Падение Элизабет Франкенштейн Кирстен Уайт

        Семнадцатилетняя Элизабет Лавенца, живущая в семье судьи Франкенштейна на берегу Женевского озера, отправляется на поиски его сына, молодого ученого. Виктор не подает о себе вестей с тех пор, как уехал учиться в университет. Элизабет, будучи единственной близкой подругой Виктора, готова поддерживать его во всем, ведь от младшего Франкенштейна зависит будущее девушки. Однако чудовищное открытие, от которого кровь стынет в жилах, а сердце замирает от ужаса, ставит Элизабет перед непростым выбором…

        Кирстен Уайт
        Падение Элизабет Франкенштейн

        Посвящается Мэри Уолстонкрафт Шелли,
        чье творение вот уже двести лет потрясает наше воображение
        - и —
        Всем, кто в своей собственной истории чувствует себя второстепенным персонажем

        Просил ли я, чтоб Ты меня, Господь,
        Из персти Человеком сотворил?
Джон Мильтон, «Потерянный рай»[1 - Перевод А. Штейнберга.]

        Часть первая
        Как без тебя мне жить?[Названия всех частей и глав романа являются цитатами из поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай». Здесь и далее, если не указано иное, цитаты даются в переводе А. Штейнберга.]

        Глава первая
        Горе слабым

        Молния распорола небо, прочертив в облаках вены и отмечая сердцебиение самой Вселенной.
        Я удовлетворенно вздохнула. Дождь хлестал по окнам дилижанса, а раскаты грома заглушали стук колес, так что мы не услышали, а только почувствовали, как грунтовая дорога сменилась брусчаткой на окраине Ингольштадта.
        Жюстина, спрятав лицо у меня на плече, дрожала, словно новорожденный кролик. Очередная белая вспышка осветила дилижанс, и мы чуть не оглохли от грохота такой силы, что в окнах задребезжали стекла.
        - Как вы можете смеяться?  - спросила Жюстина. До этого момента я не замечала даже, что смеюсь. Я погладила ее темные локоны, выбившиеся из-под шляпки. Жюстина ненавидела громкие звуки: хлопанье дверей. Грозу. Крики. В особенности крики. Но моими стараниями в последние два года крики ее не беспокоили. Как странно, что наше с ней жестокое прошлое - хотя в моем детстве жестокость закончилась намного раньше,  - привело нас к таким разным результатам. Жюстина была самым искренним, самым любящим и добрым человеком из всех, кого я знала.
        А я…
        А я нет.
        - Я не рассказывала, что в детстве мы с Виктором забирались в грозу на крышу дома, чтобы посмотреть на молнии?
        Она помотала головой, не отнимая лица от моего плеча.
        - Свет преломлялся, отражаясь от гор, обрисовывал их контуры… мы словно наблюдали за сотворением мира. А когда молнии сверкали над озером, они как будто появлялись разом и на небе, и в воде. Мы возвращались домой мокрые до нитки; просто чудо, что никто из нас не умер от простуды.
        Я снова засмеялась, вспоминая, как это было. На моей коже - светлой под стать волосам - от холода проступал ярко-малиновый румянец. Виктор с прилипшими к бледному лбу темными локонами и неизменными кругами под глазами выглядел как сама смерть. Ну и парочка мы были!
        - Как-то ночью,  - продолжила я, почувствовав, что Жюстина немного успокоилась,  - молния ударила в дерево в каких-то шестидесяти футах от того места, где мы сидели.
        - Какой ужас!
        - Это было изумительно.  - Я улыбнулась и прижала ладонь к стеклу, чувствуя его холод сквозь белую кружевную перчатку.  - Для меня это было свидетельством великого и ужасного могущества природы. Я как будто видела самого Бога.
        Жюстина неодобрительно зацокала и, оторвавшись от моего плеча, бросила на меня сердитый взгляд.
        - Не кощунствуйте.
        Я показала ей язык, и она невольно улыбнулась.
        - А что Виктор?
        - О, с той ночи он несколько месяцев ходил как в воду опущенный. Как же он выразился? «Изнемогая в юдоли невыразимого отчаяния…»
        Улыбка Жюстины стала шире, хотя в ней проступило легкое недоумение. Прочесть ее было легче, чем любую из книг Виктора. Все они требовали глубоких знаний и пристального вчитывания, в то время как лицо Жюстины было иллюстрированным манускриптом - красивым, драгоценным и понятным с первого взгляда.
        Я неохотно задернула шторку на окне, загораживаясь от грозы ради ее спокойствия. Она не покидала дом у озера со времени последней нашей злополучной поездки в Женеву, когда на нас набросилась ее безумная, опустошенная горем мать.
        - Если я видела в разрушении дерева красоту природы, то Виктор видел силу - силу, которая освещает ночь и изгоняет тьму, силу, способную одним ударом положить конец долгим векам жизни,  - силу, которой нельзя овладеть и которую невозможно контролировать. Ничто не раздражает Виктора больше, чем то, что он не может контролировать.
        - Жаль, что я не узнала его поближе, прежде чем он уехал учиться.
        Я похлопала ее по руке - на ней были перчатки из коричневой кожи, которые мне подарил Анри,  - и сжала ее пальцы. Ее перчатки были куда мягче и теплее моих. Но Виктор предпочитал, чтобы я носила белое. А я любила дарить Жюстине подарки. Она поселилась у нас два года назад, когда ей было семнадцать, а мне - пятнадцать, а каких-то два месяца спустя Виктор нас покинул. Она его почти не знала.
        Его не знал никто, кроме меня. Меня это устраивало, но мне хотелось, чтобы они полюбили друг друга так же, как я любила их обоих.
        - Скоро ты с ним познакомишься. Мы все - ты, я, Виктор… - Я осеклась, чуть не добавив «и Анри». Ни за что.  - Мы снова будем вместе, и моя душа наконец успокоится.
        За жизнерадостным тоном я скрывала страх, который преследовал меня с начала этой авантюры.
        Я не могла допустить, чтобы Жюстина тревожилась. Эта поездка состоялась исключительно благодаря ее желанию сопровождать меня в качестве компаньонки. Судья Франкенштейн сразу же отклонил мою просьбу разузнать что-нибудь о Викторе. Думаю, он испытал облегчение, когда Виктор уехал, и отсутствие новостей его не пугало. Судья Франкенштейн всегда говорил, что Виктор вернется, когда будет готов, и мне не стоит об этом беспокоиться.
        Но я беспокоилась. И еще как. В особенности после того, как обнаружила список расходов, первым пунктом которого значилась я. Он проверял траты на меня - несомненно, скоро он решит, что держать меня в доме больше не выгодно. Я слишком хорошо потрудилась над Виктором. Я выпустила его в мир, и мои услуги были его отцу больше не нужны.
        Я не позволю себя выбросить. После стольких лет усердной работы. После всего, что я сделала.
        К счастью, судью Франкенштейна призвали какие-то таинственные дела. Я не стала спрашивать разрешения снова… и просто уехала. Жюстина этого не знала. Ее присутствие позволяло мне свободно перемещаться, не вызывая подозрений и осуждения. За Уильямом и Эрнестом, младшими братьями Виктора и ее подопечными, до нашего возвращения обещала присмотреть горничная.
        Очередной раскат грома прогрохотал с такой силой, что отозвался у нас в груди.
        - Расскажите мне, как вы познакомились с Виктором,  - пискнула Жюстина, вцепившись в мою руку до боли в костях.

        Женщина - не моя мать, а та, другая,  - ущипнула меня и грубо, но умело прошлась гребнем по волосам.
        Платье было мне велико. Рукава прикрывали запястья, как у взрослых, хотя мне пока еще полагалось носить детскую одежду. Зато платье прятало синяки на моей коже. Неделю назад меня поймали, когда я пыталась стащить с кухни немного еды. Опекунша и раньше меня поколачивала, но на этот раз она избила меня до темноты в глазах. Следующие три ночи я пряталась в лесу, у озера, и питалась ягодами. Я думала, что она убьет меня, если найдет; она часто грозилась это сделать. Но она придумала для меня другое применение.
        - Только попробуй все испортить,  - прошипела она.  - Останешься со мной - пожалеешь, что не умерла при рождении вместе со своей мамашей. Эгоистка при жизни, эгоистка после смерти. Вот кто тебя породил.
        Я вздернула подбородок, и она закончила причесывать мне волосы, которые теперь сияли, словно золото.
        - Заставь их себя полюбить,  - потребовала она, когда в дверь лачуги, которую я делила с опекуншей и ее четырьмя детьми, робко постучали.  - Если они тебя не возьмут, я утоплю тебя в бочке с дождевой водой, как приблудных котят.
        На пороге стояла женщина, окруженная ослепительным ореолом солнечного света.
        - А вот и она,  - сказала моя опекунша.  - Элизабет. Одним словом, ангелочек. Родилась в благородной семье. Судьба украла у нее мать, гордыня заточила отца в тюрьму, а Австрия забрала себе ее деньги. Но ничто не смогло отнять ее красоты и доброго сердца.
        Я не могла повернуться, потому что боялась, что не выдержу и наступлю ей на ногу или стукну ее кулаком за эту фальшь.
        - Хочешь познакомиться с моим сыном?  - спросила женщина. Ее голос дрожал так, будто боялась она, а не я.
        Я с серьезным видом кивнула. Она взяла меня за руку и повела прочь. Я не оглядывалась.
        - Мой сын, Виктор, всего на год или два старше тебя. Он не обычный ребенок. Он одаренный и пытливый мальчик. Но у него плохо получается заводить друзей. Другие дети… - Она замялась, как будто копалась в вазе с конфетами в поисках карамельки нужного цвета.  - Они его боятся. Ему очень одиноко. Но я думаю, что подруга вроде тебя могла бы смягчить его характер. Как ты считаешь, Элизабет, ты справишься? Ты сможешь стать для Виктора такой особенной подругой?
        Дорога привела нас к их загородному дому. Я остановилась, потрясенная открывшимся мне зрелищем. Она потянула меня дальше, и я споткнулась, не сводя с дома зачарованного взгляда.
        Раньше у меня тоже была жизнь. До лачуги с жестокими, злыми детьми. До женщины, вся забота которой сводилась к побоям. До голода, страха и холода, до грязной и тесной темноты, забитой странными телами.
        Я с опаской дотронулась ногой до порога виллы, которую Франкенштейны арендовали на время отдыха у озера Комо. Я последовала за женщиной, разглядывая прекрасные зеленые и золотые комнаты, залитые светом из больших окон. Я оставила позади боль и очутилась в сказке.
        Я уже бывала здесь раньше. Я оказывалась здесь каждую ночь, как только закрывала глаза.
        Хотя я лишилась дома и отца больше двух лет назад, а детские воспоминания ненадежны, я знала это наверняка. Когда-то это была моя жизнь. Эти красивые и просторные - такие просторные!  - залы украшали мое детство. Это была не конкретная вилла и не эта вилла в частности, а скорее общее ощущение. Ощущение безопасности в чистоте, уюта в красоте.
        Мадам Франкенштейн вывела меня из тьмы назад к свету.
        Я потерла свои хрупкие и тонкие, как веточки, руки, покрытые синяками. Мое детское тело наполнилось решимостью. Я буду всем, в чем нуждается ее сын, если это вернет мне мою прежнюю жизнь. Стоял ясный солнечный день, рука дамы на ощупь была мягче всего, к чему я прикасалась за последние несколько лет, а комнаты перед нами сулили новое будущее.
        Мадам Франкенштейн повела меня по коридорам в сад. Виктор был один. Он стоял, сложив руки за спиной, и, хотя он был немногим старше меня, выглядел почти как взрослый. Я ощутила ту же застенчивую настороженность, что испытывала рядом с незнакомыми мужчинами.
        - Виктор,  - сказала его мать, и я снова уловила в ее голосе страх и волнение.  - Виктор, я привела тебе подругу.
        Он повернулся. Какой же чистый он был! Я устыдилась своего залатанного платья, которое было мне велико. Хотя волосы у меня были чистые - опекунша называла волосы моей лучшей рекомендацией,  - я знала, что мои обутые в туфли ноги грязны. Он смотрел на меня, и я чувствовала, что он, конечно же, тоже об этом знает.
        Он натянул на лицо улыбку так же, как я натягивала свои обноски: поерзав и покрутив ее туда-сюда, пока она худо-бедно не встала на место.
        - Привет,  - сказал он.
        - Привет,  - сказала я.
        Мы стояли неподвижно, а его мать смотрела на нас.
        Я должна была как-то ему понравиться. Но что я могла предложить мальчику, у которого было все?
        - Хочешь поискать птичье гнездо?  - запинаясь, спросила я. В поиске гнезд мне не было равных, а Виктор не похож был на того, кто хоть раз в своей жизни забирался на дерево, чтобы посмотреть на гнезда. Больше я ничего придумать не смогла.  - Сейчас весна, так что птенцы вот-вот начнут вылупляться.
        Виктор сдвинул темные брови. А потом он кивнул и протянул мне ладонь. Я шагнула вперед и взяла его за руку. Его мать облегченно вздохнула.
        - Ну, идите поиграйте! Только не отходите далеко от виллы,  - напутствовала она нас.
        Я повела Виктора из сада в зеленый весенний лес, окружавший поместье. Озеро было совсем рядом. Я чувствовала его, холодное и темное, при каждом дуновении ветра. Я медленно кружила вокруг деревьев, вглядываясь в ветви над головой. Я должна была найти обещанное гнездо. Это было мое испытание: если я справлюсь, то смогу остаться в мире Виктора.
        А если у меня не получится…
        И тут, словно сама надежда, свитая из веточек и земли,  - гнездо! Сияя, я указала на него Виктору.
        Виктор нахмурился.
        - Оно высоко.
        - Я могу до него достать!
        Он окинул меня взглядом.
        - Ты девочка. Ты не должна лазить по деревьям.
        Я лазила по деревьям с тех пор, как научилась ходить, но от этих слов мне стало стыдно так же, как от воспоминания о своих грязных ногах. Я все делала неправильно.
        - Может быть,  - сказала я, теребя складки платья,  - может быть, мне можно залезть на одно последнее дерево? Для тебя?
        Он обдумал мое предложение и улыбнулся:
        - Ладно.
        - Я пересчитаю яйца и скажу, сколько их!
        Я уже карабкалась вверх по стволу. Я мечтала сбросить туфли, но мысль о грязных ногах меня останавливала.
        - Нет, спусти гнездо сюда. Я остановилась на полпути.
        - Но, если мы потревожим гнездо, мама может его не найти.
        - Ты сказала, что покажешь мне гнездо. Ты что, солгала?
        Он явно разозлился от мысли, что я могла его обмануть. Я всегда готова была на все, лишь бы он улыбался, а в тот, первый день - особенно.
        - Нет!  - выпалила я с замирающим сердцем.
        Я добралась до ветки и поползла по ней к гнезду. В гнезде лежало четыре крошечных гладких яйца бледно-голубого цвета.
        Я как можно осторожнее отцепила гнездо от ветки. Я покажу его Виктору и верну на место. Спуститься с дерева, не повредив гнездо, было трудно, но я справилась. Широко улыбаясь, я торжествующе продемонстрировала его Виктору.
        Он заглянул внутрь.
        - Когда они вылупятся?
        - Скоро.
        Он протянул руки и взял у меня гнездо. Потом нашел большой плоский камень и положил гнездо на него.
        - По-моему, это зарянки.  - Я погладила гладкие голубые скорлупки. Я представила, что это кусочки неба и что, если бы до него можно было дотянуться, оно было бы такое же гладкое и теплое на ощупь, как эти яйца.  - Может быть,  - хихикнула я,  - это небо их отложило. И из них вылупятся крошечные солнышки, которые улетят за облака.
        Виктор посмотрел на меня.
        - Ну и чушь. Ты очень странная.
        Я замолчала и постаралась улыбнуться, чтобы он не понял, как сильно меня ранили его слова. Он неуверенно улыбнулся в ответ и сказал:
        - Яйца четыре, а солнце только одно. Может, из остальных вылупятся облака?
        Я почувствовала, как растет мое расположение к нему. Он взял первое яйцо и посмотрел сквозь него на солнце.
        - Смотри. Видно птенца.
        Он был прав. Скорлупа была прозрачной, и сквозь нее виднелись очертания свернувшегося в комочек птенца. Я восторженно засмеялась:
        - Мы как будто заглядываем в будущее.
        - Почти.
        Если бы мы могли заглянуть в будущее, мы бы узнали, что на следующий день его мать заплатит моей жестокой опекунше и, забрав меня у нее навсегда, вручит Виктору его особый подарок.

        Жюстина радостно вздохнула:
        - Какая чудесная история!
        История понравилась ей, потому что я рассказала ее специально для нее. Не все в ней было правдиво. Но я вообще редко была с кем-то правдива. Я уже давно перестала испытывать угрызения совести. Слова и истории были инструментами, которые позволяли добиваться от окружающих нужной реакции, а с инструментами я обращалась мастерски.
        На этот раз я была почти искренна. Я приукрасила некоторые детали - особенно те, что касались воспоминаний о вилле, потому что здесь ложь была жизненно необходима. И я всегда опускала окончание. Жюстина бы все равно не поняла, а я не любила об этом вспоминать.
        «Я чувствую его сердце»,  - раздался у меня в голове шепот Виктора.
        Я выглянула из-за шторки; наш дилижанс въехал в пасть Ингольштадта, и его темные каменные дома сомкнулись вокруг нас, словно клыки. Этот город проглотил моего Виктора. Я отправила сюда Анри, чтобы привезти его домой, и потеряла их обоих.
        Я должна вернуть Виктора. Я не уеду отсюда, пока не найду его.
        Я не лгала, когда говорила Жюстине о причинах, подтолкнувших меня к поездке. Предательство Анри мучило меня, как свежая рана. Но его я могла пережить. Чего я пережить не могла, так это потери Виктора. Виктор был мне нужен. И та маленькая девочка, что годами завоевывала его сердце, готова была на все, чтобы его удержать.
        Город скалился, и я оскалилась в ответ: попробуй, мол, меня остановить.

        Глава вторая
        Ночь дается не для сна[Пер. Ю. Корнеева.]

        Тьма, которую принесла с собой гроза, заволокла небо и скрыла от нас солнце. Но когда мы добрались до пансиона, хозяйке которого я написала в последний момент перед поездкой, было это наверняка немногим позже заката. Я не знала, разрешено ли Виктору принимать гостей в арендованных комнатах и в каком состоянии будут эти комнаты. Хотя до его отъезда мы жили в одном доме, сейчас я вряд ли смогла бы остановиться у него. Виктор, который уехал два года назад, и Виктор, который теперь жил в Ингольштадте, несомненно, были разными людьми. Да и Жюстина определенно была бы не рада, предложи я ей остаться в комнатах молодого неженатого студента.
        Итак, мы стояли на крыльце пансиона для девиц фрау Готтшальк, укрываясь под зонтиками от унылого затяжного дождя. Дилижанс ждал у нас за спиной; лошади нетерпеливо били копытами по брусчатке. Мне хотелось к ним присоединиться. Я наконец оказалась в одном городе с Виктором, но начать поиски я смогу только утром.
        Я стучала, пока не заболел кулак. Наконец дверь приоткрылась. На нас обескураживающе свирепо уставилась женщина, которая в желтом свете лампы напоминала скорее восковую фигуру, чем человека.
        - Что вам нужно?  - спросила она по-немецки. Я нацепила на лицо приятную, чуть заискивающую улыбку.
        - Добрый вечер. Меня зовут Элизабет Лавенца. Я писала вам в связи с арендой…
        - У нас правила! После захода солнца двери запираются. Все, кто в этот момент не в доме, ночуют снаружи.
        Вдали прокатился удар грома, и Жюстина задрожала. Я виновато скривила губы и согласно закивала.
        - Да, конечно. Но мы только что прибыли и не знали о ваших правилах. Это очень разумное требование, и я ужасно признательна вам за то, что мы, две юные девушки, можем вверить себя женщине, которая так печется о безопасности и благополучии своих постоялиц!  - Я прижала руки к груди и ослепительно улыбнулась.  - Признаться, до нашего прибытия я опасалась, что мы поспешили с выбором жилья, но теперь я вижу, что вы ниспосланный нам ангел-хранитель!
        Она захлопала глазами и сморщила нос, словно чуяла неискренность, но выражение моего лица защищало меня лучше щита. Она нахмурилась; ее маленькие глазки забегали взад и вперед, изучая нас и ожидающий у нас за спиной дилижанс.
        - Раз так, заходите, не стойте под дождем. И учтите: я нарушаю правила в первый и последний раз!
        - О, конечно! Мы так вам благодарны! Какие же мы счастливицы, правда, Жюстина?
        Жюстина, опустив голову, разглядывала ступени у нас под ногами. Она говорила в основном по-французски, и я не знала, много ли из слов хозяйки она поняла. Но ее интонация и поведение перевода не требовали. Жюстина напоминала щенка, которого отшлепали за непослушание. Я уже ненавидела эту женщину.
        Следуя моим указаниям, кучер занес наш дорожный сундук в холл. Это был какой-то нелепый танец. Хозяйка намертво отказалась впускать в дом больше одной его ноги одновременно. Я щедро заплатила ему за труды с расчетом на то, что он согласится потом отвезти нас домой, хотя я и сама пока не знала, когда это случится.
        Хозяйка захлопнула за ним дверь и задвинула два засова. После этого она вынула из кармана передника большой железный ключ и повернула его в замке.
        - Ночью в городе опасно? Я об этом не слышала. Город вращался вокруг университета. Не мог же центр учености быть настолько страшным местом? С каких пор от знаний нужно было отгораживаться таким количеством замков?
        Она фыркнула.
        - Сомневаюсь, что вы в своих живописных горах много слышали об Ингольштадте. Вы сестры?
        Жюстина вздрогнула, как от удара. Я шагнула к ней, загораживая ее собой.
        - Нет. Жюстина работает на моих благодетелей. Но я люблю ее, как родную сестру.
        Сходства между нами было слишком мало, чтобы предположить в нас родную кровь. Я была белокожей, с синими глазами и золотыми волосами, о которых заботилась так, словно от них зависела моя жизнь. Я перестала расти примерно год назад и осталась невысокой и тонкокостной. Иногда я задумывалась над тем, стала бы я выше и сильнее, если бы в детстве мне давали больше еды? Впрочем, моя наружность была мне на руку. Я выглядела хрупкой, нежной, совершенно безобидной и неспособной на обман.
        Жюстина была выше меня почти на ладонь. Плечи у нее были широкие, руки - сильные, привычные к работе. Ее каштановые волосы отливали на солнце золотым огнем. Вся она словно светилась изнутри. Она была рождена для тепла и нежности. Но в ее полных губах и опущенных уголках глаз сквозил намек на печаль и страдание - он-то и привязал меня к ней, постоянно напоминая, что она слабее, чем можно предположить по ее виду.
        Если бы я могла выбрать себе сестру, я бы выбрала Жюстину. Я уже выбрала Жюстину. Но у Жюстины когда-то были настоящие сестры. Зачем эта ужасная женщина вместе с нашим багажом впустила в свой безрадостный дом их призраки? Я взялась за ручку сундука и помахала Жюстине, чтобы она взялась за него с другой стороны.
        Она не сводила с нашей хозяйки широко распахнутых ошеломленных глаз. Я пригляделась к ней повнимательнее. Хотя эта женщина была не похожа на мать Жюстины, ее резкого язвительного голоса и пренебрежения, с которым она ответила на мой невинный вопрос, хватило, чтобы выбить бедняжку Жюстину из колеи. Мне придется проследить, чтобы Жюстина общалась с ней как можно меньше. Впрочем, я надеялась, что наше пребывание в доме этой восковой гарпии ограничится одной ночью.
        - Я так рада, что мы вас нашли!  - повторила я напоследок с лучезарной улыбкой, когда она неопределенно буркнула, указывая на узкую лестницу. Я обернулась и подмигнула Жюстине через плечо. Она вымученно улыбнулась, и ее миловидное лицо скривилось в притворной благодарности.
        - Можете звать меня фрау Готтшальк. Правила таковы: никаких джентльменов в доме. Завтрак подается ровно в семь - опоздавшие не обслуживаются. В общих комнатах вы обязаны сохранять респектабельный вид.
        - У вас много постоялиц?  - поинтересовалась я, волоча наш массивный сундук мимо обшарпанного угла.
        - Только вы. Если вы позволите, я продолжу. Общие комнаты предназначены для тихих вечерних занятий - например, рукоделия.
        - Или чтения?  - с надеждой подхватила Жюстина по-немецки, запинаясь от усердия. Она знала, как я люблю читать. Разумеется, она в первую очередь думала обо мне.
        - Чтение? Нет. В доме нет библиотеки.  - Фрау Готтшальк уставилась на нас так, словно мы были глупейшими созданиями на земле, раз предположили, что в пансионе для девиц могут иметься книги.  - Если вам нужны книги, обратитесь в университетскую библиотеку или к книготорговцам. Где их искать, мне не известно. Ванная комната тут. Ночные горшки я опорожняю раз в день, так что постарайтесь их не переполнять. Вот ваша комната.
        Она толкнула дверь, украшенную резным цветочным орнаментом, изящество которого могло сравниться только с добротой фрау Готтшальк. Дверь, застонав так, словно протестовала против подобного обращения, приоткрылась.
        - За обед вы отвечаете сами. Кухней пользоваться запрещено. А ужин подается ровно в шесть, тогда же, когда дверь запирается на ночь. Не надейтесь, что завтра я буду такой же доброй! Дверь запирается на всю ночь, без исключений.  - Она повертела в воздухе свой тяжелый железный ключ.  - Вам ее открывать нельзя. Так что никаких ночных хождений по дому. Соблюдайте правила.
        Она развернулась, зашуршав юбками, но не ушла. Я приготовила благодарную улыбку в ответ на ее «Доброй ночи», «Надеюсь, вам здесь понравится» или - на это я рассчитывала больше всего - приглашение к столу на поздний ужин.
        Вместо этого фрау Готтшальк сказала:
        - Рекомендую заложить уши ватой - ее вы найдете на ночном столике. Чтобы заглушить… звуки.
        И она растворилась в темноте лестницы, оставив нас на пороге нашей комнаты.
        - Да уж.  - Я опустила сундук на вытертый деревянный пол.  - Тут немного темновато.
        Я медленно двинулась вперед и ощупью добрела до наглухо закрытого окна, попутно ушибив пальцы ног об изножье кровати. Я подергала ставни, но они были заперты на задвижку, которой нигде не было видно.
        Ударившись бедром о стол, я обнаружила лампу. К счастью, она горела, хотя и очень слабо. Я подкрутила фитиль. Из темноты медленно проступили очертания комнаты.
        - Пожалуй, стоило оставить лампу притушенной,  - засмеялась я.
        Жюстина все так же мялась у двери. Я пересекла комнату и взяла ее руки в свои.
        - Не обращай внимания на фрау Готтшальк. Она просто несчастная женщина - и потом, мы здесь не задержимся. Завтра мы найдем Виктора, и он поможет нам подыскать жилье получше.
        Она кивнула, немного расслабившись:
        - И Анри наверняка знает какого-нибудь доброго человека.
        - Могу поспорить, Анри знает всех добрых людей в этом городе!  - жизнерадостно подхватила я.
        Это была ложь. Она думала, что Анри все еще в Ингольштадте. Отчасти я воспользовалась их приятельскими отношениями, чтобы заманить ее сюда. Мысль, что нас ждет Анри, ее успокаивала.
        Разумеется, Анри здесь не было. Будь он здесь, он бы уже передружился со всем городом. А вот у Виктора был только Анри. Но моими усилиями их дружбе пришел конец. И хотя я знала, что должна сочувствовать Виктору, я была слишком зла на них с Анри. Я сделала то, что было необходимо.
        Анри получил что хотел - во всяком случае, частично. Они с Виктором могли путешествовать в свое удовольствие, учиться и работать ради будущего, которое и без того было обеспечено им по праву рождения. Некоторым из нас приходилось искать другой путь.
        Некоторым приходилось лгать и обманывать, чтобы поехать в другую страну, отыскать этот путь и за шиворот притащить его домой.
        Я снова повернулась, разглядывая нашу мрачную комнату.
        - Какое покрывало тебе больше нравится: то, что в паутине, или то, что сшито из погребальных саванов?
        Жюстина перекрестилась и нахмурилась, не оценив шутки. Затем, однако, она сняла перчатки и решительно кивнула.
        - Я приведу комнату в порядок.
        - Мы приведем комнату в порядок. Ты мне не служанка, Жюстина.
        Она улыбнулась.
        - Но я до конца жизни у вас в долгу. И я люблю, когда мне выпадает возможность вам помочь.
        - Хорошо; только не забывай, что ты служишь у Франкенштейнов, а не у меня.  - Я подхватила край лоскутного покрывала, которое она снимала с кровати, и помогла его сложить. Одеяла выглядели получше - покрывала, по крайней мере, защитили их от пыли.  - Я сейчас открою окно, и мы выколотим из них пыль.
        Жюстина уронила свой край покрывала, и по испугу на ее лице я поняла, что мыслями она уже не здесь. Я выругала себя за то, что была так неосторожна со словами.

        Виктор лежал с очередной простудой, но уже шел на поправку и перед тем, как вынырнуть из тумана беспамятства, проспал как убитый два дня. К этому моменту я не покидала дом уже целую неделю, ухаживая за ним. Анри выманил меня на улицу, пообещав солнце, свежую клубнику и поход за подарком для Виктора.
        Лодочник высадил нас у ближайших городских ворот, и мы не спеша прошлись по главному рынку, а потом свернули в залитый солнцем узкий переулок, по обе стороны которого подпирали друг друга боками очаровательные домики из камня и дерева. Только теперь я осознала, как сильно нуждалась в этом ясном и чистом свободном дне. С Анри было легко, хотя что-то между нами уже начало меняться. Но в тот день мы снова чувствовали себя детьми и беззаботно смеялись. Я опьянела от солнечного света, от ощущения ветра на коже, от осознания того, что в этот самый момент я никому не нужна.
        Все изменилось в одну секунду.
        Я поняла, что побежала на крик, лишь когда увидела перед собой его источник. Высокая сухопарая женщина нависала над девушкой примерно моего возраста. Девушка, съежившись, прикрывала руками голову и выбившиеся из-под чепца каштановые кудри. Женщина, брызжа слюной, кричала:
        - …я из тебя, потаскуха, пыль-то выколочу!
        Она схватила прислоненную к двери метлу и занесла ее над головой девушки.
        В ту же секунду женщина пропала. Теперь у меня перед глазами стояла другая женщина, полная ненависти, с жестоким языком и еще более жестокими кулаками. Ослепленная яростью, я подскочила к ней, и удар пришелся мне по плечу.
        Женщина ошеломленно попятилась. Я с вызовом вскинула подбородок. Злоба схлынула с ее лица, сменившись страхом. Хотя она жила в приличной части города, она явно принадлежала к рабочему классу. А мои дорогие юбка и жакет - не говоря уж о красивом золотом медальоне, который я носила на шее,  - свидетельствовали о куда более высоком положении в обществе.
        - Простите меня,  - выдавила она напряженным голосом, в котором страх мешался со злостью.  - Я вас не видела, и…
        - И вы меня ударили. Уверена, судья Франкенштейн захочет об этом услышать.
        Это была неправда - и то, что он захочет об этом слышать, и что он все еще судья, но этого оказалось достаточно, чтобы она совсем обезумела от страха.
        - Нет, нет, прошу вас! Я все исправлю.
        - Вы повредили мне плечо. На время выздоровления мне понадобится помощница.  - Я присела и, не сводя глаз с озлобленной женщины, осторожно отвела руку, которой девушка защищала лицо.  - Я не стану жаловаться на вас судье, но вы взамен отдадите мне свою служанку.
        Женщина с почти нескрываемым отвращением посмотрела на девушку, которая пугливо, как раненое животное, опустила руки.
        - Она мне не служанка. Это моя старшая дочь.
        Я покрепче сжала руку девушки, опасаясь, что не выдержу и ударю женщину.
        - Хорошо. Я отправлю вам договор о найме. Она будет жить со мной до тех пор, пока я нуждаюсь в ее услугах. Хорошего дня.
        Я потянула девушку за руку, и она, спотыкаясь, побрела за мной. Анри, которого я в своем порыве оставила позади, уже спешил к нам. Не обращая на него внимания, я быстро перешла улицу и свернула в переулок.
        Буря эмоций, которую я с таким трудом сдерживала, прорвалась наружу, и я, тяжело дыша, привалилась к каменной стене. Девушка присоединилась ко мне; мы замерли рядом - моя голова доходила ей до плеча,  - и сердца у нас колотились, как у кроликов, которыми мы с ней на самом деле и были: всегда настороже, всегда в ожидании удара. Как выяснилось, эта черта так и осталась со мной.
        Я знала, что должна вернуться и найти Анри, но не могла заставить себя двинуться с места. Меня трясло; спустя столько лет воспоминания об опекунше нахлынули на меня со свежими силами.
        - Спасибо,  - прошептала девушка и переплела свои тонкие пальцы с моими, и наши с ней руки перестали дрожать.
        - Меня зовут Элизабет,  - сказала я.
        - Я Жюстина.
        Я повернулась и посмотрела на нее. На щеке у нее горел след от пощечины, обещающий обернуться уродливым синяком. Ее большие, широко расставленные глаза смотрели на меня с той же благодарностью, которую испытала я, когда Виктор принял меня и увел прочь от жизни, полной боли. Она была приблизительно моего возраста - если судить по ее росту, может, на пару лет старше.
        - С ней всегда так?  - прошептала я, отводя мягкий локон от ее щеки и убирая его ей за ухо.
        Она тихо кивнула, прикрыла глаза и, опустив голову, прижалась лбом к моему лбу.
        - Она меня ненавидит. Я не знаю почему. Я ее дочь, ее родная кровь, такая же, как остальные. Но она меня ненавидит, и…
        - Тс-с.
        Я притянула ее к себе так, что ее голова уткнулась мне в шею. Моя красота спасла меня от жестокости и нужды, и если я была обязана этим удаче, то я позабочусь о том, чтобы Жюстине повезло не меньше. Хотя мы только что встретились, я чувствовала в ней родственную душу и знала, что наши с ней судьбы переплетены навсегда.
        - На самом деле мне не нужна служанка,  - сказала я. Она насторожилась, и я поспешно продолжила:  - Ты умеешь читать?
        - И писать тоже. Меня научил отец.
        Как удачно. В голове у меня зародился план.
        - Ты никогда не думала стать гувернанткой?
        От неожиданности Жюстина перестала плакать. Она подняла голову и изогнула изящно очерченные брови.
        - Я учила своих младших сестер и брата. Но я никогда не думала о том, чтобы заниматься этим с кем-то еще. Мать говорит, я слишком испорченная и тупая…
        - Твоя мать глупа. Забудь все, что она про тебя говорила. Это была ложь. Поняла?
        Жюстина ухватилась за мой взгляд, как утопающий за веревку. Она кивнула.
        - Хорошо. Теперь пойдем. Пора представить Франкенштейнам их новую гувернантку.
        - Это ваша семья?
        - Да. А теперь и твоя тоже.
        Ее невинный взгляд осветился надеждой, и она порывисто поцеловала меня в щеку. Поцелуй напоминал прикосновение прохладной ладони к разгоряченному лбу; я ахнула. Жюстина рассмеялась и обняла меня снова.
        - Спасибо,  - шепнула она мне на ухо.  - Вы меня спасли.

        - Жюстина,  - сказала я веселым голосом, который резко контрастировал с обстановкой в пансионе,  - ты не поможешь мне открыть окно?
        Она захлопала глазами, словно очнулась от глубокого сна. Если уж я вспомнила день нашей встречи с такой ясностью, страшно представить, какие воспоминания пробудили мои неосторожные слова в ней. Возможно, я поступила эгоистично, заставив ее поехать со мной в Ингольштадт на поиски Виктора. В уединенном поместье Франкенштейнов она чувствовала себя как дома. Озеро отделяло Жюстину от ее прежней жизни. Она целиком посвятила себя двум юным воспитанникам и была счастлива на своем месте. В своем стремлении сбежать я не подумала, какой разлад эта поездка может внести в ее жизнь.
        Жаль, что я не встретила ее раньше. Семнадцать лет с этой женщиной! Виктор спас меня, когда мне было всего пять.
        Виктор, почему ты меня оставил?
        - Оно заперто.  - Она указала на верхнюю часть окна, где ставни плотно прижимались к раме.
        Я присмотрелась поближе.
        - Нет, их заколотили.
        Жюстина аккуратно положила покрывало на расшатанный стул.
        - Какой странный дом.
        - Мы здесь всего на одну ночь.
        Я села на постель, чувствуя, как натянулись под матрасом веревки. На столике между двумя узкими кроватями лежала единственная во всей комнате новая вещь: обещанная вата для ушей.
        Что, интересно, она должна была заглушать?

***

        Дождавшись, пока дыхание Жюстины выровняется, я - голодная, сна ни в одном глазу - выбралась из постели. Я с тоской вспоминала о ночах, когда, гонимая бессонницей или кошмарами, я прокрадывалась по коридору и забиралась на кровать к Виктору. Он почти никогда не спал. Он или читал, или писал. Его мозг не знал покоя, а сон отвлекал от размышлений. Возможно, поэтому он постоянно болел: только так тело могло заставить его остановиться и отдохнуть.
        Я знала, что, если проснусь, застану его бодрствующим, и это знание спасало меня от одиночества. Последние два года тянулись вечно. Каждую ночь я лежала в постели и гадала, спит ли он в этот самый момент. Я была уверена, что нет. Что если бы я могла оказаться рядом, то он бы подвинулся и позволил мне свернуться рядом с ним, пока он работает. До сего дня ничто не успокаивало меня больше, чем запах бумаги и чернил.
        Как жаль, что у этой ведьмы, фрау Готтшальк, нет библиотеки: я могла бы взять в постель книгу.
        Пребывая в уверенности, что годы ночных вылазок уберегут меня от посторонних глаз, я медленно повернула дверную ручку. Я помнила, что дверь скрипит, и приготовилась действовать с величайшей осторожностью.
        Но моя память мне не помогла. Дверь была заперта. Снаружи.
        Комната, которая до этого момента была просто тесна, вдруг сдавила меня со всех сторон. Я почти ощутила гнилое дыхание других детей, их ободранные коленки и острые локти. Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох, прогоняя демонов прошлого. Я туда не вернусь. Никогда.
        Но в комнате действительно было слишком душно. Я подошла к ставням и попыталась открыть их, не разбудив Жюстину. Занимаясь делом, я в очередной раз обдумывала свой план.
        Утром я пойду к Виктору. Я не стану обвинять его, не стану злиться. На Виктора это не подействует - никогда не действовало. Я улыбнусь, обниму его и напомню, как сильно он меня любит и насколько лучше ему было рядом со мной. А если он заговорит об Анри, я буду вести себя так, будто мне ничего не известно.
        - Что?  - шепотом воскликну я в величайшем изумлении.  - О чем он тебя спросил?
        Палец застрял под одной из досок. Я вполголоса выругалась и кое-как его выдернула. Палец был теплый и мокрый. Я поскорее сунула его в рот, пока кровь не запачкала ночную рубашку.
        А если Виктор не поддастся на мое очарование, я просто разрыдаюсь. Он не выносил вида моих слез. Они причиняли ему физическую боль. Я в предвкушении улыбнулась, потягивая свою порочность, словно затекшие мышцы. Он бросил меня одну в этом доме. Конечно, у меня была Жюстина, но Жюстина не могла меня защитить.
        Виктора нужно вернуть, и я не позволю ему оставить меня снова.
        Одна из досок наконец поддалась. Сжимая ее, как нож, я прижалась лицом к открывшейся щели и уставилась на пустую улицу. Дождь прекратился; облака, как нежный любовник, поглаживали круглую луну.
        Вокруг было тихо и спокойно; мокрая мостовая блестела в лунном свете - сомневаюсь, что она когда-нибудь бывала чище. Я ничего не видела. Я ничего не слышала.
        Я вернула доску на место и устроилась под дверью нашей спаленки в полной уверенности, что во всем Ингольштадте опасаться стоит разве что особы, которая за наши же деньги заперла нас в пыльной комнате.

***

        Перед рассветом я резко проснулась, чуть не свалившись со стула. Сон отказывался меня отпускать, но что-то притянуло меня к окну так же, как в тот день в Женеве меня привлекли отчаянные крики Жюстины.
        На улице было пусто. Неужели он приснился мне - этот крик, который пронзил меня до глубины души? Воспоминания, от которых я мечтала избавиться, вернулись, и до самого рассвета я не смыкала глаз, пока в двери наконец не повернулся ключ, открывая нам путь к свободе.

        Глава третья
        Плутая на путях к разгадке

        Атмосфера за завтраком была невеселая. Несмотря на все мои усилия, фрау Готтшальк не поддавалась моим чарам. Возможно, я переоценила силу их воздействия, а возможно, за годы жизни в доме Франкенштейнов я так заточила их под одну семью, что на других людей они попросту не действовали.
        Мысль была неутешительная.
        Фрау Готтшальк отказалась расставаться с ключом от нашей комнаты - ради нашей «безопасности», как будто стоять на страже добродетели молодых женщин было одной из ее обязанностей как хозяйки пансиона. Поданый хлеб подгорел и одновременно не пропекся, молоко было столь же свежим, как я после бессонной ночи, а компания нашей хозяйки была совершенно невыносимой.
        Мы покинули пансион при первой же возможности. Едва дверь за нами закрылась, а в замке повернулся ключ, я облегченно вздохнула. По крайней мере, наша первая ночь в этом доме может стать последней. Как только мы найдем Виктора, мы устроимся где-нибудь в другом месте.
        И все будет хорошо.
        Я вытащила последнее письмо Виктора, написанное почти полтора года назад,  - я невольно сжала пальцы, оставляя на дате борозды от ногтей,  - и проверила адрес. Хотя я помнила его наизусть, письмо было талисманом, который должен был привести нас к нему.
        - Может быть, стоит нанять экипаж?  - Жюстина с сомнением задрала голову. Тяжелые тучи обещали новый дождь. Но я не хотела тратить время на поиски возницы и уж тем более не собиралась возвращаться в дом и просить о помощи фрау Готтшальк.
        - После такой долгой поездки небольшая прогулка пойдет нам на пользу.
        Два года назад, когда Виктор готовился к отъезду, я сделала копию карты Ингольштадта. Я постаралась на славу, украсив ее всевозможными завитками и целой россыпью художественных деталей, чем привела его в восторг. Он посмеивался над бесполезностью моего занятия, но с неизменной гордостью демонстрировал результат моих трудов редким гостям.
        С собой у меня был оригинал. Без завитков - потому что эта карта предназначалась для меня и тратить время на бесполезные занятия не было нужды.
        Я провела пальцем по улицам, словно гадалка, которая предсказывает будущее по ладони, и постучала по бумаге в такт своему сердцебиению.
        - Вот,  - сказала я.  - Здесь мы найдем Виктора. И мы с Жюстиной рука об руку осторожно зашагали по грязным мощеным тротуарам, следуя за ручейком чернил на моей карте.

***

        - Виктор Франкенштейн?  - повторил по-французски бледный худосочный мужчина с жесткими, как проволока, усами.  - Что вам от него нужно?
        - Я его кузина,  - сказала я.
        Это была неправда, но именно так нас с Виктором приучили обращаться друг к другу. Его родители тщательно следили, чтобы мы не называли друг друга братом и сестрой. Хотя они кормили, одевали и обучали меня вместе с ним, пока он не уехал в городскую школу-пансион, а потом в университет, они сохранили мне мою фамилию и официально так и не удочерили.
        Я только жила в доме Франкенштейнов. Я не была одной из них. И я ни на секунду об этом не забывала.
        Мужчина покряхтел, дергая за кончики усов.
        - Я не видел его больше года. Он сказал, что ему нужно больше места. Заносчивый сукин сын. Заявил, будто бы я шпионил за ним. Как будто меня интересуют каракули полоумного студентишки. Между прочим, я и сам доктор!
        - Вот как?  - Жюстина, огорчившись при виде его возмущения, попыталась его успокоить.  - А доктор чего?
        Он почесал в затылке и завращал зрачками вверх и в сторону, словно что-то попало ему в глаз.
        - Восточных языков. Я специализируюсь на поэзии. Я владею китайским и японским - и еще немного корейским.
        - Не сомневаюсь, что эти знания необходимы вам, хозяину пансиона для студентов, каждый день.  - Колкие слова я сопроводила острой, как кинжал, улыбкой. Как он смеет оскорблять моего Виктора!
        Он прищурился.
        - Да, я определенно вижу семейное сходство.
        Я поняла, что выбрала неверную тактику, и быстро изменила выражение лица. Опустила ресницы ниже, чуть наклонила подбородок и улыбнулась так, будто никогда в жизни не держала ни одного секрета.
        - Поэзия - это чудесно! Вашим постояльцам очень повезло. Страшно представить, как тягостно было бы жить под кровом какого-нибудь математика! Одни бездушные числа вокруг. Ваши комнаты, должно быть, пользуются огромным спросом. Могу предположить, что Виктору потребовалось больше места из практических соображений.
        Мои слова и такая резкая перемена привели его в замешательство; он явно засомневался, не привиделась ли ему моя недоброжелательность.
        - Гм… Да, пожалуй. Он не говорил, зачем ему нужно больше места.
        - У вас есть его новый адрес?
        Он сдвинул брови, отчего его лицо приобрело одновременно недовольное и виноватое выражение.
        - Мы не поддерживали связь с тех пор, как он назвал меня болваном, у которого голова набита шелком.
        Я прижала пальцы к губам в притворном ужасе. На самом деле я сделала это, чтобы скрыть ухмылку. Как же я скучала по Виктору!
        - Вероятно, напряжение от учебы было действительно велико, если оно заставило его так себя вести. Должно быть, он не писал вам из чудовищного чувства вины за свое недостойное поведение.  - Я достала одну из визитных карточек, которые сделала утром. Стоимость чернил фрау Готтшальк приписала к нашему счету.  - Если вы что-нибудь вспомните, или если он придет извиниться, не могли бы вы сообщить об этом мне? Мы ненадолго остановились в пансионе для девиц у фрау Готтшальк.
        Я вложила карточку ему в руку, задержав пальцы на его ладони чуть дольше, чем это было необходимо. На этот раз он был не растерян, а скорее заворожен.
        Нет, я определенно знала подход не только к Франкенштейнам. Проблема была во фрау Готтшальк. Хотя мы, покидая старое жилище Виктора, ни на шаг к нему не приблизились, ко мне отчасти вернулась уверенность.
        По предложению Жюстины мы зашли в кафе выпить чаю. С точки зрения вкуса и элегантности обстановка оставляла желать лучшего. Но внутри было относительно чисто, а чай был горячим. Мне хотелось склониться над дымящейся чашкой и позволить душе завариться в горячей воде вместе с чайными листьями.
        - Что нам теперь делать?
        Жюстина держала руки под столом и обеспокоенно поглядывала по сторонам. Мы были единственными женщинами - в остальных посетителях без труда угадывались студенты с пятнами от чернил на пальцах и мертвенной бледностью на лицах. Глядя на их сосредоточенно нахмуренные лбы, я еще острее ощутила тоску по Виктору. Однако эти лбы один за другим разглаживались и с интересом приподнимались над столом всякий раз, когда мы с Жюстиной открывали рот. Я притворялась, что ничего не замечаю. Жюстине притворяться было не нужно: она в своем простодушии даже не догадывалась, какой эффект мы с ней производим на мужчин. Я, напротив, прекрасно знала, что я красива. Свою красоту я считала умением - таким же, как владение французским, английским, итальянским и немецким. Она тоже была своего рода языком - языком, понятным в любых обстоятельствах.
        - У вас есть другие его письма?  - спросила Жюстина.  - Контакты, которые мы могли бы использовать?
        Теперь я заметила, что она сжимает в руках маленького свинцового солдатика и потирает его, как талисман. Скорее всего, солдатик принадлежал Уильяму. Из трех младших Франкенштейнов мне был нужен только Виктор. Двух оставшихся Жюстина любила за нас обеих.
        Я помешала чай, постукивая выщербленной серебряной ложечкой по простенькому фарфору. Ингольштадт - город небольшой, но и не маленький. Студентов в нем полно. И в домах, предлагающих комнаты для студентов, недостатка здесь нет - если, конечно, Виктор поселился в одном из них.
        - Это тайна,  - заговорщически улыбнулась я Жюстине.  - Совсем как те, о которых я тебе рассказываю.
        Мои слова вывели ее из раздумий - несомненно, мыслями они была с Уильямом и Эрнестом, которые остались дома.
        - А в этой тайне есть похититель драгоценностей и безрассудная ночная засада?
        Я бросила Жюстине в чай два кубика сахара. Она любила сладкое, но никогда сама не брала больше сахара, чем кто-либо еще из сидящих за столом.
        - Ну, раз уж мы охотимся на студента, полагаю, о драгоценностях речи быть не может. А наша хозяйка оставит нас на улице, если мы вернемся за полночь. Но, обещаю, рано или поздно мы разоблачим злодея.
        Жюстина засмеялась очаровательным смехом, и теперь я знала наверняка, что все глаза в кафе обращены к нам. Я чувствовала на себе их взгляды, они были словно еще один слой одежды. Легкий, но немного сковывающий движения.
        Я подавила желание вцепиться в свой высокий кружевной воротник. Закрыла глаза и едва заметно поежилась, ощущая рамки, в которые меня заключала моя чистая дорогая одежда.

        Когда Франкенштейны сочли, что Виктор готов к жизни в коллективе и может вместо домашнего обучения посещать местную школу, для меня это стало одновременно облегчением и мукой. У меня появилось больше свободного времени на протяжении дня - и в это время мне не нужно было играть роль; достаточно было продолжать учить языки и не забывать про живопись. Да, я отчаянно завидовала Виктору. Каждое утро его перевозили на лодке через озеро, к другим детям и другим умам, где он учился и рос, пока я сидела дома. Каждое утро я стояла на пристани, пока лодка не исчезала из виду, и каждый мускул моего тела был напряжен, потому что я мечтала быть с ним и в то же время мучительно хотела убежать.
        В свободное время я блуждала по окрестностям. До Франкенштейнов я вела наполовину одичалый образ жизни, но теперь в моих вылазках меня неизменно сопровождал Виктор, а потому я никогда не могла расслабиться до конца. Мне приходилось помнить о его присутствии каждую минуту, контролируя эмоции, реакции, выражение лица.
        В одиночестве я открывала непричесанную красоту природы заново. Заснеженные вершины маячили на горизонте, наблюдая за каждым моим движением. Я дала им имена: Судья и Мадам Франкенштейн. Озеро, умиротворенное, красивое и таинственное, я назвала Виктором. Но деревья - деревья были только моими.
        Обычно по утрам я должна была приходить к мадам Франкенштейн и играть с маленьким скучным Эрнестом. Я была к нему равнодушна, но мадам Франкенштейн любила посмотреть на наши игры. Как-то раз, когда она еще носила Эрнеста и ее раздувшийся живот ужасал меня по непонятным мне самой причинам, она сказала, что именно благодаря мне наконец смогла родить еще одного ребенка.
        Я бы с удовольствием вообще не виделась с младенцем. Но я не давала ей повода это заподозрить и ворковала над ним столько, сколько требовалось, чтобы он заснул, а я наконец могла улизнуть на прогулку.
        Когда дом исчезал из поля зрения, я снимала свое белое платье и, аккуратно сложив, прятала его в пустом дупле дерева. И тогда, не опасаясь испортить одежду и принести домой свидетельство своего непослушания, я бродила среди деревьев, как дикий зверек.
        Я находила гнезда, кроличьи и лисьи норы, укромные жилища тех, кто ползал, скользил, прыгал, скакал, летал и бегал среди темно-зеленой листвы и глинисто-коричневых стволов. Хотя сердце мое среди них наполнялось радостью, мои вылазки служили двойной цели: выяснив, где обитают мои любимые животные, я могла сознательно обходить их стороной, когда была с Виктором.
        Когда гулять было нельзя - зимой или вечером, после возвращения Виктора,  - я изучала его школьные тетради, разглядывала картины или читала стихи. Франкенштейны были в восторге. В живом интересе к искусству в таком раннем возрасте они видели подтверждение моего благородного происхождения. В действительности это был способ вернуться к природе, когда я вынуждена была сидеть дома.
        Если бы я могла носить одно только белье, я бы так и делала. Но одежда была частью моей роли. И я никогда не выходила из образа там, где меня могли увидеть.

        - Элизабет?
        Я прекратила помешивать чай, который успел остыть, пока я вглядывалась в туман за окном. Я улыбнулась Жюстине, пытаясь скрыть, что пропустила мимо ушей все, что она говорила. Она улыбнулась в ответ, показывая, что она не в обиде. С Жюстиной так было всегда. Она не умела на меня сердиться. С ней я могла не задумываться над каждым словом и выражением и испытывала от этого огромное облегчение. Но иногда наши отношения казались мне столь же фальшивыми, как отношения с моими благодетелями. Иногда я начинала сомневаться, действительно ли она настолько добра или же только делает вид, чтобы ее не отправили назад к ее чудовищной матери.
        Нет. На самом деле я не сомневалась. Если в мире и существовало абсолютное добро, что-то чистое и незапятнанное, как свежевыпавший снег, это было сердце Жюстины.
        - О чем вы задумались?  - спросила она.
        - Я вспоминала день, когда Виктор впервые уехал в школу. Ему было тринадцать, и это была обычная местная школа в Женеве. Он приносил домой все свои учебники, чтобы я тоже могла учиться. А еще он приносил уморительные жалобы своего несчастного директора.
        Мне с трудом верилось, что это было всего пять с половиной лет назад. Сейчас Виктору было девятнадцать, и он ничего не привез домой - даже себя.
        - Ах!  - Я отложила ложку и отодвинула от себя остывший чай.  - Его директор! Я вдруг поняла, что у нас есть еще одна зацепка. В одном из своих первых писем Виктор подробно описывал двух своих профессоров. С одним из них он хотел работать особенно сильно, хотя знаниями, которые он надеялся получить, обладали оба. Наверняка они смогут нам помочь!
        Я достала тощую стопку писем Виктора. Всего четыре письма, три из которых он написал в течение первого месяца вне дома. После этого прошло семь месяцев, прежде чем я получила еще одно. А потом письма прекратились.
        Еще у меня было письмо от Анри, полученное шесть месяцев назад. Но оно было всего одно, и я не собиралась его перечитывать. Он мог бы, по крайней мере, оставить нам новый адрес Виктора, прежде чем бросить нас обеих. Но со временем мой гнев остыл и сменился сосущим чувством страха. Продолжительное молчание Виктора можно было объяснить его нелюдимым характером. В конце концов, смягчить его было моей работой. Столь длительное время без меня не могло пойти ему на пользу. И мне тоже.
        Я поднялась, намереваясь покончить с делами немедленно.
        - Предлагаю навестить пару профессоров.

        Глава четвертая
        Я в одиночку, без проводника во мгле плутаю

        Профессор Кремпе оказался далеко не столь неприятен на вид, как его описывал Виктор. Но Виктор был так точен, так педантичен в своем стремлении к совершенству во всем, что общаться с профессором Кремпе с его несимметричными чертами и неровным цветом лица, наверное, было для него ужасно тяжело.
        Виктор не выносил того, что не мог исправить. Именно страх перед неудачами погнал его прочь из Женевы. Нашел ли он ответы, которые здесь искал?
        Сколь мало было в профессоре Кремпе физической красоты, столь же мало надежды вселили в нас его слова. Но его голос был добрым, а выражение лица - виноватым.
        - Он просил у меня больше книг по химии, чем может понадобиться дюжине студентов, и писал пылкие, лихорадочные письма с самыми невероятными и даже абсурдными вопросами. Но все это прекратилось больше года назад. До того момента, как вы, юные леди, появились у меня на пороге, я был уверен, что он забросил свои штудии и уехал.
        От одной мысли об этом к горлу подкатил ком. Уехал? Нет. Несомненно, он все еще здесь. Он бы не уехал из города, не сказав мне ни слова. Если уж на то пошло, даже Анри нашел бы в себе достаточно благородства, чтобы меня предупредить.
        - Может быть, у вас есть адрес дома, где он останавливался, когда писал вам в последний раз?
        - Есть, но я сомневаюсь, что он вам поможет. Я припоминаю теперь, что его искал еще один друг. Привлекательный юноша с приветливым круглым лицом и пронзительными голубыми глазами.
        - Анри!  - выпалила я. Слишком быстро и взволнованно. Я покраснела и, теребя в руках перчатки, улыбнулась, чтобы скрыть свои истинные чувства.  - Наш друг Анри тоже приехал сюда учиться. Вы не знаете, где еще он искал Виктора?
        Профессор Кремпе покачал головой с искренним сожалением.
        - Мне очень жаль. У меня был адрес Виктора, но ваш Анри побывал в том доме и выяснил, что комнаты Виктора сдаются. Куда он направился дальше, мне неизвестно. Каждый день я вижу множество молодых людей. Анри запомнился мне лишь потому, что был очень вежлив, а Виктор - из-за своей поразительной напористости.  - Профессор помолчал, задумчиво почесывая изрытый оспинами подбородок.  - Думаю, он меня недолюбливал. Мне всегда казалось, что мое присутствие причиняет ему неудобство. И все же мне нравилось с ним работать.
        - О, я уверена, что вы ему симпатичны! Вы один из двух профессоров, о которых он мне рассказывал. Просто он… очень одаренный. Он мыслит необычно, и ему бывает тяжело общаться с новыми людьми.
        Профессор Кремпе закивал.
        - Чем бы он ни занимался, надеюсь, он достиг успеха. Никто никогда не задавал мне таких вопросов, и я сомневаюсь, что еще услышу что-то подобное. Он был близок к гениальности - или к безумию.
        Сообразив, что зашел слишком далеко - я не сумела скрыть панику, которую вызвали во мне его слова,  - он примирительно поднял руки и улыбнулся:
        - Я шучу. Я бы поставил на то, что он углубился в новую область знаний и попросту не нуждается больше в моей помощи. Сейчас он, верно, пытает какого-нибудь профессора истории вопросами о лечении зубов в древней Месопотамии.
        Я достала визитную карточку и изящно, но настойчиво - так же, как выписывала на карточку адрес пансиона,  - улыбнулась.
        - Если вы вспомните что-нибудь, что может помочь нам в его поисках, или если он вдруг с вами свяжется…
        - Я немедленно дам вам знать. Был рад знакомству, мисс Элизабет. Мисс Жюстина.  - Он помедлил и произнес следующее предложение нарочито небрежно, явно надеясь, что я не замечу отчаяния в его голосе:  - Если вы его встретите, пожалуйста, скажите ему, что мне бы хотелось знать, над чем он работает.  - Он улыбнулся.  - Я чрезвычайно заинтригован его исследованиями.
        - Я непременно это сделаю.
        Не сделаю. Этот человек ничем мне не помог.
        Отвернувшись, я задержала взгляд на стенах. От пола до потолка они были заставлены книгами. В комнате пахло кожей, бумагой и пылью. Я всегда завидовала Виктору из-за того, что он уехал. Теперь я завидовала ему из-за того, ради чего он уехал.
        Я отдала бы что угодно за возможность назваться студенткой и провести несколько лет в пыльных комнатах, погрузившись в пыльные книги, узнавая, ломая голову, задавая вопросы крупнейшим ученым! Изучать что хочу и с кем хочу. Подумать только: все эти годы мне приходилось убеждать Виктора сделать то, за что сама отдала бы душу.

        Когда у мадам Франкенштейн родился Эрнест, перемен, которых я ждала и страшилась, не последовало. Я боялась, что она больше не захочет видеть меня рядом. Но у нее родился еще один мальчик - третий, хотя второй ребенок умер еще во младенчестве,  - и для нее стало еще важнее, чтобы я постоянно была с Виктором.
        Следующие два года мы с Виктором самозабвенно учились, по его прихоти бросаясь от одного предмета к другому. Я читала стихи его родителям и немного помогала с младенцем. Но, к моему облегчению, главным моим подопечным оставался Виктор. Лучше уж лежать на замшелой земле, притворяясь трупом в анатомическом театре, чем укачивать на коленях пускающего слюни младенца!
        И все же я слишком хорошо выполнила свою работу по социализации Виктора. Он научил меня читать, писать и учиться и гордился моим острым умом и цепкой памятью, как своими собственными. Я научила его контролировать гнев, улыбаться так, чтобы ему верили, говорить с окружающими как с равными, а не с высоты отрешенного превосходства. Благодаря мне его острые, холодные углы сгладились до уровня допустимой ершистости.
        Перемены в нем не остались незамеченными. Как-то утром, когда мы с ним ввалились в столовую, чтобы позавтракать, прежде чем отправиться на прогулку, нас остановил судья Франкенштейн.
        - Сегодня у нас будут гости,  - провозгласил он так, словно выносил обвинительный приговор, и уставился на нас в ожидании реакции.
        Руки мадам Франкенштейн вспорхнули к лицу, пока она подыскивала подобающее выражение. Наконец она остановилась на радостном волнении, хотя глаза ее сверкали слишком ярко, а улыбка была слишком широкой.
        - Это новая семья,  - сказала она,  - которая не знает про… которая с нами еще не знакома.
        Мы с Виктором обменялись взглядами. Я до той поры не спрашивала, что случилось со вторым ребенком Франкенштейнов, который родился после Виктора и до Эрнеста. Что-то просочилось в газеты - должно быть, нечто ужасное, раз Франкенштейны покинули Женеву и отправились в путешествие - путешествие, из которого вернулись уже со мной. Поэтому мой интерес к пропавшему ребенку ограничивался той ролью, что он сыграл в моем спасении.
        Но по волнению мадам Франкенштейн было понятно, что этих гостей выбрали именно из-за того, что они поселились в Женеве после событий, заставивших Франкенштейнов уехать за границу. Виктор начал хмуриться, но уже по тому, что в его неподвижности было что-то дикое, я догадалась, что ничем хорошим это не закончится.
        Я схватила его под столом за руку и сказала с широкой улыбкой:
        - Мы с Виктором прочтем для вас стихотворение.
        Какой бы животный инстинкт ни рвался из Виктора наружу, я перебила его нелепостью своего предложения.
        - Ты же знаешь, что я не читаю стихи,  - покачал он головой.  - Этим занимаешься ты.
        - Ну тогда я прочту стихотворение, а ты можешь присвоить себе всю славу, потому что я умею читать и ценить поэзию только благодаря твоим урокам!
        Он рассмеялся, но по румянцу на его щеках я поняла, что он польщен. Ему будет проще взаимодействовать с другими людьми, прикрываясь мной, как щитом. Я не возражала.
        Ради него я была согласна на все.
        - Значит, решено,  - сказал судья Франкенштейн.  - Месье Клерваль торговец. Не из благородного сословия, но он добился немалых успехов и высоко поднялся в обществе. Теперь он довольно состоятелен. И у него есть сын твоего возраста, Анри.
        Я не сомневалась, что судья Франкенштейн говорит о возрасте Виктора. Он редко обращался ко мне напрямую. Как правило, он просто меня не замечал.
        Виктор насторожился. Не замечая этого, его отец продолжил:
        - Я слышал, что о новом директоре городской школы хорошо отзываются. Если ты поладишь с Анри, мы можем отправить тебя в школу.
        Я настойчиво сжала руку Виктора. Я видела, как он запаниковал, как напряглась каждая черточка на его лице. Я вскочила на ноги.
        - Мы можем идти? Нам нужно подготовиться!
        Не дожидаясь позволения выйти из-за стола, я в качестве извинения сделала книксен и потащила Виктора прочь из комнаты.
        - О чем они только думают?  - кричал он, меряя шагами детскую, которая пока еще принадлежала нам, а не младенцу.  - Приглашать сюда посторонних! Как будто я просил, чтобы мне искали друзей. Как будто они мне нужны!
        - Виктор,  - сказала я.  - Только подумай, сколько интересного можно узнать в школе! Здесь у нас таких возможностей нет. Мы уже прочитали почти все книги в доме. Но если у тебя будет доступ к новым книгам, хороший учитель… - Я возбужденно замахала руками.  - Мы за месяц узнаем больше, чем вдвоем узнали бы за год!
        Он поймал мои руки, которыми я рисовала в воздухе свои грандиозные планы, и прижал их к моим бокам.
        - Ты ведь знаешь, что ты не сможешь пойти в школу.
        - Конечно, знаю, глупый.  - Я постаралась скрыть, как сильно меня ужалили его слова. На самом деле я даже не думала об этом. Я всегда была рядом с Виктором. Я уже представляла, как мы вместе ходим в школу. Понимание того, что я не буду - что мне нельзя - ходить с ним, обрушилось на меня волной и накрыло с головой. Я забарахталась, пытаясь выплыть на поверхность, сделать вдох и успокоиться.
        - Значит, ты хочешь, чтобы нас разлучили?
        Его темные глаза сверкнули, и я поняла, что сейчас разразится буря.
        Много лет мы были неразлучны - настолько, что я уже не понимала, где заканчивается он и начинаюсь я.
        - Нет! Ни за что. Но раз я не могу ходить в школу, тебе придется учиться за двоих и приносить полученные знания мне. Ты будешь моим разведчиком, будешь уходить в экспедиции и приносить мне сокровища. Пожалуйста, Виктор.
        Мне было всего одиннадцать, но я хотела большего. Я никогда не думала об этом прежде, но мысль о нескольких часах свободы каждый день уже успела пустить корни и обвить мне легкие. Я поняла вдруг, что задыхаюсь в доме Франкенштейнов.
        Я хотела ходить в школу вместе с Виктором. Я не могла этого делать. Но если Виктор уйдет, во мне никто не будет нуждаться. По крайней мере, эти несколько драгоценных часов. А потом он вернется с новыми знаниями.
        Все, что мне нужно сделать,  - это позаботиться о том, чтобы Анри и Виктор поладили. Я широко улыбнулась Виктору, не сомневаясь, что победа уже у меня в руках.
        Мы с Виктором встретили Анри одетыми во все белое и держась за руки, как одно целое. Улыбка Анри была застенчивой, но искренней. Его открытое круглое лицо было совершенно не способно на обман. Если Виктор был холоден и отрешен, а я - обманчива, как кислая ягода, то Анри был ровно таким, каким мы его видели: самым обаятельным ребенком на свете. Даже его голубые глаза были чисты, как озеро в летний день.
        Часть меня презирала его за то, как отчаянно он желал стать нашим другом. Он готов был ползать на четвереньках и гавкать по-собачьи, если бы мы сказали, что хотим поиграть в собак. Он смотрел на Виктора с таким приторным благоговением, что у меня ныли зубы. Если моя любовь к Виктору была исключительно эгоистична, любовь Анри была ее полной противоположностью.
        И я, привыкшая судить людей по тому, чем они могли быть мне полезны, почувствовала, как мое сердце раскрывается при виде щербатой улыбки, осветившей его лицо, когда он увидел давно заброшенный нами сундук с маскарадными костюмами.
        - У вас есть мечи?  - спросил он, роясь в ворохе одежды.  - Мы можем поставить пьесу!
        Возможно, его родители привели его сюда в надежде упрочить свое положение в обществе, а родители Виктора пригласили его в надежде упрочить прогресс в социализации своего трудного ребенка. Анри же…
        Анри пришел, чтобы хорошо провести время.
        - Мне он нравится,  - шепнула я Виктору.  - Он глупый. Надо его оставить.
        Анри развернул в воздухе отрез потертого пурпурного бархата и прищурился, словно представляя его плащом на плечах Виктора.
        - Виктор пусть будет королем. В нем есть что-то царственное. И он гораздо красивее меня и умнее на вид.
        - И ты ему нравишься,  - шепнула я, подталкивая Виктора локтем. Он стоял неподвижно и молчал с того момента, как я сказала, что мне нравится Анри.  - А значит, у него есть немного мозгов.
        Виктор, смягчившись, слегка улыбнулся. Я позволила Анри нарядить меня королевой, а Виктор снизошел до роли короля. В тот день мы представили восхищенным родителям короткую пьесу. Я стояла между двумя мальчиками, сверкая поддельными драгоценностями и неподдельной радостью.
        Пусть я и не могла ходить в школу, отправить туда Виктора тоже было неплохо.

        Профессор Вальдман, к которому мы затем направились, был обладателем пресного, но абсолютно симметричного лица, а его одежда выдавала в нем человека, который тщательно заботится о внешности. В письме Виктора профессор Вальдман получил куда более лестную оценку, чем профессор Кремпе, но вскоре выяснилось, что знает он не больше своего коллеги. Он тоже получил от Виктора ворох вопросов и требований уделить ему время, но уже больше года не слышал от него ни слова. Нет, он не помнит, искал ли Виктора другой юноша, потому что у него нет ни времени, ни терпения для таких вещей,  - и, разумеется, у него нет ни времени, ни терпения для двух неразумных девиц, интересующихся одаренным студентом, который глубоко разочаровал его, исчезнув без следа.
        - Рекомендую поискать в игорных притонах, задних комнатах кабаков и на дне реки,  - ехидно сказал профессор Вальдман.  - Там частенько пропадают люди.
        После этого он бесцеремонно захлопнул перед нами дверь. Уродливый, поблекший от времени медный дверной молоток оскалился мне в лицо, высмеивая мою неудачу.
        Я поклялась, что, если фрау Готтшальк не запрет нас снова, я вернусь и брошу ему в окно камень.
        Жюстина, дрожа, натянула шляпку пониже, пряча лицо.
        - Мне так жаль, Элизабет. Мы пытались. Я знаю, как вы обеспокоены, но я не думаю, что нам стоит здесь оставаться. У нас больше нет сведений. Если Виктор… когда Виктор захочет, чтобы его нашли, он вам напишет. Вы сами сказали, что он непредсказуем и может хандрить месяцами.
        Стиснув зубы, я покачала головой. Я вложила в это предприятие слишком много усилий и времени, чтобы сдаваться. Всю свою жизнь я была такой, какой хотел меня видеть Виктор.
        Теперь я хотела видеть его. И я не собиралась отступать.
        - Мы знаем, что Анри его нашел,  - продолжила Жюстина, убеждая саму себя в необходимости вернуться и на глазах обретая уверенность.  - Может быть, они уехали за границу или отправились на учебу куда-то еще. Ничего удивительного, что от них нет вестей. Письма теряются, бывает, задерживаются. Я уверена, что дома нас уже ждут какие-нибудь новости.  - Она наконец подняла горящие радостным ожиданием глаза.  - Эрнест будет так счастлив, когда мы вернемся. Он прибежит нас встречать с письмом в руке! А малыш Уильям сядет мне на колени, и мы будем смеяться над этой глупой задержкой, из-за которой нам пришлось зря ездить в такую даль!
        Теория Жюстины звучала вполне убедительно. Но ее версия не приносила мне утешения. Я отказывалась верить, что Виктор уехал из города. Еще слишком рано. Виктор обещал, что однажды мы вместе отправимся в путешествие по Европе. Вернемся на озеро Комо. Побываем в зловещих, диких Карпатах. Посмотрим на греческие развалины. Увидим все те места, о которых читали в книгах.
        Кроме того, я вспоминала последнее письмо Анри и не могла представить развития событий, в котором они бы помирились.
        Я подалась вперед и поцеловала ее в щеку.
        - Я хочу проверить еще одно место. Пожалуйста. Она вздохнула, уже готовая отказаться ради меня от своих желаний. Больше всего на свете ей хотелось вернуться в уединенное поместье Франкенштейнов и спрятаться в детской с маленьким Уильямом. А я не давала ей это сделать. «А если он меня забудет?»  - спросила она по пути сюда. Как будто пятилетний ребенок мог забыть женщину, которую знал лучше матери! Женщину, которая стала для него всем, когда его родная мать умерла. Разумеется, несколько дней под присмотром бестолковой служанки не заменят Жюстину.
        - Где еще его можно искать?  - спросила она.
        - Там, куда люди идут за ответами.  - Я улыбнулась, взяла ее за руку и потянула за собой.  - В библиотеке.

        Глава пятая
        Туда стремлюсь я; укажите мне дорогу

        Благородные темные деревья, отполированные временем и бережными руками, возвышались от пола до потолка идеально ровными рядами. Вместо ветвей - полки. Вместо листьев - книги.
        О, эти книги.
        Я дышала так жадно, что у меня закружилась голова. Я пыталась одним только усилием воли впитать собранные здесь знания. Я водила рукой по веренице кожаных обложек с золотым тиснением, скрывающих сокровища.
        - Я могу вам помочь, юные леди?
        На нас недружелюбно смотрел мужчина. Его черты собрались вокруг очков так, словно не очки подбирались под лицо, а лицо выросло, чтобы подходить под очки. Кожа его была бледной и сухой, как пергамент, который он охранял.
        Я хотела провести с книгами больше времени. Я хотела остаться здесь на весь день, пристроившись в тихом углу у окна среди слов и миров, в которые меня прежде не пускали.
        Но у меня не было времени. Если я не найду Виктора сегодня, нам придется вернуться домой из-за Жюстины. Но я не могла вернуться. Я все еще не нашла то, за чем приехала. Я не могла вернуться и вести хозяйство в доме молчаливого неблагодарного человека и каждый день со страхом ждать того момента, когда он сообщит, что больше не нуждается в моих услугах. Что мое время в качестве временного члена семьи Франкенштейн подошло к концу. Что я целиком и полностью предоставлена самой себе.
        Этот библиотекарь поможет мне. Я заставлю его это сделать. Я благосклонно улыбнулась.
        - Пожалуй, да. Я ищу своего кузена. Он недавно переехал, а мы отправились к нему прежде, чем получили письмо с новым адресом.
        Жюстина резко вскинула голову, услышав мою ложь, но я продолжала как ни в чем не бывало:
        - К сожалению, его домовладелец заболел и не смог выведать новый адрес Виктора у его чрезмерно старательной служанки. Можете себе представить, в какой ситуации мы оказались. Нам действительно нужно его найти. А поскольку ничто на свете не приносит ему больше удовольствия, чем книги, а это лучшая библиотека, которую я когда-либо видела, я уверена, что здесь мы обязательно выйдем на его след!
        Мужчина вымученно вздохнул, но, похоже, смягчился. Мне не нужны были его драгоценные книги. Я была всего лишь девицей, которая искала знакомого юношу.
        - Моими книгами пользуется огромное количество студентов. Сомневаюсь, что я смогу вам помочь. Как, говорите, его зовут? Виктор?
        - Да. Виктор Франкенштейн.
        - Ах.  - Он удивленно вскинул брови, едва не потеряв очки.  - Это имя мне знакомо. Он сидел здесь целыми днями, часто до самого закрытия. Несколько раз по утрам я встречал его на ступенях у входа; подозреваю, что он даже не возвращался домой на ночь. Странный и нервный молодой человек.
        Я засияла.
        - Это наш Виктор!
        - Что ж, с сожалением вынужден сообщить, что он не появлялся здесь уже…
        - Год?  - закончила я обреченно.
        - Семь или восемь месяцев. К тому моменту он исчерпал обширные запасы даже этой библиотеки.
        Мое сердце застучало быстрее, а в груди встрепенулась надежда. Это случилось уже после того, как он съехал из известного нам дома!
        - У вас есть его адрес?
        - Нет.
        Мои надежды были разбиты. Стараясь не выдавать глубины своего отчаяния, я полезла в сумочку за одной из последних заготовленных мною визитных карточек.
        - Если вы вспомните…
        - Можете спросить у книготорговца.
        Мои пальцы замерли в сумочке, касаясь шелка подкладки.
        - У кого?
        - Через три улицы отсюда - налево от библиотеки, на следующем повороте направо - есть книжная лавка. Ее владелец иностранец. Он специализируется на редких научных и философских книгах, которые слишком дороги и содержат слишком радикальные идеи, чтобы хранить их здесь. Я дал его адрес вашему кузену, и после этого он перестал сюда приходить.
        Я была готова расцеловать его сухие щеки, но ограничилась более подобающей благодарностью: ослепительной улыбкой. Его отвыкшие улыбаться губы дернулись вверх, как будто пытались вспомнить, что это такое.
        - Спасибо!
        Я схватила Жюстину за локоть и закружила ее, а потом едва ли не бегом кинулась к выходу.
        - Не спешите,  - остерегла она и схватила меня за плечо, не давая мне выскочить на мостовую под колеса проезжающего мимо экипажа.
        Я расхохоталась, задыхаясь от волнения.
        - Ты меня спасла! Видишь, мы наконец-то в расчете.
        - Ох, Элизабет.  - Она поправила выбившийся у меня из-под шляпки локон и достала из ниоткуда шпильку, чтобы его закрепить.  - Вы хотите есть? Может быть, поедим где-нибудь, прежде чем искать книготорговца?
        По ее лицу я видела, что она устала. Обычно этого бывало достаточно, чтобы я безропотно уступила, но только не сегодня. Не сейчас, когда я была так близка.
        Или так далека.
        Потому что книготорговец был моей последней зацепкой. И я не могла больше жить в ожидании одного из двух вариантов развития событий: или я найду Виктора, или вернусь домой без него - и без защиты.

        Франкенштейны забрали меня с озера Комо и взяли с собой в путешествие по Европе. Я была слишком мала, чтобы оценить что-то помимо полного желудка и отсутствия побоев. Но не настолько мала, чтобы не понимать шаткости своего положения. Когда мы наконец сели в лодку и нас повезли в их уединенный дом на противоположном от Женевы берегу озера, мне казалось, что мы плывем по воздуху. Стоял ясный день, и вода вокруг отражала безоблачное небо, как зеркало.
        Дом вынырнул из-за деревьев, словно в сказке. Он лежал в засаде, готовый нас проглотить. Остроконечные крыши впивались в небо, словно зубы. Все в нем было заостренное: окна, двери, даже кованые ворота, которые медленно открылись, пропуская нас внутрь.
        Каким-то шестым чувством я понимала, что это дом-хищник. Но я была умна, как кролик - юркий, сообразительный, маленький кролик. Я взяла мадам Франкенштейн за руку и, задрав голову, заулыбалась.
        - Ах,  - сказала она удивленно; она всегда удивлялась, когда вспоминала обо мне. Она улыбнулась и погладила меня по голове.  - Тебе здесь понравится. И Виктору это пойдет на пользу. И всем нам.
        Одна из трех служанок отвела меня в комнату. Четыре столбика кровати перекликались со свинцовыми прутьями на окне, из-за чего комната напоминала клетку. Но матрас был мягкий, а одеяла - теплые, и бдительность зверька была усыплена.
        Просыпаясь по утрам, несколько драгоценных секунд я лежала с крепко зажмуренными глазами. Я вспоминала ощущение пустого живота, жестокие побои, страх, холод и всегда - неизменно - голод. Несколько драгоценных секунд я держалась за эти воспоминания, а потом открывала глаза и улыбалась.
        Меня продали Франкенштейнам за пару монет, и я жила в страхе, что и они когда-нибудь меня продадут. Я зависела от их милости, поэтому я делала все, что было в моих силах, чтобы сохранить их любовь. Возможно, они бы простили мне непослушание, но я не собиралась рисковать. Никогда.
        Я нравилась Виктору, но он был всего лишь ребенком. Мадам Франкенштейн большую часть дня проводила в постели. Я не могла положиться на ее доброту. А судья Франкенштейн никогда даже не обращался ко мне напрямую, а к моему присутствию относился с тем же равнодушным снисхождением, какое он проявил бы, приведи его жена бродячую собаку.
        Мне необходимо было стать той, кого они полюбят. И потому я выбиралась из постели, оставляя в ней все свои желания, и надевала неизменную кроткую улыбку так же, как надевала теплые носки.
        Виктор был странным. Но сравнить его я могла только с маленькими дикарями моей опекунши. Виктор никогда меня не бил, никогда не воровал мою еду, никогда не удерживал мою голову в озере, пока перед глазами не начинали кружить звезды. Он пристально, осторожно наблюдал за мной, словно изучая мою реакцию на все вокруг. Но я была осторожнее него и никогда не показывала ничего, кроме любви и восхищения.
        Только прожив в доме у озера несколько спокойных недель, я наконец поняла, почему в обращенных к нему взглядах отца и матери иногда появлялся страх.
        Я собиралась у себя в комнате и как раз надевала туфли, когда услышала пронзительные крики.
        Первым моим порывом было спрятаться. В шкафу было местечко - на вид слишком тесное для человека, но я знала, что помещусь: некоторое время назад я на всякий случай это проверила. Кроме того, окно было открыто, и я могла выпрыгнуть, спуститься по шпалере и в считаные секунды спрятаться среди деревьев.
        Но я знала, что люди, которые живут в красивых домах, так не поступают. И если я хотела остаться, то возвращаться к прежним привычкам было нельзя.
        Я тихонько выбралась из комнаты, прошла по коридору и на цыпочках спустилась вниз по лестнице. Теперь я поняла, что это голос Виктора, хоть он и был искажен злобой так, как я еще не слышала. Голос доносился из библиотеки - комнаты, куда мне входить запрещалось.
        Немного потоптавшись снаружи, я толкнула дверь.
        Виктор стоял спиной ко мне в центре комнаты, по которой как будто прошелся ураган. Пол был завален порванными книгами. Виктор тяжело дышал, а его узкие плечи дрожали от крика, который можно было ожидать скорее от животного, чем от человека. В руке он сжимал нож для бумаг.
        В дальнем конце комнаты жались к стене его родители с перекошенными от страха лицами.
        Я все еще могла уйти.
        Но судья Франкенштейн посмотрел на меня. Он никогда на меня не смотрел. В тот день в его глазах была отчаянная мольба. И тяжкий груз ожидания.
        Инстинкты взяли верх. Мне приходилось освобождать зверей, попавших в капканы. Происходящее чем-то напоминало этот опыт. Тихонько напевая без слов, я медленно приблизилась к Виктору. Я протянула руку и осторожно погладила его по затылку; теперь я напевала полузабытую колыбельную. Он застыл, и его тяжелое дыхание замерло в груди, постепенно успокаиваясь. Не переставая поглаживать его по затылку, я обошла его так, что мы оказались лицом к лицу. Я посмотрела ему в глаза - распахнутые глаза с расширенными зрачками.
        - Привет,  - сказала я. И улыбнулась.
        Он смотрел на меня, сдвинув брови. Я перенесла руку с затылка ему на лоб, разглаживая его напряженные черты.
        - Элизабет,  - сказал он.
        Не глядя на учиненные им разрушения, он опустил глаза и уставился на наши ноги.
        Я забрала у него нож для бумаг и положила его на стол. Потом взяла его за руку и сказала:
        - Давай устроим пикник?
        Он кивнул, все еще пытаясь восстановить дыхание. Я развернула его к двери. Уводя его из комнаты, я оглянулась через плечо и увидела на лицах его родителей подобострастное облегчение и благодарность.
        Он никому не причинил реального вреда, но упрочил мое положение в семье. Может, я и принадлежала ему, но и он тоже принадлежал мне.
        С того дня мы с ним стали по-настоящему неразлучны.

        - Я тоже ему нужна,  - сказала я.
        - Что?  - откликнулась Жюстина и притормозила перед домом с обшарпанной серой дверью.
        Я помотала головой.
        - Смотри!
        На другой стороне улицы виднелась книжная лавка, притулившаяся в вечной тени нависающего над ней особняка.
        На этот раз я подождала, чтобы удостовериться, что мы не попадем под копыта проскакавшей мимо лошади, но только ради спокойствия Жюстины. Затем я торопливо потащила ее через мостовую. Задыхаясь от волнения, я толкнула тяжелую дверь лавки.
        Приглушенно, с какой-то обреченностью зазвенел колокольчик, возвещая о нашем появлении узкие стеллажи и опасно покосившиеся полки. Если библиотека поражала величием и пышностью, это место производило гнетущее, давящее впечатление. Каким образом здесь можно было подступиться к поискам желанного сокровища, для меня оставалось загадкой.
        - Минуточку,  - раздался откуда-то неожиданно высокий, женственный голос. Насколько я могла судить, комната могла уходить в глубину на несколько лиг - полный обзор перекрывали полки. Это был лабиринт знаний, вот только путеводной нити у меня не было. Мне придется подождать, пока Минотавр придет ко мне сам.
        Жюстина встала у порога, чопорно сложив руки перед собой. Она напряженно, с надеждой улыбнулась мне. Я была слишком взвинчена, чтобы улыбнуться в ответ. Я уже собиралась звать книготорговца, когда из-за стеллажа появилась женщина немногим старше нас. Ее передник был покрыт пылью, а в волосах, убранных с помощью шпилек, торчал кончик угольного карандаша.
        Она была красива какой-то приземленной красотой: не напоказ, не из необходимости - ее красота была просто частью ее самой. Ее волосы и кожа были смуглее, чем у большинства местных жителей. В глазах светились проницательность и осмысленность, свидетельствующие о живом уме, и мне немедленно захотелось с ней познакомиться. А еще мне захотелось узнать, как молодая женщина смогла получить работу в книжной лавке.
        - О! Я ожидала увидеть кое-кого другого.  - Она недоуменно улыбнулась.
        Мое сердце пустилось вскачь.
        - А кого вы ожидали увидеть?
        Неужели Виктор может прийти сюда с минуты на минуту?
        - Постоянного клиента, профессора с кислым лицом и двойным подбородком, который каждый раз сетует на наши цены и вопит, что это грабеж, грабеж средь бела дня, и что он не станет терпеть подобного обращения. А потом все равно выкладывает денежки, ведь того, что ему нужно, больше нигде не найти.  - Она сложила ладони вместе и потерла руки, чтобы избавиться от пыли, которая, как я подозревала, покрывала ее постоянно.  - Но вы двое все равно что букет от возлюбленного! Я собиралась закрываться на обед. Какие книги вам нужны?
        - Мы пришли не за книгами. Мы ищем моего кузена.
        - Боюсь, я продала последнего кузена вчера, и на полках ни одного не осталось. Я могу сделать заказ, но вам придется подождать несколько недель.  - Ее глаза заискрились весельем, но тут она заметила мое отчаяние, и ее лицо смягчилось.  - Похоже, это долгая история. Не желаете присоединиться ко мне за обедом? Мне так редко выпадает возможность пообщаться с женщинами!
        Я открыла рот, чтобы отказаться, но Жюстина меня опередила.
        - О да! Это было бы замечательно,  - облегченно воскликнула она.  - С тех пор, как мы приехали сюда вчера вечером, у нас не было ни минуты покоя.
        - По вашему акценту можно заключить, что немецкий не ваш родной язык.  - Она без труда перешла на французский.  - Так лучше?
        Жюстина, благодарно улыбаясь, кивнула. Мне было все равно, но с ее стороны любезно было подумать об удобстве Жюстины.
        - Сожалею, что город принял вас неласково. Это Ингольштадт. В это время года теплого приема от него не дождешься. И, похоже, он снова готовится продемонстрировать, что не желает нас здесь видеть.  - Она указала на окно, где первые капли дождя начали чертить по стеклу дорожки.  - Нам нужно выйти и завернуть за угол. Скорее!
        Она открыла дверь, и мы вышли за ней, спрятавшись вдвоем под одним зонтиком. Она шагала впереди, не обращая внимания на дождь. Я завидовала ее темным юбкам. На моих видна была каждая крупица грязи, которую оставлял на мне город. Но мне пришлось надеть белое, потому что я собиралась увидеться с Виктором. Я надеялась увидеться с Виктором.
        - Пришли!
        Она завернула за угол и остановилась перед неприметной дверью. Достав ключ, она повернула его в замке.
        - Я думала, мы идем в кафе,  - сказала Жюстина.
        - Местные кафе никуда не годятся, а цены ломят будь здоров! Я накормлю вас лучше.  - Она повернулась и усмехнулась, обнажив кривоватые зубы, которые прижимались друг к другу, как стеллажи в ее лавке, придавая ей какое-то особое обаяние.  - Меня зовут Мэри Дельгадо,  - представилась она и посмотрела на Жюстину.
        - Жюстина Мориц. А это Элизабет Лавенца.
        - Приятно познакомиться. Заходите, не стойте под дождем.
        Мы прошли за ней в тесную прихожую, заваленную книгами так, что ее тоже можно было принять за магазин. Книги были сложены стопками на столе, громоздились вдоль стен и занимали почти каждую ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж. Мимо высоких пирамид из книг наверх уходила узкая тропа.
        - Только повнимательнее, тут повсюду книги,  - сказала она, с привычной легкостью поднимаясь по лестнице.
        Я наклонилась, разглядывая корешки. Я не видела никакой системы. Сборники стихов под политическими трактатами, политические трактаты под религиозными текстами, религиозные тексты под математической теорией. Я провела пальцами по книге по философии. Мои кружевные перчатки остались белоснежными. Все книги регулярно читались, и пыль просто не успевала скапливаться.
        О, я была внимательна, еще как. Книги всецело завладели моим вниманием, и мне хотелось узнать больше о каждой из них. Но вместо этого мы поднялись за Мэри по лестнице в уютную гостиную. Тут, как ни странно, не было ни одной книги. У камина, в котором радостно пылал огонь, стояла потертая, но чистая софа и пара мягких кожаных кресел.
        - Присаживайтесь,  - донесся из соседней комнаты голос Мэри.  - Прошу, присаживайтесь.
        Мы повиновались. Жюстина довольно вздохнула, стянула с рук перчатки и отколола булавки, удерживающие шляпку. Я присела на краешек софы.
        - У вас такой вид, словно вы готовы в любую секунду сбежать,  - заметила Жюстина.
        Я тоже сняла перчатки, но шляпку оставила. Мне хотелось вскочить и, подобно животному в клетке, начать мерить комнату шагами. Вместо этого я уставилась на огонь в надежде, что гипнотический танец пламени успокоит мой перевозбужденный разум.
        Мэри поставила перед нами поднос с нарезанным хлебом, холодным жареным цыпленком и клинышком легкого пряного сыра.
        - Не бог весть что, но это лучше, чем помои, которыми они за бешеные деньги потчуют доверчивых студентов!
        Прежде чем я успела открыть рот и спросить ее о Викторе, она снова исчезла и вернулась с чайным сервизом. Когда она поставила его на стол и уселась сама, у меня наконец появилась возможность, не нарушая приличий, начать разговор.
        Глаза Мэри засверкали.
        - Так какого кузена вы себе подбираете?
        Во мне боролись восхищение и раздражение. При других обстоятельствах я бы хотела иметь такую подругу. Но сейчас она - и только она - стояла между моим будущим и моим шатким настоящим.
        - Мне нужен Виктор Франкенштейн.
        Она замерла, не донеся чашку до губ.
        - Виктор?
        - Так вы его знаете?
        Она рассмеялась.
        - Ненасытные аппетиты Виктора позволили моему дяде снарядить заграничную экспедицию за книгами. Он уехал в прошлом месяце; выпорхнул из дому, окрыленный предстоящей поездкой. Думаю, дядя усыновил бы Виктора, если б мог. Он несколько раз заводил разговор о том, что мне стоит попытаться женить его на себе.
        Я ошиблась. Мэри мне не нравилась. Ни капельки. Чашка задрожала у меня в руке, и я поставила ее, чтобы не разбить.
        Должно быть, она почувствовала мою реакцию, потому что засмеялась снова.
        - Можете меня не опасаться. Мне хватает компании книг. Я бы не смогла потеснить их ради кого-то вроде Виктора.
        Виктор действительно занимал огромное пространство в жизни своих близких. А уехав, оставил после себя пустоту, которая теперь гудела, требуя, чтобы ее заполнили.
        Я все равно не доверяла Мэри, но я нуждалась в ее помощи.
        - Значит, вам известно, где он сейчас?
        Мэри открыла рот, чтобы ответить, но задумалась.
        - Я вдруг поняла, что не знаю, кто вы и чего хотите от Виктора. А последние несколько месяцев приучили нас всех к осторожности.
        - О чем это вы?  - спросила Жюстина.  - Наша домовладелица тоже очень живо пеклась о нашей безопасности.
        - Это, конечно, только слухи. Один матрос пропал. Напился в кабаке, а на следующий день исчез без следа. Бывает, люди уезжают, не говоря никому ни слова. Обычное дело среди бедняков, которых мало что держит на одном месте. Но в последнее время в городе ощущается… не страх, нет, но какая-то тревога.
        - Уверяю вас, я не намерена убивать Виктора,  - сказала я и заставила себя улыбнуться. Сделать так, чтобы он исчез из города,  - возможно. Но если он был таким образцовым покупателем, вряд ли она обрадуется, узнав, что я собираюсь его увезти.  - Он мой кузен. Он уехал в Женеву два года назад…
        - После смерти матери,  - добавила Жюстина.
        - Да, когда его мать умерла. Он уехал, чтобы учиться здесь. От него несколько месяцев не было вестей, и я начала беспокоиться. Он может чересчур увлечься чем-то и совсем перестать заботиться о себе. Мы только хотели убедиться, что с ним все хорошо.
        Мэри вопросительно подняла бровь.
        - Но вы не знаете, где он живет?
        За меня ответила Жюстина:
        - Его друг Анри приезжал несколько месяцев назад, чтобы его проведать, но…
        Я многозначительно кашлянула. До сих пор Жюстина вела себя так тихо! Но эта Мэри заставила ее разговориться. Жюстина не контролировала ход беседы - а следовало бы.
        - И ваш Анри ничего вам не написал?
        Мэри устремила на меня проницательный взгляд. Почему мужчины приняли мои неправдоподобные объяснения без единого сомнения, а эта девица цеплялась за каждое слово?
        - Написал,  - ответила я.  - Но он в своей безалаберности и не подумал, что нам может понадобиться адрес Виктора.
        - И Анри не в состоянии помочь вам сейчас?
        Я избегала вопросов Жюстины о местонахождении Анри, позволяя ей думать, что он находится в городе и может нам помочь. Она доверяла ему. Мысль о нем успокаивала ее, когда я уговаривала ее отправиться в поездку. Но если я хочу, чтобы Мэри ответила на мои вопросы, мне тоже придется это сделать.
        - Анри уехал в Англию вскоре после того, как нашел Виктора,  - сказала я, поставила чашку и наклонилась вперед, чтобы не видеть лица Жюстины.  - Можете себе представить, какое изнурительное это было путешествие!
        Голова Жюстина мотнулась в мою сторону.
        - В Англию? Вы знали? Но вы же сказали, что он здесь!
        - Он здесь был. Примерно шесть месяцев назад. Я наконец обернулась и при виде ее выражения почувствовала себя хрупкой, как чайная чашка. Я приготовилась к возмущению, но встретила лишь боль и мягкий упрек.
        - Почему вы мне не сказали?
        - Я знала, что ты будешь беспокоиться, если поедешь в незнакомый город, в котором нет никого, кому ты доверяешь. Но Виктор здесь, а я доверяю Виктору. Прости, что не рассказала тебе про Анри. Мне нужно было, чтобы ты поехала. Одна я не справлюсь.
        Жюстина не поднимала глаз от еды, но ее рука скользнула в сумочку и, вне всяких сомнений, нашарила маленького свинцового солдатика.
        - Вы должны были мне рассказать.
        - Да.  - Я вгляделась в ее лицо, пытаясь понять, кто огорчил ее больше: я или Анри. Я не знала, испытывала ли она к нему какие-либо чувства, кроме дружеских. Я никогда не поощряла их: я хотела иметь под рукой запасные варианты. Но теперь эти варианты стали недоступны и ей, и мне. Я протянула руку и, обняв ее за плечи, привлекла к себе. С неохотой, но она придвинулась ближе.  - Прости меня. Я поступила эгоистично. Но я была сама не своя от беспокойства о Викторе.
        Жюстина молча кивнула. Я знала, что она меня простит, и не жалела о том, что сделала. Мы были в Ингольштадте. Мы найдем Виктора. И на фоне нашего успеха никто не вспомнит, какими правдами и неправдами я его добилась.
        Мэри откинулась на спинку кресла, отщипнула двумя пальцами кусочек цыпленка и закинула его в рот.
        - Итак, Виктор приехал учиться и перестал писать. А потом Анри поехал проведать его и сразу же отбыл в Англию, не оставив вам адреса Виктора?
        - Если коротко, да,  - ответила я сухо.  - Вы же знаете, что мужчины редко задумываются о наших чувствах. Они так увлекаются собственными делами, что забывают о нас, и нам остается ждать дома в постоянной тревоге.
        - Мне это знакомо. С тех пор, как дядя уехал, я не получила от него ни одного письма. Я себе места не нахожу.  - Она вытерла пальцы о передник.  - Про Анри мне ничего не известно. Если он и приходил в магазин, скорее всего, он говорил с дядей. Но я узнаю Виктора в вашем описании, а ваше беспокойство мне кажется вполне искренним. Он необычный юноша, одержимый странными идеями. И, честно говоря, довольно грубый. Но я не жалуюсь: у меня сложилось впечатление, что он груб со всеми, и его грубость не связана с моим полом и происхождением. Он не заходил в магазин вот уже несколько месяцев.
        У меня поникли плечи. Я солгала Жюстине, ввела ее в заблуждение и, что еще хуже, дала судье Франкенштейну отличный повод выставить меня на улицу - и все напрасно!
        - Но,  - Мэри наклонилась вперед и пальцем подняла мой подбородок,  - у меня сохранился его последний заказ, на котором должен быть адрес доставки. Возможно, он там уже не живет, но я знаю, что дядя заходил к нему перед отъездом, так что…
        - Прошу вас, дайте его мне!
        Я не скрывала отчаяния. Она могла потребовать у меня что угодно, и я бы согласилась.
        Но она просто встала и вышла из комнаты. Жюстина жевала, не глядя на меня. Мне следовало извиниться еще раз, но я была слишком взволнована.
        Наконец Мэри вернулась с клочком бумаги в руке.
        - Держите.  - Она протянула его мне.
        Этот адрес отличался от того, который я уже проверила. И использовался он всего шесть месяцев назад!
        Кроме бумаги Мэри принесла плащ и зонтик.
        - Вам, наверное, нужно вернуться в магазин,  - сказала я, поднимаясь с софы. Жюстина вздохнула, с тоской глядя на оставшуюся еду, но последовала моему примеру.  - Большое спасибо за вашу помощь и доброту!
        - Когда дядя уехал, покупателей стало мало. За несколько часов с магазином ничего не случится, а я провожу вас к месту жительства Виктора. Это не самая дружелюбная часть города.
        Жюстина рассмеялась, и, хотя это был грустный смех, я украдкой вздохнула с облегчением.
        - Кажется, в этом городе нет дружелюбных частей.
        Мэри натянуто улыбнулась.
        - Наверное, я выразилась слишком мягко. Его дом находится в той части города, в которой женщине нельзя бывать в одиночку,  - и даже двум женщинам, если они плохо знают местность.  - Она накинула плащ, сняла с крючка у двери шляпу и надела ее, прикрыв карандаш в волосах.  - И потом, я умираю от любопытства. Я видела, какие книги искал Виктор. Хотелось бы мне знать, зачем они ему понадобились. И какая муха его укусила, если он постыдным образом забыл о таких очаровательных и заботливых друзьях, как вы.
        - Нам всем хотелось бы это знать,  - мрачно пробормотала я и вышла вслед за ней в обливающийся слезами город.

        Глава шестая
        Обвел угрюмыми зеницами вокруг

        В других обстоятельствах я могла бы разглядеть очарование Ингольштадта. Крутые крыши теплого оранжевого цвета, жизнерадостные ряды разноцветных домиков, широкие, просторные улицы. Здесь было несколько парков и собор, который возвышался над городом, присматривая за его жителями. Я чувствовала его взгляд затылком, чувствовала, как он наблюдает за каждым моим движением. Его шпили, недремлющие часовые, были виды почти из любой точки города. Наблюдал ли за нами Бог? И если да, что он видел? Интересовали ли его замыслы жалкой его рабы, среди заслуг которой значились лишь семнадцать лет жизни?
        Если он наблюдал, это означало, что он наблюдал все это время. А если он наблюдал все это время, значит, он был подлым, злопамятным стариком, потому что все видел и ничего не делал. Ни для меня. Ни для Жюстины.
        Нет. Жюстина сказала бы, что Бог ответил на ее молитвы, когда послал ей меня. И еще, наверное, сказала бы, что на мои молитвы Бог ответил, послав мне Виктора.
        Но это было невозможно. Я не молилась в детстве и уж тем более не молилась сейчас. Конечно, Бог, и без того скупой на чудеса, не стал бы отвечать на молитвы, которые никогда не звучали. Я не раскаивалась в том, что далека от Бога. Если мне нужна была помощь, я помогала себе сама.
        Мы миновали старое здание на городской площади. На улице было пасмурно и дождливо, краски поблекли, смешались в одну, как на палитре под струей воды. Я хорошо изучила карту и теперь знала, что Мэри ведет нас в сторону Дуная, на окраину города. Ради себя и Жюстины я призвала на помощь всю свою уверенность, и все же я была рада, что у нас есть проводник. С тех пор, как я поселилась на озере в доме Франкенштейнов, я не бывала нигде, кроме Женевы. Этот город, каким бы приятным он ни был, был мне незнаком. А я знала, что незнакомцам доверять нельзя.
        Мы прошли через торговую площадь и оказались в жилом квартале. Средневековая стена вокруг города поддерживалась в хорошем состоянии и до сих пор отмечала границы Ингольштадта. Мы шли вдоль нее, пока не оказались у древней сторожки у городских ворот. Шум дождя, барабанившего по нашим зонтикам, притих на одну долгую секунду, пока мы шли под стеной.
        В этот момент мне показалось, что я снова слышу звук из моих снов. Душераздирающий крик, полный такого одиночества, что в сравнении с ним даже компания обреченных на вечные муки в аду была бы утешением.
        Я повернула голову, вглядываясь в темноту сторожки. Внутри было несколько дверей - все были заколочены, но одна из них выглядела так, словно ее недавно открывали, а потом неумело заколотили снова.
        - Вы слышали…
        Мэри только отмахнулась.
        - Это старый город. Здесь даже камни оплакивают прошлое. Тут уже недалеко, но нам еще предстоит перейти мост.
        Жюстина, однако, тоже тревожилась и не скрывала этого.
        - Нам нельзя задерживаться,  - сказала она.  - Фрау Готтшальк оставит нас ночевать на улице.
        - Очаровательно,  - сказала Мэри. Лишь ее голос вносил в этот серый день немного жизни.  - Раз так, давайте поторопимся.
        Мы вышли за пределы старого города. В этой части Дуная собирались для погрузки и разгрузки товаров корабли, хотя сейчас команды в основном сидели без дела, ожидая, когда закончится дождь. Мы почти сумели перебраться через мост без происшествий, но в последний момент проезжающий мимо экипаж окатил наши юбки водой из лужи. Мысль о том, чтобы предстать перед Виктором в платье, которое было не безукоризненно белым, наполнила меня ужасом. Все страхи нашей с ним первой встречи вернулись, и я снова почувствовала себя маленькой девочкой с грязными ногами.
        Что я могла предложить ему сейчас? У меня не было деревьев, на которые можно залезть, не было гнезд, полных яиц. У меня не было крошечных хрупких сердечек в качестве подношения - только мое собственное. Я вздернула подбородок, прогоняя минуту слабости. Я буду его Элизабет - той, кого я так тщательно вылепила с его помощью. И он вспомнит, и снова полюбит меня, и я буду в безопасности.
        Анри уехал и предал меня; ему не достанется больше ни единого удара моего сердца. Мне не следовало подпускать его так близко. Он с самого начала представлял для меня угрозу.

        Ускользающие из памяти годы, когда Анри был заводилой наших игр, а Виктору хватало знаний, которые он получал в школе, были заполнены светом; их я, наверное, могла даже назвать беззаботными. Было нечто удивительное в том, что рядом со мной всегда был Виктор с его склонностью к приступам гнева и холодной отстраненности и Анри - светлый, неунывающий, готовый принимать на веру чудеса природы, не задаваясь вопросами их происхождения.
        Я видела голод, с которым Анри искал внимания и расположения Виктора, и понимала, что любовь Виктора - редкий дар, а редкое всегда ценится больше всего. В благодарность за этот дар я приложила все силы, чтобы стать такой, какой меня хотел видеть Виктор. Милой. Нежной. Изобретательной и сообразительной, но не настолько, чтобы его превзойти. Я смеялась над шутками и пьесами Анри, но лучшие свои улыбки берегла для Виктора, зная, что он коллекционирует их и прячет в своем тайнике.
        Я стала такой девочкой, чтобы выжить, но чем дольше я жила в ее теле, тем проще мне становилось просто быть ею. Мне было двенадцать, и я готовилась навсегда распрощаться с детством. Но мы продолжали играть так, как будто были детьми. Я была Гвиневрой для Артура и Ланселота, играла в драмах Анри, с любовью составленных из отрывков, которые он заимствовал у великих драматургов прошлого. Лес был нашим Камелотом. Все наши недруги были воображаемыми, а потому мы побеждали их без труда.
        Однажды мы играли в королей и королев. Я лежала на лесном ложе, погруженная в зачарованный сон. Анри и Виктор, одолев множество испытаний, наконец нашли меня.
        - Она прекраснее всех на свете! Сон, подобный смерти, сковал ее члены. Лишь любовь способна ее пробудить!  - продекламировал Анри, вскидывая меч к небу. Потом он наклонился и поцеловал меня.
        Я открыла глаза и обнаружила, что Анри потрясенно уставился на меня, как будто сам не верил в то, что произошло. На Виктора я смотреть не решилась. Я снова зажмурилась, не реагируя на поцелуй.
        - Я подумал, что… я подумал, это ее разбудит,  - испуганно пролепетал Анри.
        - Она не спит.  - Голос Виктора был ломким, как скованная утренним инеем трава.  - Видишь? В ее жилах нет жизни.  - Он приподнял мою безвольно повисшую руку.  - Она мертва. Но мы еще можем отыскать пути, которым при жизни следовало биение ее сердца.
        Виктор повел пальцем по голубым венам моей бледной руки до самого локтя. Рука дернулась от его прикосновения.
        - Не шевелись!  - прошептал он, заметив, что я приоткрыла один глаз.  - Вот мой клинок; он острее и тоньше твоего меча. Посмотрим, течет ли кровь в ее безжизненном теле.
        - Виктор!  - В голосе Анри больше не было смеха. Он отнял у Виктора мое запястье и прижал к себе, вынуждая меня выйти из роли трупа.  - Так нельзя!
        - Всего один крошечный разрез, чтобы посмотреть, что находится под кожей. Неужели тебе не интересно?
        Если раньше злость Виктора выливалась в неконтролируемую бурю эмоций, то на этот раз она была темнее и глубже и напоминала дно озера, холодное и непостижимое. Это была какая-то новая, незнакомая злость, и я знала, как с ней совладать.
        - Элизабет не возражает.  - Нож Виктора подмигнул на солнце, как будто тоже хотел участвовать в игре.  - Ее интересует красота мира и поэзия, а я хочу узнать, что прячется под каждой поверхностью. Дай сюда руку, Элизабет.
        Анри, чуть не плача, оттащил меня подальше.
        - Нельзя резать людей, Виктор. Нельзя, и все тут!
        Я не знала, куда смотреть и как себя вести. Но я знала, что, если останусь с Анри и поддержу его, в конечном счете это не принесет мне никакой выгоды. Кроме того, я могла навлечь на себя гнев Виктора. Никогда еще я не становилась его целью! Я с негодованием поняла, что Анри поставил меня в ужасное положение.
        Я выскользнула из объятий Анри и кокетливо поцеловала Виктора в щеку, а потом взяла его под руку так же, как мадам Франкенштейн брала судью Франкенштейна.
        - Это была только игра. А ты все испортил, когда поцеловал меня без спросу.
        От Виктора исходил почти ощутимый холод, но лицо его, гладкое и неподвижное, как стекло, не выражало ничего.
        - Мне надоели твои игры, Анри. Они скучные.
        Анри, пытаясь сообразить, как так вышло, что виноватым оказался он, переводил взгляд с меня на Виктора; его доброе лицо горело обидой и непониманием.
        - Анри не понимает, как надо играть в труп, вот и все,  - сказала я.  - Это наша с тобой особая игра. И вообще, мы для этого уже слишком взрослые.
        Я посмотрела на Виктора, ожидая подтверждения своих слов - отчаянно желая его получить. Я должна была исправить положение. Я не могла потерять Анри. Он приносил в мою жизнь столько красок.
        Виктор кивнул и бесстрастно поднял бровь.
        - Наверное, ты права. В следующем месяце мне будет четырнадцать. На мой день рождения мы поедем на воды. Матушка тебе уже говорила?
        Нельзя было, чтобы он ушел, продолжая злиться на Анри. Наш друг мог никогда больше не вернуться. Виктор нелегко прощал обиды. Годом ранее повар подал обед, от которого Виктору стало плохо. Целую неделю Виктор отказывался есть приготовленные им блюда, вынуждая родителей избавиться от повара и найти ему замену. Я не хотела, чтобы он избавился от Анри, пусть даже тот все усложнял.
        Безмятежно рассмеявшись, я сжала руку Виктора и улыбнулась ему.
        - Пожалуйста, Виктор, пригласи Анри и его родителей поехать с нами. Иначе вы с отцом будете пропадать на охоте, а мне придется сидеть дома с маленьким Эрнестом.
        - Но ты говорила матушке, что любишь Эрнеста.
        - Он только и делает, что плачет и мочит пеленки. Если меня оставят с ним, я стану самым несчастным человеком на свете! Я буду несчастна без тебя. Если Анри поедет, у тебя будет повод отказать отцу. И он сможет взять вместо тебя месье Клерваля.
        Остатки гнева во взгляде Виктора наконец растворились.
        - Конечно, Анри надо поехать с нами.
        Продолжая улыбаться, я повернулась к Анри, и он с облегчением, хотя все так же смущенно, кивнул.
        - Иди и скажи родителям, Виктор,  - сказала я,  - чтобы они рассчитывали на Клервалей. А я провожу Анри до лодки.
        Виктор, сбросив гнев, как одежду, спокойно зашагал прочь.
        По пути к пристани я держалась от Анри на некотором расстоянии. Мы были почти у озера, когда он взял меня за локоть, вынуждая остановиться.
        - Элизабет, прости меня. Я не понимаю, что сделал не так.
        Я беспечно улыбнулась. Улыбки были моей валютой. Другой у меня никогда не было. Мои платья, туфли, ленты - все это принадлежало Франкенштейнам. Мне одолжили их на время и так же временно позволили поселиться в доме на озере.
        - Ты испортил выдумку Виктора. А ты знаешь, какой он обидчивый.
        - Прости, что поцеловал тебя.
        - Тебе не следовало так поступать.  - Я поднесла пальцы к губам и обнаружила, что уже не улыбаюсь.  - Больше никогда так не делай.
        Его лицо выражало глубочайшее разочарование.
        - Можешь ответить на один вопрос? Только честно. Я кивнула. Но я знала, что, какой бы вопрос он ни задал, я этого не сделаю. Честность была роскошью, которую я не могла себе позволить.
        - Ты счастлива в этом доме?
        Простой вопрос обрушился на меня, как удар, и я отшатнулась, как когда-то отшатывалась от кулаков опекунши.
        - Почему ты спрашиваешь?
        - Иногда вещи, которые ты говоришь, похожи скорее на мои пьесы, чем на настоящие чувства.
        - А если и нет, что с того?  - прошептала я, улыбаясь, хотя улыбка причиняла мне физическую боль.  - Что ты сделаешь? Что тут вообще можно сделать? Это мой дом, Анри. Другого у меня нет. Без Франкенштейнов у меня не будет ничего. Понимаешь?
        - Конечно, я…
        Я остановила его жестом. Он не понимал. Если бы он понимал, то не стал бы задавать такой глупый вопрос.
        - Но я счастлива. Как я могу желать другой жизни? Ты такой странный. Мы видимся почти каждый день! Ты прекрасно знаешь, что я счастлива. И ты тоже счастлив в этом доме, иначе бы не приходил.
        Он кивнул, но тревога не покидала его открытого лица. Смотреть на него было невыносимо, и я заключила его в объятия.
        - Когда ты здесь, я счастлива еще больше,  - сказала я.  - Обещай, что никогда нас не бросишь.
        - Обещаю.
        Удовлетворенная его обещанием - потому что Анри, в отличие от меня, был честен,  - я проводила его к лодке и радостно помахала на прощание. Я знала, что отныне мне придется быть осторожнее с ними обоими и тщательно сохранять равновесие. Я не хотела думать о том, что будет, если я потеряю любовь Виктора. Потерять любовь Анри было бы просто больно.
        Но за свою жизнь я испытала достаточно боли. Я не собиралась лишаться Анри. Я собиралась использовать их обоих, чтобы себя защитить.
        Анри спросил, счастлива ли я.
        Я была в безопасности, а это было гораздо лучше счастья.

        - Так кем вы приходитесь нашему Виктору?  - спросила Мэри Жюстину. Меня покоробило это хозяйское «наш».
        Жюстина оторопела: вопрос вырвал ее из молчания, в которое она погрузилась. Я держалась рядом с ней, но все равно ощущала между нами прореху, которую еще предстояло залатать.
        Она задумчиво улыбнулась.
        - Я работаю у Франкенштейнов. Я попала к ним в дом незадолго до отъезда Виктора, так что я не очень хорошо его знаю. Но я присматриваю за его братьями. Старшему, Эрнесту, одиннадцать. Он такой славный мальчик! Очень умный, и, хотя он уже может обойтись без гувернантки, все равно меня слушается. Он хочет поступить на военную службу. Мне страшно от одной мысли об этом, но когда-нибудь он станет настоящим храбрым солдатом. А малютка Уильям! Такая душка! На щеках у него прелестные ямочки, а кудряшки мягкие, как пух. Боюсь, без меня он плохо спит. Обычно я каждый вечер пою ему колыбельные.
        - Уильяма сложно назвать малюткой,  - заметила я.  - Ему почти пять. Ты его балуешь.
        - Такого чудесного ребенка невозможно избаловать!  - Жюстина бросила на меня самый суровый из всех взглядов, на какие только был способен ее кроткий характер.  - Вы еще скажете мне спасибо за мою любовь к детям, когда у вас появятся собственные малыши и я буду их нянчить.
        Я рассмеялась от неожиданности этого заявления и с облегчением почувствовала, как тяжесть в груди, которая к этому моменту стала почти невыносима, ослабла.
        - Если у меня и появятся дети, у тебя к тому времени уже будут свои, и мы станем растить их вместе, как кузенов.
        Из горла Жюстины вырвался странный звук. Я ощутила укол вины и подумала об Анри и о том, что его отъезд может означать для тайных надежд Жюстины. Я поступила эгоистично. Я это исправлю. Я взяла ее под руку и притянула к себе.
        - Жюстина - лучшая гувернантка на свете; мальчики Франкенштейнов ее боготворят. Привести ее в дом было лучшим, что я для них сделала.
        Жюстина залилась румянцем и опустила голову.
        - Больше всего добра ваш поступок принес мне.
        - Ерунда. Жизнь любого мигом становится лучше, когда в ней появляешься ты.
        Мэри рассмеялась.
        - Не могу не согласиться! Вы уже спасли меня от одинокого вечера в окружении книжной пыли. И привели меня в столь благоуханное место…
        Она указала на скопление кирпичных зданий на берегу реки. Едва успев сойти с моста, мы почувствовали исходящий от них смрад, усиленный сыростью. Где-то неподалеку располагалась сыромятня, и запах навоза и мочи атаковал наши органы чувств. Мы быстро зашагали вдоль домов. Вонь сыромятни притупилась, сменившись застарелым запахом крови с острым привкусом металла. По всей видимости, рядом была скотобойня.
        - Все, что нужно городу для выживания, но что он предпочитает не видеть - и не чувствовать,  - сказала Мэри, осторожно обходя загадочную бесцветную лужу. У одного из зданий на углу мы увидели пару мужчин с голодными взглядами. Между ними стояла женщина средних лет в блузе с вызывающе глубоким вырезом. Она не столько завлекала, сколько наводила уныние, но предназначение заведения было очевидно.
        - Почему Виктор поселился в таком месте?  - испуганно спросила Жюстина, придвигаясь ко мне поближе. Несмотря на угнетающую обстановку, облегчение придало мне сил. Все будет хорошо. Жюстина наверняка меня уже простила.
        Мэри перешагнула через распростертого на земле мужчину, который, скорее всего, просто перепил и теперь отсыпался, а вовсе не умер, хотя никто из нас не потрудился проверить.
        - Люди селятся здесь по разным причинам. В городе тесно, а тут места хоть отбавляй. Арендная плата в этой части города невысока из-за запахов и удаленности от центра и университета.  - Она пожала плечами.  - А еще сюда стремятся те, кто не хочет, чтобы их нашли.
        - Виктор от нас не прячется,  - перебила я.  - Он гений, а потому несколько беспечен в том, что касается средств к существованию и отношения к жизни. Большинству людей этого не понять.
        - Тогда ему повезло, что у него есть вы. Раз уж вы его понимаете.
        - Еще как понимаю.  - Я изогнула бровь; она ответила улыбкой, которая привела меня в бешенство.
        - Мне кажется, вам понравится Анри,  - сказала Жюстина задумчиво.  - Он совсем не похож на Виктора. Он любит разные истории, языки и поэзию.
        Я сжала руку Жюстины.
        - Я не сомневаюсь, что Мэри понравился бы Анри, потому что Анри нравится всем.
        Анри нравился всем. После его последнего письма я была уверена, что Виктор в число этих людей больше не входит. Как и я. Он подвел нас всех.
        - Мы пришли.
        Мэри остановилась, и мы с Жюстиной повернулись, чтобы посмотреть.
        Здание, притулившееся у самой реки, было настолько уродливым и бесформенным, что я не могла поверить, что Виктор согласился здесь жить. Само существование подобной постройки, напоминающей скорее нарост из камня и кирпича, чем архитектурное сооружение, оскорбило бы его чувства. На первом этаже окон не было - и на втором, насколько я могла судить, тоже. Лишь под самой крышей виднелся узкий ряд окошек. На крыше я заметила распахнутое в небо окно. Глупо: на улице шел дождь. От крыши к реке шел странный закрытый желоб.
        - Постучим?  - с сомнением спросила Жюстина.
        - Не след вам туда ходить.
        Мы втроем подпрыгнули от неожиданности, услышав за спиной пьяное бормотание. Мужчина из канавы - живее всех живых, хотя пахло от него так, будто он провел в объятиях смерти немало долгих часов,  - покачиваясь, стоял позади нас. До этой минуты я и не подозревала, что человеческое тело способно удерживаться под таким углом без опоры.
        - Прошу прощения?
        - Дурное место.
        Я не собиралась тратить время на пьяниц. Тем более теперь, когда от Виктора меня, возможно, отделяла одна дверь.
        - Насколько я могу судить, весь этот квартал можно назвать дурным местом. Не вижу причин выделять это здание особо.
        - Я вам расскажу секрет.
        Мужчина сделал несколько неверных шагов по направлению к нам. Изо рта у него разило, как из немытого ночного горшка. Отступать мне было некуда: с одной стороны была Жюстина, с другой дверь. Я шагнула ему навстречу, загораживая собой Жюстину. Он поманил меня пальцем.
        Один глаз у него был затянут бельмом. Спутанная борода росла клочьями, кожа под ней была покрыта красными и лиловыми пятнами. Он провел языком по уцелевшим зубам; глаза его бегали туда-сюда, как будто он опасался, что его могут подслушать.
        - Ну?  - поторопила его я. Он придвинулся еще ближе.
        - Чудовища!
        Я испуганно вздрогнула, а он хрипло расхохотался, довольный своей шуткой. Он шагнул назад, и я поняла, что сейчас произойдет: позади него лежало несколько кирпичей, а за ними берег резко уходил вниз.
        Я не стала его предупреждать.
        Он споткнулся о кирпичи и, потеряв равновесие, замахал руками, как ветряная мельница. Еще секунда, и я с удовлетворением услышала тяжелый всплеск.
        - Боже мой!  - Жюстина в ужасе зажала рот ладонью.  - А вдруг он не умеет плавать?
        - Он упал у самого берега.  - Я отвернулась, не обращая внимания на отчаянный плеск.  - Уверена, он найдет, за что зацепиться. И потом, только послушай, как он ругается. Для человека, которому нечем дышать, он слишком красноречив. Ничего с ним не случится. И ему полезно окунуться - может, избавится от дурного запаха.
        Злая, усталая и полная решимости покончить с этим делом, я потянулась к железному дверному молотку - и, вскрикнув от боли и неожиданности, отдернула руку. Через кружево перчатки меня ударило током. Я потрясла рукой, чтобы избавиться от ощущения вонзившихся в пальцы иголок, и шагнула в сторону, уступая дорогу Мэри, на которой были куда более практичные кожаные перчатки.
        Дверная ручка повернулась.
        Дверь открылась.
        - О нет,  - прошептала я.

        Глава седьмая
        Ночь древнюю и хаос я воспел

        Я выбросила руку в сторону, загородив дорогу Жюстине и Мэри.
        - Это может быть опасно. Подождите здесь.
        Внутри стоял все тот же застарелый запах крови. Но не он один. Пахло чем-то тухлым. Я задохнулась и, с трудом сдерживая рвотный позыв, зажала нос и рот ладонью.
        Передняя - если ее можно было так назвать - была усыпана вырванными из книг страницами. Взгляд Мэри зацепился за них. Я же не сводила глаз с двери перед нами. Приставная лестница у стены вела к люку на второй этаж. За скособоченной дверью справа от нас виднелась грязная уборная. Единственным источником освещения был приглушенный дождем дневной свет, который вместе с нами медлил у открытой двери, словно не желая идти дальше.
        - Если это может быть опасно, нам лучше держаться вместе.  - Мэри наклонилась, чтобы разглядеть страницы на полу.
        Я присела и подобрала пустую обложку распотрошенной книги. Я узнала ее. Это была философия алхимии, которой Виктор зачитывался во время нашей поездки на воды. И потом, я знала Виктора. Я волновалась не за Мэри и Жюстину.
        Я волновалась за него.
        - Что это там?  - Я указала на улицу.  - Он уже выбрался из реки? Кажется, ему нужна помощь!
        Жюстина и Мэри кинулись наружу.
        Я захлопнула за ними дверь и задвинула засов.

        - Жди здесь,  - сказала я Анри. Что бы нам ни предстояло сделать, он для этого не годился. Потому что я узнала вопль: кричал маленький Эрнест. Которого мы оставили внизу с Виктором, пока нянька спала, а взрослые уехали в город. Из-за дождя нам приходилось маяться со скуки в загородном доме. Прихватив Анри, я поднялась наверх из порочного любопытства, в надежде, что случится что-нибудь интересное.
        Эгоистично. Глупо.
        Анри прижал меня к себе крепче.
        - Но…
        Я оттолкнула его, выбежала из комнаты и заперла за собой дверь. Спотыкаясь, я сбежала по лестнице и, влетев в кабинет, потрясенно уставилась на открывшуюся мне сцену.
        Эрнест, завывая в животном ужасе, баюкал руку с глубоким, почти до кости, порезом, из которого сочилась кровь. На полу уже скопилась целая лужа.
        Бледный как полотно, Виктор сидел на стуле и смотрел на брата широко распахнутыми глазами.
        На полу между ними лежал нож.
        Виктор поднял на меня взгляд. Он стиснул зубы; руки, сжатые в кулаки, дрожали.
        Лишь две вещи я знала наверняка.
        Во-первых, я должна помочь Эрнесту, пока он не истек кровью.
        Во-вторых, я должна придумать, как сделать так, чтобы в случившемся не обвинили Виктора.
        Потому что если в случившемся обвинят Виктора, его могут выслать из дома. Насчет себя я даже не сомневалась. Зачем я нужна Франкенштейнам, если я не в состоянии контролировать Виктора?
        Я должна была защитить нас троих.
        Я сдернула с плеч шаль и замотала руку Эрнеста так туго, как только могла. Нож был проблемой. Я подобрала его, распахнула ближайшее окно и выбросила нож, чтобы дождь и грязь смыли с него все следы свершившегося преступления.
        Мне нужен был виновник. Что бы Виктор ни сказал, никто не поверит в его невиновность. Предубеждение против него было слишком велико. Если бы только я была здесь, внизу, где и должна была находиться! Я могла бы выступить свидетелем. И Анри тоже!
        Эрнест прекратил завывать, но дышал часто, как раненое животное. Нянька, не иначе как под действием опия, даже не проснулась.
        Нянька.
        Я выскочила из кабинета и поспешила мимо кухни в заднюю часть дома, где находилась ее комната. Внутри было темно и душно; с кровати доносилось легкое посапывание.
        Я схватила ее мешочек со швейными принадлежностями и выскользнула из комнаты.
        Вернувшись в кабинет, я обнаружила, что ни один из братьев не сдвинулся с места. Я достала из мешка острые ножницы, окунула их в лужу крови и бросила рядом. Виктор молча наблюдал за мной.
        Шаль на руке Эрнеста намокла и уже потемнела от крови.
        - Рану нужно закрыть,  - наконец подал голос Виктор, выйдя из ступора.
        - Сначала ее нужно обеззаразить. Принеси чайник.
        Я покопалась в мешке и нашла крошечную иглу и моток тонких ниток.
        Эрнест поднял на меня глаза. Как же я была на него зла! Из-за него вся моя жизнь была под угрозой.
        - Я сейчас все исправлю,  - сказала я и отвела назад волосы, прилипшие к его взмокшему лбу.  - Больше не плачь.
        Он молча кивнул.
        - Зачем же ты порезался?  - Я погладила его по щеке и ласково обняла.  - Непослушный мальчик! Разве можно играть с ножницами?
        Он заскулил, уткнувшись носом мне в плечо.
        Вернулся Виктор с чайником. Я вытянула вперед руку Эрнеста, следя, чтобы вода не смыла с ножниц кровь. Он снова завопил, но страх и потрясение отняли у него все силы, и он быстро выдохся. В комнате воцарилась тишина, которую нарушал только глухой стук в дверь наверху, где я оставила Анри.
        - Сведи вместе края раны,  - велела я и сосредоточилась на работе.
        В конце концов, это было всего лишь шитье, а шить мне в присутствии мадам Франкенштейн приходилось немало. Виктор помогал, внимательно наблюдая за моими действиями. Я старалась шить как можно аккуратнее. Получилось не хуже, чем у любого хирурга. Для рукоделия мне никогда не хватало художественного вкуса, но работа с кожей определенно давалась мне хорошо.
        Из зашитой раны кровь сочилась совсем слабо, и я понадеялась, что обойдется без тяжелых последствий. Я поднялась наверх, в бельевой чулан, и, не обращая внимания на крики Анри, достала чистое полотенце. Я порвала его на полосы, жалея, что не могу воспользоваться дурацкими ножницами, вернулась в кабинет и крепко перевязала Эрнесту руку.
        Затем я свернулась в кресле и усадила его себе на колени. Виктор стоял в центре комнаты и смотрел на нас.
        - Мне нужно научиться шить,  - сказал он.  - Когда мы вернемся домой, ты покажешь мне, как это делается.
        - Выпусти Анри из комнаты и скажи ему, что Эрнест залез в швейный мешок няньки и порезался. Скажи, что я была так занята с Эрнестом, что забыла его выпустить.
        - Зачем ты вообще его заперла?  - удивился Виктор.
        - Затем, что я не знала, что произошло.  - Я бросила на него многозначительный взгляд.  - И мне нужно было тебя защитить.
        Виктор бесстрастно посмотрел на пол и лужу крови, которая уже начала сворачиваться вокруг ножниц.
        - Я могу рассказать тебе, что случилось. Я…
        - Мы и так знаем, что случилось. Нянька оставила свои швейные принадлежности без присмотра. Эта глупая, ленивая женщина до сих пор спит. Ее накажут и освободят от обязанностей. Эрнест скоро поправится.  - Я выдержала паузу, чтобы убедиться, что Виктор меня понял.  - И нам с тобой повезло, что она глупа, ленива и все удачно сложилось, и такого больше не повторится. Правда?
        Виктор посмотрел на меня скорее задумчиво, чем смущенно. Он коротко кивнул и пошел за Анри. Когда Франкенштейны и родители Анри вернулись, Эрнест, пригревшись в моих объятиях, крепко спал. Виктор читал книгу, которая занимала его всю поездку, а Анри нервно мерил шагами комнату.
        - Малыш Эрнест залез в нянькин мешок со швейными принадлежностями и ужасно порезался!  - Анри с трагичной гримасой кинулся к матери в поисках утешения.  - А Элизабет и Виктор зашили рану и остановили кровотечение!
        Мадам Франкенштейн вбежала в комнату и выхватила у меня сына, разбудив его. Он немедленно завозился и снова ударился в плач - она вечно тревожила его, не понимая, как с ним нужно обращаться,  - и она позвала кучера, чтобы тот отвез их к врачу.
        Судья Франкенштейн молча оглядел комнату: лужа почерневшей крови. Ловко размещенные мной ножницы. Няньки нет. Виктор читает книгу.
        Он прищурился, и тень подозрения скользнула по его страшному лицу настоящего судьи. Я не опускала невинного, как у младенца, лица. Впрочем, на меня он и не смотрел. Он смотрел только на Виктора.
        - Это правда?
        Виктор ответил, не отрываясь от книги:
        - Элизабет потрясающе справилась со стежками. Если бы она была мальчиком, думаю, она могла бы стать прекрасным хирургом.
        Вспылив, судья вырвал книгу у него из рук.
        - Мусор,  - сказал он, презрительно глянув на обложку, и швырнул ее на пол.  - С твоим-то умом тратить время на подобную чушь! А учитывая обстоятельства, ты мог бы уделить происходящему чуть больше внимания.
        Виктор поднял глаза на нависшего над ним отца, и его лицо приняло отсутствующее выражение. Я бросилась к нему.
        - Пойдем, Виктор,  - сказала я.  - У меня все руки в крови. Помоги мне привести себя в порядок, пока твой отец разбирается с нянькой.
        - Спасибо, что не растерялась,  - сказал судья Франкенштейн.  - Ты спасла моего сына.
        Я не знала, о каком из двух сыновей он говорит,  - и, подозреваю, в этом было его намерение. Виктор встал, поднял с пола книгу и проследовал за мной на второй этаж. Чтобы успокоить его, я попросила читать мне вслух, пока я смываю с кожи следы происшествия.
        Той ночью, когда я, не в силах заснуть, пробралась в его комнату, он все еще читал.
        - Мне очень нравится эта книга,  - сказал он.  - В ней высказываются интересные мысли. Ты знала, что свинец можно превратить в золото? И что существуют эликсиры, которые могут продлевать жизнь и даже возвращать людей из мертвых?
        Я неопределенно замычала, устраиваясь рядом с ним.
        - Элизабет,  - сказал он.  - Ты так и не спросила, что произошло сегодня на самом деле.
        - Все уже позади. Это неважно, и мне все равно. Лучше почитай мне еще эту книгу,  - сказала я, закрыла глаза и провалилась в сон.

        Жюстина и Мэри колотили в дверь, совсем как Анри много лет назад на водах.
        Когда все закончится, я потребую, чтобы Виктор свозил меня на отдых.
        Я собралась с духом, медленно прошла через темную переднюю и толкнула внутреннюю дверь. Здесь запах был слабее. Застойный и кислый, но не до тошноты. Окна вдоль задней стены здания были затянуты мутной, почти непрозрачной пленкой. Над головой у меня непрерывно капала вода - вероятно, из окон в крыше на втором этаже, оставленных открытыми.
        Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядела продолговатую комнату. Стол и пара стульев, заваленные бумагами и грязной посудой, были отодвинуты к стене. В комнате был простой умывальник над ведром. Рядом с собой я увидела печь, но она была холодная, и все вокруг было пропитано идущей от реки сыростью.
        В дальнем углу стояла койка, на которой грудой были свалены одеяла, а из-под одеял…
        А из-под одеял свешивалась рука.
        Я закрыла глаза.
        Отсчитав десять медленных вздохов, я сняла перчатки и убрала их в сумочку. Потом подошла к кровати, опустилась на колени и взялась за неподвижное запястье.
        - Спасибо тебе,  - горячо зашептала я. Я ошибалась: как видно, во мне осталось достаточно веры для молитвы. Запястье было теплое - более того, оно пылало жаром. Я откинула стеганые одеяла и увидела распростертого на животе Виктора; его темные кудри разметались в полном беспорядке; лоб был горячий и сухой. Вероятно, он был обезвожен. Я не знала, сколько длилась его лихорадка. Самая тяжелая из его болезней мучила его больше двух недель. А здесь за ним даже некому было ухаживать!
        Я выругала Анри с пылом, до которого моей молитве было далеко. Он бросил нас обоих - поставил под угрозу мое будущее и подверг опасности Виктора. Он знал Виктора! Он знал, что его нельзя оставлять одного! Как же эгоистично с его стороны было уехать из чистой обиды! Вольно же ему заботиться о собственных чувствах, а не о безопасности других, ведь он-то никогда не испытывал настоящего страха.
        - Виктор,  - позвала я, но он был неподвижен. Я погладила его по щеке. Ущипнула за руку. Сильно. Еще сильнее.
        Реакции не было.
        Убедившись, что Мэри и Жюстина не увидят ничего слишком подозрительного, я вернулась ко входу и отперла дверь. Жюстина плакала, а Мэри кипела от ярости.
        - Что это значит?  - возмущенно поинтересовалась она.
        Я многозначительно покосилась на Жюстину.
        - Я не хотела, чтобы вы двое стали свидетельницами чего-нибудь ужасного. Вы не несете той ответственности, которую несу перед Виктором я.
        Жюстина подняла на меня бледное, как смерть, лицо.
        - Он…
        - Он страдает от жестокой лихорадки. Нам понадобится врач. И его нужно переместить в более подходящее место. Уверена, это здание усугубило его состояние.
        - Я могу привести врача. Я знаю одного.  - Мэри посмотрела на меня с нескрываемым подозрением.  - Мне взять с собой Жюстину?
        - Она может остаться и помочь, если захочет.
        Глаза Жюстины расширились, когда она вгляделась в темный коридор, ведущий в еще более темную комнату.
        Мы с Мэри обменялись понимающими взглядами, и я заговорила снова:
        - Хотя… Пожалуй, да. Думаю, Жюстине лучше пойти с вами. Она может рассказать врачу о прежних лихорадках Виктора.
        Жюстина облегченно закивала.
        - Да. Да, я так и сделаю. И я могу нанять экипаж. Не может же Мэри платить за все.
        - Прекрасная мысль! Что бы я без тебя делала?  - Я широко улыбнулась, давая ей понять, что она хорошо справляется. Я вытащила из сумочки несколько банкнот, и последние из моих визитных карточек упали на мокрые ступени. Я не стала их поднимать: потекшие чернила могли запачкать шелковую подкладку сумочки.
        - Мы постараемся вернуться как можно скорее,  - заверила меня Мэри.
        Я махала им, пока они не свернули к мосту. Тогда я закрыла дверь и снова заперла ее, опасаясь незваных гостей. Я еще раз проверила Виктора; он не шевелился. Дыхание было неглубокое, но ровное и незатрудненное. Я полностью сбросила с него одеяла. Он был в штанах и рубашке, как будто упал на постель в разгар работы. На нем были даже ботинки, потертые и давно не чищенные.
        Я села у изголовья и посмотрела на него. Он похудел, стал бледнее. Судя по длине рукавов, вытянулся. И не покупал новой одежды взамен той, из которой вырос. Я нашла лоскут ткани, от которого не пахло плесенью, смочила его водой и со вздохом положила ему на лоб.
        - Только посмотри, что бывает, когда ты один. Посмотри, как я тебе нужна.
        Он пошевелился и распахнул глаза, но его взгляд был диким, невидящим.
        - Не…
        Я склонилась к самому его лицу.
        - Что?
        - Анри. О, Анри. Не рассказывай Элизабет.
        Итак, он был в бреду. Он принял меня за Анри и не хотел, чтобы Анри мне о чем-то рассказывал. Он заворочался, и я увидела под ним какой-то металлический предмет. Я вытащила его. Это был ключ - возможно, от входной двери. Я сунула его в сумочку.
        - Ну конечно,  - сказала я.  - Это будет наш секрет. Что именно мне нельзя ей рассказывать?
        - У меня получилось.  - Он закрыл глаза, и его плечи затряслись. Я не могла сказать наверняка, но, кажется, он плакал. Я никогда не видела, как он плачет. Даже когда умерла его мать. Даже когда он думал, что я умру. Виктор не плакал; он впадал в бешенство. Или, что еще хуже, не реагировал никак. Что могло заставить его заплакать?  - У меня получилось. И это было ужасно.
        Он снова впал в беспамятство. Тишину нарушал лишь настойчивый стук воды по потолку - как будто кто-то стоял у двери и требовал, чтобы его впустили.
        Я посмотрела наверх. Что именно у него получилось?
        Оставив Виктора, я вернулась в переднюю и осмотрела лестницу. Ощупала грубое дерево. Мои пальцы задрожали, и я отдернула руку, которая сама собой сжалась в кулак. Я всегда считала себя храброй. Мало что могло вызвать у меня брезгливость или страх. Но от мысли о том, что нужно подняться наверх, по моему телу прокатилась волна отвращения. Оно знало причину еще до того, как ее осознал мой разум.
        И тогда я поняла.
        Запах.
        На первом этаже не было ничего, что могло бы издавать запах старой крови и тухлого мяса. А значит, его источник был наверху.
        И я должна была выяснить, что это, пока меня никто не опередил.

        Глава восьмая
        Сомнение и страх гнетут его смятенный ум[Пер. М. Давыдовой.]

        Подъем, казалось, занял у меня целую вечность. Я медлила дольше, чем следовало. Я знала, что должна открыть люк и выяснить, что он скрывает, но втайне отчаянно надеялась, что он будет заперт.
        Я протянула руку и робко толкнула люк.
        Он не был заперт.
        Я открыла его и, стремительно преодолев последние ступени, вынырнула в тускло освещенной комнате, в которой, однако, было светлее, чем в глухой передней.
        Стук капель по луже дождевой воды безуспешно пытался заглушить дикий грохот моего сердца, создавая музыку раздора и хаоса. Аккомпанементом была не симфония, а вонь.
        Вонь чего-то тухлого.
        Вонь чего-то мертвого.
        И всюду, над головой и вокруг меня, стоял дым, вызвавший у меня жестокий кашель.
        Я достала платок и прикрыла нос и рот, мечтая закрыть заодно и слезящиеся глаза. Но глаза были мне нужны.
        Стук капель здесь звучал иначе. Оказавшись наверху, я расслышала легкий металлический призвук, как будто вода падала не на выгнутые и почерневшие деревянные половицы, а на другую поверхность. Подсвеченная тусклым дневным светом вода скапливалась на стоящем посреди комнаты столе и, переливаясь через край, собиралась на полу в лужи. Стол располагался точно под открытыми окнами в крыше.
        Я шагнула ближе. Под ботинками хрустнуло разбитое стекло. Стол захватил мое внимание, но теперь, опустив глаза, я обнаружила, что вся комната усыпана осколками стеклянных склянок. Кто-то приложил немало усилий, чтобы устроить здесь погром.
        Большинство крупных осколков были липкими и мокрыми от содержимого склянок. Мне показалось, что от них пахнет уксусом и смертью. Реагентами, которые консервируют, но в то же время меняют до неузнаваемости.
        На других осколках виднелись… другие субстанции. Студенистые массы на полу. Жалкие, горестные фрагменты - чего?
        Я отвела взгляд. Что-то внутри меня упорно противилось моим попыткам рассмотреть ближайшую лужу. Понять, из чего она состоит, было невозможно, и все же я знала - знала,  - что не хочу на нее смотреть.
        Мои ботинки хрустели и царапали пол; в подошву впивались осколки. Я тихонько двинулась к столу. Потому ли, что он располагался в центре комнаты, или же потому, что он был освещен лучше всего, но меня словно несло к нему какое-то невидимое течение.
        Стол был металлический, размером чуть больше обеденного. Вокруг него громоздились многочисленные приборы, назначение которых было мне неизвестно. Выглядели они сложно и состояли из механических деталей, проводов и паутины тонких трубок. Как и склянки, все они были необратимо повреждены.
        От края стола к окну в крыше поднимался металлический прут, обмотанный чем-то вроде медных проводов. Но и он был искорежен, а провода - оборваны и торчали во все стороны, как выдранные у куклы волосы.
        Собравшаяся на столе вода по краям была гуще и темнее, как будто из середины вымыло всю ржавчину. От воды шел резкий металлический запах, но за ним угадывалось и что-то органическое. Что-то, напоминающее…
        Я отдернула палец от почти черных пятен, которые собиралась потрогать.
        Запах напоминал кровь. Но то ли вода, то ли разлитые по комнате химикаты изменили его. Потому что я знала, как пахнет кровь. И этот запах был близок, очень близок - и все же неуловимо отличался - так, что вызывал у меня больше отвращения, чем все остальное в этой комнате.
        - Чем же ты занимался, Виктор?  - прошептала я.
        Неожиданно раздался стук, и я резко повернулась. Рука скользнула по столу, и меня снова ударило током, как в тот раз, когда я коснулась дверной ручки. Я вскрикнула и отшатнулась. Рука онемела. Я могла ею шевелить, но ничего при этом не чувствовала.
        Я окинула комнату испуганным взглядом в поисках источника звука. И снова! На этот раз что-то острое заскрежетало по твердой поверхности. Что-то черное, темнее неосвещенных углов комнаты мелькнуло впереди. Я вскинула руки, чтобы защитить лицо…
        Это была птица. Какая-то уродливая хищная птица царапала и клевала массивный ящик, занимавший почти все пространство вдоль стены, обращенной к речному берегу. Должно быть, птица попала внутрь через окно в крыше.
        Разозлившись на нее за то, что она меня напугала,  - и на себя за то, что испугалась так легко,  - я потянулась к первому попавшемуся предмету с пола.
        Пальцы сомкнулись на длинном ноже. Такой нож я видела впервые. По форме он напоминал хирургический скальпель, но ни один хирург не стал бы использовать скальпель такого размера. Другие разбросанные по полу металлические предметы поблескивали в тусклом свете, приглашая обратить на себя внимание. Пила, слишком маленькая, чтобы пилить ею дерево. Тиски. Пугающе острые, длинные до крайности наконечники игл, к которым крепились битые стеклянные флаконы с зазубренными краями.
        Птица мрачно заклекотала-засмеялась.
        Что было в этом ящике?

        Стояла осень - преддверие первой зимы, которую мне предстояло провести с Франкенштейнами. Листья были красны, и даже свет, казалось, приобрел карминовый оттенок. Над головой кружили птицы - те, что улетали на зиму, и те, что, как я знала, вряд ли переживут долгую темную зиму в горах.
        Мы с Виктором гуляли по тропинкам, которые сами же протоптали в подлеске, когда услышали, как кто-то отчаянно бьется на земле.
        Не сговариваясь, мы крадучись двинулись на шум. Мы с Виктором делали это постоянно - я без слов считывала каждое его желание. Меня вело чутье, способность подстраиваться под его нужды.
        Когда мы обнаружили источник шума, я ахнула. Олень, крупнее нас обоих, лежал на боку. Он таращил глаза; грудь тяжело вздымалась. Одна из его ног была изогнута под неестественным углом. Олень попытался встать. Я затаила дыхание в надежде, но он снова рухнул на землю и замер; мы слышали его прерывистое дыхание и странные протяжные стоны. Был ли это инстинктивный, бессознательный звук? Или он действительно плакал?
        - Как думаешь, что с ним случилось?  - спросила я.
        Виктор покачал головой и медленно выпустил мою руку. Я не могла отвести от оленя взгляда, пока Виктор не заговорил. Решимость в его дрожащем голосе отвлекла мое внимание.
        - Нельзя упускать такой шанс,  - сказал он.
        - Какой шанс?  - Я видела только раненое животное.  - Ты хочешь ему помочь?
        - Ему уже не помочь. Он умрет в любом случае.
        Я не хотела ему верить, но понимала, что это правда. Даже я знала, что, если животное не может бежать, долго оно не проживет. А этот олень не мог даже стоять. Он был обречен на медленную смерть от голода на промерзшей земле, покрытой опавшими листьями.
        - Что же нам делать?  - прошептала я.
        Я огляделась в поисках камня покрупнее. Как бы мне ни была ненавистна эта мысль, я знала, что милосерднее всего будет положить конец его мучениям. Мысль добежать до дома и привести помощь даже не пришла мне в голову. Олень был наш, и решить его судьбу предстояло нам.
        - Мы должны его изучить.
        Виктор склонился над оленем и положил руку ему на бок.
        Я не хотела делать это снова. Никогда больше. Но я с грустью признала, что после смерти оленю будет все равно, что станет с его телом. А счастье Виктора всегда было моим главным приоритетом.
        Я кивнула; грусть высосала из меня радость осеннего дня, как зимний холод медленно высасывал из деревьев цвет.
        - Я поищу камень, чтобы его убить.
        Виктор покачал головой и вынул из кармана нож. Где он его достал, я не имела ни малейшего представления. Нам запрещалось трогать ножи, но у Виктора почти всегда был с собой нож.
        - Лучше изучить его, пока он еще жив. Как еще мы что-нибудь узнаем?
        Его рука дрожала, когда он опустил нож; казалось, он был опечален, но еще больше - зол. Его потряхивало от напряжения, и я почувствовала инстинктивное желание его успокоить. Отвлечь его от происходящего. Но я не знала, как его успокоить и следует ли мне вообще это делать.
        А потом нож вошел в тело оленя. Прежде я замечала в Викторе внутреннюю борьбу, словно что-то пыталось вырваться наружу, и наконец это что-то высвободилось, когда он сделал первый надрез. Он вздохнул, и руки его перестали дрожать. Он больше не казался мне испуганным, злым или печальным. Он был сосредоточен.
        Он не остановился. Я не стала его останавливать. Красные листья. Красный нож. Красные руки.
        И неизменно - белые платья.
        Олень затих. Он был еще жив, когда Виктор вспорол ему шкуру на животе. Я думала, она разойдется, как буханка хлеба, но она оказалась прочной и эластичной. От звука разрезов меня замутило. Я отвернулась, а Виктор с усилием продолжал работать скользким от крови ножом.
        - Добраться через ребра до сердца, пока оно не остановилось, будет сложнее,  - Он тяжело дышал от напряжения.  - Беги в дом и принеси нож побольше. Быстрее!
        И я побежала. Я не успела: сердце остановилось прежде, чем я вернулась. Лицо Виктора скривилось от раздражения и разочарования, когда я протянула ему длинный зазубренный нож, за потерю которого предстояло ответить повару.
        Он взял у меня нож и принялся трудиться над неподвижной грудной клеткой. Я снова отвернулась и уставилась на багряные листья, дрожащие у нас над головой. Один листок оторвался, и я проследила взглядом, как он неспешно приземлился в темно-красную лужу у меня под ногами.
        Я не видела ничего. Но слышала все. Как нож разрывает кожу. Как лезвие упирается в кость. Как хлюпают, вываливаясь на землю, нежные потроха, которые поддерживали в олене жизнь.
        Виктор узнал, как кровь движется по живому существу, а я узнала, как лучше всего очищать руки и одежду от крови, чтобы его родители не узнали, какой оборот приняли наши штудии.
        Ночью, когда я пробралась в комнату Виктора, он рисовал еще живого оленя со снятой шкурой, под которой он в подробностях изобразил все внутренности. Он подвинулся в постели, чтобы я могла устроиться рядом. В голове у меня продолжали звучать стоны оленя. Впервые за все время Виктор заснул раньше меня, и лицо его выражало полную безмятежность.
        Та зима выдалась холодной и долгой. Сугробы доходили до окон первого этажа, отрезая нас от внешнего мира. И пока родители Виктора занимались делами, которыми занимались всегда, когда были не с нами,  - нас они совершенно не интересовали,  - мы играли в игры, которые мог изобрести только Виктор. Олень вдохновил его. И мы играли.
        Я лежала не шевелясь и притворялась трупом, а он изучал меня. Его чуткие, ловкие руки ощупывали каждую кость и каждое сухожилие, каждую мышцу и вену, из которых состоит человек.
        - Но где же Элизабет?  - спрашивал он, прижимаясь ухом к моей груди.  - Какая часть тела делает тебя тобой?
        Ответа у меня не было. Как и у него.

        Стальной скальпель в руке вселял в меня некоторую уверенность. Хотя ничто в этой комнате мне не угрожало, я не могла побороть ощущение опасности. Ощущение, что мне нужно бежать.
        - Пошла вон!  - Я притопнула, прогоняя птицу. Та покосилась на меня мрачным желтым глазом и разинула острый костистый клюв.  - Убирайся!
        Я подбежала к птице и вспугнула ее. Она метнулась мимо меня и исчезла в темном отверстии в стене, которого я не заметила раньше. Я провела по нему пальцами и нашла начало желоба, который шел вдоль здания к реке. Желоб был большой: я легко могла бы забраться внутрь. Очевидно, его использовали, чтобы избавляться от отходов. Но он был такой большой! Что же было в этом здании до того, как в нем поселился Виктор?
        С замирающим сердцем я посмотрела на ящик, который так манил проклятую птицу. Ящик был сделан из дерева и пропитан густой черной смолой. Грубый, но эффективный способ защитить содержимое от воды.
        Я попыталась откинуть крышку, но она не поддавалась. Я нагнулась и увидела тяжелый навесной замок. Дрожащими пальцами я вынула ключ, который нашла под Виктором.
        Я отчаянно надеялась, что ключ не подойдет.
        Ключ подошел.
        Он повернулся с приятным щелчком, и замок раскрылся. Я сняла его, откинула защелку и потянула длинную крышку вверх.
        Запах ударил с такой силой, что я потеряла равновесие. Я упала на спину, распоров ладонь об осколок стекла. Скальпель выпал у меня из руки и заскользил по грязному полу. Я отвернулась, и меня стошнило; спазмы поднимались от желудка и сотрясали все тело, побуждая меня отползти как можно дальше.
        Кашляя, я нащупала носовой платок и, вместо того, чтобы перевязать руку, прижала его к лицу. Я встала - колени дрожали так, что я едва не упала снова,  - и посмотрела вниз.
        Внутри были… части.
        Куски и ошметки - словно оставшиеся после шитья лоскуты ткани, которые за ненадобностью свалили в кучу до того дня, когда они могут понадобиться. Они были относительно свежими, лишь начавшими разлагаться. Кости и мышцы, мосол такой длины, что я не могла даже предположить, какому животному он принадлежал. Копыто. Несколько хрупких косточек - головоломка, которую нужно собрать. Некоторые фрагменты тел были соединены грубыми стежками.
        Приколотый к крышке кусок пергамента шевельнулся от потока ветра из окна на крыше. На пергаменте перечислялись типы костей, типы мышц, недостающие части. Название лавки мясника. Мертвецкой. Кладбища.
        В ящике было сырье.
        - О, Виктор,  - всхлипнула я.
        Я сорвала листок и засунула его в сумочку. Опустив голову пониже, я разглядела в дальнем углу какой-то квадратный, определенно рукотворный предмет, завернутый в промасленную бумагу. Я осторожно потянулась к нему; к горлу подкатила тошнота, когда я задела рукой что-то мягкое и холодное. Отбросив брезгливость, я сунула руку вглубь ящика и схватила странный предмет. Я вытащила его и захлопнула крышку.
        Это была книга. Почему-то она пугала меня гораздо больше, чем все, что было в этой комнате. Я отошла от омерзительного ящика подальше и открыла потрепанную кожаную обложку дневника Виктора.
        Почерк был мне знаком, как мой собственный: мелкие буквы наползали друг на друга, словно Виктор опасался, что ему не хватит места, чтобы записать свои мысли. Дневник пестрил датами, заметками, анатомическими рисунками. Сначала это были зарисовки животных и людей. А потом… ни то, ни другое. Я пробежала дневник затуманенными от слез глазами. С каждой страницей буквы прыгали все сильнее.
        На последней странице был изображен мужчина. Нет, не просто мужчина. Пропорции были искажены, масштаб огромен. Слова под рисунком были нацарапаны с такой силой, что продавили бумагу: «Я ОДОЛЕЮ СМЕРТЬ».
        Я захлопнула дневник и бросила его на пол. Не чувствуя ног, я вернулась к лестнице и, закрыв люк, начала спускаться на первый этаж. Одна моя рука все еще болела после прикосновения к металлическому столу, вторая была порезана. Я оступилась и, пролетев последние несколько ступеней, упала на пол. Едва я успела подняться на ноги, как в дверь настойчиво забарабанили.
        Я открыла.
        - Простите!  - выдохнула я. Перед дверью ждали Жюстина, Мэри и пожилой джентльмен.  - Меня пугает этот квартал. Я не хотела, чтобы кто-нибудь сюда вошел.
        - Элизабет!
        Взгляд Жюстины скользнул от моей окровавленной руки к лицу, на котором, вне всяких сомнений, застыло дикое выражение.
        Я заставила себя улыбнуться.
        - Я поскользнулась, когда пыталась прибраться. Пойдемте, нужно унести отсюда Виктора.
        Я повела их в комнату, понадеявшись, что они не станут задавать лишних вопросов. К счастью, тяжесть состояния Виктора не вызывала сомнений, а потому ничто другое их не заинтересовало. Мэри, прищурившись, окинула комнату взглядом, но помогла поднять Виктора с постели.
        - Чем это пахнет?  - поинтересовалась она.
        - Нужно перенести его в экипаж. Скорее!  - Подталкивая их к выходу, я мысленно взмолилась, чтобы они не вспомнили про второй этаж и не решили его осмотреть. Когда мы все оказались на улице, я плотно прикрыла за нами дверь.
        - Что ж, по крайней мере, все уже позади,  - облегченно вздохнула Жюстина.
        Мои дела здесь были еще не закончены, но я изобразила улыбку облегчения, показывая, как я рада тому, что навсегда покидаю это ужасное место.
        Жюстина взяла меня за локоть и перевязала мне ладонь своим носовым платком. Мое платье было покрыто грязью и сажей. В глаза бросались яркие пятна моей же крови, напоминающие брызги на грязном снегу.
        - Вы правильно сделали, что решили его найти,  - сказала Жюстина.  - Вы нужны ему.
        Я всегда была ему нужна. А теперь он нуждался во мне вдвойне. Я должна была помочь Виктору прийти в себя, должна была защитить его. Я не могла допустить, чтобы кто-нибудь узнал правду.
        Виктор сошел с ума.

        Глава девятая
        Минует ужас нынешний, и тьма когда-нибудь рассеется

        В доме врача, статного господина, чья одежда намекала на множество благодарных и состоятельных клиентов, была отдельная комната для пациентов вроде Виктора, которым требовался покой и постоянная забота.
        Я проследила, чтобы Виктору обеспечили должный уход, и описала врачу его многочисленные затяжные горячки.
        - В таком состоянии он начинает бредить.  - Я убрала со лба Виктора волосы и приложила влажную тряпку. Пожилая сиделка маячила поблизости, ожидая, когда я уступлю ей место.  - Он может нести бессмыслицу или говорить ужасные вещи, но когда он придет в сознание, то ничего не вспомнит, потому что это всего лишь горячечный бред.
        Врач нетерпеливо закивал.
        - Поверьте, мне знакомы симптомы лихорадки. Вам больше не нужно беспокоиться, фройляйн Лавенца. Мы о нем позаботимся. Вы можете навещать его по утрам, но в остальное время ему нужен покой. Нам повезло, что вы нашли его вовремя. Еще пара дней, и сжигание телесных жидкостей могло привести к смерти.
        - Да,  - пробормотала я, поцеловав Виктора в щеку, и отступила от его постели.  - Нехорошо, когда телесные жидкости сжигаются.
        Кое-что, однако, сжечь было необходимо.
        В гостиной меня ждали Мэри и Жюстина. Жюстина ерзала в кресле, нервно поглядывая в окно на опускающееся к горизонту солнце. Завидев меня, она вскочила, как высеченная огнивом искра.
        - Элизабет! Как Виктор?
        - Его уложили в постель. Уверена, он поправится. Спасибо вам, Мэри, что так быстро нашли опытного врача. Нам повезло, что мы вас встретили,  - по многим причинам.
        Мэри кивнула, надела перчатки и поправила шляпку.
        - Хорошо, что я пошла с вами. Мой дядя был бы рад, что я помогла Виктору. Я тут подумала… возможно, он последний, кто видел Виктора здоровым. Разумеется, в тот момент Виктор наверняка был здоров. Иначе дядя ни за что не оставил бы его одного в этом месте.
        - В отличие от Анри,  - добавила я.
        В голове у меня уже роились мрачные мысли, отдающие пеплом и гарью.
        Жюстина сделала несколько мелких шажков к двери.
        - Но ведь Анри уехал много месяцев назад. Он бы тоже остался, если бы знал. У нас еще есть какие-то дела? Скоро стемнеет, и мы окажемся на улице!
        Мэри непонимающе сдвинула брови.
        - Хозяйка нашего пансиона не слишком добра,  - пояснила я.  - С заходом солнца она запирает входную дверь. Она предупредила нас, что если мы к этому времени не вернемся в дом, то нам придется ночевать на улице.
        Только теперь я поняла, что это осложняет дело. Я не могла провести под замком всю ночь, но мне нужен был веский повод, чтобы просить Мэри о гостеприимстве.
        - Честно говоря… - я помолчала, словно обдумывая только что пришедшую в голову мысль.  - Ночью в болезни Виктора может наступить кризис, и мне бы хотелось узнать об этом немедленно и иметь возможность приехать. Мэри, вы уже сделали для нас так много, но… могу ли я просить вас о еще одном одолжении?
        - Разумеется. Не стоило даже спрашивать. Этой ночью мой дом открыт для вас - и в любую другую ночь тоже. Вот только свободная кровать у меня одна.
        - Я могу спать на полу,  - предложила Жюстина.
        - Ерунда. У нас есть приличная комната, за которую мы уже заплатили.  - Я снова помолчала, не оставляя никаких сомнений, что я пекусь исключительно об их удобстве.  - Мне нужно будет найти новую одежду для Виктора, чтобы утром ему было во что переодеться. Я ее куплю - не имею ни малейшего желания возвращаться в его жилище! Мэри, вы не могли бы проводить Жюстину в пансион и удостовериться, что она устроилась на ночлег? А потом я приду к вам, чтобы быть рядом в случае, если понадоблюсь Виктору. В конце концов, это всего на одну ночь. Завтра мы сможем точнее оценить его состояние и понять, сколько времени ему понадобится на восстановление.
        Обе они сочли мой план разумным, хотя Мэри, похоже, настораживала настойчивость, с которой я отсылала их с Жюстиной прочь. А еще этот план позволял мне вернуться в незапертую комнату у реки одной, без увязавшейся за мной подруги, которую могла разбудить моя ночная вылазка.
        Я оставила врачу адрес Мэри и помахала вслед экипажу, увозившему Мэри и Жюстину, а потом решительно повернулась, готовая приступить к предстоящим мне неприятным делам.

***

        К городскому собору примыкало кладбище, но оно было слишком людным, а его название не совпадало с тем, что было указано в списке Виктора. Я снова выскользнула за пределы стен, охраняющих добрый народ Ингольштадта,  - на этот раз обойдя по дуге сторожку, которая напугала меня, когда я увидела ее впервые.
        До места я добралась на закате. Скрюченные деревья сбрасывали скопившиеся на листьях капли дождя. В доме с одним окном, что стоял на краю изогнутой зеленой лужайки, горел свет, и я уверенно постучала. В последний момент я запахнула плащ, чтобы прикрыть забрызганное грязью и кровью платье.
        Дверь открыл мужчина, такой же скрюченный, как деревья вокруг.
        - Я могу вам помочь?
        - Я здесь по поручению отца - он кладбищенский сторож в Женеве. В последнее время у нас орудуют расхитители могил, и он пытается собрать как можно больше информации. Я приехала в Ингольштадт навестить сестру и ее семью, и он попросил меня заодно узнать, не сталкивались ли вы с подобными бесчинствами.
        Мужчина нахмурился и заглянул мне за спину.
        - Вы одна?
        - Да.  - Я задрала подбородок и улыбнулась так, словно в этом не было ничего необычного и настораживающего.  - Сестра недавно разрешилась от бремени и не может покидать дом. Я только сейчас вспомнила о поручении отца и улучила время, чтобы выполнить его, пока ей снова не понадобится моя помощь.
        Он вздохнул и потер белую щетину на подбородке.
        - Драгоценности брали?
        - Да.
        - Нет, у меня проблемы другого рода.
        Я нахмурилась.
        - Что вы имеете в виду?
        Он поднял кустистую бровь.
        - Я живу рядом с университетом. На моем кладбище грабителей интересуют не драгоценности. Их интересуют тела.  - Он покачал головой.  - Грязное, гнусное дело. Мне предлагали плату за тела, но я никогда не брал денег. Ни разу. Я делаю обходы почти каждую ночь, но я стар, и мне хотя бы изредка нужно спать.
        Я сочувственно закивала с непритворным ужасом на лице.
        - Скажите своему отцу, что ему повезло, коли пропадают только украшения. Это скрыть куда проще, чем пустую яму на месте могилы чьего-нибудь брата.
        - Х-хорошо. Спасибо, сэр.
        Он печально махнул рукой и закрыл дверь. Я повернулась к кладбищу. Вечер вступал в свои права, и все вокруг из зеленого превращалось в серое, а потом черное, мягкое, безмолвное. Я представила, как крадусь по кладбищу с лопатой, высматривая свежие могилы. Как копаю до мозолей на ладонях. Как достаю тяжелое, непослушное тело и волоку его за собой, спотыкаясь о корни и приземистые надгробные камни, и как тело падает на землю, которая должна была забрать его и укрыть от мира…
        Сколько же сил это, должно быть, отнимало. Я могла представить, как Виктор делает это один раз; может, два. Но наверняка он нашел способ получше.
        Еще одним адресом в списке значилась мертвецкая - хранилище для тел бедняков. Покойников, у которых не было родных или друзей, способных оплатить достойное погребение, отправляли туда, а потом хоронили в бедняцких могилах.
        Если на кладбище было сыро и спокойно, то мертвецкая оказалась промозглым, отталкивающим местом. Я постучала. Мужчина, открывший дверь, напоминал скорее хорька, чем человека. Он с подозрением сощурил свои крошечные глазки и обнажил редкие, но острые гнилые зубы.
        - Чего вам?  - буркнул он.
        Я царственно вскинула бровь.
        - Я пришла по поручению заинтересованного покупателя.
        Мужчина согнулся в приступе такого отчаянного кашля, что я забеспокоилась, как бы он не выкашлял себе легкие. Наконец он выплюнул на пол комок мокроты; немного слизи попало ему на ботинок. Вероятно, так он ухаживал за обувью.
        - Дайте угадаю: Анри Клерваль?
        Я ахнула. Анри покупал для Виктора трупы? Я не могла себе этого представить. Это было слишком невероятно.
        А потом я поняла. Должно быть, Виктор воспользовался именем Анри, чтобы не выдавать себя презренному существу, стоявшему теперь передо мной. Умный ход. Кроме того, он облегчал мне работу: мне не придется покупать молчание этого человека.
        - Да,  - сказала я.  - Меня прислал Анри.
        - Так значит, у нашего благородного господина закончилось сырье? С чего бы ему присылать вас?
        - Он был болен. Но теперь он наконец может продолжить свои… изыскания.
        Мужчина захихикал и сморщил рот, одновременно пытаясь скрыть жадность.
        - У меня сейчас полно покупателей. Покупателей, которые готовы платить авансом. В университете мои услуги очень востребованы. Он думает, что может вот так заявиться сюда и снова потребовать лучшие материалы?
        - О чем вы говорите?
        - Самые высокие! Самые сильные! Самые странные! У вашего Анри слабость к необычному. Он считает мертвецкую этаким рынком, на котором можно поторговаться за мешок яблок! Я по нему не скучал, нет, глаза б мои его не видели. Но мне очень хотелось бы видеть деньги, которые он мне должен.
        Его взгляд то и дело возвращался к моей сумочке, и я с трудом удержалась, чтобы не прикрыть ее рукой. Я придерживала плащ, пряча платье, и любое неосторожное движение могло выдать меня.
        - Понимаю,  - холодно сказала я.  - Мне нужно посоветоваться с ним и узнать, желает ли он и дальше оказывать вам свое покровительство.
        Лицо мужчины скривилось в подобии улыбки.
        - Предлагаю сделку. Я только что получил два трупа: иностранцы, без семьи - никто не хватится, если они так и не доберутся до кладбища. Но вы заплатите мне сейчас и вернете то, что он мне задолжал.
        Я попятилась, не в силах скрыть отвращения. Виктор… Как он мог опуститься так низко? Как он мог связаться с таким негодяем и заняться делами, от которых леденеет кровь?
        - Куда это вы?
        Он вдруг подался вперед и схватил меня за запястье своими холодными пальцами. Я вздрогнула, представив, что еще сегодня трогали эти руки.
        - Я ухожу, сэр. Отпустите меня.
        Он дернул меня к себе. Мой плащ распахнулся, и он, заметив мою одежду, рассвирепел.
        - Не раньше, чем получу то, что мне должен Анри! Считаете меня грязным из-за моего занятия? Думаете, он может остаться в стороне в своем чистеньком щегольском костюме?  - Он развернулся к открытой двери и потянул меня за собой.  - Я вам покажу, какую грязь скупает ваш Анри. Я вам покажу, за что он отказывается платить.
        Надо было закричать. Я знала, что мне надо закричать. Но я не могла себя заставить. Меня слишком долго приучали к молчанию. Но мне нельзя было заходить внутрь. Сегодня я уже насмотрелась достаточно ужасов. И мне не хотелось знать, что он сделает со мной за закрытыми дверями.
        Сердце пыталось вырваться из груди, а язык прилип к небу. Свободной рукой я потянулась к шляпе и вытащила одну из длинных и острых булавок, которые удерживали ее на волосах. А потом изо всех сил вонзила булавку в запястье мужчины, тщательно прицелившись в место между двумя костями, чтобы проткнуть руку насквозь.
        Он завопил от боли и неожиданности и выпустил меня. Я развернулась и побежала.
        Вслед мне неслись злобные крики, но, к счастью, преследовать меня он не стал. Оказавшись за безопасными городскими стенами, я прислонилась к кирпичному зданию, пытаясь перевести дух. Сердце продолжало колотиться, как будто за мной гнались.
        Я бы хотела сказать, что не могу представить Виктора в сговоре с этим человеком, но это была бы неправда. Виктор уехал, одержимый желанием победить смерть; без меня он оказался во власти своего наваждения и опустился в самую преисподнюю.
        Я подтолкнула Виктора к этому безумию. Я исправлю свою ошибку любой ценой.

        Река отсекала нас от общества других людей за исключением Анри и, временами, его родителей, и большинство болезней, вспыхивавших в Женеве и, подобно плесени, расползавшихся по ней на протяжении долгих зим, обходило нас стороной.
        Когда мне было почти пятнадцать, болезнь наконец отыскала меня и обрушилась со всей яростью, чтобы наверстать упущенное. Я провалилась в царство тьмы и боли. Думаю, Франкенштейны вызывали ко мне врачей, но я этого не запомнила: мое тело безжалостно уничтожало само себя. Мой мир пылал. Разрывался от боли.
        А потом все чувства словно отрезало.
        Грань между жизнью и смертью с ранних лет завораживала Виктора. Я пересекла эту грань, когда пришла в этот мир, поменявшись местами с матерью, умершей в родах. Теперь я знала, что снова оказалась на границе. С одной стороны был Виктор. Жюстина. Анри. Жизнь, которую я выстраивала отчаянно, упорно, не чураясь никаких методов. С другой стороны была неизвестность. Но эта неизвестность манила, обещала унять боль. Унести болезнь. Подарить отдых от бесконечной борьбы, интриг и работы, работы, работы - всего, что позволяло мне сохранить свое место в мире.
        И вдруг - я почувствовала на лбу прохладную руку. Тихая мольба - бесконечный поток молитв - вывела меня из темных, неизвестных земель, как дорожка из крошек, которые сияют в лунном свете, указывая путь домой. Прошло какое-то время - может, несколько дней, а может, недели,  - и я наконец открыла глаза и увидела, чьи молитвы вернули меня к жизни.
        Мадам Франкенштейн.
        Я ожидала, что это будет Виктор или Жюстина - два существа в этом доме, которые меня любили. Но я не догадывалась, насколько мадам Франкенштейн зависела от меня. Я недооценила ужас, охвативший ее при мысли о том, что случится, если я их покину.
        Ее глаза лихорадочно сверкнули, и она прижала мою ладонь к своим сухим горячим губам.
        - Ты вернулась, Элизабет! Никогда больше нас не бросай. Я же говорила. Ты должна быть здесь, с Виктором.
        У меня не было сил, чтобы кивнуть. В пересохшем горле першило, и я не могла выдавить из себя ни слова. Но я встретила ее взгляд, и мы друг друга поняли.
        А потом мадам Франкенштейн свернулась на кровати рядом со мной и заснула.
        Не прошло и дня, как я окрепла достаточно, чтобы сесть и самостоятельно поесть. Но расплачиваться за мое выздоровление пришлось мадам Франкенштейн. Она выхаживала меня, игнорируя наставления врача, и моя болезнь перекинулась на нее. Горячка оставила меня и выбрала себе другую жертву.
        Когда врач пришел, чтобы перенести мадам Франкенштейн в ее комнату - из которой она, как уже было ясно, больше не выйдет,  - ее пальцы стиснули мое запястье.
        - Это твоя семья,  - сказала она сипло, как будто проглотила горячий уголь. Такой же уголь горел красным светом в ее напряженном взгляде. Нет, она не признавала меня наконец членом семьи. Она просто перекладывала на мои плечи свою ношу.  - Виктор… Ты за него… отвечаешь.
        Врач с судьей Франкенштейном подняли ее на руки. Ее голова запрокинулась набок, и, пока ее уносили, она не сводила с меня глаз. Я выбралась из постели, в которой, хотя мадам Франкенштейн еще была жива, уже поселился ее призрак.
        Держась за стены, я добрела до комнаты Виктора. Он сидел, обложившись книгами и отгородившись ими, как крепостной стеной. Свеча почти догорела; его обычно безукоризненно чистая одежда была грязна и измята. Кровать, в которой явно не спали, служила одновременно рабочим столом и книжным шкафом.
        - Виктор,  - просипела я. После длительного молчания мой голос еще не успел восстановиться.
        Он поднял глаза, неестественно яркие по сравнению с темными кругами под ними.
        - Я должен был тебя спасти,  - сказал он и заморгал так, будто видел и одновременно не видел меня.
        - Мне уже лучше.
        - Но не навсегда. Когда-нибудь тебя заберет смерть. Но я этого не допущу.  - Он сощурился, и его голос задрожал от гнева и решимости.  - Ты моя, Элизабет Лавенца, и я никому тебя не отдам. Даже смерти.

        - Вы забыли купить для Виктора новую одежду,  - заметила Мэри, поджимая губы. От ее проницательных глаз не укрылись мой растрепанный вид и сбившееся дыхание. На улице уже давно стемнело.
        Я рассмеялась и коснулась шляпки, которая без булавки сидела наперекосяк.
        - Я не успела найти магазин. Все уже было закрыто, а потом я заплутала в незнакомой части города. И блуждала до темноты, представляете? Я так устала!
        Мэри кивнула - впрочем, без особого участия - и показала мне мою комнату.
        Я выждала несколько часов, пока не решила, что настало время второго акта этой неприятной ночной пьесы. Я мечтала поспать. Мечтала закрыть глаза и забыть обо всем, что я видела и делала. Но я не могла. Я была нужна Виктору.
        Часы в гостиной показывали час ночи, когда я выскользнула на улицу, прихватив из кладовки Мэри емкость с керосином.
        Ночью город выглядел совершенно иначе. Редкие уличные фонари были расставлены далеко друг от друга, и здания напоминали огромных неповоротливых животных, наблюдающих за мной черными глазами, в которых я видела свое отражение. В этом городе было так просто исчезнуть. Уйти в темноту и не вернуться.
        Я быстро шагала вперед, натянув капюшон; плащ путался в ногах. Меня не оставляло ощущение, что меня кто-то преследует, и я ежеминутно оглядывалась. Но я была одна. У сторожки я притормозила, закуталась в плащ поплотнее и внимательно осмотрела двери. Никаких звуков. Мир молчал, словно затаив дыхание и ожидая, что я буду делать дальше.
        Переход через реку днем не запомнился ничем. Теперь же передо мной был, ни много ни мало, мост в другой мир. На нескольких лодках горели факелы, и черная как смоль вода местами казалась охваченной огнем. Это был Стикс, прямая дорога в ад.
        Я задрожала и ускорила шаг. Я должна была поставить точку этой ночью, выполнить одно последнее дело. И тогда я стану свободна. Наконец я добралась до жилища Виктора. Я не могла назвать это место домом. Это был не дом. Я потянулась к ручке…
        Дверь была приоткрыта. Я была уверена, что закрывала ее, когда мы уходили. Или нет? Я так торопилась увести отсюда Мэри, начинавшую проявлять опасное любопытство… А Жюстина что-то говорила мне… Может быть, я просто не захлопнула ее до конца. Я осторожно толкнула дверь ногой, не осмеливаясь зажечь лампу. Но внутри было темно. Люк на потолке был плотно закрыт. Я заглянула в комнату, в которой нашла Виктора. Печь была такой же холодной. Я достала спички и разожгла огонь, закрыла дымоход и оставила печную дверцу открытой. Потом я повернулась и…
        Из темноты на меня смотрел человек.
        Я взвизгнула и, охваченная паникой, швырнула в него емкость с керосином. Человек повалился на пол с деревянным стуком. Шляпа, упавшая вместе с напольной вешалкой, откатилась в сторону.
        - Черт бы тебя побрал, Виктор,  - прошептала я. Я не заметила вешалку днем, будучи занята другими делами. Я подняла шляпу и тихо ахнула. Даже в темноте я узнала ее.
        Шляпа принадлежала Анри. Я купила ее перед самым его отъездом в Ингольштадт. Я провела по ней пальцами - мягкие бархатистые поля, жесткая тулья. Так значит, Анри все-таки нашел Виктора, когда тот уже жил здесь. Он не мог не заметить, что безумие Виктора усугубилось. И, тем не менее, он уехал.
        На глаза навернулись злые слезы. Он бросил Виктора, бросил меня. Я не знала, что было больнее. Отчасти я ненавидела его еще и за то, что он имел возможность просто уехать. У меня такой возможности не было - и не будет никогда.
        Я бросила шляпу на пол и полила ее керосином. Потом прочертила дорожку вдоль стен, израсходовав все до последней капли. Потом задвинула на дорожку стол Виктора и его деревянную кровать. У печи я нашла еще немного керосина и, пока печь разогревалась, пустила в ход и его, хорошенько смочив простыни.
        Наконец я вышла в переднюю и развесила простыни на приставной лестнице.
        Вернувшись в комнату, я чиркнула спичкой и кинула ее на шляпу, выдавшую Анри. Та вспыхнула, и огонь с текучей грацией побежал по прочерченным линиям. Жар был неожиданно сильным. Я постаралась на славу. В последний раз окинув взглядом комнату, где жил Виктор, я вышла.
        Никто никогда не узнает, что именно он изучал и как далеко его, оставленного без присмотра, завело безумие.
        Я подожгла простыни и дождалась, пока огонь поднимется к люку. Потом я вышла и закрыла за собой дверь. Никто не увидит пожара, пока огонь не охватит второй этаж. Но к тому моменту спасать будет уже нечего. Я вернулась к каменной ограде, которая тянулась вдоль крутого берега, и стала ждать. Я хотела увидеть, как огонь уничтожит кошмарную лабораторию. Я должна была убедиться.
        Ждать пришлось недолго. Вскоре окна осветились, а потом стекла лопнули и наружу вырвалось ослепительно яркое пламя. Я пригнулась, защищая лицо от дождя осколков. Какие бы вещества ни пропитали пол второго этажа, на огонь они отреагировали бурно.
        Я рассмеялась, задрав лицо навстречу сухому жару, исходящему от здания. Да, к опытам Виктора определенно стоило добавить огня. Но из окон на крыше почему-то не шел дым. Я оставила их открытыми. Почему тогда…
        По желобу у меня над головой, ведущему от здания к реке, прокатился тяжелый грохот. Прежде чем я успела повернуться и посмотреть, что-то огромное с шумным всплеском упало в воду.
        Я в ужасе прижала руку ко рту. Неужели внутри кто-то был?
        Я перегнулась через край ограды, вглядываясь в спокойную черную воду. Я видела только отражение пламени у меня за спиной. Поверхность была неподвижна.
        Возможно, что-то лежало внутри желоба и вывалилось, когда давление воздуха изменилось. Но когда я пришла, входная дверь была открыта. Кто мог ее открыть? У Виктора гости явно бывали редко. Может, давешний пьянчуга? Но я слышала, как он падает в воду. Тогда звук был куда тише.
        Возможно, завистливый соперник? Профессор Кремпе слишком уж настойчиво пытался разузнать, чем занимался Виктор с тех пор, как они перестали общаться. Может быть, Виктор скрывался здесь, потому что за ним следили? Но кому интересны безумные теории человека, который возится с крадеными телами и изуродованными трупами животных?
        В голову пришла более опасная мысль. Сторож мертвецкой, которому я невольно напомнила о долге Виктора, мог прийти за своими деньгами. Я задрожала, представив, как он с ревом выныривает и утягивает меня в воду. Но я не могла отвести взгляд, не могла повернуться спиной к тому, что поджидало меня в воде.
        Я смотрела на воду, пока легкие не начали гореть от дыма; оставаться на месте преступления дольше было небезопасно и глупо. Черная поверхность воды осталась неподвижна. Река умела хранить свои секреты.
        А я умела хранить свои. И секреты Виктора тоже.

        Глава десятая
        Тебя лишиться мне - что потерять тебя[Пер. М. Давыдовой.]

        Я планировала выскользнуть из дома Мэри на рассвете, чтобы проверить Жюстину, а потом провести утро с Виктором. Но ночные похождения сказались на моем самочувствии, и, когда я проснулась, солнце давно уже поднялось.
        Я надеялась, что Мэри встает поздно или, наоборот, уже уходит в это время в книжную лавку. Я приколола шляпку; та держалась слабо - не хватало булавки,  - но я знала, что у Жюстины должны быть запасные. Я выскочила из комнаты за плащом.
        Мэри сидела в кресле и держала мой плащ на руках.
        - Доброе утро!  - жизнерадостно сказала она.
        - Доброе утро!  - Я попыталась скопировать ее тон, чтобы скрыть свое раздражение. Мне не хотелось с ней разговаривать. У меня были дела поважнее.
        - Я не уверена, что запах дыма когда-нибудь выветрится,  - бойко продолжила она, протягивая мне плащ.  - Ваше вчерашнее платье все равно уже пострадало от крови и грязи, а вот плащ был совсем новенький. Если уж вы решили устроить поджог, надо было надеть старый или одолжить один из плащей моего дяди.
        Я заморгала и растерянно улыбнулась.
        - Простите, я не понимаю, о чем вы.
        - Под утро на той стороне моста случился страшный пожар. Пожарная команда потушила огонь, но прежде он успел уничтожить целое здание. Только представьте! Целое здание выгорело дотла. Говорят, все из-за нечищеного дымохода.
        - Ужасно.  - Я уселась напротив нее и потянулась за чашкой чая, которую она для меня приготовила.  - Надеюсь, никто не пострадал.
        - Нет, в здании никого не было с тех пор, как мы оттуда ушли. И я почти уверена, что тогда печь была холодной.  - Она отбросила мой плащ и всякую видимость учтивости и энергично наклонилась ко мне.  - Что вы нашли? Зачем вы устроили пожар?
        - Я не понимаю, о чем вы говорите.
        - Бросьте. Может, вы и выглядите сущим ангелом, но я не глупа. Вы выставили нас за дверь. Вы боялись найти что-то, чего никто не должен видеть. А когда мы ушли, у вас было время осмотреться. Что такого ужасного вы обнаружили, что вам пришлось вернуться и спалить все здание?
        Я улыбнулась, прекрасно осознавая, что моя улыбка сладка, как клубника, а синие глаза лучатся небесной чистотой.
        - Может, я просто люблю смотреть на огонь.
        К моему удивлению, Мэри громко расхохоталась. Это был самый неженственный смех, который я когда-либо слышала. В нем не было ничего жеманного или сдержанного. Поразительно, как она, будучи в корсете, ухитрялась дышать достаточно глубоко, чтобы издавать подобные звуки.
        - Вы мне нравитесь, Элизабет Лавенца. Очень нравитесь. Вы меня немного пугаете, но, кажется, от этого вы нравитесь мне еще больше. Так и быть. Я выброшу ваш плащ вместе с мусором - подальше отсюда, само собой,  - а потом мы с вами зайдем за Жюстиной и проверим, как дела у вашего Виктора.
        - Вам не обязательно идти. Вы уже сделали так много.
        - До вас мне далеко.  - Она лукаво усмехнулась.  - Я так долго работаю с книгами, что уже и забыла, как увлекательно быть частью какой-нибудь истории.  - Она встала, сунула в рот печенье и проглотила его почти целиком.  - Я не рассчитываю, что вы расскажете мне правду. Я с удовольствием поломаю голову над этой тайной. Если, конечно, вы пообещаете, что не станете жечь мой дом.  - Она посмотрела на меня, и ее игривое выражение пропало, а тонкие черные брови нахмурились.  - Пожалуйста, не сжигайте мой дом.
        В благодарность за молчание я ответила на искренность искренностью.
        - Клянусь, я больше ничего не намерена сжигать. И я благодарна вам за понимание. Уверяю вас, я лишь хотела защитить Виктора. Он… его работа - порождение больного разума. Если бы о ней узнали, его будущее было бы разрушено. А я этого не допущу.
        Она кивнула, сняла с крючка на стене другой плащ и протянула его мне. Плащ был старый и потертый, но мягкий, а пахло от него чернилами, пылью и кожей - моими любимыми ароматами. Завернувшись в него, я мгновенно почувствовала себя лучше.
        - Могу я задать один вопрос?  - спросила она, когда мы сидели в экипаже на пути к пансиону.
        - Я не могу обещать, что отвечу на него честно,  - сказала я и удивилась собственной откровенности.
        - Я все равно спрошу. Кто для вас Виктор, раз вы приложили столько усилий, чтобы его найти, и пошли на такие крайности, чтобы его защитить? Наверняка не просто кузен. Вы его любите?
        Я выглянула в окно; мы проезжали центр города - такого яркого и солнечного, что его ночная версия показалась мне страшным сном. Отчего-то тот факт, что Мэри меня раскусила, пробудил во мне желание говорить. Обычно я хранила правду за закрытыми дверями, под тяжелым замком, позволяя миру увидеть лишь ее тени.
        - Виктор - вся моя жизнь,  - сказала я.  - И единственная надежда на будущее.

        Виктор уехал, не успела на могиле его матери обсохнуть земля.
        - Я вернусь, когда со всем разберусь,  - пообещал он и, словно восковой печатью, запечатлел у меня на лбу поцелуй.
        Так я стала хозяйкой поместья, которое мне не принадлежит и никогда не принадлежало. Я вела хозяйство, следила за домом. Судья Франкенштейн никогда не давал мне денег, распоряжаясь ими самостоятельно. Личная горничная мадам Франкенштейн была освобождена от своих обязанностей. Мне полагалось играть роль мадам Франкенштейн, но ее привилегии на меня не распространялись. Под моим началом были только повар, одна служанка и Жюстина.
        Случайная прозорливость, проявленная мной, когда я устроила Жюстину к нам гувернанткой, несказанно облегчила мое существование. Я довольно редко имела дело с маленьким Уильямом и Эрнестом, который теперь ходил в городскую школу. Это были славные дети, но они напоминали иностранный язык, который я понимала и могла использовать, но которым не владела свободно.
        В доме Франкенштейнов Жюстина расцвела. Она была готова работать за пятерых, но я не позволяла судье Франкенштейну этим воспользоваться. В конце концов, она не была низкого происхождения.
        Если уж начистоту, я подозревала, что ее семья была благороднее моей.
        Хотя за все эти годы я ни с кем не делилась своими страхами, с отъездом Виктора и смертью мадам Франкенштейн они всплывали наружу всякий раз, когда я обедала вместе с судьей Франкенштейном. С каждым аккуратным укусом, каждым безукоризненно элегантным глотком я гадала: не выдала ли я себя? Не поймет ли он? Быть может, он уже подозревает?
        Они купили меня, поверив в ложь.
        Иначе и быть не могло. По прошествии времени смехотворная неправдоподобность моей истории стала еще более очевидна. Однажды мадам Франкенштейн рассказала мне, как именно им меня представили. Это была сущая нелепица. Откуда у злобной мегеры, живущей в нищете в лесу, могла взяться дочь арестованного итальянского дворянина? Ее рассказ, основанный на политических дрязгах и конфискованных Австрией богатствах, напоминал детские сказки, которые я рассказывала Уильяму на ночь. «Красавица-жена умерла, дав жизнь еще более красивой дочери! И хотя она была ангелом, ее обезумевший от скорби и гнева отец не мог прекратить праведную борьбу с теми, кто опорочил его доброе имя! Его заключили в темное подземелье, а дочь влачила существование в нужде и лишениях, пока на ее пути не появилось доброе и великодушное семейство, которое в одну секунду распознало в ней благородную кровь».
        Я бы сожгла книгу, предложившую мне подобные банальности. Куда вероятнее все было так: опекунше я досталась от сестры или кузины. Кормить лишний рот ей не хотелось. Когда Франкенштейны сняли дом на озере Комо и она увидела их юного сына, она ухватилась за возможность продать прелестное дитя, хорошенько причесав его и сопроводив романтичной биографией.
        Итак, меня уже давно мучили тревожные мысли о моем происхождении, когда судья Франкенштейн - после кончины жены он совсем исхудал, а здоровье его пошатнулось - обратился ко мне за обедом спустя шесть месяцев после отъезда Виктора:
        - Скажи мне, помнишь ли ты своего отца?
        Моя ложка замерла на полпути ко рту. Я опустила руку, чтобы он не заметил, как она дрожит. Все эти годы он смотрел на причуды жены сквозь пальцы, но теперь она умерла. Виктор стал полноценным членом общества. У судьи больше не было причин держать меня в доме. Кто, в конце концов, я была такая? Жалкая бродяжка, которая стала бесполезна.
        Я улыбнулась.
        - Когда его забрали, я была очень мала. Я помню, как плакала на пороге нашей виллы. Двери закрылись у меня за спиной, а отца в кандалах посадили в черную карету.
        Это была ложь от первого до последнего слова.
        - Ты знаешь, как звали твою мать? Может быть, помнишь что-то о ее семье?
        - О… - Я похлопала глазами, словно тусклый свет туманил мне зрение.  - Дайте подумать… Я знаю, что меня назвали в ее честь.
        Это я действительно знала. «Милая малышка Элизабет - такая же милая и никчемная, как Элизабет, которая тебя родила. Я плюю на ее могилу за то, что она посадила тебя мне на шею»,  - бывало, шипела моя опекунша.
        - Но ее девичьей фамилии я не знаю,  - продолжила я.  - А жаль. Тогда у меня была бы о ней какая-то память.
        Он хмыкнул, и его кустистые седые брови наползли на темные глаза. Глаза Виктора были живыми и пытливыми, у судьи же глаза были тяжелыми, недружелюбными, цвета старой деревянной виселицы.
        - А почему вы спрашиваете?  - невинно поинтересовалась я, не давая страху прорезаться в голосе.
        - Просто так,  - отрезал он, и разговор был окончен.
        После этого я была готова его избегать, но это оказалось излишним. Почти все время судья проводил в библиотеке. Когда ночами я пробиралась туда за какой-нибудь книгой, я видела, что его стол завален бумагами и недописанными письмами. С каждым днем становилось очевиднее, что судью что-то тревожит, но больше всего его тревога напугала меня, когда я обнаружила на столе список, озаглавленный как «Расходы поместья Франкенштейн».
        Список был пуст, но представить на первом месте мое имя было нетрудно.
        Без Виктора у меня больше не было повода оставаться в этом доме. Франкенштейны приняли меня к себе, но своим великодушным жестом они сделали меня совершенно неприспособленной к жизни. Если бы они взяли меня горничной или даже гувернанткой, у меня бы теперь, по крайней мере, были необходимые для работы навыки, как у Жюстины. Но ко мне относились как к кузине; меня баловали и обучали вещам, бесполезным для того, кому нужно самостоятельно зарабатывать на хлеб.
        Они спасли меня от нищеты и одновременно обрекли на абсолютную зависимость. Если судья Франкенштейн выставит меня за дверь, у меня не будет ни единого законного основания взять с собой хоть одну вещь. В любой момент он мог велеть мне уйти, и я снова стала бы Элизабет Лавенца - без семьи, без дома, без денег.
        Я не могла этого допустить.
        Я исправно писала Виктору раз в неделю, отчаянно напоминая ему, как сильно он меня любит. Он не говорил, когда собирается вернуться, а потом и вовсе прекратил писать. Временами судья Франкенштейн интересовался, как живет его сын,  - давая тем самым понять, что Виктор ни разу не удосужился написать родному отцу,  - и я один за другим выдумывала ответы, заполняя бесконечные месяцы рассказами об учебе Виктора, о раздражающих и забавных привычках его университетских товарищей и всегда, без исключений - о том, как сильно он по мне скучает.
        Жюстина чувствовала гнетущую меня тревогу и относилась ко мне с удвоенной добротой. Бесполезно. Как ни радовалась я ее присутствию, она не могла меня защитить.
        Мне нужно было, чтобы Виктор вернулся.
        По крайней мере, я думала так, пока Анри Клерваль не ошарашил меня, открыв новые возможности.
        - Поехали в город,  - предложил как-то Анри спустя почти год после отъезда Виктора. Теперь он работал на своего отца, и виделись мы редко.  - Когда ты в последний раз там была?
        Иногда я бывала в городе - с судьей Франкенштейном. Но из лодки мы садились прямиком в его карету, и все наши остановки определялись его карманными часами и графиком. Идея просто погулять по городу привела меня в восторг.
        - Поищем подарок для Виктора,  - сказала я совсем как в предыдущий раз, когда мы ездили в город одни. Какой подарок мог убедить Виктора взять перо и бумагу и написать мне наконец одно несчастное письмо?
        Жюстина осталась дома с Уильямом, которому захотелось поиграть в прятки. Жюстина всегда с радостью исполняла любые его прихоти. Переправляясь через озеро, мы молчали. Анри правил лодкой сам: слуга, который делал это прежде, был уволен после смерти мадам Франкенштейн. За годы нашей дружбы мы так редко оставались одни, что даже простая прогулка по озеру представлялась чем-то очень интимным.
        Я не сводила глаз с воды, прикрывая лицо элегантным зонтиком. Хотя горы были близко и настоящей жары в этих краях не знали, на местном солнце самая грубая кожа краснела за считаные минуты.
        Анри это не пугало. Запрокинув голову и жмурясь от яркого солнца, он размеренно работал веслами.
        - Тебе надо выйти за меня замуж,  - услышала я его голос, легкий и беззаботный, как солнечный полдень.
        Сверкающая рябь на волнах, расходившихся от нашей лодки, слепила глаза. Могла ли она как-то исказить еще и слух?
        - Что?
        - Я сказал, тебе надо выйти за меня замуж.
        Я рассмеялась. Он меня не поддержал. Он уставился на меня своими пронзительными голубыми глазами и улыбнулся самой чистой, искренней улыбкой, на какую только был способен. Я поняла, что он не шутит.
        И пришла в бешенство.
        Разве мог тот, кому счастье доставалось без труда, меня понять? В нашем с ним воображаемом будущем мне придется притворяться какой-нибудь новой Элизабет, чтобы радовать своего мужа. Какой Элизабет я стану для него? Я потратила столько лет, чтобы стать Элизабет Виктора, и все равно потерпела неудачу.
        Зонтик, который я сжимала в руках, вдруг потяжелел, а плечи поникли от внезапной усталости. Я подозревала, что с Виктором я была собой в большей степени, чем могла быть с Анри, хотя настоящая Элизабет оставалась загадкой даже для меня.
        - Анри. Мне всего шестнадцать. Я не собираюсь замуж.
        - Пока.  - Он с надеждой поднял брови.
        Я почувствовала, что покраснела,  - и не так уж притворно. Я опустила голову, улыбаясь. И позволила ему увидеть краешек этой улыбки.
        - Пока.
        - Этого мне достаточно.
        Анри причалил к берегу и на ходу выпрыгнул из лодки.
        - Расскажи, где ты жила до того, как поселилась у Франкенштейнов,  - сказал он, когда мы не спеша прогуливались по чистым и опрятным улицам Женевы.
        Раздражение вспыхнуло во мне снова. Какие истории мне придется рассказывать, чтобы сохранить его любовь? Мне нужна была только его дружба, потому что я не хотела отвечать за Виктора одна. А теперь мне придется быть ему подругой и одновременно учиться быть той, кого он хочет видеть рядом в качестве супруги? Я не хотела выходить за Анри замуж. Это было бы жестоко по отношению к нему; я бы до конца жизни была несчастна, зная, что он заслуживает большего, чем та любовь, которую могу предложить ему я.
        Но… я не хотела оказаться в ситуации, в которой у меня не будет выбора. Виктор оставил меня. Перспектива оказаться для судьи Франкенштейна обузой становилась все ощутимее. Я вздохнула. Не думаю, что Анри могло отпугнуть мое низкое происхождение, но я знала, что ему нравится романтичность моей биографии.
        - Представь, что ты стоишь на берегу озера. Вода прозрачная, как горный хрусталь, и такая чистая, что видно дно. Но как только ты протягиваешь руку или заходишь в воду, со дна поднимается ил, и вода мутнеет, пряча от глаз свои сокровища. Наверное, если покопаться в иле руками, что-нибудь достать можно, но зачем, ведь и без того было хорошо. Вот и все, что тебе нужно знать о моем прошлом.
        Он остановил меня, положив руку мне на плечо. Потом он повернулся ко мне.
        - Мне жаль,  - сказал он.  - Страшно подумать, через что ты прошла. Я даже представить не могу, каково тебе пришлось.
        Я безмятежно рассмеялась и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку. Это был самый быстрый способ закончить разговор: он вспыхнул и на несколько минут утратил дар речи.
        Я пустилась в бессмысленную болтовню, отвлекая его от этих мыслей разговором об идее для его новой пьесы. Повзрослев, он больше не просил нас участвовать в своих пьесах, но продолжал их сочинять. Он также писал стихи и страстно мечтал изучать языки. Но с тех пор, как он начал работать в компании отца, у него почти не оставалось на это времени.
        - Я слышал, на арабском написаны самые прекрасные стихи, известные человеку,  - заметил он, пока мы бродили по галантерейному магазину. Он лениво погладил ленты, струящиеся по дамской шляпке. Это была одна из тем, которые наводили на него тоску. Хотя мое положение, несомненно, было хуже, Анри тоже был пленником ожиданий, которые возлагали на него другие. Его жизнь была распланирована за него со дня его рождения: ему предстояло пойти по стопам отца, унаследовать его дело и приумножить семейное состояние.
        Видеть его грустным было невыносимо. В такие минуты горло мне как будто сдавливал слишком тугой воротник. Если я могла справиться со вспышками гнева у Виктора, я могла помочь и Анри.
        А возможно, и себе.
        - Анри. Тебе надо поехать учиться с Виктором.
        - Не выйдет. Отец считает, что это бессмысленно. Я сняла с полки шляпу. Это была крепкая, добротная шляпа, но материал, из которого она была сделана, был мягким и нежным, словно бархат. Я надела шляпу ему на голову и отступила на шаг, чтобы оценить результат.
        - Ты похож на поэта,  - улыбнулась я. Он поднял руку и осторожно погладил шляпу. Новый план стремительно обретал форму, и я продолжила:  - Ты убедишь отца, что восточные языки полезны. Подумай, сколько сделок срывается потому, что мы не понимаем восточных торговцев! Негоциант со связями твоего отца мог бы построить на торговле с Аравией и Китаем целую империю!
        Анри снял шляпу и повертел ее в руках.
        - Я никогда не думал об этом с такой точки зрения. Я мог бы изучать языки, потому что они мне нравятся…
        - И поэзию!  - добавила я.
        Он заулыбался.
        - И поэзию!
        - Чтобы лучше понимать культуру чужеземцев и смотреть на мир их глазами… - Я хитро улыбнулась.  - Это очень важно и поможет тебе завоевать их доверие.
        Он рассмеялся.
        - Знаешь, Элизабет, ты могла бы убедить зиму уступить место весне пораньше, если бы с ней можно было поговорить.
        - Боюсь, такое не по силам даже мне. Но твоего отца в практической ценности арабской поэзии мы убедить сумеем. И тогда ты поедешь к Виктору и будешь учиться с ним в университете. И будешь писать мне, как у него дела. Я беспокоюсь о нем.  - Я замолчала. Анри открыл для меня две новых возможности. Добрый, милый, славный Анри.  - И, если ты не шутил про женитьбу, тебе нужно будет поговорить с Виктором. Я знаю, что его мать всегда надеялась на наш с ним союз, но мы с Виктором никогда об этом не говорили. Я не знаю, что он об этом думает, и не могу стать твоей невестой без его благословения. Нельзя причинять ему боль.
        - Я скорее умру, чем причиню ему боль!  - сказал Анри. Но его лицо уже пылало восторженной целеустремленностью.  - Думаю, твой план сработает, Элизабет. Я поеду в университет. И тогда… тогда мы с тобой сможем подумать о будущем.  - Он робко улыбнулся.
        - Да. Будущее.
        Я улыбнулась, изобразив застенчивость. Пока я расплачивалась за шляпу жалкими карманными деньгами, что мне удалось скопить, в голове у меня роились мысли. Виктор или вернется, опасаясь меня потерять, или даст Анри свое благословение. Так или иначе, я буду спасена от постоянной угрозы нищеты.
        Ради Анри я надеялась, что Виктор вернется. Я чувствовала, что женитьба на мне станет величайшей трагедией в жизни Анри. Он заслуживал кого-то, кто мог бы принять его предложение с легким сердцем, без расчета на выгоду.
        Кроме того, я уже знала, как быть Элизабет Виктора. Мне не хотелось учиться быть чьей-то еще.

        Когда мы с Мэри приехали, Жюстина ждала нас снаружи. Сколько времени она прогуливается перед пансионом, она говорить отказалась, но я подозревала, что она покинула дом, едва фрау Готтшальк повернула в двери ключ.
        Врач согласился впустить к Виктору только одну из нас, поэтому Мэри с Жюстиной отправились в книжную лавку, а я устроилась у постели Виктора. Ему полегчало; лихорадочный румянец на щеках побледнел, а тело начало потеть. Сиделка показала мне, как по каплям вливать ему воду в рот,  - столько, сколько нужно, чтобы он не испытывал жажды, но не слишком много, чтобы он, будучи без сознания, не захлебнулся.
        Пару часов спустя мне показалось, что он приходит в себя. Он начал бормотать и хмурить брови, отчего его лицо приобрело до боли знакомое выражение.
        - Слишком большой,  - пробормотал он.  - Слишком большой. Слишком непокорный. Я вылепил тебя из глины.
        Я протерла ему лицо влажной тряпкой и влила ему в рот несколько капель воды. Он закашлялся.
        - Нет! Ева из ребра. Ребро будет поменьше.
        Я погладила его по щеке, и его рука, взлетев вверх, схватила меня за запястье. Красные, пылающие яростью глаза распахнулись. Он дернул меня на себя.
        - Ева,  - сказал он настойчиво.  - Ребро.
        - Понимаю,  - пробормотала я.  - Ну конечно, ты прав.
        Он облегченно вздохнул и снова впал в беспамятство. Я заметила, что сиделка вернулась в комнату, и порадовалась, что Виктор не сказал ничего подозрительного.
        - Какой славный юноша. Знает Библию назубок.
        - Да,  - откликнулась я и встала, расправляя юбку.
        Это была одна из немногих книг, которые Виктор считал совершенно бесполезными.

***

        Врач подтвердил, что Виктор придет в себя не позднее завтрашнего дня и его здоровью больше ничего не угрожает, поэтому я провела ночь в пансионе вместе с Жюстиной. У меня не было никаких тайных дел, и мне не хотелось оставаться наедине с Мэри и провоцировать новые вопросы, на которые я не отвечу.
        К скверному настроению фрау Готтшальк я была готова. Но не к кошмарным снам. Я снова проснулась среди ночи, задыхаясь от смутного воспоминания о том, как умоляла кого-то сохранить мне жизнь. Я подошла к окну в надежде открыть его и впустить в комнату свежий воздух. Незакрепленная доска отошла легко, но добраться до стекла за ней мне не удалось. Я прижалась к стеклу лицом, жадно вглядываясь в ночь.
        И обнаружила, что ночь вглядывается в меня.
        Закутанная в черные тени фигура стояла на мостовой под нашим окном и смотрела прямо на меня.
        Нет, это невозможно. Она не могла знать, что я стою за ставнями.
        Но фигура не двигалась. Я смотрела на нее, боясь пошевелиться и выдать себя. Мне удалось выбросить из головы желоб и то, что - или кто - в нем было, но теперь воспоминание вернулось, подобно призраку. Что, если в лаборатории Виктора все же кто-то был? Что, если я едва не убила человека и он пришел за мной, чтобы отомстить?
        Но после поджога я не возвращалась в пансион. Я отправилась в дом Мэри. Кто мог знать, где я остановилась?
        Любой, кому я оставляла визитные карточки. Я прищурилась, как будто это помогало видеть в темноте. Но различить черты лица мне не удалось. Это мог быть профессор Кремпе. Или сторож мертвецкой - хотя для него фигура была, пожалуй, слишком высокой. В действительности это мог быть кто угодно, хоть сам судья Франкенштейн.
        И все же темнота играла со мной в странные игры: из-за искаженной перспективы или угла зрения фигура выглядела нечеловечески огромной. Она была… неправильной. Торс был слишком длинный, суставы ног - не там, где им положено было находиться. Мощная грудная клетка говорила не о лишнем весе, а скорее о сверхъестественной силе.
        Жюстина заворочалась и что-то забормотала. Я оглянулась, чтобы проверить, не проснулась ли она. Когда я снова посмотрела в окно, фигуры уже не было.
        Ее противоестественность не выходила у меня из головы. Она опутала меня, как невидимая паутина, и, как бы я ни старалась, стряхнуть ее мне не удалось.

        Глава одиннадцатая
        Когда от сна очнулся я[Пер. М. Давыдовой.]

        К моему удивлению - и эгоистичной досаде,  - когда на следующее утро я вошла в комнату, куда Виктора поместили на время выздоровления, он выглядел лучше меня. Бессонные ночи не пощадили мое лицо, Виктора же проведенное в доме врача время исцелило от всех следов горячки.
        Он сидел, подложив под спину подушку, и явно не ожидал увидеть меня.
        - Элизабет! Что ты здесь делаешь?
        Я едва сдержалась, чтобы не ответить гневной отповедью о том, что приехала сюда, чтобы спасти сидящего передо мной дурака. Вместо этого я прижала руки ко рту и кинулась к нему.
        - О, Виктор! Когда я нашла тебя, ты был в ужасном состоянии. Я боялась, что опоздала.
        Он вздрогнул.
        - Это ты меня нашла? Последние дни как в тумане. А может, недели.  - Он потер лоб и огляделся вокруг как бы в надежде на подсказку о том, что пропустил.  - Ты… В каком состоянии были мои комнаты?
        Я нежно улыбнулась, отняла его руку ото лба и прижала его холодные пальцы к своей щеке.
        - Ну, могу сказать, что тебе следовало бы подумать о горничной. У меня не было времени, чтобы осмотреться. Мы сразу же повезли тебя сюда. К сожалению, в ту же ночь, как мы тебя нашли, в печи разгорелся огонь, и здание сгорело дотла. Вместе со всеми твоими вещами. Подумать только, если бы я тебя не нашла, ты бы оказался внутри этой огненной преисподней!  - Я позволила слезам навернуться на глаза.
        Он устало откинулся на подушку, но я знала каждое из выражений его лица. Он был текстом, изучению которого я посвятила всю свою жизнь. Силы покинули его не от отчаяния, а от облегчения.
        - В любом случае все это время я работал впустую. Я пунктировал рай и обнаружил внутри ад.
        Он закрыл глаза. Веки у него были почти прозрачные, покрытые сеткой крошечных голубых и фиолетовых вен. Я вспомнила, как он водил пальцами по моим венам, вычерчивая детальную карту моего пульса.
        - Виктор,  - сказала я. Мне нужно было поговорить с ним прежде, чем он снова заснет. Если он не хотел рассказывать о том, чего стоили его безумные штудии, я бы с радостью оставила его наедине с своими секретами. Мы бы никогда больше не поднимали эту тему. Я уничтожила все улики, а лихорадка легко могла стереть из головы Виктора воспоминания. Но одну загадку я не могла сжечь и забыть.  - Почему ты мне не писал? Я так беспокоилась о тебе, что послала сюда Анри, только чтобы найти тебя. А потом и он уехал.
        - Анри?  - эхом откликнулся он. Но по тому, как вздрогнули его веки, я поняла, что он насторожился.
        - Ты, конечно, помнишь. Он приезжал полгода назад. И написал мне, что нашел тебя. Но после этого письма от вас обоих прекратились - снова. Вот почему мы приехали. Я так беспокоилась, что за тобой некому присмотреть!
        - Каждый день я работал ради нас с тобой. Ради тебя. Я не писал, потому что мне не о чем было рассказывать. Надеюсь, ты не сомневаешься в том, что я занимался важными вещами?
        Мне хотелось ущипнуть его, дернуть за волосы так, чтобы он вскрикнул от боли. Еще мне хотелось впиться в его губы. Жадно, слепо. Поглотить его всего целиком. Вместо этого я убрала ему со лба волосы, накручивая на палец шелковистую прядь.
        - Я знаю. А еще я знала, что ты так увлечешься учебой, что забудешь, как отчаянно я жду твоих писем. Но Анри бросил тебя одного. Это на него не похоже. Состояние, в котором мы тебя нашли, только подтверждает, что беспокоилась я не зря. Анри не следовало уезжать.
        Виктор открыл глаза и пристально посмотрел на меня.
        - Мы расстались на плохой ноте. Сама знаешь почему.
        Я изобразила непонимание:
        - Уверяю тебя, даже не догадываюсь.
        - Ты знаешь, зачем Анри приехал на самом деле?
        - Чтобы изучать восточные языки. Чтобы они с отцом могли наладить торговлю с Дальним Востоком. По-моему, это замечательная мысль. В компании отца он был несчастен, а учеба дала бы ему возможность заниматься любимым делом, не предавая отца.
        Виктор прищурился, прикрыв глаза темными ресницами.
        - Сдается мне, в глазах Анри предательство не самый страшный грех.
        - О чем ты?
        - Анри выследил меня, когда приехал сюда. Не знаю, как он меня нашел. И как меня нашла ты.  - Он с интересом посмотрел на меня.
        - Мэри Дельгадо.
        - Кто?
        Его искреннее недоумение бальзамом легло на мою ревнивую душу. Может, она и запомнила его, но для него она была бесполезна. Мое изначальное расположение к ней вернулось, как только страх, что она отнимет у меня Виктора, отступил.
        - Племянница книготорговца. В лавке ее дяди был чек от твоего заказа.
        - А, Карлос.  - Виктор опустил голову, словно вспомнив о чем-то, чего мне знать не полагалось.  - Возможно, Анри тоже отыскал меня через него. Умно. Я-то думал, что он нашел путь попроще. Он появился у меня на пороге - улыбка до ушей, энтузиазм через край. Я был рад его видеть. Мне нужно было отвлечься от работы. Но я быстро понял, как сильно он изменился с моего отъезда. Он подолгу молчал, постоянно отвлекался. Через неделю мое терпение подошло к концу, и я потребовал, чтобы он рассказал мне, что его мучает. Он признался, что приехал, чтобы получить мое благословение на помолвку. С тобой.
        - Со мной?  - изумленно повторила я.  - Но почему? Я всегда думала, что он женится на Жюстине. Я так этого хотела!
        - Как выяснилось, Анри метил выше. Можешь себе представить мою реакцию.
        Его горящие глаза впились в мои. Я видела, какую злость вызывает в нем одно лишь воспоминание. О да, я могла представить его реакцию.
        Я взяла его за руку и смущенно опустила глаза.
        - Честно говоря, Виктор… Не могу. Прошло почти два года. Восемнадцать месяцев с последнего твоего письма. Я опасалась… я опасалась, что, оставив меня, ты понял, что в твоей жизни для меня больше нет места. И потом, мы никогда не обсуждали наше будущее. Ни разу не говорили о нем прямо. Я не хочу связывать тебя обязательствами, но мое сердце, как и прежде…
        - Элизабет,  - сказал он так, словно отчитывал ребенка. Он приподнял мой подбородок и заставил меня посмотреть ему в глаза.  - Ты моя. Ты была моей со дня нашей встречи. И будешь моей всегда. Мое отсутствие не должно было вызывать у тебя сомнений в моей любви. Она никогда не угаснет.
        Я кивнула, и на этот раз слезы облегчения, выступившие у меня на глазах, были непритворными. Я в безопасности. Рядом с Виктором для меня всегда найдется место, и неважно, чего хочет его отец и сколько ему приходится на меня тратить.
        Он отпустил мой подбородок, прижал пальцы к векам и потер переносицу.
        - Для Анри у меня не было ни добрых слов, ни сочувствия. Его претензии на тебя перечеркнули наши прежние отношения, и я больше не могу называть его другом. Его действия - это итог долгой и коварной работы, направленной против меня.
        Он помолчал.
        - Когда он заговорил об этом, я спросил, ответила ли ты на его чувства взаимностью. В таком случае я бы, разумеется, отступил.  - На челюсти у него вздулся желвак. Он лгал, но я оценила его усилия.  - Он сказал, что вы с ним об этом не говорили.
        Хоть что-то Анри сделал правильно. Расскажи он Виктору правду, наша беседа повернулась бы иначе. Единственным доказательством моей причастности было последнее письмо, которое я получила от Анри. Я сожгу его, как только вернусь в Женеву.
        - Я попытался взять с него клятву, что он не станет пытаться завоевать твое сердце. Он сказал, что не может давать таких обещаний, потому что ты сама распоряжаешься своим сердцем, и в случае, если твой выбор падет на него, он не станет тебя отвергать. Я понял, что нашей дружбе настал конец. Я сообщил ему об этом и потребовал, чтобы он избавил меня от своего присутствия и вероломной лжи и никогда больше не переступал порог моего дома. Он сказал, что поедет учиться в Англию, чтобы забыть о нас обоих. Больше я его не видел и не слышал.
        - Мне так жаль. Я знала, что он отправился в Англию, но если бы я знала, зачем он приехал сюда… - Если бы я знала, я бы поступила точно так же, потому что я вернула себе Виктора. Анри был моим другом детства и утешением. Но я была бы глубоко несчастна, пытаясь убедить его, что я счастлива. Он видел слишком много. Это замужество стало бы для меня постоянным бременем.
        Виктор поерзал, и я поправила ему подушку. Он снова закрыл глаза, и кожа вокруг них натянулась.
        - Разумеется, это не твоя вина. Мужчины всегда будут стремиться к тому, чего не могут получить. К тому, что выше их. К тому, что обладает божественной природой.
        Я рассмеялась и положила голову ему на грудь.
        - Я так по тебе скучала.
        Виктор отстегнул мою шляпку и распустил мне волосы - так ему нравилось больше.
        - А я без тебя плутал в темноте. Расскажи, как тебе жилось?
        - Не слишком хорошо. Если бы не Жюстина, я бы сошла с ума. Она поддерживала меня все это время. Даже в какой-то мере помогла залатать рану из-за твоего отсутствия. Я так рада, что мы взяли ее в дом.
        - Хм.  - Он поигрывал прядью моих волос.  - Я даже не предполагал, что она станет для тебя хорошей компаньонкой. Она всегда казалась мне глуповатой.
        - Ты никогда не мог оценить ее по достоинству.
        - А вот ты оценила ее мгновенно. Ты мало к кому так относишься.
        - Жюстина особенная. Я тебе уже говорила.  - Я глубоко вздохнула, закрывая глаза.  - И ты позволил мне спасти ее - так же, как ты спас меня.

        Спасенную от матери Жюстину я тайком провела в свою комнату. Я велела ей подождать, пока я подготовлюсь. Только в лодке, на обратном пути в город, я поняла, что в моем плане по спасению Жюстины имелся изъян.
        У детей уже была гувернантка.
        Охваченная паникой и волнением, я думала лишь о том, как бы увезти Жюстину от матери. У меня не было четкого понимания, куда я ее увожу. В доме Франкенштейнов я не могла распоряжаться прислугой и менять ее состав. У меня не было никакой власти.
        Но я не собиралась отправлять Жюстину назад. Мне просто нужно было сделать так, чтобы в доме появилась вакансия… и немедленно.
        А для этого мне требовался соучастник.
        - Виктор?
        Я скользнула к нему в кровать и убрала с его лба волосы. Лоб был холодный, а кожа приобрела здоровый оттенок. Пока меня не было, лихорадка наконец-то отступила. Он поморгал и открыл глаза, и я с облегчением встретила его ясный, сосредоточенный взгляд. Иногда из-за лихорадки у него случались приступы, во время которых он не узнавал ни меня, ни родных. Вместо этого он бормотал бессмыслицу, словно жил какой-то другой жизнью.
        - Элизабет.  - Он сел в постели и потянулся, вглядываясь в скудно освещенную комнату и часы на стене.  - Сколько времени прошло?
        - Несколько дней. Я так рада, что тебе полегчало.
        - Какой сегодня день? Ты по мне скучала?  - спросил он так, будто хотел заполнить фактами пробелы в памяти.
        - Четверг. Конечно, я скучала. Я провела в этой комнате почти все время.
        Он кивнул. Потом присмотрелся ко мне внимательней.  - Тебе что-то нужно.
        В глазах вдруг защипало. Как я ни силилась скрыть от Виктора свои мысли, он понимал меня лучше, чем кто-либо. Я опустила голову ему на плечо, пряча лицо, чтобы не выдать слишком много.
        - Ты помнишь, где твоя семья нашла меня?
        Он вытащил шляпные булавки и распустил мне волосы. Шляпка свалилась, и он принялся играть с моими локонами.
        - Конечно.
        - Но ты никогда не встречал женщину, у которой я жила.
        - Нет. А что? Ты по ней скучаешь?
        - Я надеюсь, она умерла. И что она страшно страдала, отходя в мир иной.
        Виктор негромко, удивленно рассмеялся и приподнял мой подбородок, чтобы заглянуть мне в глаза.
        - Тогда я тоже на это надеюсь. Почему ты о ней вспомнила?
        - Ты спас меня. И теперь я тоже хочу кое-кого спасти.  - Я рассказала ему о Жюстине, об увиденной мной сцене и моем необдуманном вмешательстве.  - Понимаешь, я не могу отправить ее домой. Я хочу, чтобы она осталась здесь, со мной.  - Я осознала свою ошибку и торопливо поправилась:  - С нами. Ради мальчиков.  - Я взяла его руки в свои.  - Я хочу спасти ее - так же, как ты спас меня.
        Виктор непонимающе покачал головой.
        - Но ты-то особенная.
        - Я думаю, она тоже особенная.
        Что-то изменилось в его лице, и его взгляд стал пустым, как будто в глазах опустились шторки. Он откинулся назад. Я в отчаянии подалась вперед.
        - Она не простолюдинка. Ее семья живет в городе. Она образованна и воспитанна - она уже сейчас лучше меня!
        - Но твой отец был дворянином.
        Годы подозрений обрушились на меня, но я осторожно обошла страхи, связанные с моим происхождением.
        - Может быть. А может, я была дочерью шлюхи, и моя опекунша солгала.  - Я шутливо улыбнулась, внимательно наблюдая за реакцией Виктора.
        Произнести это вслух оказалось все равно что избавиться от ноши, которую я тащила так долго, что перестала замечать - до того момента, как опустила ее на землю. Я втянула воздух и поняла, что впервые за долгое время могу вдохнуть полной грудью. Голова сделалась легкой и пустой.
        Виктор не понимал, шучу я или говорю всерьез.
        - Но ты говорила, что наш дом на озере Комо выглядел знакомым.
        - Знакомым не как воспоминание, а скорее как сон. Я жила в аду - ничего удивительного, что во сне я видела свет, уют и счастье.
        Молчание Виктора длилось, казалось, целую вечность. Наконец он кивнул:
        - Это не имеет значения. Мне все равно, кем были твои родители. Меня это никогда не интересовало. Возможно, это имеет значение для моих родителей, но они глупы. Я не знал и не хотел знать, откуда ты, с того дня в саду, когда тебя подарили мне. И сейчас не хочу знать.  - Он наклонился, глядя мне в лицо, и его черты разгладились.  - Ты родилась в день, когда мы познакомились. Ты моя Элизабет, а остальное неважно.
        Он потянулся ко мне и прижался губами к моим губам. Это был наш первый поцелуй.
        Его губы были мягкими и сухими. Если губы Жюстины скользнули по моей щеке, как бабочка, с удивительной мимолетной грацией, то поцелуй Виктора стал подтверждением заключенного между нами контракта. Гарантией, что я принадлежу ему, а он будет меня защищать.
        Я ответила на поцелуй, обвила его шею руками и притянула ближе, чтобы вписать в контракт свое имя. Выпустив меня, он вздохнул и снова нахмурился.
        - Ну хорошо. Давай спасем твою Жюстину. Хотя я все равно не понимаю, почему ты считаешь милосердием поручить ей Эрнеста и Уильяма.
        Я рассмеялась, уткнулась головой ему в грудь и обняла крепко-крепко.
        Но одно дело иметь сообщника, и совсем другое - иметь план. Виктор вышел, чтобы раздобыть что-нибудь поесть. Я мерила шагами комнату, пытаясь придумать, как заставить Франкенштейнов уволить гувернантку, Герту, и при этом не навлечь на нее неприятностей вроде наказания или ареста. Я не желала ей зла. Она просто стояла у меня на пути.
        В конце концов я решила подделать письмо от ее родственников, которые жили в нескольких днях пути, и написать, что ее дядя болен и ей срочно нужно вернуться домой. Ее родители, как и мои, были мертвы. Я не знала, насколько близка она была с родными, но надеялась, что достаточно, чтобы мое письмо ее убедило. Как только она покинет дом, я предложу Жюстину в качестве временной замены, а потом отправлю Герте письмо о том, что в ее услугах больше не нуждаются. Франкенштейны же получат поддельное письмо от Герты, в котором она сообщит, что нашла себе новое место и не вернется.
        Мой план мог рассыпаться на любом из этапов, но я была уверена, что это наименее болезненный выход. В письмо об увольнении я собиралась включить безупречную характеристику, чтобы облегчить ей поиск нового места.
        Не успела я сесть за стол, вооружившись пером и чернилами, как вернулся Виктор.
        - Готово,  - сказал он.
        - Что готово?
        - Герты больше нет. Матушке придется срочно искать новую гувернантку.
        Я встал из-за стола, не веря своим ушам. Я думала, что он ушел перекусить. Он отсутствовал не больше часа. Что он мог сделать за час, чтобы избавиться от Герты так быстро?
        - Куда она уехала?
        - Домой,  - сказал он просто.
        - Но она же не могла сорваться с места, никого не предупредив. Как тебе это удалось?
        Он ответил не сразу. Коснулся одного из моих длинных локонов, которые все так же свободно лежали на плечах.
        - Само совершенство,  - прошептал он, закручивая пряди так, чтобы на них падал струящийся из окна свет.  - Почему, интересно, я считаю их красивыми? Что такого в твоих волосах - в обычном проявлении природы, не имеющем ни внутренней ценности, ни глубокого смысла,  - что, глядя на них, я испытываю счастье?
        - Ты такой странный.  - Я взяла его руку и развернула ее, чтобы поцеловать ладонь.  - А теперь скажи, как ты избавился от Герты?
        Он пожал плечами, не сводя глаз с чего-то у меня над головой. Я заметила, что его рубашка и жилет слегка измяты и сидят криво. В обычном состоянии он всегда выглядел безукоризненно. Как видно, остатки лихорадки еще цеплялись за его организм.
        - Я попросил ее уйти. И она ушла. Лучше всего предложить матери подходящую кандидатуру завтра.
        Он сел за стол, достал книгу и снова погрузился в изучение предмета, которым занимался до болезни.
        Я так и не узнала, что именно сделал Виктор, но это сработало. Мы никогда больше не слышали - и не говорили - о Герте. На следующее утро я сказала измученной и расстроенной мадам Франкенштейн, что знаю девушку, которая станет для детей идеальной гувернанткой. Жюстина была представлена Франкенштейнам и немедленно нанята, а я, подарив ей новую жизнь, стала ее единоличной благодетельницей.
        Первое время сохранять равновесие было непросто. Мне нужно было вести себя очень осмотрительно, чтобы мое расположение к Жюстине не вызвало ревности Виктора. Он любил так мало людей в своей жизни, что ни с кем не хотел меня делить. Но когда он был в школе, я могла проводить время с ней.
        Я часто сидела с ней в детской, пока она учила Эрнеста и играла или ворковала с Уильямом. Я интересовалась ими ровно столько, сколько от меня ожидалось, и делала вид, что меня умиляют их шалости, но Жюстина обожала их совершенно искренне. Когда она хвалила за успехи Эрнеста, она делала это от всего сердца. Когда она смеялась и хлопала новому трюку Уильяма, ее глаза сияли от гордости.
        Помогая Жюстине, я просто хотела сделать ей - и себе - доброе дело, но теперь я видела, что она была той, кем должна была стать для этой семьи я: ангелом.
        Ангелом она была и для меня. Она единственная из домочадцев не держала в заложниках мою судьбу. Она была прислугой, а я - воспитанницей, и потому она не представляла для меня угрозы. Но из-за того, что я не носила фамилию Франкенштейн, она могла относиться ко мне как к любимой подруге, а не к хозяйке.
        Наверное, я начала смотреть на нее с той же радостью и преклонением, что и юные Франкенштейны.
        Я любила Жюстину.
        И любила Анри.
        Но никого я не любила так, как Виктора, потому что всем, что у меня было, я была обязана ему.

        Когда дневной свет приобрел теплый оттенок, а лучи солнца стали длиннее, врач выгнал меня из комнаты.
        - Скажи своей хозяйке, что утром вы уедете,  - сказал Виктор, когда я прикалывала на место шляпку. Мне все еще не хватало булавки взамен той, что я оставила в запястье сторожа из мертвецкой.
        - Где мы остановимся? Ты знаешь подходящее место?
        - Вы должны вернуться домой.
        Я упрямо скрестила руки на груди.
        - Без тебя я не вернусь,  - сказала я и замолчала, пожалев о своей напористости. Так Виктора не убедить.  - Или ты останешься и продолжишь учебу? Я бы хотела задержаться в городе, пока ты не поправишься.
        - Ты просто потеряешь время. И потом, я не собираюсь оставаться. Здесь я потерпел неудачу. Мне нужно начать заново. Я вернусь домой, как только разберусь с кое-какими делами. Поезжай вперед, чтобы я помнил, что ждет меня дома. Так время пройдет быстрее. Я вернусь не позже чем через месяц.
        - Месяц!  - воскликнула я.
        При виде моего отчаяния Виктор рассмеялся.
        - Что такое месяц для тех, кто разделил целую жизнь? Но я не шучу. Ингольштадт не место для тебя.
        Я вздохнула. Я и соглашалась с ним, и не соглашалась. Не то чтобы этот город оставил о себе приятное впечатление, но здесь я была сама по себе, боролась за собственное будущее и ни перед кем не держала ответ, и было в этом что-то воодушевляющее. И все же я готова была подчиниться. Я могла вернуться домой, зная, что он скоро приедет, а с ним вернется и моя безопасность.
        - Жюстине здесь не нравится. Она очень скучает по дому.
        Виктор недоверчиво прищурился.
        - Хочешь сказать, по работе?
        Я лишь отмахнулась.
        - Она не считает это работой. Она обожает Уильяма - и хорошо влияет на Эрнеста.
        - И она была такой хорошей компаньонкой.
        Я оглянулась на соседнюю комнату, где ждала Жюстина. Я была бесконечно благодарна ей за то, что она составила мне компанию. Без нее я бы ни за что не смогла устроить эту поездку. Я обманом увезла ее от тех, кого она любила. Как бы мне ни хотелось остаться и убедиться, что Виктор вернется, я не могла требовать от нее того же. Если Виктор хотел, чтобы я уехала, и Жюстина тоже хотела уехать, у меня не было уважительных причин остаться. И на этот раз я была бы в своем решении одна.
        - Если ты считаешь, что так будет лучше, я вернусь домой ради спокойствия Жюстины. Но обещай, что напишешь мне хоть раз и сообщишь, когда соберешься домой.
        В его глазах промелькнуло мрачное выражение, значение которого я, к своему изумлению, не смогла распознать. Меня захлестнула паника. О чем он думает? Он чем-то огорчен? Или просто устал? Он вдруг превратился в язык, которым я не владела.
        - Я обязательно тебя предупрежу.  - Он улыбнулся, и напряжение в моей груди немного ослабло.  - Ты узнаешь о моем возвращении заранее. Обещаю.
        - Я буду помнить об этом обещании.
        Я перегнулась через кровать, чтобы поцеловать его в лоб. И оказалась совершенно не готова к тому, что Виктор поднимет голову и встретит мои губы своими. Между нами проскочил разряд, и я, ахнув, отпрянула. Слишком сильно это напомнило мне удар током, который я получила в его кошмарной лаборатории.
        Виктор развеселился.
        - Ты что же, забыла, каково это - целовать меня, Элизабет?
        Я вздернула подбородок, надменно глядя на него сверху вниз, но в уголках моих губ играла улыбка.
        - Возвращайся скорее, чтобы мне напомнить.
        Когда я выходила из комнаты, меня провожал его смех, от которого хотелось парить над землей.
        Жюстина встала, убирая одежду Уильяма, которую она взяла с собой, чтобы починить. Как она ухитрилась уместить ее в сумочке, я не знала.
        - Как Виктор?  - спросила она.
        С тех пор, как мы перенесли Виктора в дом врача, Жюстина его не видела. Я предложила провести ее, но она залилась румянцем от одной мысли увидеть старшего сына своего хозяина в постели. Страшно представить, что с ней сталось бы, узнай она, как часто я, пусть и в совершенно невинном смысле, делила с ним эту постель!
        - Он совсем поправился. И хочет, чтобы мы немедленно отправлялись домой.
        Жюстина закрыла глаза и кивнула, с улыбкой вознося благодарственную молитву.
        - Я так рада!
        - Тому, что он поправился, или тому, что мы едем домой?
        - И тому, и другому! И что нам осталось провести в этом противном пансионе всего одну ночь.
        Я задумчиво поджала губы. Я уже попрощалась с Виктором. Между нами больше не было неразрешенных вопросов. Он любил меня. Я заполучила свой трофей и ценой некоторых разрушений спасла его репутацию. Мое будущее было защищено от нищеты и лишений.
        А судья Франкенштейн мог идти к черту.
        Улыбаясь, я подхватила Жюстину под руку.
        - Давай уедем сегодня же вечером. Заберем только сперва вещи. Я тоже ни минуты не хочу оставаться в этом городе.
        Жюстина поцеловала меня в лоб, сняла со своей шляпки запасную булавку и аккуратно воткнула ее в мою. Выходя на улицу, я обернулась; мне показалось, что я увидела, как Виктор возвращается назад в свою комнату. Может, он вышел, чтобы попрощаться? Но почему тогда он нас не окликнул?
        Возможно, он тоже не хотел показываться Жюстине в одной сорочке. Он вообще не любил общаться с людьми, и уж тем более когда был болен. А может, это был не Виктор, а врач. Я думала об этом всю дорогу до пансиона. Мне было бы куда спокойнее, если бы Виктор согласился вернуться с нами.
        Но я должна была верить, что он сдержит слово и приедет. Виктор никогда мне не лгал.
        Оказавшись в комнате в доме фрау Готтшальк, я театральным жестом захлопнула наш сундук.
        - Ах!  - взволнованно воскликнула Жюстина.  - А как же Мэри? Она была к нам так добра. Было бы грубо уехать не попрощавшись.
        Я согласилась. Это было бы грубо. И очень разумно, учитывая, как много она знала о моих ночных похождениях.
        - Напиши ей и передай наши извинения. Скажи, что я благодарна ей за все. Особенно за плащ, который она мне одолжила.  - Я скользнула рукой по краю плаща и с удивлением поняла, что уже успела соскучиться по Мэри.
        Жюстина устроилась за исцарапанным, облупившимся столом и прилежно приступила к составлению письма - куда более искреннему и элегантному, чем когда-либо могла бы написать я. В иных обстоятельствах мы с Мэри могли бы стать подругами. В обстоятельствах, при которых я могла позволить себе такую роскошь, как друзья. У нее был дядя и магазин. Она не нуждалась во мне. А я не нуждалась в ее проницательных, понимающих глазах. И потом, у меня были Жюстина и Виктор. Я потеряла Анри, но это лишь подтверждало, что друзей поистине бывает слишком много.

***

        Перед самым заходом солнца, в последний момент избежав замков фрау Готтшальк, которая, взяв с нас дополнительную плату за использование чернил, настороженно контролировала наш отъезд, мы с Жюстиной разместились в дилижансе.
        - Домой!  - выкрикнула я и махнула рукой вперед.
        Карета, подпрыгивая, понеслась прочь из Ингольштадта, к дому на озере, которого я больше не боялась лишиться. Ради Жюстины решено было ехать всю ночь.
        Рано утром, когда солнце еще не поднялось над горизонтом, меня разбудила яркая вспышка молнии. На секунду мне показалось, что на холме, мимо которого мы проезжали, я увидела ту самую фигуру с улицы. Фигуру из моих кошмаров. Она бежала как человек, но с нечеловеческой скоростью и как-то чудовищно неправильно. Я в ужасе зажмурилась. Очередная вспышка молнии вынудила меня открыть глаза.
        Нас никто не преследовал.
        Я вжалась в сиденье, закрыла глаза и сосредоточилась на мысли о доме. Доме, который снова был моим.

        Часть вторая
        Исполни светом тьму мою

        Глава двенадцатая
        Свободу обрести, чтоб новый долг принять[Пер. М Давыдовой.]

        Пока наша с Жюстиной лодка медленно скользила по гладкому озеру, я вспоминала свой первый день здесь. Я была так напугана. Дом казался мне хищником, готовым меня сожрать. Теперь же дом как будто бесконечно сжался в размерах. Торчащие шпили напоминали не зубы, а надгробные камни. Ворота раскачивались на ветру, не пытаясь нас поймать, а скорее устало приглашая внутрь.
        В своем сознании я рисовала картины своего триумфального возвращения. Но теперь я просто неподвижно сидела и смотрела, как впереди вырастает дом. Я поняла наконец одну вещь: все мои усилия, все надежды, страхи и путешествия были направлены на то, чтобы всю жизнь оставаться в одном месте.
        Солнце почти село, день клонился к вечеру. Возвращение домой и встреча с родной постелью не вызывали во мне ожидаемого энтузиазма. Жюстина радостно вздохнула и взяла меня за руку.
        - Смотрите! Это Уильям! Он встречает нас на пристани!
        Она замахала своему юному воспитаннику так оживленно, что лодка закачалась.
        Я тоже улыбнулась и помахала. Судья Франкенштейн, по счастью, еще не вернулся из своей загадочной поездки; это снижало риск, что он захочет поговорить с Жюстиной и узнает о моем несогласованном отъезде. Не то чтобы он когда-нибудь разговаривал с Жюстиной - за два с лишним года, что она провела в доме, я не могла припомнить ни одного случая,  - но все-таки на душе у меня полегчало. Я не хотела, чтобы Жюстина узнала, как я обманом увезла ее с собой, не получив на это позволения.
        Итак, судья был в отъезде, а я точно знала, что меня не выставят на улицу, и потому перемещалась по дому с самоуверенностью законной хозяйки. Возможно, кто-то в моем положении, обретя наконец какое-то подобие стабильности после долгих месяцев тревоги, упал бы без сил в постель, проводил время за книгами или рисованием или попросту отдыхал. Но живопись давно стала для меня спектаклем, способом убедить Франкенштейнов, что я - ценное приобретение. Теперь убеждать было некого. Живопись не приносила мне удовольствия, и холсты оставались пустыми.
        Я бродила из комнаты в комнату так, будто невидимый кукольник водил меня за ниточку. Знакомые вещи - кровать с пологом, оконные стекла в свинцовой окантовке, даже мои собственные картины - вызывали у меня странное беспокойство. Я двигалась, словно во сне, по иллюзии жизни, и мне казалось, что стоит мне быстро обернуться, и я узнаю правду об этом сне, увижу, как стена плавится, обнажая кости дома, которые стонут и рассыпаются под нашей тяжестью. Увижу призраки мадам Франкенштейн и ее давно почившего второго сына, которые наблюдают из могилы за тем, как я выполняю возложенные на меня обязанности. Увижу иссохшие трупы родителей - безжизненные оболочки людей, которых я никогда не знала.
        Но сколько бы я ни бродила по комнатам, сколько бы раз ни оборачивалась, уверенная, что за мной кто-то наблюдает, вокруг не было ничего необычного.
        Дом был прежний.
        Домочадцы были прежние.
        Виктор вернется домой, и между нами все будет по-прежнему.
        Что же изменилось?
        Под моим свежим критическим взглядом поместье как будто сжалось и подешевело. Теперь, когда я больше не боялась потерять эту гостиную, я видела, что обитая бархатом софа совершенно не вписывается в обстановку и слишком велика для этого помещения. Эту мебель создавали для комнаты побольше. Своей элегантностью она не улучшала общее впечатление, а подчеркивала тесноту гостиной, низкие потолки, громоздкость камина.
        Так было везде. Бездушные картины, слишком большие для стен, на которых висят. Обеденный стол на двадцать персон, за которым в лучшие годы сидело четыре человека. Все эти тщеславные ухищрения служили одной цели: скрыть правду.
        Дом умирал.
        Теперь я это видела: пыль в углах. Облупившаяся, выцветшая краска. Провисшие двери, которые или не закрывались до конца, или закрывались так туго, что я боялась случайно оказаться запертой в комнате. Половина каминов была заколочена. Остальные или нагоняли невыносимую духоту, или с трудом справлялись с вездесущими сквозняками. Комнаты, которые могли бы посещать гости, были набиты аляповатой резной мебелью, позолотой и бархатом. Остальные комнаты или пустовали, или становились кладбищем сломанных, бесполезных вещей.
        Единственной комнатой, в которой по-прежнему кипела жизнь, была детская. Я все больше времени проводила там в компании Жюстины, Эрнеста и Уильяма. И хотя все эти годы я, как могла, избегала младших Франкенштейнов, предпочитая отвечать за одного Виктора, я не могла не признать, что их общество мне… нравилось. Наверное, меня заразила пылкая любовь Жюстины, но Эрнест был в том возрасте, когда дети пытаются подражать речи взрослых, а Уильям, в свою очередь, пытался подражать Эрнесту, и они были такие смешные и наивные, и им так просто было угодить.
        - На самом деле,  - сказал Уильям как-то утром, глядя, как Эрнест собирается в школу,  - я тоже скоро пойду в школу.
        - «На самом деле» используется по-другому,  - сказала я.  - Ты ведь не поправляешь его, а просто сообщаешь факт.
        Жюстина недовольно шикнула.
        - Если вы еще раз его поправите, я вас выставлю! И, Уильям, ты еще не скоро пойдешь в школу. Еще несколько лет ты будешь только мой.
        Уильям подарил ей слюнявый поцелуй. От одного этого зрелища мне захотелось вытереть щеку. Мы с Эрнестом обменялись понимающими взглядами, полными отвращения, и рассмеялись.
        Виктор никогда не был таким даже в детстве. Братья были совершенной его противоположностью. Может быть, потому, что у них была Жюстина, а не я. Действительно ли я помогла Виктору или только сделала его еще необычнее? Безумие, свидетельницей которого я стала в Ингольштадте, вселило в меня сомнения.
        И все же он сошел с ума в мое отсутствие, а не в моем присутствии.
        Отбросив тревогу, я вызвалась проводить Эрнеста на причал, откуда его должны были увезти в школу. Я боролась с искушением отправиться в город с ним и проверить, нет ли для меня писем, но тогда я бы совсем потеряла покой. Прошло не так много времени. Нужно подождать.
        Виктор обязательно напишет.
        - Привезти тебе цветок?  - спросил Эрнест, когда лодка отчалила.
        - Нет! Привези мне уравнение. Самое красивое уравнение, какое сможешь найти!
        Он захихикал, и я улыбнулась. Улыбка была искренней. Обрадовать этих мальчишек не стоило никакого труда. Они напомнили мне Анри, и настроение у меня снова испортилось. Я вернулась в дом и направилась в кухню, чтобы захватить для Уильяма какое-нибудь угощение. Еще немного, и я начну баловать их, как Жюстина. Я делала это, чтобы отвлечься от печальных мыслей, но это помогало.
        Я остановилась в вестибюле, уставившись на огромную двустворчатую дверь, ведущую в столовую. На дереве красовалась выполненная больше века назад резьба - фамильный герб Франкенштейнов. Сколько раз я обводила пальцем эти линии, мечтая занять место на этом щите? Сколько раз представляла, как прикрываюсь этим щитом, обращаюсь за защитой к имени Франкенштейнов - имени, которое мне не принадлежало?
        Кто-то забарабанил по входной двери, и я испуганно подпрыгнула. Мы никого не ждали. У нас редко бывали гости. Возможно, это письмо!
        Служанка была в дальнем крыле дома. Шурша юбками, я кинулась к двери, почти готовая увидеть судью Франкенштейна, возмущенного тем, что его заставляют ждать на пороге собственного дома. Вместо этого я увидела Фредерика Клерваля, отца Анри.
        - Месье Клерваль?  - Я недоуменно улыбнулась.  - Чем обязаны такой честью?
        Он посмотрел мимо меня, выискивая кого-то у меня за спиной. Анри гораздо больше был похож на мать. Черты лица у Клерваля-старшего были жесткие, невыразительные, глаза косили из-за постоянного хмурого взгляда. Он был похож на человека, который ведет счета и вечно недоволен результатами.
        - Где судья Франкенштейн?
        - К сожалению, он в отъезде. Не желаете чаю?
        - Не желаю!  - Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Но тут его недобрый взгляд остановился на мне, и лицо его стало еще мрачнее.  - Мой сын тебе что-нибудь писал?
        Мне вспомнилось письмо, спрятанное в глубине моего туалетного столика. Все-таки нужно его сжечь!
        - Увы, я уже шесть месяцев не получала от него писем. Когда он писал мне в последний раз, он собирался в Англию, чтобы продолжить обучение.
        Месье Клерваль издевательски фыркнул.
        - Обучение! Он уехал гоняться за поэтами! Не могу придумать более бессмысленной траты времени и таланта.  - Он навис надо мной.  - Не надейся, что я не понимаю, какую роль ты в этом сыграла. Я знаю, что отчасти это твое влияние. Я проклинаю день, когда привел его в вашу компанию. Вы с Виктором испортили его, заставили его ненавидеть жизнь, которая ему дана.
        Мне хотелось отшатнуться. Хотелось согласиться, попросить прощения. Но я вздернула подбородок и подняла брови в оскорбленном недоумении:
        - Мне очень жаль, месье Клерваль. Боюсь, я вас не понимаю. Мы всегда считали Анри нашим дорогим другом и желали ему только добра.
        - В этой семье добра желают только для себя.  - Он бросил мне под ноги пачку бумаг.  - Передай это судье Франкенштейну. И скажи ему, что я больше не стану тянуть с требованием долгов. Он растоптал судьбу моего сына. Я растопчу его состояние.
        Он развернулся, чтобы уйти,  - и обнаружил у себя за спиной судью Франкенштейна. Надо было взять на себя роль хозяйки и пригласить их в гостиную. Судья Франкенштейн посмотрел на меня, а потом на бумаги, которые швырнул отец Анри. Его некрасивое красное лицо исказилось смесью ярости и страха.
        Я присела в глубоком реверансе и, шелестя юбками, поспешила в детскую.
        - Пойдемте!  - выпалила я, влетая туда.  - Давайте погуляем!
        Жюстина согласилась, чувствуя мою невысказанную мольбу. Уильям, которого уговаривать было не нужно, носился вокруг нас, то и дело забегая вперед. Мы держались рядом с домом. Затылок у меня кололо от ощущения, что за нами наблюдают. Я быстро оборачивалась, но видела в окнах лишь отражения деревьев. Если кто-то и наблюдал за нами, то не из дома.
        Ветер уныло завывал в кронах, встряхивая ветви. Где-то справа, в утренней тени, которую отбрасывал дом, хрустнула ветка. Я догнала Уильяма и ухватилась за его горячую ладошку, как за якорь, пытаясь впитать немного его беспечности, пока он показывал мне интересные камешки и деревья, на которые ему хотелось залезть.
        - Элизабет раньше здорово лазила по деревьям,  - с улыбкой заметила Жюстина.
        Я рассеянно кивнула. Мыслями я все еще была в вестибюле и выслушивала обвинения месье Клерваля.
        Неужели мы и впрямь разрушили судьбу Анри?

        Спустя всего две недели после отъезда Анри я получила от него письмо.
        Сказать, что я терпеливо ждала, было бы ужасной ложью. Я не отходила от окон и не сводила глаз с противоположного берега, словно могла силой воли ускорить появление вестей.
        Вся моя жизнь зависела от поездки Анри в Ингольштадт. За это я ненавидела его, Виктора и весь мир. Как так вышло, что мое будущее было во власти двух мальчишек, один из которых не озаботился написать мне пару строк, а другой хотел провести со мной всю оставшуюся жизнь, не зная, кто я на самом деле?
        Наверное, в каком-нибудь дешевом романе из тех, что мне запрещалось читать, но которые я все равно таскала у мадам Франкенштейн, я бы разрывалась между двумя возлюбленными и чахла в муках выбора.
        В реальности мне хотелось разорвать их.
        Я была к ним несправедлива. Вот только в моей жизни не было ничего справедливого, и я не могла найти в себе жалости ни для Виктора, который то ли хотел жениться на мне сам, то ли готов был уступить меня другому, ни для Анри, которого я использовала как кнут, чтобы подстегнуть Виктора к действию.
        Я смотрела на письмо, которое сжимала в руках. Виктор или Анри? Все уже было решено без меня.
        Хотя я мечтала разорвать конверт в ту же секунду, как он попадет ко мне в руки, сначала я все же ушла в густой лес за домом. На горизонте виднелись горы. Я провела у их подножия много радостных дней и даже однажды побывала на ледниковой равнине. Теперь их безмолвная мощь не приносила мне покоя. Я свернула в самую чащу, пробираясь по колючкам и кустам, пока не нашла дуплистое поваленное дерево.
        Словно вернувшись к первобытным корням, я забралась внутрь и свернулась клубком. Я выглянула наружу. Нельзя ли мне жить здесь? Свить гнездо, обустроить дом. Зимой впадать в спячку. А ночами рыскать по подлеску в поисках добычи.
        Подобные фантазии поддерживали меня до появления в моей жизни Франкенштейнов. Теперь я знала, что из этого ничего не выйдет. Я умру от голода или замерзну до смерти. В диком лесу, который я любила больше всего, мне не было места. Мне придется довольствоваться тем, чего мне удастся добиться самой.
        Я вскрыла конверт.
        Буквы, которые Анри всегда щедро украшал уверенными, вальяжными завитками, прыгали. По краям бумага была покрыта пятнами, чернила местами смазались, как будто он сложил письмо, не дожидаясь, пока оно высохнет.
        «Дорогая Элизабет»,  - прочла я и поняла, каким будет ответ. Не «Милая Элизабет», не «Отрада моего сердца», не «Мечта о будущем счастье». Анри мог писать так просто лишь в одном случае: сердце его было разбито.
        «Я поговорил с Виктором и рассказал ему о своем намерении взять тебя в жены. Боюсь, я нанес нашей дружбе непоправимый урон. Я видел двух близких людей, выросших вместе и любящих друг друга нежной дружеской любовью, и не понимал истинной глубины вашей связи. Полагать, что я могу встать между вами, было предательством. Это было покушение, на которое он не может - и не должен - закрывать глаза.
        Размышляя о своих чувствах к тебе, я пришел к выводу, что они родились из зависти. Я всегда завидовал Виктору. Я хотел быть им. И вместо того, чтобы им быть, я хотел получить то, что принадлежит ему. В том числе тебя. Пожалуйста, прости мне мою самонадеянность».
        Следующие несколько слов были смазаны. Мне удалось разобрать только последние строки: «…в Англию, чтобы привести в порядок мысли и восстановить душевные силы. Не жди от меня новых писем. Будет лучше, если я оставлю мою фальшивую дружбу в прошлом и попытаюсь начать жизнь заново. Прости меня. Анри Клерваль».
        Даже подпись Анри была совсем простой, без украшений. Я едва ее узнала, хотя, конечно же, это была его рука. Кто-то будто вселился в него и заставил написать это письмо. Впрочем, наверное, так оно и было.
        Анри, которого я знала, всегда восхищался Виктором и смотрел на него с жадностью, которая почти заставляла меня ревновать. Неужели это было притворство? Неужели Анри оказался куда лучшим, чем я, актером, раз смог убедить меня, закоренелую лгунью, в своей непогрешимой искренности?
        Что-то было не так. Может быть, Анри действительно верил в свою любовь ко мне и лишь в разговоре с Виктором наконец осмыслил свои истинные мотивы?
        Иногда мы были незнакомцами даже для самих себя.
        Итак, моя судьба была решена. Анри уехал, а Виктор все еще хотел видеть меня рядом. Но почему он мне не написал? Действительно ли Виктор хотел быть со мной, или же он просто не желал отдавать меня Анри?
        Я глубже забилась в свою временную берлогу. Внутри у меня было так же пусто и неприютно, как в этом дереве. Я буду ждать письма от Виктора.
        Больше мне ничего не оставалось.

        Жюстина застала меня у окна, когда я смотрела на вечерний пейзаж. Я сидела так с тех пор, как месье Клерваль ушел и мы наконец набрались смелости вернуться в дом. Ждала ли я чего-то или боялась, что, если отвернусь, упущу какую-то страшную угрозу?
        - Где вы витаете?  - спросила она, ласково положив мне на плечо руку.
        Я вздохнула.
        - В прошлом.
        Она подвела меня к софе, усадила и села сама - так близко, что мы задевали друг друга ногами.
        - Я думала, вы будете счастливы. Вы ведь сделали, что собирались!
        Я заставила себя улыбнуться. Скоро мне предстоит ужин с судьей Франкенштейном. Пора возвращаться в роль.
        - Ты права. Боюсь, поездка вымотала меня больше, чем я думала. Я еще не вполне пришла в себя.
        - Слава богу, нам больше не придется этого делать! Эти решения… Все это время я была так напугана.
        - Я тоже,  - солгала я.  - Наверное, дело в том, что здесь, дома, я еще больше скучаю по Виктору. И по Анри. Как жаль, что он уехал в Англию без отцовского благословения.
        Жюстина не видела месье Клерваля, а я не упоминала о его визите и бумагах, которые он оставил для судьи Франкенштейна, хотя и то и другое усугубляло мою тревогу. Неудивительно, что судья Франкенштейн хотел сократить за мой счет список расходов. Очевидно, он погряз в долгах. Что, если я заполучила Виктора только для того, чтобы увидеть, как он превращается в нищего?
        Я не верила, что это произойдет. Состояние, подобное состоянию его семьи, имело свойство преумножаться. А Виктор был гением. Я знала, что он позаботится обо мне.
        Жюстина сочувственно зацокала языком:
        - Мужчины вечно действуют, не думая, как их поступки повлияют на окружающих. Только сердце женщины может вместить чувства другого человека. Нам будет не хватать Анри, но все будет хорошо.
        - Я всегда представляла его частью нашей жизни. Нашим другом. Иногда даже твоим мужем.
        Или моим. Я не предполагала, что он может уехать навсегда. Если бы я предвидела такое развитие событий, может, я бы действовала иначе?
        Жюстина рассмеялась:
        - О, я бы никогда не смогла выйти за Анри!
        Я повернулась к ней.
        - Значит, ты не огорчена? Я боялась, что ты жалеешь об утраченных возможностях.
        - Боже мой, ну конечно нет. Я никогда не хотела выйти замуж. Я хочу остаться здесь и воспитывать моих милых Уильяма и Эрнеста. И заботиться о ваших детях.
        О моих детях. Какая ужасная мысль.
        - Но тогда у тебя никогда не будет собственных детей!
        Жюстина кивнула, и ее лицо омрачилось.
        - Я не хочу детей.
        - Но из тебя выйдет самая любящая мать на свете.
        - Моя мать была любящей.
        Я нахмурилась.
        - Мы точно говорим об одной женщине?
        Жюстина опустила глаза под тяжестью воспоминаний.
        - Честное слово. Она была любящей, нежной и доброй. К трем моим младшим сестрам и брату. Я не знаю, чем заслужила ее ненависть и враждебность. Может, в ней был какой-то внутренний изъян. Или изъян во мне - просто я пока не знаю какой.
        Я схватила ее за плечи и развернула лицом к себе. Мой голос задрожал от гнева.
        - В тебе нет никаких изъянов, Жюстина. И никогда не было.
        Я знала, что такое гнилое нутро,  - острые зубы за невинной улыбкой. Жюстина никогда ничего не скрывала.
        - Разве вы не понимаете? Откуда мне знать, что я не унаследовала безумие матери? Откуда мне знать, что я не превращу жизнь своего ребенка в ад?  - Она высвободилась из моих рук и откинулась на спинку софы.  - Я счастлива здесь, с вами. Мне не нужно ничего, кроме того, что у меня уже есть и на что я могу надеяться в будущем, с возвращением Виктора. Я счастлива, что все наконец разрешилось.
        Я была рада это услышать, была рада за Жюстину. Но что-то во мне сжалось от ее слов, и я поняла наконец, что за призрак преследовал меня со дня возвращения.
        Это были мысли об упущенной возможности, о другом варианте моего будущего. Долгое время я держала Анри в рукаве, как козырь. Теперь этот козырь был для меня потерян, а ведь я планировала так или иначе оставить его при себе - или своим мужем, или мужем Жюстины. Как и всегда, этот выбор был сделан за меня.
        - Как же хорошо дома.  - Жюстина радостно вздохнула, глядя на потрескивающий огонь.
        - Хорошо,  - повторила я, прикрывая глаза и вспоминая восторг и удовлетворение, вызванные во мне другим пламенем. Я доказала, что моя смекалка и предприимчивость сильны как никогда. Я получила свой приз.
        Я вздрогнула, когда по спине у меня вдруг пробежали призрачные мурашки.

***

        Я тихонько скользнула в дверь и заняла свое место за обеденным столом. Судья Франкенштейн даже не поднял глаз при моем появлении.
        - У меня чудесные новости,  - сказала я, когда служанка поставила передо мной тарелку супа. Мальчики уже поели. Эрнест был уже достаточно большой, чтобы ужинать с нами, но предпочитал есть с Уильямом и Жюстиной. Я бы тоже предпочла их компанию, но у меня не было выбора. Мне нужно было вести себя соответственно своему положению в доме.
        Судья Франкенштейн не спросил, что за новости я принесла, так что я продолжила:
        - Виктор написал, что он вернется домой меньше, чем через месяц. Ему не терпится снова меня увидеть.  - Я нагнала на щеки девичьего румянца и опустила голову.  - То есть всех нас.
        - Хорошо,  - сказал судья Франкенштейн. Сила его голоса удивил меня, и, подняв глаза, я обнаружила, что он изучает меня поверх бумаг, принесенных месье Клервалем. Он растянул губы в подобии улыбки.  - Это хорошо.
        Я с трудом подавила желание отодвинуться подальше от его искусственной радости. Неужели я выглядела так же, когда притворялась счастливой? Нет. У меня было куда больше практики. В его улыбке сквозило отчаяние. Это было лицо уличного артиста, который надеется на успех и излучает энтузиазм, в действительности терпеливо обдумывая каждый свой ход.
        Думал ли он о том, что Виктор может попросить Анри списать семейные долги? Анри бежал с континента, только бы оказаться подальше от нас. Он бы не стал делать нам подобные одолжения. Или, возможно, судья Франкенштейн полагал, что сможет посоветоваться с сыном и решить, как лучше разобраться с единственным в доме излишеством, от которого можно избавиться в одно мгновение: со мной.
        Он не знал, что я уже победила. Возвращение Виктора навсегда определит мою судьбу и защитит меня от судьи Франкенштейна. Я улыбнулась ему в ответ, и остаток ужина мы провели в неловкой тишине - товарищи по обману и недомолвкам, навсегда запертые под одной крышей.
        Я определенно победила.

        Глава тринадцатая
        О, благодать, без меры и границ, от зла родить способная добро

        - Нам нужно устроить праздник в честь возвращения Виктора!  - сказала Жюстина, склонившись к Уильяму, который корпел над прописями.  - Чудесно! Если повернуть «Е» в другую сторону, получится совсем замечательно! Ты такой молодец.
        Эрнест, развалившийся на софе с книгой, посвященной военным победам Швейцарии, поднял на нее глаза и скривил тонкие губы:
        - Я бы предпочел устроить праздник в честь его очередного отъезда.
        - Эрнест!  - сказала Жюстина. В одном этом слове прозвучало столько осуждения, что он виновато вздрогнул.
        - Прошло два года.  - Облокотившись на холодный камин, я побарабанила пальцами по каминной полке.  - Ты, наверное, уже и не помнишь его!
        Было начало мая; с нашего отъезда из Ингольштадта прошло три недели. В кармане у меня лежало короткое письмо от Виктора, в котором он обещал вернуться через неделю. Он сдержал слово. Возможно, когда он будет дома, мне наконец станет спокойнее.
        За окном детской мне почудилось движение. Я кинулась посмотреть, но я ошиблась. Это были всего лишь обугленные корявые ветви того самого дерева, уничтоженного молнией много лет назад. Я не понимала, почему его до сих пор не выкорчевали. Почему-то оно вдруг показалось мне омерзительным. Как труп, оставленный в качестве памятника.
        - Как думаешь, я теперь больше, чем он?  - Эрнест поднялся и расправил плечи.
        - Больше его,  - рассеянно поправила я.  - Нет, не больше.
        Я отвернулась от окна и его ложных угроз. С визита месье Клерваля меня преследовало ощущение, что за мной кто-то наблюдает. Возможно, дело было в том, что судья Франкенштейн завел обыкновение каждый вечер ужинать в моей компании, чего никогда не делал прежде. Или в том, как пристально он смотрел на меня всякий раз, когда я поднимала голову. Но было и ощущение, что если я повернусь достаточно быстро, то увижу в окне лицо, которое смотрит прямо на меня.
        Я никогда не поворачивалась.
        - Думаю, когда-нибудь ты будешь выше его,  - сказала Жюстина. Очевидно, сказав правду, я ранила чувства Эрнеста.
        - Хорошо,  - сказал Эрнест.  - Я точно знаю, что буду сильнее. И еще я умею драться. А Виктор никогда этому не учился.
        - Ты хочешь вызвать его на дуэль?  - засмеялась я и осеклась, когда увидела, как Эрнест потирает шрам на предплечье. Делал ли он это сознательно или нет, я не знала.
        Эрнест посмотрел на меня пристально, почти как его отец.
        - Ты проводишь с нами столько времени. Раньше ты этого не делала.
        - Может, за время нашей поездки я по вам соскучилась.  - Я скосила глаза к переносице и высунула язык, словно он все еще был маленьким мальчиком.  - А может, мне просто скучно.
        - Не представляю, как нужно заскучать, чтобы целыми днями торчать в детской.  - Он плюхнулся обратно на софу.  - Не могу дождаться, когда наконец уеду отсюда. Из этого дурацкого дома, где нет соседей и совершенно нечем заняться. Я переправлюсь на другой берег и никогда больше не вернусь.
        - Не говори так,  - с мягкой печалью укорила его Жюстина.
        Эрнест вздохнул, снова встал и подошел к ней. Все-таки он был еще ребенок: он уселся к ней на колени, и Жюстина, крепко обняв его, взъерошила ему волосы. Когда его мать умерла, он был еще маленьким, но уже достаточно взрослым, чтобы ее помнить. Интересно, кто из них ему нравился больше. Мои симпатии определенно были на стороне Жюстины.
        - Я буду приезжать и навещать тебя,  - сказал он.  - Обещаю. И писать тебе буду каждую неделю.
        - Уж ты постарайся, не зря же мы столько трудились над твоим почерком,  - поддразнила она, но я видела, как она прячет грусть, рвущуюся наружу при одной мысли о разлуке.  - Но пока ты никуда не едешь! Армии придется подождать, пока ты подрастешь. Дай нам еще немного времени, милый.
        - А я не буду солдатом,  - заявил Уильям, продолжая одну за другой вырисовывать на пергаменте корявые «Е». Жюстина слишком баловала его, позволяя расходовать хорошие чернила и бумагу.
        - А кем ты будешь?  - Жюстина отпустила Эрнеста и снова переключила внимание на Уильяма.
        - Драконом.
        - Очень достойное стремление,  - сухо заметила я.  - С такими амбициями ты далеко пойдешь.
        Уильям захлопал длинными пушистыми ресницами.
        - Что?
        - Кузина Элизабет хочет сказать, что ты можешь стать кем пожелаешь.  - Жюстина погладила его по кудряшкам. На его щеках появились ямочки.
        Дурно ли завидовать пятилетнему мальчишке? У него, третьего ребенка в семье, будут возможности и не будет давления. Он действительно сможет стать кем захочет. Может быть, даже огнедышащим чудищем. В конце концов, богатые мужчины всегда могли делать что хотят.
        - Я хочу пойти пострелять,  - сказала я Эрнесту; он смерил меня удивленным взглядом.
        - Правда?
        - Да. Я хочу попробовать. И, думаю, ты достаточно взрослый, чтобы меня поучить.
        - И я пойду!  - сказал Уильям. Жюстина кинула на меня суровый взгляд и торопливо замотала головой. Она схватила Уильяма поперек живота и вернула его на место.
        Но Эрнест, ничуть не смутившись, оживленно вскочил с софы.
        - Я сейчас…
        В дверь постучали, и в комнату робко заглянула служанка.
        - Письмо для вас, мисс.
        Я шагнула вперед, но она покачала головой:
        - Для мисс Жюстины.
        Жюстина никогда не получала писем и удивилась не меньше моего. Возможно, подумала я, это письмо от Анри. Я почувствовала укол ревности, но только отмахнулась. Раньше я хотела, чтобы и Виктор, и Анри принадлежали мне. Потеря одного из них была неизбежна. Я могла лишь порадоваться, что дела у Анри в Англии идут хорошо.
        Жюстина развернула письмо с рассеянной улыбкой, мыслями оставаясь с каракулями Уильяма. Но когда она приступила к чтению, румянец схлынул с ее щек. Она подняла глаза на меня. Я кинулась к ней и в последний момент подхватила ее под руки, когда она, пошатнувшись, упала без чувств.
        - Что случилось?  - испуганно пискнул Эрнест.
        Я кивнула на софу, и Эрнест помог мне уложить Жюстину. Я подобрала упавшее на пол письмо и пробежала его глазами.
        - Ах! Умерла ее мать. На прошлой неделе.
        - Упокой Господь ее душу,  - грустно сказал Эрнест и перекрестился, подражая Жюстине.
        «Если у Бога есть хоть капля здравого смысла, он отправит ее пропащую душу в ад за то, как она обращалась с Жюстиной»,  - подумала я.

        Когда Виктор уехал в Ингольштадт, а Анри занялся торговлей, Жюстина осталась моим единственным другом. К своей роли гувернантки она отнеслась с той же ответственностью, с какой Виктор относился к учебе. Может, я и привела ее в дом в порыве жалости, но ее появление было лучшим, что могло случиться с младшими Франкенштейнами. Смерть матери печалила их. Но красивая, светлая и беззаветно преданная Жюстина подарила им больше материнской любви, чем они когда-либо знали.
        Однажды, вскоре после отъезда Виктора, повар заболел. Я вызвалась съездить за продуктами в город вместо него и уговорила Жюстину составить мне компанию.
        Она неуверенно мялась, ломая руки.
        - А как же мальчики?
        - Жюстина, ты не выходила из дома с тех пор, как сюда приехала! Ты заслужила выходной. Служанка присмотрит за ними, а Эрнест уже взрослый и может несколько часов побыть за старшего. Правда, Эрнест?
        Он оторвал взгляд от шахмат, в которые играл сам с собой.
        - Конечно, могу, если Жюстина этого хочет! Поезжайте в город и… - Он помолчал и поджал губы, пытаясь придумать что-нибудь, что должно понравиться женщине.  - Поезжайте в город и купите каких-нибудь лент!
        - Три ленты!  - добавил Уильям. Недавно ему исполнилось три, и он обожал это число.
        Жюстина рассмеялась. Она поцеловала Эрнеста, а потом поцеловала и обняла малыша Уильяма так, словно уходила не на несколько часов, а по меньшей мере на неделю. После этого мы наконец покинули дом и переправились через озеро.
        Из последней своей поездки в Женеву я вернулась с Жюстиной. Я не надеялась, что эта поездка будет такой же удачной, но провести время вне дома было приятно. На днях Виктор написал, что обустроился в Ингольштадте, и рассказал о профессорах и доме, в котором поселился. Я представляла его комнаты в таких подробностях, что, казалось, сама успела там побывать.
        Но я была здесь, а не там.
        Женева по крайней мере привносила в мою жизнь немного разнообразия. Добросовестная Жюстина купила три красных ленты, чтобы показать Эрнесту, что его идея была хороша, и сосчитать их вместе с Уильямом. Потом она купила мальчикам леденцов. Чем они заслужили дополнительный подарок от девушки, которая и без того всегда была к ним добра, я решительно не понимала.
        Мы стояли посреди рынка и выбирали овощи, когда визжащая гарпия налетела на Жюстину и сбила ее с ног.
        - Чудовище!  - завопила гарпия, и я узнала в ней мать Жюстины.  - Ты их убила!
        Жюстина отбивалась от женщины, которая пыталась ногтями расцарапать ей лицо и порвать одежду. Я побросала покупки и оттащила ее от Жюстины.
        - Мадам!  - закричала я.  - Успокойтесь!
        Женщина, брызжа слюной, продолжала выкрикивать абсурднейшие обвинения:
        - Ты продала себя ведьмам! Дьявол пометил тебя в день, когда ты родилась! Я знала! Я чувствовала! Я старалась выбить из тебя зло, но ты победила! Ты победила, дьяволово отродье! Будь ты проклята!
        Жюстина сидела на земле и рыдала.
        - Что я сделала?
        - Ничего!  - ответила я.
        - Ты их убила!  - завизжала ее мать.  - Моих деток, моих любимых малышей. Ты их убила!
        Она попыталась прорваться мимо меня, и я с трудом ее удержала. Но она подняла такой шум, что несколько мужчин поспешили мне на помощь. Она извивалась, стремясь вырваться, и бросалась то в одну, то в другую сторону, пока наконец не упала без сил.
        - Мои детки!  - рыдала мать Жюстины.  - Ты их убила. Они мертвы, и это твоя вина. Ты нас бросила. Ты ушла, и они умерли. Бог ничего не забывает, Жюстина. Бог припомнит тебе, что ты предала родную кровь и стала шлюхой богача, чтобы воспитывать чужих детей. Бог ничего не забывает! Твоя душа проклята! Ты шагнула на дорогу в ад в тот день, когда появилась на свет!
        К месту суматохи поспешил констебль, который велел мужчинам отвести мать Жюстины в городскую ратушу, чтобы решить, что с ней делать.
        - Сочувствую, мадемуазель,  - обратился он ко мне с поклоном.
        Я помогла Жюстине подняться.
        - Что она такое говорила?  - Жюстина дрожала и цеплялась за меня обеими руками.
        - Не бери в голову. Она безумна.
        Я хотела увести Жюстину, вернуться с ней домой. Не надо было брать ее с собой. Неудивительно, что она не хотела покидать наш уединенный берег озера.
        - Бедная женщина,  - сказал констебль.  - На прошлой неделе все трое ее детей подхватили лихорадку и умерли. Не знаем теперь, что с ней и делать.
        Он снова кивнул и последовал за мужчинами, которые увели мать Жюстины.
        - Бригитта, Хейди и Мартен,  - прошептала Жюстина. Она качнулась в мою сторону, и мне пришлось ее поддержать.  - Они не могли умереть. Это неправда. Когда я уходила, они были здоровы. Если бы я знала, я ни за что бы не ушла. Я могла бы им помочь. Я бы осталась и помогла. Боже, она права. Я пропащая, испорченная дрянь. Я поставила свое благополучие выше семьи. Мать всегда знала, всегда видела и…
        - Нет,  - сказала я жестко. Я притянула Жюстину к себе и крепко обняла ее. Я не собиралась ее утешать - только не в этот раз. В этот раз я готова была спорить с ней до конца.  - Твоя мать чудовище. Если бы ты осталась, она бы забила тебя до смерти. Ты бы умерла вместе с братом и сестрами. Я не могу представить мир без тебя. Ты не пропащая и правильно сделала, что ушла. Бог уберег тебя, чтобы ты нас не оставила.
        Жюстина всхлипывала у меня на плече. Я развернула ее к озеру, и мы медленно побрели к ожидающей нас лодке, а прелестные красные ленты остались лежать на мостовой алыми ручейками крови.

        Мысль о сиротстве Жюстины тяготила меня, потому что я помнила о ее прошлом и думала о ее будущем. В письме, извещающем о смерти ее матери, была записка, в которой объяснялась причина задержки. Ее мать распорядилась, чтобы Жюстине не сообщали о ее кончине до окончания похорон. Ее предсмертным желанием стало отказать Жюстине даже в скорби. Подумать только: хотеть оплакать женщину, которая этого не заслуживала!
        Я настояла, чтобы Жюстина взяла себе пару дней отдыха и провела их лежа в постели или гуляя по окрестностям наедине со своими мыслями. Я знала, что ей нужно побыть одной, чтобы залечить последнюю из нанесенных ей матерью ран.
        К сожалению, Уильямом в это время пришлось заниматься мне. Эрнест был достаточно взрослым, чтобы развлекать себя самостоятельно, однако отсутствие Жюстины тревожило его, и он ходил за мной хвостом, докучая и путаясь под ногами, но не вызывая, впрочем, особых проблем.
        В первый день мы с Уильямом бродили по дому, заглядывая во все двери. Он уговорил меня показать ему мою комнату, куда ему запрещалось входить, а потом начал выпрашивать у меня каждую блестящую вещь, которую замечал. Этот ребенок был настоящей сорокой. Чтобы увести его, я согласилась дать ему золотой медальон с портретом его матери. Я никогда особо его не любила и уж точно не просила о таком подарке. Вещь была слишком дорогая, чтобы доверить ее пятилетнему ребенку, но я бы отдала куда больше за десять минут покоя и тишины. До приезда Виктора оставалось всего несколько дней, но легче мне от этого не становилось. Я могла умиляться детям несколько минут, но заботиться о них постоянно было слишком утомительно. Я не могла представить, чтобы Виктор по доброй воле взял на себя присмотр за детьми.
        На второй день, исчерпав все средства для развлечения Уильяма, я предложила Эрнесту составить нам компанию на прогулке. Очень, очень долгой прогулке, которая уморит Уильяма настолько, что к вечеру он впадет в летаргический сон. К моему удивлению, когда мы заканчивали приготовления - корзина для пикника была собрана, а ботинки зашнурованы,  - пришел судья Франкенштейн.
        - Сегодня прекрасный день,  - провозгласил он степенно, как будто выносил погоде приговор. Я за нее порадовалась: приговор был оправдательный.
        - Да. Мы с мальчиками хотим подышать свежим воздухом и немного размяться, пока Жюстина отдыхает.
        - Отличная мысль.  - Он раздвинул губы, и его усы приподнялись, как занавес. Его зубы, которые он являл миру исключительно редко, потемнели от вина и чая - хотя я подозревала, что в основном это была заслуга вина.  - Я к вам присоединюсь. Приятно будет прогуляться вместе. Как семья.  - Последнее слово он отчеканил так, словно в руке у него был молоток судьи.
        Я настороженно, но со сдержанным удовольствием улыбнулась ему лучшей своей улыбкой. В отличие от его улыбки моя заслуживала восторженных оваций.
        - Это было бы восхитительно.
        Итак, я отправилась в лес с тремя Франкенштейнами, от которых мне не было никакой пользы. И… это оказалось не так уж плохо. Судья Франкенштейн по большей части отмалчивался, изредка комментируя особенности того или иного дерева, величественную форму того или иного камня или бесполезность того или иного цветка.
        Эрнест в присутствии отца старался идти чинно, как взрослый. Но даже он не способен был сопротивляться теплым чарам великолепного весеннего дня. Вскоре он уже с визгом и хихиканьем гонялся за братом, подначивая его.
        Я смеялась, наблюдая за ними. Все-таки, подумала я, в детях что-то есть. В том, как создание вроде Уильяма открывает для себя мир, было какое-то воодушевляющее, спокойное счастье. Казалось, весь он состоит из любопытства и радости. В нем не было ни страха, ни тревоги. Неужели и я когда-то была такой? Я в этом сомневалась.
        Мадам Франкенштейн мною гордилась бы. Ее дети выросли в мире и согласии. Виктору я помогла преодолеть его сложности. Я даже нашла для Уильяма и Эрнеста Жюстину, которая куда лучше меня подходила на роль приемной матери.
        Я и сама могла бы гордиться и испытывать удовлетворение от жизни. Я знала, что буду гордиться и испытывать удовлетворение. Я была в этом уверена. Меня грело яркое солнце и легкий смех. Я была готова наконец сбросить с плеч напряжение и страх, в которые куталась до сих пор.
        Мы нашли прелестную поляну на границе леса и соседских земель и устроили пикник. После того, как мы поели, я достала книгу, а судья Франкенштейн лег и прикрыл глаза, намереваясь вздремнуть. В своей непринужденной позе он выглядел поразительно уязвимым.
        И это ужасно раздражало. Не будь здесь его, я бы сделала то же самое. Но я не могла позволить себе расслабляться на людях. Что ж, по крайней мере, у меня была книга. Я прогнала мальчиков гулять, наказав им вернуться до темноты.
        Когда день начал клониться к вечеру, а я с тревогой стала размышлять о том, как мне развлекать Уильяма завтра, на поляну вернулся Эрнест. Пот лил с него ручьем, дыхание сбилось, а надежда на лице вспыхнула и угасла, когда он обвел глазами нашу маленькую поляну.
        - Уильям не с вами?  - спросил он.
        Я захлопнула книгу и встревоженно встала. Судья Франкенштейн, который проснулся несколько минут назад, тоже поднялся.
        - Что значит «не с нами»? Он был с тобой.
        Эрнест помотал головой.
        - Мы играли в прятки. Была очередь Уильяма прятаться. Я досчитал до пятидесяти, как он и просил. Я искал, искал - я весь лес обыскал!  - но не смог его найти. Я надеялся, что он вернулся сюда, чтобы меня обмануть.
        Я с досадой вздохнула. Если мы задержимся здесь еще немного, домой придется возвращаться в темноте. На горизонте собирались тяжелые тучи, обещающие грандиозную грозу. Великолепие дня развеялось. Я устала и сердилась, а кости ломило от долгого сидения на земле.
        - Уильям! Игра окончена!
        Мой голос звучал слишком раздраженно. Нет, так Уильяма не выманить. Я сменила тактику, и мы с Эрнестом и судьей Франкенштейном разбрелись по лесу.
        - Уильям! Уильям! У меня в кармане целая куча леденцов для того, кто первым меня найдет!
        Эрнест прибегнул к схожей уловке. Судья Франкенштейн просто выкрикивал имя Уильяма. Наверное, просить большего от человека, который за всю жизнь и пальцем не шевельнул ради своих детей, было бессмысленно.
        Эрнест повернул назад, чтобы проверить поляну, а мы с судьей Франкенштейном, увеличивая радиус поиска, кружили вокруг места, где в последний раз видели Уильяма. Я охрипла и окончательно решила, что весь следующий день Уильям проведет в детской без всяких развлечений.
        Солнце уже касалось горизонта, а дождевые облака на глазах затягивали небо, когда откуда-то сзади раздался вой, полный боли и ужаса.
        Я кинулась на звук, продираясь через кусты и цепкие ветви, загораживающие мне путь. Вылетев на поляну, все еще хранившую следы нашего пикника, я увидела Эрнеста, который стоял на коленях, опустив голову. Перед ним на покрывале крепко спал маленький Уильям.
        Я не знала, как ему удалось вернуться сюда раньше нас и заснуть, но…
        Почему Эрнест так кричал?
        Почему он просто не позвал нас?
        Почему Уильям лежит так неподвижно?
        Спотыкаясь, я бросилась вперед.
        - Он спит,  - шептала я себе, словно заклинание, отчаянно желая, чтобы это была правда.  - Он спит.
        Темные синяки кольцом охватывали его шею, а на лице застыло безмятежное выражение.
        Я упала на колени рядом с Эрнестом. Он привалился ко мне; из его горла вырывались животные всхлипы. Я не могла плакать, не могла пошевелиться - я могла только смотреть на маленького Уильяма. Он спал, и ему уже не суждено было проснуться.

        Глава четырнадцатая
        Помыслить можно ли жесточе пытку?[Пер. М. Давыдовой.]

        Я не знаю, как меня оттащили от Уильяма и доставили домой. Оказавшись в своей комнате - ибо смертью всегда занимались мужчины,  - я осталась наедине со своим отупляющим горем. Эрнест, который в свои одиннадцать вдруг резко повзрослел, и судья Франкенштейн вместе с местными жителями ушли прочесывать лес в поисках убийцы Уильяма.
        Кто мог так поступить? Почему?
        Или убийца нашел Уильяма после того, как тот вернулся на поляну, и прежде, чем мы его нашли, и убил его там…
        Или, что куда хуже, если в аду бывают сравнительные степени…
        Кто-то задушил его, а потом перенес тело на покрывало, чтобы мы его нашли.
        Перед глазами у меня до сих пор стояли чернильные синяки на его шее - свидетельство того, что он покинул этот мир. «Конец»,  - отпечатали пальцы на его нежной коже. Но почему? Зачем убивать ребенка? На поляне были мы с судьей Франкенштейном, сонные и уязвимые. Почему Уильям?
        Моя рука скользнула к горлу, и ужас острыми когтями впился мне в душу.
        Медальон.
        На малыше был золотой медальон, который я дала ему в эгоистичной надежде его отвлечь.
        Я могла бы усомниться, что ради такой вещицы кто-то решится на убийство ребенка, но это было бы лукавством. Моя опекунша с озера Комо не задумываясь убила бы меня, если бы это принесло ей выгоду. Нет, я не сомневалась. Где-то в лесу прятался такой же бездушный убийца, для которого жизнь по сравнению с золотом не стоила ничего.
        К горлу подступила желчь. Я знала такого человека. Я проткнула ему руку булавкой.
        Воспоминания о всех моментах после нашего возвращения, когда мне казалось, что за мной наблюдают, нахлынули на меня, и я, выбежав из гостиной, кинулась к амбару. На страже под проливным дождем стояли двое мокрых до нитки мужчин. Они попытались меня не впустить, но я оттолкнула их и влетела внутрь.
        Судья Франкенштейн повернулся, а с ним констебль и несколько мужчин, которых я видела впервые. Они зашевелились, загораживая от меня аккуратно помещенное на пол тело Уильяма. Как будто я его не видела. Как будто я когда-нибудь смогу забыть это зрелище.
        - Это я его убила!  - выкрикнула я, и вина мельничным жерновом сдавила мне шею. Дитя, которому я никогда не уделяла должного внимания, хотя забота о нем была возложена на меня его умирающей матерью,  - было бы лучше, если бы он никогда меня не встречал.
        - Что ты такое говоришь, Элизабет?  - Судья Франкенштейн схватил меня за плечи и потряс.  - Ты все время была со мной.
        Мне хотелось ударить его по щеке.
        - Медальон! На Уильяме был медальон. Золотой медальон с портретом его матери. Это я дала его Уильяму. Это моя вина.
        Мужчины развернулись и со всей возможной деликатностью обыскали крошечное тело.
        - Медальона здесь нет,  - сказал один.
        Констебль мрачно кивнул.
        - Я распоряжусь, чтобы его поискали там, где нашли тело. Нужно убедиться, что он не свалился в траву. Мы предупредим местных торговцев - пусть сообщат, если кто-то захочет продать нечто подобное.
        Судья Франкенштейн вывел меня из амбара и проводил обратно в дом.
        - Не вини себя,  - сказал он глухо и слабо.
        - Но это моя вина.
        Я не боялась ему возражать. Я не могла рассказать ему всю правду, хотя думала, что под тяжестью вины вот-вот провалюсь в сырую землю. Я не сомневалась, что Уильяма убил дьявол из мертвецкой. Он каким-то образом выследил меня. Ведомый алчностью или жаждой мести, он убил невинное дитя и забрал себе золотой трофей.
        Но я не могла об этом рассказать! Я была обречена на чудовищное молчание! Если бы я описала им убийцу, мне пришлось бы объяснить, почему я подумала на этого человека. Судья Франкенштейн не знал о моей поездке в Ингольштадт. Но я бы призналась, будь это единственная беда, которую я тем самым навлеку.
        Я беспокоилась за Виктора. Каждую секунду. Ведь если я выведу их на этого негодяя, сторожа мертвецкой, они выяснят, почему я с ним встречалась. Они узнают о его делах с Виктором. О безумии Виктора станет известно. Его великолепное будущее будет безжалостно растоптано, как жизнь юного Уильяма. А если его отправят в лечебницу, моему будущему тоже настанет конец.
        Мне оставалось только молиться, что они найдут убийцу и казнят его до того, как он успеет что-то рассказать.
        Мои размышления прервал судья Франкенштейн:  - Это не ты убила моего сына.
        - С тем же успехом я могла повесить ему на шею мишень. Вы ведь знаете, что делает с людьми жадность.
        Он вздохнул и опустил голову. Я никогда не считала его старым, но годы внезапно обрушились на него и теперь выдавали себя в каждом его движении, как будто за эту ночь он разом постарел на двадцать лет. Он проводил меня в мою комнату и похлопал по руке.
        - Я напишу Виктору. Тебе нет нужды пересказывать ему весь этот ужас. Переоденься в сухое и постарайся поспать.
        Он зашаркал прочь. Затем попытался тихо закрыть дверь моей комнаты, но она со скрипом приоткрылась снова. Дерево со стоном заелозило по раме, пока наконец дверь не закрылась.
        И тут я поняла, что мое наказание только начинается. Потому что я еще не рассказала Жюстине, что ее Уильяма - ее драгоценного подопечного, которого она любила больше, чем родная мать,  - больше нет. Мысль об этом была невыносима, но представлять, как она мирно спит, пока ее Уильяма уносят из дома, было еще хуже. Она должна была знать.
        Задыхаясь, я дошла до крыла, где жила прислуга. Я остановилась у комнаты Жюстины и постучала; ответа не было. Я открыла дверь и увидела, что кровать убрана, а покрывало не смято. Но на улице уже стемнело и шел дождь. Где же она?
        Как ни эгоистично это было с моей стороны, но я почувствовала облегчение. Я сделала, что могла: попыталась поступить правильно. У нее будет эта последняя мирная ночь, последняя счастливая ночь. Я побрела в другое крыло и, вместо того чтобы вернуться к себе, шмыгнула в комнату Виктора. Я свернулась на его кровати, и погрузилась в долгожданный сон, свободный от ужасов яви.

        Я лежала, не в силах пошевелиться. Один глаз, прижатый к земле, был закрыт. Другой дико вращался, но видно мне было лишь кусок неба, проглядывающий между ярко-красных листьев. Я издала странный, высокий, скулящий крик без слов. Я не могла говорить, не могла пошевелиться, не видела ничего, кроме безразличного неба и умирающих листьев.
        А потом я услышала другой звук.
        Звук чего-то рвущегося. Ужасный скрежет металла по чему-то твердому. Взвизги пилы и чье-то затрудненное дыхание. А потом - влажное хлюпанье и стук чего-то об землю.
        Только тогда я поняла: звуки исходили от меня.
        Я все так же не могла пошевелиться, не могла кричать, не могла ничего - только неподвижно лежать и слушать, как меня препарируют.
        Я просыпалась в холодном поту, со скачущим сердцем, но всегда - молча. Я боялась открыть рот, боялась, что смогу издать только предсмертный олений крик.
        В такие ночи я тихонько пересекала коридор и ныряла в комнату Виктора. Он сонно сдвигался на край и вытягивал вперед одну руку, позволяя мне свернуться у него под мышкой. Я ощупывала свой живот, пробегала руками по ребрам. Я была жива. Я была цела. Виктор был рядом, готовый меня защищать.
        Когда я спала рядом с ним, мне не снились кошмары.

        Солнце почти достигло зенита, когда меня выдернуло из сна. Я зажала рот, заглушая странный вопль, который рвался у меня с губ.
        Я ощупала живот, торопливо провела руками по ребрам.
        Я цела.
        Я цела.
        Я попыталась выровнять дыхание, но события прошлого дня захлестнули меня, и панический страх из моего кошмара превратился в панический страх перед реальностью.
        Вялая и отупевшая от горя, я спустилась в столовую. На мне все еще было вчерашнее платье; чулки остались где-то в постели Виктора. Никогда еще я не входила в столовую с босыми ногами. Пол был холодный и твердый, зернистый от пыли и грязи.
        Судья Франкенштейн сидел за столом, закрыв лицо руками; перед ним стояла нетронутая тарелка с едой. Я заняла свое место напротив.
        Он удивленно поднял голову.
        - Элизабет.
        - Вы не знаете, где сейчас Жюстина?  - Я с трудом могла находиться в этой комнате. Мне нужно было покончить с самым страшным делом.  - Я еще не рассказала ей. Я должна ей рассказать. Вчера вечером ее не было в комнате.
        Он нахмурился. Вошла служанка, чтобы узнать, не голодна ли я. Я не могла даже представить, чтобы мне когда-нибудь захотелось что-то съесть.
        - Зайди в комнату Жюстины,  - велел ей судья Франкенштейн.  - Посмотри, не вернулась ли она.
        Служанка поклонилась и вышла. Мне хотелось спросить судью Франкенштейна, нет ли новостей. Не пойман ли сторож мертвецкой. Но я была уверена, что в таком случае он бы уже об этом упомянул. Он бы не сидел тут один.
        - Проклятая девчонка снует повсюду и подслушивает,  - сказал он, хмуро глядя на дверь, в которую вышла служанка.  - Надо ее рассчитать. Кто знает, какие сплетни она унесет в город. А мой мальчик… мой крошка… - У него затряслись плечи, и он снова уронил голову на руки.
        Хотя я долгое время считала его своим врагом, сейчас я видела только человека, который за свою жизнь познал слишком много потерь. Он уже похоронил ребенка, рожденного после Виктора и до Эрнеста, похоронил жену. Теперь ему предстояло выкопать на семейном кладбище новую могилу, хотя он, несомненно, рассчитывал, что следующим под могильный камень ляжет он.
        - Судья Франкенштейн, я…
        - Зови меня дядей.  - Он поднял голову и вытер глаза.  - Пожалуйста. У меня так мало осталось. Все мои надежды теперь связаны с тобой.
        - Дядя,  - сказала я. Слово прозвучало непривычно и фальшиво.  - Могу я…
        - Господи боже!  - Служанка вбежала в столовую, хватая воздух ртом и распахнув глаза, в которых читалась какая-то извращенная смесь паники и радостного возбуждения.  - Господь милосердный, я нашла убийцу!
        Судья Франкенштейн нахмурился, но она не уходила, поэтому он поднялся и вышел за ней из комнаты. Я с трепещущим сердцем последовала за ними. Неужели сторож мертвецкой вернулся, чтобы поживиться еще? Но когда она остановилась перед комнатой Жюстины, я застыла, пораженная страшной мыслью. Неужели он убил Жюстину? Неужели он все еще был там, с ней?
        - Сюда,  - сказала служанка и распахнула дверь.
        Жюстина - в уличном пальто, подол юбки заляпан грязью - распростерлась на кровати. Я обмякла от облегчения, но меня смутил ее вид и то, что служанка привела нас сюда. Я пощупала ее лоб. Жюстину слегка лихорадило, волосы у нее были влажные.
        - Смотрите!  - Служанка торжествующе вытянула палец.
        На кровати рядом с Жюстиной поблескивал обвинительный приговор.
        Мой медальон.

***

        - Как вы можете в это верить? Это же абсурд!
        Я вцепилась в руку Жюстины, притягивая ее к себе. Констебль, схвативший другую ее руку, упорно смотрел в пол.
        - Прошу вас, мадемуазель, я обязан ее задержать. Жюстина плакала.
        - Я не понимаю. Элизабет, что происходит? Что это они говорят про моего Уильяма?
        - Ты убила моего брата!  - Эрнест, вжавшись в дальнюю стену, с ужасом и ненавистью смотрел на женщину, которая любила его больше жизни.  - Ты убила его!  - Он сполз на пол, не переставая всхлипывать.  - Зачем ты это сделала?
        Жюстина попыталась броситься к нему, пошатнулась и едва не упала. Констебль воспользовался моментом и выдернул у меня ее руку. Между нами поспешно встал еще один незнакомый мне полицейский.
        - Она этого не делала!  - завопила я, пытаясь обойти мужчину.
        Пока меня удерживали на месте, констебль потащил Жюстину через холл.
        - Она не в состоянии объяснить, где находилась прошлым вечером,  - сказал он.
        - Она нездорова! Она едва стоит на ногах!  - Я вывернулась из хватки и кинулась за ними.  - Это абсурд! Она любила его!
        - Уильям,  - всхлипнула Жюстина и, растеряв остатки сил, осела на пол, вывернув руку, которую продолжал сжимать констебль. Другой полицейский - откуда только они взялись? Где они были, когда Уильям был в опасности? Почему их собралось здесь не меньше дюжины, словно Жюстина была опасной преступницей?  - схватил Жюстину за локоть, и ее потащили дальше.
        Кто-то взял меня за плечо, и я повернулась, занеся руку для удара.
        Это был Эрнест. Моя ладонь застыла в воздухе. Он продолжал плакать, и в его свирепом взгляде я увидела сходство с Виктором.
        - Она украла медальон! Это доказывает ее вину!
        - Это ничего не доказывает, глупый мальчишка.  - Я поморщилась, увидев, как боль исказила его лицо. Я опустилась на колени и подняла на него взгляд. Он был всего лишь ребенком, но почему-то мне казалось, что если он поверит в Жюстину, то это станет доказательством ее невиновности. И я знала, как больно ей будет услышать, что Эрнест поверил в эти чудовищные, лживые обвинения.  - Она знает, что я бы с радостью подарила медальон ей, стоило ей попросить! У нее не было причин воровать! Она живет в этом доме. Она могла взять его в любой момент.
        - Тогда откуда он у нее?
        - Может быть, служанка его подкинула,  - огрызнулась я.
        Мужчины в вестибюле замешкались, и я поднялась на ноги, догнала их и остановилась, лишь когда один из них преградил мне дорогу.
        - Зачем?  - спросил судья Франкенштейн.  - Зачем служанке это делать? Она любила Жюстину, как и все мы. И потом, весь день она была здесь, с поваром. У них нет причин опасаться обвинений или отводить от себя подозрения.
        Эрнест подскочил ко мне, повторяя то, что услышал от констебля, который уже видел в Жюстине преступницу.
        - И почему она провела ночь в фермерском амбаре всего в миле от того места, где был убит Уильям?
        - Она была не в себе, оплакивая мать! Кто из нас посмеет заявить, что будет действовать разумно, столкнувшись со смертью близкого человека? Никто!
        Эрнест отвернулся от меня, дрожа от ярости.
        - Ты защищаешь убийцу. Она убила моего брата. Она и меня могла убить.
        - Эрнест!  - позвала Жюстина. Он кинулся прочь из комнаты. Всхлипывания Жюстины усилились.  - Эрнест, пожалуйста! Он так огорчен. Где Уильям? Я нужна Уильяму. Элизабет, прошу вас. Где Уильям? Я позабочусь о Уильяме, а вы помогите Эрнесту, хорошо? Пожалуйста, приведите ко мне Уильяма. Он в порядке, я знаю, что он в порядке. Иначе и быть не может.
        Я помотала головой, зажимая рот рукой, чтобы не зарыдать.
        - Элизабет.  - Ее широко распахнутые глаза лихорадочно сверкали.  - Пожалуйста. Помогите мне. Скажите, где Уильям. Скажите, почему они говорят, что… скажите, что это неправда.
        Я могла лишь молча смотреть на нее. Наконец в ее взгляде промелькнуло понимание. Наконец она осознала, что Уильям больше никогда не познает ее заботы. Отчаянный свет в ее глазах потух. Она опустила голову и упала на мраморный пол.
        - Позвольте мне ей помочь!  - закричала я. Судья Франкенштейн крепко взял меня за локоть, и мне оставалось только наблюдать, как Жюстину поднимают и выносят на улицу.  - Позвольте мне ей помочь! Она невиновна!
        Я повернулась к своему тюремщику и яростно сверкнула на него глазами, из которых струились слезы.
        - Вы ведь знаете, что она невиновна.
        Судья Франкенштейн покачал головой.
        - Улики свидетельствуют как за, так и против нее. Мы должны верить, что суд будет справедлив. Больше мы ничего не можем сделать. Если она невиновна, судьи это выяснят. А если виновна… - Он поднял свободную руку, а потом опустил ее. Возможно, он просто отмахнулся, но жест напоминал движение ужасного рычага, открывающего люк под виселицей.  - Тогда суд и Бог проследят, чтобы она получила по заслугам.
        Я вырвалась из его хватки, выбежала на улицу, но было уже поздно. Жюстину уже положили в лодку, которая успела отчалить.
        Я должна была последовать за ней. Я побежала на причал, но в единственной оставшейся лодке сидел мужчина, которого мы иногда нанимали, чтобы переправиться на другую сторону.
        - Прошу прощения,  - сказал он, сочувственно глядя на меня.  - Они сказали, что вам нельзя на тот берег.
        У меня вырвался звериный вопль, и он отшатнулся. Я кинулась в лес. Я знала, чего хотела бы Жюстина. Она хотела бы, чтобы я нашла Эрнеста и позаботилась о нем.
        Какое мне было до него дело? Он поверил в ее виновность из-за жалкого подобия улики! Как он мог? Как они все могли!
        Деревья цеплялись за меня; сучья и ветки, как когти, полосовали платье; моя прическа совсем растрепалась. Я бежала, пока не добралась до полого дупла ивы, сидя в котором читала последнее письмо Анри. Как бы все обернулось, если бы Анри не уехал из-за меня? Как бы все обернулось, если бы я в своем эгоистичном порыве не отправилась в Ингольштадт, чтобы найти Виктора и обезопасить свое будущее?
        Я свернулась внутри дерева, пылая от ненависти, чувства вины и горечи своих секретов. Судья Франкенштейн сказал, что суд докопается до правды. Но разве это было возможно, когда я приложила столько усилий, чтобы ее скрыть?

***

        Я вздрогнула и проснулась. Я выкарабкалась из дерева, цепляясь за кору. Как я могла заснуть? Ночь - ибо день вдруг подошел к концу - была голодна и полна злобы, и очередная гроза наказывала землю за то, что нам не удалось защитить невинных.
        Молнии освещали мне путь, дождь хлестал в лицо. Я бежала, как я надеялась, по направлению к дому, хотя давно перестала понимать, где нахожусь. Я споткнулась и упала. Ладони и колени ударились о землю. Я бессильно уронила голову. Это я навлекла на нас беду. А теперь еще и заснула, пока моя Жюстина томится где-то в клетке! Я должна была ее найти. Я не могла помочь Уильяму, но я все еще могла помочь Жюстине. Я должна была все исправить, потому что мне было ясно: если этого не сделаю я, не сделает никто.
        Сверкнула молния. Прокатился гром. Я подняла голову.
        - Будь ты проклят!  - закричала я в небеса.  - Будь ты проклят за то, что смотришь и не помогаешь! Проклинаю тебя! Я проклинаю тебя за то, что ты создал человека только для того, чтобы он раз за разом губил невинных!
        Мое внимание привлекло движение, и я резко обернулась, уверенная, что это судья Франкенштейн и что он слышал мое богохульство. Я дерзко вздернула подбородок.
        Но фигура чернее ночи принадлежала не моему благодетелю. Я бросилась к ней. Это был сторож мертвецкой. Я готова была убить его своими руками, чтобы сохранить секреты Виктора, отомстить за Уильяма и освободить Жюстину!
        Какой-то животный инстинкт остановил мое жестокое намерение, и я замерла.
        Это был не скользкий старик, которого я встретила в Ингольштадте.
        Я со страхом ждала новой вспышки молнии, которая могла осветить того, кто наблюдал за мной из-за деревьев. Массивное, нечеловечески сложенное создание ростом не меньше семи футов. Моя ярость сменилась ужасом.
        - Что ты такое?  - выкрикнула я.
        Я уже видела его раньше. Возможно, это было воплощение моей вины? Моя порочность, материализованная моим же разумом? Мог ли это быть сторож мертвецкой, раздувшийся в своей злобе до чудовищных пропорций?
        А потом в белоснежной вспышке я увидела монстра. Он не был порождением моего разума. Но и порождением Господа он тоже не был. Ни мой, ни божественный разум не могли создать подобную насмешку над человечеством.
        Я закричала и бросилась бежать. Нога зацепилась за корень, и я, споткнувшись, ударилась головой о камень.
        Вокруг меня сомкнулась темнота.

        Глава пятнадцатая
        Ведь мне сулят, равно любовь и ненависть, одно

        Я улыбнулась, выныривая из глубокого сна навстречу запаху, который успокаивал меня лучше всего: чернила, кожаные книжные переплеты и пыльный пергамент.
        - Виктор?  - позвала я и попыталась сесть.
        Это была ошибка. По телу волной прокатилась боль. Желудок сжался, и я застыла, чтобы сдержать новый мучительный приступ.
        Почему у меня так болит голова? Что…
        Уильям.
        Жюстина.
        И чудовище.
        - Виктор?  - прошептала я.
        - Я здесь.
        Я услышала, как захлопывается тяжелый том. Я с трудом раскрыла глаза и увидела над собой Виктора, который встревоженно щурился и хмурил брови.
        - И снова нас сводит болезнь. Мне кажется, этой традиции пора положить конец.
        - Когда ты…
        - Две ночи назад. Этот разговор у нас уже был.  - Он взял меня за запястье, чтобы пощупать пульс, а потом коснулся моей щеки тыльной стороной ладони.  - Три раза.
        Я подняла руку, чтобы потрогать лоб, но он перехватил ее.
        - У тебя большой синяк и мелкий порез, который я, к счастью, смог зашить самостоятельно. Его можно будет прикрыть волосами. Что на тебя нашло? Гулять по лесу в грозу!
        - Жюстина.  - Я снова попыталась сесть. Виктор с досадой вздохнул, но поправил подушки у меня за спиной и помог мне выпрямиться. Выждав, пока боль утихнет до терпимого уровня, я продолжила:  - Эрнест считает ее виновной, а твой отец не хочет вмешиваться! Но теперь ты здесь.
        Я облегченно прикрыла глаза. Виктор приехал. Он со всем разберется.
        - Доказательства довольно веские.
        Но по его голосу я поняла, что он не считает ее виновной.
        - Это совпадение! Она заночевала в сарае, чтобы укрыться от грозы.
        - А медальон?
        Я без улыбки посмотрела на него.
        - Мы с тобой оба знаем, как просто свалить вину на невинного, подложив вещь в нужное место.
        Виктор не обиделся, а только грустно улыбнулся.
        - Это была игра. Мы были детьми. И потом, кто мог желать Жюстине зла? Ты сама говорила, что она ангел во плоти. У нее есть враги?
        - Нет! Ни одного. Единственным человеком, который питал к ней недобрые чувства, была ее мать, злобная гарпия, которая умерла на прошлой неделе.
        - Что ж, это снимает с нее подозрения.
        - Виктор!
        Он слегка смутился.
        - Прости. Я знаю, тебе сейчас тяжело. Но я не буду скрывать, что рад нашей встрече. Пусть и при таких обстоятельствах.
        Я вздохнула, снова закрыла глаза, поднесла его руку к губам и поцеловала его в ладонь.
        - Я… я рассказала тебе не всё.
        - Что?
        - В Ингольштадте. Я прошлась по адресам, которые нашла в… - Я осеклась. Я ведь притворилась, что не знаю о его лаборатории. Оставалось надеяться, что тогда он был не в себе и теперь поверит моей лжи.  - Которые нашла у тебя на столе. В списке была мертвецкая. Тамошний сторож…
        - Господи, ты что, ходила туда?  - В голосе Виктора прорезались нотки ужаса.  - Но зачем?
        - Он кошмарный человек! И он сказал, что ты должен ему денег. Он попытался меня схватить. Я проткнула ему запястье булавкой. Может, он поехал за мной, увидел у Уильяма золотой медальон и…
        - Когда я уезжал, он был еще в Ингольштадте,  - перебил меня Виктор.
        - Откуда ты знаешь?
        Виктор наклонился и оттянул мне веки, чтобы осмотреть глаза.
        - Зрачки возвращаются в норму. Это хорошо. Я знаю, что он был там, из-за одного из долгов, с которыми мне предстояло разобраться. Как я и сказал тебе перед твоим отъездом. Так что его здесь не было, а я больше ничего ему не должен.
        Я не знала, радоваться ли, что это не я привела сюда убийцу, или огорчаться, что не смогла предъявить суду другого подозреваемого.
        Виктор прижал палец к моему подбородку и наклонил мне голову, чтобы проверить рану.
        - А теперь расскажи, что произошло в лесу. Что ты там делала? Почему упала?
        Я вздохнула и пожалела, что проснулась.
        - Я убежала в лес, потому что злилась на твоего отца и Эрнеста за то, что они отказались защищать Жюстину. А я не хотела упоминать сторожа мертвецкой в качестве подозреваемого, пока не поговорю про него с тобой.
        - Ты молодец, что подождала. Это бы только запутало расследование.
        Я кивнула и в ту же секунду об этом пожалела. В глазах заискрило.
        - Я не собиралась там оставаться. Но я заснула, а когда проснулась, бушевала гроза. Я побежала домой и увидела кого-то… что-то.
        Его рука вздрогнула, и, открыв глаза, я увидела, как он сверлит меня напряженным взглядом.
        - Что ты видела?
        - Ты решишь, что я сошла с ума.
        - Я видел сумасшедших, Элизабет. Ты не такая. Рассказывай.
        - Я видела чудовище. Внешне оно напоминало человека, но Бог не мог создать ничего подобного. Как будто ребенок вылепил из глины фигурку - слишком большую, непропорциональную, с неестественными движениями. Оно было неправильное. Я не знаю, как еще его описать. И, по-моему, я уже видела его раньше.
        - Чудовище,  - повторил он. Он говорил медленно и размеренно, как тикающие часы.  - Должно быть, ты очень сильно ударилась головой.
        Я насупилась.
        - После того, как его увидела! Могу поклясться, что в Ингольштадте оно за мной наблюдало. И потом еще по дороге домой.
        - И ты ничего не сказала?
        - Я думала, мне это приснилось.
        Если сторожа мертвецкой здесь никогда не было, значит, я ощущала присутствие кого-то другого, кто неотвязно следовал за мной с самого Ингольштадта.
        - Разве не логично предположить, что и на этот раз это был сон? Результат травмы и душевного смятения. Возможно, вызванный чем-то, что ты могла видеть,  - каким-то изображением? Ночным кошмаром?
        Он говорил очень осторожно. Он что-то от меня скрывал. Я видела, как упорно он избегает смотреть мне в глаза.
        - Это не я регулярно впадаю в беспамятство! Ничего подобного мне никогда не снилось. Как, по-твоему, я вообще могла придумать такую… - Я осеклась. У меня не было времени над этим подумать, но теперь, избавившись от паники и ужаса, которые я испытывала рядом с чудовищем, я вдруг поняла, что действительно видела нечто подобное раньше.
        Рисунок.
        В дневнике Виктора.
        Знал ли он, что я видела его записи? Не потому ли он предположил, что порождение моего измученного разума было вдохновлено изображением?
        Или причины его поведения кроются в другом?
        - Когда ты был болен, когда я нашла тебя,  - начала я неуверенно, пытаясь на ходу определиться, что я хочу рассказать, а что скрыть,  - ты сказал: «У меня получилось». Твой эксперимент прошел успешно. Чем именно ты занимался?
        На секунду его лицо исказилось гневом. Я отпрянула, а он отвернулся, подобрал книгу и положил ее себе на колени. Когда он наконец заговорил, его голос звучал так взвешенно и спокойно, что я живо вспомнила, как часами учила его контролировать эмоции.
        - Это не имеет значения. Что бы я тогда ни сказал, я был не в себе. Мои эксперименты в Ингольштадте закончились провалом.
        Я не хотела на него давить. Я не хотела провоцировать очередной приступ ярости теперь, когда он только-только вернулся ко мне. Но я не могла оставить этот вопрос без ответа: под угрозой была жизнь Жюстины.
        - Ты уверен? Иногда из-за лихорадки ты забываешь некоторые вещи. Те, что происходят непосредственно перед болезнью. Те, что происходят до того, как ты оказываешься в постели. Не может ли быть, что…
        Виктор со вздохом отложил книгу.
        - Я хочу, чтобы ты отдохнула. Я верю тебе и верю, что Жюстина невиновна. Я во всем разберусь и не оставлю судей в покое, пока ее не освободят. Процесс начался сегодня утром. И, раз уж ты проснулась, мне пора вернуться в зал суда.
        - Сегодня утром!
        Я вскочила с кровати, но у меня тут же закружилась голова. Я не могла стоять: комната ходила ходуном. Виктор мягко, но настойчиво помог мне вернуться в постель.
        - Ты не в том состоянии, чтобы присутствовать на заседании. Ты только сделаешь себе хуже.
        - Но я должна свидетельствовать в ее пользу.
        Он сел за стол, достал перо и окунул его в чернильницу.
        - Расскажи мне, что хочешь сказать, а я зачитаю твои показания перед судом.
        Лучше бы я присутствовала в суде лично. Я представила, как буду выглядеть в роли свидетеля: облако золотых волос сияет вокруг головы. На мне будет белое. В нужные моменты я буду плакать и улыбаться. Никто не сможет усомниться в моих словах.
        Но если я покажусь там в моем нынешнем состоянии, меня посчитают сумасшедшей. Виктор был прав. Сейчас я Жюстине помочь не могла.
        Так что я излила свое сердце на бумагу. Жюстина была любимой, самой преданной моей подругой. Она полюбила Уильяма, как родное дитя, со дня их знакомства. Ни одна гувернантка не пеклась о своих воспитанниках с такой радостью и самоотдачей. После смерти мадам Франкенштейн Жюстина заняла ее место и стала для Уильяма самой любящей приемной матерью, какую только можно представить.
        - О, Виктор,  - сказала я. Печаль во мне боролась с болью.  - Мы ведь так и не поговорили об Уильяме. Мне так жаль.
        Он закончил писать, аккуратно промокнул перо и отложил его в сторону.
        - Я сожалею, что он умер. Бессмысленная смерть в таком юном возрасте. Но меня не оставляет ощущение, что это произошло с кем-то другим. Я едва его знал.  - Он повернулся, выискивая на моем лице реакцию или намек на то, как следует реагировать ему.  - Это неправильно?
        Я долго учила его правильно себя вести, подбирать выражение лица, выказывать сочувствие. Но теперь мне нечего было ему предложить.
        - Неправильной реакции на событие насколько жестокое и страшное быть не может,  - сказала я.
        Ничего удивительного, что Жюстина упала без чувств. Осознание трагедии обрушилось на нее с такой силой, что произошедшее казалось… нереальным.
        - Смерть касается нас всех по-разному,  - произнесла я наконец. Я закрыла глаза; голова раскалывалась, и мне ужасно хотелось снова провалиться в сон. Наверное, Виктор прав. Должно быть, гроза, мои душевные терзания и удар по голове все вместе пробудили в памяти кошмарный рисунок Виктора и, увеличив в размерах, подсунули его моему мозгу. В конце концов, кошмары преследовали меня всю жизнь.
        Хотя прежде я никогда не видела, как эти кошмары обретают плоть.
        - Тебя смерти касаться запрещено.  - Виктор провел пальцами по моим локонам, рассыпавшимся по подушке, и вышел из комнаты.

        Когда другие дети с их ободранными коленями, стучащими зубами и ледяными ступнями засыпали, я выскальзывала из нашей лачуги и выходила на берег озера.
        Там у меня была собственноручно обустроенная берлога в углублении под переплетающимися корнями огромного дерева. Когда я заползала внутрь и сворачивалась в клубок, никто не мог меня найти. Разумеется, никто и не пытался. Останься я там навсегда, моего исчезновения бы никто не заметил.
        В некоторые ночи, когда даже мое детское сердце понимало, что на меня возложено слишком много, я подходила к самой воде, запрокидывала голову к звездам и кричала.
        Ответа не было. Даже в окружении обитателей ночного озера я была одна.
        Пока у меня не появился Виктор.

        На следующее утро я проснулась пораньше, готовая идти в суд. Виктор вернулся со смешанными новостями. Улики оставались косвенными, но общественное мнение было настроено против Жюстины. Кто-то упомянул о безумии ее матери. Наследственность выставляла Жюстину в дурном свете, составляя конкуренцию моей характеристике.
        - Что думает твой отец?  - спросила я Виктора.
        - Он продолжает настаивать, что закон будет справедлив. Думаю, он слишком поглощен смертью Уильяма и мыслями о предательстве Жюстины, чтобы выбрать одну из сторон.
        В отличие от него, я таких сложностей не испытывала. Я была готова выступить перед всеми - перед судьей, присяжными, проклятыми горожанами - и заставить их понять, что Жюстина не способна на такое злодеяние. Если бы только я могла дать им подозреваемого! Но у меня было только чудовище из моих кошмаров. Я хотела, чтобы оно было настоящим, хотела найти хоть какое-то доказательство того, что оно реально.
        Поистине настали темные дни, если я надеялась, что чудовище существует на самом деле!
        Я открыла дверь комнаты и обнаружила за ней Виктора с замершей в воздухе рукой: он как раз собирался постучать.
        - Я готова,  - сказала я. Голова все еще отчаянно болела, но я держалась на ногах и могла идти самостоятельно. Моя бледность должна была подчеркнуть румянец на щеках и синеву глаз. Из меня выйдет прекрасный свидетель.  - Отведи меня в суд.
        Виктор посмотрел на меня мрачно и сочувственно.
        - Суд закончился.
        - Как так? Они не могли так быстро вынести решение!
        - Им не пришлось этого делать. Жюстина созналась.
        Я отшатнулась.
        - Что?
        - Вчера вечером. Она призналась в убийстве. Завтра ее повесят.
        - Нет! Этого не может быть. Она невиновна. Я знаю, что она невиновна.
        Виктор кивнул. Я говорила все громче и жарче; его голос оставался спокойным и сдержанным.
        - Я тебе верю. Но мы больше ничего не можем сделать.
        - Мы можем с ней поговорить! Убедить ее отказаться от своих слов!
        - Я уже говорил с отцом. Суд не примет отказа. Признание считается неопровержимым доказательством.
        Из груди у меня вырвался всхлип, и я кинулась Виктору на шею. Я представляла лишь, как буду бороться за чистоту ее имени. К такому я не готовилась.
        - Я не могу ее потерять,  - сказала я.  - Почему она призналась? Я должна ее увидеть. Сейчас же.
        Виктор отправился со мной и помог мне сесть в лодку. Дорога была мучительна; лодка покачивалась на волнах, и моя головная боль с каждой секундой усиливалась. Я могла бы поклясться, что из каждого окна в Женеве, мимо которого мы проезжали, выглядывают лица, желающие посмотреть, как Жюстина расплачивается за преступление, которого не могла совершить. Мне хотелось швырять в окна камни. Срывать с подоконников ящики со лживыми пестрыми цветами. Мне хотелось сжечь весь город дотла. Неужели они не видят, что она невиновна?
        Как она могла взять на себя вину?
        Добравшись наконец до камеры Жюстины, мы обнаружили ее в печальном состоянии. На ней было черное траурное платье, а каштановые волосы, которые она всегда тщательно причесывала, спутанной массой падали на плечи. Она лежала на соломенном тюфяке, а ее лодыжки и запястья были скованы длинными цепями.
        - Жюстина!  - воскликнула я.
        В ту же секунду она поднялась и кинулась мне в ноги. Я упала на холодный каменный пол и прижала ее к себе. Я гладила ее по волосам, путаясь пальцами в колтунах.
        - Зачем, Жюстина? Зачем ты призналась?
        - Простите меня. Я знала, что вам будет больно, и мне очень, очень жаль. Но я должна была это сделать.
        - Но почему?
        - Исповедник… он находился здесь постоянно, когда я была не в суде, не отставал от меня ни на секунду, грозился, выкрикивал вещи, которые говорила моя мать. За меня некому было заступиться. В отчаянии я начала думать, что мать все это время была права. Что я порождение дьявола, что я обречена на адские муки. Исповедник сказал, что если я не признаюсь в преступлении, то меня отлучат от церкви, а моя душа вечно будет гореть в аду! Он сказал, что мой единственный шанс - получить прощение Господа. И я призналась. Это была ложь - единственный грех, который лежит на моей душе. Чтобы спастись от вечных мук, я совершила единственное в своей жизни преступление. О, Элизабет! Элизабет, простите меня,  - всхлипнула она, и я обняла ее крепче.
        - Виктор,  - сказала я, поднимая голову.  - Ее признание не может иметь силы, это же очевидно.
        Он стоял спиной, чтобы нам не мешать. Не поворачивая головы, он негромко ответил:
        - Мне очень жаль. Здесь уже ничего не поделаешь.
        - Тогда я буду бороться! Я сделаю все, что необходимо! Я не позволю им тебя повесить. Слышишь меня, Жюстина?
        Она немного успокоилась и подняла лицо. Щеки ее были исчерчены дорожками слез, но глаза смотрели ясно.
        - Я не боюсь смерти. Я не хочу жить в мире, где дьявол безнаказанно забирает таких совершенных, прекрасных и невинных созданий. Наверное, так будет лучше - я отправлюсь к моему милому Уильяму, чтобы ему не было одиноко.
        Моя душа горела от ее нелепого смирения. Она была настолько убеждена в собственной порочности, что признала за собой вину ради блага какой-то неуловимой души!
        Я потеряю Жюстину ни за что. Потеряю единственного человека, которого я пыталась спасти за свою жизнь, полную эгоистичных попыток устроить собственное будущее. Единственного человека, которого я любила потому, что она делала меня счастливой, а не потому, что от нее зависело мое благополучие. И теперь ей предстояло умереть, потому что я решила помочь ей в тот день на улицах Женевы.
        - Я не могу жить в этом мире страданий,  - сказала я, чувствуя, как слова царапают горло.
        - Нет!  - Жюстина взяла мое лицо в ладони, и холодные оковы скользнули по моим скулам.  - Милая, дорогая Элизабет. Моя любовь. Моя единственная подруга. Живите и будьте счастливы. Окажите мне эту услугу. Если вы хотите почтить мою память, живите той жизнью, которой я для вас хотела и которой вы заслуживаете.
        Я не заслуживала ничего подобного.
        - Нам пора.  - Виктор кивнул на замершего в ожидании тюремщика.
        - Нет,  - прорычала я.
        - Идите.  - Жюстина, улыбаясь, отступила на шаг. Луч света из окошка упал на нее и осветил ее со спины, придавая ей сходство с ангелом, которым она всегда для меня была.  - Я не боюсь. Пожалуйста, не приходите завтра. Я не хочу, чтобы вы это видели. Обещайте.
        - Обещаю, что я не позволю этому случиться. Я их остановлю.
        Жюстина задрожала.
        - Пожалуйста. Это все, чего я прошу. Пожалуйста, обещайте, что не придете на казнь.
        - Казни не будет.  - Я не хотела давать ей этого обещания; я не могла этого обещать. Сделав это, я тем самым принимала тот факт, что это произойдет. Я не могла этого сделать. Но боль и страстная мольба на лице Жюстины были так сильны, что я не сумела ей отказать.
        - Обещаю,  - прошептала я.
        - Спасибо. Вы спасли меня.
        Она улыбнулась, и я, то и дело оглядываясь, вышла из камеры вслед за Виктором и охранником. Наконец мы свернули за угол, и мой ангел пропал из виду.
        В суде меня не стали слушать.
        Судья Франкенштейн не стал вмешиваться.
        Волнение мое было столь велико, что на следующее утро Франкенштейны переправились на другой берег двумя лодками, чтобы я не могла добраться до города и совершить какой-нибудь «достойный сожаления» поступок. Виктор хотел было остаться со мной, но я закричала, что если он не может ее спасти, то он должен быть там. Если они не могли ее спасти, они должны были стать свидетелями ее гибели.

***

        Я была одна.
        Я добрела до самой воды и упала на колени. Потом я подняла лицо к небесам и закричала. Я кричала, выпуская наружу всю свою ярость, отчаяние и невыносимое одиночество.
        Где-то рядом на мой крик ответило какое-то существо. Я была не одна. В том, втором крике звучало раздирающее душу чувство утраты, от которого у меня перехватило дыхание.
        Я свернулась в клубок и зарыдала, и плакала, пока не потеряла сознание.

        Глава шестнадцатая
        Прощай, надежда

        Всю следующую неделю я была погружена в пучину скорби. Я не хотела никого видеть, ни с кем не разговаривала. Я ненавидела всех за то, что они живы, а Жюстина мертва. За то, что они, мужчины, не сумели ее спасти.
        Смерть Уильяма была трагедией.
        Смерть Жюстины была насмешкой.
        Когда я наконец вышла из комнаты, достаточно восстановившись для того, чтобы по крайней мере сделать вид, будто я не испытываю ненависть к каждому из обитателей этого дома, то обнаружила, что Эрнест собирает вещи.
        - Куда ты едешь?  - спросила я, хотя мне было все равно.
        - В Париж, учиться. Отец считает, что мне лучше уехать на какое-то время.
        У него задрожала губа, как будто он с трудом сдерживал страх. В таком юном возрасте он потерял так много - мать, младшего брата, а теперь и гувернантку, которую любил и которой доверял. Мне хотелось утешить его, в очередной раз сказать, что она была невиновна, но я сомневалась, что это поможет. Он мог или злиться на предполагаемое предательство той, кому доверял, или страдать от предательства целого мира, неспособного защитить Жюстину в ее невиновности.
        Злиться было проще.
        - Где Виктор?
        - Как будто мне есть до него дело,  - огрызнулся Эрнест, и на глаза у него навернулись слезы.
        Будь я как Жюстина, я бы кинулась к нему. Я бы обняла его и утешила, как настоящая мать.
        Будь я как Жюстина, я бы тоже была сейчас мертва?
        Я тихонько вышла, оставив Эрнеста наедине с его горем. Я не способна была его утешить, потому что мое собственное горе следовало за мной по пятам, угрожая навалиться на меня со спины и задушить.
        Виктора я нашла в его спальне. Он мерил комнату шагами и что-то бормотал себе под нос. Прежде чем заметить меня, он открыл, захлопнул и отшвырнул несколько книг. Он был взволнован, а вокруг покрасневших глаз залегли темные круги.
        - Виктор?  - позвала я.
        Он обернулся, подскочив, словно ожидал нападения.
        - Элизабет.  - С глубоким вздохом он закрыл глаза и попытался сбросить с себя напряжение, которое до сих пор пронизывало все его тело. Он содрогнулся, встряхнул руки. Потом открыл глаза и взглянул на меня уже по-настоящему.  - Сожалею.
        Мы не разговаривали со дня казни Жюстины.
        - Я знаю.  - Я действительно это знала. Он один остался со мной и поверил в невиновность Жюстины, хотя едва ее знал.  - Сходишь со мной сегодня на ее могилу?
        Он вздрогнул.
        - Могилы нет.
        - Что?
        - Я предложил им денег. Но ее признали убийцей. Ее отказались хоронить в освященной земле.
        Мое сердце разбилось снова. Я понимала, что это могло значить для Жюстины. Всю свою жизнь она стремилась быть ближе к Богу. Она умерла ради этого.
        - Что они сделали с телом?
        - Сожгли. Они отказались выдать мне прах.
        Я закрыла глаза и кивнула, мысленно добавляя новую несправедливость к морю ужасов, в котором я тонула.
        - Я пытался размышлять,  - сказал он. Провел пальцами по волосам. Его глаза то и дело возвращались к окну - он то ли выискивал что-то снаружи, то ли страстно желал там оказаться.  - Но здесь, в доме, думать не получается. Я хочу отправиться в горы. На пару дней. Пожалуйста, не беспокойся обо мне. Надеюсь, в величии их объятий мне удастся обрести какую-то ясность.
        Я хотела, чтобы он остался и утешил меня, но сама не знала, как меня можно утешить. Так что я кивнула и, шагнув в сторону, пропустила его. С собой он взял кожаную сумку.
        От него не пахло чернилами и бумагой.

***

        Позже в этот день я кружила вокруг поместья, с ненавистью поглядывая на него. Я привела сюда Жюстину, чтобы подарить ей дом. А он ее предал.
        Я ее предала.
        Под окном Виктора росли фиалки. Жюстина всегда любила фиалки. Я зашагала к ним, наступая на другие цветы. Сорвать ли их или просто полюбоваться, я еще не решила. Но на полпути я остановилась: кое-что привлекло мое внимание. Под окном Виктора я увидела следы. Я приложила к отпечатку свою обутую в ботинок ногу.
        Нога, оставившая след, вдвое превосходила мою в размерах и была крупнее всех ног, какие мне доводилось видеть. Это не были следы ботинок или сапог, но и отпечатков пальцев я не видела. Я бы скорее решила, что здесь что-то упало на землю, но расположение следов четко указывало на то, что кто-то стоял под окном, заглядывая в него, совсем как я сейчас.
        Это были отпечатки ног, но они были слишком велики. Огромны.
        Чудовищны.
        Я кинулась в дом. Судья Франкенштейн бродил по первому этажу. Рубашка его была не заправлена, а волосы на затылке топорщились во все стороны.
        - Ты не видела мой пистолет?  - спросил он.  - Я хотел пойти пострелять, но никак не могу его найти.
        Виктор. Сумка, с которой он ушел из дома.
        Тревога сдавила меня мертвой хваткой. Чудовище в лесу мне не привиделось. Виктор тоже его видел. Он не сказал - не мог сказать! Но если чудовище было там…
        Уильям.
        Неудивительно, что Виктор был так уверен в невиновности Жюстины! Я ненавидела его за это и жалела. Я скрыла свои подозрения, чтобы не выдать его секретов. А ведь мои подозрения касались конкретного человека. Кто мог перед судьей и присяжными заявить, что ребенка убило чудовище? Разумеется, Виктор не мог сказать правду. Даже я, зная о его гениальности, сочла Виктора безумцем, когда увидела его записи. Я сожгла целое здание, чтобы мир его не осудил.
        И если даже я испытывала вину, невозможно было представить, что, должно быть, чувствует он. Потому что если я была права, если чудовище существовало на самом деле, то я знала, как оно появилось на свет. Почему оно оказалось здесь. Почему из всех людей оно решило причинить боль нам.
        Преследовало ли оно меня все это время? Я вспомнила, как что-то прокатилось по желобу, когда я подожгла дом. Вспомнила открытую дверь. Я едва не убила его; в этом я не сомневалась. Ах, если бы мне тогда это удалось!
        Но как оно нашло пансион, я не…
        Визитная карточка! Я указала на карточках адрес пансиона. Одна из них выпала на пороге лаборатории Виктора, а я слишком спешила, чтобы ее поднять. Возможно ли, что существо умело читать, при том, что так много людей оставались безграмотными? Если да, то я сама привела чудовище к себе.
        А потом оно последовало за мной сюда.
        Может, создал его Виктор, но это я привела его в наш дом. А теперь Виктор ушел в горы один. С пистолетом. Он пытался покончить с этим, пытался защитить нас. Но я видела чудовище. Виктору его не одолеть.
        Я потеряю еще и Виктора. Этого я вынести не могла. Я схватила плащ - плащ Мэри, еще одно напоминание об Ингольштадте и трагедии, которую он обрушил на наши головы,  - взяла с кухни самый острый нож и бросилась к дороге, ведущей от дома к горным тропам.
        Я не колебалась ни секунды. Я знала, что могу ошибаться. Я молилась о том, чтобы я ошиблась. Надеялась, что я найду Виктора в горах одного. Что моя травма привела меня к нелепым и даже смехотворным выводам. Что я в своей жажде мести выдумала чудовище там, где действовал всего лишь неизвестный мне человек.
        Неважно. Я не собиралась рисковать.
        Чудовище - если оно действительно существует - никогда больше не отберет у меня тех, кого я люблю.

        Несмотря на летнее солнце, было обжигающе холодно. Чем дальше мы углублялись в горы, тем ближе были ледниковые равнины. Огромные пласты льда раскинулись на целые мили - древние и такие плотные, что трещины в них светились насыщенным голубым. Местность была опасной, поверхность - скользкой, и неосторожные туристы легко могли расстаться здесь с жизнью. В детстве нам с Виктором запрещалось заходить так далеко.
        Но мы больше не были детьми. Мне скоро должно было исполниться пятнадцать, Виктору и Анри - семнадцать. Жюстине, которая была с нами уже месяц, семнадцать исполнилось днем раньше. Хотя она старалась не делать из своего дня рождения событие, я не желала проводить всю неделю так, как мы делали это обычно. После переговоров с мадам Франкенштейн я получила разрешение устроить поход к ледникам на весь день.
        Мы поднялись до рассвета и отправились в дорогу вчетвером. Анри и Жюстина хорошо ладили. Жюстина была тихой и застенчивой, но непринужденные манеры Анри и его веселая болтовня вытащили Жюстину из ее раковины, и скоро они вместе над чем-то смеялись.
        Я внимательно следила за развитием их отношений, ни на минуту не прекращая думать о будущем.
        Виктор шагал быстро и уверенно, как будто ему нужно было достичь какой-то цели, а не насладиться дневным походом. Я хохотала над ним, брала его за руку и, раскачивая ею, радостно скакала рядом вприпрыжку, пока он с вымученным видом не покачал головой. И все же мне удалось заставить его улыбнуться, и его лицо посветлело.
        Поход через долины к ледникам занял все утро и часть дня. Мы часто останавливались, чтобы полюбоваться маленькими водопадами, перекусить или отдохнуть. Я не помнила других настолько красивых дней. Голубое небо, синие ледники и огромные величественные горы позволяли мне забыть ненадолго о своих постоянных тревогах и просто быть. Впервые в жизни я по-настоящему поняла значение слова «возвышенное».
        Хотя мы должны были вернуться домой к вечеру, мы тянули время, не желая думать о том, что веселье и свобода когда-нибудь закончатся.
        Это было ошибкой. Ночь наступала быстрее, чем мы рассчитывали, и, глядя, как солнце опускается за горизонт, мы поняли, что в темноте коварную ледниковую равнину нам не преодолеть.
        - Смотрите!  - воскликнула Жюстина.
        На фоне белой равнины темнело что-то большое. Мы, поскальзываясь на льду, подошли ближе. Может, нам и следовало беспокоиться, но беспокоиться почему-то не выходило. С Виктором, Анри и Жюстиной я чувствовала себя в безопасности. Я знала, что с нами ничего не случится.
        Темный объект оказался старой хижиной, назначение которой осталось для нас загадкой. Внутри обнаружилась пыльная поленница и выщербленная печь. Мы с восторгом встретили этот подарок судьбы - провидения, как выразилась Жюстина,  - и принялись устраиваться на ночь.
        Никто из нас не спал. Мы сидели плечом к плечу, вытянув ноги почти до противоположной стены. Жюстина была слева от меня, Виктор справа, Анри - рядом с Виктором. Меня окружали три человека, которых я любила больше всего.
        Единственные три человека, которых я когда-либо любила, если уж быть откровенной.
        Ночь была холодной и долгой, но одновременно каким-то загадочным образом самой светлой и теплой из всех, что у меня были.
        Утром мы, голодные и усталые после бессонной ночи, спустились с горы, посмеиваясь над своими злоключениями. Это был день без страха, день без учебы. День без притворства. Я хранила этот день в сердце, надежно запрятав его там, где никто не мог до него добраться.

        День медленно клонился к вечеру, и надежда догнать Виктора таяла на глазах. Мне мучительно не хотелось подниматься в горы в одиночестве ради такой мрачной и неприятной миссии. Все мои счастливые воспоминания о проведенном здесь дне были вытеснены ледяным ужасом и кипящей внутри меня злостью.
        Время шло, а я до сих пор не нашла ни единого следа. Я уже собиралась повернуть назад, когда далеко впереди, на леднике, увидела фигуру, которая бежала быстрее, чем возможно было передвигаться по этой опасной местности. Я пригнулась, спрятавшись за вмерзшим в лед валуном. Сердце грозило вырваться из груди. Мне хотелось кричать от ужаса и смеяться. Я с трудом сдерживала эмоции.
        Это было чудовище.
        Другого объяснения быть не могло. И хотя моя душа сжималась от ужаса при мысли о подобном создании, это означало также, что оно не было плодом моего воображения, а все сомнения в невинности Жюстины были беспочвенны. Потому что я была абсолютно уверена, что это существо, это порождение дьявола и убило Уильяма.
        Я сжала нож покрепче - и ликование от осознания своей правоты растаяло, как кусок льда в печи. Если чудовище могло двигаться с такой скоростью - и было таким высоким и сильным,  - что я могла против него со своим кухонным ножом?
        В своем стремлении защитить Виктора я совершенно забыла о здравом смысле. Надо было рассказать обо всем его отцу. Надо было поднять тревогу в городе, собрать ополчение с оружием и факелами. Даже вилы были бы лучше моего жалкого ножика.
        Я выглянула из-за валуна; чудовище подошло ближе и остановилось. Несмотря на его скорость, в том, как оно двигалось, было что-то несуразное. Ступни сгибались не так, как положено ступням. Оно бежало на подушечках пальцев, как животное. Коленные суставы располагались слишком высоко, из-за чего бедра были слишком коротки. Руки во время бега не шевелились, как у нормальных людей,  - двигались только ноги.
        Я представила, каким чудовище было вблизи, при дневном свете, и меня передернуло. Какую правду я увижу, если взгляну ему в лицо? Виктор… Как он мог создать нечто подобное? Насколько глубоко нужно погрузиться в истерзанный разум, чтобы только помыслить о таком?
        Словно призванный моими мыслями, впереди показался Виктор. Чудовище ждало, не двигаясь с места, пока Виктор с трудом пробирался к нему по льду. Мне хотелось выскочить из своего укрытия. Закричать, чтобы Виктор стрелял с того места, где находится сейчас. Но он был мудрее меня. Пистолеты были хороши на небольшом расстоянии: ради удобства и скрытности приходилось жертвовать точностью и силой.
        Я дрожала, ожидая, когда чудовище нападет. Чем я смогу помочь, когда оно это сделает?
        Но оно стояло на месте и чего-то ждало. Виктор выкрикнул что-то, но его слова снесло ветром. Я видела, как он вопит, в ярости бросаясь на чудовище. Почему же он не стреляет?
        Впрочем… что может пуля против этого великана? Даже раненое, чудовище будет куда сильнее Виктора. Все-таки он был не умнее меня с моим ножиком. Очевидно, Виктор пришел к тому же безнадежному выводу. Он перестал кричать и шагнул в сторону, отворачиваясь от чудовища. Наверное, он был не в силах на него смотреть.
        Несколько минут они как будто разговаривали - Виктор время от времени взмахивал рукой, кивал или мотал головой,  - а потом плечи Виктора поникли. Он провел ладонью по лицу, взъерошил темные кудри. Затем он указал куда-то в сторону гор и опустил голову.
        Чудовище… ушло.
        Оно развернулось и широкими прыжками понеслось по ледяной равнине, за считаные минуты преодолев расстояние, на которое у меня ушел бы час.
        Виктор, не поднимая головы, медленно побрел к дому. Что я только что наблюдала? Что произошло между человеком и чудовищем?
        Что бы это ни было, я знала, что Виктор не победил.

***

        Я даже не пыталась вернуться с гор раньше Виктора. Понадеявшись, что он не станет сегодня заходить ко мне, я дала ему достаточно времени, прежде чем двинуться вслед за ним. Меня трясло от холода и усталости. Но мой мозг разрывался от вопросов. Утром нам с Виктором предстоит серьезный разговор.
        Я узнаю правду.
        Никогда раньше я не давила на него и не требовала ответов. Я позволяла ему сохранять достоинство и была достаточно милосердна, чтобы дать ему жить спокойно. На этот раз - после того, что я видела,  - я не могла себе этого позволить. Чтобы защитить его, мне нужно было знать всю правду.
        Я выясню, какую власть имеет над ним чудовище и как лишить его этой власти, и освобожу Виктора.
        А потом я убью чудовище.

***

        Я упала на кровать незадолго до рассвета, измученная до полусмерти. Проснувшись после обеда, оделась в белое. Это была моя униформа. Костюм Элизабет Виктора. Я хотела напомнить ему, кто я,  - что я принадлежу ему, что я всегда принадлежала ему, и что мне можно доверить любые секреты, от которых он пытался меня уберечь.
        Когда я спустилась в столовую, я увидела только судью Франкенштейна.
        - А где Виктор?  - спросила я.
        Он поднял взгляд от бумаг. Я узнала несколько листов месье Клерваля. Судья Франкенштейн сунул их под книгу в кожаном переплете.
        - Он просил передать тебе это.  - Он протянул мне запечатанное письмо, подписанное убористым, уверенным почерком Виктора.
        Я вскрыла письмо и, потрясенная новым ударом, без сил опустилась на стул.
        Виктор уехал.

        Часть третья
        Безмерно тяжек путь от преисподней к свету

        Глава семнадцатая
        Иди, куда твой рок тебя ведет

        Я выбралась из лодки. Переход вдоль побережья Англии к Шотландии был неспокойным и диким, как окружающая нас ночь. Ветер рвал мою длинную черную вуаль, словно требуя, чтобы я раскрыла лицо и свои намерения.
        Я поправила вуаль, возвращая ее на место.
        - Мадам? Ваш багаж. Мне вызвать экипаж?  - спросил низенький горбатый носильщик.
        - Да, благодарю вас.
        Я ждала, чинно сложив руки на черном платье. С грохотом подкатил экипаж. Носильщик погрузил мой чемодан, и я забралась внутрь.
        - Куда едем, мадам?  - спросил носильщик, закрывая дверь.
        - Инвернесс.
        - Так далеко? Может быть, вы переночуете здесь и отправитесь утром?
        - Я не люблю, когда мне докучают вопросами.  - Мой голос был холоден, как поздняя шотландская весна.
        Носильщик кивнул, признавая свою оплошность, и передал мои указания вознице. Я отправилась в путь. И это оказалось куда проще, чем я думала.

        Дорогая Элизабет!
        Прости, что уехал так скоро после нашего воссоединения. В других обстоятельствах я бы так не поступил, но мое прошлое преследует меня, и я вынужден разобраться с одним последним делом.
        Я отправляюсь в Англию, где буду работать. Я надеюсь также найти Анри. Поскольку Анри еще можно вернуть, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть его тебе. Я ненавижу его; всегда буду ненавидеть. Но, возможно, я совершил ошибку, когда изгнал его из нашей жизни.
        Когда я покончу с делами, я вернусь к тебе - и, надеюсь, с триумфом. А потом наша совместная жизнь начнется по-настоящему - такая, какой она всегда должна была быть.
Навеки твой,
Виктор Франкенштейн

        - Глупый мальчишка,  - пробормотала я, прижимаясь лбом к твердой деревянной стенке экипажа. Я достала записную книжку и вложила его письмо между страниц. Там же лежали остальные письма, которые пришли до моего отъезда. Кроме того, я записала все, что знаю и подозреваю.
        Виктор, ведомый гениальностью и безумием, создал из мертвых тел чудовище.
        Это чудовище из жажды мести проследовало за мной в мой дом.
        Оно убило Уильяма.
        Из-за него казнили Жюстину.
        Оно каким-то образом угрожало Виктору, из-за чего он немедленно бежал.
        Я могла лишь предположить, что угрозы были связаны со мной. У чудовища была масса возможностей убить меня или подстроить мою гибель. И все же, хотя я встретилась с ним в лесу лицом к лицу, оно не тронуло меня и пальцем. А значит, оно способно мыслить. Способно строить планы. Способно на тонкие манипуляции ради мести.
        И ему явно что-то было нужно от Виктора. А лучший способ убедить Виктора подчиниться - это продемонстрировать, что оно в любой момент может погубить кого угодно, а потом пригрозить, что сделает это со мной, если Виктор не выполнит его ужасные требования.
        Благородный Виктор!
        Глупый Виктор.
        Он бежал сюда, чтобы увести от меня чудовище. Сюда, где снова будет один, без присмотра, в компании кошмарных порождений собственного разума - и чудовища, которое его преследовало! Он думал, что защищает меня, но это ему нужна была защита.
        За окном мелькали закопченные здания, которые цеплялись за жизнь в доках. В темноте двигались люди. Одни - крадучись, выдавая свой страх. Другие - агрессивно, как ночные хищники, которые вышли на охоту. А третьи - бесцельно, никем не узнанные, уязвимые в темноте. Чудовище могло ходить среди них, и никто бы этого не узнал. Совсем как я могла надеть вдовий наряд и стать невидимкой для окружающих людей.
        Разумеется, вдовьего наряда было мало. Я продала все подарки Франкенштейнов и несколько вещиц, которые, строго говоря, мне не принадлежали. Я знала, что к тому времени, как судья Франкенштейн поймет, что я что-то задумала, я буду уже далеко.
        Я не представляла, какая буря ждет меня по возвращении, и мне было все равно. Судья был не моей заботой. Из всех, кого я любила, остался один Виктор. Я не позволю чудовищу отнять его у меня.
        В дорожном сундуке лежали деньги, пистолеты и одежда вдовы. Я знала, что чудовище боится огня,  - оно бежало из горящего здания. Я найду Виктора, а потом мы расставим ловушку и выжжем эту адскую тварь с лица Земли.
        Я перечитала следующее письмо, хотя к этому моменту знала их все наизусть.

        Дорогая Элизабет!
        Лондон производит угнетающее впечатление; мне ненавистны его закопченные дымом дома и заваленные мусором улицы. Анри был здесь, но уехал на север, в Глазго. Наверное, направился в горы, рыдать и изливать стихи на бумагу. Я бы сказал, насколько бессмысленным считаю это занятие, но не сомневаюсь, что ты, зная мое сердце, можешь в точности представить мои слова. Не буду тратить на них чернила.
        Дела продолжают отравлять мне душу. Лондон слишком шумный, слишком многолюдный, чтобы сосредоточиться. Я последую за Анри в Шотландию и там, надеюсь, выполню все свои обязательства перед ним и самим собой.
Навеки твой, Виктор Франкенштейн

        Мы остановились лишь раз, чтобы сменить лошадей. Мой неприветливый возница - его английский я, несмотря на годы учебы, понимала с большим трудом - заявил, что редко сопровождает женщин в ночных поездках. Я пообещала ему более чем щедрое вознаграждение, чем существенно улучшила его настроение.
        Мы двигались быстро. Пологие холмы освещала луна. Я скучала по надежности гор, по их твердым, зазубренным очертаниям на горизонте. Эти холмы перекатывались волнами, насколько хватало глаз, и исчезали в темноте. Я чувствовала себя незащищенной, почти голой. Возможно, этим объяснялась воинственность этой крошечной островной страны: они не чувствовали границ своей земли, а потому постоянно стремились вовне.
        В погоне за Виктором я потеряла слишком много времени. Мой путь сюда - по рекам, через континент, затем поиски лодки, которая перевезет меня вдоль побережья в Шотландию,  - занял две недели. Две недели мучительного ожидания, скрупулезной работы над записями, анализа всего, что я знала и о чем подозревала. Я никогда не писала о том, чего боялась больше всего, словно, оказавшись на бумаге, мои страхи могли сбыться.
        Последнее полученное мною письмо - я молилась, чтобы после моего отъезда их больше не было,  - определило мой маршрут.

        Дорогая Элизабет!
        У меня плохие новости. Я нашел Анри в Инвернессе. Я с трудом его узнал.
        Нам с ним никогда не быть друзьями. Я навсегда вычеркнул его из своей жизни. Прости меня. Наверное, я мог бы приложить больше усилий ради тебя. Я арендовал неподалеку небольшой дом, чтобы закончить свою работу.
        Здесь холодно и темно, ветер свиреп и не стихает ни на секунду, но ради тебя я готов на любые лишения. Я выдержу что угодно. Мне кажется, что ты здесь, рядом со мной. Время здесь течет мучительно медленно. Меня преследуют прошлые неудачи. Они шепчутся по ночам и отравляют мои сны. На этот раз я не потерплю неудачи. Я всегда буду тебя защищать.
Навеки твой, Виктор Франкенштейн

        Я прибыла в Инвернесс незадолго до рассвета - слишком рано, чтобы двигаться дальше. Разбудив недовольного трактирщика, я сняла уютную комнату и устроилась у огня, с облегчением глядя на неподвижные каменные стены, но все еще ощущая телом движение экипажей и лодок.
        Огонь освещал слова Виктора, пока я в очередной раз перечитывала три письма, полученные до отъезда. Я уже так сильно задержалась! Я молилась о том, что оказалась в правильном месте. И еще я молилась, чтобы мужество меня не оставило. Завтра я найду Виктора. Я боялась и в равной степени надеялась, что, отыскав Виктора, я найду и чудовище.

        Глава восемнадцатая
        В глубь хаоса, к несозданным мирам

        В какой-то момент я подумывала поискать заодно и Анри, но ему не угрожало чудовище. В этом было единственное благо его разрыва с нами: у чудовища не было причин искать его, не было повода делать своей целью. Я горячо надеялась, что однажды Анри помирится с нами. Но до поры до времени он был в безопасности, и я довольствовалась этим знанием. Кроме того, он, счастливец, до сих пор не знал о смерти Жюстины. Я завидовала ему.
        Завидовала ли? Хотела бы я знать, что ее больше нет, или пребывать в ложной уверенности, что она в добром здравии?
        Пожалуй, я бы предпочла верить, что у нее все хорошо, чем знать правду. Но такой роскоши у меня не было.
        А потому моей первой остановкой стало местное почтовое отделение. Это было очаровательное каменное строение, укрывшееся в тени замка Инвернесс. Будь я на отдыхе, я бы пришла в восторг от здешних красот и посвятила утро неспешной прогулке по окрестностям. Дома здесь были в основном из темного камня, с соломенными крышами. Дворики, в отличие от прилизанных женевских садов, были дикими, заросшими буйной зеленью.
        Но я была не на отдыхе и даже не взглянула на замок. Почтальон уже проснулся и сортировал посылки, когда я вошла.
        - Чем могу вам помочь?..  - Он помедлил, вглядываясь через мою вуаль и пытаясь определить возраст. Когда ему это не удалось, он добавил:  - Мадам.
        - Я получила письмо от своего кузена, Виктора Франкенштейна, в котором его последним адресом значится Инвернесс. Боюсь, у меня для него ужасные новости - из тех, что лучше всего доставлять лично. Можете ли вы сказать, где мне его найти?
        Он почесал затылок под фуражкой.
        - Хм, вот уж забавно. Я только что собирал письма для мистера Франкенштейна, чтобы доставить их все сразу.
        Сердце подпрыгнуло, и я воспрянула духом. Значит, он все-таки здесь!
        - Дайте мне адрес, и я сама их отнесу,  - сказала я, стараясь быть дружелюбной и настойчивой одновременно. И даже протянула руку в ожидании.
        - Это будет не так просто.  - Он улыбнулся мне щербатой улыбкой.  - Мистер Франкенштейн переехал на Оркнейские острова. День пути верхом - на хорошей лошади - и еще почти столько же на лодке.
        Я пошатнулась, и усталость дороги вновь навалилась на меня после жестокого и дразнящего прилива надежды.
        Добродушный почтальон, должно быть, почувствовал мое состояние.
        - Но, как я уже говорил, я как раз намеревался их отправить. На лодке. У моего брата свое хозяйство недалеко от островов, и он собирался доставить письма, когда выдастся свободное время. Уверен, он согласится взять с посылками пассажира.
        - О, спасибо!  - Я сложила руки в благодарном жесте и склонила голову.  - Я проделала долгий путь с такой ужасной ношей, и каждая потерянная минута для меня невыносима.
        Он похлопал меня по плечу, что я расценила как отеческую доброту. Я никогда не знала такого отношения и теперь ощутила странную печаль по тому, чего у меня никогда не было.
        - Ну, полно. Мы доставим вас к вашему кузену еще до наступления ночи. Я попрошу Джорджа поехать прямиком туда, а остальные посылки доставить на обратном пути.
        Задыхаясь от чувств, которые я не могла описать, я бросилась ему на шею.
        - Спасибо, сэр. Возможно, вы спасли жизнь.
        Я выпустила его из объятий; он покраснел и поправил фуражку.
        - Ну ладно. Пойду найду Джорджа и поручу вас ему.

***

        Я собрала легкий мешок, оставив другие вещи на постоялом дворе в Инвернессе и доплатив хозяину за хранение. Джордж, неразговорчивый, но дружелюбный жилистый мужчина с морщинистым от солнца и возраста лицом, оставил меня наедине со моими мыслями. Это было тоскливое, тревожащее, беспокойное общество, но мягкое скольжение лодки вдоль побережья, прохладный ветер и соленые брызги океана служили мне утешением.
        Оркнейские острова, как пояснил Джордж, изолированной группой выдавались на северо-восток от Шотландии. Новое жилище Виктора находилось на самом пустынном из них, где было всего два или три дома.
        - Оркни для тех, кто не любит видеть вокруг людей,  - сказал он. А потом, помолчав, добавил:  - Или чтобы видели их.
        Я пожирала глазами письма Виктора. Кто еще ему писал? Писал ли ему отец, чтобы предупредить о моем прибытии? Я не сказала судье Франкенштейну, куда еду, но догадаться было нетрудно.
        Джордж перехватил мой жадный взгляд на письма, пока мы подкреплялись простым обедом, состоявшим из хлеба и сыра. Он отвернулся к носу лодки.
        - Я планирую смотреть в эту сторону какое-то время, мадам. Я никогда не узнаю, открывали вы письма своего кузена ради вестей из дома или нет. Мой брат бы такие вещи осудил, а коли так, то и я осуждаю. Но осуждать то, чего я не видел, я не могу.
        - Спасибо,  - сказала я. Глаза наполнились слезами от солнца, ветра и доброты, встреченной в столь неожиданных местах.
        Писем было несколько. Два из них, к моему удивлению, были от отца Анри Клерваля.

        Виктор!
        Ты не отвечаешь на мои письма. Мой сын отринул свою семью и свой долг, и вину за это я возлагаю на тебя. Твой отец утверждает, что ты уехал в Англию, чтобы уговорить Анри вернуться. Поскольку это ты сбил его с пути, ответственность за его возвращение лежит на тебе. Не думай, что былая дружба убедит меня простить твоему отцу его долги. Я выжму каждый камень поместья Франкенштейн, если потребуется.
        Найди Анри и верни его домой, и тогда, возможно, я найду в себе немного сочувствия.
Фредерик Клерваль

        Виктор!
        Я прочел твое последнее письмо. Ты лжец и негодяй. Я нанял сыщика, чтобы найти тебя и сына. Если судьба моего сына разрушена из-за того, что он связался с тобой, я заберу у твоей семьи все до последней крошки и заставлю тебя по закону заплатить за его погибель. Ты узнаешь, что мой гнев отыщет тебя даже на вересковых пустошах Шотландии.
Фредерик Клерваль

        Я никогда не была близко знакома с отцом Анри, но поморщилась от мысли о новостях, которые привезет ему сыщик. Бедный Анри. Для него добром это не кончится. Если месье Клерваль был настолько суров к Виктору, я сомневалась, что он проявит сочувствие к сыну.
        Третье письмо было от судьи Франкенштейна. Я открыла его с трепетом.

        Дорогой сын!
        Я не знаю, что заставило тебя покинуть нас в такой печальный момент. Это был недостойный поступок. Как бы то ни было, тебе стоит знать, что Элизабет пропала. Где она сейчас, мне неизвестно. Она уехала без предупреждения.
        Она должна вернуться. Я не могу ее потерять. Я уже потерял слишком много. Пожалуйста, возвращайся домой и помоги мне ее отыскать.
Твой отец, Альфонс Франкенштейн

        Я отложила письмо в глубоком потрясении. Я ожидала обвинений и осуждения. Вместо этого я увидела отчаянное желание меня вернуть. Я почувствовала первый укол вины по отношению к человеку, который позволил мне стать частью своей семьи. Он пережил столько утрат, а я, неблагодарная, даже не сказала ему, куда еду.
        Я пообещала себе, что помирюсь с ним по возвращении. И что рядом со мной будет Виктор, живой и здоровый. Это было лучшее, что я могла сделать для судьи Франкенштейна.
        Поразительно, но второе письмо, более свежее, было отправлено из Лондона.

        Виктор!
        Фредерик Клерваль несет какую-то чушь о возмездии. Я не смог отговорить его от идеи искать тебя. Я опасаюсь неприятностей, которые он способен учинить тебе на чужой земле, где у меня нет влияния. Я последовал за ним в Лондон и попытаюсь найти тебя прежде, чем это сделает он.
        Если увидишь этого болвана, его сынка, вели ему написать папаше.
Альфонс Франкенштейн

        Судья Франкенштейн и отец Анри! Оба в Англии и, возможно, уже на пути в Шотландию. Я не знала, облегчает ли это мою задачу или, наоборот, усложняет. Я надеялась, что меня это не коснется вообще. Ни тот, ни другой даже не догадывались, каким силам жизни и смерти противостоит Виктор.
        Помочь ему могла только я.

***

        Сгустились сумерки, когда Джордж причалил к каменистому берегу крошечного острова, выбранного Виктором. На воде покачивалась еще одна лодка, хотя, судя по всему, она уже давно не использовалась.
        - Не хочу возвращаться по темноте,  - сказал Джордж.  - Опасно. Справитесь дальше без меня?
        Я кивнула. И пожалела, что из-за вуали он не видит моей теплой улыбки, но анонимность была важнее.
        - Я справлюсь. И сама отнесу письма, так что вам не нужно задерживаться. Спасибо за вашу доброту, Джордж. Я навсегда ваша должница.
        Он кивнул и коснулся фуражки.
        - Надеюсь, у вас все получится.
        - Я тоже на это надеюсь.
        Если Виктора здесь нет, мне предстояла долгая, полная неопределенности ночь на холодном и негостеприимном острове. Я повернулась к крутой неровной насыпи из черных камней. К узкому участку ровной земли наверху вела извилистая, едва различимая тропа. Я пошла по ней, осторожно выбирая в меркнущем свете, куда поставить ногу. Первый увиденный мной дом - впрочем, «дом» было слишком громким словом для этого курятника - был пуст и, по всей видимости, давно не использовался, как и лодка на берегу.
        Во втором доме тоже было темно. Я заглянула в окно. У холодного очага стояла колыбель. Ни книг, ни перьев - никаких признаков Виктора.
        Я пошла дальше. Остров был невелик, но я могла ошибаться в своих суждениях. Возможно, первый дом принадлежал Виктору - прежде. Или я приехала не туда и снова его упустила.
        Окончательно убедив себя в том, что мне предстоит гоняться за Виктором всю жизнь, я обогнула поросшие лишайником валуны и увидела третий дом. К маленькому жилому помещению с задней стороны примыкала деревянная пристройка побольше. Хотя все строение накренилось от не стихающего десятилетиями ветра, выглядело оно довольно надежно.
        Внутри света тоже не было, но я заспешила вперед с новой надеждой. Дом располагался в самой высокой точке острова, и ветер здесь хлестал с остервенелой злобой. Он одиноко свистел в скалах, выводя печальную песню. У меня чуть не сорвало вуаль, а когда я повернулась, чтобы ее поймать, то увидела на горизонте две одинокие лодки, покачивающиеся далеко от берега,  - мои единственные компаньоны в эту ночь.
        Приготовившись к разочарованию, я открыла дверь. Дом был обставлен скудно: печь, кровать, стол с одним стулом. На столе лежал дневник. Слушая, как колотится мое сердце и шумит в ушах кровь, я пересекла комнату, ступая по выложенному плиткой полу, и посмотрела на дневник. Последние лучи солнца выхватили слова, написанные почерком Виктора.
        Я нашла его.
        Издав прерывистый вздох облегчения, я решила ждать его в доме. Его вещи здесь; рано или поздно он вернется. А когда вернется, я скажу ему, что знаю правду и хочу, чтобы он был на моей стороне. Мы сразимся с чудовищем вместе, как и следовало сделать с самого начала.
        Но чем он здесь занимается? Может, он надеялся заманить на этот уединенный остров чудовище? Увести его подальше от меня? Уничтожить его?
        В пристройке могло быть что угодно. А возможно, она была пуста. Но я с растущим волнением подозревала, что найду внутри ловушку для чудовища или какой-то другой способ его победить. Видно, это и была работа, о которой упоминал Виктор.
        Я взяла со стола лампу и зажгла ее. Когда я снова вышла навстречу воющему ветру, пламя едва не погасло, несмотря на защищающий его стеклянный шар. Я толкнула дверь в пристройку, и в нос мне ударила смесь странных химических запахов, которые я с отвращением узнала.
        Это была новая лаборатория. Я поняла это за секунду до того, как увидела, что лежит на металлическом столе в центре помещения.
        Или, точнее, кто лежит на металлическом столе в центре помещения.

        Глава девятнадцатая
        Ежели господь создаст вторую Еву

        Жюстина лежала так, словно спала, но в неподвижности ее лица было что-то невыносимо страшное. Полностью расслабленное, оно утратило ее жизнь, ее счастье, ее душу.
        Это была Жюстина, но одновременно и не она.
        Это было всего лишь тело.
        Но это было ее тело.
        Мне хотелось убежать. Но я не могла сбежать от Жюстины, когда она во мне нуждалась. Потому что она все еще во мне нуждалась.
        Как мог Виктор сотворить такое? Как он мог так над ней надругаться? Она лежала под короткой простыней, босоногая, с открытой головой и плечами. Я протянула руку, чтобы их прикрыть, чтобы она не замерзла, но не смогла заставить себя коснуться этой… вещи. Вещи, которая когда-то была моей милой Жюстиной.
        Стремление защитить ее от холода было глупым порывом, но от осознания этого мне стало еще хуже. Я не знала, как ему удалось сохранить ее тело в таком состоянии, но по рукам и плечам к скрытой под простыней груди бежали швы. Больше всего работы было проделано в области шеи. На горле не было никаких следов веревки, оборвавшей ее трагичную жизнь. Я представила, как выглядит остальная часть ее тела, скрытая простыней, зажала рот рукой и отвернулась, чтобы не видеть того, что с ней сотворили.
        Как она здесь оказалась? Зачем? Объяснение подкрадывалось ко мне, ползло вверх по позвоночнику, пока не угнездилось в мозгу, как болезнь.
        Чудовище подставило Жюстину не только для того, чтобы наказать Виктора.
        Оно сделало это, чтобы получить ее тело.
        Должно быть, об этом оно и разговаривало с Виктором в горах! Оно потребовало, чтобы Виктор создал для него партнершу, такую же ужасную, как оно само. Но почему Виктор на это пошел? Он знал, что его творение - извращенное подобие человека. Я не сомневалась в этом - достаточно было послушать его горячечный бред. Так почему он согласился исполнить желание этого существа и сделать нечто настолько отвратительное?
        И тут я поняла: чудовище уже убивало раньше. Оно готово сделать это снова. И, разумеется, оно наблюдало за нами достаточно для того, чтобы распознать слабые места Виктора. Чудовище угрожало причинить вред мне. Неудивительно, что Виктор ради своих порочных экспериментов отправился на край света! Ему нужно было увести чудовище подальше от меня.
        Из-за нас Жюстина лишилась жизни, а теперь из-за нас ее тело лишилось заслуженного покоя.
        Меня охватила слепая ярость. Я занесла лампу над головой, чтобы сжечь то, во что превратили ее тело. Но, заметив, как заиграл свет в ее каштановых волосах, сияющих мягким блеском даже после смерти, я застыла.
        Я опустилась на жесткий пол, туда, где угол стола закрывал от меня Жюстину почти целиком, не считая свесившегося с края локона. Чего бы хотела сама Жюстина?
        Она бы хотела жить. Она бы хотела быть с Уильямом. Я не могла подарить ей ни того, ни другого. Я подарила ей только смерть. И даже та из-за меня вышла извращенной и временной.
        Жюстина заслуживала лучшего. Она пропустила похороны матери и брата с сестрами. Ее лишили шанса оплакать родных. А ее собственное тело лишили шанса на христианское погребение. Она заслуживала этого - и я собиралась устроить все по мере своих сил. Я не хотела, чтобы ее смертная оболочка навсегда осталась на этом проклятом острове.
        И я не допущу, чтобы она досталась чудовищу - в любом виде. Пусть я рискну жизнью, пусть даже погибну. Виктор бы со мной не согласился, но такая цена за мою безопасность была непомерно высока.
        Жюстина упокоится с миром, который она заслуживала еще при жизни.
        План начал обретать форму. На берегу есть лодка. Я возьму ее. А потом, разобравшись с Жюстиной, вернусь за Виктором.
        Я обернула простыню вокруг Жюстины, прикрыв ей лицо. Мне не хватило бы сил, чтобы нести ее на руках, хотя мне хотелось обнять ее и прижать к себе, как ребенка. В углу импровизированной лаборатории я заметила тачку. Я вытащила из нее реагенты и инструменты, перекатила ее к столу и переложила на нее тело.
        Спустить тачку по крутой каменистой тропе оказалось непросто. Несколько раз она едва не перевернулась, и я опасалась, что уроню тело Жюстины на камни, проявив тем самым еще больше неуважения к ней. Но мне удалось в целости спустить свой драгоценный груз к причалу, где на волнах покачивалась одинокая лодка.
        Осторожно, чтобы она не ударилась головой, я уложила ее тело в лодку. Осторожность была излишней, но для меня это не имело значения. Я накрыла ее своим плащом. Я уже собиралась отвязать лодку, но что-то продолжало притягиватьмое внимание к острову. Тело Жюстины было в безопасности. Однако пока существовала лаборатория, чудовище могло заставить Виктора выполнить свою волю. И Виктору пришлось бы пойти по этому страшному пути. Я пока не готова была простить ему Жюстину, но в моих силах было уберечь его от новых преступлений против природы и добродетели.
        Ветер дул в спину, словно подталкивал меня. Он шептал мне в уши об опасности, дергал за вуаль, путал волосы и гнал вперед. Ему не нужно было меня торопить. Приняв решение, я знала, что не остановлюсь, пока этой лаборатории не придет конец.
        Мне не хотелось входить туда снова, но тела Жюстины в ней больше не было, и теперь она напоминала рабочее место химика или хирурга. Не знай я, каким дьявольским целям служили эти инструменты, какие противоестественные ужасы выпустили в мир эти реагенты, я бы прошла мимо, не проявив ни малейшего интереса.
        Я подняла ближайшую стеклянную бутыль, намереваясь вылить ее содержимое на металлический стол и поджечь это адское сооружение. И тут я услышала хруст: кто-то шел по каменистой тропе.
        В сторону дома.
        Я пришла, чтобы спасти Виктора. Но, узнав, чем он занимается - что он сотворил бы, если бы я не нашла его лабораторию и не расстроила его планы,  - я не могла смотреть ему в глаза. Мое отвращение и злость будут читаться у меня на лице. Зная о причинах, побудивших его к подобному кощунству, и о его нежелании в нем участвовать, со временем я бы, наверное, могла его простить. Он сделал то, что сделал, из любви и стремления меня защитить.
        Но какой ценой!
        Даже сейчас я могла представить, как он аккуратно разрезает Жюстину. Заполняет ее вены каким-нибудь веществом вместо крови, придававшей ее щекам очаровательный румянец. Вскрывает грудную клетку и видит сердце, которое прежде билось с такой любовью и преданностью, а теперь, мертвое, ожидает минуты, когда он будет готов запустить его вновь.
        Что вернулось бы к жизни? Этого я не знала. Конечно, душа Жюстины давно покинула мир смертных. Она освободилась от жестокости, разлучившей ее с телом, и воссоединилась со своим любимым Уильямом, чтобы заботиться о нем после смерти так же, как при жизни. Была бы эта воскрешенная Жюстина тенью? Тенью с разумом и сердцем Жюстины, но без доброты и любви, которые вдыхали в них жизнь?
        Возможно, поэтому чудовище с такой легкостью убило ребенка. Да, Виктор мог создать живое существо. Но он не мог наделить его душой, высокой моралью, тем, что отличало нас от животных. Вот почему его эксперимент был победой и одновременно сокрушительным, головокружительным поражением.
        Я притушила лампу, взмолившись, чтобы Виктор не заметил ее отсутствия. Я не хотела встречаться с ним, пока не разберусь в собственных чувствах. Как иначе я могла бы помочь ему разобраться в его чувствах? Выглянув в маленькое окошко с толстым кривым стеклом, я увидела, что он несет с собой другой фонарь. Только бы он не пошел сюда! Мои молитвы были услышаны: он зашел в дом. Одна стена у дома с пристройкой была общая, и я услышала его приглушенные шаги.
        А потом я услышала другие шаги. Они были куда громче, а их ритм выдавал нечеловеческую природу того, кто их делал.
        Я могла бы развеять свои страхи логическими суждениями - мы были так далеко от цивилизации! Как чудовище могло сюда попасть?  - но одичалая бесприютность этого острова буквально кричала, что в этом месте я не найду ничего благого. Я знала, что чудовище рядом. Я съежилась от страха и припала ухом к стене. Если чудовище решит сперва проверить, как продвигается работа над его подругой, оно меня обнаружит. Я вздрогнула от облегчения, услышав, как дверь в дом снова открылась. Желать, чтобы вместо меня иметь дело с чудовищем пришлось Виктору, было эгоистично, но для меня оно представляло куда большую опасность.
        - Гнусный демон,  - донесся через стену голос Виктора.  - Зачем ты пришел?
        Чудовище ответило так тихо, что я не разобрала ни слова.
        - Я никогда не сотворю уродства, подобного тебе. Оставь меня и больше не возвращайся.
        Они отошли от стены, и дальнейший разговор расслышать я не смогла. Виктор был взбешен, а невнятный, натужный голос чудовища невозможно было разобрать. Я представила, как оно скрипит и ворочает языком, вынуждая Виктора напрягать слух в попытке его понять.
        Наконец Виктор закричал:
        - Довольно, дьявол! Не отравляй воздух своими злобными речами. Я не желаю больше иметь с тобой дел, и я не трус, чтобы испугаться твоих угроз. Оставь меня. Ничто не изменит моего решения.
        Мое сердце запело. Хотя я унесла Жюстину из лаборатории, очевидно было, что Виктор уже раскаялся в своей готовности подчиняться чудовищу. Он бы не стал возвращать ее к жизни даже без моего вмешательства.
        И в этот момент я отчасти поняла, что подтолкнуло Виктора к этому решению. Ведь как только я удостоверилась, что Жюстина уже не вернется к жизни… я задумалась, а возможно ли ее вернуть.
        Если бы я знала, что ее можно вернуть - пусть даже без души, только сердце и разум,  - не стала бы я просить об этом Виктора?
        Соблазн был сильнее, чем мне хотелось признавать. Я так долго боролась, так мало любила - и готова была сдаться и нарушить, ни много ни мало, божественные законы. Я допускала мысль об использовании созидательной силы, которая уже доказала, что ведет к одному только разрушению. Насколько же тяжелее, должно быть, приходилось Виктору, который был способен своими руками возвращать мертвых к жизни? Насколько тяжелее ему было сопротивляться желанию шагнуть за естественные пределы нашего бренного мира?
        Но мы с ним знали цену, хоть я и продолжала притворяться, что не знаю. Решение я уже приняла. Если я расскажу Виктору, что я видела, ему придется объяснять мне, что он сделал с телом Жюстины и что собирался сделать потом. Я не хотела об этом говорить.
        Никогда.
        Виктор может сохранить свой секрет. Я дам ему эту возможность, и тогда я смогу простить его и продолжить любить.
        Дверь в дом распахнулась, и я наконец смогла услышать, что говорит чудовище. К моему удивлению, его голос, хотя и слишком низкий, чтобы принадлежать человеку, сопровождался красноречием, подобного которому я еще не слышала:
        - Твои дни будут полны ужаса и страданий! Скоро разразится гроза, которая навсегда уничтожит твои замыслы. Ты лишил меня всего, оставив лишь месть - месть, которая отныне будет мне дороже света и пищи! Я могу погибнуть, но сперва ты, мой тиран и мучитель, проклянешь солнце, которое смотрит на тебя и видит то, что скрыто от других. Я, чудовище, что бежит от людских глаз, пока ты живешь открыто! Остерегайся, Виктор, ибо я буду следить за тобой с терпением змеи.
        - Уходи!  - Голос Виктора звучал холодно, как бесконечный ветер, атакующий остров.  - Одно твое присутствие оскорбляет меня.
        - Я ухожу, но запомни: я буду с тобой в твою брачную ночь.
        Я задрожала от ужаса. Эти слова подтверждали, что главной его целью была я. Виктор все еще не был свободен от его требований - и никогда не будет.
        Но до тех пор, пока у Виктора есть то, что нужно чудовищу, он в безопасности. Утвердившись в этой мысли, я сползла на пол. Виктор был в безопасности. Может, я и живу под невидимым клинком, который в любую секунду готов отделить мою душу от тела, но, пока я дышу, у меня есть цель - та же, что движет чудовищем.
        Месть.

***

        Я оглядела лабораторию. Пока Виктор в доме, уничтожить ее я не могу. И я была не готова ко встрече с ним. Он до сих пор считал меня ангелом, до сих пор был уверен, что защитил меня, скрыв от меня происходящее. Я не знала, какой будет его реакция, если он узнает, что это не так. Было очевидно, что он близок к критической точке, и любой неосторожный шаг мог спровоцировать слепую ярость или мучительную лихорадку.
        Возможно, он решит, что это чудовище унесло тело Жюстины, когда он отказался продолжать свои темные манипуляции. Нужно было убедить Виктора, что я не имею ни малейшего представления о том, что он сделал. Если бы только я могла стереть все, что сделала и увидела!
        Только я собралась тихонько пробраться назад к причалу, как шаги послышались снова. У меня перехватило дыхание. Неужели чудовище вернулось? Но нет. Это были шаги нескольких человек. Кто-то забарабанил в дверь дома.
        - Что такое?  - спросил Виктор.
        - Мы арестовываем вас в связи с исчезновением Анри Клерваля. И хотим задать вам несколько вопросов о загадочных смертях, случившихся в этом районе.
        - Немыслимо!  - сказал Виктор.  - Я не отвечаю за действия этого болвана. И уж тем более вы не можете меня за них арестовать!
        Я молилась, чтобы у него не начался припадок. Если он потеряет контроль, они только утвердятся в своих подозрениях. Мне мучительно хотелось выбежать и рассказать им правду: Анри Клерваль сбежал залечивать разбитое сердце, а вовсе не исчез, а все загадочные смерти - это дело рук дьявола, который сеет кровавый хаос, чтобы превратить жизнь Виктора в кошмар.
        Но как я могла донести до них эту мысль и не выставить себя умалишенной?
        - Скажи, где мой сын!  - послышался требовательный голос. Отец Анри. Итак, он нашел Виктора. До меня донеслась какая-то возня и короткий металлический лязг, но на звуки борьбы это не походило.
        - Посмотрите в том помещении,  - велел один из мужчин.
        Я застыла, а потом метнулась за дверь. Она открылась внутрь, полностью загородив меня. В пристройку заглянула темная фигура. Ее встретили пустой стол и лампа, которую я, к счастью, притушила.
        Он отступил и закрыл дверь.
        - Там ничего нет.
        - Ничего?  - воскликнул Виктор срывающимся голосом.
        Я задрожала в ожидании того, что сейчас произойдет. Но он только засмеялся. Это был смех с тревожным надломом, горький и мрачный, как ночь. По крайней мере, Виктор, кажется, не сопротивлялся.
        От облегчения я привалилась к стене. Приди они часом раньше, они бы нашли тело Жюстины! И уж конечно, предположили бы, что Виктор замыслил что-то недоброе. Но я спасла его от самого себя и от ложных обвинений. Хотя назвать его невиновным было нельзя - все-таки это он сотворил чудовище, которое совершило все эти злодеяния,  - он не был убийцей. Он был виновен в гордыне и честолюбии, нарушении границ, установленных миру Богом. Какое наказание полагалось за эти прегрешения? Уверена, чудовище уже было достаточным наказанием.
        Шаги начали удаляться, унося с собой смех Виктора.
        Я взвесила имевшиеся у меня варианты, мучительно пытаясь решить, как действовать дальше. Стоит ли мне пойти за ними? Выступить в защиту Виктора?
        И тут настала моя очередь смеяться. Чудовище в своем неудержимом кровавом буйстве создало для Виктора убежище, надежнее которого трудно было представить. В тюрьме ему до него не добраться. А из прочтенных мной писем я знала, что отец Виктора уже в стране. Он найдет Виктора и позаботится о его освобождении. После этого они вернутся домой вместе - вновь лишив чудовище шанса причинить зло: судя по всему, мысль, что его увидит кто-то кроме Виктора, была ему ненавистна.
        Я не уничтожила чудовище и не спасла Виктора - по крайней мере, не спасла окончательно. Но моя поездка сюда оказалась не напрасной.
        Выждав достаточно времени, которое могло понадобиться мужчинам, чтобы сесть в лодку и скрыться из виду, я вернулась к своему скорбному грузу. Я почти ползла по тропе, постоянно оглядываясь в страхе, чтобы чудовище, которое все еще могло быть на острове, не застало меня врасплох. Но ко мне никто так и не приблизился. Я была одна.
        В темноте я двинулась в обратный путь, с благодарностью отметив, что судьба наконец сжалилась над Жюстиной и утихомирила ветер, и теперь лодка мягко рассекала зеркальную гладь воды. Когда вдали показался какой-то городок, я причалила к берегу. Шпиль церкви служил мне маяком. На то, чтобы дотащить туда тело Жюстины, у меня ушел час, после чего я еще несколько часов копала могилу украденной лопатой. Но земля была мягкой и влажной от недавнего дождя.
        Я не могла выкопать могилу в центре кладбища, но сделала это на ближайшей окраине, под ветвями плакучей ивы. Кладбища никогда не внушали мне страха - хотя теперь я знала, что смерть не всегда была финалом существования, как я считала раньше,  - и я наслаждалась каждой минутой этого мирного труда, затеянного ради того, чтобы отдать дань уважения бренным останкам моей лучшей подруги.
        Я подняла ее тело и запечатлела на лбу последний поцелуй. Единственная милость среди всего этого кошмара: я смогла как следует попрощаться с моей верной, доброй Жюстиной. Затем я опустила ее тело в могилу и вернула ее земле.
        Она заслуживала гораздо большего, но ничего больше я ей предложить не могла. Я нарвала чертополоха ее любимого цвета и оставила его на свежевскопанной земле.
        Занималось утро, светлое, прозрачное и страшное, как ледник, а с ним ко мне пришло понимание того, что мне нужно сделать.
        Чудовище обещало, что окажется с Виктором в его брачную ночь. А значит, мне будет известно точное время и место его появления. И тогда я смогу раз и навсегда положить конец его жалкому, полному ненависти существованию.
        Я буду готова.

        Глава двадцатая
        От плоти плоть, от кости кость моя

        Дорогая Элизабет!
        Ты и представить не можешь, какое облегчение я - как и Виктор - испытал, когда узнал, что ты жива и здорова и находишься дома, в Женеве. Я не понимаю, почему ты уехала, но не требую объяснений. Радости от твоего возвращения достаточно, чтобы забыть все обиды.
        Ты, наверное, удивилась, когда приехала домой и обнаружила мое письмо, в котором я говорю, что уезжаю в Англию. Обстоятельства вынудили меня отправиться туда, чтобы защитить Виктора от беспочвенных обвинений, за которыми стоит Фредерик Клерваль.
        Мне жаль, что Анри вырос таким никчемным человеком, но я презираю его за то, что он навлек на нас столько бед. Я допускаю даже, что он затеял все это из зависти к способностям Виктора, превосходящим его собственные. Все это время семья Клервалей была настроена против нас!
        Я позаботился об освобождении Виктора, и теперь мы направляемся в Женеву, чтобы воссоединиться с тобой. Эрнест на какое-то время останется в школе в Париже - так пока будет лучше всего. Пусть он растет и учится в спокойной обстановке, вдали от духа скорби, который неотвратимо и по понятным причинам поселился у нас в доме.
        Но я надеюсь - и моя покойная жена тоже долго мечтала об этом,  - что скоро вы с Виктором вернете в наш дом радость, отпраздновав прекрасное событие.
        Я благодарен тебе за чуткость, с которой ты подошла к вопросу союза с Виктором. Ты проявила настоящее благородство, предложив ему свободу выбора и возможность считать себя подругой, а не будущей женой. Но я уверяю тебя, что ничего на свете он не желает так, как провести оставшуюся жизнь с тобой. Он не раз говорил мне, как серьезно настроен никогда с тобой не разлучаться.
        А потому мы приступим к приготовлениям, как только вернемся в Женеву. Я с нетерпением жду дня, когда закон признает тебя членом нашей семьи, а я смогу назвать тебя дочерью. Мы будем спешить, насколько это в наших силах. Если Бог и погода будут милостивы, дорога не должна занять больше двух недель.
        Виктор разделяет мою радость. К сожалению, он еще не вполне оправился от лихорадки, одолевшей его во время его короткого заключения, и не может написать тебе сам. Он передает тебе свою любовь и преданность, а я - самый теплый привет, какой только может передать отец дочери.
С глубочайшим уважением и нежной любовью,
Альфонс Франкенштейн

        Я отложила письмо судьи Франкенштейна в сторону. Мое умоляющее послание, составленное со всей возможной тщательностью, в котором я просила Виктора вернуться и жениться на мне, сработало.
        Итак, скоро будет назначена дата моей мести.
        Я знала, что мне следует испытывать угрызения совести за то, что я жду дня своей свадьбы не как благословенного момента, который навсегда свяжет меня с семьей, воспитавшей меня под своей крышей, а как дня кровавой расплаты, когда я заставлю отвергнутое Богом чудовище заплатить за то, что оно отняло у нас.
        Я не испытывала никаких угрызений.
        Возможно, в другой жизни, при других обстоятельствах, мысль о нашей с Виктором предстоящей свадьбе принесла бы мне облегчение, ведь в этот день мое место в мире наконец будет законно определено и защищено именем Франкенштейнов. Мне больше не нужно будет бояться, что я останусь одна и лишусь всего, что мне было дано.
        Да, всего несколько месяцев назад такие неожиданно теплые изъявления чувств от судьи Франкенштейна стали бы поводом для торжества и радости. Возможно, если бы за все годы, проведенные под одной крышей со мной, он хоть раз произнес подобные слова, я бы не поехала за Виктором и не привела за собой чудовище.
        Но я подозревала, что именно чудовище с его разрушительной злобой и стало причиной изменений в судье Франкенштейне. Стал бы он цепляться за сироту без роду и племени, если бы не потерял так много? А когда он лишился тех, кого любил больше всего, я наконец стала дорога его разбитому сердцу.
        Пусть так. Я не сомневалась, что Виктор хочет на мне жениться. Я всегда была единственной, кто что-то для него значил. Если он и собирался взять кого-то в жены, это могла быть только я. Но я действительно боялась, что судье Франкенштейну не понравится, что я претендую на Виктора. Получив официальное благословение от него и узнав, что они с Виктором, как и я, желают скорейшего нашего воссоединения, я испытала огромную благодарность.
        Я никогда не была одной из тех девушек, что в подробностях воображают свою свадьбу и размышляют о том, что значит замужество для женщины помимо законных уз. Я попыталась сделать это сейчас. Представить что-то простое. Красивое. Но в моем воображении рядом со мной стояла Жюстина, а рядом с Виктором - Анри.
        Этот идеал был для меня потерян. Поэтому я просто пойду вперед, не думая о самой свадьбе. Гораздо больше меня интересовала брачная ночь.
        Поскольку из женщин, которые могли бы мне помочь, в доме была одна лишь служанка, с которой я почти не общалась, я решила устроить самую скромную, самую практичную свадьбу за всю историю семьи Франкенштейн. Священник должен был обвенчать нас в часовне на окраине Женевы, у озера. Приглашать я никого не стала.
        Единственным моим капризом было разослать объявление о предстоящем союзе Виктора Франкенштейна и Элизабет Лавенца во все местные газеты, какие я только смогла найти.
        Ловушка была расставлена. И я в ней была отравленной приманкой.

***

        Когда все было распланировано, мне оставалось только ждать. Ожидание было мучительно. Я знала, что Виктор с отцом медленно, но верно движутся домой, ко мне. И знала, что чудовище делает то же самое. Я находилась в центре огромной паутины. Стану ли я пауком или мошкой, мне еще предстояло выяснить. Я знала только, что удерживающие меня нити были сплетены еще в моем детстве на берегах озера Комо.
        Все мы были вовлечены в этот страшный смертельный танец, который должен был закончиться победой или смертью.
        За несколько дней до предполагаемого возвращения Виктора и его отца я получила еще одно письмо. Но письмо было не от них.
        Оно было от Мэри, торговки книгами из Ингольштадта, и адресовано было Элизабет и Жюстине. Еще один человек, обитающий в прекрасной иллюзии, в которой Жюстина жива. Я не могла заставить себя его распечатать. Не могла вчитываться в слова, подразумевающие, что Жюстина жива, а мир так же добр и справедлив, каким ему и положено быть.
        А еще я не могла думать о Жюстине, не вспоминая при этом стежки, шею, заштопанную так, чтобы воздух снова мог перемещаться от мертвого рта к мертвым легким.
        Несмотря на время и расстояние, отделявшие меня от того момента, когда я обнаружила тело Жюстины, я ни на дюйм не приблизилась к прощению Виктора. Я хотела его понять. Он продолжал держать меня в неведении относительно своего чудовища. Насколько же велики должны быть его раскаяние и ужас от того, что он выпустил в мир собственными руками!
        Но, помогая ему уничтожить чудовище, я больше не смогу изображать невинность, а он больше не сможет отрицать правду. Как только демон умрет, Виктору больше нечего будет от меня скрывать, и мы сможем поговорить откровенно. Это была еще одна причина, почему любая мысль о задержке была нестерпима. После смерти чудовища умрут и секреты между мной и Виктором. У нас будем только мы, и правда, слишком ужасная, чтобы в нее поверили остальные, свяжет нас крепче, чем священная клятва.
        Я мечтала о близившейся свободе.
        Свободе от чудовища.
        Свободе от секретов.
        Свободе от страха не иметь ничего.
        Когда они наконец прибыли, я встретила их на пристани. Виктор исхудал и осунулся, но его глаза горели по-прежнему ярко, когда он сошел на берег и официально предложил мне руку и сердце. Я с радостью приняла его предложение.

***

        Церемония закончилась, едва успев начаться. Я была во всем белом, как любил Виктор. На нем был костюм, который в последний момент пришлось ушить, потому что он еще больше похудел. Когда нас объявили мужем и женой, он скользнул губами по моим губам. Я то и дело оборачивалась на дверь, ожидая, что чудовище возникнет на пороге и с ревом бросится к нам, чтобы разорвать на куски.
        Дверь оставалась закрытой.
        В лучах утреннего солнца мы с Виктором зашагали к лодке, на которой должны были вернуться домой. Хотя я сомневалась, что чудовище появится при свете дня, каждый мускул моего тела был напряжен в ожидании нападения.
        Лишь когда мы оказались в безопасности посреди озера, я позволила себе расслабиться и осмотреться. Спроси меня кто, на что мы соглашались в часовне и улыбнулась ли я хоть раз, я бы не смогла ответить. Возможно, я испытывала вину, полагая, что Виктор заслуживает большего. Но мы оказались в этом печальном положении из-за его чудовища.
        И все же я улыбнулась ему, пока он правил лодкой, направляя ее к дому, где судья Франкенштейн и какие-то незнакомые мне люди организовали прием в нашу честь. Виктор на улыбку не ответил, и моя тоже скоро угасла.
        - Ты не выглядишь счастливым, Виктор.
        Я подумывала назвать его мужем, но это отдавало чем-то нереальным, совсем как дом, в котором нет Жюстины и Уильяма. Все происходящее напоминало сон, из которого мне отчаянно хотелось вырваться. Я мечтала, чтобы Жюстина и Анри были с нами в лодке и радовались нашему счастью. Мечтала вернуться домой, где Уильям и Эрнест будут объедаться свадебным тортом. Мечтала наслаждаться ролью жены, ролью Элизабет Франкенштейн.
        Вместо этого я медленно приближалась к дому, в котором не было никого из любимых мною людей, и ждала в гости демона.
        Виктор отнял тяжелый, метущийся взгляд от горизонта.
        - Я не успокоюсь, пока не исправлю ошибку, которая заставила меня низко пасть и причинила мне много боли. Глупые люди вновь уничтожили плоды моей работы.
        Мне бы хотелось, чтобы он выражался яснее. Он знал, что я видела чудовище, хотя и притворялся, что это было следствием травмы и плодом моего распаленного горячкой воображения. Но если я начну на него давить, он, вероятнее всего, замкнется в себе и не скажет больше ни слова. А если я расскажу, что знаю о предстоящем нападении, он, вероятнее всего, распорядится, чтобы меня заперли где-нибудь ради моей же безопасности. Я не могла этого допустить.
        - Я надеюсь, что скоро мы сможем навсегда оставить этот мучительный период в прошлом,  - сказала я ему.
        Лицо его несколько прояснилось, и он рассмеялся:
        - Этого хочу и я. Скоро все будет кончено, и тогда начнется жизнь, предназначенная нам судьбой.
        После этого он снова погрузился в мрачное молчание, и я не решилась больше его отвлекать. Я видела, что гнев закипает в нем, он был на грани, страшась нападения, на которое я надеялась.
        Я смотрела, как приближается дом. Хотя день был солнечный, меня не отпускало предчувствие чего-то непоправимого. Что, если чудовище уже в доме? Я еще не готова к встрече! Да и буду ли когда-нибудь готова? Я столько времени планировала эту схватку. А теперь, когда до нее осталось совсем немного, я вдруг пожалела обо всем, что сделала, чтобы оказаться сейчас здесь. Каждое движение весел приближало нас к катастрофе.
        - Что такое?  - спросил Виктор.  - Ты как будто напугана.
        Я пересела к нему на скамью и прильнула к его груди. Он продолжал грести. Ровное биение его сердца успокаивало меня.
        - Я хочу тебя защитить.
        - Чепуха.  - Я слышала его раздражение.  - Это моя работа - защищать тебя.  - Вспышка гнева погасла, его голос стал холодным и твердым, как наблюдающие за нами горы.  - И я это сделаю. Обещаю.

***

        Хоть я была готова к нападению, в доме нас ждали только судья Франкенштейн и несколько незнакомых мне мужчин. Они стояли в столовой. Бледные розы, лепестки которых уже потемнели по краям, чахли в центре стола в окружении остывших блюд, покрытых каплями воды. Никто ничего не ел. Зачем он пригласил на нашу свадьбу незнакомцев, я не знала. Но я никогда его не понимала. Мне хотелось, чтобы они ушли, а я смогла бы подняться к себе в комнату и заняться приготовлениями. Я уже давно запасла масло и спички, а также длинные палки, из которых смастерила факелы. Я собиралась разложить их по всему дому, чтобы в случае появления чудовища у нас всегда было под рукой оружие.
        - А вот и она!  - сказал отец Виктора.  - Элизабет Лавенца. Все эти годы я воспитывал ее, как родную дочь, а теперь брачный союз окончательно соединил ее с семьей Франкенштейн.
        Присутствующие критически осмотрели меня и, удовлетворившись увиденным, покивали. Плотно сложенный джентльмен с седыми волосами и черными глазами сказал:
        - Мы подготовим отчетность по активам, чтобы Виктор мог иметь к ним доступ в любой момент. Если вы пожелаете получить средства, пожалуйста, сообщите об этом заблаговременно. Но вилла на озере Комо принадлежит семье Лавенца и доступна уже сейчас.
        - Я бы хотел получить средства немедленно.  - Судья Франкенштейн помялся.  - Для совместной жизни новобрачных, разумеется.
        - Да,  - сказал тучный джентльмен,  - разумеется.  - Он задумчиво прищурился.  - Однако в соответствии с правами наследования, с которыми согласился суд, деньги останутся на счетах Лавенца и перейдут только ее наследникам. В случае отсутствия наследников состояние Лавенца перейдет в собственность австрийской короны.
        Я смотрела на них в замешательстве. Я подготовилась к нападению чудовища. К этим странным новостям я была не готова.
        Судья Франкенштейн кивнул, хотя челюсть у него раздраженно дернулась.
        - Я вел подробный учет средств, потраченных на ее воспитание. Уверен, вы сочтете разумным запрос компенсации.
        - О чем это они, судья Франкенштейн?  - спросила я.
        - Отец,  - поправил он меня с самодовольной улыбкой.
        - Вы можете подать список расходов в письменном виде, и ваши требования будут рассмотрены.  - Джентльмен надел шляпу.  - Или вы можете решить вопрос в частном порядке, раз уж она теперь ваша дочь. Я бы советовал последнее. Так будет быстрее.
        Мужчины по очереди пожали ему руку и вышли. В комнате лениво жужжала муха - единственная, кто получал удовольствие от скромного обеда на столе. В комнате было душно, несмотря на высокие потолки и множество окон, выходящих в зеленый лес. Мне хотелось оказаться там. Стекло не защищало от непогоды - оно было преградой. Клеткой, созданной для того, чтобы любоваться свободой и красотой, не имея возможности их коснуться.
        Что, если чудовище сейчас стоит снаружи, наблюдая за нами? Рвалось ли оно внутрь, с ликованием предвкушая кровавую месть, пока я, напротив, рвалась наружу?
        - Ты вступаешь в наследство,  - сказал судья Франкенштейн и поднял бокал вина в нашу с Виктором честь.  - Оно должно было перейти к тебе в возрасте двадцати одного года или в случае замужества.
        Я без сил опустилась на стул. Мне следовало заняться подготовкой к встрече с чудовищем. Я не понимала, о чем говорит судья Франкенштейн.
        - Наследство? Какое наследство?
        - Наследство твоего отца, разумеется. Состояние семьи Лавенца.
        - Но… - Я перевела взгляд на Виктора; он поднял брови, показывая, что тоже ничего не понимает.  - Я думала, он умер в тюрьме. Если честно, я думала, что это выдумка. У меня ничего не было, когда вы меня нашли.
        - У тебя было твое имя.  - Судья Франкенштейн сделал большой глоток и, довольно крякнув, поставил бокал. Он помолчал, вопросительно глядя на меня.  - Хочешь сказать, все это время ты думала, что мы взяли тебя, не зная, кто ты на самом деле? Что мы были так наивны, чтобы поверить на слово грязной лесной ведьме?
        У меня не было ответа, потому что именно так я и думала.
        Его изумление усилилось.
        - Ты думала, что я соглашусь женить старшего сына на девушке неизвестного происхождения? На найденыше? Элизабет. Ты ведь умная девушка.
        У меня вырвался сдавленный смешок. Он прав. Я была умна. Именно поэтому я привязала себя к Виктору так крепко, поэтому я отправилась на его поиски, чтобы вернуть домой. Я знала, что не могу положиться на милость его отца. Я могла положиться только на любовь и верность Виктора, ведь только он мог защитить меня от опасности оказаться на улице.
        Но, очевидно, даже при своих скромных ожиданиях я значительно переоценила великодушие его отца. Разумеется, он не стал бы все эти годы держать меня рядом без причины. Разумеется, того, что мадам Франкенштейн нуждалась в моей помощи с Виктором, было недостаточно.
        - Деньги были всегда?  - Из-за долгого молчания мой голос прозвучал кротко и робко. Если бы я только знала - если бы я знала, что в двадцать один год окажусь в безопасности и не буду ни от кого зависеть, не буду нуждаться в чьей-либо помощи…
        Что бы это изменило?
        Судья Франкенштейн оторвал ножку жареного цыпленка, впился в нее зубами и вытер с усов жир.
        - Нет. Была только возможность. Я много лет сражался в суде с австрийцами, которые конфисковали поместье твоего отца. Вернуть тебе наследство было нелегко, даже после того, как твой отец умер в тюрьме. Все мои поездки за границу были нужны, чтобы представлять тебя в суде. Ваша свадьба случилась очень вовремя. Еще немного, и мне пришлось бы сдавать этот дом внаем - только представь, мне! Предприимчивому землевладельцу! Мой отец уже распродал большую часть нашей земли, и мне с трудом удалось выжать деньги из того, что осталось. Но теперь ты стала частью семьи, и твой муж возьмет на себя заботу о твоих финансах. А ты можешь начать возвращать долг за годы проявленной к тебе доброты.
        - Отец,  - сказал Виктор. Его голос источал отвращение.  - Если это деньги Элизабет, она может распоряжаться ими так, как пожелает.
        Я взяла его за руку. Теперь истинные причины столь бурной радости судьи Франкенштейна по поводу моего возвращения домой были очевидны. Его никогда не интересовала я; его интересовали деньги, которые принесет мое имя.
        Виктор этого не знал. Он никогда не задумывался о моем имени и происхождении. Он всегда любил меня такой, какая я есть. При мысли обо всех моих ухищрениях и манипуляциях меня охватил стыд. Он был куда честнее со мной, чем я с ним. Я хотела быть с ним, потому что он мог меня защитить. Он хотел быть со мной только потому, что я была его Элизабет.
        Я посмотрела на него со слезами на глазах.
        - Я люблю тебя, Виктор Франкенштейн.
        Он погладил меня по щеке и поцеловал туда, откуда стер слезу.
        - Конечно, любишь. А я люблю тебя, Элизабет Франкенштейн.
        Впервые это имя по праву принадлежало мне. Я представляла себе это иначе. Но в тот день все было не так, как я себе представляла.
        Виктор прокашлялся.
        - Я не испытываю желания проводить медовый месяц в этом месте. По счастью, мы только что получили в качестве свадебного подарка виллу на озере Комо! Только представь, сколько места у нас будет. Только мы - и никого больше.  - Виктор протянул мне руку, помогая подняться.  - Иди собирай вещи, жена. Нам с тобой нужно побыть какое-то время подальше от этих стен.
        Судья Франкенштейн поднялся; его лицо побагровело от злости и сравнялось цветом с вином в его бокале.
        - Нам нужно обсудить финансовые вопросы.
        Виктор замахал руками, поторапливая меня.
        - В день нашей свадьбы нам нужно думать только о нашем будущем.
        - Неблагодарный щенок!  - взревел его отец.
        Виктор повернулся к нему, и улыбка сменилась таким холодом, что даже я содрогнулась, хотя его гнев был направлен не на меня. Он ударил кулаками по столу, и выщербленная посуда задребезжала. Его отец подскочил, зацепившись за стул за спиной, но не упал, а тяжело на него опустился.
        Я положила ладонь Виктору на спину и начала поглаживать шею, чтобы его успокоить. Отчасти мне хотелось, чтобы он потерял контроль, впал в один из тех жестоких припадков, что одолевали его в детстве. Чтобы его отца охватил еще больший ужас.
        Чтобы Виктор сделал ему больно.
        Но Виктор откликнулся на мое прикосновение, глубоко вздохнул и выпрямился.
        - Я знаю, что ты обо мне думаешь,  - сказал он отцу.  - Что ты всегда обо мне думал. Ты никогда не видел меня по-настоящему, никогда не видел, на что я способен. Ты искал только недостатки, только слабости. Моя невообразимая, не знающая равных, неудержимая гениальность заставляла тебя нервничать и чувствовать себя никчемным. Ты хотел меня облагородить. Хотел, чтобы я посвятил жизнь погоне за деньгами, которые нужны тебе, чтобы удовлетворять свои желания и прихоти. И ты хотел использовать в этих целях Элизабет.  - Виктор подался вперед; судья Франкенштейн вжался в стул, и застарелый страх проступил на его лице снова. Он слишком привык к прирученному Виктору.  - У тебя нет над нами власти, старик. А если ты еще хоть раз попытаешься меня контролировать, ты поймешь, что такое настоящая сила и кому в этой семье она принадлежит.
        Он отвернулся от отца; лицо его оставалось ледяной маской, пугающей нечеловеческим отсутствием эмоций. Я видела ее лишь секунду, после чего он перевел взгляд на меня и снова стал моим Виктором.
        - Ну что,  - сказал он,  - вернемся в твой старый дом?
        Я думала, что мы сразимся с чудовищем здесь, но новые обстоятельства перевернули все с ног на голову, запутали и усложнили. Путешествие на лодке, отчужденность, которая ощущалась между нами и этим домом; его отец; чудовище…
        - Да,  - сказала я и снова взяла его за руку.  - Отведи меня домой.

        Глава двадцать первая
        Любить его равно ему покорной быть[Пер. М. Давыдовой.]

        Мы отправились в путь по Роне до того места, где она соединялась с озером Комо. Река была быстрой, но спокойной, а вид ее живописных берегов наполнял грудь почти религиозным восторгом. Зелень и золото берегов сулили счастье и здоровье.
        Но мои мысли то и дело возвращались к откровениям судьи Франкенштейна и тому, как они меняли мою жизнь. Волнение почти вытеснило из моей головы чудовище и его предстоящее нападение. Река мягко уносила меня от прошлого - и в прошлое возвращала.
        Будь я в состоянии мыслить трезво, я бы, наверное, отложила наше возвращение. Озеро Комо обошлось со мной жестоко. У меня не было о нем счастливых воспоминаний. Моя жизнь у озера состояла из голода, боли и лишений. Я всегда считала Виктора своим спасителем, потому что он забрал меня оттуда.
        А теперь мы возвращались, чтобы отпраздновать наш законный союз. По крайней мере, Виктор, кажется, смягчился за время нашего путешествия. Его напряженное возбуждение и волнение развеялись. С каждой пройденной лигой ему становилось все спокойнее, потому что с каждой лигой мы все дальше удалялись от нашего преследователя. Рыба выпрыгивала из воды, обгоняя лодку, и мы смеялись, указывая на нее пальцами. Но он видел, что я не разделяю его безмятежности.
        Он взял меня за руку.
        - Ты печальна. Если бы ты знала, что мне пришлось вынести и что мне, возможно, еще предстоит, ты бы приложила все усилия, чтобы помочь мне забыть об отчаянии и насладиться спокойствием и свободой хотя бы сегодня, когда у меня есть на это право.
        О, я знала! Я прекрасно знала. Он был в полном неведении и по поводу того, что было мне известно, и по поводу моих детских горестей, которые воскресила в памяти эта поездка.
        Но я не забуду, что он не знал о моих деньгах и никогда ими не интересовался. Что он не позволил отцу отнять их, пока я не собралась с мыслями и не придумала, как защитить их от него.
        Не то чтобы я не хотела помогать Франкенштейнам… Я просто…
        Нет. Пожалуй, все-таки не хотела. Мадам Франкенштейн с ее бесстрастной, вынужденной добротой, была мертва. Уильям, прекрасное дитя, тоже. Эрнест, будучи средним сыном, сам найдет свой путь, не рассчитывая на наследство. А Виктор был моим независимо от богатства его семьи.
        Я росла в постоянном напряжении, опасаясь совершить ошибку и снова остаться одной без средств к существованию. А судья Франкенштейн, зная, что этого не случится, никогда не утруждал себя тем, чтобы успокоить меня или заверить, что я в безопасности, предпочитая, чтобы я считала себя в неоплатном долгу перед его великодушием. Даже этот брак, который можно было отложить до моего восемнадцатилетия, был представлен мне в качестве лучшего из возможных вариантов, хотя он прекрасно знал, что в двадцать один я получу достаточно средств, чтобы стать независимой.
        Я прикрыла глаза, пытаясь разобраться в чувствах. Какую жизнь я бы выбрала, знай я об этом?
        Но подобные мысли казались безумием. Я об этом не знала. Я сама потребовала, чтобы свадьба состоялась как можно скорее, чтобы расставить ловушку. А теперь с Виктором меня связывали не только жизнь и любовь, но и его ужасный секрет - чудовище. Я не выбирала эту жизнь, но я останусь верна тем, кто выбрал в ней меня. Я останусь верна Виктору. Я останусь верна памяти Жюстины.
        Я открыла глаза и слабо улыбнулась Виктору. Этого оказалось достаточно, чтобы его успокоить, и он вернулся к созерцанию живописной природы вокруг.
        - Начать сначала - это именно то, что нам нужно,  - сказал он.  - Здесь, вдали от прошлого. Новая совместная жизнь, которую мы будем создавать вместе.  - Он обнял меня за талию.  - Ты сможешь заниматься живописью. Я вернусь к учебе. Мы будем жить уединенно и тихо. У нас будет достаточно времени, чтобы я смог исправить ошибки прошлого.
        Я тоже была полна надежд. Я устроила нашу свадьбу, чтобы ускорить встречу с чудовищем. Но когда мы оказались в водах озера Комо, вся моя детская уязвимость, хрупкость и отчаяние пролились мне на плечи, как моросящие капли дождя. Они пропитали все вокруг, и скоро я промокла насквозь.
        Я была еще не готова к встрече с чудовищем. Я, Элизабет Франкенштейн, соглашусь на отсрочку и на берегу озера Комо попытаюсь разобраться, кто я, в сущности, такая.

***

        Все внутри виллы - знакомой мне, как давний сон,  - было покрыто пылью и закутано в белую ткань, словно в погребальный саван. Я бродила по комнатам, словно в дреме. Я трогала вещи в надежде пробудить хоть какие-то воспоминания, какую-то связь с жизнью, которая была мне возвращена.
        Я ничего не чувствовала.
        Виктор оставил меня в спальне, а сам отправился исследовать другую часть дома, несомненно, рассчитывая отыскать библиотеку. Утром мы пойдем в город и наймем какую-нибудь женщину на место кухарки и экономки до тех пор, пока не выясним размеры моего состояния и масштабы помощи, которая нам понадобится.
        Возможно, среди встреченных в городе людей будут дети из моей приемной семьи. Надо обязательно нанять старую женщину. Мне нечего опасаться своей прежней семьи. Я больше не была их жертвой; я была замужней женщиной. Я ничем им не обязана и отклоню любые требования, которые мне могут предъявить.
        Я стояла у окна, глядя, как закатное солнце пробивается сквозь рассеивающиеся дождевые облака, чтобы последним ослепительно-золотым лучом проводить день моей свадьбы. Я рассчитывала, что этот день станет днем пламени и мести. Чудовище рассчитывало на то же самое. Но я находилась не там, где должна была находиться, а потому ничто не могло помешать нам в нашу брачную ночь.
        На меня с новой силой сошла паника; впрочем, это был не смертный ужас, а скорее унизительный страх.
        Виктор был мне мужем. В детстве мы сотни раз делили постель. Но теперь мы были женаты: я в свои семнадцать была уже не ребенком, а женщиной, а он…
        Я не решалась обернуться. Кровать у меня за спиной как будто росла, занимая все больше места, как само чудовище в ожидании той минуты, когда оно придет за мной.
        Я хотела выйти замуж, чтобы убить чудовище. Во всех своих планах брачную ночь я проводила в борьбе за свою жизнь и жизнь Виктора. Я ни разу не допускала мысли о брачной ночи, которую мы проведем в безопасном месте и относительно свободными.
        Я вдруг страстно захотела, чтобы у меня была мать. Не такая мать, каких я знала,  - ужасная женщина, которая, как я искренне надеялась, была мертва, и бесполезная мадам Франкенштейн,  - а такая, какой она, в моем представлении, должна быть.
        Такая, как Жюстина.
        Тоска по подруге пронзила меня физической болью, и я рухнула на пол. Я сбежала из Женевы, но не смогла сбежать от призраков прошлого.
        Я не могла просто жить здесь в безопасности. Заниматься живописью. Сидеть рядом с Виктором, погруженным в книги. Может, мы и покинули Женеву, но я не отказалась от своей цели. Я достала записную книжку, торопливо припоминая все, что мне известно о чудовище и что я о нем записала.
        Написанные мною строки безжалостно воскресили в памяти труп Уильяма. Я жалела, что я его видела, что навсегда запомнила его холодное тело, закрытые глаза, страшные синяки на шее. Даже сейчас они стояли у меня перед глазами - каждый отпечаток, оставленный на его коже жестокими пальцами.
        Я представила, как чудовище поднимает его, зажимает ему рот, обхватывает огромными лапищами его тонкую…
        Я отложила записную книжку и поднесла пальцы к шее. В этом было что-то неправильное. Я чувствовала, как моя уверенность начинает рассыпаться по краям.
        Отпечатки пальцев на шее Уильяма были не бесформенными и вовсе не большими. Они были тонкими и изящными, как мои собственные пальцы.
        А значит, Уильяма убило не чудовище.
        Кто-то другой медленно выдавил из мальчика жизнь. Кто-то другой осторожно взял медальон. Кто-то другой нашел Жюстину и подложил ей медальон, пока она спала. Кто-то другой продумал все до мелочей, чтобы…
        У меня вырвался сдавленный всхлип.
        Кто-то другой продумал все до мелочей, чтобы получить тело Жюстины.
        - Виктор,  - прошептала я.
        - Да, любимая?  - отозвался темный силуэт на пороге комнаты.

        Глава двадцать вторая
        Привет тебе, зловещий мир

        Долгие годы, что я подстраивала эмоции под окружающих, демонстрируя лишь те из них, которые служили к моей выгоде, и приучала себя быть чей-то Элизабет, подвели меня.
        У меня не получалось притворяться.
        - Виктор.  - Мой голос задрожал. Леса, подпирающие мою жизнь, рухнули, обнажив ужасный полуразрушенный склеп там, где я собиралась построить дом.  - Ты убил своего брата?
        - Какого именно?  - Он спрашивал искренне, без поддразнивания. Он вошел в комнату и сел на скамью у изножья кровати, закинув ногу на ногу.
        Я выдавила из себя смешок, полный потрясения и недоверия:
        - «Какого именно»?
        Он поднял бровь так, словно это я говорю что-то странное.
        - У меня два мертвых брата. Полагаю, я действительно убил Роберта, но то был несчастный случай. Мне просто было любопытно.
        - Какого еще Роберта?  - Голова шла кругом, пока я пыталась заполнить новой информацией пробелы в прошлом.
        - Моего первого брата. Того, что умер во младенчестве.
        - Я не о нем! Я спрашивала не про него!
        Он нахмурился от моего пронзительного крика.
        - Знаю. Потому что ты меня понимаешь.
        Я стояла, дрожа и одновременно ощущая, как немеет мое тело. Я готова была рассыпаться на части. Я сжала руки перед собой, чтобы они перестали трястись.
        - Я говорю о Уильяме. Это ты убил Уильяма?
        Он ничего не ответил, но заморгал и сдвинул брови. Я всегда любила это его выражение, любила, как в такие моменты он погружается в свои загадочные мысли. Теперь мне хотелось выцарапать это выражение с его лица.
        Наконец он заговорил взвешенным, успокаивающим тоном, который я всегда использовала, обращаясь к нему:
        - Меня тогда еще не было в Женеве. А у Жюстины нашли роковую улику.
        - Это я научила тебя, как перекладывать вину на другого!  - Я обвиняющим жестом ткнула в него пальцем.  - И ты согласился, когда я сказала, что Жюстина невиновна! Ты не меньше меня был уверен, что она не убийца! А все потому, что ты знал, кто настоящий убийца. Все это время я думала, что ты знал и не мог сказать, потому что никто не поверил бы в существование чудовища. Но ты знал и не мог сказать, потому что это был ты!
        Он вздохнул и потер переносицу.
        - Ты не должна была видеть чудовище. Я унижен.
        - Ты унижен? Это все, что ты можешь сказать? Он покачал головой и отвернулся, словно подумывал выйти из комнаты. Но потом глубоко вздохнул, ожесточаясь.
        - Я вижу, что это тебя огорчает. Я знал, что так будет. Зачем тебе нужно было выпытывать то, что я старался скрыть ради твоего же блага? Ты мой ангел, Элизабет, и я не хотел посвящать тебя в не самые приятные моменты моей работы.
        Я покачнулась и прислонилась к стене, чтобы не упасть.
        - Значит, это и правда был ты. Ты убил родного брата. А потом выставил убийцей мою ближайшую подругу, чтобы ее казнили.
        Его глаза сверкнули, он напрягся.
        - У тебя нет друзей ближе меня.
        Я наконец осознала чудовищность моей вины.
        - Она… Ты выбрал ее, потому что я ее любила?  - В голову мне пришла другая мысль, и у меня сдавило горло.  - Ты и Анри убил? Поэтому никто не получал от него вестей с тех пор, как он уехал в Англию?
        - Анри жив и отравляет мир своим существованием. Что же касается побудивших меня причин… не ожидал от тебя такой пошлости,  - выплюнул он, и само это опровержение подтвердило, что им двигала ревность.  - Мне нужно было молодое здоровое тело. Моя предыдущая попытка была неудачной. Я взял слишком много разных фрагментов. Я не был уверен в технике, так что лепил покрупнее, чтобы работать и наблюдать было проще. Я использовал части животных подходящего размера и формы. Я был уверен, что выйдет нечто замечательное. Нечто новое. Но существо получилось отвратительным. Я не мог повторить свою ошибку. Нужно было действовать тоньше. Усовершенствовать свое творение. Работать с одним телом - или хотя бы сократить число фрагментов до минимума.
        - Я ее видела.  - Я всхлипнула. Перед глазами у меня снова возникла Жюстина, тело которой хранило следы жестокой погони Виктора за властью. Когда я думала о ней, я чаще видела ее мертвое лицо, чем живое, которое я так любила. Виктор отнял у меня не только Жюстину, но и воспоминания о ней.  - Я похоронила ее своими руками.
        - Это ты ее забрала?
        Он сжал кулаки, и на костяшках натянулась белая кожа, которую я когда-то целовала, чтобы помочь ему успокоиться. Руки, которые я держала в своих и от которых ждала защиты. Руки, которые задушили Уильяма и обрекли Жюстину на смерть! Он шагнул ко мне.
        - Как ты смеешь меня преследовать! Тебе было велено ждать меня дома. Я предоставил тебе возможность оставаться в неведении. Если ты огорчена, ты сама в этом виновата.
        - Я думала, что защищаю тебя! Я думала, что чудовище тебе угрожает, а я тебя спасу!  - Я помахала у него перед носом своей записной книжкой, а потом швырнула ее на пол.  - Я хотела защитить тебя так же, как ты якобы защищал меня. Но это был ты. Ты разложил ее на столе, как зарезанного теленка! Ты затушил самый яркий, самый чистый огонь на свете, чтобы забрать себе мертвую плоть.
        Он пренебрежительно фыркнул.
        - Ты ее переоцениваешь. Она была простушка. И притом не слишком умная. Что полезного она могла принести миру, проживи она еще десять, тридцать, даже сорок лет? Ничего. А теперь ее тело для нас потеряно. А ведь в смерти ей предстояло послужить высочайшей цели, какую только можно вообразить!
        - Она любила твоих братьев! Она их растила!
        Виктор небрежно пошевелил в воздухе пальцами.
        - Учить ребенка может любой. Гувернантки взаимозаменяемы. Не помню, чтобы ты возражала, когда мы решили избавиться от Герты.
        - Мы не убивали Герту!
        Я замолчала и в ужасе зажала рот рукой. Герта исчезла. Растворилась через час после того, как Виктор вышел из комнаты. Мы никогда больше о ней не слышали.
        Виктор решил проблему за меня.
        Еще недавно его взгляд, полный снисходительного раздражения, вогнал бы меня в ступор и заставил немедленно сменить тактику. Даже сейчас я вздрогнула, увидев его. Он изогнул губы в улыбке.
        - Не говори, что не одобряешь моих методов, когда столь многим из них научила меня сама. Ты ведь с самого начала дала понять: тебе все равно, что я делаю, до тех пор, пока ты не знаешь подробностей. Таков был уговор!
        - Нет. Нет-нет-нет. Я никогда об этом не просила. Я никогда этого не желала.
        Мне хотелось мерить шагами комнату, свернуться в клубок, кинуться к нему с криком, ударить его. Но я просто стояла и смотрела на юношу, которого знала всю жизнь, юношу, которого, как я думала, знала лучше самой себя. Я смотрела на незнакомца, но понимала каждый проблеск эмоций на его лице. Примириться с этим было невозможно.
        И все же я не понимала.
        - Но зачем ты вообще это делал? Зачем тебе нужна была Жюстина? Как тебе вообще могла прийти мысль создать чудовищу подругу?
        Он нахмурился, недоуменно склонив голову.
        - Зачем мне отдавать что-то этому отродью? Как только оно сделало свой первый вздох, я понял, что потерпел сокрушительную неудачу. Ты видела его. Ты должна понять. Мой план провалился, закончился отвратительной ошибкой. То, что эта ошибка продолжила преследовать меня, ходить за мной, угрожать мне,  - наказание за мой грандиозный провал в погоне за совершенством.
        - Какого совершенства, по-твоему, можно достичь в смерти?
        Он возвел глаза к потолку и едва заметно покачал головой.
        - Ты не понимаешь. Ты никогда не понимала этих вещей. Ради тебя - той, что способна оценить красоту мира и не желает заглядывать вглубь,  - я сделал это ради тебя. Чтобы тебя спасти.
        - Спасти меня от чего? За последние несколько недель я испытала величайшие страдания в своей жизни, и причинили их твои незримые руки!
        В одно мгновение он оказался рядом со мной. Я отпрянула, вжавшись в стену. Он стоял между мной и дверью. Его гнев нарастал, но пока он себя контролировал. В конце концов, я была здесь для того, чтобы его успокаивать.
        Никогда больше я не стану его успокаивать.
        Он схватил меня за плечи, впившись пальцами в кожу, и затряс.
        - Страдание временно! И ты тоже! Я едва тебя не потерял. Ты бы умерла и оставила меня одного. Когда я увидел, как ты, больная, лежишь в постели и ускользаешь от меня, я поклялся, что не позволю этому случиться. Ты моя. Ты принадлежишь мне. И будь я проклят, если позволю омерзительной хрупкости плоти отнять тебя. Ты думаешь, я получал удовольствие от того, чем мне приходилось заниматься? Я ненавидел свою работу. Но я должен был ее выполнить. Весь мой труд, все мои жертвы служили одной цели: победить смерть. Я украду у нее искру творения, чтобы сделать жизнь вечной, чтобы защитить ее от разрушения. И я сделаю это для тебя. Когда я добьюсь успеха - а я его добьюсь,  - ты будешь самым счастливым созданием в Божьем мире, потому что ты больше не будешь Его рабой. Я займу Его место. Я стану твоим богом, Элизабет. Я создам тебя заново по образу и подобию своему, и у нас будет наш собственный Эдем. И его никогда у нас не отнимут.
        - Ты сумасшедший.  - Мой голос дрожал, но я в состоянии была сдерживать свою ярость. А вот его ярость можно было использовать как оружие против него. Он уже был на грани, почти поддавшись своим слепым страстям. Мне оставалось только его подтолкнуть.
        - Я испугалась, что ты сошел с ума, когда увидела лабораторию в Ингольштадте. Я защитила тебя, уничтожив ее. Мне следовало догадаться, что главная опасность была внутри - в твоем разуме и в том, что у тебя вместо души. Ты безумен, и я не желаю иметь ничего общего с твоей извращенной версией Эдема. Ты говоришь, что создал чудовище? Чудовище - ты, Виктор. Ты создал демона, потому что на большее ты не способен. Между нами все кончено.
        Я была готова к приступу ярости. Я рассчитывала на него. Он должен утратить способность действовать разумно, растворившись в чистой разрушительной силе. Тогда я смогу сбежать. Я доберусь до города и призову на помощь констебля. Если он меня ударит, будет даже проще.
        Но Виктор только вздохнул. Он выпустил мои плечи, подошел к двери, закрыл ее и повернул ключ. Это настолько отличалось от моих ожиданий, что я просто стояла и смотрела. Если бы он напал на меня, я бы дала ему отпор. Вместо этого он прислонился к двери. Он выглядел настолько обиженным, что мне инстинктивно захотелось отвлечь его и заставить улыбнуться.
        - Я представлял этот вечер по-другому. Мне нужно больше времени. Я еще не готов. Когда настанет твой черед, никаких случайностей и неудач быть не должно. Я был бы сейчас близок к цели, но после того, как ты помогла мне, спалив мою лабораторию, я лишился дневника и всех своих записей. А потом и работа над телом на островах пошла прахом.
        Меня затрясло от ярости. Я была готова на него наброситься.
        - Ее звали Жюстина.
        Он нетерпеливо фыркнул.
        - Ты так ничего и не поняла. Я знал, что не поймешь. Для этого ты недостаточно сильна интеллектуально и эмоционально. Тебе просто придется проявить терпение. Когда ты изменишься, когда я избавлю тебя от недостатков, ты оценишь мои усилия.
        Я хрипло рассмеялась, совсем как та хищная птица, которая клевала в его лаборатории ящик, набитый свидетельствами страшной жестокости и еще более страшных намерений.
        - Все кончено. Я ни за что с тобой не останусь. Я буду бороться. Я тебя остановлю. Ты поистине безумен, если хоть на секунду решил, что я еще когда-нибудь проявлю к тебе доброту или благодарность.
        Он шумно втянул ноздрями воздух. Как только он опустил взгляд на ковер, я метнулась вперед. Я вложила в эту атаку всю свою злость и боль. Я впилась ногтями ему в лицо, метя в глаза. Он перехватил мои руки, выкручивая их, и швырнул меня на пол. Прежде чем я успела подняться, он придавил меня к полу коленом. Я попыталась его ударить, но одну мою руку он скрутил, прижав к спине, а другая была подо мной. Я брыкалась и вопила. Но Виктор, при всей своей худощавости, был сильнее.
        Я боролась отчаянно, с холодной целеустремленностью убийцы. Лишь один из нас знал, как далеко готов зайти. Я прижалась лицом к ковру и зажмурилась. Эту битву мне не выиграть. Мне придется придумать что-то еще. Мне нужно будет действовать с умом. Может, попробовать…
        - Мы всегда были одним целым,  - сказал Виктор, и давление на мою спину усилилось: он пошевелился, но что именно он делает, мне было не видно.  - И снова ты показала мне решение, которое я искал. Ты проделала столько работы, чтобы скрыть мои занятия, зная, что любой, кто их увидит, сочтет меня умалишенным. И незамедлительно поместит меня под стражу ради моей же безопасности.  - Он рассмеялся. Потом прокашлялся, и тон его голоса изменился.  - Моя бедная женушка. В нашу брачную ночь разум Элизабет, измученный мыслями о маленьком Уильяме, что погиб от рук женщины, которой она поручила о нем заботиться, не выдержал напряжения. Взгляните на записную книжку у нее в руках, господин доктор. Взгляните на ее записи о поездках, которых не было. Никто в Англии, Инвернессе или где-то еще не вспомнит молодой женщины по имени Элизабет. Она все выдумала! А эти чудовища - порождения тьмы и смерти,  - которых она видит вокруг! Ах, это разбивает мне сердце! Но я знаю, что в лечебнице она будет в безопасности. Она будет в безопасности, будет терпеливо ждать под защитой до того дня, когда я буду готов ее забрать.  -
Он положил что-то на пол рядом со мной и нежно погладил меня по голове.  - Как ты считаешь, мне стоит рассказать больше о том, через что тебе пришлось пройти? Может быть, задержаться на чувстве вины, которую ты испытываешь из-за того, что слепо доверяла Жюстине, пока она замышляла убить Уильяма? Если бы только Анри был здесь, он мог бы сочинить мне мой текст, как сочинял свои глупые пьески… Ну что ж. Буду репетировать.
        Мне хотелось вывернуть шею и укусить его за руку, пока он поглаживал мне волосы. Но это будет очередным подтверждением его слов. Мне понадобится вся моя смекалка, чтобы выбраться из этой переделки, когда он приведет констеблей. Я могла бы попытаться сбежать, как только он меня отпустит, но опасалась, что это станет еще одним аргументом против меня. Да и куда мне бежать?
        Нет. Я буду спокойна. Бесстрастна. Я расскажу о его прошлом и его характере, а потом попытаюсь снова спровоцировать у него приступ ярости. Я буду…
        Что-то ужалило меня в шею, а потом место укуса обдало жаром. Он заполнил вены на шее и начал расползаться по всему телу.
        - Спи.  - Губы Виктора скользнули по моему уху, пока он продолжал гладить меня по голове.  - Спи. Я обо всем позабочусь.

        Глава двадцать третья
        Таков сей мир, что благ ко злым и беспощаден к добрым[Пер. М Давыдовой.]

        Я очнулась привязанной к кровати.
        Сиделка склонилась надо мной и задрала мне рубашку, чтобы поставить под меня ночной горшок.
        Я ахнула.
        - Что вы делаете?
        - Просто делайте свои дела,  - сказала она со страдальческим вздохом.
        - Мадам, прошу вас!  - я попыталась пошевелиться, но у меня ничего не вышло.
        Она снова возникла в поле зрения. Сиделка была широкоплечей и когда-то, возможно, стройной, но теперь раздобрела от возраста. Ее глаза были ни злыми, ни добрыми. Они были усталыми.
        - Если вы не сделаете это сейчас же, я оставлю горшок под вами. Он натрет вашу нежную кожу, и вы будете плакать. Я не стану вас жалеть. А если вы продолжите вырываться, то расплещете собственную мочу и дерьмо по кровати, а я забуду сменить вам простыни. Вы меня понимаете?
        Она говорила это без гнева и злорадства. Я не знала, как ей ответить - что мне сказать, чтобы ее убедить? Как заставить ее меня отпустить?
        - Да, конечно,  - кротко сказала я.  - Можно мне, пожалуйста, сесть?
        - Два дня постельного режима - чтобы удостовериться, что вы себе не навредите. Делайте, что вам велят, и тогда мы обсудим возможность мочиться сидя.
        Перепуганная и униженная, я обнаружила, что не могу выдавить из себя ни капли.
        Она оставила горшок подо мной.
        Он натер мне кожу, как она и обещала, хотя куда больше пострадали моя душа и достоинство.

***

        Три дня я провела привязанной к кровати. Иногда я слышала плач. Но он был почти утешением, потому что в остальное время я не слышала ничего. Я могла только поворачивать голову набок, к голым беленым стенам. Я была одна, не считая коротких визитов сиделки.
        На вторую ночь, которая тянулась вечно, я пожалела о своем желании слышать хоть что-нибудь. Где-то рядом вопила женщина - вопила без передышки, пока у меня самой не заболело горло. Как она могла это вынести, я не знала.
        Как любая из нас могла это вынести?

***

        Через три дня беспрекословного послушания меня отвязали. Затем меня отвели в кабинет распорядителя лечебницы. Я не знала, в какой мы стране, но врач и все сиделки говорили по-немецки. Стены были обшиты темным деревом, а массивные стол и кресло распорядителя внушали смутную тревогу. Перед столом стоял простой табурет. Я села на краешек, выпрямив спину и чинно опустив подбородок.
        Мне не позволили причесать волосы и не выдали никакой одежды, кроме бесформенной серой сорочки, которую я носила с тех пор, как очнулась.
        - Добрый день.  - Я сдержанно улыбнулась.  - Я так благодарна за возможность с вами поговорить. Нам с вами нужно разрешить ужасное недоразумение.
        Распорядитель лечебницы, занятый написанием письма, даже не поднял головы. Он был бледным и морщинистым, и я подозревала, что если надавить ему пальцем на кожу, то на ней останется вмятина. Тонкие губы были сжаты в одну прямую линию.
        - Видите ли,  - продолжала я,  - я не должна здесь находиться.
        - Гм,  - сказал он.  - Я видел ваши заметки, да и заявления вашего мужа говорят об обратном.
        Я смущенно рассмеялась.
        - Ах, он не дал мне шанса все объяснить! Видите ли, я сочиняла для него историю.
        - Историю?  - Он наконец оторвался от письма.
        - Да! Роман. Я хотела сделать ему сюрприз. Он всегда любил страшные истории, так что я сочинила историю про чудовище. Какой конфуз, что ее прочел кто-то еще!
        Он растянул губы в улыбке.
        - Мое милое дитя. Вы действительно полагаете, что заявление, будто бы ваши заметки - это плод вашего воображения, свидетельствует о душевном здоровье? Это, если уж на то пошло, лишь подтверждает, что вы нуждаетесь в нашей помощи.
        Мое сердце бешено застучало. Я помотала головой.
        - Нет-нет, я могу объяснить. Я…
        - Вы пережили страшную потерю. После этого мысль о замужестве оказалась для вас, чувствительной молодой женщины, слишком большим потрясением. Вам нужен покой. Вам нужно место, где вы будете чувствовать себя в безопасности, где ваш разум не страдает и не подвергается напряжению. Обещаю, мы обеспечим вам все необходимое, чтобы вы смогли справиться с истерией.
        Мне хотелось вскочить и закричать, но любые мои действия и слова обернулись бы против меня. У меня задрожали губы, и все же я собралась с силами и грустно ему улыбнулась.
        - Мне разрешено писать письма? Принимать посетителей? Я бы хотела увидеть…
        Кого? Своего свекра? Судья Франкенштейн ни секунды не будет переживать по поводу моего заточения, пока мое наследство находится у него в руках. А для этого ему достаточно, чтобы я была жива. Эрнест слишком юн, чтобы мне помочь. Анри в Англии, и если уж его не сумел найти родной отец, то и моим письмам до него не добраться.
        А в день, когда я снова увижу Виктора, я потеряю все.
        У меня не осталось никого. Я могла рассчитывать только на себя. Я позволила слезам навернуться на глаза и направила на врача всю силу своей ангельской красоты.
        Он на меня даже не взглянул.
        - Уведите ее,  - сказал он. Две сиделки подошли ко мне и грубо поставили на ноги. Я не сопротивлялась.

***

        - Когда мне разрешат выходить на прогулку?  - спросила я на следующее утро.
        После разговора с распорядителем лечебницы мне запретили покидать комнату, чтобы я могла «успокоить нервы».
        Сиделка, которая принесла мне поднос с завтраком, заворчала. Это была не та сиделка, что грозила мне синяками. Эта была моложе, но в угловатости ее плеч читалась такая же жестокая, равнодушная решимость.
        - На прогулке вы можете перевозбудиться. Ведите себя хорошо, и через неделю сможете ходить с другими девушками на ужин.
        - Но я…
        - Ведите себя хорошо,  - проворчала она. И вышла.

***

        Когда неделю спустя мне разрешили покинуть мою крошечную камеру без окон, я уселась в главной комнате для посещений, сделав это настолько благовоспитанно, насколько позволяли холодные скамьи. Посетителей не было. Меня окружали женщины, которые сидели так же, как я, и двигались так, словно на них все еще были высокие воротники, длинные юбки и корсеты, а не свободные рубашки из грубой серой материи. Шпильки были запрещены из опасений, что мы причиним себе вред, так что даже волосы у меня были распущены и свободно лежали на плечах. В единственном слое ткани, отделявшей мое тело от воздуха, я чувствовала себя голой и потерянной.
        Они отобрали у нас все, что, как нам говорили, делало нас женщинами, а потом сказали нам, что мы безумны.
        И все же я знала, что выдержу. Я тщательно, во всех подробностях продумала план действий. Во время следующей встречи с распорядителем лечебницы я смогу убедить его, что я абсолютно нормальна и все это подстроил Виктор, и меня отпустят. Я вела себя хорошо, как мне было велено. Я собиралась стать той, кем необходимо быть в этом аду, и добиться свободы.
        Рядом кто-то захихикал; повернув голову, я увидела женщину, которая в почти непристойной позе развалилась на полу.
        - Это тебе не поможет,  - сказала она, глядя на меня снизу вверх. Волосы у нее сбились в колтуны, ногти были обкусаны до мяса и запачканы засохшей кровью. Но в глазах ее светилось саркастичное и проницательное выражение.
        Я не хотела вступать в беседу с кем-то, кто настолько очевидно был не в себе, но я неделю не разговаривала ни с кем, кроме равнодушных сиделок, и страстно соскучилась по человеческому общению.
        - Что не поможет?  - спросила я.
        - Это.  - Она кивнула на мою идеальную осанку и чинно сложенные на коленях руки.  - Ты можешь вести себя идеально, чтобы их умаслить, но это не убедит их в том, что ты в здравом уме. Их это не заботит.
        - Но это их работа.
        Она фыркнула и потянулась, лениво закинув руки за голову.
        - Их работа - делать то, за что им платят. А платят им за то, чтобы держать нас здесь. Живыми. Точка. Знаешь, почему я здесь?
        Мне необязательно было вести себя хорошо по отношению к ней. Она не имела для меня значения.
        - Потому что ты одержима демоном, который заставляет тебя валяться на полу в приличном обществе?
        Она хрипло рассмеялась.
        - О, ты мне нравишься. Нет. Я здесь потому, что попыталась уйти от мужа. Я собрала все, что могла унести, и покинула дом среди ночи. Он десять лет колотил меня, осыпал бранью, таскал за волосы, плевал в меня. Впадал в приступы ревности, обвинял меня в измене, в том, что я насмехаюсь над ним за его спиной, даже в том, что я краду его мужскую силу, пока он спит, чтобы у него ничего не получилось, когда ему захочется со мной развлечься. Но из нас двоих безумна я, потому что я попыталась положить этому конец.
        Она вздохнула, возведя глаза к потрескавшемуся потолку и обнаженным перекрытиям, напоминающим решетку на единственном на все помещение окне.
        - Первое время я делала то же, что и ты. Следила за собой. Пыталась показать, что я абсолютно здорова, чтобы меня выпустили. Мне потребовалось два года, чтобы сдаться.  - Она усмехнулась и подмигнула мне.  - Последние восемь лет просто шли своим чередом. Так что, когда решишь сдаться, на полу найдется местечко и для тебя.
        Она дружески похлопала по исцарапанным и вытертым деревянным половицам. Потом участливо улыбнулась, заметив мой неприкрытый ужас.
        - Спроси остальных, как они здесь оказались, и услышишь много подобных историй. Хотя Мод и правда постоянно рыдает и очень много спит. А Лизл - ну… Радуйся, что твой муж позаботился об отдельной комнате для тебя.  - Она окинула меня оценивающим взглядом.  - Ну а ты здесь за что?
        Я почувствовала, как моя спина горбится, а плечи опускаются. Два года она пыталась убедить их в своем душевном здоровье, а ведь ее обвиняли всего лишь в попытке сбежать от домашнего тирана. Я столько лет училась быть той, кого хотят видеть окружающие, что даже не поняла простой истины: я уже идеально подхожу для этой лечебницы. Я была ровно той, кого они хотели. Кем меня приучили быть отец и мать Виктора. Кем меня создал Виктор.
        Я была пленницей.
        Я шла к этому всю свою жизнь, на протяжении которой боролась за выживание и была чьей-то Элизабет. И что у меня осталось в итоге? Кем я была, когда мне не нужно было ни для кого притворяться?
        Я вдруг осознала, что даже сейчас на моем лице играет фальшивая очаровательная улыбка. Для кого я улыбалась? Чего ради? Чтобы эта женщина на полу меня не осудила? Чтобы сиделки считали меня милой?
        Я медленно перестала улыбаться и позволила лицу принять то же неподвижное, неживое выражение, что было у Жюстины на том ужасном столе. Я позволила себе вернуться к самому естественному своему состоянию. Интересно, что это было за состояние?
        Женщина на полу наблюдала за мной с любопытством.
        - Так что?
        - Мой муж,  - это слово я выплюнула так, словно оно было пропитано ядом,  - проводил эксперименты над мертвыми телами и собрал из их частей чудовище. После этого он убил своего брата и устроил так, что мою лучшую подругу обвинили в убийстве и повесили. Затем он попытался использовать ее тело, чтобы попрактиковаться в своем темном искусстве ради конечной цели - умертвить меня, а потом вернуть к жизни обновленной, чтобы меня никогда не коснулись болезни и смерть и мы всегда были вместе. Я сказала ему, что на таких условиях быть ему женой не желаю.
        Вытаращив глаза, она отползла от меня на несколько дюймов.
        - Так что,  - я улыбнулась, и эта улыбка, которую я годами использовала инстинктивно, показалась мне фальшивой и в то же время более искренней, чем когда-либо,  - мы здесь, можно сказать, по одной и той же причине.

***

        Весь следующий месяц отчаяние засыпало меня, словно снегом, укрывая мои мечты о возмездии. Потом отчаяние завалило мои мечты о жизни, и в конце концов вокруг меня осталась пустая белая равнина.
        Я никогда отсюда не выйду.
        Но всякий раз, когда я ловила себя на этой безрадостной мысли, я обрывала себя. Потому что остаться здесь навсегда было лучше судьбы, которую уготовил для меня Виктор.
        Он был где-то там, на свободе, и убивал невинных, совершенствуясь в своем ремесле. Я не могла рассчитывать даже на то, что это мерзкое чудовище найдет его и прикончит, потому что у него была для этого масса возможностей, которыми оно не воспользовалось. Виктора преследовали не угрозы чудовища, а его собственные неудачи.
        Итак, Виктор был свободен как ветер, а я была тут. Я буду тут, пока Виктор не решит меня забрать. И тогда, поскольку он мой муж, а я его жена, меня передадут ему, и он наконец получит абсолютную власть над моим телом и душой.
        И никто мне не поможет.
        И всем будет все равно.

***

        Я продолжала притворяться хорошей, потому что больше ничего не умела. Женщина, лежавшая на полу, пустила слух, что я по-настоящему безумна, и со мной никто не разговаривал. Я не расстраивалась; друзья среди узниц были мне не нужны.
        Я вела наблюдения. Двери камер всегда были заперты. На единственный за день совместный прием пищи меня сопровождала сиделка. Мы спускались в холл, который соединялся с большой общей комнатой. Выход охранялся. Сиделки работали по отдельности, но никогда не покидали лечебницу в одиночку - только парами. Так что о том, чтобы напасть на сиделку и забрать себе ее форму, не стоило и думать.
        У меня не было оружия. И ни единого шанса его достать. Даже если я разработаю план побега, что я буду делать, оказавшись на воле? Вернуться в поместье Франкенштейнов или на озеро Комо я не могла. Произойдет то, чего я всегда боялась: я стану отверженной нищей без крошки хлеба. Стены моей тюрьмы выходили далеко за пределы этой лечебницы.
        Дни походили один на другой: бесконечное отупление и мучения, которые учиняли непреклонные женщины под снисходительным надзором равнодушных мужчин. Те, кто в момент заточения был в здравом уме, ломались, не выдерживая ужасов этого ада.
        Я сосредоточилась на том, чтобы избегать опиума, хотя мечтала о забытье, которое он дарил. Окруженная узницами с пустыми глазами и затуманенным разумом, я испытывала одновременно отвращение и зависть. Неужели это и был способ продержаться? Способ выжить? Так я жила всю свою жизнь: добровольно игнорируя и стирая правду вокруг себя.
        Итак, я держалась от опиума подальше; сиделки не возражали, потому что я была безропотна. Но, не имея цели, к которой можно стремиться, я чувствовала, как тают решимость и сила, которыми я когда-то обладала. Скоро я, вне всяких сомнений, позволю опиуму забрать время, оставшееся до того момента, когда Виктор будет готов меня увезти.

***

        Я начала разговаривать с сиделками, хотя они были грубы, неприветливы и никогда мне не отвечали. Но мне нужно было чем-то занять себя, а за ужином нам, узницам, не разрешалось много беседовать. Мне хотелось освободить свой разум. Сорвать притворство и фальшь, в которые я куталась, и остаться голой, непричесанной, самой собой.
        Чаще всего я говорила о Жюстине. О своей вине. О ее доброте. Я кружила вокруг правды, подбираясь к ране, которая была еще слишком свежа. Когда я наконец произнесу правду, я сдамся. Я начну принимать опиум. И буду искать забвения каждую минуту.
        На сорок пятое утро моего заключения я лежала на койке, уставившись в потолок и пытаясь разглядеть в трещинах на штукатурке очертания предметов. В комнату вошла сиделка с подносом еды. Завтрак и обед полагалось есть в одиночестве, чтобы не утомлять наши хрупкие нервы общением.
        Я покосилась на нее, избегая смотреть в глаза. Прямой взгляд сиделки расценивали как угрозу; это был верный способ на пару дней оказаться привязанной к кровати. На запястьях и щиколотках у меня начали образовываться мозоли. Кроме того, у меня только что закончилось ежемесячное кровотечение, во время которого мне не разрешалось ходить, чтобы не расходовать силы. Я не хотела проводить здесь больше времени, чем необходимо.
        Но благодаря этому вороватому взгляду я успела разглядеть в ее живых темных глазах под накрахмаленным белым чепчиком нечто, напомнившее мне о ком-то, кого я прежде знала. Возможно, я просто страстно мечтала о подруге. Даже такой.
        Я не заслуживала друзей. Я была готова рассказать правду. Я закрыла глаза и наконец позволила воспоминанию развернуться полностью.
        - Могу я рассказать вам одну историю? Жюстина ее любила. Но на этот раз я расскажу, как все было на самом деле. Я всегда лгала Жюстине. Я хотела сделать мир красивее для нее. Мир уродлив. А без нее стал еще уродливее. Так вот. Слушайте. Мне нужен был Виктор. Мне нужно было, чтобы он меня полюбил. Так что я залезла на дерево и спустилась с гнездом, полным небесно-голубых яиц. Он взял первое яйцо и посмотрел сквозь него на солнце: «Смотри. Видно птенца». Он был прав. Скорлупа была прозрачной, и сквозь нее виднелись очертания свернувшегося в комочек птенца. «Мы как будто заглядываем в будущее»,  - сказала я. Но я ошиблась. Будущее открылось нам через несколько секунд.
        Он опустил яйцо и вскрыл его с помощью ножа. Я испуганно вскрикнула, но он не обратил на меня внимания. Он отломил край скорлупы и поморщился, когда жидкость попала ему на пальцы. Он не любил пачкать руки. Копаться в телах, наверное, было неприятно. Должно быть, поэтому он задушил малыша Уильяма. Чтобы обойтись без крови.
        Виктор вытащил из яйца птенца. Он прерывисто вздохнул, и я поняла вдруг, что он напуган. Он поднял на меня глаза - и я, не желая терять этот шанс на новую жизнь, кивнула, чтобы его подбодрить. «Я чувствую его сердце», - сказал он. Птенец дернулся и задрожал, а потом застыл. Виктор вгляделся в него, потянул его за крошечные коготки, за крылья, которые никогда не расправятся. «Как яйцо поддерживало в нем жизнь? И куда, интересно, то, что делало его живым, пропало, когда сердце остановилось? Только что он был жив, а теперь это просто… предмет».
        «Все мы просто предметы»,  - ответила я, потому что была предметом для людей, которые меня вырастили. Виктор задумался. Он протянул мне птенца, как будто я хотела подержать этот маленький мертвый комочек.
        Я взяла его. Он пристально наблюдал за мной, так что я постаралась показать себя храброй и любознательной, как он. Я вела себя так, словно мы не делали ничего ужасного. Я сказала: «Надо вскрыть его, посмотреть, где у него сердце. Может, тогда ты поймешь, почему оно остановилось».
        Виктор выглядел так, как чувствовала себя я, обнаружив гнездо: как будто он нашел сокровище.
        Я вздохнула. Вместе с пониманием, что я впервые рассказала эту историю до конца, на меня напало оцепенение.
        - Из всех преступлений Виктора, из всех убийств, о которых мне теперь стало известно, этот крошечный птенец занимал мои мысли больше всего. Возможно, потому, что думать о птице было проще, чем о Жюстине или Уильяме. Но скорее потому, что я была соучастницей. В тот день я сделала себя его Элизабет. Я наблюдала за тем, что он делал,  - без колебаний, без осуждения. Я продолжала наблюдать все наши детские годы. Я никогда не спрашивала, что произошло с рукой Эрнеста в загородном доме. Я просто разобралась с этой проблемой и позаботилась о Викторе.
        Я никогда не спрашивала, а он никогда не рассказывал, и каждый из нас полагал, что защищает другого. В момент нашей встречи я запачкала руки в крови. Стоило ли удивляться, что он решил, что я всегда буду принадлежать ему?
        Вот тогда-то, подумала я, тогда-то я и перестала быть просто Элизабет и стала его Элизабет. А теперь я не могла быть ни той, ни другой.
        - Господь милосердный,  - сказала сиделка.  - Что они с вами сделали?
        Я выпрямилась в постели, потрясенная тем, что со мной заговорили. Ее лицо действительно было мне знакомо, но в тусклом свете лечебницы мне понадобилось несколько секунд, чтобы это осознать.
        - Мэри?  - спросила я, не веря своим глазам.
        Она села, сдернула белый чепец и положила его на кровать рядом со мной.
        - Вас было непросто выследить, дорогая.
        - Как давно вы здесь работаете?
        Голова шла кругом; я никак не могла осмыслить появления здесь, в этом аду, кого-то из прошлой жизни.
        - Я здесь не работаю, глупышка. Я пыталась добиться разрешения с вами увидеться, но мне не позволили. Так что я просто стащила их форменную одежду. Выбраться из этой лечебницы нелегко, а вот попасть внутрь проще простого.
        Я подняла бровь.
        - Так просто, что я сделала это во сне.
        - Я предпочла способ, который позволит мне покинуть это место, когда я покончу с делами.  - Она нахмурилась, изучая мое лицо. Я вдруг представила, какой, должно быть, у меня вид. Мои руки метнулись к волосам, чтобы их пригладить, но она помотала головой.  - Я сожалею о том, что с вами сделали,  - сказала она.  - Я подозревала в вас сообщницу Виктора, но теперь думаю, что вы просто одна из его жертв.
        Я подалась вперед и схватила ее за плечи. Наверное, слишком сильно, но я не могла себя сдерживать.
        - Вы знаете про Виктора? Про то, что он сделал?
        - Про убийства? О да. Я докопалась до истины.
        - И вы видели чудовище?
        Мэри нахмурилась, и я мгновенно пожалела о своих словах. Теперь она решит, что я и правда безумна, и перестанет со мной разговаривать!
        Но она продолжила:
        - С вашего отъезда я не получила от дяди ни единой весточки. Я начала беспокоиться. Однажды какой-то рыбак сетью вытащил из реки несколько тел. Охваченная предчувствием беды, я пошла в мертвецкую, куда их отправили на хранение до тех пор, пока кто-нибудь не выяснит, откуда они взялись.
        - Вы встретили того ужасного человека? С лицом хорька?
        Она покачала головой.
        - Нет. Мне сказали, что сторож мертвецкой исчез вскоре после вашего отъезда. Я пошла посмотреть на тела, но меня ввели в заблуждение. Это были не столько тела, сколько части тел. Руки. Ноги. Торсы. У одного тела голова и торс были целые. Даже куртка была на месте. Лицо пострадало за время, проведенное в воде, вздулось и расплылось до неузнаваемости. Никогда не забуду этого зрелища. Но я узнала куртку. Я залезла в карман и достала крошечное Писание в филигранном окладе, которое дядя всегда носил с собой. Страницы, которые он так любил, размылись от воды, осталась только пустая оболочка.
        Она помолчала; на ее лице появилось затравленное выражение.
        - Пустая оболочка книги, пустая оболочка дяди. Это был он.
        Мэри встала и зашагала по крошечной комнате.
        - Сначала они думали, что тела разложились в воде до такой степени, что распались на части. Но состояние тела моего дяди заставило их присмотреться к находкам внимательней. Потому что верхушка черепа над тем местом, где раньше находилось лицо, была аккуратно, с хирургической точностью срезана.
        Она наконец остановилась и посмотрела на меня, вздернув подбородок.
        - Все тела нашли ниже по течению от жилища Виктора, а в нем был желоб, идущий от второго этажа прямо к реке. Я знаю, что он человек со связями, и знаю, насколько шатко положение незамужней женщины. Я уже не могу забрать останки дяди, потому что меня просто отказываются принимать. Если я обвиню Виктора в убийстве, я потеряю остатки доверия, связанного с именем дяди. Так что я не могу выступить против Виктора, не поставив под удар все, что у меня осталось. Вот почему я искала вас. Это было нелегко. Но я была настроена решительно. Вам известно больше, чем вы мне рассказывали.  - Она сухо улыбнулась.  - И то, что вы здесь, это подтверждает. Я умоляю вас. Расскажите мне правду. Расскажите мне все, что знаете.
        Я встала и взяла ее руки в свои. Ее приятное лицо приготовилось к боли, она сжала челюсть. Я почувствовала прилив жалости. А еще снова начала перебирать в памяти все, что знала. Сколько раз мне предстоит ошибиться в поступках и мотивах Виктора? Я не знала и боялась предположить, убивал ли он до Уильяма и Жюстины. Я всегда предполагала, что они стали первыми его жертвами. Мой старый рефлекс - отворачиваться от худших его сторон - очевидно, был все еще жив.
        Но, разумеется, Виктору нужны были только лучшие материалы. Разумеется, его не устраивала давно усопшая плоть. Он перешел от кладбища к мертвецкой, чтобы лично подбирать подходящее сырье.
        Неудивительно, что фрау Готтшальк так настойчиво запирала двери. Неудивительно, что город наводнили слухи о страшных делах, которые творятся в нем ночью. В Ингольштадте действительно поселилось чудовище.
        «Анри»,  - подумала я и почувствовала сильный приступ паники. Но Виктор сказал, что Анри жив. И он не лгал - ему не нужно было лгать после того, как он сознался в убийстве брата и Жюстины. Значит, я не подвела Анри. Быть может, моя вероломная жестокость спасла его - единственного из всех, кого я любила!
        Я вытерла глаза, с удивлением обнаружив, что мое лицо мокро от слез.
        - До этой минуты я не знала, что Виктор убивал жителей Ингольштадта. Клянусь. Если бы я заподозрила подобное, я бы ни за что не стала его защищать,  - сказала я Мэри и замолчала. Было ли это правдой? Я не знала. По крайней мере, не знала наверняка. Было тяжело понять, что осталось во мне от меня после того, как я отбросила части, существовавшие для других. Пожалуй, даже прежняя Элизабет не смогла бы закрыть глаза на убийства незнакомцев. Но она в этом и не нуждалась. Она сознательно, по своей воле смотрела в другую сторону - как и всегда.
        Умный, твердый, проницательный взгляд Мэри еще в Ингольштадте заставил меня быть с ней честной. Возможно, если бы я осталась с ней, я бы пришла к этим истинам скорее.
        Я покачала головой. Теперь это уже неважно. Теперь ничего уже не важно.
        - Я могла бы провести более тщательное расследование. Но я решила, что тела похищались с кладбищ и покупались в мертвецких. Я думала, что он лишился рассудка, что я защищала его от общественного порицания, а не от правосудия, которого он заслуживает. Мне не стоило бросаться ему на помощь. Мне очень жаль. Пожалуйста, знайте, что мое соучастие стоило мне всего, что я любила в этом мире.
        Она сжала мои руки почти до боли. Я обняла ее, впитывая ее прикосновение.
        - А мне не жаль,  - сказала она.  - Я в ярости. И вам тоже жалеть не стоит. Он слишком много отнял у нас обеих. Отнял у мира. Нельзя допустить, чтобы он победил. Вы мне поможете?
        Я мрачно засмеялась, окинув взглядом свою клетку.
        - Я не могу помочь даже себе.
        Она сунула руку под юбку и достала второй комплект форменной одежды. Сиделки всегда ходили парами. Вдвоем мы сможем вырваться из этого кошмара.
        - Элизабет Лавенца.  - Ее черные глаза напряженно сощурились.  - Пора убить вашего мужа.

        Глава двадцать четвертая
        С безмерной ненавистью, жаждой мстить и мужеством

        Сама луна спряталась от нашего жестокого плана и укутала себя облачным саваном, словно готовясь к погребению. Ворота Женевы были закрыты, но мы не стремились в город и не желали свидетелей.
        Мы с Мэри сидели рядом и рассекали веслами озеро, которое долгие годы отделяло мой дом от остального мира. Теперь оно приближало меня к исполнению моего темного замысла: покончить с мальчиком, который привел меня сюда. Волны темнее ночи хлестали по бортам, порывы ветра обдавали наши лица брызгами воды. Я представляла, что озеро проводит над нами обряд крещения, благословляет нас на наше черное дело.
        Природу явно возмущало существование Виктора. Низкий раскат грома прокатился по долине, эхом отдаваясь где-то в горах. Волны зарябили, ветер усилился. Порывы донесли до нас отдаленный, полный муки одинокий крик какого-то животного.
        Мое сердце издавало этот крик слишком часто. Я отвернулась от страданий незримого создания. Я не в силах была взять на себя чужую боль - даже боль этого несчастного неразумного зверя.
        Сегодня я убью Виктора. Уничтожу остатки фундамента, который возводила всю свою жизнь. Останусь ли я сидеть на обломках и просеивать каменную крошку, чтобы понять, стоила ли спасения хоть какая-нибудь часть меня? Или же я паду вместе с ним?
        Ослепительная вспышка молнии выхватила из темноты нашу лодку. Мы находились в центре образовавшегося водоворота. Дождь обрушился на нас миллионом кинжалов, и в считаные секунды мы промокли до нитки. Но мы продолжали работать веслами, не отвлекаясь от своей убийственной цели.
        - Пистолетам конец!  - Мэри с трудом перекрикивала ветер; я едва могла ее расслышать.  - Они совсем промокли!
        Я кивнула. У нас было два ножа, хотя мы надеялись обойтись пистолетами. Я помнила, с какой легкостью Виктор меня одолел. Меня охватил стыд. Если бы я сражалась отчаяннее, была быстрее… Впрочем, если судить по телам из реки, у Виктора был большой опыт в захвате и усмирении людей.
        Наконец мы преодолели бурлящее озеро. Поскальзываясь и сгибаясь под ударами ветра, мы вышли на пристань. Ночь отдалась жестокости. Мы подскочили, когда на землю с чудовищным треском упало дерево, едва не зацепив нас ветвями. Ветер выдрал у меня из волос булавки, которые мне одолжила Мэри, и длинные мокрые пряди хлестали меня по лицу.
        Дом застыл в ожидании. В спальнях было темно; только в холле слабо горел свет. Очередная вспышка молнии ярко осветила здание, и я заметила деталь, которой не было раньше: из крыши столовой поднимался выше острых башен длинный прут, увенчанный металлическим шаром и обмотанный проводами.
        - Он создал новую лабораторию,  - прошептала я. Но ветер и дождь заглушили мои слова. Я схватила Мэри за плечо и указала на прут, выкрикнув свое наблюдение ей в ухо. Она мрачно кивнула, вытирая с лица воду. Я махнула в сторону задней части дома: мы могли забраться по шпалере и вскрыть хлипкое окно моей спальни.
        Я влезла в свой старый дом, как вор в ночи. Я собиралась украсть жизнь наследника этого дома. Я стояла на отполированном деревянном полу, по которому ходили поколения Франкенштейнов. С моих промокших юбок натекла лужа воды. Если ее не вытереть, дерево испортится. В детстве я бы сразу убрала за собой, чтобы не оставлять следов и не давать повода для недовольства.
        Я наклонилась и выжала на пол волосы.
        После лечебницы и нашего ночного путешествия сюда - днем мы с Мэри спали, укрывшись в амбаре,  - комната раздражала глаза. В детстве я любила ее, но теперь аляповатые розы на обоях выглядели бледным подражанием реальности, как и все в этом холодном доме. Окна были завешены тяжелой тканью, закрывающей и дневной свет, и величественную природу. Рядом с одним из окон висела картина с горным пейзажем - для того, чтобы увидеть эти горы воочию, достаточно было выйти на улицу.
        Возможно, поэтому Виктор так отчаянно стремился сымитировать жизнь с помощью собственной извращенной версии этой жизни. Ему никогда не удавалось чувствовать достаточно глубоко; он вырос в доме, где все было построено на притворстве и никто не говорил правду.
        Даже я.
        Я обвиняла Виктора в том, что он создал чудовище, но сама сделала ровно то же.
        Мэри вскарабкалась по шпалере вслед за мной и встала рядом. Выгнув бровь, она обвела взглядом бархатную скамеечку, позолоченный туалетный столик, массивную кровать с пологом. Обивка у мебели была из разных тканей с разными узорами. Все, чему не нашлось места в других комнатах, отдали мне. Я не понимала, подташнивало ли меня от ожидания и волнения, или же потому, что я отвыкла от хаотичности объедков, которые мне оставляли Франкенштейны.
        - Как вам удавалось здесь спать?  - спросила она, бросая бесполезные пистолеты на кровать. Дверь, к счастью, была не заперта - не придется поднимать шум, пытаясь ее открыть.
        - Я не очень много спала.
        Все те ночи, когда я, гонимая кошмарами, бежала за утешением к Виктору, волочились за мной, пока я, подобно призраку, шла по дому, где мы вместе росли. Мы прошли мимо детской, где я когда-то поклялась ему, что никогда не полюблю младенца, которого носила его мать, сильнее, чем его. Где Жюстина провела самые счастливые часы своей жизни. Где без печалей и забот рос Уильям.
        Мы прошли мимо библиотеки, где я когда-то успокаивала Виктора и торжествовала, радуясь, что мне удалось научить его скрывать от окружающих гнев и ненависть; потом миновали дверь в крыло прислуги, где он обрек Жюстину на казнь, применив мои же приемы.
        Все, что я о нем знала, все, что было между нами, вставало у меня перед глазами, как мертвецы, под кожей которых пируют черви.
        - Что с отцом?  - шепнула Мэри, пока я тайком проверяла кухню. Там было пусто. Горничная и повар, видимо, были у себя, хотя они еще не подготовили дом к ночи. А возможно, Виктор уволил их, стремясь к уединению, столь необходимому для его занятий.
        Я молилась, чтобы он действительно уволил их, а не избавился от них, как избавился от бедной Герты.
        - В это время судья Франкенштейн обычно уже у себя. Если Виктор поднимет тревогу прежде, чем… - Я осеклась: я знала, что нам предстоит сделать, но не желала произносить этого вслух.  - Если его отец нас увидит, я с ним поговорю. Ему нужны мои деньги. Он заинтересован в том, чтобы сохранить мне жизнь.
        - Тогда мне лучше держаться у вас за спиной,  - мрачно улыбнулась Мэри.
        Я указала на двустворчатую дверь, ведущую в столовую. Судя по расположению металлического устройства Виктора, именно там мы должны были его найти. Наверняка он еще не спит - слишком много у него работы.
        Дверь была закрыта. На ней красовался покрытый пятнами и отполированный фамильный герб Франкенштейнов, который я так часто обводила пальцами. Щит, защищающий их, теперь по закону защищал и меня. Я, Элизабет Франкенштейн, породнилась с этим засохшим и изломанным семейным древом - и каким-то образом еще больше стала их собственностью,чем в то время, когда я всецело зависела от них.
        Я подумала о женщине, запертой в лечебнице за то, что она осмелилась мечтать о жизни без боли и издевательств. Да, она поистине была безумна, если решила, что такое возможно.
        Тоскливая печаль притушила и охладила мой гнев так же, как дождь охладил одежду. Есть ли место надежде в мире, подобном этому? Так ли был неправ Виктор, когда искал способ обмануть природу? Ведь если мы, люди, выросли такими по ее воле, то природа, пожалуй, была столь же извращенной и уродливой, как чудовище Виктора.
        Я пыталась предупредить Мэри о том чудовище, но видела, что она мне не верит. Наверное, это было к лучшему. Она уже поверила в настоящее чудовище и ждала встречи с ним.
        - Вы готовы?  - прошептала Мэри. Она достала нож.
        Я кивнула. Холод пронизывал меня до костей, а руки дрожали, когда мои бледные пальцы обхватили рукоять ножа. Мне бы хотелось иметь за спиной армию. Хотелось знать кого-нибудь, кто поверил бы нашему рассказу, поверил в истинную натуру Виктора. Я мечтала, чтобы эта печальная ответственность пала на кого-нибудь другого.
        Так все виновные мечтают переложить свою ношу на других.
        Я подняла нож, собралась с духом и толкнула двери. Мэри вскрикнула, и я быстро повернулась, ожидая нападения. Но тут я увидела, что заставило ее закричать: нашим глазам открылась кошмарная сцена.
        Виктор стоял спиной к окну. Между нами был стол, за которым мы раньше ели, стол, за которым я испытала столько неловкости, мечтая о минуте, когда нам позволено будет покинуть общество его отца. Стол был накрыт листом металла, на котором лежало тело. Незрячие глаза судьи Франкенштейна уставились в потолок, где в прорубленное в крыше отверстие уходил металлический прут, притягивающий молнии. Пол вокруг стола был обложен напитавшимися водой полотенцами и простынями.
        Виктор посмотрел на меня и нахмурился. С волос по его лицу струились капли дождя. Можно было подумать, что он плачет.
        Виктор никогда не плакал.
        - Что ты здесь делаешь?  - спросил он.
        Мэри вскинула нож. Он выругался, выхватил пистолет и выстрелил. Она пошатнулась в дверном проеме и упала на спину.
        - Нет!  - вскричала я и повернулась, чтобы кинуться ей на помощь.
        - Стой!  - приказал Виктор.
        - Можешь и меня застрелить,  - огрызнулась я.
        - Я не собираюсь в тебя стрелять,  - устало сказал он.  - Я держу пистолет при себе на случай, если чудовище вернется.
        Не слушая его, я опустилась на колени рядом с Мэри. Из ее плеча хлестала кровь.
        - Он не задел ничего жизненно важного.
        Я сдернула со стола в холле скатерть. Цветы на этом столе всегда стояли слишком долго, распространяя навязчивый приторный аромат. Букет, который стоял на нем сейчас, был так стар, что покрылся пушистой черной плесенью. Ваза опрокинулась на пол и разлетелась на осколки. Воспользовавшись ножом, я отрезала от скатерти кусок ткани и, прижав к ране Мэри, привязала его другой полоской ткани.
        - Разумеется, я не задел ничего важного.  - Виктор стоял надо мной, направив пистолет на Мэри.  - Зачем портить хороший материал? Но, если ты не будешь делать, что я говорю, я выстрелю ей в голову. Ее мозг мне без надобности. Положи нож.
        Я бросила нож. Он с отвращением отпихнул его ногой. Мэри выронила свой нож при падении; я нигде его не видела.
        - Что это на тебе?  - Виктор вгляделся в мою одежду с тем же ужасом, с каким мы с Мэри смотрели на распростертое на столе тело. На мне все еще была форма сиделки и плащ, застегнутый до самого горла.  - Немедленно переоденься.
        Я была поражена:
        - Я только что сбежала из лечебницы, куда ты меня заточил, и приехала сюда с очевидным намерением тебя убить, а ты хочешь, чтобы я переоделась?
        Он со злостью пнул Мэри, и она завопила от боли.
        - У нас нет времени на споры. Как только ударит молния, мне нужно будет действовать. Любая задержка может сорвать эксперимент и испортить тело. И тогда мне придется подготовить новое.  - Он многозначительно посмотрел на Мэри.  - Так что иди и переоденься.
        Он дождался, пока я встану, и грубым рывком поставил Мэри на ноги.
        - Прошу в лабораторию.
        Я напрягла мышцы, чтобы прыгнуть ему на спину и сбить с ног, но он встал так, чтобы видеть меня, продолжая держать Мэри под прицелом. Она была бледна, а ее умное лицо исказилось от боли. Сражаться с ним она была не в состоянии. Раненая рука плетью висела вдоль тела.
        Она повернулась ко мне спиной, словно подчиняясь приказу. Я увидела, что в поврежденной руке она прячет нож, зажав его в ладони и наполовину задвинув в рукав.
        - Идите и переоденьтесь, Элизабет,  - сказала она.  - Он прав. Вы кошмарно выглядите.
        Она вошла в столовую и тяжело опустилась на стул у двери.
        Я кинулась по коридорам и вверх по лестнице к старой спальне и надела одно из своих белых платьев; я будто готовилась к ритуалу, в котором не хотела участвовать. Мне подумалось вдруг, что все наши человеческие ритуалы вращаются вокруг рождения и смерти - единственным исключением была свадьба, хотя моя свадьба была тесно связана со смертью, учитывая мой выбор партнера.
        В комнате не было оружия, кроме бесполезных пистолетов. Но ведь Виктор не знал, что они бесполезны! Я заткнула один из них за пояс, спрятав его за широкими, тяжелыми складками. Если не поворачиваться к Виктору спиной, он ничего не заметит.
        Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, я отправилась назад в новую лабораторию, к мужу и покойному свекру - которому, возможно, недолго осталось находиться в этом статусе. Он не заботил меня в жизни; я не мечтала о воссоединении с ним после смерти.
        - Так гораздо лучше,  - сказал Виктор, едва подняв взгляд от датчиков многочисленных приборов, о назначении которых я могла лишь догадываться.  - Можешь сесть. Мне нужно сосредоточиться.  - Он махнул пистолетом, указывая на стул в противоположном от Мэри углу комнаты. Вместо этого я шагнула к стулу рядом с ней, и он взвел курок.  - Можешь сесть вон там.
        Мэри наблюдала за ним скорее с любопытством, чем со страхом.
        - Это вы его убили?
        Она использовала верный тон: сейчас важно было его успокоить. Мы уже помешали ему; он в любой момент мог сорваться. Она сделала именно то, что сделала бы я - что должна была сделать я. Попыталась его разговорить.
        - Что?  - Виктор, казалось, не понял, о ком она говорит. Потом он посмотрел на обнаженное тело отца. Черные и аккуратно зашитые разрезы спускались по его бледным рукам и испещряли широкую грудь. На горле я заметила старые следы.
        Его задушили.
        - Да,  - ответила я.  - Его убил Виктор.
        Виктор проследил за моим взглядом и задумчиво коснулся горла отца.
        - Секрет в том, чтобы не повредить трахею. Это та еще задачка! Я выяснил это в результате прискорбного развития событий, о котором я не намерен вспоминать. Необходимо сдавливать горло достаточно сильно, чтобы перекрыть доступ крови к мозгу, пока жертва не потеряет сознание. А потом просто продолжать, пока она не перестанет дышать. Я пробовал разные методы, но все они были слишком сложны или портили материал. Я пытался убедить суд определить для Жюстины другой способ казни, но меня не послушали, а я не мог объяснить, зачем это нужно. На то, чтобы заменить ей горло, ушла уйма времени. И, возможно, у меня бы все получилось, если бы я не потерял все, чего добился.  - Он мрачно покосился на меня.
        - Сколько человек вы убили?  - Мэри придерживалась непринужденного тона, избегая осуждения.  - Вы храните какие-то трофеи, кроме частей тел?
        Виктора передернуло; он скривился, как будто учуял какой-то неприятный запах.
        - Я не получаю от этого удовольствия. Я сожалею, что вынужден убивать. Какое-то время я пытался работать с материей, которая была мертва более долгое время. Но разложение зашло слишком далеко. Связи, необходимые для того, чтобы ток прошел по всему телу, разрушились. Мне требовался материал посвежее.  - Он помолчал, повертел в руках флакон со зловещей желтой жидкостью.  - Я думал, что не смогу этого сделать. В первый раз я чувствовал себя отвратительно.
        - Думаю, он тоже,  - сказала я.
        Виктор удивил меня: его губы изогнулись в улыбке, которую прежде я бы сочла за награду.
        - Он мучился недолго. Мне же пришлось заплатить за воплощение своих замыслов огромную цену. Это было нелегко, уверяю тебя.
        Он положил пистолет на стол - дуло все так же было направлено на Мэри - и ввел жидкость в незрячий белесый глаз отца. Я не стала отворачиваться.
        Я больше никогда не позволю себе отворачиваться.
        - Вам нравится шитье?  - спросил он Мэри, указывая на черные стежки.  - Благодарить надо Элизабет. Это она научила меня шить. Хотя руки от этого занятия, конечно, устают.  - Он снова взял пистолет и, подняв руки, повертел одну из них, задумчиво ее разглядывая.  - Все это довольно сложно. Эта рука должна уметь делать крошечные надрезы. Один промах, одно неловкое движение могут испортить целое тело. Не говоря уж о силе, которая нужна, чтобы задушить человека. Когда я только начинал, я не задумывался о чисто физических аспектах. Я был полон возвышенных идей и вопросов, которые решаются на бумаге.  - Он вздохнул.  - Но такова природа науки. В какой-то момент теорию необходимо свести с реальностью, и работы всегда окажется больше, чем предполагаешь.
        Мэри сочувственно зацокала языком.
        - Нелегко вам, должно быть, пришлось, когда вы убивали моего дядю. Он был крупный мужчина.
        Виктор задрал голову, проверяя металлический прут, и повернул очередную ручку какого-то прибора.
        - Кем был ваш дядя?
        - Карлос Дельгадо.  - Ее спокойствие дало трещину при виде его непонимания.  - Книготорговец! Ваш друг!
        Он нахмурился, копаясь в памяти.
        - Ах, да! Я тогда как раз потерял много сырья: пробная инъекция прошла неудачно. Мне срочно нужна была замена. Он сам появился у меня на пороге. Ему просто не повезло. Но скажите, искал ли его кто-нибудь? Нет. Никто его не искал. Все эти люди, которых я находил на темных улицах, все эти пьянчуги, чужестранцы, бродяги в поисках работы. Никто никогда их не искал. И это приносит мне утешение. Я наделил их предназначением более высоким, чем они когда-либо имели.
        - Я его искала!  - Она сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки.  - Я искала.
        - И никто не подумал вам помочь, не так ли? Я мог бы выбрать и вас, и мне бы ничего за это не было.  - Виктор произнес это без всякой злости. Это была правда.
        Мэри повернулась ко мне. Лицо ее было бледно, а под глазами залегли тени. Повязка, которую я наложила ей на плечо, уже пропиталась кровью.
        - Простите мне эти слова, но я сомневаюсь, что ваш брак будет счастливым.
        Над головами у нас сверкнула раздвоенная молния. Виктор поднял лицо и жадно, с предвкушением уставился в небо. Я встала, тихонько подбираясь ближе. Молния метнулась вниз и ударила в прут с ослепительной силой. Воздух затрещал, и кончики моих волос встали дыбом.
        Виктор потянулся к какому-то рычагу. Я закричала и взмахнула пистолетом, чтобы привлечь его внимание. В ту же секунду Мэри вскочила и метнула в него нож. Вращаясь в воздухе, он ударил его в лоб рукоятью. Виктор, ошеломленный ударом, качнулся назад.
        Молния исчезла.
        Рычаг остался на месте.
        В шипящем воздухе стоял запах горелой плоти и волос; тело судьи Франкенштейна было разрушено разрядом, который Виктор не успел перенаправить, и не подлежало восстановлению.
        - Ты все испортила!  - закричал Виктор, наставляя пистолет на Мэри.
        В окне за его спиной возникла ужасная черная тень, которая неслась в нашу сторону. Она врезалась в стекло с нечеловеческим ревом и набросилась на Виктора.
        Это было чудовище.

        Глава двадцать пятая
        Просил ли я, чтоб ты меня, господь, из персти человеком сотворил?

        Чудовище, ужасавшее своей наружностью издали, вблизи оказалось еще страшнее. Его длинные черные волосы свисали с деформированной головы. Вокруг стежков, оставленных рукой Виктора, кожа его, местами разного цвета, морщилась и собиралась в складки, а кое-где успела усохнуть, как у мумии.
        Его губы, черные, как деготь, обрамляли самые ровные и белые зубы, какие я когда-либо видела. Контраст этот, однако, не доставлял удовольствия, а вызывал одно лишь отвращение.
        Оно попыталось схватить Виктора своими бесформенными неуклюжими руками. Пальцы были пришиты неровно, на них не хватало ногтей, а суставы находились не там, где должны. Виктор увернулся, поднырнул под рукой чудовища и вскочил на стол. Он встал над изувеченным трупом своего отца. Чудовище с ревом ухватилось за край стола, намереваясь разломить его надвое.
        Едва оно коснулось металла, Виктор нагнулся и щелкнул переключателем. Какая бы сила ни сохранилась в нем после удара молнии, она затрещала и заискрила, направленная на чудовище.
        Чудовище отскочило, выпрямилось во весь свой огромный рост, пошатнувшись, врезалось в стену и сползло по ней на пол, раскинув длинные ноги под невозможным углом. Ступни, каждая величиной с мое бедро, были голые, и я разглядела недоразвитые короткие отростки, каждый из которых заканчивался мощной звериной подушечкой.
        Виктор осторожно спрыгнул со стола, схватил пистолет и направил его на Мэри. Оружие ходило ходуном вместе с дрожащей от ярости рукой, но я не сомневалась, что он не промахнется. Я повернулась, задыхаясь от паники, и обнаружила, что Мэри лежит без чувств, упав в обморок от потери крови или при виде чудовища. Виктор удовлетворенно спрятал пистолет за пояс.
        - Свой ты тоже можешь убрать, Элизабет,  - рявкнул он.  - Или он никуда не годится, или ты не способна в меня выстрелить.
        Я уронила пистолет на пол, не чувствуя ни рук, ни ног. Я не могла оторвать глаз от чудовища. Теперь, когда оно лежало неподвижно, мой взгляд заскользил по его телу, не в силах задержаться на одном месте ни секунды. Все мое существо восставало против этого создания, отвергая нечто столь близкое человечеству и одновременно столь далекое.
        Наконец я добралась до его глаз.
        Хотя оно, по всей видимости, не могло пошевелиться, его глаза горели. Желтоватый белок окружал радужку пронзительного голубого цвета. И, глядя в них, я поняла, что уже видела их раньше.
        - Анри?  - выдохнула я.
        Виктор ногой отпихнул одну из ступней чудовища и перешагнул через другую.
        - Гм. По крайней мере, какая-то его часть. Я же говорил, что он жив.
        Я судорожно всхлипнула и упала на колени, чувствуя, как у меня вырвали оставшуюся часть сердца. Я не спасла никого из тех, кого любила.
        Я обрекла их всех.
        - Забавно,  - сказал Виктор, обернув руки полотенцем и с трудом стаскивая со стола изувеченные останки отца. Кожа его обгорела и липла к металлу.  - Даже в этой форме, которая делала его сильнее и быстрее любого человека и устойчивее к погодным условиям, у него было слишком доброе сердце, чтобы меня убить. Хотя, строго говоря, это не сердце Анри. Не помню, у кого именно я его взял… Может, у ее дяди? Как бы там ни было, оно не способно меня убить. Несчастное создание! Один его вид вызывает у меня глубочайшее отвращение. Подумать только: я, стремясь к недостижимым высотам, создал такого монстра, что даже падшие ангелы отвернулись бы в страхе.
        Он наконец стащил отца со стола и с усилием отшвырнул тело к дальней стене. Все вокруг было усыпано осколками разбитого окна. Они ловили свет от канделябров и ламп, посверкивая в лужах дождевой воды, которая продолжала скапливаться на полу. Среди стекла и луж лежало изломанное тело судьи Франкенштейна.
        - Неужели ты не любишь ничего?  - спросила я; теперь я могла смотреть только на Виктора. Но даже в присутствии чудовища Виктор был гораздо страшнее.
        - Только тебя.  - Он сообщил это, как голый факт. Но на его лице появилось злое выражение, а голос зазвучал резко.  - Еще одно тело потеряно! И снова придется наводить порядок.
        - Я пытался тебя защитить,  - простонало чудовище.
        Я пораженно посмотрела на него. С чего ему пытаться защитить Виктора? Но его глаза были прикованы ко мне.
        Анри.
        Чудовище.
        - Я видел тебя. В городе, где родился. Там, где были лишь тени и страх, я узнал твое лицо. Я пробудился среди темноты и ужаса, отвергнутый своим создателем. Я бежал, я скрывался, не понимая, почему вызываю такой ужас, но не желая показываться на глаза людям, чтобы не встречаться с их ненавистью. Я был новорожденным младенцем, но вместо любви и утешения встретил лишь жестокость и отвращение. Но я не знал, кто я. Как я появился на свет. Чем я был… прежде. Я знал только то, что видел с тех пор, как открыл глаза в его лаборатории.
        А потом я увидел тебя и вспомнил. Не все. Но я узнал твое лицо, хотя мое собственное было мне незнакомо. Я пошел за тобой. Я хотел предостеречь тебя, но мысль, что ты увидишь меня и закричишь от страха, останавливала меня, как последнего труса. Я прятался, как зверь в ночи, и наблюдал. Я пришел к Виктору, чтобы пригрозить ему. Дать ему понять, что я слежу за ним и всегда буду следить. Что я не позволю ему воплотить свои черные замыслы и причинить тебе вред.
        Это был не голос Анри и не его лицо, но это были почти его слова. Я устыдилась своих эмоций. Я бы отдала что угодно, только бы не испытывать к нему отвращения. Но он был воплощением того зла, что Виктор нанес миру.
        - А я изо всех сил пытался тебя убить,  - сказал Виктор, проверяя данные приборов и заново заполняя зловещий шприц.  - Если бы я не сделал тебя дьявольски сильным, это было бы куда проще. Но я многому научился. Я утешаю себя этим.
        Я не знала, что сказать, и боялась, что никогда больше знать не буду. Слезы душили меня, и я завидовала Мэри, лежащей без чувств. Мне хотелось покинуть эту комнату, это сознание, навсегда оставить в прошлом эти ужасы и все, что я знаю о них и о том, что я потеряла и что мне еще предстоит потерять.
        Виктор победил.
        Он взглянул на небо; близкие раскаты грома свидетельствовали о том, что его работа еще не окончена.
        - Одного разряда должно хватить,  - сказал он.  - Чтобы затушить эту искру жизни, которую мне никогда не следовало разжигать.  - Он нахмурился, глядя сверху вниз на свое первое творение.  - Поднять тебя на стол будет непросто.
        Я беспомощно перевела взгляд на Мэри. Она была идеальной жертвой. Никаких сомнений, следующей на стол ляжет она. Я покосилась на дверь. Я могу сбежать. Я могу спастись.
        Виктор вздохнул.
        - Тебе стоило бы мне помочь. Мне всегда приходилось брать на себя основную часть работы. Беги, если тебе так хочется. Тебе не обязательно это видеть. Ты ведь всегда предпочитала закрывать глаза. Но знай: я найду тебя, куда бы ты ни пошла. И когда я тебя найду, я буду готов. Ты моя. Никакие твои слова и поступки не остановят меня на пути к цели. Разумеется, ты знаешь меня, как никто, и понимаешь, что это правда.
        Я вздрогнула и отвернулась от Виктора. Мой спаситель. Мой муж. Да, я это понимала. А еще я понимала, что от мира не стоит ждать ни помощи, ни жалости. Я кивнула.
        Его гнев отчасти утих.
        - Знаю, процесс кажется ужасным. Но ты ничего не увидишь и не почувствуешь. Ты как будто очнешься после долгого сна. А когда это случится, ты станешь как это существо - сильной, быстрой, невосприимчивой к капризам природы. Не будет больше ни боли, ни страха. Но ты не будешь выродком вроде него. Ты будешь подобна небесному серафиму. Ты будешь совершенна. С самого рождения ты жила в тревоге и страхе. Я сделаю так, чтобы ты никогда больше не испытывала страха.  - Он помолчал, и я увидела, как он усилием воли смягчает выражение лица и надевает улыбку, пользоваться которой его научила я.  - Я позволю тебе отвернуться. Я позволю тебе уйти сейчас и не видеть заключительного этапа. Я пронесу эту ношу один и представлю тебе результат, пройду через ад, чтобы подарить тебе рай. Ты согласна?
        Опустошенная и измученная до предела потерей последнего из прежних друзей и неминуемой гибелью новоприобретенной подруги, я подняла на него глаза. Я буду сильной. Гораздо сильнее, чем прежде.
        - Ты отпустишь Мэри?  - спросила я.
        Он нахмурился.
        - Она мне пригодится.
        - Пожалуйста. Только не те, кого я знаю. Довольно.
        Он вздохнул.
        - Ей известно про нас. Нам придется уехать. Это все усложнит.
        - Мы можем вернуться на озеро Комо. Я буду рисовать, пока ты… работаешь. Я не буду смотреть. Я подожду, пока ты закончишь. У нас есть время.
        Плечи Виктора расслабились. Его лицо, словно луч солнца из-за облаков, осветила искренняя улыбка, которую могла вызвать у него только я.
        - Я продал виллу и снял почти все средства с твоих счетов.  - Он махнул на большой кожаный чемодан в углу.  - Мы можем приобрести новую лабораторию. Подальше от посторонних глаз. Там, где мне больше не помешают. Вместе.
        Он раскрыл объятия.
        - Я всегда хотела только одного: быть с тобой,  - прошептала я. Я шагнула к нему, но поскользнулась и упала на пол среди осколков и луж. Виктор кинулся ко мне. Он опустился рядом и протянул руку, чтобы мне помочь.
        Мои пальцы сомкнулись вокруг осколка стекла. Я вонзила его ему в бок.
        - Дрянь!  - закричал он и отшатнулся. Стекло осталось у него в боку.
        Я встала, чувствуя, как впивается мне в ладонь второй осколок. Я оскалила зубы в улыбке, которая была еще фальшивее тех, которым учила его я.
        - Я бы целилась тебе в сердце, вот только у тебя там ничего нет.
        Пошатываясь, он подошел к столу и потянулся к пистолету. Я бросилась наперерез, но мы оба замерли, так до него и не добравшись. Над нами нависало чудовище.
        - Теперь я, кажется, готов тебя убить,  - сказало оно.
        Виктор резко развернулся, обхватил меня за талию и сжал мне руку, вдавливая стекло еще глубже. Он приставил мою руку к горлу, прижимая острый край стекла к вене, обеспечивающей кровью все мое тело.
        - Еще шаг, и я убью ее!  - Я чувствовала, как Виктор дрожит, чувствовала, что скоро он потеряет контроль.  - Мне нужно только ее тело.
        Чудовище запрокинуло голову и издало крик, который я уже слышала раньше. Крик, который подхватила моя душа. Крик потерянного и проклятого, крик души, которой на этой земле не было места.
        Я тоже хотела закричать.
        Но я уже решила, что буду сильнее. И для этого мне не нужно было его зловещее перерождение.
        - Со мной ты не убежишь,  - сказала я.  - Я всюду буду тебя задерживать. А если ты убьешь меня сейчас, что остановит чудовище от того, чтобы убить тебя? У него не будет причин этого не делать. Если ты убьешь меня и тебе удастся сбежать, мое тело будет тебе обузой. К тому времени, как ты обустроишь новую лабораторию, оно разложится и станет бесполезно. Ты потеряешь меня, Виктор. Что бы ты сейчас ни сделал, ты меня потеряешь.
        Его рука дернулась, и осколок царапнул мне кожу. Теплый ручеек крови запачкал мне воротник и побежал дальше по белоснежному платью.
        - Ты моя,  - прошипел он мне в ухо.  - Я никогда не сдамся. Я найду тебя на краю света. И тогда ты узнаешь, на что я способен, и станешь поклоняться мне, как своему творцу, и мы с тобой будем счастливы.
        Он толкнул меня вперед. Я врезалась в стол; остатки заряда пронзили мое тело, и меня наконец окутала благословенная темнота.

        Глава двадцать шестая
        Подчас уединенье - лучшее из обществ

        - Она просыпается,  - произнес женский голос.
        Я рывками выбиралась из темноты, позволяя мучительной боли привести меня в сознание. Когда я открыла глаза, Мэри сидела рядом, улыбаясь во весь рот.
        - Выспались?
        Я села; голова кружилась.
        - Ваша рука!
        Я потянулась к ее плечу. Повязка была свежей; просочиться успело только маленькое красное пятно.
        - Я буду жить. И Виктор, к сожалению, тоже. Вы не могли ткнуть его в шею? Или в глаз? Или…
        Я закрыла ей рот ладонью.
        - Мэри. Я ни разу не держала в руках осколков стекла. Уж простите, что не успела как следует прицелиться.
        Она отодвинула мою руку и подождала, пока я встану. Когда я убедилась, что твердо стою на ногах, я помогла встать ей.
        А потом мне пришлось посмотреть на чудовище. Анри.
        Словно услышав мои мысли, он заговорил, не покидая темного угла, где стоял, ссутулив плечи и отвернув от нас лицо.
        - Я поймал тебя, когда ты начала падать, и принял часть разряда на себя, так что он тебя не убил. Виктору удалось уйти. Я не смог его догнать - я потерял его из-за грозы. Он взял лодку, а я не умею плавать и не доверяю вашей маленькой лодочке. Простите меня.
        - Это не твоя вина. Это все я.
        Мэри зацокала языком.
        - Но, но! Не пытайтесь приписать себе заслуги Виктора. Вы не заставляли его делать то, что он сделал.
        - Но я его не остановила.
        - Когда бы вы это сделали?  - Мэри подошла к кожаному чемодану и открыла его.  - Неплохо, неплохо. Невесело ему придется без этого чемодана.  - Она закрыла чемодан и продолжила осмотр комнаты.  - Может, в детстве, когда ваша жизнь зависела от его семьи? Или когда вас заперли в лечебнице без права на освобождение?
        - Я не безгрешна.
        - Быть безгрешной - не то же самое, что быть виновной,  - мягко улыбнулась Мэри.
        Чудовище зашевелилось в своем темном углу, стараясь сделаться меньше.
        - Анри… - начала я, не позволяя себе отводить от него взгляд.
        - На самом деле меня зовут не Анри. Он часть меня, но я не он.
        - Как тогда тебя зовут?  - спросила Мэри.
        - Раньше звали Анри. И, кажется, Феликс.
        - Моего дядю звали Карлосом.
        - Тогда это тоже мое имя.
        - Получается длинновато,  - сказала она.  - Раз уж ты не они, почему бы тебе не придумать себе новое имя?
        Наступила пауза; потом чудовище кивнуло.
        - Адам,  - сказало оно. Его голос звучал низко, как раскаты грома, который уже начал удаляться от нашей горной долины.
        - Мне нравится. Литературно, но и с ноткой иронии. Приятно познакомиться, Адам.
        Она продолжала деловито кружить по столовой, переоборудованной в лабораторию. Я подозревала, что она делала это отчасти для того, чтобы не смотреть на него. Она не поверила мне, когда я рассказала о его существовании. Даже я, находясь с ним в одной комнате, с трудом осмысляла его присутствие, не веря, что оно реально.
        - Поосторожнее с реагентами,  - сказала я Мэри, когда та взяла в руки все еще полный шприц.  - Вы же не знаете, как они действуют.
        Она скривилась, словно собственное невежество вызывало у нее больше негодования, чем сами реагенты. Она подняла большую кожаную книгу с несшитыми страницами. Заглянув внутрь, она округлила глаза.
        - Виктор забыл свои записи.
        Чудовище - мужчина - Анри - не Анри - Адам покопался в складках своего грубого плаща, который он, похоже, смастерил из паруса. Из кармана он достал похожую книгу.
        - У меня есть его старые записи.
        - Откуда они у тебя?  - Я поняла, что это та самая книга из кошмарного сундука в первой лаборатории Виктора. И тут я вспомнила.  - Ты был там в ту ночь. Я едва не сожгла тебя заживо.  - Устыдившись, я опустила голову.  - Прости меня.
        - Ты не знала.
        - Нет, я прошу прощения не только за это. Я была несправедлива к тебе - к Анри - в жизни. Его прежней жизни. Но та часть тебя, что была Анри… я тебя использовала. Не так жестоко, как Виктор, но я позволяла тебе любить меня, потому что так я чувствовала себя более защищенной. Не потому, что я испытывала к тебе романтические чувства. Я не уверена, что испытывала их хоть когда-нибудь,  - не уверена, что вообще на это способна. Это роскошь, доступная только тем, кому не нужно заботиться о своей безопасности.
        Я остановилась, сделала глубокий вдох и заставила себя посмотреть на чудовище. Я буду приучать к нему разум до тех пор, пока не смогу смотреть на него без омерзения. Я нашла на изрезанном лице глаза Анри и сосредоточилась на них.
        - Ты оказался на пути этого демона из-за меня. И я сознательно спровоцировала Виктора, чтобы заставить его вернуться домой или позволить тебе взять меня в жены - и тем самым обеспечить мое будущее. Мне было все равно, какой из путей выберет он,  - а значит, меня не заботили твои чувства. Я использовала тебя. За это я прошу прощения. Об этом я всегда буду сожалеть.
        - Теперь я понимаю, что значит оказаться в ловушке,  - сказал он медленно, тщательно проговаривая каждое слово раздутым неповоротливым языком.  - Я загнан в ловушку этим телом. Мне нет места в этом мире, негде укрыться. Я не могу положиться даже на великодушие окружающих, потому что они никогда его не проявят.
        Мэри, обходя осколки, подошла к нам. Она забрала у Адама первый дневник и сунула его вместе со вторым под здоровую руку.
        - Что ж. У нас его записи. У нас его деньги. У нас его лаборатория. Он еще не скоро обустроится снова.
        - Предлагаю не давать ему такой возможности. Я окинула взглядом все вокруг, думая об этом доме, который никогда не был моим. Доме, в котором я отчаянно мечтала о безопасности. Доме, на который я, Франкенштейн, могла наконец заявить права.
        Я смахнула на пол первый флакон, который попался мне на глаза. Потом еще один, и еще. Я подняла стул и швырнула его в комод, уничтожив одним махом и реагенты Виктора, и фамильный фарфор Франкенштейнов. Я не понимала, что захожусь в крике, пока моя разрушительная энергия не исчерпала себя. В комнате стоял тяжелый запах реагентов; к хаосу на полу добавились химические отходы.
        Я направилась к двери с гербом Франкенштейнов.
        - Как думаешь, Адам, ты сможешь ее снять? Мне нужно развести костер.
        Он промычал, без слов выражая согласие. Своими огромными руками он с легкостью сорвал дверь с петель и кинул ее на середину комнаты. За первой створкой последовала вторая. Адам прошелся по дому, круша мебель. Мэри медленно выволокла наружу чемодан с деньгами здоровой рукой, пока я собирала припасы, которые подготовила, когда намеревалась убить Адама, не понимая, кто здесь настоящее чудовище.
        Мы собрали все в кучу и сложили в центре столовой костер. Настало время раз и навсегда сжечь мое прошлое. Мы восстанем из пепла обновленными. Адам. Мэри. И я.
        Я взяла с очага на кухне спичку и задумалась.
        - Нужно проверить комнаты прислуги. Мне бы не хотелось случайно кого-нибудь убить.
        - Да, обычно мы убиваем намеренно,  - услужливо добавила Мэри.  - Но если бы там кто-то был, думаю, он бы уже отреагировал на шум.
        - Слуги ушли, когда вернулся Виктор,  - сказал Адам.  - Я наблюдал за домом.
        - Хорошо.
        - Положим сверху тело?
        Я посмотрела на останки судьи Франкенштейна. Он заявил о своих правах на меня и держал меня в заложницах в надежде завладеть моими деньгами. Он был не так плох, как его сын. Но он определенно сыграл свою роль в том, кем стал Виктор.
        - Это не для него. Это для меня.
        Я кинула в костер спичку. Когда огонь выгнал нас из дома, мы постояли на улице, наблюдая, как пламя пожирает поместье Франкенштейнов.
        - Что будем делать теперь?  - спросила Мэри.
        - Виктор сказал, что найдет меня на краю света. Думаю, мне стоит усложнить ему задачу.
        Мэри рассмеялась.
        - С удовольствием заставлю его помучиться.
        - Вы не можете поехать со мной! Моя дорога будет долгой, одинокой и опасной.
        Она устремила взгляд поверх языков пламени.
        - Мой дядя мертв. Я любила книжную лавку, потому что любила его. Если я вернусь, следующие несколько лет мне придется бороться за нее, а потом я потеряю ее, потому что я незамужняя женщина, а закон суров к незамужним женщинам. И потом, Виктор знает, что мне известна правда о нем. Не могу представить, чтобы он простил меня или забыл об этом.
        - Думаю,  - сказал Адам голосом, напоминающим скрежет камней,  - я смогу обеспечить ему нужный след. Меня сложно не заметить.
        Что за странное зрелище представляла наша компания! И все же я была бесконечно благодарна, что мне не придется делать это в одиночку.
        - Чтобы не отстать от нас, он вынужден будет постоянно двигаться, а значит, ему не удастся устроить новую лабораторию. Так мы сможем спасти других. Но нам нужно увести его как можно дальше от людей. На случай, если все пойдет не по плану.  - В конце концов, мы трое уже попытались его убить и потерпели неудачу.  - Он ненавидит холод. Так что предлагаю немедленно выдвигаться на север.
        - О, трое беглецов в нашем лице превратят жизнь дорогого Виктора в ад.  - Мэри в предвкушении потерла руки.
        Я рассмеялась; Мэри присоединилась ко мне, и этот звук был ярче, чем пылающий перед нами огонь. Что-то внутри Адама расслабилось. Он выпрямился, больше не пряча от нас лицо. Его черные губы разошлись в улыбке, и я наконец увидела в нем живую душу. Не Виктор вложил ее в Адама. Это была заслуга самого Адама.
        Мы замолчали, слушая, как дождь шипит, поливая пламя, жар которого был так силен, что наша одежда высыхала, не успевая намокнуть.
        Дом был убежищем, но был и тюрьмой. Но даже глядя, как он горит, я не чувствовала себя свободной. Оставался Виктор. Он не отпустит меня. Я лучше других знала, с каким упорством и одержимостью он идет к своей цели. Он найдет меня.
        Я позволю ему это сделать.

        Глава двадцать седьмая
        Не двигаться, не чувствовать, уйти в несозданную ночь и сгинуть в ней

        Я всегда знала, что благодаря Виктору смогу посмотреть мир.
        Я и подумать не могла, что это случится при таких обстоятельствах.
        Мы стояли на равнине перед Санкт-Петербургом. Это было долгое, холодное путешествие. А впереди нас ждали еще более долгие и холодные переезды. Но, глядя на луковичные купола этого сияющего на солнце, покрытого инеем города, я наконец почувствовала что-то, напоминающее умиротворение.
        - Как красиво,  - сказала я.
        - Как холодно,  - сказала Мэри.
        - Красиво и холодно,  - сказал Адам.
        Я рассмеялась и взяла Мэри под руку. А потом - очень робко - потянулась и взяла под другую руку Адама. Он, как и всегда, вздрогнул от моего прикосновения, но потом расслабился. Я не стала смотреть на него, чтобы убедиться, что он улыбается. Я пыталась делать то, что казалось мне правильным, просто потому, что хотела этого, а не ради того, чтобы вызвать нужную для моих целей реакцию.
        - Идите в город,  - сказал Адам.  - Проведите несколько ночей в тепле и уюте. А я поброжу по окрестностям и позабочусь о том, чтобы меня заметили.
        - А если кто-нибудь попытается причинить тебе вред?  - Я боялась этого постоянно - что его жуткий облик станет причиной насилия.  - Это нечестно по отношению к тебе. Или все будут в тепле, или никто.
        Он похлопал меня по руке. Его ладонь вдвое превосходила мою, но была удивительно мягкой.
        - Я быстрее и сильнее любого, кто может попытаться мне навредить. Мне это не в тягость. Холода я не боюсь. И я люблю открытые пространства. Меня до сих пор будоражит возможность бегать так быстро, как я умею.  - Он помолчал и застенчиво улыбнулся. Это была очень осторожная улыбка, улыбка - бутон цветка. Хрупкая, не до конца еще сформировавшаяся.  - И мне нравится предвкушение от новой встречи с вами.
        Я улыбнулась в ответ, и его улыбка-бутон начала расти.
        - Мне тоже. Но я не говорю по-русски. Так что мы не сможем ориентироваться в городе и…
        - Я говорю.  - Мэри широко улыбнулась; дыхание вырывалось у нее изо рта облачками пара.  - По крайней мере, моих знаний должно хватить, чтобы заказать обед и снять комнату. Мой дядя любил Санкт-Петербург. Я хочу посмотреть на этот город своими глазами.
        - Значит, решено.  - Адам снова похлопал меня по руке и мягко ее отпустил.  - Я-то его уже видел.
        - В другой жизни,  - возразила я.
        - Мне этого достаточно. Буду ждать вас на этом месте через три дня.
        Он широкими скачками бросился бежать, за считаные секунды оказавшись слишком далеко, чтобы я могла возразить.
        Мэри вернулась в наш открытый экипаж и взялась за поводья.
        - Забирайся. Хочется побыть в тепле подольше, чем пару часов за раз.
        Я присоединилась к ней, и мы поехали к городу. Экипаж был на полозьях, так что она остановилась на окраине города и нашла конюшню, чтобы оставить лошадей. До центра города мы добрались в наемной карете. Мне хотелось поселиться в простом неприметном месте. Мэри выбрала лучший постоялый двор, какой только смогла найти.
        Вечером, когда мы сели ужинать с полными тарелками супа и бокалами вина, она мрачно уставилась на меня.
        - Мы с тобой находимся в одном из самых красивых городов мира. Я хочу сходить в оперу. Я хочу посмотреть соборы. Я хочу насладиться этим дорогим ужином. А ты твердо намерена быть несчастной. С Адамом все будет хорошо. Он любит уединение и любит возвращаться к нам.
        - Дело не в этом,  - выпалила я и вдруг поняла в чем. Я уткнулась взглядом в тарелку и лежащую рядом с ней серебряную ложку. В глазах поплыло.  - Как я могу наслаждаться жизнью, пока есть Виктор? Как мне наслаждаться жизнью, когда Жюстина мертва? И Уильям. И твой дядя с Анри - они не мертвы, но и не живы, потому что это нельзя назвать жизнью. За мной вереницей тянутся призраки. Их всех убили из-за меня. Из-за извращенного желания Виктора мной обладать. Как я могу улыбаться, как я могу наслаждаться жизнью, зная, какой ценой досталась мне эта жизнь?
        Мэри взяла мои руки в свои. Я теперь все время носила черное. На ней сегодня было темно-красное платье, подчеркивающее превосходный цвет ее лица. Она улыбнулась и пожала мне руки.
        - Я знаю своего дядю. Я вижу его черты в Адаме. В его доброте. В его восхищении природой. В его любви к нам обеим. Я уверена, что и ты видишь в нем Анри. Да, твоей Жюстины больше нет, но ты хранишь ее в своем сердце. Неужели она хотела бы, чтобы это сердце мучилось и болело из-за нее?
        Я покачала головой.
        - Она заставила меня пообещать, что этого не будет.
        - Я не говорю, что ты не должна грустить и испытывать угрызения совести. Но прошлое должно было по крайней мере научить тебя ценить жизнь. Показать ее безудержную, драгоценную радость. Не позволяй Виктору украсть ее у тебя. Он уже отнял у тебя слишком много.
        Я кивнула и высвободила одну руку, чтобы вытереть глаза. Другую руку я не отнимала еще долго, пока напряжение в груди не ослабло настолько, что я смогла дышать. А потом я улыбнулась ей открытой улыбкой - просто потому, что я любила ее и была рада, что она рядом. Она улыбнулась в ответ.
        Той ночью, свернувшись рядом с ней в теплой постели перед негромко потрескивающим камином, я крепко спала. Впервые за много месяцев меня не мучили кошмары.

***

        - У меня для тебя подарок,  - улыбнулась я.
        Голубые глаза Адама удивленно расширились. Под меховыми шубами и приобретенной нами провизией лежала стопка книг. Поэзия, драмы, философские трактаты - все, что любил Анри и, по словам Мэри, любил ее дядя. А сверх того мы купили несколько книг, посвященных самым разным предметам, чтобы Адам смог понять, что любит он.
        - Спасибо,  - сказал он торжественно, проводя бесформенными пальцами по корешкам. Мы с Мэри обняли его, и он обхватил своими ручищами нас обеих.  - Спасибо,  - прошептал он, и я поняла, что мы подарили ему не слова или знания, но дружбу. Мы никогда его не покинем. А он никогда не покинет нас.
        Семья, которая едва не уничтожила меня, невольно подарила мне новую семью. Я сдержу обещание, данное Жюстине. Я приму жизнь, какой бы странной она ни была, пока она у меня есть. И так, с Мэри, пристроившей голову у меня на плече, и Адамом в роли возницы, я позволила себе улыбнуться - не для кого-нибудь, а просто так.
        Для себя.

***

        Мэри укуталась в меха и подпоясалась, разом превратившись из девушки в медведя. Я расхохоталась, глядя на нее, и, отодвинув ящик, проверила люк в полу, чтобы убедиться, что дыра, которую мы пробурили во льду, чтобы набирать воду и рыбачить, не затянулась. Я обломала наросший по краям лед и вытащила леску.
        - Три рыбины!
        Ветер завывал вокруг нашей крошечной хижины, безуспешно пытаясь отыскать лазейку между глиной и деревом, защищающими нас от стихии. Снега навалило столько, что он закрывал единственное окно, из-за чего даже днем в хижине царил мягкий рассеянный полумрак. Мы не знали, кто построил ее и кому она принадлежала, но за все две недели у нас не было ни единого гостя. А если владелец появится, мы готовы были заплатить за ночлег. Впрочем, я с трудом представляла, чтобы кто-нибудь наткнулся на нас случайно. Снег снаружи хлестал по лицу и залеплял глаза, не стихая ни на секунду. Адаму регулярно приходилось откапывать нас, чтобы мы могли выбраться за провизией.
        Благодаря его ненавязчивому мягкому присутствию в хижине было уютнее. Мне всегда становилось спокойнее, когда он был дома. Но одиночество не тяготило его, когда он отлучался, чтобы показаться на глаза жителям деревень в нескольких днях пути, в нашем же крошечном жилище он чувствовал себя не в своей тарелке.
        Мы не возражали против его отлучек и убедились, что он это знает. Он должен был вернуться на следующий день, и мы собирались обсудить наш следующий шаг. Я буду скучать по этой воющей хижине. Но настало время принять решение, куда двигаться дальше.
        - Знаешь, он действительно гений,  - сказала Мэри.
        - Кто?
        Я положила рыбу на печь и снова задвинула ящик, прикрыв прорубь. Я приготовлю рыбу на ужин, когда Мэри вернется с припасами. Она принесет продукты и новости, если ей удастся что-нибудь узнать. До сих пор мы ничего не слышали о Викторе. Нами никто не интересовался. И, по счастью, свежих сплетен о череде убийств в Женеве или окрестностях тоже не было.
        Мне хотелось думать, что так будет всегда. Мэри начала думать, что Виктор умер от ран или что мы перестарались в своем стремлении от него убежать. Она хотела вернуться в Санкт-Петербург и купить для нас троих дом где-нибудь на окраине. Обустроиться на одном месте. Может, Виктор найдет нас через месяц, или год, или не найдет никогда. На что надеялась я, я не знала. Знала только, что с тех пор, как мы приехали в Санкт-Петербург с Мэри и Адамом, я была… счастлива.
        - Виктор. Гений,  - сказала Мэри, разглаживая сбившийся мех. Она откинула полу шубы, под которой прятала его книги.  - И при этом совершенно невыносим. Ты знала, что он тоже вел дневник? Он описывал события своей жизни, но опускал те части, где убивал людей, чтобы заполучить их тела. Он выставил себя героем. Думаю, он боится того, каким его запомнят, если кто-нибудь узнает, что он сделал, и хотел самостоятельно выбрать, что именно сохранить для истории. Ты - на случай, если тебе интересно,  - безгрешный и прекрасный ангел во плоти, влюбленный в него без памяти.
        - Не замечала за ним такой любви к литературному вымыслу.
        - М-м,  - протянула она.  - А еще в вашу брачную ночь тебя убил Адам! Настоящая драма. После этого Виктора даже на какое-то время поместили в лечебницу - так велика была его скорбь.
        - Самовлюбленный индюк,  - прошипела я.
        Мэри расхохоталась.
        - Он определенно любит поговорить о себе. А еще тут масса описаний гор! Он прямо-таки очарован их величием.
        - Тебе стоит сжечь его дневники.
        - Это решать тебе, а не мне. Еще я изучила его труды. Он психически ненормален и убийца, но его ум… - Она умолкла, и на ее лице проскользнуло что-то, напоминающее восхищение. Она помотала головой, словно отбрасывая это чувство.  - Если тебе станет от этого легче, я понимаю, почему ты думала о нем так хорошо и не замечала его истинной природы. Его ум потрясает воображение.
        Я вздохнула.
        - Я любила его не за ум, а за то, как он ко мне относился. Он ценил меня - единственный во всем мире. И я думала, что это делает меня особенной - то, что он любит только меня. Я должна была понять, что его неспособность любить кого-то еще значила лишь, что с ним что-то не так.
        - О, Элизабет, моя славная грустная девочка,  - жизнерадостно сказала Мэри.  - Я считаю тебя особенной. А ведь я много кого люблю. Ну… какое-то количество людей… - Она помолчала.  - По крайней мере, двоих. Да, я определенно люблю двух человек. Если считать Адама человеком, а мы, конечно же, считаем.
        Я рассмеялась и неуклюже обняла ее необъятные меха.
        - Возвращайся скорее.
        Она поцеловала меня в щеку и надела снегоступы. Я вздохнула и приготовилась ко встрече со стихией, когда она потянулась к двери. Ветер ворвался внутрь, заметая в хижину снег. Резко похолодало. Мэри, согнувшись почти вдвое, пробилась против ветра на улицу и побрела по сугробам. Я с трудом захлопнула за ней дверь, с облегчением задвинула засов и подкинула дров в печь.
        В тот день, ожидая возвращения друзей у теплой печи в хижине, освещенной мягким прохладным светом, я решила: мы больше не позволим Виктору решать, как нам жить. Мы убегали. Мы ждали. Теперь мы останемся на одном месте и позволим ему нас найти - или навсегда для него исчезнем. Мне неважно было, где мы окажемся,  - главное, чтобы со мной была моя маленькая семья.

***

        Мэри отчаянно колотила в дверь. Стук вырвал меня из дремы; я кинулась к двери и сняла засов. Дверь распахнулась с еще большей, чем обычно, силой, сбив меня с ног.
        - Закрывай скорее!  - закричала я, рукой заслоняя глаза от снега и бьющего с улицы ослепительного солнца.
        Дверь закрылась, и я, опустив руку, увидела, что надо мной стоит Виктор.
        - Ну здравствуй, жена.
        Я брыкнула ногами, метя в ему голень, и поползла к столу. Виктор увернулся, обошел меня и пнул по рукам; я упала вниз лицом. Под кроватью у нас были пистолеты и ружья, но я не могла до них добраться. Я перекатилась на спину, чтобы видеть его.
        В руке он держал пистолет. Он хорошо подготовился. Его темные волосы были спрятаны под запорошенной снегом меховой шапкой. Сколько времени он ждал снаружи, чтобы застать меня одну?
        Все это время мы думали, что расставляем на него ловушку. А теперь в ловушке оказалась я.
        Одна.
        - Снаружи у меня собачья упряжка. Когда эта женщина узнает, что тебя нет, мы будем в милях отсюда. И мне известно, что чудовище находится от нас в полном дне пути и не догонит нас даже с его невероятной скоростью.  - Он наклонился и улыбнулся мне, напомнив своим холодным властным взглядом отца.  - Ты правда думала, что это сработает?
        Я попятилась. Он наблюдал за мной, готовый к прыжку. Я остановилась, ударившись спиной о ящик. Бежать было некуда. Добраться до пистолетов я не успею. А если я попытаюсь сопротивляться, он наверняка снова вколет мне что-то, и я потеряю последний шанс на борьбу.
        - Ты будешь рада узнать, что я наконец готов,  - сказал он.  - Было трудно, но ты не поймешь и не оценишь тех испытаний, через которые мне пришлось пройти. Все это время меня поддерживала мысль о том, какой благодарной ты будешь после своей перемены. И она же помогла мне простить тебя за неверие в мои силы.
        - Я никогда не буду твоей,  - сказала я глухо и неубедительно.
        Он присел рядом со мной так, что наши глаза оказались на одном уровне. Я больше не притворялась, что принадлежу ему, и он тоже. Он раскрыл свою истинную сущность. Я как будто смотрела на портрет - плоское изображение без души и жизни. Неужели я действительно не замечала этого или же, как он сказал, просто предпочитала закрывать глаза?
        - У тебя никогда не было иного пути. Представь, насколько хуже пришлось мне. Сколько мне пришлось выстрадать. И сколько из этих страданий причинила мне ты!  - Его лицо исказилось, а пальцы сильнее сжались вокруг пистолета. Он вздохнул.  - Но не стоит об этом. Нам нет смысла ссориться. Это твоя судьба, Элизабет Франкенштейн. Я никому не позволю отнять тебя - ни человеку, ни смерти, ни самому Богу.
        Он встал, протягивая мне руку.
        - Если я пойду, ты оставишь в покое Мэри и Адама?
        - Что еще за Адам?
        - Это… - Я не могла назвать его чудовищем.
        Виктор догадался.
        - Ах, Адам. Громкое имя для того, кого даже не назвать человеком… Да. Они могут делать что пожелают. Они мне не нужны.
        Он улыбнулся. Этой улыбке его научила я. И я знала, что он улыбнулся, чтобы я не увидела правды. Разумеется, он не оставит их в живых. Мэри попыталась отнять у него то, что принадлежит ему, а Адам напоминал ему о его неудачах. Он заберет меня, а потом уничтожит их. Или, в случае Мэри, использует ее тело для очередной невыразимой гнусности.
        Что я могла сделать?
        Я улыбнулась и посмотрела на него тем взглядом, которым в прежние времена успокаивала его, возвращая в нормальное состояние. Он облегченно вздохнул, и его глаза посветлели. Он все еще нуждался во мне. Он всегда будет во мне нуждаться. И какая-то часть меня до сих пор откликалась на это.
        У меня не было оружия, чтобы его убить. Но, возможно, когда он увезет меня, я смогу что-нибудь придумать. Я улыбнулась еще нежнее, и он потянулся, чтобы меня поцеловать. Не выдержав, я отпрянула, уворачиваясь от его ненавистных губ.
        От моего движения ящик сдвинулся назад. Я по инерции заскользила по льду и упала в прорубь.
        Шок был мгновенным и атаковал все чувства. Паника бурлила во мне, пока я пыталась понять, где верх, а где низ, и отыскать дыру во льду. Я должна была выбраться!
        Перед глазами возникла рука, которая наугад шарила в ледяной воде. Рука, которую протянули мне в детстве, которая вывела меня из жизни, полной страданий, в жизнь, оказавшейся другой разновидностью плена. Рука, которая по воле его гениального мозга, управлявшего ею, выполняла тонкие и рискованные операции, попиравшие фундаментальные законы жизни и смерти.
        Рука, которая присвоит себе мое тело.
        Виктор спасет меня. А я хочу жить! Отчаянно. Всегда хотела. На секунду я позволила себе обдумать такой вариант.
        Но если я выживу, то все равно умру и никогда уже не верну себе контроль над собственным телом.
        Я ухватилась за его руку и дернула изо всех сил. Виктор, не привыкший к сопротивлению с моей стороны, полетел в прорубь. Он замолотил руками, повернувшись ко мне в синих водах. Его брови были сдвинуты, выражая удивление и непонимание.
        Я протянула руку и, улыбаясь, разгладила их. Виктор больше никому не причинит вреда. Я спасла их - и себя.
        Он бился, пытаясь найти дыру и подняться на поверхность. Но на нем была меховая шуба. Пропитавшись водой, она тянула его вниз. Я обхватила его руками, обняла и начала опускаться вместе с ним на дно, пока он не перестал шевелиться. Вода глубокого синего цвета из холодной превратилась в обжигающую, а потом перестала ощущаться вовсе.
        Я раскрыла руки и отпустила Виктора. Его пальцы, запутавшиеся в моих волосах, наконец расслабились. Устремив на меня удивленный взгляд, он медленно опускался на дно, пока не скрылся в темных глубинах. Меня, сбросившую лишнюю тяжесть, вынесло наверх.
        Оставшись одна, я закрыла глаза.
        Мне было не страшно.

        Эпилог
        Спускался я в провалы темноты отважно и оттуда восходил опять к высотам

        Вокруг была пустота.
        А потом - шок такой силы, что меня вырвало из хватки вечности, а каждый спящий нерв начал пульсировать болью, пока я не ощутила и не увидела ослепительную белизну, которая окутала меня и швырнула назад.
        Я сделала вдох.
        Я открыла глаза. Я не узнавала эту комнату и не понимала, где нахожусь. Я не понимала ничего. Я почувствовала, как во мне поднимается волна паники, но тут мне на щеку легла прохладная рука. Сверху вниз на меня, улыбаясь сквозь слезы, смотрела Мэри. Адам маячил у нее за спиной, и его изувеченное лицо светилось надеждой.
        - С возвращением, Элизабет Франкенштейн,  - сказала Мэри.
        Я была свободна. И…
        - Жива,  - прошептала я.

        От автора

        Двести лет назад девочка-подросток села и написала научно-фантастический роман.
        Она сделала это на спор. Самой смелой вещью, что делала на спор я, было пригласить на свидание моего нынешнего мужа. Справедливости ради, этот поступок изменил мою жизнь. Мэри Шелли? Изменила жизнь всего человечества.
        Истории, которые трансформируют коллективное воображение настолько заметно и радикально,  - явление редкое. Тот факт, что мы до сих пор обсуждаем «Франкенштейна», изучаем его и переписываем заново, многое говорит о вопросах, поставленных Мэри Шелли. Потому что в любой истории интересны не ответы - интересны сами вопросы.
        Когда я приступила к переосмыслению книги, которая так много для меня значит, я не вполне понимала, с чего мне начать. Я знала, что хочу создать героиню женского пола, но мне не хватало вектора. Мне нужны были мои вопросы.
        Их я нашла во вступлении к «Франкенштейну», написанном самой Мэри Шелли. В нем она смещает фокус внимания с себя на своего мужа, поэта Перси Биши Шелли. «Мой муж,  - сообщает она,  - с самого начала очень желал, чтобы я оказалась достойной дочерью своих родителей и вписала свое имя на страницы литературной славы… Он желал, чтобы я писала, не столько потому, что считал меня способной написать что-либо заслуживающее внимания, но чтобы самому судить, обещаю ли я что-либо в будущем»[11 - Пер. З. Е. Александровой.]. Далее, в предисловии - единственной части книги, написанной им самим,  - Перси считает нужным отметить, что если бы люди знали, что лорд Байрон творил в то самое время, когда создавался «Франкенштейн», то они бы, несомненно, предпочли его сочинения.
        Мэри Шелли обожала своего мужа. Она до самой смерти хранила в ящике письменного стола его сердце, завернутое в листок с его стихами. Но, когда я прочла эти строки, мне захотелось что-нибудь расколотить. «Франкенштейна» не было бы без вызова, брошенного лордом Байроном и Перси Шелли, и без поддержки литературных начинаний Мэри Шелли со стороны мужа. Но своей гениальностью роман обязан исключительно Мэри.
        Несмотря на это, и во времена первой публикации, и десятилетия спустя, и даже сегодня люди приписывают главную заслугу мужчинам из ее окружения. Ну как, действительно, девушка - девочка-подросток - могла создать нечто настолько великое?
        Так мои вопросы начали обретать форму. В какой степени нас формирует наше окружение? Что бывает, когда все, чем мы являемся, зависит от других людей? И вечный вопрос: где женщины? Даже бурное воображение Мэри не способно было выдвинуть на первый план этой истории женского персонажа. И тогда я поняла, о чем мне нужно написать. О девочке, которую вручили мальчику в качестве подарка. О девочке, чья жизнь вращается вокруг гениального мальчика, которого она любит. О девочке, которая невольно помогает сотворить чудовище.
        О девочке-подростке, потому что, как доказала Мэри Шелли, в мире нет ничего гениальнее и страшнее.

        Благодарности

        Прежде всего я хочу поблагодарить Мэри Уолстонкрафт Шелли, чье ошеломительное воображение продолжает вдохновлять бесчисленные истории, в том числе эту. Спасибо за то, что в своей невероятной готической гениальности показала этим стихоплетам, что такое настоящий хоррор. Ты навсегда изменила облик литературы.
        Особая благодарность моим личным гениям, Вэнди Логгия и Беверли Горовиц, за то, что спросили, не хочу ли я создать свою версию «Франкенштейна». Ответ, разумеется, был положительный. Спасибо, что подтолкнули меня присмотреться к Элизабет и написать ее историю.
        Я также выражаю благодарность всем в «Делакорт Пресс» и «Рэндом Хаус», особенно Одри Ингерсон за помощь в редактуре романа, Коллин Феллингэм за тактичное напоминание о том, как отчаянно я нуждаюсь в корректоре, и Аише Клауд, моему несравненному рекламному агенту.
        Реджине Флат и ее команде дизайнеров - не могу выразить словами свою благодарность вам. Я потрясена вашим талантом и умением выдумать концепт, а потом превратить его в великолепную и пугающую обложку.
        Мишель Вулфсон остается моим неизменным многоопытным агентом, который помогает мне в развитии литературной карьеры и ищет для меня новые возможности, даже если книги, которые я пишу, для нее слишком страшны. Прости меня, Мишель. Мы обе знаем, что дальше будет только хуже.
        Черновой вариант этого романа не появился бы на свет без Натали Уиппл, которая скорректировала общее его направление, и Стефани Перкинс, которая прочла все его версии и помогла мне создать мое дорогое чудовище. Люблю вас.
        Лорду Байрону и Перси Шелли - спасибо вам, невозможным гордецам, считающим, что Мэри не способна сочинить произведение лучше ваших. Что, съели?
        Спасибо Ною, моей поддержке и опоре, моему главному слушателю и любимому партнеру. И, наконец, моим прекрасным детям - спасибо за то, что были рядом все эти долгие месяцы, пока я создавала своих чудовищ. Вы всегда были и остаетесь лучшими из моих творений.
        notes

        1

        Перевод А. Штейнберга.

        2

        Названия всех частей и глав романа являются цитатами из поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай». Здесь и далее, если не указано иное, цитаты даются в переводе А. Штейнберга.

        3

        Пер. Ю. Корнеева.

        4

        Пер. М. Давыдовой.

        5

        Пер. М. Давыдовой.

        6

        Пер. М. Давыдовой.

        7

        Пер. М Давыдовой.

        8

        Пер. М. Давыдовой.

        9

        Пер. М. Давыдовой.

        10

        Пер. М Давыдовой.

        11

        Пер. З. Е. Александровой.