Искушение Хэррингея Герберт Уэллс
Рассказы
Герберт Уэллс ИСКУШЕНИЕ ХЭРРИНГЕЯ
Невозможно установить, действительно ли все это произошло. Я знаю эту историю только со слов художника Р.М.Хэррингея.
По его версии, события развивались так: около десяти часов утра он зашел к себе в мастерскую закончить портрет, над которым работал накануне. Это была голова итальянца-шарманщика, и Хэррингей намеревался, хотя еще не решил оконча тельно, назвать эту картину «Молитвенный экстаз». Все это не вызывает сомнений, и в его словах звучит безыскусственная правда. Увидя шарманщика, который ждал, что ему бросят из окон монетки, Хэррингей с живостью, присущей талантливым людям, зазвал итальянца к себе в мастерскую.
- Становись на колени! - скомандовал Хэррингей. - Смотри вверх, на эту люс тру, как будто ждешь, что оттуда посыплются деньги. И перестань скалить зубы! - продолжал он. - Меня не интересуют твои десны. Старайся выглядеть несчастным.
Теперь, когда прошла ночь, картина показалась ему совершенно неудавшейся.
- Вообще-то неплохо, - сказал себе Хэррингей. - Шея удачно выписана. А все- таки…
Он походил по мастерской, глядя на полотно то с одной, то с другой стороны. Затем выругался… В своем рассказе он не опускал подробностей.
- Картинка, и больше ничего, - пробормотал он. - Портрет какого-то шарман щика. Но живого шарманщика тут нет, как ни жаль. Не умею я почему-то писать живых людей. Неужели творческое воображение мне изменяет?
И это правда. Творческое воображение действительно ему изменяло.
- Эх, сюда бы кисть истинного мастера! Берешь полотно, краску и создаешь человека, как Адам был создан из красной глины. Ну, а это подобие лица! Да попа дись вам оно на улице, вы сказали бы: его делали где-то в мастерской! Любой маль чишка крикнул бы: «Катись восвояси, чего вылез из рамы?» А между тем легонький мазок… Нет, так это оставить нельзя.
Хэррингей подошел к окну и стал спускать штору. Она была из голубого полотна и наматывалась на валик под окном: для того, чтобы лучше осветить мастерскую, ее надо было потянуть вниз. Взяв со стола палитру, кисти и муштабель, Хэррингей вернулся к картине, тронул коричневой краской уголок рта, а затем сосредоточил свое внимание на зрачках. Немного погодя он решил, что для человека, застывшего в напряженном ожидании, подбородок чересчур бесстрастен.
Наконец он отложил кисти в сторону, закурил трубку и стал критически всмат риваться, проверяя, насколько продвинулась работа.
- Черт меня побери, да ведь он усмехается! - вскричал Хэррингей; и он до сих пор убежден, что портрет усмехнулся.
Лицо на портрете стало, бесспорно, гораздо живее, но, увы, выражало оно вовсе не то, чего желал художник. Да. Лицо усмехалось, тут не могло быть сомнений.
- «Молитва безбожника», - решил Хэррингей. - Этак будет и тонко и хитро. Но в таком случае левая бровь недостаточно саркастична.
Он подошел ближе, положил легкий мазок на левую бровь, а заодно сделал рель ефнее ушную раковину, чтобы придать образу большую жизненность.
Потом снова стал рассуждать.
- Боюсь, что выражение молитвенного экстаза уже не вернуть, - сказал он себе. - Почему бы не назвать его «Мефистофелем»? Нет, это слишком затасканно.
«Друг венецианского дожа» - вот это свежее. Впрочем, ему не пойдет кольчуга, это будет слишком напоминать наш легендарный Камелот[Резиденция легендарного английс кого короля Артура.]. А что, если облечь его в пурпуровую мантию и окрестить
«Член священной коллегии»? Это покажет и юмор автора и его знакомство с историей Италии в средние века. Вот и у Бенвенуто Челлини, - продолжал Хэррингей, - есть портреты, где в одном из углов чуть светится золотая чаша, - очень остроумно! Но чтобы оттенить цвет лица моего итальянца, надо придумать что-то другое.
Хэррингей рассказывал, что он нарочно болтал сам с собой, чтобы заглушить безотчетное и мучительное ощущение страха. Лицо перед ним приобретало, как ни смотреть, все более отталкивающее выражение. И все-таки в нем чувствовалось и жило нечто из плоти и крови, пусть зловещее, но более живое, чем все, что когда-либо выходило из-под его кисти.
- Назову-ка я его «Портрет джентльмена», - сказал Хэррингей. - Просто «Пор трет одного джентльмена».
- Не годится, - пробормотал он, все еще стараясь не падать духом. - Получи лось именно то, что у нас принято называть «дурным вкусом». Раньше всего надо убрать усмешку. Если ее уничтожить и блеск в глазах сделать ярче (почему-то я раньше не замечал, какой у него жгучий взгляд), тогда он сможет сойти за… хотя бы за «Страдальца пилигрима». Но только по эту сторону Ла-Манша такое дьяволь ское лицо успеха иметь не будет.
- В чем-то я погрешил, - заключил он. - Может быть, брови слишком раскосы. - И, опустив штору еще ниже, он снова схватил палитру и кисти.
Лицо на портрете, по-видимому, жило собственной жизнью. Хэррингей не мог доискаться, откуда же в нем такое дьявольское выражение. Это надо было прове рить. Брови… Вряд ли причина была в бровях, но на всякий случай он их переделал. Лучше от этого портрет не стал, скорее наоборот, лицо сделалось еще более сата нинским. Углы рта?.. Уф! Саркастическая усмешка превратилась в угрожающе свире пую. Ну что ж, тогда, может быть, этот глаз? Беда, да и только! Хотя художник был уверен, что ткнул кисть не в киноварь, а именно в коричневую краску, он все-таки попал в киноварь. Теперь глаз, казалось, повернулся в орбите и засверкал злобным огнем. Тогда в порыве гнева, смешанного, быть может, с храбростью отчаяния, Хэр рингей набрал на кисть ярко-красной краски и ударил ею по портрету. И тут случи лось нечто очень любопытное и странное, если только это правда.
_Этот_сатанинский_итальянец_на_портрете_закрыл_глава, плотно_сжал_губы_и_рукой_стер_краску_с_лица_ .
Затем красный глаз снова открылся с легким звуком, напоминающим чмоканье, и на лице появилась улыбка.
- Какой же вы вспыльчивый! - произнес Портрет.
Хэррингей утверждает, что теперь, когда произошло худшее, к нему вернулось самообладание. Его спасла уверенность, что черти - существа разумные.
- А вы чего все время дергаетесь, гримасничаете и усмехаетесь, пока я вас пишу? - воскликнул он.
- Ничего подобного не было! - ответил Портрет.
- Нет, было, - возразил художник.
- Не выдумывайте, все это делали вы сами! - сказал Портрет.
- Нет, не я!
- Именно вы! - воскликнул Портрет. - И не вздумайте снова заляпать меня краской, потому что я говорю чистую правду. Все утро вы старались придать моему лицу какое-то дурацкое выражение. А между тем вы сами не знаете, какой должна быть ваша картина.
- Прекрасно знаю, - проворчал Хэррингей.
- Нет, не знаете, - повторил Портрет. - Вы никогда не ставите перед собой ясной цели. Каждую работу вы начинаете с самыми смутными намерениями, наобум. Вы уверены только в одном - что создадите нечто прекрасное, возвышенное, может быть, даже трагическое, но при этом полагаетесь на удачу, на счастливый случай. Милый мой, неужели вы думаете, что таким путем можно создать шедевр?
Не следует забывать, что обо всех этих событиях мы внаем только со слов Хэр рингея.
- Я буду писать свои картины так, как считаю нужным, - спокойно заявил он.
Эти слова слегка озадачили Портрет.
- Нельзя написать картину без вдохновения, - возразил он.
- Что ж, я вас и писал с вдохновением!
- С вдохновением! - насмешливо процедил Портрет. - Да вам просто взбрело в голову написать картину, когда вы увидели, как шарманщик смотрит на ваши окна!
«Молитвенный экстаз»! Ха-ха! На авось вы начали малевать, вот как дело было. И когда я увидел, что вы тут натворили, я и пришел. Решил с вами поговорить.
- Искусство, - продолжал Портрет, - в ваших руках довольно жалкое занятие. Работаете вы вяло. Не знаю почему, но чувствуется, что без души, и, кроме того, вы слишком много знаете. Это вам мешает. В разгаре работы вы спрашиваете себя, не была ли уже раньше написана похожая картина, и…
- Послушайте, - прервал его Хэррингей, ожидавший от дьявола чего-то более увлекательного, чем критические мысли об искусстве. - Вы что, читать мне лекцию собираетесь?
И он набрал на свою кисть из свиной щетины (номер двенадцатый) красной краски.
- Истинный художник, - заявил Портрет, - всегда невежествен. А тот, кто начинает теоретизировать, из художника превращается в критика. Вагнер… Послу шайте, для чего вам эта красная краска?
- Я сейчас вас закрашу! - сказал Хэррингей. - Не желаю слушать всякую ерунду. Если вы воображаете, будто я только потому, что профессиональный худож ник, стану спорить с вами о сущности искусства, вы изволите ошибаться.
- Подождите минуточку! - сказал Портрет с тревогой. - Я хочу сделать вам одно предложение, вполне деловое предложение. Мои слова - сущая правда. Вам не хватает вдохновения. Что ж, я вам помогу. Вы, конечно, слышали о легендах про Кельнский собор и Чертов мост…
- Чепуха! - воскликнул Хэррингей. - Неужели вы воображаете, что я загублю душу ради удовольствия написать хорошую картину, которую все равно потом разру гают? Вот вам за это!
Кровь стучала у него в висках. Опасность, по его словам, раззадоривала и придавала мужества. Набрав на кисть красной краски, он залепил ею рот своему созданию. Итальянец в негодовании начал стирать краску и плеваться. И тут, как рассказывал Хэррингей, начался удивительный поединок. Художник замазывал полотно красной краской, а Портрет корчился и старался ее стереть.
- Вы напишете два шедевра, - предложил искуситель. - Две гениальные картины за душу художника из Челси. Согласны?
Хэррингей ответил новым ударом кисти.
В течение нескольких минут было слышно только, как шлепала кисть, как пле вался и бранился итальянец. Немало краски попало на руку, которой он защищался, но часто Хэррингей бил без промаха - прямо в лицо.
Но вот кончилась краска на палитре, и противники замерли, запыхавшись и пристально глядя друг другу в глаза. Итальянец был так перепачкан красным, будто вывалялся в крови на бойне. Он едва переводил дыхание и ежился: его щекотала краска, стекавшая ему за воротник. Но все же первый раунд окончился в его пользу, и он упорствовал.
- Подумайте хорошенько, - сказал он. - Два непревзойденных шедевра, и в разных стилях. Каждый не уступает фрескам в соборе, и…
- Придумал! - крикнул Хэррингей и ринулся вон из мастерской, по коридору, в комнату своей жены.
Через минуту он прибежал с малярной кистью и внушительной банкой эмалевой краски, на которой было написано: «Цвет воробьиного яйца».
При виде этого красноглазый искуситель завопил:
- Три шедевра! Непревзойденных! Небывалых!
Хэррингей размахнулся, сплеча хватил кистью наискось по полотну и, набрав еще краски, запечатал ею глаз демона. Послышалось бормотанье: «Четыре шедевра»,
- и Портрет стал отплевываться.
Но теперь Хэррингей был хозяином положения и не собирался сдаваться. Быстрые и решительные мазки один за другим ложились на трепещущее полотно, пока, нако нец, оно не превратилось в однородную блестящую поверхность «цвета воробьиного яйца». На миг снова показался рот, но он успел только проговорить: «Пять шедев…»
- и Хэррингей залил его краской. Потом вдруг сверкнул злобным негодованием красный глаз, но после этого уже ничто не нарушало однообразия быстро сохнувшей эмалевой глади. Правда, от легкого содрогания полотна краска продолжала еще кое-где пузыриться, но потом улеглась, и полотно замерло в неподвижности.
Тогда Хэррингей (так по крайней мере он рассказывал) сел, закурил трубку, устремил взгляд на покрытое эмалевой краской полотно и попытался разобраться в том, что случилось. Потом он обошел мольберт, чтобы посмотреть на обратную сто рону полотна. И тут ему стало досадно, что он не сфотографировал дьявола, прежде чем похоронить его под эмалевой краской.
Таков рассказ Хэррингея, и я за него ответственности на себя не беру. Как вещественное доказательство он показал небольшое полотно, двадцать четыре дюйма на двадцать, сплошь покрытое светло-зеленой эмалевой краской, и добавил к этому свои клятвенные уверения. Кроме того, известно, что Хэррингей не создал ни одного шедевра и, по убеждению своих самых близких друзей, никогда ничего выда ющегося не создаст.
notes
1
Резиденция легендарного английского короля Артура.
|
