Магония Мария Дахвана Хэдли

        Магония #1
        Аза Рэй тонет в воздухе. С самого детства её мучает странная болезнь лёгких: всё труднее дышать, говорить, жить. Когда Азе мерещится воздушное судно, её семья считает видение побочным эффектом от лекарств. Но Аза сомневается, что это галлюцинация. Кто-то на корабле зовет её. Верит ей только лучший друг Джейсон. Джейсон, который всегда рядом. Джейсон, который, возможно, испытывает к ней нечто большее, чем просто дружеские чувства. Но прежде, чем Аза успевает осмыслить эту невероятную догадку, что-то идёт не так, и она пропадает в этом мире. И оказывается в другом. Магонии. Над облаками, в стране торговых кораблей, Аза отныне не слабая и не умирающая. В Магонии она впервые может свободно дышать. Более того, у неё теперь невероятная сила. И вливаясь в течение новой жизни, Аза обнаруживает, что вот-вот разразится война. Магония и Земля готовятся свести счёты друг с другом. Судьба всего человечества, включая парня, который её любит, зависит от Азы. Чью же сторону она примет?

        Мария Дахвана Хэдли
        Магония

        Чине

        Пролог

        Вдох. Выдох. Небо полно облаков. Раскручиваясь, сверху падает верёвка - соединяет небо и землю. Вижу лицо женщины. Она смотрит на меня, а вокруг нас - сотни и сотни птиц. Стая течёт, словно вода, вздымаясь в воздухе волнами - чёрные, золотые, красные… Безопасность и спокойствие. И свет - от звёзд и луны.
        Я крошечная в сравнении с этим. И я не на земле.
        Знаю, всем снятся полёты, но этот сон о другом. Он о плавании. Вот только океан - не вода, а ветер.
        Я называю это сном, однако по ощущениям он куда реальнее моей жизни.
        Глава 1

{Аза}


«Вся моя жизнь - череда больниц».
        Вот что я говорю людям, когда бываю в настроении казаться одновременно забавной и усталой - что случается довольно часто.
        Проще заранее продумать своё поведение, чем вынужденно вступать в беседу с кем-то, кто изображает «фальшивую любезность», «фальшивое беспокойство» или «фальшивый интерес». Я же предпочитаю действовать следующим образом: пошутить, скорчить дебильно-извиняющуюся рожицу и ровно в две секунды отвертеться от разговора.
        АЗА: На самом деле у меня ничего такого серьёзного. Не переживайте. Просто приходится бывать в больницах.
        СПРАШИВАЮЩИЙ: Э-э-э. Хм. Ох. Жаль это слышать. Ой, подожди-ка, я рад, рад это слышать. Ты же сказала, что ничего серьёзного! Это замечательно!
        АЗА(активируя дебильную рожицу): С вашей стороны было очень мило поинтересоваться.
        ПОДТЕКСТ: Ни разу не мило. Отвали.
        Обычно после этого никто ничего не спрашивает. Большинство людей вежливы. Ну, мои родители, семья - не так чтобы слишком, но вот случайные знакомые? Например, учитель на замене, который гадает, чего это я кашляю и выбегаю из класса, а потом иду в кабинет медсестры, и там уже кто-нибудь звонит в девять-один-один, вызывая машину неотложки, что быстренько вернёт меня в мою бело-линолеумную вотчину?
        Такие люди, как правило, не желают напоминать мне о том, что я и так знаю. А я точно знаю. Не будьте идиотами. И тем более не считайте идиоткой меня.
        Это не как в «Маленьких женщинах». Меня всегда тошнило от Бет и её милой Бет-болезни. От того, что люди вечно воображают, будто она выжила. Хотя она стопудово умерла. В подобных историях, если тебя заворачивают в одеяло, а ты в ответ слабо улыбаешься, - ты мёртв.
        Потому я стараюсь так не улыбаться, даже если чувствую слабость - а я чувствую иногда, втайне или не очень. Не хочу превращаться в завёрнутого в одеяло инвалида на последнем издыхании.
        Пиф-паф, ты мёртв. Закрой глаза и ложись в кровать.
        ПРИМЕЧАНИЕ: инвалид. Нет, ну кто придумал это слово и приравнял его к слову «невалидный», «неправильный»? Изобретатель фигов.
        Ладно, ладно, вопрос о смерти в моём присутствии возникает постоянно. Хотя взрослые не хотят об этом говорить. Правда и мне самой не то чтобы радостно мусолить эту тему, но вот мои сверстники…

«Смерть-смерть-смерть», - думает каждый, прямо как случайные свидетели, проезжающие на машинах мимо аварии. Подростки явно очарованы смертью.
        Некоторые из нас - те, что действительно умирают, - наверное, очарованы чуть меньше остальных. Некоторые из нас, возможно, предпочли бы не торчать в обществе людей, беспрерывно обсуждающих погибших знаменитостей - тут вам варианты на любой вкус: передозировка, автокатастрофа, таинственное падение с крыши…
        Мои сверстники любят ныть и мелодраматично рассуждать, мол, как это ужасно - умирать в таком возрасте. Поверьте той, кто знает. Поверьте той, чья роль в течение многих лет сводилась к «Девочка, Которую Я Очень Хорошо Знал и Которая Однажды Трагически Погибла».
        Нет, я ещё не умерла. Я по-прежнему однозначно здесь. Так что обломайтесь, страдающие готы.
        У взрослых гораздо меньше желания обсуждать смерть, чем у моих сверстников. Смерть - Санта Клаус мира взрослых. Точнее, Санта Клаус наоборот. Парень, что забирает все подарки. Закидывает на плечо большой мешок, поднимается по дымоходу, унося с собой всё, из чего состоит человеческая жизнь, и взлетает с крыши на санях, запряжённых восьмёркой оленей. Санях, гружёных воспоминаниями, бокалами, горшками и кастрюлями, свитерами и поджаренными сэндвичами с сыром, носовыми платками и эсэмэсками, уродливыми комнатными растениями и шерстью трёхцветной кошки, наполовину использованной губной помадой и так и не постиранным бельём, письмом, что ты не поленилась написать от руки, но не отправила, и свидетельством о рождении, порвавшимся ожерельем и одноразовыми носками, протёртыми от визитов к врачу.
        И записками, что ты клеила на холодильник.
        И снимком парня, в которого была влюблена.
        И платьем специально для танцев, в котором ты плясала сама с собой, пока не стала слишком тощей и задыхающейся, чтобы танцевать.
        А также, возможно, - хоть это и не удостоилось серьёзных изучений, - душой или чем-то вроде того.
        В любом случае взрослые не верят в Санту и очень стараются не верить в Санту-наоборот.
        В школе моя так называемая «редкая, неизбежно ведущая к гибели болезнь» превратила меня в жутко интригующую личность. В реальном мире она же вызывает кучу проблем. Обеспокоенный взгляд, пиф, нервное лицо, паф: «Аза, может, тебе стоит с кем-нибудь поговорить о своих чувствах?», а следом противный гарнир из «как насчёт бога/терапии/антидепрессантов?»
        А иногда даже «как насчёт знахарей/травок/кристаллов/йоги?»

«Пробовала ли ты йогу, Аза? Серьёзно, попробуй, это помогло другу моего друга, которому врачи поставили смертельный диагноз, но он не умер, потому что стоял в позе собаки головой вниз».
        Нет, я не пробовала йогу, чтобы вылечиться, потому что йога мою болезнь не возьмёт. Моя болезнь - это загадка. И не просто загадка, а настоящие Бермуды. Не острова - треугольник.
        Непостижимая. Неразрешимая.
        Каждое утро я горстями глотаю таблетки, хотя никто понятия не имеет, чем же я на самом деле больна. Я особенная, как… Как что?
        Особенная, как анализы крови, тесты и штуковины, что суют мне в горло. Особенная, как МРТ, рентген, сонограммы и мазки - и всё равно никакого определённого диагноза.
        Особенная, как будто моя болезнь стоит на сцене в смокинге, громко горланя попсовую песенку, и припев там что-то вроде: «Детка, ты для меня единственная». И вот болезнь стоит там и ждёт, что я перестану сопротивляться и брошусь в её объятия.
        Особенная… иными словами: на сегодняшний день я единственный человек на земле, диагноз которому поставили с такой «удивительной точностью».
        Думаете, я преувеличиваю? Нет. Моя болезнь такая особенная, что её назвали «Синдромом Азырэй».
        В честь меня, Азы Рэй Бойл.
        И это ужасно. Я не хочу двойника в виде болячки, не хочу некоего странного подобия бессмертия, ибо студенты-медики теперь лет сто будут склонять моё имя. Но публикуя статью в научном журнале, моего мнения как-то не спросили. Иначе я бы отказалась. Я бы лучше сама обозвала свою болезнь. Например, «Хреновиной». Или, может, выбрала бы какое-нибудь уродливое имечко вроде Элмера или Клайва.
        Ни на одну из упомянутых тем - смерть, угасание - мне трепаться не хочется. Я не в депрессии. Я в полной жопе. Я в ней столько, сколько себя помню. Ни одного периода в моей жизни, когда я не была бы в жопе.
        Да. Я имею право так выражаться, если мне хочется, и выражаюсь. Мне хочется сквернословить. Это я в этом теле, в ловушке, рычу, бьюсь и не могу выкарабкаться, спасибо. Давайте не будем рассуждать о том, чего не в силах исправить. Я - отредактированная версия настоящей живой девушки, или, по крайней мере, так я говорю, когда желаю сказать вам кое-что, о чём на самом деле не хочу говорить, но должна это озвучить поскорее, дабы мы могли перейти к теме получше.
        Ага, я в курсе, что неважно выгляжу. Нет, вы не обязаны изображать заинтересованность. Я знаю, вам жаль, что вы не в силах помочь. Да, вы не в силах. Полагаю, вы и правда хороший человек, но в самом-то деле! С незнакомцами я готова говорить о чём угодно, кроме моей болезни.
        Хотите фактов? Подробностей о Клайве/Элмере/Хреновине/Синдроме Азырэй? В комнатах, где я нахожусь, не должно быть пыли. Так было почти всегда. Родилась я здоровой и теоретически совершенной. А спустя год мои лёгкие ни с того ни с сего вдруг перестали усваивать воздух.
        Однажды утром мама зашла ко мне в комнату и увидела, что у меня припадок. Но так как моя мама - это моя мама, она не растерялась и дышала за меня, «рот в рот». Поддерживала во мне жизнь, пока меня не довезли до больницы. А там уже другие так же - с трудом - не давали мне уйти, подключив к аппарату искусственного дыхания. Они накачивали меня лекарствами и делали всё возможное, чтобы уменьшить содержание кислорода в воздухе. Стало немного лучше.
        То есть, конечно, много - я ведь ещё здесь. Но недостаточно. На начальном этапе я целую вечность провела в коконе из стерильного пластика и трубок. Теперь вся моя жизнь состоит из открывания глаз не там, где я засыпала, лапанья медиков, красно-белых мигающих ламп и вопящих сирен. И с этим приходится просто смириться, если ты счастливица, живущая с Клайвом.
        Выгляжу я странно, и внутреннее устройство у меня странное, и все вокруг такие удивлённые, мол, никогда прежде подобного дерьма не видывали. Мутации охватили всё моё тело, внутри, снаружи, но мой мозг - если верить окружающим - в норме.
        Любые существующие медикаментозные проблемы с сознанием? У меня их нет. Я не просыпаюсь, охваченная паникой из-за приближения Апокалипсиса, и не чувствую острой необходимости откусить себе пальцы или упиться до состояния комы. По большому счету иметь мозг, который в основном повинуется твоим инструкциям, - это вам не хухры-мухры.
        А так я - Аза-экспонат. Выставка диковинок ходячая. (Всё, чего я хочу - только лишь этого! - быть выставкой человеческих неудач, желательно близ города, в котором живу. И чтобы стенды полнились разочарованиями, а каждый огромный экспонат представлял собой крах и провал. Чтоб никакого «О-боже-нас-ждёт-удивительное-будущее». Никаких летающих автомобилей, похожих на изогнутую гусеницу-землемера.)
        Я стараюсь не зацикливаться на своей болезни, но она бывает крайне навязчива. Особенно когда очередной приступ лишает меня дыхания, заставляет рухнуть на пол, дёргаясь и сипя, словно нечто вытащенное со дна озера. Иногда мне хочется вернуться на то самое дно и начать всё с начала. Где-нибудь ещё. Кем-нибудь другим.
        Тайком - ну, почти тайком, потому как порой я говорю об этом вслух и громко - я думаю, что не должна была родиться человеком. Ибо не функционирую должным образом.
        И теперь мне почти шестнадцать. Исполнится через неделю.
        ШКОЛЬНАЯ МЕДСЕСТРА: Ты чудо! Наше чудо!
        АЗА РЭЙ БОЙЛ: (звуки рвоты).
        Раз уж я всё ещё жива, то подумываю устроить вечеринку. Это что-то из заморочек шестнадцатилеток. Ещё б, такая дата! Всё меняется, и вдруг ты - центр Вселенной и стоишь в розовом платьице, и целуешься с симпатичным парнем или выделываешь кульбиты на танцполе.
        Уточняю: так бывает в кино. А в жизни? Понятия не имею, как в жизни. Не особо-то хочется задумываться.
        Кого я приглашу? Всех! Кроме людей, которые мне не нравятся. У меня хватает знакомых, чтобы смело объединить их в группу под громким названием «все», но симпатичны мне из них всего-то человек пять-шесть. Можно позвать врачей, тогда группа значительно увеличится. Пару дней назад я сказала об этом родителям, и теперь, учитывая мой сомнительный настрой, они все в раздумьях. Собственно, они всегда такие, при сложившихся-то обстоятельствах.
        Но ответьте-ка: а было бы хуже, окажись я идеальной? Мои изъяны делают меня не такой плаксой.
        Никто не любит дни рождения. Все в доме нервничают. Даже растения. Есть у нас один цветок, который чуть что - сворачивается. В моей комнате ему стоять нельзя, но я порой навещаю его, касаюсь листьев и смотрю, как они съеживаются. Вот и теперь - свернулись в тугие свитки, мол, шурши отсюда к чертям, оставь нас в покое.
        Ну вы поняли?
        Шурши? (Ха-ха, какая смешная шутка).


        Средняя школа. Первый звонок. Прогуливаюсь по центральному коридору мимо миллиарда шкафчиков. Опоздала на занятия. Оправдания нет. Ну кроме одного - моего извечного.
        Ударяемся кулаками с Джейсоном Кервином - тоже опоздавшим. Лицом он никак не выражает приветствия, как и я. Только кулаками. Мы знакомы с пяти лет. Джейсон - мой лучший друг.
        Он исключение из всех правил моих обеспокоенных родителей касательно «не зависать ни с кем, кроме родителей», потому что знает, как действовать при всевозможных чрезвычайных ситуациях.
        Ему разрешают сопровождать меня туда, куда мама с папой идти не хотят. Или пойти-то хотят, а вот торчать там часами - не очень. Океанариум, выставка жуков и павильон с чучелами в музее естествознания; магазины редких книг, где приходится надевать маску и перчатки, если желаешь к чему-то прикоснуться; найденные в интернете тайные местечки, полные странных бабочек, костей и хирургических шаблонов в натуральную величину.
        И так далее.
        Джейсон никогда не говорит о смерти, разве что в контексте чего-то нездорово-клёвого, на что мы можем наткнуться в сети. Аза Рэй и её Грандиозная Физическая Неполноценность? Джейсон с такими гадостями не пристаёт.
        Второй звонок, я по-прежнему в коридоре, небрежно демонстрирую подходящий случаю палец Дженни Грин. Одна прядь её волос розовая, локти - острые словно кинжалы, а джинсы в облипку явно стоят как не самая плохая подержанная тачка. В последнее время Дженни меня бесит. Нет, не своим существованием, а поведением. Между нами эдакая молчаливая война. Ну, от меня Дженни слов на данный момент не заслужила, а вот сама она пару дней назад, поддавшись эмоциям, меня обозвала. Оскорблять больную? Да ладно. Все мы знаем, что это неправильно.
        Я вроде как должна уважать Дженни за её проступки. Совершить то, на что никто другой не осмеливается, - в какой-то мере круто. Недавно среди одноклассников начала витать заразная идея, мол, я похожа на тощую девчонку-призрака из японского ужастика, так Дженни явилась в школу, выбелив лицо и намазав губы синей помадой. В насмешку надо мной.
        Дженни улыбается и посылает мне воздушный поцелуй, полный яда. Я его ловлю и прижимаю к своим сегодня очень синим губам, намеренно выводя её из себя. Затем слегка вздрагиваю и изображаю приступ удушья. Если уж на меня навесили ярлык мертвячки, то можно извлечь из этого пользу. Дженни в ответ смотрит так, будто обвиняет в нечестной игре, и, скривившись, убегает в свой класс.
        Дальше у меня бесцельное стояние возле шкафчика. Неспешная прогулка. Подглядывание в окна классных комнат через металлическую сетку, которую туда поставили нарочно, дабы помешать таким, как я, шпионить за такими, как они.
        Моя младшая сестра Эли чувствует мой взгляд и отвлекается от давно начавшегося урока алгебры. Я какое-то время бешусь в коридоре, размахивая руками, свободная, как никто другой в это время дня. Привилегии болезной. Эли закатывает глаза, и я иду дальше - спокойно и разве что слегка покашливая.
        Опоздала на английский на семь минут. Мистер Гримм вскидывает бровь. Он называет меня «Миз Аза Рэй - Вечный Опоздун», и да, его фамилия действительно Гримм. Слепые глаза летучей мыши, очки в широкой оправе и узкий галстук как у хипстера, что ему совершенно не подходит.
        Мистер Гримм мускулистый. Рукава он никогда не закатывает, но ткань на руках так многозначительно натягивается… Подозреваю, что личной жизни у него нет, а всё время тратится на преподавание и уничтожение протеиновых коктейлей.
        Кажется, ему самое место в другом конце здания, на занятиях по физкультуре, вот только стоит мистеру Гримму открыть рот, как понимаешь, что он Супермозг. Ещё мне кажется, что у него есть татушки, которые он пытается прикрыть разными способами: грим, длинные рукава. Не слишком-то умно набивать себе на постоянку череп/корабль/обнаженную девицу(?). Приходится беспрерывно ходить застёгнутым на все пуговицы.
        Мистер Гримм новичок, появился в этом году. Молодой - если так можно сказать о тридцатилетнем. И его татуировка интригует. Но что там точно, я не знаю: пока не удалось разглядеть.
        Из-за этого я тоже хочу татушку. Чего-нибудь похуже, чем у Гримма, что бы там у него ни было.
        Он постоянно жалуется, мол, у меня большой потенциал, вот бы я ещё слушала, когда он ведёт урок, а не сидела, уткнувшись в книгу. Впрочем, толку от этих жалоб не слишком много, учитывая, что кроме меня в этой школе книжки читает ещё человека три.
        Знаю-знаю, банально. Да, я книголюб. Убейте меня. Я могла бы сказать, что выросла в библиотеке и книги были моими единственными друзьями, но ведь не делаю этого, правда? Потому что у меня есть совесть. Я не гений и не ребёнок, которому суждено стать волшебником. Я - это просто я. И я предпочитаю читать. Книги не единственные мои друзья, но мы дружим. Как-то так.
        К лекции Гримма мне прислушиваться не нужно. Неважно, что мы проходим - я это уже читала. В данном случае извечная тема «Старче супротив старого доброго Окияна».
        Одержимый парень. Большая рыба. Обломы разной степени эпичности. Интересно, сколько поколений школьников мучили рассказами об этой же ерунде?
        Да и зачем? Кто из нас ныне или в обозримом будущем может сойтись в смертельной схватке с гигантской рыбиной? Ну, разумные аргументы?
        Я читала «Моби Дика» - ещё одну версию про одержимого чувака и большую рыбу с подробными описаниями скорби и несбывшихся надежд.
        Знаю, кит - не рыба. Млекопитающее семейства китовых. И всё же киты всегда служили прототипом для Крупнорыбных Историй, смысл коих сводится к одному: насколько человечество всегда и во всём неправо.
        Я читала даже те главы «Моби Дика», которые никто не читает. И могла бы предоставить полную информацию о процессе свежевания. Но поверьте, вы это слушать не захотите.
        Спросите меня о Моби Дике, мистер Гримм. Ну же. Давайте.
        Он как-то спросил, около месяца назад, решив, будто я солгала, что читала. Я задвинула достойную флибустьера речь о всевозможных невзгодах, аллегориях, океанах и недостижимой мечте, в которой объединила рассуждения о фильмах про пиратов, о казни путём «хождения по доске» и о женщинах-астронавтах. Мистер Гримм одновременно впечатлился и рассердился. Я получила дополнительные баллы, в которых не нуждалась, и наказание за то, что перебила учителя. Мистер Гримм оставил меня после уроков, и честно говоря, я его прямо зауважала.
        Смотрю на Джейсона Кервина - он тоже погружён в собственную книгу. Приглядываюсь к названию: «Сны Кеплера: полный текст с примечаниями к “Somnium, Sive Astronomia Lunaris”». Том выглядит старым и полуразвалившимся - библиотечная копия из вторсырья в твёрдом переплёте. На обложке - поверхность Луны крупным планом.
        Мне это ни о чём не говорит.
        Я тянусь к столу Джейсона и хватаю книгу с откидной доски.

«Первый научно-фантастический роман, - читаю, - написан в 1620 году. Астроном повествует о путешествии на Луну и в то же время пытается зашифровать в тексте аргументы в пользу теории Коперника, так как ищет способ поговорить об этом и не быть казнённым за ересь. Только потом люди поймут, что все фантастические отсылки - по большей части закодированные Кеплером астрономические формулы».
        Листаю дальше. Здесь и про ведьму есть.
        Потрясно. Книга в моём вкусе. Хотела бы я сама такое написать. У меня вечная проблема с тем, где речь идёт о выдуманных языках и тайнах. Я хочу быть криптографом, хотя от криптографии весьма далека. Я из тех, кого раньше называли «энтузиастами». Ну, или любителями с кучей хобби. Я впитываю столько знаний по нужной теме, сколько получается за пятнадцать минут поиска в интернете, а затем активно изображаю всезнайку.
        Из-за этого окружающие думают, будто я умнее их. Что даёт мне возможность заниматься тем, чем я хочу, без ошивающихся вокруг и задающих неудобные вопросы людей. Например, обо всей этой фигне с умиранием. Вот она, польза фактоида.

        - Отдай, - шепчет Джейсон.
        Мистер Гримм взглядом призывает нас заткнуться.
        Я размышляю, как бы утихомирить родителей насчёт вечеринки в честь дня рождения. Думаю, в их головах уже сложилась картинка: катание на роликах, клоун, торт, воздушные шары… именно это они устроили на моё пятилетие.
        Тогда не пришёл никто, кроме двух девочек - их заставили мамаши - и Джейсона, который превратил вечеринку в кошмар. Мало того, что он явился без приглашения, протопав целую милю, так ещё и в праздничном костюме: полном облачении аллигатора, оставшемся с Хэллоуина. Сообщить своим мамам, куда отправился, Джейсон тоже не потрудился, и в итоге они вызвали полицию, уверенные, что его похитили.
        Когда к катку подъехали патрульные машины и оттуда вышли полицейские, стало ясно: мы с Джейсоном просто обречены на дружбу. Он рассекал на роликах в костюме аллигатора, делая изящные повороты; следом тащился длинный зелёный хвост, а копы требовали, чтобы Джейсон показал лицо.
        Вечеринка получилась не такой уж ужасной.
        Я рисую в блокноте, как в идеале должно выглядеть празднование моего шестнадцатилетия: мёртвый клоун, гигантский слоёный торт, от которого меня разорвало, а в небе надо мной парит аэростат. Из его корзины свешивается верёвка. Я взбираюсь по ней. И улетаю. Навсегда.
        От скольких страданий это избавит? От множества. За исключением страданий мёртвого клоуна, который скончался по моему замыслу, а не по собственному.
        Видимо, мистер Гримм слышит, как я фыркаю.

        - Не желаете поделиться со всеми, мисс Рэй?
        Почему они вечно используют эту фразу? Остальные ученики поднимают взгляды, радуясь законной возможности отвлечься от теста. Джейсон ухмыляется. Ничто так не ускоряет течение дня, как неприятности.

        - Вы правда хотите знать? - спрашиваю я, потому что достигла сегодняшней цели. - Я думала о смерти.
        Мистер Гримм смотрит устало. Я уже использовала данный приём на его уроках. Красивый финт - учителя тают, словно намокшие ведьмы. Но от мистера Гримма я тащусь, потому что он видит меня насквозь. То есть по-настоящему на меня смотрит. Что само по себе странно. Никто не разглядывает меня слишком пристально. Боятся, что моя нестабильность им навредит. Пластиковый кокон, в котором я жила, когда была маленькой? Он по-прежнему существует, только теперь невидим. И сделан из чего-то попрочнее, чем пластик.

        - Смерть в контексте какого литературного произведения, Аза?
        Пощады не жди.

        - Как насчёт «Бури»? - говорю, потому что нам скоро проходить её по программе. Весь семестр посвящён океану. - Утонувшие близнецы.

        - Утонувшие близнецы, которые на самом деле не утонули, были в «Двенадцатой ночи», не в «Буре», - сообщает мистер Гримм. - Попробуй ещё раз, Рэй.
        Как неловко. К несчастью, я в полной растерянности.

        - Сыграй ещё раз, Сэм? - Я нагло называю учителя по имени. И использую свой привычный метод: выдаёшь один факт, и народ думает, будто ты знаешь их все. На страницах Википедии полно всякой мелочёвки. - Вот только цитата неверная. Правильно просто «Сыграй, Сэм», но людям ведь подавай побольше романтики и поменьше приказов.
        Гримм вздыхает:

        - Ты хоть смотрела «Касабланку»? До конца теста десять минут. На твоём месте, Аза, я бы выполнял задание. И не называй меня Сэм. Моё имя Сэмюэл. Только те, кто меня не знает, зовут меня Сэм.
        Он выиграл, потому что он прав. «Касабланку» я так и не посмотрела. Знала только эту цитату. Я сдаюсь и, взяв карандаш, погружаюсь в мир старика и парусов.
        Сэмюэл. Кто в наши дни даёт ребёнку такое имя? Я подумываю отпустить комментарий насчет псевдонимов - Сэмюэл Клеменс, Марк Твен и «Жизнь на Миссисипи», которую мы проходили недавно, - но так и не решаюсь. Последняя попытка вылилась в целое сражение, а прямо сейчас в моей груди есть что-то, из-за чего я сомневаюсь в своей способности вести поединок и не закашляться.
        На улице начинается гроза, ветки деревьев колотятся в окна. Здание древнее и дырявое, так что жалюзи гремят как сумасшедшие.
        Джейсон кладёт на мой стол записку. Мистер Гримм бдит за жужжащими телефонами, и на время урока мы лишены высоких технологий.

«Гигантский кальмар. Завтра в пять. У тебя».
        Мы собирались посмотреть это видео пару ночей назад, но я так сильно раскашлялась, что пришлось ехать в больницу. Полный отстой.
        В меня залазили эндоскопом, и когда я окончательно очухалась после анестезии, хирург смотрел на меня уже привычным «ух-ты-никогда-прежде-такого-не-видел» взглядом.

«Мутант», - нацарапала я тогда в блокноте, который мне всучили на случай возникновения жалоб.
        Хирург уставился на меня, а потом рассмеялся:

        - Нет. Ты необычная юная леди. Я раньше не встречал подобных голосовых связок. Ты могла бы стать певицей.

«Если бы могла дышать», - написала я, и у него хватило такта изобразить смущение.
        Из солидарности Джейсон не стал смотреть видео с кальмаром без меня. Он даже пытался уговорить медперсонал врубить его прямо в больнице. Но медсёстры не дали. Они там непробиваемые.
        Кстати, об океанах и больших рыбах. Это первая когда-либо сделанная запись гигантского кальмара в естественной среде. Только представьте этого фантастического морского монстра: каждый глаз размером с человеческую голову, а тело и щупальца метров семь в длину. Прямо как школьный автобус. И представьте, раньше никто никогда его не замечал. Чудо-то весьма объёмное, и если кальмар существует, может, и в Лох-Нессе тоже есть нечто. Может, такое встречается везде, на каждом шагу. Может… я на это надеюсь?
        Ведь всякий раз, как кто-нибудь находит новое животное или что-то иное, не менее удивительное, означает, что мы пока не всё уничтожили.
        До сих пор у нас были записи только очень мёртвого или очень больного гигантского кальмара, но учёные спустились в батискафе на глубину, нашли живого и сняли его.
        У какого-то знакомого Джейсона есть маза в Вудс-Хол, среди массачусетских океанографов, и он влез в базу данных экспедиции. Четыре дня назад Джейсон спёр видео с сервера и с тех пор без конца об этом трындит.
        Я поворачиваюсь к нему и улыбаюсь, но он по уши в книге. Я опускаю голову, собираясь вернуться к вопросам теста, но тут в окне классной комнаты, поверх террариума с игуаной, замечаю что-то в небе.
        Оно мелькает всего на секунду, но кажется странно знакомым, будто я видела такое прежде - во сне или, может, на картине.
        Мачта. И парус.
        Даже не один - два, три. Как на парусном судне. Большие, белые, хлопающие. И из бури выплывает нос корабля.
        Он…
        У меня и раньше бывали галлюцинации, но подобных - никогда. Я что-то читала о миражах в небе, фата-моргана - так их называют. Кому-то однажды привиделось, что в небе над Ливерпулем целых полчаса висел Эдинбург. Но это… это корабль, от чего ему отражаться? Мы далеко от моря. В глубине материка.
        Потянувшись, дёргаю за рукав мистера Гримма. Он смотрит на меня раздражённо. Я тыкаю пальцем в окно.
        Он вглядывается, на мгновение замирает и продолжает пялиться. Затем снимает очки и снова устремляет взгляд в небо.

        - Дерьмо, - говорит.

        - Что? Вы видите его? Видите?

        - Гроза, - отвечает мистер Гримм и дёргает жалюзи.
        Те с лязгом опускаются на подоконник, комната вновь становится просто комнатой, и я слышу свист, протяжный и высокий. Хотя не совсем свист. Больше чем свист.
        Позвольте уточнить: намного больше чем свист.

«Аза, - свистит голос, - Аза, ты там?» 
        Глава 2

{Аза}


«Это всё не по-настоящему, Аза Рэй Бойл, не по-настоящему», - бормочу себе под нос.
        Это что-то новенькое. Что-то плохое. Что-то связанное с моим мозгом.
        Мама смотрит на меня через кухонный стол, теребит свои пепельные волосы, стянутые в «хвост», и морщит лоб.

        - Ты точно в порядке? На слух так не очень. Помнишь последнюю галлюцинацию? Тогда у тебя был жар.
        Один её взгляд - и ты готов. Рядом с моей матерью притворяться невозможно. Она иммунолог. Целыми днями торчит в своей лаборатории, часто задерживается допоздна и возится с мышами.
        Сегодня же вернулась домой относительно рано - всего половина двенадцатого. Её эксперименты в последнее время не удаются. И мама не в настроении терпеть, как она говорит, «эту байду», в данном случае - мои россказни о том, де я в норме и к врачу идти не нужно.

        - Грета, - говорю, - я в порядке, как и всегда.

        - Грета… - вторит она. - Ты не так должна меня называть, Аза Рэй.

        - Ну тебя же не заставляют звать меня «дочерью». Тебе позволено обращаться ко мне по имени.
        Ответом меня не удостаивают, отмеряют положенную дозу лекарств и суют мне в рот термометр.

        - Договорились, дочь, - наконец произносит мама и улыбается, мол, сама доигралась.
        В её улыбке всегда странным образом сочетаются любовь и гнев. Доминирующая эмоция - лишь вопрос накала страстей.
        Итого: в сфере симуляции хорошего самочувствия мне ничего не светит.

        - Тридцать восемь и девять, - объявляет мама. - Вот тебе и корабль в небе.
        У меня всегда лихорадка, в той или иной степени. Я привыкла. Озноб или жар. Неважно. Мама накидывает мне на плечи одеяло. Я сбрасываю его так быстро, как могу. (Предвещающее смерть одеяло? Спасибо, не надо). Взамен натягиваю собственную толстовку с капюшоном и огромными карманами. И наличие молнии совсем не делает её похожей на мешок для трупа.

        - Передохни, Аза, - говорит мама.
        Я пялюсь на неё:

        - Передохнуть? Серьёзно?

        - Да, передохни от своих безумных заморочек. Безумства ещё никому не помогли, а вот таблетки…
        Она ещё говорит, а таблетка уже у меня во рту, и клянусь, я, наверное, вылитая собака, потому как успеваю всё проглотить прежде, чем осознаю, что меня буквально накормили пилюлями. В другой руке наготове стакан воды, и бамс - я запиваю лекарство.
        В этом вся Грета. Она молниеносна. Смысл сопротивляться?
        К тому же таблетки вроде как помогают.
        Когда мне было два, врачи сказали, что мне повезёт, если доживу до шести. В шесть - что, может, повезёт дотянуть до десяти. Когда мне исполнилось десять, изумлённый народ установил новую метку - шестнадцать.
        И вот моё шестнадцатилетие стремительно приближается.
        Так что теперь, на случай, когда меня придётся срочно госпитализировать, у моей семьи уже выработан целый алгоритм действий: как быстро разобраться с нежелательными для обсуждения вопросами. Вообще-то, мы их даже записываем. На всякий пожарный. Мама полагает, что это каким-то образом помогает решить мелкие проблемы и сосредоточиться на, собственно, главной фигне - смерти.
        К примеру, у меня есть письменное извинение от мамы за то, что шлёпнула меня, когда мне было пять. Я тогда начала задыхаться, хрипеть и ненадолго впала в кому. Я такое прощаю. Это вообще несущественно. Но мама всё равно требует, чтоб я брала бумагу всякий раз, как мне требуется в больницу.
        А у мамы есть письменное извинение от меня: за весь спектр жёсткого сарказма. Ещё одно у Эли под названием «Чрезмерная стервозность и перетягивание на себя родительского внимания тем, что вроде как смертельно больна, постоянно при смерти, но чего-то ещё ни разу не умерла» и дополнительное примечание: «Кража одежды».
        И только папа придерживается направления «Вещи, которые меня никогда не интересовали. Пункты 1-36».
        Последние годы - много лет - мама помимо обычной своей работы пытается реализовать ещё один проект. Она разводит мышей, супермышей, что в теории будут невосприимчивы ко всевозможным вдыхаемым с воздухом токсинам. Всё это основано на мутации дыхательных путей одной лабораторной мыши из Чикаго. План в том, чтобы у новой породы развилась мутация, благодаря которой они смогут схлопывать ноздри и понижать, по крайней мере временно, потребность в воздухе, в сочетании с неуязвимостью к разнообразным переносчикам заразы.
        Мыши - лишь шаг на пути разработки лекарства. В конечном итоге это должно помочь фармацевтической компании выпустить препарат, который справится с проблемой людей, что не могут дышать обычным воздухом. Таких, как я, очевидно. Но есть и другие плюсы, во всяком случае, по мнению тех, кто готов финансировать исследования. К примеру, если вдруг взорвется бомба с нервнопаралитическим газом. Мышь должна спокойно это переносить в течение часа или около того, пока газ рассеется. Или не рассеется. Поначалу мама даже пыталась шутить насчёт военных мышей, выдумывая истории о Соне из «Алисы в Стране чудес».
        Военные мыши. Отстойная шутка.
        Моя мама не сторонник всего, что связано с войной. Она никогда не хотела вкладывать подобный смысл в свои исследования. Потому как наряду с защитой людей (гражданских, детей, учителей, всех, кто застрял в зоне боевых действий, попав под химическую атаку), ещё и солдаты нападающей стороны могут сделать себя потенциально неуязвимыми к ядам, что сами запускают в воздух.
        В общем, понятно, отчего мама весь день на нервах. Она всего лишь хотела создать некое подобие лекарства от астмы, только улучшенное, которое помогало бы при любых проблемах с лёгкими: эмфизема, астма, синдром Азырэй. Но вместо этого застряла на выведении военных мышей.
        Эли тоже за столом. Подравнивает волосы, отрезая где-то полсантиметра ножницами, которые сама же заострила точилкой для ножей. Ювелирная работа. Не знаю, как сестре это удаётся, но когда всё закончено, её волосы выглядят как гладкий светлый лист бумаги - концы идеально ровные.
        Мы ни капли не похожи. У меня волосы чёрные и непослушные, а глаза хоть и синие, но тёмно-синие, с какими-то золотыми и красными крапинками, плавающими в глубине. Глаза Эли цвета чистого неба. Окажись мы в сказке, она бы была хорошей сестрой, а я - злыдней.

        - Пункт первый, - говорит Эли, не трудясь признать моё превосходство как старшей. - Ты слышала гром. Мы все его слышали. Я - сидя на алгебре. Пункт второй. Ты видела облака. И мы все тоже видели. Это называется гроза. Пункт третий. Тебе померещился корабль, потому что ты ходячий побочный эффект и вечно в лихорадке. Гроза с тобой не говорила, - заключает она. - И никто в рупор твоё имя не кричал. Ну так, для информации.
        Возможно, я слегка перенервничала в классе мистера Гримма. Возможно, мне всё привиделось. Возможно, я славлюсь своей склонностью к драматизму. Возможно, Эли славится на удивление неистеричной натурой. Хотя ей четырнадцать, и она имеет полное право не контролировать вспышки гнева и то, что некогда называли норовом.
        Нет. Уравновешенная Эли. В прошлом году у неё начались месячные, и как водится, всё прошло прекрасно. Она просто натянула леотард и отправилась на урок балета - никаких проблем.
        Ко мне эти дни так и не явились, что, вообще-то, меня не очень расстраивает. Отсрочка мучений, как я говорю. Всё потому, что я слишком тощая и никак не могу набрать вес.
        Уточнение: под «слишком тощей» я имею в виду не секси готку, которую только накрась помадой и наряди в платье в цветочек - и все сразу заметят, какая она милая. Я имею в виду ходячего мертвеца. Синюшная кожа, и порой, когда я кашляю, это весьма мерзко. Никаких обид.


        Я сама не знаю, что же сегодня произошло. Папа должен был забрать меня из кабинета директора, куда я отправилась после нескольких воплей на тему прав, свободы воли и закрытых жалюзи. Мистер Гримм взглянул на меня и сказал, мол, я знаю, куда идти. К медсестре или к директору. Я обычно чередую.
        Папа меня встретил, полный сочувствия, даже когда нам обоим дали отповедь. Налицо попытка относиться ко мне не как к уроду, а как к обычному человеку. В смысле, никаких поблажек.
        Естественно, все поблажки уже задействованы.
        К примеру, система работы с напарником. То есть за моими передвижениями по коридору, видимо, всегда кто-то краем глаза наблюдает - на случай, если вдруг начну задыхаться. Не особо-то я доверяю подобной подстраховке. И без понятия, кто сегодня был Дежурным по Азе.
        А вот прочитанная лекция относительно стандартна.
        ДИРЕКТОР: Мисс Рэй, неблагоразумно с вашей стороны срывать урок.
        Я хочу попросить его дать определение слову «благоразумно».
        Потому что иногда я ловлю себя на «неблагоразумных» поступках, однако понимание этого меня не останавливает. Меня призывают тёмные уголки моего мозга, и они сильны. Чтобы оставаться сосредоточенной и не думать о них, каждый день приходится прилагать массу усилий.
        В восьмом классе я утратила бдительность и час спустя превратила свой экземпляр романа «Гроздья гнева» в оригами-цирк из ста тридцати четырёх животных, страусов и слонов, вагончиков на колёсах и акробатов.
        Ещё один скверный эпизод в третьем классе, когда я изо всех сил старалась отвернуться от аквариума. Меня не оставляло чувство, что рыбы на меня пялятся. А затем еще один, в шестом, когда в нашей классной комнате появилась канарейка. В то время, клянусь, она со мной разговаривала. Не словами. Просто сидела на своей жёрдочке, смотрела на меня в упор и пела, невероятно громко, так громко, что всем мешала, и пришлось переселить её в другую комнату.
        Птицы. У меня с ними вечные проблемы. Меня бомбардирует всё, что пролетает сверху. На улице всегда ношу головные уборы.
        В общем, вернёмся в кабинет директора.
        АЗА: Я видела что-то странное в небе.
        ПАПА АЗЫ: Прошу прощения за свою дочь. Её лекарства…
        АЗА(ненавидя, когда всё сваливают на галлюцинации): Нет, вы правы. Мне стало скучно. Отсюда и поведение. Проехали.
        ДИРЕКТОР(пытаясь понять, а не издеваются ли над ним): Просто не делайте так больше, мисс Рэй. Довольно выходок.

«Выходки» звучит как ругательство.
        Покинув кабинет, я прижалась лицом к окну на лестничной площадке, в надежде увидеть то, не знаю что, что видела прежде. Но нет, напрасно. Всё исчезло.


        Сейчас папа выглядит усталым. Он готовит. Сегодня у нас какая-то запеканка из макарон, приправленная соусом безнадёги. Арахисовое масло тоже в деле. Папа клянётся, что это настоящее тайское блюдо, но тайцы не едят макарон. И вяленого мяса. А здесь, я почти уверена, вяленое мясо есть.

        - Она что-то видела, - говорит папа маме.
        Мама смотрит на папу. Он регулярно влипает в неприятности за веру в явления, идущие вразрез с логикой. Страстный фантазёр. А мама и Эли - приземлённые реалисты. Наконец папа пожимает плечами и опять отворачивается к плите.

        - Она галлюцинировала, - возражает мама, - а не видела.

        - У неё живое воображение, - встревает Эли и посмеивается над глупой фразой, которую применяют ко мне столько, сколько я себя помню.

        - Неважно, - говорю я. - Всё кончено. Забыли.
        Я уже снова выходила на улицу, пялилась в небо - тёмное, с узким серпом луны - и ничего такого там не обнаружила. Просто небо, ну и Полярная звезда.
        Мне нравится небо. В нём есть упорядоченность, которой нет в жизни. И нет, это не тот отстой, который вы вообразили: мол, умирающая девочка глядит на рай, и всё такое. Я не думаю о небесах как о каких-то райских кущах. Для меня это лишь скопления газов и отдалённое эхо звёзд, что уже давно погасли.
        Настоящее имя Полярной звезды - Киносура. В честь нимфы. Ещё её называли «scip steorra», то есть «корабельная звезда», ориентир. В некоторых старых историях (стоит отдать должное множеству своеобразных и удивительных философов семнадцатого века - в частности, Жаку Гаффарелю, и нет, я не могу объяснить, как на него вышла, за исключением того, что однажды, в недрах библиотеки, увидела круговую диаграмму неба, и звёзды там выглядели, словно размножающиеся плодовые мушки в чаше Петри, и я просто помешалась)… Так вот, в некоторых старых историях группы звёзд складываются в буквы. Небесный алфавит. Послания, что меняются по мере вращения Земли. И глядя на небо под таким углом, можно увидеть внушительную перемещающуюся поэму или, может, абзац, сперва написанный одним автором, а затем, когда Земля сдвигается, отредактированный другим. Так что я всё смотрю и смотрю, пока однажды не смогу что-нибудь прочесть.
        В детстве я как-то попыталась улизнуть ночью, чтобы налюбоваться звёздами по самое не могу. Мой план включал окно спальни, водосточную трубу и подъём вместо спуска. Мама застукала меня, когда я затаскивала одеяло на черепицу, но в итоге сдалась и опекала до четырёх утра, на всякий случай притащив дыхательную аппаратуру. Завёрнутые в моё одеяло, с термосом, фонариком и книгой созвездий, мы вместе смотрели на небо. Просто сидели там в тишине, и мама иногда показывала на один из звёздных рисунков и объясняла его значение.
        Так на что мне жаловаться? Ну, это как посмотреть. Мои родители - просто мечта. Они без проблем поставили мне лампу с дырявым абажуром, чтобы, когда включаешь свет, на потолок спальни проецировался весь Млечный путь.
        Представьте, что можете видеть звёзды, которые больше никто не видит. Если свет погаснет везде, во всём мире, небо станет ярким и умопомрачительным полотном - вот так и выглядит эффект от моей лампы.
        Я без понятия, как ориентироваться по звёздам, но однажды читала о ком-то, кто на самодельном маленьком плоту одолел весь океан от Южной Америки до Полинезии. «Кон-Тики», так назывался плот. А плыл на нём норвежский путешественник по имени Тур.
        Временами я хочу, чтоб меня звали Тур. Воинственно. Но нет. Аза. В честь чего? А ничего.
        Аза Рэй - даже не моё изначальное имя, его мне присвоили, когда появились проблемы с дыханием. Прежде меня звали Хейворд. (Хейворд приходился мне двоюродным дедом. Эли нарекли в честь другого двоюродного деда. Не знаю, по-моему, с моими родителями что-то не так. Не могли называть нас в честь бабушек?)
        В официальных документах я по-прежнему Хейворд, о чём ни единой душе не признаюсь. Но…
        МАМА: В день, когда мы едва тебя не потеряли, мы вдруг поняли, что твоё имя Аза. Что надо было назвать тебя в честь полного спектра, от «Эй» до «Зед». Идеально.
        ПАПА: Нас просто осенило. Это было так странно-духовно. И мы решили: кто посмеет нам перечить?
        Однако азаименование точно способствовало развитию моих странностей. Некоторое время в начальной школе меня считали Авой, потому что кто-то из учителей ошибся, а я не стала исправлять. В конце концов меня разоблачили на родительско-учительском собрании.
        Аза. Долгие годы я думала, что если уж решили сделать меня палиндромом, обзывали бы тогда Kuulilennuteetunneliluuk. Это эстонское слово, обозначает часть пистолета, через которую пролетает пуля, прежде чем тебя убить.
        Если уж что-то делаешь, делай по максимуму, правильно?
        Вместо этого я - алфавит. В зависимости от мировоззрения и знания истории алфавита, кто-то может решить, что там ещё есть неслышное &. Раньше амперсанд был двадцать седьмой буквой. То есть, читая алфавит, вы бы сказали: «Экс, уай, зед, энд». Так что, если считать, что моё имя - некая алфавитная петля, то между «зед» и «эй» необходимо вставить амперсанд. Аз(&)а.
        Есть нечто потрясное в наличие этого & в моём имени. Сам символ происходит от латинского «et» - где две буквы сплелись вместе. В общем, в моём имени живёт невидимый инопланетянин.
        Мы с Джейсоном обнаружили это пять лет назад и с тех пор одержимы моим внутренним ET.
        Ну а кто бы не был? В смысле «И-Ти звонить домой»[1 - Имеется в виду фильм «Инопланетянин» 1982 года. «E.T. the Extra-Terrestrial». И знаменитая фраза на ломаном английском «И-ти звонить домой».] и всё такое.
        Видите, как я превращаю просто странное в нечто удивительное? Иногда это помогает чувствовать себя немного лучше. А в другие дни - не так чтобы очень.
        Сегодня? Сегодняшний день отвратен.
        В груди словно что-то трещит, а я притворяюсь, будто ничего такого, но, отчасти потому, что это может-наверное-скорее-всего-наверняка опять галлюцинации, отчасти потому, что на мне тестируют каждый новый препарат на фармацевтическом рынке, я вдруг впадаю в дикое отчаяние и прежде, чем успеваю осознать, уже сижу за кухонным столом с семьёй, вся в слезах и надрывно кашляя.
        Меня засовывают в душ, где я остаюсь на табуретке в клубах пара, голая и грустная, вдыхая воду и пытаясь не думать о корабле, который видела, о раздавшихся с неба словах. Пытаясь забыть обо всём, включая шестнадцатый день рождения, родителей и свою печаль.

        - Ты же знаешь, детка, ты просто особенная, - говорит мама, закрывая дверь моей комнаты. - Мы рядом. Ты не одна. И мы любим тебя.

        - Даже если умру? - спрашиваю, потому что слаба. - Вы будете по-прежнему меня любить, даже если умру?
        Мама замирает в проёме. Я вижу, что она пытается взять себя в руки и нормально ответить. Знаю, она хочет сказать «ты не умрёшь», но не смеет, потому что это будет абсолютная ложь.
        Она сама привела меня в мир в этом дурацком неисправном теле, у которого не хватает времени и маловато стабильности. Грета цепляется пальцами за дверной косяк, но на лице её написано «всё в порядке». Она сглатывает, затем улыбается:

        - Даже если умрёшь. Слышишь? Мы будем любить тебя всегда, вечно. До конца времён.
        Из-за хренового самочувствия я подумываю сказать: «Не будете. Когда люди умирают, о них забывают. Вы тоже должны. Время течёт. Всё тлен».
        Но не говорю.
        Мама тихо уходит.
        Она считает, будто я сплю и не слышу, как она целый час плачет в коридоре. Будто не слышу, как заводит машину и едет обратно в лабораторию, потому что умеет лишь это - медленно искать ответ, придумывать лекарство от того, чего никто даже не понимает.
        Вот бы родителям не приходилось постоянно думать обо мне и моих проблемах. Я прямо вижу их на пляже, распивающих коктейли с зонтиками.
        Мы никогда не были на пляже. Они никогда не ездили в отпуск вдвоём, потому что… я.
        Так что теперь я вяло размышляю о побеге автостопом в другой город. Или можно угнать тачку и самой поехать. Я же вроде-как-бы-почти умею водить. Училась три месяца назад. Папа сидел на соседнем сидении, мама на заднем, и оба клялись, что доверяют мне, даже когда я врезалась в наши мусорные баки.
        МАМА: Не переживай. Никто ещё не умирал на скорости две мили в час.
        ПАПА: Улитки?
        МАМА: Лемуры?
        ПАПА: Землеройки? Подожди-ка… как быстро землеройки двигаются?
        МАМА: Землеройки невероятно быстрые. Они хищники. Им хватает экстренного десятисекундного сна, а всё остальное время они охотятся. Ты проиграл.
        ПАПА (улыбаясь): Ты выиграла.
        Я: Хм. Мне надо снова завести машину?
        Права я вообще-то так и не получила. Но знаю, как рулить на предельной скорости - мама с папой показали мне и это, глубокой ночью, незаконно, на трассе, подальше от города. В одиночку я никогда не ездила, а вот с родителями - да. И гнала я очень, очень быстро.
        Если б получилось очень быстро укатить в другой город, то я могла бы умереть там. Возможно, в гостинице. И спасти всех от несчастья наблюдать за моим уходом.

«Эли, - думаю я. - Что бы я ни сделала, её это уничтожит».
        А потом всю ночь размышляю о том, что услышанное мною с небес звучало не по-английски. На самом деле это даже словами не было. Но казалось знакомым. Я каким-то странным образом прочувствовала это до мозга костей.
        Почувствовала, как что-то резонирует во мне, словно колокол. 
        Глава 3

{Аза}

        Просыпаюсь в полпятого утра: кашляя, в поту, панике, с бешено колотящимся сердцем. Кожа по ощущениям в порядке, но я не уверена, что она не разорвалась. Пошатываясь, иду в ванную и смотрю в зеркало. Вроде похожа на себя. Просто версия, страдающая от боли.
        Остаток ночи мне снится всякое: странные лица, перья, словно что-то зажимает мне рот и нос, проникает в лёгкие, заставляя задыхаться. Когда вновь открываю глаза - на часах семь. Рассвет. Я кашляю и пытаюсь убедить себя не психовать.
        Не могу избавиться от ощущения, что моя кожа слишком плотно обтягивает кости, раздирает сама себя. И во рту как-то странно. И кашель в миллиард раз хуже, чем вчера.
        Значит, никакой школы. Вместо этого поход к врачу, где я надену персональную белую рубаху с открытой спиной и вышитым именем - крошечная привилегия - и собственные тапочки.
        Я всегда воображаю, будто собираюсь на важное событие. Обычно, это Чёрно-белый бал Трумена Капоте. Моя рубаха без спины - это шёлковое платье с нижней юбкой, и возможно, на голове у меня изящная сеточка в стиле Одри Хепбёрн (Одри была приглашена, но не явилась). Вот только не думаю, что на той крутой гламурной вечеринке чьё-либо платье открывало зад. Нет большей радости, чем касаться ледяной кушетки голыми ягодицами.
        Хотя… это детская больница, так что здесь встречаются те, кому много хуже, чем мне. Я видела, как внезапно задёргиваются занавески, и с другой стороны доносятся безошибочно узнаваемые рыдания родителей. Видела бродящих по коридорам «исполнителей желаний», готовых действовать, обряженных в костюмы, и больных детей с такими лицами, будто мир перевернулся и в последний момент даровал им всё, о чём они мечтали.
        Мечты эти неизбежно сводятся к тому, чтобы быть как все. Однажды я даже видела некоего патлатого певца-кумира-подростков в красных кожаных штанах, волочащего ноги по коридору, дабы осуществить чьё-то желание. А какое-то время спустя наблюдала, как он уходит, и судя по лицу - мозг ему вынесло напрочь.
        Классическая ошибка: он шёл сюда, убеждённый, что слепые прозреют, а умирающие оживут. Напрасно. Знаменитости - не волшебники. Что бы они там о себе ни думали.
        Из-за угла вылетает мальчишка, лысый и верещащий, словно голодный и очень большой птенец. Он гонится за клоуном, однако доктора следом не несутся - значит ничего страшного.
        Клоун замирает в проёме моей палаты и жонглирует разноцветными помпонами. Трёхлетний пациент неистово хлопает в ладоши и смотрит на меня огромными горящими глазами. Несмотря на плохое настроение, я в конце концов тоже улыбаюсь.
        Хоть дружить с товарищами по несчастью и против моих правил, к моменту прихода врача у меня на коленях сидит ребёнок, а клоун поочерёдно выдувает мыльные пузыри и наигрывает на губной гармошке «Над радугой». На мой взгляд, не лучший выбор песни, но именно ей меня долгие годы доставали. Некоторые почему-то думают, будто приятно представлять, что, умерев, ты воспаришь над радугой, схватишь за лапы Птицу счастья и улетишь в пустоту.
        Ну, то есть, ладно. Существуют, очевидно, и более печальные перспективы. Малыш радостно подпевает. Мы оба не в самом худшем положении. Мы ходим, говорим и кашляем почти как обычные люди.
        Появляется доктор Сидху, и клоун утаскивает ребёнка в больничный лабиринт. Врач начинает свои стандартные процедуры: постукивает по груди, прислушивается, будто соседка, что пытается шпионить через закрытую дверь.
        Ну, только доктор Сидху вроде как соседка, которая может видеть сквозь стены. Выражение её лица не меняется. И эта маска подсказывает: что-то не так.

        - Ого, - выдаёт доктор.

        - В смысле, «ого»? - спрашиваю я.
        Я знаю доктора Сидху всю свою жизнь. Она никогда не говорит «ого». И ведь речь идёт о моём теле. Где органы находятся в самых странных местах.
        Есть теория, что всё в моей груди сместилось во время того начального периода, когда я действительно, действительно не могла дышать. Одно из лёгких, к примеру, сильно наклонено к центру. И рёбра у меня гораздо гибче, чем должны бы, будь я кем-то ещё, а не Азой, страдающей от болезни по имени Клайв.
        Клайв-Хреновина делает меня плоскогрудой, остроребристой и косолёгочной. В остальном я совершенно опупительная.

        - Звук странный. Помолчи.
        Я не хочу молчать, но слушаюсь, потому что на лице доктора Сидху появляется опасное выражение. К таким, как я, ноющим на приёме у врача, она весьма нетерпима. Доктор надевает стетоскоп и считает удары моего сердца. (Сердце. Тоже расположено неправильно. Ему всегда было недостаточно свободного места. Мы-то об этой фигне знаем, всё знаем, но слава тем бесстрашным докторам, что упорно пытаются услышать биение моего сердца там, где его и в помине нет. Я некоторым позволяю, просто чтобы посмотреть на их лица, когда бедолаги на краткий миг решают, будто я каким-то чудом хожу и говорю, не имея сердца. Забавное зрелище.) Доктор Сидху отводит меня на рентген и ненадолго исчезает - проверить результат.

        - На томографию, - говорит потом.
        Отлично. Я даже через дверь чувствую папин страх.

        - Я в порядке, - уверяю его, когда в инвалидном кресле (политика больницы) возвращаюсь в приёмную. Затем - МРТ-туннель, где тебе дают затычки для ушей, но всё равно слышно, как что-то хлопает, щёлкает, шипит и воет, пока сканируют твоё тело.
        Порой в такие моменты я воображаю, будто я кит на глубине, и прислушиваюсь к пению моей семьи китов. Но сегодня я слышу нечто большее: «Аза, Аза Рэй».
        Звуки доносятся снаружи. Или изнутри? Неважно, это всё равно бесит.

        - Задержи дыхание, - просит техник. - Постарайся не кашлять.
        Я стараюсь. Притворяюсь не китом, а гигантским кальмаром. Вспышка. Свист, хлопки, бесконечный писк. И чувство, что я должна прислушаться к чему-то другому. Я читала о глубоководных существах и о том, как шумы с земли влияют на их сонары. Множество потерявшихся китов выбрасывались на городские пляжи… и всё такое. А ещё читала о звуковом хаосе, мол, изначально природа гармонична, но человеческий шум всё испортил, и теперь люди свихнутся из-за повсеместной атональности. Может, я уже свихнулась.

«Аза, выходи».
        Я жму на кнопку связи:

        - Вы слышите?

        - Что? Неприятный шум? Ты же знаешь, каково это, милая, ты была тут уже тысячу раз, - отвечает техник. Его зовут Тодд, и он весьма дружелюбен.
        Тодд всегда даёт мне дополнительную грелку, прежде чем засунуть сюда. Я его обожаю, потому что он подрабатывает в клинике лазерного удаления волос - убивает фолликулы. У Тодда всегда наготове счастливые истории о победе над нежелательной растительностью на женских лицах. Пациенты в клиниках удаления волос постоянно благодарят. Здесь же люди, как правило, только ворчат. Все больны, и никто не любит делать томографию.

        - Почти всё. Ты как?
        Оказывается, не очень, потому что, едва я говорю, мол, всё нормально, как свист возобновляется. Я слышу: «Азаслушайслушайазаазаазаслушайвыйдинаружу».
        Я стискиваю зубы, не кашляю, сдерживаюсь. Это нелегко.
        Когда я выбираюсь из аппарата, у всех на лицах выражение «какого чёрта?» Обычно после МРТ на меня не так смотрят. Тодд вздыхает и похлопывает меня по плечу:

        - Не выдавай, что я сказал, но вообще-то у тебя перо в левом лёгком.

        - В смысле, у меня перья прорезались?
        Естественно, у меня не растут перья, но это первое, что приходит в голову.
        Тодд поясняет:

        - В смысле, мы полагаем, ты просто вдохнула пёрышко. Это объясняет кашель.
        Вот только это неправда. Вряд ли подобное можно проворонить. Сделать вдох и вместе с воздухом втянуть перо, достаточно большое, чтобы его увидели при сканировании? Это было бы очень, очень, о-о-очень заметно.
        Они показывают мне снимок, и да, так и есть. Перо размером с мой мизинец. Оно могло взяться только из подушки, а перьевые подушки в моей комнате запрещены. Кто бы ни положил такую подушку мне на кровать - он попал. (Скорее всего, Эли. Папа потрясён не меньше меня.)
        Я не думаю о голосах, которые слышала.
        Не думаю о небе.
        Не думаю о том, что вся моя жизнь - сплошной апокалипсис. Апокалипсические мысли, как известно, признак проблем с мозгом, а мозг - единственная часть меня, которая никогда не подводила.

        - Какое может быть объяснение? - спрашивает папа, но технику ответить нечего.

        - Доктор Сидху вызовет вас на повторный приём, - говорит Тодд. - Серьёзно, не рассказывайте ей, что видели это.
        Естественно, я не впервые вижу результаты своего сканирования. Все мне всё показывают. Так случается, когда ты пожизненный пациент. Я расшифровываю снимки МРТ дольше, чем Тодд. Но это не значит, будто сейчас я не встревожена.
        Тодд тоже волнуется. Точно знаю. Он тихонько насвистывает, что вроде как должно меня успокоить, но только вгоняет в панику.
        В его свисте, конечно, нет никаких слов или намёков на слова. Ничего, вот только я всё равно слышу слова в каждом звуке. Сейчас мне всё кажется наделённым смыслом, что бы я ни улавливала. Треск полов. Скрип дверей.
        Я вновь надеваю одежду и различные металлические прибамбасы. Серёжки. Цепочку. Ненужный лифчик.

«Аза, выйди наружу».
        То, что я слышу это вперемешку с каким-то птичьим пеньем?
        Это не имеет отношения к моим страхам, ночным кошмарам или любым другим заморочкам, которые меня беспокоят.
        Бессмысленно.
        Полная ерунда. 
        Глава 4

{Аза}

        Удивительно, но нам разрешают покинуть больницу. Завтра нужно вернуться, чтобы ко мне в трахею залезли маленьким пинцетом. Бывало и хуже. По крайней мере, это не полноценная операция. Я стараюсь не думать о том, что мне будут вынимать перо, а не брать очередной мазок; о том, что всё неправильно; о том, что до дня рождения осталось пять дней.
        Я не думаю о моей груди, там, где сходятся рёбра, и не представляю, как бы они выглядели широко раскрытыми: двойные двери, ведущие в чей-то заросший ядовитый сад.
        В любом случае хирурги не так добираются до лёгких. Но мне почему-то кажется, что дело не просто в лёгких… Мои рёбра гремят, словно птичья клетка. Там нет ничего, чего там быть не должно. В этом я пытаюсь себя убедить, пока мы идём по парковке.
        Небо полно огромных грозовых туч, но я на них упорно не смотрю. Желания вновь увидеть какой-нибудь корабль нет. С этого начались все проблемы, и я хочу, чтобы всё вернулось на свои места. Несмотря на тёплую одежду, меня пробирает дрожь.

        - Ну ладно. Я всё же спрошу, - говорит папа. - Признавайся, Аз. Ты курила?
        Я смотрю на него:

        - Дело серьёзное, Генри. А ты ведёшь себя совсем несерьёзно.

        - Теперь я Генри? Нет уж, можешь продолжать называть меня папой. Сигареты? Травка? Кальян?
        Кальян. Папа и правда это спросил. Словно мы где? Да, кальяны существуют, я видела заведения в университетском районе, где люди курили, выглядя при этом возбуждёнными и одновременно так, точно их сейчас стошнит. Но в самом-то деле! По-настоящему курящего кальян человека я могу представить только в «Тысяча и одной ночи».

        - У меня в запасе нет тысячи и одной ночи, чтобы курить, даже если бы я хотела. А я не хочу, потому что кальян станет курить разве что персонаж романа или тот, кто точно не я.

        - У тебя в запасе есть тысяча и одна ночь, - убеждённо отвечает папа. - Даже две тысячи и одна. Тридцать тысяч и одна.
        И улыбается, будто его слова - чистая правда.
        Когда мне было десять, отец отнёс меня на батут к нашему соседу и мы прыгали и прыгали вместе. Несмотря на абсолютный запрет. Наперекор предписаниям докторов, наперекор маминым правилам. Мы прыгали. А потом папа опустил меня на землю, сделал сальто назад и поклонился. Судя по всему, он неслабо потянул какую-то мышцу и тем не менее улыбался.

«Вот, - сказал он тогда. - Именно так выглядит тот, кому не следует скакать вверх тормашками, когда скачет вверх тормашками. На случай, если тебе было любопытно на такое посмотреть».

        - Не беспокойся о пере, - говорит папа теперь. - Я же вижу, ты переживаешь. Мы справимся. Я крутой мастер единоборств. Если вдруг окажется, что в твоей спальне тусит Большая Птица,[2 - Персонаж «Улицы Сезам».] я её прикончу.
        Вообще, это странно утешительно, учитывая мою уверенность в скорой смерти. Здорово, когда отец готов объявить войну как устоявшимся правилам, так и Большой Птице.

        - Даже если эта птица из Хичкока? - уточняю я.
        На секунду в машине повисает тишина, мы с папой сидим, представляя, как бы выглядели «Большие птицы»[3 - «Птицы» - фильм Хичкока.]: полное небо жутких длинноногих жёлтых птиц, что пикируют вниз, бомбардируя нас. Поначалу это смешно, но затем - гораздо тревожнее, чем вы думаете.

        - Плевать, - говорит папа. - Я всё равно бы боролся с ней ради тебя. Ощипал бы её начисто.
        Я посмеиваюсь всю дорогу до дома.


        На крыльце меня ждёт Джейсон Кервин. Сейчас только два часа, значит, он не там, где должен быть, а именно - не в школе. Папа осознает это одновременно со мной и вздыхает.

        - Хочешь, чтобы я тебя отпросил? - спрашивает он у Джейсона.

        - Серьёзно? За кого вы меня принимаете? Всё схвачено. Я на приёме у стоматолога. Обычная чистка, что перерастёт в маленькую челюстную операцию, требующую пары дней восстановления. - Джейсон поворачивается ко мне: - Завтра я иду с тобой в больницу.
        Можно только догадываться, как он узнал, что завтра мне снова в больницу.
        Джейсон уже давненько собирает информацию. А ещё он предприниматель с тремя патентами, один из которых на химический состав, что при распылении на одежду очищает её в считанные секунды. Баллончик крошечный, размером с батарейку, так что можно носить с ключами как брелок. Джейсон изобрёл спрей для тех, кто не хочет попасться родителям с куревом. Сам он не курит - а кто б стал, когда у лучшей подруги смертельная болезнь лёгких, названная в её честь, - но заметил спрос.
        Второй патент на маленькую пластмасску, что крепится к гостиничным - или больничным - простыням и помогает заправлять их на манер ложки для обуви. Вдвое экономит время. Изготавливаются эти штуковины в Нью-Дели, в местечке под названием «Завод Кервина». Джейсон управляет всем этим делом с мобильника. У нас возникали споры по поводу рабочей силы и сомнительной политики аутсорсинга, но я проиграла. Джейсон порой так обсессивно-компульсивен, что даже мне не дано постичь. Его видение завода превзошло мои утопические идеи о вещах ручной работы, созданных в основном из дерева. В общем, Джейсон не идеален. Иногда он делает что-то просто потому, что может - и вовсе не тем способом, коим должно.
        В школе Джейсон просто убивает время. Экзамены сдаёт с трудом, потому что, как он говорит, доказывает свою точку зрения. Планирует окончить школу самым последним по успеваемости, а затем захватить мир. Полагаю, это будет смотреться лучше в неизбежной - в будущем - биографии.
        Для всех учителей Джейсон большое разочарование. Потому что не использует свой потенциал гения. Он просто тупо смотрит на тебя и подчиняет.

        - Перо в лёгких, - говорит он. - Правда что ли? Ты вдохнула перо? Слава Икара замучила?
        Когда нам было по десять, меня действительно клинило на Икаре. Джейсон соорудил крылья по чертежам Леонардо да Винчи. Но, оказывается, парусина и пробковое дерево крыльев эпохи Возрождения не выдерживают, если сигануть с ними с гаража. Джейсон сломал руку, я - ногу, и с Икаром было покончено. Наши родители вздохнули с облегчением. Это стало одной из немногих наших демонстраций полунормальности. Предки несколько лет рассказывали всем о крылатом провале полным оптимизма тоном, мол, ох уж эти дети, они порой совершают безумства. Вот только не упоминали об остальных наших с Джейсоном безумных поступках.
        В двенадцать мы угнали «Понтиак» одной из мам Джейсона, Ив, и проехали триста миль, чтобы купить правильные перья для чучела фальшивого грифона. Продавцу-извращенцу заплатили наличными и, вернувшись на шоссе, рванули домой, где нас и поймала Ив прямо на их подъездной дорожке. «Понтиак» был забит доверху: дохлая индейка, сбитая на дороге рысь во льду, плюс целый набор когтей стервятников и внушительный запас суперклея и стеклянных глазных яблок. Надо отдать должное Ив: когда мы открыли багажник, на её лице возникло выражение «о, да!», потому что она из тех, кто соорудит фальшивого грифона в мгновение ока. Но затем ей пришлось изобразить родительское разочарование. Кэрол, вторая мама Джейсона, не разговаривала с нами четыре дня.
        Всякими «обычностями» мы с Джейсоном тоже занимались: обдирали коленки, ловили насекомых. Но запомнился всем именно грифон.
        Либо Джейсона завербуют в ЦРУ, либо он станет преступником. Точно никто не знает. В смысле, всё равно одна фигня.

        - Что? - спрашиваю я. - Ты вправду думаешь, будто получишь подтверждение, что я вдохнула перо?
        Несмотря на холод, я сажусь на ступеньку. Папа вздыхает и, сняв куртку, накидывает её на меня.

        - Пять минут, - говорит. - А потом я за тобой приду.

        - Только её не нюхай. - Джейсон указывает на куртку, хотя, естественно, в ней нет настоящих перьев.
        Минуту мы сидим в уютной тишине - ну, кроме того, что в сегодняшнем окончательно испоганенном дне маловато уютности.

        - Есть повышенная вероятность кое-чего, - говорю на пробу.

        - Чего?

        - Ты знаешь. Скоро. Очень скоро.

        - Ты всю жизнь умираешь, - отмахивается Джейсон. Он не слишком уважает правила. - И если кто-то считает, будто процесс ускоряется, то он неправ. Выглядишь хорошо. - Затем косится на меня. - Ну, то есть, для тебя хорошо.
        Не хорошо - судя по его лицу и по тому, что Джейсон вдруг стягивает свой шарф и обматывает его вокруг моей шеи. Джейсон редко проявляет нервозность, хотя всю жизнь провёл в постоянных расчетах, беспокоясь обо всех и вся.

        - А ты как? - спрашиваю. - Выглядишь странно.

        - Нормально. - Слишком быстрый ответ. - Я в порядке. В смысле, я вроде не тот, о ком нам стоит волноваться. Так что перестань обо мне переживать.
        Эта версия Джейсона ничего хорошего не сулит.

        - Ты таблетки выпил?

        - Хватит. Конечно выпил.
        Внутри закипает подозрение. А ещё чувство вины. Ведь если Джейсон встревожен - это из-за меня.
        Папа загоняет нас в дом, но оставляет одних на кухне. Джейсон начинает что-то скоренько печь: закатывает рукава, надевает папин передник. Я сверлю взглядом затылок Джейсона. Волосы у него того же цвета, что шоколад, который он топит. И на шее веснушки - пять штук. А самая яркая его черта - серьёзная складка меж бровей, появившаяся, когда нам было девять, и Джейсон осознал, что мы совершенно точно не бессмертны.
        Не знаю, как кто-то столь гениальный мог полагать, будто мы способны жить вечно, но Джейсон трудился над каким-то химическим соединением, связанным с морскими звёздами и черепахами, и вплоть до взрыва в гараже не сомневался, что стоит на пороге Открытия. Подозреваю, что он пытался вырастить мне новые лёгкие, но Джейсон так и не признался.
        Выглядит он, будто только вышел из закрытого города. На прошлой неделе явился в школу в куртке от древней пижамы со «Звёздными войнами» и в дедушкином пиджаке. Пижаму явно приобрели, когда Джейсон был поменьше, чем сейчас. Рукава заканчивались чуть ниже локтей, ткань сидела в обтяжку. Джейсон не обращал внимания. Я видела, что девчонки весь день на него пялились, и вовсе не с ужасом, как можно было ожидать, а с радостным удивлением.
        Словно он сиськи за лето отрастил. Ну, не отрастил, конечно, но вы поняли. В Джейсоне вдруг появилась скрытая сексуальность или типа того.
        А сам он девчонок не замечает. Нет, он натурал, но никогда не парился над тем, знают ли об этом окружающие. У Джейсона две мамы. Последний, кто осмелился высказаться об этом неодобрительно, заработал фингал под глазом. Хук справа и синяк, поставленный Джейсоном, испугали всех, в том числе его самого, наверное, потому, что колотить людей не в его духе.
        При определённом настрое Джейсон готовит свои знаменитые шоколадные эклеры. Сегодня настрой как раз такой. Если бы я уже не волновалась, то теперь бы точно начала. Шоколадные эклеры для дней рождения. И раз Джейсон готовит их так рано, выгляжу я и правда жутко.
        Точно. Думаю, зеркал лучше избегать.

        - Я ведь дома, так? Меня бы в жизни не отпустили, будь всё так плохо.
        Джейсон просто пристально смотрит на меня карими глазами, как бы говоря, что мои отмазки ему пофигу и удивить его невозможно. И я бы купилась, кабы не складка меж бровей, что сегодня особенно глубока, и скорость, с которой Джейсон замешивает тесто.
        Может, виновата складка, может, дело во мне и моих переживаниях, но я рассказываю ему всё. Про свист, корабль и остальное. Как он просто выплыл из облаков. Выискивая.
        Выискивая?
        Не знаю, откуда эта мысль, я просто чувствую, что это так. Выискивая. О мистере Гримме я тоже рассказываю, о его странном, на мой взгляд, поведении. Хотя, вероятно, странно себя вела только я. На секунду я уверилась, что мистер Гримм тоже видел корабль, но потом он притворился, будто это не так.
        Джейсон ставит эклеры в духовку и какое-то время взбивает начинку, задумавшись, словно перебирая файлы в своём мозгу.

        - Корабль образовали облака. Простейший ответ.
        Я начинаю протестовать, и Джейсон перебивает:

        - Да погоди ты. Необъяснимые оптические явления. Начиная с зелёного луча, заканчивая НЛО.
        Я поднимаю руку.

        - Люди понимают примерно половину причин, по которым свет ведёт себя так или иначе, - продолжает Джейсон, игнорируя мой вопрос. - Есть целая категория миражей, когда люди видели корабли в небе. Кое-кто всерьёз полагает, мол, «Титаник» затонул, потому что мираж сделал айсберг невидимым.
        Пока он говорит, я запускаю поиск в телефоне. Википедия, блин, ходячая, хотя Джейсон справляется без подключения к интернету. Просто возится с начинкой для эклеров, между делом забрасывая меня случайными фактами.
        И всё же я видела нечто другое, как бы Джейсон ни старался перевернуть мои слова. Внутри закипает злость. Он должен мне верить. Он - тот, кто всегда мне верит. На него я полагаюсь как на самого главного потакателя моему Живому Воображению.

        - Гуглишь? Бесишься, что я не проглотил твою историю, не подвергнув её сомнению? Что ж… как насчёт блуждающих огней? - Джейсон оборачивается и с улыбкой смотрит на недовольную меня. - НЛО, чёрные вертолёты, призрачные дирижабли. И всё такое прочее.
        А потом он произносит ещё одно слово, от которого я внезапно замираю:

        - Магония. 
        Глава 5

{Аза}


        - Магония? - нервно повторяю я. Слово незнакомо. - Это болезнь? - пытаюсь шутить. - Архитектурный стиль? Ядовитое растение? Если болезнь, сразу предупреждаю - ничего не хочу знать. Я не в настроении выслушивать пособие по хворям…

        - Мы говорим не о болезнях, а о миражах. Проверь «Анналы Ольстера», - говорит Джейсон и испускает свой давно запатентованный страдальческий вздох.

        - Ольстер? Почти как оспа. Какая-то разновидность проказы? - Я несу всякую чушь, лишь бы скрыть, что слово с первой секунды захватывает все мои мысли. Чувствую, воспоминания о нём запрятаны где-то в чёрных дырах моего мозга. Может, я об этом читала? Ведь всё, что мне известно, я когда-то читала.
        Джейсон фыркает:

        - Только не говори, что не читала «Анналы».

        - Читала. - Вру. Может, читала, а может, и нет.
        Я кашляю, отчасти притворяясь. Без понятия, почему я вообще пытаюсь лгать Джейсону. Когда общаешься с кем-то ежедневно начиная с пяти лет, этот человек в основном в курсе, что ты читал, и определенно в курсе, когда ты устраиваешь экстренный интернет-поиск под столом.
        Согласно Вики, «Анналы Ольстера» посвящены ирландской истории.

        - Их никто не читал. Но сегодня я проштудировал соответствующие разделы. Массовые галлюцинации. Приблизительно семьсот сорок восьмой год нашей эры: «И увидели в небе корабли и их экипажи». Ничего не напоминает? М?
        Не-а, ничего. Джейсон врубает свой любимый режим: тараторит, сокращает слова. Мальчик-робот.

        - Основы. Не «Анналы», но часть той же истории. Восемьсот тридцатый, или около того, год нашей эры. Франция. - Он величественным жестом рисует в воздухе дату и место, словно создавая субтитры к своему документальному фильму. - Архиепископ Лионский пишет о четырех найденных в его городе безумцах - трое парней и одна женщина, которые утверждают, будто упали с неба. Выпали из корабля. В. Небе. Ты меня слушаешь?
        Слушаю. Очень внимательно. А делаю вид, что нет.

        - Епископ отправляется на городскую площадь, где этих четверых заковали в колодки…
        Я перебиваю:

        - Даже не говори, что это универсальный жест для «заковать в колодки», потому что такого просто не существует, как бы отчаянно ты ни пытался его изобразить.
        Джейсону хватает совести покраснеть и убрать руки (при этом опасно покачнув миску с начинкой для эклеров) из позы «чувак, запертый в колодках».

        - …и обвинили в краже урожая. Эти дураки заявили, дескать, мы тут собирали земные посевы, спустившись с небес на маленьких лодках. Горожане постановили признать их ворами, ибо, понятное дело, на лодках или нет - а урожай-то пострадал.
        Как же раздражает хаотичность Джейсона Кервина. Он - мутант-зубрила. И никогда за это не извиняется. И не извинится.

        - Магония. Так они говорят - все они. Мы упали с Магонии. Жители города в панике.
        Джейсон так сильно взбивает начинку, что брызги попадают на холодильник.

        - А дальше? - спрашиваю я.

        - Ага, итак, я не помню, повесили ли в конце концов магонийцев за колдовство или они просто сбежали из города, но сомневаюсь, что для них это был сказочный исход, учитывая, что ребята уже заявили, мол, мы не с земли и хотим вернуться домой со всем деревенским зерном.

        - Джейсон, - говорю я наконец, - ты уходишь от темы.

        - Я к тому, что если ты галлюцинировала, то делала это в старых традициях. Прими поздравления по поводу качества твоих видений. Хочешь ещё Магонии?

        - Не-а, - отвечаю. - Хочу шоколада.
        Просто не верится, что я до сих пор не знала о Магонии и обо всём, что с ней связано. Это же история совершенно в моём духе.

        - Maganweter. С древневерхненемецкого это «воздушный вихрь».

        - Джейсон.

        - Расслабься. Я не говорю на древневерхненемецком.

        - Уж лучше б не говорил. Потому что это ни в какие ворота. Тайно выучить древневерхненемецкий без меня.
        Пристыдить его не получается.

        - Некоторые полагают, что именно отсюда произошло слово «Магония». Если ты из Магонии, то живешь в вихре. Так говорит Якоб Гримм - тот самый парень, что писал сказки. Ещё он говорит, что слово может быть связано с магами, от греческого «magoi». Следовательно, Магония - Страна магов. Я предпочитаю вихрь. К тому же в стране магов было бы очень скучно, ведь вся суть магии в том, что не всякий на неё способен. Иначе это просто обычная жизнь. Так что в принципе получилась бы Страна ремесленников.
        Я утыкаюсь в свой телефон. Вот. Некий архиепископ по имени Агобард ворчит о том, де люди в его городке верят, будто град и молнии создают какие-то небесные штормоделы.

«Но до меня доходили слухи о группах, нет, целых поселениях людей, опустившихся в поразительные глубины невежества и глупости. Они утверждают, дескать, существует некая страна Магония, для которой небо - море, и корабли там плавают по облакам. Эти корабли собирают остатки наших посевов, потрёпанные непогодой, побитые градом, и увозят в свои кладовые. Украденным у нас воздухоплаватели расплачиваются с заклинателями бурь. Я потрясён, узнав, что мой собственный город столь ослеп и уверовал в существование этой Магонии, что четырёх заключённых скованными выставили на всеобщее обозрение - одну женщину и троих мужчин, заявивших, будто они жители неба и упали с воздушного судна. Голосованием решено похитителей урожая забить камнями».
        Поднимаю взгляд от экрана:

        - Так эти магонийцы - расхитители полей?
        Джейсон лучится самодовольством.

        - Меня круги на полях не волнуют, но, как понимаешь, всяких уфологов - очень даже. Уже добралась до Жерве де Тильбюри?
        Нет. Я прокручиваю километры ирландской истории. О якорях, сброшенных с воздушных кораблей.

        - Я пока в «Анналах Ольстера», - говорю и вздыхаю, потому что одной ссылкой Джейсон явно не ограничится. Он даже эсэмэски присылает со сносками.

        - Жерве рассказывает, как в один прекрасный день целая толпа народу вышла из церкви и увидела торчащий из облаков якорь, что застрял в каменной арке. А в следующий миг по верёвке с небес спустился матрос, дабы его отцепить. Ну разве не офигенно?
        Гуглю.

        - Это когда было?

        - В двенадцатом веке. Прихожане обрубили верёвку и спёрли якорь. Теперь он часть церковной двери.

        - Сказки это всё. - Внезапно в голову приходит: - А что, по его словам, стало с матросом?
        Джейсон смотрит на меня:

        - Матрос утонул.
        Наши взгляды встречаются.

        - В воздухе. Он утонул в воздухе. Так что давай, расскажи мне ещё об «уходе от темы». Это ведь не ты уже шестнадцать лет тонешь в воздухе.
        Меня знобит. Есть что-то ошарашивающее в этой истории с якорем.

        - Вообще-то, я уверена, что за окном в классе мистера Гримма видела вертолёт.

        - Ну да. Потому и психанула. С вертолётами ты прежде не сталкивалась, конечно, и медики не увозили тебя на одном из них с экскурсии в пятом классе, потому что ты вдруг перестала дышать на поддельном тематическом сафари.
        Я закатываю глаза.

        - Есть многое на свете, друг Горацио, - говорит Джейсон Кервин, зарабатывая медаль за банальность.

        - «Гамлет»? Серьёзно? Я не Горацио. Это побочный эффект от лекарств. Перо в лёгких. Ранняя смерть.

        - «Гамлет» собрал в себе всё о галлюцинациях, срывах и ранней смерти. Не в смысле, что ты умираешь. Потому что ничего подобного.
        Он разворачивается и начинает двигать венчиком ещё интенсивней.
        Теперь я даже ворчливее, чем обычно. И чувствую себя неуверенно, как собака, которая хочет встряхнуться от воды. А кожа - будто утягивающее бельё. На самом деле я без понятия, каково носить утягивающее бельё, но у мамы такое есть, и, по её словам, это пыточный инструмент, созданный специально, чтобы помешать циркуляции крови в женском теле. Моя кожа? Именно так сейчас и ощущается.

        - Я не догнала, - наконец говорю, какое-то время покусав себе щёки изнутри. Не совсем понимаю, чем я так расстроена, но слабость и головокружение откуда-то взялись. - Хочешь сказать, ты считаешь, что у меня были галлюцинации? - Джейсон молча меня разглядывает. - Или утверждаешь, - бормочу на пробу, - что небесный корабль из этой… этой страны Магонии и вправду меня искал?

        - Я утверждаю, что ты, должно быть, где-то что-то об этом прочла, оно засело в твоей голове и теперь дало о себе знать. Ты увидела, как собираются тучи, а мозг заполнил пробелы. - Джейсон на секунду замолкает. - Корабль в небе - не худшая из возможных галлюцинаций. Тебе, к примеру, могло показаться, что всё вокруг объято огнём. С некоторыми людьми такое происходит. Под действием лекарств.

        - Умоляю, расскажи мне ещё о побочке от лекарств. Я же об этом нифига не знаю.
        Джейсону совсем не стыдно. Он мне не верит. Я сама себе не верю. Почему мне хочется, чтобы это не было галлюцинацией? Глюки - это не так уж страшно. Всяко лучше, чем корабли в небе, откуда выкрикивают твоё имя.

        - Порой людям мерещится кое-что похуже, - продолжает Джейсон. - А ты… тебе что привиделось? Похоже на диснеевский фильм. Некий гибрид «Питера Пена» и «Инопланетянина».
        Как-то не радует версия, что мне являются детские галлюцинации.

        - Значит, по-твоему, это мой мозг спёкся? Ладно. Проехали. - И вдруг добавляю кое-что подлое: - Кто бы говорил о спёкшихся мозгах.

        - Я, - отвечает Джейсон, и я тут же чувствую себя последней дрянью. - Я знаю, как ведёт себя повреждённый мозг.

        - Как ты вообще откопал эту Магонию? - Не голос, а скулёж какой-то. - Вряд ли стал читать «Анналы Ольстера» для забавы.

        - Помнишь, я строил летающую тарелку? Магония - ранняя версия всяких энлэошных историй.

        - Твои мамы возненавидели бы эту тарелку.
        Мама Джейсона, Ева, - биолог. В прошлом - экотеррорист. Хотя она бы сказала «анти-экотеррорист», потому как террористами считает тех, кто не задумывается об ущербе, который они наносят окружающей среде. Но несмотря на это, именно она как-то приковала себя цепью к деревьям, а ещё как минимум один раз была арестована за нанесение тяжких повреждений бульдозеру гаечным ключом. Глядя на Еву, такое сложно представить. Она выглядит как мама. Полагаю, так это и работает.
        Сейчас она пишет научные статьи о сельском хозяйстве и о том, как мы уничтожаем мир, строя экономику на покупке еды. Результатом эссе Евы о безответственном выращивании бананов стало то, что теперь я бананы не ем.

        - Тарелку я бы сделал из переработанных отходов. Мамы бы не возражали. Попробуй.
        Эклер полон горячего воздуха и обжигает язык. Я таращу на Джейсона глаза сильнее, чем мне бы хотелось. Он собой доволен.

        - Ага, - говорит. - Об НЛО я знаю практически всё. - Затем замолкает, но в конце концов решает надо мной сжалиться: - К тому же, после того, как ты вчера взбесилась на уроке мистера Гримма, матюкаясь на корабли в небе, я загуглил «корабли в небе».
        Я снова не сдерживаю ругань. На сей раз в адрес Джейсона. От облегчения.

        - Простейший поиск. В телефоне. Ты бы и сама это сделала, кабы не затуманенное, кавычки открываются, побочными эффектами, кавычки закрываются, сознание. Ты, как правило, не сочиняешь из ниоткуда, Аз. И я склонен тебе верить, если ты говоришь, что видела корабль, плывущий по облакам. - Он отводит взгляд. - Так что, да. Думаю, ты видела… что-то.
        На меня с новой силой накатывает облегчение. И ещё что-то - подозреваю, благодарность.

        - Ты его не видел, да? - спрашиваю на всякий случай. - Никаких парусов? Мачт? Не слышал голосов?
        Джейсон качает головой:

        - Неважно. Мы разберёмся, Аз.

        - Уверен?
        Он заправляет эклеры начинкой, поливает сверху шоколадом - и всё готово.

        - Да. С днём рождения. - Джейсон небрежно втыкает свечку в один из эклеров и поджигает фитиль.

        - Сегодня не мой день рождения.

        - Ну и что? Твоё желание прибыло пораньше. Если не задуешь, я сам это сделаю.
        Какое-то время я пялюсь на свечу. Она некапающая.

        - Вот возьму и загадаю желание вместо тебя, - предупреждает Джейсон. - Тебя оно не обрадует.

        - И что загадаешь?

        - Тебя в костюме аллигатора. Катающейся на роликах. Поверь, я вполне могу это устроить.
        Я против воли улыбаюсь. И закрываю глаза.

        - Желание, - напоминает Джейсон, будто я могу забыть загадать.
        Загадываю. Дую. Смотрю на Джейсона.
        Джейсон смотрит на меня. Жуёт свою нижнюю губу.

        - У меня для тебя подарок, - говорит.

        - Давай, - отвечаю, и внезапно наполняюсь надеждой, потому что такое мне даже в голову не приходило. Вдруг привидевшийся мне корабль его рук дело? - Ты использовал проектор или что? Это ведь розыгрыш, да?
        Джейсон просто глядит на меня. Для него не типично. В нормальном состоянии он бы швырнул что-нибудь через стол с безумной улыбкой. В прошлом году он подарил мне террариум с блошиным цирком. Купил его у какого-то бедолаги, что всю жизнь посвятил тренировке блох. Вскоре они умерли, как и положено блохам, но до того продемонстрировали множество обалденных сальто.

        - Что это? - спрашиваю я. - Где он?
        Тычу в карман рубашки Джейсона. Ничего. Но ощупывать его грудь вдруг кажется невероятно странным, и я отдёргиваю руку, словно обжёгшись. И тут же делаю вид, что просто пальцы свело. Я всё ещё ощущаю под своей ладонью его тело, твёрдое и тёплое, и… о, нет, нет, вообще нет.

        - Я отдам его тебе, когда будем смотреть видео про кальмара, - наконец произносит Джейсон. Я озадачена. Совсем забыла про видео, а он уже достаёт ноутбук. - Темнота, - говорит. - Нужна темнота.

        - Подвал.
        Как правило, это супер-обыкновенно. Мы большую часть времени торчим в подвале или гараже.
        Но Джейсон так на меня смотрит, что я поневоле начинаю гадать, а не выдумка ли этот гигантско-кальмарский фильм и не планирует ли друг на самом деле сотворить чего-нибудь дикое: к примеру, в дверях подвала вылить мне на голову воду или всучить мазь бессмертия. Я не думаю о другого рода вещах, которые он мог бы пожелать со мной сделать, потому что он - это он, а я - это я.
        Мы садимся на диван, почти как среднестатистические подростки, а не два человека, которые собираются смотреть запись головоногого, незаконно скачанную с закрытого канала.
        Джейсон настраивает ноут и выводит на экран видео. Затем достаёт блокнот, что-то строчит, вырывает и складывает листок. Он колеблется, но всё же протягивает его мне через диван.
        Разворачиваю и смотрю на записку.

«Я { } тебя больше, чем [[[{{{(( ))}}}]]]».
        Просто круглые, квадратные, фигурные скобки, а в них - ничего. Гляжу на Джейсона. Он отворачивается.

        - Итак, это мой список. На случай, если список вообще понадобится. Хотя он не понадобится. - И после паузы: - Ну вот, теперь всё улажено.
        Подняв кулак, Джейсон ударяет по моему. И не убирает руку. Я чувствую его костяшки. Чувствую, как краснею. С моей голубоватой кожей цвет, наверное, получился скорее лиловый.
        Целую вечность мы смотрим на чёрный экран. Затем что-то начинает слегка светиться - приманка для кальмара.
        Я думаю о записке.
        Я хочу сказать: «Я тоже».
        Хочу сказать: «Я знаю».
        Хочу сказать: «Я могу прочесть пробелы в твоих предложениях. Могу заполнить пространство между твоими буквами. Я знаю твой язык. Это и мой язык тоже».
        Хочу всё это сказать.
        Но вместо этого пялюсь на экран и добрых полторы минуты говорю лишь {}, пока наши с Джейсоном пальцы сплетаются словно по собственной воле.
        Появляется кальмар - яркое созвездие в ночном небе, на котором до этого вообще ни одной звезды не было. Он раскрывается, он серебристый, вращающийся, и он прямо там. Плавает возле камеры - живой и невероятный. Его глаза, щупальца, гигантский размер… Вот он, здесь, тот, кого прежде мы видели только мёртвым или умирающим.
        Живой.
        Мы с Джейсоном не смотрим друг на друга.
        И наверняка оба плачем.
        Я остро ощущаю его присутствие рядом: его рука в моей руке, обтянутое джинсами колено прямо возле моего колена. Я чувствую запах лимонной цедры - ей он очищает руки, дабы избавиться от любых токсинов, которых касался. Угольного мыла, которым отмывает всё остальное. Запах карандашной стружки и графита. У меня есть лишь {}.
        Джейсон пробегает пальцами вверх и вниз по моей руке, второй ладонью поглаживает моё запястье и, и, и.

&, &, &.
        !!!
        Я не могу на него взглянуть.
        Наконец, в тишине фильма, когда кальмар уплывает назад в свой мир, я с трудом выдавливаю:

        - Хочешь знать, что я загадала?
        Будто Джейсон не в курсе. Думаю, у нас с ним одно желание на двоих. Мы оба качественно притворяемся, мол, ни в чём не уверены, но это не так.

        - Мне не надо знать.
        Джейсон смотрит на меня и растягивает губы в кривой улыбке, которая близка к тому, чтобы вообще не быть улыбкой.

        - Аза, - говорит и наклоняется.
        Я тоже хочу податься к нему, тоже хочу и начинаю, и не могу дышать, и я - это я, а он - это он, и мы лучшие друзья, и что происходит? Поцелуй для больной девчонки?
        Нет, нет, это Джейсон. В миллиметре от меня. Он всё ещё плачет, и я тоже. Я наклоняюсь вперёд, и он наклоняется, и
        Молния.
        Белая, шипящая. Волосы на всём теле встают дыбом. Чувствуется озон. О боже, она шибанула на моём заднем дворе. За подвальными окнами. Прямо за ними. В паре метров.
        Мы инстинктивно отшатываемся друг от друга.

«АЗА! - вопит свистящий голос. - ВЫЙДИ НЕМЕДЛЕННО!» 
        Глава 6

{Аза}

        В окошко начинает стучать дождь, а затем и град размером с мячики для пинг-понга. Следом ломится ветер.
        Джейсон удерживает меня от падения с дивана.

        - Ты это слышал?

        - Что? Гром? Да, совсем близко.

        - Нет, это, - повторяю я. - Словно миллион птиц. Словно все они кричат именно мне.
        Джейсон меня обнимает. Простой жест, а трогает как ничто в мире.
        Раздаётся ещё один сверхзвуковой раскат грома - словно реактивный двигатель запустили, и в этом шуме сливается множество голосов: «АЗА!»
        Но я слышу гораздо больше. Отдельные голоса, прорывающиеся сквозь ветер. Гудящие, словно провода, голоса. И все эти - кто? - кричат-поют-вопят моё имя.

«АЗААЗААЗААЗААЗААЗААЗААЗААЗААЗААЗААЗА».
        Я стискиваю футболку Джейсона и впиваюсь в него глазами. Он мгновение прислушивается, затем трясёт головой.

        - Безумие, - говорит.

        - Что безумие?

        - Погода. И птицы. Много птиц.
        Я отодвигаюсь, поправляю свою рубашку и, сложив записку, которую он мне дал, убираю в карман.

        - Ну, может быть. - Притворяюсь, что мои пальцы не дрожат.
        Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Я теряю самообладание. Это совершенно новый уровень неправильности.
        Джейсон пялится на меня. Я стараюсь не думать о том, как однажды пришла домой, заглянула в блошиный цирк, а все покрытые блёстками блохи оказались мертвы.

        - Ты как? - спрашивает Джейсон.

        - Не очень.

        - В целом, - медленно уточняет он, - или потому что я облажался?
        Я качаю головой. На большее сейчас просто не способна.

        - Дай мне секунду, - выдавливаю наконец.
        Джейсон изучает меня тяжёлым взглядом, кивает и, забрав свой ноутбук вместе с чудо-кальмаром, уходит. Я сижу на диване в темноте, пытаясь собрать себя в кучу. Хочется и рыдать, и смеяться одновременно.
        Мы почти…
        Но нет.
        И…
        Через несколько минут моё сердце вновь становится сердцем, и я поднимаюсь наверх.

        - Лучше? - Джейсон моет посуду. В воздухе витает неловкость.

        - Да.
        Он прокашливается:

        - Вернёмся к Магонии? - Но на меня не смотрит. - Обсудим первоначальные теории об НЛО?
        Я изучаю его спину. Плечи = чрезмерное напряжение.

        - Возможно, - отвечаю. И тут вдруг преисполняюсь храбрости, потому как продолжаю говорить. Если на этом всё? Если сегодня - последний день моей жизни? Почему бы не быть смелой? - Хочу вернуться к тому, на чём мы остановились. Это ведь я всё испортила. - Остальное приходится выбалтывать так быстро, как только могу: - Ты-правда-хочешь-рискнуть-несмотря-на-то-что-я-ходячее-бедствие?
        Плечи Джейсона расслабляются. Лицо смягчается.

        - Ты думаешь, будто внушаешь мне ужас… - начинает он, как и всегда, когда я несу что-то в этом духе.

        - Но ты не из пугливых, - заканчиваю я. И это правильный ответ.
        Джейсон наклоняется через стол, и я готовлюсь к изменению нашего статуса, потому что - о-боже-мой, - кажется, я всегда мечтала его изменить, но именно в этот момент Эли решает ввалиться в кухню с искажённым от отвращения лицом.
        Всё нормально.
        Я не должна была его целовать.
        За все эти годы в подкорке моего мозга не возникало даже намёка на желание поцеловать Джейсона.
        Я чувствую вспышку гнева на Эли, чьей вины тут вообще нет.

        - На улице полный отстой, - ворчит она и окидывает нас холодным изучающим взглядом. - Да и здесь, смотрю, не лучше. Я попала под дождь. Вы видели молнию?
        Эли стряхивает с плеча дождевую каплю. Одну-единственную. Она, видимо, передвигалась между льющими с небес струями. Я же умудряюсь промокнуть в любое время - даже в туман.

        - Эли, может, ты…
        Она, наверное, читает мои мысли, потому что тут же принимает оборонительную позицию:

        - Это и мой дом. Ты не можешь выдворить меня из кухни.

        - И не собиралась, - отвечаю, с досадой ожидая её комментариев насчёт того, что она нас почти застукала.

        - Вы собирались попробовать, - заявляет Эли-экстрасенс и усаживается за стол. - Не вышло. Я голодна.
        Я оставляю их с Джейсоном поедать эклеры и ухожу кашлять в свою личную морозильную комнату.
        До процедуры ещё одиннадцать часов.
        Я их не считаю. Не должна считать, потому что абсолютно точно завтра не умру.
        Достаю из кармана листок, который дал мне Джейсон, и смотрю на надпись. Это ведь не попытка заставить меня возжелать остаться в живых?

«Я { } тебя больше, чем [[[{{{(( ))}}}]]]».

…и я одновременно усмехаюсь и совершенно по-дурацки реву…
        И тогда распахивается окно. Сбитая с толку, откладываю записку.
        Может, мама тут убиралась и забыла его закрыть?
        Выглядываю наружу. Начинается снег - крайне неправильно, сразу после дождя. Ещё же только ноябрь. Белая пыль уже покрыла газон тонким ковром, и его мягкое сияние рассеивает тьму, как и положено снегу. Словно снег на поверхности Луны. Словно мы здесь и в то же время в космическом пространстве. Что, конечно же, так и есть. Все мы свободно парим во мраке, точно как Марс и Венера, точно как звёзды.
        Я определённо не собираюсь плакать.
        Окно скрипит.
        Я думаю о космическом хламе. Возможно, каждая планета в солнечной системе отброшена в сторону гигантскими руками. А каждая звезда - скомканный листок бумаги, любовное письмо, охваченное огнём, тлеющий кусочек сигаретного пепла.
        Выпятив рыжую грудку, по двору скачет зарянка, привередливо выбирая торчащие из-под белой насыпи травинки. Вдруг она вскидывает голову и долго-долго смотрит на меня.
        Через силу отворачиваюсь и роюсь в шкафу, собирая сумку для больницы. Слышу, как Джейсон и Эли болтают на кухне о какой-то чепухе, вроде того, что град на самом деле не град, а дождь из лягушек, каждая из которых заморожена в ледяной шар. Лягушачий дождь - тема вполне в духе Джейсона.
        Чириканье раздаётся гораздо ближе, чем должно бы. Когда я оборачиваюсь, чтобы закрыть окно, - птицами покрыт весь газон. Их там, наверное, штук пятьдесят. Зарянки, вороны, синие сойки, чайки, синицы, ласточки.
        А прямо на подоконнике сидит ярко-жёлтая птица с чёрным клювом и крыльями, расправленными так, словно на ней плащ из лепестков бархатцев.
        Это она щебечет.

«Всё, - говорит. - Она готова».
        Нет, вряд ли она говорит. Это же птица. Она открывает клюв и свистит, а её товарки, кажется, чего-то ждут. Я пробую прогнать её с подоконника. Касаюсь пальцами створки, и тут все пернатые поворачивают головы и пялятся на меня.
        Не просто в мою сторону. Нет, целая стая птиц, совсем не по сезону, терпеливо сидит в снегу и наблюдает за мной. Приземляется ястреб. Сова. Никто из присутствующих не обращает на них внимания.
        Настоящее безумие, прямо здесь, лягушаче-дождливое безумие, только это дождь не из лягушек, а из птиц, и я дрожу от холода и чего-то ещё. Птица на подоконнике не двигается. Просто сидит и смотрит на меня.

        - Летите прочь! - кричу я, кашляя и замерзая, но ни одна из них не шевелится. Они начинают петь.
        Говорить.
        Все они.

«Аза Рэй».
        Я чувствую странный скрежет в груди, а затем... не могу объяснить, но в моих лёгких что-то разрывается. Маленькая жёлтая птица смотрит мне прямо в глаза. Я кашляю.
        И тогда, ни с того ни с сего, эта грёбаная птица летит мне в рот.
        Я ощущаю её твёрдые крошечные кости, её коготки, что царапают мне зубы. Пытаюсь кричать, но рот полон перьев. Птица продвигается вперёд, распахивает крылья у меня во рту, а потом и в горле, и я не могу дышать. Она пробирается мне в трахею и говорит из моей груди.

«Она наша, - поёт жёлтая птица. Я чувствую её в левом лёгком. - Всё. Я внутри. Мы готовы».
        Я кричу. Птица внутри свистит и бьёт крыльями.
        Птица в моём лёгком. ПТИЦА В МОЁМ ЛЁГКОМ? Гипервентиляция.
        За окном, в облаках, я вижу…
        О боже, паруса над макушками деревьев и судно… тёмные фигуры на палубе. Я рыдаю, хватаюсь за грудь и не знаю, не знаю, не знаю, что делать.

«Готовыготовыготовывперёд», - свистит птица в моей груди, а остальные смотрят на меня, будто я понимаю, что происходит.
        И я думаю, мол, вот она, вот она смерть, и почему никто ни в одной просмертной книге никогда не упоминал, что тебя будет провожать целая стая птиц? Где белый свет? Где умиротворение и спокойствие? Где голос Бога, и ангелы, и…
        Верёвка раскручивается - вниз, вниз, вниз из облаков, и становится ясно, что это сон. Она свисает с неба, качается за моим окном, и здесь нет воздуха, его нет нигде…

«Готовыготовыготовы», - пение из моей груди.
        В небе смешиваются град, снег и ветер. Птицы с газона взмывают ввысь, в их когтях верёвка. Голова кружится. Я задыхаюсь. Я… 
        Глава 7

{Аза}

        Прихожу в себя в красно-сине-белом свете мигалок, завёрнутая в одеяло с подогревом. За окном валит снег. Я в машине скорой - с папой, Джейсоном и Эли.
        Пытаюсь сесть, но понимаю, что пристёгнута. На лице маска. Я хочу говорить. Хочу сорвать её.

        - У тебя был приступ, - сообщает фельдшер.
        Медленно, словно я не я и не в курсе всей этой ерунды. Я профессиональный пациент, даже если понятия не имею, как здесь очутилась, кто этот медик и откуда и почему меня забрала скорая.
        В груди всё спокойно.
        Птица спокойна?

        - В твоей комнате были птицы - много-много птиц. - Голос Эли дрожит. - Я услышала их вопли и вошла.
        Кажется, она в ужасе.
        Джейсон крепко стискивает мои пальцы своими.
        Что произошло?
        Собственную руку я вообще не ощущаю, зато чувствую Джейсона. И хочу вырваться из его хватки. Словно он удерживает меня где-то, где я быть не желаю. И это неправильно. Это же Джейсон! Я хочу, чтоб он держал меня за руку.
        Папа плачет, сжимая другую мою ладонь.

        - Не волнуйся, Аз, - говорит он. - Они помогают тебе дышать. Потому у тебя и случился припадок. Но теперь ты в порядке. Всё хорошо. Мама была в лаборатории, но уже едет.
        Всё вокруг выглядит так, будто я гляжу на мир со дня бассейна.

        - Казалось, что ты тонешь, - начинает Джейсон так тихо, что я едва разбираю слова. - Ты вся посинела и перестала дышать. И твоя грудь… дёргалась и издавала звуки, каких я в жизни не слышал. Я делал тебе дыхание «рот-в-рот».
        Я смотрю на его губы. Они прикасались к моим. Думаю о записке. Она всё ещё лежит у меня в кармане.
        Пару раз моргаю, мол, ага, понятно. Но ничего не понятно. Вспоминаю птицу - боже, птицу - и снова дёргаюсь, пытаясь сесть. Я должна её вытащить!
        У меня сердечный приступ? Лёгкие кажутся одновременно размолотыми на куски и чем-то переполненными.

        - Я тут письма сунула в рюкзак, - не своим голосом говорит Эли. - «Я-люблю-тебя» списки и ещё с извинениями. Но свой я никогда не составляла. Теперь буду, хорошо? Один составлю прямо сейчас, потому что мне жаль, что я притворялась, будто ты не моя сестра и мы вообще не родственники. И что однажды украла твой свитер. И что когда ты сильно закашлялась, смеялась над тобой и всем рассказывала, мол, ты проглотила свой телефон…
        Я смотрю на Джейсона. Смотрю на него и не знаю как, но на мгновение забываю про птицу и говорю {}.

        - Аза, ты слушаешь? - спрашивает папа, а потом его захлёстывает паника. Море паники. - Ты меня слышишь?!
        Я смотрю на Эли и говорю {}.

        - Прости, Аза! За всё, что я делала неправильно, я не хотела! - Теперь Эли рыдает и говорит так быстро, как только может. Она извиняется за то, чего даже не совершала.
        Я смотрю на папу и говорю ему {{}}. С дополнением - для мамы.
        Папа исчезает. Теперь я могу видеть лишь свои ресницы, веки, а ещё каким-то чудом - собственный мозг, со всеми его тропинками, тёмными и узкими, и стены сдвигаются, книжные полки сталкиваются, книги летят вниз беспорядочной кучей, страницы мнутся, слова искажаются, и я продираюсь через всё это, пытаясь выбраться до того, как всё рухнет.
        Я чувствую, как мои внутренности начинают складываться в некое жуткое подобие оригами. Думаю, что должно быть больно, но боль сопровождает меня целую вечность, она привычна и неважна, как и мои кости теперь неважны, и я вдыхаю, и выдыхаю, и
        Птица в моей груди
        Птица в моей груди
        Корабль в небесах
        Последние мгновения перед смертью
        Вот они, последние моменты, гроза, птица, растерянность, холод, невозможность говорить, невозможность сказать всем, как их люблю, невоз…
        Далеко до больницы?
        Вытягиваю шею, пытаясь заглянуть в кабину. У водителя рыжие волосы. Он косится на меня.
        Мы резко сворачиваем.
        Я слышу всхлипыванья Эли. Слышу, как Джейсон что-то быстро-быстро мне говорит. Его дыхание обжигает ухо. Наблюдаю за водителем, скорую заносит, и я вижу, как парень выворачивает руль. Толчок, удар.
        Мы медленно вращаемся по кругу на заледеневшей дороге. Все кричат, кроме меня, потому что я не могу. Я пытаюсь дышать, остаться, но нет.
        Я ухожу.
        Окно скорой окончательно замерзает, и вот моя семья, и вот я, на каталке, и без разницы, чего я там планировала, это происходит.
        Жизнь и смерть не так уж отличаются друг от друга, как я думала. Это не похоже на переход в незнакомую страну. Скорее, на шаг в другую комнату в том же доме. Между ними коридор, и всё те же семейные фото на стенах. А ещё стеклянная перегородка.
        Я прямо здесь. И не здесь.
        Если это оно, то я готова. Я - тёмная материя. Моя внутренняя Вселенная полна чего-то, на что наука не в силах пролить свет. Чувствую себя сплошной загадкой.
        В моей груди маленькая птица - свистит, убаюкивая меня песней.
        Машина останавливается, огни по-прежнему мигают, сирена вопит, под колёсами лёд, фельдшер, что ехала сзади вместе с нами, полным паники голосом вызывает по рации вертолёт:

        - У нас авария…
        Рыжий медик выбегает наружу и смотрит в небо.

        - Сигналю! - кричит. Он весь в белом, а вокруг - снежно-сияющий ореол.
        Я - океан с гигантским кальмаром внутри. Птица бьётся, мечется, колотится о мои рёбра.

        - Пневмония, - сообщает фельдшер.

        - Аза, нет, не надо! - требует папа.
        Я хочу слышать. Смотрю на него, смотрю на себя, и то, чем я была прежде, совсем перестаёт иметь значение.
        Куда я направляюсь?

«Готовыготовыготовы», - не унимается птица внутри меня.
        И кто-то снаружи отвечает: «Готовыготовыготовы».
        Что-то врезается мне в грудь, сильно, а затем всё проходит. Моя грудь? Она вообще моя? Нет-нет, я вижу, это медик использует что-то типа дефибриллятора на моём сердце.
        Джейсон говорит:

        - Ты не должна умирать.
        Эли тараторит в свой мобильник:

        - Мамочка-ты-должна-быть-здесь-сейчас-быстрее-поспеши-я-не-знаю-не-знаю-что-происходит-всё-действительно-плохо…
        Слышу, как мама отвечает, мол, всё будет в порядке, и голос её звучит так уверенно, что мне почти кажется, что так и будет, что есть что-то, чего я не знаю, но затем Эли воет:

        - Но всё уже не в порядке!

«Готовыготовыготовы»
        Ещё один удар а-ля дефибриллятора в грудь. Эли подносит трубку к моему уху.
        Слышу маму.
        Слышу её глубокий вдох. И как она выдавливает слова, и на секунду как наяву вижу её лицо и руки - одна стиснута в кулак, вторая прижата к сердцу.

        - Ты можешь идти, если должна, - говорит мама. Голос её дрожит, но намерения тверды. Она повторяет: - Ты можешь идти, если должна, хорошо, детка? Не жди меня. Я тебя люблю, ты моя, всегда будешь моей, всё хорошо, ты в безопасности, малышка, в безопасности…
        Я слушаю мамин голос, чувствую её в моём ухе и в то же время не в моём ухе.
        Порыв холодного воздуха - возвращается рыжий медик.

        - Подлетают, - бормочет он фельдшеру и протискивается ближе ко мне. - Скажи семье, чтоб отошли подальше.
        И отталкивает её - слишком сильно. Фельдшер морщится. А рыжий начинает руками творить с моей грудью что-то непонятное.
        Я чувствую, как возле моего левого лёгкого что-то проникает под кожу. Разрез - но он отличается от любого разреза, что мне делали прежде. Боль или облегчение? Я чувствую, что делюсь надвое, прямо там, где мои скособоченные лёгкие, прямо там, где мои неправильные рёбра…

        - Что вы делаете? - спрашивает папа.

        - Сэр, вы мешаете процедуре экстренной помощи. Мы пытаемся помочь ей дышать. Отойдите.

        - Успокойтесь, - влезает женщина-фельдшер. - Всё в порядке, всё будет хорошо.
        Она пытается не дать папе рассмотреть, что они со мной делают, но я мельком замечаю его лицо, его глаза.
        У меня нет голоса. Я пытаюсь сказать «нет».
        Мужчина-медик обвязывает меня верёвкой, я чувствую её вокруг груди, но не вижу.

        - Я делаю разрез, чтобы она могла дышать. Сэр, пожалуйста, немедленно отойдите.

        - Неправда, - яростно говорит Джейсон. - Этого не может случиться. Не сдавайся, Аза. Они найдут способ… о боже!
        Он захлёбывается слезами. Медик смотрит вниз на меня, а я - на него. Он протягивает руку и достаёт что-то из кармана моей рубашки. Записка…
        На шею что-то давит. Боли по-прежнему нет. А затем расщепление, что-то отделяется, вокруг груди верёвка, и моё тело частично на каталке, частично вместе со мной - стоящей, наблюдающей.

        - Я найду тебя, - обещает Джейсон, и я его слышу. Слышу. И верю ему.
        Мигают огни. С небес доносится дикий шум, а потом взрыв, огонь, запах дыма и озона. Что-то хватает меня и тянет прочь в двери машины скорой, наружу, и папа ругается, и Джейсон всё так же говорит девочке на каталке, что он её не отпустит, и Эли кричит, и
        с
        и
        р
        е
        н
        ы
        замолкают.
        Дальше? Дальше ничего. 
        Глава 8

{Джейсон}


3.14159265358979323846264338327950288419716939937510582097494459230781640628620899862803482534211706798214808651328230. Один день, два, три, четыре, пять дней спустя.
        Вот что я хочу сделать: взять телефон и набрать номер Азы. Хочу услышать её голос.

        - Зачем ты звонишь? - спросит она. - Ненавижу разговоры по телефону. Только эсэмэс или лицом к лицу. Когда ты уже поймёшь? Ты ещё здесь? Приходи.
        Но новый номер Азы что-то вроде 66470938446095505822317253594081284811174502841027019385211055596446229489549303819644288109756659334461284756482337867831652712019091456485669234603486104543266482133936072602491. Бесконечная прогрессия, нет ответа. Набирай, набирай, набирай.
        Я вернулся к старым привычкам. Перечислять факты, перечислять, перечислять. Вот только никто не слышит.
        Старая проблема. Предполагалось, что я её одолел.
        Получается, нет.

412737245870066063155881748815209209628292540917153643678925903600113305305488204665213841469519415116094330572703657595919530921861173819326117931051185480744623799627495.
        Я знаю гораздо больше цифр числа пи. Аза знает ещё больше, чем я. Но в какой-то момент их запоминания я точно перешагну то место, на котором она остановилась. Всё равно что проехать мимо, не заметив Азу, голосующую на дороге. И это такое же дерьмо, как и всё во Вселенной, которая в настоящий момент целиком состоит из невообразимого дерьма.
        Я не сплю. Я не в порядке. О некоторых вещах я никогда не захочу говорить.
        К примеру, о том, что случилось в скорой. О том, что я видел, как Азу вскрыли.
        О том, что мы вызвали вертолёт для эвакуации. Медик выскочил на улицу, чтобы попытаться знаками помочь ему спуститься. Я слышал, как вертолёт влетает прямо в грозовую тучу над машиной. Затем - удар. Небеса вспыхнули. Четыре человека погибли в тот день: пилот и летевший с ним медик, а также парень, что выскочил сигналить вертолёту, когда тот взорвался. Моего горя хватит только для одной. Я едва удерживаю его внутри.
        О том, что… я не могу даже…
        Мы прождали на шоссе около часа, а затем на лёд выпало достаточно снега, чтобы можно было продолжить путь - с папой Азы за рулём. Слишком поздно.
        Я ехал вместе с ней сзади.
        Всё, чего мне хочется с тех пор, - это ткнуться лбом в стену и ощутить хоть что-то.
        Находись я сейчас в гостиной, с мамами, они бы усадили меня и разразились сочувственными нервными речами о том, как Аза «ушла». Оказывается, я ненавижу это слово. Равно как и выражение «мы её потеряли».
        За последние несколько дней я много чего потерял, просто для проверки, чтобы посмотреть, какова она - потеря. В частности, я продолжаю терять разум.
        Я впечатался головой в стену и расшиб лоб. Я разбил окно кулаком, замотанным футболкой. Какой-то киношный план, чтобы вызвать боль. Не помогло.
        Люди продолжают твердить приводящую в бешенство чушь о судьбе, случайности, невезении и о том, что Аза прожила удивительную жизнь, хоть ей и было лишь пятнадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать пять дней. Я не чувствую в этом ничего удивительного. Скорее, всё очень, очень антиудивительно.
        По ночам я не сплю, пялясь в экраны.
        Со дня смерти Азы я всё искал подобные случаи, какое-нибудь объяснение, что-то о «потерях», что имело бы смысл, но тщетно. А потом, посреди ночи бродя по интернету, наткнулся на записи четыреста семьдесят пятого года до нашей эры - греческого астронома по имени Анаксагор. В то время математики ещё не придумали понятие «ничто», нуля не существовало. Так что у Анаксагора были весьма обширные идеи о том, что есть и чего нет.
        Вот что Анаксагор говорит о «потерях»: «Существующее не может исчезнуть. О рождении и гибели эллины думают неправильно: на самом деле ничего не рождается и не гибнет, но соединяется из вещей, которые есть, и разделяется. Так что правильнее было бы называть рождение “соединением”, а смерть - “разделением”».
        Впервые что-то кажется таким верным в отношении нас с Азой. Я пытался объяснить Кэрол и Ив, что гибель Азы значит не только, что она ушла, но и что я ушёл тоже. Полуумер вместе с ней. Они стали опасаться, будто я планирую свою смерть.

        - Суицидальное настроение, - заметила Кэрол, - вот на что это похоже.
        Я чувствовал, что мысленно она уже звонит психотерапевту. И да, она права, действительно, похоже.

        - А ну-ка по чесноку, парнишка, ты подумываешь самоубиться? - спросила Ив, используя несерьёзные слова, чтобы облегчить разговор о чём-то серьёзном.

        - Я в порядке, - ответил я.
        Ив уставилась на меня, вскинув бровь.

        - Ты не должен быть в порядке. Если ты в порядке, значит тебе неведомы человеческие чувства. Я не в порядке. И Кэрол. Мы любили Азу. И если ты когда-нибудь задумаешься о самоубийстве, мы отправимся следом, найдём тебя и будем убивать снова и снова. Это так, для инфы. Это не выход! Так что если вдруг одолеют подобные мысли, приходи к нам. Мы откопаем вариант получше.

        - Нет. Речь не о самоубийстве. Речь о философии.
        Она уставилась на меня, явно не веря, что всё дело только в философии. И… ну хорошо, я был на волоске. И до сих пор в шаге от обрыва.

        - Таблетки? - уточнила Кэрол. - Я заметила, что ты немного…

        - Немного что?

        - Немного пи, - влезла Ив.
        Я старался не встречаться с ней глазами. Немного пи. Как она узнала? Я же тихонько…

        - Да. Таблетки я пью.
        Успокоительное. Которое не помогает. Если б хоть что-то сейчас подействовало, это было бы чудом.
        Кэрол пытается затащить меня к врачу. Ив пытается затащить меня на йогу, которая когда-то притушила её гнев по поводу состояния Вселенной. Мне удалось отвертеться, быстренько, но весьма умело продемонстрировав, что я уже знаю позу журавля. Аза высмеивала йогу. Жутко бесилась, когда я вставал в эту позу. И это было основной причиной, почему я выучил «журавля» - чтобы выводить её из себя.
        К вашему сведенью, выполнить эту хрень так же сложно, как выглядит со стороны.

        - Я тебя не виню, - сказала Ив, глядя, как я изгибаюсь над собственными руками. - Я и сама с ума схожу, когда ничего не могу исправить. Йога не панацея. Она лишь притупляет обострение. Полярные льды, бирманские питоны и зона затопления по-прежнему беспокоят…
        И понеслась. Я более краток. Краткость куда приятнее.
        Сейчас три ночи, и в мою комнату входит Ив. Мамы несут караул.
        Она ставит на стол кружку горячего молока. Я смотрю на него. Маленький соблазн. Горячее молоко - меньшее из зол, но оно всё равно зло.

        - Милый… - начинает Ив.

        - Я занят. Обещаю, что не развалюсь на куски.

        - Судя по виду, так уже развалился. А коли нет, то недолго осталось - если не начнёшь спать.

        - А если бы Кэрол умерла? Как бы ты спала? - Я сожалею о вопросе, едва его озвучив.
        Ив выглядит оглушённой.

        - Не спала бы. Годами.

        - Ну вот. Это то же самое.

        - Ага, но тебе нельзя не спать годами.

        - Несмотря на то, что ты сама только что сказала?

        - Несмотря на это, - шепчет Ив.

        - Я могу бодрствовать в течение трёх дней, а до этого я спал. Я спал по четыре часа ежедневно с тех пор, как всё произошло. Я буду спать послезавтра. Всё. Я работаю.
        Над чем я работаю? Планирую похороны Азы.
        Вскоре Ив уходит. Чувствую себя неловко и посылаю ей эсэмэс с извинениями. Слышу, как её телефон жужжит внизу, в гостиной. Через секунду приходит ответ.

«Не умирай, - пишет Ив. - Смерть не поможет».
        Порой она очень правильная мама. В сообщении никаких «уходов» и «потерь».
        Приходит ещё одно. На сей раз слегка виноватое.

«Если *действительно* не собираешься спать, советую не пить молоко. Его делала Кэрол».
        Кэрол меня любит, беспокоится обо мне, а ещё она врач с доступом к снотворному.
        Убираю молоко со стола. Я ещё не всё обдумал, но через минуту выключаю верхний свет в комнате.
        Аза, наверное, сотворила это на моём потолке за неделю до смерти. Днём ничего не видно. Уверен, мамы об этом даже не подозревают. Я и сам не знал, пока две ночи спустя впервые не выключил свет. Светящаяся краска.

«АЗА РЭЙ БЫЛА ЗДЕСЬ».
        Вот только последнее слово вышло размыто, потому что Аза свалилась со спинки кровати или типа того. Так что на самом деле читается «АЗА РЭЙ БЫЛА».
        Минуту пялюсь на надпись, пытаясь собрать себя в кучу. Внутри долбанная мешанина из дребезжащей пи и того, что я так и не сказал.
        Я провёл последние десять лет без умолку болтая. И не знаю, почему так и не произнёс ни одно из нужных слов.
        Хочу внедрить лучшую версию всего произошедшего прямо перед смертью Азы. Всего этого безумия, начиная с корабля в небе, минуя перо в её лёгком. Гроза, когда мы сидели в подвале, - дождь и молнии должны бы захватить весь город, но всё ограничилось районом Азы.
        Да. Я знаю, люди умирают. Знаю, что, когда люди умирают, те, кто остался, думают, будто случилось нечто бессмысленно-безумное, потому как смерть по природе своей бессмысленно-безумна. Это один из аспектов отношений людей со смертью. Словно всякий раз это что-то особенное, словно каждый умирающий - герой. Мы хотим умереть эффектно, а не просто «погибнуть».
        Я пытаюсь найти в этом смысл.
        В машине скорой медик разрезал Азу, будто она и не человек вовсе. Она задыхалась. Выгибала спину. Её сердце снова остановилось. Медик использовал дефибриллятор, чтобы его запустить. Дважды.
        И я услышал звук из её груди - песню. Птицу, свистящую, вопящую.
        Я не псих.
        В лёгких Азы на самом деле не было пера. При вскрытии коронер ничего не нашёл.
        Вскрытие провели, да. Результатов я пока не видел, но обязательно их достану. Я должен убедиться… ну ладно, я в курсе, Аза умерла. По ощущениям - она словно сбежала без меня. Она сжала мои пальцы своими. А затем расслабилась - как если бы разом лишилась всех костей.
        Уверен, когда водитель связывался с экстренной службой, Аза уже была мертва. И оттого случившееся с вертолётом ещё ужаснее.
        Наша с Азой проблема в том, что мы провели каждый день с момента знакомства, зная, как она умрёт, и отмахиваясь от этого знания. Никто не мог понять, что с ней не так, и несколько лет назад я решил стать героем, который это выяснит.
        Аза была не в курсе. Я перелопатил тонну медицинских журналов. Удивительно, чему можно научиться, когда мозги на месте и мотивация правильная. Я добрался до статей семнадцатого века. Если вам понадобится схема лёгких - только попросите. Нарисую даже с завязанными глазами.
        Но что бы я ни делал, я делал это недостаточно быстро. Я не чудотворец. И даже не учёный. В какие-то дни я просто шестнадцатилетка. И это не то, чем я хочу быть.
        У мамы Азы точно такая же идея возникла ещё раньше. Она билась над решением почти пятнадцать лет - с тех пор, как у Азы начались проблемы с дыханием, - но лекарства, которые она пыталась вывести на этап тестирования, постоянно зарубали.
        Я знаю гораздо больше Азы о том, что мама делала для неё. Несколько месяцев назад я наткнулся на кое-какие действительно перспективные данные из её лаборатории и расспросил о них. В то время Грета работала над препаратом от астмы - испытания на мышах. Когда Азе стало хуже, по дурацкому стечению обстоятельств лекарство добралось до испытаний на людях, но всё прикрыли, потому как выяснилось, что от астмы оно не помогает, да и побочных эффектов куча. Препарат оказался бесполезен. По-видимому, для всех, кроме Азы.

        - Я хранила дома немного сыворотки от тяжёлых приступов астмы, - рассказала мне Грета. - Я не знала, поможет ли это хоть чуть-чуть, но она умирала, так что я дала ей препарат.
        Неважно, что это было, оно оказалось эффективным. Состояние Азы ухудшалось, однако теперь гораздо медленнее. Согласно всем медицинским заключениям, лёгкие, что едва справлялись с доставкой кислорода в кровоток, должны были её убить, а действия Греты, в чём бы они ни заключались, спасли. С тех пор лекарство стало неизменной частью дневного рациона Азы. Несмотря на абсолютную незаконность.
        В какой-то мере это единственный большой секрет, который мне доводилось хранить от Азы. Её мама просила не говорить. Она хотела продолжить работу над препаратом, и если б такое всплыло - её бы арестовали. Знать что-то, чего не знает Аза, казалось очень неправильным…
        В любом случае она умерла.
        Я смотрю на потолок и пытаюсь представить, что происходит с человеком, когда он умирает. Погибнуть = разделиться. Всё, что было тобой, всё, что было ею - разлетается на части, взрывается. Рассеивается вокруг.


        Утро. Похороны. Солнцезащитные очки. Костюм.
        Кэрол всё проконтролировала, и в такой одежде я чувствую себя чучелом. Рукава странно свободные, и это, видимо, означает, что размер подходящий. Я привык к дедушкиному пиджаку, который ношу со всем подряд. Он достался мне от отца, и пусть я не знал отца, даже не представляю, кем он был, мамы передали мне пиджак. В нём около тысячи беспорядочно разбросанных карманов. На каждом вышит крошечный ярлык, сообщающий, что здесь должно находиться. Есть карманы с надписями «опалы», «камертон», «пули». Мой дед был либо Джеймсом Бондом, либо коммивояжером.
        Я бы в жизни не надел на похороны Азы костюм, разве что тот, который мне запретили надевать.
        Я не спокоен. Я не готов. И всё же сажусь в машину, на пассажирском сиденье пристёгнут мешок с вещами. Место Азы.
        Переодеваюсь в школьном туалете. Затем, после первого звонка, иду в класс мистера Гримма и сажусь.
        Все пялятся. Целая комната выбранных родителями чёрных платьев, чёрных колготок, чёрных костюмов и отглаженных рубашек и галстуков.

«Давайте, глазейте, - хочу им сказать. - Я ещё не закончил».

        - Мистер Кервин, - говорит мистер Гримм.
        Я смотрю на него. Он смотрит на меня. Его лицо смягчается.

        - Не могу сказать, что виню вас. Снимите верх и тогда можете остаться в классе, но пока вы в таком виде, урок я вести не в силах.
        Я кладу верхнюю часть костюма на пустой стол рядом с собой. На нём надпись. «Аза Рэй была здесь» - серебристым лаком для ногтей. Гримм обещал, что заставит Азу всё оттереть, но так этого и не сделал.
        Я никогда не думал, что это случится.
        Я подозревал, что это, возможно, произойдёт
        Я знал, что это неизбежно.
        Я этого не предвидел.
        Как кто-то может продолжать читать бесконечное число, если следующая цифра неизвестна? Но я продолжаю.

673518857527248912279381830119491298336733624406566430860213949463952247371907021798609437027705392171762931767523846748184676694051320005681271452635608277857713427577896.
        Полдень, звучит звонок - специальный, который говорит: «Идёмте, сделаем нечто ужасное», - и я выхожу на улицу. Флаг приспущен. Это не школьное руководство расстаралось, они о таком даже не подумали. Его приспустили сегодня около трёх ночи. Я знаком со сторожами.
        За моей спиной из здания потоком выплывают дети. Многие рыдают, что одновременно радует и злит. Кажется, наличие в школе умирающей ученицы в сознании людей равносильно тому, что никто другой не умрёт. Мол, эта ниша занята. Но все в любом случае её оплакивают, даже если для них она была лишь Умирающей Девочкой, а не делающей-светящиеся-надписи, создающей-чучела, смотрящей-на-кальмара Азой.
        Зацикливание. Некоторые дни такие тёмные, что я не вижу ничего, кроме жалкого тумана - число за числом, слово за словом, облака из глаголов и существительных, и ничто из этого не заставит время пойти вспять.
        Кое-кто - не буду называть имён - вообще-то так и не плакал с той ночи, когда Аза умерла. Я чувствую, что слёзы рвутся наружу, но если позволю им - из меня вытечет абсолютно всё. Так что я держусь.

«поскольку чувства во главе всего,
        кто посвящает жизнь
        лишь правилам и схемам -
        не ощущает вкуса поцелуев»
        Это мистер Э. Э. Каммингс. И он прав. Я много лет провёл, посвящая себя чему угодно, кроме того факта, что время от меня убегает. Середина стихотворения призывает не тратить попусту ни минуты, пока ты жив. И целовать тех, кого ты хочешь поцеловать, любить тех, кого думаешь, что любишь. Всё уже сказано. В последних строчках Каммингс тоже прав:

«для жизни нет полей,
        и смерть, по-моему, нас в скобки не запрёт»
        Люди декламируют его на похоронах, мол, лови момент, но мне кажется, что это нифига не оптимистичное стихотворение о том, что ты уже не получишь желаемого, оно не вызывает добрых чувств. Азе нравился Э. Э. Каммингс. Значит, и мне нравится Э. Э. Каммингс.
        Я выезжаю вперёд и начинаю сигналить. Все повторяют за мной: сначала вся школа, а потом, когда я выбираюсь на шоссе, и весь город. По крайней мере, так кажется.
        Давным-давно Аза рассказала мне, что она делает во время томографии. Она воображает, будто все эти гудки и щелчки издают киты.
        Я создаю собственную версию. Наши автомобили - киты, говорящие друг с другом. На неком подобии азбуки Морзе. (Да, те, кто запоминает все факты обо всём подряд, также выдумывают поддельные коды, потому что мы любим внести немного хаоса. Немного управляемого хаоса.) Автомобили сигналят мой список. Ещё одна причина, почему это фальшивая азбука Морзе - не нужно, чтобы все знали, что я хочу сказать.
        Когда я впервые увидел Азу, она сидела на полу, играясь с листком бумаги - кромсая его (как выяснилось позже, украденными) ножницами. Я встал со своего коврика, но ей нечего было мне сказать. Аза удостоила меня единственным взглядом и оскалилась.
        Она была чем-то, найденным в озере подо льдом после весенней оттепели. Хотя я знаю, что она ненавидела свою внешность. Ох. Люди, вы так глупы.

«ТЫ НЕ ПОХОЖА НИ НА КОГО В ЦЕЛОМ МИРЕ», - сигналю я. Город гудит эхом.
        Чувствую себя как кукла соседки Джулии; кукла, которой (эм-м, ради эксперимента?) отрезали ногу, обнажив пустоты тела. Аза украла её и наполнила сверчками. Я приклеил ногу обратно. Джули так перепугалась, когда её игрушка вдруг начала стрекотать.
        Аза не была милой. У неё имелся особый способ коситься на меня, а потом решать меня, как слишком простое уравнение.

«Дай мне что-нибудь посерьёзней, - периодически говорила она. - Усложни задачку».
        Мне не очень-то часто удавалось её одурачить.

«ТВОЁ СЕРДЦЕ ВСЁ В ШИПАХ», - сигналю я.
        В день нашей первой встречи, когда Аза ушла, я поднял то, над чем она трудилась. Бумажный кораблик, мачты и паруса, крошечные люди взбираются по такелажу. Море из облаков, которые она сделала из маленьких закрученных листочков и разбросала под кораблём. Цепь из бумажных звеньев, а на конце - якорь, утяжелённый жвачкой.
        Угу, добро пожаловать к пятилетней Азе.
        ДЖЕЙСОН КЕРВИН: Я могу вот это.
        АЗА РЭЙ БОЙЛ: А я могу всё.
        Я разыскал её и в исступлении рассказал алфавит задом наперёд, однако даже не думал, что она станет слушать. Аза - единственная, из-за кого я когда-либо чувствовал себя столь безнадёжно отстающим.
        Она посмотрела на меня ещё разок, теперь вроде бы с жалостью, потому я попытал счастье с греческим алфавитом. Не то чтобы я умел читать по-гречески - я был маленький, - но Кэрол научила меня фонетической версии, и я запомнил буквы как песню. Мне показалось, я увидел искру интереса в глазах Азы, однако она лишь вздохнула, вырвала из своей тетрадки ещё один листок и приступила к вырезанию.

        - Я работаю, - сказала самым осуждающим тоном.
        Я посмотрел на её руки.
        О, просто модель Солнечной системы. Когда Аза закончила, я взял с пола Сатурн и осознал свою проблему.
        Пока Аза Рэй не знает моего имени, нет никакой возможности жить дальше.
        Позже в тот же день у неё случился сильный приступ кашля, приехала скорая. Я видел, как Азу загружают в машину. И сам тоже пытался загрузиться.
        В школу вызвали Ив и Кэрол, и у меня возникли проблемы из-за чрезмерной впечатлительности. Чрезмерно впечатлительный = Ребёнок, Который От Расстройства Порой Бьётся Головой О Стену.
        Итак, я всё тот же парень, что гонится за скорой. На сей раз я, по крайней мере, смог быть внутри вместе с Азой. Давайте назовём это везением.
        Никогда не понимал, почему некоторые больницы не разрешают спутникам сопровождать пациентов. Это ужасно. Дважды мне пришлось притворяться братом Азы. Мои мамы в курсе, что у меня есть фальшивое удостоверение, согласно которому моя фамилия - Рэй.
        Но если уж говорить об одержимости, то не им меня судить. Мои мамы познакомились, потому что Ив семь месяцев прожила в гамаке на вершине сосны. Кэрол как врач должна была на расстоянии оценить её психическое и физическое самочувствие и пока стояла внизу, с мегафоном, влюбилась в Ив, а Ив ответила взаимностью. Ни одна из них не смогла мне этого объяснить. Я видел фотографии. Волосы Ив заплетены в косы, в них грязь и листья, и она загорелая до цвета дерева. Кэрол выглядит как Кэрол. В те времена она гладила всю свою одежду, включая джинсы, и совершенно не понимала, что Ив забыла на сосне.
        Насколько я вижу, они по-прежнему влюблены.
        Итак, о моей иррациональности по поводу Азы. Думаю, на самом деле мои мамы видят в этом карму. Они помнят реакцию своих родителей на их отношения, которая в основном сводилась к «ЧЁ?!».
        Мамы посмотрели на нас с Азой и выдали то же самое. Но запретить мне не могли.
        Другие люди пялятся в телик. Аза читала о криптографии и морских узлах. Мы постоянно соревновались, кто откопает более странную фиговину, о которой прежде никто из нас не слыхивал. По последним подсчётам, я выигрывал, но лишь на одно очко.
        В прошлом году Аза записалась на шоу талантов, вышла на сцену и, включив запись битбокса, начала насвистывать что-то странное поверх. Я сидел в зале и помирал.
        Потом она спросила меня: «А как твой сильбо?» и загоготала. Оказывается, сильбо - свистящий язык на Канарских островах. Аза выиграла этот раунд, хоть и не конкурс талантов. Я до сих пор не знаю, что она говорила. Она отказалась переводить.
        Я сворачиваю налево, к кладбищу, и пристраиваюсь за потрёпанной синей машиной, в которой едут родители Азы и Эли.
        И сигналю: «НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ, ЧТО ВСЁ ВРЕМЯ ЗАБЫВАЛ, ЧТО ТЫ УМИРАЕШЬ».
        За рулём папа Азы. Он мигает мне фарами, а потом сигналит своей собственной азбукой Морзе, настоящей, тщательными штрихами.

«НАВСЕГДА».
        Он об этом предупредил. Я повторяю за ним, и все остальные тоже. Они даже не знают, что говорят. Но мы с папой Азы знаем. И её мама, и Эли. Я вижу их в машине - держатся из последних сил.
        Краткая декламация пи.
        Итак, вернёмся к случаю, когда я явился на пятый день рождения Азы, уверенный, что мой хэллоуиновский костюм сделает меня невидимым. И он вроде как сделал. Я прошагал целую милю - действительно очень маленький аллигатор на обочине дороги, - и никто меня не арестовал. Мне предстояла важная миссия.
        Тогда Аза никому не нравилась. Она уже смирилась с отсутствием друзей и просиживанием перемен в классных комнатах. Её считали грубой и заразной.
        Я правда не нуждаюсь в других людях. Ну, нуждаюсь, в одной-единственной, и она ушла, и -дерьмодерьмодерьмо-.
        Я сигналю свой список извинений. Вообще-то, не то чтобы список. Просто один гигантский пункт.
        Семья Азы, не без моего участия, решила высказаться у самой могилы, потому что все эти мемориальные штуки срабатывают лучше, когда можно кричать - именно это мы и собираемся делать.
        Безумный ветер. Все эти люди окружают дыру в земле, будто кто-то собирается явиться оттуда, а не наоборот.
        Мы думали, что шестнадцатилетие Азы важно. Почему? Что в нём такого значимого? Ничего. В том самом понимании «ничто». Это даже не простое число.
        Смотрю на ребят из школы, Дженни Грин и компания. Последние несколько дней целая куча народу получала пропуски для выхода из класса, чтобы в это время покурить за кафетерием. Раньше мы с Азой высмеяли бы их за скорбь по тому, кого они не любили.
        Аза не особенно-то верила в скорбь. Дескать, это обременительно. Я тоже думал, что не верю, но теперь, когда нас с ней разделили, всё изменилось. Вижу мистера Гримма в солнцезащитных очках и шляпе. Держится в стороне. Выглядит так, будто тоже плакал.
        Сзади подходят мои мамы. Судя по вздоху, Кэрол горячо надеялась, что я не надену то, что надел.

        - Серьёзно? - говорит она. - Не смог обойтись без костюма, а?

        - Ты знала, что он не сможет, - отвечает Ив. И даже улыбается.

        - Я думала, он справится. Даже звонила в магазин костюмов. Они уверили, что аллигатор всё ещё висит на складе.
        Вот только Кэрол не в курсе, что в магазине два таких костюма. Один моего размера, второй - Азы. Это было частью сюрприза на её день рождения.

        - Это похороны Азы, - говорю. - Ей бы понравилось.
        Я вновь надеваю голову. Ив показывает мне большой палец, но я ловлю на себе взгляд Кэрол. И как раз в тот момент, когда я начинаю слегка переживать, что она стопроцентно не на моей стороне, она говорит «Wo ai ni» - «люблю тебя» по-китайски. А потом «Nakupenda» - то же самое на суахили. Мы выучили, как сказать «Я люблю тебя» на тысяче языков, когда я был маленький. Такая вот Кэрол мама.

        - Даже если у тебя горе, - начинает она чуть дрожащим голосом, - не надо просить прощения за то, за что, держу пари, ты собираешься.
        Я и забыл, что рассказал ей о списках с извинениями.

        - Ты не виноват в смерти Азы. Ты ведь понимаешь?
        Я смотрю на Кэрол изнутри головы аллигатора. Нет, не понимаю.
        Мама прижимает руку к груди и быстро идёт к своему стулу.
        Когда я впервые осознал, что проживу дольше, чем Аза, то сказал ей всю классическую ерунду, которую говорят умирающим. Сказал: «Завтра я могу попасть под автобус», и всё в таком духе.
        Аза ответила что-то вроде: «Ну да. Вот только, серьёзно, Джейсон, как часто людей насмерть давят автобусы?» И привела мне безжалостную статистику. Не так уж часто, как выяснилось.
        Мама Азы обхватывает меня-аллигатора руками, и я веду её с мужем к их местам. Оба тяжело на меня опираются.
        Могила, куда собираются опустить Азу, действительно маленькая.

091736371787214684409012249534301465495853710507922796
        Когда настаёт мой черёд говорить, я снимаю крокодилью голову и выдаю немного числа пи. А потом, как можно быстрее:

        - Итак, в курсе вы или нет, но люди продолжают открывать всё больше цифр числа пи. Я хотел дать Азе их все. Пытался сделать это в нашу первую встречу и только позже выяснил, что она знает куда больше цифр, чем я. Я пытался подарить ей что-то, что никогда не закончится.
        Все пялятся на меня. Затем взрослые издают коллективный сочувствующий звук, от которого хочется блевать.

        - Вот, - говорю я. - Это всё. Я в порядке. Нет, не волнуйтесь.
        Люди делают подбадривающие лица. Про себя я отчаянно декламирую пи.
        Очередь семьи Азы.
        МАМА АЗЫ: Она болела, но разве променяла бы я её на кого-то здорового? Если бы это означало потерю той, кем она была? Нет.
        ПАПА АЗЫ: <трясёт головой, не в силах говорить>
        Мама Азы обнимает его и передаёт ему листок цветной бумаги. Мне отсюда не виден этот «Я-люблю-тебя» список, но папа Азы секунду смотрит на жену, и на его лице написано, что она только что его спасла.
        ЭЛИ: В прошлом году кто-то подарил мне валентинку, и Аза уверяла, что она ужасна. А мне понравилась. Ей тоже, но она продолжала притворяться, будто это не так. Теперь я дарю такую же ей.
        Эли достаёт конфетти, и мы бросаем его в воздух. Оно в форме сердечек. И переливается, когда падает.
        Думаю, а почему же я никогда не дарил Азе валентинок? Не знал, что она любит конфетти. Не знал, что ей нравятся сердечки. Она бы меня на смех подняла. Сказала бы, что я слюнтяй. Но, может, я…
        Зацикливание.
        Я привёз воздушные шары. Тут их сотни две. Точно мы на вечеринке, и нам всем по пять лет. Не считая того, что кое-кто на этой вечеринке мёртв.
        Все крепят к ниткам записки. Ив возражала против этого из-за сомнительных материалов. Пришлось поднапрячься и найти биоразлагаемые. На мгновение мне кажется, что я всё сделал правильно.
        Сильный дождь. Некоторые из шаров лопаются, едва мы их запускаем, но остальные, как и положено, устремляются в небо. Это самое отстойное в воздушных шариках. В руке они вроде большие, но стоит выпустить - мгновенно становятся крошечными.
        Мой - зелёный, огромный, потому что должен донести длинное письмо, запрятанное в водонепроницаемой тубе. Я хотел, чтобы он подобрался максимально близко к космосу. Так что это укреплённый метеозонд, окрашенный из баллончика, дабы замаскировать от Ив.
        И вдруг…
        Гром.
        Молния.
        Люди бегут к своим машинам, но так, чтобы не выглядеть совсем уж непочтительно.
        А куда именно должен идти я? Аза в маленьком ящике под землёй.
        Могила слишком невелика, чтобы я туда поместился - даже прижав колени к груди - и позволил им себя закопать. Но как прикажете существовать остаток жизни?
        Деревья гнутся. Ветка трещит и падает вниз, совсем рядом, и мои мамы (не так уж ненавязчиво) пытаются заставить меня уехать с ними.
        Я смотрю вверх и отпускаю свой воздушный шар. И тогда-то замечаю какой-то блеск…
        мелькает белый развевающийся парус и яркое пятно света - что-то полыхает в глубине тёмных туч. Я вижу что-то, верёвки, острый нос…
        Это что-то выплывает из облаков, и я слышу голос Азы. Клянусь, я слышу.
        Слышу, как Аза выкрикивает моё имя.
        Глава 9

{Аза}


        - Аза Рэй, - зовёт кто-то. Слишком громко. - Аза Рэй, проснись.
        Прячу голову под одеяло. Ни за что. Не буду просыпаться, потому что сейчас явно только пять утра, а значит, будят меня только ради очередного кровопускания. Голова кружится и раскалывается - последствия того, неважно чего, почему я оказалась здесь. И да, я частично помню, что произошло, и да, это было ужасно, но ведь и раньше бывало ужасно, а я по-прежнему жива, и посему всё не так уж плохо.
        Спала я как убитая. Я имею право так шутить. Не знаю, что мне вкололи, но это сработало. Если бы меня сейчас попросили оценить боль по шкале от одного до десяти, я дала бы ноль, чего прежде никогда не случалось, за всю мою больничную историю.
        Голос становится жёстче. У этой медсестры никакого понятия о деликатности. И голос слишком громкий, слишком пронзительный. Натягиваю одеяло повыше.

        - АЗА РЭЙ КВЕЛ. Немедленно просыпайся!
        Меня тыкают чем-то острым. Кровать трясётся.
        Неохотно открываю глаза и вижу…
        Сову.
        СОВУ РАЗМЕРОМ С ЧЕЛОВЕКА. Э-э-э, что? ЧТО? ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ МИРОВОГО МАСШТАБА.
        Сова протягивает длинные жёлтые пальцы и проводит одним по моему лбу. Клацает на меня своим клювом.

        - Всё ещё лихорадит, - говорит она.
        Ой, ой, нет-нет-нет. Галлюцинации никогда со мной не разговаривали, хотя… кто знает. В последнее время я, кажется, превратилась в совершенно новую Азу, в ту, кому мерещатся корабли, гигантские птицы и…

        - НА ПОМОЩЬ! - кричу я. И плевать, если своим психом нарушаю правила больницы. Я ставлю крест на своём тщательно созданном образе извечно спокойного пациента. - КТО-НИБУДЬ ПОМОГИТЕ!
        Кровать так сильно качается, что к горлу подкатывает тошнота. Я опутана верёвками и ветками, закутана в одеяло из… перьев?
        У птицы острый нос и губы. Это не птица. И не человек. Ни один из них. И оба сразу.
        Это: ты ни черта не знаешь о настоящих галлюцинациях, пока с ними не столкнёшься. Это гигантское «офигеть».

«По крайней мере, всё вокруг не объято огнём», - замечает Джейсон в моей голове.
        Ага, вот только в некотором смысле всё как раз в огне. Искривлённый мозг, спёкшийся мозг, сломанный мозг. На сове одежда, но и перья тоже. Она вся в перьях и полосках. У неё есть крылья. И руки. И она тянет ко мне пальцы. Она размером с человека, но с крыльями, о, определённо с крыльями, и ещё в сером мундире с символикой. На её груди вышит корабль в форме птицы.
        Ангел? Ангело-птице-подобное существо? Что за хрень передо мной?

        - Кто вы? Где я? Не прикасайтесь ко мне!
        Сова явно пытается проверить мои жизненные показатели, но, чёрт, нет, я лучше сама. Если ты - профессиональный больной, то становишься до смешного опытной в обнаружении у себя смертельных симптомов.
        Возможно, сова - медсестра-человек, а я просто брежу. Если так, то это не моя вина. Морфий? Но морфий означает, что всё плохо. Если я под капельницей в больнице, значит, они уменьшают боль. Значит, я умираю в муках.
        Значит…
        Перемотка. Вернёмся в скорую. В темноту. В тишину и парящий над миром снег.
        Джейсон, Эли, папа, мама, о боже, я…

«Я умерла».
        Что. За. Чёрт.
        Аза, какого чёрта?
        Где я?
        Я схожу с ума.

        - Где мои мама с папой? - успеваю спросить сову. - Где Джейсон? Почему я не умерла?
        Сова квохчет:

        - Нет нужды так бояться и суетиться, птенец. Ты на корабле. Добро пожаловать на борт «Амины Пеннарум».
        Я осознаю, что говорит она на понятном мне языке, но это не английский. Не знаю, почему всё понимаю. Пытаюсь сосредоточиться и не могу. Смотрю на сову сквозь слёзы.
        Её голова поворачивается на триста шестьдесят градусов и обратно, прямо как глобус в нашем классе истории, помятый шар из семидесятых - с рябой от карандашных пометок физиономией. У совы по всему лицу веснушки, и кожа бледная, словно серебряная.
        Ногти чёрные, пальцы жёлтые, чешуйчатые. На всех - золотые кольца, связанные между собой. Они соединены ещё с чем-то под одеждой. Я вижу бегущие по рукам совы цепочки.
        Что-то типа привязи? Она заключённая?
        Я тоже?
        В какой мы стране? В раю? Стоп, какой, блин, рай? Я в него не верю!

        - НА ПОМОЩЬ! - снова ору я.

        - Тише, - произносит сова тёплым, но нетерпеливым тоном. - Позволь Дыханию принять тебя, если и дальше хочешь так вопить. Птенец, ты не новорожденная. От тебя у меня уши болят. Успокойся.
        В груди громыхает. И оттуда - прямо из лёгкого - доносится высокая нота. Я вспоминаю птицу в своей комнате. Жёлтую птицу. Которую я проглотила.

«Четыре рассвета, - говорит птица в моей груди голосом совершенно нормальным, за исключением того, что он ЗВУЧИТ ИЗ МОЕГО ЛЁГКОГО. - Ты проспала четыре рассвета».
        Резко втягиваю воздух и готовлюсь к тому, что сейчас задохнусь от перьев.
        Но нет. Я могу дышать. Пробую. Медленно вдыхаю и так же медленно выдыхаю. Раньше я никогда так не могла.
        На секунду перестаю рыдать и прислушиваюсь. Никаких привычных для больницы запахов и звуков отчаяния, никаких людей, старающихся переварить скорую смерть их ребёнка с помощью дерьмового кофе в приёмной.
        Мои крики, кажется, не испугали сову. Она смотрит на меня спокойно, проверяет пульс. Попробую вопросы.
        Если это глюки, она ответит как медсестра. А если рай…

        - Вы ангел?
        Сова смеётся:

        - Так ты умеешь быть вежливой. Мы уж начали сомневаться. Оказавшись на борту пять дней назад, ты только и делала, что вопила, уверяла всех, что мертва и что это какая-то неправильная смерть, а потом вновь потеряла сознание.
        Кажется, у меня слегка учащается дыхание. Задаю вопросы между вздохами, но не кашляю. Я должна кашлять.

        - Где я? Что произошло? Что это за фигня? Что вы за чертовщина? Я В АДУ? Почему вы птица? Это костюм? Вы настоящая? Вы медсестра? Я в больнице? Я на корабле?
        Сова глядит на меня, склонив голову, и на лице её такое выражение, словно у нас с ней уже был подобный разговор. Она расправляет на мне одеяло. Оказывается, я голая.
        Перед глазами всплывает морг. Вдруг я в морге? Лежу замороженная в ящике? Я не чувствую себя мёртвой. Наоборот - безумно живой.

        - Птенец. Тебя доставили на борт в ужасном состоянии из-за экстренного призыва Дыхания, когда я и другие ростре «Амины Пеннарум» не сумели убедить тебя перейти мирным путём. Ты бы умерла там, внизу, в ловушке той кожи, если бы Милект не нашёл тебя. Это не ад и не рай. И я не чертовщина, я Ведда. Привет, тоже очень рада с тобой познакомиться. Я не птица, я ростре. И конечно, это не костюм. Это мои перья.
        Ну да, теперь всё понятно.
        Это какой-то срыв. Мой мозг затопило обрывками из всего, что я когда-либо читала: Милтон, Уильям Блейк, «Моби Дик». Плюс диснеевские фильмы, которые приходилось смотреть в больнице, и рождественские передачи, и позы новомодной йоги, что погружают твой мозг в некое космическое состояние свободы, и я. Не. Знаю. Что. И. Думать.

«Устраивайся, - наставляет птица в моей груди. - Гнездо. Кормление».

        - Она и правда голодна, - небрежно отвечает Ведда моей грудной клетке. - Так долго спать - неестественно.
        Затем наклоняется и пытается мне что-то скормить, проливая еду на лицо. Я не открываю рот, но она стучит ложкой по моим губам, и я наконец сдаюсь и пробую что-то вроде псевдоовсянки.
        Откуда-то дует ветер. Словно океанский бриз. Звуки, которые я поначалу приняла за пиканье аппаратуры, и не пиканье вовсе. Это птицы. Птицы поют, ухают, пищат.

        - Зачем вы здесь? - спрашиваю сову.

        - Я твой стюард. У всех офицеров на борту «Амины Пеннарум» есть кураторы из пернатого класса. Ты совсем ничего не знаешь, детёныш, и многому должна научиться. Ты слишком долго отсутствовала.
        Игнорирую слова о «долгом отсутствии».

        - В каком мы океане? В Тихом? Это круизный лайнер? Плавучий госпиталь?
        Ведда снова смеётся:

        - Ты взошла на борт упавшим с мачты птенцом, слишком юным, чтобы летать. Но сейчас, думаю, ты поправляешься. Сплошные вопросы. Давай наденем на тебя форму. Ты достаточно провалялась в постели. Тебе нужен свежий воздух и упражнения.

        - Я в норме, - говорю неловко. Ложь. - Я сама могу одеться. И поесть тоже. Мне не нужен стюард.
        Ведда вздыхает:

        - Во имя Дыхания! Я тоже не горю желанием одевать птенца, но на нас с тобой лежит ответственность, так что давай ты не будешь всё усложнять и позволишь мне сделать свою работу. А потом сможем перейти к делам поважнее.
        Она так напоминает медсестру. Сухая и нетерпимая. Внезапно всплывает хорошее воспоминание: смех медсестёр посреди ночи, я слышу их в коридоре где-то возле моей палаты. О боже, где я? Что со мной произошло?
        Ведда вручает мне плотную синюю куртку, брюки, рубашку и нижнее бельё из какой-то мягкой ткани. А затем дёргает меня, пока я полностью не одета. Вот вам и крики, мол, сделаю всё сама. Я чувствую себя такой слабой, что даже не могу застегнуть пуговицы, которые, скорее, смахивают на крючки.

        - И всё же, - начинаю без всякой надежды, - что такое ростре?

        - Тебя забрали ещё совсем крошкой. Ты ведь ничего не помнишь?

        - Забрали.
        Сова кивает, будто «забрали» - такая обыденность. Но это не так.

        - Ростре, детёныш, это те, кого люди внизу назвали бы птицами. Вот только ростре - это птицы, которые не всегда птицы. Мой вид путешествует как по небесам подводников, так и здесь. Не все птицы, что ты видела внизу, как мы. Лишь некоторые.
        Думаю о птицах: вороны, сороки, воробьи. Представляю целую стаю гусей, что превращаются в существ вроде Ведды, но на поверхности озера. Подобное встречается в сказках. И древних мифах.
        Думаю обо всех пернатых на моей лужайке в тот день… когда бы он ни был. Устойчивый кусок воспоминаний - море птиц, все на меня пялятся, верёвка за окном…
        И вообще, подводники? Что ещё за подводники?
        Ведда натягивает мне на ноги сапоги из серой кожи.

        - Вот это, к примеру, сделано из кожи голубей, - сообщает она. - Не ростре.
        Чудесно. Чувствую трепетание их умолкших сердец через их мёртвую кожу.
        Не-а. Нет, невозможно. Я трясу головой.

        - Ты готова, птенец? - спрашивает Ведда, вновь распушая свои перья.

        - К чему?

        - Пришло время познакомиться с командой.

        - Но я…

        - Капитан! - кричит она. - Аза Рэй Квел проснулась!
        Птицы возле каюты верещат, и с каждым странным свистком я осознаю, что шум, который слышу, - это язык. Они спорят о том, кто войдёт ко мне первым.
        Распахивается дверь, и в каюту врываются нелюди. Крылья всех цветов, а под ними - лица. Делаю нервный шаг назад, но Ведда удерживает меня на месте.
        Боже, Аза. Что происходит?
        Девушка с ирокезом цвета индиго и ярко-голубыми перьями. Мужчина с вытянутым худым лицом, тёмными волосами и красным оперением на груди.
        Ростре. Все в форме.
        Они кланяются. Не знаю почему.
        Есть и другие, лишь несколько, тоже в форме, с медалями и знаками отличия. Высокие и худые, и на первый взгляд вроде люди, только с тёмно-синими губами и синей кожей. Тонкокостные, бледные, облачный узор на шеях. На фоне голубого неба я, возможно, их и не заметила бы вовсе. Они как люди, весьма похожи на людей…
        О чём ты, Аза? О чём именно мы говорим?
        Люди?! КАК люди?!
        Ты же в это не веришь. НЛО, шляпы из фольги, всемирный заговор - в стиле Джейсона Кервина. Это…

«Красивый», - прерывает мой мозг, и в это время остальные органы чувств замечают стоящего прямо передо мной высокого синего парня.
        Его кожа какого-то нереального цвета. Голубее, чем моя когда-либо была. У него чёрные волосы, а глаза такие тёмные, что даже зрачков не разглядеть. Он пялится на меня так напряжённо, что я начинаю сомневаться, не превратилась ли в скомканную кучу коленей и локтей. Я смущённо фыркаю, словно поперхнувшись пустотой.
        Парень оглядывает меня сверху донизу, и я чувствую, что дико краснею. Смотрю вниз, потому как кажется, будто я снова голая, но я полностью закрыта. Хорошо, что пуговицами занималась Ведда.

        - Аза Рэй Квел - кожа да кости, - резко говорит парень и с укором смотрит на Ведду. - Она должна быть пригодна для службы. Она вообще может ходить? Петь? Она - лишь половина той, кем должна быть. Во имя Дыхания, я думал, предполагается, что она та самая.
        Он протягивает руку и тычет мне в плечо, сильно, что мигом меня мобилизует.

        - Прошу прощения? - Я справлюсь. - Ты кто?
        Все пялятся на меня, схематизируют меня, равно птицелюди и синие. Выражают своё недовольство тихими звуками.

        - Пожалуйста… кто-нибудь скажет, почему я здесь?

        - Это не может быть правдой, - обращается один из синих к Ведде. - Этот жалкий птенец не та, кого мы выслеживали всё это время, не Аза Похищенная. Она пустышка.

        - Жизнь среди подводников нанесла ей ущерб, - замечает кто-то ещё.

        - И Дыхание, что доставило её на борт. Оно, наверное, тоже навредило. Оно перетащило её, - говорит другой с отвращением и ужасом. - Я слышал, её вырезали из кожи, в которой она жила. Омерзительно.
        Все присутствующие содрогаются.

        - Поразительно, что после такого она вообще выжила, - встревает первый синий.
        У меня начинается морская болезнь. Один из синих проводит по моей груди острыми костяшками пальцев, толкает, и я слышу, как птица в моих лёгких щебечет - хрипло и приглушённо.

        - Кэнвр свил гнездо в её лёгком, - говорит Ведда. - И никогда не угнездился бы в другом. Для капитана этого доказательства достаточно, как и для меня.
        Внезапно все начинают толкаться и бормотать. Шёпотом, неловко. Всех словно парализует, а потом они вытягиваются по стойке «смирно».
        Кто-то заходит. Женщина. Достаточно высокая, чтобы задевать потолок.

        - Капитан, - говорит один из моих посетителей, - мы проверяли новобранца на «Амине Пеннарум»…

        - Посмели обсуждать её состояние без меня? - рычит женщина на присутствующих. - Решили выяснить, является ли она тем, кем я её выставляю?
        Она прямо передо мной, наклоняется ко мне. Её тёмные волосы скручены в сложные узлы, глаза - пятна нефти на тёмно-синем. Косые скулы. Острый нос, брови - наклонные чернильные чёрточки, руки словно лентами опутаны татуировками: спирали, перья и облака из слов.
        Я узнаю её. Её лицо. Её татуировки.
        Многие года я видела её во снах. Нас обеих. Стая птиц. Якорь. Облако.
        Женщина протягивает дрожащую руку, касается моего лица.

        - А… за, - шепчет она. Голос звучит не изо рта, из горла.
        Она произносит моё имя, почти как мы с Джейсоном, когда оставляем местечко для &. Больше никто его так не говорит. Голос женщины скрежещет. Он не похож на мягкие голоса других синих в комнате. Нет, он иной. Резкий, чужеродный, болезненный шёпот.

        - Я Аза, - пищу я самым нормальным голосом, какой могу выдавить.
        Женщина поворачивается к Ведде:

        - Она здорова? Жар спал?

        - Да. Она набирается сил.

        - Объясните?.. - пытаюсь сказать, но слова умирают в горле. Смотрю вниз на свои синие руки. Очень синие.
        Женщина (капитан?) вновь касается моего лица холодными острыми пальцами. Безумно хочу к семье. К маме, папе, Эли, Джейсону.

        - Итак, где моя мама? - спрашиваю, стараясь говорить небрежно и не издать ни одного из хныкающих звуков, что рвутся наружу.

        - Здесь, - отвечает капитан.

        - Нет. Где моя мама? - требую, с позорными детскими нотками. Хочу зарыться лицом в мамин свитер, хочу, чтобы она меня обняла.
        В памяти всплывает её голос: «Ты можешь идти, если должна, Аза…»
        О боже, моя бедная мамочка думает, что я мертва. Иначе она была бы здесь. Это единственное объяснение.
        Вокруг крылья, лица наступают, приближаются, синие лица с перьями и клювами.
        Ведда взъерошивается - ну прямо курица-наседка, а не сова.

        - Отойдите, - приказывает громко и устрашающе. - Дайте крошке-птенцу дышать. Она без понятия, кто вы и что с ней произошло.
        Все отступают, но лишь чуть-чуть.
        Касаюсь груди в поисках привычной изогнутой кости в центре. Вот она. Но ощущается - внезапно - как дужка.
        Хочу стетоскоп. Хочу своего врача. Хочу, чтобы она стучала мне по груди, охотясь на нарушителей, потому что у нас тут НАРУШИТЕЛЬ ВЕКА. Галлюцинатус максимус.
        Всё так знакомо, дежавю. От обшивки стен до мимики капитана - её лицо в дюйме от моего. Всё вокруг и она сама.
        На ней странное ожерелье, и когда капитан наклоняется, оно нависает надо мной, почти ударив. Крошечный кусочек чего-то - коралла или кости? - запечатанный в прозрачную смолу.
        Земля кренится. Чувствую себя, будто в чужом теле.

        - Тебя отыскал Милект, - говорит капитан. - Мы вырвали тебя от подводников как раз вовремя. Ты почти ушла.
        Она прикрывает рот и молчит мгновение. В её глазах плещутся эмоции.

        - Но наконец ты дома.
        В моём сердце, в этом кривом полуразрушенном сердце, я всегда чувствовала нечто ошеломительно странное.

        - Я вас даже не знаю, - шепчу.

        - Конечно же, ты не помнишь, что было до того, как тебя забрали. Не помнишь нас вместе на «Амине Пеннарум». Ты была совсем малюткой, ребёнком, но уже выдающейся.
        На щеке капитана блестит слеза - тёмная, как чернила из протёкшей авторучки. Она прижимает руку к моему лицу, точно туда, куда прикоснулась бы мама, и на сей раз я сохраняю хладнокровие, застигнутая странной мыслью:
        ДОМА ОМ МО АМОД.

        - Я капитан Зэл Квел. Ты на борту корабля «Амина Пеннарум».
        Моргаю. Капитан всё ещё здесь. По-прежнему смотрит на меня выжидающе. Я всё ещё здесь. Всё так же смотрю на неё.

        - Ты капитанская дочь, Аза.
        И когда я продолжаю пялиться, онемевшая, она заканчивает фразу именно так, как я почему-то и предвидела:

        - Я твоя мама. И это - Магония. 
        Глава 10

{Аза}


«Нет».
        Я прорываюсь на выход через толпу людей в перьях, синеруких, в серой форме, и бегу, бегу, бегу по коридору вдоль подвесных коек.
        Магония - так её назвал Джейсон. Но мы обсуждали сказки, а не действительность. Он рассказывал об истории и галлюцинациях. Это безумие! Я рехнулась!
        Я пробираюсь через толпу, а птичка внутри меня кричит: «Знай своё место! Зэл - капитан! Поприветствуй её!»
        Я пулей карабкаюсь по лестнице на верхнюю палубу, открываю люк и бросаюсь на свет.
        Ожидаю, что вдохну свежий воздух, закашляюсь, нащупаю больничный халат с моим вышитым именем и почувствую, как мёрзнет зад в разрезе, но выбираюсь лишь на холод, а вокруг нет парковки. Нет ЗЕМЛИ.
        Нет.
        Есть только небо. Огромное небо.
        Полное кораблей.
        Они движутся во всех направлениях, всех видов: маленькие парусники, большие суда, похожие на этот. Корабли укрытые собственной погодой.
        Гряда суден, двигающихся вместе, вызывает бурю побольше. Маленькие лодки, катамараны, яхты, грузовые корабли, все в небе.
        Все летят. Летающие корабли, да, да, вот что происходит на самом деле, а у них нет крыльев. Они просто… парят в пустоте.
        И я тоже нахожусь на палубе большого судна. Паруса и снасти. Доски. Нас чуть покачивает на ветру.
        В мгновение ока Зэл оказывается позади меня, поддерживая, потому что меня шатает, будто ног нет, а я - медуза.

        - Аза Рэй Квел, это твоя страна, - объявляет она на всю палубу. - Корабли твоей родины. «Амина Пеннарум» - первая среди них. Нет судна лучше и отважнее.
        Команда синих собирается вокруг нас.

        - Это его офицеры.

        - Капитанская дочь, - говорят они в унисон, эти одетые в форму синие создания с невероятными свистящими голосами. Они поднимают руки ко лбу и отдают мне честь, как своему капитану.
        Меня по понятной причине тошнит.
        Я резко перегибаюсь через перила и смотрю на движущиеся облака, пока меня мутит.
        Что-то огромное смотрит на меня. Гладкая серебристая кожа с легким узором, крохотные глазки. Оно моргает, открывает перьевые плавники и разбрасывает дождевые капли. Порыв ветра и дождя вырывается из его… дыхала?
        Создание плывет боком через облако и при этом поёт.

«Море звёзд», - вибрирует оно вроде словами, а вроде и нет.

«Приветствую, - поёт оно красивым голосом. - Море дождя и снега».
        Легионы психологов пытались заставить меня осознать так называемую лечебную силу слёз. До этого момента я их не понимала.

        - Не плачь, капитанская дочь, это всего лишь шквалокит, - говорит пернатый член команды за мой спиной.
        Ирокез цвета индиго. Синяя девушка-сойка.

«Всего лишь шквалокит».
        Я смотрю на гигантское создание: оно теперь не под нами, а выше, на уровне перил.

        - Он из нашего стада, - поясняет Зэл. - Шквалокиты создают штормы, чтобы спрятать нас от глаз подводников. Они - часть нашего камуфляжа.
        Я смотрю на меняющиеся туманные очертания этих созданий - полукитов-полуклиматических явлений.

        - Не все облака, на которые ты смотрела всю жизнь, - шквалокиты, а только некоторые.
        Ещё лучше.

        - Не все, а только некоторые.
        Я гляжу вниз мимо всех кораблей в небе, мимо облачных туманных китов, и вдруг подо мной раскидывается шахматная доска из зелёных полей, дорог и зданий. Земля. Я парализована от тоски, но мне не дают долго наблюдать.

        - А вот грот-парус «Амины Пеннарум», - поясняет Зэл, указывая на мачту.
        Грот-парус глядит на меня и издает пронзительный звук узнавания, песенный крик.

«Летун. Добро пожаловать, светлячок».
        Грот-парус - гигантская летучая мышь.
        Гигантская - в смысле с целую гостиную. Огромная серебристо-белая летучая мышь прикована к мачте, её пальцевидные кости расширяются, вытягиваются, крылья открыты ветру. Она смотрит на меня, слегка разинув пасть, пробуя воздух.

«Девочка», - говорит она и громко стрекочет.
        Член команды подлетает вровень с мордой мыши и даёт ей что-то трепещущее из ведра. Мотылька с мою голову величиной.
        Мышь ловит его на лету, поводит крыльями, и я чувствую, что мы плывём быстрее.
        Ноздри щекочет запах масла и огня. Команда драит палубу. На ней - чёрные отметины. В перилах дыра.
        От ощущения дежавю я снова пялюсь на летучую мышь: на её шелковистом крыле сильный ожог, который уже исцеляется. Что-то такое, свидетельствующее о столкновении…
        Но картинка исчезает. Не могу вспомнить.

        - Ей больно? - спрашиваю.

        - Не переживай. Мышепаруса всего лишь животные, - отвечает Зэл. - Мы о своих заботимся. Они не понимают боли.
        Я медленно разворачиваюсь, осматривая остальную палубу. Вот штурвал. А тут крепкий на вид металлический подъёмный кран, свисающий сбоку корабля, огромный и покрытый цепями и шкивами.
        А на верху мачты маленький домик с жёлтыми птичками. Такими же, как и та, что влетела в мой рот. В моё лёгкое.

        - Кэнвры. Наш загон для певчих в лёгких. Таких же, как Милект.
        Я прикасаюсь к месту на груди, где ощущаю трепыхание, и оттуда доносится требовательный крик.

«Милект. Милект!» - повторяет птица в моём лёгком.
        И только когда одна из маленьких золотых птичек наверху взлетает, я замечаю, что она не свободна. Птичка пробует ветер, вскрикивает и возвращается на насест, привязанная к нему тонкой верёвочкой. Мгновение она смотрит на меня чёрным глазом-бусинкой, но ничего не говорит и не превращается во что-то человекоподобное.

        - Это мой корабль. Теперь он твой. Это моя команда. А остальные из класса пернатых, - продолжает Зэл, хлопает в ладоши и кричит: - Ростре!
        Птицы падают с неба, приземляясь на палубу с верёвками в когтях. Я вдруг понимаю, что многие из них те самые, что прилетали ко мне во двор. Они несут спутанные клубки верёвок, маленькие, большие, тонкие как паутинки, тяжёлые как цепи, привязанные к мачтам и палубе. Ещё три совы. Ястребы. Вороны. Птицы, которых я прежде не видела, крошечные, покрытые перьями, словно конфетными обёртками, ярко-красными, синими, зелёными, розовыми и серебристыми. Будто раскрошенная пиньята.
        Золотистая орлица слетает вниз и смотрит на меня глазами карамельного цвета, сотворёнными из ярости. В этом взгляде ни капли доброты. Её вид соответствует сущности охотника. Размах крыльев, наверное, около двух с половиной метров. Когти как мои пальцы.
        Ноги подгибаются, голова кружится, но я не падаю. Зэл держит меня за плечи.
        Колибри размером с пчелу жужжа подлетает ко мне и зависает вполоборота, зыркая на меня то одним глазом, то другим. У моего лица парит зарянка, но не американская, а европейская. Даже такие вещи я знаю от Джейсона: например, что европейские птички меньше наших и намного агрессивнее. Эта птица смотрит на меня чёрным блестящим глазом и осуждающе щебечет.
        Потом все они обращаются.
        Крылья вытягиваются, кости трещат и стонут, расширяясь, становясь больше и тяжелее. Клювы всё открываются и открываются, пока вокруг них формируются лица. Затем существо встряхивается, ероша свои пёрышки, и на месте птицы возникает что-то новое.
        Все птицы обращаются в людей.
        Вместо колибри маленький красавец с носом-клювом и дрожащими пальцами; на месте орлицы великанша с золотистыми перьями-волосами и мускулистыми руками. Зарянка совершенно неописуемым образом обращается в мужчину с оранжево-красными татуировками на груди и чёрными глазами с белой каймой.
        Все эти фантастические создания пялятся на меня. Все они отдают мне честь, словно в детской фантазии. Я была таким ребёнком, девочкой, прочитавшей все книги Одюбона, девочкой, вырезавшей корабли из бумаги, девочкой, на которую нападала классная канарейка.

        - Капитанская дочь! - кричат птицелюди хором. Двадцать пять разных песен, но все знают, кто я такая. Сомнений нет.
        Все уверены в этом, кроме меня. Они смотрят на меня в ожидании.
        Я гляжу на капитана.

        - Я хочу домой, - прошу как можно вежливее. Словно это мой последний шанс обрести уже утраченное. - Тут что-то не так. Я не ваша дочь. Я родилась в земной больнице. Мой отец сделал всем сотрудникам «маргариты» в блендере, который привёз в машине. У него было с собой четыреста лаймов. Есть фотографии меня новорожденной и в крови. Меня не удочерили. Я не та, за кого вы меня принимаете. Я хочу домой. Мои родители подумают, что я умерла. Умоляю, отпустите.
        Приходит ещё одно воспоминание: Джейсон, боже, Джейсон держит меня за руку, уверяет, что найдёт... Как он сможет найти меня здесь?
        Синекожий парень из моей каюты, грубоватый и красивый, вдруг возникает рядом и смотрит прямо на меня.

        - Разрешите сказать?
        Зэл кивает:

        - Разрешаю.

        - Как и предсказано, она хочет убраться восвояси. Возможно, нам стоит прислушаться к её словам, что ей здесь не место. Нам нельзя снова тратить время понапрасну.
        Зэл поворачивает меня к себе:

        - Подводники не знали, что тебе нужен воздух Магонии. Они не знали, что тебе нужен корабль, кэнвр, песня, потому что не имеют о наших порядках ни малейшего понятия. Там ты умирала, здесь - цветёшь и пахнешь. Это твоя страна, Аза Рэй, мы вернули тебя домой.

        - Но я не та, кем вы меня считаете, - говорю я.

        - Взгляни на себя, - парирует Зэл с улыбкой, протягивая зеркальце. - Посмотри, кто ты.
        Моё отражение смазано по краям, тёмное и трудное для восприятия, и на мгновение я вижу лишь волосы, которые двигаются и переплетаются, будто змеи. Вот они отодвигаются и…
        Я вроде как вижу своё лицо таким, каким оно было всегда: угловатое, странное, огромные глаза, но…
        Но у этой девушки широкие полные сине-фиолетовые губы, вместо моих узких и искривленных. И глаза… я узнаю их, но прежде они были тёмно-синими, а не такими, как сейчас: золотыми с краснинкой, будто у глубоководной рыбы.
        У этой девушки высокие скулы, а когда я открываю рот, её зубы острее моих.
        Я смотрю на её кожу, на волосы, на эхо моего лица, затем на вечно костлявое слабое плоскогрудое тело Азы, которое я всегда ненавидела. Моё тело тоже превратилось во что-то другое.
        Я не знаю, что сказать. Не знаю,
        что
        делать.
        Я хочу стать прежней: бледнокожей, с задыхающимся голосом и костлявыми руками.
        Я даже не замечаю, что уронила зеркало, пока осколки не рассыпаются по палубе.
        Смотрю на капитана, разинув рот. Зэл не моргая внимательно смотрит на меня.

        - Ты моя дочь, Аза, - говорит она. И продолжает мягче: - Твоя жизнь здесь лучше, чем когда-либо была бы там, внизу. Поднебесье - мир теней, а подводники - теневой народ. Тебя похитили и отправили вниз в качестве наказания за мои грехи, не за твои. Ты не виновата, это всё я. - Ещё одна чёрная слезинка скатывается по её лицу. - Ты родилась у меня шестнадцать лет назад, а с твоего похищения прошло пятнадцать. Ты не знаешь, Аза, как это больно. Не представляешь, как это повлияло на Магонию. - Капитан выпрямляется и улыбается, передёргивая плечами. - Но сегодня мы по праву празднуем. Время горечи прошло. Сегодня мы восславим твоё рождение и возвращение. Дэй... - Зэл поворачивается к темноволосому парню, который всё так же смотрит на меня недовольно и осуждающе, - ...подводники отпразднуют её день рождения похоронами. - Я подскакиваю. - Мы сделаем кое-что получше. Ты дашь Азе попробовать магонийскую песню, впервые за пятнадцать лет. Ту самую, к которой она присоединится для спасения своего народа.
        Парень колеблется, но кивает и на мгновение закрывает глаза. Небеса немного опустели. Сейчас я не вижу вокруг нас других кораблей. Наш движется очень быстро, и я чувствую порыв ветра в его груди, когда Дэй запевает сложную песню, полную щелчков и трелей.
        Затем звук из его горла вплетается в уже начатую мелодию.
        Я ощущаю треск под рёбрами. У этого парня, Дэя, как и у меня, птица в груди.
        Они поют вместе в потрясающей гармонии. Звук такой красивый. Я сражена наповал.
        В моей груди Милект выводит трель:

«Пой с ним. Тебе суждено».

        - Нет, - говорю я, раздражённая настойчивостью Милекта и своим странным желанием послушаться.
        В этой песне что-то очень важное. Я подозреваю, нет, знаю, что она способна кое-что сотворить.
        Она меня нервирует. Я слишком завожусь при одной мысли о попытке. Будто…
        И вдруг вспоминаю: Джейсон.
        Дэй смотрит на меня с гримасой. Я слышу в его груди вычурную трель.

        - Нет, - рявкает он и ударяет себя в грудь кулаком. - Ещё не время. Она не готова.
        Его птица замолкает. Он карабкается высоко на снасти, запутавшись руками в верёвке. Команда стоит по стойке смирно, а Дэй издаёт ещё одну ноту. И будто по мановению волшебной палочки звёзды появляются по всему небу.
        Некоторые светят ярче остальных, пылая, окруженные тьмой.
        Я считаю. Их шестнадцать. Такие яркие, что напоминают свечи.
        На самом верху мачты другие птицы присоединяются к песне, а потом и мой птенец отзывается из груди. Он заполняет пробелы в песне Дэя собственными нотами.
        Я вдруг понимаю, что тоже должна запеть. Едва сдерживаюсь, но почему?
        Серьёзно? Я ведь не певица.
        Наконец что-то появляется. Эта песня заставляет колыхаться окружающий меня и Дэя воздух.
        Кто он?
        Я не знаю, но моё сердце стучит, и тут в небе появляется Северное сияние, словно волной выплывая из тьмы.
        Зеленый
        синий и
        Р
        О
        З
        О
        В
        Ы
        Й
        И
        К
        Р
        А
        С
        Н
        Ы
        Й
        И
        О
        Р
        А
        Н
        Ж
        Е
        В
        Ы
        Й
        И
        Б
        Е
        Л
        Ы
        Й
        И
        СЕРЕБРИСТЫЙ.
        Цвета окутывают наше судно, и я смотрю на Дэя, сияющего в их свете.
        Он откидывает голову назад и поёт ноту звёздам, а я чувствую, как в ответ моя грудь содрогается. Моя птица снова выводит трель, и другой цвет, бледно-голубой, проявляется с краю Северного сияния.
        Дэй без особых усилий карабкается на середину мачты. Мягкая фиолетовая пыль падает с неба.
        Я роняю челюсть. Зэл с нежностью снова прижимает руку к моей груди.

        - С днём рождения, Аза! - восклицает Дэй с мачты и кивает мне.

        - С днём рождения, Аза! - вторит остальная команда в унисон, и они тоже кланяются.

        - С днём рождения Аза, - говорит Зэл с улыбкой.
        До этого дня рождения я не должна была дожить. Должна была умереть, но не вышло. Должна находиться на земле, но это не так. Я издаю неожиданный звук, долгий вой явного разочарования, и откуда-то из глубины корабля звучит ответный тихий стон. Команда нервозно поёживается и осматривается, я затыкаюсь.
        Я должна быть вежливой, уважительной и благодарной. Но я на корабле в небесах, меня похитили, и очевидно все мои близкие считают меня мёртвой.
        Я быстро прокручиваю в голове воспоминания и понимаю, что из реального помню только шоколадные эклеры на кухне, запись серебристого гигантского кальмара, поднимающегося со дна океана, и как мы с Джейсоном почти…
        И бум, вот она, граница между действительностью и выдумкой. Я разворачиваюсь к капитану.

        - Вы сказали, что они похоронят меня в день рождения. Если я здесь, то кого же хоронит моя семья?! - кричу я.

        - Хватит! - кричит мне Зэл, но я впадаю в панику.

        - Нет! Верните меня домой!

        - Я же говорил, что это случится, - говорит Дэй, спускаясь с мачты. - Она сломлена.
        Зэл сурово отвечает:

        - Ничего подобного. Аза достаточно сильна, чтобы Дыхание не могло её ранить. - Капитан расправляет плечи и внимательно смотрит на меня.
        Затем она громогласно хохочет. Такой смех жутко раздражает в кинотеатре.

        - Ты - моя родная дочь, хоть тебя и растили подводники. Я бы тоже не поверила на слово незнакомцам. Даже друзьям. Я покажу тебе, дочка, и тогда ты поверишь и поймёшь свою судьбу.
        И вот как мы оказываемся над моими похоронами. 
        Глава 11

{Аза}


        - Когда умрёшь в Магонии, тебе устроят героические проводы, совершенно непохожие на эти, - сообщает мне Зэл.
        Она дала мне деревянно-медную подзорную трубу, и я смотрю через неё на парковку моей школы, но при этих словах поднимаю голову.

        - Похоже, мои похороны и тут уже спланированы.

        - Жизнь - риск, Аза, - резко парирует Зэл. - Герои умирают молодыми. Ты что, не хочешь быть героем? Тут небеса для тебя запылают. Наши похороны - их закаты.
        Понятно. Какое утешение. (Какое безумие).
        Под нами на земле из школы начинают выходить люди, одетые в чёрное. Я быстро дышу, но у меня всё хорошохорошохорошо, совершенно хорошо…

…пока толпа не расступается перед высоким парнем в костюме аллигатора.
        И тут мне становится нехорошо. Я произношу его имя сначала тихо, потом громче:

        - Джейсон.
        И даже отсюда вижу, что Джейсон Кервин притворяется, мол, с ним всё в порядке. Он снял голову аллигатора и несёт её в руке, и я вижу через подзорную трубу его потрескавшиеся губы. Искусанные. Покрасневшие глаза. Будто кто-то на него напал и победил. И снова этот звук, этот жалобный вой откуда-то из глубины корабля. Я смотрю на Зэл, но она и ухом не ведёт. Все остальные тоже не подают вида, будто ничего не слышали.

        - Видите? - бормочет Дэй, внезапно оказавшись рядом с капитаном. - Этого подводника она звала, когда взошла на борт. Наверное, он её этолоджидион, а не…

        - Всего лишь подводник, - фыркает капитан. - У них нет никакой связи. Он ниже даже класса пернатых.
        Я не знаю, о чём они, и мне плевать. Я смотрю на похоронную процессию.
        Джейсон в машине ведёт всех учеников и учителей с парковки. Они ритмично бибикают. Передают сообщение сигналами по его указке. Я их улавливаю. Не все, но достаточно.
        Дэй всё ещё бормочет, расценивает мои слёзы как слабость, но остальным, кроме той воющей птички, хватает здравого смысла заткнуться.
        На кладбище мои родители выходят из машины. Они выглядят на десять лет старше, чем когда я их видела в последний раз. Сердце жутко сжимается. Капитан держит меня за руку. Остаётся только смотреть.
        Эли выбирается из автомобиля. Волосы у неё больше не ровные. Она не просто их подрезала, а срезала. То, что осталось, выглядит безумно рваным.
        Должно быть, специально. Другого объяснения нет.
        Я наконец понимаю, почему люди боятся смерти. Наконец осознаю, почему никто не хочет о ней говорить. Санта Клаус-наоборот уносит всю сущность моей жизни в большом мешке, а я должна смириться.
        Мой отец несёт деревянный ящик размером с коробку для обуви.
        У меня вырывается всхлип.

        - Это я? В той коробке? - спрашиваю капитана.
        Грудь словно в тисках, но не из-за того, что я умираю - больше нет, а потому, что скучаю по родителям. Я вижу, что рукав маминого свитера распустился. Вижу, как хромает папа, потому что из-за стресса у него болит спина.

        - Конечно нет, ты здесь, рядом со мной, - нетерпеливо отвечает Зэл, словно вынуждена объяснять очевидное. - У них всего лишь пепел от твоей кожи.

        - Моей кожи?

        - Дыхание оставило её там, когда перенесло тебя сюда. Ты ведь не забыла своё освобождение? Судя по отчёту, это было неприятно и грубо, но ты умирала. Я бы никогда не подпустила никого из них к тебе, если бы у нас было время.
        Снова «Дыхание». Это слово всё повторяют и повторяют, да ещё и таким жутким тоном.
        Но внизу, в моей семье, появилась лакуна там, где должна быть я. Я { } среди моих родных и близких, пустота в их предложении.
        Чувствую накатывающие рыдания. Не могу двигаться. Я едва вижу, потому что по щекам льются чёрные слёзы. Мой рот перекашивает, из горла вырываются ужасные звуки, а тихая птичка внизу, кто бы она ни была, отвечает мне эхом. Зэл вскидывает голову, прислушивается, но молчит.
        Моя мама оступается, и папа подхватывает её. Джейсон становится между ними для поддержки. Как это всё происходит? Как я могу быть мёртвой для них и живой тут, наверху?

        - Хочу домой, - говорю я, и мне плевать, что дома я в коробке, которую моя семья несёт к дыре в земле. - Пожалуйста, отпустите меня домой.
        Существа на корабле молчат. Они считают, что я дома.

        - Домой, - шепчу я, но всем наплевать.
        Джейсон раздаёт воздушные шарики, и люди привязывают конверты к верёвочкам. Мой лучший друг отпускает свой большой и зелёный шар последним. Он поднимает голову, и впервые я вижу выражение его лица.
        Он явно ничего не видит: ни корабля, ни парусов, ни меня. Он отпускает верёвочку.
        Зелёный шар поднимается всё выше и выше. Я бегу к нему, тянусь, но не достаю.

        - Довольно, - говорит Зэл, будто увиденного достаточно. - Вот твоё доказательство. Теперь пора начать сначала. Тебе ещё многому надо научиться, Аза Рэй Квел, а времени мало.
        Капитан подает знак Дэю, и он встает за штурвал.

        - Поднимай, - говорит она.

        - ДЖЕЙСОН! - ору я и со всей дури бросаю подзорную трубу через перила. - ДЖЕЙСОН, Я ТУТ, НАВЕРХУ!
        На корабле слышатся крики, проклятия, летят перья; Дэй резко выворачивает штурвал.

        - ОТПУСТИТЕ МЕНЯ С ЭТОГО КОРАБЛЯ! - Я снова пытаюсь докричаться до Джейсона. - Я ИХ НЕ ОСТАВЛЮ! ОТПУСТИТЕ МЕНЯ!

        - Отступаем! - командует Зэл, оттаскивает меня от перил и прижимает к палубе.
        Я стукаюсь головой с противным треском, но капитан этого не замечает. Корабль взмывает подальше от земли и дома.
        Все ростре свистят и снова обращаются в птиц, хватая веревки и подтягивая нас выше. Крылья мышепаруса расширяются и трепещут.
        Мою голову словно отделяют от тела.
        Моё сердце осталось там. Я не могу кричать, но рыдаю, хриплю, а птица внизу кричит за меня, словно жуткая сирена.

        - Пусть тебя заберёт Дыхание и раздерёт когтями и зубами! Пусть Дыхание тебя поглотит! - вопит Дэй. Он теперь держит меня вместо Зэл, пока она снова встаёт за штурвал. - Думаешь, подводники тебя любят, но ошибаешься. Они убили бы тебя, если бы знали, кто ты.
        Чувствую себя так, будто меня накачали обезболивающим, наркотиками, ничего не ощущаю. Наверное, сотрясение. Ничего не сознаю.
        Я всё вижу Джейсона в костюме аллигатора. Всё вспоминаю его слова в скорой, мол, он найдёт меня, не даст мне умереть.
        Но у него не вышло. Он отпустил меня. И я теперь тут наверху, а он - там внизу.

        - Джейсон, - шепчу я.
        Дэй мгновение изучает моё лицо.

        - Ты связана с дрянью-подводником. Я так и знал.
        Он поднимает меня и тащит к стоящей за штурвалом Зэл, которая ведёт корабль через тяжёлые облака, прямиком сквозь бурю. Она укоризненно смотрит на Дэя, а потом пригвождает меня взглядом.

        - Ты научишься следовать приказам, Аза Рэй. Ты только что рискнула кораблём и всей командой. Нам придётся отчитаться столице об утере подзорной трубы или рисковать получить санкции. Это значит, что Маганветар обратит на нас своё внимание. А нам этого не надо.
        Но я её не слушаю.
        Джейсон увидел меня. Мы всю жизнь провели друг с другом. Он должен был заметить меня.

        - Этот корабль искал тебя годами. Хочешь, чтобы тебя снова забрали? Хочешь?
        Меня тошнит, перед глазами всё плывет от горя.

        - Но я люблю их, - шепчу я.
        Она хватает меня за руку, удерживая на ногах.

        - Мне плевать, кого ты любишь, - отвечает Зэл с надрывом и стискивает зубы. - Ты поймёшь, что значишь для Магонии. Я пожертвовала почти всем, чтобы вернуть тебя. Может, это неважно, но для меня ты всё, Аза Рэй, дороже, чем небо и звезды, дороже, чем корабль, на котором мы плывём. Тебя тут любят, ты тут нужна, и даже если тебе плевать, твоё время внизу подошло к концу. Осмотрись, Аза, вглядись в свою команду. От тебя зависит их выживание. Ты хочешь, чтобы они погибли? Из-за того, что отказываешься принять свой дом, свою силу?
        Зэл царапает ногтями кожу на моей руке, и я морщусь. Пытаюсь отодвинуться, но она смотрит мне в глаза с такой настойчивостью, что не знаю, как вырваться. Я не понимаю, о чём она говорит, но ощущаю себя как никогда далеко от дома.
        Я кричу. И птица внизу тоже.

        - Что это? - спрашиваю я Зэл, которая меняется в лице. - Кто-то ранен?

        - Нет, - коротко отвечает она, но её глаза наливаются чёрными слезами.
        Интересно, почему?
        Глава 12

{Аза}

        Услышав мучительную песню, я тут же просыпаюсь с бешено колотящимся сердцем, путаясь в подвесной койке. Сначала я принимаю голос за продолжение кошмара, но затем вновь его слышу. Тот же, что и раньше.
        Кто-то кричит:

«Кровь кость рвать брать больно кусать зверь».
        Уши разрывает долгий пронзительный визг, высокий и ужасный. Таков зов хищной птицы на охоте, только намного хуже из-за слов.

«Сломан порван убей убей убей меня», - кричит птица.
        Ведда входит ко мне в каюту, пока я пытаюсь выпутаться из койки… Она хочет помочь... чем-нибудь.
        Её присутствие оказывает странно успокаивающее действие.

        - Что такое? Что происходит? - спрашиваю я.
        Она мгновение смотрит на меня с непонятным выражением. Если не ошибаюсь, ей грустно.

        - Ничего. На этом корабле есть призрак кэнвра. Это касается капитана.
        Я моргаю:

        - Призрак?

        - Он давно почил, живёт лишь в эхе, - поясняет Ведда и вздыхает. - Клянусь Дыханием, хотелось бы, чтобы призрак вёл себя потише. Он шумит на судне с тех пор, как ты на борту. Мы все тут нервничаем, но ничего не поделаешь. Оставь его в покое.
        Да, вот только, кажется, эта птичка взывает ко мне. Как и сам корабль, когда я впервые увидела его в облаках. Зэл утверждает, что судно принадлежит мне. А призрак тоже мой?

        - Ты к нему привыкнешь, - уверяет Ведда.

        - А что с ним? Нам надо помочь…

        - Призрак поёт просто так, птенчик. Он перестанет. Кару никогда не поёт дольше нескольких минут кряду. Давняя скорбь. Не твоё дело упокаивать дух. Давай умоем тебя и оденем.
        От звука мои уши болят, сердце ноет, но через несколько минут птица замолкает. На корабле тишина. Никто не переживает из-за этих криков, кроме меня. Может, Ведда и права. Наверное, лучше не обращать внимания.
        Ведда помогает мне надеть китель. Умывает меня, будто мне пять лет. Нет. Я забираю у неё тряпочку.

        - Мне пятнадцать. Могу сама умыться.

        - Шестнадцать, - поправляет Ведда и вздыхает.
        Шестнадцать. Она права.

        - Я не верю в призраков, - говорю и тут же продолжаю, - а если я сама призрак?
        Ведда кудахчет:

        - Птенчик, у кораблей свои тайны. У Магонии тоже есть секреты. Ты вскоре научишься всему необходимому. Пока что твои единственные обязанности - одеваться, есть и ходить на дежурство.
        Ведда застёгивает пуговицы, опережая меня. Сегодня она заплетает мне волосы в косички и заворачивает их пальцами-когтями.

        - Нет, могу… - слабо протестую я.
        Она поворачивает меня к зеркалу. Я ещё не привыкла к новой внешности. Не смотрю в глаза своему отражению, но мои волосы превратились в красивую сложную массу косичек, напоминающих морские узлы.

        - Неужели? - смеясь, спрашивает Ведда. - Это капитанский узел. Значит, ты его знаешь, жительница земли? Изучала образ жизни небес?

        - Не совсем. Не знала, что у небес есть образ жизни, - бормочу я.

        - У нас нет времени учить тебя основам магонийской моды. Капитан ясно дала понять: ты здесь ради высшей цели. Но есть особые процедуры и правила. Волосы в косичках трудно ухватить, если на корабль нападут пираты.
        Я смотрю на Веду:

        - Пираты?
        Она фыркает:

        - Конечно.
        Затем укладывает мои косы как надо и вроде удовлетворённо стрекочет, во всяком случае, вполне благодушно.
        Я разглаживаю форму.
        И этим мне заниматься всю оставшуюся жизнь? Быть мореплавательницей? Капитанской дочерью? Хорошо ещё, что никто не затягивает меня в корсет, не надевает тиару и не заставляет брать уроки красноречия.
        Я никогда не была принцессой. Если подумать, то этот корабль, сказочный или настоящий, просто создан для таких, как Аза Рэй Бойл.
        Здесь я выгляжу как все остальные, одета так же, за исключением символики на форме. Я пристально изучаю маленький герб с птицей, поющей туче.
        Прямо как у капитана.
        Я завязываю ботинки и смотрю на Ведду, мол, ну да, Аза Рэй сама может обуться. Я не совсем неумеха.

«Аза Рэй Квел, а не Бойл», - напоминаю себе.
        Ведда по-совиному смеётся, скорее даже покашливает.

        - Заступай на дежурство. Повезло тебе, будешь под началом первого помощника.
        Я ещё не научилась её понимать. Ведду я едва знаю, но сарказм отличаю на слух. Пятнадцать лет я практически из него и состояла.

        - Под началом? - переспрашиваю.

        - Он попытается тебе внушить, что ты - его собственность, хоть это и не так, - отвечает она и пыхтит. - Не забудь, птенец.
        Точно сарказм. Ну ладно.
        Я забираюсь на верхнюю палубу и вижу причину такого поведения Ведды. Первый помощник - Дэй, тот самый темноволосый паренёк, песней пробудивший для меня звёзды и официально уже мной недовольный.
        Я вдруг чувствую себя глупой. И тут до меня доходит, что впервые я не готова. Я всегда была первой в классе. А тут оказываюсь среди отстающих.
        Дэй стоит весь накрахмаленный, изысканный и заранее раздражённый. Хоть на вид он ненамного старше меня, но ведёт себя как пятидесятилетний генерал.
        Жаль, потому что для синего парня он весьма горяч.
        Я к тому, что, может, если просто признаю его привлекательность, то очарование поблекнет?
        В одном ухе у Дэя торчат чёрные металлические серёжки. Рыболовные крючки.
        Тихий голос, не Милекта, а моего собственного идиотского сознания, одергивает:

«Перестань смотреть на него, Аза, ты пялишься».

        - Долго же ты спала, - говорит Дэй.
        Я краснею.
        Бледно-оранжевое с розовым небо. Солнце ещё даже не появилось на горизонте.

        - Но ещё рано, - говорю я.

        - Прошло два дня. Ты всегда спишь годами? Теперь под моим руководством ты всегда будешь встречать рассвет. И так уже столько тренировочного времени пропало впустую.

        - Тренировочного? - переспрашиваю я.
        Дэй не отвечает. Вместо этого наклоняется и тычет пальцем в мою символику, прямо в искривление в центре груди, где прячется скособоченное лёгкое. Дэй недоволен. Я замечаю, что у него нашивка простая: корабль в форме птицы.

        - Не думай, что ты особенная, что бы там ни говорила капитан. Я первый помощник на этом корабле, а у тебя, капитанская дочь, нет никакого статуса. Ты обычный небесный матрос, и ты опоздала.
        Я смотрю на свою грудь, морщась от неожиданно острого ощущения. В вырезе формы виднеется тело. На синей и гладкой коже вдруг возникают очертания круга глубокого цвета индиго.
        Почти как татуировка. Вот только, принимая форму круга, кожа выгибается наружу и вбок.
        А потом открывается.
        Открывается. Без крови и боли.
        В моей груди есть дверца.
        Маленький жёлтый птенец щебечет с насеста наверху грот-мачты.
        Я знаю, что его зовут Милект. Золотые крылья. Чёрный клюв. Чёрные блестящие глаза. Он кашляет, тихонько шурша пёрышками и потрескивая полыми косточками. Раскрывает крылья.
        Птенец спускается, зависает, без слов выводя передо мной трели, а затем быстро влетает в проём дверцы, которая безболезненно закрывается за ним, будто её и не было.
        Я застываю.
        Я знала, что Милект был там, чувствовала его прежде. Но это слишком…

«Пой с ним!» - говорит голос в моей груди так громко, что я задыхаюсь. Милект шуршит и бьётся в моём легком.

        - Куда мы направляемся? - спрашиваю Дэя. - В путешествие?
        Тот смотрит на меня как на полную дуру.

        - Путешествие? - переспрашивает, словно идиотку.
        Джейсон никогда на меня так не смотрел. Я чувствую себя слабой, потерянной… нет. Больше никаких подобных мыслей. Я не могу их себе позволить.
        Дэй разводит руки как можно шире, словно футболист на поле, показывая, как легко он управляется со своей властью.

        - Клянусь Дыханием, ведёшь себя так, будто тебя не учили говорить. Этот корабль добывает продовольствие и патрулирует. Твои обязанности - исполнять мои приказы и учиться петь. Ни то ни другое не требует объяснений.
        Я оглядываюсь в поисках капитана. Зэл стоит всего в нескольких метрах от нас с синей девушкой-сойкой, показывающей ей карту.
        Над подобной в музее я бы пускала слюни: желтоватая, потрёпанная по краям. Половина изображает звёздное небо, половина - чудовищ в воде. В одном уголке я замечаю гигантскую пасть с острыми зубами, обращённую к небу, а в другом - город в облаках.
        Я скашиваю глаза, чтобы рассмотреть получше, но слышу за спиной Дэя.

        - Небесный матрос Квел, - говорит он. - Ты принимаешь приказы от меня, а не капитана.
        Зэл смотрит на меня и кивает:

        - Ты под началом первого помощника.

«Отдай честь!» - кричит Милект.
        Я, как могу, слушаюсь.
        Зэл слегка улыбается:

        - Дочь, ты приветствуешь не той рукой.
        Я немного смущена, но ведь я не росла на корабле. Целую вечность провела в боль…

        - Где это? - спрашиваю я, тыкая в скопление зданий на карте. - У вас есть города? Что это такое? - спрашиваю я про вихревые линии вокруг.

        - Наша столица Маганветар, а линии - её защита. Город окружён ветрами.
        Название навевает воспоминание. «Маганветар» со староверхненемецкого значит «вихрь».
        Джейсон.
        Я морщусь.

        - На «Амине Пеннарум» мы предпочитаем городам открытое небо, - поясняет Зэл. - Жители Маганветар живут в зданиях, связанных одно с другим, вихри и штормарии пропускают лишь провизию. Город сонь и магов бурь, тамошние обитатели ленивы, как подводники.

        - Подводники, как я?

        - Ты, Аза, никогда не была подводником, - говорит Зэл. - Мы в небесах защищаем Магонию, даже если жители Маганветар считают, что защита, стратегия и план битвы им ни к чему. - Она оскаливается. - Ничто не остаётся неизменным, Аза Рэй, и ты - часть перемен. Теперь я ожидаю, что ты научишься выполнять свои обязанности.
        Дэй оттаскивает меня прочь.
        Меня разрывает от вопросов.

        - Мы летим в Маганветар? - спрашиваю я. - А где находится этот город?
        Дэй злится.

        - Город передвигается с места на места. И мы туда не направимся. В столице тебе не рады, и там небезопасно.

        - Как это «небезопасно»?

        - Ты не официальный член команды «Амины Пеннарум», - говорит Дэй после минутного колебания.

        - Как это я не официальная? Разве капитан не послала кого-то за мной? Дыхание…
        Дэй дёргается и с опаской озирается.

        - Не упоминай их. - Он серьёзно глядит мне в глаза. - Поверь, таких призывать на корабль без веской причины не стоит. Особенно если нет денег для их найма.

        - Но что они такое?
        Он не отвечает.

        - Капитан призвала одного из них по веской причине - из-за тебя, но другой такой же веской я не вижу. Если мы окажемся вблизи официального корабля, тебе надо скрыться в хранилищах внизу, а мы все будем отрицать твоё присутствие. Приказ капитана.
        Я смотрю на Зэл, которая не обращает на нас внимания. Она сжимает гигантский штурвал с большими спицами и ручками, которые я замечаю только сейчас. Словно солнце, а рукоятки - его лучи. Поворачивая штурвал, управляешь кораблем.

        - Но куда мы летим? - спрашиваю я снова.

        - Твоя обязанность - смотреть, а не говорить, - презрительно выпаливает Дэй.
        На мгновение я не понимаю, на что должна смотреть. Затем один из магонийцев заводит песню со своим кэнвром, управляя механическим краном.
        Ещё одна песня зажигает огонь в маленькой миске, где теперь лежит жареное зерно. Магониец разделяет его с птицей.

«Выпусти меня, - воет Милект в моей груди. Я чувствую его недовольный трепет и биение в лёгком. - Я не простой, я кэнвр и создан для пения. Мне нельзя просто молчать».
        У меня нет времени на жалующуюся птицу, но я не против зажигать огонь голосом.

        - Мне его выпустить?
        Дэй хмыкает:

        - Нет. Но ты захочешь. Он будет царапаться.
        Милект цепляется маленькими лапками за моё лёгкое.
        От этой мысли мне плохеет, и я сглатываю комок в горле.

        - Откуда в небесах города? - спрашиваю я Дэя, пытаясь отвлечься от царапанья Милекта. - На чём они летают?
        Дэй вздыхает:

        - Так ты знаешь всё о поднебесье? Почему небеса голубые, и как помещения освещаются в темноте? Разве подводники в курсе, как их самолеты двигаются по небу? Расскажешь, как они летают?
        Меня одновременно завораживают и злят его простые вопросы. Да, я знаю всё это. Возможно, у нас есть, что сказать друг другу. Похоже, между нами будет дуэль.

«Я расскажу, как летают самолеты, если покажешь, что знаешь об этом месте».
        Я только открываю рот, чтобы сказать это, как Дэй фыркает и начинает смеяться:

        - Я могу говорить сотню лет, Аза Рэй Квел, и не расскажу всего о Магонии. Было время, когда мы общались с подводниками. Тогда даже худшие из наших городов, где все голодали, считались раем для людей снизу. Мы были ангелами, а иногда и богами. Ты прежде скребла палубу? - спрашивает он после паузы.

        - У моего дома не так уж много лодок, так как там, понимаешь ли, нет океана. И я болела. Так что… никакой уборки.
        Дэй протягивает мне швабру и ведро. Я хочу их взять, но он выдает ноту, и я слышу, как птица в его груди присоединяется к мелодии.
        Швабра поднимается и разворачивается, отскребая палубу.
        Дэй замолкает - швабра падает на пол и застывает.

        - Пой, пока палуба не станет чистой.
        Я смотрю в ведро. В мыльной пене плавает щётка. Гм.

        - Перестань тратить моё время. Прошлой ночью я запустил в небо сверхновые звёзды. Наверное, уж ты в состоянии управиться со шваброй.
        Милект оживляется и перебирает лапками в моей груди. Он готов, а я в растерянности.

        - Я не… я не могу просто петь, - говорю я Дэю. Почему он не понимает? Прежде у меня не хватало воздуха на разговоры, не то что песни.

        - И ты явно не собираешься учиться. Так что можешь скрести как подводники, пока не передумаешь.
        Я вздыхаю. Вопрос времени, когда меня отправят драить туалеты. Мне, наверное, повезло, что пока только палубы, так что я засучиваю рукава и встаю на колени. В груди Милект кричит:

«Отпусти меня! Я пою, а не убираю».

        - Ну так пой, - отвечаю. Совершенно нормально говорить с птицей в груди.
        Я работаю, но не так просто мыть, когда вокруг происходят чудеса, как само собой разумеющееся.
        На моих глазах палубный матрос-ростре раскрывает зелёные крылья и взлетает с сетью, сделанной из очень прочной паутины. Он выбрасывает её в небо и наполняет мотыльками, которых потом скармливает голодному мышепарусу.
        Ещё один магониец песней разворачивает другой парус, и тот вздрагивает, как животное, отряхивающееся после купания.
        Команда ростре практикует трюки с верёвками, бросает лассо и запутывает канаты - и всё это с безумной грацией.

«А на что они тут набрасывают лассо?» - недоумеваю я, но догадок нет.
        Солнце светит надо мной, но рядом с кораблём плывёт стая шквалокитов, которые испускают легкий дождик. Я смотрю на них краем глаза, отдраивая палубу. Детёныши играют вместе, держась поблизости от матерей. Малыши тоже поют несложные длинные поразительные мелодии, в основном сделанные из счастья.

«Солнце. Солнце. Яркое. Пей свет», - поют они.
        Из материнской дыхалки вырывается ливень с ураганом. Её детеныши носятся туда-сюда, плавая через фонтан, как дети в разбрызгивателе.
        У них есть матери, которым они доверяют, и понятное им небо.
        Я им завидую. 
        Глава 13

{Джейсон}

        Записи контроля воздушных перевозок. Склонившись над столом, я взламываю серьёзные системы, хотя и мог бы просто слушать разговоры диспетчеров, надеясь найти что-то среди шумов. Так, как люди многие годы искали гигантского кальмара: то есть сунуть туда микрофон и надеяться.
        Но, к счастью, исследование идёт всё лучше и лучше.
        Так что я использую приложение (официально несанкционированное и не моё), чтобы искать по ключевому слову всё, что говорилось по каналам контроля воздушных перевозок в городских и сельских аэропортах за последние три недели.
        Кэрол возникает у двери в мою спальню и смотрит на меня с порога целых три минуты, пока я проглядываю данные.
        Мамы стараются следовать социальным нормам, но прикончат меня, если я брошу их ради той, кого они считают призраком. Так что я говорю:

        - Привет.

        - Парень, тебе надо ходить в школу.

        - Я и хожу.
        Я не лгу. Время от времени я хожу пишу контрольные. У меня всё ещё освобождение по причине траура. И на всякий случай есть запас справок от врача: в общей сложности пара недель до того, как начну прогуливать всерьёз. Всё равно люди, скорее всего, чувствуют облегчение, что не видят меня.

        - Тебе надо ходить в школу.

        - У меня независимое исследование.
        Кэрол закатывает глаза.

        - Независимое исследование по истории человеческих изобретений, - поясняю я маме. - Мы можем летать благодаря людям, которые не ходили в среднюю школу.

        - Те люди - не мой ребенок, - возражает она.
        Ив присоединяется к ней. Я небрежно прячу кое-что под бумагами на столе.
        Кэрол недовольно разглядывает мои вещи. Она не знает о хранилищах, и не надо. Кое-что приходилось закупать оптом.
        Я не знаю, где Аза. Не знаю, что она делает. Лишь то, где она была три недели назад, когда умерла, держа меня за руку. И потом несколько дней спустя, когда я услышал её голос с неба.
        Она жива. Аза жива.
        Я знаю это так же, как собственное имя.
        Мне просто надо выяснить, где она. Я проверил ветряные потоки и расчертил возможные пути сначала простым способом, а потом профессионально.
        Согласно докладам от метеозондов и спутников, необычные ливневые потоки двигаются по стране на восток.
        Насколько я понимаю, они перемещаются странно организованным фронтом и всё ещё находятся над землёй. У меня уже есть главная карта и программа, которая проводит её по разным системам координат. И дело не просто в моей одержимости. Хотел бы я быть настоящим программистом, да хотя бы кем-то настоящим, а не тем, кто есть на самом деле, но у меня хватает знакомых.
        И это лишь один из способов потратить деньги, заработанные от продажи устройств для расправления постелей и чистящего спрея.
        У меня нет твёрдых доказательств, и я даже точно не знаю, что делать. Но есть множество отрывочных сведений о кораблях в небе, о странной погоде. И ещё кое-что, откопанное там, куда мне нельзя соваться.
        В официальных, правительственных источниках.

        - Тебе надо просто попрощаться с Азой, - говорит Кэрол, беря Ив за руку.

        - Это очень важно, малыш, - поддерживает моя вторая мама.
        Меня пугает, что теперь они выступают единым фронтом.

        - Нет, не надо, - отвечаю я, хотя мы уже это всё проходили бесчисленное множество раз. Я был готов к смерти настолько, насколько возможно. А вот к такому - вовсе нет.
        Корабль. В. Небе.
        Я не дурак и не сказал мамам ничего о том корабле. Они посмотрели бы на меня секунды три, а потом бы загрузили в машину и отправили прямо в детскую больницу (то ещё унижение, но только туда и принимают несовершеннолетних), где мне бы быстренько устроили встречу в психиатрическом отделении. Так что нет, я не сообщил Кэрол и Ив про корабль.
        Вообще-то, я им ничего не говорю, лишь что работаю над проектом. Судя по виду, мамы готовы отлучить меня от сети. «Великое отлучение» случилось лишь однажды, когда мне было девять, и я собрался запомнить кусок «Оксфордского словаря английского языка». Мамам это не понравилось.
        Запоминание заняло дополнительные ячейки в моём мозгу, которые, в противном случае, были бы заняты отсчётом секунд жизни Азы до её десятого дня рождения, который доктора тогда отметили как дату смерти. И в это время мои мамы поняли, что меня нужно лечить.

        - Так нам тебя отключить от сети? - спрашивает Ив.

        - Я и сейчас вне сети, - лгу я.
        Ив смотрит на меня и вскидывает бровь.
        Да, у Ив есть монитор диапазона частот. Меня это веселит. Скорее всего, мамы купили его, чтобы не дать мне смотреть порно. Они точно так считали, когда на самом деле я работал над «словарным» проектом. Кэрол вбежала в мою комнату с криком «Попался!» и увидела, что я дошел до буквы «L».
        Может, я и смотрел в сети кое-что из категории «голяка». А кто не смотрел? Но есть миллион других разделов, которые мне интересны, и большинство из них не относятся к порно.
        Например: история НЛО, полётов, записи о необычных погодных условиях начиная с восьмого века нашей эры. Я собираю эти темы в большую папку на своём компьютере. На то есть причины.

        - Если бы ты смотрел порно, я бы не так расстроилась, - замечает Ив, словно читая мои мысли, и вздыхает. - По крайней мере, ты был бы человеком.
        Я поднимаю взгляд и парирую:

        - Тебе бы это не понравилось.

        - Тогда бы ты был обычным, - говорит она.

        - Да, но я необычный.

        - Иди на улицу, - вступает в разговор Кэрол.

        - Там холодно.

        - Навести друга?

        - Если вы вдруг не заметили, - говорю я, пользуясь запрещённым приёмом, - моя единственная подруга мертва.

        - Она не была твоей единственной подругой, - говорил Ив, не обращая внимания на мою подначку.

        - Назови ещё хоть одного.
        Мама не может.
        У меня есть друзья. Те, кто живут в сети в других часовых поясах. Хотя мне уже не девять. Если меня снова отключат, я выкручусь.

        - Завтра школа, - напоминает Кэрол. - Мы тебя любим и понимаем, через что тебе приходится проходить, но либо ты завтра идёшь на занятия, либо к врачу.
        Понимают, через что я прохожу? Нет, не понимают. Я занимаюсь историей цивилизации. Так, мелочи.
        Я жду, когда они уйдут из моей комнаты, а потом опять принимаюсь за дело. С момента похорон случилось кое-что. Один человек видел странные огни. Другой - яркую штуку у горизонта. Ещё один вообще сообщил о верёвке.

«Сэр, я весь внимание».
        Но потом свидетель отказался от своих слов и сморозил какую-то глупость о провисших проводах линий электропередач или чего-то в этом роде.
        В начале года были другие подобные случаи: один над Чили, другой - в небесах над Аляской, ещё один над Сицилией, но мне они особо не помогли. Люди, увы, записывают подобное без подробностей. Твиттер кишит смазанным фотографиями.
        Однако теперь мы живём в век приложений. Официальных и неофициальных. Забудьте перепрошивку телефона. Я говорю о высшем пилотаже.
        В мире есть несколько сотен человек, которые производят подобные приложения (см. «Друзья в других часовых поясах») в основном потому, что кто-то другой в списке бросил нам вызов. Я обычный любитель, но они великодушно пускают меня на форумы и даже позволяют соревноваться с настоящими игроками.
        Вот откуда у меня приложение по небесным аномалиям. Нужно лишь направить телефон, как только увидишь нечто странное - группы облаков, странные огни, бури из ниоткуда, - и приложение находит координаты и проверяет по информации со спутника вытеснение воздуха, массу, влажность, сгущение того, на что ты смотришь, и сравнивает с имеющимися отчётами.
        Мир часто удивителен.
        Большинство случаев, которые мне попадаются, явно фальшивка, но три были настоящими настолько, насколько доступно для моего понимания. Думаю, они связаны с той же массой невероятных облаков, из которых я слышал голос Азы.
        Теперь я уже не так осторожен и просто выражу свои мысли.
        И посему, начиная с этой минуты, мы будем называть этот кусок неба кораблём Азы.
        Корабль Азы медленно движется на северо-восток, надолго зависая над фермерскими полями. На этой территории наблюдались град, ураганы, молнии. Крошечные торнадо раскидали и разровняли несколько полей. Никаких кругов в посевах. Просто непредвиденные перепады погоды, уничтожающие урожай.
        Явление, которое будто бы видела Аза, - а она его точно видела, - подходит под целую плеяду происшествий в небе, начиная с VI века. В тысяча восемьсот девяносто шестом году, например, случился так называемый скандал «Таинственных дирижаблей». Люди по всем западным штатам видели ярко освещённые и быстро летящие воздушные корабли. Жители Иллинойса заметили какой-то летательный аппарат на земле и видели, как он поднялся. После его исчезновения обнаружили следы на том же самом месте. И знаете, что сказали? Мою любимую фразу: «Что-то есть над облаками, чего человек ещё не понимает».
        Да. Вот этим я сейчас и занимаюсь. Чем-то над облаками.
        Я опросил несколько фермеров (утверждая, что работаю репортёром в маленьких реально существующих газетах, на случай, если кто-то проверит), и они сказали:

        - Ну, мир катится в тартарары, и я лишь пытаюсь собрать урожай, когда удаётся.
        Я спросил о местонахождении повреждённого урожая, и они не нашлись с ответом:

        - Что ж, сынок, он всё равно испорчен, значит, его нельзя продать.
        Обычно люди толком не приглядываются к мусору. И даже если вся кукуруза испарится с початков или будет растоптана, мы заметим лишь, что теперь её не поешь, а не - эй, большая часть урожая улетучилась!
        Есть определённая схема. События, свидетельства о странных огнях, белых облаках, которые двигались в рядочек.
        Есть пункт назначения. Мне просто надо узнать, где он. Я смотрю и прокладываю курс. Втыкаю виртуальные булавки в виртуальную карту. 
        Глава 14

{Аза}

        По-моему, «Амина Пеннарум» - рыболовное судно, вот только не совсем, потому что рыбачим мы не в океане, а на земле.
        С полной яблок барки машут флагом, спрашивая, не хотим ли мы торговать. Зарянки в их команде поднимают лодку на наш уровень, а Зэл выходит на палубу, предлагая мешок сухого зерна из нашей кладовой в обмен на фрукты. С небольшого буксира мы вымениваем свинью. Наши ростре закидывают тушу на борт, и та тяжело прокатывается мимо меня. От одного её вида я чувствую себя вегетарианкой.
        Мы летим над полем, и у перил появляется пчелиный рой. Кок отрывается от разделки свиньи, вытирает кровь с ножа и торгуется с насекомыми за мёд. (Да, с ними, с самими пчёлами. Они говорят с ростре. Не знаю как, но с обеих сторон слышится гудение и жужжание.)
        Во второй половине дня «Амина Пеннарум» опускается под градом, созданным шквалокитами. Синяя девушка-сойка крутит лассо вместе с парочкой других ростре, и верёвки вырываются из тучки, обхватывая что-то внизу, издающее раздражённое «му».
        Я смотрю во все глаза. Они тащат… корову? Наши похитители скота привязывают верёвки к большому крану, выступающему над краем задней палубы. Двигатель работает, и мы тащим животное наверх. Вы не знаете, что такое удивление, если не смотрели в глаза летающей коровы.
        Значит, вот откуда легенды об НЛО, крадущих скот. Только дело не в летающих тарелках, а в магонийских кораблях.
        В основном мы просто доим коров и отпускаем. Бедняжки находятся в вакуумном отсеке, пока не начинают сердиться из-за отсутствия травы. Никогда бы не подумала, что это происходит так быстро.
        Мы будто на летающей ферме, вот только ничего не выращиваем. Просто забираем. У нас есть зерно и овёс, мы используем животных, некоторые из них становятся едой для магонийской команды, а других возвращаем назад.
        Неделю солнце встаёт и садится. Мне поручают работу, укладывают в постель. Каждое утро я просыпаюсь, ожидая, что увижу свою комнату, своё одеяло, знакомую жизнь.
        Вместо этого каждое утро меня встречает квохтанье Ведды, которая умывает меня, одевает, заплетает волосы. А потом суровое лицо Дэя, который читает мне нотации, мол, пора обрести голос, а пока что поручает убирать что-то новое.
        Я будто в книге Оруэлла.
        Вот только здесь получше, чем у него. «Скотный двор» плюс «Питер Пен» плюс… шквалокиты и птицелюди. И почему-то… почему-то всё настоящее. Мне приходится напоминать себе об этом.
        Я знаю, что это не выдумка, потому как пыталась несколькими способами понять, жива я или мертва.

«Бух, бых, бых, бух, Чую человеческий дух! Будь живой ты иль мертвец, Всё одно тебе конец».
        И нет, считалка мне не поможет, но именно её я бормочу, когда не знаю, что делать, хоть я сюда и не карабкалась по бобовому стеблю. Как правило, проверяюсь, причиняя себе немного боли. Основные показатели здоровья у меня изменились. Каждый из моих экспериментов давал один и тот же результат: я жива. Жива и предположительно в здравом уме, однако в полном раздрае.
        Потому что Логичная Аза, Рациональная Аза всё хочет проснуться, схватить кого-то за плечи, потрясти и закричать. «Корабли не летают! Песней ничего сделать нельзя!»
        Вот только корабли летают, а магонийцы пением справляются с работой.
        Я всеми силами пытаюсь оставаться спокойной и смириться со всем происходящим. Кажется, справляюсь неплохо. Сказывается опыт многих лет умирания. Надо отдать мне должное.
        Сегодня утром я вишу на ремнях. Пытаюсь не смотреть на землю, осторожно отмываю резную фигуру на носовой части корабля: вырезанное и раскрашенное птичье нечто. Одно крыло воронье, другое от дрозда, голова наполовину совиная, наполовину попугайская. Одна нога - цапли, другая - фламинго, а хвост - райской птички. Похоже, что талисман «Амины Пеннарум» - ненормальный гибрид, отчего меня охватывает жалость, ведь я чувствую себя такой же.

        - До меня дошла новость, что мы отправляемся на особое задание, - говорит Дэй. Он, как всегда, взволнован.
        Я смотрю на него, ожидая дальнейших объяснений, что, без сомнения, сейчас последуют. Дэй очень любит звук собственного голоса. Единственная причина, по которой я знаю хоть что-то об этом месте.

        - До того, как подобрали тебя, мы были на полевом задании, отсылая ростре вниз собрать сетью зерно. Скукотища. Накормить столицу, отправить им наше продовольствие. А вот новое задание - именно то, к чему Зэл готовила свою команду.
        Я наклоняюсь, но первый помощник замолкает, потому что золотистая орлица-ростре опускается на перила палубы и с криком превращается в сияющую женщину с волосами до талии и жёлтыми глазами.
        Ещё одна ростре приземляется рядом: девушка, которая всё время попадается мне на глаза - сойка с ирокезом цвета синий электрик. Она минуту изучает меня чёрными глазами с белыми прожилками под ними, на её скулах по жёлтой полоске. Красивее я никогда никого не видела, хотя сойка тоже выглядит странно: человеческие черты лица и клюв.
        Она примерно моего возраста.

        - Хорошо убираешь, - говорит синяя сойка и улыбается. Она смотрит на меня довольно дружелюбно.
        Я, обалдев, чувствую, как улыбаюсь в ответ. Мне более чем хватало внимания с самого появления здесь, но никто не проявлял особого дружелюбия.
        Нужна ли мне подруга? У меня всегда был только Джейсон.
        Я ищу Дэя, но он скрылся из виду. Неудивительно. Не особо любит общаться с теми, кто ниже его по рангу.

        - Я - Аза.

        - То есть выдаешь потрясающие сведения, которые мы и так знаем, - замечает она и склоняет голову набок.
        Это… шутка?

        - Я только подумала… хочу спросить… можешь ли ты ответить на некоторые вопросы?
        Девушка-сойка элегантно пожимает плечами и взлохмачивает пёрышки. Отделка её костюма такая же яркая, как и плюмаж.

        - Возможно. Не знаю, насколько смогу помочь. Я всего лишь матрос.

        - А я - просто юнга на летающем корабле, - отвечаю я, и она смеётся.

        - Просто юнга с силой намного большей, чем у всех остальных офицеров этого корабля вместе взятых, - говорит она, указывая на мой знак. - Капитанская дочь, спасительница Магонии.
        Спасительница?
        Сойка явно насмехается надо мной.

        - Зови меня Аза, - настаиваю я.
        Она кивает:

        - А я - Джик. Родилась на борту и вместе с другими искала тебя - столько, сколько себя помню.

        - Ну что ж, спасибо, - вяло благодарю я.
        Джик улыбается:

        - Ты ничем не выделяешься, Аза Рэй Квел. Трудно поверить, что ты способна на многое.

        - Что это значит? - спрашиваю я.
        Но Джик уже занята. И хоть фигура у неё человеческая, я замечаю длинный хвост из синих перьев. Странно гламурный - словно фалды фрака.
        Я очарована.
        Другая ростре не делает замечаний по уборке, слишком занята собственными заданиями, чтобы глазеть на меня.
        И вскоре они делят пищу.

        - Птичий корм, - говорит одна из них, пренебрежительно глядя на пирожок в руке.

        - Лучше бы нам поесть внизу, по-настоящему, - замечает Джик.
        На неё тут же шикает старший член команды - зарянка:

        - Ты хочешь неприятностей? Это наш корабль, и нам очень повезло. Не у всех есть такая свобода, как у тебя. Твоё место гарантировано, но что станет с нами, когда она всё сделает? Ты думала об этом?
        Зарянка с подозрением смотрит на меня и уходит.

        - Что это было? - спрашиваю я Джик.
        Та пожимает плечами:

        - Магонийцы не могут спускаться на землю и собрать овёс. Им нужны мы, чтобы тащить корабли, собирать сетью урожай и помогать на борту. Я такая же часть «Аннапенни», как шкив и парус. И меня также легко заменить.
        Я возражаю:

        - Неправда. Ты только что сказала, что родилась на борту.
        Джик кивает:

        - Да, и я выполняла все обязанности на корабле: от вязанья узлов на сетях до плетения косичек. - Она замолкает. - Капитанская дочь, не знаю, понимаешь ли ты, но особой уверенности не внушаешь. Ты такая неумеха.
        Она хмыкает и красноречиво смотрит на грязь, которую я так и не смогла отскрести с фигуры.
        Я хохочу. Смех вырывается громким саркастичным лаем.

        - Я знаю лишь… как языком чесать. Не тянет на что-то из ряда вон?

        - Возможно. - Джик смотрит на меня секунду. - Но ты не хуже всех. - Она кивает на вновь показавшегося Дэя, который взлетает на верх мышепаруса, хватает верёвку и тянет, разворачивая крыло летучей мыши.

        - Что это за новое задание? - шёпотом спрашиваю я Дэя, когда он подходит ко мне.

        - Мы охотимся.

        - На что-то живое?

        - Засекречено. Обычному матросу знать не следует, - самодовольно отвечает первый помощник.
        Высокомерный хвастун. Я бы нарочито закатила глаза, если бы не делала это так часто. Мне уже пришлось вынести целый миллион нотаций Дэя по соблюдению протокола и обязанностям.
        Он смотрит на грязь, на которую указала Джик всего несколько минут назад. С цыканьем забирает у меня щётку и вскакивает на фигуру, словно акробат. Встав поуверенней на ноги, он быстро убирает пятно, бормоча о технике. Затем рывком выполняет сальто назад и снова возвращается на палубу. Я не могу подавить изумление и подобрать челюсть. Нет, нельзя таращиться, разинув рот.
        Я отвлекаюсь от гимнастических упражнений Дэя, отскребая фигуру, пока не вычищаю все крошечные нарисованные поры. Всё это время я пытаюсь объективно оценить здешнюю жизнь, сравнивая с прежней.
        Этот парень, Дэй, ничего для меня не значит. Он просто ещё один ученик, шлёпающий по коридору, совсем неинтересный.
        Хотя это не совсем так. И я чувствую, как Магония незаметно устроилась в моей голове на краю сознания.

«Я должна быть благодарной, что хожу и дышу. Я не мертва, хоть всю жизнь меня готовили к этому».
        Я что-то другое. Что-то важное. Что? Без понятия.

«Здесь всё по-другому. Ты тут другая. Лучшая?»
        Нет.
        Даже если я застряну тут на всю оставшуюся жизнь. Даже если никогда больше не увижу свою семью и Джейсона, не смогу их забыть и не забуду. Что, если я забуду себя вместе с ними? Кем я стану тогда?
        Я скребу, пока из-под ногтей не начинает сочиться синяя кровь, а сама бормочу:

        - Джейсон, Эли, Грета и Генри. Джейсон Эли Грета и Генри. Джейсонэлигретагенри. И Аза.
        Я поднимаю глаза, и натыкаюсь на разочарованный взгляд Зэл.
        Она опускается на колени и помогает мне вернуться на палубу.

        - На этом корабле я начала с самого низшего ранга и дослужилась до капитана намного быстрее, чем ожидали. В те годы всё шло наперекосяк. Магонийские корабли не могли собрать достаточно урожая даже для пропитания собственных матросов. Шквалокиты болели. Наш народ познал голод. Теперь наши проблемы намного хуже, чем раньше. Мир пропитан ядами подводников. Магонийцы страдают и умирают. Мы в их власти. Ты вскоре поймёшь, Аза, что значит нести ответственность за будущее своего народа. Некоторые из нас родились работать на судах, а другие - ими управлять. Этот корабль был моим спасением и станет твоим, как ты - спасением своего народа.
        Зэл прижимает ладонь к моей спине, что, как ни странно, приятно. Из-за того, что она - моя мать? Или из-за её власти на корабле? Или потому, что в глубине души мне нравится быть её любимицей, особенной?

        - «Амина Пеннарум» ищет сокровище, Аза. Ты поднимешь его из глубин, - шепчет Зэл.

        - Сокровище? Что вы имеете в виду?

        - Научись петь для нас и увидишь. Обязательно увидишь.
        Голова кругом. Неужели в мире ещё осталось сокровище? Как волнующе. Я вспоминаю о проклятиях и пиратах. Скелетах, охраняющих тайники с ловушками.
        О птице, которую слышу. Той, что поёт под стать моим эмоциям, моей боли. Той самой, которую Ведда назвала призраком.
        То есть на самом деле он не призрак. Но что мне известно о Магонии? Здесь могут быть призраки по всему небу. Я не знаю, я тут чужая.
        Зэл берётся за штурвал. На открытой карте изображена полная пометок территория. На полях нарисованы монстры.
        На мгновение я вижу землю внизу, но затем между нами появляется шквалокит, взбалтывая воздух, пока не остается только облако, в котором мы спрятаны.
        Джейсону бы здесь понравилось (прекрати, Аза, просто перестань думать о нём, просто прекрати). Он бы рыскал и всё ощупывал, задавая вопрос за вопросом. И все бы ему отвечали, потому что нет эксперта, который не сказал бы Джейсону то, что он хочет знать.
        Нет такого факта, который Джейсон не жаждал бы добавить к своей куче тайн.
        Разумеется, Джейсон знает не всё, но в мире запоминаемого осталось не так уж много ему неизвестного.
        Чего он не знает? Как быть нормальным человеком? Я тоже не знаю. Но у меня причина явно получше.
        Боже, Джейсон, мой лучший друг и самый раздражающий человек, который мог на одном дыхании выпалить монолог из обрывков своего разума, а потом хохотал, когда у меня не хватало уровня мозговитости.
        Джейсон, который когда-то заставил меня танцевать перед всеми кураторами музея, потому что я проиграла пари.
        Джейсон, который иногда, когда я кашляла, как бы был не со мной. Да, он стоял рядом, но внутри в панике превращался в калькулятор, подсчитывая процент кислорода и показатели пыли, пыльцы и времени, за которое нам удастся добраться до больницы.
        Я ненавидела это его поведение, потому что оно напоминало мне о болезни.
        Иногда он бормотал себе под нос, рисуя диаграммы, которые мне не показывал, думая о том, что не собирался обсуждать.
        Ну так он и не был идеальным, Аза. Не был. Просто в твоей голове ты пытаешься сделать из него то, чем Джейсон никогда не являлся. Какая разница, что в ту же секунду, как ты увидела его в костюме аллигатора, ты подумала «о боже, наконец-то кто-то такой же, как я».
        Он не такой, как я.
        Он человек.
        Верно.
        Заткнись, мозг Азы. Заткнись.
        Я слышу из глубины судна ужасный крик невидимой птицы.

«Нет. Оставь меня или убей», - поёт призрак.
        Он переходит к бессловесным крикам, от которых моё тело холодеет. Призрак-птица - Кару, вспоминаю я - снова поёт, издавая болезненный вой. Все притворяются, что ничего не происходит. Все его игнорируют.
        Я пытаюсь заблокировать звук, но потом из ниоткуда мельком вижу то, чего не могу…
        Кто-то склоняется надо мной в колыбели.
        На мгновение я вижу собственную крошечную руку в большой руке в чёрной перчатке.
        И это всё, что у меня есть, обрывок воспоминания.

«Убей меня, - кричит птица-призрак. - Разбитое сердце. Разорванная струна».
        Я снова вздрагиваю, когда Дэй трясет меня за плечо.

        - Шевелись, если не работаешь. Ты мешаешь ставить сети.

        - Ты это слышишь?

        - Слышу что?

        - Птицу.
        Дэй склоняет голову набок.

        - Нет, - отвечает он, хоть и слышит.
        Что я вспоминаю?
        Я тяну Дэя за рукав.

        - Магонианские дети. На что они похожи?

        - Они? Мы. Мы вылупляемся. И при этом мы намного разумнее детей подводников, - говорит первый помощник с напыщенным видом. - Я помню, как я вылупился.
        Я не доставлю ему радости, показав, как меня впечатлил его рассказ.

        - А кричащая птица?

        - Призрак, - натянуто отвечает Дэй.

        - Это кэнвр?

        - Это уже два вопроса. Или четыре, в зависимости от того, как считать, - говорит он угрюмо.

        - Дэй, пожалуйста.

        - Просто… - шипит он, оглядывается, а затем оттаскивает меня от ближайших членов команды. - Просто оставь это, Аза. Призрак всполошился с тех пор, как ты взошла на борт.
        Я останавливаюсь, задумавшись.

        - Но если это призрак, то раньше он был чем-то другим. Чем же?
        Дэй вздыхает, теряя терпение от моего невежества.

        - Птицесердцем.

        - Что за птицесердце?
        Минуту он молчит, потом произносит:

        - Птицесердца - особые создания, но этот сломался давным-давно. Он не причинит тебе боли. Осталась лишь его скорбь. Возможно, поэтому он тут и задержался.

        - Ты уверен, что он…

        - Я никогда не видел его, Аза, а заметил бы, будь он настоящим. Он - ничто. Давняя скорбь с громким голосом. Разорванные связи - серьёзное дело. Иногда им не приходит конец даже со смертью. Накорми парус.
        Дэй протягивает мне маленькую сетку и указывает на толстых мотыльков, которые крутятся у фонарей корабля.
        Когда я приношу извивающийся корм, мышепарус смотрит на меня, а я - на него. Его чёрные глаза усталые и… добрые.
        Он тихо поёт, так что слышу только я.

«Найди его, найди птицесердце», - выводит трель летучая мышь.
        В ту ночь я плохо сплю на своей странной койке; мне снится, что меня похищают, я потерялась и лишилась всего, и всю ночь песнь птицесердца преследует меня во сне. 
        Глава 15

{Аза}

        Мы с Дэем вместе несём вахту на палубе в сумерках и глядим в небо. Ничего не видно, просто потемневшее нечто, никаких кораблей.
        Я думаю о командных байках, которые подслушала, а в последнее время и выспросила. Ростре делятся ими неохотно: косят в сторону, понижают голоса до шёпота. Я всё равно узнаю.
        Они говорят о летающем кракене и о кораблях-призраках в небесных просторах. Шепчут о полях магонийских эпифитов - волшебных растений, живущих в воздухе. Раньше они были везде и мешали передвижению магонийских кораблей. Их корни цеплялись за крылья мышепарусов, изнуряя ростре, которые потом падали в полёте.
        Часть этих рассказов, разумеется, вымысел, но некоторые волнительно правдоподобны. Так что я не безумна, раз постоянно смотрю через плечо за перила. Если верить команде, то опасностей множество.

        - Что я делаю? Там же ничего нет, - бормочу я себе под нос через некоторое время гляделок в темноту.
        Дэй возражает:

        - Там есть всё.
        Он ходит взад-вперед, а я в смятении застываю по правому борту. Несмотря на холод, Дэй без рубашки, наверное, специально, чтобы выбить меня из колеи. Его кэнвр, Свилкен, с песней вылетает и залетает в грудь и щебечет с птицами в загоне наверху.
        Против воли я краем глаза замечаю бицепсы Дэя, когда он карабкается по оснастке и нарезает круги по палубе. Магонийцы не стыдятся наготы, и, кажется, им не холодно.
        Ну а я исключение. Очевидно, моя способность регулировать температуру тела испорчена годами в тёплом климате поднебесья. Вряд ли я буду снимать здесь рубашку.
        Я всё ещё земная Аза, так что раздеваться? Никогда и ни за что.
        Насколько могу судить, я провела на «Амине Пеннарум» почти четыре недели. Я начала понимать кое-что, вспомнив, что мозгами меня не обделили, пусть я и новичок в этом мире. И пусть не пою, как отчаянно хочет Дэй, но умею слушать.
        Время от времени рядом с нами появляется другое судно, разгружает наши хранилища, забирает наши «урожаи» в Маганветар - столицу Магонии. Пусть еды хватает, но в рацион для палубной команды - ростре - входят лишь пирожки из птичьего корма.
        Конечно, в Магонии нет растений, так что нам не обойтись без грабежей Земли и создания бурь.
        Наверху все странности, которые люди видят снизу, обретают смысл. Странные снежные бури, дожди, когда сияет солнце, то, как ветер может налететь из ниоткуда, охватывая полквартала. Суперторнадо. Ураганы. Гигантские грозовые очаги.
        Всё дело в Магонии.
        Однажды в семнадцатом веке магонийцы собрали в Голландии урожай цветущих тюльпанов, потому что решили, будто цветы съедобны. Осознав, что это не так, магонийские корабли с отвращением выбросили тюльпаны с неба, тем самым немало озадачив бедных жителей Амстердама. Будто лягушачий дождь, только из цветов. Их экономика изрядно пострадала.
        (Хотелось бы мне это увидеть.)
        Ростре выполняют большую часть тяжёлой работы на палубе и во время сбора урожая. Посещая землю, они опускаются ниже определённой высоты и обращаются из птице-человечьих гибридов в нормальных пернатых.
        Ростре знают почти всё, что связано с небом, так что я при первой возможности общаюсь с ними.
        Золотистая орлица рассказывает мне историю об исчезновении пассажирских голубей.

        - Раньше на горизонте было множество серебристых кораблей с голубями в команде. Мои предки рассказывали, что такие суда доходили до края неба. Но к моему рождению все исчезли. Целая раса уничтожена. Подводники стреляли по ним и ели.
        Она, понятное дело, содрогается. Это ж геноцид.

        - Подводники пытались убить и моё племя. Наши гнёзда уничтожались, яйца становились мягкими и ломкими, но мы выжили. Переживём и Магонию. Возможно, ты нам поможешь, капитанская дочь.
        Я не успеваю спросить, как помочь и что она имеет в виду: орлица улетает. На её когтях блестят цепи. Она тянет «Амину Пеннарум» выше.
        Никто не возражает против своих обязанностей и статуса. Весь корабль поёт в унисон.
        Призрак - сердцептица Кару - единственный, кто не слушается и осмеливается выбиваться из гармонии.
        Что бы там Зэл ни говорила, он всё кричит. Голосом настолько полным боли, муки, одиночества, что у меня глаза наливаются слезами каждый раз, как я его слышу.
        Он и сейчас поёт в наступающей темноте.
        Несколько шквалокитов подплывают к кораблю и гудят Милекту, который резко сообщает им, что мне всего лишь грустно. Я не ранена.

«Она выплачет бурю?» - спрашивает один из детёнышей, и я чувствую, что они находят удовольствие в моих слезах. Сравнивают их с бурями шквалокитов. Вряд ли они понимают людскую тоску.

        - Я даже не плачу, всё нормально, - возражаю я.
        Мать-шквалокит смотрит на меня сначала одним глазом, затем другим, ударяя по серой туче перьевыми плавниками.

«Пой», - советует она мне, будто своему детёнышу.
        Я хмурюсь. Будто мне нужна ещё одна мать.
        И вытираю лицо рукавом.
        Я ещё не всё понимаю в устройстве Магонии. Сегодня другое судно прислало нам сообщение - блестящую стрелу с привязанным письмом на нашу палубу.

        - Я слышала, что подводники называют это метеором. А тут это письмо от капитана капитану, - говорит мне Джик одними губами.
        Представляю, как астрономы внизу рассматривают световую арку в темноте, рисуя её схему.
        Зэл смотрит на сообщение.

        - Держи курс, - бормочет она наконец Дэю. - Они знают о потере подзорной трубы и требуют компенсацию. Они направили Дыхание за штрафом и разобраться с последствиями. Они не знают об Азе.

        - Лучше, чем я ожидал, - с кивком отвечает Дэй.

        - Что значит «разобраться с последствиями»? Что значит, они не знают обо мне? - спрашиваю я, пользуясь тем, что Зэл отвлеклась. И Дыхание… тут все говорят о нём, а я понятия не имею, что это такое.

        - Столица знает, что при сборе урожая мы потеряли подзорную трубу. Маганветар следит за всем. Пропажа привлекла их внимание. Артефакты из Магонии и прежде оказывались среди подводников, вызывая ненужный интерес. Тех, кто ронял эти предметы, наказывали.

        - Почему нельзя сказать, что ты вернула дочь? - спрашиваю я её. - Ты меня стыдишься?
        Зэл смотрит так, будто я ничегошеньки не понимаю, и признается:

        - Аза, дело совсем не в этом. Ты - мой ответ на всё. Я просто не могла.
        Вот и ещё одна тайна.
        Иногда воздух вокруг нас теплеет, а иногда мои волосы леденеют. Милект раздражённо жалуется, сидя в моей груди. Он грубый учитель. Если не раздражён, то учит меня магонийскому алфавиту, который надо петь, а не произносить. Так что пою буквы. Теперь я впала в детство, мне снова три годика. Как я смогу выучить весь язык всего за несколько недель? Как мне узнать всё, что известно остальным?
        Я ловлю взгляд Дэя. Он быстро отводит глаза, будто подсматривал моё домашнее задание.
        Я мысленно пою магонийский алфавит и гляжу в туман. На горизонте появляется точечная линия над облаками, где плывут высочайшие насекомые. Целая колония летучих мышей.
        Они под углом подплывают к кораблю и разделяются на две части, когда долетают до носа. Затем поднимаются выше в небеса. Одна из них касается моей щеки.
        Они напоминают мне гостиничных служанок. Работящие, раскатывают вечер, выпрямляют его легкими рывками. Высокими голосами переговариваются песней, которую я слышу и даже чуточку понимаю.

«Охотник», - сообщает мне подлетевшая мышь пронзительным голосом, и я отвечаю как могу, гордая, что уже начинаю говорить на этом языке.
        Маленькая летучая мышь смотрит в ночь на что-то мне неведомое.

«Охотник», - повторяет она, глядя на меня.
        На нас обращает внимание мышепарус.

«Охотник».
        Снизу кричит призрачная птица.
        Я всматриваюсь в синюю тьму. Мы влетаем в облако дыма. Не в облако, нет, в настоящий густой резкий дым.
        Там что-то есть, двигающееся множеством ярких точек. Мелькнувшая молния переходит в длинную белую полосу.
        Создание.
        Со множеством зубов. Потом оно исчезает.
        Я бегу к Дэю и спрашиваю, в панике указывая пальцем:

        - Что это?
        Первый помощник прищуривается, высматривая, что происходит недалеко от нас. Совсем недалеко. Он встревожен, а от выражения его лица беспокойно и мне.

        - Штормакулы, - отвечает он и поправляет нож на ремне.
        Мне не послышалось? Штормакулы? Мой внутренний умник ликует. Вряд ли что-то в этой жизни переплюнет по крутости «штормакул».
        Дэй встаёт передо мной у перил, защищая.

        - Хм, надо паниковать?

        - Если у них уже что-то есть, к нам они не сунутся. - Дэй пристально смотрит на извивающуюся массу черноты в белую крапинку. Там что-то есть в центре, но я не могу рассмотреть. Нас относит чуть ближе. Двадцать футов, теперь пятнадцать.
        Мачта. Паруса. Корабль, охваченный белым пламенем.
        Пронзительный крик мышепаруса того корабля.

        - Товарищи! Бедствие! БЕДСТВИЕ!
        В мелькнувшей молнии я вдруг вижу чётче. Штормакула выпрыгивает по небу над мачтой другого корабля с открытой, полной острых зубов пастью. Снова раздаются мольбы о помощи.

        - Во имя Дыхания! - ругается Дэй. - Нам надо вмешаться. - Он убегает. - Капитан!
        Наш мышепарус открывает крылья, а ростре поднимаются, подтягивая верёвки, кидая абордажные крюки и летая в ужасе. Зэл кричит на палубе. Она видит меня и резко приказывает:

        - Спускайся вниз. Тебе здесь не место! - Затем она тоже бежит. - На позиции! Шквалокиты! - Через какой-то мегафон она перекрикивает шторм там, где кормятся акулы, нападая на судно поменьше.

«ШКВАЛОКИТЫ!»
        Наши киты двигаются быстро, штормя сильнее, чем я считала их способными, и вдруг на маленькое судно падает дождь. Он льётся из облаков, а киты яростно поют.

        - ГОВОРИТ КАПИТАН ЗЭЛ КВЕЛ! ГОТОВЬТЕСЬ ПОКИНУТЬ КОРАБЛЬ!
        Слышится стук, сильный удар, будто авария на автостраде в час пик. И тут доски и верёвки с нашего корабля достигают палубы повреждённого судна.
        Не обращая внимания на Зэл, я гляжу через перила. С тем капитаном творится что-то странное. Я понимаю, что она привязана к мачте. На палубе куча тел, мешки взрезаны, зерно рассыпано.
        Что?
        Я считала, что судно в огне, но пожар бушует только на маленькой лодочке и никуда не перекидывается. На мгновение команда «Амина Пеннарум» в смятении, а потом…

        - ПИРАТЫ! - кричит Дэй.
        БАМ! Из трюма маленького корабля высыпают вооружённые и кричащие ростре и магонийцы.
        Пират-ростре с чёрным ирокезом и красными прядями опускается и нападает на меня с мечом. У меня только швабра, которой я резко замахиваюсь.
        Я борюсь, будто знаю, что делать, будто была рождена для этого. Чувствую волну странной энергии.
        Я никогда не была болезной Азой, только воительницей.
        Я бью противника по голове, слышится жуткий треск. Наверное, я убила его, но тут он снова вскакивает, кричит, превращается в сороку, убегает и спрыгивает с края судна в воздух.
        Крики и скрежет, наши команды сцепились. Запах огня и перьев. Наш мышепарус визжит от ярости, я вскидываю голову и вижу, как его царапает пиратский, и оба мышепаруса сталкиваются, цепляются крыльями, нагибая мачты.
        Я кричу:

        - АМИНА ПЕННАРУМ!
        Моя команда подхватывает крик. Я нигде не вижу Зэл. Вокруг только дым и свист мечей по верёвкам. Искривленные лица членов команды, обращающихся в птиц. Ростре поднимаются, навострив когти.
        Дэй орудует топором. Все вставляют стрелы в луки, вытаскивают ножи.
        Я в панике замахиваюсь на высокую фигуру, появившуюся передо мной.
        Это Дэй.

        - Спускайся, Аза! - кричит он. - Это всего лишь швабра! Идиотка, спускайся!
        Он разворачивается к пирату, их клинки скрещиваются.
        Я застываю, и этого достаточно, чтобы столкнуться лицом к лицу с ещё одним захватчиком. Он поднимает кинжал, но Джик хватает меня за волосы и оттаскивает как раз вовремя. Клинок прорезает воздух, и прежде, чем пират приходит в себя, слышится звук нападения и визг.
        Ведда. Она запрыгивает на плечи пирата и рвёт его клювом.
        Я отступаю к хранилищу, но в битве слишком много дыма, звуков борьбы, убийства и смерти. Я ударяюсь о перила, ноги подкашиваются, и я кричу. Хватаюсь за перекладину, тяжело дыша. И вижу их. Штормакул с мёртвыми глазами, сотканных из энергии. Резкий свет. Я замахиваюсь шваброй на одну из них. Безумие. Она бросается на меня, и я сражаюсь с тяжелой белой тварью. Её зубы так близко, каждый из них блестит и искрится.

        - Вниз, Аза, сейчас же! Там безопасно! - Джик хватает меня и забрасывает обратно на палубу. Поток магонийцев, струи крови. О боже, юнга-ростре в разорванной и прожжённой форме. У него видны кости, а одно из крыльев висит на сухожилии.

        - Огонь! - кричит Зэл, и в глубинах «Амины Пеннарум» слышится взрыв.
        Корабль трясёт, а пираты вопят от ярости. Я вижу молнию, и наше судно опять накреняется.
        Я слетаю с трапа и скатываюсь по палубе. Цепляюсь за доски, пытаясь удержаться, но всё скользкое от крови.
        Никто не замечает меня, потому что на судне полно тех, кто умеет летать, а половина из них даже не касается палубы.
        На мгновение я снова в скорой. Мерцающий свет и ужасное чувство неотвратимости, когда «Амина Пеннарум» переворачивается на бок.
        Я скольжу по палубе корабля
        П
        Р
        О
        Ч
        Ь
        И
        В
        Н
        И
        З
        в открытые небеса.
        Я опять умирающая девочка. 
        Глава 16

{Аза}

        Я падаю назад к Икару и его крыльям, обратно к нам с Джейсоном на крыше.
        Я падаю обратно в могилу, в которой меня и не было.
        Воздух и гроза. И ливень. И я, раскинув руки точно парашютист, падаю быстрее, чем кто-либо мог бы.
        Воздух скользкий, у меня в глотке облака, а в волосах град. Я не слышу ни собственного голоса, ни Милекта, потому что он был не со мной, а с остальными кэнврами, когда мы услышали сигнал бедствия.
        Впервые в жизни никто не знает, где я. Обычно за мной следили и передавали с рук на руки.
        Я одна.
        Я одна (сколько-то) минут до того, как разобьюсь о землю. Я сейчас умру, и никто не узнает.
        Внезапно подо мной мелькают чёрные плавники.
        Красные глаза, крючковатый клюв, длинная шея, покрытая жёсткой розовой чешуёй, голодная и радостная тварь. Её крылья медленно поднимаются и опускаются, а кончики выглядывают из верхней части облаков. Она хватает меня когтями за одежду, и падение замедляется.

«Мертвечина, мертвечина падает», - слышу я её свистящее карканье.
        Это не акулы, а стервятники.
        Ещё один врезается мне в бок клювом, разрывая кожу. Первый стервятник роняет меня. «Мёртвое животное, - свистит второй. - Мёртвое, мёртвое, сладкая кровь только что умершего, мёртвое».
        Громко гогоча, птицы окружают меня, глядя в глаза.

«Мертвечина!» - кричат они, перебивая друг друга. Огромные голодные стервятники.
        Затем я слышу крик сверху, чистую ноту с секундными паузами и резким стаккато. Чей-то крохотный клюв закрывается и открывается, издавая горловой свист бешенства и облегчения.
        Милект. Я поворачиваю голову и вижу, как он ныряет в облаках, словно золотистый буй.

«Пой!» - вопит он, и я ударяю себя в грудь, в первый раз без помощи распахивая дверцу. Милект залетает внутрь.
        Я сдаюсь и открываю рот.
        Чувствую, как из лёгких к горлу поднимается волна, и вдруг…
        Мы с Милектом поём. В унисон поём эту единственную ноту. Это крик замедления, громкая колыбельная. Такой звук сама я не смогла бы издать.
        С этой песней что-то меняется. Воздух становится… плотнее.
        Я теперь вишу на ветре, будто плаваю в бассейне. Воздух подо мной загустел, словно поддерживая…
        Я уже не падаю. Моё сердце замедляется. Земля всё ещё далеко внизу и… я зависаю.
        Сверху раскручивается и падает верёвка с крюком. Меня резко цепляют за китель и подтягивают, дёргая вверх в небо.
        Я оказываюсь в шлюпке, где сидит потный, ругающийся, истекающий кровью Дэй.

        - О боже! - Больше ничего выговорить я не в состоянии. - О боже.
        Дэй хватает меня и крепко держит, и я чувствую неуверенность. На мгновение мне кажется, что я все ещё пою, но это не так. Я плачу в панике, а сердце быстро колотится.

        - Я видел, как ты упала, и не добрался бы к тебе вовремя, если бы вы с Милектом не запели. Думал, тебе конец.
        Меня трясёт, его тоже. Он обнимает меня, а я - его, и…
        Вокруг нас ростре… птицы с моего корабля под предводительством Джик, некоторые обратились не полностью: их руки наполовину в перьях.
        Рябые крылышки воробья, золотисто-коричневое оперение орлицы. Мельтешение жужжащего колибри.
        Команда меня спасает.
        Дэй берёт меня за руку.

        - Ты неплохо управляешься со шваброй, - говорит первый помощник, и я смеюсь, сама не знаю почему. Меня трясёт от адреналина, качает. Хочется петь, летать и ещё немного подраться.
        Ростре поднимают нашу шлюпку через туман и белизну, через облака, от которых исходит запах молнии, в тень корабля.
        Мы поднимаемся на уровень «Амины Пеннарум». Гляжу на Дэя.
        Он бледнеет. Палуба завалена мёртвыми. Я неверяще озираюсь и вижу, что наша команда проиграла.
        Повсюду перья, запёкшаяся кровь, пираты, которых теперь я наконец могу рассмотреть. Группа оборванных магонийцев и ростре. Они бросают верёвки в ту же секунду, как наша шлюпка оказывается в их досягаемости, и тянут нас вниз. Нет времени что-то предпринять. Меня, как и Дэя, хватает большой пират, заломив руки за спину.
        Окровавленная Зэл связана. Она замечает меня и резко вздыхает от облегчения. Ведда рядом с ней, как и половина команды. Многие из них ранены.

        - Ловушка. - Зэл плюет в капитана пиратов, которая стоит спиной ко мне. - Это против небесных законов заманить судно ложной просьбой о спасении. Ты убила того капитана и команду, чтобы призвать меня под их сигналом. Наверняка они были невинны. Чего ещё ждать от такой как ты.
        Пиратка поворачивается. Длинные седые волосы закручены словно верёвочные узлы, совершенно непохожие на причёску Зэл. Эта тоже сложная, но абсолютно другая.
        Тёмно-синие белки глаз. Щёки подтянуты вверх, будто на нитках. Словно кто-то пытается заставить её улыбаться, но вместо этого выходит оскал. Капитан худая, но скорее от голода, чем от того, что намеренно бережёт фигуру. Лицо запало. На ней узкая форма, вся в прорезях и прорехах.

        - Куда направляешься, Зэл Квел? До нас дошли слухи, мол, ты вернула снизу то, что потеряла. Твой корабль не настолько незаметен, как ты думаешь. Мы знали, в какой квадрант ты влетела. А небо шепчет. Среди корсаров поговаривают, что ты взяла на борт девочку. Где она?
        Дэй смотрит на меня. Зря.
        Пиратка поворачивается. Внезапно чувствую клинок у горла и в панике задерживаю дыхание.

        - Назовись, - рявкает мне капитан пиратов.

        - Не надо, - приказывает Зэл, едва не поднимаясь в воздухе от ярости и чего-то ещё. От страха? - Ты ей ничего не должна. Молчите, команда «Амина Пеннарум». Пусть сбросят за борт, мы не пророним ни слова.
        Пиратский капитан присматривается ко мне, разглядывает, и я чувствую себя добычей. Голова кружится. Я маленькая, тощая, слабая и беспомощная.
        Она колет меня в подбородок мечом, и это больно и вовсе не щекотно.

        - Кто пел, девчонка? Ты? Этот парень спрыгнул с корабля во время сражения, чтобы поднять тебя, а ростре «Амины Пеннарум» тебя спасли. Ты не так проста. Нет, думаю, в тебе скрыто намного больше.
        Зэл взглядом приказывает мне держать рот на замке.

        - Это пел я, - говорит Дэй, выступая вперёд.
        Капитан кидает на него небрежный взгляд:

        - Ни один мужчина не может петь так сильно.
        Одна из наших мачт сломана. Мышепарус яростно таращит глаза - вроде не ранен - и пронзительно свистит мне без слов. Я слышу вой эха с нижней палубы, крик птицы-призрака. И корабль, и все на нём в опасности.
        У меня даже меча нет.
        Я сглатываю. Сердитый Милект трещит в моей груди. Мы всё ещё ощущаем нашу песню. Я делаю шаг вперёд, вдыхаю и чувствую, как Милект тоже открывает свой клюв…
        Дэй ударяет меня локтем под рёбра.

        - Да, вы правы, я капитанская дочь, - выпаливаю я вместо песни и вижу, как Зэл пытается вырваться из пут.
        Пиратка смотрит на меня. Не могу понять все эмоции, которые сменяются на её лице, но среди них есть облегчение, скорбь, гнев, чувство вины.

        - Конечно это ты, Аза Рэй, дочь Зэл. Значит, слухи правдивы. Мы здесь из-за тебя.
        Чем дольше я смотрю, тем более знакомой мне кажется капитан пиратов. Я поёживаюсь.

        - Капитан Лей Фоль. Давным-давно я оставила тебя у подводников.

        - Не приближайся к ней, убийца! Предательница! - кричит Зэл с другого конца палубы.

        - Предательница? Я не поддержала твоё безумство, - отвечает пиратка.

        - Ты меня сдала, - плюёт Зэл в ярости, а к моему горлу всё ещё прижимается меч. Я не могу петь, хоть Милект бешено бьётся внутри. Какого чёрта происходит?

        - Маганветар мне нравится не больше, чем тебе, но ты бы навлекла катастрофу на всех нас.
        Зэл удаётся ослабить путы. Она мрачнеет от бешенства. Кольцо пиратов вокруг неё предупреждающе сужается, но Лей кивает:

        - Пусть продолжает.
        Всё равно вряд ли они её заткнут.

        - Ты украла моего ребёнка! - кричит Зэл.

        - Я спасла твоего ребёнка. Мне приказали её убить. Думаешь, любой другой сохранил бы ей жизнь? В столице знали о твоих планах и о её способности…
        Убить меня? И снова «моя способность». Все твердят о моей способности. Какой?
        Лей продолжает:

        - …но я не собиралась убивать малышку, а сберегла её. Что бы ни говорили о капитане Лей Фоль, я никогда не убивала детей. О каком другом капитане можно такое сказать? О тебе?
        Зэл снова выступает вперёд. Пираты хватают её за руки.

        - Ты прятала мою дочь пятнадцать лет! - кричит Зэл с полными слёз глазами. Даже вопя от ярости, она продолжает плакать.
        Лей Фоль поворачивается ко мне:

        - Если бы в Маганветар стало известно, что ты жива, они бы прикончили тебя. Я заплатила Дыханию, чтобы они засунули тебя в кожу и подложили вместо одного из подводников. Я думала вернуть тебя в Магонию, когда станет поспокойнее, но память в столице долгая. - Капитан решительно смотрит на меня. - Если ты та, кем была, я пожертвовала карьерой не зря. Если нет? Судьба злодейка. - Она снова поворачивается к Зэл: - Значит, ты её нашла. Дело вряд ли в одной сентиментальности.

        - Я люблю дочь и не переставала её любить, - возмущенно возражает Зэл.
        Лей кивает пиратам, и один из них вставляет кляп в рот моей матери. Она дёргается, беззвучно крича.
        Лей смотрит на меня и вздыхает.

        - Ты должна быть мертва, Аза Рэй. Как ты выжила? Как подводники не дали тебе скончаться?

        - Не знаю, - отвечаю честно. Я ничего не знаю.

        - Эта песня, которая только что тебя спасла. Ты пела ту же песню на этом корабле, когда была маленькой, и твоя мама стала кое-что замышлять. Она вбила себе в голову, что именно ты облегчишь нам жизнь. Спой ещё, малышка. Покажи нам, что твоя мать хочет с тобой сделать. - Выражение лица Лей голодное и проницательное.

        - Я, вообще-то, не пою. Не знаю как. Понятия не имею, что вы ищете, но на корабле этого нет.

        - Ты поёшь, - шепчет Дэй за мной. - Пой так, как когда я тебя подхватил.
        Я чувствую, как Милект в моём лёгком шумит, цепляется. Он тоже хочет петь. Всё вокруг будто замедляется.
        Кару откликается снизу. Ноты птицы-призрака звучат в моей голове, охватывая меня, проклиная корабль и эту жизнь. Я чувствую эту песню, словно пою сама. В ушах шумит.
        Один из пиратов стоит у нашего мышепаруса, проводя по его крыльям мечом. Бедняга издаёт ужасный визгливый крик боли.
        Я дёргаюсь. Это мой парус, а ещё мой друг. И что бы там ни говорила Зэл, он чувствует боль. Его ранят.
        Я жалобно пищу ноту магонийской песни.
        Напрягшись, Лей смотрит на меня, склонив голову на бок.

        - Возможно, твоя песня не та, что была. И я могу оставить тебя с матерью.
        Я издаю ещё писк, и пиратка отворачивается.

        - Жизнь с подводниками изменила её, или мы с самого начала ошибались. Она не такая певица, какой была Зэл. Возьмите зерно «Амины Пеннарум», - приказывает капитан команде странно грустным тоном. - Заберите запасы, а их утопите. Поместите Зэл в корабельный карцер.
        Неужели она считает меня слабачкой? Неужели думает, я ни на что не способна?
        Они убьют меня? Прикончат всех нас?
        Один из пиратов хватает меня за руку, я резко отшатываюсь, но сил не хватает. Он тащит меня к корме. Милект визжит во мне, и призрак-птица кричит. Небеса подо мной, и раз, два, три, я стою на перилах, покачиваясь, борясь, зависнув над открытым небом, и думаю: вот и всё? После всего, что произошло? После того, как я спасла себя, как меня спас Дэй?
        НЕТ.
        В этот раз из моего рта вылетает резкий визг, громкий свист. Милект присоединяется ко мне, такой же пронзительный и яростный, как я.
        Что-то меняется, с моих губ в небо поднимается фонтан энергии.
        Горизонт из синего становится чёрным, и воздух сгущается. Несколько секунд дождевые капли стучат по пиратскому судну, а потом обращаются во что-то иное. Я вижу, как Лей поднимает голову, её странные глаза мерцают.
        Из меня вырывается не кашель, даже не песня, а рёв хищной птицы, раздирающий горло, пульсирующий в пальцах, и Милект поёт в моём голосе, усиливая звук и насыщая своей энергией.
        Небеса чернеют, ветер бушует, а в каждой капле дождя сверкает молния. Всё тяжелеет. Магонийцы прикрывают головы и лица.
        Песок сыпется с неба, из облаков, окружающих корабль, облепляет пиратов, заставляя их шататься. Дождь из гальки, а потом из камней побольше, магонийцы и ростре кричат и пытаются увернуться.
        Между мной и Лей воздух становится грязным. Пиратка выкрикивает приказы своей команде. Я вижу, что вражеский корабль накреняется стоймя.
        Зэл смотрит на меня с ликующей радостью.
        В прошлом году Джейсон меня кое-чему научил. Sous rature. Если нужно определённое слово, чтобы пояснить что-то, но у этого слова многолетний багаж, то нужно от него избавиться, вычеркнуть, но всё равно использовать. Примерно вот так: -любовь-.
        С этой песней я переписываю место, где была прежняя Аза. Я уже не та. Я -Аза-. Я кричу, словно панк-певец без микрофона, так, что с небес падают булыжники.
        Превращая воду в твердь.
        Уничтожая всех, кто слышит.
        Я устраиваю лавину в небе.
        И понятия не имею, как мне это удаётся.
        Обломок с мою голову приземляется на палубу вражеского корабля, ломая доски.
        Я пою то, что развязывает руки моей команды, то, чего я даже не знаю. Сдвигаю верёвки и цепи. Не намеренно: они разворачиваются с песней. Не знаю, как это происходит, но всё меняется, проносится со свистом, двигается вокруг нас с Милектом.
        Словно я в кино,
        словно я не я,
        словно я та, кем никогда не была - выше, сильнее и бесстрашнее. Я хватаю меч капитана пиратов и приставляю к её груди.
        Милект дрожит в моем лёгком, выпевая триумфальное соло. Я открываю рот и издаю крик.
        На этот раз я стою на палубе с мечом, а не со шваброй.
        Я капитанская дочь. Во мне есть всё, о чём они догадывались, и даже больше.

        - На колени, - приказываю я Лей. Киваю Джик, и она связывает руки пиратке. Моя команда быстро разоружает остальных налётчиков, и внезапно «Амина Пеннарум» становится победителем.
        Зэл свободна и смеётся, откровенно ликуя. У неё порвана рубашка. Я вижу длинный шрам в центре её груди. От чего?

        - Сдавайся, Лей! - кричит она победно. - Ты не командуешь здешними небесами.
        Но Лей не сдаётся. Она стоит связанная, дерзко глядя на Зэл.

        - Куда ты направляешься? На север? Нарушишь все свои клятвы? Мы обе знаем, что ты хочешь новый мир. Маганветар не помилует тебя дважды. Тебя схватят за предательство, и на этот раз вас обеих казнят…
        Зэл резко глядит на Дэя, который быстро затыкает рот Лей своим шарфом.

        - Кто ещё знает, что она у нас? - спрашивает наш капитан, оглядываясь на других пиратов. - Откуда такие слухи? Кто говорил с вами?
        Они только глядят на Лей. Все пираты связаны на нашей палубе.

        - Если не ответите - разделите её судьбу. Утопите этот корабль и его мизерный груз.
        Они молчат, а Зэл кивает мне.

        - Что такое? - спрашиваю я её.

        - Пой. Преврати песней небеса в песок, Аза. Милект знает эту песню.
        Милект выдает новую ноту, и я присоединяюсь к нему. Мы призываем камни на цепи, привязывающие мышепарус к их мачте. На наших глазах звенья рвутся, пока не исчезают совсем.
        Мышепарус расправляет крылья, и впервые я задумываюсь, как их вообще приковывают к кораблям. Пиратский парус раскрывает крылья, вздымается и пропадает, скользя в темноту, а пустой корабль висит в небесах.
        Когда я наконец поворачиваюсь, Зэл стоит рядом с Лей, глядя на неё как ястреб на кролика. Вот только они обе хищные птицы.
        Мы с Милектом сгущаем песней воздух на пиратском корабле, и без мышепаруса судно тонет. Я призываю ещё песка, пока оно вовсе не скрывается из виду. Пока судно не падает вниз.
        С такой высоты от него при приземлении почти ничего не останется. Как люди его назовут? Астероид? Метеорит? Они многого не знают.
        Я пошатываюсь, колени подкашиваются. Осматриваюсь. Все пялятся на меня, ростре и магонийцы, Зэл, Дэй, Джик, все.

        - Отведите Лей в мою каюту, - приказывает капитан, и двое ростре тащат пиратку по лестнице на нижнюю палубу. Лей даже не сопротивляется, просто ровно смотрит на меня, как и все остальные, вся моя команда. Других пиратов тоже уводят в карцер.
        На палубе кровь и пробоины, мы взяли пленников. А не сотворила ли я нечто ужасное, то, чего не только я, но и никто другой не исправит?
        Тут я слышу птичий голос, долгие трели и крики.
        Джик улыбается, Дэй триумфально вопит. И под эту какофонию наш мышепарус расправляет крылья, и мы резко срываемся с места, пока шквалокиты поют нам бурю.
        Радостные и ликующие крики команды ремонтируют корабль. И я сияю от того, что только что сделала, от безумия, от озадаченности, от -Азы-.
        У меня кружится голова, как и у Милекта. Я чувствую его у себя в груди.
        Итак, вот ОНО.
        Вот что все имели в виду под словом «петь». Вот что они подразумевали под моей способностью. Дэй держит меня за руку. Не знаю как, но он посылает импульс через меня. Зэл берёт мою вторую руку и поднимает вверх. Мы стоим на палубе судна, в окружении нашей команды, и возможно, я наконец обретаю себя. Дэй смотрит на меня.

        - Аза, вместе, - говорит он.

        - Вместе, - вторит Зэл.

        - Вместе, - шепчу я, потому что такого ещё не испытывала. Мне поёт мышепарус, и Милект в моей груди. Ростре смотрят на меня, а магонийская команда одобрительно кивает.
        Я поворачиваю голову и гляжу на Дэя. Без понятия, что это значит, я даже не уверена, как у меня вышло.

        - Ты сделала всё, - говорит он, читая мои мысли. Улыбается, крепко пожимая руку.
        Впервые за всю жизнь у меня есть способность. Даже больше. Я чувствую себя на своём месте. Словно это мой корабль.
        Моя страна.
        Моя судьба.
        Меня снова окружает крик призрака. Зэл уходит, и я провожаю её взглядом. Корабль движется намного быстрее. Я поднимаю голову и вижу, что ростре присоединились к мышепарусу и тянут нас.
        Мы летим.
        Глава 17

{Джейсон}

        Я не раз разочарованно наматывал круги по комнате после того, как на похоронах раздался голос Азы, а я подобрал кое-что, рухнувшее с облаков.
        Оно здесь, передо мной, скрыто под бумагами. Я жду, пока мамы уйдут из дома, а я смогу в миллионный раз изучить эту подзорную трубу.
        Она древняя. Просто невероятно древняя. Из меди с выбоинами и поцарапанной древесины. Через неё ничего не рассмотреть. От падения крышка из твёрдой породы дерева наглухо закупорила стекло, а снять я её не могу.
        Подзорная труба вся испещрена странными символами на языке, перевода которого я так и не нашёл.
        Да, вы меня правильно поняли. Я не могу найти перевод, даже сильно приблизительный от анонима в сети.
        Так вот что я накопал.
        В какой-то разрисованной средневековой рукописи, обнаруженной на сайте гарвардской библиотеки, упоминаются люди-птицы и другие народы. Ангелы. Те, кто были связаны с зерновыми и погодой, напоминали людей с перьями. И в это же время существовала другая группа ангелов… синих.
        Однако это не доказывает существования Магонии. Ведь никто там такого напрямик не говорит.
        Но есть кое-то похожее.
        Человеческая история на семьдесят три процента состоит из рассказов людей о погоде. Обсуждение Магонии выглядит примерно так: «Откуда эта гроза? О боже мой, облака. Умопомрачительные облака!»
        Якоб Гримм - не мистер Гримм, мой учитель английского, а автор сказок - упоминает о стране, где продают ветер. Избранные цитаты (не стану заставлять вас пролистывать тысячу страниц сведений, доступных по этому вопросу):

«Норвежские ведьмы… засовывают ветер и мерзкую погоду в мешок и в нужный момент развязывают узлы, восклицая: «Ветер, во имя дьявола», а потом разражается буря, уничтожая землю и переворачивая морские корабли…»

«Жуткая гроза длилась так долго, что егерь на тракте зарядил пистолет освящённой пулей и выстрелил в чёрную тучу; оттуда рухнула обнажённая женщина, а через мгновение буря утихла…»
        И главное:

«Иногда цель волшебства не уничтожить товар, а забрать себе, утащить с поля либо в собственные закрома, либо для родных и близких».
        Значит, речь идёт о пропаже зерновых. Общее в этих историях: те, кто летают на кораблях в вышине, страдают от голода. Разумно. То есть какого чёрта там можно есть? Мошкару?
        В приложении я вижу, что бури, уничтожающие посевы, в большинстве мест задерживаются на несколько дней, а потом летят дальше.
        Несколько недель назад разразилась сильная буря в Айове, и именно там сообщили о порче зерновых. В итоге кукурузное фермерское поле было уничтожено будто саранчой или воронами. Все початки исчезли. Несчастный хозяин упомянул, что в тот день видел орла прямо перед тем, как разразилась гроза.
        Странные сообщения и рассказы возникают на обозначенной мной траектории с такой точностью, что я могу предсказать следующий пункт назначения. Что там находится за океаном к северо-востоку от Америки? Вот туда и движется эта штука. На воде нет зерна. Острова не особо плодородны, они всего лишь каменистые выступы в океане.
        Понимание того, что я прав, вызывает у меня неслабый экзистенциальный кризис. Может, я почитываю работы философов, может, немного теряю связь с реальностью. Может, у Ив и Кэрол есть причины волноваться обо всём происходящем.
        Я жду, что Аза упадёт с неба в мои объятия. Знаю, во мне говорит шовинист, но я всё равно представляю, как ловлю её, словно пожарный у окна.
        От одной мысли об этом хочется биться головой о пол.
        Если бы Аза была здесь и слышала меня, то её бы уже стошнило, потому что я теряю всё своё достоинство.
        Но я не могу написать ей сообщение ни по мобильному, ни по электронке. Не могу ей позвонить.
        Это хреново, Аз.
        -Я ненавижу это. Я напуган тем, что, возможно, не знаю чего-то важного, известного всем остальным, и пытаюсь выследить мёртвую девочку, которая даже больше не существует, мёртвую девочку, которая является лишь плодом того живого воображения, что приписывала себе Аза. Я и Аза. Живые воображуны. Наверное, мне надо просто прийти к её могиле и посидеть, проститься раз и навсегда.-
        Но я не верю, что она умерла. Не считаю себя безумцем.
        Передо мной на экране маленькое видео, снятое на телефон девочкой в Мейне.
        Самое важное длится секунду. Это корабль. Точнее часть корабля с иллюминаторами и полной оснасткой, выплывающая из облака и тут же исчезающая.
        Это видео подходит к созданной по картам траектории и погодным условиям. Другие люди тоже что-то засекли. Курьёзная новость про иллюзии, небесные миражи и долгие зимы. Ведущие насмехались над жителями Мейна, мол, пить надо меньше. На «Луковице» выложили карикатуру: кучка пьяниц смотрит в небо на корабли. Всё, как говорили люди в тысяча восемьсот девяностых.
        Я углядел что-то у окна Азы, в день её смерти. Заметил стаю разных птиц на лужайке. Большинство из них не соответствовало времени года. Я слышал что-то в небе в день похорон. И -не думаю, что схожу с ума.- Я не схожу с ума.
        После похорон Азы, услышав её голос с небес, я вспомнил о вертолёте. Конечно.
        Я знаю, что вы думаете.

«Как глупо, Джейсон, что ты не вспомнил об этом раньше».
        Ага, очень глупо, потому что в них есть чёрные ящики.
        Это новшество в вертолётах. Не то чтобы такие штуки есть во всех, но в скорых, вылетающих в плохую погоду, - обязательно.
        Сегодня я получил то, что мне нужно, по самым надежным и незаконным каналам. Его прислали на мой сверхсекретный ящик.
        Я слушаю аудиозапись с того вертолета. Сначала разговор с больницей и указание, где им нас подобрать. Представляю этот ужас. Мы снова в скорой, Аза рядом со мной.
        А теперь говорит медик в машине, сообщает пилоту о состоянии Азы.
        Мне приходится передвинуть курсор. Я боюсь, что услышу грохот и ужасный звук, который она издала в конце, а я не могу снова через это пройти.
        Секунду спустя есть что-то ещё: пилот и медик в вертолёте говорят о буре.

        - Ух ты! Она появилась из ниоткуда, - удивляется пилот.

        - Глобальное потепление, - отзывается медик. - У нас всё хорошо?

        - Да, всё хорошо.
        Пауза.

        - Погоди. Ты это видел?

        - Что?

        - Что за… - Шум. - Это…

        - Верёвки? О боже…
        И тут громкий скрежет металла, звон битого стекла, удар, царапанье и крики обоих, они пытаются что-то сказать…
        Да, нет, я не могу. Не могу слышать их последние слова. Это слишком ужасно.
        Мгновение спустя громкий взрыв. Пение и крики. Звук хлопающих крыльев.
        Птицы.
        Кто-то тихонько и хрипло спрашивает:

«Что ты такое?»
        Вот и вся запись. Я прослушиваю её снова и снова. Всё вместе с первым разговором о буре, аварии, длится минуты две.
        Мне надо всё обдумать. Звуки умирающих людей. Крики птиц. Последнее, что сказано до того, как бедняги упали с небес, рухнули в огне.
        У семей пилота и медика записи нет. Она только у меня и у тех, у кого я её достал. Умерли не только люди из вертолёта, но и врач из скорой тоже. Он выбежал, пытаясь посигналить им, но его тело так и не нашли.
        Я сижу за столом, не плачу, но…
        Нет, я плачу.

«Что ты такое?»
        В ту ночь Аза умерла. Пять дней спустя я услышал её голос с небес.
        Нет, я не параноик и вовсе не зациклился, нет. Это не теория заговора, не одержимость, не ложные надежды.
        Я уверен, если это попадет в интернет, некоторые скажут, мол, пилот и медик бредили: бушевала гроза, сказалось давление воздуха и отсутствие кислорода.
        Что слова «верёвки» вовсе не было.
        Но тогда что было?
        За окном вдруг поднимается сильный ветер, идёт дождь. Я встаю и закрываю створку. Холодно.

«Что ты такое? Что ты такое?» - крутится в моей голове, а затем в дверь звонят.
        Кэрол или Ив часто забывают ключи. В основном Ив. Она концентрируется на другом и обязательно что-то забудет. И я не исключение. Много раз в детстве меня забывали забрать из школы. Я проводил время в доме Азы, что меня устраивало.
        На всякий случай я закрываю вкладку с записью чёрного ящика и иду к двери.
        Кто-то снова звонит, затем стучит. Значит, не Ив. Она бы подошла к моему окну, постучала по стеклу и изобразила лицо «прости забывчивую маму».
        Я на минуту замираю. Я занимаюсь таким хакерством, что если меня выследят, то заведут дело, арестуют и/или посадят до конца дней моих.
        Я смотрю в боковое окно, но не вижу полицейскую машину. Никаких мигалок. Разумеется, у федералов такого и нет. На всякий случай разглядываю деревья через дорогу. Там очень ветрено. Дует.
        Секунду я переживаю за себя.
        Кто-то снова громко стучит в дверь. Я вижу лишь плечо в синей куртке и пряди стянутых в хвост чёрных волос.
        Успокойся, Джейсон. Возможно, кто-то пытается обратить соседей в свою религию.

«Ты в последнее время задумывался об аде?»

«Нет, - скажу я. - Обо всём остальном - да, но не об этом. Во всяком случае, не конкретно».
        Я отпираю замок. Открываю дверь.
        На крыльце стоит Аза Рэй Бойл. 
        Глава 18

{Аза}

        Зэл будит меня, тряся койку.

        - Дочь, на палубу.
        Не то чтобы я спала. На меня накатило истощение после событий с пиратами и той песни, но потом я задумалась об услышанном разговоре. Сколько пробелов между беседой Лей и Зэл и тем, что мне известно.

«Мы с тобой обе знаем, что ты хочешь новый мир».

«Дело вряд ли в одной сентиментальности».

«Именно ты облегчишь нам жизнь».
        Что? Мой мозг не хочет униматься.
        Зэл подводит меня к штурвалу, и мы смотрим на полное звёзд небо.

        - Ты, должно быть, удивлена сегодняшним событиям, - говорит она.
        Преуменьшение года.

        - Я знаю, что случилось. Я защитила корабль от пиратов, желавших убить меня. Вот только не знаю, чем им насолила.
        Зэл смотрит на меня и вдруг улыбается:

        - Со временем, Аза, между нами не будет тайн. Пиратка Лей Фоль застала меня врасплох. Её появление значит, что весть о тебе достигла Магонии. Вероятно, от Дыхания, которое я привела на борт, чтобы вернуть тебя снизу. Думала, платы достаточно, но им нельзя полностью доверять. Они чудовища.
        Мгновение я пытаюсь представить себе, что же такое чудовище для Зэл. Для Магонии. Щупальца, Годзилла, зубы. Для меня чудища - штормакулы. Дыхание - другие. И похоже, их больше боятся.

        - Но что они такое?

        - Они могут ходить среди подводников. Им можно платить за услуги, но они нехорошие.
        Неужели я впервые вижу её страх? Меня он нервирует.

        - Тут есть вещи, которые не стоит называть по имени. Для тебя это новый мир, для нас теперь тоже. Ты - его центр. Ты то, что нужно Магонии.
        Что, а не кто.

        - Так что я такое? - спрашиваю я Зэл.
        Она улыбается, показывая острые зубы, ветер треплет её волосы у воротника.

        - Ты, Аза, моя дочь. Ты рождена, чтобы подчинять пением стихии. Ты унаследовала эту песню от меня. Пусть мой голос забрали, у нас есть твой. - Она колеблется, затем добавляет: - Некогда я могла петь, как ты.
        Она расстёгивает ворот кителя и показывает чёрный уродливый шрам на груди. Это не просто шрам, намного хуже. Дверца для кэнвра заварена намертво. Резкая чёрная линия на чернильно-синей коже, извилистая и грубая.

        - Меня наказали за попытку изменить Магонию песней, избавить нас от зависимости от подводников. Власти Маганветар сломали мою связь с кэнвром, чтобы остановить меня. Это не должно случиться с тобой и Милектом. Мы теперь сильнее, все мы.
        Впервые я слышу её по-настоящему. И не могу поверить, что не замечала этого раньше. Её голос такой грубый, потому, что она одна. У неё нет кэнвра. Её связь разорвана.
        Вот почему кричит Кару. Скорее всего, он - птицесердце Зэл.

        - А он… был…
        Зэл смотрит в сторону.

        - Ты слышала его пение. - Она словно читает мои мысли.

        - Команда говорит, что он призрак на корабле. Что он мертв.

        - Тем не менее он поёт, - отвечает Зэл, но что-то в её лице и движениях меня настораживает.

        - Разрыв связи свёл его с ума? - спрашиваю я. - Или он уже был таким?

        - Ты слышала остаток нашей песни, - скорбно сообщает она. - Я думала, что сумею его исцелить, но не смогла. - Зэл встряхивается. - Сейчас уже ничего не поделаешь. Мы можем только двигаться вперед. Лей и я в молодости читали истории о старой Магонии, свободной от отношений с подводниками. Те истории не фантазии, а правда. Я в них верю. Я думала, что и она верила. Она солгала.
        Что-то щёлкает в голове.

        - Так почему? За что они тебя наказали? В чём твоё преступление?
        Выражение глаз Зэл изумляет меня. Я на секунду что-то чувствую, но не знаю, что. Сочувствие? Доверие?

        - В том, что я сказала правду.

        - О чём?
        Дэй поднимается с нижней палубы, разворачиваясь к корме.
        Зэл кивает в его сторону:

        - Дэй вылупился на магонианском корабле-поселении, который забыли власти. Когда-то у них было много еды, зерно снизу, свои лодки для грабежей, но когда мир подводников стал засыхать, им понадобилась помощь. Маганветар отказался делиться пропитанием. Корабли этого народа превратились в щепки. Их мышепаруса умерли от старости. Там, откуда он, нет шквалокитов. Совершенно нет дождей. Его народ медленно умер от голода, а внизу так же умирали подводники. Они видели города, горящие внизу, где зелёное стало коричневым. Их ростре разлетелись в поисках лучшей добычи, гнездясь на снастях официальных кораблей. Отец Дэя отправился на задание, выбранный советом поселения. Дэю было семь. Он был в шлюпке с отцом, когда начался штиль. Они дрейфовали, страдая от голода и жары, отчаянно желая воды. Отец Дэя погиб, пытаясь спуститься со шлюпки в оазис. Его тело упало в пустыне, а кости обглодали стервятники.
        Дэй работает рядом, и я замечаю длинный шрам у него на руке, который уже видела, но не знала, откуда он. Похоже, все в Магонии носят шрамы.

        - Стервятники, вроде тех, которые пытались поймать тебя, - слабо улыбается Зел. - Дэй исхудал и спасся от хищников, но вернувшись домой, обнаружил, что его мир погибает. Жители - кожа да кости, все умирали. Его мать, брат, сестра. Доведённые до голодной смерти подводниками, которые испортили свою землю, сожгли собственную территорию. И забытые столицей, которой на них наплевать.
        Я снова изучаю - на сей раз дольше - магонийца, моего командира, моего надсмотрщика с тех пор, как я взошла на борт «Амины Пеннарум». Внезапно Дэй кажется мне просто мальчиком. Может, он не такой уж сильный и уверенный, как притворяется.

        - Я нашла его, - говорит Зэл, проследив за моим взглядом. - Этот корабль искал тебя, Аза, по небесам этого мира и оказался в районе Дэя. До меня не дошло, что тебя могли бросить в поднебесье. Я плыла мимо дрейфующего корабельного поселения, поставила судно в док и отправилась в шлюпке по пустым небесным путям. Дэй увидел «Амину Пеннарум» и спрятался на ней. Несколько дней спустя я нашла его в нашем хранилище. Он ел зерно из горстки. У меня сердце сжимается от той боли, которую он познал. Ни одно создание, человек, ростре или магониец, - не должно так страдать. Я научила Дэя петь. И годами читала историю Магонии в скорлупках, о малышах, которые погибли до того, как научились летать, о покинутых кораблях, о небесных картинах и песнях шквалокита…
        Зэл открывается мне с новой, неожиданной стороны. Она примерно такая же, как я, книжный червь, всё читает и читает.

        - Я путешествовала сначала туда, где было плохо. Наблюдала, как небеса полнились ветрами, которых я никогда прежде не видела, как рождались бури, к которым мы не имели никакого отношения. Внизу моря затапливали берега подводников, зерновые умирали. Люди намеренно уничтожают землю, на которой живут, а соответственно, уничтожают нас.
        Люди.
        Она говорит обо всём человечестве.
        Я пытаюсь думать о Магонии, как если бы была человеком. Королевство-паразит, кормящееся с полей земли?
        Но потом представляю маленького голодного Дэя, одного в лодке.
        Я думаю о родных, передвигающихся с места на место, в машине, которая пропитывает небо и землю токсичными отходами.
        Внизу города сияют в темноте красным, зелёным и белым. Вся планета полна машин, пытающихся добраться куда-то.
        Я чувствую, что была слепа там, внизу. А теперь?

        - Что ты от меня хочешь?

        - Смотри, - говорит капитан.
        И указывает куда-то в темноту. Масса облаков при нашем приближении превращается в нечто другое. Зэл стоит рядом, напряжённо опираясь на моё плечо. Она указывает на место, темнее остального.
        Наша стая шквалокитов не с нами.

        - Где они…

        - Они с нами не отправятся, - говорит Дэй, подходя к нам и снова прерывая мои раздумья. - Они подождут нас с другой стороны. Смотри, Аза. Смотри, что подводники сотворили своими ядами.
        Дэй направляет свет в массу, и тут я вижу. Двигается одна рыба, потом другая. Маленький закатившийся глаз на гигантской голове шквалокита. Рана, которая сочится слезами до челюсти. Он весь изранен, но не оружием, а чем-то другим. Ожоги. Кровь.
        Он пытается петь, но не может. Я смотрю, как из его дыхалки выходит что-то красное. Оно падает вниз, и я точно знаю, как называется этот дождь на земле.
        Шквалокит плачет и катается в агонии. Он вызывает шторм, токсично красный и чёрный, переходящий в маслянистое мерцание. Я никогда не видела, как шквалокит поёт, вызывая бурю чем-то, кроме радости. От этого зрелища мне плохо. Я сглатываю комок в горле.

        - Их много по всей Магонии. Новые рождаются каждый день, создавая бури яда, - поясняет Зэл.
        Я смотрю в глаз шквалокита, мне хочется плакать.

«Пой, - говорит он, глядя на меня. - Ночную песню. Песню смерти».
        Мимо нас проплывает несколько намного более израненных китов, их тела сияют, но как-то неправильно.
        Они даже не могут разговаривать друг с другом, издают лишь крики и бессмысленный шум.
        Милект начинает петь в моей груди, и это мелодия ярости. Меня трясёт.
        Когда песня Милекта усиливается, мои воспоминания обо всех хороших людях на земле, об Эли, о моих родителях и о Джейсоне погружаются в ярость, от которой я стискиваю кулаки. Я чувствую, как Дэй рядом тоже вибрирует, а в его груди поёт Свилкен.

        - Что мы делаем? - наконец спрашиваю я у Зэл. - Куда мы отправляемся?
        Она внимательно смотрит мне прямо в глаза.

        - Подводники уничтожают нас, как и политика Маганветар. - После паузы Зэл продолжает: - Столица считает, что у Магонии нет иного выбора, кроме как скрываться от тех, кто внизу. Маганветар отличается от большей части страны. Мы - множество голодающих граждан, забирающих зерно снизу, куда бы ни отправились. Они взимают свою долю со всех кораблей, которые получили лучшую добычу. В Маганветар намного больше еды, чем надо его гражданам, но столица требует лучшее из всего, а их объедки испорчены и непригодны, высушены и истощены. Подводники доводят до голодной смерти и отравляют даже собственных людей. Однако Магаветар всё ещё зациклен на прошлом, когда дело касается закона.

        - Невозможно дальше следовать их политике, - говорит Дэй. - Подводники уничтожают наши небеса, наш народ, наш воздух.

«Люди не знают о Магонии. Они не понимают, что делают», - хочу крикнуть я.
        Но гляжу на огромное животное, песней вызывающее кислотный дождь. Люди знают о нём, но не делают ничего, чтобы его предотвратить.

        - Столица считает, что нам нужен урожай подводников, но это миф. Есть другой способ.
        Я не могу представить чудо, которое вернёт всё сожжённое, сломанное на земле.

        - Какой?

        - Нам надо, чтобы ты кое-что вернула. Подводники спрятали его под камнями в безопасном месте. Ты должна превратить эти камни в воду. Ты и Дэй. Вместе вы достаточно сильны. Затем мы вернём его в небеса.

        - Что это?

        - Аза, если подводники голодают, то и мы с ними. Если они уничтожат наши небеса, мы умрём вместе с ними. Мы должны вернуть то, что нам принадлежит. Ты поможешь нам украсть то, что похитили у нас давным-давно. - Зэл улыбается и обнимает меня. - Подводники держат наши растения под землёй в тайном убежище на севере.
        Так вот почему команда держалась со мной настороженно. С другой стороны, я слышала множество историй о магонийских эпифитах, магической пище, достаточной, чтобы прокормить всех жителей небес. Неужели эти растения утрачены в результате неудачной сделки с землянами?

        - Почему Магонии просто не договорится с Землёй? - спрашиваю я.
        Дэй смеётся.
        Я представляю, как делегация магонийцев пытается приземлиться на лужайку Белого Дома, чтобы обсудить с президентом торговлю. Совершенно ясно, что их пристрелят ещё на подлёте.
        Ладно, поняла.

        - У нашего народа больше нет желаний. Нам нельзя надеяться, что другие поступят как надо. Ты видишь, на что ты способна? Ради меня? Ради нас? - Зэл стучит по своей груди, по шраму.
        Я смотрю на капитана.

        - Растение.
        Она кивает:

        - Растение, да, но и намного больше. Ты, Аза, спасёшь наш народ.
        Хотя частичка моего мозга бурчит, что подобное непросто, злая песня Милекта заглушает протест.

        - Да, - говорю я Зэл.

        - Клянёшься? - спрашивает она и протягивает мне синюю мозолистую руку.
        Я протягиваю свою, и Зэл внезапно режет мою ладонь крохотным серебряным ножом. Чернильная кровь, боль, обжигающее ощущение потока. Я отшатываюсь, но Зэл прижимает мою ладонь к своей, к собственному порезу.

        - Мы уже делим кровь, дочь. Но это ритуал. Мы сейчас поклянёмся выполнить нашу задачу. Клянись.
        Наша кровь капает на палубу, а мимо медленно пролетает стая раненых шквалокитов.

        - Клянусь, - говорю я, глядя им вслед, слушая их сломленную прерывистую песню.
        Дэй стоит рядом, поддерживая меня рукой за спину. Где-то в глубине корабля я слышу крик Кару, долгий вой во тьме.

        - Дочь, - говорит Зэл и целует меня в лоб.
        На мгновение я закрываю глаза и оказываюсь на земле. Мама укладывает меня в постель, заботится о моей безопасности и поддерживает во мне жизнь каждую ночь.
        Затем я открываю глаза, и вокруг вновь холодный ветер и затихающая песня больных шквалокитов. Мы отплываем от них в ночь. 
        Глава 19

{Аза}

        На следующее утро я стучу в дверь каюты Дэя. Он открывает. Похоже, я его разбудила.
        Он что, всегда ходит без рубашки? Дэй потягивается. Я пытаюсь не восхищаться его видом, но не получается.
        Этот парень спрыгнул за борт, чтобы спасти меня от стервятников и пиратов.

«Гм, ты уже и сама спасалась», - возражает моё сознание, но я не в настроении спорить.
        Дэй переживал за меня. Я могу ему доверять. Я хочу кому-то довериться.

        - Так я не просто обычная магонийская певица? Моя песня другая.

        - А ты что думаешь? - спрашивает он с улыбкой.

        - И по словам Зэл, Ведды, всех остальных, ты должен петь со мной. - Я пытаюсь говорить спокойно. - И похоже, это часть твоей работы.

        - Так и есть.

        - Так почему же ты не поёшь?

        - Потому что ты была не готова.

        - Откуда ты знаешь?

        - Потому что ты никогда не делала того, что сделала вчера, - разумно указывает Дэй.
        То, как он вскидывает бровь, напоминает мне…
        Я представляю, как Дженни Грин звонит в дверь Джейсона, глядит на него с сочувствием и выражает соболезнования по поводу моей смерти. А он в ответ бормочет число пи.
        Нет. Джейсон никогда не захочет Дженни Грин.
        (Может и захотеть.)
        Не захочет.
        Дэй, наверное, замечает, что я расстроилась.

        - Ты в порядке? - спрашивает он и кладет руку мне на плечо.
        Тепло проникает сквозь китель, и грусть испаряется. Моё сердце бьётся, будто я снова пою.
        Я стою здесь с мальчиком, потерявшим семью совершенно по-другому, чем я свою. С какой стати я грущу? Моя семья на земле, по-прежнему жива, а его - нет.

        - В порядке, - отвечаю я, хотя, чтобы не дотронуться до него, приходится сжать пальцы в кулак.
        Это желание скорее похоже на потребность, будто в еде или воде.
        Я напрасно пытаюсь отогнать чувство вины, странность, желание и все мысли, кроме самой важной. Дэй надевает рубашку, китель, и я успеваю осмотреть сильную спину, плечи и профиль так подробно, что предпочитаю зажмуриться.

        - Ты стесняешься, - говорит Дэй, появляясь рядом, и смеётся.

        - На тебе почти не было одежды.

        - Подводница! - Впервые он меня дразнит.

        - Эксгибиционист.

        - Что это?

        - Человек с навязчивым желанием показывать другим свою привлекательность, - чопорно отвечаю я.
        И тут же мысленно себя кляну.
        Мне неловко из-за усталости. Из-за безумия вчерашних событий и зова птицы-призрака капитана во сне. Он зовёт в небеса, просит о свободе.

«Но он мёртвый», - напоминаю я себе. Мёртвая птица уже свободна.
        Кое-что ещё мешало мне спать. Я чувствовала силу своей песни и не сомневалась, что способна на большее. Способна стать ещё сильнее. Намного сильнее.
        К чему бы это ни привело, я хочу этого.

        - Ты первый помощник. Ты должен вести себя профессионально.

        - А ты красива, Аза Рэй Квел, дочь Зэл, певица, превращающая небо в камни. Пусть даже тебе ещё надо брать уроки пения. И другие уроки тоже.
        Дэй проходит мимо меня и взбирается по лестнице прежде, чем я успеваю ответить.
        Я карабкаюсь за ним. Мне жарко, а мозг слишком мал, чтобы переварить информацию. Уши горят, сердце колотится. Красива?
        Я поднимаюсь на палубу и отвлекаюсь на самолёт далеко внизу под нашими шквалокитами.

«Аза Рэй. Аза Рэй, твоя жизнь оказалась совершенно не такой, как ты считала. Твоя жизнь изумительная в старом смысле слова. То есть полна изумления. Хотя вроде это слово имеет что-то общее с… “из ума выжившим”».
        Так мне сказал один человек. Я трясу головой. Нельзя о нём думать.

        - Тебе надо играть по правилам, - говорит Дэй, садясь на палубу рядом со мной. - Дело не в тебе. Дело в Магонии. Ты просто её часть.

        - И что за правила?

        - Мы должны петь вместе. Я твой этолоджидион.

        - Ты же в курсе, я понятия не имею, что это значит?
        Клянусь, он специально так говорит, чтобы свести меня с ума.

        - Твой партнёр. У тебя есть свои способности, у меня - свои. И мы дополняем друг друга. Я никогда не слышал, чтобы кто-то пел так, как ты. Кроме Зэл. Но это было до нашего с ней знакомства. Она натренировала меня, чтобы поддержать твои сильные стороны.
        Я не могу решить жутко это или круто.

        - Мне не нужен партнёр. Зэл ни с кем не поёт.
        Дэй фыркает от моей тупости:

        - Зэл вообще больше не может петь. Но я здесь и жив только благодаря ей. Если она нарушит законы Маганветар, я тоже. У нас одна и та же миссия. А у тебя?

        - Тоже, - отвечаю я дрожащим голосом, хоть и не понимаю почему.

        - Значит, нам надо научиться петь вместе. Думаю, мы уже на полпути. - Он проводит кончиком пальца по моей щеке, и я отворачиваюсь. - Скажи, разве ты не хочешь петь со мной, Аза Рэй?

        - А если я скажу «нет»? - спрашиваю на всякий случай.

        - Тут нельзя отбрасывать вещи, как в поднебесье. Здесь мы от них не избавляемся, а храним вечно.
        Я мгновение смотрю на него и думаю…

{Вечно.}
        А потом…
        -(Я {} тебя больше, чем [[[{{{}}}]]].)-
        Я смотрю на небеса, вспоминаю, как заставила их поддержать меня вчера. Я не летела, я парила.

        - Я покорила атакующий корабль.

        - Да, покорила. Но ты была уверена в том, что сможешь? Я - нет. Тебе надо научиться контролировать свои способности. Я буду поддерживать фокус. Словно лупа перед солнцем. Моя песня сделает твою сильнее.

        - Значит, в такой аналогии я - солнце?
        Дэй не улыбается.

        - Да. - Он обхватывает пальцами мой подбородок и смотрит на меня. Я гляжу в ответ.
        Его глаза с длинными ресницами очень-очень чёрные. Он наклоняется, и я хочу рассмеяться, потому что это нелепо, это глупо.
        (В последний раз я была так близко к парню, когда… не думай об этом. Нет, не думай.)

        - Вот так, - говорит Дэй и поёт ноту в мой рот очень тихо, словно выдох.
        Я на секунду застываю, потрясённая, а затем пою ноту обратно. Мы оба без наших птиц, так что это неофициально.
        Однако этого достаточно. Я пою ноту на магонийском, которая значит «подъём». Дэй присоединяется нотой пониже, как подводное течение, отчасти «подъём», отчасти «больше».
        Я чувствую, как сердце снова колотится, и вижу, что пульс на шее Дэя бьётся почти в унисон с моим.
        Его нота становится громче, как и моя. Мы вместе усиливаем звук, и в процессе я замечаю, что моя рука у него на груди, над сердцем, там, где должен быть Свилкен.
        Я отдергиваю ладонь, будто ошпарилась.
        И жутко краснею. Не знаю, как это выглядит на магонийской коже. Дэй улыбается мне и с закрытым ртом пропевает другую ноту. Затем слегка ударяет меня по грудине. Дверца открывается для Милекта, что застает меня врасплох. Так странно интимно. Милект подлетает и занимает место внутри.
        Я как можно спокойнее хлопаю по груди Дэя, которая тоже открывается как окно. Его кэнвр слетает со своего насеста в лёгкое.
        Дэй вдруг так же смущается, как и я.

        - Мы вместе, - говорит Дэй. - В плане Зэл. Если не справимся, будут последствия.

        - Было бы очень неплохо, знай я весь план. Так что если хочешь рассказать, сейчас самое время.

        - Когда ты была ребёнком, то спела что-то, что подняло целое озеро с поднебесья, превратило его в лёд и снова опустило. Это легендарно и незаконно. Подводники весьма заинтересовались, как и Маганветар. Если ты сделала такое, то на что ещё способна?
        Под нами качается палуба. Я смотрю на оснастку, где на верёвке, поддерживающей парус, сидит Джик. Её лицо полно любопытства и подозрения.
        Встретив мой взгляд, она отворачивается.
        Дэй внимательно смотрит на меня, а затем касается рукой кончиков моих пальцев.

        - Я сейчас спою тучу. А потом вместе - дождь.
        Он издаёт визгливый звук, который режет слух, и появляется миниатюрное облачко. Свилкен поёт вместе с Дэем, и между нами в ледяном воздухе появляется капля дождя. Я открываю рот и выдуваю дождь, как дуют на свечку на день рож…
        Тут я вспоминаю о шоколадном эклере.

        - Что мне пожелать? - спрашиваю я Дэя, который смотрит на меня, но не понимает, о чем я.
        Мой ветер всё ещё между нами. Без подсказки я превращаю капельки в лед. В каждой призме крошечная радуга.

        - Ты должна научиться это делать. - Дэй хмурится. - Эти песни пели с зарождения Магонии. Ты не можешь просто придумывать новые.
        Милект соглашается с Дэем. Он кратко поёт со Свилкеном.

«Подчинение, обязанность», - поют птицы из наших грудей.
        Я вздыхаю, беру другую руку Дэя, и мы поём вчетвером.
        Одна песня. Четыре голоса сплетаются воедино. Небо вокруг становится безумно ярким. Меня трясет. Дэй передо мной, смотрит мне в глаза. Песня приятна, но глубоко в груди собирается напряжение.
        Что-то сейчас случится. Я чувствую, как мы держим друг друга, пока наши голоса сплетаются.
        Я смотрю, как моток верёвки на палубе взмывает, призываемый нашей песней, а доски начинают расходиться. Команда с палубы взлетает в воздух, но не по своей воле. Мы их поднимаем.
        Я чувствую, как что-то начинает отделяться где-то далеко внизу, и смотрю через перила на океан. Восстаёт такая огромная волна, что я не вижу её края. Вода тянется к нам.
        Дэй наклоняется ко мне, а я - к нему, и мы поём в лёгкие друг друга. Каждая клеточка моего тела зовёт. Ноты сияют, и я чувствую, будто мы поднимаемся, но не просто так. Мы поднимаемся, чтобы упасть.
        Он тоже чувствует это. Мы поём цунами, пока я не прихожу в себя и не отстраняюсь, тяжело дыша.

        - Прекрати! - выдавливаю я, хотя всё тело понуждает продолжить, хотя мне самой хочется петь. Если это называется пением, я хочу петь вечно, но не могу. Дэй выглядит таким же измотанным, как и я.

        - О, - выдыхает он. Я никогда прежде не видела его удивлённым. - Ой.
        Он пошатывается.
        Волна с гулом складывается обратно в океан. Моё сердце замедляется.
        Я думаю, на что способно цунами. Думаю о том, что создала волну из ничего, из воздуха, из дыхания.
        Способность, о которой все говорили. Моя сила. Теперь я её знаю. И наша сила. Её я тоже понимаю.
        Пугающее ощущение.
        Изумительное ощущение.
        Дэй дарит мне легкую улыбку, и я тоже пытаюсь улыбнуться, всё ещё чувствуя головокружение.
        Глава 20

{Джейсон}


        - Я вернулась, - говорит Аза, стоя на пороге моего дома. - Вернулась домой.
        Я держал её за руку по дороге в больницу.
        Держал её за руку, когда Аза умерла.
        Продолжал держать за руку, пока мне не сказали, что больше нельзя.
        Читал отчёт коронера.
        Осталось лишь тело. Её тело.
        Я часто дышу.
        Я сейчас отключусь? Дышу слишком часто? Собираюсь закричать?

        - Ты на что пялишься? - обрывает меня Аза в своём классическом стиле.
        Мираж. Я бреду по Сахаре. Я умирающий, что смотрит на игру света. Но нет, свет только что звонил и стучал в мою дверь. Свет смотрит на меня, поджав губы.

        - Аза, - говорю я. Больше ничего не могу из себя выдавить. Даже близко не могу.

        - Джейсон Кервин, - говорит она. - Я тоже рада тебя видеть.
        Аза протягивает мне руки. Не синюшные.
        Она пришла, чтобы…
        Нет, я…
        Она прижимается губами к моим губам, очень быстро - совсем не по-мертвецки или по-призрачному, - и прежде чем я успеваю понять, что происходит, отстраняется и снова на меня смотрит.
        Я могу упасть или убежать или…

…супербыстро просчитать вероятность произошедшего путешествия во времени (невозможно), наличия доппельгангера (представить себе не могу), тайной сестры-близняшки, претворения в жизнь фильма Хичкока, явления вертиго.
        Точно, вертиго. Последовательность пи рвётся наружу, но я сдерживаюсь. На ум приходит организация циклов, но я остаюсь в сознании и не позволяю себе поддаться ни одной из форм сумасшествия.
        За полторы секунды я сравниваю стоящую передо мной девушку с образом Азы.
        Эта выглядит здоровой. До странного здоровой. Не видно привычной сети вен, просвечивающих сквозь кожу. Я уже привык наблюдать, как кровь течёт по телу Азы, но теперь лишён этого зрелища. Её губы не просто не синюшные, она их накрасила. Щёки розовые. Одежда незнакомая. Не уверен, что хоть однажды видел Азу причёсанной.
        В последний раз её странные бездонные глаза были закрыты. Я сам их закрыл. А теперь она…
        Аза раздражённо всплескивает руками:

        - Ты что, вообще мне не рад?
        Такой знакомый голос - немного сварливый, немного обиженный. Но не задыхающийся. Просто в голове не укладывается.

        - Я думала, ты обрадуешься. Поверить не могу, что ты меня даже не обнял. Я тебя поцеловала.
        Моё сердце стучит так сильно, что стёкла должны дрожать. Я сгребаю Азу и прижимаю к себе так сильно, как только могу, и она не задыхается, не кашляет. Аза в моих руках. Она в моих…
        В последний раз, когда я её видел, она была мертва. Я отстраняюсь и смотрю на Азу.

        - Я сплю?

        - Нет, не спишь.

        - Я свихнулся?

        - Возможно. Расскажи, что ты делал последние четыре недели, и я решу, свихнулся ты или нет.

        - Серьёзно?

        - Я правда здесь.

        - «Аза Рэй была», - говорю я.
        Она с любопытством на меня смотрит:

        - Я Аза Рэй.
        И улыбается.
        И я сдаюсь, как всегда. Её улыбка уникальна. Хотя странно видеть обычно синюшные губы Азы накрашенными розовой помадой.
        Аза высвобождается из моих рук и проходит в дом. Я секунду разглядываю улицу, которая, видимо, превратилась в улицу рая, затем иду в гостиную.

        - Где твои родители? - спрашивает Аза.

        - Поехали в бакалею, - отвечаю странно формально.
        Я хочу рассказать ей всё. Хочу, чтобы она мне всё рассказала.
        Аза обходит комнату, пристально рассматривая каждую деталь, затем идёт на кухню, заглядывает в буфет, холодильник. Обычно она просто берёт то, что хочет.

        - Ты голодная?

        - Нет, я ела.
        Она как-то странно устраивается на краешек стула (всё-таки не призрак - сиденье прогибается под её весом).

        - Я сплю? - спрашиваю снова.

        - Нет. Ты - часть секрета. Умеешь хранить секреты, Джейсон Кервин? Мне нужна твоя помощь.
        Почему она так ко мне обращается?
        Что с ней случилось? Вёл бы я себя странно, если бы умер или не умер, или со мной бог знает что стряслось? Да, определённо.
        Я беру Азу за руку: кожа тёплая - а ведь никогда не была тёплой. На ладонях мозоли. А в последний раз кожа была гладкой. Теперь же это руки человека, который трудился. Тяжело трудился, выбираясь с того света.
        Чёрт, я слишком зацикливаюсь на деталях. Мир сузился, и все важные вещи расплылись. Я пытаюсь дышать.
        Это шок? Думаю, да.

        - Где ты была, Аз? - спрашиваю спокойно.
        Словно её смерть - такая ерунда. Словно я не сходил с ума. Словно не схожу с ума сейчас.
        Аза оглядывает комнату, странно двигая головой, наклоняя её набок снова и снова. Напряжённый взгляд, движения - но лицо не испуганное. Вдруг я понимаю - она что-то высматривает. Так птицы охотятся за насекомыми. Аза всматривается во что-то за окном, улыбается - и на секунду мне становится страшно.
        Джейсон Кервин - псих.
        Я крепче сжимаю её руку. Мне не надо пересчитывать её веснушки и сравнивать их с картинкой в памяти.
        Я не боюсь Азы.
        Единственное, чего я боялся, - потерять её.
        Она смотрит прямо на меня, и я снова чувствую прилив адреналина. Мне хочется выскочить из комнаты. Почему? Какого чёрта?

        - Где ты была? - пробую снова.

        - Что ты знаешь? Я всё расскажу, но сперва скажи, что тебе известно.
        Я открываю рот, но тут она снова двигает головой по-птичьи.
        Я ничего не понимаю.
        Аза садится ближе, наклоняется и кладет руку мне на колено. Это настолько не в её духе, что я совершенно теряюсь. Лишь смотрю на колено в оцепенении.

        - Ладно. Начнём с начала. Аз, ты мертва?

        - Конечно нет. Взгляни на меня. Я жива.
        Она снова наклоняется и проводит рукой по моей ноге. Я даже близко не готов с таким разбираться, поэтому хватаю её ладонь.

        - Но ты умерла, Аз. Я там был. Я это видел.
        И тут же мысленно ругаю себя за сказанное. Аза сейчас выглядит живой как никогда. Она всегда балансировала на грани удушения, а теперь нет.
        Когда я обнимал Азу, то ощутил… мягкость, которой у неё прежде не наблюдалось: тело всегда напоминало кусок стекла, а мозг - заострённую сталь. Теперь волосы Азы пахли солью и озоном.
        Кожа пахла океаном - а ведь мы далеко от моря. Но снаружи штормовая погода. Может, просто запах ветра? Может, у неё новый парфюм?
        Вот только Аза никогда прежде не пользовалась духами. Она от них задыхалась, поэтому никто из её окружения не душился.
        Я это знаю. Она это знает. Тогда почему мы об этом не говорим?

        - Брось, Джейсон Кервин. Ты ведь не верил, что я умерла. Ты меня искал. Искал нечто в небесах. Аномальные погодные условия? Что ты обнаружил?
        Должно быть, смущение отражается на моём лице, потому что она настаивает:

        - Ты обещал, что всегда меня найдёшь. Значит, этим и занимался, так?
        Я секунду молчу, потом выдавливаю:

        - Ага.

        - До меня доходили слухи.

        - От кого? Где ты была, что слушала сплетни? Где ты была, что там же находились люди, способные тебе их рассказать? И если правда слушала сплетни, то почему позволила мне думать, будто умерла?
        Наверное, я немного взвинчен.
        Она округляет глаза и внезапно кажется не столь уверенной в себе. Потерянной.

        - Обещаю, я всё тебе расскажу. Но мы должны вместе понять, что случилось. Мне нужна твоя помощь.
        Однажды Аза Рэй подхватила бронхит и потеряла сознание у меня в машине. А когда очнулась в больнице и узнала, что я нёс её на руках, жутко обиделась.
        Даже в скорой, прямо перед смертью, когда Аза поняла, что я делал ей искусственное дыхание рот-в-рот, она ужаснулась.
        Мы все знали, как она относится к покрывалам. У меня имелась специальная, пошитая на заказ больничная толстовка с капюшоном, миллионом карманов, рукавами на молнии для кровопусканий и отверстиями для трубок капельниц, чтобы не закутывать Азу в одеяла.
        Но никогда прежде она не просила меня о помощи.

        - Хорошо, тогда расскажи мне, Аза Рэй, каким образом мы станем выяснять.
        Я что, играю с ней? А вдруг у неё какая-то травма мозга? Откуда мне знать?
        Отчёт коронера - кое-кто из персонала украл для меня печатную копию, и я снял скан - был предельно ясен. Тело Азы быстро деградировало. Коронер одновременно удивился и испугался. Ничего смешного.
        Девушка, пятнадцати лет.

«И триста шестидесяти дней», - мысленно добавил я.
        Для полного вскрытия не было причин. Мы все понимали, что произошло. Все равно коронер не знал, как проводить исследования тела человека с такой болезнью, как у Азы. Так же как никто не знал, как помочь ей выжить.
        Лёгкие передали в лабораторию по работе с редкими нарушениями. Остальное кремировали. Тех отчётов я ещё не видел. Прошло всего четыре недели. Наверное, где-то в холодильнике хранятся образцы тканей. Честно говоря, не могу об этом думать.
        Аза вздыхает и потягивается, выгибая спину. Её движения непривычно плавные, грациозные. Снова на ум приходит сравнение с птицей, расправляющей крылья. Аза достаёт что-то из кармана джинсов. Протягивает мне толстую пачку сложенных бумаг, и меня начинает трясти. Я их написал. И привязал к шару в день её похорон.

        - Я получила твой список извинений. Очень длинный.
        Получила? Она копается в другом кармане, достает обрывок бумаги поменьше и протягивает мне.
        Записка, что я дал ей на день рождения. Мятая, потрёпанная, с заломами и пятнами. В уголке след зубов, и я знаю, откуда он взялся. Это Аза нервничала.
        В последний раз этой отметки тут не было. Точно знаю, потому что сам вложил записку в руку Азе. Понимал, что другого шанса не выпадет. Сжал её пальцы, чтобы Аза унесла эту записку туда, куда уходила. Со всеми круглыми и квадратными скобками.
        Тело охватывают какие-то непонятные эмоции.

        - Ладно. - Слёзы, что копились внутри меня четыре недели, подступают к горлу и, хотя к этому времени я уже должен был их выплакать, льются из глаз. - Ладно, Аза, - выдавливаю я между всхлипами. - Ладно.
        Она смотрит так, будто никогда раньше не видела плачущего человека. Я вытираю лицо подолом футболки.
        Затем иду на кухню, умываюсь холодной водой и пытаюсь взять себя в руки.

        - Ты заходила к себе домой? - спрашиваю сквозь шум льющейся воды. - Заходила ведь?

        - Ещё нет.
        Я оборачиваюсь. Аза стоит прямо за мной. Я не слышал, как она подошла.
        Аза суёт пальцы под струю, отдёргивает и смеётся. Затем смотрит на меня, наклонив голову.

        - Почему нет? - спрашиваю я.

        - Не говори моим родителям, что я здесь. И своим тоже.

        - Но твои папа и мама думают, что ты мертва.
        Вытаскиваю сотовый из кармана, нахожу нужный номер, показываю ей, но она отбирает телефон и кладёт его на стол немного резко, немного подчёркнуто.

        - Ты мне веришь? - спрашивает Аза. - Тогда слушай. Мне нужно узнать, что ты нашёл за время моего отсутствия. Нужно, чтобы ты всё мне рассказал. Это важно. Предметы, даты. Всё. Ты что-нибудь нашёл, Джейсон Кервин?

        - Я…

        - Что-нибудь падало с неба? - перебивает она и мило улыбается. - В день моих похорон? Расскажи, что знаешь. - И снова наклоняется ко мне. Я отшатываюсь к раковине. - Что, если я скажу: в небесах был корабль? Что ты ответишь, Джейсон Кервин?
        Я секунду молчу и говорю:

        - Магония.
        За окном раздаётся шум подъезжающей машины. Мамы. Я выглядываю и вижу, как они достают пакеты с покупками.
        Оборачиваюсь - Аза пропала.
        Нет. Она скрючилась под столом и смотрит на меня огромными глазами.
        Я опускаюсь рядом на колени.

        - Всё в порядке. Это просто Ив и Кэрол.

        - Кто?

        - Мои мамы, кто же ещё?
        Аза отчаянно трясёт головой:

        - Никто, кроме тебя, мне не поверит. Им нельзя знать, что я здесь.
        Я протягиваю ей ключи от машины. Аза мгновение непонимающе на них смотрит, затем яростно кивает:

        - «Камаро».
        Она произносит слово осторожно и странно. «Ка-марр-о».

        - Ага. Уходи через заднюю дверь. Встретимся в машине, - говорю ей, а сам иду к парадной двери, чтобы встретить мам. Вроде бы случайно рассыпаю покупки, выигрывая ей время.
        Затем возвращаюсь на кухню. Ни следа пребывания Азы.
        Украдкой смотрю в окно. На улице всё ещё шторм. Деревья гнутся, моросит дождь. Смотрю в небеса - там ничего. Ни кораблей, ни молний. Лишь мягкое серое ничто.
        Аза горбится на переднем сиденье машины, возясь с ручками. Бормочу мамам, мол, забыл что-то в школе. Они приятно удивлены, решают, что я передумал, прислушался к ним и прекратил упрямиться.

        - Я же тебе говорила, всё образуется, - обращается Ив к Кэрол, затем вопросительно на меня смотрит.
        Я не обращаю внимания, хватаю ноутбук и сумку и выскакиваю наружу. Стучу в дверь водителя. Аза непонимающе на меня смотрит, затем, будто что-то вспомнив, указывает на пассажирское сиденье.
        Она не умеет водить. Я…
        Я обхожу машину и открываю пассажирскую дверь.

        - Едем к твоим родителям.

        - Я ещё не готова, - отвечает она. - Им нельзя ничего знать. Если только они уже не знают?.. Они знают о Магонии, Джейсон? Что ты им сказал?

        - Я ни с кем не говорил о Магонии с тех пор, как мы смотрели видео с кальмаром. Твои родители знают, что ты умерла. Давай просто съездим проверим, дома ли они?
        Она вздыхает:

        - Корабль станет меня искать. Скорее всего, уже ищет.
        Никак не могу привыкнуть, что она говорит без труда.
        Аза заводит машину, включает «дворники». Затем поворачивает руль - вообще без усилия, хотя он тугой. Её руки расслаблены.
        Мы отъезжаем от моего дома. Аза колеблется.

        - Налево, - подсказываю я, и она слушается. - Теперь направо.
        Аза резко поворачивает направо, не обращая внимания на запрещающий знак.

        - Я люблю тебя, Джейсон.
        Смотрю на неё.

        - Ты меня любишь?

        - Конечно, - отвечает она после секундного замешательства. - А ты меня нет?
        Я всё смотрю на неё.
        Она едет быстрее, чем разрешено, и не обращает внимания на дорогу. Только на меня.

        - Здесь налево, - говорю я.
        Мы приближаемся к дому Азы.
        Эли выходит на крыльцо. Я жду, что Аза притормозит, но нет. Эли видит мою машину, приподнимает руку и машет.
        Аза не останавливается, не смотрит налево - вообще никак не реагирует, просто едет.
        Волосы по-прежнему собраны в аккуратный хвост.

        - Куда мы едем? - спрашивает она.

        - Здесь налево, - говорю я. - А теперь сюда.
        Мы проезжаем сквозь кованые ворота вверх по холму.

        - Сюда.
        Останавливаемся на кладбищенской парковке. Живых никого - дождь, будний день, - зато полно мёртвых. Кладбище вдали от города, на достаточно высоком утёсе, с которого открывается хороший обзор.
        Одно из мест, заложенных первопроходцами. Ближе к Богу, если выше и опаснее. Всегда гадаю, как же люди затаскивали сюда гробы, пока не изобрели машины. Наверное, та ещё работёнка. Вспоминаю, как мы принесли сюда Азу.

        - Кладбище? - переспрашивает она, выходя из машины. - Серьёзно? Посмотри на меня, дурачок. Я же здесь, с тобой.
        Может, я вздрагиваю. Может, нет.

        - Подумал, вдруг ты захочешь посмотреть, где мы тебя похоронили.

        - Не особо. Мне небезопасно так светиться.
        Она смотрит на облака, отчасти выжидающе, отчасти уверенно.

        - Хочу, чтобы ты увидела свою могилу, - говорю ей.
        Конечно. Мне нужно, чтобы она прочла надпись на надгробии.
        Любуюсь на её прекрасный профиль, как она смотрит вверх, склонив голову набок, - но Аза всегда была красивой.

        - Не хочу, - медленно отвечает она. - Расскажи мне о подзорной трубе, и куда ты её отослал. Я знаю, она у тебя. У нас мало времени.
        Подходим к её могиле. Та ещё не заросла травой, но камень здесь. Надпись на нём гласит:

«Аза Рэй,
        Верь сердцу своему,
        Если огнём охвачены моря
        (Живи любовью,
        Пусть даже звёзды все погаснут)».
        Аза молчит. Моросит дождь. Её волосы намокли, футболка прилипла к телу.

        - Это Каммингс, - говорю я. - Ты мне о нём рассказала.
        Она не двигается. Я смотрю на неё.

        - Эти стихи о том, что не стоит обращать внимания на то, каков мир. Не стоит волноваться, кто злодей, а кто герой.

        - Глупо, - отвечает она.

        - Ещё там в конце «ты моё солнце, моя луна и звёзды», - говорю ей, потому что это нужно сказать.
        На камне я не стал бы писать. Никогда.

        - Любовное стихотворение. Серьёзно? - переспрашивает Аза.

        - Оно написано тем, кто понимал: смерть всегда вмешивается в любовь. Тем, кто прошёл войну.
        Не говорю ничего о вечности, но подразумеваю.
        Аза медленно кивает и трёт лоб. Что-то в ней на секунду приоткрывается. Она смеётся - принуждённо, отчаянно.

        - Ты когда-нибудь думал, какой бы стала твоя жизнь, не случись в ней что-то? Если одно это событие сделало тебя непохожим на себя самого? А что, если я вспомню это стихотворение? Тогда я стану больше походить на ту, которой ты хочешь меня видеть. А если нет?
        Аза смотрит на меня, затем идёт прочь, пиная грязь вокруг могилы, смотря в небо.
        Я опускаюсь на колени и тоже смотрю наверх. Думаю о пути корабля, о том, как он пополняет запасы провизии, о том, что он двигается на северо-восток, - и кое-что вспоминаю. Статью, что мы с Азой читали вместе.
        Магонийцы веками это проворачивали. Думаю об упоминаниях воровства урожая в книгах, альманахах, о крупицах информации, которые мне удалось накопать. Магонийцы голодны и ищут еду. Я знаю, куда они направляются.
        Несколько месяцев назад появилась фотосессия: женщина в сари держит в руках семя в пластиковом контейнере, готовое для транспортировки. Ряды флуоресцентных ламп, длинные хранилища, холодильники.
        Всемирное хранилище в Норвегии. Подземное сооружение, где держат семена всех растений в мире. Там хорошо, холодно, глубоко, защищено от землетрясений. Надежный комплекс, где хранят орехи личи, малину, почти утраченные сорта фруктов и овощей на случай всемирного затопления. Если люди всё испортят.
        Я качаю головой, бормочу, думаю. Осознаю своё открытие. Да. Всё точно. Я прав.
        Аза возникает сзади меня из ниоткуда. Прямо за спиной. Я чувствую её дыхание. Она кладёт руку мне на плечо, а второй обводит своё имя на камне.

        - С кем ты говорил? Кто знает о Магонии? Кто знает об этом?
        Я смотрю на камень. Чувствую руки Азы. Как она наклоняется, опирается подбородком о мою голову. Обвивает мои плечи. Ощущаю неуместную вспышку страсти и что-то ещё.

        - Только я обо всём знаю.

        - Отдай подзорную трубу, - просит она, и я протягиваю ту через плечо.
        Аза что-то делает с крышкой линзы, поворачивает её, снимает, смотрит сквозь неё на небо и выдыхает.

        - Да, это полезно, Джейсон Кервин. Чем ещё поделишься?
        Чувствую острую боль в горле.

        - Ничем.
        Затем бросаюсь на неё со всей силы, сшибаю с ног. Подзорная труба падает, я её хватаю, а сам прижимаю Азу к земле, прямо рядом с могилой.

        - Кто ты? - спрашиваю чужим голосом. - Что ты сделала с Азой? 
        Глава 21

{Джейсон}

        ОНА СТОЛБЕНЕЕТ, НО ВСЕГО ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО СЕКУНД ВНОВЬ БЕРЁТ СЕБЯ В РУКИ. ЧУЖАЧКА С ОПАСКОЙ СМОТРИТ НА МЕНЯ ЯСНЫМИ ГЛАЗАМИ - И ЛЕВЫЙ ВНЕЗАПНО ОКАЗЫВАЕТСЯ НЕПРАВИЛЬНОГО ЦВЕТА. У НЕЁ ЛИНЗЫ. ОДНА СОСКОЛЬЗНУЛА, КОГДА НЕЗНАКОМКА СМОТРЕЛА НА ДОЖДЬ, И ТЕПЕРЬ У НЕЁ ОДИН ГЛАЗ НЕБЕСНО-ГОЛУБОЙ, КАК У ЭЛИ, А ДРУГОЙ ТЁМНО-СИНИЙ. В РУКАХ У НЕЁ НОЖ. ИМЕННО ЕГО ОНА ПРИСТАВЛЯЛА К МОЕЙ ШЕЕ.
        Меня трясёт от ярости. До этого я её как-то сдерживал.

        - Аза не знает, как водить машину с механической трансмиссией. Когда она за рулём, то останавливается на каждом знаке и каждом светофоре, потому что прав у неё нет. Аза не носит джинсов. Аза не проехала бы мимо своего дома, мимо Эли. Аза знает все стихотворения Каммингса. И Аза Рэй Бойл никогда, никогда за миллион лет не сказала бы мне, что любит меня. Так кто ты, чёрт подери, такая?
        Я уже отчасти знаю. Она - одна из тех, сверху.
        Я не хочу в это верить.
        Я хочу вернуть Азу.
        Но теперь я знаю.

        - Ничего я с ней не делала, - заявляет фальшивая Аза. - Её подобрал корабль матери.
        Корабль её матери.

        - Какой корабль? Где?

        - Корабли везде, Джейсон Кервин, - улыбается она. - Небо полным-полно. Получается, ты их не видишь? Ну да, не всем так везёт. С другой стороны, почти никто отсюда не достоин жить в Магонии.

        - Кто ты?

        - Хочешь меня убить, Джейсон Кервин? - спрашивает она, склоняет голову набок и смотрит в небеса. - Вряд ли.
        Затем резко ныряет вперёд и обхватывает меня за талию. Я вырываюсь, сражаюсь. Она быстрая, сильная и маленькая.
        Чужачка делает сальто назад и приземляется уже в десяти шагах от меня.

        - А ты неплох. Для подводника.
        Подводник. Мгновение я перевариваю слово. Думаю, что оно значит для существа с неба.
        Вспоминаю легенду о человеке, утонувшем в воздухе, когда спустился вниз по якорной цепи.

        - Ты подводник, - говорю ей.

        - Как ты смеешь! - шипит она. - Я Дыхание.
        Обычное слово, но от того, как чужачка его произносит, мне не по себе.
        Я обхожу её по кругу, держусь на расстоянии, но одновременно заманиваю, куда нужно. Она не знает это кладбище.
        Зато знает, как лгать. Как заставить кого-то поверить во что угодно. А потом отобрать эту надежду.
        Азе нравились гавайские похоронные традиции. Сбрасываешь мёртвую оболочку, выскакиваешь из неё призраком и идёшь, куда пожелаешь. Аза хотела лежать как можно ближе к обрыву, на случай, если её дух не сможет идти.
        Я делаю обманный выпад, понимая, куда лже-Аза двинется в ответ - и да, она делает шаг назад, последний шаг, слишком широкий. А меня настолько трясёт от ярости и ненависти, что я вижу, куда она движется, но не останавливаюсь.
        Почва уходит у неё из-под ног, чужачка шатается, ахает и взмахивает руками. Затем падает - и боже, я кричу и, передумав, кидаюсь за ней.
        Но время замедляется, и она улыбается мне самой широкой нахальной улыбкой, которую я только видел.
        Падает с края обрыва
        падает
        падает
        падает
        а потом с неба спускается веревка. Чужачка хватает её и карабкается вверх. Подтягивается прямо в облака.
        Я беру валяющуюся у могилы подзорную трубу. Теперь без крышки в неё можно смотреть.
        Секундой позже я опускаю её, чтобы отдышаться.
        Небо полно кораблей. Чужачка лезет на один из них.
        Моё поле зрения трескается, искажается и рушится, словно фильм на разбитом экране, но даже так я вижу их между осколками.
        Облака с гигантскими пароходами, парусными судами, небольшими лодками, плоскодонками и катамаранами. Целая армада. Корабль в центре шторма огромный, серебряный, его дно размером с футбольное поле или даже больше. Чужачка забирается на него, перелезает через поручни. Вокруг судна мелькают тёмные подвижные тени.
        Акулы. Акулы из молний и облаков.
        Мне надо попасть на корабль Азы. Я знаю, куда он движется. Думаю, что знаю, хотя всё, что мне известно с пяти лет, так это то, что Аза - мой мир.
        Гляжу вверх, а сам отправляю короткое сообщение. Потом электронное письмо. Начинаю работать ещё на расстоянии.
        Раскат грома. Смотрю на корабль, куда залезла лже-Аза. Вспыхивает молния. Потом ещё одна. И ещё.
        Я выскакиваю из-под дерева и бегу к машине.
        Так можно пережить шквал молний - залезть внутрь и поднять стёкла. Но машина слишком далеко, внизу холма…
        Как можно сбежать от неба?
        Молнии сверкают вокруг. Впиваются во влажную землю копьями, сгустками огня. Я заставляю себя думать…
        У меня металл в руках. Выбросить, сейчас же. Швыряю подзорную трубу со всех сил, она отлетает от камней, поблескивает и падает с обрыва.
        Пробегаю еще несколько шагов, но укрыться негде, негде спрятаться…
        Ветер хлещет меня с одной стороны. Потом с другой. Потом сзади. Спереди. Вокруг меня вихрь из воздуха, пыли и камней.
        Из большого чёрного облака вылетает очередная молния.
        Боже. Какое-то воспоминание мелькает в мозгу из разряда «как выжить в дикой природе». Свернуться в комок, чтобы не попало по голове. Это правда работает?
        Дерьмо дерьмо дерьмо.
        Жуткий раскат грома, и из облака вылетает шар молний - всё быстрее и быстрее…
        Вероятность умереть от удара молнии в тридцать раз выше, чем от укуса акулы. Мне грозит смерть и от того, и от другого.
        Я падаю, скрючиваюсь, закрываю руками голову.
        Слышу самый оглушительный звук и вижу самый яркий свет в жизни. Я сделан из него, я…
        Я состою из света
        Я состою из жара
        И я лечу
        Мамы?
        Кэрол, Ив -
        Аза -
        Простите. 
        Глава 22

{Аза}

        Ночью, после того как мы с Дэем вызвали пением волну, я просыпаюсь в панике.
        Мне приснился Джейсон. Я не помню, что там было. Ну, или недостаточно помню. Птицепризрак капитана жутко кричит.

«Небо! Море. Свет. Зэл. - Он закашливается. - Падение. Смерть. Ночь».
        Голоса доносятся словно бы отовсюду - со всего корабля, со всего неба.

        - Во имя Дыхания, - ругаются даже магонийцы, хоть и негромко.

        - Дыхание забери эту птицу и разорви её на перья и кости, - шепчет кто-то недалеко от моей каюты, а потом Ведда их прогоняет.
        Я сажусь и думаю над услышанным.
        Не призрак. Птица.
        ИНОГДА РАНО ПО УТРАМ МНЕ СЛЫШЕН ГОЛОС КАПИТАНА, КАК ОНА НАД ЧЕМ-ТО ВОРКУЕТ.
        Над кем-то.
        Птица. Зэл запретили с ней петь.

«Убей! - кричит Кару. - Разорённые гнёзда, разбитая песня, убей меня».
        Я скрючиваюсь в каюте и слушаю его с полными глазами слёз. Если птица жива и на корабле - как Зэл его здесь держит? Как может слушать его страдания? Как это вообще возможно?
        Ведда ворочается на своей койке, цепи которой тихо звякают.
        Почти как дуновение ветра, почти как песня.
        Так много существ приковано к этому кораблю. Предпочли бы они свободу? Хотели бы улететь? Или им безопаснее здесь, где нет голода, что поразил город? Может, корабль - их дом?
        Решение кажется таким простым. Просто поделиться едой с голодающими. Мама Джейсона, Ив, однажды сказала мне, мол, если бы каждый отдал часть того, что имеет, то хватило бы всем. Ведь получается, в мире у кого-то избыток, а у других - ничего.
        У Магонии нет ничего.
        Я думаю о семье Дэя. О Дэе. О том, что сама никогда не испытывала недостатка в еде. О том, что вообще прежде не особо задумывалась о голоде.
        Здесь ничего не совершенно. Но и внизу тоже.
        Следующие несколько дней я втайне гадаю, где же прячут капитанского кэнвра, а на публике разучиваю с Дэем и Милектом старые магонийские песни. Я превращаю влагу в песок и обратно. Тихо пою и заставляю камень стать каплей дождя, а потом кусочком льда. Превращаю вещи в их противоположности.
        Я ещё не достигла совершенства. Иногда от очередной ноты воздух трещит, и Милект бранит меня. Иногда делая из воды камень, я нечаянно превращаю её в огонь, и тогда кэнвр пронзительно кричит и клюёт меня внутри лёгкого.
        Однако я, не особо таясь, запоминаю неверные ноты. Вода в огонь? Это же классно.
        Работа помогает мне не зацикливаться на печальной песне Кару и тёмной тоске, что поднимается в груди, когда я его слышу.
        Надо найти несчастную птицу.
        Я шатаюсь по кораблю, заглядываю в каждый уголок, но тщетно. Обыскиваю трюм, клетки, но вижу лишь темноту. Нет ни Лей, ни других пиратов, и я гадаю, что же Зэл с ними сделала. Они мертвы? Неужели она сбросила их за борт, пока я спала?
        И никакой птицы - ни настоящей, ни призрачной.
        Может, есть какая-то часть «Амины Пеннарум», о которой я до сих пор не знаю?
        Утром мы плывём над серебристо-серым океаном, над айсбергами. Ледяные островки кажутся точками на поверхности воды.
        Вне пределов неба Магонии я вижу самолёты. Полные пассажиров мирки: одни летят параллельно друг другу, другие пересекают след предыдущего. И понятия не имеют о том, что в небе есть кто-то ещё.
        Совсем как Земля понятия не имеет о Магонии.
        Становится холоднее. Даже Дэй облачается в зимнюю форму, а Ведда закутывает меня в многочисленные слои переплетённых перьев поверх тоненького свитера и куртки.
        По настоянию Зэл я сейчас сижу в капитанском кресле. Она учит меня, как рулить, как читать маршруты, расходящиеся во все стороны: вверх, вниз, на запад, на восток, на север, на юг.
        На одном уровне неба находятся штормакулы и качающие корабли ветра, на другом - огнерыбы и воздушный кракен, а ещё возможность врезаться в верхушки гор или пролететь слишком близко к границам города, если корабль чересчур большой.
        Дэй за моим плечом, я чувствую его тёплую ладонь на своей спине, чувствую нашу связь - кость к кости, голос к голосу. Теперь, когда мы поём, Милект ведёт себя спокойнее. Чирикает что-то в загоне для кэнвров, устраивается у меня в лёгком на время занятий. Мы с Дэем всё лучше контролируем свои силы. Вода в камень, камень в воду.
        Дэй держит чашку и подпевает - осторожно, идеально отслеживая мои действия. Я поднимаю из неё жидкость и превращаю в лёд. А потом обливаю его. Дэй смеётся, вытирает лицо и брызгает на меня.
        Мы умудряемся веселиться, невзирая на всю серьёзность плана, цели, к которой мы движемся.

        - Мы изменим мир. Вернём в него растения, погрузившиеся в спячку из-за дымоходов внизу, - говорит Зэл. - Я не помню эти растения, но легенды гласят, что некогда они росли по всему небу. У всей Магонии была еда. Мы использовали зерно подводников, только если отправлялись в дальние путешествия, а не чтобы выжить. Когда растения вернутся, наша зависимость от подводников исчезнет.
        Я думаю о двух веках развития машиностроения на земле. О том, как индустриальная революция привела к голоду Магонии. Теперь на земле тоже не хватает еды.
        Зэл получает отчёты отовсюду, птицы приносят на «Амину Пеннарум» письма с других кораблей. После заката летают горящие стрелы. Зэл подолгу стоит с бесстрастным видом, точно статуя, но письмо, доставленное измотанным воробьём-ростре, заставляет её встрепенуться.

        - Корабль Дыхания прямо по курсу.
        Все мгновенно вскидываются. Я чую ужас - в том числе и свой собственный. Что это значит? Мы в опасности? Они идут за нами? Зэл продолжает читать.

        - Возможно, их нанял Маганветар или кто-то ещё. Нас не преследуют. Пока. Я не собираюсь рисковать. Приведите мертвечину.
        Дэй вместе с несколькими крупными мускулистыми ростре устремляется вниз по трапу и притаскивает из неизвестной темницы Лей. Она пытается вырваться из цепей.

        - Это против всех законов неба! - кричит Лей. - Я заслуживаю суда!
        Зэл отцепляет с куртки хлыст и щёлкает им. Он не совсем металлический, но и не совсем верёвочный. Хлыст взмывает в воздух и хлещет, точно кошачий хвост, прямо перед лицом Лей.

        - Ты ничего не заслуживаешь. Ты пиратка, Лей Фол, - говорит Зэл. - Это и есть твой суд.
        Лей с опаской следит за хлыстом. Дэй и другой стражник держат её за руки.

        - Может, нам лучше подождать? - нервно предлагаю я. - Пока мы…

        - Ты помнишь день, когда тебя похитили? - спрашивает меня Зэл. - Худший день моей жизни. Я мучилась пятнадцать лет.

        - Но ты не можешь её казнить…

        - Она совершила худшее предательство. Она друг, ставший врагом. Просто чудо, что ты пережила её саботаж. Жизнь за жизнь.

        - Но, - возражаю, - я ведь не умерла.
        Лей равнодушно смотрит на меня:

        - Не верь своей матери. Она желает от тебя большего, чем говорит. Ею движет месть, не разум.
        Зэл ударяет хлыстом по лицу Лей. Та отшатывается.
        От удара остается след, сперва белый, потом синие сияющие буквы изо льда впитываются в её тело. Лей охватывает дрожь, под кожей змеится свет.

        - Умереть с тёмными тайнами - значит умереть без последней песни, - провозглашает Зэл. - Кто рассказал тебе, что я планирую?
        Лей морщится, немного оседает, но не отводит взгляд. Кем бы она ни была, в смелости ей не откажешь.

        - Постой, - вмешиваюсь я. - Тогда она меня спасла. Они бы меня убили. Сбрось её рядом с Маганветар. Выкинь на лодке. Там ведь есть тюрьмы?
        Зэл смотрит на Лей, затем на меня.

        - Ты жива, Аза, благодаря своей исключительности, а не её милосердию. Она тебя не спасла. Она меня предала. Это казнь, а не переговоры.
        Лей твёрдо смотрит на неё:

        - Тогда плыви в небеса, Зэл. Забери у подводников наше, затопи их крепости, поубивай всех внизу, но знай: без них нарушится баланс, а без баланса Магония падёт. Не ты первая веришь, будто способна решить проблему столетий. И заблуждаешься, как и все до тебя.

        - ДОВОЛЬНО! - Глаза Зэл светятся, её всю трясёт.

        - А теперь я спою последнюю песню, - требует Лей.

        - О, я так не думаю. Те, кто меня отвергают, не заслуживают привилегий. Из-за твоего предательства семья моего первого помощника умерла от голода, забытая Маганветар. Разве ты не виновна? Сейчас небо было бы накормлено, полно. Ты разрушила прекрасное будущее. Я могла бы жить эти пятнадцать лет в совершенно другой стране, рядом с дочерью, вместе с поющим кэнвром. Что я получила взамен? - Зэл на миг замолкает, и мы все слышим крик Кару, леденящую кровь жалобу. - Ты в этом виновата, поэтому умрёшь без песни. Приняв сторону маганветарских политиков, ты предала свой истинный народ. Последняя песнь для тех, кто умирает с честью. Не для тебя.
        Команда оживляется, переступает с ноги на ногу. Я оглядываюсь. Все собрались на палубе. Некоторые распрямляют крылья - кто в предвкушении, кто тревожно. Клювы открываются, видны зубы и клыки.

        - Он мне сказал, - вдруг говорит Лей, и Зэл подпрыгивает. - Кто знает твоё сердце лучше него? Он не согласен с твоими планами. Кару рассказал мне всё. Тебя предал твой кэнвр.
        Зэл каменеет и болезненно втягивает воздух:

        - Лгунья.
        Лей смотрит на неё. Лицо пиратки ничего не выражает.

        - Последняя песнь.

        - Нет.
        Вокруг раздаётся шорох и бормотание: все магонийцы и ростре поражены тем, что Зэл нарушила своё слово.
        Она машет Дэю, и он достаёт из-за спины длинную тряпку, которой завязывает Лей рот. Значит, всё готовилось заранее. Отказ в последней песне лишь уловка.
        Лей неглубоко вздыхает через нос и пожимает плечами как человек, чьё время истекло. Мне так знакомо это движение.
        Я оглядываюсь в поисках палача, высматривая капюшон, топор. Ничего.
        Лей кивает. Делает один шаг назад, затем другой. Лицо Зэл напряжено, желваки перекатываются под кожей.
        Милект садится мне на плечо, клюёт в ухо, но это не приносит облегчения.
        Шаркая по доске, Лей встречается со мной взглядом. Она нема. Ей не спеть последнюю песню. Сине-белый свет, который запустила в неё Зэл, струится к горлу и по рукам. Лей сияет.
        У неё дрожат руки, грудь. Она встает на краю доски и смотрит только на Зэл.
        Затем открывает дверцу на груди и достаёт своего кэнвра - чёрно-белую сороку, такую же старую, как хозяйка.
        Зэл делает шаг вперёд, смотрит в глаза врагу, протягивает свои изящные синие пальцы и с холодной улыбкой сталкивает Лей с доски.
        Пиратка, падая в небеса, бросает птицу вверх.

«Последняя песнь, - кричит кэнвр, одиноко, яростно, фальшиво. - Падение, сломанный, яркий свет, падает, падает».
        Я стою обмякшая, выжатая. Откуда-то снизу взлетает стервятник и смотрит на меня.
        Кэнвр Лей всё поёт.
        Затем издаёт последнюю ноту - бессловесный жуткий вой отчаяния. Из ниоткуда эхом доносится крик Кару.
        Стервятник хватает кэнвра Лей.

«Мертвечина», - хрипло кричит другой стервятник и ныряет.
        Я подбегаю к поручню и сквозь окружающий корабль туман пытаюсь рассмотреть, что происходит внизу. Сперва ничего. Затем проплывает обрывок ткани. Кусок куртки Лей.
        А потом всплеск крови на миг окрашивает облака и тоже исчезает.
        У меня скручивает живот.
        Зэл подходит ко мне.

        - Однажды ты станешь капитаном и тоже отомстишь. Таковы порядки в настоящей Магонии.
        Только глаза её темнее, чем должны быть, а лицо осунулось. Зэл прижимает ладонь к сердцу. И уходит прочь. Джик с такими же тёмными глазами бросает взгляд в мою сторону и следует за ней в трюм.
        Небо полно обрывков одежды. Они плавают вокруг как молочай. Я слышу стервятников - и не только их. Смотрю вниз и вижу, как гигантское туманное щупальце медленно хватает какую-то часть тела Лей и утаскивает в тёмное облако. Оно такое огромное, что и краёв не видно - лишь восемь колеблющихся конечностей, способных сбить наш корабль с неба.
        Дэй подходит и касается моего плеча. Я вскрикиваю и сжимаю кулак. Именно Дэй притащил пиратку на палубу. Он беспрекословно верен Зэл и кораблю. Что это значит? Что он сделает, если я окажусь не на той стороне?
        Дэй хмурится и снова занимается такелажем. Свилкен щебечет хозяину, мол, чем меньше сделаешь сейчас, тем больше придётся поработать потом. Милект взлетает на верх мачты, где устраивается точно сверкающий комок.
        Меня тошнит. Я всё вижу, как Лей падает, снова и снова. Её слова - о том, что нельзя доверять Зэл, о Кару - эхом звенят в памяти.
        Меня что-то мучает - не страх, хотя он никуда не делся. Лей остаётся позади, погребённая в облаках и съеденная хищными тварями. Мертвечина.
        Вспоминаю рассказ Джейсона о четырёх магонийцах, которые явились в земной город и угодили в колодки. Но если бы эти четверо упали, то утонули бы.
        Может, и утонули. Там не говорилось, ни сколько они пробыли внизу, ни что с ними в итоге стало.
        Магонийцы - то есть мы - слишком отличаются, чтобы сойти за людей. Что случится, если я спрыгну с корабля и не умру? Что теперь со мной сделают на земле?
        Где-то в глубине души я всё ещё надеюсь, что, возможно, мне удастся вернуться домой…
        Но нет. Никаких «возможно». Не удастся.
        Наверное, Эли сейчас в школе, на алгебре. Заучивает столько формул, что хватит рассчитать размеры мира. Или на английском, запоминает слова, чтобы описать, как однажды ночью сестра покинула её посреди снежной бури.
        Я никогда не узнаю, кем Эли станет.
        А она никогда не узнает, что я тут, наверху, учусь…
        Что же я учусь делать?
        Я стискиваю зубы и забираюсь на такелаж чуть ниже Дэя. Смотрю в никуда, жду, когда же он заговорит, но он молчит. Просто с тревожным видом пялится на облака.
        Что-то меняется. Я не Дэй, приученный выполнять приказы.
        Я чувствую неуверенность, но и ярость, пронизывающую все прочие эмоции.
        Дэй протягивает мне руку, и я осторожно поднимаюсь. А оказавшись рядом, вплотную, ощущаю правильность происходящего. Он смотрит в небеса.

        - Это первая казнь на моей памяти, - говорит Дэй, и я чувствую, как он дрожит.

        - Ага. На моей тоже.
        На миг я вспоминаю свой прерванный сон, где Джейсон идёт сквозь тёмный воздух поднебесья, протягивая ко мне руки. А потом с усилием выбрасываю мысли о нём из головы, отпуская навсегда. Это лишь сон из прошлого.
        Джейсон подводник.
        А я магонийка. 
        Глава 23

{Аза}

        Перед рассветом Джик заходит ко мне в каюту. Мой кэнвр спит вместе с остальными в загоне, а я, предположительно, тоже вижу пятый сон.
        Я что, пропустила дежурство? Но тогда пришёл бы Дэй, а не Джик. У неё нет надо мной власти.

        - Тебе надо кое-что знать, - шепчет Джик после небольшой заминки.
        Я сажусь, приготовившись слушать.

        - Я его кормлю, - говорит она.

        - Кого?

        - Птицу капитана. Это входит в мои обязанности.

        - Но Ведда…
        Джик показывает мне руку с пальцами унизанными металлическими кольцами и трясёт ею.

        - Никому из нас нельзя верить. Ведда? Дэй? Они что, убедили тебя, будто в Магонии всё замечательно? Магонийцы враждуют друг с другом, а мы, пернатые, находимся у них в подчинении. Разве ты никогда не задумывалась…

        - О чём?

        - Кто из прислуживающих тебе ростре и кэнвров делает это по доброй воле? А кто вынужденно?
        То, что она имеет в виду, наконец-то до меня доходит.

        - Твой Милект - лёгкоптица и предан капитану. Ей же даровали сердцептицу, и когда она утратила связь с ним, то отказалась его отпускать.

        - На что ты намекаешь? Просто скажи уже.

        - Кару предал Зэл. Её собственный кэнвр отказался петь с ней. Ты уверена, что понимаешь мать? Уверена, что веришь ей?
        Кое-что у меня в голове встаёт на место.

        - Я не прошу тебя освободить ростре, - говорит Джик. - Время бунта ещё настанет. Кое-кто из нас приближает его. Некоторые действуют изнутри. - Она смотрит на меня с вызовом. - Аза. Если Зэл добьётся своего, некоторые места на земле исчезнут.

        - Ей нужны лишь воздушные растения, - пытаюсь я защититься, но сама чувствую, насколько не уверена в собственных словах.
        Джик смотрит на меня:

        - Ты видела, что она сегодня сделала? Зэл нарушила слово. Отказать в праве на последнюю песнь? Это против всех магонийских законов, - шепчет она яростно, будто я дура и ничего не знаю. - Ты веришь женщине, не давшей другому спеть последнюю песнь? Твоя мать, Аза Рэй, преступница. У неё нет чести.
        Это уже слишком.

        - Ты смеешь ставить под сомнение решение капитана, ростре? - перебиваю я и слышу, как неправильно, нечестно звучат эти слова.
        Джик ощетинивается и холодно смотрит на меня:

        - Её кэнвр восстал против неё. Теперь он безумен и сломлен. Что станет с тобой, если не сумеешь выполнить её план?
        Я вскакиваю на ноги.
        Сую небольшой ножик в сапог. Наматываю верёвку на руку. Надеваю тёплую одежду. Если Джик права и Кару жив, значит, он зовёт на помощь. Зовёт меня.
        Если он предал Зэл, она его убьёт. Я не могу этого допустить.
        Не после
        -Лей-
        Просто не могу.
        Что-то у двери шевелится. Там Ведда. Её глаза светятся.

        - Птенец, Джик хочет неприятностей. Не слушай её.
        Перья на плечах Джик топорщатся, словно на ней мотоциклетная куртка. Глаза расширяются. Она выпячивает свою голубую грудь. Рядом с Веддой Джик кажется маленькой, как подросток.
        Как я.

        - Я не хочу неприятностей, - возражает Джик. - Я хочу справедливости. Ты слышишь крики Кару не меньше моего.

        - Кару призрак, - напряжённо заявляет Ведда.

        - Мы все знаем, что это не так. Капитан сказала, мол, он призрак, и мы по её приказу объявили беднягу мертвым, но птица живёт в мучениях. - Джик снова поворачивается ко мне. - Ты можешь помогать капитану. Или помочь нам. Ты сильнее, чем она когда-либо была…
        Ведда хватает Джик за крыло и шипит ей на ухо:

        - Хватит! Оставь её. Оставь сейчас же.
        Джик разворачивается и выходит.
        Убедившись, что она далеко, Ведда смотрит на меня.

        - Что бы ты ни задумала, птенец, - не надо. Это не кончится добром ни для тебя, ни для той птицы. Кэнвр капитана безумен.

        - Но не мёртв.
        Я полностью одета и готова, по причине, которую сама не готова обдумать, выйти на холод.
        Когда я прохожу мимо, Ведда хватает меня за волосы.

        - Тебе меня не остановить…
        Но она и не пытается. Лишь заплетает мне косы странно знакомым образом.

        - Что ты делаешь? Это капитанский узел?

        - Нет. Твой.
        Я смотрю в зеркало. Волосы стянуты в тугие косы и закручены наподобие раковин моллюска.

        - Он принадлежит тебе, - тихо повторяет Ведда. - Равно как и твои разум и воля.
        Я гляжу на себя, на неё. Слушаю её слова. Но только открываю рот, чтобы поблагодарить, как Ведда меня обрывает:

        - Если кто спросит - ты сама выбрала эту причёску, птенец. Я стюард, а не революционерка.
        Итак, я иду охотиться за призраком.
        Спускаюсь по лестнице в камбуз, ворую там ломоть хлеба и кусочек солёного свиного мяса.
        Я напряженно прислушиваюсь к голосу Милекта. В загоне наверху ещё горше.
        Там птенцы, ещё не натренированные петь со своими магонийскими хозяевами и не связанные с ними. Милект и Свилкен учат малышей. Те сопротивляются, пытаются вырваться из цепей. Когда магониец умирает, его кэнвр разделяет участь хозяина, но не по своей воле. Его убивают. Их нельзя связывать с другим магонийцем. Связь сохраняется до конца.
        Господи, прямо как обычай сжигать жену с телом погибшего мужа.

«Сдержанность», - щебечет Милект.
        Он обращается к птенцам, муштрует их. Тот ещё командир. Так же он муштрует и меня. Слышу, как Зэл на палубе отдаёт приказы команде.
        Интересно, она вообще спит?
        Из её каюты доносится тихий шум крыльев. Я не колеблюсь. Никто не посмеет войти сюда без разрешения. Никто, кроме меня.
        Я толкаю дверь. Внутри широкая кровать с красно-золотым покрывалом, старый потёртый деревянный стол и пергаментные свёрнутые карты. Тонны карт. Но я здесь не за ними.
        В углу стоит ширма, а за ней - клетка, накрытая тёмной тканью. Чувствую, как Кару внутри движется, крутится, расправляет крылья.
        Я никогда не была здесь прежде.
        Вот почему.
        Этот кэнвр - контрабанда. Он должен быть мёртв.

«Аза, - говорит птица, и я подпрыгиваю от неожиданности. - Убей меня».
        Его голос тише, чем раньше. Он говорит лишь со мной, с собой.

«Нет, - старательно отвечаю я по-магонийски. - Еда».

«Еда», - повторяет Кару.
        В его тоне темнота, болезненность. Я осторожно снимаю ткань.
        И упираюсь взглядом в тёмный сверкающий глаз. Кару - сокол.
        Каждое перо, чёрное на кончиках, пронизано прожилками золотого. Его грудь кремового цвета и вся в тёмных отметинах. Внутренняя поверхность крыльев огненно-красная. Какой он огромный. С мою руку величиной.
        Именно его я искала с самого первого дня на корабле.

«Я не уверена, чего ты хочешь, - говорю ему, но не на магонийском, а на своём языке. - Ешь».
        И просовываю руку сквозь прутья. Кару подаётся вперёд. Стараюсь не отпрыгнуть, хоть и чувствую отчаяние и томление, сводящие его с ума. Хоть сердце у меня и болит. Он берёт хлеб из моих рук, отрывает кусочек мяса.
        Кару поворачивает ко мне гладкую голову, смотрит дикими глазами на мою грудь и издаёт низкий угрожающий звук, но Милект не со мной. Сокол нервно переступает на насесте.
        Я оглядываюсь. Ключ висит на стене (на самом виду у птицы, ещё одна пытка). Я открываю клетку и вытягиваю неприкрытую руку, доверяя ему.
        Он перебирается мне на предплечье. Чувствую прикосновение когтей, но они не впиваются в плоть, не царапают кожу - скорее погружаются в меня, подходят мне. Чувствую его вес.

«Разорванная связь, - поёт Кару, глядя на меня. - Разбитое сердце, сожжённый дом. Связан, разбит, узел распутан. Океан, остров, когти, перья, гнёзда. Падать, падать со звёзд».
        Он медленно расправляет крылья, а затем взмахивает ими и поднимается в воздух. Я испуганно делаю шаг назад.
        Кару смотрит на мою грудь, словно хочет вырвать у меня сердце. Но я встречаю его взгляд. Его глаза расширяются, чисто золотые и совершенно безумные.

«Аза», - тихо зовёт сокол.
        Теперь его голос иной. Не такой напуганный, не такой яростный.

«Пой», - просит он.
        Его острый клюв заставляет меня нервничать. Кару ерошит перья и встряхивается. Когти у него длиной с мои пальцы.

«Небо, - говорит сокол. - Возьми меня».
        Он наклоняется и снимает клювом что-то с лапы.
        Это кольцо. Золотое, вроде колец на ростре, но без цепей.
        Кару кладёт его мне на ладонь и смотри на меня. Я не знаю, что делать. Если бросить кольцо с корабля, это освободит птицу?

«Небо», - снова говорит Кару.
        Не опуская вытянутой руки, я сгребаю со стола свёрнутые карты и сую их за пояс.
        Кару не сводит с меня взгляда. Я надеваю свой плащ на голову сокола и укутываю его. Прижимаю к себе и выхожу в тёмный коридор. Кару напевает мне на ухо…
        Ужасно нежная песня, вот бы мне такую. От неё болит голова, барабанные перепонки. Я встряхиваюсь, и Кару шевелится.

«Небо», - тихонько поёт он.
        Я прохожу к шлюпкам, делая вид, будто вовсе ничего и не замышляю. Джик прогуливается по палубе, а потом намеренно идёт к сонному Дэю и отвлекает его.
        Я двигаюсь непринуждённо. Медленно. Я разглядываю одну шлюпку, достаточно большую, чтобы выстоять на сильном ветру, и достаточно надёжную, чтобы не перевернуться, если что-то появится снизу.
        Мышепарус смотрит на меня и издаёт тихий высокий звук. Близко проплывает шквалокит, напевая лёгкий дождик.
        Я по-прежнему держу Кару. Его сердце бьётся так сильно, что он сотрясается всем телом. Я забираюсь в шлюпку, кладу туда сокола. Он ни к чему не прикован, он не пленник.
        Развязываю верёвку, удерживающую шлюпку рядом с кораблём. Распутываю узлы. Я до конца не понимаю, что делаю. Похищаю кэнвра капитана? Капитана, которому дала клятву?
        Клятву. Аза, кто ты? Что за жизнью живёшь, если даёшь клятвы на крови?
        И кому ты их даёшь?
        Смотрю на паруса, на корабль, на окружающую нас ночь. Мышепарус расправляет крылья, унося от нас «Амину Пеннарум». Я отталкиваюсь от борта судна и уплываю в небо.
        Начинаю грести.
        Минуту спустя Кару возится под плащом, скидывает его с головы. Тонкая ткань соскальзывает со сверкающих перьев.
        Сокол издает низкий вибрирующий звук, из глубины груди. Я всё больше отдаляюсь от корабля.
        Смотрю на «корабельную звезду» и направляюсь к ней. Я уже едва вижу сигнальные огни «Амины Паннарум». Надо просто отплыть так далеко, чтобы с него не увидели, как Кару взлетит.
        Сокол склоняет голову набок и тихо всхлипывает.

        - Что такое? - спрашиваю я.

«Тюрьма. Оторван от дождя и неба».

«Кто забрал тебя?» - Внезапно я понимаю, что пою, причём не на каком-то известном языке, а том, что объединяет лишь нас с Кару.

«Магония. Воры! Дом, - поёт он тише. - Дом».
        Боль, звучащая в птичьем голосе, проникает мне в сердце, и оно бьётся в унисон. Удар - крик - удар - крик. Как метроном.

«Птицы-рабы. Певчие птицы. Певчая девочка».
        Кару смотрит на меня и покачивает головой. Затем прекращает петь и смотрит в небо. Раскрывает крылья и снова их складывает.
        Я вдруг чувствую, что у меня мокрые щёки. Слёзы струятся по лицу. Кару жаждет попасть домой. Жаждет [({})].
        Может хоть ему это удастся.
        Здесь тихо. Никого, ни единого корабля, ни Милекта. Мне остаётся лишь развернуть украденные карты, а эта огромная безумная птица может погубить меня и всё вокруг просто позвав на помощь. Думаю о планах Зэл, о тех, что она мне рассказала. Предполагается, что я лишь украду растения. Она поклялась мне.
        Верю ли я ей? Она на моих глазах нарушила данное слово.
        Как я могу ей доверять?
        Кару снова забирается мне на руку, и я гребу. Сокол раскрывает крылья, и мы устремляемся в ночь.
        Он издаёт резкую трель, и звёзды впереди начинают сиять ярче, одна за другой. Путь. Очень осторожно, неуверенно я подпеваю Кару и вижу серебряную мигающую дорожку, уходящую прямиком в ночь. Вокруг поднимается туман, лёгкая песчаная завеса скрывает нас от луны. Мы движемся в темноте.
        Но я смотрю вниз за борт, на мир, и на мгновенье отвлекаюсь. Представляю, как Джейсон видит мою шлюпку, пробирающуюся по тёмному оживлённому небу. Представляю, как бы ему это понравилось. Одна часть моей души привязана к земле, другая тянется к Дэю. С каждым гребком мне всё больнее.

«Партнёр».
        Без Милекта в груди пусто, но песня Кару тоже проникает в меня. Что-то тревожит моё сердце - но не живое существо, а желание. Петь с Кару. Слить наши голоса воедино. Он так силён…
        Но нет.
        У него должен быть выбор.

        - Лети, - говорю ему, пока не поддалась искушению. - Ты свободен. Лети!
        Кару поднимается с моей руки.

«Лети, - пою я. - Ты принадлежишь самому себе».
        Кару смотрит на меня дикими глазами, расправляет крылья так, что становится видна алая нижняя часть. Его здесь ничего не держит. На миг он зависает в воздухе над шлюпкой, затем взмывает вверх.
        Кару летит красно-чёрной молнией, быстрой и безмолвной, мимо звёзд.
        Поёт ослепительно белую ноту и исчезает. Мои глаза полны слёз, но я берусь за вёсла и разворачиваю шлюпку к кораблю. Назад к… не знаю чему. Высматриваю далёкие огни «Амины Пеннарум», стискиваю зубы и гребу против ветра.
        Но вдруг слышу странный звук и резко поднимаю голову. Щелчок верёвки по дереву, тела, привычно скользящие вниз, стук обуви по дну моей шлюпки.
        Их шестеро, все в чёрном, все в шлемах, все молчат. Их слишком много, даже если бы я знала, как с ними драться.
        О боже, о боже, о боже. Это может быть только одно.
        Дыхание.
        О нет. Аза, Аза, Аза, ты серьёзно просчиталась.
        Я ползу к краю лодки. Один из них смотрит на меня и медленно-медленно качает головой. Чёрная одежда. Лиц не видно. Крупные мускулистые тела. Безмолвная, ужасающая, полностью скрытая группа чудовищ.
        Вот о чём все говорили с самого моего прибытия на «Амину». Блестящие глаза навыкате, лица - смесь трубок и ткани, все в чёрном, почти невидимые на фоне неба. Монстры, паразиты в человеческих телах. Я никогда не видела ничего подобного и не представляла.
        дерьмодерьмодерьмо
        Слышу голос - невнятный, искажённый, грубый. Прямо в лицо.

        - Аза Рэй Квел, - булькает он, словно неправильный океан, словно кто-то говорит через белый шум.
        Одно Дыхание хватает меня за руки, второе - за ноги, будто мне хватит сил с ними бороться. Может, и хватит. Я сама не знаю, что могу. Не знаю, за что сражаюсь.

        - Аза Рэй, - снова говорит голос, напоминая мне что-то, но они заполонили мою лодку, эти существа в чёрном, держат меня и не дают двигаться.
        Я кричу, и они затыкают мне кляпом рот. Кто-то надевает мешок мне на голову, и я ничего не вижу.
        Я пленница.
        Меня поднимают с лодки, цепляют к верёвкам, и я лечу сквозь пространство. 
        Глава 24

{Аза}

        Я НЕ НА «АМИНЕ ПЕННАРУМ». ПО ОТСУТСТВИЮ КАЧКИ Я ПОНИМАЮ, НАСКОЛЬКО ЖЕ ОГРОМЕН ЭТОТ КОРАБЛЬ, РАЗ ТАК ПЛАВНО ДВИЖЕТСЯ ПО НЕБУ. ЗАПАХ ТОЖЕ ДРУГОЙ: НЕ ПЕРЬЯ И ДЕРЕВО, А ХОЛОДНЫЙ МЕТАЛЛ.
        Сердце горит, а ещё ноздри и лёгкие. Кости ощущаются точно веточки. Я словно снова на земле. Возможно, дело в кляпе. Я пробую вдохнуть. Нет. Просто дышится с трудом.
        Моя грудь - пустое пространство в центре корабля. Ни Милекта, ни Кару. Я чувствую холод кольца Кару на пальце, но не понимаю, откуда оно взялось. Не помню, чтоб я его надевала.
        Дыхание ходит вокруг меня, я слышу шум их шагов.
        Один из монстров срывает мешок, дёргая меня за волосы. Я запрокидываю голову, морщусь. Кляп остается во рту.
        Металлическая камера, круглые стены. Здесь светло. Светло и темно одновременно, как это бывает при флуоресцентных лампах. Долгое время я ничего не вижу. А когда поднимаю взгляд, осознаю, что и сейчас не могу никого рассмотреть. Странный серый холодный свет потрескивает у потолка, бьётся о стены и движется как молния - то вспыхивает, то пропадает.
        Подводная лодка. Вот как это ощущается. Металлическая комната, полная монстров. Я задыхаюсь, давлюсь, лёгкие и горло сжимаются. Они собираются меня убить. Я знаю это. Уверена, как ни в чём в своей жизни.
        Один из Дыхания снимает шлем, и я сознаю, что это своего рода шлем для подводного плавания. Приглядываюсь…
        И…
        И…
        Она смотрит на меня с нескрываемой ненавистью.
        Длинные черные кудри. Гладкая бледная кожа. Пронзительно-ясные глаза, бледно-голубые, не яркие. Стройное тело, но не стройнее моего. Она словно вся из мускулов.
        АЗА РЭЙ.
        СТОИТ.
        ПРЯМО ПЕРЕДО МНОЙ.
        Она - я. Боже, она - это я. Та я, которой я была. Та, которой я перестала быть.
        Отшатываюсь, кто-то ловит стул, к которому я привязана, и возвращает на место. Не могу говорить. У меня всё ещё кляп во рту, и я вцепляюсь в него зубами.
        Это что, магонийское волшебство? Игра разума? Какое-то… зеркало?
        А затем понимаю - нет, знаю, что она такое. Точно знаю.
        Это Хейворд Бойл. Ребёнок, которого Дыхание украло у моих родителей. Девочка, в чью жизнь меня вбросили. Девочка, чьей жизнью я жила пятнадцать лет.
        О боже.
        У неё на запястье татуировка - стилизованный вихрь, и я такую уже где-то видела. Не все вихри плохие. Некоторые приносят новые семена на плодородные земли. Некоторые носят корабли по небу. Но Дыхание из тех, которые тебя убьют.
        Сейчас разом становится понятно всё, о чём перешептывалась команда. Дыхание: убийцы и спецагенты. Дыхание: наёмники.
        Дыхание: люди, выросшие в Магонии.

        - Аза Рэй Квел, - говорит она. Её голос больше не искажен шлемом.
        Она потягивает руки, разминает их и делает шаг ко мне. Я дёргаюсь. Прочие Дыхание тоже снимают шлемы. Бесстрастные глаза, как у штормакул. Тела мускулистые и натянутые как струны.
        Они люди, но для меня встреча с ними не сулит ничего хорошего. Чувствую себя маленькой и магонийской. Как…
        Смотрю на свою синюю кожу, тело, ощущаю заплетённые волосы.
        Я не чувствовала себя так с тех дней, когда жила на земле.
        Чужачка. Я чувствую себя чужой.
        Хейворд оценивающе смотрит на меня и шипит:

        - Ренегатка. Что ты пыталась сделать?
        Внезапно передо мной появляется рыжий мужчина. Я его знаю. Боже, я его точно знаю. Медик, что вез меня в скорой, тот самый, что вскрыл мне грудь. Он был Дыханием. Это его Зэл за мной послала.
        С открытым лицом он ещё страшнее. Его куртка расстегнута до пояса. На груди татуировка: ураган, швыряющий дерево в океан. Похоже, Дыхание носит дополнительные знаки отличия прямо на коже.

        - Командир, - говорит он, и Хейворд поворачивается.
        Она командир? Да мы же ровесницы.

        - Подтвердите, эту ли девушку вы забрали у подводников и доставили на корабль капитана Квел?

        - Именно. Я отнес её на «Амину Пеннарум». Полагаю, Квел намерена использовать песнь дочери против магонийского командования.
        Кляп вырывают у меня изо рта, едва ли не вместе с губами. Я отплевываюсь и кашляю, по-прежнему не в силах дышать.
        Хейворд легко подхватывает меня со стула и трясет так, что кости стучат. Она невероятно сильная. Я рядом с ней - букашка.

        - Что это? - выдавливаю я.
        Её форма покрыта расшитыми знаками отличия. Может, я и украла её прежнюю жизнь, но она явно устроилась в новой. Голова кружится, руки трясутся.

        - Слухи о капитане Квел подтвердились, - продолжает рыжий. - Похоже, она вернулась к прежним амбициям.
        Я кашляю. Дышать так трудно, что, наверное, я скончаюсь в хватке Хейворд.

        - Капитан Квел говорила о Шпицбергене? - спрашивает она.
        Я безудержно кашляю. Ничего ей не скажу.

        - Или о семенах? О растениях? Говорила, по лицу вижу. Значит, старая схема.

        - По нашему мнению, судя по траектории движения «Амины Пеннарум», капитан Квел собирается использовать песню Азы, чтобы вскрыть хранилище, - поддакивает рыжий.

        - Тот подводник тоже так считал, судя по его записям. Более того, - продолжает Хейворд, - Квел хочет вскрыть мир.
        Я теряю сознание. Смотрю на Хейворд - на себя, - но слышу её как через подушку. Силы угасают, вытекают из меня, словно их откачивают.

        - Ведите её наверх. Она задыхается.
        Дыхание тащат меня по герметичному коридору на палубу.
        Я снова могу дышать. Невероятное облегчение. Удивительно, как я могла забыть, каково это - быть не в силах втянуть воздух.
        Оглядываюсь как можно осторожнее. Корабль тёмно-серый и забит затянутыми в униформу Дыханием, неразличимыми в шлемах. Лицо Хейворд открыто, я по-прежнему её вижу.
        Паруса словно сотканы из гула и скорости. Неудивительно, что я их не услышала. Одно - из тысяч и тысяч чёрных мотыльков с их неспешными и хрупкими крылышками. Второе - из ос. Третье - из чёрных колибри, двигающихся точно единый отряд, чтобы удержать корабль в небе. Мышепарус на «Амине Пеннарум» надежен и един. Убей его - и судно пойдет ко дну. Эти же паруса могут разлететься в разные стороны. Смотрю на фигуру на носу корабля. Ремнетел. На одной из мачт написано название судна - «Регалекус».
        Однако именно Дыхание с их шлемами и странными трубками наводят ужас на врагов.

«Дыхание тебя забери», - так говорят. Все в Магонии их боятся.
        Когда всю жизнь имеешь дело с разнообразным сооружением для поступления кислорода, то эти трубки не так уж непривычны. Я осматриваю те, что высовываются из шлемов и тянутся куда-то за спины. Это не обычные кислородные баллоны, а нечто небольшое и портативное.
        Хейворд впивается пальцами мне в шею.

        - Ты нам пригодишься, Аза Рэй. Ты послужишь своему народу. А мы, от лица Маганветар, за этим проследим.
        Я вспоминаю о Дэе, о его погибшей семье. Представляю маленького мальчика, жадно запихивающего в себя еду в трюме корабля Зэл.

        - Что Маганветер знает о своем народе?
        Она фыркает:

        - Ты так легко меняешь взгляды, Аза Рэй? Совсем недавно ты была человеком, а теперь говоришь, как магонийка. Ты говорила о Магонии, когда смотрела ту запись с кальмаром. С кем ты общалась после того? Кому ты рассказала?
        Я застываю.

        - Откуда ты знаешь о кальмаре?
        Та запись была секретом, о котором знали лишь я и Джейсон.
        Хейворд смотрит на меня, затем улыбается:

        - Я понимаю, почему он тебе нравится.
        Сердце больно бьётся о рёбра.

        - О чем ты?
        Она оценивающе смотри на меня.

        - Он всё мне рассказал. И ты расскажешь. С кем ещё на земле ты говорила о Магонии? Какие части плана капитана Квел уже осуществляются?

        - Я ничего тебе не скажу.

        - Твой парень дал мне это, - спокойно говорит она и протягивает мне клочок бумаги.
        Я разворачиваю. Записка чуть обгорела с края, но её ещё можно прочесть.

«Я {} тебя больше, чем [[[{{{}}}]]]».
        Не могу говорить.
        Не могу…

        - Где ты её взяла?

        - Он забрал записку с твоего тела, когда ты умерла. Однако ты не умерла - вернее, я. Он отдал её мне.
        У меня вся кровь приливает к…

        - Хотя, может, он мне её не давал. Может, я сама забрала записку. Так же, как он тогда забрал её у тебя.
        Пальцы на руках и ногах немеют.
        Мёртв?
        Он…
        Смотрю на неё, на этого монстра, и теряю контроль над голосом.

        - НЕТ! - кричу я, сжимаю записку в руке, и откуда-то сверху из темноты доносится пронзительный ответ.
        Милект золотой стрелой падает с неба и яростно ругает меня за непослушание. Затем влетает ко мне в грудь, и я издаю самую громкую высокую и дикую ноту, которую когда-либо пела. Злость, горе, неверие…
        НЕТ.
        На нас обрушивается облако летучих мышей. Они накидываются на Дыхание, заслоняя им обзор словно живые мешки на голове.
        НЕТ.

        - На абордаж! - кричит невидимый Дэй, и вдруг вся сверкающая команда Зэл высыпает к нам с «Амины Пеннарум».
        Дэй ныряет в такелаж прямо надо мной, раскручивая верёвку. Они со Свилкеном поют невероятно быстро. Поднимается сильный ветер, шквалокиты кружат вокруг, готовые вызвать ураган. Дэй кричит на меня, и я тоже пою. Пою, как никогда в жизни.
        Джейсон. Джейсон. ДЖЕЙСОН.
        Эта песня, музыка горечи врезается в Дыхание, отрывает его трубки. Он падает, хватается за грудь. Вокруг него вьются верёвки.
        Взрыв, большой взрыв и «Регалекус»
        ТРЯСЁТСЯ
        И оседает с одного конца. Один парус наполовину уничтожен.
        Джик сцепляется с Дыханием, сильнее, чем я могла представить. Она стоит на корабле Зэл, но сражается за меня. Я кричу, песня ревёт в моей глотке. Потому. Что. Я. Не могу. Поверить.
        Я высвобождаю колибри из паруса. Они тёмными молниями летят в небо, быстро-быстро.
        Моя песня набирает силу, Дэй её поддерживает, и одна оса отделяется от другого паруса «Регалекуса». Потом ещё одна. Рой спиралью поднимается в небо. Корабль тяжело неуклюже кренится.
        Хейворд вздёргивает подбородок, делает глубокий вдох и начинает подбираться ко мне, чтобы блокировать.
        НЕТ.
        Я бросаюсь на неё со всей силы. Со всеми воспоминаниями. С каждой крупицей ярости. Со всем.
        ДЖЕЙСОН.
        Я открываю рот, и Милект с Дэем присоединяются ко мне. Между мной и Хейворд образуется песок. Я песней превращаю воздух в твердь. В нечто плотное.

«Задохнись», - пою я и представляю её легкие, представляю, как она жадно ловит воздух, так, как я всю жизнь боролась за кислород.
        Я сбиваю ее с ног, но Хейворд не так-то проста. Она бросается вперёд, сжимая по ножу в каждой руке, пытаясь вырезать Милекта из моей груди. Пытаясь убить моего кэнвра.
        Я пою сильнее, глубже. Чувствую, как трясутся предметы на корабле, шлемы Дыхания, такелаж.
        Хейворд ранит меня ножом в руку.
        У меня есть только голос, но он отталкивает соперницу, заставляет её корчиться, изворачивается.
        Вокруг нас моя команда и Зэл сражаются с Дыханием.
        Хейворд больно. Она стискивает зубы, держится только за счёт силы воли и снова кидается на меня.
        Я реву, издаю пронзительный вопль, чувствую, как вибрируют связки, чувствую своего кэнвра. Передо мной Хейворд. Грохочет гром.

«ДЖЕЙСОН», - кричу я.
        Я взываю к небу, прошу его спуститься ко мне. Прошу разверзнуться ради меня.
        Воздух трещит. Вокруг вспыхивают молнии, небо раскалывается, а я всё пою - высоко и смертоносно.
        Зарождающийся огонь. Чувствую его в кончиках пальцев, на языке, в зубах.
        Я создаю шторм, вдуваю в него воздух, вкладываю частички наших тел.
        Это последняя песня - точно не знаю, чья именно. Для Джейсона она, для Хейворд или для всего мира.
        Милект в груди противится, и я кашляю, пытаясь набрать воздуха.
        Воспользовавшись паузой, все Дыхание прыгают с корабля, прячась в тени.
        Хейворд покидает судно последней. Она яростно кричит, бросает на меня ледяной взгляд и прыгает вниз.
        Они исчезают быстрее, чем мы успеваем среагировать.
        Моя песня тонет в слезах. Я не могу. Не могу.

«Джейсон».
        Я слабею. Пою, но теперь не знаю, для чего. Осталась только скорбь, и минуту спустя я лишь всхлипываю.
        Моя команда обыскивает «Регалекус», ныне висящий в небе на одном парусе. Они вскрывают шкафы, взламывают хранилища, забирают провизию.
        Иду с Дэем словно во сне. Кальмар. Обгоревшая записка. Пропавший.
        Мёртвый. Мёртвый?
        Я словно в прострации. Не могу снова расплакаться перед Дэем. Вообще больше не могу плакать.
        Если начну, то уже не остановлюсь.
        Дэй отдёргивает занавеску с одного из иллюминаторов, и я вижу комнату, озарённую тем же пронзительно-серым светом.

        - Мне жаль, - тихо произносит он.

        - Что?

        - Твоего друга. - Он смотрит на меня. Его лицо напряжено, губы искривлены. - Знаю, ты его любила.

        - Я…

        - Я знаю, каково это, - обрывает он. - Когда теряешь любимого человека.
        Я закрываю глаза и остаюсь в темноте. Надолго.

        - Что ты делала? - наконец спрашивает Дэй.

        - Когда?

        - Когда сбежала с сердцептицей Зэл.

        - Ничего, - тупо отвечаю я. - Я совершила ошибку.

        - Ты выпустила сокола.

        - Да.
        Дэй кивает:

        - Даже если он предал Зэл, всё равно не помнит об этом. Лучше было его отпустить. У него нет песни, он бесполезен. Его следовало освободить.
        Дэй открывает шкаф в углу. Внутри что-то бледное, словно… тело?
        Боже, неужели это…

        - Это лишь кожа, - поясняет Дэй. - Вроде той, в которой была ты. Хотя они действительно впечатляющие. Новые модели. Должно быть, Маганветар собирается спускаться вниз к подводникам. Полезная информация.
        Дэй роется среди кож. Каждая висит в отдельном футляре. Я вздрагиваю. Дэй берёт меня за руку. Бесполезно. Он вытаскивает одну кожу из шкафа.
        Это не тело. Плоская, пустая, почти как одежда. Бледная и печальная с умиротворённым лицом. Человекоподобная кукла, висящая в прозрачном пакете. Длинные светлые волосы. Бледная кожа, опущенные веки. Губы слегка приоткрыты.

        - Как они вообще работают? - спрашиваю Дэя, пытаясь отвлечься.
        Он вытаскивает кожу из пакета. На спине виднеется застежка.

        - Касаешься их, и они оборачиваются вокруг тебя. Покрывают тело, органы. Та, что ты носила, делала тебя неотличимой от подводников, хотя должна была уже через месяц выйти из строя. Даже не знаю, как она столько продержалась.
        Как хочется завернуться обратно в старую кожу, привычную человеческую оболочку, тело, о котором я всё знала, каким бы поврежденным и магонийским оно ни было. Но оно пропало. Я - то, что из него вырвалось, своего рода несчастный феникс.
        Разглядываю прочие экземпляры: мужчины и женщины, взрослые и дети. Дэй хватает меня за руку и оттаскивает прочь.

        - Осторожно. Коснёшься напрямую, и она коснётся тебя.
        Вдруг одна кожа внутри футляра открывает глаза и смотри на нас.
        Я взвизгиваю и отшатываюсь. Девочка смотрит на нас. Она темнокожая, с косичками. Моего возраста.
        Дэй вздрагивает и перекидывает через руку несколько штук.

        - Они пустые. У них только рефлексы.
        Мы добыли сокровище. Мародёрствуем на корабле Дыхания. Если мы ещё не были пиратами, то теперь точно ими стали.
        Кожи смотрят на меня, пока мы выносим их из комнаты.
        Мы грузим добычу на «Амину Пеннарум». Кожи, провиант, всё, что можем забрать.
        Мы с Милектом тихонько напеваем и освобождаем оставшихся в парусе ос. Они спиралью взмывают в рассветное небо. Под нами океан. Разгромленное судно Дыхания падает вниз и исчезает в белых волнах.
        И растворяется. По крайней мере, мне так рассказывали. В воде плавают обломки многих магонийских кораблей, незаметные, почти невидимые.
        Боюсь, обычному человеку не различить. Небесные суда или земные - от них остаются просто обломки. А их на дне так много.

        - Это последняя капля, - шепчет мне Зэл. В её голосе гнев, но и другие эмоции тоже. - Кару пропал. Сделанного не вернуть. Ты прощена. Он мне больше не нужен, раз предал меня Лей. - Она пожимает плечами. - Но это твой последний бунт. Согласна? Последний.
        Мой разум помутился от горя, сломлен скорбью.

        - Больше никакой лжи, - продолжает Зэл. - Мы вместе, ты и я, против Маганветар. - Она заправляет мне волосы за ухо и нежно шепчет: - Ещё ни одного ребенка не желали так, как тебя.
        И всё равно я ничего не чувствую. Внутри пустота.
        Она улыбается:

        - Тебя любят, Аза. Очень любят.
        Меня любят. Зэл. Мысль не приносит утешения. Однако я снова на «Амине Пеннарум».
        Маганветар нанял Дыхание убить Джейсона.
        И я объявляю им войну. 
        Глава 25

{Аза}

        Солнце всходит по правому борту - хрупкое, белое. Оно поднимается не над вершинами гор, а над бесконечным ледяным полем. Звезды ещё мерцают выше поручней. Милект в груди поёт свою песню. Я скорблю и пытаюсь примириться с тем, что, наверное, и так уже знала, - что больше никогда не увижу Джейсона, не возьму его за руку. Секунду вижу его в своём сознании. Он не смотрит на меня, весь подобран, сосредоточен - как всегда, когда чего-то хочет. Я знала о нём всё, каждую мелочь, каждый миг, но теперь…
        Я думала, что это я умру, это я исчезну, но теперь…
        Чуть помолчав, тихо пою вместе с Милектом. Мы создаём небольшой вихрь белого песка из содержащейся в воздухе влаги. Он свистит, кружится, а потом мы его отпускаем, этот снегопесок.
        Ледяной мир внизу сияет, как скорлупа. Мы почти достигли пункта назначения. Вот-вот приступим к выполнению миссии.
        Для этого я рождена. Больше у меня ничего не осталось.
        Я по-прежнему никуда не вписываюсь. Половина сердца на земле, половина в облаках. Всё та же чужачка. Мне по-прежнему нигде нет места.
        В мире внизу столько всего неправильного: реки, меняющие цвет с голубого на зелёный и коричневый, дым, отравляющий шквалокитов, то, что люди едят, а магонийцы голодают.
        Думаю о том, как Маганветар забирает наши скудные запасы, бросая магонийцев, вроде родных Дэя, умирать от голода, посылает наёмников, вредить невинным людям на земле…
        Ш-ш-ш, Аза. Ш-ш-ш. Не думай об этом.
        Единственное решение - стереть всё подчистую. Сломать старые обычаи. Изменить всё.
        Я смогу спасти не только свою жизнь, но и всех в Магонии. А теперь у меня ещё больше на то причин.
        Шквалокит из какого-то другого стада старательно наметает снег, смотрит на меня и, удивлённый нашей скоростью, сам спешит вперёд, гулом и свистом сообщая, что нам нельзя так быстро двигаться: «Снегокит! Родное небо! Пой и беги, пой и лети! Внимание на воде, внимание в дожде! Остановите корабль».
        Другие шквалокиты подхватывают песню, и через мгновенье мы окружены со всех сторон. Всё стадо, самцы, самки и детёныши, яростно свистят нам остановить судно, нагоняя снежные облака и опуская их в северное море. Они создают буран.
        Мы не обращаем на них внимания.
        Я глубоко вздыхаю и заталкиваю боль поглубже.
        Смотрю вниз на лёд с палубы «Амины Пеннарум» и понимаю, что в этот миг всё принадлежит мне. Море. Небо. Капитанская дочь. Откуда-то доносится долгий и скорбный птичий крик.
        Я могу заплакать, но тогда мои иссиня-чёрные слёзы замерзнут. Как сосульки.
        Думаю о Кару. Может, он пристроился на какой-нибудь плывущий на юг корабль или летит сам по себе, напевая свою песню. Он свободен и далеко отсюда. Я ему завидую.
        Дождь яростно хлещет по лицу. Серебристая птицерыба взмывает в облаке водной пыли и разбрасывает ледяные струйки.
        Прижимаю ладонь к груди, пытаясь защитить сердце. Оно болит.
        Лодка отсоединяется от корабля и плывёт рядом с нами.
        Члены команды гребут сквозь туман, пока мы пробиваемся через облака к краю неба, где луна меняет цвет и зарождается ночь.
        Палуба покрыта льдом. Я дрожу и не могу заставить себя пойти вниз. Замёрзший Дэй сидит рядом.
        Что-то неправильно. Моё сердце. Я скучаю. Я скучаю.
        Беру Дэя за руку и смотрю на наши сплетённые пальцы. Пою тихую ноту, и он мягко подхватывает, усиливает её. Мы создаём дождевое облачко, крохотный шторм. Дэй смотрит на меня и сдувает его прочь. Мы смотрим ему вслед, как оно плывёт над поручнями. Дэй тоже рождён для этого. И у него тоже больше ничего не осталось.
        Внизу сталкиваются плавучие льдины. Океан - чёрное пространство с белыми пятнами.
        Снова слышится скорбный птичий крик, но уже ближе.
        Кару?
        Нет. Ты получаешь того кэнвра, который тебе предназначен, а не того, которого выбираешь. Мой - Милект. Мы связаны. Навечно. Думаю, что случится, если эту связь разорвать, и понимаю, что ни одному из нас не желаю такой участи.
        Зэл расхаживает по палубе и что-то бормочет. Вся команда буквально светится готовностью, голодом.
        Мы пришвартовываемся над старой шахтой в горе из песчаника. Здесь всё сделано для того, чтобы сохранить семена растений мира. Само месторасположение хранилища уже работает на безопасность.
        То самое хранилище, о котором говорили Дыхание.
        Внутри - сотни тысяч расставленных по полкам герметичных упаковок с семенами. Почти как библиотека. Запас почти всех съедобных растений на земле. Рис, яблоки, брокколи и всё, что только душе угодно. Замороженные орехи. В этой старой шахте спрятано наше спасение.
        Наверное, и воздушные растения тоже. По крайней мере, так клянётся Зэл.
        Хранилище - своего рода ковчег наоборот: вместо животных на воде растения под камнем. Это не военный лагерь. Ни оружия, ни солдат. Лишь толща горной породы.
        А я - девочка, способная песней превратить камень в воду. Та, что сможет вытащить растения.
        Я задумываюсь, что же произойдет, когда камни сдвинутся. Зэл пообещала, мол, всё будет просто. Но чего стоит её слово?
        Не могу об этом думать. Я отвечаю за себя, независимо от того, что хочет или не хочет Зэл. Вытащу растения - и дело в шляпе.
        Милект снова поёт, на этот раз колыбельную.

«Преданность».
        Интересно, где Джик? Я не видела её с той битвы с Дыханием. Не знаю, что именно, по её мнению, я должна была сделать с Кару и правильно ли поступила. Может, Джик на меня злится.
        Снова смотрю вниз. Лёд трескается, и в разломе кто-то плывёт. Северный медведь.
        Вода Баренцева моря захлёстывает на палубу. Берег Шпицбергена покрыт пепелистой известковой почвой. Где-то неподалёку городок с аэропортом, но под нами не видно почти ничего, лишь гряда ледяных холмов. Только снег и море.
        Сейчас я ближе всего к земле за… сколько же, Аза? По ощущениям - за целую вечность. Теперь я там тоже чужая. Хотя я всегда ей была.
        На земле я ничем не управляла, даже собственным телом. Здесь же я важна. Только я способна на это - совершить то, что спасёт мой народ.
        И мне надо сделать всё сейчас. Представляю, как растения снова заполняют небеса Магонии, целые поля. Больше никто не голодает. Не умирает.
        Мы - все, кто не ростре, - дышим с присвистом. Нельзя надолго здесь оставаться. Мои лёгкие дрожат, сокращаются, внутри них холод. Но ничего. Оно того стоит. Я не в шлеме. Мне предстоит петь - а значит, дышать. У меня с собой бутылка магонийского воздуха. Если надо будет - смогу глотнуть.
        Мышепарус поёт мне песню, которую я не услышала бы, если б была человеком. Других летучих мышей здесь нет - слишком холодно. Только песцы и северные медведи. Однако мышепарус не жалуется. Помнится, Зэл сказала, мол, он всего лишь животное. Ничего подобного. Он приносит мне умиротворение, успокаивает душу.
        Становится немного темнее, но снег и лёд сияют серым светом.
        Зэл подходит и сурово смотрит на меня:

        - Колеблешься?

        - Нет. Я знаю, что делать.
        Милект издаёт золотистую ноту.

«Готов, готов, готов».
        Он царапается в лёгком, перебирает лапами и клюёт меня.

«Готова», - пою я вместе с ним, застёгиваю куртку, надеваю капюшон, выхожу на палубу и забираюсь на поручни.
        Дух захватывает, но не от земного воздуха. Высокий серый стержень торчит прямо из вечной мерзлоты. В холме видна расщелина. Вход в хранилище.
        Милект начинает ту песню, что мы разучивали с самой смерти Лей. Эту песню магонийцы, наверное, пели сотни лет назад.
        Когда мы вернём растения, небо покроется полями эпифитов. Магония сможет сама себя обеспечивать и оставить в покое людские урожаи. Столица утратит свою власть над простыми жителями.
        Песня полна надежды, зелени, весны.
        Мы станем засевать облака. Больше не будет голода. А остальные несправедливости? Их можно исправить. Голод приводит к войнам. Еда их заканчивает.

«Зелёный лист, - поёт Милект. - Цветущее небо».
        Я подхватываю, сперва осторожно, точно карманник, проверяющий свои способности. Дэй тоже присоединится, но ещё не время. Мы не хотим обрушить лёд.
        Я пою чуть громче - камню подо мной, металлу дверей и скрытому зданию. Долгие секунды ничего не происходит. Затем раздаётся низкий стон, и что-то в земле движется.
        («Маганветар придёт, - врывается непрошеная мысль. - Мы нарушили все законы, а сейчас нарушим ещё больше. Они точно нас найдут».)
        Отгоняю её и собираюсь. Воздух начинает сиять холодным дрожащим светом. Дэй открывает рот - пока молчит, но держится наготове со Свилкеном в груди.
        Я беру его за руку, и он пожимает мои пальцы. Я превращаю участок воздуха в ледяную пластину.
        Она сверкает, яркая, бритвенно-острая, и я обрушиваю её на землю.
        Смотрю на Зэл. Она в восторге и не сводит глаз с причиняемого мною разрушения.
        Мы с Милектом издаём пронзительную ноту, земля отвечает стоном, камень трясётся. Почва разверзается там, куда я воткнула лёд. Прямо над хранилищем образуется трещина. В расселине скапливается вода, снег тает и движется, из твердыни становится жидкостью.
        На миг я задыхаюсь, голова кружится. Дэй держит меня крепче, Милект суетится в лёгком. Я поднимаю глаза и вижу Джик. Она стоит за капитаном и смотрит на меня. Все на меня смотрят. Перья на её плечах стоят торчком.

        - Открой камень! - ликующе кричит Зэл.
        Я глотаю воздух из бутылки и пою глубже. Чувствую голос Дэя прежде, чем слышу. Он вливает тихую ноту в мою песню, и мир внизу кренится.
        Изменения происходят мгновенно. Снег на холме становится жидкостью, а огромный камень над хранилищем больше не камень, а колонна чистой воды. Мы поддерживаем её своими голосами.
        Зэл ведёт корабль прямиком к ней. Я могу видеть сквозь то, что минуту назад было горной толщей. Расселина становится всё глубже и глубже, пока камень внизу вдруг не кончается. Вода хочет пролиться, но я её останавливаю. Дэй напрягается.
        Сквозь крутящийся поток мы видим помещение с бесконечными стеллажами и коробками, полными семян. Хранилище.
        Вода пытается обрушиться прямо в коридоры, но я её удерживаю. Мы издаём ещё несколько напряжённых нот, и дыра разрастается шире. Вся поверхность острова превращается в водоворот.
        При виде такой силы команда ахает. Холм превращается в озеро. Милект в груди яростно бьётся от напряжения.
        Вода так стремится обрушиться, что я больше не могу её держать, поэтому превращаю километры жидкости в лёд. Сквозь него нам всё видно, как через стекло.
        Комната за комнатой, кабинет за кабинетом вдруг озаряются. Какие семена мы возьмём? Которые из растений? Их слишком много.
        Сильнейшие певцы из команды заводят свои ноты. Шкафы открываются, герметичные пакеты с семенами разлетаются по помещениям, словно носимые порывами ветра. Огромные запасы, собранные теми, кто построил это хранилище.

        - Право руля! - кричит Зэл, и наши ростре тащат его на буксире.
        Я поднимаю глаза и вижу Джик. Она в птичьей форме, сжимает верёвку и смотрит на меня.

        - Аза, давай! - приказывает Зэл.
        Я пропеваю во льду полынью вроде той, в которую поднимаются подышать тюлени.
        Лучшие рыбаки и охотники с «Амины Пеннарум» перегибаются через борт и разворачивают шкив с дальнего конца палубы - мощный, с помощью которого мы поднимаем на судно домашний скот.

        - Давай! - кричит Зэл, и куча крючьев и силков обрушивается в сделанное мною отверстие.
        Маховик шкива крутится, и захват погружается в столб воды в центре холма, направляясь прямиком к семенам.
        Я думала, мы будем вскрывать комнату, хватать всё, что увидим, передвигаться и так «рыбачить» до тех пор, пока я смогу держать холм. Однако Зэл приказывает мне:

        - Иди глубже.
        Милект направляет наши ноты. Он верещит, и я пою вместе с Дэем и Свилкеном. Под основным хранилищем обнаруживаются ещё комнаты. На секунду я сбиваюсь, и большой кусок льда на миг превращается обратно в камень. Я поспешно выправляюсь.
        Освещение здесь гораздо слабее, чем следует. Комнаты с рядами гидропонических растений. Лабораторные, где над ними проводят опыты.
        Я пою, осторожно, аккуратно, но чувствую: со мной что-то не так. Примерно так же я себя ощущала, когда мы с Дэем нечаянно вызвали песней неконтролируемую волну.
        Чувствую его за собой, его тихие ноты направляют мою песню, но они сильнее, чем должны быть. Мои же напряженные и резкие.
        В глубине комплекса, на самом нижнем из скрытых уровней, за бронированными дверями, под присмотром камер, ныне вырубленных внезапным холодом, комнаты, полные тайных растений и семян. Целый этаж. Могу только представить, сколько их там.
        Я этого не ожидала. Помещение, забитое изогнутыми корнями в горшках. Мандрагора. Овощ-ягнёнок. Тыквы, удобряемые каплями крови. Это и больше.
        ВОТ. Вот то, что я ищу: магонийские эпифиты. Мифические растения. Такие же настоящие, как сама Магония.
        Подводники их прятали.
        Меня снова подводит голос, но Милект, Свилкен и Дэй подхватывают, поют сильнее, заставляя меня продолжать.
        Растения плавают в воздухе, как морские водоросли. У них длинные серебристые листья, изогнутые корни, которые крепятся… ни к чему.
        Утраченный магонийский урожай, по-прежнему растущий в воздухе. Они такие красивые, что даже не верится.
        Крюк ныряет прямо в комнату с растениями подводников. Команда работает быстро, разворачивает его и направляет в помещение с покачивающимися воздушными растениями. Крюк захватывает одно, второе.

        - Тащите их! - кричит Зэл.
        Они крутят ручку ворота, и крюк начинает подниматься, вытягивая эпифиты. Те стряхивают с себя воздух, в котором были, и начинают расти.
        У нас достаточно, чтобы начать посев. Это всё изменит.
        Мы почти закончили. Я даже не сознавала, насколько напугана, пока не ощутила облегчение.
        Всё. Я это сделала. Продолжаю петь, но уже можно расслабиться.
        Смотрю на Зэл, ожидая разрешения остановиться, но она на меня не смотрит.

        - Сейчас! Пора, - говорит Дэю.
        В её голосе голод и гнев. Я замираю.
        В воздухе внезапно чувствуется что-то неправильное. Какой-то далёкий гул. Я вскидываю голову, но вокруг только туман и облака. Шквалокиты.
        Что происходит?
        Не могу прочесть выражение лица Дэя. Он отходит от меня, но я по-прежнему ощущаю его успокаивающее тепло. Затем они со Свилкеном во всю мощь присоединяются ко мне. Наши песни соединяются и льются из меня.
        Словно тормоза отказали. Потребность петь просто невыносимая.
        Ноты Дэя врезаются в меня. Их больше, чем я могу осилить. Теряю контроль, пытаюсь замолчать.
        Не могу.
        Мощь льётся из меня, но я сама бессильна. Всего лишь инструмент в чужих руках.
        Я кричу, и это моя песня; ноты Дэя в моем горле, ревут у меня в ушах. В один миг всё меняется.
        И я понимаю, что значит эта песня.

«Затопить».
        Мы так не договаривались. Предполагалось забрать семена. Растения. Остров начинает раскалываться на куски. Морская вода хлещет в расщелины.
        Льдины бьются о берега. Вход в хранилище трясётся. Лёд, в который я превратила камень, становится водой и тоже льётся вниз.
        Зэл становится за мной:

        - Мы отомстим, Аза Рэй, всем, кто нас недооценивал, всем, кто тебе навредил. Утопи их. Когда вода схлынет, мы установим истинную Магонию.
        Моргаю, но не могу остановиться. Не могу закрыть рот, и песня летит, словно я Кару, словно у каждой ноты есть крылья.
        Именно этого Зэл и добивалась. Именно это и планировала с самого начала.
        Каменистый остров начинает превращаться в океан.

«Затопить», - поёт Милект, предавая меня, действуя против моей воли, и Дэй поёт вместе с ним, усиливая свистящую мелодию.
        Коридоры дрожат, плавятся, и внезапно из одного из них выскакивает отряд людей в форме. Где-то в здании были солдаты. «Амина Пеннарум» поднимает крюк сквозь воду, которую я создала из тверди.
        Нет. Предполагалось, что там нет людей.

«Там никто не живёт», - заверила меня Зэл. Я не ожидала…
        Холм содрогается. Весь Шпицберген пытается уйти под воду. Я снова пробую остановиться, но Дэй мне не даёт.

        - Продолжай! - кричит ему Зэл.
        Дэй так же напуган, как и я, но подчиняется.

«Затопить!» - вопит Милект, этот мелкий желтопёрый демон, и я беспомощно кричу вместе с ним.
        Зэл меня использует. Как и предупреждала Лей, как предупреждала Джик. Я такая же бесправная рабыня, как и ростре. Зря я возомнила, будто какая-то особенная. У меня нет выбора.
        Я лихорадочно прикидываю, что осталось сделать. Остров тут, гора там, море поднимется и затопит землю.
        Песня Дэя звучит во мне, в сердце, в лёгких, в теле. Пытаюсь взглядом сказать ему: НЕТ.
        Он боится, но предан Зэл. Дэй предупреждал меня, что выполнит любой приказ. Я не подозревала, что совсем любой.
        К нашей песне присоединяется ещё одна. Сперва она похожа на гул, а потом на оглушительный рёв.
        Что-то огромное, окружённое ветром, движется по небу и спускается вниз из облаков. Оно такое огромное, что не видно границ. О боже. О боже. По бокам его свисают верёвки
        МАГАНВЕТАР.

        - Поднять растения! - рявкает Зэл. - Отходим!
        Команда разворачивает шкив и подбирает верёвки и цепи.
        Мы окружены. Из ниоткуда возникает столица с её изменчивыми контурами. Мы с Милектом всё так же поём…
        Эпифиты всё растут…
        Я теряюсь. Песня захватывает меня. Я пьяна ею, и в глубине души начинаю думать, мол, а что тут такого.
        Утоплю всех, всех нас, стану петь, пока не сорву глотку, не вскрою небо, не обрушу всё в бездну…
        Откуда-то выбегает ещё один человек, сражается с ветром, что-то кричит. Идёт снег, град, а я смотрю на эту крохотную фигурку на ледяном островке.
        Мы висим в шести метрах над землей, окутанные туманом песни, вытягиваем растения, а мир превращается в хаос, и я плачу от ярости, беспомощности, горя и отчаяния.
        Человек машет руками.
        Его плохо видно сквозь туман и воду. Подводник.

        - Заканчивай! - ревёт Зэл. - Утопи их.
        Я вижу мир, каким его хочет сделать Зэл. Море вместо земли. В нём на секунду показывается корабль, а над ним птица, похожая на Кару. Вздымается волна, и накрывает весь мир. Море полно трупов подводников.
        Кто-то рядом кричит. Кто-то надо мной кричит ещё громче.
        Из города на нашу палубу падает якорь.
        Свистят стрелы.
        Дэй поёт «Не останавливайся», я пою «ЗАТОПИТЬ», а наше судно кренится.
        Внизу вода поступает к тому человечку. Он движется, туман колышется вместе с ним, и вдруг я вижу…
        Гигантский кальмар на чёрном экране.
        Аллигатор на день рождения.
        Больничная куртка с капюшоном.
        Поездка на машине без прав.
        Вместе на крыльце.
        ДЖЕЙСОН. 
        Глава 26

{Джейсон}

        Я ПРЯМО ПОД НЕЙ. ВИЖУ ЕЁ. ВИЖУ ВСЁ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ ВСПЫШКАМИ НА НЕСКОЛЬКО СЕКУНД. СЛОВНО ПОМЕХИ В ТЕЛЕСИГНАЛЕ.
        Вижу корабль. И не только его. В небе над ним висит что-то совершенно немыслимое.
        Город в облаках.
        Полускрытая массивная громадина, шпили крыш, вихри вокруг. Значит, это правда.
        Я жив. Честно говоря, не ожидал. В меня ударила молния, оставив три отметины - по одной на каждой руке и одну по центру спины.
        Когда я открыл глаза, надо мной склонился кладбищенский сторож:

        - Сынок, кажется, в тебя попала молния. Сделать тебе массаж сердца?

        - Думаю, оно бьётся, спасибо, - ответил я.
        А потом моё сердце остановилось.
        Сторож сделал мне искусственное дыхание.
        Всю следующую неделю я провалялся в больнице. Четыре дня не приходил в сознание. Персонал с ума сходил. Когда я наконец очнулся, всё болело так, будто меня избила шайка гигантов. Руки и ноги украшали длинные красные ожоги. Однако в остальном я чувствовал себя до смешного хорошо. На самом деле даже лучше, чем когда-либо.
        Магонийская молния? Не знаю. Теперь я видел некоторые вещи без подзорной трубы.
        Мистер Гримм был в числе первых посетителей, спрашивал о молнии, как я себя чувствую. Я не знал, что ему сказать, поэтому выложил всё. Он жутко побледнел, и мне стало его жаль. Наверное, я показался ему психом и он списал всё на бред.
        Записка от настоящей Азы, что продемонстрировала мне лже-Аза, пропала.
        Я знал, куда она направится, и знал, куда двинется Аза.
        Итак, я знал, куда поеду сам.
        Поэтому слез с кровати, хотя и упал, когда попытался встать. Однако не рассматривал иных вариантов, чем попасть на Шпицберген.
        Вы не захотите знать, как я сюда добрался, чего мне это стоило и в какое грандиозное дерьмо я вляпался. Я оставил Кэрол и Ив записку. Они никогда меня не простят. Хотя мамы меня любят, поэтому всё же простят.
        Я написал им, мол, вернусь, не волнуйтесь. Наверное, до конца жизни придётся объясняться. Хотя ладно. У вас же не всегда есть время что-то объяснять.
        То, что я добрался сюда вперёд Азы, - просто чудо.
        Поддельные документы. Взломанный компьютер. Требование консульских привилегий. Я попросил оказать мне услугу. Набрал долгов столько, что до смерти буду расплачиваться. А ещё официально стал величайшей головной болью всей теневой стороны интернета, но оно того стоило. Я здесь. Она тоже.
        Каждый несколько секунд я вижу на палубе Азу в мокром костюме и с капюшоном на голове.
        Она сама на себя не похожа, но я слышу её голос среди десятков прочих. Сложно не вычислить - остальные голоса птичьи.
        Везде кричащие птицы, но, присмотревшись, я сознаю: никакие они не птицы.
        Полулюди-полупернатые. Какие-то гибриды.
        Приказываю себе не срываться на последовательность пи. Нельзя. Я должен быть здесь.
        Аза стоит среди непонятных людей - «Что-то есть над облаками, чего человек ещё не понимает», - а из города наверху на её корабль падают верёвки. Она в самом центре.
        Аза, Аза, Аза!..
        Выбегаю из своего укрытия на открытое место, потому что если она меня увидит, то не сможет…
        Сможет. Аза продолжает петь, и земля вокруг меня трескается. Мир разваливается на куски.
        Своего рода землетрясение, природная катастрофа - но каким-то образом она связана с пением Азы. Буквально чувствую, как её ноты вонзаются в лёд.
        Из камня вырывается вода, хотя по идее не должна, из земли к кораблю поднимается крюк. Становится холоднее, даже не знаю на сколько градусов. Какая ирония - замёрзнуть насмерть после того, как едва не сгорел.
        Зову Азу. Она не отвечает. Кричу громче, но небо полно кораблей, и начинается какая-то безумная битва.
        Пушечные ядра, стрелы.
        Я то вижу, то не вижу.
        Раз. Синее небо.
        Раз. Битва на корабле.
        Раз. Облака.
        Раз. Облачный город.
        Раз. Небесные акулы и киты.
        Машу руками.

        - АЗА! - кричу.
        Вода поднимается до лодыжек. Смотрю на Азу, снова зову её. Она замирает, смотрит на меня, но всё равно поёт.
        Я ничего не знаю. Ничего не могу сказать.
        Только то, что Аза жива и она здесь. Возможно, мне недолго осталось, но ничего, пока - см. пункт первый.

        - АЗА!
        Я плачу, слёзы замерзают. Не знаю, какого чёрта здесь делаю, ведь она наверху, я внизу, и у меня нет никакой поддержки.

        - 3.141592653589793238462643383279502884197169399375105820974944592307816406286 - кричу я словно заклинание, словно числа пи хватит, чтобы она спустилась вниз.
        Тараторю цифры, основные цифры, отчаянно машу руками - и вдруг она останавливается.
        Аза меня видит. Я это чувствую. Остров содрогается. И что-то пролетает в небе над ней.
        Глава 27

{Аза}

        НЕТ!
        Я закрываю рот руками, и Милект кричит в моём лёгком.
        Это Джейсон! Это ДЖЕЙСОН.
        Живой, живой, живой!
        Каждая нота, что я пою, поднимает океан. С каждой секундой я меняю климат на пару сотен лет. Я пытаюсь замолчать,
        но
        я
        не
        о
        с
        т
        а
        н
        а
        в
        л
        и
        в
        а
        ю
        с
        ь.
        НЕТ.
        Море поднимается
        и песня
        льётся из меня
        ПОЧЕМУ Я НЕ МОГУ ОСТАНОВИТЬСЯ?!
        Смотрю на Дэя, но от него пощады ждать не приходится. Они с Зэл заставляют меня растворить мир. Я не стану его затапливать. Не могу снова потерять Джейсона.
        Однако пою всё так же яростно.
        Смотрю вниз на Джейсона. Я сейчас его утоплю. Я сейчас утоплю всех. Дэй усиливает мой голос, Зэл орёт на меня, Милект в груди, и вдруг всё…
        Останавливается.
        Откуда-то сверху доносится крик. Только одно существо способно его издать. Повреждённая опера, сладость настолько высокая и яркая, что больно. Дисгармония и ярость, одиночество и любовь, соединённые в звуке.
        КАРУ.
        Он падает сверху - чёрные перья и красные крылья. Зависает надо мной. Вокруг битва, корабли и самолёты, и стрелы, и я…

«ПОЙ! - кричит Кару. - ПОЙ СЕЙЧАС».
        Я делаю большой глоток из бутылки и хватаюсь за грудину.

«Ты не посмеешь! - верещит Милект. - Она моя!»

«Она никогда не была твоей!» - кричит ему Кару.
        Я открываю дверцу в груди, лёгкое обжигает холод, а внутри сидит ярко-жёлтый шип и орёт на меня.

«Это моё гнездо!» - свистит Милект и пытается снова заставить меня петь, но не может, потому что теперь я вижу Кару.
        Верного Кару. Свободного Кару.

«Она выбрала, - поёт он. - Я выбрал».
        Кару, сердцептица, выбрал меня.
        Он поднимается из тени корабля, где прятался, вопреки своей натуре.
        Я хватаю Милекта, крохотное золотое тельце.

«Предательница!» - верещит он, пытается уцепиться, но я выдираю его из лёгкого, вытаскиваю и закрываю дверцу.
        Жёлтая птица смотрит на меня блестящими как гагат глазами.

«ПРЕДАТЕЛЬНИЦА!»
        Но я никого не предавала.
        Швыряю его в воздух, и Милект зависает, вне себя от удивления и ярости.
        Кару всегда был здесь. Я слышала обрывки его песни. Он пришёл петь со мной.
        Он остался ради меня.

«Она утопит землю! - кричит Кару. - Перебьёт всех. Уничтожит мир. Затопит поля и деревья».
        И клюёт меня в руку, в кольцо на пальце. Зэл пытается схватить Кару, но он уворачивается, вопит на неё, а вокруг нас кричат и умирают магонийцы и ростре. Сверху спускаются Дыхание.
        Свилкен вылетает из груди Дэя и кидается на Кару. Зэл целится в него же из лука, хочет застрелить.
        Смотрю на Джейсона, на его крохотную фигурку на фоне льда. Слышу его вопли, его голос, и знаю, что именно он кричит. Знаю число. Оно бесконечно.
        Как {(())}. Она тоже бесконечна.
        Я знаю себя.
        И знаю, что надо делать.
        Снова открываю дверцу в груди и кладу внутрь кольцо Кару.
        Милект издаёт жуткий вопль, содрогается и падает на палубу у моих ног.
        Я сливаюсь с Кару.
        Сердцептица.
        Я пою.
        Порознь, но вместе. По доброй воле, его и моей. Мы выбрали друг друга.
        Земля трясётся, все меняется. Кару смотрит на меня, а я на него.
        Вместе мы сильнее всего на свете. Яростнее кого угодно. Он - земля и Магония разом, и я тоже.
        Кару взмывает в воздух, большие жёлтые глаза сияют, крылья распахнуты. Он поднимается и зависает в ветре надо мной. Открывает клюв, кричит, и небо вокруг нас сдвигается. Я присоединяюсь к песне, и наши голоса сплетаются воедино.
        Всё небо отвечает. С Милектом и даже Дэем такого не было. Мы с Кару едины. Его голос вылетает из моего горла, а мой из его.
        Мы поём волны уверенности. Звёзды сияют на небе и арками ниспадают с обеих сторон. Мой голос становится сильнее, голос Кару тоже. Пронзительный сонар, он всё звучит, и звучит, и звучит.
        Мир на грани затопления. Я сделала это ради Зэл. Я исправлю это ради себя.
        Вода подступает к хранилищу, и Кару поёт моим голосом, меняя всё обратно, помогая мне обрести себя, чтобы я сумела исполнить свою песню.
        Мы распеваем потоп. Превращаем воду обратно в камень.

        - Вверх! Поднимайте корабль! - командует Зэл нашим ростре, но они её не слушают.
        Вижу Джик, её ярко-синие перья и получеловеческое лицо. Она сидит высоко, где может совмещать обе формы. Джик подчирикивает нам, и цепи спадают с её лодыжек. Это её собственная песня, и она разрушает некое заклятье, лежащее на команде, уничтожающее что-то.

«Некоторые действуют изнутри».
        Вижу рядом с ней Ведду. Ведда, та самая, что всегда была предана Зэл, сидит на мачте, расправив крылья. Её цепи тоже расплетаются и, сверкая, падают на палубу.
        Смотрю на мышепарус. Он сложил крылья в знак солидарности. Не станет поднимать Зэл. Не станет её спасать.
        Мы восстанавливаем землю.
        Минуту назад Шпицберген уходил под воду. Он встряхивается, будто от стыда, и снова становится камнем. Волны накатывают и замерзают, вода становится тёмной, остров покрывается льдом.
        Крюк с эпифитами сейчас всего в нескольких метрах от поверхности. Что, если я дам Зэл растения? Это исправит давнюю вражду между землей и Магонией?
        Но наша с Кару песня неконтролируема. Земля закрывается, и не успеваю я опомниться, как она смыкается над растениями, заключает в камень всё - воздушные травы и несколько метров веревки «Амины Пеннарум».
        Теперь канат торчит из тверди Шпицбергена. Ворот больше не поднимает добычу, а тянет судно к острову.
        Корабль сильно кренится. Команда кричит и падает. Испуганная песня Дэя обрывается, и он скользит по палубе. Судно раскачивается, дёргается и падает. Команда пытается обрезать верёвку, но уже слишком поздно. Я вцепляюсь в поручни, но не боюсь.
        Наша с Кару песня такая сильная, что, если придётся, я смогу взлететь. Мне не нужно проверять, я просто это знаю.
        Я делаю то, что в глубине души всегда хотела. На нашем корабле больше нет рабов. Ростре освободились сами, но мышепарус по-прежнему прикован.
        Я использую нашу песню и разрываю путы, выпускаю его. Он поёт мне высокую ноту, «светлячок», и улетает, расправив крылья по ветру.
        Наши ростре полностью трансформируются, и небо внезапно полно птиц. Ведда, снова сова, поражает своим размахом крыльев. Ярко-синяя Джик взмывает высоко в небо. Колибри. Орлица.
        Я выпускаю на свободу кэнвров, и небо раскрашивают золотые прожилки: все родственники и ученики Милекта разлетаются от корабля точно лучики солнца.

«Лети», - верещат они.
        Магонийцы падают с небес в море, задыхаются, дрожат, некоторые тонут.
        Мы несёмся вниз, и наконец с плеском и ударом, похожим на землетрясение, «Амина Пеннарум» падает в океан. Настоящий океан, а не тот, по которому мы плавали. Мы садимся на мель у Шпицбергена. 
        Глава 28

{Аза}

        БУКВАЛЬНО ЧЕРЕЗ СЕКУНДУ ПОСЛЕ СТОЛКНОВЕНИЯ Я УЖЕ СНОВА НА НОГАХ. ВОКРУГ ТРЕЩИТ ДЕРЕВО. МАГОНИЙЦЫ КРИЧАТ И ЗАДЫХАЮТСЯ В ТЯЖЁЛОМ ЗЕМНОМ ВОЗДУХЕ. Я ДАЖЕ НЕ СМОТРЮ В ИХ СТОРОНУ.
        Мне надо добраться до Джейсона.
        Перепрыгиваю через поручни, приземляюсь на камень и делаю глоток из бутылки.
        Зэл бросается следом и встаёт передо мной - разъярённая мать, воин, капитан. Но тут, внизу, она слабее меня. Я привыкла к земле. Я знаю, как по ней ходить. Знаю, как выжить в экстремальных условиях.
        Ставки изменились. Я больше не та хрупкая и напуганная девочка, что взошла на борт «Амины Пеннарум».
        Зэл пытается выхватить у меня бутылку, но я отталкиваю свою горе-мать, и она падает назад.
        Милект накидывается на меня, порхает вокруг и яростно щебечет. Дыхание спускаются на судно с Маганветар и хватают Зэл.
        Она кричит, вырывается, но не может с ними бороться. У неё нет песни. Она с трудом дышит. Я голосом обездвиживаю её оружие.
        И жду, когда они попытаются арестовать и меня.
        Пою тихую предупреждающую ноту, и Кару вторит мне.
        Стоящий передо мной Дыхание поднимает руку. Это не Хейворд. Я его никогда не видела. Он минуту смотрит на меня, затем отворачивается к Зэл. Дыхание меня не возьмёт. Не знаю, почему, но так и есть.
        Наша с Кару нота по-прежнему звучит в воздухе, и всё вокруг замирает. Защита. Сила.
        Дыхание уходит, забирая Зэл на командирский магонийский корабль. Она крутится точно кит, хватает ртом воздух. Та же участь постигает оставшуюся команду.

        - Предательница! - ревёт Зэл.
        За ней несут Дэя - он отключился от удара. У меня сжимается сердце, а на глаза наворачиваются слёзы. Мы по-прежнему связаны, это никуда не делось. Хоть мы и не выбирали друг друга, но нам было уготовано петь вместе.
        Думаю, для нас с Дэем ещё ничего не кончено.
        Я не настолько везучая.
        Брошенный мной Милект садится на него, и Дэй встаёт. Теперь у него по птице на каждом плече, для каждого лёгкого.

«Разорванная связь!» - с ненавистью кричит Милект.
        Вина поднимает во мне свою уродливую голову. Я разорвала с ним связь. Мне пришлось.
        Забудь, Аза. Это всё неважно.
        Я бегу по снегу, по неровной земле.
        Влетаю в хранилище вместе с Кару. Там темно и никого нет. Где же Джейсон? Пропал? Но как?
        Слышу шаги. Джейсон спотыкается обо что-то и ойкает.
        Простой звук, и я словно прихожу в себя.
        Я не готова. Я больше не та Аза, которую он знал. Я выгляжу…
        Выгляжу как…
        Желудок сжимается. Ноги немеют, язык прилипает к нёбу, всё тело ноет и болит, словно я упала с небоскрёба. Всё вокруг будто рушится - комета метеор парашют бескрылый.

        - Аза. - Джейсон подходит ко мне. - Я знал, что ты здесь.
        Я магонийка. Он человек. У нас не может быть ничего хорошего. Я не могу оставаться на земле. Не могу показаться ему. Не такой.

        - Убирайся с острова, - предупреждаю Джейсона. Сердце разбивается. - Убирайся отсюда.

        - Аза Рэй. Ты вообще представляешь, как трудно было сюда добраться? Я нарушил законы примерно пяти стран. Ты едва меня не убила. Они едва меня не убили. А норвежцы считают, что я любопытный и слегка чокнутый школьник, решивший посмотреть Шпицберген.
        Улыбаюсь в своём закрытом капюшоне. Старый добрый Джейсон. Живой. Настоящий. Но я больше не Аза. Понятия не имею, кто я.

        - А чтобы приехать сюда мне практически пришлось подкупить бога.
        Молчание.

        - Аэропорт меньше, чем в полутора километрах, - продолжает Джейсон. - Если на тебе тёплая одежда, то можно пойти пешком. У меня была палатка, но, кажется, она утонула. Ну, там, где была вода.
        Я молчу.

        - Пойдём домой, - шепчет он. - Тут холодно. Чем бы ты ни занималась, ты не обязана делать это в одиночку.
        Кару поёт нашим голосом, этим ужасным, похожим на крик «в-моём-сердце-ничего-не-осталось» голосом, и на миг мы превращаем пол в воду, потому что напуганы, да, да. Джейсон таращит глаза, спотыкается, шлёпается в лужу, встаёт.

«Я не могу быть с ним я не могу быть с ним».
        Кару издаёт пронзительную ноту, крик отчаяния и агонии, и Джейсон от боли зажимает уши. А сокол всё поёт моим голосом.
        Джейсон шипит, но снова поднимает взгляд, и я вижу его лицо. Складка между бровями глубже, чем была. Он роется в карманах и затыкает уши наушниками.

        - Идиотка. Ты что, правда думаешь, я уйду без тебя? Снова превращу свою жизнь в катастрофу? Снова три недели кряду буду повторять число пи? Разговаривать во сне?
        Он выпрямляется. Штаны мокрые до бедёр. Когда вода с них стекает, то опять становится камнем. Джейсону плевать.
        Кару гнёт своё «брось брось брось уйди уйди уйди подводник», но замолкает, потому что я не выдерживаю и начинаю плакать.
        Джейсон стоит передо мной. Он изменился. Так же как и я.
        Нет нет нет. Он человек, а я нет. Но боже боже моё сердце. Сердце у меня ощущается как человеческое.

        - Если хочешь, чтобы я ушёл, тебе придётся меня убить, - заявляет Джейсон. - Я тебя здесь не брошу.

        - Я думала, ты погиб.
        Минуту он молчит, а потом выдает чуть дрогнувшим голосом:

        - Тогда мы квиты.
        Я выхожу из-за колонны, закрытая с ног до головы. Одежда предназначена для выполнения приказа Зэл. Костюм защищает меня от переизбытка кислорода. Военная форма. Видны только глаза.
        Только я могу понять, напуган ли Джейсон Кервин. Только я видела его плачущим.

        - Я никуда не уйду, - говорит он. - Можешь сколько угодно гнать меня прочь, это бесполезно. Я пришёл за тобой. И без тебя не уйду.

        - Аза пропала, - пою я.
        Джейсон твёрдо смотрит на меня и делает шаг вперёд:

        - Чушь собачья.
        Я отступаю.
        Он наступает. Я отступаю.
        Ещё.
        Упираюсь в каменную стену.
        Но.
        Я должна его оставить.
        Но.
        Он словно на автомате протягивает руку, расстёгивает мой капюшон и стягивает его.
        Холодный ветер треплет мои волосы. Они тянутся к Джейсону, словно пытаясь его укусить. Моя кожа светится от электричества, скачут искорки - слишком много кислорода.
        Я так долго дышать не смогу.
        Вот она я, магонийка.
        Джейсон даже не морщится.
        Пытаюсь ещё раз. Это тело, это существо с синей кожей, чужим лицом, красно-золотыми глазами - ненормальная версия его знакомой девушки. Он смотрит на меня, на мои волосы Медузы-горгоны, на слишком длинные пальцы и всё остальное. Наверное, сейчас я жуткая уродина.

        - Теперь понял? Я не Аза, - хриплю я. - Я не та, за кого ты меня принимаешь…
        Джейсон Кервин делает ещё один шаг вперёд и…
        Целует меня.
        Обнимает меня. Его человеческие губы. Мои магонийские. Шторм заканчивается, и из-за облаков выходит огромное тёплое солнце. Я сияю вместе с ним: кожа, кончики пальцев, подбородок и…
        Джейсон отступает, словно мы вовсе и не целовались.

        - Аза Рэй. Я тебя не боюсь.
        Он вдыхает меня, я вдыхаю его, и воздух вокруг нас замерзает и падает. Снег.
        Я дрожу как дурочка, на секунду не знаю, что делать, но потом понимаю.
        Хватаю Джейсона за лицо и целую до тех пор, пока он в силах дышать. Я не закрываю глаза. Он тоже. Мы слишком долго друг друга не видели. Наверное, целую жизнь.
        Теперь всё по-настоящему.
        Больше никаких скобок - круглых или квадратных.
        Я слышу новые звуки. Моторы, самолёты, вертолёты. Что бы мы ни натворили, люди вскоре узнают.

        - Всё в порядке. Я к такому готовился.
        Смотрю на Джейсона. Я-то думала, будто знаю его как облупленного, а оказывается, всегда недооценивала. Он улыбается.
        Я неверным шагом иду к разбитому остову «Амины Пеннарум», выпевая маскировку. Времени мало. Они обязательно подчистят следы.
        Изо всех сил бегу по знакомым коридорам, мимо спутанных гамаков и верёвок, за кожами, которые мы с Дэем забрали с судна Дыхания. Здесь темно и дымно, пахнет озоном, но я стаскиваю форму и хватаю ближайшую кожу.
        Расстёгиваю футляр, касаюсь её - тёплой, мягкой, хрупкой, и она отвечает, оборачивается вокруг меня, сдавливает, крушит, сливается со мной. Чувствую вопросительную вибрацию Кару, оставшегося снаружи.

«Всё хорошо, - пою я. - Успокойся».
        И ощущаю, как он отзывается, ощущаю, не слышу.
        Кожа смыкается на мне, гладкая, идеальная, новая. Я натягиваю форму и выбегаю. Корабль рушится.
        Выскакиваю в ледяную полынью, смотрю вверх, но Маганветар уже исчез. Корабли тоже. Небо и земля чистые, остались лишь шквалокиты, человеческие вещи, самолёты в отдалении. К хранилищу едут машины. Люди бегут по замёрзшей земле.
        Мне немного легче дышится с одолженными кукольными лёгкими. Мы с Джейсоном, стараясь не привлекать внимания, идём прочь, словно пара простых американских подростков, которые увидели то, что не должны. Но ничего особо не рассмотрели, офицер, потому что улизнули в укромное местечко, чтоб поцеловаться, ага. 
        Глава 29

{Джейсон}

        Пришлось пару раз героически соврать, сжульничать - вот когда оказались кстати деньги, - но в итоге я сумел раздобыть нам билеты домой. Фальшивый паспорт для Азы. Я сказал «героически», да? Точно. Героически.
        Я ещё не до конца отошёл от удара молнией и промучился весь полёт. Странно и пугающе находиться в воздухе после всего произошедшего. Не знаю, разделяет ли мои чувства Аза. Она так вымоталась, что проспала девять часов. Слышу её знакомое чуть хрипловатое дыхание, но оно кажется удивительно правильным.
        Та кожа, что на ней сейчас, сильнее, новая версия старой. Мы надеемся, у Азы есть время, пока оболочка начнёт выходить из строя.
        Кожа. Странно. Бессмыслица. Аза попыталась мне объяснить, но в итоге сдалась и сказала, мол, это помесь камуфляжа с аквалангом. Я приказал ей остановиться, всё равно без толку, и она ответила:

        - Хорошо. Это магия. Ничем не могу помочь. Сама не понимаю.
        Вспоминаю тот день, когда мы смотрели запись гигантского кальмара - он тоже казался нормальным и фантастическим, настоящим и воображаемым. Тогда всё было просто - ну, по сравнению с сегодняшним днём. И больше оно не повторится.
        Я не зацикливаюсь.
        Ладно, я зацикливаюсь.
        Вроде как: это не сработает, просто не может, что нас ждёт?
        Вероятно, Аза уже не та, я уже не тот, и это всё неправильно.
        Возможно, если она снова умрёт, то будет хуже, чем в прошлый раз, тем более, что теперь она действительно умрёт.
        Цикл. Волнение. Паническая атака влечёт за собой проблемы с дыханием, приём таблетки и чуть-чуть числа пи. Ш-ш-ш. Аза спит и не замечает, а я в туалете самолёта стараюсь не расклеиться - особенно после всех тех недель, когда я уже старался не расклеиться.
        Совершенное безумие. Это была любовь с первого взгляда. Теперь она со мной, я с ней, и небо полно злых существ, которые желают ей смерти.
        Останется ли Аза вообще здесь? Сможет ли?
        Неважно. Не могу представить себе мир, в котором я попытался бы её разлюбить.
        Что, если однажды она посмотрит на меня и скажет: «Хочу вернуться туда»?
        Что, если я - якорь, груз, притягивающий её к камням?
        Это не просто Джейсон и Аза. Не мои попытки спасти её от смерти. Это борьба с невозможным.
        Думаю о мамах. У них ведь тоже было время, когда они не верили, что смогут жить вместе. Их семьи паниковали. Две женщины? Без мужчин? И всё-таки мамы справились. Они обе вписаны в моё свидетельство о рождении - не представляю, чего им это стоило.
        Мамы были смелыми. Я не имею права их подвести.
        Однако даже Ив испугалась бы того, что мы увидели на Шпицбергене. И возможно, из-за девушки рядом со мной.
        В начале полёта навстречу нашему самолёту промчалась стая гусей. Аза тоже их видела и прильнула к иллюминатору.

        - Ты в порядке?

        - Да. - Она прижала руку к стеклу, словно приветствуя птиц, но и будто к чему-то готовясь. В воздухе повисло напряжение. Гуси пролетели, и она расслабилась.

        - Что сейчас произошло?

        - Я не знала, что они собираются делать. - Аза посмотрела на меня с застенчивым выражением на своём новом лице, к которому я всё ещё привыкаю. - Думала, они могут прийти за нами.

        - Объясни.

        - Мы сейчас рядом с магонийским кораблём. Ростре выстроились вокруг корпуса. Я не знала, выпустят ли они нас.
        Я тоже не знал и мог лишь смотреть на неё в ответ. Мы через столько прошли. Хейворд. Корабль в воздухе. Этот Дэй, её партнёр.
        Аза всё мне рассказала. Было не очень приятно слушать, как её к нему тянуло. Мы сопоставили события последних полутора месяцев, и по-прежнему оставались лакуны.
        В новостях ни слова о попытке проникновения в хранилище. Я весь полёт мониторю каналы. Взлом, сильное землетрясение - ничего.
        Значит, там, в тени, все на ушах. Событие мирового масштаба.
        Проверяю Азу - она спит - и достаю визитку, что мне дали перед ангаром на Шпицбергене.
        Аза как раз отлучилась в туалет. Вошёл парень в чёрном костюме и тёмных очках, сказал «спасибо», дал карточку и ушёл.
        Теперь я гадаю, как давно федералы за мной следили. Азе я так и не рассказал - думаю, ей не стоит знать. Наверное, никому не стоит.
        На их месте я бы себя не нанял. Я знаю больше, чем должен. На их месте я бы себя убил.
        Снова смотрю на спящую Азу. Слушаю её дыхание. Мы летим домой, но кто знает, как долго мы сможем там оставаться?
        В этой коже Аза выглядит совершенно другим человеком. Но это не так. Она по-прежнему Аза. Вот например. Когда мы сели в самолёт, она посмотрела на меня и сказала:

        - Ты на что пялишься?

        - На тебя.

        - Не привыкай. Думаю, эта кожа выйдет из строя. Будет прикольно. Я стану выглядеть как разлагающийся труп - вот тогда и посмотрим, захочешь ли ты держать меня за руку.
        Неправда. Она станет всё больше синеть, ей будет всё тяжелее дышать, и то, что случилось, повторится снова. И я буду держать её за руку. Мы просто надеемся, что эта версия лучше той, что предложила Аза.
        У неё чёрные косы и тёмная кожа. То же тело. Однако я знаю, что это Аза - для меня она осталась прежней.
        Тот же большой рот. Те же удивительные странные глаза. Тот же голос. Те же слова.
        Если я сейчас дам ей бумагу и ножницы, она за три минуты вырежет Эмпайр-стейт-билдинг. Если спрошу её о чем-либо, она тут же составит об этом мнение. Правильное, неправильное - однако Аза тут же выскажет мне, что думает. Она всегда такой была. И такой осталась.

        - Сколько я спала?

        - Весь полёт.

        - Я ещё жива?

        - Конечно.

        - Потому что это как сон - возвращение домой.

        - Мы справимся.
        Хотел бы я себе верить. Всё наше с Азой знакомство я был Королём уверенности, но кое в чём я блефовал. И сейчас блефую. Я ничего не знаю. Я сломан, сбит с толку, напуган и убеждён, что Азу вот-вот пристрелит охрана аэропорта.
        Когда мы выходим из самолёта, Аза целует меня, по-настоящему, - наверное, все пассажиры краснеют, и я тоже. Тем не менее, подхватываю её на руки и несу прочь через проход, отделяющий воздушное судно от дома.
        Люди вокруг смеются. Думают, мы милые. Или мерзкие.
        На самом деле люди думают, что мы обычная влюблённая парочка. И на миг так оно и есть. 
        Глава 30

{Аза}

        Ожидаю увидеть на месте дома воронку, узнать, что семья пропала. Или обнаружить, что дом оцепила полиция или Дыхание - в общем, кто-то, кто заберёт меня и запрёт на корабле или в тюрьме, без разницы. Окрестности кажутся неправильными: ни неба вокруг, ни снега, ни льда. Твёрдая земля под ногами.
        Сворачиваю к себе, ожидая неминуемого возмездия. Маганветар знает, откуда я. Зэл знает, куда я пойду. Кто-нибудь непременно меня выследит.
        Кроме Дыхания, которые сознательно дали мне уйти. Наверное, кто-то приказал. Кто? Возможно - возможно! - нам дали немного времени. Вероятно, магонийское правительство желает, чтобы я оставалась здесь внизу. Не знаю. Даже предположить не могу.
        Я не та, кем должна быть. Чужачка, во всех смыслах слова. Моя мать - убийца и преступница и, наверное, сейчас в магонийской тюрьме. Возможно, я тоже убийца и преступница. Задумываюсь об отце. Он у меня вообще есть? Никто никогда не говорил. Почему я ни разу не спросила?
        На улице тихо, но не слишком. Несколько птиц, но они не говорят, просто поют.
        Небо чистое. Солнце светит. Наверху ничего, и вроде бы никто не в курсе, где я. Я могла бы (если б свихнулась) вообще позабыть о Магонии.
        Даже ветерка нет. Холодно, но не так, как на Шпицбергене.
        И мой дом здесь, передо мной. Жёлтая входная дверь. Синяя машина на подъездной дорожке. Вмятина на боку.
        Именно при виде неё я начинаю плакать. Может, ничего не было. Может, я просто вернулась из школы, вылезла из машины Джейсона, разве что немножко запыхалась. Нормально. Вот только он держит меня за руку, чего прежде не случалось. Мы никогда раньше не демонстрировали в открытую своих чувств.
        У него порван ворот и грязь на лице. Меня разбирает смех. Грязь? Серьёзно? После всего? Одна лишь грязь?
        Хотя мир ещё вертится, и мы живы.
        Я смотрю на Джейсона. Чувствую прикосновение его руки. Ощущаю пульс, бьющийся в его пальце.

        - О чём думаешь? - спрашивает Джейсон, будто уже не знает.

        - Родители дома.

        - Ты готова?

        - И близко не готова.

        - Может, войдём через гараж?

        - Или влетим, - говорю я и чуть не всхлипываю, потому что ощущаю потерю. Большую.
        У меня нет плана. Куда мне ещё идти, как не сюда? Дом. Нет, не дом. -Дом-.
        Разворачиваюсь и иду прочь. Нет. Не могу увидеться с родителями, не так. Посмотрите на меня. Я не…

        - Знаешь, - говорит Джейсон напряжённо и быстро, значит, едва сдерживает волнение, - знаешь про эффект Ганцфельда?

        - Нет.
        Слушаю его, но не останавливаюсь. Джейсон не соблазнит меня игрой в факты. Иду быстрее.

        - Это когда мозг усиливает нервные сигналы в поисках исчезнувших. Например, если просто так пялиться на чистое небо, то у тебя начнутся галлюцинации. Если долго смотреть на снег, то увидишь города.

        - С Магонией всё не так, - перебиваю его я.
        Как он может нести подобное после того, что увидел?

        - Ученики Пифагора уходили в тёмные пещеры и оставались там, чтобы достичь этого состояния. Мудрость из ничего. Астронавты тоже такое видят. И исследователи Арктики. - Он берёт меня за руку, тарахтит без остановки, не даёт уйти. - Заключённые в одиночных камерах. Даже есть термин «тюремное кино». Вспышки цвета ночью, фигуры, образы. Некоторые думают, что наскальные рисунки в Ласко создавались в темноте. Художник изображал то, что видел, когда видеть было нечего. Опускал пальцы в краску и рисовал в кромешной тьме свои галлюцинации. Их можно увидеть, только если достаточно долго там простоять. - Пялюсь на Джейсона. Он тоже смотрит на меня. - Никто не знает, почему мозг создаёт эти образы. Он хочет что-то видеть. Все те прекрасные вещи, что появляются из синевы. И из темноты. Так же, как ты. Твоя небесная страна - самая красивая в мире. Я тебе верю. Я её видел. И сейчас немножко вижу. - Он указывает вверх. По небу быстро движется небольшое безобидное судно. - Даже те, кто никогда не сталкивался с чудом, могут в него верить, Аза Рэй. Даже те, кто никогда не видел света, те, кого держали в темноте, те,
кто ослеп от снега или молнии, - даже они верят в невозможное. Я тебе верю. И твоя семья тебе поверит.

        - Но я не я.

        - Ты - это ты. - Мы молчим, а потом Джейсон добавляет: - А ещё мне тоже страшно.

        - Да? - Мне почему-то легче.

        - Да. Но по крайней мере мы не боимся друг друга.
        Смотрю на него:

        - Уверен?
        Он чуточку долго колеблется.

        - Нет. В смысле, я тебя не боюсь. Разве что ты меня?
        Я улыбаюсь:

        - Я очень, очень тебя боюсь.
        Мы идём к моему дому.
        Думаю о том дне, который не помню, когда я появилась здесь пятнадцать лет назад, новорожденная, никто, и меня положили в чужую постель, в чужом теле. Я должна была умереть, но выжила, потому что эти люди заботились обо мне, даже не зная, что я такое. Они так старались поддержать нечто сломанное. Они меня любили.
        Думаю, как мама заходила ко мне в спальню со шприцом с сывороткой, напуганная, растерянная. Она считала, что я человек. Что умираю от никому не известной болезни. Поэтому научилась понимать её. Создала для меня лекарство. Вводила его мне в вену и надеялась. Когда никто не мог помочь, она давала мне всё, что имела.
        Благодаря ей я всё ещё здесь.
        Сердце грохочет у меня в груди.
        Оказаться дома даже лучше, чем дышать.
        Звоню в дверь. Они выходят в коридор. Слышу папины шаги - он даже дома носит туфли, - мамино бормотание.
        Джейсон изображает браваду, словно в любой момент может сорваться с места, словно мы обычная парочка, собравшаяся погулять.
        Я вдруг думаю, что всё теперь будет в порядке - глупо, Аза, глупо, но мне плевать.
        Дверь открывается.
        На пороге мои родители.
        Я изо всех сил стараюсь не расплакаться и не напугать их - какая-то незнакомая девочка вдруг разрыдалась. Но я точно издаю какие-то звуки. И они {???}, и я {&,&,&}, и родители смотрят на меня, словно первый раз в жизни видят - логично, но так неправильно, - а потом я говорю:

        - Мам?
        Выгляжу совершенно иначе. Я знала, что так и будет, но оказалась не готова. Больно.

        - Что? - переспрашивает она. - Что ты сказала?

        - Ничего.
        Чувствую, что готова развернуться и убежать, как последняя трусиха. Никто меня тут не примет. Ни родители, ни кто другой.
        Заикаюсь, запинаюсь, и тут вперёд выходит Джейсон.

        - Привет, ребята. Я сейчас странную вещь скажу, но вы выслушайте.

        - Джейсон, ты в порядке? - говорит мама. - У тебя словно температура. Мне позвонить Кэрол? Я слышала, что произошло.

        - Ударило молнией, - отвечает он. - Не рекомендую пробовать. Я в норме.
        Ощущаю биение в груди. Кару садится на дерево, распахнув крылья. Слышу внутри себя песню. Он меня успокаивает.

        - Джейсон, - говорит папа. Он пытается улыбнуться, но явно удивлён видеть Джейсона с другой девушкой. - Кто это?

        - Это…
        Я касаюсь своих волос. Не знаю, как выгляжу. Они не могут понять.

        - Привет, - выдавливаю шёпотом. - Рада вас видеть.
        Эли сбегает по лестнице и замирает.

        - Ого. Я вас услышала и на секунду решила, что… - Она приглядывается и смущёно хмурился. - Джейсон?
        Родители внимательнее ко мне присматриваются. Голос. Я забыла. Голос остался тем же, он принадлежит мне.

        - Кто ты? - спрашивает папа. - Не думаю…

        - Не знаю не знаю не знаю… - повторяет мама. Её голос становится всё тоньше.

        - Это не смешно, - говорит папа.

        - Я не шучу, - отвечает Джейсон. - Она вам кое-что покажет, ладно?
        Мама не сводит с меня глаз. Папа плачет. Я едва сдерживаюсь.
        Джейсон протягивает мне лист бумаги и ручку:

        - Готова? Ты знаешь, что делать.

        - Это письменное извинение, - заявляю я громче, чем необходимо.
        Прижимаю бумагу к стене и начинаю писать. Я узнаю свой почерк. Он прежний. Есть такие вещи, которые не меняются, несмотря ни на что.

        - Простите, что не понимала, какие вы. За все случаи, когда мы делали обычные вещи. За те разы, когда я пугалась, а вы приходили ко мне в комнату и говорили, что любите меня.

        - Погоди, - перебивает мама. - Что это? Джейсон, это не нормально…

        - Прости, - говорю папе, - что тебе приходилось бесконечно ездить в школу и забирать меня из кабинета директора. Что не ценила, когда ты держал меня за пальцы ног, а меня завозили в МРТ-туннель. Что врала, будто не боюсь. Я боялась. А ты мне помогал. Ты сказал, что ради меня победишь Большую Птицу.
        Самообладание папы рушится, и он издает придушенный всхлип.

        - Прости, что у тебя не получилось сальто назад, и ты потянул спину, только чтобы показать мне, кто здесь главный.
        Папа внезапно фыркает и с непонятным выражением смотрит на меня.

        - Прости, что умерла, когда ты был рядом и ничего не смог сделать. Это не твоя вина. Я могу всё объяснить. - Смотрю на Эли. - Прости, что…

        - Не надо, - перебивает она и вглядывается в меня. - Не надо. Я вижу тебя, Аза.

        - Я никогда не писала, за что тебя люблю, - выдавливаю, потому что сама едва не плачу, - не говоря уже об извинениях. Я насочиняла тебе всякую ерунду, ничего серьёзного.

        - А ещё ты меня недооценила, - выдаёт она свою фирменную ухмылку. - Я всё замечаю.

        - О чём вы?
        Мама. Я рассматриваю её. Светлые собранные в хвост волосы. Лицо. Сияющие безумные глаза.

        - Прости, что я тебя не ценила, - говорю. - Что не понимала, как мне повезло. Ты работала допоздна, а я спала допоздна. Мы почти не виделись. Я высмеивала твоих военных мышей. Говорила, что ни одно из твоих лекарств мне не поможет. Ныла. Дважды стукнула твою машину в гараже, а потом соврала, мол, это ты сама велосипедом. Последний раз, когда мы говорили по телефону, меня везли в скорой, а ты сказала, что отпускаешь меня.
        Уголки губ мамы дрожат.
        Как доказать, что ты не умер? Как доказать, что ты жив, когда вся семья видела твою смерть? Как доказать, что после всего произошедшего и того, что ещё произойдет, ты вообще человек? Не знаю. Надо просто верить в людей.
        Семья встаёт вокруг меня. На какой-то миг кажется, что нет ни понимания, ни любви, ни заботы.
        Потом моя сестра протягивает ко мне руки. Папа тоже. Затем мама. Слышу, как Кару шумит на дереве снаружи. Тянусь к родным и бросаюсь к ним. Джейсон на секунду остаётся вне круга, но я хватаю его и затягиваю к нам, и мы как
        ( )
        как [[[[[[[[[[[ ]]]]]]]]]]]
        как
        ДОМА ОМ МО АМОД
        До конца времён.
        Они придут за мной. Зэл ещё жива. Магония никуда не делась. И Дэй - это Дэй. Ещё есть Хейворд и Дыхание. Целый мир неприятностей.
        Но прямо сейчас я, Джейсон и моя семья держимся друг за друга. Все вместе на нашей кухне.
        Сколько времени мне отмерили? Я возьму всё. Чувствую свою странную прекрасную птицу в сердце и незатопленный мир вокруг.
        Аза Рэй, человек или нет, магонийка или нет, Аза Рэй, чья жизнь прошла в больницах и чьё будущее гораздо интереснее прошлого. Аза Рэй, которая родилась на небе. Аза Рэй, которая любит парня с земли.
        Если мне придётся улететь, он полетит со мной. Если придётся уплыть, он взойдёт на мой корабль. Я переплетаю наши с Джейсоном пальцы и крепко сжимаю.
        Вдох. Выдох.


        КОНЕЦ


        notes

        Примечания


1

        Имеется в виду фильм «Инопланетянин» 1982 года. «E.T. the Extra-Terrestrial». И знаменитая фраза на ломаном английском «И-ти звонить домой».

2

        Персонаж «Улицы Сезам».

3


«Птицы» - фильм Хичкока.