На обочине мира
Росс Уэлфорд


        Двенадцатилетние Уилла и Мэнни, пытаясь отыскать таинственное животное, однажды попадают в мир, где больше нет ни войн, ни экологических катастроф, а люди живут счастливо. Это тот идеальный мир, к которому все стремятся и о котором мечтает каждый.
        Но когда дети возвращаются из него обратно в привычную реальность, никто не может поверить, что они собственными глазами видели то, чего не существует.
        А вы, если вдруг однажды окажетесь в идеальном мире, сможете ли оставить его?
        Или сделаете всё, чтобы ваша реальность превратилась в такой мир?
        Захватывающая и трогательная история от мастера детской фантастики, популярного британского писателя Роса Уэлфорда.




        Росс Уэлфорд
        На обочине мира


        WHEN WE GOT LOST IN DREAMLAND
        Text © Ross Welford 2021
        Ttranslated under licence from HarperCollins Publishers Ltd.

        «Наши проблемы – дело рук человека, и поэтому могут быть разрешены человеком… Нет такой проблемы человеческих судеб, которая находилась бы вне пределов досягаемости человеческих существ».
    – Джон Ф. Кеннеди
    Президент США, 1961 – 63






        В не столь отдалённом будущем

        Дело шло к мировой войне, когда мы с Мэнни Уивером попали через «серую дыру» в другой мир.
        До тех пор я не верила в магию. Феи, ведьмы, волшебные заклинания, неведомые страны с говорящими животными, трёхголовые чудища и зелья, превращающие тебя в великана?
        Даже когда я была совсем маленькой, я знала, что всё это неправда. А потом я встретила Мэнни, и странного зверя, которого мы называли «кобака», и брата, которого я никогда не знала, потому что он умер ещё до моего рождения. Я пронеслась через грозу на летающем гидроцикле и пожила во Вселенной Вне Войны.
        И если вы спросите меня теперь, верю ли я в магию? Скажем так, я не совсем уверена.



        Часть первая




        Глава 1

        Мы смотрим войну по телевизору почти каждый вечер, и она становится всё хуже и ближе.
        Папа сидит на диване, цокая, качая головой и по-разному обзывая премьер-министра. Моя старшая сестра, Алекс, начинает злиться и спорит со всем, что говорит папа, но я не думаю, что она лучше нашего разбирается в происходящем. Потом они кричат.
        Маму они оба расстраивают, и она даже завела привычку прогонять меня из комнаты, когда всё начинается. Говорит:
        – Тебе всего двенадцать, Уилла. Незачем тебе всё это видеть.
        Тогда встревает папа:
        – Прямо на наших глазах творится история. Любительнице истории необходимо это видеть!
        «Любительница истории» – ха! В прошлом году, в шестом классе, я выиграла в историческом конкурсе, и папа никак не уймётся. Он обожает такое. А я всего-то-навсего написала эссе про американского президента Джона Ф. Кеннеди (того, которого убили в 1963-м) и нарисовала классную картинку, которую скопировала с фотки и очень аккуратно раскрасила.
        Когда дело касается того, что происходит сейчас, и Третьей мировой войны, которая не за горами, мне страшно. Всем страшно. Ну, всем, кроме Мэнни Уивера, но до него мы скоро доберёмся.
        Даже если я выхожу из комнаты – разницы нет. Стоит мне открыть ноутбук, как я снова всё это вижу: видео бомб, сыплющихся с самолётов, горящих зданий, людей, вытаскиваемых из-под обломков, злых толп, кидающихся всяким-разным в таких же злых солдат, и злых людей, строчащих злые посты в «Квике».
        Я всё это терпеть не могу, но не смотреть довольно сложно. Вы знаете, о чём я. Вы, наверное, и сами видели подобное.
        Я неплохо понимаю историю, но только когда она в прошлом. Когда она происходит вокруг меня – уже гораздо меньше.
        Я даже не знаю, из-за чего они дерутся. Из-за воды, наверное. И нефти, скорее всего. Из-за бога? Кое-где, по-моему, из-за всего сразу. Одна кучка людей ненавидит другую кучку людей, все остальные принимают чью-то сторону, и тут… бац! Война. Судя по всему, именно так всё и работает. Мама говорит, мне не нужно бояться, потому что война идёт за много миль от нас, в других странах. Но она приближается; все это знают.
        Призом в историческом конкурсе, кстати говоря, была книга «Маленькая история мира». В ней много написано про войны. Она стоит у меня на полке, более-менее нечитанная. Каждый раз, когда я к ней тянусь, я вспоминаю, как моё имя объявили в актовом зале – и никто не захлопал.
        Мама с папой не смогли прийти на вручение наград, потому что у них была встреча с людьми из «Солнечных Сезонов», которые собираются купить наш семейный бизнес и присоединить его к парку по соседству – покрупнее (и гораздо посимпатичнее). Так что они не видели, что произошло – нелепого момента, которому разве что стрекотания сверчков недоставало, когда я поднялась на сцену, а мне захлопали одни учителя – да я им и не рассказывала. Я вообще никому не рассказывала, потому что мне некому. Наверное, можно было поделиться со старой Моди, но, учитывая, как здорово она помогла мне с этим эссе, это бы её только расстроило. Так что я помалкивала.
        Тем временем грамота, которую мне вручили, по-прежнему стоит над камином, рядом с папиными медалями военно-воздушных сил и святилищем – фотографией и свечкой – малыша Александра. Он был моим старшим братом, прожившим всего восемь дней, а теперь и сам стал частью истории.
        Вот сейчас они опять спорят, мама с папой, и только что хлопнули дверью. Иногда они ругаются из-за войны, обычно – из-за работы. С бизнесом неладно, вот и всё, что я знаю. Мама называет папу «ленивым и лишённым воображения»; он называет её «помешанной на контроле и навязчивой». Из моей комнаты мне их слышно – шипят друг на друга, как злые кошки.
        Алекс сидит в своей комнате – нацепила наушники и играет в войну на компьютере с людьми, которых она и не встречала никогда. Всё было бы не так плохо, если бы она хотя бы разговаривала со мной, но она только вздыхает и бурлит, как неисправный бойлер в душевой.
        Конфликты? Они окружают меня со всех сторон, и меня это бесит.
        А потом, не успеваем мы опомниться, как на всех экранах страны появляется премьер-министр и заявляет, что Британия, возможно, будет вынуждена объявить войну, если так поступят наши союзники. Внезапно все только об этом и говорят.
        Тут-то я и знакомлюсь с Мэнни и обнаруживаю параллельный мир – и всё меняется раз и навсегда.



        Глава 2

        Думаю, я люблю Мэнни Уивера! Не в том смысле люблю, не беспокойтесь. Ну ладно, по чьим угодно стандартам Мэнни очень даже хорошо выглядит, но нам всего двенадцать, и у меня не «колотится как сумасшедшее» сердце и не «летают бабочки» в животе, что, по мнению моей сестры Алекс, является верными признаками влюблённости. (Ей виднее: с ней это происходит примерно раз в пару месяцев. Ей пятнадцать.)
        Так что, наверное, мне просто нравится Мэнни – очень сильно. А более того, я, кажется, тоже ему нравлюсь, что уже выделяет его среди ребят в моей школе.
        В Мэнни есть что-то… необычное. Что-то, что я заметила утром, когда он вошёл в наш класс и встал в дверях: высоковатый и худоватый, слегка сутулящийся, будто всегда готовый пригнуться. Все повернулись на него посмотреть: Новенький.
        Вы или я наверняка опустили бы глаза с видом «пожалуйста-не-смотрите-на-меня» и прошмыгнули бы на место (рядом со мной, вот невезуха), которое подготовила миссис Поттс: новая тетрадь, карандаш с логотипом школы и открытка «Добро пожаловать в 7П».
        Но Мэнни оказался не таким. Он оглядывал всех в ответ где-то целую вечность. В классе нас было человек двадцать. Он посмотрел на каждого, одного за другим, ссутулившись и почти не моргая, из-за длинной светлой чёлки. Он не то чтобы хмурился, но и дружелюбным не выглядел. Мало-помалу, пока продолжалась эта игра в гляделки, все в классе замолкли. Когда Мэнни охватил взглядом всех, то слегка кивнул и прошептал:
        – Привет.
        А потом небольшая толпа семиклассников с уважением расступилась перед ним, и он прошествовал к нашей парте и сел.
        Это явно была очередная попытка миссис Поттс «вытащить меня из раковины», как она однажды выразилась. Знаете, поставить Новенького в пару к Тихоне и посмотреть, вдруг они подружатся. Или, может, она думает, что я хорошо на него повлияю. Я никогда не влипаю в неприятности в школе, а вот от Мэнни так и веет каким-то озорством.
        Думаю, дело в основном в его глазах: они зелёные и яркие, как разрезанный киви, и таращащиеся и печальные – весьма странное сочетание.
        В нашей школе нет формы, но предполагается, что мы должны одеваться «разумно». А Мэнни явился в полосатых штанах, носках с радугой и мягкой фиолетовой толстовке. Я услышала, как Дина Малик говорит:
        – Вау, гляньте-ка на этого Вилли Вонку!
        Всё это казалось частью его «нездешности».
        И как будто волшебности.
        Школьный день закончился, и я жду Мэдисон и Джесс у спортзала, чтобы вместе пойти домой. Так будет дольше, но я не против. У меня с собой «Шоколадный крем Фрая» – я хочу их угостить, но тут замечаю, что они уходят по противоположной стороне игровой площадки и уже слишком далеко, чтобы звать их. Как они там оказались, не проходя мимо спортзала, – настоящая загадка. Я разворачиваю велик и еду другим путём, пытаясь избавиться от мысли, что они меня избегают.
        На Мэнни я наталкиваюсь в конце переулка, ведущего от побережья к школе, который все называют Какашечным проулком. Он просто сидит на каменном заборе рядом с потрёпанным жёлтым великом и вроде как занят каким-то своим делом.
        – Привет, Уилла, – говорит он, не успеваю я даже с ним поравняться. Мне приходится резко притормозить, чтобы не врезаться в него. – Я подумал, расскажу-ка я о себе. Чтобы сэкономить время, знаешь?
        Что нужно говорить, когда кто-то заявляет такое? Лично я остроумно отвечаю:
        – Эм… – что Мэнни, видимо, расшифровывает как «Да, давай – расскажи мне о себе абсолютно всё, хоть я вообще-то и не просила».
        Он отбрасывает с глаз длинную светлую чёлку и говорит:
        – Ну хорошо.
        Мы начинаем катить велики по тротуару, мимо заколоченных витрин, разрисованных граффити. На дворе май, но с серого Северного моря дует холодный, влажный ветер; мелкий мусор кидается нам под ноги, как непослушный щенок. Мэнни останавливается вытащить из спиц велика обёртку от фруктового льда.
        – Ты не пугайся, Уилла, – говорит он. – Просто я жил примерно в тысяче временных семей с новыми родителями, новыми братьями и сёстрами и считаю, что так быстрее. Я всё равно тебе это расскажу рано или поздно, так почему бы не сделать это рано? – Потом он улыбается мне, будто подначивая меня поспорить.
        – Потому что… я тебя вообще не знаю?
        – Именно поэтому! А так узнаешь. Понимаешь ли, мы подружимся, я уже вижу. Упс, осторожно – собачьи какашки!
        Я огибаю их.
        – Уже видишь?
        – Поверь мне, если бы ты сменила столько школ, спецшкол, семей и детдомов, сколько я, у тебя бы выработалось чутьё на такие вещи. Кроме того, тебе нужен друг, так почему бы мне не стать им?
        Сгорая со стыда, я прекращаю катить велик и перекидываю через него ногу, собираясь уехать.
        – Эй, постой! – говорит Мэнни. – В чём дело?
        – В тебе дело. Не нужен мне друг.
        – Тогда почему ты возвращаешься со школы одна? Почему тусуешься в обед в библиотеке сама по себе? Почему…
        – Ладно, ладно, – рявкаю я. – Может, у меня не так много друзей. Тебе-то что до этого?
        – Ну, у меня вообще ни одного нет. Пока что. Так что, знаешь…
        Мэнни видит, что мне немного неловко, так что быстро перехватывает нить разговора.
        – Ладно, – говорит он. – Эмануэль Уивер – это ты уже знаешь. День рождения: первое февраля, подарки приветствуются, но не обязательны. Шутка! Братьев-сестёр нет. Последняя приёмная семья переехала в Австралию, чтобы убраться от меня как можно дальше.
        Я бросаю на него взгляд. На его лице полуулыбка, так что, наверное, он шутит. Он продолжает:
        – Сейчас живу под опекой Норт-Тайнсайдских соцслужб в детском доме имени Уинстона Черчилля на побережье. Папу никогда не знал. Мама… больше не с нами.
        Он делает паузу.
        – Вот и всё. Это я.
        Это всё как-то неожиданно, особенно последняя часть. Я говорю:
        – О. Понятно. Хорошо. Ну, то есть в том, что ты сказал в конце, нет ничего хорошего. Мне очень жаль. Я хочу сказать, твоя мама… – Я лопочу что-то несвязное и мне неловко.
        – Ага, ну да, спасибо. Ты, наверное, хочешь узнать, что с ней стало?
        – Нет! Ну то есть, если она, ну ты понимаешь, эм… умерла, тогда, эм…
        О нет, это просто ужасно.
        Мэнни перебивает.
        – Она не умерла, Уилла.
        – О. Просто ты сказал, что она больше не с нами, так что я подумала…
        – Нервный срыв, – говорит он. – Если кратко, она пошла по магазинам и больше не вернулась. Это длинная история. Я был совсем маленьким.
        – Это просто жуть, Мэнни. Бедная она. Бедный ты.
        Мэнни прекращает толкать велик и начинает возиться с одним из тормозных тросиков.
        – Спасибо, – со вздохом говорит он. – Никто толком не знает, что именно произошло. Мне было всего четыре, так что мне талдычили в основном «У мамочки головка бо-бо» и всё в таком духе. Формально она всё ещё считается «пропавшей без вести». Но Джейкоб – это мой соцработник – говорит, что я должен учиться жить с мыслью, что моя ма, возможно, умерла. – Он пожимает плечами. – Вот только она жива.
        Сложно придумать, что сказать. Со мной обычно редко делятся такими личными подробностями, особенно так внезапно. Некоторое время мы катим велики молча, а потом я спрашиваю:
        – Откуда ты знаешь?
        – Я не знаю, – отвечает Мэнни. – Но только то, что я чего-то не знаю, ещё не значит, что это не так. Когда-нибудь я её найду. Я это чувствую.
        Я снова гляжу на него: он выпятил челюсть и крепко стиснул губы, будто привык рассказывать эту историю и не плакать. Глаза у него сияют. Несколько секунд мне ужасно неловко, а потом Мэнни говорит:
        – Ну ладно. Всё обо мне да обо мне. Что насчёт тебя?
        Ого.
        – Эм… э… Вильгемина Шафто, но так меня никто не называет. День рождения: четырнадцатое ноября. Живу с мамой и папой, они управляют Уитли-Бэйским парком отдыха «Счастливая Страна». – Я тараторю, и всё это звучит слишком нормально и идеально по сравнению с историей жизни Мэнни, так что я добавляю: – У меня есть сестра, её зовут Алекс. Ей пятнадцать, и она настоящая заноза в одном месте. А ещё мои мама с папой вечно ругаются, потому что бизнес идёт плохо, ну и… как бы…
        Я умолкаю. Это всё правда, но, конечно, подробностей я не знаю. Мама с папой велели мне не болтать про бизнес – вдруг поползёт слух, что у «Счастливой Страны» проблемы. Каждый раз, когда к нам собираются приехать люди из «Солнечных Сезонов» на своих блестящих машинах, родители начинают ругаться всё сильнее.
        – …и из-за войны, – добавляю я. – Они вечно ругаются из-за войны.
        – Почему? – спрашивает Мэнни с искренним недоумением.
        – Ну, знаешь, у них разные мнения на её счёт.
        – Разве они могут что-то изменить?
        – Ну, нет – само собой. Никто из нас не может.
        – Вот именно. Поэтому я предпочитаю волноваться о вещах, которые могу изменить.
        Мы уже на том отрезке пути, когда мне надо идти прямо, а Мэнни – сворачивать налево к детскому дому имени Уинстона Черчилля. Он говорит:
        – Видишь – теперь мы друзья? Встретимся здесь завтра в восемь тридцать и поедем вместе. Кстати, какой у тебя номер?
        – У меня… номер?
        – Ну да – телефонный номер?
        Мне приходится залезть в телефон и найти свой номер, потому что наизусть я его не помню. Мне кажется, раньше меня никто и не спрашивал, по крайней мере никто из ровесников.
        Я говорю:
        – Ты разве не пользуешься «Квиком»? – и Мэнни, кажется, слегка смущается, но тут же прикрывается улыбкой.
        – Не – это для лузеров! Я предпочитаю классику. Глянь-ка вот на это!
        Мэнни достаёт свой телефон – крошечный, с малюсеньким экраном. Он с кнопками, как на самых древних телефонах, а на логотипе написано «ЭРИКССОН» – никогда о таком даже не слышала.
        – Это, считай, антиквариат. Мой соцработник швед, это он его мне нашёл. Он звонит и отправляет сообщения. И всё. Джейкоб не очень-то жалует смартфоны. Считает, будто они «мешают нам говорить лицом к лицу» и так далее. Кстати говоря, – спохватывается Мэнни, лезет в сумку и вытаскивает оттуда потрёпанную книгу. – Подумал, тебе понравится это почитать.


        КРИПТИДЫ – ЗА ПРЕДЕЛАМИ ОЗЕРА
        ЛОХ-НЕСС
        АВТОР
        ДОКТОР Э. БОРБАС

        На обложке – зернистая картинка, изображающая нечто в озере – лох-несское чудовище, по всей видимости. Я переворачиваю книгу и читаю аннотацию.


        ОТ ДРЕВНИХ ЛЕГЕНД О ЛОХ-НЕССКОМ ЧУДОВИЩЕ ДО СОВРЕМЕННЫХ ИСТОРИЙ О БОДМИНСКОМ ЗВЕРЕ ПО ВСЕМУ МИРУ НАСЧИТЫВАЕТСЯ ВЕЛИКОЕ МНОЖЕСТВО СВИДЕТЕЛЬСТВ О ЗАГАДОЧНЫХ СУЩЕСТВАХ. ЕСЛИ ОНИ РЕАЛЬНЫ, ОТКУДА ЖЕ ОНИ БЕРУТСЯ?

        Я смотрю на Мэнни – он ухмыляется.
        – Джейкоб говорит, одолжить кому-то книгу – это идеальный способ подружиться, потому что так её придётся вернуть, и вы сможете её обсудить. Местами там запутанно, но она неплохая.
        С этими словами он укатывает на велике прочь, а я остаюсь листать странную книгу. В ней есть картинки больших, смахивающих на котов зверей и живущих в озёрах гигантских змей, чего-то под названием бигфут и мексиканского монстра, который высасывает кровь из коз…
        Проходит пара минут, прежде чем я наконец сажусь на велик и осознаю, что, несмотря на всю странность ситуации, Мэнни прав. Кажется, у меня появился друг.



        Глава 3

        Прошло уже несколько недель с тех пор, как Мэнни дал мне почитать ту первую книгу. За это время он уже успел одолжить мне несколько других, с названиями вроде:


        ЙЕТИ – ГИМАЛАЙСКИЙ ГОРНЫЙ ЧЕЛОВЕК

        и


        ОЗЁРНЫЕ МОНСТРЫ СО ВСЕГО МИРА!

        Сейчас суббота, в школе проводят весеннюю ярмарку, и Мэнни обзавёлся новой книжкой.


        МЕГАЛОДОН – ФИНАЛЬНОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО?

        Мегалодон – это вроде как здоровенная акула, метров двадцать длиной, живущая в неисследованных глубинах океана. Пролистывая книгу, я замечаю, что большинство картинок размыты или сняты с расстояния нескольких миль.
        Когда мы забираем свои велики после праздника, я пытаюсь обратить на это внимание Мэнни.
        – Проблема в том, – говорю я, держа в руках «Мегалодона», – что финальное доказательство – не такое уж и доказательство, так? Иначе им не пришлось бы ставить вопросительный знак.
        Мэнни ссутуливается – он всегда так делает, когда думает.
        – Знаешь, в чём твоя проблема? – обиженно говорит он. – У тебя нет воображения!
        – Нет вообра… Мэнни! Это нечестно! Просто ведь… настоящих доказательств нет.
        – Вот опять. Блинские доказательства! А как насчёт свидетельств очевидцев? На это ведь и опирается твоя драгоценная история, не так ли? На людей, которые видели всякое! Честное слово, Уилла…
        Он сворачивает в сторону побережья, и я еду следом.
        Мы останавливаемся у мини-маркета, и я тихонько вздыхаю, увидев, что к нам приближаются Дина Малик и её жалкая «банда». Она взяла моду называть нас «История и Мистика». К счастью, больше никто это прозвище не подхватил, но это не останавливает Дину. Я тайком возвращаю Мэнни книгу, и мы вдвоём входим в магазин.
        Дина со своими подружками идут за нами следом. Я беру упаковку мармеладок, а пока расплачиваюсь, не свожу глаз с экрана за прилавком. Обычно там крутят новости про войну, но на этот раз – что-то новенькое.


        – …к нашему северо-восточному корреспонденту, Джейми Бейтсу.
        – Спасибо, Татьяна. Тихий прибрежный городок Уитли-Бэй в Тайнсайде вот уже несколько дней гудит от сообщений о встречах местных жителей с так называемой «Кобакой из Уитли».


        Дина подкралась к Мэнни сзади и вопит:
        – Ха! Это по твоей части, Мистика!
        Он игнорирует её, внимание приковано к экрану.


        – Описываемое как нечто среднее между огромной собакой и диким котом, это животное было замечено на пляже, а также на сельхозугодьях на севере, возле самого Блита. Я поговорил с местной жительницей, которая описывает недавний близкий контакт.


        Я ахаю: на экране появляется старая Моди, нештатная мастерица на все руки из «Счастливой Страны» – она сидит на своей любимой скамейке на берегу, и у неё берут интервью.
        – Смотри, Мэнни, это Моди!


        – Были сумерки, а я просто сидела здесь, как обычно, и тут-то и увидала его, внизу, на пляже. Оно повернуло голову и посмотрело прямо на меня:
        большущие жёлтые глаза, и, клянусь, здоровенная рыбина во рту. Уши огромные, заострённые. А потом – вжух – оно кинулось обратно в воду, да быстро так, вот и всё.


        Теперь репортёр идёт по пляжу. На заднем плане я вижу потрёпанный флаг «Счастливой Страны».


        – Встречи с подобными крупными существами – не редкость для Британии, однако убедительные доказательства бывают представлены чрезвычайно редко…


        – Это потому, что это всё выдумки, – фыркает Дина. – Только послушайте её, эту старую тупую корову! Эй, История, – это там не твой фигов трейлерный парк показывают?
        Я стискиваю кулак, и упаковка мармеладок похрустывает. Внутри я так и киплю, но вслух не говорю ничего. Начать с того, что это парк отдыха, а не «трейлерный парк». И вообще-то – это Моди! Она мне очень нравится. Она помогает мне с домашкой, и угощает горячим шоколадом, и…


        – Весна – это, конечно, начало туристического сезона в Уитли-Бэй. Время покажет, привлечёт ли таинственное существо толпы людей – или отпугнёт. С вами был Джейми Бейтс, Тайнсайд, для «Часа новостей».
        – Спасибо, Джейми. А на сайте «Часа новостей» вы можете увидеть фотографии, на которых якобы изображена Кобака из Уитли. Теперь вернёмся к продолжающей ухудшаться международной ситуации: премьер-министр, миссис Боатенг, быстро отреагировала на заявления о том, что…


        Позади меня слышится торопливое движение и звяканье магазинного колокольчика.
        Когда я оборачиваюсь, Мэнни уже нет. Дина ухает, издевательски хохоча:
        – Побежал его ловить!
        Её подружки хихикают в ответ.
        Я поспешно выбегаю из магазина следом за Мэнни, оставляя «Харибо» на прилавке. В ушах у меня звенит Динин глумливый смех.
        – История и Мистика снова в деле, ха-ха! Эй, спасибо за мармеладки!
        – Плюнь на неё, – говорит Мэнни, дожидавшийся меня чуть ниже по улице. Он не в силах сдержать восторженную дрожь в голосе. – Я хочу увидеть Кобаку из Уитли! Быстрее – посмотри в своём телефоне! Через мой в интернет не зайти.
        Я захожу на сайт «Часа новостей». Фотка совсем плохая. Она сделана с огромного расстояния и увеличена в несколько раз, так что чёткость здорово хромает. Вроде как можно разглядеть большие заострённые уши и один сверкающий глаз, но тело в основном скрыто кустами.
        – Понимаешь, о чём я? – говорю я. – Это не доказательство, это…
        Я смотрю на Мэнни, ожидая, что он будет так же разочарован, как я, но вместо этого его лицо так и светится.
        – Ты разве не говорила, что та пожилая леди – это Моди, ваша садовница?
        – Ага – ну, она помогает понемногу и чинит всякое-разное, и…
        – И что, она врунья?
        – Нет! Конечно нет! Она… она Моди.
        Он срывается с места, крича мне:
        – Тогда едем! Чего ты ждёшь?



        Глава 4

        Мы едем прямиком в «Счастливую Страну» – она совсем рядом с нашим домом. По крайней мере, эта «Кобака из Уитли» – хороший повод заскочить к Моди, которая живёт в одном из домиков.
        По дороге Мэнни прокалывает шину. Он катит велик за мной к мастерской тире хижинке Моди, где она – в любую погоду – сидит на древнем продавленном диванчике и слушает новости по радио, или гладит одну из своих кошек, или дремлет.
        Мэнни не отставал от меня с той минуты, как мы ушли из магазина.
        – Какая она? Что она видела?
        – Просто сохраняй спокойствие, – говорю я ему. – Моди, она очень… добрая.
        Когда мы заходим за аккуратно подстриженную живую изгородь, Моди сидит на своём обычном месте. Она поднимает голову и улыбается, отчего её очки сползают вниз по носу, а потом встаёт с дивана. Диван поскрипывает, прямо как она, и это будит полосатого Платона, решившего в сотый раз за день вздремнуть.
        Моди всегда радуется, когда её просят что-нибудь починить. При виде сломанного велосипеда она сияет, будто Мэнни преподнёс ей букет цветов, и потирает руки. Она слишком старенькая для разных тяжёлых работ в парке, но на верстаке у неё всегда лежат какие-нибудь разобранные штуковины.
        – Шина прокололась, а, юноша? – говорит она, немедленно это замечая. Одним плавным движением она переворачивает велик Мэнни и принимается отсоединять колесо, а потом снимать шину. – Мне нравятся твои джинсы, – говорит она, взмахивая монтажной лопаткой. Джинсы у Мэнни красно-белые в клеточку (я не шучу). – У меня самой такие были когда-то, в своё время.
        Моди очень старая, довольно низенькая и такая круглая, что покачивается, когда входит в свой сарай и выходит из него, прихватывая инструменты, ремонтные наборы и всякое такое. Я не знаю точно, сколько ей – мама думает, ей «хорошо за восемьдесят», но выглядит Моди гораздо моложе; лицо у неё сияющее, круглое, ровное и загорелое до светло-медного оттенка от слабого солнца и солёного воздуха. На длинных седых волосах, которые она часто заплетает в косы с бусинами, она носит старую тёмно-синюю беретку. Одета она всегда в один и тот же комбинезон, увешанный разноцветными значками и нашивками, с надписями вроде «МИР», «СИЛА ЦВЕТОВ», и одним, который, как она утверждает, стоит сотни фунтов, на котором написано «КЕННЕДИ В ПРЕЗИДЕНТЫ ‘60». Этот приколот у неё к груди – «рядом с сердцем», как она выражается.
        Моди мне вроде дополнительной бабушки, пожалуй. Мамины родители, дедуля и бабуля, живут в Лидсе, поэтому я не очень часто с ними вижусь. Папины родители развелись. Его мама живёт в Лондоне; у неё всё хорошо. А его папа умер во время большой пандемии, когда я была совсем маленькой, так что я плоховато его помню.
        – Ты очень тихий, сынок, – говорит Моди Мэнни с улыбкой, демонстрируя щербатые зубы. – Ага, вот он. Шип, да здоровенный какой. Сейчас всё направим.
        Тихий? Да бедный Мэнни сейчас лопнет.
        Мы стоим и наблюдаем, как старые, узловатые пальцы Моди ловко делают отметку на камере, выдавливают клей и накладывают заплатку, и в конце концов Мэнни больше не может сдерживаться.
        В его глазах словно зажигается свет, и Мэнни говорит:
        – Что вам известно про то животное? Мы видели вас по телику! Что именно это было такое? Думаете, оно откуда-то сбежало? – Вопросы из него так и сыплются.
        Моди медленно отводит взгляд от перевёрнутого велика и поправляет свою беретку.
        – Ха-ха! Оно говорящее. Ну да, я точно его видела. Ох и здоровенное оно было. – Она вытягивает руку, показывая размеры животного – чуть ли не по пояс ей.
        – Когда это было? – спрашивает Мэнни, не скрывая нетерпения в голосе.
        – Пару ночей назад. Я кой-чего попивала, сидела там, где за птицами-то смотрят, знаете?
        Я киваю. Между парком отдыха и пляжем есть небольшой заповедник с искусственным озером. Там стоит старый сломанный трейлер для любителей понаблюдать за птицами, куда Моди иногда ходит посидеть с баночкой пива и поглядеть на птиц, пока небо над мелким озером темнеет. Как-то раз она сказала мне, что это «лучше, чем все эти телевизоры».
        – Он вылез из воды. Уже темнело, и он пробежал по берегу озера и скрылся в тенях, и я его из виду потеряла.
        Мэнни мрачнеет.
        – Не переживай, сынок, – говорит Моди. – Я всё выглядывала его и наконец увидала снова, там, пониже. – Она машет рукой в сторону моря. – Он бежал по пляжу к Калверкоту, держался в тени.
        – Погоди, Моди, – говорю я. – По телику ты сказала, что видела, как оно вылезает из моря.
        Она подмигивает мне сквозь заляпанные очки.
        – Ха! Ставишь под сомнение источники, э? Это был небольшой, ээ, отвлекающий манёвр, так-то! Мы же не хотим, чтобы сюда повалили все толпами и перепугали нам птиц, правда ведь? К нам как раз сорокопут-жупан прилетел, а я их с 2026-го не видала. Вот так вот, – говорит она, возвращая Мэнни снова поставленный на колёса велик. – Как новенький.
        – Ты правда думаешь, что это какое-то существо, которое раньше никто не видел? – спрашиваю я.
        Моди от души пожимает плечами, и вся верхняя часть её тела сотрясается.
        – Представления не имею, дружок. Но если мы чего-то не знаем, совсем не факт, что этого не существует.
        Эта фраза мне знакома: так сказал Мэнни, когда говорил, что его мама жива.
        – Именно! – гаркает он, а потом хватает велик и вскакивает на него так быстро, что успевает проехать несколько метров, прежде чем притормозить и развернуться. – Спасибо, Моди. Спасибо огромное! – А потом снова уносится, ожидая, что я поеду следом.
        Я так и делаю.


        У Мэнни есть одна раздражающая особенность – которой я в то же время вроде как восхищаюсь, если честно, – он всюду заявляется с таким видом, будто ему там автоматически рады. Как в тот день, когда он только пришёл к нам в школу: он просто уселся на своё место, сразу же устроив всё по своему вкусу.
        И теперь он опять так делает: рассекает «Счастливую Страну» на велике, полностью игнорируя знак, запрещающий велосипеды. Я бы сказала ему слезть, потому что, ну… потому что таковы правила. Но туристический сезон ещё не наступил, и гостей не так много. (Честно говоря, даже во время сезона у нас довольно пусто – это ещё одна причина, по которой мама с папой вечно ссорятся.)
        Вот это я и считаю «домом». Наш маленький домик располагается практически в самом парке, и мама с папой управляют бизнесом, принадлежавшим нашей семье много лет. На ресепшен висит фото прапрадедушки Роджера, который и начал всё это как трейлерный парк в тысяча девятьсот пятьдесят каком-то, а теперь здесь целых 120 домиков – и вовсе даже не трейлеров, во всяком случае не таких, какие тянут за машиной. Большинство из них мы называем «бунгало» – это по сути одноэтажные хижинки. Правда, теперь в них влажновато, и они обветшали – по крайней мере если верить последнему отзыву с одной звездой на сайте Счастливой-Поездки точка ком, что здорово расстраивает папу. (Он говорит, у нас не хватит денег их отремонтировать.)
        Я качу мимо открытого бассейна. Его надо почистить, а местами – заменить плитку, но он не подогревается, так что в нём не купается никто, кроме совсем мелких детей в самые тёплые летние дни. Да и тогда они вылезают из воды розовые, как мармеладные свинюшки, и мамам приходится растирать их полотенцами, чтобы согреть.
        Мэнни я догоняю возле полосы препятствий «Дикие джунгли» – такой тематической игровой площадки с разными горками и всем прочим. Сейчас она огорожена канатом, потому что многим аттракционам не хватает деталей, а карусель сломана.
        – Ого, Уилла! Жалко твою площадку!
        – Она не моя, – говорю я, внезапно смущаясь потрёпанного состояния парка. Мэнни не слушает. Останавливается он только на противоположном конце парка, где стоит дряхлый трейлер, наполовину заваленный ветками, в нескольких метрах от природного резервуара – по сути очень большого пруда.
        – Это место она имела в виду? – спрашивает Мэнни, и я киваю. – В таком случае, тут мы наши поиски и начнём. Во сколько темнеет?
        – Примерно, эм… часов в восемь? – отвечаю я. Во взгляде Мэнни появляется что-то маниакальное, и я уже вижу, что ситуация может немного выйти из-под контроля.
        Если бы я только знала, насколько.
        – Ты точно в этом уверен? – уточняю я.
        Он закатывает глаза.
        – Уилла! Если он был когда-то замечен здесь, значит, есть большая вероятность, что мы заметим его здесь снова. Так? Если только Моди не врёт, конечно, – с хитрецой добавляет он. – Ой, ну ладно тебе – не смотри на меня так!
        – Дело… в маме с папой, – говорю я. – Они не любят, когда я по темноте разгуливаю.
        Мэнни смеётся, но, кажется, без издёвки. Он как будто просто не видит в этом проблемы.
        – Ладно – во-первых, отсюда практически видно твой дом.
        Не видно, но он не так далеко. Я понимаю, что Мэнни имеет в виду.
        – Во-вторых, до тех пор, пока ты остаёшься по эту сторону изгороди, ты всё ещё находишься на территории парка, так? Ты всё ещё дома. В-третьих, темно не будет. Может, будет сумеречно, но «по темноте» тебе точно разгуливать не придётся. В-четвёртых, это исследование дикой природы для школьного проекта. Мы собираем доказательства.
        Вот это точно неправда, но, не успеваю я ничего сказать, как он стаскивает рюкзак, достаёт очередную книгу про таинственных существ и машет мне ею.
        – Это школьный проект, а ты – моя напарница! – Он не ждёт, пока я отвечу. – Увидимся сегодня в семь! Нет. Лучше завтра.
        – Почему завтра?
        Мэнни отворачивается с немного виноватым видом.
        – Мне кое-что нужно сделать.
        А потом просто уезжает – вихрь красок на велосипеде – будто его голова уже занята чем-то совершенно другим.
        Через несколько метров он останавливается и оглядывается. Я осознаю, что выгляжу обеспокоенно, и натягиваю на лицо улыбку. Мэнни ухмыляется и отбрасывает с глаз чёлку.
        – Расслабься, Уилла. Если следовать правилам, в историю не войдёшь!



        Глава 5

        Я всё ещё думаю о том, что Мэнни сказал насчёт правил, когда по дороге домой миную домик Моди. Он почти что незаметен на фоне остального парка, скрытый за живой изгородью. Половина участка занята всяким хламом, разложенным ровными рядами и местами прикрытым брезентом. Тут есть сломанные качели, два старых автомобильных двигателя, половина классического мотоцикла («Это «Нортон»», – с гордостью говорит Моди, будто я должна впечатлиться), газонокосилка, на которой нужно сидеть, газонокосилка, которую нужно толкать, разобранный пластмассовый домик для кукол. Ещё здесь стоит её сарай, передняя часть которого полностью открыта, демонстрируя верстак с бесчисленными инструментами, отполированными так, что кажутся новыми.
        Продавленный диванчик Моди, плюс садовый стул, накрытый тряпьём и подушками, стоят возле буржуйки – всё это под крышей из гофрированного железа, с которой свисает табличка с выцветшей надписью «НЕТ БОМБАМ». Моди называет это своей «сидельней», потому что тут она сидит.
        Когда я появляюсь из-за изгороди, она поднимает взгляд, улыбаясь, и откладывает в сторонку большую деревянную букву «С», отвалившуюся от знака «Счастливая Страна» у входа, которую она чистила.
        Моди была здесь с тех пор, когда папа ещё был маленьким, а «Счастливая Страна» – просто трейлерным парком. Она не платит за жильё, потому что работает тут.
        Родных у неё немного. У неё есть сын по имени Каллум, он живёт в Канаде. Я его никогда не видела. Кто отец Каллума, я не знаю. Зато у Моди есть кошки: целых три, их зовут Аристотель, Платон и Берта.
        «Бедная старая Моди, – как-то сказала нам с Алекс мама. – Вы ей всё равно что внучки».
        Кажется, Алекс это слегка напугало. Она редко когда бывает у Моди – слишком занята видеоиграми, влюблённостями и обновлением соцсетей.
        Зато я хожу к Моди почти каждый день, после школы. Мне нравится сидеть на старом деревянном ящике и гладить какую-нибудь из кошек, пока она варит на маленькой буржуйке горячий шоколад и рассказывает одни и те же старые истории – а я и не против. Тут гораздо спокойнее, чем дома.
        У неё есть история о том, как в молодости она служила на флоте и плавала с китом; или как она гостила у сына в Канаде и наткнулась на медвежонка гризли; или как в тысяча девятьсот шестьдесят каком-то встретилась с президентом Америки и посидела у него в машине…
        – Какой хочешь сегодня, Уилла? – спрашивает Моди, указывая на гору шоколадных плиток в разных упаковках на полке позади неё. Я тычу в одну наугад.
        Горячий шоколад она делает сложным способом: размешивает дольки тёмного шоколада в горячем молоке – но шоколадки у неё такие, каких в обычных магазинах не найдёшь. Кажется, ей их откуда-то привозят, и они всегда вкуснющие.
        – А, хороший выбор, – говорит она, беря плитку в красной обёртке. – Мадагаскарский, ручной прессовки, сильной обжарки. Целых семьдесят процентов какао – мягкий, тёмный и богатый, в отличие от моего бывшего муженька. Ха!
        Она немного помешана на шоколаде, наша Моди. Говорит, её прапрапрадед изобрёл шоколадные плитки, а она просто «сохраняет семейную историю».
        Пока она разворачивает шоколадку и ломает её на дольки в потрёпанную кастрюльку, я говорю:
        – Моди? Ты ведь не стала бы ничего придумывать, правда? Ну в смысле – насчёт того животного?
        Как видите, я всё ещё слегка сомневаюсь.
        Моди смотрит на меня с недоумением, и я немедленно жалею, что вообще спросила.
        – Зачем бы мне это? – отвечает она немного обиженным тоном.
        – Ну просто… свидетельствам очевидцев не всегда можно доверять.
        Она обдумывает это и говорит:
        – Возможно. Но правда – она правда и есть, веришь ты в неё или нет. Почти вся история состоит из одних только свидетельств очевидцев. Из них и из того, что удалось заснять.
        Моди кивает в сторону стены, и я замечаю, что над её верстаком приколота новая фотография.
        У неё их несколько в рамках: два-три фото Каллума в детстве, ещё одна – во взрослом возрасте с каким-то мужчиной, оба они в костюмах и улыбаются в камеру на фоне канадского флага. А теперь появилась ещё распечатанная копия газетной статьи. Я встаю, чтобы разглядеть поближе.
        – Кажется, я говорила тебе об этом, а? Старая подруга по флоту нашла эту статью и отправила мне.
        Здесь фото молоденькой девушки в матросской форме, пожимающей руку красивому улыбающемуся мужчине в костюме.


        ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ
        ДЛЯ ЮНОЙ КАДЕТКИ
        3 ИЮЛЯ 1963



        ПРЕЗИДЕНТ США ДЖОН Ф. КЕННЕДИ ПОЖИМАЕТ РУКУ ЮНОЙ МОРСКОЙ КАДЕТКЕ ВО ВРЕМЯ



        СВОЕГО ВИЗИТА В СОЕДИНЁННОЕ КОРОЛЕВСТВО НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ.

        – Это ты? Как здорово, – говорю я. – Но что, больше ничего не было, даже твоего имени? Только фото?
        Моди отвечает, помешивая дымящееся молоко:
        – Агась. Только это напечатали. Я рассказала репортёрам, о чём мы с президентом говорили, но, кажется, им было не очень интересно. По правде говоря, я думаю, они мне и не поверили вовсе.
        – А стоило бы, – говорю я, усаживаясь обратно на ящик с подушкой. – Это классная история! Встреча с таким человеком собственной персоной.
        – О да, ты права. Очень жаль, что из этого вышел пшик. Вот я почти двадцать минут болтала с президентом Соединённых Штатов, а он внимательно слушал, понимаешь? Слушал, как маленькая семнадцатилетняя я трепалась о своём великом видении мира!
        Я кучу раз слышала эту историю, но не против послушать ещё разок. Визит президента Кеннеди в Англию в 1963-м – всего за несколько месяцев до того, как его убили – даже вошёл в моё победившее в историческом конкурсе эссе. Как рассказывает Моди, президент посещал военно-морскую учебную базу и задержался из-за проблем с двигателем машины, а Моди насмешила его, сказав, что если бы это был двигатель корабля, его починили бы в момент, и предложив подбросить президента на своём мотоцикле.
        «Какая бойкая девица! – сказал президент Кеннеди кому-то из своих охранников. – Хочешь содовой, кадет?» И достал баночку колы из холодильного отсека своей машины.
        Моди разливает горячий шоколад по щербатым кружкам.
        – Холодильник в машине – только представь! И вот я уже сидела с президентом Кеннеди на заднем сиденье и рассказывала ему, как пошла на флот вместо того, чтобы продолжать учиться, и про свой сон о мире, где люди говорят друг с другом вместо того, чтобы драться. Вселенная Вне Войны! Юное сердце и оптимизм непременно убедят всех в мире перестать воевать! Хи-хи!
        Она закатывает глаза и причмокивает.
        – Если бы только, э, Уилла? Если бы только! Я могла бы изменить историю, сидя в той машине.
        – По-моему, это чудесная мысль, Моди! – Я уже говорила ей об этом раньше, и она печально улыбается.
        – Знаешь, мне кажется, президент Кеннеди тоже так думал. Когда он уезжал в своей починенной машине, я видела, как шевелился его рот – он разговаривал с секретарём. Я читала по губам. И он рассказывал ему про Вселенную Вне Войны. А потом постучал по его блокноту, будто говорил: «Запиши это».
        Её пальцы нащупывают значок «КЕННЕДИ В ПРЕЗИДЕНТЫ» на комбинезоне.
        – Конечно, все знают, что случилось с бедным старым президентом Джоном Ф. Кеннеди, не успел ещё тот год кончиться.
        Я знаю. Ещё бы я не знала. Каждый год 22 ноября Моди поднимает на шест, на котором обычно развевается баннер «Счастливой Страны», выцветший американский флаг. Это её дань памяти президенту, с которым она познакомилась и который был убит в этот день в 1963-м, когда ему было всего сорок шесть.
        – Видишь ли, Уилла, всего за несколько месяцев до моей с ним встречи весь мир верил, что грядёт ядерная война. Америка, Россия – все поглядывали друг на друга, держа пальцы на кнопках, готовые запустить оружие, которое уничтожило бы весь мир. А всё из-за чего?
        Это я знаю.
        – Из-за маленького островка в Карибском море.
        Моди дует на свой горячий шоколад и шумно прихлёбывает.
        – В точку. «Кубинский ракетный кризис», как его сейчас называют. Ядерная война никогда ещё не казалась такой близкой. Весь мир был в ужасе, Уилла. – Она делает паузу, размышляя, развивать ли мысль. – Прямо как сейчас, э?
        Потом повторяет, практически шёпотом:
        – Прямо как сейчас.
        Моди перебирает кончики своих длинных седых волос и глядит в пламя печки.
        – Только подумать, э? Только подумать, что могло бы произойти, если бы весь мир перестал драться. Если бы все силы, и мозги, и деньги были бы направлены на решение других проблем. В каком мире мы бы теперь жили, э?
        Она отчего-то начинает казаться старее – уголки рта опущены, в глазах поблёскивают слёзы. Долгое время я ничего не говорю, просто наблюдаю, как её веки постепенно опускаются.
        – Спасибо за горячий шоколад, Моди, – шепчу я, но она уже где-то далеко, зачарованная огнём, кружка дымится с ней рядом, Платон и Берта дремлют у ног.
        Через некоторое время Моди начинает посапывать, но я всё равно остаюсь: дома меня ждут лишь новые ссоры. Только допив шоколад, я наконец встаю и на цыпочках ухожу.



        Глава 6

        Следующий день – воскресенье, и на улице дождь. Я слышу, как он барабанит в моё окно, ещё до того, как встаю с кровати. Приложение с погодой утверждает, что лить будет весь день. Круто.
        А приложение с новостями сообщает, что в стране, о которой я даже не слышала никогда, «группа мятежников» напала на «опорный пункт правительства». Новые убитые.
        Я подумываю поспать ещё немного, но мама с папой уже опять препираются. Хлопает задняя дверь, а потом я слышу, как ругаются мама и Алекс. Сначала я пытаюсь прислушиваться, но потом решаю, что даже знать не хочу, в чём на этот раз дело.
        Я закрываю глаза, и в мыслях возникает лицо Мэнни – с широкой улыбкой, слишком длинной чёлкой и зелёными глазами. На миг мне становится легче, и я встаю с кровати.
        Остаток дня проходит словно в тумане за:
        1. Домашкой по истории. («Представьте, что вы солдат в битве при Гастингсе. Опишите этот день».) Обычно я люблю делать домашку по истории, но сегодня мне удаётся исписать всего одну сторону листа, и то увеличив почерк – надеюсь, миссис Поттс ничего не заметит.
        2. Домашними делами. Мы с Алекс должны прибраться в ванных и подмести дорожку. Алекс выбирает дорожку, но говорит, что подметёт попозже, потому что на улице дождь, и это означает, что она вообще не будет подметать. Когда я обращаю на это её внимание, она кричит на меня и топает к себе в комнату.
        3. Просмотром телика на кухне. «Премьер-министр выразила серьёзное беспокойство в связи с обострением международной ситуации…»


        – Ох, эта война всё хуже делается, дружок. Она приближается, – говорит мама.
        Я убавляю громкость, а Алекс снова прибавляет.
        – Если папа умрёт, я хочу знать, из-за чего, – рявкает она, и мама резко говорит:
        – Алекс – хватит!
        Но дело уже сделано. Я перевожу умоляющий взгляд с мамы на сестру, ожидая объяснения того, что Алекс только что сказала, но ни одна из них не встречается со мной взглядом.
        В конце концов мама вздыхает и бормочет:
        – Ты же знаешь, что папа раньше управлял самолётами в Королевских ВВС, Уилла.
        Я киваю. Конечно, знаю, хоть он и ушёл из воздушных сил, когда я была маленькой. Мама продолжает, всё ещё не глядя на меня:
        – Что ж, если эта война начнётся, есть вероятность – небольшая вероятность – что его снова могут призвать на службу. Не думаю, что он будет летать. Скорее всего, попадёт в наземный экипаж. Если это вообще произойдёт. – Потом она сердито смотрит на Алекс, словно говоря: «Теперь ты довольна?»
        Я тихо закрываю дверь кухни и иду в свою комнату – не уверена, что они вообще заметили, что я ушла.


        Весь день в воздухе между мамой и папой висит, как тяжёлые тучи в небе, невысказанная злость. Крыша одного из наших бунгало протекла, и гостей пришлось переселять. Это вызвало волну цоканья и фырканья от мамы, потому что папа говорил, что якобы всё починил.
        Я пытаюсь подбодрить себя мыслью, что вечером, возможно, увижу странное существо. Это не очень-то помогает, потому что я всё ещё не верю, что в нём есть что-то особенно странное. Это же наверняка просто большая собака. Сосед моего кузена Зака в Консетте когда-то держал леонбергера – он был крупнее шестилетней меня. Ладно, здоровенного длинного хвоста у него не было, но, может, этот зверь какая-то полукровка?
        В общем, с того момента, как я узнала, что папе, возможно, придётся отправиться на войну (какой бы маленькой ни была вероятность), весь мой энтузиазм иссяк до капли. Мне не хочется даже писать Мэнни сообщение.
        Раньше по воскресеньям родители устраивали себе «романтический вечер». Они уже сто лет так не делали. Вместо этого мама пошла к своей подруге Эмме, а папа – в какой-то паб. Со мной «нянчится» Алекс. Замороженная пицца, которую оставила мама, у неё подгорела, так что я выела только серёдку и теперь слышу голос сестры через дверь дальше по коридору. (Она вечно вопит: «Божечки! Нет! …да ладно! …Божечки …что он сказал? Божечки!»)
        Я сижу у себя и пялюсь в потолок. Я устала, хоть почти ничего и не делала. Так что когда у меня в кармане вибрирует телефон, я взвизгиваю. Сообщение от Мэнни.


        ВИДЕЛ ЕГО. ОХОТА НАЧАЛАСЬ.
        ИДЁМ СЕЙЧАС.

        Он его видел? Не успеваю я дочитать сообщение, как в окно стучат – к мокрому стеклу прижимается лицо Мэнни. Моё сердце вроде как чуточку подпрыгивает, но в хорошем смысле.
        Когда я открываю переднюю дверь, глаза Мэнни сияют даже ярче обычного. Меня это немножко пугает. Он едва сдерживает восторг и перепрыгивает с ноги на ногу. (На ногах у него фиолетовые конверсы, кстати. Фиолетовые?)
        – Блин, я видел его, Уилла! Честное слово. Точно там, где Моди и сказала. Рядом с тем птичьим озером.
        – Ты хочешь сказать, в Природном заповеднике имени Роджера Шафто, – говорю я, возможно, чересчур въедливо, но это ведь всё-таки мой прадед. Неважно – Мэнни всё равно не замечает. Он похлопывает по плотно набитой конусообразной сумке, свисающей на ремне с его шеи.
        – Прихватил камеру! С большим телеобъективом. Как раз подойдёт.
        – Где ты взял…
        – Джейкоб мне одолжил, – отвечает он, как-то слишком быстро.
        Джейкоб, его соцработник? Как-то подозрительно.
        – Ты его попросил – и он вот так просто одолжил тебе камеру?
        – Ну, я его сегодня не видел, но он точно именно так бы и сделал, если бы я попросил, наверное. Она просто лежала у него в комнате, не запертая, ничего такого. Так что, знаешь… всё нормально.
        Повисает неловкая пауза: до меня доходит, что Мэнни именно поэтому решил дождаться сегодняшнего вечера.
        – Ну так ты идёшь, – говорит он не то чтобы вопросительным тоном.
        Я прикладываю палец к губам. Я всё ещё раздумываю, стоит ли оно того, когда иду по коридору в комнату Алекс и стучусь в дверь. Она не услышит, как я улизну. Иногда мне кажется, её наушники приклеены к ушам суперклеем. Я вхожу, говорю ей, что лягу пораньше, а она показывает мне сложенные буквой «М» большие и указательные пальцы: «Мне пофиг». Даже от ноута своего не оторвалась.
        Думаю, это всё решает.
        Вернувшись к себе, я беру телефон и кладу его на зарядную панель. Мама с папой заставили меня установить «Семейный трекер» – отслеживающее приложение, отключить которое я не могу, иначе им придёт уведомление, так что лучше оставить телефон здесь.
        Прежде чем вернуться к Мэнни, я делаю глубокий вдох.
        Это правда я? Убегаю из дома за спиной у Алекс, когда на улице уже темнеет? А эта камера у Мэнни: одалживать что-то без разрешения – это разве не воровство? Я не до конца уверена. Я никогда особо не нарушала правила. До этого момента.



        Глава 7

        Я кручу педали как бешеная, чтобы поспеть за Мэнни; на спине у меня болтается рюкзак, который он мне швырнул. На юге, справа от меня, восходит здоровенная полная Луна.
        Мэнни что-то говорит мне по пути, но его слова то и дело уносит ветер:
        – …станем знамениты, блин, Уилла! …из воды …рыба в пасти …прячется в птичьем заповеднике …ест яйца …вероятно, сбежал из частной коллекции экзотических животных…
        В конце концов я не могу за ним угнаться, хоть ехать и недалеко. Ну зато дождь прекратился. Впереди – чистое сумеречное небо над морем, а значит, я не потеряю Мэнни из виду.
        Там, где дорога делает поворот к маяку, мы останавливаемся. Мэнни хмыкает и говорит:
        – Как я и ожидал.
        Мы не единственные, кто надеется сфоткать Кобаку из Уитли. На обычно пустой парковке стоят шесть машин, повсюду люди с биноклями и камерами на штативах – все направлены в сторону пляжа.
        – Только подумай, Уилла. Мы не только знаем, куда смотреть, в отличие от них, но ещё у нас есть кое-какое преимущество, которого у этих лопухов нет. – На его лице возникает полуулыбка. – Оно у тебя.
        – У меня? – Я лезу в рюкзак, который дал мне Мэнни.
        Внутри лежит картонная коробка с тремя жестяными банками, размером и формой напоминающими очень большие жестянки с тунцом. Я достаю одну. Этикетка не на английском, и каждая банка слегка распухла сверху и снизу, будто внутри что-то вздулось.
        – Эй, полегче. Вот эта уже готова взорваться, а ты точно не захочешь, чтобы это произошло.
        Мэнни чересчур раскомандовался, так что я не могу удержаться и швыряю ему банку. Ну то есть, это же просто маленькая жестянка. Что плохого может случиться?
        – А-а-а, нет!
        Кидаю я паршиво, но не так паршиво, как Мэнни – ловит. Банка ударяет его о запястье, отскакивает от другой руки, которую он вытянул, пытаясь её схватить, а потом шмякается об руль. В конце концов она приземляется и лопается, мощно разбрызгивая повсюду жидкость: по тропе, по велику Мэнни и по его джинсам.
        Две секунды спустя в нос нам обоим ударяет запах – и под словом «запах» я имею в виду не аромат и не лёгкое дуновение, а такую невыносимую вонь, что на миг я столбенею. Этот удушающий рыбный смрад хуже всего, что мне когда-либо доводилось нюхать, включая тот раз, когда прошлым летом в «Счастливой Стране» засорилась канализация, и целый день возле ресепшен красовалась огромная, коричневая, вонючая лужища.
        Торопясь оказаться как можно дальше от запаха, я поскальзываюсь на жиже из банки и утаскиваю за собой на землю Мэнни, и пока мы пытаемся встать, наша одежда пропитывается ею. Через несколько секунд банка перестаёт брызгать: теперь из неё на траву, словно из раны, сочится только чистая слизь.
        Я пячусь прочь, пыхтя и пытаясь дышать ртом.
        Мэнни тем временем стонет:
        – О нет, о нет, о нет… – и тоже встаёт. Он поворачивается ко мне: – Ты настоящая… – но не договаривает, видя, что меня едва не тошнит.
        – Что… ради всего… – Я запинаюсь, чтобы снова откашляться. – Что это такое?
        – Это, Уилла, называется сюрстрёмминг.
        Я пытаюсь повторить.
        – Сюр… стрёмный? И это?..
        Я жду, что он скажет, что это какой-то промышленный очиститель или супермощный растворитель. А может, какое-то запрещённое химическое оружие, про которое рассказывали по новостям. Что угодно, но не то, что он говорит дальше.
        – Это, эм… это такая шведская еда. Её Джейкоб ест. Он хранит её в сарае на заднем дворе.
        Мне даже спрашивать не нужно. Джейкоб одолжил это Мэнни точно так же, как свою камеру.
        – Он… он это ест? Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.
        – Знаю. Слегка попахивает, да?
        – Слегка?.. Мэнни. Это самая вонючая вещь… которую я только… – Честно говоря, мне кажется, от вони у меня слегка помутилось в голове.
        – Это селёдка, которая стухла, или ферментирована, или что-то такое. Её кладут в жестянки, которые могут раздуться из-за выделяемого газа. А потом, ну… знаешь, едят. Джейкоб говорит, со сметаной вкуснее всего.
        Мгновение я свыкаюсь с этой мыслью.
        – Ну, наверное, если собираешься есть стухшую рыбу, почему бы не добавить к ней скисшие сливки? Но… почему? – скулю я, искренне недоумевая. – Почему, как кто-то это ест?
        Мэнни пожимает плечами.
        – Джейкоб говорит то же самое про мармайт.
        Я сдаюсь. Меня по-прежнему подташнивает. Но я уловила ход мыслей Мэнни.
        – Это приманка?
        Он кивает.
        – Хитро, а? Зверюга не устоит.


        Полчаса спустя мы как смогли почистились пучками мокрой травы и высохшей влажной салфеткой, которую я нашла у себя в кармане, но запах по-прежнему висит у меня в ноздрях и липнет к джинсам. От открытой банки несёт уже не так ужасно. Воняет в основном жидкость, а не сама рыба, хотя при одной только мысли о том, чтобы её есть, меня снова мутит.
        Мы оставили пляжную парковку криптидоискателям-любителям, а сами пришли в убежище наблюдателей за птицами – старый побитый жизнью трейлер. Мэнни дал мне жвачку, чтобы перебить запах сюрстрёмминга.
        – Это чистая вода, так? – говорит Мэнни. Мы смотрим на мелкое озерцо, которое много лет назад вырыл для заповедника мой прадед. – Каждому зверю нужна чистая вода, верно? Так что эта тварь обязана прийти – рано или поздно. Я видел только уши и голову. Неудивительно, что Моди его заметила – они были огромные. Мы подманим его нашей пахучей наживкой!
        Честное слово – Мэнни так уверен в себе, что я почти что начинаю во всё это верить. Мы вываливаем большую часть рыбы из лопнувшей банки у кромки воды, рядом с полупотопленной тележкой из супермаркета, а оставшуюся жидкость выливаем на дорожку, ведущую к трейлеру. В рюкзаке осталось ещё две банки – Мэнни несёт его особенно осторожно на тот случай, если и они взорвутся.
        Стоит прохладный весенний вечер, и холод проникает в трейлер через проломанный пол. Перед нами, очень низко в небе, висит Луна – великолепная, полная, с лёгким оранжевым оттенком и кажущаяся крупнее, чем обычно.
        Не сводя глаз с Луны, Мэнни предлагает мне сэндвич из треугольной упаковки, но он с тунцом, и есть мне вообще не хочется, так что вместо этого я беру ещё пластинку жвачки. Мэнни уже некоторое время молчит. От этого мне становится не по себе.
        – Почему она сегодня больше? – спрашиваю я, только чтобы нарушить тишину. – Ну то есть, Луна же не должна меняться в размерах?
        – Она не больше, – бубнит Мэнни с набитым ртом. – Это только кажется. Сегодня суперлуние.
        Он снова замолкает, так что мне приходится его подтолкнуть.
        – И что это такое?
        Ему как будто приходится приложить усилие, чтобы отвести взгляд. Он проглатывает кусок и говорит:
        – Это самая громадная иллюзия в мире, так-то. Начать с того, что Луна находится в ближайшей точке к земной орбите. Это называется перигей. Когда полная Луна совпадает с перигеем, получается суперлуние, и она кажется на четырнадцать процентов больше.
        Он говорит это без запинки, будто выучил. Меня терзают смутные сомнения.
        – И откуда ты это знаешь? – интересуюсь я.
        Мэнни вздыхает, будто прикидывая, стоит ли рассказывать.
        – Я… я вроде как изучал этот вопрос. – Тон у него практически смущённый, а я хочу, чтобы он рассказывал дальше, так что помалкиваю. В конце концов он говорит: – Я узнал, что моя ма пропала как раз в суперлуние. Поэтому мне и интересно.
        Теперь я чувствую себя просто ужасно.
        – Это очень грустно, Мэнни, – говорю я.
        Он кивает и издаёт странный глотающий звук, а когда я смотрю на него – он уже отвернулся.
        – Мэнни? Всё нормально?
        Он делает глубокий вдох и снова поворачивается – челюсти у него крепко сжаты, как и в первый раз, когда он рассказывал про свою маму. Потом он кивает.
        – Да. Порядок. Просто…
        Я не тороплю. Мэнни меняет позу, чтобы лучше меня видеть, и глубоко вдыхает.
        – Я расскажу тебе кое-что, если обещаешь не смеяться?
        Я быстро киваю.
        Он закрывает глаза и как будто заставляет себя говорить.
        – Понимаешь, я её чувствую. Луну. Суперлуние. Иногда, по крайней мере.
        Я таращусь на него, и он таращится на меня в ответ. Мне хочется сказать: «Не неси бред, Мэнни», но ему явно потребовалось немало смелости, чтобы в этом признаться.
        Он медленно протягивает мне руку, и я чувствую, что обязана пожать её, хоть это и странновато. Я отчасти ожидаю ощутить удар статическим электричеством, как от ковра в музыкальном кабинете, но этого не происходит. Разве что… может, слабенькое, почти неразличимое покалывание, которое легко может оказаться плодом моего воображения, потому что взгляд у Мэнни довольно пристальный.
        Понизив голос и так приблизив ко мне лицо, что наше дыхание смешивается, он говорит:
        – Ты тоже это чувствуешь? – и я слегка киваю, хоть я в этом и не уверена.
        – Что это? – спрашиваю я пересохшими губами.
        Мэнни убирает руку, и я осознаю, что моя ладонь мокрая от пота (я думаю, моего собственного), а сердце бешено колотится.
        – Не знаю, – говорит он, снова глядя на воду. – Но иногда у меня такое бывает. Правда, сегодня оно особенно сильное, потому что перигей экстремальный – так близко к Земле Луна оказывается только раз в несколько десятилетий. Суть в том, что, если верить экспертам, во время суперлуния повышаются шансы увидеть криптида. Это как-то связано с повышенным свечением и гравитационным притяжением Луны, отчего усиливаются приливы, и это влияет… тс-с.
        – На что влияет?
        Мэнни глядит прямо вперёд, вытаращив глаза.
        – Тс-с.



        Глава 8

        Я слежу за его взглядом, но по-прежнему не вижу, чтобы что-то двигалось. Если точнее, ночь такая совершенно неподвижная и безмолвная, что это завораживает. Луна на королевско-синем небе поднялась ещё выше; она сдвинулась вправо, к западу, и идеально отражается в болоте птичьего заповедника.
        Я смотрю на время: пол-одиннадцатого. Я немного нервничаю, потому что родители наверняка скоро вернутся. Ветра почти нет, и я слышу, как в нескольких сотнях метров слева от нас бьются о берег волны, хоть и довольно тихо. От одного из бунгало разносится по воздуху смутный младенческий плач. Где-то в море мигают корабельные огни.
        Мэнни лезет за камерой с телеобъективом и приподнимает её к лицу. Он что-то увидел. Я слышу, как он сглатывает, а потом он передаёт камеру мне.
        – В середине озера.
        Я подношу камеру к глазам и фокусируюсь на лунном отражении в воде. И там действительно, определённо что-то есть: чёрный силуэт, рассекающий озеро так быстро, что за ним остаётся клинообразный след.
        – Утка? – шепчу я.
        Мэнни цокает языком и забирает у меня камеру.
        – Слишком крупное. И форма другая.
        К этому времени силуэт уже почти пересёк озеро и оказался достаточно близко, чтобы разглядеть его можно было даже без камеры. Вот голова – как у кота или собаки, но с ушами побольше – а за ней из воды поднимается небольшой горб с… это что, плавник? Как у акулы? И, наконец, хвост, стоящий вертикально, как перископ.
        – Офигенно! – выдыхает Мэнни и делает несколько снимков – в тесном укрытии тихие щелчки камеры звучат почти что оглушительно. – Вот он идёт…
        Животное выходит из воды и направляется прямиком к горке стухшей рыбы, которую мы оставили как приманку. Оно опускает голову и принимается за еду, а Мэнни продолжает снимать. Никто из нас не осмеливается заговорить.
        Теперь нам удаётся рассмотреть его получше, с расстояния примерно пятидесяти метров. Его плавник будто бы сложился в спину и почти не виден. Перед нами здоровая зверюга, размером с волка или гепарда, с мощным телом и кошачьей мордой, только длиннее. Каждые несколько секунд она останавливается и приподнимает голову, выставив вперёд треугольные уши и помахивая толстым хвостом из стороны в сторону, стряхивая капли воды.
        Потом зверь садится, прямо как собака, и поднимает кусок рыбы к пасти, держа его странной, похожей на руку лапой.
        – Ты видишь это?
        Мэнни кивает и продолжает щёлкать.
        Это всё равно что наблюдать, как обезьяна в зоопарке держит лапками еду. Животное приподнимается на задних лапах и оглядывается, и его глаза блестят в лунном свете жёлтым, а потом оно опускается на все четыре и подходит к нам поближе, следуя за рыбной дорожкой.
        Кажется, я целую минуту не дышала. Это явно не чья-то собака. Оно вообще не походит ни на одно животное, которое я когда-либо видела.
        Я вздрагиваю, когда Мэнни едва слышно ругается.
        – О нет, о нет, о нет…
        Он смотрит на экранчик камеры и лихорадочно жмёт кнопки.
        – Что такое?
        – Они все ужасные, Уилла! Все до единой. Смотри. – Он передаёт камеру мне, и я смотрю на экран. Мэнни прав. На некоторых фото можно едва-едва различить тёмный и далёкий силуэт животного, но не больше. – Наверное, неправильно настроил. Вспышку пришлось отключить, само собой, но… ох, я не знаю.
        Бедный Мэнни. Кажется, я никогда не видела кого-то настолько расстроенного.
        Я смотрю, как кобака удаляется в сторону пляжа и скрывается в тенях.
        – Нужно вернуться завтра, – говорю я.
        – Нельзя ждать! Джейкоб не, эм… не одолжит мне свою камеру во второй раз. Надо пойти за этим зверем.


        Путь кобаки пролегает за спинами криптидоискателей с камерами. Никто из них её не видел.
        Вот уже километра два мы крутим педали как сумасшедшие, мимо большого белого купола «Испанского Города» – развлекательного центра по правую руку от нас, по тротуарам и тропкам, время от времени ловя краем глаза странного зверя, несущегося в тенях низких песчаных дюн внизу по склону.
        У меня нет фар не велике, и я совершенно потеряла счёт времени. Два-три раза нам кажется, что мы его упустили, но я уже так увлечена погоней, что мне и в голову не приходит сказать: «Слушай, Мэнни, давай-ка вернёмся». Рано или поздно мы всё равно его замечаем: махнувший за камнем хвост, вспыхнувший глаз – и продолжаем нестись, пока не оказываемся почти что в конце пляжа. Пляж немного выдаётся вперёд, образуя мыс Браун и бухту Браун, – здесь начинается Калверкот.
        – Смотри – вон он! – говорит Мэнни, и он прав. Зверь бежит впереди нас, почти сливаясь с тёмной стеной утёса.
        По прибрежной дороге едет пара машин, а на длинном пляже один-единственный человек швыряет палку собаке. Мы с Мэнни въехали на тротуар и яростно крутим педали. Мы проезжаем мимо парочки, держащейся за руки, – мужчина кричит:
        – Эй, а ну притормозите, паршивцы маленькие! – но никто по-прежнему не замечает странное животное, держащееся в тени всего в нескольких метрах от них.
        Я хочу остановить кого-нибудь и сказать об этом, но это просто безумие. Что я скажу? Так что я продолжаю ехать, пока Мэнни резко не останавливается у ступенек, ведущих вниз к набережной, занимающей больше половины полукруглой бухты.
        Сама по себе бухта Браун ничем не выдающаяся: тут отвесная скала и ступеньки, спускающиеся от дороги к омываемой морем набережной. Сюда выходит окнами заброшенный Калверкотский отель с грязно-белым фасадом, с которого, как перхоть, осыпаются хлопья штукатурки.
        Мэнни не советуется со мной и даже не оглядывается – он слезает с велика, вскидывает его на худые плечи и стаскивает вниз по ступенькам. Я не отстаю. Широкая бетонная набережная закругляется до тех пор, пока не оканчивается новыми ступеньками, склизкими и заросшими водорослями, с гнилыми, ржавыми перилами, ведя к малюсенькому так называемому пляжу. Это скорее площадка с серо-коричневыми камнями и галькой. Дважды в день её почти полностью скрывает прилив.
        В скале есть пещера – расщелина высотой метра три, напоминающая перевёрнутую V, а рядом с ней – предостерегающие знаки. Когда начинается прилив, внутрь можно заплыть на байдарке. Или просто заплыть, наверное, но вряд ли кто-то так делает: стены каменистые, прилив слишком сильный, и там ч-ч-чертовски х-х-холодно. Если уж так хочется поплавать – Калверкотская бухта прямо за мысом.
        Я стою на старой потрескавшейся набережной, и у меня появляется чувство, словно весь мир откололся и куда-то уплыл. Над нами, заглушая шум дороги, возвышается тёмная скала; под нами плещется чёрное море, белые валы бьются о волнорез, а метрах в двадцати от входа в пещеру стоит ко-бака – её грудь поднимается и опускается от долгого бега, изо рта свисает ниточка слюны. Она смотрит прямо на нас.
        Она же не может ждать нас, правда? Ясное дело, мне это только кажется.
        Мы прислоняем велики к скамейке и идём к концу набережной. Ни один из нас так ничего и не сказал, а кобака не двинулась с места. Это странно: над нами по главной дороге проносятся с тарахтением машины, а мы с Мэнни гоняемся за загадочным существом, как какие-то первобытные охотники.
        Мы уже совсем близко к кобаке, а она так и не шевельнулась. Во рту у меня сухо, как в пустыне.
        Мэнни говорит, практически неслышно:
        – Оно наблюдает за нами.
        Определённо наблюдает. Я так и думала.
        Мэнни роется в сумке и вытаскивает здоровенную камеру Джейкоба. Держа её перед собой, он перешагивает через ржавое ограждение и начинает спускаться по скользким ступенькам. Я иду следом.
        Ещё две ступеньки – и теперь кобаке некуда бежать; пляж почти скрылся, море лижет своим пенным языком камни, продвигаясь всё дальше. Сердце у меня так колотится, что его стук отдаётся в подошвах ног.
        – Мэнни, не надо подходить так близко. Вдруг оно станет агресс…
        – Ш-ш, – перебивает он и поднимает руку. Быстрое движение – и вот кобака уже несётся в темноту пещеры.
        – Идём, Уилла! Не просто же так мы за ним гнались. Нам нужны нормальные фотки.
        Он дошёл уже до середины пляжика, совершенно игнорируя морскую воду, плещущуюся возле его лодыжек.
        Не то чтобы у меня был выбор, так ведь?
        Ну ладно, выбор есть.
        Я могла бы развернуться и уйти домой. Но сегодня что-то произошло. Что-то внутри меня растворилось в дожде, в спорах и в осознании того, что папу могут призвать на войну.
        – Кстати говоря, – бросает мне Мэнни, не оглядываясь, – теперь ты мне веришь?
        – Я верю тебе, Мэнни, – говорю я одновременно и ему, и себе.
        А потом делаю маленький шаг вперёд – который по сути оказывается огромным скачком.



        Глава 9

        Мы уже внутри пещеры, когда я, не думая, хватаю запястье Мэнни, а он в ответ хватает моё. И вот оно опять, это чувство, почти неразличимое: едва заметное покалывание, которое я ощутила в старом трейлере. Тогда я списала всё на воображение, но теперь оно настоящее. Наверное.
        Мы делаем ещё несколько шагов и оказываемся почти у задней стены пещеры. А потом раздаётся шум – такое пронзительное «ш-ш-ш» у устья: волна ударяется об узкий вход. Через несколько секунд наши ноги омывает водой. Когда волна отступает, я осознаю, что теперь море доходит нам до коленей.
        – Идём, Уилла. Быстрее. Вон там сухой песок.
        – Где она? Куда делась кобака, Мэнни? Она просто испарилась!
        Я пробираюсь по воде, и тут накатывает новая волна. Песок под ногами резко идёт вверх, и вскоре я уже выхожу на сухое место. Я изо всех сил моргаю, пока глаза привыкают к темноте. Пещера расширилась, каменный свод простирается над моей головой. Кобаки нигде не видно. Внизу только песок, несколько обрывков водорослей и какой-то холмик, который я принимаю за камень. Я пинаю его – он оказывается мягким и издаёт странный запах раскалённого металла и жжённых спичек – довольно вонючий.
        Кобачьи какашки? Да вряд ли.
        Мэнни всё ещё держит меня за запястье и оттаскивает подальше от новой волны, смывающей какашки и увлекающей их за собой.
        – Мэнни! Прилив повышается! Я боюсь, что мы…
        – Ш-ш-ш! – бормочет он. – Смотри. Видишь? Там сухо. – Он указывает на полоску песка в самой дальней части пещеры, под тёмной стеной камня. – Даже если прилив высокий, как сейчас, туда вода не доходит. Всё будет нормально, – он шлёпает по скале свободной рукой.
        И в этот самый момент от устья пещеры на нас надвигается серость, как…
        Ничто. Как ничто. Как пустота. Пустота это по сути и есть. Так что давайте-ка я попробую заново.
        От устья пещеры на нас надвигается пустота. Только она вроде как серая. Нет, очень даже серая. Серее всего, что я когда-либо видела. Понимаете, в каком я затруднении? У меня нет времени закричать, да я и не знаю, что закричала бы, и кроме того, из моих лёгких вышибает весь воздух.
        Я по-прежнему цепляюсь за запястье Мэнни, когда серая пустота поглощает нас обоих. Я смотрю вверх, вниз – кругом одна только серость, и мой желудок подпрыгивает, как когда проезжаешь по маленькому мосту, только в десять, в сотню раз сильнее.
        Раздаётся металлический скрежет и звон бьющегося стекла, и до меня откуда-то доносится голос Мэнни:
        – Нет! Камера!.. – Эти слова повторяются эхом, снова и снова.
        Стены пещеры исчезли, растворившись в серой дымке. А что ещё страннее, песок и гравий под моими ногами исчезли тоже. Я не вижу, на чём мы стоим, но как-то ухитряюсь пискнуть:
        – Мэн…
        И, когда я произношу последний слог, серость пропадает почти так же быстро, как появилась.
        – …ни-и-и!



        Часть вторая




        Глава 10

        Всё начинается медленно, а потом нарастает и нарастает. Я словно нахожусь в какой-то сушилке странностей и – по крайней мере некоторое время – не могу понять, что реально, а что нет. Потом оказывается, что реально всё, но я этого поначалу не знаю.
        Я уже дважды отключалась. Я нахожусь в туманном состоянии полудрёмы и смутно припоминаю сон про Мэнни, и кобаку, и пещеру.
        – Мина, милая моя! Просыпайся! Опоздаешь!
        Мама стучит в дверь, и первая мысль, которая возникает у меня в голове, – это «Кто такая Мина?»
        Так, моё полное имя – как вы уже знаете – Вильгемина. (Знаю, знаю: кого, блин, вообще зовут Вильгеминой? Мою прабабушку, вот кого, так что… супер. Повезло мне.) Неважно; обычно меня это не волнует, потому что в основном меня называют Уиллой. Но Миной? Почти никогда. С чего это мама решила сегодня использовать эту форму, я понятия не имею. Это какое-то проявление дружелюбности, что ли – ну знаете, она примеряет мне новое ласковое прозвище? Это было бы очень неплохо, если честно. В последнее время мама только и делает, что огрызается. «Мина, милая моя» – приятное новшество.
        Так вот, я лежу в постели, чувствуя растерянность и головокружение. Перед глазами всё плывёт, так что сфокусироваться трудно, а по всему телу такое ощущение, будто кожа не совсем мне подходит. Я сажусь, смотрю, прищурившись, на стены и думаю: «Они всегда были бледно-голубыми?» Я могла бы поклясться, что раньше они были кремовые.
        По крайней мере я не чувствую во рту противной утренней сухости. На языке до сих пор смутно ощущается вкус мятной жвачки, которой поделился со мной Мэнни, чтобы перебить запах сюрстрёмминга…
        Но это было во сне, не так ли? Поразительно, до чего правдоподобными могут быть сны. Можно проснуться и всё равно думать, что это произошло взаправду!
        Вот только… я провожу языком по рту – и вот он: почти безвкусный, жёванный-пережёванный кусочек жвачки. Я достаю его и секунду оглядываю, а потом кладу на тумбочку.
        Так, ладно, это странно. Откуда у меня во рту жвачка, если вся эта история с Мэнни мне приснилась?
        Обычно я даже не покупаю жвачку. Не то чтобы она мне вообще не нравилась – я беру, если предлагают, – но, знаете, это просто не моё. Я уверена, что её мне дал Мэнни. И разве это случилось не прямо перед тем, как мы погнались за кобакой?
        Что ещё страннее, я полностью одета. Штанины джинсов в самом низу у меня мокрые; где-то посреди ночи я сняла кроссовки, потому что они стоят рядом с кроватью – тоже мокрые.
        Словно в трансе, я сажусь на краю кровати и стягиваю с себя липнущую к телу одежду, пока в голове проносится ураган мыслей.
        Если мы правда гнались за кобакой до пещеры, как я попала домой?
        Почему я не помню?
        Я что, ударилась головой или что-то в этом духе?
        Я ощупываю свою черепушку, но ни шишек, ни ранок не нахожу.
        Стены точно были кремовые. Я в этом уверена.
        Я пытаюсь привести свои запутавшиеся мысли в хоть какой-то порядок и чищу зубы над раковиной в спальне. Мама времени даром не теряла: сменила мою пластиковую щётку на крутую, с деревянной ручкой, а паста теперь не в тюбике, а в банке. Вот только банка уже не новая. Кто-то – скорее всего, Алекс – ей уже попользовался, что, наверное, немного фу, если она совала внутрь свою щётку, но…
        Чистя зубы, я ищу телефон, который оставила вчера в комнате, чтобы мама меня не отследила.
        Оставила ведь?
        Я нигде не могу его найти. Неужели Алекс забрала его вчера вечером? Зачем ей это? Я встряхиваю покрывало (новое – когда оно у меня появилось?) и лезу под кровать – там стоит незнакомая пара ботинок, но телефона нет.
        Я точно оставляла его рядом с кроватью. Ну то есть он всегда там, на зарядной панели – которой тоже нет на месте. Теперь, когда я уже пять минут как встала, в голове у меня немного проясняется, но я не уверена, что это хорошо: это только рождает новые вопросы.
        – Мам! – кричу я коридор. – Ты не видела мой телефон? – Она меня не слышит.
        Я сижу в трусах на краю кровати и хватаю со стула школьную одежду. Её мама тоже заменила. Всё новое. Ну – не новое новое. Просто для меня оно новое. Может, это старые шмотки Алекс, хотя я ничего не узнаю. Тут красная футболка, синие джинсы, пара жёлтых носков (жёлтые носки? Бе-е.) и яркое лаймово-зелёное худи. Алекс бы ни за что такое не надела.
        Я слышу, как мама кричит:
        – Пока!
        А потом:
        – Люблю тебя, Тед! – папе.
        «Люблю тебя, Тед»? Такого я давненько не слышала. Хлопает входная дверь. Куда это мама собралась в такую рань?
        Я натягиваю зелёное худи. Наверное, мама покупает вещи в благотворительном магазине. Может, наши финансовые проблемы серьёзнее, чем мне рассказывали?
        Точно кремовые. Папа выкрасил стены в кремовый два лета назад какой-то краской, которая у него осталась после ремонта офиса.
        На кухне папа сидит ко мне спиной – ест тосты и жарит яичницу.
        – Пап? Я, эм… куда-то сунула свой телефон. И стены у меня в спальне неправильного цвета.
        – Что-что, милая? Тебе одно яйцо или два? Может, возьмёшь с собой? Ты опять опоздаешь, Мина. Какой телефон? Телефон в коридоре, ты же знаешь – там же, где обычно.
        Он поворачивается, и я ахаю.
        – Ого! Когда это ты успел?
        – Что успел?
        – Твоя… твоя борода. Когда ты её сбрил?
        Он потирает подбородок и улыбается.
        – Моя борода? У меня со времён студенчества не было бороды. О чём это ты?
        – Борода, пап. Та, которую ты всё грозишься сбрить, потому что мама её терпеть не можешь, но так никогда и не сбриваешь. Вот эта борода!
        Его улыбка становится озадаченной – будто он пытается понять шутку.
        – Ну, значит, я её сбрил, э?
        Ладно, понятно. Про бороду он шутит. И про студенчество. Папа никогда не учился в университете. Но телефон…
        – Я не могу найти телефон, пап. Ну знаешь, мой сотовый, мобильный, «дьявольское устройство», как ты его называешь, «карманную звонилку»… Я, э… потеряла его. – Я запинаюсь, потому что папа смотрит на меня так, будто я чокнулась. А потом снова улыбается.
        – Думаю, ты действительно потеряла его, милая. Не знаю, что с тобой такое. Но что бы ты ни потеряла – мы непременно это найдём. А если тебе не нравится цвет твоих стен, об этом мы тоже поговорим. Неважно, бери-ка вот это и бегом-бегом-бегом! Сегодня в школе важный день, а? Вся эта подготовка к празднику ВВВ. – Он вручает мне бумажный пакет, внутри которого сэндвич с жареным яйцом. – Все сегодня опаздывают. Мама только что убежала, а Алекс до сих пор валяется. Подростки, э? Да и ты недалеко ушла. Теперь шагай!
        Мама только что убежала? Куда? Парком они управляют из переделанного под офис гаража. Но папа подгоняет меня к двери.
        – Пап – стой! Я сегодня проснулась в мокрой одежде и… – Я на секунду отвлекаюсь: на вешалке в прихожей висит куртка, которую я не узнаю. Голова болит. – Пап? Мне приснился ужасно странный сон…
        – Ну хватит, Мина, ты опоздаешь! – Через миг папа суёт мне в руки школьную сумку и целует в макушку. Дверь за мной захлопывается, и я стою на крыльце, держа тёплый пакетик с едой.
        Какого.
        Фига.
        Происходит?
        Со мной явно что-то случилось, пока я спала.
        Мысль о том, чтобы не опоздать в школу, пожалуй, волнует меня меньше всего. Я иду по дорожке вдоль живой изгороди так медленно, как только могу, и с каждым шагом моя затуманенная голова проясняется всё сильнее. На улице тихо, будто утро и правда совсем раннее. Обычно в это время я слышу шум машин в конце дорожки. А если подумать, и запах их обычно чувствую. Но сегодня я слышу только птиц, а пахнет только живой изгородью, морем вдалеке, испаряющимися под утренним солнцем лужами и… чем-то ещё, чем-то немного рыбным и тухлым…
        Тот сон. Кобака, пещера…
        Вот только это был НЕ сон.
        Сны так хорошо не запоминаются, правда? Ты не помнишь точных деталей того, что привело в странную ситуацию, в которой ты оказался. Ты помнишь всё только до определённого момента, потому что… ну, потому что именно в этот момент сон и начался, наверное.
        Я же могу прекрасно восстановить все события.
        Пещера? Кобака; мы с Мэнни тащим велики к набережной; гонка в сумерках; Мэнни и его сюрстрёмминг…
        Вместе с мыслью о сюрстрёмминге появляется воспоминание о его запахе. Он был у меня на ладонях. Душ я с утра не принимала. Я подношу ладонь к носу, вдыхаю и…
        Запах на месте! Совсем слабый (к счастью), но пахнет явно ферментированной селёдкой.
        Значит, это всё мне точно не приснилось, так ведь?
        Я снова принюхиваюсь, просто чтобы убедится, и морщусь от вони. Я напрягаю мозги, пытаясь вспомнить, как оказалась дома после пещеры, но в голове пусто.
        Я дошла уже до конца дорожки. То, что я вижу дальше, просто…
        Что ж. Если я скажу «взрывает мозг», то, пожалуй, не очень-то и преувеличу.



        Глава 11

        Я выхожу между высоких живых изгородей на широкий тротуар сбоку дороги, ведущей от Уитли-Бэй к Ситон-Слуису.
        Обычно по утрам на этой дороге довольно оживлённое движение. Чуть выше стоят несколько светофоров, и там скапливается куча машин – они сигналят, двигатели ревут, мотоциклы рычат, велосипедисты снуют туда-сюда, и всё это, как серой овсянкой, облеплено облаками выхлопных газов.
        Я стою на тротуаре, и то, что я вижу, настолько перегружает мои чувства, что мои пальцы разжимаются, и пакет с сэндвичем плюхается на землю.
        Тут, конечно, есть автомобили, но их гораздо меньше и они совсем не похожи на те, что я когда-либо видела. Некоторые смутно смахивают на машины, но большинство выглядит просто как здоровенные приземистые сигары с дырками наверху, в которых сидят люди. В основном дырок по две, но я замечаю автомобиль и с тремя – пассажиры сидят в ряд и улыбаются. Тут и там виднеются тихонько позвякивающие трёхколёсные велосипеды с рулями и широкими сиденьями, как рикши. А другие, формой напоминающие узкие гидроциклы, везут одного-двух пассажиров. Колёса у всех скрыты под днищем, так что создаётся впечатление, будто они летают.
        А цвета! Все машины ярко выкрашены, на многих разные узоры и полированный хром, и все относительно тихие. Их двигатели издают свист, но достаточно приглушённый, чтобы люди могли беседовать и здороваться друг с другом, проезжая мимо. Никаких выхлопов, никакого запаха, никакого шума.
        Я быстро смотрю по сторонам. Тут что, фильм снимают? Я на съёмочную площадку забрела? Это правда кажется единственным объяснением. У нас постоянно снимают тот сериал про старого детектива и его собаку – я их кучу раз видела, – но у киношников всегда здоровенные грузовики, осветительные приборы и всё прочее, а сейчас ничего подобного не видно.
        Заворожённая представшим передо мной зрелищем, я едва ли замечаю, как кто-то подходит ко мне и говорит:
        – Извини! Ты кое-что уронила!
        – Ох. Спасибо. – Я наклоняюсь за сэндвичем, а окликнувшая меня леди улыбается, проходя мимо. Она одета очень ярко, но в остальном кажется обычной. Я стою на коленях, подбирая свой завтрак, когда вижу самое поразительное.
        У этих гидроциклов нет колёс! Я наклоняю голову ещё ниже и заглядываю под них.
        Да – я точно вижу только противоположную сторону дороги.
        Да и у многих других машин колёс нет! У сигароподобных в том числе. Они совершенно точно летают. И не неуклюже как-нибудь, а твёрдо и размеренно, будто плывут по воздуху! Скользят себе вперёд, ничем не поддерживаемые. Я стою на четвереньках и просто таращусь.
        Леди остановилась и вернулась. Первыми я замечаю её розовые туфли, а потом смотрю вверх, обращая внимание на ярко-оранжевую юбку и пиджак в тон, и наконец вижу её лицо – немолодое и улыбчивое, но озадаченное.
        – Ты в порядке, дружок? – спрашивает она. Голос у неё добрый, но слегка надломленный, как у совсем стареньких людей, хотя стоит она вообще не как старушка. – Ты поранилась?
        – Что-то… что-то происходит? – говорю я. – Тут фильм снимают или что? – Она смотрит на меня с недоумением, так что я добавляю: – Эти… типа машины. – Заикаясь, я встаю на ноги. – Они… л-летают!
        Леди смеётся, но без ехидства.
        – Ох, моя ты лапочка! А я-то думала, только мы, старики, до сих пор удивляемся этому! «Машины», надо же! Давненько я не слыхала этого слова. О-ох, как в старые времена. Мне ведь сто четыре года, знаешь! Ну ладненько, если ты в порядке, дружок, надеюсь, ты никогда не растеряешь любопытства, потому что именно любопытство нас сюда и привело, не так ли!
        Снова одарив меня сияющей улыбкой, она цокает языком и удаляется, что-то радостно жужжа себе под нос.
        Сто четыре года? Да ладно.
        Теперь мне страшно. Не просто, знаете, страшновато, а так страшно, что трясутся ноги, колотится сердце, пересыхает горло, гудит голова, переворачивается желудок и – простите – хочется в туалет. Я серьёзно чувствую, как глубоко внутри меня что-то ворочается, и мне кажется, что я не выдержу и всё только станет в тысячу раз хуже. Я пячусь от дороги к какой-то покрытой травой скамейке (опять же, никогда её раньше не видела), сажусь, опускаю голову в ладони и делаю несколько глубоких вдохов.
        Вдох на счёт четыре, выдох на счёт шесть, вдох на счёт четыре, выдох на счёт шесть.
        Этому научила меня Моди. Я делаю так примерно минуту, держа глаза закрытыми. Я надеюсь, что, когда открою их, всё снова станет как обычно.
        Само собой, не становится. Но я уже не паникую. Я поднимаю взгляд и снова смотрю на дорогу. Движение ненадолго затихает, и на противоположной стороне дороги я замечаю поле. Я говорю «поле» – но обычно там ничего нет: это просто клочок травы, ведущий к пляжу. Я точно никогда не видела там коров, но сейчас их штук двадцать, и несколько телят – они все мирно щиплют сочную зелёную травку. На поле стоит большой сарай – просто огромный, – открытый с двух сторон, крыша которого тоже покрыта травой и дикими цветочками.
        Я ведь сплю, так?
        Это правда единственное объяснение. Я даже слышала о такой штуке как «осознанные сновидения» – это когда ты спишь и знаешь об этом. Это немного успокаивает меня.
        Я думала, мне приснилось всё то, что было до пробуждения. А на самом деле мне всё снится прямо сейчас! Чокнуться можно, а?
        Я ещё немного смотрю по сторонам, пытаясь представить, что может произойти. Когда движение замирает на светофоре, я перехожу дорогу и, минуя ярко-синюю сигароподобную штуковину, хлопаю по ней, чтобы проверить, настоящая ли она.
        Настоящая. Водитель смотрит на меня именно тем странным взглядом, которого можно было бы ожидать, хлопнув по чьей-нибудь машине мимоходом.
        Если это сон, то коровы, конечно, окажутся говорящими?
        – Привет, коровы! – кричу я, стараясь, чтобы голос звучал жизнерадостно, а не так, будто я перепугана до жути. – Хорошо выглядите сегодня, дамочки! Обожаю ваше молоко!
        Одна из них поднимает голову, задирает хвост и роняет на траву лепёшку, не потрудившись ответить.
        – Я говорю – привет! Какой чудесный день! Эм… и масло тоже! Оно мне нравится. О, и сыр! Ням-ням! Давайте, поговорите со мной! Мяса я не ем, так что вы в полной безопасности!
        Ещё две коровы мельком смотрят на меня, а потом продолжают жевать траву.
        Позади меня раздаётся голос:
        – «Сыр, ням-ням»? Ты ещё безумнее, чем я думал, Уилла Шафто!
        Я разворачиваюсь. Кажется, никогда в жизни я не испытывала такого облегчения при виде другого человека.



        Глава 12

        – Мэнни! Обалдеть, как же здорово тебя видеть! Я… – Я так рада, что кидаюсь ему на шею и не отпускаю целую вечность, даже не замечая, рядом с чем он стоит. Спустя некоторое время я чувствую, что он напрягается и начинает извиваться, пытаясь вырваться из моих яростных объятий.
        – Эй, Уилла! Когда перестанешь изображать из себя удава и разговаривать с крупным рогатым скотом, тебе понадобится вот это, – говорит Мэнни, сияя. Он указывает на яркий сине-фиолетовый одноместный и трёхколёсный велосипед с навесом над сиденьем, стоящий с ним рядом.
        Я стою, разинув рот, пока Мэнни не говорит:
        – Берёшь или нет?
        Я не двигаюсь. Просто таращусь.
        – Мэнни, где мы? Пожалуйста, скажи, что ты помнишь прошлый вечер. Кобаку? Пещеру? Это всё было?
        Он смеётся.
        – Да. И я могу объяснить! По крайне мере частично. Идём – мы уже и так опаздываем. Никак не мог встать с утра. Было такое чувство, что меня слон раздавил!
        – У меня тоже, – с облегчением говорю я. – Что происходит, Мэнни? Что с нами такое?
        – Я расскажу тебе, что думаю, но сначала раздобудь себе колёса. – Он тычет мне за спину – там у своего рода стойки выстроились в ряд такие же, как у него, трёхколёсники. Табличка над ними гласит:


        ФРИРАЙДЫ
        СПОНСИРУЮТСЯ ФОНДОМ ФРАЙ
        ПРОКАТИСЬ НА МНЕ!

        – Это правда обязательно? – спрашиваю я. Я так до сих пор и не поняла, сон это или нет, но Мэнни ведёт себя настолько уверенно, что я решаю просто слушаться его, по крайней мере пока.
        – Тебе нужен код, – говорит он. – Вот, можешь одолжить мой. – Мэнни достаёт из кармана ручку и берёт меня за руку, закатывает мой рукав и пишет прямо на коже ряд цифр. – Классный цвет худи, – добавляет он. – Не то что твой обычный стиль. Теперь набери эти цифры на панели. Это что-то вроде компьютерного пароля. У тебя тоже такой есть.
        – Нет, нету! О чём ты говоришь вообще? Прекрати вести себя так, будто всё нормально. Мэнни, я… я… пожалуйста, скажи мне, что это сон, Мэнни. Верни меня домой, или разбуди, или что там надо сделать. Я хочу вернуться к себе в постель, а потом снова проснуться, и чтобы всё было как раньше. Ты видел эти летающие штуки? Я только что встретила женщину, которой сто четыре года. Мне даже не нравится лаймово-зелёный. И там на крыше трава… – Я несу какую-то чушь, но никак не могу остановиться.
        Мэнни отбрасывает с глаз волосы и смотрит на меня успокаивающе.
        – Но это не сон, ведь так, Уилла? Ты тоже это знаешь, сердцем и головой.
        Я думаю об этом и понимаю: он прав. Я знаю, что это не сон.
        – Эй, посмотри вон на тот автобус: хотя бы у него есть колёса! – продолжает Мэнни. – Произошло что-то офигенное, Уилла. Давай, вводи код.
        Словно в тумане, я нажимаю кнопки на ящике, напоминающем парковочный автомат, раздаётся щелчок, и защёлка одного из трёхколёсников открывается. Я выкатываю его и неловко усаживаюсь.
        – Осторожно с педалями. Это что-то вроде электровелосипедов, только в миллион раз мощнее. Жми совсем слабенько.
        Я кучу раз ездила на электровелосипедах: у нас в парке их шесть, за ними следит Моди. Но это что-то совершенно другое. Стоит мне надавить на педаль, как трайк резко дёргается с места, и мне приходится тут же притормозить.
        – Понимаешь, о чём я? – говорит Мэнни, уносясь вперёд и вливаясь в транспортный поток. – Просто невероятно.
        – О, правда? – с сарказмом кидаю я ему в спину. – Без шуток. Определённо невероятно. Летающие сигары. Всё раскрашено, как фигова радуга. У моего отца нет бороды. А татуировки-то – я только что поняла! Татуировки все пропали. Мэнни, притормози. Я ничего не понимаю и мне страшно.
        – …и я тоже не всё понимаю. Только то, что я проснулся сегодня с ужасной головной болью, а мир вокруг стал другой.
        – Да, я тоже. Но я не… это всё, я не… Мэнни, тебя это вообще не волнует? Тебе нормально? Мы попали в мир фиговых летающих машин, Мэнни!
        – Знаю! Но просто я уже сбился со счёта, сколько раз просыпался в незнакомой кровати, в новой спальне, в новой временной семье. А это… Ну, просто чуть более впечатляющая версия. Разве не офигенно?
        Он что, серьёзно?
        – Нет! Вообще нет! Даже ни капли не «офигенно». Почему ты такой спокойный? Это же жуть! Я в ужасе.
        Я равняюсь с ним и пристально на него смотрю – очень пристально, вглядываюсь в его яркие глаза, которые прямо-таки сияют.
        – Это всё кобака, Уилла. Она привела нас сюда, я уверен!
        Кобака! Не то чтобы я напрочь забыла про ко-баку, но…
        – Так что произошло? Мы пошли за этой зверюгой в пещеру. Это правда было, так? Спасибо, что затащил туда, кстати. А потом… что?
        – Я не совсем уверен.
        – Ты же сказал, что объяснишь.
        Мэнни не отвечает. Мы на побережье, и я пытаюсь всё внимательно разглядеть, но смотреть особо не на что. Не считая странных автомобилей, бесшумно проносящихся мимо нас с счастливого вида пассажирами, кругом царит буйство красок. Я словно оказалась в детской книжке с картинками. По тротуару нам навстречу бежит группа бегунов – сплошное мельтешение разных оттенков красного, жёлтого, фиолетового, розового. По сути, единственное, что не режет взгляд, – это их светлые волосы, хотя у одной пожилой леди они выкрашены в синий.
        На Поле, длинной полосе травы между дорогой и пляжем, люди возводят какие-то столбы; там стоит сцена с подсветкой и ряд громадных багровых шатров, будто на носу большой праздник. Я сворачиваю наперерез Мэнни и останавливаюсь, вынуждая его резко притормозить.
        – Мэнни. Скажи мне, что происходит.
        Он пожимает плечами и снова начинает крутить педали.
        – Наверное, со временем узнаем. Я не думаю, что мы можем что-то изменить, а ты? Так зачем волноваться? Скорее всего, всё как-нибудь образуется. А пока что мы можем… наслаждаться этим, наверное. Или у тебя есть идеи получше?
        Мне трудно поверить, что его всё устраивает. Мы свернули от побережья направо и оказались у школы, и Мэнни продолжает, пока мы спешиваемся:
        – …но скоро мы выясним побольше.
        Я пристально смотрю на своего друга, и меня снова охватывает чувство, что Мэнни чем-то отличается от других. Он улыбается, и мне кажется, что он отчего-то стал выше и уже не сутулится. Раньше я никогда не видела, чтобы Мэнни стоял полностью прямо. Он всегда немного горбится, будто пытаясь защититься.
        Он указывает на свой трайк.
        – Вот это фрирайд. Бонни в доме имени Уинстона Черчилля мне всё объяснила. Расстроилась немного. Подумала, что я просто корчу из себя тупого.
        – Значит… ты тоже проснулся в своей обычной кровати?
        – Ага. В голове было совсем паршиво. Всё кажется каким-то неправильным.
        – Да! Ох, ну слава богу. Я думала, только у меня так. Но почему, Мэнни, почему? И что всё это значит?
        Я смотрю на фасад школы, на котором обычно висят большие буквы, складывающиеся в «СРЕДНЯЯ ШКОЛА УИТЛИ». Теперь же там написано «АКАДЕМИЯ ФРАЙ».
        Потом, сквозь гомон других детей, до нас доносится знакомый голос.
        – Доброе утро, Вильгемина, доброе утро, Эмануэль. Вижу, вы пришли как раз вовремя.
        – Миссис Поттс! – восклицаю я и чувствую такое облегчение, что бегу к ней, раскинув руки. Когда я стискиваю её в объятьях, она коченеет, как манекен в магазине. Я отпускаю её, и мне вдруг становится ужасно неловко. В её взгляде читается позабавленное неодобрение.
        – Прошу прощения, Вильгемина? Думаю, ты хотела сказать «Клэр», не так ли?
        Я на миг задумываюсь, и Мэнни, судя по выражению его лица, тоже. Миссис К. Поттс. Не знала, что её зовут Клэр.
        – Эм… да! Клэр?
        Миссис Поттс улыбается: всё нормально.
        – Спасибо, Вильгемина. Как твоя учительница по миротворчеству, я не совсем готова, чтобы ко мне обращались официальным именем. А теперь входите поскорее.
        Честно говоря, больше всего мне хочется пойти домой. Но пока я думаю об этом, меня вроде как вносит в школу волной людей в разноцветной одежде.



        Глава 13

        Я решаю, что буду держаться как можно ближе к Мэнни. Как бы странно я себя ни чувствовала, с ним становится полегче.
        – Миротворчество? Это ещё что? – спрашиваю я его по дороге в класс. Я узнаю некоторых ребят (но не всех) и здороваюсь, но чувствую себя так, будто плыву под водой: всё кажется замедленным и приглушённым.
        Вокруг двигаются люди – плавно и быстро, но не шумно. По крайней мере, все улыбаются. Кое-кто говорит мне «Привет, Мина!», и я пытаюсь ответить с улыбкой – когда вспоминаю, что это вообще-то ко мне обращаются. Я не только не привыкла к этому имени, но и не припомню, чтобы мне часто говорили в школе «Привет, Уилла!» Видимо, вот она какая – популярность.
        Прямо за дверью нашего класса висит полочка, на которую все должны сложить телефоны, и я начинаю искать свой, пока не вспоминаю, что у меня его нет. А потом замечаю, что и полочки тоже нет, зато есть что-то гораздо странное.
        Я пихаю Мэнни и говорю:
        – Ты заметил? Ни у кого с собой нет телефонов.
        – Мне кажется, тут вообще их нет, – отвечает он. – Ты видела, чтобы кто-нибудь пользовался телефоном?
        Как только мы садимся за парту, я внимательнее разглядываю все новые лица и штуки, висящие на стенах. Я говорю Мэнни:
        – Смотри, кажется, наш постер сняли.
        Раньше он висел прямо рядом с доской. Мы с Мэнни сделали этот (довольно крутой, как по мне) постер на уроке личного, социального и медицинского просвещения, и он настолько понравился миссис Поттс – простите, Клэр, – что она повесила его на стену. На нём написано:


        А мы говорим: дайте миру шанс!

        Это строчка из старой-престарой песни Джона Леннона, написанная крупными буквами. И мы распечатали на школьном принтере кучу фоток разных миролюбивых людей. Там был сам Леннон, Мартин Лютер Кинг-младший, Иисус, Нельсон Мандела, мать Тереза Калькуттская, М. К. Ганди и много кто ещё. Из серебряной фольги мы вырезали слёзы, которые падали из глаз этих людей на изображение земли, объятой пламенем.
        Дина Малик тогда стала насмехаться и сделала вид, что не поняла, а потом вообще подняла руку и заявила, что это «оксюморон», но ей, скорее всего, было просто завидно. Миссис Поттс сказала, что ей самой постер понравился, и мне этого было достаточно.
        В общем, теперь на его месте висит другая картинка, и я подаюсь вперёд, чтобы рассмотреть повнимательнее. На ней изображена земля, круглая и синяя – по крайней мере это сходится. На земле стоят целые толпы людей с самыми разными оттенками кожи, причёсками и одеждой, и все они улыбаются, смеются и машут, а над ними разноцветными буквами написано:


        У НАС ПОЛУЧИЛОСЬ!

        Что это у них – у нас – получилось, интересно?
        А внизу подпись чуть мельче:


        50-летняя годовщина
        ВВВ

        Что всё это значит?
        А потом я вспоминаю, что папа тоже говорил что-то про ВВВ, когда выставлял меня за дверь с утра. Что бы это могло быть? Кроме Всемирной паутины в голову ничего не приходит.
        «Мне нужны ответы», – думаю я, когда в класс входит миссис Поттс. Но на каждый ответ у меня возникает миллиард новых вопросов. К тому же не так-то легко задавать вопросы, когда каждый раз, открывая рот, говоришь какую-то чушь.
        Я просто не могу сдержаться и помолчать. Например, на перемене всем – не только младшеклассникам – дают на выбор фрукт или бумажный пакетик с орехами, и я говорю:
        – Яблоко? Офигенно! – и все, кто меня слышал, начинают смеяться, но как-то не по-злому.
        – Это же просто обычное, нафлинт, яблоко, – улыбаясь, говорит Олли Б. – Что в нём такого?
        Я пропускаю мимо ушей «нафлинт» – может, это личное словечко Олли, откуда мне знать – и спрашиваю:
        – С каких это пор нам дают на перемене перекус?
        Только начав говорить, я немедленно осознаю, что это ещё одно отличие, так что тут же пытаюсь выкрутиться.
        – Ну то есть, типа, давно и каждый день, да, каждый день нам дают вкусный перекус, и я думаю, это просто офигенно, учитывая, сколько людей в мире голодает. Ну разве нам не повезло? Ха-ха! Яблоки.
        О нет. Меня внутренне корёжит, не успеваю я даже договорить. Я говорю как чокнутая. А что хуже всего, все вокруг как-то попритихли, прислушиваясь к моей нелепой болтовне. Следует продолжительная пауза, прерываемая только моим похрустыванием. Потом Олли спрашивает:
        – Кто голодает, Мина? Нигде в мире нет голода уже, типа, много десятилетий. И что стало с твоими зубами?
        С моими зубами? Как грубо! Ну да, зубы у меня немного кривоватые. Ну ладно, очень сильно кривоватые. Но вообще-то в следующем месяце я иду на приём к ортодонту.
        А дальше Олли интересуется, вполне искренне, как мне кажется:
        – С тобой всё в порядке, Мина?
        – Я в норме! – говорю я так бодро, как только могу. Я улыбаюсь, но быстро перестаю, потому что теперь все смотрят на мои зубы. – Классное яблоко! – Я максимально непринуждённо удаляюсь и краем глаза замечаю, что Олли крутит пальцем у виска.
        У меня ещё никогда не было такого ужасного дня. Пару минут спустя я случайно слышу, как кто-то (какая-то новая одноклассница, которую я знать не знаю) спрашивает:
        – Что случилось с бедной Миной? – будто она от души за меня переживает.
        – Вот бы знать! Она меня спросила, что такое ВВВ!
        Все смеются.
        – Это офлинтеть как странно! Эй, Мина! – зовёт меня эта девочка. – Как ты там сказала, что значит ВВВ? Какая там паутина?
        Я ничего не отвечаю и только сердито смотрю на неё.
        Она говорит:
        – Она как будто в другой мир попала.
        Ну, можно и так сказать.


        Дальше хуже. Это мелочи, но они накапливаются.
        Например, доска в классе не белая, а чёрная, и миссис Поттс пишет на ней кусочками мела. У неё на столе нет компьютера, чтобы показывать нам всякие картинки, фильмы и так далее. И я снова забыла называть её по имени, так что теперь она думает, что я специально грублю. («Мина, – твёрдо сказала она, – мы уже не в двадцатом веке, знаешь ли!», отчего все, кроме Мэнни, рассмеялись, а я покраснела.)
        В очереди за ланчем я оказываюсь рядом с Данте – обычно он не очень-то со мной вежлив. Он говорит:
        – Куриные пироги почти все расхватали, Мина. Хочешь взять последний?
        А я отвечаю:
        – Нет, спасибо, Данте. Я не ем мяса. – Он смотрит на меня так, будто я сказала «Нет, спасибо, Данте. Я людоедка».
        – С каких это пор? Почему?
        – Ну, знаешь…
        О нет, я снова ляпнула какую-то тупость, но мне опять придётся как-то выкручиваться.
        – …потому что я против убийства животных. – Кажется, раньше мне никогда не приходилось этого объяснять. Куча ребят в нашей школе не едят мяса. Однако Данте просто отходит, недоумённо качая головой.
        Я сажусь рядом с Мэнни – он слышал этот разговор и ухмыляется.
        – Что смешного? – рявкаю я. – Я только что в миллионный раз выставила себя дурой. – Я кошусь на Данте – он уже подсел к каким-то ребятам, и я просто знаю, что разговаривают они обо мне. Опять.
        – Всё мясо выращивается лабораторно, Уилла. Я спрашивал методиста. Он подумал, что я тупой, но мне без разницы. Оно никогда не было живым, так что и убивать никого не пришлось! Вот, попробуй – это вкусно! – Он суёт мне вилку с наколотым кусочком курицы в соусе. Меня это всё равно не соблазняет, и я откусываю свой бобовый бургер.
        О, и последний пример – это жутко странно. Дина Малик была со мной мила.
        Знаю, знаю. Она подошла и предложила мне конфетку, потому что, как она сказала:
        – Ты сегодня какая-то расстроенная. Не хочу лезть не в своё дело, но я лично считаю, что ириска всё делает лучше. Вот! – и практически заставила меня взять две штучки. И была вполне искренна, я видела. Я посмотрела в её чёрно-карие глаза, ища обычной насмешки, но не увидела ничего, кроме… доброты.
        К концу дня миссис Поттс (вот опять – я хотела сказать Клэр) явно начинает пристально следить за мной. Мы остаёмся в классе на урок «пред-мирной истории» с Кристофером, не знакомым мне учителем, и, когда миссис Поттс выходит, они с Кристофером переговариваются – так, как умеют только учителя, так что как ни старайся прислушиваться – не разберёшь ни единого слова. Иногда я думаю – может, их в университете учат разговаривать, не шевеля губами?
        В общем, они перешёптываются, и Кристофер то и дело косится на меня, так что я понимаю, что миссис Поттс говорит ему что-то в духе: «Приглядывай за Миной; она сегодня странноватая». Потом я вижу, как он кивает, и просто понимаю: он будет ко мне цепляться.
        Долго ждать не приходится.
        Мы проходим Тюдоров. Это же история: что тут может не нравиться? Но, честно говоря, всё кругом такое странное, что на этом этапе я уже не удивилась бы, если бы узнала, что Генрих Восьмой сменил имя и стал какой-нибудь Белиндой Сотой, у которой было четырнадцать мужей, но нет – пока что он остаётся Генрихом Восьмым со своими всего лишь шестью жёнами.
        У Кристофера громкий раскатистый голос, и он оказывается одним из тех учителей, которые любят расхаживать по классу, размахивая руками и «драматизируя». Он рассказывает о коронации короля Генриха, используя слова типа «блистательно» и описывая толпы, явившиеся поглазеть на празднование. Мне это даже нравится, как вдруг Кристофер останавливается и указывает рукой на меня, и я моментально напрягаюсь.
        – Мина! – грохочет он. – Какое современное событие можно, по-твоему, назвать эквивалентом этой коронации? Думай шире, Мина! Что-то, что одновременно наблюдало множество людей?
        Что ж, не хочу хвастаться, но в таких штуках я разбираюсь, в основном потому, что мой папа – фанат викторин и постоянно швыряется вопросами в духе «Кто первым пробежал четырёхминутную милю?» Так что я делаю вид, будто задумываюсь ненадолго, чтобы не выглядеть всезнайкой, а потом говорю:
        – Высадки на Луну, сэр. То есть Кристофер. Сэр Кристофер.
        Следует пауза – он явно восхищается моей сообразительностью. А потом говорит:
        – Прости. Что ты сказала?
        – Высадки на Луну!
        – И что, скажи на милость, представляли собой высадки на Луну?
        Конечно же, он спрашивает это для того, чтобы я смогла продемонстрировать ещё более глубокие познания в истории. Так что я отвечаю:
        – Тысяча девятьсот шестьдесят девятый. Нил Армстронг ступил на поверхность Луны, и миллионы людей по всему миру следили за этим по телевизору. – По классу расползается тихое хихиканье. Наверное, они мне не верят, так что я продолжаю.
        Знаю – тут можно было бы уже и догадаться.
        – Когда он спустился с лестницы, то сказал: «Это один маленький шаг для человека и огромный скачок для человечества!»
        – Ты что, пытаешься шутить, Мина?
        Олли – если кто тут и пытается шутить, так это он – встревает:
        – Он долетел туда на лётике, Крис! Пришлось здорово поднапрячься!
        Громкий смех. Кто-то ещё говорит:
        – Так они выяснили, сделана Луна из сыра или нет?
        К этому моменту все прямо-таки хохочут, а у меня от стыда горит лицо.
        – Ну ладно, класс, успокойтесь, – преувеличенно терпеливо говорит Кристофер. – Мина. Я буду благодарен, если ты станешь вести себя немного серьёзнее и оставишь истории про высадки на Луну для уроков креативного письма с Клэр. Это же надо придумать!
        Тут я уже не выдерживаю. Может, дело в стрессе, но я сама не понимаю, как вскакиваю, опрокидывая стул, и кричу:
        – Но это правда! Это действительно было! Это одно из величайших достижений человечества! Корабль назывался «Аполлон-11». Я видела запись. Нил Армстронг и Базз… как там его…
        – Пчёлка Баззи? – подсказывает Олли и начинает жужжать, и все просто покатываются со смеху, подвывая.
        – Можете посмотреть на Ютубе! – ору я.
        – Ладно! Достаточно! – кричит Кристофер. – Мина. Ты сейчас же выйдешь из класса. Иди посиди в коридоре. А вы, седьмой класс, – успокойтесь немедленно.
        Так что я вылетаю за дверь. Всё, о чём я думаю, сидя в коридоре на скамейке, – это «Ненавижу это место».



        Глава 14

        Я просто хочу к маме. Хочу, чтобы она крепко обняла меня своими большими руками и сказала, что всё будет хорошо. Что, как бы странно я себя ни чувствовала, это пройдёт. Она бы объяснила, что происходит, и снова обняла бы меня, а потом пришёл бы папа и отпустил какую-нибудь дурацкую шутку – такую плоскую, что даже Алекс бы захихикала, и мы бы посмеялись все вместе, как раньше, до того, как родители начали постоянно спорить, а Алекс – закрываться у себя в комнате с компьютером.
        Потом я бы пошла и выпила горячего шоколада с Моди у её буржуйки, и она проводила бы меня домой, и я приняла бы ванну, а мама или папа – или даже Алекс – почитали бы мне, а по телику не было бы никаких новостей о войне, а когда я проснулась, всё было бы нормально. А потом…
        – Уилла? Ты в порядке?
        Это голос Мэнни, но я не решаюсь даже посмотреть – вдруг что-нибудь ещё изменилось. Остаток дня я провела, совсем не открывая рта – что вообще-то тяжело, учитывая, сколько раз мне хотелось разинуть его от изумления. Теперь я стою в стремительно пустеющем школьном вестибюле, и мимо меня проносятся ребята. Никогда бы не подумала, что можно устать от ярких цветов, но теперь они меня просто раздражают.
        – Уилла! – повторяет Мэнни. – Ты это видела?
        Я неохотно поворачиваюсь и слежу за его взглядом. Толпа рассосалась, и теперь мы практически одни в вестибюле – смотрим на табличку на стене. На табличке – фотография важного вида седовласой женщины в строгом пиджаке, с голливудской улыбкой и пытливым взглядом.


        БАРОНЕССА ФРАЙ УИТЛИ-БЭЙСКАЯ
        ФИЛАНТРОПКА И МЕЧТАТЕЛЬНИЦА
        РОДИЛАСЬ В УИТЛИ-БЭЙ
        ЕЁ ВЛИЯНИЕ ПОИСТИНЕ ВСЕМИРНО

        Я пожимаю плечами.
        – И что? Кто это вообще?
        Мэнни ухмыляется.
        – Ты что, не узнаёшь?
        Я снова смотрю на фото.
        – Нет. О чём ты, Мэнни? Перестань прикалываться. Я не в настроении. Я хочу свалить отсюда…
        – Блин, да это же она! Твоя подруга – Моди! По крайней мере выглядит точно как она, разве нет?
        Я приглядываюсь повнимательнее. Нужно признать, что сходство есть. Эта женщина стройнее, строже и лощёнее, чем та, которую знаю я, – кругленькая и взъерошенная, и всё же… Я мотаю головой.
        – Не может быть, – говорю я.
        – Почему нет? – не сдаётся Мэнни. – Ну в смысле – учитывая, сколько всего произошло…
        – Это просто не она, ладно? Начать с того, что фамилия Моди не Фрай, – рявкаю я. – Она Моди Лоусон. – Мэнни притихает, и мы выходим из школы, но по пути я кидаю на фото ещё один взгляд украдкой.
        Пять минут спустя мы оказываемся на побережье – никто из нас так и не произнёс ни слова. Такое ощущение, будто все эти странности лишили нас дара речи. Я просто иду, опустив глаза – на суперчистый, суперровный тротуар (никаких тебе коварных трещин, никаких собачьих какашек, как в Какашечном проулке), потому что уже устала удивляться – «Ого, глянь вон туда!» или «Это здание всегда было такого цвета?»
        Мимо проносятся летающие сигары, фрирайды и прочий удивительный транспорт, но я даже не смотрю на них.
        В конце концов мы оказываемся на Поле – неподалёку возводят новую сцену. Я решаю, что теперь можно спокойно поднять глаза, потому что единственное, что я вижу, – это коричневатый песок пляжа, а за ним – море. Хоть что-то осталось неизменным. И всё же… Может, мне просто кажется, но даже море выглядит как-то по-другому, хоть я и понятия не имею, как это возможно.
        – Ну так, Мэнни, – наконец говорю я, – как ты думаешь, что произошло?
        Я так и не узнаю, что он мог бы ответить, потому что он внезапно хватает меня за руку, ахает и говорит:
        – Поверить не могу. Смотри!
        В нескольких метрах от нас бредёт своей странной неуклюжей походкой, задрав толстый кошачий хвост, кобака. Какая-то пожилая пара остановилась посмотреть на неё издали, а остальные просто несутся мимо, не обращая на зверя никакого внимания.
        Пожилая пара, впрочем, не впечатлена. Они просто стоят, слегка заинтересованные, и смотрят, как вы или я могли бы наблюдать за лисой, скажем, или белкой.
        Через несколько секунд Мэнни уже заводит разговор.
        Пара выглядит очень пожилой, и я немедленно узнаю леди в оранжевом – именно её я видела утром. Она снисходительно улыбается Мэнни, а потом замечает меня.
        – И снова здравствуй, дружок! Это марфин, конечно! Только не говорите мне, что раньше никогда не видели марфина?
        – Ну да, я это знал, – совершенно неубедительно говорит Мэнни.
        – Конечно, знал! – оживлённо отвечает муж леди. – Вот – как думаешь, он голодный? – Он достаёт из сумки банан и даёт его Мэнни, и тот швыряет банан кобаке. Кобака вздрагивает и пятится.
        – Не бросай так, сынок! Напугаешь его. – Старик медленно подходит и поднимает банан. – Просто протяни ему. Поверить не могу, что ты никогда раньше не видел марфина! Вот, просто стой смирно.
        Мэнни так и делает, а я ловлю себя на том, что задерживаю дыхание, будто это поможет. Животное осторожно подходит, пока не оказывается достаточно близко, чтобы протянуть свою обезьянью лапку и схватить банан. По лицу Мэнни расползается улыбка, и он со смехом говорит:
        – Ого! – пока я пытаюсь запомнить каждую деталь и проклинаю себя за то, что оставила телефон в… там, откуда я сюда попала.
        – Ничего себе! – говорю я. – Так вы зовёте это марфином, потому что это помесь дельфина и… мартышки? – спрашиваю я леди. Она смотрит на меня как будто с жалостью и снисходительно кивает.
        – А почему бы не кобакой? Полукошка, полу-собака?
        Старик смеётся.
        – Ха! А звучит неплохо! Очень умно. Кобака!
        – А «сошка» звучит как-то глупо. Легко спутать с мошкой – а «мошка» уже занято, – подхватывает Мэнни и запинается, вдруг засомневавшись. – Правда же?
        Старик смотрит на него как-то странно.
        Загадочное существо отходит ещё немного, а потом садится и принимается жевать банан, не чистя, напоминая панду, которая ест бамбук. Но пожилую пару больше интересуем мы с Мэнни, чем кобака.
        – Вы здесь недавно? – спрашивает леди. – Марфины ведь не такие уж и редкие, вы знаете?
        Я говорю:
        – Нет! То есть да. В смысле, вроде как. – Что-то всё не очень хорошо идёт. – Там, откуда мы, они не так часто встречаются. – Потом, чтобы избежать вопросов о том, откуда это мы, я говорю: – А где они живут?
        Старик отвечает:
        – В основном в дюнах. В пещерах. Кажется, этого я уже как-то раз видел. Он красавчик!
        И тут кобака, доев банан, делает нечто, заставляющее пожилую пару восторженно выдохнуть. Зверь подходит к Мэнни и ложится перед ним, прямо как собака, требующая, чтобы ей почесали пузико. Мэнни приседает на корточки и повинуется, и кобака радостно ёрзает, а леди говорит:
        – Никогда такого раньше не видела. Просто невероятно!
        А её муж добавляет:
        – Ты особенный, сынок! Наверное, у тебя настоящая связь с животными.
        В конце концов кобака/марфин устаёт от почесушек и лениво удаляется, кинув на Мэнни взгляд на прощание. Пара тоже уходит, держась за руки и бросив дружелюбное «До встречи!», и мы с Мэнни остаёмся вдвоём.
        – Мэнни. Мне кажется, у меня голова сейчас лопнет. Ты собираешься наконец рассказать мне, что, по-твоему, происходит? Потому что мне это всё надоело.
        – О да. Приготовься. – Мэнни делает драматическую паузу. – Я думаю, мы перенеслись в будущее! – Он говорит это, уверенно кивая и довольно улыбаясь, и ждёт, что я стану восхищаться его гениальностью. Когда этого не происходит, он добавляет: – Ну знаешь, путешествия во времени и всё такое. Как в «Докторе Кто», только без ТАРДИСА! – Он говорит это жизнерадостно, будто только что сошёл с автобуса на остановке под названием «БУДУЩЕЕ».
        Я на секунду задумываюсь, прежде чем разочаровать его.
        – Но это бред какой-то, Мэнни. Мы по-прежнему в том же классе в школе, это во-первых. И на календаре на столе миссис Поттс сегодняшняя дата: я проверяла. Если мы перенеслись вперёд во времени – если это вообще возможно, а это невозможно, – тогда все, кого мы знаем, стали бы старше, разве нет? Или даже умерли бы.
        Мэнни явно расстраивается, что его теория так легко развалилась, и бубнит:
        – Ну да, наверно.
        – Слушай. Куда бы мы ни попали, уж не знаю, что это за место, – я хочу вернуться. Я должна вернуться, Мэнни!
        Он медленно моргает, глядя на меня из-под чёлки, и говорит:
        – Вернуться? – Будто он даже не думал об этом.
        – Да, Мэнни. Вернуться. Что-то произошло с нами в той пещере и… и… – Я даже не знаю, что. – Подумай, Мэнни, что ты почувствовал? Перед тем как мы вошли в пещеру, ты говорил мне, что чувствуешь Луну. – Я тороплю его. Он прищуривается.
        – Суперлуние? Прилив? – тихо спрашивает он, будто мысленно расставляя что-то по местам, и я ахаю.
        – Ну… видимо, так мы сюда и попали! Думаешь, может такое быть? – Я начинаю волноваться, а Мэнни, кажется, немного пугается. – Нужно немедленно пойти туда! Обратно в пещеру. Ну то есть – если всё началось там, то наверняка может там и закончиться?
        Я схватила его за руку и уже думаю, как окажусь дома с мамой, папой и Алекс, когда с дороги доносится какое-то звяканье и знакомый голос зовёт:
        – Мина!
        Я поворачиваюсь и вижу, что над дорогой парит ярко-красная двухместная сигара. Я не сразу узнаю папу без бороды. Он говорит:
        – Давай – запрыгивай!
        Я перевожу взгляд с папы на Мэнни.
        – Пап! Эм… привет! Я тут просто…
        Что сказать? «Я тут просто собиралась вернуться в свой мир»?
        Мэнни улыбается – моё замешательство его явно веселит, и я сердито смотрю на него. Он говорит:
        – Секунду, мистер Ша… то есть Тед! Мне надо кое о чём поговорить с Уиллой… то есть с Миной. – Он отходит подальше и понижает голос, чтобы папа не услышал.
        – Мне неприятно это признавать, Уилла, но, кажется, твоё объяснение куда лучше моего.
        – Спасибо, – шепчу я, косясь на папу – он нетерпеливо дёргает звонок сигары.
        Мэнни говорит:
        – Прилив сегодня вечером в десять сорок. Увидимся там. Идёт?
        Я с трудом сглатываю и хриплю:
        – Идёт.
        Мэнни машет папе, а я влезаю в огромную сигару.



        Глава 15

        Если бы я только могла расслабиться и насладиться поездкой в огромной летающей сигаре! Но нет, меня тошнит от страха. Не перед самим этим транспортом: он классный. Всё потому, что я решила попытаться вернуться.
        Что бы это ни значило…
        Я наблюдала за этим человеком, моим папой в этом мире, и он знает: что-то не так. Я пытаюсь вести себя совершенно обычно, но кажется, мне это не очень удаётся.
        Но как я могу быть честной насчёт происходящего? Раньше папа был смешным и всё такое и я ужасно его люблю, но в последнее время он стал очень ворчливый и уже сто лет не шутил. У него появилось новое любимое выражение – «Бред собачий!», которым он пользуется в самых разных ситуациях.


        1. Когда смотрит новости по телику. Если, например, премьер-министр говорит что-то, с чем он не согласен (как, если честно, чаще всего и бывает)… «Она несёт бред собачий!»
        2. Если из школы присылают записку или имейл с просьбой дать какое-нибудь разрешение, или что-нибудь подписать, или прийти на собрание… «Это просто бред собачий!»


        С этим папой тоже так будет? Я представляю:


        3. «Пап? Всё какое-то странное».
        «Что за бред собачий ты мелешь!»


        Когда мы подъезжаем к дому, паркуя сигару на какую-то стальную зарядную панель (наверное), я потею и заикаюсь, нервно озираясь вокруг. Я пытаюсь вылезти так же, как залезла, и папа начинает смеяться.
        – Просто открой боковую панель, милая! – хмыкает он и нажимает какую-то кнопку. Раздаётся тихое шипение, и панель отъезжает вниз, позволяя мне без труда выбраться. Папа всё ещё улыбается, когда я отхожу и любуюсь этим багровым транспортом. Спереди у него такая решётка из чёрного металла, как у машины – я узнаю логотип БМВ. Сзади написано «Глайд 200». Я провожу по гладкому корпусу: он не холодный, как сталь обычных автомобилей. Стучу по нему костяшками пальцев; на пластик тоже не походит. Я начинаю представлять разговоры в школе:
        «Ну да, у моего папы «БМВ Глайд 200»».
        «Класс! У нас «Кадиллак Орёл»: пять тысяч километров на одной подзарядке!»
        Я ловлю себя на мысли о классическом мотоцикле «Нортон», принадлежащем Моди, и гадаю, что она сказала бы насчёт всего этого…
        – Вернусь через минутку, пап! – кричу я. Он уже вошёл в дом. – Надо кое-кого повидать!


        Над живой изгородью, как обычно, поднимается тонкая струя дыма, и моё сердце слегка подскакивает.
        Не то что я думаю, будто Моди сможет ответить на все мои вопросы; просто когда я сижу с ней, мне становится спокойнее, а прямо сейчас мне совсем не помешало бы немного спокойствия. Даже если я ляпну какую-нибудь глупость, я знаю, что Моди не станет осуждать меня так серьёзно, как другие.
        Заворачивая за угол, я вижу, что она стоит ко мне спиной и возится с чем-то на верстаке. В буржуйке горит огонь, но хлипкого потёртого диванчика на месте нет.
        Тем не менее я так рада быть здесь, что чувствую себя слегка дерзкой и беззаботной. Я подхожу к Моди, легонько тычу её в ягодицу и говорю:
        – Бу!
        Стоило бы догадаться.
        Женщина поворачивается – это не Моди. Это даже не женщина. Моё сердце обрывается ещё сильнее. В этом мире что, вообще всё по-другому?
        Едва увидев его, я думаю «Как я вообще могла спутать этого человека с Моди?» Хоть он и был ко мне спиной, он высокий, широкоплечий, стоит прямее и у него нет седых кос. Наверное, мне так сильно хотелось, чтобы это оказалась она, что я проглядела явные различия. На лице этого старика написано абсолютное недоумение.
        – О. Привет, Мина.
        Я сгораю со стыда. По сути, думаю, в мире (причём в любом мире) нет ничего более кринжового, чем ткнуть незнакомца в ягодицу и сказать «Бу!» Вот только – ясное дело – я для него не незнакомка. Скорее всего, я дочь его босса, и он не станет мне хамить – но вот я только что повела себя по-хамски, так что я просто стою, чувствуя себя полной дурой, и не знаю, что делать.
        Он откладывает отвёртку и говорит:
        – Я могу тебе помочь?
        Думай, Уилла, думай!
        Я стою, разевая рот, как ненормальная, и оглядываюсь вокруг в поисках вдохновения – что угодно подойдёт.
        – Я… я думала… – Я собиралась сказать «Я думала, вы – это не вы», но это тупо; к тому же я вспоминаю, что здесь никто никому не выкает. – Я думала, может, тебе, эм… помощь нужна?
        Старик долгое время это обдумывает.
        – Да нет, – наконец отвечает он. – Но спасибо, что спросила. Я тут скоро закончу. – Он кивает на что-то похожее на двухместный гидроцикл – сиденье приподнято, обнажая провода и всякие механизмы.
        Мне ужасно не хочется просто неловко сваливать, так что я говорю:
        – Правда? Круто, – будто понимаю, о чём речь. А потом добавляю: – А что это? Ну то есть я, ясное дело, знаю, что это. Ну да, это же… – И тут я понимаю, что не знаю названия таких штуковин. В конце концов я говорю: – Я хотела спросить, а что с ним не так?
        – Ты что, забыла? Иногда у тебя в одно ухо влетает, а в другое вылетает, милая! Я же говорил тебе вчера: у него беда с ограничителем скорости и высоты – выходит за разрешённые рамки. Пока я его не направлю, этот лётик сможет взлететь высоко, как небольшой самолёт, и быстро, как птица!
        Так вот это что такое – «лётик»! Я протягиваю руку и касаюсь тёмно-розового корпуса. Хромированные детали сияют, ни пятнышка ржавчины, а на значке сбоку написано «ШЕВРОЛЕ СУПЕРЛЁТ СПОРТ 212». Всё это навевает мне мысли о таких классических старых американских машинах. Тут есть даже штуковины, напоминающие акульи плавники, со встроенными в них задними фарами.
        – Офигенно! – говорю я. Старик приподнимает брови, и я вспоминаю, как отреагировали ребята из школы, когда я произнесла это слово. – То есть, эм… опасно. Офигенно опасно!
        Его лицо расслабляется.
        – Да, Мина. И очень даже незаконно, в данный момент. Но это самый что ни на есть классический суперлёт! Надо подготовить его к параду.
        Я начинаю въезжать.
        – Ты про парад ВВВ, – говорю я, будто прекрасно в этом разбираюсь.
        Он смеётся.
        – Само собой. Если только тебе не известно о каком-то ещё параде?
        – И ты сам его поведёшь?
        – Мина, дружок. Я президент Северного клуба классических суперлётов. Я сам на нём поеду. Хе-хе!
        (Видимо, слово «вести» в отношении таких штук тут не используют – как мы, например, не говорим, что «водим» велосипед.)
        Я решаю, что этот старик-здоровяк мне очень даже нравится. Он весёлый, лицо у него дружелюбное, и я могла бы поклясться, что откуда-то знаю его, но если я останусь подольше, то наверняка ляпну ещё какую-нибудь глупость. Я замечаю кое-что, что может положить конец моей неловкости. Над дверью сарая висит нарисованная от руки табличка с надписью «ЗАМОК НОРМАНА» – и я решаю рискнуть. Ну то есть вряд ли уже будет хуже, правда?
        – Ну ладно, тогда я пойду… Норман.
        Он поворачивается к верстаку, хмыкая.
        – Хе-хе! Значит, я теперь Норман? Иди, Мина. И кстати – передай моему сыну, что я не зайду на ужин ни сегодня, ни когда-либо ещё, пока он не научится готовить.
        – О. О… ладно.
        Не зная, кто его сын, я, конечно, вряд ли смогу это сделать.
        Я всё ещё озадачена, когда возвращаюсь домой и нахожу папу на кухне.
        Он смотрит на меня и говорит:
        – Привет, милая. Быстро же ты улизнула! Дедушку ходила проведать? Как дела у старого плута?
        Я недоумённо таращусь на него. Как я уже говорила, мой единственный дедушка живёт в Лидсе.
        А дедушка Норман Шафто, напоминавший огромного плюшевого медведя, умер во время большой пандемии, когда я была совсем маленькой, и я почти его не помню.
        Если только не… Постойте.
        Норман!
        Вот почему тот старик казался таким знакомым.
        Это мой дедушка.



        Глава 16

        Я пытаюсь выдавить какие-нибудь слова, переваривая тот факт, что я только что познакомилась со своим дедушкой.
        – А, да, я его видела, – удаётся ответить мне. – Он жив! То есть… в смысле… он нормально… Говорит, что не придёт сегодня на ужин и… и…
        Стоит ли говорить следующую часть? Она какая-то недобрая.
        – И что?
        – И… что он не придёт до тех пор, пока ты не научишься готовить. Прости.
        На мгновение я пугаюсь, что сказала что-то ужасно плохое. Но через несколько секунд папино лицо расплывается в широченной улыбке, и он начинает смеяться.
        – Ха-ха! Ну даёт старикан, а? Вечно меня подкалывает.
        Я с облегчением подхватываю его смех и говорю:
        – Значит, ты умеешь готовить, да?
        Папа смотрит на меня странновато.
        – Эм… ну да, Мина. Ты же знаешь.
        – Точно. Ага. Ну конечно. – Я опускаюсь на кухонный стул, всё ещё шокированная обнаружением дедушки Нормана.
        – Мина? Ты что-то очень побледнела, – говорит папа. – Давай я приготовлю тебе перекусить? Сразу станешь как новенькая. А потом расскажешь мне обо всём, что тебя беспокоит, – обещаю, перебивать не буду!
        Раньше папе всегда хорошо удавалось считывать моё настроение. Честное слово, мне иногда кажется, он телепат.
        – И не будешь говорить, что это бред собачий?
        Он снова смеётся.
        – Где ты такое услышала? Как насчёт тоста с красным лестерским сыром и садовыми травами, а?
        Вскоре я уже ем папин вкуснейший тост с сыром, но невольно продолжаю подмечать всё новые неправильности. Например, папа наливает мне стакан молока – в этом нет ничего такого. Вот только это молоко в бутылке. Не то чтобы я раньше никогда не видела молока в стеклянных бутылках, просто обычно молоко у нас в пластиковых коробках.
        Я с трудом делаю глоток и глубоко вдыхаю. Если сегодня я ухожу отсюда, это, возможно, мой последний шанс разузнать об этом странном мире побольше. Я не знаю даже, с чего начать, но летающие машины кажутся самой подходящей темой.
        – Пап? Эти, эм… летающие штуки… – начинаю я и понимаю, что даже не знаю их названия. Это всё равно что описывать машину как «металлическую штуковину с четырьмя колёсами». Ну да ладно, я всё равно уже открыла рот – придётся продолжать. – Знаешь, как та, в которой мы только что ездили…
        Папа опять смотрит на меня странно. Он говорит:
        – Ты про си-мобиль, Мина?
        Так вот как они называются!
        – Да! – Я чувствую такое облегчение, что мой голос звучит немного чересчур восторженно. – Ну то есть, да – си-мобили, ясное дело. А когда их изобрели?
        Папе интересные вопросы нравятся, и он задумчиво щурится, поджимает губы и отвечает:
        – Хм-м. Ну, прототипы появились, ещё когда я был маленьким: старые лётики, на которые садились и крутили педали, чтобы взлететь. Так что это примерно 1990-е. А си-мобили, наверное, появились лет на десять или пятнадцать позже.
        – Понятно. А вот эти вот рикшеподобные трайки?
        – Ты про?.. Мина, милая. Что с тобой такое? Фрирайдам уже много лет. Вы же проходили это всё в школе? Ну, знаешь – загрязнение, глобальное потепление и Великое Обновление? Цветная Революция? ВВВ?
        ВВВ – тот постер в школе!
        – Ну да. Ясное дело. – Я знаю, что не стоит выставлять себя ещё более невежественной, но мне до смерти хочется узнать побольше.
        Потом на меня накатывает озарение. Я знаю, что папа любит игры – по крайней мере раньше любил – так что я говорю ему, непринуждённо так:
        – Слушай, пап, хочешь сыграть в викторину? Я буду ведущей!
        Он смеётся.
        – Конечно!
        Это займёт некоторое время, так что, пока я думаю, я хватаю со столика, на котором обычно заряжаются телефоны, планшеты и всякое-разное (и где теперь их, само собой, нет), карандаш и бумагу. Я выгляжу так, будто подхожу к викторине со всей серьёзностью. Я даже делаю всякие смешные вещи, как папа, когда он ведущий, и использую деревянную ложку как микрофон.
        Честно говоря, думаю, мне просто нравится делать вид, что всё нормально.
        Я напеваю мелодию из «Игр разума», которые вечно показывают по телику: та-да-да-да-да-а-а-бум!
        Пора получить ответы.



        Глава 17

        Я держу ложку-микрофон и включаю свой лучший телевикторинный голос.
        – Прекрасненько! В финал выходит мистер Тед Шафто из Уитли-Бэй. Каждый вопрос принесёт ему тысячу фунтов.
        Папа фыркает.
        – Тысячу?
        – Ну да, пожалуй, не очень реалистично.
        – Ещё бы. Хватит только рыбу с картошкой по дороге домой купить, милая! Как насчёт миллиона?
        Я сглатываю, хоть это всего лишь воображаемые деньги.
        – Ну значит, миллион. – Я добавляю пункт «деньги» в мысленный список совершенно отличающихся вещей. – Нервничаешь, Тед?
        Стоя посреди кухни, папа хлопает в ладоши и водит глазами из стороны в сторону.
        – О-о, я очень нервничаю, Мина. Столько людей смотрит!
        Я люблю, когда папа такой, и стараюсь не думать, сколько времени прошло с тех пор, когда он в последний раз был в дурашливом настроении.
        – Ну хорошо, вот первый вопрос. – Тут мне приходится подумать: я не хочу себя выдать. Я знаю, тут много всего по-другому, но что-то ведь осталось таким же, правда? – Он лёгкий. Как зовут британского монарха?
        Папа взлаивает от смеха.
        – О, это та-а-ак сложно, – с сарказмом говорит он. – Королева, эм… Королева… ох, да как же там, на языке вертится. Точно! Королева Анна Вторая.
        Так, вот тут хитро, потому что… он же шутит, правда? Какая ещё нафиг королева Анна?
        – Прости, Тед. Ответ не совсем правильный. Британского монарха зовут…
        – Э? Конечно, правильный! Как её ещё могут звать?
        Я смотрю на папу – кажется, он не шутит.
        – У меня здесь написано, – говорю я, делая вид, что читаю с планшета, – король Карл Третий.
        – Ха! Где происходит эта викторина, Мина? В какой-то параллельной вселенной, где принц Чарльз с братьями не попали в ту аварию на воздушном шаре?
        Ясное дело, это всё игра, но, судя по его голосу и лицу, я понимаю, что королева Анна – правильный ответ. Я выдавливаю улыбку.
        – Да, ты прав. Я скажу продюсерам, что верный ответ – это, конечно же, королева Анна!
        Папа вскидывает кулак в воздух и свистящим шёпотом говорит:
        – Да-а-а! – А потом добавляет: – Бедный старина принц Чарльз, а?
        Я усиленно думаю, потому что не хочу переборщить, но нахожу как раз подходящий вопрос.
        – Ну хорошо, Тед, вопрос номер два. Сколько лет самому старому человеку из ныне живущих?
        Тут ему приходится поломать голову: он задумчиво поджимает губы.
        – Так, ну поскольку универсальная вакцина появилась в тысяча девятьсот девяносто… восьмом, кажется, средний возраст увеличивается. Я бы сказал, сто тридцать пять лет.
        Сто тридцать пять? Мне приходится приложить усилия, чтобы не разинуть рот.
        – О-о-о, ты немного промахнулся, Тед. Всего на один год! Но у тебя по-прежнему остаётся миллион фунтов. А второй миллион получишь, если ответишь: как расшифровывается ВВВ? – Это не даёт мне покоя: в школе я так и не выяснила. Но к интернету оно не имеет никакого отношения – это я поняла.
        На такой лёгкий вопрос папа закатывает глаза. А я? Я часами могла бы продолжать. Он произносит ответ как будто наизусть, как что-то, что известно всем.
        – ВВВ значит Вселенная Вне Войны, её начали отмечать 15 мая 1981 года – в первый день в мировой истории без вооружённых конфликтов. О – а скоро будет пятидесятилетняя годовщина. Ну же, Мина, – спроси меня что-то позаковыристей, мне не терпится потратить свой выигрыш.
        – Вселенная Вне Войны. – Так говорила Моди, с улыбкой вспоминаю я. А потом случается что-то странное: наверное, моя голова совсем переполнилась, потому что я не могу придумать больше ни единого вопроса. Я собираюсь уже признаться в этом, когда…
        – Ну ладно. К какому классу животных принадлежит… марфин?
        Папа задумывается, явно считая, что этот вопрос сложнее, чем звучит.
        – О-о, вот это интересно, Мина. – Он постукивает пальцами по губам, размышляя над ответом. – Ты это в школе только что прошла? Я бы сказал, марфин – это полудикое гибридное млекопитающее, впервые созданное с помощью генной инженерии в две тысячи каком-то. Конечно, мы больше так не делаем – после того-то, что произошло. Но сколько-то марфинов ещё осталось. Я даже одного видел на днях.
        – О – я тоже! – говорю я, радуясь, что у нас нашлась хоть какая-то общая тема. – И, э… это правильный ответ. Наверное. Поздравляю, Тед из Уитли-Бэй. Ты – наш сегодняшний победитель!
        – Ю-ху! – восклицает папа, приплясывая от восторга.
        Я так радуюсь, что папа снова весёлый, что крепко обнимаю его, и в итоге мы вместе танцуем на кухне, празднуя воображаемые папины миллионы.
        Может… может, в этом мире всё-таки не так уж и плохо?
        Я иду в туалет пописать и, сидя там и думая, как же здорово, что папа снова радостный, а дедушка Норман, оказывается, живой, осознаю, что, в отличие от кухни, туалет первого этажа в точности такой, как раньше – и это гораздо, гораздо значительнее, чем звучит. Я даже остаюсь там подольше, чем надо, просто чтобы убедиться.
        Вот раковина: тот же стиль, тот же цвет. Краны такие же. Мыло той марки, которую мы обычно покупаем, и я смутно узнаю голубое полотенце для рук – не то чтобы я когда-то обращала на него особое внимание. Ещё тут висит маленькое фото в рамке…
        Я мою руки, разглядывая своё лицо в зеркале. Оно тоже прежнее. Те же прямые тёмные волосы, те же бледные синие глаза, те же кривоватые зубы – и я улыбаюсь своему отражению чуть смелее, чем я себя чувствую.
        Но потом мой взгляд снова падает на фото – на нём все мы во время той поездки в Эдинбург, стоим на Троне Артура – большом холме посреди города…
        Фото ведь то же самое? Вот я и мама с папой. Вот тётушка Хезер, и дядя Дерек, и странный кузен Зак, который за все выходные не произнёс ни единого слова, и…
        Тут есть кто-то ещё.
        Он стоит позади мамы и явно смотрит в камеру, улыбаясь. Значит, это не какой-то рандомный прохожий и не какой-нибудь тип, решивший влезть в кадр. Это я бы заметила.
        Я бы точно заметила.
        – Папа? – кричу я, вываливаясь в коридор.
        Но, что бы я ни собиралась сказать, меня прерывает звук поворачивающегося во входной двери ключа. Я думала, это мама, но когда я поднимаю взгляд, то вижу какого-то парня, на несколько лет меня старше. И на несколько лет старше того, что на фотке в ванной, но это определённо один и тот же человек.
        Я стою, разинув рот, как дурочка, а папа говорит:
        – Ну как оно, Алекс? Хороший был день?
        Алекс? Так зовут мою сестру…
        – Ага. Нормальный. – Парень снимает жёлтую куртку и вешает на крючок. – А у тебя? Хорошо поработал? – Он, Алекс, смотрит на меня и улыбается. – Привет, Мина.
        Я еле-еле хриплю в ответ:
        – Привет! – но самое главное – то, что он говорит дальше.
        А он говорит:
        – Как делишки, сестрёнка?
        Сестрёнка?
        Сестра?
        У меня нет брата. По крайне мере такого, с которым я была бы знакома.
        И тут я теряю сознание.



        Глава 18

        Как я уже говорила, я никогда не была знакома с моим братом, Александром; вообще мало кто был, если уж на то пошло. Он умер ещё до моего рождения, когда ему было всего восемь дней.
        Я видела его фотки. Крохотный такой фиолетоватый ребёночек с копной угольно-чёрных волос. Но притягивают меня каждый раз его глаза. Они огромные, тёмные и напуганные, будто бедный больной малыш откуда-то знал, что его жизнь будет короткой, а его душа скоро унесётся обратно, туда, откуда она появилась – где бы оно ни было, – оставив дыру, полную печали и нескольких воспоминаний, которых никогда не будет достаточно.
        У мамы с папой есть целый фотоальбом для Алекса, но много ли фоток можно сделать с больным ребёнком в больнице? Большинство из них папа снял на телефон, так что они не очень качественные. На некоторых Алекс в специальной кроватке, с ведущей к носу трубкой. Глаза у него закрыты. Есть одна, где мама держит его на руках, но вид у неё перепуганный, будто она боится его уронить.
        А ещё есть та, на которой его удивлённые глаза открыты и смотрят прямо в камеру. Папа её отфотошопил – убрал носовую трубку и поправил тон кожи, так что выглядит это, как обычная младенческая фотка. Её копия стоит в серебряной рамочке в гостиной, и мама с папой время от времени зажигают перед ней чайную свечу, которая как-то оставила на каминной полке обгорелое пятно.
        Маленький Алекс умер от редкой и неизлечимой сердечной болезни. «У бедняги не было ни единого шанса», – сказал как-то папа. Моя сестра родилась через год, и её назвали в его честь: Алекс. А ещё через три года появилась я.
        Остальные страницы в альбоме пусты. Это самые печальные страницы: жизнь, которой так и не случилось. По крайней мере, в моём мире…


        Когда я прихожу в себя, меня несёт по коридору папа.
        – Ш-ш-ш, – успокаивающе шепчет он.
        Позади него парень, Алекс, встревоженно спрашивает:
        – Мина, Мина, ты в порядке?
        Папа говорит:
        – Что это с тобой такое, э? Мало воды пила сегодня? Тебе надо поспать. Завтра сходим к врачу.
        Как-то давным-давно мама отдала мне свой старый громоздкий ноутбук – когда заставляешь его сделать слишком много всего сразу, например, откроешь чересчур много программ, он просто выключается. Думаю, примерно это и происходит с моим мозгом, так что я засыпаю. Очень, очень глубоко. Таким сном, после которого просыпаешься точно в той позе, в которой уснул.
        Но теперь я проснулась. Я смотрю на часы: уже десять вечера, и на улице темно. Я даже не подумала завести будильник – это было опасно, потому что скоро я должна встретиться с Мэнни.
        Папа сидит на стуле – по-прежнему без бороды, и это отвечает на первый вопрос, который приходит мне в голову.
        Я усиленно моргаю, чтобы полностью проснуться, и оглядываю комнату. Утром голова у меня была совсем затуманена, и я даже не заметила разные отличия, но в этот раз замечаю. Вы бы тоже заметили, если бы в вашей спальне поменялось бесчисленное множество мелочей. На цвет стен я уже обратила внимание; абажур тоже другой. На постере на стене вместо Фелины – давно умершей певицы, одевавшейся как кошка, мы с мамой её обе любим, – теперь тоже кто-то другой, незнакомый.
        – Привет, дружок, – шепчет папа. – Как себя чувствуешь? – В его голосе звучит искреннее беспокойство.
        Я слабо улыбаюсь ему в ответ, но ничего не отвечаю, продолжая подмечать мелкие детали. Даже запах в комнате другой. Раньше я этого не осознавала, но теперь… я нюхаю покрывало. Оно пахнет неправильно: не плохо, но просто не тем порошком, которым мы пользуемся обычно.
        – Пап? – говорю я. – Я…
        Я запинаюсь, когда в комнату суёт голову парень, Алекс.
        – Она в порядке? – спрашивает он с таким лицом, будто последние несколько часов места себе не находил.
        – Не знаю, – отвечает папа и уточняет у меня: – В порядке?
        Долгое время я молчу. В порядке ли я? Я правда не знаю. Я смотрю на папу и на парня – они оба глядят на меня так, будто от того, в порядке ли я, зависит их счастье. Это немного нервирует, но в то же время успокаивает.
        В конце концов я киваю.
        Это ложь. Я определённо не в порядке. Но что ещё мне сказать? «Нет, я схожу с ума» – не лучший вариант. Как и «Убирайся из моей комнаты, у меня нет брата». Нужно делать вид, что всё нормально, если я хочу улизнуть отсюда и вернуться в пещеру.
        – Вот умница! – говорит папа, поднимаясь. – Учителя говорят, ты очень стараешься в школе…
        Стараюсь?
        – …и одноклассники тебя любят…
        Любят?
        – …но я считаю, стресс от учёбы на ком угодно сказывается. Почему бы тебе не полежать ещё немного? Я скажу маме подняться к тебе, когда она вернётся от тётушки Триш.
        – Но… тётушка Триш разве не в Новой Зеландии живёт?
        Папа снова смотрит на меня озадаченно.
        – Да? И что? Туда ведь всего два часа на СА.
        – На СА?.. А. Ну да, конечно. Как она? Тётушка Триш?
        Про тётушку Триш я спрашиваю уже на автомате – она много лет болеет чем-то на букву П, что всё прогрессирует, так что ей приходится пользоваться креслом-коляской.
        – Триш? В порядке, насколько я знаю. А что?
        – Нет, просто у неё же, эм…
        Вспомнить бы, как оно называется…
        – Синдром ПРР! Точно. Как она, справляется?
        Папа прищуривается, а я думаю: «О нет, ну вот опять».
        Он говорит, медленно и членораздельно:
        – У неё нет никакого синдрома, Мина. С чего ты это взяла?
        – Прости. Ошиблась, наверное.
        Папа смотрит на меня долгим взглядом, а потом выходит из комнаты, и освободившееся место занимает Алекс. Он смотрит на меня, вытянув длинные ноги, прямо как моя сестра.
        – Алекс? – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал нормально и не нервно. – Что значит, эм… напомни-ка мне, пожалуйста, что значит СА?
        – Супер Аэроплан, конечно. Папа говорил, что ты немного не в себе, странные вопросы задаёшь. Вот так да…
        – Нет, нет. Конечно, я знаю, просто забыла ненадолго, вот и всё.
        – Мина, ты уверена, что ты в порядке? Я бы сказал, что ты сама на себя не похожа.
        Я смотрю на этого Алекса. Это правда тот малыш с фотографий, которые стоят у нас на каминной полке дома? Густые чёрные волосы намекают на это, а большие тёмные глаза глядят так же подозрительно, но, может, мне только кажется. Он встаёт и подходит ко мне – я так и сижу на кровати, – а потом просто останавливается, сложив руки на груди, и пристально смотрит на меня с каким-то нечитаемым выражением. Он слегка наклоняет голову и кивает, будто в подтверждение каких-то своих мыслей.
        От этого молчаливого разглядывания мне становится не по себе. Наконец Алекс говорит:
        – Покажи мне свои зубы, Мина. Пожалуйста.
        Я не понимаю.
        – В смысле?
        Мне не нравится, как он это произносит, и я вроде как машинально сжимаю губы, втягивая их в рот. Он повторяет свой приказ. Когда он говорит это в третий раз, я медленно демонстрирую ему зубы, а через несколько секунд снова смыкаю губы и наблюдаю за ним – Алекс пятится назад в кресло и садится. Он складывает руки на груди и ужасно долго на меня смотрит, будто глубоко задумавшись, пока я наконец не выдерживаю.
        – Что?
        – Хм-м, – сопит он. – Это прозвучит офлинтительно крышкануто, но уж ладно. Что ты сделала с моей сестрой?



        Глава 19

        Что ж, это хороший вопрос.
        Само собой, я ничего не «делала» с сестрой Алекса. Предположительно я и есть его сестра. Но это наталкивает меня на мысли. А где его другая сестра? Та Вильгемина, которую все любят в школе, которая зовёт себя Миной, слушает того певца с постера на стене и тоже ездила в Эдинбург со странным кузеном Заком?
        Я не могу ответить.
        Почему здесь существует Алекс-мальчик, а моя сестра – угрюмая Алекс-девочка – нет?
        На это я тоже ответить не могу.
        В голове, как в стакане, в который слишком быстро налили газировку, бурлят мысли, и я вскакиваю с кровати.
        – Подожди! Куда ты? – спрашивает Алекс-мальчик, когда я проталкиваюсь мимо него, натягивая кроссовки и хватая ярко-зелёное худи, и несусь к двери из дома. – Я просто пошутил! Что с тобой такое?
        Впрочем, он не очень-то старается меня остановить; уж не знаю, что он там думает.
        Когда я пробегаю мимо его комнаты – или комнаты, раньше принадлежавшей моей сестре Алекс, – вместо обычных гор её одежды на полу я замечаю книжные полки и два здоровенных телескопа, увитых проводами. На столе нет ни ноутбука, ни компьютера.
        Через несколько секунд я вырываюсь из дома, вскакиваю на трайк, разблокировав его тем кодом, который Мэнни написал мне на руке, и изо всех сил кручу педали в сторону бухты Браун – аж ветер в ушах свистит. Я уже совсем на пределе и то и дело оглядываюсь – не едет ли кто за мной следом.
        Я всё сильнее давлю на педали, выжимая из трайка по максимуму, пока не начинаю нестись со скоростью машины – без всякого шлема.
        Правда ли он «просто пошутил»? Мне вот так не кажется. Это уже второй раз, когда кто-то упоминает мои кривые зубы. У «Мины» зубы явно поровнее моих. Он, наверное, подумал…
        …Не знаю, что он подумал, но у меня было ощущение, что он подобрался совсем близко к правде, и я струсила. Настолько струсила, что не увидела никакого другого выхода, кроме как сбежать, там и тогда. Потому что а вдруг бы они помешали мне? Вдруг бы они, не знаю, вызвали полицию или что-то такое?
        Я вымотана, напугана и определённо сыта всем этим по горло.
        Что бы со мной ни произошло, я хочу, чтобы оно… оно…
        Распроизошло? Такое слово есть вообще?
        Пока я гоню в темноте, всё то, что в последние двадцать четыре часа казалось смутным пятном, делается словно чётче, как медленно фокусирующаяся камера. Си-мобили, бесшумно едущие по дороге, безумно яркие цвета, более синее море!
        Это не путешествие во времени. Это что-то другое…
        Длинная прибрежная дорога, ведущая к Калверкоту и бухте Браун, освещена призрачно-жёлтой подсветкой, встроенной в приподнятый бордюр, отчего на тротуаре немного темнее. Поначалу это производит странное впечатление, но от этого звёзды и Луна кажутся ярче. Впереди я вижу большой белый Калверкотский отель, обращённый к бухте Браун, – теперь он так и сияет белым, все окна целые и оживлённо светятся.
        К тому времени, как я добираюсь до бухты, где всё и началось, – это правда было всего двадцать четыре часа назад? – я тяжело дышу, несмотря на добавленную мощность трайка.
        Я спрыгиваю на землю и спускаюсь по бетонным ступенькам, перескакивая через три за раз, к набережной. Луна, частично скрытая облаками, по-прежнему яркая, хотя верхний левый краешек словно немного срезан.
        Мэнни ждёт меня внизу, на бетонной дорожке, прислонившись к перилам. Услышав мои шаги, он поворачивается.
        – Я знаю, что произошло, Мэнни, – говорю я так спокойно, как только могу, выравнивая дыхание, чтобы не встревожить его.
        – Правда? – спрашивает Мэнни. – Значит, ты всё выяснила?
        – Да! Дело в… постой. Ты так говоришь, будто уже знаешь.
        Он немного грустно улыбается и поворачивается обратно к Луне.
        – Не-а. Просто… я не уверен, что хочу знать.
        – В смысле не хочешь знать? – Мне не нравится его тон. – Почему это?
        Он выпрямляется, и я опять замечаю, что он уже не сутулится.
        – Мне кажется, мне могло бы здесь понравиться – понимаешь? Я как будто на своём месте. А ты нет?
        – Ты что… ты шутишь? У меня была сестра, а теперь появился брат!
        Он удивлённо округляет глаза.
        – Да, Мэнни! Всё ещё Алекс, но определённо мальчик. Это не мой мир. И не твой тоже, что бы тебе там ни казалось. Прошлой ночью мы залезли в ту пещеру, а когда проснулись, всё стало по-другому. Мой дедушка Норман жив, Мэнни! Он умер кучу лет назад. Я только что с ним познакомилась.
        Глаза Мэнни округляются ещё сильнее.
        – И какой он?
        – Он… он милый и… и дедушковый и всё такое… но это просто неправильно. Разве тебя это всё не беспокоит? Хотя бы немного?
        Он пожимает одним плечом и отбрасывает с лица прядь волос.
        – Беспокоит, конечно. Это жутко странно. Но, думаю, я привыкну. Но ты сказала, что знаешь, что произошло. В каком это смысле?
        Я прохожу немного дальше и смотрю на вход в пещеру – совершенно не затронутый той волной странности, которая смыла всё остальное. Вода плещется рядом с ним, как и в тот раз, когда мы впервые залезли внутрь. Хотя сейчас прилив уже выше, и я осознаю, что, возможно, упустила свой шанс. Лезть туда уже довольно рискованно.
        – Слушай, Мэнни, – говорю я. – До этого ты говорил, что думаешь, будто мы перенеслись во времени. В будущее.
        Он снова пожимает плечами и фыркает.
        – Ну да. Но мы не переносились, ведь так? – Он прислоняется спиной к выкрашенным в жёлтый перилам.
        Я продолжаю.
        – Именно. Конечно, не переносились. Мы точно не в будущем и не в прошлом. Но что если – знаю, прозвучит тупо – что если во времени нельзя отправиться ни вперёд, ни назад, зато можно, как бы… свернуть вбок? Сойти на обочину?
        Мэнни надувает щёки и выдыхает воздух, раздумывая над моими словами.
        – На обочину мира? С обочины в другой мир?
        – Ага. Вроде как это мир, который мог бы существовать, если бы какие-то вещи случились по-другому, – говорю я. – Что-то в мировой истории случилось такое, отчего всё изменилось. В относительно недавней истории то есть. Как там называется твой детский дом?
        – А? Ну, он по-прежнему дом имени Уинстона Черчилля.
        – Вот именно. Видимо, Вторая мировая война у них была, и в честь Черчилля называют всякое-разное. Но мы знаем, что у них не было ни высадки на Луну, ни изобретения интернета. Этот мир как будто на обочине нашего, понимаешь?
        Я делаю несколько шагов по набережной и перекидываю ногу через перила, на ступеньки, ведущие к пещере.
        – Ну ладно, а теперь я иду обратно. Обратно с обочины. Если это вообще возможно.
        – Как?
        – А как ещё? Так же, как вчера. Ты идёшь?
        В кои-то веки Мэнни идёт за мной. Я бреду в пещеру – вода уже доходит мне до коленей, а земля под моими ногами постепенно идёт вверх. Я оглядываюсь и вижу устье пещеры: кривоватый синий треугольник в крапинках звёзд. Уровень моря продолжает повышаться; мы с Мэнни нервно выбираемся на сухой участок песка, куда вода не достаёт. В нос ударяет знакомый запах металла и жжённых спичек.
        – Ты готов? – спрашиваю я Мэнни, и мой голос эхом разносится по пещере, вспугивая какую-то чайку – она хлопает крыльями у нас над головами, и мы оба вскрикиваем.
        Фонарика с собой ни у кого, конечно, не оказывается. Кругом царит почти полная темнота, но глаза Мэнни отражают звёздный свет и сияют, когда он на меня смотрит.
        – Ты что-нибудь чувствуешь? – нервно спрашиваю я его и вижу, как он кивает.
        – Но не так сильно, как вчера.
        Я медлю. Сработает ли? Я даже не уверена, чего ждать. Окажусь ли я в своей кровати?
        Если да, означает ли это, что я больше никогда не увижу ни брата, ни дедушку Нормана, ни снова весёлого, как в старые времена, папу?
        – Ну тогда вперёд. – Мэнни как будто уговорил сам себя. – Возьми меня за руку.
        В темноте я протягиваю руку и стискиваю его ладонь своей. Я слышу, как его свободная ладонь ударяется о стену позади, и немедленно чувствую, как вверх по руке расползается покалывание, а от устья пещеры на нас снова несётся серость.
        В тот самый миг, как на сухой песок набегает волна, сбивая меня с ног, серый туман окутывает нас обоих, и мы погружаемся в пустоту.



        Часть третья




        Глава 20

        – Ядержу тебя, дружок!
        – Один у меня, командир!
        – Ты в порядке, сынок?
        – Держись за меня, солнышко!
        Пещера полна мелькающих лучей фонариков, освещающих её каменный свод и стены; пара сильных рук несёт меня через холодную воду к устью пещеры. Кто-то ещё, кажется, поднимает Мэнни.
        В голове у меня – только боль и туман, прямо как в прошлый раз, и я не понимаю, что происходит, но вижу лодку – жёсткую, надувную, такими пользуются полиция и береговая охрана, – и кто-то светит на меня ещё одним фонариком; мужчина, который меня держит, одет в ярко-жёлтые болотные сапоги по грудь и стоит по пояс в море.
        Но хоть мысли у меня и путаются, я уже вижу, что ничего не сработало. Я ведь, конечно, должна была проснуться в мокрой одежде в своей кровати? Именно так ведь и произошло в прошлый раз?
        Вокруг спорят, нести нас в лодку или к ступенькам, ведущим на набережную.
        – Всё нормально, я её держу. Дойду до ступенек без проблем. – Обладатель голоса поднимает меня повыше на руки и бредёт к волнолому, до которого не так далеко, и нас с Мэнни несут вверх по склизким ступенькам на набережную, а потом по другим ступенькам к дороге.
        Там стоит фургон с надписью «Тайнмутское Королевское общество спасания на водах» – местные спасатели, – и всё, о чём я думаю, – это «Ничего не сработало» и «Сколько же у меня будет неприятностей», но в итоге я говорю:
        – Я в порядке, я в порядке. Не нужно было это всё делать…
        Сидя на задней подножке фургона, я хочу лишь одного – чтобы здесь была мама. А ещё папа и, возможно, Алекс.
        Девочка-Алекс, что важно.
        Но я спрашиваю про маму, и мы с Мэнни начинаем называть имена, адреса, телефоны и так далее, и объяснять, кто мы такие, а спасатели делают несколько звонков и говорят мне, что мама едет меня забрать.
        – Он может поехать со мной, – говорю я, и Мэнни благодарно кивает.
        Кто-то наливает мне чай из термоса в пластиковый стаканчик, и я медленно пью. Я оглядываюсь – всё постепенно приходит в фокус. Мимо проезжает машина: обычная машина, на колёсах, с хриплым двигателем и выхлопными газами. Я смотрю на другую сторону дороги – там стоит грязноватый Калверкотский отель с разбитыми окнами. Потом я вижу, как какой-то мужчина катит к фургону два велосипеда. Не фрирайды, а жёлтый велик Мэнни и чёрно-красный мой.
        Тут я уже точно понимаю, что вернулась – назад в свой мир.
        «У нас получилось», – думаю я.



        Глава 21

        – Это ваше, ребятишки? – спрашивает мужчина. Он прислоняет велики к фургону, а потом приседает перед нами на корточки. Это он вынес меня из пещеры. – О чём, чёрт возьми, вы думали, когда туда лезли?
        Внутри меня начинает подниматься чувство, что впереди нас ждёт куча трудностей, и я вешаю голову.
        – Вы что, знака не видели?
        Я подумываю рассказать им про кобаку, и про то, как мы оказались на обочине нашего мира, и про си-мобили, но тут чувствую, как стаканчик выскальзывает у меня из рук, и словно в замедленной съёмке наблюдаю, как он отскакивает от земли, а весь чай дугой выплёскивается на дорогу, и вместо этого начинаю плакать – а потом рыдать и хватать ртом воздух.
        Меня обнимают две большие руки, и я слышу мамин голос…
        Вопросы. Столько вопросов.
        Мама привезла нас с Мэнни к нам домой – и там папа (борода на месте) и моя сестра, Алекс.
        Папа звонит в детский дом имени Уинстона Черчилля и говорит, что Мэнни у нас.
        Меня немедленно откидывает обратно к тому ощущению, которое было у меня с утра, когда я проснулась.
        Где я?
        Я сплю?
        Реальный ли это мир, и если да, то как мне в этом убедиться?
        Так что я начинаю проверять. Папины борода и татуировки – на месте. Пластиковые упаковки молока – на месте. Всё как раньше. Стены моей спальни правильного цвета. Фото из Эдинбурга в туалете: там я, мама, папа. Кузен Зак. Алекс-девочка. Всё правильно.
        – Мы так волновались, – всё повторяет мама, в перерывах обнимая меня. – Ох, это я виновата. Мы с твоим папой вцепились друг другу в глотки…
        – О чём ты думала, Уилла? – Папа спрашивает меня, но смотрит на Мэнни. Очевидно, все винят именно его.
        Всё новые и новые вопросы. Почему я пошла с ним в пещеру? Это он предложил?
        Я узнала, что Алекс – примерно впервые в своей жизни – зашла в мою комнату проведать меня. Увидев, что меня нет на месте, она попыталась мне позвонить, но, ясное дело, не дозвонилась: телефон я оставила рядом с кроватью. Так что она позвонила родителям, и они тут же помчались домой и начали поиски. Мама с папой поехали на север, к Блиту; Алекс на велике – на юг, к Тайнмуту.
        Алекс увидела, как мы идём в пещеру, когда начался прилив. Она нам кричала. Я не услышала. Потом они подняли тревогу, позвонив добровольцам из береговой охраны – у них были ночные учения возле маяка Святой Марии, так что они прибыли буквально через несколько минут, а то бы…
        Мне уже говорили это, отрывками, пока я сидела на задней подножке фургона, но я тогда поняла не всё. Когда папа пересказывает всё заново – это словно лунный свет пробивается сквозь тучи.
        – Погоди, – говорю я. – Они прибыли через несколько… минут?
        Мы в гостиной: я, Мэнни, мама, папа и Алекс. Я сняла мокрую одежду и теперь сижу в старом пушистом кигуруми Алекс и пью горячее молоко из своей любимой кружки. Мэнни тоже подыскали какую-то сухую одежду.
        Я всё думаю – минут?
        – Да, – отвечает мама, промокая глаза. – Вам очень повезло. Вас быстро вытащили. Прилив в этой бухте такой опасный…
        – Но… но сколько нас не было? Какой сегодня день?
        – Уилла, это всё случилось за, ну – последний час или около того, – хмурясь, говорит папа. А потом снова спрашивает: – О чём вы только думали?
        Я встречаюсь взглядом с Мэнни – он явно думает о том же, о чём я.
        Но нас не было целый день.
        Как именно всё это объяснить, я не очень понимаю. Я делаю глоток молока. Бедной маме становится страшно при одной только мысли о том, что могло случиться; папа отвечает на звонки из береговой охраны и теперь вот из полиции. Сестра почти ничего не сказала. Я перевожу взгляд с неё на каминную полку: маленькое святилище брата, которого я лишилась.
        Стоит ли рассказывать о нём? О том, что произошло? Но никто не поверит мне, не так ли? Честно говоря, я сама себе, кажется, не до конца верю. Вдруг со мной случился какой-то приступ… не знаю чего? Какого-то безумия? Вдруг у меня в голове что-то помутилось, и я это всё придумала? Я слышала, что у людей бывают галлюцинации – это когда они видят то, чего на самом деле нет. Со мной это произошло?
        Я опускаю голову и смотрю на тыльную сторону ладоней. На руке у меня – следы смазанных чернил. Большую часть смыло морской водой, но мне это точно не привиделось. У меня на руке, явно написанные синими чернилами, проступают остатки каких-то цифр – код для фрирайдов. Я поднимаю руку, показывая его Мэнни. Мне не нужно даже ничего говорить. Он едва заметно кивает, и я знаю, что он меня понял. Тогда-то я и осознаю, что всё куда страннее, чем я могла бы представить.



        Глава 22

        Немного позже Джейкоб, соцработник из детского дома имени Уинстона Черчилля, приезжает забрать Мэнни, который всё это время был какой-то притихший, сидел с тёплым молоком на диване и не произнёс ни слова.
        Уходит он тоже тихо, пробормотав:
        – Спасибо.
        Идя за Джейкобом к машине, он поворачивается ко мне. Многого Мэнни сказать не может, но его зелёные глаза встречаются с моими, и он спрашивает:
        – Это же правда было, а?
        – Ага.
        Джейкоб нас слышит.
        – Ещё бы этого не было, проклятье! Честное слово, Мэнни, ты не поверишь, сколько бланков мне теперь придётся заполнять. Садись в машину. О, и кстати говоря, полагаю, тебе ничего не известно про мою камеру, не так ли?..
        Я сочувственно улыбаюсь Мэнни и закрываю дверь.
        Изнутри доносится приглушённая ругань родителей.
        – …всего-то пошёл в паб, посидеть немного в тишине и покое…
        – …даже не начинай, Тед. Как ты можешь ходить по пабам, когда наши счета в таком состоянии, у меня просто в голове не укладывается…
        Терпеть не могу слушать, как они грызутся. Иногда мне хочется, чтобы они начали кричать друг над друга, но такое редко бывает: всегда тихие голоса и отрывистые замечания. У бедной Алекс такой вид, будто её окунули в огромный чан с грустью. Видимо, на неё нашипели, потому что она должна была за мной присматривать.
        Я не могу этого вынести. К тому времени, как мама с папой возвращаются в гостиную, я решаю всё им рассказать.
        То есть буквально всё. Хуже ведь не станет, правда? У Моди на стене в мастерской висит картинка в рамке, на которой написано: «Три вещи нельзя скрыть: солнце, луну и истину».
        Так что я вспоминаю об этом и говорю:
        – Мам, пап – мне надо всё объяснить.
        И я рассказываю им про Мэнни и кобаку, а потом про пещеру.
        Рассказываю, как проснулась в своей комнате и как всё в этом новом мире было такое же, но немного другое. Летающие си-мобили, фрирайды, Академия Фрай…
        – И войн у них нет! – говорю я. – Они посвятили изобретательность человечества тому, чтобы решать проблемы, а не создавать их. Это же так круто, правда?
        Родные смотрят на меня с жалостью.
        – Видите? – говорю я, приподнимая руку со следами чернил. – Это был код, который давал Мэнни доступ к фрирайдам. Он написал его мне на руке, чтобы я не забыла.
        Я вижу, как они переглядываются. Понятно, что я или Мэнни могли бы написать это на моей руке где угодно, в любое время. И всё же меня радует, что Алекс наклоняется, чтобы посмотреть повнимательнее. Некоторое время она разглядывает надпись, а потом просто говорит:
        – Хм-м.
        Только это: «хм-м», что вообще-то ничего не выражает, но звучит в точности так же, как «хм-м» её тёзки, Алекса-мальчика.
        – Моя одежда! – вспоминаю я. – То лаймово-зелёное худи. Раньше у меня такого не было! – Не успеваю я договорить, как уже понимаю: они подумают, что я могла взять его где угодно, скорее всего, у Мэнни. В конце концов, оно очень в его стиле.
        А потом я рассказываю про школу; и про море синее синего; и как Дина Малик внезапно перестала быть злюкой; и как кобака ела банан; и про Вселенную Вне Войны; и про то, как мы с Мэнни вернулись в пещеру. Я не упоминаю лишь одно – единственное, для чего не могу подобрать слов, – пока не заканчиваю со всем остальным. А потом вроде как просто выпаливаю.
        – И я познакомилась с братом, – говорю я.
        Честное слово, вот что значит «атмосфера переменилась». До этого момента все смотрели на меня с недоумением, но каким-то тёплым, мягким, и теперь я понимаю, что это было.
        Они притворялись, что верили мне.
        Ну знаете: «Пусть Уилла треплется себе, не будем её осуждать. Так она успокоится, и мы, возможно, выясним, что там было на самом деле, а именно – вполне очевидно, – что этот негодник Мэнни заманил её в пещеру какого-то опасного спора ради».
        И тут я упоминаю Алекса, и у меня немедленно появляется ощущение, что кто-то открыл окно, и в комнату ворвался холодный ветер.
        Сначала мама, а за ней и папа с Алекс переводят взгляд на каминную полку и фото малыша Александра в серебряной рамке. А потом принимаются говорить, все разом.
        – Уилла, милая… – печальным тоном начинает папа.
        – Что ты несёшь такое? – насмешливо интересуется Алекс.
        – Я с ним познакомилась. Он был жив – уже подросток, каким и мог бы теперь быть.
        – Я думаю, ты сказала достаточно, Уилла, – холодно говорит мама. – С твоей стороны довольно жестоко придумывать такое…
        – Ничего я не придумываю. Это правда…
        Я собираюсь добавить «А ещё я познакомилась с дедушкой Норманом», но успеваю прикусить язык. Так я только хуже сделаю. По их лицам я вижу: они мне не поверят.
        Что я сделала – с точки зрения моей семьи – так это потащилась в какое-то жутко опасное место с новеньким из моего класса, из-за чего меня пришлось спасать аж береговой охране. А потом, чтобы замести следы, придумала какое-то тупое враньё про целый день в другом мире, как какая-нибудь четырёхлетка.
        Честное слово, уже даже мне самой всё начинает казаться невероятным.
        И всё же, прежде чем разразиться рыданиями, я говорю им то, что сказала мне Моди:
        – Правда – она правда и есть, верите вы в неё или нет.



        Глава 23

        Прошёл уже день. Я почти не выходила на улицу. Сегодня понедельник, но мама с папой отпросили меня со школы, якобы чтобы я могла справиться с «травмой» от пребывания на волоске от гибели, хотя я-то знаю, что происходит на самом деле.
        Они думают, у меня «искажённое восприятие реальности». Никто мне не верит. Мне дают время «прийти в себя», прежде чем вернуться в школу, иначе мой рассказ разнесут в клочья всякие Дины Малик и ей подобные. Нас с Мэнни безжалостно задразнят, и школе придётся разбираться с серьёзным случаем буллинга.
        Ну ладно, по правде говоря – потому что «правда» становится для меня всё важнее, – к этому выводу я пришла не совсем самостоятельно. Это мне Алекс рассказала – «для моего же блага».
        – Не хочу показаться грубой или что-то такое… – начала она. Это – по моему опыту – всегда оканчивается какой-нибудь грубостью. – Но тебе лучше не растрёпывать это фигово враньё за пределами дома. Может, тебе и плевать, что о тебе подумают, но мне вот не плевать, что подумают обо мне. Я почти уверена, что Финли Макуин собирается позвать меня на свидание, а если моя младшая сестрица будет направо-налево рассказывать про летающие машины и волшебные пещеры, это плохо отразится на мне. Тебе же двенадцать, в конце-то концов, а не шесть!
        Проблема в том, что я её понимаю.
        Тем временем мой телефон весь день звякает – Мэнни шлёт мне сообщения.


        МЫ ЖЕ НЕ ЧЁКНУЛИСЬ, ДА, УИЛЛА? ЭТО ПРАВДО БЫЛО?



        ДА, ТОЧНО БЫЛО. ВСЕ ДУМАЮТ, МЫ ПРОСТО ВРЁМ, КАК МАЛЕНЬКИЕ ДЕТИ.



        ПОВЕЗЛО ТЕБЕ. ДЖЕЙКОБ ДУМАЕТ ЭТО ЗНАК ЧЕГОТО СЕРЬЁЗНОГО И ИЗЗА МОЕЙ МА ХОЧЕТ ОТВЕСТИ МЕНЯ К ПСИХЕАТРУ, НО ПРИТВОРЯЕТСЯ ЧТО ЭТО ПРОСТО ОБЫЧНЫЙ ОСМОТР. Я БЫ ПРИШОЛ НО МЕНЯ НЕ ВЫПУСКАЮТ.

        Пишет Мэнни не особо грамотно – ему даже встроенная проверка орфографии не помогает. Я отвечаю:


        ВСЁ РАВНО ЭТО ПЛОХАЯ ИДЕЯ. МОИ РОДИТЕЛИ ДУМАЮТ, ЭТО ТЫ МЕНЯ В ПЕЩЕРУ ПОТАЩИЛ.



        НИ ТАК УШ ОНИ И НИПРАВЫ.

        По крайней мере, он честен. Через несколько мгновений телефон снова вибрирует:


        МЫЖ ДРУГ ДРУГА ПОДДЕРЖЫМ, ДА?

        Я немедленно отвечаю:


        СТОПРОЦЕНТНО

        Я пыталась говорить с мамой, папой и Алекс о том, что случилось. Старалась, чтобы голос звучал настолько спокойно и взвешенно, как только возможно, но это не помогало. Мама всё твердит, что мне станет лучше, если я просто признаю, что меня сбили с толку. Папа всё талдычит, что не нужно покрывать Мэнни.
        Завтра из Лидса должны приехать бабуля с дедулей. После ужина мама говорит мне:
        – Уилла, сделай-ка мне одолжение, а? Не говори про то, что… ну, ты знаешь, что якобы с тобой случилось… бабуле. Она только переволнуется.
        Тогда-то я и не выдерживаю, как резинка, которую слишком сильно растягивали.
        – Ты хочешь сказать – про то, что на самом деле со мной случилось?
        Мама вздыхает.
        – Не вздыхай так, мам! – всхлипываю я и опять повторяю: – Я говорю правду!
        Я вскакиваю, подхожу к камину и беру фото малыша Александра.
        – Всё дело в этом, правда? Ты не можешь вынести того факта, что я его видела! Что я знаю, что в каком-то другом измерении он жив! Тебе завидно!
        На миг воцаряется тишина. Потом мама опускается на диван, и её лицо сморщивается.
        Папа это услышал и принёсся из своего кабинета.
        – Довольно, Уилла! Ты ведёшь себя жестоко, и пора бы уже забыть об этой нелепой истории – прямо сейчас, ты меня поняла?
        Мы стоим лицом друг к другу, тяжело дыша от переживаний. Он стискивает губы в тонкую белую линию, закрывает глаза и делает глубокий вдох, чтобы успокоиться. Низким, нарочито спокойным голосом он говорит:
        – Думаю, тебе следует извиниться перед мамой. Нам и так хватает стресса из-за «Счастливой Страны», а ты только подливаешь масла в огонь.
        Я смотрю на маму – она сидит на диване, подбородок трясётся, глаза влажные.
        Я тут же жалею, что была так резка. Вряд ли кому-то нравится доводить свою маму до слёз. Но я до сих пор не могу понять: как правда может причинить столько боли?
        Я сажусь с мамой рядом и обнимаю её.
        – Прости, мам, мне очень жаль, – говорю я.
        Она шмыгает носом и обнимает меня в ответ.
        – Знаю, дружок. Тебе сейчас непросто, – отвечает она и целует меня в макушку. – Просто знаешь, все эти разговоры о малыше Александре… Если бы я смогла поверить, что это правда, всё было бы в порядке. Честно говоря, я думаю, что если бы это было правдой, мне бы это даже понравилось, понимаешь? Было бы приятно и радостно знать, что в каком-то… другом мире или где-то там мой бедный малыш выжил. Но делать вид? Это совсем не помогает, Уилла. Совсем.
        Она обнимает меня напоследок, и я понимаю, что она хочет этим сказать: «Я больше ничего не хочу об этом слышать».
        И всё же в голове у меня начинает формироваться одна идея.


        Над высокой живой изгородью Моди поднимается тонкий завиток дыма – верный признак того, что у неё топится буржуйка, а это обычно означает горячий шоколад.
        – Сегодня кой-чего особенное, – говорит Моди, даже не оборачиваясь. Я внезапно вспоминаю последний раз, когда поприветствовала её, ткнув пальцем в ягодицу, и на миг задумываюсь, она ли это, но беспокоюсь я зря. Моди стоит над кастрюлькой с молоком в своём открытом сарае. – Только что получила. Восьмидесятипроцентный, органический, с Эквадора. Тебе может показаться горьковатым, моя милая, но мы добавим сахарку, если захочешь. – Она разламывает плитку и кидает несколько кусочков в молоко, а потом ставит кастрюльку поближе к огню и вручает мне деревянную мутовку.
        Не успеваю я ничего сказать, как она продолжает:
        – Ну и приключеньице же тебе выпало, Уилла, и тому махонькому пареньку, который с тобой был. Это…
        Я перестаю помешивать.
        – Так ты слышала?
        Моди складывает руки под грудью.
        – О да. Твой папа рассказывал, когда мы с утра чинили прохудившийся бойлер. Было ясно, что он не собирался пересказывать всё в подробностях, так что я знаю всё только из вторых рук. Хотя мне бы хотелось услышать из первых – знаешь, из уст очевидца. Не забывай следить за молоком – мы же не хотим, чтоб всё пригорело.
        Я отодвигаю кастрюльку от огня и помешиваю ещё немного. Насыщенный аромат шоколада смешивается с древесным дымом. Я разливаю пенящийся шоколад по кружкам и усаживаюсь на свой обычный ящик с подушками, а Аристотель устраивается возле моих ног.
        Поглаживая кота и попивая шоколад, я рассказываю Моди всё то же, что рассказала всем.
        В отличие от всех, Моди не перебивает меня – ни разу. Просто сидит, потягивает из кружки, давая мне говорить всё, что я считаю нужным, и делать паузы, и исправлять саму себя, кивает и слушает так внимательно, будто у неё есть всё время мира.
        Когда я дохожу до момента со Вселенной Вне Войны, она слегка приподнимает седые брови над оправой очков, но по-прежнему ничего не говорит.
        – …а теперь все думают, что я чокнулась. Искажённо воспринимаю реальность. Или просто вру по приколу, не знаю. И что с моей стороны вообще глупо было туда лезть, они винят Мэнни, что он на меня плохо влияет…
        Моди допивает шоколад, довольно причмокнув, а потом встаёт.
        – Ты идёшь?



        Глава 24

        Почему-то мне никогда не приходило в голову, что у старой милой Моди вообще есть компьютер, не говоря уже о том, что она совершенно спокойно умеет им пользоваться. И под «спокойно» я имею в виду, что её толстые пальцы с въевшейся грязью пляшут над клавиатурой так быстро, как я ещё никогда не видела.
        Она замечает выражение моего лица и хмыкает.
        – Ха! А ты думала, я целыми вечерами слушаю приёмник, читаю каталоги семян или вяжу носки, как примерная бабуля, а?
        – Ну, нет… но просто…
        Она права, конечно. Я знаю, что телевизора у неё нет; это она мне говорила. А ещё она говорила, что разные истории не очень-то её интересуют, а в кино она не бывала с детства. Так что, наверное, я представляла себе, что на досуге она слушает старомодную музыку и занимается чем-нибудь практичным.
        Моди перестаёт печатать и велит мне взять стул – я так и делаю, разбудив Платона, который одаривает меня мрачным взглядом, спрыгивая на пол.
        Мы у неё в гостиной – тут всё практически так же, как в её тесном, полном барахла сарае. Начать с того, что здесь пыльно, уютно пахнет старыми книгами, кошачьим наполнителем и благовониями. Стены от пола до потолка скрываются за полками с самыми разными книгами: старыми томами в кожаных переплётах, книжками в мягких обложках поновее и стопками пожелтевших журналов с названиями в духе «Загадочный мир» и «Вестник неопознанного».
        Раньше я бывала в гостиной у Моди, может, раз или два, но сейчас впервые толком оглядываюсь. По тёмно-красному дивану раскидана целая радуга узорчатых подушек, и, судя по всему, Моди читает шесть книг одновременно, потому что я насчитала именно столько открытых обложкой вверх.
        – Я думала, ты не любишь книги, – говорю я, усаживаясь.
        – Когда это я такое говорила? – отвечает она. – Не сказать, что я такая уж любительница всяких выдумок. Честно говоря, не вижу особого смысла придумывать истории, когда ещё столько настоящих вещей остаются неизведанными. А тебе, поди, это всё нравится? Про того парнишку-волшебника в школе, как там его зовут. Он ещё популярен?
        Я смеюсь.
        – Ты про Гарри Поттера? Конечно. Все до сих пор любят Гарри Поттера.
        – Точно, вот как его зовут. – Моди на миг замирает и поворачивается ко мне. Она снимает очки и пристально смотрит на меня. Очевидно, она хочет, чтобы я была внимательнее, потому что ничего не говорит и не сводит с меня глаз, даже когда дышит на стёкла очков и медленно протирает их яркой собственноручно выкрашенной футболкой. Наконец Моди водружает очки обратно на нос, поправляя обеими руками, а потом с усилием моргает и говорит: – Что такое, Уилла? Ты будто призрака увидела.
        Я мотаю головой.
        – Нет, нет… просто я… я раньше не видела тебя без очков. – Без очков в ней появляется что-то такое, что я никак не могу уловить.
        Моди снова поворачивается к компьютеру.
        – Я вот что тебе скажу, юная леди, в настоящем мире куда больше тайн, чем во всяких там историях. А кроме того, так как они реальны, то куда более таинственны. С самого рассвета времён люди пытались всё объяснить. Они воевали, убивали друг друга миллионами – а то и миллиардами – и всё потому, что кто-то был убеждён, что ответ ему известен. Религии, наука – всё это использовали как причину, чтобы вспороть другому брюхо. А теперь дай-ка мне минутку…
        Пока она сосредоточенно ищет что-то в компьютере, я заставляю себя прекратить на неё пялиться и перевожу взгляд на полки. На них стоят книги с названиями вроде:


        Восточная мистика
        Христианство и гностицизм
        Философия науки
        Природные энергии Земли

        Честно говоря, я и половину не понимаю. Я снова смотрю на Моди, с её загорелым морщинистым лицом и длинными седыми волосами, и думаю, что она вообще не выглядит «умной»; да и не говорит как «умная»; она не использует длинные слова, не цитирует Шекспира и произношение у неё не очень правильное…
        – Ну вот, – говорит Моди, с удовлетворением ударяя по клавиатуре в последний раз. – Глянь-ка вон на чо!
        Я придвигаюсь поближе и начинаю читать текст на экране. Медленно. Вы поймёте почему.


        КВАНТОВЫЙ И МНОГОМЕРНЫЙ ПОДХОД
        К ГИПЕРСЕНСОРНОМУ ЛУННОМУ
        ВОСПРИЯТИЮ

        Мне приходится это перечитать. И ещё раз. Потом я перехожу к следующей части:


        ДОКТОР АМАРА ХОЛИ



        НЬЮКАСЛСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ, КАФЕДРА НЕЙРОЛОГИИ

        Уже только на то, чтобы добраться досюда, у меня ушла по крайней мере минута. Моди барабанит пальцами по столу.


        ТЕЛЕОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ, ЛЕЖАЩИЙ В ОСНОВЕ ГЕОГРАФИИ И ХРОНОЛОГИИ…

        Стоп-стоп-стоп.
        А ну-ка.
        Давайте.
        Притормозим.
        Я прочитала только название и первые две строчки, а у меня уже голова идёт кругом. Теле-что? Хроно-чего? Моди видит моё лицо, и я немного волнуюсь, что она подумает, будто я тупая, так что я притворяюсь, что читаю, но не понимаю ровным счётом ничего. Буквально. С таким же успехом я могла бы читать по-японски.
        Моди наконец сжаливается надо мной.
        – Прости, милая. Не хотела тебя пугать. Немножко чересчур технически, а?
        – Хм-м, да – немножко. Может, ты, эм… объяснишь мне попроще?
        – Может, так оно будет яснее. – Она прокручивает плотный, сложный текст страница за страницей и параллельно говорит: – Амару Холи – написавшую это исследование – высмеивали за её работу. Это в некоторой мере и положило конец её академической карьере. В итоге она стала работать на правительство, в каком-то там подразделении. Я ведь была с ней знакома, знаешь?
        Кажется, она весьма гордится этим фактом, и я чувствую, что должна впечатлиться.
        – Ого, правда?
        – Ну, не так близко, как мой сын, Каллум. Они вместе учились. До сих пор общаются, насколько я знаю. Она каждый год присылает мне открытку на день рождения. Очень заботливая женщина эта Амара Холи. А, вот оно.
        Моди заканчивает скроллить – на экране появляется видео с птенцом в гнезде.
        – Ты же слышала о кукушках, правда?
        Я киваю – хотя этим мои познания и ограничиваются. Ну и ещё тем фактом, что звук, который они издают, отражается в их названии, – «ку-ку».
        – Я сняла это сама, много лет назад, в птичьем заповеднике. Видишь вон того малыша? – Она тычет в экран коротеньким пальцем. – Его маманя отложила яйцо в гнезде другой птицы. Так они, кукушки, делают. Заставляют других растить их детей, наглые вредители.
        Картинка сменяется птенцом постарше, вылетающим из гнезда.
        – А вот тут становится интересно, – говорит Моди. – К тому времени как он вылупляется, мама этого птенца уже давно улетела. А он всё равно откуда-то знает, что в конце лета должен лететь домой, в Африку. И дорогу тоже знает! Никто не рассказывает ему об этом. Тогда как он это делает?
        На видео появляется полная Луна.
        – Вот! Мы вроде как много лет знали, что Луна как-то со всем этим связана. Гравитация там. Приливы. А ещё магнетизм полюсов. Если верить Амаре Холи, это всё взаимосвязано. Но есть и кое-что ещё.
        Я пожимаю плечами, а потом пытаюсь сделать вид, что кивнула. Моди кликает на видео, и на экране снова появляется плотный, сложный и совершенно непонятный текст. Моди поворачивается ко мне.
        – Эта доктор Амара Холи – она с северо-востока и мыслит ой как глубоко. То, что она здесь написала – и за что поплатилась своей карьерой, – предполагает, что некоторые люди, так называемые «суперсенсоры», тоже могут чувствовать такие вещи. Это форма восприятия – чувство, если угодно, – которая могла бы, при правильных обстоятельствах, привести к весьма далеко идущим последствиям.
        – Погоди, что?
        – Она предполагает, что при правильных условиях – Луна, приливы, расположение звёзд – такие люди могли бы обнаруживать – повторюсь, могли бы обнаруживать, а не обнаружили бы – силу, которая помогла бы им взаимодействовать с бесчисленным множеством других измерений.
        Всё ещё таращась на экран, я выдавливаю:
        – Угу. – Потом с трудом моргаю. – Повтори-ка ещё раз, Моди… только знаешь, нормальным языком?
        Моди щёлкает мышкой, выключая экран, и внезапно в доме становится гораздо темнее – только синие сумерки снаружи освещают её лицо.
        Она делает глубокий вдох.
        – По самым разным причинам, Уилла, я никогда не училась в университете. И, полагаю, теперь я слишком стара…
        Я начинаю спорить.
        – Никогда не… – но она поднимает палец, заставляя меня замолчать.
        – Но это не значит, что я утратила жажду к тому, чтобы узнавать новое, к тому, чтобы понимать новое. Пытаться докопаться до сути, ну знаешь… мира. Мы с Амарой Холи – о, как много мы когда-то болтали!
        Она делает паузу, как мне кажется, тщательно подбирая слова.
        – Ты слыхала о путешествиях во времени, Уилла?
        – Ага, «Доктор Кто» и всё такое!
        – Доктор кто?
        – Ага.
        Моди смотрит на меня как-то странно и говорит:
        – Что ж, это невозможно. Явно не в том смысле, чтобы отправиться назад во времени и повстречать Генриха Восьмого или вперёд и узнать, кто выиграет в скачках. Но не думала ли ты о другой возможности?
        Я киваю, но ничего не говорю – от предвкушения того, что она может сказать дальше, у меня совсем пересохло в горле.
        – Уилла, я думаю, вполне возможно – не вероятно, заметь, только возможно, – что ты со своим махоньким другом свернули немножко вбок. Быть может, с помощью этой нашей кобаки.
        «Свернули вбок». Услышав ту же самую фразу, которую я говорила Мэнни, я невольно сглатываю.



        Глава 25

        – Как Моди поживает? – спрашивает папа, когда я прихожу домой.
        – Нормально. – Голова у меня идёт кругом, так что вернулась я в каком-то тумане.
        У Мэнни есть какое-то суперчувство? Как у кукушек? И лунная гравитация на что-то влияет? Мы с Моди проговорили, пока совсем не стемнело. Она упомянула что-то под названием «теория множества миров», и квантовую механику, и типа по фамилии Шрёдингер, у которого был кот, и этот кот был одновременно жив и мёртв, и, хоть я и пыталась понять, кажется, у меня всё-таки не получилось.
        В конце концов Моди сказала:
        – Беги-ка домой, а то твоя ма мне покажет, где раки-то зимуют. – Она постоянно так говорит, но что это значит, я понятия не имею. Но, по сравнению со всей этой историей с путешествием на обочину мира, тут всё кристально ясно.
        Когда я уходила, Моди сунула мне в карман куртки плитку шоколада и сказала:
        – Вот тебе небольшая семейная реликвия, – но я была такой уставшей, а мой мозг – таким переполненным, что я почти и не заметила.
        – А где мама? – спрашиваю я папу.
        – Она у Эммы. Честно говоря, твоя мать… – начинает он.
        – Даже знать не хочу, – рявкаю я и выхожу из комнаты. Я ловлю себя на том, что уже скучаю по беззаботной версии папы.
        Почему моя здешняя семья не может посильнее походить на мою семью тамошнюю? Если бы я только могла им показать, как всё могло бы быть…


        На следующий день я возвращаюсь в школу, как и Мэнни, и во время переклички он садится рядом со мной. Мгновение мы просто смотрим друг на друга, как-то недоверчиво улыбаясь и не говоря ни о чём, – пока Дина Малик не произносит:
        – Ой-ой! История и Мистика вернулись!
        Мэнни закатывает глаза, и тут в класс входит миссис Поттс, так что он ничего не успевает ответить, но под партой берёт своим мизинцем мой и пожимает, как бы говоря «Мы вместе», и от этого мне становится гораздо легче.
        На первой перемене Мэнни уходит на дополнительные занятия, так что мне не удаётся с ним поболтать. Я понятия не имею, что ему велел говорить Джейкоб или кто-то ещё. Наверняка он так же, как я, стремится не выставить себя чокнутым.
        Как бы то ни было, по сравнению со школой в том мире, который я начинаю называть «параллельным», здесь всё настолько замечательно обыкновенно, что произошедшее уже понемногу начинает казаться мне странным сном. Шумное дорожное движение по пути в школу, как и должно быть, заколоченные магазины, поле без коров, зигзагообразная поездка по Какашечному проулку… Наш с Мэнни плакат «Дайте миру шанс» висит на месте. Миссис Поттс – это миссис Поттс, а не Клэр, и никто не одет в вырвиглазную одежду, кроме Мэнни, что, конечно, вполне нормально.
        Ясное дело, по школе прополз слух о том, как нас спасли из пещеры. На самом деле неудивительно, учитывая, что среди спасателей был Динин папа. Но если кто-то из нас двоих думал, что мы прослывём какими-нибудь героями, вскоре нас постигает разочарование.
        – Вы же знаете, – говорит Дина, чинно усевшись на край нашей парты, – что своими опрометчивыми выходками вы подвергли жизни других людей опасности?
        Она правда так говорит. «Опрометчивыми выходками». Наверняка от своего папы услышала. Я просто собиралась пропустить всё это мимо ушей, потому что это лучший способ взаимодействия с людьми вроде Дины Малик. Но Мэнни, который в этот момент как раз вошёл в класс, не из тех, кто что-то пропускает мимо ушей. Я издаю мысленный стон, когда он распрямляется, чтобы ответить ей.
        – Ну, ты не видела того, что видели мы, – говорит он, и я тут же думаю: «Нет, Мэнни, нет». Но уже поздно. Мы сидим в нашей классной комнате после ланча, и нас слышит куча народу. Миссис Поттс ещё не пришла, и все в классе как-то притихают. Я знакома с Диной гораздо дольше, чем Мэнни, и знаю, что сейчас она начнёт мило ехидничать – то есть говорить гадости с улыбкой. И, конечно, она поворачивает голову и смотрит на него свысока.
        – О, но я в курсе, что в тех пещерах, Эмануэль. Вы видели там красивенькие ракушки? Интересные водоросли? Какие-нибудь ламинарии? Это, наверное, было так увлекательно! И всё это в темноте. Ну разве вы не смелые!
        Человек десять заухмылялись, слушая Динин сарказм. Она продолжает:
        – Дайте-ка угадаю. Там была дохлая чайка? И пахло тухлой рыбой? – Народ уже смеётся. – Честное слово, Эмануэль, а ты знаешь, как очаровывать девчонок, а? Некоторые мальчики пишут подружкам стихи, или покупают цветы, а ты свою повёл в опасную, тёмную и вонючую пещеру. Надеюсь, ты поблагодарила его, Уилла. Надеюсь, ты его поцеловала. Надеюсь…
        Теперь одноклассники открыто подвывают от хохота, а я поднимаю голос.
        – Всё было не так, Дина! Ты вообще не права.
        – Ну ладно, и как же всё было на самом деле? А? Мой папа говорит…
        – Мне плевать, что говорит твой папа! – Мэнни почти кричит, лицо у него пылает от злости. – Он не видел того, что видели мы. Там было животное, понятно? Которое по новостям показывали. Кобака из Уитли!
        – Ой, да ла-адно! Только не говорите мне, что вы во всё это верите? – говорит Дина. Она взмахивает запястьем, будто отгоняя муху. – Это просто чья-то псина! Мой папа говорит, надо быть совсем стукнутым на голову, чтобы в такое верить.
        Не говори больше ничего, Мэнни! Перестань рыть себе яму…
        – Ну мы за ней пошли. И там, в пещере, есть один такой камень, если его коснуться, всё кругом становится серым, и ты оказываешься в другом мире… и там всё вообще не так, как здесь. У них есть чистая энергия. И эта школа называется по-другому. И всё суперъярких цветов, и нет никакой войны!
        Дина тут же цепляется за это.
        – Нет войны? Ну это, конечно, мило, но немного нереалистично. – Она указывает на наш постер. – Ты, видимо, хочешь сказать «Дайте миру шанс», а, Эмануэль?
        «Что бы ты ни делал, Мэнни, – думаю я, – только не говори про летающие машины, не говори про…»
        – …а ещё у них есть летающие машины!
        Смех прекратился. После этой безумной реплики все просто вытаращились на Мэнни. Потом они переводят взгляды на меня, и я чувствую, как моя смелость тает.
        Дина фыркает и печально качает головой.
        – Жалко, что вы ничего не сфоткали, народ. Ну то есть мы бы все с радостью посмотрели на летающую машину. Какая она? Как в «Пиф-паф ой-ой-ой»?
        – У меня была камера, – угрюмо говорит Мэнни. – Но она разбилась.
        – Ага, ну конечно, – хмыкает Дина. – А телефон тебе на что? Ой, прости, он же у тебя древний, не так ли?
        Мэнни осознаёт, что происходит, поворачивается ко мне и говорит:
        – Это ведь правда, да, Уилла? Да?
        Я смотрю на усмехающуюся Дину. Смотрю на всех остальных, столпившихся вокруг. А потом с сомнением хмурюсь и говорю:
        – Ну, знаешь, Мэнни, я бы не была так уверена…
        И всё, что я говорю дальше, тонет в ехидном смехе, а Дина презрительно фыркает на нелепое враньё Мэнни и с притворной жалостью качает головой.
        Мэнни выбегает из класса с таким видом, будто вот-вот расплачется.
        – Мэнни! Вернись! Прости меня! – кричу я и бегу за ним следом, но в дверях сталкиваюсь с миссис Поттс.
        Остаток дня я его не вижу. Я представляю, что до сих пор чувствую, как его мизинец пожимает мой. Я предала своего лучшего друга. Ну ладно, будем честны – моего единственного друга.
        Я себя ненавижу. Правда ненавижу.



        Глава 26

        Я пытаюсь писать Мэнни, даже звоню ему. После школы иду в детский дом имени Уинстона Черчилля, но там его тоже не видели. Мне не терпится рассказать ему, что сказала мне вчера вечером Моди насчёт Луны и суперсенсоров…
        Он вообще знает об этом?
        Он же говорил мне, что «чувствует» Луну! Я и сама что-то чувствовала, когда взяла его за запястье, – кажется.
        Пока всё это проносится у меня в голове, леди, стоящая в дверях дома имени Уинстона Черчилля, с улыбкой говорит:
        – Он вернётся попозже, милая. Наверное, просто пошёл на пляж. Мне передать ему, что ты заглядывала?
        Я стою на Поле, ища на пляже взглядом долговязого, сутулого блондина в бирюзовой куртке и красных джинсах, и думаю «Вдруг он отправился обратно без меня?»
        Дома всё становится ещё хуже. Начать с того, что, проходя через главные ворота «Счастливой Страны» – которая вот уже несколько дней называется «частливой Страной» из-за отвалившейся от таблички буквы «С», – я вижу, что кто-то намалевал в начале буквы «НЕС».
        Как хорошо дома.
        Плюс ко всему все явно считают, будто у меня был какой-то нервный срыв.
        – Другими словами, – говорю я маме, – все думают, будто у меня крыша поехала.
        Мы сидим на кухне. Глаза у мамы красные от слёз. Может, после очередной ссоры с папой, но теперь я думаю, что они оба просто расстроены из-за меня.
        Мама шмыгает носом.
        – «Крыша поехала» – это очень нехорошее выражение, Уилла. Из-за этого люди начинают думать хуже о тех, кто испытывает проблемы с психическим здоровьем. Говорить так очень недобро и…
        В этот момент на кухню входит Алекс и немедленно фыркает:
        – Пф-ф! У Уиллы поехала крыша, а ты о каких-то выражениях переживаешь. Вот это и называется поехавшей крышей…
        Папа резко перебивает её:
        – Алекс! Прекрати!
        Так спокойно, как только могу, я говорю:
        – Я знаю, вы не верите, что я и правда побывала в этом лучшем мире, но я точно там была. Не точно наверное, а точно точно.
        Мама с папой обмениваются взглядами. Не переглядываются, а долго, задумчиво смотрят друг на друга, будто подначивая другого что-нибудь сказать. Наконец папа произносит:
        – Уилла, я в таких вещах не разбираюсь, но я посмотрел в интернете. Самообман – вещь очень серьёзная. Это значит, что ты теряешь способность понимать, что правда, а что нет. Мы с твоей мамой считаем, ты правда думаешь, что всё это случилось.
        Мама говорит:
        – Это не твоя вина. В последнее время мы все напряжены. – Она кидает взгляд на папу и поджимает губы.
        – Тогда почему бы вам не спросить Моди? – спрашиваю я, внезапно растеряв всё спокойствие. – Она мне верит! Она знает, что случилось.
        – Уилла, я не думаю…
        Теперь я кричу и в отчаянии.
        – Вы просто не хотите мне верить, правда? Вы закрываетесь от любых объяснений, кроме того, что я всё выдумываю. Ну а как тогда вышло, что мы с Мэнни видели одно и то же, а?
        Мама что-то набирает в телефоне.
        – Послушай, Уилла, если тебя это порадует, мы узнаем, что на этот счёт думает Моди.


        – Боковой мир? Обочина? Это шутка какая-то?
        Я никуда не ушла с кухни. Я сижу за кухонной стойкой, а Моди стоит в толстых носках, оставив рабочие ботинки у двери, и держит в руках беретку.
        Папу явно не впечатляет то, что только что сказала ему Моди. Я раньше никогда не видела, чтобы он на неё злился, и это мне очень не нравится.
        – Послушай, Тед, это просто теория, и…
        – Просто теория? – повторяет он. – Ещё бы это была не просто теория. Софи! Ты это слышала?
        Мама приходит из кабинета.
        – Да, я слышала. Успокойся, Тед. Моди, прости, но это какая-то нелепость. Разве ты этого не видишь? У Уиллы сложный период, и нам всем сейчас нелегко. Я правда не думаю, что все эти разговоры про «параллельные миры» могут помочь.
        – Помочь? – практически взвизгивает папа. – Послушай меня, Моди Лоусон. Не знаю, что за древние книжонки ты читаешь и на каких сайтах и форумах сидишь или… или чем ты там занимаешься, ясно? Но я был бы очень признателен, если бы ты держала при себе весь этот… бред собачий, который изобрела кучка старых унылых хиппарей.
        – Тед, полегче… – бормочет мама.
        – Полегче? Нет, я не собираюсь быть «полегче»! Уилла, я хочу, чтобы ты полностью выбросила из головы эту чушь. Так только больше расстроишься. Моди… – Папа трясёт головой, будто ему в ухо залезла пчела. – Моди, ты меня удивила. Я правда хотел расстаться с тобой по-дружески, но это просто нелепо. Ей всего двенадцать, ради всего святого! О чём ты вообще думала, когда вбивала ей в голову подобные мысли?
        – Тед, если бы ты дал мне объяснить…
        – Довольно, Моди. Я больше ничего не хочу об этом слышать. Обочина! Параллельный мир, ну надо же! Это всё проклятый интернет, не так ли? Доступ одновременно к гениальнейшим и тупейшим идеям – и никак не поймёшь, где какая.
        Моди натягивает ботинки, лицо у неё ярко-розовое – то ли от злости, то ли от смущения.
        – Мне очень жаль, что ты так считаешь, Тед. Я только пыталась помочь.
        – Что ж… просто не надо этого делать, ладно, Моди?
        Я отчаянно пытаюсь встретиться с Моди взглядом, но она не поднимает головы, надевая беретку. Уходя, она очень осторожно и тихо закрывает за собой дверь.
        Папа, мама и я молчим целую вечность, пока на кухню не просовывает голову Алекс, вытаскивая один наушник.
        – Я что-то пропустила?
        – Ты пропустила, как папа ужасно нагрубил Моди. – Наверное, не стоило так говорить.
        – Я ей не грубил. Я пытаюсь тебя защитить, – возражает папа. Он подходит положить руку мне на плечо, но я её стряхиваю.
        – Она умнее, чем ты думаешь, – говорю я. – Она хотя бы мне верит! Это всё из-за… из-за гравитации, и гиперсенсорики и, эм… чего-то там про другие измерения.
        Алекс фыркает.
        – Это не умно, Уилла. Это наивно. Что примерно противоположно умному.
        Что-то ещё не даёт мне покоя. Я поворачиваюсь к папе.
        – Что ты имел в виду, когда сказал, что «хотел расстаться с ней по-дружески»?
        Я вижу, как папа смотрит на маму, прося её объяснить. Она говорит:
        – С тобой это никак не связано, дружок. Просто папа хочет отпустить Моди.
        – О, так значит, теперь я этого хочу? – выплёвывает папа. – Я думал, мы оба с этим согласились.
        – Отпустить её? Куда отпустить? Что вы имеете в виду? – взвываю я.
        Алекс говорит:
        – Они выгоняют её и продают «Счастливую Страну». Разве не так?
        Папа бросает на Алекс ужасно недобрый взгляд.
        – Нет, я… мы… мы её не выгоняем. Это скорее вынужденная отставка. Ей уже восемьдесят пять, и когда сделка с «Солнечными Сезонами» состоится, тот домик, в котором она сейчас живёт бесплатно, придётся освободить для тех, кто платит. Кроме того, у «Солнечных Сезонов» своя команда ремонтников и садовников, обслуживающих все их парки.
        – Но… но вы не можете так сделать! – протестую я.
        – Ещё как могут, – говорит Алекс, доставая из холодильника банку газировки и захлопывая дверцу ногой. – Тут настоящая мясорубка.
        Я её игнорирую.
        – Где она будет жить? Где мы будем жить?
        Папа закрывает глаза, будто демонстрируя, насколько он спокоен. Это не срабатывает.
        – Я не знаю, на самом деле. Полагаю, «Солнечные Сезоны» что-нибудь для неё придумают. С Моди всё будет в порядке. Не волнуйся, милая. Что же касается нас…
        Я вскакиваю с табуретки и несусь к двери из кухни. Я не хочу, чтобы мама с папой снова видели, как я плачу, но я не удерживаюсь и кричу:
        – Я докажу вам, что не вру! – прежде чем захлопнуть дверь и умчаться к себе в комнату.
        Я падаю на кровать и зарываюсь лицом в подушки.
        В итоге я провожу в своей комнате весь оставшийся вечер. Мама с папой как будто этого не замечают. Между ними разразилась очередная ссора, которая всё никак не прекращается и проникает через мою дверь. Это напоминает мне шум дороги, а когда кто-то из них что-нибудь кричит – это как автомобильные гудки.
        «Ты растерял весь свой пыл, Тед! Где твоё воображение?»
        «Это хорошая сделка, Софи! Ты просто сентиментальничаешь!»
        «Сентиментальничаю? Это бизнес твоей семьи, Тед, не моей! Ты из ВВС ушёл, чтобы этим заниматься».
        ««Солнечные Сезоны»…»
        «… весь парк разваливается…»
        «… видела знак на воротах?»
        Потом хлопает входная дверь, и я слышу, как папа уезжает. Я знаю, что это он, потому что двигатель он заводит сердито – мама никогда так не делает. Я слышу, как она плачет у себя в комнате, и мне ужасно хочется пойти обнять её, но я боюсь, что сделаю всё только хуже. Вместо этого я крадусь по коридору и поднимаю руку, чтобы поскрестись в дверь к Алекс. Не успеваю я этого сделать, как она кричит:
        – Это ты, Уилла? Уходи и не возвращайся, пока не прекратишь врать!
        Так что я сдаюсь и возвращаюсь к себе. Бабуля с дедулей передумали приезжать – наверное, оно и к лучшему, но мне хотелось с ними повидаться.
        Каждый раз, когда я лезу в ноутбук или в телефон, я вижу там очередной пугающий заголовок про войну.


        ПРЕМЬЕР-МИНИСТР ГОВОРИТ: «ГОТОВЬТЕСЬ К ТОТАЛЬНОЙ ВОЙНЕ».



        СИТУАЦИЯ В ТИХООКЕАНСКОМ РЕГИОНЕ «КРИТИЧЕСКАЯ»:
        УДАРЫ БЕСПИЛОТНИКОВ УЧАЩАЮТСЯ.



        ВОСТОЧНЫЙ ВОДНЫЙ КОНФЛИКТ: НОВЫЕ СОТНИ ПОГИБШИХ.

        Я захлопываю ноутбук.
        Мама даже не приготовила ужин. Я нахожу хлеб и сыр и, пока делаю себе сэндвич, замечаю на столе открытый коричневый конверт с пометкой «Министерство обороны».
        Дрожащей рукой я достаю письмо, адресованное капитану авиации Э. Р. Шафто (в отставке).
        Я читаю только первые несколько строк. Там всё, что мне нужно знать.


        ПРИЗЫВ СЛУЖАЩИХ РЕЗЕРВА
        КОРОЛЕВСКИХ ВВС



        УВАЖАЕМЫЙ МИСТЕР ШАФТО,



        СОГЛАСНО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВУ, КАК УСТАНОВЛЕНО В ЗАКОНЕ ОБ ОБОРОНЕ 2030 ГОДА, Я ЗАБЛАГОВРЕМЕННО ОПОВЕЩАЮ ВАС О ПРИЗЫВЕ НА СЛУЖБУ БЫВШИХ ОФИЦЕРОВ КОРОЛЕВСКИХ ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛ…

        Остальное я не читаю. Да и не могу: глаза застилают слёзы.
        Оставив сэндвич нетронутым, я спешу обратно к себе, сердце бешено колотится. Там я отправляю Мэнни очередное «прости» и весь следующий час жду ответа – который так и не приходит.
        Это невыносимо. Правда. Я устало ложусь на спину и таращусь на потолок, пересчитывая причины, по которым я несчастна.


        1. Моди – единственный человек, кроме Мэнни, который не считает, что я лгу, а ей только что сказали держаться от меня подальше.
        2. А кроме этого, её вот-вот выставят из дома после того, как она проработала на нашу семью лет, типа, пятьдесят.
        3. «Счастливую Страну» продадут, а значит, нам придётся переехать. И куда, интересно?
        4. Мама с папой явно стали ссориться сильнее.
        5. Алекс уже несколько недель не говорила мне ни единого доброго слова.
        6. Мой лучший – простите, единственный – друг не разговаривает со мной по очень весомой причине: я не встала на его сторону, когда должна была.
        7. Скоро точно начнётся война, и я понятия не имею, каково оно будет, кроме как ужасно.
        8. Папу призовут обратно в ВВС – воевать.


        В параллельном мире всё было совсем не так. Да, кое-кто там считал, что я рехнулась, но оно и неудивительно. Даже много десятилетий спустя высадки на Луну кажутся такими потрясающими, что некоторые люди до сих пор не верят, что они правда были.
        К тому же там был дедушка Норман. Он классный.
        В голову мне прокрадывается мысль. Будет ли очень уж плохо, если я вернусь? Я отодвигаю её подальше.
        Внезапно у меня жужжит телефон – пришло сообщение от Мэнни.
        Сердце подскакивает, но я всё равно медлю. По крайней мере с ним всё в порядке. По крайней мере он ещё здесь. Но вдруг он собирается сказать мне что-нибудь ужасное по поводу того, что я сделала? Я не хочу, чтобы мне стало хуже, чем есть. Я нервно кликаю на его сообщение.


        В 23.30 СНОВО БУДЕТ ВЫСОКИЙ ПРИЛИВ.

        Я знаю, к чему он ведёт, и с усилием сглатываю.


        Я ПОЙДУ НА АБОЧИНУ ЧТОБЫ ДОКАЗАТЬ ЧТО Я ГОВОРЮ ПРАВДУ.

        Я набираю ответ, и мой палец дрожит.


        МОЖНО МНЕ С ТОБОЙ?

        Он не отвечает – это, наверное, самая худшая пытка из всех. Мэнни заставляет меня страдать за мою слабость, и я не могу его винить.
        Я просто возьму и пойду. Я не собираюсь всю оставшуюся жизнь слушать, что я лгунья.



        Часть четвёртая




        Глава 27

        Улизнуть из дома оказалось легко.
        Телефон я взяла с собой, на этот раз полностью зарядив и очистив память, чтобы освободить побольше места. Папа всё ещё не приехал, и я рассчитываю, что мама уже спит (устав от их пререканий, возможно) и не проснётся, решив внезапно проверить, где я нахожусь.
        Только не поймите меня неправильно. Не то чтобы я вся такая «Хэй-хо, это будет лёгкая и совсем не опасная прогулка до пещеры, а оттуда – в другое измерение»! Нет. На самом деле я в ужасе.
        Я гнала изо всех сил. Стояла холодная весенняя ночь, так что я надела своё лаймово-зелёное худи, застегнув его до самого горла. И всё-таки я слегка дрожу, когда вижу Мэнни, стоящего на бетонной набережной лицом к бухте.
        Простил ли он меня? Он не оглядывается, когда я спускаюсь по ступенькам, неся велик, хотя топаю я довольно громко. Когда я приближаюсь, он кидает на меня взгляд, а потом снова отворачивается к морю, сутулясь ещё сильнее обычного.
        Поравнявшись с ним, я говорю:
        – Слушай, прости за сегодняшнее.
        Он пожимает одним плечом.
        Это не то чтобы прощение, кажется, но пока что сойдёт.
        И всё же Мэнни так ничего и не говорит. В конце концов он прочищает горло и кивает сам себе. Он как будто подводит черту под всем тем, что было до этого. А потом вытаскивает лист бумаги – распечатку с какого-то сайта. Там изображён график с линиями и столбиками цифр.
        – Смотри, – говорит Мэнни. – Таблица приливов, составленная с учётом гравитационного притяжения Луны.
        В темноте ничего толком не видно, так что я просто киваю, будто что-то поняла.
        Он продолжает:
        – Так, я не понимаю…
        Я собираюсь сказать: «Это очень обнадёживает, учитывая, что мы жизнями рискуем», но умолкаю, не успевают слова слететь с губ. Не время для сарказма.
        – То есть, я понимаю не всё, – говорит Мэнни. – Но я знаю достаточно, чтобы решить, что это, – он указывает на пещеру, – способно создавать какой-то перенос между измерениями… или так это называют на форумах. На серьёзных. В общем, если это правда, значит, во время перигея есть несколько дней, когда Луна находится к земле ближе всего, создавая идеальные условия для… ну, для того, чтобы отправиться в параллельный мир. Ещё нужен высокий прилив и ограниченное пространство, а это, – он снова тычет большим пальцем в сторону пещеры, – именно то, что мы имеем.
        Некоторое время я молчу, пытаясь уложить всё в голове.
        – Почти так Моди и сказала. Кажется.
        – Моди так сказала? Когда? Что именно она сказала?
        – Ох, Мэнни, всего я и не вспомню. Но звучало примерно как то, что ты мне только что рассказал. Большую часть я не поняла. Но скажем, ты прав: сколько у нас есть времени?
        Теперь Мэнни поворачивается ко мне всем телом – впервые с нашей встречи. Я воспринимаю это как знак, что я полностью прощена. Он смотрит на треугольный зёв пещеры – чёрный и грозный у подножия лестницы со знаком «НЕ ВХОДИТЬ».
        – Минуты три. Ты вроде как опоздала.
        Я вздыхаю и сглатываю.
        – Тогда идём. И, просто для ясности, Мэнни, – мы идём, собираем доказательства и возвращаемся со следующим же высоким приливом, двенадцать часов и двадцать пять минут спустя, ладно? У меня с собой заряженный телефон с камерой. А у тебя?
        Он печально качает головой. Видимо, одной украденной и разбитой камеры кому угодно хватит по горло.
        – Но… как ты соберёшь доказательства без камеры?
        Он полуулыбается, слегка застенчиво, и снова ссутуливается.
        – Я верил, что ты придёшь. Так ведь поступают друзья, да? Верят друг другу?
        В этот миг Луна выходит из-за тучи, и набережную заливает кремовым светом – это привлекает внимание Мэнни.
        Мы смотрим друг другу в глаза несколько секунд, а потом ещё несколько, и это вообще-то становится как-то неловко, но я не хочу портить момент, потому что это будет означать, что нам пора сделать то, ради чего мы и пришли.
        Под нами о волнолом шумно разбивается волна, брызгая на перила капельками. Это даёт нам обоим повод отвести взгляд, и мы видим, что вода уже дошла до входа в пещеру. Вскоре мы уже перепрыгиваем через ограждение и спускаемся по склизким ступенькам.
        – Высокий прилив сегодня как будто бы ниже, – говорит Мэнни – он обогнал меня на несколько метров и уже шлёпает через прибывающую воду ко входу.
        – Это хорошо? Ну то есть, если ничего не сработает, мне как-то не хочется застрять в этой пещере, пока не начнётся отлив.
        – Не волнуйся. Если всё сработает, встретимся завтра утром на углу рядом с коровами. Всё точно будет хорошо, наверное.
        Мы уже внутри, и его голос эхом отражается от влажных стен пещеры.
        – Наверное? Что-то мне не нравится это твоё «наверное», Мэнни. Что ты… Стой, ш-ш-ш! Ты это слышишь?
        Мы продвинулись в пещеру на десять или пятнадцать метров, где её свод уже начал клониться вниз, и я могла бы поклясться, что слышала, как чей-то голос кричит моё имя. И вот опять.
        – … иль… а-а-а!
        – Ох, да ладно. Это… это Алекс! – говорю я Мэнни. – Я в этом уверена.
        – Слушай, мы почти на месте. Учитывая тот фокус со сжатием времени, она будет здесь, когда мы уже вернёмся! Возьми меня за руку. В тот раз сработало.
        Он не дожидается, пока я возьму его за руку, – хватает меня первым и тянет. В подрагивающем луче моего приложения-фонарика я вижу в глубине пещеры слой тёмного песчаника: толстую красноватую полосу, похожую на начинку сэндвича. Мы дошли до задней стены, слишком углубившись в пещеру, чтобы слышать что-то, кроме завываний ветра снаружи.
        В этот момент мощный, низкий всплеск морской воды застаёт меня врасплох, и я взвизгиваю.
        – Эй! Я думала, ты говорил, прилив так далеко не достанет? – говорю я, когда волна отступает. Но Мэнни не отвечает; вместо этого он тянет меня поближе.
        – Ты готова? – спрашивает он, а не получив ответа, повторяет, с нажимом: – Ты готова, Уилла?
        Я слишком нервничаю, чтобы говорить. Я сую телефон поглубже в карман и в ответ крепко жму руку Мэнни. В тусклом свете я вижу, как свободной рукой он шлёпает по тёмному слою камня.
        Потом снова становится серо – на нас наступает та же пустая серость и ничто, как и в прошлый раз. Только теперь – гораздо медленнее, не знаю почему. Мне даже страшнее, потому что я знаю, что сейчас будет. Это всё равно что подниматься на американских горках вверх: это ведь страшнее, чем съезжать вниз. Ты визжишь от страха перед тем, что сейчас будет (по крайней мере я так делаю), а потом вопишь от восторженного ужаса, когда вагончик несётся вниз…
        И вот я уже снова сажусь в своей постели в вымокших насквозь кроссовках и борюсь с сильным рвотным позывом.
        Я ложусь – становится получше, так что я стаскиваю кроссовки и одежду и заползаю под покрывало с другим запахом, всё ещё тёплое от…
        От моего тела.
        Этого я до сих пор понять не могу.
        Что случилось с той «мной», которая мирно спала в этой постели и оставила здесь отпечаток своего тепла? Где она теперь? Потом я думаю о Мэнни.
        Это почти что инстинкт. Я лезу за телефоном в карман лежащих на полу джинсов и включаю его. Экран загорается, на нём возникают иконки приложений, но сигнала нет, как и вай-фая, и блютуса, и конникса, и даже старого неуклюжего 11G. Я хочу отправить Мэнни сообщение – ну знаете, убедиться, что он в порядке.
        Как люди справлялись до моментальных сообщений?
        Спать мне не хочется. Пробирающая до костей усталость, которую я испытывала в прошлый раз, ещё не овладела мной. Теперь мой мозг как будто ожил, словно внутри моей головы вспыхивает целая куча рождественских огоньков.
        Видите ли, в прошлый раз всё было слишком запутанно. Всё навалилось как-то разом, и у меня вообще не было времени во всём разобраться.
        Тот же ли я человек? Ну то есть, выгляжу-то я так же, если не считать зубов, которые заметил мой брат Алекс.
        Я включаю свет, натягиваю халат (не такой, как у меня) и пристальнее разглядываю спальню, пытаясь понять, насколько этот мир отличается и как мне получше зафиксировать это, чтобы показать людям… ну, дома, наверное.
        Мой стол в углу кажется прежним, но обычно я держу домашку в ярких пластиковых папках – их здесь нет. И книг тоже: над столом висит полка, но некоторые из названий отличаются. Мой «Гарри Поттер», который раньше принадлежал маме, пропал. Зато тут есть целая серия чего-то другого – каких-то «Хроник Мира» – явно зачитанных, автора, о котором я никогда не слышала.
        Вот доказательство! Надо это сфоткать.
        Я снова включаю телефон и выдыхаю с облегчением, видя, что камера работает. Я делаю снимок книжной полки, и моего стола, и нового покрывала, и постера с незнакомым певцом на стене.
        Какая она, эта другая Вильгемина Шафто? Похожа ли она на меня?
        Я так увлечена, что не замечаю, как дверь в мою спальню открывается. Но, услышав голос, я резко и шокированно поворачиваюсь.
        – Мина, какого флинта ты… о. Это опять ты. Что вообще происходит?



        Глава 28

        Судя по голосу, брат не рад меня видеть – что едва ли удивительно, учитывая, как в прошлый раз я отпихнула его в сторону и укатила на фрирайде к бухте Браун вместо того, чтобы объяснить ему, почему – как он заметил – зубы его сестры за ночь покривели.
        В этот раз сбежать не удастся.
        – Слушай, эм… Алекс. Я могу всё объяснить.
        Ну, это не правда, но должна же я что-то сказать, так?
        Он смотрит на меня со смесью удивления и страха.
        – Уж надеюсь. Пойду приведу маму с папой.
        Я в отчаянии хватаю его за руку.
        – Нет, нет! Не делай этого! Они очень расстроятся. – Я в панике, ужасе и ругаю себя, что не подумала об этом заранее.
        Алекс вытаскивает из дверного замка спальни ключ, закрывая дверь за собой и запирая меня внутри.
        Я бы закричала, но из этого ничего хорошего не выйдет. Я кидаюсь к окну, прикидывая, смогу ли вылезти из него второй раз за час, но тут вижу новое отличие. Наших новых смарт-окон как не бывало; вместо них тут старомодное подъёмное окно, наглухо заклинившее из-за слоёв краски. Плечи у меня поникают, и я опускаюсь обратно на кровать, гадая, что сказать маме с папой и поверят ли они мне.
        Мгновение спустя в замочной скважине снова ворочается ключ.
        В дверях стоит один Алекс. Я смотрю ему за спину, ища маму или папу. На миг меня опять просто завораживает существование этого старшего брата взамен сестры. Его тёмные волосы немного короче, но у девочки-Алекс всё равно довольно короткие волосы. У них одинаковые слегка сонные глаза с длинными ресницами и одежда для сна похожая: хлопковые шорты и мешковатая футболка, хотя моя сестра предпочитает чёрно-серые оттенки, а у этого парня – угадайте? – пижама разноцветная, с узором стены из Лего. Несмотря на это, в нём есть такие черты – более острая линия челюсти, более широкая грудь, – которые определённо дают понять: мальчик. Даже его голос, хоть и чуточку ниже, похож на голос моей сестры.
        – Ты… ты им не рассказал? – спрашиваю я.
        – Пока нет. Но, какое бы у тебя ни было объяснение, лучше бы ему быть хорошим. – Он входит в комнату и тихо прикрывает за собой дверь. Потом вытягивает из-за стола стул и выжидательно усаживается.
        Так что я ему рассказываю. Здесь, в моей-но-не-моей комнате, я всё ему объясняю – насколько могу. И он слушает – слушает внимательно. Я рассказываю ему про мою сестру, Алекс, про мой мир, про Мэнни, про пещеру и про кобаку, про… всё. Я пытаюсь – без особого успеха – объяснить про суперлуние, и приливы, и то, что Мэнни называл переносом между измерениями.
        (Ну, почти про всё. Я не рассказываю ему про фото и свечку на камине. Просто говорю, что у меня есть сестра по имени Алекс. Думаю, это и само по себе поразительно.)
        Алекс говорит:
        – Какая она? Алекс-девочка? – и я не знаю, что ответить. Угрюмая? Злая? Помешана на парнях? Просто в целом не очень-то милая? Всё это звучит как-то неправильно.
        Так что я говорю:
        – Вы внешне похожи. Она… симпатичная. – Что, в целом, правда. Когда она не хмурится.
        Он говорит:
        – Можешь назвать мне хоть одну вескую причину, почему мне стоит тебе верить?
        Я задумываюсь на миг, а потом снова замечаю книгу, которую уже видела раньше: «Хроники Мира».
        – Потому что если не поверишь ты, не поверит никто. А если это произойдёт, мне не удастся доказать дома, что Вселенная Вне Войны возможна.
        Это не совсем правда, конечно. Вселенная Вне Войны – не единственная причина, по которой я вернулась. Но я начинаю думать, что здесь люди относятся к этому очень серьёзно и что для сидящего передо мной парня это может быть самым убедительным аргументом сохранять мой секрет в тайне ещё несколько часов, чтобы я смогла сделать то, что должна.
        Мгновение Алекс обдумывает это; я даже не уверена, что он до конца понимает. Потом он бормочет:
        – Та пещера, про которую ты говорила?
        Он как-то по-особенному говорит это: мягко, вопросительно. Я настораживаюсь, но спрашиваю:
        – Да? Что с ней?
        – Это многое объясняет.
        – Правда?
        Он кивает и делает глубокий вдох.
        – Мину – то есть настоящую Мину – перепугал кошмар, который она якобы видела пару недель назад. Но она говорит, что это не было похоже на сон. Она как будто правда там была – проснулась в какой-то пещере с одним мальчиком, застряв там из-за прилива в темноте, где-то, кажется, на полчаса? А потом снова оказалась в постели. Но это её офлинтительно расстроило. Она нас убеждала, что это правда было, но объяснить никак не могла. А ещё сказала, что у неё под ногтями был песок из той пещеры, но мама с папой ей не поверили.
        Алекс собирается добавить что-то ещё, но я поднимаю руку, пытаясь переварить, что он только что сказал.
        – Ты говоришь… я поменялась местами с другой собой? Она – Мина – была в пещере Браун? Это… это…
        Я запинаюсь: меня окатывает волной печали и удивления. Я думаю о том, как, должно быть, ужасно было оказаться в западне в той пещере, даже ненадолго, думая, что это кошмарный сон. Бедная Мина! И мне прекрасно известно, каково это – когда тебе не верят. У меня такое ощущение, что это приключилось со мной.
        – А ты? – спрашиваю я. – Ты ей поверил?
        Алекс цокает и качает головой.
        – Не то чтобы. Просто не мог. Это было… невероятно. Песок меня заинтересовал, но я решил, она просто придуривается. Это вызвало бухтебранку, ну и…
        – Постой, что?
        Алекс с удивлением смотрит на меня.
        – Бухтебранка? Ну то есть много… ругани. Споров. Мы все перессорились напрочь. Она разозлилась на меня, на нас всех. А теперь… что ж, теперь, кажется, это произошло снова.
        Так что мы двое сидим – Алекс на стуле, я на краю кровати – и просто пытаемся уложить это всё в голове. Нам не удаётся.
        Потом у меня возникает идея.
        – Посмотри-ка, – говорю я. – Это из моего мира. – Я вручаю ему свой телефон.
        Алекс с осторожностью берёт его, как сырое яйцо, и вертит в руках: прямоугольник с серебристым корпусом и матово-чёрным экраном.
        – Что это такое? – спрашивает он.
        – Мобильник. Мобильный телефон. Или сотовый. Сокращение от «сотовый телефон», но что там за «соты», я понятия не имею. Дай я его включу.
        – Это… телефон? – Он таращится на главный экран (там просто милая фотка Платона, кота Моди), потом на иконки приложений. – Ого, точно – ты погляди. Тут картинка телефонной трубки.
        Алекс указывает на приложение для звонков – на нём изображён символ тех штуковин со старомодных телефонов, через которые говоришь и слушаешь. Я даже и не замечала раньше. И не знала, что это называется «трубка».
        – А где наборный диск? Куда говорить? Можно позвонить? – Он дерзко улыбается, прямо как моя сестра.
        – Не получится, – говорю я, и он приунывает. – Смотри. – Я указываю на значок, дающий понять, что связи нет. – Наверное, потому что нет сигнала и нет, эм… – Я умолкаю. Я не знаю, как работают телефоны, не так ли?
        – Чего нет? Его надо включать в стену или что-то такое? – спрашивает Алекс и вдруг начинает казаться гораздо младше своих шестнадцати. У него любознательные глаза восьмилетки с новой игрушкой, в которую нужно вставить батарейки. Мне немножко стыдно, что я не знаю, так что я что-то придумываю.
        – Нет, эм… сети… передатчиков… спутниковых сигналов.
        Он кивает, будто понимает.
        – Спутниковых, значит? – говорит он. – Укатно!
        Укатно?
        Мне хочется немножко повыпендриваться, так что я добавляю:
        – Это не только телефон, вообще-то. Это ещё и камера. – Меня слегка распирает от удовлетворения, когда Алекс поражённо округляет глаза.
        Я открываю приложение камеры и показываю ему фотки, которые только что сделала, и он думает, что это всё просто здорово, особенно то, как можно их перелистывать пальцем, и я внезапно жалею, что перекинула все снимки из памяти на ноутбук. Я хотела, чтобы на телефоне стало как можно больше места, а стоило бы оставить парочку фоток моей «реальной» семьи.
        – А хочешь посмотреть самое лучшее? Кликни вот туда. Обожаю этот сайт!
        – Кликни?
        – Нажми на него. Да не так сильно, блин!
        Я надеялась показать ему своё любимое приложение – хЭппи – со смешными шутками и танцами. Вместо этого – стоило бы догадаться – на экране появляется сообщение.
        Алекс читает вслух:
        – «Нет подключения к сети. Для подключения к этому приложению используйте Wi-Fi или широкополосную сотовую сеть, такую как 11G». Я понятия не имею, что всё это значит, Мина.
        – Мы с Алекс и её подругой Жанетт сняли шикарный хЭппи, когда я была в шестом классе. Набрали четыре тысячи двести звёздочек, думали, завирусится.
        Бедный Алекс. Он просто моргает с отвисшей челюстью почти на всё, что я говорю, и это начинает приносить мне удовольствие. Оказывается, впечатлить его очень легко.
        – Ага, а папа говорит, их изобрели только когда он был маленьким, и вечно жалуется, что молодёжь от них зависима: знаешь, постоянно в соцсетях, слушают музыку и всё такое, смотрят войну…
        Алекс морщит лицо, и мне немедленно хочется взять эти последние несколько слов обратно.
        – Вы смотрите войну? Какую войну? Первую мировую? Вторую?
        Я с усилием сглатываю.
        – Нет. Третью. Нет, нет, нет – она ещё не началась. – Он просто в ужасе, и я вздыхаю. – Просто… К этому всё идёт. По крайней мере так все говорят. Если Британия в неё вступит, то и все наши союзники тоже, и тогда моему папе придётся идти воевать… Ну, кто знает, как там будет, а?
        Алекс опускается на стул.
        – Значит, поэтому ты пришла? Чтобы показать им лучший мир? – и я киваю. Это не совсем ложь.
        Между нами повисает долгая тишина; Алекс вертит телефон в руках, изучая его с таким видом, будто он таит какой-то секрет.
        – Тут и проигрыватель есть? – спрашивает он, показывая на приложение с песнями, и я киваю. – Ну давай – включи мне какую-нибудь вашу музыку. Музыку из будущего!
        – Это не будущее, Алекс. Это настоящее. Но всё-таки…
        Я беру у него телефон. Память я очистила не до конца. Тут осталось несколько треков, которые я могу включить, и два-три клипа, так что я выбираю одну песню, которую поёт Фелина (которую вы, скорее всего, знаете), с такими словами:


        Ты сделал мой мир лучше!
        На-на-на на-на!


        Алекс просто сидит с моим телефоном в руке, совершенно ошеломлённый, и слушает. Потом включает трек снова. И ещё раз, и ещё.
        Спустя некоторое время я с замиранием сердца замечаю, что эта возня разрядила батарею наполовину. Я быстро забираю у Алекса телефон и выключаю его, злясь на свою тупость и желание повыпендриваться. Я даже зарядку с собой не взяла.
        Тупая, тупая, тупая Уилла.
        Глаза Алекса, впрочем, продолжают восхищённо светиться, и мне нравится, что он, кажется, доверяет мне. Потом он говорит:
        – Ну так – а что с Миной? Что ты с ней сделала? Где она?
        Я отвечаю, на этот раз спокойнее:
        – Я правда не знаю, Алекс. Я ничего не делала. Не то чтобы я поймала её, то есть меня. Её, меня, без разницы. Я не понимаю, как это всё работает, но думаю, что пока здесь я, Мины здесь быть не может, иначе нас стало бы двое, и это было бы совсем странно. Ну то есть представь, если бы на кровати сейчас сидело две меня и каждая утверждала бы, что это она настоящая.
        Алекс обдумывает это, потом стискивает подбородок большим и указательным пальцами. Точно так же делает моя сестра, и я начинаю смеяться.
        – Что? – спрашивает он. – Что смешного?
        И тут я встаю и крепко обнимаю его – он удивляется, но обнимает меня в ответ. Я немножко всхлипываю – в основном от облегчения, чем от чего бы то ни было ещё, и Алекс слегка неловко похлопывает меня по спине. Когда я отстраняюсь, он улыбается.
        – Значит, это будет… между нами? – говорю я. – Нельзя рассказывать маме с папой. Пока я не уйду. Пожалуйста?
        – Но… почему нет?
        – Только подумай: суматоха, вопросы… полиция? Это всё может подвергнуть нас с Мэнни реальной опасности. Я уйду обратно, обещаю. Ну, если не совсем обратно, то… вбок, в сторонку.
        Долгое-предолгое время мы смотрим друг на друга.
        – Пожалуйста, – говорю я. – Брат?
        Когда я произношу эти слова, то чувствую что-то похожее на сожаление. Обещать уйти обратно означает навсегда оставить этого Алекса. А более того, кажется, мне здесь нравится.
        Наконец он говорит:
        – Держись со мной, Мина, в смысле Уилла – ну просто офлинтеть как крышкануто это звучит!
        – Как это звучит?
        – Крышкануто. Ну знаешь: странно, необычно.
        Я улыбаюсь.
        – Ага. Точно… офлинтеть как крышкануто.
        Алекс начинает кивать, будто боролся со своей совестью и наконец выработал стратегию.
        – Значит, до следующего высокого прилива? И когда он?
        Я отвечаю:
        – За пять минут до полудня.
        – Жалко, что ты не сможешь остаться подольше. Завтра вечером будет празднование ВВВ.
        – Завтра? – ошарашенно повторяю я. Когда мы с Мэнни были здесь в последний раз, до празднования ВВВ оставалось ещё несколько дней. Но, с другой стороны, время, кажется, работает совершенно непредсказуемо, когда путешествуешь в это измерение и из него.
        Алекс пожимает плечами:
        – Да и к тому же мне хочется повидаться с этим твоим Мэнни. Так что – завтра в школу?
        – В школу? – переспрашиваю я, слегка встревожившись. У меня не было времени разработать план, но то, о чём я подумать успела, школу точно не включало.
        – Тебе разве не надо собрать доказательства? Сможешь уйти, когда получишь то, что тебе нужно.
        Мгновение я обдумываю это.
        – Ворота будут закрыты, Алекс. Я не смогу просто взять и выйти.
        Алекс прищуривается.
        – У вас в школе закрывают ворота? Зачем?
        – Понятия не имею. Чтобы мы не вышли? Чтобы плохие люди не зашли? Не знаю.
        Он говорит:
        – Хм-м, – как будто не очень-то меня понимает, и я не могу его осуждать.
        Значит, завтра в школу. А к полудню – обратно домой.
        Что может пойти не так?



        Глава 29

        В отличие от прошлого раза, я не сплю ни секундочки. А вы бы уснули? Я так до сих пор и не знаю, всё ли хорошо с Мэнни, а ещё меня мучает чувство вины за другую меня – за Мину. Она, как я понимаю, теперь испытывает тот же кошмар: застряла в пещере в моём мире.
        А что если её спасут? Что тогда будет?
        Это может произойти. Она может выйти из пещеры, или её может унести в море и она утонет. Повлияет ли это на моё возвращение? Что если я совершила огромную, катастрофическую ошибку, заявившись сюда?
        Эти «что если» просто нескончаемы. Так что когда на следующее утро Алекс суёт голову ко мне в комнату, я уже встала и собралась. Он подмигивает мне и показывает большой палец, и это немного подбодряет, хоть мой живот и сводит от волнения. В ответ я нервно улыбаюсь.
        – Эй, э… Мина. О, ты уже готова. Возможно, тебе стоит сегодня улыбаться с закрытым ртом. Не только я замечу твои зубы. У Мины – то есть у настоящей Мины, прости – у неё зубы очень ровные. После того, как ты убежала в прошлый раз, я сказал об этом маме с папой, но они ничего не заметили. Они подумали, я рехнулся, да и потом к тому времени Мина всё равно вернулась и стала рассказывать про свой странный пещерный кошмар. Я начал думать, что мне всё показалось.
        От упоминания про Минин пещерный сон у меня ещё сильнее скручивает желудок. Я смотрю в зеркало и оскаливаю зубы. Ну правда, не настолько они ужасны. И всё же я тренируюсь улыбаться, плотно сжимая губы. Выгляжу как дурочка. И даже хуже – выгляжу как Дина Малик, когда она изображает из себя добренькую. Я решаю держать голову как можно ниже и надеяться, что мама с папой не заметят.
        – Кстати говоря, возможно, вот это поможет тебе делать фото с этим твоим… телефоном. – Он протягивает мне чёрную коробочку из жёсткого картона, задняя часть которой открывается, держась на петле из тканевой ленты. Спереди приклеена (немного неаккуратно, но всё же…) линза, как в камере, и вырезана дыра для объектива моего телефона.
        – Ты… ты это сам сделал? Для меня? – спрашиваю я и сую телефон внутрь. Входит идеально. – Офигенно! А где ты взял линзу? – Я верчу коробочку, восхищаясь ею, и просто обожаю своего брата за это. Она правда хороша, и Алекс потратил на неё своё время. Это очень мило с его стороны и, если особо не присматриваться, коробочка выглядит просто как старомодная камера. Ну, почти…
        – Это деталь моего телескопа, – немного застенчиво отвечает он. – Он довольно старый. Я им особо не пользуюсь, и это тебе понадобится больше, чем мне. Ой, и не говори «офигенно». Звучит крышкануто.
        Я обдумываю это, кивая, и тут слышу мамин крик:
        – Завтрак! Спускайтесь! – и Алекс уходит.
        Я с трудом сглатываю и дышу, как Моди учила: вдох на счёт четыре, выдох на счёт шесть.
        Наконец, снова повернувшись к зеркалу, я говорю себе вслух:
        – Теперь ты здесь, Уилла. Воспользуйся этим по максимуму.
        Я должна немедленно приняться за работу – собрать доказательства, как можно скорее вернуться к пещере, ничем не рискуя, и поймать новый высокий прилив почти в полдень.
        Иногда притворяться храброй – это всё равно что быть храброй на самом деле. Я шагаю на кухню со свежеобретённой целеустремлённостью. Держа в руках телефон, замаскированный под камеру, и стараясь постоянно шевелить им, чтобы никто не мог его разглядеть, я объявляю:
        – Ну ладно, время фото!
        Дверца холодильника закрывается, и я делаю снимок, и тут становится видно, что мама с папой целуются.
        – О нет! Ох, простите!
        Оба принимаются хихикать, будто и подумать не могли, что целующиеся родители – самое противное зрелище на свете.
        – Ха-ха! – смеётся папа. – Поймали с поличным!
        – О-о, что это? – спрашивает мама, указывая на мою картонную камеру, и я выдаю заготовленную фразу:
        – Это для школьного фотопроекта. «Я и… мои миры». – Последние два слова я говорю в шутку самой себе, но никто этого не замечает.
        – Ох, Мина. У меня волосы не причёсаны. Выглядят как гнездо, – говорит она, и, хоть я и знаю, что это не моя настоящая мама, я улыбаюсь, потому что именно так и сказала бы мама настоящая. Потом я спохватываюсь и быстро прячу зубы.
        – Для меня ты прекрасна, дорогая, – говорит папа, и мне приходится подавить рвотный позыв, потому что мама снова целует его. Честно говоря, это лучше, чем когда они всё время спорят, но всё же…
        Я поднимаю камеру, чтобы сделать новое фото.
        – Ладно, смотрите сюда. Хотя… я передумала, не смотрите в камеру! Смотрите в сторону, в сторону – так гораздо естественнее!
        Я фоткаю Алекса и маму, потом маму с папой в поварском переднике, потом всех троих. Мой телефон издаёт щелчок, как старая камера, так что никто не задаёт новых вопросов.
        Несколько минут спустя мы с Алексом остаёмся вдвоём за кухонным столом. Мама убежала, посылая нам воздушные поцелуи и веля вести себя хорошо, а папа сказал, что едет в Калверкот, и ушёл, напевая какую-то песню о том, «Когда придёт лодка», отчего Алекс смеётся, а вместе с ним – я.
        Алекс передаёт мне тост и банку с какой-то намазкой. Кажется, это джем – на вкус нормально. Сладковато так.
        Пока мы едим, Алекс рассказывает мне столько всего, что у меня голова идёт кругом. Начать с того, что войн здесь нет. Всем хватает еды. Воздух и океаны чистые. Люди могут поклоняться любому богу – или вообще никакому, если хотят. Они могут жить как угодно и любить кого угодно. Люди живут дольше и обычно умирают мирно и в старом возрасте…
        – У вас нет болезней? – недоверчиво спрашиваю я, и Алекс обдумывает мой вопрос.
        – Нет. Нет, есть. Но большинство из них мы умеем лечить. Рак вот когда-то считался серьёзной болезнью, а теперь нет. Хотя… я чуть не умер, когда был младенцем.
        – П-правда?
        – Ага. Ну то есть – слава современной медицине!
        – А что у тебя было?
        – А, какой-то порок сердца. Не помню, как это называлось. Но я поправился.
        – Не… Тетрада Фалло случайно? – Я так часто слышала это название от мамы с папой, что оно просто соскальзывает у меня с языка.
        Алекс отвечает:
        – Точно! – А потом хмурится. – А ты откуда знаешь?
        Так что я делаю глубокий вдох и всё ему рассказываю. Про фото и свечку на каминной полке, и про то, что мама с папой до сих пор о нём думают, и про его короткую жизнь, и как врачам не удалось его спасти. Когда я заканчиваю, он ничего не говорит, но сидит, опустив глаза и сложив руки, как будто молится, хотя мне кажется, так оно и есть. Когда Алекс наконец поднимает взгляд, в глазах у него блестят слёзы – он вытирает их рукавом.
        – Крышкануться можно, – говорит он, отрывисто смеясь. – Полагаю, не так уж и многим удаётся оплакать свою собственную смерть.
        Но у меня ещё куча вопросов.
        – А у вас бывают… пандемии? – спрашиваю я, думая о маме с папой и обо всех взрослых, которых я знаю. Они вечно говорят о большой пандемии, которая случилась, когда я была совсем маленькой, так что я рассказываю об этом Алексу и уже собираюсь сказать, что эта пандемия убила дедушку Нормана, но он выглядит уже таким шокированным, что я сдерживаюсь. Как выясняется, о пандемиях здесь и не слышали.
        – А цвета? – спрашиваю я. – Что тут с цветами?
        Он улыбается.
        – Тебе не нравится?
        – Нужно немного попривыкнуть…
        – Я даже не замечаю этого, но люди постарше помнят, как раньше всё было серое и коричневое. Это называли Цветной Революцией, или Радужным Восстанием. Оно просто… вроде как случилось – и всё, понимаешь? Раз – и кругом только яркие цвета!
        Я беру ещё кусочек тоста и толстым слоем намазываю джем.
        – Что это вообще такое? – спрашиваю я, принюхиваясь к этому красновато-коричневому желе.
        – Нравится? Это баричара-патэ. Вкусно, а?
        – И что такое баричара-патэ, если по-простому? – Я откусываю здоровенный кусок.
        – Муравьи. Их специально выращивают, особый вид. А потом их… ох. Ты больше не будешь? Я доем?
        Я что-то уже не очень голодна.


        Мы с Алексом отправляемся в школу, как вдруг я вспоминаю, что ещё не видела здешнего парка отдыха, и убеждаю брата пойти другим путём. В прошлый раз я пришла и ушла через задний вход. Если идти той дорогой, то парк почти что и не видно – он скрыт за высокими деревьями.
        Когда мы поворачиваем, с ближайшего дерева мне под ноги спрыгивает кобака, и я вскрикиваю. Кобака смотрит на меня долгим, любопытным взглядом, а когда отворачивается, я вижу у неё на спине пятно красноватой шерсти: теперь я вполне уверена, что это тот же самый зверь. Алекс смеётся, пока я вожусь с камерой.
        – О, марфин вернулся! Давненько я его не видел.
        Мне удаётся снять короткое видео на телефон, пока кобака/марфин не спеша бредёт от дерева к кусту, а там останавливается пописать, со спины выглядя как очень волосатый маленький мальчик, после чего исчезает в низкой поросли.
        – Что они едят? – спрашиваю я Алекса, когда мы подходим к выходу и главной дороге. – Бананы?
        – Ну, они могут поесть банан, если дашь. Но в основном рыбу – благодаря складному плавнику на спине они прекрасно плавают. И дыхание могут задерживать, типа, на несколько минут. В дикой среде их не так много осталось. Это был спорный эксперимент, и размножаются они не очень хорошо, так что постепенно вымирают.
        Я вспоминаю, что сказал папа, когда я играла с ним в «Игры разума» на кухне.
        – Да. Это полудикое гибридное млекопитающее, – и Алекс удивлённо вскидывает брови.
        – Откуда ты это знаешь? – спрашивает он, а я просто ухмыляюсь в ответ.
        К этому времени мы обогнули череду деревьев и кустов – перед нами раскинулся парк отдыха, и я стою, разинув рот.
        – У вас он не такой, а? – бормочет Алекс за моим плечом.



        Глава 30

        Не такой? Да я почти лишилась дара речи.
        На том месте, где должен быть холоднющий потрескавшийся открытый бассейн, теперь находится крытый спа с мини-пальмами, виднеющимися сквозь громадный стеклянный купол. Я замечаю бассейн – явно с подогревом – и водопад. Дешёвые пластиковые заборчики на улице сменились деревьями и кустами, а вместо обшарпанных трейлеров и усталых домиков с протекающими крышами стоят уютного вида деревянные хижинки с выкрашенными в разные цвета дверями. Я как будто смотрю на картину, изображающую, каким должен быть идеальный парк отдыха, а когда мы подходим к выходу, всё становится даже лучше. Над одной хижинкой висит знак «Замечательные Завтраки от Мэгги» – возле неё под утренним солнцем сидят за накрытыми полосатыми скатертями столами несколько семей, едят и смеются. Кругом клумбы с крупными весенними маргаритками, жёлтыми ноготками и синими… ну, маленькими синими цветочками. Бедная старая Моди старается изо всех сил, но здешнее садоводство – это просто какой-то другой уровень.
        Полоса препятствий «Дикие Джунгли» выглядит потрясающе: разноцветные верёвочные качели, рукоходы, ярко-розовые мини-батуты и извилистая водная горка в форме огромного крокодила.
        Мне это нравится, и я фоткаю всё, что вижу, пытаясь не привлекать к себе внимания. Видимо, вот что такое «инвестиции». Может, это всё благодаря «Солнечным Сезонам». Я ищу взглядом их приметный логотип – ярко-жёлтое солнце, но нигде его не замечаю. Зато над входом висит здоровенный знак:


        ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ПАРК ОТДЫХА
        ИМЕНИ РОДЖЕРА ШАФТО

        – Прадедушка Роджер! – говорю я, указывая на картинку – на ней прадедушка улыбается, смахивая на дядьку с логотипа KFC, и делаю ещё одно фото.
        – О да! Он тот ещё персонаж, – кивает Алекс. – Во Флориде живёт. Ему сто пятнадцать, а он до сих пор летает везде на СА. Был здесь только в прошлом месяце.
        А потом мы выходим на главную дорогу, и я опять вижу яркие трайки-фрирайды – пёстрая радуга раскрашенной стали – и летающие си-мобили, в которых все смеются и машут друг другу. Всё это ужасно замечательно, и я делаю новые фотки и видео, не забыв заглянуть под си-мобили, снимая, как они парят в нескольких сантиметрах над землёй. Люди в них улыбаются мне, а потом си-мобили с тихим свистом уносятся прочь, оставляя за собой след из капелек чистой жидкости, падающих из того места, где у обычных машин, работающих на бензине, находится выхлопная труба.
        В прошлый раз я этого не заметила, но на обочине дороги есть канал, небольшой жёлоб, куда эта жидкость стекает. Я указываю на неё и спрашиваю Алекса:
        – Что это такое вытекает из машин?
        Он смотрит на меня так, будто я совсем бестолковая.
        – Вода. Ясное дело. – Он видит моё ошарашенное лицо и добавляет: – Только не говори мне, что вы до сих пор используете газолин?
        – Газ… эм, бензин? Да. Да, используем. – Это ужасно. Алекс как будто осуждает. – Это не моя вина! У нас и электрические машины есть! Они очень популярны!
        – Откуда вы берёте электричество?
        Мы идём к тому углу напротив луга с коровами, где я договорилась встретиться с Мэнни, и мне почти что неловко.
        – В основном оно берётся из, эм, ну знаешь… горючих ископаемых. А всё большая часть – из возобновляемых источников. – Я обнаруживаю, что в голове всплывают вещи, которые нам рассказывали в школе.
        Алекс обдумывает это, а потом говорит:
        – Ого. Видимо, мы ошибались.
        – В чём ошибались? – Мне интересно, но одновременно я немного отвлекаюсь, ища взглядом Мэнни и беспокоясь, что его тут нет.
        – Мы проходили это на уроке современной истории. Годах так в 1970-х, кажется, мы заметили огромные проблемы с загрязнением от земных источников энергии – угля и нефти, так? А помимо этого, они ещё и заставляли весь мир нагреваться. Так что мы, ну знаешь, перестали их использовать и всё исправили. Может, мы ошиблись. Может, не стоило так делать. А где твой друг, кстати говоря?
        – Нет, – отвечаю я. – Нет. Вы были правы. Мир правда нагревается, в смысле… наш мир. Но – отмотай-ка назад. Вы «перестали их использовать и всё исправили»? Вот так просто?
        – Эй, полегче! Нет, всё было не «вот так просто», вовсе нет, но меня тогда не было, не так ли? Думаю, на это ушло некоторое время. Много лет даже. Но знаешь, мы всё изменили. «Нет такой проблемы человеческих судеб, которая находилась бы вне пределов досягаемости человеческих существ», как сказал тот великий человек.
        – Какой великий человек? – слегка рассеянно спрашиваю я. Я всё оглядываю дорогу, заворожённая местным транспортом.
        – Джон Ф. Кеннеди, конечно, – отвечает Алекс.
        Я моргаю. От одного только имени этого мёртвого президента по мне пробегают мурашки, будто я обнаружила какую-то связь между своим миром и этим. Но я снова переключаю внимание на Алекса.
        – Так в чём тогда секрет? Как работают эти двигатели? Откуда энергия?
        Алекс улыбается, чуточку застенчиво.
        – Спроси лучше Джамала. Он учитель машиностроения. Кажется, в основном энергия ядерная.
        – О, такое у нас тоже есть! – жизнерадостно говорю я, довольная, что нашла ещё что-то общее. – Но разве это не… опасненько?
        – Думаю, что угодно будет опасненько, если делать это как попало. Но транспорт у нас не ядерный. Большая его часть на ГЗД-двигателях. Это расшифровывается как, эм… гиперзарядные динамо-двигатели, точно! Небольшое усилие со стороны водителя и пассажиров во что-то конвертируется, а потом что-то там ещё происходит с кислородом и водородом и чем-то там ещё и в итоге выделяется вода. Боюсь, это всё. В прошлом году я получил пятнадцатый уровень. – Он кидает на меня взгляд. – Это не очень хорошо. В физике я разбираюсь лучше, чем в химии.
        – Тогда как они летают? – Я стараюсь, чтобы голос не звучал раздражённо, но мне бы хотелось, чтобы Алекс был поумнее, особенно когда в ответ на мой вопрос он просто пожимает плечами.
        – Как ты можешь этого не знать? – говорю я.
        – О чём ты? Я же не могу знать всего. Я думал, я неплохо тебе рассказал про ГЗД-двигатели! Ты же вот не знаешь, как работают эти ваши… телефоны мобильности, так? И вообще, если твой приятель сейчас не появится, мы опоздаем.
        Я была так поглощена фотками и рассказом Алекса, что почти забыла про Мэнни. Однако теперь мы уже стоим на том углу, где мы с ним договорились встретиться. Я чувствую первое покалывание беспокойства.
        Он же не забудет, правда? Конечно нет.
        Пойдёт ли он в школу без меня? Нет, тоже нет.
        Я расхаживаю из стороны в сторону по тротуару, вглядываясь в каждый проезжающий си-мобиль и фрирайд с отчаянной надеждой, что там Мэнни. Ни на одном из них его не оказывается, само собой.
        В обычной ситуации я бы отправила ему сообщение или даже позвонила, и я невольно проклинаю и Мэнни – за то, что не явился, и этот замечательный мир – за то, что здесь нет мгновенной связи.
        Как они живут вообще? Как так вышло, что в мире, где есть летающие машины, и какая-то не загрязняющая окружающую среду энергия, которую я даже не понимаю, и кобаки, и вообще нет войн, не смогли придумать мобильные телефоны? Или даже компьютеры?
        – Ты в порядке, Мина – в смысле Уилла? – говорит Алекс с искренним беспокойством. – Я больше не могу ждать. Ещё одно опоздание в этом семестре – и меня оставят после уроков.
        – Я не могу уйти без него, Алекс. Что если он в опасности? Что если… он не смог сюда попасть? Ты должен мне помочь!
        Меня подташнивает от волнения. Где Мэнни?
        Алекс на миг задумывается, знакомым жестом щупая подбородок. А потом говорит:
        – Знаешь что? Думаю, можно разок и остаться после уроков, чтобы провести одно утро с сестрой, которой я никогда не знал, из другого измерения во времени-пространстве!
        Так вот, значит, кто я? Я слабо улыбаюсь.
        – Спасибо, братишка!
        – Мне всё равно даже нравится оставаться после уроков! – говорит он.



        Глава 31

        – Всё нормально, – говорю я Алексу, стараясь сдержать нарастающую панику в голосе. – Он, наверное, ушёл в школу один или решил прогулять. Это же Мэнни Уивер, в конце концов. Прогуливать школу – это естественное для него состояние.
        Алекс кидает на меня взгляд и, – прямо как моя сестра – он явно видит, что я говорю так в основном чтобы убедить себя, но из доброты душевной не говорит об этом. Вместо этого он отвечает:
        – Уверен, ты права. Если ты спокойно прошла через это пещерное как-его-там, то нет причин думать, что он не прошёл. Всё будет сверхукатно.
        Несмотря на всё моё волнение, эти слова заставляют меня немного хихикнуть.
        – Но всё же, – продолжает Алекс, – возможно, стоит проверить. Просто, знаешь, чтобы наверняк.
        – Ага. Будет, эм… сверхукатно знать наверняк.
        Мы с Алексом уже несколько минут едем к дому Мэнни, и я нервничаю, причём настолько, что только в самый последний момент вспоминаю, что надо всё снимать – особенно дома на побережье, которые обычно грязно-белые, цвета туч, а теперь выкрашены пастельными тонами, каждый из которых контрастирует с соседним. Даже дорога не просто чёрная – она выгоревшего красного цвета с голубой разметкой.
        Тем временем я прокручиваю в голове всё, что могло произойти с Мэнни. Оттуда я переключаюсь на всё, что может произойти со мной, и в конце концов начинаю думать – а стоило ли вообще возвращаться?
        Почему я поверила Мэнни – из всех людей? Мэнни, ребёнку из детского дома, без семьи, которому нечего терять! Мэнни с жутковатыми гипнотическими зелёными глазами, способному очаровать кобаку и почесать ей пузико, Мэнни, которому…
        – Где это место, Мина? – кричит из-за моей спины Алекс.
        Мы сворачиваем с главной дороги и катимся между рядами светло-розовых и лавандово-синих домиков, и хоть улицы расположены в точности так, как я ожидала, у меня уходит некоторое время, чтобы понять, почему мне так сложно их узнать, и дело не только в цветах. Это всё потому, что машин нет. Подумайте: по обе стороны практически каждой улицы в любом городе стоят припаркованные машины. Но тут почти что нет никакого транспорта, и от этого улицы кажутся какими-то другими. По четыре-пять транспортных средств на улицу, возможно, в основном си-мобилей, и не летающих, а лежащих на тусклых металлических зарядных панелях. Я вижу, как из одного дома выходит мужчина и встаёт рядом с си-мобилем. Он достаёт что-то из кармана, прямо как будто вытаскивает ключ от машины, и указывает на си-мобиль – тот моргает фарами, а потом медленно приподнимается на обычную высоту; мужчина садится в него, и си-мобиль шипением улетает прочь.
        Оказавшись у детского дома Мэнни, я смотрю на табличку. Ну хоть что-то осталось прежним.


        ДЕТСКИЙ ДОМ
        ИМЕНИ УИНСТОНА ЧЕРЧИЛЛЯ СОВЕТ ГРАФСТВА НОРТУМБЕРЛЕНД
        ЖИЛОЙ БЛОК 44

        Я звоню в дверной звонок, а Алекс ждёт на тротуаре, пока в коридоре не появляется высокая, дружелюбного вида леди с седыми волосами и большими очками – мы видим её через стекло.
        – Здравствуй, касаточка, – говорит она, тепло улыбаясь. – Чем я могу тебе помочь?
        «Касаточка»! Никогда не слышала, чтобы так кто-то говорил в жизни – только в старых песнях, которые знает бабуля.
        – А… а Мэнни здесь? Мэнни Уивер? Эм… Эмануэль?
        – Нет, касаточка. Его здесь нет.
        У меня такое чувство, будто мой желудок рухнул на землю.
        Леди приподнимает очки и смотрит на меня из-под них.
        – Ты Уилла? – спрашивает она.
        – Да! Да, это я.
        – Ясно. Тебе лучше войти.
        Я нервно оглядываюсь на Алекса – он улыбается и слезает с фрирайда, чтобы пойти со мной.
        – Это мой брат, – объясняю я, и слова оставляют во рту странноватый привкус.
        Мы проходим за ней в пахнущий чистотой коридор с бледно-жёлтыми стенами и оранжевым ковром.
        – Я Бонни, кстати говоря. Я «всехняя тётушка». – Она видит, что я озадачена. – Что ж – это звучит лучше, чем «старший соцработник по вопросам быта», не так ли? Вы, кстати, разве не должны быть в школе?
        У неё странно смешливая и весёлая манера говорить, а по лицу блуждает лёгкая улыбка.
        – Мне дали разрешение сходить проверить, – говорю я, сама удивляясь, как легко и непринуждённо соврала. Бонни, кажется, совершенно не подозревает о моём обмане.
        – Ха-ха! Как типично. Я телефонировала час назад и говорила с секретарём. Должно быть, они не передали сообщение. – Она снова посмеивается.
        Что тут, блин, происходит?
        – Я думала, у вас нет телефонов, – вырывается у меня, и я немедленно об этом жалею. – То есть я, эм…
        Ты дубина, Уилла.
        Но волноваться мне не стоило. Бонни улыбается.
        – Что? Здесь, в детском доме Черчилля? У нас целых два! Один у меня в офисе, а второй – вон там. – Судя по её тону, она очень гордится этим фактом, и указывает мне за спину, где на стене висит какая-то коробка. Наверху у этой коробки покоится такая изогнутая ручка, которую они называют трубкой, а под ней – маленькое круглое колёсико с цифрами.
        – О да, мы здесь идём в ногу со временем, Уилла. Итак… – Она снова хихикает. – Эмануэль Уивер.
        Мы с Алексом проходим в её тесный офис, и Бонни усаживается за свой стол, сложив руки на коленях.
        – Эмануэль отбыл сегодня рано утром, как и было запланировано. – Она видит моё шокированное лицо и говорит: – Ох. Он тебе не рассказывал? Я удивлена. Эмануэль уже давно этого ждал. Впрочем, в последнее время он сам не свой. Вообще-то он очень беспокоился об этом. Я бы осмелилась сказать, что это было предвкушение. Он очень ждал сегодняшнего дня.
        – Ждал… почему? – спрашиваю я, нервничая от того, что сейчас узнаю.
        – Что ж, вообще-то мне не следует никому об этом рассказывать. Всё ведь держалось в такой тайне. Конфиденциальность и так далее…
        Честное слово, она как будто сейчас лопнет.
        – В общем, мы нашли мать Эмануэля!



        Глава 32

        Они нашли маму Мэнни?
        Я обнаруживаю, что мне вдруг стало трудно дышать, и Бонни смеётся.
        – Ох, моя дорогая! Ты тоже рада? Самое странное, что когда я разбудила его сегодня утром, он как будто напрочь позабыл об этом. Как я и говорила, в последнее время он был какой-то подавленный, бедный мальчик. Целыми днями рассказывал про свой очень реалистичный сон о том, как оказался в какой-то пещере – с тобой, между прочим. Думаю, это сказывалось волнение перед встречей с мамой.
        Мы с Алексом встречаемся взглядами, и Бонни это замечает.
        – Вы знаете об этом? – спрашивает она.
        – Нет, – быстро отвечаю я. – Ну… только то, что Мэнни часто говорит о реалистичных снах. Про пещеры. – Звучит глупо, но, кажется, срабатывает.
        – Ох, ясно, – говорит Бонни. – В общем, спустя годы поисков нам удалось встать на след матери Эмануэля. У неё была… непростая жизнь, скажем так?
        Но теперь у неё всё почти полностью хорошо, и мы назначили его с ней встречу впервые с тех пор, как он был совсем малюткой. Ну разве не замечательно?
        – Так… значит… она жива? – неуверенно спрашиваю я. А потом, видя лицо Бонни и осознавая, как нелепо это звучит, добавляю: – Да, конечно, она жива, и это всё, эм… укатно! И где они встречаются?
        Я надеюсь, это где-нибудь недалеко, и Мэнни скоро вернётся.
        – Эмануэль с Джейкобом уехали первым же поездом. Его мама некоторое время провела в больнице, а теперь живёт в доме социальной защиты. Мне говорили, она замечательно восстанавливается, и это просто вишенка на торте. Ох, я слишком много болтаю, но до чего же я рада за Эмануэля! Кроме того, кажется, он никогда раньше не бывал в Эдинбурге.
        – Э… Э… Эдинбург? В Шотландии? – хриплю я.
        Бонни улыбается.
        – Конечно, в Шотландии. – Она как будто хочет сказать: «А где же ещё, глупая?»
        У меня сводит желудок.
        – Он хотел телефонировать тебе домой, но было слишком рано, и я ему не позволила. Тогда он настоял, чтобы я дала тебе вот это – он очень беспокоился.
        Бонни вручает мне запечатанный конверт, на передней стороне которого почерком Мэнни нацарапано «УИЛЛЕ», и я открываю его.


        Дорагая Уилла,
        Я еду знокомиться с ма!
        С моей ма, Уилла! Скора я уизжаю с Джейкобом, соцработнеком. Мама сичас в Эденбурге и некто низнал что она моя мама потомучто у неё была псехическая балезнь, но теперь ей полутше и я буду очень рад иё увидеть. Если она чуствует сибя хорошо тогда я буду жить с ней и нивернусь сама-знаеш-куда.
        Я думаю что именно поэтому пришол сюда хоть и низнал этого. Спасиба что помогла мне. Я останавлюсь в Каролевском отеле в Эдинб. ^–^там шекарно и я скоро должен вернутся.
        ВАЖНО: я почуствовал что «оно» слабеит (но нисказал тебе потомучто боялся тебя изпугать). Это нисом несам точно луна.
        ЕСЛЕ Я НИВЕРНУСЬ ЧЕРИЗ ДВА ДНЯ, ТОГДА ИДИ ОДНА
        Мэнни
        Цылую (в щоку, ниподумай чего)

        – Ты в порядке, касаточка? – мягко спрашивает Бонни.
        – Хм-м? Что? Да, да. – Я в третий раз перечитываю записку и передаю её Алексу – он читает с таким видом, будто ничего не понимает. Когда он поднимает письмо, на обратной стороне я вижу цветное фото какой-то женщины, поразительно напоминающей Мэнни, в том числе зелёными глазами и длинной светлой чёлкой. Ещё там напечатано много информации крошечным шрифтом: её имя при рождении, разные адреса, идентификационные номера и так далее.
        – Ну разве не замечательно? – Бонни указывает на фото. – Как выяснилось, его бедная мама никогда не теряла надежды, но болезнь взяла своё. Джейкоб провёл замечательную поисковую работу. Все записи оказались уничтожены несколько лет назад в пожаре, и это всё здорово усложнило. Но Джейкоб не сдался. Посмотри, сколько информации он раздобыл, по кусочку.
        Всё это я слушаю только вполуха, конечно, потому что в голове у меня крутятся мысли о бесконечных проблемах и вероятностях. Я складываю письмо Мэнни и сую его в карман.
        Иди одна, написал он. Как у меня это выйдет? Это в Мэнни есть что-то, что сделало наше перемещение возможным. Покалывание, ползущее вверх по моей руке, когда он берёт мою ладонь и касается тёмного песчаника в задней части пещеры…
        Свет в его глазах, когда, ну… да почти всегда.
        Магия, которая кроется в нём.
        А теперь я застряну здесь? Здесь, в этом странном мире суперсовременных летающих машин и древних телефонов?
        Он написал, что «оно» слабеет.
        – Уилла? Уилла? Возьми салфетку, касаточка. Я знаю – это очень эмоционально.
        Я даже не осознаю, что плачу, когда выбегаю из офиса Бонни. Алекс торопится за мной.
        – Уилла? Уилла, вернись, милая! Ты в порядке? Уилла!



        Глава 33

        Дверь детского дома имени Уинстона Черчилля с грохотом захлопывается за нами. Я спускаюсь по ступенькам и вскакиваю на свой фрирайд, и вскоре уже несусь по побережью – мотор жужжит подо мной, Алекс мчится следом. Я обгоняю пару си-мобилей – каждый по-разному радостно звякает мне, но радость – это последнее, что я сейчас испытываю.
        – Мина! Остановись! – кричит Алекс. Я его не слушаю.
        По сути, я не останавливаюсь, пока не достигаю ступенек, ведущих вниз к бухте Браун, и только там спрыгиваю с фрирайда. Алекс догоняет меня и хватает за руку, заставляя обернуться, так что я вижу его лицо – красное и перепуганное.
        – Мина – в смысле Уилла. Что такое происходит? – спрашивает он, тяжело дыша. – Я не понимаю.
        – Он сказал, просто иди без меня! Будто мы про школьный автобус говорим! Он не понимает, что я не могу! – Я расстроена и кричу, и Алекс начинает тревожиться.
        А ещё я тяжело дышу – как от паники, так и от бешеной гонки. Переведя дыхание, я говорю:
        – Идём со мной, – и он спускается по ступенькам на набережную и садится на одну из деревянных скамеек. Я сбивчиво пытаюсь объяснить, что, по-моему, произошло.
        – Каким-то образом – не спрашивай, каким – я поменялась местами с твоей сестрой, Миной, – говорю я и поднимаю руку, чтобы Алекс меня не перебивал. Я невидящим взглядом смотрю на гладкое синее море, пытаясь сформулировать свои мысли. – Значит, если я оказываюсь в её кровати, она должна оказаться там, где была я – то есть в этой пещере. Вон в той – прямо там.
        Алекс быстро моргает и двигает губами, будто повторяет себе мои слова, пытаясь понять.
        – В прошлый раз высокий прилив не дал ей выбраться из пещеры. Она подумала точно то же, что и я поначалу: что это сон. Это были не сны, Алекс. Она правда была там с Мэнни – с Мэнни из этого мира. Они были в полном ужасе, пока там торчали. Бедная Мина. Бедный Мэнни.
        При одной только мысли о той жути, которой они, видимо, натерпелись, я снова начинаю плакать, и Алекс приобнимает меня одной рукой, что очень мило с его стороны. Он говорит:
        – Но ты же пробыла тут целую вечность – почему они не вышли, как только начался отлив?
        Я всхлипываю и вытираю глаза рукавом.
        – Я не знаю, Алекс. Мэнни называл это «фокусом со сжатием времени». – Я снова всхлипываю и смеюсь. – Знаю – очень по-научному. Это значит, что время, видимо, течёт здесь по-другому, чем… чем там, наверное. Или пещера искажает время или что-то такое.
        Он медленно кивает.
        – В этом есть смысл.
        – Правда?
        – Да. Вроде как. Эйнштейн. Теория относительности. Мы проходили это на физике. – Он замечает мой озадаченный взгляд. – Как бы объяснить? Время движется по-разному в разных местах и для разных людей. И если ты делаешь что-то вроде того, чтобы, не знаю, перенестись в другое измерение, тогда время, наверное, может… исказиться? Наверное, так, иначе как бы тут тоже могло быть суперлуние?
        Я ничего не говорю. Честно говоря, я понимаю это так же плохо, как и всё остальное.
        – Слушай, – говорю я, указывая на приближающийся прилив. – Мы же знаем, что Луна вызывает приливы и отливы, так?
        Я наполовину ожидаю, что Алекс станет со мной спорить, будто в этом мире сделали какое-то ошеломительное открытие, и одно вовсе не связано с другим, когда он говорит:
        – Ну конечно.
        – Ну и… так выходит, что Луна и на некоторых людей влияет. Как на кукушек. – Я понимаю, что объясняю не очень хорошо, и вздыхаю. – Мэнни – суперсенсор, он ключ к этому всему. Я не смогу уйти без него. Если его со мной не будет – я здесь застряну. Я даже не знаю, сколько ещё продлится это суперлуние.
        Алекс лезет в рюкзак и достаёт оттуда учебник, который передаёт мне. На обложке – фото улыбающейся женщины на фоне звёздного ночного неба.


        КОСМИЧЕСКИЙ РЕЗОНАНС – ВВЕДЕНИЕ
        АМАРА ХОЛИ

        Я поражённо моргаю, глядя на эту обложку. Амара Холи? Это разве не та женщина, про которую говорила Моди?
        Алекс замечает моё лицо.
        – Ты её знаешь? – спрашивает он.
        – Ну… кажется… это… я про неё слышала.
        – Укатно. Она довольно известная. Её часто передают по телику и по приёмнику. Она считает, что на наши жизни влияют движения планет и звёзд.
        Я ненадолго задумываюсь об этом.
        – Это… это та идея, что всё взаимосвязано, и есть какие-то невидимые силы, которые на нас влияют, как на кукушек, улетающих на юг?
        Алекс пожимает плечами.
        – Наверное. Ты ведь вот здесь сидишь. Видимо, в этом что-то есть.
        Он поднимается.
        – Идём, – говорит он. – Я хочу посмотреть на эту волшебную пещеру изнутри.
        Я начинаю объяснять, что никакая она не волшебная, но он уже перебрался через перила и спустился на песок с галькой. Я кричу ему в спину:
        – Ты рюкзак оставил!
        Алекс останавливается и оглядывается.
        – Знаю. И что?
        – И то, что… его могут украсть.
        Мне немедленно становится немного стыдно за свой мир, где почти никогда не оставляют вещи без присмотра. Спустя мгновение я снимаю свой собственный рюкзак и кладу его на полосатую скамейку рядом с Алексовым – оставляя на виду у всех, кто, возможно, будет здесь проходить, а потом тороплюсь к ступенькам, пока не передумала.


        Прилив ещё не начался, и в ярком свете весеннего дня пещера Браун кажется какой-то другой – менее загадочной и больше похожей просто на дыру в скале. Каменистая лужица у входа мельче, и её легко перепрыгнуть, и даже рыбный, водорослевый запах кажется не таким сильным. Я почти что вижу заднюю стенку пещеры.
        Мы с Алексом уверенно входим внутрь.
        – Значит, вот она? – спрашивает он. В его голосе нет недоверия, только некоторое разочарование.
        Мы проходим дальше, туда, где песок – теперь более мелкий, почти без гравия – постепенно поднимается к каменной стене с широкой горизонтальной полоской тёмного песчаника.
        Алекс говорит:
        – Судя по всему, марфинам здесь нравится, – и указывает на крошечные отпечатки лапок, напоминающих ладони, на песке.
        – Но смотри, – говорю я, продвигаясь глубже. Отпечатки, слегка смазанные, доходят прямо до задней стены и останавливаются. – Обратных отпечатков нет!
        Алекс отвечает:
        – Такое чувство, что марфин просто шёл к стене, а потом прошёл её насквозь.
        Я таращусь на песок и на стену, а потом снова поворачиваюсь ко входу в пещеру.
        – Значит, вот этого места вы касались? – говорит Алекс, похлопывая по красноватому песчанику.
        Ничего не происходит. Ну конечно, ничего не происходит. Затаив дыхание, я делаю так сама. И опять – ничего.
        Я говорю:
        – Нужен высокий прилив. И, очевидно, Мэнни.
        Мэнни нет. Я поворачиваюсь и иду обратно к пляжу, и моё сердце продолжает бешено колотиться.
        Мы возвращаемся на полосатую скамейку – наши «ранцы», как называет их Алекс, конечно же, оказались нетронуты – и ненадолго садимся. Я пытаюсь успокоиться. Высокий прилив скоро, уйти без Мэнни я не могу, а Мэнни здесь нет.
        Алекс знает, что я слегка истерю из-за письма Мэнни, но он не вынуждает меня говорить об этом, даёт мне собраться с мыслями и просто смотрит на прилив.
        Медленно, но неотвратимо каменистые углубления под нами заполняются, а струйки морской воды заползают на узкую полосу песка, где обычно валяются брошенные рыболовные сети, пластиковые бутылки или ещё какой-нибудь мусор. Сегодня там нет ничего, кроме водорослей, ракушек и стайки бекасов, прыгающих у берега.
        Вы подумаете, что я тупая, ну да ладно. Море какого-то другого синего цвета. Я знаю, что уже говорила об этом, но теперь, сидя на деревянной скамейке и глядя на него, я убеждаюсь окончательно. Как это возможно? Я знаю, что море не всегда одинакового цвета, но это же Северное море, и оно едва ли бывает когда-нибудь таким синим, как сегодня. Небо вот типично британского беловато-серого цвета, с собирающимися на горизонте тучами, но море сияет насыщенным, глубоким цветом индиго.
        А потом вода уже плещется у входа в пещеру. Я смотрю время на телефоне. Уже полдень; скоро начнётся отлив.
        Алекс восклицает:
        – Ого! – видя часы с цифрами, и я смеюсь, пока не замечаю, что зарядки осталось всего десять процентов.
        Я похлопываю по карману куртки и обнаруживаю что-то твёрдое. Я достаю плитку шоколада, которую сунула мне Моди, когда мы виделись в последний раз. Я предлагаю шоколад Алексу, и он указывает на обёртку:
        – Мне нравится название!
        «Шоколадный крем Фрая». Это имя: Фрай. Что там говорила Моди? Это было в одной из её историй. Что её прапра-кто-то-там придумал отливать шоколад в плитках! И его звали…
        Фрай.
        – Ты опять притихла, – говорит Алекс.
        – Блин! – выдыхаю я. – Как зовут основателя школы? Ну знаешь – Академии Фрай?
        – Леди Моди Фрай. Все это знают.
        Я вскакиваю и несусь к ступенькам.
        – Теперь всё понятно! Люди меняют имена, когда сочетаются браком, Алекс!
        – Ага. И что? – Алекс торопится за мной, и у подножья ступенек мы останавливаемся.
        Я говорю, так терпеливо, как только могу:
        – Моди Фрай стала Моди Лоусон! Разве ты не понимаешь?
        – Нет, вообще не понимаю. Кто такая, нафлинт, Моди Лоусон?
        Кто такая?.. Кажется, в этот момент что-то внутри меня меняется. Я прямо-таки чувствую, как что-то со щелчком встаёт на место. Я сажусь на бетонные ступеньки и ненадолго кладу голову на сложенные руки. А потом смотрю на Алекса, который так и стоит надо мной.
        – Мне нравится твой мир, Алекс. Но это твой мир. Просто… мне здесь не место. Тебе всё кажется правильным, а мне – наоборот.
        Алекс садится со мной рядом.
        – Тогда зачем ты вернулась, Уилла?
        – Я хотела показать людям дома, что мир может быть гораздо лучше.
        – Хм-м, – говорит он. – И всё? Мне кажется, ты хотела доказать что-то другое. Что ты не врёшь. Дело в том, Уилла, что зачастую правда может сама о себе позаботиться. Она остаётся правдой…
        – …веришь ты в неё или нет. Знаю. И теперь… – Я снова опускаю голову и выдавливаю слова из сжавшегося горла. – И я здорово рискую. Прямо сейчас Мина и другой Мэнни в той пещере. И в этом виновата я.
        На лице Алекса появляется обеспокоенное выражение.
        – Моя сестра, – говорит он. – Я хочу её вернуть.



        Глава 34

        Мы даже не утруждаемся взять фрирайды. Домой мы идём пешком – голова у меня опущена, руки глубоко в карманах. Я больше не хочу ни на что смотреть.
        Я прохожу прямо сквозь группу каких-то людей, не извиняясь. Они расходятся в стороны, но вместо того чтобы цокать, улыбаются, а один говорит:
        – Торопишься, милая?
        Я даже игнорирую кошку, греющуюся на каменном заборе в лучах слабого солнца, – а это вроде как нарушение моего личного правила.
        Всё это время Алекс идёт, отставая от меня на пару шагов, не осуждая и ничего не говоря, но от этого я чувствую себя не так одиноко. Я благодарна ему.
        Раньше я даже не замечала этого, но магазинчики, выстроившиеся вдоль берега, которые были закрыты сколько я себя помню, теперь открылись. А может, тут они никогда и не закрывались. Там, где раньше были металлические заслоны с граффити, груды чёрных мусорных мешков и переполненный строительный контейнер, теперь магазин с фруктами и овощами, выставленными на прилавке снаружи, лавка с книгами и газетами, парикмахерская, химчистка и индийский ресторанчик с доносящимися из открытой двери соблазнительными запахами.
        Я останавливаюсь ненадолго и делаю пару фоток. Продавец овощей в синем комбинезоне замечает меня и говорит:
        – Выше нос, дорогуша! Чего хмуриться в такой погожий денёк? – Я осознаю, что правда хмурюсь, и делаю лицо попроще. Мужчина расплывается в улыбке и говорит: – Вот так-то лучше! Держи – вот тебе занятие для лица! – и бросает мне банан. Это удивляет меня, и я едва успеваю неуклюже его поймать, что очень смешит продавца. Он продолжает смешливо хмыкать, когда я ухожу, а потом делает мне знак – соединяет кончики больших пальцев, указательные направляя вниз.
        В последний раз этот жест я видела, когда Алекс – девочка-Алекс – показала его мне, изображая скучающее «Мне пофиг». Но я вполне уверена, что продавец имел в виду не это.
        Почему все такие милые?
        Мы с Алексом проходим через главные ворота парка отдыха – там я вижу несколько знакомых лиц. Вот Джозеф, сторож, обычно он довольно сварливый, но сегодня в шутку отдаёт мне честь; Мик и Ник, уборщики, говорят хором: «Привет, Мина! Привет, Алекс!», толкая свою тележку, и я испытываю некоторое облегчение, что она не летает или что-то в этом духе – это их обычная уборочная тележка, только выкрашенная в оранжевый, с лицом прадедушки Роджера.
        И они тоже делают нам тот же жест, что и продавец овощей, явно ожидая, что мы покажем его в ответ, так что я так и поступаю, и это приводит их в восторг. Алекс тоже его повторяет, а потом смеётся.
        – Что это значит? – спрашиваю я, когда он возвращает жест.
        – Это буква М, разве не видно? Означает «Мир». Этот знак несколько лет назад появился – теперь так все делают. Сверхукатно, а?
        – Понятно, – говорю я, но выходит довольно уныло. По пути из бухты Браун, который занял немало времени, Алекс пытался меня растормошить, но уже давно сдался и притих.
        Потом он говорит:
        – Идём сюда. Я хочу кое-что проверить.



        Глава 35

        Алекс ведёт меня в бунгало к дедушке Норману, двигаясь очень тихо, будто не хочет, чтобы его заметили.
        Он всё ещё на месте, стоит на клочке низкорослой травы: тёмно-розовый лётик, сияющий под солнцем, – сиденье приподнято, обнажая двигатель, к рулю прислонено руководство по ремонту.
        Дедушка Норман, повернувшись к нам спиной, нагнулся над своим верстаком и что-то закручивает гаечным ключом, жужжа под нос песенку, которую напевал сегодня утром папа:


        – Танцуй, мой маленький паренёк, танцуй…
        Дам-диддл-дам… когда придёт лодка…


        Алекс знаком велит мне вести себя тихо, и я ничего не говорю. Потом, когда брат меня подзывает, мы уходим незамеченными.
        – Что это было такое? – спрашиваю я, но он мотает головой, глубоко задумавшись.
        К тому времени как мы возвращаемся в дом, я одновременно вымотана и в ужасе.
        Я устала от того, что всё другое. А больше всего я устала бояться.
        Без Мэнни я не могу попасть домой, а если мы пропустим это суперлуние, следующего придётся ждать несколько месяцев. Сколько осталось до того, как окно закроется? Как я буду жить здесь, не сойдя за сумасшедшую? Не выдав себя? И к тому времени Мина и другой Мэнни уж точно выйдут из пещеры в мой мир, и одному богу известно, к чему это приведёт.
        – Школа письмо пришлёт, знаешь. Маме с папой. О том, что нас не было, – говорит Алекс, когда мы сидим на кухне вдвоём.
        – Письмо? Это дня два займёт. – Не успеваю я остановиться, как спрашиваю: – У вас что, нет имейлов? – Конечно, ответ мне уже известен.
        – А это что такое?
        – Это письмо, которое отправляют через компьютер. Приходит мгновенно. Попробуй – тебе понравится.
        Я знаю, что веду себя не по-доброму. Я даже ничего не могу с собой поделать. Я просто ужасно устала и напугана.
        – Расскажи мне про эти ик-мейлы, – просит он.
        – Алекс. Пожалуйста. Я не могу объяснить всё на свете. Честное слово, не могу. Имейлы, мобильники, «Квики», интернет, компьютеры… Я просто хочу домой, и у меня реальные проблемы, как и у Мины.
        На меня накатывает очередная волна усталости. Прошлой ночью я почти не спала.
        – Мне надо поспать. Совсем немного, – говорю я.


        Пару часов спустя я выныриваю из глубокого сна без сновидений – меня будит, стучась в дверь, Алекс.
        – Ты голодная? – спрашивает он, просовывая голову в комнату. «Голодная» даже самую малость не описывает жадное, пустое урчание моего желудка.
        – Накрой на стол, пожалуйста, Мина! – кричит мне мама. Я смотрю на свой столик – там лежит письмо, которое я начала писать перед сном. Оно адресовано Мине, другой мне. Начинается оно так: «Дорогая я…» У меня обрывается сердце, когда я вспоминаю, что у меня могут быть месяцы, чтобы его закончить.
        Тарелки и приборы лежат на прежнем месте, и я ухитряюсь не наделать ошибок, пока к столу не подходит папа с кастрюлькой чего-то восхитительно-пахнущего и говорит:
        – Только на четверых, милая? А как же дедушка?
        – Хе-хе! Пахнет чем-то вкусненьким! – раздаётся из коридора голос, и на кухню входит дедушка Норман. Он сменил свой комбинезон на ярко-красный свитер, а седые волосы у него прилизаны, будто он только что принял душ.
        – Привет, дедушка, – говорит Алекс.
        – Привет, сынок! А что насчёт тебя? – Он тычет в меня большим пальцем и улыбается. – Всё ещё хочешь звать меня по имени? Ох уж эта ваша школа! Когда я был маленьким, всё было по-другому.
        – Я… я просто шутила, – тихо говорю я, пытаясь быть спокойной, и дедушка снова смеётся.
        – Ну конечно, милая, – хмыкает он, а потом совсем немузыкально напевает:
  Зови меня как хочешь —
  Только поскорей зови!

        Все смеются; всё нормально. Мы садимся за стол, и я осознаю, что уже люблю дедушку Нормана. Он как будто зацепился за моё сердце рыболовным крючком и медленно тянет к себе, а я и не против.
        Я наклоняюсь над тарелкой, подозрительно рассматривая еду, и папа тут же это замечает.
        – Что не так, Мина?
        – Ничего! – жизнерадостно отзываюсь я. – Просто, эм… тут же нет, э… муравьёв?
        – Откуда тут взяться муравьям? Это же рыбный пирог. Сливочный соус и слоёное тесто с ароматом лимона.
        Я выдавливаю смех.
        – Просто шучу! Ха-ха. – Я принимаюсь за еду. Рыбный пирог замечательный: плотный и свежий. И никаких муравьёв.
        – Ну и ну – рыбный пирог! – восклицает дедушка Норман, принимаясь за еду. – Отменное угощение, Тед! Я не едал настоящей рыбы с моего дня рождения! Где ты её достал? – Он откусывает ещё один огромный кусок и закрывает глаза, чтобы полнее оценить вкус.
        Папа говорит:
        – А, как обычно. Утром в Калверкот приплывали лодки, вот продавали её на побережье. Выбрал парочку сайд да макрелей. Решил, тебе понравится! И Мине, кажется, тоже нравится. Не торопись так, дружок, – живот разболится!
        – Понравится? Да я в восторге, сынок! И-и, вкус моей молодости. Недёшево обошлось, а?
        Папа скромно пожимает плечами.
        – Ну да. Двадцать фунтов, семнадцать и шесть за унцию. Но время от времени можно себе позволить, а?
        Пока мы едим, я гадаю, что всё это значит. «Семнадцать и шесть за унцию»? Я знаю, что унция – это старая мера веса, но сколько это – понятия не имею. Пока что я откладываю эту мысль и спрашиваю:
        – Эм… а как часто ты ел рыбу, когда был молодым, дедушка? В смысле Норман. Дедушка Норман?
        Он смотрит на меня краем глаза. Я плотно стискиваю губы – вдруг он заметит мои кривые зубы – и невинно округляю глаза. Он откладывает нож и вилку. Я замечаю, как мама позабавленно закатывает глаза, будто уже сто раз слышала эту историю.
        – Ну, поплыли по волнам ностальгии, – с теплотой говорит она и поворачивается к папе. – Сможешь его остановить?
        – Да ты шутишь, любимая! В его-то возрасте это может быть последний шанс!
        Дедушка Норман громко смеётся над этим, и я смеюсь тоже, хоть мне и немного грустно осознавать, что в моей реальной жизни уже целую вечность не было таких семейных подколов.
        Правда ли я хочу покинуть эту тёплую, дружную семью и вернуться в мир препирательств и напряжения?
        Старик прочищает горло.
        – Что ж, Мина, милая. Не только я. Мы все ели целые горы, по всему миру. И не только рыбу – мясо тоже. Почти каждый день. Бекон на завтрак, ветчина в сэндвичах, креветки и морские гребешки с самого дна моря, говядина, свинина – магазинчики с жареной курицей на каждом углу; ягнятина, рыба с картошкой, суши, багеты с тунцом, сосиски… всего и не перечесть! И всё такое дешёвое. Ну и, что ж… остальное ты знаешь, э?
        Я говорю наугад:
        – О да. Хорошо, что такого больше не происходит.
        Папа никогда не упускает возможности преподать какой-нибудь урок или поделиться крупицей информации, которая может пригодиться во время викторины.
        – Вот так оно, Мина! Железное доказательство того, что я тебе недавно говорил.
        Да блин.
        – Эм… напомни-ка, пап. Что ты говорил?
        – Ты же помнишь! Когда мир перестал воевать, мы вложили все деньги, умственные ресурсы и энергию в решение других проблем. Рыба? Это стало легко, как только появилась ЛВП.
        Старина Алекс помогает мне, говоря:
        – Точно! Лаборатно выращенная плоть означает, что мы не производим чересчур много мяса и не вылавливаем чересчур много рыбы! Говорят, что море сейчас более синее, чем раньше, потому что оно здоровее. – Он подмигивает мне.
        – О, это точно! – восклицаю я, радуясь, что разгадала эту загадку, а потом осознаю, что говорю как сумасшедшая. – Ну то есть точно, наверное, так и есть. Мне кажется. – «Точно, наверное»? Я говорю как Мэнни.
        Дедушка Норман смотрит на меня, хмурясь, и я заливаюсь краской, понимая, что несу странности. Если я опущу голову ещё ниже, рыбный пирог попадёт мне в нос.
        К счастью, мои комментарии перевели разговор на предстоящее празднование ВВВ. Помалкивая, я узнаю о завтрашнем параде побольше, в том числе о дедушкиной выставке классических суперлётов, хотя начинается всё сегодня – музыка, фейерверки, речи, танцы.
        – Вот что я вам скажу, – говорит дедушка. – Если я не починю ограничители на этом «Шевроле Спорт», парад лётиков я буду возглавлять на незаконном транспорте. Никому не рассказывайте, дети! – добавляет он, подмигнув.
        Мама говорит:
        – Ох, надеюсь, погода не подведёт. Прогноз какой-то не очень хороший…
        Тут из коридора раздаётся громкое звяканье, заставляющее меня подпрыгнуть.
        Папа говорит:
        – Ответь на телефон, пожалуйста, Мина, дружок. Кто-нибудь хочет ещё пирога?
        Дзынь-дзынь. Пауза. Дзынь-дзынь. Пауза. Я вышла из-за стола в коридор, чтобы «ответить на телефон», но вот я смотрю на эту штуку и не могу сказать, что до конца уверена, что с ней делать. Только представьте – единственный телефон в доме, и чтобы по нему поговорить, приходится торчать в коридоре!
        Рядом с телефоном стоит маленькая копия одной из таких старых красных телефонных будок с окошечками. (На побережье в Калверкоте есть такая полноразмерная, но внутри неё находится аппарат для лечения сердечных приступов.) А у этой маленькой на столике в коридоре есть сверху прорезь, и она наполовину полна монет. Ну и странный и удивительный мир, зачем нужно хранить рядом с телефоном горшок с деньгами?
        Дзынь-дзынь. Пауза. Дзынь-дзынь. Пауза.
        – Ты ответишь или нет, Мина? – кричит мама.
        Я протягиваю руку, беру ту часть телефона, которая снимается, и прикладываю к голове. Не знаю почему, но у меня появляется чувство, что этот звонок, возможно, изменит мою жизнь.
        – Алло?



        Глава 36

        – Уилла? Уилла! Это ты? Значит, ты ещё здесь!
        – Мэнни? Где ты? Я так рада тебя слышать! Конечно, я ещё здесь. – Я закрыла дверь на кухню, но слышу, что разговор стал чуточку тише, как будто семья пытается прислушаться, что я говорю.
        – Мина? Кто это? – спрашивает с кухни мама.
        – Это… это мой друг, мам.
        – Скажи, чтобы перезвонили. У тебя ужин остывает.
        – Всего минутку! – Хотелось бы мне унести телефон к себе в комнату или что-то такое, но он прикреплён к стене шнуром. Приходится накрывать «трубку» рукой. – Мэнни, как ты? Ты нашёл свою маму! Это круто, но…
        – Знаю, это классно, и я хочу, чтобы ты с ней познакомилась, и её много лет искали, и… – Он запинается, потому что ужасно взволнован. Но в его голосе слышится и страх.
        Я говорю:
        – Когда ты собираешься вернуться, Мэнни? Я до сих пор здесь, потому что без тебя ничего не работает.
        Пауза.
        – Мэнни?
        – Я надеялся, что ты этого не скажешь. Я… – Голос у него потрескивает и доносится как будто издали.
        – Что? Говори погромче. Что бы ты там ни чувствовал, Мэнни, мне надо, чтобы ты вернулся и почувствовал это здесь, иначе мы застрянем в этом мире до следующего суперлуния.
        Длинная пауза. То есть действительно дли-и-и-и-и-и-инная.
        – Мэнни? Мэнни?
        – Я тут. – Он что-то от меня скрывает. Я не телепатка, ничего такого, но я слышу в его голосе какую-то перемену. – Слушай, Уилла. Я в Эдинбурге, так? Я не могу просто вернуться. И к тому же… это может не сработать.
        – Что значит – может не Мы должны попытаться!
        сработать?
        – Я не могу просто бросить ма! У нас была с ней «первая встреча», это всё соцслужбы устроили. Я не смог бы убежать, даже если бы хотел! Это моя мама, Уилла. В нашем мире она, возможно… её, возможно, даже… – Он пытается подобрать нужные слова и говорит: – В общем, тут она точно жива.
        – Как ты туда добрался?
        – На поезде. По крайней мере поезда тут такие же. Более-менее. Правда, работают они по-другому. Ты знала, что…
        Мне неинтересно, так что я перебиваю:
        – Можешь сесть на обратный поезд?
        Мэнни вздыхает.
        – Нет. Как я это сделаю? Джейкоб с меня глаз не спускает. Как я куплю билет? Деньги у них вообще другие. Ты знаешь, что такое «шиллинг»? К тому же завтра праздник. День ВВВ. Всё позакрывается, прямо как в Рождество. Поездов не будет. У всех праздник.
        Теперь моя очередь делать длинную паузу. В конце концов я говорю:
        – Сколько у нас времени, Мэнни? Ну знаешь – до тех пор, пока оно совсем не перестанет работать?
        Мэнни не колеблется; он уже об этом думал.
        – Честно говоря, не знаю, но… Возможно, ещё один высокий прилив. Я чувствую, как оно даже прямо сейчас уменьшается. Мне жаль.
        – А потом нам придётся ждать несколько месяцев? Я так не могу! За это время что угодно может случиться.
        Мэнни не отвечает.
        – Мне пора, Уилла. Джейкоб меня зовёт. Я… мне жаль. Скоро увидимся.
        – Но Мэнни, должен же быть… – Я уже говорю сама с собой. Линия смолкла.
        Из кухни доносится скрип стульев и звон тарелок: все поднимаются из-за стола.
        Дедушка Норман говорит:
        – Превосходный рыбный пирог, Тед. Не могу поверить, что моя внучка оставила свой недоеденным! Можно подумать, она каждую неделю ест рыбу!
        Я прислоняюсь к стене и сползаю на табуреточку рядом с телефоном.
        Я продолжаю тут сидеть, когда мимо проходит Алекс, неся стопку полотенец. Он говорит:
        – Я схожу положу это в сушилку, мам! – а потом спиной захлопывает дверь.
        – Ну? – шепчет он.
        Я мотаю головой.
        – Ничего хорошего. Звонок оборвался, а я не могу перезвонить, а даже если бы могла, то не знаю, что сказать. Он… он в Эдинбурге, Алекс! Мне придётся остаться. До следующего суперлуния.
        Алекс стоит, задумавшись и по-прежнему держа в руках полотенца, когда мама кричит:
        – Мина – включи телевизор, будь добра? Через пять мнут начнутся новости.
        Алекс кидает взгляд в сторону кухни и жуёт нижнюю губу.
        – Слушай, Уилла. Я уже видел новости. Не хочу тебя пугать, но… но думаю, тебе нужно приготовиться к некоторому шоку.
        Ох, крышкануться как укатно.



        Глава 37

        – Шоку? Какому это шоку? – взвываю я. – Алекс! Мне придётся…
        – Ш-ш, – говорит он, когда мама кричит:
        – Мина – ты в порядке?
        – Ага, мам! Всё укатно! – вопит Алекс в ответ. А потом говорит мне: – У меня есть мысль.
        Глазами он явно умоляет меня доверять ему.
        – Правда? – спрашиваю я.
        – Наверное, не очень хорошая. Но нам нужно вести себя естественно. Подыграй мне. Иди смотреть с ними телик – увидишь, о чём я. Просто… делай как я.
        – Мина! Телевизор! – снова кричит мама.
        Алекс уходит по коридору, а я иду в гостиную, а там встаю перед маленьким телевизором с выпуклым экраном и просто таращусь.
        – Что ты делаешь? – интересуется дедушка Норман с явным недоумением. Он заставляет меня нервничать.
        – А где пульт? – спрашиваю я.
        – Какой пульт?
        Я мысленно вздыхаю.
        – Мне просто надо включить телик.
        Дедушка смотрит на меня как-то странно, а потом нажимает на кнопку на передней панели.
        В гостиную приходят мама с папой и садятся на диван, а следом за ними появляется Алекс – он хитро подмигивает мне, когда по телевизору начинаются новости.
        – Ты будешь смотреть, Мина? Приятная перемена, – говорит папа и похлопывает по дивану с собой рядом.
        Начать с того, что здешние новости не особо отличаются от любой другой программы новостей, только репортажей про войну нет. Насколько я знаю, типичные новости проходят так:


        «Добрый вечер. С вами новости Би-би-си. Сегодня погибло много людей: война приближается. Мы свяжемся с нашим корреспондентом – он стоит на фоне горящего здания…»


        «Кризис беженцев в стране, о которой вы, вероятно, слышали, но которую ни за что не сможете показать на карте, становится хуже…»


        «Климатологи предупреждают, что поднимающийся уровень моря провоцирует рост напряжения в Восточной Азии…»
        «И, наконец, что-то смешное про какую-то белку…»


        Однако эта программа новостей совсем не такая.


        – Добрый вечер. С вами новости Би-би-си.


        Хоть что-то по-прежнему. Возможно, их даже ведёт тот же самый человек. Серые волосы, угрюмый голос? Как бы то ни было, на этом сходства заканчиваются. Начать с того, что ведущий улыбается, одет он в весёленькую фиолетовую рубашку с жёлтыми пятнами, а галстука на нём нет.


        – По всему миру люди всех национальностей, религий и рас трудятся сообща над последними приготовлениями к сегодняшнему всемирному празднованию ВВВ. Мы свяжемся с нашим мирным корреспондентом, Джейми Бейтсом, который находится сейчас в Западной Даббале, где пятьдесят лет назад прозвучали последние выстрелы, после чего человечество сложило всё оружие.


        Я сижу, заворожённая, и смотрю, как на экране появляется тот же человек, который сообщал о появлении Кобаки из Уитли. Это он всё начал; если бы я не пошла в тот день за мармеладками и не увидела его репортаж про кобаку по телевизору в магазине, возможно, я бы даже не оказалась здесь, в ловушке другого мира.
        Теперь тот же самый репортёр танцует с улыбающимися людьми, пока они возводят огромную статую кого-то с длинными серыми волосами, а на фоне играет громкая музыка и ревут шумные автомобильные двигатели. Репортёру приходится повышать голос, чтобы его услышали.


        – …так как эти винтажные автомобили на бензине вывозят со склада всего на один день, чтобы внести вклад в шум празднований здесь, в Западной Даббале! Вернёмся к тебе в студию, Хэмиш!


        Улыбающийся Хэмиш теперь даёт слово другим корреспондентам в других местах: Австралия, Япония, Бразилия, Германия… Везде примерно та же история: счастливые люди готовятся к громадной вечеринке. Я то и дело кошусь на Алекса. Что в новостях будет такого, что, по его мнению, всё изменит?


        – …самая громкая вечеринка, Хэмиш, готовится здесь, на Таймс-сквер, Нью-Йорк, где самая юная президентка Америки, Саша Обама, начнёт церемонию, зажигая праздничный дисплей, который, как вы видите, в данный момент устанавливают на Губернаторском острове в Нью-Йоркской гавани, опуская его с помощью четырёх вертолётов Миротворческих сил США. Высотой он со статую Свободы и обращён к обширному Манхэттенскому горизонту. Церемония будет посвящена англичанке, чьё видение мира вдохновило бывшего президента Джона Ф. Кеннеди собрать мировых лидеров вместе и сделать огромный шаг ко Вселенной Вне Войны.


        Снова услышав имя Джона Ф. Кеннеди, я выпрямляюсь. Человек, которому пожимала руку Моди на том фото у неё на стене? Президент, которого убили в 1963-м?
        Я осознаю, что должна записать этот отрывок для доказательства. Я подскакиваю и достаю из рюкзака, лежащего в коридоре, свой телефон, всё ещё замаскированный под камеру. Приносясь обратно в гостиную, я кричу:
        – Все фоткаемся! – и семья смотрит на меня так, будто я чокнулась.
        Папа говорит:
        – Почему именно сейчас, Мина? – Но я опоздала: новости перешли к другому репортажу.
        Я успеваю щёлкнуть дедушку Нормана, когда он говорит:
        – О-о! Интересная камера, милая. Можно мне взглянуть?
        Алекс снова приходит мне на помощь:
        – Смотрите! – кричит он, тыча в экран. – Эм… сейчас будет интересный репортаж! Я уже видел!
        Я выбегаю в коридор и прячу камеру. Я слышу, как ведущий объявляет «И наконец…» – и тороплюсь обратно. Алекс мотает головой в сторону телевизора, словно говоря мне «Смотри!».
        Я смотрю – и всё моментально рушится.



        Глава 38

        Я не уверена, что смогу выдержать новый стресс.
        Но меня никто и не спрашивает.


        – И наконец, годовщина ВВВ – не единственное событие, которое мы отмечаем сегодня вечером. Если вы выглянете в окно, особенно если у вас есть телескоп, вы сможете заметить в ночном небе нечто выдающееся – а возможно, даже почувствуете это! Автор «Космического резонанса» Амара Холи сообщает об очень необычном расположении планет.


        Дедушка Норман говорит:
        – Ну да. Видал я её программу. Космос-как-его-там. Просто-напросто ослячье…
        – Тише, Норман! И следи за языком! – шикает мама.
        На экране появляется Амара Холи, низенькая женщина средних лет в разноцветном сари, стоящая перед громадной спутниковой тарелкой где-то в пустыне – одной из тех, что направлены в космос.


        – Возможно, это покажется маловероятным, но если вы считаете, что можете отследить движения планет и звёзд без хитроумных приспособлений, вроде того, что стоит у меня за спиной, есть шанс, что вы в этом не одиноки. Благодаря инициативе Вселенной Вне Войны некоторые научные ресурсы были направлены на изучение так называемых «суперсенсоров» – людей и животных, способных чувствовать мельчайшие изменения гравитационных полей, вызванные Луной и другими небесными телами.


        – Говорю же вам – сами знаете что ослячье! – говорит дедушка Норман, подмигивая маме.


        – Благодаря исследованиям Фонда Фрай, теперь стало ясно, что небольшое количество людей правда способно ощущать изменения в гравитации всего в 0,0002 ньютона. Для сравнения, это всё равно что почувствовать запах одного потного носка, находящегося на Луне!


        На это дедушка Норман смеётся, а мама говорит:
        – Это точно был бы твой носок, Тед! – и папа смеётся тоже, и от этого у меня щемит сердце – так мило они подтрунивают друг над другом.
        В то же время я пытаюсь не отвлекаться от телевизора и вникать в то, что там рассказывают. Это то, о чём говорил Мэнни – как он «чувствует» Луну? И суперсложный сайт Моди, сделанный её подругой, которая шлёт ей открытки на день рождения?
        Подругой, которая теперь улыбается мне с зернистого телеэкрана. «Как много мы когда-то болтали», – сказала тогда Моди.
        Я смотрю на Алекса.
        – Офигеть! Это она! – говорю я. – Из твоего учебника! – и он кивает. Я чувствую себя так, будто передо мной здоровенный полусобранный пазл, и мне всё подкидывают и подкидывают новые фрагменты.
        Папа снова смотрит на меня.
        – Ты в порядке, милая? Ты какая-то бледная.
        – Она просто твои носки учуяла, Тед, хе-хе! – говорит дедушка Норман.
        – Тише, – шикает Алекс. Амара Холи продолжает рассказывать.
        – Суперсенсоры сообщают, что сейчас сила Луны мощнее, чем когда-либо на их памяти. А причина этому весьма проста. Прямо сейчас Луна находится к Земле так близко, как не бывало со времён автомобилей на бензине и всемирных конфликтов. После сегодняшнего дня такой близкий перигей произойдёт только через шестьдесят восемь лет. Полно времени, чтобы подготовиться! С вами была Амара Холи, новости Би-би-си. Желаю вам счастливого дня ВВВ.
        Мама встаёт и нажимает кнопку на телевизоре, выключая его.
        – Что ж, ну и дурацкую историю они вставили под конец. Честное слово, не знаю, что с Би-би-си такое… Ты уверена, что с тобой всё хорошо, Мина?
        Я не двигаюсь с места. Ужас от услышанного постепенно обрушивается на меня.
        Суперсенсорная фигня, из-за которой мы здесь оказались, не произойдёт ещё шестьдесят восемь лет?
        Знал ли об этом Мэнни? Он поэтому был такой странный?
        Я смотрю на брата.
        – Алекс! – говорю я напряжённым от боли голосом из-за того, что я только что осознала. – Нет смысла ждать, пока Мэнни вернётся из Эдинбурга. Будет слишком поздно! Либо я найду способ вернуться назад сейчас, либо застряну здесь до тех пор, пока мне не исполнится восемьдесят!
        В гостиной повисает какая-то плотная тишина. Первым заговаривает дедушка Норман.
        – Ты весь день была какая-то странная, милая моя. Что с тобой творится такое?
        Потом мама спрашивает:
        – И что это за история про Мэнни и Эдинбург?
        Я осознаю: это мой последний шанс. Я встаю с дивана и прочищаю горло. Я чувствую себя как на уроке «покажи и расскажи». Стоя перед теликом, я говорю:
        – Мам, пап… дедушка Норман. Я должна вам кое-что рассказать.
        Алекс застывает, стиснув зубы. На лице у него написано «Нет, не делай этого». Но мне всё равно. У меня нет выбора. Я собираюсь во всём признаться и попросить их о помощи.



        Глава 39

        Всё проходит настолько гладко, насколько вы себе и представляете. По сути, всё почти так же, как в тот раз, когда я рассказывала эту историю своим родителям в, как я его теперь называю, «реальном мире».
        Представьте, что вы стоите посреди комнаты и рассказываете своей семье, что вы из другого мира. Что, благодаря лунному явлению, случающемуся раз в век, вы с вашим лучшим другом (который чувствует лунное притяжение) смогли пройти через какую-то дыру в пространстве-времени и поменяться местами с вашими двойниками из другого измерения.
        А кроме того, если вы сегодня же не вернёте этого лучшего друга, который находится на расстоянии сотни миль, вы тут застрянете и не сможете поменяться обратно. Следующий высокий прилив будет в двадцать минут первого ночи. Это правда ваш единственный шанс.
        И вот как они реагируют:
        Дедушка Норман складывает руки на груди, склонив голову набок, и улыбается, будто думает: «Хе-хе, ну и воображеньице, конечно, у моей внучки!»
        Папа морщится, будто ему больно.
        Мама начинает плакать.
        – Ох, Мина, милая. Что с тобой такое? Ты в последнее время какая-то странная. Это всё из-за того сна, про который ты рассказывала? Иди сюда, а? Мы во всём разберёмся, обещаю тебе. – Она распахивает объятья, но сейчас не время обниматься.
        – Нет! – говорю я. – Мне очень жаль, но вам придётся выслушать! Я могу всё исправить, но мне нужна ваша помощь. Мне нужно сегодня же вернуть Мэнни из Эдинбурга, и…
        Папа встаёт. Он пытается быть понимающим и твёрдым одновременно.
        – Мина, солнышко. Ты уже несколько дней сама не своя. Это твоё… искажённое восприятие реальности…
        – Это НЕ искажённое восприятие. Это правда! Вы же только что видели всё по телику. Мэнни – суперсенсор, а пещера Браун – это то место, где всё происходит…
        Я умолкаю. Я вижу их лица и больше не могу этого выносить.
        – Алекс! – умоляюще говорю я. – Скажи им, что это правда!
        Алекс хмурит брови – выражение, в котором читается: «Ну и зачем ты взяла и рассказала?»
        Папа перебивает меня.
        – Не впутывай сюда брата, Мина. Я считаю…
        У меня остаётся последний аргумент.
        – Посмотрите на мои зубы! – кричу я и пальцами отвожу губы в стороны. – Посмотрите!
        Мама кидает на мои зубы быстрый взгляд и говорит:
        – Ох, дружок. Ты что, с кем-то подралась? Ты где-то поранилась, Мина?
        – Нет! И я Уилла, а не Мина, и Уилла ещё не была у ортодонта, потому что…
        Слишком поздно. По выражениям их лиц я понимаю, что выгляжу просто совершенно рехнувшейся, и застываю, не убирая с лица жутковатого оскала. Через несколько секунд я достаю пальцы изо рта, выбегаю из гостиной и захлопываю за собой дверь своей спальни.


        Кто-то стучится.
        – Уходите! – кричу я. Я ещё никогда не чувствовала себя настолько ужасно.
        – Это я, – говорит Алекс, входя. – Не надо было так делать.
        – Я должна была, Алекс! Я должна была рассказать правду.
        Брат поджимает губы, будто говоря «Нет, не должна была». Он косится в сторону коридора и закрывает дверь. Потом шепчет:
        – Говорю же – у меня есть одна идея. План. Идём со мной.
        Мы с Алексом отправились на прогулку «проветрить мне голову».
        Когда мы уходили, мама сказала:
        – Пригляди за ней, Алекс. И возвращайтесь не слишком поздно.
        Я заметила, что дедушка Норман расставляет фигуры на шахматной доске. Алекс сказал, что они с папой некоторое время будут заняты.
        Он рассказал мне свой план и, если мы хотим, чтобы это сработало, мне нужно поговорить с Мэнни. Я должна убедить его сделать нечто абсолютно безумное.
        Мы дошли уже до главной дороги – там стоит красная телефонная будка. Мы оба втискиваемся в неё, и Алекс узнаёт номер Королевского отеля, позвонив по какому-то другому номеру, где настоящий человек находит тебе что требуется. Алекс называет это «Справочная». Странно, как по мне, но, кажется, работает.
        – Ты видел новости? – спрашиваю я Мэнни, как только дозваниваюсь.
        Алекс дал мне пригоршню монет, которые достал из той штуки в коридоре, и мне приходится каждую пару минут совать в аппарат по монетке.
        Мэнни новости не смотрел, так что мне приходится объяснять ему, что я только что увидела по телику – про Луну и суперсенсоров.
        – Уилла, клянусь, я не знал. У меня просто было чувство, вот и всё. Вот только… я не знаю, откуда оно берётся. Это чувство. Эта… «штука». Я понятия не имел, что есть такие люди – «суперсенсоры». Я просто… вроде как всегда это чувствовал, понимаешь? Но в это суперлуние – гораздо сильнее, чем раньше. Видимо, из-за этой штуковины, которая происходит раз в шестьдесят восемь лет, мы здесь и оказались.
        – У меня есть идея, Мэнни, как нам вернуться. По крайней мере у Алекса есть. Это безумно и может не сработать.
        Следует долгая пауза, во время которой телефон начинает пищать: «бип-бип-бип» – значит, мне надо сунуть в него ещё денег.
        – Мэнни? Мэнни? Что не так? Ты там?
        – Я тут, Уилла. И дело в том, что… я хочу остаться здесь.
        – Но ты не можешь! А я не могу уйти без тебя. Нужно уходить сейчас! Иначе…
        – Ты не понимаешь. Я же говорил тебе – я нашёл свою ма, Уилла. Я не хочу бросать её сейчас.
        Мой вопль заполняет всю крохотную будку.
        – Не-е-ет! Пожалуйста, Мэнни! – Я приседаю на корточки в тесном пространстве, стискивая трубку, а Алекс тревожно барабанит по стеклу.
        Через толстую дверь до меня доносится усиленный громкоговорителем голос:
        – Леди и джентльмены! Мальчики и девочки! Добро пожаловать на пятидесятую годовщину Вселенной Вне Войны в Уитли-Бэй!
        Вся толпа, собравшаяся на улице, начинает восторженно вопить.
        Я снова выпрямляюсь.
        – Ты слышал это, Мэнни?
        – Ага. Тут тоже безумие полное.
        – Но ты слышишь, что они празднуют, Мэнни? Вселенную Вне Войны! Мы должны рассказать людям в нашем мире, что это возможно! Иначе моему папе придётся идти воевать!
        Телефон снова пищит. Я даже не знаю, слышал ли Мэнни мои последние слова. Я сую в телефон оставшуюся монетку.
        Я в отчаянии, и именно отчаяние заставляет меня сказать то, что вылетает из моего рта. Я понимаю, что говорю жестокую вещь, но не уверена, есть ли у меня выбор.
        – Она не твоя мама, Мэнни! Она мама другого Мэнни!
        Понял ли он, что я говорю?
        Я практически ору в трубку.
        – Прямо сейчас, Мэнни, где-то есть другие версии нас с тобой, и они трясутся в той пещере на другой стороне… стороне… космоса, и они в полном ужасе. Представь, если бы это был ты! Ну то есть это и есть ты, только не, только… ой, да не знаю!
        У бедного Мэнни не было возможности над этим подумать. У него не было разговоров, которые были у меня. Для него это новости, и голос у него ошеломлённый.
        – Другие версии? Нас? Ты хочешь сказать – мы поменялись местами?
        – Да! Точно! Ну то есть… наверное.
        Медленно, будто он буквально выдавливает из себя слова, Мэнни говорит мне потрескивающим голосом:
        – Уилла? Наверное, я мог бы пойти с тобой, а потом… вернуться?
        Я быстро говорю:
        – Сможешь улизнуть куда-нибудь из отеля незамеченным?
        – Шутишь, что ли? Праздник ВВВ уже начался. Все улицы заполнены. Ты не слышишь? Снаружи шотландское народное соревнование «Наступи коту на хвост».
        – Мэнни! Я же вроде слышу волынки… А, ты шутишь?
        – Посмотрим на это так: хаос – неплохое прикрытие, если нам нужно именно это. Ты знаешь Трон Артура? Мы идём туда.
        – Трон Артура? Конечно, знаю! Он на фото у нас в туалете! Спасибо, Мэнни. Ох, спасибо!
        Так что я рассказываю ему идею Алекса. И он слушает. И говорит, что это самая тупая идея на свете.
        Но это же Мэнни; конечно, он не сдастся, не попробовав. Хотя действовать придётся быстро.
        – Где именно на Троне Артура? – спрашиваю я. Но, не успеваю я уточнить детали, как телефон снова начинает пищать. Больше денег у меня нет, так что линия умолкает.



        Глава 40

        Мы с Алексом пробираемся через толпу людей – молодых, старых и очень старых, собравшихся на Поле перед огромным экраном. Кажется, там показывают сцены подготовки к празднику ВВВ со всего мира, наложенные на музыку. Немного походит на то, что мы сегодня видели по телику. Повсюду люди показывают пальцами тот же самый жест – букву «М».
        Я нервничаю и не очень хочу тратить время, но всё равно достаю телефон – по-прежнему замаскированный – чтобы записать кусочек на видео, как вдруг меня пробирает осознание.
        – Мой мобильник! – говорю я Алексу, размахивая телефоном. – Почему я не показала его маме с папой? Если бы это не убедило их, что я из другого измерения, то ничто бы не убедило. Ну то есть… с тобой же это сработало? Так ведь?
        Алекс с сомнением качает головой, но мне всё равно. Я уверена. Я готова на всё, лишь бы не прибегать к безумному плану Алекса.
        Я включаю телефон, и у меня обрывается сердце. Осталось два процента заряда. Я знаю, что чем он ниже, тем быстрее телефон разряжается.
        – Всё нормально, Уилла? – спрашивает Алекс. – Выглядишь жутьжасно!
        Моё дыхание участилось, а ладони взмокли. Палец зависает над кнопкой съёмки, и я мешкаю, не зная, как использовать эти два процента.
        Те мама и папа, которые сидели и смотрели, как я демонстрирую им зубы, как какой-то невменяемый монстр, ни за что в мире – в любом мире, если уж на то пошло – не поверят в мою историю. А если и поверят, то не смогут вовремя привезти Мэнни из Эдинбурга.
        Я немного шокируюсь, осознав, что мне уже всё равно, поверят они мне или нет. Мне известна правда – и это самое важное. Всё зависит от меня. Если я не воспользуюсь планом Алекса, я застряну здесь до конца своих дней. А кроме того, Мина и другой Мэнни выйдут – каким-то образом – из той пещеры, в которой оказались, и им придётся жить в моём мире. А тот мир находится на грани третьей мировой войны.
        Суть в том, что я знаю правду. И могу доказать это тем, кому нужно: людям в моём мире, мире, катящемся к войне, войне, в которой придётся сражаться моему папе, потому что все считают, что она неизбежна. Потому что все считают, что выбора нет. Так что я потным пальцем нажимаю кнопку записи и направляю телефон на толпу, не сводящую глаз с огромного экрана.
        Несколько секунд спустя видео сменяется надписью, и на толпу опускается тишина. Все взгляды прикованы к экрану, и никто даже не замечает меня и моей странноватой камеры.


        ВВВ
        ПРЯМОЙ ЭФИР ИЗ НЬЮ-ЙОРКА
        БЫВШИЙ ПРЕЗИДЕНТ США
        ДЖОН Ф. КЕННЕДИ ОСНОВАТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ ВНЕ ВОЙНЫ

        Толпа разражается аплодисментами. Я оглядываюсь на Алекса, всё ещё снимая, поражённо разеваю рот и спрашиваю одними губами:
        – Джон Ф. Кеннеди?
        Он кивает и пожимает плечами.
        – И что? – говорит он.
        – Но… президента Кеннеди же… убили? – уточняю я.
        Алекс с ошарашенным видом мотает головой.
        – Нет, не убивали! Он пережил покушение. Это ты имеешь в виду? Кто-то пытался его застрелить, когда он ехал в машине в Далласе, лет так, ох… много назад. В него чуть не попали, но…
        – 22 ноября 1963 года, – говорю я, – и он… он…
        Я замолкаю, удивлённо тряся головой.
        Это ли событие сделало мир другим? Пуля убийцы не попала в цель! Было ли это той точкой, в которой мировая история совершила поворот?
        Вот он – на большом экране на Поле в Уитли-Бэй. Старый-престарый человек, негибкой походкой идущий к трибуне, с седыми волосами, в багровой рубашке и стильных солнцезащитных очках, машет рукой в ответ на приветствия толпы.
        – Сколько ему лет? – спрашиваю я Алекса, и он снова пожимает плечами.
        – Точно не знаю. Сто десять, сто двадцать?
        Камера крупным планом показывает лицо бывшего президента – морщинистое и старое, но по-прежнему красивое.
        – Мои соотечественники американцы, – начинает он. – Мои соотечественники… люди!
        В ответ все ликуют. Люди уже восторженно обнимают друг друга.
        Он продолжает, его голос с американским акцентом хриплый и слегка гнусавый, но всё же ясный, несмотря на огромный возраст президента.
        – Много лет назад, когда я был президентом США, я сказал что-то, что некоторые из вас, возможно, помнят. Я сказал: «Те, кто делает мирную революцию невозможной, делают насильственную революцию неизбежной».
        Люди вокруг меня кивают друг другу, припоминая эту фразу.
        Старик продолжает.
        – Потом я встретил женщину, которая вдохновила меня на новое видение мира. Видение, которое и привело к этой мирной революции – величайшей в истории нашего прекрасного мира. К движению, которое мы назвали Радужным Восстанием.
        – И всё же это сделал не я и не она. Это сделали вы, ваши родители, бабушки и дедушки и даже прабабушки и прадедушки. Один за другим, мы смотрели друг другу в глаза. Мы искали то, что нас объединяет, а не то, в чём мы различаемся. Мы обняли наших сестёр и братьев по человечеству и сказали нет ненависти, нет конфликтам. Нет войне!
        Он делает паузу, и камера показывает ликующих и аплодирующих людей по всему миру, молодые и старые лица, тронутые его словами.
        – Вместо того, чтобы драться, – говорит Джон Ф. Кеннеди, – мы говорили. Мы спорили – о, как мы спорили, и спорим до сих пор! – Он улыбается и медленно оглядывает не сводящих с него глаз людей, а потом снимает солнцезащитные очки и упирается взглядом в камеру, и я могла бы поклясться: он смотрит прямо на меня. – Мы отказались от ядерного оружия в пользу ядерной энергии. Как советовала Библия, мы перековали мечи на орала, а копья – на серпы. Мы распространили мирное слово по всему миру. Потому что когда мы говорим – мы не сражаемся. А когда мы не сражаемся – мы решаем другие проблемы. Проблемы здоровья, неравенства, загрязнений, энергии. И всё это, друзья мои, благодаря вам!
        Толпа уже просто неистовствует, крича «Да! Да!», и я осознаю, к собственному удивлению, что по моей щеке катится слеза, пока я продолжаю снимать это выдающееся событие.
        – Друзья мои. Мы знаем ответ. Мы всегда знали ответ. И он таков: перестать драться, перестать воевать, вместе сложить оружие и пойти навстречу Вселенной Вне Войны!
        Он поднимает руки, дрожащими пальцами делая знак «М», и все вокруг меня повторяют за ним, улыбаясь друг другу. У меня просто дух захватывает. А дальше происходит самое поразительное.
        – Друзья мои, сегодня, в пятидесятилетнюю годовщину с первого дня в мировой истории без вооружённых конфликтов, я хотел бы поприветствовать на этой сцене ту молодую англичанку, которая столько лет назад вдохновила это движение простым разговором. Она уже немолода – но, с другой стороны, кто из нас молод? Люди мира, прошу вас поприветствовать…
        – Леди Мод Фрай!
        И вот она выходит: Моди. Моди! Никаких сомнений. Наша садовница! Я обалдело наблюдаю.
        Вместо грязного комбинезона и собственноручно раскрашенной хипповой футболки на ней элегантная рубашка и костюм. Её длинные седые волосы вымыты и уложены, как у какой-то немолодой кинозвезды, и она стройнее; у неё солнечный загар, круглые очки и ослепительная голливудская улыбка. Эта та же женщина, что и на фото в вестибюле в школе! Однако сейчас она не суровая и не официальная, какой казалась на фото, но совершенно походит на мою Моди: расслабленная, улыбается как обычно озорно, поднимается по ступенькам как кто-то в два раза моложе.
        Толпа вокруг меня начинает просто сходить с ума, когда видит её, а ещё больше – когда на экране появляется надпись:


        МОД ФРАЙ
        ИЗ УИТЛИ-БЭЙ, АНГЛИЯ, ВДОХНОВИТЕЛЬНИЦА ВВВ

        Увидев название своего города, сияющее на весь мир, и свою местную героиню, Моди Фрай, застенчиво машущую собравшимся под ней толпам, люди разражаются оглушительным ликованием.
        Я пытаюсь слушать, но тут кто-то стучит меня по плечу. Я оборачиваюсь – мне улыбается Дина Малик.
        – Привет, Мина! – говорит она. – Рада тебя видеть! Разве не замечательно? Спонсорка нашей школы! Хорошо она выглядит, правда? Знаешь, она ведь училась в школе вместе с моей двоюродной бабушкой.
        – Правда, Дина? Как жаль, что ты не упоминала об этом раньше, – с сарказмом замечает её папа, и Дина шутливо шлёпает его по руке. – Давай-ка потише. Эй – а её ньюкаслского акцента как не бывало, не правда ли?
        Моди рассказывает нам, почти слово в слово, ту же историю, которую рассказывала совсем недавно мне, когда мы сидели у её буржуйки, попивая горячий шоколад.
        – …и вот я уже сидела с президентом Кеннеди и рассказывала ему, как пошла на флот вместо того, чтобы продолжать учиться, и про свой сон о мире, где люди говорят друг с другом вместо того, чтобы драться, и решают споры без насилия…
        Я улыбаюсь, кричу и ликую и даже не замечаю, что мой телефон уже совсем сдох.
        Тут меня пихает Алекс.
        – Идём! – вопит он, перекрикивая гомон толпы. – Нам пора!
        И я знаю, что он прав. Я знаю, что больше не могу тут торчать, так что неохотно выбираюсь из толпы, не в силах отвести взгляд от Моди на огромном экране, машущей морю обожающих её людей.



        Глава 41

        Свет весеннего заката пробивается через собирающиеся грозовые тучи и отражается от «Шевроле Суперлёт Спорт 212» дедушки Нормана.
        Мы с Алексом стоим в дедушкиной мастерской, говоря приглушёнными голосами и глядя на отремонтированный лётик, розовый и сияющий, и готовимся провернуть план, который вернёт нас с Мэнни домой.
        Я провожу рукой по гладкому двойному сиденью, в точности напоминающему мотоциклетное.
        – Он же даже не заметит, что я его одолжила, правда? – говорю я, в основном чтобы убедить саму себя. Я вспоминаю, как Мэнни «одолжил» камеру Джейкоба, и нервно сглатываю.
        Алекс не спорит, что очень мило с его стороны, потому что в глубине души он явно со мной не согласен. Вместо этого он говорит:
        – Мы. Ты хочешь сказать, мы его одолжили. Мы с тобой заодно. – Он продолжает. – Слушай, Уилла. Я много думал об этом – с тех пор, как увидел новости. До следующего высокого прилива у нас примерно пять часов – ты же это понимаешь? То, что мы делаем, – это, ну… незаконно. И опасно. Но мне всё равно кажется, у нас получится.
        – А как же полиция?
        – Полиция? Это что-то из двадцатого века, что ли? Люди в форме, которые расхаживают с пистолетами?
        Я на миг задумываюсь и говорю:
        – Кажется, у наших полицейских нет пистолетов. У большинства, по крайней мере. И потом, а как же армия? Алекс, я не хочу, чтобы меня арестовали.
        Он тихонько хмыкает.
        – Нет у нас полиции, Уилла. У нас есть Добровольная Охрана Общественного Порядка, а они все заняты парадом. Что до армии, ну – во Вселенной Вне Войны она больше не нужна.
        – Ага, понятно. – Я сажусь на перевёрнутый деревянный ящик, как часто сидела с Моди. Такое ощущение, что я пытаюсь найти причины не делать то, что, я совершенно уверена, я сделать должна. – Почему ты это делаешь, Алекс? То есть…
        – Я же тебе говорил, Уилла. Я хочу вернуть Мину. Ты замечательная и всё такое – не пойми меня неправильно. Но ты не моя настоящая сестра. Прямо сейчас моя настоящая сестра в какой-то пещере, жутко напуганная. Я должен помочь ей вернуться. Кроме того, это просто неправильно. В мире, во вселенной… в мультивселенной, как бы оно ни называлось, не должно быть такого бардака. Возможно, через шестьдесят восемь лет мы изучим это получше, но прямо сейчас я не вижу в этом ничего хорошего, и мы с тобой вдвоём должны всё исправить.
        – Но тебе придётся остаться в Эдинбурге. Что ты всем скажешь?
        Он спокойно смотрит на меня.
        – Правду, само собой. Поверят мне или нет – не моё дело. Да и если этот безумный план сработает, будет уже без разницы. Все вернутся туда, где и должны быть, и доказать что-то можно будет только через шестьдесят восемь лет. Есть шанс, что мы ещё будем живы!
        Алекс уже произнёс целую речь, но останавливаться не собирается.
        – Есть и ещё одна причина, – говорит он, и на его лице появляется полуулыбка. – Здесь никто никогда не нарушает правила. Всё подчинено порядку, всё работает, и это прекрасно. И даже идеально. Но знаешь… иногда «идеально» – это немного, ну…
        – Скучно? – подсказываю я, и он смеётся, будто радуясь, что я сказала это вместо него. Я смотрю на его лицо, и на одну мимолётную, прелестную секунду он так похож на мою сестру, что я позволяю себе вообразить, что всё снова хорошо.
        Я знаю, что это мой единственный шанс.
        – А дедушка его уже закончил? Ну знаешь – установил те скоростные и высотные штуковины, которые собирался?
        Алекс смотрит на лётик и поворачивает ключ, отчего зажигаются шкалы на приборной панели и яркая передняя фара.
        – Не-а. Ещё не закончил. Думаю, эта штука полетит как птица. – Алекс говорит совершенно уверенно, если не считать того, как он сглатывает и тут же пытается это скрыть, и я понимаю: он нервничает сильнее, чем хочет показывать.
        В этот миг я осознаю, что люблю своего брата любовью, которая пересекает измерения и связывает моё сердце с его. Хотя я до сих пор не уверена, что мне хватит смелости это сделать. Ну то есть, этот план больше чем просто чуточку сумасшедший.
        Мы с Алексом собираемся угнать лётик, долететь до Эдинбурга и вернуть Мэнни как раз вовремя, чтобы успеть к последнему высокому приливу за этот перигей.
        Чуточку сумасшедший? Скорее наглухо крышканутый. Но, к сожалению, это мой единственный план.
        – Ты уверен, что это безопасно? – спрашиваю я, и его ответ не очень-то обнадёживает.
        – Нет. Не совсем.
        Алекс видит страдальческое выражение моего лица и пытается меня успокоить.
        – Слушай, Уилла, это старая технология. Это винтажный лётик. Тысяча девятьсот девяностые или что-то такое. Их не просто так сняли с производства. Но, если лететь очень низко над землёй, всё будет нормально. И если лететь настолько высоко, чтобы можно было развернуть аварийное крыло, тоже. – Он стучит по панели в задней части лётика, под которой, по его словам, хранится парашют, или «аварийное крыло». – Опасная зона находится между землёй и, скажем, высотой в сотню футов. Мы быстро поднимемся, а потом полетим над водой, чтобы у нас была возможность мягкой посадки на тот случай, если, эм… ну ты понимаешь…
        – Если мы вдруг упадём вниз?
        – Ага.
        – И мы окажемся в море.
        – Ну да. Но это лучше, чем рухнуть на землю. И к тому же на тебе будет это. – Он достаёт два жёлтых жилета, в точности таких, какие показывают бортпроводники в самолётах. – Они автоматически надуваются, когда ударяются о воду. Всё будет нормально!
        Я не уверена, хочу ли задавать следующий вопрос, но обнаруживаю, что говорю:
        – Такое часто бывало? Ну знаешь – аварии?
        – Нет. Но достаточно часто, чтобы лётики запретили везде, кроме особых мероприятий и всякого такого. Это всё было ещё до моего рождения. А теперь, как говорит дедушка, на них должны стоять ограничители скорости и высоты.
        Я с усилием сглатываю, и, когда я думаю о том, что мы собираемся сделать, меня захлёстывает волной неуверенности.
        – Дай мне секунду, – бормочу я Алексу и обхожу его. – Я сейчас вернусь.
        – Эй! – возражает он. – У нас мало вре… – Но я уже убегаю.
        Я даже не знаю, куда бегу, но мои ноги двигаются всё быстрее и быстрее, и вот я уже несусь через сумеречный парк отдыха, мимо деревянных домиков с мягким светом в окошечках, мимо заповедника, а потом оказываюсь на тропе с видом на море, но и там не останавливаюсь, пока не добегаю до скамейки, где мы с Моди совсем недавно сидели и наблюдали за лодками, и падаю на неё, тяжело дыша и ожидая, что расплачусь (опять), но, к своему удивлению, обнаруживаю, что глаза у меня сухие, а голова – ясная.
        Тучи надо мной рассеялись, но на севере они всё ещё собираются – огромные и пушистые фиолетовые башни. На юге, над устьем Тайна, восходит Луна.
        Где же я? Если я много думаю обо всех этих разных измерениях, то огорчаюсь и путаюсь, поэтому решаю об этом не думать. Вместо этого я вспоминаю маму с папой, и свою ворчливую сестру, и Моди, и даже дурацкую Дину Малик, и я знаю: даже если мне кажется, будто у меня есть выбор, на самом деле его нет.
        Вариант первый: не делать ничего. Это значит, что я останусь здесь, навсегда застряну в этом идеальном мире, пока мой собственный мир рушится.
        Вариант второй: делать всё возможное, чтобы вернуться домой.
        Я дышу, как учила Моди:
        Вдох, два, три, четыре…
        Выдох, два, три, четыре, пять, шесть…
        Я снова закрываю глаза и кладу руки на колени, ладонями вверх. «Вот бы сидеть так и сидеть», – думаю я.
        – Что ж, не ожидал тебя здесь увидеть.
        Я резко распахиваю глаза.
        Это дедушка Норман.



        Глава 42

        Он стоит прямо передо мной, и вид у него достаточно дружелюбный, но я невольно думаю: «Он что, пришёл меня остановить? Он знает, что я собираюсь сделать?»
        – Ты меня ждала? Я только что обыграл твоего папу старой доброй сицилианской защитой. Ну и разозлился он, хе-хе! Давай-ка, милая, подвинься. Подумал, нам стоит поболтать о том, что ты нам сегодня рассказывала.
        Дедушка Норман тяжело усаживается на скамейку, а я вскакиваю, будто его вес подбросил меня вверх.
        – Нет! То есть, эм, нет, спасибо… Я как раз ухожу.
        О нет, о нет. Это хуже всего. Я только что узнала дедушку Нормана, а он уже кажется мне милым, и добрым, и умным, и именно таким, каким и должен быть дедушка, но если я хочу, чтобы план сработал, мне придётся обойтись с ним ужасно грубо.
        – Ну ладненько. – Голос у него немного обиженный. – Я, э… Тогда я с тобой прогуляюсь? Надо мне ещё повозиться с тем старым лётиком.
        – О, правда? – Я стараюсь, чтобы в голос не просачивалась паника. – Он, эм… он же летает, правда?
        – О да, – хмыкает дедушка. – Летает будь здоров! Но ограничители ещё не починил, так что он до сих пор незаконен. Но осталось уже немного.
        – Ох, хорошо, – вздыхаю я. – Ну то есть плохо.
        – Аварийное крыло я вынул, само собой. С ограничителем высоты оно, в общем-то, и не нужно. А значит, и вся конструкция станет легче.
        – Ну да, ещё бы! – Мне отчаянно хочется вернуться к Алексу быстрее, чем туда доберётся дедушка. – А я должна ещё что-нибудь о нём знать? Ну то есть если бы я, например, собиралась его купить?
        Я несу бред, но больше мне ничего не приходит в голову.
        – Купить? Зачем бы…
        Думай, Уилла. Что угодно придумай!
        – А… один мой друг, эм… Динин папа обожает лётики. Возможно, ему будет интересно!
        Дедушка хмыкает.
        – Что ж, я не уверен, насколько он безопасен, честно говоря. Сейчас, по крайней мере. Пока я не…
        – Но он безопасен? В смысле в принципе? Он же летает, так?
        – О да, он летает. С чего такие вопросы, юная Мина?
        Я останавливаюсь, поворачиваюсь и смотрю в доброе старое лицо дедушки, который умер, когда я была совсем маленькой, и которого я почти не помню.
        – Дедушка Норман. Прости, мне ужасно неловко за то, что я собираюсь сделать. Но это не я, ладно? Я не та Мина, которой ты меня считаешь. Помнишь, что я вам сказала сегодня вечером? Это всё правда. Помнишь, как я показывала вам зубы?
        Он снова посмеивается.
        – Честно говоря, дружок, я не очень-то присматривался. Для меня ты замечательно выглядишь, и неважно, что там у тебя с зубами. Я подумал, это одна из твоих историй. У тебя ведь их полным-полно!
        Я снова отодвигаю губы, и на этот раз дедушка смотрит внимательнее. Он хмурится, наклоняясь, чтобы взглянуть получше.
        – Что ж, ну и ну. Как же это произошло? У тебя были такие миленькие ровные зубки, дружок. Кучу лет назад с этим разобрались. А сейчас у тебя во рту кладбище какое-то заброшенное.
        Вот спасибо, дедушка. Не думала, что всё НАСТОЛЬКО плохо…
        – Я же говорю, я на самом деле не Мина. Мина вернётся, если то, что я задумала, пройдёт по плану. Когда снова её увидишь, пожалуйста, не вини её за это.
        – Ты говоришь загадками, дружок. Я совсем ничего не понимаю.
        – Честно говоря, я тоже, дедушка. Но, как я уже сказала, – прости.
        Я делаю шаг вперёд и крепко обнимаю его. Он удивляется, но обнимает меня в ответ, и у меня в голове вспыхивает мимолётное воспоминание о тех временах, когда я была совсем маленькой, но, может, я это просто придумываю. Потом я поворачиваюсь и бегу по тропе, зная, что дедушка ходит слишком медленно и не угонится за мной.
        – Эй! Эй, постой! Что с тобой происходит! – кричит он мне вслед, и голос у него такой печальный и недоумевающий, что мне приходится стиснуть зубы, чтобы не расстроиться и не передумать.


        В мастерской Алекс лежит, растянувшись на потрёпанном диване, и читает журнал под названием «За рулём суперлёта», когда я влетаю внутрь с воплями:
        – Быстрее, быстрее, дедушка идёт! Заводи лётик!
        Алекс молодец. Он не задаёт вопросов; он сразу вскакивает и начинает катить лётик на его маленьких шасси. Он кричит мне через плечо:
        – Тебе нужно побольше одежды. Надо было раньше сказать. Наверху холодно. Давай быстро.
        Алекс указывает мне за спину – на стене мастерской на гвоздях висит какой-то перепачканный маслом дедушкин рабочий комбинезон, а ещё поношенный свитер, вязаная шерстяная шапка и пара садовых перчаток. Придётся довольствоваться этим. Вдобавок Алекс кидает мне очки для сварки. Я напяливаю огромный старый дедушкин свитер и комбинезон, закатывая штанины, чтобы не споткнуться. Потом хватаю «За рулём суперлёта» и засовываю за пояс – для дополнительного тепла. Перчатки я надеваю последними.
        Ну и вид у меня, наверное.
        – Мы опаздываем, – говорит Алекс. – Придётся часть пути лететь над землёй, чтобы сэкономить время.
        Он уже уселся на лётик и пристёгивается ремнём безопасности, когда мы слышим крик дедушки:
        – Мина! Мина! Где ты, солнышко? – он приближается по тропе.
        Хорошо, что до этого я делала такие глубокие вдохи, потому что сейчас я вообще почти не могу вдохнуть.
        Я вскакиваю на сиденье позади Алекса, и он поворачивает ключ. Передняя панель зажигается, а мотор под нами начинает урчать.
        – Ладно, Уилла, – крути педали так, будто от этого зависит твоя жизнь. Потому что в некотором смысле так и есть.
        Мы оба ставим ноги на педали, прямо как на велосипеде, и начинаем крутить, поначалу медленно, но всё ускоряясь и ускоряясь, и урчание мотора становится всё громче и громче.
        – Сильнее! – говорит Алекс.
        – Какого флинта вы двое делаете? А ну слезайте немедленно!
        Дедушка Норман появился из-за деревьев и начинает бежать сразу же, как только нас видит. Он уже протягивает руку, чтобы схватить Алекса, когда лётик встаёт на дыбы, как перепуганная лошадь, и я едва не опрокидываюсь. Дедушка хватает меня за рукав, но я дёргаю рукой и вырываю ткань из его пальцев.
        – Маленькие дьяволята! Это опасно! – Он кричит со злостью и страхом – и я не могу его осуждать.
        Он снова бросается на лётик, и в этот момент лётик опять встаёт на дыбы, меня швыряет обратно на сиденье, а дедушка Норман теряет равновесие и тяжело падает на траву.
        – Мне так жаль, дедушка. Ты очень милый, правда! – кричу я, вполне искренне.
        Потом лётик устремляется вперёд и вверх, задевая днищем верхушки кустов. Если бы мой ремень безопасности был затянут не так туго, я бы точно свалилась.
        – А ну вернитесь! Вы же убьётесь! – вопит дедушка, грозя кулаком и потирая ушибленный зад. Но его голос раздаётся уже далеко внизу. В лицо мне дует прохладный ветер, и я удивлена, до чего быстро мы набираем высоту. Я смотрю вниз, и у меня кувыркается желудок. Перед тем как крепко зажмуриться, я успеваю заметить покрытую травой крышу большого коровника и чёрно-белых коров с телятами, жующих траву, – а потом зарываюсь лицом Алексу в спину, обхватывая его руками за талию.
        – У нас получилось? – пищу я спустя миг, но за свистом ветра брат меня не слышит. Я решаюсь открыть глаза. Далеко под нами – морская гладь, а впереди – яркий свет: это маяк Святой Марии сияет посреди моря, его длинная белая башня купается в разноцветных праздничных огнях.
        Алекс наклоняет руль вправо, и мы осторожно описываем вокруг маяка огромную дугу, пролетая сквозь его ослепительный свет. Когда мы минуем его, я впервые за, кажется, целую вечность, вдыхаю толком. Я не могу ни радоваться, ни крикнуть «Йа-хе-е-ей!», ничего подобного, в основном потому, что тяжело дышу от ужаса, а также потому, что мне ужасно жаль дедушку Нормана, который уж точно не заслужил, чтобы его классический суперлёт был угнан его собственными внуками.
        – Мы уже в пути, – говорю я, но Алекс по-прежнему не слышит. Так что я повторяю это, просто для себя, как будто от этого мне станет лучше. – Мы уже в пути.



        Глава 43

        Сидящий передо мной Алекс сжимает большую горизонтальную рулевую перекладину. На нас обоих защитные очки. Ремешок моих удерживает на месте большеразмерную шапку. Мимо свистит ветер. По сути, самый громкий звук в полёте – это хлопанье складок и краёв моего комбинезона.
        Мы летим до жути быстро, мотор лётика преобразует каждый нажим наших ног на педали в какую-то более мощную силу, необходимую, чтобы удерживать нас в воздухе.
        – До Эдинбурга, – говорит Алекс, – сто миль, если лететь напрямую. – Даже я могу посчитать, когда мы будем на месте, если летим мы со скоростью пятьдесят миль в час.
        Мы пролетаем над морем, но всего в нескольких сотнях метров от суши. На воде возле берега виднеется бесчисленное множество лодок с горящими огнями, некоторые стоят на якорях небольшими группами, другие поодиночке – от здоровенных круизных лайнеров и рыбацких судов до маленьких яхт и скоростных лодок. Алекс выключил фары, чтобы нас не было видно с земли. Далеко внизу под нами, по левую руку, я вижу серебристую ленту дороги, освещённой одновременно закатным солнцем и Луной – она уже здорово поднялась и светит прямо нам в спины.
        Красные задние фары транспорта, направляющегося на север, сочетаются с белыми фарами транспорта, направляющегося на юг. В основном это си-мобили. По другую сторону дороги простираются до самого рыже-розового горизонта бесконечные серо-зелёные нортумберлендские холмы и вересковые пустоши.
        Несколько волнующих секунд с нами рядом летит чайка, но мы гораздо быстрее неё, так что она сворачивает в сторону и скрывается из виду где-то внизу.


        Не могу сказать, что я расслабилась, но мои ноги движутся без затруднений. Крутить педали не так сложно, стоит только найти подходящий темп. Ветер воет слишком громко, а старый мотор ревёт слишком шумно, чтобы Алекс мог со мной поговорить. Несмотря на перчатки, руки у меня заледенели. В какой-то момент Алекс протягивает назад руку, стучит меня по коленке, привлекая внимание, и указывает вниз. Далеко внизу – неровная серая линия, пересекающая чернильную сельскую местность. Теперь мы летим над землёй, как Алекс и говорил, и это Адрианов вал – длинная стена, построенная почти 2000 лет назад, отмечавшая когда-то северную границу Римской империи. Скоро мы будем лететь над Шотландией, а потом – над Эдинбургом.
        Уже темно, и я даже не заметила, что Луна тоже темнеет: её окутывает огромная пелена облаков. Вскоре огни под нами подёргиваются дымкой: мы влетаем в низкую тучу, и температура падает ещё ниже. Внезапно всё небо озаряет вспышка света, а через несколько секунд раздаётся раскат грома, и я визжу и покрепче вцепляюсь в Алекса.
        Дождь начинается немедленно. Он не просто капает, а льётся мощной стеной, попадает мне в рот, когда я вдыхаю, и пропитывает насквозь. Дождевик, который на мне надет, оказывается бесполезным, и вода просачивается всюду, куда только можно: за шиворот, под манжеты, даже через застёжку и подол. Мои ноги, ступни и шапка промокают за считаные секунды. Временами у меня появляется ощущение, что мы летим под водой.
        Мы находимся в таком плотном облаке, что я даже не вижу землю, а когда молния вспыхивает снова, мне кажется, что она прямо рядом с нами: толстая полоса ослепительного синеватого света, отдающаяся оглушительным треском в ушах и яростно опрокидывающая лётик на бок, так что мне приходится перестать крутить педали и вцепиться ногами в сиденье, чтобы не упасть. Ветер беспощадно треплет нас, неся с собой новые струи дождя.
        В следующий раз молния вспыхивает за нашими спинами.
        Потом становится по-настоящему холодно. Сначала я начинаю дрожать, потом по мне ползёт непреодолимый холод, который становится сильнее, когда десять минут спустя мы вылетаем из тучи, и ночной воздух проникает под мою вымокшую одежду. И всё же я продолжаю давить на педали, словно ноги работают сами по себе. Алекс протягивает руку, нащупывает мою ладонь и ободряюще её пожимает. Я пожимаю в ответ – по крайней мере мне так кажется, но пальцы у меня почти ничего не чувствуют, так что сказать сложно. Алекс снижается поближе к земле, где воздух немного теплее, но особой разницы я не чувствую. В ушах болезненно стучит, и у меня такое ощущение, что я вот-вот отключусь от холода.


        Через плечо брата я вижу, как он поднимает запястье и смотрит на часы.
        Уже полдесятого.
        – Мы не успеем, – хриплю я сама себе.
        И тут Алекс поднимает другую руку и указывает вперёд, и я вижу в отдалении слабое свечение, что-то вроде мерцающего купола света, во многих милях от нас, далеко внизу.
        Эдинбург.
        Когда мы приближаемся, свет становится ярче, и я уже могу различить очертания районов, толстыми щупальцами раскинувшихся вдоль дорог, впадающих в город. Вскоре мы уже прямо над домами и улицами, и до нас долетают звуки масштабного празднования: громкая, ударяющая по ушам музыка, гитары, волынки, церковные колокола и пение с высоты минарета мечети. Ветер вихрями приносит и уносит звуки, и я почти забываю, что продрогла до костей. Зубы перестали клацать: теперь я так крепко стискиваю челюсть, что мне уже больно.
        Потом, далеко под нами, я вижу то, что мы и ищем. Кругловатый пробел в городских огнях. Я стучу Алекса по спине, и он показывает мне большой палец: он тоже увидел. Он всё снижается, снижается, пока у меня не начинает закладывать уши, и вот мы уже можем разглядеть крошечные фигурки людей на земле. Возле каждого – огонёк света, будто все держат в руках какие-то факелы, но я ещё слишком высоко и не могу разглядеть детали.
        И вот он, Трон Артура – эдинбургский холм с крутыми склонами, по одну сторону которого простирается озеро, куда я два года назад ездила с семьёй и где была снята фотография, висящая у нас в туалете на первом этаже.
        Люди со своими факелами образуют линии, идущие по тропинкам; они стоят на обширных пологих полях: десятки, сотни… тысячи людей, и у меня обрывается сердце. Нам ни за что не разглядеть Мэнни.
        О чём он только думал?
        Он, наверное, не знал. Откуда бы? Просто назвал место, которое было бы легко найти. Он понятия не имел, как будет выглядеть Трон Артура, когда все до единого люди в Шотландии заявятся сюда отпраздновать ВВВ.
        Или что ещё хуже – может, он вообще не пришёл. Он, конечно, сказал, что придёт. Но вдруг ему что-то помешало?
        Теперь мы замедлились. Я это поняла потому, что ветер больше не треплет меня с прежней болезненной силой. Алекс поворачивает голову, и я наклоняюсь поближе, а он кричит мне в ухо:
        – Я СОБИРАЮСЬ СНИЗИТЬСЯ, ЧТОБЫ ОН НАС УВИДЕЛ! У НАС НЕТ ВЫБОРА!
        Всё это время я пыталась следить, как Алекс управляет лётиком, и я с облегчением понимаю, что всё не так уж и сложно. Скоро мне придётся делать это самой.
        Он включает фары, опускает перекладину руля вперёд, и лётик начинает снижаться всё дальше и дальше над головами собравшихся на холме. Люди оглядываются и смотрят на нас: теперь не заметить лётик просто невозможно. Остаётся только надеяться, что никто не попытается нас остановить.
        То, что мы делаем, запрещено: я это понимаю. В этом даже есть здравый смысл. Но «здравый смысл» иногда должен уступать место «необходимости», а прямо сейчас нам жизненно необходимо отыскать Мэнни среди этого сборища. Я смотрю вниз и вижу, что люди нам машут. Может, всё и не так плохо.
        – ОНИ НАМ МАШУТ! – кричу я Алексу в ухо. – ВСЁ НОРМАЛЬНО!
        Он что-то мне отвечает, но я не слышу толком, потому что в этот момент раздаётся оглушительный свист, за которым следует шквал искр, разминувшийся с нами всего на пару метров, уносящийся в небо и взрывающийся там яркой вспышкой.
        Фейерверк! Кто-то в нас палит? У кого хватит безбашенности запустить салютом прямо в нас? Хотя…
        У Мэнни хватит!



        Глава 44

        Через несколько секунд в нас летит новый фейерверк, а за ним раздаётся оглушительный свист.
        – Вон там! – кричу я, указываю в сторону, откуда исходили оба фейерверка и свист, и конечно, когда мы поворачиваем – заработав «О-о-о!» от толпы, – я вижу Мэнни, крохотного, но вполне узнаваемого, размахивающего бенгальскими огнями и изо всех сил дующего в судейский свисток. Мы снижаемся и снижаемся, пока не оказываемся над ним всего лишь на высоте дома.
        – Разойдитесь! Разойдитесь! – вопит Алекс, размахивая рукой, и толпа рассыпается в стороны, а мы неровно опускаемся на траву.
        Если я думала, что когда мы приземлимся, нас ждут овации или что-то такое, меня вот-вот постигнет разочарование. Оказалось, люди вовсе не махали нам с радостью, а трясли кулаками. Они в ярости, и из толпы доносятся вопли «Это опасно!» и «Где надзиратели?»
        Я слышу, как кто-то кричит:
        – Это был он! Остановите этого мальчишку! – Но толпа всё ещё держится на расстоянии – широкое, неровное кольцо людей, окружающих нас на небольшом относительно плоском участке, любопытных и злых.
        Вокруг воцаряется зловещая тишина, нарушаемая только шумом лётика – жужжание его двигателя становится тише, но полностью не умолкает. Я всё ещё чувствую его вибрацию. Я перестала крутить педали и – боже мой! – это невероятное облегчение.
        Мэнни стоит с двумя взрослыми, мужчиной и женщиной. Мужчина держит мини-холодильник и плед, будто решил посреди ночи сходить на пикник.
        Должна сказать, вид у них не очень дружелюбный.
        Алекс бормочет мне:
        – Садись на переднее сиденье. Не касайся кнопки выключения. Помни: чтобы набрать высоту, потяни руль на себя; рычаг справа регулирует скорость. О, и удачи… сестрёнка!
        Сестрёнка! Я могу ответить только:
        – Спасибо… братишка!
        Между нами повисает пара секунд, но по ощущениям – целая жизнь, жизнь, которой никогда не было – когда мальчик с каминной полки протягивает руку и приподнимает с моих глаз очки, чтобы мы могли посмотреть друг на друга в последний раз. Мне удаётся изобразить на застывшем лице улыбку.
        – Серьёзно, спасибо, – говорю я, и он кивает. Он поворачивается, и я хватаю его за рукав. – Возьми вот это, – говорю я и сую ему плитку «Шоколадного крема Фрая», которая весь день пролежала у меня в кармане. Алекс выглядит озадаченным. – Это немного, знаю, но это из моего мира. Мне бы хотелось что-то оставить.
        Алекс улыбается, берёт плитку и отходит от лётика. Я пересаживаюсь на его место. Оглядываясь по сторонам, я вижу, что окружающая нас толпа подступила ближе, а бормотание стало враждебнее.
        Мэнни стискивает руку стоящей с ним рядом женщины своими.
        – Ты ещё увидишь меня, ма, – обещаю, обещаю, обещаю. Но сейчас, понимаешь…
        Нет никаких сомнений, что это его мама – та же женщина, фото которой я видела на листке в детском доме имени Уинстона Черчилля. Она хрупкая на вид, с большими глазами и какими-то нервными движениями, как у оленёнка. Это едва не заставляет меня передумать. Как она среагирует на то, что Мэнни внезапно её бросит?
        Мужчина говорит:
        – Мэнни, что происходит? Надеюсь, ты не думаешь садиться на эту штуку! Какого флинта с тобой такое?
        – Джейкоб, у меня нет выбора! Если я этого не сделаю, то…
        – Ну уж нет! У меня, как у одного из отвечающих за тебя взрослых, будут огромные проблемы. Ну же, приятель, давай поговорим об этом, а? Можем сесть и побеседовать как следует. Я понимаю, тебе сейчас очень непросто.
        Я уже положила руки на руль и наблюдаю, пока Алекс стоит рядом. Я ничего не говорю, но прекрасно понимаю, что любопытная и злая на вид толпа скоро окажется так близко, что я не смогу взлететь. Мэнни наклоняется к корзинке для пикника и приподнимает крышку.
        – Мэнни – что ты делаешь? – спрашивает Джейкоб. – Нет-нет-нет, Мэнни, – это моя последняя банка. Это же для пикника! Положи на место!
        Я немедленно узнаю эту баночку. Мэнни держит в руках раздувшуюся жестянку с сюрстрёммингом и консервный нож.
        – Мне очень жаль, Джейкоб, – говорит он. – Но эта фигня только для такого и годится.
        – Нет, Мэнни. Прошу. Давай это обсудим, а?
        – Нет! Сейчас, Джейкоб, ты должен меня выслушать. Бухта Браун, между Калверкотом и Уитли-Бэй. Я буду там, сразу после высокого прилива. Позвони береговой охране. – Он поворачивается к своей маме. – Я буду там, ма! Обещаю!
        Мама Мэнни упала на колени и тянет к нему руки, чтобы остановить его, но он уворачивается.
        – Пожалуйста, Мэнни! – стонет она.
        По её щекам катятся слёзы. Я вижу, что Мэнни ужасно хочется подойти и обнять её, но если он так сделает, то отпустить уже не сможет.
        – Бухта Браун, мам! Обещаю!
        И с этими словами Мэнни пыряет банку ножом и разбрызгивает вонючую рыбную жижу на надвигающуюся толпу.
        Эффект моментальный. Со стонами и воплями «Ох, крышкануться, ну и вонь!» и «Что это, нафлинт, такое?» толпа замирает, сдерживая рвотные позывы и зажимая носы.
        Внезапно через толпу проталкивается крупный мужчина в светоотражающей куртке и килте, прикрывая лицо рукой, и громко, хоть и приглушённо, говорит с шотландским акцентом:
        – Ладненько, ладненько, а ну все отойдите! Я надзиратель мероприятия, и я хочу знать, что здесь происходит! Это серьёзная угроза здоровью и безопасности. Кто ответственный? – Его рация, прицепленная к куртке, потрескивает. Он бубнит в неё: – Да, Боб, – требуется подкрепление, пожалуйста. Тут флинтов несанкционированный суперлёт, ради всего святого. Просто приземлился посреди толпы. Судя по всему, дети. И у них бомбы-вонючки. Конец связи.
        Он переключает внимание на Алекса.
        – Ты владелец этой штуки? У тебя, мой махонький друг, огромные проблемы!
        – Ты готова? – едва слышно бормочет Алекс. – Было приятно с тобой познакомиться, Уилла!
        И с этими словами он поворачивается к надзирателю и кричит:
        – Сначала поймай меня, хаггис ты жирный!
        Толпа ахает – может, на оскорбление Алекса или, скорее всего, потому что он врезается в надзирателя головой с такой силой, что тот катится вниз по холму. Мужчина с неприятным стуком плюхается на зад, отчего его килт задирается, и все снова ахают. Потом Алекс бежит в другую сторону, распихивая шокированных людей.
        Мэнни вскочил на лётик позади меня и пытается вырвать свою руку из маминой.
        – Отпусти, ма!
        – Мэнни! Останься! Пожалуйста! Мне нужен мой сын, Мэнни. Нужен мой сын! Кто-нибудь, остановите его! – умоляет его мама, и от глубины её мольбы у меня сжимается сердце.
        – Отойдите! – ору я и начинаю крутить педали. Несколько храбрецов из толпы выходят вперёд, но слишком поздно. Дёрнувшись влево, вильнув вправо и взвизгнув мотором, лётик приходит в движение.
        Я слышу, как Мэнни вопит:
        – Во-о-о-о-оу-у! – и хватает меня за плечо, опрокидываясь назад, и на миг мне кажется, что я его потеряла, но его ноги запутались в ремнях безопасности, и вот так мы и сбегаем: я бессвязно воплю гласные в духе «А-а-а!», «И-и-и!» и «О-о-о!», а Мэнни висит вниз головой на почти неуправляемом суперлёте, крича «Бухта Браун! Я люблю тебя, ма!»
        На себя, чтобы набрать высоту, правый рычаг – вперёд… Вроде так?
        Без помощи Мэнни лётик не может набрать достаточной высоты, и вот я внезапно уже рассекаю толпу со свисающим с сиденья Мэнни. Люди вопят, многие бросаются плашмя на землю; потом, приложив особое усилие, я всё-таки ухитряюсь снова подняться. Делая так, я ощущаю тошнотворный рывок сзади, а оглянувшись, вижу, что нога Мэнни выпуталась из ремня, и теперь он висит на одной лодыжке.
        На высоте примерно двадцати метров я выравниваю лётик. Он летит по прямой, и я нажимаю на кнопку «АВТО», совершенно не зная, что из этого выйдет. Я осторожно убираю руки с руля – полёт остаётся ровным. Не переставая крутить педали, я тянусь вниз и назад, отчего лётик опасно накреняется.
        – Мэнни! Мэнни! Возьми меня за руку!
        Собрав все свои силы, он подтягивается, но до моей руки дотянуться никак не может и откидывается обратно, вися под лётиком, который снова начал жутко крениться. Краем уха я слышу вопли толпы, хотя снизу раздаётся и парочка охов, будто люди наблюдают за какими-нибудь каскадёрскими трюками.
        Вес Мэнни здорово натянул его ремень безопасности. Мой собственный вроде закреплён надёжно, а вот его начинает тереться об острое стальное основание лётика. С каждым покачиванием перетираются несколько новых нитей, и у меня нет выбора: мне придётся приземлиться – и будь что будет, иначе Мэнни упадёт и разобьётся.
        Я ёрзаю на сиденье и только тогда вижу, что лечу над огромным прудом и приземлиться не могу! Доберусь ли я до берега прежде, чем ремень Мэнни порвётся окончательно?
        Отчаянный вопль Мэнни из-под лётика подстёгивает меня сделать последний рывок. Благодаря склону холма я набрала некоторую высоту. Я решаю, что если на несколько секунд уберу ноги с педалей, то смогу дотянуться до Мэнни, втащить его на сиденье и продолжить крутить педали прежде, чем мы ударимся о воду.
        Это мой единственный шанс. Как только я перестаю жать на педали, лётик начинает падать. Пальцы Мэнни касаются моих и, с отчаянным рывком, он приподнимается, хватает меня за рукав и мучительно медленно взбирается на сиденье, стискивая ткань моего свитера. Мы ничего не говорим, не желая тратить энергию на ерунду вроде «Давай же, у тебя всё получится!»
        Но я думаю эту ерунду. Думаю так усиленно, что у меня такое чувство, будто Мэнни может меня услышать. Он протягивает левую руку и хватает сиденье в ту самую секунду, когда последние нити его ремня безопасности разрываются, и вот Мэнни уже лежит поперёк заднего сиденья, а потом садится прямо, ёрзая. Мы начинаем крутить педали вместе. Дно лётика скользит по воде, но…
        У нас получилось! Мы быстро набираем высоту, и тут я слышу оглушительный взрыв.
        За взрывом следует вспышка ослепительного разноцветного света, а за ней – новые хлопки, и я понимаю, что мы влетели прямо в центр огромного праздничного фейерверка.
        Мимо свистят ракеты. Одна из них врезается в дно лётика, и нас трясёт, а Мэнни кричит от ужаса, но теперь он в безопасности, хоть и не пристёгнут. А я? Я почти не вздрагиваю – в конце концов, что такое пара фейерверков по сравнению с грозой? Я увожу лётик подальше от ракет и оглушительных взрывов и треска, и нас осыпает дождём розовых искр.
        Мы летим над главной дорогой, ведущей к югу от города, и всего через несколько минут огни Эдинбурга остаются позади нас, и я чувствую, что могу вздохнуть с облегчением.
        Мы…
        В…
        Безопасности.
        И тут над нами раздаётся звук, который не спутаешь ни с чем: жужжание вертолёта. Тьму пронзает луч поискового прожектора.
        Через несколько секунд я уже чувствую поток воздуха от вертолётных лопастей, и чей-то голос произносит:
        – Немедленно снижайтесь. Это приказ.



        Глава 45

        Сообщение повторяется:
        – Немедленно снижайтесь. Спускайтесь на землю. Это приказ.
        Я решаюсь взглянуть вверх. Поначалу я ничего не вижу, ослеплённая светом поискового прожектора. Потом, когда он поворачивается, я вижу женщину, пристёгнутую своего рода ремнём безопасности, далеко высунувшуюся из вертолёта без боковых стенок и держащую у лица громкоговоритель.
        – Вы нарушаете транспортные законы Шотландии. Немедленно и как можно безопаснее спускайтесь на землю.
        Всё это время вертолёт над нами снижается, и я осознаю, что тоже здорово опускалась, чтобы избежать столкновения с ним. Я вижу, как под нами проносятся вершины высоких сосен.
        – Спасибо, что следуете нашим инструкциям. В тысяче ярдов отсюда есть безопасная площадка для приземления.
        – Что ты делаешь? – вопит Мэнни мне в ухо.
        – Я не специально! – кричу я в ответ. – Они заставляют меня снижаться…
        Я ещё не закончила говорить, когда Мэнни протягивает руку над моим плечом и хватает руль лётика, изо всех сил потянув его влево. Лётик немедленно поворачивает, резко выходя из-под нисходящего потока воздуха от вертолёта. Затем мы с резким рывком начинаем набирать высоту, разминувшись с вертолётными лопастями на гораздо меньшем расстоянии, чем мне бы понравилось, – но всё происходит слишком быстро, чтобы я успевала беспокоиться, потому что несколько секунд спустя мы уже оказываемся над вертолётом и обгоняем его.
        – Быстрее! – вопит Мэнни.
        – Не могу! – Мы оба крутим педали изо всех сил, но кажется, при превышении определённой скорости ускорение зависит только от механизма самого лётика. Я в таком ужасе, что больше не чувствую холода, и вспоминаю, что у Мэнни даже нет ни тёплой куртки, ни шапки. Но, кажется, его это тоже не волнует.
        Потом, с запада, то есть по правую руку от нас, из темноты возникают два огромных беспилотника с горящими синим фарами. Они настигают нас за считаные секунды, и снова раздаётся потрескивающий усиленный громкоговорителем голос, на этот раз мужской, и к тому же злой.
        – Говорит главный инспектор управления безопасности и защиты Шотландии Макбет. Вам приказано приземлиться! Вам что, непонятно? Мы имеем право использовать магнитный крюк для вашей же безопасности!
        – Да идите вы! – кричит Мэнни и делает грубый жест рукой.
        – Это последнее предупреждение!
        Подчиняться я теперь точно не собираюсь. Я уже увязла в неприятностях настолько, что даже если сделаю как велел этот инспектор Макбет – будет ни капли не лучше, чем если я просто продолжу исполнять задуманное. Два беспилотника и вертолёт окружили лётик с боков и сверху и снова пытаются заставить нас снизиться.
        Потянув за рычаг, я кричу Мэнни:
        – Прекрати крутить педали! – и мы оба так и делаем.
        Ветер, дующий нам в лицо, ослабевает. Мы начинаем нестись к земле в тот самый момент, когда позади раздаётся хлопок: в нас запустили магнитным крюком. Через несколько секунд наши преследователи на огромной скорости пролетают над нами, размахивая стальным тросом с прикреплённым к его концу огромным металлическим диском. Он промахивается мимо нас на несколько метров. Я смотрю вниз – верхушки деревьев приближаются всё быстрее и быстрее.
        – Теперь крути! – воплю я, и мы с Мэнни начинаем работать ногами, но это всё равно что въезжать на велике на крутой холм. Я жму на педали всё сильнее и сильнее, и постепенно мне становится легче, но деревья всё равно приближаются.
        – Вверх! Вверх! – кричит Мэнни и, когда верхушка высоченной сосны задевает дно лётика, мы снова начинаем набирать высоту, а два гигантских беспилотника поворачиваются…
        И улетают. Их синие огни удаляются, и я слышу, что Мэнни радостно вопит, сидя у меня за спиной. Лётик взмывает в небеса, и я вижу серебристую ленту реки Туид, проплывающую под нами.
        – Граница! – кричит Мэнни. – Им пришлось повернуть на английской границе!
        Кажется, я буквально смеюсь от облегчения. Холод, который я чувствовала до этого, испарился, и на смену ему пришло какое-то оцепенение. Лётик выравнивается, и мы следуем за рекой в сторону моря. Мы на такой высоте, которой не достигают фейерверки; время от времени мы смотрим вниз на разноцветные фонтаны вспышек и слышим отдалённый грохот и потрескивание: по всему побережью люди празднуют годовщину ВВВ.


        Луна уже взошла окончательно, облака почти рассеялись, и я чувствую нарастающее облегчение. Мне не нужно спрашивать Мэнни: я уже подсчитала, что у нас примерно час, чтобы добраться до бухты Браун, когда высокий прилив будет на своём пике. Мы уже миновали замок Линдисфарн – старый остров с празднично горящими огоньками, как на рождественской ёлке – и добрались до замка Бамбург – люди на его стенах всё ещё запускают фейерверки…
        У нас всё получится, Уилла. Всё получится!
        Впереди, на слегка неровной линии горизонта, я едва-едва различаю городские огни Ньюкасла. Я начинаю крутить педали чуточку сильнее, наплевав на боль в икрах, щиколотках, ягодицах и пояснице… По сути, у меня болит всё, что не онемело, а некоторые места и болят, и немеют одновременно – новое и совершенно не приятное чувство.
        И всё же я позволяю себе помечтать о том, как вернусь домой, к своей семье, и расскажу им о нашем удивительном приключении и о поразительной Вселенной Вне Войны. Я даже разрешаю себе представить, что я уже там и что всё прошло гладко.
        Тут по корпусу лётика пробегает какая-то дрожь – раньше такого не было. Совсем недолгая: какое-то едва ощутимое потряхивание, которое длится несколько секунд, а потом прекращается. Я чувствую, что у меня снова закладывает уши, и понимаю: мы теряем высоту, и довольно быстро.
        Мэнни за моей спиной вопит:
        – Что это было?



        Глава 46

        За несколько следующих минут лётик исполняет этот свой дрожащий кашель ещё четыре раза. Приборная панель мигает, и фары гаснут. Теперь мы летим в темноте, и дорогу нам освещают только Луна и звёзды. С каждым кашлем лётик делает рывок вниз, и мы опускаемся на два-три метра. Я сворачиваю от суши, и мы летим над водой – медленнее, чем раньше, хотя без рабочей приборной панели сказать трудно – строго держась линии берега.
        Дрожащей онемевшей рукой я отстёгиваю ремень безопасности. Если мы упадём в воду, я не сомневаюсь, что лётик утонет как камень, хоть он и напоминает гидроцикл. Не хочу быть к нему пристёгнута, когда это произойдёт.
        Мы продолжаем кое-как лететь, каждый километр или около того опускаясь на несколько метров. К этому моменту я уже четыре часа как кручу педали, и каждый новый толчок пронзает ноги болью, поднимающейся от лодыжек к бёдрам. Я тяжело дышу и потею.
        Вскоре мы снижаемся настолько, что уже можем разглядеть детали домов, стоящих вдоль побережья. Я вижу движения океана под нами, из ровного чёрного зеркала превратившегося в трепещущий шёлковый шарф, и мы теперь так низко, что можем рассмотреть белые барашки волн. Из-за того что лётик замедлился, я волнуюсь, что мы пропустим высокий прилив, поэтому когда я замечаю празднично освещённый маяк Святой Марии в отдалении, я выдыхаю от облегчения и жму на педали ещё усерднее. Тем не менее мы продолжаем опускаться.
        Я вымотана; я слышу, как Мэнни сопит и стонет с каждым поворотом педалей. Любая мысль, которая могла у меня возникнуть насчёт того, чтобы сделать победный круг над парком отдыха, – ну знаете, маша маме, папе и толпам, – давно позабыта, когда мы пролетаем мимо; луч маяка теперь уже выше, чем лётик.
        Потом я вижу впереди огни на воде и испускаю громкий стон. В бухте Браун на празднование собрались рыбацкие лодки из Калверкота, целые десятки, плюс яхты и самые разные прогулочные катера: весь этот ярко освещённый мини-флот как будто сторожит вход в пещеру. К тому времени как мы добираемся дотуда, мы едва ли находимся над водой выше, чем лодки. Мэнни их тоже заметил.
        – Они нас увидят, – пыхтит он мне в ухо.
        Слишком поздно. Одна из лодок уже поймала нас в луч поискового прожектора.
        – Ты готов, Мэнни? Нам придётся спрыгнуть с лётика и плыть!
        Он хлопает меня по плечу, соглашаясь. Кажется, он слишком вымотан, чтобы разговаривать.
        Набережная Уитли-Бэй по правую руку от нас ярко освещена: там устроили ярмарку с колесом обозрения и празднуют вовсю. На громадном белом куполе «Испанского Города» мигают разноцветные огни, рядом с ним перед огромной толпой выступает музыкальная группа.
        К этому времени от поверхности воды нас отделяют всего метра четыре, и я круто сворачиваю к берегу. Прилив затопил почти весь пляж, кроме узкой полоски песка у самой скалы – в которую мы непременно врежемся со всего размаха.
        Поисковой прожектор лодки всё ещё держит нас в своём луче: теперь все нас видят. Мы в сотне метров от берега, несёмся прямо к бетонной стене набережной, на пару миллиметров разминувшись с мачтой какой-то яхты. Люди на лодках под нами кричат и машут.
        – Готовимся… готовимся… готовимся… отпускаем педали!
        До воды всего три метра, два метра, стена набережной всё приближается и приближается…
        – Прыгаем!
        И мы оба прыгаем. Я падаю лицом вниз, всем телом погружаясь в неглубокую воду и больно царапаясь подбородком о песок. Мой самонадувающийся жилет вообще не надувается, а мощная волна переворачивает меня, прежде чем я ухитряюсь встать на ноги – как раз вовремя, чтобы увидеть, как бедный «Шевроле Суперлёт Спорт 212» дедушки Нормана ударяется о песок и кувыркается, врезаясь в основание набережной с металлически-резиново-деревянным хрустом и громким впечатляющим грохотом.
        – Мэнни! Мэнни! – Я озираюсь, стоя по колено в воде. – Где ты? Мэнни?
        Он выныривает прямо рядом со мной, еле-еле встаёт на колени и хватает меня за ноги, кашляя, а потом его рвёт морской водой. Он ничего не говорит, но бредёт по волнам к полоске песка, а там падает, сипя.
        – Я не могу… не могу… – выдыхает он.
        – Можешь, Мэнни! До пещеры рукой подать! Мы так долго летели. Ты не можешь сдаться! – уговариваю я, опускаясь на колени с ним рядом на узком пляже и стискивая его за плечо.
        – Я не могу… не могу это почувствовать, – говорит Мэнни, заставляя себя приподняться на локте. Волосы прилипли к его лбу, всё лицо в песке, и даже зелёные глаза растеряли свою яркость. – Луну, эту… штуку, Уилла. Она такая слабая. – Он печально качает головой, потом снова кашляет. – Я такой слабый. Думаю, дело в этом полёте, в кручении педалей, понимаешь?
        – Нет. Нет, Мэнни. О чём ты говоришь? Мы же столько всего сделали! Давай-ка, вставай! – Я тяну его изо всех сил, и он кое-как поднимается. С него ручьями течёт морская вода. – Вот так… Идём со мной. Смотри – пещера совсем близко.
        Прилив уже залил вход, но мы и так мокрые.
        Я замечаю небольшую вёсельную лодку, направляющуюся в нашу сторону, и людей, спустившихся по ступенькам на набережную, встревоженных крушением лётика. Кто-то кричит:
        – Вы в порядке? Что происходит?
        Я машу в ответ, вопя:
        – Да, да – нормально, – но это их не останавливает. Теперь по ступенькам спускается уже трое или четверо – им явно не терпится оказать нам помощь, о которой мы не просили.
        – Давай же, Мэнни, быстрее! Мы должны хотя бы попробовать! – Я уже просто тащу его вперёд. Он глубоко вдыхает, выпрямляется и начинает мучительно бежать по грубому песку к пещере.
        За нами гонятся мужчина и женщина с фонариками и воплями:
        – Остановитесь! Туда нельзя! Там опасно!
        Когда мы пробираемся в пещеру, вода доходит нам до бёдер, а крики потенциальных спасателей эхом отдаются в тёмном устье.
        Мы с Мэнни бредём по воде дальше во тьму, и я чувствую знакомый запах водорослей, лишайника и дохлой рыбы.
        Прилив сильный: каждый раз, когда волна отступает из пещеры, она грозится утянуть нас с собой, но метр за метром вода становится мельче, пока не начинает доходить мне только до щиколоток. В черноте я кое-как могу различить заднюю стену и тащу Мэнни к ней.
        Крики людей на набережной смолкли. Кажется, за нами никто не гонится. Мы с Мэнни остались вдвоём в тёмной пещере.
        У нас получилось!
        – Ты готов, Мэнни? Мы возвращаемся вместе, а потом ты снова отправляешься сюда один, как мы и договаривались. Так? Чтобы… чтобы быть с мамой?
        Он ничего не говорит, настолько он вымотан. Не дожидаясь ответа, я хватаю его за запястье и шлёпаю ладонью по задней стене.
        А потом жду, когда нас окутает серым туманом.



        Глава 47

        Ничего не происходит. Ну – не совсем ничего. Какое-то серое облако наполовину появляется, а потом отступает. Это уже что-то, но явно не то, что нам надо.
        Я снова шлёпаю по стене.
        Происходит то же самое. Стискивая мою руку, Мэнни тоже кладёт ладонь на стену. Мы пробуем трогать разные её места: повыше, пониже, левее, правее, отчаянно и хаотично колотим по камню, снова и снова, словно выстукивая какой-то безысходный ритм. Мэнни хлопает по стене сильнее и сильнее, быстрее и быстрее, пока не начинает ударяться о камень всем телом, издавая стоны отчаяния.
        – Нет! Нет! Нет! – кричит он, задыхаясь от слёз.
        В полутьме я вижу, как он отводит руку назад и стискивает ладонь в кулак, и хватаю его за предплечье, пока он не разбил себе костяшки.
        – Мэнни! Остановись!
        Он медленно опускается на колени, всхлипывая, а потом садится, прислонившись спиной к стене. Прилив лижет нам ноги.
        Я едва осмеливаюсь спросить, но всё же спрашиваю:
        – Что происходит, Мэнни? Ты же можешь сейчас пойти со мной, а потом вернуться, правда?
        Он выдёргивает свою руку из моей ладони. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я чётко вижу его силуэт. Глаза у него блестят от слёз.
        – Разве ты не понимаешь, Уилла? Я не могу вернуться, после того, как ты всё объяснила. Мне бы очень хотелось остаться, но это не мой мир. Ты была права. Она не моя мама, так ведь? – Он перекрикивает бурление и плеск морской воды под нашими ногами. – Ты слышала её? Как она кричала «Мне нужен мой сын»?
        Я слышала. Это было душераздирающе.
        – До меня дошло, когда мы говорили по телефону, и ты сказала, что есть другие мы – ты и я, которые оказались в ловушке в этой пещере. Они там – здесь – прямо сейчас, Уилла. Я как будто… могу их чувствовать.
        Я озираюсь и изо всех сил пытаюсь тоже почувствовать это – призрачное присутствие двух перепуганных детей в тёмной пещере.
        Мэнни втягивает воздух.
        – Я чувствую себя обманщиком, Уилла. Я чувствую себя так, будто что-то украл у своей мамы. Украл её настоящего сына и подменил собой. Понимаешь? И оставил того, другого, в этой пещере. Он наверняка до смерти перепуган. Думает, что видит какой-то кошмар, а может, пытается выбраться, рискуя утонуть. Это его мама, не моя.
        Сквозь всхлипы он продолжает:
        – Но оно… оно недостаточно сильное. Я тебе говорил.
        – Оно сильное! Должно быть сильным, Мэнни! Нам просто надо подождать. Оно надвигается – я его видела. Ты видел? Она была там, эта серость. Она…
        Мэнни перебивает, отмахиваясь от меня рукой.
        – Нет. Я знаю, Уилла. Я это чувствую. Нам не хватит этого… чем бы оно ни было, чтобы пройти обратно. Мне… мне жаль. Мы опоздали.
        Меня охватывает такая паника, что я не могу толком соображать, и я просто стою перед Мэнни, пытаясь поднять его на ноги.
        – Что ты такое говоришь, Мэнни?
        У меня уходит секунда-другая, чтобы уложить в голове его слова.
        – Но… мы же застрянем здесь. Навсегда!
        Он безрадостно смеётся, но мне не кажется, что он злорадствует – просто смотрит на всё реально.
        – Ага. Ты будешь торчать здесь с Мининой мамой, Мининым папой, Мининым братом. А я – с чужой мамой, и он – я – мы оба – будем вечно страдать в мире, которого не понимаем. – Я слышу, как его голова с громким стуком ударяется о камень. – Луна уже выходит из перигея, но я всегда чувствовал, что было что-то ещё. Помнишь, как мы вымотались, пока летели сюда? Так вот это и было то «что-то ещё». Мы слишком слабы, Уилла. Этот полёт – он нас просто вымотал. Мне очень жаль – правда жаль – но…
        Он не заканчивает предложение. Вместо этого он встаёт и бредёт к воде.
        В пещеру врывается мощная волна и омывает его ноги, а потом и мои. Я уже почти не замечаю этого. Я делаю шаг к Мэнни, и меня пронизывают отчаяние и усталость.
        – Да ладно, нет, должен быть ещё способ, – скулю я. – Куда ты?
        От устья пещеры доносятся голоса и плеск вёсел.
        – Эй? Вы в порядке? – кричит кто-то. Я вижу, как на своде пещеры мелькают лучи фонариков, вцепляюсь в Мэнни и опускаюсь на колени в воду.
        Всё было напрасно.
        Я думаю обо всём, что мы сделали, обо всём, чем рискнули. Думаю о другом Мэнни и о Мине, оказавшихся в нашем мире – мире конфликтов, мире войны. Думаю о маме, папе и сестре, о том, что больше никогда их не увижу, и начинаю неудержимо рыдать. Я трясусь и скулю от необъятных печали и страха и крепко зажмуриваюсь, надеясь, что когда открою глаза, окажусь у себя дома, в кровати, очухиваясь от чересчур реалистичного кошмара, хоть и знаю, что этого не произойдёт.
        Рядом со мной в тёмной воде раздаётся всплеск, но я не поднимаю головы: это наверняка какой-то человек в лодке, а я просто не хочу никого видеть.
        Потом кто-то с мягким хрустом идёт по песку и нежно пихает меня в плечо, и я медленно выпрямляясь, ожидая увидеть одного из спасателей.
        И точно не ожидая увидеть то, что вижу.



        Глава 48

        Кобака низко и мурчаще рычит мне в ухо, а потом снова пихает, уже сильнее, словно говоря «Поднимайся!» Я распрямляю руки и поднимаю голову, и кобака приближает морду к моему лицу, будто хочет заглянуть мне прямо в душу. Янтарные глаза существа словно светятся изнутри, а пахнущее рыбой дыхание странно ободряет.
        – Мэнни, – медленно зову я, не в силах отвести глаз от кобаки. Он перестаёт брести по воде и поворачивается. Лицо у него серое, из глаз исчезла вся жизнь, будто он уже сдался.
        Плеск вёсел слышится уже совсем близко, а лучи фонариков стали ярче.
        – Эй? Там кто-нибудь есть? Оставайтесь на месте – сейчас мы вас вытащим. – Но от людей нас словно отделяет миллион миль – будто они где-то в другом мире.
        Как в трансе, я встаю, и кобака за моей спиной поднимается на задние лапы, навострив крупные треугольные уши и как будто подгоняя нас передними лапками к дальней стене пещеры. До меня резко доходит.
        – Кобака тоже может ходить через измерения! – кричу я Мэнни. – Кобака отведёт нас обратно! Она как будто хочет это сделать! Она знает!
        Кобака намеренно это делает?
        Я не хочу выяснять.
        – Идём! Возьми меня за руку, Мэнни! Сейчас же! – ору я.
        Теперь всё зависит от меня – только от меня. Мэнни привёл нас сюда, а я верну нас домой. Я стискиваю липкую, полумёртвую ладонь Мэнни в своей.
        Когда лучи фонариков начинают мелькать ближе, свободной рукой я хватаю крохотную, похожую на человеческую, ладошку кобаки и прикладываю наши руки к полосе тёмного песчаника. Кобака не сопротивляется, а терпеливо ждёт, пока за считаные секунды серая дымка становится плотнее и плотнее, заполняя пещеру, и мою голову, и мой рот, и моё сердце…
        Работает! Сила кобаки возвращает нас домой!
        Внезапно серый туман вокруг нас начинает вращаться, а существо слабо вырывает у меня свою лапку, будто потратило всю до капли энергию, всю свою жизнь.
        – Нет! – кричу я в отчаянии. – Нет, пожалуйста – не сейчас!
        Кобака хромает в туннель, ведущий к устью пещеры, с тихим плеском падает на воду и опускается на дно. Я осознаю, что она отдала жизнь за нас с Мэнни – но тщетно. Она попыталась перенести нас через преграду между измерениями обратно в наш мир, но ей это не удалось. Лучи фонариков светят теперь прямо на нас.
        Мужской голос с ноткой нетерпения зовёт:
        – Что ты делаешь, Уилла?
        Ещё один голос восклицает:
        – Ого! А это что такое? Ты это видел, Дел?
        – Что? А-а-агх, что это я задел ногой? О – вижу! Вон оно! Это собака?
        – Господь всемогущий, это акула! Глянь на плавник! Вон как поплыла – ну и быстра. Что за фигня?
        Я, пожалуй, рада, что кобаке удалось убраться, и теперь снова устало выпрямляюсь и жду, вымотанная, обессиленная и онемевшая от холода, когда двое людей, которые видели, как мы с Мэнни заходим в пещеру, выведут нас отсюда.
        Луч фонарика светит мне в глаза.
        – Ага, Дел. Это она.
        С мели на песок выходит человек в жёлтых болотных сапогах – он мне откуда-то знаком.
        – Уилла Шафто. Какого дьявола тебя всё несёт в эту пещеру? Держись за меня.
        Дел? Словно из глубин какого-то колодца, в моей голове всплывает воспоминание. Дел. Дел Малик. Папа Дины. Человек, который спас меня в прошлый раз?
        Голос Дела рокотом прокатывается по пещере: он кричит своим спутникам:
        – Нашёл их. Они здесь!
        – Вы что… это что…? – Я не могу даже толком сформулировать вопрос. – Это что… настоящий мир? – спрашиваю я.
        – «Настоящий мир», чёрт возьми. О чём ты говоришь? Я тебе покажу «настоящий мир», мисс. Зачем вы опять сюда полезли?
        Он хватает меня за пояс и поднимает – не грубо, но и не особо аккуратно, как мешок с чем-нибудь. Он бормочет – словно бы сам себе, но на самом деле нет:
        – Ты, милая моя, должна здорово объясниться. Надо было там тебя к чёрту и оставить. Парочку часов посидела бы – мигом бы в себя пришла. Арчи – ты бери паренька.
        Дел недовольно шагает по воде к выходу из пещеры, освещая путь фонариком. Мы выходим, и Дел ставит меня в воду – она доходит мне до коленей. Я таращусь на бетонную набережную и дорогу – там нет ни музыки, ни огней, ни фейерверков, ни людей…
        Никто не празднует ВВВ.
        – Браво фокстрот дельта один девять два. Они у нас. Мальчик и девочка. Да, те же самые.
        – Кто-нибудь, позвоните их родителям. Снова. Скажите, что они в норме. Хотя девчонка одета странновато.
        Я стою на набережной в комбинезоне дедушки Нормана, а под подбородком у меня болтаются защитные очки. Перчатки и шапку я где-то потеряла. Я трясусь от холода, замешательства и страха.
        По крайней мере телефон при мне. Я стискиваю его заледеневшими пальцами и вытаскиваю из промокшего кармана.
        Полицейский осторожно пытается забрать у меня телефон.
        – Ну-ка, милая. Я это возьму.
        Я выдёргиваю руку, ещё плотнее сжимая кулак.
        – Нет! Отстаньте!
        – Хорошо, хорошо, всё нормально. Вот – надень-ка это.
        На плечи мне опускается какая-то тяжесть: полицейская куртка. Я даю отвести себя вверх по каменным ступенькам, ведущим от набережной к дороге. Я оглядываюсь кругом, не в силах ничего сказать, – всё снова стало нормальным: проезжающие мимо машины, поломанная табличка на обшарпанном Калверкотском отеле.
        Мы с Мэнни сидим на задней ступеньке полицейской машины. Кто-то суёт мне бутылку с водой, и я подношу её ко рту трясущимися руками и делаю глоток.
        С тех пор как нас вытащили из пещеры, я почти ничего не говорила. Вокруг нас собрались люди и таращатся, пока чей-то строгий голос не велит:
        – Эй! Хватит, народ, хорош – отстаньте от ребятишек.
        Зубы у меня больше не стучат, и я делаю ещё глоток воды. Я смутно осознаю, что кто-то успокаивающе гладит меня по спине. Оглянувшись, я вижу, что это женщина в жёлтой куртке с надписью «НОРТУМБЕРЛЕНДСКАЯ ПОЛИЦИЯ» и в шляпе с чёрно-белой клетчатой лентой.
        Она кивает другому полицейскому, и тот начинает прогонять людей, говоря что-то в духе:
        – Давайте, уходите, пожалуйста, – мы ещё работаем.
        Когда устанавливается какая-никакая тишина, у меня появляется ощущение, что во всём мире остались только я и женщина из полиции, сидящие на ступеньке машины. У неё доброе лицо, и она тихо спрашивает:
        – Ты в порядке, милая? – и я киваю – скорее машинально, потому что я совсем не чувствую себя «в порядке».
        А потом у меня опускаются плечи, и я начинаю плакать – даже рыдать. Женщина обнимает меня обеими руками, и я не знаю, сколько сижу так, а потом меня уже везут в полицейской машине к маме и папе.
        Я так и не выпустила из рук телефон. У меня побелели костяшки пальцев – так крепко я его стискиваю. Потому что в телефоне – все доказательства.
        Доказательства того, где я побывала. Доказательства того, что Другой Мир реален.
        Никто мне не поверит, я уже знаю. Потому что если я думала, что это конец, в некотором роде это ещё только начало…



        Часть пятая




        Глава 49

        Я просыпаюсь в своей постели. Я не осмеливаюсь открыть глаза, так что просто лежу несколько секунд, пытаясь понять, всё ли в порядке.
        Кругом очень тихо. По-прежнему зажмуриваясь, я нюхаю покрывало. Оно пахнет правильно, так что я рискую открыть глаза. Первое, что я вижу, – это постер с Фелиной на стене. Это хорошо. Я решаюсь оглядеться ещё немного.
        Моя странная разноцветная школьная одежда лежит на стуле. Но – постойте – она насквозь мокрая. Я была в ней, когда меня привезли прошлой ночью домой, ошеломлённую и усталую, в маминой машине. Нормальной машине. С колёсами… Комбинезон тоже тут, а защитные очки валяются на полу.
        Я плохо помню, как вошла в дом, хотя память по кусочкам возвращается. Вот меня обнимает папа. Алекс что-то говорит. Девочка-Алекс, что важно… Я помню, как разделась и легла в постель…
        Я спала как убитая, но теперь, кажется, совершенно проснулась. Всё остальное в моей комнате такое, каким и должно быть. Стены правильного цвета. Я в своей обычной пижаме. На часах 6:30 утра. Слишком рано, остальные ещё не проснулись.
        В руке я по-прежнему стискиваю телефон.
        Палец за пальцем я разжимаю хватку и переворачиваю телефон. Он сел. Сел ещё тогда, когда…
        Когда я записывала речь Джона Ф. Кеннеди.
        Это правда было?
        Всё ещё немного ошалело, я кладу телефон на зарядную панель у кровати и жду. Я обнаруживаю, что едва могу сглотнуть – настолько я нервничаю, так что поднимаюсь и пью воду из-под крана, а потом замечаю, что мои щётка и паста снова стали нормальными.
        Несколько секунд спустя моё сердце подпрыгивает: телефон мелодично звякает, оживая.
        Дрожащим пальцем я включаю его и первым делом открываю галерею.
        Вот оно: видео с гигантским экраном, на котором выступает человек, которому сто с лишним лет. Последнее из того, что я сняла. Я нажимаю «воспроизведение». Я почти не дышу.
        – Мои соотечественники американцы, мои соотечественники… люди!
        Я лихорадочно пролистываю остальную галерею. Всё на месте. Все мои фотки. Все видео. Ничего не пропало!
        Вот теперь я могу вдохнуть! Если точнее, я дышу слишком быстро и пытаюсь замедлиться.
        Вдох, два, три, четыре…
        Ой, да пофиг.
        – Мам! Пап! Алекс! АЛЕ-Е-Е-Е-Е-ЕКС! – ору я во весь голос. – Ма-а-а-ам! – Я выбегаю из комнаты в коридор, визжа, вопя, смеясь как безумная и колотя в их двери. У меня есть доказательства!
        – Получилось! Получилось! Крышкануться, ПОЛУЧИ-И-ИЛОСЬ!



        Глава 50

        Я тут же звоню Мэнни. Гудки идут и идут, и с каждым гудком я беспокоюсь всё сильнее и сильнее, пока спустя, по ощущениям, целую вечность, он наконец не отвечает.
        – У тебя получилось, – говорим мы оба, а потом: – Да!
        – Как ты себя чувствуешь? – интересуется Мэнни.
        Мне приходится задуматься.
        – Странно.
        – Я тоже. О господи!
        – Что, Мэнни, что?
        – Ничего. Просто… память возвращается. Тот запах. Подожди. – Следует пауза, и я слышу шуршание постельного белья. Потом раздаётся безумный смех. – Так и думал. Я наступил в кобачьи какашки в пещере. Они так и остались у меня на ботинке!
        Я вспоминаю пещеру и кобаку.
        – Кобака, – говорю я. – Думаешь, она жива?
        – Она помогла нам, Уилла. Надеюсь, что жива, но она казалась очень… слабой, что ли. У тебя получилось, кстати? С фотками?
        – Приходи как сможешь, Мэнни, – говорю я. – Ещё как получилось!


        Мы сидим и смотрим то, что я наснимала, – я, мама, папа, Алекс и Мэнни – подсоединив мой телефон к ноутбуку Алекс. Мы с Мэнни рассказываем обо всём, показывая фото парка отдыха и знака с прадедушкой Роджером, похожим на дядьку с логотипа KFC, видео си-мобилей, людей в яркой одежде и кобаки, писающей в кустах. Иными словами, обо всём, что я вам только что рассказала.
        Как и следовало ожидать, на это уходит целая вечность. Мне приходится то и дело останавливаться и объяснять что-то, и я жалею, что не сделала ещё больше фоток и не сняла ещё больше видео. Например, в школе я вообще не снимала. Я даже не была в школе во второй раз. (Может, оно и к лучшему. Если бы кто-то из моего класса это увидел, они бы с ума сошли.)
        Мама и папа особенно добры к Мэнни. Ну знаете «Ещё тост, Мэнни, дружок?» – всё в таком духе. Мне кажется, они чувствуют себя немного виноватыми, поскольку теперь стало очевидно, что мы говорим правду, и он не какой-нибудь хулиган, который на меня дурно влияет.
        Мама, которая питает большой практический интерес к починке всяких вещей, хочет побольше узнать про летающие машины. Она восхищённо смотрит видео, то и дело приближая и останавливая, и задаёт вопросы о том, как они работают, – на которые я просто не могу ответить.
        Папу же завораживают фото парка отдыха, и он приговаривает «Никогда не думал, что всё может быть так».
        Алекс просто ошарашенно молчит с отвисшей челюстью. Она как будто не может поверить собственным глазам, хотя выбора у неё нет.
        Я стараюсь понезаметнее пролистнуть ту фотку, где мама с папой целуются у холодильника. Алекс её видит и отлистывает назад.
        – Ой, фу! – восклицает она. Мама с папой изображают смех, но я вижу, что им неловко. В последнее время с поцелуями у них не очень.
        А потом появляется то, чего я до этого не видела.
        Я жму на паузу, как только на экране возникает лицо Алекса. На заднем плане виднеется красная телефонная будка, внутри которой стою я. Видимо, он снял это, когда я говорила по телефону с Мэнни. Я отдала ему свой мобильник подержать, пока скармливала монетки в щель под телефонным аппаратом. Я даже не знала, что Алекс разобрался, как им пользоваться.
        – Мам. Пап. Алекс? – говорю я. Сердце колотится как бешеное. – Это видео я раньше не видела. Я не уверена, что… оно… это может оказаться немного, ну… скажем так…
        – Ой, да бога ради, – фыркает Алекс и жмёт на пробел, запуская видео.
        – Мам, пап, Алекс – то есть девочка-Алекс, ха-ха! Крышкануться! Вы меня не знаете, и мы вряд ли когда-нибудь встретимся. Но я Алекс Шафто. В вашем мире я вас покинул, когда был совсем маленьким. Мина – или для вас Уилла – рассказала мне про, эм… меня. – Он немного печально смеётся и отводит взгляд от камеры, раздумывая, что сказать дальше.
        Я кидаю взгляд на маму – по её щеке уже катится слеза.
        – Эм… так странно, что я не знаю, что вам сказать. Только то, что если всё сработает, то знайте – Уилла говорит правду. Всё это действительно случилось. Мне бы хотелось встретиться с вами, потому что в моём мире мои мама с папой очень даже укатные, и они любят друг друга, и как и все здесь, они разговаривают вместо того, чтобы ругаться. Я, наверное, никогда вас не увижу, но… О-оу, Мина возвращается. Мне пора! Люблю вас!
        Мама всхлипывает и утирает глаза. Она встаёт с дивана, подходит к камину и берёт с каминной полки фото малыша Александра в рамке. Я вижу, как вздрагивают её плечи: она тихо плачет. Папа подходит к ней, приобнимает одной рукой и целует в макушку.


        Остаток утра мы сидим в гостиной вокруг ноута Алекс и всё смотрим и смотрим. Мама звонит в наши школы и говорит, что мы с Алекс сегодня не придём, а папа звонит в детский дом имени Уинстона Черчилля, чтобы заверить Джейкоба, что с Мэнни всё в порядке. Потом мы пересматриваем всё сначала, особенно видео с Моди и древним президентом Кеннеди.
        Оказывается, есть предел тому, сколько раз люди могут сказать «О боже мой», или «Ого!», или «Поверить не могу», и мама с папой и Алекс достигают его довольно быстро. В конце концов мы просто сидим молча. Мама не перестаёт меня обнимать, как будто стоит ей ослабить руки – и я снова исчезну в другом мире. Алекс просто качает головой, как будто не верит своим глазам, но это, очевидно, не так. Всё совсем наоборот. Она поражённо качает головой, потому что верит своим глазам.
        Мэнни совсем притих – вообще ни слова не произносит. Я спрашиваю:
        – Что такое?
        Он с усилием сглатывает, а потом улыбается.
        – Ничего, – говорит он. Но его глаза цвета киви блестят. Я думаю, что он просто очень тронут всем этим. Мама поднимает руку, будто собирается обнять его, но он встаёт с дивана и подходит к окну, уставившись в никуда.
        Мы с мамой, папой и Алекс переглядываемся. Всё это довольно неловко.
        Из всех людей именно Алекс поднимается и встаёт с ним рядом – Алекс, которая влюбляется в кого-то нового раз в две недели, замечает боль Мэнни.
        – Дело в твоей ма, правда? – говорит она, и Мэнни кивает.
        Не поворачиваясь, он объясняет:
        – У нас есть фотки чего угодно, кроме неё.
        Он, конечно, прав. Несмотря на все доказательства существования этого параллельного мира в моём телефоне, у Мэнни не осталось никаких напоминаний о маме. Кроме…
        Через пару секунд я уже в своей комнате, роюсь в карманах вымокшей одежды, валяющейся на полу. Я же сохранила её, правда? Должна была сохранить.
        Я нахожу промокший, разбухший журнал «За рулём суперлёта», который совала себе за пояс, но того, что я ищу, нигде нет.
        А потом мои пальцы натыкаются на вымокший квадратик сложенной бумаги, и я осторожно разворачиваю его. Я так нервничаю, так поглощена процессом, что и не заметила, что Мэнни стоит со мной рядом.
        Каракули Мэнни размазались и почти нечитаемы; чернила на обороте практически смылись, но там, на листке, на котором Мэнни написал мне письмо, несомненно различимо лицо его мамы. Я осторожно расправляю бумагу и кладу её на стол сохнуть.
        Мэнни вообще-то не большой любитель обниматься, но сейчас он обхватывает меня своими тощими руками и благодарно стискивает, а с его подбородка на листок капает слезинка.
        – Эй, аккуратнее, – говорю я. – Она уже и без того мокрая.



        Глава 51

        Когда мы возвращаемся в гостиную, папа стоит, надувая щёки и качая головой.
        – Проклятье, – говорит он. – Если б я не видел этого собственными глазами, сказал бы, что это просто бред собачий. Однако теперь мне надо лично посмотреть на эту пещеру. – Он поднимает руки в защитном жесте. – Внутрь я не пойду. Мне просто… надо увидеть, ясно? Кто со мной?
        И вот мы опять отправляемся на побережье, только на этот раз в машине. Неужели всего лишь прошлой ночью были все эти безумные празднования, и музыка, и фейерверки? Сейчас всё кажется странно тихим.
        Почти никого не видно. Из телевизора в машине раздаётся голос ведущего новостей.


        – С вами новости Би-би-си. По данным авторитетных правительственных источников, теперь война неизбежна, и приказы оставаться дома…
        Папа ударяет по кнопке выключения. Никто ничего не говорит.
        Мы все вместе втиснулись в нашу машину, и по дороге к бухте Браун в основном молчим. День туманный и прохладный. За мелькающими на ветровом стекле дворниками впереди возникает Калверкотский отель, напоминающий здоровенный сломанный зуб.
        – Что тут происходит? – спрашивает папа.
        Мы проезжаем мимо скопления автомобилей, стоящих возле ведущих к набережной ступенек. Тут две полицейских машины, скорая, по меньшей мере три мотоцикла, большая машина с тонированными окнами и около дюжины людей, мужчины и женщины в самой разной форме: полиция, военные и другие, которых я не узнаю. Папа останавливает машину немного подальше, и мы вываливаемся наружу, но далеко пройти нам не удаётся.
        Два молодых солдата в зелёных беретах и куртках возводят посреди тротуара барьер.
        – Немедленно остановитесь, – говорит один из них. – Дальше нельзя.
        – Что происходит? – спрашивает папа.
        – Простите, сэр, – отвечает один из солдат. – Не подлежит разглашению. Даже я сам не знаю. Отойдите, пожалуйста.
        Но мы не отходим, и солдатам, кажется, всё равно, что мы стоим там, где стоим. К нам подходит женщина с седыми волосами и в больших круглых очках.
        – Всё вокруг этого места вертится, а? – говорит она, не обращаясь ни к кому в частности. – Вчера спасательные лодки и те двое ребятишек. А теперь это! – Она достаёт телефон и начинает снимать. – Мой Терри ни за что мне не поверит. Он говорит, ничего не…
        – Погодите, – перебиваю я. Я её узнаю, и Мэнни тоже удивлённо моргает. – Простите – но… вы Бонни?
        Она улыбается.
        – Да, это я, касаточка. Мы знакомы?
        – Вы работаете в детском доме имени Уинстона Черчилля!
        Мэнни мотает головой, а Бонни говорит:
        – И-и, нет, касаточка. Ты ошиблась. – А потом хмыкает и добавляет: – Мы, должно быть, где-то в другой жизни встретились, э? Иначе откуда ты знаешь, как меня зовут?
        К счастью, мне не приходится отвечать, потому что в этот самый момент чей-то голос рявкает:
        – Уберите это, пожалуйста, мадам! Сейчас же! – К нам шагает крупный мужчина в форме, указывая на телефон Бонни, который она поспешно суёт в карман. Мужчина накидывается на солдата: – Что я вам сказал, капрал?
        Тот бубнит:
        – Простите, сэр, – и они оба поворачиваются к нам.
        – Ну и нахальство, – бормочет Бонни. – Это ведь старая Пола в отеле подняла тревогу, знаете ли. Она выгуливала с утра собаку на пляже. Тут бедняга заскулила, Пола подходит поглядеть – а там мёртвый медведь, господи боже! Прямо внутри той пещеры. Ну то есть, если честно, она не поняла, что это такое. Всё тело покрыто мехом. И хвост ещё. Она думает…
        Остальное я не слушаю. У меня в ушах начинает звенеть, и мы с Мэнни смотрим друг на друга с ужасом, когда, за машинами и мотоциклами, видим группу людей, поднимающихся по ступенькам с набережной. Двое полицейских несут носилки, и на них, накрытое простынёй, лежит что-то большое и округлое.
        Они собираются уже уложить носилки в скорую, когда кто-то кричит:
        – Задержите их! – и задняя дверь машины с тонированными окнами открывается.
        Из неё выходит женщина в камуфляже, с короткими серыми волосами под бордовым беретом, и кто-то окликает:
        – Сюда, генерал.
        Из другой двери возникает невысокая женщина с тронутыми сединой растрёпанными волосами и в сером анораке, застёгнутом до самого горла.
        – О-о, «генерал», значит? Важная птица! – бормочет Бонни.
        Я напряжённо вглядываюсь, пытаясь разглядеть носилки за заслоном из тел и транспорта, но я даже не уверена, хочу ли увидеть, что там. Генерал стоит, повернувшись к нам широкой спиной, и приподнимает край простыни. Когда она это делает, из-под ткани выскальзывает длинный чёрный хвост и свисает, задевая мокрую землю, а потом носилки загружают в скорую. Генерал и её миниатюрная спутница принимаются что-то обсуждать.
        Через считаные секунды все уже рассаживаются по машинам, собираясь уезжать. Трое или четверо солдат остаются охранять спуск к набережной, но на этом всё.
        – Ну кто бы мог подумать, – говорит Бонни. – Что, ради всего святого, это такое было? Вы как считаете?
        Мы ничего ей не отвечаем. Она всё равно не поверит. Я слышу всхлип, а обернувшись, вижу, что Мэнни утирает глаза рукавом. Бонни тем временем продолжает болтать.
        – Вы видели новости сегодня утром? Вон та в анораке, которая разговаривает с командиршей? Ну знаете, учёная из правительства? Говорит, будто война будет химическая, помоги нам всем бог. Она-то тут что забыла?
        Никто её не слушает. Мэнни отошёл и стоит, опираясь на ржавые перила над набережной, и я подхожу к нему.
        – Мне жаль, что так вышло с кобакой, – говорю я.
        – Я подумал… – нерешительно говорит он. – Ой, я не знаю. Как будто кобака отдала за нас жизнь, понимаешь? Моей ма нравились марфины, как она их называла. Она считала, они волшебные.
        По мне пробегает холодок: я осознаю, насколько я бесчувственна. Я-то вернулась к своей семье и, хоть она и неидеальна, она у меня есть. А у Мэнни нет никого. Он отказался от единственного шанса быть со своей мамой, потому что она – не «настоящая» его мать.
        – Мне очень жаль, – снова говорю я. – Насчёт твоей ма, в смысле. И может, она была права, и марфины правда волшебные.
        Мэнни вздыхает.
        – Ага.
        – Могу поспорить, ты найдёшь её в этом мире, Мэнни, – заверяю я его. – Я… о боже мой!
        Меня накрывает мощным, как удар в живот, озарением, и я оглядываюсь и смотрю на машины, которые уже отъезжают. Учёная из правительства, которую показывали в новостях, – я её узнаю.
        – Мэнни! Это же доктор Амара Холи!
        – Кто? Что?
        Мне нужно поговорить с доктором Холи. Я не думаю ни о чём – и уж точно не думаю о бросающихся за мной солдатах, – когда кидаюсь к огромной чёрной машине с тонированными окнами.
        – Доктор Холи! Доктор Холи! – кричу я и выскакиваю перед машиной.



        Глава 52

        Всё происходит одновременно.
        Папа кричит:
        – Уилла? Что ты творишь такое?
        Алекс бросается вперёд, чтобы перехватить меня, но её, в свою очередь, перехватывает полицейский, который говорит:
        – Ну уж нет, мисс!
        Она вырывается.
        – Отпустите меня!
        Я стучу по капоту машины, крича:
        – Доктор Холи! Послушайте меня! Послушайте!
        Водитель резко тормозит и выходит, заслоняясь дверцей и держа обеими руками пистолет, нацеленный в воздух. Мама визжит.
        Изнутри машины раздаётся раскатистый голос:
        – Прекратить!
        И все слушаются. Водитель опускает пистолет.
        Всё немедленно делается тихим и замирает, и только Бонни причитает тоненьким голоском:
        – И-и, вот как я расскажу это моему Терри…
        Сквозь тонированные окна я едва могу разглядеть людей в машине.
        – Вы должны меня выслушать, доктор Холи! Я дружу с Моди! Моди, эм… Фрай? Только здесь её по-другому зовут. У неё фамилия Лоусон. Вы знаете её сына, Каллума. Вы написали ту книгу – ну помните – «Квантово-какой-то… подход… какое-то что-то к лунному чему-то»? – У меня путаются мысли, и я ужасно волнуюсь. – Ну вы знаете! Ох, пожалуйста! Я знаю, что это за животное! Вы должны дать мне объяснить.
        Заднее окно опускается, и из машины высовывается рука в камуфляжном рукаве, подманивающая меня ближе.
        Когда я заглядываю в окно, генерал и доктор Холи смотрят на меня с нескрываемым любопытством.
        – Лучше бы твоей истории оказаться хорошей, – строго говорит генерал. – Буквально… очень хорошей.
        Так что, пока мама с папой и Алекс ждут снаружи, мы с Мэнни сидим на заднем сиденье машины с главным генералом и ведущим учёным Британии, и я включаю им видео на своём телефоне. Я не могу удержаться от мысли, что, как Моди Фрай, изменившая тот мир, сидя в машине президента Кеннеди, мы, возможно, прямо сейчас делаем то же самое.
        Через полчаса в «Счастливую Страну» в Уитли-Бэй въезжает совсем маленькая и неприметная группа людей. Генерал пересела со своей большой машины в машину поменьше, чтобы не привлекать внимания, и мы все собираемся в «сидельне» Моди под выцветшей табличкой «НЕТ БОМБАМ».
        Доктор Холи улыбается.
        – Приятно снова увидеться, Моди! До чего же это умная девочка – запомнила мой «Квантовый и многомерный подход к гиперсенсорному лунному восприятию». Не самое моё сочное название, должна признать. – Она издаёт негромкий смешок, будто это максимально шуточное высказывание, на какое она способна.
        Потом она смотрит на Мэнни, прямо ему в глаза – ища в них что-то, чего я не понимаю.
        – Что до этого юноши… – Она кивает, будто довольная чем-то, но предложение не заканчивает.
        Внезапно эта миниатюрная женщина начинает казаться выше.
        – Это вопрос повышенной национальной и международной безопасности. Мы – и под «мы» я имею в виду сеть учёных со всего мира, консультирующих правительства по самым противоречивым вопросам, – вот уже некоторое время использовали спутники, чтобы вести мониторинг находящейся здесь неподалёку «серой дыры».
        Мама с папой притащили себе по деревянному ящику и сели, но папа снова встаёт.
        – Постойте, серая дыра…
        – Можно назвать это «космическим коридором». Знаю, знаю: осмыслить это непросто. Но, учитывая опасное состояние международных отношений на данный момент, жизненно необходимо держать всю информацию под строгим контролем. Не сомневаюсь, вы со мной согласны.
        Она кажется очень уверенной. Папа грузно опускается обратно.
        – А теперь, – говорит доктор Холи, переключая внимание на меня, – будь добра, покажи мне то видео, которое ты сняла на телефон.
        Так что мы смотрим его снова. На этот раз мама не плачет на отрывке с Алексом, а вместо этого печально улыбается. Теперь приходит черёд Моди удивляться.
        Вообще, думаю, слово «удивляться» недостаточно полно описывает то чувство, когда смотришь, как на видео тебя саму приветствует давно умерший президент Америки. Поражаться? Ошеломляться? Всё сразу, и даже больше. Моди трясёт головой и повторяет:
        – Моди Фрай… Так меня звали, пока я не вышла замуж за отца Каллума. – Она кивает на древнюю листовку на стене её сарая, рекламирующую «Супершоколад Фрая». – Семейное наследие, помните? Мой прапрапрадед Джозеф Сторрс Фрай изобрёл шоколадные плитки, понимаете ли…
        – Это животное, – говорит доктор Холи, перебивая поток воспоминаний Моди и указывая на фото кобаки в моём телефоне. – Это та же самая особь, которую мы только что обнаружили у пещеры?
        Я смотрю на Мэнни, и мы оба киваем.
        – Мне кажется, да, – говорю я. – Это полудикое гибридное млекопитающее. Изначально их создали в лаборатории, но что-то пошло не так…
        Доктор Холи приподнимает кустистые брови.
        Я объясняю:
        – Я не знаю, что произошло. Но их осталось совсем мало. А вот эта умела проходить через барьер между измерениями. Она и привела нас обратно.
        Генерал прочищает горло.
        – Вы что-нибудь понимаете, доктор Холи? Такое возможно? – спрашивает она.
        Доктор Холи выдерживает паузу, прежде чем ответить.
        – Да. В теории, по крайней мере. Скажем так, это не то чтобы невозможно.
        Генерал проводит рукой по своим коротким волосам.
        – Не уверена, что могу в это поверить, знаете ли.
        Доктор Холи говорит:
        – Дело в том, генерал, что если это правда, то не очень-то важно, верите вы в это или нет.
        Мы досматриваем видео. Под конец доктор Холи говорит:
        – Будь добра, отключи пароль на этом устройстве, Уилла.
        Я смотрю на маму с папой. Они смотрят на генерала – лицо у неё неподвижное и суровое. Папа кивает мне, и я захожу в настройки и сбрасываю все защитные функции.
        – Благодарю, – говорит доктор, забирая телефон и передавая его генералу.
        – Эй, эй! Вы не можете так сделать, – быстро восклицает папа.
        – Боюсь, могу, мистер Шафто, – отвечает генерал с извиняющейся улыбкой. – У меня есть полномочия в соответствии с Законом о чрезвычайном положении в военное время от 2030 года, раздел 20. Конфискация частной собственности. Можете поверить мне на слово или посмотреть в интернете. Я подожду.
        Папа смотрит на маму. Они оба смотрят на меня с Мэнни. В конце концов папа едва заметно кивает.
        – Благодарю вас, – говорит генерал. – Теперь, были ли сделаны какие-то копии этих материалов? Вы показывали их кому-то за пределами вашей семьи?
        Мы мотаем головами. Генерал говорит:
        – Хорошо. Активность этого телефона будет проверена, и мы пришлём кого-нибудь к вам домой, чтобы перепроверить все остальные ваши устройства. Уилла, считай своё приключение оконченным. Мэнни, – генерал кивает доктору Холи, и та достаёт из кармана крошечную пластиковую баночку, – пожалуйста, оближи палочку из этой пробирки и запечатай её обратно. Мне нужен образец твоей ДНК.
        Мэнни делает как велено и отдаёт пробирку доктору Холи с одним-единственным словом:
        – Зачем?
        – Для всё ещё идущих и жизненно важных исследований гиперсенсорного лунного восприятия. Если мы что-нибудь выясним, ты узнаешь об этом первым. – Генерал поднимается на ноги и поправляет беретку.
        – Подождите! – говорю я. – Постойте! А как же война?
        По её лицу медленно расползается холодноватая улыбка. Генерал смотрит на меня с какой-то мягкой жалостью.
        – Какая война, Уилла?
        – Наша война? – нервно отвечаю я. – Война, которая вот-вот начнётся? То есть… а как же всё то, что я видела и засняла? Та речь. Вселенная Вне Войны. Здесь тоже можно так сделать!
        Генерал всё ещё улыбается, и меня это бесит.
        – Разве нет? – говорю я.
        Она негромко хмыкает, будто я сказала что-то смешное или милое.
        – Уилла. Войны нельзя выключить и включить одним щелчком, как свет. Однажды ты поймёшь. Когда немного повзрослеешь.
        Тут Мэнни вскакивает на ноги, опрокидывая табуретку. Я удивлена увидеть, что лицо у него раскраснелось, а глаза горят.
        – Когда она повзрослеет? А что если, из-за этой войны, она никогда не повзрослеет, а? Это может произойти с любым из нас! С вами-то всё будет хорошо, конечно, вы будете сидеть в своём дурацком бункере в своей дурацкой форме!
        Улыбка стёрлась с лица генерала, и теперь она свирепо сморит на Мэнни, поджав губы.
        Он продолжает, шипя от злости:
        – Вам же всё равно, правда? Вам всем всё равно. А вот им было не всё равно, – он указывает на мой телефон. – Этим людям было настолько не всё равно, что они попытались – и смотрите, что у них вышло!
        Теперь, когда все обратили на него внимание, Мэнни понижает голос почти до шёпота.
        – Я признаюсь, – говорит он, глядя на всех по очереди. – Я признаюсь, что никогда не хотел даже думать о войне. Я думал, что буду беспокоиться только о том, что могу изменить. Но знаете что? Я был просто ленивым. Это было до того, как я осознал, что мы можем всё изменить. Это не всегда легко и не всегда быстро, но вы же слышали, как говорил тот старый президент: «Нет такой проблемы человеческих судеб, которая находилась бы вне пределов досягаемости человеческих существ».
        – Вы сказали достаточно, молодой человек… – начинает генерал, но слишком поздно.
        Мэнни уже убежал.



        Глава 53

        Повисает неловкая тишина, которая заканчивается, когда доктор Холи бормочет мне:
        – Я сделаю всё возможное, чтобы убедиться, что это видео увидят где надо.
        Я не очень-то надеюсь.
        Мэнни в этот день остаётся с нами. Не думаю, что он может вынести новые вопросы в детском доме имени Уинстона Черчилля. Мы сидим на кухне, когда по телевизору начинаются новости, и на этот раз никто их не выключает. Мировые лидеры говорят, что дальнейшие переговоры бессмысленны. В Индийском океане затонул пассажирский корабль. Коммерческие авиакомпании по всему миру приостановили деятельность, международные перелёты под запретом. Школы закрывают, а военнослужащих запаса переводят в боевую готовность.
        В восемь вечера премьер-министр собирается сделать заявление. При упоминании её имени папа рычит, как разозлённый терьер.
        Мы вернулись в мир, в котором вот-вот разразится война. У Мэнни по-прежнему нет семьи. Мне приходит в голову, что мы так рисковали попусту.


        В восемь вечера мама, папа, Мэнни, Алекс и я смотрим телевизор, когда раздаётся звонок в дверь.
        Это Моди. Она переоделась из своего рабочего комбинезона в длинную узорчатую юбку и разноцветную жилетку из лоскутов. Её засаленная беретка куда-то делась, а волосы заплетены в косу с настоящими маргаритками.
        – Вы же знаете, у меня нет телевизора, – говорит она, и мы двигаемся на диване, чтобы освободить ей местечко. – Но мне только что звонила Амара Холи. Сказала, что, может, это стоит посмотреть.
        Ей как будто что-то известно: меня вот точно не тянет принарядиться, чтобы послушать новость о начинающейся войне.
        Экран чернеет, играют первые ноты государственного гимна, а потом появляется изображение премьер-министра в её лондонском офисе.


        ЗАЯВЛЕНИЕ
        ДОСТОПОЧТ. ФРЕЙИ БОАТЕНГ,
        ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА
        СОЕДИНЁННОГО КОРОЛЕВСТВА
        ВЕЛИКОБРИТАНИИ
        И СЕВЕРНОЙ ИРЛАНДИИ

        – Мои соотечественники британцы. Мои соотечественники люди…
        Мы с Мэнни переглядываемся. Он тоже узнал эти фразы.
        – Ох, да бога ради, – говорит папа. – Только послушайте её. Меня от неё тошнит.
        – Ш-ш, – хором шипим мы.
        Премьер-министр начинает:
        – Совсем недавно у меня была подготовлена совершенно иная речь. Это была речь, в которой я, с огромной тяжестью на сердце, собиралась предупредить вас о надвигающейся на нас катастрофе. Поскольку сегодня мы все находимся в очень серьёзной ситуации. Возможно, в серьёзнейшей опасности за всю историю людского рода. Силы свободы и силы тирании приготовились к величайшей битве, которую только видела эта прекрасная планета, что мы называем домом. Битве, которая будет бушевать и бушевать, в которой не будет победителя, потому что в войне такого масштаба могут быть только проигравшие. Разрушительный ад, который принесёт больше страданий, чем когда-либо испытывало человечество, и от которого наша планета и жизнь на ней могут никогда больше не оправиться.
        Мы не сводим глаз с экрана. Кажется, никто даже не дышит. Премьер-министр делает паузу, опустив уголки губ; глаза у неё влажные от эмоций.
        – Вместо этого я хочу сообщить вам, что, возможно, этого всё же не произойдёт. Сегодня двое детей вдохновили меня своим видением идеального мира. Я увидела мир таким, каким видели его они. Это мир, в котором мы смотрим друг другу в глаза с честностью, любовью и прощением. Мир, в котором мы ищем то, что нас объединяет, а не то, в чём мы различаемся. Мир, в котором мы обнимаем наших сестёр и братьев по человечеству и говорим нет ненависти, нет конфликтам. Нет войне!
        Это просто потрясающе. Мы слушаем слова давно умершего президента, эхом повторяемые живущим лидером.
        – Я уже переговорила с некоторыми из моих коллег – мировых лидеров, включая многих из тех, кто считается нашими злейшими врагами. Я поделилась с ними этим видением. Мы согласились временно приостановить военные действия.
        Ситуация остаётся очень серьёзной. И всё же, по крайней мере сейчас, мы станем говорить, а не воевать. Станем спорить. О, как мы будем спорить! – Она позволяет тени улыбки скользнуть по лицу. – Тем временем, однако, мы будем стремиться распространить мирное слово по всему миру. Потому что когда мы говорим – мы не сражаемся. А когда мы не сражаемся – мы переключаем свою энергию на решение других проблем, с которыми сталкивается наш мир, наша планета и наша славная, изобретательная человеческая раса. Проблем болезней, неравенства, загрязнений, энергии и климатических изменений.
        Однако не ошибитесь. Мир и войну нельзя включить и выключить одним щелчком, как свет. На то, чтобы международная ситуация стала такой опасной, какой она является сейчас, ушли многие месяцы – а кое-кто даже сказал бы годы. Возможно, уйдёт столько же времени – а то и больше, – чтобы восстановить мир и сохранять его. Но при должной самоотверженности, вере и готовности к обсуждению такой мир, я искренне в это верю, возможен – потому что я видела его.
        Друзья мои, давайте отправимся вперёд все вместе, твёрдо настроившись сохранить наше стремление к мировой гармонии и жизни в любви и в мире со всеми.
        До меня доходит не сразу. Я шепчу папе:
        – Значит, мировой войны не будет?
        Словно в каком-то трансе, он кивает и отвечает:
        – Судя по всему, так.
        Тут Алекс кричит кому-то из подружек в телефон:
        – О божечки, о божечки! – и я вскакиваю на ноги и радостно ору вместе с Мэнни, а потом спотыкаюсь и падаю на смеющуюся Моди. Снаружи раздаются сигналы автомобилей и корабельный гудок где-то в море, а потом кто-то запускает фейерверк, и остаток речи премьер-министра теряется в буйном праздничном гомоне.
        Я вижу, как мама с папой целуются, и это оказывается вовсе не противно.



        Глава 54

        Несколько дней спустя
        Всё, до последней детали, было распланировано так, чтобы привлекать минимум внимания.
        Например, машина, которая приехала за мной, мамой, папой и Алекс, выглядела как обычное местное такси. Когда власть имущие люди хотят что-то скрыть, то их способности, кажется, безграничны.
        Сейчас 10 утра, вторник, 4 июня. Завтра в школу. Думаю, Они хотят, чтобы всё это было разобрано, завязано, запечатано и убрано подальше прежде, чем я начну всем рассказывать, что на самом деле произошло на прошлой неделе.
        Кстати говоря, «Они» я пишу с большой «О». Словом «Они» я обозначаю всех людей, которые, видимо, взяли всё это под ответственность. Так было несколько дней: к нам домой приезжали люди, обычно на немытых, ничем не примечательных машинах, и ни один из них не был одет в какую бы то ни было форму – даже в костюм с галстуком. Американский посол, высокий мужчина с серебряными волосами, пахнущий дорогим одеколоном, вообще приехал к нам в байкерской кожанке на доставочном скутере.
        И всем я пересказывала свою историю. Снова, и снова, и снова.
        А теперь маму, папу, Алекс и меня везут на север, по трассе A1 в Шотландию, а за рулём сидит водитель с каменным лицом, который не сказал нам ничего, кроме «Доброе утро».
        Папа сидит на переднем пассажирском сиденье и поворачивается к водителю, пытаясь его разговорить, но тот продолжает пялиться исключительно вперёд, на дорогу.
        – Ну ладно, дружище. На кого ты работаешь? Кто твой босс?
        Водитель вздыхает и слегка грустно качает головой, обгоняя грузовик. Он жмёт на газ, и машина ускоряется. Дорога впереди пуста, и я смотрю, как стрелка спидометра доползает до 75, 80, потом 90 миль в час. Кем бы этот водитель ни был, он старается довезти нас к месту назначения как можно быстрее.
        (Папа сбрил бороду, кстати. Думаю, он посмотрел на другую версию себя и понял, что так выглядит моложе. Я начинаю привыкать. По крайней мере мама довольна.)


        Спустя примерно час после того, как мы сели в машину, мы проезжаем знак «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ШОТЛАНДИЮ». Водитель замедляется и сворачивает с главной дороги, а потом едет по каменистой дорожке мимо пустой фермы, пока впереди не появляется синее море.
        Я говорю «синее». Но никакое море не будет таким синим, как море в…
        Где я была? Наверное, этот мир можно назвать параллельным, на который мы сошли с обочины нашего. По крайней мере так мы с Мэнни считаем.
        При мысли о Мэнни моё сердце переполняется странной смесью печали, страха и счастья. Хотелось бы мне, чтобы он был сейчас с нами. Но я знаю, что там, куда бы ни вёз нас водитель, Мэнни тоже непременно будет.
        Мы проезжаем мимо ещё одного знака:


        КОРОЛЕВСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ТРАНСПОРТНЫЕ СРЕДСТВА ЗАПРЕЩЕНЫ

        Тут мы мягко притормаживаем возле тропы, ведущей вдаль по утёсу. В этот момент рядом с нами останавливается идентичное нашему такси, с заднего сиденья которого мне нервно машет Мэнни – он сидит там с Джейкобом.
        Чуть дальше уже припарковались ещё две машины. Из одной выходят двое мужчин, а из второй – женщина. На всех троих солнцезащитные очки. Мужчины – крупные, с ничего не выражающими лицами, в куртках на молнии и джинсах – проходят часть пути к нам и останавливаются. Один из них касается уха, и я вижу, что его губы движутся, но он слишком далеко, а ветер дует слишком сильно, чтобы разобрать, что он говорит.
        – Проклятье, – бормочет папа. – Если они стараются походить на госагентов под прикрытием, то у них прекрасно получается. – Честное слово, я замечаю на лице водителя тень ухмылки.
        Женщина подходит к нашей машине, изображая тёплую улыбку. Одну руку она прячет в кармане длинного пальто, второй держит небольшой рюкзак. Она выглядит знакомой. Женщина делает маме знак опустить заднее стекло и наклоняется к нам, снимая тёмные очки. Она высокая, с длинной шеей, короткими седыми волосами и узкими глазами – такими же коричневыми, как её гладкая кожа.
        – Здравствуйте. Спасибо, что приехали. Пройдёмся немного? Это недолго, обещаю.
        – А есть ли у нас выбор? – холодно спрашивает папа. – Премьер-министр?



        Глава 55

        – Прошу прощения, – говорит премьер-министр. – Таков порядок. Вы не возражаете, эм…
        Она делает знак водителю, и тот говорит:
        – Мобильные телефоны, смарт-часы, пожалуйста. – Мама с папой и Алекс отдают ему телефоны, а папа ещё и смарт-часы. – Поднимите руки, пожалуйста. – Он тщательно обыскивает нас четверых, профессионально ощупывая наши руки и ноги и вежливо бормоча: – Прошу прощения, мадам. Прошу прощения, мисс, – а потом заглядывает нам в уши.
        – Всё чисто, мэм, – говорит он премьер-министру.
        Мэнни вылезает из машины и проходит ту же процедуру. Я вижу, что Джейкоб открывает пассажирскую дверь, но водитель тут же захлопывает её – твёрдо, но вежливо, тем самым давая ему понять, что он должен оставаться на месте.
        Метрах в тридцати дальше по тропе стоит потёртый столик для пикника. Премьер-министр ведёт нас к нему, и мы все садимся, немного неловко. Миссис Боатенг делает глубокий вдох, ненадолго задерживая дыхание, прежде чем начать свой монолог. У неё мягкий северный акцент, который кажется заметнее, чем когда она выступает по телику, и отчего-то он делает её похожей на дружелюбную библиотекаршу.
        За столиком она сидит прямо напротив меня и фокусирует на мне свой пронзительный взгляд, положив подбородок на сцепленные руки.
        – Уилла.
        – Ага? То есть да?
        Премьер-министр снова улыбается.
        – Ты, возможно, уже знаешь, что твоё видео стало причиной значительных изменений в международных отношениях.
        – Ага? – снова говорю я, и она тихонько хмыкает.
        – Это хорошо, Уилла. Это очень хорошо. Твой рассказ о том, что случилось, был очень последовательным. Чрезвычайно последовательным. И запись очень впечатляющая. Я бы даже сказала убедительная.
        Она делает паузу и глубокий вдох.
        – Это значит, что я тебе верю. Мы тебе верим.
        Папа говорит:
        – Кто такие «мы»? – Голос у него слегка агрессивный, но я думаю, это всё потому, что он обеспокоен и вымотан. Премьер-министра это, кажется, не смущает.
        – Хороший вопрос, мистер Шафто. – Она снова делает паузу. – И я правда не могу на него ответить. Без того, чтобы поставить нашу ситуацию под угрозу.
        – И как мы тогда поймём, что можем вам доверять? – спрашивает папа.
        – Папа! – Алекс максимально неловко.
        – Никак.
        Премьер-министр говорит это так буднично, что папа просто отвечает:
        – О, – а потом затыкается.
        – Дело в том, Уилла, – продолжает премьер-министр, снова переключаясь на меня, – что твоя история совершенно, абсолютно и несомненно невероятна.
        – Но вы же вроде сказали… – начинаю я.
        – Сказала. Я сказала, что я тебе верю. Мы тебе верим. Доктор Холи, с которой ты уже встречалась, тоже тебе верит. Но больше никто не поверит. Особенно без доказательств.
        – Но доказательства есть! Я сняла фото, видео: они у вас. Мой телефон у вас, – говорю я.
        Она кивает.
        – У нас. И мы его тебе не вернём. – Она лезет в рюкзак, достаёт оттуда белую коробочку с логотипом «Эппл» и передаёт мне. – Люксовый, совершенно новый смартфон, Уилла. Пять лет безлимитных предоплаченных звонков и интернета.
        – Ого! – выдыхает Алекс, очень впечатлившись.
        – Эй, постойте-ка… – начинает папа, но миссис Боатенг поднимает руку, останавливая его. Она оглядывает нас и встречается взглядом с моими родителями.
        – Вы также выясните, что вам доступны новые инвестиции в виде особых правительственных грантов для развития вашего парка отдыха. Всё вполне законно и не требует участия корпорации «Солнечные Сезоны» или выселения Моди Лоусон.
        – Ничего себе! Откуда вы об этом узнали? – спрашивает мама.
        В ответ премьер-министр приподнимает бровь.
        – Слушайте внимательно. Мы уже некоторое время подозревали о существовании «серых дыр». Можете посмотреть в интернете. Они связаны с кое-какими откровенно плохо регулируемыми экспериментами с участием Большого адронного коллайдера, имевшими место в организации ЦЕРН в Женеве, Швейцария, несколько лет назад. Вы слышали об этом?
        Я киваю.
        Мама говорит:
        – Думаю, мы слышали об этом, правда, Тед?
        – Ага. Что-то там с ядерными испытаниями связанное?
        Премьер-министр сдержанно улыбается.
        – В некотором роде. Несколько учёных ещё в 2016 году предостерегали, что простое включение БАК в ЦЕРН может привести к непредсказуемым результатам. Что ж, они были правы. До сих пор «серые дыры» существовали лишь в математической теории. Теперь же мы полагаем, что по всему миру их насчитывается по меньшей мере четыре, и с 2016 года они начали увеличиваться в размерах. Они позволяют совершать почти мгновенные физические перемещения между бесчисленным множеством вселенных, многие из которых почти идентичны нашей. До сих пор не было никаких доказательств, что такое уже случалось.
        Премьер-министр говорит так, будто выучила это наизусть. Она замолкает, давая мне возможность переварить сказанное.
        – До сих пор, – повторяю я.
        – Именно. Думаю, все мы можем представить, какой чистый ужас, немыслимый всемирный хаос мог бы разразиться, если факт существования такого космического коридора стал бы известен широкой общественности, вне зависимости от того, влияет ли на него положение Луны. Это несомненно поставило бы под угрозу и без того хрупкий мир, который мы, складывается впечатление, совсем недавно восстановили.
        Миссис Боатенг встаёт из-за столика и проходит пару метров к краю утёса, а там останавливается, и сильный северный ветер треплет полы её пальто.
        – Ни я, ни кто-либо другой никак не сможем помешать тебе рассказывать твою историю, Уилла. Можешь рассказать стольким людям, скольким захочешь. Можешь написать об этом в блоге, в книге или в сценарии для фильма, записать подкаст. Но без доказательств это будет не более чем просто история.
        – Но это же правда!
        Она возвращается и опирается о стол.
        – Я знаю. И правда – это, возможно, самая могущественная вещь во вселенной. Но иногда она слишком могущественна. У неё имеется неловкая склонность просто существовать. Поэтому твой телефон и все его данные будут храниться под замком ещё долгое время после нашей смерти. Не было и не будет сделано никаких цифровых копий. Какую бы историю ты ни решила рассказать – если вообще решишь – всё будет отрицаться на государственном уровне. Об этой встрече, например, нет никаких записей и она никогда не состоялась. Ты больше никогда не встретишься ни со мной, ни с кем-то, кто со мной связан. Что же до тебя, Мэнни Уивер…
        Она оглядывается и смотрит на ещё одно подъезжающее такси.
        – Я хотела присутствовать при этом. Хотела сообщить лично.
        Из такси выходит доктор Холи. Она суёт руки в карманы анорака и идёт к нам с опущенной головой, сопротивляясь сильному морскому бризу. Оказываясь возле столика, она поднимает голову.
        – Мэнни?
        Доктор Холи достаёт из кармана телефон, включает его и передаёт Мэнни. Он не возражает, когда я смотрю через его плечо – на экране появляется худощавая женщина с длинной светлой чёлкой.
        – Эмануэль? – спрашивает она, нервно моргая и водя глазами из стороны в сторону, прежде чем сфокусироваться на Мэнни. – Это правда ты? Мой малыш! Не могу дождаться, когда увижусь с тобой.
        Мэнни одними губами произносит «мама».
        Он оглядывается и отходит от стола, не отрывая взгляда от экрана, пока его мама разговаривает с ним. Мне кажется, он хочет, чтобы этот момент принадлежал им двоим, и я не могу его осуждать. Миссис Боатенг наблюдала за всем этим и теперь смахивает с глаза слезинку.
        Через несколько минут Мэнни возвращается, на лице у него смесь удивления и радости.
        – Твоя мама не очень хорошо себя чувствует, – говорит премьер-министр. – Она до сих пор проходит лечение в больнице неподалёку от Эдинбурга, но стабильно идёт на поправку. Мы вполне уверены, что уже совсем скоро вы сможете навсегда воссоединиться.
        – Но… как вы её нашли?
        Доктор Холи отвечает:
        – Она тоже «суперсенсор», Мэнни, – восприимчива к приливам и лунному притяжению. Несколько лет назад она участвовала в международной исследовательской программе. Сопоставить ваши ДНК не составило труда. Мы уже давно знаем, что у некоторых людей есть этот дар.
        Премьер-министр снова выпрямляется и сцепляет руки в замок.
        – Теперь, если вы меня извините, мне необходимо заняться некоторыми делами, а вы, осмелюсь предположить, хотели бы вернуться к обычной жизни. Льюис отвезёт вас домой. И, Уилла и Мэнни?
        Она протягивает нам руки, и мы берёмся за них.
        – Я не хочу, чтобы вы уезжали с мыслью, будто мир во всём мире можно включать и выключать, как водопроводный кран. Нам предстоит много работы, но первый важный шаг мы уже сделали. Спасибо вам. – Она пожимает наши ладони. – Спасибо от всего мира.



        Глава 56

        Шесть месяцев спустя
        Третья мировая война не началась – по крайней мере пока. Вообще-то мы теперь редко включаем новости дома. Папины медали ВВС с каминной полки пропали. Наверное, ему не нравится напоминание о том, что он снова чуть не отправился воевать.
        Стоит холодная, тихая ночь, и шум строительных работ в «Счастливой Стране» смолк несколько часов назад. Всё должны закончить к следующей весне. Здесь будет крытый бассейн с подогревом и обновлённый расширенный заповедник. А ещё – новенькие бунгало, раскрашенные в разные цвета, конечно. Я словно смотрю, как прямо на моих глазах строится новый, идеальный мир.
        Мама с папой уже целую вечность не ссорились и начали вместе проводить еженедельные благотворительные вечера викторин в пабе «Улей» в Ирсдоне. Я пришла на кухню, когда папа тренировался с «микрофоном» – деревянной ложкой.
        – Закончи цитату, любительница истории, – сказал папа, потирая подбородок. (Теперь я ничего не имею против этого прозвища.) – Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя…
        – …спроси себя, что ты можешь сделать для неё! Джон Ф. Кеннеди. Легкотня! – ответила я, и папа довольно улыбнулся.
        Мы с Мэнни завели привычку раз в месяц, в полнолуние, вспоминать наши странные приключения, собираясь вместе с Алекс, а иногда и с Моди. Обычно мы гуляем по набережной у бухты Браун.
        Сегодня, впрочем, мы с Мэнни пришли посидеть в одном из новых, почти законченных домиков для наблюдения за птицами. Моди утверждает, что видела ушастую сову. Но на самом деле нам с Мэнни просто нравится смотреть на Луну.
        В любом случае, вход в пещеру, где всё произошло, теперь полностью перекрыт. Группа строителей несколько недель заваливала пещеру щебнем и заливала бетоном. Здешние жители были в ярости. Местный совет извинялся, но заявил, что они получили такое указание от правительства. Видите ли, пещера представляла угрозу «для здоровья и безопасности» и в противном случае весь утёс мог обвалиться. Теперь смотреть на неё грустновато.
        Я частенько приношу «Шоколадный крем Фрая», но сегодня у меня нет с собой шоколадки, потому что последней мне пришлось поделиться… угадайте с кем? Ну, в сентябре мы перешли в новый класс, и у нас сменился директор – он перемешал всю параллель, и в конце концов я стала сидеть с… Диной Малик!
        Странно: поначалу мы обе были вне себя от ярости, но в итоге как-то попривыкли друг к другу. Мы начали больше общаться и, ну… не думаю, что мы когда-нибудь станем лучшими подругами, но она ничего.
        – Остальные придут? – спрашивает Мэнни – его дыхание вырывается изо рта белыми облачками. У него с собой большой бинокль – высматривать сову. Я не спрашиваю, где он его взял.
        – Сказали, что да. – Я смотрю время на телефоне. – Алекс сказала, что придёт после того, как скажет Финли Макуину, что теперь любит Джино Анджелиса. Моди, наверное, до сих пор учится. Скоро они будут здесь.
        Я уже виделась с Моди сегодня. Ей пришла новая посылка с шоколадом.
        «Тебе понравится, – сказала она. – Обжаренный бленд из Коста-Рики». – Потом она села в такси, которое три раза в неделю по утрам возит её в Ньюкаслский университет. Она хочет получить степень по астрофизике и является самой пожилой их студенткой.
        «Восемьдесят пять – это сущая ерунда, Уилла, – говорит она. – Особенно когда видела, как стодвадцатилетний президент произносит речь».
        Сегодня небо ясное, а Луна кажется особенно яркой. Снова суперлуние, но пройдёт много десятилетий, прежде чем Луна приблизится к Земле настолько, как прошлой весной.
        Мэнни достаёт потрёпанный выпуск «За рулём суперлёта» и открывает его на свежеуложенном деревянном полу. (Наша любимая статья называется «Королева Анна: «Мои лошади и мои классические суперлёты»».) Это по сути единственное доказательство, оставшееся у нас после наших приключений, и мы бережно его храним. Тут есть фото «Шевроле Суперлёт Спорт 212», прямо как у дедушки Нормана. Мне до сих пор стыдно, что лётик разбился, и я иногда беспокоюсь, что в этом обвинили Мину и Алекса. Я надеюсь, что – со временем – Алекс заставит их поверить в то, что произошло на самом деле.
        – Как твоя ма поживает? – спрашиваю я, и Мэнни застенчиво улыбается.
        – Нормально. Даже хорошо. Начиная со следующей недели я буду проводить с ней четыре дня в неделю, и Джейкоб считает, что с Рождества мы уже сможем жить вместе постоянно. Представляешь – Рождество с ма? Джейкоб говорит, он придёт к нам на рождественский обед и принесёт кое-какое традиционное шведское блюдо.
        – Ага. Я уже сказала ему, что ты любишь сюрстрёмминг, – говорю я с абсолютно серьёзным лицом, а потом мы смотрим друг на друга и покатываемся со смеха.
        – Ты что-нибудь чувствуешь? – спрашиваю я Мэнни, пока мы смотрим на кремово-жёлтую Луну. – Расскажи мне ещё раз, какая она – Луна. – Я всё ещё приспосабливаюсь разговаривать с брекетами на зубах, но Мэнни никогда не делает мне замечаний.
        Он улыбается, отбрасывает с глаз длинную чёлку и снова рассказывает мне, что Луна очень тёплая, и ощущает он её в основном головой и животом, но иногда у него покалывает где-нибудь ещё, например, в ступнях. Именно так Алекс описывает влюблённость.
        Мэнни берёт меня за руку, прямо как тогда, когда мы прошли через серую дыру, и я убеждена, что тоже это чувствую. И некоторое время мы просто сидим, смотрим на Луну, а я в очередной раз гадаю, настанет ли день – не сейчас и даже вряд ли в ближайшем будущем, но когда-нибудь, – когда мы, возможно, будем праздновать Вселенную Вне Войны здесь, в этом мире.
        Я слышу, как за домиком раздаётся шелест травы, и вижу две приближающиеся к нам во тьме фигуры. Одна шагает легко и плавно, на ходу отправляя сообщения, и свет телефона освещает её лицо; вторая круглее и не такая гибкая, в руке она несёт что-то – я надеюсь, большой термос с горячим шоколадом. Метрах в пяти за ними идут ещё двое, держась за руки.
        – Они пришли, – говорю я. – И с ними мама с папой.
        Мэнни отпускает мою руку и показывает мне жест «М». Я показываю «М» в ответ и спрашиваю:
        – Вы с мамой и Джейкобом не хотите прийти к нам на Рождество?
        – Это, друг мой, – улыбается он, – было бы офлинтительно укатно!


        КОНЕЦ



        Благодарности

        Я благодарен всем в издательстве «HarperCollins», без чьих терпеливых советов эта книга была бы совершенно иной и, скорее всего, нечитабельной.
        Особую благодарность я должен выразить совершенно великолепной команде редакторов, которые провели меня по непростому пути творения. Ник Лейк, Джулия Сандерсон, Джейн Тейт и Саманта Стюарт – эти люди являются неиссякаемым источником идей, разумной огранки, точности и такта.
        Помимо команды издательства есть ещё невероятно много людей, сыгравших свою роль в том, чтобы вы смогли насладиться этой книгой, включая типографов, замечательных книготорговцев и, если вы читаете это не на английском, очень умных переводчиков.
        Спасибо вам всем!


        Р.У.



        Моди в реальной жизни

        Время от времени меня спрашивают, основаны ли мои персонажи на реальных людях, и мой ответ таков: «иногда».







        Это я, в возрасте примерно лет трёх, и настоящий Моди Фрай. Не старушка, как вы видите, а пожилой джентльмен, Мордант «Морди» Фрай, который жил с нами по соседству, когда я был маленьким. Он и его жена, «тётушка Фрай», были очень милой бездетной и довольно старомодной семейной парой и проявляли бесконечную доброту к нашей семье, отчего я считал их дополнительными дедушкой и бабушкой.
        Тётушка Фрай умерла, когда мне было пять; Морди – спустя несколько лет.
        Эта книга посвящается их памяти.