понял? Все знают, что Фредди Робинсон обожает молоденьких. Ты что, ни разу не видел его с девчонкой?
        - Ну, видел…
        - С кем?
        - С одной из нашей школы, - сказал Питер, не уточняя, что это была Пенни Дрэгер.
        - Ясно… Ну и куда же он, черт возьми, едет?
        А ехал Робинсон через северо-запад Милбурна, делая странные, на их взгляд, повороты и все больше удаляясь от центра города. Черное небо над темными спящими домами, летящий снег - все казалось Питеру зловещим: ночь была такой огромной, всепоглощающей по сравнению с кукольными домиками, с ними самими. Задние габаритные огни машины Робинсона светились впереди, как кошачьи глаза.
        - Кажется, ясно. Сейчас посмотрим, по-моему, он собирается свернуть направо и выехать на Бридж-роуд.
        - Откуда ты… - Питер замолчал, увидев, что Робинсон свернул именно туда. - Куда он?
        - Туда, где нет качелей на заднем дворике.
        - Старый железнодорожный вокзал.
        - Поздравляю, вы выиграли сигару! Или лучше сигарету. - Они оба закурили «Мальборо»; через минуту машина Робинсона свернула на парковку заброшенного вокзала. Администрация много лет пыталась продать здание - пустой каркас с деревянным полом и окошечком билетной кассы. Старые вагоны ржавели на заросших путях: они помнили их такими еще с детства.
        Сидя в темной машине на Бридж-роуд, они увидели, как сначала женщина, а за ней и Робинсон вышли из «камаро». Питер испуганно взглянул на Джима, догадавшись, что тот собирается сделать. Харди дождался, пока те двое скрылись за углом старого вокзала, и открыл дверь.
        - Нет, - сказал Питер.
        - Отлично. Оставайся тут.
        - Ну зачем?! Застукать их без штанов?
        - Да они вовсе не этим собираются заниматься, идиот! Что, прямо там? На ледяном полу, в компании с крысами? У него достаточно денег, чтоб снять номер в отеле.
        - Тогда зачем? - взмолился Питер.
        - Вот я и хочу послушать, что она скажет. Это ведь она притащила его сюда, правильно?
        Он закрыл дверь и зашагал вверх по Бридж-роуд.
        Питер коснулся ручки, нажал и услышал щелчок замка. Джим Харди сошел с ума: с какой стати он должен идти за ним - искать на свою голову неприятности? И так достаточно: вломились в церковь, курили и пили там виски, а Джиму все мало, теперь он пошел еще за этими двумя.
        Что такое? Земля вдруг задрожала, и совершенно из ниоткуда на него обрушился порыв ветра… В его вой диким визгом словно вплелись голоса, взметнувшиеся над вокзалом. В череп Питера будто колотила чья-то рука - изнутри.
        Ночь разрасталась над ним, и ему показалось, что он теряет сознание; он смутно услышал, как впереди Джим Харди упал в снег, а потом их и старый вокзал вдруг на мгновение залило ярким светом.
        Земля качалась под ногами. Он стоял у машины и смотрел на Джима: его друг сидел, снег облепил его тело, брови неоново мерцали, как циферблат часов - так снег порой сверкает в лунном свете…
        Джим вскочил и побежал к вокзалу, и Питер обрел способность думать: «Вот сейчас ему точно не сойдет с рук, он не просто неистовый, он все доводит до конца…»
        И тут они оба услышали крик Фредди Робинсона.
        Питер присел за машину, словно ожидая выстрелов. Он слышал, как удаляются в направлении вокзала шаги Джима. Вот они внезапно затихли. Вне себя от страха, Питер осторожно выглянул из-за крыла. Спина и ноги в снегу - Джим поравнялся с углом здания.
        Как бы он хотел оказаться в двухстах ярдах отсюда и наблюдать все это в подзорную трубу.
        Джим прокрался еще на несколько ярдов вперед: теперь ему должна быть видна вся задняя часть вокзала: ступени, спускающиеся с той стороны платформы к рельсам; два старых вагона, утонувшие в бурьяне тупика.
        Он помотал головой и увидел Джима - пригнувшись, тот бежал к машине. Джим ничего не сказал и даже не взглянул на него - распахнул дверь и вскочил внутрь. Питер тоже забрался на сиденье сразу после него. Колени ныли от стояния на снегу.
        - Ну что там?
        - Заткнись.
        - Что ты видел?
        Харди утопил педаль газа, и машина с ревом рванулась вперед. Снег покрывал куртку и джинсы Джима.
        - Видел что-нибудь?
        - Нет.
        - Ты заметил - земля дрожала? Почему Робинсон орал?
        - Не знаю. Он лежал на рельсах.
        - А ее не видел?
        - Нет. Она, наверное, была с той стороны.
        - Ты ж видел что-то - несся как угорелый.
        - В отличие от тебя, я хотя бы сходил туда!
        Упрек заставил замолчать Питера, однако Харди разошелся:
        - А ты, трус вонючий, сидел за машиной, как сопливая девчонка, цыпленок драный… а теперь слушай: если кто-нибудь тебя спросит, где ты был сегодня ночью, - ты играл со мной в покер, мы играли в покер у тебя дома, в подвале, всю ночь, усек? Ничего не было, понял? Мы выпили пива и просто продолжили отложенную со вчерашнего вечера партию. Лады?
        - Лады, но…
        - Лады! - Харди повернулся к Питеру. - Хочешь знать, что я видел? Во всяком случае, меня точно видели. Знаешь кто? Какой-то ребенок сидел на крыше и, кажется, все это время наблюдал за мной.
        Это было полной неожиданностью:
        - Ребенок? Бред. Уже почти три часа ночи. И холодина… Да и на ту крышу не залезть. Мы в детстве много раз пытались - никак.
        - А он там сидел и глазел на меня. И еще одна пикантная подробность. - Харди свирепо бросил машину в крутой поворот за угол и чуть не снес ряд почтовых ящиков на тротуаре. - Он был босиком. Мне показалось, что и без рубашки к тому же.
        Питер совсем притих.
        - Он мне сделал ручкой. Я и смотался. А Робинсон - покойник, я думаю. Так ты понял - если спросят, мы всю ночь дулись в покер.
        - Как скажешь.
        - Как скажу.
        У Омара Норриса было тяжкое пробуждение. После того как жена вышвырнула его из дома, он провел ночь в своем, как он считал, последнем прибежище - одном из старых вагонов близ заброшенного железнодорожного вокзала, - и если он, совершенно отупев от пьянства, и слышал во сне какой-то шум, то уже не помнил об этом. Поэтому он страшно разозлился, рассмотрев в том, что он поначалу принял за кучу старых грязных тряпок на путях, труп человека. Он не сказал «Опять!.. Только не это!» (сказал-то он «Черт, дело дрянь!»), но «Опять!.. Только не это!» - прозвучало в его душе.
        4
        В последующие дни и ночи в Милбурне происходили события разной степени значимости. Некоторые из этих событий показались вовлеченным в них людям обыденными, некоторые - сбивающими с толку и досадными, другие же - важными и впечатляющими: однако все они являлись частью единой системы, которая со временем привнесет множество изменений в жизнь города, и, как часть системы, все они были важны.
        Жена Фредди Робинсона узнала, что страховка жизни ее мужа оказалась невероятно скудной и что «Парень-Что-Надо» Фред, будущий член Круглого Стола Миллионеров, оценил свою смерть всего лишь в пятнадцать тысяч долларов. Вся в слезах, она позвонила своей незамужней сестре в Аспен, штат Колорадо, и та сказала:
        - Я всегда говорила тебе, что он дешевка. Почему б тебе не продать дом и не переехать сюда, здесь, по крайней мере, климат здоровее? А что за несчастный случай с ним произошел?
        Тот же вопрос задавал себе коронер округа Брум, глядя на тело тридцатичетырехлетнего мужчины, в котором отсутствовали почти все внутренние органы и вся кровь. Сначала в графе «причина смерти» он хотел написать «Потеря крови», но, подумав, сделал запись: «Обширное внутреннее кровоизлияние», - и сопроводил ее пространным пояснением, предположив в заключении, что причиной «кровоизлияния» могло стать хищное животное;
        и Эльмер Скейлс каждую ночь сидел с ружьем на коленях, не зная, что его последняя корова уже убита и что существо, которое ему однажды довелось увидеть, уже готовилось к игре большего размаха;
        и Уолт Хардести, угостив Омара Норриса выпивкой в «Хемфрис Плэйс», выслушал его рассказ: подумав хорошенько, Омар припомнил, что вроде бы слышал той ночью машину или две и вроде бы что-то еще, кажется, какой-то шум и какой-то вроде бы свет.
        - Шум? Свет? Пошел отсюда к черту! - бросил в сердцах Хардести, а сам остался допивать пиво, гадая, что же за дьявольщина творится;
        и прекрасная молодая женщина, нанятая Джеймсом и Готорном, сообщила своим работодателям, что хочет переехать из отеля «Арчер», так как слышала, что миссис Робинсон выставляет свой дом на продажу, и «не могли бы они переговорить со своим другом из банка, чтобы уладить финансовые вопросы?» У нее, как выяснилось, имелись приличные сбережения и ссуда в Сан-Франциско;
        и Сирс и Рики взглянули друг на друга с чувством, похожим на облегчение, потому что им не нравилась мысль о том, что тот дом будет пустовать, и пообещали ей договориться с мистером Барнсом;
        и Льюис Бенедикт пообещал себе позвонить своему другу Отто Грубе, чтобы назначить день их поездки на енотовую охоту;
        и Ларри Маллигэн, готовя тело Фредди Робинсона к похоронам, смотрел на лицо трупа и думал: «Парень, похоже, видел лицо дьявола, пришедшего по его душу»;
        и Нетти Дэдам, пригвожденная к своему креслу и обездвиженная параличом, сидела и глядела в окно гостиной, что она всегда делала, когда Ри уходила вечером кормить лошадей, и выгнула голову, чтобы видеть поле, освещенное закатом. Потом она увидела чей-то силуэт и, поскольку в Нетти оставалось рассудка больше, чем думала ее сестра, она со страхом следила за тем, как силуэт приближался к дому и конюшне. Она издала пару сдавленных звуков, зная, однако, что Ри ее не услышит. Силуэт приближался, странно, навязчиво знакомый. Нетти боялась, что это тот самый мальчишка из города, о котором Ри говорила, - тот хулиган был зол на Ри, и его имя та сообщила полиции. Она дрожала, видя, как он все ближе подходил к дому, и со страхом думала, во что превратится ее жизнь, если этот парень сотворит что-нибудь с Ри; затем жалобно вскрикнула в ужасе и чуть не вывалилась из каталки. Мужчина, идущий к конюшне, был ее брат Стрингер, и на нем была коричневая рубашка, та самая, что и в день его смерти: она была перемазана кровью - как тогда, когда они положили его на стол и закутали в одеяла, но сейчас руки его оказались
целы. Стрингер взглянул через двор на ее окно, затем руками разорвал пряди колючей проволоки, перешагнул через изгородь и, подойдя к окну, улыбнулся мотавшей головой Нетти, затем повернулся и направился к конюшне.
        Питер Барнс, спустившись на кухню, чтобы наспех позавтракать - еще более торопливо, чем обычно теперь, когда его мать стала такой замкнутой, - застал там отца, который должен был уехать на работу еще пятнадцать минут назад, но сидел перед чашкой остывшего кофе.
        - Привет, пап, - сказал Питер. - Опаздываешь.
        - Знаю, - отозвался отец. - Есть разговор. Мы в последнее время так мало говорим с тобой, Пит.
        - Ну да, нечасто. Может, потом, а? Мне в школу надо…
        - Можно и потом… Хотя нет, я не думаю, что стоит откладывать. Я уже несколько дней думаю об этом.
        - Да? - Питер налил в кружку молока, понимая, что сейчас лучше не дурачиться.
        - Мне кажется, что ты слишком много времени проводишь с Джимом Харди, - сказал отец. - Он пустозвон и не научит тебя хорошему.
        - Я так не считаю, - сказал Пит уязвленно. - Я достаточно взрослый, чтобы иметь собственные привычки. К тому же Джим не настолько плох, как о нем болтают, он просто иногда слишком необузданный.
        - В субботу ночью он тоже был необузданным?
        Питер поставил чашку и с притворным спокойствием взглянул на отца:
        - Нет, а что, мы очень шумели?
        Уолтер Барнс снял очки и протер их краешком жилета:
        - Ты все еще пытаешься убедить меня в том, что вы в ту ночь были здесь?
        Питер понял, что сейчас лучше не цепляться за ложь. Он отрицательно покачал головой.
        - Я не знаю, где вы были, и не собираюсь допытываться. Тебе восемнадцать, и ты имеешь право на личную жизнь. Но я хочу, чтоб ты знал, что в три часа ночи твоей матери послышался какой-то шум и мне пришлось встать и обойти дом. Внизу, в гостиной, не оказалось ни тебя, ни Джима Харди. Вас в доме не было. Нигде. - Уолтер надел очки и серьезно посмотрел на сына, и Питер понял, что сейчас он услышит главное.
        - Я не сказал твоей матери, потому что не хотел, чтобы она из-за тебя волновалась. Она и так в последнее время нервничает.
        - Да, пап, а что она такая сердитая?
        - Не знаю, - сказал отец, имевший смутные догадки на этот счет. - По-моему, ей одиноко.
        - Но ведь у нее куча друзей, миссис Винути например, они чуть ли не каждый день видятся и…
        - Не пытайся сбить меня с толку. Я хочу задать тебе пару вопросов, Пит. Ты, конечно, не имеешь отношения к убийству лошади сестер Дэдам, не так ли?
        - Нет, - выдавил потрясенно Питер.
        - И я также не думаю, что ты слышал об убийстве Ри Дэдам?
        Питеру сестры Дэдам всегда казались живой иллюстрацией из исторического романа:
        - Убийству? Господи, я… - он беспомощно огляделся вокруг. - Я и понятия об этом…
        - Так я и думал. Я сам узнал об этом только вчера. Мальчик, который приходит к ним убирать конюшни, нашел ее вчера днем. Сегодня это появится в новостях. И в вечерней газете.
        - Но при чем здесь я?
        - Потому что болтают о том, что к этому может быть причастен Джим Харди.
        - Чушь!
        - Надеюсь, что так - хотя бы ради Элеонор Харди. Я, честно говоря, тоже не верю, что ее сын способен на такое.
        - Нет, он не мог, он просто немного психованный и не может остановиться в тот момент, когда другой парень на его месте бы… - Питер резко замолчал, прислушавшись к своим словам.
        Его отец вздохнул:
        - Я очень беспокоился… Все знают, что Джим имеет что-то против этих несчастных старушек. Что ж, думаю, с этим ничего уже не поделаешь, но Хардести наверняка допросит его. - Он взял сигарету, но не стал прикуривать. - Ладно… Знаешь, старина, мне кажется, нам надо держаться вместе. Поближе друг к другу. На будущий год ты уедешь в колледж, и тебе лишь пару месяцев осталось жить вместе с нами. Через неделю мы планируем устроить дома вечеринку, и я хотел бы, чтоб ты подтянулся, привел себя в порядок и был в этот день с нами. Договорились?
        Вот оно - главное.
        - Конечно, - с облегчением произнес Питер.
        - Побудешь с нами весь вечер? Мне бы очень хотелось, чтоб ты перестал болтаться, чтоб влился в ритм нормальной жизни.
        - Договорились. - Глядя на отца, Питер неожиданно заметил, как же тот постарел. Лицо стало одутловатым, появилось много морщин - следов жизненных забот и огорчений.
        - И по утрам мы будем общаться почаще?
        - Да, пап. Как скажешь… Конечно.
        - И ты станешь реже болтаться по пивбарам с Джимом Харди. - Это был уже не вопрос, а приказ, и Питер кивнул. - С ним ты точно попадешь в беду.
        - Он не такой плохой, это все сплетни, - сказал Питер. - Он просто не знает меры, понимаешь, он просто не останавливается и…
        - Достаточно. Беги в школу. Или тебя подбросить?
        - Нет, я пешком. И так приду раньше времени.
        - Топай, скаут.
        Через пять минут, с книгами под мышкой, Питер вышел из дому. Где-то в душе по-прежнему прятался страх, охвативший его, когда отец спросил о субботней ночи, - этот эпизод он решил по возможности полностью вычеркнуть из памяти, но страх еще маячил зыбким островком, окруженным морем самоуспокоения. Его отец больше озабочен тем, чтобы они стали ближе, чем тем, что он может вляпаться в неприятности с Джимом Харди, а субботняя ночь сама потом отойдет в прошлое и станет чем-то далеким - как сестры Дэдам.
        Питер завернул за угол. Тактичность его отца пролегла между ним и теми загадочными событиями, что произошли две ночи назад. В какой-то мере отец был его защитой от них; ничего ужасного ему не грозит; его защищала даже его незрелость. Если он не сделает ничего плохого, ничего страшного с ним не случится, а страхи останутся позади.
        Дойдя почти до середины площади, он уже было совсем позабыл о своем страхе. Ежедневный путь в школу пролегал мимо отеля, но в этот раз он свернул на Уит Роу. Морозный ветер бил в лицо; стайка воробьев с чириканьем летела через занесенную снегом площадь, то и дело меняя направление. Мимо проехал длинный черный «бьюик», и на переднем сиденье он разглядел двух старых адвокатов, друзей отца. Он помахал им, и Рики Готорн поднял руку в ответ.
        Он дошагал уже почти до конца Уит Роу и проходил мимо припаркованного «бьюика», когда его внимание вдруг привлекла какая-то суматоха на площади. Незнакомый Питеру мускулистый мужчина в солнцезащитных очках бродил там по снегу. На нем был жилет в горошек и вязаная шапочка, но по белизне кожи за ушами Питер определил, что голова у него выбрита. Незнакомец хлопал в ладоши, заставляя воробьев испуганно вспархивать, как от выстрела: он вел себя совершенно неразумно, как животное. И никто - ни бизнесмен, поднимающийся по красивым восемнадцатого века ступеням Уит Роу, ни идущие за ним следом длинноногие секретарши в коротких пальто - не замечал его. Мужчина снова хлопнул в ладоши, и до Питера дошло, что тот смотрел только на него. Его ухмылка напоминала оскал голодного леопарда. Он двинулся по направлению к Питеру: Питер же застыл, чувствуя, что мужчина движется быстрее, чем шагали его ноги. Он повернулся, чтобы убежать, и увидел на одном из покосившихся надгробных камней у собора маленького мальчика со спутанными волосами и ухмылкой на изможденном лице: не такой свирепый, как тот мужчина, он был с ним
единой сутью, одной крови. Мальчишка тоже пристально смотрел на Питера, вспомнившего в этот момент, что видел Джим Харди на заброшенном вокзале. Глупое лицо сморщилось и затряслось - ребенок захихикал. Питер, чуть не выронив учебники, рванулся бежать, боясь оглянуться.
        А теперь несколько слов скажет наша мисс Дэдам
        5
        Трое мужчин сидели в коридоре третьего этажа университетской больницы в Бингэмптоне. Ни один из них не испытывал никакой радости от нахождения тут: Хардести казалось, будто он глупо выглядит в городе крупнее Милбурна, что тут никому нет дела до его власти, а еще, что приехал он сюда напрасно; Неду Роулзу не нравилось надолго покидать кабинет в редакции «Горожанина», полностью переложив на плечи служащих верстку и редактирование; а Дон Вандерлей слишком устал колесить по незнакомым обледенелым дорогам Востока.
        Предложение исходило от Рики Готорна.
        - Я не виделся с ней целую вечность и понимаю, что она уже давно парализована, однако, может быть, удастся хоть что-то узнать от нее. Если вы, конечно, решитесь на поездку в такую погоду.
        Темный полдень напоминал вечер; вьюга копила силы, чтобы вот-вот обрушиться на город.
        - Вы полагаете, что между смертью ее сестры и вашим… делом может существовать какая-то связь?
        - Все может быть… - допустил Рики. - Я, конечно, не уверен, но кто знает… Разве можно сказать наверняка? Но, поверьте мне, я чувствую, что это важно. Поскольку вы здесь, с нами, мы ничего не станем скрывать от вас. Сирс, возможно, не согласится со мной, а вот Льюис - пожалуй, да. - И тут же быстро добавил: - А может, для вашей же пользы вам следует уехать из Милбурна, и как можно скорей.
        И поначалу это предложение казалось верным. Бингэмптон, в четыре-пять раз крупнее Милбурна, даже в такой темный гнетущий день казался другим, более светлым миром: интенсивное движение, новые здания, молодежь, гомон городской жизни - он соответствовал своему времени и отталкивал маленький Милбурн назад, в сентиментальный век дешевого готического романа. Этот город помог Дону понять, каким отрезанным, заброшенным был Милбурн, как неизбежно способствовал он рождению необузданных фантазий Клуба Фантазеров, - и как всем этим Милбурн всколыхнул в воображении образ Доктора Рэбитфута: его город. В Бингэмптоне не витали в воздухе мрачные предчувствия смерти, не чувствовалось тайны, прячущейся в рассказах и ночных кошмарах стариков.
        Однако на третьем этаже больницы чувствовался Милбурн - он проявлялся в неуверенности и волнении Хардести, в его грубом «А какого черта вы сюда притащились? Вы из города. Я видел вас в „Хемфрис Плэйс“». Милбурн был в гладких волосах Неда Роулза, в его мятом костюме: дома Роулз выглядел всегда опрятно и хорошо одетым; здесь же он казался провинциалом. Бросалось в глаза то, что его жилет слишком короток, а брюки мятые и вытянутые на коленях. И манеры Роулза, в Милбурне сдержанные и приветливые, здесь раздражали застенчивостью.
        - Прямо как снег на голову, старушка Ри - сразу вслед за Фредди Робинсоном. Он ведь приезжал к ней, за неделю до ее смерти.
        - А как она умерла? - спросил Дон. - И где мы можем повидаться с ее сестрой? Здесь, наверно, часы приема?
        - Ждем ее лечащего врача, - сказал Роулз. - А что касается ее смерти, я решил не сообщать подробностей в газете. Чтобы продавать газеты, необязательно нужны сенсации. Но наверно, в городе и так знают.
        - Я работаю дома и почти совсем не выхожу.
        - А, новая книга. Замечательно!
        - Так вот вы кто! - воскликнул Хардести. - Только писателя нам и не хватало. Бог ты мой! Мне предстоит допрос свидетеля в присутствии отважного редактора и какого-то писателя. А эта старушенция - откуда она, к черту, узнает, кто я такой? Как она поймет, что я шериф?
        «Вот что его волнует, - подумал Дон. - Хардести похож на Уайетта Эрпа: жутко неуверен в себе и потому хочет, чтобы все знали, что у него есть значок шерифа и пистолет».
        Очевидно, эта мысль отразилась на его лице, потому что Хардести вдруг сделался более агрессивным:
        - Так, а пока послушаем ваш рассказ. Кто вас прислал? Зачем вы приехали в Милбурн?
        - Дон - племянник Эдварда Вандерлея, - устало произнес Роулз. - Он выполняет кое-какую работу для Сирса Джеймса и Рики Готорна.
        - Господи, опять эта парочка! - простонал Хардести. - Это они попросили вас навестить старуху?
        - Мистер Готорн, - ответил Дон.
        - Ха, мне, наверно, надо грохнуться на пол и прикинуться красной дорожкой. - Хардести закурил, игнорируя запрещающий знак на стене в конце коридора. - Эти двое опять темнят. Хитрецы. Ха! Круто…
        Роулз отвернулся, явно взволнованный; Дон взглянул на него, ожидая объяснений.
        - Давай, храбрец, скажи ему. Он спрашивал, как умерла старушка.
        - Это довольно неприятно…
        - Ничего, он уже большой мальчик. И крепкий, как бегун, а?
        Еще одна черта шерифа: прикидывать, насколько другой мужчина физически слаб или силен по сравнению с ним.
        - Валяй. Тоже мне государственная тайна.
        - Что ж… - Роулз устало привалился к стене. - Умерла от потери крови. Ей отрезало обе руки.
        - Боже мой! - прошептал Дон и сразу пожалел, что приехал. - Да кто же мог…
        - Понимаете теперь? - сказал Хардести. - Может, ваши богатенькие приятели и подкинут мне ниточку-другую. Вы мне лучше вот что скажите: кто ж это у нас так аккуратненько режет скотину, как у мисс Дэдам? А до того - у Норберта Клайда? А еще раньше - у Эльмера Скейлса?
        - Вы считаете, что всему этому - одно объяснение? - именно это, предполагал он, и просили его выяснить друзья его дяди.
        Мимо прошла сестра и нахмурилась, посмотрев на Хардести; он затоптал окурок.
        - Можете войти, - сказал им доктор, выйдя из палаты.
        Первой мыслью шокированного Дона, когда он увидел старушку, была «она тоже мертва», но он заметил ее блестящий глаз, взгляд, панически перескакивающий с одного вошедшего на другого. Потом он увидел, как двигался ее рот, и понял, что поговорить с Нетти Дэдам не удастся.
        Хардести, резко подавшись вперед, ничуть не обратил внимания на распахнутый рот и очевидное смятение больной:
        - Я шериф, мисс Дэдам, - громко проговорил он, - Уолт Хардести, шериф из Милбурна!
        Дон взглянул на выпученный глаз Нетти Дэдам и мысленно пожелал ему удачи. Потом повернулся к редактору.
        - Я знал, что у нее был удар, - сказал Роулз, - но не думал, что она настолько плоха.
        - Я приезжал к вам, - продолжал Хардести, - и говорил с вашей сестрой. Помните? Когда убили лошадь?
        Нетти Дэдам издала резкий звук.
        - Это означает «да»?
        Звук повторился.
        - Хорошо. Значит, вы помните, кто я. - Он сел и заговорил более спокойным голосом.
        - По-моему, Ри Дэдам могла понимать ее, - сказал Роулз. - Они с сестрой были когда-то красавицами. Я помню, как мой отец рассказывал о сестрах Дэдам. Сирс и Рики тоже должны их помнить.
        - Наверно.
        - Теперь я хотел бы спросить вас о смерти вашей сестры, - говорил Хардести. - Мне очень важно все, что вы можете сообщить. Говорите, а я попытаюсь понять, хорошо?
        - Гл.
        - Вы помните этот день?
        - Гл.
        - Бесполезно, - шепнул Дон Роулзу, который обошел кровать и встал у окна; лицо его подергивалось. Небо было черным с лиловыми отблесками неона реклам.
        - Вы сидели в таком месте, откуда вам была видна конюшня, где нашли тело вашей сестры?
        - Гл.
        - Это «да»?
        - Гл.
        - Видели ли вы, как кто-то шел к конюшне незадолго до смерти вашей сестры?
        - ГЛ!
        - Смогли бы вы опознать этого человека? - Хардести весь подался вперед. - Скажем, если бы я привел его сюда, могли бы вы издать какой-то звук, подтверждающий, что это он?
        Старая женщина издала звук, по которому Дон определил, что она плачет. Он чувствовал себя здесь лишним.
        - Это был молодой человек?
        Еще одна серия сдавленных звуков. Возбуждение Хардести перерастало в резкое нетерпение.
        - Хорошо, допустим, это был молодой человек. Это был сын Харди?
        - Правила допроса свидетеля, - пробормотал Роулз в окно.
        - Плевал я на правила! Это был он, мисс Дэдам?
        - Глуурф, - простонала старушка.
        - Черт. Вы хотите сказать «нет»? Не он?
        - Глуурф.
        - Может, попытаетесь назвать человека, которого вы видели?
        Нетти Дэдам била дрожь:
        - Глнгр. Глнгр. - Старушка делала такие неимоверные усилия, что Дон чуть ли не физически ощутил их. - Глнгр!
        - А, ладно, оставим пока. Еще пару вопросов. - Он развернулся и сердито взглянул на Дона, но на его лице читался и стыд. Хардести опять повернулся к старушке и понизил голос, но Дон все слышал.
        - Я не думаю, что вы слышали какой-то необычный шум? Или заметили какие-то странные огни или что-то в этом роде?
        Голова женщины тряслась, глаза метались.
        - Какие-нибудь необычные огни или шум, мисс Дэдам? - Хардести уже с отвращением задавал ей вопросы. Нед Роулз и Дон переглянулись, удивленные и заинтригованные.
        Наконец, сдаваясь, Хардести вытер лоб:
        - Ну вот и все. Без толку. Похоже, что-то она видела, но кой черт ее поймет? Я сваливаю. Хотите - оставайтесь, мне плевать.
        Дон вышел из комнаты вслед за шерифом и подождал, пока тот говорил с доктором. Когда из палаты вышел Роулз, его лицо стареющего мальчика было задумчивым и сосредоточенным.
        Хардести повернулся и взглянул на Роулза:
        - Вы что-нибудь поняли из этого бреда?
        - Нет, Уолт. Бред - он бред и есть.
        - А вы?
        - Ничего, - ответил Дон.
        - Будь я проклят, если скоро не начну верить в пришельцев или вампиров или во что-то этакое, - проворчал Хардести и зашагал по коридору. Нед Роулз и Дон Вандерлей направились следом. Когда они дошли до лифтов, в одном из них стоял Хардести и тыкал пальцем в кнопку. Дверь с шипением закрылась перед носом Дона - очевидно, шериф хотел от них избавиться.
        Мгновением позже подошел другой лифт, и они вошли в кабину.
        - Я все думаю о том, что пыталась сказать Нетти, - заговорил Роулз. Дверь закрылась, и лифт мягко поехал вниз. - Уверяю вас, моя догадка тоже может показаться бредовой.
        - Я в последнее время ничего другого и не слышу.
        - Вы написали «Ночного сторожа».
        «Начинается», - подумал Дон.
        Он застегнул пальто и пошел вслед за Роулзом к стоянке. Несмотря на то что на Роулзе был только костюм, он, казалось, не замечал мороза.
        - Пожалуйста, сядьте на минутку в мою машину, - попросил редактор. Дон забрался на пассажирское сиденье спереди и взглянул на Роулза, потиравшего в задумчивости лоб. В машине издатель выглядел намного старше: морщинки наполнялись тенями.
        - Глнгр? Она произнесла это несколько раз. Согласны? Или, во всяком случае, что-то очень похожее по звучанию, не так ли? Так вот. Я лично никогда не видел его, но давным-давно у сестер Дэдам был родной брат, и, кажется, после смерти они только о нем и судачили…
        Шоссе, по которому Дон возвращался в Милбурн, шло через поля; свинцово-серое небо расчерчивали пылающие лиловатые полосы. Назад, назад в Милбурн, с частичкой истории о Стрингере Дэдаме в душе; назад в Милбурн, где люди начинали замыкаться в себе все больше по мере того, как усиливался снегопад, росли сугробы, а дома, казалось, таяли и сливались один с другим; туда, где умер его дядя и где его друзей мучили страшные сны; прочь из двадцатого века - в темницу Милбурна, все более и более напоминающую ему его внутренний мир.
        Взлом, часть первая
        6
        - Отец сказал мне, чтоб я больше не зависал с тобой.
        - Ну и что? А ты послушался, паинька? Тебе сколько лет, пять?
        - Он почему-то волнуется. И чем-то здорово расстроен.
        - «Чем-то расстроен», - передразнил Джим. - Он старый. В смысле… сколько ему - пятьдесят пять? Ему осточертела работа и старая машина, и он слишком растолстел, и его любимый сыночек скоро упорхнет из гнездышка почти на год. Да ты посмотри вокруг, дружище. Много стариков ты видишь с радостными улыбками на морщинистых лицах? Город переполнен этими жалкими существами. И каждого слушать, что ли? - Джон откинулся на спинку стула и улыбнулся Питеру, самонадеянно полагая, что старый аргумент все еще убедителен.
        А Питер тонул в неуверенности и неопределенности - эти аргументы были убедительнее. Тревоги его отца не были его тревогами: и дело не в том, что он не любил его, - он любил, - а в том, подчиняться ли нечастым отцовским приказам или, как сказал Джим, «слушать его».
        Разве они с Джимом сотворили что-то плохое? С точки зрения Джима, они даже не вламывались в церковь; они всего лишь следили за женщиной. Делов-то. Фредди Робинсон умер, и этот факт сам по себе печален, пусть они оба и не любили его, но никто не говорил о том, что его смерть не была естественной; его свалил сердечный приступ или он упал с перрона и разбил голову…
        И не было никакого ребенка на вокзальной крыше.
        И не было никакого ребенка на надгробной плите.
        - Мне что, в ножки поклониться твоему старику за то, что он разрешил нам встретиться сегодня вечером?
        - Да нет, все не так плохо. Он просто считает, что нам с тобой надо пореже гулять вместе, а не то чтоб вообще не встречаться. Ему, наверно, просто не нравится, что я бываю в таких местах.
        - Таких? А чем они плохи? - Харди комичным жестом обвел жалкое помещение бара и крикнул: - Эй, Солнышко! Это чертовски клевое местечко, а? - Чернокожий бармен оглянулся на него через плечо и глупо скривился. - Обалденно цивилизованное, леди Джейн! Герцог, вы согласны со мной? Я знаю, чего твой старик боится. Он не хочет, чтоб ты попал в плохую компанию и вляпался в дерьмо. А плохая компания - это я, всем известно. Но если я такой, значит, и ты - тоже. Так что самое страшное уже случилось, и поскольку ты здесь - расслабься и повеселись.
        Если записывать рассуждения Харди и потом прочитать, в них сыщется немало ошибочного, но, слушая его, соглашаешься со всем.
        - Понимаешь, то, что эти стариканы называют сумасшествием, на самом деле всего лишь другой образ мышления; поживи столько же в этом городишке, и у тебя короеды в башке заведутся, тебе придется постоянно напоминать себе, что весь мир - это не просто один большой Милбурн. - Джим взглянул на Питера, отпил пива и ухмыльнулся, и Питер заметил преломленный свет в его глазах; он давно уже понял, что под «другим образом мышления» была скрыта частичка настоящего безумия. - Вот, например, скажи-ка, Пит, не хочется ли тебе время от времени увидеть, как весь этот чертов город горит синим пламенем? Весь, до основания - чтоб потом одни головешки остались? Мужик, это город призраков, понял? Целый город Рипов ван Винклей[13 - Рип ван Винкль - персонаж новеллы В. Ирвинга, проспавший 20 лет в горах и спустившийся оттуда, когда все его родные и знакомые умерли. Считается символом отставшего от жизни человека.], Рип ван Винкль Рипом ван Винклем погоняет, стая Рипов ван Винклей с вакуумом вместо мозгов, с шерифом-хроником и вонючими забегаловками для удовлетворения социальных нужд населения…
        - А куда подевалась Пенни Дрэгер? - прервал его Питер. - Я тебя не видел с ней уже недели три.
        Джим ссутулился над стойкой бара:
        - Первое. Она узнала, что я повез мадам Мостин в кабак, и послала меня подальше. Второе. Ее родичи, старики Ролли и Ирменгард, прослышали, что она пару раз гуляла с покойным Ф. Робинсоном. Поэтому они засадили ее дома, не пускают никуда. Мне она об этом не говорила. И слава богу. Я бы тоже ей выдал будь здоров.…
        - Ты думаешь, она гуляла с ним, потому что ты возил эту женщину в «Хемфрис»?
        - Да черт ее знает, что у нее на уме. Ты считаешь, из-за этого, сын мой?
        - А ты? - иногда безопаснее отвечать Джиму вопросом на вопрос.
        - Черт. - Он вытянулся вперед и опустил лохматую голову на влажное дерево барной стойки. - Не пойму я этих женщин, - проговорил Джим мягко, словно с сожалением, но Питер видел, как сверкали его глаза сквозь завесу ресниц, и понял, что это была игра. - М-да… Может, ты и прав. Может, и есть тут взаимосвязь, Кларабелла. Скорее всего. И если есть, значит, эта мадам Анна, помимо того, что, раздразнив меня, не дала, еще и обломала мне интимную жизнь. А коли так, то, значит, за ней должок.
        Он склонил голову набок и сверкнул глазами на Питера:
        - Такие дела, старина. - Согнувшись, он продолжал сидеть в этой странной позе - его голова словно посторонний предмет на стойке - и безумно ухмылялся Питеру.
        Питер сглотнул.
        Джим резко выпрямился и постучал по стойке:
        - Еще две чарки, Солнышко!
        - Что ты собираешься делать? - спросил Питер, зная, что неизбежно будет втянут в это, и взглянул в грязные окна кабачка - темные стекла в белых крапинках снежинок.
        - Посмотрим. Что собираюсь делать? - Джим задумался, и Питер понял, что Джим уже давно знал, что будет делать, и что это приглашение съездить попить пивка было только началом; его вовлекли в этот разговор, так же как и привезли за город, и все остальное, весь этот треп о «другом образе мышления» и о городе-призраке - все было четко пронумеровано в плане, родившемся у Харди в голове. - Что я собираюсь делать? - Он вскинул голову. - Даже этот сказочный дворец становится скучным после доброй порции пива, поэтому возвращение в наш милый маленький Милбурн доставит нам удовольствие. Да! Мы определенно должны вернуться в милый маленький Милбурн.
        - Давай держаться от нее подальше, - сказал Питер.
        Джон проигнорировал его просьбу:
        - А знаешь, наша милая сексуальная леди выехала из отеля две недели назад. О, как ее там не хватает, как по ней скучают! По ней тоскуют, Пит. Как мне плохо, оттого что я не могу полюбоваться этой аккуратной попкой, поднимающейся по лестнице. Я скучаю по этим глазам, вспыхивающим во тьме коридоров. По пустому чемодану. По знойному телу. И я уверен, ты уже знаешь, куда она переехала.
        - Мой отец готовил закладную. Его дом. - Питер кивнул более энергично, чем хотел, и понял, что снова пьянеет.
        - Твой старик настоящий добрый гном, да? - спросил Джим, приятно улыбаясь. - Хозяин! - Он грохнул кулаком по стойке. - Мне и моему другу - по порции твоего лучшего бурбона. - Бармен с обиженным видом налил им такого же виски, какое в прошлый раз стащил Джим. - Так, вернемся к теме. Наша подружка, по которой так искренне скучают, покидает первоклассный отель и поселяется в доме Робинсона. Не кажется ли вам странной цепь совпадений? Очевидно, только два человека на свете, я и ты, Кларабелла, могут дать ответ. Потому как только мы с тобой знаем, что она была на вокзале в момент смерти старины Робинсона.
        - Его сердце… - пробормотал Питер.
        - О, она поражает в самое сердце. И в другие органы. Однако странно, не правда ли? Фредди падает на рельсы… Я сказал «падает»? Нет: планирует. Я все видел, помни. Он опускается вниз легко и плавно, как салфетка. Затем она лезет из кожи вон, чтоб заполучить его дом. Одно к одному, а, старина? Ты тоже видишь в этом совпадение, Кларабелла?
        - Нет, - прошептал он.
        - Ну-ка, Пит, вспомни, как ты прошел ранний отбор в Корнелл. Пошевели своими огромными мозгами, малыш. - Он положил ладонь на спину Питеру и пригнулся к нему, дыша чистым спиртом прямо в лицо. - Наша сексуальная подружка что-то ищет в доме. Чувак, я заинтригован, а ты? Ты только представь ее там. Эта аппетитная леди шастает по старому дому Фредди - что она ищет? Деньги? Драгоценности? Наркотики? Кто знает? Но она определенно что-то ищет там. Ее шикарное тело двигается по комнатам, заглядывает в углы… на это стоит посмотреть, а?
        - Я не смогу, - сказал Питер. Бурбон, как масло, перекатывался в желудке.
        - Я думаю, - сказал Джим, - что нам пора двигать в сторону нашего транспортного средства.
        Питер очнулся стоящим на морозе у машины Джима: он никак не мог припомнить, почему он оказался в одиночестве. Он потопал ногами, покрутил головой и позвал друга:
        - Эй, Джим!
        Харди возник мгновением позже с акульей ухмылкой на лице:
        - Простите, что заставил вас ждать. Просто сказал на прощанье нашему другу, как нам понравилось его общество. Правда, он, кажется, не поверил, поэтому пришлось повторить несколько раз. Он продемонстрировал, так сказать, отсутствие заинтересованности. К счастью, мне удалось позаботиться о нашем питьевом довольствии на оставшуюся часть приятного вечера. - Он чуть расстегнул молнию куртки и показал горлышко бутылки.
        - Ты ненормальный.
        - Я не ненормальный, я хитер как лис - ты это имел в виду? - Джим сел в машину и, вытянувшись, открыл дверь Питеру. - Давайте вернемся к предмету нашего недавнего обсуждения.
        - Нет, тебе точно надо учиться в колледже, - сказал Питер, пока Джим запускал двигатель. - С твоими способностями трепаться тебе точно надо в «Фи Бета Каппа»[14 - «Фи Бета Каппа» - американская студенческая организация, занимающаяся учебными, профессиональными и внеаудиторными делами; название состоит из трех букв древнегреческого алфавита: «Phi Beta Kappa».].
        - По правде, я частенько думаю о том, что из меня вышел бы классный адвокат, - удивил признанием Джим. - На-ка, глотни, - он протянул Питеру бутылку. - Что есть хороший адвокат как не первоклассный трепач? Вспомни старого Сирса Джеймса, чувак. Вот кто умеет вешать лапшу на уши…
        Питер вспомнил свою последнюю встречу с Сирсом Джеймсом - тот грузно сидел в своей машине, бледное лицо за бликом ветрового стекла. Потом почему-то вспомнилось лицо мальчишки, сидевшего на надгробии перед собором Святого Михаила.
        - Слушай, давай не будем с ней связываться? - попросил он.
        - Именно это я и хотел обсудить, - Джим совершенно трезвым взглядом посмотрел на Питера. - Мы остановились на том, что она бродит по дому и что-то ищет. Если мне не изменяет память, Кларабелла, я пригласил тебя взглянуть на это собственными глазами.
        Питер уныло кивнул.
        - И верни мне бутылку, если не знаешь, что с ней делать. Так вот. В этом доме что-то есть, согласен? Не желаешь ли узнать, что именно? В любом случае что-то такое затевается, а мы с тобой, старина, единственные, кто знает об этом. Я прав или не прав?
        - Но может…
        - ГОСПОДИ! - взвыл Харди, и Питер подпрыгнул. - Ты кретин! Ну что непонятного? Ей зачем-то нужен именно этот дом, и именно это единственный разумный вывод.
        - Думаешь, Робинсон ей мешал, и она избавилась от него?
        - Вот этого я не знаю. Я видел только, как он уплывает вниз, на пути. Черт-те что! Одно скажу: я хочу взглянуть на этот дом.
        - О нет, не надо, - взмолился Питер.
        - Да чего ты боишься? - возмутился Джим. - Она обыкновенная баба. У нее странные привычки, но она всего лишь женщина, Кларабелла. Вообще-то я не такой дурак, чтобы соваться в дом, когда она там. А если ты опять наложил в штаны - можешь проваливать прямо сейчас.
        Все дальше и дальше разматывалось темное пригородное шоссе, увлекая их в Милбурн.
        - А как ты узнаешь, там она или нет? Ты ж говоришь, она сидит в темноте ночи напролет.
        - Позвоним в дверь, чучело.
        У подножья последнего холма перед поворотом к городу Питер, уже чуть живой от волнения, взглянул на дорогу и увидел огни Милбурна: собранные в кучку в низине, они выглядели так, словно кто-то необъятной ладонью может запросто сгрести их в пригоршню. Милбурн выглядел случайным, временным, как палаточный городок кочевников, и, хотя Питер Барнс знал его на протяжении всей своей жизни - вообще-то это единственный город, который он знал, - сейчас он казался незнакомым и чужим.
        Затем он понял почему:
        - Джим. Смотри. В западной части города нет света.
        - Снегопад оборвал провода.
        - Но снег уже не идет.
        - Шел - когда мы сидели в баре.
        - А ты правда видел в ту ночь ребенка на крыше вокзала?
        - Не-а. Просто подумал, что видел. Это, наверно, был сугроб. Или старая газета, или что-то еще… Черт, Кларабелла, да как туда залезет ребенок? Сам знаешь, это невозможно. Если честно, Кларабелла, мне той ночью было страшненько…
        7
        Там, в городе, Дон Вандерлей сидел за письменным столом в западном крыле отеля «Арчер» и заметил, как внезапно темнота упала на улицу за окном его номера; настольная лампа по-прежнему горела;
        и Рики Готорн удивленно раскрыл рот, когда его гостиная погрузилась в темноту и Стелла попросила зажечь свечи; именно в этой части города свет гас по меньшей мере дважды каждую зиму;
        и Милли Шин, идя за свечами, услышала медленный стук во входную дверь, к которой она никогда-никогда, ни за что, никогда в жизни не подойдет;
        и Сирс Джеймс, которого в библиотеке темнота застала врасплох, услышал быстрые веселые шажки по лестнице и убеждал себя, что это ему показалось;
        и Кларк Маллигэн, уже две недели крутивший фантастику и фильмы ужасов и вконец одуревший от зловещих образов - можешь это показывать в своем кинотеатре, но никто не заставляет тебя смотреть, - запустив очередной ролик, вышел из «Риальто» подышать свежим воздухом и увидел во внезапно обрушившейся темноте мужчину, волчьими скачками несущегося куда-то через улицу, со страшной поспешностью, со зловещей целью («Мужик, никто тебя не заставляет смотреть эту муть…»).
        Взлом, часть вторая
        8
        Джим остановился за полквартала до дома:
        - И какого черта свет погас…
        Они оба смотрели на темный фасад здания, на голые, без занавесок, окна, за которыми не было ничего - ни силуэта, ни огонька свечи.
        Питер Барнс думал о том, что видел Джим Харди: о теле Фредди Робинсона, планирующем на заросшие бурьяном железнодорожные пути, и о маленьком-мальчике-которого-там-не-было, но который сидел на крыше и на надгробном камне. Потом пришла мысль: «Я тогда был прав. Страх отрезвляет». Он поднял глаза на Джима и заметил, как тот напряжен от возбуждения.
        - Я думал, она все равно никогда не включает свет.
        - По мне, так лучше бы его не отрубали, - Джим содрогнулся и оскалился в ухмылке: - В таком местечке, - он показал на респектабельные трехэтажные дома по соседству, - наша дамочка постаралась бы слиться с окружением и, возможно, не стала бы выключать свет, чтобы никто ничего не подумал. - Он склонил голову набок. - Помнишь дом на Хавен-лейн, в котором жил старый писатель, Эдвард Вандерлей? Ты ходил когда-нибудь мимо него ночью? Все дома вокруг освещены, а в доме Вандерлея темно, как в могиле. Жуть берет.
        - Меня от этого дома жуть берет, - признался Питер. - И, кроме того, это незаконно.
        - Ну ты и зануда, - Хардести повернулся на сиденье и уставился на Питера, который прочитал в его взгляде едва сдерживаемый порыв двигаться, действовать, немедленно творить задуманное, биться лбом об стену и крушить все препятствия на пути. - Думаешь, наша дамочка задумывается, что законно, что нет? Думаешь, заполучив этот дом, она шибко беспокоилась о чертовых законах и законниках - о Хардести, например? - Харди помотал головой с показным, а может и истинным отвращением. Питер подозревал, что он специально накручивал себя, готовил к бою, даже если сомневался в победе.
        Джим отвернулся от него и включил передачу; Питер какое-то мгновение надеялся, что Харди объедет квартал и вернется к отелю, но они на первой скорости миновали квартал и остановились прямо напротив дома.
        - Или ты со мной, или ты просто сопляк, - сказал он.
        - Что ты собираешься делать?
        - Для начала выйти, потом заглянуть в окна нижнего этажа. На это тебе хватит духу, Кларабелла?
        - Ничего ты не увидишь.
        - Господи… - прошипел Харди и выбрался из машины.
        Питер колебался не дольше секунды. Затем тоже вышел и последовал за Харди через заметенный снегом газон за угол здания. Они двигались быстро, пригнувшись, чтобы не попасться на глаза соседям.
        Через несколько мгновений они сидели на корточках под одним из окон бокового фасада.
        - Ну что, Кларабелла, заглянешь в окошко?
        - Завязывай так называть меня, - прошептал Питер. - Достало уже.
        - Ну ты нашел время, - ухмыльнулся ему Джим, затем поднял голову, чтобы заглянуть в дом. - О, взгляни-ка.
        Питер медленно последовал его примеру. Небольшая комната хорошо просматривалась в лунном свете, падавшем из-за их спин. В комнате не было ни ковра, ни мебели.
        - Странная леди, - сказал Харди, и Питер услышал смех в его голосе. - Зайдем с тыла. - Он, все так же пригибаясь, побежал, Питер за ним.
        - Я так думаю, ее здесь нет, - сказал Хард, когда Питер добрался до задней стены здания. Он стоял, выпрямившись и привалившись спиной к простенку между маленьким окошком и задней дверью. - Такое чувство, что дом вообще пустой, - здесь, за домом, где их никто не мог видеть, было спокойней.
        Длинный задний двор заканчивался белым пригорком - заметенным снегом кустом; пластмассовая кормушка для птиц, бассейн, полный снега и похожий на огромный замерзший торт, отделял их от изгороди. Даже в лунном свете он казался таким обыденно-домашним. «Нечего бояться, если рядом с тобой такие предметы», - подумал Питер и через силу улыбнулся.
        - Ты что, мне не веришь? - с вызовом спросил Харди.
        - Да не в этом дело. - Оба говорили во весь голос.
        - Лады, тогда ты смотришь первым.
        - Лады, - Питер развернулся и смело шагнул к окну. Он увидел тускло блестевшую раковину, половые доски, плиту, оставленную миссис Робинсон. Одинокий стакан на столе на краешке лунного луча. Если кормушка для птиц выглядела по-домашнему, то эти предметы казались брошенными. Еще один стакан пылился на полке. Питер сразу понял: Джим прав, дом пуст. - Никого, - сказал он.
        Харди кивнул, стоя рядом. Затем вскочил на цементную ступеньку перед дверью:
        - Чувак, если что услышишь, сваливай. - Он нажал на кнопку звонка.
        Трезвон пронизал весь дом.
        Оба напряглись, затаив дыхание. Ни шагов, ни голосов в ответ.
        - Ну, - сказал Джим, ангельски улыбаясь Питеру, - что я говорил?
        - Все равно нельзя так, - настаивал Питер. - Надо вернуться к парадной двери и сделать вид, как будто мы только что пришли. Если кто увидит нас - мы просто ищем ее. Если она не ответит на звонок в дверь, сделаем то, что в таких случаях все делают - заглянем в окна. А если люди увидят, что мы тут шныряем, вызовут полицию.
        - Неплохо, - помедлив, сказал Джим. - Ладно, попробуем. Но если никто не откроет, я иду к задней двери и открываю ее. Как задумано, помнишь?
        Питер кивнул: он помнил.
        Словно тоже испытав облегчение оттого, что больше не нужно прятаться, Джим преспокойно вышел к фасаду дома. Питер, чуть поотстав, двигался сзади, пока Джим, перейдя газон, подошел к парадной двери:
        - Вперед, спортсмен, - сказал он.
        Питер стоял рядом с ним и думал: я не смогу войти. Пустой, с покинутыми комнатами и аурой человека, избравшего его своим жилищем, дом казался обманчиво безмолвным.
        Джим позвонил.
        - Зря теряем время, - сказал он, выдав с головой свое волнение.
        - Да подожди ты. Просто держись естественно.
        Джим сунул руки в карманы куртки и попрыгал у порога:
        - Ну? Долго еще?
        - Еще немножко.
        Джим шумно выдохнул, выпустив клуб пара:
        - Хорошо, еще пару секунд. Одна, две, три. Теперь что?
        - Позвони еще раз. Как будто ты думаешь, что она дома.
        Джим нажал на кнопку второй раз: трель, прозвенев, угасла в глубине дома.
        Питер оглядел дома вверх и вниз по улице. Ни машин, ни огней. Тусклый свет свечи мерцал в окне четвертого дома, но ни одно любопытное лицо не выглянуло, никому не было дела до двух мальчишек у порога дома их новой соседки. Старый дом доктора Джеффри скорбно темнел напротив.
        И тут ниоткуда, совершенно необъяснимо, донеслось дуновение музыки. Гудящий тромбон, вкрадчивый саксофон: где-то очень далеко играл джаз.
        - М-м? - Джим Харди поднял голову и отвернулся от двери. - Что за звуки?
        Питеру вдруг представились шатры ярмарки, темнокожие музыканты…
        - Похоже на карнавал.
        - Точно. Они здесь частенько. Особенно в ноябре.
        - Наверно, запись.
        - У кого-то окно открыто.
        - Наверно.
        И все же - словно сама идея внезапного появления карнавальных музыкантов в Милбурне была пугающей - ни один из них не желал допустить мысли, что эти веселые звуки казались слишком живыми, чтобы быть записью.
        - А теперь заглянем в окошко, - решился Джим.
        Он соскочил со ступенек и подошел к большому окну. Питер остался на крыльце, тихонько хлопая в ладоши и прислушиваясь к замирающим звукам музыки: оркестр двигается к центру города, к площади, подумал он. Но какой в этом смысл? Музыка стихла совсем.
        - Ни за что не догадаешься, на что я сейчас смотрю, - сказал Джим.
        Вздрогнув, Питер взглянул на друга: лицо Джима оставалось абсолютно спокойным.
        - На пустую комнату.
        - Не совсем.
        Он знал, что Джим не скажет и придется посмотреть самому. Питер соскочил со ступеньки и подошел к окну.
        Сначала он увидел то, что и ожидал: пустая комната, ковер снят, повсюду пыль. В одной половине окна - темная арка дверного прохода; в другой - отражение его собственного лица.
        На мгновение он испугался, что попадет там в ловушку - как его отражение, - его заставят пройти через темную арку, ступать по голым доскам пола: этот страх имел в себе не больше смысла, чем игра призрачного оркестра, но был сродни ей. Он таился там.
        Потом Питер наконец понял, о чем говорил Джим. У стены, рядом с плинтусом, лежал коричневый портфель.
        - Это ее! - прогудел Джим прямо в ухо. - Теперь дошло?
        - Она там… Она там!
        - Нет. То, что ей нужно, - все еще там.
        Питер попятился от окна и взглянул на застывшее, красное лицо Джима.
        - Так, все, хватит здесь торчать! Я иду в дом, - заявил Джим. - Ты со мной, Кларабелла?
        Питер молчал, не в силах дать ответ; Джим обошел его и скрылся за углом дома.
        Несколько секунд спустя послышался легкий удар и звон разбитого стекла. Он застонал, повернулся и вновь увидел свое лицо в окне - испуганное и нерешительное.
        «Уходи отсюда. Нет. Надо ему помочь. Уходи. Нет, надо…»
        Он пошел за дом, едва удерживаясь, чтобы не побежать.
        Джим стоял на заднем крыльце, согнувшись и просунув руку в отверстие разбитого дверного окошка. В сумрачном свете он был похож на ночного взломщика. Питу вспомнились слова Джима: «Самое страшное уже случилось, и поскольку ты здесь - расслабься и повеселись».
        - А, явился, - сказал Джим. - Вообще-то ты уже должен быть в кроватке.
        - А что, если она вернется домой?
        - Удерем, идиот. В доме два выхода, помнишь? Или ты думаешь, что она бегает быстрее тебя? - его лицо на мгновение сосредоточенно застыло; затем замок щелкнул и открылся. - Идешь?
        - Наверно… Но воровать не собираюсь. И ты тоже.
        Джон презрительно фыркнул и шагнул за порог.
        Питер поднялся по ступенькам и вгляделся в темноту. Харди прошел через кухонную дверь, углубляясь в дом и не оглядываясь.
        «Расслабься и повеселись». Он шагнул вперед. Харди уже топал по коридору, открывая все двери подряд.
        - Тихо ты! - зашипел Питер.
        - Сам тихо, - отозвался Джим, но шуметь перестал, и Питер понял, что Джиму, допускал он это или нет, тоже было страшно.
        - Что ты ищешь? - спросил Питер.
        - Откуда я знаю? Найдем - увидим.
        - Слишком темно, чтоб увидеть что-нибудь. Снаружи было лучше видно.
        Джим вытащил из кармана спички и зажег одну:
        - А так?
        По правде говоря, так стало еще хуже: если раньше коридор едва просматривался, то сейчас видимость ограничивалась трепетным оранжевым кругом света.
        - Ладно, только давай держаться вместе, - сказал Питер.
        - Если разделимся - быстрее обойдем дом.
        - Ни за что.
        Джим пожал плечами:
        - Как хочешь.
        Он повел Питера по коридору к гостиной. Сейчас она казалась более безжизненной, чем с улицы. На обоях, там и здесь исписанных детскими цветными карандашами, виднелись бледные прямоугольники, оставленные снятыми картинами. Джим шел по периметру комнаты, простукивая стены и зажигая одну спичку за другой.
        - Смотри, чемодан.
        - О, точно, чемодан.
        Джим присел и открыл его:
        - Пустой.
        Питер смотрел через его плечо, как он перевернул чемодан, потряс и положил обратно на голый пол.
        Он шепнул:
        - Ничего тут не найдем.
        - Господи, да мы осмотрели только две комнаты, а ты уже готов сдаться, - Джим резко поднялся, и спичка погасла.
        На мгновение кромешная тьма окружила их.
        - Зажги другую, - прошептал Питер.
        - Нет, так лучше. Снаружи не увидят. Погоди, глаза сейчас привыкнут.
        Пять-шесть секунд они молча стояли в темноте, пока память о свете не исчезла с сетчатки; потом еще немного - пока окружающие предметы не приняли обычные очертания.
        Питер услышал какой-то шум в доме и подпрыгнул.
        - Да не дергайся ты!
        - Что это было? - шепнул Питер и услышал нотки истерики в своем голосе.
        - Ступенька скрипнула. Задняя дверь захлопнулась. Ничего.
        Питер коснулся пальцами лба и почувствовал, как они дрожат.
        - Слушай. Мы разговаривали, стучали по стенам, мы разбили окошко, - как думаешь, она бы вышла, если бы была дома?
        - Наверно.
        - О’кей. Посмотрим на втором этаже.
        Джим схватил его за рукав куртки и потащил из гостиной обратно в коридор. Там он отпустил Питера и повел его к лестнице.
        Наверху было совсем темно - здесь начиналась другая территория. Глядя на тающие в сумраке ступени, Питер ощутил более глубокое беспокойство, чем когда он только вошел в дом.
        - Ты поднимайся, я постою здесь.
        - Хочешь побыть один, в темноте?
        Питер попытался сглотнуть, но не смог. Он покачал головой.
        - Хорошо. Но все равно надо сходить, наверху точно что-то есть.
        Джим поставил ногу на вторую ступеньку. Они были не покрашены, дорожка отсутствовала. Он сделал шаг наверх, оглянулся.
        - Идешь? - и начал подниматься, шагая через ступеньку. Питер смотрел: когда Джим одолел половину лестницы, он заставил себя идти следом.
        Свет включился, когда Джим был уже наверху, а Питер поднялся на две трети пролета ступеней.
        - Здравствуйте, молодые люди, - донесся глубокий спокойный голос с нижней ступеньки.
        Джим Харди взвизгнул.
        Питер скатился на несколько ступенек вниз и, наполовину парализованный страхом, увидел, что летит прямо в объятия мужчины, глядевшего вверх на них.
        - Разрешите проводить вас к хозяйке, - продолжил он, одарив их мертвой улыбкой. Питеру он показался невероятно странным: голубая вязаная шапочка поверх светлых вьющихся волос, на носу - черные очки; одет в рабочий комбинезон, а лицо - изжелта-бледное, цвета слоновой кости. Это был тот, с площади. - Она будет очень рада снова встретиться с вами, - сказал мужчина. - Поскольку вы первые ее гости, вас ждет особо теплый прием. - Он широко улыбнулся и начал подниматься по ступеням к ним.
        Поднявшись лишь на пару ступенек, он поднял руку и стянул голубую шапочку… и светлые завитушки - парик - вместе с ней.
        Когда он снял очки, они увидели его глаза - немигающие, горящие золотисто-желтым светом.
        9
        Стоя у окна своего номера и глядя на обесточенную часть Милбурна, Дон услышал отдаленные рулады саксофонов и тромбонов и подумал: «Доктор Рэбитфут в городе».
        За спиной зазвонил телефон.
        Сирс смотрел на дверь библиотеки, прислушиваясь к быстрым шажкам на лестнице, когда зазвонил телефон. Не отвечая, он отпер дверь, распахнул ее. Лестница была пуста.
        Он повернулся, чтобы снять трубку.
        Льюис Бенедикт, чей особняк находился в самой отдаленной части района, оставшегося без электричества, не слышал ни музыки, ни топота детских шагов. Слышал он - принесенный ветром, или воспоминаниями, или просто сквозняком - самый для него мучительный из всех звуков на земле: печальный и едва уловимый голос его покойной жены, зовущий снова и снова: «Льюис… Льюис…» Уже много дней он слышит его. Когда зазвонил телефон, он вздохнул с облегчением.
        И с тем же облегчением он услышал в трубке голос Рики:
        - Я тут в темноте совсем с ума схожу. Я говорил с Сирсом и племянником Эдварда, и Сирс любезно согласился с тем, что мы могли бы все собраться сейчас у него. Я думаю, это просто необходимо. Согласен? Тогда приезжай, пожалуйста.
        Рики подумал, что молодой человек выглядит как истинный член Клуба Фантазеров. Под маской общительности, однако, пряталось крайне нервозное состояние. Он вытянулся в одном из восхитительных кожаных кресел Сирса, он потягивал виски и осматривал (с оттенком удивления, как когда-то его дядя) интерьер заветной библиотеки (казалась ли она ему такой же старомодной, какой называл ее Эдвард?), он говорил спокойно, делая паузы, но за всем этим скрывалось напряжение.
        Возможно, это роднит его с нами, думал Рики, и видел, что Дон был человеком такого типа, с которым они могли бы сдружиться много-много лет назад; родись он на сорок лет раньше, он стал бы одним из них, словно по «праву рождения».
        Однако он все еще хранил свои секреты. Рики не мог себе представить, что имел в виду Дон Вандерлей, спрашивая их о том, слышали ли они музыку сегодня вечером. Несмотря на давление, он ничего не объяснял; они продолжали настаивать, и он сказал:
        - У меня возникло чувство, что все происходящее имеет прямое отношение к моему роману.
        Это утверждение, показавшееся бы эгоистичным в любое другое время, взволновало их; каждый заерзал в своем кресле.
        - Не то ли это, для чего мы вас сюда пригласили? - спросил Сирс.
        И тогда он начал объяснять: Рики с удивлением слушал рассказ Дона о замысле его новой книги, и описание характера Доктора Рэбитфута, и как он услышал музыку перед самым звонком.
        - Не хотите ли вы сказать, что происходящее в нашем городе является событиями из ненаписанной книги? - спросил недоверчиво Сирс. - Это чистейшей воды вздор.
        - Или же… - задумчиво произнес Рики, - если не… Нет, я даже не знаю, как правильно выразиться. Или же события, происходящие здесь, в Милбурне, сфокусировались в последнее время… на чем-то, чего не было прежде.
        - То есть этим фокусом стал я, - сказал Дон.
        - Не знаю.
        - Вздор, - вмешался Сирс. - Сфокусировались, расфокусировались… Просто мы умудрились и продолжаем умудряться запугивать себя все больше и больше - вот и все, что случилось. Вот он где, ваш фокус. И видения романиста тут абсолютно ни при чем.
        Льюис, внешне безучастный ко всему, сидел, погруженный в какую-то свою собственную тайну. Рики спросил его, что он думает по этому поводу, и тот ответил:
        - Извини. Я думал о другом. Разреши, я себе приготовлю еще выпить, Сирс?
        Сирс мрачно кивнул; Льюис пил вдвое больше обычного, словно то, что на их сегодняшнее заседание он приехал в старой рубашке и твидовом пиджаке, давало ему право нарушать еще одну традицию Клуба.
        - И что же якобы свидетельствует об этом загадочном фокусе? - задиристо спросил Сирс.
        - Вам это известно так же, как и мне. Прежде всего, смерть Джона.
        - Совпадение, - парировал Сирс.
        - Овцы Эльмера - и все убитые животные.
        - Ха, марсиане Хардести.
        - А вы не помните, что говорил нам Хардести? Что это игра - развлечение какого-то не известного нам существа. Более того. Фредди Робинсон. Бедняжка Ри Дэдам. Я чувствовал еще за месяцы до всего этого, что наши истории пробуждают к жизни что-то такое… И я боюсь, очень боюсь, что это не последние человеческие жертвы. Я утверждаю, что нашим жизням и жизням многих жителей города может грозить опасность.
        - Тем не менее я остаюсь при своем. Вам несомненно удалось запугать себя, - упорствовал Сирс.
        - Мы все запуганы, - уточнил Рики. Голос его охрип от простуды, в горле першило, но он заставил себя продолжить. - Да, все мы. Но вот о чем я думаю. Приезд Дона стал последней частью головоломки - и когда все мы объединились с ним, то силы эти, или, не знаю, зовите это как угодно, всколыхнулись. Их пробудили к жизни: мы - нашими историями, Дон - своей книгой и воображением. Мы видим, но не верим своим глазам; мы чувствуем, как какие-то люди наблюдают за нами, кровавые события преследуют нас, но не признаемся себе в этом и отвергаем, гоним от себя как глупые фантазии. Нам снятся кошмары, но мы пытаемся забыть их. А между тем три человека уже погибли.
        Льюис посмотрел на ковер под ногами, затем нервно покрутил пепельницу, стоявшую перед ним на столе:
        - Мне сейчас припомнились мои слова, что я сказал Фредди Робинсону, когда недавно вечером он подкараулил меня у дома Джона. Я сказал, что кто-то прихлопывает нас как мух.
        - Но почему ты считаешь молодого человека, которого до недавних пор никто из нас в глаза не видел, решающим звеном или, как ты выразился, «последним элементом»? - спросил Сирс.
        - Может, потому, что он племянник Эдварда? - ответил вопросом Рики. И вдруг с огромным облегчением подумал: «Слава богу, что дети не приедут сюда на Рождество». - Да. Потому что он - племянник Эдварда.
        Трое пожилых мужчин почти осязаемо чувствовали опасность тех, как сказал Рики, «сил», что грозили им. Трое запуганных мужчин, освещенные жарким пламенем свечей, оглянувшись назад, взирали на свое прошлое.
        - Может и так, - наконец откликнулся Льюис. Он осушил стакан. - Вот только я не понимаю, при чем здесь Фредди Робинсон. Он просил меня встретиться с ним - дважды звонил мне. А я просто отделался от него. Смутным обещанием как-нибудь где-нибудь встретиться.
        Сирс спросил:
        - Он хотел что-то рассказать тебе?
        - Я не позволил ему даже попробовать. Боялся, что он пытается продать мне страховку.
        - Почему ты так решил?
        - Потому что он говорил что-то о том, что нам якобы угрожало.
        Снова воцарилось молчание.
        - Возможно, - сказал Льюис, - если б я с ним встретился, он был бы сейчас жив.
        Рики сказал:
        - Льюис, ты сейчас говоришь, как Джон Джеффри. Он так же корил себя за смерть Эдварда.
        Какое-то мгновение все трое смотрели на Дона Вандерлея.
        - Вы знаете, может быть, я здесь не только из-за смерти дяди, - сказал Дон. - Я хочу купить себе членство в Клубе Фантазеров.
        - Что? - взорвался Сирс. - Купить?
        - Заплатить своей историей. Вы позволите? - с вопросительной улыбкой он обвел взглядом троих. - Она еще очень свежа в моей памяти, поскольку я недавно записал ее в свой дневник. И, - сказал он, нарушая еще одно из их правил, - это не выдумка. Все произошло именно так, как я расскажу; ее также нельзя считать вымыслом, поскольку у нее нет завершения. Ее просто оттеснили на задний план другие важные события. Но если мистер Готорн («Рики», - выдохнул адвокат) прав, тогда пять человек, а не четыре умерло. И мой брат был первым.
        - Вы были оба обручены с одной девушкой, - сказал Рики, вспомнив одно из последних высказываний Эдварда.
        - Мы были оба обручены с Альмой Мобли, девушкой, с которой я познакомился в Беркли, - начал Дон свою историю о привидениях, и все четверо поудобнее устроились в креслах. - Я думаю, это настоящая история с привидениями, - продолжал он, мысленно достав доллар из кармана джинсов для Доктора Рэбитфута.
        Дон поведал им свою историю, обращаясь к пламени свечей, как к беспокойному уголку своей души; он рассказывал не все и не так подробно, как написал в своем дневнике, тщательно припоминая каждую подробность, но не утаил почти ничего. Его рассказ длился полчаса.
        - А сведения из «Кто есть кто» окончательно подтвердили, что все сказанное Альмой было ложью, - закончил Дон. - Дэвид погиб. Она просто-напросто исчезла, - он провел по лицу ладонью; громко вздохнул. - Вот и все. Настоящая история с привидениями, не так ли? Скажите мне.
        Какое-то мгновение все молчали. «Расскажи ему, Сирс, - беззвучно умолял Рики. Он поднял голову и взглянул на старого друга, скрестившего домиком пальцы перед лицом. - Скажи, Сирс. Расскажи ему!»
        Его глаза и глаза Сирса встретились. «Он знает, о чем я думаю».
        - Что ж… - отозвался Сирс, и Рики прикрыл глаза. - По-моему, очень напоминает одну из наших историй. Не те ли это события, что послужили сюжетом для вашей книги?
        - Да.
        - Они сплелись в историю, гораздо более интересную, чем сама книга.
        - Но у них нет финала.
        - Вероятно, пока нет, - сказал Сирс. Он прищурился на свечи, сгоревшие почти до чашечек серебряных подсвечников. «Сейчас», - молил Рики, все еще не открывая глаз. - Этого молодого человека, что, по-вашему, был похож на оборотня, как его звали… а, Грег? Грег Бентон? - Рики открыл глаза, и если бы кто-то взглянул на него в этот момент, заметил бы благодарность в каждой черточке его лица.
        Дон кивнул, явно не понимая всей важности этого уточнения.
        - Я знал его под другим именем, - сказал Сирс. - Когда-то очень давно его звали Грегори Бэйт. А его полоумного брата звали Фэнни. Фэнни умер у меня на глазах, - он горько улыбнулся, словно человек, съевший что-то крайне неприятное. - Задолго до того, как он - Бентон - начал щеголять бритой головой.
        - Если он в состоянии появиться дважды, значит, можно ожидать и третьего появления, - сказал Рики. - Не далее двух недель назад я видел его на площади.
        По глазам, привыкшим к свечам, резко ударил внезапно вспыхнувший электрический свет. Различия и своеобразная непринужденность четверых сидевших в библиотеке Сирса, которые дарило им пламя свечей, вдруг стерлись, исчезли при более ярком освещении - сейчас они выглядели просто испуганными. «Мы похожи на полумертвых», - подумалось Рики. Как будто тепло свечей и история объединяли их в неразрывный, безопасный дружеский круг. Теперь же они отделены друг от друга, разбросаны по мрачной пустоте зимы.
        - Похоже, он услышал тебя, - сказал уже опьяневший Льюис. - Может, именно это и видел Фредди Робинсон - как Грегори превращается в волка. Ха!
        Взлом, часть третья
        10
        Питер, как в тумане, поднялся по ступеням и остановился рядом с Джимом на площадке.
        Оборотень медленно, неумолимо приблизился к ним:
        - Хотите повидаться с ней, не так ли? - его ухмылка была совершенно дикой. - Она будет так рада. Уверяю, вас ожидает теплый прием.
        Питер в смятении огляделся вокруг; из-под двери комнаты сочился фосфоресцирующий свет.
        - Правда, сейчас она не совсем готова принять вас, она немножко не в форме, но это как раз и интересно, не так ли? Все мы любим видеть друзей без масок.
        «Он нас заговаривает, чтобы мы не двигались, - подумал Питер. - Гипнотизирует».
        - Вы, молодые люди, любите научные эксперименты, исследования, наблюдения? Например, с помощью подзорной трубы? Как приятно познакомиться со столь пытливыми умами, такими любознательными, постоянно расширяющими свой кругозор. А ведь так много праздной молодежи, так много тех, кто боится рисковать. Но про вас такого не скажешь, правда?
        Питер взглянул на Джима: тот стоял с раскрытым ртом.
        - Нет, вы настоящие смельчаки! Я присоединюсь к вам буквально через минутку, а вы пока постарайтесь расслабиться и, пожалуйста, дождитесь меня… просто расслабьтесь и подождите.
        Питер стукнул Джима тыльной стороной ладони по ребрам, но тот не двигался. Он посмотрел через плечо на приближающуюся жуткую фигуру и сделал страшную ошибку: взглянул прямо в пустые золотисто-желтые глазницы. И тут Питер услышал голос, звучащий прямо в его мыслях: «Расслабься, Питер, расслабься, сейчас ты увидишь ее…»
        - Джим! - закричал он.
        Харди весь содрогнулся, и Питер понял, что друга он уже потерял.
        «Тихо, мальчик, успокойся, зачем так шуметь…»
        Человек с золотыми глазами был уже совсем рядом и тянул к ним левую руку. Питер шагнул назад, слишком объятый ужасом, чтобы связно мыслить.
        Белая ладонь человека плавно скользила все ближе и ближе к левой руке Джима.
        Питер развернулся и проскочил следующие полпролета наверх. Оглянувшись, он увидел, что свет из-под двери полился таким мощным потоком, что уже и стены стали зеленеть: в этом свете Джим тоже казался зеленым.
        - Возьми мою руку, - сказал человек. Он стоял на две ступеньки ниже Джима, и руки их почти соприкасались.
        Джим протянул руку.
        В отчаянии Питер взглянул на ступени, идущие наверх, но не в силах был бросить Джима.
        Человек внизу гадко захихикал. Сердце Питера екнуло, и он посмотрел вниз. Человек сжимал запястье Джима левой рукой. Волчьи глаза расширились и засветились ярче.
        Джим пронзительно завизжал.
        Человек отпустил его руку, схватил Джима за горло, и с такой невероятной силой крутанул его тело, что голова ударилась о стену. Он сделал еще шаг наверх и, утвердившись покрепче на площадке, еще раз с силой ударил Джима головой о стену.
        «Теперь твоя очередь».
        Джим сполз по стене на площадку, и человек отшвырнул его в сторону, как будто невесомый бумажный куль. Яркий мазок крови, словно ребенок провел пятерней, остался на стене.
        Питер несся по коридору с множеством дверей; открыл одну наугад и влетел в комнату.
        И замер на пороге. Контур головы человека показался на фоне окна.
        - Добро пожаловать, - прозвучал его бесстрастный голос. - Так ты еще не познакомился с ней? - Он поднялся с кровати. - Не успел? Это незабываемое впечатление! Потрясающая женщина.
        Человек, вернее лишь его контур на сером фоне окна, начал перемещаться в сторону Питера, застывшего у двери. Когда он приблизился, Питер узнал его: Фредди Робинсон.
        «Попался».
        Шаги в коридоре остановились за дверью спальни.
        «Время. Время. Время».
        - Знаешь, я не очень хорошо помню…
        В панике Питер бросился на Робинсона, вытянув вперед руки, чтобы сбить его с дороги: в первое мгновение пальцы почувствовали его рубашку, затем Робинсон вдруг рассыпался в бесформенное облако светящихся точек, оставив лишь покалывание в пальцах. Он исчез полностью, в одно мгновение, и Питер пронесся через место, где тот только что стоял.
        - Выходи, Питер, - донеслось из-за двери. - Мы все ждем тебя.
        А другой голос бился в мозгу: «Время, время, время».
        Замерев перед кроватью, Питер услышал, как поворачивается дверная ручка. Он вскочил на кровать и ребрами ладоней врезал по верхней части оконной рамы.
        Рама поднялась без усилий, словно хорошо смазанная. Морозный воздух ударил в лицо. Чей-то мысленный приказ догнал его, велел вернуться к двери и не дурить, спросил, не хочет ли он пойти убедиться, что с Джимом все в порядке.
        Джим!
        В то самое мгновение, как открылась дверь, он уже выбрался из окна. Что-то устремилось к нему, но он уже бежал по крыше, затем спрыгнул на нижний уступ. Отсюда он перепрыгнул на крышу гаража, а с гаража - в сугроб.
        Пробегая мимо машины Джима, он покосился на дом, однако здание выглядело таким же обыкновенным, как и в самом начале: и только лестница и гостиная отбрасывали манящий прямоугольник желтого света на тротуар. И это словно говорило Питеру Барнсу: «Представь себя мирно лежащим со скрещенными на груди руками, представь себя спящим под толщей льда…»
        Всю дорогу домой он бежал сломя голову.
        11
        - Льюис, ты уже пьян, - резко сказал Сирс. - Не строй из себя большего осла, чем ты есть.
        - Сирс, - сказал Льюис, - это, конечно, странно, но, говоря о таких вещах, довольно трудно не выглядеть ослом.
        - Верно подмечено. Но, ради бога, остановись, не пей больше.
        - Знаешь, Сирс, - отозвался Льюис, - наш маленький выдуманный этикет уже больше никому не нужен.
        Рики повернулся к нему:
        - Ты хочешь, чтоб мы прекратили наши встречи?
        - Ну а кто мы такие, черт возьми? Три мушкетера?
        - В какой-то мере, - сказал Рики. - Мы - то, что от нас осталось. Мы последние. Плюс Дон, конечно.
        - О, Рики, - улыбнулся Льюис, - самое приятное в тебе: ты чертовски преданный друг.
        - Я предан только тому, что и кто этого заслуживает, - сказал Рики и дважды чихнул. - Простите. Мне, наверное, пора домой. Ты правда хочешь, чтоб собраний больше не было?
        Льюис оттолкнул стакан к центру стола и сполз в кресле вниз:
        - Не знаю. Наверно нет. Если б мы не встречались дважды в месяц, мне бы не достались великолепные сигары Сирса. А теперь у нас и новый член Клуба… - И только Сирс был готов взорваться, Льюис обвел их взглядом; он был хорош собой, как никогда прежде. - Боюсь, что мне было бы страшно больше не встречаться с вами. Возможно, я верю всему тобой сказанному, Рики. Со мной произошла пара странных случаев с начала октября - с той самой ночи, когда Сирс рассказал о Грегори Бэйте.
        - И со мной, - сказал Сирс.
        - И со мной, - эхом откликнулся Рики. - Так об этом и разговор.
        - Значит, мы должны не падать духом и постараться вынести это, - сказал Льюис. - Вы, ребята, по сравнению со мной, из высшей интеллектуальной лиги, и этот паренек, видать, тоже, но я считаю, что порознь мы или заодно - разница существенная, а? Порой, когда я выхожу из дома, мне становится не по себе: такое чувство, как будто кто-то отсчитывает секунды, выжидая, чтобы прихлопнуть меня. Как он или оно прихлопнуло Джона.
        - А мы что, верим в оборотней? - спросил Рики.
        - Нет, - сказал Сирс, а Льюис покачал головой.
        - И я не верю, - сказал Дон, - но есть что-то… - Он помедлил, задумавшись, и, подняв голову, заметил, что все трое выжидательно смотрят на него. - Я еще пока не пришел ни к какому выводу. Это лишь смутная идея. Я хотел бы еще поразмыслить, прежде чем попытаюсь объяснить вам.
        - Ну что ж, со светом как будто все в порядке, - многозначительно заметил Сирс, - и мы послушали интересную историю. Возможно, мы даже достигли небольшого прогресса, не понимаю, правда, каким образом. Если братья Бэйты в Милбурне, то беру на себя смелость предположить, что они будут вытворять здесь все, о чем нам рассказывает мерзкий Хардести, до тех пор, пока им не надоест с нами возиться.
        Дон прочел выражение глаз Рики и кивнул.
        - Погодите, - сказал Рики. - Извини, Сирс, но я просил Дона съездить в больницу повидаться с Нетти Дэдам.
        - Вот как? - спросил Сирс невероятно устало.
        - Да, я ездил к ней, - подхватил Дон. - И встретил там шерифа и мистера Роулза. Всем нам пришла в голову одна и та же мысль…
        - Узнать, сможет ли она что-нибудь рассказать, - закончил Рики.
        - Она не рассказала. Не смогла, - Дон взглянул на Рики. - Вам следовало сначала позвонить в больницу.
        - Я звонил, - сказал Рики.
        - Однако когда шериф спросил ее, видела ли она кого-нибудь в день смерти ее сестры, она попыталась назвать имя. Было очень заметно - она изо всех сил пыталась это сделать.
        - И что за имя? - спросил Сирс.
        - Она скорее выдала набор звуков - это прозвучало как «Глнгр, Глнгр». Она несколько раз повторила их. Хардести отмахнулся - он не увидел в этом никакого смысла.
        - Сомневаюсь, что кто-нибудь увидел бы тут какой-то смысл, - сказал Льюис, глядя на Сирса.
        - Мистер Роулз на парковке отозвал меня в сторону и сказал, что ему показалось, она пыталась выговорить имя своего брата. Стрингер? Правильно?
        - Стрингер? - повторил Рики. Он прикрыл глаза ладонью.
        - Мне кое-что неясно, - сказал Дон. - Не мог бы кто-нибудь объяснить мне, в чем тут дело?
        - Я знал, что это случится, - сказал Льюис. - Я так и знал…
        - Держи себя в руках, Льюис, - приказал Сирс. - Дон, сначала нам необходимо обсудить это между нами. Однако я думаю, что за нами долг - мы расскажем вам историю, очень похожую на вашу. Сегодня вы уже не услышите ее, но после нашего обсуждения, думаю, вы будете располагать полной информацией о Клубе Фантазеров.
        - И да защитит нас Всевышний до того момента, - сказал Льюис.
        - И да защитит он нас и после него, - добавил Сирс.
        12
        Питер Барнс вошел в спальню родителей и присел на кровать, наблюдая, как мать расчесывает волосы. Она пребывала в своем странном, отсутствующем настроении: вот уже несколько месяцев ее кидало то в чрезмерную холодность - она готовила ужины по телерецептам и подолгу гуляла в одиночестве, - то в назойливое материнство. В эти периоды она дарила сыну новые свитеры, ворковала с ним во время ужина и заботливо интересовалась уроками. В ее «материнские» периоды Питер частенько чувствовал, что она вот-вот готова расплакаться: бремя невыплаканных слез таилось в ее голосе и жестах.
        - Мам, что сегодня на ужин?
        Она вскинула голову и смотрела на его отражение в зеркале примерно секунду:
        - Сардельки с квашеной капустой.
        - О, - Питер обожал сардельки, но отец терпеть их не мог.
        - Ты об этом хотел спросить, Питер? - Она уже не смотрела на него, а следила за движением своей руки со щеткой в зеркале.
        Питер давно начал понимать, что его мать исключительно привлекательная женщина - может, не такая изумительная красавица, как Стелла Готорн, но более чем просто симпатичная. Она была моложава и хороша, как долго остаются хороши стройные миловидные блондинки; она выглядела свободной и легкой, как наполненный ветром летящий белый парус на горизонте. Мужчины заглядывались на нее, он знал, хотя ему не хотелось об этом думать; однажды, на вечере в честь актрисы, он видел, как Льюис Бенедикт гладил ее колени. До того времени Питер слепо (как он теперь понял) верил, что зрелость и женитьба означали освобождение от чувственных волнений юности. Но его мать и Льюис Бенедикт могли быть на месте Джима Харди и Пенни Дрэгер и смотрелись они более гармоничной парой, чем она с отцом. И вскоре после этой вечеринки он начал чувствовать, что супружеская жизнь родителей рассыпается.
        - Нет… не совсем, - сказал он. - Люблю смотреть, как ты расчесываешь волосы.
        Кристина Барнс замерла с поднятой рукой; затем опустила ее мягким движением. Она вновь отыскала в зеркале глаза сына и тут же, почти виновато, отвела взгляд.
        - А кто у нас будет на завтрашней вечеринке? - спросил он.
        - Да все те же. Друзья твоего отца. Эд и Сонни Винути. Немного. Рики Готорн с женой. Сирс Джеймс.
        - А мистер Бенедикт придет?
        На этот раз она сознательно встретила его взгляд:
        - Не знаю. Может быть. А что? Тебе не нравится Льюис?
        - Иногда мне так кажется. Вообще-то я его редко вижу.
        - А его все редко видят, милый, - сказала она, немного поднимая ему настроение. - Льюис затворник - до тех пор, пока не заметит симпатичную девушку.
        - Он ведь когда-то был женат?
        Она снова взглянула на него, на этот раз более остро:
        - Что за расспросы, Питер? Дай мне причесаться.
        - Да, извини, - Питер в волнении водил ладонью по стеганому одеялу.
        - Ну?
        - Я просто пытаюсь понять, счастлива ли ты.
        Она положила щетку на трельяж, стукнув ее костяной ручкой о дерево:
        - Счастлива? Ну конечно, родной. А теперь ступай вниз и скажи папе, что сейчас будем ужинать.
        Питер вышел из спальни и спустился в маленькую боковую комнатку, где его отец обычно смотрел телевизор. Еще один признак того, что в семье не все ладно: Питер не припоминал, чтоб его отец когда-нибудь по вечерам сидел у экрана, но последние несколько месяцев отец регулярно забирал с собой портфель и, говоря, что ему необходимо поработать с кое-какими документами, уединялся в телевизионной; через минуту оттуда доносилась приглушенная мелодия из «Старски и Хатча» или «Ангелов Чарли».
        Он тихонько заглянул в комнату. Кресло стояло напротив мерцающего экрана: «Семейка Брэди», соленые орешки в пакетике на столе, пачка сигарет и зажигалка рядом с ней, но отца не было. Его портфель, закрытый, лежал на полу у кресла.
        Прочь из комнаты, затем, с беспокойным чувством ускользающего семейного спокойствия, вниз - на кухню. Когда Питер вошел, Уолтер Барнс в коричневом костюме и поношенных коричневых замшевых туфлях бросал две оливки в мартини.
        - Питер, привет, мой мальчик, - сказал он.
        - Привет, пап. Мама говорит, скоро будем ужинать.
        - Что бы это значило? Через час - или полтора? А что она приготовила, не знаешь?
        - Сардельки.
        - Уф… Хм-м… Господи. Я думаю, мне надо немножко выпить, а, Пит?
        Он поднял стакан, улыбнулся сыну и сделал глоточек.
        - Пап…
        - Да?
        Питер шагнул в сторону, сунул руки в карманы, помолчал.
        - А ты очень ждешь своей вечеринки?
        - Конечно, - ответил отец. - Мы неплохо проведем время, вот увидишь. Все получится просто замечательно.
        Уолтер Барнс пошел было из кухни к телевизионной комнате, но что-то заставило его оглянуться на сына, качавшегося с пяток на носки, руки все еще в карманах, на лице сложная гамма переживаний:
        - Эй, дружище, что с тобой? В школе нелады?
        - Нет, - отозвался с несчастным видом Питер, покачиваясь туда-сюда, туда-сюда…
        - Пойдем-ка со мной.
        Питер поплелся за ним через гостиную. В дверях боковой комнатки отец сказал:
        - Говорят, твой дружок Джим Харди все еще не вернулся.
        - Нет… - Питера бросило в пот.
        Отец поставил мартини на столик и тяжело опустился в кресло. Они оба смотрели на экран. Почти все дети Брэди вместе со своим отцом ползали по гостиной - очень похожую на гостиную Барнсов, - пытаясь найти пропавшую черепаху или котенка (или, поскольку дети Брэди были находчивыми плутишками, - домашнюю крыску).
        - Его мать страшно волнуется, - сказал отец и набил полный рот орешков макадамия. Прожевав и проглотив, он продолжил: - Элеонор прекрасная женщина. Но она никогда не понимала своего сына. Ты не догадываешься, куда он мог уехать?
        - Нет, - ответил Питер, наблюдая за веселой возней на экране, словно пытаясь увидеть в ней подсказку, как исправить положение в их семье.
        - Просто сел в машину и был таков.
        Питер кивнул. На следующий день после его бегства из того дома он прошел по Монтгомери-стрит и заметил, что машины там уже не было.
        - По крайней мере Ролли Дрэгер вздохнет с облегчением, - сказал отец. - Пенни еще повезло, что не успела забеременеть.
        - Угу.
        - Так ты не догадываешься, где он? - отец посмотрел на него.
        - Нет, - сказал Питер и рискнул поднять на него глаза.
        - Он ничего не сказал тебе во время одной из ваших пивных вылазок?
        - Нет, - с несчастным видом проговорил Питер.
        - Ты, наверное, скучаешь по нему, - продолжал отец. - Волнуешься… Так?
        - Да, - ответил Питер, уже почти на пороге слез, как его мать.
        - Ну, не стоит. Парни, как он, всегда приносят другим гораздо больше проблем, чем себе. И вот что еще скажу тебе: я знаю, где он.
        Питер поднял глаза на отца.
        - Джим в Нью-Йорке. Точно. Решил сбежать по той или иной причине. Интересно, имел он все-таки какое-то отношение к тому, что случилось с Ри Дэдам или нет. Странное исчезновение, а, как думаешь?
        - Нет, он здесь ни при чем, - сказал Питер. - Он просто не мог.
        - И все ж тебе лучше побыть со своими стариками, чем болтаться с ним, как думаешь? - поскольку Питер не ответил ожидаемым согласием, Уолтер Барнс протянул руку и коснулся его ладони. - Запомни одну очень важную в этой жизни вещь, Пит. Люди, приносящие беду, могут выглядеть славными и чертовски компанейскими, но лучше обходить их стороной. Держись поближе к таким, как наши друзья, как те, с кем ты увидишься и поговоришь завтра вечером, и ты не собьешься с пути. По жизни очень трудно пройти, не оступившись, особенно когда тебе помогают найти проблемы. - Он отпустил руку Питера. - А знаешь, тащи сюда кресло, давай мы с тобой посмотрим телевизор, хорошо? Проведем вечерок вместе?
        Питер сел рядом и сделал вид, что смотрит телевизор. Время от времени с улицы доносился шум снегоуборочной машины, медленно проезжающей мимо их дома к площади и обратно.
        13
        К следующему дню атмосфера в доме и за его пределами изменилась. Его мать не пребывала ни в одном из ее обычных настроений, а, счастливая, сновала по дому, пылесосила и протирала пыль, трещала по телефону и слушала радио. Питер у себя наверху слушал музыку, прерываемую репортажами о снегопаде. Дороги сделались настолько плохи, что занятия в школах отменили. Отец отправился в банк пешком: из окна своей спальни Питер видел, как он надел шапку, пальто и резиновые сапоги и стал похож на маленького русского. Несколько настоящих русских, их соседей, присоединились к нему по пути, когда он дошел до конца квартала. А репортажи монотонно повторялись: «Поломки снегоочистителей… дети… восемь дюймов снега за последнюю ночь и еще больше в ближайшую неделю… авария на шоссе 17 перекрыла движение между Дамаскусом и Виндзором… авария на шоссе 79 перекрыла движение между Оуфуогой и Сентрал Вилледж… перевернувшийся фургон на шоссе 11 в четырех милях к северу от Касл Крик…»
        Омар Норрис появился со своим бульдозером перед самым полуднем и похоронил под снегом две машины.
        После обеда мать заставила Питера взбивать яичные белки. День был серым и казался бесконечно тягучим.
        Вернувшись в свою комнату, он нашел в справочнике «Робинсон, Ф.» и набрал номер, сердце бешено колотилось. Кто-то ответил после второго гудка, и он сразу повесил трубку.
        А радио все вещало о несчастьях. В Лестере пятидесятидвухлетняя женщина, расчищая дорожку к дому, умерла от сердечного приступа; двое детей погибли, когда машина их матери врезалась в опору моста в Хиллкресте. Пожилой мужчина в Стэмфорде скончался от гипотермии - у него не было денег на отопление.
        В шесть вечера бульдозер снова прогрохотал мимо дома. В это время Питер уже сидел в телевизионной и ждал выпуска новостей. Заглянула мать, ее светловолосая головка была полна кухонных приказов: «…И не забудь переодеться к ужину, Пит. Почему бы тебе не надеть пиджак и галстук?»
        - Неужели в такую погоду кто-то придет? - он показал рукой на экран: снежные заносы, заблокированные шоссе. Люди, выносящие из занесенной снегом трухлявой развалюхи на носилках жертву переохлаждения, семидесятишестилетнего Элмора Виси.
        - Конечно. Они все рядом живут. - Необъяснимо счастливая, она скрылась за дверью.
        Через полчаса вернулся отец, взглянул на Питера и сказал:
        - Салют, Пит. Порядок? - И отправился наверх принимать ванну.
        В семь отец присоединился к нему у телевизора с мартини и пакетиком кешью в руках:
        - Твоя мать говорит, что хотела бы видеть тебя сегодня при галстуке. Поскольку она сегодня в хорошем настроении - почему бы тебе не отблагодарить ее?
        - Хорошо, - сказал он.
        - От Джима по-прежнему ничего?
        - Ничего.
        - Элеонор, наверно, с ума сходит.
        - Я думаю.
        Пит поднялся к себе в комнату и завалился на кровать. Он с тоской думал, что придется торчать тут целый вечер, отвечать на надоевшие вопросы («Ждешь не дождешься Корнелла?»), обносить всех закусками и напитками… Он бы с удовольствием закутался в одеяло и провалялся на кровати столько, сколько ему позволят. Тогда ничего с ним не случится. Снег будет заносить дом, термостаты будут щелкать, включаясь и выключаясь, а он будет спать, спать…
        В семь тридцать прозвенел звонок, и он поднялся с постели. Он услышал, как отец открыл дверь, послышались голоса, предложения выпить: пришли Готорны и с ними какой-то мужчина, голоса которого он не узнал. Питер стянул через голову рубашку и надел свежую. Затем повязал галстук, причесался пятерней и вышел из комнаты.
        Дойдя до площадки лестницы, откуда была видна входная дверь, он увидел, как отец развешивает пальто гостей. Незнакомец был высоким мужчиной лет тридцати: густые светлые волосы, квадратное дружелюбное лицо, твидовый пиджак и голубая рубашка без галстука. «Не адвокат», - решил Питер.
        - Писатель! - прозвучал в это мгновение голос матери на тон чуть выше обычного. - Как интересно! - И Питер недовольно поморщился.
        - А это наш сынок Пит, - сказал его отец, и трое гостей подняли головы взглянуть на него: Готорны с улыбкой, незнакомец - с интересом. Спустившись, он пожал им руки, а коснувшись руки Стеллы, подумал, как всегда, когда виделся с ней: как такая старая женщина умудряется оставаться такой красавицей - прямо кинозвездой. - Рад видеть тебя, Питер, - сказал Рики Готорн, его рукопожатие было быстрым и сухим. - Ты что-то невесел сегодня.
        - Да нет, я в порядке, - ответил Питер.
        - А это Дон Вандерлей, он писатель, мистер Вандерлей был его дядей, - сообщила его мать. Рука писателя была теплой и сильной. - О, надо непременно поговорить о ваших книгах. Питер, будь добр, сходи на кухню за льдом.
        - Вы немного похожи на своего дядю.
        - Благодарю.
        - Пит, лед.
        Стелла Готорн сказала:
        - В такие вечера я бы предпочла что-то погорячее, вроде похлебки из моллюсков.
        Мать оборвала его смех:
        - Пит, пожалуйста, принеси лед, - и повернулась к Стелле с быстрой нервной усмешкой.
        - Нет, сейчас на улице немного получше, - услышал Питер, как Рики Готорн говорил его отцу; он отправился на кухню и стал крошить лед. Голос матери, непривычно оживленный и громкий, не умолкал.
        Через мгновение она уже оказалась рядом с ним, вытаскивая что-то из гриля и наполняя духовку.
        - Оливки и рисовые крекеры взял? - Он кивнул. - Теперь разложи все это на подносе и предложи гостям, пожалуйста. - «Все это» означало яичные дольки и куриные печенки, запеченные в беконе. Выкладывая закуски на поднос, он обжег пальцы, и мама, наклонившись, поцеловала его в шею. - Питер, ты такой милый! - Еще даже не пригубив спиртного, она вела себя, как пьяная. - Так, что еще осталось? Мартини готовы? Так… Когда вернешься с подносом, захвати кувшин и поставь на другой поднос вместе с бокалами, хорошо? Попроси отца помочь. Так. Что же я хотела? Да, перемешай каперсы и анчоусы, чтоб положить их в горшочек. Ты такой хорошенький сегодня, Питер, я так рада, что ты надел галстук.
        Опять звонок в дверь - и снова знакомые голоса. Харлан Ботц, дантист, и Лу Прайс, похожий на злодея из гангстерского фильма. Их жены, полногрудые и кроткие.
        Он обходил гостей с первым подносом, когда пришли Винути. Сонни Винути положила яичную дольку в рот, сказала: «Теплая!» и чмокнула его в щеку. Она была пучеглазая и выглядела уставшей. Эд Винути, партнер его отца, сказал: «Ждешь не дождешься Корнелла, сынок?» - дохнув ему в лицо джином.
        - Да, сэр.
        Но тот уже не слушал, а повернулся к его отцу, наполнявшему свой стакан.
        Когда Питер протянул поднос Харлану Ботцу, дантист шлепнул его ладонью по спине и сказал:
        - Бьюсь об заклад, ты спишь и видишь Корнелл, а, парень?
        - Да, сэр, - Пит ретировался на кухню.
        Там суетилась мать - сыпала ложкой мелко рубленную зелень в кастрюлю с чем-то кипящим:
        - Кто еще пришел?
        Он сказал.
        - Пожалуйста, досыпь эту массу и поставь в духовку, - сказала она, протягивая ему пакет. - Я схожу поздороваюсь. О, я такая праздничная сегодня!
        Она вышла, оставив его одного на кухне. Он высыпал остатки зелени в кастрюлю и помешал ложкой. Когда он ставил кастрюлю в духовку, появился отец и сказал:
        - А где поднос с напитками? Не надо было мне делать столько мартини - у нас куча любителей виски. Ну что ж, кажется, все собрались, Пит. Тебе стоит поговорить с этим писателем, он интересный парень, кажется, автор ужастиков - помню, мне что-то говорил об этом Эдвард. Интересно тебе, нет? Уверен, не пожалеешь, если пообщаешься с нашими друзьями. Как считаешь?
        - Что? - Питер закрыл дверцу духовки.
        - Не пожалеешь, говорю.
        - Конечно.
        - О’кей. Давай заканчивай здесь и ступай к гостям, - отец, словно в удивлении, покачал головой. - Боже, твоя мать совсем замоталась. Она сегодня в ударе. Так отрадно видеть ее такой.
        - Да, - проговорил Питер и поплелся в гостиную с подносом канапе, забытым матерью.
        Отец прав, она явно «замоталась», в прямом и переносном смысле: громко и много говорила, металась в сигарном и сигаретном дыму от Сонни Винути к плошке с маслинами, затем - к Харлану Ботцу…
        - Говорят, если так пойдет дальше, Милбурн будет полностью отрезан. - Голос Стеллы Готорн был более глубок и приятен для слуха, чем голоса его матери или Сонни Винути. Вероятно, по этой причине все разговоры прекратились. - И у нас только один бульдозер, а окружные снегоуборочные все брошены на расчистку автострад.
        Лу Прайс, сидя на диване рядом с Сонни Винути, подхватил:
        - И только посмотрите, кто им управляет! Как будто больше некого посадить за руль. Омар Норрис постоянно в таком подпитии, что не соображает, куда едет.
        - О Лу, он сейчас весь в работе: только сегодня дважды тут проезжал. - Его мать самозабвенно защищала Омара Норриса: Питер заметил, как она поглядывает на входную дверь, и понял, что ее лихорадочное вдохновение было вызвано ожиданием кого-то, кто еще не пришел.
        - В последнее время он ночует в брошенных вагонах, - сообщил Лу Прайс. - В вагонах или в своем гараже, если жена подпустит его на такое расстояние. И вам нравится, что такой балбес на двухтонном бульдозере чистит снег на улице рядом с вашей машиной? Да он раздавит кого угодно и не заметит!
        В дверь позвонили, и его мать чуть не выронила свой бокал.
        - Я открою, - сказал Пит и пошел к двери.
        Это был Сирс Джеймс. Его лицо под широкими краями шляпы было усталым и бледным, а щеки казались почти сизыми.
        - Здравствуй, Питер, - произнес он и, сняв шляпу, преобразился и начал извиняться за опоздание.
        В течение двадцати минут Питер разносил канапе, наполнял фужеры и избегал разговоров. (Сонни Винути ущипнула его щеку двумя пальцами: «Готова спорить, ты спишь и видишь, как бы поскорее унести ноги из этой дыры и начать гоняться за девчонками из колледжа, признайся, Питер?») Когда бы он ни взглянул на мать, заставал ее говорящей, а глазами она все стреляла в сторону входной двери. Лу Прайс что-то громко объяснял Харлану Ботцу о закупке соевых; миссис Ботц надоедала Стелле Готорн советами по внутренней отделке дома. («Уверяю вас, палисандровое дерево лучше всего».)
        Эд Винути, Рики Готорн и его отец обсуждали в уголке исчезновение Джима Харди. Питер ретировался в мирную атмосферу кухни, ослабил узел галстука и положил голову на полку буфета. Через пять минут раздался телефонный звонок.
        - Нет, Уолт, не беспокойся, я подойду, - услышал он крик матери из гостиной.
        Параллельный кухонный телефон перестал звонить через несколько секунд. Питер взглянул на белый аппарат на стене. Может, это был не тот, о ком он подумал; может, это Джим Харди - «Эй, чувак, не переживай, я в Эппл…» - он должен узнать. А даже если это и тот, о ком он подумал. Он снял трубку, он только одну секундочку послушает…
        Питер узнал голос Льюиса Бенедикта, и сердце екнуло.
        - …не могу приехать, нет, Кристина, - говорил Льюис. - Просто никак. Мою дорогу завалило снегом на шесть футов.
        - Кто-то на линии, - сказала его мать.
        - Не сходи с ума, - говорил Льюис. - Кстати, Кристина, если б я и приехал, то напрасно бы потерял время. Ты же знаешь.
        - Пит? Это ты? Ты подслушиваешь?
        Питер затаил дыхание, но трубку не повесил.
        - Ох, да с какой стати Питер будет подслушивать?
        - Черт возьми, это ведь ты? - голос матери, резкий, как жужжание шершня.
        - Кристина, мне очень жаль. Все хорошо, мы по-прежнему друзья. Возвращайся к гостям и отдохни как следует.
        - Не думала, что ты такое ничтожество! - воскликнула мать и с треском бросила трубку. Секундой позже шокированный Питер повесил свою.
        Ноги его подкашивались - услышанное почти полностью подтвердило его опасения. Слепо он повернулся к кухонному окну. Шаги. Дверь за спиной открылась и закрылась. За его смутным отражением - он вспомнил, как отражалось его лицо в окне на Монтгомери-стрит, - появилось отражение рассерженного лица матери.
        - Ну что, доволен, шпион, наслушался?
        Потом вдруг возникло еще одно отражение - словно белесое пятно между лицами его и матери. Оно приблизилось, и Питер попытался вглядеться - это было не отражение, и находилось оно за окном: умоляющее, скривившееся лицо ребенка. Мальчик умолял, чтобы его впустили внутрь.
        - Отвечай, маленький шпион! - приказала мать.
        Питер закричал; он сжал кулак зубами, чтоб заглушить свой крик. В ужасе он закрыл глаза.
        Потом руки матери обвились вокруг него, ее голос успокаивал и шептал извинения, по щекам потекли уже не сдерживаемые теплые слезы. На фоне слов матери он слышал, как Сирс Джеймс говорил с пафосом:
        - Да, Дон приехал вступить во владение своим домом, а также помочь нам с одной проблемой - исследовательского характера.
        Потом чей-то приглушенный голос, кажется, Сонни Винути.
        Сирс ответил:
        - Мы хотели бы, чтобы он ознакомился с биографическими материалами той девушки, Мор, исчезнувшей актрисы.
        Опять приглушенные голоса: легкое удивление, легкое сомнение, легкое любопытство. Он вынул кулак изо рта.
        - Все в порядке, мама, - произнес Питер.
        - Питер, прости меня.
        - Я никому не скажу.
        - Не за это - Питер, это совсем не то, что ты думаешь. Не расстраивай себя понапрасну.
        - Я думал, может, это Джим Харди…
        Звонок в дверь.
        Мать ослабила объятья.
        - Бедный мой малыш, и друг твой сумасшедший сбежал, и мать у тебя психованная, - она поцеловала его в затылок. - Ой, рубашку тебе слезами закапала…
        Опять звонок в дверь.
        - О, еще один гость, - сказала Кристина Барнс. - Папа приготовит напитки. Давай мы с тобой немного побудем тут и придем в себя, прежде чем появиться на публике, хорошо?
        - Кто-то из приглашенных?
        - Ну конечно, Пит, кто же еще может быть?
        - Не знаю… - сказал он и вновь взглянул в окно: никого, лишь отражения лиц матери и его собственного, слегка размытые, как свечи за стеклом. - Никто.
        Она выпрямилась и вытерла глаза:
        - Вытащу-ка я еду из духовки. А ты лучше сходи поздоровайся.
        - Кто это?
        - Какой-то друг Рики и Сирса.
        Он побрел к двери и оглянулся, но мать уже, наклонившись, открывала духовку - обыкновенная женщина, занятая приготовлением праздничного ужина.
        «Я уже не знаю, не понимаю, что реально, а что нет», - подумал он и, повернувшись к ней спиной, вышел в гостиную. Незнакомец, племянник мистера Вандерлея, стоял возле арки гостиной и говорил:
        - То, чем я сейчас занимаюсь, - это попытка найти различие между вымыслом и реальностью. Например, не слышали ли вы, случаем, музыку несколько дней назад? Оркестр играл где-то на окраине города.
        - Не слышала, - выдохнула Сонни Винути, - а вы?
        Питер, проходя через арку, замер и уставился на писателя.
        - Эй, Пит, - позвал его отец, - тебе надо познакомиться с тем, кто сядет рядом с тобой за стол.
        - О, я хочу сидеть рядом с этим очаровательным юношей, - прогудела Сонни Винути, улыбаясь ему глазами навыкате.
        - Вам навязали меня, - сказал Лу Прайс.
        - Подойди-ка сюда, дружище, - позвал его отец.
        Пит с неохотой отвел взгляд от Дона Вандерлея, смотревшего на него с удивлением, и повернулся к отцу. Во рту вдруг пересохло. Отец стоял, обняв одной рукой высокую стройную женщину с миловидным лисьим лицом.
        - Анна, познакомьтесь с моим сыном Питом. Питер, это мисс Мостин.
        Ее глаза скользнули по нему. На мгновение он осознал, что стоит на полпути между женщиной и Доном Вандерлеем, Сирсом Джеймсом и Рики Готорном, наблюдающими за всем происходящим, как за теннисным матчем; но сам он, женщина и Дон Вандерлей составляли вершины длинного узкого треугольника, как зажигательное стекло. Следом она вновь взглянула на него, и в этот момент Питер осознавал только степень опасности, грозившей ему.
        - О, мне кажется, нам с Питером найдется о чем поговорить, - сказала Анна Мостин.
        Из дневника Дона Вандерлея
        14
        То, что должно было стать моим выходом в высший свет Милбурна, обернулось бедственной неразберихой.
        Питер Барнс, высокий черноволосый юноша, выглядевший восприимчивым и чувственным, оказался бомбой замедленного действия. Поначалу он показался нелюдимым - понятная черта для семнадцатилетнего парня, выполнявшего роль слуги на вечеринке родителей. Всплески дружеской теплоты по отношению к Готорнам. И тоже неравнодушен к Стелле. Но, как я постепенно начал понимать, под всем этим чувствовалось что-то еще. Паника? Отчаяние? По-видимому, родители посчитали причиной его замкнутости неожиданное исчезновение его друга. Хотя дело было явно не только в этом, мне показалось, что его гложет страх, - возможно, мысль об этом мне навеял Клуб Фантазеров с его собственными страхами. Когда я высказывал свои высокопарные умозаключения Сонни Винути, Питер, проходя мимо, вдруг остановился и уставился на меня: он буквально впился изучающе-вопрошающим взглядом, и я почувствовал, что ему крайне необходимо было поговорить со мной - не о книгах. Мне подумалось, что он тоже слышал музыку Доктора Рэбитфута, и это пугало.
        И если это так…
        Если это правда…
        Значит, реванш, месть Доктора Рэбитфута начала набирать свой размах, и мы - в ее эпицентре. И весь Милбурн скоро взлетит на воздух.
        Странно: Анна Мостин что-то сказала такое, от чего Питер потерял сознание. При виде ее парня охватила дрожь: я уверен в этом. Он ее боялся. Сама Анна Мостин красавица, в чем-то даже удивительно похожая на Стеллу Готорн: такие необычайные глаза, вызывавшие ассоциации с Норфолком и Флоренцией, откуда, по ее словам, родом ее предки. По-видимому, девушка стала просто находкой для офиса Сирса и Рики; но главная ее заслуга состояла в том, что она была с ними чрезвычайно вежлива, покладиста, полезна в работе - особенно в памятный день похорон. Она расточает доброту, и симпатию, и рассудительность, и интеллигентность, однако не подавляет своим превосходством. Она сдержанна, спокойна и полна самообладания. Она в высшей степени скромна. И в то же время она как-то необъяснимо, тревожно порочна. Она кажется бесстрастной, чувственно холодной: ее чувственность словно обращена лишь к ней самой.
        Во время ужина я случайно поймал ее застывший на Питере Барнсе косой вызывающий взгляд. Питер не поднимал глаз от своей тарелки, что побуждало его отца слишком громко шутить, а мать - раздражаться; он ни разу не взглянул на Анну Мостин, хотя сидел рядом с ней. Остальные гости не замечали его и только и болтали, что о погоде. Ох, как же Питеру не терпелось улизнуть из-за стола! Анна приподняла его подбородок рукой, и я понял, какой взгляд был обращен к нему. Потом она очень тихо сказала ему, что хотела бы перекрасить кое-какие комнаты в своем новом доме и ей кажется, что кто-нибудь из его одноклассников мог бы прийти к ней поработать. Питер упал в обморок - это старомодное слово очень подходит к той ситуации. Он отключился, потерял сознание, повалился вперед, на стол, - самый настоящий обморок. Я поначалу подумал, что это от перевозбуждения: столько народу… Стелла Готорн всех нас успокоила, помогла Питеру выбраться из-за стола, и отец отвел его наверх. Вскоре за этим ужин закончился.
        И тут до меня впервые дошло: Альма Мобли. Анна Мостин. Инициалы, необычайное сходство имен и фамилий. Имею ли я теперь право какое-либо стечение обстоятельств называть «простым совпадением»? Хотя она абсолютно не похожа на Альму Мобли; и тем не менее она как Альма.
        И я понял, в чем различие и сходство. В этой их ауре безвременья, вечности. В то время как Альма плавной походкой следовала мимо отеля «Плаза» двадцатых годов, Анна Мостин могла находиться внутри этого отеля, улыбаться, глядя на паясничающих перед ней мужчин с флягами спиртного в карманах, которые выделывали коленца, весело судачили о новых автомобилях и биржевых акциях и выворачивали себя наизнанку, чтобы сразить ее…
        Сегодня ночью я соберу все мои странички, посвященные Доктору Рэбитфуту, снесу их в гостиничный мусоросжигатель и спалю.
        Часть третья. Охота на енота
        Но цивилизованный ум, буржуазный или просто просвещенный - каким бы его ни называли, - не может избавиться от ощущения существования сверхъестественного.
        Томас Манн. Доктор Фаустус
        I. Ева Галли и Маниту
        Был октябрь в тот мучительный год!
        Видел я этот склеп… этот свод…
        Ношу снес я под каменный свод!
        Что за демон как раз через год
        Вновь под тот же привел меня свод?
        Эдгар Алан По. Улялюм[15 - Перевод Н. Чуковского (1958).]
        Льюис Бенедикт
        1
        На два дня погода переменилась: снег прекратился, вернулось солнце. И вместе с солнцем на эти два дня словно вернулось бабье лето. Впервые за последние полтора месяца температура поднялась выше нуля; городская площадь превратилась в кашу, даже голуби облетали ее стороной. Снег таял, и река - еще более серая и стремительная, чем в тот день, когда Джон Джеффри упал в нее с моста, - грозила выйти из берегов. Впервые за пять лет Уолту Хардести и помощникам пришлось разгружать с грузовика и укладывать вдоль берегов мешки с песком во избежание наводнения. Работа была тяжелой, но Хардести все долгие дни не снимал свой костюм времен покорения Дикого Запада, а его помощник, Леон Черчилль, разделся до пояса и надеялся, что самое плохое позади, по крайней мере до весеннего разлива.
        Большинство милбурнцев воспрянули духом. Без перерывов на уборку снега Омар Норрис с радостью возобновил свои возлияния, а когда жена опять выгнала его из дому, без всяких колебаний вернулся в старый вагончик и молился там горлышку полупустой бутылки, уповая на то, что снегопады канули в прошлое. Город отдыхал в эти дни временного потепления. Уолтер Барнс надевал на работу в банк вызывающе розовую рубашку в голубую полоску и целых восемь часов с восхитительным наслаждением не чувствовал себя банкиром. Сирс и Рики отпускали изношенные шуточки по поводу возможного иска Эльмера Скейлса к городскому синоптику на предмет несостоятельности прогнозов. Два дня в обеденные часы «Вилледж Памп» был переполнен любителями загородных поездок. Доходы Кларка Маллигэна удвоились за те двое суток, что он крутил двухсерийник с Винсентом Прайсом в главной роли, и он продлил прокат этой картины на следующую неделю. В стоки бежали грязные ручьи; стоило зазеваться - и проезжающие машины окатывали тебя с ног до головы. Пенни Дрэгер, бывшая подружка Джима Харди, нашла ему замену, приезжего с бритой головой и черными
очками, который просил называть его Джи[16 - Джи - от первой буквы «G» в имени Gregory - Грегори.], казался восхитительно загадочным, приехал неизвестно откуда и сказал, что он моряк, - круче для Пенни не придумаешь. Залитый солнцем, наполненный звенящей капелью и ручейками, Милбурн казался большим городом. Жители, приберегая обувь, надели резиновые сапоги и выходили погулять, подышать воздухом. Милли наняла мальчика из соседнего квартала поставить вторые рамы, и он сказал ей:
        - Да ладно, миссис Шин! Они теперь вам не понадобятся аж до самого Рождества!
        Стелла Готорн, лежа в ароматной ванне, решила, что пора отправить Гарольда Симса к его старым девам-библиотекаршам, на которых он наверняка произведет большее впечатление, а она лучше сделает себе новую прическу. Итак, за два дня решения были приняты, длинных поездок не боялись; мужчины не возмущались, выезжая по утрам на шоссе и направляясь на службу; ложная весна звала в дорогу, поднимая дух.
        Однако Элеонор Харди все больше теряла голову от беспокойства и натирала полиролью гостиничные перила и мебель по два раза в день; Джон Джеффри, Эдвард Вандерлей и другие покоились в земле; Нетти Дэдам по-прежнему пыталась что-то сообщить людям и беспрестанно мычала два непонятных слога, и ее забрали в институт на обследование; костлявое тело Эльмера Скейлса, постоянно дежурившего у окна с ружьем на коленях, совсем высохло. С каждым вечером все раньше садилось солнце, а по ночам Милбурн словно сжимался, замерзая. Дома срастались друг с другом; улицы, днем такие яркие, темнели и казались узкими, как в средневековом городе; черное небо тяжело проседало вниз. Три старых члена Клуба Фантазеров забывали о своих слабеньких шутках и странствовали в пугающих снах. Два просторных дома зловеще темнели; дом на Монтгомери-стрит был полон ужасов, мерцавших и блуждавших из комнаты в комнату, с этажа на этаж; а все, что жило в доме Эдварда Вандерлея на Хавен-лейн, было окутано тайной: и Дона Вандерлея, когда он столкнется с ней, тайна забросит в Панама-Сити, штат Флорида, вместе с маленькой девочкой, которая
улыбнется ему: «Я - это ты».
        Первый из этих дней Льюис посвятил расчистке подъездной дорожки, самозабвенно насилуя себя и работая с таким усердием, что его спортивный костюм и куртка-хаки пропотели насквозь; к полудню его руки и спина так разболелись, словно он никогда в жизни не занимался физическим трудом. После ленча он прилег вздремнуть на полчаса, потом принял душ и заставил себя закончить начатое утром. К половине седьмого последний участок дорожки был очищен от снега. Льюис вернулся в дом, опять принял душ, снял и положил рядом с аппаратом телефонную трубку, выпил четыре бутылки пива и умял два гамбургера. Ему казалось, что у него не хватит сил подняться в спальню. Когда он все-таки добрел до кровати, то, морщась от боли, стащил с себя одежду, бросил ее на пол, рухнул на одеяло и мгновенно заснул.
        Он так и не понял, было ли это сном: ночью он слышал пугающий шум, вой ветра, сдувавшего весь убранный накануне снег обратно на дорожку. Происходившее казалось явью; и еще ему показалось, что он слышит и другой звук - что-то напоминающее музыку в завывании ветра. Он подумал: «Мне это снится». Но мышцы ныли, когда он поднялся с постели, и голова кружилась. Он подошел к окну, выходящему с бокового фронтона дома на крышу бывшей конюшни и первую треть его дорожки. Полная на три четверти луна висела над унылыми голыми ветвями. Следующее, что он заметил, было настолько похоже на кадры из любимых Рики странных фильмов, что позже, как ни пытался, он не мог поверить, что действительно что-то видел. Разгулялся ветер, чего он и опасался, и прозрачные лоскутья поземки начинали заметать его дорожку. Все вокруг было контрастно белым и черным. Человек в одежде менестреля стоял на вершине сугроба. Он играл на саксофоне, таком же белом, как и его глаза. Льюис смотрел, и ничто в его затуманенном рассудке даже не пыталось увидеть какой-то смысл в происходящем. Музыкант выдул несколько едва слышных тактов, опустил
саксофон и подмигнул. Его кожа была одного цвета с черным небом, он, словно невесомый, стоял на снегу, в который должен был бы провалиться по грудь. Это не один из лесных духов, Льюис, он не зарится на твою собственность, на твои подснежники и твоих дроздов; возвращайся в постель и спи спокойно. Но одуревший от потрясения, он продолжал смотреть, и ночной гость преобразился - Джон Джеффри ухмылялся ему с призрачной сцены, лицо и руки черные, как гуталин, а глаза и зубы контрастно белые. Льюис, спотыкаясь, вернулся в кровать.
        После долгого горячего душа боль в мышцах немного улеглась, Льюис спустился вниз и с удивлением посмотрел из окна гостиной. Почти весь снег под деревьями у дома растаял, и стволы влажно блестели на солнце. Черные лужи пятнали мощеный двор от дома до самой конюшни. Сугробы вдоль подъездной дорожки уменьшились вполовину. Оттепель продолжалась. Небо безоблачно синело. Льюис обвел взглядом осевшие сугробы и покачал головой: опять сон. Это племянник Эдварда посеял картинку в его голове - вместе с главным героем своей ненаписанной книги, чернокожим дирижером со странным именем. «Он заставляет нас грезить своими книгами и тянет из наших грез свои сюжеты», - подумал он и улыбнулся.
        В прихожей Льюис скинул мокасины и надел ботинки.
        Набросив на плечи куртку, он прошел через дом на кухню. Там он наполнил чайник холодной водой, поставил на плиту кипятиться и посмотрел в окно. Как и деревья перед домом, его лес влажно сверкал и искрился; осевший серый снег лежал в низине, дальше, под деревьями, он был белее. Пока кипит чайник, он сходит прогуляется, а затем вернется и позавтракает.
        Выйдя из дому, он удивился: как же тепло! Теплый воздух, казалось, служил ему защитой, обволакивал его безопасным коконом. Лес больше не источал манящую угрозу: стволы деревьев играли слегка приглушенными красками коры и лишайников, а снег под ними - светлые акварельные пятна и полосы; он ничем не напоминал гравюру, как недавно.
        Льюс вновь пошел по обратной тропинке, широко шагая и глубоко дыша; ему казалось, что он улавливает запах прелых листьев под снегом. Чувствуя себя молодым и сильным, с полной восхитительного воздуха грудью, он сожалел, что так много выпил вчера у Сирса. И было глупо корить себя в смерти Фредди Робинсона; а шепоты и голоса, взывающие к нему, - разве он не слышал их на протяжении стольких лет? Да это просто снег, подтаявший и упавший с ветки, - ничего не значащий шорох, которому его кающаяся душа придала значение.
        Ему нужна женщина - просто для компании, для беседы. Теперь, поскольку у них с Кристиной Барнс все кончено, он может пригласить Энни, светловолосую официантку из «Хемфрис», - пусть приезжает к нему домой, они славно поужинают, и он послушает ее рассказы о художниках и книгах. Беседа с ней снимет злые чары, тяготившие его эти месяцы; а можно пригласить заодно и Анни, и пусть они обе поговорят о картинах и книгах - а он послушает. Ему, конечно, будет трудно поддерживать разговор, но зато он узнает что-нибудь новенькое.
        А затем он подумал, может, ему удастся умыкнуть Стеллу Готорн на пару часов, и аж дух захватило от предвкушения видеть ее - прекрасное лицо и колючую натуру - сидящей с ним за одним столом.
        В отличном расположении духа Льюис повернул обратно и понял, отчего он всегда бежал в другом направлении: на обратном пути две тропинки сходились под углом друг к другу, и дом оказывался совсем рядом, хотя и не был виден. Если же бежать так, как он всегда делал, иллюзия, которая его забавляла, держалась дольше: один на один с древним девственным лесом, раскинувшимся по всему континенту. Сейчас его окружали безмолвные деревья, капель и белый снег.
        Два момента разрушили игру в Дэниела Буна, проторяющего путь сквозь враждебную первозданную лесную пустыню, и с первым из них он столкнулся через десять минут с начала прогулки: он увидел крышу желтого масловоза - его нижнюю часть отрезало поле на горизонте, - машина шла в Бингэмптон. Это совершенно не вязалось с образом Буна. Льюис повернулся и направился к кухонной двери.
        Сейчас он чувствовал, как проголодался, и похвалил себя за то, что не забыл купить бекон и яйца во время последней поездки в Милбурн. Оставалось поджарить и намолоть кофейные зерна, обжарить помидоры, приготовить тосты. После завтрака он позвонит девушкам и пригласит обеих к себе на ужин, и пусть они скажут ему, какие книги стоит почитать. А Стелла подождет.
        Он уже подходил к дому, когда почувствовал запахи еды. Пораженный, он вскинул голову. Ошибки быть не могло: пахло его завтраком - в точности тем завтраком, который он себе вообразил. Кофе, бекон, яйца. «Ого, - подумал он. - Кристина!» Дождавшись, когда Уолтер ушел на работу, а Питер - в школу, она села в свой пикап и приехала закатить сцену. У нее, кстати, оставался ключ от задней двери.
        Когда он подошел настолько близко, что дом уже маячил в просветах деревьев, запахи завтрака усилились. Он прибавил шагу, думая о том, как начать разговор с Кристиной. Это будет нелегко, особенно если она сейчас в своем покорном раскаивающемся настроении, что подтверждают запахи завтрака, а значит… и тут, у последних деревьев, до него дошло, что машины Кристины перед гаражом нет.
        А, вот где она поставила машину: место парковки отсюда не просматривалось, оно было с другой стороны, перед задней дверью - вообще-то там все парковались. Однако на мощеном дворе не было не только ее машины - он был пуст.
        Льюис приостановился и внимательно оглядел серую каменную громаду своего дома. Он стоял на опушке, и лишь несколько деревьев отделяли его от здания, но на фоне большого дома они казались совершенно незначительными - тонкие стебельки. На мгновение ему почудилось, будто дом стал выше и шире.
        Легкий ветерок вновь принес запахи кофе и бекона, а Льюис все стоял и с удивлением глядел на дом, словно впервые: находка архитектора, срисовавшего проект с изображения шотландского средневекового замка, причудливая серая твердыня влажно блестела, как и окружающие ее деревья. Долгожданный приют странствующего рыцаря, финал сказки. Льюис, в промокших ботинках и с урчащим от голода желудком, вглядывался в дом, и сердце его болезненно сжималось. Окна, забранные в старинные переплеты, играли солнечными бликами.
        Это был замок мертвой, а не плененной принцессы.
        Медленно Льюис стал подходить к дому, выбираясь из-под спасительного лесного крова. Он пересек мощенный булыжником двор, где должна была стоять машина. Запахи еды были теперь раздражающе сильны. Льюис осторожно открыл дверь на кухню; вошел.
        Кухня была пуста, но здесь кто-то похозяйничал, оставив следы своего присутствия. Две тарелки из его лучшего китайского сервиза стояли на кухонном столе. Рядом с тарелками лежали полированные серебряные приборы. Две незажженные свечи вытянулись в серебряных подсвечниках. Банка охлажденного апельсинового сока истекала капельками рядом с миксером. Льюис повернулся к плите: пустые сковородки стояли на не включенных горелках. Запах еды был повсюду. Чайник свистел, и он снял его.
        Два ломтика хлеба лежали рядом с тостером.
        - Кристина? - позвал он, полагая не очень логично, что это, должно быть, такая шутка. Ответа не было.
        Он снова повернулся к плите и понюхал воздух над сковородками. Бекон. Яичница с маслом. Не веря своим глазам, он притронулся рукой к металлу - холодный.
        Гостиная же пребывала в нетронутом состоянии. Он взял книгу с подлокотника кресла и удивленно смотрел на нее, хотя именно он оставил ее на этом месте вчера вечером. Принюхиваясь к запахам еды, которую никто не готовил, он немного постоял в гостиной, куда никто не входил, - словно эта комната была ему убежищем.
        - Кристина? - позвал он. - Эй, кто-нибудь!
        Наверху щелкнула, закрывшись, дверь.
        - Кто здесь?
        Льюис подошел к лестнице и посмотрел наверх.
        - Кто там?
        Солнечный свет лился из окна на площадку лестницы; над ступенями лениво поблескивали пылинки. Тишина. Льюис прочистил горло.
        - Кто здесь?
        Он все же решил подняться. Дойдя до площадки, он, помедлив, взглянул в маленькое окошко на солнце и влажные деревья и пошел наверх.
        Коридор был светел, тих и пуст. Спальня Льюиса располагалась справа, - когда-то две комнаты объединили, убрав стены. Одну из старых дверей тогда же заделали, вторую заменили дверью с ореховой планкой искусной ручной работы. Из-за тяжелой медной ручки эта дверь закрывалась с характерным щелчком, и именно этот звук он слышал.
        Льюис стоял перед дверью, не в силах заставить себя открыть ее. Он опять прочистил горло. Мысленным взором он видел свою обширную спальню, ковер, тапочки у кровати, пижаму, брошенную на спинку кресла, окна, из которых смотрел сегодня утром. А страшился он одного: на кровати ему представлялось разложившееся за четырнадцать лет тело его жены. Льюис поднял руку, чтобы постучать; задержал ее в дюйме от двери, опустил. И, коснувшись массивной дверной ручки, все же заставил себя повернуть ее. Замок, открываясь, щелкнул. Он закрыл глаза и толкнул дверь.
        Он открыл глаза и встретил солнечный свет, льющийся из окон, что находились прямо напротив двери, пижаму в голубую полоску на спинке кресла и зловоние разложившейся плоти.
        «Добро пожаловать, Льюис».
        Льюис храбро переступил порог и шагнул в омут утреннего света, заливавшего комнату. Взглянул на пустую кровать. Жуткий запах улетучился так же мгновенно, как и возник. Теперь он чувствовал лишь легкий аромат срезанных цветов на столе у окна. Он подошел к кровати и нерешительно коснулся простыни. Она была теплой.
        Через минуту он стоял внизу с телефонной трубкой в руках:
        - Отто. Ты не боишься егерей?
        - Ах, Лью-исс. Завидев меня, они бегут без оглядки. Хороший денек, и ты решил погулять с собаками? Приезжай, лучше шнапсу выпьем.
        - Да нет, давай лучше побродим, хорошо? - сказал Льюис. - Прошу тебя.
        2
        Когда прозвенел звонок, Питер вышел из класса и направился по коридору к своему шкафчику. Его одноклассники уже устремились в кабинет истории, но он задержался у шкафчиков, сделав вид, что ищет учебник. Тони Дрекслер, его приятель, назойливо околачивался рядом, а потом наконец спросил:
        - Есть новости от Харди?
        - Нет, - Питер еще глубже наклонился в шкафчик.
        - Зуб даю, он, наверно, уже в Гринвич Вилледж.
        - Ну.
        - Давно не попадал в историю. Уроки делал?
        - Нет.
        - Не свисти, - Дрекслер рассмеялся. - Ладно, я пошел.
        Питер кивнул. Вскоре он остался один. Оставив учебники в шкафчике, но забрав пальто, он с лязгом захлопнул железную дверцу и побежал по коридору в туалет. Закрывшись в кабинке, он дождался звонка на урок.
        Минут через десять он выскользнул из туалета. Коридор был пуст, и он помчался к выходу. Никто не заметил, как он покинул школу.
        В ста ярдах справа на грязном поле потели первогодки на уроке гимнастики; две девчонки уже наворачивали штрафные круги вокруг школьного стадиона. Никто не обратил на него внимания: школа включилась в размеренный ритм работы, подчиненный звонкам.
        В квартале от Скул-роуд Питер свернул в переулок и оттуда направился окольными путями к центру, обходя стороной площадь и торговый квартал, пока не дошел до Андерхилл-роуд, ведущей к 17-му шоссе. Полмили прошагав по Андерхилл-роуд, он уже прилично удалился от города: вокруг начинались голые поля, вдали окаймленные лесом.
        Когда показалось шоссе, он перелез через алюминиевое заграждение, перебежал через одну полосу трассы, переждал проходящие машины и перебежал через вторую. Там он поднял руку и пошел вдоль обочины.
        Он должен встретиться с Льюисом: он должен поговорить с ним о матери.
        Он представил себе, как бросается на Льюиса, молотит кулаками по его красивому лицу…
        Потом ему представился другой Льюис - как тот улыбается и говорит ему: не волнуйся ни о чем, я вернулся из Испании не затем, чтобы сбивать с толку ваших мам.
        Если бы он услышал от Льюиса эти слова, он бы все рассказал ему о Джиме Харди.
        Питер голосовал минут пятнадцать. Наконец около него притормозила голубая машина. Средних лет мужчина, потянувшись, открыл правую дверь:
        - Куда едешь, сынок?
        Мужчина был коренаст, одет в помятый серый костюм со слишком туго затянутым голубым галстуком. Рекламные брошюры в беспорядке валялись на заднем сиденье.
        - Да просто вперед по шоссе, миль шесть-семь, - сказал Питер. - Я скажу, когда будем подъезжать. Он забрался в машину.
        - Вообще-то это противоречит моим принципам, - сказал мужчина, выруливая с обочины.
        - Простите?
        - Противоречит моим принципам. Ездить автостопом довольно опасно, особенно для таких симпатичных ребят, как ты. Думаю, тебе не следует увлекаться этим.
        Питер громко рассмеялся, удивив водителя и себя самого.
        Машина остановилась у начала дорожки Льюиса, но мужчина не отпустил его, не дав на прощание еще совет:
        - Послушай меня, сынок. Никогда не знаешь, кто тебе встретится на этих дорогах. Это может быть какой угодно негодяй или извращенец. - Он ухватил руку Питера в тот момент, когда тот открывал дверь.
        - Обещай мне, что это в последний раз. Обещай мне, сынок.
        - Хорошо, обещаю, - сказал Питер.
        - Всевышний знает о твоем обещании, - мужчина отпустил его руку, и Питер выбрался из машины.
        - Погоди, сынок. Еще секундочку. - Питер, в нетерпении переминаясь, ждал, пока мужчина, потянувшись, взял одну из брошюрок с заднего сиденья. - Это поможет тебе, сын мой. Прочти и храни при себе. Здесь ты найдешь ответ на все.
        - Ответ?
        - Верно. И покажи ее своим друзьям, - он вручил Питеру дешевого вида брошюру «Сторожевая башня»[17 - «Сторожевая башня» - журнал религиозного содержания, издаваемый свидетелями Иеговы. С апреля 2010 года на основании решений судов запрещен Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор) к распространению на территории Российской Федерации.].
        Машина ушла; Питер сунул брошюру в карман и повернулся к дорожке. Глядя на нее, он подумал, что еще ни разу толком не видел его дома - с шоссе просматривались лишь серые пики над лесом. Сейчас, шагая по дорожке, он их не видел. Снег почти растаял, и дорога блестела, отражая солнце сотнями маленьких зеркал. Приметив верхушки башенок с шоссе, Питер не подозревал, как далеко ему еще идти и как глубоко в лесу спрятался дом. Дойдя до первого поворота, когда уже можно было разглядеть часть фасада за деревьями, он впервые задумался, что же он делает.
        Он подошел ближе. Дорожка разветвлялась и убегала прямо к переднему фронтону, казавшемуся величиной с городской квартал. Окна в переплетениях рам отражали солнце. Другое ответвление огибало дом и упиралось в мощенный булыжником двор, завершавшийся, как подумал Питер, конюшней: он видел лишь угол. Он не мог представить, что вторгнется в столь импозантное место: казалось, здесь можно неделю бродить в поисках выхода. Очевидность затворничества Льюиса, его непохожести на всех других ставила планы Питера под сомнение.
        Войти сюда было равносильно вторжению в дом на Монтгомери-стрит.
        Питер обошел дом сзади, пытаясь сопоставить размах серой громады с тем, что он знал о Льюисе. Для Питера, ничего не знавшего об истории дома, он выглядел настоящим королевским дворцом и требовал совершенно иного восприятия владельца. А с тылу дом все-таки казался скромнее: дверь на кирпичном крыльце, простая, «домашняя» деревянная отделка стен конюшни - в такой обстановке Питер чувствовал себя уютнее. И только он обратил внимание на две тропинки, убегающие в лес, как услышал голос у себя в голове:
        «А теперь, Питер, вообрази Льюиса в постели с твоей матерью. Представь, как он лежит с ней».
        - Нет, - прошептал он.
        «Пофантазируй, Питер: как она, обнаженная, двигается под ним. Представь…»
        Питер замер, и голос сразу исчез. С шоссе на дорожку свернула машина. Льюис вернулся. Питер сначала подумал, может, дождаться Льюиса здесь, чтоб тот увидел его, подъезжая, но машина быстро приближалась к дому, и Питера перестало волновать, заметит его Льюис или нет. Он побежал к конюшне и спрятался за углом. На двор перед домом выкатился пикап его матери.
        Питер тихонько застонал и услышал тихий смех, прошелестевший вдоль деревянной стены конюшни. Затем он постарался успокоиться и увидел, как его мать выбирается из пикапа. Ее лицо было расстроенным, бледным, напряженным и таким сердитым, каким он никогда не видел. Из-за угла он наблюдал, как она протянула руку в салон машины и дважды просигналила. Затем выпрямилась, обошла пикап спереди и направилась к маленькой двери в задней части дома. Сейчас она постучит, подумал он, однако, немного порывшись в сумочке, она достала ключ и отперла дверь. Питер услышал, как она зовет Льюиса.
        3
        Льюис объехал большую лужу на изрезанной колеями дороге, ведущей к сырной фабрике. Та представляла собой квадратный, похожий на бунгало, деревянный дом, который Отто сам построил здесь, в долине близ Эфтона, у подножья лесистых холмов. В вольерах за фабрикой тявкали собаки. Льюис остановил машину у пандуса для погрузки продукции, вскочил на него, распахнул настежь металлические створки дверей и вошел в помещение фабрики. В нос ударил запах свернувшегося молока.
        - Лью-исс!
        Отто стоял у противоположной стены маленького цеха, окруженный механизмами и аппаратами, и пробовал сыр в круглых деревянных формах. Когда формы наполнялись, его сын Карл отвозил их на весы, записывал вес и номер формы, а затем складывал в углу. Отто сказал что-то Карлу и двинулся по деревянному полу навстречу Льюису, протягивая руку.
        - Как я рад видеть тебя, дружище. Но, Лью-исс, ты выглядишь страшно усталым! Тебе точно нужно немножко моего домашнего шнапсу!
        - А ты выглядишь таким занятым, - ответил Льюис, - но я буду очень благодарен за угощение.
        - Занятым! Не беспокойся о моих делах. Карл теперь может обо всем позаботиться, правда, Карл? Он стал настоящим сыроваром. Почти как я.
        Льюис улыбнулся, и Отто хлопнул его по спине и тяжело зашагал в конторку, крошечную пристройку у пандуса. Там он опустился в старинное кресло за столом, и пружины застонали; Льюис присел напротив.
        - Сейчас, дружище, - Отто нагнулся и достал из ящика стола две рюмки и графинчик, - сейчас мы с тобой отведаем доброго напитка. Твои щеки снова порозовеют, - он наполнил рюмки.
        Спиртное обожгло Льюису горло, но на вкус оно было похоже на перебродивший нектар множества цветов:
        - Восхитительно!
        - Еще бы! Я сам его приготовил. Ты, конечно, захватил ружье, Лью-исс?
        Льюис кивнул.
        - Ладно. Я думаю, ты такой друг, что заходит ко мне в контору, пьет мой шнапс и ест мой чудный сыр… - Отто, оттолкнувшись, поднялся с кресла и шагнул к приземистому холодильнику. - Но который не перестает думать, как бы поскорее умотать в лес и кого-нибудь там подстрелить. - Он поставил на стол перед Льюисом круг сыра и разрезал его на части. Этот сыр был из особого ассортимента: Отто называл его своим собственным именем. - Теперь отвечай: я прав?
        - Ты прав.
        - Я тоже так думаю. Но это прекрасно, Лью-исс. Я купил новую собаку. Очень хорошую собаку. Эта собака видит на две-три мили, а чует - за все десять! Вскорости я поручу этой собаке выполнять работу Карла.
        Сыр был так же прекрасен, как и шнапс Отто.
        - А тебе не кажется, что в лесу сыровато для собаки?
        - Нет, нет! Под такими огромными деревьями не будет сыро. Ты да я - мы отыщем настоящую дичь! Может, даже и лису, а?
        - И ты не боишься егерей?
        - Нет! Завидев меня, они бегут прочь! Они говорят: У! У! Это тот самый сумасшедший старый немец - да еще с ружьем!
        Сидя в конторке с рюмкой крепчайшего ароматного бренди, чувствуя во рту его восхитительный вкус и слушая буффонаду Отто Грюбе, Льюис подумал, что Отто для него - нечто вроде альтернативы Клубу Фантазеров: менее сложная, но такая же ценная дружба.
        - Пойдем посмотрим на собачку, - предложил он.
        - Посмотрим, а? Лью-исс, когда ты увидишь мою новую собаку, ты падешь перед ней на колени и попросишь ее руки!
        Они оделись и вышли из конторки. На пандусе Льюис заметил высокого тощего паренька примерно одних лет с Питером Барнсом. На нем была фиолетовая рубашка и джинсы в обтяжку, он складывал тяжелые формы под погрузку. Какое-то мгновение он смотрел на Льюиса, затем наклонил голову и улыбнулся.
        По дороге к вольерам Льюис спросил:
        - Ты нанял помощника?
        - Да. Видел его? Это тот бедняга, что обнаружил тело старушки, хозяйки лошадей. Она жила неподалеку от тебя.
        - Ри Дэдам, - сказал Льюис. Он посмотрел через плечо: паренек продолжал смотреть на него с полуулыбкой; Льюис сглотнул. И отвернулся.
        - Ja… Он очень переживал и больше не мог там жить, он очень впечатлительный юноша, Лью-исс, и он снял комнату в Эфтоне, а меня попросил взять его к себе на работу. Ну, я и вручил ему метлу и разрешил прибирать, чистить оборудование и складывать сыр. Но это временно, после Рождества нам будет не потянуть еще одного работника.
        Ри Дэдам, Эдвард и Джон преследовали его даже здесь.
        Отто выпустил новую собаку из вольера и присел перед ней на корточки. Это была гончая, худощавая и серая, с мускулистыми плечами и ляжками; она не тявкала, как другие собаки, и не прыгала от радости, что ее выпустили, но стояла рядом с Отто, настороженно осматриваясь голубыми глазами. Льюис тоже склонился погладить ее, и собака позволила ему это и обнюхала его ботинки.
        - Познакомься: Флосси, - сказал Отто. - Ничего собачка, а? Ты моя красавица! Флосси, какая ж ты красавица. Ну что, взять тебя с нами, моя Флосси?
        Впервые сука подала признаки оживления, опустив голову и замотав хвостом. Хорошо обученное животное, угощение Отто, близость леса и запах сыроварни - все это, казалось, отделяло Льюиса от паренька в голубых джинсах и от Клуба Фантазеров, притаившегося за спиной этого паренька, и он произнес:
        - Отто, я хочу рассказать тебе одну историю.
        - Ja? Хорошо. Расскажи, Лью-исс.
        - Я хочу рассказать тебе о том, как умерла моя жена.
        Отто вскинул голову и мгновение очень напоминал гончую, сидящую у его ног:
        - Ja… Хорошо. - Он кивнул и в задумчивости почесал пальцем собаку за ушами. - Ты расскажешь, когда мы будем в лесу, через часок, хорошо? Я рад, Лью-исс. Я рад.
        Свое хобби Отто с Льюисом называли охотой на енота, и Отто всегда радостно возбуждался, когда заходила речь о возможности увидеть лису, однако вот уже, по крайней мере, год им не удавалось никого подстрелить. Ружья и собака - это лишь повод для длительной прогулки по лесу, начинавшемуся сразу за сыроварней. Для Льюиса это было более интенсивной разновидностью его ежедневных утренних пробежек. Иногда они палили из ружей, иногда одна из собак загоняла кого-нибудь на дерево: может, Льюису и удалось бы сделать удачный выстрел, но Отто, глядя на загнанного, сердитого зверька высоко на ветке, всегда смеялся: «Да брось, Лью-исс, он такой симпатичный, давай поищем кого пострашнее».
        Льюис подозревал, что, если они попробуют поступить так же и сегодня, им придется сначала как-то объяснить все Флосси. Красавица выглядела исключительно деловитой. Она не гонялась за птицами или белками, как добрая половина других собак, а трусила перед охотниками, поводя из стороны в сторону опущенным носом и помахивая хвостом.
        - Флосси готовит нам работу, - сказал он.
        - Ja. Я отдал двести долларов не для того, чтоб выглядеть дураком рядом с ней, а?
        По мере того как они, поднявшись из долины, углублялись в лес, Льюис чувствовал, как напряжение все больше отпускает его. Отто посылал собаку вперед, посвистывая ей, подавая команду забегать подальше, и снова свистел, подзывая ее.
        Теперь они шли уже густым лесом. Как и предсказывал Отто, здесь было холоднее и суше, чем в долине. На открытых участках снег таял, и бежали ручейки; там же, где он еще лежал, земля чавкала под ногами и проступала жижа, однако под ветвями елей снег оставался нетронутым - словно и не было оттепели. Льюис порой терял из виду Отто, потом снова ловил взглядом его красный жилет, мелькавший за пушистой хвоей, и слышал, как он разговаривает с собакой. Льюис вскинул «ремингтон» к плечу и прицелился в шишку; гончая сорвалась и метнулась вперед, ища след.
        Спустя полчаса, когда она что-то учуяла, Отто уже слишком устал, чтобы следовать за ней. Собака вдруг залаяла и метнулась вправо от них. Отто опустил свой мушкетон и сказал:
        - А, да отпусти его, Флосси, пусть бежит себе.
        Гончая заскулила и обернулась на них, словно не веря своим ушам: «Да что ж вы, клоуны, вытворяете?» Затем, опустив хвост, поплелась обратно. Не доходя до них десяти ярдов, села и начала вылизывать ляжку.
        - Флосси послала нас подальше, - сказал Отто. - Мы не ее класса. Выпей глоточек, - он протянул фляжку Льюису. - Нам пора согреться, а, Лью-исс?
        - Не мог бы ты соорудить здесь костер?
        - Конечно. Только что проходил мимо замечательной валежины - здесь полно сухих веток. Пойду схожу за ней, а ты пока разгреби снег до земли и приготовь кремень и кресало.
        Видя, что до вершины холма оставалось всего ярдов двадцать, Льюис решил подняться туда, пока Отто собирает валежник. Флосси, потеряв ко всему интерес, наблюдала, как он, спотыкаясь, карабкается к вершине.
        Оглядевшись, Льюис удивился: он не ожидал, что они забредут так далеко, - внизу, вдоль заросшего лесом подножья холма, серела лента автострады. По ее другую сторону тоже темнел лес, однако и шоссе, и редкие машины все портили - они нарушали такое хрупкое спокойствие Льюиса.
        А потом и сам Милбурн настиг его даже: в одной из быстро идущих машин он узнал автомобиль Стеллы Готорн.
        - О господи, - пробормотал Льюис, глядя, как ее «вольво» несся в его направлении. И машина, и сидящая за рулем женщина снова вернули ему сегодняшние ночь и утро. С таким же успехом он мог бы поставить палатку на городской площади: даже здесь, далеко в густом лесу, слышался шепот Милбурна. Поворотник машины замигал, и Стелла свернула на парковочную площадку у шоссе. Немного погодя туда же подъехала вторая машина и остановилась рядом. Из нее вышел мужчина, подошел к окну со стороны Стеллы и стучал в него до тех пор, пока она не открыла ему дверь.
        Льюис отвернулся и стал спускаться по скользкому склону к Отто.
        Костер уже начал разгораться. На дне выкопанной в снегу лунки, в объятиях очага из круглых камней, маленький огонек лизал сухой мох и сучья. Отто подложил веточку потолще, затем еще одну, затем сразу несколько - и вокруг одного язычка появилась еще дюжина собратьев. Поверх Отто соорудил из толстых сучков пирамидку высотой около фута:
        - Ну вот, Лью-исс, - сказал он, - теперь можешь погреть руки.
        - А шнапс остался? - Льюис взял фляжку и присел рядом с Отто на толстый ствол упавшего дерева. Отто порылся в карманах и достал домашнюю сардельку, разрезанную на две аккуратные половинки. Он дал одну Льюису, а вторую отправил в рот. Огонь уже охватил пирамидку из веток, и Льюис чувствовал, как он греет лодыжки сквозь кожу ботинок. Вытянув ноги и руки к огню и жуя сардельку, он начал:
        - Как-то вечером мы с Линдой отправились на ужин в один из домиков гостиничного комплекса, принадлежавшего мне. Она не дожила до утра. Отто, мне кажется, то, что убило мою жену, сейчас преследует меня.
        4
        Питер поднялся из-за угла конюшни, пересек двор и заглянул в окно кухни. Сковородки на плите, круглый стол накрыт на двоих: маму пригласили на завтрак. Он слышал ее шаги где-то в глубине дома, наверно, ищет Льюиса Бенедикта. И что же она будет делать, когда выяснится, что его нет?
        Конечно, ей ничего не грозит, убеждал он себя: это не тот дом. Она в безопасности. Вскоре она поймет, что Льюис уехал, и вернется домой. Но все происходящее было так похоже на тот раз, когда он смотрел в окно и ждал у двери, прислушиваясь, как другой человек бродит по пустому дому. Она походит и уедет домой. Он легонько толкнул дверь, убежденный, что та заперта, однако дверь приоткрылась на дюйм.
        Нет, в этот раз он не станет входить. Слишком многого он боялся - и меньше, что мать заметит его и придется придумывать оправдания своего присутствия в доме Льюиса.
        Однако, если постараться, можно найти повод. Например, он хотел поговорить с Льюисом о… ну, например об университете Корнелл. О студенчестве.
        Он вспомнил, как разбитая голова Джима Харди сползала по стене, оставляя кровавую полосу.
        Питер отдернул руку от двери и шагнул со ступеньки вниз на двор. Затем немного прошел вдоль задней стены дома, глядя на нее вверх и продолжая представлять, как мать рассерженно выговаривает ему, что не потерпит вранья ни о каком университете и студенчестве.
        Так и шел он вдоль стены, глядя вверх, а дом Льюиса, суровая серая крепость, казалось, не только не кончался, а следовал за ним. В окне дрогнула штора, и Питер замер. Кто-то стоял за ней, и этот кто-то - не его мать. Он видел лишь белые пальцы, оттягивающие край тяжелой материи. Питер хотел побежать, но ноги не двигались.
        Смутно различимый силуэт с бледными пальцами приблизил лицо к стеклу и знакомо ухмыльнулся. Джим Харди!
        Из дома донесся крик матери.
        Ноги Питера словно кто-то отпустил: он рванулся через двор к заднему крыльцу, распахнул дверь, пронесся через кухню и очутился в столовой. За широким дверным проемом просматривалась мебель гостиной, из окон лился свет.
        - Мам! - Он бросился в гостиную. Два кожаных дивана стояли у камина, старинное оружие украшало стену. - Мама!
        В комнату, улыбаясь, вошел Джим Харди. Он держал руки ладонями наружу, словно желая убедить Питера в своих мирных намерениях:
        - Привет, - сказал Джим, но голос был чужой. Вообще не человеческий.
        - Ты умер, - сказал Питер.
        - Знаешь, это так странно, - ответил якобы-Харди. - Совершенно не помнишь, как все произошло. И совсем не чувствуешь боли, Пит. Даже почти приятно. Нет, правда, приятно. И уже не надо ни о чем волноваться. Никаких забот. Это большой плюс.
        - Что ты сделал с моей матерью?
        - О, да с ней все отлично! Он там с ней наверху. Тебе нельзя туда. А мне велели пока поболтать с тобой. Хи-хи!
        Питер дико взглянул на стену, увешанную дротиками и пиками, но она была слишком далеко:
        - Да ты просто не существуешь! - закричал он, чуть не плача. - Тебя убили!
        Он схватил лампу со столика у одного из диванов.
        - Я б так не сказал, - возразил Джим. - Ты ошибаешься, утверждая, что меня нет, поскольку вот он я! Разве это не я только что сказал «привет»? Давай мы с тобой…
        Питер со всей силы запустил лампу ему в грудь.
        Пока лампа летела, Джим продолжал говорить:
        - …присядем и…
        Попав в него, лампа взорвалась облаком света, состоящим из маленьких молний, и врезалась в стену.
        Питер пробежал через гостиную, почти рыдая от нетерпения и страха за мать. В дальнем конце комнаты он миновал арку, и его ноги заскользили по черно-белым изразцовым плиткам. Справа была массивная парадная дверь, слева - устланная ковровой дорожкой лестница. Питер метнулся наверх.
        Добежав до первой площадки, он остановился: лестница кончилась. Впереди, в конце коридора, напоминающего галерею, он увидел подножие другой лестницы, ведущей, очевидно, в другую половину дома.
        - Мама!
        И тут он услышал тихий всхлип - совсем рядом. Он повернулся к красивой двери спальни Льюиса и толкнул ее - и опять услышал жалобный стон матери. Питер влетел в комнату.
        И замер. Мужчина из дома Анны Мостин стоял у большой кровати. Полосатая пижама свисала с кресла. Мужчина был в черных очках и вязаной шапочке. Его руки сжимали горло Кристины Барнс:
        - Мастер Барнс, - сказал он. - Как же вы, молодежь, осточертели, шляетесь всюду. И суете свои очаровательные носики в чужие дела. Мне кажется, ты заслуживаешь порки.
        - Мам, они не существуют, их нет! - сказал Питер умоляюще. - Только скажи - и он исчезнет!
        Глаза матери вылезли из орбит, тело сотрясали конвульсии.
        - Не слушай их, они влезают в голову и гипнотизируют!
        - О да, не нужны нам такие сложности, - сказал мужчина.
        Питер сделал шаг к столу у окна и взял вазу с цветами.
        - Пацан! - скомандовал мужчина.
        Питер согнул руку. Лицо матери посинело, язык вывалился. Горло Питера издало яростный мяукающий звук, и он замахнулся на очкастого. Внезапно две холодные маленькие ручки сомкнулись вокруг его запястья. Удушливая волна смрада, вони давно умершего и долго пролежавшего на солнце животного окатила его.
        - Молодец, пацан, - сказал мужчина.
        Шляпная булавка
        5
        Гарольд Симс сердито ввалился в машину, и Стелле невольно пришлось отодвинуться к двери:
        - Ну, в чем дело? Ты что вытворяешь?
        Стелла достала из сумочки пачку сигарет, прикурила и молча протянула пачку Гарольду.
        - Я спрашиваю, в чем дело? Мне пришлось пилить двадцать пять миль, чтоб сюда добраться, - он оттолкнул ее руку.
        - Вообще-то это была твоя идея встретиться. Во всяком случае, по телефону это прозвучало именно так.
        - Я имел в виду встретиться у тебя дома, черт возьми! И ты прекрасно это знаешь.
        - А я передумала и назначила встречу здесь. Мог бы и не приезжать.
        - Но я хотел тебя видеть!
        - Тогда какая тебе разница - здесь или в Милбурне? Можешь и здесь все рассказать.
        Симс врезал кулаком по приборной доске:
        - Черт бы тебя побрал! На меня давят. И давят здорово. И я не хочу, чтоб еще ты создавала мне проблемы. Какой смысл было назначать встречу на этом Богом забытом шоссе?
        Стелла взглянула на него:
        - О, мне кажется, здесь очень мило. А тебе? Такая красота кругом. Но, отвечая на твой вопрос, скажу: все дело в том, что я не хочу, чтоб ты приходил в мой дом.
        - Ты не хочешь, чтоб я приходил в твой дом, - повторил он и какое-то мгновение выглядел настолько глупым, что Стелла поняла: она для него осталась полной загадкой. Мужчины, не понимающие ее, были ей совершенно не нужны.
        - Нет, - сказала она мягко, - не хочу.
        - Но, господи, можно же было встретиться где-нибудь в баре, ресторане или ты могла бы приехать в Бингэмптон…
        - Я не хотела, чтоб нам мешали.
        - Ладно, сдаюсь, - поднял он руки. - Похоже, тебя совершенно не интересуют мои трудности.
        - Гарольд, - сказала она, - уже на протяжении нескольких месяцев я только и слышу, что о твоих проблемах и трудностях, и все это время я слушала тебя очень внимательно.
        Он резко и шумно выдохнул, накрыл ладонью ее руку и сказал:
        - Давай уедем? Я хочу, чтоб ты уехала отсюда со мной.
        - Это невозможно, - Стелла погладила его ладонь, затем убрала руку. - Даже и не думай, Гарольд.
        - Тогда после Нового года. У нас будет достаточно времени, чтоб поставить в известность Рики. - Он снова сжал ее руку.
        - Оказывается, ты не только грубиян, ты еще и наивен. Тебе сорок шесть. Мне шестьдесят. И у тебя здесь работа. - У Стеллы было такое чувство, словно она говорит с одним из своих детей. На этот раз она довольно твердо убрала свою руку и положила ее на руль.
        - О проклятье! - простонал он. - О черт! О дьявол! Мой контракт истекает в конце года. Факультет не дает мне рекомендацию на повышение, а это означает, что я должен уйти. Хольц меня сегодня обрадовал. Он сказал, что ему очень жаль, это он придумал новое направление в исследовательской работе, а я, видите ли, не очень удачно вписываюсь в коллектив. А еще, мол, у меня слишком мало научных публикаций. Ну да, я уже два года ничего не публиковал, но это не моя вина, ты знаешь. Я приготовил три статьи, а любой другой антрополог в стране публикует…
        - Я уже все это слышала, - прервала Стелла. Она придавила окурок в пепельнице.
        - Ну да… Но сейчас это особенно важно. Эти молокососы просто подсиживают меня. Самый шустрый из них собирается в следующем семестре жить в индейской резервации и заключить контракт с издательством «Принстон Юниверсити Пресс», а у Джонсона вот-вот выходит книга, и… в общем, надо мной топор.
        - Не хочешь ли ты сказать, Гарольд, что предлагаешь мне бежать с тобой в тот момент, когда ты практически остался без работы?
        - Я хочу, чтоб ты была со мной.
        - И куда же ты собрался?
        - Не знаю. Может, в Калифорнию.
        - О Гарольд, ну нельзя же быть таким невыносимо банальным! - взорвалась она. - Ты хочешь жить в автофургоне? Питаться бутербродами? Вместо того чтобы плакаться мне, тебе следовало бы строчить письма, резюме, искать работу! И почему ты считаешь, что я с радостью брошу все и буду нищенствовать с тобой? Я была твоей любовницей, но не женой. - Она помедлила, но все же добавила: - И слава богу.
        - Я не могу без тебя, - глухо проговорил Гарольд.
        - Это просто смешно.
        - Не могу, поверь, просто не могу без тебя.
        Стелла видела, что он с трудом сдерживает слезы.
        - А сейчас ты не просто банален, ты к тому же и очень жалеешь себя. Как ты себя жалеешь, Гарольд! Я долго этого не понимала, но недавно, думая о тебе, я представила тебя с плакатом на груди: «Достойный сожаления». Согласись, Гарольд, в последнее время наши отношения совсем разладились.
        - Что ж, если я так тебе противен, зачем ты продолжаешь встречаться со мной?
        - Просто у тебя было мало конкурентов. И, кстати, встречаться с тобой я больше не намерена. В любом случае ты будешь слишком занят поисками работы, чтобы удовлетворять моим капризам. И я буду слишком занята, ухаживая за мужем, чтобы выслушивать твои жалобы.
        - Мужем? - переспросил Симс, уже просто ошеломленный.
        - Да. Он значит для меня намного больше, чем ты, а в настоящий момент очень нуждается в моей помощи. Так что, боюсь, все кончено. Больше я тебя не увижу.
        - Этот высохший маленький… этот старый мерин?.. Да не может быть!
        - Поосторожней! - предупредила Стелла.
        - Да он такой ничтожный… незначительный! - взвыл Симс. - И ты столько лет дурачишь его!
        - Все, хватит. Он какой угодно, только не высохший, и я больше не намерена слушать, как ты оскорбляешь его. Я всю жизнь экспериментировала с мужчинами, и Рики всецело меня удовлетворяет, чего, осмеливаюсь сказать, тебе никогда не удастся, а если я кого и дурачила - так это только саму себя. Я думаю, мне пора в отставку - в респектабельность и в границы светских приличий. И еще. Если ты не в состоянии понять, что Рики раз в пять тебя значительней, значит, ты просто обманываешь себя.
        - Господи, да ты, оказывается, можешь быть настоящей сукой, - сказал Гарольд, и его маленькие глаза расширились, насколько это было возможно.
        Она улыбнулась:
        - «Ты - самое ужасное и жестокое существо, какое я когда-либо знал», - как сказал Мелвин Дуглас Джоанне Кроуфорд. Не помню, правда, как называется тот фильм, но Рики в восторге от этой фразы. Почему бы тебе не позвонить ему и не узнать название картины?
        - Да-а, представляю, каково было тем мужикам, которых ты смешала с собачьим дерьмом.
        - Некоторые из них довольно успешно трансформировались в мужиков.
        - Сука ты, - рот Гарольда опасно сжался.
        - Знаешь, как и все мужчины, необычайно жалеющие себя, ты очень груб, Гарольд. Пожалуйста, выйди из моей машины.
        - Ты рассердилась, - поразился он. - Я остаюсь без работы, ты бросаешь меня, и ты еще сердишься?
        - Да. Пожалуйста, выйди, Гарольд. Возвращайся в свой маленький эгоистичный мирок.
        - Я могу. Могу и уйти прямо сейчас, - он подался вперед, - а могу и силой заставить тебя делать то, что тебе всегда так нравилось.
        - Понятно. Ты угрожаешь изнасиловать меня, Гарольд?
        - Это больше, чем просто угроза.
        - Ага, это обещание, не так ли? - спросила она, впервые увидев в его облике звериную жестокость. - Ну что ж, прежде чем ты начнешь слюнявить меня, я тебе тоже кое-что пообещаю. - Стелла подняла руку к лацкану и вытащила из-под него длинную шляпную булавку: она уже много лет с ней не расставалась, с того дня, как однажды какой-то мужчина целый день следовал за ней, пока она ездила по магазинам. - Если ты сделаешь хоть одно движение ко мне, я обещаю воткнуть эту штуковину тебе в шею. - И улыбнулась: улыбка не оставляла сомнений в ее решительности.
        Он подскочил на сиденье, словно ужаленный, и, выбравшись из машины, с силой хлопнул дверью. Стелла подала «вольво» назад, переключила скорость и вылетела на полосу.
        - Проклятье! - он ударил кулаком в ладонь. - Чтоб ты разбилась!
        Симс поднял камень с обочины и швырнул его через шоссе. Затем какое-то время стоял, тяжело дыша.
        - Господи, ну и сука!
        Он запустил пятерню в густые волосы; он был слишком разозлен, чтобы ехать в такую даль в университет. Симс стоял и смотрел на лес, темнеющий сразу за кюветом, на круглые ледяные лужицы меж деревьев, на четыре полосы шоссе, что бежало вверх по подсыхающему склону холма.
        Рассказ
        6
        - Мы только что поругались, - продолжил Льюис. - Ссорились мы редко, но когда это все же случалось, чаще не прав бывал я. На этот раз ссора произошла оттого, что я уволил одну из горничных. Это была девушка из деревни близ Малаги. Мне уже не вспомнить ее имени, помню лишь, что она была со странностями, а может, мне лишь так казалось. - Он прочистил горло и подвинулся к огню поближе. - А уволил я ее из-за того, что она помешалась на оккультизме. Она верила в колдовство, злых духов - типичный спиритизм испанских крестьян. Собственно, ее увлечение мало меня тревожило, хотя она постоянно пугалась, видя во всем знамения: птиц на лужайке, неожиданный дождь, разбитый стакан - такого рода. Причиной для увольнения послужил ее отказ прибирать в одной из комнат отеля.
        - Да уж, чертовски уважительная причина, - сказал Отто.
        - Я тоже так думал. Но Линда сочла, что я был несправедлив к девушке. Прежде она никогда не отказывалась убирать в этой комнате. Девушку чем-то расстроили постояльцы, она сказала, что они злые или что-то в этом духе. Звучало это абсурдно.
        Льюис сделал еще один глоток из фляжки, а Отто подложил ветку в костер. Флосси подошла ближе и легла у самого огня.
        - А эти постояльцы, они были испанцами, Лью-исс?
        - Американцами. Женщина из Сан-Франциско по имени Флоренс де Пейсер и маленькая девочка, ее племянница. Алиса Монтгомери. Прелестная малышка лет десяти. И с ними их служанка, метиска по имени Росита. Они занимали большие апартаменты на верхнем этаже. Знаешь, Отто, трудно представить себе менее жуткую троицу. Несомненно, Росита была в состоянии следить за чистотой, и она скорее всего так и делала, но в обязанности нашей горничной входила уборка, один раз в день она должна была заходить к ним. И вот однажды она отказалась сделать это… В общем, я уволил ее. Линда же требовала, чтобы я изменил график дежурств так, чтобы у них убирал кто-то другой.
        Льюис уставился на огонь:
        - Люди слышали, как мы тогда ссорились, и это тоже было редкостью. Мы находились не в доме - в розовом саду, и, кажется, я кричал. Мне тогда казалось, что это дело принципа. И Линде - тоже. Разумеется… Я вел себя глупо. Следовало просто переделать график, как просила Линда. Я заупрямился - через день-другой она бы наверняка меня отговорила, однако она не дожила… - Льюис откусил кусочек сардельки и деликатно жевал, не чувствуя вкуса. - В тот вечер миссис де Пейсер пригласила нас с женой на ужин к ним в номер. Обычно мы ели у себя, стараясь не попадаться на глаза постояльцам, но время от времени кто-то из них приглашал нас на ленч или ужин. Я подумал, что миссис де Пейсер хочет продемонстрировать нам свое великодушие, и дал согласие.
        Этого делать не стоило. Я чувствовал себя таким уставшим - просто без сил. В тот день привалило как никогда много работы. Помимо тяжелого спора с Линдой, я еще помог перегрузить двести ящиков вина с машины на склад и днем отыграл обязательные встречи на нашем теннисном турнире. Все, что мне следовало сделать - это быстро перекусить и завалиться спать, а мы пошли к ним ужинать; это было около девяти часов. Миссис де Пейсер предложила нам напитки, затем мы договорились с официантом, что еду он подаст без четверти десять. Росита нас обслужит за столом, а официант вернется в ресторан.
        Ну вот… Я прикончил один напиток, и голова пошла кругом. Флоренс де Пейсер дала мне еще один, после чего я годился лишь на то, чтоб попытаться поговорить с Алисой. Она была милой девочкой, но никогда не заговаривала первой. Чувствовалось, что она буквально напичкана благовоспитанностью, - малышка была настолько апатичной и вялой, что порой казалась туповатой. Видно, родители сплавили ее на лето к тетушке.
        Позже я начал подозревать, что мне в напиток подмешали какой-то гадости. Я довольно странно себя чувствовал, я точно не был пьян, мне не было плохо, но я чувствовал какую-то… раздвоенность. Словно парил над самим собой. Флоренс де Пейсер предложила нам прокатиться на ее яхте, конечно, мы стали отказываться. Линда обратила внимание, что мне нехорошо, однако миссис де Пейсер не придала этому значения. Разумеется, я заявил, что чувствую себя прекрасно.
        Мы сели ужинать. Я умудрился чуть перекусить, но испытывал сильнейшее головокружение. Алиса во время еды не проронила ни слова, но время от времени застенчиво поглядывала на меня, как на диковинку. Я себя таковой не чувствовал. Мои ощущения были совершенно непонятными: пальцы немели, челюсти тоже, цвета окружающих предметов казались бледнее, чем на самом деле, и я абсолютно не ощущал вкуса еды.
        После ужина тетушка отправила Алису спать. Росита принесла коньяк, к которому я не притронулся. Я был в состоянии говорить и, возможно, казался нормальным всем, за исключением Линды, но все, чего я хотел, - это поскорее лечь. Их номер, такой просторный, казалось, давил на меня - давил на нас троих, сидящих за столом. А миссис де Пейсер все говорила и говорила, удерживая нас.
        Затем из спальни послышался голос девочки - она тихонько звала меня:
        - Мистер Бенедикт, мистер Бенедикт! - снова и снова.
        Миссис де Пейсер попросила:
        - Будьте добры, сходите к ней. Вы ей так понравились.
        - Конечно, - ответил я. - С радостью схожу и пожелаю ей спокойной ночи.
        Но Линда меня опередила. Она поднялась из-за стола и сказала:
        - Дорогой, ты слишком устал. Разреши, я подойду к ней.
        - Нет, - сказала миссис де Пейсер, - ребенок зовет его.
        Но было поздно. Линда уже подходила к спальне девочки.
        А потом стало поздно и вообще для чего-либо. Линда вошла в спальню, и через секунду я понял, что что-то не так, что-то ужасно неправильно. Потому что оттуда не доносилось ни звука. Я слышал полушепот девочки, когда она звала меня, и я наверняка должен был слышать, как Линда говорит с ней. Это была самая оглушающая тишина в моей жизни. Я был как в тумане, однако чувствовал, что миссисс де Пейсер пристально смотрит на меня. Тишина тикала, стучала, отсчитывала мгновения. Я поднялся и пошел к спальне.
        Я был на полпути, когда Линда начала кричать. Это были жуткие крики… такие пронзительные… - Льюис покрутил головой. - Я ударом распахнул дверь и ворвался в комнату как раз в тот момент, когда услышал звон разбитого стекла. Линда замерла в окне, повсюду осколки. Потом она упала. Я был слишком потрясен и испуган, чтобы окликнуть, остановить ее. Секунду я не мог двигаться. Я смотрел на девочку, на Алису. Она стояла на кровати, прижавшись спиной к стене. На секунду - менее чем на секунду - мне показалось, что она самодовольно ухмыляется мне.
        Я подбежал к окну. За спиной раздались рыдания Алисы. Увы - помощь Линде уже была не нужна. Мертвая, она лежала на асфальте дворика. Маленькая кучка людей, вышедших из ресторана после ужина подышать вечерним воздухом, обступила ее тело. Некоторые посмотрели наверх и увидели меня, высовывающегося из разбитого окна; женщина из Йоркшира закричала.
        - Она решила, что ты столкнул ее, - сказал Отто.
        - Да. Она доставила мне много неприятностей, когда позже давала показания в полиции. Я мог провести остаток жизни в испанской тюрьме.
        - Лью-исс, а эта миссис де Пейсер и маленькая девочка - разве они не объяснили, как все произошло на самом деле?
        - Они сразу выписались. У них была бронь еще на неделю, однако, пока меня допрашивали в полиции, они собрались и уехали.
        - И полиция не пыталась найти их?
        - Не знаю. Я их так и не нашел. И еще одну странную вещь я тебе скажу, Отто. У этой истории был просто анекдотичный финал. Выписываясь и оплачивая счет за гостиницу, миссис де Пейсер предъявила карточку «Америкэн Экспресс». Она произнесла перед клерком маленькую речь - сказала, мол, очень сожалеет, что вынуждена уехать, что очень хотела бы как-то помочь мне, но это невозможно, так как она и Алиса испытали такое потрясение, что не в силах здесь оставаться. Через месяц мы получили уведомление от «Америкэн Экспресс» о том, что карточка недействительна. Настоящая миссис де Пейсер давно умерла, и компания не вправе начислять новые долги на ее счет. - Льюис, как ни странно, рассмеялся. Одна из прогоревших веток упала на угли, взметнув облачко искр над снегом. - Она надула меня, - сказал он и вновь рассмеялся. - Вот и все. Как тебе мой рассказ?
        - Я бы сказал, это очень американская история, - сказал Отто. - Тебе следовало расспросить ребенка, что у них там произошло. По крайней мере, почему она стояла на кровати.
        - Да неужто я не спрашивал?! Я схватил ее и встряхнул, как куклу. Но она лишь плакала. Затем я потащил ее к тете так быстро, как только мог. Другой возможности поговорить с ней у меня не оказалось. Отто, почему ты сказал, что это очень американская история?
        - Потому, мой друг, что в твоей истории сплошные призраки. Даже кредитная карточка. А сам рассказчик - больше всего. И это, мой друг, и называется echt Amerikanisch.
        - Ну, не знаю… - произнес Льюис. - Отто, я схожу прогуляюсь немного. Просто похожу вокруг пару минут, не возражаешь?
        - Захватишь свое модное ружьецо?
        - Не стоит, никого убивать я не собираюсь.
        - Возьми с собой бедняжку Флосси.
        - Отлично. Пойдем, Флосси!
        Собака вскочила, снова напряженная и настороженная, и Льюис, который сейчас был просто не в силах сидеть спокойно и делать вид, что его совершенно не тревожат нахлынувшие воспоминания, медленно углубился в лес.
        Свидетель
        7
        Питер Барнс, едва не теряя сознания от трупного смрада, выронил вазу. Из-за спины донеслось визгливое хихиканье; его запястье замерзало, схваченное невидимым ему «пацаном». Уже зная, кого увидит, он обернулся. Тот самый мальчик, что сидел тогда на плите, держал его запястье обеими руками и смотрел Питеру в лицо с тем же дурацким весельем. Провалы его глазниц были пустыми и золотисто-желтыми.
        Свободной рукой Питер ударил его, не сомневаясь, что тщедушный вонючий ребенок тоже разлетится на мелкие брызги, как «Джим Харди». Однако мальчишка уклонился от удара и сделал ему подсечку - Питеру показалось, что по лодыжкам врезали кувалдой. Он упал.
        - Ну-ка, паршивец, держи его, пусть смотрит, - велел мужчина.
        Мальчишка подскочил сзади, ухватил голову Питера ледяными руками и с силой развернул его. От вони резало глаза. Питер понял, что лицо мальчика прямо за его затылком, и закричал:
        - Пусти меня! - но руки, сжимавшие голову, сдавили еще сильней. - Пусти! - взвыл он, на этот раз испугавшись, что его череп треснет.
        Глаза его матери были закрыты. Язык вывалился еще больше.
        - Ты убил ее, - выдавил Питер.
        - О нет, она еще не умерла, - возразил мужчина. - Она всего лишь без сознания. Она нам нужна живой, правда, Фэнни?
        За спиной Питера раздалось жуткое повизгивание.
        - Ты задушил ее, - проговорил он. Давление рук немного ослабло, однако ему все еще казалось, что голова зажата в тисках.
        - Пока не насмерть, - сказал мужчина с насмешливой педантичностью в голосе. - Я, вероятно, чуть сильнее положенного надавил ей на кадык, и у бедняжки сейчас очень болит горлышко. У нее такая красивая шея, не правда ли, Питер?
        Он опустил одну руку и удерживал Кристину Барнс другой, словно она весила не больше кошки. На открывшейся части шеи проступали огромные багровые подтеки.
        - Не мучай ее, - попросил Питер.
        - Боюсь, не получится. И единственное, о чем я сейчас мечтаю - это проделать то же и с тобой. Оказать тебе маленькую услугу. Но наш покровитель, очаровательная женщина, чей дом вы с дружком взломали, решила приберечь тебя для себя. В настоящий момент она занята другим делом. Но большие наслаждения ждут тебя, мастер Барнс, тебя и твоих друзей постарше. Однако к тому времени никто из вас уже не будет в состоянии понимать, что происходит, никто из вас не будет в состоянии сознавать, сеете ли вы или жнете, так, мой придурочный братишка?
        Мальчишка больно сжал голову Питера и радостно заржал.
        - Что же ты есть? - спросил Питер.
        - Я - это ты, Питер, - продолжал мужчина. Он все еще держал его мать одной рукой. - Все так удивительно просто, не правда ли? Естественно, это не единственный ответ. Человек по имени Гарольд Симс, знакомый с твоими старшими друзьями, несомненно назвал бы меня Маниту. Мистеру Дональду Вандерлею сказали, что меня зовут Грегори Бентон и что я родился в Новом Орлеане. Да, я провел несколько веселых месяцев в Новом Орлеане, но не могу утверждать, что сам родом оттуда. При рождении мне дали имя Грегори Бэйт, под этим именем меня и знали до самой моей смерти в тысяча девятьсот двадцать девятом году. К счастью, я вошел в соглашение с очаровательной женщиной, Флоренс де Пейсер, избавившей меня от некоторых унижений, которые следуют за смертью и которые, боюсь, меня несколько пугали. А чего боишься ты, Питер? Ты веришь в вампиров? В оборотней? - Звучный голос все тек и тек в мыслях Питера, убаюкивая, успокаивая и завораживая его, и он не сразу понял, что ему задали прямой вопрос.
        - Нет, - прошептал он. В ответ в его голове прозвучало: «Лжец!» - и мужчина, державший его мать за горло, вдруг переменился. Питер каждой клеточкой осознал, что он смотрел не просто на зверя, а на сверхъестественное существо в образе зверя, чье назначение лишь убивать, сеять ужас и хаос и отнимать жизнь самым зверским способом, какой только возможен. Он видел, что в этом существе нет ни капельки человеческого: лишь телесная оболочка, когда-то им присвоенная. И еще он видел, поскольку ему это позволили, что эта разрушительная сила этому зверю не подвластна, как не подвластен хозяин своей собаке, но что другой злой разум направлял их действия. Все это Питер понял в течение секунды. И следующая секунда принесла еще более мрачное откровение: вся эта тьма обладала смертельным очарованием.
        - Я не… - промямлил Питер, весь дрожа.
        - Веришь, - сказал оборотень и надел черные очки. - Я отлично вижу, что веришь. Я мог бы с легкостью стать вампиром. Это даже импозантнее. И, пожалуй, ближе к правде.
        - Что же ты на самом деле? - снова спросил Питер.
        - Ну… можешь называть меня Доктором Рэбитфутом, - ответил тот. - А можешь - Ночным Сторожем.
        Питер моргнул.
        - А теперь, боюсь, нам придется вас покинуть. Нашей покровительнице необходимо успеть подготовить встречу с тобой и твоими приятелями. Но перед уходом нам необходимо утолить голод, - он сверкнул ослепительно белыми зубами. - Держи его крепко-крепко! - скомандовал он, и голову Питера страшно сдавило. Питер закричал.
        Продолжая улыбаться, очкастый притянул Кристину Барнс к себе вплотную и впился в ее шею зубами. Питер дернулся, но ледяные маленькие ручки мертвой хваткой удерживали его. Оборотень начал есть.
        Питер пытался кричать, но мертвый мальчишка, державший его, зажал ему рот ладонью и прижал его голову к своей груди. От запаха мертвечины, ужаса и отчаяния, страха быть раздавленным ледяными ладонями и еще большего страха за мать - он потерял сознание.
        Очнулся он в одиночестве. Запах разложения еще оставался в воздухе. Питер застонал и с трудом поднялся на колени. Ваза, что он выронил, лежала на боку рядом. Цветы, все еще прекрасные, рассыпались веером по ковру. Поднеся руки к лицу, он почувствовал, что от них все еще пахнет мертвецом, державшим его. Он икнул, закашлялся.
        Питер выбежал из спальни в коридор в поисках ванной. Включив горячую воду, он тер и тер руки и лицо, намыливал их и смывал, вновь брал мыло и втирал его в ладони. Рыдания душили его. Мать была мертва: она приехала повидаться с Льюисом, а они убили ее. Они сделали с ней то же, что и с теми животными: это были неживые существа и питались они, как вампиры, кровью. Но это не вампиры. И не оборотни; они лишь внушали эту мысль. Давным-давно они продали свои души кому-то, управлявшему ими. Питеру вспомнился зеленый свет, струившийся из-под двери, и его чуть не вырвало в раковину. Она была их хозяйкой. А эти твари - ночными сторожами. Питер намылил кожу вокруг рта мылом Льюиса и с ожесточением втер его, пытаясь заглушить вонь ладоней Фэнни.
        Питер вспомнил, как Джим Харди, сидя в загородном баре, спрашивал его, хотел бы он увидеть Милбурн в огне, и понял: то, что может случиться, будет пострашнее пожара. Ночные сторожи будут методично разрушать город - превращать его в город-призрак - и уйдут, оставив после себя лишь зловоние смерти.
        «Потому что именно этого они и хотят, - сказал он себе, вспоминая лицо Грегори Бэйта. - Единственное, чего они хотят, - разрушения». Перед мысленным взором встало напряженное лицо Джима Харди, лицо пьяного Джима и лицо Джима, бросающегося к старому вокзалу; лицо Сонни Винути с глазами навыкате; лицо матери, выходящей из пикапа на мощенный камнем двор; и, с ужасом, - лицо маленькой актрисы с прошлогодней вечеринки, - она с улыбкой смотрела на него равнодушными глазами.
        Он уронил полотенце на пол.
        «Они и раньше бывали здесь!»
        Помочь ему мог только один человек - тот, кому в голову не придет, что он лжец или сумасшедший. Надо вернуться в город и увидеться с писателем, живущим в отеле.
        И тут мысль о гибели матери вновь обрушилась на него, и он заплакал… Однако времени лить слезы не оставалось. Он вышел в коридор и миновал красивую тяжелую дверь спальни. «О, мамочка, - сказал он, - я остановлю их. Я поймаю их. Я…» Но слова были лишь мальчишеским вызовом.
        «Они хотят, чтоб ты именно так и думал».
        Убегая по дорожке, Питер не оглядывался на дом, но чувствовал, как тот глядит ему вслед, насмехаясь над его наивными намерениями, - словно знал, что его свобода была свободой цепной собаки. В любой момент его могут дернуть назад, сдавить шею, вышибить из него дух…
        И, добравшись до места пересечения дорожки с шоссе, он понял, откуда это чувство: на обочине стояла машина, а в ней сидел свидетель Иеговы, подвозивший его сюда, и глядел на него. Фары мигнули Питеру - как два желтых глаза.
        - Иди сюда, - позвал мужчина, - иди, сынок!
        Питер рванулся через шоссе. Проезжавшая машина, завизжав покрышками, вильнула в сторону, другая резко затормозила; несколько машин отчаянно загудели сигналами. Он достиг разделительной полосы и перебежал на другую сторону. До него все еще доносился голос свидетеля:
        - Вернись, сынок! Хуже будет.
        Питер скрылся за придорожным кустарником. Сквозь шум дороги он услышал, как свидетель завел двигатель, намереваясь, очевидно, сопровождать его по пути в город.
        8
        Уже через пять минут после того, как он оставил Отто у костра, Льюис почувствовал усталость. Спину ломило от вчерашней уборки снега; ноги дрожали. Гончая трусила перед ним, вынуждая следовать за собой, а он мечтал спуститься с холма к своей машине. Даже несмотря на то, что идти туда пришлось бы по меньшей мере полчаса. Нет, лучше погулять с собакой, успокоиться, а потом вернуться к костру.
        Флосси обнюхала корни дерева, обернулась, будто проверяя, здесь ли охотник, и потрусила дальше.
        Хуже всего, размышлял он, было то, что он позволил Линде одной пойти в комнату к ребенку. Сидя за столом с миссис де Пейсер, одурманенный, уставший куда сильнее, чем сейчас, он чувствовал тогда всю нереальность ситуации, ее фальшь, казалось, он был участником чьей-то игры. Об этом он умолчал в своем рассказе. Сидя за столом, пробуя еду и не ощущая ее вкуса, слушая безостановочную болтовню миссис де Пейсер, он чувствовал себя марионеткой в руках кукловода. А если так, то почему же он продолжал сидеть, почему не боролся с собой, не пытался как-то привести себя в чувство - почему он не взял Линду за руку и не убрался вон?
        Дон тоже что-то упоминал об ощущении участника в чужой игре.
        «Потому что они настолько хорошо изучили тебя, что знают наперед, что ты будешь делать. Вот поэтому ты и остался сидеть. Потому что они знали, что ты будешь сидеть».
        Прошелестел легкий ветерок, стало холоднее. Собака подняла нос, принюхалась и повернулась туда, откуда прилетел порыв ветра. Она ускорила шаг.
        - Флосси! - крикнул он. Гончая, отбежавшая от него уже на тридцать ярдов, показалась впереди на опушке и, обернувшись, посмотрела через плечо на Льюиса. Затем она очень удивила его: пригнула голову и зарычала. В следующее мгновение она скрылась в зарослях. Глядя вперед, Льюис видел лишь густые пирамиды елей, иногда перемежающиеся сухими скелетами других деревьев, да пятна проталин. Ноги его замерзли. Наконец он услышал лай собаки и пошел на звук.
        Когда он наконец увидел Флосси, она начала жалобно скулить. Гончая стояла на дне небольшой расщелины, а Льюис находился у ее верхнего края. Крупные гранитные голыши, будто истуканы с острова Пасхи, усыпанные кварцевой крошкой, громоздились внизу. Собака подняла голову, посмотрела на него, опять заскулила, подалась вперед, а затем застыла у одного из голышей.
        - Ко мне, Флосси! - позвал он. Собака припала к земле, виляя хвостом.
        - Что там? - спросил он.
        Он сделал шаг вперед и съехал вниз, в холодную грязь. Собака коротко гавкнула один раз, сделала маленький круг, вернулась на прежнее место и вновь прижалась к земле. Взгляд ее был прикован к елям, кучно растущим в дальнем конце расщелины. Пока Льюис с трудом шлепал по грязи, Флосси начала ползком подкрадываться к этим зарослям.
        - Не лезь туда, - сказал он. Собака, поскуливая, замерла у ближайшей ели; потом нырнула под ветки и исчезла. Он пытался звать ее. Гончая не возвращалась. Ни звука не доносилось из-за плотной стены еловых ветвей.
        Расстроившись, Льюис поднял голову: северный ветер принес тяжелые облака. Двухдневная передышка закончилась.
        - Флосси!
        Собака не появлялась, но, вглядываясь в гущу елей, он поразился: в пушистом кружеве хвои вырисовывались контуры двери. Завиток темных иголок закручивался в форме ручки. Это был удивительнейший оптический обман: взгляд различал даже петли и замочную скважину.
        Льюис сделал шаг вперед. Сейчас он стоял на том месте, где Флосси припадала к земле. Детали иллюзии по мере приближения вырисовывались все четче. Теперь рисунок иголок складывался в текстуру полированного дерева. Это была игра света и теней - и он знал эти очертания. Это была дверь его спальни.
        Льюис медленно приблизился к двери. Он стоял достаточно близко, чтобы коснутся гладкой поверхности ореховых планок. Ему захотелось отворить ее.
        Льюис стоял в мокрых ботинках на холодном ветру и знал, что все непостижимые случайности его жизни, начиная с 1929 года, привели его сюда: это они поставили его перед несуществующей дверью в ожидании непредвиденного события. Только что он думал, что история смерти Линды не имела финала, как и история Дона об Альме Мобли, - то сейчас, здесь, Льюис понял: вот он, финал, за этой дверью. Даже если эта дверь была началом не одной, а множества комнат.
        Льюис был не в силах устоять. Отто, потирающий руки над костром, представлялся слишком незначительной толикой реальности, чтобы удержать его здесь. Льюису, уже принявшему решение, его прошлое, в особенности последние годы в Милбурне, казалось тяжелым бременем, не утихающей тоской и бессмыслицей - и путь к исходу ему только что указали.
        Поэтому Льюис повернул медную ручку и занял свое место в головоломке.
        Он вошел, как он понял, в свою спальню. Он тотчас узнал ее: залитая солнцем, наполненная испанскими цветами, - та самая комната на первом этаже отеля, где жили они с Линдой. Шелковистая китайская дорожка убегала из-под его ног; свежесрезанные цветы в вазах еще тянулись к солнцу. Обернувшись, он увидел закрывающуюся дверь и улыбнулся. Солнце лилось в комнату сквозь сдвоенные окна. А за ними виднелась зеленая лужайка, железное ограждение обрыва и начало лестницы, спускавшейся к тускло блестевшему далеко внизу морю. Льюис подошел к кровати под балдахином. Аккуратно сложенный темно-синий вельветовый халат лежал на ней. Окутанный тишиной и покоем, Льюис продолжал исследовать очаровательную комнату.
        Дверь из гостиной отворилась, и Льюис повернулся, улыбаясь жене. Не помня себя от счастья, он подался навстречу, раскрывая объятья. И остановился: она плакала.
        - Родная, что с тобой? Что случилось?
        Она подняла руки: на них лежало тело маленькой короткошерстой собачки.
        - Один из постояльцев нашел ее на дворе. Все как раз собирались к завтраку, и когда я пришла туда, они стояли вокруг и смотрели на бедняжку. Какой ужас, Льюис!
        Льюис чуть наклонился, вытянувшись над телом собаки, и поцеловал жену в щеку:
        - Я позабочусь о ней, Линда. Но каким образом она попала туда?
        - Говорят, кто-то выбросил ее из окна… Ох, Льюис, да у кого же рука поднялась на такое?
        - Я все устрою. Господи, как жаль. Присядь, отдохни чуток. - Он взял у нее трупик. - Не переживай.
        - Но что ты с ней собираешься делать? - запричитала Линда.
        - Похороню в розовом саду, рядом с Джоном.
        - Вот и хорошо. Как славно…
        С собакой на руках он направился к двери гостиной, затем остановился:
        - А в остальном ленч прошел хорошо?
        - О, замечательно! Флоренс де Пейсер ждет нас у себя сегодня к ужину. Как же ты пойдешь после тенниса? Не забывай, тебе уже шестьдесят пять.
        - Да бог с тобой! - удивленно взглянув на нее, воскликнул Льюис. - Мы ведь еще женаты, значит, мне пятьдесят. Рановато ты меня состарила.
        - О, прости, - сказала Линда, - я так расстроилась…
        - Погоди чуток, я сейчас вернусь, у меня есть замечательная идея, - сказал Льюис и вышел в гостиную.
        Собака вдруг стала невесомой и исчезла - все вдруг изменилось. К нему шел его отец и говорил:
        - …И еще кое-что, Льюис. Твоя мать несомненно заслуживает, чтобы с ней считались. Ты ведешь себя так, будто это не наш дом, а гостиница. Возвращаешься поздно ночью. - Его отец миновал кресло, за которым стоял Льюис, повернул к камину, затем направился к противоположной стене комнаты, продолжая говорить. - Люди говорят, что ты порой даже употребляешь спиртное. Я никогда не был ханжой, но подобного не потерплю. Тебе едва исполнилось шестьдесят пять…
        - Семнадцать, - поправил Льюис.
        - Да, семнадцать. Не перебивай. Несомненно, ты считаешь себя уже достаточно взрослым. Но пока ты живешь с нами под одной крышей, выпивать ты не будешь, это понятно? И я очень хочу, чтобы ты доказал, что повзрослел, другим способом - например, помогал бы матери с уборкой. Впредь ты будешь отвечать за чистоту и порядок в этой комнате. Ты должен будешь делать здесь уборку раз в неделю. И каждое утро осматривать камин. Ты все понял?
        - Да, сэр, - ответил он.
        - Хорошо. Это первое. Второе - это твои друзья. Мистер Джеймс и мистер Готорн прекрасные люди, и я бы сказал, у меня прекрасные отношения с ними обоими. Но годы и обстоятельства разделяют нас. Я не могу называть их своими друзьями, так же как и они меня не могут считать своим другом. С одной стороны, они члены епископальной церкви, а это почти то же, что и папизм. С другой, они обладают приличным состоянием. Мистер Джеймс, должно быть, один из самых богатых людей в Нью-Йорке. Ты понимаешь, что это означает сейчас, в тысяча девятьсот двадцать восьмом?
        - Да, сэр.
        - Означает это, что его сын тебе не ровня. Точно так же, как и сын мистера Готорна. Мы ведем достойную и праведную жизнь, но мы небогаты. И если ты будешь продолжать общаться с Сирсом Джеймсом и Рики Готорном, тебе грозят пагубные последствия. У них привычки и увлечения юношей из богатых семей. Ты знаешь, что я планирую осенью отправить тебя в университет, однако ты будешь одним из самых бедных студентов Корнелла, и тебе не следует перенимать подобные привычки, Льюис, они губительны. Я всю жизнь буду с сожалением вспоминать о великодушии твоей матери, потратившей свои личные сбережения на то, чтобы купить тебе автомобиль. - Отец начал второй круг по комнате. - И еще. Люди сплетничают о вас троих и этой итальянке с Монтгомери-стрит. Я знаю, что сыновей священнослужителей люди обычно считают диковатыми и нецивилизованными, однако… Нет, у меня просто нет слов. - Он остановился на полпути и серьезно посмотрел в глаза сыну. - Полагаю, что ты понял меня.
        - Да, сэр. Я понял. Это все?
        - Нет. Я не знаю, что с этим делать, - отец протягивал ему трупик маленькой короткошерстой собаки. Я нашел ее мертвой на дорожке к церковной двери. Что, если бы кто-то из прихожан увидел ее там? Я хочу, чтобы ты немедленно выбросил это.
        - Хорошо, оставь ее, - сказал Льюис. - Я похороню ее в розовом саду.
        - Пожалуйста, сделай это немедленно.
        Льюис взял собаку и пошел к выходу из гостиной, но в последнюю секунду оглянулся спросить:
        - Вы готовы к воскресной церемонии, отец?
        Никто не ответил. Льюис оказался в нежилой спальне верхнего этажа дома на Монтгомери-стрит: единственный предмет мебели в комнате - кровать; половые доски голы; к раме окна пришпилена промасленная бумага. Поскольку колесо машины Льюиса спустило, Сирс и Рики отправились просить у Уоррена Скейлса его старенькую развалюху: Уоррен с беременной женой приехали в город за покупками. На кровати лежала женщина, но на вопрос Льюиса она не ответила, потому что была мертва. Ее тело укрывала простыня.
        Льюис мерил шагами комнату, с нетерпением ожидая, когда его друзья вернутся с машиной фермера. Он не хотел смотреть в сторону укрытого тела на кровати и подошел к окну. Сквозь бумагу виден был лишь мутный оранжевый свет. Он украдкой оглянулся на постель.
        - Линда, - с болью прошептал он.
        Теперь он стоял в металлической комнате с серыми железными стенами. Одинокая лампочка свисала с потолка. Его жена лежала под простыней на металлическом столе. Льюис склонился над ней и зарыдал.
        - Я не буду хоронить тебя в пруду, - сказал он. - Я отнесу тебя в розовый сад.
        Он коснулся холодных пальцев Линды и почувствовал, как они дрогнули. Он отшатнулся. В ужасе он смотрел, как ее руки заскользили под простыней - белые пальцы взялись за край и отдернули ее от лица. Она села, открыла глаза.
        Льюис попятился и сжался в дальнем углу маленькой комнаты. Когда его жена свесила ноги со стола морга, он закричал. Она была обнажена, левая половина лица разбита. В детском протестующем жесте он вытянул перед собой руки. Линда улыбнулась ему и спросила:
        - А как же бедная собачка? - Она показала на неукрытую поверхность стола, где в луже крови лежала на боку маленькая короткошерстая собака.
        Оторвав взгляд от животного, Льюис вновь с ужасом посмотрел на жену, но Стрингер Дэдам с отрезанными по локоть руками возник рядом с ним. Коричневая рубашка скрывала окровавленные культи.
        - Что ты видел, Стрингер? - спросил Льюис.
        Стрингер, кроваво улыбаясь, ответил:
        - Я видел тебя. Поэтому я выпрыгнул из окна. Не прикидывайся дурачком.
        - Меня?
        - Я сказал - тебя? Ну, значит, это я дурак. Я не видел тебя. Тебя видела твоя супруга. А вот я видел свою невесту. Заглянул в ее окно и увидел - в то самое утро, когда возился с молотилкой. Господи, каким же я был идиотом!
        - Но что же такого необычного ты видел? Что она делала? Что ты пытался сказать своим сестрам?
        Стрингер запрокинул голову и рассмеялся, изо рта хлынула кровь. Он закашлялся.
        - Святые угодники! Это было настолько удивительно, дружище, что я глазам своим не поверил. Ты когда-нибудь видел змею с отрубленной головой? Ты видел, как голова ее валяется отдельно, такая маленькая - с ноготок, - и стреляет язычком? Ты видел, как туловище извивается в пыли и бьет себя хвостом? - Стрингер хохотал, пуская кровавые пузыри. - Святой Моисей, Льюис, что за дрянь! Честно тебе скажу, с того самого момента я перестал четко соображать, у меня словно мозги расплавились и вытекли через уши. Это стряслось в девятьсот сороковом году, помнишь? Меня хватил паралич, и вся левая половина тела отнялась. И ты кормил меня с ложечки, как ребенка. Гррр, такая гадость!
        - Это был не ты, - сказал Льюис, - а мой отец.
        - Да? Постой, о чем я тебе говорил?.. Все так перепуталось… Мне будто оторвали голову, а язык продолжает болтать, - Стрингер смущенно улыбнулся. - Скажи-ка, ты, случаем, не собирался забрать эту бедную собачку и утопить ее в пруду?
        - О да, когда они вернутся, - сказал Льюис. - Нам нужна машина Уоррена Скейлса. Его жена беременна.
        - Жена римско-католического фермера меня не волнует, - сказал его отец. - Год, проведенный в колледже, дурно повлиял на тебя, Льюис, ты стал груб, - он посмотрел на сына долгим и грустным взглядом. - И я понял, что это грубый век. Грешный и порочный, Льюис. Наш век обречен. Мы рождены в проклятии, и дети наши обречены на прозябание во тьме. Ах, если бы я мог вырастить тебя в более стабильное время, Льюис, когда наша страна была настоящим раем! Раем! Поля - насколько хватало глаз. Поля, щедро одаренные Господом. Сын, когда я был мальчиком, я видел Писание в каждой паутинке. Всевышний тогда наблюдал за нами, Льюис, и его присутствие ощущалось в солнечном свете и в шуме дождя… А нынче мы - словно пауки в огне. - Отец взглянул вниз, на воображаемый огонь, греющий его колени. - И все началось с железных дорог. Это точно, сынок. Железные пути дали деньги людям, в жизни своей не державшим в руках больше двух долларов одновременно. Железный конь испоганил землю, и теперь по стране расползается, как позорное пятно, финансовый кризис. - Он смотрел на Льюиса пронзительно синими глазами Сирса Джеймса.
        - Я пообещал ей, что похороню ее в розовом саду, - сказал Льюис. - Они вот-вот должны вернуться с машиной.
        - Машиной! - его отец с отвращением отвернулся. - Всякий раз, когда я говорю с тобой о серьезных вещах, ты не слушаешь. Ты отрекся от меня, Льюис.
        - Вы слишком накручиваете себя, отец, - сказал Льюис. - Так вы доведете себя до инсульта.
        - На то воля Божья.
        Льюис взглянул на прямую спину отца:
        - Я все понял. - Отец не отвечал. - До свидания.
        Не оборачиваясь, отец вновь заговорил:
        - Ты никогда меня не слушаешь. Но помяни мое слово, сын, это вернется и будет преследовать тебя всю жизнь. Ты сам себя совратил, Льюис. Нет ничего печальнее для мужчины, чем красивое лицо и опилки в голове. Ты унаследовал внешность и повадки от Лео, дяди твоей матери. Когда ему было двадцать пять, он сунул руку в печь и держал там ее, пока она не стала похожей на обуглившееся ореховое полено.
        Льюис прошел через дверь гостиной. В свободной комнате наверху Линда пыталась отлепить от голого тела приставшую простыню. Она улыбнулась ему окровавленными зубами:
        - Кроме того, - сказала она, - дядюшка твоей матери, Лео, всю свою жизнь был набожным человеком. - Ее глаза лихорадочно горели, она села на кровати, свесив ноги. Льюис попятился и прижался спиной к голым деревянным доскам стены. - И потом, он видел Писание в паутинках, Льюис. - Она медленно двинулась к нему, приволакивая сломанную ногу. - Ты хотел бросить меня в пруд. Ты видел Писание в пруду, Льюис? Или ты не доверяешь отражению своего красивого лица?
        - Все давно кончено, разве не так? - спросил Льюис.
        - Так, - Линда подошла настолько близко, что он чувствовал густой темно-коричневый запах смерти.
        Льюис, вытянувшись, впечатался в грубую обшивку стены:
        - Что ты видела в спальне девочки?
        - Я видела тебя, Льюис. То, что должен был увидеть ты. Примерно так.
        9
        Пока Питер прятался в кустарнике, он чувствовал себя в безопасности. Сплетение гибких ветвей делало его невидимым с шоссе. По другую сторону зарослей, в десяти - пятнадцати ярдах за его спиной, начинался лес - такой же, как перед домом Льюиса. Питер продрался к нему, чтобы понадежнее укрыться от человека в машине. Свидетель Иеговы не сменил полосы движения: отсюда Питер видел крышу его машины - ярко-голубой прямоугольник над безлистными кустами ежевики. Пригибаясь, Питер перескакивал от одного ствола к другому - и дальше. Машина тоже двигалась - дюйм за дюймом. Какое-то время они продолжали в том же духе, как акула и рыба-лоцман. Иногда машина свидетеля подавалась вперед, иногда сдавала чуть назад, преодолевая каждый раз не более пяти - десяти ярдов, и лишь одно чуть успокаивало Питера: ошибки водителя подтверждали, что тот не видел его и гонял машину вхолостую, выжидая, когда Питер выйдет на открытое место.
        Питер попытался представить себе местность по эту сторону шоссе и припомнил, что всего лишь примерно в миле от дома Льюиса начиналось бесконечное поле, обозначенное на карте окраины Милбурна парой забегаловок и заправочных. Как только кончится лес, мужчина в машине сразу увидит его.
        «Выходи, сынок».
        Свидетель наугад выстреливал свои призывы, пытаясь уговорить его вернуться к нему в машину. Питер, как только мог, попытался абстрагироваться от шепотков и прыжками помчался через лес. Может, если он будет продолжать бежать, свидетель уедет по шоссе достаточно далеко, чтобы не сбивать его с мыслей.
        «Вернись, мальчик. Вернись ко мне. Позволь отвезти тебя к ней».
        Все еще защищенный высоким кустарником и деревьями, Питер бежал, пока не увидел между массивными стволами дубов серебристые нити проволоки. Сразу за изгородью начиналось поле - пустынная белая ширь. Машины нигде не было видно. Питер покрутил головой, пытаясь оглядеться, но лес был слишком плотный и кусты ежевики - слишком высокими: отсюда шоссе не просматривалось. Питер добежал до самого крайнего дерева, остановился у проволоки и посмотрел вперед на поле, гадая, как же перебраться через него незамеченным. Если свидетель увидит его там, думал Питер, деваться ему некуда. Можно, конечно, бежать, но эта тварь схватит его - так же, как она схватила Джима в доме на Монтгомери-стрит.
        «Она ждет тебя, Питер».
        Еще один выстрел наугад.
        «Она исполнит все твои желания».
        «Она даст тебе все, что захочешь».
        «Она вернет тебя к маме».
        Голубая машина показалась в поле зрения и остановилась точно в том месте, с которого начиналось поле. Питер в страхе попятился назад, в лес. Человек в машине крутил головой, положив одну руку на спинку правого сиденья, и спокойно и терпеливо дожидался, когда Питер выйдет на открытое пространство.
        «Ну же, выходи, и мы отвезем тебя к маме».
        Точно. Именно это они и собираются сделать. Они вернут ему мать. И она будет такой же, как Джим Харди и Фредди Робинсон, с пустыми глазами, бесстрастной речью и не более материальной, чем луч лунного света.
        Питер сел на мокрую землю, пытаясь вспомнить, есть ли поблизости другая дорога. Ничего не остается делать, как идти через лес, в противном случае мужчина поймает его, как только он выйдет на поле. Неужели нет никакой параллельной дороги в Милбурн?
        Он вспоминал ночи сумасшедшей езды с Джимом по окраинам, походы в лес по уик-эндам и на летних каникулах: можно было с уверенностью утверждать, что он знал округ Брум так же хорошо, как собственную комнату.
        Но терпеливый свидетель в голубой машине мешал ему думать. Питер никак не мог вспомнить, что же за этим лесом - новые застройки, фабрика? Его память отказывалась выдавать информацию, хранившуюся - он точно знал - в ней. И вместо четких образов готовых к продаже новых домов мелькали какие-то темные тени. Но что бы там, за лесом, ни было - другой дороги нет.
        Питер неслышно поднялся, немного отступил подальше от края леса, прежде чем повернуться спиной к шоссе и пуститься бежать. Через пару секунд он все-таки вспомнил, куда его влекло. Где-то в том направлении пролегало старое двухполосное щебеночное шоссе, в Милбурне его называли «старой бингэмптонской дорогой», потому что когда-то лишь она одна связывала два города: разбитую, пустынную и небезопасную - ее избегали теперь почти все водители. Когда-то вдоль нее стояли кое-какие строения: фруктовый рынок, мотель, магазинчики всяких мелочей. Теперь почти все они пустовали, а некоторые давно снесли. Один лишь универсам «Бэй Три» процветал: его щедро спонсировали богатые милбурнцы. Мама только туда и ездила за овощами и фруктами.
        Если он правильно помнит расстояние между новым шоссе и старой дорогой, ему понадобится меньше двадцати минут, чтобы добраться до универсама. А там можно поймать машину и безопасно доехать до отеля.
        Через пятнадцать минут ноги промокли, в боку кололо, рукав куртки порвало сучком, но Питер уже был твердо уверен, что дорога где-то рядом. Деревья стали тоньше, а земля чуть заметно пошла под уклон.
        Увидев за деревьями впереди серый просвет, он понял, что не промахнулся. Показалась изгородь, он сбавил шаг и последние тридцать ярдов старался идти как можно тише. Правда, он все еще не совсем понимал, где выйдет - справа от универсама или слева и насколько далеко от него. Единственное, на что он надеялся - это чтобы магазин был виден и автостоянка перед ним не пустовала.
        Хлюпая промокшими ботинками и напряженно вглядываясь в крайние деревья, он подходил к дороге.
        «Зря теряешь время, Пит. Неужели ты не хочешь повидаться с мамой?»
        Он застонал, услышав гадкое прикосновение чужого разума. Сердце екнуло: голубая машина стояла на обочине дороги прямо перед ним. На сиденье виднелся нечеткий контур - Питер знал, что это свидетель, развернувшись на кресле, ждет его появления.
        Универсам «Бэй Три» виднелся в полумиле слева от Питера, нос машины смотрел в противоположную сторону. Если попробовать сделать рывок, ей придется разворачиваться на узкой старой дороге.
        И все равно он не успеет.
        Питер вновь взглянул на универсам: на стоянке было полно машин. По крайней мере одна из них принадлежит какому-нибудь его знакомому. Надо лишь успеть добежать.
        На мгновение он почувствовал себя пятилетним испуганным мальчиком, беспомощным и безоружным против жестокого и невероятно сильного существа, поджидавшего его в машине. Разорвать ветровку на полосы, связать их, сунуть ему в бензобак и поджечь? Дурацкая идея из еще более дурацких фильмов. Да ему ни за что не подобраться к машине незамеченным.
        Что ж, единственное, что оставалось - помимо того, чтобы тупо броситься на свидетеля, - это просто в открытую побежать через поле к универсаму и… будь что будет. Мужчина смотрел в другую сторону, и это даст ему хоть капельку форы.
        Питер раздвинул проволоку, обмотанную вокруг ствола, и пролез под ней. Он задержал дыхание и побежал через поле.
        За спиной в три приема развернулась машина и поравнялась с ним - он видел ее боковым зрением.
        «Какой отважный мальчик! Ты помнишь, мальчик, как опасно голосовать на дороге? Мальчики не должны ездить автостопом, ты помнишь?»
        Питер зажмурился и упрямо продолжал путь.
        «Глупо, смельчак!»
        Интересно, каким образом свидетель попытается остановить его?
        А тот не заставил себя ждать.
        - Питер, мне надо поговорить с тобой. Открой глаза, Питер, - прозвучал в голове голос Льюиса Бенедикта. Питер открыл глаза и увидел Льюиса ярдах в двадцати от себя, одетого в мешковатые брюки, ботинки и незастегнутую армейскую куртку-хаки.
        - Тебя здесь нет, - сказал Питер.
        - Не говори глупости, Питер, - сказал Льюис и стал медленно приближаться к нему. - Ты же видишь меня. Разве нет? Ты слышишь меня? Здесь я, здесь. Пожалуйста, выслушай меня. Я хочу рассказать тебе кое-что о твоей маме.
        - Она умерла, - сказал Питер и остановился, чтобы не подходить к лже-Льюису.
        - Нет, не умерла, - Льюис тоже остановился, словно не желая пугать Питера. А на дороге, вровень с ними, остановила движение машина. - Ты видишь лишь черное и белое. Когда ты видел ее в моем доме, она ведь была жива, не так ли?
        - Нет, не так.
        - Ошибаешься, Питер. Она просто потеряла сознание, как ты на вечеринке, - Льюис развел руками и улыбнулся ему.
        - Нет! Они перерезали… они перерезали ей горло. Они убили ее. Как и тех животных. - Он вновь закрыл глаза.
        - Пит, ты ошибаешься, и я могу доказать это. И ты напрасно опасаешься этого человека в машине. Пойдем к нему.
        Питер открыл глаза:
        - А ты правда спал с моей матерью?
        - Люди в наши годы порой совершают ошибки. Они делают вещи, о которых потом очень сожалеют. Но это не имеет значения, Пит. Ты все поймешь, когда вернешься домой. А сейчас тебе надо сесть к нам в машину, и, когда мы отвезем тебя домой, ты найдешь там маму - живую и невредимую, - Льюис мягко и участливо улыбался ему. - Не суди ее строго за эту единственную ошибку. - Он вновь двинулся к нему. - Доверься мне. Я всегда думал, что мы с тобой друзья.
        - Я тоже так думал, но сейчас ты мне не друг, потому что ты умер, - сказал Питер. Он нагнулся, набрал в обе ладони снегу и слепил крепкий снежок.
        - Хочешь запустить в меня снежком? Ты уже не ребенок.
        - Мне очень жаль тебя, - сказал Питер, швырнул снежок, и лже-Льюис растворился в облаке опадающих светлячков.
        Пулей он рванулся вперед, прямо через то место, где только что стоял Льюис. Холодный воздух покалывал лицо. Он почувствовал, как зов свидетеля догнал его и коснулся его разума, и мысленно напрягся.
        Но слов не последовало. Вместо них на него обрушилась такая горечь и злоба, что чуть не свалила его с ног. Он уже сталкивался с подобным чувством - когда существо, державшее его мать за горло, сняло очки и исходившая от него волна зверской, необузданной дикости потрясла Питера. Однако сейчас в этой дикости он ощутил стойкий привкус поражения.
        С удивлением Питер взглянул вправо: голубая машина, набирая скорость, удалялась по щебенке.
        От невероятного облегчения подогнулись колени. Он не знал, как это ему удалось, но он победил. Питер тяжело осел на землю, неуклюже бухнулся лицом в снег и изо всех сил старался не заплакать.
        Немного погодя он поднялся и побрел к парковке. Навалилась страшная усталость; он с трудом заставлял себя сосредоточиться, а ноги - передвигаться. Шаг, за ним другой… Ноги очень замерзли. Еще шаг. Ну вот, почти дошел.
        И тут еще большие облегчение и радость наполнили все его существо: через парковку со всех ног к нему мчалась мама.
        - Пит! - закричала она, чуть не рыдая. - Слава богу!
        Она добежала до крайних машин и выбежала на поле. Захлебнувшись нахлынувшими чувствами и от этого не в силах говорить, он замер и какое-то мгновение смотрел, как она приближалась, затем бросился ей навстречу. На ее щеке темнел огромный кровоподтек, а волосы были растрепаны, как у цыганки. Из-под косынки на шее чуть выглядывала багровая полоса шрама.
        - Ты спаслась! - совершенно одурев от радости, проговорил он.
        - Они вывели меня из дома… Этот мужчина, - она была уже в нескольких ярдах от него, - он чуть не перерезал мне горло… Я отключилась… Я так боялась за тебя!
        - Я думал, они тебя убили, - сказал он. - О мамочка!
        - Бедный мой Пит, - она обхватила себя руками. - Пойдем скорей отсюда. Надо возвращаться в город. И занесла же нас нелегкая в такую даль!
        Видя, что она пытается шутить, он чуть не заплакал и прикрыл глаза рукой.
        - Потом поплачем, - сказала она. - Как только я приеду домой и сяду, я буду плакать, наверно, целую неделю. Пойдем поищем машину.
        - Как же тебе удалось вырваться от них? - Питер пошел рядом, собираясь обнять ее, но она отстала на шаг, пропуская его первым на парковку.
        - Наверно, они решили, что я от страха совсем без сил. А когда вывели меня на двор, свежий воздух словно оживил меня. Этот человек чуть ослабил руку, которой меня придерживал, я вывернулась и врезала ему сумочкой. И побежала в лес. Я слышала, как они искали меня. Мне никогда, никогда в жизни не было так страшно! А потом они, видно, махнули на меня рукой. Они гнались за тобой?
        - Нет, - сказал он, и напряжение совсем оставило его. - Нет. Был там кое-кто другой, но он остался… в общем, я тоже убежал.
        - Ну теперь они оставят нас в покое, - сказала она. - Мы в безопасности.
        Он заглянул матери в лицо, и она опустила взгляд:
        - Ох, Питер, я тебе столько должна объяснить… Только не сейчас. Все, что я хочу, - поскорее вернуться домой и как следует перевязать горло. И нам с тобой надо подумать, что мы скажем папе.
        - Ты не хочешь ему рассказать обо всем, что с нами было?
        - Мы же с тобой можем оставить все между нами, правда? - Она умоляюще посмотрела на него. - Я все тебе объясню - со временем. Давай просто порадуемся, что остались живы.
        Они ступили на площадку автостоянки.
        - Хорошо, - согласился Питер, - Мама, я так… - Переполненный чувством, он пожал плечами, но так и не нашел слов. - Знаешь, нам надо с кем-то поговорить, рассказать все. Тот человек, что мучил тебя, убил Джима Харди.
        Он немного отстал, и ей пришлось обернуться, чтоб посмотреть на него:
        - Я знаю.
        - Знаешь?
        - То есть догадывалась. Поторопись, Пит. Так болит шея! Хочу поскорее домой.
        - Ты сказала «знаю».
        Она раздраженно махнула рукой:
        - Не устраивай мне перекрестный допрос, Питер.
        Питер дико огляделся и увидел голубую машину, высунувшую нос из-за угла универсама.
        - О, мама! - воскликнул он. - Они все-таки сделали это. Тебе не удалось убежать…
        - Питер. Хватит об этом. Кажется, я вижу, кто нас подбросит.
        Голубая машина начала разворачиваться к ним, и Питер подошел к матери и сказал:
        - Хорошо, я готов.
        - Вот и славно. Питер, все будет, как прежде. У нас с тобой был совершенно жуткий день, но горячая ванна и хороший сон - и мы будем как новенькие.
        - Тебе придется наложить швы на шею, - подходя еще ближе, сказал Питер.
        - Да нет, что ты! - улыбнулась она ему. - Надо только перевязать. Это же всего лишь царапина. Питер, что ты делаешь? Только не трогай, очень болит! Сейчас опять пойдет кровь!
        Голубая машина приближалась. Питер почти дотронулся до шеи матери.
        - Не надо, Пит, сейчас уже поедем…
        Он резко зажмурился и с силой выбросил руку к голове матери. Через секунду пальцы закололо. Он вскрикнул: прямо за спиной пугающе резко заревел клаксон.
        Когда он открыл глаза, матери не было, а голубая машина неслась прямо на него. Питер юркнул в сторону, за припаркованные автомобили, как раз в тот момент, когда свидетель промчался по тому месту, где он только что стоял, со скрежетом зацепив одну из машин.
        Питер проследил взглядом, как голубая машина пронеслась в конец проезда и начала разворачиваться. Тут он увидел Ирменгард Дрэгер, мать Пенни, выходившую из универсама с большим пакетом, и рванулся к ней.
        Истории
        10
        Когда Питер вбежал в фойе отеля, миссис Харди удивленно посмотрела на него, но сообщила номер Дона Вандерлея и проследила взглядом, как он поднимался по лестнице. Он чувствовал, что должен обернуться и сказать ей что-нибудь, но боялся, что после всего случившегося у него не хватит выдержки даже на тот поверхностный разговор, что они вели с миссис Дрэгер по дороге сюда.
        Он постучал в дверь номера Дона.
        - Мистер Вандерлей, - выдохнул он, когда писатель открыл дверь.
        Дон словно поджидал его - появление потрясенного подростка на пороге его номера стало для него еще одним подтверждением его догадок. Период, когда последствия финальной истории Клуба Фантазеров - и все, что должно было случиться, - грозили лишь кругу его членов и некоторым посторонним людям, заканчивался. Горе и потрясение на лице Питера говорили Дону: то, что угрожающе зрело за пределами его номера, уже больше не принадлежало лишь ему одному и четверым пожилым людям.
        - Заходи, Питер, - сказал он. - Я предполагал, что мы с тобой скоро встретимся.
        Парень, качаясь, вошел в комнату и упал в кресло.
        - Простите, - начал Питер, - я хотел… Мне надо… - Он часто заморгал, явно не в силах продолжить.
        - Погоди секундочку, - сказал Дон и, подойдя к бару, достал бутылку виски. Он наполнил стакан примерно на дюйм и протянул Питеру. - Выпей-ка и постарайся успокоиться. А потом просто расскажи обо всем, что произошло. И не трать зря время, гадая, поверю я тебе или нет, поскольку я тебе поверю. Как поверят мистер Готорн и мистер Джеймс, когда я передам им твой рассказ.
        - «Мои старшие друзья», - сказал Питер, отпив немного виски. - Это он их так называет. Он сказал, вы думаете, что его зовут Грег Бентон.
        Питера передернуло, когда он произнес это имя, а Дона насквозь пронизало чувство сильнейшей уверенности: чем бы ему это ни грозило, он уничтожит Грега Бентона.
        - Познакомился с ним?
        - Он убил маму, - спокойно сказал Питер. - Его брат держал меня, чтоб я все видел. По-моему… Кажется, они пили ее кровь. Как у тех животных, помните? И Джима Харди убили они. Тоже на моих глазах, но я тогда сбежал…
        - Продолжай, - сказал Дон.
        - А еще он говорил, что кто-то - не могу вспомнить имя - назвал бы его Маниту. Вы не знаете, что это?
        - Немного.
        Питер кивнул, словно удовлетворенный ответом:
        - Потом он превратился в волка. Я видел. Видел, как он это сделал, - Питер поставил стакан на пол, затем посмотрел на него, снова поднял и сделал еще один глоток. Руки его так тряслись, что он едва не расплескал виски. - Они воняют… как трупы… Я еле отмылся… Когда Фэнни держал меня.
        - Ты видел, как Бентон превратился в волка?
        - Да. Вообще-то нет. Не совсем так. Он снял очки. У них желтые глаза. Он дал мне увидеть себя. Он был… Я увидел только ненависть и смерть. Как лазерный луч.
        - Я понял тебя, - сказал Дон. - Я тоже видел его. Но без очков - ни разу.
        - Когда он снимает их, он как бы подчиняет тебя себе. Он может говорить твоим внутренним голосом. А еще они могут заставить видеть мертвых, ну, призраков, но если к этим призракам прикоснуться, они как бы взрываются. Но вот сами они не взрываются. Они хватают тебя и убивают. Но они тоже мертвые. И ими кто-то управляет… они называют ее покровительницей. Они делают все, что приказывает она.
        - Она? - переспросил Дон и сразу вспомнил красивое лицо женщины, взявшей за подбородок Питера на вечеринке в его доме.
        - Это Анна Мостин, - сказал Питер. - Но она уже была здесь. Раньше.
        - Да, она уже побывала здесь, - сказал Дон, - в образе актрисы.
        Во взгляде Питера были удивление и благодарность.
        - Я недавно прояснил для себя один непонятный факт, Питер, - сообщил Дон. - Вот буквально на днях, - он посмотрел на паренька, дрожащего в кресле. - Однако ты, похоже, понял гораздо больше меня, и тебе понадобилось для этого куда меньше времени.
        - Он сказал, что это я, - произнес Питер, и лицо его скривилось, - он сказал, что он - это я… Я убью его!
        - Мы сделаем это вместе, - сказал Дон.
        - Они здесь потому, что здесь я, - продолжал Дон. - Рики Готорн предположил, что, как только я присоединился к нему, Сирсу и Льюису, эти существа - эта сила - «пробудились». Возможно, если бы не мой приезд, все ограничилось бы лишь мертвыми овцами, или коровами, или чем-то подобным, и на этом бы и закончилось. Но это маловероятно, Питер. Я не мог не приехать - и они это прекрасно знали. И теперь они могут вытворять все, что им взбредет в голову.
        Питер перебил его:
        - Все, что ей взбредет в голову.
        - Верно. Но мы не беспомощны. Мы может нанести ответный удар и сделаем это. Мы постараемся избавиться от них любым способом. Я обещаю тебе.
        - Но ведь они и так мертвые, - сказал Питер. - Как же их убить? Я точно знаю, что они мертвые: от них такая вонь…
        Он снова начал соскальзывать в панику, и Дон потянулся и сжал его руку:
        - Я знаю все - благодаря легендам. Эти существа не новы. Они живут столетия… А то и дольше. О них рассказывают, о них пишут на протяжении многих веков. Я думаю, это то, что люди всегда называли вампирами и оборотнями - они стоят за всеми легендами и историями о привидениях. И в легендах, а я считаю, что так оно и было в прошлом, люди всегда находили способ заставить их умереть вновь. Кол в сердце, серебряные пули - помнишь? Главное то, что их можно уничтожить. И если их берут серебряные пули, значит, применим пули. Но, по-моему, они нам не понадобятся. Ты жаждешь мести, я тоже - это главное.
        - Но это только они, - сказал Питер, в упор глядя на Дона, - а она? Что с ней делать?
        - Вот это уже будет потруднее. Она генерал. Но история полна мертвых генералов. - Ответ Дона был поверхностным, но немного успокоил паренька. - А сейчас, Питер, самое время рассказать мне обо всем. Начни с того, как погиб Джим, если все началось с этого. Чем больше деталей ты припомнишь, тем больше поможешь нам. Так что попытайся рассказать все.
        - Почему ты никому не рассказывал об этом? - спросил он Питера, когда тот закончил.
        - Потому что был уверен, что никто, кроме вас, мне не поверит. Вы слышали музыку.
        Дон кивнул.
        - Меня бы сочли психом. Решили бы, что я сочиняю байки про инопланетян - как мистер Скейлс.
        - Это не совсем так. Клуб Фантазеров поверит тебе. Надеюсь.
        - То есть мистер Джеймс, мистер Готорн и…
        - Да, - они взглянули друг на друга, зная, что Льюиса уже нет в живых. - Этого достаточно, Питер: нас четверо против нее.
        - Когда начнем? И с чего?
        - Сегодня вечером я встречаюсь с остальными. Тебе, я думаю, следует вернуться домой. И побыть с отцом.
        - Он не поверит мне. Точно не поверит. Никто, кроме вас, не… - голос его стих.
        - Хочешь, я пойду с тобой?
        Питер покачал головой.
        - Я пойду, если хочешь.
        - Нет, я просто ничего ему не буду говорить. Бесполезно. Позже все расскажу.
        - Что ж, может, так и лучше. И если в этом тебе понадобится моя помощь - можешь на нее рассчитывать. Питер, по-моему, ты вел себя чертовски смело. Немногие из взрослых мужчин способны на такое, окажись они в подобной ситуации. А после всего ты станешь действовать еще более уверенно, вот увидишь. Возможно, тебе придется защищать отца - так же, как и себя самого. И прошу тебя, никому не открывай дверь - кто бы ни звонил в нее.
        Питер кивнул:
        - Не открою. Можете не сомневаться. И все же, почему они здесь? Почему она здесь?
        - Вот это я и попытаюсь выяснить сегодня вечером.
        Питер поднялся с кресла и направился было к двери, но, сунув руки в карманы, нащупал в одном скомканную брошюру:
        - Да, забыл! Тип в голубой машине, когда подвез меня к дому мистера Бенедикта, дал мне вот это. Он вытащил «Сторожевую башню», подошел к столу и разгладил брошюру. Под названием большими черными буквами на дешевой шершавой бумаге было напечатано: «Доктор Рэбитфут ввел меня во грех».
        Дон разорвал буклет пополам.
        11
        Гарольд Симс брел по краю леса, злясь на себя и на Стеллу. Обувь и низ брючин намокли - ботинки, похоже, он загубил. А что не загублено? Он потерял работу, а когда наконец решился предложить Стелле уехать с ним, после недель колебаний и размышлений об этом, он и ее потерял. Черт, с чего она взяла, что его просьба была лишь сиюминутным порывом? Неужто она знает его больше, чем он сам? Он скрипнул зубами.
        - Она ошиблась, думая, что я не помню, сколько ей лет: меня это как раз очень даже волновало. Я пришел к этой сучке с чистыми руками, с открытой душой, - громко произнес он вслух и увидел, как слова облачками пара слетают с губ. Она предала его. Она оскорбила его. И никогда - теперь он понял - она не воспринимала его всерьез.
        Да и кто она, если разобраться? Старая вешалка, костлявая стерва без малейших признаков морали. А что касается интеллекта - так вообще ничтожество.
        И потом, с ней, наверно, невозможно ужиться. Вы только послушайте, что она говорит о Калифорнии - автофургон и бутерброды! Деревенщина! Ей самое место здесь - в Милбурне. С коротышкой ханжой мужем под боком, болтающим о старых фильмах.
        - Что? - спросил он, услышав короткий, резкий всхлип совсем рядом.
        - Вам помочь? - никто не отзывался; уперев руки в бедра, он огляделся.
        Звук явно исходил от человека, вскрик боли.
        - Я помогу вам, если скажете, где вы! - крикнул он. Постояв немного, он пожал плечами и пошел туда, откуда, как ему показалось, донесся этот странный звук.
        И остановился в то же мгновение, как увидел тело, распростертое под елью.
        Это был мужчина - вернее, то, что от него осталось. Симс с трудом заставил себя взглянуть на него. И тут же пожалел об этом - его чуть не стошнило. Он отвернулся, помедлил, потом решил, что посмотреть все же надо. В ушах бешено заколотился пульс. Симс склонился над обезображенной головой. С ужасом он узнал Льюиса Бенедикта. А рядом - труп собаки. В первый момент ему показалось, что окровавленная собака была оторванной частью тела Льюиса.
        Весь дрожа, он выпрямился. Бежать! Какой бы зверь ни растерзал Льюиса, он наверняка еще где-то поблизости - трагедия произошла едва ли минуту назад.
        Затем раздался треск ветвей, и от страха бежать он уже не мог. Какое-то крупное животное продиралось к нему из-за елей. Гризли! Симс раскрыл рот, но крика не получилось.
        Еловые лапы вытолкнули грузного мужчину, с лицом, похожим на хеллоуинскую тыкву. Он тяжело дышал и держал в руках массивный мушкетон, нацеленный в живот Симсу:
        - Стоять! - приказал незнакомец. Симс решил, что вот сейчас этот жуткого вида тип снесет ему половину туловища, и его кишечник опорожнился.
        - Следовало бы пристрелить тебя на месте! - крикнул мужчина.
        - Прошу вас…
        - Но тебе повезло, убивец. Ты сейчас пойдешь со мной, мы доедем до первого телефона и вызовем полицию, ясно? Ты зачем убил Лью-исса, а?
        Симс не в силах был отвечать, понимая лишь, что этот ужасный мужик не собирается его убивать, и Отто, зайдя сзади, ткнул его стволом ружья в спину:
        - А ну, шагом марш! Shiesscopf. Живо! March Schnell!
        Дела давно минувших дней
        12
        Сидя в машине у дома Эдварда Вандерлея, Дон поджидал Сирса и Рики. С удивлением он нашел в себе все те чувства, которые пришлось пережить Питеру, однако паренек был упреком его страху. В течение нескольких дней Питер Барнс понял и сделал гораздо больше, чем он и друзья его дяди более чем за целый месяц.
        Дон взглянул на лежавшие рядом две книги, которые он взял в библиотеке перед приходом Питера. Они подтвердили догадку, мелькнувшую у него во время разговора с тремя друзьями в библиотеке Сирса: кажется, он понял, с чем они столкнулись. И Сирс с Рики сегодня прояснят все окончательно. И тогда, если их история состыкуется с его догадкой, он сделает то, для чего они позвали его в Милбурн: они услышат от него объяснения. Даже если эти объяснения поначалу покажутся бредом; однако рассказ Питера и брошюра «Сторожевая башня» доказывали, что они уже давно попали в полосу событий, которым сумасшествие дало бы лучшее толкование, чем здравомыслие. Если рассудки его и Питера разрушились, то и Милбурн, по их образцу, тоже разрушен. Из из-под обломков и трещин выползли Грегори, Фэнни и их хозяйка - те, кого им предстоит уничтожить.
        Даже ценой своих жизней, думал Дон. Ведь мы единственные, кому это по силам.
        Из круговерти снегопада выплыли огни фар. Через мгновение Дон увидел контуры высокого темного автомобиля, остановившегося на противоположной стороне улицы. Фары погасли. Сначала Рики, за ним Сирс выбрались из черного «бьюика». Дон оставил свою машину и поспешил к ним.
        - На этот раз Льюис, - сказал ему Рики. - Слыхали?
        - Нет. Но предполагал.
        Сирс, прислушивавшийся к ним, нетерпеливо кивнул:
        - «Предполагал». Рики, дай ему ключи. - Когда Дон открыл дверь, за его спиной раздалось ворчание Сирса. - Надеюсь, вы расскажете нам, на чем основывалось это ваше предположение. Если Хардести вообразит себя глашатаем, я организую ему вотум недоверия.
        Они вошли в темную прихожую, Сирс нащупал выключатель.
        - Сегодня днем ко мне приходил Питер Барнс, - сказал Дон. - Он видел, как Грегори Бэйт убил его мать. И еще он видел то, что можно было бы назвать призраком Льюиса.
        - Боже мой, - выдохнул Рики. - О, бедная Кристина!
        - Давайте включим отопление, а потом поговорим, - потребовал Сирс. - Если здесь разразится катастрофа, я хочу, по крайней мере, встретить ее в тепле.
        Они разбрелись по цокольному этажу и начали снимать чехлы с мебели.
        - Мне будет очень не хватать Льюиса, - произнес Сирс. - Я вечно цеплял его, но я его любил. Он был душой нашей компании. Как ваш дядя, - он бросил пыльный чехол на пол. - А теперь он в окружном морге, очередная жертва, «предположительно подвергшаяся нападению хищного животного». Друг Льюиса обвинил Гарольда Симса в убийстве. В иной ситуации это выглядело бы комично… Давайте осмотрим кабинет вашего дяди, а также включим наконец отопление. Я больше так не могу.
        Сирс повел их в большую комнату в задней части дома; по пути туда Рики включил котел.
        - Кабинет был здесь. - Он щелкнул выключателем, помещение осветилось, и проявились старый кожаный диван, письменный стол с электрической пишущей машинкой, шкафчик с картотекой, ксерокс; широкая полка, выступающая под несколькими более узкими, а на ней - выстроенные в ряд белые узкие коробки с записями, соседствующие с катушечным и кассетным магнитофонами.
        - В коробках, я полагаю, записи, с которыми он работал над книгами?
        - Вероятно.
        - И никто из вас сюда не заходил после его смерти?
        - Никто, - ответил Сирс, осматриваясь в хорошо оборудованном кабинете. Комната пробуждала воспоминания о Дэвиде более детальные, чем любая фотография его хозяина: она полностью отражала суть человека, удовлетворенного и счастливого в своей работе. Это впечатление помогло понять смысл следующих слов, произнесенных Сирсом: - Стелла, очевидно, сообщила вам, что мы боялись заходить сюда. В ее словах есть доля истины. Однако я считаю, что основная причина - это чувство вины.
        - И одна из причин, по которой вы пригласили меня в Милбурн.
        - Да. Думаю, что все мы, за исключением Рики, полагали, что вы… - Он махнул руками, как будто отталкивая что-то от себя. - … Рассеете наши угрызения совести. И больше всех надеялся Джон Джеффри. В этом суть ретроспективного взгляда.
        - Потому что это была вечеринка у Джеффри.
        Сирс отрывисто кивнул и повернулся выйти:
        - Где-то на заднем дворе должны были оставаться дрова. Может, мы разожжем камин?
        - Мы думали, что эту историю не расскажем никогда и никому, - начал Рики десять минут спустя. На пыльном столе перед диваном стояла бутылка «Олд Парра» и стаканы. - Разжечь камин было отличной идеей. По крайней мере будет на что смотреть Сирсу и мне. Не говорил ли я вам, что все началось тогда, когда я спросил Джона о самом дурном в его жизни поступке? Он ответил, что никому в этом не признается, и рассказал вместо этого историю о привидениях. Эх, не надо было спрашивать… Я ведь знал, что было самым ужасным. Мы все это знали.
        - Тогда зачем же спросили?
        Рики громко чихнул, и Сирс сказал:
        - Случилось это в двадцать девятом, в октябре. Давным-давно. Когда Рики спрашивал Джона о самом дурном поступке, все наши мысли были об одном - о вашем дяде Эдварде: всего неделя минула со дня его смерти. О Еве Галли мы тогда едва вспоминали.
        - Ну вот, теперь мы точно перешли Рубикон, - сказал Рики. - Пока не прозвучало это имя, у меня не было уверенности в том, что мы решимся рассказать все. Поскольку мы здесь, считаю, что нам не следует останавливаться. Что бы ни рассказал вам Питер Барнс, пусть это покамест подождет, если вы по окончании рассказа еще захотите оставаться с нами в одной комнате. Полагаю, то, что с ним произошло, должно иметь отношение к случаю с Евой Галли… Так. Я тоже проговорился.
        - Рики был категорически против того, чтоб мы поведали вам о Еве Галли, - сказал Сирс. - Когда я писал вам письмо, он считал, что будет ошибкой снова перетряхивать все это. И мы поддержали его. Я-то уж точно, и без колебаний.
        - Я думал, это только замутит воду, - проговорил в нос Рики, - и не имеет никакого отношения к нашим проблемам. Страшилки. Ночные кошмары. Предчувствия. Четыре выживающих из ума идиота. Следовало бы повнимательнее отнестись к девушке, просившейся к нам на работу. А теперь, когда погиб Льюис…
        - Слушай, Рики, - вспомнил Сирс, - а ведь мы так и не отдали Льюису запонки Джона!
        - Забыли… - Рики отпил виски. Они с Сирсом уже погружались в воспоминания - в мрачный колодец старинной истории, и Дон, сидя рядом с ними, почувствовал себя невидимкой.
        - Так что же случилось с Евой Галли? - напомнил он.
        Сирс с Рики переглянулись; затем Рики опустил глаза, а Сирс уставился на огонь камина и проговорил:
        - Очевидно и несомненно то, что мы убили ее.
        - Вы двое? - выбитый из равновесия, спросил Дон. Он ожидал совсем другого.
        - Все мы, - ответил Рики, - Клуб Фантазеров. Ваш дядя, Джон Джеффри, Льюис, Сирс и я. В октябре тысяча девятьсот двадцать девятого. Через три недели после Черного Понедельника, когда разразился кризис. Даже здесь, в Милбурне, можно было тогда разглядеть признаки паники. Отец Лу Прайса, бывший тоже брокером, застрелился в своем офисе. А мы убили девушку по имени Ева Галли. Не умышленно. Нам никто и никогда не предъявлял никаких обвинений, даже в непредумышленном убийстве; никто так ничего и не узнал. Иначе разразился бы страшный скандал.
        - Мы бы не вынесли этого, - подхватил Сирс. - Рики и я только начали карьеру адвокатов в фирме мистера Готорна, Джон лишь за год до этого получил диплом врача. Льюис был сыном священника. Мы все находились в одинаковом положении. Нас бы это уничтожило. Если не сразу, то со временем.
        - Поэтому мы и пришли к решению, которое попытались воплотить в жизнь, - сказал Рики.
        - Да, - сказал Сирс. - Мы сотворили недостойное, страшное дело. Если бы нам было тогда не по двадцать три, а по тридцать три, мы бы, скорее всего, вызвали полицию и уповали на снисхождение. Но мы были так молоды, а Льюис - так еще совсем подросток. В общем, мы попытались скрыть содеянное. А потом, в самом конце…
        - А в самом конце, - продолжил Рики, - мы стали похожи на героев одной из наших историй. Или вашего романа. Последние месяцы я вновь и вновь переживал заключительные десять минут того кошмара. Я и сейчас слышу наши голоса, я помню каждое слово, которое мы произнесли, когда клали ее в машину Уоррена Скейлса…
        - Давай-ка сначала, - перебил Сирс.
        - Хорошо, начнем сначала.
        - Итак, - заговорил Рики, - все началось со Стрингера Дэдама. Он собрался жениться на Еве Галли. Девушка не успела прожить и двух недель в нашем городе, как Стрингер начал с ней заигрывать. Старше нас с Сирсом, тридцать один или тридцать два, наверно, он был во всех отношениях готов к женитьбе. С помощью сестер Дэдам он заправлял фермой старого полковника и конюшнями; трудился от зари до зари; он вынашивал неплохие практические задумки. Вкратце - процветающий, здравомыслящий парень, завидный жених для любой городской девицы. К тому же хорош собой. Моя жена утверждает, что красивее мужчин она в жизни не встречала. Все девушки, что были чуть постарше школьниц, бегали за ним. Однако когда приехала Ева Галли, со своими деньгами, столичными манерами и прогрессивными взглядами, Стрингер потерял голову. Она сразу купила тот дом на Монтгомери-стрит…
        - Какой дом на Монтгомери-стрит? - спросил Дон. - В котором жил Фредди Робинсон?
        - Ну конечно. Тот самый, что напротив дома Джона. Дом миссис Мостин. Так вот, она его купила, обставила мебелью, привезла рояль и граммофон. А еще она курила папиросы, пила коктейли и носила короткую прическу - типичная столичная девушка.
        - Да не совсем, - сказал Сирс. - Она не была пустышкой или взбалмошной. Прекрасно образована, очень много читала. Вела умные беседы. Ева Галли была очаровательной женщиной. Как бы ты описал ее внешность, Рики?
        - Клер Блум девятнадцатых - двадцатых годов, - не задумываясь, ответил Рики.
        - Типичный Рики Готорн. Попросите его описать кого-нибудь, и он назовет вам имя киноартиста. Хотя, признаюсь, описание довольно меткое. Ева Галли казалась воплощением всей той новизны, что бросалась в глаза с первого взгляда, той новизны, что была в любой, даже самой малой толике в диковинку для жителя Милбурна. Но в ней была еще и удивительная утонченность…изящество - этакая аура непорочной праведности.
        - Это правда, - сказал Рики. - И еще нас невероятно привлекала в ней доля некой загадочности. Как в вашей Альме Мобли. Ничего, кроме туманных намеков и легких упоминаний, мы не знали о ее прошлом - она жила в Нью-Йорке, провела какое-то время в Голливуде, снимаясь в немом кино. Сыграла небольшую роль в романтической картине под названием «Китайская жемчужина». Фильм режиссера Ричарда Бартельмесса.
        Дон вынул из кармана клочок бумаги и записал на нем имя.
        - В ней явно прослеживались итальянские корни, но Стрингеру она как-то сказала, что бабушка и дедушка ее матери родом из Англии. Судя по всему, ее отец был очень состоятельным человеком, но в детстве она осиротела, и ее воспитывали родственники в Калифорнии. Вот и все, что мы знали о ней. Она сказала, что переехала сюда в поисках тишины и уединения.
        - Женщины попытались забрать ее себе под крылышко, - сказал Сирс. - Для них она была настоящей находкой, волшебным колодцем. Обеспеченная девушка, пренебрегшая Голливудом, с утонченными манерами и благородных кровей - буквально каждая женщина милбурнского света посылала ей приглашения. Мне кажется, они мечтали приручить ее.
        - Да, сделать ее понятной и такой же, как они. Верно - приручить. Дело в том, что, помимо ее достоинств, было в ней еще кое-что. Какая-то обреченность. Льюис тогда обладал романтическим воображением и говорил мне, что Ева Галли напоминала аристократку, принцессу или кого-то в этом роде, отвергнувшую свой двор и отправившуюся в изгнание - доживать свои дни в провинции.
        - Да, нас она тоже необычайно волновала, - сказал Сирс. - Разумеется, нам она казалась недосягаемой. Мы идеализировали ее. Изредка мы виделись с ней.
        - Наносили визиты, - уточнил Рики.
        - Именно так. Наносили ей визиты. Она вежливо отказала всем женщинам, но не отвергла пятерых юных повес, обивающих порог ее дома по субботам или воскресеньям. Ваш дядя Эдвард был первым из нас. В нем оказалось больше решимости, чем у остальных четверых. К тому времени все уже знали, что Стрингер Дэдам потерял голову от любви к ней, так что за ее спиной, как строгую дуэнью, мы видели маячившего жениха. Эдварду удалось найти лазейку в условностях. Он навестил ее, она была необычайно мила с ним, и вскоре визиты к ней стали привычкой для всех пятерых. Стрингеру, похоже, не было до этого дела. Он любил нас, хотя жил совсем в другом мире.
        - В мире взрослых, - сказал Рики. - Как и Ева. Она была чуть старше нас, года на два-три, хотя ей могло быть и двадцать. Наши визиты были исключительно благопристойны. Разумеется, кое-кто из женщин постарше думал, что они носили скандальный характер. Отец Льюиса именно так и считал. Но мы были достаточно раскрепощены в социальном смысле этого слова, чтобы не задумываться об этом. Как только Эдвард проторил к ней дорожку, мы стали наносить визиты всей компанией, примерно раз в две недели. Мы слишком ревновали друг к другу, чтобы позволить кому-то из нас в одиночку являться к ней. Это было великолепно. Мы не замечали, как летело время в те вечера. В принципе ничего исключительного не происходило: даже наши беседы можно считать абсолютно обыкновенными, но в часы, проведенные с ней, мы словно попадали в какое-то сказочное королевство. Мы были без ума от нее. И ни один из нас не забывал, что она невеста Стрингера.
        - Люди в те времена не росли и не развивались так стремительно, - сказал Сирс. - Все это: юноши, едва переступившие порог двадцатилетия, поклоняющиеся двадцатипятилетней женщине, словно недостижимой жрице, - может показаться вам смехотворным. Но именно так мы о ней думали, так к ней относились - недосягаемая! Она принадлежала Стрингеру, и все мы были уверены, что после свадьбы останемся такими же желанными гостями в ее доме.
        Два старых адвоката немного помолчали. Они смотрели на огонь в камине Эдварда Вандерлея и потягивали виски. Дон не торопил их, догадавшись, что подошел ключевой момент истории и они продолжат, как только соберутся с силами.
        - Мы пребывали в неком бесполом, пре-фрейдистском раю, - наконец заговорил Рики. - Платоническая очарованность. Порой мы даже танцевали с ней, но, держа ее в объятиях, наблюдая, как она двигается, никогда не помышляли о сексе. Даже невольно. Боже упаси… Что ж, рай рухнул в октябре двадцать девятого, вскоре после обвала фондовой биржи и смерти Стрингера Дэдама.
        - Рай умер, - отозвался эхом Сирс. - А мы взглянули дьяволу в лицо.
        Он повернул голову к окну.
        13
        Сирс сказал:
        - Взгляните, какой снег.
        Дон и Рики проследили за его взглядом: за окном разгулялась настоящая пурга.
        - Если жене удастся найти Омара Норриса, ему придется затемно приниматься за расчистку улиц.
        Рики вновь пригубил виски.
        - Стояла тропическая жара, - и Дону показалось, будто октябрь пятидесятилетней давности растопил нынешний бушующий снежный шторм. - В том году молотьба закончилась рано. Поговаривали, что постоянная забота о деньгах помутила рассудок Стрингера. Сестры Дэдам говорили: нет, это не так, в то утро он ходил к дому мисс Галли. Он там что-то видел.
        - Стрингер сунул руки в молотилку, - сказал Сирс, - и сестры винили в этом Еву. Умирая, он лежал на их кухонном столе, закутанный в одеяла и что-то силился сказать. Однако составить осмысленную фразу из обрывков его слов было невозможно. «Похороните ее», - вот первое, что разобрали, и «Разрежьте ее на куски», - второе. Он будто увидел то, что случилось потом с ним самим.
        - И это не все, - продолжил Рики. - Сестры Дэдам рассказывали, что он выкрикивал что-то еще… но крики перемежались стонами боли, и они не были уверены, что правильно расслышали. «Змея-сова». Или «змеиная кожа». И все. Несвязный бред. Он так и умер на этом столе и был с почестями похоронен несколько дней спустя. Ева Галли не явилась на похороны. Полгорода пришло на Плэзант Хилл, не явилась лишь невеста покойного. Это подлило масла в огонь.
        - Женщины постарше, женщины, приглашениями которых она пренебрегала, - сказал Сирс, - ополчились на нее. Обвинили в гибели Стрингера. Как минимум у половины из них были дочери на выданье, и до появления в городе Евы Галли каждая из них таила надежду выдать дочку замуж за такого видного жениха. Они утверждали, что Стрингеру стало известно нечто непристойное о своей невесте: брошенный муж или незаконный ребенок, что-то в этом духе. Они предали ее анафеме.
        - Мы растерялись и не знали, что делать, - сказал Рики. - Мы боялись идти к ней после смерти Стрингера. Видите ли, мы думали, может, она горюет: неутешная вдова, не успевшая стать женой. Вообще-то утешать ее следовало нашим родителям, а не нам. Если бы мы навестили ее, женщины города устроили бы страшный скандал. Так что мы… выжидали. И жутко беспокоились. Никто не сомневался, что она соберет вещички и вернется в Нью-Йорк. Но разве мы могли забыть наши восхитительные визиты?!
        - Понимаете, наши встречи с ней могли бы стать еще более волшебными, более трогательными, - сказал Сирс, - теперь, когда мы осознали, какую страшную потерю она пережила. Идеал - и романтическая дружба, ведомая светом этого идеала.
        - Сирс прав, - сказал Рики. - Теперь мы идеализировали Еву Галли еще больше. Она стала символом печали, символом горя, разбитого сердца. Единственное, о чем мы тогда мечтали, - навестить ее. Мы послали ей записку с нашими соболезнованиями и пошли бы сквозь огонь, чтоб увидеться с ней. Единственное, что казалось для нас непреодолимым, - железная стена социальных условностей, отгородившая ее от нас. И не было в той стене ни щелки, ни трещинки.
        - Мы не могли. Она пришла к нам, - сказал Сирс. - В тот самый дом, где жил тогда ваш дядя. Эдвард единственный из нас имел собственный дом. Мы собрались там поговорить и выпить яблочной водки. Поговорить о том, что же нам делать.
        - И поговорить о ней, - сказал Рики. - Знакомо ли вам стихотворение Эрнеста Доусона: «Я предан тебе, Цинара!»? Льюис отыскал его и прочел нам. Его строки пронзили нас. «Бледные одинокие лилии…» Потрясенные, мы выпили еще водки. «Греми, музыка, лейся, вино…» Боже, какие мы были идиоты! В общем, в один прекрасный вечер - в тот самый - она явилась в дом Эдварда.
        - И она была в ярости, - сказал Сирс. - Она была вне себя, она пугала. Она ворвалась, словно буря.
        - Она заявила, что ей одиноко, - сказал Рики, - что устала от этого проклятого города, населенного ханжами. Она хотела пить и танцевать, и ей плевать, кто что подумает. Сказала, что этот мертвый городишко вместе со всеми дохлыми жалкими людишками может лететь в тартарары, - ей мало дела. И если мы мужчины, а не сопливые мальчишки, мы проклянем этот город тоже.
        - Мы онемели, - сказал Сирс. - Перед нами предстала не наша недосягаемая богиня, а рассвирепевшая фурия, ругавшаяся, как пьяный матрос. Как… как продажная девка. «Громи, музыка, лейся, вино». Что хотели - то и получили. У Эдварда был небольшой граммофон и кое-какие пластинки. Она велела нам завести его и поставила самый яростный джаз, какой нашелся. Она была в неистовстве! Ее поведение больше напоминало помешательство - мы в жизни не видели, чтобы женщина так себя вела, а ведь для нас она была, говоря образно, величеством, кем-то между Мэри Пикфорд и статуей Свободы. «Ну-ка, потанцуй со мной, маленький гаденыш!» - велела она Джону, и он так перепугался, что едва осмеливался касаться ее. Глаза ее метали молнии.
        - Я думаю, то, что мы видели, была ненависть, - сказал Рики, - к нам, к городу, к Стрингеру. Лютая ненависть, бурлящая. Буря ненависти. Циклон. В танце она поцеловала Льюиса, и он отпрыгнул, словно она обожгла его. Он уронил руки, и она подскочила к Эдварду, схватила и заставила танцевать с ней. Лицо ее было ужасно - свирепо. Эдвард считался самым языкастым из нас, но он тоже был слишком потрясен неистовством Евы - наш рай рушился на глазах, и она топтала, обращала его в пыль каждым шагом, жестом, словом. В нее словно вселился дьявол. Знаете, когда женщина в ярости, она может найти в себе колоссальную силу, достаточную, чтобы разорвать мужчину на куски, - эта ярость обрушивается на вас, как удар грузовика. Примерно так все и было. «Ну что, сопляки, может, выпьем?» - крикнула она. Мы выпили.
        - Это было ужасно, - сказал Сирс. - И, по-моему, я чувствовал, к чему все шло. А мы были слишком юны и неопытны, чтобы знать, как вести себя в такой ситуации.
        - Не могу сказать, чувствовал ли я, к чему все шло, - с сомнением произнес Рики, - но это случилось. Она попыталась совратить Льюиса.
        - Это был наихудший выбор, - с горечью сказал Сирс. - Льюис был совсем мальчишка. До этого вечера он, может, раз в жизни целовал девушку, и, несомненно, не более того. Мы все любили Еву, однако Льюис, пожалуй, больше всех, - помните, именно он отыскал стихотворение Доусона. А поскольку он больше всех боготворил Еву, то ее поведение, ее ненависть в тот вечер потрясли его сильнее всех нас.
        - И она прекрасно знала об этом, - сказал Рики. - Она наслаждалась, видя, что Льюис шокирован настолько, что не в состоянии вымолвить слова. И когда она, оттолкнув Эдварда, направилась к Льюису, он застыл в ужасе. Словно увидел свою мать, ведущую себя подобным образом.
        - Свою мать? - спросил Сирс. - Пожалуй. По крайней мере это может дать вам представление о всей глубине его и нашего потрясения. Он онемел. Ева прижалась к нему, ее руки как змеи обвились вокруг него, и поцеловала. Со стороны казалось, что она втянула в рот половину его лица. Вы только представьте себе - эти полные ненависти поцелуи, вся ее ярость, впившаяся в ваши губы. Это все равно что целовать лезвие бритвы. Когда она откинула назад голову, лицо Льюиса было измазано помадой. В другой ситуации это показалось бы смешным, но в тот момент ужасало. Он был словно вымазан кровью.
        - Эдвард подошел к ней и сказал: «Успокойтесь, мисс Галли», или что-то подобное. Она резко развернулась к нему, и мы вновь почувствовали взрыв ненависти, обрушившейся на нас. «А, ты тоже хочешь, Эдвард? - сказала она. - В очередь! Я хочу Льюиса первым! Мой маленький Льюис такой сладкий!»
        - И тогда, - сказал Рики, - она повернулась ко мне. «И тебе кое-что перепадет, Рики. И тебе, Сирс. Всем достанется. Но сначала хочу Льюиса. Я хочу показать ему, что же такого невыносимого увидел Стрингер Дэдам, когда подглядывал в мое окно». И начала расстегивать блузку.
        - «Пожалуйста, мисс Галли», взмолился Эдвард, - вспоминал Сирс. - Но она велела ему заткнуться и продолжала снимать блузку. Она не носила лифчика. Груди ее были как ровные крепкие яблоки. Она выглядела невероятно распутной. «Ну, малыш Льюис, посмотрим, на что ты способен?» И опять присосалась к его лицу.
        - Мы, как нам показалось, догадались, что видел Стрингер в ее окне, - сказал Рики. - Он, вероятно, увидел, как Ева Галли занималась любовью с другим. Мысль об этом, ее нагота и то, что она вытворяла с Льюисом, повергли нас в глубокий моральный шок. Мы чувствовали омерзение. Наконец я и Сирс взяли ее за плечи и оторвали от Льюиса. И тогда она начала изрыгать ругательства. Это было так гадко! «Вам что, так вас и разэтак, не потерпеть?! Вы, маленькие такие-сякие и туда и сюда и так далее и так далее!» Она начала расстегивать юбку, не переставая осыпать нас площадной бранью. Эдвард чуть не плакал «Ева, - молил он, - прошу вас, не надо». Юбка упала к ее ногам, и она переступила через нее. «А что такого, мальчик-одуванчик? Боишься посмотреть, какова я без юбки?»
        - Потом она сняла нижнюю юбку и пошла, танцуя, к вашему дяде, - продолжал Сирс. «Мне кажется, я должна попробовать кусочек тебя», - сказала она и потянулась к нему - к его шее. Он влепил ей пощечину.
        - От души, - сказал Рики. - А она отвесила ему еще более оглушительную. Со всей силы. Звук был, как ружейный выстрел. Джон, Сирс и я были чуть живы, мы едва не теряли сознание. Мы чувствовали себя совершенно беспомощными. И не могли двигаться.
        - Если бы могли, нам бы удалось остановить Льюиса, - сказал Сирс. - Но мы стояли, как оловянные солдатики, и безмолвно наблюдали за ним. Он сорвался, как самолет на взлете - буквально пролетел через комнату и врезался в нее. Он рыдал и, вот так, рыдая и воя, бросился на нее. Он сбил ее с ног, как заправский футболист. Оба они рухнули, как разбомбленное здание. Грохот был сравним по силе с обвалом Черного Понедельника. Ева уже не поднялась.
        - Она ударилась головой об угол камина, - сказал Рики. - Льюис запрыгнул ей на спину и занес было кулаки, но даже он увидел кровь, текущую у нее изо рта.
        Два старых адвоката задыхались.
        - Вот и все, - заговорил Сирс. - Ева была мертва. Мы пятеро стояли как зомби над ней, обнаженной и неживой. Льюиса вырвало на пол, и остальные были близки к этому. Мы не могли поверить в случившееся - в то, что мы сделали. Это не может служить оправданием, но мы пребывали в самом настоящем шоке. Я думаю, какое-то время мы стояли, дрожа в тишине.
        - Потому что тишина эта была безмерной, - сказал Рики. - Она обрушилась на нас, как этот снегопад. Наконец Льюис проговорил: «Надо вызвать полицию». «Нет, - возразил Эдвард, - нас же посадят в тюрьму. За убийство».
        - Сирс и я попытались убедить его, что никакого убийства не было, но Эдвард возразил: «Хороши же вы будете, когда вас лишат права адвокатской практики. После всего случившегося». Джон проверил у нее пульс и дыхание, но одного взгляда на нее было достаточно, чтобы убедиться, что она мертва. «Я думаю, это убийство, - сказал он. - Мы пропали».
        - Рики спросил, что же делать, - сказал Сирс, - и Джон ответил: «У нас только один выход. Спрятать тело. И спрятать там, где его никогда не найдут». Мы смотрели на это тело, на окровавленное лицо и чувствовали свое поражение - она победила. Такое было ощущение. Ее ненависть спровоцировала нас на нечто, очень напоминающее убийство. И теперь мы гадали, как его скрыть - легально и морально, как решиться сделать страшный в своей безнравственности шаг. И мы решились.
        Дон спросил:
        - Где вы решили спрятать ее тело?
        - В шести милях за городом был старый пруд. Очень глубокий. Футов двадцать. Сейчас там его уже нет. Его засыпали и построили на том месте торговый центр.
        - У машины Льюиса было пробито колесо, - сказал Сирс, - и мы, завернув труп в простыню и оставив Льюиса, отправились в город искать Уоррена Скейлса. Мы знали, что он приехал с женой за покупками. Он был добрым малым и любил нас. Мы договорились сообщить ему впоследствии, что разбили его машину, и купить ему новую, получше, - Рики и я должны были заплатить львиную долю суммы.
        - Уоррен Скейлс был отцом фермера, который охотится за марсианами? - спросил Дон.
        - Эльмер был его четвертым ребенком и первым сыном. Его тогда еще и в проекте не было. Итак, мы отправились в центр, отыскали Уоррена и пообещали ему вернуть машину примерно через час. Затем вернулись к Эдварду домой и положили ее тело в машину. Попытались положить.
        - Мы так нервничали, - продолжил Рики, - мы были так напуганы и растеряны, мы все еще не осознавали, что случилось и что же мы делаем. И никак не могли затащить ее. «Занесите сначала ноги», - предложил кто-то, и мы попытались втянуть тело на заднее сиденье. Простыня задиралась и спадала, и Льюис начал ругаться, что голова не помещается; мы вытащили ее наполовину, и тогда Джон закричал, что она пошевелилась. Эдвард обозвал его идиотом и сказал, что она никак не может шевелиться: мол, врач он или нет?
        В конце концов нам все же удалось усадить ее на заднее сиденье, а Рики и Джон сели по бокам. Поездка через весь город вышла жуткой, - Сирс помедлил, глядя на огонь. - Боже мой… Я вел машину. Я только сейчас это вспомнил. От беспокойства никак не мог вспомнить, куда же я еду, и проскочил нужный поворот миль на пять-шесть. Потом все же кто-то подсказал мне. И мы свернули на узкую грязную дорогу, ведущую к пруду.
        - Все казалось таким отчетливым, - сказал Рики. - Каждый листик, каждый камушек - плоским и отчетливым, как рисунок в книге. Мы выбрались из машины, и окружающий мир словно ударил нас по глазам. «Господи, зачем, зачем мы все это делаем?» - спросил Льюис. Он плакал.
        - Эдвард вернулся и сел за руль, - сказал Сирс. - Машина стояла в десяти - пятнадцати ярдах от пруда, глубина начиналась резко, сразу же у берега. Он включил зажигание. Я повернул заводную рукоять. Эдвард включил первую передачу, заклинил педаль газа и выскочил. Машина поползла вперед.
        Оба снова умолкли и взглянули друг на друга.
        - И тогда… - проговорил Рики, Сирс кивнул. - Я не знаю, как сказать об этом…
        - И тогда мы кое-что увидели, - сказал Сирс. - Нам померещилось. А может, и нет.
        - Я знаю, - сказал Дон, - вы увидели ее. Живой.
        С усталым изумлением Рики посмотрел на него:
        - Вы правы. В заднем стекле показалось ее лицо. Она глядела на нас - ухмылялась. Глумливо. Мы чуть не попадали со страху. В следующую секунду машина с громким всплеском врезалась в воду и начала тонуть. Мы рванулись к ней, пытаясь заглянуть в боковые окна. Мне, помню, было очень страшно. Я же знал, что она умерла еще там, в комнате, - я знал это. Джон нырнул в тот момент, когда машина пошла ко дну. Выйдя на берег, он сказал, что заглянул в боковое окно и…
        - И увидел, что на заднем сиденье никого не было, - закончил Сирс. - Так он сказал.
        - Машина затонула. Вероятно, она до сих пор погребенная там, под тридцатью тысячами тонн засыпки, - сказал Рики.
        - Что-нибудь еще произошло? - спросил Дон. - Прошу вас, попытайтесь вспомнить. Это важно.
        - Произошли две вещи, - сказал Рики. - Однако мне необходимо подкрепиться, - он налил себе виски и, прежде чем начал говорить, выпил. - Джон Джеффри заметил рысь на другом берегу пруда. Мы тоже видели ее. И перепугались еще больше: чувство вины ударило по нам с новой силой, оттого что нас видели. Даже если это и было животное. Рысь мелькнула светлым пятном хвоста и скрылась в лесу.
        - А пятьдесят лет назад рыси не были здесь редкостью?
        - Напротив. Может, где-то дальше к северу. Тем не менее мы не ошиблись. Второй странностью было то, что дом Евы сгорел. Когда мы вернулись в город, увидели толпу соседей, наблюдавших, как пожарные пытаются справиться с огнем.
        - Кто-нибудь из них видел, как загорелось?
        Сирс покачал головой, и Рики продолжил:
        - Очевидно, все произошло само собой. Это еще больше усугубило наше горе, словно мы стали еще и причиной пожара.
        - Один из пожарных сказал нечто очень странное, - вспомнил Сирс. - У нас был такой замученный вид, и он решил, что мы беспокоимся о соседних зданиях: как бы огонь не перекинулся на них. Он сказал, что ближайшие дома в безопасности, потому что огонь стихает. По его наблюдениям, было похоже, что дом взорвался вовнутрь, - он не мог объяснить, что это значит, но именно так ему показалось. И огонь охватил лишь часть здания, второй этаж. Я поднял голову и понял, что он имел в виду.
        - Окна! - воскликнул Рики. - Окна были разбиты, рамы сломаны, но внизу не было ни стеклышка - они влетели вовнутрь.
        - Сильное сжатие, - сказал Дон.
        Рики кивнул:
        - Точно. Я не смог припомнить этого слова. Однажды я видел, как взорвалась таким же образом лампочка. Как бы там ни было, пожар уничтожил второй этаж, однако первый остался невредимым. Через пару лет семья купила то, что осталось от дома, и перестроила его. Мы окунулись в работу, а люди перестали судачить и гадать, что произошло с Евой Галли.
        - Только не мы, - сказал Сирс. - Но мы никогда не говорили об этом. Лет пятнадцать - двадцать назад нам пришлось серьезно поволноваться, когда строители начали засыпать пруд, однако машину не обнаружили. Они похоронили ее в прямом смысле слова. И все, что в ней находилось.
        - А в ней ничего не было, - сказал Дон. - Ева Галли здесь. Она вернулась. Второй раз.
        - Вернулась? - вскинул голову Рики.
        - В образе Анны Мостин. А до этого она побывала здесь Анн-Вероникой Мор. Альмой Мобли она представилась мне в Калифорнии и убила моего брата в Амстердаме.
        - Мисс Мостин? - недоверчиво спросил Сирс.
        - Именно это и убило Эдварда? - спросил Рики.
        - Я уверен. Скорее всего, он увидел то же, что и Стрингер: она позволила ему увидеть.
        - Никогда не поверю, что мисс Мостин связывает что-либо с Евой Галли, Эдвардом или Стрингером, - сказал Сирс. - Сама идея просто нелепа.
        - Что «это»? - спросил Рики. - Что она позволила им увидеть?
        - То, как она меняет облик, - сказал Дон. - Думаю, что она заранее планировала это, зная наверняка, что испугает его до смерти, - Дон посмотрел на двух пожилых друзей. - И еще. Я уверен, что ей наверняка известно о том, что мы здесь сегодня собрались. Потому что мы - ее незавершенное дело.
        Знаете ли вы, каково скучать по Новому Орлеану?
        14
        - Меняет облик… - проговорил Рики.
        - Как же, облик она меняет, - вновь недоверчиво проворчал Сирс. - Так вы утверждаете, что эта Ева Галли, и маленькая актриса Эдварда, и наша секретарь суть один и тот же человек?
        - Не человек. Существо. Как, вероятно, и рысь, которую вы видели на другом берегу пруда. Совсем не человек, Сирс. Когда вы почувствовали ненависть Евы Галли в тот вечер в доме моего дяди, вам удалось постичь ее истинную сущность. Я думаю, она явилась к вам, чтобы спровоцировать всех пятерых на нечто страшное, гибельное для вас, - разрушить вашу чистоту и невинность. Однако получился рикошет, ударивший по ней и ранивший ее. Что ж, по крайней мере, это свидетельствует о ее уязвимости. А теперь она вернулась мстить. И заодно мне. Она использовала меня, чтобы добраться до моего брата, но она знала, что я в итоге появлюсь здесь. И тогда она сможет перебить нас по одиночке.
        - Это та самая идея, о которой вы обещали нам рассказать? - спросил Рики.
        Дон кивнул.
        - Да что же в конце концов заставляет вас считать эту идею разумной? - возмутился Сирс.
        - Питер Барнс, во-первых, - ответил Дон. - Я уверен, это должно убедить вас, Сирс. Если нет - я прочту вам кое-что из книги, и это будет еще одним доказательством. Но прежде всего Питер Барнс. Сегодня он поехал к Льюису, как я уже говорил вам, - Дон перечислил все случившееся с Питером: поездка к заброшенному вокзалу, смерть Фредди Робинсона, смерть Джима Харди в доме Анны Мостин и наконец трагические события сегодняшнего утра. - Так что я считаю доказанным тот факт, что Анна Мостин и есть та самая «хозяйка», «покровительница», о которой упомянул Грегори Бэйт. Она манипулирует Грегори и Фэнни: Питер говорит, он подсознательно чувствовал, что Грегори кто-то управляет, что он был похож на свирепую собаку, повинующуюся приказам зловещего хозяина. Объединившись, они хотят уничтожить весь город. Как Доктор Рэбитфут из замысла моего романа.
        - Они пытаются вдохнуть жизнь в события вашего романа? - спросил Рики.
        - Похоже на то. Они называют себя ночными сторожами. Они играют. Задумайтесь над этими инициалами. Анна Мостин, Альма Мобли, Анн-Вероника Мор. Видите, как она забавляется: она хотела, чтобы мы обратили внимание на схожесть. Я уверен, что она наслала на нас Грегори и Фэнни потому, что Сирс видел их раньше. Или же когда-то, много лет назад, они возникли на его пути, оттого что она знала, что использует их в будущем, то есть теперь. И вовсе не случайно я, увидев Грегори в Калифорнии, подумал, что он похож на оборотня.
        - Почему же не случайно, если он - не то, что вы утверждаете? - спросил Сирс.
        - Я этого не утверждаю. Но существа типа Анны Мостин или Евы Галли стоят за спиной каждого призрака и каждой легенды о сверхъестественном, когда-либо написанной или рассказанной, - ответил Дон. - Они творцы всего, что пугает нас в сверхъестественном. В сказках и рассказах мы делаем их легко управляемыми. Но в наших историях мы, по крайней мере, пытаемся показать, что нам по силам расправиться с ними. Грегори Бэйт не более оборотень, чем Анна Мостин. Он то, что люди называют оборотнем. Или вампиром. Он питается живой человеческой плотью. Он запродал себя покровителю в обмен на бессмертие.
        Дон взял в руки одну из книг, которые захватил с собой:
        - Это справочник, «Словарь фольклорных выражений, мифологии и легенд». Здесь есть большой раздел, озаглавленный «Меняющие облик», написанный профессором Р. Д. Джемисоном. Вот послушайте: «Хотя не предпринималось никаких мер по систематизации сведений о фактах перевоплощения, количество их, обнаруженное во всех уголках планеты, представляет собой цифру астрономическую». Он пишет, что их можно отыскать в фольклоре буквально каждого народа. И развивает свою мысль на трех страницах - это самый пространный раздел справочника. Боюсь, мы мало что полезного сможем почерпнуть отсюда, разве что лишний раз убедимся в том, что о подобных странностях люди начали говорить тысячи лет назад. К сожалению, Джемисон не уточняет, какими способами - если они вообще существуют - в народных легендах можно бороться и побеждать эти существа. Но послушайте, какими словами он заканчивает свое повествование: «Проведенные изучения перевоплощений лис, выдр и т. д. довольно тщательны, но упускают центральную проблему перевоплощения как такового. Превращения в легендах народов мира неразрывно связаны с галлюцинациями и
психическими отклонениями. Пока феномен в обеих областях не будет досконально изучен, мы не способны превзойти общего наблюдения: фактически ничто кажущееся не является реальным».
        - Аминь, - сказал Рики.
        - Вот именно. Ничто не реально, что нам грезится. Эти существа успешно убеждают вас в том, что вы сходите с ума. Так оно и произошло с каждым из нас: мы чувствовали и видели, а потом спорили сами с собой и сомневались в увиденном. Этого не может быть, уговаривали мы себя, так не бывает! Однако - бывает, мы видели это своими глазами. Вы видели, как Ева Галли поднялась с заднего сиденья, а мгновением позже видели ее в образе рыси.
        - Попробуйте представить, - сказал Сирс, - что у одного из нас случайно оказалось ружье и он подстрелил ту рысь. Что бы произошло?
        - Я думаю, вы бы увидели что-либо невероятное, но не могу вообразить, что именно. Возможно, она бы издохла. Возможно, превратилась бы во что-то или в кого-то другого, а может, охваченная болью, претерпела бы сразу несколько перевоплощений подряд. Не знаю…
        - Столько вариантов… - сказал Рики.
        - Это все, чем мы располагаем.
        - Если примем вашу версию.
        - Если у вас есть идеи лучше, я выслушаю их. Но от Питера Барнса мы узнали, что случилось с Фредди Робинсоном и Джимом Харди. Также я связался с агентом Анн-Вероники и выяснил кое-что о мисс Мор. Она, образно выражаясь, явилась из ниоткуда. Не нашлось ни одной записи о ней в городе, откуда, по ее словам, она родом. Потому что их и не могло быть - она никогда не была Анн-Вероникой Мор до того самого дня, когда записалась в актерскую студию. Она, такая внешне благовидная, просто возникла на пороге театра со всеми необходимыми документами и справками, зная, что это прямой путь к Эдварду Вандерлею.
        - Тогда они - существа, которые, по-вашему, реальны, - представляют еще большую опасность: они обладают мудростью, - сказал Сирс.
        - Да, они невероятно мудры. Они любят шутки, они чрезвычайно прозорливы и, как индейский Маниту, любят рисоваться, выставлять себя напоказ. Вторая книга приводит прекрасный пример этого, - Дон взял со стола книгу и показал им ее корешок. - «Таков был мой путь», автор Роберт Мобли. Художник, дочерью которого назвалась Альма Мобли. Я сделал большую ошибку, до сих пор не заглянув в его автобиографию. Теперь я уверен, она хотела, чтобы я прочел ее и обнаружил игру слов в ее настоящем и прошлых именах. Четвертая глава называется «Темные тучи» - автобиография написана далеко не блестяще, но я хотел бы процитировать вам несколько абзацев из этой главы.
        Дон раскрыл книгу на заложенной странице; ни один из старых адвокатов не пошевелился.
        «Даже в такую несомненно счастливую и удачливую жизнь, каковой была моя, вторгались темные и горестные периоды и оставались в ней месяцами и годами неизгладимой печали. Год 1958-й был одним из них; пожалуй, лишь бросив себя в водоворот работы, я смог в том году поддерживать свой рассудок в полном здравии. Узнавая солнечные акварели и строгое симметричное экспериментаторство в масле, характерные для моих работ предыдущих пяти лет, люди расспрашивали меня о стилистической перемене, которая привела меня к так называемому Сверхъестественному периоду. Сейчас я могу лишь сказать, что психика моя была тогда скорее всего нестабильна, и полный разброд чувств и ощущений нашли выражение в работе, которую я почти насильно заставлял себя выполнять.
        «Самый мучительный период начался смертью моей матери, Джессики Осгуд Мобли, чье влияние и мудрые советы были…» - здесь я пропущу пару страниц. - Дон поискал в книге. - А вот, слушайте: «Второй, более тягостной потерей, стала потеря моего старшего восемнадцатилетнего сына Шелби, наложившего на себя руки. Я упомяну здесь лишь те обстоятельства его смерти, что прямым образом привели к возникновению так называемого Сверхъестественного периода моих работ, поскольку эта книга главным образом о творчестве в моей жизни. Однако должен упомянуть, что мой сын был человеком беззаботным, простодушным и энергичным, и я уверен, что лишь колоссальный моральный шок, непредвиденное внезапное столкновение с невероятным злом могли толкнуть его на самоубийство.
        «Вскоре после смерти моей матери просторный дом рядом с нашим приобрела процветающая привлекательная женщина лет сорока, вся семья которой состояла из четырнадцатилетней племянницы, находившейся под ее опекой после смерти родителей. Миссис Флоренс де Пейсер, особа приветливая, но довольно сдержанная, была женщиной с очаровательными манерами; она проводила зимы в Англии, как и мои родители: она казалась представительницей другого поколения, и я порой подумывал, не написать ли мне ее акварельный портрет. Она коллекционировала картины, я обратил на это внимание, побывав у нее в гостях, и даже неплохо знала мои работы - хотя мой абстракционизм того периода едва ли имел что-то общее с ее французскими символистами! Но несмотря на все обаяние миссис де Пейсер, главной прелестью ее дома очень скоро стала ее племянница. Красота Ами Монктон была почти божественной, она казалась мне порой самым женственным существом на свете. Каждое движение, входила ли она в комнату или наливала чашку чая, было наполнено неуловимой грацией. Девочка была само очарование, самообладание и скромность, деликатная и утонченная,
как (только, признаюсь, более умная) Пенси Осмонд, ради которой Изабель Арчер Генри Джеймса с такой готовностью принесла себя в жертву. Ами была желанной гостьей в нашем доме: она произвела впечатление на обоих моих сыновей».
        - Это была она, - сказал Дон, - четырнадцатилетняя Альма Мобли, под управлением миссис де Пейсер. Бедняга Мобли не ведал, что он впустил в свой дом. Он продолжает: «Несмотря на то что Ами была ровесницей Уитни, моего младшего сына, именно Шелби - чувственный Шелби - сблизился с ней. Поначалу я думал: то, что он уделяет столько времени девочке на четыре года младше его самого, является всего лишь свидетельством политеса Шелби. И даже когда я подметил явные признаки влюбленности (бедный Шелби начинал краснеть при одном упоминании ее имени), мне и в голову не приходило, что они не отказывают себе в поступках отвратительного, унизительного или преждевременного характера. По правде говоря, это было одной из самых отрад моей жизни - наблюдать, как мой высокий, красивый сын прогуливается по саду с очаровательным ребенком. И я вовсе не удивился, а скорее даже слегка обрадовался, когда Шелби категорично заявил мне, что когда Ами Монктон исполнится восемнадцать, а ему двадцать два - он женится на ней.
        «Спустя несколько месяцев я начал замечать, что Шелби стал все более замыкаться в себе. Он перестал интересоваться друзьями и последние месяцы своей жизни был всецело сосредоточен на семействе де Пейсер и мисс Монктон. А недавно к ним присоединился слуга Грегорио - мужчина мрачной наружности, похожий на латиноамериканца. Я невзлюбил Грегорио с первого взгляда и пытался предостеречь на его счет миссис де Пейсер, но она ответила, что знает его и его семью уже много лет и что он прекрасный шофер».
        «В своем кратком повествовании могу лишь сказать, что в течение последних недель жизни мой сын казался изможденным и вел себя исключительно замкнуто. Я впервые поступил с ним как суровый отец и запретил ему общаться с семьей де Пейсер. Его поведение наводило меня на мысль о том, что под влиянием Грегорио он и девочка экспериментировали с наркотиками, - а возможно и с недозволенным сладострастием. Пагубное и унижающее человеческое достоинство семя, марихуану, даже в те времена можно было отыскать в бедных кварталах Нового Орлеана. И еще меня страшило, что они чересчур увлекались креольским мистицизмом. Подобное занятие прекрасно сочетается с наркоманией».
        «Во что бы ни был вовлечен Шелби, результат оказался трагичен. Сын не подчинился моим приказам и втайне продолжал наведываться в дом де Пейсер; и в последний день августа он вернулся домой, взял мой служебный револьвер, который хранился в ящике комода моей спальни, и выстрелил в себя. И именно я, работавший в домашней студии, услышал выстрел и обнаружил тело».
        «То, что за этим последовало, несомненно стало результатом шока. Мне не пришла в голову мысль вызвать полицию или скорую помощь: не помню, как я вышел из дома, почему-то вообразив, что помощь уже прибыла. Я очутился на дороге. Я искал особняк миссис де Пейсер. И то, что я увидел там, чуть не лишило меня чувств».
        «Мне показалось, я заметил шофера Грегорио, стоявшего у окна верхнего этажа и презрительно усмехавшегося мне оттуда. Злорадство и враждебность, казалось, исходили от него плотной волной. Он ликовал. Я попытался закричать и не смог. Затем я посмотрел вниз и увидел кое-что пострашнее. Ами Монктон стояла подле угла дома, пристально смотрела на меня, но лицо ее было серьезным, абсолютно спокойным и бесстрастным. Ее ноги не касались земли! Казалось, Ами парила в девяти-десяти дюймах над травой. Беззащитный перед ними, я чувствовал такой ужас, что прижал ладони к лицу. Когда через несколько мгновений я отнял их и поднял глаза - никого не было».
        «Миссис де Пейсер и Ами прислали цветы на похороны Шелби, правда, к тому времени они уже уехали в Калифорнию. И хотя я тогда убедил себя, как уверен и поныне, что девочка и шофер мне пригрезились, - я сжег те цветы, не позволив украсить ими гроб Шелби. Картины моего так называемого Сверхъестественного периода, которые я предлагаю теперь обсудить, были порождением этой трагедии».
        Дон взглянул на двух пожилых мужчин:
        - Я лишь сегодня прочитал это. Вы поняли, что я имел в виду, говоря, что они любят рисоваться и шутить? Они хотят, чтобы их жертвы знали или, по крайней мере, подозревали, что с ними происходит. Роберт Мобли пережил шок, едва не выбивший его из колеи, и тогда родились чуть ли не лучшие картины в его творчестве; Альма хотела, чтобы я прочитал об этом и узнал, что она жила в Новом Орлеане с Флоренс де Пейсер под другим именем и убила юношу скорее всего так же, как убила моего брата.
        - Почему же Анна Мостин до сих пор не расправилась с нами? - спросил Сирс. - У нее была масса возможностей. Не стану скрывать, я вполне удовлетворен тем, что вы нам рассказали, но чего она ждет? Почему мы трое не погибли, как остальные?
        Рики откашлялся:
        - Актриса Эдварда сказала Стелле, что я буду достойным противником. Я думаю, она дожидается того момента, когда мы точно будем знать, что нам противостоит.
        - То есть этот момент настал, - сказал Сирс.
        - У вас есть план? - спросил Рики.
        - Нет, лишь кое-какие идеи. Сейчас я поеду в отель, соберу вещи и вернусь сюда. Возможно, в магнитофонных записях дяди мы найдем полезную информацию. И я хочу побывать в доме Анны Мостин. Надеюсь, вы пойдете со мной. Может, и там мы отыщем что-нибудь.
        - А что если путь туда окажется для нас последним? - усмехнулся Сирс.
        - Я думаю, их там уже нет. Этой троице известно, что мы сначала попытаемся обыскать дом. У них для нас уже давно припасено что-то другое. И не там.
        Дон посмотрел на Рики и Сирса:
        - И последнее. Как спрашивал Сирс, что бы случилось, если б вам удалось подстрелить рысь? Вот это мы и должны выяснить. На этот раз мы должны подстрелить рысь, что бы это ни означало. - Он улыбнулся им: - А зима, похоже, будет лютая.
        Сирс Джеймс пробурчал что-то утвердительно. Рики спросил:
        - Каковы, на ваш взгляд, шансы на то, что нам троим и Питеру Барнсу удастся увидеть конец всего этого?
        - Очень слабые, - ответил Сирс. - Но вы несомненно с успехом выполнили то, о чем мы вас просили.
        - Будем сообщать кому-нибудь? - спросил Рики. - Ублажим Хардести?
        - Абсурд, - фыркнул Сирс. - Нас упекут в сумасшедший дом.
        - Пусть все думают, что мы боремся с марсианами, - сказал Дон. - Сирс прав. Но могу побиться об заклад, что…
        - Что?
        - Бьюсь об заклад, что ваша безупречная секретарша завтра на работу не выйдет.
        Оставшись в доме дяди один, Дон подбросил в камин дров и уселся на нагретое Рики место на диване. Снег заметал крыши домов и переплеты оконных рам, а ему припомнился теплый вечер: одуряющий запах листвы, воробей, вспорхнувший на перила, и глаза, сияющие на бледном лице возлюбленной, обернувшейся к нему с порога. И обнаженная девушка у черного прямоугольника окна, взглянувшая через плечо на него и прошептавшая слова, смысл которых лишь сейчас дошел до него: «Ты призрак». Ты, Дональд. Ты. Это было неуместное озарение, понимание загадки истории с привидениями в самой середине повествования.
        II. Город в осаде
        Нарцисс, глядя в свое отражение в пруду, рыдал. Когда его друг, проходивший мимо, осведомился о причине, Нарцисс сказал:
        - Я плачу оттого, что потерял невинность.
        Друг отвечал ему:
        - Тебе следовало бы горевать о том, что когда-то обладал ею.
        1
        В Милбурн пришел декабрь, и город устремился к Рождеству. В долгой памяти города этот месяц всегда занимал особенное место: ириски из кленового сахара, и веселый каток на реке, и разноцветные лампочки на деревьях и в витринах, и катание на лыжах с холмов, поднимающихся сразу же за городом. В декабре укрытый слоем снега в несколько дюймов Милбурн всегда приобретал праздничный, почти волшебный вид. На площади устанавливали высокую нарядную ель, и Элеонор Харди украшала электрической гирляндой парадный вход отеля «Арчер». В торговом центре «Янг Бразерс» детишки выстраивались в очередь перед Санта-Клаусом и выставляли свои непререкаемые рождественские требования - и лишь те, что постарше, замечали: внешностью и запашком Санта слегка напоминал Омара Норриса. (Декабрь всегда примирял Омара не только с женой, но и с самим собой: он урезал свои аппетиты на спиртное ровно вполовину и важно говорил немногим закадычным дружкам, что ему придется подхалтуривать в магазине.) Как и когда-то его отец, Норберт Клайд запрягал старые сани и гордо проезжал по всему городу, а потом катал детей, чтобы знали и помнили,
как звенят настоящие бубенчики, чтобы почувствовали, каково это - лететь в запряженных парой добрых рысаков санях по лесной дорожке и дышать лесным воздухом, напоенным густым ароматом хвои. И как его отец, Эльмер Скейлс открывал проход на одно из своих пастбищ и пускал горожан покататься с горки, высившейся на самом краю его владений: там всегда стояло с полдюжины пикапов, выстроившихся вдоль изгороди, и с полдюжины молодых пап тащили на буксире в гору санки, груженные счастливой ребятней. Кто варил на кухне ириски, кто жарил каштаны в камине. Хемфри Стэлледж вкручивал красные и зеленые лампочки над стойкой бара. Милбурнские женушки радостно обменивались рецептами рождественских пирогов и пирожных; мясники принимали заказы на двадцатифунтовые индейки и раздавали рецепты подливки. Восьмилетки начальной школы вырезали из цветной бумаги елочки и лепили их на окна класса. Старшеклассники же больше сосредоточивались на хоккее, чем на английском или истории, и мечтали о пластинках, которые они купят на чеки от тетушек и дядюшек. Клубы «Киванис», «Ротери» и «Кейсис» устраивали грандиозный праздничный вечер в
танцевальном зале отеля «Арчер», вызвав подкрепление - трех барменов из Бингэмптона, и жертвовали несколько тысяч долларов Пенсионному фонду. А после Рождества все возвращались на работу - кто с больной головой, кто с расстройством желудка…
        И в этот год готовилось несколько торжественных ужинов, и хозяйки так же пекли рождественские пироги, но декабрь в Милбурне был другим. Люди, встречая знакомых в «Янг Бразерс», говорили друг другу не: «Скоро Рождество - как чудесно, не правда ли!», а в основном: «Надеюсь, этот снег все же прекратится»; Омар Норрис сидел в своем бульдозере целыми днями, и младшие продавцы говорили, что влезут в его костюм Санты только после того, как его отвезут на дезинфекцию; мэр и помощники Хардести установили на площади огромную ель, но у Элеонор Харди не было никакого желания украшать подъезд отеля - она выглядела такой одинокой и несчастной, что чета туристов из Нью-Йорка взглянула на нее и решила продолжить путь дальше, до ближайшего отеля. И Норберт Клайд первый раз за все годы оставил сани в сарае и не угостил лакомством рысаков: с того момента, как он увидел «что-то» на своем дворе, он впал в странную депрессию. Частенько слышали, как он говорил в «Хемфрис» или другом баре, что окружной сельхозагент не в состоянии отличить собственной задницы от своего локтя и что, если в людях еще осталась хоть капля
здравого смысла, им стоит повнимательнее отнестись к Эльмеру Скейлсу: фермер нынче не открыл ворота и не пускал никого кататься с горки, забывал о еде, забросил стихоплетство и ночи напролет караулил у окна с заряженным ружьем на коленях. Выводок его ребятишек, чувствовавших себя изгоями, хозяйничал на горке. А снег все валил и валил; сугробы сначала прикрыли заборы и живые изгороди, затем стало заносить крылечки и цокольные этажи. На третьей и четвертой неделе декабря школы закрывались восемь раз: отопление средней школы вышло из строя, и руководство распорядилось закрыть ее до середины января, когда инженер из Бингэмптона сможет наконец добраться в город. Через несколько дней закрылась и начальная школа: дороги стали ненадежны, и, после того как школьный автобус за одно утро дважды застрял, родители решили, что лучше их детям пока посидеть дома. Ровесники Рики и Сирса - те, что хранили память города, - вспоминали зимы 1947-го и 1926-го, когда на недели прерывалось транспортное сообщение с Милбурном, и кончалось топливо, и старики (бывшие в те годы не старше Сирса и Рики) умирали от переохлаждения,
как Виола Фридриксон с золотисто-каштановыми волосами и необычным лицом.
        Нынешним декабрем Милбурн совсем не походил на зимний городок с рождественской открытки, а скорее напоминал осажденную деревню. Лошади сестер Дэдам, забытые даже Нетти, голодали и умирали в своих стойлах. Люди в основном сидели дома, и одни с трудом сохраняли самообладание, другие не выдерживали. Филип Кнейфлер, один из новых милбурнцев, расчищавший подъездную дорожку, воротился домой и поколотил жену - после того как сломался его снегомет. Ронни Бирама, племянника Харлана Ботца, приехавшего с флота домой на каникулы, возмутила совершенно безобидная фраза человека, стоявшего рядом с ним в баре, и он сломал тому нос: он бы ему и челюсть сломал, если бы два бывших одноклассника не выкрутили ему руки за спину. Два шестнадцатилетних подростка Билли Бирам (брат Ронни) и Энтони Ортега слегка помяли мальчишку помладше за то, что тот не подчинился требованию прекратить болтовню во время вечернего сеанса «Ночи живых мертвецов» в «Риальто». Повсюду в семьях Милбурна жены ссорились с мужьями - из-за детей, денег и телепередач. Священник Пресвитерианской церкви Святого Духа - той самой, настоятелем которой
был когда-то отец Льюиса, - за две недели до Рождества закрылся в неотапливаемом помещении и рыдал, каялся и молился всю ночь, поскольку решил, что сошел с ума: он, как ему показалось, видел босоногого мальчика-Иисуса, тот стоял на гребне сугроба на церковном дворе и умолял выйти к нему.
        В универсаме «Бэй Три» Рода Флэглер выдрала клок светлых волос из головы Битси Андервуд, потому что Битси хотела взять три последние банки тыквенного пюре, на которые та было нацелилась: грузовики больше не могли доставлять товары, и полки и склады магазинов пустели. В Холлоу безработный бармен Джим Блазек зарезал насмерть повара-мулата Вашингтона Де Соуза, потому что высокий мужчина с бритой головой и в морской форме сказал Блазеку, что Де Соуза якшается с его женой.
        За шестьдесят два дня, с первого декабря по тридцать первое января, умерли естественной смертью десять милбурнцев: Джордж Флейшнер (62), инфаркт; Уитни Радд (70), недоедание; Габриель Фиш (58), обморожение; Омар Норрис (61), контузия и последующее переохлаждение; Марион Ле Саж (73), инсульт; Этель Берт (76), болезнь Ходжкинса; Дила Гриффин (5 месяцев), гипотермия; Харлан Ботц (55), инфаркт; Нетти Дэдам (81), паралич; Пенни Дрэгер (18), шок. Большинство из них умерло в период наиболее интенсивного снегопада, и их тела, как и тела Вашингтона Де Соуза и нескольких других, пришлось собрать вместе и держать под простынями в одной из камер предварительного заключения маленькой тюрьмы Уолтера Хардести: фургон из окружного морга не мог пробиться в Милбурн.
        Город замкнулся в себе, даже каток на реке опустел. Поначалу все было как обычно: как только рассветало, двадцать - тридцать старшеклассников, вперемешку с малышней, чертили расчищенный участок льда во всех направлениях: гравюра от «Карриер энд Айвс». Старшеклассники, носившиеся по катку, не очень-то переживали из-за смерти трех старушек, четырех стариков и своего дантиста, однако новость о другой потере ударила по ним, как пощечина, едва они вышли к замерзшей реке. Джим Харди лучше всех в Милбурне катался на коньках, и их довольно простенькие парные номера с Пенни Дрэгер казались ровесникам не менее восхитительными, чем выступление олимпийских чемпионов по фигурному катанию. Питер Барнс катался почти так же хорошо, но в этом году он отказался выходить на лед; даже в редкие погожие дни он сидел дома. Все скучали по Джиму. Даже когда Джим появлялся на катке с красными глазами и заросшими щетиной щеками, он вдохновлял всех ребят - невозможно было, глядя на него, не стараться кататься лучше. А теперь и Пенни не появлялась. Как и Питер Барнс, она предпочитала уединение. И вскоре все остальные любители
коньков сделали то же самое: с каждым днем каток все больше и больше заносило снегом и все труднее становилось его расчищать, и мальчишки, занимавшиеся этим, уже не думали, что Джим Харди в Нью-Йорке; с ним, должно быть, что-то стряслось - что-то такое, о чем им не хотелось всерьез задумываться. Задолго до того, как опасения подтвердились, они уже знали, что Джима нет в живых.
        Однажды во время обеденного перерыва Билл Уэбб достал из шкафчика за рестораном свои старые хоккейные коньки, подошел к берегу реки и с тоской уставился на нетронутый снег, укрывший лед на пару футов. В эту зиму, подумал он, о катании на коньках тоже можно забыть.
        Кларк Маллигэн не стал хлопотать о доставке нового диснеевского фильма, который он всегда заказывал к Рождеству, и гонял ужастики весь сезон. Иногда на вечерних сеансах в зале сидело человек восемь, а иногда и два-три; бывало, по вечерам он ставил первый ролик «Ночи живых мертвецов», зная, что будет единственным зрителем. На воскресные утренники обычно прибегало десять - пятнадцать ребятишек, уже не раз посмотревших картину, но ничего другого он придумать никак не мог. И начал пускать их бесплатно. С каждым днем он терял немного денег, однако, по крайней мере, «Риальто» был поводом не торчать дома; пока линии электропередачи не оборвало, Кларк мог сидеть в тепле и при деле, а большего ему не хотелось. Однажды ночью он вышел из кинобудки посмотреть, не пролез ли кто-то через пожарную дверь, и увидел в зале Пенни Дрэгер рядом с мужчиной в черных очках, лицо его походило на волчью морду: Кларк поспешил ретироваться в кинопроекторную, однако прежде чем он успел отвернуться, мужчина ухмыльнулся ему. Он не знал отчего, но это напугало его - очень.
        Впервые в своей жизни горожане столкнулись с такой враждебностью беспощадной стихии, грозившей погубить их, если они ей это позволят. Если не встать поутру и не очистить крышу от снега, стропила могли треснуть под его тяжестью, а дом - превратиться в жалкую развалюху, нежилую до самой весны; мороз порой был таким свирепым, что столбик термометра опускался ниже шестидесяти по Фаренгейту, и если оставаться на улице чуть дольше, чем требуется, чтобы добежать от машины до дома или наоборот, можно услышать, как ветер хихикает внутри ушей, зная, что вы в его власти. Это был один враг, пока самый опасный, но известный. Однако после того как Уолт Хардести и его помощник опознали тела Джима Харди и Кристины Барнс и по городу прошел слух о состоянии, в котором были найдены трупы, жители Милбурна поплотнее задернули шторы и включили телевизоры вместо того, чтобы отправиться на вечеринки к соседям, и гадали, на самом ли деле медведь загрыз красавчика Льюиса Бенедикта. А когда, как Милли Шин, они обратили внимание на то, с какой силой вьюга бьется в ставни, а снег подбирается к подоконнику, они стали в страхе
гадать, что же еще должно случиться. И они, как и их город, замкнулись в себе, захлопнулись, закрылись; и мысли уже пошли о выживании. Кое-кто вспоминал, как Эльмер Скейлс стоял перед статуей на площади, размахивал ружьем, разглагольствуя о марсианах, и призывал к крестовому походу против них. И только четверо знали, кто был настоящим врагом, опаснее, чем убийственная зима.
        Сентиментальное путешествие
        2
        - В Баффало погода еще хуже - в новостях показывали, - сказал Рики, обращаясь больше к себе самому, так как думал, что остальным это неинтересно. Сирс вел Линкольн «по-сирски»: всю дорогу к дому Эдварда, где они подобрали Дона, и теперь обратно, в западную часть города, он, сгорбившись за рулем, тащился со скоростью пятнадцать миль в час. И сигналил на каждом перекрестке и повороте, предупреждая пешеходов и водителей, что не собирается останавливаться.
        - Перестань болтать, Рики, - сказал он и вновь прогудел, пересекая Уит Роу и поворачивая к северной части площади.
        - Зачем ты сигналишь - ведь горит зеленый? - показал Рики.
        - Уфф. А может, кто-то еще едет слишком быстро, чтобы остановиться.
        Дон на заднем сиденье затаил дыхание и молил, чтобы огонь светофора на другом конце площади переключился на зеленый до того, как Сирс доедет до него. Они миновали отель, и Дон наблюдал, как на Мэйн-стрит сначала загорелся желтый, затем зеленый - как раз в тот момент, когда Сирс всей пятерней надавил на кнопку гудка и длинный черный автомобиль, словно галеон, вплыл в русло Мэйн-стрит.
        Даже при включенных фарах единственными хорошо различимыми объектами оставались красные и зеленые глазки гирлянды на рождественской елке перед отелем. Все было смазано снежной круговертью. Несколько встречных машин сначала обозначили себя мутными желтыми парами фар, а затем проплыли мимо огромными бесформенными чудищами: Дону удавалось разглядеть их цвет лишь в то мгновение, когда они равнялись с их машиной.
        - И что же мы, когда приедем, будем делать там, если вообще что-нибудь будем делать? - спросил Сирс.
        - Просто осмотрим дом, - Рики взглянул так красноречиво, словно спросил вслух, и Дон ответил на его немой вопрос.
        - Нет. Я не думаю, что она там. Или Грегори.
        - Вы взяли с собой оружие?
        - У меня его вообще нет. А вы?
        Рики кивнул и вытащил кухонный нож:
        - Глупо, конечно, я знаю, но…
        Дон так не думал и пожалел, что у него не было ножа, а еще лучше - огнемета или гранаты.
        - Чисто любопытства ради - о чем вы сейчас думаете? - спросил Сирс.
        - Я? - переспросил Дон. Машину начало медленно заносить в сторону, и Сирс слегка повернул руль, выравнивая ее.
        - Да.
        - Я припомнил кое-что из прошлого. Когда я был студентом подготовительных курсов в Мидуэсте. Нам предстояло выбрать себе колледж, и преподаватели частенько рассказывали нам о «Востоке». Они хотели, чтобы мы стремились именно «на Восток», - чистейшей воды снобизм, и моя школа, невероятно старомодных традиций, была верна себе в этом. Однако лучше бы их волновало, чтобы выпускники школы поступали в Гарвард, или Принстон, или Корнелл, или, на худой конец, в университет штата на Восточном побережье. Но они все в один голос твердили «Восток!» с таким благоговением, с каким мусульманин произносит слово «Мекка»… И вот я здесь, на Востоке.
        - И вы поехали на Восток? - спросил Рики. - Я ни разу не слышал, чтобы Эдвард рассказывал об этом.
        - Нет. Я поехал в Калифорнию - туда, где верят в мистицизм. Там не охотились на ведьм, а устраивали с ними ток-шоу.
        - Омар почему-то никогда не доезжает до Монтгомери-стрит, - проворчал Сирс. Дон взглянул в окно и с удивлением увидел, что за разговором они незаметно добрались до конца улицы Анны Мостин. Сирс был прав. На Мэпл, где они сейчас находились, на двухдюймовом плотно утрамбованном слое снега виднелись следы протекторов и глубокие борозды от ковша трактора; улица напоминала белую реку, пробившую себе русло меж высоких белых берегов. А на Монтгомери слой снега фута в четыре оставался нетронутым. Кто-то недавно брел пешком прямо по середине, и глубокие провалы следов уже заносило свежим снегом.
        Сирс заглушил двигатель, оставив включенными габариты:
        - Если уж мы решились на это, ждать нет смысла.
        Они выбрались из машины. Сирс поднял меховой воротник пальто и шумно вздохнул:
        - Подумать только, совсем недавно я отказывался ступить на пастбище нашего Вергилия, едва присыпанное первым снежком.
        - А мне ненавистна сама мысль о том, чтобы опять войти в этот дом, - во весь голос заявил Рики.
        Все трое вглядывались сквозь снежную рябь в темный силуэт здания.
        - Честно говоря, мне никогда не приходилось вламываться в чужой дом, - сказал Сирс. - Как вы предполагаете это сделать?
        - Питер говорил, что Джим Харди разбил стекло задней двери. Все, что нужно, - это подойти к ней и повернуть ручку.
        - А если мы их увидим? Вдруг они ждут нас?
        - Тогда зададим им трепку почище сержанта Йорка, - сказал Рики. - Если удастся. Вы помните сержанта Йорка, Дон?
        - Нет, - ответил Дон. - Я даже не помню Оди Мерфи. Пойдемте.
        Он шагнул в сугроб, оставленный бульдозером. Лоб его уже замерз настолько, что казался стальной пластиной, вживленной под кожу. Когда они с Рики забрались на вершину сугроба, то повернулись к Сирсу, стоявшему, как маленький мальчик, с вытянутыми руками, и потащили его наверх. Сирс обрушился на гребень сугроба, словно кит, вылетевший на риф, и затем уже втроем они нарушили почти нетронутую снежную белизну Монтгомери-стрит.
        Снег был выше колена. Дон догадался, что два старика ждут, когда он двинется первым, и побрел по улице к дому Анны Мостин, стараясь ступать в глубокие следы, оставленные кем-то ранее. Рики последовал за ним. Сирс же, взяв немного в сторону, тяжело шагал по целине.
        Почти двадцать минут они пробивались к дому. Когда все трое наконец остановились у цели, Сирс и Рики опять выжидательно уставились на него, и Дон понял, что они не двинутся, пока он их не заставит:
        - Одно радует - внутри будет теплее, - приободрил он их.
        - Мне ненавистна сама мысль о том, чтобы опять войти в этот дом, - повторил Рики, но уже не так громко.
        - Ты уже говорил, - напомнил Сирс. - С той стороны, Дон?
        - Да, пойдемте за дом.
        Он снова прокладывал путь. Пока они плыли по пояс в снегу, за спиной все время чихал Рики. Как тогда Джим Харди и Питер Барнс, они остановились у окна боковой стены дома и заглянули в него - комната была пуста.
        - Никого, - констатировал Дон и двинулся за угол.
        Он нашел разбитое Джимом оконце и, как только Рики встал рядом с ним на ступеньку заднего крыльца, протянул руку и повернул ручку кухонной двери. Тяжело дыша, подтянулся Сирс.
        - Входите скорей, - сказал Сирс. - Я замерзаю.
        Это было одно из самых смелых заявлений, какие приходилось слышать Дону, и ответить на него он должен был с не меньшим мужеством. Он толкнул дверь и шагнул в кухню дома Анны Мостин. Сирс и Рики последовали за ним.
        - Ну, вот мы и пришли, - сказал Рики. - Подумать только, пятьдесят лет… Разделимся?
        - Что, страшно, Рики? - спросил Сирс, нетерпеливо стряхивая снег с пальто. - Я поверю в этих упырей только в том случае, если увижу их. Вы с Доном можете осмотреть комнаты наверху. А я обойду этот этаж и подвал.
        И если предыдущее заявление было проявлением мужества, то это, подумал Дон, - проявлением дружбы: никто из них не хотел оставаться здесь один.
        - Договорились, - ответил он. - Я тоже буду удивлен, если нам что-то удастся обнаружить. Ну что ж, приступим.
        Выйдя из кухни в коридор первым, Сирс скомандовал:
        - Ступайте. За меня не волнуйтесь. Так мы сэкономим время и чем быстрее управимся, тем лучше.
        Дон был уже на лестнице, но Рики вдруг задержался и повернулся к Сирсу:
        - Если увидишь что-нибудь - кричи.
        3
        Дон и Рики остались одни на лестнице.
        - Здесь все было совершенно иначе, - заметил Рики. - Совсем по-другому, понимаете? Тогда здесь было так красиво. Комнаты внизу - и ее комната там, наверху. Очень красиво…
        - И у Альмы дома тоже, - сказал Дон. Рики слышал тяжелые шаги Сирса. Его вдруг охватила тревога. - Что такое?
        - Ничего.
        - Скажите. У вас так изменилось лицо…
        Рики покраснел:
        - Это дом, который нам снился. Помните наши ночные кошмары? Голый пол, голые стены, пустые комнаты, и кто-то тяжело ходит внизу, как Сирс сейчас. Именно с этого и начинался кошмар. Когда он нам снится, мы лежим в спальне - вон там наверху, - он показал на лестницу. - На последнем этаже, - Рики поднялся на пару ступенек. - Мне надо посмотреть. Я должен заглянуть в ту комнату. Может, это поможет… остановить кошмары.
        - Я иду с вами, - сказал Дон.
        Дойдя до площадки, Рики резко остановился:
        - Питер вам рассказывал… Не здесь ли все произошло? - он показал на темный широкий мазок на стене.
        - Здесь. На этом месте Бэйт убил Джима Харди, - Дон невольно сглотнул. - Давайте лучше не останавливаться…
        - Я не против, если мы разделимся, - быстро проговорил Рики. - Почему бы вам не осмотреть бывшую спальню Евы и комнаты, что выходят на следующую площадку, а я пройдусь по верхнему этажу, хорошо? Так будет быстрее. Если я что-то найду, я позову вас. Мне тоже не терпится поскорее убраться отсюда - мне здесь не по себе.
        Дон согласно кивнул. Рики пошел наверх, а Дон повернул и распахнул дверь в спальню Евы Галли.
        Тишина и запустение; затем - шум невидимой толпы: приглушенное шарканье ног, шепот, шуршание бумаги. Поколебавшись, Дон шагнул в пустую комнату, и дверь вдруг с треском захлопнулась у него за спиной.
        - Рики? - спросил он, его голос звучал не громче этих странных шепотков. Сумрачный свет иссяк, и, как только он перестал видеть границы, Дону показалось, что комната стала намного просторнее, - потолок и стены раздвинулись вверх и вширь, оставив его в нематериальном пространстве, выхода из которого он не знал. Холодный рот прижался к его уху, и он услышал (или подумал?): «Добро пожаловать!» Он резко выбросил руку в боковом свинге к источнику звука, запоздало подумав, что рот, как и приветствие, существовали лишь в его мыслях. Кулак встретил пустоту.
        Словно в шутку, кто-то сделал ему подсечку, и он больно приземлился на руки и колени. Под ладонями он ощутил ворс ковра - тот постепенно приобретал синий цвет - и понял, что снова различает окружение. Дон поднял голову и увидел стоящего перед ним седоволосого мужчину в блейзере того же цвета, что и ковер, и серых слаксах над начищенными до зеркального блеска черными мокасинами: блейзер прикрывал небольшое аристократическое брюшко. Мужчина печально и сочувствующе улыбнулся ему сверху вниз и протянул руку; за его спиной еще кто-то пошевелился. Дон сразу же понял, кто это был.
        - Не ушибся, Дон? - спросил он. - Держи руку. - Он помог подняться. - Молодец, что решился. Мы ждали тебя.
        - Я вас знаю, - сказал Дон, - вас зовут Роберт Мобли.
        - Ну, разумеется. Ты же читал мои мемуары. Хотя ты не очень-то любезно отзывался о них. Но это не важно, мой мальчик, совсем не важно. Можешь не извиняться.
        Дон оглядел комнату: необъятных размеров покатый пол оканчивался небольшой сценой. Дверей нигде не видно, и блеклые стены вздымались почти на соборную высоту: где-то вверху мигали крошечные лампочки. Под этим фальшивым небом собралось человек пятьдесят - шестьдесят - как будто на вечеринку. В дальнем конце комнаты, где расположился небольшой бар, Дон заметил Льюиса Бенедикта в куртке хаки и с бутылкой пива в руке. Он беседовал с мужчиной в сером костюме с ввалившимися щеками и ясными печальными глазами - вероятно, с доктором Джоном Джеффри.
        - Вы здесь, наверное, с сыном? - спросил Дон.
        - Шелби? Конечно. Вон Шелби, - Роберт кивнул в направлении юноши, улыбнувшегося ему в ответ. - Мы собрались здесь, чтобы посмотреть одно необычное представление, которое обещает быть поистине захватывающим.
        - И все ждали меня?
        - Разумеется, Дональд! Без тебя ничего бы не получилось.
        - Я ухожу.
        - Уходишь? Да что с тобой, мальчик мой, ты не можешь взять и уйти! Тебе же надо отдать распоряжение к началу, и потом ты, наверное, уже заметил, что здесь нет ни одной двери. Тебе совершенно нечего опасаться - тебе ничто и никто не угрожает. Это же всего лишь развлечение, вот увидишь - театр теней, картины… И все.
        - Идите к черту! - сказал Дон. - Мы это уже проходили.
        - Ты имеешь в виду Ами Монктон? Господи, да она еще совсем ребенок. Ты себе не представляешь…
        Но Дон уже отвернулся и пошел к дальней стене.
        - Не делай этого, юноша! - крикнул Мобли вслед. - Ведь ты должен остаться с нами до окончания представления!
        Дон толкнул обеими руками стену, чувствуя, что все в комнате смотрят на него. Стену покрывала материя, напоминающая зеленое сукно, но под ней скрывалось что-то холодное и твердое, как металл. Он взглянул наверх, на подмигивающие светлые точки. Потом похлопал ладонью по стене - ни задрапированной двери, ни глухого отзвука - ничего, кроме сплошной стальной поверхности.
        Невидимое освещение угасло, а следом и имитация звезд. Двое держали его - один за руку, другой за плечо. Они силой развернули его лицом к сцене, освещенной единственным лучом прожектора. В центре желтого круга света появилась афиша, а на ней надпись:
        РЭБИТФУТ ДЕ ПЕЙСЕР ПРОДАКШНЗ ИМЕЕТ ЧЕСТЬ ПРЕДСТАВИТЬ
        Из темноты вынырнула рука с табличкой поменьше:
        КРАТКОЕ ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ОТ НАШЕГО СПОНСОРА
        Занавес взмыл вверх и явил взору телевизионный экран. Дону сначала показалось, что он пустой, потом на бледном экране стали проявляться детали: красная кирпичная стена, «снег», ставший вдруг настоящим снегом. И вдруг полная картина словно вывалилась с экрана на него.
        Это был вид Монтгомери-стрит с острого высокого угла, очевидно с крыши дома Анны Мостин. И сразу же появились действующие лица. Он, Сирс Джеймс и Рики Готорн стояли посередине улицы: он и Рики вглядывались в дом, пока были в кадре, потом - Сирс, смотревший себе под ноги, будто второй кадр сознательно показали в контраст первому. Звука не было, и Дон не мог вспомнить, что они сказали друг другу, перед тем как отправиться к дому. Следующие три быстрых кадра - три лица крупным планом: с инеем на бровях они напоминали морских пехотинцев, проводивших операцию по очистке от противника захваченной территории где-то в Арктике. Судя по усталому, простуженному виду Рики, ему было совсем худо - на улице Дон не заметил этого.
        Потом в кадре появилась его рука, тянущаяся к разбитому оконцу. Наружная камера проводила их троих в дом, затем вторая - через кухню в темную прихожую и коридор. Еще один немой разговор; третья камера повела Дона и Рики вверх по лестнице, Рики остановился, показал рукой на кровь на стене. Его умное лицо исказилось болью - Дон вспомнил это выражение. Они разделились, и Дон исчез с экрана в тот момент, когда открыл дверь в спальню Анны Мостин.
        Дон с тревогой смотрел, как камера продолжала вести Рики вверх по лестнице. Потом в кадре возник пустой коридор с силуэтом Рики, помедлившем на площадке и продолжившим путь наверх. Следующий кадр: Рики входит на последний этаж, пробует первую дверь и входит в комнату.
        Теперь в самой комнате: Рики проходит в дверь, а камера следит за ним, как притаившийся враг. Рики тяжело дышит, осматривается в комнате с открытым ртом и широко распахнутыми глазами - он узнал комнату из своего сна. Камера начала наползать на него. Затем она или существо, глазами которого все это виделось, прыгнуло.
        Две руки схватили Рики за горло и начали душить. Рики боролся, силясь оттолкнуть запястья убийцы, но был слишком слаб, чтобы разжать хватку. Пальцы сжимались все сильнее, Рики умирал: не так «аккуратно», как имитируют смерть актеры в кино, а - суетливо, панически, выпучив глаза и высунув окровавленный язык. Его спина беспомощно выгнулась, жидкость потекла из глаз и носа, лицо начало чернеть.
        «Питер Барнс говорил, что они заставляют видеть то, чего нет, - подумал Дон. - Именно это сейчас и происходит…»
        Рики Готорн умер на его глазах, на двадцатишестидюймовом цветном мониторе.
        4
        Рики с трудом заставил себя открыть дверь первой спальни второго этажа. Лучше бы он остался дома со Стеллой. Ее потрясла смерть Льюиса, хотя она не знала подробностей, которые поведал Питер Барнс.
        Может, вот здесь, сейчас все и закончится, подумал он, и вошел в комнату.
        И чуть не упал: ноги подкосились, дыхание перехватило. Комната из его сна, где каждый атом, казалось, был наполнен страданием Клуба Фантазеров! Это здесь каждый из них в страхе обливался холодным потом; на этой самой кровати - сейчас на ней лежало серое одеяло, брошенное поперек голого матраца, - каждый из них мучился, обездвиженный и беспомощный. На этой кровати, как прикованные, они ждали, когда оборвется их жизнь. Эта комната не для живых - ее холодная зловещая мрачность была символом смерти.
        Он вспомнил, что Сирс сейчас, а может скоро будет в подвале. Но в отличие от сна, того зверя из подвала не было: как не было и дрожащего Рики, прикованного к постели. Он медленно повернулся, охватывая взглядом все помещение.
        На боковой стене он увидел единственную деталь не из сна - небольшое зеркало.
        («Свет мой, зеркальце, скажи… Кто от ужаса дрожит?»)
        («Не я», - сказала курочка-пеструшка.)
        Рики обогнул кровать и подошел к зеркалу. Оно висело прямо напротив окна и отражало кусочек белого неба. Мелкие снежинки проплывали по его поверхности и исчезали за деревянной рамкой.
        Когда Рики подошел еще ближе к зеркалу, слабый ветерок скользнул к его лицу. Он чуть наклонился вперед, и несколько легких снежинок выпорхнуло и растаяло на его щеке.
        И сделал ошибку, посмотрев прямо в зеркало, которое он было принял за маленькое открытое оконце.
        Перед ним всплыло лицо - лицо, которое он знал, дикое и растерянное; затем он увидел, как Эльмер Скейлс, спотыкаясь, бредет по снегу с ружьем в руке. Как и при первом своем появлении, фермер был весь в крови; лицо с торчащими ушами было ободрано до кости, однако что-то в его жутком облике заставило Рики подумать: «Он видел что-то красивое - Эльмер всегда мечтал увидеть что-нибудь необычайно красивое», - эта мысль как бы пузырьком всплыла на поверхность памяти Рики и лопнула. Эльмер что-то кричал в бушующую вьюгу, вскинув к плечу ружье, и палил во что-то маленькое, разнося его в кровавые клочья…
        Затем Эльмер и его мишень исчезли, и теперь Рики глядел в спину Льюиса. Лицом к Льюису стояла обнаженная женщина, беззвучно шевеля губами. «Писание, - прочитал он по движению ее губ. - Видишь Писание в пруду, Льюис?» Женщина не была живой, как и не была красивой, однако Рики разглядел чувство и страсть на мертвом лице и понял, что перед ним жена Льюиса. Он попытался повернуться и уйти, но обнаружил, что не в состоянии сдвинуться с места.
        В тот момент, когда женщина и Льюис сблизились вплотную, оба они растаяли, и Рики увидел Питера Барнса, тот прятался за углом дома… нет, в самом доме, но он никак не мог вспомнить каком - очень знакомом ему. Очень-очень знакомый уголок комнаты, старый вытертый ковер, закругленная светлая стена, лампа… мужчина, с лицом, напоминающим волчью морду, навис над Питером Барнсом, скалясь в ухмылке белыми, слегка выступающими вперед зубами. На этот раз не прилетела вьюга, не сжалилась над Рики и не укрыла завесой снега страшную сцену: существо, нагнувшись над сжавшимся в комок Питером, схватило его и, как лев убивает газель, сломало ему хребет. И так же, как лев, с рыком впилось зубами в тело и начало есть.
        5
        Сирс Джеймс исследовал комнаты на первом этаже дома и ничего такого не обнаружил; да вообще ничего, думал он, мы здесь, скорее всего, не найдем. Из-за одного пустого чемодана вряд ли стоило в такую погоду тащиться сюда. Он вернулся в прихожую, услышал шаги Дона, бесцельно бродившего где-то этажом выше, и быстро осмотрел кухню. Мокрые отпечатки - их собственные - темнели на полу. Единственный стакан мутно отсвечивал на пыльном буфете. Пустая раковина, голые полки. Сирс потер озябшие руки и пошел назад в прихожую.
        «А теперь Дон простукивает стены - ищет скрытую панель», - подумал Сирс и покачал головой. То, что они трое еще живы и свободно бродят по дому, доказывало ему, что Ева уехала отсюда, ничего здесь не оставив.
        Он открыл подвальную дверь. Деревянные ступеньки вели вниз, в кромешную тьму. Сирс нащупал выключатель, и лампочка осветила лестницу: ступени и цементный пол внизу, однако круг света заканчивался футах в семи-восьми от последней. Это единственный источник света здесь, понял Сирс, а значит, подвалом никогда не пользовались. Робинсонам было недосуг переоборудовать его в убежище или кладовую.
        Он спустился на несколько ступенек и вгляделся в темноту. То, что он увидел, было похоже на любой милбурнский подвал - он пролегал под всем зданием: футов семь в высоту, стены из окрашенных бетонных блоков. Секция старого забора притулилась к дальней стене и отбрасывала многорукую тень, угасающую в сумраке; у боковой стены стояли высокий ребристый котел для горячей воды и две отключенные железные раковины.
        Сверху донесся глухой удар, и сердце Сирса екнуло: нервы были напряжены больше, чем он в этом себе признавался. Вскинув голову и обернувшись вверх, к началу спуска, он напряженно вслушивался - вдруг кто позовет на помощь, но было тихо: наверно, просто дверь хлопнула.
        «Спускайся, Сирс, поиграем в прятки в темноте».
        Сирс сделал шаг вниз и увидел свою длинную тень, вытянувшуюся по цементному полу.
        «Скорей, Сирс».
        Он не слышал слов, звучащих в его мозгу, не видел ни образов, ни видений: но ему скомандовали, и он последовал за своей изломанной тенью вниз.
        «Иди-ка полюбуйся, какие я тебе приготовила игрушки».
        Он ступил на цементный пол и ощутил прикосновение тошнотворного возбуждения, не бывшего его собственным.
        Сирс резко обернулся, испугавшись чего-то, подкрадывавшегося к нему из-за деревянной лестницы. Закуток под ней, освещенный полосами света между ступенями, был пуст. Никого. Ему предстояло покинуть зыбкую безопасность освещенного пятачка пола и осмотреть темные углы подвала.
        Он двинулся вперед, искренне сожалея, что не захватил с собой ножа, а тень его укорачивалась, отсекаемая границей мрака. И тут последние сомнения оставили его.
        - Боже мой! - вырвалось у него.
        Джон Джеффри вышел на слабый свет у секции забора.
        - Сирс, мой старый добрый друг, - проговорил он абсолютно бесстрастным голосом. - Хвала небесам, ты пришел! Они говорили мне, но я не знал… то есть, я… - Джон помотал головой. - Все так перепуталось…
        - Не подходи ко мне, - сказал Сирс.
        - Я видел Милли, - продолжил Джон. - Представляешь, она не пустила меня на порог. Но я предупредил ее… То есть я просил ее предупредить тебя и всех остальных. Кое о чем… О чем же? Не могу припомнить… - Он поднял изможденное лицо и скривил рот в жуткой улыбке. - Я перешел. Помнишь, Фэнни тебе говорил об этом? В твоей истории? Так вот… Я перешел, а Милли теперь не… не откроет… э-э… - Он прижал ладонь ко лбу. - О, это просто ужасно, Сирс. Помоги мне!
        Сирс, не в силах вымолвить и слова, пятился от него.
        - Прошу тебя… Странно. Снова здесь. Они заставили меня прийти сюда и дожидаться тебя. Пожалуйста, помоги мне, Сирс. Хвала небесам, ты здесь, - повторил он.
        Пошатываясь, Джеффри пересек границу света, и Сирс заметил слой тонкой серой пыли, покрывавшей его лицо, и вытянутые вперед руки, и босые ступни. Джеффри двигался, как дряхлый больной старик, на его глазах тоже был налет смеси пыли и высыхающих слез - все говорило о боли куда красноречивее, чем его слова и шаркающая походка, и Сирс, вспомнивший рассказ Питера Барнса о Льюисе, чувствовал все же скорее жалость, чем страх.
        - Да, Джон, - сказал он, и доктор Джеффри, явно ослепший на свету лампочки, повернулся на звук его голоса.
        Сирс шагнул вперед, чтобы коснуться вытянутой руки Джона. В последнюю секунду он закрыл глаза. И почувствовал, как множество иголок несильно укололи его ладонь, а затем - и всю руку до плеча. Когда он открыл глаза, Джона уже не было.
        Он споткнулся о лестницу, больно ударившись грудью. «Игрушки». Сирс потер ушибленное место: сколько он еще встретит таких существ, шатающихся здесь?
        И вскоре до него дошло, почему он употребил множественное число. Он покинул освещенный участок и, подойдя к прислоненному к стене забору, увидел кучу тряпок, сваленных неподалеку. Старые туфли и какое-то рванье жутко напоминали овец с фермы Скейлса. Он хотел повернуться и уйти: все, что началось в промозглый день, когда они с Рики ездили к Эльмеру, снова повторялось. Сирс наклонился и разглядел безвольно вытянутую руку, прядь светлых волос. Затем в одной из тряпок он узнал пальто Кристины Барнс: оно лежало, плоское, почти пустое, и укрывало что-то, тоже плоское и маленькое, оканчивающееся светлой прядью, - под ним было тело Кристины.
        Крик вырвался сам собой, невольно - он звал Рики и Дона; затем Сирс усилием воли взял себя в руки, вернулся к началу лестницы и стал методично и громко выкрикивать их имена.
        6
        - Значит, вы трое обнаружили их, - подытожил Хардести. - Видок у вас не лучше, чем у покойников.
        Сирс и Рики сидели на диване в доме Джона Джеффри, а Дон - в кресле, рядом с ними. Шериф, по-прежнему в пальто и шляпе, привалившись к каминной полке, с трудом сдерживал ярость. Мокрые следы его башмаков на ковре, источник явного раздражения Милли Шин (пока шериф не велел ей выйти), очертили полукруг по комнате.
        - Да и вы не краше, - парировал Сирс.
        - Ну. Надо думать. Вообще-то в жизни не видел таких трупов, как те два. Даже Фредди Робинсон был не настолько плох. А вы, Сирс? Видели что-нибудь подобное? А?
        Сирс отрицательно покачал головой.
        - Нет. Вы чертовски правы. И никто такого не видывал. Я собираюсь положить их в КПЗ - пусть дожидаются мясного фургона. И мне, как последнему сукиному сыну, предстоит отвезти миссис Харди и мистера Барнса на опознание. А может, вы сделаете мне одолжение, мистер Джеймс?
        - Это ваша работа, Уолт, - ответил Сирс.
        - Черт! Моя работа, говорите? Моя работа - выяснять, кто все это вытворяет, а вы, два старых сыча, будете рассиживать тут, да? И конечно же, вы нашли их совершенно случайно. Просто случайно вломились именно в этот дом, просто случайно вылезли покататься в такую поганую погоду. Господи, подумать только, что вы способны тайком забраться в чужой дом! Да мне следует запереть всю вашу милую троицу вместе с этими жмуриками. Вместе со съеденным Льюисом Бенедиктом, и этим ниггером Соузой, и Гриффином, замерзшим до смерти, потому что его хиппующие уроды-родители не позаботились поставить обогреватель в детской! Вот чем мне надо заниматься, ясно?! - Хардести, уже не в состоянии сдерживаться, плюнул в камин и врезал ногой по решетке. - Господи, да я уже поселился в этой поганой тюрьме! Взять бы вас, остолопов, за шиворот, посадить туда и посмотреть, как вам это понравится.
        - Уолт, - сказал Сирс, - остыньте.
        - Разбежался! Богом клянусь, будь на вашем месте кто другой, а не пара столетних ушлых адвокатов, я бы именно так и сделал.
        - Послушайте, Уолт, - спокойно сказал Сирс. - Если хоть на минутку перестанете нас оскорблять, мы скажем вам, кто убил Джима Харди и миссис Барнс. И Льюиса.
        - Как же, скажете вы. Черта с два…
        На мгновение воцарилась тишина; ее нарушил Хардести:
        - Ну? Я все еще здесь.
        - Убийца - женщина по имени Анна Мостин.
        - Офигеть. Ну и ну… О’кей. Анна Мостин. Ну-ну. Это был ее дом, значит, это она. Отличная работа. Так… И что же она сделала - высосала их, как сырое яйцо? А кто их в этот момент придерживал - ведь ни одной женщине в одиночку не удержать этого психа Харди? А?
        - Верно, ей помогли, - ответил Сирс. - Мужчина, называющий себя Грегори Бэйтом или Бентоном. А теперь соберитесь, Уолт, потому что сейчас вам расскажут самое главное и… трудное для понимания. Бэйта нет в живых уже почти пятьдесят лет. И Анна Мостин…
        Рики вмешался:
        - Шериф, вы отчасти были правы с самого начала. Помните, мы осматривали овец Эльмера? И вы рассказали нам о других инцидентах, множестве их, происходивших в шестидесятых годах?
        Налитые кровью глаза Хардести округлились.
        - Это такой же случай, - сказал Рики. - И виновники те же. Только здесь они убивает людей.
        - А при чем Анна Мостин? - спросил Хардести; он весь напрягся. - Она что - вампир? Привидение?
        - Что-то вроде того, - сказал Сирс. - Изменяющая облик: так будет понятнее.
        - Где она сейчас?
        - Это мы и хотели выяснить, отправляясь в ее дом.
        - И это все, что вы собирались рассказать мне. Больше ничего?
        - Больше ничего.
        - Интересно, способен ли кто так лихо врать, как столетний адвокат, - сказал Хардести и снова плюнул в камин. - Лады. А теперь я вам скажу пару слов. Я запрошу сведения об этой Анне Мостин. Это все, что я сделаю. А вы, два старых филина, и этот малый можете всю зиму охотиться на привидений, мне плевать. Вы спятили, вот что я понял, у вас крыша окончательно съехала. И если я отловлю чертова убивца, который дует пиво, и жрет гамбургеры, и катает детей на машине по воскресеньям, - я тогда позову вас и от души рассмеюсь вам в физиономии. А потом буду долго радоваться, наблюдая, как народ не сможет слышать ваши имена без смеха. Вам понятно?
        - Не орите на нас, Уолт, - сказал Сирс. - Мы все хорошо поняли вас. Как поняли и еще кое-что.
        - И что же, черт возьми?
        - Что вы напуганы, шериф. Но в этом вы далеко не одиноки.
        Разговор с Джи
        7
        - А ты правда моряк, Джи?
        - Угу.
        - Весь свет повидал?
        - Да.
        - А почему ты так долго торчишь в Милбурне? Тебе разве не надо возвращаться на свой пароход?
        - Отпуск.
        - А почему ты ничего не делаешь, только в кино ходишь?
        - Неохота.
        - Знаешь, мне так классно с тобой.
        - Угу.
        - Но почему ты никогда не снимаешь очки?
        - Неохота.
        - Когда-нибудь я сама сниму их.
        - Потом.
        - Обещаешь?
        - Обещаю.
        Разговор со Стеллой
        8
        - Рики, что с нами происходит? Что происходит с Милбурном?
        - Происходит страшное. Сейчас я не хочу говорить тебе. Позже, когда все закончится.
        - Ты пугаешь меня.
        - Мне самому страшно.
        - А мне страшно, потому что страшно тебе, - минуту Готорны молчали, обнявшись.
        - Ты знаешь, что убило Льюиса?
        - Думаю, да.
        - Я обнаружила в себе потрясающую вещь. Оказывается, я трусиха. Так что, пожалуйста, не рассказывай мне. Да, я сама просила, но лучше не надо. Я просто хочу знать, когда это кончится.
        - Сирс и я постараемся ускорить финал. С помощью молодого Вандерлея.
        - Он может помочь вам?
        - Может. Он уже очень помог.
        - Только бы этот ужасный снег перестал.
        - Да. Но он не перестанет.
        - Рики, тебе было очень трудно со мной? - Стелла приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза.
        - Труднее, чем с любой другой женщиной, - сказал он. - Но я очень редко мечтал о другой.
        - Мне очень жаль, что я делала тебе больно. Рики, я никого и никогда не любила так, как тебя. Несмотря на все мои авантюры. И знаешь, теперь все кончено.
        - Догадываюсь.
        - Он был отвратителен. Он сидел в моей машине, и именно в тот момент меня поразила мысль, насколько же ты лучше его. И я его прогнала, - Стелла улыбнулась. - Он орал на меня. Орал, что я сука.
        - Иногда ты такая и есть.
        - Иногда. Знаешь, мы чуть не нашли там тело Льюиса.
        - А я-то ломал голову, как Симс там очутился.
        Молчание: Рики обнимал плечи жены, глядя прямо перед собой, и мысленно видел ее вечно молодой профиль. Если бы она выглядела иначе, смог бы он так долго терпеть все? Но если бы она выглядела иначе, она не была бы Стеллой, - подобное предположение казалось абсурдным.
        - Скажи мне кое-что, мой хороший, - шепнула она. - А кто была та женщина, о которой ты «очень редко мечтал»?
        Рики рассмеялся; через мгновение они смеялись оба - впервые за эти дни.
        9
        Дни без движения, как в спячке: Милбурн застыл, придавленный растущим снежным покровом. Владельцы гаражей поснимали трубки с телефонов и положили рядом, зная, что не в состоянии выполнить заявки на очистку: все снегоуборочные круглосуточно работали; Омар Норрис, садясь в трактор, прятал в каждом глубоком кармане своего пальто по бутылке и в два раза перевыполнил свою обычную норму по засыпке и утрамбовке припаркованных легковушек, по нескольку раз отутюжив ковшом одну и ту же улицу. А иногда, вернувшись в муниципальный гараж, он бывал настолько пьян, что заваливался спать прямо в конторке бригадира, не в состоянии дойти до дома. Выпуски «Горожанина» копились в перевязанных кипах в углу типографии - мальчишки-разносчики не являлись за ними. В конце концов Нед Роулз закрыл редакцию на неделю и, раздав сотрудникам рождественские премии, отправил их по домам.
        - В такую непогоду, - напутствовал он их, - не должно случиться ничего страшнее непогоды. Желаю вам веселого Рождества.
        Но даже в неподвижном городе кое-что происходило. Десятки машин слетали с дороги и, ткнувшись носом в кювет, оставались на месте, пока их совсем не заносило снегом. Уолтер Барнс просиживал у телевизора, питался исключительно напитками и смотрел бесконечные шоу - не включая звука. Питер готовил еду.
        - Я многое могу понять, - говорил он сыну. - Но, черт возьми, этого я не понимаю!
        И продолжал молча и безостановочно пить.
        В пятницу поздно вечером Кларк Маллигэн зарядил первый ролик «Ночи живых мертвецов», готовя проектор к субботнему показу, выключил везде свет, набросил дужку сломанного замка на пожарную дверь, вышел в метель и обнаружил на улице возле пустой машины тело Пенни Дрэгер, наполовину занесенное снегом. Он бил ее по щекам, растирал запястья, но ничто не могло вернуть ей дыхание или изменить выражение лица: Джи наконец позволил ей снять с него темные очки.
        И Эльмер Скейлс наконец-то встретился с марсианином.
        10
        Это произошло за день до Рождества. Дата ничего не значила для Эльмера. Много недель он занимался своей рутинной работой, ослепленный яростным нетерпением, рявкал и шлепал ребятишек, если они подходили близко, и взвалил все рождественские приготовления на плечи жены: ей пришлось и покупать подарки, и устанавливать елку, оставив Эльмера в покое до тех пор, пока ему не надоест сидеть ночи напролет и караулить то, чего нет, а если что и есть - оно не станет дожидаться, пока его подстрелят. В канун Рождества миссис Скейлс и дети отправились спать пораньше, а Эльмер остался сидеть в кухне с ружьем на коленях и листом бумаги и карандашом на столе справа от него.
        Эльмер развернул стул к окну, в темноте на кухне он видел далеко вперед - аж до самого овина. За исключением тех участков, что он расчистил, снег всюду был глубиной по пояс: вполне достаточно, чтоб замедлить рывок любой твари, охотившейся за его скотинкой. Эльмеру не нужен был свет, чтобы записывать случайные строки, складывавшиеся в его голове: он даже не смотрел на листок. Он мог записывать, не отрывая глаз от окна.
        «А летом старые деревья так высоки - хоть прыгай и лети».
        И еще
        «Боже, Боже, труд фермера - тяжкое бремя».
        И
        «Что-то, но не белка, шуршит под застрехой…»
        Строки, всплывающие как бы сами собой, были никакая не поэзия, а сплошная чепуха, но все же их стоило записывать, потому что они приходили ему на ум. Иногда они приходили сразу по нескольку - как чей-то диалог с его отцом, и эти фрагменты он тоже фиксировал: «Уоррен, ты не дашь нам свой автомобиль? Обещаем вернуть его вскорости. Вскорости. Срочное дело».
        Ему казалось, будто сейчас в темной кухне рядом с ним сидел его отец, пытавшийся что-то втолковать ему об упряжке старых лошадей, мол, это добрые лошадки, присматривай за ними, сын, они твои кормильцы, без них тебе трудно будет тянуть семью в восемь ртов; кони уже немолоды, но старый конь борозды не портит - а кони-то уже двадцать лет как сдохли! - и опять что-то еще насчет автомобиля. «Не забудь, сынок, эти два мальчишки-адвоката разбили мою машину, врезались в столб или что-то в этом роде, вернули за нее деньги наличными, но не надо доверять таким молокососам, не важно, насколько богаты их папочки», - скрипучий голос старого отца звучал словно наяву. Эльмер все записал, мешая со строчками стихов, которые не были стихами.
        Потом он заметил движение: темный силуэт со светящимися глазами плыл сквозь ночь и снег к его окну. Эльмер уронил карандаш, схватил ружье и чуть было не пальнул сквозь оконное стекло, но вовремя сообразил, что существо не собирается убегать: оно знало, что он здесь, и явилось за ним.
        Эльмер оттолкнул стул и поднялся. Он похлопал себя по карманам, убедившись, что они набиты патронами, затем поднял ствол и прицелился, поджидая, пока оно подойдет настолько близко, чтобы можно было его разглядеть.
        Силуэт приближался, и Эльмера начали одолевать сомнения. Если оно знало, что всю дорогу от овина сидит у него на мушке, то почему не удирало? Он взвел курки. Теперь оно вышло на расчищенную дорожку меж двух больших сугробов, и Эльмер наконец разглядел, что оно намного ниже, чем ему показалось в первый раз.
        Когда же оно сошло с дорожки, по снегу подошло к его окну и прижало к стеклу лицо, Эльмер увидел, что это ребенок.
        Ошеломленный, Эльмер опустил ружье. Он не может стрелять в ребенка. Лицо в окне вглядывалось в него с отчаянной мольбой - это было лицо страдания, лицо человеческого отчаяния. С горящими глазами оно умоляло его выйти, сжалиться над ним, спасти его.
        Слыша голос отца за спиной, Эльмер пошел к двери. Держа ружье в одной руке и взявшись за щеколду другой, он помедлил. Потом отворил дверь.
        Морозный воздух и снежная пыль дунули в лицо. Ребенок стоял на дорожке, отвернув голову. Кто-то произнес:
        - Спасибо, мистер Скейлс!
        Эльмер резко обернулся на голос и увидел высокого мужчину, стоявшего слева на сугробе. Он маячил на гребне, легкий как перышко, и кротко улыбался ему сверху. Лицо его было изжелта-бледным, а глаза, как показалось Эльмеру, пульсировали сотней оттенков золота.
        Он был невероятно красивым - ничего красивее Эльмер в жизни не видал, - и Эльмер понял, что никогда не найдет в себе сил выстрелить в него.
        - Вы… ты… а почему… ух… - промямлил Эльмер.
        - Вот именно, мистер Скейлс, - сказал красавец и без всякого усилия опустился с вершины сугроба на дорожку. Когда он оказался лицом к лицу с Эльмером, тому показалось, будто глаза его лучились великой мудростью.
        - Ты не марсианин, - сказал Эльмер. Он даже не ощущал холода.
        - Нет, конечно. Я часть тебя, Эльмер. Теперь ты это понял, правда?
        Эльмер машинально кивнул.
        Красивое создание положило руку ему на плечо:
        - Я пришел поговорить с тобой о твоей семье. Ты ведь хочешь отправиться с нами, да, Эльмер?
        Эльмер снова кивнул.
        - Тогда тебе необходимо кое о чем позаботиться. В настоящий момент ты слегка… не в себе, так? Ты себе представить не можешь, Эльмер, сколько зла причинили тебе окружающие. Боюсь, ты должен кое-что о них узнать.
        - Расскажи… - попросил Эльмер.
        - С удовольствием. И ты знаешь, что надо будет сделать?
        Эльмер согласно прикрыл глаза.
        11
        Тем же вечером, но несколько часов спустя Уолт Хардести проснулся в своем кабинете и заметил, что на полях его шляпы появилось новое пятно: он во сне опрокинул стакан с остатками бурбона.
        - Уроды, - пробурчал он, имея в виду помощников, затем вспомнил, что помощники давно разошлись по домам и два дня их здесь не будет. Он поставил стакан и проморгался. Свет в неряшливом кабинете больно бил в глаза, однако казался до странности блеклым - приглушенным и розоватым: таким он бывал ранним весенним утром в Канзасе сорок лет назад. Хардести кашлянул и потер глаза, чувствуя себя, как тот тип из старой сказки, заснувший вечером и проснувшийся седым и бородатым столетним стариком.
        - Черт бы всех побрал, - хрипло пробормотал он и уже как следует откашлялся. Потом потер пятно на шляпе рукавом рубашки, но оно было еще сырым и не отошло. Он поднес шляпу к носу: «Каунти Фэр». «Что за черт», - подумал он, и пососал темно-коричневое пятно. Хлопок, пыль, немного виски и противный привкус мокрого фетра.
        Хардести подошел к раковине, прополоскал рот и нагнулся к зеркалу. «Знаменитый шляпосос», - ухмыльнулся он, удовлетворенный своим отражением, и хотел было отвернуться, когда заметил, что за спиной слева дверь в коридор к камерам открыта настежь.
        Этого быть не могло. Он открывал дверь лишь однажды: когда Леон Черчилль или кто-то еще из помощников притащил очередной труп, чтоб сгрузить в камеру к остальным, дожидавшимся машины из окружного морга. Последний раз это было тело Пенни Дрэгер, шериф припомнил, как ее когда-то шелковистые черные волосы свисали грязными сосульками. Хардести потерял счет времени с тех пор, как обнаружили тела Джима Харди и Кристины Барнс и усилился снегопад, но он думал, что Пенни здесь уже, по крайней мере, дня два, - и с тех самых пор дверь ни разу не открывали. А теперь - нате вам, стоит нараспашку, словно один из компании жмуров решил прогуляться, но, увидев его спящим в кабинете, вернулся в камеру и укрылся простынкой.
        Хардести обошел стол, зацепив его на ходу, остановился, подровнял его, подошел к двери и захлопнул ее; помедлил, а затем направился в коридор к камерам. Там он остановился перед железной дверью, к которой не прикасался с того дня, когда привезли тело дочери Дрэгеров; она тоже была не заперта.
        - Госссподи, - прошипел сквозь зубы Хардести, поскольку у помощников имелись ключи от первой двери, но от этой ключ был лишь у него одного. Он снял его со связки, болтавшейся на ремне рядом с кобурой, вставил в скважину и услышал щелчок - замок закрылся. Секунду он тупо разглядывал ключ, словно ждал, что тот сам по себе откроет дверь, а затем попытался повернуть его: как никогда с трудом, но ключ повернулся. Шериф медленно потянул дверь на себя.
        Ему припомнилась бредовая версия Сирса Джеймса и Рики Готорна, которую они пытались навязать ему: что-то в духе фильмов ужасов Кларка Маллигэна. Дымовая завеса, скрывавшая то, что им на самом деле было известно - надо быть полным идиотом, чтоб поверить в нее. Будь они помоложе, начистил бы им физиономии.
        Да старикашки просто насмехались над ним, скрывая что-то. Если б они не были адвокатами…
        Со стороны камер донесся звук.
        Хардести дернул дверь и шагнул в узкий бетонный коридор между камерами. Даже здесь, в темноте, воздух казался наполненным розоватым неясным свечением. Тела лежали под простынями - мумии в музее. Не мог он слышать никакого звука, показалось; разве что стена тюрьмы треснула от мороза.
        Он понял, что трусит, и презирал себя за это. Он не смог бы уже определить, кто и где конкретно лежит, - их так много, так много тел под простынями… Правда, трупы, сложенные в первой камере справа, он точно помнил: Джима Харди и миссис Барнс, и этим двоим уже больше никогда не произнести ни одного звука.
        Он взглянул на них сквозь прутья решетки. Тела уложены на пол у дальней стены, под нарами, - две неподвижные белые фигуры. Здесь полный порядок. «Погоди-ка», - подумал он, пытаясь припомнить тот день, когда их сюда привезли. А разве он положил миссис Барнс не на нары? Он же точно помнит, что… Хардести впился взглядом в трупы. «Погоди-ка, минутку, минутку», - напрягал он память, и вдруг даже тут, в холодном неотапливаемом колодце коридора, его бросило в жар. Маленький, закутанный во все белое сверток - замерзший насмерть ребенок Гриффинов - лежал на нарах.
        - Да что за черт! - воскликнул он. - Да быть того не может! - Он же положил малыша рядом с Соузой, в камеру напротив.
        Единственное, чего ему сейчас безумно хотелось, - запереть все двери и откупорить свежую бутылочку - убраться отсюда немедленно, - но он открыл дверь в камеру и вошел. Должно же быть какое-то объяснение: один из помощников вернулся и переложил тела, освободил немного места - вдруг еще подвезут… Но и этого не могло произойти без его ведома и участия: ключ-то один!.. Он посмотрел на светлые волосы Кристины Барнс, выбившиеся из-под простыни. А ведь секунду назад простыня была аккуратно обернута вокруг головы.
        Хардести попятился к выходу из камеры, теперь уже совершенно не в состоянии стоять рядом с телом Кристины, и, оказавшись на пороге, в панике оглядел остальные трупы. Все было не так - словно каждое тело чуть сдвинулось, перевернулось на бок, или повернуло голову, или скрестило ноги, пока он находился к ним спиной. Он стоял на пороге камеры, и ему было жутко оттого, что он стоял спиной к ним, к остальным, но сил оторвать глаз от Кристины Барнс он не находил. Ему показалось, что ее волосы, как пена, выползают из-под простыни.
        А когда Хардести быстро взглянул на маленький сверток на нарах, ноги едва не подкосились. Ему почудилось, что мертвый ребенок заворочался, макушка лысой головки просунулась наружу - гротескная пародия на роды.
        Хардести выскочил в темный коридор. Хоть он и не видел, как они двигаются, но его охватила дикая, паническая и отчетливая уверенность в том, что все тела в камерах пришли в движение: если бы он чуть дольше задержался, они бы развернулись и потянулись к нему все, словно иголки к магниту.
        Из последней камеры, пока еще пустой, донесся неприятный сухой скрипучий звук. Смешок. Хардести вздрогнул и начал пятиться, пока не наткнулся спиной на металлическую дверь, резко развернулся, вылетел из коридора и с грохотом захлопнул ее.
        Записи Эдварда
        12
        Дон, ссутулившись у окна, с беспокойством смотрел в направлении Хавен-лейн - адвокаты должны были приехать еще пятнадцать - двадцать минут назад. Если только Сирс не сел за руль. А если так, то неизвестно, сколько они будут тащиться от дома Рики со скоростью пять - десять миль в час, ежеминутно рискуя на перекрестках и у светофоров. Одно успокаивало: попав, не дай бог, на такой скорости в аварию, они останутся живы. Однако в этом случае они могут застрять где-то по пути между домами Рики и его дяди и, беззащитные, без машины, в глубоком снегу, могут стать легкой добычей Грегори.
        Дон отошел от окна и спросил Питера:
        - Хочешь кофе?
        - Нет, спасибо. Не видно?
        - Пока нет. Должны вот-вот появиться.
        - Жуткая ночь. Пожалуй, хуже не было.
        - Думаю, нам недолго осталось их ждать, - сказал Дон. - Твой отец не возражал, что ты уходишь из дому в канун Рождества?
        - Нет, - ответил Питер, и лицо его, изменившись, впервые за вечер приняло несчастное выражение. - Он… Он так переживает, не может никак успокоиться. Он даже не спросил, куда я иду, - губы Питера задрожали, и Дон видел, с каким трудом парень сдерживался, чтоб не разрыдаться.
        Дон снова подошел к окну и, прижав ладони к холодному стеклу, всмотрелся:
        - О, кто-то едет.
        Питер поднялся и встал рядом.
        - Тормозят. Это они.
        - Мистер Джеймс сейчас живет у мистера Готорна?
        - Мы решили, что так безопасней, - ответил Дон, наблюдая, как Сирс с Рики, выбравшись из машины, пробиваются по сугробам к дорожке.
        - Хотел вам кое-что сказать, - проговорил за его спиной Питер, и Дон повернулся к нему лицом. - Я очень рад, что вы с нами.
        - Питер, - сказал Дон, - если мы сумеем справиться с этими тварями до того, как они с нами, то это в основном благодаря тебе.
        - Мы справимся, - тихо проговорил Питер, и Дон, идя к двери, подумал о том, что и он рад, что Питер с ними.
        - Входите, - сказал он гостям. - Питер уже здесь. Как ваша простуда, Рики?
        Рики покачал головой:
        - Стабильно. Есть что-нибудь новенькое?
        - Да, на пленках дяди. Давайте помогу вам раздеться.
        Минутой позже он вел всех по коридору.
        - Пришлось здорово попотеть, пока нашел нужные записи, - говорил на ходу он. - Дядя, оказывается, никак не помечал их, - он открыл дверь в кабинет. - Поэтому вы видите то, что видите.
        Пустые белые коробки и магнитофонные катушки покрывали чуть ли не весь пол. Стол тоже был завален коробками.
        Сирс сбросил катушку с кресла и опустился в него; Рики присел на плетеный стул у стены с книжными полками.
        Дон подошел к столу:
        - Кажется, у дяди Эдварда существовала какая-то систематизация записей, однако я так и не смог разобраться, в чем она заключалась. И прежде чем я отыскал пленки с Мор, мне пришлось прослушать все. - Он сел за стол. - Будь я романистом другого жанра, мне б не пришлось задумываться над сюжетом новой книги. Тут их бездна. Дядюшке рассказывали столько грязи, что Вудварду и Бернстайну и не снилось.
        - Как бы там ни было, - констатировал Сирс, вытянув ноги и рассыпав при этом стопку коробок, - вы нашли, что искали. Давайте займемся этим.
        - Напитки на столе, - сказал Дон. - Вам они потребуются. Прошу вас.
        Пока Сирс и Рики наливали себе виски, а Пит - колу, Дон объяснял им процедуру записи.
        - Дядя просто оставлял магнитофон включенным - очевидно, хотел зафиксировать все сказанное собеседником. Причем не только во время самого интервью, но также во время еды, выпивки, просмотра телевизора: важно было ухватить каждый момент. Поэтому собеседник иногда оставался здесь один, а запись шла. И мы сейчас прослушаем несколько именно таких моментов.
        Дон развернулся вместе со стулом и включил магнитофон:
        - Я перемотал пленку заранее, так что мне не понадобится обращать ваше внимание на что-то конкретное. - Он нажал «Play», и голос Эдварда Вандерлея наполнил комнату:
        - Значит, он поколотил вас за то, что вы истратили деньги на уроки актерского мастерства?
        Девичий голос отвечал:
        - Нет. Он бил меня лишь за то, что я есть.
        - Что вы сейчас об этом думаете?
        Недолгое молчание; затем ее голос:
        - Не могли бы налить мне чего-нибудь выпить? Мне трудно говорить об этом.
        - О да, конечно, я понимаю. Кампари с содовой?
        - Вы помните. Как мило!
        - Я мигом.
        Скрип стула, шаги; дверь закрылась.
        Несколько секунд последовавшей за этим тишины Дон не сводил глаз с Рики и Сирса. Оба они глядели на крутящиеся с легким шипением магнитофонные катушки.
        - Мои старые друзья сейчас слушают меня? - голос был другим, старше, резче, суше. - Хочу с вами поздороваться.
        - Это Ева, - сказал Сирс, - голос Евы Галли, - вместо страха его лицо налилось гневом. Рики выглядел так, будто его простуда резко усилилась.
        - Расставание после нашей последней встречи было настолько унизительным и бесчестным, что я хочу, чтоб все вы знали: я отлично запомнила вас. Тебя, милый Рики; и тебя, Сирс, - каким достойным мужем ты стал! И тебя, красавчик Льюис. Как же тебе сегодня повезло: ты слушаешь меня! А ты никогда не задумывался над тем, что было бы, если б ты сам пошел в спальню девочки вместо того, чтобы посылать туда жену? И бедный противненький Джон - разреши заранее поблагодарить тебя за праздничный ужин. Я собираюсь от души повеселиться на нем, Джон, а также хочу оставить тебе подарочек - на память для всех вас.
        Дон снял пленку с магнитофона, сказав:
        - Ничего пока не говорите. Сначала послушайте вторую.
        Он поставил другую катушку и перемотал ее, поглядывая на счетчик. Потом включил воспроизведение. Эдвард Вандерлей:
        - Вы не хотите немного прерваться? Я могу организовать небольшой ленч для нас с вами.
        - Да, будьте любезны. И не беспокойтесь за меня. Я просто посижу тут и посмотрю ваши книги, пока все приготовят.
        Когда Эдвард вышел из комнаты, из динамиков вновь раздался голос Евы Галли:
        - Привет, мои закадычные друзья! А ваш юный друг с вами?
        - Не ты, Питер, - сказал Дон. - Это она обо мне.
        - Дон Вандерлей здесь? Дон, я жду не дождусь вновь повидаться с тобой. И ты знаешь, я это сделаю. Я нанесу визит каждому из вас и персонально отблагодарю за то, как вы со мной обошлись когда-то. И я надеюсь, вы с нетерпением ждете невероятных событий, которые я припасла для вас. - Затем она начала делать небольшие паузы, словно выхватывала фразы из разных глав:
        - Я перенесу вас туда, где вы никогда не бывали.
        - И буду смотреть, как жизнь по капельке вытекает из вас.
        - И буду смотреть, как вы подыхаете, как насекомые. Насекомые.
        Дон остановил магнитофон:
        - Есть еще одна запись, которую я хотел бы поставить, но, думаю, вы поняли, почему я решил, что вам следовало прослушать эти.
        Рики все еще пребывал в шоке:
        - Она знала. Она знала, что мы все соберемся здесь… и будем слушать ее. Ее угрозы.
        - Однако она обращалась к Льюису и Джону, - сказал Сирс. - Это главное.
        - Вот именно. Вы понимаете, что это означает? Она не может в точности предвидеть события, она лишь может строить довольно неплохие догадки. Она думала, что кто-то из вас прослушает эти записи вскоре после смерти моего дяди. И будет жить в страхе целый год - до того момента, как она отпразднует годовщину смерти Эдварда убийством Джона Джеффри. Она не сомневалась, что вы напишете мне и что я приеду сюда и вступлю во владение унаследованным домом. Мой приезд был частью ее плана.
        Голос с певучим южным акцентом раздался из мощных колонок:
        - Дон. Как мы с тобой были счастливы! Разве мы не любили друг друга, Дон? Мне было так горько расставаться с тобой - правда, я покидала Беркли с разбитым сердцем. Ты помнишь запах разогретых солнцем листьев в тот вечер, когда ты провожал меня? И где-то вдали лаяла собака? О, как это было чудесно, Дон! И посмотри, что ты со всем этим сделал! Я так гордилась тобой. Ты беспрестанно думал обо мне, ты стал так близок мне. Я хотела, чтобы ты понял, чтобы ты увидел и узнал все и распахнул свой разум и свою душу навстречу тем невероятным возможностям, которыми мы обладаем, - я пыталась донести это до тебя через рассказы о Таскере Мартине и Х.Х.Х…
        Он нажал на стоп:
        - Альма Мобли, - пояснил он. - Думаю, вам дальше будет неинтересно.
        Питер Барнс пошевелился в кресле:
        - Чего она хочет?
        - Убедить нас в своем всемогуществе. Запугать до такой степени, чтобы мы сдались, - он наклонился вперед над столом. - Однако эти записи доказывают, что она не всесильна. Она делает ошибки. Как ошибаются и ее упыри. Их можно победить.
        - Однако вы не Кнут Рокни, и это отнюдь не игра, - сказал Сирс. - Я еду домой. Вернее, домой к Рики. Если, конечно, вы не припасли еще парочку призраков для прослушивания.
        Всех удивил Питер, ответивший ему:
        - Мистер Джеймс, вы меня извините, но, по-моему, вы не правы. Это как раз и есть большая игра - дурацкое выражение, и я знаю, почему вы употребили его, но избавление от этих жутких существ - вот что сейчас самое главное. И я рад, что мы выяснили, что они порой ошибаются. Я думаю, сарказм сейчас неуместен, это неправильно. Вы бы так не вели себя, если бы видели их… если бы видели, как они убивают.
        Дон ожидал, что Сирс сейчас обрушится на паренька, раздавит словами, но адвокат просто допил виски и, подавшись вперед, спокойно заговорил:
        - Ты забываешь. Я видел их. Я знал Еву Галли, и я видел, как она, мертвая, села на заднем сиденье и уставилась в окно. И я знаю того зверя, что убил твою мать, и его жалкого малолетнего братца, - того, что держал тебя, заставляя смотреть. Когда он был всего лишь умственно отсталым школьником, я пытался спасти его от Грегори, возможно, так же, как ты пытался спасти от него свою мать и, так же, как и ты, потерпел неудачу. Как и ты, я в душе киплю от негодования и оскорбления, когда слышу этот пронзительный голос в каждом ее обличье - все мое существо встает на дыбы от негодования. Несомненно, таким образом она потешается над нами - после всего, что она сделала. Очевидно, я всего лишь имел в виду, что меня устроит некая более конкретная акция. - Он тяжело поднялся. - Я старик уже и привык выражать свои мысли так, как считаю нужным. Увы, порой бываю груб, - Сирс улыбнулся мальчику, - от чего тоже немудрено мысленно закипеть от негодования и встать на дыбы. Однако, надеюсь, ты проживешь достаточно долгую жизнь, чтобы понять всю прелесть этого.
        Если мне когда-либо потребуется адвокат, подумал Дон, я без сомнений выберу тебя.
        Похоже, что и Питера убедили слова Сирса:
        - Не знаю, удастся ли мне достичь такого мастерства, - сказал он, возвращая Сирсу улыбку.
        «Что ж, - размышлял Дон, когда все ушли. - Голоса с пленок потерпели неудачу: прослушивание еще крепче сплотило их четверых. Критика Питера в адрес Сирса была полна юношеского максимализма, но в то же время стала и наградой, и Сирс по достоинству оценил ее».
        Дон вернулся к магнитофону и, нахмурившись, нажал на кнопку «Play». Вкрадчивый поначалу, радостный ее голосок продолжал:
        - …и об Алане Маккични, и все другие истории, которыми я старалась прикрыть от тебя истину. Я действительно страстно желала, чтоб ты понял: твоя интуиция намного сильнее и тоньше, чем у кого бы то ни было. Ты удивил даже Флоренс де Пейсер. Но что хорошего это дало? Как твоя Рэчел Вярни, я живу на свете с тех самых пор, как этот континент освещали лишь маленькие лесные костры, с тех самых пор, как американцы одевались в кожу и шкуры, и даже в те времена люди ненавидели нас, а мы платили им взаимностью. Твой род такой добродушный, и самодовольный, и самонадеянный - внешне: и такой неврастеничный, и трусливый, и так лелеет себя - внутренне. По правде, мы терпеть вас не можем, оттого что находим вас бесконечно скучными. Мы бы давно уже покончили с вашей цивилизацией, но сознательно жили на ее окраинах, вызывая восстания, и междоусобицу, и мелкую панику. Мы поселились в ваших снах и воображении, потому что только в них вы нам интересны.
        Дон, ты делаешь роковую ошибку, если недооцениваешь нас. Разве можно победить облако, мечту, поэму? Человечество полностью в плену своего воображения. Хотите найти нас? Ищите в своем воображении, в своих снах. Но, несмотря на разговоры о воображении, мы неумолимо реальны - реальны, как ножи, поскольку разве они тоже не есть инструменты воображения? - и если мы захотим напугать вас, мы напугаем вас до смерти. Потому что вы умрете, Дон. Сначала твой дядя, затем доктор, потом Льюис. Потом Сирс, а за Сирсом - Рики. А следом за ними - и все остальные, кого бы вы ни призвали себе в помощь. По большому счету, Дональд, ты уже мертвец. Так что с тобой покончено. И Милбурн умрет вместе с тобой». Певучий луизианский акцент улетучился; из голоса исчезла даже женственность. В нем не осталось вообще ничего человеческого: - Я потрясу Милбурн до основания, Дон. Я и мои друзья вытянем клещами душу из этого жалкого городишки и раскрошим его кости своими клыками.
        Зашипела пустая пленка, и Дон, сняв катушку с магнитофона, сунул ее в коробку. Двадцать минут спустя он убрал все катушки в коробки, сложил в стопки, затем перенес их в гостиную и долго и методично скармливал их огню камина: они дымились, извивались, отвратительно пахли и наконец таяли черными пузырями на пылающих поленьях. Если б Альма видела его сейчас, она бы смеялась.
        «Дональд, ты уже мертвец».
        - Черта с два! - громко сказал Дон. Он вспомнил измученное лицо Элеонор Харди, так быстро съеденное старостью; Альма десятилетиями потешалась над ним и Клубом Фантазеров, принижая их достижения и конструируя их трагедии, пряталась во мраке за фальшью маски и выжидала момента для смертельного прыжка.
        «И Милбурн умрет вместе с тобой».
        - Если только мы не ударим первыми, - сказал он пламени. - Если только мы на этот раз не подстрелим рысь.
        III. Последний из Клуба Фантазеров
        Разве можно победить облако, мечту, поэму?
        Альма Мобли
        - А что есть невинность? - спрашивал Нарцисс друга.
        - Это значит воображать, что жизнь твоя - тайна, - отвечал его друг. - А точнее, воображать, что есть какая-то тайна между тобой и зеркалом.
        - Понимаю, - сказал Нарцисс. - Это недуг, который вылечивается любованием своим отражением.
        1
        Около семи утра Рики Готорн повернулся на кровати и застонал. Паника и тревога наполняли его, и темнота настораживала: надо скорее вставать, надо что-то делать, чтобы предотвратить какую-то страшную трагедию.
        - Рики? - пробормотала рядом Стелла.
        - Все хорошо, все хорошо, - ответил он и сел.
        Окно на противоположной стене спальни смотрело в серую темень, подернутую редкой рябью лениво падающих снежинок, огромных, напоминавших снежки. Рики слышал, как колотится сердце: бум, бум. Кому-то грозила страшная опасность; за мгновение до пробуждения он увидел образ и знал, кто это был - во сне. Теперь же он знал лишь то, что ему нельзя оставаться в постели. Он отвернул одеяло и спустил ногу на пол.
        - Опять кошмар, милый? - хрипло прошептала Стелла.
        - Нет. Не волнуйся, Стелла, все нормально, - он погладил ее плечо и поднялся с постели. Желание срочно действовать, торопиться, не отпускало. Рики сунул ноги в тапочки, натянул поверх пижамы халат и тихо подошел к окну.
        - Хороший мой, ты чем-то расстроен? Иди ко мне.
        - Не могу. - Он потер лицо: ощущение тревоги все еще билось в груди, как птица, тревоги о том, что кто-то близкий сейчас в смертельной опасности. Снег преобразил задний двор Готорнов в цепь блуждающих белых хребтов и ущелий.
        И именно снег помог вспомнить: снег, дунувший на него из зеркала в доме Евы Галли, краткое видение Эльмера Скейлса, бегущего, пошатываясь, по глубокому снегу, и лицо фермера, искаженное принудительной обязательностью перед безжалостной красотой; он поднимает ружье - и разносит выстрелом что-то маленькое в кровавые клочья. Желудок Рики словно перевернулся, сильно заболело внутри. Он прижал ладонь к животу и снова застонал. Ферма Эльмера Скейлса! Там началась последняя сцена агонии Клуба Фантазеров.
        - Рики, что случилось?
        - Я что-то видел в зеркале, - сказал он, выпрямившись, поскольку боль отступила, и понял, что для Стеллы его слова - полная бессмыслица. - Я имею в виду… что-то с Эльмером. Мне надо срочно ехать к нему.
        - Рики, семь утра, Рождество.
        - Это не имеет значения.
        - Ну как же ты поедешь. Позвони ему сначала.
        - Да, - сказал он, уже выходя из спальни, - я попробую.
        Он вышел на площадку лестницы - а тревога все звенела, текла по венам (бум, бум), - рванулся в гардеробную и, похватав одежду, подбежал к лестнице, торопясь и одеться, и успеть позвонить.
        Снизу донесся явственный шум. Рики положил руку на перила и спустился.
        Сирс, полностью одетый и с зимним пальто, переброшенным через руку, вышел ему навстречу. Привычное выражение агрессивной вежливости исчезло с его лица, сменившись выражением тревожной напряженности.
        - И ты тоже… - сказал Сирс, видя ту же напряженность на лице Рики. - Извини, если разбудил.
        - Я только что проснулся, - ответил Рики. - Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Возьми меня с собой.
        - Не вмешивайся, - сказал Сирс. - Все, чего я хочу, это выйти отсюда, немного оглядеться - убедиться, что все в порядке. Я чувствую себя, как кошка на сковородке.
        - Стелла подсказала дельную мысль. Давай сначала попробуем успокоиться. А потом съездим вдвоем.
        Сирс покачал головой:
        - Ты будешь сдерживать меня, Рики. В одиночку мне безопаснее.
        - Перестань, - Рики положил руку на локоть Сирсу и повернул его к дивану. - Никто никуда не поедет, пока мы не попробуем дозвониться. А потом поговорим, что следует предпринять.
        - Да не о чем говорить, - сказал Сирс, однако все же сел. Он развернулся так, чтобы видеть Рики, взявшего телефон и поставившего его на кофейный столик. - Ты помнишь его номер?
        - Конечно, - Рики закончил набор. Гудки, гудки, гудки… Рики дождался десятого… двенадцатого. А сердце все также бешено билось: бум, бум.
        - Бесполезно, - сказал Сирс. - Я поехал. Возможно, и не получится: такие дороги…
        - Сирс, еще так рано, - сказал Рики, опуская трубку, - может, спят и не слышат звонка.
        - В семь?.. - Сирс взглянул на свои часы. - В семь-десять рождественского утра? В доме, где восемь детей? Что-то не похоже. Нет, там явно неладно, и, если мне все же удастся добраться до фермы, я, по крайней мере, попытаюсь сделать так, чтобы не стало еще хуже. Я не собираюсь дожидаться, пока ты оденешься. - Сирс встал и начал надевать пальто.
        - Может, лучше позвонишь Хардести - пусть вместо тебя съездит. Ты же знаешь, что я видел там, в доме.
        - Ты шутишь, Рики? Хардести? Не говори глупости. Эльмер не будет стрелять в меня. И мы оба это знаем.
        - Не будет, - печально подтвердил Рики. - Но так тревожно на душе, Сирс. Ева что-то такое творит - как тогда, с Джоном… Мы не должны позволить ей разделить нас. Если мы разбежимся кто куда - ей будет легче переловить нас поодиночке. О, я уверен, я точно знаю, что-то ужасное происходит там, но ты можешь навлечь еще большую беду, если поедешь туда один.
        Сирс посмотрел сверху на умоляющего его Рики, и нетерпение на его лице растаяло.
        - Стелла никогда не простит мне, если я возьму тебя, такого простуженного, с собой. И Дону понадобится по меньшей мере полчаса, чтоб добраться сюда. Рики, не задерживай меня.
        - Мне никогда не удавалось заставить тебя делать то, что ты не хочешь делать.
        - Верно, - сказал Сирс и застегнул пальто.
        - Ты неисправим, Сирс.
        - Да все такие. Ты можешь назвать кого-нибудь, кто «исправим»? Я и так уже потерял столько времени, так что не держи меня и не заставляй выслушивать, как ты будешь придумывать причины, вспоминая Гитлера, Альберта Де Сальвио, или Ричарда Шпека, или…
        - Господи, что за чушь вы городите?! - Стелла стояла на пороге гостиной и поправляла руками волосы.
        - Прибей гвоздями к дивану своего мужа и вливай в него горячий виски, пока я не вернусь, - сказал Сирс.
        - Не отпускай его, Стелла, - попросил Рики. - Ему нельзя ехать одному.
        - Это срочно? - спросила она.
        - Ради всего святого… - тихо проговорил Сирс, и Рики кивнул.
        - Тогда пусть едет. Надеюсь, ему удастся завести машину.
        Сирс развернулся в сторону прихожей, и Стелла сделала шаг в сторону, пропуская его. Но прежде чем выйти, он оглянулся еще раз взглянуть на Рики и Стеллу:
        - Я вернусь. Не волнуйся за меня, Рики.
        - По-моему, ты понял, что уже, кажется, слишком поздно.
        - По-моему, «слишком поздно» было пятьдесят лет назад, - сказал Сирс, повернулся и ушел.
        2
        Сирс надел шляпу и вышел. Такого морозного утра он не помнил: десятки жал тут же впились в уши и кончик носа, а через несколько секунд - и в открытую часть лба. Он осторожно двигался по скользкой тропинке, заметив, что в эту ночь, впервые за три недели, нападало намного меньше снега, чем в предыдущие: всего дюймов шесть-семь. А это означало, что у него были неплохие шансы добраться на «линкольне» до автострады.
        Ключ вошел в замок лишь наполовину: нетерпеливо чертыхаясь, Сирс выдернул его и стянул с руки перчатку, чтобы достать зажигалку. Холод сразу вцепился в пальцы, но зажигалка выплюнула пламя, и Сирс поводил его язычком по ключу. В тот момент, когда ключ накалился так, что Сирс едва не вскрикнул, он вставил его в скважину. Дверь открылась.
        Затем последовали бесконечные попытки завести двигатель: Сирс сжал зубы и помогал стартеру мысленными приказами. Он вдруг вспомнил лицо Эльмера Скейлса, каким видел его во сне, - он пристально глядел безумными ничего не видящими глазами и говорил: «Приезжайте, мистер Джеймс, я не ведаю, что творю, ради всего святого, приезжайте скорее…»
        Двигатель скрежетал и плевался, затем наконец схватился. Сирс утопил педаль газа, заставив мотор взреветь, несколько раз подвигал машину вперед и назад, пробуждая ее от спячки и уминая невысокие сугробы, державшие ее.
        Развернув ее носом к улице, Сирс вытащил из бардачка скребок, вылез из машины и очистил восьмидюймовый прямоугольник на ветровом стекле прямо напротив руля. Остальное растопит печка.
        - Кое о чем тебе лучше не знать, Рики, - сказал он себе, думая об отпечатках босых детских ног на снегу, вот уже третий день появляющихся под окном его комнаты. В первое утро он плотно задернул шторы на случай, если Стелла зайдет прибраться; на второй день он понял, что у Стеллы довольно бессистемный подход к уборке в доме: ни за какие посулы она не войдет в гостевую комнату, а будет покорно дожидаться, пока их уборщица из Холлоу сможет добраться сюда. Два утра подряд детские ноги пятнали снег, неумолимо подбиравшийся к самому окну. Сегодня же, после того как безумное лицо Эльмера бесцеремонно вытолкнуло его из сна, он увидел следы уже на подоконнике. Сколько пройдет времени, пока Фэнни не появится уже в доме Готорнов, весело топоча по лестнице вверх и вниз? Если Сирсу удастся увести его, он, возможно, выиграет больше времени для Рики и Стеллы.
        А между тем ему надо ехать к Эльмеру Скейлсу.
        «…скорее, ради всего святого».
        Рики, несомненно, тоже получил сигнал тревоги, но, к счастью, Стелла оказалась дома и помогла удержать его.
        «Линкольн» выкатился на улицу и начал пробивать себе путь в снегу. Еще один плюс, подумал Сирс: в этот час рождественского утра на улице можно встретить только Омара Норриса.
        Сирс отогнал от себя лицо и голос Эльмера и сосредоточился на дороге. Омар, кажется, опять работал всю ночь, потому как почти все центральные улицы Милбурна были выскоблены до нижнего слоя утрамбованного, смерзшегося снега. Здесь опасно было не справиться с управлением и уйти в занос, стокнувшись с похороненной под снегом машиной - но и только. Он представил себе, как Фэнни Бэйт забирается на подоконник, поднимает раму, проскальзывает в дом, принюхиваясь к запаху человечины… Да нет, на окнах ставни и запоры, и он проверил: внутренние рамы надежно закрыты.
        Возможно, он ошибается; возможно, ему следует развернуться и возвратиться домой к Рики.
        И в то же время он понимал, что не сможет так поступить. Он не остановился на красном сигнале светофора в конце площади и снял ногу с педали акселератора - пусть машина своим ходом катит мимо отеля. Нельзя возвращаться: голос Эльмера, казалось, звучал уже громче, еще слышнее нотки боли, замешательства.
        «Господи, Сирс, у меня голова кр?гом, что же здесь творится…»
        Он чуть повернул руль и выровнял «линкольн»: единственным трудным участком оставалось шоссе, несколько миль предательских подъемов и спусков, кюветы там по обеим сторонам полны разбившихся или застрявших машин… может, придется и пешком добираться.
        «Боже мой, откуда столько крови… похоже, эти бродяги все-таки доконали меня, и мне так страшно, Сирс, мне так страшно…»
        Сирс утопил педаль газа на долю дюйма.
        3
        На вершине подъема Андерхилл-роуд он притормозил: здесь было намного хуже, чем он ожидал. Сквозь легкий снегопад и утренний сумрак виднелись красные огни снегоочистителя Омара, невероятно медленно пыхтевшего в направлении шоссе. Девятифутовый сугроб, напоминавший идеальной формы гребень волны, нависал вдоль расчищенного участка улицы. Если он попытается объехать Омара, то наверняка похоронит «линкольн» в снегу.
        Какое-то мгновение ему хотелось именно так и поступить: утопить в пол акселератор, пролететь на всей скорости спуск и, врезавшись «линкольном» в снег, пробить в нем путь, обогнав Омара на его едва ползущем троне, и выскочить на шоссе, будто Эльмер шептал ему именно об этом.
        «Не останавливайся, мистер Джеймс, поторопись, я не могу больше…»
        Сирс просигналил, всей пятерней нажав на кнопку. Омар оглянулся: увидев Линкольн, он поднял руку с оттопыренным вверх пальцем, и сквозь заднее стекло трактора Сирс увидел, как он покачивается на сиденье, с лицом, закрытым обледенелой лыжной маской, и понял сразу две вещи. Первая: Омар пьян и чуть жив от усталости; вторая: Омар орал ему, чтобы он разворачивался и не съезжал с холма. Колеса не удержат «линкольн» на спуске.
        Настойчивый, умоляющий голос Эльмера не дал Сирсу прислушаться к голосу разума.
        На холостом ходу «линкольн» скатился вниз на несколько дюймов. Омар остановил трактор, встал и наполовину высунулся из кабины, опираясь рукой на одну из стоек ковша. Другую руку он вытянул в жесте регулировщика. Сирс нажал на тормоз, и «линкольн» затрясся на неровном утрамбованном снегу. Омар делал круговые движения свободной рукой, чтобы он разворачивался или сдал назад.
        Автомобиль соскользнул еще на несколько дюймов вниз по склону, и Сирс схватился за ручной тормоз, уже не думая, как и куда направлять машину, а лишь бы остановить движение. А Эльмер все твердил:
        «Сирс… скорее… очень…» - его высокий умоляющий голос толкал машину вперед.
        И тут он увидел Льюиса Бенедикта: тот бежал ему навстречу снизу и размахивал руками, чтобы он остановился, полы куртки-хаки хлопали за спиной, волосы развевались.
        «…Скорее… скорее…»
        Сирс снял руку с рычага тормоза и утопил педаль газа. «Линкольн» дернулся вперед, жалобно взвизгнув задними колесами, и полетел к подножию холма, виляя, как рыба хвостом. За фигурой бегущего Льюиса смутно виднелся Омар Норрис, застывший в безмолвном изумлении.
        На скорости семьдесят пять миль в час «линкольн» пролетел сквозь Льюиса; Сирс открыл рот и закричал, резко выворачивая руль влево. Машина крутнулась трижды вокруг своей оси и с силой стукнула задним правым крылом снегоочиститель, прежде чем врезаться в громадный сугроб.
        Закрыв глаза, Сирс услышал, как что-то тяжелое с противным и мягким звуком ударилось о ветровое стекло: мгновением позже ему показалось, что воздух вокруг сгустился: а спустя следующую бесконечно долгую секунду машина резко встала, словно ударившись о стену.
        Он открыл глаза - темнота вокруг. Голову жгло в том месте, где он ударился ею при столкновении. Он пощупал лоб: кровь; другой рукой включил свет в салоне. Лицо Омара Норриса в маске, прижатое к ветровому стеклу, смотрело пустым глазом на пассажирское сиденье. Пять футов снега вцепились в машину, как цемент.
        - Вперед, братишка! - раздался низкий голос из-за спины.
        Маленькая ладонь с черной землей под ногтями протянулась вперед и погладила Сирса по щеке.
        Свирепость собственной реакции поразила Сирса: он заметался из стороны в сторону на сиденье, пытаясь выбраться из-за руля, совершенно не задумываясь о своих действиях и движимый лишь спазматическим отвращением. Щеку жгло в том месте, где коснулась ее детская ладонь; замурованная машина уже наполнилась запахом разложения. Он обернулся: они были на заднем сиденье, глазели на него с раскрытыми ртами - похоже, он их тоже напугал.
        Отвращение к этим грязным тварям буквально взорвало его. Он не умрет покорно в их руках. Резко выдохнув, Сирс подался вперед и впервые за шестьдесят лет ударил кулаком, задев скулу Грегори и ободрав на ней кожу до сырой мягкой ткани. Блестящая жидкость проступила у того на щеке.
        - Ага, так вас можно ранить! - вскричал он.
        Рыча, они набросились на него.
        Двенадцать дня, Рождество
        4
        С первых слов, произнесенных Хардести, Рики понял, что шериф опять пьян. А когда он сформулировал несколько предложений, Рики понял еще одно: Милбурн остался без шерифа.
        - Вы знаете, как все оформить, - сказал Хардести и рыгнул. - Так что займитесь этим. Вы меня слышите, Готорн?
        - Я слышу вас, Уолт, - Рики присел на диван и посмотрел на Стеллу, закрывшую лицо руками. Как же она сейчас убивается, подумал он, что отпустила его одного, что отправила его без благословения, даже не поблагодарив. Дон сидел на корточках рядом с креслом Стеллы и обнимал ее за плечи.
        - Ага, слушаете. Ну, так слушайте. Я когда-то служил на флоте, слыхали, адвокат? Корея. Заработал три нашивки, слышите меня? - громкий треск: Хардести рухнул в кресло и сбил лампу. Рики не отвечал. - Три проклятущие нашивки. Моряк с печки бряк. Можете называть меня героем, возражать не буду. Короче, не утруждайте себя и не указывайте мне, чтоб я поехал на ферму. Сосед зашел к ним около одиннадцати - обнаружил их. Скейлс их всех порешил. Застрелил. А потом лег под свое треклятое дерево и снес себе из ружья полголовы. Полиция штата забрала все тела на вертолете. А теперь скажите-ка мне, адвокат, почему он это сделал. И почему вы знали, что там что-то случилось.
        - Потому что когда-то я брал машину у его отца, - сказал Рики. - Хотя это для вас пустой звук, Уолт.
        Дон поднял на него глаза, а Стелла еще сильнее прижала ладони к лицу.
        - Пустой звук, черт бы вас взял. Великолепно. Ну что ж, можете поискать себе другого шерифа. Я завяжу, как только окружные бульдозеры пробьются к нам. И я волен поехать, куда глаза глядят - попомните мое слово. Куда угодно! И не из-за того, что тут творится, не из-за маленькой мясорубки, которую устроил Скейлс. Вы и ваши дружки-суки-богатеи до сих пор что-то прячете в рукаве - до сих пор! - и что бы оно ни вытворяло - лучше сидеть и сопеть в трубочку. Я прав? Вырезали всю семью Скейлса. Жди теперь чего угодно, правильно? И кто же свалил все это на нашу голову, а, мистер адвокат? Вы! А?
        Рики молчал.
        - Можете называть это Анной Мостин, да только все это ваш обыкновенный адвокатский треп. Дьявол, я всегда думал, что вы козел, Готорн. Но вот что я скажу вам: если кто-то вдруг покатит на меня бочку, вам не поздоровится. Вы и ваши дружки вечно суетесь под руку и достаете меня своими бредовыми идеями, если у вас еще остались дружки. Вот и займитесь делом. А я буду сидеть тут, пока не разгребут дороги, я разогнал помощников по домам, и я застрелю любого, кто попробует подойти к участку. Все вопросы потом.
        - А как насчет Сирса? - спросил Рики, зная, что Хардести не заикнется об этом, пока он сам не спросит. - Кто-нибудь видел Сирса?
        - О, Сирс Джеймс! Ну да. Весьма интересный случай. Полицейские штата и его нашли. Увидели его машину, наполовину заваленную снегом, в самом низу Андерхилл-роуд, рядом трактор, весь раз… раздолбанный. Можете забрать его и похоронить, где пожелаете, мой маленький друг. Если, конечно, в этом чертовом городе еще не всех порубили на куски или не высосали напрочь. Уфф! - Он опять рыгнул. - Я нажрался, как свинья, адвокат. И буду продолжать в том же духе. А потом отвалю отсюда. И пошли вы все к черту! - Он бросил трубку.
        Рики сказал:
        - Хардести сошел с ума. Сирс погиб. - Стелла зарыдала; и вскоре они втроем сбились в круг, положив руки друг другу на плечи, словно искали утешения в этом простом жесте. - Я остался последний, - проговорил Рики в плечо жены. - О боже, Стелла. Я последний.
        Позднее тем же вечером каждый из них - Рики и Стелла в своей спальне, Дон в гостевой - услышали звуки музыки, шумные трубы и хриплые саксофоны, веселую идиллическую музыку ночи, настоящий соул, плавную и текучую музыку американских низов, и, вслушиваясь в нее, они с возрастающим напряжением улавливали, как растет ее темп, ее веселье и разнузданность. Оркестр Доктора Рэбитфута праздновал.
        5
        Миновало Рождество, и даже соседи перестали видеться друг с другом, а самые отчаянные оптимисты, строившие планы на новогодний вечер, понемногу забыли о них. Все общественные заведения оставались закрытыми, «Янг Бразерс» и библиотека, церкви, аптеки и офисы: на Уит Роу сугробы подобрались к подоконникам первого этажа. Не работали даже бары, и толстый Хемфри Стэлледж отсиживался в своем доме, что стоял позади ресторана, играл с женой в карты и, прислушиваясь к завыванию ветра, говорил, что когда снегоуборочные из округа пробьются к ним, он станет снова зарабатывать побольше Минта, - ведь ничто не гонит народ в бары так, как непогода. Жена его сказала:
        - Ты рассуждаешь, как могильщик. - И после этой фразы их разговор, как и карточная игра, увяли: все уже знали о Сирсе, и об Омаре Норрисе, и о самом страшном - о том, что сотворил Эльмер Скейлс.
        Казалось, если достаточно долго прислушиваться к легкому шороху падающего снега, услышишь не только то, что он шепчет тебе, что ждет тебя, но и поведает какую-то страшную тайну - тайну, способную окрасить твою жизнь в черный цвет. Некоторые жители Милбурна внезапно просыпались по ночам в три, в четыре часа и думали, что им снится один из детей Скейлса, стоящий в ногах у кровати и ухмыляющийся: и не могли никак вспомнить, который же из мальчиков это был, очевидно, Дэви, а может Батч или Митчелл, однако вот он - стоит рядом, ребра просвечивают сквозь кожу на худеньком теле, и изможденное лицо тоже светится.
        Со временем все узнали и о Хардести: как он стал добровольным затворником в своем участке в компании страшных тел, дожидавшихся в камерах. У обоих мальчишек Пиграмов были снегоходы, и как-то раз они причалили к двери участка, чтобы проведать шерифа, - а точнее, проверить, на самом ли деле он свихнулся, как говорят взрослые. Едва лишь они слезли со снегоходов, как в окне появилась отекшая испитая физиономия и приникла к стеклу: Хардести погрозил мальчишкам пистолетом и заорал, что если они сейчас же не стянут эти чертовы лыжные маски и не покажут ему свои лица, то лиц у них вообще не останется. Многие рассказывали, что знают человека, у которого есть друг, так вот этот друг клянется, что, проходя мимо шерифовой конторы, слышал, как Хардести орал - не на кого-то конкретно, может на себя самого, а может на того, кто в такую погоду запросто разгуливает по Милбурну, свободно проскальзывает в сновидения горожан и свободно покидает их, прячась по темным углам; на того, кто заводит по ночам музыку, такую на первый взгляд радостную и праздничную, а на самом деле пробуждающую самые мрачные и зловещие
чувства. И люди прятали головы в подушки, уговаривая себя, что это где-то играет радио или ветер фокусничает: они выдумывали все, что угодно, лишь бы до последнего мгновения не верить и не ведать о том, что там, за их окнами, в городе, поселилось нечто такое, что делает эти звуки такими пугающими.
        Питер Барнс поднялся с постели в эту ночь, тоже услышав музыку и подумав, что на этот раз братья Бэйты, Анна Мостин и Доктор Рэбитфут пришли именно за ним. (И в то же время сознавая, что причина в другом.) Он запер дверь своей комнаты, забрался в постель и зажал уши ладонями; однако неистовая музыка стала еще громче: с каждым мгновением нарастая, она приближалась по улице.
        И прекратилась прямо перед его домом: словно невидимый палец нажал на магнитофоне кнопку «стоп». Навалившаяся тишина источала еще больше энергии, чем только что звучавшая музыка. Питер, не в силах терпеть это напряжение, тихонько встал с кровати и выглянул в окно.
        Внизу, где он недавно видел, как отец шагает по улице на работу, напоминая маленького русского, в серебристом лунном свете выстроилась цепочка людей. Он узнал каждого из стоявших на свежем снегу, где когда-то пролегала улица. Задрав кверху головы, с раскрытыми ртами глядели на него все умершие горожане, и он не мог понять, стояли ли они в его воображении или Грегори Бэйт и его покровительница каким-то образом транслировали их подвижное изображение: а может, тюрьма Хардести и полдюжины могил вдруг вскрылись и выпустили своих обитателей погулять. На него глядели Джим Харди, страховой агент Фредди Робинсон, старый доктор Джеффри и Льюис Бенедикт, и Харлан Ботц - он недавно скончался, очищая от снега свою дорожку. Омар Норрис и Сирс Джеймс стояли рядом с дантистом. Сердцем Питер потянулся к Сирсу, и он опять взглянул на адвоката - он понял, отчего вновь зазвучала музыка. Из-за спины Сирса вышла девушка, и Питер узнал Пенни Дрэгер, ее когда-то привлекательное лицо было пустым и неживым, как у остальных. Стайка ребятишек окружила высокое тощее пугало с ружьем, и Питер, кивнув, шепнул себе: «Скейлс». Он
не знал. Затем толпа расступилась, пропуская вперед его мать.
        Это был не тот похожий на нее призрак, встретивший его на парковке у «Бэй Три»: как и из других, из его матери выпили жизнь, ее оболочка была слишком пуста, и Питер не впал в отчаянье, лишь сердце его дрогнуло. Кристина сделала несколько шагов вперед, к границе их участка; затем протянула к нему руки, рот беззвучно шевелился. Он знал, что человеческие слова не могут звучать из этих губ, из этого управляемого тела, - возможно, это была лишь мольба о помощи или плач. Она, они - все просили его выйти: или молили о покое, о сне? Питер заплакал. Они казались такими испуганными и совсем не страшными. Печальные и жалкие, они стояли под его окном и будто просто снились ему. Их пригнали сюда Бэйты и их хозяйка, надеясь заполучить его, Питера. Слезы стыли на щеках; Питер отвернулся от окна. Господи, сколько же их, сколько их…
        Он упал навзничь на кровать и лежал, устремив взгляд в потолок. Скоро они уйдут… А вдруг утром он выглянет из окна и опять увидит их внизу, вмерзших в сугробы, как снеговики? И тут вновь взметнулась музыка, взорвавшись ярко-красной вспышкой: да, они уходят, маршируя в такт ликующему оркестру Доктора Рэбитфута.
        Когда музыка замерла вдалеке, Питер встал и опять подошел к окну. Точно. Ушли. И даже не оставили следов на снегу.
        Он спустился в темную гостиную и увидел полоску света, выбивающуюся из-под двери телевизионной комнаты. Питер легонько толкнул дверь.
        Телевизор показывал светлые беспорядочно движущиеся точки, по которым плыла черная полоса и, скрываясь за рамкой экрана, вновь появлялась сверху. Стойкий густой запах виски наполнял комнату. Отец с открытым ртом лежал в кресле, откинувшись на спинку и чуть похрапывая, галстук развязан, кожа на лице и на шее желто-серая, как пергамент. Почти пустая бутылка и полный стакан соседствовали на столе. Питер подошел к телевизору и выключил его. Затем легонько потряс отца за плечо.
        - М-м-м, - отец открыл мутные и сонные глаза. - Пит… Что за музыка?
        - Тебе приснилось.
        - Сколько времени?
        - Почти час.
        - Я думал о твоей матери… Ты так похож на нее, Пит. Мои волосы, ее лицо. В этом тебе повезло.
        - Я тоже думал о ней.
        Отец выбрался из кресла, потер щеки и взглянул на Питера абсолютно трезво:
        - Ты повзрослел, Пит. Странно. Я только сейчас заметил, что ты стал мужчиной.
        Питер, взволнованный, не отвечал.
        - Не хотел тебе говорить: сегодня днем мне звонил Эд Винути, а он слышал от полицейских штата. Эльмер Скейлс, фермер, помнишь, жил недалеко от города? Оформлял у нас закладную. Помнишь его детишек? Эд сказал, что он убил их. Всех. Перестрелял детей, потом застрелил жену, а потом - себя. Питер, город сходит с ума…
        - Пойдем спать, - сказал Питер.
        6
        Несколько дней Милбурн оставался недвижим - как карточная игра Хемфри Стэлледжа, брошенная после того, как у его жены вырвалось слово, показавшееся им обоим верхом неприличия: могильщики и могилы были запретной темой, поскольку все в городе хорошо знали или приходились родственниками тем, чьи тела покоились под простынями в тюрьме. Люди просиживали у телевизоров, питались размороженными полуфабрикатами и молились, чтобы линии электропередачи не оборвало. Люди избегали друг друга. Выглянув в окно и увидев пробирающегося в глубоком снегу к входной двери соседа, невольно примешь его за таинственное существо, обращенное стихией в свое дикое, свирепое и небрежное подобие, и поймешь, что он кинется на любого, кто посмеет заглянуть в тот магазин, где он покупает еду себе и своей семье. Его уже коснулась паутина чар неистовой музыки, от которой вы пытались убежать, и если он заглянет в ваше окно из стеклопакета и увидит вас, едва ли его глаза будут напоминать человеческие.
        Если старого доброго Сэма (помощника менеджера шиномонтажной мастерской и аса покера) или старого доброго Эйса (пожарного на пенсии, работающего на обувной фабрике в Эндикотте, невероятно скучного, однако отправившего своего сына в медицинский колледж) не было поблизости и они не следили за вами голодным взглядом, означавшим «чего уставился, ублюдок», значит, все обстояло куда хуже: вам уже никто не угрожал - потому что угрожать было некому. Улицы стали проходимы лишь для пешеходов; девятифутовые, двенадцатифутовые заносы, непрекращающаяся метель, нависшее тусклое небо. Дома на Хавен-лейн и Мелроуз-авеню выглядели брошенными: крепкие ставни и плотные шторы отгородили жителей от окружающего мира. Город выглядел так, словно все его жители легли под простыни в камерах Хардести. И сейчас, когда кто-то из старожилов города вроде Кларка Маллигэна или Ролло Дрэгера смотрел на это, сердце его болезненно сжималось от прикосновений холодного ветра.
        Так было днем. Между Рождеством и Новым годом простые горожане, ничего не слыхавшие о Еве Галли или Стрингере Дэдаме и думавшие о Клубе Фантазеров (если они вообще когда-то думали о них) как о коллекции музейных экспонатов, ложились спать все раньше и раньше - поначалу в десять, затем в полдесятого, - потому что навязчивая мысль о жуткой погоде за окном вызывала желание закрыть глаза и не открывать их до рассвета. И если дни пугали, то ночи - просто ужасали. Ветер носился по улицам, бился в двери и ставни, и два-три раза в каждую ночь бился в стены, словно штормовой вал, и сотрясал их с такой силой, что мигал свет. Мальчишки Пиграмов слышали ночью какой-то стук в окно своей комнаты, а утром увидели на сугробе отпечатки босых ног. Неутешный Уолтер Барнс был не единственным, кто решил, что город сходит с ума.
        В последний день уходящего года мэр города смог наконец обойти трех помощников шерифа и приказал им вытащить Хардести из участка и отправить в больницу - мэр опасался, что, если они не расчистят улицы, начнется мародерство. Он назначил Леона Черчилля исполняющим обязанности шерифа - это был самый крупный и самый тупой из помощников, однако самый послушный - и сказал ему, что если он не приведет в порядок трактор Омара Норриса и не займется уборкой снега, то мгновенно лишится работы. Так что в канун новогоднего праздника Леон Черчилль отправился в муниципальный гараж, осмотрел трактор и обнаружил, что тот не так уж плох. «Линкольн» Сирса погнул кое-где лопасти снегомета, но все остальное было в рабочем состоянии. В то же самое утро за первый час уборки он заработал столько похвал от мэра, сколько Омар Норрис не сумел за всю жизнь.
        Но когда помощники пробились в контору шерифа, они обнаружили лишь пустую комнату и провонявшую раскладушку. За четыре дня Уолт Хардести исчез. От него остались четыре пустых бутылки из-под бурбона - ни записки, ни намека на то, куда он отправился, и, разумеется, никаких признаков той выворачивающей внутренности паники, охватившей его, когда он оторвал голову от стола, чтобы подкрепиться виски, и услышал шум из камер. Поначалу Хардести показалось, что он слышит разговор, затем звук, с которым мясник бросает шмат мяса на колоду. Не-е-ет, он не станет дожидаться, пока тот, кто там шумит, пойдет по коридору сюда, а наденет-ка он шляпу, пальто и тихонько ретируется на улицу. В метель. Он оделся быстро и четко, как курсант по команде, и вдруг чья-то рука ухватила его за локоть и спокойный голос проговорил прямо в ухо: «Вот и встретились, шериф?» Когда трактор Леона раскопал его, Уолт Хардести напоминал статую - искусно вырезанную из слоновой кости статую девяностолетнего старика.
        7
        Хотя синоптики предсказывали еще больше снега в первую неделю января, он шел всего лишь два дня. Хемфри Стэлледж опять открылся, работая в баре в одиночку (Анни и Энни, отрезанные бездорожьем в своем селе, отсутствовали), и обнаружил, что торговля идет куда лучше, чем он предполагал. Он простаивал за стойкой по шестнадцать часов и, когда жена приходила сделать гамбургеры, говорил ей:
        - Ну вот, видишь, дороги немного разгребли, ребята теперь могут сесть за руль, и первое место, куда они направляются, - это бар. Где и сидят целый день. Это тебе о чем-нибудь говорит?
        - Ты все сам сказал, - отвечала она.
        - В любом случае погодка для выпивки - в самый раз! - радовался Хемфри.
        Погодка для выпивки? Более того: Дон Вандерлей, подъезжая с Питером Барнсом к дому Готорнов, размышлял о том, что в этот сумрачный, все еще невероятно морозный день погода напоминала разум пьяного в стельку. Не было сверхъестественных вспышек яркости, которые он видел в Милбурне несколько недель назад: не светились двери и изгороди, не переливались неожиданные цвета. Никакого волшебства. Все, что не было белым, выглядело тусклым и безжизненным: не было солнца, и не было четких теней, а все, что пряталось в тени, казалось чересчур темным.
        Он бросил взгляд через плечо на крепко перевязанный сверток на заднем сиденье. Их жалкое примитивное оружие, найденное в доме Эдварда. Теперь, когда у него созрел план и они втроем были готовы дать бой, даже эта унылая погода пророчила им поражение. Хорошо воинство: он, да взвинченный семнадцатилетний паренек, да старенький простуженный адвокат - на какое-то мгновение их затея представилась ему комично-безнадежной. Однако без них не оставалось даже надежды.
        - А помощник шерифа чистит хуже Омара, - раздался голос Питера справа. Это было сказано лишь для того, чтобы прервать молчание, но Дон кивнул: мальчик был прав. Леон явно испытывал трудности с тем, чтобы удерживать ковш на нужной высоте, и после того как трактор проезжал по улице, она приобретала необычный террасный вид. Машина двигалась по разноуровневой поверхности, как карусельный паровозик. По обеим сторонам улицы здесь и там валялись сбитые почтовые ящики - Черчилль цеплял их краем ковша.
        - На этот раз мы хоть что-то попытаемся сделать, - сказал-спросил Питер.
        - Попробуем попытаться, - ответил Дон, искоса глянув на него. Питер напоминал молоденького солдата, побывавшего за две недели в дюжине перестрелок: смотришь на него и ощущаешь горечь спаленного адреналина.
        - Я готов, - заявил парень. Его слова звучали решительно, но Дон почувствовал, как напряжены его нервы, и задумался, сможет ли этот мальчик, уже сделавший намного больше, чем он сам и Рики, вынести еще одно испытание.
        - Погоди немного, ты еще не знаешь, что я задумал, - сказал Дон. - Может, ты откажешься. И это будет в порядке вещей. Я пойму, Питер.
        - Я готов, - повторил паренек, и Дон почувствовал, как он весь содрогнулся. - И что же вы задумали?
        - Еще раз наведаться в дом Анны Мостин, - ответил он. - Я все объясню у Рики.
        Питер тихонько вздохнул:
        - Я все равно готов.
        8
        - Это было частью сообщения на пленке с Альмой Мобли, - сказал Дон. Рики Готорн, чуть подавшись вперед, сидел на диване, но смотрел не на Дона, а на упаковку «Клинекса» на столе перед ним. Питер Барнс покосился на него и тут же отвел глаза, устало привалившись головой к спинке дивана. Стелла была наверху, успев однако при встрече обжечь Дона предостерегающим взглядом.
        - Послание адресовано мне, и мне не хотелось бы обсуждать его с кем бы то ни было, - объяснил он. - Особенно с тобой, Питер. Хотя… возможно, ты представляешь себе его характер.
        - Психологическое давление, - сказал Рики.
        - Да. Но я долго размышлял над одной фразой, которая может подсказать нам, где ее искать. Я думаю, она намеренно дала эту подсказку, или намек, можно назвать как угодно.
        - Продолжайте, - сказал Рики.
        - Она говорила, что мы - человечество - живем в плену своего воображения. Так что если мы хотим взглянуть на нее или на одного из них, мы должны искать их в нашем воображении, в наших снах.
        - В наших снах, - повторил Рики. - Понятно. Она имеет в виду Монтгомери-стрит. Что ж. Мне следовало бы раньше догадаться, что с этим домом мы в тот раз не закончили. Мы сознательно тогда не взяли тебя с собой, - повернулся Рики к Питеру. - Теперь же у тебя гораздо больше причин не ходить туда. Что скажешь?
        - Я должен идти, - ответил Питер.
        - Вероятно, именно это она и имела в виду, - продолжил Рики, все еще изучая Питера осторожным взглядом. - Сирс, Льюис, Джон и я - всем нам каждую ночь на протяжении года снился этот дом. И когда мы с Сирсом и Доном побывали там, когда нашли твою мать и Джима, она не стала атаковать нас самих, но атаковала наш разум. И если есть в этом хоть капля утешения, то сама мысль о возвращении туда пугает меня до ужаса.
        Питер кивнул:
        - Меня тоже, - и, будто испуг Рики придал ему немного мужества, договорил: - Что в пакете, Дон?
        Дон вытянул руку и взял с кресла тугой сверток:
        - Всего лишь две вещи, которые я подобрал в доме. Возможно, они нам пригодятся. - Он положил сверток на стол и раскатал его. Все трое взглянули на топор с длинной ручкой и охотничий нож.
        - Все утро я точил и смазывал их. Топор был весь в ржавчине - Эдвард рубил им дрова для камина. Нож ему дал актер, он снимался с ним и подарил дяде, когда тот опубликовал книгу о нем. Красивый нож.
        Питер склонился пониже над столом и взял нож:
        - Тяжелый. - Он повертел его в руках: восьмидюймовое лезвие с безжалостным скосом на кончике острия и желобком во всю длину, резная рукоять искусной ручной работы - нож явно предназначался лишь для одной цели. Это было орудие убийства. Но нет, припомнил Дон, он лишь выглядел, как орудие убийства. Его изготовили специально под руку того актера - для хорошего кадра. Однако лежавший рядом топор был грубым и лишенным всякого изящества.
        - У Рики свой нож, - пояснил Дон. - Питер, ты можешь взять нож Боуи. Я возьму топор.
        - Выходим прямо сейчас?
        - А чего ждать?
        Рики сказал:
        - Погодите. Я схожу наверх и предупрежу Стеллу. Я скажу, что, если мы через час не вернемся, пусть звонит тому, кто сейчас замещает шерифа… кому угодно, и пусть присылают машину к дому Робинсона.
        Он повернулся и начал подниматься по лестнице.
        9
        - Мы опять войдем с заднего двора, - сказал Дон Рики в машине. Они только что подъехали к дому. Рики кивнул. - Надо постараться действовать как можно тише.
        - Не волнуйтесь за меня, - сказал Рики. Дон подумал, что никогда не видел Рики таким слабым и старым. - А знаете, я смотрел тот фильм, откуда пришел ваш нож. Сцена его создания довольно продолжительная. Человек расплавил кусок метеорита или астероида и сделал из него лезвие. Вероятно, думал, что… - Рики остановился, тяжело дыша, и, убедившись, что Питер тоже слушает, продолжил: - Вероятно, думал, что нож будет обладать необыкновенными особенностями. Самый твердый металл, не известный до сих пор на планете. Волшебный как бы. Из космоса, - Рики улыбнулся. - Типичная киношная глупость. Хотя нож довольно симпатичный.
        Питер вытащил нож из кармана короткого шерстяного пальто и секунду каждый из них - слишком взволнованных, чтобы сознавать свое ребячество, - смотрел на него.
        - Открытый космос питал воображение полковника Боуи, - проговорил Рики. - В кино.
        - Боуи… - начал было Питер, припоминая что-то из уроков истории десятого класса, и резко замолчал. «Боуи умер в Аламо». Он сглотнул, помотал головой и повернулся лицом к дому Галли. Вот чему следовало поучиться у Джима Харди: доброе волшебство рождается только из человеческих усилий, а злое выползает из любого темного угла.
        - Вперед, - скомандовал Дон и строго посмотрел на Питера, призывая хранить молчание.
        Руками они отгребли снег от задней двери и, стараясь держаться вместе, вошли внутрь. Питеру дом показался таким же темным, как и в ту ночь, когда они с Джимом побывали в нем. Пока Дон не повел их в кухню, он был уверен, что не отважится перешагнуть порог. И даже тогда он на мгновение испугался, что упадет в обморок или закричит от страха: в сумраке дома ему грезился чей-то шепот.
        В прихожей Дон указал на подвальную дверь. Он и Рики достали из карманов ножи, а Дон отворил дверь и повел их за собой в подвал.
        Питер чувствовал, что лестница и подвал - самое страшное для него. Он быстро глянул вниз, под ступени, и увидел лишь оборванную паутину. Затем они с Доном медленно пошли к секции забора, а Рики двигался вдоль другой стены: длинный нож в его руке казался крепким и надежным. Даже зная, что вот сейчас ему придется взглянуть на то место, где Сирс нашел тело его матери и Джима Харди, Питер уже понимал, что не отключится, не закричит, не выкинет глупость: нож словно передал ему крепость закалки своего лезвия.
        Они дошли до глубокой тени справа от забора. Без малейших колебаний Дон шагнул в нее, Питер - за ним, еще крепче сжав в руке нож. «Нужно рубить с плеча, - вспомнилось ему из какого-то приключенческого рассказа. - Если не держать нож лезвием вниз, его труднее выбить у тебя». Рики обходил забор слева - его била дрожь.
        Дон опустил топор; оба мужчины заглянули под скамейку у дальней стены. Питера передернуло: на этом месте лежали тела. По тому, как выпрямились Дон и Рики, он понял: сейчас здесь нет ничего и никого, и они ждут, пока он закончит осматривать свой угол. Питер еще раз наклонился и тоже заглянул под скамейку. Темная бетонная стена, серый цементный пол. Он выпрямился.
        - Остался верхний этаж, - прошептал Дон, и Рики кивнул.
        Уже в прихожей, у лестницы, Питер украдкой быстро оглянулся через плечо, чтобы убедиться, не стоит ли за спиной, скалясь как тогда, Грегори в черных очках, а затем взглянул наверх. Рики повернулся и вопросительно посмотрел на него. Он кивнул - порядок - и последовал за ним.
        Перед дверью спальни Рики остановился и кивнул. Питер крепко сжал рукоять ножа: очевидно, это та самая комната, что снилась старикам, и, что бы это ни означало, именно в ней он видел Фредди Робинсона, именно здесь он сам чуть не погиб. Дон обошел Рики и взялся за ручку двери. Рики коротко взглянул на него, сжал губы и вновь кивнул. Дон открыл дверь. Питер заметил тоненькую струйку пота, вдруг побежавшую с виска писателя, и весь похолодел. Поднимая топор, Дон быстро шагнул за порог. Ноги сами внесли Питера в комнату - словно кто-то втянул его за невидимую веревку.
        Он резко, как будто выхватывая фрагменты фотовспышками, осмотрел спальню: Дон, ссутулившись с поднятым к плечу топором, стоял сбоку; пустая кровать; пыльный пол; голая стена; окно, которое когда-то, много лет назад, ему удалось открыть; Рики Готорн с открытым ртом за его спиной; стена с маленьким зеркалом на ней. Пустая спальня.
        Дон опустил топор - напряжение покидало его лицо; Рики пошел вперед крадучись, словно хотел дотошно изучить каждый дюйм комнаты и убедиться, что ни Анна Мостин, ни Бэйты не прячутся здесь. Питер заметил, что уже не так сильно сжимает в руке нож, - расслабился. Комната была безопасна. И если это так, то и весь дом - тоже. Он взглянул на Дона - уголки губ писателя чуть приподнялись: он улыбался.
        Питер вдруг почувствовал, что выглядит со стороны по-дурацки: стоит тут на пороге и улыбается Дону, и тоже пошел вперед, еще раз обходя уголки комнаты, только что проверенные Рики. Под кроватью ничего. Пустой шкаф. Он подошел к дальней стене; на пояснице дернулась мышца. Питер коснулся пальцами стены: холодная. И грязная. На пальцах остался серый налет. Он повернулся к зеркалу.
        Испугав всех, Рики громко закричал:
        - Не смотри в зеркало, Питер!
        Слишком поздно. На него дохнул легкий ветерок, и он невольно наклонился вперед и приблизил лицо, чтобы всмотреться повнимательней. Его отражение таяло и становилось смутным бледным абрисом, и там, за этим абрисом, показалось лицо женщины. Лицо незнакомое, но Питеру почудилось, что он без памяти в нее влюблен: крошечные милые веснушки, развевающиеся пушистые светлые волосы, добрые лучистые глаза, изумительно очерченные нежные губы. Его сердце замерло от внезапного чувства, и он понял, что ее лицо таило нечто такое, что выше его понимания: и надежды, и радость, и ссоры, и измены - все то, чего ему никогда больше не испытать. Он ощутил всю незначительность, поверхностность и бедность отношений с девушками, которыми прежде увлекался, и увидел в себе бездну неистраченной нежности… И она, подавшись к нему, заговорила:
        - Замечательно, Питер. Ты хочешь стать одним из нас. Ты должен стать одним из нас. Ты уже один из нас.
        Он не двигался и не отвечал, а потом кивнул и сказал:
        - Да.
        - И твои друзья тоже. Ты будешь жить вечно, жизнь твоя станет песней - моей песней, ты будешь со мной и с ними вечно, и мы полетим, как песня. Тебе нужно всего лишь пустить в ход свой нож, Питер, ты знаешь, что надо делать, просто подними свой нож, подними руку, замахнись, подними нож и повернись…
        Подняв нож, Питер уже разворачивался, но зеркало начало падать, и, продолжая напевно говорить, ударилось об пол и разбилось.
        - Очередной трюк, Питер, - раздался голос Рики. - Мне следовало предупредить тебя, но я боялся разговаривать. Всего лишь трюк, - Питер в замешательстве глядел вниз, на осколки, затем, очнувшись, задрожал и обнял Рики.
        Выпустив Рики из объятий, Питер наклонился над одним из осколков, потянулся к нему ладонью. Легкий ветерок («…станет песней - моей песней») все так же струился. Он почувствовал, как Рики рядом весь напрягся: половинка нежного чувствительного рта виднелась из-под ладони Питера. Питер наступил каблуком на разбитое зеркало, затем поднял ногу и опустил еще раз, и еще, и еще, превращая серебристое стекло в тысячу кусочков.
        10
        Через пятнадцать минут они уже ехали к центру города.
        - Она хочет сделать нас такими же, как Грегори и Фэнни, - сказал Питер. - Именно это она имела в виду: «жить вечно». Хочет превратить нас в таких же тварей.
        - Мы не должны позволить ей этого, - сказал Дон.
        - Иногда вы говорите так смело, - Питер покачал головой. - Она сказала, что я уже стал одним из них. Потому что, когда я увидел, как Грегори превратился в… ну, вы знаете, он сказал, что он - это я. Вот и Джим был таким. Просто пер напролом. Никогда не останавливаясь. Ни в чем не сомневаясь.
        - Тебе нравилось это в Джиме, - сказал Дон, и Питер кивнул, на лице блестели слезы. - Мне бы это тоже понравилось, - добавил он. - Сильные энергичные люди притягивают к себе.
        - Но она же знает, что я слабое звено, - сказал Питер и закрыл лицо руками. - Она пыталась использовать меня, и ей почти удалось. Она могла использовать меня, чтобы расправиться с вами и с Рики.
        - Разница между тобой - между всеми нами - и Грегори Бэйтом, - объяснил Дон, - в том, что Грегори хотел, чтобы его использовали. Он шел на это сознательно. Он искал этого.
        - Но ей почти удалось заставить меня тоже захотеть, - повторил Питер. - Боже, как их ненавижу.
        Рики заговорил с заднего сиденья:
        - Они забрали твою мать, Питер, почти всех наших друзей и брата Дона. Мы все ненавидим их. И ей по силам сделать то же самое с кем угодно из нас.
        - Остановите машину, - вдруг воскликнул Питер. - Стойте! - он засмеялся. - Я знаю, где они. «В вашем воображении!» - смех его взвился дрожащим, истерическим фальцетом. - Ведь так она сказала? «Ищите в вашем воображении». А что у нас не закрывалось, что работало в пургу, в снегопад?
        - Ради бога, о чем ты? - Дон резко развернулся на сиденье лицом к Питеру, внезапно ставшему таким открытым и уверенным.
        - Вот о чем! - сказал Питер, и Дон проследил за его вытянутым пальцем.
        На другой стороне улице сияла неоном гигантская красная вывеска:
        «РИАЛЬТО».
        А под ней черными буквами чуть помельче - последнее доказательство мудрости Анны Мостин:
        «НОЧЬ ЖИВЫХ МЕРТВЕЦОВ».
        11
        Стелла шестидесятый раз посмотрела на наручные часики и резко встала, чтобы сверить их с часами на каминной полке, спешившими, как правило, на три минуты. Рики с друзьями уехали минут тридцать - тридцать пять назад. Она вспомнила, как тревога мужа в рождественское утро передалась ей, как она чувствовала тогда, что, если Рики не предпримет что-то, не начнет действовать немедленно - случится нечто ужасное. Теперь же Стелла была уверена, что, если она сейчас же, сию секунду не помчится к дому Робинсона - случится нечто ужасное уже с Рики. Ей велели ждать час, но час - это слишком долго. Что бы там ни страшило ее мужа и Клуб Фантазеров, оно жило в том доме и сейчас подкарауливало его там. Стелла никогда не считала себя феминисткой, однако она давным-давно убедилась, насколько мужчины ошибаются, воображая, что могут делать все самостоятельно. Пусть такие, как Милли Шин, запирают все двери и окна, - им вечно мерещится всякая ерунда, когда их мужья умирают или бросают их. Если какая-то непредвиденная катастрофа уносила их мужей, они в страхе съеживались, прячась за женской пассивностью и повиновением, и
покорно дожидались оглашения завещания.
        Рики простодушно решил, что она не годится им в помощники. Даже от подростка больше толку. Она еще раз глянула на часы. Еще минуту долой.
        Стелла спустилась и надела пальто; затем сняла его, засомневавшись: а вдруг и вправду она не сможет им помочь?
        - Чушь! - громко сказала она, вновь надела пальто и вышла из дому.
        Слава богу, снегопад стих, а Леон Черчилль, заглядывавшийся на нее с тех пор, как ему стукнуло двенадцать, расчистил некоторые улицы. Лин Шоу из автосервиса, еще одно платоническое завоевание, освободил от снега подъездную дорожку к дому Готорнов - в этом пристрастном мире Стелла не чувствовала угрызений совести, пользуясь выгодами, которые ей дарила внешность. Она без труда завела машину (Лин, однажды отвергнутый Стеллой, почти с нежностью заботился о двигателе ее «вольво») и вырулила по дорожке на улицу.
        Стелла со всей возможной скоростью, какую позволяло скользкое неровное покрытие, мчалась к Монтгомери-стрит. Прямой проезд блокировали занесенные улицы, и она устремилась по тем, что успел очистить Леон. Получался солидный крюк, и она застонала, стиснув зубы. Мысленно прокручивая схему улиц, по которым ей придется кружить, Стелла набрала скорость до той, с которой обычно ездила по городу в нормальную погоду. Пороги, борозды, канавки, оставленные Леоном, подбрасывали машину, Стелла иногда больно ударялась об руль и, сворачивая на Скул-роуд, не обратила внимания, что уровень покрытия там резко обрывался на семь дюймов. Когда передняя подвеска ударилась об утрамбованный снег, Стелла утопила акселератор, по-прежнему думая о кружных путях к Монтгомери-стрит.
        Корма машины завиляла, снесла металлическое ограждение и почтовый ящик, «вольво» закрутился, продолжая движение вперед: в панике Стелла вывернула руль как раз в тот момент, когда машина нырнула с очередной насыпи, оставленной Черчиллем. «Вольво» лег на бок, бешено крутя колесами, а затем, все еще двигаясь вперед, завалился на металлическое ограждение.
        - Дьявол! - прошипела Стелла, вцепившись в руль и тяжело дыша, и приказала себе не дрожать. Она распахнула дверь и посмотрела вниз. Если развернуться на сиденье и свесить ноги, то до земли останется всего лишь три-четыре фута. А машину придется бросить здесь - без тягача ее с изгороди не стащить. Стелла развернулась, опустила ноги, глубоко вздохнула и оттолкнулась от кресла.
        Приземлилась она тяжело, но удержалась на ногах и пошла вниз по Скул-роуд, не оглянувшись на «вольво». Дверь нараспашку, ключ в замке зажигания - машина висела на ограждении, как сломанная игрушка; бог с ней, скорее к Рики! В четверти мили впереди стояло мутным темно-коричневым силуэтом здание средней школы.
        Едва до Стеллы дошло, что придется голосовать, как из серой дымки за спиной показалась голубая машина. Она повернулась и вытянула руку с поднятым вверх большим пальцем.
        Голубая машина приблизилась и начала тормозить. Стелла опустила руку, как только машина поравнялась с ней. Нагнувшись и взглянув в окно, она увидела за рулем пухлого мужчину, он кротко и дружески улыбнулся ей и открыл правую дверь:
        - Это противоречит моим принципам, - сказал он, - но вы, похоже, очень спешите.
        Стелла села и откинулась на спинку сиденья. Затем, когда машина тронулась, опомнилась:
        - О, прошу вас, извините, я только что попала в аварию и еще не совсем пришла в себя. Мне надо…
        - Прошу вас, миссис Готорн, - проговорил мужчина, повернувшись к ней с улыбкой, - не утруждайте себя, отдышитесь. Вы, кажется, спешили на Монтгомери-стрит. Нет нужды волноваться. Все это было ошибкой.
        - Вы знаете меня? - изумилась Стелла. - Но откуда вам известно…
        Он заставил ее умолкнуть, с боксерской резкостью выбросив руку и схватив за волосы:
        - Какие мягкие, - сказал он, и голос его, минуту назад такой застенчивый, так вязавшийся с его внешностью, был самым тихим из всех, что ей доводилось слышать.
        12
        Дон первым увидел тело Кларка Маллигэна. Владелец кинотеатра лежал на ковре за конфетным автоматом - еще один труп со следами зверского аппетита братьев Бэйт.
        - Да, Питер - проговорил Дон, отворачиваясь от тела, - ты прав. Они здесь.
        - Мистер Маллигэн? - тихо спросил Питер.
        Рики подошел к автомату и глянул за него:
        - О нет! - Он вытянул из кармана нож. - А мы все еще не знаем, что надо делать, так ведь? Единственное, что нам известно, - это осиновые колья, или серебряные пули, или…
        - Нет, - сказал Питер, - ничего этого не нужно. У нас все есть. - Он был очень бледен и старался не смотреть на труп Маллигэна. Дон никогда не видел Питера таким: на его лице остались лишь решимость и полное отрицание страха. - Так в легендах люди расправлялись с вампирами и оборотнями или с тем, что они так называли. Но могли бы применять что угодно другое, - он с вызовом посмотрел на Дона. - Вы ведь думаете точно так же?
        - Да, - ответил Дон, не став добавлять, что одно дело теоретизировать, удобно расположившись в комнате, другое - поставив на карту свою жизнь.
        - Я тоже, - сказал Питер. Он держал нож лезвием вверх и сжимал его с такой силой, что Дону передавалось напряжение мускулов его руки. - Я точно знаю: они здесь. Пойдемте.
        И тут подал голос Рики, сказав то, что казалось таким простым и очевидным:
        - У нас нет выбора.
        Дон, подняв топор и прижав обух к груди, тихо подошел к входу в зрительный зал и скользнул внутрь. Остальные последовали за ним.
        Прижавшись спиной к стене темного кинозала, Дон поразился: вот уж никак не думал, что сеанс в самом разгаре. Гигантские силуэты метались по экрану с яростным воем. Вероятно, Бэйты расправились с Кларком Маллигэном не более часа назад. Кларк запустил фильм, как всегда делал с тех пор, как начались снегопады, и спустился в фойе, где его и поджидали Грегори и Фэнни. Дон чуть продвинулся по крайнему проходу вдоль стены, напряженно вглядываясь в темный кинозал.
        Когда глаза привыкли к темноте, он разглядел лишь уходящие вдаль ряды закругленных спинок кресел. Тяжелое лезвие топора прижималось к груди. Голова гудела от криков и резких звуков из колонок. Зал был пуст. Из всех зрелищ, что враги устраивали им, это несомненно оказалось самым странным - ужас, суматошные вопли и музыка выплескивались с экрана в темноту кинозала. Он посмотрел в сторону Питера: даже в сумраке видно было выражение его лица. Он показал на дальний проход; затем нагнулся к Рики, казавшемуся отсюда тенью на стене, и показал жестом, чтобы все двигались к широкому центральному проходу. Питер сразу же пошел к последнему ряду. Рики медленно направился к центру и посмотрел, где находятся Питер и Дон. В таком порядке они и шли, проверяя каждый ряд.
        - А что, если Рики наткнется на них? - подумал Дон. - Успеем мы к нему на подмогу?
        Рики, держа нож у бедра, шел вперед по центральному проходу, поворачивая голову то направо, то налево, словно искал потерянный билет, - он действовал так же основательно, как и в доме Анны Мостин.
        Дон двигался в тандеме с остальными и напряженно всматривался в темноту между рядами. Конфетные фантики, обрывки бумаги, сиденья в линию, некоторые драные, некоторые со сломанными подлокотниками. А над ними с экрана неслась непрерывная вереница образов, которые Дон воспринимал как несвязанные кадры, выхватываемые им, когда он отрывал глаза от пола. Мертвецы, лезущие из могил, бешено несущиеся автомобили, искаженное ужасом лицо девушки… Дону вдруг показалось, что он видит фильм о себе самом в подвале Анны Мостин.
        Но нет, конечно же, это лишь кадр из кино, и мужчина не похож на него, и подвал другой. А на экране семья забаррикадировалась в погребе, и по залу разнесся грохот захлопывающихся дверей: «Может, так надо противостоять им: забиться в нору и ждать, когда они уйдут… залечь, спрятаться, закрыть глаза и надеяться на то, что они схватят твоего брата, друга - любого, но не тебя…» - вот чего, понял он, хотят и делают ночные сторожа. Ему показалось, что зал наполнился зрителями - жертвами Грегори, а потом он заметил, что Рики и Питер с удивлением оглянулись на него. Он отстал на два ряда. Дон нагнулся, некоторое время тупо разглядывая смятую упаковку попкорна, а затем поспешил вперед.
        Дойдя до нижнего ряда и ничего не обнаружив, Дон и Питер пошли к центральному проходу к Рики:
        - Никого, - сказал Дон.
        - Они здесь, точно, - шепнул Питер. - Они должны быть здесь!
        - Есть еще проекционная, - сказал Дон. - Туалеты. И у Маллигэна должно быть что-то вроде кабинета.
        На экране хлопнула дверь: жизнь обнесла себя стеной, а смерть штурмовала эту стену.
        - Может, на балконе, - предположил Питер и посмотрел на экран. - А что там, за ним? Как туда попасть?
        Опять бухнула дверь. Ненатуральные голоса киногероев, полные надуманных эмоций, летели из динамиков.
        Дверь открылась с резким металлическим щелчком - и вновь с грохотом захлопнулась.
        - Ну конечно, - сказал Рики, - вот где они должны…
        Но Дон и Питер не слушали его. Они поняли, что это был за звук, и смотрели в сторону прохода, ведущего в освещенный длинный коридор справа от экрана. Над ним светилась надпись: «Выход».
        Музыка с ревом рушилась на них, метались гигантские тени, занятые в какой-то романтической пантомиме, соответствующей звуковому сопровождению, но все прислушивались к легким сухим хлопкам, доносящимся из коридора: так хлопают в ладоши. Так шлепают по полу босые ноги.
        В конце коридора появился ребенок и замер у границы света. Он посмотрел в их сторону - олицетворение сельской нищеты тридцатых годов, маленький мальчик, болезненно худой, с тенями под глазами, оборванный, струйка слюны стекает с нижней губы. Мальчик поднял руки, вытянул их перед собой, соединив ладони вместе, и показал ими, как будто закрывает и открывает тяжелый металлический засов. Затем откинул голову назад и захихикал; и снова показал, как он закрывает тяжелую дверь.
        - Мой брат говорит вам, что все выходы перекрыты, - донесся голос сверху. Они резко развернулись и увидели Грегори на сцене рядом с красными занавесями, обрамлявшими экран. - Но трех отважных путешественников такая мелочь не остановит, правда? Вы ведь пришли по наши души, верно? Особенно вы, мистер Вандерлей, примчались аж из самой Калифорнии! Мы с Фэнни очень сожалеем, что не успели как следует представиться вам там. - Он спокойно вышел на середину сцены, и изображение, преломившись, замелькало по его телу. - И вы всерьез думаете, что можете что-то сделать с нами при помощи таких средневековых орудий? Ну что ж, джентльмены… - Он распахнул руки, глаза засветились. По нему бежали искаженные тени: огромная ладонь, падающая лампа, слетающая с петель дверь.
        И Дон заметил, что Бэйт продемонстрировал все, о чем рассказывал Питер: прекрасную дикцию, правильную речь, театральные манеры - иллюзорную оболочку, скрывавшую невероятную концентрацию неумолимой и безжалостной машины. Бэйт улыбался им со сцены.
        - Начнем! - проревел он.
        Дон отскочил в сторону, услышав, как что-то вихрем пронеслось мимо, и увидел, как Фэнни всем телом врезался в Питера. Никто из них не видел, как ребенок пришел в движение; однако он уже сидел верхом на Питере, прижимая его руки к полу, и визг его терялся в реве фильма.
        Дон взмахнул топором, но почувствовал, как сильная рука сжала запястье.
        «Бессмертны, - прошептал кто-то. - Хочешь стать таким же?»
        - Разве ты не хочешь жить вечно? - спросил его Бэйт, дохнув смрадом в лицо. - Даже если придется для этого умереть? Неплохая сделка, договоримся по-христиански, а?
        Грегори легко развернул его, и Дон почувствовал, что теряет силы, словно рука Бэйта вытягивает их магнитом. Другой рукой Грегори взял его за подбородок, вздернул кверху, заставляя смотреть ему в глаза. Он вспомнил рассказ Питера о том, как умер Джим Харди, как Бэйт взглядом высосал из него жизнь, но не смотреть было невозможно: казалось, пол ушел из-под ног, а сами ноги стали водой, на дне сверкающего золота глаз лежала бесконечная мудрость, но под ней - полная анархия, неизмеримая жестокость, жуткий холод, убийственный ветер, несущийся над зимним лесом.
        - Эй, ублюдок, - смутно донесся до него голос Рики. И притяжение Бэйта вдруг ослабло, ноги как будто наполнились песком, а голова оборотня повернулась к нему в профиль - медленно, как во сне. Непонятно откуда несся страшный шум, и профиль Бэйта вдруг скользнул в сторону: тот оттолкнул его.
        - Получай, тварь! - крикнул Рики, и Дон, лежа грудью на топоре (зачем он теперь?), полузажатый под первым рядом, сонно наблюдал, как Рики медленно замахивается и вонзает нож в шею Фэнни.
        - Плохо, - прошептал он и: - Нет!.. - И, уже сомневаясь в том, что все происходящее не является частью гигантского действа, мелькавшего на экране, увидел, как Грегори ударом свалил старика вниз, на неподвижное тело Питера Барнса.
        13
        - Не стоит шуметь, да, миссис Готорн? Слышите? - сказал мужчина, крепко держа ее за волосы, и больно их потянул.
        Стелла кивнула.
        - Вы меня хорошо поняли? Вам нет нужды бежать на Монтгомери-стрит - абсолютно никакой. Вашего мужа там нет. Он не нашел там, что искал, и отправился куда-то еще.
        - Кто вы?
        - Друг друга. Хороший друг хорошего друга, - все еще держа ее за волосы, мужчина потянулся через руль, включил передачу на автоматической коробке и медленно тронул машину. - И мой друг жаждет встречи с вами.
        - Пустите, - сказала Стелла.
        Он дернул ее к себе:
        - Хватит, миссис Готорн. У вас впереди восхитительная встреча. Так что - хватит. Иначе я вас прибью - прямо здесь, а этого мне ох как не хочется. А теперь пообещайте мне, что будете сидеть тихо. Мы едем в Холлоу. Договорились? Шуметь не будем?
        Стелла, запуганная и в ужасе от того, что он вот-вот вырвет ей клок волос, проговорила:
        - Да.
        - Разумно, - он разжал пальцы, волосы выскользнули, и его ладонь прижалась к ее виску. - Какая вы красивая, Стелла.
        Она резко отстранилась от его руки.
        - Не шумим?
        - Не шумим, - выдохнула она, и он опустил вторую руку на руль. Она оглянулась и через заднее стекло не увидела ни одной машины: лишь ее «вольво», оседлавший забор, уменьшался в размерах.
        - Вы хотите убить меня, - сказала она.
        - Если только вы сами не вынудите меня к этому, миссис Готорн. Я человек довольно религиозный. И мне претит сама мысль о том, чтобы лишить человека жизни. Мы пацифисты, знаете ли…
        - Мы?
        Он скривил губы в легкой иронической улыбке и показал пальцем на заднее сиденье. Она обернулась и увидела на заднем сиденье несколько дюжин брошюр «Сторожевой башни».
        - Значит, этот ваш друг хочет убить меня. Как Сирса, Льюиса и всех остальных.
        - Не совсем так, миссис Готорн. Ну, может, почти как мистера Бенедикта. Это отдельный случай. Однако могу вас уверить, что мистер Бенедикт увидел множество необычного и интересного, прежде чем ушел в мир иной. - Они проезжали мимо здания школы, и Стелла услышала знакомый звук и только потом поняла какой: она в панике оглянулась и увидела снегоочиститель, вгрызающийся в двенадцатифутовый сугроб.
        - Можно сказать, - продолжал он, - что тот оглянулся на свою жизнь. А что до вас, то вашему опыту позавидовали бы многие: вы проникнете взором в тайну, миссис Готорн, тайну, существовавшую в вашей культуре веками. Кое-кто с радостью отдаст жизнь за такую возможность. Особенно когда иной вариант - довольно бессмысленно погибнуть на месте.
        Вот и трактор остался позади. До следующей очищенной от снега улицы, Хардинг-лейн, оставалось футов двадцать, и Стелла почувствовала, как ее безопасность тает с каждой минутой, как каждое мгновение приближает ее к смертельной опасности, а она сидит и ничего не делает в ожидании развязки, скованная волей этого религиозного маньяка.
        - А знаете, миссис Готорн, - сказал мужчина, - поскольку вы так сговорчивы, что…
        Стелла со всей силы ударила его каблуком сапога по лодыжке. Он взвизгнул от боли и развернулся к ней. Она бросила корпус к рулю, пытаясь втиснуться между ним и похитителем, который начал колотить ее по голове, и направить машину в сугроб, оставленный снегоуборочной.
        Только бы Леон оглянулся, молила она: однако машина почти беззвучно ткнулась в снег.
        Мужчина оттянул ее от руля и с силой прижал спиной к двери. Стелла замахнулась обеими руками и ударила его по лицу, но он навалился на нее всем телом и уклонился от удара.
        «Сидеть! - прозвучал резкий мысленный приказ, и Стелла едва не потеряла сознание. - Глупая, глупая женщина!»
        Она широко раскрыла глаза и посмотрела на нависшее над ней лицо: чрезмерно пухлое, крупные поры на мясистом носу, пот на лбу, кроткие налившиеся кровью глазки - лицо педантичного маленького мужчины, читающего нотации любителям ездить автостопом. Он хлестал ее по щекам, с каждым ударом приговаривая: «Глупая женщина!» и брызгая слюной ей в лицо.
        Хрипя от напряжения, он просунул ей между ног колено и обеими руками потянулся к горлу.
        Стелла заметалась из стороны в сторону, ей удалось уперется рукой в его подбородок. Но это не помогло. И он продолжал сдавливать ей горло, а голос в голове все твердил: «Глупая глупая глупая глупая…»
        И тут она вспомнила.
        Стелла уронила руки, дотянулась до своего лацкана правой рукой и нащупала жемчужную головку шляпной булавки. И из последних сил вонзила ее прямо ему в висок.
        Кроткие глаза вылезли из орбит, и монотонно повторяющееся в ее голове слово превратилось в удивленный лепет нескольких голосов: «Что что (она) не надо (меч) женщина что…» - Руки мужчины ослабили хватку, разжались, и он каменной глыбой повалился на нее.
        Вот тогда она завизжала.
        Стелла с трудом открыла дверь и вывалилась спиной из машины. Прежде чем перевернуться, она некоторое время лежала на снегу, хватая ртом холодный воздух и чувствуя во рту вкус крови, грязного снега и каменной соли. Перевернувшись, она встала на четвереньки, посмотрела на лысеющую голову, свисавшую с края сиденья, всхлипнула и поднялась на ноги.
        Стелла повернулась спиной к машине и пустилась бежать вниз по Скул-роуд к Леону Черчиллю, который стоял на подножке трактора и рассматривал что-то темное, вывороченное им из-под снега. Она крикнула: «Леон!» - затем перешла на шаг, и помощник шерифа обернулся к ней.
        Леон еще раз взглянул через плечо на темный предмет и, спрыгнув на снег, поспешил ей навстречу. Стелла, совершенно обезумев, конечно, не заметила, что он шокирован не меньше ее. Схватив Стеллу за руки, он развернул ее и выпалил:
        - Ох-миссис-Готорн-взгляните-что-я-откопал-что-с-вами-вы-попали-в-аварию-миссис-Готорн?
        - Я только что убила человека, - сказала она. - Я попросила его подвезти меня. Он набросился на меня. Я воткнула булавку ему в голову. Я убила его.
        - Набросился? - переспросил Леон. - Он оглянулся на трактор и затем повернулся к ней. - Давайте-ка сходим посмотрим. Это там? - он показал рукой на голубую машину. - Вы что, врезались в сугроб?
        По дороге к машине она пыталась объяснить, как все вышло.
        - Моя машина налетела на забор, я вышла и проголосовала, а когда села, он напал на меня. Он избил меня. У меня была длинная булавка…
        - Да нет, похоже, вы не убили его, - сказал Леон и снисходительно взглянул на нее.
        - Только не надо меня успокаивать.
        - В машине никого, - сказал Леон. Обняв Стеллу за плечи, он повернул ее лицом к распахнутой двери: переднее сиденье было пусто.
        Стелла чуть не лишилась чувств.
        Леон удержал ее и попытался объяснить:
        - Понимаете, очевидно, у вас после аварии был небольшой стресс, этот парень подвез вас, хотел помочь, а вы, видать, отключились ненадолго. Вы, вероятно, ушибли голову. Давайте я отвезу вас домой на тракторе, миссис Готорн?
        - Его нет… - сказала Стелла.
        Огромная белая собака вскочила на сугроб у угла соседнего дома, прошла по его вершине и спрыгнула вниз, на дорогу.
        - Да, пожалуйста, отвезите меня, Леон, - сказала Стелла.
        Леон бросил обеспокоенный взгляд на школу:
        - Конечно, тем более, мне срочно надо в участок. Пожалуйста, никуда не уходите, я сейчас подгоню трактор.
        - Отлично.
        - Не шибко комфортная колесница, - сказал Леон и улыбнулся ей.
        14
        - Итак, мистер Вандерлей, - произнес Бэйт, - вернемся к нашей беседе, - он двинулся по проходу к Дону.
        Визги, вопли, звуки драки наполняли кинозал:
        - жить вечно
        - жить вечно
        Дон вытянул ноги, оцепенело глядя на груду тел внизу у сцены. Искривившееся лицо Рики виднелось из-под тела босоногого ребенка. Питер Барнс лежал под всеми, руки его слабо шевелились.
        - Нам следовало обо всем договориться еще два года назад, - промурлыкал Бэйт. - Мы бы избежали стольких бед. Вы помните, что было два года назад, не так ли?
        Дон услышал голос Альмы Мобли: «Его зовут Грег. Он знает всех и каждого в Новом Орлеане», - и вспомнил тот момент так четко, словно на мгновение перенесся на два года назад: вот он стоит на углу Беркли и потрясенно смотрит на женщину в тени навеса над баром «Ласт Риф». Тягостное чувство предательства сковало его движения.
        - Стольких бед, - повторил Бэйт. - Однако это делает настоящее еще слаще, вы не находите?
        Питеру удалось наполовину выбраться из-под тел. Щеку его заливала кровь.
        - Альма, - с трудом вымолвил Дон.
        Бледное лицо Бэйта просияло:
        - Верно. Ваша Альма. И Альма вашего брата. Не забывайте о Дэвиде. Правда, с ним не удалось поразвлечься.
        - Поразвлечься…
        - Ага, поразвлечься. Мы любим развлечения. Но только стоящие, так как их у нас бездна. А сейчас посмотри-ка на меня снова, Дональд, - холодно улыбаясь, он протянул руку, чтобы поднять Дона с пола.
        Питер застонал: он полностью выбрался. Дон взглянул на него и увидел, что Фэнни тоже зашевелился, перевернулся - изможденное лицо мальчишки застыло в немом крике.
        - Они ранили Фэнни, - сказал Дон, заморгав, и увидел, как рука Бэйта медленно тянется к нему. Он резко выбросил ноги вперед и оттолкнулся от него, быстро, как никогда в жизни, затем вскочил на ноги, находясь на полпути между Грегори и Питером, который
        - жить вечно
        смотрел на кривлявшегося Фэнни.
        - Они ранили Фэнни, - повторил Дон, и мысль об агонии мальчишки электрическим током прошла сквозь него. Он вновь стал слышать оглушающие звуки фильма.
        - А ты не будешь, - сказал он Бэйту и бросил взгляд под кресла. До топора не дотянуться.
        - Не буду?..
        - Не будешь жить вечно.
        - Мы живем намного дольше вас, - сказал Бэйт, и внешний лоск его голоса и речи с треском разорвался, обнажив звериную жестокость. Дон попятился к Питеру, глядя не в глаза Бэйта, а на его рот.
        - А ты не проживешь и минуты, - добавил Бэйт и шагнул к нему.
        - Питер!.. - скомандовал Дон и оглянулся через плечо на паренька.
        Питер занес нож над извивающимся Фэнни.
        - Давай! - крикнул Дон, и Питер вогнал нож в грудь мальчишке. Что-то белое зловонным гейзером вырвалось из грудной клетки Фэнни.
        Сбив Дона с такой силой, что он перелетел через первый ряд, Грегори с воем метнулся к Питеру.
        Сначала Рики решил, что уже умер, и лишь страшная боль в спине свидетельствовала о том, что это не так, а затем он увидел затоптанный палас прямо перед глазами и услышал крик Дона: значит, все еще жив. Он повернул голову: последнее, что он помнил - как полоснул ножом по шее Фэнни, а в следующее мгновение в него словно локомотив врезался.
        Что-то задвигалось рядом. Подняв голову, он увидел, как из голой груди Фэнни бьет фонтан высотой в ярд. Белые маленькие черви расползались по бледной коже. Рики откатился в сторону и, хотя его спина болела как переломанная, заставил себя сесть.
        Рядом с ним Грегори Бэйт, оторвав Питера от пола, оглушительно взвыл. Лучик кинопроектора зацепил его руки и тело Питера, черно-белые кляксы мельтешили по ним обоим; продолжая выть, Бэйт швырнул Питера в экран.
        Рики огляделся и, не увидев своего ножа, поднялся на колени и пополз, ощупывая пол. Его пальцы сомкнулись на костяной рукояти - длинное лезвие отразило слабый серый свет. Фэнни бился рядом, придавив его руку, затем выдавил тоненькое «и-и-и», вылетевшее вместе с мертвым воздухом. Рики выхватил нож из-под спины Фэнни, почувствовал, как намокла рука, и с усилием встал.
        Грегори в этот момент забирался на сцену, чтобы проскочить в дыру, пробитую Питером в экране, и Рики, выбросив вперед свободную руку, ухватил его за толстый воротник жилета. Тот мгновенно рассвирепел, его реакция была стремительной, как кошачья, и Рики с ужасом понял, что вот сейчас Бэйт его убьет, если он не успеет сделать единственно правильной вещи.
        Прежде чем Бэйт успел пошевелиться, Рики со всей силы воткнул ему в спину нож.
        И перестал что-либо слышать: ни шум кинофильма, ни крика Фэнни: он замер, не выпуская костяной рукояти ножа, оглушенный чудовищностью того, что только что сделал. Бэйт упал навзничь, и Рики на всю жизнь запомнилось его лицо: глаза, полные устрашающего ветра и вьюги, и черная пещера рта.
        - Дрянь… - прошептал Рики, едва сдерживаясь, чтоб не разрыдаться.
        Дон с топором в руках карабкался из-за сидений, в отчаянной спешке пытаясь добраться до Бэйта раньше, чем тот успеет разорвать Рики; затем вдруг увидел, как мощное тело начало оседать и Рики, задыхаясь, оттолкнул его от себя. Грегори рухнул на спину посреди сцены, а затем поднялся на колени. Изо рта его сочилась жидкость.
        - Отойдите, Рики, - сказал Дон, но старый адвокат застыл. Бэйт пополз к нему.
        Дон шагнул к Рики, Бэйт вскинул голову и взглянул прямо ему в глаза.
        - жить вечно
        Дон резко занес топор над головой и опустил остро отточенное лезвие на шею Бэйту. Следующим ударом он отрубил ему голову.
        Питер ползком выбрался из-за экрана, ослепленный болью и лучом проектора. Он с трудом преодолел несколько футов, отделявших его от центра сцены, вслушиваясь в вопли и гадая, успеет ли он добраться до ножа до того, как Грегори Бэйт заметит его: по крайней мере, он будет в состоянии еще спасти жизнь Дону. Затем, когда луч остался в стороне, он увидел, что делает Дон. Безголовый Грегори корчился под ударами топора; рядом беспомощно перекатывался с боку на бок Фэнни, покрытый белой пеной.
        - Дайте я, - прохрипел Питер, и оба - Рики и Дон - повернули к нему бледные лица.
        Питер слез со сцены, взял топор у Дона, от слабости чуть не выронив его - истерика и ненависть ослабили первый удар, - и вдруг почувствовал прилив сил, почувствовал себя сильным, как лесоруб, распаленным и невесомым, боль его ушла, и он еще раз, уже с легкостью, размахнулся и опустил топор; и еще; и еще - а затем развернулся к Фэнни.
        Когда на полу остались лишь лоскутья кожи и осколки костей, порыв морозного ветра вдруг закружил останки и швырнул их вверх, к лучу проектора, мощным потоком, отбросившим Питера в сторону.
        Питер нагнулся и подобрал с пола нож Боуи.
        - Ей-богу… - проговорил Рики и рухнул на сиденье первого ряда.
        Пока они в спешке покидали кинотеатр - хромающие, ошеломленные, оглушенные, - ветер метался по пустому кинозалу, задирая афиши, подбрасывая обертки конфет и пакетики из-под чипсов, словно искал выход, а когда они добрались до дверей, он опередил их, первым рванувшись наружу, чтобы влиться в бушевавшую на улице самую жестокую за эту зиму вьюгу.
        15
        Пробиваясь сквозь пургу, Дон с Питером почти несли Рики на руках; теперь в доме Готорнов будет двое выздоравливающих. Питер так и объяснил отцу:
        - Пап, я останусь у мистера и миссис Готорн, переночую у них. Нам с Доном Вандерлеем пришлось практически волоком притащить мистера Готорна домой. Он лежит, и она тоже в постели, она чуть жива после аварии…
        - Сегодня днем столько машин побилось, - ответил отец.
        - Нам удалось вызвать врача, он пришел, дал ей снотворного, а у мистера Готорна страшная простуда, и доктор сказал, что может развиться пневмония, если Рики не отдохнет, так что мы с Доном побудем тут, надо поухаживать за ними…
        - Погоди, Питер, ты хочешь сказать, что был с этим Вандерлеем и мистером Готорном?
        - Да, - ответил Питер.
        - Ну что ж, очень жаль, что ты не позвонил мне перед уходом. Я страшно волновался. Ты - все, что у меня осталось в этой жизни.
        - Прости, папа.
        - Ладно, по крайней мере я знаю, что ты у хороших людей. И постарайся вернуться домой сразу, как только управишься, но не вздумай выходить, пока не стихнет пурга.
        - Хорошо, папа, - сказал Питер и повесил трубку, радуясь тому, что голос отца был трезвым, а еще больше - что отец не стал задавать других вопросов.
        Они с Доном приготовили Рики бульон и отнесли в гостиную, где тот прилег отдохнуть, чтобы не беспокоить Стеллу в спальне.
        - Не понимаю, что там приключилось со мной, - сказал Рики. - Ноги прямо отнялись. Будь я один, так и замерз бы насмерть.
        - Будь любой из нас там один… - сказал Дон, и не стал договаривать.
        - Или если бы нас было только двое, - подхватил Питер, - они бы легко с нами расправились.
        - Верно. Однако мы пошли вместе, - быстро проговорил Рики. - Дон не ошибся в них. Две трети дела позади.
        - Вы хотите сказать, что нам надо найти ее? - спросил Питер. - Думаете, получится?
        - Получится, - сказал Дон. - Возможно, Стелла нам что-нибудь расскажет. Может, она что-то узнала, что-то слышала… Не сомневаюсь, тип в голубой машине - тот самый, что охотился за тобой. Надо постараться расспросить ее сегодня вечером.
        - Сомневаюсь… - сказал Питер. - Вон как метет. Даже если миссис Готорн что-то и расскажет, нам элементарно не отъехать от дома.
        - Значит, пойдем пешком, - сказал Дон.
        - Если надо, пойдем пешком, - согласился Рики и устало откинулся на подушки. - А знаете, теперь Клуб Фантазеров - это мы с вами. Трое. После гибели Сирса я думал… я сказал, что остался один. Я ощутил колоссальную потерю. Сирс был моим лучшим другом, он был мне как родной брат. И пока живу, я буду очень скучать по нему. Но я точно знаю: когда Грегори загнал Сирса в угол, Сирс задал ему мощную трепку. Когда-то он сделал все, что было в его силах, чтобы спасти Фэнни, и я уверен, в этот раз, когда пришел его час, он тоже сделал все, что мог, может, даже лучше, чем кто-либо из нас, окажись мы один на один с ними.
        Рики поставил пустую чашку на столик у кровати.
        - И родился новый Клуб Фантазеров, и все мы здесь. И нет ни виски, ни сигар, и одеты мы неправильно… И, боже мой, только взгляните на меня! Я даже без бабочки! - он потрогал широкий воротник пижамной куртки и улыбнулся им. - И еще кое-что новенького. Больше не будет ни одной страшной истории. И ночных кошмаров. Слава богу.
        - Вот насчет ночных кошмаров я не уверен, - проговорил Питер.
        После того как Питер Барнс отправился в отведенную ему комнату, прилечь на часок, Рики сел на кровати и открыто взглянул на Дона Вандерлея сквозь очки:
        - Дон, когда вы только приехали сюда, вы ведь поняли, что пришлись мне не по душе. Мне не нравилось то, что вы здесь, и, до тех пор, пока я не осознал, что вы во многом похожи на своего дядю, я вас не воспринимал всерьез. Но нет нужды сейчас говорить, что все переменилось, правда? Господи, я болтаю как сорока! Что, интересно, было в лекарстве, которое врач вколол мне?
        - Убойная доза витаминов.
        - Да? Мне намного лучше. Я так взбудоражен. Простуда еще держится, конечно, но она так давно живет во мне, что мы с ней уже сдружились. Послушайте, Дон. После всего, что мы пережили, вы стали очень близки мне. И если Сирс был мне как брат, то вы - как сын. А если откровенно, то ближе, чем сын. Мой Роберт не может со мной разговаривать, а я - с ним. Это длится с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать. Так что, кажется, я готов духовно усыновить вас, если вы не возражаете.
        - Я слишком польщен, чтобы возражать, - тихо произнес Дон и взял Рики за руку.
        - Вы уверены, что он вколол мне витамины?
        - Абсолютно.
        - Если наркотик дает такой эффект, я, кажется, начинаю понимать, почему Джон стал ими увлекаться. - Он лег и прикрыл глаза. - Когда все закончится, если доживем, разумеется, давайте не терять друг друга. Я повезу Стеллу в Европу. И завалю вас открытками оттуда.
        - Договорились, - сказал Дон и начал было что-то говорить, но Рики уже спал.
        Вскоре после десяти вечера Питер и Дон ужинали на кухне, приготовив себе стейки в гриле, салат и отыскав у Рики в комнате бутылку бургундского. Еще одна тарелка со стейком для Стеллы стояла на подносе. Дон постучал в дверь, услышал, как Рики сказал «войдите» и шагнул в комнату с тяжелым подносом в руках.
        Рядом с Рики в гостевой комнате лежала Стелла, волосы ее были укрыты косынкой; она взглянула на Дона:
        - Я проснулась час назад, - сказала она. - Мне стало одиноко, и я пришла сюда, к Рики. Это еда? О, какие вы милые, мальчики! - Она улыбнулась Питеру, смущенно застывшему в дверях.
        - Пока вы поедали наши запасы, я тут поговорил со Стеллой, - сказал Рики. Он взял поднос и поставил на ноги жене, а затем снял одну из тарелок. - Боже, какая вкуснятина! Стелла, нам следовало обзавестись горничными сто лет назад.
        - Кажется, я как-то раз предлагала сделать это, - сказала Стелла. Было заметно, что шок ее еще не прошел, но за вечер ей стало намного лучше. Она уже не напоминала сорокалетнюю женщину, пожалуй, больше и не будет, но глаза ее были по-прежнему лучисты.
        Рики налил себе и жене вина и отрезал кусочек стейка:
        - Человек, подвозивший Стеллу и преследовавший тебя, - одно лицо, Питер. Он даже сказал Стелле, что он Свидетель Иеговы.
        - Но ведь он был мертв, - сказала Стелла, и на мгновение отголоски шока отразились на ее лице. Она вцепилась в руку мужа и не отпускала ее. - Точно.
        - Я знаю, - Рики повернулся к Питеру и Дону. - Но когда она вернулась с подмогой - тело исчезло.
        - Может, вы объясните мне наконец, что происходит? - сказала Стелла, чуть не плача.
        - Объясню, - ответил Рики, - но не теперь. Мы еще не закончили. Летом я все тебе расскажу. Когда мы уедем из Милбурна.
        - Уедем отсюда?
        - Я хочу отвезти тебя во Францию. Поедем в Антиб, и Сен-Тропез, и в Арль, и туда, куда душа пожелает. Мы будем забавной пожилой парочкой туристов. Но сначала ты должна нам помочь. Ты согласна?
        - Согласна, если только это не взятка.
        - Вы заметили что-нибудь необычное поблизости, когда вернулись к машине с Леоном? - спросил Дон Стеллу.
        - Никого не было, - вновь успокоившись, ответила она.
        - Я не имею в виду другого человека. Каких-нибудь животных?
        - Не помню. Я так… странно чувствовала себя. Нет, ничего.
        - Вы уверены? Попытайтесь припомнить, как все выглядело - машина, открытая дверь, сугроб, в который вы врезались…
        - О, - воскликнула она, и вилка в руке Рики застыла на полпути ко рту, - Вы правы! Я видела собаку. А что, это так важно? Она появилась на вершине сугроба - наверно, выскочила из чьего-то двора, а затем спрыгнула на улицу. Я обратила на нее внимание, потому что красивая была собака. Белая такая.
        - Она, - сказал Дон.
        Питер, раскрыв рот, переводил взгляд с Дона на Рики.
        - Не хочешь немного вина, Питер? Дон? - спросил Рики.
        Дон покачал головой, но Питер сказал: «Да, спасибо», и Рики протянул ему стакан.
        - Вы помните, что говорил вам тот мужчина?
        - Это было так ужасно… Я решила, он сумасшедший. А потом поняла, что он знает меня, поскольку назвал по имени, а потом сказал, что мне не стоит ехать на Монтгомери-стрит, потому что вас там нет… А где вы, кстати, были?
        - Я все расскажу тебе за рюмочкой Перно. Весной.
        - Еще что-нибудь помните? - спросил Дон. - Он не говорил, куда везет вас?
        - К другу, - сказала Стелла и содрогнулась. - Он сказал, я узнаю тайну. А еще говорил о Льюисе.
        - И ничего не сказал, где этот его друг?
        - Нет. Постойте… Нет, - она опустила глаза на тарелку, затем немного отодвинула от себя поднос. - Бедный Льюис… Прошу вас, не надо больше вопросов.
        - Пожалуй, вам лучше оставить нас одних.
        Питер и Дон были уже в дверях, когда Стелла сказала:
        - Я вспомнила. Он говорил, что везет меня в Холлоу. Точно.
        - На сегодня достаточно, - сказал Рики. - До завтра, джентльмены.
        Утром Питер и Дон, спустившись вниз, с удивлением увидели на кухне Рики. Он взбивал яйца, то и дело останавливаясь, чтобы промокнуть нос салфеткой из лежавшей под рукой коробки «Клинекса»:
        - Доброе утро. Хотите помочь мне поразмышлять о Холлоу?
        - Вам же надо лежать, - сказал Дон.
        - Черта с два мне надо лежать! Вы чуете, как близки мы к цели?
        - Я чую лишь запах будущей яичницы, - сказал Дон. - Питер, достань-ка тарелки из буфета.
        - А сколько в Холлоу домов? Пятьдесят? Шестьдесят? Не больше. И она в одном из них.
        - Нас дожидается, - сказал Дон, и Питер, раскладывая тарелки на кухонном столе, на мгновение замер и поставил последнюю тарелку чуть медленнее. - А снегу за ночь нападало не меньше двух футов. И он все идет. Правда, метель стихла, но к обеду может разыграться снова. По всему штату объявлено чрезвычайное положение в связи с заносами. Вы собираетесь прогуляться до Холлоу и стучать там во все двери подряд?
        - Нет, я хочу, чтоб мы с вами поразмышляли немного, - сказал Рики и разложил болтунью по тарелкам. - Давайте поджарим немного тостов.
        Когда на столе появились тосты, апельсиновый сок и кофе, все трое сели завтракать. Рики, сидя за столом в голубом халате, казался бодрым, энергичным и едва не ликовал. Его явно поглощали мысли о Холлоу и Анне Мостин.
        - Это единственный район города, который нам почти не знаком, - сказал Рики. - Потому-то она и сидит там. Она пока не хочет, чтоб мы отыскали ее. Вероятно, она уже знает, что осталась без помощников. И планы ее откладываются. Ей понадобится подкрепление - что-то наподобие Бэйтов или ее самой. Был еще один, да Стелла его устранила при помощи шляпной булавки.
        - Почему вы решили, что он был единственным? - спросил Питер.
        - Потому что мы столкнулись бы с другими, будь они здесь.
        Немного помолчали.
        - Так что я думаю, что она затаилась - в пустом здании, скорее всего, - пока не появятся остальные. Она не ждет нас. Она думает, что по такому снегу мы просто не дойдем.
        - Она будет мстить, - сказал Дон.
        - А может, ей тоже страшно.
        Питер вскинул голову:
        - Почему вы так сказали?
        - Потому что однажды, много лет назад, я помог убить ее. И вот еще что. Если мы не поторопимся найти ее, все, что нам удалось сделать, пропадет зря. Стелла и мы трое выиграли немного времени для всего города, но как только откроются дороги… - Рики откусил кусочек тоста. - Начнется кое-что пострашнее. Она будет не просто мстить - она взбесится. Дважды мы останавливали ее. Так что давайте обдумаем, как мы будем действовать в Холлоу. Не откладывая.
        - В этом районе раньше жили слуги? - спросил Питер. - Тогда ведь у всех были слуги.
        - Да, - сказал Рики. - И есть еще одна мысль. Я вспоминаю, что она сказал Дону на пленке. «В своем воображении». Одно такое место мы нашли, и я уверен, оно было не единственным. Но ума не приложу…
        - Вы знаете кого-нибудь оттуда? - прервал Дон.
        - Конечно. Я прожил здесь всю жизнь. Но я не вижу никакой связи с…
        - А каким был Холлоу раньше? - спросил Питер. - В старые времена?
        - «В старые времена»? Ты хочешь сказать, во времена моего детства? О, совсем другим, намного привлекательней, чем теперь. И намного чище. Слегка пренебрегающий условностями. Тогда он считался районом городской богемы. В Милбурне жил художник - оформлял журнальные обложки. Он жил там, у него была живописная седая борода, и он носил пелерину - выглядел именно так, как и должен выглядеть настоящий художник. О, сколько времени мы проводили в Холлоу! А еще был там бар с джазовым оркестром. Льюис обожал ходить в него - потанцевать. Чуть похожий на «Хемфрис Плэйс», но поменьше и намного уютней.
        - Оркестр? - спросил Питер, и Дон тоже поднял голову.
        - О да, - мечтательно сказал Рики, не замечая их возбуждения. - Небольшой, всего шесть - восемь инструментов, но, полагаю, достаточно хорош для такой глуши, как наша… - Он собрал тарелки, опустил их в раковину и залил горячей водой. - Да, Милбурн был очень славным в те годы. Мы помногу гуляли, по несколько миль до Холлоу и обратно: послушать музыку, выпить кружку-другую пива, иногда выезжали за город… - Погрузив руки в мыльную воду, Рики вдруг резко замолчал. - Бог ты мой! Я знаю. Я знаю! - Не выпуская из рук тарелку, с которой стекала пена, он повернулся к ним. - Эдвард. Понимаете? Эдвард жил в Холлоу. Мы все время ходили в Холлоу к нему в гости. Именно туда он переехал, когда захотел купить себе дом. Я тогда работал в фирме моего отца, он очень ворчал по поводу той покупки, - Рики уронил тарелку и перешагнул осколки, не заметив этого. - Владелец дома был у нас первым чернокожим клиентом. И дом еще стоит там! Городской совет приговорил его прошлой весной, и в этом году его должны снести. Это мы сосватали Эдварду дом - Сирс и я, - Рики вытер руки полами халата. - Вот так. Бывший дом Эдварда: «В
своем воображении».
        - Потому что в доме Эдварда… - начал Дон, поняв, что адвокат абсолютно прав.
        - …умерла Ева Галли и начались наши кошмары, - закончил Рики. - Клянусь богом, теперь она не уйдет.
        16
        Они натянули на себя все теплые вещи, что нашлись в доме Рики, напялив несколько слоев нижнего белья, по две рубашки - Питеру и Дону не удалось застегнуть их, - по два свитера, по две пары носков; Дон даже умудрился втиснуть ноги в старые высокие ботинки на шнуровке. Впервые Рики с благодарностью подумал о своей коллекции одежды.
        - Нам предстоит долгий путь, - сказал он, копаясь в коробке с шерстяными шарфами, - поэтому надо обернуть лица вот этим. Отсюда до Холлоу примерно три четверти мили. Слава богу, что город маленький. Когда нам было по двадцать, мы частенько ходили отсюда до дома Эдварда и обратно раза по три в день.
        - Вы уверены, что найдете дом? - спросил Питер.
        - Более или менее, - ответил Рики. - Так. Теперь давайте проверим, как мы оделись. - Закутанный в сто одежек, каждый из них напоминал снежного человека. - А шапки? У меня столько шапок! - Он нахлобучил на голову Питеру меховую шапку, сам надел красную охотничью кепку, которой было лет сто, и сказал Дону: - Вот эта мне чуть великовата. - Он протянул ему мягкую зеленую твидовую кепку; писателю она пришлась впору. - Надевал ее на рыбалку с Джоном Джеффри. Один-единственный раз. Ненавижу рыбалку.
        Поначалу одежда Рики держала тепло. Пока они шли под легким снегом, щурясь от резкого белого света, навстречу им попались несколько человек, штурмовавших тротуары и подъездные дорожки с лопатами и снегометами. Дети в разноцветных комбинезонах играли в сугробах - яркие подвижные пятна на ослепительной снежной белизне. Было пять градусов выше нуля, и холод покусывал незакрытые участки их лиц; со стороны они выглядели вполне буднично: трое мужчин, отправившихся либо куда-то по своим делам, либо в один из открытых магазинов.
        Но даже до того, как погода переменилась, идти было трудно. Сначала стали остывать и мерзнуть ноги, уставшие от ходьбы по глубокому снегу. Вскоре они прекратили разговоры, отнимавшие слишком много сил. Пар от дыхания оседал на толстой шерсти шарфов, и влага замерзала. Дон понял, что температура стремительно падает - он в жизни не видал такого; снегопад усилился, пальцы в перчатках начали неметь и бедра, кажется, тоже.
        И иногда, когда они заворачивали за угол и смотрели вниз на улицу, прятавшуюся за длинным, высоким, порой футов в пятнадцать, гребнем снежного заноса, Дон думал, что они трое напоминают полярных исследователей со старинной фотографии - обреченных, отрезанных на краю земли, с почерневшими губами и обмороженной кожей, маленькие беззащитные фигурки на фоне необъятного снежного безмолвия.
        На полпути к Холлоу температура упала ниже нулевой отметки. Шарф Дона превратился в жесткую ледяную маску. Холод больно впивался в руки и ступни. Он, Рики и Питер с боем пробились через площадь, поднимая ноги из глубокого плотного снега и наклоняясь вперед, чтобы сделать следующий шаг. Елка, установленная мэром и помощниками в центре площади, виднелась отсюда как белый холм с беспорядочно торчащими из него зелеными лапами. Очищая Мэйн-стрит и Уит Роу, Омар Норрис сбил ее и завалил снегом.
        Когда они добрели до светофоров, все вокруг потемнело и снег уже больше не сверкал: он казался таким же серым, как и воздух. Дон поднял голову - тысячи тысяч снежинок крутились под плотными тучами. Они были одни. Вдоль Мэйн-стрит, как перевернутые блюдца, торчали из снега крыши автомобилей. Все дома были заперты. Свежий снег заметал подъезды. Быстро темнело.
        - Рики? - спросил он. Во рту был привкус мерзлой шерсти, а щеки, не закрытые шарфом, горели.
        - Уже недалеко, - задыхаясь, проговорил Рики. - Идите, не волнуйтесь за меня.
        - Как ты, Питер?
        Парень глянул на Дона из-под снега - шапку всю замело:
        - Слышали, что сказал босс? Вперед.
        Новый виток снегопада показался сперва слабым и незначительным, но три квартала спустя ветер усилился. Ноги Дона казались двумя ледяными глыбами, больно впаявшимися в лодыжки, а пурга обрушилась с поистине штормовой силой: снег не падал и не закручивался в игривые спирали, он несся вниз по диагонали, и порывы накатывали как океанские валы. Снег жалил. Как только они выбирались на вершины высоких сугробов, он бил им прямо в грудь и лица, толкая назад, не давая вздохнуть.
        Рики упал навзничь, потом сел с прямой спиной - как кукла на снегу. Питер нагнулся к нему и протянул руку. Дон обернулся - не понадобится ли его помощь - и пошатнулся от удара ветра в спину. Он окликнул:
        - Рики?
        - Мне надо. Посидеть. Немножко.
        Он тяжело дышал, и Дон представлял, как больно мороз царапает ему горло, как обжигает легкие.
        - Осталось два-три квартала, - проговорил Рики. - Боже, мои ноги…
        - Я все думаю: а вдруг ее там нет?
        - Да там она, - сказал Рики и, взявшись за руку Питера, поднялся. - Здесь недалеко. Пойдемте.
        Повернувшись лицом к ветру, Дон на мгновение ослеп; затем разглядел тысячи белых частичек, летящих ему навстречу плотным слоем, словно линия атаки. Широкие полупрозрачные полосы снежной пелены отрезали Рики и Питера, и он с трудом разглядел, как Рики махнул ему рукой: вперед.
        Дон не понял, когда они очутились в Холлоу: в пурге все кварталы казались одинаковыми. Возможно, дома были здесь лишь немногим более обветшалыми: может, чуть меньше света в окнах, казавшихся недостижимо далекими. Когда-то он писал в своем дневнике, что дома здесь напоминали красно-кирпичные здания тридцатых годов: мысль об этом казалась невыразимо далекой. Сейчас темно-серый кирпич домов пятнали прямоугольники окон. И, несмотря на то что кое-где сквозь щели в шторах и ставнях сочился свет, район казался зловещим и абсолютно заброшенным. Дону вспомнилась еще одна опрометчивая мысль из дневника: «Если беда обрушится на Милбурн, она придет не из Холлоу». Беда пришла в Милбурн - пришла отсюда, из Холлоу, в солнечный октябрьский день пятьдесят лет назад.
        Трое стояли в круге жидкого света уличного фонаря; Рики, пошатываясь, вглядывался через улицу в три абсолютно одинаковых высоких кирпичных дома напротив. Даже сквозь шум ветра Дон слышал, как он тяжело, со свистом дышит.
        - Там, - хрипло проговорил Рики.
        - Который из них?
        - Не могу сказать, - ответил Рики и покачал головой. Снежное облако, слетевшее с охотничьей кепки, окутало его. - Не могу, - он напряженно вглядывался в метель, словно принюхиваясь и подавшись вперед, как гончая. Здание справа, здание в центре. Здание слева. Опять здание в центре. Он поднял руку с ножом и показал на окна третьего этажа. Занавесок в нем не было, а половина одного окна была открыта. - Вон там. Комната Эдварда. Да, это там.
        Фонарь над ними погас, и вокруг стало совсем темно.
        Дон пристально разглядывал окна пустого дома, почти не сомневаясь, что вот сейчас он увидит в одном из них манящее лицо, и страх, сильнее, чем мороз, сковал его.
        - Ну вот, дождались, - сказал Рики. - Шторм оборвал линии электропередачи. Вы не боитесь темноты?
        Они побрели через улицу.
        17
        Дон толчком открыл парадную дверь, и они ввалились в прихожую. Там стянули с лиц шарфы; в выстуженном холодном помещении дыхание вылетало изо рта облачками пара. Питер отряхнул снег с шапки и пальто; никто не заговаривал. Рики прислонился к стене: похоже, у него уже не хватит сил на то, чтобы одолеть лестницу. Мертвая лампочка висела над головами.
        - Пальто, - шепнул Дон, боясь, что отсыревшая одежда будет сковывать движения; он положил топор на пол, расстегнул пальто и сбросил его. За пальто последовал второй шарф; грудь и руки все еще оставались стянуты узкими свитерами, однако плечам стало намного свободней. Питер тоже снял пальто и помог раздеться Рики.
        Дон видел их призрачно-белые лица в темноте и подумал, что этот бой может оказаться последним: они вооружены тем же, чем расправились с Бэйтами, но все трое невероятно слабы. Глаза Рики были закрыты: он спиной прислонился к стене, расслабив мышцы, но лицо напоминало посмертную маску.
        - Рики? - прошептал Дон.
        - Минутку, - Рики поднес к лицу дрожащую руку и подышал на пальцы. Затем тяжело вздохнул, надолго задержал воздух и шумно выдохнул. - Порядок. Вам лучше идти первыми. Я прикрою тыл.
        Дон нагнулся и подобрал топор. Питер за его спиной вытер об рукав лезвие ножа полковника Боуи. Дон нащупал каблуком нижнюю ступеньку и шагнул на нее. Затем оглянулся. Рики стоял за Питером, держась за стену рукой. Его глаза были опять закрыты.
        - Мистер Готорн, может, вы останетесь? - прошептал Питер.
        - Ни за что на свете.
        И они начали подниматься, ведомые Доном. Когда-то состоятельные и перспективные молодые адвокаты, врач и семнадцатилетний сын священника ходили по этим ступеням: в двадцатых годах двадцатого века им всем было около двадцати. И по этим же ступеням поднялась женщина, которую они все боготворили, как он боготворил Альму Мобли. Он дошел до второй площадки и посмотрел вверх, на последний пролет. Частичкой разума он мечтал увидеть открытую дверь, пустую комнату, снег, наметенный из открытого окна…
        Но вместо этого он увидел то, что заставило его отшатнуться назад. Питер заглянул ему через плечо и кивнул; и наконец Рики догнал их и посмотрел на дверь, выходящую на верхнюю площадку.
        Фосфоресцирующий свет просочился из щели под дверью, заливая мягким зеленым сиянием саму дверь и последние ступени.
        Они бесшумно поднялись наверх.
        - Раз, два, - Дон вцепился свободной рукой в перила, - Три!
        Втроем они навалились на дверь, и она слетела с петель.
        Каждый из них отчетливо услышал одно и то же слово, но голос для каждого из них был различен:
        - Здравствуйте.
        18
        Дон Вандерлей, совершенно потеряв ориентацию, резко обернулся на голос брата. Теплый свет заливал все вокруг, в уши ударил звук городского транспорта. Ноги и руки так ломило от холода, что он боялся, что отморозил их, - однако вокруг царило лето. Лето в Нью-Йорке. Он почти мгновенно узнал это место. Район Западных Пятидесятых был так знаком ему, потому что где-то совсем рядом располагалось кафе с вынесенными на улицу столиками - здесь он всегда встречал Дэвида, когда тот приезжал в Нью-Йорк.
        Он чувствовал, что это не галлюцинация - или не просто галлюцинация. Он на самом деле находился сейчас в Нью-Йорке, и на дворе стояло лето. Дон почувствовал в руке тяжесть и, опустив глаза, увидел в ней топор. «Топор? Зачем?..» Он разжал пальцы, и топор словно выпрыгнул из ладони. Брат позвал его:
        - Дон! Я здесь!
        Да, он нес топор… Они видели зеленый свет… Он повернулся…
        - Дон?
        Он посмотрел через улицу и увидел на той стороне Дэвида: живой, здоровый и цветущий, брат стоял у одного из столиков, улыбался и махал ему рукой. Дэвид в легком голубом костюме, огромных дымчатых очках, дужки которых прятались в его выгоревших светлых волосах.
        - Очнись! - перекрыл голос брата шум улицы.
        Дон потер лицо замерзающими руками. Очень важно не показать Дэвиду своего смущения - тот пригласил его на ленч. Дэвид должен что-то ему рассказать.
        «Нью-Йорк?»
        Несомненно, это был Нью-Йорк, и это был несомненно Дэвид - он удивленно глядел на Дона и светился радостью от встречи, полный нетерпения начать свой рассказ. Дон опустил взгляд на тротуар. Топор исчез. Лавируя между машинами, он перебежал улицу и попал в объятия брата, запаха его сигар, хорошего шампуня, одеколона «Арамис». Он был здесь, а Дэвид был жив.
        - Как чувствуешь себя? - спросил Дэвид.
        - Я не здесь, а ты мертвый, - сорвалось у него с губ.
        Дэвид взволнованно посмотрел на него, затем спрятал удивление за улыбкой:
        - Знаешь, давай-ка присядем, братишка. И больше не говори таких вещей, - Дэвид придержал его за локоть и подвел к стулу под одним из зонтиков. Мартини со льдом в слезящемся стакане дожидался его на столике.
        - Я не собираюсь… - начал Дон. Он тяжело опустился на стул; сильное движение Манхэттена струилось по улице; на другой стороне он прочитал название французского ресторана, блестевшее золотом на черном стекле. Замерзшие ноги чувствовали жар асфальта.
        - Как же, не собираешься, - сказал Дэвид. - Я заказал тебе стейк, правильно? Не думаю, чтобы ты хотел пообедать чем-то очень уж изысканным, - он с симпатией смотрел на Дона через стол. Глаза прятались за модными очками, однако все лицо излучало доброту и радость. - Кстати, как тебе мой костюм? Я нашел его в твоем шкафу. Теперь, поскольку ты выписался из больницы, тебе придется побегать по магазинам, обновить свой гардероб. Можешь пользоваться моим кредитом у «Брукса». - Дон оглядел себя: телесного цвета летний костюм, коричневый с зеленым галстук, коричневые легкие туфли. На фоне элегантного Дэвида все выглядело немного старомодным и дешевым.
        - А теперь взгляни на меня и скажи: похож я на мертвеца? - спросил, улыбаясь, Дэвид.
        - Нет.
        Дэвид радостно вздохнул:
        - Ну слава богу! Порядок. Ты заставил меня немного поволноваться, дружок. Теперь: ты что-нибудь помнишь о том, что произошло?
        - Нет. Больница?
        - У тебя был колоссальный упадок сил, братишка. У докторов глаза на лоб лезли: они с подобным не сталкивались. Одной ногой стоял в могиле. Это случилось буквально сразу же, как ты закончил ту книгу.
        - «Ночной сторож?»
        - Какую же еще. Ты отключился, а когда приходил в себя, начинал что-то лепетать, все время нес какой-то бред о том, что я умер, а Альма Мобли - это нечто ужасное и загадочное. Ты будто витал в облаках. Если ты ничего не помнишь, так это последствия шоковой терапии. Теперь нам надо привести тебя в порядок. Я говорил с профессором Либерманом, и он пообещал подписать с тобой контракт на следующий год: ты ему очень по душе, Дон.
        - Либерманом? Да нет, он же сказал, что я…
        - Это произошло до того, как он узнал, насколько серьезно ты был болен. В общем, я увез тебя из Мексики и поместил в частную клинику в Ривердейле. Оплатил лечение. Сейчас принесут стейк. Допивай свой мартини.
        Дон послушно выпил: такой знакомый вкус…
        - Почему мне так холодно? - спросил он Дэвида. - Замерзаю…
        - Последствия лечения, - Дон похлопал его по руке. - Врачи сказали, что пару дней именно так ты и будешь себя чувствовать: озноб, смущение, неуверенность в себе, а потом все пройдет. Уверяю тебя.
        Официантка принесла их заказ. Дон позволил ей забрать бокал.
        - Ты говорил такие странные вещи, - рассказывал ему брат. - Теперь, когда ты пришел в себя, ты поразишься, когда услышишь. Ты думал, что моя жена какое-то чудовище, убившее меня в Амстердаме, тебя было не переубедить. Врач сказал, что это ты так переживаешь ее потерю: потому-то ты так не хотел приехать ко мне и поговорить обо всем. Ты зациклился на мысли о том, что все описанное в твоем романе произошло на самом деле. Когда ты отправил рукопись своему агенту, ты засел в номере отеля, ничего не ел, не мылся - даже не поднимался со стула, чтоб сходить в туалет. Пришлось лететь в Мехико вызволять тебя.
        - А где я был час назад? - спросил Дон.
        - Тебе делали укол успокоительного. Потом посадили в такси и велели привезти сюда. Я подумал, тебе захочется снова посидеть тут. Место тебе знакомо.
        - Я целый год пролежал в больнице?
        - Больше. Почти два. А в последние несколько месяцев резко пошел на поправку.
        - Но почему я ничего не помню?
        - Все просто. Потому что не хотел помнить. Тебе самому кажется, что ты появился на свет пять минут назад. Но постепенно чувство времени вернется к тебе. И память. Ты можешь отдохнуть в нашем доме на Лонг-Айленде: солнце, песочек, море, женщины. Заманчиво?
        Дон поморгал и огляделся вокруг. Тело содрогалось от холода. Высокая женщина шла по направлению к ним, ее тянула огромная овчарка на поводке - женщина была стройной и загорелой, солнцезащитные очки подняты на волосы, и на мгновение она показалась символом реальности, воплощением всего, что не грезилось и не снилось, что было не воображением, а восприятием здравого рассудка. Она была случайной, просто прохожей. Неужели все, что ему рассказывал Дэвид, и сам Дэвид - правда?
        - Да насмотришься еще на женщин, - рассмеялся брат. - Не сжигай глаза о первую встречную.
        - Ты женат на Альме, - сказал Дон.
        - Разумеется. Ей не терпится повидаться с тобой. И знаешь, - сказал Дэвид, продолжая улыбаться и держа вилку с аккуратно отрезанным кусочком мяса, - она даже немного польщена твоей книгой. Говорит, что внесла свой вклад в литературу! Но вот что я тебе скажу, - Дэвид подвинул стул ближе к столу. - Подумай о последствиях, если то, что ты утверждаешь в книге, правда. Если, конечно, подобные существа реальны - а ты уверял, что это так.
        - Я знаю, - сказал Дон, - я думал…
        - Погоди. Дай договорить. Ты понимаешь, какими ничтожными мы им кажемся? Сколько мы живем? Несчастные шестьдесят - семьдесят лет. А они - века, сотни веков. И становятся теми, кем захотят. Наши жизни рождаются в результате случайности, совпадения, слепой комбинации генов, а они создают себя по своему хотению. Они нас ненавидят. И они правы. Живя бок о бок с ними, мы всегда будем им омерзительны.
        - Нет, - возразил Дон. - Это ошибка. Это неправильно. Они жестоки и беспощадны, они живут смертью… - Он почувствовал, что сейчас ему станет плохо. - Ты не должен так говорить.
        - Вся твоя беда в том, что ты зациклился на этой своей сказке: ты уже не участвуешь в ней, но не перестаешь ее мысленно пересказывать самому себе, она живет где-то в уголке твоей памяти. Знаешь, твой лечащий врач сказал мне, что твой случай - первый в его практике: когда ты переходишь из одного состояния в другое, ты оказываешься в этой сказке. Ты бродишь по коридору клиники и разговариваешь с людьми, которых нет рядом. Ты словно репетируешь роль какого-то внутреннего спектакля. Все врачи были просто-напросто потрясены. Они заговаривали с тобой, ты отвечал им, но отвечал так, будто вел разговор с каким-то парнем по имени Сирс или другим - его звали Рики… - Дэвид улыбнулся и покачал головой.
        - И чем заканчивалась история? - спросил Дон.
        - А?
        - Чем эта сказка закончилась? - Дон положил вилку, подался корпусом вперед и впился глазами в ласковое лицо брата.
        - Они не пустили тебя, - сказал Дэвид. - Боялись, что ты можешь погибнуть. Понимаешь, это было частью твоей проблемы. Ты выдумал фантастических красивых созданий, а потом «вписал» себя в сюжет в роли их врага. Но они непобедимы. И не важно, сколько ты приложишь усилий и каких, - они всегда в конце концов выходят победителями.
        - Да нет, это не… - начал Дон. Все не так: он припоминал лишь смутные наброски «истории», о которой говорил Дэвид, но чувствовал твердую уверенность, что брат неправ.
        - Врачи сказали, что это самый необычный способ самоубийства из всех, к каким прибегают писатели. Ни о чем подобном им не приходилось слышать. И они не могли позволить тебе погубить себя, понимаешь? Им пришлось вытаскивать тебя оттуда.
        Дон сидел будто на морозном ветру.
        - Здравствуй и добро пожаловать вновь, - сказал Сирс. - Нам всем снился одинаковый сон, но ты, по-моему, первым из нас увидел его на одном из наших собраний.
        - Что? - Рики вскинул голову и увидел перед собой любимую библиотеку Сирса: застекленный книжный стеллаж, кожаные кресла, составленные в круг, темные окна. Прямо напротив него Сирс затягивался сигарой и смотрел на него, как ему показалось, с легким раздражением. Льюис и Джон в черных галстуках, как и Сирс, держали в руках стаканы с виски и выглядели скорее взволнованными, чем раздраженными.
        - Какой сон? - спросил Рики и помотал головой. Он тоже был в смокинге; по этой сигаре, по уютному полумраку, по тысяче милых знакомых деталей он узнал последнюю встречу Клуба Фантазеров.
        - Ты задремал, - сказал Джон. - Сразу же, как закончил свою историю.
        - Историю?
        - А затем, - сказал Сирс, - ты посмотрел прямо на меня и заявил: «Ты мертв».
        - Ох. Опять кошмар, - вздохнул Рики. - А, да. Неужели я так сказал? Господи, я так замерз…
        - В наши годы немудрено: плохое кровообращение, - сказал доктор Джеффри.
        - Какое сегодня число?
        - М-да, отключился ты на совесть, - Сирс поднял брови. - Девятое октября.
        - А Дон здесь? Где Дон? - Рики в панике закрутил головой, оглядывая библиотеку, словно племянник Эдварда мог прятаться где-то под креслом.
        - Ну знаешь, Рики… - рассердился Сирс. - Если ты не помнишь: мы только что голосовали о том, чтобы отправить ему письмо. И вряд ли он объявится здесь до того, как письмо будет написано.
        - Мы должны рассказать ему о Еве Галли, - сказал Рики, вспомнив голосование. - Обязательно.
        Джон тонко улыбнулся, а Льюис откинулся на спинку кресла, глядя на Рики как на помешанного.
        - Ты делаешь поистине удивительно противоречивые заявления, - сказал Сирс. - Джентльмены, поскольку нашему другу определенно надо поспать, предлагаю объявить вечер оконченным.
        - Сирс, - сказал Рики, ощутив внезапный толчок другого воспоминания.
        - Да, Рики?
        - Когда мы встретимся в следующий раз - это будет в доме Джона, - не рассказывай свою историю. Ты не должен ее рассказывать. Последствия ее будут ужасны.
        - Посиди-ка здесь немного, Рики, - приказал Сирс и сделал знак остальным выйти из комнаты.
        Он вернулся с только что прикуренной сигарой и бутылкой.
        - Похоже, тебе не помешает выпить. Видать, сон тебе приснился нехороший.
        - А долго я спал? - Он услышал, как внизу на улице Льюис пытается завести «морган».
        - Минут десять. Не больше. Так что там насчет моей будущей истории?
        Рики открыл рот, попытался припомнить и повторить то, что несколько минут назад казалось ему таким важным, но вдруг понял, что выглядит довольно глупо:
        - Даже не знаю… Что-то насчет Евы Галли…
        - Могу пообещать тебе, что даже не заикнусь об этом. И думаю, что все остальные - тоже. Так будет лучше, тебе не кажется?
        - Нет. Нет. Мы должны… - Рики понял, что сейчас опять заговорит о Дональде Вандерлее, и покраснел. - Это, наверное, мне тоже приснилось. Ты открыл окно, Сирс? Я просто окоченел. И так устал. Не могу себе представить, что…
        - Годы. Только и всего. Наш жизненный отрезок близится к концу, Рики… Но мы долго пожили, правда?
        Рики покачал головой.
        - Джон уже умирает. Ты обратил внимание, какое у него лицо?
        - Да, кажется, обратил… - сказал Рики, припоминая начало их сегодняшней встречи, случившееся как будто много лет назад, и тень, перечеркнувшую лоб Джона Джеффри.
        - Смерть. Вот что ты увидел. К несчастью, это правда, мой старый друг, - Сирс ласково улыбнулся ему. - Я столько думал об этом, а ты припомнил Еву Галли, и все разволновались… Знаешь, о чем я думал? - Сирс затянулся сигарой и тяжело подался всем телом вперед. - Мне кажется, что Эдвард умер не своей смертью. Мне кажется, он увидел что-то настолько шокирующе прекрасное, настолько неземное, что организм простого смертного не выдержал потрясения. И еще мне кажется, что мы в своих историях уже целый год постоянно балансируем на границе этой красоты.
        - Нет, только не красоты, - сказал Рики, - а скорее ужаса.
        - Погоди. Я хочу, чтобы ты представил возможность существования расы неких существ - могучих, всезнающих, красивых созданий. Если бы они существовали, они бы ненавидели нас. По сравнению с ними мы казались бы скотом. Они жили бы веками, сотнями веков, и мы с тобой казались бы им детьми. Они не зависели бы от случайностей, совпадений или слепой комбинации генов. И они были бы правы в своей ненависти к нам: рядом с ними мы ничего не значим, - Сирс поднялся, поставил стакан и начал расхаживать по комнате. - Ева Галли. Вот когда мы упустили свой шанс. Рики, мы могли бы узнать такое, ради чего стоило бы отдать наши жалкие жизни.
        - О, я вспомнил! - воскликнул Рики. - Бэйты. О них ты не должен рассказывать.
        - А, с этим все давно кончено, - сказал Сирс. - Все в прошлом. - Он подошел к Рики, облокотился на кресло и посмотрел на него сверху вниз. - Боюсь, что теперь все мы - hors commerce, или hors de combat?
        - Ну, что касается тебя, - то hors de combat, - сказал Рики, припоминая, что об этом они уже говорили. Ему было совсем худо; тело ломило - он так не простужался ни разу в жизни.
        Сирс еще ближе склонился к нему:
        - Это можно сказать обо всех нас, Рики, - Сирс вынул изо рта сигару и потянулся пощупать его горло. - Мне показалось, что у тебя припухли гланды. Тебе повезет, если ты не умрешь от пневмонии. - Огромная ладонь Сирса сомкнулась вокруг горла Рики.
        Рики беспомощно чихнул.
        - Прислушайся к моим словам, - сказал Дэвид. - Ты понимаешь, насколько это важно? Ты поставил себя в положение, при котором единственный логический выход - твоя смерть. И хотя ты сознательно наделил этих существ всеми мыслимыми пороками и сделал их воплощением зла, подсознательно ты понял, насколько они совершенны по сравнению с людьми. Вот почему твоя «сказка» была так опасна, и для тебя - в первую очередь. Как считает твой врач, подсознательно ты чувствовал, что они хотят убить тебя. И ты сам себе напридумывал, что хочешь отдать им свою жизнь. Это опасные симптомы, малыш.
        Дон покачал головой.
        Дэвид положил вилку и нож:
        - Давай поставим эксперимент. Я могу доказать тебе, что ты хочешь жить. Хорошо?
        - Я знаю, что хочу жить. - Он бросил взгляд на неоспоримо реальную улицу и увидел неоспоримо реальную женщину, удаляющуюся от них по противоположной стороне: овчарка продолжала тянуть ее за поводок. Нет - не от них, подумав, понял он, а к ним, как только что проходила по этой стороне. Все напоминало фильм, в котором один и тот же статист мелькал в разных эпизодах, в различной обстановке или декорациях, и лишний раз раздражал напоминанием о том, что сюжет - всего лишь вымысел. Однако - вон она, следует по пятам красивой собаки, не вымысел, а участница уличного движения, его часть.
        - Я докажу тебе. Вот сейчас я возьму тебя руками за горло и чуть сдавлю. Когда захочешь, чтобы я перестал, скажешь - и я остановлюсь.
        - Но это нелепо.
        Дэвид быстро протянул к нему руки и сжал горло.
        - Стоп, - сказал Дон. Дэвид напряг мускулы и резко встал со стула, толкнув столик в сторону. Графин опрокинулся, и вино забулькало на скатерть. Никто из обедающих ничего не заметил - все продолжали жевать и разговаривать неоспоримо реально, нанизывая неоспоримо реальную еду и отправляя ее в неоспоримо реальные рты. «Стоп», - попытался повторить он, но руки Дэвида сжимали горло слишком сильно, и звука не получилось. Лицо Дэвида было сосредоточенным, как у человека, занятого приготовлением отчета или охотящегося за мухой: он опрокинул стол бедром.
        Затем лицо Дэвида изменилось и стало уже не его лицом, а мордой оленя с красивыми ветвистыми рогами, или огромной совой, или тем и другим одновременно.
        - Здравствуй, Питер. Значит, отважился заглянуть за кулисы, - приветствовал его Кларк Маллигэн, шагнув в сторону от двери проекторной и приглашая войти. - Как мило, что вы привели его, миссис Барнс. Мне порой так одиноко здесь. Что случилось? Пит, ты что-то грустный сегодня.
        Питер открыл рот, затем закрыл его:
        - Я…
        - Можешь поблагодарить его, Питер, - сухо сказала мать.
        - Наверное, это фильм так разволновал его, - сказал Маллигэн. - Он на многих так действует. Сам-то я просмотрел его уже сотни раз, но все равно еще берет за душу. Питер, это всего лишь кино.
        - Кино? - спросил Питер. - Да нет… мы же поднимались по лестнице…
        Он поднял руку и заметил, что держит в ней нож Боуи.
        - Правильно: на этом и заканчивается пленка. Твоя мама сказала, что ты хотел посмотреть, как тут все крутится-вертится. Поскольку вы сегодня мои единственные зрители, то мы никому не помешаем, правильно?
        - Питер, скажи на милость, зачем тебе этот нож? - спросила мать. - Отдай его мне сейчас же.
        - Нет, я должен… Мне надо… - Питер шагнул от нее в сторону и растерянно огляделся в проекционной. Вельветовое пальто на крючке, календарь, трафаретная бумага, пришпиленная к задней стене. И холод такой, будто Маллигэн крутил фильм на улице.
        - Успокойся, Пит, - сказал Маллигэн. - Вот взгляни: это наши кинопроекторы, последняя катушка как раз заряжена вот в этот, видишь, я готовлю все заранее, а вот по этой маленькой отметке на пленке я вижу, сколько секунд осталось до конца пленки, чтобы запустить следующую…
        - Чем кончается? - спросил Питер. - Я что-то никак не соображу…
        - О, они все, разумеется, погибают, - сказал Маллигэн. - Какой же еще может быть конец? Когда сравниваешь их с тем, с чем они борются, они кажутся такими жалкими, правда? Они всего лишь несущественные маленькие людишки, а то, что им противостоит, - ну… просто восхитительно. Можешь досмотреть до конца со мной, прямо отсюда. Вы не возражаете, миссис Барнс?
        - Не возражаю, - ответила Кристина, проскальзывая между ними. - А то там внизу он прямо в транс какой-то впал. Отдай мне нож, Питер.
        Питер отвел руку с ножом за спину.
        - О, прекрасно, сейчас он все увидит, миссис Барнс, - обрадовался Маллигэн и запустил второй проектор.
        - Что увижу? - спросил Питер. - Я продрог до костей.
        - Обогреватели неисправны. Я тут скоро опухну от холода. Что увидишь? Сначала убивают двоих, ну а потом… Нет, лучше посмотри сам.
        Питер пригнулся к узкому окошечку и увидел, как яркий луч проектора, расширяясь, уперся в экран пустого кинозала «Риальто»…
        Рядом с ним громко чихнул невидимый Рики Готорн, и все вокруг опять начало меняться, стены кинобудки заколыхались, он увидел, как что-то метнулось в сторону, что-то с огромной головой животного отскочило, как будто Рики плюнул в него, а затем Кларк Маллигэн вернулся на место со словами: «Вот здесь такая напряженная сцена», но голос его дрожал, а мать повторила: «Питер, отдай мне нож».
        - Опять трюк, - сказал он, - очередной гнусный трюк.
        - Питер, не груби, - сказала мать.
        Кларк Маллигэн обеспокоенно взглянул на него, и Питер, припомнив совет из какой-то старинной сказки, воткнул нож Боуи в пухлый живот Маллигэна. Мать завизжала, уже начиная таять, как и все вокруг, и Питер вцепился в костяную рукоять обеими руками и, как рычаг, дернул ее вверх. Он взвыл от горя и жалости, а Маллигэн упал спиной на проекторы, свалив их с постаментов.
        19
        - О, Сирс, - Рики жадно глотнул воздух. Горло нестерпимо жгло. - О, мои бедные друзья! - Какое-то мгновение они снова были живы, рядом с ним, и это хрупкое скоротечное мгновение вобрало в себя все: двойная потеря друзей и их такого удобного мирка печальным эхом пронеслась сквозь все его существо, и глаза его обожгли слезы.
        - Рики, Рики, - донесся голос Дона, такой реальный, что Рики повернул голову. Увидев, что творится на полу комнаты, он сел. - Питеру удалось!
        Питер застыл в шести футах в стороне от них, напряженно глядя на тело женщины, лежавшее рядом. Дон стоял на коленях, потирая шею. Рики встретил глаза Дона, прочел в них ужас и боль, и затем они оба взглянули на Анну Мостин.
        Поначалу она выглядела в точности такой же, какой они впервые увидели ее в приемной на Уит Роу: девушка с милым симпатичным лицом и темными волосами - даже сейчас Рики разглядел черты истинного интеллекта и фальшивой человечности на ее овальном лице. Ее рука сжимала костяную рукоять, торчавшую точно в центре грудной клетки; темная кровь стекала из глубокой раны на пол. Редкие снежинки, залетая в окно, опускались на искаженное гримасой лицо и прикрытые веки.
        Анна резко распахнула глаза, и Рики внутренне сжался, решив, что сейчас она заговорит: но эти милые глаза стали терять фокус - она, кажется, уже не узнавала никого из них. Волна крови хлынула из раны, следом за ней - еще, залив тело и подступив к коленям Рики и Дона; она чуть улыбнулась, и третья волна устремилась из груди на пол.
        Всего лишь на мгновение, словно тело Анны Мостин было оболочкой, полупрозрачным саркофагом для другой материи, они увидели извивающуюся и корчащуюся жизнь сквозь кожу мертвой женщины - не просто олень или сова, не тело человека или животного, но распахнутый рот под распахнутым ртом Анны Мостин и тело, сдавленное телесной оболочкой Анны Мостин, - все двигалось, отчаянно и свирепо боролось за жизнь: оно крутилось и менялось, переливаясь, как масляная пленка, и гневно сверкнуло на них в тот момент, когда оставалось еще видимым; затем почернело и угасло - на полу лежала мертвая женщина.
        В следующую секунду ее лицо побелело как мел, щеки ввалились, конечности скрючились под ударом невидимого ветра. Женщина распрямилась, словно листок бумаги, брошенный в огонь, сделалась совершенно плоской, все тело свернулось вовнутрь. Она затрепетала и стала усыхать прямо на глазах, сперва вдвое меньше, затем вчетверо, в ней не осталось ничего человеческого, просто клочок искаженной плоти, извивающийся и уменьшающийся под ударами невидимого ветра.
        Казалось, сама комната испустила вздох облегчения. Призрачный зеленый свет заливал все вокруг - тысячи крохотных огоньков: останки тела Анны Мостин вздрогнули в последний раз и исчезли, поглотив сами себя. Рики, вытянувшись вперед и опираясь уже на колени и руки, увидел, как снежинки падали на то место, где только что ее тело закрутило вихрем и унесло в забвение.
        В тринадцати кварталах отсюда здание, что напротив дома Джона Джеффри на Монтгомери-стрит, обрушилось внутрь. Милли Шин услышала грохот взрыва и, когда подбежала к окну, успела увидеть, как фасад дома Евы Галли свернулся, словно картонка, а затем разлетелся по кирпичикам - вся конструкция рухнула в уже ревущий огонь, прямо в его центр.
        - Рысь! - выдохнул Рики.
        Дон оторвал взгляд от точки на полу, откуда исчезла Анна Мостин, и увидел воробья, сидевшего на подоконнике открытого окна. Птичка склонила голову набок, разглядывая всех троих. Дон и Рики начали потихоньку подползать к окну, а Питер все смотрел на опустевший пол, и тут воробей вспорхнул и вылетел из окна.
        - Неужели конец? - спросил Питер. - Все кончено?
        - Да, Питер, - сказал Рики. - Все кончено.
        Двое взрослых, взглянув друг на друга, согласно кивнули. Дон поднялся и как бы лениво и нехотя подошел к окну: ничего, лишь уставшая и стихающая вьюга. Он повернулся к Питеру и обнял его.
        20
        - Как вы себя чувствуете? - спросил Дон.
        - Он спрашивает, как я себя чувствую! - Рики сидел, привалившись к подушкам на кровати госпиталя в Бингэмптоне. - В пневмонии мало приятного. Она неблагоприятно сказывается на организме. Желаю вам никогда не болеть ею.
        - Постараюсь, - сказал Дон. - Вы едва не умерли. Вам повезло: только-только открыли дорогу, и скорая привезла вас сюда. Если бы вы не выкарабкались, пришлось бы мне самому везти вашу жену во Францию этой весной.
        - Только не говорите этого Стелле. Она примчится сюда и повыдергивает все эти трубочки, - Рики криво улыбнулся. - Она так мечтает о Франции, что готова укатить туда даже с таким самонадеянным молодым человеком, как вы.
        - Сколько они собираются держать вас здесь?
        - Еще две недели. Вообще-то я не так уж плох. Стелла умудрилась застращать сестер, так что уход за мной просто великолепный. Кстати, спасибо за цветы.
        - Мне не хватает вас, - сказал Дон. - Питер тоже скучает.
        - Да, - просто сказал Рики.
        - Так все странно, что случилось с нами… Вы стали мне так дороги, и Питер… и Сирс, как… как никто, пожалуй, с тех пор, как я расстался с Альмой Мобли.
        - Ну, мое-то мнение об этом вам известно. Я все вам выболтал под действием того укола, что мне сделал тогда молодой доктор. Клуб Фантазеров умер, да здравствует Клуб Фантазеров… Сирс как-то признался мне, что ему хотелось бы быть не таким старым. Тогда он застал меня врасплох, но сейчас я соглашусь с ним. Я очень хотел бы увидеть, как Питер Барнс взрослеет - хотел бы помочь ему. Прошу вас, сделайте это за меня. Мы обязаны ему жизнью, согласитесь.
        - Конечно. Вот только мы ничем не обязаны вашей простуде.
        - Там, в той комнате, я чувствовал себя абсолютно сбитым с толку.
        - Как и я. Что ж, да хранит бог Питера. Я рад, что вы ему не сказали.
        - Да уж. Он достаточно хватил горя. Но рысь надо подстрелить.
        Дон кивнул.
        - В противном случае, - продолжил Рики, - она вернется. И будет возвращаться снова и снова до тех пор, пока мы и все наши родственники не погибнут. Я слишком долго растил и поддерживал своих детей, чтобы мучиться мыслью о том, что им предстоит так страшно закончить жизнь. И мне неприятно говорить об этом, но придется: это ложится на ваши плечи.
        - Разумеется, - кивнул Дон. - Ведь именно вы покончили с Грегори и Фэнни. А Питер - с их хозяйкой. Так что мне предстоит довершить дело.
        - Я вам не завидую. Но очень верю в вас. Вы забрали нож?
        - Да, подобрал его с пола.
        - Отлично. Будет жаль, если он снова потеряется. Вы знаете, там, в той комнате, я нашел ответ на вопрос, долго мучивший Сирса, меня и других. Кажется, я понял, что было причиной сердечного приступа вашего дяди.
        - Я, кажется, тоже, - сказал Дон. - Я лишь не знал, что вы тоже это заметили.
        - Бедный Эдвард. Очевидно, он вошел в пустую комнату Джона, предполагая в худшем случае увидеть актрису в постели с Фредди Робинсоном. А она вместо этого - что? Сорвала с себя маску.
        Теперь Рики выглядел очень уставшим, и Дон поднялся, чтобы уйти. Он положил на столик у кровати пачку газет и пакет с апельсинами.
        - Дон? - даже голос старого адвоката выдавал усталость.
        - Да?
        - Перестаньте баловать меня. Лучше застрелите рысь.
        21
        Спустя три недели Рики наконец выписали из больницы, снегопады и метели полностью прекратились, и Милбурн, освободившись от блокады, выздоравливал, приходил в себя и набирался сил так же уверенно, как и старый адвокат. Поставщики добрались до продовольственных магазинов и супермаркетов: Рода Флэглер встретила Битси Андервуд в супермаркете «Бэй Три», густо покраснела и кинулась к ней с извинениями за выдранный клок волос.
        - О, это были ужасные дни! - воскликнула Битси. - Ведь я бы поколотила вас, возьми вы первой ту проклятущую банку пюре.
        Школы открылись; бизнесмены и банкиры вернулись к работе, открывая ставни и жалюзи и уныло глядя на кипы скопившихся на столах документов; на улицах Милбурна с каждым днем стало все больше и больше появляться любителей прогулок и пробежек. Анни и Энни, очаровательные официантки Хемфри Стэлледжа, погоревали по Льюису Бенедикту и вышли замуж за своих сожителей; они забеременели одна за другой с разницей в неделю. Если родятся мальчики, они назовут их Льюисами.
        Кое-какой бизнес так и не возродился: несколько человек разорилось - ведь аренду и налог на собственность приходилось платить, даже если собственность погребена под снегом. Другие закрылись по более мрачным причинам. Леота Маллигэн подумала было продолжить управлять «Риальто», однако продала кинотеатр и землю под ним большой франшизе и через полгода вышла замуж за брата Кларка: Ларри был не таким романтиком, как Кларк, зато человеком надежным и компанейским и любил ее стряпню. Рики потихоньку закрывал свое дело, однако молодой адвокат из города уговорил его продать ему и адвокатскую практику, и доброе имя фирмы. Новый владелец оставил в штате Флоренс Куаст и сменил имена на табличках кабинета и у парадной двери здания. «Готорн и Джеймс» теперь стала называться «Готорн, Джеймс и Уиттэкер». «Жаль, что его фамилия не По», - пошутил Рики, однако Стелла сказала, что это не смешно.
        Все это время Дон ждал. Когда он виделся с Рики и Стеллой, они говорили только о туристических проспектах, заваливших их кофейный столик; когда встречался с Питером Барнсом, разговор шел о Корнелле, о писателях, книги которых Питер читал, о том, как тяжело привыкал его отец к потере Кристины. Дважды Дон с Рики ездили на Плэзант Хилл и клали цветы на все могилы, появившиеся там после похорон Джона Джеффри. В одну линию тянулись могилы Льюиса, Сирса, Кларка Маллигэна, Фредди Робинсона, Харлана Ботца, Пенни Дрэгер, Джима Харди - так много пядей земли, еще не осевшей. А когда она осядет, всем поставят памятники. Кристину Барнс похоронили чуть подальше, на двойном участке, купленном Уолтером Барнсом. Семья Эльмера Скейлса покоилась ближе к вершине холма, на фамильном участке Скейлсов, приобретенном когда-то дедом Эльмера: вымытый временем каменный ангел охранял их покой. К его ногам они тоже всегда клали цветы.
        - Пока никаких следов рыси, - заметил Рики, когда они возвращались в город.
        - Пока нет, - ответил Дон. Оба они знали, что когда придет время, это будет не рысь. И что ожидание может тянуться месяцы, годы.
        Дон много читал, с нетерпением ждал обедов и ужинов с Рики и Стеллой, смотрел телевизор, не пропуская ни одного фильма и сериала; выяснил, что совершенно не в состоянии писать; ждал. Часто просыпался по ночам в слезах. Ему тоже надо было лечиться.
        В середине марта, в темный промозглый день, напоминавший тот, когда начались несчастья Клуба Фантазеров, почтовый фургон доставил тяжелую посылку из нью-йоркской кинопрокатной компании. Два месяца понадобилось, чтобы отыскать копию «Китайской жемчужины».
        Дон зарядил дядин проектор, повесил экран. Его руки так дрожали, что сигарету пришлось прикуривать трижды. Одна лишь подготовка к просмотру единственного фильма Евы Галли возродила зловещее видение Грегори Бэйта в «Риальто» - там, где все они могли погибнуть. Его страшило, что в фильме у Евы Галли будет лицо Альмы Мобли.
        Он подключил динамики на тот случай, если кому-то пришло в голову озвучить фильм: «Китайскую жемчужину» снимали в 1925-м, немой. Когда он запустил проектор и сел смотреть, держа в руках стакан с виски для храбрости, он заметил, что тиражная компания изменила титры. Это была не просто «Китайская жемчужина», а номер 83 в серии «Классика немого кино»; помимо музыки, был добавлен голосовой комментарий диктора. А это означало, понял Дон, что фильм серьезно отредактировали.
        «Одна из величайших звезд эры немого кино», - зазвучал бесстрастный голос диктора, и на экране появился актер, прогуливающийся по имитации улицы Сингапура. Вокруг сновали голливудские филиппинцы и японцы, одетые малайцами: предполагалось, что они изображают китайцев. Диктор описал карьеру Бартельмесса, а затем рассказал вкратце историю о мечте, украденной жемчужине, сфабрикованном обвинении в убийстве: первую треть фильма вырезали. Бартельмесс приехал в Сингапур в поисках настоящего убийцы, укравшего «знаменитую Жемчужину Востока». Ему помогала в этом Вильма Бэнки, владелица бара, «часто посещаемого портовым отребьем», но «как девушка из Бостона, она обладала добрым и горячим сердцем»…
        Дон отключил звук. Минут десять он наблюдал, как молодой актер с накрашенными губами задушевно смотрел на Вильму Бэнки, расшвыривал крестьянского вида «портовое отребье», бегал туда-сюда по лодкам: он надеялся, что если Ева Галли появится в этой урезанной версии, он узнает ее сразу. Бар Вильмы Бэнки приютил несколько женщин, работавших там и под видом посетительниц томно потягивающих напитки из высоких стаканов. Лица некоторых проституток были простыми и невыразительными, некоторые же - просто сногсшибательными: любая из них, думал он, могла оказаться Евой Галли.
        И вдруг из задрапированной двери бара появилась девушка (искусственный туман клубился за спиной) и, надув губки, недовольно уставилась в камеру. Дон увидел ее чувственное большеглазое лицо и похолодел. Он поспешно включил звук.
        «… пресловутая Сингапурская Сэл, - прогудел диктор. - Доберется ли она до нашего героя?» Конечно же, это была не пресловутая Сингапурская Сэл, а чистейший вымысел того, кто накропал глупый сценарий; но Дон сразу понял, что это она - Ева Галли. Она неторопливо прошлась через бар и приблизилась к Бартельмессу, затем погладила его по щеке. Убрав руку, она села ему на колено и ударом подбросила его ногу кверху. Актер свалился на пол. «Вот она какова, Сингапурская Сэл», - злорадно произнес диктор.
        Дон снова отключил динамики, остановил проектор и, отмотав эпизод с Евой Галли назад, просмотрел его еще раз.
        Он предполагал, что она красива, однако понял, что ошибался. Под густым гримом скрывалось приятное, но обыкновенное лицо; она ничем не напоминала Альму Мобли. Было заметно, что ей нравилось быть актрисой, и ей нравилось исполнять роль честолюбивой девицы, играющей роль злодейки, - ей безумно хотелось стать звездой! Как и Анн-Вероника Мор, она пребывала в своей стихии; даже Альма Мобли могла бы быть хорошей киноактрисой и подарить свое покорно-пассивное лицо тысяче героинь. Однако в 1925 году она допустила просчет, ошиблась: камера обнажила слишком много ее, и то, что видел зритель, глядя на Еву Галли, не очень-то радовало глаз; Альма тоже вызывала отторжение, и даже Анна Мостин, когда ее разглядишь получше - как на вечере у Барнсов, - казалась холодной и порочной, управляемой силой воли. Порой они могли будить любовь к себе, однако не обладали ничем для ответного чувства. Единственное, что в конце концов видишь в них - пустота. Порой они искусно маскировали ее, но никогда до конца, и это было их самой главной ошибкой - ошибкой их бытия. И Дон понял, что теперь увидит и распознает это в чем и где
бы то ни было, в любом ночном стороже, прикинувшемся мужчиной или женщиной.
        22
        Вначале апреля его навестил Питер Барнс. Парень, похоже, почти пришел в себя после страшных событий зимы. Он повалился в кресло и провел руками по лицу:
        - Извините, что потревожил вас. Если вы заняты, я пойду.
        - Ты можешь приходить ко мне, когда захочешь, - сказал Дон. - Не раздумывая. Правда, Питер. Я тебе всегда очень рад. Это не просто слова.
        - Спасибо… В общем-то я надеялся, вы скажете что-то в этом роде. Рики уезжает через пару недель, да?
        - Да. В следующую пятницу я везу их в аэропорт. Они ждут не дождутся этой поездки. Так возбуждены. Но если ты хочешь увидеть Рики, я могу позвонить ему. Он придет.
        - Нет, пожалуйста, не надо. Достаточно того, что я вас дергаю…
        - Ради бога, Питер. Да что стряслось?
        - Просто мне так муторно было все эти дни. Я хотел увидеть вас.
        - Я рад, что ты пришел. Так что случилось?
        - Я все время вижу маму, - сказал Питер. - В смысле, она все время снится мне. Как будто я возвращаюсь в дом Льюиса и вижу, как Грегори Бэйт снова хватает ее, причем он выглядит так, как выглядел в «Риальто», когда корчился на полу. Его ошметки кружатся так… будто отказываясь умирать, - Питер чуть не плакал.
        - Ты говорил с отцом об этом?
        Питер кивнул:
        - Пытался. Я хотел ему рассказать все, но он не слушал. Вернее, слушал, но пропускал мимо ушей. И смотрел на меня так, словно я постарел на пять лет и сочиняю все на ходу. Так что я остановился, не успев толком начать.
        - Не суди его, Питер. Тот, кто не был с нами, - не поверит. Если он выслушал хотя бы часть твоего рассказа и не сказал тебе, что ты сумасшедший, то и этого достаточно. Какая-то частичка его разума слушала тебя. Может, какая-то частичка верит услышанному. Знаешь, мне кажется, есть еще одна проблема. По-моему, ты боишься, что, избавившись от ужаса и страха, забудешь мать, предашь память о ней. Твоя мать любила тебя. И теперь ее нет, она умерла страшной смертью, но она вкладывала свою любовь в тебя семнадцать или восемнадцать лет, и в тебе живет много этой любви. Единственное, что ты можешь, - хранить ее.
        Питер кивнул.
        Дон сказал:
        - Когда-то я знал девушку, проводившую все свободное время в библиотеке, и у нее была подруга, которая уберегала ее от подлости. Я не знаю, как повернулась ее жизнь, но я знаю точно: никто никого не может уберечь от подлости. Или от боли. Или от горя. Все, что в твоих силах, - постараться не дать сломить себя и продолжать идти вперед, пока не преодолеешь беду.
        - Да, я понимаю, - сказал Питер. - Но это кажется таким трудным…
        - У тебя получается. Ты пришел ко мне и рассказал все - это значит, ты идешь вперед и преодолеваешь беду. Поездка в Корнелл - еще один большой шаг. На тебя свалится столько дел, что ты просто не сможешь зацикливаться на Милбурне.
        - Можно к вам приехать еще? После вступительных?
        - Можно. Всегда, когда захочешь - в любое время. И если меня не будет в Милбурне - я сообщу тебе, где меня найти.
        - Спасибо, - сказал Питер.
        23
        Рики слал ему открытки из Франции. Иногда заходил Питер, и Дон стал замечать, что страшные воспоминания паренька понемногу отходили на второй план. Питер оживал: у него появилась подружка, тоже собирающаяся в Корнелл.
        Но это был хрупкий мир, и Дон продолжал ждать. Он никогда не показывал Питеру своего напряжения, а оно росло с каждой неделей.
        Он наблюдал за всеми приезжающими в Милбурн, ему даже удавалось проверять имена всех новых постояльцев отеля «Арчер», но ни один из них не вызывал в нем того чувства холодной угрозы, какое охватило его во время просмотра киноленты пятидесятилетней давности. Несколько раз по ночам, выпив лишнего, Дон набирал номер телефона Флоренс де Пейсер и говорил:
        - Это Дон Вандерлей. Анна Мостин умерла.
        Первый раз тот, кто поднял трубку на другом конце, просто бросил ее; второй раз женский голос отозвался:
        - Это мистер Вильямс из банка? Боюсь, что ваша ссуда аннулирована, мистер Вильямс.
        Третий раз голос оператора сообщил ему, что такого номера нет.
        Другой причиной его растущего беспокойства был тот факт, что деньги его таяли. На банковском счету оставалось не больше трехсот долларов, а если он продолжит столько пить, денег хватит едва ли на пару месяцев. И придется искать работу в Милбурне. А любая работа не позволит ему тратить время на патрулирование улиц и магазинов в поисках существа, чей приезд пообещала Флоренс де Пейсер.
        В теплые дни Дон ежедневно по два-три часа просиживал на скамейке близ детской площадки в единственном городском парке. Ты должен помнить о периодичности их появлений, приказывал он себе: ты должен помнить, что Еве Галли понадобилось пятьдесят лет, чтобы расправиться с Клубом Фантазеров. Ребенок, незаметно подрастающий где-то в Милбурне, возможно, даст ему и Питеру передышку лет в пятнадцать - двадцать, прежде чем начнет свою игру с ними. И тогда выяснится, что все его знали с детства; и это случится в Милбурне; и он не будет выделяться так, как приезжий. На этот раз ночной сторож будет более осторожен. Единственное, что может сократить срок его выжидания, это то, что он захочет начать действовать до естественной смерти Рики, - так что, возможно, он должен набрать силу через десять лет.
        Сколько же ему должно быть сейчас? Восемь-девять. Или десять.
        Если…
        24
        Вот так Дон и нашел ее. Поначалу он очень сомневался, наблюдая за девочкой, появившейся как-то в полдень на детской площадке. Она не была красивой, ее нельзя было даже назвать хорошенькой - угрюмая и настороженная, всегда в грязном платьице. Остальные дети сторонились ее, но детям это свойственно; и эта атмосфера отстраненности от них, вынуждавшая ее в одиночку качаться на качелях или копаться в песочнице, могла быть всего лишь надежной самозащитой ребенка от неприятия ровесниками.
        Однако дети, наверное, быстрее, чем взрослые, распознавали истинное различие.
        Он понял, что нельзя терять ни дня - раздумывать некогда: на счету оставалось сто двадцать пять долларов. Но если он похитит девочку и увезет, а потом выяснится, что ошибся, - кем он тогда будет: маньяком?
        Теперь он стал приходить на детскую площадку с ножом, привязанным к боку под рубашкой.
        Даже если он прав и девочка - это «рысь», она будет упорно играть свою роль: если он увезет ее, она может причинить ему непоправимый вред, не проявив своей сути и дождавшись, когда их настигнет полиция. Но ночному сторожу нужна их смерть: и если он прав, она не позволит вмешаться полиции или другим законным структурам, чтобы наказать его за ее похищение. Наверняка она придумает более замысловатое решение.
        Девочка, похоже, не замечала его, но вдруг стала появляться в его снах: садилась в сторонке и изучала его бесстрастным взглядом, - и ему казалось, что, даже когда она рассеянно качалась на качелях, погруженная в свои мысли, она украдкой поглядывала на него.
        У Дона была единственная улика того, что ребенок не такой обычный, каким казался, и он вцепился в эту ниточку с фанатичным отчаяньем. Увидев ее в первый раз, он похолодел.
        Он стал завсегдатаем парка - неподвижный человек, давно не стриженный и не брившийся: подходя к детской площадке, можно было не сомневаться в его присутствии, как и в присутствии на ней качелей, скамейки, песочницы… Ранней весной Нед Роулз опубликовал о нем небольшую заметку в «Горожанине», и Вандерлея узнавали, но не досаждали. Он был писателем; очевидно, сейчас работал над замыслом новой книги; он владел недвижимостью в Милбурне. Если люди и считали его странным, им нравилось, что у них в городе есть свой хорошо известный чудак; и потом все знали, что он хороший друг Готорнов.
        Дон закрыл счет в банке, сняв все деньги наличными; он потерял сон, не мог заснуть, даже крепко выпив; он сознавал, что снова перед ним маячит упадок сил, как тогда, после смерти Дэвида. Каждое утро он прикреплял нож Боуи к боку, прежде чем отправиться в парк.
        Если он ничего не предпримет, то в один прекрасный день просто не встанет с постели: его нерешительность врастет в каждый атом тела. Она парализует его. Выхода у него нет.
        Как-то утром он поманил одного из игравших рядом ребятишек, и мальчик неуверенно подошел к нему.
        - Как зовут вон ту девочку? - спросил он, показав на нее пальцем.
        Мальчик смущенно помялся, поморгал и ответил:
        - Анджи.
        - А фамилия?
        - Не знаю.
        - А почему с ней никто не играет?
        Мальчик, наклонив голову набок, взглянул на него искоса; затем, решив, что ему можно доверять, подался вперед, сложил ладони трубочкой у губ и по большому секрету сообщил:
        - Потому что она страшная. - И тут же убежал, а девочка безучастно качалась: вперед-назад, выше и выше.
        Анджи. На теплой скамейке, под жарким солнцем, в одиннадцать утра - он задрожал от холода.
        Этой ночью, в середине какого-то суматошного сна, Дон свалился с кровати и, шатаясь, поднялся на ноги, держась за голову, - она страшно болела и, казалось, разбилась на мелкие осколки, как упавшая на пол тарелка. Он побрел на кухню за стаканом воды и аспирином и увидел - или подумал, что увидел, - Сирса Джеймса, сидевшего за столом в гостиной и раскладывавшего пасьянс. Призрак посмотрел на него с отвращением и сказал:
        - Пора бы взять себя в руки, а? - и вновь занялся пасьянсом.
        Он вернулся в спальню и, пошвыряв одежду в чемодан, положил нож Боуи на комод и закатал его в рубашку.
        В семь утра, не в силах больше ждать, он поехал в парк, сел на свою скамью.
        Девочку он увидел в девять - она шла по сырой траве. На ней было неизменное старое розовое платье, двигалась она быстро, как всегда погруженная в свою отчужденность. Сегодня, впервые с того дня, как Дон стал нести здесь вахту, они были вдвоем. Он кашлянул, и она посмотрела прямо на него.
        И он понял: все эти недели, что он торчал тут, как привязанный к скамейке, и боялся за свой рассудок, а она сосредоточенно играла сама с собой, - несомненно, все эти недели он был участником ее игры. Даже его сомнения, до сих пор не оставлявшие его, были частью ее игры. Она утомила, ослабила его, высосала соки, измучила - точно так же, как она измучила Джона Джеффри, прежде чем вынудить прыгнуть с моста в замерзающую реку… Если он не ошибся.
        - Ты, - сказал он.
        Девочка села на качели и посмотрела через площадку на него.
        - Это ты.
        - Что вам надо?
        - Иди сюда.
        Она слезла с качелей и зашагала к нему. Дон ничего не мог с собой поделать - он боялся ее. Не дойдя до него двух футов, девочка помедлила и посмотрела непроглядными черными глазами.
        - Как тебя зовут?
        - Анджи. Никто со мной никогда не разговаривает.
        - А фамилия?
        - Анджи Мессина.
        - Где ты живешь?
        - Здесь. В городе.
        - Где именно?
        Она неопределенно махнула рукой в восточном направлении - в направлении Холлоу.
        - Ты живешь с родителями?
        - Они умерли.
        - Тогда с кем же ты живешь?
        - Просто с людьми.
        - Ты когда-нибудь слышала о женщине по имени Флоренс де Пейсер?
        Она помотала головой: вполне вероятно, что так оно и было.
        Он поднял голову к солнцу - он весь взмок и не мог говорить.
        - Что вам надо? - повторила она вопрос.
        - Пойдем со мной.
        - Куда?
        - Поедем покатаемся.
        - Ладно, - сказала она.
        Весь дрожа, он поднялся со скамейки. Как просто. Неужели так просто. Никто не видел, как они ушли.
        Каким был твой самый дурной поступок? Это ты похитил одинокую девочку-сиротку и ехал без сна, питаясь урывками, и воровал деньги, когда кончились свои… Это ты целился острием ножа в худенькую детскую грудь.
        Что же было самым страшным? Не цель, а средство достижения, не сам акт, а его замысел: стремительно раскручивающийся назад фильм перед твоим мысленным взором.
        Эпилог. Мотылек в морилке
        - Убери нож, - раздался голос его брата. - Ты слышишь меня, Дон? Спрячь его.
        Дон открыл глаза и увидел, что сидит в ресторане; золотистый свет заливает улицу. Дэвид сидит за столом напротив, красивый, участливый, но одетый в какой-то мятый мешок, бывший когда-то костюмом; лацканы серые от мелкой пыли, из швов торчат белые нитки, пятна плесени покрывают рукава.
        На столе перед ним тарелка со стейком и наполовину опустошенный стакан вина; в левой руке Дон держал вилку, в правой зажал костяную рукоять ножа Боуи.
        Дон расстегнул пуговицу рубашки и опустил в разрез нож.
        - Я устал от этих трюков, - сказал он. - Ты не мой брат, и я не в Нью-Йорке. Мы в номере мотеля во Флориде.
        - И ты совершенно не выспался, - сказал брат. - Ты ужасно выглядишь, - Дэвид облокотился на стол и поднял на лоб большие дымчатые очки. - Но возможно, ты и прав. Этим тебя уже не проведешь, правда?
        Дон покачал головой. Даже глаза Дэвида были неимоверно похожи; это казалось кощунством - как точно она подделала его глаза.
        - Это доказывает, что я не ошибся, - сказал он.
        - Насчет той девочки в парке, что ли? Разумеется, ты не ошибся. Ты и должен был найти ее - неужели до тебя еще не дошло?
        - Дошло.
        - Вот только через пару часов маленькая Анджи, несчастная сирота, опять окажется в парке. Через десять - двенадцать лет ей будет столько же, сколько сейчас Питеру Барнсу, правильно? К сожалению, бедняга Рики покончит с собой задолго до этого.
        - Покончит с собой…
        - Это так легко устроить, дорогой мой брат.
        - Не называй меня братом.
        - Ох, да ведь мы на самом деле братья, - сказал Дэвид и улыбнулся, щелкнув пальцами.
        В номере мотеля сидел состоятельного вида чернокожий мужчина, удобно устроившись в кресле: глядя ему в глаза, он отстегнул саксофон от цепочки на шее.
        - Ну, а меня-то вы, конечно, знаете, - сказал он и положил саксофон на соседний стол.
        - Доктор Рэбитфут.
        - Знаменитый. Прославленный.
        У музыканта было тяжелое волевое лицо, но вместо кричащего наряда менестреля, придуманного Доном, на нем был мятый коричневый костюм в светлую радужную полоску темно-розового, почти коричневого цвета; он сам казался помятым, уставшим от кочевой жизни на колесах балаганчика. Выражение глаз Доктора Рэбитфута было таким же вялым и безразличным, как у девочки, но белки были желтоватыми, как фортепьянные клавиши.
        - Я не очень хорошо представлял себе вас.
        - Не важно. Я не обидчивый. Нельзя же все на свете предусмотреть. Кстати, вы очень многого не предусмотрели, - вкрадчивый, с придыханием голос музыканта казался одного тембра с его саксофоном. - Несколько легких побед вовсе не означает, что вы выиграли войну. Я уже столько народу предупреждал об этом. Ну, попался я вам тут, а с собой-то что вы будете делать? Куда от себя денетесь? Вот один пример того, о чем вам не стоит забывать, Дон.
        - Мы наконец-то один на один, лицом к лицу, - сказал Дон.
        Доктор Рэбитфут, задрав подбородок, рассмеялся.
        И почти сразу же, не успел стихнуть едва не оглушивший его смех, Дон очутился в квартире Альмы Мобли, окруженный восхитительными и полными воспоминаний предметами: все стояло на своих местах, и Альма сидела перед ним на диване.
        - Ну, тоже мне, удивил! - сказала она, все еще смеясь. - Лицом к лицу - насколько я помню, эту позу мы пробовали столько раз! И макушка к хвостику - тоже.
        - Я презираю тебя, - сказал он. Эти превращения уже начинали действовать на него: желудок горел, и виски ломило.
        - Я думала, ты уже справился с переживаниями, - своим звонким, солнечным голоском проговорила она. - Ты же знаешь о нас больше, чем кто-либо на планете. Если тебе не нравятся наши характеры, мог бы, по крайней мере, с уважением отнестись к нашим возможностям.
        - Не с большим уважением, чем к дешевым трюкам иллюзиониста из ночного клуба.
        - Тогда мне придется научить тебя уважать их, - сказала она и подалась всем телом вперед, и это уже был Дэвид, верхняя часть его черепа снесена, челюсть сломана, кожа ободрана, все лицо кровоточит.
        - Дон? Ради бога, Дон… помоги мне! Господи, Дон. - Дэвид корчился на бухарском ковре и стонал. - Сделай что-нибудь, умоляю тебя…
        Больше не могу, подумал Дон. Он обежал вокруг брата, зная, что если наклонится над его телом, тот убьет его, распахнул дверь квартиры Альмы, крикнул: «Нет!» - и увидел, что оказался в душной, пропахшей потом комнате, битком набитой народом, - каком-то ночном клубе (ага, это лишь только потому, что я ей сказал «ночного клуба», подумал он, и она уцепилась за это слово и швырнула меня сюда), где чернокожие и белые сидели вперемешку за маленькими круглыми столиками лицом к сцене.
        Доктор Рэбитфут сидел на краю сцены, кивая ему. Саксофон был вновь пристегнут к цепочке, и он перебирал клавиши, когда говорил:
        - Видите ли, молодой человек, вам придется уважать нас. Мы же можем сделать из ваших мозгов кукурузную кашу. - Он оттолкнулся, спрыгнул со сцены и пошел к Дону. - Очень, очень скоро. - И тут уже в его уши ворвался голос Альмы Мобли: - Вы не будете соображать, где находитесь, что делаете, все в вашей голове перемешается, перепутается, вы не сможете отличить ложь от правды. - Он улыбнулся и, подняв саксофон, протянул его Дону, а после продолжил опять голосом доктора. - Держите. Возьмите эту трубу. Я могу говорить маленьким девочкам, что музыкой, изливающейся из нее, я посылаю им свою любовь, и это может быть ложью. Или могу сказать, что я голоден, и это будет чертовски правдиво. Или могу сказать что-то красивое, и кто узнает - где правда, а где ложь? Это дело очень непростое, понимаешь?
        - Здесь слишком жарко, - проговорил Дон. Ноги его дрожали, голова шла кругом. Остальные музыканты настраивали инструменты, некоторые подходили к пианино и нажимали «ми», другие быстренько прогоняли гаммы: он боялся, что если они заиграют, музыка разнесет его на куски. - Может, выйдем?
        - Пожалуйста, - желтизна вокруг зрачков доктора Рэбитфута светилась.
        Барабанщик звонко ударил по тарелке, и густая нота баса затрепетала во влажном воздухе зала, как птица, отозвавшись в желудке; оркестр грянул, шарахнув звуком, как огромный молот.
        И он шел уже вдоль тихоокеанского пляжа с Дэвидом, оба босиком, над головами скользили чайки. Ему не хотелось смотреть на Дэвида, на котором был тот же жуткий могильный саван, он глядел на воду и видел повсюду игривые, переливчатые слои масляной пленки.
        - У них все схвачено, - рассказывал Дэвид. - Они так долго изучали нас, от самых истоков, понимаешь? Поэтому нам их не одолеть, поэтому я и выгляжу сейчас вот так. Тебе может несколько раз повезти, как тогда в Милбурне, но поверь мне, большего они тебе не позволят, теперь тебе не уйти. И это не так уж плохо.
        - Разве? - прошептал Дон, уже готовый поверить всему, повернулся к Дэвиду, и, скользнув взглядом мимо его искалеченной головы, увидел за их спинами, на утесе, «коттедж», в котором они с Альмой прожили несколько дней когда-то тысячи лет назад.
        - Это похоже на мой первый рабочий день, - объяснял Дон. - Мне казалось, я такой крутой… Дон, господи, я думал, переверну этот мир вверх дном. Но эти парни, пожилые адвокаты Сирс и Рики, они знали столько трюков, они были скользкими, как угри, понимаешь? И единственным, что перевернулось вверх дном, оказался я. Так что мне пришлось еще многому поучиться, братишка, у них я чувствовал себя учеником; и я решил, что, если хочу чего-то добиться, мне надо стать таким, как они. Вот так я и выбился в люди.
        - Сирс и Рики? - спросил Дон.
        - Они самые. Готорн, Джеймс и Вандерлей. А разве не так?
        - В какой-то степени так, - сказал Дон оранжевому солнцу.
        - В большой степени. И вот что ты обязан знать, Дон. Ты должен научиться почитать тех, кто совершенней тебя. Научиться покорности. Почтительности, если хочешь. Понимаешь, эти ребята - они живут вечно, они бессмертны, и они знают нас до мельчайшей клеточки. Когда ты думаешь, что припер их к стене, они выворачиваются и восстают, свежие, как цветочки, - ну, вот как старые адвокаты из моей первой фирмы. Но я научился уважать их, понимаешь, и теперь у меня есть все это, - Дэвид повел рукой, обнимая дом на утесе, океан, солнце.
        - Все это, - произнесла Альма рядом с ним в памятном белом платье. - И я тоже. Как говорит твой саксофонист, это непростое дело.
        Слои масляной пленки на воде стали шире, и переливающиеся цвета заиграли уже прямо у его ног.
        - Все, что тебе надо, сынок, - раздался за спиной голос Доктора Рэбитфута, - это найти выход. Решиться. У тебя сосулька в животе и шип в голове, и ты устал, как три недели лета в Джорджии. Ты у финишной черты. Ищи выход, сынок.
        - Выход… - повторил Дон, готовый сдаться, и обнаружил, что стоит перед высокой деревянной перевернутой дверью, воткнутой в песок. Листок бумаги был приколот на уровне глаз; Дон сделал шаг вперед и прочитал:
        «Гостиница „Галф Глимпс Мотор“
        Администрация просит всех гостей выезжать не позже полудня, в противном случае необходимо оплатить номер за последующие сутки.
        Мы с уважением относимся к вашей собственности, - пожалуйста, берегите нашу.
        Пользоваться сковородками, грилями или кипятильниками в номерах запрещается.
        Администрация сердечно приветствует вас и желает приятного отдыха и своевременного отъезда.
        Администрация»
        - Понимаешь? - спросил Дон из-за спины. - Своевременного отъезда. Делай то, что рекомендует администрация. Вот об этом-то я и говорил тебе - открывай, Дон.
        Дон открыл дверь и прошел в нее. Палящее флоридское солнце обрушилось на него, жаля сверху и отражаясь маревом от асфальта парковки. Перед ним стояла Анджи, держась за открытую дверь машины. Дон пошатнулся и прислонился к заднему крылу красного «шевроле»; мужчина, похожий на Адольфа Эйхмана, замурованный в своей цементной будке, повернул голову и уставился на него. Его очки в золотой оправе выстрелили солнечными зайчиками.
        Дон забрался в машину.
        - Ну, а теперь поезжай, - раздался голос Доктора Рэбитфута, развалившегося на заднем сиденье. - Ты нашел выход, который искал, не так ли? Теперь у тебя все получится.
        Дон вырулил с парковки:
        - Куда дальше?
        - Куда дальше? - Негр захихикал, а затем оглушительно загоготал. - К нам. У тебя одна дорога. А мы по пути сойдем где-нибудь за городом, вон, видишь?
        Конечно, он отлично видел: поворачивая на автостраду в направлении от Панама-Сити, он увидел не дорогу, а широкое поле, пеструю травяную скатерть, вдали крутилась мельница.
        - Не надо, - сказал он, - не делайте этого.
        - Все в порядке, сынок. Езжай.
        Дон вгляделся вперед, увидел желтую разделительную полосу автострады, жадно глотнул воздуха. Он так устал, что мог запросто уснуть за рулем.
        - Парень, от тебя несет, как от козла. Тебе бы в душ.
        Едва мелодичный голос стих, как на ветровое стекло обрушился ливень. Дон включил дворники и, когда стекло на мгновение очистилось, разглядел полосы дождя, поливающие убегавшее вдаль шоссе. Вокруг внезапно потемнело.
        Он закричал и, ничего не соображая, надавил на акселератор.
        Машина рванулась вперед, дождь хлестнул в открытое окно, они пробили ограждение автострады и рухнули вниз, на берег.
        Он ударился головой об руль и понял, что машина переворачивается, его подбросило на сиденье, затем еще раз, потом она выровнялась, клюнула носом и скатилась к железнодорожным путям и берегу залива.
        На рельсах стояла Альма Мобли, вытянув перед собой руки, как будто это могло остановить их: она вся светилась, как лампочка, а машина протряслась через пути и, набирая скорость, понеслась к выезду на автостраду.
        - Чертов лжец! - заорал Доктор Рэбитфут, рванулся к нему, а затем - назад, к двери.
        Дон почувствовал резкую боль в боку, схватился за него рукой и нащупал нож. Он рванул рубашку, крича что-то бессвязное, и, когда чернокожий мужчина вновь навалился на него, встретил его лезвием.
        - Чертов… лжец, - успел прохрипеть Рэбитфут. Нож с глухим стуком попал в ребро, глаза музыканта расширились, рука сомкнулась на запястье Дона, но Дон надавил изо всех сил: длинное лезвие скользнуло по ребру и нашло сердце. Лицо Альмы Мобли появилось перед ветровым стеклом, свирепое и красное, как у ведьмы, она дико завизжала. Голову Дона прижало к шее Рэбитфута; он почувствовал, как на его руку хлынула кровь.
        Машина заглохла в воде, и тело мужчины съежилось, как тело Анны в старом доме. Дон оторвался от еще теплой шеи и заметил, что ливень прекратился: солнечные лучи пробивали насквозь искаженную и мечущуюся по заднему сиденью форму. Из-под дверей в салон хлынула вода, ее крутящиеся струи, поднимаясь, стремились влиться в последний танец Доктора Рэбитфута. Карандаши и карты приподняло, смыло с приборной доски и тоже закружило.
        Тысячи голосов слились в оглушительный визг.
        - А теперь ты, ублюдок, - прошептал он в ожидании стона духа, живущего в этой исчезающей оболочке.
        Вертящийся в водовороте карандаш вдруг нырнул в никуда: пульсирующий зеленоватый свет неожиданно и резко залил все вокруг, как фотовспышка. «Лжец», - прошипел голос из ниоткуда, и машину резко качнуло с носа на корму, и лучи того же ослепительного света, словно автомобиль превратился в призму, метнулись из центра крутящегося в салоне водяного вихря.
        Дон нацелился на точку в нескольких дюймах над центром водоворота и резко выбросил к ней руки, швырнув корпус вперед в то же мгновение, как услышал, что замершее шипение голоса превратилось в злое устойчивое жужжание.
        Его ладони сомкнулись вокруг чего-то настолько маленького, что он было подумал: промахнулся! Инерция броска кинула его вперед: руки ткнулись в стекло, он кувырнулся с сиденья в воду.
        То, что он зажал в ладонях, ужалило его.
        «ПУСТИ МЕНЯ!»
        Его ужалило еще раз: руки, казалось, уже сжимали футбольный мяч. Он крепче сцепил ладони и перекатил добычу в левый кулак.
        «ОТПУСТИ!»
        Он плотнее прижал пальцы к ладони и почувствовал еще один укол, прежде чем оглушительный голос в голове увял до тонкого вибрирующего визга.
        Заплакав от боли, но больше от дикого чувства триумфа, который ярким светом лился из каждой клеточки его тела, он правой рукой взял нож с пропитавшегося водой сиденья и, преодолев сопротивление волн залива, толкнул дверь.
        Голос в мозгу изменился - загудел, как охотничий горн. Оса дважды ужалила его, резко обожгла основания двух пальцев.
        Рыдая, Дон перелез через сиденье и упал в воду по пояс.
        «Пришло время узнать, что случится с тобой, когда ты подстрелишь рысь». Он выпрямился и увидел кучку людей в семидесяти ярдах от ангаров: они смотрели на него. Очень полный мужчина в форме охранника бежал к воде.
        «Время узнать, что случится. Время узнать».
        Правой рукой он махнул охраннику, чтоб уходил, а левую резко опустил в воду, чтобы утопить осу.
        Охранник заметил в его руке нож и опустил ладонь на кобуру.
        - С вами все в порядке? - крикнул он.
        - Уходите!
        - Послушай, приятель…
        «ОТПУСТИ МЕНЯ!»
        Охранник опустил руку, немного попятился, агрессия на его лице сменилось недоумением.
        «ТЫ ДОЛЖЕН ОТПУСТИТЬ МЕНЯ!»
        - Черта с два! - сказал Дон, вышел на песок и упал на колени, еще крепче сжав левую ладонь. - Время подстрелить рысь.
        Он поднял нож над ноющей и горящей левой рукой и начал по доле дюйма отгибать пальцы один за другим. Когда показались скребущие лапки и раздувающаяся задняя часть туловища осы, он ударил по ней ножом.
        «НЕТ!НЕТ!НЕТ!НЕТ! НЕ СМЕЙ!»
        Он повернул руку и выронил отрезанную половинку осы в песок. Затем еще раз полоснул ножом, располовинив то, что оставалось на ладони.
        - Эй, мистер… - сказал охранник, подходя по песку поближе. - Вы же располосовали себе руку к чертям.
        - Пришлось, - ответил Дон и бросил нож рядом с кусками осы. Оглушительный трубный голос перешел в пронзительный, выворачивающий душу крик. Охранник, со все еще красным и растерянным лицом, посмотрел вниз на останки осы, свирепо перекатывающиеся и крутящиеся в песке.
        - Оса, - проговорил он. - Мне показалось, что тот странный шквал скинул вас… Уфф… - Он провел ладонью по губам. - Она, видать, ужалила вас, а? Госссди, я-то думал, что эти твари умирают сразу после того, как… Уфф…
        Дон перевязал раненую руку рубашкой и вновь опустил ее в соленую воду, чтобы чуть полегчало.
        - Видать, вы хотели отомстить маленькой стерве, а? - сказал охранник.
        - Я и отомстил, - сказал Дон, встретился глазами с оторопелым взглядом мужчины и рассмеялся: - Получилось!
        - Эт-точно! - кивнул охранник. Оба опять посмотрели на вертящиеся в мокром песке останки. - Ну, она-то вам не отомстит - эти твари не превращаются в призраков.
        - Похоже на то, - Дон каблуком нагреб песок на осу. Даже после этого она продолжала бороться: песок шевелился.
        - Смоет приливом, - сказал охранник. Он показал рукой в сторону ангаров и кучки любопытных. - Может, нужна наша помощь? Мы можем пригнать грузовик, вытащить отсюда вашу тачку.
        - Спасибо, давайте так и сделаем.
        - Вы куда-то торопились?
        - Да нет, я уже не спешу, - ответил Дон, в то же мгновение осознав, каким будет его следующий шаг. - Но мне надо бы встретиться с одной женщиной в Сан-Франциско. - Они пошли к ангарам. Дон остановился оглянуться; увидел лишь песок. Сейчас он уже не смог бы найти то место, где похоронил осу.
        - Прилив смоет и утащит эту маленькую паразитку аж в Боливию, - сказал тучный охранник. - Забудь о ней, дружище. К пяти часам ее сожрут рыбы.
        Дон засунул нож под ремень, и его вдруг накрыло волной любви ко всем тем, кому отмерен коротенький жизненный срок на этой земле, ко всему смертному; волной нежности ко всем, кто способен дарить жизнь и умирать, ко всем, кто может жить, - вот как эти люди, стоящие на солнцепеке у ангара. Он понимал, что это лишь минутное облегчение и адреналин, и в то же время это было загадочным, возможно, святым чувством. Дорогой Сирс. Дорогой Льюис. Дорогой Дэвид. Дорогой Джон - мне не известный. И дорогие Рики и Стелла, и дорогой Питер. Дорогие братья, дорогое человечество.
        - Для парня, чья машина сейчас гниет в соленой воде, вы выглядите что-то уж чересчур счастливым, - заметил охранник.
        - Да, - ответил Дон. - Да, я счастлив. Только не спрашивайте меня почему.
        notes
        Примечания
        1
        Бруно Ричард Гауптман - немецкий нелегал, обвиненный в похищении и убийстве сына знаменитых авиаторов Чарльза Линдберга и Анны Морроу Линдберг. Двадцатимесячный Чарльз Август Линдберг был похищен с требованием выкупа в 50 тысяч долларов. Выкуп выплатили, но ребенка так и не вернули. 12 мая 1932 года его сильно разложившееся тело было обнаружено в нескольких милях от дома Линдбергов. В 1935 г. Гауптман был признан судом виновным и казнен.
        2
        Hors de combat, или это hors commerce (франц.) - «Вне боя», «вне коммерции».
        3
        Hill School (обычно известная как «The Hill») - частная школа-интернат совместного обучения, где готовят к колледжу. Расположена на территории в 200 акров (81 га) в Поттстауне, штат Пенсильвания, близ Филадельфии.
        4
        Линейка для наказания школьников.
        5
        Отцы Церкви - выдающиеся церковные деятели и писатели прошлого.
        6
        Конкорданс - алфавитный перечень всех слов какого-либо текста с указанием контекстов их употребления.
        7
        Уайетт Эрп - легендарный американский шериф 60-х годов XIX в.
        8
        Уэллс Орсон - американский кинорежиссер, актер, сценарист, который работал в театре, на радио и в кино. Его фильмы отмечены изобретательностью в технических решениях. Уэллс был признан величайшим режиссером всех времен в двух опросах Британского Института Кино, среди режиссеров и критиков, а исследование, основанное на мнениях критиков, списках лучших режиссеров и исторических ретроспективах, признало его самым известным режиссером в истории кино.
        9
        Джон Джеймс Одюб?н (1785 - 1851) - американский натуралист, орнитолог и художник-анималист, автор труда «Птицы Америки» (1827 - 1838). В его честь названо Национальное Одюбоновское общество, первая природоохранная организация в мире.
        10
        Дайм - монета в полцента.
        11
        Sturm und Drang - по-немецки - «буря и натиск» - от названия литературного движения в Германии XVIII в., характеризовавшегося резкостью и эмоциональностью.
        12
        Безжалостная красавица (фр.).
        13
        Рип ван Винкль - персонаж новеллы В. Ирвинга, проспавший 20 лет в горах и спустившийся оттуда, когда все его родные и знакомые умерли. Считается символом отставшего от жизни человека.
        14
        «Фи Бета Каппа» - американская студенческая организация, занимающаяся учебными, профессиональными и внеаудиторными делами; название состоит из трех букв древнегреческого алфавита: «Phi Beta Kappa».
        15
        Перевод Н. Чуковского (1958).
        16
        Джи - от первой буквы «G» в имени Gregory - Грегори.
        17
        «Сторожевая башня» - журнал религиозного содержания, издаваемый свидетелями Иеговы. С апреля 2010 года на основании решений судов запрещен Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор) к распространению на территории Российской Федерации.