Стеклянное лицо Фрэнсис Хардинг
        Романы Фрэнсис Хардинг
        Фрэнсис Хардинг - международный феномен, автор бестселлеров «Песня кукушки» и «Дерево лжи», дважды лауреат знаменитой премии Costa. Она пишет детские книги, которыми зачитываются взрослые.
        В подземном городе Каверна живут самые искусные мастера в мире. Они создают невероятные вещи - сыры, помогающие увидеть будущее, и духи, внушающие доверие тому, кто ими пользуется, даже если он вот-вот перережет вам горло. В подземном городе Каверна живут удивительные люди. Их лица бесстрастны, как нетронутый снег. Чтобы выражать чувства, надо тренироваться, и знаменитые Создатели Лиц берут большие деньги, чтобы научить человека выражать радость, отчаяние или страх.
        В этот мрачный мир, где никто никому не доверяет и все манипулируют друг другом, попадает Неверфелл - загадочная девочка, потерявшая память. Но ее лицо - опасная угроза и бесценное сокровище, и за это лицо многие готовы пойти на преступление…

        Фрэнсис Хардинг
        Стеклянное лицо

        Frances Hardinge
        A Face Like Glass

        
* * *

        Моему годовалому племяннику Айзеку, в глазах которого я вижу отражение всего мира, удивительного и полного сюрпризов.

        Пролог. Дитя в закваске

        Однажды мастер Грандибль понял, что в его владениях, в его сырных туннелях завелся чужак. Судя по звуку шагов, он больше крысы, но меньше лошади. Ночами, когда в горах над туннелями шел сильный дождь, наполняя обширный лабиринт Каверны музыкой капель и струй, незваный гость пел - наверное, считая, что его никто не слышит.
        Грандибль сразу заподозрил нечестную игру. Его личные туннели были защищены от остального подземного города дюжиной замков и запоров. Проникнуть внутрь невозможно. Однако его соперники-сыроделы дьявольски изобретательны. Без сомнения, кто-то из них нашел способ подселить к нему нечто зловредное, чтобы погубить Грандибля или того хуже - похитить его сыры. А быть может, это происки печально известного Клептомансера. Того, что крадет без выгоды для себя, но факт пропажи всегда вызывает всеобщий переполох.
        Грандибль намазал холодные трубы на потолке Погибелью Мерринг, представляя, как неведомое существо, мучимое жаждой, слизывает капли конденсата. Каждый день он патрулировал свои туннели в надежде, что вот-вот наткнется на бесчувственное тело с пеной на устах. И каждый день его ждало разочарование. Он устраивал ловушки с проволокой, сахаром и жалом скорпиона, но незваный гость оказался слишком хитрым.
        Грандибль знал, что существо в любом случае недолго протянет в туннелях, но сама мысль о его присутствии грызла, словно зубы чужака вгрызались в драгоценные сыры. Он привык к одиночеству, и вот его нарушили, и Грандиблю это не понравилось. Большинство обитателей Каверны, лишенного солнца города в толще горы, давно забыли о мире снаружи, а Грандибль почти не вспоминал и о Каверне. Пятьдесят лет он не выходил из своих туннелей и редко видел человеческое лицо, превратившись в отшельника. Сыры стали стали его друзьями и семьей, их запахи и характеры заменили разговоры. Они - его дети, их круглые, похожие на луну головы следили за ним, когда он их мыл, переворачивал и ухаживал за ними.
        И все же настал день, когда Грандибль с тяжелым вздохом убрал яды и ловушки. Огромная головка кружевного Уизеркрима дозревала в коконе из воска. Защитный слой был поврежден, через прореху проникал воздух, и сыр неизбежно портился. Но Грандибль расстроился не из-за погубленного сыра. На воске виднелся отпечаток ножки ребенка.
        Значит, это ребенок, и, чтобы выжить, он питается выдающимися сырами Грандибля, плодами его тонкого искусства. Даже аристократы не рисковали съедать за один раз больше одного тончайшего ломтика этого опасного яства, не сопроводив кусочком хлеба или стаканом воды,  - для слабого желудка это все равно что глотать рубины, запивая их расплавленным золотом. Грандибль начал оставлять там и сям кувшины с водой и хлеб, но к ним никто не притронулся. Его ловушки явно приучили дитя к осторожности.
        Шли недели. Порой Грандибль долго не видел следов присутствия незваного гостя и начинал думать, что дитя исчезло. Но несколько дней спустя он обнаруживал горку сырных корок в нижнем туннеле и понимал: чужак просто переместился в другое укрытие. Со временем он осознал немыслимое. Ребенок не умирает. Ребенок не болен. Ребенок прекрасно чувствует себя посреди мрачного великолепия его сырного королевства.
        По ночам Грандибль иногда просыпался от странных снов, в которых перед ним плясал светловолосый чертенок, оставляя крошечные отпечатки на стилтонах и мягких сырах. Еще месяц - и Грандибль был готов признать себя околдованным. Но тут выяснилось, что ребенок вполне обычный - он упал в чан с молоком для сыра Неверфелл.
        Грандибль не слышал ничего подозрительного, потому что молоко уже сквасилось и заглушило всплеск. Даже наклонившись над огромным чаном и погрузив палец в безупречную, с легким блеском, упругую, словно сливки, массу, он ничего не заметил. Только вернувшись к чану с длинной лопаткой, чтобы разделить закваску на части, Грандибль внезапно увидел замысловатой формы борозду на поверхности. Она была заполнена зеленоватой сывороткой, а контур ее напоминал человеческое тело с расставленными руками и ногами. Со дна чана всплывали, лопаясь, крупные пузыри.
        Несколько секунд мастер непонимающе моргал, созерцая феномен, а потом понял, в чем дело. Он отложил лопатку, схватил другую, побольше, и воткнул ее в самую глубину, зачерпывая и сливая закваску, пока не почувствовал, что подцепил что-то тяжелое. Упершись коленями в чан, он дернул лопатку, как рыбак, пытающийся вытащить из воды детеныша кита. Все мышцы в его теле напряглись от натуги, но наконец над поверхностью появилось нечто, перепачканное закваской. И это нечто отчаянно вцепилось в лопату.
        Свалившись на пол, существо перевернулось, чихая и отряхиваясь, выкашливая тонкую молочную струйку, а Грандибль упал рядом, задыхаясь от неожиданных физических упражнений. Ребенок. Судя по росту, лет шести или семи, только очень худой.
        - Как ты сюда попал?  - проворчал Грандибль, отдышавшись.
        Ребенок не ответил и просто сидел и трясся, словно бланманже, виновато глядя из-под бесцветных ресниц. Грандибль подумал, что, наверное, представляет пугающее зрелище. Он давным-давно оставил попытки выглядеть презентабельно в той мере, в которой требует двор. По правде говоря, он взбунтовался. Намеренно забыл большинство из двухсот Лиц, которым его научили в детстве, как и всех остальных. И каждый день упрямо носил одно и то же выражение, не утруждая себя заменой. Лицо номер 41 - «Спящий барсук»: выражение сердитого интереса, подходящее почти во всех ситуациях. Он так долго носил одно Лицо, что оно врезалось в его черты. Волосы торчали седыми космами. Ладони, орудовавшие лопатками, потемнели и огрубели от воска и масла, словно нарастив корку.
        Да, неудивительно, что ребенок смотрит на него с испугом,  - должно быть, и правда боится. А может, притворяется. Рассчитывает, что выражение страха поможет ему обвести Грандибля вокруг пальца. Выбрал подходящее Лицо из своего ассортимента, словно карту из колоды. В Каверне ложь - искусство, и все здесь - опытные художники, даже дети.
        «Интересно, какое Лицо он покажет теперь?  - подумал Грандибль, потянувшись за ведром с водой.  - Номер 29 - “Непонимающий олень перед гончими”? Или 64 - “Фиалка, дрожащая под внезапным ливнем”?»
        - Давай-ка посмотрим,  - пробормотал он, и не успела выпачканная в закваске фигура пошевелиться, как он окатил ребенка водой.
        Показались длинные косы. Ага, девочка! В испуге она попыталась укусить его, продемонстрировав полный набор молочных зубов. Младше, чем он думал. Лет пять, но для своего возраста высокая.
        Пока девчонка фыркала, чихала и откашливалась, он схватил ее за подбородок и принялся стирать с лица остатки закваски Неверфелла. Потом поднес фонарь к маленькому личику.
        Однако это не девочка издала испуганный вопль, а Грандибль при виде лица своей пленницы. Он резко выпустил ее подбородок и отпрянул, ударившись спиной о чан, из которого ее и выудил. Рука с фонарем задрожала, и маленькое хищное растение, светящееся внутри, злобно ощерило тонкие зубы. Повисло молчание, нарушаемое только звуками капель, стекавших с длинных кос девочки, и ее приглушенным сопением.
        Грандибль забыл, как изображать удивление. Он много лет не практиковался в Лицах. Но, как ни странно, обнаружил, что все еще может испытывать это чувство. Удивление, недоверие, испуг и очарованность одновременно… А потом его накрыла мощная волна жалости.
        - Гром небесный,  - тихо пробормотал он, созерцая явившееся ему лицо, потом прочистил горло и постарался говорить ласково: - Как тебя зовут?
        Девочка осторожно облизывала пальцы и молчала.
        - Где твоя семья? Отец? Мать?
        Его слова имели не больший эффект, чем монеты, упавшие в грязь. Она смотрела, смотрела, дрожала и смотрела.
        - Откуда ты взялась?
        Только после того, как он задал ей сотню похожих вопросов, она наконец тихо и неуверенно прошептала, и ее ответ звучал, как всхлип:
        - Я… я не знаю.
        И это был единственное, чего он смог от нее добиться.
        «Как ты сюда попала? Кто тебя послал? Чья ты?» - «Я не знаю».
        Он поверил ей. Она одна, эта девочка. Странная и ужасная. Она так же одинока, как и он. Даже больше, чем он, ведь он сам искал одиночества. И больше, чем способен осознать ребенок в ее возрасте.
        Внезапно Грандибль понял, что хочет удочерить ее. Решение снизошло на него само. Много лет он отказывался брать подмастерье, зная, что любой помощник будет стремиться предать его и занять его место. Но это дитя - совсем другое дело. Завтра он придумает родословную странной юной пленнице. Объяснит, что она поранилась во время приготовления сыра и ей пришлось забинтовать лицо. Устроит церемонию приема в подмастерья. И поможет ей вписать в документы имя Неверфелл Грандибль.
        Но сегодня в первую очередь он пошлет за маленькой бархатной маской.

        Без лица

        Прошло семь лет с того судьбоносного дня. В поздний час мастер Грандибль, ворча и зажав руке связку ключей, брел по туннелю. С его плеча свисала огромная белая лента сыра-косички, а рядом с ним суетилась худенькая девочка.
        Это было уже не то испачканное закваской, моргающее белесыми ресницами существо, так испугавшее мастера Грандибля. Но она не была похожа и на своего хозяина - сдержанного и неразговорчивого, упорного и осторожного в словах и действиях. Нет, несмотря на все свои старания, она являла собой комок беспокойства и нетерпения, длинные ноги не могли устоять на месте, а локти сшибали предметы с полок. Рыжие волосы были заплетены во множество коротких тонких косичек, чтобы не падали на лицо, на сыр и прочее.
        Прошло семь лет. Семь лет в сырных туннелях, где она тенью ходила за Грандиблем и таскала ведра с молоком и горшки с горячим воском. Семь лет она переворачивала сыры, ловко взбиралась на высокие полки и обнюхивала мякоть, определяя степень созревания. Семь лет она училась ориентироваться в туннелях по запаху, потому что сырный мастер Грандибль жалел денег на лампы-ловушки. Семь лет она спала в гамаке, подвешенном между полками, и ее единственной колыбельной был тихий звук, который издавал сыр Уитвистл, пока его изумрудная корка растягивалась и усаживалась. Семь лет она помогала Грандиблю защищать территорию от губительных атак других сыроделов. Семь лет она разбирала и пыталась чинить какие-нибудь штуковины, чтобы заполнить долгие часы. Она изобретала машинки для разделения сырной массы и тройные венчики и научилась получать удовольствие от слаженной работы шестеренок.
        Семь лет Грандибль не позволял ей ни на секунду покидать его туннели и говорить с кем-либо без маски. А что же те пять лет, которые принадлежали только ей, когда она не была его подмастерьем? Она почти ничего не помнила. Эта часть ее памяти была гладкой и онемевшей, как зарубцевавшийся шрам. Иногда, лишь иногда она убеждала себя, что припоминает какие-то смутные образы, но не могла ни описать, ни понять их.
        Темнота. Светящаяся струйка пурпурного дыма, что окутывает ее и поднимается вверх. Горечь на языке. Вот ее единственные воспоминания о прошлом, если это и правда воспоминания.
        Ничей разум не может оставаться чистым листом, как бы ни закрывался человек от мира. Свой разум Неверфелл превратила в альбом для хранения воспоминаний, заполняя его обрывками историй, слухами и рассказами, которые ей удавалось добыть у разносчиков, приходивших забрать сыры или принести молоко и припасы, и дополняя их собственным воображением.
        Достигнув мечтательного возраста двенадцати лет, она знала о Каверне все, что можно было узнать благодаря ушкам на макушке, хорошей памяти, неутомимому любопытству и бурной фантазии. Она знала о блестящем дворе, полностью зависевшем от прихотей великого дворецкого. Она знала об огромных караванах верблюдов, которые непрерывной вереницей доставляли в Каверну продукты и увозили предметы роскоши, создаваемые искусными мастерами и стоившие дороже бриллиантов такого же веса. Все это изготавливали и на поверхности, но только в Каверне были подлинные мастера, которые творили влияющие на память вина, вызывающие видения сыры, обостряющие чувства специи, захватывающие разум в плен дух? и замедляющие старение бальзамы.
        Однако слухи не могли сравниться с настоящим живым посетителем.
        - Когда она придет? Я могу приготовить ей чай? Вы видели, я подмела полы и покормила личинками ловушки в фонарях? Я же могу подать чай, правда? Назначим время?
        Вопросов было так много и они были столь неохватны, что разум Неверфелл не мог с ними справиться, и они вылетали из нее штук по шесть сразу. Вопросы раздражали мастера Грандибля, она это чувствовала, но сдержаться не могла. Даже его хмурое многозначительное молчание только подмывало ее спрашивать вновь и вновь.
        - Можно…
        - Нет!
        Неверфелл отпрянула. Ее настойчивость или неуклюжесть временами вызывали у мастера Грандибля приступы дикой ярости, и она жила в постоянном тихом ужасе перед ними. На его лице никогда ничего не отражалось, оно сохраняло вечную мрачность и невыразительность дверного молотка. И хотя она научилась чувствовать его настроения, вспышки злости охватывали его внезапно и длились несколько дней.
        - Этой посетительнице - нет. Я хочу, чтобы ты сидела на верхнем этаже, пока она не уйдет.
        Его ответ подкосил Неверфелл. В унылом и однообразном распорядке ее жизни посетитель был не просто праздником - он был благословенным лучом света, жизни, воздуха, цвета и новостей. За несколько дней до визита она испытывала почти болезненное возбуждение и ее мозг гудел от предвкушения. После визита ей становилось легче дышать, а разум получал новые воспоминания и мысли, которые можно было по-всякому вертеть, как ребенок крутит подарки.
        Сущая мука - в последний момент узнать, что ей отказали в общении с гостем, и уж просто невыносима мысль, что ее лишили возможности его увидеть.
        - Я… я подмела все полы…
        Слова прозвучали жалобным мяуканьем. Последние два дня Неверфелл с особым старанием выполняла свои обязанности и находила себе дополнительную работу, лишь бы мастер Грандибль не имел повода запереть ее во время прихода посетительницы.
        У нее перехватило горло, и она сморгнула, сдерживая слезы. Мастер Грандибль уставился на нее, но в его лице ничего не изменилось. Ничто не мелькнуло в глазах. Может быть, он собирается ударить ее. Или просто думает о чеддере.
        - Иди надень маску,  - проворчал он и пошаркал прочь по коридору.  - И не болтай, когда она придет.
        Неверфелл не стала тратить время на удивление внезапной перемене, а поскакала за своей черной маской, валявшейся под гамаком в горе инструментов, потрепанных каталогов и разобранных часов. За годы носки бархат погрубел и истерся.
        Однажды, много лет назад, она осмелилась спросить, зачем ей надевать маску, когда к ним кто-нибудь приходит. Ответ Грандибля был откровенным и жестоким: затем же, зачем ране нужна корка.
        В тот миг она поняла, что безобразна. И больше никогда не задавала этот вопрос. С тех пор она жила в страхе, что увидит свое мутное отражение в медных горшках, и отшатывалась от бледных дрожащих образов, приветствовавших ее в кадках с сывороткой. Она ужасна. Наверняка это так. Она слишком уродлива, чтобы ей позволили выйти из туннелей Грандибля.
        Однако в глубине души Неверфелл притаился крошечный узелок упрямства. По правде говоря, ее никогда не привлекала мысль провести всю жизнь в окружении головок стилтона. Поэтому имя женщины, самонадеянно напросившейся к ним на чай, заронило в Неверфелл робкую надежду.
        Неверфелл сбросила кожаный передник и торопливо накинула жакет, на котором были почти все пуговицы. Она едва успела привести себя в подобающий вид, когда дверные колокольчики объявили о прибытии мадам Вес-перты Аппелин, знаменитой создательницы Лиц.

        Создатели Лиц существовали только в Каверне. Мир снаружи в них не нуждался. Только в лабиринте подземного города дети никогда не улыбались.
        В наземном мире младенцы смотрят в лица матерей и постепенно понимают, что две яркие звезды, которые они видят,  - это глаза, похожие на их собственные, а широкий изгиб - рот, как у них. Даже не думая, они растягивают губы, подражая улыбкам матерей. Расстроившись или испугавшись, они сразу же понимают, как гримасничать и кричать. Дети Каверны так не умеют, и никто не знает почему. Они торжественно смотрят в лица матерей, но не подражают их выражениям. В их чертах нет ничего неправильного, но какое-то звено в их душах отсутствует. Им приходится заучивать эмоции одну за другой, медленно и мучительно, иначе их лица останутся пустыми.
        Эти тщательно изучаемые выражения зовутся Лицами. Дети в самых дешевых яслях учат всего несколько, подходящих для их положения, да и зачем им больше? Более состоятельные семьи отправляют детей в детские сады получше, где их учат двум-трем сотням Лиц. Большинство обитателей Каверны всю жизнь пользуются только теми Лицами, которые усвоили в раннем детстве, но богатая элита иногда нанимает создателей Лиц, специалистов по выражениям, и учится у них. В модных кругах новое красивое или любопытное Лицо может вызвать больше волнения, чем нитка черного жемчуга или элегантная шляпа.
        Для Неверфелл это была первая возможность увидеть создателя Лиц, и ее сердце нетерпеливо стучало в груди, когда она бегом возвращалась к хозяину.
        - Можно я открою дверь?  - спросила она, опасаясь, что перегнула палку.
        Мастер-сыродел Грандибль рьяно следил, чтобы ключи от входной двери были вне досягаемости ловких рук Неверфелл, и доставал их, только когда посетитель был на пороге. Тогда он молча бросал ей огромное кольцо, и она торопилась к двери, ощущая в пальцах холод и тяжесть металла.
        - Впусти ее, только если она одна, и принюхайся, прежде чем открыть дверь!  - рявкнул Грандибль из глубины коридора. Мастер-сыродел любое вторжение воспринимал как потенциальное нападение, даже если это были простые разносчики.
        Неловкими от волнения пальцами Неверфелл вытащила вощеные тряпочки, затыкавшие замки. Они были нужны, чтобы ничто не просочилось внутрь: ни ядовитый газ, ни слеполозы - крошечные слепые змейки, умеющие проникать даже сквозь трещины в скале и обладающие сверхъестественным нюхом на съестное. Она отперла семь замков, отодвинула тридцать четыре или тридцать пять засовов, потом послушно замерла и встала на цыпочки, заглядывая в дверной глазок.
        В маленьком коридоре стояла одна-единственная женщина. У нее была настолько тонкая талия, что казалось, она вот-вот переломится. На ней было темно-зеленое платье с расшитым серебряными бусинами корсажем и высоким кружевным воротником. Каштановые волосы скрывались среди леса перьев, по большей части радужно-зеленых и черных, и поэтому женщина казалась выше, чем на самом деле. Первым делом Неверфелл подумала, что леди пришла с какого-нибудь великолепного приема.
        Шею мадам Аппелин обвивал черный шелковый платок, оттенявший бледное лицо. Неверфелл сразу же решила, что это самое красивое лицо, которое она когда-либо видела. В форме сердца, идеально гладкое. Пока леди ждала, на ее лице сменялись различные выражения - это выглядело странно и волнующе на фоне вечно сердитого вида Грандибля. Большие раскосые зеленые глаза, поразительно черные брови. И только ямочка на подбородке придавала ее чертам легкую неправильность.
        Вспомнив инструкции Грандибля, Неверфелл открыла маленькую тайную створку и внимательно принюхалась. Ее острый нюх сыродела уловил только запах пудры для волос и нотку фиалок. Леди пользовалась духами, но не Духами: приятный аромат, но не тот, что порабощает разум.
        Неверфелл отодвинула последний засов, навалилась на огромное железное кольцо и открыла дверь. Увидев ее, женщина замешкалась, потом изобразила вежливое удивление с оттенком доброты.
        - Могу я поговорить с мастером-сыроделом Мурмотом Грандиблем?
        На Неверфелл еще никогда не смотрели так ласково, и у нее тотчас пересохло в горле.
        - Да… я… он в гостиной.  - Самый удобный момент поговорить с создательницей Лиц, а она и двух слов связать не может. Лицо под маской запылало.  - Я… я хотела кое о чем спросить вас…
        - Неверфелл!  - донесся громовой голос из гостиной. Неверфелл мгновенно вспомнила инструкции хозяина. Не болтать. Вероятно, он имел в виду, что ей вовсе нельзя разговаривать.
        Она поколебалась, потом поклонилась и сделала шаг назад, впуская женщину. Сегодня не будет никакой дружеской болтовни. К этой гостье надо отнестись со всем вниманием, окружить ее заботой и комфортом. Так что Неверфелл подождала, пока мадам Аппелин войдет, заперла за ней дверь и проводила в гостиную этот аккуратный маленький манекен со светлыми глазами и серебряной улыбкой.
        Свет в коридоре был слабым - верный знак того, что людей здесь обитало мало. Как люди нуждались в маленьких плотоядных растениях-ловушках, запертых в фонарях и перерабатывающих спертый воздух в свежий, пригодный для дыхания, так и растениям требовались люди и выдыхаемый ими воздух. Если людей недостаточно, то ловушкам не хватает воздуха, они перестают светиться и засыпают. Цветом растения напоминали бледные поганки, и их слепые рты зевали скорее от скуки, чем в надежде приманить на свет жирных пещерных мотыльков.
        К счастью, мадам Аппелин послушно следовала за Неверфелл, не пытаясь свернуть с пути или что-нибудь потрогать. Грандибль не доверял посетителям, так что сейчас все его ловушки наготове. Двери заперты, а ручки на всякий случай смазаны парализующим Заячьим Стилтоном. Во владениях сыродела гостей подстерегало множество опасностей. Откроешь не ту дверь - и окажешься лицом к лицу с Плюющимся Джессом. Вот он возлежит на подстилке из голубиных перьев и разбрызгивает кислоту из крошечных отверстий в корке. А за другой дверью поджидает огромная мшистая головка Кроакспекла, запах которого превращает мозг человека в растаявшее масло.
        Уютная гостиная была единственным местом, куда допускались посетители. Здесь сырный запах чувствовался слабее, чем во всех владениях Грандибля. Когда Неверфелл ввела сюда гостью, та подобралась и совершенно изменилась. Внезапно она приобрела блеск и величие и как будто выросла на несколько дюймов.
        - Мастер-сыродел! До меня доносились слухи, что вы еще живы. Как чудесно, что они оказались правдой!  - Создательница Лиц изящно проплыла по комнате, касаясь потолка перьями своего головного убора. Сняв желтые перчатки, она села на стул для гостей, к слову расположенный на расстоянии восьми длин меча от огромного деревянного кресла Грандибля.  - После столь драматического исчезновения половина моих друзей была уверена, что вы отчаялись и сделали с собой что-то ужасное.
        Грандибль внимательно разглядывал рукав своего длинного серого сюртука, который надевал по случаю прихода гостей. Выражение его лица не изменилось, но на секунду показалось, будто оно помрачнело.
        - Чаю.  - Вот и все, что он сказал.
        Рукав не ответил, но, видимо, он знал, что команда обращена к Неверфелл.
        Уйти именно теперь, когда у Неверфелл наконец-то появился шанс узнать, почему Грандибль покинул двор,  - сущее наказание. Единственной аристократией Каверны были мастера-искусники, создатели подлинных деликатесов, нарушавших грань между невероятным и чудесным. Будучи создателем подлинных сыров, Грандибль принадлежал к мастерам-искусникам, но он никогда не рассказывал Неверфелл, почему решил отказаться от своего места при дворе.
        Чтобы добыть кипятка, надо навалиться на рычаг, торчащий из стены в маленькой кухне. Где-то высоко наверху в печных пещерах зазвонит маленький колокольчик. Секунду или две спустя трубы начнут гудеть, стонать и содрогаться. Неверфелл натянула защитные перчатки и повернула шершавый серый кран, подставляя чайник под струю исходящей паром воды.
        Неверфелл приготовила чай, обжигаясь в спешке, и к тому времени, когда она вернулась, гостья и хозяин были увлечены разговором. Неверфелл поставила чашку мятного чаю и блюдце с финиками рядом с мадам Аппелин, и та умолкла на середине предложения, одарив Неверфелл мимолетной очаровательной улыбкой.
        - …Очень хороший клиент,  - продолжила создательница Лиц,  - а также близкий друг, вот почему я пообещала ему помощь. Вы же наверняка понимаете его беспокойство? Такая важная дипломатическая ситуация, и молодой человек не хочет опозориться перед великим дворецким и всем двором. Разве вы можете винить моего друга за то, что он подготовил все необходимые Лица?
        - Да.  - Грубые ногти Грандибля постукивали по подлокотникам кресла рядом с рычажком потайного отделения.  - Могу. Идиоты вроде него держат на плаву весь этот рынок Лиц, хотя всем известно, что двухсот Лиц вполне достаточно для любого человека. Черт возьми, даже десяти хватит.
        - Или… двух?  - Мадам Аппелин прищурила раскосые глаза. За ее понимающей и слегка насмешливой улыбкой крылся намек на теплоту и сочувствие.  - Мастер-сыродел, я знаю, что для вас это практически дело принципа, но вам следует быть осторожным. Если носить каждый день одно и то же Лицо, это накладывает отпечаток. Однажды вы решите воспользоваться другими Лицами и обнаружите, что ваши мышцы их не помнят.
        Грандибль устремил на нее суровый взор.
        - Я считаю, что это Лицо вполне подходит для большинства ситуаций и большинства людей, с которыми мне приходится встречаться.  - Он вздохнул.  - Я не понимаю, почему вы захотели поговорить со мной, создательница Лиц. Если этот молокосос хочет сотню новых выражений, чтобы по-разному реагировать на каждый оттенок зеленого, вперед, продайте ему эти Лица.
        - Если бы дело заключалось только в оттенках зеленого, это было бы легко. Вы можете смеяться, но «Созерцание яри-медянки[1 - Ярь-медянка - зелёные или голубоватые отложения, формирующиеся со временем на меди, латуни или бронзе.]» и «Раздумья о ветке яблони» сейчас весьма популярны. Нет, сложность в банкете. Если он хочет доказать, что может выносить обо всем тонкие суждения, ему нужно правильно реагировать на каждое блюдо. Теперь-то вы улавливаете мои мотивы, дорогой мастер-сыродел?
        - Едва.
        - Я уже помогла ему отточить правильные Лица для всех четырех Вин, желе из певчей птички, супа, пирога, ликера, мороженого и засахаренных фруктов. Но ваш Стакфолтер Стертон появится впервые. Как я могу создать лицо для того, чего никогда не пробовала?
        - Сыр изготовлен по заказу великого дворецкого. Это его собственность.
        - Но ведь всегда остаются кусочки?  - настойчиво продолжала мадам Аппелин.  - Испорченные головки? Обрезки? Крошки? Моему другу потребуется одна-единственная крошка. Неужели вы не поделитесь даже этим? Он будет чрезвычайно благодарен вам.
        - Нет.  - Ответ был тихим и окончательным, словно погасшая свеча.
        Мадам Аппелин долго молчала, а потом заговорила очень серьезно, меланхолично улыбаясь:
        - Дорогой мастер-сыродел, вам никогда не приходило в голову, что однажды, пусть даже сейчас такое кажется невозможным, вы захотите вернуться ко двору? Что вы будете вынуждены вернуться ко двору? Может, вам кажется, что прятаться тут безопасно,  - но нет. У ваших врагов тысяча способов вредить вам, шептать в правильные уши. Вы уязвимы, и если в один скорбный час лишитесь своей репутации, даже здесь вы не будете в безопасности. И у вас есть потомство,  - она мельком взглянула на Неверфелл,  - о котором надо подумать.
        - Я уверен, что вы не просто так это говорите.  - Ладони Грандибля похлопывали по подлокотникам, и Неверфелл внезапно поняла, что он встревожен. Таким она его еще никогда не видела.
        - Я имею в виду, что рано или поздно вам и вашей протеже потребуются союзники, а вы годами делали все, чтобы оттолкнуть любого, кто пытался завязать с вами дружеские связи. Что, если вам снова придется иметь дело с двором? Как вы справитесь, не имея ни одного друга и располагая всего двумя Лицами?
        - В прошлый раз справился,  - пробормотал Грандибль.
        - Может быть, справитесь снова,  - спокойно продолжила мадам Аппелин,  - но позвольте мне помочь вам. Я знаю многих и могу представить вас. Могу даже сделать так, что вы будете выглядеть по-новому, и тогда все будет проще.  - Она склонила голову набок, внимательно изучая Грандибля зелеными глазами.  - Да, думаю, «Огонек» или «Грубоватый шарм» вам очень пойдут. А может быть, «Усталость от мира с намеком на печаль» и «Искренняя прямота». Возможно, даже «Веселая практичность» и «Колодец глубокой мудрости»? Мастер-сыродел, я знаю, вы питаете предубеждение против представителей моего ремесла, но правда заключается в том, что я могу быть хорошим другом и я очень полезный человек.
        - Печенья,  - злобно произнес Грандибль.
        На кухне Неверфелл в спешке споткнулась о край ковра, упала на стул и потратила драгоценные секунды на то, чтобы собрать рассыпавшееся по полу печенье и смахнуть с него грязь. Она вернулась в гостиную как раз в тот момент, когда разговор был окончен. В отчаянии она наблюдала, как создательница Лиц плывет к огромной двери с тридцатью пятью засовами и на ее лице отражаются легкая веселость, сожаление, сочувствие и решимость.
        Неверфелл, задыхаясь, догнала ее и отвесила глубокий поклон. Она чувствовала, как улыбка создательницы Лиц скользит по ней так же деликатно и невесомо, как ее радужные перья задевают потолок. Сердце Неверфелл замерло при мысли, что она нарушает приказы мастера Грандибля, но больше у нее не будет возможности поговорить с создателем Лиц, и возможность эта уже ускользает.
        - Миледи!  - настойчиво прошептала Неверфелл.  - Подождите! Пожалуйста! Я… вы сказали, что можете создать Лица, с помощью которых мастер Грандибль будет хорошо выглядеть, и я хотела спросить…  - Она сделала глубокий вдох и задала вопрос, над которым думала много месяцев: - Могли бы… могли бы вы создать Лицо для того, кто недостоин своего имени? Имею в виду… для кого-то настолько уродливого, что ему приходится прятаться?
        Несколько секунд мадам Аппелин без всякого выражения рассматривала маску Неверфелл. Потом ее лицо смягчилось и растаяло, словно капелька воды повисла на кончике сосульки. Она протянула руку, собираясь снять маску, но Неверфелл отпрянула. Она не была готова показать этой прекрасной женщине то, что спрятано под ней.
        - Ты правда не покажешь мне?  - прошептала мадам Аппелин.  - Ладно, я не хотела тебя огорчать.  - Она бросила взгляд в коридор, потом наклонилась и зашептала ей на ухо: - Ко мне приходило множество людей, которых называли уродливыми, и каждый раз я создавала Лицо, благодаря которому они становились приятны взгляду. Всегда есть надежда. Что бы тебе ни говорили, никто не обязан быть уродливым.
        У Неверфелл защипало глаза, и она с шумом сглотнула.
        - Простите, мастер Грандибль был очень груб. Если бы я…
        - Благодарю.  - В глазах мадам Аппелин, напоминающих драгоценные камни, заблестели радужные искры.  - Я тебе верю. Как тебя зовут? Мастер Грандибль обращался к тебе Неверфелл.
        Неверфелл кивнула.
        - Приятно познакомиться, Неверфелл. Что ж, я запомню, что в этих сырных туннелях у меня есть юный друг, пусть даже твой хозяин решительно не доверяет никому из двора.  - Мадам Аппелин бросила взгляд в сторону гостиной.  - Присматривай за ним хорошенько. Он уязвимее, чем думает. Запираться и терять нить происходящего снаружи очень опасно.
        - Мне так жаль, что я не могу пойти в город и узнать для него новости,  - прошептала Неверфелл. Ею владели не только альтруистические мотивы, и голос предательски выдал ее.
        - Ты никогда не выходишь из этих туннелей?  - Черные брови мадам Аппелин изящно выгнулись, когда Неверфелл покачала головой, и в ее голосе послышалось крайнее удивление.  - Никогда? Но почему же?
        Ладони Неверфелл защитным жестом дернулись к маске и нелюбимому лицу, которое она скрывала.
        - О!  - Мадам Аппелин понимающе вздохнула.  - Ты хочешь сказать, он держит тебя взаперти из-за твоего внешнего вида? Но это ужасно! Неудивительно, что ты хочешь новое Лицо!  - Она протянула руку в желтой перчатке и нежно погладила скрытую бархатной маской щеку Неверфелл.  - Бедное дитя. Не отчаивайся. Возможно, мы с тобой станем друзьями, и если да, то, может быть, однажды я смогу сделать для тебя Лицо. Ты обрадуешься?
        Неверфелл молча кивнула - ей казалось, что грудь у нее вот-вот разорвется.
        - А пока что,  - продолжила создательница Лиц,  - ты можешь присылать мне весточки. Мои туннели недалеко от района Сэмфайр, там, где Тайтменс-Слинк пересекается с Хертлс.
        В гостиной зазвенел колокольчик, и Неверфелл поняла, что Грандибль теряет терпение. Она неохотно отперла дверь и придержала ее, выпуская мадам Аппелин.
        - До встречи, Неверфелл.
        В эту секунду, перед тем как дверь между ними закрылась, Неверфелл увидела такое, отчего ее сердце замерло. Мадам Аппелин наблюдала за ней с выражением Лица, которого Неверфелл раньше не видела. Оно было непохоже на все то, что встречалось в каталогах создателей Лиц, которые она тщательно хранила годами, и на те Лица, которые мадам Аппелин демонстрировала во время своего визита. В нем была улыбка, но за ее сиянием таилась огромная усталость, за добротой - печаль. В ее глазах читался намек на бессонные ночи, терпение и боль.
        Через секунду все исчезло, и Неверфелл осталась перед закрывшейся дверью. От сумасшедшего водоворота мыслей у нее кружилась голова. Она не сразу вспомнила, что надо закрыть задвижки. Это последнее необыкновенное Лицо всколыхнуло ее душу, словно ветер пробежался по струнам арфы. Она не понимала, что с ней происходит. Сердце кричало, что она уже видела это Лицо. Не зная почему, Неверфелл отчаянно захотела открыть дверь, обнять гостью и заплакать.

        Переполох

        Едва Неверфелл сняла маску, как поняла, что у нее неприятности. Ледяной взгляд Грандибля не сулил ничего хорошего.
        - В чем дело?  - Его широкая грубая ладонь взяла ее за подбородок, а второй рукой он поднес лампу так близко, что зеленоватый свет упал ей на щеку.  - Ты что-то скрываешь!
        В ответ на невероятную способность хозяина читать ее мысли Неверфелл могла только заикаться и блеять.
        - Что ты натворила?
        В голосе мастера Грандибля звучали нотки страха, и Неверфелл окончательно растерялась.
        - Ты говорила с ней, да?  - хрипло спросил он.
        - Она…
        - Ты снимала маску?
        Неверфелл покачала головой, насколько позволяла мозолистая ладонь Грандибля, сжимавшая ее подбородок. Его глаза скользили по лицу девочки, словно у нее на лбу были написаны все ответы.
        - Ты рассказывала ей что-то о себе? Обо мне, о туннелях? Хоть что-то?
        - Нет!  - пискнула Неверфелл, напрягая память. Точно ли она ничего такого не натворила? Нет, она почти ничего не рассказала прекрасной леди, только задавала вопросы и время от времени кивала.  - Нет! Я просто сказала… что мне жаль.
        - Жаль? Почему жаль?
        «Потому что она милая, а вы ей грубили»,  - подумала Неверфелл.
        - Потому что она милая, а вы грубили ей,  - произнесла она вслух. И когда слова вырвались наружу, сглотнула и закусила губу.
        Повисла пауза, потом хозяин издал длинный вздох и отпустил ее подбородок.
        - Почему вы не дали ей то, чего она хотела?  - спросила Неверфелл. Она переминалась с ноги на ногу. Робкий шаг назад, нетерпеливый шаг вперед.  - У нас есть головка Стакфолтера Стертона величиной с мой кулак, мы отложили ее, чтобы узнать, когда большая головка созреет. Почему мы не дали ей крошку-другую?
        - По той же причине, по которой я не пытаюсь заштопать носок ниткой паутины. Потяни за одну ниточку - и зацепишь всю паутину. А потом появляются пауки…
        Даже когда мастер Грандибль соизволял дать ответ, результат не всегда радовал.

        Всю следующую неделю Неверфелл представляла опасность для всего вокруг. Она не могла сосредоточиться. Она капнула в Баркбент слюну лося вместо слез оленя, и сыр запротестовал струей кислого дыма, обжегшего ей руку. Она забыла убрать головки Лакомки Лазаря подальше от охлаждающих труб и вспомнила только тогда, когда они начали биться о дерево полок.
        Странная и удивительная мадам Аппелин сказала, что может создать Лицо, с помощью которого Неверфелл станет не такой уродливой. Эта мысль наполняла ее теплом надежды, но потом она вспоминала зловещие слова создательницы Лиц о дворе и впадала в ужас. Мастер Грандибль был незыблемой основой всей ее жизни, она не могла представить, чтобы с ним что-то случилось, как не могла представить жизнь без каменного потолка над головой. Но создательница Лиц намекнула, что, скрываясь от двора, он подвергает себя опасности и дает другим возможность строить козни. Неужели это правда? Он не отвечал. Может ли кто-то навредить ее хозяину в неприступном замке молока и сыра?
        - Да что с тобой такое?  - ворчал Грандибль.
        Неверфелл не могла ответить, потому что и сама не понимала, что с ней творится. В голове у нее будто бурлил котел, и в нем забрезжила тень идеи, зародыш плана. Еще не оформившись, мысль полностью завладела ею. Но эта мысль была настолько неуловимой, что Неверфелл не могла облечь ее в слова и поделиться с Грандиблем.
        - Видишь?  - ворчал Грандибль.  - Один взгляд на мир этой женщины, одно дуновение ветерка - и вот она, зараза. У тебя лихорадка, и тебе повезет, если ты отделаешься только ею.
        Он вовсе не обращался с ней как с больной, напротив, так нагружал работой, что некогда было вздохнуть.
        Можно ли доверять мадам Аппелин? Неверфелл снова и снова вспоминала ее последнее Лицо - только усталость и любовь, и ни капли блеска. Неверфелл не могла поверить, что это просто маска.
        Нельзя придумать такое Лицо, ничего не чувствуя, твердила она себе.

        Эта мысль не покидала ее и три дня спустя, когда явился Эрствиль, доставивший несколько бочонков свежего молока, коробку чистых голубиных перьев и шесть бутылок лавандовой воды. Эрствиль - костлявый мальчик-посыльный с изрытым оспинами лицом. Он регулярно наведывался в туннели Грандибля. Он был примерно на год старше Неверфелл и на два дюйма ниже и с удовольствием проводил с ней время, отвечая на ее вопросы, хотя вел себя покровительственно. Она ловила каждое слово, его визиты были очень важны для нее, и Неверфелл подозревала, что ему это очень нравится.
        - Эрствиль, что ты знаешь о мадам Аппелин?  - Вопрос вырвался, не успел посыльный присесть.
        У Эрствиля не было сердитых или раздраженных Лиц. Дети из рабочих семей не учились таким выражениям - предполагалось, что им они ни к чему. Тем не менее Неверфелл заметила, что его плечи застыли, и почувствовала, что обидела его. Он пришел гордый и довольный, собираясь о чем-то ей рассказать, а она своим вопросом лишила его этого удовольствия. Неверфелл принесла ему чашку имбирного чаю, и он оттаял.
        - Вот, взгляни.  - Он чем-то взмахнул у нее перед лицом и тут же спрятал в карман, она успела только заметить, что это маленькое пожелтевшее изображение наземной сцены.  - Мне нужно доставить это торговцу в Крамблс, но я дам тебе посмотреть в обмен на три яйца.
        Когда Неверфелл принесла ему три маринованных яйца в голубых скорлупках, он показал ей картинку. На ней был изображен маленький домик с окошками, устало глядящими сквозь вуаль ветвей, а за ним вздымался холм. В небе виднелось большое круглое пятно.
        - Это солнце, да?  - спросила она, указывая на пятно.
        - Да, поэтому на картине никого нет. Ты же знаешь почему, верно? Солнце сжигает людей. Многим из них приходится работать в полях, но если они слишком много времени проводят на солнце, их кожа краснеет, покрывается волдырями и облезает. И никто не может посмотреть вверх, иначе солнце ослепит их.
        Он искоса взглянул на Неверфелл, очищая яйцо и обнажая карамельную мякоть в тонких прожилках.
        - Ты только посмотри на себя, выглядишь, как больная крыса. Тебе повезло, что я прихожу к вам, не то ты бы спятила. Однажды Грандибль пожалеет, что запер тебя одну-одинешеньку. Ты спятишь и убьешь его.
        - Что ты несешь!  - взвизгнула Неверфелл, и в ее голосе прозвучали горечь и возмущение.
        Она слишком многое рассказывала Эрствилю о себе, и он знал, что временами она и правда сходит с ума. Иногда ей кажется, что она в ловушке и потеряла последнюю каплю надежды, иногда туннели становятся особенно темными и душными, каменные стены придвигаются, сдавливают. Несколько раз это случалось с ней без видимых причин. Грудь в тисках жуткой паники, сердце проваливается в пятки, нечем дышать… а потом она приходит в себя в другом месте, больная и дрожащая, вокруг беспорядок, ногти сломаны, потому что она царапала каменные стены и потолок.
        Она почти ничего не помнила, что происходило с ней во время приступов,  - только отчаянное желание света и воздуха. Не зеленоватого света ламп-ловушек и не тусклого красного свечения золы, а обжигающей необъятности, которая смотрит сверху. Не привычного пряного воздуха сырных туннелей, а воздуха, который пахнет чем-то большим и которому нужно место. Воздуха, который толкает и рычит.
        Эрствиль хмыкнул при виде ее замешательства, и к нему вернулось хорошее настроение.
        - Ладно, хватит.  - Он отобрал картинку и убрал ее в карман куртки. Разрезал яйцо пополам, показался густой темно-бирюзовый желток.  - Ты хочешь узнать о мадам Аппелин?
        Неверфелл кивнула.
        - Легко. Я все о ней знаю. Она одна из лучших создателей Лиц в Каверне. Ей лет семьдесят, хотя за последние сорок она как будто не состарилась ни на день. Остальные создатели Лиц терпеть ее не могут, ненавидят еще сильнее, чем друг друга, потому что она стала создательницей Лиц не как положено - отслужив подмастерьем. Семь лет назад она была никем, просто какая-то кривляка из отдаленных пещер, учившая гримасам за копейки. А потом она внезапно показала Трагический набор.
        - Трагический набор?  - Неверфелл тут же вспомнила усталость, которая привиделась ей за улыбкой мадам Аппелин.
        - Да. Видишь ли, раньше все нанимали создателей Лиц, потому что хотели иметь самые новые, самые яркие улыбки или самые гордые взгляды. Трагический набор был совсем другим. В нем были печальные Лица. Страдающие Лица. Отважные Лица. Не всегда красивые, но с их помощью люди выглядели глубокими и интересными, как будто у них есть тайные печали. Двор пришел в восторг. С тех пор она знаменитость.
        - Но… какая она? Имею в виду, она хорошая? Ей можно доверять?
        - Доверять?  - Эрствиль поковырялся в зубах.  - Она же создательница Лиц. Все в ней - фальшь. И на продажу.
        - Но… Лица же должны откуда-то рождаться?  - настойчиво спросила Неверфелл.  - Я хочу сказать, за ними должны быть чувства. Так что… может, семь лет назад с ней что-то случилось, какая-то трагедия, поэтому она и придумала все эти Лица?
        Эрствиль пожал плечами. Ему уже надоела мадам Аппелин.
        - Я не могу сидеть и болтать весь день.  - Он стряхнул скорлупки в ладони Неверфелл.  - И ты тоже. Нечего сидеть клушей. Тебе же надо готовить ваш драгоценный сыр для банкета, да?

        Приближение великого банкета всегда вызывало трепет в туннелях Каверны. Парфюмеры в масках капали одну-единственную каплю жемчужной жидкости в просторный вольер, чтобы выяснить, сколько птиц впадут в экстаз. А меховщики аккуратно сдирали шкурки с кротов, чтобы пошить из них тончайшие перчатки. Все предметы роскоши тщательно изучали, ведь какие-то могли оказаться слишком примитивными для двора, а какие-то - слишком изысканными, чтобы ими можно было пользоваться.
        Для Грандибля и Неверфелл банкет означал только одно - дебют великого Стакфолтера Стертона. Это был сыр невероятных размеров и весом с Неверфелл. Стер-тоны славились способностью вызывать особые видения. Эти сыры показывали людям правду, которую они и так знали, но нуждались в напоминании, потому что либо забыли, либо не хотели ее видеть. Стертоны также были невероятно трудны в изготовлении, и Грандибль и Неверфелл приложили все силы, чтобы Стакфолтер Стертон созрел к нужному моменту. Его готовили, как невесту к свадьбе.
        Каждый день требовалось покрывать пятнистую бело-оранжевую корку Стакфолтера Стертона смесью из масла примулы и мускуса и тщательно расчесывать его длинные тонкие отростки. Но что еще важнее, каждую сто сорок одну минуту огромный, почти полтора метра в диаметре, сыр надо было переворачивать, и для этого нужны были два человека. То есть каждую сто сорок одну минуту Грандибль и Неверфелл должны были бодрствовать.
        В бессолнечном мире Каверны не существовало ни дня, ни ночи, но по молчаливой договоренности все делили сутки на двадцать пять часов. Чтобы в сырных туннелях всегда кто-то бодрствовал, Грандибль и Неверфелл спали в разное время. Грандибль обычно с семи до тринадцати, а Неверфелл - с двадцати одного до четырех. Но один человек не смог бы перевернуть Стертон.
        После трех суток, в течение которых им ни разу не удалось поспать больше двух часов подряд, Грандибль и Неверфелл стали нервными. Дело осложнялось еще и тем, что перед банкетом на них посыпались заказы. В высших кругах прослышали о дебюте великого Стер-тона, и внезапно творения Грандибля вошли в моду. Начали поступать небольшие заказы от блистательных леди, в том числе от мадам Аппелин, которая однажды заказала маленький кусочек Каприза Зеферты. Судя по всему, эта леди утратила надежду заполучить Стертон, и все же Неверфелл цеплялась за надежду, как утопающий за соломинку.
        - Разве мы не можем отослать крошку-другую Стер-тона мадам Аппелин? Пожалуйста! Давайте! Мы можем отослать ей пробу от образца!
        Рядом с огромным Стертоном лежала его маленькая копия, напоминавшая яйцо неправильной формы. Ее разрежут перед тем, как Стертон отправится навстречу славе, чтобы убедиться: сырная мякоть именно такая, как нужно.
        - Нет.
        В конце концов страсти накалились. Все прочие сыры заметили предпочтение, отдаваемое Стертону, и начали жаловаться на нехватку внимания. Сердитые бри обиженно сочились сывороткой. Взрывной Квимп неожиданно загорелся, спрыгнул с полки и укатился довольно далеко - Неверфелл с трудом поймала его во влажное полотенце и затушила огонь. А те короткие минуты сна, которые выпадали на долю Грандибля, то и дело прерывались дикими воплями Неверфелл, нуждавшейся в помощи или боровшейся с надоедливыми насекомыми.
        - Мастер, мастер, можно я разберу пресс? Мы поместим сыр между двумя половинками, я приделаю к ним рычаг, и можно будет переворачивать сыр в одиночку. Тогда мы сможем нормально спать, мастер Грандибль. Можно я попробую?
        Грандибль, нетерпеливо отмахивавшийся от разных непрактичных предложений, задумался и почесал подбородок.
        - Расскажи подробнее.
        Но пресс не захотел легко сдаваться. Несколько раз он прищемил Неверфелл пальцы, однако в конце концов ей удался и этот механический эксперимент, как и многие другие,  - переворачиватель сыра заработал. Когда Неверфелл продемонстрировала свое устройство, мастер внимательно и придирчиво посмотрел на нее, а потом медленно кивнул.
        - Отправляйся в кровать.
        Вот и все, что он сказал. И потрепал косички Неверфелл ладонью настолько большой и грубой, что это прикосновение ощущалось почти как удар.
        Неверфелл, спотыкаясь, ушла и упала в гамак, зная, что наконец-то мастер Грандибль очень ею доволен. Сон поглотил ее, как пруд проглатывает камешек.
        Она внезапно проснулась два часа спустя, уставившись в каменный потолок туннеля. В ушах звенело, как будто кто-то громко щелкнул пальцами у нее под носом. Она сразу поняла, что пробило двадцать пять часов - «нулевой час». Когда серебряные часы в гостиной Грандибля показывали нулевой час, они издавали глухой стук, означавший, что механизм перезапускается. По какой-то причине Неверфелл всегда просыпалась от этого звука, хотя в любое другое время суток звон часов на нее не действовал.
        И теперь, несмотря на чудовищную усталость, этот звук разбудил ее. Неверфелл тихо застонала и свернулась в клубочек, но бесполезно. Сон совершенно покинул ее, она была бодра, как кузнечик.
        - Нечестно,  - прошептала Неверфелл, выбираясь из гамака.  - Нечестно. Пожалуйста, я не могу снова выбиться из ритма времени. Только не это!
        Поскольку в Каверне не было ни дня, ни ночи, иногда люди выпадали из ритма. Циклы их сна и бодрствования нарушались, и зачастую они вообще не могли сомкнуть глаз и долгие часы маялись бессонницей. Неверфелл была к этому особенно склонна.
        Чем бы заняться? Чем заняться?
        Ее мозг был как мочалка, и все вокруг плыло, когда она брела по коридорам, проверяя дремлющие сыры. Она попыталась заняться уборкой, но то и дело спотыкалась о ведро, расплескивая воду. В конце концов она отправилась к Стертону, зная, что мастер Грандибль наверняка найдет ей занятие.
        В комнате царил бы полный мрак, если бы не пара ламп-ловушек по углам. В их мерцающем лимонном свете казалось, что гигантский сыр дышит, как спящее животное. По металлическим деталям искалеченного пресса пробегали зловещие огоньки. За ним, опираясь спиной на стену, сидел мастер Грандибль с закрытыми глазами и отвисшей челюстью.
        Неверфелл внезапно стало нечем дышать, и она смогла выдавить из себя только едва слышный вскрик. Секунду она думала, что мастер умер. Иногда сыры восстают против тебя, даже самые хорошо воспитанные и скромные. Таковы риски профессии. Какое еще объяснение она могла найти? За все годы, что Неверфелл его знала, мастер Грандибль ни разу не ошибся, не поскользнулся, не забыл о своем долге. Наверняка даже сильнейшая усталость не могла…
        Челюсть мастера Грандибля слегка шевельнулась, из горла вырвался вибрирующий храп. Да, случилось невозможное. Непогрешимый мастер Грандибль заснул на посту за две минуты до того, как надо было переворачивать Стертон.
        Неверфелл подошла к нему на цыпочках и положила руку на плечо, но засомневалась и отдернула ладонь. Нет, зачем будить его? Ему нужно поспать, и она даст ему такую возможность. Она сама перевернет сыр в этот раз и в следующий тоже, если мастер не проснется. Он будет гордиться ею. Он должен.
        Она отсчитала секунды, потом молча взялась за рукоятку и начала переворачивать огромный сыр. Потом руками перевернула маленькую копию Стертона и улыбнулась, испытав незнакомое доселе самодовольство.
        Нет смысла пытаться уснуть до того, как усталость возьмет верх, и Неверфелл занялась упаковкой заказов - деликатесы для ярмарки, верблюжий сыр для знаменитого шоколатье и пакет для мадам Аппелин.
        За десять минут до того, как надо было снова переворачивать Стертон, зазвонил колокольчик у входной двери. Неверфелл нацепила маску и побежала открывать, чуть не попавшись в смертоносные ловушки, расставленные Грандиблем. В глазок она увидела лакея, надменно выдвинувшего вперед челюсть.
        - Вы по какому вопросу?  - Неверфелл попыталась имитировать отрывистые интонации Грандибля.
        Внезапно лакей обаятельно улыбнулся, преисполненный чувства собственного достоинства. Его слова будто сочились влагой.
        - Будьте любезны, подскажите, готов ли заказ мадам Аппелин? Если да…
        Неверфелл осенило. Мысль ударила ее, словно кулаком, и Неверфелл пошатнулась и задрожала. Хорошая мысль, блестящая мысль, наверное, самая гениальная из всех, что приходили ей в голову, включая переворачиватель сыра. Нечестно, что это случилось именно сейчас, когда Неверфелл наконец удостоилась одобрения мастера Грандибля. Она заслуживает того, чтобы насладиться моментом, растянуть это счастье подольше. Но нет, идея пришла и завладела ею. Она закусила костяшки пальцев, а идея впилась зубами в нее, и Неверфелл поняла, что пропала.
        - Минутку!  - пискнула она и понеслась в комнату, где отдыхал Стертон.
        На пороге она резко остановилась, потом медленно вошла внутрь, стараясь ступать как можно легче и не разбудить мастера. В метре от огромного спящего Стертона лежал Стертон-малыш, весь в пушистых белых отростках. У пояса Неверфелл висел круглый стальной нож для сыра, им следовало аккуратно надрезать сырную корку, чтобы извлечь наружу крошечный цилиндрик на пробу. Едва осмеливаясь дышать, Неверфелл бережно сжала Стертона-малыша большим и указательным пальцами. Нежные отростки крошились под ними и таяли, словно снежинки, заставляя ее морщиться. Она почувствовала одновременно страх и возбуждение, когда сырная корка подалась под ножом. Она достала образец созревшего сыра, и комната наполнилась ароматом диких цветов и мокрых собак, и на секунду ей показалось, что запах защекочет тренированный нюх Грандибля и разбудит его. Но нет, мастер только всхрапнул, и Неверфелл осторожно положила малыша на место, повернув его разрезом вниз, чтобы скрыть следы преступления и помешать запаху распространяться.
        Она делает это и для него тоже, напомнила себе Неверфелл. Ему нужны друзья при дворе, и это будет мадам Аппелин.
        В комнате для упаковки заказов она нашла коробку для мадам Аппелин, в ней на оливковых листьях лежал жемчужно-серый круг Каприза Зеферты. Неверфелл быстро достала украденный сыр и завернула его в клочок ткани. В порыве вдохновения она перевязала сверток черной бархатной лентой, чтобы мадам Аппелин вспомнила черную бархатную маску и поняла, чьих рук это дело.
        Наружу, наружу, наружу, стучало ее сердце. Благодаря этому она выйдет отсюда. Мадам Аппелин сделает ей новое Лицо, и она сможет покинуть сырные туннели.
        Грандибль, как обычно, спрятал ключи от входной двери, но маленькое окошко для посылок не запиралось, а коробка мадам Аппелин была достаточно маленькой, чтобы пролезть в него.
        - Вот, распишитесь!  - Неверфелл отодвинула засов и просунула чек. Как только лакей поставил подпись, она протолкнула в окошко коробку.  - Возьмите!
        Закрыв окошко, девочка в глазок наблюдала, как он уходит, а потом прижалась спиной к двери, с трудом переводя дыхание. Теперь можно поспать, можно… Нет! Надо перевернуть Стертон!
        Она бросилась в комнату Стертона и распахнула дверь. Один вдох дал ей понять, что она едва не опоздала. Испарения сыра становились ядовитыми, глаза защипало. Скорее к рычагу! Грандибль полз по полу, и его подбородок дрожал, мастер задыхался от мощного запаха диких цветов. Задержав дыхание и зажмурившись, Неверфелл схватилась за рукоятку и медленно перевернула Стертон. Сыр постепенно начал успокаиваться.
        - Мастер Грандибль!  - Неверфелл подскочила к сыроделу вне себя от тревоги.
        - Дитя… Я прощу тебе твою бессонницу. Если бы я проспал… сыр бы погиб.  - Эта перспектива явно пугала его сильнее, чем собственная смерть.  - Хорошая… хорошая работа, Неверфелл.  - Он взглянул ей в лицо.  - Почему ты в маске?
        - О!  - Кожу Неверфелл защипало, когда она сняла маску.  - Я… я… приходил лакей забрать заказ… мадам Аппелин.
        И, глядя ему в глаза, Неверфелл внезапно поняла, что мастер Грандибль совершенно точно знает, почему она заикается и почему нож у нее грязный. Он видит ее насквозь.
        - Я хотела защитить вас!  - закричала она, отбросив притворство.
        - Погибель,  - прошептал Грандибль. Его лицо приобрело привычное мрачное и упрямое выражение, но внезапно стало пепельно-серым.

        Пауки

        - Что я сделала? Что я сделала? Что-то ужасное, но что? Я просто хотела помочь! Я думала, если отправлю мадам Аппелин то, чего она хочет, у вас появятся друзья при дворе… Я просто хотела, чтобы вы были в безопасности!
        - В безопасности?  - Лицо Грандибля застыло, как маска.  - В безопасности?
        Он заревел, и с его бровей посыпались крошки Стакфолтера Стертона. Неверфелл вскрикнула, когда ее тряхнули, словно куклу, и отшвырнули прочь. Мастер Грандибль уставился на нее, занеся руку и словно раздумывая, ударить или нет. Потом протянул дрожащую ладонь и положил на плечо Неверфелл. Она задрожала, не понимая, чего он хочет,  - чтобы она ушла? И что означает его жест - он сердитый или сочувственный?
        - Человек, которому я доверял,  - наконец проговорил он. Потом издал странный задыхающийся звук, в котором она не сразу узнала смешок.  - Вот о чем я думал, когда выловил тебя из сыворотки. Ты была такая…  - Он вздохнул и сложил ладони чашей, будто держал маленького мокрого котенка.  - Что мне оставалось делать? Я защитил себя от любого мыслимого предательства. Но с этой стороны я его никогда не ожидал.  - Он провел пожелтевшими ногтями по бороде, и послышался звук, похожий на скрип зубной щетки.  - Ха! Предательство во имя моего блага.
        - Что… что это значит? Что я сделала?
        - Ты разбудила пауков.
        Иногда мастер Грандибль изъяснялся чрезвычайно странно, вкладывая в знакомые слова новый смысл. Когда он говорил об обычных пауках, его голос звучал ровно. Но сейчас первый слог был серым и мертвым, второй почти неслышным, а последний тяжело упал в воздух. Па-у-ков.
        - Сходи за сливовым джином. Принеси его в гостиную.
        У Неверфелл скрутило живот. С пылающим лицом она убежала за бутылкой. Слова покинули ее: как это оказалось легко - из спасительницы превратиться в предательницу. Когда она явилась в гостиную, мастер Грандибль сидел в кресле. Его глаза были налиты кровью, дыхание вырывалось со свистом. Она поставила к его ногам свой крошечный пуфик, обитый гобеленовой тканью, и села, ссутулившись и уткнувшись носом в колени. Он взял бутылку, сделал глоток, потом уставился на горлышко.
        - Неверфелл, что ты думаешь о дворе?
        Неверфелл не могла облечь свои мысли в слова. Двор - это сияние, двор - это слава. Это прекрасные девы, тысячи новых лиц и быстрый стук сердца. Это весь мир. Это все, чего она здесь лишена.
        - Я знаю, что вы его ненавидите,  - ответила она.
        Мастер Грандибль подался вперед и оперся широким подбородком на кулаки.
        - Это гигантская паутина, полная сверкающих пестрокрылых насекомых. У каждого из них свой яд, они все связаны между собой и борются за жизнь любой ценой. Каждый тянет паутину в свою сторону, чтобы сделать себе приятное или задушить другого. И любое движение каждого из них влияет на остальных.
        - Но мадам Аппелин…
        «Мадам Аппелин не такая,  - хотела сказать Неверфелл.  - Я прочитала это по ее Лицу». Но поняла, как глупо прозвучат ее слова, и умолкла.
        - Теперь мне неприятно об этом говорить,  - продолжил Грандибль,  - но в молодости я занимал видное место при дворе.
        - Правда?  - Неверфелл дернулась от волнения, хотя догадывалась, что мастер ждет не такой реакции.
        - Еще никому в этом городе не удавалось довести Молочный Уэйнпилч до зрелости и не лишиться зрения,  - рассказывал Грандибль.  - Мне же это удалось, и я отправил головку сыра самому великому дворецкому. И… говорят, когда он положил первый ломтик в рот, он действительно почувствовал его вкус.
        - Так… это правда - то, что о нем говорят? Что без самых изысканных лакомств он был бы слеп, глух и нем?
        - Не совсем. С его глазами, ушами, носом, кожей и языком все в порядке. Речь идет о его душе. Он может посмотреть на цветок и сказать, что он голубой, но это будет только слово. Можно положить кусок мяса ему в рот, и он скажет, что это ростбиф, сколько лет корове и какой она породы, сколько его готовили и какое дерево пошло на дрова, но все эти запахи и вкусы значат для него не больше, чем камешек. Он может их проанализировать, но больше не чувствует. Разумеется, что можно ожидать от человека, которому пятьсот лет? Говорят, он помнит дни, когда на горе над нами стоял город, а Каверны еще не существовало, здесь были только пещеры и погреба, где город хранил деликатесы. Он пережил этот город, видел, как он разрушился из-за войн и непогоды, а горожане постепенно ушли под землю и начали копать глубокие туннели. Четыреста двадцать из своих пятисот лет его тело пытается умереть. Он препятствует этому всеми возможными средствами - жидкостями, специями, мазями, которые могут отсрочить смерть, но у всего есть своя цена и свой предел. Его лицо утрачивает краски, и его чувства гаснут одно за другим, словно
звезды. Вот почему мастера Каверны день и ночь, столетие за столетием придумывают что-то, что он сможет почувствовать.
        - И вам удалось!
        - Да. Я снискал благосклонность великого дворецкого.
        В мрачном тоне мастера прозвучало что-то такое, что обуздало страстное желание Неверфелл узнать о выгодах от благосклонности великого дворецкого. «Он подарил вам золотую шляпу и обезьянку? Это от него вам достались часы? Посвятил ли он вас в рыцари? Пили ли вы жемчужины, растворенные в кофе?..» Неверфелл так и не задала эти вопросы.
        - Некоторые люди говорят, что благосклонность великого дворецкого обоюдоострая. Они ошибаются. Это сплошное острие, и все об этом знают, но тем не менее придворные все время режутся об него. Как только тебя настигает слава, ты обретаешь сотню невидимых завистливых врагов. Я слишком часто кололся об это лезвие. Никакая милость этого не стоит. Я решил вырваться из паутины и закрылся в туннелях, чтобы не участвовать в играх двора даже случайно. Покинуть двор нелегко, потому что ты в паутине - долгов, угроз, секретов, людей, знающих твои слабости, и людей, чьи слабости известны тебе. Когда я ушел, многие шептались, что это просто ход в сложной игре, потребовавшей скрыться из поля зрения. В первый месяц меня четыре раза пытались убить.
        Замки, предосторожности, предпринимаемые по случаю любого визита… Все это наконец получило объяснение.
        - В конце концов меня оставили в покое,  - продолжал мастер-сыродел,  - но только потому, что год за годом я прилагал все силы, чтобы оставаться абсолютно нейтральным. Никаких игр, никаких союзов, никаких попыток влияния. Я со всеми вел себя одинаково. Без исключений.
        - Ох…  - На Неверфелл снизошло понимание, и она крепче обхватила колени.  - Вот почему вы не захотели дать мадам Аппелин Стертон? Потому что это стало бы исключением?
        - Да,  - глухо произнес Грандибль.  - А теперь все подумают, что я сделал это намеренно. На пиру во время дебюта Стертона клиент мадам Аппелин уже будет иметь подходящее Лицо. Очевидно, что это невозможно, если не попробовать сыр заранее. Все увидят его Лицо и поймут.
        - Что… что мне делать? Я могу что-то исправить?
        - Нет.
        Вот и все. У Неверфелл что-то сжалось внутри. В результате ее необдуманных действий часто что-то ломалось. Но первый раз она испортила что-то огромное, что-то, что нельзя починить. Ее переполняла ненависть к себе, она мечтала рассыпаться на мелкие кусочки, как разбитый фарфоровый чайник. Уткнулась носом в колени и засопела.
        - Нет,  - повторил мастер.  - Уже ничего не поделаешь. Я отправлю посыльного, попытаюсь перехватить пакет, но, думаю, уже слишком поздно.
        - Но… вы же можете сказать всем, что это моя вина и что вы ничего не делали! Я могу рассказать, что произошло! Или отправьте меня к мадам Аппелин, я поговорю с ней! Я все объясню и попрошу вернуть нам Стакфолтер Стертон…
        - НЕТ!
        Впервые в жизни в голосе Грандибля прорезалась подлинная ярость. Неверфелл вскочила и убежала.

        Бесполезно говорить ей, что она ничего не может исправить. Склад ума Неверфелл не позволял ей примириться с ситуацией. Она вообще была беспокойным созданием. Живой ум Неверфелл нашел единственный способ, чтобы выдержать жизнь взаперти. Она немножко сошла с ума, чтобы не сойти с ума окончательно. Чтобы нарушить унылую монотонность будней, она научилась придумывать и сама себе верить, жонглировать мыслями, пока они не становились странными и непредсказуемыми.
        Неудивительно, что ее почти не понимали те, с кем ей удавалось поговорить. Она была как шахматный конь на доске, где прочие фигуры подчинялись правилам игры в шашки. Ее воображение то и дело прыгало в области, куда не совался больше никто, и даже если ее мысль понимали, люди не могли сообразить, как она пришла к такому выводу.
        Сейчас ее мозг фонтанировал идеями, которые при ближайшем рассмотрении оказывались нелепыми.
        Раздать образцы Стакфолтера Стертона всем! Всем при дворе! Это будет честно!
        Заменить Стакфолтер Стертон другим огромным сыром, который выглядит точно так же, но с другим вкусом, и тогда Лицо мадам Аппелин не будет ему соответствовать.
        Отправить ко двору сыр, который взорвется и выпустит струю жгучего дыма! Тогда всем придется убежать, и никто не заметит, какое Лицо приготовила мадам Аппелин!
        К счастью, у Неверфелл хватало здравого смысла, чтобы увидеть недочеты в этих планах до того, как она изложит их Грандиблю. Маленького Стертона на всех не хватит, придется разрезать большую головку. Времени сделать похожий сыр нет, а если они подадут на пир великого дворецкого ядовитый сыр, от которого ослепнут он сам и его приближенные, вряд ли это улучшит положение мастера Грандибля.
        В этом водовороте идей и фантазий на поверхность упорно всплывали пара вопросов. Почему мастер Грандибль так рассердился, когда она предложила взять вину на себя? Он с самого начала боялся, что она заговорит с мадам Аппелин. Неверфелл случайно может выдать какой-то секрет?

        Наконец Неверфелл отважилась снова явиться перед очи Грандибля. Покашливание, слышное издалека, дало ей понять, что он отправился переворачивать Стертон, и Неверфелл решила пока его не беспокоить. Стол был завален бумагами - похоже, мастер перешел к активным действиям. Прежние ловушки и предосторожности казались ничем по сравнению с тем, что он готовил теперь. Судя по отметкам на карте, сыродел собирался установить несколько тяжелых дверей, чтобы дать себе возможность отступать и отступать, если воображаемые враги начнут ломиться внутрь. На двери, отделявшей его туннели от остального города, уже появились новые замки, и ключей было не видать. Проскользив взглядом по листку со списком своих новых обязанностей, Неверфелл тревожно вздохнула. Похоже, фортификационные планы полностью поглотили Грандибля, и его привычные обязанности теперь перейдут к ней.
        Каракули «Сткфлтр 1 в день протирать млк крлика» стали понятны, когда однажды доставили посылку с дрожащим кроликом. Он косил на нее обезумевшими глазами и совершенно не обрадовался решению Неверфелл встряхнуть коробку, перед тем как открыть.
        Светлая шерсть росла клочками, как будто кролик выдирал ее от скуки или беспокойства. Но когда он обнюхал Неверфелл носом-пуговкой, ее охватил приступ любви, какую могут испытывать лишь одинокие люди. Она попыталась прижать его к себе, но чувство не нашло взаимности - кролик оставил на ее руках длинные царапины.
        Следует протирать Стертон молоком кролика. Но как доят кроликов? Неверфелл немного знала о коровах, овцах и козах. Интересно, это делается так же?

        - Нет, тихо… Треклятое животное… Ой, вернись, золотко! Я не хотела…
        Неверфелл на коленях стояла на каменном полу в коридоре, заглядывая под длинную деревянную полку. На полке покоились покрытые испариной головки Мясистых Чеддеров, испещренные красными прожилками. Под полкой распласталось светлое тельце, растеклось по полу, словно суфле. Длинные уши прижаты к спине, розовые глаза от ужаса потемнели.
        Искусством дойки кролика она пока не овладела, зато усвоила способы, которые не ведут к успеху. Например, она узнала, что кроличий живот находится слишком близко к земле, чтобы под него можно было подсунуть миску, и животное вовсе не горит желанием приподниматься. Ей стало известно о высоте кроличьих прыжков, остроте зубов и скорости, с которой они перемещаются. К несчастью, кролик тоже усвоил некоторые уроки и скрылся в сырных туннелях, оставив за собой след из шерсти, блох и дикого ужаса, нервировавший нежные сыры.
        - Ну, давай же…
        Она резко вытянула руку, намереваясь схватить беглеца и стараясь при этом не думать, что он уже прогрыз дыру в ее рукаве. Кролик, сверкнув зубами, отпрянул, и Неверфелл упала, оцарапав костяшки пальцев о грубое дерево.
        - Нет, не надо…  - Непременно нужно успокоить и поймать кролика, пока не увидел мастер.  - Дело в моем лице? Ну хорошо, я сейчас закрою его.  - Она надела черную бархатную маску.  - Вот видишь? Больше никаких ужасных лиц.
        Кролик попятился и рванул прочь по коридору.
        - Ах ты…  - Неверфелл вскочила и понеслась за ним с ведерком в руках.
        Кролик свернул в первый же проход налево, в коридор, где обитал Уистлплатч. Как гуттаперчевый, просочился между чанами и затаился. Неверфелл попыталась выгнать его ручкой метлы. Кролик опрокинул ведро со сливками, и какое-то время Неверфелл шла по белому следу. Все же она умудрилась поймать его, прыгнув и навалившись на дрожащее мягкое тельце. Прижала его к полу и попыталась взять в руки, но кролик превратился в обезумевший комок меха, когтей и зубов, наградив ее дюжиной новых ран. Ругаясь и истекая кровью, Неверфелл снова бросилась в погоню.
        Каждый раз на развилке кролик выбирал коридор, ведущий вверх. Вверх, вверх, вверх, отстукивало его испуганное сердечко. Вверх - значит наружу. Неверфелл как будто слышала эти слова, и ее сердце стучало в том же ритме.
        Но вот кролик оказался в тупике, где огромные сырные прессы выжимали сыворотку из гигантских головок, грубых, как язык коровы.
        - Ха!  - Неверфелл захлопнула дверь за спиной и окинула взглядом коридор. Вон, за прессом, пара длинных ушей - кролик забился в щель.
        - Ох, не заставляй меня это делать.
        Царапанье. Тишина. Царапанье. Тишина. Тишина.
        - Ну ладно!
        Неверфелл откинула волосы и попробовала отодвинуть ближайший пресс. Тяжелая махина неохотно отъехала от стены. Кролика не было. Второй пресс. Кролика нет. И… стены тоже нет.
        Скалу в этом месте расколола вертикальная трещина метра полтора в высоту. У пола она расширялась, превращаясь в треугольное отверстие, наполовину засыпанное каменной крошкой. Наверное, в давние времена огромное тело горы содрогнулось, и так образовалась трещина. Ее закрывали ряды огромных прессов.
        В пыли отпечатались следы кролика. Неверфелл уставилась на них. Легла на пол. Расчистила дыру от мусора. Всмотрелась, прижавшись щекой к земле. Разлом уходил в глубь скалы метра на три и там расширялся. Неверфелл прошиб пот, когда она поняла, что это край владений мастера Грандибля. Если там и есть туннель, она его никогда раньше не видела. Ее тренированный нос сыродела уловил тысячи нежных, незнакомых запахов.
        Послушная ученица, она знала, что должна предупредить мастера Грандибля о прорехе в крепости. Но тогда он заделает эту прекрасную дыру, а Неверфелл к этому не готова. Впервые перед ней открылась дорога без единого замка.
        Она помчалась в кабинет мастера, нашла карандаш и бумагу и оставила на столе записку:

        КРОЛИК УБЕЖАЛ СКВОЗЬ ДЫРУ В СТЕНЕ ЗА ДАВИЛКАМИ. Я УШЛА НА ПОИСКИ.

        Неверфелл удрала обратно к трещине. Ей действительно надо вернуть сбежавшего кролика, но не это было главной причиной, заставившей ее лезть в дыру.
        «Я найду мадам Аппелин. Попрошу ее вернуть Стакфолтер Стертон. Я все исправлю».
        У нее не было оснований считать, что мадам Аппелин к ней прислушается, и все же она верила. Неверфелл не могла выбросить из готовы это печальное и удивительно знакомое Лицо. Между ними словно протянулась невидимая нить, тащившая Неверфелл за собой.
        Неверфелл с трудом протиснулась сквозь трещину и вывалилась по другую сторону стены. Отряхнула с косичек каменную пыль, ослабев от волнения и ужаса. Перед ней простирался очередной коридор, но это новый коридор, и пыль здесь другая на вкус, и этих стен не касалась ее рука. Завороженная, она трепетала, пробираясь на далекий отблеск света.
        Наружу, пело ее сердце. Наружу, наружу, наружу.

        Перекресток

        Каждая клеточка тела Неверфелл пульсировала от жажды жизни. Все было новым, и все опьяняло.
        Она слегка присыпала камнями трещину, чтобы скрыть выход, а потом медленно двинулась в путь, ощупывая неровные стены мозолистыми пальцами. Новая скала, чисто вырубленная, не потемневшая от времени и не поросшая лишайником. Откуда-то издалека доносились звуки, отражавшиеся эхом, и она поняла, что это голос мира, музыка, до сего момента заглушенная разделявшей их толстой стеной. Ей показалось, будто из ушей вынули затычки.
        В самом большом замешательстве пребывал ее нос. За семь лет он привык к вездесущему запаху сыра, и она могла бы ходить по туннелям Грандибля с закрытыми глазами, ориентируясь на ароматы сырных головок. А сейчас эти запахи исчезли… вернее, сменились другими, не сырными. Холодный свежий запах недавно вырубленного камня, влажный аромат невидимых, пробуждающихся к жизни растений. Теплые запахи животных. Запахи людей - ноги, пот, грязные волосы, мыло… Запахов было очень много. Все это волной обрушилось на Неверфелл, и она обрадовалась, что на ней маска со знакомым духом старого бархата.
        На фоне этих ароматов она уловила запах кроличьего испуга. Скоро Неверфелл наткнулась на маленькую пирамидку из влажных коричневых катышков. Кролик явно побежал сюда. Неверфелл на цыпочках подкралась к выходу из коридора, присела и выглянула наружу. Перед ней раскинулась самая большая пещера, какую она видела в жизни.
        Куполообразная, метров пятнадцать в высоту, ярко освещенная. Стены испещрены выступами и карнизами, с потолка свисают желтовато-розовые сталактиты, а на них - огромные, величиной с ее голову, светильники-ловушки. Они испускали бледный свет и зевали, демонстрируя тонкие зубы. Неверфелл догадалась, что в этой пещере бывает много людей, поэтому растениям хорошо. Они ярко сияли, а это значит, что недавно здесь прошел кто-то живой.
        В отдалении громоздилась неровная отвесная скала с огромным количеством широких уступов. На самых верхних уступах были проложены металлические рельсы, и по ним время от времени проносились черные стальные вагоны высотой в рост человека. Они вылетали из зияющей пасти одного туннеля, стучали по рельсам, рассыпая искры и испуская дым из маленьких труб, и скрывались в другом туннеле. Карнизы поуже, похоже, предназначались для пешеходов: они были огорожены перилами и соединялись веревочными лестницами. Пыльный пол пестрел следами колес. Неверфелл сообразила, что эта пещера служит огромным транспортным узлом.
        На полпути между скалой и укрытием Неверфелл в полу пещеры располагалась заполненная водой чаша с приподнятым краем. Рядом были вбиты несколько ржавых колец, и к одному из них был прикован серый четырехногий зверь ростом с Неверфелл. Вспомнив рассказы Эрствиля, она поняла, что это шахтный пони,  - на них по туннелям перевозили грузы. Неверфелл завороженно наблюдала, как пони пьет воду и фыркает. Серая шерстка, нос в крапинку, рябь на поверхности колодца, серебряные колокольчики на уздечке - она не могла оторвать взгляд.
        Вдруг откуда-то высунулась бледная рука и похлопала пони по боку, и Неверфелл поняла, что рядом с животным кто-то есть. Судя по тени на стене, кто-то вроде нее, невысокий и худой,  - может, ее ровесник или ровесница.
        Сердце Неверфелл подпрыгнуло, но тело отреагировало рефлекторно. Внезапно она оказалась на полу, сжавшись в комочек и закрыв голову руками. Ее увидят. Великое Снаружи увидит ее. Она не готова. Думала, что готова, но нет.
        - Эй!
        Неверфелл отползла на пару метров, прежде чем услышала ответный крик и поняла, что возглас был адресован не ей. Она осторожно продвинулась вперед и выглянула в пещеру.
        Там находились трое. Ближе к ней темноволосый мальчик примерно ее возраста расчесывал шкуру пони большой щеткой. Его лицо не выражало ничего, кроме ожидания приказа. Даже когда он оглядывался вокруг, выражение не менялось, словно он ждал инструкций от скал, лошади и фонарей. Предполагалось, что именно такое Лицо должно быть у рабочих, занимающихся монотонным физическим трудом.
        Чуть дальше в маленькой деревянной повозке сидели две девочки - одна повыше, вторая пониже. Они болтали, но Неверфелл не сразу поняла, что они говорят на том же языке. Их речь лилась, как ручей, быстро, легко и свободно, и поначалу бедняжка Неверфелл разбирала только отдельные слоги. Как это не похоже на короткие рубленые реплики Грандибля. Они говорили еще быстрее, чем Эрствиль.
        - …Надо срочно что-то делать, или нас бросят в колодец без веревки. Я бы с удовольствием позаботилась обо всем сама, но сейчас это невозможно. Мне нужна твоя помощь.
        Старшая девочка говорила громче и увереннее, чем ее спутница. Лет пятнадцати на вид, с длинной светлой косой, спускавшейся на серое хлопковое платье. У нее были три любимые улыбки, которыми она явно гордилась. Когда она молчала, то регулярно меняла их одну за другой. Теплая и уверенная. Легкая и задумчивая. Любопытная и выжидательная, с легким наклоном головы. Разнорабочие и мальчики-посыльные, бывающие во владениях Грандибля, обычно пользовались только одной улыбкой. Эта девушка явно из более высокого социального слоя.
        Вторая девочка, та, что ниже ростом, с убранными под чепец волосами, была полнее и вела себя не так уверенно. Неверфелл разглядела ее по-детски круглое лицо. Уголок рта неестественно изгибался книзу, а бровь поднялась вверх.
        Тем временем мальчик запряг пони в повозку, повел его в сторону убежища Неверфелл… и скрылся в соседнем коридоре.
        Близко, так близко! Неверфелл была совершенно очарована. Рукава платья белокурой девочки, усыпанные блестками в форме звездочек. Темная родинка на шее мальчика. Розовые, короткие, обкусанные ногти у маленькой полной девочки. Все такое новое, незнакомое и настоящее, и Неверфелл затошнило при одной только мысли о том, что в следующий миг все это исчезнет из ее жизни.
        Глядя вслед маленькой повозке, Неверфелл заметила кое-что, отчего ее замутило еще сильнее. Сзади к повозке была прицеплена низкая тележка для багажа, и среди сундуков и коробок торчали кончики белых кроличьих ушей.
        Конечно, у нее есть цель, и рано или поздно придется вернуться к мастеру Грандиблю. Нельзя даже помыслить о том, чтобы предстать перед ним без кролика.
        Трое путников не заметили, как одетая в черное фигура в маске, из-под которой выбивалось облако рыжих косичек, выбралась из-за кучи мусора и поспешила следом. Миновав несколько широких коридоров, повозка свернула в узкий, грубо высеченный проход, единственным освещением в котором была лампа на посохе мальчика. Повозка замедлила ход, и Неверфелл увидела, что мальчик то и дело нагибается и убирает из-под колес камни. В сумраке Неверфелл осмелилась подойти ближе и, несмотря на эхо, смогла разобрать обрывки разговора.
        - Боркас, тебе обязательно корчить эти странные Лица, когда я говорю?  - спросила старшая девочка. - Очень отвлекает.
        - У меня же сегодня прослушивание, ты забыла? Надо потренировать мышцы лица!  - воскликнула младшая. Правда, Неверфелл не поклялась бы, что расслышала верно,  - фраза прозвучала несколько неразборчиво, может, потому, что девочка продолжала тянуть уголок рта вниз.
        - Ты бы лучше мозги потренировала, милочка!  - парировала старшая. Несмотря на нетерпение, выражение ее лица и интонации оставались доброжелательными.  - Ты забыла, какие у нас будут проблемы, если мы ничего не сделаем? Мадам Аппелин застала меня, когда я копалась в ее коробке. Как только она узнает, что мы - близкие подруги, то сразу поймет, кто привел меня на этот прием. Боркас, мадам Аппелин раз в году выбирает в академии Глиняную девочку, и вряд ли ею станешь ты, если она решит, что тебе нельзя доверять. И прослушивание не поможет.
        Младшая, Боркас, обеспокоенно фыркнула.
        - Ты обещала, что позаботишься об этом,  - упрекнула она.  - Ты сказала, что сделаешь так, что она обо всем забудет…
        - И я бы это сделала,  - перебила старшая.  - У меня есть подходящее Вино. Но это сработает, только если она закажет Вино у моей семьи. Иначе я ничего не могу. Поэтому ты должна дать ей Вино во время прослушивания. Ведь все девочки приносят подарки создателям Лиц в жюри, не так ли?
        Неверфелл вся обратилась в слух. Она знала, что каждый создатель Лиц нанимает нескольких девочек, на которых демонстрирует Лица потенциальным заказчикам. Девочек называют Глиняными потому, что их лицевые мышцы специально натренированы и оттого податливы, как глина или мастика. Самые удачливые потом тоже становятся создателями Лиц.
        Но что самое важное, обе девочки знакомы с мадам Аппелин. Вдруг они помогут Неверфелл, покажут, где ее найти? Но тогда придется с ними заговорить.
        Обмирая от страха, Неверфелл подкралась совсем близко к повозке. Она пыталась придумать какую-нибудь жизнерадостную фразу, которая их успокоила бы, но в голове царил хаос. Вскоре она смогла различить очертания девичьих голов на фоне слабого света лампы, длинную, изящную алебастровую шею старшей девочки и локоны Боркас. В полумраке подруги казались хрупкими ангелами.
        - Прекрати трястись.  - Старшая девочка демонстрировала теплую и уверенную улыбку, и в ее голосе звучали доброта и здравый смысл.  - Тебе не о чем беспокоиться. Даже не надо принимать никаких решений. Я все за тебя сделаю. И всегда буду заботиться о тебе.
        Эта сестринская забота внушила Неверфелл надежду. Ее беззащитное сердце изо всех сил устремилось навстречу девочкам, таким аккуратным и рассудительным. Может быть, все еще уладится. Она поговорит с ними, они же добрые. Они станут ее друзьями. Конечно, они еще ничего не знают, но если она пойдет за ними, будет их слушать, узнает их склонности, привычки и секреты, если заговорит с ними, они ее полюбят…
        Поток взволнованных мыслей был нарушен внезапной переменой в настроении Боркас.
        - Зуэль! Что это?  - Ее голос исказился от страха.
        - Что?
        «Меня услышали? Увидели?»
        - Я… я чувствую какой-то запах.
        - Что? Погоди… да, я тоже. Пахнет чем-то испорченным… или… сыром?
        Неверфелл удивленно втянула носом воздух. По ее мнению, этот туннель пах чем угодно, только не сыром. Но тут на нее снизошло понимание.
        - Боркас…  - Впервые голос старшей девочки утратил уверенные нотки.  - Да… кажется, ты права. За нами что-то идет. Я слышала… Слышала шарканье.
        «Скорее! Надо фыркнуть, словно я лошадь!»
        Неверфелл понятия не имела, какие звуки издает лошадь. Поднатужившись, она издала нечто среднее между зевком и хрипом, эхом разнесшееся по туннелю. Девочки завопили. Мальчик, сохраняя удивительное присутствие духа, бросил камешек за повозку, разбудив огромную лампу-ловушку прямо за Неверфелл. Ловушка раздраженно вспыхнула, яростно щелкая тонкими зубами в поисках добычи. На полу обозначилась зыбкая тень Неверфелл.
        - Смотри!
        - У него нет лица!
        - А-а-а! Красные черви вместо волос!
        Пони и тележка понеслись с невероятной скоростью, лампа со стуком колотилась о посох.
        - Постойте! Пожалуйста! Не бросайте меня!  - Маска заглушила слова, и без того едва слышные на фоне воплей и стука копыт. Неверфелл бросилась бежать, спотыкаясь о камни, царапавшие ей ноги. Девочки обернулись, держась руками за край повозки и вопя от ужаса при виде преследующего их безликого чудовища. На лице Зуэль угадывались остатки улыбки, и Боркас не до конца утратила свое тренировочное выражение. Потрясение было настолько велико, что они забыли сменить Лица.
        Неверфелл попыталась схватиться за край повозки и запрыгнуть в багажную тележку, но почувствовала удар в шею. Это Зуэль, схватив кнут не тем концом и размахивая им, угодила ручкой Неверфелл по шее. От неожиданности и боли Неверфелл разжала пальцы, споткнулась и упала на землю, ударившись подбородком. Ей оставалось только наблюдать, как повозка уезжает и свет гаснет вдали…
        - Пожалуйста… пожалуйста, не бросайте меня…
        Когда повозка скрылась, разбуженная ловушка решила, что еда ушла, и медленно погасла. Сомкнулся мрак, и капающая вода заглушила всхлипывания одинокой фигурки в маске. Великое Снаружи, царившее в мыслях Неверфелл, заметило ее и оценило. Увидело ее стремления. Но в ужасе закричало и убежало от нее.
        Шея болела, но еще больнее было от воспоминания о том, как заботливая Зуэль ударила ее кнутом. Поморщившись, Неверфелл встала и ощупала свои ушибы и порезы. Продолжая всхлипывать, похромала следом за тележкой. Несмотря на все прошлые неудачи, Неверфелл так и не научилась сразу смиряться с отказом. Кроме всего прочего, ей надо вернуть кролика.
        Через несколько минут ее настойчивость была вознаграждена. Раздался оглушительный треск.

        Неверфелл понеслась на шум так быстро, насколько позволяли израненные ноги и темнота. Заглянув за поворот, она наконец увидела путников и поняла причину треска.
        Повозка не просто так ехала медленно и осторожно. По всему коридору валялись камни разной величины, в полу то и дело попадались ямы, подстерегавшие неосторожное колесо. По тому, как накренилась повозка, стало ясно: во время отчаянного бегства левое колесо угодило именно в такую яму.
        Обе девочки вылезли из повозки. Мальчик, слушая торопливые инструкции Зуэль, пытался вытащить колесо из ямы. Боркас стояла на страже, и выражалось это в том, что она хныкала и заламывала руки, оглядываясь по сторонам. Когда Неверфелл с поднятыми руками, демонстрируя, что они в безопасности, вышла из туннеля на дрожащих ногах, Боркас взвизгнула и показала на нее:
        - Демон! Он преследовал нас! Он пришел за нами!
        - А-а!
        На Неверфелл посыпался град камней, от них откалывались куски.
        - Я… прекратите! Вы чуть не… Прекратите! Я не причиню вам вреда! Я не хочу…
        Она смогла бы объясниться, но именно в этот момент кролик решил, что с него достаточно, и рванул к трещине в стене. Неверфелл перестала умоляюще вздымать руки и бросилась к повозке, к вящему ужасу пассажиров, а потом распласталась в прыжке. Тело ударилось о камень, руки наткнулись на мех, и она схватила зверька, обезумевшего от ужаса. Присев на корточки, она зажала кролика между коленями, сняла куртку и через пару секунд стала обладательницей дергающегося клубка.
        - Прошу прощения,  - промямлила она.  - Извините… мне надо было поймать… Он опрокинул ведро и убежал, я пошла за ним, и вот…
        По сравнению с их голосами ее голос казался неприятным и скрипучим - ведь ей нечасто доводилось поговорить, а подступающие слезы окончательно испортили впечатление.
        - Я не причиню вам вреда.  - Она неловко встала и захромала к повозке.
        - Чего ты хочешь?  - В дрожащем голосе Зуэль звучала решимость. Трясущейся рукой она сжимала кнут, указывая им на Неверфелл.
        - Я просто… просто… просто мне нужен сыр… - И Неверфелл зарыдала.
        Трое незнакомцев сурово ее рассматривали, потом переглянулись.
        - У нас есть сыр?  - прошептала Зуэль.  - Если дать ей сыр, она уйдет?
        - Нет… не любой сыр.
        Неверфелл упала на колени, изо всех сил сжимая в руках бьющийся комок. Разговор пошел не в ту сторону. Она сбивчиво поведала, что по ошибке отправила мадам Аппелин не тот сыр, что ей надо вернуть его, но слова звучали глупо даже для ее ушей. Договорив, она засомневалась, что ее вообще слушали. Она горела от ненависти к себе и едва слышала, о чем перешептываются в повозке.
        - Нет,  - шипела Зуэль.  - Послушай меня. То, что надо. Это то, что надо. Она хочет найти мадам Аппелин. Мы хотим, чтобы кто-то подарил ей Вино. Так что ты проведешь ее в дом, украдешь приглашение или еще что-то придумаешь, а она поможет нам выпутаться. Прекрати ныть. Сделай милое Лицо. Я поговорю с ней.
        Неверфелл очнулась, только когда рядом с ней заскрипел гравий под чьими-то шагами. К ней осторожно, словно пытаясь не спугнуть дикое животное, шла Зуэль. Девочка выжидательно улыбалась, и ее глаза блестели от любопытства.
        - Хорошо,  - сказала она с теми же интонациями, с которыми Неверфелл обращалась к кролику.  - Все будет хорошо. Мы поможем тебе.
        Неверфелл взглянула в улыбающееся лицо и решила, что это ангел.

        Самозванка

        После всех ударов и неурядиц этого дня Неверфелл была совершенно счастлива, что наконец кто-то решает за нее. И еще более счастлива оттого, что этот кто-то имеет ясный план - сама она, как ни старалась, не могла проследовать за ходом мысли Зуэль. Какое-то прослушивание, непонимание, происшествие, которое случилось с девочками вчера,  - все рассказали ей так быстро, что детали словно утекли в песок.
        - Понимаешь?  - снова спросила старшая девочка, на этот раз медленнее и терпеливее.
        Неверфелл опять махнула головой. Движение началось кивком, а закончилось странным подергиванием.
        - Не важно,  - нежнейшим голосом произнесла Зуэль.  - Просто запомни, что тебе надо сделать, и все будет хорошо.  - Она бросила многозначительный взгляд на свою упитанную подругу.  - Что ж… мы переоденем тебя в новое платье. Ладно? Ты можешь снять маску?
        Неверфелл придушенно вскрикнула и в панике прижала маску к лицу. Если девочки увидят, какая она уродина, они снова убегут, и ей придется начинать заново.
        - Не беспокойся,  - ворковала Зуэль.  - Ладно… оставим. У тебя ожог или что? Не важно, мне можешь не говорить. Но если кто-нибудь спросит, почему ты в маске, скажи, что заботишься о цвете лица. Итак, ты придешь к двери мадам Аппелин и, когда тебя спросят, откуда ты, скажешь, что тебя прислали из академии Боморо и что ты пришла на прослушивание Глиняных девочек. Запомнишь?
        Неверфелл кивнула.
        - Очень хорошо.  - Чудесная улыбка.  - Так ты окажешься во владениях мадам Аппелин. Теперь видишь это?  - Перед ее лицом в десятый раз помахали маленьким флакончиком с бурлящей пурпурной жидкостью.  - Помнишь, что с этим делать?
        - Отдать… слугам?
        - Правильно. Скажешь им, что это подарок для мадам Аппелин в знак благодарности за приглашение на прослушивание. Вот и все. Потом ты можешь потихоньку ускользнуть и найти кладовку, или где там она держит покупки, и забрать свой сыр. Это же не кража, правда?
        - Разве нельзя просто поговорить с мадам Аппелин?  - Эта часть плана волновала Неверфелл больше всего.  - У нее приятное Лицо…
        - Нет, боюсь, что нет,  - мягко возразила Зуэль.  - Если ты это сделаешь, план не сработает. Она не отдаст тебе сыр, Неверфелл. С какой стати? Он ей нужен. И если она узнает, что ты не настоящая кандидатка, то не станет пить Вино.
        Неверфелл уставилась на флакончик.
        - Оно не причинит ей вреда?
        - Нет, конечно, нет!  - воскликнула Зуэль.  - Это просто Вино. Мадам Аппелин иногда заказывает Вино, чтобы забыть о чем-то. Знаешь ли, люди часто так делают. Она просто лишится одного воспоминания, которое может ее расстроить.
        Пока Зуэль говорила, все звучало вполне разумно. Неверфелл знала, что есть Вина, которые помогают забыть некоторое вещи или отрезок времени, и что они популярны среди скучающих богачей, которые уже все видели. Так они избавлялись от бесполезных или некрасивых воспоминаний, как другие люди выбрасывают разбитый фарфор, чтобы их разум не тяготила ноша минувших лет.
        - Как только ты найдешь свой сыр, возвращайся к девочкам и уходи вместе с ними. Справишься?
        Глаза Неверфелл не отрывались от матового стекла, из которого была сделана брошь старшей девочки. Брошь напоминала кусок сахара, и Неверфелл стало любопытно, какая она на вкус. Мысли рвались наружу, но их было так много, что они толпились на выходе, мешая друг другу. «Конечно,  - хотела сказать она.  - Ты самый добрый человек, которого я встречала в жизни, ты спокойная, замечательная, а я в любой момент могу ляпнуть глупость…»
        - У тебя полосатые перчатки!  - Вот и все, что Неверфелл смогла выдавить из себя.
        - Да. В самом деле.  - Зуэль облизнула губы.  - Но ты понимаешь, что тебе надо сделать, да?
        Неверфелл поколебалась, потом медленно и решительно кивнула, и плечи Зуэль слегка расслабились.
        - Что мы будем делать с…  - Младшая девочка взглянула на Неверфелл и многозначительно постучала себя по носу.  - Все заметят.
        - Гвоздика,  - быстро ответила ее подруга.  - Гвоздичное масло, и все подумают, что она лечит прыщи. Это достаточно сильный запах, чтобы замаскировать… А теперь самое важное.  - Старшая девочка наклонилась, уставившись Неверфелл в глаза.  - Самое важное: если ты увидишь кого-то из нас, то должна притвориться, что мы незнакомы. Что бы ни случилось, ты нас не знаешь. Иначе… нам всем несдобровать. Понимаешь?
        В этот момент ради новых друзей Неверфелл была готова на все. Она бы отдала им все свои пуговицы, кролика мастера Грандибля, горы инжира, все балы на свете. Но они, судя по всему, хотели только, чтобы она кивнула, поэтому она просто кивнула.

        Сидя в багажной тележке, среди чемоданов, Неверфелл понимала, что должна полностью спрятаться под покрывалом, но не могла удержаться и приподняла краешек, выглянув наружу. Коридор за коридором, поворот за поворотом - границы ее мира раздвигались. Некоторое время спустя колеса повозки перестали подпрыгивать, и она заметила, что теперь они едут по гладким плитам. Неверфелл обратила внимание, что эти туннели не являются частью естественной системы пещер, а тщательно вырезаны в скале. Стены ровные, углы прямые, потолки укреплены деревянными балками. Вдоль коридора вмонтированы держатели с черными железными ловушками для мошек, а по верху стен проложены огромные трубы.
        Потом они оказались на шумной магистрали: повсюду слышались голоса, стук колес, ржание и шарканье ног. Звуки отдавались эхом и сливались в общий гул. Она видела, как мимо на одноколесных велосипедах проносятся мальчики-посыльные, растопырив руки для равновесия. Грохотали грязные тележки с камнями. Мускулистые мужчины с усилием толкали огромные колеса, и жемчужного цвета паланкины поднимались на тросах в шахты, чтобы оказаться в туннеле на уровень выше. В одной обширной пещере в скалу были вделаны огромные часы, настолько старые, что их коркой облепил известняк, спускавшийся к полу тонкими сталактитами. Под часами стояло несколько повозок с пони. Повсюду сновали носильщики с неподвижными лицами, в серо-коричневой униформе, и Неверфелл чувствовала запах их сальных волос и грязных ногтей.
        Их повозка свернула в более тихий коридор, залитый зеленым светом, и наконец остановилась перед дверью с позолоченной ручкой и изображением серебряной цапли на синем фоне.
        Последовал бурный разговор.
        - Почему красть приглашение должна я?  - прошипела Боркас.
        - Потому что у тебя уже есть одно,  - терпеливо ответила Зуэль,  - так что тебя никто не заподозрит, и ты лучше знакома с остальными кандидатками, чем я, поэтому можешь подобраться ближе. Ну давай же, у нас мало времени!
        Боркас скрылась за дверью и отсутствовала ровно столько, чтобы Неверфелл успела достичь крайней степени беспокойства, а кролик - наложить мягкую кучку ей на колени. Наконец вернулась раскрасневшаяся Боркас. В руках она держала какой-то сверток и открытку.
        - Хорошо!  - улыбнулась Зуэль.  - Марден, поехали! К Витой Лестнице.
        Повозка снова тронулась в путь.
        Когда стук колес смолк, с Неверфелл сдернули одеяло, и она обнаружила, что повозка стоит в маленькой пещере шириной метра три, в потолке которой зияла широкая, грубо вырубленная шахта. В глубину шахты уходила спиральная лестница из черного железа.
        Сверток Боркас распаковали и поверх обычной одежды на Неверфелл набросили легкое белое платье. Вокруг талии ей повязали широкий синий пояс с вышитой на нем серебряной цаплей, очень похожей на ту, что она видела на двери. Под цаплей были вышиты слова: «Академия Боморо». Растрепанные косички Неверфелл спрятали под полупрозрачный чепец, намазали шею, ладони и запястья кремом, и воздух наполнился острым ароматом гвоздики. Неверфелл вручили открытку, которую принесла Боркас,  - это оказалось приглашение на отборочный тур по лицевой атлетике и мастерству.
        - Готово.  - Зуэль поправила чепец Неверфелл, подоткнув несколько выбившихся прядей.  - Все готовы? Поднимайтесь по лестнице. Когда окажетесь наверху, в двадцати метрах налево будет дверь. Удачи вам обеим!
        - Что… ты не идешь?  - испуганно спросила Боркас.
        - Я? Конечно, нет! После вчерашнего я и нос не могу туда сунуть, забыла?  - Зуэль села в повозку.  - Я буду ждать вас тут и присмотрю за кроликом. И если вы обе сделаете все в точности, как я сказала, все пройдет гладко.
        Удрученная Неверфелл направилась вместе с Боркас к лестнице. Лицо Боркас хранило кривую гримасу, но пахла она, как загнанный в угол кролик Грандибля.
        - Ты пахнешь как мой кролик,  - прошептала Неверфелл.
        - А ты как труп, сто лет пролежавший в чулане,  - парировала Боркас,  - но некоторые из нас слишком вежливы, чтобы говорить об этом.
        - Боркас!  - крикнула им вслед Зуэль.  - Иди первой, а Неверфелл пусть подождет несколько минут, перед тем как подниматься. Вы же не хотите появиться там одновременно?
        Неверфелл послушно остановилась и тронулась в путь, только когда Боркас превратилась в темное пятно на фоне металлических завитков лестницы. От природы Неверфелл была ловкой, но она не привыкла к длинным юбкам и поймала себя на том, что дрожит от волнения. В шахте слышались стоны и вздохи ветра, и время от времени мимо пролетала капля воды, исчезая где-то внизу.
        Лестница вывела в длинный коридор. Боркас нигде не было видно. Слева Неверфелл увидела массивную дверь, утопленную глубоко в стену. Дверь украшали переплетения зеленых лоз, в которых гнездились золотисто-пурпурные птицы. При виде этой картины у Неверфелл заныло в животе, она запаниковала. Мысли обезумевшими мотыльками метались в голове, она с трудом вспомнила инструкции Зуэль и, подойдя к двери, дернула за красный шнур.
        Среди птиц, нарисованных на двери, была большая сова, смотревшая прямо на Неверфелл. Девочка подпрыгнула, когда глаза совы неожиданно открылись, обнаружив две круглые дыры, а секундой позже в них показались человеческие глаза.
        - По какому делу?
        - Меня… прислали… из школы Бомо… Для… прослушивания Глиняных девочек.  - Неверфелл неловко помахала своим приглашением перед глазами совы.
        - Имя?
        Неверфелл безмолвно открывала и закрывала рот под маской. На этот случай у нее инструкций не было.
        - Имя? Я… я… забыла.  - В панике изо рта Неверфелл вырвались глупые, невнятные слова.
        Повисла пауза.
        - Зобилла,  - медленно произнес голос с интонацией человека, который что-то записывает.  - Зобилла из академии Боморо. Тебе повезло, прослушивание еще не началось.
        Человеческие глаза скрылись, сменившись совиными. Послышалась череда щелчков и шорохов, и дверь открылась. Каким-то образом, несмотря на панический ужас, Неверфелл смогла войти внутрь.
        Сразу за дверью простирался красивый коридор с мозаичным хрустальным полом. На гобеленах, что увешивали стены, были изображены леса и мирные разноцветные животные. Того, кто открыл ей дверь, нигде не было видно, и Неверфелл пришлось в одиночестве идти по коридору под прицелом взглядов лазурных белок и пурпурных серн.
        Деревянные двери в дальнем конце коридора вели в комнату, каких Неверфелл не видала. С потолка свисала огромная люстра со множеством растений-ловушек, настолько большая, что за ней почти не было видно маленького, одетого в черное мальчика, который старательно пыхтел, чтобы поддерживать ее яркость. Стены были закрыты гобеленами с пасторальными сценами и картинами в рамах.
        В центре комнаты стоял длинный стол, застеленный бело-золотой скатертью и заставленный серебряными чайными принадлежностями. За ним сидели десять или двенадцать девочек с прямыми спинами и нервно стиснутыми на коленях ладонями. Среди них была Боркас. Она встретила взгляд Неверфелл выражением полнейшей незаинтересованности, но потом тихо прокашлялась и многозначительно посмотрела в другой конец комнаты. Неверфелл проследила за ее взглядом и увидела служанку рядом со столиком, на котором грудой лежали подарочные коробки. Догадавшись, что это подарки, которые девочки принесли создательнице Лиц, Неверфелл робко приблизилась к служанке, присела в реверансе и молча протянула свою бутылочку. Освободившись от ноши, она подошла к столу и тихо села на последний стул.
        Большинство девочек были слишком погружены в свои мысли, чтобы поддерживать разговор. Многие сжимали в ладонях зеркальца, рассматривая свои лица. Некоторые, как Боркас, старательно изображали неестественные гримасы. Другие так быстро меняли выражения лиц, что казалось, будто у них припадок. Однако появление Неверфелл в конце концов привлекло к себе внимание. Особенно со стороны девочек, которые тоже носили униформу Боморо.
        Неверфелл принесла Вино, как и обещала. Теперь, по плану Зуэль, она должна ускользнуть от остальных девочек и отправиться на поиски Стакфолтера Стертона. Но как это сделать, когда на нее все смотрят?
        Высокая девочка с каштановыми волосами, сидевшая справа от Неверфелл, какое-то время внимательно ее рассматривала, а потом заговорила:
        - Знаешь ли, тебе придется снять маску.
        - Я…  - У Неверфелл пропали все мысли и пересох рот.  - У меня прыщи.
        - Всем наплевать. Как ты собираешься участвовать в прослушивании с закрытым лицом?
        Неверфелл не ответила. И правда, как, если она понятия не имеет, что это за прослушивание такое? Она склонила голову и пунцово покраснела под маской, усиленно размешивая варенье в своей чашке.
        Этот краткий разговор вызвал целую бурю сплетен и предположений. Отовсюду до Неверфелл долетали обрывки фраз:
        - …должно быть, приготовила особенное Лицо и не хочет, чтобы мы его видели.
        - …может, не хочет, чтобы мы ее узнали… из какого-то высокопоставленного дома…
        - …незаконнорожденная…
        - …чувствуешь запах гвоздики? Она явно использует Духи и хочет это скрыть.
        Неверфелл почти испытала облегчение, когда открылась другая дверь и в комнату, сверкая, словно стрекоза, вплыла мадам Аппелин в платье из изумрудного плиссированного атласа. Пока она, улыбаясь, скользила взглядом по рядам сидящих девочек, Неверфелл сообразила, что мадам Аппелин уже видела ее маску.
        Больше всего на свете она хотела поговорить с мадам Аппелин, но теперь все пошло наперекосяк. Она проникла в этот дом, прибегнув ко лжи. Растерянная, испуганная, она сделала вид, что ее мучает приступ кашля, закрылась руками и салфеткой и согнулась пополам.
        - Милочки, как чудесно видеть свежие, юные и подвижные лица.  - Голос мадам Аппелин был таким же нежным и теплым, как помнилось Неверфелл.  - Ваши школы отобрали вас как особенно талантливых кандидаток, и поэтому сегодня вы здесь. Для начала я расскажу вам, что вы должны сделать. Через мгновение вас проведут в эту дверь на свет.  - Она взмахнула рукой в ту сторону, откуда пришла.  - Вы увидите кое-что… совершенно необыкновенное. Я бы даже сказала, уникальное для Каверны. У вас будет полчаса, чтобы понаблюдать за тем, что вы там увидите, и приготовить набор из пяти Лиц, имеющихся в вашем репертуаре, которые, по вашему мнению, больше всего подходят для этой ситуации.
        Дверь открылась, и вышла вереница девочек постарше, чем сидящие за столом. Все одеты в простые белые платья без украшений, с убранными назад волосами, открывающими безмятежные лица. У большинства из них были большие, широко расставленные глаза, высокие скулы и широкие рты, отчего казалось, что они принадлежат к одной огромной семье. Неверфелл предположила, что это те самые Глиняные девушки мадам Аппелин. Из двери струился настолько яркий свет, что свет канделябра на его фоне совершенно потерялся.
        Мадам Аппелин улыбнулась напоследок и покинула комнату. Неверфелл и прочие кандидатки неуклюже пошли на свет. На пороге каждая девочка замирала, словно пораженная громом. Когда глаза Неверфелл привыкли к свету, ее сердце, до сих пор колотившееся, как у пойманного зайца, остановилось.
        Вокруг расстилалась роща. До сих пор Неверфелл видела деревья только на картинках, но она сразу поняла, что это. Между высокими толстыми стволами извивалась тропинка. Грубую, изрезанную кору покрывали крошечные, блестящие капли росы. Падающий сверху золотистый свет превращал листья в языки зеленого пламени. В лицо дунул ветерок, и внезапно у нее возникло ощущение безграничного простора.
        Роща. Роща в подземельях бессолнечного города Каверна.
        Только сделав несколько спотыкающихся шагов, Неверфелл поняла, что она смотрит не на чудо, а на шедевр. Мягкая зелень под ногами оказалась ковром. Откуда-то она знала, как ощущается под ногами настоящий мох, скользкий и одновременно ломкий. Листья позвякивали на ветру, и она догадалась, что это стекло. Завороженная, она протянула руку к капле росы и поняла, что это хрустальная бусина. Провела пальцем по стволу, отчего-то ожидая, что под ее прикосновением раскрошится податливый лишайник и отстанет кусочек коры, обнажая бледную древесину и насекомых. Где-то высоко вверху, на невидимом потолке пещеры, должно быть, висят сотни мощных ламп-ловушек, излучая яркий свет.
        Конечно, огромные стволы деревьев - это настоящее чудо. То есть не так, они - настоящие… Сотни лет назад они были живыми. Глубоко в скалах иногда обнаруживались окаменелые деревья - в местах, где земля провалилась, поглотив множество растений, а потом, за много лет, живая, наполненная соком плоть мало-помалу заместилась кварцем и разноцветными драгоценными камнями. Здесь землекопы, вместо того чтобы выбрать прекрасные розовые, золотые и зеленые кристаллы, просто удалили окружающие камни и оставили деревья нетронутыми. Этот драгоценный каменный лес не увядал. Каждое отверстие, каждая ветка сохранились в первозданном виде. Бесценное и абсолютно мертвое сокровище.
        Несколько минут кандидатки могли только изумленно таращить глаза. Потом, оглядываясь друг на друга, они разошлись с зеркальцами в руках. Никто не хотел примерять Лица там, где соперница могла подсмотреть и похитить идею. И скоро Неверфелл осталась в полном одиночестве. Она внезапно вспомнила, что хотела именно этого.
        У нее мало времени. Это единственный шанс отыскать образец Стертона - сейчас или никогда.
        Закрыв глаза, она сделала глубокий вдох и сосредоточилась на запахах. Чувствовались следы мыла и духов, запахи тел, ароматы сушеных цветов и, конечно же, гвоздичного масла, которым ее обмазали… И на этом фоне она почуяла едва заметный едкий привкус сыра - словно старый знакомец в огромной толпе. Убедившись, что поблизости никого нет, она ослабила завязки маски и сдвинула ее, чтобы лучше чувствовать запахи.
        Шмыгая носом, словно гончая, она пошла по хрустальному лесу. Запах привел ее к маленькому белокаменному домику, стены которого густо покрывали изображения прыгающих рыб. Она дернула дверь. Та была заперта, но Неверфелл опознала замок - он был похож на те, которыми пользовался Грандибль, так что она быстро с ним справилась.
        Домик, по всей видимости, служил кладовой. Широкие полки были завалены ящиками, мешочками, бутылками и кувшинами. Наверху Неверфелл увидела коробку, в которую упаковала посылку для мадам Аппелин. Она забралась на стул и достала ее. Не похоже, чтобы коробку открывали, и, когда Неверфелл сняла крышку, крошечный ломтик Стертона был на месте. Она забрала его, торопливо вернула коробку на место и спрыгнула с кресла как раз в тот момент, когда замок в двери щелкнул.
        Времени на план не было. Когда дверь начала открываться, Неверфелл собралась в комок и ринулась в щель в надежде проскочить между ногами незваного гостя. Почти сработало. Она рванулась, ударилась головой о бедро слуги, стоявшего в дверях, и по инерции пролетела мимо… вернее, пролетела бы, если бы ей не вцепились в воротник. Она боролась и вырывалась, но слуга ухитрился схватить ее за талию. Внезапно ноги оторвались от земли. Развязанная маска упала на землю. Ее поймали. Ей конец.
        «Но,  - пришла ей в голову безумная мысль,  - я все еще могу спасти мастера Грандибля. Я все еще могу исправить причиненный ущерб».
        И, пока еще были свободны руки, Неверфелл сунула ломтик Стертона в рот. Он раскрошился и растаял у нее на языке, и в следующее мгновение мир взорвался.
        Он рассыпался на части, и оказалось, что он всегда состоял из музыки. Не музыки для ушей, но нот чистой души и назойливой памяти. У нее не было тела, но тем не менее она чувствовала, что ее нос - это храм, где громко поет хор, а ее рот - это народ со своей историей и необыкновенно красивыми легендами.
        А потом тело к ней вернулось, или так ей показалось, и она брела по лесу, где деревья сочились нежным соком и что-то шептали, свет тягуче проливался, словно мед, щиколотки путались в сочной траве по пояс и голубых цветах. И кто-то еще был здесь.
        Но вот видение растаяло. Она снова оказалась в роще мадам Аппелин, и ее крепко держали. Маска лежала на полу. Вокруг нее среди фальшивых деревьев стояли кандидатки, Глиняные девушки и мадам Аппелин собственной персоной. Их лица застыли в изумлении, взирая на оголившееся лицо Неверфелл.

        Ложь и обнаженные лица

        Это уж чересчур. Слишком много глаз. Неверфелл вообще не привыкла, чтобы на нее смотрели, и уж тем более столько человек. Она зажмурилась, но холодные жесткие взгляды продолжали колоть кожу. Ошеломленное молчание сменилось беспокойными криками и отчаянными, испуганными вопросами.
        - Прикройте ей лицо!  - раздался вопль.  - Пусть она прекратит!
        - Невозможно!  - прокаркал кто-то в состоянии крайнего потрясения.  - Невозможно!  - Кажется, это была мадам Аппелин.
        Отовсюду доносился кислый запах страха, наполнявший Неверфелл до краев и лишавший остатков самоконтроля. Словно кролик, за которым она так упорно гонялась, Неверфелл обмякла в хватке слуги. Но спустя секунду отчаянно, бездумно, изо всех сил начала вырываться. Будто сквозь туман она услышала чей-то вопль и поняла, что вцепилась в кого-то ногтями.
        - Скорее, заверните ее вот в это!
        У Неверфелл перехватило дух, когда ее, несмотря на сопротивление, швырнули на землю. На нее набросили что-то мягкое и тяжелое, спутав ей руки, и она чуть не задохнулась. Обезумевшему разуму потребовалась секунда-другая, прежде чем она поняла, что ее заворачивают в мшистый ковер, покрывавший пол рощи. Ужас перед неумолимыми взглядами сменился более насущным страхом задохнуться.
        Неверфелл хотелось попросить прощения, умолять, требовать, чтобы они прекратили, но она утратила дар речи, да и никто не услышал бы ее сквозь ковер. Ее крутили и вертели, пока она не повисла, кажется, на чьем-то плече. До нее доносились обрывки фраз:
        - Что за черт?..
        - Как она тут оказалась?..
        - Как она это делает?..
        - Следствие…
        - Следствие с ней разберется…
        Человек, который ее нес, бежал, при каждом шаге его плечо впивалось ей в живот, и Неверфелл затошнило. Ее бросили на что-то плоское и тряское, поскрипывающее под стук лошадиных копыт. Она хрипела, всхлипывала и рвалась, стараясь запрокинуть голову и вдохнуть немного воздуха. Жизнь, дыхание и разум покинули ее, ужас взорвался черным фонтаном и поглотил Неверфелл целиком.

        Здравый смысл покинул ее. Долгое время в голове не было ни единой мысли, только сдавленные хрипы в горле и слепящая белая паника. Потом на нее опустилась немая темнота. Когда Неверфелл пришла в себя, она лежала ничком на чем-то холодном и твердом. От ужаса мозг опустел, словно сосуд из высушенной тыквы. Что произошло? Почему? Где? Она не могла вспомнить. Наверное, она испортила сыр. Наверное, мастер Грандибль рассердился.
        Неверфелл неуклюже села, ударившись обо что-то головой. На ощупь она определила, что это лампа-ловушка - та медленно покачивалась и едва светилась. Неверфелл несколько раз дохнула на нее. Лампа засветилась ярче, и Неверфелл смогла осмотреться.
        Она находилась в металлической клетке в форме луковицы метра полтора в ширину. Черные прутья выгибались наружу и сходились наверху в одной точке. Рядом обнаружились жестяной горшок и деревянный кувшин с водой. Клетка была подвешена на длинную толстую цепь. Чуть ниже тускло мерцала поверхность воды. Клетка висела между высокими стенами подземного канала. Вдоль дальней стены в полуметре над уровнем воды маячила деревянная пристань.
        «Я не просто в беде,  - смутно подумала Неверфелл.  - Я в тюрьме». Что она такого сделала, чтобы угодить сюда? В ней вспыхнул упрямый огонек: что бы она ни натворила, этого недостаточно, чтобы оказаться тут.
        Клетка медленно покачивалась в ответ на ее движения, и справа и слева от себя Неверфелл увидела другие клетки. Большинство из них пустовали, но в нескольких она рассмотрела что-то живое и шевелящееся. Вот кто-то издал длинный, низкий, отчаянный блеющий звук, непохожий на человеческий. Где-то виднелся только клубок спутанных черных волос. По обе стороны пристани Неверфелл заметила одетых в пурпурную форму охранников с алебардами.
        - Эй!  - слабо прохрипела она.  - Эй?
        До нее донеслись звуки разговора, потом в стене отворилась дверь, и на пристань вышли три человека, облаченные в темно-аметистовые одежды. Двое были мужчинами, но третьей оказалась седовласая женщина с волевой челюстью, на удивление легкой походкой и Лицом, изображавшим суровость, авторитет и холодное внимание. «Ничто не ускользнет от моего всевидящего ока»,  - говорило это Лицо, и Неверфелл торопливо склонила голову.
        - Ты знаешь, кто я?  - У женщины оказался скрипучий голос.
        Неверфелл покачала головой, прикрывая лицо руками.
        - Я следовательница Требль. Тебя поместили под следствие. Ты меня понимаешь?
        Неверфелл всхлипнула, когда воспоминания о ее злоключениях начали возвращаться. Это не простой арест. Следователи - особые полицейские великого дворецкого, которые занимались необычными и опасными случаями.
        - Если хочешь жить, если ты и правда хочешь жить, то должна честно отвечать на наши вопросы. Итак, как ты сюда проникла? Тут есть другие вроде тебя?
        - Другие…  - Какие другие?  - Нет… только я, я просто пошла на пробы. Мне дали платье…
        - Дали платье? Кто?
        Кожа Неверфелл запылала. Она вспомнила прекрасную улыбку Зуэль и розовое лицо нервничающей Боркас. Она не может предать их, но как солгать? Она спрятала лицо в ладонях.
        - Продолжай! Кто ты и откуда - очевидно. Кто твои хозяева?
        Этого она тоже не могла сказать. Если она признается, кто знает, какие беды ждут мастера Грандибля?
        - Говори! Кто впустил тебя в Каверну? Сколько вас здесь? Почему ты проникла на пробы мадам Аппелин? Как тебя зовут? Кто тебя подослал?
        Неверфелл продолжала тупо качать головой. Половина вопросов казалась бессмыслицей. Однако, услышав слово «убийца», она остолбенела. Охваченная страхом и яростью, она вскочила на ноги и ухватилась за прутья решетки, не беспокоясь о том, что они увидят ее лицо.
        - Я не убийца! Я никому не хотела навредить! Никогда!
        Реакция следовательницы была немедленной и поразительной. Лицо женщины не изменилось, но она так резко отпрянула, что ударилась спиной о стену. Несколько секунд она неотрывно смотрела на Неверфелл, потом выудила из кармана пурпурный платок и промокнула лоб.
        - Как ты посмела?  - воскликнула она.  - Прекрати! Сделай более подобающее Лицо! Немедленно!
        - Что?
        - Прекрати!  - Следовательница едва сохраняла контроль над собой.
        - Прекратить что?  - беспомощно спросила Неверфелл.
        Несколько секунд следовательница Требль молча злилась, потом взмахнула рукой. Один из пришедших с ней мужчин отошел к стене, и Неверфелл заметила большую рукоятку. Он начал поворачивать ее, и клетка Неверфелл толчками пошла вниз.
        - Если ты откажешься сотрудничать…
        - Прекратите!  - завопила Неверфелл, когда дно клетки погрузилось в канал и вода хлынула сквозь прутья. Неверфелл схватилась за цепь, на которой висела лампа, и подтянулась над водой.
        Однако клетка продолжала погружаться, и все усилия Неверфелл оказались напрасными. Ледяная вода поглотила ее щиколотки, икры, колени, бедра. Когда клетка наконец остановилась, девочка почти полностью была под водой. Неверфелл упиралась макушкой в потолок клетки, и только подбородок оставался над поверхностью.
        - Еще один поворот рычага…  - произнесла следовательница.
        - Я не понимаю!  - взорвалась отчаявшаяся Неверфелл.  - Я не понимаю, о чем вы говорите! Я не понимаю, почему я здесь! Я не знаю, что я сделала или делаю! И как я должна это прекратить?
        Всхлипывая и дрожа, Неверфелл прислушивалась к обрывкам развернувшейся на пристани дискуссии.
        - Как можно вести толковый допрос существа, которое так выглядит…
        - Стеклянное лицо…
        - Может, вернуть маску?..
        - Нет, мы не сможем изучить ее как следует, если прикроем…
        После долгой паузы Неверфелл услышала звуки, как будто снова поворачивали рукоятку. К ее немому облегчению, клетка не погрузилась еще глубже, а начала подниматься. Вода хлынула сквозь прутья решетки.
        Следовательница Требль скрылась в ближайшей двери, потом появилась снова, сжимая в руке нечто, напоминающее сковородку, только с очень длинной ручкой.
        - Вот. Возьми.
        Отказываясь смотреть в лицо Неверфелл, она протянула «сковородку», коснувшись прутьев клетки. Опустив взгляд, Неверфелл увидела в «сковородке» какой-то темный прямоугольник. Она взяла его мокрыми, трясущимися руками.
        - Успокойся и приведи себя в порядок. Когда ты сможешь принять подобающее Лицо, мы снова придем поговорить с тобой.
        «Сковородка» отодвинулась, и следовательница снова скрылась за дверью. Неверфелл рассматривала предмет у себя на ладонях. Он имел деревянную рамку. Сторона, смотревшая вверх, была из темно-коричневого войлока, но Неверфелл чувствовала, что обратная сторона прохладная, гладкая и стеклянная.
        В руках у Неверфелл было зеркало. Если она перевернет его, то наконец увидит то, что мастер Грандибль решил скрыть от всего мира. Она увидит лицо, которое заставило людей ужасаться и обращаться в бегство.
        Она вспомнила фразу, донесшуюся с пристани. «Стеклянное лицо». Что это значит? Может, у нее кожа прозрачная? Может, тот, кто на нее смотрит, видит пульсирующие сосуды, оскал черепа и глазные яблоки? Может, именно поэтому они все разбежались.
        Она не могла заставить себя посмотреть. Она не будет. Завороженно и беспомощно она наблюдала, как ее руки медленно переворачивают зеркало и перед ней впервые оказывается ее собственное отражение.
        Она долго стояла и смотрела в зеркало. Голодная лампа-ловушка рядом с ней засветилась ярче, но Неверфелл не понимала, что она ожила от ее участившегося дыхания. Отражение в зеркале шевельнулось, и девочка содрогнулась с головы до пят. Потом вскрикнула, и этот крик прошил ее насквозь.
        Зеркало упало на пол и разбилось, но этим дело не кончилось. Лампа закачалась, бросая дикие отсветы и тени на клетку, маленькое растение слепо хватало воздух, когда его мир покачнулся. Запертая на засов дверь содрогалась под градом ударов. Только окончательно выбившись из сил, Неверфелл осела на пол. Танцующий свет блестел на крошечных осколках стекла, усыпавших мокрый пол.
        В зеркале она увидело лицо с бледной кожей, со светлыми веснушками вроде тех, что усеивали ее руки. Длинный овал, полная дрожащая нижняя губа, густые рыжие брови, большие светлые глаза. На нем было Лицо. Неверфелл этого не ожидала, она ведь никогда не учила Лица. Оно было незнакомым, но в точности отражало ее чувства. Потом Лицо в отражении изменилось, и это было так странно. Одно выражение плавно перетекло в другое - Неверфелл никогда не видела подобного. Но она разбила зеркало не поэтому.
        Глядя на новое Лицо, она читала мысли, эхом отражавшиеся в ее голове.
        «Ты запер меня,  - говорило Лицо.  - Ты запер меня на семь лет, мастер Грандибль. Ни за что».
        Лицо в зеркале не было красивым, но и безобразным оно тоже не было. Никаких шрамов, ожогов или уродств. Если не обращать внимания на любопытную смену Лиц, с ним все было в порядке.

        Неверфелл думала, что следователи сразу же прибегут, услышав шум, может быть, с палками и цепями, но нет. Она была предоставлена самой себе. Дрожа, Неверфелл съежилась в темной покачивающейся клетке, осколки стекла позвякивали при каждом движении, капли воды падали в канал. Она попыталась дозваться кого-нибудь, но ее голос был едва слышен в колодце темноты. У нее появилось множество вопросов, но отвечать на них было некому. «Если с моим лицом все в порядке, почему от меня все разбегаются? И почему я здесь? Я просто украла маленький ломтик сыра, который вообще не следовало отдавать. Почему я под следствием?»
        Неверфелл впала в оцепенение и через некоторое время перестала чувствовать заледеневшие руки и ноги. Несмотря ни на что, она задремала и потому не поняла, сколько времени прошло до следующего посещения.
        В полусне она услышала, как дверь открылась и закрылась, пристань заскрипела под осторожными шагами. Но это не имело значения, потому что вялый страх отступил, уступая место теплому, сонному ощущению безопасности. Она знала, что пришел тот, кому можно доверять. Одновременно Неверфелл почувствовала едва уловимый приятный запах розмарина, серебра и сладчайшего сна. Расслабься, говорил этот запах, отдыхай.
        Запах поглаживал душу и разум, словно перышко павлина… И Неверфелл отпрянула, ударившись головой о прутья. Что-то подсказывало ей, что нельзя касаться чужого разума таким образом. Окончательно проснувшись, своим тренированным носом она унюхала в этом запахе некую скрытую силу, что-то неправильное и безобразное. Она вспомнила, как Грандибль снова и снова твердил ей, что, прежде чем впускать в туннели посетителей, их надо обнюхивать сквозь окошко на предмет порабощающих разум Духов.
        «Ты поймешь, когда их унюхаешь. Ты же сыродел. Мы приучены чуять гниль, пусть даже другие ничего не замечают».
        Она зажала нос пальцами и сразу же перестала чувствовать доверие к посетителю.
        Он стоял на пристани. Рассмотреть очертания фигуры было трудно, и Неверфелл поняла, что лампа чем-то прикрыта. Человек отступил к стене, и Неверфелл похолодела, снова услышав металлический скрип рукоятки.
        - Нет!  - во все легкие завопила она.  - Прекратите! Прекратите!
        Эхо ее крика билось между стенами пойманной птицей. Послышался резкий скрип, и клетка с плеском ухнула в воду, в считаные секунды погрузив Неверфелл с головой. Ей едва хватило ума набрать побольше воздуха в грудь, перед тем как ее утащило под черную ледяную воду. Мокрая одежда облепила тело. Приглушенный стук возвестил, что клетка ударилась о дно канала.
        «Это смерть,  - подумала Неверфелл.  - Это смерть, я одна и в ловушке, и некого позвать на помощь».
        А потом, когда в легких не осталось ни капли воздуха, клетка снова поплыла вверх. Приглушенный стук металла о металл, и ее лицо снова оказалось на поверхности. Клетка поднялась над водой. Ткань с лампы сняли. На пристани стояла Требль, а вместе с ней еще несколько следователей, один из которых изо всех сил крутил рукоятку. Когда из ушей Неверфелл вытекла вода, она услышала, что Требль кричит:
        - Что, черт возьми, происходит? Кто опустил клетку?  - Она подошла к краю пристани и уставилась на Неверфелл.  - Ты видела, кто это? Ты видела, кто опустил клетку?
        Все, что могла Неверфелл,  - только тупо качать головой и попытаться понять, что же произошло. Кто-то пытался убить ее, и не по приказу следователей.

        С этих пор возле ее клетки постоянно находился стражник. Часов не было, освещение не менялось, и кое-как считать дни можно было только благодаря тому, что ей на «сковородке» приносили еду и воду. Неверфелл не могла сказать, сколько она продремала, когда ее разбудило тихое вежливое покашливание.
        На пристани стоял незнакомый высокий мужчина. Он внимательно рассматривал Неверфелл. В его осанке не было присущей следователям жесткости, наоборот, он прислонился к стене с таким видом, как будто решил отдохнуть во время прогулки. В руке он держал лампу, но Неверфелл могла рассмотреть только его туфли.
        - Посмотрим-ка на тебя.  - Голос у него был добрый.
        Неверфелл послушно дышала на свою лампу, пока та не засветилась ярче, озаряя ее лицо. Незнакомец долго и внимательно изучал его. Он не дрожал.
        - Значит, это правда,  - тихо сказал он спустя некоторое время.  - Это… воистину поразительно. О, секунду. Это ведь нечестно, правда? Секунду.  - Он поднял свою лампу и дул на нее, пока та не разгорелась.  - Так мы равны, верно?
        Лампа осветила вытянутое лицо с узкой черной, как будто нарисованной бородкой. Серьезные внимательные глаза, подвижный рот - тайник незаметных улыбок. Его Лицо выражало самоуверенность, готовность развлечься и крошечную каплю сочувствия. Самое дружелюбное Лицо, какое Неверфелл видела с момента своего ареста.
        Ростом выше среднего, необыкновенно худой, причем одежда еще больше подчеркивала высокий рост и худобу. Пальцы перчаток были длиннее, чем нужно, с подушечками на концах, чтобы руки выглядели более утонченными. На длинном бордовом пальто из кротовьих шкурок были вертикальные полоски.
        - Ты боишься,  - заметил он, внимательно рассматривая Неверфелл.  - Ты растеряна, борешься с ощущением несправедливости и предательства и понятия не имеешь, что происходит, не так ли?  - Он покачал головой и слабо улыбнулся, потом пробормотал: - Идиоты. Прячутся и болтают о том, какие ужасные Лица ты корчишь. А чего они ждали, подвесив тебя над Спуском Ярости?
        - Я не корчу Лица!  - отчаянно завопила Неверфелл.  - Я даже не знала, что они у меня есть, я не помню, чтобы я их учила! И я не знаю, почему они так меняются! Пока не оказалась тут, я никогда не видела зеркала! А теперь кто-то хочет меня убить, и я не знаю почему! Вы должны поверить мне!
        - Да. Да, я действительно тебе верю.  - И снова эта легкая мрачная улыбка.  - Ох! Мы должны что-то придумать, не так ли?  - Он тихонько стукнул каблуком о стену.  - Ты хочешь выбраться отсюда?
        Неверфелл вцепилась в прутья клетки и отчаянно закивала, умудрившись выдавить из себя тишайшее, скромнейшее «да».
        - Посмотрим, что я могу сделать. Но ты должна довериться мне. Что ты рассказала Следствию?
        Неверфелл напрягла мозги.
        - На самом деле ничего, они ни о чем не спрашивали меня, после того как я разбила зеркало.
        - Ну что ж, тебе придется рассказать им свою историю.  - Он поднял руку, не позволяя Неверфелл возразить.  - Я вижу, что ты пытаешься кого-то защитить. Однако позволь мне рассказать, что им уже известно. Они знают, что тебя зовут Неверфелл и что ты - подмастерье сыродела Грандибля. После того как вода канала смыла с тебя гвоздичное масло, запах сыра уже ничто не заглушало, и они сразу же определили, чем ты занимаешься. А потом это был уже вопрос времени - как быстро курьеры, бывающие в сырных туннелях, опознают твою бархатную маску.
        - Мастер Грандибль в беде?  - Сердце у Неверфелл ушло в пятки. Она так пыталась защитить хозяина, но его раскрыли из-за запаха ее одежды и кожи.
        - Боюсь, что да.
        - Но он ни в чем не виноват! Он даже не знал, что я вышла из туннелей!
        Подумав, что мастера могут обвинить в ее проступках, Неверфелл испытала такую же горечь, как когда разбила зеркало.
        - Проблема не в этом. Его могут арестовать за то, что он все эти годы прятал тебя и давал тебе убежище.
        - Почему?  - Прутья леденили пальцы, но Неверфелл отчаянно цеплялась за них, задавая свой самый важный вопрос: - Что со мной не так?
        - Ты и правда не знаешь?  - Несколько секунд незнакомец смотрел на нее, склонив голову, и Неверфелл испугалась.  - Ты хочешь знать?
        Она кивнула.
        - Ничего,  - ответил он.  - С тобой все в порядке, если не считать того, что у тебя нет Лиц. У тебя обыкновенные глаза, нос, рот и все прочее, но выражение твоего лица… все равно что окно. Все, что ты думаешь и чувствуешь, сразу видно. В подробностях. В Каверне нет второго такого человека. Ни одного. Даже чужаки обычно могут изобразить пару неуклюжих Лиц, пусть даже их собственные эмоции проглядывают сквозь них. Но ты! Каждый раз, когда ты о чем-то думаешь, все это мгновенно угадывается на твоем лице. Вот почему следователи не могут смотреть на тебя. Ты вне себя от расстройства, и им больно видеть твое лицо.
        - Значит… они думают, что я чужачка?
        - Разумеется. Это же правда. Разве нет?
        - Я… не знаю.  - Неверфелл и впрямь ничего не знала. Она откуда-то снаружи? Первые несколько лет жизни она видела другой мир? Тысячи крошечных деталей и невысказанных мыслей начали одолевать ее мозг, и в ушах зашумело.  - Я не помню ничего до того, как оказалась в туннелях мастера Грандибля семь лет назад.
        - Совсем ничего? Ничего о твоей жизни, о том, как ты попала в Каверну, кто тебя сюда привез?
        Неверфелл медленно покачала головой. Правда ли это? Неужели она на самом деле пришла снаружи? Она вспомнила любопытное видение, которое ей подарил Стакфолтер Стертон,  - лесной пейзаж. «Цветы мне по пояс, как будто я совсем маленькая. И Стертоны говорят о вещах, о которых ты знаешь, но не отваживаешься подумать о них или просто не помнишь. Возможно ли, чтобы когда-то я гуляла по тому лесу, давным-давно, в далеком детстве? Или это просто сон, не имеющий отношения к моему прошлому?»
        Она не знала наверняка, но единственное, в чем была уверена,  - что мастер Грандибль семь лет прятал ее от всего мира. Если она явилась снаружи и если Грандибль всегда это знал, тогда понятно, почему он заставлял ее скрывать лицо. Но кого он пытался защитить, Неверфелл или себя?
        - Что будет с мастером Грандиблем?  - спросила она.
        - Судя по всему, ничего хорошего. Есть строгие правила, касающиеся чужаков. В конце концов, существует опасность перенаселения или заразы. И он с первого взгляда должен был понять, кто ты, даже если ты сама не знала. Он опытный мастер-сыродел, сведущий в сотнях ритуалов, а Каверна должна защищать свои тайны. Так что… скорее всего, тюрьма. Или рабство по соглашению. А может, даже казнь.
        - Казнь?  - в ужасе вскрикнула Неверфелл.
        - Ты и правда хочешь защитить его, да?
        Неверфелл поколебалась, а потом яростно кивнула.
        - Хорошо. Способ найдется. Вот что тебе нужно сделать. Скажи следователям, что ты берешь на себя полную ответственность за свое нахождение в Каверне, и тогда никого не накажут, кроме тебя,  - согласно параграфу сто сорок девять закона о масках и проникновении. Потом расскажи им все, что помнишь о прошлом. Потом - как ты попала в беседку мадам Аппелин, только не выдавай тех, кто тебе помог. Объясни, что это были случайные люди и что ты берешь на себя ответственность за их действия. Только так ты сможешь защитить их всех - и себя.
        - Они действительно позволят мне это сделать? - спросила Неверфелл, не смея надеяться.
        - В этом случае, полагаю, да,  - ответил незнакомец.  - Не думаю, что они так уж хотят арестовать мастера-сыродела Грандибля. Он просто откажется выходить, и им придется осаждать его убежище, а это… хлопотно. Но если они позволят тебе взять вину на себя, то смогут связать тебя договором, выставить на продажу и еще подзаработать.
        - Но я не хочу, чтобы меня продали!
        Слуги, проданные по договору, считались немногим лучше рабов, и ходили жуткие истории о том, как на них испытывали Вина и опасные помады.
        - Не волнуйся. Когда тебя выставят на продажу, я тебя куплю. Меня зовут Максим Чилдерсин, я глава семьи виноторговцев Чилдерсин, и я могу только посочувствовать тому, кто захочет посоревноваться с моим кошельком.
        Чилдерсин. Неверфелл слышала это имя. На самом деле в Каверне не было людей, которые бы его не знали. Семья Чилдерсин делала Вино уже лет триста и владела виноградниками по всему надземному миру. Они - повелители памяти, они могли отнять ее у вас, но могли и вернуть. Они делали Вино, чтобы вы могли в мельчайших подробностях вспомнить лицо своей давней любви или забыть отдельные главы книги, чтобы с удовольствием снова ее перечитать.
        Неверфелл затопило надеждой, смешанной с облегчением. Принадлежать семье виноторговцев - это явно лучше, чем болтаться в клетке и ждать, когда тебя убьют. Однако оставались детали плана, которые она не до конца понимала.
        - Но… если ваша семья делает Вино… зачем вам подмастерье сыродела?
        - Потому что ты самое интересное создание, которое я видел за многие годы. Позволить тебе сгнить в тюрьме или скитаться в далеких пустошах - непростительная трата потенциала. То, что тебя столько лет держали взаперти в сырном чулане,  - ужасное преступление, и я не позволю этому повториться. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я напишу мастеру Грандиблю, чтобы он знал, что ты в безопасности, но не позволю тебе вернуться к нему. Прости.
        «Я не смогу вернуться домой». Неверфелл с трудом понимала значение этих слов. Она могла воспринимать эту новость лишь по частям. «Прощайте, серебряные часы. Прощай, гамак между полок. Прощайте, коридоры, по которым я могла пройти с закрытыми глазами. Прощайте, бухгалтерские книги с неразборчивыми записями.
        Прощайте, мастер Грандибль».
        Но последнее предложение было слишком всеобъемлющим, и ее разум не мог его воспринять. И если бы сейчас она оказалась лицом к лицу с сыроделом Грандиблем, то не знала, что отразилось бы на ее лице.

        Семья

        Максим Чилдерсин оказался прав во всем. Не прошло и получаса, как Неверфелл уже сидела в его подпрыгивающей карете и смотрела на головы двух коренастых гнедых пони. Ее ладони то и дело тянулись к лицу в попытке понять, чем оно занимается. Прямо сейчас ее рот растягивался в широченной улыбке, а настроение улучшалось с каждой секундой. Что бы ни было дальше, она больше не сидит в клетке. И что совсем хорошо, она спасла Зуэль и Боркас от неприятностей, а Грандибля - от палача.
        Вокруг было так много новых картин и звуков, и они опьяняли ее. Кареты на дорогах были без крыш, чтобы не застрять в туннелях с низкими потолками, поэтому Неверфелл могла рассматривать хорошо одетых пассажиров. Карета миновала колоннаду из песчаника и поехала по дороге из розового мрамора, напоминающей земляничное мороженое. Кареты здесь были еще красивее, а их пассажиры еще лучше одеты. Неверфелл поразилась, какие они высокие - намного выше людей, встреченных раньше, толпящихся вдоль дорог. Даже их слуги были выше ужасных следователей, от которых ее только что спасли. Неверфелл догадалась, что это придворные, и высунулась из кареты, глазея на них.
        Еще один резкий поворот, и карета оказалась на улочке длиной метров пятнадцать. По обе стороны на десять метров вверх поднимались стены, разрисованные силуэтами разнообразных домов, которые она нередко видела в книгах. Пастельная краска мягко сияла. В стенах были пробиты двери и поблескивали окна, а кое-где виднелись деревянные балконы, с которых свисали бумажные фонари, похожие на разноцветные луны.
        - Вот мы и приехали,  - объявил Чилдерсин.
        Неверфелл помогли выйти из кареты, и она остановилась, поедая глазами улицу. Под ногами был булыжник. Оштукатуренный потолок выкрашен в темно-синий цвет ночного неба. Неподалеку люди прогуливались под балдахинами, которые держали слуги, или отдыхали в деревянных шезлонгах.
        - Здесь тепло!  - Неверфелл открыла рот и медленно выдохнула, но у нее изо рта не шел пар.  - Почему здесь так тепло?  - Она почти не слушала, как Чилдерсин терпеливо объясняет ей, что под полом тлеют угли.
        Пешеходы обходили Неверфелл стороной, поднося к носу надушенные платки, но при этом рассматривали ее с искренним любопытством. Неверфелл ощутила себя кляксой на странице, исписанной каллиграфическим почерком, но все вокруг было настолько прекрасным, что она отбросила эти мысли. Неожиданно она снова стала самой собой - неуклюжей торопыгой, которой хочется всюду сунуть нос и пальцы.
        - Смотрите! Обезьяна!
        - Эм-м, нет, Неверфелл. Это просто невысокий слуга, он сутулится.
        - У этого мужчины усы крашеные!
        - Как мило. Неверфелл, если ты изволишь пойти…
        - Почему дома выглядят так, словно их посыпали сахаром?
        - Потому что… Неверфелл, я не думаю, что тебе стоит туда лезть. Нет, нет, Неверфелл! Не надо лизать стены! Иди сюда.
        Только твердая рука, взявшая ее за шиворот, помешала Неверфелл с любопытством устремиться прочь, и ее с трудом препроводили к одному из домов. При приближении Чилдерсина дверь распахнулась, и Неверфелл оцепенела, когда наружу хлынула толпа слуг. Услужливые руки сняли с нее ботинки, подставили тапочки. Кто-то забрал пальто Чилдерсина, и им дали теплые чашки с подогретым сидром. При этом Неверфелл и Чилдерсину, кажется, даже не пришлось сбавлять шаг.
        Неверфелл не знала, чего ожидать, и вошла в дом, думая, что ей сразу же сунут в руки метлу и дадут огромный список заданий. Но, отхлебывая сидр, она заподозрила, что жизнь явно налаживается.
        - Сначала дело,  - объявил Чилдерсин, пока Неверфелл изумленно рассматривала квадратную комнату, аккуратно вырезанную в камне и украшенную коврами. Ни неровных стен, ни сталагмитов, ни каменной пыли.  - Здесь есть кое-кто, кто очень обрадуется твоему появлению, Неверфелл.
        Он провел ее в следующую комнату, и Неверфелл изумленно вскрикнула:
        - Зуэль!
        Это и правда была таинственная блондинка. Она казалась еще большим ангелочком, чем прежде. И что самое замечательное, она продолжала присматривать за кроликом, которого ей препоручила Неверфелл. Зверька вымыли и посадили в маленькую переносную клетку. Его шею украсили розовым бантом, хотя кролик уже изрядно погрыз ленту.
        Зуэль бросилась к Неверфелл, потом замешкалась, но все же осторожно обняла ее, не обращая внимания на влажную, потрепанную одежду. Как и прохожие на улице, она никак не могла оторвать взгляд от лица Неверфелл, но продолжала улыбаться. Это была «улыбка номер один», теплая и уверенная.
        - Зуэль Парактака Чилдерсин, моя любимая племянница,  - представил ее Чилдерсин.  - Зуэль, ты уже знакома с Неверфелл.
        Неверфелл обратила внимание, что, несмотря на храброе Лицо, ее подруга очень бледна. Внезапно она вспомнила о своей роли в плане Зуэль, роли, которая обернулась сущим провалом. А в следующий миг она вспомнила о своем обещании никогда не признаваться, что знакома с Зуэль и Боркас.
        - О нет! Разве я…  - Неверфелл умолкла, подумав, что, если закончит предложение, все будет еще хуже. - Ты в порядке? То есть у тебя нет проблем?
        - Больше нет,  - быстро сказал Чилдерсин.  - Ты спасла ее, подписав бумаги. Кстати, это одна из причин, почему я с такой готовностью решил помочь тебе. Ты так рисковала, чтобы защитить едва знакомую девочку, и я подумал, это самое меньшее, чем я могу тебе отплатить.
        Неверфелл заулыбалась и ткнула пальцем в кролика, который попытался цапнуть ее зубами.
        - О… но этот кролик принадлежит мастеру Грандиблю! Можем мы отправить кролика к нему, а я напишу записку? Просто сообщу, где я и что со мной все в порядке.
        - Разумеется,  - с улыбкой согласился Максим Чилдерсин.  - А теперь мне надо кое-что обсудить с Зуэль, но я оставляю тебя в хороших руках. Мисс Хоулик!  - В ответ на его зов в дверях появилась женщина средних лет.  - Это юная леди, о которой я говорил. Теперь она будет жить здесь. Ей нужны бумага и карандаш, чтобы написать прежнему опекуну. А потом у меня будет для вас поручение. Последние несколько дней были очень трудными для Неверфелл, поэтому ей понадобятся горячая ванна и новая одежда. Через двадцать пять часов она должна быть готова для самых высших кругов. Высочайших.
        От любви к окружающим у Неверфелл кружилась голова. Она откинула назад грязные косички, радостно уставилась в круглое, ничего не выражающее лицо мисс Хоулик и объявила:
        - Ваше лицо похоже на большую булочку!
        Чилдерсин и мисс Хоулик переглянулись.
        - Сделайте что сможете,  - уступил Чилдерсин.

        Зуэль ужасно гордилась тем, что у нее всегда есть план. Когда случалась катастрофа, она неизменно сохраняла чуть более холодную голову, чем ее сообщники, и быстрее соображала, как обратить ситуацию в свою пользу.
        Но сейчас она не могла совладать с собой. Следуя за дядей, она мысленно перебирала свой репертуар улыбок, но отчаяние нарастало. Зуэль не была до конца уверена, насколько зол ее дядя, но точно знала, что не может позволить себе казаться веселой, легкомысленной, беспечной или самодовольной. Слишком поздно быть милой и обаятельной.
        На самом деле дядя приходился ей прапрапрадедушкой. Как многие из его круга, Максим Чилдерсин принял необходимые меры, чтобы его тело не старело. Он выглядел молодым и умел расположить к себе людей, но Зуэль знала, что он смотрит на мир глазами старика и замечает каждую мелочь. В семье у Зуэль были враги, однако ее голова всегда была вскинута высоко, увенчанная одобрением и ожиданиями Максима Чилдерсина, словно короной. Но сейчас она опасалась, что ее корона упала.
        - Пойдем в мою лабораторию. Там нам не помешают.
        Как обычно, комната была слабо освещена, чтобы не потревожить изменчивые Вина. Зуэль аккуратно ступала между столиками, заставленными бутылочками, весами и масками-ловушками, оберегающими от ядовитых испарений. У Зуэль, как и у каждого члена семьи, достигшего соответствующего возраста и обладающего достаточным умением обращаться с Винами, в распоряжении имелась собственная лаборатория. Смешивание Настоящих Вин - опасное дело, ведь все они обладают разными характерами, зачастую противоречивыми.
        В углу лаборатории Максима Чилдерсина вздыхала белая бочка Дымственного Вина, разрисованная алхимическими символами. В центре комнаты беспокойно поскрипывал, дозревая, бочонок Аддлемо. Чтобы сдержать сварливый нрав своего детища, винодел солью начертил вокруг него несколько концентрических кругов. Вина еще не были готовы к смешиванию. В Аддлемо недостаточно ясно звучали полутона ванили, а Дымственное Вино пока не побороло страх перед незнакомцами. Но оба, если их потревожить, были способны вырвать из человека душу, как дерево из земли.
        Чилдерсин опустился в широкое мягкое кресло и несколько минут пристально изучал свою прапраправнучку. Она к тому времени уже сделала выбор в пользу Лица номер 65 - «Ученик, почтительно ожидающий распоряжений», самого безобидного в ее арсенале.
        - Так-так-так. Вы только посмотрите на нее. Я всегда думал, что справляюсь с ролью дядюшки, но оказалось, кое-что я упустил. Стоило мне на секунду отвлечься, и моя любимая племянница решила резко повзрослеть.
        При желании его слова можно было расценить как комплимент, но Зуэль почему-то только сильнее занервничала. Она давно научилась различать в мягком тоне Максима Чилдерсина предвестники грядущего камнепада.
        - Я сразу понимаю, есть ли у человека талант и стоит ли тратить на него время,  - продолжал он.  - И в тебе, Зуэль, я с первых дней видел потенциал. Ты знаешь, зачем я отправил тебя в школу Боморо? Чтобы ты набралась опыта. Дочери именитых семейств, амбициозные, умные, безразличные к богатству твоей семьи,  - среди них ты должна была в полной мере овладеть искусством интриг и манипуляций. Подразумевалось, что школа Боморо подготовит тебя к тому, чтобы вступить в большую игру, когда ты станешь старше. Но тобою овладело нетерпение, верно?
        Зуэль сглотнула и опустила голову.
        - Тебе хотелось поскорее присоединиться к взрослым играм.  - Максим Чилдерсин не спрашивал, но утверждал.  - И когда мадам Аппелин пришла в Боморо, чтобы поговорить с директрисой насчет прослушивания для Глиняных девочек, ты решила залезть к ней в сумку и посмотреть, что там за бумаги.
        - Мне… мне очень жаль.  - Все силы Зуэль уходили на то, чтобы говорить ровным голосом.  - Я была излишне самонадеянна… и просто хотела помочь. Я знаю, что мадам Аппелин - не друг нашей семье. Я думала, что найду в ее сумке какие-нибудь компрометирующие документы или письма. Я надеялась оказаться полезной…
        - Полезной?  - мягко переспросил Чилдерсин.  - Тебя поймали за руку. Какая нам от этого польза? И после, вместо того чтобы пойти ко мне и рассказать о случившемся, ты предпочла все утаить. Ты решила обманом заставить создательницу Лиц выпить Вино, которое стерло бы ее воспоминания о последнем месяце - и о девочке, сунувшей любопытный нос в чужую сумку. А когда тебе встретилась Неверфелл, ты решила, что лучше будет подослать к мадам Аппелин ее. Я все верно изложил?
        Зуэль слушала дядю спокойно, сохраняя на лице выражение почтительного внимания. Она не могла позволить себе трястись от страха, ведь он расценил бы дрожь как постыдную мольбу о снисхождении и еще больше разочаровался бы в ней. Вместо этого Зуэль просто кивнула, сжав пересохшие губы.
        - У тебя хорошее зрение, Зуэль. Посмотри на бутылку, которая стоит перед тобой. Что ты можешь о ней рассказать?
        Зуэль прочистила горло и, уняв дрожь в руках, взяла вино, чтобы изучить этикетку.
        - Это Пермонниак шестидесятидвухлетней выдержки. Ему нужен еще год, чтобы войти в полную силу. Очень редкое вино. И очень дорогое.
        - И если бы кто-нибудь задал мне вопрос, что представляет для меня большую ценность - ты или это вино, как думаешь, что бы я ответил?
        Сердце Зуэль упало. Какой ответ он хочет услышать?
        - Это очень ценное вино,  - неуверенно начала она.  - Я…
        Чилдерсин горько усмехнулся:
        - Не будь глупой. Тут не может быть вариантов. Для меня нет ничего важнее семьи. Ты значишь для меня больше, чем все бутылки Вина.
        Но Зуэль не спешила расслабляться - она чувствовала, что разговор еще не закончился.
        - Итак, ответь-ка на мой следующий вопрос. Предположим, что прямо сейчас мне нужно выбрать, кого спасти - тебя или это Вино. Что я выберу?
        Зуэль беспомощно подняла глаза на человека, которым восхищалась больше всех в мире. Голос не слушался. С губ рвался ответ, но Зуэль не хватало храбрости облечь его в звук: «Меня?»
        Чилдерсин подался вперед и уперся локтями в колени.
        - Еще пару дней назад я бы легко ответил на этот вопрос,  - сказал он.  - Но сегодня сделать это гораздо сложнее. Как я говорил, для меня нет ничего важнее семьи. Ничего. Все мои действия направлены на то, чтобы упрочить положение нашего клана и обеспечить его безопасность. Эта бутылка,  - он ласково постучал по пробке,  - ценный вклад, который поможет мне укрепить наши позиции и защитить семью. Несколько дней назад ты была таким же вкладом в светлое будущее Чилдерсинов. Но твоя детская шалость поставила всю семью под удар. Должен ли я оберегать того, кто подверг нас опасности?
        Зуэль покачала головой. Теперь она уже не могла унять дрожь. Несмотря на ласковый тон дядюшки, его вкрадчивые речи как будто сдирали с нее кожу.
        - Если я могу что-либо сделать, как-то…
        - Что ты можешь сделать? У тебя наготове еще один план? Наподобие того, в результате которого мы оказались замешаны в воровстве, подделке документов, умышленном похищении памяти и сговоре с чужаком?
        - Неужели следователи…
        - …знают о твоем участии во всем этом? Нет. Я прибыл до того, как Неверфелл успела сообщить им что-нибудь полезное. Разумеется, останься она у них, рано или поздно девочка выложила бы всю правду. Мне пришлось выкупить ее и подписать договор об опекунстве, что обошлось недешево. Боюсь, молчание мадам Аппелин обойдется нам еще дороже. Я уже связался с ней, и, к счастью, она согласилась хотя бы обсудить случившееся.
        Зуэль стало чуть легче дышать. С тех пор как ее план провалился, девочка все время боялась, что следователи схватят ее, будут допрашивать в темном зале, а потом бросят гнить в какой-нибудь сырой пещере с летучими мышами. Дядя спас ее. Это означало, что он по-прежнему ценит свою племянницу, несмотря на все, что она натворила.
        - Спасибо,  - прошептала Зуэль.  - Обещаю, я больше не буду вмешиваться в дела двора.
        - Еще как будешь.
        Зуэль удивленно подняла глаза и увидела на лице дяди грустную улыбку.
        - Ты решила, что готова играть по-взрослому. И я очень надеюсь, что ты не ошиблась, Зуэль. Потому что после того, как ты вступила в игру, выйти уже нельзя. Ты в игре, дорогая. Обратной дороги нет.

        За всю жизнь Неверфелл ни разу не принимала горячую ванну с пузырьками и следующие шесть часов с наслаждением наверстывала упущенное. Жесткие от грязи косички торчали ломаными прутиками, но мисс Хоулик втирала в них ароматные масла и терзала щетками и расческами до тех пор, пока у Неверфелл не появились волосы - гладкие и шелковистые, они лезли в глаза, рыжими завитками спускались на плечи, колыхались в воде.
        С въевшимся в кожу Неверфелл запахом сыра справиться было сложнее. Мисс Хоулик боролась с ним при помощи масел чабреца, шафрана и сандала и жесткой пемзы. Но главным ее оружием стали бесконечные ведра горячей воды. Наконец пальцы у Неверфелл совсем сморщились, а подошвы побелели. И когда от сырного запаха осталось лишь легкое воспоминание, учуять которое мог только самый чувствительный нос, мисс Хоулик послала служанку за некой мисс Метеллой.
        Неверфелл хватило одного взгляда на мисс Метеллу, чтобы в страхе нырнуть поглубже в ванну, прячась под покровом мыльной пены. Мисс Метелла оказалась пожилой румяной женщиной со спокойным голосом, но все впечатление портили розовые повязки на глазах. На повязках синими нитками были вышиты глаза.
        Неверфелл догадалась, что перед ней парфюмер,  - их обычно ослепляли, когда принимали в ученики. Также Неверфелл знала, что парфюмеры не любят сыроделов, чья вонь оскорбляла их тонкое обоняние. Не способствовал дружбе и тот факт, что сыроделы обладали раздражающей привычкой улавливать запах Духов, применяемых втайне от остальных. Но у мисс Метеллы вид был до того благодушный, что Неверфелл отважилась высунуть нос из воды.
        - Не бойся, дорогая,  - улыбнулась парфюмер и капнула в воду что-то из пипетки.  - Мы с тобой друзья Чилдерсинов, а значит, у нас нет причин враждовать.
        Когда семь часов спустя Неверфелл посмотрела в зеркало, она увидела совсем другую девочку. Несколько минут она изумленно хлопала себя по бокам, как пытающийся согреться пингвин, желая убедиться, что это и в самом деле ее отражение. У новой Неверфелл были ниспадающие на плечи мягкие волосы цвета красного золота и простое зеленое платье с белой меховой опушкой на воротнике и рукавах. Пальцы так и чесались открутить вязаные шишечки с кружевных перчаток. На зеленых башмачках тоже белела опушка. А веснушчатое лицо светилось радостным изумлением.
        Она принялась экспериментировать и растягивать щеки в разные стороны, заставляя лицо принимать разные выражения, но заметила, что за ней наблюдает Зуэль. К ее удивлению, племянница Максима Чилдерсина решительно подошла и захлопнула зеркало.
        - Мисс Хоулик не должна была давать его тебе,  - с плохо скрываемым раздражением сказала она. - Я с ней об этом поговорю.
        - Что? Но почему?  - Неверфелл оторопело уставилась на закрытое зеркало.
        - Твое лицо испортится, если будешь так его разглядывать. Да и зачем тебе зеркало, ты ведь уже все видела.  - Голос Зуэль снова стал уверенным и по-сестрински заботливым. Губы сложились в спокойную улыбку.
        - Что случилось? Я сделала что-то не так?
        Неверфелл чувствовала, как между ними невидимой бритвенно острой струной натянулось напряжение. Один неосторожный шаг, и струна разрежет ее пополам. И все равно Неверфелл не задумываясь кинулась бы вперед, только чтобы узнать, в чем причина внезапного охлаждения.
        - Что ты сказала Следствию?  - Лицо Зуэль было добрым, располагающим к доверию, но взгляд совершенно с ним не гармонировал. Она пытливо всматривалась в черты Неверфелл.  - Дядя Максим говорит, что ты ничего им не сказала. Это ведь неправда?
        - Нет! Я кое-что им сказала, чтобы объяснить, как я попала к мадам Аппелин, но про тебя ни разу не упомянула.
        - Бессмыслица какая-то.  - Зуэль меняла ласковую улыбку на выражение вежливой озабоченности и обратно, словно не знала, на каком Лице остановиться.  - Разумеется, ты все им рассказала. С чего бы тебе молчать?
        Неверфелл недоверчиво посмотрела на нее.
        - Но ведь они посадили бы тебя в клетку, как меня! Я не могла этого допустить! Ты же всего-навсего хотела помочь. Ты мой друг!
        Настала очередь Зуэль удивленно уставиться на Неверфелл. Во всяком случае, удивлялись ее глаза, остальное Лицо продолжало демонстрировать вежливую озабоченность. Потом она отвела взгляд, и с ее губ сорвался очаровательный смешок.
        - Так и есть,  - сказала она обычным голосом.  - Я твой друг. И теперь я буду присматривать за тобой, Неверфелл. Дядя Максим попросил меня всему тебя обучить: как одеваться, что говорить, как вести себя в приличном обществе. У моего дяди на тебя большие планы.
        Неверфелл воспрянула духом:
        - Значит, все хорошо?
        - Да, Неверфелл. Все хорошо.
        Ну разумеется, все хорошо. Неверфелл зря волновалась, теперь она и сама ясно это видела. Она порывисто обняла Зуэль, и та не стала ее отталкивать. Правда, и ответила на ее объятия не сразу. И руки у нее были странно холодными.

        Утренняя гостиная

        Усталую, оглушенную последними событиями Неверфелл проводили в небольшую прелестную комнату в городском доме Чилдерсинов и сказали, что теперь она принадлежит ей. Неверфелл там очень понравилось, но следующие восемь часов она тщетно пыталась уснуть на маленькой кровати с балдахином и мягким золотым покрывалом. Рука так и тянулась погладить невесомый полог, однако Неверфелл привыкла спать в грубом гамаке и никак не могла устроиться на жестком матрасе. В комнате пахло не дремлющими сырами, а сухими фиалками, и тишину наполняли незнакомые шорохи. К тому же за день в голову Неверфелл набилось столько мыслей и картин, что теперь мозговые шестеренки отказывались угомониться. И наконец, ей чрезвычайно мешали часы в форме петуха, которые стояли на туалетном столике. На циферблате было только двенадцать чисел, часы тикали непривычно громко, но хуже всего было то, что они не били. Напрасно Неверфелл ждала, что они нарушат обет молчания: час проходил за часом, а в комнате раздавалось лишь размеренное тиканье. Наконец Неверфелл не выдержала, подсела к часам и сделала то, что делала всегда, когда выбивалась из
ритма времени и пыталась успокоить разгоряченный разум.
        Должно быть, в какой-то момент она сама не заметила, как уснула, уткнувшись лицом в кучу деталей, поскольку резкий стук застал ее сидящей за столом. Неверфелл заморгала и, пошатываясь, побрела к двери. На пороге стояла Зуэль в белом платье.
        - Ты еще не оделась!  - ахнула она.  - Разве будильник не разбудил тебя час назад?
        Зуэль посмотрела за спину Неверфелл и сверкнула глазами, увидев наполовину разобранные часы, кучку шестерней на кружевной салфетке и остроклювую голову чуть в стороне.
        - Неверфелл! Это ты разобрала часы?
        - Я чинила их!  - заикаясь, ответила Неверфелл.  - Хотела сделать так, чтобы они били. Мне сказали, что все в этой комнате мое, и я решила, что никто не станет возражать, если я…
        - Но это не значит, что тебе разрешили ломать вещи. Ты можешь пользоваться ими, но нельзя творить все, что тебе вздумается.  - Зуэль глубоко вздохнула и пригладила волосы рукой.  - Ладно. Скорее одевайся, не то мы опоздаем к завтраку.
        Торопливо натянув платье, Неверфелл присоединилась к Зуэль в коридоре и с удивлением обнаружила, что остальные Чилдерсины тоже уже проснулись.
        - Почему все встают одновременно?  - шепотом спросила она.  - Неужели вы спите не по очереди, чтобы кто-то обязательно бодрствовал?
        Такой порядок вещей казался ей очень странным и непродуманным. Зуэль покачала головой.
        - Мы всегда завтракаем вместе в Утренней гостиной,  - ответила она.  - Дядя Максим верит в семейные узы и настаивает на том, чтобы хотя бы раз в день мы собирались за одним столом. Должно быть, так заведено в надземном мире, и он хочет, чтобы мы следовали его примеру. Дядя Максим очень интересуется надземным миром. Он даже заставляет нас жить по его времени.
        Зуэль махнула рукой на стену, и Неверфелл заметила, что они прошли мимо еще одних часов с таким же непривычно голым циферблатом.
        - Но ведь… тогда… получается, что время на ваших часах отличается от остального времени в Каверне,  - пробормотала Неверфелл. Будущая жизнь в доме Чилдерсинов вдруг представилась ей очень запутанной.
        - Так и есть,  - кивнула Зуэль.  - Но мало кто отваживается перечить дяде Максиму, так что он почти всегда и во всем оказывается прав. Мы стали жить по надземному времени, когда мне было семь, и знаешь что? Никто в нашей семье с тех пор не выбился из ритма.
        Неверфелл подумала, что, возможно, поэтому Чилдерсины пышут здоровьем и полны жизни. В Каверне легко было заметить тех, кто постоянно выбивается из ритма. Этих людей отличал лишний вес, мыльно-бледный цвет кожи и общий болезненный вид. Чилдерсины, напротив, выделялись чистой кожей, ясным взглядом и удивительной бодростью.
        Утренняя гостиная находилась за пределами дома. Выйдя через заднюю дверь, обширный клан Чилдерсинов в полном составе зашагал по туннелю, которым могли пользоваться только они. Виноделы, как на подбор высокие и прекрасно сложенные, целеустремленно двигались вперед, являя собой необычное и впечатляющее зрелище. Важные дамы с украшенными кисточками зонтиками, призванными защитить их от срывающихся с потолка капель, толкали перед собой отделанные шелком коляски с младенцами. Семенившие следом за Чилдерсинами слуги с дымящимися кофейниками и круассанами на серебряных подносах в сравнении с господами выглядели чахлыми и тусклыми.
        - Дяде Максиму понравилась комната в другом квартале,  - вполголоса объяснила Зуэль.  - Он сказал, что там освежающая обстановка, и повелел обнести ее стеной и построить проход к нашему дому. Так всегда происходит. Дядя Максим находит что-то, что ему по душе, покупает, а мы приспосабливаемся.
        - Со мной он так же поступил?  - шепотом спросила Неверфелл. Зуэль сделала вид, что не услышала.
        Утренняя гостиная оказалась красиво обставленной залой с большим столом из орехового дерева посередине. В нише, вертя головами во все стороны, пронзительно щебетали две заводные бронзовые птицы. Под потолком висела стеклянная сфера, заливавшая комнату удивительным бело-синим светом, который потряс Неверфелл до глубины души. Она привыкла к царившему в Каверне желтому и зеленоватому освещению и, едва переступив порог гостиной, почувствовала себя живой, как никогда прежде, словно умылась кристально чистой родниковой водой. Но Чилдерсины, даже не взглянув на сферу, принялись рассаживаться вокруг стола. Увидев всю семью в сборе, Неверфелл в который раз поразилась, насколько Чилдерсины выше, здоровее, ярче и элегантнее всех знакомых ей жителей Каверны. Рядом с ними она в кои-то веки не чувствовала себя переростком.
        - А, Неверфелл,  - приветственно кивнул ей дядя Максим. Неверфелл с облегчением обнаружила, что ей отвели место между ним и Зуэль.  - Прошу внимания, это Неверфелл. Обращайтесь с ней аккуратно. В конце концов, я ее только что купил, и она обошлась мне недешево.
        В доме Грандибля Неверфелл привыкла торопливо проглатывать еду в перерывах между бесконечными заданиями, которые поручал ей сыродел. За столом у Чилдерсинов она впервые узнала, что существуют определенные правила. Даже яйца подавали в специальных фарфоровых чашечках, и люди аккуратно стучали по ним ложками, вместо того чтобы попросту ободрать скорлупу. Неверфелл наблюдала за Чилдерсинами чуть ли не с благоговением, ломая хлеб на коленях и украдкой, будто воришка, таская кусочки в рот. Чилдерсины словно точно знали, когда смеяться, как смеяться и когда остановиться; каждую шутку или остроту они встречали взрывом идеально согласованного смеха, который утихал в один миг, и только Неверфелл никак не могла подстроиться. К счастью, никто на нее не пялился, лишь изредка она ловила на себе случайные улыбчивые взгляды.
        - Зуэль, это твои родители?  - шепотом спросила Неверфелл, едва заметно кивая на пару, сидевшую напротив ее светловолосой соседки.
        - Нет, это мой дядя и его жена,  - так же шепотом ответила Зуэль.  - Моих родителей поглотила бутылка Сардонского, когда мне было два года.
        Она сообщила об этом так беззаботно, что Неверфелл оставила соболезнования при себе из страха показаться глупой.
        Чилдерсины тихо делились последними сплетнями, большинство которых касались недавних краж, совершенных печально известным Клептомансером. Его преступления отличались дерзостью, непостижимостью и, казалось, преследовали цель вызвать как можно больше раздражения и недовольства. В этот раз, к примеру, Клептомансер похитил большое водяное колесо, которое вращала подземная река. Позже колесо нашли в заброшенной каменоломне. Оно лежало на боку, накрытое огромной скатертью и заставленное семнадцатью приборами для ужина.
        Неверфелл не могла сосредоточиться на мерном журчании разговора. Все ее мысли занимал голубой свет. Он нашептывал ей о диких пространствах, лежащих за слепым пятном в ее памяти. Неверфелл потянулась за чашкой, но ослепительная белизна фарфора заставила ее моргнуть, и на секунду перед ее мысленным взором возникла бескрайняя, сверкающая поверхность воды, словно усыпанная бриллиантами. Неверфелл почти видела ее. Она хотела ее увидеть.
        Вода! Ей нужна вода. На столе - только руку протяни - стояла большая бутыль. И… точно! Чаша с фруктами. Неверфелл торопливо освободила ее от яблок и груш и наполнила водой. Нет, все равно не так. Но если она расплещет воду вокруг, чтобы поверхность стола засверкала…
        - Неверфелл, что ты делаешь?  - прошипела Зуэль, не размыкая губ.
        Неверфелл медленно убрала пальцы от чаши. Все Чилдерсины смотрели на нее. У некоторых на одежде темнели влажные пятна.
        - Я…  - Неверфелл в смятении уставилась на свои мокрые пальцы.  - Там была вода. Много воды. Она простиралась до самого края… И свет. Яркий свет. Голубой, как…  - Она подняла глаза к стеклянной сфере под потолком.  - Мне почему-то кажется, что я помню этот свет.
        Неверфелл медленно опустилась на стул и мысленно от всего сердца поблагодарила Чилдерсинов за то, что те - пусть и не сразу - вернулись к прерванным разговорам. Но вскоре она поняла, что Максим Чилдерсин по-прежнему неотрывно смотрит на нее, позабыв о воткнутой в яйцо чайной ложке.
        - Мне кажется, что я помню этот свет,  - тихо повторил он и положил испачканную в голубом желтке ложку на стол.  - Я не люблю несоответствия, Неверфелл. В прошлую нашу беседу ты сказала, что ничего не помнишь о первых годах своей жизни.
        Неверфелл услышала в его голосе незнакомые интонации, и на нее словно повеяло холодом.
        - Но я и в самом деле ничего не помню!  - поспешно воскликнула она.  - Только какие-то обрывки. Чувства. И даже не знаю, настоящие это воспоминания или я все выдумала. Так бывает, когда просыпаешься и не можешь вспомнить, что тебе снилось, но в голове что-то остается.
        - Что именно?
        Неверфелл пожала плечами.
        - Что-то расплывчатое… Чувство, которое не описать словами. Я толком ничего не помню, но иногда просто знаю, что что-то не так. Например, вон те птицы.  - Она бросила взгляд на бронзовых птиц, которые раскрывали клювы, выдавая звонкие трели.  - Они неправильные. Поют, как музыкальные шкатулки. Настоящие птицы поют не так. И я просто это знаю.
        - Интересно.
        От пытливого взгляда главного Чилдерсина Неверфелл все больше становилось не по себе.
        - И… есть еще кое-что. Не знаю, воспоминание это или нет.
        Неверфелл, запинаясь, рассказала Чилдерсину о дивном лесе, полном тягучего света, который привиделся ей, когда она съела ломтик Стертона. Затем, замолчав, покусала губу и подняла глаза на винодела:
        - Мастер Чилдерсин, я хотела спросить. Можно ли определить, что именно Вино заставило тебя о чем-то забыть? Есть какой-то способ это узнать?
        - Да, Неверфелл. Есть отличительные признаки.  - Максим Чилдерсин аккуратно сложил салфетку.  - Но эта тема заслуживает отдельной беседы. После завтрака жду тебя в своем кабинете.

        - Посмотри на эти картины, Неверфелл.  - Максим Чилдерсин устроился в кресле, обитом дорогим дамастом, и, сложив худые руки на груди, внимательно поглядел на нее.  - Расскажи, что чувствуешь, когда смотришь на них. Пробуждают ли они твои воспоминания?
        Неверфелл медленно обошла комнату, стены которой были увешаны многочисленными картинами. Ее пальцы легко скользили по завиткам и изгибам позолоченных рам. На половине картин в мельчайших подробностях были изображены налитые соком кисти винограда. Разумеется, в Каверне Неверфелл не доводилось пробовать свежий виноград, но она часто видела его на рисунках, так что узнала без труда. Остальные картины были пейзажами. Над линией горизонта - то почти идеально ровной, то причудливо изломанной - пламенели десятки нарисованных небес. Кое-где Неверфелл заметила бледный, слегка лохматый шар солнца. Никогда еще она не видела разом столько надземных пейзажей.
        - Что это за места?  - спросила Неверфелл, глядя на ближайшую картину.
        - Мои владения,  - ответил Чилдерсин.  - Надземные виноградники в Шато-Белламер, Вронкоти и десятке других стран.
        - А это?  - Неверфелл указала на картину, изображавшую нетронутые желтые холмы, укрытые густо-серой пеленой облаков.
        - Поместье в Тадараке,  - отозвался Чилдерсин. Покинув кресло, он встал рядом с Неверфелл.  - Тебе знакомо это место?
        - Нет, но у меня такое чувство, будто я знаю, что это.  - Поколебавшись, Неверфелл ткнула пальцем в странные галочки на рисованном небе. Неуловимое знание причиняло ей боль. Неверфелл зябко поежилась и подняла глаза на Чилдерсина.  - А вы знаете?
        - Понятия не имею.  - Чилдерсин улыбнулся; отразившаяся на лице Неверфелл озадаченность его позабавила.  - Я никогда не видел неба и никогда не покидал Каверну. Почему, ты думаешь, я нанял лучших художников, чтобы они нарисовали мои виноградники?
        Он махнул на изящно обрамленную картину, где с лозы свисали тяжелые гроздья золотисто-медового винограда. Казалось, протяни руку - и теплые ягоды сами лягут в ладонь, до того настоящими они выглядели. От поблескивавшей на листьях росы словно веяло прохладой.
        - Я как будто могу забраться внутрь и съесть их,  - подумала вслух Неверфелл.
        - Пожалуйста, не надо,  - рассмеялся Чилдерсин и вздохнул, не скрывая охватившей его тоски.  - Там, наверху, виноделы бродят по своим виноградникам, проверяя упругость ягод, вдыхают запах зреющих на солнце плодов. А мне приходится иметь дело с рисунками, подробными отчетами, картами, образцами почвы, изюмом и отсылать назад тысячи детальных инструкций.
        - Но вы же такой могущественный! Если хотите там побывать, разве вы не можете что-нибудь сделать?
        - Никому не разрешено покидать Каверну. В особенности это касается мастеров. И на то есть причины. Если чужаки из надземного мира прознают, как мы создаем свои деликатесы, если выведают наши тайны, мы лишимся власти, и караваны верблюдов перестанут пересекать пустыню, чтобы привезти нам провизию.  - Чилдерсин покачал головой и одарил Неверфелл короткой улыбкой, об истинном значении которой она могла только догадываться.  - И даже если бы я мог оставить Каверну, я бы никогда этого не сделал. Слишком опасно. Придворные игры не прерываются ни на миг, и цена за пропущенный ход непомерно высока. Покинув Каверну, я вернусь к руинам: моя семья будет убита, в доме поселятся чужие люди, а винные погреба отойдут моим противникам. И что тогда? Я останусь ни с чем, и другие виноделы приберут к рукам мои виноградники и далекие замки. Для меня увидеть поместье в Тадараке значит потерять его… и все остальное.
        - Но какой смысл владеть этими землями, если вы никогда их не увидите?  - вырвалось у Неверфелл. Она моргнула, и на мгновение ей показалось, что черная галка в нарисованном небе задрожала, меняя очертания.
        - Какой смысл смотреть на них, если они мне не принадлежат?  - возразил в ответ Чилдерсин.
        Неверфелл едва слышала его, завороженная образами недосягаемого мира.
        - Мастер Чилдерсин, а вы можете вернуть мне память? Вино ведь может пробудить воспоминания?
        - Не буду отрицать. Но правда ли ты этого хочешь?  - Неверфелл открыла рот, чтобы сказать «да», но Чилдерсин предупреждающе вскинул руку.  - Не торопись с ответом. Ведь опасность таит в себе не только Настоящее Вино, хотя оно способно убить неискушенных. Если твои ранние воспоминания действительно стерли, то кто-то пошел ради этого на большой риск - и немалые траты. Подобная роскошь доступна лишь придворным, а значит, здесь замешаны люди, облеченные властью. Сейчас ты не представляешь для них угрозы, поскольку ничего не помнишь. Но как только начнешь вспоминать, все изменится. Ты не способна скрывать свои мысли: даже когда молчишь, все написано у тебя на лице. И если ты вспомнишь, кто украл твои воспоминания, утаить это знание не сможешь.
        - Но кто-то уже пытался убить меня!  - Неверфелл сбивчиво рассказала о том, как едва не утонула, когда сидела в клетке.  - Возможно, это было сделано по приказу человека, который стер мою память. От меня они уже хотят избавиться. Так, может, лучше мне узнать, кто это?
        - Не обязательно.  - Чилдерсин в задумчивости соединил кончики пальцев.  - Тебе стоит поразмыслить над тем, что порой забвение - благо. Подозреваю, в твоем прошлом скрыто немало такого, о чем ты не захочешь узнать.
        Неверфелл ничего не ответила. Горло сдавило. Внезапно она снова увидела, как Зуэль захлопывает складное зеркало.
        - Ты дрожишь,  - заметил Чилдерсин.
        - Да.  - Неверфелл обхватила себя руками, но это не помогло.  - И не знаю почему.
        - Я знаю. Сказать тебе, проблеск чего я заметил на твоем лице только что? Ярости. Точно такое выражение - буквально на долю секунды!  - я видел у тебя сегодня утром, когда ты наполняла водой чашу для фруктов. Ты дрожишь, потому что тебя переполняет злость.
        - Это не так!  - воскликнула Неверфелл.  - Я не злюсь! Я же не злюсь?
        - Хм. Но кто-то точно злится.  - Чилдерсин снова задумался. Его следующий вопрос застал Неверфелл врасплох.  - Скажи, Неверфелл, ты когда-нибудь делала что-то, сама не зная зачем?
        - Да я постоянно так делаю! Но это потому… что я слегка не в себе.
        - Боюсь, мне придется с тобой не согласиться. Твои воспоминания, может быть, и заперты, но не уничтожены. И прежняя Неверфелл заточена где-то в глубине твоего сознания. Она все помнит - и время от времени подталкивает тебя в нужном ей направлении. Я уже видел подобное. И подозреваю, что эта Неверфелл сходит с ума от ярости. Возможно, она злится на что-то, что помнит только она. Или злится, что ее заперли. Не исключено, что она злится на тебя.
        Неверфелл прижала руки к груди, проверяя, не толкнется ли под пальцами сердце той, другой Неверфелл. Сказанное Чилдерсином испугало ее. Она почувствовала себя яйцом, скорлупа которого могла треснуть в любой момент, выпуская скованную забвением сущность. Она прожила семь лет, ничего не зная о своем прошлом. Может, следует и дальше жить без этого знания?
        - Нет!  - вырвалось у Неверфелл.  - Я так больше не могу! Я словно бегаю по кругу, и в голове у меня дырка, и мысли постоянно то выпадают оттуда, то залетают внутрь. Если не выясню, кто я, то так и останусь Неверфелл, которая слегка не в себе, которую никто не воспринимает всерьез. Моя жизнь будет лишена всякого смысла. Я должна узнать, мастер Чилдерсин. Я хочу узнать!
        - Хорошо,  - ответил Чилдерсин, разом став собранным и деловитым.  - Я должен был предупредить тебя о возможных рисках, но мне самому крайне любопытно, что за секрет кто-то столь отчаянно пытается сохранить. Подожди меня здесь.
        Он ушел, но вскоре вернулся с хрустальным кубком, на дне которого плескалась буквально пара капель Вина.
        - Самое могущественное восстановительное Вино из моих погребов,  - сказал Чилдерсин, вручая Неверфелл кубок. Она знала, что Вина способны подхлестнуть увядшие воспоминания, позволяя заново пережить забытые чувства.  - Если уж оно не распечатает твою память, то ничто не сможет этого сделать. Так или иначе, мы узнаем, потеряны они для тебя или нет.
        Густой, одновременно пугающий и завораживающий аромат коснулся носа Неверфелл. Ей на ум пришли истории о тех, кто сошел с ума, отведав слишком крепкого Вина, или забыл все, кроме дня своего рождения. Поборов охвативший ее страх, Неверфелл поднесла кубок к губам и осушила его.
        В следующий миг ей показалось, будто она поднимается в воздух - или мир уплывает вниз. Комната исчезла вместе со стулом, на котором она сидела. Неверфелл зависла над пустотой, совсем как тогда, в клетке, но на сей раз пропасть под ней была полна света, а не тьмы. Из глубины поднялась стая мотыльков, они промчались мимо Неверфелл, едва не задевая ее бордовыми крыльями, но она ощутила лишь легкое дуновение ветра. Вкусы и ароматы засверкали рубиновыми и пурпурными искрами.
        А затем Неверфелл швырнуло в темноту, и она почувствовала, как ее тянут в разные стороны. Кто-то большой и очень сильный обхватил Неверфелл за пояс и куда-то тащил, но она цеплялась за руку, что была в два раза больше ее. Она не может отпустить, они не заставят ее, она никогда не отпустит. И та рука держалась за нее так крепко, как могла. В этой руке был весь ее мир, все, что она любила. Но тени, которые желали их разлучить, были слишком большими, слишком сильными и слишком многочисленными. Пальцы Неверфелл выскользнули из такой родной руки, и раздался полный отчаяния крик, крик, который пронзил ее насквозь. Это была ее вина. Во всем виновата только она. Она не смогла удержаться. Пальцы подвели ее.
        Всё померкло. Неверфелл снова парила в рубиновом свечении, которое пульсировало темными всполохами в такт ударам ее сердца. Громоподобный пурпурный голос обрушивал на нее вопрос за вопросом, и она силилась ответить, но едва различала, что говорит.
        - Что еще?  - Красная мгла отступала, и голос становился все больше похожим на человеческий.  - Что еще ты помнишь?
        Неверфелл открыла глаза. Она снова сидела на стуле, сжимая хрустальный кубок в трясущейся руке. Чилдерсин нависал над ней, всем своим видом выражая глубокую сосредоточенность. Что-то защекотало щеку Неверфелл; прикоснувшись к лицу, она поймала пальцем слезу.
        - Ничего. Я больше ничего не помню. Только как меня уносят прочь от… кого-то.  - Она разворошила свой разум, но запертые двери памяти продолжали безмолвно взирать на нее.  - И больше ничего.
        Какое-то время Чилдерсин внимательно вглядывался в ее лицо, затем медленно выдохнул.
        - Вижу,  - спокойно и доброжелательно произнес он.  - Мне очень жаль, Неверфелл, но Вино, отнявшее твои воспоминания, было слишком сильным, чтобы мы могли обратить его эффект, не навредив тебе.
        - Но… Я же видела что-то из своего прошлого!  - Неверфелл была готова разрыдаться от разочарования, что, без сомнения, отразилось на ее лице.  - Если мы попробуем еще раз…
        - Мы можем предпринять еще сотню попыток, но это ни к чему не приведет,  - печально ответил Чилдерсин.  - А Вино разрушит твое здоровье задолго до этого. Полагаю, то воспоминание было особенно сильным и оставило глубокий отпечаток, так что тебе удалось ухватить его. Но чтобы вернуть твое прошлое целиком, нам придется прибегнуть к иным способам. Я ловлю тебя на слове, Неверфелл. Ты сказала, что хочешь узнать правду любой ценой. И потому я хочу предложить тебе очень рискованный план.
        Завтра моя семья приглашена на пир к великому дворецкому. Тебя продали мне в качестве бесправной слуги, но по тем же самым документам я являюсь твоим опекуном. Если я сумею доказать, что ты почетный член моей семьи, то буду иметь полное право взять тебя с собой.
        Неверфелл не знала, какое выражение проступило у нее на лице, но саму ее бросало то в жар, то в холод.
        Чилдерсин продолжал:
        - Большинство подумают, что я привел тебя, желая похвастаться новым приобретением. Самые проницательные решат, что твой чуткий нос сыродела должен уберечь меня и членов моей семьи от воздействия Духов. И только нам двоим будет известна истинная причина твоего появления на приеме. Там будут присутствовать все, чье имя хоть что-то значит, так что ты получишь великолепную возможность посмотреть на этих людей и понять, пробуждает кто-нибудь из них твои воспоминания или нет. И даже если ты никого не узнаешь, есть вероятность, что кто-нибудь узнает тебя - и выдаст себя неосторожным словом или жестом.
        Как ты думаешь, Неверфелл, у тебя хватит мужества на подобную авантюру? Ты еще не привыкла находиться в толпе, а двор наводил страх на людей куда более храбрых, чем я. Это опасное место. При дворе можно обзавестись смертельным врагом, всего лишь встретившись взглядом не с тем человеком - или выбрав для своего наряда оскорбительный оттенок пурпурного.
        - Мне придется решать, какой вилкой есть, и пить из ледяных кубков с живыми рыбками?
        Чилдерсин едва слышно рассмеялся:
        - То есть ты согласна?
        Неверфелл ответила, почти не задумываясь:
        - Да. Да, я согласна.
        - Отлично. Я не собирался так скоро представлять тебя ко двору, но будет преступным расточительством упускать подобную возможность. Только прошу, не забывай: этот план таит опасность не только для тебя. От твоего поведения зависит доброе имя и благополучие моей семьи. А семья для меня превыше всего.
        Я приведу тебя на ужин к великому дворецкому, чтобы ты посмотрела на людей - и чтобы они посмотрели на тебя. Постарайся не сделать ничего… такого.
        - Я постараюсь, мастер Чилдерсин.
        - Браво, Неверфелл.
        До дебюта Стакфолтера Стертона оставалось меньше одного дня. Что ж, судя по всему, они дебютируют вместе.

        Изысканная смерть

        Когда Неверфелл проснулась следующим утром, проспав девять блаженных часов без сновидений, она почувствовала, что наконец поймала ритм. Ее разум был непривычно ясным - впервые за долгое время. Почти тут же она заметила, что атмосфера в доме Чилдерсинов переменилась. Неверфелл не могла сказать, что именно изменилось и почему, но кожей ощущала покалывающее напряжение. От нее не укрылось и то, как смолкли разговоры, когда она вошла в комнату.
        Зуэль подскочила к Неверфелл и схватила за руку.
        - Пойдем,  - решительно сказала она.  - Нам столько нужно сделать, а времени почти не осталось.
        На ее лице сияла очаровательная заботливая улыбка. А вот пальцы сжимали локоть Неверфелл, будто тиски.
        Не успела Неверфелл опомниться, как по шею увязла в изматывающем экспресс-курсе придворного этикета. Мозг ее болезненно сжимался всякий раз, когда перед ней размахивали очередным пыточным инструментом и терпеливо объясняли, для какого блюда он предназначен. Даже под страхом смерти она не смогла бы отличить ложку для паштета из головастиков от ложки для финикового джема. Ей двадцать раз показали, как расправлять салфетку на коленях, и она в точности копировала движения своих учителей, но те все равно морщились и обменивались многозначительными взглядами.
        Чем больше она старалась, тем сильнее волновалась и тем более неловкой становилась. Неверфелл было удивилась, как это другим удается оставаться спокойными, когда Зуэль издала странный звук и стремглав вылетела из комнаты.
        - Зуэль?
        Неверфелл кинулась за девочкой и обнаружила ее в коридоре. Зуэль стояла, привалившись спиной к стене. Судорожно сжатые кулаки красноречиво говорили о том, каких трудов ей стоило держать себя в руках.
        - Ты хоть понимаешь,  - сдавленным голосом произнесла Зуэль,  - какой опасности подвергнешь всех нас, если хоть что-то сделаешь неправильно? Даже крошечная оплошность может разгневать великого дворецкого - или спровоцировать войну с другим домом!  - Зуэль закрыла глаза и поднесла дрожащие пальцы к щекам.  - Подобным пирам предшествуют годы упорных тренировок. Некоторые из нас готовились к приему у великого дворецкого с раннего детства, едва только научившись ходить.
        - Прости… Мне очень жаль!  - запинаясь, пробормотала Неверфелл.  - Я не знала!  - До нее вдруг дошло, что именно сказала Зуэль.  - Так… для тебя это тоже первый пир?
        Губы Зуэль были растянуты все в той же приветливой и ободряющей улыбке, и даже долгий, исполненный горечи вздох не изменил их изгиб.
        - Предполагалось, что это будет мой дебют,  - прошептала она.  - Но теперь…
        Ты все испортила.
        - Тогда я не пойду,  - запальчиво воскликнула Неверфелл.  - Скажу мастеру Чилдерсину, что передумала.
        Притворюсь, что заболела…
        - Нет!  - В голосе Зуэль прорезалась неподдельная тревога.  - Если ты пойдешь на попятную после того, как поговорила со мной, он во всем обвинит меня. Он уже все решил, так что поздно что-то менять. А раз он поручил тебя моим заботам, отвечать за твои ошибки тоже буду я.
        Неверфелл неуверенно взяла Зуэль за руку, но та лежала в ее ладони холодная и безвольная, как кусок мыла.
        - Не волнуйся, на пиру я буду повторять за тобой,  - заверила она Зуэль.  - Или просто стану сидеть молча и глядеть по сторонам, как попугай в клетке. Только без чириканья и выдирания перьев. Обещаю, я сделаю все, что ты скажешь.
        Несколько секунд Зуэль безмолвно изучала их сцепленные руки. Лицо ее было безмятежным, как у фарфорового ангела.
        - Что ж, хорошо,  - сказала она наконец спокойным и даже отчасти скучающим голосом.  - Может, мы и справимся, если ты ничего не будешь делать. А теперь нам нужно вернуться. Забудь про салфетку. Тебя еще многому требуется обучить…
        Последовал длинный список запретов. Нельзя сморкаться, нельзя тыкать в людей мизинцем, нельзя чесать левую бровь, нельзя держать нож под таким углом, чтобы он отражал свет кому-нибудь в глаза - если, конечно, не хочешь вызвать человека на дуэль…
        Затвердив очередные правила, Неверфелл ознакомилась с кратким перечнем странных или на первый взгляд безобидных симптомов, а также с ядами, которые их вызывают. Ее пальцы теперь унизывали кольца с противоядиями.
        - Очень важно знать, что делать, если дядя Максим подаст сигнал тревоги. Помни, нам не позволят привести с собой свиту или охрану для защиты от наемных убийц. Конечно, ужасно признавать, что ты боишься за свою жизнь, но никто в здравом уме не явится на пир без тщательной подготовки. Нужно грамотно подобрать наряд, Лицо - и минимум восемьдесят два способа для того, чтобы избежать мучительной смерти.
        Неверфелл беспокойно огляделась, словно ожидая, что в комнате притаились восемьдесят два убийцы. Пальцы ныли под тяжестью колец.
        Все не то, чем кажется. Разумеется, и сама Неверфелл не была исключением, о чем она себе и напомнила. Все на пиру решат, что Максим Чилдерсин привел ее для забавы - или для того, чтобы защитить семью от Духов. Никто не догадается, что истинная цель Неверфелл - найти человека, который украл ее прошлое.

        Настал час отправляться на пир. Неверфелл к тому времени уже вся извелась и успела сто раз передумать. Но кости брошены, и, даже если в последний момент она решится сбежать, вряд ли каблуки изящных атласных туфелек позволят ей это сделать. Зеленое платье Неверфелл, к счастью, отличалось простым кроем, а волосы были убраны венком из шелкового плюща. Зуэль вышла с новой улыбкой, которую приберегла специально для пира. Неверфелл она напомнила о холодном мерцании серебра. Улыбка отлично сочеталась с элегантными украшениями светловолосой Зуэль.
        Обе девочки были в белых меховых накидках, но Неверфелл все равно дрожала. Это не укрылось от взгляда Зуэль; выйдя на улицу, она взяла Неверфелл под локоть. Рука Зуэль была теплой и крепкой, а взгляд решительным. Но Неверфелл так и не смогла разгадать, что означает ее улыбка.
        В конце улицы Неверфелл увидела парящие в воздухе паланкины: богато украшенные носилки были подвешены на веревках, а сверху и снизу под ними темнели шахты. Мужчины с мускулистыми плечами стояли у поворотных механизмов, готовые по приказу поднять носилки сквозь потолок или опустить вниз. Несколько монет из кошелька Максима Чилдерсина перекочевали им в руки.
        - Вниз,  - сказал он.  - К озеру.
        Отпустив слуг, Чилдерсины забрались в обитые узорчатой тканью носилки. Неверфелл послушно села рядом с Зуэль. Но едва носилки пришли в движение и начали спуск, покачиваясь и подергиваясь, она не утерпела и вскочила с места.
        - Неверфелл!
        Не обращая внимания на предостерегающий оклик, Неверфелл высунулась за борт и принялась вглядываться в темноту шахты, туда, где дрожали натянутые канаты. Она почти рассмотрела медленно вращающийся барабан и систему осей и колес вокруг него, когда ее рывком затянули внутрь.
        - Прости,  - примирительно прошептала Неверфелл, возвращаясь на свое место.  - Я только хотела посмотреть, как оно работает.
        Зуэль вздохнула и ответила одними губами:
        - Ничего. Не. Делай. Помнишь?
        Неверфелл понурилась и принялась ковырять носком туфли пол носилок. Но когда спуск завершился, все мысли мигом вылетели у нее из головы.
        Пещера, открывшаяся ее взору, была невысокой, но широкой - шире любой, что Неверфелл видела прежде. С грубо обтесанного потолка свисало множество светильников; каменные своды то возносились наподобие соборных куполов, то обрушивались вниз грозными зубцами. На мгновение Неверфелл показалось, что и пол пещеры представляет собой беспорядочное смешение выступов и ущелий. Но, когда по нему пробежала легкая рябь, она поняла, что это не пол, а отражение потолка в зеркальной глади бескрайнего темного озера.
        Неверфелл вместе с другими пассажирами покинула носилки, постаравшись как можно скорее отойти подальше от шахты, которая уходила вниз, в глубины Каверны. На левом берегу озера их уже ждали белые гондолы. У одетых в белое гондольеров были одинаковые вдохновенно-задумчивые Лица.
        Чтобы перевезти семейство Чилдерсинов, потребовалась небольшая флотилия. Неверфелл даже не пыталась вслушиваться в разговоры соседей по лодке. То тут, то там потолок почти соприкасался с водой; завороженная Неверфелл наблюдала, как гондольеры ловко лавируют между каменными выступами, едва двигая шестами. До нее донесся легкий всплеск, и Неверфелл показалось, что она заметила плывущую крысу.
        Наконец потолок стал подниматься, и Неверфелл, раскрыв от изумления рот и запрокинув голову, принялась оглядывать самую большую пещеру, в какой ей доводилось бывать.
        Она была почти круглой, а куполообразный потолок невообразимой высоты терялся во тьме. По стенам струились бесчисленные серебряные ручейки и водопады. Посреди пещеры поднимался из воды невысокий остров, к которому и направлялись гондолы. По краям острова возвышались четыре могучие колонны, подпиравшие потолок и не дававшие ему обрушиться.
        Гондолы причалили к берегу, прошуршав обшивкой по галечному дну, и пассажиры сошли на сушу. Земля чуть подалась под ногами Неверфелл, она посмотрела вниз и увидела, что ее туфли утопают в белой пыли.
        Песок, подсказала ей память, подбирая образы из далеких земель.
        Не песок, запротестовали упрямые инстинкты. Слишком мелкий. Слишком белый.
        «Все вокруг слишком белое,  - вдруг подумала Неверфелл, и сердце ее забилось чаще.  - И только ждет, когда я что-нибудь испачкаю или сломаю».
        Оглядевшись, Неверфелл заметила расставленные по периметру острова большие столы. Каждый из них окружала изгородь, словно сотканная из легкой газовой ткани. Сквозь нее, как сквозь дымку, можно было различить силуэты других гостей. В центре столов стояли металлические деревья, с веток которых свисали лампы-ловушки, дававшие нежный розовато-кремовый свет. На дальней стороне острова виднелся деревянный мостик, перекинутый над водой. Маятниковые двери в стене пещеры то и дело распахивались, пропуская на мостик обслугу с салфетками, стаканами воды и прочим.
        Два лакея в белых камзолах и с мрачно-торжественными Лицами выросли словно из-под земли, чтобы препроводить Чилдерсинов к свободному столу. Они отвели в сторону полупрозрачную завесу, и та едва слышно зазвенела. Неверфелл поняла, что она сплетена из крошечных металлических колечек, словно невесомая кольчуга. Еще одна предосторожность, чтобы защитить гостей друг от друга, догадалась Неверфелл.
        Она неловко опустилась на стул рядом с Зуэль и с плохо скрываемым ужасом посмотрела на разложенные перед ней странные приборы. Одних только бокалов она насчитала семь штук, а мисочка с белым воздушным печеньем в форме мотыльков окончательно сбила ее с толку.
        Ничего не делай. Ничего не делай. Не делай ничего. Неверфелл изо всех сил старалась не напортачить, лицо ее горело от усердия, но удержать руки и ноги там, где им полагалось находиться, было мучительно сложно. Как вдруг ее осенило. Она же пришла сюда, чтобы ее увидели… И чтобы она сама смогла увидеть.
        Вцепившись руками в стул, Неверфелл осмелилась посмотреть на ближайшие столы. Ее взгляд скользил по незнакомым лицам и фигурам. Неверфелл до сих пор было непривычно видеть так много высоких людей - а придворные были выше и здоровее всех слуг и посыльных, с кем ей доводилось общаться. Но Чилдерсины выделялись даже на их фоне. Их кожа была чище, а взгляды яснее. И было особенно заметно, что молодые члены семьи почти на голову обгоняют своих сверстников за другими столами.
        Легкий ветерок поколебал серебристые занавеси, и Неверфелл показалось, что она заметила знакомый силуэт - хрупкий, изящный, с блестящими зелеными перьями, колышущимися над сложной прической.
        - Это же мадам Аппелин!
        Безо всякой задней мысли Неверфелл подняла было руку, но Зуэль проворно схватила ее за запястье и потянула вниз.
        - Стой!  - прошипела она.  - Неверфелл, ты что творишь? Если ты помашешь ей, все сочтут, что ты над ней потешаешься! Думай, прежде чем что-то делать!
        Слова Зуэль будто ударили Неверфелл, как камешек промеж глаз, и помогли прийти в чувство. Когда они виделись в последний раз, Неверфелл обманом проникла в дом мадам Аппелин, и создательница Лиц передала ее в руки властей. Если когда-то у них и был шанс подружиться, необдуманные действия Неверфелл поставили на нем жирный крест.
        - К тому же,  - продолжила Зуэль,  - наша семья старается как можно меньше общаться с мадам Аппелин.
        - В самом деле?  - Неверфелл озадаченно потерла лоб. С тех пор как она покинула пропахшие сыром пещеры Грандибля, мир с каждым днем становился все сложнее и сложнее.  - Но почему? Что она сделала?
        - Ну, подробности мне неизвестны,  - призналась Зуэль,  - но дядя всегда ясно давал понять, что она нам не друг.
        Неверфелл совсем пала духом. Она втайне лелеяла надежду поговорить с мадам Аппелин и объяснить случившееся. А вместо этого оказалась на противоположной стороне пира - и в окружении ее врагов. Но предаваться унынию ей помешал восхитительный запах. Забравшись в чувствительный нос Неверфелл, он пробудил голод, который тут же острыми коготками принялся терзать ее желудок. Через несколько минут одетые в белое слуги принесли первое блюдо. Это был покрытый глазурью павлин, начиненный дольками ананаса в апельсиновом бренди. Голову птицы нафаршировали и прикрепили обратно к туловищу, украшенному пышными перьями. Стеклянные глаза павлина удивленно вытаращились на Неверфелл, отчего мысли ее буквально вскипели: «Эта птица выглядит как живая… Интересно, если ткнуть ей в глаз… Нет, нельзя, нужно держать себя в руках… Но мясо выглядит так, будто его покрыли лаком, мне хотя бы пальцем потрогать… Нет, я должна сидеть смирно! Но как хорошо оно пахнет… Я могу его съесть? А сейчас? Нет! Я ничего не должна делать!» Неверфелл поняла, что нервно раскачивается на стуле, только когда поймала на себе взгляды Чилдерсинов.
        Пиры у великого дворецкого славились тем, что на них гости могли насладиться бесчисленным множеством настоящих деликатесов - и не покинуть бренный мир. Для этого бесподобные блюда перемежались опасно экстраординарными. Павлин относился к первым.
        Слуги для гостей были будто невидимы, но Неверфелл невольно восхищалась их безмолвной грацией и тем, как они наполняют бокалы ровно до определенного уровня и с невыразимой мягкостью ставят тарелки на стол.
        - Они как волшебные мыши!  - возбужденно прошептала она Зуэль.
        - Им приходится,  - ответила Зуэль, едва шевеля уголком растянутых в улыбке губ.  - Только лучшим из лучших дозволено прислуживать на таких пирах. Это большая честь - и большая ответственность. Малейшая ошибка навлечет позор на великого дворецкого, и одной только кровью этот позор им смыть не удастся.
        - Так кто из них великий дворецкий?  - Неверфелл оглядела пирующих, но никто из гостей не выглядел величественнее прочих. Она вдруг поняла, что не имеет ни малейшего представления о том, каков он из себя.
        - О, великого дворецкого здесь нет,  - с оттенком превосходства сказала Зуэль.  - Он всегда сидит где-нибудь в стороне, чтобы спокойно наблюдать за остальными. Думаю, он там.
        Она на секунду подняла глаза вверх, указывая куда-то на противоположную стену. Проследив за ее взглядом, Неверфелл увидела широкий водопад. За серебряной пеленой воды угадывались очертания темной пещеры.
        - Впрочем, неудивительно, что он проявляет подобную осторожность. После того, что случилось три дня назад…  - многозначительно заметила Зуэль.
        - А что случилось?  - навострила уши Неверфелл.
        - Умер еще один дегустатор великого дворецкого.  - Зуэль сложила салфетку в форме цветка и промокнула губы уголком лепестка.  - На сей раз - его любимый. Разумеется, яд предназначался для самого великого дворецкого. Время от времени его пытаются отравить. Я слышала, что Следствие уже схватило отравителя, но великий дворецкий пока держится настороже.
        Чем больше Неверфелл узнавала о пирах, тем более опасными они ей казались. Зачем люди посещают их, рискуя жизнью? Но, попробовав глазированного павлина, Неверфелл поняла, что на то есть по меньшей мере одна веская причина. Прожевав первый кусок, она обратилась к Зуэль с новым вопросом:
        - А это кто такие?
        На маленьком острове чуть в стороне от большого расположилась отдельная группа пирующих. Ни нарядами, ни шумным поведением они не походили на прочих гостей. Даже на вкус Неверфелл они были одеты весьма странно. Головы некоторых прикрывали каски с фонариками - с такими ходят в глубокие темные пещеры, где редко растут светильники-ловушки. Двое из этого странного сборища сдвинули приборы, чтобы освободить на столе место для какой-то металлической штуковины, покрытой стрекочущими дисками. К огромному огорчению Неверфелл, она сидела слишком далеко, чтобы разобрать, для чего служило это невероятное устройство. Но судя по тому, с каким остервенением по нему стучали молотками, оно отказывалось работать так, как нужно.
        - Почему они не соблюдают этикет?  - изумилась Неверфелл.
        - О, для них существуют другие правила,  - ответила Зуэль.  - Это Картографы.
        - На вид они немного… того,  - прошептала Неверфелл.
        - Ты ошибаешься,  - поправила ее Зуэль.  - Они совершенно сумасшедшие. Как и все прочие Картографы.
        - Но почему?
        - Дядя говорит, что легко рисовать карты, когда имеешь дело с чем-то лежащим на плоскости. Проблема в том, что Каверна не лежит на плоскости. Она поднимается и опускается, скатывается вбок и скручивается в спираль, сжимается и расширяется в огромные пещеры, а потом и вовсе замыкается в себе. Представь себе сморщенную сердцевину грецкого ореха и попытайся перенести на плоскость.
        Неверфелл честно попыталась. От усердия глаза у нее сошлись на переносице.
        - А теперь,  - неумолимо продолжала Зуэль,  - представь, что тебе нужно запечатлеть на плоскости ядро самого большого и самого сморщенного в мире грецкого ореха - Каверну. Картографам для этого приходится выкручивать мозги - и обратно они потом уже не встают. Самые опытные, то есть самые сумасшедшие из них, половину времени исследуют пещеры, а половину воображают себя летучими мышами. Некоторые еще не до конца лишились рассудка, и с ними можно пообщаться, но я бы тебе не советовала.
        - Почему?
        - Потому что, поговорив с ними, ты со временем начнешь их понимать - и перестанешь понимать всех остальных. А там не успеешь оглянуться, как сбежишь из дома, забредешь в какую-нибудь пещеру и примешься пищать, как летучая мышь.
        - Но если Картографы - опасные безумцы, что они здесь делают?  - Каждый ответ Зуэль вызывал у Неверфелл только новые вопросы.
        - Потому что великий дворецкий приглашает на свои пиры всех важных персон,  - терпеливо проговорила Зуэль.  - А Картографы крайне важны для Каверны. Только они могут сказать, где безопасно прокладывать туннели и куда они приведут, только они могут предупредить об угрозе обрушения. А теперь выпрямись, Неверфелл, люди смотрят.
        Серебряная улыбка Зуэль заострилась, а Неверфелл наконец заметила странные блики за другими столами. Нервно вздрогнув, она поняла, что бликуют устремленные в ее сторону театральные бинокли и лорнеты. Кажется, гости действительно сочли ее достойной внимания.
        - Соберись, сейчас подадут следующее блюдо!  - предупредила ее Зуэль.  - На этот раз - настоящий деликатес. Не забудь съесть печенье вон из той вазочки, чтобы избавиться от послевкусия.
        Белое печенье в виде мотыльков по вкусу напоминало пыль. Неверфелл от него жутко захотелось чихнуть, и удержалась она, только крепко зажав нос салфеткой. Но Зуэль не обманула - язык Неверфелл позабыл и о павлине, и об ананасах, и об апельсиновом бренди.
        Настоящим деликатесом оказалось золотистое желе в виде небольшого замка с башенками. Внутри желе Неверфелл разглядела изящных птичек с длинными тонкими клювами и переливающимся, как драгоценные камни, оперением. Она наклонилась, чтобы рассмотреть их получше, и вдруг одна из птичек шевельнулась, заставив желе задрожать.
        - Зуэль!  - в ужасе ахнула Неверфелл.  - Она живая!
        Но теперь сотрясались все башенки золотистого замка, так как все больше и больше птичек пытались расправить крылья.
        - Они все живые! Мы должны освободить их!
        Неверфелл рванулась вперед, но Зуэль твердой рукой усадила ее на место.
        - Тихо! Обещаю, они сейчас выберутся сами. Если ты начнешь их откапывать, они проснутся слишком рано и задохнутся. Подожди, и увидишь: с ними все будет хорошо.
        Неверфелл поняла, что ей только и остается сидеть смирно и воображать, как это, должно быть, ужасно, когда твои глаза, уши и клюв забиты желе, а крылья отказываются повиноваться. Замок меж тем вдруг обмяк и начал оплывать; движения крошечных крыльев становились все увереннее, и вот птицы, блестя золотыми клювами, одна за другой вырвались на свободу, оставив после себя дыры с рваными краями.
        Неверфелл проводила их взглядом.
        - Надеюсь, они выберутся отсюда,  - прошептала она.  - И светильники-ловушки их не съедят.
        На тарелку Неверфелл положили маленькую ложку желе. Она несмело погрузила язык в золотистую массу, которая тут же заструилась невесомой вязью серебряных и синих нот, слившихся в мелодию столь громкую и живую, что Неверфелл стала озираться в поисках оркестра. Музыка мгновенно запала ей в душу; Неверфелл показалось, что она слышит в ней песнь об утрате, смятении и покинутых небесах.
        Чилдерсины тем временем оживленно обсуждали желе.
        - Изумительно, и как только им удалось не повредить птиц…
        - Их пришлось погрузить в желе на год и один день, чтобы оно впитало песню, и еще год потребовался, чтобы сложить из звуков настоящую музыку…
        По стенам пещеры метались нечеткие тени птиц. Они махали крыльями так часто, что в воздухе слышалось негромкое жужжание. При этом птицы не чирикали, не щебетали и не перебрасывались звонкими трелями. Ложка в руке Неверфелл задрожала, но тут ее внимание привлек богато одетый седоволосый мужчина за соседним столом. Посреди разговора он вдруг странно задергал головой и открыл рот, словно хотел кого-то окликнуть. Но вместо этого качнулся назад, а потом начал заваливаться вперед, целясь лицом прямо в свою порцию драгоценного желе. И только вмешательство соседей по столу уберегло настоящий деликатес от соприкосновения с его бородой. Они схватили мужчину за плечи и усадили ровно.
        Все это выглядело настолько комично, что Неверфелл не удержалась от сдавленного смешка. К счастью, его заглушил чуть более громкий смешок Максима Чилдерсина, который тоже с интересом наблюдал за происходящим.
        - Что ж, очаровательно. Отлично сработано. Я подозревал, что нечто подобное случится.
        Все те же соседи по столу помогли мужчине подняться, закинули его руки себе на плечи и поволокли к гондоле. Голова седоволосого безвольно свисала на грудь, а ноги волочились по песку, оставляя за собой две неровные борозды. Смех, клокотавший в груди Неверфелл, мгновенно стих.
        - С ним ведь все будет в порядке?
        - Разумеется, нет. Ты заметила птичку, которая порхала возле его уха перед тем, как он упал? Кто-то заранее знал, что к столу подадут желе, купил такую же птицу, натаскал ее и выпустил во время пира. Птичка должна была подлететь к определенному человеку и клюнуть его. Когда вокруг мечется столько птиц, никто не обратит внимание еще на одну - и не задумается о том, что ее клюв смазан ядом.
        - Думаете, кто-то воспользовался услугами Зверолова?  - предположил один из старших Чилдерсинов.
        - Да, тут чувствуется его рука,  - согласился Максим Чилдерсин.  - Дрессированная птица, яд… Определенно, без него не обошлось. Очень изысканно.
        Неверфелл на ум пришел добрый десяток других слов для описания убийства, и она с тревогой подумала, что все они, наверное, отпечатались у нее на лице. И все же она так до конца и не могла поверить, что минуту назад своими глазами наблюдала смерть человека. Произошедшее слишком походило на пантомиму, тем более что остальных это зрелище скорее позабавило, нежели потрясло или возмутило.
        - Но почему его друзья ничего не сделали? Почему они молча унесли его?  - прошептала Неверфелл.
        - Поступи они иначе, навлекли бы на себя куда б?льшую беду. Все выглядело так, будто у него случился сердечный приступ. Если они заявят, что на их друга было совершено покушение, под подозрение попадут птички великого дворецкого.
        Пока Неверфелл переваривала услышанное, она обнаружила, что ее реакция не осталась незамеченной. В паре столов от них сидели две дамы в персиковой и золотой парче. Одна из них бросала на Неверфелл изумленные взгляды, лихорадочно зарисовывая что-то в альбом. А другую и вовсе, кажется, хватил удар.
        - Зуэль, кто эти женщины?
        - Создательницы Лиц,  - прошептала Зуэль, и с ее неподвижных губ сорвался тихий смешок.  - Бедняжки. Должно быть, они впервые видят кого-то, кто… О, Неверфелл! Руки на колени и выпрями спину, несут следующее блюдо!
        За новой переменой блюд последовала еще одна, а за ней еще, и о прибытии каждого возвещал свой пленительный аромат. Пирог с клюквой и куропатками предшествовал ликеру из морошки и бузины; после него официанты принесли к столу большую супницу с черепаховым супом и веточками тимьяна. Неверфелл беспокойно ерзала на стуле, понимая, что дебют Стакфолтера Стертона все ближе. Ей стоило куда сильнее переживать о том, что ее саму скоро представят двору, но, когда Неверфелл вспоминала, через что им с мастером Грандиблем пришлось пройти ради этого великолепного сыра, она чувствовала себя матерью, чей ребенок собирается выступить на сцене перед сотней придирчивых зрителей.
        - К нему подадут Настоящее Вино, чтобы оттенить вкус,  - шепнула Зуэль, протягивая руку за очередным «очистительным» печеньем.  - Увы, не наше. Скорее всего, Вино для этого пира закупили у Гандерблэков. Обрати внимание, как старательно они отводят глаза. Их Вина известны своим буйным нравом и вероломством.
        Перед каждым гостем поставили по маленькому хрустальному кубку; слуг, нарезавших мясо, сменили официанты с бутылками вина. Само вино было глубокого, тревожно-лилового цвета. Неверфелл поняла, о чем говорила Зуэль, стоило им извлечь пробку. Вино из погребов Гандерблэков не лилось, как подобает приличному напитку, но дымно жалось к стенкам бутылки и пыталось украдкой ускользнуть через горлышко. Официанты проявляли невероятную ловкость, изгибая руки под немыслимыми углами, чтобы удержать вино в бутылке. Только оказавшись в кубке, коварное вино немного успокаивалось.
        Неверфелл с восторгом наблюдала за проворным официантом, который наполнял ее кубок, когда это случилось. Одна юркая капля все-таки соскользнула с горлышка и упала на белоснежную скатерть, украсив ее роскошной пурпурной кляксой. Юный официант застыл, неотрывно глядя на пятно. Услужливое выражение его лица не дрогнуло, он позволил себе лишь тихий, прерывистый вздох, полный смертельного ужаса. И Неверфелл отчетливо его услышала. Она тут же вспомнила слова Зуэль о том, что даже кровью эту ошибку искупить не удастся.
        Неверфелл не собиралась с мыслями и не принимала решение. Она просто сделала то, чего не могла не сделать: задела рукой кубок и опрокинула его. Драгоценное вино пролилось на скатерть; пурпурная волна смыла след совершенной ошибки, прежде чем кто-нибудь успел его увидеть.
        Кубок упал на стол с глухим и в то же время убийственно громким стуком. Пальцы Неверфелл еще покалывало от соприкосновения с хрусталем, а на окрестные столы уже накатывала тишина, словно пролитое вино распространилось далеко за пределы скатерти. В следующий миг осознание того, что она натворила, обрушилось на Неверфелл, как ведро ледяной воды.
        Онемев от страха, она подняла глаза на Зуэль и других Чилдерсинов. Те вытаращились на расползающееся пятно и, кажется, перестали дышать. Замершие на полушаге слуги опомнились раньше других и все как один поспешили убраться подальше от злополучного стола. Оживленные разговоры стихли, над островом повисло жутковатое молчание. Гости с застывшими Лицами наблюдали за тем, как капли драгоценного вина срываются со скатерти и падают на песок. Вилки замерли на полпути к открытым ртам.
        «Они знают. Знают, что это не было случайностью. Они могут прочесть все по моему лицу».
        Неверфелл бросила взгляд исподлобья на Максима Чилдерсина. На его лице была все та же ироничная усмешка, но она ничего не значила. Он даже не смотрел на Неверфелл. Нет, его немигающий взгляд был прикован к далекому водопаду, за которым, по словам Зуэль, скрывался великий дворецкий. Неверфелл показалось, что кто-то движется за завесой воды. Вроде бы она даже разглядела там человека.
        - Неверфелл, садись в гондолу и возвращайся к подъемнику. Слуги проводят тебя домой,  - приказал Чилдерсин так тихо и так спокойно, что у Неверфелл даже мысли не возникло ему перечить.
        Пристыженная, дрожащая от страха, она встала из-за стола и, не смея взглянуть на Зуэль, поспешила обратно к лодке. Глаза Неверфелл были прикованы к носкам зеленых атласных туфель, которые вязли в искусственном песке. Даже когда гондола отчалила от острова, она не отважилась обернуться. Наконец сталактиты сомкнулись у нее за спиной, отрезая от места преступления.

        Поскольку Чилдерсин отправил Неверфелл домой, она не увидела, что случилось после.
        Молчаливые слуги опомнились и зашевелились. Выходка девочки пробила дыру в искусно сплетенной ткани пиршества, оборвав нити множества разговоров. Эту дыру нужно было как можно скорее залатать. Настало время Стакфолтера Стертона. Полдюжины мужчин вбежали в ледяную камеру, где легендарный сыр ждал своего часа. Приставленные к Стакфолтеру стражники не предполагали, что за ним явятся так скоро. В немом недоумении они посмотрели на слуг, но тем некогда было что-то объяснять. Двери распахнулись, и тележка с заботливо укрытым сыром покатилась по деревянному мостику на пиршественный остров.
        Блики света заиграли на серебряном куполе, и десятки придворных приготовились продемонстрировать Лица, которые они сочли достойными этого шедевра. Поговаривали, что Стакфолтер Стертон пытались похитить, и слухи лишь раззадорили всеобщий интерес.
        Выдержав эффектную паузу, слуги убрали купол.
        Никто не знал, чего ожидать от Стакфолтера. Но придворные точно не рассчитывали увидеть на тележке приземистую фигуру с выпученными глазами, с ног до головы покрытую металлическими пластинами. Не обращая внимания на прикованные к нему взгляды, незваный гость спрыгнул с тележки и помчался в противоположный конец острова. Охрана застыла в изумлении и потеряла драгоценные секунды. Когда стражники опомнились и бросились за неизвестным, он уже нырнул в озеро, и темные воды вмиг сомкнулись у него над головой. И ни волн, ни пузырьков воздуха - ничто не говорило о том, что кто-то скрылся в глубине.
        Придворные пусть и не сразу, но поняли, что даже самый выдающийся сыр вряд ли способен на подобное. Напрасно гондольеры обшаривали шестами дно - незваный гость исчез без следа. А вместе с ним пропал и Стакфолтер Стертон, оставив после себя лишь крошки ароматной корки и несколько ниток плесени.
        Вскоре даже самые недалекие из приглашенных на пир сообразили, что случилось. Клептомансер снова нанес удар. И на сей раз его жертвой стал сам великий дворецкий.

        Отчаянные действия

        Когда Неверфелл вернулась в дом Чилдерсинов, слуги не упрекнули ее ни словом, ни жестом, только помедлили долю секунды, прежде чем принять у нее накидку и перчатки. Никто не ждал ее так рано. А преждевременное возвращение не предвещало ничего хорошего.
        Неверфелл кинулась в свою комнату, но ей было невыносимо смотреть на мягкую кровать с балдахином и туалетный столик - каждый предмет напоминал о доброте виноделов. Она поплелась вниз и недалеко от прихожей нашла чулан, который показался ей хорошим убежищем для человека, недостойного ничего, кроме презрения. Никто не искал ее - все, верно, думали, что она у себя. Приткнувшись среди метел и тряпок, Неверфелл отдалась на растерзание недобрым мыслям.
        Глупая, ох глупая!  - ругала она себя почем зря. А ведь обещала сидеть смирно. И с чего это она возомнила, что Чилдерсинам удалось изменить ее, просто расчесав волосы и нарядив в красивое платье? Нет, она осталась той же Неверфелл, бестолковой и неуклюжей, как комар-долгоножка, и вечно все ломающей. Она не просто лишилась возможности вернуть свое прошлое, но и навлекла беду на тех, кто пытался ей помочь.
        Если Неверфелл случалось разозлить Грандибля - а ей случалось!  - достаточно было затаиться и подождать, пока его гнев поутихнет. Порой спрятаться не удавалось, и тогда сыродел метал громы и молнии, этим чаще всего и ограничиваясь. Но Неверфелл прекрасно понимала, что Максим Чилдерсин вряд ли легко забудет о случившемся. Хуже всего было то, что она даже не представляла, каковы будут последствия ее поступка. Опрокинув кубок, она, несомненно, навлекла беду. Но на кого - на себя? На Зуэль? На всех Чилдерсинов?
        Через приоткрытую дверь чулана Неверфелл могла видеть прихожую, благодаря чему она не пропустила возвращение виноделов два часа спустя. В коридоре мелькнула светлая коса и бледное лицо Зуэль, и Неверфелл сжалась, охваченная горячим стыдом: как теперь смотреть ей в глаза? Но куда больше ее пугала грядущая встреча с Максимом Чилдерсином.
        Затаив дыхание, Неверфелл ждала, когда он пройдет мимо ее убежища. По его походке или развороту плеч она надеялась угадать, в каком он настроении. Но напрасно Неверфелл вглядывалась в лица, проплывавшие за дверью. Прихожая опустела, и она почувствовала, как ее сковывает липкий страх. Неверфелл была готова к тому, что Максим Чилдерсин вихрем пронесется по коридору, яростно впечатывая каблуки в паркет, или пройдет широким шагом в обманчиво хорошем расположении духа. Но к тому, что он вообще не вернется, она готова не была. Чилдерсины покинули пир без главы семейства.
        «Что я наделала? Что же я наделала?..»
        Оказалось, прибежище Неверфелл отлично подходило для того, чтобы услышать ответ на этот вопрос. Не успела входная дверь закрыться, как Чилдерсины заговорили - все разом, словно повинуясь какому-то сигналу. Они яростно спорили. На них были парадные одежды и приличествующие обеду у великого дворецкого Лица, но голоса были исполнены такого гнева и горечи, что Неверфелл с трудом их узнавала.
        - Тихо!  - Кто-то, кажется, старший племянник Максима Чилдерсина, попытался призвать спорщиков к порядку. Они нехотя замолчали.  - Нам нужно немедленно решить, что мы будем делать. Неужели вы думаете, что Максим вернется с «личной аудиенции у великого дворецкого»? Уверяю вас, нет. И мы следующие в очереди на плаху. Вы помните, что случилось, когда кто-то из клана Джеробоамов выказал неуважение великому дворецкому, уронив на пол инжир? Это стало их концом.
        - И что же нам делать?  - Судя по резкому голосу, его перебила одна из родственниц Зуэль.  - Никто не поверит, что сырная девчонка разлила вино Гандерблэков по собственному желанию. А даже если и поверят, нас все равно заставят отвечать за ее действия.
        Эти слова породили новую волну криков и взаимных упреков.
        - Помолчите!  - снова утихомирил их старший племянник.  - И послушайте. Если мы ничего не предпримем, эта ночь станет последней для династии Чилдерсинов. Поэтому я уже отправил наших представителей к великому дворецкому и Гандерблэкам. Я предложил им в качестве компенсации за нанесенное оскорбление принять все наследие Чилдерсинов - на условиях вассального договора.
        - Что?  - Хор голосов слился в изумленном вопле.
        - Только так мы можем сохранить целостность наших владений. Да, мы попадем в подчинение к Гандерблэкам, зато останемся живы.
        Воцарилась гнетущая тишина.
        Неверфелл поняла далеко не все из того, что услышала, но суть уловила. Максим Чилдерсин не вернется. Своим необдуманным поступком она обрекла его на смерть. И чтобы уберечь остальных от этой участи, племянник Максима собирается передать все имущество их семьи вражескому клану виноделов.
        - Не думаю, что от Гандерблэков будет легко откупиться,  - неуверенно заметила дальняя кузина Зуэль.  - Они нас ненавидят и захотят получить все, что им причитается.
        - Если Гандерблэкам нужен агнец на заклание, мы им его предоставим,  - с угрюмым удовлетворением ответил старший племянник.  - Как насчет бестолковой малявки, комнатной собачонки Максима? В конце концов, это она во всем виновата.
        Неверфелл едва слышно ахнула. Да, разумеется, во всем виновата она, но до чего же больно слышать, как это признает кто-то другой и голос его сочится ледяным ядом. Остальные Чилдерсины согласно забормотали, и Неверфелл стало совсем тошно.
        - Значит, решено,  - объявил старший племянник.  - Клапперфлэнд, запри белобрысую бестолочь в ее комнате. Мы же не хотим, чтобы жертвенная овечка сбежала.
        Лишь несколько ударов сердца спустя до Неверфелл дошел смысл его слов. Это не ее Чилдерсины собирались отдать на растерзание Гандерблэкам. Неверфелл никогда не приходило в голову, что далеко не все любят милую, очаровательную Зуэль. И что члены блистательного семейства Чилдерсин отнюдь не стоят горой друг за друга.
        Вскоре до нее донеслись возмущенные крики. Осторожно толкнув дверь чулана, Неверфелл выглянула из-за угла и увидела, как один из старших родственников силой уводит Зуэль по коридору.
        - Погоди-ка,  - снова вмешалась первая родственница.  - В письме Гандерблэкам кого ты предложил в качестве управляющего по вассальному договору? Уж не себя ли?
        Хрупкое перемирие было нарушено. Чилдерсины кинулись к парадному входу и едва не сорвали двери с петель - так спешили они к Гандерблэкам, и каждый торопился предложить свою кандидатуру на должность управляющего. Вскоре с улицы донеслись крики, ржание и звон клинков. Судя по всему, Чилдерсины не могли поделить оставшихся лошадей.
        Неверфелл посмотрела на открытую дверь и поняла, что медлить нельзя. Собрав в кулак всю свою храбрость и прихватив ведро, она выскользнула из чулана. Дядя, тащивший Зуэль по коридору, никак не ожидал, что его ударят по голове ведром. Не то чтобы он сильно пострадал - Неверфелл, по правде говоря, толком не целилась, да и сил у нее было немного, но ей удалось застать его врасплох, и он выпустил племянницу. Неверфелл воспользовалась его замешательством, схватила Зуэль за руку и потащила в противоположную сторону. Девочки выскочили на улицу.
        - Эй!
        Неверфелл не стала оборачиваться, чтобы узнать, кто из Чилдерсинов пустился за ними в погоню. Она мчалась сломя голову, и Зуэль, прерывисто дыша, с трудом за ней поспевала. Неверфелл с тоской вспомнила свои старые ботинки - в них бегать было куда удобнее, чем в изящных атласных туфельках. Задумавшись о преимуществах некрасивой, но привычной обуви, она не сразу сообразила, что рядом бежит мальчишка-посыльный.
        - Здесь налево!  - подсказал он, и Неверфелл молча подчинилась, глядя на его босые ноги.  - А теперь направо. Пригнитесь и лезьте вот сюда, в трещину!
        Изрядно попетляв по задворкам, он привел их на маленькую извилистую улочку, остановился и прислушался.
        - Оторвались,  - выдохнул он и наконец повернулся к Неверфелл.
        Это был Эрствиль.

        Как же так вышло, что Эрствиль очутился на удивительной улице, где жили Чилдерсины? Эрствиль сказал, что в последние дни регулярно туда наведывался. Он знал, что никто не обратит на него внимания. Люди в большинстве своем видели только его потрепанную рабочую форму да сумку посыльного. Для них он был всего лишь инструментом, так зачем лишний раз на него смотреть? А Эрствиль проведал, что Неверфелл у Чилдерсинов, и, когда она выскочила на улицу, сразу узнал и рыжие волосы, и быстрый, нескладный бег. Но только теперь, пока они восстанавливали дыхание в тусклом сиянии дикого светильника, Эрствиль смог толком ее разглядеть.
        Маски не было. Не было даже намека на маску. До Эрствиля, конечно, доходили разные слухи, но такого он не ожидал. Глаза слишком большие, и веснушек слишком много, подумал он первым делом. А потом лицо Неверфелл задвигалось и начало меняться, да так быстро, что Эрствиль едва не сел на мостовую от удивления.
        Написанные на лице Неверфелл тревога, решимость и сожаление стремительно уступали место узнаванию, восторгу и удивлению. Когда она улыбнулась, Эрствиль почувствовал себя так, будто его ударили по голове золотым колоколом. Но в следующий миг ее улыбка угасла, словно приглушенная болью. Неверфелл ждала от него реакции, надеялась, что он покажет, как сильно рад ее видеть.
        Но у Эрствиля в арсенале было всего пять Лиц. Вежливое непоколебимое спокойствие с опущенными глазами - чтобы незаметно проскальзывать мимо тех, кто выше по положению. Почтительное внимание для того, чтобы слушать приказы. Услужливая заинтересованность для ожидания распоряжений. Смиренное раскаяние и робость для тех случаев, когда его ругали или наказывали. И только одна улыбка - если заказчик желал увидеть на лице Эрствиля выражение благодарности.
        Но Неверфелл не была его клиенткой, а другие Лица для нынешних обстоятельств не годились. Поэтому Эрствиль уставился на нее с почтительным вниманием - больше он ничего не мог предложить. Из-за этого Эрствиль почувствовал себя ничтожным и глупым.
        Светловолосая спутница Неверфелл вдруг опустилась на булыжники мостовой и уронила голову на дрожащие руки. Эрствиль с подозрением покосился на ее дорогое бордовое платье, потом взял Неверфелл за руку и отвел в сторону, подальше от лишних ушей.
        - Значит, это правда,  - сказал он обвиняющим тоном.  - То, что говорят о твоем лице.
        Смотреть на Неверфелл было невыносимо. Лица словно мерцали и сменяли друг друга с такой скоростью, что у него кружилась голова. Губы, щеки, брови, нос - все находилось в непрерывном движении. Это было неправильно. Противоестественно. К тому же Неверфелл глядела на него с таким уважением, с такой безусловной верой, что Эрствилю хотелось сжаться и отступить в темноту. Как будто его собственная тень вдруг принялась расти, словно принадлежала она не мелкому костлявому мальчишке, а настоящему великану. Так вот каким его видит Неверфелл. Великаном.
        - Да… я… Послушай, Эрствиль…
        - Ты никогда не говорила мне, что твое лицо способно на такое,  - горько прошептал он.  - Я часами выслушивал твои жалобы. Годами! Но ты даже не подумала рассказать мне о самом главном. Ни разу. Ты что, не доверяла мне?  - Эрствиль с удивлением обнаружил, что злится. Неверфелл не полагалось иметь Лица, только бархатную маску, и потому рядом с ней Эрствиль не так остро чувствовал, что у него всего пять Лиц.
        - Я сама не знала!  - запротестовала Неверфелл.  - Мастер Грандибль никогда мне не говорил, а зеркал в его доме нет. Я же думала, что маска скрывает мое уродство!
        - И сразу про меня забыла, едва обнаружила, что это не так. Все эти годы я приносил посылки с опозданием, потому что топтался в вашей гостиной, отвечая на кучу дурацких вопросов. Я ведь жалел тебя, знал, как тебе одиноко и что с головой у тебя непорядок. Но ты завела друзей среди мастеров и теперь ни минуты не можешь мне уделить. Даже когда мне нужно срочно передать тебе сообщение! Конечно, ведь «к сожалению, мисс Неверфелл не может вас принять, она занята своим туалетом».
        - Что?  - изумленно уставилась на него Неверфелл.  - Ты приходил к Чилдерсинам, чтобы встретиться со мной?
        - А они тебе не сказали?  - Эрствиль вздохнул.  - Разумеется. Я должен был догадаться.
        Мысли Неверфелл с пугающей отчетливостью проступали в калейдоскопе ее лица. «Чилдерсины скрывали, что Эрствиль приходил ко мне. Нет-нет, они не могли. Наверное, просто забыли передать… Но они совсем не такие, как я думала… Вдруг они в самом деле… Нет, не могу поверить…»
        - Да уже поверь!  - прошипел он, отвечая на ее невысказанные слова.  - Они держали тебя под колпаком, и меньше всего им хотелось, чтобы ты получила весточку от старика Грандибля. Вот почему они отсылали меня обратно.
        - Так ты хотел передать мне…
        - Мастер Грандибль чуть с ума не сошел от беспокойства. Подал прошение Следствию, чтобы они разорвали договор о продаже и снова сделали тебя его ученицей.
        - Нет!  - Неверфелл скрестила руки на груди.  - Скажи ему, чтобы он этого не делал. Я сотворила нечто ужасное на пиру и всем, кто обо мне заботится, приношу лишь несчастья. Максим Чилдерсин был добр ко мне, и теперь его, скорее всего, казнят, а из Зуэль сделают жертвенную овцу, и все Чилдерсины ополчились друг на друга. Эрствиль, не надо меня спасать! Это всех вокруг надо спасать от меня.
        - Ну хватит!  - Эрствиль схватил Неверфелл за плечи и, поборов дурноту, посмотрел ей в глаза. Сделать это было непросто - на таком расстоянии мерцание ее Лиц становилось нестерпимым.  - Послушай, что происходит на самом деле. Все в Каверне знают, что ты опрокинула вино на пиру, и все гадают, зачем ты это сделала. По мнению многих, ты отвлекала гостей, чтобы Клептоман-сер мог беспрепятственно украсть Стакфолтер Стертон.
        - Что?!
        - А ты не знала? Он умудрился украсть все до последней крошки. Но тебя никто не винит. Потому как это все равно что винить шляпу. Или палку. Или пешку. Ты для них лишь вещь, повод почесать языки. И знаешь что? Половина двора сейчас грызется за право перекупить тебя после того, как Чилдерсины пойдут ко дну.
        - Но ведь это я во всем виновата…
        На лице Неверфелл снова каруселью замелькали мысли. Эрствиль дернулся, как от боли. «Так нельзя,  - озлобленно подумал он.  - Лица нужны для того, чтобы их видели, а не чувствовали».
        - Никто не просил меня проливать вино,  - не унималась Неверфелл.  - Это я навлекла беду на Чилдерсинов. Они тут ни при чем.
        - Уверена? Ты даже не подозреваешь, что за птицы эти придворные.  - Эрствиль не выдержал и отвел взгляд. Смотреть на Неверфелл было невыносимо.  - Они как кукловоды, а мы для них - марионетки. И бойся стариков, уж они-то дергают за нитки ловчее прочих. Не верь тем, кому перевалило за сто пятьдесят. Особенно если они выглядят на тридцать. Все, кто в Каверне умудрился дожить до таких лет, что-то теряют - и уже не могут вернуть. Они лишаются чувств, становятся пустыми изнутри, их снедает жажда - жажда снова почувствовать хоть что-нибудь. Они… как большие светильники-ловушки, слепые и вечно голодные, с тысячей острых зубов. У них были десятки лет на то, что отточить свое мастерство.
        И твоего драгоценного мастера Чилдерсина это тоже касается. Думаешь, он купил тебя по доброте душевной? Вот уж нет. Не знаю, что за игру он затеял, но он использовал тебя, помяни мое слово. Никто не пытался тебе помочь. Никто.  - Эрствиль невольно покосился на светловолосую девушку, которая все еще неподвижно сидела на мостовой.  - Ты должна избавиться от них, Неверфелл, оборвать все нити. Возвращайся к сыроделу. Или спрячься где-нибудь и потом дай мне знать в Желтый Локоть, где тебя искать.
        - Эрствиль, я не могу,  - очень тихо сказала Неверфелл.  - Я должна идти во дворец. Чтобы спасти мастера Чилдерсина.
        - Ты что, совсем окартографела?  - взорвался Эрствиль.  - Если пойдешь во дворец, лишишься головы. Сейчас угадаю, эту идею тебе девчонка Чилдерсинов подкинула?
        - Нет. Я сама придумала,  - дрожащим голосом проговорила Неверфелл.  - Я скажу великому дворецкому, что мастер Чилдерсин не приказывал мне разливать вино. И всем придется поверить моим словам. Потому что лицо меня выдает. Я не могу лгать. Тогда мастер Чилдерсин вернется домой и помешает членам своей семьи вцепиться друг другу в глотки…
        - Хватит!  - рыкнул Эрствиль.  - Как ты не понимаешь, ты ничего не должна этим людям. Они сами заварили эту кашу. Ты хоть слышала, что я сказал? Почему ты мне не веришь?
        - Я верю. Ты бы не стал мне врать.  - Неверфелл выглядела потерянной и очень несчастной.  - Все эти годы ты был моим лучшим другом. Моим единственным другом.
        Эрствиль выслушал это грустное, неловкое признание и впился ногтями в ладони.
        - Не будь такой дурой,  - прервал он Неверфелл.  - Я врал тебе и не раз. Ты спрашивала меня о вещах, про которые я ничего не знал, и я сочинял на ходу. И про себя я кучу всего навыдумывал. Вот только ты понятия не имеешь, что правда, а что нет. Я врал тебе, а ты верила, потому что веришь всему, что тебе говорят. Все обманывают тебя, Неверфелл. И ты даже не догадываешься, потому что совсем не разбираешься в людях. Поумней уже, не то тебе крышка.
        Эрствиль не смотрел на Неверфелл, да ему и не нужно было. Годами она возводила в своей голове дворец для него, и он сам помогал укладывать каждый кирпичик. И теперь Эрствиль буквально чувствовал, как рушатся золотые стены. Если он взглянет Неверфелл в лицо, то увидит обиду, возмущение и болезненное, но столь необходимое сомнение.
        Он отвернулся, прежде чем она успела ответить, сорвался с места и вскоре скрылся в лабиринте туннелей. Бегущий по делам мальчишка-посыльный с почтительно опущенными глазами.
        «Конечно, я врал тебе все эти годы,  - мысленно обращался он к Неверфелл.  - По той же причине, почему сегодня сказал правду. Ты мой единственный друг, глупая ты курица».

        В сердце Каверны мелкие подземные улочки наконец сливались в широкий мраморный проспект, окаймленный стражами-колоннами. Вдали виднелись ворота с опускной решеткой - единственный вход в лабиринт двориков и комнат удовольствия, дворец великого дворецкого.
        Именно туда направлялись две девочки - светловолосая, с идеально прямой спиной, в порванном бордовом платье, и рыжая, все время беспокойно оглядывавшаяся и нервно взмахивавшая зелеными рукавами.
        - Готова?  - вполголоса спросила Зуэль. Она почему-то избегала встречаться с Неверфелл взглядом.
        - Меня отведут к великому дворецкому?  - шепотом спросила Неверфелл.
        - Вряд ли,  - ответила Зуэль, но потом засомневалась.  - А если и отведут, то… обращайся к нему «ваше превосходительство». И помни, что если у великого дворецкого открыт Правый глаз, он будет холоден, но справедлив, а если Левый, значит, решается твоя судьба. Если же ты вызовешь у него особый интерес, он откроет оба глаза.
        Колени Неверфелл стали ватными, а сердце стучало так, будто хотело вырваться из грудной клетки. Девочки приблизились к одетому в белое дворцовому стражнику. Тот повернул к ним холодное, неприветливое Лицо.
        - Простите… Извините… Меня зовут Неверфелл. Это я на пиру опрокинула кубок с вином Гандерблэков. И… я пришла с повинной.

        Живой мертвец

        Великий дворецкий умирал.
        С его телом все было в порядке. Напротив, оно было необычайно сильным и здоровым, хотя и изменилось за сотни лет. Сердце великого дворецкого билось медленно, но уверенно, подкрепляемое соком сотни тщательно отобранных трав, который бежал по его венам вместе с кровью. Нет, проблема таилась в разуме, а точнее - в душе. Несмотря на все старания, жизнь по капле покидала ее, оставляя после себя лишь серую оболочку.
        Его чувства не угасли со временем, напротив, он обострил их при помощи особых специй. Если великий дворецкий смотрел на глубокий оттенок зеленого, то улавливал все нюансы цвета. А разум услужливо подсказывал, что это зелень зелуппианского папоротника.
        «Серый,  - шептала душа.  - Просто серый с зеленоватым именем».
        Его натренированный язык мог разложить на компоненты любой вкус. «Мед пчел, вскормленных нектаром первоцветов,  - перечислял разум,  - и вишни, двадцать один год мариновавшиеся в персиковом бренди с шафраном».
        «Пепел,  - отзывалась душа.  - Пепел и пыль».
        Даже бесконечная борьба с изворотливыми убийцами, жадными до денег и власти, уже не оживляла его, как прежде. Смертельная опасность более не будоражила кровь, а состязание умов не заставляло сердце биться чаще. Остался лишь холодный тяжелый страх, что смерть принесет не облегчение, но вечное однообразие, что он станет узником своего безжизненного тела, слепым, глухим, лишенным дара речи, и его разум будет бессильно отступать перед неумолимым нашествием серого.
        И все же вчера великий дворецкий как будто что-то почувствовал. Он сидел за хрустальным водопадом, наблюдая за пирующими; чуткие уши улавливали каждый грязный шепоток, оседавший въедливой копотью на мраморе его разума. Но тоскливо-безукоризненное течение пира было нарушено, опрокинулся кубок, и великий дворецкий обратил внимание на девочку, которая вскочила на ноги, в то время как по столу разливалось драгоценное Вино. Он успел позабыть, как она выглядела, но отчетливо помнил вихрь чувств, которые вспыхнули и замерцали на ее лице. Потрясение, вина, раскаяние, ужас, стыд - на мгновение к нему словно вернулась способность испытывать все эти эмоции. Разум великого дворецкого затрепетал перед ярким пламенем Настоящего.
        А теперь ему сообщают, что та самая девочка стоит у ворот его дворца. Великий дворецкий приказал привести ее. Возможно, он скоро выяснит, что наблюдал на пиру лишь невероятное представление, искусный монтаж, срежиссированный каким-нибудь создателем Лиц и имевший целью всех впечатлить и обмануть. Что ж, возможно, это действительно так. В Каверне ничто не происходит без какой-либо на то причины.
        И все же, ожидая девочку в отделанном мрамором зале для аудиенций, великий дворецкий ощутил вялое шевеление в душе. Если бы речь шла о ком-то другом, это чувство можно было бы назвать надеждой.
        Ведомая охранниками, Неверфелл шла по малахитовым коридорам дворца. Ее несколько часов продержали в прихожей, и Неверфелл успела навоображать всяких ужасов, так что, когда за ней наконец пришли и без объяснений куда-то повели, она уже не знала, радоваться ей или бояться.
        События последнего дня словно распахнули огромные двери у нее в голове, и теперь мысли-сквозняки летали туда-сюда, наводя беспорядок. Стоило Неверфелл отвлечься, как перед глазами возникало ничего не выражающее лицо Эрствиля - и одиноко бредущий по сырным туннелям мастер Грандибль.
        Малахитовый коридор утыкался в двойные двери, у которых стояли два человека в черно-зеленых одеждах. Шелковые повязки на глазах выдавали в них парфюмеров. Неверфелл удивленно уставилась на парные мечи, висевшие у парфюмеров на поясе. Стоило ей подойти, как они вскинули руки, чтобы она остановилась, и медленно втянули воздух. Не унюхав ничего подозрительного, парфюмеры отошли в сторону, чтобы Неверфелл могла пройти. Затем двери за ее спиной захлопнулись.
        Неверфелл очутилась в комнате, которая из-за царившего в ней сумрака казалась больше, чем есть. Высокий куполообразный потолок, двойной ряд светлых колонн, соединенных причудливыми арками. Единственным источником света был канделябр, висевший над письменным столом в дальнем конце комнаты. За столом сидели три человека - женщина и двое мужчин. Лица их были по большей части скрыты в тени - светильник выхватывал из темноты только высокие лбы и скулы.
        - Подойди.
        Неверфелл даже не могла с уверенностью сказать, кто именно к ней обратился. Пол в комнате глянцевито поблескивал и скользил под каблуками ее атласных туфелек. Светлые каменные колонны украшала перламутровая мозаика, в неверном свете единственного канделябра она подрагивала, словно предчувствуя беду. В тенях, залегших позади колонн, Неверфелл различила неподвижные фигуры, они стояли, вжавшись в стену, и внимательно следили за каждым ее движением.
        По мере того как Неверфелл подходила к столу, становилось все холоднее. Изо рта у нее вырывался пар. Оголодавшие ловушки в канделябре беспокойно замерцали и сверкнули друг на друга острыми зубами. В сумерках, клубившихся позади зловещего трио, на стене висело знамя. А под ним, на белом мраморном троне, виднелась серая статуя мужчины, задумчиво смотрящего куда-то в сторону.
        - Известно ли тебе, сколько времени нужно, чтобы приготовить идеальное Кардлеспрейское вино?
        Неверфелл подпрыгнула от неожиданности и поторопилась собраться с мыслями. Из-за холода и безмолвия ей стало чудиться, что она - единственное живое существо в комнате. К ней обратился сидевший посередине мужчина. Его глаза искрились со дна глубоких провалов, словно бриллианты, а тонкие волосы покрывали голову искусно уложенной невесомой сетью. Неужели это и есть великий дворецкий? В голосе мужчины отчетливо звучало раздражение, словно Неверфелл была косточкой, застрявшей у него между зубов.
        - Нет…
        - Сто лет и три года.  - Голос женщины напоминал горячий шоколад, темный и тягучий, но при этом был полностью лишен эмоций.  - Ягоды портятся от громких звуков, поэтому виноград выращивает орден монахов, давших обет молчания, а местных птиц убивают. Собирать урожай можно только в новолуние, а давить сок должны маленькие сиротки. Бочки хранятся глубоко под землей, и сто лет Вино бродит под нежнейшую, сладчайшую музыку. И только потом его можно пить… Если, конечно, кто-нибудь не опрокинет кубок на стол.
        - Я…  - Неверфелл не нашлась что сказать. Не могла же она пообещать, что заново соберет виноград, выдавит из него сок и будет сто лет играть Вину на арфе.
        - Известно ли тебе, что вандал в тысячу раз хуже вора?  - с низким рычанием спросил мужчина, сидевший справа.  - Ибо вор крадет сокровище у владельца, а вандал - у целого мира.
        - Я не…  - Неверфелл запнулась и замолчала. Я не хотела, могла бы сказать она. Но это не было правдой.
        - Кто твой хозяин?  - снова спросил сидевший посередине мужчина.  - Чей приказ ты выполняла?
        - Ничей! Никто не приказывал мне!
        В комнате снова воцарилась ледяная тишина. Неверфелл буквально видела бурлящие за плотиной молчания вопросы. Еще секунда - и они прорвались, устремившись к ней жалящими стрелами.
        - Что Чилдерсины пообещали тебе?
        - Ничего! Они не… Они…
        - В чем заключался ваш план?
        - Не было никакого плана, никто ничего не планировал, я не собиралась, я просто…
        - Ты просто что? Ты намеренно толкнула кубок с Вином. Зачем ты это сделала?
        Неверфелл открыла рот, но ответить не смогла. У нее перехватило дыхание. Глаза болели, к горлу подступил комок. Дознаватели сразу поймут, если она соврет, а правду говорить нельзя, иначе она выдаст официанта, чью оплошность так опрометчиво попыталась скрыть.
        «Если, опрокинув кубок с Вином, я хотя бы спасла того человека, значит, все было не зря. И я не могу сказать им об этом».
        - Простите,  - сглотнув, пробормотала Неверфелл. По щекам побежали беспомощные слезы.
        - Говори громче!
        - Простите, но… Но я не могу сказать.
        - Что?!
        Плотину окончательно прорвало. Дознаватели вскочили и закричали. Неверфелл тщетно уворачивалась от вопросов, которые сыпались градом, клевали ее и вгрызались в кожу. Дрожа как лист, она обхватила голову руками, чтобы не упасть. Волна паники неумолимо подступала, грозя поглотить ее.
        - Вы ошибаетесь!  - завопила Неверфелл, осмелев от отчаяния.  - Вы все ошибаетесь! Никто не приказывал мне проливать Вино! И я не собиралась этого делать, просто так получилось, но я не могу сказать почему. Не могу!
        Она стояла, тяжело дыша, и ждала, какой вердикт вынесут разъяренные дознаватели, когда статуя на троне вдруг шевельнулась. Голова из серого камня едва заметно повернулась, и в темноте под бровью холодной искрой сверкнул глаз.
        Это был человек. Живой человек. Неподвижность и серый цвет сбили Неверфелл с толку, потому-то она и приняла его за статую. Заметив ее замешательство, средний дознаватель бросил взгляд через плечо, словно ожидая указаний, и увидел, как мужчина на троне чуть двинул левой рукой, точнее, левым мизинцем. Что-то неуловимо изменилось в его манере держаться, и, когда дознаватель повернулся к Неверфелл, его Лицо было уже спокойным и непроницаемым.
        - Подойди ближе,  - сказал он.
        У Неверфелл с глаз словно спала пелена, теперь она иначе видела происходящее в комнате. Трое за столом по-прежнему производили на нее гнетущее впечатление, но Неверфелл поняла, что эти люди - всего лишь орудия, рупоры, водораздел между ней и настоящим источником власти. Она приблизилась к столу, не сводя взгляд с человека на троне.
        Его кожа была гладкой, не тронутой морщинами и бледной до голубизны, но даже на расстоянии Неверфелл различала покрывавшую ее паутину блестящих линий, навевавших мысли о перламутровом узоре на колоннах. Поначалу его длинные волосы показались ей белыми, но, подойдя поближе, она разглядела, что они прозрачные, как стекло. И ногти его тоже переливались перламутром.
        Он сидел на троне вполоборота, так что людям в зале была видна лишь левая сторона его лица и тела. Левый глаз следил за Неверфелл, не мигая, а выражение лица было одновременно внимательным и сонным, словно он слушал невидимого музыканта, который виртуозно исполнял невероятно красивую музыку. Правая сторона его тела тонула в густой тени, и все же Неверфелл удалось разглядеть в темноте под правой бровью складку сомкнутого века. Его Правый глаз был закрыт.
        «Если у великого дворецкого открыт Левый глаз,  - прозвучали в ушах Неверфелл слова Зуэль,  - значит, решается твоя судьба».

        Возможно ли, что она продолжает разыгрывать начатое на пиру представление?
        Великий дворецкий смотрел на рыжеволосую девочку с горящим лицом: она еще не пришла в себя после своей вспышки и дрожала, как туго натянутая струна. Великий дворецкий отчетливо читал в ее чертах страх. Недосказанность. Возмущение. Отчаяние. Она повернулась к нему, и в зеленых зеркалах ее глаз отразилась серебряная отрешенность великого дворецкого и его вопиющая безжизненность. На лице тут же проступил испуг, смешанный с любопытством и отвращением.
        Зачем кому-то было учить ее бестолково менять выражения и демонстрировать эмоции - досадные, как грязь на лапах щенка? И у кого из создателей Лиц имелся столь богатый арсенал?
        Великий дворецкий смотрел на нее одним глазом и видел лишь половиной разума. Окруженный заговорщиками и предателями, он не мог позволить себе утратить бдительность и сто лет назад отказался от такой роскоши, как сон. С тех пор правая и левая половины его мозга дремали по очереди. И сегодня бодрствовала правая. В силу досадной алхимии тела это означало, что двигать великий дворецкий мог только левой его половиной - и только Левым глазом мог созерцать представшую перед ним диковину. Большинство его подданных о подобных тонкостях не догадывались, и в зависимости от того, какой глаз был открыт, между собой просто называли его Правым глазом или Левым.
        Поскольку на пиру бодрствовал Левый глаз, он не мог вспомнить имя этой девочки или облечь свои мысли в предложения. Такое удавалось лишь Правому глазу, и, когда он погружался в сон, слова рассыпались и ускользали от великого дворецкого, как жемчуг из порванного ожерелья. Зато Левый глаз прекрасно видел таящиеся за деталями узоры, звучащие за нотами мелодии - и заговоры, скрытые за случайно оброненными фразами и совпадениями.
        Сейчас он совершенно точно столкнулся с заговором. Девочка пришла сюда не по своей воле, она была пешкой. Великий дворецкий почти видел, как чья-то закулисная игра ядовитой радугой встает за ее спиной. Вот только знает ли она об этом? Кто стоит перед ним - оригинал или подделка? Великий дворецкий собирался как можно скорее это выяснить.

        Неверфелл замерла. Позади нее раздался едва слышный шорох, словно мягкий бархат скользнул по стеклу. Она обернулась, но никого не заметила - только за ближайшей колонной подозрительно шевельнулась тень. Зато на полу, где минуту назад совершенно точно ничего не было, Неверфелл обнаружила сундук из черепахового дерева.
        Она повернулась к столу, надеясь на подсказку, но дознаватели наблюдали за ней молча, с одинаково каменными Лицами. Неверфелл снова посетило жутковатое ощущение, что она - единственное живое существо в этой комнате.
        - Вы хотите, чтобы я его открыла?  - на всякий случай спросила она, но ответа не дождалась.
        Неверфелл осторожно подошла к сундуку и опустилась перед ним на колени. Задвижка обожгла пальцы холодом. Тень Неверфелл упала на крышку сундука, и она вдруг отчетливо поняла - как понимала всегда в такие мгновения,  - что ей придется его открыть, хочет она того или нет. Мглистое облако непознанного тянулось к ней и липло к рукам даже сквозь дерево.
        Неверфелл щелкнула задвижкой и приподняла крышку. В сундуке было темно и на первый взгляд пусто. Затем темнота зашевелилась, и Неверфелл отодвинулась в сторону, пропуская свет канделябра. В следующий миг над краем сундука показались две длинные тонкие лапы, которые принялись с хищным любопытством ощупывать дерево. Неверфелл не успела и глазом моргнуть, как обладатель этих лап прыгнул ей на руку.
        - Ай!  - вскрикнула она, когда острая боль пронзила запястье.
        Из сундука выскочил взрослый пещерный паук. Обхватив лапами руку Неверфелл, он укусил ее там, где кончалась перчатка. Неверфелл инстинктивно стряхнула его и с отвращением увидела, что две лапки остались у нее на запястье уродливым браслетом. Затем что-то подозрительно защекотало шею и плечи, и, пока она смахивала пауков, еще один успел вцепиться ей в лодыжку. Другой уже бежал вверх по юбке, третий - по рукаву; пауки все лезли и лезли из сундука, и конца им было не видно.
        Неверфелл кинулась прочь, на ходу скидывая с себя восьминогих монстров и вскрикивая каждый раз, когда их жвала вгрызались в кожу. Спустя пять бесконечных минут она без сил опустилась у колонны, вся искусанная, но отбившись от пауков.
        Отдышавшись, Неверфелл подняла глаза на дознавателей и молчаливую фигуру на троне. Перед женщиной, которая рассказывала, как готовится вино Гандерблэков, стояла тарелка из тончайшего, почти прозрачного фарфора. На ней лежало что-то круглое, мраморно-белое, с завитками розовой глазури.
        - Хочешь торт?  - спросила женщина своим тягучим голосом.  - С малиной.
        Неверфелл уставилась на нее с ужасом и недоумением. Безобидный на вид торт пугал куда сильнее, чем сундук с пауками. «Да, мадам, я бы с удовольствием съела торт, вот только боюсь, что вместо ягод там яд и скорпионы».
        - Это всего лишь торт,  - заверила ее женщина. - Попробуй. Или…
        Или?
        Неверфелл медленно повернула голову и увидела, что сундук исчез. Пока она отбивалась от пауков, кто-то убрал его и заменил ящиком из красного тика с зигзагообразными узорами.
        «Если это и в самом деле всего лишь торт, я могу его съесть. Зачем бы ей врать мне? Если бы они захотели меня убить, то могли бы просто-напросто казнить. Мне всего-то нужно выбрать торт».
        Но ноги уже несли Неверфелл к ящику. Она вытерла о платье вспотевшие ладони и дрожащими пальцами откинула крышку.
        Та словно только этого и ждала. Из ящика поднялась серебристая змеиная голова, зашипела на Неверфелл, продемонстрировав ядовитые клыки. Неверфелл вскочила на ноги и кинулась к спасительным колоннам, когда из темного угла комнаты донесся тихий свист. Утратив всякий интерес к Неверфелл, змея бесшумно заскользила прочь.
        Убедившись, что она не вернется, Неверфелл отважилась выглянуть из своего ненадежного убежища.
        Малиновый торт по-прежнему стоял перед неподвижными дознавателями. А на месте ящика со змеей появилась изящная шкатулка из слоновой кости. Невысказанный вопрос повис в воздухе. Торт или…
        «Я не хочу смотреть, что там внутри, не хочу, не хочу, не хочу… О нет».
        В третьей шкатулке оказались серые кристаллы, которые вспыхнули ярким пламенем, стоило Неверфелл поднять крышку. Горький удушливый дым обжег горло и лишил ее зрения на добрых десять минут.
        Четвертый сундук был набит чем-то, до жути напоминавшим человеческие глаза.
        Пятый был пуст, но покрыт изнутри чем-то влажным и блестящим. Перчатки мгновенно намокли и стали жечь кожу. Неверфелл поторопилась их снять и отшвырнула как можно дальше, но пальцы все равно опухли и покраснели.
        Шестой оказался музыкальной шкатулкой. Когда она заиграла, у Неверфелл невыносимо заболели зубы. Каждая нота неумолимо вгрызалась в десна, и Неверфелл хотелось выть, лишь бы эта пытка прекратилась.
        Час спустя она сидела, сгорбившись, на полу, опухшая от слез, искусанная, исколотая, обожженная; худые плечи вздрагивали в такт рыданиям. Зрение так до конца и не восстановилось, особенно досталось правому глазу. Наступило затишье - сундуки перестали появляться, и Неверфелл в ужасе ждала, что же еще ей приготовили. Наконец она собралась с духом и подняла голову.
        Сундука не было. Не было и тарелки с тортом на столе. Дознаватели повернули головы к каменной фигуре на троне. Тишина полнилась ожиданием, как первый сундук - пауками.

        Девочка оказалась подлинником. У великого дворецкого не осталось в том никаких сомнений. Всякий раз, когда она тянулась к сундуку, он видел трепет нерешительности, борьбу страха с надеждой на лучшее, порывистое желание и ненасытное любопытство. И вряд ли у кого-то из создателей Лиц нашлось бы подходящее Лицо на случай, если бы их ученице пришлось выбирать между малиновым тортом и среброкожей хлыстохвостой гадюкой.
        Но лицо девочки показало великому дворецкому не только головокружительную смену невероятных выражений. Глядя на нее, он почти ощущал холод гладкого пола под тонкими подошвами атласных туфель. Когда ее взволнованный взгляд метался по комнате, он впервые за многие века заметил жемчужные фрески и оценил их красоту. Великий дворецкий смотрел на колонны ее глазами - и сквозь серое марево на миг проступали краски. Даже курящиеся в комнате благовония вновь обрели аромат.
        Великий дворецкий обдумывал открывавшиеся перед ним возможности. Если оставить девочку при себе, сколько еще он сможет увидеть ее глазами, услышать ее ушами, попробовать на вкус ее языком? А ведь на это и надеялся тот, кто привел ее сюда. Искушение было велико. Но слишком гладко все складывалось: удивительное создание привлекло внимание великого дворецкого через несколько дней после смерти его любимого дегустатора. Кто-то определенно надеялся, что он не устоит. Холодный, расчетливый Правый глаз не стал бы отмахиваться от подозрений. Достаточно было подать знак страже, чтобы история Неверфелл подошла к бесславному и логичному завершению.
        Но сейчас бодрствовал Левый глаз, и великий дворецкий нашел причины отложить казнь. За несколько веков он всего несколько раз прибегал к испытанию сундуками. Можно многое сказать о человеке по тому, как быстро он сдается и перестает заглядывать внутрь. Обычным людям хватало одной попытки. Оптимисты и тугодумы заканчивали на трех-четырех. Те, кто думал, что это проверка на выносливость, доходили до пятого или даже шестого сундука. Но в итоге все останавливались. Все, кроме этой девочки.
        Что за человек будет открывать все новые и новые сундуки? Только глупец, но глупец особого толка.
        Девочка чувствовала, что ее судьба колеблется на чаше невидимых весов. Смотреть на нее было больно, а великий дворецкий давно не чувствовал ничего, даже отдаленно напоминавшего боль. Кожу покалывало, словно к ней опять начала поступать кровь. Девочка с немым ужасом наблюдала за тем, как великий дворецкий подал знак охране, и стражники вышли из тени, чтобы забрать ее.
        Едва определившись с решением, великий дворецкий ощутил укол сомнения. И во рту на долю секунды возник горьковато-сладкий привкус, словно на язык ему попало что-то приятное, но ядовитое.
        - Куда мы идем?
        Стражники словно не слышали вопросов Неверфелл и молча вели ее по богато украшенным коридорам дворца. Те сменяли друг друга, а Неверфелл даже не могла восхититься их красотой - ее разум и зрение по-прежнему были затуманены. Она до сих пор была жива, но не спешила этому радоваться: возможно, тем, кто отказался от малинового торта, уготована особая казнь.
        «Что со мной не так? Почему я не взяла торт? Потому что знала: меня спасет только чудо. Торт - это замечательно, но это не чудо. Мне оставалось лишь надеяться, что вся эта затея с сундуками - не жестокая шутка, в которой нет правильного ответа, и что, может быть, в одном из сундуков я найду чудо и оно поможет мне выбраться. Мне оставалось лишь надеяться».
        Шагавший впереди стражник постучал в золотую дверь. Им открыла женщина с выцветшим лицом.
        - Квартал дегустаторов?  - уточнил стражник и передал женщине свиток. Она развернула его, изобразив вежливое удивление на лице.  - Привели вам нового рекрута.
        Неверфелл слышала, что они говорят, и даже догадывалась, что некоторые вопросы обращены к ней, но с таким же успехом она могла слушать птичий щебет. Ее разум зацепился за два слова, и больше его ничто не интересовало.
        Новый рекрут. Раз ее взяли рекрутом, значит, не убьют. Это все, что ей требовалось знать. Оглушенная, Неверфелл пожала кому-то руку и позволила дворцовым слугам провести ее по узкому коридору к тесной комнате, где стояла кровать с балдахином.
        Оставшись наконец одна, Неверфелл поспешила вытянуться на ней и с удивлением обнаружила, что кровать далеко не такая удобная, как можно было подумать при первом взгляде. Под покрывалом что-то лежало. Неверфелл даже не нужно было его откидывать, чтобы понять что.
        Кто-то спрятал в кровати шкатулку, искусно украшенную слоновой костью и черным деревом. Неверфелл зарылась лицом в подушку и горько разрыдалась.
        «Обманули,  - беспомощно думала она.  - Внушили, что не собираются меня казнить, но испытание не закончилось. После этой шкатулки будут другие, пока одна из них не убьет меня - или я не сойду с ума, или…»
        Неверфелл села, схватила шкатулку, чтобы отшвырнуть подальше,  - и медленно опустила на кровать. «Может, в этот раз там не будет змей. Если я открою достаточно шкатулок и сундуков, может, что-то изменится…»
        Тихо щелкнул замок. Неверфелл откинула крышку и осторожно заглянула внутрь. Сначала ей показалось, что шкатулка пуста, но потом она разглядела внутри сложенный лист бумаги. Неверфелл с опаской расправила его и прочитала:

        Ты завоевала расположение Левого глаза, но убедить Правый будет не так просто. Не шути с ним. Не трать понапрасну слов. Не лги ему. Не пытайся казаться глупее, чем ты есть. Удачи.
        Друг

        Ловушка для вора

        В час логичный и рациональный Правый глаз великого дворецкого пробудился ото сна и обнаружил, что его альтер эго времени даром не теряло. Пока великий дворецкий смотрел на мир Левым глазом, он успел казнить трех советников за измену, повелел выкопать новый пруд для карпов и запретил лимерики. Но хуже всего было то, что в деле Клептоман-сера не наметилось никаких подвижек; двух человек, считавшихся его соучастниками, отпустили на свободу, а одного даже назначили новым дегустатором. Узнав об этом, Правый глаз ничуть не обрадовался. Уже несколько веков он твердо знал, что не может довериться никому, кроме себя. Теперь он серьезно сомневался и в себе.
        Левый глаз ничего не делал без веской на то причины, и Правый почти всегда мог вспомнить, что это были за причины, но они не имели для него никакого смысла. Разбираться в мотивах Левого глаза было все равно что расшифровывать рисунки сумасшедшего. Он решил сделать ту девчонку, Неверфелл, дегустатором, потому что… Она устроила ядовитую радугу? Или фейерверк? Или это имело какое-то отношение к вывернутой наизнанку паутине? Великому дворецкому казалось, что половинки его разума все больше отдаляются и утрачивают способность понимать друг друга. Если им обеим случалось бодрствовать в одно и то же время, в его тело словно вселялось два разных человека, и левая рука периодически вела себя странно и необъяснимо.
        Великий дворецкий вызвал своих шпионов и выслушал отчет о том, как продвигается расследование в деле о похищении Стакфолтера. Сплошное разочарование. Создавалось впечатление, что где-то между кухнями и пиршественным залом сыр просто исчез из-под серебряного купола, несмотря на приставленную к нему охрану.
        - В скором времени у нас будет больше информации,  - пообещали шпионы.
        - Да? Когда он украдет ваши бороды у вас из-под носа? «В скором времени», говорите вы. Это время уже наступило. И очень скоро будет поздно.
        Но даже эти слова дались великому дворецкому с трудом. Он легко мог заставить этих мрачных людей дрожать от страха, но был ли в этом смысл? Чужие ошибки и без того утомляли, так зачем тратить на них лишние слова. В последние дни великий дворецкий говорил мало, все больше холодно наблюдал, как подчиненные раз за разом терпят поражение, пока его не одолевало желание казнить их просто от усталости и отвращения.
        Он уже понял, что ему придется лично заняться расследованием. До сих пор Клептомансер не осмеливался посягать на собственность великого дворецкого. Проделки ловкого вора служили развлечением для придворных - и помогали держать их в узде. Но последняя кража все изменила. Клептомансер играючи проскользнул мимо охраны на большом пиру и в самой вызывающей манере украл сыр из запасов великого дворецкого.
        Изловить преступника нужно было незамедлительно. В противном случае он мог проникнуть во дворец, на этот раз - уже в роли убийцы. К тому же великий дворецкий не выносил, когда из него делали посмешище. Достаточно один раз проявить слабость, чтобы придворные превратились в стаю гончих, напавших на кровавый след.
        - Отмените все мои встречи на сегодня,  - приказал великий дворецкий.  - И приготовьте паланкин. А еще маску для путешествий, двадцать стражников, мастера Кальмнуса и дегустатора.
        Он задумался. Воспоминания о прошлом дне были мутными, словно великий дворецкий просматривал их сквозь грязное стекло.
        - Нового дегустатора,  - вымолвил он наконец.

        Громоподобный стук в дверь резко вырвал Неверфелл из сна. Казалось, она закрыла глаза всего час назад. Незнакомая кровать, незнакомая комната. Неверфелл натянула незнакомое платье и, прихрамывая, подошла к двери. За ней обнаружился незнакомый коридор, полный взбудораженных незнакомцев.
        - Проснулась!
        Чьи-то руки схватили Неверфелл за шиворот и потащили в длинную столовую с низким потолком. Там перед ней плюхнули на стол миску чечевичной похлебки и сунули в руку ложку. Тут же кто-то принялся грубо расчесывать ей волосы.
        - Тебя вызвал великий дворецкий. У нас пять минут на то, чтобы тебя подготовить.
        На лавке рядом с Неверфелл сидела худая женщина с ввалившимися глазами, над верхней губой у нее темнели усики, и пахла она благовониями. Неверфелл смутно помнила, как накануне ее представили Главному дегустатору Леодоре.
        - Я не ожидала, что тебя вызовут так скоро,  - продолжала Леодора.  - Так что у меня осталось совсем немного времени на то, чтобы объяснить правила. Ты слушаешь?
        Неверфелл кивнула, хотя и не без труда,  - тот, кто ее расчесывал, как раз сражался с особенно упрямым колтуном. Измученный разум по крупицам восстанавливал фрагменты прошлого дня. Ее привели в квартал дегустаторов. Люди, которые торопливо обували ее и надевали коричневую перевязь, были дегустаторами. Почти все они носили выражение сдержанного безразличия, но торопливость движений и то, как их глаза снова и снова возвращались к ее лицу, выдавали волнение.
        «Меня не казнили,  - изумленно подумала Неверфелл.  - Посмотрите! Руки и ноги на месте!»
        - Не открывай рот в его присутствии, пока тебе не зададут вопрос и не разрешат говорить. Обращаясь к великому дворецкому, называй его «ваше превосходительство». Глаза не поднимай. Пробуй маленькие кусочки пищи и не касайся ее руками - только шпажками или вилками, которые тебе дадут. Они должны убедиться, что ты все положила в рот.
        Не слоняйся без дела, не болтай с людьми. Не ищи себе друзей кроме как среди дегустаторов. Многие при дворе будут стараться привлечь тебя на свою сторону - а тебе ничью сторону принимать нельзя.
        И главное, помни. Еду в этой столовой проверяет Канцелярия безопасности. Ты можешь есть только здесь и за столом великого дворецкого. Даже из фонтанов не вздумай пить.
        Неверфелл проглотила ложку похлебки.
        - Воду в фонтанах тоже могут отравить?  - озадаченно спросила она.
        Леодора покачала головой.
        - Нет. Туда могут добавить противоядие. Это старый способ обмануть правителя и внушить ему, что в еде нет отравы. Дегустатор, принявший противоядие, спокойно съест отравленную пищу, а когда правитель последует его примеру, он умрет…  - Главный дегустатор перехватила руку Неверфелл, которую та уже поднесла ко рту.  - Не грызи ногти. Иногда противоядия подсыпают даже в воду, которой мы умываемся.
        Неверфелл наконец осознала, какая ответственность отныне лежит на ее плечах. От нее зависят жизнь и смерть великого дворецкого. Она робко оглядела ряды своих коллег по несчастью и вдруг поняла, что все они без исключения выглядят больными - и стариков среди них нет.

        Но в животе снова затрепетали бабочки, когда Неверфелл выскочила через арку к колоннаде, где ее ждал паланкин с шестью носильщиками и дюжиной стражников.
        Неверфелл думала, что ей придется идти за паланкином, но дверь открылась, и она осторожно забралась внутрь. Неверфелл почти удивилась, когда обнаружила внутри обычного человека. Разыгравшееся воображение исказило образ великого дворецкого, и в ее воспоминаниях он превратился в огромную тень с холодно блестевшим серебряным глазом.
        Впрочем, сегодня ледяной взгляд великого дворецкого снова был прикован к ней. И это был взгляд Правого глаза. Левую сторону его лица скрывала плотно прилегающая маска из белого бархата. Прозрачные волосы падали на воротник плаща из медвежьего меха.
        Неверфелл вдруг вспомнила таинственную записку, которую нашла в своей комнате накануне: «Не шути с ним. Не трать понапрасну слов. Не лги ему. Не пытайся казаться глупее, чем ты есть».
        Проще было сказать, чем сделать. И едва Неверфелл решила, что единственный способ не напортачить - это все время держать рот на замке, как великий дворецкий заговорил:
        - Этот вид утомляет мой глаз.  - Голос великого дворецкого был низким и скрипучим. Каждое слово стоило ему огромных усилий, словно было колоколом, который требовалось толкнуть и раскачать, чтобы он зазвучал.  - Смотри в окно и рассказывай обо всем, что видишь.
        Великий дворецкий сидел слева от Неверфелл, и неспящий глаз неотрывно следил за ней. Окно на его стороне было плотно закрыто, в то время как Неверфелл могла свободно выглядывать на улицу.
        Паланкин, плавно покачиваясь, плыл по улицам Каверны, и Неверфелл сбивчиво описывала то, что привлекало ее внимание. Она старалась говорить коротко и по делу, ни на миг не забывая о предупреждении таинственного «друга»: «Не трать понапрасну слов» - хотя даже не была уверена, что великий дворецкий ее слушает.
        Наконец Неверфелл поняла, что она интересует дворецкого куда больше, чем происходящее за пределами паланкина. Она была для него окном в мир. Ее глазами он видел мощеные переправы через подводные реки, усеянные костями оссуарии[2 - Оссуарий - специальное хранилище костей или праха умерших людей.] и дам, остановившихся, чтобы отряхнуть с одежды каменную пыль. Это Неверфелл заставляла золото сиять, тени темнеть, красный вспыхивать алым, и взгляд дворецкого давил на нее своей тяжестью.
        - Твои вопросы раздражают,  - вдруг оборвал он ее рассказ.
        - Я же ни о чем не спрашиваю!  - испуганно воскликнула Неверфелл.
        - Да, но хочешь спросить. Они топчутся, как коробейники за дверью. Спрашивай, и покончим с этим. Быстро!
        - Что случилось с мастером Чилдерсином?
        Этот вопрос беспокоил Неверфелл больше других.
        - Благодаря твоему свидетельству обвинение в преднамеренном срыве приема с него сняли. Но признали виновным в том, что он представил ко двору ненадежного человека. Предложили спасти свою шкуру, передав мне право владения тобой, чем он не замедлил воспользоваться. Был отпущен и отправлен домой с предупреждением, что петля на его шее затянется, стоит ему еще раз оступиться.
        Неверфелл почувствовала, что холодный узел беспокойства в груди чуть ослаб. Ее отчаянные действия были ненапрасны.
        - А его семья? Им до сих пор грозит смерть?
        Перед мысленным взором Неверфелл возникло бледное лицо Зуэль.
        - Отныне все, кто принадлежит к фамилии Чилдерсин, носят черную метку,  - холодно ответил великий дворецкий.  - И следующая ошибка станет для них последней. Но пока им ничто не угрожает - и не будет, если они станут вести себя благоразумно.
        - Значит, их не отдадут Гандерблэкам?
        - Нет. Следующий вопрос!
        Итак, Максим Чилдерсин вернулся к семье, Чилдерсины вне опасности, следовательно, Зуэль, скорее всего, тоже избежит наказания. Неверфелл облегченно выдохнула и наконец отважилась спросить о том, что имело отношение к ней.
        - А куда мы направляемся?
        - Сегодня мы занимаемся поисками Клептомансера и тех, кто поможет нам его найти. Довольно вопросов - мы уже на месте.
        Выглянув из паланкина, Неверфелл обнаружила, что они вернулись к пещерному озеру. Паланкин со всеми предосторожностями опустили в лодку, которая тут же устремилась к острову. Там их уже ждали. При виде бордовой формы следователей у Неверфелл противно заныли зубы. Один из них кинулся к паланкину с отчетом, и Неверфелл с ужасом узнала следовательницу Требль, которая допрашивала ее в подвесной клетке. Сегодня на следовательнице было Лицо номер 312 - «Стражник у Серых врат»,  - серьезное и авторитетное, разработанное для того, чтобы внушать доверие и уважение.
        - Ваше превосходительство, теперь мы яснее видим картину преступления.  - Следовательнице Требль блестяще удавалось не коситься на Неверфелл, что было к лучшему.  - За все время Стакфолтер Стертон остался без присмотра только один раз - когда его поместили в ледяную камеру, чтобы остудить до идеальной для употребления температуры. У дверей стояла охрана, и все полагали, что сыр в безопасности. Вор пробрался в ледяную камеру через складскую пещеру, расположенную над ней. Той пещерой редко пользуются. Там мы нашли вот это.  - Следовательница Требль показала великому дворецкому испачканные мерные стаканы и хрупкие аптекарские весы.  - Кем бы он ни был, в пищевой алхимии преступник разбирается. Мы думаем, что он смешал Вино из мошкары, Ядожгучий перец и Дрожащий пузырчатый сыр. Смесь разъела камень, как кипяток - горячий шоколад. В ледяной пещере мы также нашли вот это.  - В руке у следовательницы блеснул тонкий металлический предмет с длинной ручкой и вилкой на одном конце.  - Мы думаем, что вор разрезал Стакфолтер на куски, а потом протолкнул их наверх. Судя по всему, он собирался последовать за
сыром и ускользнуть вместе с добычей.
        - Но почему же он этого не сделал?
        - Похоже, у него не было выбора.  - Следовательница все-таки посмотрела на Неверфелл.  - Когда кое-кто пролил вино Гандерблэков, слуги запаниковали и решили подать Стакфолтер на полчаса раньше запланированного. Вор, должно быть, услышал, как открывают дверь, и сообразил, что у него не так много мест, чтобы спрятаться.
        - То есть… значит, я ни в чем не виновата!  - радостно воскликнула Неверфелл.  - Я не помогала Клептомансеру украсть сыр, наоборот, я ему даже помешала!
        - Похоже на то,  - с большой неохотой признала следовательница Требль.
        - Вы уже выяснили, как преступник проник в складские пещеры?  - спросил великий дворецкий.  - И как ему удалось скрыться в озере?
        - Мы поручили разобраться в этом Картографам,  - быстро ответила Требль,  - и вызвали мастера Харпсикалиана, чтобы он объяснил, к каким выводам они пришли. Он… не совсем в себе, но лучше большинства. И смиренно ожидает, когда вы его вызовете.
        - Приведите его.
        Послышался лязг и грохот - к ним направлялся еще один паланкин. Он сильно отличался от того, в котором прибыл великий дворецкий. В нем не было окон, а дверь замыкали тяжелые засовы и висячие замки. Этот паланкин скорее напоминал сейф, чем средство передвижения. Даже темное дерево, из которого он был сделан, отливало металлом. Но Неверфелл куда больше заинтересовали висевшие рядом с дверцей песочные часы.
        - Можешь задать еще один вопрос,  - сказал великий дворецкий, пока стражники отпирали засовы.
        - Кто сидит внутри?  - Неверфелл приходилось бить себя по рукам, чтобы не грызть ногти от волнения.
        - Картограф.
        Неверфелл вспомнила, что рассказывала о Картографах Зуэль. Эти люди приносили Каверне огромную пользу, многие из них были гениальными, но мозги у них работали своеобразно, и все, кто отваживался с ними заговорить, рисковали заразиться сумасшествием.
        Дверь наконец открылась, и стражники поспешили шагнуть в сторону, не забыв перевернуть песочные часы. Песок тонкой струйкой зашелестел в нижнюю камеру.
        Выглянувший из паланкина мужчина принялся отвешивать странные, нелепые поклоны. Неверфелл сразу почувствовала в нем что-то неправильное и насторожилась. Стражники тоже наблюдали за Картографом с опаской. Его чайного цвета глаза были слишком большими и свободно вращались в глазницах. Пояс Картографа ощетинился пугающими на вид устройствами, а непонятный механизм у него на голове каждые десять секунд громко щелкал, отчего Картограф слегка вздрагивал.
        Его Лицо в каталоге создателей Лиц значилось под номером 33 - «Уместная галантность». Мягкая улыбка подходила для ситуаций, когда вам передавали сахар на важных приемах. Сейчас для нее было не время и не место. Лицо Картографа заставляло Неверфелл нервничать, словно он надел пиджак задом наперед или натянул носки на руки.
        - Мастер Харпсикалиан, я хочу знать все, что вы выяснили о последнем проникновении в складские помещения,  - без предисловий начал великий дворецкий.  - Как злоумышленник пробрался туда и как ему удалось сбежать.  - Правый глаз бросил взгляд на песочные часы, и великий дворецкий подстегнул мастера: - Скорее, время не ждет!
        - А-а-ах.  - Картограф громко выдохнул, потом набрал полную грудь воздуха и заговорил неожиданно бодро и четко.  - Разумеется, я лишь подытожу выводы моих более опытных коллег, но из того, что сказал Пеклеттер, я понял, что…  - Картограф дернулся,  - в гранитной толще под озером пролегает затопленный туннель…
        У него была на удивление ясная речь. Голос Картографа поднимался и опускался, увлекая слушателей по спиральной лестнице его фраз, уводя их в шахты и незаметные коридоры, так что они теряли счет времени и…
        - …летучемышиный прорыв помешал нам, так что мы не успели завести локтевой механизм и поймать эхо после того, как икота земли…
        - Время вышло!  - закричал стражник, когда последние песчинки проскользнули через устье часов.
        Картограф продолжал говорить, но его уже заталкивали обратно в паланкин, чтобы плотно запереть за ним дверь. На острове воцарилась тишина. Восемнадцать человек восстанавливали дыхание и пытались привести мозги в порядок, а это, надо сказать, процесс довольно болезненный.
        Картограф говорил пять минут. И за последние три, вдруг поняла Неверфелл, не сказал ничего, что имело бы смысл. Но хуже всего было то, что она прекрасно его поняла. Речи Картографа сдули ее разум с берегов здравомыслия, и вернуться назад было не так просто.
        Неверфелл не покидало тоскливое ощущение, что ей показали нечто волшебное, кусочек огромной мозаики, сложив которую она смогла бы разобраться в устройстве мира. Она словно прочувствовала, каково это - быть каменной породой, в которой залегают жилы серебра и меди. Она слышала зов неоткрытых пещер и жгучее желание оставить свой след в подземной тьме, куда не ступала нога человека…
        Теперь стало понятно, зачем нужны песочные часы на паланкине. Слушать Картографа дольше пяти минут было опасно для рассудка.
        - Итак.  - Голос великого дворецкого вырвал Неверфелл из хоровода мыслей.  - Много ли ты поняла?
        Неверфелл судорожно пыталась сообразить, что ответить, а в голове ярко вспыхивали наставления неведомого «друга» насчет глупости. Сказанное Картографом еще секунду назад выглядело совершенно разумным, но в холодном свете здравомыслия стройные фразы рассыпались в пыль. Неверфелл больше не понимала, что такое «меланхоличный базальт» и почему так важно «спеть три градуса серебра». И все же некоторые фразы задержались в ее памяти, и при желании из них можно было вычленить крупицы смысла.
        - Эм… Картографы исследовали местность с… хорьками и ложкометрами…  - Неверфелл нахмурилась.  - И пришли к выводу, что Клептомансер мог забраться сюда только через мусоропровод.
        - Я тоже услышала в словах мастера Харпсикалиана именно это,  - подтвердила следовательница Требль. Она прижимала пальцы ко лбу, словно пыталась удержать голову на месте.
        - И я,  - пробормотал великий дворецкий. В его голосе отчетливо сквозило неверие, словно Картограф заявил, что Клептомансер вылез из чайного носика.  - Итак, получается, что наш вор прополз шестьдесят метров по извилистой шахте, скользкой от грязи и отходов, и его не остановили железные шипы, призванные помешать любому, кому придет в голову эта светлая мысль. А поскольку мусорные туннели полнятся ядовитыми испарениями и светильников-ловушек там нет, он все это время не дышал.
        - Мне очень жаль, ваше превосходительство.  - Следовательница Требль согнулась в почтительном поклоне и распрямляться не торопилась.  - Но Картографы, кажется, не нашли иного способа проникнуть внутрь.
        - И сбежал он примерно так же,  - продолжал великий дворецкий.  - Если я правильно понял болтовню мастера Харпсикалиана, злоумышленник ускользнул через затопленный туннель под озером. То есть задержал дыхание на десять минут, а потом спустился по десятиметровому водопаду прямо в быструю реку.
        На берегу снова повисло молчание.
        - Рискну предположить, никто из здесь присутствующих не думает, что вор утонул в той реке,  - заметил великий дворецкий.
        - Разве что потом его призрак вернулся в складскую пещеру и забрал куски сыра,  - ответила следовательница Требль.  - Поскольку кто-то их оттуда унес. Также мы полагаем, что он проплыл по затопленному туннелю благодаря водонепроницаемому костюму с запасом воздуха. Некоторые Картографы пользуются такими, чтобы исследовать подводные пещеры.
        - Вот это уже интересно.  - Выражение единственного открытого глаза великого дворецкого не изменилось, но тлеющий в нем ледяной огонь вспыхнул, разгораясь.  - Требль, наш вор может быть из Картографов. Вот почему он так хорошо знает туннели и тайные ходы. Поработайте над этой версией, но так, чтобы Картографы не догадались о наших подозрениях. И чтобы Клептоман-сер ни о чем не узнал.
        Требль еще раз склонилась перед великим дворецким и отправилась раздавать приказы, а Неверфелл попыталась удержать вопрос, который вертелся у нее на языке. Как обычно, тщетно.
        - Что было не так с Картографом? У него как будто что-то чесалось, но он не мог почесать.
        Правый глаз вперил взгляд в Неверфелл, великий дворецкий коротко, но одобрительно кивнул.
        - В последнее время Картографы совсем потеряли покой,  - подтвердил он.  - И стали вести себя даже более странно и непредсказуемо, чем обычно. Такого не было со времен приступа безумия из-за Неоткрытой пещеры.
        - Неоткрытой пещеры?
        - Это их идея фикс. Некоторые Картографы специально учатся пищать, как летучие мыши, и улавливать эхо, чтобы при помощи отраженных звуков определять форму туннелей. Но у летучих мышей получается гораздо лучше. Лет семь назад группа Картографов объявила, что нашла туннель, которого нет ни на одной карте. Они вбили себе в голову, что он уходит в самое сердце Каверны. Два локтя в ширину, неизвестно сколько в длину - туннель узкий и прямой, как струна. Настаивали, что с ним что-то не так,  - будто у него только один конец. Но прежде чем они приступили к работе, туннель исчез. Безумие распространилось на других Картографов, как дым, просочившийся сквозь дверь, и они принялись искать его, как одержимые. Потом успокоились немного, но попыток найти исчезнувший туннель не оставляют и по сей день.
        - Может, Клептомансер воспользовался им, чтобы похитить Стакфолтер Стертон?
        - Картографы так не считают. Возможно, этот туннель существует только в их безумном воображении.
        - Но если они не нашли и следа его, что встревожило их сейчас?
        - Никто не знает. Скорее всего, они и сами не знают. Неверфелл задумалась о словах великого дворецкого, а он тем временем вернулся к разговору со следовательницей Требль:
        - Что еще нам известно об этом человеке?
        - Вор мал ростом,  - ответила следовательница,  - но это не ребенок. Он начал свою деятельность десять лет назад, но только через три года совершил первое громкое преступление. Тогда за его поимку назначили большую награду. Клептомансер хранит инкогнито. У нас есть список краж, которые ему приписывают. И… мы пока не обнаружили между ними связи или какого-либо сходства, ваше превосходительство.
        - Выясните, кто назначил награду,  - приказал великий дворецкий.  - Какие еще выводы мы можем сделать на основании имеющейся у нас информации? Мы имеем дело с вором, который готов рискнуть жизнью, чтобы украсть голову Стакфолтера Стертона. О чем нам это говорит?
        - О том, что он любит сыр?  - предположила Неверфелл и тут же испуганно зажала рот обеими руками. Все вокруг смотрели на нее.
        - Чего еще ждать от ученицы сыродела,  - с холодным высокомерием заметила следовательница.  - Из наших записей ясно следует, что добыча Клептомансера мало интересует. Он либо портит украденное, либо выбрасывает за ненадобностью. Главное для него - сама кража. Ему важно посеять сумятицу, завоевать пусть дурную, но славу. Бросить вызов.
        - Тогда почему вы не бросите вызов ему? Чтобы потом поймать на месте преступления.  - Неверфелл снова не удержалась и открыла рот, а теперь от страха боялась поднять глаза на великого дворецкого. Тот в свою очередь сверлил ее холодным взглядом.  - Ой! Я хотела сказать… почему вы не бросите вызов ему, ваше превосходительство.
        Следовательница Требль посмотрела на Неверфелл с усталым презрением:
        - Если у Клептомансера хватило ума смешать деликатесы и не остаться без головы, в такую простую ловушку он не попадется.
        - Конечно,  - согласилась Неверфелл и замолчала, собираясь с мыслями. Те собираться не желали и скакали, как белки.  - Но люди попадают в ловушки - если правильно подобрать приманку. Иногда они ничего не могут с собой поделать, даже если точно знают, что их заманивают в западню.
        - Не все откроют сундук, зная, что его содержимое обожжет им лицо,  - холодно проговорила Требль, и Неверфелл покраснела, вспомнив третью шкатулку.
        - Ошибаешься, Требль,  - отстраненно заметил великий дворецкий, все еще неотрывно глядя на Неверфелл.  - Для каждого человека найдется сундук, который он не сможет оставить закрытым. У всех есть что-то, чему они не могут противиться. Проблема в том, чтобы подобрать правильный сундук - и правильную приманку. В случае с Клептомансером нам требуется что-то редкое и необычное, что подогреет его тягу к театральным эффектам.  - Великий дворецкий откинулся на спинку паланкина.  - Отправляемся в Палату диковин,  - приказал он.

        Паланкин великого дворецкого оставил пещеру с подводным озером и двинулся по Проспекту чудес, где со стены скалила острые зубы узкомордая ископаемая рыба. За проспектом начиналась Улица высохших слез, чей потолок украшали покачивающиеся на невидимых нитях кристаллы в форме капель. Наконец перед ними распахнулись зеленые двери Палаты диковин, открыв проход достаточно высокий и широкий, чтобы паланкин можно было внести внутрь.
        Палата диковин представляла собой ряд комнат, доверху набитых удивительными вещицами со всего света. Известие о том, что великого дворецкого одолевает смертельная скука, давно просочилось в надземный мир; отчаянные головы отправлялись в дальние страны, чтобы, рискуя жизнью, добыть нечто выдающееся, способное развеять его тоску. Оно и неудивительно, ведь всякого, кому это удавалось, осыпали золотом.
        Каждая вещица, что там хранилась, смогла на миг разжечь любопытство великого дворецкого и подарить ему мимолетное чувство, что мир полон чудес и не так уж предсказуем. Увы, любопытство быстро гасло, оставляя после себя серый пепел докучливой пресыщенности, и очередное сокровище отправлялось в Палату диковин. Это хранилище было своего рода памятником всепожирающей, разрушительной скуке великого дворецкого, и нога его не ступала туда вот уже пятьдесят лет.
        Но сегодня все было иначе, ведь он пришел сюда со своим удивительным новым дегустатором. Неверфелл никогда не видела столько чудес, и под ее искрящимся от удивления взглядом диковины возвращались к жизни. Великий дворецкий и сам будто впервые увидел мумию короля Арупета, в глазницах которого переливались драгоценные камни размером с голубиное яйцо; рог гигантского нарвала; стрекозу длиной с человеческую руку, вечную пленницу янтаря; чучело трехголового теленка; скелет человека до того святого, что из плеч у него выросли маленькие крылья; оплавленный круглый камень, в который попала молния. Особое внимание Неверфелл привлекли посмертные гипсовые маски поэтов с закрытыми глазами и впалыми щеками. Великий дворецкий наблюдал, как любопытство девочки растет, подобно гейзеру, готовому вырваться из-под земли.
        Хранитель Палаты едва не рассыпался на ходу, так он спешил приветствовать великого дворецкого.
        - Да, да,  - устало ответил великий дворецкий на его неловкие поклоны.  - Держи эту девчонку подальше от меня и отвечай на ее вопросы.
        А Неверфелл скакала по хранилищу, как бешеная обезьяна. Она сунула нос в ящик с яйцами птицы Рух, потыкала пальцем в шкуру носорога и, наконец, замерла, изумленная, перед огромным пятиметровым чучелом. Неверфелл стояла с открытым ртом, словно пригвожденная к месту, и цепкий взгляд ее скользил по рыжеватому меху, неровным пятнам, коротким рожкам и аккуратным ушам зверя, по его длинным тонким ногам и вытянутой шее с жестким гребнем волос.
        - Что вы сделали с этой лошадью?  - спросила она так громко, что великий дворецкий расслышал ее даже на другом конце комнаты.  - Она умерла из-за того, что вы растянули ей шею?
        - Ах, нет, мисс, это камелеопард, наше последнее приобретение, замечательный экспонат с высушенных солнцем равнин…  - пустился в объяснения хранитель, но Неверфелл его почти не слушала. Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть выпуклые, похожи на репу, лодыжки камелеопарда и понюхать его темные раздвоенные копыта. Великий дворецкий вдруг понял, что она пытается уловить запах травы.
        - Но почему же он тогда такой высокий?  - Голос Неверфелл снова заметался по темной, похожей на чердак комнате.  - Неужели солнце заставляет животных расти, как оно заставляет растения? Там, наверху, много таких высоких созданий? А люди? Они тоже растут от солнца? Поэтому я такая высокая для своего возраста?
        - Кхм…  - Под градом вопросов хранитель явно чувствовал себя не в своей тарелке.  - Нет, едва ли… Насколько мы знаем, солнечный свет опасен для всего живого. Полагаю, шея камелеопарда вытянулась, чтобы он доставал до листьев на верхушках деревьев…
        - То есть он родился с короткой шеей, а потом она вытянулась? А если я буду тянуться за листьями, моя шея тоже станет длинной? Я всегда беру вещи правой рукой, но почему они с левой одинаковой длины? Не сходится!
        Вопреки робким надеждам хранителя вопросы не иссякали. Позабыв о камелеопарде, Неверфелл кинулась к доспехам могучих воинов из дальних земель и подняла руку, чтобы сравнить ее с покрытой эмалью латной рукавицей.
        - Смотрите! Эти доспехи выглядят так, словно их носили великаны. Так, может, солнце все-таки помогает людям в надземном мире расти?
        Великий дворецкий с трудом оторвался от наблюдения за новым дегустатором. В конце концов, они приехали сюда по делу.
        - Запиши,  - бросил он секретарю, который тут же кинулся к нему с карандашом и бумагой.  - Пусть все знают, что великий дворецкий Каверны предлагает так называемому Клептомансеру продемонстрировать свои умения и отвагу, украв одну из диковин великого дворецкого в течение трех следующих дней. И еще запиши, что чучело Клептомансера будет выставлено на всеобщее обозрение, чтобы придворные могли поглазеть на него после того, как вора неизбежно поймают и казнят.
        Но какую диковину предложить Клептомансеру в качестве наживки? На что он клюнет? Правый глаз великого дворецкого упал на камелеопарда, который вызвал столько восторга у Неверфелл. Высокий, громоздкий, с таким по мусоропроводу не пролезешь…
        - Исправь,  - велел он секретарю.  - Не «одну из диковин», а «последнюю и величайшую из диковин, поступивших в Палату».
        Такая формулировка вынудит Клептомансера задавать вопросы - как иначе он узнает, о какой диковине идет речь? Возможно, на этих вопросах его и поймают. Но даже если и нет, таинственному вору все равно придется украсть пятиметровое чучело.
        В давно заледеневшей душе великого дворецкого шевельнулось что-то похожее на веселье.

        Все, что нам нужно

        Когда Неверфелл вернулась в квартал дегустаторов, она уже с ног валилась от голода. За пять часов великий дворецкий не съел ничего, кроме десятка оливок, засахаренного граната и пары перепелиных яиц. И Неверфелл досталось по крупице каждого блюда. Теперь она понимала, что дегустаторам следует бояться не яда, а голодной смерти. А засахаренный гранат был еще посыпан какой-то пряностью, наделившей Неверфелл необычайно острым зрением. Это отвлекало, она чувствовала себя совой, проснувшейся раньше срока.
        К счастью, тарелка обычной каши - после всех деликатесов она показалась Неверфелл невероятно вкусной - заполнила сосущую пустоту в желудке и усмирила головную боль. Едва Неверфелл отложила ложку, Леодора повела ее на экскурсию по кварталу дегустаторов, попутно знакомя с местными правилами.
        - Нам отвели целое крыло дворца,  - объясняла она.  - Вход тщательно охраняют, чтобы сюда не проник никто, кроме дегустаторов и слуг.
        По коридорам и вправду неслышно скользили слуги в белых ливреях, все - с вежливо сонными Лицами.
        - Вот здесь ты будешь проводить большую часть свободного времени.
        Леодора открыла дверь в красивую комнату, где, лежа на подушках, болтали, читали и играли в настольные игры шесть человек. За следующей дверью скрывалась узкая комната, в которой было темно от алых драпировок. Всю обстановку составляли кушетки, лежавшие на них люди курили поблескивавший в полумраке кальян высотой с Неверфелл. В воздухе висел густой ароматный дым. Неверфелл узнала этот запах - он сопровождал Леодору, куда бы та ни пошла. В горле странно защекотало, и Неверфелл отшатнулась, зажимая нос.
        - Это Духи! В комнате распылили Духи!
        - Все в порядке,  - заверила ее Леодора.  - Мы добавляем каплю в смесь для кальяна. Их аромат успокаивает. Поначалу некоторым дегустаторам бывает трудно уснуть, и кальян помогает.
        Неверфелл упрямо зажимала нос, пока Леодора не закрыла дверь, и только тогда решилась опустить руку. Спокойствие - это хорошо, но она не хотела, чтобы ее успокаивали насильно. Впрочем, дегустаторы жили в постоянном страхе, и кто знает, как она заговорит, проработав не один день. Надоедливый приторный запах проникал даже сквозь запертую дверь. Неверфелл обратила внимание на бледные ногти Леодоры, ее стеклянный взгляд и вдруг поняла, что ей необходимо подышать свежим воздухом. Комната отдыха, конечно, была уютной, но спертой атмосферой напоминала клетку для животных, которых никогда не выпускают побегать.
        - А мне можно выйти?
        - Наружу?  - Леодора смотрела на Неверфелл так, будто ей в жизни не задавали подобных вопросов.  - Теоретически - да. Квартал дегустаторов находится внутри дворца. Тебе позволено гулять по дворцовым садам и дворикам, а в запретные места ты при всем желании попасть не сможешь. Но зачем тебе уходить отсюда? В квартале дегустаторов есть все что нужно. И самое главное, тут безопасно.
        - Но если я захочу, то могу уйти?  - не унималась Неверфелл.  - Если у меня останется время после работы?
        Леодора долго колебалась, прежде чем кивнуть.
        - Можешь. Но я очень не советую тебе покидать квартал дегустаторов, Неверфелл. Дело даже не в опасности, которой ты себя подвергнешь. Дело в том, что ты можешь увидеть во дворце.
        Неверфелл непонимающе уставилась на Леодору. Та вздохнула и пояснила:
        - Неверфелл, лицо - твое единственное богатство. Только благодаря ему ты до сих пор жива. Ты ведь знаешь об этом?
        Неверфелл кивнула, боясь того, что сейчас услышит.
        - И как ты думаешь, что случится, если ты увидишь что-нибудь, о чем не сможешь забыть? Что-нибудь ужасное, что навсегда отпечатается на твоем лице?  - Леодора наклонилась к Неверфелл и тихим, ласковым голосом продолжила: - Твое лицо будет безвозвратно испорчено. И ты потеряешь всякую ценность. Прости, но ты должна понимать, что на кону твоя голова.
        Леодора выпрямилась и пошла дальше по коридору. Неверфелл затравленно смотрела ей вслед.
        - Подождите, госпожа Леодора,  - с отчаянием окликнула она главного дегустатора.  - Можно мне хотя бы бумагу и чернила? Я напишу сыроделу Грандиблю и виноделу Чилдерсину.
        - Письма здесь тоже не приветствуются,  - мягко ответила Леодора.  - Дегустаторы по долгу службы слышат много того, что не предназначено для чужих ушей.
        - Но мне нужно узнать, все ли в порядке с мастером Грандиблем!  - Неверфелл не могла скрыть охватившее ее разочарование.  - А еще моя подруга Зуэль Чилдерсин… Я хотела убедиться, что с ней ничего не случилось.
        - Неверфелл,  - со вздохом перебила ее Леодора.  - Позволь спросить: ты хочешь, чтобы Следствие читало твои письма и ответы на них? А они будут читать.
        Неверфелл совсем пала духом. При упоминании Следствия ее до сих пор пробирал холод.
        - Не волнуйся, всем, кто заявлял о своем праве на тебя, мы сообщили о твоей новой должности. Мастер Грандибль, Чилдерсины и мадам Аппелин знают, что ты жива, здорова и отныне служишь его превосходительству.
        Сердце Неверфелл затрепыхалось, как птица со сломанным крылом. Так Эрствиль говорил правду, мастер Грандибль не забыл о ней. А потом до Неверфелл дошел смысл последних слов госпожи Леодоры.
        - Вы сказали - мадам Аппелин? Мадам Аппелин тоже хотела меня выкупить?
        - А ты не знала? После того как тебя в первый раз арестовали, мадам Аппелин хотела взять тебя в ученицы, но Максим Чилдерсин ее опередил. После пира она снова попыталась, но ее прошение отклонили.
        - Но…
        - Политика, сплошная политика. Постарайся держаться от нее подальше. И прислушайся к моему совету. Отдыхай и ни о чем не думай.
        Неверфелл послушно поплелась в комнату отдыха, где несколько раз потерпела поражение в шахматах - фигуры ее совершенно не слушались и ходили как попало. В конце концов она махнула рукой и вернулась к себе, чтобы побыть в одиночестве.
        Мадам Аппелин хотела, чтобы Неверфелл поручили ее заботам. Вот только зачем? Чтобы защитить ее - или наказать за кражу?
        - Кто-то пытался меня утопить,  - напомнила сама себе Неверфелл и сжала голову ладонями, силясь унять гул растревоженных мыслей. Кто знал, что ее отправили в подвесную тюрьму? Следователи, Чилдерсины… и создательница Лиц.
        Перед внутренним взором Неверфелл возникло кошачье лицо мадам Аппелин, миндалевидные глаза, блестящие, как цветное стекло, совершенный изгиб холодных губ. Но в следующий миг его затмило воспоминание о другом Лице, полном печали и любви, которое Неверфелл мельком увидела в их первую встречу. В голове Неверфелл образ мадам Аппелин состоял из разрозненных осколков, и те никак не хотели складываться в единую картину.
        Она твердо знала, что как-то связана с создательницей Лиц, чувствовала это с их первой встречи. То Лицо не предназначалось для чужих глаз, оно тронуло Неверфелл до глубины души, задев неведомые струны. При мысли о нем сердце Неверфелл наполнялось теплом, тоской и сладкой болью. Ей на ум пришли странные совпадения: «Семь лет назад, когда мадам Аппелин представила Каверне свой Трагический набор, я неизвестно как очутилась в сырных туннелях мастера Грандибля. Возможно ли, что с мадам Аппелин случилось что-то ужасное, вдохновившее ее на создание целой галереи страдающих Лиц? И возможно ли, что это имело какое-то отношение ко мне?»
        Неужели мадам Аппелин присутствовала в утраченном прошлом Неверфелл? Когда они встретились, создательница Лиц ее не узнала, но ведь в то время она носила маску. А когда при весьма постыдных обстоятельствах маску сорвали, мадам Аппелин лишь повторяла как заведенная: «Невозможно. Невозможно».
        «Не исключено, конечно, что она испугалась при виде моего странного лица. Но вдруг она все-таки меня узнала? И потому была так потрясена?»
        Неверфелл мысленно вернулась к Лицу, открывшемуся ей на пороге сырных туннелей. Улыбка, за которой таилась огромная усталость, доброта и печаль в изумрудно-зеленых глазах…
        «У мадам Аппелин зеленые глаза. И у меня зеленые. Это что-то значит?»
        На все мучившие Неверфелл вопросы мог быть только один ответ. Но когда она пыталась его сформулировать, желудок подкатывал к горлу, словно она сидела в утлом суденышке, попавшем в ловушку большой волны. Лодка кренилась над темной водой, а Неверфелл не могла заставить себя посмотреть вниз.
        Максим Чилдерсин обещал помочь Неверфелл разузнать о ее прошлом, но теперь она даже не знала, встретятся ли они вновь. Могущественный патриарх виноделия, обладавший огромной властью, покрыл себя позором и едва не лишился головы - и все из-за ее необдуманных действий. Неверфелл сильно сомневалась, что после случившегося Чилдерсин ради нее шевельнет хоть пальцем - пусть даже ее тайна и не давала ему покоя.
        Значит, она осталась одна. Или нет? Неверфелл вдруг вспомнила записку, которую нашла накануне. Подгоняемая надеждой, она подбежала к кровати и откинула покрывало. Шкатулка исчезла, но вместо нее там лежали бутылка чернил и пять листов бумаги. К ним прилагалась записка:

        Прячь чернила, чистую бумагу и письма под матрасом. Письма доставят адресатам, читать их никто не будет. Ответные письма положат туда же.
        За пределами квартала дегустаторов держись подальше от Бекасьего дворика, колоннады Меламорс и Зала арфистов - там ты будешь отличной мишенью для убийц.
        Мы будем смотреть в оба, но больше сделать ничего не сможем.

        Неверфелл не знала, что и думать. Столь скорое появление чернил и бумаги не могло быть совпадением. Либо Леодора передумала, либо кто-то подслушал их разговор и сообщил неизвестному благодетелю Неверфелл о ее просьбе. То есть за ней следили. Последняя мысль и пугала, и успокаивала, словно невидимая рука подхватила ее и не дала упасть, когда она оступилась.
        Неверфелл понимала, что у нее нет причин доверять автору записок. Все это могло быть очередной ловушкой. Но отказаться от возможности послать весточку мастеру Грандиблю и мастеру Чилдерсину было выше ее сил. Следующий час она, роняя кляксы и теряя буквы, подробнейшим образом описывала свои злоключения. Только о ловушке для Клептомансера Неверфелл умолчала, сообразив, что разглашение этой тайны навлечет смертельную опасность не только на ее голову. Дождавшись, когда чернила высохнут, она сложила оба письма и, поколебавшись, снова потянулась за бумагой.

        Дорогой друг,
        Спасибо.
        Кто ты?

        Спрятав все под матрас, Неверфелл села на кровать и принялась взволнованно раскачиваться. Ее снова одолевали вопросы, требовавшие немедленного ответа.
        - Так, сидя здесь, я ничего не узнаю. И я не могу просто ждать, пока меня убьют!  - наконец воскликнула она.  - А если я буду бездействовать, рано или поздно это случится.

        У стражников, охранявших квартал дегустаторов, имелись весьма подробные инструкции на случай, если кто-то посторонний попытается проникнуть внутрь. Задерживать тех, кто покидает квартал, у них приказа не было. И потому, когда самая юная из дегустаторов выскользнула из золотых дверей и решительно направилась в сторону свободных для посещения внутренних двориков, где встречались и плели заговоры вельможи, которым благоволил великий дворецкий, никто из стражников и бровью не повел.
        Эскапада Неверфелл не осталась незамеченной. Пара глаз скользнула по ней с напускным равнодушием, но, когда она скрылась из виду, обладатель этих глаз немедленно последовал за ней.

        Красавица и чудовища

        За пределами квартала дегустаторов дворец напоминал дивный сон, и Неверфелл озиралась вокруг с бесстрашием, допустимым, только когда ты спишь. Она прошла по коридору, обитому бархатом цвета полночного неба и украшенному звездами жемчугов, чтобы оказаться в широком туннеле с сумеречно-сиреневыми стенами. Он привел ее в анфиладу комнат, где потолки были испещрены предрассветными проблесками розового и золотого. За ней открывался внутренний дворик, где на позолоте, кварце и крошечных хрустальных зеркалах играл свет сотни фонариков в виде маленьких солнц. Великий дворецкий есть солнце, словно говорило это убранство. И по мере того, как ты приближаешься к сердцу его владений, оно светит все ярче.
        Неверфелл едва ступила на плиты внутреннего дворика, когда на плечо ей прыгнул кто-то пушистый и длинный хвост решительно, но мягко обвил ее шею. Неверфелл пискнула от неожиданности и, повернув голову, буквально нос к носу столкнулась с приплюснутой розовой мордочкой в ореоле белого меха.
        - Обезьяна!  - вскрикнула она с радостным изумлением.  - Настоящая обезьяна!
        Животное было не крупнее кошки и разгуливало по дворцу в расшитой блестками синей жилетке и черном бархатном берете с голубым пером. Неверфелл сразу влюбилась в его чуткие цепкие пальцы и скорбную складку между белесых бровей. И когда зверек снял берет и вывернул губы в бесстрашной широкой ухмылке, она не выдержала и расхохоталась.
        - Ты напугала меня! Ой, нет, спасибо!  - Неверфелл прикрыла рот рукой, чтобы помешать обезьянке накормить ее воздушной меренгой.  - Прости, мне нельзя принимать угощение от незнакомцев. Откуда ты взялась?
        Неверфелл заозиралась, но хозяина обезьянки не увидела. А зверек воспользовался тем, что она отвлеклась, и решил перебраться ей на голову.
        - Прекрати!  - засмеялась Неверфелл, пушистый мех щекотал нос.  - Я на секретном задании, на меня и так все пялятся, а тут еще ты мне в ухо меренгу засовываешь… Ай!
        Обезьяна спрыгнула на пол и шустро ускакала в полумрак коридора. В кулаке она сжимала несколько рыжих волосков - видимо, взяла в качестве сувенира.
        - Ну и ладно!  - крикнула ей вслед Неверфелл, с досадой потирая макушку.  - Попроси еще покатать тебя на плечах!
        Обезьяна не ответила - что было неудивительно,  - и Неверфелл поспешила убраться подальше, пока ка-кой-нибудь другой зверь не запрыгнул ей на голову, чтобы вырвать клок волос.
        Оставив квартал дегустаторов, Неверфелл очутилась в мире высоких, поражающих своим великолепием людей. Мимо нее, подметая пол шлейфами из узорчатой ткани, проплывали знатные дамы в мехах. Неверфелл едва не столкнулась с парой Картографов - те вприпрыжку неслись по коридору, размахивая странными проволочными конструкциями. Уши и рты у них были заткнуты, так что общались они исключительно жестами. Некоторые господа и дамы были окутаны облаком Духов, и при встрече с ними Неверфелл всякий раз старательно зажимала нос. Одну ослепительную даму сопровождал тихий гул, Неверфелл никак не могла взять в толк, откуда он доносится. Но, приглядевшись, увидела, что в черную с золотом сетку на волосах дамы вплетены живые осы, которым удалили жала.
        Обезьяна, вскочившая Неверфелл на плечи, оказалась далеко не последней. Неверфелл то и дело натыкалась взглядом на зверьков в ливреях домашних слуг. Когда мимо нее вразвалочку прошла мартышка с серебряным подносом, Неверфелл вспомнила, что рассказывала Зуэль. Придворным запрещается брать с собой во дворец свиту, ведь под видом слуг они могут привести убийц или солдат. Так что приходится прибегать к помощи дрессированных обезьян.
        Неверфелл не была слепой и прекрасно видела, что чужие взгляды липнут к ней, как к нитям паутины. Нет, в открытую никто на нее не таращился: придворные с показным безразличием проходили мимо, но затем звук шагов и шелест ткани стихали, и Неверфелл ощущала покалывание в затылке, словно кто-то внимательно смотрит ей вслед. Она слышала шуршание пышных воротников, когда знатные господа сближали головы и принимались шептаться, и потихоньку начинала тосковать по своей маске. Тем не менее она продолжала вглядываться в лица всех тех, с кем сталкивалась в дворцовых залах и коридорах.
        Неверфелл не сомневалась, что рано или поздно ей попадется Лицо, от которого ее сердце запнется и забьется чаще, как забилось от усталой улыбки мадам Аппелин. Любой придворный, пользующийся Трагическим набором, мог оказаться клиентом создательницы Лиц, а значит, знал, где ее найти.

        Предполагалось, что следить за Неверфелл будет несложно. Она не пыталась затеряться в толпе, выделялась на фоне придворных, без конца оглядывалась по сторонам, бесхитростно любуясь красотами дворца, и тот, кто не отставал от нее ни на шаг, мог прочесть на лице девочки все ее мысли и намерения.
        Впрочем, вскоре преследователь выяснил, что последнее обстоятельство ничуть не облегчало его задачу, ведь выражение лица у Неверфелл менялось, как картинки в калейдоскопе, и было невозможно предугадать, что же она сделает в следующий миг.
        Будь Неверфелл книгой, ее строки плясали бы на странице, заставляя неподготовленного читателя хвататься за голову: «Интересно, куда ведет этот коридор… Так, я не должна забывать о том, что мне грозит опасность… Ух ты, лама, настоящая лама! Какие у нее интересные колени, надо посмотреть поближе… Ой, не очень-то она дружелюбная, лучше буду держаться от нее подальше. Все на меня смотрят, наверное, надо поговорить вон с той худой женщиной с бородавками на… Погодите-ка, это финики на столе? Обожаю финики. Но мне их есть нельзя. Лучше я заберусь на балкон».
        Ее беспорядочные метания сводили с ума. Порой она сворачивала в безлюдные коридоры, где никто не услышал бы ее криков, только для того, чтобы секунду спустя нырнуть в самую гущу толпы. Но преследователь шел за ней по пятам и держался настороже; опыт подсказывал ему, что возможности подворачиваются в самый неподходящий момент, а терпение обычно вознаграждается.

        За очередным поворотом глазам Неверфелл открылся внутренний двор, на первый взгляд заполненный великанами. Гигантские фигуры стояли на одинаковом расстоянии друг от друга, склонив головы и взвалив на плечи тяжесть потолка. Неверфелл быстро сообразила, что перед ней богато украшенные колонны; неведомый резчик придал лицам статуй такие выражения, что казалось, будто они и в самом деле напрягают все силы, удерживая каменную толщу.
        Между гигантами степенно расхаживали обычные люди, они любовались приставленными к стене холстами, слушали музыкантов, играющих в глубине двора, внимали поэтам, декламирующим свои произведения. Неверфелл не знала, что ноги принесли ее в ту часть дворца, где художники и исполнители всех мастей собирались, дабы продемонстрировать таланты и найти могущественных покровителей.
        Неверфелл вбежала во двор, и к ней тут же устремились десятки взглядов. Она остановилась перед знатной дамой в серебряных одеждах, и ее спутники схватились за мечи.
        - Простите! Я… У вас только что было такое чудесное Лицо,  - не успев отдышаться, затараторила Неверфелл.  - Печальное, и отстраненное, и… Как луна на этих картинах.
        Плечи дамы чуть расслабились, теперь она сама с интересом изучала лицо Неверфелл.
        - Я хотела спросить, это ведь Лицо из набора мадам Аппелин?
        - Какая наблюдательная девочка!  - воскликнула дама, улыбаясь серебряными губами. Она шагнула вперед, и кольчужная ткань длинного платья негромко зазвенела. Свет играл на металлических шпильках, удерживавших ее прическу.  - Да, это Лицо из Трагического набора мадам Аппелин, только чуть перекроенное специально для меня. Мне невыносима даже мысль о том, чтобы надеть Лицо прямо из каталога.
        Дама встала рядом с Неверфелл, и рука в серой перчатке приветливо, но твердо взяла ее под локоть.
        - А ты ведь новый дегустатор его превосходительства?
        Неверфелл кивнула, немного обескураженная тем, как быстро распространяются по дворцу новости.
        - Тогда мы просто обязаны прогуляться. Я расскажу тебе, где беру свои Лица, но ты в ответ должна поделиться своими секретами.  - Дама подняла зонтик так, что теперь он укрывал от капель, срывавшихся с потолка пещеры, и ее, и Неверфелл.  - Как тебе удается столь быстро менять выражения? Правда ли, что ты пришла из верхнего мира?
        - Думаю, да,  - неуверенно ответила Неверфелл.  - Честно говоря, я не помню. Мне жаль, но я не знаю никаких секретов, просто у меня такое лицо. Я бы и сама рада его контролировать, но не могу. И мне очень нужно встретиться с мадам Аппелин. Вы знаете, где ее найти?
        - Нет.  - Серебряные губы изогнулись в задумчивой улыбке.  - Но если ты ищешь создателей Лиц, я могу тебе помочь.
        Она подвела Неверфелл к двум женщинам, которые сидели у обсидианового фонтана. Струи розовой воды взвивались хрустальными арками и падали в бассейн в форме звезды. Заметив Неверфелл и ее спутницу, дамы быстро опустили головы, словно увидели на полу что-то интересное, а одна даже уронила свой альбом для зарисовок. Неверфелл узнала создательниц Лиц - на пиру эти женщины не спускали с нее глаз.
        Их представили друг другу. Дама в серебряных одеждах, леди Адаманта, принадлежала к знаменитому роду шоколатье. Создательницы Лиц оказались сестрами Симприей и Снией де Мейна. Леди Адаманта многозначительно улыбнулась им, перед тем как уйти, и сестры учтиво кивнули ей, выражая признательность.
        - Как прекрасно встретить тебя здесь!  - воскликнула Сния, сверкая водянистыми глазами. Ростом она была ниже сестры, а ее густой голос навевал мысли о сливочной помадке. Для разговора с Неверфелл Сния выбрала гладкое, по виду дорогое Лицо, приглушив теплоту улыбки тенью царственной задумчивости.  - А мы как раз тебя вспоминали…
        - …и думали, кого нам подкупить, чтобы с тобой встретиться,  - подхватила высокая, краснолицая Симприя и хрипло засмеялась. Ее Лицо тоже принадлежало к числу дорогих, но было более экспериментальным, чем у сестры. Симприя не побоялась смешать великодушие с дерзкой самоуверенностью и выражением легкого голода.
        - Но вот ты здесь. Ты, наверное, нас не заметила на пиру…  - перебила Сния.
        - Заметила!  - просияла Неверфелл.  - Вы обе смотрели на меня. Потом вы принялись делать зарисовки в альбоме, а вы покраснели и чуть не лишились чувств.
        На долю секунды сестры оцепенели, а потом снисходительно хихикнули.
        - Раз уж ты упомянула о рисунках, дорогая, не возражаешь, если я…  - Сния подняла альбом, занесла карандаш над страницей и с надеждой посмотрела на Неверфелл.  - Хотя бы пока мы беседуем.
        - Ничуть не возражаю.
        Симприя подвинулась, давая Неверфелл место на бортике фонтана. Карандаш яростно вгрызся в бумагу, а глаза Снии заметались по лицу Неверфелл.
        - Итак,  - вернулась к разговору Симприя,  - леди Адаманта сказала, что тебе нужна создательница Лиц.
        - Да,  - не стала отпираться Неверфелл.  - Я ищу мадам Аппелин.
        - Весперту Аппелин? И зачем же она тебе понадобилась?  - В голосе Симприи скользнули прохладные нотки, и Неверфелл вспомнила слова Эрствиля о том, что другие создательницы Лиц недолюбливают мадам Аппелин.
        Неверфелл целую секунду думала над достойным ответом, потом махнула рукой и рассказала все как есть.
        - Я встретила ее в сырных туннелях, и она была ко мне добра, но я вломилась к ней в дом и теперь не знаю, злится она на меня или нет, так что я хотела встретиться с ней и поговорить. А правда, что другие создатели Лиц ее ненавидят?
        - Ох, милая!  - Симприя рассмеялась, быть может, капельку наигранно.  - Ненавидят, слово-то какое. Никто не станет тратить ненависть на эту выскочку. У всех нас есть прошлое, и если она не желает говорить о своем, значит, ей есть что скрывать.  - Симприя кивнула со знанием дела.  - И некоторые догадываются, что именно.
        Неверфелл даже подпрыгнула от нетерпения.
        - Вы знаете что-то о прошлом мадам Аппелин?
        Сния с досадой зацокала языком, и Неверфелл обратила внимание, что земля у нее под ногами покрыта ровным слоем вырванных из альбома набросков.
        - Доказать ничего не удалось,  - уклончиво ответила Симприя,  - но кое-что я действительно знаю. Она жила в Трущобах, где обитают сушильщики, шлифовальщики окаменелостей и отошедшие от дел Картографы. В тех местах не задают лишних вопросов.  - Симприя подалась вперед, и на ее красном лице заиграла доверительная улыбка.  - Примерно за год до того, как она представила свой Трагический набор, Весперта влезла в долги. Большие долги. Во-первых, она покупала больше еды, чем требовалось ей самой и ее Глиняной девочке. К тому же много денег уходило на образцы деликатесов. В частности, на Вино.
        У Неверфелл мелькнула мысль, что мадам Симприя, должно быть, потратила немало времени, опрашивая торговцев, чтобы вызнать о делах мадам Аппелин. Странно, что она так интересовалась той, кто не стоил ее ненависти.
        - А во-вторых, платья.
        - Платья?  - недоуменно моргнула Неверфелл.
        - Именно. Для девочки вот такого роста.  - Симприя задержала руку примерно в метре над полом.  - Слишком маленькие для ее ученицы. Ты понимаешь, что это значит?
        Неверфелл уставилась на нее широко распахнутыми глазами. Улыбка Симприи стала еще шире.
        - Она прятала ребенка,  - прошептала создательница Лиц.  - В своей грязной кротовой норе.
        Неверфелл почудилось, будто мир вокруг нее взорвался. Мадам Симприя озвучила то, о чем сама Неверфелл даже думать боялась, и немыслимое объяснение, невозможная возможность засияла из глубины еще ярче, чем прежде.
        - И если она его прятала, значит, с ребенком что-то было не так,  - продолжала Симприя.  - Возможно, дитя было плодом запретной, постыдной любви - или тайного брака. А отец ребенка - преступником или чернорабочим. Или…  - улыбка Симприи стала еще шире,  - ребенок родился уродливым! Представляешь, какой позор! Создательница Лиц не в силах исправить уродство собственной дочери.
        Сния сдавленно застонала и раздраженно вырвала из альбома очередной лист.
        - Милое дитя,  - процедила она сквозь стиснутые зубы,  - ты можешь задержать одно выражение на лице дольше, чем на пару секунд?
        Неверфелл едва ее слышала.
        - Но что случилось с ребенком?
        - Никто не знает.  - Симприя выразительно вскинула брови.  - Но когда Весперта Аппелин переехала в роскошные апартаменты при дворе, никакого ребенка с ней не было. Полагаю, бедняжка умерла во время эпидемии инфлюэнцы.
        - Инфлюэнцы?  - растерянно переспросила Неверфелл.  - Но это же болезнь. Разве в Каверне случаются эпидемии? Это ведь одна из причин, почему мы не пускаем сюда чужаков.
        - Так и есть,  - согласилась Симприя.  - Следствие тогда с ног сбилось, выясняя, как зараза проникла в Каверну, но ответов так и не нашли. В конце концов весь квартал попросту обнесли стеной, чтобы запереть болезнь. По сей день в районе Трущоб запрещено рыть туннели, на случай если она все еще поджидает внутри.
        Неверфелл затошнило от ужаса при мысли о больных, которые оказались заживо погребены в собственных домах. Им оставалось только ждать, когда закончится вода и погаснут светильники.
        - Тех, кого эпидемия пощадила, поместили в карантин,  - продолжала Симприя,  - пока все не удостоверились, что они незаразны. Но к тому времени умерло очень много людей. Глиняная девочка Весперты Аппелин была одной из первых. Увы! Ей было всего шестнадцать. Такая красивая, зеленоглазая. Мадам Аппелин всегда выбирает девочек с зелеными глазами, под цвет собственных.
        «Зеленые глаза. Зеленые глаза, как у нее. Зеленые глаза, как у меня. Может, мадам Аппелин и в самом деле моя… Но я ведь из надземного мира, а она - нет! Это не имеет смысла! Только если…»
        - Вы сказали, что о прошлом мадам Аппелин ничего не известно. Так, может, она тоже… не из Каверны?
        Неверфелл повернулась к сестрам де Мейна и обнаружила, что они ее не слушают. Склонившись над набросками, Симприя и Сния бросали на Неверфелл быстрые взгляды.
        - Нет, нет, все бесполезно, изменения невозможно запечатлеть…
        - …как крылья бабочки…
        - …и сохранить их так же непросто…
        Сестры замерли, словно им в голову пришла одна и та же мысль. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом медленно повернулись к Неверфелл. На лицах у них играли одинаковые улыбки, выражавшие искреннюю заботу.
        - Именно,  - промурлыкала Симприя.  - Думаю, можно…  - Она выпрямилась и провела рукой по подбородку Неверфелл.  - Где-то здесь, что скажешь?
        - Только нужно будет действовать очень осторожно.
        Сния понизила голос, словно Неверфелл была зверьком, которого они боялись спугнуть. У Неверфелл по ногам забегали мурашки, и ей захотелось оказаться подальше от создательниц Лиц.
        - Используем пробковую подставку?
        - Так мы выясним, как оно работает,  - прошептала Симприя, склоняя голову набок. Ее глаза внимательно изучали лоб Неверфелл.  - И почему отличается от прочих. Что заставляет его меняться…
        Неверфелл отшатнулась от любопытных пальцев создательниц Лиц и вскочила на ноги.
        - Вы хотите ободрать мое лицо, чтобы узнать, в чем его секрет!  - взвизгнула она.
        Сестры де Мейна медленно и осторожно встали, по-видимому намереваясь успокоить Неверфелл и убедить ее снова сесть рядом. А Неверфелл вдруг обратила внимание на жабьи складки на шее Снии и на то, какие сильные у Симприи руки.
        - Ну тише, тише, не говори чепухи,  - засопела Симприя.  - Мы не собираемся делать это сейчас, пока ты жива и пользуешься своим лицом.
        - Не трогайте меня!  - Неверфелл шарахнулась в сторону и спряталась за ближайшей колонной.
        - Мы столько можем для тебя сделать,  - вкрадчиво произнесла Сния, неумолимо приближаясь к Неверфелл.  - Нам всего-то нужна расписка, что после смерти твое тело достанется сестрам де Мейна. Даже не все тело, достаточно одной головы…
        С опаской выглянув из-за колонны, Неверфелл увидела, что леди Адаманта, привлеченная криками, уже спешит к фонтану вместе с вооруженными спутниками. Кольчужное платье звенело на ходу, как оркестр маленьких кимвал.
        Неверфелл сорвалась с места и побежала, петляя между каменных столбов. Позади раздавались проклятия преследователей, которые поскальзывались на мраморных плитах, пытаясь ее догнать. Неверфелл бросалась из стороны в сторону, а потом кинулась к выходу из зала, не обращая внимания на вопли перепуганных обезьян. За спиной она услышала шелест и позвякивание слева - леди Адаманта коброй вынырнула из темноты и потянулась к ее рукаву. Но серебряная перчатка схватила лишь пустоту - Неверфелл удалось вывернуться.
        Она помчалась по галерее, слишком поздно заметила фонтан, пробежала по нему, подняв облако брызг, и понеслась дальше, оставляя за собой цепочку мокрых следов. Слишком поздно она поняла, что теперь найти ее не составит труда. Страх добавил Неверфелл скорости, но с врожденной неловкостью она ничего поделать не могла.
        - Ой, простите, простите!  - воскликнула Неверфелл, когда едва не сшибла слугу, выбив у него из рук миску с черносливом. Затем она споткнулась о ковер и лишь чудом удержалась на ногах. А в очередной арке почти оборвала музыкальные подвески - те ответили ей возмущенным перезвоном, который переполошил дремавшего в клетке какаду.
        Неверфелл не могла остановиться и поправить все, что натворила. Подгоняемая паникой, она мчалась вперед, и стук сердца шагами преследователей отдавался в ее ушах.

        Девочка не оглядывалась и потому даже не догадывалась о том, что происходит за ее спиной. Когда минутой позже леди Адаманта со спутниками вбежали в галерею, беспорядок, учиненный Неверфелл, бесследно исчез. Кто-то вытер мокрый пол, убрал раскиданный чернослив и вернул на место сдвинутый ковер. Музыкальные подвески сонно позвякивали, а довольный какаду грыз сухарик. Тишину нарушал только плеск воды в потревоженном фонтане. А сам коридор, казалось, оканчивался тупиком. Дальняя арка была скрыта тяжелой портьерой, перед которой стояло несколько столов.
        Леди Адаманта властно подозвала слугу в белой ливрее.
        - Я ищу своего друга,  - объяснила она, надевая Лицо номер 96 - «Неспешный рассвет, увиденный сквозь бокал медовой росы».  - Ты не видел рыжеволосую девочку в форме дегустатора? Боюсь, она потерялась.
        - Прошу прощения, мадам, но никого похожего я здесь не заметил. Я могу как-нибудь вам помочь?
        У слуги было стандартное для его должности Лицо, угодливое и пустое, как чистая салфетка. Леди Адаманта отпустила его взмахом руки и направилась в зал с каменными гигантами, только излишне резкая походка выдавала ее раздражение.
        Но едва леди Адаманта и ее спутники удалились, в коридоре раздались иные шаги, тихие и вкрадчивые. Пытливый взгляд скользнул по галерее, подмечая рябь на воде, перья какаду возле клетки, в спешке чуть криво поставленные столы.
        Девочка прошла здесь, и кто-то очень постарался скрыть ее следы. Не страшно. Он успел украсть у нее кое-что и теперь легко сможет до нее добраться. А она уже и забыла, чего лишилась.

        Охота

        Двор часто сравнивали с джунглями, и на то имелись серьезные причины. Как и джунгли, двор поражал буйством красок, а люди, приближенные к нему, повадками напоминали лесных зверей. Одни, яркие и самовлюбленные, были подобны радужным птицам и яркокрылым бабочкам. Другие трудились в поте лица, прилежно и незаметно, как гигантские муравьи, что спешат со своей ношей по лиственному ковру. Третьи - большеглазые лемуры на ветках - прятались в тени и наблюдали, ожидая своего часа.
        Джунгли таят в себе много опасностей, но главная из них - позабыть, что ты не единственный охотник. И скорее всего, даже не самый грозный.

        Стражи, стоявшие у ворот квартала дегустаторов, ничего не сказали, когда мимо них молнией проскочила новенькая. Форменная перевязь сбилась набок, а лицо покраснело под стать волосам.
        Влетев в свою комнату, Неверфелл заперла дверь, рухнула в кресло и только тогда позволила себе выдохнуть. Но сидела она недолго. Вспомнив о письмах мастеру Грандиблю и мастеру Чилдерсину, Неверфелл подскочила к кровати и заглянула под матрас. Писем не было: на их месте лежала одинокая записка, которую взволнованная Неверфелл поспешила развернуть.

        Мы не можем открыться тебе. Твое лицо выдаст нас, и мы попадем в беду.
        Будь осторожна. Сегодня за тобой следили. Мы думаем, что это был наемный убийца.

        Неверфелл целую минуту перечитывала последнее слово. Она-то думала, что была весьма осторожна во время прогулки. Многие провожали ее взглядом, но слежки она не заметила. Охваченная страхом, Неверфелл почувствовала, как холодеют ноги. И ведь она даже не знает, что за убийца следовал за ней по пятам! Его мог послать человек из ее прошлого, опасавшийся, что Неверфелл помнит какой-то страшный секрет. Или же убийцу наняли Гандерблэки, так и не простившие ей пролитое вино. Или еще кто-нибудь, кого она случайно оскорбила неловким взглядом или жестом.
        Каждый шаг подвергал Неверфелл смертельной опасности. Заговоришь с незнакомцем - умрешь. Возьмешь неправильную вилку - умрешь. Забудешь о чем-то - умрешь. Скажешь что-то не к месту - умрешь. Высунешься за пределы квартала - умрешь.
        «Да, но пока-то не умерла,  - напомнила Неверфелл недавно обнаруженная бунтарская сущность.  - Я выбралась на разведку и кое-что узнала. Сама приняла решение, и оно принесло результаты».
        Неверфелл выпрямилась на кровати и мысленно перебрала все, что случилось с ней за последние несколько часов. Если Симприя и Сния не врали, семь лет назад мадам Аппелин покупала одежду для маленькой девочки. Возможно, для своей племянницы или для дочери друзей - но тогда почему она держала это в секрете? И зачем создательнице Лиц тратить деньги, которых у нее не было, на чужого ребенка? Куда вероятнее, что она влезла в долги ради собственной дочери. Должно быть, она очень ее любила.
        Если сестры де Мейна историей о платьях хотели отбить у Неверфелл интерес к мадам Аппелин, то они просчитались. Разговор с ними только еще больше распалил ее любопытство, наполнив сердце надеждой.
        Несмотря на одолевавшие ее страхи, Неверфелл поболтала ногами в атласных туфельках, чувствуя, как сворачиваются в животе серебряные гусеницы волнения. Она пробежалась кончиками пальцев по лицу. «Я похожа на мадам Аппелин?» Неверфелл до сих пор отчетливо помнила увиденное в зеркале отражение. «Не слишком,  - вынуждена была признать она.  - Я не такая красивая. И слишком высокая для своих лет, а мадам Аппелин миниатюрная. Но у нас обеих зеленые глаза. Сестры де Мейна рассказали про вспышку инфлюэнцы. Возможно, заразу принес в Каверну чужак из внешнего мира. А вдруг это был мой отец? Вдруг он заявился в Трущобы, встретил мадам Аппелин, они полюбили друг друга и…»
        Воображение Неверфелл пустилось в галоп, но ей пришлось его осадить.
        «Нет, такого не может быть, ведь тогда получается, что девочка родилась после эпидемии. А ей в то время было уже лет пять, если судить по платьям. Значит… мадам Аппелин сумела как-то выбраться из Каверны, вышла замуж в надземном мире, родила ребенка, а потом вернулась вместе с дочерью… Но как?»
        Неверфелл нахмурилась, потом закусила губу. Она пыталась выстроить стройную теорию, но упрямые факты все время сбивали ее с пути. У Неверфелл возникло неприятное чувство, будто она пытается соединить неподходящие друг к другу детали пазла.
        Ей требовалась информация, а если за стенами квартала Неверфелл поджидал убийца, было безумием соваться туда в одиночку. Она понимала, что без союзника не обойтись. Схватив листок бумаги, она набросала новое письмо.

        Дорогая Зуэль.
        Пожалуйста, напиши мне и дай знать, все ли у тебя хорошо. Надеюсь, твои родственники успокоились и больше не пытаются убить друг друга или запереть тебя. У меня все в порядке. Вроде бы сейчас никто не собирается посадить меня под арест, что для разнообразия приятно.
        Ты можешь прийти во дворец? Мне очень нужно обсудить с тобой то, что я узнала о мадам Аппелин. Ты разбираешься во всех этих придворных делах куда лучше меня, а еще ты здорово придумываешь всякие планы. Кстати, ты что-нибудь знаешь о месте под названием «Трущобы»?
        Если будешь писать мне, отправляй письма с человеком, который принесет это послание, или они попадут к следователям.
        Неверфелл

        Затолкав письмо под матрас, Неверфелл задумчиво обхватила колени. Мысли у нее в голове так и толпились. Впервые в жизни она не пряталась в углу и не спасалась бегством. Теперь она сама стала охотником, идущим по следам своего прошлого… и мадам Аппелин.
        Не стоит и говорить, что жители Каверны горячо обсуждали совсем другую охоту. О скандальной выходке Клептомансера и вызове, который бросил ему великий дворецкий, шептались на всех уровнях подземного лабиринта. Парфюмеры выпустили новые ароматы под названием «Похититель сердец» и «Кошачьи уловки». Художники не покладая кистей трудились над портретами Клептомансера, изображая высокого мускулистого человека в плаще с капюшоном. Этот образ не имел ничего общего с коренастой фигурой в защитных очках и металлическом костюме, спрыгнувшей с сырной тарелки и нырнувшей в подземное озеро.
        А следователи тем временем сбились с ног в поисках нахального похитителя Стакфолтера. Столь могучие сыры, как правило, обладали и могучим запахом, и Стакфолтер Стертон, выращенный мастером Грандиблем, не был исключением. Работавшие на Следствие парфюмеры без устали рыскали по пещерам в надежде учуять отголоски драгоценного мшистого аромата. Те же, кого природа не одарила столь чутким обонянием, обыскивали туннели с ручными слеполозами - крохотными слепыми змейками с невероятно развитым нюхом.
        Палата диковин в эти дни привлекала больше любопытства, чем когда-либо. Сотни жителей Каверны толпились у ее дверей, желая посмотреть на выставленные там чудеса, и в особенности - на длинноногого камелеопарда. Все заметили, что стражников стало больше, но главные охранные меры от глаз посторонних были скрыты. Скрыты они были и от тех, кто глядел сквозь потайные щели в стенах, полагаясь на обостренные специями чувства.
        В надежде выяснить, что на сей раз придумает Клептомансер, один Следователь даже прибегнул к помощи сыра. Несмотря на все предостережения, он рискнул проглотить несколько кусочков печально известного Бородавчатого Бормочеддера. Этот сыр славился своей способностью открывать будущее, а на вкус был как подогретый сок из гнилых опарышей. Впрочем, сыры никогда не отличались покладистостью, и человек разумный не стал бы возлагать особых надежд на порожденные ими видения. Следователь действительно заглянул в собственное будущее, но узнал только, что его младший сын будет страдать косоглазием, что ему самому однажды сломают нос пресс-папье в виде пингвина - и что остаток дня он будет маяться животом из-за того, что слишком увлекся жирной пищей.
        Великий дворецкий тщательно все продумал. Его стараниями Палата диковин превратилась в настоящую крепость, и пробраться туда было почти невозможно. Почти. Эта оговорка имела огромное значение для его плана. Великий дворецкий убедился, что в защите осталось уязвимое место, заметить которое способен только очень внимательный и умный вор. Теперь единственный путь внутрь лежал через водопровод главного дворца. На подобную авантюру решится лишь безумец - или человек крайне отважный. Великий дворецкий не сомневался, что Клептомансер увидит изъян в защите, и надеялся, что вор сочтет это недоработкой охранников. Если все получится и Клептомансер проглотит наживку, его будут ждать.
        Но если ловушка не сработает? Великий дворецкий улыбнулся. На такой случай у него были заготовлены другие. Он полагал, что металлический костюм защитит Клептомансера от стрел, ядовитых газов и коварных Духов, и потому решил не ограничиваться обычными средствами. Чучело камелеопарда теперь было отнюдь не таким безобидным, как в тот день, когда его изучала Неверфелл. Великий дворецкий приказал добавить в опилки специальный порошок, который начнет действовать, едва чучело сдвинут с места или встряхнут. Этот порошок не способен смутить разум или отравить человека, зато его испарения заставляют металл ржаветь со сверхъестественной скоростью. Теперь к стремлению великого дворецкого изловить Клептомансера добавился научный интерес. Он сомневался, что наглый вор останется ловким и быстрым, когда ржавчина разъест его хитроумный доспех.
        Прожорливый паук повис на блестящей нити, перебирая лапами, будто чуткими пальцами. Он спускался все ниже и ниже, каждое его движение сопровождалось вспышкой зеленого света. Паука неудержимо влекла жирная мертвая муха, черной жемчужиной возлежавшая на гладкой подушечке. Еще миг - и хищное растение вознаградило себя за терпение, сомкнув пасть и отрезав жертве путь к отступлению.

        По вселяющему ужас Залу арфистов с важным видом расхаживала маленькая фигурка. Беззаботно бормоча что-то себе под нос, она время от времени озиралась по сторонам, но в умных печальных глазах цвета какао не было и следа настороженности. На выпяченных розовых губах белели крошки меренги. Дойдя до середины зала, обезьянка присела под источником зеленоватого света и принялась обнюхивать и теребить рыжие волоски, которые сжимала в руке. Со стороны она напоминала хозяйку, перебирающую пряжу для прялки.
        Наконец обезьянка выпятила губы, словно старуха, пьющая суп из миски, поднялась и как ни в чем не бывало подошла к дальней стене, чтобы отодвинуть край гобелена. Под ним обнаружилась маленькая веревочная лестница. Обезьянка начала взбираться по ней, скользя под гобеленом крохотным бугорком. Лестница заканчивалась у потайного окна, куда зверек не замедлил протиснуться, чтобы очутиться по ту сторону стены.
        В этой комнате было светлее, чем в Зале арфистов, и звуки ее наполняли отнюдь не столь мелодичные - тишину нарушали храп, рычание и скрежет зубов. Обезьянка запрыгнула на стол, встала на задние лапы, а передние развела, словно важная герцогиня, и так прошествовала мимо клетки со спящей росомахой, аквариума со стеклянными пауками и искусственного пруда, где в облаке шипастых плавников плавали леденцово-полосатые красно-белые рыбки. Обезьянка не удостоила их и взглядом, зато сноровисто забралась на плечо поджидавшего ее хозяина и жеманно надула губы, когда тот почесал ее под подбородком.
        - Браво, Марсель. Отличная работа.
        Хозяин осторожно забрал у обезьяны рыжие волоски и поднес их к свету. Марсель спокойно расстался с добычей, получив в награду очищенный бразильский орех. Обезьянка повертела его в лапах, потом спрятала за щеку и принялась жевать.
        Хозяин Марселя тем временем поднес волоски к клетке, стоявшей рядом с фонарем. Она была сделана из мелкой сетки - крупные ячейки не задержали бы ее обитателей. Внутри в зеленоватом свете фонаря вяло шевелился гладкий серый клубок, который напоминал давно позабытый узел, пытающийся развязаться.
        Хозяин Марселя взял деревянную штуку, похожую на перцемолку. Занеся ее над клеткой, он несколько раз повернул головку с видом опытного шеф-повара, приправляющего рагу. В клетку посыпались крупицы розового порошка. Это был не перец, а Воньдамон - специя, известная своим свойством обострять нюх. Спутанный клубок пришел в движение, слепые остроконечные головки раскрывали рты, пробуя воздух на вкус.
        Зажав щипцами рыжий волос, хозяин Марселя просунул его сквозь ячейку. Слепые создания зашевелились еще активнее, по трущимся друг о друга тонким блестящим телам забегали синие искры. Маленькие жадные рты вытянули волосок из щипцов и, разорвав на куски, потребовали добавки.
        Марсель растянул губы в усмешке, обнажив желтоватые зубы.

        Слабое место

        Чтобы пройти через джунгли, нужно либо стать незаметным, либо сделать так, чтобы тебя все боялись.
        Впервые ступая по затейливой мозаике дворца, Зуэль снова и снова твердила про себя мантру дяди Максима. Ее представили ко двору, пригласили на пир у великого дворецкого, и, значит, она заслужила право посещать дворец. Только Зуэль прекрасно понимала, что это право ее не защитит. Если она оступится или проявит слабость, другие сразу увидят в ней жертву - или возможность.
        Ее сопровождали три стражника, но Зуэль все равно приходилось прилагать усилия, чтобы не сбить шаг и удержать на лице сияющую самодовольством и радостным предвкушением улыбку. Она мысленно считала, стараясь дышать медленнее. Раз, два, три - вдох. Раз, два, три - выдох. «Я Чилдерсин,  - твердила она про себя.  - Я Чилдерсин. Я - усы большого льва. Они смотрят на меня и видят льва. Я смогу. У меня получится. Я лучшая актриса школы Боморо».
        Когда стражники привели Зуэль к арочной двери, ведущей в квартал дегустаторов, она с удивлением осознала, что волнуется куда сильнее, чем ей бы хотелось.
        «Как глупо!  - мысленно одернула себя Зуэль.  - Это ведь Неверфелл, всего лишь Неверфелл. Но… Столько всего произошло. Что я ей скажу? И что ей успели сказать другие? Знает ли она, что весь двор только о ней и говорит?»
        Зуэль не сомневалась: сейчас придворные всеми правдами и неправдами борются за то, чтобы быть представленными новому дегустатору его превосходительства. Ныне Неверфелл не просто занимала важную должность - она была загадкой, модной причудой великого дворецкого, и придворные хотели приблизиться к ней, чтобы упрочить свое положение. Зуэль была на шаг впереди, поскольку Неверфелл считала ее своей подругой, но если она не воспользуется этим преимуществом, вскоре ее оттеснят те, кто готов локтями прокладывать путь к доброму и впечатлительному сердцу Неверфелл.
        Когда Зуэль показала дяде Максиму письмо, тот ясно дал понять, что племянница ни в коем случае не должна упустить этот шанс: «Да, тебе непременно следует встретиться с Неверфелл, или она обратится к другим со своими вопросами и тревогами. Будь ее подругой. Доверенным лицом. Когда ей потребуется помощь, она должна прийти к нам». Зуэль понимала, к чему он клонит. Семью Чилдерсин столкнули с пьедестала и едва не втоптали в грязь. Им нужно во что бы то ни стало укрепить свое могущество, и Неверфелл в качестве дегустатора может оказаться полезной.
        - Боюсь, вам придется подождать, миледи,  - негромко проговорил стражник.
        Зуэль коротко кивнула, и он исчез за дверью. Двое других остались ее охранять. Итак, теперь она стала «миледи», а не «мисс». Не о том ли она всегда мечтала? Почему же от этого обращения у нее мороз по коже? В нем было что-то холодное и окончательное, оно прозвучало, как поворот ключа в замке закрывшейся за спиной двери. Детство закончилось, и отныне вся жизнь Зуэль пройдет в рамках «большой игры» и той роли, которую отведет для нее дядя Максим. Пути назад не было.
        А вот дверь перед ней, напротив, распахнулась минуту спустя.
        - Зуэль!
        Рыжеволосый ураган едва не сбил Зуэль с ног - так торопилась Неверфелл ее обнять.
        - Ты жива! Тебя не заперли! А твоя семья в порядке? Они тоже здесь?
        Кажется, со времени их последнего разговора Неверфелл успела позабыть все, чему ее старательно обучали. Одна встреча - и правила этикета слетели с нее, как плохо закрепленные чемоданы с подскочившего на кочке экипажа.
        - Успокойся! Я пришла одна.  - Зуэль с трудом высвободилась из объятий Неверфелл, взяла ее за плечи и отодвинула на расстояние вытянутых рук.  - Дядя Максим решил, что так я вызову меньше подозрений. Но просил передать тебе привет. С остальными тоже все в порядке. С нами все… хорошо. Твой план сработал.
        Вспомнив, с какой самоубийственной отвагой Неверфелл бросилась к великому дворецкому только ради того, чтобы спасти Чилдерсинов, Зуэль не сдержалась и на миг опустила глаза.
        - А как ты?  - поспешила спросить она.
        Неверфелл широко улыбнулась, и улыбка ее была подобна яркой вспышке, за которой трудно было что-либо рассмотреть. Но, окинув Неверфелл пристальным взглядом, Зуэль увидела и припухшие синяки, и покрасневшие царапины.
        - Все было так плохо? Тебя допрашивали? Что они с тобой сделали?
        - Ох!  - Неверфелл с горестным вздохом потерла след от паучьего укуса на шее. Потом пожала плечами.  - Ну, сперва они натравили на меня пауков и змей, потом немножко взорвали, и еще там был страшный малиновый торт, но сейчас все хорошо. Наверное. Хотя, боюсь, торты я теперь не скоро смогу есть. И малину. Смотри!
        Неверфелл подняла руки и поводила пальцами, на которых поблескивали металлические наперстки.
        - Мне приходится их носить, чтобы я не грызла ногти. Я не возражаю, только они звенят, когда я сую их в рот.
        - А что великий дворецкий?  - Зуэль сделала отчаянную попытку ухватить поводья разговора, прежде чем Неверфелл опять занесет куда-нибудь в сторону.  - Ты заслужила его благосклонность? Теперь ты под его защитой?
        - В каком-то смысле да.  - Неверфелл прикусила губу и, наклонившись, прошептала Зуэль на ухо: - Кажется, я понравилась его Левому глазу.
        - Хорошо.  - Зуэль опасливо огляделась: многие при дворе пользовались Паприкоткой - специей, которая обостряла слух.  - Давай отойдем куда-нибудь, где можно поговорить в тишине.
        Зуэль не имела права посещать квартал дегустаторов, но рядом обнаружилась уединенная комната, которая предназначалась специально для гостей. Туда они и направились. Вездесущие дворцовые слуги распахнули двери перед Неверфелл, и Зуэль вдруг кольнула мысль, что, возможно, стражники и ее тоже называют «миледи». Почетное обращение вмиг потеряло весь свой лоск, словно из золотого кулона превратилось в латунную подвеску на ошейнике у щенка или поросенка.
        Едва они остались одни, Зуэль перешла к делу.
        - Неверфелл, мало расположить к себе Левый глаз. Ты должна заручиться поддержкой Правого, и как можно скорее.
        - Как можно скорее? Но почему?  - недоуменно моргнула Неверфелл.
        - Потому что Правый глаз благоволит Следствию, а Следствие отнюдь не на твоей стороне. Я точно знаю, что следовательница Требль тебе не доверяет. Она несколько раз обращалась к его превосходительству с просьбой допросить тебя. Неверфелл, этого нельзя допустить ни в коем случае. Они будут пытать тебя, и ты признаешься во всем, что они скажут.
        - Но я думала, что больше их не интересую,  - расстроенно откликнулась Неверфелл.  - Откуда ты все это знаешь?
        - У нашей семьи есть свои люди среди следователей,  - как ни в чем не бывало ответила Зуэль и засмеялась, увидев изумление на лице Неверфелл.  - Ну что ты удивляешься? Все, кто имеет хоть какой-то вес при дворе, шпионят за Следствием. Это ведомство буквально нашпиговано ушами. Вот почему так сложно выяснить, кто пытался убить тебя, когда ты сидела в клетке. Не исключено, что это был один из следователей. Но он мог работать на кого угодно.
        Стоило Зуэль замолчать, и Неверфелл засыпала ее вопросами о Чилдерсинах. Коротко вздохнув, Зуэль сообщила ей последние новости. Через несколько часов после того, как Неверфелл попала к великому дворецкому, Максим Чилдерсин вернулся домой - измученный, но невредимый. Он без труда восстановил порядок в семье и сумел не допустить кровопролития.
        - И теперь мы все старательно притворяемся, что ничего не случилось.  - С губ Зуэль сорвался горький смешок, когда Неверфелл вытаращила на нее глаза.  - А что нам еще остается? Как иначе мы сможем сидеть за одним столом каждое утро? Конечно, дядя Максим накажет некоторых членов семьи за то, что они натворили в его отсутствие. Но он сделает это втайне от остальных - и тогда, когда сочтет нужным. Все это знают.
        На лице Неверфелл проступили изумление, ужас и неверие, но на смену им вопреки ожиданиям Зуэль не пришло озадаченное принятие. В голове у Неверфелл вертелась какая-то мысль, и она не спешила от нее отмахиваться. Она напоминала обезьянку, которой дали орех, и точно так же внимательно изучала свои сомнения и пробовала их на зуб. Зуэль заподозрила, что Неверфелл впервые попыталась проникнуть взглядом сквозь золотой ореол, которым она окружила Максима Чилдерсина в порыве верности и благодарности.
        - Ты изменилась,  - признала она, хотя и не собиралась говорить об этом вслух.
        - Да?
        - Да. Чуть-чуть. Выражения твоего лица стали… более оформленными. И менее…  - Зуэль едва не сказала «безумными», но вовремя опомнилась.  - Менее путанными.
        - Ты права. Я и чувствую себя по-другому.
        - Так зачем ты меня позвала? Я получила твое письмо. Почему тебя так интересует мадам Аппелин?
        После того, что случилось на прослушивании, Зуэль меньше всего хотелось говорить о создательнице Лиц. Ее имя напоминало Зуэль о собственных ошибках, недовольстве дяди Максима и цене, которую ему, скорее всего, пришлось заплатить, чтобы убедить мадам Аппелин забыть об этом маленьком недоразумении.
        И все же выхода у Зуэль не было. Неверфелл охотно пустилась в довольно-таки бестолковые объяснения: она говорила о том, что чувствует странную связь с мадам Аппелин, о таинственном Лице, запечатлевшемся в ее сердце, и о том, что создательница Лиц, вероятно, узнала ее. Неверфелл пересказала Зуэль видения, которые пробудило Вино из погребов Максима Чилдерсина, и наконец поделилась с ней тем, что услышала от сестер де Мейна. Зуэль и забыла, как утомительно слушать вошедшую в раж Неверфелл. Ей казалось, будто та буквально обстреливает ее восклицательными знаками.
        - Погоди, ты что, одна гуляла по дворцу?  - Зуэль перебила безудержный поток слов.  - Неверфелл, ты хоть представляешь, как это опасно?
        Ужас перед вопиющим безрассудством Неверфелл боролся в ней с чувством острой несправедливости. Подумать только, неловкая, невежественная Неверфелл бродит по дворцу, как дикий зверь, и возвращается целой и невредимой. Кому угодно такая прогулка могла стоить жизни, но она ушла безнаказанной.
        С другой стороны, Зуэль поняла, что некоторые придворные попытались завязать знакомство с Неверфелл и потерпели сокрушительное поражение. Если повезет, впредь Неверфелл будет более осмотрительна и скорее обратится к Чилдерсинам, чем к кому-либо еще.
        - Но я должна была разузнать что-нибудь о мадам Аппелин!  - запротестовала Неверфелл.  - Мне кажется, мы с ней связаны. Как будто мы родственные души… Очень родственные.
        Неверфелл явно хотела сказать что-то еще, но не решалась. Впрочем, ее молчание было красноречивее всяких слов.
        - Ради всего святого,  - вздохнула Зуэль. В глазах Неверфелл было столько надежды, что Зуэль поневоле стало ее жаль.  - Неверфелл, подумай хорошенько. Разумеется, ты почувствовала в ней родственную душу, когда вы прощались на выходе из сырных туннелей. Ты почувствовала именно то, что должна была. В Трагическом наборе мадам Аппелин есть ряд материнских Лиц. Она использует их для общения с Глиняными девочками, чтобы расположить их к себе и заручиться доверием. Мадам Аппелин и тебя хотела привлечь на свою сторону. К тому же ты узнала Лицо, которое она надела, а не саму мадам Аппелин. Семь лет назад Трагический набор был на пике популярности, его носили на каждом углу. Возможно, им пользовался кто-то, кто был к тебе добр. Но это не значит, что это была мадам Аппелин.
        Неверфелл приуныла, но быстро воспрянула духом. Она нахмурилась и упрямо выпятила губу. Внутри у нее клокотал котелок с несговорчивостью, о существовании которого Зуэль прежде и не подозревала. И в том котелке - пусть лишь на миг, но все же - бриллиантом сверкнула злость.
        - Мы с ней как-то связаны,  - словно защищаясь, сказала Неверфелл.  - Я и мадам Аппелин. Я точно знаю, как знаю и то, что в этом нет никакого смысла. Когда я ее увидела, во мне что-то пробудилось. Все пришло в движение, как будто у меня внутри все эти годы спал механизм. Спал и ждал, что кто-то дернет за рычаг. Моя встреча с мадам Аппелин стала этим рычагом. Я знаю ее, Зуэль. И еще знаю, что должна дергать за рычаг, пока не вспомню, откуда я ее знаю.
        Неверфелл и впрямь вела себя так, словно очнулась от долгого сна. Переполнявшая девочку энергия, которая раньше прорывалась всплесками безумных поступков, теперь обрела русло. И укротить ее течение было уже не так просто.
        Зуэль глубоко вздохнула и шумно выдохнула.
        - Что ж, ладно. Я помогу тебе дергать за рычаг.
        Неверфелл, которая явно приготовилась ее переубеждать, теперь выглядела слегка сбитой с толку. Зуэль изящно пожала плечами.
        - Я полагаю, выбора у меня нет. Иначе ты так и будешь слоняться по дворцу, ища неприятности на свою голову.  - Зуэль улыбнулась, решив, что Лицо номер 57 - «Ива, склонившаяся под порывом ветра» - подходит как нельзя лучше.
        Неверфелл снова вспыхнула ослепительной улыбкой и в следующий миг обняла Зуэль так крепко, что та полузадушенно попросила ее отпустить.
        - И раз уж ты заинтересовалась этим, я поспрашивала насчет Трущоб,  - сказала она, восстановив дыхание.  - Как я поняла, район до сих пор запечатан и обнесен стеной. Впрочем, его и до эпидемии старались обходить стороной - там было грязно и сыро. А семь лет назад рядом и вовсе велись раскопки. Там рыли туннели, которые потом стали Коралловым районом. Шума было столько, что приличные люди и не думали покупать жилье в тех местах.
        Неверфелл потерла виски.
        - Не помню. Наверное, что-нибудь такое я бы запомнила…
        - Я к тому говорю,  - терпеливо продолжила Зуэль,  - что в Трущобах всякое могло случиться, и соседи бы ничего не услышали.
        - А что ты знаешь о мадам Аппелин? Ты сказала, что твоя семья с ней не ладит. Почему?
        - Я не знаю. Думаю, они с дядей Максимом разругались из-за чего-то много лет назад,  - пожала плечами Зуэль.  - Из-за их давней вражды и того недоразумения с сумкой мне не так-то просто к ней подобраться. Но не волнуйся, мне пришла в голову идея получше. Ты помнишь Боркас? Она прошла прослушивание и поступила в ученицы к мадам Аппелин. Полагаю, мадам Аппелин так и не узнала, что мы с ней близкие подруги. В противном случае она вряд ли бы взяла ее к себе. Разумеется, теперь Боркас сторонится меня как чумы, но, думаю, я уговорю ее помочь.
        - А мне что делать?  - спросила Неверфелл.
        Зуэль взяла руки Неверфелл в свои и посмотрела ей прямо в глаза.
        - Береги себя,  - сказала она твердым голосом старшей сестры.  - Неверфелл, ты просто не создана для интриг и тайн. Ты не умеешь врать, а я умею. Оставь мадам Аппелин и Трущобы мне. Сиди в квартале дегустаторов и старайся не высовываться.
        - Не уверена, что это поможет,  - с сомнением ответила Неверфелл.  - Знаешь, мне кажется, что за мной следят.
        - Ну конечно, за тобой следят!  - фыркнула Зуэль.  - Все время. Все только на тебя и смотрят. Ты что, не заметила? Сейчас ты - главное развлечение при дворе.
        - Но была одна записка…
        Зуэль видела, что Неверфелл очень хочет чем-то с ней поделиться. «Я могу доверять Зуэль,  - читалось на ее лице.  - Но вряд ли об этом стоит кому-то говорить. Ведь ничего плохого не случится, если я сохраню все в секрете».
        Судя по всему, Неверфелл снова кого-то защищала. И Зуэль не собиралась выпытывать у нее правду - в конце концов Неверфелл не выдержит и сама все расскажет.
        - Подожди!  - Новая мысль заставила Неверфелл буквально оцепенеть.  - Кто-то пытался убить меня из-за моего прошлого. Разве ты не подвергнешь себя опасности, если начнешь в этом копаться?
        - Не волнуйся. Я - Чилдерсин и отлично заметаю следы. Совершив ошибку, я просто ее стираю.
        - Стираешь?
        - Если никто не помнит об ошибке, значит, ее не было. Везде, куда бы ни пошла, я ношу с собой это.  - Зуэль вытащила из кармана маленький заткнутый пробкой фиал.  - Если я скажу или сделаю при свидетелях что-то, о чем пожалею, будет достаточно пары капель, чтобы они обо всем забыли. Я использовала это средство уже не раз.
        Но Неверфелл ее слова не слишком убедили.
        - Ты же все равно будешь осторожна?  - настойчиво спросила она.
        - Разумеется! И я вернусь сразу, как только что-то узнаю.
        Покидая квартал дегустаторов и направляясь к выходу из дворца, Зуэль никак не могла выкинуть из головы огромные, полные страха глаза Неверфелл. Она хоть на секунду вспомнила, что убийцы охотятся за ней, а не за Зуэль? Как была, так и осталась неуклюжим щенком, который понятия не имеет о подстерегающих его опасностях. И о том, что каждый его шаг, каждое действие по сути своей оскорбительны.
        Нет, никто не назовет Неверфелл «миледи». До конца своих дней она будет «мисс» - ничего не знающей, совершающей ошибки, влипающей в неприятности. Зуэль сглотнула подкативший к горлу комок горечи и зависти и заставила себя сосредоточиться. Она должна думать, как Чилдерсин.
        «Все прошло отлично. Неверфелл по-прежнему доверяет мне больше, чем кому-либо. Другие придворные пока не смогли привлечь ее на свою сторону. Теперь я играю против крупных игроков, и когда они заметят меня, то непременно начнут действовать. Но пока я их опережаю.
        Я смогу. Я сделаю все, что нужно. Я лучшая актриса школы Боморо».

        В эти дни вся Каверна пристально следила за стрелками часов. Если Клептомансер решил ответить на вызов великого дворецкого, времени у него оставалось немного - каких-то сто восемьдесят минут. Двор не пребывал в таком возбуждении на протяжении десятилетий.
        Все тайком делали ставки на то, кто выйдет победителем. Мальчишки-посыльные заработали, наверное, целое состояние, пока сломя голову носились к Палате диковин и обратно, чтобы сообщить, сделал Клептоман-сер ход или нет. Некоторые придворные до того извелись от скуки за последнюю сотню лет, что теперь караулили в паланкинах прямо в соседних двориках, то и дело посылая обезьянок с серебряными подносами за засахаренными фруктами.
        Великий дворецкий отказался к ним присоединиться, справедливо полагая, что убийцы не преминут воспользоваться такой возможностью,  - ведь вся его охрана сосредоточилась на поимке пронырливого вора. К тому же появление великого дворецкого только укрепило бы репутацию Клептомансера и польстило его самолюбию.
        Дегустаторы, одурманенные курительными смесями, в большинстве своем оставались безучастны к охватившему Каверну волнению. Но Неверфелл ворочалась без сна в своей кровати. Светильник хищно чавкал свежими личинками, которые она принесла из бочки в коридоре, но даже когда он затих, Неверфелл не смогла уснуть. Мысли вспыхивали и не желали гаснуть, хотя она отчаянно нуждалась в отдыхе. Накануне Неверфелл почти не спала, а завтра ей нужно будет прислуживать его переменчивому превосходительству. Интересно, каким глазом он будет смотреть на нее завтра? Правым - придирчивым, нетерпимым, только и ждущим, когда она оступится? Или Левым - безумным, молчаливым, непроницаемым? В любом случае ей придется быть начеку. И не забывать поглядывать по сторонам, чтобы уберечься от убийц, которые жаждут ее крови.
        Неверфелл лежала с закрытыми глазами. Сон стеснительным зверьком подкрадывался к ней, но всякий раз сбегал, вспугнутый какой-нибудь громкой мыслью, некстати выскочившей из глубин разума. Она знала, что у Клептомансера осталось всего два часа. Сработает ли план великого дворецкого? А если не сработает, что станет с ней, с Неверфелл? В конце концов, это ведь она подала идею.
        Неверфелл так устала, что готова была заплакать. Наконец она села и тупо уставилась на несговорчиво-плоский матрас. Как люди спят на таких штуках? Кровать была одновременно и слишком мягкой, и слишком жесткой. Что-то пощекотало ей лоб, и Неверфелл испуганно замерла. Но, посмотрев вверх, не увидела ничего, кроме кисточек бахромы и балдахина, нависшего вторым потолком над ее неудобным ложем.
        Неверфелл осенило. Все будет хорошо. Она сможет уснуть.

        До нулевого часа оставалось сорок минут. Большие часы, висевшие на площади неподалеку от квартала дегустаторов, со звучным высокомерием отсчитывали время. Под мощным циферблатом робко топтался неприметный мужчина. Довольно высокий, средних лет, он как-то по-стариковски сутулился. Возможно, виной тому был чемодан, который он держал в руке. Время от времени он шумно сморкался, и тогда его нижняя челюсть болталась из стороны в сторону, грозя отвалиться. На мир он смотрел, подслеповато щурясь, сквозь Лицо номер 92 - «Ягненок перед мясником», то есть с выражением страдальческой мольбы. Всякий раз, когда кто-нибудь шел по площади, мужчина устремлялся к нему ковыляющей походкой и дрожащим голосом говорил:
        - Ах, прекрасные леди, смиренно прошу вас о помощи… А может, вы, сэр, снизойдете ко мне, я всего лишь хочу передать прошение великому дворецкому…
        Леди с громкими щелчками раскрывали веера, чтобы заслониться от незнакомца. Господа натягивали самые равнодушные Лица из своего арсенала и ускоряли шаг, оставляя человека с чемоданом униженно кланяться им вслед. Никто не сомневался, что перед ними очередной жалкий придворный, потерявший благосклонность сильных мира сего. Бедняга отчаянно пытался найти друзей, чтобы вернуться ко двору, но все старательно отводили глаза, боясь, как бы его несчастье не оказалось заразным.
        Печально, что никто не соизволил присмотреться к этому человеку повнимательнее. Было в нем кое-что странное. Во-первых, протягивая чемодан прохожим, он ни разу не открыл его. Во-вторых, он постоянно оглядывался на часы. В-третьих, ковыляя по мозаичному полу, он ступал совершенно беззвучно.
        И без того слабый ручеек прохожих окончательно иссяк. До нулевого часа оставалось всего тридцать минут. Перед Палатой диковин, наверное, было уже не протолкнуться от зевак. Но на площади стояли только несколько стражников и проситель. Тишину нарушали лишь тиканье часов, эхо голосов, доносившееся со стороны Палаты, и слабые звуки, испокон веков населявшие Каверну: мерное гудение водопровода, перестук механизмов на нижних уровнях и гул невидимых ветров, которые играли на горе, как на флейте.
        Внезапно дальний угол площади буквально на миг погрузился во тьму. Затем там снова вспыхнул свет, но только чтобы опять погаснуть. Послышался шорох бумаги, слабое шипение, и вскоре стало ясно, что источник звука - угловой светильник. Хищное растение внутри беспомощно раскрывало пасть, словно у него случился припадок. Кто-то посыпал его белой пудрой, которая стремительно разъедала стебель, оставляя после себя дымящиеся черные пятна.
        Стражник осторожно приблизился к подозрительному светильнику и ткнул его кончиком меча. В тот же миг ловушка сомкнула пасть и взорвалась с глухим звуком, словно захлопнулась обитая войлоком дверь. Угол площади окончательно погрузился в темноту. Стражник отскочил назад, кашляя и моргая. Его лицо и одежда теперь тоже были осыпаны белым порошком. Порошок обильно покрыл стены, с тихим шелестом сыпался на полированные камни мостовой, узорчатую кладку и другие светильники.
        Хорошо натренированные стражники быстро прикрыли носы и рты платками, боясь надышаться чем-ни-будь ядовитым.
        - Что здесь происходит, во имя Погибели…
        В другой части пустынной площади тоже раздался бумажный шорох, только теперь он был громче и настойчивее. Еще три светильника покрылись белым порошком, растения внутри них задергались и замерцали, их бледная плоть начала вскипать и пениться.
        Бух! Бух! Бух! Все три тихо взорвались один за другим, и с каждым взрывом темнота жадно откусывала новые ломти площади. Теперь была освещена лишь половина; белый порошок клубился в воздухе, медленно оседая на сбитых с толку стражниках и оставшихся фонарях…
        - Прикройте лампы!  - взревел самый сообразительный стражник и кинулся к ближайшему светильнику, спеша заслонить его шлемом. Но было поздно. Хотя другие стражники и последовали его примеру, оставшиеся растения уже бились в судорогах и клацали зубами.
        Бух! Бух! Бух! Темнота наступала. Бух! Бух! Бух! Она двигалась по коридору, который вел в квартал дегустаторов, отмечая шаги взрывами фонарей.
        Один из стражников оказался рядом с просителем, когда площадь погрузилась во тьму. В последней вспышке света стражник разглядел, как бывший придворный расправил плечи и сбросил молящую личину. Он больше не щурился, и радужки его глаз были абсолютно черными. Это все, что успел рассмотреть стражник. Он не смог предупредить товарищей, поскольку ему не дали времени - безжизненное тело глухо стукнулось о камни мостовой.
        Стражники пытались защищаться, но их противник прекрасно видел в темноте. Они пытались бежать, но противник был стремительнее и тише.
        - На нас напали, нужна помощь!  - звали они, когда им перерезали глотки.  - Несите светильники-ловушки…
        Но слабые крики стражников обрывались слишком быстро, чтобы кто-то мог их услышать. Слово «ловушка» жалобным эхом металось по пустым, украшенным лазуритом коридорам, пока белый порошок просачивался под дверь в квартал дегустаторов.

        В главном коридоре не было никого, кто мог бы заметить, как задрожали и замигали светильники. Вскоре ядовитый порошок посыпался с них хлопьями белой перхоти, хищные растения потускнели и затем принялись взрываться одно за другим, наполняя воздух бледными клочками своей плоти.
        Они погибали слишком тихо, чтобы нарушить счастливую дрему сидевших в курительной комнате - или разбудить тех, кто спал у себя. Дегустаторы, задержавшиеся в комнате отдыха, все-таки почуяли неладное. Они отвлеклись от шахмат и карт и озадаченно посмотрели на дверь. Воздух приобрел горьковатый привкус. Один из дегустаторов открыл дверь и непонимающе уставился в пустоту.
        И только когда светильники в комнате отдыха забились в агонии и начали гаснуть, дегустаторы поняли, что они в опасности. Но, как это чаще всего случается, было уже поздно.
        Темнота, их обступила темнота! Каждый житель Каверны с молоком матери впитывал страх перед темнотой. Отсутствие света означало отсутствие ловушек, что, в свою очередь, сулило мучительную смерть от удушья. Перепуганные дегустаторы не сообразили, что свежего воздуха в квартале хватит еще на несколько часов. Они уже чувствовали, как пыль дерет горло и забивается в легкие. В их головах билась только одна мысль: бежать, бежать туда, где есть свет.
        Они забыли о товарищах, которые спали в своих комнатах, и о тех, кто сидел в кальянной. Толкаясь и пихаясь, они бросились к выходу из квартала и смели запоры на дверях, которые должны были их защищать. Дегустаторы высыпали во двор и там, кашляя и задыхаясь, принялись звать на помощь. Немногочисленные дворцовые слуги на ощупь следовали за ними, ориентируясь на голоса. В этой суматохе тот, кто двигался в противоположном направлении, остался незамеченным.
        Шум в коридоре наконец встревожил сидевших в кальянной. Выглянув из комнаты, они уставились в отрезвляющую темноту, но напоенный Духами дым неудержимо манил их назад. «Волноваться не о чем,  - шептал он.  - Вам не нужен свет. Вам не нужно дышать. Вам нужен только я». Убаюканные, они покорно вернулись на кушетки и позволили Духам укрыть их золотым одеялом снов.
        Тем временем незваный гость уже стоял посреди опустевшего коридора. Для его глаз цвета полночного неба темнота не была преградой. Мертвую материю вроде стен и потолка он видел смутно, но жизнь сияла ярким светом. Обостренное специями зрение заставляло сиять и его собственное тело. Распыленные повсюду останки погибших ловушек мягко светились золотым и медленно тускнели по мере того, как их покидали последние отголоски жизни.
        Убийца улыбнулся, мысленно благодаря таинственного Клептомансера за малочисленность стражи. Почти вся дворцовая охрана, пренебрегая прочими обязанностями, готовилась изловить дерзкого вора в Палате диковин. И потому никто не помешал убийце поставить на пол и открыть чемодан, выпуская его светящееся содержимое. Путаный клубок распался на отдельные нити, которые выскользнули из чемодана и зашуршали по коридору, повинуясь слепым инстинктам и невероятно тонкому обонянию.
        Вскоре они нашли на полу след, от которого веяло искомым запахом, и в тишине послышался перестук морской гальки - это нити защелкали, сообщая о находке остальным. Они беспокойно покрутились на невидимом следе, придавая ему нечеткие очертания. Потом несколько нитей оторвались и заскользили вперед - к следующему следу. А за ним к другому, и еще к одному, пока не уткнулись в дверь.
        Значит, вот где скрывается его добыча. Чужак нагнулся, подобрал руками в перчатках извивающихся змеек и по одной скормил замочной скважине.

        Змейки шлепались на пол по ту сторону двери и, оправившись после падения, принимались пробовать воздух крохотными язычками. Темнота их ничуть не смущала, поскольку с рождения они не знали ничего другого. Их мир был миром ярких запахов, звуков, которые они ощущали брюшком, миром дрожащей земли и чешуйчатых прикосновений братьев и сестер. Несколько часов назад их узкие пасти жадно поглощали волоски, упиваясь ароматом юности и жизни. И теперь он полностью владел их примитивным сознанием, обжигал коричнево-золотым и заставлял двигаться вперед. В их стремлении не было возбуждения, только спокойный, бездумный голод.
        Они бесшумно заскользили по ковру, на котором еще остались отпечатки ног, увлекавшие их все дальше в комнату. Первые змейки ткнулись носом во что-то мягкое и гладкое, с коричнево-золотым запахом. Это была сброшенная на пол атласная туфелька. Змейки просочились между ремешков, запах сводил их с ума. Крошечные пасти впились в податливую ткань, извивающиеся тела слились в единую бурлящую массу, и через несколько секунд от туфельки осталась лишь подошва и пара клочков шелка, да и те стремительно таяли - их с шипением разъедал жгучий яд.
        Змейки снова расползлись во все стороны. Одна обнаружила деревянную ножку кровати и защелкала, призывая остальных. Те шустро присоединились к ней, обвились вокруг ножки и проворно заскользили по выпуклостям и желобкам резного орнамента.
        Подушка и не думала приминаться под невесомыми змейками, пока те исследовали углубление посередине, где лежало несколько рыжих волосков. Затем они сползли с подушки, уткнулись в скомканное одеяло и забрались под него в поисках живого тепла.
        Но нашли лишь холодную простыню. Запах добычи окружал их плотным облаком, но самой добычи нигде не было. Куда же она подевалась?

        А прямо у них над головами, на плотной парче балдахина, лежала, сжавшись в комок, Неверфелл.
        Идея поспать на балдахине пришла к ней совершенно неожиданно. Она просто подняла глаза и поняла, что полотно над кроватью отдаленно напоминает родной гамак, по которому она так сильно скучала. Недолго думая, она забралась наверх, используя украшенные резьбой столбики в качестве ступенек. Сон и в самом деле поджидал ее там: едва Неверфелл вытянулась на пологе, веки ее отяжелели, и разум окутал сладкий туман.
        Возможно, она бы до сих пор спала в блаженном неведении, если бы не натренированный сырами нос. Он сморщился, почуяв, как белый порошок просачивается под дверью, а когда взорвался светильник-ловушка, Неверфелл открыла глаза, разбуженная не звуком, но запахом. Ничего не понимая, она таращилась в потолок и слушала затихающие вдали крики, а потом вдруг что-то зашуршало в замочной скважине. Кто-то проник в ее комнату - какие-то существа, чей запах напоминал запах холодного камня. В непроницаемой темноте Неверфелл могла только догадываться о том, где они, по щелчкам, которые издавали существа.
        Щелк. Щелк. Щелк. Теперь они были прямо под ней - забрались в кровать.
        Неверфелл быстро сообразила, кто это. Из всех подземных тварей только слеполозы общались при помощи щелчков - и только они охотились стаей. Неверфелл напряженно прислушивалась, пытаясь определить, ползут эти крошечные, но смертельно опасные змеи к ее убежищу или нет. Она боялась пошевелиться - вдруг столбики заскрипят. У слеполозов слух был острее, чем у нее, да и нюх тоже. Они, правда, были слепыми, но сейчас она недалеко от них ушла.
        А балдахин, не привыкший, чтобы его использовали вместо гамака, не нашел лучшего времени, чтобы выразить свое возмущение. Неверфелл почувствовала, как ткань, натянувшаяся под ее весом, начинает трещать. Услышав это, слеполозы на миг смолкли, а потом разразились ликующим щелканьем, которое начало неумолимо приближаться.
        Неверфелл попыталась сесть, и рама балдахина недовольно заскрипела. Где-то с трескучим стаккато разошелся шов, и балдахин опасно накренился. Перепуганная Неверфелл торопливо перекинула ноги через раму. Она уже собиралась прыгнуть вниз, когда что-то холодное, словно рыба, скользнуло по тыльной стороне ладони. Сдавленно вскрикнув от ужаса, Неверфелл дернула рукой, отправив слеполоза в полет на другую сторону комнаты. И нырнула в темноту.
        Приземлилась она не слишком удачно, ударившись лицом о собственную коленку. Но времени хныкать из-за разбитой губы или подвернутой лодыжки у нее не было. Слеполозы точно слышали, как она спрыгнула. Наверняка они уже скользят вниз по столбикам кровати или сыплются с балдахина, как крупные капли смертоносного дождя.
        Неверфелл встала и так быстро, как только позволяла ей пострадавшая нога, заковыляла в сторону стола. То есть она надеялась, что движется в нужную сторону, ведь ошибка могла стоить ей жизни. Наконец она ударилась бедром о деревянный угол и, стиснув зубы от боли, принялась шарить в поисках ключа. Затем Неверфелл протянула руку к стене и пошла вдоль нее, чтобы добраться до двери. Она ступала осторожно, боясь, что под ногой забьется тонкое тельце и острые зубы вонзятся в кожу.
        Нащупав замок, она кое-как вставила в него ключ и повернула. Грозные щелчки раздавались близко за ее спиной. Неверфелл не стала мешкать и выскочила в коридор. Но прежде чем она успела захлопнуть за собой дверь, несчастная лодыжка подвела ее, и Неверфелл грохнулась на пол.
        Именно поэтому то, что должно было случиться с ней, случилось с дверным косяком у нее над головой.
        Что-то с шелковым шелестом рассекло воздух и с глухим металлическим стуком воткнулось в дерево. Желудок Неверфелл свернулся в узел, словно понял, кому предназначался клинок. Неверфелл услышала, как в темноте перед ней кто-то дышит.
        Собравшись с силами, она перекатилась назад и кое-как встала на ноги. А потом развернулась и помчалась по коридору со всей хромоногой скоростью, на которую была способна.

        Убийца не ожидал, что Неверфелл доберется до двери. Услышав, как она вскрикнула, он решил, что слеполозы справились со своей задачей. Он уже направлялся к выходу из квартала, когда в замке повернулся ключ. Это застало его врасплох. Наемник поспешил исправить ошибку, но торопливость вышла ему боком - лезвие меча засело в косяке.
        Рывком высвободив клинок, он бросился за девочкой. Убийца мчался бесшумно, словно его ноги не касались пола. Он отчетливо видел, как ее хрупкий светящийся силуэт мечется по коридору, ударяясь о стены, подобно ослепшему мотыльку. Ему не составило труда догнать ее, тем более что, пробегая мимо угольного желоба, девочка споткнулась о мертвого стражника и упала.
        Время пришло. Он поднял меч. Но у кого-то оказались иные планы на ее счет - и этот кто-то внезапно выпрыгнул ему наперерез из непроглядной черноты угольного желоба.
        Он был ниже ростом, чем убийца, шире в плечах и двигался с удивительным проворством. Занесенный меч неизвестный парировал рукой, но вместо крика боли раздался звон металла. А в следующий миг убийцу ударили в лицо так сильно и так точно, что он понял: его противник тоже видит в темноте.
        Удар отбросил наемника на несколько шагов, а затем он разглядел, как его соперник поднял руку, на которой громоздилось какое-то устройство. Убийца перехватил меч покрепче и бросился в атаку.
        За то невероятно долгое мгновение, что длился бросок, наемник увидел, как тело его противника да и его собственное вспыхнули ярким светом, словно преисполнившись жизни на пороге смерти. И прежде чем клинок рубанул по воздуху, ему в грудь впилась сверхновая звезда. Убийца больше не двигался вперед. Пол ударил его в спину, вышибив остатки воздуха. Мир померк, оставив его в темноте, как умирающую ловушку.
        А коренастый незнакомец даже не удостоил взглядом павшего врага. Вместо этого он обхватил закованной в железо рукой Неверфелл, которая пыталась подняться, и нырнул в угольный желоб, увлекая ее за собой.
        Неверфелл не успела ничего сообразить, только сдавленно вскрикнула, и эхо заметалось по туннелю. Дверцы желоба поболтались на петлях и успокоились с тихим щелчком. А потом стрелки часов по всей Каверне сдвинулись, молча возвещая о наступлении нулевого часа.

        Капля безумия

        Когда Неверфелл пришла в себя, то обнаружила, что дрожит. Она лежала на чем-то твердом и плоском и почему-то была мокрой. Влажные волосы облепили лицо, и ледяные капли падали за воротник пижамы.
        Затем воспоминания стали возвращаться к ней, как солдаты, выходящие из тумана. Слеполозы, погоня в темноте, звон металла - и вот ее хватают за пояс и тащат сквозь удушливую, пахнущую пеплом черноту. Неверфелл с опаской открыла глаза и попыталась разглядеть что-то сквозь мокрые пряди.
        Она лежала на большом столе в довольно-таки просторной пещере. Низкий потолок топорщился крючками, с которых густо свисали разные инструменты, фляги, ведра и сумки. Дальняя стена терялась где-то за всем этим хитросплетением. На одном крюке был подвешен бронированный костюм, сотканный из крохотных чешуек, а за ним повисла капля старого потрепанного гамака из плотной шерсти. Еще один стол неподалеку был уставлен алхимическим инвентарем - стеклянными колбами всех форм и размеров и изящными весами, на чашах которых поблескивал золотой и алый порошок.
        В противоположной части комнаты раздавался ка-кой-то скрип и лязг металла. Зубы у Неверфелл стучали, но любопытство, как обычно, пересилило. Стараясь двигаться как можно тише и не опираться на больную ногу, она спустилась со стола и стала медленно красться на звуки, аккуратно огибая инструменты и сумки. Вскоре она увидела светильник на полу. Кто-то стоял рядом с ним, но его почти полностью заслоняли свисающие с потолка мешочки с зерном и кухонные горшки. Неверфелл могла рассмотреть только руки в перчатках, которые со звоном упали на землю, и тускло-коричневую ткань обычной рабочей одежды. Потом хозяин пещеры опустил на пол что-то большое и круглое; соприкоснувшись с камнем, оно загудело, как колокол, и, покачавшись, взглянуло на Неверфелл забрызганными водой круглыми очками. Шлем Клептомансера. Неверфелл сразу узнала его по описанию.
        Руки - теперь уже без перчаток - торопливо вытаскивали что-то из кармана. Это было письмо с необычной вычурной печаткой на пурпурном воске. Хозяин пещеры нагнулся, чтобы поднести его к светильнику, и Неверфелл впервые увидела Клептомансера вживую.
        Она не удивилась бы, окажись он безглазым, и безумная усмешка ее бы не испугала. Неверфелл была готова увидеть человека без головы. Но меньше всего она ожидала столкнуться с чем-то обычным.
        Слабо освещенное лицо было гладко выбрито. У Клептомансера обнаружились широкий подбородок и лоб, до того высокий, что глаза, нос и рот словно сползли вниз. И глаза эти были маленькими, а нос коротким, с округлым кончиком. Коричневые волосы были коротко острижены. Такое лицо легко затерялось бы в толпе. Хотя, учитывая рост Клептомансера, он легко бы затерялся в толпе целиком.
        Его лицо не выражало ровным счетом ничего, а губы сжимались в идеально ровную линию, в ней не угадывалось признаков, выдающих жестокость или другие черты характера. Нет, линия губ была ровной, как неподвижная поверхность воды. На лице Клептомансера выделялись только глаза - черные радужки словно поглощали свет.
        Неверфелл увидела, как он прищурился, пробегая взглядом по письму, и потер глаза тыльной стороной ладони. Непроницаемо-черные радужки говорили о том, что Клептомансер принимал Ноктурникс, который помогал ему видеть в темноте. Сама Неверфелл никогда не прибегала к этому средству, но немало слышала о нем. Одним из побочных эффектов Ноктурникса была частичная слепота: когда действие препарата прекращалось, человек еще около часа смотрел на мир словно сквозь густой снегопад. Если она ничего не перепутала, то сейчас Клептомансер щурился, потому что перед глазами у него уже мелькали снежинки. Возможно, у нее получится этим воспользоваться.
        Неверфелл подкралась еще ближе, стараясь не заходить в круг света. Клептомансер тем временем нацепил на нос затемненные очки с треугольными линзами и снова попробовал прочитать письмо, но, судя по раздраженному шипению, это мало помогло. Швырнув письмо на пол, он неуверенно побрел в темноту, заслонившись рукой от свисающих инструментов. Неверфелл смотрела, как он роется в сумке и вытаскивает оттуда несколько пар странных на вид очков.
        Сначала Неверфелл хотела подождать, пока Клептомансер станет совсем незрячим, но непрочитанное письмо неудержимо влекло ее. Затаив дыхание, она скользнула вперед, схватила его и метнулась назад в тень. И в следующий миг услышала лязг и грохот: это Клептомансер, почуяв неладное, спешил обратно, неловко отмахиваясь от инвентаря, который загораживал ему дорогу.
        Неверфелл юркнула в гамак и сидела там тихо, как мышь, пока Клептомансер пробирался к столу, где ее оставил. Тогда она впервые услышала его голос.
        - Где ты?  - Он кричал, но в его крике не слышалось никаких чувств. Голос звучал грубовато, будто заржавел от долгого молчания.  - Я знаю, что у тебя мое письмо.
        Неверфелл понимала, что ей остается только ждать. Вскоре он ослепнет, и тогда она сможет сбежать.
        Свет почти не проникал в гамак, и ей пришлось поднести письмо к самым глазам, чтобы прочитать строки на внешней стороне:

        Открыть после успешного завершения Операции М331.

        Неверфелл аккуратно сломала печать, и глаза ее жадно забегали по тексту письма.

        Немедленно употребить смесь 422, чтобы стереть дни с 17 670 по 17 691, и смесь 8НН, чтобы заново прожить день 35 939.
        Узнай об объекте все, что можно. Наблюдай за разломом два дня. Собрав всю информацию, верни объект в целости и сохранности. Следующее письмо получишь через три дня.

        Неверфелл слышала, как Клептомансер мечется по комнате, сшибая все на своем пути. Впрочем, вскоре его движения замедлились. Возможно, он сдался. Или глаза ему застила метель. Возможно, ей пора всерьез задуматься о бегстве.
        Неверфелл выскользнула из гамака и стала красться вдоль стены, выглядывая выход. После недолгих поисков она увидела двойные двери, из-за которых доносился ровный бездушный рев. Сквозь щель между створками тянулся тугой металлический трос. Он спускался к закрепленной в полу катушке и наматывался на нее. На полу вокруг блестели лужи.
        Сейчас или никогда. Неверфелл потянула двери на себя. Рев стал оглушительным, в лицо Неверфелл ударили ледяные брызги. Сердце забилось как ненормальное. Глазам Неверфелл открылась плотная стена белой воды, которая, сделай она неосторожный шаг вперед, размазала бы ее с той же легкостью, с какой бегемот топчет муравья. Здесь сбежать не получится.
        Неверфелл закрыла двери и обернулась как раз вовремя, чтобы нос к носу столкнуться с Клептомансером. Скорее всего, его привел сюда усилившийся шум водопада.
        - Верни мне письмо.
        Голос Клептомансера был под стать ровной линии рта. Вода не может быть жестокой или доброй, ей все равно, утонешь ты или нет.
        - Это приказы, так?  - Неверфелл отчаянно цеплялась за остатки храбрости.  - Кто-то отдает тебе приказы! Вот почему ты натравил на меня змей, а потом похитил! Скажи мне, что происходит, или я… Съем письмо!
        Клептомансер шагнул вперед, и Неверфелл запихала письмо в рот.
        - Азад!  - завопила она, с трудом ворочая языком. - Я ачиаю евать!
        Клептомансер замер, а затем, к ее огромному облегчению, отступил. Неверфелл аккуратно вытащила изо рта слегка намокшее письмо. Лицо знаменитого вора по-прежнему выразительностью могло поспорить с куском гранита, и Неверфелл сглотнула подступивший к горлу холодный ком - она вдруг поняла, в какой опасности находится. Она видела настоящее лицо Клептоман-сера. С чего бы ему оставлять ее в живых?
        Затем ей на ум пришли странные фразы из письма. Теперь они обрели некий смысл.
        - «Верни объект в целости и сохранности». В письме говорится, что ты должен вернуть объект в целости и сохранности! Объект - это же я? Значит, если со мной что-нибудь случится, твой хозяин будет очень зол!
        Клептомансер попытался схватить ее, но Неверфелл ловко увернулась и, прихрамывая, кинулась бежать. Что ж, в целости и сохранности вернуть ее уже точно не получится.
        - Я ничего тебе не сделаю!  - закричал Клептоман-сер ей вслед.  - Я спас тебе жизнь. И хватит уже бегать!
        Неверфелл оглянулась: ее похититель стоял в свете фонаря, озадаченно потирая шею, и лицо его было пустым, как чистая грифельная доска. Неверфелл подумала, что прежде ему не приходилось иметь дела с добычей, которая не лежит спокойно там, где он ее оставил, а носится кругами по пещере, вопит и грозится съесть его почту. Наверное, он вообще не очень хорошо ладил с людьми.
        - Ты запустил слеполозов ко мне в комнату!  - пискнула она.  - Какое же это спасение жизни?
        - Слеполозов запустил убийца, а не я. Он хотел убить тебя, прежде чем я тебя похитил.
        Неверфелл припомнила странный шум, который раздался перед тем, как ее запихнули в угольный желоб. Возможно, это был шум борьбы.
        - Докажи!  - упрямо крикнула она.
        - Ну сама подумай!  - отозвался Клептомансер.  - Если я хотел тебя убить, почему ты до сих пор жива? У меня была масса возможностей с тобой покончить.
        В словах Клептомансера был смысл. Неверфелл еще сомневалась, сбитая с толку каменным выражением его Лица, но потом ее разум прояснился, и она поняла, для чего оно предназначено. Клептомансер не пытался запугать ее или унизить. Она видела такое Лицо десятки раз - у тех, кто старательно мел улицы Каверны, склонив голову, выслушивал указания или протягивал руку за мелкой монетой… Наверное, Неверфелл впервые в жизни смогла сдержать удивленный возглас. Великий Клептомансер, герой сотен картин и поэм, был простым чернорабочим. Он носил это каменное, неумолимое Лицо только потому, что другими его сословие не располагало.
        - Откуда ты узнал, что за мной придет убийца?  - спросила Неверфелл, все еще не спеша приближаться к Клептомансеру.
        - Два дня назад ты гуляла по дворцу.  - Клептоман-сер напряженно вглядывался в тени, пытаясь определить, в какой она стороне.  - Я следил за тобой. Он тоже. Я его видел. Он меня нет. Тогда я стал следить за ним и его обезьяной в надежде, что у него есть план, как до тебя добраться. И не ошибся. До поры до времени я ему не мешал. Он погасил светильники, разобрался со стражей и расчистил мне путь.
        - Он чуть меня не убил!  - закричала Неверфелл.  - Откуда ты знал, что я еще буду жива, когда ты до меня доберешься?
        Клептомансер коротко пожал плечами.
        - Живая - хорошо. Но мертвую нести легче. И шуму меньше,  - добавил он с оттенком настоящего чувства.
        Неверфелл его слова не убедили.
        - Но зачем ты похитил меня? И кто тебя послал?
        - Прочитай мне письмо,  - ровным голосом попросил Клептомансер.  - Я должен знать, что в нем. Будь осторожна: если ты изменишь хоть слово, я узнаю. Но если прочитаешь все как есть, будем по очереди задавать друг другу вопросы, и я расскажу обо всем, что тебя интересует. Если в письме и впрямь сказано, что тебя нужно вернуть целой и невредимой, у меня нет причин этого не делать.
        Неверфелл колебалась.
        - А ты обещаешь, что сделаешь, как там написано? И не станешь меня убивать… или бить?
        - Даю слово.
        Неверфелл не слишком радовалась тому, что приходится полагаться на слово вора, но иного выхода у нее не было. Хотя, конечно, она могла еще побегать по пещере с письмом в зубах.
        - Хорошо,  - сдалась она.
        Неверфелл прочла письмо слово в слово, а Клептомансер внимательно слушал, молча проговаривая за ней цифры. Затем он развернулся и побрел в угол пещеры, где открыл сейф, полный маленьких фиалов. Пробежав пальцем по рядам, он отсчитал нужное количество и вытащил два сосуда. Очевидно, это были упомянутые в письме «смеси», которые требовалось употребить незамедлительно.
        Клептомансер вытащил пробки, и Неверфелл увидела, что жидкость внутри закружилась, как дым. Настоящие Вина, догадалась она. Клептомансер выпил их одно за другим.
        Неверфелл мысленно вернулась к непонятным строкам из письма. Одна смесь, чтобы стереть дни, другая - чтобы заново прожить… По каким-то таинственным причинам Клептомансер перекраивал свою память, подавляя одни воспоминания и возвращая другие в странном порядке.
        Несколько секунд он стоял неподвижно, глядя прямо перед собой и медленно моргая. Густой запах Настоящего Вина расплывался по комнате.
        - Хм,  - наконец сказал он.  - Интересно.
        Клептомансер опустился на корточки, прижался спиной к стене и снова уставился в никуда, постукивая костяшками пальцев по опустевшим фиалам.
        - Теперь ты должен ответить на мои вопросы. Ты обещал!  - напомнила Неверфелл. Она набралась храбрости и подошла к самой границе света.  - На кого ты работаешь? Кто написал письмо?
        - Хм… Письмо,  - задумчиво протянул Клептоман-сер. Неверфелл казалось, что она видит снежинки в его глазах.  - Я его написал. Не помню, когда или почему, но у меня точно была на то причина. Я сам организовал твое похищение. Я сам отдаю себе приказы.
        - Что?
        Всю свою жизнь Неверфелл страдала от болезненного осознания, что она безумна. Теперь она видела, что ее безумие и в подметки не годится безумию Клептомансера. Вот только легче от этого ей почему-то не стало.
        - Ранее ты спросила, зачем я тебя украл. До того как выпил вино, я думал, что похитил тебя, чтобы ответить на вызов великого дворецкого. Но сейчас я понимаю, что это не так. Я хотел, чтобы я так думал и действовал соответствующим образом.
        - Вызов?  - недоуменно захлопала глазами Неверфелл.  - Но я ведь не камелеопард!
        - Нет.  - Клептомансер не улыбнулся, хотя голос его прозвучал так, будто он всерьез обдумывает эту возможность.  - Но ты, несомненно, являешься последней и величайшей из диковинок великого дворецкого. И теперь все решат, что я украл тебя именно поэтому.
        - Но это не так?
        - Нет. Я заставил себя забыть о настоящей причине. Вино помогло мне вспомнить. Я украл тебя, чтобы выяснить, для чего ты нужна.
        - Для чего я нужна?
        Неверфелл поймала себя на мысли, что все рано или поздно начинали говорить о ней как о неодушевленном предмете.
        - Да.
        Клептомансер смотрел на нее, склонив голову набок. Точно так же сидела она, когда изучала устройство новых часов. Неверфелл испугалась, что Клептомансер захочет разобрать ее, желая выяснить, как она работает.
        - Каверна пришла в движение. Здесь происходят странные вещи, на первый взгляд не связанные друг с другом. Но связь есть. Я собирал нити странностей, и многие из них вели… к тебе. Кто-то дергает за эти нити, и ты играешь важную роль в его партии. Каждый ход подводит тебя к чему-то. И я хочу выяснить, к чему. Но теперь моя очередь задавать вопрос. Зачем ты пролила вино Гандерблэков на пиру? Ты знала, что это помешает моим планам? Или хотела обратить на себя внимание великого дворецкого?
        - Нет! Не то и не другое! Ох, известняк и щебень!  - Сколько еще эти вопросы будут преследовать ее, как гончие - зайца?  - Мне никто не приказывал опрокидывать кубок. Я не собиралась этого делать. Даже не думала проливать вино. Просто так получилось. Иногда я делаю что-то просто потому, что делаю. Неужели никто больше так не поступает?
        - Нет.
        - Ну… А я вот поступаю. У меня нет какого-то большого плана, и никто не говорит мне ничего важного, чтобы это не отпечаталось у меня на лице. Если ты хотел узнать о чем-то, то похитил не того человека.
        - А я думаю, что как раз того.
        - О чем ты?
        Клептомансер не торопился с ответом. Он сидел, запрокинув голову, и глаза его были закрыты. Неверфелл уже подумала, что он уснул, но Клептомансер наконец заговорил:
        - Ты когда-нибудь видела муравейник? Гора без устали марширующих солдат. Они все время находятся в движении, и со стороны может показаться, что никакой цели у них нет. Но забери что-нибудь из муравейника - камень, листок, мертвую гусеницу - и муравьи заб?гают. Ты сразу поймешь, кому ты помешала, кто будет больше всего суетиться, чтобы вернуть все на место. Именно этим я и занимаюсь. Клептомансия сродни гаданию. Я ищу что-то важное, на чем, как мне кажется, завязано множество нитей, и похищаю. А потом сижу и наблюдаю. Вот почему я похитил тебя. Даже если ты ничего не знаешь, это было не напрасно. Прямо сейчас люди, которые хотели тебя использовать,  - и те, кто хотел от тебя избавиться,  - ищут тебя, стараясь опередить друг друга. А когда люди торопятся, они часто совершают ошибки.
        Речи Клептомансера были безумны, но Неверфелл видела в них определенную логику. Во всяком случае, ее видела та часть Неверфелл, которая любила разбирать механизмы, чтобы посмотреть, как они работают.
        - И снова моя очередь спрашивать,  - напомнил Клептомансер.  - Почему к тебе подослали убийцу?
        - Не знаю.  - Неверфелл аккуратно согнала в кучу стадо своих кудрявых сомнений.  - Думаю, это как-то связано с моим прошлым. Когда мне было пять, я чуть не утонула в чане с сырной закваской. И я не помню ничего о том, что было до этого. Мы думаем, кто-то нарочно запечатал мои воспоминания. И теперь очень не хочет, чтобы они ко мне вернулись.
        Неверфелл поймала себя на том, что в общих чертах рассказывает Клептомансеру о своей жизни у Грандибля и о пробужденных Вином смутных воспоминаниях, о приступах безумия и паники.
        - Кстати, сегодня меня не в первый раз пытались убить. Когда я была под следствием и сидела в подвесной клетке, меня опустили в воду, и я чуть не утонула. Если бы не стража…
        - А как тебе удалось спастись от слеполозов?
        - Что? А… Просто я спала на балдахине… Я не привыкла спать в кроватях, а он выглядел таким уютным…  - Неверфелл умолкла. Клептомансер смотрел на нее так, что ей стало не по себе.  - Я же говорю, что иногда просто делаю что-то,  - повторила она.  - Я такая. Немного сумасшедшая.
        Хотя и не такая сумасшедшая, как некоторые, подумала она и порадовалась, что зрение еще не вернулось к ее собеседнику и он не может прочитать что-либо на ее лице.
        - Моя очередь. Зачем ты все это делаешь? Зачем прячешься за водопадами, дырявишь свою память, оставляешь себе записки и…  - «Сводишь себя с ума»,  - чуть было не сказала она, но благоразумно проглотила конец фразы.
        - Когда мне было десять, я шесть минут проговорил с Картографом,  - ответил Клептомансер.  - После этого я забыл свою семью и сбежал с мелом и мотком веревки, чтобы жить в туннелях, не отмеченных на картах. Ел крыс, чуть не умер от желтоглазой лихорадки. Научился пищать, как летучая мышь, чтобы по звуку определять форму пещер. Ел Паприкотку до тех пор, пока уши у меня не стали размером с тарелку.
        - На что это похоже?  - Неверфелл знала, что сейчас не ее очередь спрашивать, но не смогла удержаться.
        - Картография?
        Клептомансер улыбнулся, и пусть это была всего лишь улыбка чернорабочего, улыбка «благодарю, мисс, был рад вам услужить», но она чувствовала, что за ней скрывается другая. Неверфелл подумала, что Клептомансеру, должно быть, редко удается вот так поболтать, и ощутила прилив симпатии. Одиночество и жажда хоть с кем-то поговорить были ей очень знакомы.
        - Что ж, я расскажу тебе, если ты хочешь. Но сперва ты должна кое-что уяснить. Обычные карты неприменимы в Каверне не только потому, что город не расположен на плоскости. Направления здесь тоже не всегда работают, как должно. Компасы указывают, куда им вздумается, а то и вовсе рассыпаются на куски. Я знаю парочку мест - их немного, но они существуют,  - где ты можешь полтора часа взбираться вверх по лестнице и вернуться туда, откуда начал. В Каверне процветают невозможные взаимосвязи, все двоится и выворачивается наизнанку. И это затягивает. Ты выкручиваешь мозг, чтобы он постиг новые формы. Ты начинаешь понимать Каверну… и безвозвратно влюбляешься в нее. Представь самую прекрасную женщину в мире, только вместо волос у нее длинные, путаные туннели. Кожа у нее бархатисто-черная с золотыми звездами светильников-ловушек, как у тропической лягушки. Глаза ее - подземные озера, бездонные, голодные. Когда она улыбается, вместо зубов у нее бриллианты и сапфиры, сотни, тысячи острых бриллиантов и сапфиров.
        - Но это же какое-то чудовище получается!
        - Ты права. Каверна пугает. Потому я и говорю о любви. Ты боишься ее, но ни о чем другом и думать не можешь. Вот что значит быть Картографом. И так я прожил пятнадцать лет. А потом оставил все в прошлом. Видишь ли, я исследовал туннели собственного разума и набрел на величайшую из идей, что он когда-либо рождал.
        - И что это была за идея?  - завороженно спросила Неверфелл.
        - Не знаю,  - флегматично ответил Клептомансер.  - Но не сомневаюсь, что позволю себе узнать, когда придет время. Дело в том, что все, у кого есть план, каким бы тайным или тщательно продуманным он ни был, рано или поздно себя выдают. Вскоре ты уже можешь предсказать их действия и догадаться, что им нужно. Я решил, что единственный способ избежать этого - до поры до времени скрыть свой план от самого себя. Во всяком случае, его части. Никто не предскажет мой следующий шаг, пока я сам не могу его предсказать. Никто не догадается, чего я хочу, пока я сам об этом не догадываюсь.
        Мой замысел требовал тщательного планирования. Я знал, что на его воплощение уйдет несколько лет, и не мог приступить к делу, оставаясь безумным. Поэтому я переплыл поток своего сумасшествия и вытащил себя на берег обновленного здравомыслия.
        Снова повисла неуютная тишина. Неверфелл кусала себя за язык, напрасно пытаясь удержать рвущиеся наружу вопросы.
        - Не хочу показаться грубой, но… Тебе не приходило в голову, что ты все еще безумен? Что ты всегда был безумным? Что ты, возможно, самый безумный человек в Каверне?
        - Приходило,  - ответил Клептомансер.  - Но я с этим не согласен.
        Несколько секунд он смотрел на Неверфелл залепленными снежинками глазами.
        - А тебе не приходило в голову, что ты отнюдь не безумна? И никогда такой не была? И что ты, возможно, самый здравомыслящий человек в Каверне?
        - Очень надеюсь, что нет,  - прошептала Неверфелл.  - Потому что если я не безумна, значит, с Каверной что-то не так. Значит, она больна и тут творится что-то ужасное, но никто этого не замечает. Если я не безумна, мы должны не сидеть тут и тратить время на болтовню, а как можно скорее выбираться на поверхность.
        - Ох, боюсь, ей это не понравится,  - отозвался Клептомансер с теплотой в голосе.  - Мы нужны ей. Дело в том, что без нас не будет ее. Каверна - это город, а не туннели, и она пойдет на все, чтобы удержать нас здесь. Иногда мне кажется, что настоящие деликатесы можно приготовить в Каверне только потому, что она дает им свою силу, подкупая нас, чтобы мы не ушли. Когда великий дворецкий запретил кому-либо покидать город и закрыл его от чужаков, он удостоился ее особой милости. Я скажу тебе еще кое-что, пусть мне и нечем подтвердить свои слова. Город растет и не только благодаря киркам и лопатам. Каверна растягивается, забираясь туннелями все глубже в гору, чтобы обеспечить нас жизненным пространством. И потому география здесь теряет всякий смысл.
        Голос Клептомансера менялся, когда он говорил о Каверне. У Неверфелл возникло ощущение, будто под гладью спокойной воды мелькнула широкая тень.
        - Ты все еще говоришь, как Картограф,  - подумала она вслух.
        - Но я больше не один из них,  - возразил Клептомансер, и в его голосе странным образом смешались гордость, решимость и чувство утраты.  - Я много лет не рисую карты, а ведь карты - это любовные письма Картографов, их способ служить Каверне и поклоняться ей. Она все еще в моих мыслях, но я перестал быть ее рабом.
        - То есть ты по-прежнему ее любишь?  - осторожно спросила Неверфелл, пытаясь переварить услышанное.
        - Больше, чем когда-либо,  - мягко ответил Клептомансер.
        Желая уберечь остатки здравого смысла, Неверфелл решила, что им пора заканчивать разговор о географии.
        - Ты сказал, что в Каверне что-то происходит и следы ведут ко мне. Что ты имел в виду?
        - Пока я вижу только кусочки мозаики,  - ответил Клептомансер,  - но не всю картину целиком. В Нижнем городе пролилась кровь: чернорабочие убивают родных и близких - детей, родителей, супругов - безо всякой на то причины. Двор пришел в движение. Старые союзы распадаются, на их месте возникают новые. Правый глаз благоволит Следствию, и следователи наращивают власть. Их противники тоже не дремлют, они многочисленны, но единого лидера у них пока нет. Дегустатор великого дворецкого умирает, а три дня спустя на пиру ты привлекаешь всеобщее внимание - и занимаешь ее место.
        И еще. Картографы беспокоятся. Обычно их волнует только Неоткрытая пещера, но сейчас многие говорят о том, что Каверна приготовилась расти и меняться. А значит, все будет меняться вместе с ней. Вот нити, которые я держу в руках, и я не могу позволить, чтобы кто-то о них узнал.
        - Но…  - Неверфелл снова прикусила язык - и снова это не помогло.  - Тогда зачем ты мне все рассказываешь?
        - Об этом не волнуйся,  - беспечно ответил Клептомансер.  - Я верну тебя в целости и сохранности. А предварительно сотру память о последних трех часах, как только раздобуду еще Настоящего Вина.

        Каторжный труд

        - Что?  - переспросила Неверфелл. Она была испугана и в то же время обижена. За то время, что они перебрасывались вопросами и ответами, Неверфелл ощутила некое родство душ со своим удивительным похитителем. Наверное, во всей Каверне только Клептомансер и чувствовал себя б?льшим чужаком, чем она. А теперь он вдруг напоминает ей, что никаких прав у нее нет, что она всего лишь собственность великого дворецкого. И даже воспоминания ей не принадлежат. Они всего лишь угольная пыль, которую нужно стереть с украденной вещи, прежде чем поставить ее на место.
        - Я не могу позволить тебе знать все, что ты теперь знаешь. Так будет лучше для тебя. Даже если ты пообещаешь молчать, лицо тебя выдаст. Чем меньше ты знаешь, тем дольше проживешь.
        - Но… Я хочу запомнить наш разговор!  - возмутилась Неверфелл.  - Я хочу понимать! И не хочу быть безвольной игрушкой в чьих-то руках. Не хочу быть вещью. Хочу знать, как все работает! И к тому же мне нельзя ничего есть или пить. Если я выпью Вино, у меня будут неприятности.
        Клептомансер смотрел на нее, не мигая, на каменном лице чернорабочего не двигалась ни единая черточка. Неверфелл понятия не имела, чувствует ли он симпатию к ней - или презрение. Слышал ли он ее вообще? Клептомансер больше ничего не сказал, только вернулся к своему металлическому костюму и принялся методично его собирать. Облачившись в доспех, он поднял с пола шлем, подошел к дверям и распахнул их, впуская в пещеру грохот водопада.
        Не обращая внимания на возражения Неверфелл, Клептомансер при помощи карабина пристегнул пояс к канату, затем вытащил заводную рукоять, вставил ее в крепление на поясе и несколько минут сосредоточенно вращал. Потом шагнул назад, почти повиснув на канате. Только тогда он посмотрел на Неверфелл.
        - Ты попытаешься сбежать,  - сказал он, не спрашивая, но утверждая.  - Забудь об этом. Даже если тебя не убьет водопад, ты сгинешь в Рудниках. Для неподготовленного человека это место небезопасно. Кроме того, те, кто жаждет твоей смерти, прежде всего будут искать тебя там. Я вернусь и отведу тебя туда, где с тобой ничего не случится.
        Клептомансер втиснул голову в шлем, оттолкнулся от пола, потянул за рычаг на креплении и в следующий миг с жужжанием заскользил по канату вверх. Достигнув водопада, он прорвал водяную завесу - и исчез.

        Неверфелл смотрела на оглушительно ревущий поток, и ею овладевало уныние. Ледяные брызги холодили лицо и руки. Впрочем, вскоре она приободрилась. Клептомансер прошел через водопад и не погиб, значит, и она сможет. Ей всего-то нужно раздобыть такой же пояс, чтобы скользить по канату. И кажется, она знала, где его взять.
        Неверфелл поспешила в ту часть пещеры, где висел второй костюм Клептомансера. Чешуйки брони поблескивали и переливались, отчего казались прозрачными и легкими, но когда Неверфелл сняла доспех с крюка, то едва не рухнула под его весом. Изнутри доспех был обшит кожей и пах маслом и воском.
        Рядом висел еще один шлем с очками - из него торчала трубка, которая вела к заплечной сумке. Снедаемая любопытством, Неверфелл заглянула в сумку и обнаружила внутри светильник-ловушку. Серый, увядший, он зашевелился, почуяв воздух, и янтарно замерцал.
        - Привет, желтушка,  - прошептала Неверфелл. Растение сонно захлопало пастью и потянулось к ней.  - Так вот как он проплыл по затопленной пещере! Засунул тебя в водонепроницаемый рюкзак, и ты обеспечил его воздухом.
        Затем Неверфелл, к своей великой радости, обнаружила, что этот костюм тоже оснащен поясом со специальным креплением, куда вставлялась заводная рукоять. Вот только самой рукояти нигде не было видно, и Неверфелл опять пала духом. Наверное, глупо было надеяться, что гениальный вор так легко позволит ей сбежать.
        Неверфелл на всякий случай обыскала пещеру, но ничего не нашла. Либо у Клептомансера была только одна заводная рукоять, либо две, но он взял с собой обе.
        Зато Неверфелл наткнулась на личинку жука и скормила ее светильнику в заплечной сумке.
        - Мы не ищем легких путей, верно?  - прошептала она. Если жизнь у мастера Грандибля чему-то ее и научила, так это изобретать на скорую руку. И не спать сутками.
        В конце концов, все могло быть и хуже. Клептоман-сер оставил ее в пещере, битком набитой инструментами. Разобрать пояс она не могла, крепление было плотно запаяно со всех сторон. Зато никто не мешал Неверфелл заглянуть в отверстие, куда вставлялась рукоять, и потыкать туда шпилькой. Ей нужно было найти что-то подходящей формы… И раз уж заводной рукояти у нее нет, оставалось только самой ее смастерить. Следующий час Неверфелл пилила, строгала, стучала молотком и наконец придирчиво оглядела плод своих стараний. Уродливый огрызок ножки стула топорщился гвоздями, которые пусть с трудом, но вошли в паз. Неверфелл принялась крутить самодельную рукоять при помощи торцевого ключа, и с каждым поворотом механизм выдавал порцию обнадеживающих щелчков.
        Она остановилась, лишь когда совсем выдохлась и убедилась, что рукоять не поддается больше ни на сантиметр. Неверфелл с трудом удерживала тяжелый костюм, поэтому ей пришлось расстелить его на полу пещеры, чтобы забраться внутрь. Застегнув все крепления, она встала. Двигаться в костюме оказалось неожиданно легко. К счастью, Клептомансер был не намного выше нее, так что чешуйчатая броня лишь в нескольких местах собралась гармошкой. Дернуть переключатель Неверфелл тоже могла, хотя пальцы в больших кожаных перчатках слушались неохотно.
        Она как раз собиралась натянуть на голову шлем, когда услышала со стороны водопада знакомый звук - тонкий визг металлического троса, скользящего через поясной карабин. Хозяин пещеры возвращался - и куда раньше, чем она рассчитывала.
        Неверфелл кинулась к дверям и вжалась в стену так, чтобы открытая створка спрятала ее от глаз Клептомансера. Затаив дыхание, она наблюдала, как фигура в причудливом шлеме перешагивает через порог, оставляя после себя мокрые следы, и отстегивает пояс. Она подождала, пока Клептомансер зайдет в пещеру, а затем рванула вперед. Зажав под мышкой ножовку по металлу, она неуклюже прицепила карабин к тросу и повисла на нем, совсем как недавно Клептомансер.
        - Эй!
        Когда вор сообразил, что происходит, Неверфелл уже тянулась к переключателю. В следующий миг крепление на поясе пронзительно заскрипело, и земля ушла у нее из-под ног. Клептомансер попытался схватить Неверфелл, но его пальцы лишь беспомощно скользнули по чешуйкам доспеха. Не успела Неверфелл опомниться, как сверху обрушился ледяной поток, едва не вышибив из нее дух.
        Вынырнув на другой стороне, Неверфелл откашлялась, кое-как убрала залепившие глаза мокрые волосы и посмотрела вниз. Сердце провалилось куда-то в желудок: она висела над пропастью, в недрах которой клубились облака водяной пыли. Пояс тащил Неверфелл к противоположной стене огромной шахты, где ее ждала лестница. Опустив дрожащие ноги на каменную ступеньку, Неверфелл отщелкнула карабин, и пояс с жужжанием сбросил оставшийся завод.
        Она знала, что Клептомансер кинется за ней в погоню, и потому незамедлительно принялась пилить туго натянутый трос. Наконец он лопнул с гулким звуком, взвился в воздух и, хлестнув по скале по ту сторону обрыва, беспомощно повис.
        «Надеюсь, это был не единственный способ выбраться из пещеры. И я не обрекла его на голодную смерть. Да нет, он же умный. Обязательно что-нибудь придумает».
        Возле лестницы Неверфелл обнаружила узкий туннель, передвигаться по которому можно было лишь на четвереньках. Она торопливо забралась внутрь и поползла, задевая плечами стены. Металлические чешуйки противно царапали о камни, внутри доспеха плескалась вода. Только добравшись до нормальных туннелей, Неверфелл отважилась снять защитный костюм. Она оставила его в темном углу, сложив руки в перчатках на животе, словно он плотно поужинал.
        А затем она побежала и бежала до тех пор, пока шум водопада за спиной не смолк и пещера не наполнилась другими звуками. Земля ритмично содрогалась, как будто впереди работал огромный механизм. Об этом говорил и металлический лязг, искаженный эхом. Время от времени до Неверфелл доносился звон гонга - он разлетался по туннелям хвостатой кометой, затихая где-то вдали. Неверфелл пошла на звуки, ведь они означали, что где-то там есть люди.
        Пол в туннеле покрывал плотный ковер серой пыли. Она облепила ноги, подобно мышиному меху, забилась в рот и в нос, отчего постоянно хотелось чихать. Узкие переходы извивались и перекручивались, как угри в корзинке. Один из них обрывался так внезапно, что Неверфелл едва успела затормозить и ухватиться за стену, чтобы не упасть.
        Выглянув наружу, она поняла, что стоит на крутой скале перед широкой расселиной. Далеко внизу шумела свирепая подземная река. В бурлящей воде вертелись громадные колеса из черного дерева, каждое высотой с десятерых взрослых мужчин. Мощные лопасти то скрывались под водой, то вырывались из глубин. Оси колес уходили в стены расселины, и где-то под ними грузно вращались громадные жернова. Огромный механизм стонал и ревел, словно порабощенный левиафан.
        Расселина была испещрена бесчисленными ходами, подобными тому, на краю которого сейчас стояла Неверфелл, и под каждым болталась веревочная лестница. Каменные стены топорщились выбоинами, уступами и металлическими скобами. Сотни людей цеплялись за них и ползали вверх и вниз по скалам, не обращая внимания на головокружительную крутизну.
        У тех, кто карабкался вверх, Неверфелл заметила на плечах деревянные коромысла с мешками и ведрами. Дополнительный вес ничуть не смущал их и не мешал сохранять равновесие. Мешки с мукой, тюки с нюхательным табаком и даже рулоны свежевыделанной бумаги раскачивались над пропастью. Приглядевшись, Неверфелл с удивлением поняла, что среди подъемщиков немало детей - ее ровесников и младше. Даже на таком расстоянии она ясно видела, что и дети, и взрослые удивительно низкорослы. А в пещерах их уже ждали повозки и шахтные пони, готовые увезти груз на верхние уровни Каверны.
        Расселина была хорошо освещена: сотни ловушек пульсировали на скалах, жадно перерабатывая воздух, выдыхаемый людьми. Некоторые растения вымахали до таких размеров, что легко могли проглотить корову. Неверфелл поймала себя на том, что всегда представляла Рудники как темное, грязное место. Но множество жителей Каверны трудились здесь в поте лица, а чем больше людей, тем больше света.
        Неверфелл стояла, завороженно наблюдая за чернорабочими. Умом она понимала, как тяжел и опасен их труд, но у нее почему-то не получалось им сочувствовать. Рабочие двигались размеренно и бесстрастно, и все были на одно Лицо. Глядя на них, сложно было поверить, что это живые люди со своими чувствами и мыслями, а не послушные шестеренки гигантского механизма вроде тех, что вращались внизу.
        А затем одна из шестеренок сбилась и пропустила зубец. На дальней стене расселины девочка лет девяти-десяти промахнулась ногой мимо ступеньки и потеряла равновесие. Она быстро выправилась, но коромысло успело качнуться, и сверток с нюхательным табаком выпал из ведра. Когда девочка добралась до верха, ее уже ждал мужчина в темно-красной куртке. Он быстро пересчитал свертки в ведре, раздулся от злости и принялся орать на растеряху. За ревом воды и шумом механизмов Неверфелл не слышала его криков и словно наблюдала немой спектакль. Судя по росту и набору господских Лиц, этот человек был не чернорабочим, а бригадиром.
        Он ткнул пальцем вниз, и девочка наклонилась, чтобы посмотреть на дно расселины. Ее лицо было абсолютно спокойным. Проследив за ее взглядом, Неверфелл увидела темно-синюю каплю упавшего свертка. Он зацепился за острый каменный выступ и теперь висел над бурным потоком, едва не касаясь воды. Неверфелл с ужасом смотрела, как девочка начинает спускаться. Лицо ее по-прежнему ничего не выражало, только ноги дрожали, нащупывая очередную ступеньку.
        Когда она достигла самой нижней и продолжила спускаться, цепляясь за влажные от воды скальные выступы, ее наконец заметили другие рабочие. Некоторые принялись быстро карабкаться к бригадиру в красной куртке. Вскоре подъемщики обступили его плотной толпой. Они указывали на девочку и говорили все разом. Бригадир кричал в ответ и подкреплял свои слова яростными взмахами трости с набалдашником. На миг Неверфелл показалось, что подъемщикам, над которыми он возвышался плечистой горой, удалось его переубедить, но потом они переглянулись и начали расходиться, склонив головы в знак поражения.
        А девочка тем временем была уже над самой водой. Держась за предательски мокрый камень, она тянулась к свертку с табаком. «Остановись!  - мысленно взмолилась Неверфелл, наблюдая, как малышка зависает над пропастью.  - Не надо, хватит! Это всего лишь нюхательный табак! Какой-то нюхательный табак!»
        Все случилось, когда она моргнула. Перед тем как сомкнуть ресницы, Неверфелл еще видела девочку на скале. Она почти дотянулась до свертка. Но открыв глаза, Неверфелл могла созерцать лишь камень. Девочки не было - река поглотила ее, подобно белому волку, и продолжила катить свои яростные воды вперед.
        Другие подъемщики не выразили никаких чувств по поводу гибели ребенка. С минуту они смотрели на безжалостный поток, затем переглянулись, подобрали коромысла и вернулись к работе. А господин в красной куртке взял молоток на длинной деревянной ручке и принялся стучать по сланцевым клавишам гигантского каменного ксилофона. Он повторял одну и ту же последовательность нот, пока не прибежал мальчик. Молча подобрав оставленное девочкой коромысло, маленький подъемщик стал спускаться по отвесному склону.
        - Да что с вами?  - закричала Неверфелл, зная, что ее никто не услышит.  - Вы же видели, что случилось. Неужели вам все равно?!
        И затем вдруг все изменилось. Люди, ползущие по скале, перестали быть для нее муравьями. Она представила, как болят их натруженные плечи, как саднят ободранные ладони, как холодят кожу брызги воды и как сворачивается в узел желудок при виде голодной пропасти внизу. Неужели еще недавно ей хватило глупости подумать, что эти люди не мерзнут, не устают, не злятся и не горюют? У них просто не было Лиц, чтобы выразить все эти чувства. Им никогда не давали такой возможности, и теперь Неверфелл, кажется, начала догадываться почему.
        Как простые работяги могли восстать против громил вроде бригадира? Бунтовщикам нужно смотреть друг на друга и видеть отражение собственного гнева, знать, что их чувства - капля в могучем приливе. Но любой подъемщик, взглянув на своего товарища, узрел бы на его Лице лишь спокойствие и смирение.
        Неверфелл ощутила, как мышцы ее лица напряглись и задвигались. Кожу закололо иголками, в груди словно жужжали пчелы. Да, она знала, что это за чувство. Она помнила слова Максима Чилдерсина. Он сказал тогда, что она - или кто-то внутри нее - злится.
        Только отыскав в одном из туннелей кусок сырой мешковины и завернувшись в него с головой, чтобы спрятать пижаму и скрыть волосы и лицо, Неверфелл отважилась выйти в пещеру побольше. Там ее сразу подхватила толпа устало бредущих куда-то, давно не мывшихся людей. В воздухе стояла густая вонь гнили и испражнений. Бросив взгляд на решетку под ногами, Неверфелл разглядела еще одну пещеру, пол в которой бугрился кучами всевозможного мусора. Рабочие в масках скидывали его лопатами в овраг, где бежала река, чтобы та унесла отбросы подальше от Каверны. Среди мусора стояли клетки ростом с человека, чье содержимое пребывало в постоянном движении. Тысячи червей и личинок кормились навозом, не ведая, что они, в свою очередь, предназначены на съедение светильникам Каверны.
        За узкими арками дверей Неверфелл увидела общие спальни с низкими потолками, там в зеленоватом свете ловушек вповалку спали люди. Ей на глаза попались ясли, где укладывали по дюжине детей в одну кровать. Нянечки ходили между ними с выражением смирения на Лицах, которые этим малышам разрешалось учить. Все вокруг были низкорослыми, едва ли выше самой Неверфелл. Многие дети ходили как-то странно, их колени почти соприкасались, а тщедушные тела сотрясал кашель, слишком сильный для таких крох.
        «Ты хотела узнать, как все работает,  - произнес беспокойный голос в голове Неверфелл.  - Теперь ты знаешь». Ей казалось, будто она глядит на реку, серо-коричневый поток с проблесками мыльно-бледных лиц. А ведь именно так жители Каверны воспринимали чернорабочих - как бездумную силу природы, которую можно подчинить своей воле и заставить выполнять тупую механическую работу, убирать мусор и кормить весь город.
        И все же Нижний город жил своей жизнью - жизнью, искаженной унылой монотонностью голого камня и пустых лиц. Воздух содрогался от грохота вращающихся жерновов, ударов поршней и лязга машин, но сквозь эту оглушительную какофонию порой пробивалась песня, которая подстраивалась под ритм механизмов, как человек приноравливается к широкому шагу великана. Неверфелл различала переборы каменного ксилофона - одни сигналы были торопливыми, другие неспешными, третьи почти веселыми. Она заметила, как вместо того, чтобы перекрикивать шум, рабочие общаются при помощи жестов, как пожимают руки при встрече, даже не глядя на неподвижные Лица друг друга.
        Когда в серо-коричневом потоке мелькнуло пурпурное пятно, Неверфелл инстинктивно вжалась в стену и принялась обшаривать глазами толпу. Так и есть, впереди виднелся человек в форме следователя. Он стоял прямо посреди коридора, вынуждая остальных огибать его, и явно кого-то высматривал. Время от времени он хватал за руку случайных прохожих, заставляя остановиться. И почти всегда его выбор падал на девочек, ростом и телосложением схожих с Неверфелл.
        До нее долетали обрывки разговора:
        - …девочка с рыжими волосами… лицо, как стекло…
        Следователи не теряли времени даром. Должно быть, они сообразили, что Неверфелл ускользнула через угольный желоб, и кинулись прямиком в Рудники. Неверфелл переплела пальцы, судорожно обдумывая, как ей поступить. Она могла пойти прямиком к следователю и потребовать, чтобы ее отвели во дворец великого дворецкого. Ничто не мешало ей так поступить - ничто, кроме воспоминания о ледяной воде, наполняющей клетку, и предупреждения Зуэль: «Неверфелл, они будут пытать тебя, и ты признаешься во всем, что они скажут».
        Кто-то из следователей уже едва не утопил ее, и нет никакой гарантии, что не убийца стоит сейчас перед ней. Если она обратится к нему за помощью, он без труда избавится от нее прямо в Рудниках и легко заметет следы. Но даже если он передаст ее Следствию живой, что тогда? Неверфелл попадет прямиком к следовательнице Требль, а та, как известно, ей не доверяет и пойдет на все, чтобы выпытать «правду».
        Стараясь держаться поближе к стене, Неверфелл развернулась и пошла назад. Она подобрала помятое и явно выброшенное за ненадобностью ведро в надежде, что с ним будет выглядеть так, будто спешит по делам. В ведре было полно слизи - видимо, когда-то в нем оставили грязную воду. Неверфелл собрала ее и принялась размазывать по волосам, чтобы замаскировать их цвет.
        Куда ей идти? К кому обратиться за помощью?
        Эрствиль. Она должна найти Эрствиля. Он говорил ей, что живет в Желтом Локте. В Нижнем городе не было табличек и указателей, так что, отойдя подальше от следователя, Неверфелл обратилась за помощью к местным. Она боялась, что они признают в ней чужую, но выбора у нее не было. Поэтому Неверфелл поплотнее завернулась в мешковину и дернула какую-то женщину за рукав.
        - Желтый Локоть?  - прохрипела она, пытаясь изменить голос до неузнаваемости.
        - На третьем перекрестке налево, потом по лестнице вверх и прямо через три моста. Потом вниз по склону и через плотину,  - шепотом ответила женщина. Она не смотрела на Неверфелл, но дружески похлопала ее по руке, прежде чем пойти дальше.
        Добравшись до Желтого Локтя, Неверфелл сразу поняла, что пришла в нужное место. Проход расширялся, а потом резко поворачивал и бежал назад. В стене на изгибе виднелись похожие на соты углубления шириной метр-полтора. В каждом лежало одеяло, а некоторые были закрыты грубо пришпиленными кусками ткани. То тут, то там из-под занавесок торчали грязные руки или босые ноги. Когда Неверфелл подошла поближе, одна из занавесок зашевелилась. Мальчик примерно ее возраста высунулся из ячейки и неловко спрыгнул на землю.
        - Простите.  - Неверфелл схватила его за рукав, не давая влиться в поток людей.  - Я ищу Эрствиля.
        Мальчик резко развернулся и шлепнул по занавеске в черно-белую клетку.
        - Проснись и пой, Эрствиль. Девчонка пришла позвать тебя в оперу,  - крикнул он и исчез в туннеле.
        Занавеска отлетела в сторону, и Эрствиль уставился на Неверфелл. Лицо его припухло от сна, на щеке отпечатался воротник, но Неверфелл сразу узнала выражение вежливого равнодушия, которое носили многие чернорабочие. Сердце у нее противно заныло.
        - Какого подземельника ты тут делаешь?  - неприветливо спросил Эрствиль.
        - Ты же сам сказал прийти, если я попаду в беду…
        - Я сказал прислать мне весточку, а не приходить! Тебе здесь не место!
        Он выбрался из ячейки и попытался поправить занавеску, чтобы уберечь свое обиталище от любопытных взглядов. Но черно-белая тряпка была слишком короткой. Эрствиль сдался и зло отдернул ее в сторону.
        - Вот, пожалуйста, любуйся! Наслаждаешься экскурсией по Рудникам?
        Эрствиль со всем своим скарбом ютился в нише, глубина которой едва достигала полуметра. Вещей у него было немного: жестяная кружка, помятая и затасканная сумка, кое-какая одежка - сложенная, она заменяла Эрствилю подушку - и его главное сокровище, моноцикл. Слишком поздно Неверфелл поняла, почему ее друг злится. Он не хотел, чтобы она увидела, как он живет,  - забившись в ямку на стене, словно личинка светляка.
        К глазам Неверфелл подступили слезы.
        - Я не специально сюда пришла! Меня похитил Клептомансер, но я сбежала, надев его костюм. А теперь по Рудникам рыщут следователи, и если они меня найдут, то схватят и будут пытать. Эрствиль, я не хочу, чтобы меня пытали! Я пришла сюда, потому что у меня не было другого выхода. Ты один из немногих в Каверне, кому я могу доверять. А в Рудниках и вовсе единственный.
        Лицо Эрствиля приняло выражение угодливого внимания, словно он ждал, что она скажет что-то еще. Конечно, это не говорило о его настоящих чувствах, но ничего более близкого к ним у него в запасе не было. В любом случае он больше не сверлил глазами пол.
        - Глупая курица,  - пробормотал Эрствиль.  - Разве я не говорил тебе, что ты совсем окартографела? Разве не предупреждал, что попадешь в беду, если сунешься во дворец? Похитил Клептомансер… И как ты только умудряешься?..
        - Ну… Он сумасшедший, и все дело в разломах, нитях и муравьях. И вообще все думали, что это будет камелеопард.
        - По-прежнему стрекочешь, как безумная белка.  - Эрствиль покачал головой, быстро оглядел туннель и вытащил из своей «подушки» какие-то лохмотья.  - Вот, оберни вокруг головы, чтобы лица не было видно. И пойдем скорее!
        Поспешая за Эрствилем, Неверфелл молча радовалась, что почти ничего не ела на службе у великого дворецкого. Ее друг без труда протискивался в узкие щели и хорьком пролезал через небольшие отверстия. Неверфелл ничего не оставалось, кроме как следовать за ним.
        - Я всегда пользуюсь этой дорогой, чтобы выйти из Нижнего города,  - на ходу пояснил Эрствиль.  - Ох, чтоб меня!  - Он резко остановился.  - Назад! Прячься в щель! У подножия лестниц караулят следователи!
        Назад они возвращались тем же путем и постоянно оглядывались, не мелькнет ли где зловещая пурпурная униформа.
        - А есть другой путь из Рудников?  - шепотом спросила Неверфелл.
        - Их не так много,  - покачал головой Эрствиль.  - Если у лестниц расставили охрану, значит, и у других выходов тоже. Похоже, они оцепили Рудники. Неужели все это ради того, чтобы поймать тебя?
        - Наверное,  - пожала плечами Неверфелл.  - Меня или Клептомансера.
        - Следователи в Рудниках. Это всегда не к добру.  - Эрствиль бросил косой взгляд на Неверфелл.  - Они спускаются сюда, только когда кого-нибудь ищут. И делают все, чтобы мы из-под земли достали этого человека и притащили к ним. Избивают, упекают в застенки. А если и это не работает… то оставляют нас без свежих яиц.
        - Оставляют вас без Лиц?  - в ужасе ахнула Неверфелл.
        - Нет! Без яиц! Без яиц!  - сердито повторил Эрствиль, и, когда Неверфелл облегченно фыркнула, его лицо снова окаменело.  - Тебе-то смешно, ты всегда ела столько яиц, сколько хотела. А если в Рудниках не есть яйца, то вырастешь кривоногим и чахлым, и легкие у тебя будут как два старых носка.
        Потрясенная словами друга, Неверфелл припомнила, что Эрствиль часто просил расплатиться с ним яйцами за услуги. Она-то думала, что он их просто любит.
        - Я не знала,  - едва слышно сказала она.
        - Здесь все не так, как наверху,  - с горечью произнес Эрствиль.  - Следователи не приходят сюда, чтобы защитить нас. Если дело касается придворных и мастеров, они жилы рвут и выбивают двери, хватая всех, кто под руку подвернется. Но если убивают чернорабочих, они и пальцем не шевельнут. Ни разу не видел, чтобы они прочесывали улицы после репетиций.
        - Репетиций?  - нахмурилась Неверфелл. Ей очень не понравилось, каким тоном Эрствиль произнес это безобидное слово.
        - Ну, это мы их так называем. Местная шутка,  - пояснил он, и веселья в его голосе было не больше, чем в куске гранита.  - Понимаешь, убийства при дворе - не редкость. И никто не хочет опростоволоситься в ночь премьеры. Поэтому придворные спускаются в Рудники поупражняться в своем нелегком деле, ведь никто не будет скучать по чернорабочим. Кроме других чернорабочих, а они, разумеется, не в счет. Здесь придворные испытывают новые яды, здесь дают наемным убийцам возможность показать себя, здесь отрабатывают удары мечом и сценарии нападения.
        - Они убивают людей? Просто приходят и убивают? Ни в чем не повинных людей?
        - Нет, только чернорабочих,  - с напускной беспечностью ответил Эрствиль, но слова его были тяжелее, чем двухтонный колокол.  - Череда странных, но схожих между собой убийств - или самоубийств, несчастные случаи, «вспышки болезни», от которых все умирают одинаково быстро,  - так это обозначают на бумаге. Но мы-то понимаем, в чем дело. Недавно опять началось. «Домашние убийства», чернорабочие убивают чернорабочих - так написано в протоколах. Но я скажу тебе, что кто-то из придворных опять репетирует. Нутром чую.
        Неверфелл не знала, что ответить, она будто онемела. Перед глазами пронеслись путаные улочки Нижнего города, толпы людей, забитые ясли. Разум отказывался воспринимать услышанное - иначе ей пришлось бы что-то почувствовать, и чувства разорвали бы ее изнутри. А Неверфелл и так была натянута до предела.
        Эрствиль посмотрел на нее, когда они прошли мимо светильника, затем остановился и осторожно выглянул из-за угла.
        - А тебя сильно потрепало,  - угрюмо пробормотал он.  - Уже не желторотая птаха, да? Кое-что узнала, кое-что увидела, кое-что уяснила…
        Неверфелл кивнула:
        - Ты заметил? Я… изменилась? Сильно?
        - Да, ты изменилась. Взгляд стал осмысленнее. Но я не думаю, что это плохо. Хотя подозреваю, что твои хозяева с этим не согласятся. А ты ведь собираешься к ним возвратиться, угадал? Вместо того, чтобы пойти к Грандиблю.
        Неверфелл помедлила, потом снова кивнула.
        - Боюсь, я не могу к нему вернуться. Я должна разузнать о своем прошлом, о том, кто я. И жить, как прежде, в сырных туннелях у меня не получится. Я выросла из них, как вырастают из старой одежды. И выросла давно. Наверное, поэтому я потихоньку сходила там с ума.
        Эрствиль издал какой-то странный, слабо различимый звук, но спорить не стал. Вместо этого он заговорил о более насущных проблемах:
        - Провести тебя на верхние уровни сейчас, когда повсюду шныряют следователи, будет тяжелее, чем поймать блоху. Но я постараюсь что-нибудь придумать.
        Неверфелл уже поняла, что попасть в Рудники куда проще, чем выбраться отсюда. Спуститься в Нижний город можно было по любому угольному желобу или мусоропроводу. А вот взобраться по ним вверх - задача, которая по силам только Клептомансеру.
        - Здесь десятки шахт, но все они предназначены для спуска. Из Рудников поднимаются только чернорабочие. И то лишь после того, как вымоют руки.
        - О!  - Глаза у Неверфелл широко раскрылись, когда она услышала его последние слова.  - Эрствиль… Вся вода в Каверне берется из подземных рек, которые текут по Рудникам, верно? Она поступает в большие цистерны у самой поверхности и уже оттуда бежит по трубам.
        - Ну да. А что?
        - Каким образом вода из рек попадает в цистерны?
        - В жизни не слышал идеи бредовее,  - прошептал Эрствиль.
        Темный извилистый туннель привел их на заставленный ящиками и бочками берег узкого канала с мутной водой. Впереди Неверфелл разглядела ворота шлюза, а за ними - реку, к которой стремился канал. Эта река была не ревущим белогривым монстром и не грязным илистым ручейком; нет, она величаво и целеустремленно несла свои чистые воды, в которых дрожали отражения диких светильников.
        Чуть выше по течению Неверфелл заметила механизм, напоминавший гигантское беличье колесо. Внутри колеса размеренно шагали рабочие, приводя в движение вал, который, в свою очередь, крутил широкий ремень, спускавшийся из шахты в потолке и затем убегавший обратно. К ремню с равными промежутками крепились продолговатые ведра шириной примерно в метр. Колесо совершало оборот за оборотом, и ремень опускал ведра в реку, чтобы полными воды унести их по шахте вверх.
        - Готова?  - спросил Эрствиль.  - Дождись, пока ударят в гонг.
        Удары гонга отмечали конец одной смены и начало другой, когда надсмотрщики и рабочие отвлекались, чтобы получить карточки, отметиться в журнале и, самое главное, занять место в колесе так, чтобы механизм не выбился из ритма.
        - Сейчас!  - прошипел Эрствиль, грубо толкая Неверфелл в спину.
        Она воспользовалась тем, что никто не смотрит в их сторону, и помчалась к берегу реки.
        Клептомансер прав, думала она, пока бежала. Никто не сможет удержать тебя от поступков, которые здравомыслящему человеку и в голову не пришло бы совершать. Например, от прыжков в реку и катания в ведре по шахте, для людей не предназначенной.
        Вода была до того холодной, что у Неверфелл перехватило дыхание. Одежда намокла, отяжелела и сковала движения. Неверфелл бестолково барахталась, цепляясь за берег. Когда она ухватилась за ведро, оно больно ударило ее по подбородку. Неверфелл перевалилась через край и отчаянно заколотила ногами по воздуху. Ведро неумолимо поднималось все выше и выше.
        Если бы кто-нибудь поднял голову, то заметил бы перекосившееся ведро и торчащие из него ноги. Но жалобный скрип креплений никого не насторожил. У Неверфелл наконец получилось - расплескав воду, она за-бралась-таки внутрь и теперь напряженно вглядывалась в темноту шахты, гадая, что ее там ждет.
        Время в ведре с ледяной водой, плывущем где-то в пустоте, тянулось невыносимо долго. Промерзшей до костей Неверфелл показалось, что прошло несколько часов, прежде чем она увидела вверху свет. Убедившись, что это не очередной светильник-ловушка, Неверфелл подобралась. Так и есть - ведро приближалось к небольшому квадратному отверстию. Возможно, у нее получится туда запрыгнуть. «Я долго поднималась и точно выбралась из Рудников»,  - подумала Неверфелл, разминая онемевшие от холода руки и ноги.
        Отверстие было уже совсем близко. Неверфелл встала - ведро опасно закачалось - и прыгнула, чтобы мокрым кулем повалиться на пол маленькой мастерской с грубо обтесанными стенами. Два человека в рабочих комбинезонах оторопело уставились на незваную гостью. И, когда Неверфелл убрала волосы с лица, их тревога и удивление ничуть не уменьшились.
        - Привет! Эм-м… простите за лужу. Я Неверфелл, дегустатор великого дворецкого. Думаю, он будет рад узнать, где я. Ой! И наверное, воду из того ведра лучше никому не пить, потому что я в нем сидела…

        Потерять Лицо

        Поднявшаяся суматоха подхватила Неверфелл, следующие два часа она словно бы вовсе не касалась ногами земли. Рабочие мастерской не мешкая передали ее людям великого дворецкого, и те допрашивали Неверфелл о Клептомансере и его логове, пока у нее не заболела голова. Она рассказала им все, что знала о таинственном воре. Хотя во время разговора с Клептомансером Неверфелл и почувствовала, что они с ним похожи, его намерение стереть ей память глубоко ее обидело. К тому же она подозревала, что не стоит дразнить судьбу и утаивать что-то от дознавателей. Если они подумают, что Неверфелл защищает человека, которого хотел поймать сам великий дворецкий, то без колебаний передадут ее следователям. А те уж одними расспросами не ограничатся.
        Когда все закончилось, Неверфелл отправили мыться, потом выдали ей свежую одежду, новый набор наперстков и тщательно осмотрели на предмет блох и вшей - мало ли чего она набралась в Нижнем городе!
        Потом Неверфелл занялись врачи: сперва они наложили повязку на ее больную ногу, затем, подключив к делу парфюмеров, проверили, не успела ли она за время своего отсутствия проглотить яд или противоядие. Неверфелл снова и снова повторяла, что не съела ни крошки и не выпила ни капли с тех пор, как покинула свою комнату,  - и в конце концов ей поверили. Кажется, все больше людей приходили к выводу, что врать она не умеет. Но для собственного спокойствия они все-таки заставили Неверфелл выпить горькое лекарство, от которого ее несколько раз стошнило. Неверфелл чувствовала себя слабой и несчастной, когда проверяющие наконец поставили печать на документ, удостоверяющий, что она «невредима и не представляет опасности для двора».
        Но Неверфелл знала, что путешествие в Нижний город нанесло ей непоправимый вред. Да, она не успела ничего съесть или выпить, зато вдоволь наглоталась Правды, а от нее не избавиться при помощи горьких капель и горячей воды, ее не вычесать частым гребнем. Худшие подозрения Неверфелл оправдались, когда она возвратилась в квартал дегустаторов и попалась на глаза Леодоре. Та побледнела как мел.
        - О нет,  - прошептала она, хватая Неверфелл за руку и пристально вглядываясь в ее лицо.  - Огонь и пепел! Это очень, очень плохо!
        Другие дегустаторы столпились вокруг, пытаясь рассмотреть, что же так взволновало мадам Леодору. Для Неверфелл их лица слились в бесконечное розовое полотно с глазами. Она знала, что Эрствиль говорил правду. Она изменилась. То, что она видела, навсегда отпечаталось на ее лице.
        Со всех сторон сыпались подсказки:
        - Может, потереть ее жесткой щеткой? Или чистящим порошком?
        - Бесполезно!  - Мадам Леодора махнула рукой, предотвращая опустошение кладовки.  - Это не грязь, это знание. Она видела слишком много. Да нет же, прекратите! Зачем вы трете ей глаза?
        Неверфелл, чьи мысли до сих пор занимали несчастные жители Рудников, вдруг сообразила, что ее существованию тоже угрожает опасность.
        - Как… как я выгляжу?  - запинаясь, спросила она мадам Леодору.  - Что вы видите?
        - Разочарование.  - Леодора зацокала языком.  - Оно темнеет на твоем лице, как большое грязное пятно. Я вижу его в твоих бровях, в уголках рта… Не думаю, что его можно вывести. Где ты этого набралась?
        - В Нижнем городе. Я потерялась в Рудниках… И видела, как живут чернорабочие…
        - Ну почему ты не могла держать глаза закрытыми?  - В порыве яростного отчаяния Леодора схватила Неверфелл за руки.  - Послушай, великий дворецкий приказал прислать тебя как можно скорее. Что бы ты ни увидела в Нижнем городе, выкинь это из головы. Ты должна научиться не думать о подобных вещах. Просто сложи все, что ты там увидела, в маленькую комнату, закрой дверь на замок и выброси ключ.
        Когда Неверфелл послушно кивнула, у мадам Леодоры отлегло от сердца. Переодевшись в платье дегустатора, Неверфелл в сопровождении стражи в белых плащах отправилась к великому дворецкому. Всю дорогу она представляла, как собирает воспоминания о Нижнем городе и складывает их в комнате с обитой железом дубовой дверью. Такой мастер Грандибль отгораживался от остального мира. Но стоило Неверфелл переступить порог зала для аудиенций и увидеть великого дворецкого, как воображаемая дверь разлетелась в щепки.
        Сегодня у великого дворецкого был открыт Правый глаз, и он не замедлил вперить его в лицо Неверфелл - позорно изменившееся лицо. Больше всего ее пугало то обстоятельство, что она не чувствовала стыда. Неверфелл не знала, что должна сказать, хуже того, она не знала, что может сказать. В голове билась одна только мысль - человек, которого она видела перед собой, держал в руках всю Каверну. Он веками купался в роскоши, пока тысячи людей горбатились в шахтах, разводили личинок, стоя по пояс в нечистотах, и спали вповалку, как выброшенные яичные скорлупки. Неверфелл не могла спрятать свои чувства, разве что нацепить на голову абажур.
        Великий дворецкий молча смотрел на Неверфелл, и ей оставалось только смотреть на него в ответ, пока сердце тяжело билось в груди.

        Лицо Неверфелл было зеркалом, и Правый глаз отчетливо видел в нем свое отражение.
        Он видел свою отстраненность и прожитые века. Видел, как жизнь и цвет покидали его капля за каплей, уподобляя тело кварцевому стволу окаменелого дерева. Он видел проступающую сквозь апатичность жесткую складку в углу рта. Видел пустоту своего открытого глаза. Он был усыпанным драгоценными камнями пляжем, с которого навсегда отхлынуло море. Перламутровой раковиной давно умершего существа.
        За четыреста лет никто не осмеливался смотреть на великого дворецкого с таким разочарованием, с такой горечью и злостью. Если он не покарает ее за подобную дерзость, придворные сочтут его слабым. Проявление слабости при дворе было равносильно прыжку в бассейн с пираньями. Не будь Неверфелл единственной, кто мог опознать Клептомансера, он немедленно приказал бы сбросить ее назад в угольный желоб.
        - Это что, шутка?  - наконец проговорил он скрипучим голосом.  - Чья это была идея?
        В зале для аудиенций повисла гнетущая тишина - каждый придворный надеялся, что вопрос великого дворецкого адресован кому-то другому.
        - Девочка! Что это за Лицо? Объяснись!  - К досаде великого дворецкого, Неверфелл оцепенела от ужаса.  - Позовите сюда Максима Чилдерсина!
        Когда худощавый мастер-винодел влетел в зал, великий дворецкий только нетерпеливо махнул рукой в сторону Неверфелл. Чилдерсин коротко взглянул на ее лицо и втянул воздух сквозь зубы.
        - Определенно разочарование,  - сказал он.  - Несомненно, она увидела в Рудниках что-то…
        - Когда я обращаюсь к часовщику,  - ледяным тоном прервал его великий дворецкий,  - я не жду, что он будет рассказывать мне об устройстве часов. Я жду, что он их починит. Эта девочка,  - он снова махнул рукой на Неверфелл,  - сломалась. Ты должен ее починить. Если она разочаровалась - очаруй. Узнай, что именно испортило ее лицо, и используй Вино, чтобы стереть ненужные воспоминания.
        - Нет!  - взорвалась криком объятая страхом Неверфелл.  - Я не хочу забывать! Все забывают о чернорабочих!
        Она стояла, дрожа, посреди зала, потрясенная собственной дерзостью. Все взгляды были прикованы к ней. Никто не решался нарушить молчание.
        - Я видела, как работает город,  - прошептала она.  - Как зола сыплется вниз, а вода поднимается вверх, как реки смывают мусор, откуда берутся личинки и мотыльки. И все остальное тоже видела. Все устроено очень умно. Каверна работает, как идеальный часовой механизм. Только теперь, стоит мне об этом подумать, я представляю гигантское водяное колесо, и река, которая вращает его,  - это река из пота и крови чернорабочих. Я закрываю глаза, но все равно слышу Нижний город, чувствую его запахи.
        Они спят в тесных комнатах, как груда грязного белья, их дети кашляют, у них кривые ноги, и им приходится таскать тяжелые мешки по отвесным скалам. А туннели такие тесные, что все время кажется, будто тебя вот-вот погребет под толщей горы. И вонь, везде ужасная вонь. Я видела, как девочка упала в реку и утонула, и никто не остановился, чтобы найти ее тело. Они даже не могут показать, что чувствуют, потому что у них нет нужных Лиц, только глупые! С ними они всегда выглядят так, будто их волнует одна работа! А иногда люди спускаются в Нижний город и просто убивают их! Придворные испытывают на них яды и отрабатывают новые способы убийств, чтобы потом применить их здесь…
        - Что? - перебил ее Правый глаз.
        - Это правда! Жители Нижнего города называют это репетициями. Недавно там снова начались убийства, но никого не волнует смерть чернорабочих. Следователи просто записали, что чернорабочие убивают других чернорабочих, но все не так просто, только никому нет до этого дела.
        Неверфелл ошибалась. Теперь Правый глаз с жадностью ловил каждое ее слово. Он веками занимался тем, что пытался предугадать, когда придворные снова попытаются его убить. И ни разу ему не пришло в голову обратить свой взор на Нижний город. Если девчонка говорит правду, кварталы чернорабочих могут стать для него сигнальной системой, хрустальным шаром, заглянув в который он увидит сценарии будущих покушений еще на этапе разработки.
        - В самом деле?  - негромко проговорил он.  - Мы это изменим. Убийства будут расследованы. Немедленно.
        Лицо Неверфелл прояснилось, и улыбка засияла на нем, как солнце на грозовом небе. В отличие от великого дворецкого, она не могла прочесть, что у него на уме, и даже не догадывалась, чем вызвано его решение. Кажется, она поверила, что его возмутила царящая в Каверне несправедливость и он тут же вознамерился исправить ситуацию. Вера Неверфелл была подобна золотому топору, который вонзился прямо в пыльную скорлупу его сердца. Но оно не проронило ни капли крови, и в следующий миг от прорехи не осталось и следа.
        - Ваше превосходительство,  - вмешался Чилдерсин,  - я могу изготовить Вино, которое сотрет только воспоминания, связанные с Нижним городом, но на это уйдет время. По самым скромным подсчетам - несколько недель. Можно пойти другим путем и стереть воспоминания об определенном временном периоде, но в таком случае она рискует забыть о Клептомансере. Проблема в том, что мы не знаем, когда именно девочка покинула логово похитителя. Если позволите, я бы предложил обратиться за помощью к создателям Лиц. Возможно, у них получится ее починить.
        Вкрадчивые речи Чилдерсина, кажется, порядком утомили великого дворецкого.
        - У тебя есть семь часов на то, чтобы вернуть лицо ребенка в приемлемое состояние,  - устало посмотрел на него Правый глаз.  - Меня не волнует, как ты это сделаешь. К пятнадцати часам кондитеры доведут до совершенства новые десерты, и я должен буду их оценить. Если к тому времени лицо девочки не будет исправлено…  - Невысказанная угроза повисла в воздухе ледяным туманом.
        Когда Неверфелл вывели из зала, Правому глазу показалось, будто волна жизни снова покинула берег, оставив никому не нужные драгоценные камни покрываться соляной коркой.
        Великий дворецкий давно не чувствовал себя таким бодрым. Полная искреннего восхищения улыбка девочки, ее неприкрытая радость бросили тень на столетия тщательно выверенных комплиментов и льстивых портретов. «Когда мне снова станет невыносимо скучно, я сделаю что-нибудь, чтобы она снова так на меня посмотрела. От маленьких поблажек чернорабочим большой беды не будет. Можно иногда раздавать им еду. Или сделать страховочные пояса для младших подъемщиков».
        Пока великий дворецкий размышлял об этом, пришла следовательница Требль, чтобы доложить о последних подвижках в деле Клептомансера. На лице - осознание собственной важности, почтительность и бульдожья бдительность.
        - Мои люди нашли потайное логово, о котором рассказала девочка,  - отчиталась она.  - Но к тому времени Клептомансера там уже не было.
        Ни Требль, ни великого дворецкого, кажется, не удивил тот факт, что великий вор не стал дожидаться, пока к нему нагрянут следователи.
        - Зато теперь мы хотя бы примерно знаем, что у него на уме. Если, конечно, Неверфелл не лжет.
        Как и все при дворе, следователи изначально полагали, что Клептомансер украл Неверфелл в ответ на вызов великого дворецкого. Они до сих пытались разобраться, что он имел в виду, когда говорил, что «клептомансия сродни гаданию».
        - Ее рассказ звучал убедительно?
        - Да,  - нехотя признала следовательница Требль.  - Во всяком случае, он точно объясняет, что произошло в квартале дегустаторов. Кроме мертвых стражников мы нашли тело возле угольного желоба. Человек с черными от Ноктурникса глазами и арбалетным болтом в груди, скорее всего, и есть убийца, который подкинул ей в комнату слеполозов. Его опознали как Тибальта Прэйна, известного в определенных кругах под именем Зверолов.
        - Наемный убийца,  - пробормотал Правый глаз.  - И тот, кто ему заплатил, до сих пор жив. Кто-то хочет избавиться от девчонки. А я не могу позволить ей умереть, ведь только она знает, как выглядит Клептомансер. Нет, нет, никто не может отнять ее жизнь, по крайней мере сейчас. Даже я. Требль, ты помнишь наш разговор о моей… другой ипостаси?
        - Да, ваше превосходительство.
        Хотя было бы преувеличением утверждать, что Правому глазу нравилась Требль, сказать, что она ему не нравилась, тоже было нельзя. Он видел в ней собственную нетерпимость к ошибкам, в своих действиях она опиралась на те же холодные поручни логического мышления. Даже грубая амбициозность следовательницы импонировала ему своей естественностью и прямотой. В дни Левого глаза ее позиции при дворе заметно ослабевали.
        - Так вот, моя вторая ипостась… отличается непредсказуемостью.  - Великий дворецкий отстегнул с пояса кисет и протянул его Требль. Содержимое кисета было совершенно безобидным, но резкий запах и мертвого бы поднял из могилы.  - Если возникнет острая необходимость в моем присутствии, например если моя вторая ипостась примет решение, которое нарушит мои планы, брось кисет на пол - и я проснусь. А то вдруг ему взбредет в голову казнить девчонку Неверфелл? Она нужна мне живой. Ты поняла?
        - Да, ваше превосходительство,  - ответила Требль, отвешивая глубокий поклон. Она не осмеливалась взглянуть на кисет и спящую половину великого дворецкого, которая была отвернута от зрителей и пряталась в тени. Требль не покидало жутковатое ощущение, что спящая ипостась подслушивает их разговор - и не замедлит припомнить его, когда настанет ее черед бодрствовать.

        Неверфелл устала, смертельно устала. Она сидела в своей комнате, не зная, какая участь ей уготовлена. Измученный мозг самовольно отключался, и она погружалась в сон, чтобы секунду спустя проснуться от мыслей, которые грохотали и бряцали, как гигантское водяное колесо, безостановочно вращавшееся без всякого смысла. Неверфелл вздрагивала и таращила глаза в пространство, едва понимая, где она; обрывки сновидений айсбергами дрейфовали вокруг нее, мешая различить, что реально, а что нет.
        Неверфелл давно переступила черту обычной усталости, и сон бежал от нее. Она выбилась из ритма времени сильнее, чем когда-либо прежде. Ее разум распускался, подобно вязанию, из которого вытащили спицы, и аккуратные нити искусственных дней спутывались в неопрятный клубок.
        Она почувствовала огромное облегчение, когда в дверь наконец постучали и сообщили, что Зуэль Чилдерсин пришла с ней повидаться.
        Едва Неверфелл переступила порог гостиной, Зуэль тут же заключила ее в крепкие сестринские объятия. От такой доброты у Неверфелл защипало в носу. Ей захотелось расплакаться, но события последнего дня сбились колючим комком в горле, и вместо рыданий изо рта вырвалось лягушачье кваканье. Когда Неверфелл снова обрела голос, она сбивчиво рассказала Зуэль все, начиная с проникших в ее комнату слеполозов и заканчивая приключениями в Нижнем городе. Зуэль внимательно слушала, не снимая заботливое Лицо номер 334 - «Тихое мерцание домашнего очага».
        - И теперь мое лицо испорчено, Зуэль!  - заключила Неверфелл.  - И если никто его не исправит, великий дворецкий казнит нас всех! Я не знаю, что делать! Не хочу, чтобы они забрали мои воспоминания…
        - Тише, тише.  - Зуэль ласково сжала ее руку.  - Послушай меня. Никто не заберет твои воспоминания. Тебя научат контролировать лицо, чтобы сгладить разочарование. Дядя Максим приказал мне отвести тебя к создательнице Лиц, и я убедила его позволить мне выбрать, к какой именно. Так что собирайся скорее, Неверфелл. Мы идем к мадам Аппелин.

        Часы пробили семь. В зале для аудиенций повисла напряженная тишина. Великий дворецкий откинулся на спинку трона и напоследок внимательно оглядел комнату. Наконец он медленно, нехотя закрыл Правый глаз.
        Стоило ему смежить веки, как распахнулся Левый. Слуги великого дворецкого были слишком хорошо вышколены, чтобы вздрагивать, но у многих сердце испуганно сжималось всякий раз, когда они наблюдали смену ипостаси. Великий дворецкий поводил левым плечом, разминая мышцы, затекшие за двенадцать часов бездействия, затем вытянул левую руку и согнул пальцы.
        Комната пришла в движение. Советники, которым благоволил Правый глаз, спешили покинуть зал, сжимая свитки с недавно подписанными приказами. Навстречу им шли те, кто заслужил милость Левого, посвятив десятилетия разгадыванию его мельчайших жестов,  - и те, кого он выбрал по собственным, никому не понятным причинам.
        Правый глаз сложил свои мысли и умозаключения аккуратными стопками в передней части мозга, чтобы его альтер эго как можно скорее с ними ознакомилось. Но Левый глаз, как обычно, не оценил стараний своего сменщика. Он бегло просмотрел информацию за последние полсуток, отбросив большую часть за ненадобностью. История с репетициями его не заинтересовала - он искал то, что касалось Клептомансера.
        У Левого глаза был настоящий талант разгадывать тайные схемы. Он подмечал несущественные на первый взгляд детали и видел за ними стройную схему, как предсказатели судьбы видят будущее в чайных листьях на дне опустевшей чашки.
        Но если верить рыжеволосой девочке, Клептомансер в совершенстве овладел искусством путать узор, ткать фальшивые нити и разбрасывать ложные подсказки. Он обманывал себя, чтобы обвести вокруг пальца других. Как можно разгадать то, что противоречит самому понятию схемы? В голове великого дворецкого забрезжила какая-то идея, но она быстро померкла, когда он попытался понять логику Клептомансера.
        Клептомансер, Клептомансер. Как иголка, которую втыкают в одно и то же место, мозг Левого глаза бился над его загадкой, но только запутывался еще больше.

        В другой пещерной комнате, надежно спрятанная в углублении, лежала записка. Ее перечитывали уже множество раз.

        Мой дорогой друг.
        Не люблю повторяться и потому говорю тебе в последний раз. Ты сильно обяжешь меня, если немедленно прекратишь всякие попытки отнять жизнь у юной Неверфелл. Прошу, не утомляй меня возражениями и объяснениями. Просто отступись. Ты прекрасно знаешь, какую ценность представляет это дитя и какие планы нарушит ее убийство. Заверяю тебя, воспоминания о ее ранних годах погребены глубоко и надежно. Тебе ничто не угрожает.
        Нам многое нужно обсудить. Судьба предоставила нам возможность, которую мы не имеем права упустить, возможность воплотить в жизнь все наши планы. Но если мы соберемся ею воспользоваться, мне потребуется твоя помощь. Промедление - роскошь, которая нам сейчас не по карману. Следователям поручили разобраться со странными убийствами в Рудниках, и будет очень некстати, если в своих поисках они докопаются до правды.
        Со всем почтением,
        Друг

        Опасно было думать о Каверне, но он ничего не мог с собой поделать, лежа на каменном уступе, который сегодня ночью служил ему постелью. Собирая воедино все известные ему факты, он почти видел, как губы Каверны растягиваются в улыбке, обнажая острые зубцы драгоценных камней.
        - К чему ты готовишься, любовь моя?  - спросил он вслух.  - Что тебе известно? Ведь что-то должно случиться, и ты ждешь этого с нетерпением. Я чувствую.
        Тяжелый костюм сидел рядом с ним, как часовой, и он время от времени поглядывал на него, чтобы напомнить себе, кто он. Разговоры с Каверной, попытки понять ее прямой дорогой вели к сумасшествию, и ему требовалось немало сил, чтобы ему сопротивляться. Снова и снова картографические мысли бились о разум, подобно штормовым волнам, стараясь найти слабое место в защите и проникнуть внутрь.
        Три часа он смотрел на стену пещеры, которая стала его пристанищем. Обычный человек не заметил бы изменений, так медленно они происходили, но он ясно видел, что трещина посередине стала шире, потолок поднялся, а сталактиты уменьшились, словно кошка втянула когти в лапы.
        Картографы были правы. Каверна готовилась расти.
        «Тогда запечатлей меня на карте,  - сказал беспокойный голос в его голове.  - Изобрази изменения во всем их великолепии. Поклоняйся мне».
        «Нет, любовь моя,  - мысленно ответил он.  - Я выясню, что ты задумала, и для этого мне не придется расплескивать мозги по земле тебе на потеху. Я не склонюсь перед тобой».

        Слезы алебастра

        Через ворота главного дворца Зуэль и Неверфелл проводили к маленькой карете, запряженной низкорослыми белыми лошадьми. На сбруе покачивались пушистые кисточки и золотые колокольчики. Зуэль накинула на плечи Неверфелл меховую накидку.
        - Дрожишь, как мотылек на сквозняке,  - заметила она, когда карета тронулась в путь.
        - Я совсем выбилась из ритма времени,  - тоскливо объяснила Неверфелл.  - Из-за этого постоянно мерзну и хочу есть.
        Все вокруг казалось нереальным, а звуки часто проплывали мимо вместо того, чтобы залетать в уши и попадать в мозг. Мерное покачивание лошадиных голов гипнотизировало.
        - А с тобой такое случается?  - поспешила спросить Неверфелл, чтобы отвлечься.
        - Нет,  - призналась Зуэль.  - Я же Чилдерсин. Мы никогда не выбиваемся из ритма, помнишь?
        - Но, наверное, дело еще и в том, что я очень боюсь,  - продолжала Неверфелл.  - Что я скажу мадам Аппелин? Наверное, она до сих пор злится на меня за то, что я обманом проникла к ней в дом.
        - Сомневаюсь,  - задумчиво прищурилась Зуэль.  - Создатели Лиц в Каверне охотно расстанутся с сотней улыбок в обмен на возможность изучить тебя. Нет, думаю, она тебе обрадуется. А пока она будет приводить в порядок твое лицо, мы сможем поболтать с ней и ее ученицами. И узнать все, что нам нужно.
        Когда карета остановилась перед домом мадам Аппелин, в животе у Неверфелл запорхали испуганные мотыльки. Теперь она почти радовалась тому, что вымоталась до предела,  - усталость притупляла волнение.
        Их определенно ждали. Двери распахнулись, едва они ступили на землю. На пороге стояла Глиняная девочка чуть старше Зуэль. Она встретила их приветливой, но невыразительной улыбкой, забрала накидки и проводила через гостиную в рощу.
        От яркого света у Неверфелл заслезились глаза. Она почувствовала головокружение; ей показалось, будто она слышит гудение насекомых, а ноздрей коснулся запах свежей травы. Неверфелл заморгала, и, когда зрение прояснилось, перед ней уже стояла мадам Аппелин.
        Наряд создательницы Лиц был цвета нежной весенней зелени; длинные рукава свободно спускались вниз, а волосы и плечи укрывала невесомая газовая шаль. Яркие драгоценности исчезли, и талия казалась не такой узкой. Обычно тщательно убранные волосы ниспадали мягкими волнами по обеим сторонам лица, отчего мадам Аппелин выглядела моложе и чуть-чуть напоминала русалку.
        Она пристально посмотрела на Неверфелл, и выражение ее лица смягчилось, а губы изогнулись в улыбке.
        - Неверфелл, это же ты, верно?  - спросила она.  - Маленькая ученица сыродела. Девочка в маске. Проходите, садитесь, вы обе.
        Зуэль и Неверфелл послушно сели, все еще с непривычки моргая от яркого света.
        - Так-так, я вижу, в чем проблема. Нежелательная эмоция пробивается наружу и пятнает остальные выражения. Честно говоря, я таким не занимаюсь и, разумеется, не могу научить тебя держать Лицо в обычном смысле этого слова. Но есть упражнения, которые помогут тебе расслабить черты. Возможно, это поправит ситуацию.
        Смущенная, Неверфелл благодарно пробормотала что-то в ответ.
        - Нилия!  - позвала мадам Аппелин. Из-за деревьев вышла Глиняная девочка с Лицом номер 301 - «Капли росы, созерцаемые с надеждой».  - Проводи мисс Чилдерсин к закускам и напиткам, а потом покажи последние Лица, как мы договаривались.
        - Вы очень великодушны, мадам Аппелин, но в этом нет необходимости,  - быстро ответила Зуэль.  - И к тому же Неверфелл стесняется, когда остается наедине с незнакомыми людьми.
        - О, но мы с Неверфелл давние знакомые. Это ведь наша… третья встреча?
        Вспомнив, при каких обстоятельствах они встретились в прошлый раз, Неверфелл густо покраснела.
        - Я обещала Неверфелл, что останусь с ней,  - спокойно ответила Зуэль.
        - Как мило!  - В улыбке мадам Аппелин мелькнуло что-то кошачье.  - Что бы Неверфелл без тебя делала?
        Хотя внешне Зуэль и мадам Аппелин пытались перещеголять друг друга в приветливости улыбок, атмосфера в роще ощутимо похолодела.
        - Но я настаиваю,  - не сдавалась создательница Лиц.  - Боюсь, тебе будет смертельно скучно сидеть здесь и слушать, как мы обсуждаем ученические упражнения.
        Она замолчала, и Неверфелл почувствовала укол досады из-за того, что не может определить, кто побеждает в этом поединке воли.
        - Мисс Чилдерсин, скажите,  - медленно продолжила мадам Аппелин,  - вы замечали за собой легкую склонность мельтешить? Вы колеблетесь между Лицами, не зная, какое выбрать, потому что ни одно из них не выражает то, что вы чувствуете,  - или то, что вы хотите показать.
        Зуэль не нашлась с ответом. А Неверфелл вдруг поняла, что неоднократно наблюдала подобное. Даже сейчас Зуэль беспомощно металась между двумя улыбками, одна из которых выглядела менее уверенной, чем вторая.
        - Я знаю, каково это,  - сказала мадам Аппелин и слегка сощурила глаза. Ее улыбка стала морозно-сливочной.  - В тебе сидит какое-то чувство, так? Все время. Оно зудит, мешает. Ты не знаешь, что это за чувство и как его описать. У тебя нет для него Лица. И ты без конца листаешь каталоги, просишь Лица в подарок на каждый день рождения в надежде, что правильное Лицо поможет тебе понять, что же это за чувство. Тебе нужно найти его во что бы то ни стало.  - Мадам Аппелин чуть наклонилась вперед.  - Так что идите и посмотрите наши выставочные комнаты, мисс Чилдерсин.
        - Все в порядке, Зуэль.  - Неверфелл не могла больше выносить царивший в роще холод.  - Со мной все будет хорошо.
        После продолжительного молчания Зуэль все-таки потупила взор и встала. По всему было видно, что она еще колеблется.
        - Я буду недалеко,  - шепнула она напоследок и вслед за Нилией скрылась за деревьями.
        Неверфелл проводила Зуэль взглядом и тут же пожалела, что позволила ей уйти. Что она должна теперь делать? Неверфелл как-то не задумывалась об этом, полагая, что все умные разговоры Зуэль возьмет на себя.
        Три зеленоглазые девочки, стоявшие неподалеку, пристально наблюдали за Неверфелл. Она была тронута, заметив на их лицах смущение и тревогу, но потом поняла, что они всего лишь повторяют выражения ее лица, чтобы потом продемонстрировать их мадам Аппелин.
        Неверфелл неловко сглотнула.
        - Мадам Аппелин? Могу я… Могу я поговорить с вами наедине?  - попросила она.
        Как только Глиняные девочки ушли, Неверфелл сдалась и нырнула в омут с головой.
        - Простите меня!  - выпалила она.  - Простите за все, что тогда случилось. Я подложила кусочек Стертона в ваш заказ, думала, если я помогу вам, вы поможете мастеру Грандиблю. Но потом я поняла, что сделала только хуже, и попыталась вернуть его. На самом деле я хотела найти вас и все вам рассказать, но… но все произошло так быстро, и я проникла в ваш дом тайком, с Вином, стирающим память, и пробралась в кладовую, чтобы выкрасть сыр… А потом меня арестовали, прежде чем я смогла что-либо вам объяснить.
        - Ах…  - Мадам Аппелин чуть откинула голову и внимательно посмотрела на Неверфелл.  - Я начинаю понимать. Тебя впутали в чужие планы?
        Пристальный взгляд изумрудных глаз метнулся вслед за ушедшей Зуэль.
        Неверфелл почувствовала, что краснеет. Кажется, она только что выдала Зуэль и ничего не узнала взамен. Лицо мадам Аппелин гладкостью и непроницаемостью могло поспорить с мрамором - на нем не было ни единой трещинки, чтобы заглянуть в ее душу.
        - Я не знаю, злитесь вы или нет!  - беспомощно воскликнула Неверфелл.  - Я надеялась, что, если мы поговорим, все встанет на свои места. Но ничего не получилось. Когда я смотрю на людей, то не понимаю, что они чувствуют.
        - Я не злюсь,  - сдержанно ответила мадам Аппелин.  - Во всяком случае, не на тебя. Но я считаю, что тебе следует быть осмотрительнее в выборе друзей, дорогая.
        Неверфелл нахмурилась, и мадам Аппелин улыбнулась:
        - Прости, я поставила тебя в неловкое положение. Твоя преданность достойна восхищения, Неверфелл, но капелька критичности тебе бы не повредила. Ты ведь даже не догадываешься, когда тебя используют? И, подозреваю, до сих пор чувствуешь себя обязанной сыроделу Грандиблю, хотя он лгал тебе и держал в заточении.
        - Нет! Ну, то есть да, но… Пожалуйста, не говорите так!
        Своими словами мадам Аппелин словно большой ложкой ворочала болезненные чувства в животе Неверфелл.
        - Как пожелаешь.
        - Мадам Аппелин, если мне дозволено выбирать друзей, можно я выберу вас?  - порывисто спросила Неверфелл.  - Знаете, когда мы впервые повстречались в сырных туннелях, я почувствовала…  - Неверфелл стушевалась.  - В общем, я бы очень хотела стать вашим другом,  - едва слышно закончила она.
        - И я тоже этого хочу!  - ослепительно улыбнулась мадам Аппелин.  - Когда мы встретились, я сразу почувствовала, что мы понимаем друг друга. Между нами установилось что-то вроде естественного доверия.
        - Да!  - обрадовалась Неверфелл.  - Мадам Аппелин, а вам никогда не казалось, что мы, ну… похожи?
        - В каком смысле?
        Вопрос застал Неверфелл врасплох; слова, которые она столько раз произносила мысленно, куда-то разбежались.
        - Я… не знаю,  - сказала она с несчастным видом, досадуя на свой страх.  - Как будто между нами есть какая-то связь. Словно мы знали друг друга раньше.
        - Такое случается, когда встречаешь кого-то, с кем у тебя полное взаимопонимание,  - спокойно ответила мадам Аппелин.
        Ее голос был теплым, но Неверфелл расслышала в нем фальшивые нотки. Наверное, она сказала что-то не то. Но что именно? И куда подевалось чувство, что они связаны?
        - А можно посмотреть ваш Трагический набор?  - в отчаянии спросила она, хватаясь за первую безумную идею, которая пришла ей в голову.
        - Что?!
        Нет, Неверфелл определенно не ошиблась. Мадам Аппелин на миг утратила самообладание, ее прекрасное нежное лицо застыло, а когда она снова заговорила, слова срывались с губ слишком быстро.
        - Но почему именно Трагический набор? Он не предназначен для столь юных девиц. Давай я лучше покажу тебе Набор пушистых овечек или Лесной родник…
        - Пожалуйста!  - взмолилась Неверфелл.  - Я не буду носить Трагический набор, мне просто нужно на него посмотреть.
        Без всякой задней мысли Неверфелл потянулась к изящным, унизанным кольцами пальцам создательницы Лиц. К ее удивлению, мадам Аппелин резко отдернула руку, словно боялась обжечься.
        - Простите,  - растерялась Неверфелл.  - Я опять что-то сделала не так?
        - Нет.  - Мадам Аппелин на мгновение опустила глаза, а когда подняла, на лице ее снова сияла безупречная улыбка. С великой осторожностью она похлопала Неверфелл по руке.  - Если ты хочешь посмотреть Трагический набор, я покажу тебе его. Мы можем пройти в выставочную комнату - или мне попросить одну из девочек продемонстрировать тебе его?
        - Ну…  - задумалась Неверфелл.  - А как лучше, на ваш взгляд?
        - В выставочной комнате посмотреть его будет проще и удобнее. Пойдем!
        Мадам Аппелин решительно встала и вывела Неверфелл из рощи в длинную сводчатую залу. Светильникам возле двери потребовалось несколько секунд, чтобы почувствовать их дыхание и пробудиться к жизни. Вслед за ними проснулись и остальные. Комната наполнилась зеленоватым свечением, и сердце Неверфелл чуть не выпрыгнуло из груди.
        Две дюжины белоснежных лиц парили в воздухе друг напротив друга в противоположных частях помещения. Когда светильники разгорелись, Неверфелл разглядела черные подставки, на которых держались алебастровые маски. По цвету подставки практически сливались с выкрашенными в черный стенами. Каждая маска изображала треугольное лицо с высокими скулами и сверкающими зелеными глазами. Две дюжины мадам Аппелин плавали в пустоте, составляя богатую палитру неизбывной печали.
        С раскрытым от удивления ртом Неверфелл медленно обошла комнату, каждая маска снежной лавиной обрушивалась на ее душу. У первой был взгляд, устремленный вдаль, как будто сердце ее носительницы сжималось от боли, но она держала ее в себе, чтобы прочитать ребенку сказку перед сном. Вторая была искажена мучительной тревогой, но также выражала бесстрашие, словно перед ней лежал длинный темный туннель, в конце которого ее ждало нечто ужасное, но она отказывалась отступать или опускать глаза. Третья улыбалась, но то была улыбка с привкусом слез, словно ее обладательница любовалась чем-то невыразимо прекрасным и хрупким - маленьким яйцом в гуще покрытых шипами ветвей.
        Неверфелл почувствовала, как что-то щекочет ее щеку. Подняв руку к лицу, она поймала слезинку. Вот она - связь, которая не давала ей покоя. Неверфелл охватило безумное желание обнять ближайшую маску и утешить ее. Она прикоснулась к ней пальцами, чтобы стереть невидимые слезы…
        …и ощутила лишь холодную твердость алебастра. Неверфелл быстро отдернула руку. «Это неправильно!  - кричал голос откуда-то из-за запертой двери в голове.  - Неправильно. Все неправильно!»
        - Пожалуйста, не трогай,  - попросила мадам Аппелин, стоя у нее за спиной.  - Они легко пачкаются.
        Испуганная, сбитая с толку, Неверфелл оглянулась на создательницу Лиц. Мадам Аппелин была сама доброта и терпение, вот только улыбка скрывала ее мысли лучше любой стены.
        - Наверное, вы были очень несчастливы, когда придумывали этот набор,  - прошептала Неверфелл. Она отчаянно хотела, чтобы Зуэль была рядом. Зуэль всегда знала, что сказать.  - Я говорю о том, что… вам же нужно было все это чувствовать.  - Неверфелл обвела рукой маски.  - Ведь так?
        - Кто тебе сказал? Чтобы сварить хороший сыр, тебе не нужно знать, что чувствует закваска. Отнюдь. Ты всего лишь подбираешь ингредиенты, чтобы добиться требуемого вкуса. Так и здесь.
        - Не может быть!  - закричала Неверфелл. Она понимала, что зашла слишком далеко, но остановиться уже не могла.  - Я знаю, что вы были несчастливы! Вы жили в Трущобах, и у вас был ребенок…
        Она переступила черту. Взгляд мадам Аппелин не изменился, но у Неверфелл возникло ощущение, что теперь их разделяют тысячи километров. Она почти видела, как создательница Лиц отдаляется от нее, увлекаемая холодным дыханием пещерных сквозняков.
        - Там был ребенок,  - упрямо прошептала она, до боли стискивая пальцы.  - Вы потеряли ребенка.
        Не сказав ни слова, мадам Аппелин развернулась и вылетела из комнаты. Неверфелл молча смотрела ей вслед, а светильники медленно тускнели, и в их приглушенном мерцании маски стали похожи на призраков.
        Несколько минут спустя Зуэль вбежала в выставочную комнату и увидела, что Неверфелл стоит и прижимается щекой к одной из масок.
        - Неверфелл!  - прошипела она.
        Та отпрянула, оставив влажный след на белоснежном алебастре.
        - Я все испортила,  - сдавленно провыла она.  - Тебя не было рядом, и я не знала, что сказать, и… Зуэль, я такая глупая! Я засыпала ее вопросами о Трущобах, о ребенке, а она просто развернулась и ушла!
        - В самом деле?  - спросила Зуэль, и в ее голосе прозвучало скорее волнение, чем недовольство.  - Значит, в Трущобах действительно что-то произошло!
        - Боюсь, она никогда больше не станет со мной разговаривать.
        - О, обязательно станет! Не переживай об этом. И послушай, что мне удалось выведать у Глиняных девочек. Им разрешают ходить по всем комнатам и галереям в туннелях мадам Аппелин, чтобы они следили за порядком и подкармливали ловушки. Но в одну комнату их не пускают. Где-то есть потайная дверь, она закрашена снаружи, так что заметить ее нелегко. И она всегда заперта. Туда не заходит никто, кроме мадам Аппелин. Глиняным девочкам даже говорить про эту комнату нельзя.
        Любопытство горячей иглой кольнуло Неверфелл, но его было недостаточно, чтобы прогнать туман, поглотивший ее мысли. Она моргнула, на миг выпала из реальности и едва не упала - Зуэль еле успела ее подхватить.
        - Неверфелл, ты совсем вымоталась.  - В больших глазах Зуэль сквозила тревога.  - В таком состоянии ты ничему не научишься. Тебе нужно поспать хотя бы час. Я спрошу, есть ли у них комната для гостей.
        Неверфелл почувствовала прилив облегчения, но следующие слова Зуэль мгновенно ее отрезвили.
        - Если таковая найдется, убедись, что на двери есть замок.  - Зуэль крепко сжала ее плечи и пристально посмотрела в глаза.  - И не забудь запереться. Мы в гнезде, полном секретов. Нужно держаться настороже.

        В доме мадам Аппелин действительно нашлась гостевая комната - маленькая, круглая, с простой кроватью посередине и хрустальным светильником на столе. Помня о наставлениях Зуэль, Неверфелл заперла дверь на засов и приставила к ней стул. Неужели это и в самом деле так необходимо? Она не знала, что и думать.
        Неверфелл даже туфли снимать не стала. Она упала на мягкую всепрощающую кровать, и благодарный разум выскользнул из сетей бодрости, как рыба из садка.

        Когда Неверфелл потом пыталась вспомнить, что ей снилось, она словно бродила по темной комнате, чувствуя, как клочки порванных занавесок скользят по ее лицу. Только обрывки, тени и отголоски, ничего более.
        Она взбиралась по лестнице из черных виноградных лоз на золотой балкон, выглядывая потайную дверь. И хотя ей было страшно, она не сомневалась, что обезьяна знает дорогу.
        Но когда ее хвостатая спутница открыла дверь, Неверфелл вдруг очутилась в темном зале и увидела перед собой белую маску с зелеными глазами. Она потянулась к маске, но стоило ей прикоснуться к алебастру, он начал покрываться трещинами, и улыбка сменилась выражением боли и ужаса.
        - Что вы с ней сделали?  - истошно кричала маска, и губы ее осыпались, а рот превращался в рваную дыру.  - Почему никто меня не предупредил?
        Голос был молодым, моложе маски. От глаз побежала паутина трещин, и изумруды провалились во тьму, оставив после себя пустоту.
        - Если бы я знала, я бы никогда… Я бы никогда…  - стонала маска.
        Поначалу Неверфелл пыталась собрать ее по кускам, но делала только хуже, и вопли маски переросли в хриплый визг. Обезумев от жалости и ужаса, она принялась доламывать ее, разбивать кулаками в пыль, только чтобы прекратить этот жуткий крик. Наконец он оборвался, и от маски не осталось ничего, кроме белого порошка, утекающего сквозь пальцы.

        Громко чихнув, Неверфелл проснулась, но несколько секунд еще барахталась в путах сна и молотила кулаками по кровати. И даже когда она успокоилась, руки продолжали гореть от ударов по жуткой маске.
        Кто-то громко стучал в дверь. Неверфелл кое-как пригладила волосы, нашла девять наперстков из десяти и надела туфли. Отперев дверь, она увидела Глиняную девочку с Лицом, выражавшим учтивую озабоченность.
        - Мадам Аппелин будет очень рада узнать, что вы проснулись. Пожалуйста, идите за мной!
        В роще Неверфелл ждала целая группа Глиняных девочек. Возглавляла ее мадам Аппелин - осиная талия перетянута корсетом, волосы идеально уложены, во всем облике - ни следа смятения или расстройства. Неподалеку от них сидела Зуэль - племянница Максима Чилдерсина внимательно изучала носки своих туфель и не подняла глаза, даже когда вошла Неверфелл.
        - Ах!  - воскликнула мадам Аппелин.  - Неверфелл, садись сюда, вот в это кресло. Поскольку у нас осталось не так много времени, давай быстро испробуем все методы. Поппия! Будь добра, займись контрольными точками.
        Неверфелл постаралась не вздрагивать, когда Поппия принялась аккуратно постукивать по ее лицу изящным серебряным молоточком, отмечая реакцию. Ей на смену пришла Глиняная девочка с чашкой мази. Она втерла мазь в брови Неверфелл, и у той заслезились глаза от едкого запаха хрена. Затем ей на голову надели обтянутый бархатом тугой металлический обруч, объяснив, что он не даст ей морщить лоб. Судя по тому, с какой скоростью девочки сменяли друг друга, все их усилия были напрасны.
        - Как мы и боялись, проблема кроется внутри,  - вздохнула мадам Аппелин.  - Давайте займемся душой.
        Глиняные девочки поспешно зашелестели страницами книг, которые заранее принесли в рощу. Изумленная Неверфелл слушала, как ей читают стихи и рассказы - радостные и печальные, увлекательные и пугающие, но по большей части веселые. Некоторые показались Неверфелл довольно интересными, и они были отлично написаны, но в таком количестве их было трудно воспринимать, да к тому же Неверфелл так и не поняла, зачем они это делают.
        - Возможно, обстановка должна быть более жизнерадостной. Сольфи, Мерримам, Джебелет, свет слишком тусклый. Пожалуйста, поднимитесь и подышите на ловушки.
        Раздавая указания, мадам Аппелин надела то самое материнское Лицо, которое Неверфелл впервые увидела в сырных туннелях. Она не была готова к тому, что мадам Аппелин будет так же смотреть на кого-то еще, и с удивлением почувствовала, как в груди заворочался колючий шар ревности. Хуже того, Лицо действительно пробудило в девочках рвение, и они торопливо взбежали вверх по железной винтовой лестнице, до того изящной и невесомой на вид, что Неверфелл прежде и не замечала ее среди искусственных деревьев. Вскоре «небеса» и в самом деле засияли чуть ярче.
        - Так вы ничего не добьетесь, мадам Аппелин,  - вдруг сказала Зуэль.
        - В самом деле?  - Голос создательницы Лиц сочился скептицизмом.
        - Да.
        Повисла долгая пауза. Глаза Неверфелл метались с лица подруги на лицо мадам Аппелин в тщетных попытках угадать, что же творится у них на душе.
        - Видите ли, я знаю Неверфелл. Она воспринимает других людей как часть себя, лишнюю конечность. И чувствует их боль, как свою собственную. Сейчас она страдает за всех, кого видела в Нижнем городе.
        Зуэль замолчала. Мадам Аппелин и Глиняные девочки растерянно перебирали Лица, не зная, какое выбрать. Судя по всему, они впервые столкнулись с подобной ситуацией.
        - И как же нам отрезать эту лишнюю конечность?  - медленно спросила создательница Лиц.  - Как сделать так, чтобы Неверфелл перестала чувствовать чужую боль?
        - Никак,  - просто ответила Зуэль.  - И она сама не может отринуть эти чувства. Неверфелл совершенно не умеет их контролировать. Поэтому нам остается только утешить ее и приободрить. Мы должны убедить Неверфелл, что чернорабочим живется не так плохо.
        - Понимаю,  - снова вздохнула мадам Аппелин. Она взяла Неверфелл за руки и посмотрела на нее с печальной улыбкой.  - Неверфелл, я знаю, увиденное в Нижнем городе огорчило тебя до глубины души, но ты должна кое-что понять. Чернорабочие не похожи на нас. Они воспринимают тяжелый однообразный труд как высшее благо, тогда как роскошь и удобства для них ничего не значат. Они не чувствуют боли и страха, они как камни - ты же не станешь переживать за камень, упавший со скалы? Камни не плачут и не истекают кровью. Иногда при общении с ними может возникнуть впечатление, будто у них есть душа и они что-то понимают, но на самом деле это всего лишь притворство. Ты же не поставишь дрессированных мартышек на один уровень с людьми?
        - Но это неправда!  - Неверфелл вспомнила Эрствиля, его раздражение и гнев.  - Всем просто удобно так думать. У чернорабочих есть чувства, у них просто нет Лиц, чтобы их показать. Они выглядят спокойными и готовыми выполнить любое задание, даже когда у них на глазах умирают близкие люди. И я понимаю, почему им не дозволено иметь больше Лиц. Ведь так проще притвориться, что они отличаются от нас. Так проще относиться к ним, как к грязи под ногами. Я права?
        - В высших кругах сейчас обсуждают возможность обучать чернорабочих дополнительным Лицам,  - быстро возразила мадам Аппелин.  - Но что случится, если детям из Нижнего города дадут несчастные Лица? Они вырастут, понимая, что могут быть несчастны. Посмотрев вокруг, они увидят на лицах грусть и печаль, и от этого их собственное недовольство жизнью будет только расти. С другой стороны, если они будут носить счастливые лица, то скорее поверят, что тоже счастливы. Ведь в действительности нет разницы между тем, счастлив ты на самом деле или только веришь в это.
        Неверфелл силилась уложить в голове услышанное, но рассуждения мадам Аппелин расползались, как слеполозы.
        - Разница есть!  - выпалила она.  - Это не одно и то же!
        - Понимаю, это сложно принять, но, боюсь, тебе придется,  - терпеливо проговорила мадам Аппелин.  - Чернорабочих сложившаяся в Каверне ситуация полностью устраивает. И мы никак не сможем ее изменить.
        - Но ведь вы можете, мадам Аппелин,  - вдруг вмешалась Зуэль.  - Можете послать вниз своих Глиняных девочек, чтобы они бесплатно обучали чернорабочих.
        Мадам Аппелин не сразу нашлась что ответить.
        - Прошу прощения?..
        - Это вам по силам,  - настаивала Зуэль.  - Чернорабочие станут лучше выражать свои чувства, и всем будет сложнее относиться к ним как к заводным куклам.
        Лицо Неверфелл чуть прояснилось. Где-то в глубине ее души огромное водяное колесо отчаяния замедлило ход, содрогнулось, и капли на лопастях заблестели в льющемся сверху сиянии.
        - Вы правда можете это сделать?  - прошептала она.  - Можете?
        Неверфелл понимала, что обучение не исправит ситуацию, но маленький шажок был все же лучше топтания на месте. Зуэль права: если остальные увидят в чернорабочих живых людей, возможно, все изменится. Надежда радостным щенком запрыгала в груди Неверфелл.
        - Мисс Чилдерсин, я прекрасно понимаю, к чему вы клоните,  - с плохо скрываемым раздражением ответила мадам Аппелин.  - Но существуют четкие правила касательно Лиц, разрешенных чернорабочим…
        - А Неверфелл моя идея понравилась,  - перебила ее Зуэль.
        Мадам Аппелин бросила взгляд на Неверфелл и глубоко задумалась. Взгляды всех присутствующих в роще устремились на рыжеволосую девочку.
        - И как много времени осталось у нас на поиски иного решения?  - с нарочитой любезностью поинтересовалась Зуэль.
        Все одновременно полезли за карманными часами.
        - Полчаса,  - прошептала мадам Аппелин и одарила Зуэль взглядом, полным покровительственного снисхождения с оттенком уважения и ноткой досады. Затем она быстро подошла к Неверфелл, взяла ее за подбородок и внимательно изучила ее лицо.  - Вы правы, мисс Чилдерсин. Пятно не ушло, но побледнело.  - Помолчав, она закрыла глаза и вздохнула.  - Хорошо. Если без этого никак, я организую уроки для чернорабочих. Но никто не должен об этом знать. Неверфелл, какой же ты все-таки странный ребенок. Тревожишься из-за подобных мелочей!
        - Вы дадите им грустные Лица, да? И злые? И грубые?  - зачастила Неверфелл, не веря своему счастью.
        - Не так быстро, дорогая!  - Мадам Аппелин рассмеялась и ласково пожала Неверфелл руки. Сейчас она была сама доброта.  - Давай начнем с недовольства. Идти нужно от простого к сложному, иначе у них с непривычки сведет мышцы, и вместо нормальных Лиц получатся гримасы. А теперь, Неверфелл, могу я поговорить с тобой наедине?
        Неверфелл пошла за создательницей Лиц в глубь рощи. Когда остальные скрылись за деревьями, мадам Аппелин повернулась к ней.
        - Неверфелл, я хочу попросить прощения,  - сказала она с покаянной улыбкой, которая удивительным образом омолодила ее.  - Я бросила тебя одну в выставочной комнате. Это было очень грубо с моей стороны.
        - Нет, это я во всем виновата. Я расстроила вас. Я не хотела…
        - У меня действительно была дочь,  - едва слышно прошептала мадам Аппелин.  - И память о ней преследует меня и по сей день. Она… умерла.
        - О!  - Неверфелл склонила голову. Утлая лодка надежды затонула в мгновение ока, не оставив даже кругов на воде. Мадам Аппелин сочинила Трагический набор, когда оплакивала свою дочь. Свою умершую дочь. Не Неверфелл.  - Простите…
        - Ты сказала, что ощутила связь между нами,  - продолжала создательница Лиц.  - Возможно, причина в том, что мы обе пережили тяжелую потерю. Я потеряла ребенка. Ты… родителей?
        - Да.  - Неверфелл смущенно смотрела на мадам Аппелин сквозь упавшие на лицо волосы.  - Я их даже не помню. Но когда вижу Лица из Трагического набора, мне кажется, что мама смотрит на меня. И если она так на меня смотрела, должно быть, она любила меня?..
        - Верно,  - ответила мадам Аппелин. Лицо ее было спокойным и безупречным, как свежевыпавший снег.  - Любила так сильно, что словами не описать.
        За разговором они обошли вокруг рощи и теперь возвращались к Зуэль и Глиняным девочкам.
        - Наверное, сама судьба свела нас вместе, чтобы мы стали друг для друга утешением,  - сказала мадам Аппелин.  - Ты же придешь сюда еще? Чтобы поболтать или сыграть в игру, будто я нашла свою давно потерянную дочь, а ты - обрела мать.
        - Да, да, с удовольствием!  - Она обняла бы создательницу Лиц, если бы Зуэль не перехватила ее руку и не стиснула так сильно, что Неверфелл едва не вскрикнула от боли.
        - Нам пора возвращаться во дворец,  - напомнила Зуэль. Странные нотки в ее голосе заставили Неверфелл озадаченно посмотреть на подругу.  - Ей пора готовиться к большой дегустации.
        - Конечно,  - не стала спорить мадам Аппелин.  - До свидания, Неверфелл. Уверена, мы скоро увидимся.
        Не дав Неверфелл толком попрощаться, Зуэль потащила ее к выходу из рощи и дальше по коридору. Глядя на впившиеся в руку пальцы светловолосой девочки, Неверфелл вспомнила о первопричине их визита к мадам Аппелин.
        Только вылетев за порог ее дома, Зуэль позволила себе остановиться и сделать глубокий вдох.
        - Зуэль, ты была великолепна!  - не замедлила воспользоваться передышкой Неверфелл.  - Ты убедила ее помочь чернорабочим. У меня бы в жизни так ловко не получилось.
        Неверфелл подалась вперед, чтобы обнять Зуэль, но та резко ее оттолкнула.
        - Прекрати!  - взвизгнула она.
        Неверфелл испуганно посмотрела на подругу.
        - Что такое? Что я сделала не так?  - растерянно спросила она.
        - Ничего.  - Секунду спустя губы Зуэль уже растянулись в ласковой улыбке номер 218 - «Ода перечной мяте».  - Все хорошо, Неверфелл. Прости, я слегка перенервничала. Рядом с создателями Лиц я чувствую себя не в своей тарелке.
        - Что-то случилось!  - Неверфелл пристально вглядывалась в лицо подруги, ища ответы или хотя бы намек на них.  - Ты выяснила что-то еще? Или тебя поймали, когда ты искала потайную дверь?
        - Нет, Неверфелл, ничего такого не случилось. Пожалуйста, пойдем, мы уже опаздываем.
        Лицо Зуэль недвусмысленно говорило о том, что беспокоиться не о чем. Но Неверфелл продолжал грызть червячок сомнения.
        «Зуэль - моя лучшая подруга,  - думала она на ходу.  - Но я почти никогда не знаю, что творится у нее в голове».

        Раскол

        Пока карета везла их назад во дворец, Неверфелл совсем измучилась от голода и жажды. Усталость, отступившая после недолгого сна, возвратилась, окутав ее плотным коконом бессилия. Зуэль что-то говорила, но голос подруги долетал до Неверфелл жужжанием шмеля с редкими вкраплениями слов. Ее разум все время норовил захлопнуться, как книга с тугим переплетом.
        - Неверфелл!  - Звук собственного имени вырвал ее из оцепенения.  - Мы уже во дворце! Смотри, мы успели. Поторопись и съешь что-нибудь до того, как тебя позовет великий дворецкий.
        - А мое лицо?..
        - С ним все в порядке. Пятно почти незаметно. Ни о чем не волнуйся.  - Зуэль улыбнулась с ослепительной уверенностью.
        Неверфелл поспешно обняла ее, чтобы спрятать выражение своего лица. «Я знаю, что ты лжешь,  - подумала она.  - Лжешь, чтобы помочь мне, чтобы беспокойство не исказило мои черты».
        Стражники отвели Неверфелл обратно в квартал дегустаторов, где ее уже ждала Леодора.
        - Лучше, гораздо лучше,  - шептала мадам дегустатор, пристально изучая ее лицо.  - Будем надеяться, этого хватит. А теперь иди поешь. Быстрее! У тебя осталось всего полчаса.
        В столовой Неверфелл первым делом выпила несколько кружек воды и запихнула в себя рисовую запеканку с укропом. Она едва успела отложить ложку, когда за ней явились стражники. Высокие, широкоплечие, они были вооружены куда лучше, чем те, что сопровождали Неверфелл раньше. Великий дворецкий не собирался снова лишиться своего лучшего дегустатора. Лошадь, может, и сбежала, но дверь конюшни отныне будут стеречь пуще прежнего.
        «Мне нужно продержаться всего три часа,  - мысленно твердила себе Неверфелл.  - А потом я смогу спать сколько влезет».
        Следующие три часа представлялись ей дорогой, усыпанной грубым гравием, по которой нужно было идти босиком. Зато в конце ждал пушистый мягкий ковер.

        Левый глаз наблюдал, как в пышных паланкинах, подобно царицам из восточных земель, прибывали огромные десерты. Пальцы левой руки мерно постукивали по подлокотнику мраморного трона, и великий дворецкий медленно моргал, чтобы стряхнуть соринки со своих странных стеклянных ресниц.
        Взгляд единственного открытого глаза скользил по блестящим сладостям, изготовленным исключительно для удовольствия великого дворецкого. Возглавляло процессию зеленое желе конической формы, увенчанное засахаренным цветком. Сахарные корни растения пронизывали прозрачную сердцевину желе. За ним следовал замок в метр высотой, целиком построенный из сахара и цукатов. Кондитеры-архитекторы даже сделали маленькую опускную решетку у ворот. На третьем блюде сверкал торт с глазурью из настоящего золота, с орехами и хрустящими жемчугами.
        «Пепел,  - шептал его разум.  - Все это пыль и пепел».
        Великий дворецкий знал, что ему нужен его новый дегустатор. Он должен увидеть, как она пробует эти шедевры кондитерского искусства - только так он сам почувствует их вкус.
        Наконец она появилась, хрупкая фигурка терялась на фоне сопровождавших ее стражников. Когда Неверфелл вышла из тени, свет упал на ее лицо, и великий дворецкий ощутил поднимающуюся из глубины волну раздражения. Пятно на лице Неверфелл поблекло, но не исчезло совсем. Они не справились с заданием. Горькое разочарование привело великого дворецкого в бешенство. Как он может наслаждаться десертами с таким кислым выражением лица? Это все равно что есть деликатесы грязной ложкой.
        Но прежде чем великий дворецкий успел шевельнуть пальцами, обрекая девочку и тех, кто не смог ее починить, на безвременную смерть, Неверфелл перестала хмуриться - ее лоб разгладился, а лицо просветлело.
        Пальцы великого дворецкого замерли, не доведя начатое до конца. Возможно, еще не всё потеряно. И девочка справится… по крайней мере сейчас.

        «Левый глаз! Я ему нравлюсь!» - именно эта мысль посетила Неверфелл в критический момент, принеся с собой облегчение. Складка между бровями разгладилась, и Неверфелл чуть успокоилась. Она даже не догадывалась, что улыбка в последний миг уберегла ее от расправы. Великий дворецкий коротко кивнул ей в знак одобрения, и она заняла свое место на обитой бархатом скамейке рядом с его троном. Неверфелл до сих пор не верила в свою удачу.
        Когда подали первый десерт, кондитер принялся расписывать его в столь возвышенных выражениях, что у Неверфелл возникло смутное желание присесть перед ним в реверансе. Крохотный серебряный ножик отрезал небольшую порцию зеленого желе и лепесток засахаренного цветка для великого дворецкого. Порция Неверфелл оказалась и того меньше. Прохладный шарик желе коснулся языка, и Неверфелл почувствовала, что бежит по зеленой долине и ветер развевает волосы. Цветок пел, и его прекрасная песня была полна надежды и печали, словно то был не цветок, а заточенная в башне принцесса.
        От избытка чувств Неверфелл с трудом удержалась на скамейке. Вслед за желе ей подали чашу с мотыльковым печеньем. Она отщипнула кусочек, спеша приглушить вкус желе, и тут же больно дернула себя за нос, чтобы не чихнуть.
        Все взгляды в комнате были устремлены на Неверфелл. Она знала об этом и потому неотрывно смотрела на свои руки. Она и без того чувствовала себя половинкой граната, над которой, хищно поблескивая, нависли грозные ложки.

        Только отведав желе «Мелодия орхидеи» и отдав должное Карамельному замку и Имперской ананасности, великий дворецкий обратил внимание на мысль, бившуюся на задворках сознания. По правде говоря, он был весьма удивлен, обнаружив, что у его сознания есть задворки, ведь обычно его мысли были мягкими, свободными и всепроникающими. Но эта отличалась от прочих, она беспорядочно металась и натыкалась на стенки черепа, как летучая мышь, схваченная светильником-ловушкой. И он не мог ее поймать и толком рассмотреть.
        Что-то было не так. Клептомансер еще ни разу не похищал десерты. Конечно, он может попытаться выкрасть их после дегустации, но тогда его преступление не будет столь дерзким, как остальные. Да, десерты останутся неповторимыми и уникальными, но минута их расцвета уже минует. Кондитеры потратили месяцы на то, чтобы подгадать время и представить свои творения на дегустацию на пике их великолепия.
        Если цель Клептомансера - вносить сумятицу и посредством хаоса выведывать чужие планы, разве он упустит случай подорвать авторитет великого дворецкого? И тем более сделать это так скоро после предыдущей кражи. Чтобы похитить десерты из дворца, требуется храбрость, граничащая с безумием, а у Клептомансера было в достатке и того и другого. Уверенность великого дворецкого, что легендарный вор не устоял бы перед искушением, крепла с каждой минутой. Значит, он сам что-то упустил.
        Пальцы великого дворецкого зависли над подлокотником. Точно. Как просто и гениально. Великий дворецкий шевельнул мизинцем, приказывая поднести десерты поближе, чтобы тщательно их изучить. Ошибки быть не могло. Клептомансер непременно выкрал бы десерт в миг наибольшего раскрытия вкуса. Но дегустация прошла без сучка без задоринки, а это могло означать лишь одно: бесценный десерт был похищен заранее и подменен своей точной копией.
        Это было настолько очевидно, что великий дворецкий удивился, как это не пришло в голову никому, кроме него. С другой стороны, он всегда сетовал на то, что умы придворных вяло плетутся в хвосте его разума и неспособны на оригинальные мысли.
        Или же напротив, кто-то догадался! Кто-то заметил изменения в рецепте, но предпочел промолчать. Или даже помог вору. Но кто? Который из десертов самозванец? И что, если в подменыша добавили яд? Левый глаз покосился на рыжеволосую девчонку, сидевшую рядом с троном. Она выглядела сонной, но замечательно живой, а любой яд, способный причинить ему хоть малейший вред, убил бы девчонку, едва коснувшись ее губ. Хорошо хоть лицо ее было чистым, как родниковая вода. Она точно не принадлежала к числу заговорщиков. Чего нельзя сказать об остальных в этой комнате. Под подозрение попадали все.
        Который из десертов? Великому дворецкому вдруг почудилось, что мелодия цветка, растущего в изумрудном желе, звучала чуть издевательски. Сомнений нет, именно первый десерт был подделкой. Но как Клептомансеру удалось его подменить? Кондитер либо проявил преступную небрежность, либо… был соучастником преступления.
        Одного движения пальцев хватило, чтобы стражники обнажили мечи.

        Неверфелл пропустила начало. Она как раз терла глаза, когда натянутая струна напряжения лопнула и мраморные плиты обагрились кровью. Раздался жуткий звук - даже не вскрик, а тонкий ломтик вскрика, за ним последовали приглушенные удары. Когда Неверфелл открыла глаза, кондитер, еще недавно разливавшийся соловьем о достоинствах своего желе, лежал на полу, и на груди его алели глубокие раны. Его помощников постигла та же участь. Паланкин с десертом завалился на бок, серебряное блюдо со звоном упало на пол, и желе перевернулось, вздохнув мелодично, как музыкальная шкатулка, которую уронили в колодец. Корни цветка сиротливо покачивались в воздухе.
        Объятая страхом, Неверфелл молча смотрела на красные от крови мечи стражников. Она никак не могла взять в толк, что же случилось. А стражники неотрывно глядели на бледные пальцы левой руки великого дворецкого, ожидая дальнейших указаний.
        И прежде чем Неверфелл успела очнуться, рука снова пришла в движение.

        Левый глаз знал, что действовать нужно быстро. Клептомансер не смог бы подменить десерт, не будь у него помощников среди стражников, кондитеров и следователей. Зачем идти на такие сложности ради того, чтобы подменить желе его точной копией? Напрашивался только один ответ: Клептомансер хотел, чтобы Левый глаз заметил подмену. Его план преследовал цель выбить великого дворецкого из колеи, раздразнить, привести в бешенство, разрушить до основания его представление о мире.
        Но зачем это Клептомансеру? Левый глаз напряженно искал узор, в который вплеталась бы нить с похищением десерта… и, кажется, нашел.
        Клептомансер был не более чем кошачьей лапой - теперь Левый глаз ясно это видел. Лишь инструментом в руках того, кто хотел отвлечь великого дворецкого от собственных планов, сбить его с толку, завладеть его мыслями, внушить, что он бессилен. А кто мог знать, что выходка Клептомансера так на него подействует? Опять-таки, ответ был только один.
        Левый глаз быстро зашевелил пальцами, приказывая избавиться от оставшихся советников Правого глаза.
        Должно быть, его альтер эго годами вынашивало этот план, пряча темные мысли в своей половине черепа. Левый глаз уже не сомневался, что оппонент намеренно отвлекал его унылыми стопками отчетов и расписаний, зная, что тот никогда толком их не просматривает. Теперь Правый глаз ослабил его и готовился нанести удар. А значит, Левый глаз должен был ударить первым.

        Первому советнику отрубили голову, прежде чем кто-либо сообразил, что происходит. Второй успел жалобно вскрикнуть и вскинуть руки в тщетной попытке защититься. Но стражников это не остановило. Впрочем, когда великий дворецкий шевельнул пальцами в третий раз и указал на следовательницу Требль, та отскочила назад, выхватила меч и отразила удар.
        - Стоять! Это приказ!
        Громкий, уверенный голос заставил стражников поколебаться: они позабыли, что Требль - не их командир и во время бодрствования Левого глаза власти у нее существенно меньше. Она воспользовалась их замешательством, чтобы отстегнуть от пояса кисет и бросить его на пол. Белый порошок облаком взвился у подножия трона.
        Стражники отскочили, подозревая, что Требль пытается их отравить. Глаза у всех в зале нещадно слезились.
        - Ваше превосходительство!  - крикнула Требль. - Ваши советники нуждаются в вас!
        Когда едкий запах порошка достиг трона, Правый глаз великого дворецкого распахнулся.

        Обычно пробуждение давалось Правому глазу легко, он проскальзывал в тело, словно рука в перчатку. Но сейчас его грубо вырвали из сна, и Правый глаз сразу понял, что ему угрожает опасность. Он был не один в черепе, и в той, другой сущности он больше не узнавал часть себя. Она скорее походила на разъяренную летучую мышь, которая хлестала его черными крыльями иррациональности и раздирала когтями его мысли.
        Стражники нападали на Требль, и та отбивалась из последних сил. Что здесь происходит?
        - Остановитесь!
        Стражники повиновались и озадаченно переглянулись. Они смотрели на левую сторону его тела - значит, Левый глаз продолжал отдавать им приказы. Правый глаз опустил взгляд и в который раз пришел в бешенство из-за того, что может видеть только правую часть своего тела, оставаясь в неведении касательно действий левой. Он резко схватил левую руку правой, чтобы помешать ей.
        - Назад! Все вы! Следовательница Требль, докладывайте…
        Но следовательнице Требль не дали возможности доложить. Прежде чем кто-нибудь успел что-либо сделать, левая рука великого дворецкого вывернулась из хватки правой, и в следующий миг он почувствовал, как жгучая боль пронзила палец на правой руке. Правый глаз не сразу сообразил, что Левый привел в действие секретный механизм, выпускающий иглу из перстня, и использовал эту иглу для нападения.
        Помимо игл мало что могло пронзить его кожу - долгие века умащиваний специальными маслами сделали ее прочной, как драконья чешуя. К яду, который прятался на кончике иглы, он был невосприимчив, а боль ничего не значила - в непрерывном поиске развлечений он давно уже познал ее пределы, и она не могла ни уязвить его, ни очаровать. Однако укол иглой стал последней каплей - он понял, что Левый глаз утратил остатки разума и должен быть уничтожен.
        - Стража! Арбалеты наизготовку! Цельтесь в мою левую половину! В Левый глаз! В левую часть горла!

        Неверфелл свалилась со скамейки и в немом изумлении уставилась на великого дворецкого. Она не знала, что делать,  - бежать или прятаться? Две половины его лица вели себя так, словно принадлежали разным людям, рот кривился, а глаза смотрели в разные стороны. Левая рука открыла секретную панель в подлокотнике трона и вытащила кинжал из бледного золота. Правая тут же вцепилась в него, и великий дворецкий стал бороться сам с собой, извиваясь, словно в припадке.
        Зал для аудиенций погрузился в хаос. Между приближенными великого дворецкого давно пробежала трещина, и сейчас они без лишних промедлений разделились на два лагеря. Стражники, еще недавно атаковавшие следовательницу Требль, теперь защищали ее от тех, кто продолжал повиноваться Левому глазу. Любимый советник Правого вытащил из браслета удавку, тайком принесенную во дворец, и предпринял смелую попытку придушить переводчика, к чьим услугам часто прибегал Левый. Хрупкое единство рассыпалось в пыль. Пришла пора свести счеты.
        Все вокруг выкрикивали противоречащие друг другу приказы. Арбалетный болт ударил в левое плечо великого дворецкого. Удар был несильным, но дворецкий дернулся и упал с трона. Секунду спустя прилетели еще два болта - в правую ногу и правую ключицу.
        - Остановитесь!  - завопила следовательница Требль.  - Вы с ума сошли? Прекратите стрелять в великого дворецкого!
        - В которого из них?  - спросил стражник, сжимавший арбалет трясущейся рукой.
        - В обоих!  - рявкнула Требль.  - Опустите арбалеты. Все вы! Хватит убивать друг друга!
        Великий дворецкий катался по ошметкам драгоценного желе, сражаясь насмерть сам с собой. Он потратил столетия на продумывание защиты от всевозможных нападений - и знал, как обойти любую из них. Он знал свои тактики и приемы, слабые места в доспехах, складки, где одубевшая кожа была особо уязвима для клинка. Когда кинжал выпал из его рук, он стал избивать себя кулаками и наконец вцепился в прозрачные волосы и принялся тянуть в разные стороны.
        - Остановите его!  - заорала Требль, и ее крик подхватили другие придворные.
        Но никто не мог его остановить. Никто не мог даже приблизиться к нему, поскольку собравшиеся в зале для аудиенций больше не доверяли друг другу. Едва кто-то делал шаг вперед, на него наводили десятки арбалетов, и путь его осенял блеск мечей. К тому же, когда великий дворецкий упал, в действие пришло полдюжины ловушек, которые должны были помешать врагам подобраться к трону. Полог из кольчужной сетки оградил его от толпы, и придворные молча взирали на поблескивающие в жемчужном свете ядовитые колючки. Часть мраморных плит провалилась, и теперь на их месте зияли зловещие дыры. Прямо перед троном со свистом рассекал воздух остро заточенный стальной маятник, между стенами перелетали смазанные ядом дротики.
        Под великим дворецким уже натекла лужа крови, правда, сперва никто не понял, что это кровь,  - жидкость была полупрозрачной и блестела, как стекло. Наконец он начал слабеть и повалился на спину; замершие глаза уставились в потолок. Теперь великого дворецкого била крупная дрожь, словно две половины его личности, отказавшись от физической борьбы, переместились в голову, чтобы продолжить бой там.
        - Лекаря! Срочно позовите лекаря!  - закричала Требль.
        Но Правый глаз и Левый предпочитали разных врачей, и все принялись спорить, которого позвать. Мечи снова покинули ножны, и схватка возобновилась.
        Во всеобщей сумятице только один человек остался по ту сторону ловушек - и по ту сторону раздоров. Неверфелл встала и осторожно подошла к великому дворецкому.

        В заполненных пеплом лабиринтах разума шла ожесточенная битва. Одна половина великого дворецкого сражалась с ледяным монстром, который душил ее своей логикой, подобно гигантскому удаву, чья чешуя звенела, как металл. Другая половина знала только, что ее противник - призрак тени и безумия, не ведающий формы и вечно ускользающий.
        Внезапно в самой глубине его существа, принадлежавшей и Правому, и Левому глазу - и в то же время ни одному из них,  - зародилась мысль, что он умирает. Тело, которое он знал так долго, остывало, и великий дворецкий терял над ним контроль, как полководец над разбитой армией, которая бежит под покровом ночи после проигранной битвы.
        «Нет,  - вздыхала глубинная сущность, пока две половины сражались, обезумев от ненависти друг к другу.  - Неужели это оно? Неужели так будет вечно? Бесконечное медленное окоченение умирающего разума?»
        Зрение еще не покинуло его, но все вокруг подернулось дымкой. Посмотрев вверх, великий дворецкий обнаружил, что искусную резьбу потолка от него заслоняет какое-то пятно. В пятне угадывались рыжие волосы и бледное худое лицо. Маленькие руки пытались остановить кровотечение. Впрочем, без особого успеха. Они скомкали форменную перевязь дегустатора и теперь прижимали ее к самой большой ране на боку.
        Лицо девочки было перевернуто, но великий дворецкий все равно различал написанное на нем выражение. И оно пробудило в нем любопытство. Он давно не видел ничего подобного, и ему потребовалось время, чтобы узнать жалость. Чистая жалость, без примеси презрения или превосходства. Лишь боль в ответ на чужую боль. Надо же, как странно!
        Великого дворецкого кольнуло схожее чувство. Боль за ее боль. Жалость из-за всего, что неизбежно случится с ней после его кончины.
        Мир заволокло туманом, и он исчез, но в лабиринтах разума теперь было не так темно, как прежде. Великий дворецкий впервые ощутил, что идет по ним не один. Кто-то еще скакал рядом, как мартышка, и этот кто-то не был одним из двух монстров, которые продолжали рвать друг друга на части. Это создание о чем-то щебетало, и лицо его менялось, как пламя. И оно вело великого дворецкого в комнату, где ему предстояло пройти испытание.
        В большом зале для аудиенций он стоял перед пустым мраморным троном и смотрел на шкатулку, которую должен был открыть. Из своего опыта он знал, что в шкатулке непременно таится что-то ужасное, но его непоседливая спутница нашептывала, что там могут быть и чудеса. Великий дворецкий опустился на колени, взял шкатулку и чуть приподнял крышку, чтобы только заглянуть внутрь.
        Через узкую щель он увидел не душные кошмары, а синюю бесконечность. Песня замурованного цветка снова зазвучала в его ушах, но теперь в ней не было печали и тоски по свободе, только чистое, незамутненное счастье и ликование.
        Великий дворецкий увидел, как сильно заблуждался последние пять сотен лет. Он смотрел не в шкатулку, он смотрел из шкатулки. На протяжении всех этих столетий его разум, его тело, его мир был шкатулкой с кошмарами.
        Он сделал последний вдох, откинул крышку своей тюрьмы и сбежал.

        Останки

        На зал для аудиенций опустился плотный полог тишины. Все молча смотрели на неподвижное тело великого дворецкого. Как будто они всегда жили, уповая на милость опасного и неутомимого океана, а он высох в одно мгновение, оставив после себя лишь каменистое дно, покрытое бьющимися в агонии морскими тварями. Даже пустой трон и власть, которую он в себе заключал, пока не могли их отвлечь.
        Дрожащая Неверфелл сидела, сгорбившись, возле того, кто наводил ужас на всю Каверну, и знала только, что ее пальцы не чувствуют биения сердца в его груди. Ей показалось, что, умирая, великий дворецкий улыбнулся ей, и эта улыбка до сих пор осеняла его лицо.
        Наконец тяжелые двери распахнулись, и в зал ворвался пурпурный поток. Толпа расступилась перед полудюжиной следователей и двумя парфюмерами в шелковых глазных повязках, пропуская их к великому дворецкому и крохотной фигурке, съежившейся рядом с ним. Неверфелл словно впервые увидела, что ее руки, как лаком, покрыты блестящей кровью. Следователи замерли в замешательстве и посмотрели на Требль.
        - Он не дышит,  - прошептала Неверфелл, не найдя в себе сил говорить в полный голос.  - Сердце не бьется. Я пыталась остановить кровь…
        Требль кинулась к новоприбывшим, и никто не отважился ее задержать. Из одинокой, загнанной в угол женщины с мечом она вдруг превратилась в человека, облеченного властью и располагающего подкреплением.
        - Кто-нибудь, отключите маятники!  - приказала она охрипшим от попыток перекричать хаос голосом. Несколько слуг в белых ливреях кинулись к потайным рычагам, и маятники перестали нарезать воздух тонкими ломтиками.  - Лекари, его превосходительству нужна помощь!
        Требль сердито посмотрела на придворных врачей, которые топтались в нерешительности и бросали оценивающие взгляды на телохранителей друг друга.
        - Да укуси меня паук! Вы оба, живо помогите его превосходительству! Если один из вас заметит, что другой делает что-то странное и неуместное, сразу сообщите мне. Стража! Держите лекарей под прицелом и приготовьтесь стрелять по моей команде. Заприте двери, никто не должен покинуть зал. И не пускайте сюда никого. Остальным оставаться на своих местах. Потом вас всех допросят надлежащим образом.
        Уверенный голос Требль оказал отрезвляющее воздействие на стражников и лекарей. И те и другие засуетились и принялись выполнять ее приказы. Когда придворные врачи приблизились, Неверфелл на коленях отползла от великого дворецкого, но ее глаза оставались прикованными к неподвижно лежащему человеку и его прозрачным волосам, разметавшимся по мозаике пола. Она тщетно пыталась оттереть платком липкие, блестящие пальцы. Никто ничего ей не говорил, но время от времени Неверфелл ловила на себе нарочито равнодушные взгляды.
        «Он умер из-за меня? Я сделала только хуже?»
        Лекари не спешили приступать к осмотру. Неверфелл сидела достаточно близко, чтобы видеть, как дрожат их руки.
        - Ваше превосходительство, простите мою дерзость…  - пролепетал один из лекарей. Кажется, он боялся даже прикасаться к именитому пациенту без его на то дозволения.
        - Вам стоит поторопиться,  - холодно заметила Требль.  - Великий дворецкий приказал, чтобы в случае его смерти всех придворных лекарей и дегустаторов немедленно казнили. Он посчитал, что так у вас будет больше причин оберегать его жизнь.
        Следовательница до сих пор еще не пришла в себя после схватки и прервалась, чтобы вытереть лоб рукавом. Ее слова произвели на лекарей желаемый эффект. Они поспешно распахнули кожаные сумки и принялись втирать жемчужную мазь в ноздри и губы великого дворецкого, водить курильницей у него над лицом и грязно-желтой пастой рисовать символы на его ладонях.
        Несмотря на усталость и потрясение, Неверфелл ясно расслышала, что сказала следовательница Требль. После смерти великого дворецкого все его дегустаторы будут казнены. Хотя упорство Требль делало ей честь, Неверфелл не сомневалась, что лекари тратят время впустую. Великий дворецкий умер. И она, кажется, скоро последует за ним.
        - Я приказала закрыть двери!  - рявкнула Требль и взмахнула мечом, чтобы добавить веса своим словам.  - Никто не покинет эту комнату, пока я не разрешу. Когда великий дворецкий поправится, он вынесет приговор всем, кто вел себя опрометчиво в это нелегкое время. Лекари, докладывайте! Есть результат?
        Лекари виновато подскочили. Их сумки почти опустели, и сейчас они заливали что-то великому дворецкому в ухо через ракушку конической формы. Судя по бегающим глазам, они были на грани паники.
        - Ох, нет… то есть да,  - выпалил один из них.  - Динамика обнадеживает, но нужно больше времени, пожалуйста, дайте нам больше времени!
        Им дали время, и секунды ползли медленно, словно тащили на себе мертвое тело. Но пациент по-прежнему не подавал признаков жизни, и лекари наконец убрали дрожащие руки от бездыханного великого дворецкого.
        - Следовательница, мы все перепробовали,  - сбивчиво проговорил один из них. Его коллега, кажется, онемел от ужаса.  - Все восстановительные средства, включая кровь феникса. Наши приборы не выявили даже следов присутствия души… Не уловили даже муравьиного эха пульса…
        На несколько мгновений в зале повисла тишина, но вскоре ее спугнули робкие, недоверчивые шепотки. Следовательница Требль, нетерпеливо мерившая шагами мраморный пол, замерла в нерешительности. Она задышала часто-часто, и костяшки пальцев, сжимавших меч, побелели от напряжения, словно следовательница хотела разрубить произнесенные лекарем слова. Но потом медленно опустила меч.
        - Мир его праху, и пусть его дела живут вечно,  - прошептала она и тряхнула головой, собираясь с мыслями.  - Всем оставаться на своих местах! Великого дворецкого убили, и все вы теперь под подозрением.
        - Убили?  - удивленно воскликнул главный стражник.  - Но ведь его превосходительство сам себя заколол!
        Остальные поддержали его, но следовательница Требль твердо стояла на своем.
        - Да, после того, как внезапно сошел с ума,  - напомнила она.  - Я пока не знаю, что послужило тому причиной - яд или Духи,  - но намерена это выяснить. Следователи, ко мне!
        Воздух заискрил от напряжения - расследование стремительно набирало обороты. Следователи опрашивали свидетелей. Парфюмеры медленно обходили комнату, втягивая воздух большими чувствительными носами и принюхиваясь к каждому, кто имел несчастье оказаться в зале для аудиенций. Кошели, кисеты и сумки выворачивались, одежда обыскивалась на предмет потайных карманов, а оставшуюся еду и напитки проверяли на нечаянных добровольцах.
        Вскоре парфюмеры доложили, что единственными Духами, которые использовались в комнате, были те, что разбудили Правый глаз. И они никого не могли свести с ума. Придворные, которых заставили пробовать десерты, тоже не выказывали признаков безумия.
        - Значит, мы имеем дело с ядом,  - упрямо твердила следовательница Требль.  - Это должен быть яд. Если не в десертах, то… в чем-то, что нужно съесть целиком, не оставив ни крошки для проверки. Точно! Мотыльковое печенье, заглушающее вкус! Великий дворецкий съедал их целиком, в то время как тебе доставался лишь крошечный кусочек!
        В последнем предложении прозвучала скрытая угроза. Пока шло расследование, Неверфелл сидела, привалившись к стене, и изо всех сил старалась не уснуть. Но глаза сами закрывались, разум обволакивал туман, и потому возникшие перед Неверфелл ноги в тяжелых ботинках стали для нее полной неожиданностью. Она скользнула взглядом по пурпурным одеждам и обнаружила, что следовательница Требль смотрит на нее с холодной неприязнью.
        - Ты, ты, всякий раз ты. Почему?  - Требль медленно присела на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с Неверфелл. Если бы это сделал любой другой человек, жест можно было бы счесть дружеским. Но следовательница Требль скорее походила на кошку, заглядывающую в мышиную нору.
        - Ты приняла противоядие перед тем, как приступить к дегустации?  - вкрадчиво поинтересовалась она.
        - Что? Нет! Нет, я ничего не принимала! Я…  - Неверфелл нахмурилась и стала судорожно копаться в воспоминаниях - вдруг она и в самом деле по ошибке съела что-то недозволенное. Но нет.  - Я ела только в столовой для дегустаторов и здесь, вместе с великим дворецким. А! Еще мне давали какие-то горькие капли после того, как я вернулась из Нижнего города. Меня от них вырвало.
        - Точно, рвотное. Значит, противоядие ты приняла уже после. Девочка, расскажи мне обо всем, что случилось с того момента,  - и для своего же блага постарайся ничего не упустить.
        Неверфелл, запинаясь, пересказала события последних часов. Она умолчала лишь о том, что говорила с Зуэль и мадам Аппелин. Когда Неверфелл упомянула, что спала за стенами квартала дегустаторов, следовательница Требль вцепилась в нее мертвой хваткой. Она не сомневалась, что Неверфелл опоили чем-то во сне, и была крайне разочарована, когда узнала, что девочка заперла комнату изнутри.
        Когда рассказ Неверфелл подошел к концу, Требль недовольно фыркнула и заставила ее начать сначала. Неверфелл повторяла одно и то же снова и снова, пока следовательница атаковала ее неожиданными вопросами. Всякий раз, когда Неверфелл, на свою беду, встречалась взглядом с Требль, она путалась и теряла нить повествования.
        «Пожалуйста, я просто хочу спать».
        Мягкий ковер сна стал почти недосягаем - перед Неверфелл простиралась бесконечная, покрытая колким гравием дорога. Мысль о том, чтобы притвориться, что она действительно приняла противоядие, показалась Неверфелл невероятно соблазнительной. Вдруг тогда ей все-таки дадут поспать?..
        - Довольно!  - раздраженно рявкнула Требль. - Девчонку нужно посадить под арест.
        Пропустив мимо ушей испуганный вскрик Неверфелл, следовательница шепнула подчиненному, который стоял у нее за спиной:
        - Мы должны действовать. Медлить нельзя. Уверена, по дворцу уже ходят самые дикие слухи. Пора объявить о смерти великого дворецкого, и сделать это следует до того, как остальные начнут борьбу за власть. Прикажите всем придворным собраться в Зале смирения.
        С дверей сняли засовы, и посыльные разлетелись по дворцу. Неверфелл рывком поставили на ноги; сонная, измученная, она едва поспевала за следователями, которые волокли ее сквозь толпу любопытных. Те толклись у входа в залитый кровью зал для аудиенций, желая хоть одним глазком заглянуть внутрь. Неверфелл заметила, что Лица их пребывают в полном беспорядке - они никак не могли подобрать приличествующее случаю выражение.
        И прежде чем Неверфелл увели дальше по коридору, ей на долю секунды показалось, что в толпе мелькнуло бледное лицо Зуэль Чилдерсин.

        Неверфелл послушно шла в кольце следователей, не задумываясь о том, куда ее ведут. Голова кружилась, руки были связаны. Наконец ее втащили в Зал смирения. Ловушки одинокими светляками сияли во мраке, будучи не в силах его разогнать. Неверфелл поняла, что они крепятся к стенам где-то далеко-далеко, а сама она стоит посреди огромной пещеры. Из темноты доносился взволнованный гул голосов, слуги приносили все новые светильники. В зале еще хватало свободного места, но он стремительно заполнялся - придворные спешили откликнуться на призыв Следствия.
        Неверфелл смутно различала передние ряды, почти все собравшиеся прижимали к глазам бинокли. Она удивилась, зачем придворным так пристально ее рассматривать, и вдруг почувствовала невыносимую тяжесть их взглядов.
        - Благородные люди и мастера, элита Каверны!  - Голос Требль разнесся по пещере, и толпа притихла.  - Сегодня я обращаюсь к вам с печальным известием. Его превосходительство великий дворецкий, властелин Каверны, отец нашего города, был жестоко убит!
        По залу прокатилась волна испуганных возгласов, которая схлынула, стоило Требль снова заговорить. Следователь спешила рассказать о подробностях внезапной кончины великого дворецкого.
        - Следствие уже определило, что яд свел его превосходительство с ума и подтолкнул к самоубийству. Великого дворецкого предал его новый дегустатор, девчонка Неверфелл из надземного мира. Мы взяли ее под стражу и в ближайшее время подвергнем допросу с пристрастием. Его превосходительство распорядился, что в случае его убийства власть в Каверне временно переходит к Следствию, чтобы мы провели тщательное расследование и покарали виновных. Таким образом, с этой минуты управление городом переходит к нам.
        - Прошу прощения, но вынужден с вами не согласиться.
        К помосту, где рядом с Требль стояла Неверфелл, решительно направлялась вереница высоких людей. Они несли светильники на длинных палках, и их бордовые одежды привлекли внимание всего двора. Возглавляла процессию знакомая худощавая фигура. Рот, произнесший возмутительную фразу, обычно таил в себе улыбку, но на этот раз она пряталась очень, очень глубоко.
        - Вернитесь на свое место, Чилдерсин,  - выпрямилась Требль.
        - Почтенная следовательница, очевидно, вам хочется верить, что его превосходительство убили, ведь в этом случае вы сможете прибрать город к рукам. Но я думаю, многие из нас куда охотнее признают вашу власть, если вы предоставите хоть малейшее доказательство своих слов.
        - Но если не Следствие, кто же, по-вашему, должен взять на себя управление Каверной?  - резко спросила Требль.  - Может быть, вы?
        - Совет,  - спокойно ответил Чилдерсин.  - В который войдут представители всех ремесел и который позаботится об интересах всех сословий.
        - Вы имеете наглость сомневаться в решениях, принятых его превосходительством?  - сдержанно поинтересовалась Требль.  - Я правильно понимаю, что вы оспариваете власть великого дворецкого?
        Максим Чилдерсин тяжело вздохнул, и теперь Неверфелл уже сложно было представить, что на его лице когда-то играла улыбка.
        - Да,  - сказал он.  - Я оспариваю власть великого дворецкого. Этот человек мертв. Он сошел с ума и заколол себя кинжалом. Думаю, после этого будет уместно оспорить его власть.
        Собравшиеся судорожно вдохнули, и воздух в пещере как будто истончился. Даже светильники потускнели.
        Требль и Чилдерсин молча сверлили друг друга взглядами. Неверфелл не знала, кто победит в этой дуэли,  - ни один из противников отступать не собирался. Она с трудом понимала, что происходит, но чувствовала, что над головой у нее покачивается невидимый меч и Максим Чилдерсин снова подвергает себя опасности, чтобы защитить ее.
        - Пусть решение принимает двор,  - наконец объявил Чилдерсин.  - Вам слово, следовательница. Я буду говорить после вас. И двор нас рассудит.
        - Что ж, хорошо.  - Требль, сощурившись, обвела взглядом скрытую в темноте толпу и заговорила.
        Она бесстрастно перечислила все покушения на великого дворецкого, совершенные за последние десять лет: зонтики с ядом, рухнувший свод пещеры, свисток, от которого кровь текла из ушей; Духи, возбуждавшие безумный аппетит и заставлявшие есть даже острые камни; скачущие леопардовые пауки, ядовитые шипы в покрывале и летучие мыши-убийцы.
        - И после всего этого вы станете убеждать меня, что смерть великого дворецкого не является результатом злого умысла? Его враги, надо отдать им должное, весьма изобретательны и неутомимы. Да, порой великого дворецкого было нелегко понять, но Каверна не знала правителя более мудрого и прозорливого. Под его началом город процветал последние пятьсот лет. Неужели такой человек способен по собственной воле убить себя посредством десерта?
        В невидимой толпе зашелестели согласные шепотки. Неверфелл похолодела.
        - И наконец, эта девчонка проникла во дворец при весьма подозрительных обстоятельствах. Она из внешнего мира, но никто не знает, как она попала в Каверну. Она появилась на пиру сразу после смерти любимого дегустатора его превосходительства, как раз когда ему подыскивали замену. Ее поведение всегда было странным и не поддавалось объяснению. Она - ключ к разгадке, и я так или иначе поверну этот ключ.
        Неверфелл живо представила себя ключом, на котором сжимаются холодные пальцы следовательницы Требль, и задрожала. В зале повисла долгая тишина, и Неверфелл испугалась, что Максим Чилдерсин решил не отвечать следовательнице.
        - Выведите девочку вперед,  - сказал он наконец. - И принесите больше света. Пусть двор увидит ее.
        Ослепленная десятками ловушек, Неверфелл несмело шагнула к краю помоста.
        - Неверфелл, ты принимала противоядие?  - спокойно спросил ее Чилдерсин.  - Была у тебя такая возможность? Хорошо подумай, прежде чем отвечать.
        Неверфелл покачала головой.
        - Нет,  - всхлипнула она.  - Я думала об этом снова и снова. Нет, я никак не могла принять противоядие.
        - Взгляните на нее.  - Чилдерсин обратился к собравшимся.  - Посмотрите ей в лицо и скажите, может ли она врать? Если девочку передадут в руки следователей, уверен, завтра она расскажет нам совсем другую историю. Вытянуть из человека ложь ничуть не сложнее, чем правду. У Следствия есть свои… инструменты. Не сомневаюсь, ради того, чтобы прекратить пытки, Неверфелл охотно поклянется, что проглотила противоядие или даже слетала за ним на луну. Но сейчас вы можете видеть, что она говорит правду. Никто не предавал великого дворецкого. Его не отравили.
        Слуги опустили светильники, и Неверфелл заморгала, радуясь вернувшейся темноте.
        - Друзья мои,  - выдержав паузу, продолжил Максим Чилдерсин,  - я ни в коем случае не оспариваю величие его превосходительства. Каверна сформировалась вокруг него, как броня вокруг броненосца, и мы едва ли знаем, как теперь с ней обращаться. Он был душой и разумом этого города, был его прошлым и, как мы думали, его судьбой. Могу ли я сказать то, что должен, не проявив неуважения к заслугам великого дворецкого? Боюсь, что нет. Следовательница Требль говорила о том, что яд свел его превосходительство с ума. Но в глубине души все мы знаем, что яд тут ни при чем. Друзья мои, великий дворецкий скатывался в пропасть безумия на протяжении нескольких лет или даже десятилетий. А может, и веков. Мы же были слишком заняты тем, чтобы в страхе простираться ниц перед его превосходительством, и не заметили, как его рассудок неумолимо меркнет.
        Люди должны спать, такова наша природа. Уверен, каждый из вас хоть раз выбивался из ритма времени. Вы помните, что творила бессонница с вашим разумом? А теперь представьте, как долго великий дворецкий обходился без столь необходимого отдыха.
        Неужели вы будете притворяться, что не замечали, как две половины его личности с годами все больше отдалялись? Как они пытались сорвать планы друг друга? Одна часть его личности не доверяла другой до такой степени, что даже вручила следовательнице порошок, чтобы та могла разбудить ее в нужный момент. Рано или поздно их противостояние должно было закончиться гибелью великого дворецкого. И нам следует благодарить судьбу за то, что все случилось быстро. В противном случае Каверна погрузилась бы в пучину гражданской войны, а лидеры противоборствующих сторон скрывались бы в одном теле.
        Великий дворецкий воплощал в себе преемственность и неизменность. Пока он был жив, мы могли вести игру и делать вид, что так будет продолжаться вечно. Но мы обманывали себя. Сегодняшние события показали нам, что случается, если противиться переменам. Рано или поздно, каким бы крепким ни было твое тело, бессонница возьмет свое, тобой овладеет паранойя, и разум тебя предаст.
        Перемены необходимы, и, как бы мы это ни отрицали, в конце концов они неизбежны. Я прекрасно понимаю, как заманчиво выглядит перспектива передать власть Следствию. Ведь оно обещает чтить память великого дворецкого. Оно будет исполнять его приказы. Жизнь в Каверне потечет своим чередом, благодаря усилиям Следствия с нами останется призрак великого дворецкого. Он будет по-прежнему управлять городом, вселяя надежду и ужас. Мы можем притвориться, что ничего не изменилось.
        Но мир изменился, и нам пора меняться вместе с ним. Каверна должна подстраиваться под нас, а не мы должны втискиваться в ее панцирь. Веками мысли всех живущих в городе были сосредоточены на исполнении воли великого дворецкого. Мы считали ниже своего достоинства смотреть за пределы Каверны. Внушили себе, что там нет ничего, что заслуживало бы нашего внимания, только дикие, выжженные солнцем пустоши и обглоданные ветром скалы.
        Так позвольте же рассказать вам, что мир над нами богат и прекрасен. И он может стать нашим. Вы знаете, какими нас видят люди надземелья? Мы для них - обитатели таинственного города, в котором рождается вся магия этого мира. Там, наверху, люди готовы отдать несметные сокровища за флакон Духов, которыми наши дебютантки смачивают запястья перед своим первым балом. На золото, вырученное за ложку Паприкотки, вы сможете год содержать целую армию. Да, сейчас мы можем купить что пожелаем, но, уверяю вас, мы размениваемся по мелочам.
        Почему мы не рассылаем снаряженных Духами гонцов во все могущественные страны этого мира, чтобы поработить умы их королей и министров? Почему у нас нет своей армии для завоевания новых земель? Золото мы найдем без труда. Нашим разведчикам с обостренными специями чувствами не будет равных. Наши генералы, заглянув в будущее при помощи сыров, придумают стратегию, которая принесет нам победу. Почему мы всегда смотрим вниз и только вниз, словно мир кончается там, где начинается небо?
        Почему? Потому что все мы пленники великого дворецкого. И пришла пора сбросить оковы. Следовательница напомнила нам, что последние пятьсот лет Каверна процветала под его мудрым руководством. Правда в том, что город процветал на протяжении четырех веков, но последние сто лет медленно угасал вместе со своим правителем. Не нужно винить эту девочку в смерти великого дворецкого. Он умирал уже долгое время, и его эпоха наконец завершилась.
        Максим Чилдерсин замолчал. Неизвестно, кто захлопал первым, но вскоре буря аплодисментов сотрясла Зал смирения и заставила Неверфелл стряхнуть с себя оцепенение. Собравшиеся проголосовали. Следовательница Требль потерпела поражение. Каверна не перешла под управление Следствия. Ему поручили расследовать смерть великого дворецкого, с тем чтобы через два месяца отчитаться о результатах в том же самом зале, но никаких особых полномочий следователи не получили. Было решено, что Каверной станет руководить Совет.
        Все это чрезвычайно мало волновало Неверфелл. Она знала лишь, что, завершив свою речь, Максим Чилдерсин коротко ей улыбнулся. И невидимый меч, висевший над головой Неверфелл, исчез. Чилдерсин вошел в Зал смирения и, рискнув всем, снова вырвал ее из лап смерти.

        Тоска по дому

        Неверфелл проснулась в знакомой кровати с балдахином и уютными занавесками. Она лежала под мягким золотым покрывалом в маленькой опрятной комнате, где пахло фиалками. Так и есть, она снова в доме Чилдерсинов. Бросив взгляд на туалетный столик, Неверфелл разглядела наполовину разобранного механического петуха. Кажется, Чилдерсины решили не выдавать ей новый будильник, и она едва ли могла их в этом винить.
        На спинке кресла ждала приготовленная одежда, увидев которую Неверфелл снова испытала дежавю. Зеленое платье. Зеленые атласные туфельки. Белые кружевные перчатки с вязаными шишечками. На миг Неверфелл почудилось, что все случившееся с ней после переезда к Чилдерсинам - всего лишь сон. Может быть, она никогда не разливала Вино на пиру, не работала дегустатором во дворце, не сбегала из пещеры Клептомансера, не опускалась на колени возле умирающего великого дворецкого…
        Рядом с будильником стояли кувшин и тазик. Неверфелл, морщась от боли во всем теле, вылезла из кровати, налила воды, чтобы умыться, но остановилась, прежде чем ее пальцы коснулись поверхности. Она медленно наклонилась над тазом и посмотрела на свое отражение.
        Нет, ей ничего не приснилось. Все это случилось на самом деле, оставив отпечаток на ее лице. Отражение дрожало и расплывалось, но Неверфелл ясно различала выражение своих глаз, и этого было достаточно. О том, что ей ничего не приснилось, свидетельствовали и роскошные сине-зеленые синяки на руках, пониже локтя. Несколько секунд Неверфелл сосредоточенно изучала их, пытаясь вспомнить, от какого злоключения они остались, но махнула рукой на это безнадежное дело. Она оделась, открыла дверь и вышла из комнаты.
        - Ах, Неверфелл!  - улыбнулся Максим Чилдерсин. Его многочисленное семейство уже нарядилось для выхода; даже малыши красовались в очаровательных шапочках.  - Ты как раз к завтраку. Пойдем, мы направляемся в Утреннюю гостиную.
        Утренняя гостиная тоже ни капельки не изменилась, и синий свет снова, как и в прошлый раз, прогнал туман из мыслей Неверфелл, словно кто-то протер запотевшее стекло. В голове прояснилось впервые за много дней, и тем не менее все вокруг продолжало казаться ей странным и далеким.
        Ничего не изменилось, но в то же время изменилось все, потому что изменилась сама Неверфелл. Чилдерсины остались такими же высокими, умными и проницательным. За столом слышались новые шутки, но виноделы по-прежнему смеялись как будто заранее отрепетированным смехом - и замолкали, словно по команде.
        Только Зуэль выбивалась из общего хора. Племянница Максима Чилдерсина выглядела бледнее, чем обычно, и было что-то механическое в том, как она отвечала собеседникам. Она закончила завтрак раньше остальных и ушла из-за стола, сославшись на личный проект, для которого требовалось срочно перерисовать руны.
        По крайней мере теперь я могу есть, что захочу, старалась утешить себя Неверфелл, но кусок не лез в горло. Еда напоминала ей о великом дворецком: Неверфелл смотрела на яблочный мармелад - и видела расплескавшееся перед троном изумрудное желе. Даже кристаллы сахара, казалось, уныло таращились на нее немигающим взглядом.
        - Неверфелл, все в порядке?  - спросил Чилдерсин.  - Ты какая-то рассеянная. До сих пор не вошла в ритм?
        - Да, наверное. Простите. Шестеренки не крутятся.  - В глазах Чилдерсина мелькнуло удивление, и Неверфелл поспешила объясниться: - Чувствую себя сломанным механизмом.
        - Тебе просто нужно время,  - успокоил ее винодел, намазывая мармеладом кусок поджаренного хлеба. Потом размешал сахар в чае и добавил: - А также крепкий сон и отдых от забот.
        Кто-то легонько толкнул стол, и вода в бокале Неверфелл пошла рябью. Внезапно перед ее внутренним взором возникло распростертое на мраморном полу тело. Прозрачная кровь жидким стеклом растекалась вокруг. Неверфелл торопливо прикрыла бокал салфеткой, пытаясь отогнать эту ужасную картину.
        - Мастер Чилдерсин,  - внезапно воскликнула она,  - я могу выйти наружу?
        - Конечно! Возьми карету и отправляйся куда захочешь. Только всегда бери с собой охрану. Боюсь, Следствие не оставит своих планов касательно тебя.
        - Нет! В смысле, спасибо, но я говорила не о прогулках по Каверне. Вы же собираетесь послать людей в надземный мир. Я могу отправиться на поверхность вместе с ними? Просто… Я хочу увидеть небо.
        Чилдерсин смерил ее долгим взглядом, и лицо винодела приняло такое выражение, словно Неверфелл одновременно удивила его и позабавила.
        - Почему ты думаешь, что я пошлю наверх жителей Каверны? Я не намерен отдавать секреты мастерства обитателям внешнего мира. И заносить сюда заразу чужакам тоже не позволю.
        - Но вы же сами вчера сказали! Вы говорили про богатый прекрасный мир, который может стать нашим…
        - Так и есть,  - веско ответил Чилдерсин.  - Но для того, чтобы его завоевать, нам не нужно покидать Каверну. Наших денег с лихвой хватит для того, чтобы нанять армию…
        Армию. Все верно, он упоминал армию.
        - Но вы же не это имели в виду!  - в отчаянии закричала Неверфелл, уже зная, что именно об этом он и говорил.
        Максима Чилдерсина мало волновал тот факт, что сам он никогда не увидит прекрасный мир, раскинувшийся под небом. Ему было достаточно им обладать.
        - Мы окажем внешнему миру неоценимую услугу,  - ответил он, увлеченно рассматривая сдобную булочку.  - Сейчас он представляет собой уродливое лоскутное покрывало, сотканное из жалких королевств с бестолковыми недолговечными монархами. Они отчаянно нуждаются в едином правителе с многовековым опытом за плечами.
        - К тому же придворные получат возможность решать свои разногласия на новом уровне,  - подал голос племянник Максима Чилдерсина.  - Нам не придется выяснять отношения здесь, внизу,  - этим будут заниматься армии на поверхности, где они никому не причинят вреда.
        - Не причинят вреда…  - тупо повторила Неверфелл. Потрясение было настолько сильным, что злость не могла сквозь него пробиться. Неверфелл беззвучно снова и снова шептала три слова, понимая, что для других они значат совсем не то, что для нее.
        - И когда Каверна станет столицей всего мира, мы начнем расширяться и рыть вглубь…
        Неверфелл вскочила из-за стола, чувствуя, что ее сейчас стошнит. В голове звучали слова Клептомансера: «Каверна приготовилась расти и меняться. А значит, все будет меняться вместе с ней».
        На мгновение она ясно представила Каверну, какой ее описывал Клептомансер, прекрасную и чудовищную. Она улыбалась, обнажая острые зубы камней, и ее локоны-туннели устремлялись во все стороны. Наверное, Каверна уже знала, какие возможности открываются перед ней, и потому отшвырнула великого дворецкого, как надоевшую игрушку, найдя себе нового фаворита, человека, который вольет в нее свежую кровь и сделает империей… Максима Чилдерсина.
        - Неверфелл!
        Не обращая внимания на летящие в спину крики, Неверфелл стрелой вылетела из комнаты.
        - Девочка до сих пор слегка не в себе,  - услышала она, прежде чем дверь закрылась у нее за спиной.
        Неверфелл мчалась по коридору к главному дому Чилдерсинов, и с каждым шагом дышать ей становилось все труднее, но не бег был тому виной. Сколько она себя помнила, ей было тесно в Каверне,  - Неверфелл не покидало ощущение, что толща горы давит на нее. Но она никогда не задавалась вопросом, почему так происходит. Сейчас Неверфелл впервые поняла, что в глубине души всегда верила, что рано или поздно она сбежит отсюда. Прочь, стучало сердце в ее груди. Вверх и прочь.
        Но если Чилдерсин исполнит то, что задумал, Неверфелл может забыть о побеге. Перед глазами возникла картинка, которую когда-то давно показывал ей Эрствиль. Маленький домик за деревьями, солнце над холмом… Вот только теперь на землю стремительно наползала тень, грозившая поглотить все живое. Конечно, на самом деле внешний мир не погрузится во тьму, но он станет провинцией Каверны. Его люди лишатся свободы и уподобятся чернорабочим из Нижнего города. Их жизнь превратится в служение Каверне. Они будут кормить армии придворных и умирать за их интриги, как пешки на шахматной доске.
        Неверфелл чувствовала, что голова вот-вот лопнет, если она не поделится с кем-нибудь своими мыслями. Нужно было срочно найти Зуэль. Едва Неверфелл об этом подумала, как впереди мелькнули светлые волосы: Зуэль собиралась скрыться за обитой бархатом дверью.
        - Зуэль…  - робко окликнула ее Неверфелл.
        - Прости.  - Зуэль замерла на пороге, глаза опущены, на лице - любезная улыбка.  - У нашей семьи прибавилось забот, так что даже у меня почти нет времени. Уверена, мисс Хоулик с удовольствием тебе поможет.
        - Зуэль!  - Хотя Зуэль еще никуда не ушла, Неверфелл показалось, что дверь захлопнули у нее перед носом.  - Но я хотела поговорить с тобой.
        - Ты не слышала, что я сказала?  - Зуэль повернулась к ней. Улыбка никуда не делась, голос был ровным и спокойным. А слова кусали больнее, чем пещерные пауки.  - Ты до сих пор не поняла? Мир не вертится вокруг тебя. В Каверне происходят судьбоносные сдвиги. Мир меняется. И те из нас, кто хочет остаться в живых, а не просто мелькать Лицом перед людьми, очень заняты.
        - Я что-то сделала не так?  - Неверфелл поймала себя на том, что снова и снова задает этот вопрос с самой их первой встречи. Но Зуэль пока ни разу не ответила.  - Что случилось?
        - Ну разумеется, что-то обязательно должно было случиться.  - Спокойствие Зуэль пошло трещинами, в голосе проскочили горькие нотки.  - Ведь причиной не может быть то, что ты ужасно надоедливая и у меня больше нет сил с тобой возиться. Я достаточно долго терпела твою глупость, нелепое поведение и бестолковую болтовню. К счастью, теперь ты - не моя забота.
        Первым порывом Неверфелл было развернуться и убежать от жалящих слов Зуэль. Но она сдержалась, несколько раз глубоко вздохнула и сказала дрожащим голосом:
        - Я тебе не верю. Ты говоришь неправду. Во всяком случае, не всю правду. Ты моя подруга, Зуэль. И кажется, я потихоньку начинаю тебя понимать. Когда ты расстроена, то мечешься между разными Лицами, и сейчас ты изо всех сил стараешься этого не делать. Поэтому Лицо сидит на тебе как приклеенное. Я знаю, что раздражаю тебя, но не думаю, что я тебе надоела. Мне кажется, ты чего-то боишься.
        - А может, я боюсь тебя!  - резко ответила Зуэль. Голос подвел ее и сорвался.  - Где бы ты ни появилась, следом за тобой приходит беда. А теперь ты возвратилась к нам. Ты правда думаешь, что здесь тебе рады? Почему ты просто не оставишь нас в покое?
        - Ну почему ты не скажешь прямо, что случилось?  - в отчаянии спросила Неверфелл.  - Потому что я не умею хранить секреты? Тогда не говори мне, в чем дело, только объясни, чем я могу помочь!
        - Хватит, Неверфелл!  - оборвала ее Зуэль.  - Проснись наконец. Вечно ты открываешь сундуки, от которых стоит держаться подальше. Не надейся, все они будут полны яда. Все до единого!
        С этими словами Зуэль переступила порог и захлопнула дверь.
        Неверфелл уставилась в пол. Глаза болели от слез, которые топтались в нерешительности, не зная, литься им или нет. Зуэль как будто взяла и разломала их дружбу пополам, бросив обломки ей в лицо. И от этого дышать становилось еще тяжелее.
        «Но ведь вчера мы были друзьями,  - вертелось у нее в голове.  - Вчера она помогала мне, выглядывала в толпе. Что изменилось? Что я сделала не так?»
        Едва Неверфелл подумала об этом, как злые слова Зуэль снова ужалили ее: «Теперь ты - не моя забота».
        Может, Зуэль все-таки не кривила душой. Может, семья поручила ей присматривать за Неверфелл и общение с ней всегда было для Зуэль докучливой обязанностью, тяжелой, утомительной работой. И теперь, когда с этой работой было покончено, Зуэль с отвращением избавилась от нее, как избавилась бы от грязной перчатки или испачканного ботинка.
        Стены словно подступили к Неверфелл вплотную. Чистота комнат резала глаз, а радостные крики младших Чилдерсинов, бегавших по залам с новыми игрушками, терзали уши. Это место не было ее домом.
        Максим Чилдерсин сказал, что она может взять карету и ехать, куда ей вздумается. Никто не остановил Неверфелл, когда она вышла из городского дома, хотя четверо стражников тут же молча последовали за ней. Стоило ей обратиться к кучеру, он принялся готовить лошадей.
        - Куда поедем, мисс?
        Неверфелл вдруг почувствовала себя страшно усталой. Наверное, то же испытывал мастер Грандибль, когда оборвал все связи со двором. Она думала, что никогда не захочет вернуться в сырные туннели, но теперь сердце ее ныло от тоски по дому. Неверфелл зажмурилась и вдруг живо представила себя в темных, пропахших сыром переходах.
        Она вспомнила бесконечные сырные корки, которые ей приходилось смазывать уксусом. Полы, которые она без конца натирала. Закоулки, где гасила пламя и окуривала бабочек. Перед мысленным взором Неверфелл пронеслась бесконечная вереница дней, проведенных в пещерах, пустых, как яичная скорлупа, содержимое которой давно выпили змеи. Старые страхи мягкой поступью диких кошек подкрались к ней и задышали в затылок.
        «Там тоже больше не мой дом. Но где он тогда?»
        Внезапно Неверфелл осенило. Она открыла глаза.
        - Пожалуйста, отвезите меня к мадам Аппелин.
        Мадам Аппелин. Возможно, ее дом станет для нее тихой гаванью? Ведь создательница Лиц в прошлый раз была так добра к Неверфелл и так тепло с ней попрощалась. Девочка воспрянула духом и даже начала притопывать ногами, когда заветный дом показался вдали.
        Неверфелл вышла из кареты, в сопровождении стражников приблизилась к главной двери и сообщила свое имя. Как и в первый раз, глаза нарисованной совы открылись и сквозь них кто-то внимательно посмотрел на Неверфелл.
        - Мне очень жаль,  - после продолжительного молчания сообщила сова вежливым голосом Глиняной девочки,  - но сегодня у мадам Аппелин очень много дел. Может, вы назовете свое имя, и тогда она свяжется с вами позже, чтобы договориться о встрече.
        Неверфелл не сразу нашлась что ответить. Она по-чему-то была уверена, что мадам Аппелин непременно почувствует, как сильно Неверфелл нужно с ней увидеться.
        - А могу я… зайти и подождать? Вы просто передайте ей, что я здесь.
        Сова снова замолчала, но вскоре дверь открылась. Две Глиняные девочки с улыбками по последней моде стояли у порога, приветствуя гостью. Стражники совсем не обрадовались тому, что им придется оставить Неверфелл без охраны, но Глиняные девочки заверили их, что в доме мадам Аппелин о ней позаботятся.
        - Пожалуйста, подождите здесь.
        Неверфелл отвели в маленькую гостиную, стены которой были украшены искусной резьбой.
        - Боюсь, госпожа в ближайшее время не освободится,  - предупредила ее ученица мадам Аппелин. - Принести вам какие-нибудь закуски?
        Неверфелл собиралась уже сказать нет, когда вспомнила, что теперь ей можно пить и есть что угодно. Она кивнула, и вскоре ей подали чай на серебряном подносе. Следующие полчаса Неверфелл беспокойно ерзала в обитом узорчатой тканью кресле. Наконец дверь отворилась, и Неверфелл радостно подскочила, но в комнату вошла не мадам Аппелин. Это была Боркас, подруга Зуэль. Неверфелл покраснела, представив, какое разочарование, наверное, было в этот миг написано у нее на лице.
        К ее удивлению, Боркас налила себе чаю и села в кресло напротив. Лицо девочки было ясным, безмятежным и исполненным чувства собственной важности.
        - Боюсь,  - сказала она, помешивая сахар в чае,  - мадам Аппелин сейчас слишком занята: добавляет задумчивости в морщины. Но зато мы с тобой можем поговорить наедине.
        Неверфелл, признаться, слегка опешила, увидев, с какой уверенностью теперь держится Боркас. Она была совсем не похожа на прежнюю себя, и не только потому, что с лица ее ушла неловкая болезненная гримаса. Как и все Глиняные девочки мадам Аппелин, Боркас собирала волосы в тугой пучок и подкрашивала брови сурьмой для пущей выразительности. Из ее движений ушла тревожность, она больше не сутулила плечи и даже чай пила с королевским достоинством.
        - У тебя новое Лицо?  - спросила Неверфелл, не зная, как начать разговор.  - Тебе очень идет. С ним ты выглядишь не такой то… стройнее.
        - Ты тоже хорошо выглядишь,  - вежливо ответила Боркас.  - Особенно с учетом всех обстоятельств,  - добавила она, затем улыбнулась и непринужденно сменила несколько Лиц. Все они выражали превосходство и искушенность, все выглядели очень дорого. Определенно, ученичество у мадам Аппелин пошло ей на пользу.  - Говорят, после смерти великого дворецкого ты чудом избежала казни. Хотя Следствие настаивало на твоей вине, все поверили тебе - ведь ты же не способна лгать. Узнав об этом, я подумала, что нам нужно поговорить.
        - О!  - Неверфелл присела обратно в кресло, слегка сбитая с толку.  - Ну, спасибо.
        - Понимаешь, меня кое-что гнетет,  - сказала Боркас с безоблачной улыбкой, идущей вразрез с ее словами.  - Вчера, после того как ты ушла, я нашла одну вещицу. И решила, что лучше прежде покажу ее тебе, чем кому-либо еще.
        Боркас старательно перемежала свою речь длинными паузами, и Неверфелл не могла избавиться от ощущения, что эти паузы что-то значили. После самой длинной и многозначительной Боркас открыла ридикюль и вытащила маленький серебристый предмет. Она протянула его Неверфелл, и той потребовалось всего несколько секунд, чтобы узнать свой наперсток.
        - О, это мой! Я потеряла его здесь в прошлый раз! Спасибо. Ты нашла его в комнате для гостей?
        - Нет,  - ответила Боркас. Глаза ее задорно сверкали, словно она готовилась крайне остроумно пошутить. - Я нашла его не там.
        В гостиной воцарилась тишина, и Неверфелл посетило знакомое чувство, будто она что-то упускает.
        - О!  - сказала она наконец.  - И где же он был?
        - А вот тут начинается самое интересное. Я нашла его не в гостевой комнате и не в роще, не в выставочной комнате и не в коридоре. Он валялся наверху, в галерее над рощей. Но дело в том, что мы никогда не пускаем туда гостей. Мадам Аппелин не хочет, чтобы кто-нибудь увидел ловушки, которые заливают рощу «солнечным» светом. Говорит, от этого вся таинственность пропадет. Но он,  - Боркас повертела наперсток, так что свет отразился от его рябой макушки,  - лежал прямо там, на полу. И это может означать только одно.
        Неверфелл крепко задумалась.
        - Что это не мой наперсток?  - наугад предположила она.
        - Да нет же!  - раздраженно ответила Боркас, на мгновение позабыв о том, что должна держать Лицо.  - На нем эмблема дворца. К тому же в галереях убирают каждый день.
        - Но тогда…  - Неверфелл заподозрила, что ее втягивают в какую-то игру, не удосужившись сообщить о правилах.  - Значит, он мой. Кто-то нашел его и отнес наверх?
        - Думаю, ты сама прекрасно знаешь, как он там оказался.  - Боркас улыбнулась, как кошка, перед которой поставили чашку со сливками.
        - Что, прости?  - озадаченно уставилась на нее Неверфелл.
        - Теперь ты понимаешь, в чем проблема?  - Боркас хлопнула в ладоши и надела Лицо номер 23 - «Газель перед прыжком через быструю реку».  - С одной стороны, ты моя подруга. С другой, я не должна забывать о своем долге. Разве мне не следует доложить о находке?
        - Следует?  - недоуменно моргнула Неверфелл.
        - Что ж, давай поговорим о чем-нибудь более приятном,  - внезапно сменила тему Боркас.  - Я в последнее время часто размышляю о своем будущем. Ты знала, что Глиняные девочки чаще всего так и остаются Глиняными девочками? Лишь немногие становятся создательницами Лиц. Но я подумала, что если кто-то с лицом необычным и знаменитым, в чьем арсенале больше тысячи выражений, даст мне несколько частных уроков…
        - А!  - Неверфелл наконец догадалась, к чему она клонит.  - Какая я глупая! Ты меня шантажируешь, да?
        С Боркас мигом слетела вся безмятежность, а еще она уронила веер и пролила чай на стол.
        - Что? Я? Нет! Я хотела…
        - Меня никогда раньше не шантажировали,  - призналась Неверфелл. В первые секунды это ее даже позабавило, но потом все веселье испарилось, оставив после себя только противное кислое чувство.  - Итак, ты думаешь, что я обронила наперсток в галерее. И если я не позволю тебе скопировать выражения моего лица, ты пойдешь и расскажешь мадам Аппелин, что я рыскала по дому без ее разрешения? Все верно? Боркас, если тебе нужны мои Лица, ты могла просто попросить.
        - Я не собиралась идти к мадам Аппелин,  - оборвала ее Боркас.  - Думаю, что Следствие мой рассказ заинтересовал бы гораздо сильнее.
        - Что?  - У Неверфелл внутри все похолодело.
        - Ведь получается, что ты поднялась на галерею,  - продолжала Боркас,  - пока все думали, что ты спишь. Прокралась туда, потом вернулась и сделала вид, что не выходила из комнаты. Но Следствию ты сообщила совсем иное - что проспала несколько часов в гостевой комнате.
        Неверфелл впервые увидела острые скалы, которые прятались под волнами сладкозвучных речей Боркас. Следствие отчаянно пыталось отыскать хоть малейшую трещинку в истории Неверфелл. И если Боркас расскажет следователям про найденный на галерее наперсток, они непременно воспользуются этим предлогом, чтобы схватить Неверфелл и «допросить».
        - Вот только не нужно смотреть на меня своими большими невинными глазами,  - наигранно вздохнула Боркас.  - Со мной это не сработает. Ты сейчас на свободе только потому, что все убеждены, будто ты не умеешь врать. Но у меня,  - она снова продемонстрировала наперсток,  - есть доказательство, что это не так.
        - Но…
        Боркас встала и принялась изящно поправлять блестящие шпильки, которые удерживали волосы в идеальном порядке. Ее движения напомнили Неверфелл о мадам Аппелин.
        - Я бы с удовольствием еще посидела и поболтала с тобой, но сегодня я помогаю править Лицо, которое выражает неприязнь. Зато завтра я свободна. Думаю, ты тоже. Разве это не чудесно? В восемь я зайду за тобой к Чилдерсинам, и мы весь день проведем вместе.
        Боркас уже выходила из комнаты, когда Неверфелл стряхнула с себя оцепенение.
        - Боркас! А как… как выглядит лестница, которая ведет на галерею? Она черная, да?
        - Из черного кованого железа,  - нетерпеливо ответила Боркас.  - Украшена виноградными лозами. Неужто вспомнила?
        И она вышла из комнаты, держа голову высоко, а спину - невыносимо прямо. Неверфелл отстраненно подумала, что Боркас выглядит старше. Сама она сидела в кресле, уставившись невидящим взором на пятна пролитого чая, которые уже подсыхали на ковре.
        Она была предельно честна со Следствием, но кое о чем действительно умолчала. Ей даже в голову не пришло, что это может быть важно. Она не рассказала им о сне, который увидела, когда спала в гостевой комнате мадам Аппелин. И теперь обшаривала туманные закоулки памяти, пытаясь вспомнить его во всех подробностях.
        Она поднималась по лестнице из черных виноградных лоз к золотому балкону… или же по лестнице из черного кованого железа, украшенной виноградными лозами,  - прямо к галерее, освещенной сотней светильников-ловушек? Неужели она видела искаженную в кривом зеркале сна реальность? Неужели она действительно вышла из комнаты, пробралась на галерею и потеряла там наперсток?
        Неверфелл поймала себя на том, что ее давно преследует ощущение неправильности. Оно назойливо зудело где-то на задворках сознания, но его постоянно заглушали другие заботы и тревоги. Ничего особенного, только чувство, будто она забыла что-то мелкое, но значительное, или сделала что-то не по порядку, или что-то начала и не закончила. Словно шестеренки проскакивали, не цепляясь друг за друга, или ресничка попала под веко и мешала моргать.
        Неверфелл вдруг поняла, когда именно оно возникло. Она медленно наклонилась, стянула с ноги атласную туфельку и внимательно на нее посмотрела.
        В последний визит к мадам Аппелин Неверфелл была так вымотана, что засыпала стоя. Ее отвели в маленькую комнату для гостей, и она упала на кровать, даже не разувшись. А когда проснулась от громкого стука, то обулась и…
        Вот оно. Вот что тревожило ее все это время. Она точно помнила, что обувала туфли - но не помнила, чтобы их снимала. Хотя они должны были остаться у нее на ногах.
        Что это могло значить? Неверфелл терялась в догадках. Следовательница Требль снова и снова допытывалась, что она делала после возвращения из Нижнего города, пытаясь поймать ее на малейшем противоречии. Теперь Неверфелл и сама прекрасно видела нестыковку в своей истории, крохотную трещину, из которой так и сквозило сомнением.

        Маска из сна

        - Зуэль!
        Вернувшись к Чилдерсинам, Неверфелл кинулась к обитой бархатом двери, за которой Зуэль скрылась утром. Она знала, что там находится лаборатория, и даже на расстоянии ощущала присутствие Настоящего Вина - теперь сильнее, чем прежде. Что-то за дверью знало, что она пришла, и готовилось выпить ее память досуха. Время было кислым на вкус. Воздух пах пурпуром.
        Из лаборатории доносились шаги и звяканье стеклянных колб. И еще какой-то звук, очень тихий, ритмичный, словно кто-то мычал под нос грустную песню.
        - Зуэль, я знаю, что ты не хочешь со мной разговаривать, но это очень важно!  - Неверфелл снова заколотила в дверь.
        Мычание резко оборвалось, и только тогда Неверфелл сообразила, что это была не песня. Шаги приблизились к двери, и она распахнулась. Зуэль нетерпеливо уставилась на Неверфелл. На верхнем кармане ее черного фартука блестела металлическая брошь с рунами, а пальцы были унизаны кольцами.
        Глаза Зуэль не были ни покрасневшими, ни припухшими. «Наверное, я ошиблась,  - подумала Неверфелл.  - Она не плакала, а пела Вину или что-то вроде того».
        - Что тебе?  - грубо спросила Зуэль.
        Неверфелл с трудом сглотнула и перешла сразу к делу.
        - Думаю, я ходила во сне, когда мы были у мадам Аппелин. И делала то, о чем теперь не помню.
        - Что?  - Зуэль оцепенела.
        - Боркас нашла в галерее над рощей наперсток, который я пот…
        Закончить предложение Неверфелл не успела - Зуэль схватила ее за шиворот, втащила в лабораторию и сразу захлопнула дверь.
        - Ты совсем не соображаешь, что делаешь?  - прошипела она.  - Орешь о таких вещах на весь дом!
        Неверфелл, поглощенная разглядыванием лаборатории, едва ее слышала. Она думала, что найдет за дверью пыльный подвал, заставленный бочками, бутылками и весами. Но вместо этого увидела длинную сводчатую комнату с пурпурными и серебряными драпировками, украшенными вязью вышитых символов. На блестящих обсидиановых плитах белели начерченные мелом круги и алхимические знаки. В центре каждого круга стояла укрытая тканью бочка.
        Неверфелл не была готова к тому, что ее обступит хищный, терпкий запах голода. Что-то парило в воздухе, распевая голодную песнь, от которой у Неверфелл сразу заныли зубы. «Один неверный шаг,  - пело невидимое существо, точнее, невидимые существа,  - один неверный символ, одно неверное слово, и мы поглотим тебя без остатка».
        - Разве ты не понимаешь?  - шептала Зуэль с лицом бледным и напряженным.  - Уже поздно сомневаться и что-то менять. Ты дала показания Следствию, и дядя Максим поставил всё на то, что ты говоришь правду. Он уберег тебя от ареста и пошел против следовательницы Требль, а придворные и мастера поддержали его и проголосовали за создание Совета только потому, что поверили тебе. Если теперь ты начнешь говорить, что рассказала не всю правду, то выбьешь почву у него из-под ног. Ты уничтожишь его и всех нас!
        - Но вдруг я ходила во сне? Мы должны выяснить, что случилось, прежде чем это сделает кто-то другой. Боркас говорит…
        - Я понятия не имею, что за игру затеяла Боркас. Может, Следствие подослало ее, чтобы заронить сомнение в твою голову.
        - Дело не только в Боркас,  - замотала головой Неверфелл. Горячая отповедь Зуэль ошеломила ее, но Неверфелл твердо решила стоять на своем.  - Когда я пришла в гостевую комнату, то сразу упала спать. Я так устала, что даже не разулась. Но когда я проснулась, туфли стояли на полу возле кровати. Я не думаю, что Боркас все это выдумала. И мне кажется, ты тоже так не думаешь. Потому что за время, пока я спала, изменилось еще кое-что. Ты. Ты с тех пор ведешь себя по-другому. Зуэль, я знаю, ты что-то скрываешь. Ты видела, как я ходила во сне. Наверное, я сделала что-то ужасное, из-за чего теперь ты даже разговаривать со мной не хочешь. Пожалуйста, скажи мне - что? Просто скажи!
        - Я ничего не видела. Прекрати говорить глупости, Неверфелл. Ты переутомилась, вот тебе и лезет в голову всякое.  - Зуэль по привычке прикрылась маской сестринской заботы, но теперь Неверфелл слишком много знала, чтобы на это купиться.
        - Это не глупости. Я еще не все сказала. В той комнате я видела странный сон, и думаю, он был отражением того, что происходило на самом деле…
        - Хватит!  - с неожиданной яростью прошипела Зуэль.  - Прекрати! Я не хочу это слышать!
        - Но это важно!  - неумолимо продолжала Неверфелл.  - Я действительно поднялась на галерею. Я сделала это во сне, но тогда я не знала, что там вообще есть лестница. И во сне дорогу мне показывала обезьяна. Мы нашли секретную дверь, открыли ее и…
        - Я не намерена стоять здесь и слушать весь этот бред!  - взорвалась Зуэль.  - Не могу больше выносить твой дурацкий голос! И не хочу, чтобы ты оставалась в моем доме! Убирайся, оставь меня в покое! Убирайся!
        Неверфелл не была готова к такой бурной реакции и едва не упала, когда Зуэль толкнула ее. Следующий удар она отразила, и он пришелся на руку, покрытую синяками. Вспышка боли, подобно упавшему в ледяную воду раскаленному угольку, заставила память всколыхнуться, и Неверфелл отчетливо увидела, чем закончился ее сон. Перед ее внутренним взором возникла алебастровая маска, которую она в отчаянии крушила кулаками и локтями, лишь бы заставить ее замолчать. Вот только маску Неверфелл разбила во сне, а синяки на руках были самые что ни на есть настоящие, размером с голубиное яйцо.
        Наконец шестеренки встали на место, сомкнули зубцы и завертелись. Неверфелл шагнула назад и прижалась спиной к двери, по-прежнему заслоняясь руками от Зуэль.
        - В моем сне была маска,  - прошептала Неверфелл.  - Я разбила ее, и у меня остались синяки. То есть я действительно била по чему-то твердому, и так сильно, что должна была проснуться. Я всегда просыпалась, когда была маленькая, ходила во сне по туннелям и на что-нибудь натыкалась. Но в этот раз я не проснулась. Потому что не спала, верно?
        Зуэль замельтешила, судорожно меняя выражение легкого раздражения на покровительственную сестринскую улыбку и обратно.
        - Я не спала,  - с растущей уверенностью повторила Неверфелл.  - Я выскользнула из комнаты, а потом вернулась, закрыла дверь и легла в кровать. Но я ничего из этого не помню. Значит, я выпила Вино, которое заставило меня обо всем забыть. И кто-то дал мне это Вино. Кто-то, кому я доверяла. Кто-то, кто всегда носит с собой фиал с Настоящим Вином, чтобы стирать следы своих ошибок. Это была ты, правда?  - Неверфелл подняла глаза на Зуэль.  - Ты была обезьянкой, которая во сне привела меня к потайной комнате. А потом дала мне Вино, чтобы я обо всем забыла.
        Неверфелл просто произносила вслух свои мысли, она не обвиняла, но Зуэль шарахнулась от нее, как от грозовой тучи. Затем развернулась и бросилась наутек через узкую комнату. Она двигалась нервными скачками, отыскивая свободные от замысловатых символов и кругов места на полу; светлая коса хлопала ее по спине, каблуки высекали пурпурные искры из камня. В дальнем конце лаборатории она остановилась возле стола из красного дерева. В центре него стоял серебряный кубок, окруженный крошечными фиалами.
        - Оставь меня в покое!  - завизжала Зуэль.
        - Зуэль!
        Неверфелл торопливо шагнула вперед и тут же замерла. В лаборатории что-то неуловимо изменилось. Посмотрев на пол, Неверфелл обнаружила, что Зуэль, несмотря на свои старания, все-таки потревожила прочерченную мелом линию. И теперь над ней лениво закручивались завитки фиолетового дыма, а бочка в центре протяжно шипела. Дым лизнул ногу Неверфелл, и она почувствовала, как Вино пробует на вкус ее мысли и последние воспоминания. Девочка испуганно отодвинулась.
        В лаборатории что-то затрещало: потревоженная бочка разбудила остальные Вина. Одно забормотало и выпустило струю пузырьков, другое издало желтоватый вопль, а третье хранило молчание, которое густой патокой оседало на пол. Бочки с Вином с интересом наблюдали за незваной гостьей - созданием хрупким и эфемерным, у которого не было ни защитного амулета, ни зачарованных колец, ни знаний о том, как укротить забродившие силы.
        Любой здравомыслящий человек в тот же миг выскочил бы из лаборатории. К счастью, здравомыслие никогда не было сильной чертой Неверфелл.
        - Уходи!  - Зуэль схватила со стола фиал и подняла над головой, готовясь швырнуть о камень. Во время бегства она где-то потеряла ленту для волос, и длинная блестящая коса теперь распадалась на волнистые пряди.  - Уходи отсюда, или я…
        - За дверью была маска,  - запинаясь, упрямо продолжала Неверфелл.  - Она рассыпалась. И кричала: «Что вы с ней сделали?» А еще, что если бы она знала, то никогда бы…
        Зуэль всхлипнула и бросила фиал через всю комнату, целясь Неверфелл в голову. Та едва успела уклониться. Сосуд разбился, вино расплескалось, и шепот далеких криков тонконогими пауками разбежался по лаборатории.
        - …и сначала я не узнала этот голос,  - не унималась Неверфелл.  - Но сейчас, когда ты на меня закричала, я поняла, что это была ты. У маски был твой голос, Зуэль. Не знаю, на кого ты кричала, когда или почему, просто знаю, что это была ты. Так же как знаю, что ты плакала перед тем, как я постучалась. Плакала из-за того, что сделала. Плакала из-за ошибки, которую никаким Вином не исправишь.
        - Это ты ошибка!  - заорала Зуэль.  - Я совершила страшную ошибку, когда заговорила с тобой тогда! Но я могу это исправить. Я же Чилдерсин. Я сотру эту ошибку, и мне больше не придется о ней думать. Ты всего лишь угольная пыль в моей голове, и я легко тебя смахну. Все будет кончено!
        Зуэль потянулась за серебряным кубком.
        - Остановись, не делай этого!
        Неверфелл кинулась в противоположный конец комнаты. Она не запомнила, куда ставила ноги Зуэль, поэтому неловко прыгала между кругами, стараясь не задеть нарисованные мелом знаки. А те жадно тянули к Неверфелл бледно-аметистовые щупальца. Один выпустил невидимые клыки и впился в край ее платья, захватив вместе с ним и воспоминания. Неверфелл завизжала, подскочила и рванулась изо всех сил. Платье затрещало, расставаясь с куском подола, а Неверфелл почувствовала, что в ее памяти теперь зияет прореха величиной с десяток слов, которые отныне навсегда для нее потеряны. Символы, упустившие добычу, разочарованно щелкали зубами.
        Она добежала до стола, когда Зуэль уже подносила кубок к губам, и в последний миг выбила его у нее из рук. Кубок взлетел в воздух, разбрызгивая по всей лаборатории капли Настоящего Вина. Они сверкали, подобно темно-лиловым жемчужинам, а когда падали на пол, по комнате разносились досадливые взвизги, будто кто-то драил жесткой мочалкой скрипичные струны. Большая капля угодила на ладонь Зуэль, и та, кажется, хотела ее слизнуть, но Вино в своей коварной манере забурлило и обратилось в дым. Зуэль, сдавленно вскрикнув, дернула рукой, словно на ней сидел скорпион.
        Несколько секунд она, дрожа, смотрела на ладонь, где еще секунду назад лиловело Вино, а потом упала на колени и закрыла лицо. Из груди ее рвались отчаянные сухие рыдания. Неверфелл присела перед Зуэль на корточки, схватила за плечи и хорошенько тряхнула:
        - Никогда! Никогда так не делай! Ты хоть представляешь, каково это, когда у тебя вся память в дырах и края не сходятся? Это сводит с ума. Уж поверь мне на слово.
        - Я не хотела,  - жалобно пробормотала Зуэль. С нее разом слетела вся взрослость.  - Но я не могу больше выносить эти воспоминания. Я просто хотела от них избавиться.
        - Но Вино не поможет от них избавиться! Воспоминания никуда не денутся, Вино только запечатает их, и они засядут у тебя в голове, как зуд в костях, который ты не можешь прогнать! И будут преследовать тебя, как наемный убийца, которого ты замечаешь краем глаза, но обернешься - и его уже нет. К тому же, если мы не помним свои ошибки, что мешает нам совершить их снова?
        - Ты не понимаешь…
        Неверфелл притянула Зуэль и крепко обняла.
        - Чего я не понимаю? Я знаю, что ты мне лгала - и не раз. Знаю, что с самого начала была лишь пешкой в бесконечности чужих планов. Даже когда мы встретились в первый раз. Но все это не важно, Зуэль, потому что ты мой друг. Ты мой друг, и ты в беде. Я же по глупости слишком долго этого не замечала. А теперь, пожалуйста, пожалуйста, расскажи мне все! Что происходит?
        - Не могу!  - всхлипнула Зуэль.  - От этого все станет только хуже. Для тебя - и для меня!  - Она подняла на Неверфелл покрасневшие глаза.  - Твое лицо…
        - Да плевать на мое лицо!  - Крик Неверфелл заметался по лаборатории, и взволнованные Вина снова зашипели.  - Мне все равно, что с ним будет. Я устала быть глупой, устала от того, что все держат меня за дурочку, лишь бы сохранить мое лицо. Даже если потом мне придется сбежать из Каверны и жить в диких пещерах, питаясь слизняками, я все равно хочу знать, что происходит.
        Зуэль вперила в нее долгий взгляд. Лицо светловолосой девочки бледностью могло соперничать с меловым утесом.
        - Это было чем-то вроде спектакля,  - прошептала она наконец.  - Со сценами и репликами. А я… я хорошая актриса.
        Зуэль помолчала, собираясь с мыслями, и продолжила:
        - Помнишь, я рассказала тебе про потайную дверь в доме мадам Аппелин? Так вот, я сделала это специально. И ты не ошиблась, я действительно постучалась к тебе, когда ты спала в гостевой комнате, и сказала, что нашла ее и выкрала ключ. Ты последовала за мной в рощу и вверх по лестнице. И зашла в комнату. Я осталась караулить снаружи, но потом в тебя словно демон вселился, ты начала все крушить, я вбежала в комнату и держала тебя, пока ты не успокоилась. Я же не думала, что так получится…
        - А что было в комнате?  - Любопытство жгло Неверфелл пятки, и она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.
        - Не знаю. Когда я оказалась внутри, ты уже разбила светильник, который мы взяли с собой, и в комнате было темно. Наверное, там хранились маски. Я особенно не вглядывалась. Но что бы ты там ни увидела, оно потрясло тебя до глубины души. Когда я вывела тебя на свет, твое лицо горело огнем, сверкало сталью, в нем были ярость, и боль, и… Я не могла на него смотреть. А затем ты увидела свое отражение в зеркале и перепугалась. Я сказала, что придется стереть кусочек твоей памяти, или мадам Аппелин сразу поймет, что ты была в тайной комнате. И тогда ни одна из нас не выберется из ее дома живой. И даже если бы мы и смогли ускользнуть от нее, нас бы казнил великий дворецкий - за то, что не справились с заданием и окончательно испортили твое лицо. Я дала тебе фиал с Вином и мотыльковое печенье, чтобы ты не вспомнила его вкус, когда проснешься. И даже сказала, где спрятать сосуд, чтобы я смогла его забрать.
        - Получается, ты не сделала ничего плохого!  - Неверфелл постаралась увидеть светлую сторону в рассказе Зуэль.  - Ты просто помогала мне узнать правду, а потом защищала меня. Но погоди, ведь я же разбила все в комнате,  - сообразила она.  - А значит, мадам Аппелин уже известно, что мы там были!
        Зуэль посмотрела на Неверфелл и затряслась в припадке истерического смеха.
        - Ох, Неверфелл,  - простонала она.  - Ты же совсем не глупая. Твоя проблема в том, что ты слишком доверяешь людям. Ты до сих пор не понимаешь, зачем все это было? Кто, по-твоему, показал мне потайную дверь? Кто дал мне ключ? Кто убрал с дороги всех Глиняных девочек, чтобы мы смогли незаметно подняться на галерею и вернуться в гостевую комнату? Разумеется, мадам Аппелин знает, что мы там были. Она сама все это организовала. Весь этот спектакль устроили не для нее, а для тебя.
        - Для меня?  - оторопело моргнула Неверфелл.
        - Да. Тебя привели в комнату, чтобы ты увидела нечто ужасное, что потрясло бы тебя сильнее, чем все увиденное в Нижнем городе.
        - Но зачем?  - вырвалось у Неверфелл.  - Зачем мадам Аппелин это делать? Она ведь должна была исправить мое лицо!
        Неверфелл не жалела, что попросила Зуэль рассказать правду, но слушать ее было невыносимо.
        - Мадам Аппелин знала,  - устало продолжила Зуэль,  - что тогда ты запаникуешь и…
        - И соглашусь выпить Вино,  - бесцветным голосом закончила Неверфелл. Пол уплывал у нее из-под ног, а тело стало легким, как крыло мотылька.  - Ведь вы ради этого все затеяли? Чтобы я выпила Вино - и все забыла.
        Неверфелл вспомнила, как грозная следовательница Требль нависала над ней и сыпала вопросами, одержимая желанием докопаться до правды: «Ты приняла противоядие, перед тем как приступить к дегустации?»
        - О нет,  - прошептала Неверфелл.  - Скажи мне, что это неправда! Скажи мне, что в том Вине не было противоядия!
        - Я не знала, что все случится вот так!  - снова зарыдала Зуэль.  - Я просто выполняла приказ, отыгрывала свою роль. И сама догадалась про противоядие только после дегустации. Но уже было слишком поздно, великий дворецкий был убит, и на полу лежали мертвые тела. Знаешь… Я раньше видела мертвых. И немало. Но они выглядят совсем иначе, когда умерли из-за тебя. Они как будто все знают. И я вижу их всякий раз, когда закрываю глаза.
        - Но раз ты ни о чем не знала, ты не виновата в их смерти,  - попыталась успокоить ее Неверфелл.  - Послушай, Зуэль, мы должны кому-нибудь рассказать. Если мадам Аппелин в самом деле отравила великого дворецкого, а ты единственная, кто знает об этом, твоя жизнь в опасности! Мы должны пойти к твоему дяде…
        - Тихо!  - Зуэль предупредительно вскинула руку.
        В коридоре раздались шаги, затем в дверь постучали.
        - Зуэль?  - послышался голос Максима Чилдерсина.
        Сердце Неверфелл от облегчения забилось быстрее, и она открыла было рот, чтобы откликнуться, но Зуэль схватила ее за локоть и яростно замотала головой.
        - В чем дело?  - беззвучно спросила Неверфелл.
        Зуэль прижала палец к губам, призывая ее молчать, и махнула рукой в сторону большой бочки у стены. Неверфелл неохотно спряталась за ней.
        - Войдите!  - крикнула Зуэль, натянув робкую улыбку номер 144 - «Птенец, выпавший из гнезда».
        Худощавая фигура Максима Чилдерсина показалась в дверном проеме. Перед тем как войти, он внимательно посмотрел под ноги. На главном виноделе тоже был черный с серебром фартук и амулет с выгравированными рунами. Максим Чилдерсин обвел лабораторию пристальным взглядом, от которого не укрылись ни осколки стекла, ни кубок на полу, ни пребывающие в беспокойстве Вина, и выразительно поднял бровь.
        - Дорогая племянница,  - сказал он,  - всем нам иногда хочется зашвырнуть куда подальше результаты провалившихся экспериментов, но мы все-таки стараемся этого не делать. И чем ты умудрилась так растревожить Вина? Если они будут вести себя еще громче, то заметят друг друга. И что тогда с нами станет?
        - Прошу прощения, дядя Максим.  - Зуэль словно подменили: отбросив, как старую шаль, испуг и нервозность, она в мгновение ока превратилась в примерную ученицу, готовую ответить урок. Голос ее был сдержанным и ясным.  - Я как раз закончила работать над купажом, о котором упомянула за завтраком, но в последний момент передумала и отбросила его в сторону. Сосуд разбился и разбудил остальные Вина. И я сочла за лучшее переждать у стены, пока они успокоятся.
        - То есть ты все-таки решила не стирать свои воспоминания? Рад это слышать.
        Максим Чилдерсин улыбнулся любимой племяннице и осторожно пересек комнату. Время от времени он останавливался, чтобы спеть беспокойным Винам, промурлыкивая слова, как большой долговязый кот.
        - Когда ты попросила меня об этом, я, конечно, согласился. И я бы разрешил тебе вернуться в школу Боморо, чтобы ты еще несколько лет повозилась в песочнице, но был бы разочарован, скажу откровенно, - наконец обратился он к Зуэль.
        Та вежливо улыбнулась, украдкой приводя в порядок растрепавшуюся косу. Зуэль старалась не смотреть на бочку, за которой пряталась Неверфелл. И все же столь стремительная перемена была пугающей.
        - Что тебе требуется сейчас, так это капелька храбрости,  - добродушно произнес Максим Чилдерсин.  - Если ты научишься переваривать прошлое, а не бежать от него, все остальное покажется тебе элементарным. Убийство сродни влюбленности - только первая задевает душу. В следующий раз будет проще, и я обещаю, тебе больше не придется работать с нашей подругой - создательницей Лиц.
        Неверфелл неслышно ахнула: последний раскаленный кусочек мозаики встал на место. Почему она решила, что автором пьесы была мадам Аппелин? С чего бы Зуэль подчиняться приказам создательницы Лиц, которую она терпеть не могла? Почему она не задалась вопросом, где мадам Аппелин взяла Вино забвения, столь искусно сплетенное с противоядием?
        У Неверфелл возникло ощущение, будто она стоит в комнате без дверей и светильники на стенах гаснут один за другим, оставляя ее задыхаться в темноте. Никому нельзя доверять. План, из-за которого она чуть не лишилась жизни, оказался детищем ее защитника, Максима Чилдерсина.

        Мастер своего дела

        Разум Неверфелл натянулся, как лягушка, проглотившая тарелку. «Они же враги,  - недоуменно твердила она про себя.  - Все знают, что мастер Чилдерсин и мадам Аппелин ненавидят друг друга».
        «Нет,  - отвечала ее более здравомыслящая половина,  - это то, что они всем внушили. Нет проще способа спрятать тайный союз, чем замаскировать его взаимной неприязнью».
        Максим Чилдерсин. Когда он обратил внимание на полубезумную девочку, не способную лгать? Была в его сердце хоть капля искренней жалости, когда он впервые навестил ее в камере Следствия? Или даже тогда все слова винодела были направлены лишь на то, чтобы опутать ее сетями хитроумного плана? Сквозь прутья решетки Чилдерсин ясно разглядел стеклянное лицо, на котором мгновенно проступали все мысли и чувства его обладательницы. И сразу понял, как использовать это лицо, чтобы соткать величайшую ложь из всех, что знавала Каверна.
        «Ну конечно,  - думала Неверфелл, и правда разворачивалась перед ней во всей своей неприглядности.  - Он не мог просто убить великого дворецкого, ведь тогда Следствие получило бы абсолютную власть над городом. Ему требовалось обставить все таким образом, чтобы смерть правителя выглядела естественной. И для этого ему нужен был кто-то, кто поклялся бы, что великого дворецкого не отравили. Кто-то, кому бы все поверили».
        - Я хотела поговорить с вами о Неверфелл,  - сказала Зуэль, и звук собственного имени заставил Неверфелл насторожиться.
        - В самом деле?
        - Я подумала, что будет лучше, если она временно поживет где-нибудь в другом месте,  - с тщательно выверенным хладнокровием проговорила Зуэль.  - Возможно, стоит вернуть ее сыроделу Грандиблю, пусть снова возьмет ее в ученицы. Сейчас, когда Каверна на пороге войны, нашей семье многое нужно обсудить. А Неверфелл при всех ее достоинствах не умеет держать язык за зубами. К тому же она стала беспокойной.
        - Да.  - Максим Чилдерсин с осторожной нежностью, будто любимого, но безвременно почившего питомца, прикрыл осколки разбитого фиала платком.  - Я тоже заметил. Но не думаю, что нам следует упускать ее из виду. А заполучив Неверфелл обратно, Грандибль вряд ли согласится снова с ней расстаться. Ты же помнишь, что через два месяца Следствие завершит расследование смерти великого дворецкого. Весь двор соберется, чтобы послушать их выводы, и Неверфелл придется еще раз дать показания. Мы не можем допустить, чтобы ее украли или убили. Она должна выступить на слушании по делу.
        Неверфелл на мгновение задумалась, станет ли Максим Чилдерсин возражать против того, чтобы ее убили после слушания. Отчего-то казалось, что ответ ей не понравится.
        - И все же,  - продолжал рассуждать вслух Чилдерсин,  - ты права, беспокойство Неверфелл может стать проблемой. Ее нужно чем-то отвлечь, чтобы она не подумала, будто мы держим ее в заточении. Возможно, стоит свозить ее посмотреть красивые места. Или позволить попрощаться с коллегами-дегустаторами. Я что-ни-будь организую. Но сейчас я оставлю тебя, чтобы ты успокоила свои Вина.
        Когда Чилдерсин наконец покинул лабораторию и его шаги стихли вдали, Зуэль устало закрыла глаза и привалилась к двери.
        - Ты в порядке?  - участливо спросила Неверфелл.
        - Я… солгала дяде Максиму,  - хрипло ответила Зуэль, и Неверфелл ясно расслышала изумление и ужас в ее голосе.  - Я солгала ему. Прежде я никогда бы не посмела, думала, он обязательно заметит. Но может, он и сейчас заметил. Просто решил мне подыграть.
        - Или он слишком занят другими играми, чтобы подозревать еще и тебя,  - предположила Неверфелл, желая подбодрить Зуэль.  - Значит, все это время они с мадам Аппелин были заодно. И как долго это продолжалось?
        - Думаю, несколько лет.  - Зуэль медленно покачала головой.  - Я сама ничего не знала, пока он не сказал, что мне придется работать с ней, чтобы заставить тебя выпить Вино. Они… Думаю, они не только союзники. Но больше никто в семье ничего не знает. Я единственная, кого он посвятил в эту тайну. Единственная, кому он достаточно доверяет…
        Неверфелл, я не представляю, что буду делать, если утрачу его благосклонность! Я всегда знала, что у дяди Максима на меня большие планы. Мы все знали. Вот почему остальные члены семьи меня недолюбливали. А теперь он и в самом деле заговорил о том, чтобы сделать меня своей преемницей. Он рассказывает, какие семейные дела поручит мне через год или через два. Какими виноградниками я буду управлять. Какие области надземного мира перейдут к нашей семье. Какие мази и притирания я должна использовать, чтобы жить дольше, и какие специи есть, чтобы думать быстрее. Кого следует заблаговременно устранить, чтобы они не встали у меня на пути. Дядя Максим доволен мной. Он хочет превратить меня в продолжение себя.
        - Но ведь ты этого не хочешь!  - испуганно посмотрела на нее Неверфелл.  - Ты просто не можешь этого хотеть!
        - Все этого хотят. И у меня бы получилось. Возможно, я пока не готова, но я бы научилась, изменилась, стала той, кем он желает меня видеть. Я знаю, что смогла бы.  - Лицо Зуэль снова замельтешило, она отчаянно искала то неуловимое выражение, которого не было в ее репертуаре.  - Но нет, Неверфелл! Я этого не хочу! Не хочу! Я думала, что хочу, что должна хотеть, но это не так. А может, никогда и не хотела.
        - Ну так не делай этого!  - воскликнула Неверфелл.
        - Но что еще мне остается?  - с тоской прошептала Зуэль.  - Без покровительства дяди Максима семья разорвет меня на куски. Ты же помнишь, что случилось, когда все решили, что он уже не вернется. И никто во всей Каверне не возьмет меня в ученицы - кому захочется доверять свои секреты шпионке Чилдерсинов?
        Неверфелл не знала, что ответить, а Зуэль продолжала:
        - И дядя Максим очень скоро обо всем узнает. Сейчас на твоем лице написаны боль и разочарование. Все не так плохо, как после твоего визита в тайную комнату, но ты изменилась, и от дяди Максима это не укроется. Он сразу поймет, что тебе все известно. И ему будет несложно догадаться, кто тебя просветил. Тогда нам обеим придет конец. Не стоило мне ничего тебе рассказывать… И что только на меня нашло? Я просто… хотела с кем-нибудь поговорить.
        - Но если бы ты не рассказала, то до сих пор сходила бы с ума от того, что знаешь. А я сходила бы с ума от того, что не знаю. И мы обе страдали бы в одиночестве. Сейчас я, конечно, расстроена, но…  - Неверфелл засомневалась, словно готовилась проверить на прочность ногу, не до конца оправившуюся от перелома.  - Но в остальном со мной все в порядке. Если честно, я давно не чувствовала себя так хорошо. Хуже нет, чем когда у тебя в голове полно дыр. До нашего с тобой разговора я знала: что-то не так - но даже не подозревала, что именно. Так и с ума можно сойти. И раз мое лицо отныне навсегда испорчено, значит, так тому и быть. Просто не буду больше о нем беспокоиться.
        - Но, Неверфелл,  - прошептала Зуэль,  - у меня нет никакого плана. У меня всегда был наготове план, а сейчас нет. Что нам делать?
        Это был хороший вопрос, и, едва Зуэль его задала, в голове Неверфелл сразу же распахнулись двери, словно смазанные петли только и ждали, чтобы кто-нибудь надавил на створки.
        - Мы убежим,  - просто ответила она.
        - Куда?  - ошарашенно посмотрела на нее Зуэль.  - В Рудниках или в диких пещерах я не выживу, даже не думай…
        - Нет,  - замотала головой Неверфелл.  - Мы по-на-стоящему убежим. Наружу. В надземный мир.
        - Но это безумие!
        - Да, и значит, никто не подумает нас остановить.  - Неверфелл широко улыбнулась подруге и крепко сжала ее руки.  - Безумные планы невозможно просчитать - Клептомансер давно это выяснил. Кому придет в голову, что мы собрались бежать в место, полное всяких болезней, где солнце жарит так сильно, что кожа облезает клочьями?
        - Я не хочу облезнуть!  - взвизгнула Зуэль.
        - Но на самом деле это все неправда, Зуэль! Я не помню почему, но точно знаю, что наверху не так страшно. Иногда мне кажется, что кто-то раскрошил мою память и вымел прочь из головы, но маленькие кусочки остались, и они порой подмигивают мне, как далекие звезды. Там, наверху, светло, так светло, как у нас никогда не бывает. И свет этот синий, он как будто открывает голову нараспашку и выдувает оттуда всю пыль и паутину. Ничто не может от него укрыться. А еще там бесконечный простор, и ты бежишь, бежишь, забыв обо всем. А небо над головой - это не просто бескрайняя пустота, оно полно красок, дивных красок, в которых купаются птицы. И запахи, какие там запахи… Тот мир пахнет надеждой и первым удивлением.
        А Каверна - лишь грубый оттиск, смутное воспоминание о настоящей жизни, Зуэль. Я живу, затаив дыхание, и не знаю, когда моим легким надоест и они откажутся дальше гонять стылый воздух пещер. Тот воздух, которым мы должны дышать, он наверху, я чувствую.
        - Неверфелл, это все очень красиво звучит, но мы не знаем, как выбраться наверх,  - напомнила ей Зуэль.  - А даже если и выберемся, какой в этом прок? Когда дядя Максим приступит к воплощению своего плана, надземные королевства одно за другим склонятся перед Каверной, то есть перед ним. Мы можем пройти тысячи километров, но он все равно пошлет за нами погоню. У него просто не будет выбора - мы знаем слишком много. И он не почувствует себя в безопасности, пока не избавится от нас. Нет, мы не сможем убежать от дяди Максима,  - тяжело вздохнула Зуэль.  - Полумеры здесь не работают. Если мы не собираемся играть по его правилам, нам придется его уничтожить.
        - Уничтожить?  - Изумление больно хлестнуло Неверфелл.  - Ты хочешь уничтожить своего дядю?
        - Не хочу,  - сокрушенно ответила Зуэль.  - Он всегда был моим лучшим другом. Но я слишком хорошо его знаю. Если мы выступим против дяди Максима, другого выхода у нас не останется. Нам так или иначе придется его уничтожить. Но мы не можем пойти к Следствию и выложить все, что нам известно. Они арестуют нас, и кто-нибудь из дядиных шпионов быстро с нами расправится. Нам нужен другой план. Но сначала,  - Зуэль с сожалением оторвалась от спасительной твердости двери,  - нужно увести тебя отсюда, прежде чем кто-ни-будь увидит твое лицо и поймет, как много ты знаешь. Или нам обеим крышка.

        Меньше чем через два часа Зуэль Чилдерсин стояла на балконе фамильного дома и наблюдала, как внизу готовят к отправке карету. По ее виду никто бы не догадался, что разум Зуэль напоминал растревоженный муравейник. «Если дядя Максим выяснит, что я приложила к этому руку, пощады мне не видать. И даже если я сбегу с Неверфелл на поверхность, смогу ли когда-нибудь почувствовать себя в безопасности?»
        Надземный мир по-прежнему представлял для нее загадку. Неверфелл постаралась его описать, но все, что Зуэль о нем знала, она почерпнула из книг и нарисованных пейзажей. Образ неба манил ее и пугал. Даже когда она пыталась представить воздух, над которым есть только воздух, разум по привычке пристраивал крышу. Но когда Неверфелл рассказывала об этом, на лице ее промелькнуло что-то, отчего Зуэль тоже на миг почудилось, будто она всю жизнь задерживала дыхание.
        Ей пришлось вернуться с небес под землю, когда из дома выскользнула девушка в бордовом платье и шляпке с вуалью. Нервно оглядываясь, она подошла к карете, возле которой уже ждали сопровождающие.
        Идея нарядить Неверфелл в вуаль принадлежала не Зуэль, а другим Чилдерсинам. Они настояли на этом, чтобы потенциальным убийцам во дворце было сложнее ее опознать. По иронии судьбы вуаль скрывала изменившееся лицо юной гостьи от них самих. Рыжие волосы были тщательно убраны под шляпку, а угловатость фигуры скрадывали дополнительные слои ткани. Так что теперь Неверфелл легко было спутать с любой из юных девиц семейства Чилдерсин.
        Перед тем как сесть в карету, она обернулась, нашла глазами Зуэль и робко помахала ей рукой. Зуэль, натянув лучшую из своих кошачьих улыбок, коротко кивнула в ответ. Это было не просто приветствие: так Зуэль давала знать, что ее собственная миссия увенчалась успехом - она нашла Эрствиля и передала записку Неверфелл прямо ему в руки.

        «…когда Чилдерсины повезут меня во дворец, я постараюсь выскочить из кареты и сбежать. Если я не приду к тебе, значит, меня поймали и для нас с Зуэль все кончено. В таком случае ты должен сообщить Следствию, что великого дворецкого отравили, а меня обманом заставили выпить противоядие…»

        «Удачи, Неверфелл»,  - устало подумала Зуэль. Она вдруг почувствовала себя совершенно беспомощной.

        Увидев, что Зуэль ей кивнула, Неверфелл испытала прилив облегчения. По крайней мере теперь Эрствиль знает, что она задумала.
        Сквозь вуаль все виделось в бордовых тонах, ткань смягчала очертания предметов, не к месту украшая их вышитыми цветами. Неверфелл боялась, что этот хрупкий барьер никому не помешает разглядеть ее лицо. Сердце девочки с каждым ударом билось все напряженнее, подобно узнику, который дергает тюремную цепь.
        Она забралась в карету и постаралась унять дрожь. Экипаж был открытым, как почти все в Каверне, чтобы не цепляться крышей за сводчатые потолки и сталактиты. Два лакея сидели на козлах и правили лошадьми. Два стражника пристроились сзади. А Неверфелл досталось место посередине. Возможно, она все-таки сумеет спрыгнуть и убежать, если правильно выберет момент, а они не сразу спохватятся.
        Неверфелл снова посмотрела на балкон, и Зуэль подняла руку, чтобы помахать ей, но вдруг застыла. Неверфелл проследила за ее взглядом и увидела, что из дверей выходит Максим Чилдерсин. Онемев от ужаса, она наблюдала, как он направляется к карете и садится рядом с ней.
        - Дворец требует моего присутствия,  - небрежно пояснил главный винодел. Неверфелл краем глаза заметила, как Чилдерсин смыкает кончики пальцев в перчатках.  - И я подумал, что по пути туда мы с тобой замечательно поболтаем, Неверфелл.
        «Он знает, нет, не знает, если бы знал, то ни за что не выпустил бы меня из дома, хотя, может, и знает и просто играет со мной в кошки-мышки…»
        Она промолчала, и карета тронулась. Неверфелл сидела, опустив голову, и вуаль колыхалась в такт ее дыханию.
        - Итак, я очень надеюсь, ты не станешь на меня сердиться и отмалчиваться,  - продолжал Чилдерсин с легким упреком в голосе.  - Позволь сказать, что открытость и великодушие всегда были твоими лучшими качествами. Но я, кажется, догадываюсь, что творится в твоей голове.
        Неверфелл зажмурилась, всем сердцем надеясь, что он ошибается.
        - Ты все еще расстроена из-за нашего утреннего разговора?
        Неверфелл выдохнула, открыла глаза и осмелилась робко кивнуть.
        - Я понимаю, ты в самом деле грезила о том, чтобы сбежать в дикий надземный мир,  - сказал винодел с печальным добродушием. И как тяжело теперь было не верить в неподдельность его чувств.  - Наверное, ты до сих пор чувствуешь себя чужой в Каверне и мечтаешь найти наверху таких же, как ты? Какое-нибудь племя красноволосых варваров, питающих страсть к облизыванию стен? Скажу откровенно, Неверфелл, меня это задевает. Ведь мы предложили тебе стать частью нашей семьи.
        Карета выехала на оживленную улицу, и теперь они время от времени притормаживали, чтобы пропустить другие экипажи. Пока лошади обнюхивали друг друга, подпирая косматыми боками стены, Неверфелл оглядывалась по сторонам, подумывая о том, чтобы спрыгнуть. И всякий раз с горечью понимала, что ее поймают, прежде чем она коснется земли.
        - Ну да ладно,  - сказал Максим Чилдерсин и похлопал свою спутницу по руке. Неверфелл, поражаясь своей выдержке, даже не дернулась.  - Вот как мы поступим. Когда наша семья будет повелевать значительной частью надземного мира, я выделю долю специально для тебя. Возможно, это будет маленькое островное государство. Мы поручим лучшим художникам запечатлеть его на холсте, чтобы ты могла любоваться им, когда пожелаешь, а жители острова будут слать тебе дары и письма. Эта земля будет только твоей. Ты сама выберешь для нее управляющего и сможешь менять законы на свое усмотрение.
        Неверфелл слушала его в каком-то оцепенении,  - она словно видела, как трещина между ней и Максимом Чилдерсином растет и ширится, превращаясь в огромное туманное ущелье. Удивительно, как Чилдерсин при всей его мудрости и проницательности не понимал, почему его щедрый дар не сделает ее счастливой. Неверфелл вспомнила давний разговор, случившийся в кабинете главного винодела: «Но какой смысл владеть этими землями, если вы никогда их не увидите?» - «Какой смысл смотреть на них, если они мне не принадлежат?»
        Неверфелл поглядела вперед, и сердце ее забилось чаще. Карета спускалась по широкому проезду прямо к Пажитниковому кругу - замкнутой пещере, где брали начало множество улиц. Обычно там царило столпотворение, кареты медленно двигались друг за другом, пока не достигали нужного поворота. Если она где и сможет спрыгнуть и затеряться, то только там.
        - Куда мы направляемся?  - спросил кучера Максим Чилдерсин.  - Нет-нет, на первом же повороте сверните налево. Поедем длинной дорогой. На Пажитниковый круг нам нельзя, мы там будем как на ладони для любого убийцы с арбалетом.
        Неверфелл пала духом. Поутихшие было подозрения закопошились с новой силой. Возможно, Максим Чилдерсин все-таки прознал о ее планах и теперь развлекается, то давая ей надежду, то отнимая. Всякий раз, стоило карете замедлить ход, Неверфелл прикидывала, получится ли у нее сбежать. Но то поблизости не оказывалось ни одного переулка, чтобы скрыться, то дорогу заполоняли торговцы всякой мелочовкой, и она упускала момент. Неверфелл совсем не знала эту часть Каверны и боялась лишиться шанса на спасение, по глупости забежав в какой-нибудь тупик.
        Дорога была вымощена грубым булыжником; Неверфелл с тоской подумала о своих нарядных туфлях на тонкой подошве. Ей в первый раз пришла в голову мысль, что подобную обувь Чилдерсины выбрали для нее не просто так, а чтобы отбить желание сбежать.
        Наконец карета выехала на проспект, ведущий к дворцу,  - он был битком забит золотыми паланкинами, над которыми колыхались разноцветные зонтики. Их было так много, что казалось, будто проспект зарос фантастическими грибами. Накануне в горах над Каверной прошла гроза, сквозь трещины и щели она отыскала дорогу вниз, и теперь с потолка то и дело срывались капли. Затерявшийся под землей дождь по пути впитал жемчужную бледность камня, теперь он лакировал стены и превращал в зеркало пол пещеры, зная, что неизбежно вернется в море и в небеса.
        Время вышло. Последний шанс упущен. Карета Чилдерсинов остановилась у ворот дворца.
        Максим Чилдерсин спустился первым и протянул Неверфелл руку. Стражники встали по бокам. Может, у нее получится прошмыгнуть между ними?.. Но в этой торжественно-неторопливой толпе она будет распустившейся нитью в искусно вытканном гобелене…
        Неверфелл едва успела додумать эту мысль, когда мерный ход двигавшейся к дворцу процессии был грубо нарушен. Из конца в конец по проспекту прокатился оглушительный рокот. Воздух наполнился облаками каменной пыли, и над ними взвилось жуткое слово:
        - Камнепад!
        Секунду спустя все погрузилось в хаос. Камнепада жители Каверны страшились больше всего на свете, ибо он был смертоноснее темноты, безжалостнее слеполозов. Он служил неумолимым напоминанием о холодной толще горы, которой не было дела до этикета и придворных интриг, до власти и красоты.
        Условности были отброшены - какой от них прок, если на тебя вот-вот обрушится несколько тонн камня? Тугодумы стояли, запрокинув головы, и таращились на трещины, которые черными венами бежали по потолку. Те, кто поумнее, спешили найти укрытие. Одни забивались в паланкины, не обращая внимания на возмущенные вопли владельцев, другие заползали под кареты или просто бросались плашмя на землю. Были и те, кто бежал к аркам, уповая на добросовестность каменщиков.
        Не поддался панике, кажется, только один человек - девочка в бесформенном бордовом платье и вуали. Она внезапно обнаружила, что ее стражники улеглись ничком, быстро огляделась по сторонам и кинулась прямо в густое облако пыли.

        Беглянка

        Вскоре Неверфелл поняла, что бежит вслепую. Камни выворачивались у нее из-под ног и впивались в подошвы, в нос забивался запах раздробленного кремня и известняка. Она поскользнулась и разбила колено, но тут же вскочила и побежала дальше. Возможно, ей удастся обнаружить свежую дыру в стене, и преследователи побоятся сунуться за ней в туннель, который грозит обрушиться.
        «Но мне-то ничего не останется, кроме как бежать по нему».
        Неверфелл перескочила через невидимую в меловом тумане кучу булыжников и скатилась с другой стороны, когда ей навстречу вынырнула бледная фигура в знакомой форме дворцовых слуг. Одной рукой служанка держалась за вделанный в стену железный рычаг. Неверфелл успела вскрикнуть, но вот затормозить у нее уже не получилось.
        - Ох, простите!  - выпалила она, врезавшись в служанку.
        Пока Неверфелл пыталась восстановить равновесие, та уже вцепилась ей в рукав.
        - Мисс?  - шепотом спросила она.  - Мисс Неверфелл?
        Неверфелл не знала, что ее выдало, но сочла за лучшее не уточнять. Она рванулась, и служанка коротко, по-птичьи свистнула. Секунду спустя к ним подбежали еще двое слуг.
        - План изменился!  - тихо сказала служанка.  - Идем к Воздушной двери!
        Не обращая внимания на протесты Неверфелл, слуги схватили ее под руки, поставили на ноги и потащили сквозь облако пыли. Женщина шла впереди. Неверфелл заметила, как она вдела палец в спрятанное в камне кольцо и потянула, открывая потайную дверь в выложенной мозаикой стене. Прежде чем Неверфелл успела что-то сказать, слуги уже толкнули ее внутрь. Дверь захлопнулась, и она осталась в узком коридоре вместе со служанкой.
        - Тихо!  - шикнула ее спутница.  - Твой друг Эрствиль сказал, что тебе нужна помощь. Молчи, или нас найдут.
        Услышав имя Эрствиля, Неверфелл успокоилась. Она все еще не понимала, что происходит, но теперь хотя бы знала, что перед ней не враг. За дверью раздавались испуганные вопли, грохот камней и лошадиное ржание. Люди кричали, разыскивая друг друга, но Неверфелл не могла расслышать, ищет ли кто-нибудь ее.
        - Куча камней их задержит, они наверняка подумают, что ты под ней,  - прошептала служанка.  - Идем.
        Неверфелл не колеблясь последовала за своей тихоголосой благодетельницей по узкому - и двоим не разойтись - коридору, пол которого был устлан толстыми коврами, а стены обиты войлоком. Тусклый свет проникал сквозь декоративные витражные оконца. Неверфелл отчего-то казалось, что все это происходит во сне. Наверное, потому, что ее спутница ступала почти неслышно и упорно молчала.
        За витражными окнами проплывали знакомые Неверфелл дворики, фонтаны и укромные ниши, убранные зеленой тафтой. Неверфелл догадалась, что снова попала во дворец. Судя по всему, ее вели по коридорам для слуг, которые позволяли им выполнять свою работу, оставаясь невидимыми и неслышимыми, но при этом видеть и слышать все.
        Для беглянки худшего места, чем дворец, и не придумаешь. Он был логовом тысячи утомленных скукой, жадных до скандала, никогда не спящих глаз. Во дворце находилось главное управление Следствия, а еще залы, где собирался новый Совет. И все знали, что войти во дворец так же сложно, как и его покинуть. После выступления Неверфелл перед собранием хватит одного вскользь брошенного взгляда, чтобы ее разоблачили. Иными словами, дворец был последним местом, где она стала бы прятаться. Во всяком случае, так рассудил бы любой здравомыслящий человек.
        «Конечно, выбраться отсюда будет непросто, особенно теперь, когда меня снова ищут»,  - думала Неверфелл. Но где-то в ее голове слепым лисенком шевелился новый, пока еще робкий план.

        Следовательнице Требль потребовался час, чтобы разобраться в путаных докладах о происшествии, отделить зерна от плевел и уложить факты в единую стройную картину.
        У ворот дворца девочка с закрытым вуалью лицом выскочила из экипажа Чилдерсинов и исчезла в пыли, поднятой внезапным камнепадом. С этого времени все Чилдерсины и их союзники прочесывают улицы Каверны, платят осведомителям и частным детективам, а еще зачем-то организуют проверочные пункты и патрули.
        Следовательница Требль по сути своей была охотницей и в равной степени полагалась на чутье и трезвый расчет. Последние новости заставили ее принюхиваться, как принюхивается львица, оглядывая саванну в поисках блюда из антилопы.
        - Это она,  - бормотала Требль себе под нос, направляясь к воротам дворца.  - Я знаю, что это она. Их бестолковая свидетельница. Взбунтовалась, значит, и решила бежать. Мы должны найти ее. Пошлите наших людей на улицы, пусть проверят всё и в особенности пещеры, которые ведут к туннелям сыродела Грандибля.
        - Это важнее, чем поиски Клептомансера?  - спросил младший следователь.
        - Да. Это важнее всего. Девчонка - ключ к разгадке смерти великого дворецкого. Остальные версии ни к чему не привели. Вспомнить только этот фарс, который они имели наглость назвать вскрытием!
        Врачи, которым приказали найти в теле великого дворецкого признаки отравления, как могли, вежливо объяснили, что очень сложно обнаружить «что-то необычное» в теле, чья кровь напоминает жидкие кристаллы, а сердце формой схоже с бананом.
        - Я надеялась, расследование так называемых репетиций в Рудниках нам поможет,  - не унималась Требль,  - но ни одно из тамошних убийств не было похоже на то, что случилось с великим дворецким. Никаких признаков яда в теле жертв, никаких свидетельств, что они сошли с ума и наложили на себя руки. Лишь кучка мерзких, не связанных между собой убийств. К тому же некоторые убийцы уже сознались.
        Но эта девчонка… Чилдерсины берегли ее, как вино столетней выдержки, и теперь готовы землю рыть носом, лишь бы найти ее. И мы должны во что бы то ни стало их опередить! Стой! Ты что делаешь?!
        Требль краем глаза заметила, как один из ее подчиненных подошел к паланкину из красного дерева, озадаченно посмотрел на него и, недолго думая, повернул задвижку на двери. Крик начальницы он услышал слишком поздно - дверь уже распахнулась. Наружу высунулся худой человек с копной густых черных волос. На узком лице блестели очки с множеством линз. Он размахивал секстантом, утыканным мертвыми бабочками, и издавал громкие булькающие звуки. Требль рванулась вперед и толкнула его в грудь так сильно, что он упал обратно на сиденье. Следовательница поторопилась захлопнуть дверь и вернула задвижку на место, после чего гневно воззрилась на подчиненного.
        - Идиот! Ты что, ослеп?  - Она ткнула пальцем в песочные часы, закрепленные на стенке паланкина.  - Не видишь, что это транспорт для перевозки Картографов?
        Требль повернулась к одетым в белое слугам, которые держали паланкин на весу.
        - Что здесь делает Картограф?
        - Расследует, что вызвало камнепад, миледи следовательница,  - ответил слуга, склонившись так низко, как только мог, не рискуя уронить паланкин.  - Сюда прибыл, чтобы убедиться, что дворец и проспект в безопасности.
        Как и большинство дворцовых слуг, он говорил тихим, извиняющимся голосом, словно все, что он произносил, стояло в скобках.
        - Да, конечно. И что он - она?  - говорит? Здесь безопасно?
        - Да, миледи следовательница. По всему выходит, что обвал вызван не естественными причинами. Кто-то случайно привел в действие один из защитных механизмов дворца. Великий дворецкий полагал, что если толпа придет штурмовать ворота, забавно будет уронить на нее пару-тройку камней. Часть бунтовщиков останется под завалами, а остальные в панике разбегутся.
        - Поняла. Что ж, мы вас больше не задерживаем,  - махнула рукой следовательница.
        «Еще один подарок от великого дворецкого»,  - подумала она и позволила себе редкую роскошь улыбнуться.

        Неверфелл сидела в паланкине тихо, как мышь. Не верилось, что у них все получилось. Черная краска для волос, которую нашли для нее во дворце, еще не успела высохнуть и сбегала холодными ручейками по шее и по щекам. Из-за очков она толком ничего не видела, один глаз приходилось держать закрытым, иначе голова начинала раскалываться от боли. На коленях Неверфелл лежал сверток с провизией, заботливо собранной слугами.
        В голове звучали слова следовательницы Требль. Неверфелл, конечно, знала, что ее будут искать, но такого она не ожидала. Чилдерсины рыскали по городу, и следователи намеревались к ним присоединиться. Но хуже всего то, что укрепленные туннели Грандибля теперь были для нее недосягаемы.
        Паланкин мягко покачивался, как винная пробка, плывущая по волнам. Грохот разбираемых завалов, стук копыт и голоса медленно затихали вдали.
        - Теперь можно говорить, мисс. Мы в стороне от толпы,  - послышался тихий голос слуги, который шел впереди паланкина.
        - Спасибо,  - шепнула Неверфелл в ответ.  - Спасибо за все! Это ведь вы устроили камнепад?  - Она вспомнила служанку, которая стояла у стены и держалась за рычаг.
        - Да, это мы. Его превосходительство был крайне предусмотрительным: дворец и окрестности буквально нашпигованы ловушками и секретными ходами - на случай, если бы ему вдруг понадобилось сбросить убийцу в шахту, незаметно попасть в город или сбежать из Зала смирения во время мятежа. Он поручил нам поддерживать механизмы в рабочем состоянии, и, кроме нас, о них никто не знал.
        - Похоже, он и в самом деле был готов ко всему, но только не к тому, что случилось на самом деле,  - сказала Неверфелл. На секунду ей стало жаль великого дворецкого.  - Я так понимаю, что к мастеру Грандиблю нам теперь нельзя?
        - Боюсь, что нет. Вам есть куда еще пойти?
        В полумраке паланкина Неверфелл сжала секстант и принялась задумчиво раскачиваться. Она не знала, что ответить. Умные люди, планировавшие все наперед, казалось, обложили ее со всех сторон. Но даже самым гениальным не под силу предсказать все - они предвидят лишь то, что имеет смысл. Зато не могут предугадать, что ты опрокинешь кубок с Вином или заберешься спать на балдахин.
        «Я не такая умная, как они,  - скорее слегка безумная. Но именно безумие мне сейчас и нужно».
        - Мне нужно спуститься в Рудники. Где это можно сделать?
        - Возле Ракушечного пояса есть несколько спусков. Мы можем оставить вас там и послать весточку Эрствилю, чтобы он вас встретил. Но вы уверены, что это разумно? Нет ли у вас на примете более безопасного места?
        - Подозреваю, сейчас для меня нет места безопаснее Рудников. Вряд ли меня станут там искать,  - тихо ответила Неверфелл, изо всех сил надеясь, что это правда. Она немного помолчала, но на языке вертелось слишком много вопросов: - Можно я кое о чем спрошу? Вы оставляли письма у меня под подушкой?
        - Да. Простите, мисс, что не могли сказать вам об этом.
        - Разумеется, я понимаю.  - Если бы Неверфелл знала, что дворцовые слуги втайне приглядывают за ней, то непременно выдала бы их, сама того не желая. Она поморщилась.  - Такое чувство, что я только и умею, что подвергать друзей опасности.
        - К опасностям мы привычны,  - отозвался безликий голос.  - Они прилагаются к нашей работе. Каждый день мы имеем дело с непокорной выпечкой и дикими сырами, ищем в коридорах смертельные ловушки, прикрываем ошибки наших господ и рискуем жизнью ради придворных. Мы присматриваем друг за другом, потому что никому до нас нет дела. Вы знаете, сколько придворных готовы были рискнуть жизнью ради нас?
        - Нет. Сколько?
        - Лишь один человек,  - последовал ответ.  - За пятьсот лет.
        Дверь паланкина приоткрылась. Неверфелл сняла очки: ее принесли на тихую улочку, стены которой бугрились доисторическими ракушками и окаменелостями морских животных. Выбравшись из паланкина, Неверфелл повернулась к своему собеседнику, обладателю мягкого, как мех, голоса. Перед ней стоял официант, которого она спасла на злополучном пиру у великого дворецкого.
        - Удачи,  - сказал он.
        Слуги подняли паланкин в воздух и скрылись за поворотом. Шаги их были беззвучны, как редкие капли, падающие в пыль с потолка пещеры.

        Неверфелл развернула заботливо упакованный завтрак, когда на дороге показался Эрствиль на моноцикле. Шея у него покраснела от спешки, колени были забрызганы грязью. Он не заметил Неверфелл, пока она не окликнула его и не бросилась наперерез.
        - А ты, я смотрю, продолжаешь искать приключения на свою голову,  - сказал Эрствиль вместо приветствия.  - Как ты умудрилась выкопать себе такую яму? Соучастница убийства великого дворецкого, которую, как крысу, ловят по всей Каверне… Видишь, что случается, когда я за тобой не присматриваю?
        Эрствиль говорил тихо, и голос его звенел от страха и злости. Но он все-таки пришел, несмотря на все опасности, и потому Неверфелл крепко обняла его, попутно испачкав в краске для волос.
        Эрствиль торопливо объяснил, как ему удалось организовать побег. Он давно выяснил, кто доставлял письма Неверфелл за пределы дворца.
        - И когда я получил твою последнюю записку, то обратился к ним и попросил о помощи. Решил, что они придумают план получше, чем выпрыгивать из кареты.
        Рассказ Неверфелл занял больше времени - и примерно столько же потребовалось Эрствилю, чтобы успокоиться и перестать шумно выражать все, что он об этом думает.
        - Я о таком и помыслить не мог!  - признался он.  - Не представляю, что нам теперь делать, Нев.
        Зато Неверфелл хорошо представляла.
        - Ты сумасшедшая,  - выдохнул Эрствиль, справившись с первым потрясением.  - Нет, я, конечно, и раньше об этом знал, но не подозревал, что все так плохо. Ты не можешь выступить против Максима Чилдерсина. Он глава Совета, новый великий дворецкий, пусть его так и не называют. Скорее всего, он годами планировал захват власти над Каверной, а ты даже пикник спланировать не можешь без того, чтобы не придушить себя скатертью. Мне все равно, сколько слуг готовы причесывать и защищать тебя. Если ты бросишь вызов Чилдерсину, шансов у тебя будет не больше, чем у мотылька, летящего в костер. Отступись. Спустись с небес под землю - и там и оставайся.
        - Не могу,  - замотала головой Неверфелл.  - Знаю, мне не хватает ума, влияния и опыта, но у меня есть то, что может причинить ему вред,  - правда. Я должна всех убедить, что он отравил великого дворецкого. И начать нужно с репетиций. Следовательница Требль решила, что это обычные убийства. Давай выясним, не ошиблась ли она.

        Близкие люди

        Грандибль, сердито пыхтя, перевернул головку Воющего Синеперча. Этот сыр отличался вздорным характером - зажатый прессом, он недовольно сопел и вычихивал облачка голубой пыли. Всякий раз, когда Грандибль пользовался устройством Неверфелл для переворачивания сыров, он отчетливо слышал, до чего гнетущая тишина поселилась в его туннелях. Рыжеволосый дух подземелий больше не ходил за ним по пятам, доводя своей болтовней до нервного тика. Баламутившую дни сыродела толкотню и суету вымели резким движением метлы, оставив его наедине с молчаливой пустотой.
        Мастер-сыродел с первого взгляда понял, что Неверфелл пришла из верхнего мира. Утомленный ядовитыми уловками двора, Грандибль увидел в девочке человека, который никогда ему не соврет. Человека, которому он сможет довериться. Потому он решил прятать ее и защищать от Каверны. Старый сыродел прекрасно понимал, что со своим бесхитростным лицом Неверфелл станет легкой добычей для жителей подземного города, как утенок, угодивший в кошачье логово.
        Но Неверфелл не была счастлива в сырных туннелях. Она слишком быстро росла, слишком быстро двигалась, в тесных пещерах ей не хватало места и воздуха. Грандибль не рассказывал девочке, откуда она родом,  - зачем мучить ее мыслями о небе, которого она никогда не увидит? Но, несмотря на его старания, забытые небеса позвали Неверфелл. Впрочем, Грандибль всегда знал, что рано или поздно это случится. Интересно, скажи он Неверфелл правду, это что-нибудь изменило бы?
        «Мечты - это шипы»,  - грубо напомнил он себе.  - Они лишь впиваются в кожу и причиняют нам боль».
        Оставив в покое сыр, Грандибль вернулся к размышлениям о тишине, но в этот раз она была нарушена. Колокольчик над дверью звякнул, затих, а потом, набравшись храбрости, зазвонил снова. Старый сыродел снял с крюка тяжелый моргенштерн[3 - Моргенштерн - холодное оружие в виде металлического шара с шипами.] и, сгорбившись, поплелся к парадному входу. Отодвинув заслонку, он хмуро посмотрел наружу.
        Он быстро понял, что к нему пришли двое. Вот только они изо всех сил пытались заглянуть в глазок и яростно отталкивали друг друга, а потому перед глазами Грандибля мелькали в основном щеки и весьма настойчивые подбородки.
        - Что вам нужно?  - неприветливо поинтересовался сыродел.
        Пришедшие заговорили одновременно, отчего понять их было не так-то просто.
        - …по поручению Максима Чилдерсина, главы Совета…
        - …следовательница Требль выражает свое почтение…
        - …все, что вы можете сообщить о местонахождении вашей бывшей ученицы Неверфелл…
        - …сбежала из экипажа Чилдерсина…
        - …пекутся о ее безопасности и очень хотят с ней поговорить…
        - …в главное управление Следствия, чтобы побеседовать…
        - Вы ее потеряли, да?  - оборвал их Грандибль.  - Бестолочи. И вы, судя по всему, думаете, что она вернулась ко мне. Предположим, так и есть. Только с чего вы взяли, что я вам ее отдам?
        Посыльные на миг замолчали, а потом снова заговорили, только теперь куда холоднее и официальнее.
        - Сыродел Грандибль, властью, данной мне, приказываю вам открыть…
        - …ордер на обыск ваших владений…
        Широкий, пожелтевший от возни с сырами палец Грандибля щелкнул задвижкой, и посыльные, кашлянув, шарахнулись от двери. Глаза у них слезились, из носа текло. Грандибль с мрачным удовлетворением подумал, что в нынешнее время редко встретишь истинного ценителя перезрелого Плинктонского Гуддезана, и вернул заслонку на место.
        Значит, Неверфелл сбежала. Ему не нужно было знать причины, что ею двигали, но было ясно, что она хочет скрыться как от Совета, так и от Следствия. Теперь оба посланника будут уверены, что ей удалось добраться до его сырных туннелей. Вот и хорошо. Грандибль не зря столько лет готовился к осаде. Наконец-то всем его ловушкам найдется применение. И пока Следствие и Совет будут прорываться в сырные туннели, он выиграет время для Неверфелл, где бы они ни была.
        - Что сделал Грандибль?  - Требль воззрилась на посыльного с обожженным лицом и покрасневшими глазами.  - Ставлю десять к одному, что девчонка у него. Вот только как она проскользнула мимо наших патрулей? Неужели прорыла новый туннель? Впрочем, не важно. Сообщите тем, кто занят поисками, чтобы возвращались и брали в осаду нахального заквасочника. Пусть знает - никому не позволено игнорировать приказы Следствия.

        - Что сделал Грандибль?  - Мадам Аппелин резко выпрямилась, но ее спутник рассеянно пробежался пальцами по темным волосам создательницы Лиц, и она снова откинулась на спинку кресла.
        - Забаррикадировался в своих туннелях и обстреливает головками Плюющейся Джесс всех, кто рискнет приблизиться к его двери. Ему перекрыли воду и поставки провизии, но несложно догадаться, что у него там запасов на долгие годы. Все выглядит так, будто он прячет у себя девчонку, но… Я бы не торопился с выводами. Возможно, это всего лишь отвлекающий маневр, и Неверфелл прячется совсем в другом месте. Так что я не собираюсь осаждать сырные туннели. Насколько я знаю Требль, Следствие уже этим занимается. Мои люди продолжат искать Неверфелл.
        - Ты обещал, что присмотришь за ней,  - упрекнула его мадам Аппелин.  - Сказал, что никакой опасности нет и если что-то случится…
        - Успокойся, Весперта. Поверь мне, я сберегу твои секреты. Даю слово,  - улыбнулся Максим Чилдерсин.
        Мадам Аппелин в тысячный раз мысленно прокляла себя. Она сама скроила каждую из таинственных и непостижимых улыбок Максима Чилдерсина, подлаживаясь под его лицо и характер. А теперь эти улыбки возымели над ней такую власть, какой не было ни у кого в мире. Создательнице Лиц было крайне унизительно признавать, что она попалась в ловушку собственного мастерства.
        - Полагаю,  - продолжал рассуждать вслух Чилдерсин,  - нам следует пустить слух, что туннели Грандибля взяты в кольцо осады. Скорее всего, это выманит девчонку из укрытия. К счастью для нас, у нее есть одна большая слабость - желание во что бы то ни стало защитить друзей.
        План Чилдерсина был хорош, и от этого сердце мадам Аппелин мучительно сжалось. Она всегда знала, что Максим Чилдерсин воспринимает верность как слабость - если, конечно, речь не шла о верности семье. Она хотела знать, что прежде всего Максим Чилдерсин предан ей, и скрупулезно подсчитывала, сколько времени он уделяет семье, сколько думает о них - и о ком-либо еще, кроме нее. Иногда мадам Аппелин хотелось накрыть его абажуром, как светильник-ловушку, чтобы он сиял только ей одной. Даже его одержимость властью над Каверной больно ранила создательницу Лиц, будто город был женщиной, а следовательно - соперницей.

        В любой другой день нелепый костюм Картографа привлек бы к Неверфелл куда больше внимания, пока она спускалась по длинному извилистому туннелю, ведущему от Ракушечного пояса в Рудники. Но в последнее время Картографы вели себя не просто беспокойно, а совершенно непредсказуемо. Они собирались большими группами то тут, то там, бормотали о разломах и изменениях, о загибах и перекрутах, о Западновалах и Югосходах. Их неудержимо тянуло к определенным местам, где они часами пялились на стены или лежали, прижавшись ухом к полу. Постепенно все привыкли к этому странному зрелищу, и потому люди старались держаться от Неверфелл подальше, но таращиться на нее никто не таращился.
        Когда они спустились в Рудники, Эрствиль повел Неверфелл «коротким путем», то есть протащил по лабиринту трещин и расщелин, куда она едва могла протиснуться. Неверфелл чувствовала себя лезвием, которое от заточки о камень становится все тоньше и тоньше.
        Наконец они добрались до подбрюшья Нижнего города. Неверфелл сразу поняла, что не сможет долго расхаживать в обличье Картографа. Рано или поздно кто-нибудь схватит ее и запрет от греха подальше, чтобы она никого не свела с ума. Но в Каверне была еще одна профессия, представители которой почти всегда носили маски.
        Заправлявшей яслями матроне явно не понравились грязные бинты, при помощи которых Неверфелл попыталась скрыть лицо. Но семь яиц заставили женщину забыть о своих подозрениях. Они ударили по рукам, и Неверфелл получила набор деревянных масок.
        - Хорошо,  - прошептала матрона, пряча яйца в карман фартука.  - Можешь остаться и приглядывать за детьми, но если ты замешана в чем-то незаконном, я знать об этом ничего не хочу. Поняла?
        Неверфелл кивнула, вцепившись в тренировочные маски. Стоило ей посмотреть на них, как в животе зашевелился противный склизкий комок. Она держала в руках тщательно вырезанные Лица Эрствиля - они всегда принадлежали только ему, и потому видеть их на безликом дереве было неправильно.
        Когда Неверфелл подняла глаза, Эрствиль уже собрался уходить.
        - Ладно, спрятаться здесь было не такой уж бредовой идеей,  - ворчливо признал он.  - Только сиди тихо и не высовывайся.
        - Ты тоже береги себя. Если мы правы и последние убийства в самом деле были репетицией, люди, расспрашивающие о них, привлекут ненужное внимание.
        - Не сомневайся, мы правы,  - мрачно пробормотал Эрствиль.  - Не слушай старуху Требль. Я глаза и зубы готов поставить на то, что мы не ошиблись. И за меня не волнуйся.
        Сказав это, Эрствиль взобрался на свой ржавый моноцикл и покатил по туннелю, ловко крутя педали.
        В яслях с грубо обтесанными стенами царила неуютная тишина. Крохотные кроватки стояли тесными рядами; всего там было около сотни детей - от сморщенных пухлощеких новорожденных до младенцев с легким пушком на голове и карапузов постарше, которые уже могли сидеть. Но лица у них были одинаковые, как пуговки.
        Эти дети не плакали от голода, страха темноты или одиночества - в яслях раздавался лишь мягкий шелест дыхания да мерный шаг нянечек, которые ходили между кроватками в деревянных масках. Когда они наклонялись над детьми, те кривили личики и краснели от натуги, силясь повторить то, что видят. Самых старательных кормили молоком из оловянных бутылочек, а тем, кто ленился, приходилось голодать. Порой нянечки останавливались и помогали детям сложить черты в нужном выражении; их пальцы скользили по лицам так, будто работали с нежной глиной.
        На новенькую нянечки не обратили внимания. Только самые внимательные могли заметить, что она моложе прочих, а ее завязанные в хвост густые волосы недавно покрасили.

        Моноцикл Эрствиля летел по узким улицам Нижнего города, легко входя в повороты и уклоняясь от случайных прохожих. Для Эрствиля моноцикл был продолжением его собственных ног. Он мог остановиться в мгновение ока, развернуться на пятачке, прыгнуть в сторону, как скворец. Эрствиль влился в поток мальчишек, столь же ловких, как и он сам. Они разлетались воробьями в разные стороны, перебрасывались трелями, свистели и хлопали друг друга по спине.
        От них Эрствиль узнал, что следователи вернулись в Нижний город. Что ж, этого стоило ожидать. Но он удивился, что пока их было немного. Когда Клептомансер похитил Неверфелл, следователи буквально заполонили Рудники. Но сейчас они ограничились тем, что допросили пару человек, организовали несколько проверочных пунктов и назначили высокую награду.
        Это хорошо. Гончие пока не знают, что она здесь. Но Чилдерсины - отдельный вид скорпионов. Кто знает, что задумал старый пес? У него наверняка и среди чернорабочих есть шпионы, которые уже рыщут в поисках Неверфелл. И вынюхивают, не задает ли кто неудобные вопросы. Как он сейчас.
        Поворот, поворот, воробьиный подскок, скрип тормозов. Улыбнуться, перекинуться парой слов с крутильщиком водоподъемного колеса.
        - Убийство Себа Блинка?  - Крутильщик качает головой, глаза под набрякшими веками серые от усталости - он двенадцать часов смотрел на бесконечную череду деревянных перекладин под ногами.  - Нет, тут никакого секрета нет. Его брат убил. Столкнул в мельничный поток прямо с Грипова камня. Сам видел, я и еще двадцать человек как раз на смену заступили. Никто такого не ожидал, они с братом всегда были не разлей вода.
        Набрать скорость, попетлять, заложить вираж, лихо затормозить. Попить воды из каплесборника, поболтать с девчонками, которые смывают каменную пыль с волос.
        - Да, так и есть.  - Тощая девочка наклоняет голову, чтобы уложить волосы жгутом.  - Тук Парлет убил свою жену. Тридцать лет прожили душа в душу, а потом он забил ее киркой. Нашли его прямо возле нее. Сидел, рыдал, как дитя малое, сам во всем признался, когда следователи за ним пришли.
        Разогнаться, войти в крутой поворот, нырнуть в переулок, снизить скорость. Хлопья ржавчины летят из-под колеса. Помочь сгорбленной женщине дотолкать тележку до верха наклонного туннеля; она разворачивает полотно последних новостей, стыдливо, словно подвенечное платье в шариках нафталина…
        - Да, я знала Джоба Головастика. Никогда бы не подумала. Всегда был таким заботливым сыном… Наверное, сорвался. Хотя странно, я видела его за час до того, как все случилось, и он был спокойным, как валун. Но, говорят, он своей вины не отрицал.
        Попрощаться и мчаться дальше, собирать информацию, как воробей собирает крошки. Убийства, убийства… Им не было ни конца ни края. Когда Эрствиль вернулся в ясли, где оставил Неверфелл, его память словно пропиталась кровью.
        Спрыгнув с моноцикла, он забросил его на плечо и вошел в убогое помещение. Три женщины в масках спорили шепотом, но жестикулировали так яростно, что казалось, будто они кричат друг на друга во весь голос. Эрствиль сразу понял, что матрона и старшая нянечка нападают на худую темноволосую девочку, в которой он без труда узнал Неверфелл - слишком уж характерно она размахивала руками.
        - Что происходит?  - спросил он не так уж громко, но спорщицы тут же шикнули на него и ткнули пальцами в кроватки, где спали малыши.
        - Ты сказал, что с ней проблем не будет!  - прошипела матрона.  - Я отвернуться не успела, а девчонка уже пытается научить детей новым Лицам. Причем не из тех, что полагаются чернорабочим!
        - И Лицо-то какое страшное!  - подхватила старшая нянечка.  - Щеки растянула, глаза выпучила. Я сама видела, пока она маску не надела.
        - Этого больше не повторится,  - заверил их Эрствиль, после чего схватил Неверфелл за руку и оттащил в угол.  - Ты совсем головой не думаешь, Нев? Меня не было всего три часа! Ты должна была просто сидеть в маске, но тебе понадобилось пугать детей! Нянька видела что-нибудь, кроме того Лица, что ты скорчила? Они догадались, кто ты?
        - Нет, не думаю,  - тихо ответила Неверфелл.  - Прости, но… я не могла учить детей покорности и послушанию. Я хотела дать им новое Лицо - для выражения грусти или злости. Только я не умею показывать Лица, поэтому просто растянула пальцами рот и оттянула кожу под глазами… Понимаю, я стала похожа на раздавленную лягушку, но это лучше, чем ничего! К тому же такому Лицу можно научиться самостоятельно, без помощи масок и создательниц Лиц. Нужны только пальцы.
        - Разумеется, ты же у нас леди Щедрость с тысячей лиц,  - язвительно процедил Эрствиль. Слова Неверфелл остро напомнили ему о собственном жалком наборе.  - Ты не забудь, что я шеей ради тебя рискую. И подобные шуточки нам с тобой могут стоить жизни. А теперь помолчи и послушай, что я узнал.
        Поколебавшись, Эрствиль пересказал Неверфелл все, что ему удалось выяснить об убийствах в Рудниках.
        - Все это дурно пахнет, но я не могу понять почему. Все убийцы чернорабочие, все жертвы - тоже. Двое признались, у остальных есть свидетели. И убийства не похожи друг на друга.
        Странно было видеть Неверфелл в маске, совсем как в старые добрые времена в сырных туннелях. Но теперь Эрствиль знал, что там, под деревом, ее лицо меняется с калейдоскопической скоростью.
        - А!  - вдруг воскликнула Неверфелл.  - Я поняла! Послушай, Эрствиль, мы с тобой копали не в том направлении, как и следовательница Требль. Мы искали жертв яда, которые сошли бы с ума и покончили с собой - совсем как великий дворецкий. Но яд поразил не жертв, Эрствиль! Отравлены были убийцы. От яда у них помутился рассудок, и они внезапно напали на своих близких. А для великого дворецкого не было никого ближе, чем сам великий дворецкий, потому что две половины личности жили в одном теле. Кто-то подсыпал яд в мотыльковое печенье, Правый глаз и Левый сошли с ума - и попытались убить друг друга.
        Долгое время Эрствиль молчал. Его нисколько не волновала судьба великого дворецкого. Но он думал о женах чернорабочих, их родителях и детях - всех, кто себе на горе оказался не в то время не в том месте и принял смерть от самого родного человека.
        - Это хуже всего,  - только и сказал он.  - Тут, внизу, у нас нет никого, кроме друг друга. Мы все тянем одну лямку, плечом к плечу. Одно дело, когда нас убивают придворные. Но… натравливать нас друг на друга…  - Эрствиль запустил пальцы в волосы.  - Я передумал. Насчет свержения Максима Чилдерсина. Если я могу сделать хоть что-нибудь, бросить хоть крохотный камешек на весы, я в деле. Мне плевать, что весь мир у него в кубке, я хочу увидеть его голову на пике. И думаю, таких, как я, здесь наберется немало.
        - Ты что, хочешь рассказать остальным?.. Уверен, что это безопасно?  - взволнованно спросила Неверфелл.
        - Про тебя я рассказывать не буду,  - успокоил ее Эрствиль.  - Только про яд. И нет, это совсем не безопасно.  - Он мрачно покачал головой.  - Но нам нужна помощь. Так что придется рискнуть.
        Потом он вздохнул и неуверенно посмотрел на Неверфелл:
        - А ты можешь научить меня лягушачьему Лицу? Думаю, мне все-таки пригодится Лицо для злости.

        Тайные раскопки

        На первый взгляд все чернорабочие похожи, как угли в печи. По крайней мере они изо всех сил старались, чтобы так и было. На протяжении веков любой, кто проявлял задатки лидера или оратора, исчезал в застенках Следствия. И потому чернорабочие научились подражать безликой массе.
        Но любая информация, поступавшая в Рудники, распространялась неуловимо и молниеносно, как капля чернил растворяется в воде. Так весть о том, что великого дворецкого отравили, а чернорабочих заставляли убивать друг друга, в считаные часы достигла самых темных окраин. В Нижнем городе подспудно закипала злость, незаметная чужому глазу. Она распалялась, подобно специи, которая не чувствуется в первой ложке рагу, но затем взрывается пожаром на языке.
        Первые признаки можно было заметить среди мальчишек-посыльных, этой оборванной монеткохваткой братии. От пристального наблюдателя не укрылось бы, что они все чаще сбивались в стайки - и разлетались, едва заслышав чьи-то шаги. Если бы кому-нибудь удалось подобраться поближе и застать их врасплох, он бы увидел, как они оттягивают кожу под глазами, превращая лицо в жуткую маску.
        Но сильным подземного мира было недосуг прислушиваться к перешептываниям детей из рабочих кварталов, так что эта перемена, как и многие другие, осталась незамеченной. Конечно, если бы они знали, что упомянутые дети теперь ловят каждое не предназначенное для чужих ушей слово и вскрывают послания, которые должны передавать из рук в руки, они повели бы себя совсем иначе…

        - Придворные в основном заняты тем, что пытаются друг друга прикончить.  - Мальчишка-посыльный с песочными волосами дернул плечом.  - На старого Чилдерсина покушались уже четыре раза - и ни единой царапины. Даже перчаток не запачкал. Зато враги его мрут как мухи. Слышала про Гандерблэков? Испарились - в буквальном смысле слова. Говорят, их погубило дикое черное Вино, над которым они работали. Поглотило тела и души. От всей семьи остались только одежда, волосы, ногти - и кучки пахучего синего порошка.
        Неверфелл кивнула и мысленно добавила рассказ мальчишки к той информации, что им удалось собрать. Последние дни посыльные то и дело заглядывали в ясли, чтобы сообщить ей о последних событиях - и в особенности о том, что касалось Максима Чилдерсина. Их всех приобщил к делу Эрствиль. Про Неверфелл он объяснил, что та прячет лицо из-за страшных шрамов и помогает ему в расследовании, вот почему все новости нужно передавать ей.
        Судя по всему, Чилдерсины стремительно укрепляли свои позиции - и сводили счеты со старыми врагами. Неверфелл с растущей тревогой подумала о Зуэль, которая осталась одна в этом волчьем логове.
        - А про следовательницу Требль что-нибудь слышно? Говорят, ее убили при помощи хищного паштета.
        - Ничего подобного, хотя кто-то и в самом деле попытался. И это было уже двенадцатое покушение после смерти великого дворецкого. Из-за него она на день ослепла и окончательно поседела. Ходят слухи, что паштет принес кто-то из следователей. Но выяснить, на кого он работал, так и не удалось. Впрочем, Требль уже оправилась и вернулась к работе. По ней и не скажешь, что она чуть не умерла.
        И еще одно. Ты вроде спрашивала про создательницу Лиц, мадам Аппелин? Я знаю кое-кого, кто знает одного человека, который кое-что знает про нее. Но он боится. Сказал, что будет говорить только с тобой. И меньше чем за двадцать пять яиц даже рта не раскроет.
        Сердце Неверфелл подскочило в смятении, как олень в накренившейся лодке. По совету Эрствиля она припрятала маринованные яйца, чтобы использовать их в качестве платы за информацию, а сама перебивалась жидкой кашей из ячменя и личинок мотыльков, как и все в Нижнем городе. Правда, от такой диеты Неверфелл все время чувствовала себя усталой и заторможенной. И несмотря на ее бережливость, яиц осталось совсем мало.
        - Сейчас у меня столько нет,  - призналась она, стараясь казаться не слишком заинтересованной,  - но через неделю, может, и будет.
        Мальчишка-посыльный покачал головой:
        - Нужно сегодня. Завтра он отправляется с бригадой копателей в дикие туннели.
        Неверфелл взвесила риски, но интуиция кричала ей, что шанс упускать нельзя.
        - Сегодня я могу предложить только унцию Ноктурникса. Она стоит куда больше двадцати пяти яиц.
        Маленький кисет со специей она нашла в свертке, который дали ей дворцовые слуги. Судя по всему, они догадывались, что Неверфелл пригодится что-нибудь ценное для обмена.
        Мальчик сквозь зубы втянул воздух.
        - Ноктурникс? Если его украли, то могут отследить. Не уверен, что ему это понравится.  - Он задумался.  - Давай ты с ним сама поговоришь. Я не могу целый день носиться туда-сюда.
        Неверфелл не стала тратить много времени на раздумья.
        - Хорошо.
        Вскоре они уже шли по улицам Нижнего города, проталкиваясь сквозь толпы возвращающихся со смены рабочих. Неверфелл отрешенно размышляла, что подумал бы ее спутник, загляни он под маску. С момента возвращения в Рудники она была на грани срыва. Когда Неверфелл в первый раз посетила Нижний город, он потряс ее до глубины души и буквально раздавил, разум еще несколько дней приходил в себя от тяжелых впечатлений. А пожив в Рудниках некоторое время, Неверфелл поняла, почему преследователи почти не ищут ее здесь: никому в здравом уме не придет в голову, что она по доброй воле сюда вернется.
        Несмотря на тысячи светильников-ловушек, воздух в Рудниках был затхлым, и его будто бы не хватало на всех. Запах немытых тел, казалось, пропитал даже камни. От мусорных ущелий, где отходы со всей Каверны собирались, сортировались и сбрасывались в реку, поднималась немыслимая вонь. Не лучше пахли скотные пещеры, где, дрожа в зеленом свете, уныло жевали сено коровы и козы, а по стенам сбегала вода.
        Удушливая теснота Нижнего города сводила Неверфелл с ума. Она чувствовала себя личинкой в бочке, полной других личинок, оттого что буквально на каждом шагу ей приходилось протискиваться сквозь скопища людей.
        - Сюда.
        Проводник показал большим пальцем вверх, и Неверфелл послушно полезла по канату, который уходил в трещину в потолке. За ней обнаружилась складчатая ниша, похожая на пространство внутри кулака. По обеим сторонам трещины размещались грубо вытесанные полки. На одной сидел, подтянув колени к подбородку, мужчина лет сорока, с серым лицом и широким носом. Руки его были покрыты шрамами так густо, что казалось, будто он обмотал их паутиной.
        Неверфелл осторожно втиснулась на другую полку. «Если это западня,  - подумала та часть ее сознания, которая хоть чему-то научилась при дворе,  - то я здесь как крыса в крысоловке». И тот факт, что мужчина нервничал не меньше ее, Неверфелл ничуть не успокаивал.
        К счастью, торговаться долго не пришлось - чернорабочий согласился взять Ноктурникс в обмен на информацию.
        - Я завтра отправляюсь с копателями в дикие туннели,  - невнятно пояснил он.  - Хочу оставить что-ни-будь семье на случай, если не вернусь.
        - Скажи им, чтобы хранили его в коробке, пока не решат продать,  - шепотом посоветовала Неверфелл. - Говорят, ты что-то знаешь о мадам Аппелин?
        Копатель медленно кивнул:
        - Несколько лет назад я рыл туннели в Коралловом районе. Знаешь, где это?
        - Рядом с Трущобами?  - уточнила Неверфелл, от волнения крепче обхватывая колени. Зуэль рассказывала, что Коралловый район рыли как раз во время таинственной эпидемии инфлюэнцы.  - Семь лет назад?
        - Да, наверное.  - Мужчину, кажется, удивила ее осведомленность.  - Нас заставляли работать на износ, чтобы поскорее соединить его с другими районами. Тягловые лошади под конец дня падали замертво от усталости. Все повозки с камнем, как водится, отправляли на поверхность, чтобы там разгрузить. Однажды я возвращался с пустой повозкой через Товенок - раньше оттуда шла дорога в Трущобы. Там меня подозвала женщина в старом бархатном плаще и с добрым Лицом. Сказала, что в ее пещерах произошел обвал, но она сама восстановила опоры и не хочет докладывать о случившемся, не то Картографы ей весь дом разнесут. Ей нужно было избавиться от камней, и она предложила заплатить, чтобы я сделал все по-тихому. Я согласился.  - Мужчина нервно сжимал и разжимал покрытые вязью шрамов руки.  - Наверное, из-за ее Лица. У меня возникло такое чувство, будто я нашел давно потерянную дочь - и она нуждается в моей помощи. Поэтому каждый день после смены я отправлялся с пустой повозкой к Трущобам, где меня уже ждали ведра с камнями. Я загружал их в повозку, потом увозил и выбрасывал. К счастью, никто ничего не заметил.
        - Это была мадам Аппелин?
        - Да. Она хорошо платила, поэтому я ни о чем не спрашивал, хотя сразу понял, что никакого обвала не было.
        - Точно?
        - Зуб даю. Я хорошо знаю, какими бывают камни после обвалов - потрескавшимися, раздробленными. Эти же скорее высверлили буром из породы. Ко всему прочему, их было слишком много. Случись в Трущобах обвал такой силы, мы бы, конечно, ничего не заметили - у нас своих забот хватало, но Картографы засуетились бы.
        - То есть копали не вы одни,  - медленно проговорила Неверфелл. Во рту у нее пересохло, мысли кружились, как сумасшедшие. Рытье туннелей без специального разрешения считалось тяжким преступлением в Каверне. Туннель, прорытый в неправильном месте, мог затопить или оставить без воздуха целые кварталы или стать причиной обвала.  - Вот почему ты не хотел, чтобы кто-нибудь об этом узнал.
        - Дело не только в том, что я нарушил закон.  - Копатель бросил опасливый взгляд в трещину, проверяя, не подслушивает ли кто.  - В последний рабочий день я слег с приступом горлодерки и послал вместо себя шурина, чтобы он вывез оставшиеся камни и забрал деньги. Больше я его живым не видел. Его нашли мертвым, с раздавленной грудью, как будто по нему проехалась груженая повозка. Может, это и в самом деле был несчастный случай, но я подумал, что об этом стоит рассказать. Понимаешь, для жителей верхних уровней все чернорабочие на одно лицо. Мне кажется, повозка должна была проехаться по мне - чтобы я никому ничего не разболтал. Поэтому я затаился и перешел в бригаду глубоких копателей в надежде, что те, кто его убил, не заметят своей ошибки.
        Неверфелл молча обхватила голову руками, словно надеялась, что это поможет успокоить взбудораженные мысли.
        - Когда именно это случилось?  - шепотом спросила она.  - До вспышки инфлюэнцы?
        - Да. Эпидемия сильно затормозила работу в Коралловом районе. Мы тогда потеряли много Картографов. Они любят собираться большими группами, а Трущобы почему-то всегда их притягивали. В первые дни болезнь погубила шестерых.
        - Они никогда не говорили, что ищут в Трущобах?  - Неверфелл с трудом сдерживала охватившее ее возбуждение.
        - Может, и говорили.  - У копателя было не много Лиц, но Неверфелл не сомневалась, что, будь его репертуар пошире, он бы выбрал то, что выражало недоумение.  - Но я их не спрашивал - и не слушал. Картографы с радостью расскажут тебе все, что знают. В буквальном смысле все. В этом-то и проблема.  - Он беспокойно заерзал на полке.  - Слушай, я все тебе рассказал. Этого же хватит? Ты отдашь мне специю?
        - Да,  - слегка отстраненно ответила Неверфелл.  - Спасибо, ты рассказал достаточно. И ты правильно сделал, что затаился после смерти шурина. Я… Мне пора идти. Голова пухнет.
        Без лишних слов Неверфелл передала копателю маленький сверток с Ноктурниксом и по канату спустилась вниз, где ее ждал мальчишка-посыльный.
        Назад она брела как в тумане. Кто-то рыл туннель в Трущобах и пошел на убийство, чтобы сохранить это в тайне. Семь лет назад.
        Семь лет. Всегда семь лет. Все случилось семь лет назад.
        Переполох среди Картографов из-за Неоткрытой пещеры. Эпидемия инфлюэнцы. Мадам Аппелин покупает платья для маленькой девочки. Неизвестный предлагает большую награду за поимку Клептомансера. А беспамятная Неверфелл падает в чан с закваской в сырных пещерах Грандибля. Семь лет назад.
        «Что, если эти события - часть одного большого секрета? Что, если семь лет назад случилось что-то, о чем никто не должен знать? И что, если все это как-то связано со мной? Может, я знала то, что не должна была, и потому у меня отняли память? Может, и в камере Следствия меня едва не убили по той же самой причине?»
        В висках стучало, и Неверфелл казалось, будто это запечатанные воспоминания колотятся в дверь, пытаясь вырваться на свободу. Правда заперта где-то у нее в голове. Что за опасную тайну кто-то охраняет столь ревностно, что готов пойти ради нее на все?
        Семь лет Неверфелл прожила в безопасности сырных туннелей. Враги либо не знали, что она жива, либо не могли до нее добраться. Но стоило ей оставить убежище и явить миру свое лицо, как кто-то увидел ее - или услышал о рыжеволосой девочке лет тринадцати из надземелья - и сразу понял, кто она. А после попытался убить ее, прежде чем она успеет хоть что-нибудь рассказать Следствию. Попытка провалилась… и вскоре ее купил Максим Чилдерсин. Вероятно, это не было совпадением. Что, если им двигало не сострадание и не желание спасти племянницу? Что, если Чилдерсин сам сначала подослал к ней убийц, а потом выкупил, чтобы заставить замолчать навечно?
        «Он увидел меня и понял, что я прекрасно вписываюсь в его планы. И после этого стал выяснять, помню я что-нибудь или нет - и можно ли оставить меня в живых?»
        В ушах Неверфелл зазвучали вопросы, которые без конца задавал ей Чилдерсин: «Что ты сказала Следствию? Что ты помнишь о своей жизни до сырных туннелей?»
        «И Вино, которое он дал мне в кабинете, было всего лишь проверкой,  - поняла Неверфелл.  - Чилдерсин хотел выяснить, можно ли с его помощью восстановить мои воспоминания. Если бы у него получилось, я бы вряд ли вышла оттуда живой».
        И все же оставались кусочки мозаики, которые не вписывались в общую картину. Чилдерсин хотел сохранить Неверфелл жизнь, чтобы она сыграла свою роль в убийстве великого дворецкого,  - и все же, когда она жила в квартале дегустаторов, кто-то подослал к ней наемника со слеполозами. Это точно сделал не Чилдерсин. Значит, у нее был еще один враг? Или они действовали заодно, просто не считали нужным согласовывать свои поступки?
        «И что же такого важного спрятано в моих воспоминаниях? Чего они все так боятся?»
        Реальность грубо выдернула Неверфелл из размышлений. Вслед за мальчишкой-посыльным она зашла в туннель с низким потолком, когда толпа, с которой они двигались вперед, вдруг остановилась, дернулась и резко подалась назад. В пещере раздались испуганные крики. Зажатая со всех сторон, Неверфелл чувствовала себя куском сыра в бутерброде. Лицом в маске она уткнулась кому-то в спину и с трудом могла пошевелиться.
        - Картографы!  - кричали люди.  - Сюда идут Картографы! Назад, все назад!
        Но отступать было некуда - сзади тоже напирала толпа. Паника вцепилась Неверфелл в горло, как почуявшая кровь охотничья собака.
        - На землю!  - закричал кто-то.
        Все вокруг начали торопливо опускаться на колени, те, кому хватало места, закрывали голову руками и старались лежать неподвижно. Не имея возможности расступиться перед Картографами или убежать от них, чернорабочие выстлали дорогу своими телами. В следующий миг безумные исследователи пещер ворвались в туннель. Они шагали прямо по людям, не обращая внимания, куда наступают - на камни или на чье-ни-будь лицо. Картографы гоготали, щелкали языком, пересвистывались, некоторые сжимали в руках странные устройства и смотрели вокруг через окуляры. Кто-то надавил коленом Неверфелл на плечо, потом ботинок больно ударил ее по уху.
        Пройдясь сумасшедшим скребком по туннелю, Картографы наконец скрылись вдали. Чернорабочие, опасливо озираясь и покряхтывая, медленно поднимались на ноги, помогая друг другу. Наконец серо-коричневая река возобновила течение. Неверфелл тоже старалась не отставать. Протоптавшись по ней, бесцеремонные Картографы неожиданно утрясли мысли в ее голове. Неверфелл даже подумала, что было бы неплохо проворачивать такое всякий раз, когда она нуждается во вдохновении.
        Едва Неверфелл, вся в синяках, переступила порог яслей, Эрствиль схватил ее за руку и оттащил в угол.
        - У тебя мозгов, как у мотылька! Ты где была? О чем ты думала, когда решила прогуляться по Рудникам? Ни записки не оставила, ничего! Я был вот так - вот так!  - близок к тому, чтобы махнуть рукой на всю нашу затею…
        - Прости, Эрствиль, мне очень жаль!  - Неверфелл на мгновение сняла маску, чтобы доказать ему, что она не лжет.  - Я понимаю, что это опасно, но я должна была кое-что выяснить. И знаешь что? Я напала на след!
        Неверфелл подошла к своей койке и вытащила из-под матраса костюм Картографа.
        - Напала на след? О чем ты говоришь?
        - Несколько лет назад случилось кое-что очень важное. И я, кажется, знаю что. Я почти уверена, что знаю, как попала в Каверну - и почему мне нельзя об этом помнить, почему Трущобы обнесли глухой стеной, а Чилдерсины никогда не выбиваются из ритма. Если я права, то еще я знаю, что нам делать дальше. Но сначала я должна в этом убедиться. Эрствиль, где идут ближайшие раскопки? Те, до которых проще всего добраться?
        Эрствиль втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Ему явно не нравилось, куда зашел их разговор.
        - Кажется, на Гибельном выступе. А что?
        Неверфелл взяла очки и внимательно посмотрела на свое отражение в линзах.
        - Думаю,  - медленно проговорила она,  - мне нужно поговорить с Картографами.

        По ту сторону безумия

        Жители Каверны старались держаться подальше от мест, где прокладывали новые туннели. И правда, зачем лезть туда, где из свежих трещин сочится рудничный газ, а на голову того и гляди свалится кусок породы? Зачем терпеть шум, пыль и ходить по ухабам? Но главная причина заключалась в том, что никто не хотел случайно столкнуться со свободно разгуливающими Картографами.
        Эрствиль не уставал напоминать об этом, жалобы его с каждым разом становились все горше и изобретательнее, и все-таки он вызвался проводить Неверфелл к Гибельному выступу.
        По пути им встретилась лишь пара человек, да и те, едва завидев наряд Картографа и секстант с мертвыми бабочками, закрыли уши руками и поторопились убраться с дороги. На раскопках Картографы были неизбежным злом. Только они могли сказать, какая судьба постигнет новую шахту: выстоит она или рухнет, ослабит верхние туннели или выпустит на свободу подземную реку, которая затопит все вокруг.
        По мере того как Неверфелл с Эрствилем уходили все дальше, воздух становился холоднее, а каменные стены, еще не потускневшие от времени,  - светлее. Приглушенное эхо оживленных улиц постепенно сменялось стуком кирок о камень, грохотом упавших валунов и песочным шелестом осыпающейся породы.
        Вскоре навстречу им попался шахтный пони, невозмутимо тянувший груженную доверху тележку. Уши возничего были заткнуты тряпками - чтобы уберечься то ли от грохота каменоломни, то ли от болтовни Картографов. Он равнодушно скользнул взглядом по причудливому наряду Неверфелл, зато с любопытством посмотрел на Эрствиля, который шагал чуть позади нее.
        - Тебе лучше тоже заткнуть уши,  - прошептала Неверфелл, дождавшись, когда тележка скроется за поворотом.  - Иначе люди станут задавать вопросы, как это ты так долго шел со мной и не спятил.
        Они оторвали кусочки ткани от обтрепанных рукавов Неверфелл и скрутили затычки.
        - Впереди больше народу. Как думаешь, мне начать дергаться, суетиться и странно себя вести?  - спросила Неверфелл.
        Эрствиль, жевавший ткань, чтобы она плотнее села в ушах, покосился на нее и сказал только:
        - Веди себя как обычно. Этого будет достаточно.
        От нечего делать Неверфелл разглядывала подпиравшие своды крепи из толстых брусьев, дерево уже покрылось пылью, но почернеть еще не успело. То тут, то там висели ветроловки с колокольчиками - чтобы следить за воздушными потоками, на стенах белели меловые метки, а на полу виднелись криво написанные названия туннелей. В конце концов они очутились в длинной горизонтальной шахте, где кипела работа. Одни чернорабочие вытаскивали из боковых проходов ведра с кусками камня, другие сливали в деревянные желоба молочно-белую воду, третьи внимательно изучали бледные пласты в горной породе.
        Появление Эрствиля с Неверфелл не осталось незамеченным. Чернорабочий махнул Эрствилю и, заметив затычки у него в ушах, произнес одними губами:
        - Не здесь! Отведи ее вон туда, налево.
        Эрствиль кивнул и повел Неверфелл в указанном направлении - через арку и дальше, по уходящему вниз туннелю прямо к грубо сколоченной двери, на которой поблескивали песочные часы.
        - Наверное, здесь они держат Картографов,  - прошептала Неверфелл.  - Подожди меня снаружи - будет лучше, если один из нас останется следить за часами.
        - Нет уж, я пойду с тобой,  - неожиданно возразил Эрствиль.  - У тебя и так мозги наперекосяк, если опоздаем - совсем скособочатся.
        - Зато мне почти нечего терять,  - философски заметила Неверфелл, набрала в грудь воздуха, перевернула часы и вошла в комнату, прежде чем Эрствиль успел что-нибудь сказать.
        За дверью обнаружилось маленькое круглое помещение, где на деревянном стуле спокойно сидел мужчина лет пятидесяти. Его редеющие седые волосы были аккуратно зачесаны назад. На нем была теплая куртка с опушкой из серебристого, торчащего иглами меха. Судя по росту и широте обращенной к Неверфелл улыбки, он явно не принадлежал к числу чернорабочих. Так мог улыбаться профессор, радующийся новому ученику.
        Картограф сидел босиком, и длинные, почерневшие от грязи пальцы на ногах безостановочно скребли по каменному полу, словно он пытался что-то подобрать.
        - Хах, как раз вовремя!  - поприветствовал он Неверфелл.  - Поможешь мне пересчитать меридиан. Он опять повернулся против часовой стрелки и перемешал мне все азимуты.
        - Я…  - Неверфелл сглотнула и решила, что лучше говорить начистоту.  - Я не Картограф.
        - А я знаю,  - безмятежно ответил мужчина.  - У тебя бабочки на секстанте не в том порядке. Но сейчас и ты сгодишься. Вот, возьми конец веревки, медленно обойди вокруг меня и скажи, где я белее всего.
        - Сэр, пожалуйста!  - Неверфелл не хотела тратить драгоценные пять минут на то, чтобы ходить кругами.  - Я хотела спросить вас о Трущобах. О туннелях, которые ведут туда и выходят оттуда. О том, что случилось семь лет назад.
        - Трущобы. Тр-р-р-р-рущо-о-о-обы.  - В первый раз Картограф прошептал это слово едва слышно, во второй - медленно выдохнул, так что в нем проступила барабанная дробь, а за ней - колокольный звон.  - Давненько меня о них не спрашивали. Жалко, что их замуровали. Редко встретишь такой красивый Перекрут.
        - Что такое Перекрут?  - невольно спросила Неверфелл.
        Картограф снова широко улыбнулся, словно Неверфелл преподнесла ему золотую чашу, полную шоколадного мороженого.
        - Ты хочешь знать?  - радостно спросил он.  - Ты правда хочешь знать?
        У Неверфелл возникло стойкое ощущение, что не очень-то она этого хочет.
        - Но там был не только Перекрут,  - продолжал Картограф.  - В Трущобах происходило кое-что еще.
        - Незаконное рытье туннеля?  - предположила Неверфелл. Ее слегка сбивало с толку то, что до сих пор их беседа протекала абсолютно нормально.  - Многие Картографы прибыли туда, чтобы разобраться с возникшим из ниоткуда туннелем. А потом они умерли.
        - Да. От инфлюэнцы. Во всяком случае, так говорят.
        Картограф внимательно смотрел на Неверфелл и как-то странно моргал. Обычно люди не закрывают глаза полностью, когда моргают, но он плотно смыкал веки и выжидал секунду, прежде чем их разомкнуть.
        - Кто ты такая? И почему одета, как одна из нас?  - Картограф по-прежнему улыбался, но в голосе зазвучали подозрительные нотки. Он подался вперед.  - Зачем спрашиваешь про Трущобы?
        Неверфелл понимала, что должна либо солгать, либо выйти из комнаты, так ничего и не узнав. Но вместо этого она, неожиданно для себя, медленно сняла очки. Свет единственной ловушки, свешивавшейся с потолка, упал на ее лицо.
        - А. Ты.  - Картограф откинулся на спинку стула. Медленно моргнул.  - Ты ей не нравишься.
        - Что? Кому я не нравлюсь?  - озадаченно спросила Неверфелл, отгоняя непрошеное видение мадам Аппелин.
        - Ты ей очень не нравишься.  - Картограф склонил голову к плечу и закрыл глаза, сосредотачиваясь на ощущениях в пальцах ног.  - Ты… щекочешься.
        Неверфелл вспомнила, что Клептомансер говорил о Каверне, и, кажется, поняла, о ком идет речь.
        - Я не хочу щекотаться,  - с чувством выдохнула она.  - Я вообще не хочу оставаться в городе. Но больше мне некуда идти.
        - Если тебе некуда идти, воспользуйся Неоткрытой пещерой. Она ведет в никуда. Крики летучих мышей уходили в пустоту - и не возвращались обратно.
        - Да, именно Неоткрытая пещера мне и нужна,  - горячо зашептала Неверфелл, приблизившись к Картографу.  - Я хочу знать о ней все. Она ведь тоже появилась и исчезла семь лет назад? И случилось это, как раз когда Картографы начали виться вокруг Трущоб. Возможно ли, что они обнаружили там Неоткрытую пещеру?
        Теперь Неверфелл безраздельно владела вниманием Картографа. На самом деле она не возражала бы разделить его с кем-нибудь, уж слишком пристально он ее рассматривал. Неверфелл начало казаться, что его взгляд вязальной спицей вкручивается ей в лоб, когда Картограф вдруг встал, открыл дверь в стене за своей спиной и, повернув песочные часы, скрылся в темноте.
        - Постойте! Куда вы?
        Голос Неверфелл беспомощно заметался по комнатке. На мгновение она испугалась, что Картограф решил доложить о ней. А потом до Неверфелл начало доходить, что именно она увидела. На двери, через которую ушел Картограф, крепились песочные часы, мутные от пыли и раздавленных насекомых, с царапинами от ногтей на стекле. Значит, за ней сидел кто-то, с кем сам Картограф не рискнул бы разговаривать дольше пяти минут,  - Картограф, чьего безумия и прозорливости боялись другие Картографы.
        И хотя Неверфелл понимала, что поступает безрассудно, она кинулась ко второй двери и прижалась к ней ухом, но расслышала лишь приглушенное бормотание. Уже знакомый ей Картограф говорил с кем-то, а тот отвечал ему, шипя и прищелкивая. Время от времени их прерывал резкий визг. Потом они вдруг замолчали; раздались шаги, металлический скрип, и Неверфелл услышала, как открывается и закрывается еще одна дверь. На несколько секунд все стихло, потом Неверфелл вроде бы различила далекое шипение с прищелкиванием, перемежаемое летучемышиным писком. Невидимая дверь снова открылась и закрылась, и в соседней комнате опять зашипели и защелкали, словно что-то объясняя.
        Неверфелл отскочила от двери прежде, чем та отворилась, впуская Картографа, с которым она разговаривала. Еще недавно гладко причесанные волосы топорщились усиками-антеннами, глаза бешено вращались, лоб блестел испариной. Над бровями темнел отпечаток испачканной в саже ладони, а воротник куртки выглядел так, будто его пожевали и выплюнули.
        - Расщелины,  - вдохновенно произнес Картограф.  - Нет ничего прекраснее расщелин! Они подобны изломам, которые заставляют драгоценные камни сверкать и переливаться, когда на них падает свет. Иногда внутри них скрываются целые миры, как в совершенных глазах, куда соскальзываешь по спирали сладкой и безнадежной, ибо она никогда не прощает, но возвращается и перекручивается вихрем в поцелуе двух северов…
        Будь слова Картографа полной чепухой, Неверфелл чувствовала бы себя в безопасности. Но проблески смысла мешали ей полностью отрешиться - мозг упорно цеплялся за них и уносился вдаль, как всадник, чья лошадь вдруг взбесилась и сорвалась в галоп, а он попытался спрыгнуть, но застрял ногой в стремени. И чем дольше она цеплялась за эти слова, тем больше смысла в них находила, вот только лошадь постепенно покрывалась чешуей, и у нее вырастали все новые и новые головы…
        И Неверфелл увидела красоту расщелин, где спуски и подъемы забывают о вечных спорах и пожимают руки, приветствуя друг друга, где стрелки компасов пляшут безумными дервишами, а само пространство перекручивается, как скомканная фланель. Расщелины были ямочками на щеках улыбающейся Каверны, ее фирменной подписью, ее уязвимостью. Понять их значило украсть ее улыбку, похитить скрученную розу у нее из рук, вырвать кость из ее зубов.
        Разум Неверфелл вырвался из убогих границ здравомыслящего черепа, который все это время держал его в заточении, и помчался прочь, исступленный, как птица со сломанным крылом, и бесформенный, как суп. Она увидела перед собой Перекрут, который согнутой булавкой протыкал карту насквозь. Неверфелл окунулась в него, вобрала в себя его форму, сама стала Перекрутом. Теперь, когда Неверфелл сложила свой разум, все встало на свои места.
        А потом она вдруг увидела что-то мучительно яркое. На крошечную долю секунды перед ней мелькнула идеально ровная скважина, за которой скрывалась шахта, полная света. Неоткрытая пещера. Она манила Неверфелл, умоляла исследовать ее и запечатлеть на карте… а потом исчезла. Неверфелл будто услышала, как сокрушенно вздыхают все Картографы Каверны при воспоминании об этой пещере. Где она? Куда она вела? И почему, почему исчезла, прежде чем они почтили ее своими картами?
        Теперь она сможет это выяснить. Она знала, что сможет. Но будет куда проще и быстрее, если она оставит свое тело и отправит в путешествие по туннелям один лишь разум. Пусть он летит по самоцветным венам, пронизывающим каменную плоть…
        …Когда Неверфелл пришла в себя, она стояла на коленях, горло болело, и кто-то пытался открутить ей уши. Она вскрикнула от боли и оттолкнула нападавшего, который оказался Эрствилем. Неверфелл огляделась - она снова была в коридоре перед комнатой Картографа. В верхней камере часов не осталось ни единой песчинки.
        - Я не знал, что еще делать!  - крикнул Эрствиль, едва отдышавшись.  - Когда песок закончился, мне пришлось вытаскивать тебя оттуда. Я тряс тебя, но это не помогало! Ты только размахивала руками и кричала о великолепии глины!
        - Спасибо,  - прохрипела Неверфелл. Голову словно распирало изнутри. Она посмотрела на ноги - обувь куда-то подевалась - и медленно сжала пальцы.
        - Ну как, сработало?  - спросил Эрствиль, пристально вглядываясь в ее лицо.
        - О да,  - ответила Неверфелл, сверкая глазами.  - Я наконец увидела, как все складывается вместе, как крепится друг к другу…  - Она беспомощно свела руки, словно соединяла две половинки невидимого кокоса.  - Я говорю о том, что даже здесь все прекрасно. Только представь, что слева все розовое, и тебе достаточно повернуть, чтобы все стало золотым и… Ай! Эрствиль! Отпусти мои уши!
        - И не подумаю,  - буркнул Эрствиль, уводя ее прочь от двери с песочными часами и Гибельного выступа.
        Даже когда они отошли достаточно далеко, он все еще высматривал в Неверфелл признаки картографнутости. Тот факт, что она постоянно забывала, что не умеет проходить сквозь стены, весьма его встревожил. Но в конце концов Эрствиль смилостивился и позволил Неверфелл договорить.
        - Итак?  - выжидательно посмотрел он на нее.
        - Я была права,  - медленно произнесла Неверфелл.  - Теперь у меня не осталось никаких сомнений. Я спросила Картографа про Трущобы, и он рассказал… показал мне… ох, это сложно объяснить! Я начала понимать, что он говорит, а потом потерялась в его словах и почти увидела все своими глазами. В Трущобах находится Перекрут, это такое место, где…  - Неверфелл зашевелила губами, пытаясь нащупать нужное выражение, но оно ловко ускользало.
        - Ох, ладно,  - досадливо вздохнула она наконец.  - Это такое странное место, где география не работает, как нужно. Важно другое: Трущобы так и не были замурованы наглухо. Осталось два выхода. Один ведет в тайную комнату в доме мадам Аппелин. И тут все просто, это даже нормальный мозг может вычислить. Загадку представляет другой выход. Он ведет в дом Чилдерсинов. Нужно пройти по изолированному коридору, и там Пере-крут делает как-то так, что ты оказываешься в Трущобах. Там находится Утренняя гостиная.
        - И все?  - Судя по голосу, Эрствиля ее рассказ нисколько не впечатлил.  - Получается, есть тайный туннель, который соединяет дом мадам Аппелин с домом Максима Чилдерсина. Ну и что? Мы и без того знали, что они действуют заодно. И ради этого мы едва не расплавили твой мозг?
        - Нет, ты не понял. Все дело в Утренней гостиной.
        Ох, как же тебе объяснить…
        Неверфелл дернула себя за волосы, в который раз удивляясь, что они черные, а не рыжие.
        - Предположим, давным-давно жил под землей умный, могущественный человек, готовый на все ради семьи. Он согласился, что никому не дозволено покидать Каверну,  - но он отличался от прочих власть имущих. Он всегда смотрел за пределы нашего мира. И он обнаружил, что есть одна вещь, которая поможет сделать его семью умнее, сильнее и лучше всех в Каверне. Но эта вещь существует только в надземном мире. В Каверне она запрещена. Тогда он начал искать способ тайно пронести ее сюда - и в конце концов нашел.
        - Что же он принес?  - озадаченно моргнул Эрствиль.
        - Сам подумай,  - проглотила смешок Неверфелл.  - Что труднее всего добыть в Каверне? Что у нас под запретом?
        Эрствиль задумался, потом вспомнил, где оставил свою улыбку.
        - Порох!  - торжествующе воскликнул он, но Неверфелл покачала головой.
        - Солнечный свет. Он принес в Каверну солнечный свет. Я видела Неоткрытую пещеру. То есть видела ее такой, какой ее запомнили Картографы. Какой они ее почувствовали. Картографы считают, что у нее всего один конец, что она уходит в пустоту. Вот только Картографы безумно влюблены в Каверну и совсем не понимают, что творится вокруг нее. В этом-то и проблема. Я не думаю, что Неоткрытая пещера уходит в пустоту, Эрствиль. По-моему, она ведет на поверхность. И берет начало в Утренней гостиной Чилдерсинов. Светильники-ловушки не имеют никакого отношения к синему свету, который ее заливает. Думаю, это настоящий солнечный свет.
        Вот почему мастер Чилдерсин заставляет своих домочадцев каждое утро завтракать в той гостиной. Он хочет, чтобы они напитались солнечным светом. По той же причине он заставляет их жить по времени верхнего мира вместо нормальных двадцатипятичасовых суток - ему нужно, чтобы они приходили в гостиную, когда на поверхности день, а не ночь.
        И согласись, Чилдерсины отличаются от остальных жителей Каверны. Они выделяются даже на фоне других придворных. Они умнее, выше, и кожа у них сияет. Ты когда-нибудь видел выставленные в Палате диковин доспехи и одежду людей из верхнего мира? Я видела. Эти вещи как будто предназначены для двухметровых великанов. Посмотри на меня - я родилась на поверхности. И я выше своих сверстников. Как и юные Чилдерсины. Так что, возможно, солнце не сжигает кожу. Возможно, оно помогает людям расти и делает их сильнее.
        - Значит, незаконно прорытый туннель в Трущобах - это и есть Неоткрытая пещера? И она ведет прямо вверх, чтобы впустить сюда солнце?
        - Да. Мадам Аппелин помогала Максиму Чилдерсину осуществить его план - она придумала, как вывезти камни и скрыть следы. Хотя я до сих пор не понимаю, как сюда вписывается Трагический набор. И почему мне все еще кажется, что мы с ней связаны.
        Закончив рыть туннель, они запечатали его при помощи стеклянной сферы в Утренней гостиной. Но прежде случилось еще кое-что. Во-первых, кто-то из летучемышиных Картографов почувствовал пещеру. Им даже удалось вычислить, где она пролегает. За что они и поплатились жизнью.
        - А во-вторых?
        - Во-вторых, в Каверну попал человек с поверхности. И этот человек - я.

        Верх встречается с низом

        Вскоре после возвращения в Рудники Неверфелл поняла: что-то не так. Слишком уж часто Эрствиль оглядывался по сторонам. Он явно беспокоился. Только тогда Неверфелл заметила, что они двигаются по улицам куда быстрее, чем должны были. Толпа больше не теснила их, а обтекала, словно вокруг них образовался непроницаемый пузырь, к которому все боялись прикоснуться. Если бы на Неверфелл до сих пор был костюм Картографа, ее бы это не удивило. Но она уже переоделась и прикрыла лицо маской, так что почти не выделялась на фоне остальных чернорабочих.
        Когда Эрствиль потянулся к мальчишке-посыльному, тот скользнул по нему невидящим взглядом и прошел мимо.
        - Что случилось?  - шепотом спросила Неверфелл.
        - Не знаю,  - так же тихо ответил Эрствиль.  - Видимо, с нами что-то не так. И всем вокруг об этом известно.
        Судя по голосу, для Эрствиля стало полной неожиданностью то, с какой легкостью отверг его привычный мир.
        - Давай я отведу тебя в ясли, а потом разведаю, что происходит,  - сказал он.
        Неверфелл вздохнула с облегчением, когда впереди показалась знакомая дверь. Она вбежала в ясли, но только чтобы в растерянности замереть на пороге.
        В комнате камню негде было упасть. Между кроватками, из которых, как горошинки из стручка, таращились малыши, стояли чернорабочие. Они выстроились вдоль стен, сидели на каменных выступах, а некоторые даже забрались на столы. Землекопы с грубыми мозолистыми руками, крутильщики водоподъемных колес, подъемщики с натруженными спинами - сотни лиц, серых от каменной пыли и до того неподвижных, что Неверфелл в первый миг показалось, будто на нее смотрит толпа статуй.
        Сзади что-то щелкнуло, Неверфелл оглянулась и увидела, что матрона заперла дверь изнутри. А потом подошла и сорвала с нее маску. Неверфелл застыла, но даже не попыталась прикрыться. Слишком поздно - они знают.
        Неверфелл слегка радовало только то, что почти все тяжелые немигающие взгляды были направлены не на нее, а на Эрствиля, стоявшего рядом.
        - И долго ты собирался ее прятать?  - спросил один из рабочих, стоявших за тележкой с молоком.
        Неверфелл посмотрела на них, но так и не поняла, кто именно это сказал. Ни один из чернорабочих не держался как предводитель. И молчаливая толпа ни на кого не поглядывала в ожидании приказов. Создавалось впечатление, что они наобум выбрали человека, который будет говорить за всех.
        - Я только…  - начал Эрствиль, но запнулся и беспомощно заозирался по сторонам. Отступать было некуда.
        - Она чужачка.  - На этот раз заговорила женщина с усталым лицом и пепельно-серыми волосами.  - Та, которую все ищут. Когда ее в прошлый раз занесло в наши края, Следствие перевернуло вверх дном половину Рудников. И теперь ты снова ее сюда притащил.
        - Послушайте!  - воскликнул Эрствиль, цепляясь за остатки храбрости.  - Мы должны ее спрятать. Она знает о смерти великого дворецкого и…
        Его слова потонули в неодобрительном ропоте, который больше напоминал грохот далеких барабанов, чем звук человеческих голосов.
        - О смерти великого дворецкого?  - спросил мужчина со сломанным носом.  - Все еще хуже, чем мы думали. Эта девочка представляет для нас опасность. Мы должны передать ее Следствию или Совету.
        - Нет!  - хором закричали Неверфелл и Эрствиль.
        - Совет даст за нее больше денег,  - сказали из дальней части комнаты.
        - А может, и не только денег,  - предположил кто-то другой.  - Вдруг они увеличат норму яиц для детей?
        - Да послушайте же!  - завопил Эрствиль.  - Дело не только в великом дворецком! Те, кто убил его, тренировались на нас, на чернорабочих!
        - Он говорит правду,  - вклинилась Неверфелл.  - Они сначала репетировали здесь, внизу. Испытывали яд, который сводит людей с ума и заставляет убивать своих близких.
        Недовольный ропот стих, на смену ему пришла полная тишина. Неверфелл подумала, что, если бы взгляды могли звучать, ясельная пещера содрогнулась бы от грохота. Эрствиль все-таки добился своего - теперь его слушали.
        - Это сделал Максим Чилдерсин,  - выдохнул он.  - Винодел. Глава Совета. И великий дворецкий, и чернорабочие - это его рук дело. И если мы так и будем молчать, он останется безнаказанным. Но без помощи Неверфелл нам не обойтись. Мы с Неверфелл многое разузнали о преступлениях Максима Чилдерсина, и теперь у нас есть информация, которая может его погубить. Следствие ненавидит Чилдерсина, они только и думают, как бы от него избавиться. Такую возможность они не упустят.
        У нас нет доказательств, что он убил великого дворецкого, но мы и без них обойдемся. Неверфелл выяснила, что Чилдерсин прорыл тайный туннель, который ведет на поверхность. По нему солнечный свет поступает прямо в дом виноделов.  - Эрствиль совсем оправился, и теперь его было уже не остановить.  - Секретный туннель. В гостиной, где завтракают Чилдерсины. Это нарушает добрую сотню законов.
        - Тогда давайте отдадим девчонку Следствию,  - проскрипел одноглазый старик.  - Пусть она расскажет им и про великого дворецкого, и про туннель.
        - Что? Нет!  - снова сорвался на крик Эрствиль.  - Следствие - это сплошь мучители и убийцы. Нельзя отдавать им Неверфелл!
        - Если они так ненавидят Чилдерсина, то сохранят девочке жизнь,  - последовал ответ.  - Там она будет в безопасности. Чего не скажешь о нас, если мы станем ее укрывать.
        - Это не сработает,  - воскликнула Неверфелл.  - Не то я бы сразу пошла к следователям. Неужели вы думаете, что мне нравится бегать по Рудникам, подвергая всех опасности? Если бы мне дали слово на большом слушании при дворе, я бы рассказала людям о том, что на самом деле случилось с великим дворецким. Они бы увидели, что я говорю правду,  - я не могу лгать. Вот только мне и рта не дадут раскрыть. У мастера Чилдерсина и его друзей полно шпионов среди следователей. Думаю, он догадывается, как много я знаю,  - иначе зачем бы мне убегать? И если я попаду к Следствию, меня сразу убьют.
        - Так и есть,  - поддержал ее Эрствиль.  - Неверфелл один раз уже чуть не убили в камере.
        - Но у нас нет выбора!  - рыкнул кто-то в ответ.
        В толпе снова поднялся ропот; охватившие людей смятение и тревога повисли в воздухе, словно дымовая завеса.
        - Послушайте!  - взорвалась Неверфелл.  - Речь не только обо мне, мастере Чилдерсине и Следствии. Вы разве не понимаете, что сделаете, если отдадите меня? Да, я не хочу, чтобы меня пытали или убили. Но вы тоже не должны хотеть меня отдавать. Неужели вы не слышали, что Эрствиль сказал про туннель? Существует секретная шахта, ведущая на поверхность,  - продолжала она.  - Возможно, первая за все века существования Каверны. Кроме нее есть только один выход - через главные ворота, к которым люди из внешнего мира приходят торговать. Но они закрыты, и их постоянно охраняют, чтобы никто не мог проникнуть в Каверну - или уйти отсюда. Если мы расскажем Следствию о потайном туннеле, они ворвутся к Чилдерсинам и запечатают его навсегда. И все будет кончено. Неужели вы не понимаете? Такого шанса нам уже не представится, доживи мы хоть до ста лет. А мы не доживем. По этому туннелю не только дневной свет может проникнуть в Каверну. Мы тоже можем выйти по нему наружу.
        В толпе зашуршали недоверчивые шепотки. Неверфелл буквально чувствовала страх чернорабочих перед чужаками и солнцем, сжигающим все живое. Даже Эрствиль как-то странно на нее посмотрел.
        - Знаю, знаю, о чем вы думаете!  - торопливо проговорила она, прежде чем в комнате снова зазвучали протестующие голоса.  - Мне рассказывали о мире за пределами Каверны то же самое, что и вам. Но я думаю, что нам врут. Я провела там первые пять лет своей жизни и почти ничего не помню, кроме солнечного света. Не помню, чтобы я его боялась. Он ощущался ласковым теплом на лице… Когда я попала сюда, то как будто ослепла. Но я помню, что когда-то была зрячей.
        Неверфелл замолчала, сбитая с толку обращенными к ней каменными лицами.
        - Продолжай,  - пробормотал Эрствиль уголком губ.
        - Что?
        - Доверься мне. Продолжай рассказывать про верхний мир.
        Неверфелл подумала, что он, наверное, заметил перемену в настроении застывшей толпы. Сама она ничего не почувствовала, но набрала в грудь воздуха и потянулась к звездочкам воспоминаний, мерцающим в темноте ее беспамятства.
        Рассказ получился нескладным, сметанным на живую нитку, но он и не мог быть другим. Неверфелл поведала о залитом солнцем лесе, который привиделся ей, когда она съела кусочек Стакфолтера, и попыталась описать голубые цветы, сминавшиеся под ее ногами, и зеленые зубчики папоротника. Она тщетно подбирала слова, способные передать свободное движение воздуха, от которого все вокруг трепетало, как живое. Она хотела рассказать про ветер, который холодил лицо, про блеск росы и влажный запах мха. Но у нее ничего не вышло.
        - Я не могу вам объяснить, какой он, этот мир!  - горестно простонала она.  - Я знаю, что нашу гору окружает пустыня, выжженная палящим солнцем. Но где-то пустыня заканчивается. Ее можно пересечь - и люди из верхнего мира делают это постоянно. За ней лежат другие земли, откуда берутся виноград, и специи, и дерево, и сено для животных. А птицы… они летают так быстро, что их почти не видно. Только слышно, как они поют. А небо в тысячу раз больше Каверны, даже в тысячу тысяч раз! Я не могу вам показать!  - Собственное косноязычие причиняло Неверфелл боль.  - Каверна держит нас в плену и не хочет отпускать. Знаете, на что она похожа? На огромный светильник-ловушку! А мы - попавшие в него мотыльки. Каверна переваривает нас так медленно, что мы почти этого не замечаем. Но самая страшная тюрьма - та, о которой не знаешь. И потому не пытаешься сбежать. Но мы должны попытаться! Все мы. Должны сражаться за то, чтобы они,  - Неверфелл обвела дрожащей рукой ряды молчаливых малышей,  - увидели солнечный свет. Мы не должны жить здесь. Быть может, если бы мы жили на поверхности, то ноги у нас были бы прямыми, а
кожа чистой и мы не сходили бы с ума, выпав из ритма времени. Хотя я почти ничего не помню о своей жизни на земле, крохи воспоминаний не давали мне покоя все эти годы. Словно небо зовет меня и требует, чтобы я вернулась. И если я больше его не увижу, то, наверное, потеряю рассудок.
        Неверфелл снова замолчала, в кои-то веки пожалев, что язык у нее подвешен не так хорошо, как у Чилдерсина. Винодел обращался со словами так же ловко, как с винами. Но она была всего лишь Неверфелл, слегка безумной и слегка картографнутой.
        Через секунду или две она сообразила, что толпа по-прежнему молчит. Чернорабочие не выказывали ни согласия, ни недовольства, но никто не спешил хватать ее и тащить к Следствию.
        Потом они начали перешептываться. До Неверфелл долетали одни и те же фразы.
        - …в опасности, пока она здесь…
        - …для детей…
        - …пересечь пустыню…
        - …единственный шанс…
        - …очень рискованно…
        - О чем они говорят?  - спросила она Эрствиля. - Что происходит?
        - Ш-ш!  - шикнул на нее Эрствиль. Ему тоже было не по себе.  - Мы заставили их задуматься, вот что происходит.
        Наконец шепотки стихли, и толпа снова уставилась на Неверфелл.
        - Даже если мы захотим, как мы сбежим по этому туннелю?  - спросила матрона, заправлявшая яслями.  - Ты сказала, что он берет начало во владениях Чилдерсинов. Как мы туда попадем?
        - Пока не знаю, но должен быть способ,  - с уверенностью, удивившей ее саму, ответила Неверфелл. События развивались слишком быстро, и в своих смелых планах она не заглядывала так далеко. Но отступать не собиралась.  - И я его найду.
        - У тебя есть один день,  - услышала она. На этот раз Неверфелл не пыталась рассмотреть, кто говорит.  - Ты должна придумать, как добраться до туннеля, к нулевому часу завтрашнего дня. Если не сможешь, мы передадим тебя Следствию. Мне очень жаль. Но мы слишком рискуем, укрывая тебя.
        - Я понимаю,  - сказала Неверфелл, обращаясь ко всем сразу. Уверенность ее таяла, как зажатая в кулаке льдинка. Перед глазами стоял циферблат, равнодушно отсчитывающий секунды.

        У нее оставалось чуть больше двадцати пяти часов, и Неверфелл ничего не могла придумать. То, что Эрствиль ходил возле нее кругами, не слишком помогало. Наконец ноги у него стали заплетаться, и он чуть не упал.
        - Ты обеспечила нам немного времени, Нев, или твое лицо, не важно. То, что ты говорила, звучало как полный бред, но они тебя не слушали. Они смотрели на тебя. Так ты до них достучалась. На твоем лице мелькали воспоминания о верхнем мире - как маленькие дыры, через которые проступал свет. Но все же они напуганы и сделают то, что обещали. Если к нулевому часу у нас не будет плана, тебя выдадут Следствию. А плана у тебя нет,  - добавил он, укоризненно глядя на нее.  - После всего, что ты наговорила про путь на поверхность… Ты не имеешь ни малейшего представления о том, как это провернуть, да?
        - Я просто…  - Неверфелл в отчаянии всплеснула руками, не в силах объяснить, что в ее голове пузырятся самые разные планы, но они никак не могут слиться в один толковый.  - О, я не могу думать!
        - И бежать нам некуда,  - не унимался Эрствиль.  - Разве что в дикие пещеры. Но когда у нас кончится еда, нас самих сожрут пещерные крысы. Да к тому же нас найдут - не следователи, так Чилдерсины. Но бежать надо. И у нас остался всего день.
        - Тебе незачем бежать,  - тихо сказала Неверфелл.
        - В смысле?  - моргнул Эрствиль.
        - Выдай меня Следствию, если я ничего не придумаю,  - нерешительно предложила она.  - По крайней мере получишь награду, и остальные чернорабочие не будут держать на тебя зла за то, что ты привел меня сюда.
        - А ну замолчи!  - Эрствиль поднял руки к лицу и пальцами оттянул кожу, как учила Неверфелл, чтобы показать ей, как сильно он злится.  - И почему тебя всегда так и тянет прыгнуть в ближайшую пропасть?
        - Ты прав.  - Неверфелл обхватила голову руками.  - Ты абсолютно прав. Прости меня, Эрствиль. Я сейчас не могу нормально думать.
        - Только сейчас?  - едва слышно буркнул он.
        Два слова, произнесенных саркастичным тоном, неожиданно остановили бурление у Неверфелл в голове. Она уже не пыталась уследить за паровозом своих мыслей и, махнув рукой, позволила ему улететь в темный бездонный каньон. На миг она даже перестала дышать.
        «Я не могу нормально думать. А так ли оно мне нужно? Все вокруг думают нормально. И никто не ждет, что я буду думать наискосок. Хотя именно так я всегда и поступаю».
        - Эрствиль,  - сказала она, цепляясь за хвост проносящейся кометой мысли,  - ты должен надеть мою маску.
        - Твою маску?
        - И платье.
        - Что?! Ну уж нет!
        - Пожалуйста, прекрати! Ты думаешь, я не заметила, как ради меня ты рискуешь жизнью направо, и налево, и вверх, и вниз? Так почему тебя так пугает просьба надеть платье? Всего на пару часов! Чтобы рабочие, которые за мной следят, не заметили, что я сбежала.
        - Сбежала? А куда ты собралась?
        - Мне нужно сделать кое-что без посторонних глаз. У меня пока нет плана, но вроде бы есть план, в результате которого план может появиться! Только я не могу сейчас его обдумывать, иначе он не сработает. Пожалуйста, доверься мне.
        Пальцы Эрствиля дернулись, как будто он собирался снова натянуть злое Лицо.
        - Надеюсь, мне не придется присматривать за детьми,  - проворчал он наконец.

        Обмотав голову старой шалью, Неверфелл выскользнула из яслей. Растрепанные волосы падали на лицо, руки и босые ноги были покрыты толстым слоем грязи. Если повезет, ее примут за местную девчонку, забежавшую в ясли проведать младшего брата или сестру. Неверфелл оставалось лишь надеяться, что Эрствиль, расхаживающий между кроватками в ее платье и маске, усыпит бдительность наблюдателей.
        Она бродила по улицам, напряженно прислушиваясь, не прозвучит ли где заветное слово. И вскоре ее терпение было вознаграждено.
        - Картографы!  - в панике завопил кто-то, предупреждая остальных.
        Неверфелл стояла в широком проходе, где сталактиты встречались со сталагмитами, образуя причудливые колонны. Заслышав испуганный крик, рабочие торопливо раздались в стороны и вжались в стены, освобождая проход. Секунды спустя мимо них с улюлюканьем и вприпрыжку промчались три Картографа.
        Они снова куда-то спешили. Что-то случилось, изменилось или появилось - и звало их, манило, как затычка манит воду. Неверфелл подозревала, что сейчас Картографы по всему Нижнему городу беспокойно дергаются и поднимают головы, прислушиваясь к зову и передавая его друг другу.
        Прежде чем толпа успела сомкнуться, Неверфелл прошмыгнула мимо колонн и припустила вслед за Картографами. Ее мало волновало, куда именно они спешили. Важнее было то, что неведомое, скорее всего, призывало их всех.
        А сейчас ей больше всего на свете нужно было поговорить с самым неуловимым человеком в Каверне. Она не представляла, где находится новое убежище Клептоман-сера, зато знала, что когда-то он был Картографом. А может, и оставался им по сей день. Неверфелл надеялась, что геологические курьезы Каверны притянут Клептомансера, как притянули его собратьев по ремеслу.
        Следовать за Картографами было не так-то просто. Они карабкались по стенам, как сороконожки, не обращая внимания на ссадины, царапины и синяки, пересекали вброд подземные ручьи и ползли по шахтам вверх и вниз, пока Неверфелл не перестала понимать, где находится.
        Оказавшись в довольно унылом туннеле, прорубленном в серо-коричневой скале, они наконец остановились и, запрокинув головы, уставились в потолок.
        Промокшая и замерзшая, Неверфелл забилась в темный угол, стараясь стучать зубами не слишком громко.Жутковато было смотреть на Картографов, которые молча таращились в пустоту, отвлекаясь только на то, чтобы нарисовать мелом метки на стенах, записать что-то в блокноты и подкрутить приборы.
        Но в пустоту ли? Неверфелл так и подмывало поглядеть, что же их заворожило, но ее всякий раз останавливал страх. Это глупо, твердил ей разум. Тебе не обязательно смотреть. Там нет ничего, кроме низкого сводчатого потолка.
        В пещере появился еще один Картограф. Он притащил с собой спиртовой уровень, до того огромный, что его приходилось волочить по земле, высекая искры из камней. За следующий час число Картографов в пещере выросло до девяти. А потом они вдруг утратили всякий интерес к потолку и разбрелись кто куда, не сказав друг другу ни слова.
        Наконец остался только один. Неверфелл с растущим отчаянием наблюдала, как он собирает инструменты и готовится уйти следом за товарищами. Она прекрасно понимала, что в пещере нет песочных часов, как нет Эрствиля, готового открутить ей уши, лишь бы уберечь от окончательного окартографения. И все же, отринув осторожность, она подбежала к Картографу и дернула его за рукав.
        - Простите… Не уходите, пожалуйста! Я ищу кое-кого. Другого Картографа.
        Картограф обернулся и посмотрел на нее мутными, как донышки немытых стаканов, глазами. Он не был старым, но молодым бы Неверфелл его тоже не назвала.
        - Так, может, ты ищешь меня? Я другой Картограф!  - В его голосе звучали трели осипшей флейты.  - И уж точно не какой-нибудь еще.
        Неверфелл поспешила договорить, прежде чем уловит смысл в его словах.
        - Нет, мне нужен особенный. Он вроде как Картограф, а вроде как и нет. Примерно вот такого роста, с лицом чернорабочего, а еще он носит тяжелый бронированный…
        - А, ты говоришь о Клептомансере!  - быстро ответил ее собеседник.
        Неверфелл в изумлении отшатнулась.
        - Вы знаете его?
        - Мы все знаем. Только он не Картограф. Не настоящий. Если тебе нужен «другой Картограф», придется поискать где-нибудь еще.
        Неверфелл уже отвернулась, когда до нее дошел смысл его слов.
        - А что, если я ищу не «другого Картографа»? Что, если мне нужен именно Клептомансер?
        - Он?  - Губы Картографа растянулись в улыбке, которая подошла бы ему лет двадцать назад, но сейчас напоминала отблеск света на грязном ноже.  - Он наверху.
        Картограф ткнул пальцем в потолок, и Неверфелл неожиданно почувствовала, как ее захлестывают страх и ярость.
        - Вы врете! Вы обманываете меня!  - Лицо ее покраснело, а голос взвился, истончаясь до визга.  - Это потолок! Просто потолок! Вы хотите, чтобы я на него посмотрела и… и… Мне нужно выбраться отсюда!
        Неверфелл жадно хватала ртом воздух, изумленная своей внезапной вспышкой. А вот Картограф, кажется, ничуть не удивился и не обиделся. Он наблюдал за Неверфелл, беззвучно смеясь. А потом вдруг перекатился на пятки и посмотрел ей в глаза.
        - Это то, что твой разум хочет видеть,  - просвистел он.  - Посмотри. Вверх.
        С этими словами он развернулся и ушел. Несмотря на то что паника изо всех сил пыталась оседлать ее мысли, Неверфелл медленно запрокинула голову и посмотрела.
        Разум действительно лгал ей о том, что вверху есть потолок. Его не было. Неверфелл стояла на дне узкого ущелья глубиной метров десять. Тремя метрами выше над ее головой спали летучие мыши. Гроздья черных мешочков свисали с каменных выступов и прятались в неровностях стен. А еще выше происходило кое-что странное. Там тоже спали летучие мыши, вот только они свисали со своих насестов не вниз, а вверх.
        И уже совсем высоко Неверфелл разглядела Клептомансера. Он был одет, как чернорабочий, и лицо его едва можно было различить. Он стоял вверх ногами, словно ходил по полу, а не потолку. В руках он держал странный металлический арбалет с полудюжиной ручек и рычагов и целился ей прямо в голову.
        - Кто ты такая?  - спросил он. Невозмутимый голос Клептомансера она бы ни с чем не спутала. Сегодня в его водах затаились пираньи.
        Неверфелл вспомнила о маскировке и торопливо убрала волосы с лица.
        - Это я! Помнишь меня? Раньше я была рыжей.
        Сказав это, Неверфелл сообразила, что в прошлый раз они не очень-то хорошо расстались. Она украла его костюм и сбежала, попутно перепилив трос, по которому он выбирался из пещеры.
        - Не стреляй!  - попросила она.  - Нам надо поговорить!
        - Девочка из внешнего мира,  - выдохнул Клептомансер.  - Та, о которой все говорят. Дегустатор. Беглянка. Откуда тебе известно, кто я?
        Он не спешил опускать арбалет и даже подкручивал одну из ручек.
        - Ты украл меня, когда великий дворецкий бросил тебе вызов.
        Клептомансер оставил ручку в покое, его пальцы замерли в нерешительности.
        - Так это тебя я украл из Палаты диковин?  - спросил он. В голосе его сквозили удивление и недоверие. - Но ты же не камелеопард!
        - Верно.  - Неверфелл не знала, что еще сказать. - Я не камелеопард.
        Она слишком поздно сообразила, что Клептомансер, с его пристрастием к перекраиванию памяти, возможно, думает, что видит ее впервые в жизни.
        - Что ж, это объясняет, как ты ускользнула из моего убежища, перелетела через водопад и сбежала. А то я, признаться, был крайне озадачен, когда читал свои заметки. Так зачем ты меня ищешь?
        Неверфелл не могла оторвать взгляд от арбалетного болта, который крохотной звездочкой поблескивал в темноте. «Если звездочка исчезнет,  - рассеянно подумала Неверфелл,  - это будет означать, что он выстрелил, и я умру. Интересно, успею ли я заметить, что она пропала?»
        - Мне нужна помощь, а ты умнее всех, кого я знаю!  - ответила Неверфелл; сердце трепыхалось в груди выброшенной на берег рыбой.  - Ты мне все объяснил! Ты рассказал, что люди, которые все планируют, не могут совладать с такими, как мы, потому что мы творим полную бессмыслицу. Им приходится либо избавляться от нас, либо контролировать все, что мы делаем. Они всегда боятся, что мы выкинем что-нибудь странное, совершенно непредвиденное.
        Следствие и Совет страшатся тебя, потому что ты возникаешь из ниоткуда и проникаешь, куда тебе вздумается. Вот только сейчас они слишком заняты тем, что грызутся друг с другом, им некогда на тебя охотиться. Но если я умру или меня схватят, кто-то из них получит преимущество и вскоре одержит верх. И тогда победитель снова займется тобой.
        Думаю, ты поэтому до сих пор меня не застрелил. Чем дольше я бегаю на свободе, тем дольше никто про тебя не вспоминает. На самом деле, я думаю, ты вообще не собирался в меня стрелять.
        Клептомансер помолчал, потом щелкнул рычагами, и арбалет с шипением ослабил тетиву. Прикрепив оружие к поясу - арбалет повис дугой вверх, уподобившись летучим мышам,  - Клептомансер снял с плеча моток веревки, обвязал один конец вокруг торчащего из стены каменного шипа, а другой бросил Неверфелл. Первые две попытки успехом не увенчались - пролетев половину пути, веревка с шелестом падала обратно на потолок. В третий раз она преодолела середину и продолжила падать вниз. Конец мазнул по земле прямо у ног Неверфелл.
        - Привязывай скорее!  - крикнул Клептомансер.
        Неверфелл крепко затянула веревку вокруг скального выступа и полезла. Хотя она не в первый раз лазала по канату, сейчас все было по-другому. Достигнув середины пути, она уже не подтягивалась вверх, а, наоборот, начала падать головой вперед. К счастью, Клептомансер поймал ее прежде, чем она размозжила череп о камни, и аккуратно поставил на потолок, который стал полом. Распутав руки и ноги, Неверфелл села, подтянув колени к груди, и посмотрела на Клептомансера. Ей было не по себе от его пристального взгляда.
        - Я украл тебя,  - задумчиво произнес он.  - Всего лишь раз?
        - Думаю, да. А что?
        - Хм. А раньше ты была меньше? Примерно вот такого роста?
        Его рука застыла где-то в метре над тем, что теперь считалось землей.
        - Ну да. Несколько лет назад,  - растерянно ответила Неверфелл.  - Это нормально, люди растут, когда становятся старше.
        - Да, так и есть.  - Клептомансер смотрел сквозь нее, словно пытался что-то разглядеть. Потом тряхнул головой.  - Ладно. Важно то, что до недавних пор ты была марионеткой Чилдерсина. А он планировал, помимо прочего, отравить великого дворецкого. И ты от него сбежала. Полагаю, ты надеялась, что я тебя спрячу?
        - О нет! Я хочу, чтобы ты помог мне свергнуть мастера Чилдерсина, нарушить сотню законов и спасти столько людей, сколько согласятся мне довериться.
        То ли в приступе картографнутости, то ли еще не оправившись после падения снизу вверх, но Неверфелл поймала себя на том, что ухмыляется, как безумная.
        - Я не просто прошу тебя о помощи. Я предлагаю тебе поучаствовать в величайшем развлечении, которое когда-либо знавала Каверна.
        - Ты вознамерилась свергнуть Чилдерсина?  - недоверчиво переспросил Клептомансер. Возможно, всему виной было разыгравшееся воображение Неверфелл, но ей показалось, что в его голосе прозвучал намек на веселье.  - Ты даже булочку с блюда свергнуть не сможешь, тебя обязательно кто-нибудь остановит. Лицо выдает каждый твой шаг…
        - Такой красивый арбалет,  - внезапно перебила его Неверфелл.  - Ты сам его сделал?
        - Нашел и усовершенствовал,  - последовал короткий ответ.
        - Я люблю всякие устройства.
        Рациональный мозг настойчиво сигналил Неверфелл, что она слишком много болтает и пора бы прекратить, но он уже соврал ей про потолок, так что Неверфелл решила не обращать на него внимания.
        - Все говорят, что мое главное достоинство - стеклянное лицо. Но это же не достоинство, скорее наоборот. Оно выдает мои мысли, хочу я этого или нет. Поэтому все знают, что я собираюсь делать. А вот в чем я хороша, так это во всяких механизмах. В них таится свое, особенное волшебство. Ты долго-долго что-то придумываешь, ставишь шестерни на места, а потом - хоп!  - тянешь за рычаг, и все работает. Самое поразительное, что человек, который тянет за рычаг, может и не догадываться, как устроен механизм. Ему даже не обязательно знать, что случится.
        Мне нужен план, который сработает, как механизм. А ты ведь у нас специалист по таким планам? Вот почему я пришла к тебе.
        Клептомансер долго молчал, обдумывая ее слова. Наконец он заговорил:
        - Ты знаешь, какой сегодня день? И который час?
        - Нет, а что?  - озадаченно спросила Неверфелл.
        - Тебе нужно обязательно записать,  - сказал он.  - Нас с тобой ждет очень важный разговор, и потом ты непременно захочешь узнать, когда именно он случился.
        Продолжение провалилось между главами, как монетка между булыжниками мостовой. Оно стало отрезком тишины в середине мелодии. Оборванными краями вырванных страниц. Не ищите их. Они пропали.

        Доверься себе

        - Получается?
        Кто-то махал рукой у Неверфелл перед лицом. Она недоуменно заморгала, вглядываясь в мутный коллаж сливающихся друг с другом лиц. Машинально оттолкнула светильник-ловушку, который почти касался ее щеки. Каменные лица смотрели на нее без всякого выражения, слабый свет выхватывал из полумрака щербатые зубы, оспины на коже, бледные рубцы и закорючки шрамов. Неверфелл крепко держали за плечи, чтобы она не упала.
        - Кто вы?  - шепотом спросила она.
        Они переглянулись, на лицах не дрогнул ни единый мускул. «Чернорабочие,  - подумала Неверфелл.  - Это чернорабочие. Но почему они здесь? И почему здесь я? Как я сюда попала? Я помню, что разговаривала с Клептомансером, а потом…»
        - Они рядом!  - закричал кто-то.
        Послышались град ударов и грозные требования немедленно открыть дверь.
        - Нам нужно уходить,  - бросил мужчина, державший Неверфелл за шиворот.  - Сейчас же!
        Полдюжины рук внезапно отпустили ее, так что Неверфелл покачнулась, потеряв равновесие. Чернорабочие устремились к неприметной двери в противоположной стене. Бросив последний взгляд на Неверфелл, они скрылись за ней и, судя по грохоту затворов, заперли снаружи.
        Не успела Неверфелл опомниться, как распахнулась еще одна дверь - побольше, в паре метров от нее. Комнату заполонили вооруженные мужчины. Неверфелл отскочила назад и едва не упала, споткнувшись о табурет. Бежать было некуда. Прятаться негде.
        - Вот она!  - Предводитель стражников схватил Неверфелл за руку и поднес светильник к ее лицу.  - Смотрите, мы нашли ее. Наконец-то! Оцепите район. Может, получится поймать остальных! Ломайте вон ту дверь, посмотрим, куда она ведет.
        - Что у нее в руке?
        Неверфелл посмотрела вниз и увидела, что сжимает деревянный стаканчик. Стенки его влажно поблескивали. На языке Неверфелл еще сохранился смутно знакомый вкус.
        Стражник выхватил стаканчик у Неверфелл, перевернул, понюхал и выругался:
        - Проклятие! Она что-то выпила. Скорее тащите ее к лекарям, это может быть яд. Чилдерсин с нас шкуру спустит, если мы не доставим девчонку живой.
        Чилдерсин. Это слово помогло Неверфелл сбросить оцепенение. Люди, схватившие ее, работали на Чилдерсина. Теперь она начала прислушиваться к их разговорам.
        - Похоже, они все забрали с собой. Наверное, в конце концов решили, что девчонка им не нужна.
        - Ладно, это уже не важно. Мы получили то, за чем пришли. Все на выход!
        Стражники обступили Неверфелл плотным кольцом, отрезая путь к бегству. У каждого в руке блестел меч. Ее схватили под мышки и выволокли из комнаты в коридор.
        «Что я здесь делаю?» Неверфелл судорожно пыталась вспомнить хоть что-то, но соскальзывала с гладкого склона памяти, как кошка со стены из отполированного мрамора. Ее руки были черными от грязи, ногти обломанными, кожу покрывали неизвестно откуда взявшиеся порезы и шрамы. Выкрашенные в черный цвет волосы отросли почти до пояса. А запястье обвивал плетеный браслет из бечевки.
        - Скорее! Нужно увести девчонку отсюда! Следствие наступает нам на пятки. Еще не хватало, чтобы они ее забрали!
        Стражники выскочили на улицу Нижнего города, и Неверфелл предприняла запоздалую и обреченную на провал попытку сбежать. Ее тошнило, ноги подкашивались. Когда она закрывала глаза, чтобы моргнуть, на внутренней стороне век вспыхивали пурпурные спирали.
        Неверфелл грубо затолкали в закрытый паланкин вроде тех, в которых перевозили Картографов. Она услышала, как звякнули цепи и щелкнули замки, но все равно несколько раз толкнула дверь плечом. Безнадежно.
        «Я говорила с Клептомансером»,  - в отчаянии подумала она. Но память сохранила только первую половину разговора, все последующие воспоминания исчезли. И даже то, что она помнила, как будто выцвело. Неверфелл знала, что она говорила и что делала, но даже не догадывалась о причинах, толкнувших ее на это.
        «У меня был зародыш плана, точно был. Вот почему я пошла к Клептомансеру. Я очень старалась об этом не думать… и теперь понятия не имею, что это вообще был за план. Так в чем же он заключался? И когда все пошло не так?»
        - Эй!  - Она заколотила по стенке паланкина.  - Кто-нибудь, позовите Следствие! Я Неверфелл! Я здесь!
        Голос был хриплым, и вряд ли кто-нибудь ее услышал. Хотя Неверфелл прекрасно понимала, что встреча со Следствием не сулит ничего хорошего, ее внезапно охватило жгучее желание любыми средствами остановить Максима Чилдерсина. Но никто не ответил на ее крики.
        Стражники быстро несли паланкин по улицам, ничуть не заботясь об удобстве единственной пассажирки. Неверфелл мотало во все стороны, и будь у нее в желудке хоть что-нибудь, ее бы непременно вырвало. Наконец дверь отворилась, и Неверфелл втащили в кипенно-белую комнату. Бордюры на стенах выглядели знакомо. Неверфелл поняла, что ее снова принесли во дворец.
        Перепуганные лекари торопливо осмотрели ее глаза, язык и уши, посетовали на красневшие на коже блошиные укусы, потом аккуратно потыкали Неверфелл иголками, дабы убедиться, что конечности не утратили чувствительность. Затем ей дали рвотное. Желудок Неверфелл мучительно сжался, но только и всего. Тогда лекари через воронку залили ей в рот воду, и Неверфелл начало рвать прямо на платье.
        Когда она наконец отдышалась, то заметила, что из кресла, стоявшего у дальней стены, за ней все это время украдкой наблюдали. Неверфелл вытерла воду с лица, откинула волосы назад и дерзко выпрямила плечи, надеясь сохранить хоть каплю достоинства. Хватит прятать лицо. Она устала от игр.
        - Рад видеть тебя, Неверфелл,  - сказал Максим Чилдерсин. Одетый в серебристый камзол с высоким воротником, он живо напомнил Неверфелл великого дворецкого.  - Никогда бы не подумал, что на твои поиски уйдет столько времени и сил. Должен признать, я не сразу догадался, где ты прячешься.
        - Как вы меня нашли?  - прохрипела Неверфелл.
        - А!  - Максим Чилдерсин вытащил из кармана несколько писем.  - На этот вопрос ответить довольно легко.
        Он развернул одно и протянул его Неверфелл. Она пробежалась глазами по словам, в спешке накорябанным углем на дешевой бумаге:

        Дорогая Зуэль. Если оставаться и в самом деле опасно, ты должна спрятаться вместе с нами. Сожги это письмо после прочтения. Я прячусь на складе возле личинкомольной мельницы в мусорном квартале.

        Неверфелл не помнила, чтобы она это писала, но почерк был точно ее. Сердце рухнуло в бездонный колодец.
        - Преданность,  - тихо проговорил Чилдерсин.  - Твоя главная слабость. Как и преступная склонность снова и снова доверять друзьям.
        Он сложил письмо и убрал к остальным.
        - Но ты должна понять, что Зуэль тоже верна своей семье. И эта верность неизбежно берет верх над прочими чувствами.
        «Он лжет,  - в отчаянии подумала Неверфелл.  - Зуэль не могла обманом выведать, где я прячусь, чтобы потом выдать меня Чилдерсину. Он выкрал письма. И теперь лжет». Максим Чилдерсин наблюдал за ее лицом с невозмутимостью, сквозь которую проглядывало сочувствие. «Но с чего я взяла, что оно искреннее? Возможно, это очередная ложь, которую он примеряет, как шляпу».
        - Мне очень жаль,  - сказал Чилдерсин, и голос его звучал так, будто ему действительно жаль.  - Но как подруга Зуэль ты должна порадоваться за нее. Она сделала верный выбор, который благотворно отразится на ее карьере. Теперь я официально назвал ее своей наследницей.
        Губы Чилдерсина извивались в улыбке, как мурены, рыскающие по морскому дну в поисках добычи.
        - Но, думаю, утешением послужит то, что мастер Грандибль оставался верным тебе до самого конца, - добавил он.
        - До самого… конца?  - прошептала Неверфелл.
        - Да. Полагаю, тебе известно, что он изо всех сил делал вид, что ты прячешься в его пещерах? Осмелюсь сказать, что он пытался защитить тебя, отвлекая внимание на себя. Он продержался против объединенных сил Следствия куда дольше, чем кто-либо ожидал. И когда они наконец прорвались внутрь, мастер Грандибль решил, что живым не сдастся. Мы не знаем, какую комбинацию сыров он применил для того, чтобы подорвать несущие колонны и обрушить туннели.  - Чилдерсин вздохнул.  - Следствие до сих пор разбирает завалы.
        Горло Неверфелл сдавило, пальцы сами сжались в кулаки. Она так старалась защитить мастера Грандибля, но принесла ему только горе…
        - Что ж…  - Мастер Чилдерсин бросил взгляд на часы.  - Боюсь, я больше не могу с тобой болтать. Нам обоим еще нужно подготовиться к большому слушанию, а до него осталось меньше часа.
        - Что?!
        Максим Чилдерсин мог говорить только об одном слушании - том, на котором Следствие должно было представить результаты расследования и вынести вердикт, отравили великого дворецкого или нет.
        Но слушание не может состояться сегодня, до него еще два месяца. А если оно сегодня… значит, она потеряла два месяца. Полностью о них забыла.
        - Ты заставила меня поволноваться. Признаюсь, я даже испугался, что ты сможешь скрываться до самого слушания. Но, кажется, ты так и не научилась выбирать союзников. Твои грязные друзья предали тебя в самый последний момент.
        Неверфелл стиснула зубы. Эрствиль никогда бы ее не бросил. Но вдруг с ним что-то случилось? Пожалуйста, пусть он будет жив…
        - Я был бы рад еще с тобой побеседовать,  - продолжал Чилдерсин.  - И многое хотел бы обсудить. Например, не ты ли пыталась заказать несколько десятков очков с закопченными линзами, треногу, спиртовой уровень, арбалет и кучу веревок? И правда ли, что ты общалась с Клептомансером? Его тело все-таки нашли. Полагаю, ты слышала об этом.
        Неверфелл почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Ее начала бить мелкая дрожь.
        - Судя по всему, нет,  - сказал мастер Чилдерсин, внимательно глядя на нее.  - Ты действительно смогла привлечь его на свою сторону? Откровенно говоря, я впечатлен. Если тебе от этого станет легче, я приказал забальзамировать тело и выставить в Палате диковин. Подобный талант не заслуживает забвения.
        - Вы не позволите мне выступить на слушании.  - На Неверфелл вдруг снизошло спокойствие. Свет будто переполнял ее изнутри. Она злилась, злилась так сильно, что все страхи сгорели в огне ее ярости, как комочки шерсти в печи.  - Только не сейчас.
        - Почему же не позволю? Ты выступишь перед двором и расскажешь, со всей свойственной тебе искренностью и убедительностью, что у тебя не было никакой возможности принять противоядие, пока ты работала дегустатором великого дворецкого. Ты скажешь, что ничего не ела и не пила у мадам Аппелин и что никто не давал тебе противоядие во сне, потому что ты спала в комнате, запертой изнутри. Ты подтвердишь все, что я говорил эти два месяца.
        - Вы дадите мне Вино, верно?  - бесцветным голосом произнесла Неверфелл. После всего, что она вынесла, защищая свои воспоминания, неизбежность расставания с ними казалась особенно жестокой.
        - Боюсь, у меня нет иного выхода. Ты забудешь все, что случилось после смерти великого дворецкого. Конечно, нам потребуется история, объясняющая твою внезапную амнезию. Давай-ка подумаем… Предположим, похитители, которые удерживали тебя два месяца, решили стереть твои воспоминания, чтобы ты не смогла их опознать, но не рассчитали силу Вина. Когда тебя спасли, ты была в состоянии шока и пришла в себя прямо перед слушанием… Ну как, звучит правдоподобно?  - спросил Максим Чилдерсин, уже зная ответ.
        У Неверфелл пересохло во рту.
        - Сказать по правде,  - продолжал винодел,  - я не в восторге от того, что приходится стирать тебе память. За относительно короткий промежуток времени ты стала совершенно другим человеком, личностью интересной и достойной восхищения. Вино скоро принесут, ты выпьешь его и превратишься обратно в милую, доверчивую, беспомощную девочку… Да ты и сама помнишь, какой была раньше. Та, кем ты стала, исчезнет. Потому я хотел попрощаться с ней.  - Он грустно улыбнулся и направился к выходу.
        - Понимаю.  - Неверфелл почувствовала, что ей нечем дышать.  - Мастер Чилдерсин?
        Винодел обернулся у самого порога, рука в перчатке уже легла на ручку двери.
        - Что такое, Неверфелл?
        - Вы не победите, мастер Чилдерсин. Я вам не позволю.
        - У тебя нет плана,  - мягко сказал Чилдерсин.  - У тебя нет союзников. У тебя нет свободы. И очень скоро ты и вовсе забудешь, почему хотела мне помешать.
        - И все же я вас остановлю.  - В груди у Неверфелл поднималась горячая волна, и вместе с ней возвращалась вера в свои силы.  - Остановлю. Посмотрите на меня, мастер Чилдерсин. Посмотрите мне в лицо и скажите, что я блефую.
        Чилдерсин вперил в нее долгий взгляд - и так ничего и не сказал. Вместо этого он слегка покачал головой и молча вышел из комнаты.

        Наконец лекарей сменили служанки Чилдерсинов в форменных платьях. Они принесли ванну, ведра воды и брусочки рассыпчатого мыла, завернутые в розовые листья. Неверфелл позволила себя раздеть - служанки суетились вокруг, а она наблюдала за ними как будто со стороны. Мысленно она вернулась в свой первый день у Чилдерсинов. Тогда ее точно так же раздевали и мыли, а ей казалось, что ее спасли. Только теперь Неверфелл поняла, что происходило на самом деле. Чилдерсины чистили и полировали инструмент. Скоро они сотрут ей память, и она снова преисполнится благодарности к своим спасителям и будет смотреть на них большими невинными глазами.
        Неверфелл заметила, что горничные стараются не встречаться с ней взглядом. Если же им случалось посмотреть на ее лицо, они ежились и отворачивались. Наверное, глядеть на нее было слишком больно, совсем как когда она сидела в клетке Следствия.
        Погрузившись в пустые мысли, Неверфелл едва не упустила из виду клочок бумаги, вплетенный в тонкую косичку, которую почти скрывали крысиные хвостики ее волос. Когда служанка прошлась частым гребнем по спутанной шевелюре Неверфелл, клочок высвободился и упал на пол. Неверфелл краем глаза заметила на нем серые загогулины, отдаленно напоминающие буквы.
        Она торопливо прикрыла бумажку ногой и, убедившись, что никто не смотрит, украдкой запихнула под ванну.
        - Пойдем, милая.
        Старшая горничная помогла ей залезть в воду, после чего Неверфелл принялись намыливать и тереть. От краски для волос вода стала фиолетовой. Но Неверфелл могла думать только о клочке бумаги. Она все время боялась, что кто-нибудь заметит его, удивленно вскрикнет, вытащит из-под ванны. Ей оставалось только благодарить служанок за то, что они брезговали смотреть ей в лицо. Иначе они бы сразу поняли, что она что-то скрывает.
        Наконец Неверфелл вылезла из воды. Когда ее обтирали полотенцем, она наклонилась - якобы почесать палец на ноге,  - быстро подобрала бумажку и зажала в кулаке.
        Только вытерев ее насухо, нарядив в знакомое зеленое платье и причесав, служанки ненадолго оставили Неверфелл одну. Она дрожащими пальцами развернула серый клочок и поднесла его к светильнику, чтобы разобрать едва различимые слова. «Все будет хорошо. Доверься себе»,  - было написано ее собственным почерком.

        Вскоре стало предельно ясно, что одну Неверфелл больше не оставят. Ее под охраной препроводили к паланкину и заперли внутри. Пока его несли куда-то, Неверфелл сворачивала и разворачивала записку.
        «Все будет хорошо. Доверься себе».
        Что это могло значить? В смысле, «все будет хорошо»? В чем она должна себе довериться?
        Неверфелл прокручивала в голове сценарий за сценарием. Чилдерсины собирались напоить ее Вином. Возможно, она успеет опрокинуть бокал, или выплюнуть Вино, или выблевать его, прежде чем оно успеет стереть ее воспоминания.
        Паланкин остановился.
        - А вот и вы, мисс. Она внутри.
        Загремели запоры, дверь отворилась, и Неверфелл бросилась наружу, надеясь побороться за свою свободу. Но стражники были готовы к подобной выходке. Они скрутили Неверфелл и заставили стоять почти смирно. Удары атласных туфелек не причиняли им вреда. Взгляд Неверфелл почти тут же наткнулся на девочку, которая замерла чуть поодаль.
        Неверфелл смотрела на Зуэль Чилдерсин, и сердце ее медленно разваливалось на куски. В лице Зуэль не было ни жалости, ни испуганной бледности, ни намека на внутреннюю борьбу. Тон всему задавала аккуратная, исполненная уверенности улыбка, которая так шла племяннице Максима Чилдерсина. В руке она держала заткнутый пробкой фиал.
        - Откройте ей рот,  - приказала Зуэль.  - И держите крепче. Мы же не хотим, чтобы Вино запачкало зеленый шелк.
        Неверфелл прижали к стенке паланкина. Стражник зажал ей нос, вынуждая хватать воздух ртом. Зуэль подошла, ступая осторожно, с присущим ей изяществом. На ней было платье из той же серебристой ткани, что и камзол Максима Чилдерсина.
        - Мне очень жаль,  - сказала Зуэль, хотя голос ее говорил об обратном. Слова звенели холодно и мелодично, как золотые колокольчики.  - Но ты простишь меня, я знаю. Через несколько минут ты ни в чем не будешь меня винить.
        Неверфелл рванулась, но Вино уже заструилось по языку, и стражник силком закрыл ей рот, так что пришлось глотать.

        Забившись в паланкин, Неверфелл попыталась выплюнуть Вино, хотя знала, что уже слишком поздно. Пьянящий вкус водяными лилиями расцветал на языке, аромат стремительно окутывал все ее существо. Неверфелл чувствовала, как Вино искрами пронизывает ее воспоминания, и боялась, что оно в любой момент начнет их сжигать.
        - Имя!  - рявкнул кто-то снаружи.
        - Дегустатор Неверфелл, прибыла свидетельствовать…
        - А, дегустатор! Ее все уже ждут, давайте, быстрее несите ее в зал.
        Носильщики пустились бегом, паланкин затрясло.
        «Помни,  - твердила про себя Неверфелл,  - Максим Чилдерсин убил великого дворецкого. Не смей забывать об этом. Чилдерсин - убийца».
        Дверца паланкина распахнулась, дворцовые слуги в белых ливреях практически выдернули ее наружу и подхватили под руки. Неверфелл почти волокли по широкому коридору, так что ее ноги едва касались пола.
        «Потерпи еще чуть-чуть,  - умоляла Неверфелл свою память.  - Еще немного, только чтобы успеть рассказать всем правду».
        Тяжелые двери из красного дерева открылись ей навстречу, и Неверфелл наполовину ввели, наполовину втащили в Зал смирения. Там было гораздо светлее, чем в прошлый раз, и она наконец смогла его рассмотреть. Зал смирения представлял собой огромный амфитеатр с длинными рядами сидений. Неверфелл находилась в самой нижней его точке, на маленьком, залитом светом каменном помосте, обнесенном деревянным поручнем. Из-за него у Неверфелл возникло ощущение, что она - зверек в клетке, выставленный на всеобщее обозрение.
        Собравшиеся в зале придворные и в самом деле откровенно ее разглядывали. Неверфелл плыла в море лиц, наполовину скрытых биноклями и лорнетами. В воздухе витал слабый запах Паприкотки. Очевидно, те, кому достались места на задних рядах, использовали обостряющую слух специю, чтобы не пропустить ни слова.
        Неверфелл схватилась дрожащими руками за поручень, в глазах помутилось. В голове словно что-то горело. Неверфелл зажмурилась, но она ничего не могла поделать со всепроникающим Вином. Оно вошло в полную силу и теперь обрабатывало ее воспоминания.
        Когда Неверфелл открыла глаза, все вокруг выглядело иначе. Исчезли фиолетовые спирали, ее больше не терзали сомнения. Неверфелл отпустила несчастный поручень, в который вцепилась мертвой хваткой, и медленно огляделась. Слева, на черной железной платформе, украшенной коваными ветками шиповника, стояла следовательница Требль. Ее Лицо сохранило бульдожье упрямство, но волосы стали абсолютно белыми. На такой же платформе справа от Неверфелл стоял Максим Чилдерсин в серебристом камзоле. Пробежавшись глазами по роскошно одетому собранию, Неверфелл увидела скопление бордового. Не иначе как Чилдерсины явились на слушание в полном составе.
        - Неверфелл из внешнего мира,  - громко обратилась к ней Требль.  - Ты готова дать показания?
        - Да,  - ответила Неверфелл.  - Готова.
        - Прекрасно.  - Следовательница Требль встала и наклонилась вперед, всей своей позой давая понять, что каждое слово Неверфелл подвергнется испытанию огнем и мечом.  - Два месяца назад ты давала показания Следствию. И ты заявила, что за все время работы у великого дворецкого у тебя не было возможности принять противоядие. Верно?
        - Да.
        - Тогда мой первый вопрос…
        - Да,  - перебила ее Неверфелл.  - Я так сказала. Но я ошиблась.
        Пробежавшие по рядам взволнованные шепотки за какие-то секунды переросли в беспокойный гул. Неверфелл видела, как принявшие Паприкотку придворные в задних рядах в панике прикрывают уши, чтобы уберечь их от неожиданного шума.
        - Что?!  - Требль от изумления на миг утратила всю свою строгость.
        - Меня обманули. Максим Чилдерсин и мадам Аппелин. Я узнала о том, что они сделали, и сбежала, поскольку не могла скрыть это от них.
        Застывшее Лицо Максима Чилдерсина демонстрировало предназначенное для Неверфелл выражение дружелюбия и поддержки. Позабыв об этом, он смотрел туда, где сидел клан виноделов. Неверфелл догадывалась, кого он ищет среди домочадцев. Но она не сомневалась, что светловолосую девочку в серебристом платье он там не найдет. Скорее всего, Зуэль скрылась сразу после того, как напоила ее Вином.
        Сердце Неверфелл билось так сильно, что она почти слышала его бархатистые удары о грудную клетку. Она никогда не чувствовала себя такой могущественной и такой спокойной. Воспоминания, к которым прикоснулось Вино, вспыхивали алым и золотым, но не сгорали, а, наоборот, пробуждались к жизни. Она не забывала. Она вспоминала.

        Память раскрывалась, подобно цветку навстречу солнцу. Неверфелл вспомнила, как несколько недель назад она разговаривала с Зуэль в закрытом паланкине.
        - Ты правда хочешь этого?  - Зуэль нервно мнет шелковые перчатки, лицо ее белое как мел.  - Хочешь, чтобы дядя Максим поймал тебя?
        - Другого пути нет. Если я хочу обратиться ко двору, мне нужно выступить на слушании. А чтобы дожить до слушания, нужно убедить твоего дядю, что я буду свидетельствовать в его пользу. И поскольку мы не можем позволить ему разгадать наш план, я и сама должна о нем забыть - чтобы он ничего не прочитал на моем лице. Последние два месяца придется стереть из моей памяти. Хотя бы ненадолго.
        Зуэль вздыхает:
        - Хорошо. Я сделаю все, что от меня зависит. Пусть дядя Максим думает, что я работаю над Вином, которое сотрет твою память и избавит тебя от подозрений. Я постараюсь подменить его Вином, пробуждающим воспоминания, чтобы к тебе вернулось все, что нужно. Очень важно правильно рассчитать время. Ты должна вспомнить о нашем плане прямо перед слушанием. Поэтому нельзя допустить, чтобы тебя поймали раньше.
        - Спасибо, Зуэль.  - Неверфелл молчит, собираясь с духом.  - И прости… прости, если я скажу тебе что-ни-будь плохое, когда лишусь памяти. Наверное, я буду думать, что ты предала меня.
        - Неверфелл, откуда ты знаешь, что я тебя не предам?  - тихо спрашивает Зуэль.
        Неверфелл пожимает плечами:
        - Просто знаю, и все.

        «Ко мне вернулись не все воспоминания,  - подумала Неверфелл.  - Но я уверена, на то есть причина. Я себе доверяю. И точно знаю, что должна сказать».

        Голуби и кошки

        Хотя следовательница Требль многое повидала на своем веку, ей потребовалось целых три секунды, чтобы справиться с потрясением. После смерти великого дворецкого она терпела поражение за поражением. И теперь была практически оглушена свалившейся на нее удачей.
        Требль так до конца и не разгадала план Максима Чилдерсина. И тем не менее она была на тысячу процентов уверена, что заявление Неверфелл в него не входило.
        - Остановите слушание!  - кричал он.  - Девочка искренне верит в то, о чем говорит, но ее разум пострадал из-за тяжких испытаний, которые она вынесла в заточении у чернорабочих…
        Требль заметила, как рука винодела потянулась к пуговице на камзоле, и к ней резко вернулось хладнокровие. Возможно, это был всего лишь безобидный жест, но куда вероятнее - сигнал убийце, который должен лишить девочку жизни, прежде чем она скажет еще хоть слово. Орудие Чилдерсина обернулось против него самого, а значит, пришло время от него избавиться.
        Требль дважды постучала по балюстраде, подавая сигнал своим людям. Она тоже заранее позаботилась о защите свидетельницы. Что ж, посмотрим, все ли она предусмотрела.
        - Пусть девочка говорит!
        - …я ни о чем не догадывалась, пока Боркас, ученица мадам Аппелин, не сказала, что нашла мой наперсток где-то в туннелях создательницы Лиц. А потом я вспомнила про туфли, стоявшие рядом с кроватью, и окончательно убедилась, что она говорит правду. Тогда я сбежала и начала собственное расследование…
        Неверфелл говорила быстро и старалась не обращать внимания на почти незаметные жесты, которыми время от времени обменивались Требль и Чилдерсин. Она слишком хорошо представляла, что за молчаливая битва разворачивалась у нее за спиной.
        Сердитая оса повисла в воздухе перед ее лицом, выпятив жало для атаки. Неверфелл испуганно отшатнулась, но секундой позже мимо с грацией маятника пронеслась большая летучая мышь, и оса исчезла.
        Требль взмахнула рукой, и в рядах зрителей послышался глухой деревянный стук, за которым последовал тонкий жалобный вскрик.
        - Продолжай,  - приказала она Неверфелл.
        - И за последние два месяца я выяснила довольно много интересного.  - Под воздействием Вина воспоминания раскрывались, как книги.  - Сложнее всего было найти образцы яда. Его испытывали на чернорабочих, которые сошли с ума и убили своих близких. Но, разумеется, после этого они либо сразу умерли, либо их казнили, и никто не позаботился о том, чтобы сохранить тела. К счастью, оказалось, что отравители выкинули остатки яда в ближайший мусорный желоб. Нам всего-то нужно было найти на свалке место, где крысы убивали друг друга. Мы сохранили парочку для вас, госпожа следовательница, правда, они уже умерли. Но думаю, яд в них остался. И это еще не все.
        Неверфелл набрала в грудь воздуха, чтобы перейти к последнему обвинению. Отравленный дротик просвистел в опасной близости от ее уха.
        - Я знаю секрет Чилдерсинов. Знаю, почему они выше, сильнее и умнее прочих жителей Каверны, знаю, почему они никогда не выбиваются из ритма времени. Мастер Чилдерсин исправно снабжает своих домочадцев волшебным средством, которое поставляет с поверхности контрабандой. И держит все в тайне, чтобы у членов его семьи было преимущество перед остальными. Ему даже пришлось убивать людей, чтобы сохранить свой секрет.
        Чилдерсины пользуются чудодейственным лекарством вот уже семь лет. Они пышут здоровьем, пока остальные бледнеют, хиреют и сходят с ума от безвременья. И Чилдерсины ни с кем не собираются делиться источником своего превосходства.
        Смятенные шепотки стремительно перерастали в возмущенный ропот. Новость об убийстве великого дворецкого потрясла придворных, и они торопились пересмотреть заключенные ранее союзы. Но последние слова Неверфелл пробудили в них зависть и гнев. Придворные поняли, что от них семь лет прятали сокровище, и теперь чувствовали себя оскорбленными и обделенными. Бордовое пятно Чилдерсинов вытянулось острием копья и медленно продвигалось к ближайшему выходу, проталкиваясь сквозь толпу недовольных.
        - Этот суд превратился в балаган! Я требую отложить слушание!  - крикнул Чилдерсин, и прежде чем кто-либо успел понять, что происходит, винодел покинул Зал смирения, громко хлопнув за собой дверью.
        - Стража!  - взревела Требль.  - Задержите его!  - Затем она повернулась к Неверфелл.  - Расскажи мне о чудодейственном средстве. Где оно?
        - Боюсь, этого я вам сказать не могу,  - кротко ответила Неверфелл.  - И между нами говоря, сейчас вам следует волноваться совсем не об этом. Видите ли, веселье только начинается…

        В голове у Неверфелл вспыхнуло новое воспоминание. Она сидит с Клептомансером на узкой каменной ступеньке и болтает ногами над пропастью. Вокруг них, как чаинки во взбаламученном чае, носятся летучие мыши.
        - Ты же много чего знаешь о дворе?  - спрашивает она.  - Ведь столько лет ты заставлял муравьев выдавать свои тайны, похищая то, что для них важно.
        - Что именно тебя интересует?  - уточняет Клептомансер.
        - Секреты. Не важно какие, главное, чтобы их тщательно оберегали. Мы же собираемся устроить большое развлечение. Погрузить двор в хаос. Пусть займутся друг другом, вместо того чтобы ловить нас. Мне нужно как можно больше кошек, чтобы запустить их в голубятню.
        Лицо Клептомансера остается спокойным и невозмутимым, но Неверфелл кажется, что где-то в глубине души он улыбается.
        - Кошки,  - шепчет он.  - Да, думаю, кошек я смогу достать.

        - …потому что прямо сейчас семья Лоссбегосс намеревается убить Квельтов при помощи отравленного мыла,  - с энтузиазмом пустилась в объяснения Неверфелл.  - А Квельты ничего не замечают, потому что заняты подготовкой к вторжению в Хрупкоскальный округ, в котором, кстати, нет никаких алмазных жил - эту ложь распустил альянс Тарквиниев. А, и вероятно, грядет большая битва между изготовителями мазей за оставленный старым Тобиасом запас Тысячелетних масел. Вот это как раз не пустой слух, он в самом деле спрятал их в больших часах на Чеканном перекрестке, если вы еще не знаете…
        Зал смирения окончательно перестал соответствовать своему названию. И без того трещавшие по швам союзы развалились.
        - К порядку!  - кричала Требль.  - Девочка, твои показания не относятся к делу! Немедленно расскажи мне про чудодейственное лекарство!
        - Мне очень жаль, следовательница, но я не могу. Уверена, я сказала все, за чем пришла.
        - Боюсь, ты не в том положении, чтобы это решать.
        - Следовательница,  - медленно проговорила Неверфелл,  - неужели вы думаете, что я пришла бы на слушание, если бы у меня не было возможности отсюда выбраться?
        - Что? О чем ты?
        - Пока не знаю.  - Неверфелл одарила следовательницу широкой улыбкой, ослепительной и безумной, как солнечное суфле.  - Вы любите сюрпризы? Вот я, например, очень люблю.
        Честно говоря, то, что случилось потом, стало полной неожиданностью для всех в зале, включая Неверфелл. Посреди темного, ощерившегося клыками сталактитов потолка внезапно распахнулся потайной люк. Из него прямо на помост, где стояла Неверфелл, с шелестом спустился трос. По тросу с металлическим жужжанием соскользнул приземистый человек в блестящем костюме и причудливом шлеме с выпученными очками и с глухим лязгом приземлился точно рядом с Неверфелл.
        - Хватайте…  - начала было Требль.
        Закованная в металл рука обхватила Неверфелл за талию. Пальцы в перчатках дернули рычаги на поясе.
        - …эту…
        Неверфелл рывком взмыла в воздух, увлекаемая своим неожиданным спасителем вверх по тросу. Каменный помост остался далеко внизу, окруженный морем застывших лиц.
        - …девчонку!  - закончила оглушительным воплем Требль, бессильно наблюдая, как Неверфелл и человек в костюме исчезают среди сталактитов.
        Крышка люка захлопнулась, отрезав Неверфелл от Зала смирения. Она обнаружила, что сидит в тесном, затхлом помещении, битком набитом сколоченными крест-накрест досками. Спаситель наконец отпустил ее и отстегнул пояс от троса.
        - Это ты!  - воскликнула Неверфелл, отдышавшись.  - Это же ты?
        - Какого ответа ты ждешь?  - Шлем заглушал и искажал голос, но Неверфелл все равно его узнала.
        - Ты жив!
        - Ты говоришь очевидные вещи,  - невозмутимо заметил Клептомансер.
        - Где мы?
        - Проход построил великий дворецкий.  - Раздавшийся за спиной тихий голос заставил Неверфелл подскочить и оглянуться. К ним подошли трое дворцовых слуг; один запечатывал люк.  - Помнишь, мы говорили тебе, что он старался предусмотреть все. В частности, он не исключал, что однажды его свергнут и будут судить в Зале смирения.
        - Я не могу остаться.  - Клептомансер шагнул к Неверфелл и пожал ей руку.  - Все происходит согласно расписанию. И если я хочу воспользоваться хаосом, который ты устроила, мне нужно заняться воплощением своего плана. Удачи с восстанием!
        - Эм-м… спасибо… спасибо тебе,  - прошептала Неверфелл. Только когда Клептомансер перескочил через доски и устремился в темноту, до нее дошел смысл его последних слов.  - Погоди! Что еще за восстание?
        - На объяснения нет времени,  - тихо ответил дворцовый слуга.  - Вот, лучше выпей.
        Он вручил Неверфелл крошечный сосуд с дымным, закручивающимся в спирали вином. На этикетке ее почерком было написано: «Не беспокойся. Выпей меня».
        Неверфелл, не раздумывая, откупорила фиал. Мир содрогнулся, и в голове звездами вспыхнули новые воспоминания.
        - А-а-а-а! Теперь понятно, что за восстание.

        Требль влетела в главное управление Следствия, телохранители в пурпурной форме едва за ней поспевали. Судя по всему, Требль была единственной, кто пытался разобраться в происходящем и вернуть хотя бы подобие порядка.
        После невероятного исчезновения Неверфелл Зал смирения мгновенно опустел. Фракции и семьи разбежались кто куда: одни спешили укрыться от гнева бывших союзников, другие преследовали первых, третьи торопились извлечь выгоду из ситуации. Были и те, кто воспользовался случаем, чтобы свести личные счеты. А некоторые предпочли и вовсе затаиться и переждать бурю.
        Сбивчивые разоблачения Неверфелл произвели эффект разорвавшейся бомбы. Разумеется, озвучь их кто-нибудь другой, придворные сто раз подумали бы, не провокация ли это. Но одного взгляда на лицо Неверфелл хватало, чтобы понять: она говорит правду.
        - Девчонка специально это сделала!  - прошипела Требль.  - Точно говорю! Но зачем? Зачем выдавать Чилдерсина, а потом затевать подобное? Она же помешала нам его схватить! И теперь он, несомненно, попытается обернуть случившееся в свою пользу. Всем быть начеку! Чилдерсин в ближайшее время снова попытается убить ме…
        Инстинкты редко подводили следовательницу Требль. Она услышала бряцание металла справа и слева и кинулась на пол, прежде чем успела понять, что это звук доставаемых из ножен мечей. Поглядев вверх, Требль увидела, что телохранители в попытке прикончить ее умудрились заколоть друг друга. Теперь они оседали на землю, один перед смертью даже успел натянуть удивленное Лицо.
        - Да что ж такое-то!  - ворчала Требль, поднимаясь на ноги.  - Гранит и щебень! Здесь хоть кто-нибудь работает на меня?!
        Она зашагала дальше, на ходу смачивая Духами запястья и кожу за ушами. Это были не мягкие вкрадчивые ароматы, которые так любили при дворе. Нет, эти Духи предназначались для того, чтобы внушать ужас и подавлять волю. «С дороги. Я Пурпурная смерть. Я вижу вас насквозь, я вижу, как черви лжи копошатся в ваших сердцах».
        - Следовательница Требль!
        Кинувшийся к ней подчиненный испуганно дернулся, едва его ноздрей коснулся аромат Духов.
        - В чем дело, Меллоуз?  - рявкнула она.
        - Чернорабочие!  - запинаясь, пролепетал он.
        - Что с ними?
        - Их сотни и сотни. Они восстали и прорываются в Верхний город. Уже прошли Бледное место, Гамметов ручей, Распутье и Корчи. В последний раз их видели у Черпаков…
        - Они направляются во дворец,  - пробормотала Требль.  - Вот что задумала девчонка! Она хотела, чтобы мы вцепились друг другу в глотки. Решила, что так у этой груды отбросов появится шанс на победу. Защищайте ворота и хранилища! Они не должны добраться до Настоящих деликатесов, иначе мы не сможем их усмирить.
        Требль уже поняла, что с поимкой Чилдерсина придется подождать.
        Вскоре ее подозрения подтвердились. Долготерпеливые чернорабочие грязной пеной лезли из шахт и трещин, словно под городом закипал огромный котел. Требль пурпурной кометой металась по дворцу, распугивая стражников и придворных и призывая их готовиться к осаде.
        Новости поступали одна другой хуже. В трубах, обеспечивавших Каверну водой, гулял воздух. Департамент очистки отправил людей к поверхности - разобраться, в чем дело. Оказалось, что ремни, поднимавшие ведра с водой из Нижнего города, не движутся. Рудники оставили Каверну умирать от жажды.
        Вскоре подступающую волну чернорабочих можно было разглядеть от самых ворот дворца. Их были сотни, не тысячи, поднялась лишь часть Нижнего города, и все же эти люди представляли собой могучую силу. Лица они замотали тряпками, чтобы защититься от Духов.
        Никогда в жизни следовательница Требль так не жалела о том, что в Каверне запрещен порох. Она прекрасно понимала, чем вызван этот запрет, и в свое время хорошо потрудилась, выискивая и уничтожая образцы взрывчатого порошка, провезенного контрабандой. И все же на секунду или две Требль вообразила, как было бы чудесно отразить наступление бунтовщиков при помощи оружия, которое дымилось бы и ревело, как дивно было бы разметать ряды врагов роем металлических снарядов.
        Впрочем, в любом случае к битве они были подготовлены куда лучше грязных землекопов. Те шли в бой, вооружившись камнями, кирками и прочими инструментами. И все же не выказывали ни малейшего страха. Поглядев в подзорную трубу, Требль обнаружила, что бунтовщики, подступавшие к воротам, делали что-то странное со своими лицами. Они зачем-то оттягивали пальцами кожу под глазами и раздвигали уголки губ.
        По отдельности это выглядело даже смешно, но сотни искаженных лиц вселяли непонятную тревогу. Блестящая интуиция Требль буквально кричала о том, что она видит Лицо революции. «А значит, мы должны показать им Лицо власти, оскал которого они нескоро забудут»,  - решила она.
        - Без воды долгую осаду мы не выдержим,  - громко объявила Требль.  - Поэтому нужно разобраться с ними быстро. Разгоните их и перекройте пути в Нижний город, чтобы они не смогли вызвать подкрепление. Заманите их в незнакомые туннели и забаррикадируйте там без еды и воды. У них не останется иного выхода, кроме как сдаться. Смотрите! Они уже близко!
        Чернорабочие с ревом бросились к воротам, потрясая в воздухе своими нехитрыми орудиями. Но шквал арбалетных болтов и потоки кипящего масла заставили их отступить. Атака захлебнулась, не успев начаться; орда чернорабочих отхлынула назад.
        - Они бегут в Живописный проезд! Отлично! Заблокируем их в Коралловом районе.
        Подгоняемые специями, бурлящими в их крови, стражники кинулись выполнять приказ. Вскоре туннели были перекрыты деревянными баррикадами.
        - Посмотрим, как они запоют, когда начнут умирать от жажды,  - довольно проворчала Требль, вытирая пот со лба.  - Бьюсь об заклад, Нижний город и думать забудет о восстании, когда узнает, что у нас несколько сотен заложников.
        Ее замысел увенчался успехом. Это оказалось легко. Даже слишком легко. Требль усилием воли отогнала затрепыхавшегося внутри мотылька сомнения.
        - Эй вы там, идите, опросите слуг, не успел ли этот сброд попортить дворец.
        Но выполнить приказ оказалось не так-то просто. Стражники не смогли опросить слуг. Если уж на то пошло, они не смогли их даже найти. Во время атаки и поспешного отступления все дворцовые слуги будто испарились.

        Чилдерсины примчались домой, едва не загнав по дороге всех экипажных пони. За судьбу Максима Чилдерсина они не беспокоились. Если кто и мог выкрутиться самостоятельно, при помощи собственных мозгов, так это патриарх семейства виноделов.
        - Закройте все двери!  - крикнули старшие Чилдерсины слугам.  - Скоро здесь будет толпа недовольных. Мы должны приготовиться к долгой осаде.
        - Да, сэры!  - отозвалась миссис Хоулик.  - Мисс Зуэль уже рассказала нам, что случилось. Мы подготовились.
        - Зуэль уже вернулась?
        - О да, около получаса назад.
        Чилдерсины переглянулись. Никому и в голову не пришло, что Зуэль может вернуться в семейный дом. Все уже поняли, что Неверфелл выпила не то Вино, и ответственность за это целиком и полностью лежала на Зуэль. Лишь некоторые подозревали ее в намеренном предательстве, остальные полагали, что она перепутала сосуды, потом осознала свою ошибку и решила сбежать, прежде чем правда выплывет наружу. Впрочем, ни те, ни другие не испытывали добрых чувств к наследнице Чилдерсина.
        - Где она?
        - Кажется, я видела, как она идет в сторону Утренней гостиной. Мисс Зуэль сказала, что ей нужно поработать в лаборатории, и просила ее не беспокоить.
        - Она еще там?
        Секунду спустя старшие Чилдерсины уже мчались по коридору. Им всем пришла в голову одна и та же мысль: если они хотят избавиться от надоедливой любимицы главного винодела, лучшего момента не сыскать. Максим Чилдерсин отсутствовал, а Зуэль достаточно напортачила, чтобы ее родственникам не пришлось оправдываться в своих действиях. Золотые дни Зуэль остались в прошлом.
        - Будь у нее хоть капля мозгов,  - пыхтел на бегу один из старших племянников Чилдерсина,  - она бы укрылась у наших противников, а не стала бы забиваться, как крыса, в туннели, откуда нет… выхода…  - запинаясь, закончил он.
        Повернув за угол, они оказались в коридоре, куда выходили двери лабораторий. Все двери были распахнуты, и перед ними стояло с полдюжины бочек. Пол покрывала паутина из наспех нарисованных мелом кругов, пересекающихся линий и символов.
        Виноделы замерли в ужасе, не в силах постичь то, что открылось их глазам. Все их драгоценные проекты, большие, и маленькие, и обернувшиеся неудачей, стояли в коридоре. Вина пробудились и пришли в ярость из-за столь непочтительного обращения. Кое-как накарябанные символы с трудом удерживали их в узде - Вина уже почувствовали друг друга, и подобное соседство им пришлось не по нраву. Воздух сгустился и царапал кожу, как наждак. Неосторожный шаг мог спровоцировать Вина, а если полдюжины Настоящих Вин вступят в схватку, они прорвут ткань реальности с той же легкостью, с какой игривая кошка рвет занавеску.
        За дрожащим над бочками маревом Чилдерсины с трудом различили Зуэль. Она стояла на коленях и второпях дорисовывала последние знаки.
        - Зуэль!
        Девочка тут же вскочила и стремглав пустилась бежать. Арбалетный болт отбил кусочек стены там, где она стояла еще секунду назад.
        - ЗУЭЛЬ!
        Зуэль бежала, не оборачиваясь, до самой Утренней гостиной. Только там, плотно заперев дверь, она позволила себе перевести дыхание.
        Она с пользой потратила те полчаса, что ей удалось выиграть, но все-таки Зуэль надеялась, что дорога домой займет у остальных Чилдерсинов больше времени. Что ж, бочки с Вином должны будут их задержать. Теперь Зуэль беспокоилась лишь о том, что дядя Максим ускользнет от Следствия и вернется. Он-то быстро усмирит разгневанные Вина.
        «Поторопись, Неверфелл,  - думала она.  - Поторопись».

        Неверфелл торопливо шагала по секретному ходу великого дворецкого. Спешившие за ней слуги, пользуясь моментом, восполняли пробелы в ее памяти.
        - То есть мастер Грандибль жив?  - Неверфелл едва могла говорить от накатившего облегчения.
        - Да,  - подтвердил ее спутник.  - Он воспользовался тайным выходом. Наверное, тем, через который в свое время сбежала ты.
        - Кроличий лаз,  - прошептала Неверфелл.  - Хороший был кролик.
        Извилистый туннель в конце концов привел их к пыльному, обтянутому парчой трону, рядом с которым стояла большая бутылка воды и сундук с провизией стоимостью с маленькое королевство. Очевидно, все это оставили здесь на случай, если великому дворецкому придется какое-то время прятаться от своих подданных. Там же лежал грубый плащ с капюшоном и пара крепких башмаков на маленькую ногу. Неверфелл быстро оделась.
        - Это тоже возьми.  - Слуга достал из сундука крохотный фиал в форме слезы.  - Духи - на случай, если тебе потребуется срочно привлечь кого-нибудь на свою сторону. Люди мгновенно к тебе потянутся.
        - И будут думать, чего это я стою с зажатым носом,  - пробормотала Неверфелл, но фиал взяла.
        Тайный ход закончился еще одним люком. Через него Неверфелл и ее провожатые вылезли на безлюдную улицу, усыпанную сухими шариками конского навоза.
        - Вы ведь помните, что нам нужно сделать сейчас, мисс?  - мягко спросила служанка.
        - Да…  - Неверфелл покопалась в памяти в надежде отыскать ее имя и искренне обрадовалась, обнаружив его.  - Тебя ведь зовут Кларель, верно? Да, я помню. Мы идем в Трущобы, чтобы убедиться, что путь для чернорабочих открыт.
        К счастью, пока они бежали по боковым улочкам, им никто не встретился. Зато по туннелям до них долетали отголоски далекой борьбы - крики, лязг металла, раскатистый грохот, похожий на шум камнепада. «Я все это начала. Это же я все начала?» Неверфелл не знала, что должна чувствовать, и потому думала о Зуэль, которая ждала ее в Утренней гостиной, сдерживая наступление Чилдерсинов, и обо всех людях, которые рассчитывали на то, что она найдет дорогу в Трущобы.
        Поплутав по Коралловому району, они наконец вышли на широкую дорогу, упиравшуюся в глухую каменную стену. Щели между блоками были наглухо залиты раствором, так что даже воздух не мог проникнуть сквозь кладку.
        - Наверное, раньше проход в Трущобы был здесь,  - сказала Неверфелл вслух и, прикусив губу, начала изучать стену. Снести ее будет непросто, поднимется шум, но лучше уж так, чем пробиваться в Трущобы через дом мадам Аппелин. Сегодня и без того пролилось немало крови.
        - Кто-то идет,  - прошептала Кларель.
        Неверфелл надвинула капюшон на лицо. Из-за поворота выскочили шесть девочек в простых белых платьях. Волосы, собранные в тугие пучки, подсказали Неверфелл, что перед ней Глиняные девочки мадам Аппелин. Они бежали так, словно кто-то за ними гнался.
        Так оно и было. Девочек преследовала пятерка мужчин в белых ливреях. Впрочем, они не слишком усердствовали.
        - Да бросьте вы их,  - махнул рукой один, останавливаясь, чтобы отдышаться.  - Нам сказали поймать Аппелин, а она, видно, уже сбежала.
        Мужчины развернулись и припустили назад.
        - Такие ливреи носит прислуга в доме сестер де Мейна,  - шепнула Кларель.  - Они тоже создательницы Лиц. Думаю, после того как ты сообщила всем, что мадам Аппелин в сговоре с Чилдерсином, они решили на нее напасть.
        В это Неверфелл легко могла поверить, достаточно было вспомнить, с какой неприязнью сестры де Мейна говорили о мадам Аппелин.
        Неверфелл переглянулась со спутниками. То, что создательница Лиц пустилась в бега, несколько меняло их планы. Они последовали за мужчинами в ливреях, держась на безопасном расстоянии. Как Неверфелл и предполагала, те привели их к двери мадам Аппелин.
        Вышеупомянутая дверь болталась на одной петле, а там, где раньше была сова, теперь красовалась рваная пробоина. Неподалеку валялось толстое бревно - видимо, его использовали в качестве тарана. По дому бродили люди, и далеко не все они были одеты в цвета де Мейна. Впрочем, к основному действию Неверфелл не успела, и нападавшие потихоньку расходились. Некоторым пострадавшим от арбалетных стрел требовалась помощь лекарей - наивно было полагать, что мадам Аппелин оставит свой дом без защиты.
        - Создательницу Лиц нашли?  - крикнул кто-то с улицы.
        - Нет!  - ответили ему из дома.  - Все обыскали. Ее здесь нет.
        - Тогда хватайте Глиняных девочек, пусть расскажут, где она.
        - Да поздно уже, они все разбежались.
        Стоя за углом, Неверфелл наблюдала, как последние захватчики покидают дом мадам Аппелин, унося с собой мебель. Наконец все стихло. Ни единого звука не доносилось из-за выбитых дверей.
        - Мисс Неверфелл?  - позвала ее Кларель.  - Я пойду к тем, кто ждет у ворот, и сообщу, что этот путь свободен.
        - Ага,  - рассеянно ответила Неверфелл, а потом вдруг поняла, что все смотрят на нее.  - Да! Свободнее, чем мы ожидали. Нам не придется сносить стену, чтобы попасть в Трущобы. Теперь мы можем пройти здесь, через потайной ход.
        После короткого разговора было решено, что Неверфелл и двое слуг останутся возле дома и будут караулить на случай, если кто-нибудь еще явится искать мадам Аппелин. Неверфелл встала неподалеку от выбитой двери, а слуги разошлись в разные стороны, чтобы приглядывать за дорогой.
        Жутковато было стоять на пороге разоренного дома. Неверфелл ничего не могла толком рассмотреть сквозь дыру в двери, только видела, как внутри медленно гаснет свет. Предоставленные самим себе ловушки засыпали. Неверфелл словно наблюдала за тем, как последние капли жизни медленно покидают умирающее животное. Сердце ее наполнилось жалостью и страхом, она невольно пожелала, чтобы последняя ловушка в дальнем конце коридора угасла поскорее, оборвав мучения дома.
        Неверфелл подошла поближе и провела пальцем по разбитому дереву. Дальше по коридору виднелись обломки двери, которая вела в приемную, а за ней - жалкие остатки двери в рощу. Дальний конец коридора и приемную уже поглотила темнота, но Неверфелл вдруг показалось, что в чернильном мраке рощи забрезжил слабый свет.
        Она не сразу поняла, что это значит. Где-то в глубине разоренных туннелей тускло горел светильник-ловушка. Горел потому, что рядом с ним кто-то дышал.

        Снимая лица

        «Конечно, захватчики не нашли мадам Аппелин. И как я раньше не догадалась? Они же не знали о тайной комнате. Скорее всего, она спряталась там, чтобы переждать, пока они закончат грабить ее жилище». Странно, но, вглядываясь в крохотное, едва различимое пятно света по ту сторону темного коридора, Неверфелл чувствовала, что боится. Она не боялась, когда ей пришлось выступить против Максима Чилдерсина, не боялась, когда давала показания в Зале смирения, а сейчас… Она до сих пор ощущала, что их с мадам Аппелин судьбы связаны. Но раньше эта связь представлялась ей сияющим канатом, за который она могла ухватиться - и по которому могла забраться в давно забытое, но отчего-то знакомое место. Теперь же, после предательства мадам Аппелин, эта связь сковывала ее черной цепью, конец которой убегал куда-то во тьму.
        И сейчас эта цепь словно тащила ее в дом, туда, где мерцал последний источник света. Неверфелл убеждала себя, что ей незачем идти одной, что она спокойно может дождаться подкрепления, когда внезапная мысль ударила ее, как кирпич.
        Зуэль.
        Если мадам Аппелин в самом деле укрылась в тайной комнате, то даже после ухода захватчиков выйти на улицу она не отважится - слишком велика опасность наткнуться на тех, кто давно точит на нее зуб. А значит, рано или поздно она отправится по секретному переходу к своему союзнику Максиму Чилдерсину - и встретит в Утренней гостиной девочку, которую презирает всем сердцем. Девочку, которую может обвинить в своем разоблачении. Беззащитную Зуэль Чилдерсин, которая пока даже не подозревает о грозящей ей опасности.
        Может быть, эта идея уже пришла мадам Аппелин в голову. Не исключено, что она уже направляется к тайному переходу…
        Неверфелл вытерла вспотевшие ладони о плащ и зашла в дом. Она решила не предупреждать карауливших на дороге слуг - зачем зря тратить время и оставлять вход без присмотра? Черная цепь неизбежности увлекала ее за собой.
        Немногие пережившие нападение ловушки пробуждались к жизни, заслышав ее шаги, и Неверфелл открывались картины разрушения. Столик в приемной был опрокинут, пол устилали осколки дорогого фарфора. Неверфелл наклонилась за упавшим светильником, чтобы взять его с собой.
        При виде разоренной рощи у нее больно сжалось сердце. От тысячелетних окаменевших деревьев остались уродливые пни, торчавшие, как сломанные самоцветные бивни. Ковер из мха переливался разбитыми черепками коры. Неверфелл подняла длинную щепку, прохладная тяжесть удобно легла в руку. Щепка была розовой с вкраплениями дымчато-сливочного и напоминала дорогую конфету. Неверфелл надеялась, что с ней будет чувствовать себя в большей безопасности.
        Она миновала еще одну разбитую дверь, за которой скрывалась выставочная комната мадам Аппелин. Несколько алебастровых масок парили в воздухе, но остальные валялись на полу, словно позабытые избалованным ребенком игрушки.
        Неверфелл пошла дальше и не заметила, как самая дальняя маска едва слышно выдохнула и беззвучно сошла со своего места.
        Найти лестницу оказалось непросто - темнота скрадывала ее воздушные очертания. Наконец свет ловушки отразился от кованых виноградных листьев. С сердцем, бьющимся где-то в горле, Неверфелл начала подниматься по металлическим ступенькам, которые тихо звенели у нее под ногами. Неверфелл поймала себя на мысли, что повторяет движения из сна, который не был сном, привидевшегося ей в день предательства.
        Она не слышала, как кто-то крадется за ней по разоренной роще, стараясь не наступать на обломки каменных деревьев.
        Когда Неверфелл поднялась на галерею, вокруг зародилось слабое свечение. Она стояла на длинном металлическом балконе, который крепился к стене примерно в двух метрах от свода пещеры. На потолке и верхней части стены росли самые большие светильники-ловушки, какие Неверфелл доводилось видеть. Одна была почти трехметровой, в неверном свете Неверфелл различала бледные круги и медового цвета пятна на стебле. Неудивительно, что фальшивые небеса над рощей сияли так ярко. Неудивительно и то, сколько стараний приходилось прикладывать Глиняным девочкам, чтобы ловушки работали в полную силу.
        Во сне обезьяна привела Неверфелл к потайной двери. Теперь смутное воспоминание блуждающим огоньком указывало ей путь. Неверфелл осторожно обошла большую ловушку, та заворчала и приоткрыла пасть, словно дикий зверь, которому снится охота, потом снова ее закрыла. Неверфелл провела пальцами по стене, выложенной гладкой плиткой, и отыскала спрятанную ручку. Потайная дверь отворилась.
        «Когда я зашла в эту комнату в прошлый раз, то чуть не лишилась рассудка. Зуэль пришлось меня держать».
        Она покрепче сжала светильник и шагнула через порог.
        В маленькой комнате ее тут же окружили сотни лиц. Одни были вылеплены из глины, другие отлиты из гипса, но по большей части там хранились карандашные зарисовки и наброски, сделанные углем. Неверфелл с первого взгляда поняла, что все лица принадлежат одной женщине - и все они повторяют выражения Трагического набора.
        Самым большим потрясением для нее стало то, что этой женщиной не была мадам Аппелин. Ее кожу покрывали веснушки, а волосы были длинные, с рыжеватым отливом. Тонкие черты лица поражали своей выразительностью. Присмотревшись, Неверфелл поняла, что рисунки развешены в определенном порядке. На эскизах слева от двери женщина выглядела довольно худой, но чем дальше, тем более изможденной она становилась. Глаза Неверфелл лихорадочно метались по комнате, наблюдая ее умирание. Справа от двери, как финал печальной истории, белела посмертная маска с ввалившимися щеками и замершими навсегда губами.
        В противоположной стене имелась еще одна дверь, но все внимание Неверфелл приковала к себе расположенная над ней роспись темперой и пастелью. Женщину наконец изобразили в полный рост, так что стали видны кандалы на ногах. Кто-то вырывал у нее из рук рыжеволосого ребенка. Лица обоих были мучительно искажены, и неизвестный художник запечатлел их боль во всех подробностях.
        На полу у ног Неверфелл валялась разбитая маска. Приглядевшись к осколкам, Неверфелл поняла, что это было лицо ребенка, охваченного горем и яростью такой силы, что маска, казалось, вот-вот закричит. Чем дольше Неверфелл на нее смотрела, тем сильнее ныли давно сошедшие синяки на руках.
        Маски задрожали, и Неверфелл поняла, что это дрожит светильник-ловушка. А потом услышала сзади едва различимый шорох - будто перышко упало на мрамор - и обернулась.
        В комнате все-таки было лицо мадам Аппелин - между Неверфелл и выходом на галерею. И лицо это было не из глины или гипса, а самое что ни на есть живое.
        Неверфелл резко отшатнулась, и шило, зажатое в руке мадам Аппелин, лишь на несколько сантиметров разминулось с ее головой.
        - Вы не моя мать,  - задыхаясь, проговорила Неверфелл.  - Вот моя мать!  - Она махнула рукой на десятки изображений рыжеволосой женщины.  - И вы убили ее!
        - Она уже была больна, когда пришла сюда.  - Мадам Аппелин нацепила едва ли не самое ласковое Лицо из Трагического набора, но теперь, когда Неверфелл видела оригинал, смотреть на подделку было особенно больно.  - Я всего лишь позволила ей умереть.
        - Но почему?  - вырвалось у Неверфелл.  - Только ради того, чтобы вы могли спокойно зарисовать ее мучения и использовать их для Лиц?
        - Только? Ты сказала только? Возможно, самое полезное, что она сделала в своей жизни,  - это умерла перед моим альбомом. До Трагического набора Лица были лакированными масками. Я превратила их создание в искусство!
        Когда мадам Аппелин произнесла эти слова, что-то внутри у Неверфелл надломилось. Она яростно вскрикнула и бросилась на создательницу Лиц, намереваясь поразить ее острой щепкой… но в последний миг собственная рука будто воспротивилась решению Неверфелл. Она знала, что мадам Аппелин - враг, холодный и расчетливый, но ее Лицо было лицом рыжеволосой женщины с рисунка, родной матери Неверфелл. Она не могла ударить это Лицо, о чем мадам Аппелин прекрасно знала.
        - А вот от тебя не было никакого проку,  - прошипела она, и голос ее сочился ядом.  - Все идеально совпало. Максим Чилдерсин хотел прорыть секретную шахту к поверхности, до которой он мог бы добраться через Перекрут за своим домом. Ему нужна была помощь кого-нибудь из Трущоб. Мои туннели были расположены в идеальном месте, так что он обратился ко мне. И я назвала свою цену. Мне нужна была женщина из верхнего мира с очень выразительным лицом, на котором я могла бы вызывать яркие эмоции по своему усмотрению. Предпочтительно с зелеными глазами, чтобы ее Лица в первую очередь подходили мне. Одна женщина из верхнего мира.
        Агенты Чилдерсина нашли идеальный экземпляр. Они сказали этой женщине, что масла Каверны смогут излечить ее болезнь, и она заплатила им, чтобы тайком попасть в город. Но она отказалась бросать своего ребенка. И потому в шахту спустилась с тобой на руках.
        - Вы ненавидите меня.  - Неверфелл никак не могла понять, чем вызвана ледяная едкость в голосе мадам Аппелин.
        - Я всегда тебя ненавидела. С той самой секунды, как впервые увидела твое лицо… Впрочем, я нашла тебе применение. Твоя мать демонстрировала самые яркие эмоции, когда тебя у нее забирали. Но ты… В твоем лице было столько злости, столько непримиримости! У меня кровь стыла в жилах, когда я смотрела на тебя. Нет, дети не должны так выглядеть.
        Давно утраченные фрагменты памяти возвращались на свои места. Видение, воскрешенное Вином Чилдерсинов, снова явилось Неверфелл, только теперь оно было исполнено кристальной ясности.
        Это повторялось каждый день. Полчаса в объятиях матери - так тепло, так безопасно и так недолго. Минутная стрелка молча возвещает о наступлении нулевого часа, и сильные руки уносят ее прочь. Она кричит, срывая голос, цепляется за любимую руку, но ее в который раз отрывают от мамы и бросают в кладовку…
        - Ваша кровь всегда была холодной,  - произнесла Неверфелл. Губы не слушались ее.
        - У меня есть чувства!  - возразила мадам Аппелин.  - Вот только ты плевать на них хотела. После смерти матери твое лицо стало шипом, который без конца ранил меня. И я попросила у Чилдерсина Вино, чтобы стереть твои воспоминания. Я кормила тебя самыми дорогими деликатесами, чтобы запечатлеть реакцию, купила десятки платьев, чтобы обрамить твое лицо, но все это время чувствовала, что твоя мстительная сущность никуда не делась. Вино лишь усыпило ее. И она затаилась. А потом ты просто исчезла, как будто тебя и не было. Проклятый Клептомансер!
        Еще два кусочка мозаики встали на место. Клептомансер похитил пятилетнюю Неверфелл, а потом по ка-кой-то давно забытой причине оставил ее в туннелях мастера Грандибля. И мадам Аппелин назначила большую награду за поимку вора, укравшего ребенка, который слишком много знает.
        - Не было ни дня, чтобы я о тебе не вспоминала,  - продолжала мадам Аппелин.  - Невозможно, чтобы лицо ребенка выражало столько ярости, столько неповиновения. Я создала тысячи Лиц и всегда боялась, что сквозь них проглянет твое. Это было бы все равно что увидеть призрака.
        Ты, наверное, винишь меня за то, что я лишила тебя воспоминаний. Но я очистила тебя. Освободила от теней прошлого. Это меня они преследовали последние семь лет. Ты не давала мне покоя.
        Мадам Аппелин вдруг рванулась вперед, и Неверфелл едва успела отскочить в сторону, прикрыв лицо рукой. Шило больно оцарапало тыльную сторону ладони. Нападая и уклоняясь, Неверфелл и мадам Аппелин невольно поменялись местами, и теперь уже Неверфелл стояла спиной к двери.
        - И вот однажды я снова увидела тебя,  - прошипела мадам Аппелин.  - Живую и невредимую, в моих туннелях! Я сразу тебя узнала. Максим заверил меня, что беспокоиться не о чем, но наемный убийца, которого он подослал, не справился с заданием. Ты не утонула! А когда Максим выкупил тебя у Следствия, он вдруг передумал и решил сохранить тебе жизнь. Но я всегда знала, что этого делать нельзя. Если бы только Зверолов стоил тех денег, которые я ему заплатила!
        - Вы украли Лица моей матери,  - прошептала Неверфелл.  - Украли и продали. Вы расхаживали в них по городу и заставляли людей делать то, что вам нужно. Вы применили мамины Лица даже ко мне! И вам было мало того, что вы когда-то убили ее. Вам понадобилось и меня убить.
        - Не смотри на меня! Только не с таким Лицом!  - Мадам Аппелин била дрожь, перья в ее волосах тряслись, как усики-антенны.  - За семь лет ты ничуть не изменилась. Нужно было сразу от тебя избавиться!
        Мадам Аппелин опять занесла шило для удара, и Неверфелл пришлось отступить на галерею. Светильники-ловушки пробудились ото сна. Привлеченные резкими движениями, они жадно впитывали выдыхаемый воздух. Некоторые вслепую хлопали челюстями, блеклые зубы ловушек в полумраке напоминали меховую опушку.
        Мадам Аппелин разила шилом снова и снова, словно огромный рассерженный скорпион. А Неверфелл оставалось лишь уклоняться и уворачиваться. Она все еще сжимала в руке острую каменную щепку, но добрая улыбка ее матери до сих пор была приклеена к лицу убийцы.
        Ты не моя мать.
        Ты не моя мать.
        Ты не моя мать.
        - Ты не моя мать!  - закричала Неверфелл и взмахнула щепкой, не зная, что именно собирается сделать - ранить мадам Аппелин или парировать удар.  - Сними ее Лицо!
        Щепка прочертила косую линию в воздухе и лишь по касательной задела подбородок мадам Аппелин. На алебастровой коже выступила крохотная жемчужина крови. Мадам Аппелин взвыла от ужаса, схватилась рукой за подбородок и отпрыгнула назад.
        Но прыгнула слишком далеко. За ее спиной распахнула пасть самая большая ловушка. Неверфелл успела увидеть лишь, как создательница Лиц, раскинув руки, падает в хищную утробу. В следующий миг челюсти сомкнулись.
        На галерее воцарилась зловещая тишина. Несмотря ни на что, совесть не позволила Неверфелл просто развернуться и уйти. Она попыталась разжать зубы ловушки, но тщетно. Столько лет светильник кормился жалкими личинками и вот наконец поймал добычу себе под стать. Расставаться с ней он не собирался, о чем ясно говорила его ухмылка. Она была шире всех, что мадам Аппелин когда-либо доводилось ваять. Из пасти ловушки не доносилось ни звука.
        Неверфелл медленно вернулась в комнату и, словно во сне, обвела взглядом наброски. Лица на них выражали боль, но также были полны силы, стойкости, нежности и любви.
        «Так она смотрела на меня. Вся ее любовь… предназначалась мне».
        Неверфелл сняла со стены один рисунок, аккуратно сложила его и спрятала в карман.

        Когда Неверфелл вернулась на свой пост у входа в дом мадам Аппелин, чернорабочие уже показались на улице. Неверфелл с облегчением разглядела в передних рядах Эрствиля и не замедлила стиснуть его в объятиях. Эрствиль воспринял это с обычным угрюмым смирением.
        - Сработало,  - коротко отчитался он.
        Неверфелл вспомнила, что эта часть плана вызвала больше всего споров. Все понимали, что невозможно тайком провести в Трущобы сотни чернорабочих, даже если двор погрузится в хаос. В итоге они пришли к решению вызывающе дерзкому, если не сказать безумному. Вместо того чтобы незаметно просачиваться в Верхний город, чернорабочие должны восстать и притвориться, что нападают на дворец. Потом они позволят атаке захлебнуться и отступят… к Трущобам, то есть как раз в том направлении, куда изначально и собирались.
        - Они клюнули,  - с затаенной гордостью сказал Эрствиль.  - Половина придворных - та, что не пытается уничтожить друг друга,  - спряталась во дворце. А когда мы отступили, они решили, что одержали победу. Никто не пытался нас остановить. Они даже забаррикадировали туннели, по которым мы ушли. Так что если кто-ни-будь соберется нас преследовать, ему сначала придется разобрать завалы.
        - Кто-нибудь…  - Неверфелл боялась этого вопроса, но не могла его не задать.  - Кто-нибудь пострадал?
        Лицо Эрствиля окаменело, потом он осторожно - но все-таки чувствительно - ткнул ее кулаком в плечо.
        - Это война, Неверфелл. Мы знали, на что идем. Из четырех сотен мы потеряли меньше десяти. Так что веди нас к своему прекрасному небу, пусть их смерть будет ненапрасной.
        «Четыреста чернорабочих с детьми доверили мне свою судьбу». Неверфелл не знала, пугаться ей свалившейся ответственности или грустить, что куда больше людей предпочли остаться внизу. Она собиралась вывести на поверхность пятую часть населения Нижнего города. Остальные согласились восстать, но не захотели покидать Каверну. Внешний мир страшил их своей неизведанностью. Наверное, не все готовы отказаться от пусть тяжелой, но хотя бы привычной жизни.
        Ход, начинавшийся за маленькой дверью в потайной комнате, попетляв, завел их в тупик с люком в потолке. Когда Неверфелл подняла крышку и огляделась, то обнаружила, что туннель заканчивается под столом в Утренней гостиной.
        - Зуэль!  - Она поспешила обнять подругу.  - Ты здесь! У тебя получилось!
        - Неверфелл!  - Зуэль обняла ее в ответ.  - Я уж думала, что тебя схватили! Мои родственники пока не смогли пройти по коридору мимо лабораторий, но это лишь вопрос времени. Я только надеюсь, что Вина так просто не утихомирятся.
        Чернорабочие всех возрастов выбирались из люка под столом и с любопытством осматривали гостиную. Впрочем, белая скатерть, начищенные серебряные приборы и хрустальная посуда их мало заинтересовали. Нет, все взгляды были прикованы к потолку.
        Зуэль открутила стеклянную полусферу и оставила ее на столе. На месте полусферы зияло круглое отверстие примерно в метр шириной. Из него лилось сероватое сияние. Неверфелл забралась на стол и, запрокинув голову, посмотрела в дыру. Шахта убегала вверх; слабые блики на стенах подсказывали, что изнутри она выложена зеркалами. И где-то высоко-высоко, в самом ее конце, виднелся крохотный пятачок света.
        «Небо. Я вижу небо».
        Душа Неверфелл рвалась ввысь, как стая голубей, она почти видела их летящими по спирали в ореоле белых перьев. Накатившая волна облегчения едва не сбила ее с ног. Только тогда Неверфелл поняла, что до последнего момента боялась ошибиться и обнаружить за полусферой гнездо огромных светильников-ловушек наподобие тех, что росли над рощей мадам Аппелин.
        Неверфелл оглянулась на чернорабочих, которые все это время следили за ней, затаив дыхание.
        - Это путь на поверхность,  - осипшим голосом объявила она.  - Он открыт. Думаю, солнце еще не встало, но… Я вижу небо. Давайте, посмотрите сами!
        На столе тут же стало не протолкнуться - всем хотелось заглянуть в шахту и увидеть небо.
        - Чем это пахнет?  - шепотом спросил кто-то.
        - Это запах верхнего мира.  - Неверфелл улыбалась так широко, что казалось, еще чуть-чуть - и лицо у нее треснет.  - Запах свободы.
        - Нев, нам надо спешить!  - окликнул ее Эрствиль. Трое рабочих доставали из люка странное устройство. Оно напоминало помесь треноги, арбалета с шестью тетивами и кошки.  - Ты уверена, что это сработает?
        - Понятия не имею!  - Неверфелл с интересом разглядывала причудливый механизм.  - А что это?
        - Не помнишь? Наверное, Вино еще блокирует часть воспоминаний. Вот, выпей.  - Зуэль протянула ей очередной фиал.
        Торопливо откупорив сосуд, Неверфелл осушила его и уставилась на устройство. Глаза ее широко распахнулись от узнавания и восторга.
        - А! Это же я придумала! Ух ты, ух ты, ух ты!
        - Нев, нам сейчас не до шуток,  - проворчал Эрствиль.
        - Не волнуйся, все будет хорошо!  - заверила его Неверфелл и принялась устанавливать треногу на столе так, чтобы арбалет смотрел прямо в шахту.  - Ну, я надеюсь. Шахта оказалась несколько шире, чем я ожидала, но длины когтей должно хватить. Главное - хорошо прицелиться, чтобы все было симметрично.
        Она проверила встроенный спиртовой уровень, подложила тряпицу под ножку треноги и снова посмотрела в шахту.
        - Веревку не забыли?  - спросила она чернорабочих.  - Отлично. Привязывайте к вот этой штуковине. И… полетели!
        Неверфелл дернула за спусковой крючок, и стальные тетивы хором загудели, запуская кошку в шахту. Кошка взмыла в воздух, на лету разворачивая когти и увлекая за собой веревку. Когти чиркали по зеркальным стенам, моток веревки стремительно таял, а потом сверху донеслось далекое бряцание, и веревка повисла в воздухе. Неверфелл подергала ее, но кошка крепко держалась за края шахты и вроде бы не собиралась падать никому на голову.
        - Кажется, получилось. Она зацепилась за самый верх!
        Эрствиль залез на стол и забрал у Неверфелл веревку.
        - Если я свалюсь, значит, нет,  - проворчал он и начал карабкаться.
        Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем Эрствиль три раза дернул за веревку, подавая сигнал, что все в порядке. К ней тут же привязали веревочную лестницу, и невидимый Эрствиль принялся сноровисто подтягивать ее вверх.
        Наконец лестницу тоже дернули три раза - Эрствиль сообщал, что все готово.
        - Поднимайтесь, живее!  - крикнула чернорабочим Зуэль.  - Мы не знаем, сколько времени у нас осталось.

        За всю свою жизнь Максим Чилдерсин не мог припомнить столь неудачного дня. А он прожил много - неестественно много!  - лет.
        День не задался с самого утра, когда Следствие настояло на том, чтобы провести слушание в непривычно ранний для Чилдерсинов час, порушив ему все расписание. Максим Чилдерсин подозревал, что Требль сделала это специально. Она использовала все доступные ей средства, чтобы досадить ему, не говоря уже о том, что снова и снова отказывалась умирать. Хотя наемные убийцы старались изо всех сил!
        Впрочем, раздражение из-за пропущенного завтрака - и недополученной порции солнечного света - меркло по сравнению с тем, что случилось потом. У Чилдерсина до сих пор в голове не укладывалось, как слушание могло обернуться такой катастрофой. Он чувствовал себя гроссмейстером, который за два хода до блистательного завершения партии внезапно обнаружил на шахматной доске котенка, весело скачущего по клеткам и сшибающего фигуры.
        Должен быть способ все исправить, убеждал он себя, очищая меч и убирая его в ножны. Еще не все потеряно. В девяти случаях из десяти поражение у нас в голове. Что ж, поражение точно было в голове у его союзников, которые в панике бежали из Зала смирения. Чтобы привести их в чувство, потребовалась вся его харизма и немного Духов. По крайней мере к ним вернулась способность ясно мыслить, и по ставшим смертельно опасными улицам Чилдерсин двигался с внушительной охраной. Попытка следователей арестовать его с треском провалилась.
        «Мне всего лишь нужен новый план. Более кровавый, чем предыдущий, но тут уж ничего не поделать. Мы слишком увязли во всем этом, чтобы теперь отступать. Я должен объединить своих союзников, чтобы они не попрятались по норам - и не заключили трусливую сделку с правосудием».
        В первую очередь Чилдерсин собирался напомнить своей семье, кто здесь патриарх, и заручиться их поддержкой. Иначе они перегрызутся, как пауки в банке, желая занять его место.
        Винодел был приятно удивлен, когда обнаружил, что толпа, осаждающая фамильный дом, существенно меньше, чем он ожидал. Следователей в пурпурной форме тоже нигде не было видно. Чилдерсин рассудил, что они, верно, слишком заняты восстановлением порядка. А участники осады удивились еще больше, когда в тыл им ударили превосходящие силы противника под предводительством человека, который, как они думали, забился в свои пещеры и боится даже нос высунуть.
        К тому времени, как сражение завершилось, тихая улочка, некогда очаровавшая Неверфелл, растеряла всю свою прелесть. Штукатурка потрескалась, кровь запятнала глазурь фасадов. Чилдерсин переступил через тела, распростертые на пороге его дома, и постучал в дверь условным стуком.
        Семья была несказанно рада его видеть. Все торопились сообщить Чилдерсину о том, что случилось за время его отсутствия. Услышав, что Зуэль вернулась, Чилдерсин сорвался с места и кинулся к лабораториям. Увидев, что Зуэль устроила в коридоре, ведущем к Утренней гостиной, Чилдерсин преисполнился гордости за племянницу - и вместе с тем горького разочарования. Он всегда знал, что его юная наследница - талантливый винодел и прирожденная интриганка. Увы, ей недоставало того, что Максим Чилдерсин ценил превыше всех остальных качеств,  - верности семье. Теперь он окончательно в этом убедился.
        Разъярить Вина куда проще, чем успокоить, как посеять хаос куда проще, чем установить порядок. Но Максим Чилдерсин много веков был виноделом, и это он научил Зуэль всему, что она знала. Он начал медленно продвигаться вперед, опутывая бочки напевными чарами. Родственники и без его помощи закуют усмиренные Вина в цепи и уберут обратно в лаборатории. А у него есть дела поважнее, например побеседовать с любимой племянницей.

        Чернорабочие непрерывным потоком лезли из люка в полу, чтобы устремиться по веревочной лестнице в шахту. Все знали, что время поджимает, и не могли дожидаться, пока каждый доберется до верха. Сердце Неверфелл в страхе сжималось всякий раз, когда лестница - самая крепкая, что им удалось найти,  - начинала скрипеть. Неверфелл неотрывно смотрела на веревки, гадая, выдержат ли они.
        Далеко не все из тех, кто взбирался вверх по шахте, были чернорабочими. Дворцовые слуги с опрятными Лицами, выражавшими готовность услужить, явились чуть ли не в полном составе и тихо пристроились к очереди. К огромному облегчению Неверфелл, мастер Грандибль тоже пришел. Он щурился от яркого света и бережно прижимал к груди сумку с нежнейшими сырами, словно они были его детьми.
        Злилась ли Неверфелл на старого сыродела? Нет, где-то в пути она растеряла всю злость, как монетки, забытые в прохудившемся кармане. И все же когда угрюмый взгляд мастера Грандибля остановился на ее лице, Неверфелл почувствовала, что у нее горят щеки.
        - Да, я знаю,  - ответила она на незаданный вопрос.  - Мое лицо испорчено.
        Челюсти мастера Грандибля заходили ходуном, и он впервые на памяти Неверфелл сменил Лицо. Из просто мрачного оно превратилось в воистину свирепое.
        - Какой идиот тебе это сказал?  - рявкнул он.  - Испорчено? Да я их сам сейчас испорчу.  - Он взял ее за подбородок и внимательно осмотрел.  - Ну да, оно стало печальнее. И мудрее. Но нигде не подгнило. Ты наконец наращиваешь корку, как правильный сыр.
        Глаза Неверфелл затуманились, она едва видела, как мастер Грандибль начал взбираться по лестнице и исчез в шахте.
        - О нет!  - испуганно воскликнула Зуэль. Все это время она стояла, прижавшись ухом к двери.  - Я слышу дядю Максима! Я думала, его арестовало Следствие! Почему он здесь? Моя ловушка могла задержать остальных, но не его. Лезьте быстрее!
        - Быстрее нельзя!  - запротестовала Неверфелл.
        Многие несли с собой детей - в сумках или заплечных мешках, другие тащили на закорках своих стариков и тех, кто не мог идти сам. Но слова Неверфелл потонули в испуганном гомоне, вырвавшемся из люка в полу. Чернорабочие, прежде соблюдавшие порядок, теперь ломились в Утреннюю гостиную, словно за ними гнался дикий зверь.
        - Что происходит?  - Неверфелл схватила за руку мальчишку-посыльного.
        - Картографы!  - задыхаясь, ответил он.  - Картографы идут за нами. Не знаю, откуда они взялись, но их десятки. Они поют и размахивают своими инструментами. Мы пытались перегородить проход мебелью, но они просто снесли баррикаду.
        - Ой!  - Неверфелл прижала ладонь ко рту.  - Как же я не подумала?
        Ее глаза метнулись к стеклянной полусфере, которая еще недавно закрывала шахту.
        - Неоткрытая пещера! Мы сняли печать, которая мешала летучемышиным Картографам ее обнаружить! Теперь они знают, где она, и, разумеется, уже сообщили остальным… Скоро здесь будут все Картографы Каверны!
        - Как нам их задержать?  - спросила Зуэль, по-прежнему прижимаясь ухом к двери.
        - Возможно, у меня получится уговорить их уйти… или хотя бы подождать,  - задумчиво произнесла Неверфелл.  - Дворцовые слуги дали мне Духи, с помощью которых я смогу… ох, привлечь людей.
        - Это очень здорово, Неверфелл,  - с нарочитой невозмутимостью отозвалась Зуэль.  - Вот только нам нужно добиться обратного эффекта!
        Чернорабочие все прибывали, и в Утренней гостиной уже было не протолкнуться.
        - Я последняя!  - закричала худая женщина.  - За мной никого! Закрывайте люк, они уже близко!
        Люк опустили, запоры вернули на место. Чернорабочие дружно перевернули обеденный стол и положили его на люк, а дверь в туннели Чилдерсинов подперли буфетом.
        - Забирайтесь быстрее!
        Двадцать человек под лестницей. Пятнадцать. Десять. Двое.
        Что-то глухо ударилось о люк, и обеденный стол подпрыгнул. В следующий миг задрожала дверь, словно кто-то врезался в нее плечом.
        - Иди!  - Зуэль подтолкнула Неверфелл к лестнице.  - Забирайся, Неверфелл!
        Времени на споры не было. Неверфелл схватилась за перекладину и начала подниматься.
        Зуэль осталась одна в Утренней гостиной. Едва Неверфелл скрылась в шахте, буфет, загораживающий вход, отлетел в сторону. Хрустальные кубки разбились вдребезги, серебряные подносы, звеня, покатились по полу. В дверях стояли Чилдерсины с Максимом во главе.

        Максим Чилдерсин переступил через обломки импровизированной баррикады с Лицом, какого Зуэль у него никогда не видела. Она инстинктивно догадалась, что дядя приберегал его для врагов семьи. Зуэль примерзла к месту, как напроказившая пятилетняя девочка. Вот только ей было уже не пять лет, и поблажек из-за возраста никто ей делать не собирался.
        Она бросила вызов одному из величайших гроссмейстеров и потерпела поражение. Этого стоило ожидать. Теперь Неверфелл и ее сообщников стряхнут с лестницы, а потом Максим Чилдерсин пошлет своих людей в пустыню, чтобы убить тех, кто успел выбраться. Опять Зуэль выбрала себе противника не по росту.
        Стоило ей об этом подумать, как перевернутый стол и доски пола затрещали и брызнули щепками. Сквозь дыру с рваными краями выглянули Картографы, глаза их горели огнем, в волосах застряли опилки.
        Чилдерсины были вооружены мечами и кинжалами. Зато на стороне Картографов был эффект неожиданности, и какой! Чилдерсины шарахнулись назад. Картографы наступали, жужжа и мяукая, и тусклый свет поблескивал на секстантах.
        - Загоните их обратно!  - рявкнул Максим Чилдерсин опешившим родственникам.  - Не дайте им с вами заговорить!
        Он ударил ближайшего Картографа мечом, подавая пример домочадцам, и Зуэль, опомнившись, схватилась за лестницу и полезла вверх.
        Она переставляла руки и ноги, стараясь не думать о том, что в любую секунду на лодыжке могут сомкнуться дядины пальцы. Только когда лестница дернулась и натянулась, Зуэль осмелилась посмотреть вниз. Метрах в пяти от нее взбирался по лестнице дядя Максим, ее наставник и покровитель. Зуэль не могла лезть быстрее - над ней было еще несколько человек. И перерезать веревки карманным кинжалом у нее бы тоже не получилось.
        - Неверфелл! Кинь мне Духи!
        На лице Неверфелл промелькнуло удивление, но тратить время на вопросы та не стала, послушно сунув руку в карман. Фиал блеснул каплей дождя, и Зуэль едва не свалилась в шахту, пытаясь поймать его на лету.
        - Зуэль,  - в голосе Максима Чилдерсина звучала мягкая укоризна,  - неужели ты думаешь, будто моя воля столь слаба, что на меня подействуют Духи?
        - Нет.  - Зуэль дрожащими пальцами вытянула пробку и перевернула фиал, так что его содержимое пролилось вниз.  - Но я думаю, что они подействуют на Картографов.
        Капли Духов упали на голову и плечи Максима Чилдерсина. После крохотного затишья внизу все пришло в движение. В шахту набились Картографы, гогочущая масса, сверкая очками, ползла вверх. В считаные секунды они схватили Максима Чилдерсина за ноги и полы камзола и стянули с лестницы.
        С громко бьющимся сердцем Зуэль наблюдала, как ее учитель исчезает в толпе Картографов. Чилдерсин тщетно пытался зацепиться за зеркальные стены шахты, чтобы спастись. Наконец Зуэль отвернулась и полезла вверх, мокрые от пота ладони скользили по перекладинам. Она невольно подумала, скольких Картографов убил ее дядя, чтобы сохранить эту шахту в тайне. И знают ли о его злодеяниях те, что внизу?..
        Впрочем, даже если и знают, вряд ли их это волнует. Как не волнует и то, что минуту назад он зарубил их товарищей. Картографы по натуре своей не были злыми или мстительными и не желали причинить ему вред.
        Они всего лишь хотели с ним поговорить.

        Каверна распадалась на части.
        Следовательница Требль знала это, чувствовала каждым нервом, каждой клеткой тела. Она слышала предвестников грядущего разрушения в каждом эхе, доносившемся из туннелей. Она ощущала их в дрожи земли, которая сотрясалась от далеких битв, где в ход шло оружие, припасенное на самый крайний случай. Она узнавала об этом из каждого доклада, которые приносили ей, как обрывки изорванного в боях знамени. И все же она металась раненым зверем, кричала и боролась с хаосом, отодвигая катастрофу и заставляя подчиненных бояться ее чуть больше, чем надвигающейся анархии.
        - Как вы умудрились потерять целую армию бунтовщиков?!
        Никто не знал, что ответить. На руках у Требль были голые факты. Орду чернорабочих успешно отогнали от ворот дворца. Потом успешно заблокировали в туннелях Нижнего города, отрезав им пути к отступлению в Рудники. И всего за час восставшие в полном составе благополучно испарились.
        - Пошлите разведчиков! Отправьте туда…
        Требль запнулась на полуслове. Она хотела отправить в туннели мальчишек-посыльных, чтобы они оперативно докладывали о происходящем. И в любой другой ситуации это было бы разумно. Вот только сейчас мальчишки-посыльные, как и все чернорабочие, представляли собой проблему.
        Никогда прежде Требль не задумывалась, до какой степени Каверна полагается на молчаливый труд жителей Рудников. Снова и снова Следствию требовались люди для выполнения рутинных заданий - отнести записку, расчистить завалы, притащить камни из каменоломни, чтобы возвести баррикаду, доставить провизию,  - и всякий раз Требль с досадой вспоминала, что чернорабочие им больше не подчиняются. Она чувствовала себя человеком, который лишился руки, но по привычке пытается ею пользоваться.
        Чернорабочие, невидимые шестеренки Каверны, встали намертво. Никто не приводил в порядок улицы после сражений. Никто не закачивал воду в трубы. Никто не приносил корм для светильников-ловушек - и те уже потихоньку начинали мигать и гаснуть. Когда они потухнут, наступит удушливая темнота, но придворные продолжат рвать друг друга, как взбесившиеся хорьки.
        - Отправляйся к Трущобам,  - приказала Требль ближайшему подчиненному.  - И возьми с собой еще двоих. Бунтовщики не могли растаять, как шоколад. Через полчаса жду с докладом.
        Следователи ушли. Требль проводила их тяжелым взглядом. Она догадывалась, что в эту самую минуту они подумывают о том, как переметнуться на чужую сторону, оказавшись за пределами дворца. Хотя, возможно, они уже переметнулись. Требль вдруг ощутила острую потребность побыть в одиночестве и очистить голову. Во дворце осталась лишь одна комната, где воздух еще не пропитался страхом. Дойдя до зала для аудиенций, Требль обнаружила, что его никто не охраняет, и толкнула дверь.
        Светильники слабо замерцали, прогоняя несговорчивую темноту. Белые стены и колонны делали зал похожим на усыпальницу. Усыпальницу великого дворецкого, а может, и всей Каверны.
        Как у него получалось веками следить за тайными сговорами и планами и держать своих подданных в узде? Глупо было думать, что она сможет взять город под контроль после его смерти.
        Краем глаза Требль заметила движение. Заостренные маятники, установленные для защиты трона, снова рассекали воздух, как в день смерти великого дворецкого. А в дальнем конце зала кто-то выдохнул так, словно долго задерживал дыхание. Светильник над троном пробудился к жизни, озарив того, кто занял место великого дворецкого. Этот человек был с ног до головы закован в доспехи, лицо его пряталось под маской с выпученными глазами. Клептомансер собственной персоной сидел на троне и целился из арбалета прямо в следовательницу Требль.
        - Я знал, что рано или поздно ты придешь.  - Голос Клептомансера был спокойным, как вода в подземном озере, не помнящем бурь.  - Ты как охотничья собака, которая возвращается на могилу хозяина.
        Требль, столько лет успешно избегавшая наемных убийц, мысленно обругала себя за неосторожность. Как она могла прийти сюда без оружия?! «Он не дождется, что я начну молить о пощаде,  - угрюмо подумала Требль.  - Я шла по жизни с высоко поднятой головой и уйду из нее точно так же».
        - У меня нет времени болтать с ворами и убийцами,  - надменно сказала она.  - Стреляй или сдавайся.
        - Пожалуй, я предпочту третий вариант,  - невозмутимо ответил Клептомансер.  - Я помогу тебе спасти Каверну. Ты слышишь ее предсмертные крики. Я тоже.
        - И что ты можешь сделать?  - Безнадежность ситуации обрушилась на Требль, спеленав ее черными крыльями.  - Безумец с арбалетом, который даже имени своего не помнит.
        - Ты единственная, кто пытается поддерживать порядок,  - ответил Клептомансер.  - Но ты видишь все вверх ногами. Чернорабочие восстали, и ты пытаешься раздавить их, запугать и добиться, чтобы они снова тебе подчинились. Придворные рвут друг другу глотки, и ты пытаешься урезонить их, заставить объединиться.
        Чернорабочие, оставшиеся в Каверне, уже ощутили вкус бунта. Им нечего терять, кроме своих жизней, не знающих ничего, кроме тяжелой работы и нищеты. Страх тут больше не поможет. Тебе придется с ними договариваться. Придворные помешались от жадности и жажды власти. Доводов рассудка они не услышат. Тебе придется их запугать.
        - Но как?  - Требль было невыносимо смотреть, как грязный вор пятнает трон великого дворецкого, но его слова странным образом успокаивали ее, и она не могла отмахнуться от них, сочтя бредом сумасшедшего.  - Что я могу предложить чернорабочим?
        - Для начала спроси, что им нужно. Не сомневайся, они не станут медлить с ответом.
        - А как мне запугать придворных?  - Гордость мешала Требль признать, что ряды Следствия значительно поредели.
        - Напугай их тем, кто страшнее восставших чернорабочих, опаснее их соперников, бессердечнее Чилдерсина и прочих тиранов. Напугай их мной.
        Следовательница, сейчас я могу уничтожить всех в городе двадцатью разными способами. Последние десять лет я занимался не только бессмысленными кражами. Я готовился. В город перестала поступать вода, потому что я испортил механизм. И он не заработает, пока я его не починю. Дворцовые слуги поведали мне обо всех секретных приспособлениях великого дворецкого, включая те, что могут разрушить дворец до основания. Разумеется, у меня нет пороха, но едва ли он мне нужен, когда я располагаю запасом Настоящих Сыров. Головки Стакфолтера Стертона спрятаны в стенах по всему городу. Если они взорвутся, целые районы окажутся под водой - или задохнутся от ядовитых газов.
        - Ты не посмеешь!  - Охваченная яростью, следовательница Требль шагнула к трону. Ее не волновал устремленный в грудь арбалет и смертоносные маятники.  - Если ты уничтожишь Каверну, то вместе с ней погибнут и Рудники. Ты сам погибнешь!
        - Следовательница Требль, я именно тот, кем ты меня назвала. Я безумец. И все об этом знают. Так что придворные поверят моим угрозам. Рудникам, как я уже сказал, терять нечего. А теперь послушай, что происходит в городе. Я расскажу тебе, кто с кем сражается - и как их остановить. Я даже доставлю им твои послания. Они не отважатся закрыть глаза на наш ультиматум.
        - Наш… ультиматум?  - Следовательница Требль остановилась в нескольких сантиметрах от раскачивающегося маятника и почувствовала холодное движение воздуха на лице. У ее ног разверзлась пропасть безумия, но иного пути к спасению она не видела.
        - Да, наш. Великого дворецкого убили, потому что он не был недоступен. Я собираюсь оставаться в тени. Сегодня я в первый и последний раз сижу на этом троне - и в первый и последний раз лично отдаю приказы. А это значит, что мне потребуется человек, который будет управлять городом за меня и выполнять мои поручения. Ты будешь моим лицом, моим голосом, моими руками.
        - Но почему я?
        - Потому что тебе знакомо понятие чести и ты как-то выжила с этим при дворе. Потому что ты пришла сюда не для того, чтобы занять трон. Потому что ты продолжаешь давно проигранную битву. И потому что я могу предсказать твои действия. Я знаю, что сейчас ты отправишься в свой кабинет и откроешь пакет с приказами, который я для тебя подготовил.
        Требль хотела бы поспорить с Клептомансером, но на самом деле испытала огромное облегчение. Она вдруг поняла, что пришла в зал для аудиенций в отчаянной надежде услышать приказы, которые вернут ее жизни смысл. И она их получила.
        После ухода Требль Клептомансер какое-то время еще сидел на троне, тщательно обдумывая ситуацию.
        - Да,  - сказал он сам себе.  - Теперь я вижу, как будут развиваться события. Я сделал правильный выбор. Мой охотничий пес загонит кроликов в норы.
        А значит, с этим покончено. Он достиг последней цели и теперь может открыть оставленное себе письмо. Клептомансер достал его из кармана, сломал печать и прочитал.

        Если ты читаешь это, значит, у тебя получилось украсть Каверну. Твой большой план увенчался успехом. Наслаждайся плодами своего труда. Возможно, правда, что твой рассудок лежит в руинах и до конца жизни тебе не следует пить Настоящие Вина.

        Клептомансер повертел письмо, надеясь отыскать тайные постскриптумы, поднес к свету, потряс, изучил печать - но, кажется, все, что он хотел себе сообщить, заключалось в этих строках. Значит, таков был его план?
        Все его махинации внезапно подошли к концу. Клептомансер уставился на письмо невидящим взглядом.
        В груди белой розой распускалось осознание.
        Разумеется. Вот почему он стал легендарным вором, лучшим из лучших, мастером своего дела. Все это время его целью была Каверна, ужасная, непостижимая Каверна. Пока другие Картографы тщетно вздыхали о красоте ее вероломной географии, он решил завоевать ее хитростью.
        Каверна, сама того не понимая, стала его соперницей и целью. Он обвел ее вокруг пальца, сразился с ней - и победил. Она, несомненно, придет в ярость, возненавидит его и попытается уничтожить, но он уже перехитрил ее, и теперь Каверне придется играть по его правилам. В отличие от прежних фаворитов, он стал ее повелителем, а не игрушкой, которую можно выбросить, когда она наскучит.
        И все же впервые за десять лет Клептомансер ощутил пустоту в душе. «Я преуспел. Я выиграл. Город мой. И что же я собирался с ним делать?»

        Жемчужный свет с каждой ступенькой становился все ярче и ярче. Неверфелл не разрешала себе смотреть вверх, но теперь она ясно различала грязь и ссадины на костяшках пальцев - так ясно, как никогда не позволяли видеть светильники-ловушки. Прохладный свежий воздух пел в ушах.
        Вверх, стучало сердце. Вверх, вверх, вверх.
        - Здесь нет ловушек…  - испуганно произнес кто-то у нее над головой.
        Конечно, нет. Откуда им взяться в зеркальной шахте?
        - Они нам не нужны!  - крикнула Неверфелл, голос жестяным эхом отразился от стен.  - Они нам больше не понадобятся! Теперь мы можем дышать без них!
        Неверфелл снова и снова наполняла легкие свежим воздухом, чувствуя, как они расправляются, в груди покалывало, лицо горело.
        Затем сверху донесся странный звук - поток серебряных нот, завершившийся пронзительным присвистом.
        - Что это?  - в панике зашептались чернорабочие.
        А Неверфелл ощутила, как по щеке скользнула теплая капля.
        - Птица,  - тихо ответила она, вытирая слезы. - Птица поет.
        Где-то у нее над головой кто-то шумно вздохнул, потом взвыл и застонал. Чернорабочие снова заволновались.
        - Это ветер!  - объяснила им Неверфелл.
        Она буквально сходила с ума от невозможности сию же минуту очутиться на поверхности. Ей стоило больших трудов не лезть вперед, расталкивая остальных.
        - Не бойтесь!  - подбадривала она их.  - Я вам все покажу!
        Наконец вместо очередной ступеньки ее рука схватила пустоту, и Неверфелл вылезла из шахты на каменистую площадку. Запрокинув голову, она увидела, что вверху нет потолка, совсем нет, нигде, даже далеко-далеко, и от счастья ей захотелось кричать. Всюду, насколько хватало глаз, простиралось серебристо-свинцовое небо. Облака, похожие на дым и огромные, как горы, накатывали волнами, в просветах мелькал серп чистого серебра. Неверфелл знала, что это луна. Вокруг выхода из шахты торчали из земли бесформенные скалы, они изгибались, словно хотели получше рассмотреть, кто потревожил их в предрассветный час. Некоторые смыкались, образуя подобие дверных проемов. Приглядевшись, Неверфелл поняла, что перед ней изъеденные дождем и ветром руины старого города. Над равниной темной громадой нависала гора, ее силуэт на фоне неба казался вырезанным из черной бумаги.
        - Смотрите! Это… это… смотрите!
        Неверфелл раскинула руки, словно цветок, раскрывающий лепестки навстречу небу. Потом она заметила, что все вокруг сидят на корточках и с опаской поглядывают по сторонам, как выращенные в клетке кролики. Никто не смотрел на небо. Все сидели, уткнув глаза в землю.
        - Неверфелл…  - Зуэль дернула ее за рукав. Поднять голову она не осмелилась.  - Это и есть твой мир?
        Неверфелл проглотила зарождавшийся в груди ликующий смех и заставила себя посмотреть на окружающий пейзаж глазами своих друзей, которые ежились от непонятного ветра и страшились холодного взгляда луны.
        - Это всего лишь его часть. Дальше будет лучше.  - Неверфелл повысила голос.  - Идите за мной! Нам нужно поскорее спуститься вниз. Что бы ни происходило в Каверне, кто бы ни захватил власть, рано или поздно они пошлют кого-нибудь за нами.
        Но поскорее не получилось. Чернорабочие испуганно переглядывались и цеплялись друг за друга. Некоторые вернулись к шахте и спустились вниз, предпочтя небу привычный сумрак подземного города. И Неверфелл не могла их остановить. Они пугались вороньего карканья, криков канюка, таинственных шорохов и свиста ветра среди скал.
        Вокруг становилось все светлее, и Неверфелл чувствовала, будто у нее в груди надувается воздушный шарик. На серых камнях под ногами проступали другие цвета, а край неба медленно наливался янтарным, окрашивая в шафран подбрюшье облаков.
        - Скорее надевайте очки!  - предупреждающе крикнула она тем, кто шел за ней.
        Чернорабочие принялись рыться в сумках и торопливо нацеплять очки с закопченными стеклами. Все, кто собирался покинуть Каверну, запаслись ими заранее, ведь неизвестно, как привыкшие к тусклому освещению глаза подземных жителей воспримут солнечный свет.
        Но когда первые лучи солнца пронзили горизонт, все словно забыли о том, что им нужно бежать и прятаться. Небо на востоке лениво сменило цвет с густо-янтарного на нежно-персиковый с прожилками белых облаков, а ветер перестал беспокойно завывать и наконец определился, в какую сторону дуть. Мрачные темные скалы, повинуясь магии солнца, окрасились пурпурным, бордовым, охристым и серо-синим. Птицы мелькали черными молниями, а воздух был диким, бесконечным и словно спешил куда-то. Пахло нагретой пылью и высохшей росой, и все это были ароматы пробуждающегося мира.
        Склон горы ложился под ноги, скалясь зубцами камней, и спускался к сине-золотым дюнам, за которыми ждал мир, где шелестели листвой деревья, журчали ручьи и шуршали прибрежной галькой моря.
        Неверфелл не выдержала и побежала. Она поскальзывалась, спотыкалась, падала, но поднималась и бежала дальше, все быстрее и быстрее, ибо не было стен, которые могли ее остановить, или потолка, о который она могла удариться. Над головой было только небо, невыносимо синее, как глаза русалки. И ветер бежал вместе с ней.

        Эпилог

        В оазисе к западу от горы Клык юный козопас Пелрун встретил группу странников. По бледным кукольным лицам он сразу узнал в них людей из подземного города. Они прятали глаза за темными стеклами и укрывались от солнца под переносными тряпичными навесами. Хотя Пелрун не понимал их странный язык, он нарвал для них груш, стремясь показать, что не желает им зла. Когда маленькие люди попробовали сочную нежную мякоть, на их лицах не отразилось никаких чувств, но многие почему-то заплакали.
        Пелрун привел странников в свою деревню. Девочка с огненными волосами, которая была выше остальных, при помощи мимики и жестов обменяла фиал редкого Вина на верблюдов, воду и одежду для своих соплеменников, а также наняла проводника через пустыню. Пелрун сам проводил странников до границы травяных равнин.
        В то время он не знал, кому показывает дорогу среди дюн. Лишь много позже до него дошла весть о виноделице Зуэль и сыроделе Грандибле, которые первыми из великих кудесников подгорного народа оставили свой дом и перебрались на поверхность, чтобы поделиться секретами мастерства. Пелрун замечал только, что их удивляют обычные вещи: они могли часами наблюдать за бабочками и черпать воду из ручья, словно солнечные блики были драгоценными камнями.
        И еще одно показалось ему странным. Девочка с огненными волосами общалась с маленьким народцем на их языке, и другого она не знала. Но при этом она выглядела как человек. Пелрун решил, что ее, должно быть, украли в детстве и вырастили в темном мире под горой.
        Когда они достигли травяных равнин, огневолосая девочка, кажется, поблагодарила его, хотя он не понял ни слова. Она не была красивой, но лицо так живо отражало все чувства, что невозможно было ее не понять. И когда девочка первый раз ступила босыми ногами на зеленую траву, улыбка ее засияла, как солнце, плывущее по бескрайней лазури небес.

        Благодарности

        Я хочу сказать спасибо Мартину, который ходил со мной на курсы сыроделия и спускался в пещеры, а также терпеливо слушал мой бессвязный лепет про мартышек и светящиеся хищные растения; Рианон, Дейдре, Ральфу и Рубен за бесценные отзывы; моему редактору Руфь и всему издательству Macmillan за то, что разрешили воплотить в жизнь идею, которая даже мне казалась безумной; моему агенту Нэнси; Кэтлин Макграт за ценную информацию о природе сна и бессонницы, а также за то, что вместе со мной продумала устройство Утренней гостиной; профессору Крису Идзиковски за то, что рассказал мне о синем свете и биологических часах; Дэну за то, что терпеливо отвечал на вопросы про доли головного мозга; Лиз Вуттен за то, что вдохновила меня на создание целого персонажа, неправильно произнеся слово «клептомания»; Феликсу; курсам сыроделия Yarner Trust; ребятам из ущелья Чеддер, которые показали мне пещеры и позволили приобщиться к тайнам великого сыра; подземному музею «Тупик Мэри Кинг»; пещерам в Чизлхерсте; гротам Кинта да Регалейра; Адовым пещерам под холмом Уэст-Уикомб; пещерному комплексу Ланкин в Гватемале; туннелям
Кути во Вьетнаме; пещерному городу Матмата в Тунисе; экскурсии по подземному Сиэтлу и рафтинговой компании Legendary Black Water Rafting Company, с которой мы спускались по подземным рекам Вайтомо, любовались светлячками и с огромным удовольствием прыгали в водопады.
        notes

        Примечания

        1

        Ярь-медянка - зелёные или голубоватые отложения, формирующиеся со временем на меди, латуни или бронзе.

        2

        Оссуарий - специальное хранилище костей или праха умерших людей.

        3

        Моргенштерн - холодное оружие в виде металлического шара с шипами.