Рождённые звёздами (отрывок из романа) Герберт Уэллс



        Уэллс Герберт Рождённые звёздами (отрывок из романа)


        Г.Уэллс
        Рождённые звёздами
        отрывок из романа
        [1.]
        Идея родилась ноябрьским утром в Планетарном клубе.
        Но прежде чем описывать впечатление, произведённое ею на мистера Джозефа Дейвиса в курительной комнате клуба после завтрака, лучше, пожалуй, рассказать читателю кое-что о нём самом.
        Начнём с начала. Родился он в конце столетия, во время весеннего равноденст вия. Он пришёл в мир с живым и бойким умом, и его смышленость была отрадой матери и нянек. Как и полагается представителю рода человеческого, он хватал мир, косился на него, потом стал глядеть прямо, завладевал вещами и совал их в рот, начал подражать, издавать и понимать звуки и постепенно создал себе картину того мира, в котором мы живём.
        Няня рассказывала и пела ему; мать пела и рассказывала; в своё время явилась гувернантка и стала рассказывать; потом домашняя учительница, и школа, и мно жество людей, и картинки, и книжечки с односложными словами, затем множество обыкновенных книг, затем толстый сладкоречивый священник, и всякие сухопарые мальчишки, и разный пёстрый народ - все продолжали рассказывать и рассказывать ему. И так всё больше прояснялась его картина мира, его представление о самом себе и о том, что ему надо было делать, что он должен был и хотел делать.
        Но лишь очень постепенно начал он сознавать, что в его картине мира есть нечто, чего, может быть, нет в картинах мира окружающих людей. В общем мир, который они преподносили ему, казался реальным и правильным - и только, больше ничего. Есть, как они утверждали, хорошие люди, просто хорошие, и плохие вещи - ужасные, и вещи отвратительные, о которых даже и думать нельзя никогда, и есть люди хорошие и плохие, и просто чудесные люди, которых надо любить, превозносить и слушаться, и люди, которые вам не нравятся, люди богатые, которые вас пресле дуют, если вы что-нибудь у них возьмёте, и переедут вас автомобилем, если вы зазеваетесь, и люди бедные, которые за небольшие деньги оказывают вам услуги, и всё это очень мило и ясно, определённо, и вы идёте своим путём с оглядкой и счастливы, и довольно часто смеётесь.
        Ему рассказали, что левантинский бог восточного происхождения, бог Авраама, Исаака и Иакова, создал весь мир, звёзды и атомы, всё целиком в шесть дней, и создал замечательно и идеально, и пустил всё это в ход, и после кое-каких неиз бежных неприятностей, грехопадения и потопа, устроил земное счастье, благополучие и вечное блаженство Иосифу, что казалось ему весьма приятным положением. А потом ему показали удивительные изображения Адама и Евы, Каина и Авеля и дали ему поиграть Ноевым ковчегом и рассказали простые библейские истории.
        И вот в то же время ему попалась в доме книга с картинками животных, совсем не похожих на тех, что забредали в райский сад и плавали в ковчеге. Изображения людей неприятного титекоидного типа, очевидно, живших задолго до того как были созданы Адам и Ева. Очевидно, масса вещей произошла ещё до создания Адама и Евы. Но когда он начал любопытствовать на счёт добиблейского мира и задавать всякие вопросы, очередная гувернантка побранила его и убрала сбившую его с толку книгу.
        Его отдали в школу св. Гобарта, а потом в Кэмборн-холл, в Оксфорд.
        В Оксфорде он от случая к случаю разговаривал и думал, делая вид, что много думает, и сам воображал, что много думает. Дуализм, промелькнувший у него в дет стве, оставался неразрешимым. Существующий мир не выдерживал его основательной критики, но представлял ему придумать любой воображаемый мир. Он был налицо, реальный, определённый мир, в сущности, может быть, неосновательный, но сколо ченный здорово. Колоссальное нагромождение лицемерия, но зато дело на ходу. Так оно есть.
        Важные решения приходится принимать нам всем, а три-четыре университетских года мы выбираем дорогу, и потом у нас уже мало возможностей воротиться назад. У мистера Джозефа Дейвиса были живой ум и бойкое перо, и он уже писал, и писал довольно хорошо, когда кончал. Он решил стать писателем. Отец оставил ему поря дочное состояние, и мысль о материальной выгоде над ним не тяготела. Он стал писать о весёлых, более спокойных сторонах жизни. Он был за показное. Он начал писать бодрые и героические книги и бессовестно насмехаться над колебаниями и сомнениями. В том, что я пишу, говорил он, будут знамёна, трубы, барабаны. Никакой сатиры, ничего опровергающего. Социология выходит из моды. Поэтому он обрёк себя. Начал он с популярных исторических романов, затем писал рассказы о всяких подвигах храбрости.
        Его первая книга называлась "Король Ричард и Саладин", потом он написал "Поющих моряков". Затем он выпустил "Рази молотом", "Рази мечом", а после этого прошёлся по всей истории человеческого рода, рассказал о громких похождениях Александра, Цезаря и Чингисхана ("Могучие всадники"), о елизаветинских пиратах, завоевателях и так далее. Но так как у него были здоровое инстинктивное пони мание хорошего стиля и исключительно восприимчивая натура, то чем больше он писал, тем больше читал и учился и - в чём заключалось всё зло - думал.
        Ему не следовало думать. Выбрав путь, он должен был, как разумный человек, перестать думать.
        [2.]
        В Планетарном клубе бывает множество необычных бесед. В нём есть ядро любой науки, главным образом, приверженцы точных наук, серьёзные, застенчивые, акку ратные люди, но вокруг них насадились биологи, инженеры, исследователи, чинов ники, адвокаты, криминалисты, писатели, и там есть даже один или два актёра. В курительной, где происходит большинство бесед, можно затронуть любую тему, но заметно сильное предубеждение против пережёвывания газет. Поднимаясь по сту пенькам клуба, мистер Дейвис попытался отогнать жуткие тени, угнетавшие его дух, и придать себе то настроение, какого можно ожидать от темпераментного оптимиста.
        Но, направляясь через вестибюль в столовую, он всё ещё не знал, сесть ему за один из маленьких столиков и оставаться в угнетённом состоянии или занять место за общим столом. Он предпочёл одиночество, но, приняв это решение, тут же раска ялся и после одинокого завтрака попытался заставить себя быть общительным и при соединился к кружку, разговаривавшему между окном и камином. Он устроился рядом с Фоксфилдом, этим волосатым, неопрятным биологом, возбудившим в нём чувство чуть снисходительной приязни. В известной степени направление разговору придавало присутствие нового члена клуба, парламентского адвоката, которому в ближайшее время предстояло блестящее будущее и который сознавал это.
        Вдруг он выпрямился в кресле.
        - Послушайте! - сказал он. - Мне пришла в голову одна мысль! Допустим...
        Тут он сделал паузу. Это "допустим" было похоже у него на какой-то сочный фрукт, который он секунду держал перед слушателями, прежде чем выдавить сок.
        - ...допустим, что эти космические лучи идут к нам с Марса!
        - Я же вам говорил, что они идут со всех направлений, - сказал старый про фессор.
        - И в том числе от Марса. Да. От Марса, от этого дряхлого, старшего брата Земли. От Марса, где разумная жизнь шагнула далеко за пределы того, что когда- либо знала наша планета. С замерзающего, истощённого, погибающего Марса. Быть может кто-нибудь из вас читал книгу "Война миров", не помню кто её написал: Жюль Верн, Конан Дойль или кто-то ещё из этих парней. Там рассказывается, как эти марсиане вторглись на землю, хотели её колонизировать и истребить человечество. Безнадёжная попытка! Они не выдержали нашего атмосферного давления, силы земного притяжения, а прикончили их бактерии. Это было безнадёжно с самого начала. Един ственная невозможная вещь в этой истории заключается в том, что нельзя предста вить, чтобы марсиане могли оказаться подобными дураками и попытаться сделать что-нибудь в этом роде. Но...
        Он поднял руку и помахал ею в воздухе, довольный возникшей у него мыслью.
        - Допустим, они скажут: давайте начнём изменять жизнь на земле; давайте переменим её; займёмся человеческим характером и мозгом и переделаем их на мар сианский манер; давайте прекратим рождение детей на нашей гадкой маленькой старой планете и переделаем людей настолько, чтобы они фактически стали нашими; пусть они будут нашими детьми по духу! Понимаете? Марсианские умы в созревших земных телах. И вот они начинают стрелять в нас этими космическими лучами! И наконец, - сказал этот грубоватый человек, чуть не захлёбываясь от возбуждения, - наконец, когда они сделают мир марсианским...
        - Первый раз слышу такую чепуху, - сказал старый профессор и поднялся, чтобы уйти. - Я ведь сказал вам, что эти лучи идут со всех направлений.
        - Сегодняшние шутки могут стать фактами завтрашнего дня, - сказал Фоксфилд.
        - Но скажите мне, - сказал адвокат, тоже несколько взволнованный своей странной идеей, - есть ли какие-нибудь данные, подтверждающие это? Вообще какие-нибудь данные? Например, заметно ли увеличение числа капризов природы и уродов за последние несколько лет?
        - Только недавно начали делать попытки собрать статистические сведения о ненормальностях и мутациях, - сказал Фоксфилд. - Уродства обычно замалчиваются, в особенности человеческие уродства. Даже животноводы как-то стыдятся их, а дикие животные инстинктивно убивают странное потомство. Всякое живое существо, по-видимому, стремится иметь нормальное потомство. Но по фруктовой мухе и расте ниям мы знаем, что происходят значительные изменения, гораздо большие, чем думают обыватели.
        Направляясь из Планетарного клуба домой, мистер Джозеф Дейвис как будто видел и слышал эти космические лучи, поющие, как стрелы, в окружающем его мире. Вы могли бы завернуться в свинцовую оболочку, и всё же они продолжали бы прони кать к вам, как сказал старый профессор.
        [3.]
        Почти невозможно проследить, каким образом эта мысль о том, что человечес тво, подстёгиваемое космическими лучами, вступило в период генетических измене ний, просочилась в сознание публики из умов людей, впервые открывших её, - Лэд лоу, этого грубоватого человека в Планетарном клубе (для которого она была мимо лётным капризом фантазии), мистера Дейвиса (первым принявшим её всерьёз), доктора Полдмана Стэддинга и профессора Эрнста Кеппеля. Но несколько недель спустя в "Уикли рефрешер" появилась статья известного и замечательного популяризатора научных вопросов Харолда Ригами, в которой он "взял быка за рога".
        Харолд Ригами был существом особой породы, у него был ум, который не столько действовал, сколько реагировал. Он был природным ультракритиком. Он не верил ничему, в том числе и собственному неверию.
        Он отличался возмутительным свободомыслием по отношению ко всяким неортодок сальным экстравагантностям. Он ненавидел догму и был полон веры. Он всегда был занят попытками примирить науку с религией, медицину с христианством, идеализм с материализмом, и эта склонность к примиренчеству завоевала ему обширный круг последователей из читающей публики, которая жаждала сохранить душевный мир среди огромных, опасных, и иногда слишком острых и противоречивых идей нашего совре менного мира.
        "Нам говорят учёные" - было одной из излюбленных фраз Харолда Ригами. Он писал о "многочисленных попытках", которые, по его словам, делались для того, чтобы "найти коды" сверхземных излучений, и о растущем убеждении учёных всех сортов, мастей и величин, о настойчивых попытках привлечь наше внимание, идущих из-за пределов нашего мира.
        "Настоящее столетие, - писал Харолд Ригами, - уже сильно опередило своего предшественника. То был Век Изобретений, это - Век Открытий. Шестнадцатое сто летие было веком земных открытий, наш век - это век внеземных открытий. Бесс мертие души, или во всяком случае посмертное существование, - это уже почти экс периментально доказанный факт, и теперь мы имеем самое убедительное доказатель ство того, что человек не одинок на своей планете; он может оказаться гражданином обильно населённого космоса."
        [4.]
        В Америке открытие о вмешательстве марсиан приняли крайне недоверчиво. Статьи Ригами везде обсуждали, и никто им не верил. Неправильно думают, что аме риканцы легче поддаются новым идеям, чем англичане. Правда, они не против конк ретных понятий. Понятие - другое дело. Понятие - это вещь, которой можно опериро вать. А идея, общая идея имеет обыкновение брать над вами верх и подчинять вас себе, и свободный ум ни за что на это не согласится. Столкнувшись с идеей амери канец говорит: "О, да!" или "Да что вы!" Англичанин же говорит: "Не думаю", а на более высокой социальной ступени: "Пусть болтают на ветер!"
        Но американец не обладает английской способностью игнорировать. Сказав: "Да что вы!" или: "О, да!" и убив идею американец с готовностью принимается ругать покойника. Его любовь к карикатурам и преувеличениям также велика, как недоста точно в нём чувство реальности. Поэтому откровения Гаролда Ригами, освобождённые от груза актуальности яростно раскритикованные, быстро проникли в мысли и лек сикон миллионов остроумных американцев. "Марсианин ли вы?" - было написано на автомобилях через неделю после разноса последней статьи Гаролда, а фраза: "Не буди во мне марсианина" стала обычной разговорной формулой на всей территории Штатов. Новый карикатурист начал печатать в "Нью-Йоркере" серию смешных марсиан ских рисунков, которые сразу привились и вызвали массу подражаний. Мюзик-холлы подхватили идею скорее с весёлостью, чем с остроумием. По тысяче самых разнооб разных каналов разлился этот плодотворный домысел, и вызвал самые дикие отклики. Популярнейшим коктейлем стал "Сухой марсианин". Сотни глубоко озабоченных танц мейстеров запрыгали и забегали под южным солнцем в поисках нового "марсианского танца".
Тысячи прилежных составителей рекламы проводили ночи, всячески примеряя новую идею к своим профессиональным нуждам.
        Единственную реальную попытку серьёзно отнестись к нашествию марсиан сделал англичанин, и притом ни кто иной, как сам лорд Тандерклап, великий пэр синтети ческой прессы. Попытка была сделана вопреки советам самых надёжных его помощников и - провалилась.
        Лорд Тандерклап был одним из самых преуспевающих людей газетного и делового мира; он нажил огромное богатство и приобрёл влияние страшно нечистоплотным путём, на несносных газетёнках, и был умён достаточно, чтобы понимать, что его головокружительная, неоспоримая карьера была ничем не заслужена. И он и его чуть насмешливый соперник и компаньон лорд Бендиго в самой глубине души испытывали одинаковое сознание случайности своего успеха. Как ни старались, они не могли поверить, что в конце концов мир призовёт их к ответу; у них не было врождённой уверенности королевских особ и аристократов, и обоих преследовало чувство, что рано или поздно что-то суровое, грубое и сильное - Сфинкс, Немезида - предстанет перед ними и предъявит обвинение, спросит их, кем они, по их мнению, были и какие, собственно, цели преследовали.
        Деятельный Бендиго относился к этой возможности весело, но Тандерклап был не такой живчик. Ему нравилось быть тяжеловесным и массивным; чем дальше он жил, тем больше хотел верить в собственную внушительность и сознавать, что она оправ дана. Чем дольше он жил, тем больше нравился самому себе и тем меньше выносил мысль об откладываемом, но неизбежном суде. Тёмный мир бессонницы присоединился к его земному существованию. Страшный Следственный Суд, не предъявлявший опреде лённого обвинения, но допытывавшийся, кто он был и почему, заседал постоянно и не сходя с места, и ждал - ждал чего-то. Спешить было некуда. Самое страшное, что некуда было спешить. Но что могли они ему готовить? День за днём он жил своей широкой, обильной жизнью, был великим лордом Тандерклапом - ибо кем иным мог он быть на земле? Что иное мог он делать на земле? День переходил в вечер, вечер - в ночь, и, наконец, постель. И потом этот неутомимый вопрос... Какую сеть они плетут?
        Лица вокруг него были учтивыми масками. Спрашиваешь их:
        - Что вы сказали обо мне?
        - Я ничего не сказал, милорд.
        Он никому не говорил о своей растущей одержимости, но существование глубокой тревоги в нём было более или менее заметно большинству его компаньонов и подчи нённых.
        Было ли это что-нибудь скрытое? Они пытались догадаться. Но ничего опреде лённого не было видно; это был страх вообще. По-видимому, он боялся людей знания и науки, особенно тех, кто славились глубокими и исключительными познаниями в политических, социальных и экономических вопросах. Что они на самом деле думают о его влиянии в газетном мире, о его политической деятельности, о его финансовых делах? Что они - спокойно предоставляют ему действовать, незаметно затягивают на нём петлю? И он сильно подозревал представителей государственных учреждений и общественных организаций. Эти люди, думал он, и так знают больше, чем им полага ется, и вечно пытаются узнать ещё больше. Слово "инспектор" заставляло его блед неть от ярости. "Больше инспекторов!" - пронзительно кричали его пёстрые издания. Он уверял, что эти инспекторы - противные люди, остроносые, как лисицы, гнусные тунеядцы и мелкие взяточники; вечно они подсматривают в замочную скважину, заг лядывают в окна, взбираются по трубам, проникают сквозь решётки, плетут сеть вокруг всех здоровых деловых предприятий. Их нужно побороть. Их нужно разобла чать,
оговаривать, выставлять в смешном виде на каждом шагу. И все эти трэд- юнионисты и лейбористы всё хотят знать, вечно хотят всё знать и во всё вмеши ваться. А эта лондонская школа экономики! Что они там сколачивают, замышляют и планируют? Для чего это им нужна школа экономики? Это вроде краплёных карт. По мнению лорда Тандерклапа, социализм - это другое название злонамеренного следст вия.
        Постоянно пытаясь облечь в плоть свой ужас, он смешивал в одну кучу всех этих профессоров, инспекторов, социалистов, социологов (которых считал гнус нейшей разновидностью социалиста), либералов, всех вопрошающих и критикующих, окутывая грозной ненавистью "интеллигенцию", "левых", "красных". Он воображал, что вокруг него смыкается охватившая весь мир, враждебная, невероятно тонкая, невероятно искусная сеть. И ему никогда не удавалось вывести их на свежую воду, чтобы дать им бой и покончить с ними. Никогда не мог он вытащить их на свет. Он знал, что они действуют, действуют всё время, устраивают заговоры, строят планы, отдают распоряжения, передают поручения, машут, кивают, сигнализируют, злоумыш ляют. Они ответвляются всюду. Никогда не знаешь, кто с ними. Нынче они иезуиты, завтра - франкмасоны. Даже судьи и адвокаты могут оказаться злоумышленниками. Трудно иметь с ними дело. Никому нельзя верить.
        Все его компаньоны, секретари и редакторы знали о таких странных минутах у него, когда он делал вид, что смотрит в окно, а сам необычайно искусно всматри вался в вас и изучал ваше лицо.
        Или он вовлекал вас в длинный, путанный разговор о России, о Германии, о Китае, внезапно набрасывался на вас с пригоршней тщательно обдуманных коварных вопросов, которые должны были обнажить всю вашу заговорщическую душу.
        И на этот-то одержимый страхом ум откровения Гаролда Ригами подействовали, как факел на стог сена.
        Услышав эту историю, лорд Тандеркап ни минуты в ней не усомнился. До тех пор, пока он не прочёл о ней в своих газетах, в нём не было и тени сомнения. Это пришло, как воплощение и подтверждение его худших страхов. Он понял, что знал всё это с самого начала. Он пригласил Гаролда Ригами ужинать в ресторан, потом вечером в свою загородную квартиру в Кэстл-Уиндроу, Бэнтинг-Хэйлэнд, и собрал туда по телефону и телеграфу всех своих надёжных прислужников, наёмников, подчи нённых, друзей, секретарей, медиков, утешителей, астрологов, стенографисток, мас сажистов, льстецов и родственников.
        - Дело, наконец, выяснилось, - сказал он. - Слушайте его! Слушайте, что сказал нам Ригами! Мы лаяли не на то дерево. Эти красные - Москва - Бернард Шоу - сторонники "новой эры" - атеисты - и все прочие - только агенты. Нас пресле дует Марс. Слушайте его. Марс! Что нам делать? Что делать?
        [5.]
        Мистер Джозеф Дейвис стоял на верхнем углу Трафальгарского сквера, глядя вниз на поток автобусов, направлявшихся к западу. На многих из них были большие, усыпанные звёздами рекламные доски с новой надписью. Он разобрал две прописные М, но пришлось пристально вглядеться, чтобы прочесть остальные буквы. Они сос тавляли: "Музыкальные Марсиане".
        - Вот как они на это смотрят, - сказал мистер Дейвис. - Гм...
        По его глазам резко хлестнула яркая вспышка света, прорезавшая голубые сумерки. Огненные буквы рекламы выписали на небе: "Музыкальные Марсиане"...
        - И всё равно, - прошептал мистер Дейвис после нескольких секунд молчаливого раздумья. - они здесь.
        Примечания:
        1. Текст был опубликован в журнале "За рубежом", 1937г., No21 (от 25 июля
1937) стр. 496-497. Переводчик не указан.
        2. Фрагменты в журнальной публикации не были пронумерованы. Номера в квад ратных скобках добавлены для удобства.
        3. Публикация в журнале предварялась небольшим редакционным предисловием. Ниже приводится его текст полностью:
        "В новой книге Г. Уэллса "Рождённые звёздами", названной самим автором биологической фантазией, находят своё выражение возмущение многих интеллигентов варварством фашизма и тревога за будущее культуры. В недавно вышедшей книге "Игрок в крокет" Уэллс уже высказался в этом духе.
        Главный герой романа Джозеф Дейвис, как и герой "Игрока в крокет", хорошо обеспеченный английский обыватель с традиционными буржуазными представлениями о "добре" и "зле". Основа книги - описание "теории космических лучей" и их спаси тельного влияния на человечество, сопротивление этой идее в реакционных кругах и постепенное превращение стандартного обывателя в передового (с точки зрения Уэллса), "нового" человека."
        4. В связи с тем, что роман Г.Уэллса "Рождённые звёздами" полностью на рус ском языке не публиковался, ниже приводится отрывок из статьи И.Звавич "Три новые книги Г.Уэллса" ("Интернациональная литература", 1938г., No 2-3, стр.
354-357). Кроме того в статье приводятся выходные данные книги: Г. Дж. Уэллс. Рождённые звездой. Биологическая фантазия. Лондон. 1937г., Чатто и Виндус. 199 стр. (H.G. Wells. STAR BEGOTTEN. A biological fantasia. London. 1937. Chatto and Windus. pp.199).
        "Интереснее других [имеются в виду фантастический роман Г.Уэллса "Кэмфорд ское посещение" (1937) и бытовой роман "Брингильда"(1937) - прим. М.Б.] фантасти ческий роман "Рождённые звёздой". Героем его является Джозеф Девис. Уэллс изобра жает в Девисе, так сказать, одну из сторон своего собственного "я"; как и Уэллс, Девис занят изображением судеб человеческого рода в популярном "Параде челове ческой истории". (Сам Уэллс вскоре после войны выпустил труд "Основы истории"). Девис присутствует в клубе на собеседовании учёных, обсуждающих проблемы совре менной физики и биологии. В беседе затрагивается вопрос о влиянии космических лучей на человеческую психику и, в частности, на образование характера. Девису приходит в голову мысль, что космические лучи сознательно направляются на землю марсианами, которые экспериментируют над человечеством, пытаясь привить людям не свойственные им, новые психические и психофизиологические свойства. По мысли Уэллса-Девиса, космическими лучами марсиан деформируется человеческий зародыш в утробе матери, и ребёнок рождается наполовину марсианином, хотя окружающие того не
замечают. "Рождённый звездой" в сущности ненормален, но выше, интеллигентнее обычных людей; он ценнее их как экземпляр человеческой породы; ему свойственно критическое мышление, которого лишено огромное большинство людей.
        Фантастическая идея о космических лучах, посылаемых марсианами на землю, овладевает умом Девиса. У него должен родиться сын, и Девис настойчиво следит за психикой своей жены, которая, как ему кажется, не лишена странностей. Полагая, что космические лучи действуют на его жену, Девис открывается врачу, который её лечит, и через посредство врача идея Девиса становится достоянием сначала небольшого круга интеллигентов, а затем и предметом обсуждения в печати. Изда тель жёлтой газеты лорд Сендерсклеп, в лице которого выведен лорд Ротермир, под нимает в печати компанию против "извращённых марсиан", разрушающих "наш" семейный очаг и уничтожающих то, что дорого "человеческой расе". Но кампания Сендерсклепа терпит неудачу; читатели газет оказываются одинаково безразличными и к самой идее космических лучей и к её опровержению в синдицированной печати. Только Девис и его немногие друзья продолжают верить в идею космических лучей, но и она терпит некоторое видоизменение. Место биологической фантазии исподволь занимает мнение, что "рождённые звёздой" это в сущности все выдающиеся, критически мыс лящие люди, то
есть, кто беспокоится о судьбах человечества, а не только о самом себе.
        "Для всех дальновидных людей, заметил доктор Хальдман Штеддинг, - будущее всегда представлялось в мрачном свете".
        "В особенности теперь, - заметил Девис, - война в воздухе, биологическая война, безработица, распад социальных связей, быстрое уничтожение свободы мысли - таковы факты сегодняшнего дня".
        "Да, - сказал Х. Штеддинг. - В особенности теперь. Наступила переоценка всех ценностей, которые мы расценивали особенно высоко".
        "У меня впечатление, что происходит распад нашего мира, или что от нашего мировоззрения отпадают целые куски. Происходят какие-то великие потрясения. И всего ужаснее то, какой слабой оказывается всякая ясная, чистая мысль. В тепе решнем состоянии человечества меня поражает более всего полное господство гру бого, пошлого мышления, мышления низменного. Это грубое мышление... воплощается в герое, подобном, например, Гитлеру, который солидаризируется с ним и даёт ему выход в своих вызывающих выступлениях. Догматический шовинизм, массовый страх, кажется мне, проявляют себя в большей степени теперь, чем когда-либо в челове ческой истории, проявляют себя чудовищно и отвратительно".
        Этот мрачный пессимизм героев Уэллса усиливается ещё и потому, что, по мнению писателя, интеллигенция бездействует и молчит. Её представители не реша ются высказать правду, свою правду, толпе, потому что боятся толпы, и боятся за своё обеспеченное состояние. И Уэллс издевается над "свободной" Англией, где, правда, нет гитлеровских концентрационных лагерей, нет инквизиции и мучеников мысли, но где цензура действует невидимо и где интеллигенция "свободна, пос кольку она не пользуется своей свободой".