Бесконечное море Рик Янси

        Пятая волна #2
        Инопланетянам нужен новый дом. Земля вполне подходит, но как очистить ее от людей, вездесущих и живучих, точно крысы или тараканы? Отключение электричества, цунами, эпидемия, глушители. Для чего понадобились эти сложные этапы, разве нельзя было решить проблему одним махом - например, с помощью астероида? Кэсси и ее друзья пережили все смертоносные «волны». Они очень многое потеряли, но зато и многое поняли. И кажется, даже разгадали изощренную стратегию врага: чтобы уничтожить многомиллиардное человечество, необходимо прежде всего уничтожить в людях человечность. Долгожданное продолжение бестселлера «5-я волна», киноверсию которого компании «Sony Pictures Entertainment» и «Columbia Pictures» готовят к выходу на экраны.

        Рик Янси
        Бесконечное море

        Посвящается Сэнди - стражу бесконечности

        Во мне - как море безгранична щедрость
        И глубока любовь: чем больше я
        Даю тебе, тем больше я имею…
Уильям Шекспир (Перевод Аполлона Григорьева)


        2014 by Rick Yancey
        И. Русакова, перевод
    
        

* * *


        Рик Янси - уроженец Флориды, филолог по образованию и налоговый инспектор с десятилетним стажем. А также автор нескольких романов для взрослых, автобиографии «Откровения сборщика налогов» («Confessions of а Tax Collector») и рассчитанных на юную аудиторию популярных циклов об Альфреде Кроппе и о монстрологе. Он удостоен ряда престижных литературных премий. Когда Рик не пишет книги, не думает о книгах, не разъезжает по стране ради обсуждения книг, он охотно уделяет время семье.


        Душевный и яростный эпос, полный великого героизма и столь же великих сюрпризов… Сильная книга и по мнению критики, и по мнению читателей.
Booklist



        Фантастико-приключенческий эпос о нашествии грозных пришельцев. Гарантируется прочтение в один присест.
Bookseller



        Замечательный роман! Его ни в коем случае нельзя упустить из виду. Захватывающая история выживания с элементами романтики, хоррора и антиутопии.
Wall Street Journal

        Пшеница

        Урожая не будет.
        Весенние дожди пробудили спящие побеги, маленькие ростки выстрелили из влажной земли, поднялись и потянулись, как люди после долгого сна. Весна дала дорогу лету, ярко-зеленые стебли потемнели, стали темно-желтыми, а потом золотисто-коричневыми. Башни густых клубящихся облаков приносили дождь, в поселившихся под куполом неба бесконечных сумерках поблескивали коричневые стебли. Пшеница росла, спелые колосья сгибались под ветром прерий. Это было похоже на колышущийся занавес, на бескрайнее волнующееся море, которое тянулось до самого горизонта.
        Когда пришло время жатвы, не осталось ни одного фермера, который сорвал бы колос со стебля, растер его в своих мозолистых ладонях и сдул с зерен чешуйки. Не было жнеца, который пожевал бы зерна и почувствовал, как их тонкая шкурка трескается у него на зубах. Фермер умер от чумы, его уцелевшие родные бежали в ближайший город, где их, как и миллионы других, настигла и уничтожила Третья волна. Теперь старый дом фермера, построенный еще его дедом, превратился в необитаемый остров в бесконечном коричневом море. Дни становились короче, ночи холоднее, и пшеница потрескивала на сухом ветру.
        Она пережила град и молнии летних ливней, но шансов спастись от холода у нее не было. Когда беглецы нашли убежище в этом старом доме, колосья уже погибли под жестокими ударами заморозков.
        Пятеро мужчин и две женщины, которые еще в канун посевной страды не были знакомы друг с другом, пришли к негласному уговору, что самый слабый из них важнее, чем все они, вместе взятые.
        Мужчины, сменяя друг друга, дежурили на веранде. Днем безоблачное небо было похоже на ярко-голубое зеркало, солнце скользило по нему к закату и подсвечивало тускло-коричневую пшеницу мерцающим золотистым светом. Ночи наступали резко, - казалось, кто-то просто со злостью захлопывает дверь и в тот же момент сияние звезд перекрашивает золотисто-коричневые поля в серебряный цвет.
        Механизированный мир умер. Землетрясения и цунами уничтожили побережье. Чума поглотила миллионы.
        Люди на веранде старого фермерского дома смотрели на пшеницу и думали о том, что ждет их дальше.
        После полудня стоявший на посту мужчина увидел, как черная полоса рассекает мертвое пшеничное море, и понял: кто-то или что-то движется к старому фермерскому дому. Он окликнул тех, кто был в комнате. Одна из женщин вышла к нему на веранду. Вместе они смотрели, как высокие злаки исчезают в коричневой стихии, будто сама земля всасывает их в себя. Кто бы или что бы ни приближалось к людям, его не было видно над стеблями. Мужчина спустился с крыльца и направил винтовку в сторону поля. Женщина на веранде замерла. Все остальные в доме приникли к окнам. Они молчали. Ждали, когда раздвинутся колосья.
        Когда это наконец случилось, из пшеницы появился ребенок, и тишина ожидания сразу была нарушена. Женщина сбежала с крыльца и опустила ствол винтовки, направленной на маленького пришельца:
        - Это всего лишь ребенок. Ты будешь стрелять в такого кроху?
        Мужчина скривился. Он не знал, как правильно поступить, и злился оттого, что теперь нельзя верить в самые простые истины.
        - Откуда мы знаем, кто он? - спросил мужчина. - Как можно быть вообще хоть в чем-то уверенным?
        Малыш, спотыкаясь, вышел из пшеницы и упал. Женщина подбежала к нему, взяла на руки и прижала его чумазое лицо к своей груди. Человек с винтовкой встал на ее пути.
        - Он замерз. Надо отнести его в дом, - сказала женщина.
        У мужчины заныло сердце, его, как в тисках, сжимали два мира, прежний и нынешний. Человек разрывался между тем, кем был раньше, и тем, кем стал. На него давил груз невысказанных обещаний.
        «Это всего лишь ребенок. Ты будешь стрелять в такого кроху?»
        Женщина прошла мимо него, поднялась по ступенькам на веранду и скрылась в доме. Мужчина склонил голову, как будто в молитве, потом поднял лицо к небу, будто просил о чем-то. Он подождал несколько минут на случай, если из пшеницы выйдет кто-то еще. Трудно было поверить в то, что малыш выжил в одиночку. Как такое вообще возможно?
        Ступив на порог старого фермерского дома, мужчина увидел, что ребенок сидит у женщины на коленях. Она завернула его в одеяло и поила водой. Малыш крепко держал чашку покрасневшими от мороза пальцами, а все беженцы собрались в комнате и, словно потеряв дар речи от удивления, смотрели, как он пьет.
        Как такое может быть?
        Малыш захныкал. Он переводил взгляд с одного взрослого на другого, искал знакомое лицо, но все они были чужими. Впрочем, эти люди не знали друг друга до конца старого мира. Малыш пожаловался, что ему холодно и у него плохая ранка в горле.
        Женщина пальцем открыла ему рот и увидела воспаление у гортани. Но она не заметила ни провода толщиной с волосок, ни крохотной гранулы, к которой он был подсоединен. Наклоняясь над малышом, заглядывая ему в рот, она не могла знать, что устройство настроено на углекислый газ.
        Наше дыхание - спусковой крючок.
        Ребенок - оружие.
        Взрыв мгновенно стер с лица земли старый фермерский дом.
        Пшеница продержалась дольше. Исчезло все: и дом, и надворные постройки, и силосная башня, где каждый год хранили богатый урожай. Но сухие гибкие стебли превратились в пепел, на рассвете сильный северный ветер из прерий поднял его к небу и перенес на сотни миль. И там он серым и черным снегом равнодушно выпал на бесплодную землю.



        Книга первая

        I
        Проблема с крысами

        1

        Мир - это часы, у которых кончается завод.
        Я слышу это, когда ветер ледяными пальцами скребет в окно. Я чую это в запахе заплесневелого ковролина и гниющих обоев в старом отеле. Я чувствую это в груди у Чашки, когда она спит. В стуке ее сердца, в ритме теплого дыхания, согревающего холодный воздух… Пружина часового механизма слабеет.
        В противоположной от меня части комнаты, у окна, стоит на посту Кэсси Салливан. Лунный свет просачивается в тонкую щель между шторами и подсвечивает облачка пара, вырывающиеся при каждом ее выдохе. Маленький брат Кэсси спит на кровати, которая стоит рядом с ней. Бугорок под грудой одеял. Голова Кэсси движется подобно маятнику: окно - кровать, кровать - окно. Эти повороты, темп ее дыхания, как и посапывание Наггетса и Чашки, как и мой собственный пульс, - все указывает на то, что кончается завод часов.
        Я выбираюсь из-под вороха пледов и встаю. Чашка стонет во сне и зарывается глубже под одеяла. Холод мешает подняться и сжимает грудь, хотя я полностью одета, если не считать парки и ботинок, которые лежат в изножье кровати. Салливан наблюдает за тем, как я зашнуровываю обувь и надеваю куртку, а потом иду к шкафу за своим рюкзаком и винтовкой. Потом я подхожу к окну и останавливаюсь рядом с Кэсси. Чувствую, надо бы сказать что-то перед уходом. Мы можем больше не увидеться.
        - Ну что, ты идешь? - говорит Салливан.
        Ее белая кожа светится в молочном свете, а веснушки как будто плавают над носом и перед щеками.
        Я закидываю винтовку на плечо:
        - Да, иду.
        - Знаешь, Дамбо - я понимаю. Это из-за больших ушей. Наггетс - потому что Сэм такой маленький. Чашка - тоже понимаю. Зомби - не очень. Бен не хочет рассказывать. Ну и Кекс, я догадываюсь, - из-за того, что он такой пухляк. Но почему - Рингер?
        Я понимаю, что происходит. Кэсси больше не доверяет никому, кроме Зомби и своего брата. Кличка Рингер вызывает у нее паранойю.
        - Я человек.
        - Ага. - Она смотрит сквозь щель в шторах на мерцающую ото льда автостоянку двумя этажами ниже. - Кто-то мне уже такое говорил. И я, как дура, ему поверила.
        - Ну, учитывая обстоятельства, не такая уж ты и дура.
        - Не прикидывайся, Рингер, - резко обрывает меня Салливан. - Я знаю, ты не веришь в историю Эвана.
        - Я верю тебе. А в его историю - нет. Бредятина какая-то.
        Я иду к выходу, пока она на меня не набросилась. С Кэсси Салливан лучше не заводить разговоры об Эване Уокере. Я не имею ничего против Кэсси. Эван для нее - ветка над обрывом, за которую она цепляется. И не важно, что его больше нет. От этого она держится за свою ветку еще крепче.
        Чашка не издает ни звука, но я чувствую, что она на меня смотрит. Я знаю, что она не спит, и возвращаюсь к кровати.
        - Возьми меня с собой, - шепчет она.
        Я отрицательно качаю головой. Мы уже сто раз это проходили.
        - Я ненадолго, всего на пару дней.
        - Обещаешь?
        - Так не пойдет, Чашка. Обещание - единственная валюта, которая у нас осталась. Ее надо расходовать с умом.
        Нижняя губа Чашки начинает дрожать, глаза на мокром месте.
        - Эй, что я тебе об этом говорила, солдат? - Я подавляю желание дотронуться до нее. - Первый приоритет?
        - Никаких плохих мыслей, - послушно отвечает Чашка.
        - Потому что плохие мысли?..
        - Делают нас слабыми.
        - И что случается, когда мы становимся слабыми?
        - Мы умираем.
        - А мы хотим умереть?
        Чашка трясет головой:
        - Пока еще нет.
        Я дотрагиваюсь до ее лица. Холодные щеки, горячие слезы.
        «Пока еще нет».
        Учитывая, что время человечества практически истекло, эта девочка, наверное, уже достигла среднего возраста. Салливан и я - мы старые. А Зомби? Вообще древний.
        Он ждет меня в холле. На нем лыжная куртка, под ней ярко-желтая толстовка с капюшоном - эти вещи мы откопали в гостиничном хламе. Зомби бежал из «Приюта» в одном тонком медицинском костюме. Даже под отросшей бородой нельзя не заметить лихорадочного румянца. Рана от пули, которую я ему «подарила», открылась во время побега. Его заштопал наш двенадцатилетний медик, но в шов, видимо, попала инфекция. Зомби облокотился на стойку, другой рукой держится за бок и пытается делать вид, будто все круто.
        - Я уже решил, что ты передумала, - говорит он.
        Глаза у него блестят, как будто он надо мной подшучивает, но на самом деле это может быть от того, что у него жар.
        Я мотаю головой:
        - Чашка.
        - С ней все будет в порядке.
        Чтобы подбодрить меня, он пускает в ход одну из своих убийственных улыбок. Зомби не способен до конца понять, насколько драгоценны обещания, иначе он ими так просто не кидался бы.
        - Я не о Чашке беспокоюсь. Ты хреново выглядишь, Зомби.
        - Это все погода. Дурно влияет на мой цвет лица.
        Шутку сопровождает еще одна улыбка. Он наклоняется ко мне в надежде, что я включусь в игру:
        - Рядовой Рингер, наступит день, когда ты улыбнешься моему приколу, и тогда весь мир треснет по швам.
        - Я не готова взять на себя такую ответственность.
        Зомби смеется, и кажется, я слышу хрип у него в груди.
        - Держи. - Он протягивает буклет о пещерах.
        - У меня уже есть.
        - Этот тоже возьми, на случай, если свой потеряешь.
        - Я не потеряю, Зомби.
        - С тобой пойдет Кекс.
        - Нет, не пойдет.
        - Я здесь командую. Он пойдет.
        - Тебе здесь Кекс нужнее, чем мне там.
        Зомби кивает. Он знал, что я скажу «нет», но не мог не использовать последнюю попытку.
        - Может, нам лучше все отменить, - произносит Зомби. - Я хочу сказать: здесь все не так уж и плохо. Какая-то тысяча клопов, несколько сотен крыс и пара десятков трупов. Зато вид просто фантастический…
        Все шутит, все пытается заставить меня улыбнуться. Зомби смотрит на буклет, который держит в руках.
        «Плюс двадцать четыре градуса круглый год!»
        - Да, пока нас не занесет снегом или снова не ударит мороз. Зомби, ситуация неустойчивая. Мы и так слишком засиделись.
        Мне его не понять. Мы уже тысячу раз это обсуждали, а Зомби хочет еще и в тысячу первый. Он меня иногда удивляет. Я стою на своем:
        - Мы должны использовать этот шанс. И ты знаешь: мы не можем идти туда вслепую. Есть вероятность, что в этих пещерах прячутся другие выжившие, - вдруг они не готовы расстелить для нас ковровую дорожку? Особенно если им уже довелось познакомиться с кем-нибудь из глушителей Салливан.
        - Или с рекрутами типа нас, - добавляет Зомби.
        - Так что я все разведаю и через пару дней вернусь.
        - Ловлю на слове.
        - Это было не обещание.
        Больше говорить не о чем. И есть еще миллион вещей, которые нам так и не удалось обсудить. Возможно, мы больше не увидимся. Я знаю, Зомби тоже об этом думает, потому что он произносит:
        - Спасибо, ты спасла мне жизнь.
        - Я всадила пулю тебе в бок, и теперь ты можешь умереть.
        Зомби качает головой. Его глаза блестят от лихорадки. Почему его назвали Зомби? Это похоже на знак. В первый раз я увидела его на плацу. Он отжимался на кулаках: лицо скривилось от напряжения, с рассаженных костяшек на асфальт сочилась кровь.
        - Кто этот парень? - спросила я тогда.
        - Его зовут Зомби, - был ответ.
        Мне сказали, что он сразился с чумой и победил, а я не поверила. Никто не способен на такое. Чума - это смертный приговор. Тогда сержант Резник, инструктор по строевой подготовке, стоял, наклонившись над ним, и орал во всю глотку, а Зомби, в мешковатом комбинезоне, уже превысив предел возможного, делал следующий жим. Не знаю, почему я удивилась, когда он приказал мне выстрелить ему в бок. Таким образом Зомби хотел сдержать невыполнимое обещание, которое дал Наггетсу. Если смотрел в глаза смерти и она сморгнула первой, ты можешь все.
        Даже читать чужие мысли.
        - Я знаю, о чем ты думаешь, - говорит Зомби.
        - Нет, не знаешь.
        - Ты думаешь, не поцеловать ли меня напоследок.
        - Зачем ты это делаешь? - спрашиваю я. - Зачем заигрываешь со мной?
        Он пожимает плечами. Его улыбка кривится так же, как изгибается все его тело, когда он опирается на стойку.
        - Это нормально. Ты разве не скучаешь по обычным вещам? - Он сверлит меня глазами, непонятно, что он постоянно пытается во мне разглядеть. - Ну, знаешь, я имею в виду рестораны с автораздачей и кино в субботу вечером, вафельные брикеты с мороженым, новые сообщения в «Твиттере»?
        Я мотаю головой:
        - Меня не было в «Твиттере».
        - А в «Фейсбуке»?
        Я начинаю злиться. Порой трудно представить, как Зомби умудряется заходить так далеко. Цепляться за то, что мы потеряли, - все равно что надеяться на несбыточное. Обе дороги заканчиваются тупиком под названием «отчаяние».
        - Фигня, - говорю я. - Теперь уже все это не имеет значения.
        Зомби смеется. Его смех поднимается изнутри, как пузырьки в горячем источнике, и я больше не злюсь. Ясно, что он ставит на свое обаяние, но это понимание ничего не меняет. Вот почему, кроме всего прочего, Зомби иногда выводит меня из равновесия.
        - Забавно, - замечает он. - Как много смысла мы придаем всему этому. А знаешь, что действительно важно?
        Зомби ждет, что я отвечу. Я чувствую, что он хочет меня подловить, и решаю промолчать.
        - Звонок на урок, - говорит он.
        Вот теперь он загнал меня в угол. Я понимаю, что тут какой-то фокус, но у меня нет против него приема.
        - Звонок?
        - Самый обычный звук в мире. И когда все закончится, он снова прозвонит.
        Зомби настойчив, - может, волнуется, что до меня не дойдет.
        - Подумай об этом! Когда он снова прозвонит, все вернется на свои места. Дети побегут в класс, рассядутся и будут изнывать от скуки, пока не раздастся последний звонок, а потом будут думать о том, чем займутся вечером, в уик-энд, в следующие пятьдесят лет. Им, как и нам, будут рассказывать о природных катастрофах, эпидемиях и мировых войнах. А в конце урока, когда затренькает звонок, все побегут на ланч и будут жаловаться, что картофельные наггетсы сырые. «Да уж, семь миллиардов - реально много. Грустно все это. Ты будешь эти наггетсы?» Это - нормально. Вот что имеет значение.
        Похоже, это не шутка.
        - Сырые картофельные наггетсы?
        - Ладно, хорошо, я кретин.
        Зомби улыбается. Зубы у него, по контрасту с отросшей щетиной, кажутся очень белыми. Я думаю о том, будет ли щекотаться его борода, если я его поцелую.
        Гоню от себя эту мысль. Обещания бесценны, а поцелуй - это разновидность обещания.



        2

        Незатуманенный свет звезд проникает сквозь черные космические просторы и окрашивает шоссе перламутровым цветом. Ничто, кроме ветра над вымершей землей, не нарушает зимней тишины.
        Я сажусь на корточки за внедорожником и напоследок смотрю на отель. Стандартный белый двухэтажный кубик среди множества таких же кубиков. Всего в четырех милях от лагеря «Приют», превратившегося в огромную воронку стараниями Уокера. В его честь мы и назвали этот отель. Салливан сказала нам, что они с Эваном договорились здесь встретиться. Лично я думала, что здание очень уж близко к «месту преступления», в нем сложно держать оборону, да и вообще - Эван Уокер мертв. Для встречи в условленном месте нужны как минимум двое, о чем я и напомнила Зомби. Мои доводы не были приняты. Если Уокер действительно был одним из них, он мог найти способ уцелеть.
        - Как? - спросила я.
        - Там были капсулы для эвакуации, - сказала Салливан.
        - И?..
        Салливан сдвинула брови и сделала глубокий вдох:
        - И… он мог бежать на одной из них.
        Я посмотрела ей в глаза. Она не отвела взгляда. Ни я, ни она не вымолвили ни слова. Потом в разговор вступил Зомби:
        - Слушай, Рингер, мы должны где-то укрыться. - Тогда он еще не нашел буклет о пещерах. - И попробуем принять его слова на веру.
        - Слова о чем? - поинтересовалась я.
        - О том, кто он на самом деле. - Зомби взглянул на Салливан, которая продолжала сверлить меня взглядом. - И о том, что он сдержит свое обещание.
        - Он обещал, что найдет меня, - объяснила Салливан.
        - Грузовой самолет я видела, - сказала я. - Но никаких эвакуационных капсул не заметила.
        Бледные щеки Салливан покраснели под веснушками.
        - Только из-за того, что ты не видела…
        Я повернулась к Зомби:
        - Это все бред какой-то. Они опережают нас в развитии на тысячи лет, зачем ему выступать против своих?
        - Тут я не стал бы задаваться вопросом «зачем», - с легкой улыбкой заметил Зомби.
        - Вся его история какая-то мутная, - заявила я. - Чистое сознание занимает человеческое тело… Если они способны обходиться без физического воплощения, для чего им какая-то планета?
        - Может, она нужна для определенных целей, - не отступал Зомби.
        - Для каких? Решили заняться животноводством? Или негде проводить отпуск?
        Меня не покидало беспокойство, тихий внутренний голос твердил свое: «Что-то тут не так. Что-то не стыкуется». Но я не могла понять, в чем загвоздка. Всякий раз, когда я пыталась ухватить за хвост ответ, он от меня ускользал.
        - Тогда не было времени ударяться в детали! - вскинулась Салливан. - Для меня самым главным было спасти брата из лагеря смерти.
        Я прекратила разговор. Казалось, у Салливан голова вот-вот взорвется.
        Теперь, глядя напоследок на отель, я вижу в окне второго этажа ее голову. И это плохо, по-настоящему плохо, потому что она легкая мишень для снайпера. Следующий глушитель в жизни Салливан может оказаться не таким влюбчивым, как первый.
        Я ныряю в полосу деревьев, растущих вдоль дороги. Под ногами хрустят останки осени: листья, сжавшиеся, как кулаки, разбросанные падальщиками человеческие кости. Холодный ветер доносит слабый запах дыма. Мир будет гореть еще сотни лет. Огонь поглотит все, что мы сделали из дерева, пластика, резины и ткани, а потом вода, ветер и время превратят наши постройки из камня и металла в пыль. Как все просто оказалось! Мы-то всегда воображали, что при вторжении инопланетяне уничтожат нас своими бомбами или лучами. На деле им для этого нужны всего лишь небольшая помощь матери-природы и время. И еще, если верить Салливан, человеческие тела. Хотя, по ее же словам, они ни к чему иным.
        Что-то тут не сходится. Виртуальная реальность не нуждается в физически существующей планете. Салливан не стала бы меня слушать, а Зомби ведет себя так, будто это все ерунда. Говорит, в чем бы ни была причина, главное - они хотят, чтобы все мы умерли. А остальное не имеет значения.
        Может быть. Только я так не думаю.
        Из-за крыс.
        Я забыла сказать Зомби о крысах.



        3

        На рассвете я дошла до южной окраины Эрбаны. Полпути пройдено, все по расписанию.
        Облака накатывают с севера, восходящее солнце окрашивает их брюхо темно-бордовым цветом. Я пересижу в лесу до заката, а потом пойду по открытой местности к западной части города. Остается только молиться, чтобы облачная пелена повисела тут еще некоторое время, ну хотя бы до того момента, когда я выйду на шоссе с другой стороны города. Идти в обход Эрбаны - значит проделать несколько лишних миль, но если есть что-то более рискованное, чем поход через город днем, так это попытка пересечь его ночью.
        Риск. Все всегда сводится к нему.
        От промерзшей земли поднимается туман. Холод реальный. Он стягивает щеки, с каждым вдохом сдавливает грудь. Я чувствую, как во мне оживает генетическая тоска по огню. Мы приручили его, и это было нашим первым большим скачком в развитии. Огонь защищал нас, согревал, переключил нас с диеты из ягод и орехов на богатый протеинами мясной рацион. Теперь огонь стал еще одним оружием в арсенале нашего врага. Зима вступает в свои права, и мы оказываемся перед выбором: или замерзнуть до смерти, или послать врагу сигнал о своей дислокации.
        Я сажусь на землю, прислоняюсь спиной к дереву и достаю буклет.
        «Пещеры Огайо! Самое интересное в штате».
        Зомби прав. Если мы не найдем убежище, до весны нам не продержаться, и эти пещеры - наш шанс, вероятно единственный. Возможно, их занял или уничтожил противник. Или в них поселились те, кто уцелел, и они пристрелят любого чужака, показавшегося на горизонте. Но с каждым днем, проведенным в отеле, риск увеличивается в десять раз.
        Если с пещерами не выгорит, других вариантов у нас нет. Бежать некуда, прятаться негде, думать о том, чтобы дать бой, - глупо. Завод часов на исходе.
        Когда я обрисовала эту картину Зомби, он сказал, что я слишком много думаю. И при этом улыбался. А потом стал серьезным и сказал:
        - Не позволяй им забраться тебе в голову.
        Как будто это футбольный матч и мне нужна накачка после первого тайма.
        «Наплюй на счет пятьдесят шесть - ноль! Просто покажи, кто ты есть!»
        В такие моменты хочется дать ему по физиономии, и не потому, что это исправит ситуацию. Мне после этого станет легче.
        Ветер стих. В воздухе повисла тишина. Именно та, которая воцаряется перед бурей. Если начнется снегопад, мы окажемся в ловушке. Я - в лесу, Зомби - в отеле. До пещер еще миль двадцать или чуть больше.
        Пойти днем по открытой местности или остаться в лесу до полуночи, понадеявшись, что снег не повалит к этому часу?
        Все сводится к слову на букву «эр». Все сводится к риску. Рискуем не только мы. Они тоже. Рискуют, поселяясь в телах людей, рискуют, когда устраивают лагеря смерти и натаскивают детей на то, чтобы те закончили начатый ими геноцид. Все это чертовски рискованно, тупо рискованно. Как с Эваном Уокером: все мимо, все нелогично, все очень-очень непонятно. Открытые атаки были жестоки в своей эффективности - они уничтожили девяносто восемь процентов из наших ста. И даже Четвертая волна - глушители - имела смысл: трудно организовать серьезное сопротивление, если никто никому не доверяет. Но после этого блестящая стратегия пришельцев начала сыпаться. Десять тысяч лет планировать, как стереть с лица земли людское племя, - и что в итоге? Лучше они ничего не могли придумать? Вот этот вопрос я без конца прокручиваю в голове. Все без толку. Если бы не Чашка и ночи с крысами.
        Тишину пронзает слабый стон. У меня за спиной и чуть левее, глубже в лесу. Я мгновенно опознаю этот звук - с тех пор как заявились инопланетяне, слышала его тысячу раз. В самом начале вторжения он был практически повсюду. Фоновый шум, как гул машин на загруженном шоссе, - стон, который издают люди, когда им больно.
        Достаю из рюкзака окуляр и аккуратно устанавливаю его над левым глазом. Не торопясь. Без паники. Паника убивает нервные клетки. Встаю, проверяю предохранитель винтовки и медленно иду между деревьями на звук. Сканирую все вокруг на предмет предательского зеленого огонька, который выдаст присутствие инвазированного. Туман окутывает деревья, мир драпирован в белое. Мои шаги гремят по промерзшей земле. Мое дыхание как сверхзвуковые хлопки.
        Тонкий белый занавес приоткрывается, и в двадцати ярдах впереди я вижу фигуру человека, который сидит, привалившись спиной к дереву. Руки лежат на коленях, голова откинута. Она не светится в моем окуляре, значит он - не гражданский, он - часть Пятой волны.
        Целюсь ему в лоб:
        - Руки! Покажи мне свои руки!
        Его нижняя челюсть отвисла. Пустые глаза смотрят сквозь поблескивающие ото льда ветки на серое небо. Я подхожу ближе. Рядом с ним лежит винтовка, точно такая же, как моя. Он к ней не тянется.
        - Где остальные из твоего отделения? - спрашиваю я.
        Он не отвечает.
        Опускаю винтовку. Я идиотка. В такую погоду от дыхания идет пар, а его не видно. Должно быть, стон, который я слышала, был последним. Медленно, задержав выдох, оборачиваюсь на триста шестьдесят градусов. Ничего, кроме тумана и деревьев. Ни звука, только кровь стучит в ушах. Без паники. Паника убивает.
        Такая же винтовка, как у меня. Такая же форма. И рядом на земле - окуляр. Он из Пятой волны, это точно.
        Изучаю его лицо. Оно кажется мне смутно знакомым. Прикидываю, что солдату лет двенадцать-тринадцать, как Дамбо. Становлюсь рядом с ним на колени и надавливаю пальцами ему на шею. Пульса нет. Я расстегиваю его куртку и задираю рубашку, чтобы посмотреть рану. Его подстрелили в живот. Пуля крупнокалиберная.
        Выстрела я не слышала. Либо он лежит здесь уже довольно давно, либо стрелявший использовал глушитель.
        Глушитель.
        Если верить Салливан, Эван Уокер лично уничтожил целое отделение. Ночью, раненный, сражался против превосходящих сил противника. Вроде бы разминался, перед тем как в одиночку стереть с лица земли военную базу. Тогда было трудно в это поверить. Сейчас передо мной мертвый солдат из отделения ПБВ - пропавших без вести. Есть только я, тишина в лесу и завеса белого тумана.
        Теперь это уже не кажется фантастической историей.
        «Думай. Думай скорее. Без паники. Это как шахматы. Оцени шансы. Просчитай риски».
        У меня два выхода. Оставаться на месте, пока что-то не случится или не настанет ночь. Или убраться из леса, и побыстрее. Тот, кто шлепнул этого пацана, может быть уже в милях отсюда, а может прятаться за деревом и выжидать момент для прицельного выстрела.
        Вариантов тьма. Где его отделение? Убиты? Преследуют того, кто застрелил мальчишку? А вдруг это сделал рекрут, который стал Дороти? Забудь о его отделении. Что будет, когда подтянется подкрепление?
        Достаю нож. После того как я обнаружила тело, прошло пять минут. Если бы кто-то знал, что я здесь, меня бы уже не было. Подожду до темноты. Только надо приготовиться к тому, что на меня накатит отголосок Пятой волны.
        Я ощупываю сзади шею солдата, пока не нахожу крохотный бугорок под шрамом.
        «Сохраняй спокойствие. Это как шахматы. Ход - ответный ход».
        Аккуратно делаю надрез по шраму, пока на кончике лезвия в капельке крови не появляется маленькая гранула.
        «Так мы всегда будем знать, где вы. Так мы гарантируем вашу безопасность».
        Риск. Риск засветиться в окуляре. Противоположный риск - враг одним нажатием кнопки поджарит твои мозги.
        Гранула в крови. Жуткая неподвижность деревьев, колючий холод и туман, окутавший ветки, похожие на скрюченные пальцы. И голос Зомби у меня в голове: «Ты слишком много думаешь».
        Прячу гранулу за щеку. Глупо. Надо было сначала обтереть. Теперь во рту вкус крови.



        4

        Я здесь не одна.
        Я не вижу его, не слышу, но я его чувствую. Каждый дюйм моего тела покалывает оттого, что за мной наблюдают. Неприятное и теперь уже знакомое ощущение, оно со мной с самого начала. Чужой корабль-носитель завис над Землей, и за каких-то десять дней вся построенная людьми система затрещала по швам. Другой вид вирусной чумы: неуверенность, страх, паника. Забитые шоссе, заброшенные аэропорты, разграбленные отделения неотложной помощи в больницах, попрятавшееся по бункерам правительство, нехватка еды и топлива, где-то - военное положение, где-то - анархия. Лев крадется в высокой траве. Газель нюхает воздух. Гробовая тишина перед броском. Впервые за десять тысяч лет мы познали, каково это - снова быть добычей.
        Деревья облепили вороны. Блестящие черные головы, пустые черные глаза. Их горбатые силуэты напоминают мне маленьких старичков на скамейках в парке. Птиц тут сотни - сидят на ветках, скачут по земле. Я смотрю на мертвого, его глаза пусты и бездонны, как у этих пожирателей трупов. Я знаю, почему они здесь. Они голодны.
        И я тоже, поэтому достаю из своего мешочка вяленое мясо и немного просроченный мармелад «Мишки Гамми». Есть рискованно - для этого придется вытащить изо рта гранулу. Но надо быть начеку, а чтобы сохранять бдительность, нужна энергия. Вороны наблюдают за мной, наклоняя голову набок, будто прислушиваются к тому, как я жую.
        «Жирные твари. С чего вы такие голодные?»
        Атаки иных принесли вам тонны мяса. В разгар чумы небо почернело от вороньих стай, их тени скользили по тлеющей земле. Вороны и другие пернатые падальщики замкнули петлю Третьей волны. Они питались трупами зараженных, а потом разносили вирус по другим территориям.
        Я могу ошибаться. Возможно, мы тут одни: я и мертвый мальчишка. Чем больше проходит секунд, тем безопаснее я себя чувствую. Если кто-то за мной и наблюдает, то, думаю, есть только одна причина, по которой он еще не выстрелил: он выжидает, хочет посмотреть, не появятся ли еще глупые детишки, играющие в солдатиков.
        Я заканчиваю с завтраком и возвращаю гранулу за щеку. Минуты ползут еле-еле. Один из самых труднопостижимых моментов после вторжения - если не говорить о том, что на твоих глазах мучительной смертью умерли все, кого ты знала и любила, - это торможение времени при растущей плотности событий. Десять тысяч лет на построение цивилизации - и десять месяцев на то, чтобы ее уничтожить. И каждый день длится дольше предыдущего, а ночи проходят в десять раз медленнее, чем дни. Единственное, что выматывает больше, чем скука от растянутого времени, - это страх от осознания того, что любая минута может оказаться последней в твоей жизни.
        Утро. Туман поднимается, и начинает сыпать снежная крупа. Ни ветерка. Деревья словно задрапированы блестящим белым саваном. Если снегопад будет таким слабым весь день, я спокойно продержусь до темноты.
        Если не засну. Я не спала больше двадцати часов, и теперь мне тепло, комфортно. Кажется, уплываю.
        В полупрозрачной тишине паранойя набирает обороты. Моя голова в перекрестке его прицела. Он высоко на дереве; он, как лев в засаде, замер в кустах. Я для него загадка. Мне следовало бы запаниковать. Поэтому он и не стреляет. Решил отпустить ситуацию. Должна же быть причина, из-за которой я болтаюсь тут рядом с трупом.
        Но я не паникую, не срываюсь с места, как перепуганная газель. Я больше, чем сумма моих страхов.
        Страхом их не победить. Ни страхом, ни верой, ни надеждой и даже не любовью. Только злостью и яростью.
        «Пошел ты», - сказала Салливан Вошу.
        Это единственный момент в ее истории, который произвел на меня впечатление. Она не плакала. Не молилась. Не умоляла.
        Салливан думала, что все кончено, а когда стрелка часов отсчитывает последнюю секунду, нет времени плакать, молиться и умолять.
        - Пошел ты, - шепчу я, и мне становится легче.
        Я повторяю эти два слова громче. Мой голос далеко разносится в зимнем воздухе.
        Хлопки черных крыльев в лесу справа от меня, недовольный галдеж ворон, и я в окуляр вижу, как на белом и коричневом фоне мигает маленькая зеленая точка.
        «Я тебя засекла».
        Выстрел будет трудным. Но трудно не значит невозможно. Я в жизни не держала в руках огнестрельного оружия, пока враг не нашел меня на площадке для отдыха на границе Цинциннати. Они отвезли меня в свой лагерь и дали в руки винтовку. Тогда сержант по строевой подготовке вслух поинтересовался, не заслало ли командование в его отделение рингера. Шесть месяцев спустя я всадила пулю ему в сердце.
        У меня дар.
        Ярко-зеленый огонек приближается. Может, враг знает, что я его засекла. Это не важно. Я поглаживаю пальцем спусковой крючок и наблюдаю в прицел за светящимся пятнышком. Вероятно, он думает, что я с такого расстояния его не достану, или выбирает более выгодную позицию.
        Не важно.
        Это, может быть, один из бесшумных убийц Салливан. Или какой-нибудь бедолага из выживших, который пытается спасти свою шкуру.
        Не важно. Теперь имеет значение лишь одно - риск.



        5

        В отеле Салливан рассказала мне историю о том, как она застрелила одного солдата за холодильниками с пивом и как ей после этого было плохо.
        - У него был не пистолет, - пыталась объяснить она, - а распятие.
        - Почему это так важно? - спросила я. - Это могло быть что угодно - кукла Реггеди Энн[1 - Реггеди Энн - традиционная американская тряпичная кукла с волосами из красной или рыжей пряжи.] или пакетик «M&M». Какой у тебя был выбор?
        - У меня его не было. Я об этом и говорю.
        Я покачала головой:
        - Порой оказываешься в неправильном месте в неподходящее время, и никто не виноват в том, чт? в тот момент происходит. Ты просто хочешь, чтобы тебе было плохо, и тогда тебе становится легче.
        - Хочу чувствовать себя плохо, чтобы стало легче? - От злости Салливан так раскраснелась, что даже веснушки на щеках исчезли. - Да это бред какой-то.
        - «Я убила ни в чем не повинного парня, посмотрите, как я казню себя за это», - объяснила я. - А парень все равно мертв.
        Салливан долго смотрела на меня, а потом сказала:
        - Ладно. Теперь я понимаю, почему Вош хотел, чтобы ты была в нашей команде.
        Зеленая точка приближается ко мне. Она петляет между деревьями, и я различаю за слабым снегопадом, как поблескивает ствол. Это не распятие, тут я больше чем уверена.
        Сижу в обнимку с винтовкой, прислонившись к дереву, будто дремлю или любуюсь снежинками, порхающими между блестящими ветками.
        Лев в высокой траве.
        Расстояние - пятьдесят ярдов. Скорость пули от М-16 - три тысячи сто футов в секунду. В ярде три фута, значит противнику осталось жить на земле две трети секунды.
        Надеюсь, он распорядится ими с умом.
        Я поворачиваю винтовку, распрямляю плечи и выпускаю пулю, которая замкнет круг.
        Стаи ворон срываются с деревьев: бунт черных крыльев, резкая раздраженная ругань. Зеленое светящееся пятнышко падает и не поднимается.
        Я жду. Лучше не спешить и посмотреть, что будет дальше. Пять минут. Десять. Ни звука. Ни движения. Ничего, только оглушающая снежная тишина. Без птиц лес кажется совсем пустым. Не отрывая спины от ствола дерева, я медленно встаю на ноги и выжидаю еще пару минут. Теперь я снова вижу зеленый огонек. Он на земле и не движется. Я переступаю через тело мертвого рекрута. Сухие, промерзшие листья хрустят у меня под ботинками.
        Каждый шаг приближает к концу слабеющий завод часов. На полпути я понимаю, что сделала.
        Рядом с упавшим деревом, свернувшись клубочком, лежит Чашка. У нее на лице крошки от прошлогодней листвы.
        За пустыми холодильниками для пива умирающий человек прижимает к груди чертово распятие. У той, кто его убил, не было выбора. Они не оставили ей его. Потому что это рискованно. Для нее. Для них.
        Я опускаюсь рядом с Чашкой на колени. Глаза у нее широко открыты от боли. Она тянется ко мне. Ее ладони, алые от крови, в паутине снегопада становятся темно-малинового цвета. Ей нечем дышать.
        - Чашка, - шепотом говорю я. - Чашка, что ты здесь делаешь? Где Зомби?
        Сканирую окрестность, но не вижу его и не слышу, и никого другого тоже. У Чашки на губах пузырится кровь. Она задыхается. Я осторожно поворачиваю ее лицо к земле, чтобы она могла очистить рот.
        Чашка, наверное, слышала, как я выругалась. Так она меня и нашла, по моему голосу.
        Чашка кричит. Ее крик разрывает тишину, рикошетом отскакивает от деревьев. Это недопустимо. Я зажимаю ладонью окровавленные губы Чашки и говорю, чтобы она замолчала. Неизвестно, кто застрелил мальчишку, которого я нашла, но убийца, кем бы он ни был, не мог уйти далеко. Если звук моего выстрела не привел его обратно, чтобы разведать, в чем тут дело, то на крик Чашки он может вернуться.
        - Черт, заткнись ты. Тихо. Что ты здесь делаешь? Зачем подкрадывалась ко мне, маленькая засранка? Дура. Какая же ты дура, дура, дура.
        Чашка яростно царапает меня по рукам. Ее тоненькие пальчики ищут мое лицо. Мои щеки окрашиваются в багровый цвет. Свободной рукой расстегиваю ее куртку. Надо зажать рану, иначе девчонка истечет кровью.
        Я хватаю ее за воротник рубашки и резко дергаю вниз. Теперь мне видно ее тело. Комкаю ткань и прижимаю к ране под грудной клеткой. Чашка дергается от моих прикосновений и давится от плача.
        - Чему я тебя учила, солдат? - шепотом спрашиваю я. - Какой первый приоритет?
        Влажные губы скользят по моей ладони. Слов не слышно.
        - Никаких плохих мыслей, - говорю я. - Никаких плохих мыслей. Никаких плохих мыслей. Потому что плохие мысли делают нас слабыми. Они делают нас слабыми. Слабыми. Слабыми. А мы не можем стать слабыми. Не можем. Что будет, если мы станем слабыми?
        Лес заполонили зловещие тени. Откуда-то из чащи доносится треск. Промерзшая земля хрустнула под ботинком? Или сломалась обледеневшая ветка? Нас может окружать сотня врагов. Или вокруг нет ни одного.
        Я лихорадочно перебираю в уме варианты действий. Их не так-то много. И все - отстой.
        Первый: мы не двигаемся с места. Вопрос: ради чего? Отделение мертвого рекрута пропало без вести. Тот, кто его убил, тоже исчез. У Чашки нет шансов выжить без медицинской помощи. У нее остались даже не часы, а минуты.
        Вариант второй: мы бежим. Вопрос: куда? В отель? Чашка истечет кровью до того, как мы туда доберемся. В пещеры? Идти через Эрбану рискованно, следовательно, придется приплюсовать еще несколько миль и часов пути по открытой местности. И это закончится тем, что мы придем к месту, которое так же небезопасно.
        Есть еще третий вариант. Немыслимый и самый разумный из всех.
        Снегопад усиливается, белый свет сменяется серым. Я придерживаю голову Чашки одной рукой, а другой зажимаю рану. Но я понимаю, что это бесполезно. Моя пуля попала ей в живот. Рана - смертельная.
        Чашка умрет.
        Я должна ее оставить. Прямо сейчас.
        Но я этого не делаю. Не могу. В ночь, когда лагерь «Приют» взлетел на воздух, я сказала Зомби: как только мы решим, что одна человеческая жизнь ничего не значит, - они выиграют. И теперь эти мои слова цепью сковывают меня с Чашкой.
        Я обнимаю ее в жуткой, смертельной тишине заснеженного леса.



        6

        Я опускаю ее на землю. Ее лицо почти такое же белое, как снег, рот приоткрыт, веки подрагивают. Чашка теряет сознание, и я понимаю, что она уже больше не очнется.
        У меня дрожат руки. Я пытаюсь с этим справиться. Я зла как черт на нее, на себя, на миллиарды вариантов, из которых, по причине вторжения, нельзя сделать выбор. Злюсь на ложь, на сводящие с ума нестыковки и на все глупые, безнадежные, по-тупому не высказанные обещания, которые сразу же были нарушены.
        «Нельзя быть слабой. Думай о том, что важно. Важно здесь и сейчас. Ты это умеешь».
        Я решаю ждать. Это не продлится долго. Возможно, после того, как она умрет, слабость меня отпустит и я смогу снова четко мыслить. Каждая минута без происшествий означает, что у меня еще есть время.
        Но мир - это часы с заводом на исходе, и больше нет ни одной минуты, в течение которой ничего не случается.
        Проходит всего секунда с того момента, как я решаю остаться с Чашкой, и тишину разрывает треск вертолетных роторов. Этот звук лишает иллюзий. Правильно оценивать ситуацию я умею не хуже, чем стрелять.
        Я не могу позволить им взять Чашку живой.
        В этом случае им, возможно, удастся ее спасти. А если так, они проведут ее через «Страну чудес». Существует очень слабенький шанс, что Зомби пока еще в безопасности. Это вероятность того, что Чашка не бежала от чего-то, а просто улизнула тайком, чтобы найти меня. Ст?ит одному из нас отправиться «вниз по кроличьей норе», и все погибнут.
        Я достаю из кобуры пистолет.
        «Минута, когда мы принимаем решение…» Хотела бы я, чтобы у меня была минута. Или тридцать секунд. Тридцать секунд в подобной ситуации - целая жизнь. А минута - так просто вечность.
        Я нацеливаю пистолет ей в голову и поднимаю лицо к серому небу. Снег падает мне на щеки, вздрагивает и тает.
        У Салливан был свой солдат с распятием, теперь у меня есть свой.
        Нет. Я - солдат. Чашка - распятие.



        7

        И тогда я чувствую его присутствие. Он неподвижно стоит за деревьями и наблюдает за мной. Я высматриваю его и наконец замечаю между темными стволами более светлый человеческий силуэт. Мы оба не двигаемся. Я твердо знаю - непонятно, откуда эта уверенность, - это он убил пацана и всех солдат его отделения. И мне совершенно ясно, что стрелок не может быть рекрутом. В моем окуляре его голова не светится.
        Снег кружится, холод кусается, я смаргиваю, и силуэт исчезает. Как будто его там и не было.
        Я теряю хватку. Слишком много вариантов. Чересчур велик риск. Меня трясет, и я ничего не могу с этим сделать. Может, им все-таки удалось меня сломать? После цунами, уничтожившего мой дом, после чумы, забравшей мою семью, после лагеря смерти, отнявшего у меня надежду, невинная маленькая девочка приняла на себя мою пулю, и теперь со мной все кончено, я выдохлась, у меня ничего не осталось. Это никогда не касалось возможностей пришельцев, это всегда было вопросом времени.
        Вертолеты снижаются. Мне надо закончить то, что я собиралась сделать с Чашкой, или придется лечь рядом с ней на снегу.
        Я опускаю ствол пистолета и смотрю на белое ангельское личико девочки, которая лежит у моих ног. Моя жертва, мой крест.
        Рев «блэкхоуков» усиливается, и мои мысли становятся похожи на писк маленьких умирающих грызунов.
        «Это как с крысами, да, Чашка? Ничего такого, просто как с крысами».



        8

        Старый отель кишел паразитами. Холод поубивал тараканов, но клопы и ковровые жучки выжили и продолжали размножаться. И они были голодны. Нас всех в первый же день перекусали. В подвале, куда во время чумы сносили трупы, хозяйничали мухи. К моменту нашего «заселения» большинство из них передохло. Их было так много, что, когда мы вошли в отель и спустились в подвал, они хрустели у нас под ногами. Больше мы туда не совались.
        Все здание провоняло гнилью. Я предложила Зомби открыть окна, чтобы проветрить комнаты и разогнать паразитов. Он ответил, что лучше терпеть вонь и духоту, чем замерзнуть до смерти. Когда он улыбался, невозможно было устоять перед его обаянием.
        «Расслабься, Рингер. Это просто еще один день в чужом диком мире».
        Клопы и мерзкий запах Чашку не беспокоили. Ее сводили с ума крысы. Они прогрызали ходы в стенах, скреблись по ночам и не давали ей (а значит, и мне) спать. Чашка ворочалась, металась, хныкала и ругалась, она была буквально одержима крысами, потому что любые другие мысли о ситуации, в которой мы оказались, пугали еще больше. В тщетных попытках отвлечь Чашку я решила научить ее играть в шахматы. Вместо доски с фигурами я использовала полотенце и монеты.
        - Шахматы - глупая игра для глупых людей, - просветила меня Чашка.
        - Нет, это очень даже демократичная игра, - сказала я. - Умные в нее тоже играют.
        Чашка закатила глаза:
        - Ты хочешь играть только потому, что сможешь меня победить.
        - Нет, я хочу поиграть, потому что соскучилась по шахматам.
        У Чашки даже челюсть отвисла.
        - Ты по этой игре скучаешь?
        Я разостлала на кровати полотенце и разложила мо-нетки:
        - Ты лучше сначала попробуй, а потом решай, нравится или нет.
        Я начала играть в шахматы, когда мне было примерно столько же, сколько и Чашке. Помню красивую деревянную доску на столике в кабинете отца. Блестящие фигуры из слоновой кости. Суровый король. Надменная королева. Благородный конь. Величественный слон. И сама игра, в которой каждая фигура влияла на все сражение. Игра простая. Игра сложная. Жесткая и изящная. Война и танец. У нее были границы, и она была беспредельна. Она была как сама жизнь.
        - Пенни - это пешки, - объясняла я Чашке. - Никели[2 - Никель - американская монета в пять центов.] - туры, десятицентовики - кони и слоны, четвертаки - короли и королевы.
        Чашка покачала головой: «Рингер - безмозглая дура».
        - Как десятицентовики и четвертаки могут быть сразу теми и другими?
        - Орел - кони и короли, решка - слоны и королевы.
        Прохладные фигуры из слоновой кости скользят по бархатной подкладке на полированной доске. Этот звук похож на шепот далекого грома. Мой отец склоняется над доской. На худом небритом лице залегли глубокие тени. Глаза с красными прожилками, губы поджаты. Густой и сладкий запах алкоголя. Пальцы стучат по столешнице, как крылья колибри.
        «Шахматы называли игрой королей, Марика. Ты хочешь научиться в нее играть?»
        - Это игра королей, - говорю я Чашке.
        - Так я и не король. - Она скрещивает руки на груди и смотрит на меня снисходительно. - Мне нравятся шашки.
        - Тогда ты и шахматы полюбишь. Шахматы - это шашки на стероидах.
        Отец отбивает дробь коротко подстриженными ногтями. Крысы скребутся в простенках.
        - Чашка, смотри, вот так ходит слон.
        «Марика, вот так ходит конь».
        Она засовывает в рот засохший пластик жвачки и зло жует. Он рассыпается в крошки. Мятное дыхание. От отца пахнет виски. Скребут когти, отстукивают дробь пальцы.
        - Ты просто попробуй, - уговариваю я Чашку. - Тебе понравится. Обещаю.
        Чашка хватает полотенце за край:
        - Вот как мне нравится.
        Я предвидела, что это произойдет, но все равно вздрогнула, когда Чашка рванула полотенце и монетки взлетели в воздух. Один никель угодил ей в лоб, но она даже не моргнула.
        - Ха! - крикнула Чашка. - Дай угадаю. Тебе, кажется, мат, сучка.
        Я среагировала не задумываясь. Дала ей оплеуху:
        - Никогда не смей так меня называть. Никогда.
        От холода пощечина получилась больнее. Чашка выпятила нижнюю губу, на глаза у нее навернулись слезы, но она не заплакала.
        - Ненавижу тебя, - сказала она.
        - Мне плевать.
        - Да, Рингер, я тебя ненавижу. Всю до твоих гребаных потрохов.
        - Знаешь, ты не становишься взрослее, оттого что ругаешься.
        - Тогда, значит, я - маленькая. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Долбаное дерьмо! - Чашка ощупала свою щеку и перестала сквернословить. - Я не обязана тебя слушаться. Ты мне не мама и не сестра, ты мне вообще никто.
        - Тогда почему, как только мы ушли из лагеря, ты прилепилась ко мне, как рыба-лоцман?
        После этого она действительно заплакала. Одна слезинка покатилась по ее красной от пощечины щеке. Чашка была бледной и хрупкой, ее кожа светилась, как одна из белых шахматных фигур моего отца. Я даже удивилась, что она не рассыпалась от моего удара на тысячу осколков. Я не знала, что сказать, как взять свои слова обратно, поэтому промолчала и просто положила ладонь ей на коленку. Чашка сбросила мою руку.
        - Я хочу назад свою винтовку, - заявила она.
        - Зачем тебе винтовка?
        - Чтобы пристрелить тебя.
        - Тогда ты точно не получишь ее обратно.
        - А чтобы перестрелять всех крыс?
        Я вздохнула:
        - У нас нет столько патронов.
        - Тогда мы их перетравим.
        - Чем?
        Чашка подняла руки вверх:
        - Ладно, тогда подожжем отель, и они все сгорят!
        - Это отличная идея, только тогда и нам негде будет жить.
        - В таком случае они победят. Нас одолеет банда крыс.
        Я никак не могла поспеть за ее мыслью и тряхнула головой:
        - Победят… Как?
        Чашка от удивления выпучила глаза. Рингер - умственно отсталая, ничего не понимает.
        - Ты послушай, что они делают! Они едят стены. Очень скоро нас здесь не будет, потому что и место это исчезнет!
        - Ну какая же это победа, - заметила я. - Тогда крысам тоже будет негде жить.
        - Рингер, они крысы. И не умеют соображать наперед.
        «Дело не только в крысах», - размышляла я той ночью, когда Чашка наконец заснула у меня под боком.
        Я слушала, как они бегают в простенках, как грызут, скребут и пищат, и думала о том, что когда-нибудь погода, паразиты и время разрушат этот старый отель. Еще одна сотня лет, и от него уцелеет только фундамент. А через тысячу - вообще ничего не останется. Ни здесь, ни где-то еще. Все будет так, будто нас никогда не существовало. Зачем использовать бомбы, которые были в лагере «Приют», если пришельцы в состоянии повернуть против нас силы природы?
        Холод пробирался даже под груду одеял, и Чашка тесно прижималась ко мне. Зима - та волна, которую им не было нужды моделировать. Она убьет еще тысячи.
        «Марика, все имеет значение, - говорил отец во время одного из шахматных уроков. - Каждый ход важен. Мастерство в том, чтобы понимать, что и насколько существенно в данный момент».
        Я вся извелась. С крысами надо было что-то решать. Это не давало мне покоя. Не проблема Чашки. Проблема с крысами. Крысиный вопрос.



        9

        Сквозь голые, белые от снега ветки деревьев я вижу, как приближаются вертолеты. Три черные точки на сером фоне. У меня в распоряжении секунды.
        Вариантов несколько.
        Добить Чашку и попробовать обыграть три «блэкхоука» с «хеллфайерами».[3 - AGM-114 Hellfire (англ.) - буквально «адское пламя», ракета класса «воздух —земля» с полуактивным лазерным наведением.]
        Оставить Чашку, чтобы они ее уничтожили или, что хуже, спасли.
        И последний: покончить со всем этим. Пуля - для нее. Пуля - для меня.
        Неизвестно, где Зомби. Непонятно, что именно - если это что-то вообще было - заставило Чашку сбежать из отеля. Нет сомнений лишь в одном: наша смерть может стать единственным шансом на выживание для Зомби.
        Я заставлю себя нажать на спусковой крючок. Если смогу выстрелить в первый раз - во второй будет уже намного легче. Я говорю себе, что слишком поздно. Слишком поздно для нее, слишком поздно для меня. От гибели не уйти. Разве не этот урок они месяцами вдалбливали нам в голову? От этого не спрячешься и не убежишь. Ну, сумеешь выжить сегодня, а завтра смерть все равно тебя найдет.
        Она такая красивая, просто нереально красивая: лежит в гнездышке из снега, черные волосы поблескивают, как оникс, а лицо безмятежное, словно у древней статуи.
        Я понимаю, что наша с ней смерть поможет уменьшить риск для большинства людей. И еще я снова думаю о крысах, о том, как мы с Чашкой, чтобы скоротать нескончаемые часы в отеле, планировали кампанию по их уничтожению. Мы разрабатывали стратегию и тактику, воображали, как будем изматывать их своими атаками. Каждый новый план был нелепее прежнего. Мы обсуждали это, пока Чашка не заливалась истеричным смехом. И тогда я сказала ей те же слова, что говорила Зомби на стрельбище. Этот урок теперь возвращается ко мне. Страх, который сводит убийцу с жертвой, и пуля, которая связывает их, как серебряная пуповина. Теперь я - и убийца и жертва, и сейчас все совершенно иначе. У меня во рту сухо, будто его обработали стерильным воздухом, сердце холодное. Температура настоящей ненависти - абсолютный нуль, моя ненависть глубже океана и шире вселенной.
        Так что вовсе не надежда заставляет меня убрать пистолет в кобуру. Это не вера и, уж конечно, не любовь.
        Это ненависть.
        Ненависть и гранула мертвого рекрута, которая все еще лежит у меня за щекой.



        10

        Я поднимаю Чашку. Ее голова падает мне на плечо. Бегу между деревьями. Над головой грохочет «блэкхоук». Другие два отделились: один пошел на восток, второй - на запад. Отрезают пути отхода. Тонкие ветки прогибаются. Снег хлещет по лицу. Чашка практически ничего не весит, она не намного тяжелее, чем ее одежда.
        Выскакиваю из леса на дорогу, и одновременно с севера заходит вертолет. Поток воздуха развевает мои волосы. Железная стрекоза зависает над нами, а мы замираем посреди дороги. Все. Дальше бежать некуда.
        Опускаю Чашку на асфальт. «Блэкхоук» так близко, что я вижу черный визор пилота, открытую дверь и группу людей внутри. Я знаю, что нахожусь на пересечении полудюжины прицелов. Я и маленькая девочка, которая лежит у моих ног. Каждая прошедшая секунда означает, что я сумела ее пережить, и с каждой такой секундой увеличивается вероятность, что я переживу следующую. Может быть, еще не слишком поздно для меня и для Чашки. Пока еще есть время.
        Я не свечусь зеленым светом в их окулярах. Я - одна из них. Должно быть так, верно?
        Я снимаю винтовку с плеча и просовываю палец в спусковую скобу.



        II
        Чистка

        11

        Едва я научилась ходить, отец меня спрашивал: «Кэсси, хочешь полетать?»
        И я тянула руки вверх: «Ты шутишь, старина? Конечно, я чертовски хочу летать!»
        Он хватал меня за талию и подбрасывал в воздух. Моя голова запрокидывалась, я, как ракета, взмывала в небо. В то мгновение, которое тянулось тысячу лет, мне казалось, что я буду так мчаться до самых звезд. Я вопила от радости и жуткого страха, как кричат на русских горках, и пыталась ухватиться пальцами за облака.
        «Лети, Кэсси, лети!»
        Моему брату тоже было знакомо это чувство полета. И лучше, чем мне, потому что его воспоминания были более свежими, чем мои. Даже после Прибытия отец «забрасывал его на орбиту». Я видела, как он делал это в лагере «Погребальная яма». А через несколько дней прибыл Вош и убил его, лежащего в грязи.
        «Сэм, мой мальчик, хочешь полетать?»
        Задавая этот вопрос, отец понижал голос и говорил басом, как какой-нибудь хитрый делец в старые добрые времена, хотя путешествие, которое он предлагал, было бесплатным… и бесценным. Отец был страховочным фалом, который не давал Сэмми - и мне - улететь в пустоту космоса, а теперь он сам стал пустотой.
        Я ждала, когда Сэм спросит меня об отце. Это самый легкий способ сообщить страшную новость. И самый низкий. Но брат не стал спрашивать.
        - Папа умер, - сказал он мне.
        Маленький комочек под горой одеял. На меня смотрели карие глаза, большие, круглые и пустые, как у мишки, которого он прижимал к щеке.
        «Мишки Тедди для детей, - сказал мне Сэм в первую ночь в отеле „Ад“. - Я теперь солдат».
        На соседней с ним кровати зарылся в одеяла и мрачно глядит на меня еще один маленький вояка - семилетняя девочка, которую зовут Чашка. У нее чудесное, будто у куколки, личико и безумные глаза. Эта малышка не спит с мягкими игрушками. Она спит с винтовкой.
        Добро пожаловать в эру постчеловека.
        - О Сэм… - Я бросила свой пост у окна и присела на кровать рядом с коконом из одеял. - Сэмми, я не знала, как…
        Он сильно бьет меня в щеку кулаком размером с яблоко. Я не ожидала, что он это сделает, то есть меня застали врасплох его слова, а вот теперь - удар. В глазах вспыхивают яркие звезды. Я даже на секунду испугалась, что у меня отслоилась сетчатка.
        «Хорошо, - думаю я, потирая скулу, - ты это заслужила».
        - Почему ты позволила ему умереть? - требовательно спрашивает Сэмми.
        Он не плачет и не переходит на крик. Он говорит тихо, и голос его дрожит от закипающей злости.
        - Я не позволяла, Сэм.
        Отец, истекая кровью, ползет по грязи.
        «Куда ты, папа?»
        Над ним стоит Вош и наблюдает. Так маленький садист серьезно и с удовлетворением изучает муху, которой только что оторвал крылья.
        - Врежь ей еще раз.
        Это сказала Чашка со своей кровати.
        - Заткнись, ты! - прорычал Сэмми.
        - Это не моя вина, - прошептала я и обняла одной рукой мишку.
        - Он был слабым, - заявила Чашка. - Вот что случается, когда становишься…
        Сэм за две секунды оказался на ней верхом. Потом я видела только мелькающие кулаки и ноги в облаках пыли от старых одеял.
        Господи, на той кровати лежала винтовка!
        Я отбросила Чашку в сторону и обхватила Сэмми. Я прижимала его к груди, он размахивал кулачками, пинал воздух, плевался, скрежетал зубами. А Чашка по-всякому его обзывала и грозилась, что порвет зубами, если он еще хоть раз ее тронет. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Бен, в своей дурацкой желтой толстовке.
        - Все нормально! - заорала я, перекрикивая визг Сэмми и Чашки. - Все под контролем!
        - Чашка! Наггетс! Встать! - скомандовал Бен.
        Дети, как только услышали приказ, сразу замолчали. Как будто кто-то щелкнул выключателем. Сэм обмяк у меня в руках, а Чашка переметнулась к спинке кровати и скрестила руки на груди.
        - Это она начала, - сказал Сэм и надул губы.
        - А я уж начал подумывать о том, что пора нарисовать на крыше большой красный крест, - произнес Бен, убирая пистолет в кобуру. - Спасибо, ребята, что избавили меня от этой необходимости. Ну а пока Рингер не вернется, Чашке лучше занять койку в моем номере, - улыбнулся он мне.
        - Отлично! - воскликнула Чашка.
        Она промаршировала к двери, потом развернулась на пятках, бросилась к своей кровати, схватила винтовку и дернула Бена за руку:
        - Идем, Зомби.
        - Я сейчас, - мягко ответил он. - Дамбо на посту, займи его кровать.
        - Теперь она будет моя. Пока, придурки, - не удержалась Чашка, которая считала, что последний выстрел должен остаться за ней.
        - Сама ты дура! - крикнул Сэмми ей вслед.
        Дверь легко захлопнулась с отрывистым, характерным для всех гостиничных дверей щелчком.
        - Дура, - повторил Сэмми.
        Бен посмотрел на меня и приподнял правую бровь:
        - Что с твоим лицом?
        - Ничего.
        - Я ее ударил, - признался Сэмми.
        - Ты ее ударил?
        - За то, что она позволила умереть моему папе.
        И в этот момент Сэм уже не смог сдержаться. Он не бросился на меня с кулаками, он расплакался. Следующее, что я помню, - Бен опустился на колени, а мой младший брат плакал у него на руках.
        - Эй, все хорошо, солдат. Все будет хорошо, - говорил Бен.
        Он гладил Сэмми по коротким волосам и все повторял дурацкое прозвище, которое дали моему брату в лагере. Я никак не могла привыкнуть, что он подстрижен ежиком, без буйной копны на голове я его просто не узнавала.
        Наггетс, Наггетс.
        Я понимала, как это глупо, но мне не давало покоя то, что у всех ребят были вымышленные имена, а у меня - нет. Я бы выбрала для себя Дефианс.[4 - Defiance (англ.) - открытый протест, неповиновение.]
        Бен взял Сэмми на руки и усадил его на кровать. Потом он подобрал с пола игрушечного медведя и устроил его на подушке. Сэм скинул мишку на пол. Бен снова его поднял.
        - Ты правда хочешь комиссовать Тедди? - спросил он.
        - Его зовут не Тедди.
        - Рядовой мишка, - попробовал пошутить Бен.
        - Просто мишка, и я больше не хочу его видеть! - заявил Сэмми и укрылся с головой одеялом. - А теперь уходи! Все. Все уходите!
        Я шагнула к брату, но Бен шикнул на меня и кивнул в сторону двери. Я пошла следом за ним из номера. У окна в конце коридора маячил кто-то большой и неповоротливый. Мальчишка, которого все зовут Кекс. Он не разговаривает, но его молчание не вызывает каких-то жутких ощущений, оно, скорее, похоже на безмолвие горного озера. Бен прислонился спиной к стене. Он прижимал к груди мишку и тяжело дышал, приоткрыв рот. Температура в отеле была ниже нуля, но Бен все равно покрылся испариной. Если он после возни с детьми так выдохся, значит у него реально были проблемы, вероятно, как и у нас всех.
        - Он не знал, что ваш папа умер, - сказал Бен.
        Я покачала головой:
        - И знал, и не знал. Так бывает.
        - Да, - вздохнул Бен, - так бывает.
        Между нами повис свинцовый шар тишины размером с Ньюарк. Бен рассеянно погладил мишку по голове - так старики поглаживают кошку, пока читают газету.
        - Я должна вернуться к нему, - произнесла я.
        Бен шагнул к двери в номер и преградил мне путь:
        - Может, лучше не надо.
        - А может, тебе лучше не совать нос…
        - Не первый человек в его жизни умер. Он справится.
        - Ух ты! Это жестко.
        «Вообще-то, мальчик Зомби, мы говорим о человеке, который был и моим отцом тоже».
        - Ты знаешь, о чем я.
        - Почему люди, после того как скажут что-то реально жестокое, все время повторяют именно это?
        У меня были определенные проблемы с самоконтролем, поэтому меня понесло:
        - Так уж случилось, что я знаю, как это - «справляться» со смертью в одиночку. Только ты - и больше никого, вокруг - пустота. А было бы хорошо, очень-очень хорошо, если бы в тот момент кто-то был рядом…
        - Эй, - тихо сказал Бен. - Эй, Кэсси, я ничего такого не хотел…
        - Да, ты не хотел. Ты действительно не хотел.
        Зомби. Он получил это прозвище, потому что ничего не чувствовал, был мертвым внутри? В лагере «Погребальная яма» такие попадались. Я звала их «тюфяки». Набитые прахом мешки с очертаниями человеческого тела. В них навсегда сломалось нечто важное. Слишком много потерь. Переизбыток боли. Они передвигались, волоча ноги, бормотали что-то невнятное, и в глазах у них зияла пустота. И Бен был таким? Он был «тюфяком»? Тогда почему он рисковал жизнью ради спасения Сэма?
        - Где бы ты ни побывала, - чуть слышно произнес Бен, - мы там тоже были.
        Его слова отозвались во мне болью. Потому что он говорил правду, и я уже слышала ее как-то раз. От другого.
        «Не ты одна потеряла все…»
        Тот другой пожертвовал всем ради меня. Этому кретину надо было напомнить, что я не единственная. Жизнь часто над нами насмехается, но порой она открыто и зло хохочет нам в лицо.
        - Рингер ушла? - спросила я, потому что пора было сменить тему.
        Бен кивнул. Он продолжал гладить мишку. Этот медведь начал меня раздражать, и я забрала его.
        - Я пытался послать с ней Кекса, - сказал Бен и тихо рассмеялся. - С Рингер.
        Мне стало интересно, сознает ли Зомби, как звучит его голос, когда он произносит ее имя? Тихо, как молитва.
        - Знаешь, у нас ведь нет резервного плана на случай, если она не вернется.
        - Она вернется, - твердо проговорил Бен.
        - Почему ты так уверен?
        - Потому что у нас нет резервного плана.
        И он просиял своей широкой, открытой улыбкой. Это сбивало с толку. Странно было видеть улыбку, когда-то освещавшую все вокруг - классы, коридоры, школьные автобусы, - на его новом лице, которое изменили болезнь, пули и голод. Как будто идешь по чужому городу, сворачиваешь за угол и вдруг натыкаешься на старого знакомого.
        - Это круговая аргументация, логическая ошибка, - ответила я.
        - Знаешь, некоторые ребята чувствуют угрозу, когда их окружают умники, а мне это только придает уверенности.
        Бен пожал мне руку и, прихрамывая, направился к своему номеру.
        Остались только игрушечный мишка, большой ребенок в конце коридора и закрытая дверь. И я перед нею. Я сделала глубокий вдох и вошла в комнату. Села на кровать рядом с горкой из одеял. Я не видела Сэма, но знала, что он там. Он не видел меня, но знал, что я рядом.
        - Как он умер? - раздался приглушенный голос.
        - Его застрелили.
        - Ты видела?
        - Да.
        Наш отец ползет, впиваясь пальцами в грязь.
        - Кто его застрелил?
        - Вош.
        Я закрыла глаза. Не надо было говорить. В темноте картинка становится отчетливее.
        - Где ты была, когда Вош его убивал?
        - Пряталась.
        Я потянулась к нему, чтобы откинуть одеяло, но остановила себя.
        «Где бы ты ни была…»
        В лесу, недалеко от пустого шоссе, девочка забирается в спальный мешок, застегивает молнию, и в который раз у нее перед глазами погибает ее отец. Пряталась тогда, прячусь сейчас и снова, снова вижу эту картину.
        - Он дрался?
        - Да, Сэм. Он дрался как лев. Он спас мне жизнь.
        - Но ты притаилась.
        - Да.
        Я прижала мишку к животу.
        - Как жирный цыпленок.
        - Нет, нет, - прошептала я. - Все не так.
        Сэмми откинул одеяла в сторону и резко сел. Его было не узнать. Я никогда раньше не видела этого мальчика таким. У него было страшное, искаженное от ярости и ненависти лицо.
        - Я убью его. Я всажу пулю ему в голову!
        Я улыбнулась. Во всяком случае, попыталась улыбнуться.
        - Извини, Сэмс, но он мой.
        Мы смотрели друг на друга, и время начало распадаться на части. Время, которое мы потеряли в крови, и время, которое мы обрели в крови; время, когда я была всего лишь властной старшей сестрой, а он надоедливым младшим братом, и время, когда я была той, ради кого стоило жить, а он тем, ради кого стоило умереть. А потом он бросился ко мне на грудь, и мишка оказался между нашими телами, как мы между временем до и временем после.
        Я легла рядом с Сэмми, и мы вместе прочитали его молитву: «Если я умру во сне, Господи, возьми к себе мою душу».
        И я рассказала ему историю о том, как погиб наш папа. Как он выкрал винтовку у одного из плохих парней и в одиночку перебил дюжину глушителей. Как он стоял перед Вошем и говорил ему: «Вы можете уничтожить наши тела, но вам не уничтожить наши души». Он пожертвовал собой, чтобы я смогла убежать и спасти брата от злой галактической орды. Папа верил, что наступит день, когда Сэм соберет оставшихся в живых людей и спасет мир. Пусть Сэмми запомнит мои слова, чтобы в его памяти не возникала картина, как его отец в свои последние мгновения ползет, истекая кровью, по грязи.
        Брат заснул, а я выскользнула из кровати и вернулась на пост у окна. Полоса парковки, заброшенная закусочная («Все, что можно есть в среду!») и серая, уходящая в черноту лента шоссе. На Земле тихо и темно, - наверное, такой она и была до появления людей, наполнивших ее шумом и светом. Что-то подошло к концу. Начинается новая эпоха. А сейчас - промежуточное время. Пауза.
        На шоссе, около заехавшего на разделительную полосу внедорожника, свет звезд отразился от темного предмета, в котором я сразу опознала ствол винтовки. У меня на секунду остановилось сердце. Тень метнулась к деревьям, и я заметила мерцающие, черные как вороново крыло, идеально гладкие и абсолютно прямые волосы. Это была Рингер.
        У нас с нею с самого начала не заладились отношения, и чем дальше, тем хуже они становились. Все, что я говорила, она воспринимала с ледяным презрением, как будто я дура или просто сумасшедшая. Особенно когда дело касалось Эвана Уокера.
        «Ты уверена? Это нелогично. Как он мог быть одновременно и человеком, и пришельцем?»
        Чем больше я заводилась, тем спокойнее она становилась. Можно сказать, что в результате нашего взаимодействия происходила бурная химическая реакция. Допустимо сравнение и с формулой Эйнштейна E = mc2 - стремительный переход массы в энергию вызывает мощный взрыв.
        Слова, которыми мы обменялись перед ее уходом, были прекрасным тому доказательством.
        - Знаешь, Дамбо - я понимаю. Это из-за больших ушей. Наггетс - потому что Сэм такой маленький. Чашка - тоже понимаю. Зомби - не очень. Бен не хочет рассказывать. Ну и Кекс, я догадываюсь, - из-за того, что он такой пухляк. Но почему - Рингер?
        В ответ - ледяной взгляд.
        - Я из-за этого чувствую себя какой-то отщепенкой. Ну, знаешь, как единственный член шайки без погоняла.
        - Без позывного, - поправила она.
        Я посмотрела на нее внимательно и сказала:
        - Дай-ка я угадаю. Национальная стипендия, шахматный клуб, математическая команда, лучшая в классе? И ты играешь на каком-то музыкальном инструменте. На струнном. На скрипке или виолончели. Твой отец работал в Силиконовой долине, а твоя мама была профессором в колледже, - думаю, она преподавала физику или химию.
        Рингер молчала примерно две тысячи лет, потом буркнула:
        - Еще что-нибудь?
        Я понимала, что лучше остановиться. Но меня уже понесло, а когда это случается, я иду до конца:
        - Ты была старшей… нет, ты была единственным ребенком в семье. Отец - буддист, а мама - атеистка. Ходить ты начала в десять месяцев. Твои родители постоянно работали, поэтому тебя воспитывала бабушка. Она научила тебя упражнениям тайцзи. Ты никогда не играла в куклы. Говоришь на трех языках. Один из них французский. Была членом команды «Олимпийские резервы» по гимнастике. Однажды ты принесла домой оценку «хорошо», родители отобрали набор по химии и на неделю заперли тебя в твоей комнате. За эти дни ты перечитала полное собрание сочинений Уильяма Шекспира. - (Рингер покачала головой.) - Ладно, не полное. Без комедий. Юмора ты не понимаешь.
        - Отлично, - сказала она. - Это было увлекательно. - Голос у нее был ровный и тонкий, как лента кухонной фольги. - Могу я тоже попробовать?
        Я немного напряглась и собралась с духом:
        - Давай.
        - Тебя всегда не устраивала твоя внешность, особенно волосы. Веснушки на втором месте. У тебя проблемы с общением, поэтому ты много читала и, начиная со средней школы, вела дневник. У тебя была всего одна близкая подруга. Ваши отношения можно назвать созависимостью, это значит: при каждой ссоре ты впадала в депрессию. Ты папина дочка. И никогда не была близка с матерью - она всегда давала тебе почувствовать, что ты, при всем старании, любое дело делаешь недостаточно хорошо. К тому же она была красивее тебя, это тоже не шло на пользу. Когда она умерла, ты стала винить себя за то, что втайне ненавидела ее, и почувствовала облегчение, когда ее не стало. Ты упрямая, импульсивная и немного «гипер», поэтому родители записали тебя в секцию, где тебе помогли решить проблемы с концентрацией и координацией. Балет или карате. Вероятнее всего, второе. Хочешь, чтобы я продолжила?
        И что мне было делать? Я видела только два варианта: рассмеяться или врезать кулаком ей в лицо. Ладно, три: рассмеяться, врезать кулаком ей в лицо или ответить таким же стоическим взглядом. Я остановилась на третьем.
        Плохой выбор.
        - Ну что ж, - сказала Рингер. - Ты не сорванец в юбке и не девочка-девочка. Ты между ними, в серой зоне. Тот, кто в серой зоне, всегда ненавидит тех, кем не является, и ты объектом своих претензий выбрала симпатичных девочек. Ты влюблялась, но у тебя никогда не было парня. Ты притворялась, будто ненавидишь мальчиков, которые тебе нравились, и наоборот. Когда с тобой рядом оказывался кто-то красивее, умнее - словом, лучше тебя, ты начинала злиться и язвить, потому что этот кто-то напоминал тебе о том, какой банальной ты ощущала себя внутри. Мне продолжать?
        - Конечно. Продолжай, - прозвучал мой слабенький голосок.
        - До появления Эвана Уокера ты никогда не держала парня за руку, если не считать мальчишек на школьных экскурсиях. Эван относился к тебе по-доброму, ничего от тебя не требовал и в качестве бонуса был даже слишком красив. Он стал для тебя пустым холстом, на котором ты могла нарисовать картину идеальных отношений с идеальным парнем. Он разогнал твои страхи, потому что никогда не делал тебе больно. Он дал тебе все то, что в твоих фантазиях получают красивые девочки, то, чего у тебя никогда не было. Так что быть с ним - или идея быть с ним - для тебя, скорее всего, разновидность реванша.
        Я кусала нижнюю губу. У меня щипало глаза. Я так сильно сжимала кулаки, что ногти впивались в ладони. Почему, ну почему я не выбрала второй вариант?
        - Теперь ты хочешь, чтобы я остановилась, - сказала она, и это был не вопрос.
        Я вздернула подбородок. «Моим позывным будет Дефианс!»
        - Какой мой любимый цвет?
        - Зеленый.
        - Неправильно. Желтый, - соврала я.
        Она только пожала плечами. Она знала, что я соврала. Рингер - ходячая «Страна чудес».
        - Серьезно, скажи, почему ты Рингер?
        Вот оно. Заставить ее защищаться. Правда, она на самом деле никогда не оборонялась. Скорее, я перейду в оборону.
        - Я человек, - ответила она.
        - Ага.
        Я посмотрела сквозь щель между шторами на стоянку двумя этажами ниже. Зачем я это делала? Неужели действительно думала, что увижу, как он стоит там, смотрит наверх и улыбается мне.
        «Видишь? Я же обещал, что найду тебя».
        - Кто-то мне уже такое говорил. И я, как дура, ему поверила.
        - Ну, учитывая обстоятельства, не такая уж ты и дура.
        О, теперь она решила стать добренькой? Делает мне поблажку? Я не знала, что хуже: ледяная дева Рингер или Рингер - сердобольная королева.
        - Не прикидывайся, - отрезала я. - Я знаю, что ты мне не веришь.
        - Я верю тебе. А в его историю - нет. Бредятина какая-то.
        И после этого она удалилась. Взяла и вышла. Прямо посреди разговора. Ну кто в этом мире так поступает, кроме парней?
        «Виртуальная реальность не нуждается в физически существующей планете».
        Кем был Эван Уокер? Я смотрела в окно, потом на младшего брата и снова на улицу. Кто же ты, Эван Уокер?
        Глупо было верить ему, но я была ранена, совершенно одинока (то есть настолько, что думала, будто я - последний человек во всей долбаной Вселенной). А главное - у меня мозг выносило, оттого что я убила ни в чем не повинного парня. Между тем Эван Уокер не только не уничтожил меня, хотя легко мог это сделать, а, напротив, спас от смерти. И поэтому, когда прозвонили звоночки, я не обратила на них внимания. К тому же он был невероятно красив (это довольно большой плюс) и просто одержим желанием показать мне, что я для него значу больше, чем он сам. Он купал меня, кормил, учил искусству убивать. А однажды сказал, что я важнее всего в его жизни и он готов умереть за меня. И доказал это.
        Он родился вместе с Эваном Уокером, а спустя тринадцать лет проснулся и обнаружил, что он иной. И вдруг, по его словам, увидел мир моими глазами. Этот момент все перевернул. Эван нашел себя во мне, и я была в нем, мы слились в одно целое. Сначала он говорил то, чт? я хотела услышать, а под конец сообщил нечто очень важное: главное оружие по уничтожению оставшихся на Земле людей - сами люди. А когда последний из инвазированных умрет, Вош и компания «отключат» Пятую волну. Так закончится чистка. Дом будет выметен и готов принять постояльцев.
        После того как я рассказала Бену и Рингер свою историю, опустив лишь то, что Эван был внутри меня (слишком много нюансов для Пэриша), последовала серия двусмысленных и многозначительных взглядов. Только я не участвовала в их безмолвном диалоге.
        - Один из них влюбился в тебя? - спросила Рингер, когда я замолчала. - Разве это не то же самое, что втрескаться в таракана?
        - Или в поденку? - огрызнулась я. - Может, у них слабость к насекомым.
        Разговор шел в номере Бена, когда мы проводили первую ночь в отеле Уокера. Это Рингер его так назвала - думаю, специально, чтобы поиграть у меня на нервах.
        - Что еще он тебе рассказывал? - спросил Бен.
        Он растянулся на кровати. Всего четыре мили пути от лагеря до отеля, а он выглядел так, словно пробежал марафон. Дамбо, мальчишка, который подштопал нас с Сэмом, толком не ответил на мои расспросы. Не сказал, пойдет ли Бен на поправку, станет ли ему хуже. Конечно, Дамбо было всего двенадцать.
        - Каковы их потенциальные возможности? Слабые места?
        - У них больше нет физических тел, - ответила я. - Эван сказал, что только так они могли отправиться в это путешествие. Одних «загрузили» - его, Воша и других глушителей, - а другие все еще на корабле-носителе, ждут, когда нас не станет.
        Бен вытер рот тыльной стороной ладони.
        - Лагеря устроили, чтобы отсеять лучших кандидатов для промывки мозгов…
        - И уничтожить тех, кому не промыли, - закончила я. - Как только Пятая волна откатит, им останется только расслабиться и наблюдать, как глупые людишки делают за них грязную работу.
        Рингер, как безмолвная тень, сидела возле окна.
        - Но зачем им вообще понадобилось нас использовать? - не мог понять Бен. - Почему не «загрузить» достаточное количество своих солдат в человеческие тела и добить нас всех?
        - Может, их не так много, - предположила я. - Или устроить Пятую волну менее рискованно.
        - А в чем тут риск? - подала голос тень-Рингер.
        Я решила не реагировать. Причин для этого было много, но главная: не хотелось с ней связываться. Она способна одним словом унизить человека.
        - Ты был там, - напомнила я Бену. - Ты слышал, что говорил Вош. Они веками наблюдали за нами. Но Эван доказал: сколько тысячелетий ни разрабатывай план, все равно что-то может пойти не так. Вряд ли их беспокоило предположение, что, вселившись в нас, они могут реально стать нами.
        - Верно, - согласился Бен. - И как мы можем это использовать?
        - Никак, - ответила за меня Рингер. - Ничего из того, что тут рассказала Салливан, нам не поможет. Ситуацию сумеет прояснить только этот Эван, если он уцелел после взрыва.
        Бен покачал головой:
        - После такого никому не выжить.
        - Там были спасательные капсулы. - Я снова схватилась за соломинку, за которую цеплялась с тех пор, как он со мной попрощался.
        - Правда? - По интонации Рингер было ясно, что она мне не верит. - Тогда почему он не посадил тебя в одну из них?
        Я повернулась к ней:
        - Слушай, может, мне не следует говорить это тому, кто держит в руках мощную полуавтоматическую винтовку, но ты реально начинаешь действовать мне на нервы.
        Она вроде как удивилась:
        - Это почему?
        - Мы должны с этим разобраться, - решительно сказал Бен.
        Хорошо, что он не дал мне ответить Рингер. У нее в руках была М-16, а Бен говорил мне, что она была лучшим стрелком в лагере.
        - И каков наш план? Ждем, когда появится Эван, или бежим? Если бежим, то куда? Какие еще сведения, переданные Эваном, могут нам помочь? Что пришельцы планируют делать с городами?
        Его щеки раскраснелись от лихорадки, глаза блестели.
        - Они не собираются их взрывать, - пробурчала, не дожидаясь моего ответа, Рингер.
        И ждать, когда я спрошу, откуда, черт возьми, она это знает, Рингер тоже не стала.
        - Если бы в этом состоял их план, они бы уничтожили их первым делом. Больше половины населения Земли живет в городских районах.
        - Значит, города нужны иным, - сказал Бен, - из-за того что они используют тела людей?
        - Мы не можем прятаться в городах, Зомби, - изрекла Рингер. - Вообще ни в одном городе.
        - Почему?
        - Потому что там небезопасно. Пожары, нечистоты, угроза трупного заражения, другие выжившие, которые могут знать о том, что иные внедряются в человеческие тела. Если мы хотим оставаться в живых, надо продолжать двигаться. Двигаться и держаться в одиночку настолько долго, насколько это возможно.
        Господи. Где я слышала это правило? У меня закружилась голова. Боль в ноге просто убивала. Ломило колено, в которое меня ранил глушитель. Мой глушитель.
        «Я разыщу тебя, Кэсси. Я ведь всегда тебя нахожу».
        Не в этот раз, Эван. Я села на кровать рядом с Беном.
        - Она права, оставаться в одном месте дольше чем на несколько дней - плохая идея.
        - Или - держаться вместе.
        Слова Рингер повисли в ледяной тишине. Бен рядом со мной напрягся. Я закрыла глаза. Это правило я тоже уже слышала: «Никому не доверяй».
        - Так не пойдет, Рингер, - сказал Бен.
        - Я возьму Кекса и Чашку. Ты - остальных. Наши шансы удвоятся.
        - Зачем на этом останавливаться? - спросила я. - Почему бы нам всем не разойтись по одному? Наши шансы учетверятся.
        - Усемерятся, - поправила меня Рингер.
        - Ладно, я не силен в математике, - проговорил Бен. - Но мне кажется, если мы разбежимся, это будет им на руку. Их стратегия - разделить и уничтожить. - Он пристально посмотрел на Рингер. - Лично мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь прикрывал мою спину.
        Бен рывком встал с кровати и покачнулся. Рингер сказала ему, чтобы он лег обратно. Он не послушал.
        - Мы не можем здесь оставаться, но нам некуда идти. Нельзя двигаться наугад, в каком же направлении мы пойдем? - спросил Бен.
        - На юг, - ответила Рингер. - Как можно дальше на юг.
        Она выглянула в окно. Я понимала, о чем она. Хороший снегопад, и мы застрянем здесь до оттепели. Следовательно, надо идти туда, где не бывает снега.
        - Техас? - предложил Бен.
        - Мексика, - произнесла Рингер. - Или Центральная Америка, когда вода уйдет. В тропических лесах можно прятаться годами.
        - Мне это нравится, - сказал Бен. - Назад к природе. Только одна маленькая проблемка. - Он развел руками. - У нас нет паспортов.
        Зомби замер в этой позе и воззрился на Рингер, словно ждал от нее чего-то. Она без всякого выражения смотрела на него. Бен опустил руки и пожал плечами.
        - Ты серьезно? - спросила я, потому что это было глупо. - Центральная Америка? Посреди зимы, пешком, с раненым Беном и двумя детьми на руках. Нам повезет, если мы доберемся до Кентукки.
        - Лучше, конечно, болтаться тут и ждать, когда появится твой инопланетный принц.
        Это было последней каплей. Плевать, что у нее М-16. Я вцепилась в ее гладкие как шелк волосы и стянула Рингер с подоконника. Бен вовремя понял, чем это может закончиться, и встал между нами:
        - Салливан, мы все - одна команда. Давай будем держаться вместе, ладно? - Он повернулся к Рингер. - Ты права. Возможно, Эван ничего не обещал, но мы должны дать ему шанс сдержать слово. В любом случае я не готов к пешему походу.
        - Зомби, я вернулась за тобой и Наггетсом не для того, чтобы мы стали легкой мишенью, - заявила Рингер. - Поступай так, как считаешь нужным, но, если запахнет жареным, я ухожу.
        - Командный игрок, - сказала я, обращаясь к Бену.
        - Ты, наверное, забыла, кто спас тебе жизнь, - проговорила Рингер.
        - О, поцелуй меня в задницу.
        - Хватит! - громко скомандовал Бен в своем фирменном стиле квотербека.[5 - Квотербек - нападающий в американском и канадском футболе.] - Я не знаю, как мы выберемся из этого дерьма, но уверен, что так дело не пойдет. Осадите назад, вы обе. Это приказ.
        Зомби прижал руку к боку и повалился на кровать. Он задыхался. Рингер ушла искать Дамбо, и мы с Беном впервые после нашего воссоединения в подземелье лагеря «Приют» остались одни.
        - Странно это, - сказал он. - Казалось бы, после того как девяносто девять процентов людей были уничтожены, оставшиеся два должны лучше относиться друг к другу.
        «Хм, сто минус девяносто девять - один, Пэриш».
        Я уже хотела сказать это вслух, но тут заметила, что он улыбается и ждет моего замечания. Бен прекрасно понимал, что мне будет очень трудно удержаться и не указать ему на ошибку. Его простые и не всегда уместные шутки напоминали мне надписи мелом на тротуаре, которые мог сделать какой-нибудь ровесник Сэмми.
        - Она психопатка, - сказала я. - Серьезно, с ней что-то не так. Смотришь ей в глаза, а там - никого и ничего.
        Бен покачал головой:
        - Я думаю, там много чего есть. Просто… просто это очень глубоко.
        Он поморщился. Одну руку он держал в кармане своей дурацкой толстовки, как будто пытался принять позу Наполеона, а на самом деле зажимал пулевую рану, которую получил от Рингер. Бен сам попросил, чтобы она в него выстрелила. Он рискнул всем ради спасения моего брата. И теперь это ранение могло стоить ему жизни.
        - Ничего не получится, - сказала я.
        - Еще как получится, - ответил Бен и накрыл мою руку ладонью.
        Я покачала головой. Он меня не понял. Я говорила не о нас.
        Тень от появления иных упала на нас, и мы в этой абсолютной темноте потеряли из виду что-то самое главное. Но это еще не значило, что его больше не существовало.
        Мой отец, когда уже не мог бежать сам, кричал мне одними губами: «Беги!»
        Эван вытащил меня из чрева чудовища, а потом сам отправился туда.
        Бен нырнул в ад, чтобы вырвать оттуда Сэма.
        Еще оставались вещи - по крайней мере одна, - которые не накрыла эта тень. Разрушающие все теории. Неослабевающие. Неодолимые.
        Они могут уничтожить нас всех до единого, но они не сумеют убить и никогда не убьют то, что живет внутри нас.
        «Кэсси, хочешь полетать?» - «Да, папа. Я хочу полетать».



        12

        Серебристое шоссе тает в темноте. Свет звезд разрывает черное небо. Голые деревья тянутся ветвями вверх - так воры, которых застукали с поличным, поднимают руки. Мой брат спит, его дыхание застывает в ледяном воздухе. От моего вздоха затуманивается окно. И за этим замерзшим стеклом, вдоль ленты шоссе, мерцающей в сиянии ярких звезд, маленькая фигурка стрелой мчится под колючими ветками деревьев.
        «Вот черт!»
        Я метнулась через комнату к двери и выскочила в коридор. Кекс с винтовкой на изготовку резко повернулся в мою сторону.
        «Спокойно, большой мальчик».
        Я ворвалась в номер Бена. Дамбо стоял, облокотившись на подоконник, а Бен растянулся на ближайшей к двери кровати.
        Бен сел. Я сразу перешла к делу:
        - Где Чашка?
        Дамбо показал на кровать рядом с Беном:
        - Да вон там она.
        И в глазах его читалось: «Эта сумасшедшая цыпочка сорвалась».
        Я подошла к кровати и отбросила в сторону груду одеял. Бен выругался. Дамбо прижался к стене, и лицо у него стало красным.
        - Клянусь Богом, она была здесь!
        - Я видела ее, - сказала я Бену. - Снаружи…
        Бен сбросил ноги с кровати и прорычал:
        - Снаружи?
        - На шоссе.
        И тогда он понял:
        - Рингер. Она побежала за Рингер. - Бен хлопнул ладонью по матрасу. - Проклятье!
        - Я пойду, - сказал Дамбо.
        Бен поднял руку и крикнул:
        - Кекс!
        Любой бы услышал, как шагает большой мальчик, - половицы изнывали у него под ногами. Кекс заглянул в комнату.
        - Чашка сбежала. Пошла за Рингер, - сказал ему Бен. - Иди поймай эту маленькую задницу. Притащи ее сюда, чтобы я мог ее как следует выпороть.
        Кекс, тяжело ступая, уходил по коридору, и пол у него под ногами стонал: «Спасибо большое!»
        Бен пристегнул кобуру.
        - Куда собрался? - спросила я.
        - Займу пост Кекса, пока он не вернет сюда эту маленькую засранку. Ты остаешься с Наггетсом. То есть с Сэмом. Сама решай. Нам надо выбрать одно имя, и будем им пользоваться.
        Пальцы у него дрожали. Лихорадка. Страх. И то и другое понемногу.
        Дамбо открыл рот и сразу закрыл, так и не издав ни звука. Бен это заметил:
        - Вольно, Бо. Ты не виноват.
        - Я пасу коридор, - сказал Дамбо. - Сержант, ты остаешься здесь. Тебе нельзя вставать. - И он так быстро вышел из номера, что Бен не успел его затормозить.
        - Не думаю, что я говорил тебе об этом. - Бен взглянул на меня, глаза у него блестели от лихорадки. - После того как нас послали в Дейтон, Вош отправил за нами команду охотников. Если они были «в поле», когда лагерь взлетел на воздух…
        Бен не стал продолжать. Может, решил, что не стоит, или просто не мог. Он встал. Его покачивало. Я подошла к нему, и он, ничуть не смущаясь, обнял меня за плечи. Не знаю, как сказать это деликатно, - в общем, от Бена Пэриша плохо пахло. От него шел неприятный кислый запах гниения и пота. В первый раз после того, как я увидела его живым, мне подумалось о том, что ему совсем недолго осталось.
        - Давай возвращайся в постель, - сказала я.
        Бен затряс головой, его рука соскользнула с моего плеча, он хлопнулся задом о кровать и сполз на пол.
        - Голова кружится, - пробормотал Бен. - Иди за Наггетсом, пусть он будет тут, с нами.
        - Его зовут Сэм. Остановимся на этом имени?
        Когда я слышала, как брата звали Наггетсом, сразу вспоминала рестораны с автораздачей, картошку фри, землянично-банановый коктейль и присыпанный стружкой шоколада мокко-фраппе.
        Бен улыбнулся. От этой светлой улыбки на измученном лице у меня разрывалось сердце.
        - Договорились, - сказал он.
        Сэм даже не засопел, когда я вытащила его из постели и перенесла в номер Бена. Я уложила его на пустующую кровать Чашки, подоткнула со всех сторон одеяла и по старой привычке, которая сохранилась еще со времен чумы, потрогала лоб.
        Бен так и сидел на полу и, склонив голову набок, смотрел в потолок. Я хотела подойти к нему и помочь подняться, но он только отмахнулся.
        - Окно, - с трудом выдохнул он. - Теперь у нас одна сторона без присмотра. Спасибо Чашке.
        - Почему она сорвалась и побежала, как…
        - Она еще с Дейтона прилепилась к Рингер, как рыба-лоцман.
        - Сколько за ними ни наблюдала, они постоянно препирались.
        Я вспомнила о «шахматной стычке», когда монетка угодила Чашке в лоб.
        «Я тебя ненавижу. Всю до твоих гребаных потрохов!»
        Бен усмехнулся:
        - Тут тонкая материя.
        Я посмотрела вниз, на парковку. Асфальт блестел, как оникс.
        «Прилепилась к Рингер, как рыба-лоцман».
        Я представляла, как Эван прячется за дверью, как выглядывает из-за угла. Думала о том, чт? нельзя у нас отнять и что всегда будет с нами. Еще одна мысль мучила меня: то, что способно нас спасти, способно нас и уничтожить.
        - Серьезно, не стоит тебе вот так сидеть на полу, - сказала я. - В кровати будет теплее.
        - Ну, на половину половины одного градуса - это точно. Салливан, не парься. Чума покруче простуды будет.
        - У тебя была чума?
        - О да. В лагере беженцев под Райт-Паттерсоном. Иные, после того как заняли базу, затащили меня туда, накачали антивирусными, а потом дали в руки винтовку и приказали убить кое-кого. У тебя такое было?
        Распятие в окровавленной руке.
        «У тебя два варианта: или прикончить меня, или помочь».
        Солдат за холодильниками с пивом был первым. Нет. Первым был парень, который застрелил Криско возле «Погребальной ямы». Значит, два. Потом были глушители. Одного я прикончила как раз перед тем, как нашла Сэма, второго - перед тем, как Эван нашел меня. Итого - четыре. Может, я кого-нибудь недосчиталась? Тела множатся, и ты можешь потерять счет.
        «О господи, ты потеряла счет».
        - Я убивала, - тихо призналась я.
        - Я про чуму спросил.
        - У меня ее не было. У мамы…
        - А что с твоим отцом?
        - Его другая чума убила. - (Бен вопросительно посмотрел на меня через плечо.) - Вош. Его убил Вош.
        И я рассказала Бену о лагере «Погребальная яма». О «хамви» и открытых грузовиках с солдатами. О неправдоподобном появлении школьных автобусов.
        «Только дети. Места только для детей».
        О том, как всех остальных собрали в бараках, а папа послал меня с моей первой жертвой на поиски Криско. Потом: отец лежит в грязи, над ним стоит Вош, а я прячусь в лесу. И папа одними губами кричит мне: «Беги!»
        - Странно, что они не взяли тебя в автобус, - сказал Бен. - Если только у них не было цели создать армию из детей с промытыми мозгами.
        - Я видела только малышей. Ровесников Сэма и помоложе.
        - В лагере они отфильтровали тех, кто моложе пяти, и поместили их в отдельный бункер…
        Я кивнула:
        - Я их нашла. В специальном помещении, типа спортзала в школе. Они смотрели на меня, а я искала Сэма.
        - И ты задалась вопросом: зачем они их там держат? - продолжил за меня Бен. - Если только Вош не ждет, что война растянется надолго.
        Он сказал это так, будто не был уверен в своей догадке, и начал нервно постукивать пальцами по матрасу:
        - Что, черт возьми, там с Чашкой? Они уже должны были вернуться.
        - Пойду проверю, - сказала я.
        - Черта с два ты куда-то пойдешь. Это становится похоже на самый тупой фильм ужасов. Понимаешь? Все расходятся по одному. - Бен хмыкнул. - Ждем еще пять минут.
        Мы сидели молча, но ничего, кроме шепота ветра между оконными рамами и царапанья крысиных когтей за стенками, не улавливали. Чашка была просто одержима крысами. Я слышала, как они с Рингер разрабатывали планы по их уничтожению. Меня раздражал учительский тон, с которым Рингер рассказывала о том, что их популяция вышла из-под контроля и теперь в отеле крыс больше, чем у нас патронов.
        - Крысы, - произнес Бен, словно читая мои мысли. - Крысы, крысы, крысы. Сотни крыс. Тысячи крыс. Их теперь больше, чем нас. Планета крыс. - Он хрипло рассмеялся, а я подумала, что у него, вероятно, начался бред. - Знаешь, что меня доканывает? Вош говорил нам, что иные наблюдали за нами веками. Вот как такое возможно? О, я понимаю, что это возможно, у меня другой вопрос: почему они не напали на нас еще тогда? Сколько людей было на Земле, когда строились пирамиды? Зачем ждать, пока нас станет семь миллиардов и мы расселимся по всем континентам, а на смену копьям и дубинам придут продвинутые технологии? Нравятся сложности? Паразитов в доме лучше уничтожать до того, как они превзойдут вас по численности. А что Эван? Он говорил что-нибудь об этом?
        Я откашлялась:
        - Он сказал, что мнения разделились, некоторые были против нашего уничтожения.
        - Хм. Так они что, спорили по этому поводу шесть тысяч лет? Болтались вокруг, потому что никак не могли решиться, пока в конце концов не нашелся тот, кто сказал: «Какого черта, давайте просто покончим с этими ублюдками».
        - Я не знаю. У меня нет ответов на все вопросы, - буркнула я и ощетинилась.
        Если я знала Эвана, это еще не значило, что я знаю все на свете.
        - Вош, конечно, мог нам врать, - задумчиво сказал Бен. - Не знаю, может, чтобы забраться к нам в головы, наладить с нами контакт. Он меня зацепил с самого начала. - Бен посмотрел на меня, а потом отвел взгляд. - Может, не следует в этом признаваться, но я преклонялся перед этим парнем. Я думал, что он… - Бен повертел рукой в воздухе, будто хотел поймать нужное слово, - лучший среди нас.
        У него затряслись плечи. Я сначала подумала, что его сильно лихорадит. А потом поняла, что причина в другом, поэтому оставила свой пост у окна и подошла к нему.
        Парни обычно не расклеиваются на публике. Для них это личное. Нельзя, чтобы кто-то видел твои слезы. На людях плачет размазня, неженка, слабак и тряпка. В общем, это не по-мужски и все такое прочее. Я не могла даже представить, чтобы Бен Пэриш, тот, каким он был до Прибытия, расплакался перед кем-то. У прежнего Бена было все, на него хотели быть похожи все ребята в школе. Он разбивал сердца, но сам был непробиваем.
        Я присела рядом с Беном. Я к нему не прикасалась и не стала ничего говорить. Он был сам по себе, я - сама по себе.
        - Извини, - пробормотал Бен.
        - Не извиняйся.
        Бен вытер тыльной стороной ладони одну щеку, потом вторую.
        - Знаешь, что он мне сказал? Вернее, даже пообещал. Что избавит меня от всего. Опустошит и наполнит ненавистью. Но он не сдержал слова. Вместо ненависти я исполнился надежды.
        Я понимала, о чем он говорит. В убежище - бессчетное количество поднятых вверх детских лиц. Глаза ловят мой взгляд, в них вопрос, который страшно произнести вслух: «Я буду жить?» Все взаимосвязано. Иные это понимали даже лучше, чем большинство из нас. Без веры нет надежды, без надежды пропадает вера, нет любви без доверия и доверия - без любви. Убери одно, и построенный людьми карточный домик рухнет.
        Вош хотел открыть Бену правду. Показать ему безысходность надежды. Но какой в этом был смысл? Если их цель заключалась в уничтожении человечества, зачем заморачиваться, когда можно просто взять и стереть нас с лица земли? Наверняка у них в распоряжении была куча вариантов скорой расправы. Но они растянули процесс на пять волн нарастающего ужаса. Зачем?
        До сих пор я считала, что иные не испытывали к нам ничего, кроме презрения, ну, может, с примесью отвращения. Так мы относимся к крысам, тараканам, клопам и прочим мерзким низшим формам жизни.
        «Ничего личного, человечки, но вы должны уйти».
        Мне никогда и в голову не приходило, что тут может быть что-то личное. Оказывается, убить нас - это слишком мало.
        - Они нас ненавидят, - произнесла я, обращаясь и к себе, и к Бену.
        Бен удивленно взглянул на меня, я посмотрела ему в глаза. Мне стало страшно.
        - Нет другого объяснения.
        - Кэсси, они не испытывают к нам ненависти, - сказал Бен мягко, словно маленькой перепуганной девочке. - Просто у нас есть то, что они хотят получить для себя.
        - Нет.
        У меня по щекам покатились слезы. Для Пятой волны было одно, и только одно объяснение. Глупо искать какие-то другие причины.
        - Бен, суть не в том, что они хотят вычистить от нас планету. Они хотят вычистить нас.



        13

        - Ну все, - сказал Бен. - Время вышло.
        Он встал, но у него это плохо получилось. Не выпрямившись до конца, он тяжело хлопнулся на задницу. Я положила руку ему на плечо:
        - Я пойду.
        Бен с силой хлопнул себя по бедру.
        Я открыла дверь и выглянула в коридор.
        - Не могу этого допустить, - пробормотал Бен.
        Что он имел в виду? Не мог потерять Чашку и Кекса? Боялся, что все мы пропадем по одному? Не желал отступать перед своей болью? Или не хотел вообще проиграть эту войну?
        В коридоре было пусто.
        Сначала Чашка. Потом Кекс. Теперь Дамбо. Мы исчезали быстрее, чем туристы в фильме ужасов.
        - Дамбо… - тихо позвала я.
        Глупое имя эхом повторилось в холодном затхлом воздухе. Я лихорадочно просчитывала в голове все варианты. От наименее возможного к наиболее вероятному: кто-то тихо нейтрализовал Дамбо и спрятал его тело; его взяли в плен; он что-то увидел или услышал и пошел проверить, в чем дело; ему захотелось в туалет.
        Последнее предположение заставило меня на пару секунд задержаться в дверях. В коридоре так никто и не появился, и тогда я вернулась в номер. Бен уже встал и проверял магазин М-16.
        - Не предлагай мне разные варианты на выбор, - сказал он. - Это не важно. Мне не к чему гадать.
        - Оставайся здесь, с Сэмом. Я пойду.
        Бен шаркая прошел вперед и остановился прямо передо мной:
        - Извини, Салливан, но он - твой брат.
        Я напряглась. В комнате было холодно, но кровь у меня стала просто ледяной. Бен говорил жестко, прямо и вообще без каких-либо эмоций.
        «Зомби. Бен, почему они назвали тебя Зомби?»
        А потом он улыбнулся. Это была самая настоящая улыбка того самого Бена Пэриша.
        - А те ребята, снаружи, они все - мои братья.
        Бен обошел меня и неверными шагами направился к двери. Ситуация быстро развивалась от невероятно опасной к опасной до неправдоподобия. Другого выхода я не видела: переползла через кровать Бена и схватила Сэма за плечи. Тряхнула его хорошенько. Он проснулся и тихонько заскулил. Я зажала ему рот ладонью:
        - Сэмс, слушай меня! Что-то плохое происходит.
        Я достала из кобуры люгер и вложила его в маленькие ладони брата. Сэм округлил глаза. От страха и, кажется, от радостного возбуждения, что мне очень не понравилось.
        - Мы с Беном проверим, в чем дело. Закройся на дверной замок. Ты знаешь, как им пользоваться? - спросила я, и Сэмми кивнул. - И придвинь стул под ручку. Смотри через эту маленькую дырочку. Не впускай… - Я подумала о том, стоит ли добавлять: «никого». - Слушай, Сэмс, это важно, очень важно. Очень-очень важно. Знаешь, как мы отличаем плохих парней от хороших? Плохие парни в нас стреляют.
        Это было лучшее правило из всех, каким меня научил папа. Я поцеловала Сэма в макушку и выскочила из номера.
        Дверь закрылась у меня за спиной. Потом я услышала, как защелкнулся дверной замок.
        «Молодец, мальчик».
        Бен уже прошел половину коридора. Он махнул мне рукой. Когда я приблизилась, он прижал горячие от лихорадки губы к моему уху и прошептал:
        - Проверяем номера, потом идем вниз.
        И мы двинулись. Я впереди, а Бен меня прикрывал. После Прибытия с каждой волной все больше людей искали убежища, и практически все замки в номерах были сломаны, так что в отеле Уокера царила политика «открытых дверей». Еще помогало то, что он строился для семей бюджетников, и номера там были как в домике мечты Барби. Тридцать секунд на проверку одного. Четыре минуты на то, чтобы осмотреть все.
        В коридоре Бен снова шепнул мне горячими губами:
        - Шахта.
        Он присел на одно колено возле дверей лифта. Жестом приказал мне прикрывать выход на лестницу, достал свой армейский нож с десятидюймовым лезвием и вставил его в щель между дверями.
        «А, - подумала я, - старый трюк „спрячься в лифте“. Тогда зачем мне прикрывать лестницу?»
        Бен раздвинул двери лифта и подозвал меня.
        Я подошла и увидела проржавевшие провода и кучу пылищи. Воняло так, будто крыса сдохла. Я надеялась, что именно этим и пахло. Бен показал на черноту внизу шахты, и тогда я поняла. Мы не проверяли шахту, мы собирались ею воспользоваться.
        - Я осмотрю лестницу, - задыхаясь, сказал мне на ухо Бен. - Ты остаешься в лифте и ждешь моего сигнала.
        Он уперся ногой в одну дверь, а спиной привалился ко второй, чтобы удержать их в открытом состоянии. Потом похлопал по небольшому участку между своим бедром и краем шахты и одними губами сказал: «Вперед».
        Я осторожно перебралась через Бена, уселась на самом краю и опустила ноги. Казалось, до крыши лифта миль двадцать. Бен ободряюще улыбнулся: «Не волнуйся, Салливан. Я не дам тебе упасть».
        Я по дюйму двигалась вперед, пока моя задница не повисла в воздухе.
        «Нет, так не получится».
        Я снова присела на край шахты и, перевернувшись, устроилась на коленях. Бен схватил меня за запястье и свободной рукой показал большой палец. Я на коленках начала спускаться по стене и хваталась за край шахты, пока не повисла на кончиках пальцев.
        «Хорошо, Кэсси. Пора отпускать. Бен тебя держит. Да, тупица, а еще он ранен и сил у него как у трехлетнего мальчишки. Как только отцепишься, твой вес перетянет его через край, и вы оба сорветесь в шахту. Он приземлится на тебя и сломает тебе шею, а потом истечет кровью, лежа на твоем парализованном теле…»
        О, какого черта!
        Я перестала цепляться за край шахты. Бен тихо застонал, но не выпустил мою руку и не свалился сверху на меня. Перевесившись по пояс, он опускал меня в шахту, пока я не увидела над собой очертания его головы, а его лицо не скрыла тень. Носки моих ботинок шаркнули по крыше лифта, и я показала Бену большой палец. Три секунды. Четыре. И он меня отпустил.
        Я встала на колени и попробовала на ощупь найти служебный люк. Смазка, грязь, очень много жирной грязи.
        До открытия электричества было принято измерять свет количеством свечей. Здесь, внизу, его яркость была равна половине половины одного огарка.
        Потом двери лифта у меня над головой закрылись, и яркость света упала до нуля.
        «Спасибо, Пэриш. Мог бы подождать, пока я не найду люк».
        Когда я наконец нащупала этот люк, оказалось, что его заело. Наверное, проржавел. Я уже потянулась за люгером, чтобы использовать рукоятку как молоток, но потом вспомнила, что доверила свой полуавтоматический пистолет пятилетнему мальчику. Тогда я достала из ножен на лодыжке армейский нож и три раза хорошенько ударила рукояткой по задвижке. Металлическая задвижка заскрежетала. Очень громко. Слишком громко для того, чтобы тайком куда-то проникнуть. Но все-таки поддалась. Я дернула крышку вверх, в результате раздался оглушительный лязг, на этот раз от ржавых петель.
        «Ну конечно, бьет по ушам, ты ведь стоишь тут рядом на коленях. Снаружи звук, наверное, не громче мышиного писка. Не будь параноиком!»
        Мой отец говорил о паранойе. Мне никогда не казалось, что это смешно. Особенно после того, как слышала это пару тысяч раз.
        «Я параноик только потому, что все против меня».
        И я привыкла думать, что это всего лишь шутка. Не видела в этом никакого дурного предзнаменования.
        Я спрыгнула в кромешную темноту кабины лифта.
        «Ты ждешь моего сигнала».
        Какого сигнала? Бен забыл мне об этом сказать. Я прижала ухо к щели между холодными дверями лифта и задержала дыхание. Досчитала до десяти. Сделала вдох. После шести отсчетов до десяти и четырех вдохов я так ничего и не услышала и начала немного дергаться.
        Что происходит снаружи? Где Бен? Где Дамбо?
        Наш маленький отряд распадался. Разделяться - большая ошибка, но каждый раз у нас не было другого выхода. Кто-то нас переигрывал. Для кого-то это было легче легкого.
        Или противников становилось больше.
        «После того как нас послали в Дейтон, Вош отправил за нами команду охотников».
        Ясно. Скорее всего, так и было. Одно или, может, два отделения нашли место, где мы укрывались. Мы слишком тянули время.
        «Правильно, Кассиопея Дефианс Салливан. И чего ты ждала? О да, ведь какой-то парень обещал, что найдет тебя. Правда, он погиб. И ты закрыла глаза и прыгнула со скалы в пустоту, а теперь удивлена, что внизу не был застлан большой и толстый матрас? Сама виновата. Теперь, что бы ни случилось, ты будешь за это в ответе».
        Лифт был небольшим, но в темноте казался размером с футбольное поле. Я стояла в огромной подземной шахте. Ни света, ни звука, только безжизненный ледяной мрак. Меня сковывали страх и неизвестность. Непонятно откуда, но я точно знала, что не услышу сигнала Бена. Как и то, что не увижу Эвана.
        Момент истины приходит внезапно. Не ты выбираешь время. Время выбирает тебя. Порой я могла смотреть правде в лицо, а теперь она открылась передо мной в этом холодном темном месте, и я отказывалась в нее верить. Я не хотела сюда идти. И правда решила, что сама придет за мной.
        Когда Эван прикоснулся ко мне в ту нашу последнюю ночь, мы словно слились вместе, нельзя было понять, где он и где я. И вот теперь я растворилась в темноте этой шахты. Он обещал, что найдет меня.
        «Я ведь всегда тебя нахожу».
        И я ждала, что он исполнит обещание. После того как он меня нашел, я не верила ни одному его слову, и лишь его последняя фраза не вызывала у меня сомнений.
        Я прижалась лицом к холодным металлическим дверям. У меня было такое чувство, будто я падаю, миля за милей лечу вниз, в пустоту, и это падение никогда не закончится.
        «Ты поденка. Сегодня ты есть, а завтра нет тебя».
        Нет, Эван, я все еще здесь. Это тебя больше нет.
        «С того момента, как мы ушли из фермерского дома, ты знал, что случится, - шептала я в темноту. - Знал, что умрешь. И все равно пошел».
        Я больше не могла стоять на ногах. У меня не было выбора. Я соскользнула на колени. Я падала, падала, и этому падению не было конца.
        «Отпускай, Кэсси. Отпускай». - «Отпустить? Я падаю. Я падаю, Эван».
        Но я знала, о чем он говорит.
        Я никогда не отпускала его по-настоящему. Тысячу раз в день я говорила себе, что он не мог выжить. Внушала себе, что наше сидение в этом клоповнике не имеет смысла, что это опасно, что оставаться тут - безумие, граничащее с самоубийством. Но я продолжала цепляться за его слова, ведь если бы я перестала верить в его обещание, это означало бы, что я отказалась от него.
        - Ненавижу тебя, Эван Уокер, - прошептала я в пустоту.
        Изнутри пустоты… и из пустоты внутри - тишина.
        «Не могу вернуться. Не могу пойти вперед. Не могу удержать. Не могу отпустить. Не могу, не могу, не могу. Что же ты можешь? Что ты можешь?»
        Я подняла лицо.
        «Хорошо. Я смогу сделать это».
        Я встала.
        «И это тоже смогу».
        Я расправила плечи и вставила кончики пальцев в щель между дверями лифта.
        «А сейчас я выхожу, - беззвучно сказала я. - Я отпускаю».
        Я напряглась и раздвинула двери. Свет хлынул в черную пустоту и смыл все тени до последней.



        14

        Я шагнула в вестибюль, в наш дивный новый мир в микрокосме. Осколки стекол. Горы мусора по углам, как разметанные ветром осенние листья. Мертвые жуки валяются брюхом вверх со скрюченными лапками. Кусачий холод. Тихо так, что, кроме собственного дыхания, ничего не слышишь: после бурной жизни воцарилась тишина.
        Бена нигде не видно. Наверное, что-то с ним произошло на лестнице между вторым и первым этажом. Что-то нехорошее. Я медленно подошла к двери, ведущей на лестницу. Мне стоило немалых усилий подавить в себе инстинктивное желание вернуться к Сэму, пока он не исчез, как Бен, Дамбо, Кекс и Чашка, как девяносто девять и девять десятых процента всего населения Земли.
        У меня под ногами хрустели осколки стекол. Холодный воздух обжигал лицо и руки. Я крепко держала винтовку и почти не моргала - после мрака в лифте слабый свет звезд казался ярким, как от прожекторов.
        «Медленно. Не спеши. Все делай правильно».
        Выход на лестницу. Я взялась за металлическую ручку и держалась за нее добрых тридцать секунд. Все это время я прижималась ухом к деревянному дверному полотну, но ничего, кроме стука собственного сердца, не услышала. Очень медленно я опустила ручку и приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы можно было заглянуть в щель. Абсолютная темнота. И абсолютная тишина.
        «Проклятье, Пэриш. Где ты, черт возьми?»
        У меня был один путь - наверх. Я проскользнула на лестницу. Щелчок - это закрылась дверь у меня за спиной. Я снова нырнула в темноту, только в этот раз решительно настроилась удерживать ее снаружи, там, где ей и место.
        В затхлом воздухе повис кисло-сладкий запах смерти.
        «Крыса, - сказала я себе. - Или енот, или еще какой-нибудь лесной зверек, который попал в ловушку в этом мотеле».
        Я наступила на что-то мягкое. Под ботинком хрустнули тонкие косточки. Я вытерла измазанную в липкой жиже подошву о ступеньку лестницы. Мне совсем не хотелось поскользнуться, грохнуться на задницу, сломать шею, беспомощно лежать и ждать, когда кто-нибудь меня найдет и пустит пулю мне в голову. Это было бы нежелательно.
        Добралась до крохотной лестничной площадки.
        «Еще один пролет. Дыши глубже. Ты уже почти на месте».
        И вдруг прогремел выстрел. А потом второй, третий и еще несколько подряд, как будто кто-то разрядил целую обойму. Я стрелой взлетела по лестнице, вломилась в дверь, промчалась по коридору к номеру с выбитой дверью. Там был мой младший брат. Я споткнулась обо что-то мягкое - обо что именно, я не видела, потому что как безумная бежала к Сэму, - пролетела некоторое расстояние по воздуху и с грохотом приземлилась на тонкий ковролин. Тут же вскочила, оглянулась и увидела Бена Пэриша. Он безжизненно лежал на полу, по его дурацкой желтой толстовке расплывалось темное пятно крови. А потом закричал Сэм.
        «Я не опоздала, не опоздала, я успела, я здесь, сукин ты сын, я иду».
        Я в номере. Высокая тень нависала над маленькой фигуркой мальчика, который тоненьким пальцем безрезультатно давил на спусковой крючок пистолета с расстрелянной обоймой.
        Моя пуля достигла цели. Тень развернулась в мою сторону, потянулась ко мне и упала.
        Я поставила ногу на шею тени и приставила ствол винтовки к ее затылку.
        - Простите, - задыхаясь, сказала я. - Но вы зашли не в тот номер.



        III
        Последняя звезда

        15

        Когда он был ребенком, ему часто снилась сова.
        Он уже много лет не вспоминал тот сон. А теперь, когда жизнь покидала его, воспоминания вернулись.
        Они были малоприятными.
        Сова неподвижно сидела на подоконнике и ярко-желтыми глазами смотрела в его комнату. Она редко мигала через равные промежутки времени.
        Он смотрел, как за ним наблюдает сова, и его парализовало от страха. Он не понимал, чего боится, и даже не мог позвать маму. А потом на него накатывали слабость, тошнота и головокружение. Его охватывала тревога, он чувствовал, что за ним следят, и это ощущение не покидало еще много дней подряд.
        Сон перестал сниться, когда ему исполнилось тринадцать. Он проснулся, и больше не было нужды скрывать правду. Когда пришло время, его новому «я» пригодилось то, что дарила сова. Он понял смысл этих снов, потому что ему открылась цель его существования.
        «Жди. Будь готов действовать».
        Сова была обманом, этот обман должен был защитить нежную психику тела, в котором он «гостил». После пробуждения перестала быть тайной и его истинная жизнь. Он не был человеком - все было ложью, маской, таким же мороком, как сон про сову.
        И вот теперь он умирал. И обман уходил вместе с ним.
        Боли не было. Он не чувствовал холода. Казалось, его тело плывет в теплом бескрайнем море. Все каналы для сигналов тревоги от нервных окончаний к болевым центрам в его мозге были блокированы. Это безболезненное перемещение из человеческого тела в небытие должно было стать последним даром.
        А потом, после того как последний человек умрет, его ждало второе рождение.
        Рождение в человеческом теле, не обремененном воспоминаниями о том, как это - быть человеком. Он забудет последние восемнадцать лет своей жизни. Все образы, все эмоции, связанные с этими годами, навсегда исчезнут. И ничего нельзя сделать с мучительной болью, которую породило это знание.
        «Потеряно. Все потеряно».
        Ее лицо в твоей памяти. Потеряно. Время, которое провел с ней. Потеряно. Война между тем, кем он был и кем притворялся. Проиграна.
        Он тянулся к ней в тихом, погруженном в зиму лесу, и она ускользала от него.
        Он знал, чем это может закончиться. Для него это не было секретом. Когда нашел ее, загнанную, в снегу, когда принес в дом, когда выхаживал ее, он ни на миг не забывал, что заплатить за это придется своей жизнью. Наступили другие порядки: добродетели превратились в пороки, ценой любви стала смерть. Не смерть его физического тела. Его тело - обман. Цена любви - настоящая смерть. Смерть человечного внутри его. Смерть его души.
        В лесу, в жутком холоде, на волнах бескрайнего моря он шептал ее имя, вверял память о ней ветру и застывшим, как часовые, деревьям. Он передавал это имя ее тезкам: неизменным звездам, чистым и вечным в безграничной Вселенной, заключенной только в ней одной.
        Кассиопея.



        16

        Он очнулся от боли.
        Беспощадная боль в голове, груди, руках, ноге. Его кожа горела. Ему казалось, что его окунули в кипящую воду.
        На ветке у него над головой сидела птица. Ворона. Она наблюдала за ним с царственным безразличием.
        «Теперь мир принадлежит падальщикам, - подумал он. - Все остальные - нарушители порядка, да и тех время сочтено».
        Между голыми ветками над головой он увидел завитки дыма. Где-то жгли костер. И еще почуял запах - запах от шипящего на сковородке мяса.
        Он понял, что кто-то усадил его, привалив спиной к дереву, накрыл тяжелым шерстяным одеялом и вместо подушки положил ему под голову скрутку из зимней парки. Медленно, всего на дюйм, он приподнял голову и сразу понял, что это была плохая идея.
        В поле его зрения появилась высокая женщина с охапкой веток. Потом она на минуту исчезла - подкидывала ветки в костер - и снова появилась:
        - Доброе утро.
        У нее был низкий, мелодичный и смутно знакомый голос.
        Женщина села рядом с ним, подтянула колени к груди и обхватила их руками. Ее лицо тоже показалось ему знакомым: бледная кожа, блондинка, нордический тип, похожа на принцессу викингов.
        - Я тебя знаю, - прошептал он.
        Горло у него горело огнем. Женщина поднесла флягу к его губам, и он долго и жадно пил.
        - Вот так-то лучше, - сказала она. - Ты прошлой ночью в бреду говорил всякую чушь. Я даже начала волноваться, что у тебя что-то похуже контузии.
        Женщина встала и снова исчезла из поля зрения. Вернулась она со сковородкой в руках. Она присела рядом и поставила сковородку между ними.
        - Я не голоден, - выдавил он.
        - Тебе надо поесть. - Это была не просьба, а констатация факта. - Свежий заяц. Только потушила.
        - Сильно хреново?
        - Не сильно. Я хороший повар.
        Он покачал головой и попытался улыбнуться. Она поняла, о чем он спрашивал.
        - Все очень хреново, - сказала она. - Сломано шестнадцать костей. Трещина черепа. Ожоги третьей степени практически по всему телу. Но есть и хорошая новость - волосы у тебя целы.
        Женщина зачерпнула ложкой подливку, поднесла ее к губам, тихонько подула и облизала кончиком языка края.
        - А плохие новости есть? - спросил он.
        - У тебя сломана лодыжка. Серьезный перелом. Потребуется время на восстановление. В остальном… - Она пожала плечами и пригубила подливку из ложки. - Надо бы подсолить.
        Он наблюдал за тем, как женщина роется в своем рюкзаке в поисках соли.
        - Грейс, - сказал он. - Твое имя Грейс.
        - Одно из многих, - улыбнулась она и назвала свое настоящее имя, которое принадлежало ей больше десяти тысяч лет. - Должна признаться, Грейс мне нравится больше. Куда легче произносить!
        Женщина помешала ложкой тушеное мясо в сковородке. Предложила ему попробовать. Он стиснул губы. Мысли о еде… Она пожала плечами и еще раз пригубила подливку.
        - Я думала, это обломки после взрыва, - продолжила женщина. - Не ожидала, что найду спасательную капсулу… или тебя в одной из них. Что случилось с системой наведения? Ты ее вырубил?
        Прежде чем ответить, он постарался все взвесить.
        - Вышла из строя.
        - Что?
        - Вышла из строя, - громче повторил он.
        Горло у него по-прежнему пылало. Женщина держала флягу возле его рта, пока он пил.
        - Не торопись, - предупредила она. - Тебя может стошнить.
        Вода текла у него по подбородку, Грейс его обтирала.
        - Базу рассекретили, - сказал он.
        Она была как будто удивлена:
        - Как?
        Он покачал головой:
        - Точно не знаю.
        - Почему ты там оказался? Это странно.
        - Преследовал кое-кого.
        Ложь нелегко ему давалась. Несмотря на то что вся жизнь его была обманом, лгать у него не очень-то получалось. Он понимал: стоит Грейс заподозрить, что «провал» базы связан именно с ним, она без колебаний уничтожит его настоящее тело. Они все знали, насколько рискованно скрываться под личиной человека. Когда поселяешься в теле с человеческой психикой, всегда есть риск перенять чужие пороки… и добродетели. И если есть что-то опаснее алчности, похоти или зависти - да что угодно, - так это любовь.
        - Ты… кого-то преследовал? Человека?
        - У меня не было выбора.
        Ну хотя бы это правда.
        - Базу рассекретили. И это сделал человек. - Она покачала головой, явно сомневаясь. - И ты покинул свою территорию, чтобы остановить его.
        Он закрыл глаза. Так она могла подумать, что он отключился. От запаха тушеного зайца у него заурчало в животе.
        - Очень странно, - сказала Грейс. - Риск рассекречивания всегда был, но изнутри центра обработки. Как человек в твоем секторе мог знать что-то об отчистке?
        Он понял, что изображать обморок бесполезно, и открыл глаза. Ворона наблюдала за ним, и он вспомнил сову на подоконнике, маленького мальчика в постели и страх.
        - Я не уверен, что это она сделала.
        - Она?
        - Да. Это была… женщина.
        - Кассиопея.
        Он пристально посмотрел на Грейс, просто не смог удержаться:
        - Как ты…
        - За последние три дня я не раз слышала это имя.
        - Три дня?
        У него участился пульс. Надо спросить. Но как? Вопрос мог насторожить Грейс, а она и без того была подозрительна. Поэтому он подумал и сказал:
        - Полагаю, она могла сбежать.
        Грейс улыбнулась:
        - Ну, если ей это удалось, я не сомневаюсь, что мы ее найдем.
        Он медленно выдохнул. Грейс не было смысла врать. Если бы она нашла Кэсси, она бы ее убила и не стала бы скрывать от него эту информацию. С другой стороны, если Грейс не встретила Кэсси, это еще не значило, что та жива. Кэсси могла погибнуть.
        Грейс достала из своего рюкзака пузырек с мазью.
        - Это от ожогов, - объяснила она и осторожно откинула одеяло.
        Его голое тело охватил ледяной воздух. Ворона наклонила голову набок и наблюдала за тем, что происходит.
        Мазь была холодной. Руки Грейс - теплыми. Грейс вынесла его из огня. Он вызволил Кэсси из ледяного плена. Он прошагал с нею на руках через белое снежное море в старый фермерский дом, там снял с нее всю одежду и положил ее, замерзшую, в теплую воду. Руки Грейс, скользкие от мази, облегчали его страдания. Его пальцы вычищали густые обледеневшие волосы Кэсси. Он извлек пулю из ее колена, пока она лежала в розовой от собственной крови воде. Эта пуля предназначалась для ее сердца. Его пуля. После того как он вытащил девушку из теплой ванны и перевязал рану, он отнес ее в кровать своей сестры и, отводя глаза, надел на нее сестрин халат. Кэсси умерла бы, если бы узнала, что он видел ее голой.
        Грейс глядела только на него. Он смотрел на мишку Тедди на подушке. Он до подбородка укрыл одеялом Кэсси. Грейс укутала его.
        «Ты выживешь», - сказал он Кэсси, и его слова были скорее молитвой, чем обещанием.
        - Ты выживешь, - произнесла Грейс.
        «Ты должна жить», - попросил он Кэсси.
        - Я должен выжить, - прошептал он Грейс.
        Она вскинула голову и посмотрела на него, в точности как ворона на дереве и та сова на подоконнике.
        - Мы все должны выжить, - проговорила Грейс и медленно кивнула. - За этим мы сюда и отправились.
        Она подалась вперед и тихонько поцеловала его в щеку. Теплое дыхание, холодные губы и слабый запах дыма от костра. Ее губы скользнули с его щеки к губам. Он отвернулся.
        - Откуда ты узнал ее имя? - прошептала она ему на ухо. - Кассиопея. Как ты узнал Кассиопею?
        - Нашел ее стоянку. Была совсем одна. Вела дневник…
        - А, теперь понятно. И ты прочел о ее планах проникновения на базу.
        - Да.
        - Что ж, тогда это все объясняет. А она писала в своем дневнике, зачем ей понадобилась база?
        - Ее брат… Его забрали из лагеря беженцев в Райт-Паттерсоне… Ей удалось сбежать…
        - Поразительно. А потом она обошла нашу систему безопасности и уничтожила весь командный центр. Это даже не поразительно, а просто невероятно.
        Грейс взяла сковородку и выплеснула остатки еды в кусты, а потом встала. Она возвышалась над ним - белокурый колосс шести футов ростом. Ее щеки раскраснелись - может, от холода, может, от поцелуя.
        - Отдыхай, - сказала она. - Ты теперь более или менее готов к переходу. Вечером выдвигаемся.
        - Куда мы пойдем? - спросил Эван Уокер.
        - Ко мне на базу, - с улыбкой ответила она.



        17

        На закате Грейс потушила костер, закинула на плечо винтовку и рюкзак и подхватила с земли Эвана. Им предстояло одолеть шестнадцать миль до ее дома на окраине Эрбаны. Чтобы сократить время в пути, она решила идти по шоссе. На этой стадии игры риск был невелик: Грейс уже несколько недель не видела людей. Тех, кого она не убила, забрали в автобусы, или они попрятались, чтобы не замерзнуть до смерти. Это был переходный период. Еще год, может, два, от силы пять - и уже не надо будет выходить на охоту, потому что и дичи не останется.
        Температура воздуха опускалась вместе с солнцем. Северный ветер гнал по небу цвета индиго рваные облака, играл челкой Грейс и подкидывал воротник ее куртки. Появились первые звезды, взошла луна, она освещала серебристую ленту шоссе, которая петляла между черными пятнами мертвых полей, пустыми стоянками и скорлупками давно брошенных домов.
        Один раз Грейс сделала привал, чтобы попить и еще раз смазать ожоги Эвана.
        - Что-то в тебе изменилось, - задумчиво сказала она. - Только не могу понять, что именно.
        А сама в это время наносила мазь на тело Эвана.
        - Мое пробуждение не прошло гладко, - сказал он. - Ты знаешь об этом.
        Грейс тихо хмыкнула:
        - Ты слишком много думаешь, Эван, и не умеешь достойно проигрывать.
        Она снова завернула его в одеяло и провела длинными пальцами по его волосам. Потом заглянула ему в глаза и сказала:
        - Ты что-то недоговариваешь.
        Он промолчал.
        - Я чувствую это, - произнесла Грейс. - В ту первую ночь, когда я вытащила тебя из-под обломков… было что-то… - Она не могла подобрать слова. - В тебе будто появилась потайная комната, которой раньше не было.
        Эван слышал свой голос со стороны. Он звучал гулко, точно ветер в трубе.
        - Никаких тайн нет.
        Грейс рассмеялась:
        - Тебя точно не надо было загружать, Эван Уокер. Ты слишком им сочувствуешь, чтобы быть одним из них. - Она прижалась щекой к его затылку. - Наша охота окончена, Эван.



        18

        Базой Грейс был старый одноэтажный дом на Шестьдесят восьмом шоссе. Деревянное каркасное сооружение располагалось точно в центре сектора в шесть квадратных миль, который за ней закрепили. Грейс заколотила разбитые окна и починила входные двери, а обстановка осталась прежней. Семейные фотографии на стенах никуда не делись. То, что нельзя было унести в руках, разбитая мебель, выдвинутые полки и еще тысячи разных вещей, которые мародеры посчитали бесполезными, были разбросаны по всем комнатам. Грейс не стала мучить себя уборкой, ведь с наступлением весны, после того как «схлынет» Пятая волна, она все равно уйдет из этого дома.
        Грейс отнесла Эвана во вторую спальню в задней части дома. Это была детская. Ярко-голубые обои, раскиданные по полу игрушки, а под потолком - мобильная модель Солнечной системы. Грейс уложила его на одну из узких кроватей. На ее передней спинке какой-то ребенок нацарапал инициалы «К. М.».
        Кевин? Кайл?
        В маленькой комнате пахло чумой. Свет туда почти не проникал - Грейс и здесь заколотила разбитые окна, - но зрение у Эвана было острее, чем у обычных людей, так что он мог видеть темные пятна крови, которые были разбрызганы по ярко-голубым стенам, когда кто-то в этом доме бился в агонии.
        Грейс вышла из комнаты и вернулась через несколько минут с новым пузырьком мази и бинтами. Она быстро, как будто ее ждало срочное дело, обработала его раны. Они не обмолвились ни словом, пока она снова не укрыла его одеялом.
        - Тебе что-нибудь нужно? - спросила Грейс. - Хочешь поесть? Или в туалет?
        - Мне необходима одежда.
        Она покачала головой:
        - Плохая идея. На ожоги уйдет неделя. Две, может, три - на лодыжку.
        «У меня нет трех недель. Три дня - и то слишком долго».
        Он впервые подумал о том, что, возможно, ему придется нейтрализовать Грейс.
        Она коснулась его щеки:
        - Позови, если что-нибудь понадобится. Ногу не беспокой. Мне надо восполнить припасы, я тут гостей не ожидала.
        - Ты надолго?
        - На два часа, не дольше. Постарайся поспать.
        - Мне нужно оружие.
        - Эван, здесь на сотню миль вокруг - ни души. - Она улыбнулась. - А, поняла, ты волнуешься из-за диверсантов.
        Он кивнул:
        - Да, волнуюсь.
        Грейс вложила ему в руку пистолет:
        - Только меня не подстрели.
        Он сжал рукоятку оружия:
        - Не беспокойся.
        - Я опережу.
        Он снова кивнул:
        - И это будет правильно.
        Грейс задержалась в дверях:
        - После взрыва базы мы потеряли все дроны.
        - Я знаю.
        - То есть мы оба вне сетки. Если с кем-то из нас что-нибудь случится… или с любым из нас…
        - Разве сейчас это важно? Все почти кончено.
        Она задумчиво кивнула:
        - Как ты думаешь, мы будем по ним скучать?
        - По людям?
        Ему показалось, что она шутит. Никогда прежде он за ней такого не замечал, это было ей несвойственно.
        - Не по тем, снаружи. - Грейс махнула рукой на стены дома. - А по тем, которые вот тут. - И она положила ладонь на грудь.
        - Ты не можешь скучать по тому, чего не помнишь, - заметил он.
        - О, я думаю, у меня останутся воспоминания, - сказала Грейс. - Она была счастливой маленькой девочкой.
        - Ну, тогда скучать будет не о чем.
        Грейс скрестила руки на груди. Она собиралась уходить, а теперь почему-то медлила. В чем дело?
        - Я не все сохраню, - проговорила она, имея в виду воспоминания. - Только хорошие.
        - Это меня и беспокоило с самого начала. Чем дольше мы притворялись людьми, тем больше походили на них.
        Она очень долго молчала и удивленно смотрела на него. Ему стало не по себе.
        - Кто притворялся людьми? - спросила она.



        19

        Эван подождал, пока не стихнут ее шаги. Ветер свистел в щелях между листами фанеры и рамами окон. Больше ничего слышно не было. Его слух, как и зрение, отличался исключительной остротой. Если бы Грейс сидела на крыльце и расчесывала волосы, он бы это услышал.
        Сначала - пистолет. Эван вытащил обойму. Как он и подозревал, патронов в ней не было. Он сразу заметил, что пистолет слишком легкий. Изначально перед Эваном и ему подобными стояла задача не убивать выживших, а сеять среди них недоверие и вести их, точно скот на бойню, в такие места, как Райт-Паттерсон. Что случится, когда сеятели станут жнецами? Что посеешь, то и пожнешь. Эван с трудом сдержал истерический смех.
        Он набрал в грудь побольше воздуха. То, что он собирался сделать, должно было причинить реальную боль. Эван сел. Комната закружилась перед ним. Он закрыл глаза. Нет. Так только хуже. Он открыл глаза и запретил себе ложиться обратно. Его тело росло и крепло для пробуждения. В этом была тайна сна про сову. Этот секрет охраняла защитная память, она не давала ему видеть, а значит, и запоминать. Ночью, пока он, Грейс и тысячи подобных им детей спали, им даровали способности. Сей дар они должны были использовать в будущем. Благодаря этому их тела превратились в великолепно отлаженное оружие. Дело в том, что разработчики вторжения понимали одну простую и в то же время парадоксальную истину: разум следует за телом.
        Надел? кого-либо силой богов, и он станет безразличным, как бог.
        Боль утихла. Головокружение ослабло. Эван свесил ноги с кровати. Надо было проверить состояние лодыжки. Вот что главное. Все остальные повреждения были серьезными, но не имели такого значения. Он осторожно надавил на пятку, и острая боль, подобно молнии, пронзила всю ногу. Эван повалился на спину, хватая ртом воздух. Наверху пыльные планеты застыли на орбитах вокруг помятого Солнца.
        Он сел и подождал, пока не прояснится в голове. Ему не надо было искать способ избавиться от боли. Он должен был найти путь сквозь нее.
        Опираясь спиной о кровать, Эван постепенно сполз на пол. Потом дал себе передышку. Не было смысла торопиться. Если бы Грейс вдруг вернулась, он мог бы сказать ей, что упал с кровати. Медленно, дюйм за дюймом, он продвигался вперед по ковру, пока не оказался в лежачем положении. У него перед глазами пролетали раскаленные добела метеоры, а за ними повисла модель Солнечной системы. В комнате было холодно, но он весь покрылся потом. Ему не хватало дыхания. Сердце бешено колотилось в груди. Кожа горела, как в огне. Он сконцентрировал внимание на подвесной модели, на блекло-голубой Земле и пыльно-красном Марсе. Боль накатывала волнами, он словно плавал в море боли.
        Перекладины под кроватью были приколочены гвоздями и придавлены весом тяжелого каркаса и матраса, но это его не остановило. Эван протиснулся в эту узкую щель. Под ним хрустели высохшие тела мертвых насекомых, еще там валялись перевернутая игрушечная машинка и пластмассовая фигурка с перепутанными руками и ногами - она принадлежала той эпохе, когда мечты детей населяли герои. Тремя резкими ударами пясти Эван выбил доску, потом выполз наружу и занялся вторым концом перекладины. Пыль попала ему в рот, он закашлялся, цунами боли прокатилось по его груди вниз и свернулось анакондой в желудке.
        Десять минут спустя он снова разглядывал модель Солнечной системы. Его беспокоило, что Грейс может вернуться и увидеть, как он лежит без сознания на полу и прижимает к груди шестифутовую перекладину из каркаса кровати. Это было бы несколько сложнее объяснить.
        Мир кружился, а планеты оставались неподвижными.
        «Потайная комната…»
        Он переступил порог этой комнаты, где простое обещание отпирает тысячу засовов.
        «Я найду тебя».
        Это обещание, как и все другие, породило свою мораль. И чтобы сдержать его, он был готов пересечь море крови.
        Мир ослабил хватку. Планеты сковывали.



        20

        К тому времени, когда вернулась Грейс, уже наступила ночь. О ее приходе возвестил свет, зажегшийся в коридоре. Она поставила лампу на прикроватный столик, и длинные тени упали на ее лицо. Было очень холодно, но Эван не стал протестовать, когда она откинула одеяла, сняла повязки и начала смазывать его раны.
        - Ты скучал по мне, Эван? - промурлыкала Грейс. - Сколько нам тогда было? Пятнадцать?
        - Шестнадцать, - ответил он.
        - Хм. Ты спрашивал меня: боюсь ли я будущего? Помнишь?
        - Помню.
        - Такой… человеческий вопрос.
        Одной рукой она массировала его тело, а второй расстегивала свою рубашку.
        - Не более, чем другой, который я тоже задавал.
        Она с интересом наклонила голову набок. Волосы упали ей на плечо. Лицо Грейс было в тени, а ее рубашка, как занавес, открыла ее тело.
        - Какой именно? - шепотом спросила она.
        - Если бы ты не была так долго и так невыразимо одинока.
        Ее холодные пальцы. Жар его обожженного тела.
        - У тебя так часто бьется сердце, - выдохнула она.
        Грейс встала. Эван закрыл глаза.
        «Ради данного обещания».
        Отступив за границу круга света, Грейс спустила трусики и переступила через них. Он не смотрел.
        - Не так уж и одинока, - сказала Грейс, ее дыхание ласкало его ухо. - Не самая плохая компенсация за пребывание в этих телах.
        «Ради данного обещания».
        Кэсси была тем островом, к которому он стремился через море крови.
        - Не так уж и одинока, Эван, - повторила Грейс.
        Она прикасалась пальцами к его губам, тихо целовала его шею.
        У него не было выбора. Данное обещание не оставляло ему иного выхода. Грейс никогда его не отпустит. Она не колеблясь убьет его, если он попытается уйти. И невозможно убежать или спрятаться от нее.
        «Нет выбора».
        Эван открыл глаза, протянул правую руку и пробежал пальцами по ее волосам. Его левая рука скользнула под подушку. Он видел, как поблескивает в свете лампы повисшее на проволоке у них над головами одинокое солнце. А ведь Грейс могла заметить, что планеты исчезли. Эван ожидал, что она спросит, зачем ему потребовалось их убрать. Однако ему нужны были совсем не планеты.
        Ему понадобилась проволока.
        Но Грейс ничего не заметила. Ее мысли были заняты другим.
        - Прикоснись ко мне, Эван, - прошептала она.
        Он с усилием повернулся на правый бок и двинул ей в челюсть левой рукой. Грейс отшатнулась назад, а он слез с кровати и ударил ее плечом в низ живота. Она вцепилась ногтями в его обожженную спину. Комната на секунду погрузилась во мрак, но ему не обязательно было видеть Грейс, чтобы совершить задуманное.
        Может, она успела увидеть у него в руке самодельную удавку из сломанной деревяшки и проволоки или ей случайно удалось зажать смертоносную нить в кулаке как раз в тот момент, когда он начал ее затягивать. Эван подсек свою жертву здоровой ногой и отправил на пол, а сам рухнул следом, уперев колено ей в позвоночник.
        «Нет выбора».
        Эван собрал каждый грамм подаренной силы и закручивал проволоку, пока она не разрезала ладонь Грейс и не впилась в кость.
        Она пыталась сбросить его с себя. Он поднял правое колено и придавил им голову Грейс. Сильнее. Еще сильнее. Он чуял запах крови. Своей. Ее.
        У него перед глазами все пошло кругом.
        Он тонул в крови, ее и собственной. Эван Уокер замер.



        21

        Когда с этим было покончено, Эван дополз до кровати и достал сломанную перекладину. Для костыля она оказалась длинновата, приходилось ставить ее под неудобным углом, но без подпорки ему было не обойтись. Он доковылял до второй спальни и нашел там мужскую одежду: джинсы, фланелевую клетчатую рубашку, свитер ручной вязки и кожаную куртку. Сзади на ней красовался герб команды по боулингу, в которой играл хозяин, - «Эрбана пинхедс». Ткань царапала и натирала его обожженную кожу, каждое движение отдавалось новой болью. После спальни Эван похромал в гостиную, взял рюкзак Грейс и ее винтовку и закинул это все на плечо.
        Спустя несколько часов на Шестьдесят восьмом шоссе Эван набрел на восемь сваленных в кучу искореженных машин. Устроив в этом «гнезде» привал, он решил проверить содержимое рюкзака и обнаружил там дюжину пластиковых пакетиков. Все они были помечены черным маркером, и в каждом лежала аккуратно отстриженная прядь человеческих волос. Сначала Эван никак не мог понять, что все это значит. Чьи это волосы? И зачем на каждом пакетике педантично проставлена дата? А потом до него дошло: это были трофеи Грейс, она коллекционировала волосы своих жертв.
        «Разум следует за телом».
        Он соорудил из двух кусков металла шину для лодыжки и обмотал ее остатками бинта. Потом сделал несколько глотков воды. Его неудержимо клонило в сон, но он не собирался спать до тех пор, пока не выполнит свое обещание.
        «Я ведь всегда тебя нахожу».
        Передняя фара машины рядом с ним разлетелась на тысячи мелких осколков стекла и пластика. Он нырнул под ближайшее авто и подтащил к себе винтовку.
        Грейс. Это наверняка была Грейс. Она осталась жива.
        Он слишком быстро ушел. Допустил чересчур много небрежностей, излишне на себя понадеялся. И вот теперь он попал в ловушку, и ему негде было укрыться. В этот момент Эван понял, что обещания могут быть исполнены по-разному. Он нашел Кэсси, оказавшись на ее месте.
        Раненный, загнанный под машину, не способный бежать или подняться, он был отдан на милость невидимого безжалостного охотника, глушителя, который был создан, чтобы выслеживать людей.



        22

        Он встретил, вернее, нашел Грейс на ярмарке в округе Гамильтон. В то лето им обоим исполнилось по шестнадцать. Эван вместе со своей младшей сестрой стоял возле шатра, где показывали экзотических животных. Вэл с самого утра, как только они приехали на ярмарку, требовала, чтобы ее отвели посмотреть на тигра. Это было в августе. Очередь выстроилась длинная. Вэл устала, взмокла от пота и капризничала. Эван пытался ее чем-нибудь отвлечь. Ему не нравилось зрелище. Когда он заглядывал в глаза зверей, сидящих в клетке, их ответный взгляд смущал его.
        В первый раз он увидел Грейс, когда она, с долькой арбуза в руке, околачивалась возле трейлера, с которого продавали фаннел-кейки.[6 - Фаннел-кейк - популярный в США десерт, похожий на хворост.] У нее были длинные светлые волосы и голубые, как лед, глаза, от нее веяло прямо-таки арктическим холодом. Блестящие от арбузного сока губы кривились в циничной усмешке. Она заметила интерес Эвана, но он быстро повернулся к малышке Вэл.
        Сестре предстояло умереть через два года. Эту информацию он носил в себе, она была заперта в одной из его «потайных комнат». Иногда было очень трудно стряхнуть наваждение… Ведь он знал, что видит лица тех, кто скоро станет трупом. Его мир был населен живыми призраками.
        - Что? - спросила Вэл.
        Эван покачал головой: «Ничего». Он сделал глубокий вдох и снова взглянул в сторону трейлера. Высокая светловолосая девушка исчезла.
        В шатре за стальной сеткой тяжело дышал от жары белый тигр. Перед ним толкались маленькие дети, над ними щелкали камеры и смартфоны. Зверь оставался царственно безразличным к всеобщему вниманию.
        - Это прекрасно, - сказал приглушенный голос над ухом Эвана.
        Он не обернулся. Он и без того понял, что это произнесла девушка с длинными белыми волосами и блестящими от арбузного сока губами. В шатре было полно зрителей, ее голая рука касалась его локтя.
        - И печально, - отозвался Эван.
        - Нет, - не согласилась Грейс. - Он мог бы в две секунды прорваться через эту сетку и разодрать ребенка в клочья. Это его выбор - быть здесь. Вот что прекрасно.
        Эван посмотрел на нее. Вблизи ее глаза поражали еще больше. Грейс заглянула ему в лицо, и у него чуть не подкосились колени. В это мгновение он понял, что за сущность скрывается в ее теле.
        - Нам надо поговорить, - шепнула она.



        23

        С наступлением сумерек на чертовом колесе зажглись огни, музыка заиграла громче, аллея аттракционов заполнилась людьми. Многие были в шортах из обрезанных джинсов и шлепанцах и распространяли кокосовый запах солнцезащитного крема. Важно расхаживали пузатые мужчины в бейсболках «Джон Дир», их толстые бумажники, прикрепленные к поясной петле, оттопыривали задний карман. Эван передал Вэл матери и пошел к чертову колесу - ждать светловолосую незнакомку. Она появилась из толпы, с мягкой игрушкой в руках. Это был белый бенгальский тигр, его пластмассовые ярко-голубые глаза были чуть темнее, чем у девушки.
        - Меня зовут Эван.
        - А я Грейс.
        Они смотрели, как огромное колесо медленно вращается на фоне фиолетового неба.
        - Как ты думаешь, мы будем по этому скучать, когда все исчезнет? - спросил он.
        - Я - нет. - Она поморщила нос. - От них жутко пахнет. Я так и не смогла привыкнуть.
        - Ты первая, кого я встретил, с тех пор как…
        Она кивнула:
        - Да, я тоже. Считаешь, это случайность?
        - Нет.
        - Я не собиралась сегодня сюда приходить. Но утром, когда проснулась, услышала тихий-тихий голосок. Он сказал: «Иди». А ты слышал такой голос?
        Он кивнул:
        - Да.
        - Это хорошо. Три года думала: не сумасшедшая ли я?
        По тону Грейс было ясно, что она почувствовала облегчение.
        - Ты не сумасшедшая.
        - А тебе так не казалось?
        - Больше не кажется.
        Грейс игриво улыбнулась:
        - Не желаешь прогуляться?
        Они побродили по пустым выставочным площадкам и сели на скамью на открытой трибуне. Появились первые звезды. Стояла теплая и влажная ночь. На Грейс были шорты и белая блузка без рукавов, с кружевным воротничком. Сидя рядом с ней, Эван чувствовал запах лакрицы.
        - Вон оно, - сказал он и кивнул в сторону пустого загона с усыпанным опилками полом и кучками навоза.
        - Что?
        - Будущее.
        Грейс рассмеялась, как будто он удачно пошутил.
        - Этот мир кончается. Один мир кончается, другой начинается. Так всегда было, - произнесла она.
        - Тебе никогда не бывает страшно, когда ты думаешь о том, что будет? Вообще никогда?
        - Никогда.
        Грейс обняла сидящего у нее на коленях белого тигра. Казалось, ее глаза отражают цвет того, на что она смотрит. В тот момент она запрокинула голову к ночному небу - и ее глаза были непроглядно-черными.
        Несколько минут они говорили на родном языке, но это было непросто, и они быстро перестали. Слишком много труднопроизносимых слов. Эван заметил, что Грейс после этого стала гораздо мягче, и понял, что пугало ее не будущее, а прошлое. Она боялась, что сущность в ее теле - вымысел, плод больного воображения. Встреча с Эваном подтвердила факт ее существования.
        - Ты не одна, - сказал ей Эван.
        Он опустил голову и понял, что сжимает ее пальцы. Одну руку она отдала ему, а второй обнимала тигра.
        - Это было самым трудным, - согласилась она. - Порой возникало чувство, будто ты одна-единственная во всей Вселенной. Что все заключено вот тут, - она прикоснулась к своей груди, - и больше нигде этого нет.
        Год спустя он прочитает что-то очень похожее на эти слова в дневнике другой шестнадцатилетней девушки, той, которую он нашел и потерял, потом снова нашел и снова потерял.
        «Иногда мне кажется, что я последний человек на Земле».



        24

        Над головой - ходовая часть машины. Щека прижата к холодному асфальту. В руке - винтовка, от которой никакого толку. Он попал в ловушку.
        У Грейс было несколько вариантов. У него - два.
        Нет. Если еще оставалась надежда выполнить данное обещание, то у него был только один выход.
        Выбор Кэсси.
        Она тоже дала обещание. Невыполнимое, граничащее с самоубийством обещание. Она дала его тому, кто все еще был важен для нее, тому, кто был для нее дороже жизни. В тот день она встала под прицелом невидимого охотника. Она поступила так потому, что ее смерть ничего не значила по сравнению с нарушением слова. Если еще оставалась надежда, она была в этих отчаянных клятвах любящих сердец.
        Эван прополз под передним бампером на открытое пространство, а потом поднялся во весь рост, как Кэсси Салливан.
        Он напрягся в ожидании выстрела. Когда Кэсси в тот солнечный осенний день встала, ее глушитель убежал. Эван не думал, что Грейс отступит. Она должна была закончить начатое.
        Но стояла тишина. Несущая смерть пуля не связала его с Грейс серебряной пуповиной. Эван знал, что она там. Он был уверен, что она видит, как он стоит, скособочившись, перед машиной. И он понимал, что невозможно убежать от прошлого и нельзя увернуться от последствий. Теперь страх, неуверенность и боль Кэсси принадлежали ему.
        Над головой - звезды, впереди - залитое звездным светом шоссе. Жесткая хватка морозного воздуха и запах мази, которой обрабатывала его ожоги Грейс.
        «У тебя так часто бьется сердце».
        «Она не собирается убивать тебя, - сказал он себе. - У нее другая задача. Если бы это было ее целью, она бы тогда не промахнулась».
        Грейс в него не выстрелила, и причина могла быть только одна: она собиралась идти за ним. Он являлся для нее загадкой, а преследование было способом ее разгадать. Он думал, что ускользнул из ловушки, а на самом деле попал в волчью яму. Теперь исполнение данного обещания превращалось в акт предательства.
        Эван не мог обойти Грейс в скорости - мешала поврежденная лодыжка. Он не сумел бы ее переубедить, поскольку мотивы собственных поступков оставались для него не вполне ясными. Можно пересидеть Грейс - не трогаться с места и ничего не предпринимать… Но тогда появится риск, что Кэсси найдут солдаты Пятой волны или она уйдет из отеля до того, как закончится эта патовая ситуация с Грейс. Вступить в противоборство? Он уже однажды проиграл, и все говорило о том, что ему не повезет и в этот раз. Эван был слишком слаб, и его серьезные повреждения требовали времени на восстановление. Но как раз времени у него и не было.
        Эван облокотился на капот и посмотрел на усыпанное звездами небо. Ни городское электричество, ни примеси в воздухе больше не мешали видеть его таким, какое оно есть, и звезды были теми же, что освещали мир еще до появления людей. Миллиарды лет небесные светила оставались неизменными. Что для них время?
        - Поденка, - прошептал Эван. - Поденка.
        Он закинул винтовку на плечо, пробрался между разбитыми машинами обратно к брошенному рюкзаку и пристроил его за спиной. Потом зажал самодельный костыль под мышкой. Идти он мог очень медленно, каждый шаг отдавался болью, но он должен был поставить Грейс перед выбором: либо отпустить его, либо пойти за ним. Если бы Грейс стала преследовать его, она бы вышла за пределы вверенной ей территории, что грозило серьезным отставанием в скрупулезно расписанном графике. Ему надо было идти на север, к отелю… Там находилась и ближайшая база. Именно на север бежал враг, чтобы окопаться и переждать до весны, когда можно будет броситься в последнюю решающую атаку.
        Вот на что был расчет. С самого начала все надежды возлагались на плечи маленьких солдат Пятой волны, которым промыли мозги.



        25

        В тот вечер, когда они встретились, Эван и Грейс прогуливались по центральной ярмарочной аллее. Свет фонарей разогнал темноту. Они петляли в толпе мимо аттракционов, где люди набрасывали кольца на разные фигурки, метали стр?лки в надувные шары и пытались попасть мячом в баскетбольное кольцо с трехметровой отметки. Из установленных на фонарях динамиков гремела музыка, а внизу фоном журчали разговоры людей. Потоки пешеходов, подобно речным водам, то становились похожи на водоворот, то замедлялись, то ускорялись.
        Высокие и стройные, молодые люди выделялись из толпы и привлекали к себе внимание. Эвану было от этого некомфортно. Ему никогда не нравилось бывать в людных местах, он предпочитал уединение в лесу или в полях на ферме родителей. Потом, когда пришло время отчистки, это качество очень ему пригодилось.
        Время. Звезды у них над головами двигались по своим орбитам, как огни на чертовом колесе над ярмарочной площадью. Конечно, светила перемещались слишком медленно, чтобы люди заметили, как стр?лки Вселенной отсчитывают обратный ход. Завод часов подходил к концу, и лица гуляющих людей были значками на воображаемом циферблате. Но это не относилось к Эвану и Грейс. Побежденные и непобедимые, они присутствовали здесь, хотя их не существовало физически. Последняя звезда могла погаснуть, сама Вселенная могла исчезнуть, но они бы все продолжали и продолжали жить.
        - О чем ты думаешь? - спросила Грейс.
        - «Не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть».[7 - Искаженная цитата из Ветхого Завета (Быт. 6: 3).]
        - Что? - с улыбкой переспросила она.
        - Это из Библии.
        Грейс перехватила белого тигра поудобнее и взяла Эвана за руку:
        - Не будь таким мрачным. Чудесная ночь, жаль, что мы уже не увидим друг друга, пока все это не кончится. Твоя проблема в том, что ты не умеешь жить настоящим.
        Грейс увлекла его в тень между двумя ярмарочными шатрами. Там она поцеловала его и прижалась к нему всем телом. И в тот момент что-то внутри Эвана открылось. Она вошла в его душу, и жуткое одиночество, которое не отпускало его со времени пробуждения, отступило.
        Грейс отстранилась. Щеки у нее раскраснелись, в глазах полыхал голубой огонь.
        - Иногда я думаю об этом. О первом убийстве. О том, как это будет.
        Он кивнул:
        - Я тоже об этом думаю. Хотя меня больше волнует последнее.



        26

        Эван решил срезать путь и сошел с трассы. Он шагал через поля по узким сельским тропинкам, ориентировался, как в стародавние времена, по Полярной звезде и только изредка останавливался, чтобы набрать воды в каком-нибудь ледяном ручье. Раны вынуждали его часто отдыхать, и каждый раз он видел Грейс. Она и не собиралась прятаться. Грейс хотела, чтобы он знал: она идет следом неотступно. Просто держит дистанцию, чтобы оставаться вне досягаемости для его пули. К рассвету он вышел на Шестьдесят восьмое шоссе. Это была главная трасса, связывающая Хубер-Хейтс и Эрбану. В небольшой рощице у дороги он собрал хворост для костра. У него дрожали руки. Его лихорадило. Он опасался, что в ожоги попала инфекция. Организм Эвана отличался удивительной силой, но даже усовершенствованное тело можно довести до поворотного момента, когда возврата уже не будет. Колено у него распухло и стало в два раза больше здорового, кожа горела, раны пульсировали в унисон с ударами сердца. Он решил сделать привал на день-два, постоянно поддерживая огонь.
        Его костер должен был стать маяком и заманить врагов в ловушку. Если, конечно, они прочесывали здешние места. И поддались бы на провокацию.
        Перед ним - дорога, за спиной - лес. Он решил остаться на открытой местности. Тогда Грейс пряталась бы за деревьями, ожидая, когда он продолжит движение. Она покинула территорию, к которой была приписана, и теперь для нее не было дороги назад.
        Эван грелся у огня. У Грейс костра не было. У него - свет и тепло. У нее - темнота и холод. Эван скинул куртку, стянул свитер и снял рубашку. Ожоги успели покрыться коркой и начали немилосердно чесаться.
        Чтобы отвлечься, он выстрогал из ветки, которую подобрал в лесу, новый костыль.
        Ему было интересно: рискнет ли Грейс поспать? Она понимала, что с каждым часом силы возвращаются к нему и уменьшаются ее шансы на успех.
        Эван видел ее на вторые сутки в полдень, когда собирал хворост для костра. Тень среди теней. Меж деревьев на расстоянии пятидесяти футов замаячила фигура с мощной снайперской винтовкой. На руке и на шее - окровавленные бинты. Когда ее голос зазвучал в морозном воздухе, казалось, что он уходит в бесконечность.
        - Почему ты не добил меня, Эван?
        Он не стал отвечать и продолжал свое занятие. Но потом все-таки сказал:
        - Я думал, что добил.
        - Нет. Ты не мог так подумать.
        - Может, мне надоело убивать.
        - Как это?
        Эван покачал головой:
        - Ты не поймешь.
        - Кто такая Кассиопея?
        Эван выпрямился в полный рост. Среди деревьев под свинцовыми тучами свет был слабый, но он все равно смог увидеть ее циничную улыбку и бледно-голубой огонь глаз.
        - Та, которая встала, когда любой на ее месте не посмел бы подняться, - ответил Эван. - Та, о которой я не переставал думать, даже когда еще не знал ее. Она - последняя, Грейс. Последний человек на Земле.
        Грейс долго молчала. Он не двигался с места. Она тоже не шевелилась.
        - Ты влюбился в человека, - наконец произнесла она с удивлением, а потом убежденно добавила: - Это невозможно.
        - То же самое мы думали о бессмертии.
        - Это все равно что один из нас влюбился бы в морской огурец. - Теперь она улыбалась. - Ты ненормальный. Ты сошел с ума.
        - Да.
        Эван повернулся к ней спиной, наплевав на то, что она может в него выстрелить. В конце концов он был сумасшедшим, а безумие - это тоже оружие.
        - Чушь! - крикнула Грейс ему вслед. - Почему ты не скажешь мне, что на самом деле происходит?
        Эван остановился. Хворост посыпался на промерзшую землю. Он повернул голову, но полностью поворачиваться не стал.
        - Грейс, в укрытие, - тихо сказал он.
        Палец Грейс дрогнул на спусковом крючке. Глаз обычного человека этого бы не различил. Но Эван заметил ее колебание.
        - Или что? - с вызовом спросила она. - Ты снова нападешь на меня?
        Эван покачал головой:
        - Я не собираюсь на тебя нападать, Грейс. А вот их стоит поберечься.
        Грейс вскинула голову, напомнив ему ту птицу на дереве, когда он очнулся у костра на стоянке.
        - Они здесь, - сказал Эван.
        Первая пуля угодила Грейс в бедро. Она пошатнулась, но не упала. Следующая попала в левое плечо, и винтовка выскользнула у нее из руки. Третья пуля - скорее всего, ее выпустил второй стрелок - врезалась в ствол дерева, всего в нескольких миллиметрах от головы Эвана.
        Грейс упала на землю.
        Эван побежал.



        27

        Побежал - это явное преувеличение. Скорее, это были отчаянные скачки. Эван прыгал, стараясь переносить б?льшую часть своего веса на здоровую ногу. Каждый раз, когда пятка сломанной ноги касалась земли, у него перед глазами вспыхивали фейерверки ярких огней. Пробегая мимо тлеющего костра, Эван на ходу подхватил лежащую на снегу винтовку. Он не собирался оборонять свою территорию. Костер Эван поддерживал в течение двух дней, чтобы он послужил маяком. Сигналом «Мы здесь!» Грейс должна была отвлечь противника на себя. На них вышел патруль из двух рекрутов, а может, их было и больше. Эван надеялся на последнее. Так они смогут на некоторое время задержать Грейс.
        Сколько еще? Десять миль? Двадцать? Эван не смог бы бежать постоянно с одной скоростью, но, пока он двигался, у него был шанс на рассвете следующего дня выйти к отелю.
        Он слышал стрельбу у себя за спиной. Спорадический треск, отрывистые выстрелы. Значит, Грейс действует методично. У солдат должны быть окуляры, это уравняет шансы. Но ненадолго.
        Он даже не думал прятаться, шел прямо по шоссе, придерживаясь центра дороги. Одинокая фигура под свинцовым небом. Стая ворон (не меньше тысячи) кружила у него над головой и направлялась на север. Эван стонал, но продолжал идти: каждый шаг - урок, каждый толчок от земли - напоминание. У него подскочила температура, легкие были как в огне, сердце бешено колотилось в груди. От трения ткани полопалась тонкая корочка на ожогах, и скоро намокшая рубашка прилипла к спине, кровь пропитала джинсы.
        Эван понимал, что загоняет себя. Система, которая поддерживала его сверхчеловеческие способности, могла в итоге обрушиться.
        Он свалился на закате солнца. Падение было замедленным: сначала он ударился плечом об асфальт, потом скатился на край дороги и распластался на спине, раскинув руки в стороны. Он ничего не чувствовал ниже пояса, его колотило, и дрожь не унималась. Ему было жарко даже на морозе. Темнота накрывала землю, а Эван Уокер падал в черную яму, в залитую яркими лучами потайную комнату, и источником этого света было лицо Кэсси. Он не мог найти этому объяснения. Как ее лицо могло освещать темное место внутри?
        «Ты ненормальный. Ты сошел с ума».
        Он тоже так подумал. Он боролся за ее жизнь, а сам каждый вечер уходил, чтобы убивать других. Как кто-то может жить, когда весь мир погибнет? Она освещала мрак, ее жизнь - источник света, последняя звезда в умирающей Вселенной.
        «Я и есть человечество», - написала она в своем дневнике.
        Эгоистичная, упрямая, сентиментальная, незрелая, тщеславная.
        «Я и есть человечество».
        Циничная, наивная, добрая, жестокая, мягкая, как пух, и твердая, словно вольфрамовая сталь.
        Он должен был подняться. Если не поднимется, свет погаснет. Непроницаемая тьма накроет мир. Но сама атмосфера с энергией в квадриллион единиц прижимала его к земле.
        Система рухнула. Внеземная технология, которая была задействована в тринадцатилетнем человеческом организме, исчерпала свои лимиты. Теперь ему неоткуда было ждать поддержки, и ничто не могло его защитить. Его обожженное тело с переломанными костями ничем не отличалось от других тел - тех, что еще недавно были его жертвами. Хрупкий. Слабый. Уязвимый. Одинокий.
        Теперь он не просто один из них, он полностью принадлежит к их роду. Он абсолютно изменился. Он стал человеком до мозга костей.
        Эван перекатился на бок. Спину свела судорога. Кровь заполнила рот. Он сплюнул.
        Дальше - на живот. Потом - на карачки. Руки у него дрожали и грозили в любой момент подогнуться. Эгоистичный, упрямый, сентиментальный, незрелый, тщеславный.
        «Я и есть человечество».
        Циничный, наивный, добрый, жестокий, мягкий, как пух, и твердый, словно вольфрамовая сталь.
        «Я и есть человечество».
        Он полз на карачках.
        «Я и есть человечество».
        Распластался на земле.
        «Я и есть человечество».
        Поднялся.



        28

        Целую вечность спустя Эван наблюдал из своего укрытия под эстакадой за тем, как девушка с черными волосами на спринтерской скорости перебегала через парковку возле отеля. Она взлетела по насыпи, пробежала пару сотен ярдов по Шестьдесят восьмому шоссе, остановилась рядом с внедорожником и оглянулась. Эван проследил за ее взглядом до окна на втором этаже. Там на мгновение мелькнула чья-то тень и тут же пропала.
        «Поденка».
        Девушка с черными волосами исчезла в лесу у шоссе. Почему она ушла из отеля и куда направлялась, было непонятно. Возможно, группа решила разделиться - это несколько повышало шансы уцелеть. Или у бегуньи иная задача - разведать, где есть место, чтобы переждать холод?. При любых раскладах Эван понимал, что нашел место назначенной встречи.
        Девушка с черными волосами покинула укрытие одна. Значит, там оставались еще как минимум четверо, которые держали окна под наблюдением. Правда, Эван не знал, выжил ли кто-нибудь из них после взрыва. Он даже не был уверен в том, что тень, которую он видел, - это Кэсси.
        Но все это не имело никакого значения. Он дал обещание. И должен двигаться дальше.
        Это нельзя было сделать в открытую. Ситуацию осложняло множество неизвестных. Что, если в отеле находятся солдаты Пятой волны, которые сбежали, когда база взлетела на воздух? Как те, которых он оставил на «попечение» Грейс? В этом случае он и дюжины шагов пройти не успеет - его подстрелят. Да и ребята из отделения Кэсси могут взять его на мушку и уничтожить прежде, чем поймут, кто он такой. При данном варианте шансов на выживание также не прибавлялось.
        За попыткой войти в отель следовал еще один набор рисков. Эван не знал, сколько их там. Он не был уверен, что справится с двумя вооруженными детьми на адреналине, которые держат палец на спусковом крючке и готовы с радостью открыть огонь по всему, что движется. Не говоря уже о том, что их там могло быть четверо. А система, которая подпитывала его организм, приказала долго жить.
        «Я человек», - сказал он Кэсси.
        Теперь он был человеком в полном смысле слова.
        Эван все еще взвешивал свои возможности, когда на парковке появилась маленькая фигурка. Ребенок из Пятой волны. Не Сэм. Того экипировали иначе - ему выдали белый комбинезон малолетних, которых недавно подвергли обработке. Этой же малышке, по прикидкам Эвана, было лет шесть или семь. Она побежала по тому же маршруту, что и девушка с черными волосами. Остановилась у внедорожника и тоже оглянулась на отель. На сей раз Эван не заметил никакого движения возле окна на втором этаже. Кто бы там ни стоял, он уже ушел.
        Итого - двое. Они покидали отель по одному? Тактически в этом был определенный смысл. Оставалось решить: ждать, когда выйдет Кэсси, или рискнуть пробраться в отель?
        Звезды над головой двигались по своим орбитам и вели обратный отсчет времени.
        Эван начал подниматься, но тут же прижался к земле. В дверях появился кто-то еще. Этот был крупнее предыдущей беглянки. Толстяк с большой головой. В руках - автоматическая винтовка. Теперь - трое. Среди них Эван не увидел ни Сэма, ни Кэсси, ни парня из ее школы. Как там его звали? Кен? С каждым уходящим из отеля увеличивалась вероятность того, что в этой группе Кэсси нет. Надо ли вообще пытаться туда проникнуть?
        Инстинкт сказал Эвану «да». Ни ответов, ни оружия, да и сил практически не было. Инстинкт - это все, что у него оставалось.
        И он пошел.



        29

        Уже более пяти лет Эван полагался на дарованные ему способности, благодаря которым он превосходил людей практически по всем показателям. Слух. Зрение. Рефлексы. Быстрота реакции. Физическая сила. Эти дары испортили его. Он забыл, каково это - ощущать себя обычным человеком.
        И вот теперь Эван проходил интенсивный краткий курс.
        На первый этаж отеля он пробрался через выбитое окно. Хромая, прошел к двери и прижал к ней ухо, но ничего, кроме биения собственного сердца, не услышал. Тогда он медленно открыл дверь и проскользнул в коридор. Там было темно. Эван стоял без движения, насторожившись и тщетно ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Дальше по коридору в лобби. Его дыхание замерзало в холодном воздухе. Не доносилось ни звука. Очевидно, внизу никого не было. Эван знал, что кто-то стоит в небольшом холле у окна на втором этаже. Он мельком увидел фигуру этого человека, пока подбирался к отелю.
        Лестница. Два пролета. К тому времени, когда он поднялся на вторую площадку, у него от боли кружилась голова. Он не мог отдышаться. Во рту чувствовался вкус крови. Света не было. Эвана накрыла кромешная тьма.
        Если по ту сторону двери кто-то находился, у него в распоряжении были считаные секунды. Если там был не один человек, то время уже не имело значения - ему конец. Инстинкт подсказывал, что надо ждать.
        Эван пошел.
        В небольшом коридоре за дверью стоял маленький мальчишка с неправдоподобно большими ушами. Он успел только открыть рот от удивления. Эван провел удушающий захват и, надавив рукой на сонную артерию мальчишки, перекрыл доступ кислорода к его мозгу. Пока Эван тащил пацана в темень лестничной площадки, тот еще извивался, но недолго, он обмяк до того, как щелкнула, закрываясь, дверь.
        Эван выждал несколько секунд. В коридоре никто не появился. Его вылазка была быстрой и относительно тихой. Другие - если в отеле вообще был кто-то еще - не должны были сразу заметить исчезновение часового. Эван оттащил мальчишку на первый этаж и пристроил его между лестницей и стенкой. Поднялся обратно. Приоткрыл дверь на этаж. Где-то в середине коридора раздался скрип дверных петель, и возникли две темные фигуры. Эван наблюдал за тем, как они прошли в другой номер. Через пару секунд они снова нарисовались, а затем скрылись в следующем.
        Они проверяли помещения. После номеров на очереди лестница. Или лифт. Он совсем забыл про него. Что они решат? Спустятся в шахту и начнут осматривать лестницу с первого этажа?
        «Нет. Если их всего двое, они разделятся. Один займется лестницей, второй полезет в шахту лифта. Внизу встретятся».
        Эван видел, как они вышли из последнего номера и направились к лифту. Там один придерживал двери, а второй в это время скрылся в шахте. Тот, который остался, с трудом встал. Он определенно был ранен - держался рукой за живот и тихо постанывал.
        Эван ждал. В правой руке он держал винтовку, левой прикрывался. Двадцать футов. Десять. Пять. Эван улыбнулся.
        «Бен. Не Кен, а Бен».
        «Я тебя нашел».
        Надеяться на то, что Бен его узнает и не пристрелит на месте, было слишком рискованно. Эван распахнул дверь и что есть силы заехал Бену кулаком в живот. Удар выбил из Бена дыхание, но он все-таки удержался на ногах. Отшатнувшись назад, он поднял винтовку. Эван отбросил ее в сторону и снова ударил Бена в то же самое место. На этот раз Бен не устоял, он рухнул на колени к ногам Эвана и поднял голову. Их взгляды встретились.
        - Я знал, что ты не шутил, - выдохнул Бен.
        - Где Кэсси?
        Эван встал на колени, взял Бена за грудки, за эту его желтую толстовку, и притянул к себе:
        - Где Кэсси?
        Если бы он был прежним, если бы система, поддерживающая его сверхспособности, не обрушилась, он бы заметил взмах лезвия ножа, услышал бы, как оно рассекает воздух. А так Эван узнал о его существовании только в тот момент, когда Бен вонзил нож ему в бедро.
        Эван повалился назад и потащил за собой Бена. Тот рывком высвободил нож, но противник сбросил его с себя и, чтобы нейтрализовать угрозу, прижал коленом его запястье. Потом Эван зажал ладонями нос и рот Бена и надавил. Время словно замедлилось. Бен пытался сопротивляться, он колотил ногами по полу, мотал головой из стороны в сторону и пытался дотянуться свободной рукой до винтовки, которая была всего в одном дюйме. Время замерло.
        Когда Бен перестал двигаться, Эван откатился в сторону. Ему не хватало воздуха, он весь взмок от крови и пота, все его тело горело. Но времени на передышку не было. Он должен был идти дальше. В приоткрытую дверь одного из номеров Эван увидел маленькое скуластое лицо.
        Сэм.
        Эван оттолкнулся от пола, встал, пошатнулся, схватился за стену и упал. Снова встал. Теперь он был уверен в том, что это Кэсси спустилась в шахту лифта, но сначала следовало позаботиться о безопасности ее младшего брата. Вот только малыш захлопнул дверь и начал кричать и по-всякому его обзывать. А когда Эван взялся за дверную ручку, мальчик открыл огонь.
        Эван прижался к стене и так стоял, пока Сэм не расстрелял всю обойму. Когда наступила тишина, Эван не сомневался ни секунды: мальчишку надо нейтрализовать, пока он не перезарядил пистолет.
        Он стоял перед выбором: высадить дверь сломанной ногой или перенести на нее вес тела и бить здоровой. Оба варианта не сулили ничего хорошего. Эван выбрал первый. В противном случае был велик риск, что он потеряет равновесие и упадет.
        Три направленных резких удара. Три удара, которые принесли такую боль, какую он никогда раньше не испытывал. Но в результате замок все-таки не выдержал, и дверь с грохотом отлетела к стене. Эван ввалился в номер, а братишка Кэсси, как краб, пополз к окну. Эвану каким-то чудом удалось устоять на ногах. Он ринулся вперед с протянутыми руками.
        «Я пришел. Помнишь меня? Я спас тебя однажды. И спасу тебя сейчас…»
        А потом у него за спиной последняя, единственная оставшаяся звезда, та, которую он пронес через бесконечное белое море, та, ради которой он был готов умереть, выстрелила.
        Эта пуля «обручилась» с костью и связала их, словно серебряная пуповина.



        IV
        Миллионы

        30

        Этот мальчик перестал говорить в то лето, когда пришла чума.
        Его отец пропал. В доме почти не осталось свечей, и как-то утром папа ушел, чтобы раздобыть новые. Да так и не вернулся.
        Его мама была очень больна. У нее болела голова. У нее болело все. Она жаловалась даже на зубы. По ночам ей становилось еще хуже, чем днем. Ее кидало в жар. Начинался понос. А утром становилось легче. Она говорила, что, может, еще поправится. Она не хотела в больницу. Ходили всякие слухи. Они наслушались жутких историй о госпиталях, о клиниках, где принимают без записи, и разных приютах.
        Семьи, живущие по соседству, одна за другой постепенно разбегались из их района. Начались грабежи и мародерство. Ночью по улицам бродили шайки бандитов. Соседа через два дома убили: выстрелили в голову за то, что он отказался отдать грабителям запасы питьевой воды, которая еще оставалась у его семьи. Иногда в их район забредал какой-нибудь чужак и рассказывал истории о землетрясениях и цунами высотой в пять сотен футов, которое затопило всю землю к востоку от Лас-Вегаса. Тысячи погибших. Миллионы.
        Когда его мама ослабла настолько, что уже не могла подняться с постели, он стал присматривать за младшим братом. Брату было почти три годика, но они все равно звали его «малыш».
        «Не подноси его ко мне, - говорила мама. - Он может заразиться».
        Заботиться о малыше было не так уж и трудно. Он почти все время спал. Почти не играл. Крохотный был такой и ничего не понимал. Иногда он спрашивал, где папочка или что такое с мамой. Но вообще чаще всего он просил поесть.
        Еда у них заканчивалась, но мама не разрешала ему уходить из дому. Она говорила, что это опасно: он может потеряться, его могут похитить или застрелить. Он даже хотел с ней поспорить. Ему исполнилось восемь, и он был очень крупным для своего возраста. В школе его из-за этого дразнили с шести лет. Он вырос крепким и умел постоять за себя. Но мама все равно запрещала ему покидать дом.
        «Я на еду и смотреть не хочу, - говорила она. - А тебе похудеть не помешает».
        Она не хотела сделать ему больно, просто пыталась пошутить. Правда, он не думал, что это смешно. А потом настал день, когда пришлось открыть последний пакетик супа. И еще оставалась одна упаковка просроченных крекеров. Он разогрел суп в камине, который разжег деревяшками, теми, что папа успел раздобыть в мебельном магазине. Малыш съел все крекеры, но не хотел есть суп. Он просил, чтобы ему дали «мак с сыром».
        «У нас нет чизбургеров. Только суп и крекеры».
        А малыш плакал, катался по полу возле камина и кричал, что хочет мак с сыром.
        Он принес маме миску с супом. У нее был жар. Накануне вечером из ее желудка стали выходить черные кровавые сгустки, но он тогда еще об этом не знал. Пустыми глазами она смотрела, как он входит в комнату. Это был неподвижный взгляд «красной смерти».
        «Что ты мне принес? Я не могу это съесть. Убери это отсюда».
        Он взял ее суп и съел, стоя возле раковины на кухне. В это время его младший брат кричал и катался по полу возле камина, а мама бредила, и вирус продолжал пожирать ее мозг. Ее волю, ее память, ту, кем она была, - все убивала чума.
        Он доел чуть теплый суп и вылизал миску. Утром он собирался уйти. Ему надо было найти еду.
        Он сказал своему младшему брату, чтобы тот сидел дома, что бы ни случилось. А он вернется, когда раздобудет поесть.
        На следующее утро он потихоньку вышел на улицу. Он обыскал все заброшенные бакалейные и ночные магазины, облазил все разграбленные рестораны и закусочные фастфуд, все зловонные мусорные контейнеры с уже давно обшаренными и разорванными мусорными пакетами. И только после полудня он нашел что-то съедобное - маленькую, размером с его ладонь, упаковку с кексом. Она завалялась под пустой витриной на автозаправке. Солнце клонилось к закату, и он решил, что лучше пойти домой, а утром снова вернуться. Мало ли, вдруг здесь еще что-то отыщется?
        Когда он пришел, дверь была приоткрыта. Он точно помнил, что закрыл ее за собой, поэтому сразу понял: что-то не так. Он влетел в дом и громко позвал малыша. Пробежал по всем комнатам. Заглянул под кровати и в шкафы, даже в машины, которые мертвым грузом стояли в гараже. Мама позвала его к себе. Она спросила, где он ходит, ведь малыш без конца его зовет.
        Он спросил маму, где брат, а она закричала: «Ты что, его не слышишь?»
        Но он ничего не слышал.
        Он выскочил во двор и стал звать малыша по имени. Обыскал задний двор, пошел к соседям и стал стучаться к ним в дверь. Никто не отвечал. Люди или были слишком напуганы, чтобы выйти из дому, или болели, или умерли, или просто ушли. Он прошагал несколько кварталов в одну сторону, потом в другую. Он выкрикивал имя брата, пока не охрип. Какая-то старушка вылезла на крыльцо и завопила, чтобы он убирался. У нее была винтовка. Он пошел домой.
        Малыш пропал. Он решил не говорить об этом маме. Что она могла сделать? Ему не хотелось, чтобы она винила его в этом. Надо было взять брата с собой, но он подумал, что дома безопаснее. Дом - самое безопасное место на Земле.
        В тот вечер мама позвала его к себе в комнату.
        «Где малыш?»
        Он сказал, что брат спит. Это была самая худшая ночь из всех. Кровавые ошметки были разбросаны по маминой постели, они лежали на прикроватном столике и на полу.
        «Принеси мне моего малыша». - «Он спит». - «Я хочу видеть моего мальчика». - «Ты можешь его заразить».
        Она стала его обзывать. Она его проклинала. Она плевалась в него кровавой мокротой. Он стоял на пороге комнаты и нервно сжимал кулаки в карманах. Обертка кекса захрустела, она порвалась из-за жары.
        «Где ты был?» - «Искал еду».
        Ее чуть не вырвало.
        «Не произноси это слово!»
        Она смотрела на него ярко-красными, налитыми кровью глазами.
        «Зачем ты искал еду? Тебе не нужна никакая еда. Ты - самая мерзкая жирная свинья. Я таких жирных в жизни не видела. Ты зиму можешь перезимовать на своем жире».
        Он ничего на это не ответил. Он знал, что это говорит не его мама, а чума. Мама его любила. Когда его в школе совсем задразнили, она пошла к директору и пригрозила, что, если это не прекратится, она подаст на него в суд.
        «Что это за шум? Откуда такой жуткий грохот?»
        Он сказал, что ничего такого не слышит. Мама очень разозлилась. Она снова начала его ругать и заплевала кровью все изголовье кровати.
        «Это ты гремишь. Что ты там теребишь в своем кармане?»
        Делать было нечего, пришлось послушаться. Он вытащил из кармана кекс, а она закричала, чтобы он немедленно его убрал и больше никогда не показывал. Неудивительно, что он такой толстый. Ведь он съедает все кексы и конфеты, все маки с сыром, пока его младший брат голодает. Каким надо быть чудовищем, чтобы отнять лакомые кусочки у малыша?
        Он пытался оправдываться. Но стоило ему произнести хоть слово, она кричала, чтобы он замолчал, замолчал, за-мол-чал! Она говорила, что ее тошнит от его голоса. Ее тошнит от него. Это все из-за него. Он сделал что-то с ее мужем и со своим младшим братом. Он и с ней что-то сделал. Он виноват в том, что она заболела. Он ее отравил. Он ее травит.
        И каждый раз, когда он открывал рот, она кричала: «Замолчи, замолчи, за-мол-чи!»
        Она умерла спустя два дня.
        Он завернул ее в чистую простыню и отнес на задний двор. Там он облил ее тело жидкостью для розжига угля и поджег. Бросил в огонь и все постельное белье. Потом он еще неделю ждал возвращения младшего брата. Но малыш так и не вернулся. Он искал брата… и еду тоже. Еду нашел, а брата - нет. Он перестал звать малыша. И говорить тоже перестал. Он замолчал.
        Спустя шесть недель он шел по шоссе между заглохшими, исковерканными машинами, грузовиками и мотоциклами и увидел впереди черный дым. Через некоторое время он обнаружил, что источник этого дыма - желтый школьный автобус, полный детей. Там были солдаты, они спрашивали, как его зовут, откуда он и сколько ему лет. Потом он вспомнил, что сунул руки в карманы и нашел там старый кекс. Кекс так и остался в обертке.
        «Мерзкая жирная свинья. Ты зиму можешь перезимовать на своем жире».
        - В чем дело, парень? Ты умеешь говорить?
        Сержант-инструктор услышал историю о том, как он появился в лагере: у мальчишки ничего с собой не было, только кусок засохшего кекса в кармане. Раньше сержант звал его Толстяком. Но когда все узнал, дал ему новое имя - Кекс.
        - Ты мне нравишься, Кекс. Хорошо, что ты прирожденный стрелок. Готов поспорить, ты пристрелил свою мамочку, и в это время в одной руке у тебя была винтовка, а в другой - кекс. А еще ты похож на помесь Элмера Фадда с чертовым Муфасой.[8 - Элмер Фадд, Муфаса - персонажи мультфильмов.] Но больше всего мне в тебе нравится то, что ты не говоришь. Никто не знает, откуда ты, где ты был, что ты думаешь, что чувствуешь. Черт, ну и пусть, я плевать на это хотел, да и тебе тоже плевать. Ты немой хладнокровный убийца из самого сердца тьмы, поэтому сердце у тебя черное. Так, рядовой Кекс?
        Это было не так.
        Пока не так.



        V
        Цена

        31

        Первое, что я собиралась сделать, когда он очнется, - это убить его.
        Если он придет в себя.
        Дамбо не был уверен в том, что это случится. Мы его раздели догола, и наш маленький доктор, осмотрев раны, сказал:
        - Он серьезно пострадал.
        Ножевое ранение в одну ногу, огнестрельное - в другую, ожоги по всему телу, жар. Мы накрыли Эвана несколькими одеялами, но его все равно так колотило, что со стороны могло показаться, будто это кровать вибрирует.
        - Сепсис, - пробормотал Дамбо.
        Он заметил, что я смотрю на него непонимающим взглядом, и добавил:
        - Это когда инфекция попадает в кровь.
        - И что нам делать? - спросила я.
        - Нужны антибиотики.
        - Их у нас нет.
        Я сидела на второй кровати. Сэм, с разряженным пистолетом в руках, подбежал к задней спинке. Пистолет он ни в какую не хотел отдавать. Бен, с винтовкой в обнимку, стоял, прислонившись спиной к стене, и с опаской поглядывал на Эвана. Казалось, он не сомневается в том, что Эван сейчас вскочит и снова предпримет попытку нас уничтожить.
        - У него не было выбора, - сказала я Бену. - Думаешь, он мог просто взять и войти в неосвещенный отель так, чтобы его никто не пристрелил?
        - Я хочу знать, где Кекс и Чашка, - сквозь зубы процедил Бен.
        Дамбо попросил его убрать ноги. Он переупаковывал бинты, а Бен потерял много крови. Зомби только отмахнулся и, оттолкнувшись от стены, похромал к кровати Эвана.
        Он с размаху ударил лежащего тыльной стороной ладони по щеке:
        - Очнись! - Еще пощечина. - Давай же, очнись, сукин ты сын!
        Я вскочила с кровати и схватила Бена за руку до того, как он успел еще раз ударить Эвана:
        - Бен, это не поможет…
        - Ладно. - Он вырвал у меня руку и пошел к двери. - Я сам их найду.
        - Зомби! - крикнул Сэм и ринулся за Беном. - Я тоже пойду!
        - Прекратите, вы оба! - резко сказала я. - Никто никуда не пойдет, пока мы…
        - Что, Кэсси? - гаркнул Бен. - Пока что?
        Я открыла рот, но не смогла произнести ни слова.
        Сэм тянул Бена за рукав:
        - Идем, Зомби!
        Мой пятилетний брат размахивал пистолетом с пустой обоймой. Вот такая метафора.
        - Бен, послушай. Ты слышишь меня, Бен? Если ты сейчас уйдешь…
        - Я сейчас ухожу…
        Я не дала ему договорить:
        - Тогда мы и тебя потеряем! Ты не знаешь, что там случилось. Возможно, Эван вырубил их, так же как тебя и Дамбо. Но скорее всего, он этого не делал. Если они сейчас идут обратно, идти на их поиски - необоснованный риск…
        - Не рассказывай мне про необоснованный риск. Я знаю все о…
        Бен покачнулся. Лицо его побелело, он упал на одно колено, а Сэм безрезультатно тянул его за рукав. Мы с Дамбо подняли его на ноги и довели до пустой кровати. Он повалился на спину и все проклинал нас, Эвана и вообще всю эту дурацкую ситуацию. Дамбо выпучил на меня глаза, как олень на автомобильные фары:
        - Ты все понимаешь, да? Ты же знаешь, что делать?
        Он ошибался.



        32

        Я подняла винтовку Дамбо и сунула ему в руки:
        - У нас оголены посты. Оба окна в коридоре, восточные комнаты и западные. Двигайся и держи глаза нараспашку. Я останусь здесь с этими альфа-самцами и прослежу, чтобы они друг друга не поубивали.
        Дамбо закивал, как будто соглашаясь, но с места не тронулся. Я положила руки ему на плечи и постаралась поймать его взгляд - глаза у него бегали, как у куклы-неваляшки.
        - Иди, Дамбо. Ты меня понял? Давай.
        Он дернул головой, как человечек - дозатор конфет, и неуверенной походкой заковылял прочь из номера. Меньше всего ему хотелось дежурить. Но мы все уже давно вышли на этот рубеж, когда надо делать то, чего не хочется.
        - Почему ты не выстрелила ему в голову? - прорычал у меня за спиной Бен. - Почему в колено?
        - «Поэтическое правосудие», - пробормотала я.
        Я присела на кровать возле Эвана. Было видно, как у него под веками бегают зрачки. Он уже был мертв. Я с ним попрощалась. И вот теперь, оказывается, он жив, а я не могу сказать ему: «Привет!»
        «Эван, мы всего в четырех милях от „Приюта“. Почему тебя так долго не было?»
        - Мы не можем здесь оставаться, - категорично заявил Бен. - Посылать вперед Рингер было неправильно. Я знал, что группу нельзя разделять. Утром уходим.
        - И как мы пойдем? - спросила я. - Ты ранен. Эван…
        - Дело не в нем, - оборвал меня Бен. - Хотя догадываюсь, чт? для тебя он…
        - Пэриш, благодаря ему ты жив и можешь тут ныть.
        - Я не ною.
        - Нет, ноешь. Ты ноешь, как школьница, которая не выиграла на конкурсе красоты.
        Тут Сэмми рассмеялся. Не думаю, что слышала его смех после смерти нашей мамы. Я вздрогнула, это было так неожиданно, все равно что наткнуться на озеро посреди пустыни.
        - Кэсси назвала тебя нытиком, - проинформировал Бена Сэм на случай, если тот не понял.
        Зомби пропустил его слова мимо ушей.
        - Мы сидели в этом отеле и ждали его, а теперь застряли тут из-за него же. Делай что хочешь, Салливан. Утром я ухожу.
        - Я тоже! - вставил Сэм.
        Бен встал, минуту постоял, облокотившись на спинку кровати, чтобы восстановить дыхание, и пошел к двери. Сэм хвостиком за ним. Я не стала их останавливать. Какой смысл? Бен приоткрыл дверь и тихо предупредил Дамбо, чтобы тот не стрелял, - он выходит, чтобы помочь. А мы с Эваном остались в номере одни.
        Я села на кровать, которую освободил Бен. Она была еще теплой. Я взяла мишку Сэмми и усадила его к себе на колени.
        - Ты слышишь меня? - спросила я, не мишку, конечно, а Эвана. - Хм, теперь, думаю, мы квиты? Ты прострелил мне колено, я прострелила тебе колено. Ты видел меня голой, я видела твой голый зад. Ты молился за меня, я…
        Комната поплыла у меня перед глазами. Я ударила Эвана мишкой в грудь.
        - Что это за куртка на тебе? «Пинхедс»[9 - Pinhead (англ.) - булавочная головка, дурак, тупица.] - этим все сказано. Прямо в точку. - Я снова стукнула его мишкой. - Пинхед. - Снова стукнула. - Пинхед. - Еще раз. - А теперь ты собрался бросить меня? Да?
        Его губы дрогнули, и я услышала:
        - Поденка.
        Слово прозвучало тихо, как выдох.



        33

        Он открыл глаза. Я вспомнила: они теплые, как горячий шоколад, - и что-то внутри меня оборвалось. Почему, когда он был рядом, у меня слабели колени? Отчего он так на меня действовал? Это была не я. Зачем я позволяла ему целовать меня, обнимать и вообще заботиться обо мне, словно я какой-нибудь несчастный потерявшийся щенок с другой планеты? Кем он был? Из какой искаженной реальности он переместился в мою искаженную реальность? Ничего не складывалось. Просто не имело смысла. Влюбиться в меня для него было все равно что влюбиться в таракана. Но что означает моя реакция? Как это назвать?
        - Если ты не умрешь, я пошлю тебя к черту.
        - Я не умираю, Кэсси.
        Веки его подрагивали, лицо покрывала испарина, голос звучал прерывисто.
        - Отлично, тогда иди к черту. Ты бросил меня, Эван. В темноте. Взял и бросил. А теперь ты выбиваешь у меня землю из-под ног. Ты мог всех нас убить. Ты бросил меня, когда…
        - Я вернулся.
        Он протянул ко мне руку.
        - Не дотрагивайся до меня.
        Больше никаких фокусов по размягчению мозгов.
        - Я сдержал слово, - прошептал он.
        Ну и что я могла ему на это ответить? Вначале мое обещание привело меня к нему. Я снова поразилась тому, как странно все складывалось: он оказывался на моем месте, и наоборот. Его обещание - и мое обещание. Моя пуля - и его пуля. Дошло до того, что мы раздевали друг друга догола, потому что не было другого выхода. Цепляться за скромность в эпоху иных - все равно что приносить в жертву козла и ждать дождя.
        - Ты чуть пулю в лоб не получил, придурок, - сказала я. - Тебе не приходило в голову просто крикнуть на лестнице: «Эй, это я! Не стреляйте!»?
        Эван покачал головой:
        - Слишком рискованно.
        - О да. Гораздо безопаснее подставить башку под выстрел. Где Чашка? Где Кекс?
        Он снова потряс головой с явным недоумением:
        - Кто?
        - Маленькая девочка убежала по шоссе. Большой мальчишка отправился за ней. Ты наверняка их видел.
        Теперь он кивнул:
        - На север.
        - Да, я знаю, в каком направлении они пошли…
        - Не ходите за ними.
        Я напряглась:
        - Что ты хочешь этим сказать?
        - Это небезопасно.
        - Сейчас везде небезопасно, Эван.
        У него закатились глаза. Он терял сознание.
        - Там Грейс.
        - Что ты сказал? Грейс? Ты имеешь в виду гимн?[10 - Речь идет о христианском гимне «Amazing Grace» («О благодать»).] Что значат твои слова?
        - Грейс, - еле слышно повторил Эван и отключился.



        34

        Я оставалась с ним до рассвета. Сидела рядом, так же как и он караулил мой покой в старом фермерском доме. Эван принес меня туда против моего желания, а потом по моей воле оказался в этом отеле. Может, это означало, что мы вроде как принадлежим друг другу. Или нас связывает чувство долга. Ни один долг не может быть полностью, по-настоящему оплачен, во всяком случае тот, который действительно важен.
        «Ты спасла меня», - говорил мне Эван.
        Тогда я не поняла смысла его слов. Это было до того, как он рассказал мне правду о себе. После этого я решила, что избавила его от участия в геноциде, от массового убийства людей. Теперь я начала думать, что спасла его не от чего-то, а для чего-то. Фокус был в том, что я не знала конечной цели, и это пугало меня до смерти.
        Эван стонал во сне, цеплялся пальцами за одеяла. Он бредил.
        «Будь там и сделай это, Эван».
        Я взяла его за руку. Она была в ожогах и ссадинах, с переломами, а я все удивлялась, почему он так долго не мог меня найти? Он, наверное, ползком сюда добирался. Впервые мне стало ясно, что Эван на краю гибели. Он мог умереть, только-только восстав из мертвых.
        - Ты будешь жить, - сказала я ему. - Ты должен жить. Обещай, Эван. Дай слово, что не умрешь. Поклянись.
        Я немного расклеилась. Старалась удержаться, но не смогла.
        - Круг замкнется, и тогда с нами будет покончено. И с тобой, и со мной. Ты стрелял в меня, и я выжила. Я стреляла в тебя, и ты выжил. Понимаешь? Так это работает. Кого угодно спроси. Плюс ко всему ты - мистер Сверхсущество, тебе тысяча лет и твое предназначение - спасти нас, жалких человечков, от межгалактической орды. Это твоя работа. Ты родился для этого. Или тебя специально вырастили. Без разницы. А знаешь, из всех планов по завоеванию мира ваш - самый отстойный. Уже год, как начали, а мы все еще здесь. И кто лежит на спине, как жук с поднятыми лапками? У кого тут слюна течет по подбородку?
        Вообще-то, у него и правда изо рта вытекла капелька слюны. Я промокнула ее краешком одеяла.
        Открылась дверь, и в номер вошел наш большой Кекс. Следом за ним - Дамбо, с улыбкой от уха до уха. Потом - Бен. И последним появился Сэм. Последним, потому что Чашки с ними не было.
        - Как он? - спросил Бен.
        - Весь горит, - ответила я. - Бредит. Все время говорит о благодати.
        Бен нахмурился:
        - Что это с ним?
        - А может, он хочет помолиться перед едой?[11 - «Saying Grace» (англ.) - застольная молитва.] - попробовал угадать Дамбо. - Он, наверное, голодный.
        Кекс, тяжело ступая, прошел к окну и посмотрел вниз, на заледеневшую парковку. Я наблюдала за тем, как он походкой ослика Иа пересек комнату, потом повернулась к Бену:
        - Что случилось?
        - Он не говорит.
        - Тогда заставь его сказать. Ты у нас сержант или нет?
        - Я не думаю, что он может.
        - Значит, Чашка исчезла, а мы не знаем где и почему.
        - Она догнала Рингер, - предположил Дамбо. - И та решила повести Чашку в пещеры, не тратить время на то, чтобы тащить ее сюда.
        Я кивнула в сторону Кекса:
        - А он где был?
        - Нашли его на шоссе.
        - И что он там делал?
        - Просто болтался.
        - Просто болтался? Правда? А вы, ребята, когда-нибудь задумывались о том, на чьей стороне он играет?
        Бен устало покачал головой:
        - Салливан, не начинай…
        - Я серьезно. Он может и притворяться немым. Такой ход. Немой не должен отвечать на всякие неудобные вопросы. К тому же очень разумно внедрить своего в отделение рекрутов с промытыми мозгами на случай, если кто-то начнет умнеть…
        - Верно. А до Кекса была Рингер. - Бен начал заводиться. - Следующим будет Дамбо. Или я. А тем временем парень, который признался в том, что он наш враг, лежит здесь и держит тебя за руку.
        - Вообще-то, это я держу его за руку. И он не враг, Пэриш. Я думала, мы закрыли эту тему.
        - Откуда нам знать, что не он убил Чашку? Или Рингер?
        - О господи, да ты посмотри на него. Он не в состоянии убить даже…
        Я попыталась подобрать правильное определение тому, с чем мог бы справиться в таком состоянии Эван, но мой голодный, измученный от нехватки сна мозг выдавал только один вариант: «поденка». Произнести такое вслух было бы очень и очень неправильно. Это звучало бы как невольное предсказание. Если оно, конечно, может быть случайным.
        Бен резко повернулся к Дамбо. Тот даже вздрогнул. Я думаю, он предпочел бы, чтобы в тот момент Бен обратился к кому угодно, только не к нему.
        - Он выживет?
        Дамбо покачал головой, а кончики ушей у него стали ярко-розовыми.
        - Дела у него плохи.
        - Об этом я и спрашиваю. Насколько плохи? Когда он сможет отправиться в дорогу?
        - Не скоро.
        - Проклятье, Дамбо, когда?
        - Через пару недель. Может, через месяц. У него сломана лодыжка, но это еще не самое худшее. Инфекция. Есть риск, что начнется гангрена…
        - Месяц? Месяц! - Бен безрадостно рассмеялся. - Он ворвался сюда, вырубил тебя, выбил все дерьмо из меня, а спустя два часа оказывается, что он не сможет двигаться целый месяц!
        - Тогда уходите! - крикнула я ему через комнату. - Все уходите. Я останусь с ним, и мы, как только сможем, сразу пойдем за вами.
        У Бена отвисла челюсть, а потом он крепко стиснул зубы. Сэм просунул палец в ременную петлю своего большого друга и топтался у его ноги.
        Дамбо кивнул:
        - Я думаю, это разумно, сержант.
        - У нас есть план, - почти не двигая губами, сказал Бен, - и мы будем действовать согласно этому плану. Если Рингер не вернется завтра утром в это же время, мы уходим. Все. - Он сверкнул на меня глазами и указал большим пальцем на Кекса и Дамбо. - Если будет надо, они понесут твоего парня.
        Бен развернулся и врезался в стену, потом оттолкнулся от нее и вышел в коридор.
        Дамбо рванулся за ним:
        - Сержант, куда ты?
        - В кровать, Дамбо, в кровать! Если я сейчас не лягу, я свалюсь. Ты дежуришь первый. Наггетс, то есть Сэм, или как там тебя звать… ты куда собрался?
        - Я иду с тобой.
        - Оставайся со своей сестрой. Жди. Ты прав. У нее буквально заняты руки. Кекс! У Салливан задание. Поспи немного, большая немая мамочка…
        Его голос затих в коридоре. Дамбо подошел к задней спинке кровати Эвана.
        - Сержант вымотался, - вздохнул он, как будто мне надо было что-то объяснять. - Обычно он держит себя в руках.
        - Я тоже обычно держу себя в руках. Я спокойна, так что ты не волнуйся.
        Он не уходил - стоял, смотрел на меня, и щеки у него стали такими же красными, как уши.
        - Он правда твой парень?
        - Кто? Дамбо, нет. Я встретила его в тот день, когда он пытался меня убить.
        - О! Хорошо, - протянул он, как мне показалось, с облегчением. - А знаешь, он - как Вош.
        - Нет, он совсем не такой, как Вош.
        - Я хотел сказать, что он - один из них. - И Дамбо понизил голос, как будто делился со мной страшным секретом. - Зомби говорит, что они не такие, как эти крошечные жучки у нас в мозгу, но они как-то умудряются загружаться в нас, по типу компьютерного вируса.
        - Да. Что-то вроде того.
        - Это так странно.
        - Ну, я думаю, они могли бы загрузиться в домашних котов, но тогда на наше уничтожение у них ушло бы гораздо больше времени.
        - Где-то на месяц или два, - сказал Дамбо, и я рассмеялась.
        Собственный смех удивил меня не меньше, чем смех Сэмми.
        «Если хочешь убить человеческое в человеке, - подумала я тогда, - попробуй убить смех, это будет хорошим стартом».
        Я не была отличницей по истории, но никогда не сомневалась, что сволочи типа Гитлера не очень-то часто смеялись.
        - Все равно не понимаю, - продолжил Дамбо, - зачем одному из них переходить на нашу сторону?
        - Я не уверена, что он сам знает ответ на этот вопрос.
        Дамбо кивнул, расправил плечи и тяжело вздохнул. Он валился с ног от усталости. Как и мы все. Однако вопрос Бена так и остался без ответа, и, прежде чем маленький доктор вышел из номера, я тихо его окликнула:
        - Эй! Он выкарабкается?
        Дамбо долго молчал.
        - Если бы я был инопланетянином и мог выбирать, то мне хотелось бы вселиться в реально сильное тело, - наконец сказал он. - А потом, просто для уверенности, что выживу в этой войне, я бы, ну не знаю, обзавелся иммунитетом от всех вирусов и бактерий на Земле. Или хотя бы сделал так, чтобы мой организм был невосприимчивым к инфекции. Слыхала, как хозяева делают собакам прививку от бешенства?
        Я улыбнулась:
        - А ты очень умный, Дамбо, знаешь об этом?
        Дамбо покраснел:
        - Меня так прозвали из-за ушей.
        Он ушел. Я чувствовала дискомфорт, как человек, за которым наблюдают. Это неудивительно, потому что за мной действительно следили: Кекс поглядывал на меня со своего поста у окна.
        - А ты, - сказала я. - У тебя какая история? Почему ты не говоришь?
        Кекс отвернулся, и от его дыхания стекло покрылось инеем.



        35

        - Кэсси! Кэсси! Просыпайся!
        Я подскочила на кровати. Оказалось, что я лежала, свернувшись калачиком, рядом с Эваном и держала его руку в своей руке. Как, черт возьми, это получилось? Сэм стоял рядом с кроватью и тянул меня за палец:
        - Вставай, Салливан!
        - Не называй меня так, Сэм, - пробормотала я.
        Свет постепенно уходил из комнаты - я проспала весь день.
        - Что…
        Сэм приложил палец к губам, а другим показал на потолок.
        И я услышала. Этот звук ни с каким другим не спутаешь. Вертолетные винты. Рокот был тихим, но постепенно нарастал. Я спрыгнула с кровати, схватила винтовку и пошла за Сэмом в коридор. Там Кекс и Дамбо уже стояли перед Беном. Бывший квотербек сидел на корточках и обрисовывал сложившееся положение.
        - Это может быть просто патрульный вертолет, - шепотом говорил он. - Вряд ли он нас ищет. После взрыва лагеря в поле еще оставались два отделения. Вероятно, это спасательная миссия.
        - Они нас засекут. Нам конец, сержант, - запаниковал Дамбо.
        - Может, и нет, - обнадежил его Бен и снова стал похож на себя прежнего. - Слышите? Удаляется…
        И это была правда: рокот действительно стал тише. Чтобы его уловить, надо было задержать дыхание. Мы оставались в коридоре десять минут, пока звук не пропал окончательно, а потом еще столько же - на тот случай, если вертолет вернется. Бен шумно выдохнул:
        - Кажется, пронесло…
        - Надолго ли? - поинтересовался Дамбо. - Мы не можем сидеть здесь до утра, сержант. Я предлагаю выдвигаться в сторону пещер прямо сейчас.
        - Тогда мы рискуем разминуться с Рингер, - покачал головой Бен. - И велик риск, что вертолет полетит обратно и нас засекут на открытой местности. Нет, Дамбо, мы будем действовать, как запланировали.
        Он встал и посмотрел на меня:
        - Как там Базз Лайтер?[12 - Базз Лайтер - герой мультфильма «Базз Лайтер из звездной команды».] Без перемен?
        - Его зовут Эван, и с ним все по-прежнему.
        Бен улыбнулся. Не знаю, должно быть, близость опасности вызвала у него оживление. Точно у зомби - они ведь плотоядные, и в их меню только одно блюдо. Мне что-то не приходилось слышать о ходячих мертвецах-вегетарианцах. Какой интерес нападать на тарелку со спаржей?
        Сэмс хихикнул:
        - Зомби называет твоего парня космическим рейнджером.
        - Он не космический рейнджер… И почему все решили, что он мой парень?
        Улыбка Бена стала еще шире.
        - А это не так? Но он целовал тебя…
        - В губы? - спросил Дамбо.
        - О да. Два раза. Я видел.
        - С языком?
        - Фу-у-у, - протянул Сэмми и сморщился, как будто лимон съел.
        - Я вооружена, - объявила я наполовину всерьез, наполовину в шутку.
        - Я никакого языка не видел, - сказал Бен.
        - Хочешь посмотреть? - спросила я и показала ему язык.
        Дамбо рассмеялся. Даже Кекс улыбнулся.
        В этот момент и появилась та девочка. Она вышла в коридор с лестницы, и дальше все происходило очень странно и очень быстро.



        36

        Изодранная футболка с принтом в виде котенка, вся в грязи (хотя, возможно, то была засохшая кровь). Шорты, когда-то, скорее всего, бежевые, выгоревшие до серо-белого оттенка. Стоптанные сандалики с двумя упрямо цепляющимися за ремешки блестящими стразиками. Огромные глазища на узком, как у эльфа, личике. Шапка спутанных темных волос. Девочка была не старше Сэмми, но она так исхудала, что напоминала маленькую старушку.
        Никто не мог произнести ни слова. Мы все были в шоке. Когда она, с дрожащими коленками и клацающими от холода зубами, появилась в конце коридора, у меня сердце оборвалось. Я была поражена не меньше, чем в тот момент, когда в лагерь «Погребальная яма» заехал желтый школьный автобус, притом что все школы уже исчезли навсегда. Такого просто не могло быть.
        И тут Сэмми прошептал:
        - Меган?
        - Черт, кто такая Меган? - изумился Бен.
        Я думаю, мы все мысленно задали этот вопрос.
        Сэм резко сорвался с места, его никто не успел схватить. Он пробежал полпути до девочки. Она не двигалась. Даже не моргала. Казалось, ее глаза блестят в сумеречном свете, они были яркие, как у птички, как у чучела совы.
        Сэм повернулся к нам.
        - Меган! - воскликнул он, как будто мы не могли понять очевидного. - Это же Меган, Зомби. Она была со мной в автобусе! Привет, Меган! - непринужденно сказал он девочке, словно у них было свидание на детской площадке.
        - Кекс, - тихо произнес Бен, - проверь лестницу. Дамбо, займись окнами. Потом оба осмотрите первый этаж. Она точно здесь не одна.
        Девочка заговорила, голосок у нее был высокий и повизгивающий, как скрип ногтя по классной доске:
        - У меня болит горло.
        У нее закатились глаза и подогнулись колени. Сэм побежал к ней, но поздно: она повалилась на пол и, прежде чем он к ней подоспел, ударилась сначала подбородком, а потом лбом о ковролин. Мы с Беном бросились к ним. Бен наклонился, чтобы поднять малышку, но я его оттолкнула и строго сказала:
        - Тебе нельзя поднимать тяжести.
        - Да она же ничего не весит, - возразил он.
        Я взяла девочку на руки. Бен был прав - она была как пушинка. Кожа да кости, волосы и зубы, больше ничего. Я отнесла девочку в номер Эвана, положила на пустующую кровать и укрыла ее трясущееся тельце шестью одеялами. Потом попросила Сэма принести из коридора мою винтовку.
        - Салливан, - сказал Бен, стоя в дверях, - не сходится.
        Я кивнула в ответ. Если вероятность того, что она случайно набрела на наш отель, была ничтожно мала, то шанс выжить в летней одежде в зимнем лесу вообще равнялся нулю. Мы с Беном думали об одном и том же: маленькая мисс Меган появилась на нашем пороге спустя двадцать минут после того, как улетел вертолет.
        Она не могла прийти сама. Ее сюда доставили.
        - Они знают, что мы здесь, - сказала я.
        - Но вместо того, чтобы забросать отель зажигательными бомбами, они подбросили нам ее. Почему?
        Вернулся Сэм с моей винтовкой.
        - Кэсси, это Меган, - затараторил он. - Мы познакомились в автобусе, когда нас везли в «Приют».
        - Мир тесен, да? - усмехнулась я и оттолкнула его от кровати к Бену. - Что думаешь?
        Бен поскреб подбородок. Я почесала шею. Слишком много предположений мелькало у нас в голове. Некоторое время мы смотрели друг на друга. И вот какую мысль он высказал:
        - Гранула. Они имплантировали ей гранулу.
        Ну конечно. Вот почему Бен был у нас за старшего. Он настоящий генератор идей. В поисках предательского бугорка я ощупала тоненькую, как карандаш, шею Меган. Ничего. Я взглянула на Бена и отрицательно покачала головой.
        - Они знают, что мы будем искать, - нетерпеливо проговорил он. - Обыщи ее. Каждый дюйм, Салливан. Сэм, ты идешь со мной.
        - А почему мне нельзя остаться? - заскулил Сэмми, ведь он только что встретился с другом после долгой разлуки.
        - Хочешь посмотреть на голую девочку? - Бен скривился. - Нехорошо.
        Он вытолкал Сэмми в коридор и сам вышел из номера.
        Я надавила костяшками пальцев на глаза.
        «Черт. Будь оно все проклято».
        Я откинула все одеяла в изножье кровати, и тусклый свет зимних сумерек осветил несчастное тельце. Девочка была вся в струпьях и синяках, в кожу въелись грязь и сажа, по всему телу зияли открытые язвы. Доведенная до истощения жертва изуверского равнодушия и равнодушного изуверства. Она была одной из многих и в то же время воплощением всех нас - шедевром иных, их магнум опусом, прошлым человечества и его будущим, тем, что они уже сделали, и тем, что собирались сделать. У меня хлынули слезы. Я оплакивала Меган, оплакивала себя и своего брата, оплакивала всех, кто по глупости или невезению еще не умер.
        «Подотри сопли, Салливан. Сейчас мы здесь, потом нас не станет, и так было еще до появления иных. Ничего не изменилось. Пришельцы не изобрели смерть, они просто ее усовершенствовали. Они придали ей человеческое лицо, поскольку знали, что это единственный способ сокрушить нас. Война не закончится на одном из континентов, на вершине горы или на равнине, в джунглях или в пустыне. Она завершится там, где началась, и полем боя будет бьющееся сердце последнего человека».
        Я сняла с девочки грязную, заношенную до дыр летнюю одежонку, а потом расставила ее руки и ноги, как на рисунке да Винчи, где чувак в квадрате, а квадрат в круге. Я заставляла себя действовать медленно и методично. Начала с ее головы и пошла дальше вниз по всему телу.
        - Прости, прости меня, - повторяла я, ощупывая, разминая и массируя.
        Мне уже не было грустно. Я представляла, как Вош одним нажатием кнопки поджаривает мозги моего пятилетнего брата, и мне так хотелось ощутить вкус его крови, что даже слюноотделение началось.
        «Говоришь, что знаешь, как мы думаем? Тогда тебе известно, что я собираюсь сделать. Я разорву твое лицо пинцетом. Я вырву иглой твое сердце. Я исполосую тебя, искромсаю на миллиарды кусочков, по одному за каждого из нас.
        Такова цена. Такой будет расплата. Приготовься, потому что, убив в людях все человеческое, ты останешься с бесчеловечными людьми.
        Другими словами, мразь, я расплачусь с тобой по полной».



        37

        Я позвала Бена в номер:
        - Ничего. Я проверила… везде.
        - А горло? Ты в горле смотрела? - тихо спросил он.
        Бен слышал подавленную ярость в моем голосе, он понимал, что я на грани и действовать надо аккуратно.
        - Перед тем как отключиться, она сказала, что у нее болит горло.
        - Я смотрела. Там нет гранулы, Бен.
        - Ты уверена? Замерзшая, изголодавшаяся девочка появляется у нас на пороге, и первое, что она делает, - жалуется на боль в горле. Это очень странно.
        Он осторожно, боком подошел к кровати. Наверное, опасался, что я могу наброситься на него от бессильной ярости. Хотя такого никогда раньше не случалось. Бен тихонько положил ладонь на лоб Меган, а второй рукой открыл ей рот. Наклонился пониже и прищурился:
        - Ничего не разглядеть.
        - Поэтому я и воспользовалась вот этим, - произнесла я и передала ему пальчиковый фонарик Сэма.
        Бен посветил фонариком в горло девочки:
        - Красное.
        - Верно. Поэтому она и сказала, что горло болит.
        Бен озадаченно почесал щетину на подбородке:
        - Она не сказала «помогите мне», или «я замерзла», или даже «сопротивление бесполезно». Пискнула только, что у нее болит горло.
        Я скрестила руки на груди:
        - «Сопротивление бесполезно»? Ты серьезно?
        В дверь просунулся Сэм. На меня уставились большие карие глаза, круглые как блюдца.
        - Она в порядке, Кэсси?
        - Жива, - ответила я.
        - Она проглотила гранулу! - заявил генератор идей. - Ты ничего не нашла, потому что это у нее в желудке!
        - Отслеживающее устройство бывает размером с рисинку, - напомнила я ему. - Почему у нее должно болеть горло, после того как она его проглотила?
        - Я и не говорю, что у нее из-за этого болит горло. Ее горло тут вообще ни при чем.
        - Тогда почему тебя так волнует, что оно у нее красное?
        - Меня волнует другое, Салливан. - Бен очень старался сохранять ровный тон, потому что хоть кто-то из нас должен был оставаться спокойным. - То, что она появилась здесь как гром среди ясного неба, может означать многое. Если точнее, то ничего хорошего. На самом деле - только плохое. А оттого что мы не знаем, почему она пришла, все становится еще хужее.
        - Хужее?
        - Ха-ха. Тупая шутка тех, кто не владеет литературным языком. Богом клянусь, еще кто-нибудь посмеет меня поправить - сразу получит в морду.
        Я вздохнула. Ярость постепенно уходила, и я превращалась в пустую, обескровленную оболочку человека.
        Бен долго смотрел на Меган и наконец принял решение:
        - Надо привести ее в чувство.
        В номер зашли Дамбо и Кекс.
        - Только не говори мне, - обратился Бен к Кексу, который, естественно, ничего бы ему не сказал, - что вы ничего не обнаружили.
        - Никого, - поправил его Дамбо.
        Бен не дал ему «в морду». Но руку к нему протянул:
        - Дай мне свою флягу.
        Он отвинтил крышку и поднес флягу ко лбу Меган. Капля воды задрожала на горлышке. Казалось, она висела там целую вечность.
        И прежде чем эта вечность закончилась, хриплый голос у нас за спиной произнес:
        - Я бы на твоем месте этого не делал.
        Эван Уокер пришел в себя.



        38

        Все замерли. Даже набухшая капля на краю горлышка фляги застыла. Эван наблюдал за нами со своей кровати красными от лихорадки глазами и ждал, когда кто-нибудь задаст ему очевидный вопрос.
        Что Бен в итоге и сделал:
        - Почему?
        - Если таким образом привести ее в чувство, она может сделать глубокий вдох, а это будет плохо.
        Бен повернулся к нему. Вода из фляжки тонкой струйкой потекла на ковролин.
        - О чем, черт возьми, ты говоришь?
        Эван сглотнул и поморщился, потому что даже это было для него тяжело. Его лицо стало белым, как наволочка на подушке.
        - В нее кое-что имплантировали, только это не отслеживающее устройство.
        Губы Бена превратились в жесткую белую линию. Он все понял первым.
        - На выход! - скомандовал он Дамбо и Кексу. - Салливан, вы с Сэмом тоже.
        - Я никуда не пойду, - сказала я.
        - Тебе лучше уйти, - проговорил Эван. - Я не знаю, насколько хорошо оно откалибровано.
        - Хорошо откалибровано для чего? - требовательно спросила я.
        - Это взрывное устройство, срабатывает на диоксид углерода. - Эван отвел глаза, следующие слова дались ему с трудом. - На наше дыхание, Кэсси.
        Все его поняли. Но существует разница между пониманием и принятием. Сама мысль о таком вызывала отторжение. После всего, через что нам пришлось пройти, были еще вещи, которые наш мозг просто отказывался воспринимать.
        - Все идут вниз! - прорычал Бен. - Все - значит все.
        Эван покачал головой:
        - Слишком близко. Вы должны покинуть здание.
        Бен схватил одной рукой Дамбо, второй Кекса и потащил их к дверям. Сэм зажал кулаком рот и попятился к туалету.
        - И еще - кто-нибудь должен открыть окно, - запинаясь на каждом слове, сказал Эван.
        Я вытолкала Сэма в коридор, потом подбежала к окну и попыталась его распахнуть. Оно не поддавалось, - наверное, рама примерзла. Бен отодвинул меня в сторону и прикладом винтовки разбил стекло. В комнату ворвался холодный воздух. Бен решительно подошел к кровати Эвана, оценивающе на него посмотрел, а потом рывком приподнял его за волосы:
        - Сукин ты сын…
        - Бен! - Я положила руку ему на плечо. - Отпусти его. Он не…
        - О да, я совсем забыл. Он же - хороший злой чужой.
        Бен выпустил Эвана, который сразу упал на спину, и предложил ему сделать с собой то, что анатомически невозможно.
        Эван нашел меня взглядом:
        - У нее в горле. Закреплено прямо над надгортанником.
        - Эта девочка - бомба, - сказал Бен, и голос его дрожал от злости и бессилия. - Они берут ребенка и делают из него взрывное устройство.
        - Мы можем вытащить это из нее? - спросила я.
        Эван покачал головой:
        - Как?
        - Об этом она тебя и спрашивает, жертва аборта, - гаркнул Бен.
        - Взрывчатка присоединена к детектору диоксида углерода в ее горле. Если контакт будет нарушен, заряд сдетонирует.
        - Это не ответ на мой вопрос, - заметила я. - Мы можем извлечь устройство без того, чтобы самим не подорваться ко всем чертям?
        - Это осуществимо…
        - Осуществимо. О-су-щест-ви-мо! - Бен рассмеялся жутким смехом, похожим на икоту.
        Я начала волноваться, что он переступит пресловутую черту.
        - Эван, - сказала я настолько спокойно, насколько была способна в тот момент, - мы можем обойтись без того…
        Я не смогла произнести это вслух, но Эван не стал меня додавливать:
        - У вас будет гораздо больше шансов, если вы это сделаете.
        - Без чего - без того? Что сделать? - не понимал Бен.
        Он не успевал следить за разговором. И немудрено. Он все еще барахтался в пространстве немыслимого, как плохой пловец, попавший в отбойное течение.
        - Убить ее, - объяснил Эван.



        39

        Мы с Беном созвали ребят в коридор на совещание. Тема: «Мы реально попали». Бен приказал всем укрыться в закусочной напротив парковки и ждать, пока он не даст отбой… Или пока отель не взлетит на воздух. Одно из двух. Сэм отказывался уходить. Бен был с ним суров. Сэм упрямился и дулся. Бен напомнил ему о том, что он солдат, а хороший солдат всегда исполняет приказы. Кроме того, если Сэмми останется, кто защитит Кекса и Дамбо?
        Дамбо, перед тем как уйти, напомнил:
        - Я медик, сержант. Этим должен заниматься я.
        Он догадался о наших планах. Однако Бен тряхнул головой и грубо скомандовал:
        - Проваливай отсюда!
        Мы остались одни. У Бена нервно бегали глаза. Пойманный таракан. Загнанная в угол крыса. Падающий со скалы человек, которому не за что уцепиться.
        - Что ж, главная загадка разгадана, - сказал он. - Я вот только понять не могу, почему они просто не выпустили по нам парочку «хеллфайеров»? Они ведь знают, где мы.
        - Это не их стиль, - хмыкнула я.
        - Стиль?
        - Тебе никогда не приходило в голову, что с самого начала они испытывают к нам что-то очень личное? Как будто получают кайф, когда нас убивают.
        Бен посмотрел на меня с легким изумлением:
        - Да уж. Ну, теперь я понимаю, почему ты захотела встречаться с одним из них.
        Этого не стоило говорить. Бен сразу все понял и быстро сдал назад:
        - Кого мы пытаемся обмануть, Кэсси? Нечего тут обсуждать, остается только решить, кто из нас это сделает. Может, подбросим монетку?
        - Считаю, лучше позвать Дамбо. Разве ты не говорил, что в лагере его учили на военного хирурга?
        Бен нахмурился:
        - Какого хирурга? Ты что, шутишь, что ли?
        - Ну а как еще мы…
        И тут я поняла. Хотя принять не могла. Я ошибалась насчет Бена. Он погрузился в немыслимое глубже, чем я. На пять тысяч саженей.
        Бен все прочитал по моим глазам и опустил голову. Лицо его стало красным. Но не от стыда, а от злости, от сконцентрированной ярости, которую невозможно выразить словами.
        - Нет, Бен. Нельзя этого делать.
        Бен поднял голову. Глаза его сверкали. Руки тряслись.
        - Я сделаю.
        - Нет, ты не сможешь.
        Бен Пэриш тонул. Он погрузился слишком глубоко, и я не была уверена в том, что смогу дотянуться до него и у меня хватит сил вытащить его на поверхность.
        - Я об этом не просил, - сказал он. - Я ни о чем таком не просил!
        - Она тоже, Бен.
        Он придвинулся ко мне, и я увидела, как блестят его глаза. И причиной тому была не лихорадка.
        - Она меня не волнует. Еще час назад ее здесь не было. Понимаешь? Она была ничем. Нулем. Со мной сюда пришли ты, твой младший брат, Дамбо, Кекс. А она оставалась у них. Она принадлежит им. Я ее с собой не брал. Я не заманивал ее в автобус. Не я рассказывал ей сказки о том, что она будет в полной безопасности, а потом взял и засунул ей в горло бомбу. Это не моя вина. И не моя ответственность. Моя задача - сберечь наши задницы. И если для этого должен умереть тот, кто ничего для меня не значит, так тому и быть.
        Мне трудно было его удерживать. Бен ушел слишком глубоко, давление усиливалось, нечем было дышать.
        - Правильно, плачь, Кэсси, - с горечью сказал он. - Поплачь над ней. Поплачь над всеми детьми. Они не слышат тебя, не могут тебя увидеть, не могут почувствовать, как тебе сейчас плохо, но ты поплачь. По слезинке за каждого - и будет чертов океан. Ты знаешь, что я прав. И понимаешь, что у меня нет выбора. И Рингер была права. Все дело в риске. Так всегда было. И если для того, чтобы выжили шесть человек, эта маленькая девочка должна умереть, значит такова цена. Не больше и не меньше.
        Бен обошел меня и похромал по коридору к выбитой двери. Я не могла сдвинуться с места. У меня перехватило горло. Я даже пальцем не пошевелила и не сумела ему возразить. Закончились все слова, и любой жест был бессмысленным.
        «Останови его, Эван. Пожалуйста, останови, потому что я не могу».
        Детское убежище под землей, их лица подняты кверху, они смотрят на меня. Моя немая мольба и безнадежное обещание: «Забирайся мне на плечи, забирайся мне на плечи, забирайся мне на плечи».
        Я знала, что он не станет в нее стрелять. Потому что рискованно. Он ее задушит. Положит подушку ей на лицо, придавит и будет держать до тех пор, пока все не закончится. Он не оставит ее тело в отеле - рискованно. Но и хоронить или сжигать тоже не будет - рискованно. Он отнесет ее далеко в лес и бросит на промерзшую землю, как какую-нибудь падаль, которой питаются хищные птицы, вороны и насекомые. Риск сведется к минимуму.
        Я сползла по стене на пол, подтянула колени к груди, опустила голову и накрыла ее руками. Я заткнула пальцами уши. Зажмурила глаза и увидела, как Вош нажимает кнопку, Бен берет в руки подушку, мой палец ложится на спусковой крючок. Сэм, Меган. Солдат с распятием.
        В непроницаемой для любых звуков тишине прозвучал голос Рингер: «Порой оказываешься в неправильном месте в неподходящее время, и никто не виноват в том, чт? в тот момент происходит».
        Когда Бен выйдет из номера обессилевший и опустошенный, я подойду к нему и постараюсь утешить. Я возьму его за руку, убившую ребенка, и мы вместе будем оплакивать себя и свой выбор, которого у нас на самом деле не было.
        В коридоре появился Бен. Он сел у стены через десять дверей от меня. Прошла минута. Я встала и приблизилась к нему. Он даже не взглянул на меня. Потом положил руки на колени и опустил голову. Я присела рядом.
        - Ты ошибался, - сказала я.
        Он отмахнулся:
        - Плевать.
        - Она одна из нас. Мы все - одно целое.
        Бен откинул назад голову:
        - Слышишь? Слышишь этих гребаных крыс?
        - Бен, я думаю, вам надо уходить. Сейчас. Не жди до утра. Бери Дамбо и Кекса, и постарайтесь быстрее добраться до пещер.
        Я думала, что Рингер сможет ему помочь. Бен к ней прислушивался, мне казалось, что он ее немного побаивался, я бы даже сказала, благоговел перед ней.
        Бен рассмеялся глухим, утробным смехом:
        - Я сейчас вроде как дал маху. Сломался. Я сдрейфил, Салливан. - Он посмотрел мне в глаза. - А Эван физически не в состоянии это сделать.
        - Чего он не в состоянии сделать?
        - Вытащить эту треклятую штуковину. Из всех нас у одной тебя есть половина шанса.
        - Ты не…
        - Я не смог.
        Он снова рассмеялся. Его голова появилась на поверхности, и он сделал глубокий, дарующий жизнь вдох:
        - Я не смог.



        40

        В номере, где она лежала, было холоднее, чем в камерном холодильнике. Когда я вошла, Эван уже отыскал в себе силы приподняться и сесть. Подушка валялась на полу, там, куда ее бросил Бен. Я подобрала ее и устроилась в ногах у Эвана. Наше дыхание замерзало в воздухе, лишь стук наших сердец нарушал плотную, густую тишину.
        Я прервала молчание:
        - Зачем?
        - Чтобы расколоть на части то, что еще осталось. Порвать последние, нерушимые узы, - ответил он.
        Я прижала подушку к груди и раскачивалась взад-вперед.
        «Холодно. Как же холодно».
        - Никому нельзя доверять, - сказала я. - Даже ребенку. Кто ты, Эван Уокер? Или что ты?
        Холод пробирал до мозга костей. Эван не смотрел на меня.
        - Я тебе говорил.
        Я кивнула:
        - Да, говорил. Мистер Большая Белая Акула. А я вот еще не хищник. Мы не станем ее убивать, Эван. Я собираюсь вытащить это, и ты мне поможешь.
        Он не стал спорить - знал, что бесполезно.
        Бен, прежде чем уйти к ребятам, которые укрылись в закусочной напротив парковки, помог мне собрать все необходимое. Махровая салфетка. Полотенца. Баллончик с освежителем воздуха. Полевая аптечка Дамбо. Мы попрощались у дверей на лестницу. Я сказала ему, чтобы смотрел под ноги, - в одном месте по ступенькам были размазаны скользкие крысиные кишки.
        - Я там сорвался. - Бен опустил голову и, как пойманный на лжи мальчик, водил носком ботинка по ковролину. - Это было не очень круто.
        - Я сохраню твой секрет.
        Бен улыбнулся:
        - Салливан… Кэсси… На случай, если ты… Я хочу сказать тебе…
        Я ждала. Мне не хотелось его подталкивать.
        - Они допустили одну самую главную ошибку, - наконец выдал он. - Тупые уроды, первым делом им надо было убить тебя.
        - Бенджамин Томас Пэриш, - сказала я, - это самый милый и самый необычный комплимент из всех, что мне приходилось слышать.
        Я поцеловала его в щеку. Он поцеловал меня в губы.
        - Знаешь, - прошептала я, - год назад я бы душу продала за этот поцелуй.
        Бен тряхнул головой:
        - Он того не стоит.
        И на одну десятитысячную секунды все ушло: отчаяние, скорбь, злость, боль, голод. Прежний Бен Пэриш восстал из пепла. Вернулся взгляд, проникающий в самое сердце, блеснула эта его убийственная улыбка. А в следующий миг яркий образ потускнел, и передо мной снова возник новый Бен, тот, которого называли Зомби. И тогда я осознала то, чего не могла принять раньше: объект желаний всех девочек в школе умер, так же как умерла девочка, которая когда-то о нем мечтала.
        - Проваливай отсюда, - сказала я ему. - Но если ты позволишь, чтобы с моим братом что-то случилось, я выслежу тебя и убью.
        - Может, я и тупой, но не настолько же.
        И после этих слов он исчез в непроглядной темноте лестницы.
        Я вернулась в номер. Задача была мне не по силам. Однако я должна ее выполнить. Эван передвинулся выше и уперся в спинку кровати. Я завела ладони под тельце Меган и медленно подняла, потом развернулась и осторожно положила ее на кровать Эвана так, чтобы ее голова оказалась у него на коленях. Смочила ароматизатором воздуха («изысканное сочетание эссенций!») махровую салфетку. У меня тряслись руки. Пожалуй, мне не потянуть. Кишка тонка.
        - Крючок с пятью поддевами, - тихо сказал Эван. - Закреплен под правой миндалиной. Не пытайся его вытащить. Покрепче ухвати провод и перекусывай как можно ближе к крючку. Потом вытаскивай его. Только медленно. Если капсула оторвется от провода…
        Я нетерпеливо кивнула:
        - Бабах. Я знаю. Ты мне это уже говорил.
        Я достала из аптечки пинцет и хирургические ножницы. Вроде маленькие инструменты, но мне они казались просто громадными. Я включила пальчиковый фонарик и зажала его в зубах, после чего передала Эвану воняющую сосновой хвоей махровую салфетку.
        Он накрыл ею нос и рот Меган. Она дернулась, глаза открылись и сразу закатились. Аккуратно сложенные ручки напряглись и расслабились. Эван положил салфетку ей на грудь.
        - Если она очнется, пока я буду… - сказала я.
        С фонариком в зубах это прозвучало как: «Ефли она ошнетша, пока я путу…»
        Эван кивнул:
        - Кэсси, есть сто вариантов, что все пойдет не так.
        Он наклонил голову Меган назад и открыл ей рот. Я заглянула в блестящий красный тоннель шириной в лезвие бритвы и в милю глубиной. В левой руке у меня был пинцет, в правой - ножницы. Обе руки размером с футбольный мяч.
        - Можешь открыть пошире? - попросила я.
        - Я боюсь вывихнуть ей челюсть.
        Ну, учитывая обстоятельства, вывих челюсти был предпочтительнее, чем перспектива оказаться размазанными по всему номеру. Я решила: будь что будет!
        - Эта? - спросила я, слегка коснувшись пинцетом миндалины.
        - Я не вижу.
        - Ты сказал «правая» - это с ее стороны или с моей?
        - С ее. С твоей - левая.
        - Хорошо, - выдохнула я. - Просто хотела удостовериться.
        Я не видела, что делаю. Пинцет был у Меган во рту, ножницы же туда не влезали, и я не представляла, как уместить и то и другое в этом маленьком ротике.
        - Подцепи провод пинцетом, - предложил Эван. - Потом медленно вытягивай, так чтобы ты смогла увидеть, что делаешь. Не дергай. Если капсула отделится от провода…
        - Господи ты боже мой, Уокер, не надо каждые две минуты рассказывать мне о том, что случится, если этот гребаный провод отсоединится от гребаной капсулы!
        Я почувствовала, как кончик пинцета до чего-то дотронулся:
        - Отлично, кажется, я его нашла.
        - Он очень тонкий. Черный. Блестящий. Свет фонарика должен отражаться…
        - Помолчи, пожалуйста.
        С фонариком в зубах: «Памалшы, пажалушта».
        Меня всю трясло, но руки чудесным образом совсем перестали дрожать. Я засунула пальцы в рот Меган и оттопырила ей щеку, чтобы установить ножницы в нужное положение.
        «Что это? То, что мне нужно?»
        В горле блестел провод, и он был тонким, как волосок.
        - Медленно, Кэсси.
        - Заткнись.
        - Если она ее проглотит…
        - Я убью тебя, Эван. Серьезно.
        Теперь проводок удалось зажать пинцетом. Потянув за него, я увидела крохотный крючок, который был воткнут в воспаленное горло Меган.
        «А теперь - медленно. Не спеши, не спеши. Сначала убедись, что перекусываешь с правильной стороны. Со стороны крючка».
        - Ты слишком близко, - предостерег меня Эван. - Ничего не говори и не дыши в ее сторону…
        «Да уж лучше повернусь в твою - и врежу тебе в челюсть…»
        Как он сказал, есть сто вариантов, что все пойдет не так. Они подразделяются на плохие, очень плохие и реально плохие. Меган распахнула глаза, изогнулась подо мной, и мы скатились к реально очень плохому варианту развития событий.
        - Она очнулась! - заорала я без всякой необходимости.
        - Не отпускай провод! - завопил в ответ Эван, что было важно.
        Меган вцепилась зубами в мою руку. Ее голова моталась из стороны в сторону. Мои пальцы застряли у нее во рту. Я старалась крепко сжимать пинцет, но было достаточно дернуть его всего один раз, и капсула отсоединилась бы от провода…
        - Эван, сделай что-нибудь!
        Он пошарил рукой по кровати в поисках пропитанной ароматизатором воздуха салфетки.
        - Нет, держи ее за голову, кретин! - надрывалась я. - Не позволяй ей…
        - Отпусти провод, - задыхаясь, сказал он.
        - Что? Ты же только что велел не отпускать…
        Эван зажал Меган нос.
        Отпускать? Не отпускать? Если да, провод может обмотаться вокруг пинцета и оторвется от капсулы. Если нет, все эти рывки приведут к тому же. У Меган закатились глаза. Боль, ужас и смятение - фирменный коктейль от иных. Ее рот широко открылся, и я тут же запустила в него ножницы.
        - Я тебя сейчас так ненавижу! - выдохнула я в сторону Эвана. - Я ненавижу тебя больше всех в мире.
        Мне казалось, что Эван должен узнать об этом до того, как я перережу провод. На случай, если мы взлетим на воздух.
        - Ты его держишь? - спросил он.
        - Черт, да я без понятия!
        - Сделай это.
        И он улыбнулся. У-лыб-нул-ся!
        - Перережь его, поденка, - сказал Эван.
        И я сделала это.



        41

        - Это был тест, - сказал Эван.
        Зеленая желеобразная капсула лежала на столе. Она была упакована в чистенький полиэтиленовый пакетик. В старые добрые времена, ушедшие навсегда, мамы укладывали в такие пакетики сэндвичи и чипсы, чтобы у их детишек был свежий завтрак в школе.
        - А что, если бомба-человек все еще находится в стадии разработки? - предположил Бен.
        Он стоял, облокотившись на подоконник выбитого окна, и дрожал от холода. Но кто-то же должен был следить за парковкой, а Бен не хотел подвергать такому риску кого-то из нас. Он наконец-то сменил свою окровавленную дурацкую желтую толстовку (дурацкой она была до того, как пропиталась кровью) на другую, черную, и стал опять похож на Бена Неотразимого, каким был до Прибытия.
        Сэм тихо хихикнул со своей кровати, он не понимал, шутит его обожаемый Зомби или говорит серьезно. Я не мозгоправ, но мне было ясно, что из-за нерешенных вопросов с отцом Сэмми подсознательно искал ему замену.
        - Тест предназначался не для бомбы, - сказал Эван. - Для нас.
        - Здорово, здоровее некуда! - прорычал Бен. - Первый тест, который мне удалось пройти за три года.
        - Прекрати, Пэриш! - рявкнула я.
        Это ведь он «постановил», что круто прикидываться тупым.
        - Я в курсе, что ты в прошлом году стал финалистом Национальной премии.
        - Правда? - Дамбо навострил уши.
        Согласна, не стоило упоминать о его ушах, но мне действительно показалось, что Дамбо был ошарашен такой новостью.
        - Да, правда, - сказал Бен и улыбнулся запатентованной улыбкой Пэриша. - Только в год вторжения инопланетян это было не сложно.
        Бен взглянул на Эвана и перестал улыбаться, что, в общем-то, всегда происходило, когда он смотрел на него.
        - На какой предмет они нас тестируют?
        - Оценивают наши знания.
        - Да, для этого тесты и проводят. А ты знаешь, чт? в данный момент очень нам поможет? Нам поможет, если ты бросишь свои загадочные инопланетные выкрутасы и перейдешь, мать твою, к конкретике. Потому что, пока эта штука не срабатывает, - Бен кивнул в сторону пакетика на столе, - каждая секунда удваивает наши риски. Раньше или позже, а я склоняюсь к варианту «раньше», иные вернутся и отправят наши задницы прямиком в Дубук.
        - Дубук? - пискнул Дамбо.
        Он не понял шутки, и это его напугало: что за Дубук такой?
        - Это просто город, Дамбо, - объяснил Бен. - Наугад сказал.
        Эван согласно кивнул. Я глянула на Кекса. Он с приоткрытым ртом стоял на пороге номера и следил за разговором, как за мячиком в пинг-понге.
        - Они появятся, если мы не пройдем тест, - сказал Эван. - В противном случае - не вернутся.
        - Не пройдем? Но мы ведь уже его прошли, разве нет? - Бен повернулся ко мне. - Мне лично так кажется. А ты что скажешь?
        - Если мы приняли Меган с распростертыми объятиями и отправились прямиком в Дубук, значит не прошли, - объяснила я.
        - Дубук, - как зачарованный, повторил за мной Дамбо.
        - Взрывное устройство не сработало, из этого следует один из трех выводов, - сказал Эван. - Первый: устройство неисправно. Второй: устройство плохо откалибровано. И третий…
        Бен поднял руку:
        - И третий: кто-то в отеле знал, что такое бомба-ребенок и как ее обезвредить. Именно он переложил эту штуку в пластиковый пакет и начал читать лекции о том, как сеять панику среди слабоумных гуманоидов. Цель теста - узнать, есть ли среди нас глушитель.
        - Есть! - крикнул Сэм и ткнул указательным пальцем в Эвана. - Вот глушитель!
        - Но стоит выпустить по отелю пару «хеллфайеров» - и ты никогда об этом не узнаешь, - закончил свою мысль Бен.
        - Из чего следует вопрос номер два: зачем им это понадобилось? - тихим голосом произнес Эван.
        В номере воцарилась тишина. Бен барабанил пальцами по локтю. Кекс захлопнул рот. Дамбо тянул себя за мочку. Я раскачивалась взад-вперед на стуле и щипала игрушечного мишку за ухо. Даже не знаю, как он оказался у меня в руках. Возможно, я подобрала его, когда Кекс переносил Меган в соседнюю комнату. Помню только, что он упал на пол, а вот как подняла его, не заметила.
        - Ну, тут все понятно, - сказал Бен. - У них есть возможность узнать, что ты здесь. Верно? Иначе велик риск лишиться игрока из своей команды.
        - Если бы иные были уверены, что я в отеле, то обошлись бы без теста. Они подозревают это.
        И тут я поняла, в чем суть. Только от собственной смекалки легче мне не стало.
        - Рингер.
        Бен дернул головой и уставился на меня. Вообще-то, даже легкий порыв ветра мог сбросить его с подоконника.
        - Они ее поймали. Или Чашку. Или их обеих, - сказала я и повернулась к Эвану, потому что видеть лицо Бена было невыносимо тяжело.
        - Что очень логично, - согласился Эван.
        - Дерьмо собачье! Рингер никогда бы нас не сдала! - сорвался на крик Бен.
        - Не по доброй воле, - произнес Эван.
        - «Страна чудес», - тихо пробормотала я. - Они загрузили ее память…
        Бен оттолкнулся от подоконника, потерял равновесие, шагнул вперед и врезался в угол кровати Сэмми. Его трясло, но не от холода.
        - Нет. Нет, нет и еще раз нет. Они не схватили Рингер. Она в безопасности, и Чашка тоже, и мы не попадем…
        - Увы, - вздохнул Эван. - Мы уже попали.
        Я встала со стула и подошла к Бену. Это был один из тех моментов, когда ты знаешь: надо что-то сделать, но понятия не имеешь, что именно.
        - Бен, он прав. Мы все еще живы по той же причине, по какой здесь оказалась Меган.
        - Да что с тобой такое? - искренне не мог понять Бен. - Этот умник тебе лапшу на уши вешает, а ты и рада, будто он - Моисей, с горы спустившийся. Если пришельцы по какой-то причине думают, что он здесь, то наверняка считают его предателем. А значит, нам надо дать пинка - и в Дубук.
        Повисла пауза. Все посмотрели на Дамбо - ждали реакции.
        - Они не хотят меня убивать, - наконец сказал Эван.
        Я видела по его лицу, как ему плохо и как он измучен.
        - А, да, точно, совсем забыл, это ж я тебя убью, - пробурчал Бен.
        Он прошел мимо меня обратно к окну, уперся двумя руками о подоконник и посмотрел в черное ночное небо, как будто оно могло что-то ему подсказать.
        - Останемся здесь - нам конец. Уйдем - то же самое. Мы как пятилетние дети, которые уселись играть в шахматы с Бобби Фишером. - Бен оттолкнулся от подоконника и повернулся к Эвану. - Тебя мог засечь патруль. И выследить до отеля. - Он показал на пакет со взрывчаткой. - Это еще не значит, что Рингер и Чашка у них. Это лишь доказывает, что мы в цейтноте. Ни спрятаться, ни бежать мы не можем. Следовательно, все возвращается на круги своя. Вопрос не в том, умрем мы или нет, а в том, как мы это сделаем. И что же мы выберем? Дамбо, ты как предпочтешь умереть?
        Дамбо напрягся, расправил плечи и гордо поднял подбородок:
        - В бою, сэр.
        Бен перевел взгляд на Кекса:
        - Кекс, ты выбираешь смерть в бою?
        Тот встал по стойке смирно и уверенно кивнул.
        Сэма спрашивать об этом было бы глупо. Мой младший брат вскочил с кровати и четко, как учили, отсалютовал своему командиру.



        42

        Ох, братишка. Ох, ребятки.
        Я отбросила мишку на стол.
        - Я уже проходила через это, - сказала я, обращаясь к Сержанту Мачо. - Выбора нет. Беги - умрешь. Останешься на месте - тебе конец. Это тупик, так что давайте рассмотрим третий вариант. Мы взорвем отель.
        Когда я это предложила, из комнаты словно выкачали весь воздух. Эван первым уловил смысл, он медленно кивнул, но идея ему явно не нравилась. Слишком много переменных. Тысяча вариантов, что все пойдет не так, и только один благополучный.
        Бен сразу перешел к делу:
        - Как? Кто из нас должен подышать на эту дрянь и после этого исчезнуть?
        - Я готов, сержант, - сказал Дамбо, уши у него покраснели, он как будто стеснялся своей смелости. - Я всегда хотел посмотреть Дубук. - И он застенчиво улыбнулся.
        - Человеческое дыхание - не единственный источник углекислоты, - напомнила я финалисту Национальной премии.
        - Кока! - радостно закричал Дамбо.
        - Сомневаюсь, что ты найдешь хоть одну банку, - хмыкнул Бен.
        Он был прав. Безалкогольные напитки наряду со всеми видами алкоголя стали первыми «жертвами» вторжения.
        - Да, банку или бутылку вы вряд ли найдете, - заметил Эван. - Кэсси, ты вроде говорила, что тут напротив закусочная?
        - Баллоны с углекислым газом для автоматов с газированной водой… - начала я.
        - …возможно, все еще там, - закончил Эван.
        - Присоединим бомбу к баллону…
        - Немного подкрутим баллон…
        - Организуем слабую утечку…
        - В закрытом помещении…
        - Лифт! - крикнули мы хором.
        - Ух ты! - выдохнул Бен. - Гениально. Только я не совсем понимаю, как это решит нашу проблему.
        - Зомби, они подумают, что мы погибли, - сказал Сэм.
        Он неплохо соображал для пятилетнего мальчика, но ему не хватало опыта Бена, которому приходилось переигрывать Воша и компанию.
        - После взрыва они все проверят, обнаружат, что тел нет, и все поймут, - возразил Бен.
        - Но так мы выиграем время, - напомнил Эван. - Я считаю, что, когда они узнают правду, будет уже поздно.
        - Потому что мы слишком умны для них? - спросил Бен.
        Эван мрачно улыбнулся:
        - Потому что мы отправимся туда, где они будут искать нас в последнюю очередь.



        43

        Времени на споры не оставалось, надо было начинать операцию «Ранняя выписка», пока Пятая волна нас не настигла. Дамбо пошел патрулировать коридор. Я велела Сэму присмотреть за Меган, он ведь подружился с ней в школьном автобусе. Брат попросил обратно пистолет, а я напомнила ему о том, что в последний раз оружие ему не помогло: он расстрелял всю обойму и ни разу не попал в цель. Когда я предложила ему взять мишку, Сэм только закатил глаза: «В игрушки я играл целых полгода назад».
        А потом мы с Эваном остались одни. Только он, я, ну и маленькая зеленая бомба.
        - Выкладывай! - приказала я.
        - Что выкладывать? - Эван удивленно посмотрел на меня наивными, как у мишки, глазами.
        - Свои кишки, Уокер. Ты что-то недоговариваешь.
        - Почему ты думаешь…
        - Потому что это твой стиль. Твой модус операнди.[13 - Модус операнди - способ совершения преступления, «почерк» преступника.] Ты как айсберг - три четверти под водой. Но я не дам тебе превратить этот отель в «Титаник».
        Эван вздохнул и отвел глаза:
        - Есть бумага и ручка?
        - Что? Пришло время написать нежное любовное стихотворение?
        Это тоже было в его духе. Каждый раз, когда я слишком близко подходила к какой-нибудь разгадке, Эван менял тему и начинал рассказывать о том, как сильно он любит меня, свою спасительницу, или делился псевдоглубокими наблюдениями о природе моего великолепия. И все-таки я схватила со стола блокнот с ручкой и передала их Эвану. Кто к концу дня откажется от любовного признания в стихах?
        Вместо этого Эван нарисовал карту:
        - Одноэтажный дом, белый… или был когда-то белым. Деревянные рамы. Адрес не помню, но это на Шестьдесят восьмом шоссе. Рядом с заправкой. На фасаде старая металлическая вывеска. «Хаволайн» или что-то вроде этого.
        Он вырвал листок из блокнота и вложил мне в руку.
        - А почему магазин моторных масел - последнее место, где нас будут искать? - Я снова повелась на эту технику отвлечения, хотя в маслах нет ничего поэтичного. - И зачем ты нарисовал мне карту, если идешь с нами?
        - Вдруг что-нибудь случится.
        - С тобой. А если с нами обоими?
        - Ты права. Нарисую еще пять. - И он принялся чертить еще одну.
        Я понаблюдала за ним пару секунд, потом вырвала у него блокнот и швырнула ему в голову:
        - Сукин ты сын, я знаю, что ты делаешь.
        - Я рисую карту, Кэсси.
        - Соорудить детонатор из фонтанчика с газированной водой - это в стиле «Миссия невыполнима», да? Мы помчимся на поиски вывески «Хаволайн». Ты, со сломанной лодыжкой, ножевой раной в ноге и с температурой под сорок два, помчишься впереди…
        - С температурой сорок два градуса я был бы уже мертвый, - заметил он.
        - Нет, и хочешь знать почему? Потому что у мертвых не бывает температуры!
        Эван задумчиво кивнул:
        - Господи, как я по тебе соскучился.
        - Вот оно! Начинается! Как на ферме Уокера, как в «Погребальной яме», как в лагере смерти Воша. Стоит мне загнать тебя в угол…
        - Я попался в ту минуту, когда увидел…
        - Прекращай.
        Эван прекратил. Я присела рядом с ним. Может, я неправильно все делала. Мухи летят на мед, а не на уксус, любила повторять моя бабушка. Проблема была в том, что у меня в загашнике не было женских хитростей. Я взяла Эвана за руку и заглянула ему в глаза. Я даже хотела немного расстегнуть рубашку, но решила, что тогда он может разгадать мою маленькую хитрость. Хотя задумка была далеко не маленькой.
        - Я не дам тебе затащить меня еще в один «Приют», - сказала я и очень понадеялась, что голос звучит сексуально. - Этого не будет. Ты пойдешь с нами. Кекс и Дамбо понесут тебя.
        Он дотронулся свободной рукой до моей щеки. Мне было знакомо это прикосновение. Я скучала по нему.
        - Я знаю, - сказал Эван.
        Его шоколадные глаза, от взора которых у меня замирало сердце, были бесконечно печальными. И этот взгляд мне тоже был знаком. Так Эван смотрел на меня в лесу, когда рассказал о том, кто он на самом деле.
        - Но ты знаешь не все. Например, о Грейс.
        - Грейс, - эхом повторила я и, забыв о тактике меда, оттолкнула его руку от своей щеки.
        Мне слишком нравились его прикосновения. Я решила, что надо над этим поработать и побороть в себе тягу к нему. А еще надо перестать млеть, когда он смотрит на меня, как будто я - последний человек на Земле. Правда, когда Эван меня нашел, я так о себе и думала. Это страшно и одновременно обременительно. Твое существование полностью зависит от кого-то другого, и на твою голову сваливается куча проблем. Достаточно вспомнить сюжеты всех когда-либо написанных трагедий о любви. А я не хотела выступать в роли Джульетты, возлюбленной какого-нибудь Ромео. Во всяком случае, твердо настроилась избежать этой участи. Даже если единственный доступный кандидат на роль Ромео был готов умереть за меня, сидел напротив, держал меня за руку и смотрел прямо мне в душу глазами цвета горячего шоколада, которые уже не так обезоруживающе действовали на мою психику. К тому же под одеялами он был практически голый, а тело у него - как у парней из рекламы «Холлистера»… Но я не падка на такие штуки.
        - Грейс. После того как я тебя подстрелила, ты без конца повторяешь это слово, - сказала я.
        - Ты не знаешь, о чем говоришь.
        Признаюсь, это меня задело. Я и не подозревала, что он такой религиозный… ну, или критичный. Обычно эти два понятия ходят рука об руку, и все же…
        - Кэсси, я должен тебе кое о чем рассказать.
        - Ты баптист?
        - В тот день на шоссе, после того как я… позволил тебе уйти, мне стало страшно. Я не понимал, что происходит, не понимал, почему не смог… не смог сделать то, зачем пришел. То, для чего я был рожден. И во многом я до сих пор не разобрался. Тебе кажется, что ты себя знаешь. Ты думаешь, что знаешь того, чье отражение видишь в зеркале. Я нашел тебя, но, когда это случилось, потерял себя. Все усложнилось. В моем мире не осталось простых вещей.
        Я кивнула:
        - Я помню те времена. Помню, когда жизнь была простой.
        - Вначале, после того как я отнес тебя на ферму, было неясно, выкарабкаешься ты или нет. Я сидел рядом с тобой и думал: «Может, будет лучше, если она не выживет».
        - Боже, Эван, это так романтично.
        - Я знал, чт? на нас надвигается, - сказал он.
        Да уж, по поводу наших перспектив и у меня особых вопросов не возникало. Эван схватил меня за руки и притянул к себе. Я погрузилась на тысячу миль в глубину этих глаз. Вот почему тактика меда была не для меня: рядом с ним я сама превращалась в муху.
        - Я знаю, что будет, Кэсси. До сих пор я думал, что тем, кто успел умереть, крупно повезло. Но теперь я все понимаю. Я вижу это.
        - Что? Что ты видишь, Эван?
        У меня начал дрожать голос. Эван пугал меня. Он был сам на себя не похож - возможно, из-за высокой температуры.
        - Выход. Я вижу, как с этим покончить. Вся проблема в Грейс. Тебе с Грейс не справиться. Никому из вас это не под силу. Грейс - портал, а я единственный, кто может через него пройти. Я могу дать тебе это. И время. Ты получишь Грейс и время, а потом сможешь разделаться с этим.



        44

        Тут, в самый неподходящий момент, в номер заглянул Дамбо:
        - Салливан, они вернулись. Зомби сказал… - Дамбо запнулся - очевидно, понял, что помешал.
        Хорошо еще, что я не расстегнула рубашку. Я высвободила руки и встала:
        - Они нашли баллон?
        Дамбо кивнул:
        - Сейчас устанавливают его в лифте. - Он посмотрел на Эвана. - Зомби сказал, как только ты будешь готов…
        - Хорошо. - Эван тоже кивнул, но не сдвинулся с места.
        И я не шевельнулась. Дамбо постоял пару секунд в дверях. Потом произнес:
        - Ладно.
        Эван ничего не ответил. И я молчала.
        - Ну, ребята, увидимся позже, в Дубуке! Хе-хе, - ухмыльнулся Дамбо и попятился из номера.
        Я резко повернулась к Эвану:
        - Хорошо. Помнишь, что Бен говорил по поводу загадочных инопланетных выкрутасов?
        И тут Эван Уокер сделал нечто, чего раньше никогда себе не позволял. Вернее, не сделал, а сказал:
        - Вот дерьмо!
        Тут в дверях снова появился Дамбо, только в этот раз у него был разинут рот и огнем горели уши. Его крепко держала высокая девушка с длинными белокурыми волосами. У нее были правильные черты лица, как у модели скандинавского типа, яркие голубые глаза, «капризные», накачанные коллагеном губы и гибкая фигура принцессы подиума.
        - Привет, Эван, - сказала девушка месяца из «Космо».
        И конечно же, у нее был глубокий, с легкой хрипотцой голос, как у голливудской злодейки-соблазнительницы.
        - Привет, Грейс, - произнес Эван.



        45

        Грейс оказалась красоткой, а вовсе не молитвой или чем-либо имеющим отношение к благодати. Вдобавок девица была вооружена до зубов: она отобрала М-16 у Дамбо, а за спиной у нее висела мощная снайперская винтовка. Грейс затолкнула Дамбо в номер и в ответ на мой взгляд послала улыбку в тысячу киловатт:
        - А ты, должно быть, Кассиопея, королева ночного неба. Ты меня удивил, Эван. Она совсем не такая, какой я ее представляла. Рыженькая. Не знала, что это твой тип.
        Я посмотрела на Эвана:
        - Кто это?
        - Грейс такая же, как я, - ответил он.
        - Мы были такими когда-то. Десять столетий назад. Ну, плюс или минус. Кстати, о минусах. - Грейс показала на мою винтовку, и я бросила ее на пол к ее ногам. - Пистолет не забудь и нож, который у тебя в ножнах на лодыжке.
        - Отпусти их, Грейс, - сказал Эван. - Они нам не понадобятся.
        Грейс как будто его не слышала. Она легонько пнула ногой мою винтовку и приказала выкинуть ее в окно вместе с люгером и ножом.
        Эван кивнул мне: «Лучше делай, как она говорит».
        Пришлось подчиниться. У меня голова пошла кругом. Я была не в состоянии ухватить хоть одну связную мысль. Единственное, что я хорошо усвоила, - Грейс была глушителем, как и Эван. Но кто подсказал ей мое имя? Почему она оказалась в отеле? Откуда Эван узнал, что она заявится? И что означали его слова: «Грейс - портал»? Портал куда?
        - Я знала, что она человек. - Грейс решила вернуться к любимой теме Эвана. - Но даже не представляла, насколько типичный.
        Эван понимал, что за этим последует, и все равно попытался меня остановить:
        - Кэсси…
        - Пошла ты, гребаная инопланетная сука! В гробу я видала тебя и таких, как ты, ублюдков!
        - Колоритно. С фантазией. Мило, - оценила Грейс и винтовкой Дамбо указала мне, чтобы я села.
        И снова Эван взглядом подсказал: «Сядь, Кэсси».
        Я опустилась рядом с Дамбо на соседнюю кровать. Он шумно дышал ртом, как астматик. Грейс осталась стоять в дверях, чтобы контролировать коридор. Может, она и не знала о том, что в соседнем номере находятся Сэм и Меган, а внизу в лифте - Бен и Кекс. Я поняла стратегию Эвана: ничего не предпринимать, постараться выиграть время. Когда Бену и Кексу надоест ждать, они поднимутся, чтобы узнать, в чем дело, и тогда у нас появится шанс. А потом я вспомнила о том, как Эван ночью в темноте нейтрализовал целое отделение хорошо вооруженных и отлично экипированных солдат Пятой волны, и сказала себе: «Нет, когда ребята придут сюда, это будет шанс Грейс».
        Я внимательнее к ней присмотрелась. Она стояла, прислонившись спиной к косяку, расслабленно согнула ногу, голову немного повернула, чтобы мы могли полюбоваться ее нордическим профилем. Золотистые локоны падали на одно плечо.
        «Ну конечно, тут все ясно, - подумала я тогда. - Если есть возможность загрузиться в любое человеческое тело, почему не выбрать безупречное? Эван тоже так поступил».
        В этом смысле он - всего лишь большая подделка. Так странно было об этом думать. Парень, при виде которого у меня коленки превращались в желе, на самом деле являлся объемным изображением, маской на лице, которое, возможно, десять тысяч лет назад напоминало кальмара или что-то в этом роде.
        - А нас ведь предупреждали, что долгое пребывание в теле человека влечет за собой определенные риски, - вздохнула Грейс. - Скажи мне, Кассиопея: как по-твоему, он и в постели само совершенство?
        - Может, это ты мне скажешь? - огрызнулась я. - Инопланетная потаскуха.
        - Склочная, прямо как ее тезка, - с улыбкой сказала Грейс Эвану.
        - Они не имеют к этому никакого отношения, - проговорил Эван. - Отпусти их, Грейс.
        - О чем ты, Эван? Я не уверена, что понимаю тебя. - Она покинула свой пост и подплыла (иначе и не скажешь) к его кровати. - И никто никуда не пойдет, пока я не решу.
        Грейс наклонилась, взяла его лицо в ладони и поцеловала в губы. Поцелуй был долгим, я видела, что Эван пытается сопротивляться, но она его парализовала своими инопланетными уловками, которых уж у нее-то было выше крыши.
        - Ты рассказал ей, Эван? - промурлыкала Грейс возле его щеки, тихо, но так, чтобы я услышала. - Она знает, чем все это заканчивается?
        - Вот чем! - рыкнула я и бросилась на нее.
        Я прыгнула, как обычно это делаю, вперед головой, так чтобы угодить лбом ей в висок. Удар отбросил ее в сторону шкафа, а я распласталась на Эване.
        «Само совершенство», - немного не к месту подумала я.
        Я оттолкнулась от кровати, чтобы встать, но Эван обхватил меня руками за талию и рывком опустил обратно.
        «Не надо, Кэсси».
        Только Эван, в отличие от меня, был слаб, так что я легко высвободилась и прыгнула с кровати на спину Грейс. Не стоило этого делать. Грейс схватила меня за руку и швырнула через комнату. Я врезалась в стену возле окна и приземлилась на копчик. Острая боль пронзила позвоночник. Я услышала, как в коридоре распахнулась дверь, и закричала:
        - Уходи, Сэм! Зомби, уходи! У…
        Я не успела снова крикнуть. В последний раз я видела такую скорость передвижения в лагере «Погребальная яма», когда фальшивые солдаты из Райт-Паттерсона засекли меня в лесу. Грейс взвилась, прямо как в мультфильме, и это было бы смешно, если бы не причина, которая заставила ее сорваться с места.
        «О нет. Сука, ты этого не сделаешь. Только не мой младший брат».
        Я промчалась мимо Дамбо, мимо Эвана, который успел откинуть одеяла и пытался сбросить с кровати свое израненное тело, и выбежала в коридор. Там никого не было, и это не могло обернуться ничем хорошим. Я сделала два шага в сторону номера Сэма, но, когда мои пальцы коснулись дверной ручки, последовал сильный удар по затылку, и мой нос впечатался в деревянную дверь. Что-то хрустнуло, и это было явно не дерево. Я отступила на шаг. Кровь заливала мне лицо, я чувствовала, как она горяча и солона, и каким-то образом именно это помогло мне удержаться на ногах. До сего момента я не знала, что ярость имеет вкус, - вкус твоей собственной крови.
        Холодные пальцы сомкнулись на моей шее, сквозь алые струйки я видела, как мои ноги отрываются от пола. Потом я пролетела через весь коридор, тяжело приземлилась на плечо, перекатилась и замерла в одном футе от окна.
        - Оставайся там! - приказала Грейс.
        Она стояла у двери в номер Сэмми. Гибкая тень в слабо освещенном туннеле поблескивала от слез, которые набегали мне на глаза и, смешиваясь с кровью, скатывались по щекам.
        - Не смей. Трогать. Моего. Брата.
        - Этого милого маленького мальчика? Он твой брат? Мне жаль, Кассиопея, я не знала. - Она с притворной печалью покачала головой, эти подонки всегда издевались над нашими самыми светлыми чувствами. - Он уже мертв.



        46

        И тогда одновременно случились три вещи. Четыре, если учесть, что у меня разорвалось сердце.
        Я побежала. То есть не убегала, а бросилась вперед. Я собиралась разодрать в клочья это лицо девушки с обложки. Я собиралась вырвать из ее совершенной женской груди поддельное человеческое сердце. Я готова была растерзать ее голыми руками.
        Это - первое.
        Второе произошло в тот же момент: дверь на лестницу распахнулась и в коридор вышел этой своей походкой ослика Иа Кекс. Одной рукой он оттолкнул меня назад, а второй направил винтовку на Грейс. Нелучшая позиция для выстрела, но, если верить Бену, Кекс был лучшим после Рингер стрелком в отделении.
        Третье: Эван, в одних боксерах, выполз из номера за спиной Грейс. Каким бы ни был метким стрелком Кекс, в случае промаха… или если бы Грейс в последнюю минуту совершила бросок в сторону…
        В общем, бросок совершила я. Я обхватила Кекса руками за лодыжки, и он повалился вперед. Ружье выстрелило. И тут я услышала, как снова открылась дверь на лестницу и Бен заорал:
        - Всем оставаться на местах!
        Прямо как в кино. Только никто не остался на своих местах. Ни я, ни Кекс, ни Эван, ни тем более Грейс. Она исчезла. Была, а потом раз - и пропала. Бен перескочил через нас с Кексом и, хромая, прошел по коридору к двери напротив номера Сэма.
        «Сэм».
        Я вскочила на ноги и побежала к брату. Бен махнул Кексу и сказал:
        - Она там.
        Я подергала за дверную ручку. Закрыто.
        «Слава богу!»
        Я затарабанила в дверь:
        - Сэм! Сэм, открой! Это я!
        Тоненький, как мышиный писк, голосок ответил:
        - Не верю! Ты меня обманываешь!
        Я сломалась. Прижалась окровавленной щекой к двери и устроила себе полноценный, очень полезный мини-перерыв. Все из-за того, что я потеряла бдительность. Я забыла, какими жестокими могут быть иные. Им мало прострелить тебе сердце. Нет, сначала им надо его измутузить, потоптаться на нем, а потом сжать в кулаке, пока оно, как пластилин «плей-до», не начнет просачиваться сквозь пальцы.
        - Хорошо, хорошо, хорошо, - всхлипывая, бормотала я. - Оставайся там, ладно, Сэм? Что бы ни случилось, будь в номере. Не выходи, пока я за тобой не вернусь.
        Кекс стоял сбоку у двери в номер напротив. Бен помогал Эвану подняться, во всяком случае пытался помочь. Каждый раз, когда он его отпускал, у Эвана подкашивались колени. В итоге Бен решил прислонить его к стене. Эван сидел на полу и ловил ртом воздух, а лицо у него было серым, как пепел в лагере, где убили моего отца.
        Он посмотрел на меня и с трудом выдавил:
        - Уходи из коридора. Быстро.
        Стена напротив Кекса треснула и разлетелась в белую пыль и крошево из гипрока. Кекса отшвырнуло назад, винтовка выпала у него из рук. Он наткнулся на Бена, а тот схватил его за плечо и затолкнул в номер к Дамбо. Потом Бен потянулся ко мне, но я отбросила его руку и сказала, чтобы он спасал Эвана, а сама подняла с пола винтовку Кекса и открыла огонь по двери номера, где была Грейс. Грохот в узком коридоре был просто оглушительным. Прежде чем Бен оттащил меня назад, я успела расстрелять весь магазин.
        - Не будь идиоткой! - крикнул он.
        Бен сунул мне в руку полный магазин и велел, чтобы я смотрела за дверью, но не высовывалась.
        Из соседнего номера доносились голоса, как будто там смотрели телесериал. Я лежала на животе, упершись локтями в пол, и целилась в дверь напротив.
        «Выходи, ледяная дева. У меня для тебя кое-что припасено».
        Я облизывала окровавленные губы, ненавидела этот вкус и одновременно наслаждалась им.
        «Выходи, тварь ползучая».
        Бен: «Дамбо, как там? Дамбо!»
        Дамбо: «Плохо, сержант».
        Бен: «Насколько плохо?»
        Дамбо: «Очень плохо…»
        Бен: «О господи, Дамбо, я и сам вижу, что плохо!»
        Эван: «Бен… послушай меня… ты должен меня послушать… Нам надо убираться отсюда. Прямо сейчас».
        Бен: «Почему? Мы ее заперли…»
        Эван: «Это ненадолго».
        Бен: «Салливан с ней справится. Кстати, кто она такая?»
        Эван что-то неразборчиво ответил.
        Бен: «Ну конечно. Чем дальше, тем веселее. Что ж, переходим к плану Б. Я беру тебя, Уокер. Дамбо, ты идешь с Кексом. Салливан возьмет детей».
        Затем Бен присел рядом со мной на корточки, положил ладонь мне на поясницу и кивнул в сторону двери.
        - Мы не можем уйти, пока угроза не будет нейтрализована, - шепотом сказал он. - Эй, а что с твоим носом?
        Я пожала плечами и облизнулась.
        - Как мы это сделаем? - Мой голос звучал так, будто у меня был насморк.
        - Очень просто. Кто-нибудь займется дверью. Один - снизу, другой - сверху, один - слева, другой - справа. Самое сложное - первые две с половиной секунды.
        - А самое легкое?
        - Последние две с половиной секунды. Готова?
        - Кэсси, подожди. - Эван стоял у нас за спиной на коленях, как паломник перед алтарем. - Бен не знает, с кем имеет дело, но ты-то знаешь. Скажи ему. Скажи ему, на что она спо…
        - Заткнись, любовничек! - прорычал Бен и дернул меня за рубашку. - Начали.
        - Ее там уже нет, - повысил голос Эван. - Гарантирую.
        - Что? Спрыгнула со второго этажа? - рассмеялся Бен. - Просто великолепно. Спущусь и пристрелю эту задницу с переломанными ногами.
        - Может, она и спрыгнула, только ничего не сломала. Грейс такая же, как я. - Эван обращался к нам обоим, но смотрел только на меня. - Она - как я, Кэсси.
        - Но ты же человек. То есть тело-то у тебя человеческое, - сказал Бен. - А ни один из нас не…
        - Она сможет. Я уже не смогу. Мой организм… выработал свой ресурс.
        - И ты веришь? - спросил меня Бен. - По мне, все это звучит как очередные бредни мистера Инопланетянина.
        - Что ты предлагаешь, Эван? - проговорила я.
        Я еще чувствовала во рту вкус крови, но ярость стала понемногу уходить, и вместо нее появилось очень знакомое и очень уютное ощущение, будто меня погрузили на глубину в пять тысяч морских саженей.
        - Уходите. Прямо сейчас. Она не за вами пришла.
        - Козел отпущения, - с кривой ухмылкой сказал Бен. - Мне это нравится.
        - И она позволит нам вот так просто взять и уйти?
        Я покачала головой. К этому моменту мой сенсор погружения стал работать гораздо точнее, чем вначале. А вдруг Бен прав? О чем я думала, когда доверила Эвану Уокеру свою жизнь и жизнь своего брата? Что-то тут не сходилось. Что-то явно было не так.
        - Я не знаю, - ответил Эван.
        Это можно было засчитать ему в плюс. Он ведь мог сказать: «Конечно, она, вообще-то, нормальная, просто у нее небольшие проблемки с садизмом».
        - Но предполагаю, что будет, если вы останетесь, - продолжил Эван.
        - Все, с меня хватит! - решительно произнес Бен и вернулся в номер. - Ребята, план поменялся. Я поведу Кекса. Дамбо, ты отвечаешь за Меган. Салливан берет своего брата. Руки в ноги - и вперед, мы идем на вечеринку!
        - Кэсси, - прошептал Эван, подполз ближе, повернул мое лицо к себе и провел большим пальцем по перепачканной в крови щеке, - другого выхода нет.
        - Я не брошу тебя, Эван. И я не позволю тебе оставить меня. Больше этого не будет.
        - А Сэм? Ты ведь ему тоже дала обещание. Нельзя сдержать оба. Грейс - это моя проблема. Она… мы с ней связаны. Не так, как ты с Сэмом. Я не говорю, что…
        - Правда? Ты меня удивляешь, Эван. Обычно ты всегда так ясно изъясняешься.
        Я села, сделала глубокий вдох и влепила этому красавцу пощечину. Можно было бы его пристрелить, но я решила не заморачиваться.
        И в этот момент мы услышали звук. Как будто пощечина послужила сигналом. К нам приближался штурмовой вертолет.



        47

        Луч прожектора ударил по отелю. Яркий свет залил коридор, проник в номера и отбросил резкие тени на пол и стены. Бен дернул меня за ногу, я схватила Эвана за руку и потянула за собой. Он вырвался и покачал головой:
        - Просто оставь мне пистолет.
        - Держи, приятель, - сказал Бен и передал ему оружие. - Салливан, забирай своего брата.
        - Да что с вами такое? Мы не можем сейчас бежать.
        Я не могла поверить в то, что происходит.
        - И какой у тебя план? - проорал Бен.
        Он вынужден был кричать, иначе из-за грохота винтов его бы никто не услышал. Судя по звуку и направлению луча света, вертолет завис прямо над отелем.
        Эван ухватился за разбитый в щепы косяк и, подтянувшись, встал на ноги. Вернее, на одну ногу, потому что на вторую опираться он не мог.
        - Скажи мне только одно! - прокричала я ему в ухо. - Будь хоть раз честен за все свои десять тысяч лет. Ты не собирался взрывать бомбу и бежать вместе с нами. Ты знал, что Грейс придет в отель, и планировал подорвать ее и…
        Тут из номера выскочил Сэмми, одной рукой он крепко держал Меган за запястье. В какой-то момент мишка успел перекочевать к этой маленькой девочке. Наверное, его дал ей Сэм. Он всегда отдавал своего любимца тому, кто в нем нуждался.
        - Кэсси!
        Сэмми бросился вперед и врезался головой мне в живот. Я посадила его к себе на бедро и покачнулась.
        «Боги! Он стал тяжелым».
        Потом я схватила Меган за руку.
        В разбитые окна вихрем врывался ледяной ветер. Я слышала, как Дамбо закричал:
        - Они садятся на крышу!
        Я различила его голос, потому что он, пытаясь выбраться в коридор, практически уткнулся мне в спину. За ним шел Бен, сбоку от него - Кекс. Большой мальчишка повис у Зомби на плече.
        - Салливан! - крикнул Бен. - Двигай!
        Эван взял меня за локоть:
        - Подожди.
        Он смотрел на потолок и беззвучно шевелил губами. Хотя, возможно, он что-то говорил, просто я не могла разобрать.
        - Что? - крикнула я.
        Общее ощущение паники стало вполне конкретным.
        - Чего ждать?
        Эван продолжал смотреть на потолок:
        - Грейс.
        Вой банши[14 - Банши - фигура ирландского фольклора, дух в виде женщины, оплакивающей скорую кончину человека.] перекрыл грохот винтов вертолета, он становился все громче и пронзительнее. Казалось, от этого внеземного завывания вот-вот лопнут барабанные перепонки. Весь дом затрясся. По потолку пробежала трещина. Дурацкие картины в рамах попадали со стен. Прожектор мигнул, в следующую секунду раздался взрыв, и в комнату ворвался шквал раскаленного воздуха.
        - Она достала пилота, - сказал Эван и кивнул.
        Он потащил меня, Сэма и Меган по коридору и через плечо обратился к Бену:
        - Скорее уходите. - Потом повернулся ко мне. - Дом на карте. Теперь дело за Грейс. Но это закончится сегодня вечером. Оставайтесь в доме. Там есть и вода, и еда, припасов хватит до конца зимы.
        Он говорил очень быстро, время было на исходе. Пятая волна могла и не прийти за нами - в отличие от Грейс.
        - Кэсси, там вы будете в безопасности. В равноденствие…
        Бен, Дамбо и Кекс уже подошли к лестнице. Бен бешено махал нам рукой: «Уходим!»
        - Кэсси! Ты меня слушаешь? В равноденствие с корабля-носителя пришлют капсулу для эвакуации Грейс…
        - Салливан! Быстрее! - орал Бен.
        - Если ты найдешь способ установить на ней это…
        Эван прижал что-то к моему животу, но у меня были заняты руки. Я в ужасе увидела, как мой брат выхватил из руки Эвана пластиковый пакетик с бомбой.
        Потом Эван взял мое лицо в ладони и крепко поцеловал в губы.
        - Ты сможешь закончить это, Кэсси. Именно ты. Так и должно быть. Это сделаешь ты. Никто, кроме тебя, не справится.
        Он снова меня поцеловал. Капли моей крови остались на его лице, а его слезы - на моем.
        - В этот раз я не могу ничего обещать, - торопился договорить он. - Но ты можешь. Обещай мне, Кэсси. Обещай, что ты с этим покончишь.
        Я кивнула:
        - Я с этим покончу.
        И как только я дала обещание, дверь в камеру захлопнулась, и камень на моей шее потащил меня ко дну бесконечного моря.



        48

        Возле лестницы я остановилась на полсекунды. Я знала, что вижу Эвана в последний раз. Если быть точной, это уже произошло однажды. А потом я нырнула в непроглядную темноту, но не так, как в первый раз. По пути я шепнула Меган, чтобы она была осторожнее и не поскользнулась на крысиных кишках. У дверей в холле ждали ребята, которые затащили меня на эту вечеринку. Их силуэты вырисовывались на оранжевом фоне горящего вертолета. Я подумала, что побег через парадный вход гениален в своей нелогичности. Грейс наверняка подумала, что мы забаррикадировались в номере на втором этаже, и в стиле «Матрицы» забралась на крышу, чтобы достать нас через выбитое окно с другой стороны отеля.
        - Кэсси, - сказал мне на ухо Сэм, - у тебя реально большущий нос.
        - Это потому, что он сломан.
        «И разбито сердце. Два в одном, малыш».
        Кекс уже не висел на плече Бена. Бен нес его, как пожарные выносят людей из огня. И судя по лицу Бена, его это не вдохновляло.
        - Так не получится, - сказала я ему. - Ты и ста метров не пройдешь.
        Бен меня проигнорировал:
        - Братишка, займешься Меган. Сэм, тебе придется слезть. Твоя сестра пойдет впереди. Я замыкающий.
        - Мне нужен пистолет! - потребовал Сэмми.
        Бен и на его слова не обратил внимания.
        - Двигаемся поэтапно. Этап первый - эстакада. Этап второй - лес за эстакадой. Этап третий…
        - Идем на восток, - сказала я.
        Я опустила Сэмми на землю и достала из кармана смятую карту. Бен смотрел на меня, как будто я сошла с ума.
        - Нам нужно вот сюда, - пояснила я и показала на маленький квадрат, который обозначал дом Грейс.
        - Нет, Салливан. Мы пойдем к пещерам и встретимся с Рингер и Чашкой.
        - Мне плевать, куда идти, лишь бы не в Дубук! - крикнул Дамбо.
        Бен покачал головой:
        - Кончай с этим, Дамбо. Хватит уже. Ладно, вперед.
        И мы пошли. В воздухе тихо кружились подсвеченные оранжевым светом снежинки. Я чувствовала маслянистый запах сгоревшего топлива, было такое ощущение, что голову сдавливает горячий воздух. Как и предложил (ладно - приказал) Бен, я возглавляла отряд. Сэмми держался за мою поясную петлю. Шаг в шаг за мной следовали Дамбо и Меган. Она за все время не произнесла ни слова. Что, впрочем, неудивительно, малышка наверняка была в состоянии шока. Миновали половину автостоянки, подошли к грязной полосе, которая отделяла стоянку от подъема на федеральное шоссе. Я оглянулась, и именно в этот момент Бен опустился на землю. Груз был ему не под силу. Я толкнула Сэмми к Дамбо и, чуть не падая, побежала по скользкому асфальту к Бену. По пути успела увидеть на крыше отеля обломки «блэкхоука».
        - Я же говорила, что у тебя не получится! - шепотом прокричала я Бену.
        - Я его не брошу…
        Бен стоял на карачках, он задыхался, - казалось, его вот-вот вырвет. Губы его в отсветах огня стали ярко-алыми. Он кашлял кровью.
        К нам приблизился Дамбо:
        - Сержант. Эй, сержант?
        Что-то в его голосе привлекло внимание Бена. Он посмотрел на Дамбо, а тот медленно покачал головой: «Его не спасти».
        И Бен Пэриш изо всех сил ударил ладонью по промерзшей земле. Он весь изогнулся и завопил. А я подумала: «О боже, только не сейчас. Не время для экзистенциального кризиса. Если Бен сорвется, нам конец. Мы и так еле держимся».
        Я опустилась на колени рядом с ним. Его лицо исказилось от боли, страха и злости. Злость шла из прошлого, которое нельзя было изменить и которое никогда не отпускало. Там Бена звала его сестра, а он раз за разом бросал ее умирать. Он оставил ее, но она всегда была с ним. И будет с ним до его последнего вздоха. В тот момент она истекала кровью в одном футе от него, а он не мог ее спасти.
        - Бен, - сказала я и пробежала пальцами по его поблескивающим от снега волосам, - все кончено.
        Мимо нас в сторону отеля пронеслась чья-то тень. Я вскочила и рванулась следом. Потому что тень принадлежала моему брату, а он со всех ног мчался к парадному входу в отель. Я настигла его и повалила на землю. Он брыкался, извивался и, казалось, совсем обезумел. Я была уверена в том, что третьим сорвется Дамбо. А три психа - это много для любого человека.
        Оказалось, волновалась я зря. Дамбо поставил Бена на ноги, взял Меган за руку и повел их к шоссе. Ему было явно легче, чем мне с Сэмми, который извивался у меня под мышкой и вопил как резаный:
        - Кэсси, мы должны вернуться! Мы должны вернуться!
        Наклонный выезд на шоссе, дальше вниз по крутому склону к эстакаде. Первый этап пройден. Там я поставила Сэмми на землю и изо всех сил хлопнула его по заднице. Я сказала ему, чтобы он прекращал истерику, иначе мы все из-за него погибнем.
        - Да что с тобой такое? - спросила я.
        - Я же пытался тебе сказать! - захлебываясь слезами, крикнул он. - А ты не слушала. Ты никогда не слушаешь! Я его выронил!
        - Выронил что?
        - Пакетик, Кэсси. Мы побежали, и я… я его потерял!
        Я посмотрела на Бена. Он сидел на земле, положив руки на согнутые колени. Взглянула на Дамбо. Тот стоял с опущенными плечами, держал за руку Меган и не сводил с меня круглых от страха глаз.
        - У меня было дурное предчувствие, - прошептал Дамбо.
        Мир затаил дыхание. Казалось, даже снежинки замерли в воздухе. А воздух устремился в вакуум, сбивая нас с ног. Потом с ревом полетели обломки, и я упала, заслоняя своим телом Сэмми. Волна из измельченного бетона, стекла, дерева и кусков металла (а еще из ошметков мерзких крыс) промчалась вниз по склону холма и накрыла нас всех с головой.
        Добро пожаловать в Дубук.



        VI
        Триггер

        49

        В лагере ему не нравилось бывать вместе с самыми маленькими. Они напоминали ему младшего брата, которого он потерял. Того, который был дома, когда он пошел на поиски еды, и пропал до его возвращения. Малыш так и не нашелся. В лагере его старший брат проходил строевую подготовку, тренировался, ел, спал, мыл пол в казарме, чистил сапоги и винтовку, заступал в наряд в кухню и трудился в ангаре по обработке. Но когда он был свободен от всего этого, всегда вызывался дежурить в детском убежище или работать в автобусах, на которых детей привозили в лагерь. Он плохо переносил их присутствие и все равно стремился быть ближе к ним. Он не терял надежды на то, что когда-нибудь встретит младшего брата. Он верил, что наступит день, когда он зайдет в ангар приема и заметит малыша, сидящего внутри нарисованного на полу красного круга. Или увидит, как он раскачивается на привязанной к дереву старой шине на детской площадке рядом с учебным плацем.
        Но он так его и не нашел.
        В отеле он узнал, что враг имплантирует бомбы в маленьких детей, и сразу подумал о брате. Иные могли схватить его, забрать к себе, заставить проглотить зеленую капсулу и отправить обратно, чтобы его отыскал кто-нибудь другой. А может, и нет. Большинство малюток умерли. Лишь очень немногих удалось спасти, и всех их свозили в лагерь. Его брат был совсем крохой и после исчезновения вряд ли долго продержался бы.
        Но его могли выкрасть. Силой заставили проглотить зеленую капсулу. Потом снова выбросили на улицу и оставили одного, чтобы он набрел на группу выживших людей. Они пожалели бы ребенка, взяли к себе, накормили. А потом комната наполнилась бы человеческим дыханием. Возможно, так все и произошло.
        - Что тебя беспокоит? - спросил его Зомби.
        Они шли через парковку в заброшенную закусочную, где надеялись найти баллон с углекислым газом. Зомби давно уже с ним не разговаривал, только отдавал приказы и вызвать его на беседу больше не пытался. И когда Зомби задавал вопрос, это вовсе не значило, что он ждет ответа.
        - Я всегда могу сказать, когда тебя что-то беспокоит. У тебя лицо становится такое, как будто от запора страдаешь. Будто кирпич у тебя в кишке застрял.
        Баллон не особенно оттягивал руки, но Зомби был ранен, и поэтому на обратном пути он пошел впереди. Зомби стал нервным, шарахался от каждой тени. Постоянно повторял: что-то не так. Что-то не так с Эваном, что-то не так во всей этой ситуации. Он думал, что их пытаются обмануть.
        Когда они вернулись в отель, Зомби послал Дамбо наверх за Эваном. Они сидели в лифте и ждали, когда тот спустится.
        - Понимаешь, Кекс, все возвращается к тому, о чем я говорил. Электромагнитный импульс, цунами, чума, замаскированные иные, ребятишки с промытыми мозгами, а теперь вот дети с бомбами внутри. Почему они так усложняют процесс? Им как будто хочется с нами подраться. Или они желают, чтобы драка была интересной. Эй, может, в этом фокус? Видно, они достигли такой точки в своем развитии, когда скука - самая большая угроза для выживания. И дело вовсе не в захвате чужих планет, а в игре? Они как дети, которые отрывают мухам крылышки.
        Время шло, и Зомби все больше нервничал:
        - Ну что там еще? Где он? Вот черт, ты же не думаешь, что… Кекс, поднимись-ка ты к ним. Если понадобится, закинь этого придурка на плечо и тащи сюда.
        На полпути наверх он услышал над головой какой-то грохот. Потом еще, но уже потише. И вдруг там кто-то закричал. Он подошел к двери на второй этаж, и в тот момент Кэсси пролетела мимо и приземлилась на пол. Он проследил за траекторией ее полета и увидел возле номера с распахнутой дверью высокую девушку. Он не раздумывая ворвался в коридор. Он знал, что чужая умрет. До того как в лагере появилась Рингер, он был лучшим стрелком в отделении, поэтому был уверен, что не промахнется.
        Вот только Кэсси провела захват и повалила его на пол, и та девушка ускользнула из его поля зрения. Если бы не Кэсси, он бы точно убил чужую. Он в этом не сомневался.
        А потом высокая девушка выстрелила в него через стенку.
        Дамбо разорвал его рубашку и прижал к ране скомканный кусок простыни. Дамбо говорил, что все не так плохо, он справится, но ему было ясно: это конец. Он слишком часто видел смерть. Ему были знакомы ее запах и вкус. Он мог ее почувствовать. Смерть жила в его воспоминаниях о матери, о погребальных кострах высотой в десять футов, о разбросанных вдоль дороги костях и конвейере, по которому сотни трупов отправлялись в топку электростанции в лагере. Тела сжигали, чтобы освещать казармы, греть воду и давать тепло. Смерть его не волновала. Его беспокоило то, что он так и не узнает о судьбе младшего брата.
        Он умирал, когда его несли по лестнице на первый этаж. Жизнь по капле уходила из него, когда Зомби взвалил его на плечи и потащил, потом на парковке упал, и все собрались вокруг, а командир колотил ладонями по замерзшему асфальту, пока кожа не потрескалась.
        После этого они ушли. Он на них не злился. Он все понимал. Это был конец.
        А потом он встал.
        Но не сразу. Сначала он пополз.
        Когда он одолел ползком парадный вход в отель, высокая девушка стояла в холле рядом с дверью на лестницу. Она двумя руками держала пистолет и наклонила голову, как будто прислушивалась.
        И вот тогда он встал.
        Чужая напряглась. Она обернулась и подняла пистолет, но потом поняла, что он умирает, и опустила. Улыбнулась и сказала: «Привет». Она смотрела, как он покачивается у парадного входа, и не могла видеть лифт, в который из аварийного люка спрыгнул Эван. Тот заметил его и замер, как будто не знал, что делать дальше.
        - Я тебя знаю.
        Высокая девушка пошла в его сторону. Если бы она в тот момент оглянулась, Эван точно попался бы ей на глаза. Чтобы отвлечь чужую, он достал пистолет. Но оружие выскользнуло у него из руки. Он потерял слишком много крови. Давление упало, сердце уже слабо билось, и у него начали неметь руки и ноги.
        Он рухнул на колени и потянулся за пистолетом. Она выстрелила ему в кисть. Он повалился назад и сунул раненую руку в карман, как будто мог ее защитить.
        - Черт, а ты сильный большой мальчик! Сколько тебе лет?
        Она ждала, когда он ответит.
        - В чем дело? Язык проглотил?
        Она выстрелила ему в бедро и ждала, что он закричит, или заплачет, или скажет хоть что-то. Но он молчал, и тогда пуля пронзила ему вторую ногу.
        За спиной у чужой Эван лег на живот и, хватая ртом воздух, пополз в их сторону. Кекс покачал головой, глядя на Эвана. Он уже ничего не чувствовал. Боли не было, только серая пелена упала на глаза.
        Высокая девушка подошла ближе. Теперь она была на полпути между ним и Эваном. Она нацелила пистолет ему в лоб:
        - Скажи что-нибудь, или я вышибу тебе мозги. Где Эван?
        Она начала оборачиваться. Наверное, услышала, как в ее сторону ползет Эван. И тогда Кекс снова встал, встал в последний раз, чтобы отвлечь ее внимание на себя. Быстро подняться не получалось. Это заняло больше минуты. Ноги разъезжались на мокром кафельном полу. Он приподнимался и плюхался обратно. Руку он не вынимал из кармана, и из-за этого было еще труднее. Чужая улыбалась, фыркала от смеха, ухмылялась, как ребята в школе. Он был толстым. Он был неуклюжим. Он был глупым. Он был жирной свиньей. Когда он наконец утвердился на ногах, она снова в него выстрелила.
        - Пожалуйста, поторопись. У меня заканчиваются патроны.
        Пакетик, в который был упакован кекс, высох и громко хрустел, всегда было слышно, когда он теребил его у себя в кармане. По этому звуку в тот день, когда пропал младший брат, мама и узнала, что у него был кекс. И солдаты в автобусе тоже это поняли. А сержант по строевой подготовке назвал его Кексом, потому что ему понравилась история о толстом мальчике, который появился в лагере совсем без вещей, с одним пакетиком, полным заплесневевших крошек.
        Полиэтиленовый пакетик для сэндвичей, который он нашел у дверей отеля, был мягким и сминался без хруста. Когда он достал его из кармана, никто ничего не услышал. Так же не издал ни единого звука и мальчик, после того как ему велели замолчать, замолчать, за-мол-чать.
        Улыбка исчезла с лица девушки.
        Кекс снова зашевелился. Но побрел не в ее сторону и не к лифту, он направился к боковой двери в конце коридора.
        - Эй, что это там у тебя, большой парень? Эй? Что это? Надеюсь, не тайленол.
        Высокая девушка снова улыбалась. Но улыбка стала другой. Она была милой. Когда чужая так улыбалась, она становилась очень красивой. Таких красивых девушек Кекс никогда в своей жизни не видел.
        - С этим пакетиком надо вести себя очень осторожно. Ты это понимаешь? Эй! Эй, тебе ясно? Предлагаю сделку. Ты кладешь пакетик на пол, а я кладу пистолет, хорошо? Как тебе такое?
        Она так и сделала. Бросила пистолет. И еще сняла винтовку с плеча и тоже положила на пол. А потом подняла руки:
        - Я тебе помогу. Только не трогай это. Тебе не обязательно умирать. Я знаю, что можно все исправить. Я… я не такая, как ты. Совсем не такая смелая и не такая сильная. Это уж точно. Не могу поверить, что ты еще стоишь на ногах.
        Чужая собиралась тянуть время. Она решила ждать, пока он не потеряет сознание или не упадет замертво. Ей только надо было продолжать говорить и притворяться, будто он ей нравится.
        Кекс открыл пакетик.
        Теперь высокая девушка уже не улыбалась. Она бежала к нему. Просто мчалась, он в жизни не видел, чтобы кто-нибудь так быстро бегал. Когда она сорвалась с места, серая пелена задрожала. Чужая оказалась рядом, ее ступня отделилась от пола и, как копье, вонзилась в то место, куда до этого попала пуля. Кекс отлетел назад и врезался спиной в металлический косяк двери. Пакетик выпал из его онемевших пальцев и, будто шайба, заскользил по кафельному полу. Серая пелена на секунду стала черной. Высокая девушка грациозно, словно балерина, развернулась в другую сторону. Он подсек ногой ее лодыжку, и она растянулась на полу.
        Чужая двигалась очень быстро, а он был весь изранен. Она бы схватила пакетик первой. Поэтому он подобрал с пола пистолет и выстрелил ей в спину.
        Потом Кекс поднялся в последний раз. Отбросил пистолет в сторону. Перешагнул через ее извивающееся тело и упал, чтобы больше уже не встать.
        Он полз к пакетику. Она не отставала. Но ноги у нее не действовали. Пуля попала ей в позвоночник. Ее парализовало ниже пояса. Однако чужая была сильнее и потеряла меньше крови.
        Кекс пододвинул пакетик к себе. Она схватила его за руку и дернула к себе, так, будто он ничего не весил. Она могла бы убить его одним ударом в умирающее сердце.
        Но ему ничего не надо было делать, только дышать.
        Он прижал открытый пакетик ко рту.
        И выдохнул.



        Книга вторая

        VII
        Сумма всех вещей

        50

        Я сижу одна в классе без окон. Синий ковер, белые стены, длинные белые столы. Белые мониторы компьютеров с белыми клавиатурами. На мне белый комбинезон новобранцев. Лагерь другой, но подготовка та же, вплоть до имплантата у меня в шее и путешествия в «Страну чудес». Я все еще расплачиваюсь за это. После того как они проводят дренаж твоей памяти, ты не чувствуешь себя пустой. У тебя все болит. Мышцы тоже аккумулируют воспоминания. Поэтому они и привязывают тебя перед этой поездкой.
        Дверь открывается, и в класс входит комендант Александр Вош. Он принес деревянную коробку и теперь ставит ее на стол напротив меня.
        - Хорошо выглядишь, Марика, - говорит он. - Гораздо лучше, чем я ожидал.
        - Меня зовут Рингер.
        Он кивает. Он отлично понимает, что я имею в виду. Я уже не раз задавалась вопросом: существует ли два выхода для информации, накопленной в «Стране чудес»? Если можно загрузить опыт человека, то почему нельзя его изъять? Вполне вероятно, что человек, который мне сейчас улыбается, обладает воспоминаниями всех, кого пропустили через эту программу. Да и человек ли он - у меня есть сомнения по этому поводу - или сумма сознаний, процеженных через сито «Страны чудес»?
        - Да. Марика мертва. И теперь ты, как феникс, восстала из ее пепла.
        Он садится за стол напротив меня. Ему известно, что я собираюсь спросить. Я вижу это по искоркам в его ярких голубых глазах. Почему он не может сразу все объяснить? Почему обязательно надо, чтобы я произнесла это вслух?
        - Чашка жива?
        - Какому ответу ты скорее поверишь? «Да» или «нет»?
        Думай, прежде чем говорить. Этому учат шахматы.
        - «Нет».
        - Почему?
        - Ответ «да» может быть ложью, чтобы манипулировать мной.
        Он одобрительно кивает:
        - Чтобы дать тебе ложную надежду.
        - Получить рычаг влияния на меня.
        Он запрокидывает голову и смотрит мне в лицо, будто свысока:
        - Зачем такому человеку, как я, нужен рычаг влияния на такую, как ты?
        - Не знаю. Что-то же вам от меня надо.
        - А иначе…
        - Иначе я была бы уже мертва.
        Он очень долго молчит. Сверлит меня взглядом до самых костей.
        - Я тут кое-что тебе принес. - Показывает на деревянную коробку. - Открой.
        Я открываю. Он продолжает:
        - Бен не стал бы с тобой играть. И маленькая Эллисон, то есть Чашка. Ее больше нет. Ты не играла, с тех пор как умер твой отец.
        Я качаю головой, но не в ответ на его слова, а потому, что не понимаю, к чему он клонит. Главный архитектор проекта по уничтожению людей хочет сыграть со мной в шахматы?
        В комнате очень холодно. Я дрожу в тонком, как лист бумаги, комбинезоне. Вош с улыбкой за мной наблюдает. Нет. У него есть тайный умысел.
        «Это не то же самое, что „Страна чудес“. Он не только в курсе твоих воспоминаний. Он еще знает, о чем ты думаешь».
        «Страна чудес» - это программа. Она записывает, а он читает.
        - Они ушли, - говорю я. - В отеле их нет. И вы не догадываетесь, где они.
        В этом все дело. Я не могу придумать другую причину, по которой они меня еще не убили.
        Хотя причина, конечно, ерундовая. В такую погоду, при его-то возможностях, что ему стоит найти их? Я зажимаю холодные ладони между колен и заставляю себя дышать ровно и глубоко.
        Вош открывает крышку, раскладывает доску и берет белого ферзя:
        - Белые? Ты предпочитаешь играть белыми?
        Он расставляет фигуры. У него длинные подвижные пальцы музыканта, скульптора, художника. Он сплетает их и кладет на них подбородок, упираясь локтями в стол. Так всегда делал отец, когда играл со мной в шахматы.
        - Чего вы хотите? - спрашиваю я.
        Он приподнимает одну бровь:
        - Я хочу сыграть партию. - И молча на меня смотрит.
        Пять секунд превращаются в десять, десять - в двадцать. После тридцатой секунды проходит целая вечность. Пожалуй, я знаю, что он делает. Он ведет двойную игру. Только я не понимаю, зачем ему это нужно.
        Я начинаю с защиты Рюи Лопеса. Не самый оригинальный дебют в истории шахмат. Я немного напряжена. Пока мы играем, он тихо что-то напевает, и я понимаю, что Вош намеренно ведет себя как мой отец. Меня начинает подташнивать от отвращения. Чтобы уцелеть, я сооружаю эмоциональную крепость, которая защитит меня и поможет сохранить рассудок в обезумевшем мире. Даже у самого открытого человека есть что-то глубоко сокровенное, куда он никого не впустит.
        Теперь мне ясен смысл этой игры в игре. Здесь нет личного пространства, нет ничего святого. Я ничего не могу скрыть от противника. У меня желудок крутит от омерзения. Он издевается не только над моими воспоминаниями. Он измывается над моей душой.
        Клавиатура и мышка справа от меня беспроводные. Но монитор рядом с Вошем подключен к сети. Броситься через стол, потом задрать ему голову и обмотать провод вокруг его шеи. Выполняется за четыре секунды, все заканчивается через четыре минуты. Однако за нами наверняка наблюдают. Вош будет жить, Чашка и я умрем. И даже если мне удастся его придушить, это будет пиррова победа. Скорее всего, Эван говорил правду.
        В отеле я указала на это Салливан, когда она рассказывала о том, как Эван пожертвовал собой, чтобы взорвать базу. Если они способны загружаться в тела людей, то им вполне под силу создавать свои копии. Набор «Эваны», так же как набор «Воши», может включать в себя бесконечное количество фигур. Эван мог убить себя. Я могла убить Воша. Это не имело никакого значения. Сущности внутри их по определению бессмертны.
        - Тебе не помешает внимательно послушать, о чем я тебе говорю, - сказала Салливан в преувеличенно терпеливой манере. - Эван - человек, который слился с сознанием инопланетянина. Он ни тот ни другой. Вместе с тем он как бы двуедин. Следовательно, смертен.
        - Умрет не самая существенная его часть.
        - Верно, - зло буркнула Салливан. - Только человеческая.
        Вош склоняется над шахматной доской. Его дыхание пахнет яблоками. Я прижимаю ладони к коленям. Он вопросительно поднимает брови: «Какие проблемы?»
        - Я проиграю, - говорю я.
        Он изображает удивление:
        - Что заставляет тебя так думать?
        - Вы знаете мои ходы еще до того, как я их сделаю.
        - Ты имеешь в виду программу «Страна чудес». Но ты забываешь о том, что мы больше, чем сумма нашего опыта. Люди способны быть такими непредсказуемыми, что диву даешься. Ты, например, когда был взорван лагерь «Приют», спасла жизнь Бену Пэришу. Ты действовала вопреки логике и не воспользовалась своим исключительным правом - правом на жизнь. Удивило меня и твое вчерашнее решение сдаться, которое ты приняла, потому что для девочки это был единственный шанс выжить.
        - Она выжила?
        - Ты уже знаешь ответ на этот вопрос, - нетерпеливо, как строгий учитель подающему надежды ученику, говорит он и показывает на доску.
        «Играй».
        Я беру кулак в ладонь и сжимаю так сильно, как только могу. Представляю, что кулак - это его шея. Четыре минуты на то, чтобы придушить его насмерть. Всего четыре минуты.
        - Чашка жива, - говорю я ему. - Вы знаете, что не сможете заставить меня ничего сделать, если поджарите мои мозги. Но вы убеждены, что я пойду на все ради нее.
        - Теперь вы принадлежите друг другу, да? Связаны серебряной пуповиной? - улыбается он. - В любом случае, хоть ты и нанесла ей серьезное, почти смертельное ранение, она получила от тебя бесценный подарок - время. Есть такое латинское выражение: «Vincit qui patitur». Знаешь, что это означает?
        Мне уже не просто холодно, температура вокруг приблизилась к абсолютному нулю.
        - Вы знаете, что нет.
        - «Терпение все превозмогает». Помнишь бедную Чашку с ее крысами? Чему они могут нас научить? Я говорил тебе при нашей первой встрече: суть не в том, чтобы раздавить твою способность бороться. Главное - сломить волю к сопротивлению.
        Снова эти крысы.
        - Крыса без надежды - мертвая крыса.
        - Крысы не знают надежды. Ни веры. Ни любви. Тут ты была права, рядовой Рингер. Они не проведут человечество сквозь бурю. Но ты ошибалась по поводу ненависти. Ненависть тоже не ответ.
        - Каков же ответ?
        Я не хочу его спрашивать, не хочу доставлять ему удовольствие, но все равно не могу сдержаться.
        - Ты почти у цели, - говорит он. - Думаю, ты даже удивишься, если узнаешь, насколько близко.
        - Близко к чему? - Мой голос звучит не громче крысиного писка.
        Он снова нетерпеливо кивает в сторону шахмат: «Играй».
        - Не вижу смысла.
        - Не хотел бы я жить в мире, в котором не ценят шахматы.
        - Перестаньте. Перестаньте изображать моего отца.
        - Твой отец был хорошим человеком, но он стал рабом страшной болезни. Не суди его строго. И себя за то, что оставила его, тоже не осуждай.
        «Прошу тебя, не уходи. Не оставляй меня, Марика».
        Длинные проворные пальцы хватают меня за рубашку. Пальцы художника. Лицо высечено безжалостным ножом голода. Взбешенный художник с беспомощным телом и черными кругами вокруг красных глаз.
        «Я вернусь. Обещаю. Ты умрешь без этого. Я обещаю. Я вернусь».
        Вош равнодушно усмехается. Это улыбка акулы или ухмылка черепа. Но если ненависть - не ответ на вопрос, тогда что? Я с такой силой стискиваю пальцы, что ногти впиваются в кожу.
        «Вот так это показывал Эван, - сказала Салливан и обхватила кулак ладонью. - Это - Эван. А это - существо внутри его».
        Моя ладонь - ненависть, но что означает кулак? Что находится под оболочкой ярости и боли?
        - Один ход - и мат, - тихо говорит Вош. - Почему ты не хочешь его сделать?
        - Я не хочу проиграть, - с трудом шевеля губами, отвечаю я.
        Он достает из нагрудного кармана устройство размером с сотовый телефон. Я уже видела такое прежде. Я знаю, что с его помощью делают. Кожа вокруг покрытого герметичным клеем пореза на моей шее начинает зудеть.
        - Мы немного перешли черту, - произносит он.
        На моей ладони проступает кровь.
        - Жмите кнопку. Мне плевать.
        Он одобрительно кивает:
        - Теперь ты очень близко к ответу. Но этот передатчик подключен не к твоему имплантату. Ты все еще хочешь, чтобы я сделал это?
        «Чашка».
        Я смотрю на шахматную доску. Один ход - и мат. Игра закончилась, не начавшись. Как избежать поражения, если партия остановлена?
        Семилетняя девочка знала ответ на этот вопрос. Я беру доску за край и швыряю ему в голову.
        «Дай угадаю - тебе мат, сучка!»
        Он знает, что это случится, и легко уклоняется. Фигуры падают на стол, рассыпаются и медленно перекатываются через край.
        Ему не следовало говорить мне, что передатчик подключен к Чашке. Если он нажмет кнопку, у него не останется оружия против меня.
        Вош нажимает кнопку.



        51

        Моя реакция растягивается на месяцы, и в то же время она молниеносна.
        Я прыгаю через стол, толкаю Воша коленом в грудь и опрокидываю на пол. Я приземляюсь на торс своего противника и бью в аристократический нос пяткой окровавленной ладони. Чтобы максимально усилить удар, работаю всем корпусом. Точно, как в руководстве. Так учили в «Приюте». Тренировка за тренировкой приводят к тому, что думать уже не надо: мышцы тоже аккумулируют память. Я с наслаждением слышу характерный хруст - нос сломан. В этот момент, как говорили мне опытные инструкторы, умный солдат отступает. Рукопашная схватка непредсказуема: чем ближе ты к противнику, тем больше риск. «Уйти с линии огня» - так они это называли. «Vincit qui patitur».
        Но с этой линии огня не уйти. Часы отсчитывают последние секунды. Времени не остается. Дверь распахивается, и в класс вбегают солдаты. Меня быстро и жестко хватают, оттаскивают от Воша и швыряют лицом в пол. Чья-то голень давит мне на шею. Я чувствую запах крови. Не его - своей.
        - Ты меня разочаровала, - шепчет он мне на ухо. - Я же говорил: ненависть - не ответ на вопрос.
        Они ставят меня на ноги. Нижняя часть лица Воша в крови. Кровь размазана у него по щекам, как боевая раскраска. Его глаза уже припухли, и он почему-то стал похож на свинью.
        Вош поворачивается к командиру отделения, который стоит у него за спиной. Это стройный рекрут с нежной белой кожей и темными печальными глазами.
        - Подготовьте ее! - приказывает Вош.



        52

        Коридор: низкие потолки, мигающие флуоресцентные лампы, стены из шлакобетона. Меня окружают люди: один идет впереди, второй сзади, третий и четвертый по бокам от меня. Резиновые подошвы скрипят по бетонному полу, я чувствую слабый запах пота и горько-сладкий аромат рециркулирующего воздуха. Лестница: перила, как и пол, покрашены в серый цвет; по углам колышется паутина; пыльные желтые лампочки в проволочных сетках. Мы спускаемся, становится теплее, пахнет плесенью. Еще один коридор: двери без табличек, по серым стенам - красные полосы и надписи: «Нет входа», «Только для персонала». Комната: маленькая, без окон. Вдоль одной стены - шкафы, в центре - больничная кровать, рядом с кроватью монитор для фиксирования жизненно важных показателей. Экран черный. По обе стороны кровати стоят два человека в белых халатах. Мужчина средних лет, молодая женщина. Натянуто улыбаются.
        Дверь с лязгом закрывается. Я остаюсь с Белыми Халатами. Если не считать блондина-рекрута, который стоит у меня за спиной.
        - Легко или жестко, - говорит мужчина в белом халате. - Твой выбор.
        - Жестко, - отвечаю я.
        Я резко разворачиваюсь и ударом кулака в горло сбиваю рекрута с ног. Его пистолет падает на кафельный пол. Я подхватываю ствол и навожу на Белые Халаты.
        - Отсюда не сбежать, - спокойно говорит мужчина. - Ты знаешь это.
        Конечно. Но пистолет мне нужен не для побега. Я не собираюсь брать заложников и не собираюсь их убивать. Уничтожение людей - это цель врага. У меня за спиной юный рекрут издает булькающие звуки и корчится на полу. Я, наверное, сломала ему гортань.
        Смотрю на камеру наблюдения, которая подвешена в дальнем углу комнаты. Он видит меня? Благодаря «Стране чудес» Вош знает меня лучше любого человека на планете. Он должен быть в курсе, что теперь я вооружена.
        Мне мат. Слишком поздно выходить из игры.
        Я приставляю холодный ствол к виску. У женщины открывается рот. Она делает шаг в мою сторону.
        - Марика, - звучит мягкий голос, глаза при этом добрые. - Она жива, потому что жива ты. Не станет тебя, не станет и ее.
        И тогда я понимаю. Он сказал, что ненависть - не ответ на вопрос. Для него ненависть - единственная причина, по которой он решил нажать кнопку смерти, после того как я опрокинула шахматную доску. Вот о чем я думала, когда это случилось. Мне и в голову не приходило, что он может блефовать.
        А мне следовало принять это в расчет. Он ни за что не отказался бы от возможности влиять на меня. Почему я не смогла этого понять? Я была ослеплена ненавистью, а не он.
        У меня кружится голова, комната плывет перед глазами. Блеф в квадрате, подделка внутри уловки. Я играю в игру, но правил игры не знаю, мне даже не известна ее цель. Чашка жива, потому что жива я. Я жива, потому что жива она.
        - Отведите меня к ней, - говорю я женщине.
        Мне нужно доказательство того, что этот фундаментальный вывод - правда.
        - Отсюда нет выхода, - произносит мужчина. - И что дальше?
        Хороший вопрос. Но я должна надавить на них, причем сильно, так же сильно, как прижимаю ствол пистолета к своему виску.
        - Отведите меня к ней, или, клянусь Богом, я сделаю это.
        - Ты не сможешь, - говорит молодая женщина.
        Мягкий голос. Добрые глаза. Она протягивает ко мне руку.
        Она права. Я не смогу. Это может быть ложью - вдруг Чашка мертва? Но еще остается шанс, что она жива, а если я умру, у них не будет причин щадить ее. Неприемлемый риск.
        Это тупик. Западня. Сюда приводят невыполнимые обещания. Это результат устаревшей веры в то, что жизнь семилетней девочки все еще имеет какое-то значение.
        «Прости, Чашка. Я должна была покончить с этим еще там, в лесу».
        Я опускаю пистолет.



        53

        Включается монитор. Пульс, давление, дыхание, температура. Пацанчик, которого я уложила, уже на ногах. Стоит, прислонившись к двери, одной рукой массирует горло, во второй держит пистолет. Я лежу на кровати. Он сердито смотрит на меня.
        - Это поможет тебе расслабиться, - мурлычет женщина с добрыми глазами. - Маленький укольчик.
        Укол. Стены теряют цвет и растворяются. Проходит тысяча лет. «Колесо времени» растирает меня в пыль. Их лица загромождают все вокруг, их разговоры засоряют мозг. Тонкая пена подо мной исчезает. Я плыву в бескрайнем белом океане.
        Из тумана появляется бестелесный голос:
        - А теперь давай вернемся к проблеме крыс.
        Вош. Я его не вижу. У голоса нет источника. В то же время он исходит отовсюду и словно звучит внутри меня.
        - Ты потеряла свой дом. А единственное и очень красивое место, которое ты нашла взамен своей утраты, кишит паразитами. Что ты сделаешь? Каким будет твой выбор? Станешь мирно жить с вредоносными гадами или уничтожишь их, пока они не разрушили твое новое жилище? Ты скажешь себе: «Крысы - отвратительные создания, но они все-таки живые, и у них такие же права, как и у меня». Или ты решишь: «Мы несовместимы - крысы и я. Если я буду здесь жить, крысы должны сдохнуть».
        Я слышу, как где-то в тысяче миль от меня пикает монитор, отмеряет удары моего сердца. Море волнуется. Меня качают волны.
        - Но дело вовсе не в крысах. - Его голос звучит, как удары грома. - С самого начала вопрос стоял иначе. Необходимость их уничтожения - данность. Способ - вот что тебя волнует. Реальная, фундаментальная проблема - это камни.
        Белый занавес раздвигается. Я все еще плыву, но теперь я высоко над Землей, в черном вакууме среди звезд. Лучи Солнца касаются горизонта, и планета подо мной переливается золотистым светом.
        Монитор начинает ускоренно пикать. Чей-то голос говорит:
        - Вот дерьмо!
        Потом Вош произносит:
        - Дыши, Марика. Ты в полной безопасности.
        «В полной безопасности».
        Так вот почему они меня усыпили. Если бы они этого не сделали, мое сердце могло разорваться от шока. Все было неотличимо от реальности - картинка в трех измерениях, - только в космосе я не смогла бы дышать. Или слышать голос Воша там, где вообще нет никаких звуков.
        - Такой была Земля шестьдесят шесть миллионов лет назад. Она прекрасна, не правда ли? Чистая, неиспорченная. Просто рай. Такой была атмосфера до того, как вы ее отравили. Такой была вода, прежде чем вы ее загрязнили. До вас здесь жизнь цвела пышным цветом. А потом пришли вы, ненасытные грызуны, и стали рвать ее на части, чтобы удовлетворить свои аппетиты и построить свои вонючие гнезда. Она могла бы оставаться первозданной еще шестьдесят шесть миллионов лет, вы бы не осквернили ее своей прожорливостью млекопитающих, если бы не случайное столкновение с инопланетным гостем размером с Манхэттен.
        Астероид со свистом пролетает мимо меня. Щербатый, весь в морщинах. Заслоняет собой звезды и несется к планете. Когда он прорывает атмосферу, его нижняя часть раскаляется. Она становится ярко-желтой, потом белой.
        - Вот так изменилась судьба этого мира. Ее предрешил камень.
        Теперь я стою на берегу безбрежного мелководного моря. Я наблюдаю за падением астероида. Крошечная точка, маленький камешек, пустячок.
        - Когда пыль от удара осядет, три четверти всего живого на Земле погибнет. Мир кончается. И начинается снова. Человечество обязано своим существованием маленькому капризу космоса. Камню. Если подумать, это просто поразительно.
        Земля задрожала. Далекий грохот и жуткая тишина.
        - В этом и заключается загадка, проблема, от которой ты пыталась уклониться, потому что прямое столкновение способно разрушить весь фундамент. Я прав? Это не поддается объяснению. Все, что было раньше, лишается гармонии, кажется абсурдом, теряет всякий смысл.
        Волнение моря усиливается, над водой клубится пар, его разгоняет ветер. Море закипает и испаряется. На меня движется огромная стена из пыли и измельченных камней, она заслоняет собой небо. Воздух заполняет пронзительный визг, похожий на вопли умирающего животного.
        - Мне ведь не надо утверждать очевидное? Этот вопрос уже давно не дает тебе покоя.
        Я не могу двинуться с места. Я знаю, что все это нереальное, но паника обрушивается на меня, как эта грохочущая стена из пара и пыли. Миллионы лет эволюции приучили меня доверять своим ощущениям, и примитивная часть моего мозга не желает слышать рациональную, которая вопит и визжит, как умирающее животное: «Это - подделка, подделка, подделка».
        - Электромагнитные импульсы. Гигантские металлические стержни вонзаются в Землю, падая с небес. Вирусная чума… - Он повышает интонацию с каждым словом, и каждое слово звучит, как удар грома или стук шагов. - «Кроты», имплантированные в тела людей. Армия детей с промытыми мозгами. Зачем все это? Это и есть главный вопрос. Только это и имеет значение. К чему ломать голову, если все, что тебе нужно, - это очень-очень большой камень?
        Волны накрывают меня с головой. Я иду ко дну.



        54

        Я погребена на тысячелетия.
        В милях надо мной просыпается мир. В прохладной тени дождевого леса крысоподобная тварь выкапывает из земли мягкие корни. Ее потомки приручат огонь, изобретут колесо, откроют математику, создадут поэзию, изменят русла рек, вырубят леса, построят города, исследуют глубины. Но сейчас у нее только одна задача - найти пищу и выжить, чтобы успеть произвести на свет еще больше крысоподобных тварей.
        Уничтоженный в огне и пыли мир возрождается в образе роющегося в земле грызуна.
        Часы отсчитывают секунды. Тварь нервно нюхает теплый влажный воздух. Часы тикают все быстрее, и я поднимаюсь к поверхности. Когда я появляюсь из земли, крысоподобная тварь видоизменяется: она сидит на стуле возле моей кровати, на ней - задубевшие от грязи джинсы и изодранная футболка. Плечи сутулятся, подбородок не брит. Изобретатель колеса с пустыми глазами, наследник, опекун, блудный сын.
        Мой отец.
        Пикает монитор. Капельница, жесткая простыня, твердая подушка, из руки тянутся проводки. И мужчина, сидящий возле кровати. У него болезненный цвет лица, он потеет, в его кожу глубоко въелась грязь, он нервно теребит рубашку, у него налитые кровью глаза и раздутые влажные губы.
        - Марика.
        Я закрываю глаза: «Это не он. Это наркотики, которыми тебя накачал Вош».
        Снова голос:
        - Марика.
        - Заткнись. Ты не настоящий.
        - Марика, я хочу кое-что тебе сказать. Ты должна это знать.
        - Я не понимаю, почему вы со мной это делаете, - говорю я Вошу.
        Я знаю, что он за мной наблюдает.
        - Я тебя прощаю, - бормочет мой отец.
        У меня перехватывает дыхание. Боль такая острая, будто в грудь вонзили нож.
        - Прошу вас, - умоляю я Воша, - пожалуйста, не надо.
        - Тебе пришлось уйти, - говорит отец. - У тебя не было выбора, да и в любом случае во всем виноват я сам. Не ты меня споила.
        Я инстинктивно зажимаю уши руками. Но его голос звучит не в комнате, он раздается во мне.
        - Я совсем недолго протянул после твоего ухода, - пытается приободрить меня отец. - Всего часа два.
        Мы перебрались в Цинциннати. За сотню с лишним миль. А потом его припасы закончились. Он умолял меня не оставлять его одного, но я знала, что он умрет без алкоголя. И я отыскала его. Вламывалась в чужое жилье - ну, не вламывалась, ведь все дома были брошены, и мне надо было просто влезть в выбитое окно. Обнаружила бутылку водки под матрасом. Я была так рада, когда ее нашла, что даже поцеловала.
        Но было поздно. Когда я вернулась в наш лагерь, отец уже умер.
        - Я знаю, ты винишь себя, но напрасно - мой час пробил, Марика. Все равно это случилось бы. Ты поступила так, как считала нужным.
        От этого голоса не спрятаться. И не убежать. Я открываю глаза и смотрю прямо на отца:
        - Я уверена, что все это обман. Ты не настоящий.
        Он улыбается, будто я сделала хороший ход в шахматах. На его лице появляется выражение учителя, довольного своим учеником.
        - Я и пришел, чтобы сказать тебе об этом! - Он скребет длинными пальцами по бедрам, и я вижу грязь у него под ногтями. - Таков урок, Марика. Они хотят, чтобы ты это наконец поняла.
        Теплая ладонь дотрагивается до моего холодного локтя. В последний раз, когда отец ко мне прикасался, - это были обжигающие пощечины. Одной рукой он удерживал меня на месте, а второй хлестал по лицу.
        «Сука! Не уходи. Не смей меня оставлять, сука!»
        И за каждым оскорблением следовал удар. Он обезумел. Каждую ночь в темноте ему мерещились кошмары. В жуткой тишине, которая наваливалась на нас каждый день, он слышал разные звуки. Незадолго до своей смерти он проснулся и с криками начал расцарапывать себе глаза. Ему казалось, что у него под веками завелись жуки.
        И вот теперь эти распухшие глаза смотрят на меня, а под ними еще свежие царапины от ногтей. Еще один круг, еще одна серебряная пуповина. Теперь уже мне мерещится и слышится то, чего нет на самом деле. Это я чувствую прикосновения, когда до меня никто не дотрагивается.
        - Сначала они приучили нас не доверять им, - шепчет он. - Потом они приучили нас не доверять друг другу. Теперь они приучают нас к мысли, что даже самому себе верить нельзя.
        - Я не понимаю, - шепчу я в ответ.
        Он начинает исчезать. Я падаю в темные глубины, а мой отец растворяется в бездонном свете. Он целует меня в лоб. Благословение. Проклятие.
        - Теперь ты принадлежишь им.



        55

        Стул стоит пустой. Я одна. Потом я напоминаю себе, что здесь никого не было. Никто не сидел рядом со мной. Жду, когда сердце перестанет бешено колотиться. Я приказываю себе оставаться спокойной и стараюсь контролировать дыхание. Действие лекарств ослабеет, и со мной все будет в порядке.
        «Ты в безопасности, - говорю я себе. - Ты в полной безопасности».
        В комнату входит светловолосый рекрут, которому я врезала по горлу. Принес еду: кусок мяса загадочного происхождения, картошку, мягкую фасоль и высокий стакан с апельсиновым соком. Он нажимает кнопку, чтобы поднять меня в сидячее положение. Потом ставит поднос передо мной, а сам скрещивает руки на груди, как будто чего-то ждет.
        - Расскажешь, как это на вкус, - сиплым голосом говорит он. - Я еще три недели не смогу есть твердую пищу.
        Кожа у него белая, и от этого глаза кажутся еще темнее, чем на самом деле. Он не крупный, не мускулистый, как Зомби, и не коренастый, как Кекс. Он высокий и стройный. Телосложение пловца. В том, как он держится, чувствуется тихая напряженность. Особенно это видно по глазам. Кажется, в их глубине спрятана сжатая пружина.
        Я не знаю, чего он ждет, и на всякий случай говорю:
        - Извини.
        - Просто врасплох застала. - Постукивает пальцами по руке. - Ты есть собираешься?
        Трясу головой:
        - Я не голодная.
        Еда вообще натуральная? А этот парень, который ее принес, настоящий? Я не могу полагаться на собственный опыт. Тону в бесконечном море. Медленно погружаюсь, темнота давит и увлекает меня ко дну, выжимает воздух из легких, выдавливает кровь из сердца.
        - Выпей сок! - сурово приказывает рекрут. - Они говорят, что ты должна хотя бы сок попить.
        - Почему? - с трудом выговариваю я. - Что там, в этом стакане?
        - Ты параноик?
        - Немного.
        - Они просто взяли у тебя где-то пинту крови. Вот и сказали, чтобы я заставил тебя попить.
        Я не помню, чтобы у меня брали кровь. Может, это случилось, пока я разговаривала со своим «отцом»?
        - А зачем они брали у меня кровь?
        Смотрит на меня как на пустое место:
        - Дай-ка вспомню. Они ведь все мне рассказывают.
        - И что тебе известно? Почему я здесь?
        - Мне не полагается с тобой разговаривать, - поясняет он, а потом все равно продолжает: - Нам сказали, что ты - ВИП. Очень важный заключенный. - Трясет головой. - Я не врубаюсь. В старые добрые времена Дороти просто… просто исчезала.
        - Я не Дороти.
        Пожимает плечами:
        - Я не задаю вопросов.
        Но мне нужно, чтобы он на один ответил.
        - Ты знаешь, что случилось с Чашкой?
        - Убежала с ложкой. Так мне объясняли.
        - Это была тарелка.
        - Я пошутил.
        - А я не поняла.
        - Ну и пошла ты.
        - Маленькая девочка, которую переправили сюда вместе со мной на вертолете. Она тяжело ранена. Мне надо знать: она жива?
        Кивает с серьезным видом:
        - Прямо сейчас этим и займусь.
        Я все делаю не так. У меня вообще с людьми всегда плохо складывалось. В школе у меня было прозвище - Ее Величество Марика. Ну и еще дюжина вариаций на ту же тему. Может, не стоит выделываться?
        - Меня зовут Рингер.
        - Чудесно. Тебе, наверное, это очень нравится.
        - У тебя знакомое лицо. Ты был в лагере «Приют»?
        Он хочет что-то сказать, но осекается:
        - Мне запрещено говорить с тобой.
        Меня так и тянет спросить: «Так чего же ты долдонишь?» Но я себя сдерживаю.
        - Это, наверное, хорошая идея. Они не хотят, чтобы ты узнал то, что знаю я.
        - О, я знаю то, что знаешь ты: все - ложь, нас обманывает враг, они используют нас, чтобы уничтожить выживших и бла-бла-бла. Обычная белиберда Дороти.
        - Раньше я так и думала, - признаю я. - Но теперь я в этом не уверена.
        - Ты разберешься.
        - Ага.
        Камни, крысы и формы жизни, которые не нуждаются в физическом теле. Я разберусь, только не было бы поздно. Хотя, возможно, уже некуда спешить. Зачем они брали у меня кровь? Почему Вош оставил меня в живых? Что я могу ему дать? Для чего я им нужна? Или этот светловолосый парень? Или вообще кто-то из людей? Если они в состоянии создать вирус, который уничтожит девять из десяти человек, почему, почему не довести результат до ста процентов? И к чему вообще заморачиваться, если, как сказал Вош, для решения проблемы нужен один очень большой камень?
        У меня болит голова. Все плывет перед глазами. Меня тошнит. Я уже стала забывать, когда четко соображала. А ведь это было моим козырем.
        - Выпей ты этот чертов сок, и я пойду наконец, - говорит рекрут.
        - Скажи, как тебя зовут, и я выпью.
        Он не сразу, но все-таки говорит:
        - Бритва.
        Я пью сок. Он берет поднос и уходит. Теперь я хотя бы знаю его позывной. Маленькая, но победа.



        56

        Заявляется женщина в белом халате. Представляется как доктор Клэр. Темные вьющиеся волосы убраны назад, глаза цвета осеннего неба. Пахнет горьким миндалем, а это еще и запах цианида.
        - Зачем вы брали у меня кровь?
        Она улыбается:
        - Потому что Рингер такая милая. Вот мы и решили клонировать еще сотню таких.
        В ее голосе нет и нотки сарказма. Она отсоединяет капельницу и быстро отступает назад, словно опасается, что я прыгну с кровати и придушу ее. Мне приходила такая идея в голову, но я бы с большим удовольствием прирезала ее складным ножиком. Не знаю, сколько раз пришлось бы ее пырнуть. Много, наверное.
        - А вот это не имеет смысла, - говорю я. - Зачем загружать свое сознание в тело человека, если вы можете клонировать сколько понадобится на своем корабле-носителе? Никакого риска.
        Особенно если один из загруженных Эванов Уокеров влюбится в девушку земного происхождения.
        - Верно подмечено. - И серьезно так кивает. - Подниму этот вопрос на следующем собрании. Возможно, нам следует пересмотреть всю тактику захвата. - Клэр отходит к двери. - Идем.
        - Куда?
        - Увидишь. Не бойся. Тебе понравится.
        Идти недалеко, всего две двери по коридору. Комната свободна. Раковина, тумбочка, унитаз и душевая кабина.
        - Ты когда принимала душ последний раз? - интересуется она.
        - В «Приюте». Вечером, перед тем как пристрелила сержанта-инструктора по строевой подготовке. Прямо в сердце.
        - Неужели? - спокойно так переспрашивает она, как будто я сказала, что когда-то жила в Сан-Франциско. - Полотенце - вон там. Зубная щетка, расческа и дезодорант - в тумбочке.
        Остаюсь одна. Открываю тумбочку. Шариковый антиперспирант. Расческа. Небольшой тюбик зубной пасты. А вот нити для чистки зубов нет. Я надеялась, что будет. Две минуты прикидываю, сколько уйдет времени на то, чтобы заточить конец зубной щетки и сделать из нее реальное холодное оружие. Потом снимаю комбинезон и залезаю под душ. Я думаю о Зомби, но не потому, что стою голая под струями воды. Я вспоминаю, как он говорил о «Фейсбуке», ресторанах с автораздачей, звонках на урок и далее по списку: о жареной картошке, затхлых книжных лавках и о горячем душе. Поворачиваю кран, и вода почти обжигает меня. Наслаждаюсь этим ощущением, пока не собираются в гармошку подушечки пальцев. Лавандовое мыло. Фруктовый шампунь. Крошечный передатчик перекатывается у меня под пальцами.
        «Теперь ты принадлежишь им».
        Я швыряю шампунь о стену. Бью кулаком по кафелю снова и снова, пока не лопается кожа на костяшках пальцев. Моя злость больше, чем сумма всех моих потерь.
        Вош ждет меня в комнате через две двери от душевой. Клэр перевязывает мне руку и уходит, и мы остаемся один на один.
        - Ну и чего ты достигла? - спрашивает он.
        - Мне надо было кое-что себе доказать.
        - Что боль - единственное доказательство жизни?
        Качаю головой:
        - Я знаю, что жива.
        Он глубокомысленно кивает и говорит:
        - Хочешь ее увидеть?
        - Чашка мертва.
        - Почему ты так думаешь?
        - Нет смысла оставлять ее в живых.
        - Это верно, если исходить из предположения, что единственная причина сохранить ей жизнь - это желание манипулировать тобой. Воистину нарциссизм - диагноз молодых!
        Он нажимает кнопку на стене. С потолка опускается экран.
        - Вы не заставите меня вам помогать.
        Пытаюсь подавить панику и начинаю терять контроль над теми чувствами, которые никогда в контроле не нуждались.
        Вош протягивает ко мне руку. У него на ладони что-то похожее на большую желеобразную капсулу ярко-зеленого цвета. С одного конца к ней прикреплен провод толщиной с волосок.
        - Это послание.
        Свет в комнате приглушают. Вспыхивает экран. Камера парит над полем убитой морозами пшеницы. Вдалеке виднеются фермерский дом, парочка надворных строений и ржавая силосная башня. Маленькая фигурка, спотыкаясь, выходит из небольшой рощицы и на нетвердых ногах шагает сквозь сухие поломанные стебли к дому.
        - А это посланец.
        С такой высоты мне не разглядеть, мальчик это или девочка, ясно только, что это маленький ребенок. Такой как Наггетс? Или помоложе?
        - Центральный Канзас, - звучит голос Воша. - Вчера, приблизительно в час дня.
        На крыльце дома появляется еще одна фигура. Спустя минуту выходит кто-то еще. Ребенок бежит в их сторону.
        - Это не Чашка, - шепотом говорю я.
        - Нет, не она.
        Ребенок продирается сквозь ломкие колосья к взрослым. У одного из них винтовка. Все происходит без звука, и от этого почему-то становится жутко.
        - Древний инстинкт гласит: во времена, когда твоя жизнь подвергается опасности, остерегайся чужаков. Не доверяй никому, кроме своих близких.
        Я напрягаюсь. Я знаю, чем это заканчивается. Я через это прошла. Человек с винтовкой - это я. А ребенок, который к нему бежит, - Чашка.
        Ребенок падает. Поднимается. Бежит. Снова падает.
        - Но существует другой инстинкт, он древнее самой жизни, человек практически не в состоянии его в себе подавить. Защити младшего любой ценой. Сбереги будущее.
        Малыш выбегает из пшеницы во двор и опять спотыкается. Тот, у которого винтовка, держит ребенка на мушке, но его товарищ бросается к нему и поднимает с промерзшей земли. Вооруженный встает у него на пути и не пускает к дому. Картинка зависает на несколько секунд.
        - Все дело в риске, - заключает Вош. - Ты это давно уже поняла. Так что прекрасно знаешь, кто выиграет спор. В конце концов, чем может быть опасен маленький ребенок? Защити младшего. Сбереги будущее.
        Человек с малышом на руках обходит вооруженного и взбегает по ступенькам. Тот склоняет голову, как будто в молитве, потом поднимает лицо к небу, словно просит о чем-то. Затем он разворачивается и идет в дом. Минута тянется за минутой.
        - Мир - это часы, - шепчет рядом со мной Вош.
        Фермерский дом, надворные постройки, силосная башня, коричневое поле и внизу дисплей, на котором сотнями отсчитываются секунды. Я понимаю, что произойдет, но все равно вздрагиваю, когда беззвучная вспышка стирает всю картинку. Потом - клубы пыли, обломки и волны дыма. Пшеница горит, исчезает за секунды - это легкая пища для огня, - а на месте дома и построек появляется воронка, черная яма в земле. Корм становится черного цвета. Экран гаснет. Свет в комнате остается приглушенным.
        - Я хочу, чтобы ты поняла, - мягко говорит Вош. - Ты ведь хотела знать, почему мы держим этих малышей, тех, кто слишком мал, чтобы воевать.
        - Я не понимаю.
        Крохотная фигурка на коричневом поле - босой малыш в джинсовом комбинезоне бежит сквозь пшеницу.
        Вош неправильно интерпретирует мои слова:
        - Устройство в теле этого ребенка откалибровано на то, чтобы улавливать малейшие колебания двуокиси углерода - основного компонента дыхания человека. Когда показатель достигает определенной отметки, которая указывает на групповую цель, устройство взрывается.
        - Нет, - шепчу я.
        Они принесли кроху в дом, завернули в теплое одеяло, дали ему воды, умыли его. Люди собрались вокруг ребенка, купали его в своем дыхании.
        - Чтобы их убить, вы могли просто сбросить на них бомбу.
        - Дело не в том, чтобы убить! - раздраженно обрывает меня Вош. - Вопрос вообще никогда так не стоял.
        Свет в комнате зажигается, открывается дверь, и появляется Клэр. Она катит металлическую тележку. За ней входят ее приятель в белом халате и Бритва. Рекрут смотрит на меня и быстро отводит глаза. Это напрягает меня больше, чем поднос со шприцами на тележке. Бритва не может заставить себя глядеть в мою сторону.
        - Это ничего не меняет, - уже громче говорю я. - Мне плевать, что вы делаете. Меня даже Чашка больше не волнует. Я скорее убью себя, чем стану вам помогать.
        Вош качает головой:
        - Ты мне не помогаешь.



        57

        Клэр затягивает у меня на руке резиновый жгут и стучит по локтевому сгибу, чтобы проявилась вена. Бритва застыл по другую сторону кровати. Мужчина в белом халате - я так и не узнала, как его зовут, - стоит у монитора, с секундомером в руке. Вош прислоняется к раковине и наблюдает за мной. Глаза у него яркие, поблескивают, как кремень, они очень похожи на глаза вороны в лесу в тот день, когда я подстрелила Чашку. Он смотрит с любопытством, которое граничит с безразличием. И тогда я понимаю, что Вош прав: ответом на их прибытие не может быть ненависть. Ответ - в ее противоположности. Единственный вариант - это антитеза всех вещей. Как яма на том месте, где стоял фермерский дом, - просто ничто. Ни ярость, ни злость, ни страх - вообще ничего. Пустота. Бездушный, безразличный взгляд акулы.
        - Слишком частый, - говорит мистер Белый Халат.
        - Для начала вот это, чтобы ты расслабилась, - произносит Клэр и вводит иглу мне в руку.
        Я смотрю на Бритву. Он отворачивается.
        - Лучше, - докладывает Белый Халат.
        - Мне плевать, что вы со мной делаете, - говорю я Вошу, еле ворочая распухшим языком.
        - Это не важно.
        Вош кивает Клэр, и она берет второй шприц:
        - Устанавливайте сетевой концентратор по моему сигналу.
        Концентратор?
        - Эй-эй, осторожнее, - предупреждает Белый Халат, а сам смотрит на монитор, где видно, что мой пульс немного участился.
        - Не бойся, - говорит Вош. - Это не причинит тебе вреда.
        Клэр бросает на него удивленный взгляд. Вош пожимает плечами.
        - Ну мы же проводили тесты, - произносит он и щелкает пальцами. - Продолжайте.
        Я вешу десять миллионов тонн. Мои кости из железа, а все остальное из камня. Я не чувствую, как игла входит мне в руку.
        - Начали, - объявляет Клэр, и Белый Халат включает секундомер.
        Мир - это часы.
        - Мертвые получили по заслугам, - усмехается Вош, - а вот живые - ты и я - должны еще поработать. Называй это как хочешь - судьбой, везением, Божьим промыслом. Ты передана мне в руки как инструмент.
        - Прикрепляем к коре головного мозга.
        Голос Клэр звучит приглушенно, как будто мне заложили уши ватными тампонами. Я поворачиваю голову в ее сторону. Проходит целая тысяча лет.
        - Ты уже видела такое однажды, - говорит Вош в тысяче миль от меня. - В лаборатории, в твой первый день в «Приюте». Мы сказали, что это была инвазия чужой формы жизни в мозг человека. Это неправда.
        Я слышу пыхтение Бритвы, он дышит громко, как дайвер через кислородный редуктор.
        - На самом деле это микроскопичный командный сетевой концентратор, который прикрепляется к префронтальной доле твоего мозга, - поясняет Вош. - Центральный процессор, если хочешь.
        - Загружается, - подтверждает Клэр. - Похоже, все хорошо.
        - Не для того, чтобы тебя контролировать… - будто оправдывается Вош.
        - Встречаем первый поток.
        Игла блестит в свете флуоресцентных ламп. Черные точечки в капле янтарного цвета. Когда Клэр вводит иглу мне в вену, я ничего не чувствую.
        - …а для того, чтобы скоординировать около сорока тысяч механизированных гостей, для которых ты будешь исполнять роль хозяйки.
        - Температура тридцать семь и девять, - сообщает Белый Халат.
        Бритва громко дышит.
        - Чтобы достичь нынешнего уровня развития людей, доисторическим крысам понадобились миллионы лет и тысячи поколений, - говорит Вош. - Тебе, чтобы перейти на следующий уровень, потребуется всего несколько дней.
        - Соединение с первым потоком установлено. - Клэр снова наклоняется надо мной, ее дыхание пахнет горьким миндалем. - Встречаем второй поток.
        В комнате жарко, как в печке. Я обливаюсь потом. Белый Халат объявляет, что температура поднялась до тридцати девяти с половиной.
        - Эволюция - неприятное занятие, - вздыхает Вош. - Множество фальстартов и тупиков. Некоторые кандидаты не подходят для роли встречающей стороны. У них сдает иммунная система, или их начинает мучить когнитивный диссонанс. Проще говоря, они сходят с ума.
        Я вся горю. В моих венах огонь. Вода течет из глаз, стекает по вискам, заполняет уши. Я вижу, как лицо Воша наклоняется над бесконечным морем моих слез.
        - Но в тебя, Марика, я верю. Ты прошла через огонь и кровь не для того, чтобы сейчас меня подвести. Ты послужишь мостиком между тем, что было, и тем, что будет.
        - Мы ее теряем, - дрожащим голосом сообщает Белый Халат.
        - Нет, - бормочет Вош, его холодная ладонь прикасается к моей мокрой щеке. - Мы ее спасли.



        58

        В этом месте нет ни дней, ни ночей - только стерильный свет флуоресцентных ламп, которые никогда не выключаются. Я отсчитываю время по визитам Бритвы: три раза в день он приносит еду. Но я не могу есть.
        Иным не справиться с моей лихорадкой. Им не удается стабилизировать мое давление. Меня постоянно тошнит. Мое тело отказывается принять одиннадцать потоков, призванных усилить мою биологическую систему. Каждый поток состоит из четырех тысяч единиц, то есть в моих кровеносных сосудах курсируют сорок четыре тысячи микроскопических роботизированных захватчиков.
        Дерьмово себя чувствую.
        Ежедневно после завтрака приходит Клэр, она возится с медикаментами и отпускает загадочные реплики типа: «Пора поправляться. Окно возможностей закрывается». Или ехидные вроде: «Я начинаю думать, что эта идея большого камня - верный путь».
        - Ничего с этим не поделаешь, - сказала она однажды. - Процедура необратима.
        - Одно вы не учитываете.
        - И что же? О да, конечно. Рингер незаменима. - Клэр достала из кармана халата устройство с кнопкой смерти и продемонстрировала его мне. - Ты у меня забита. Мне остается только надавить сюда. Давай, вперед, скажи мне, чтобы я нажала. - Ухмыляется.
        - Нажми кнопку.
        Она тихо рассмеялась:
        - Это поразительно. Как только я начинаю задаваться вопросом, что он в тебе такого нашел, ты говоришь что-нибудь в этом духе.
        - Кто? Вош?
        Улыбка исчезает. Глаза Клэр становятся пустыми, как у акулы.
        - Если ты не сможешь приспособиться, мы прекратим процесс усиления.
        «Процесс усиления».
        Она сняла повязку с моей руки. Никаких засохших ссадин, синяков или шрамов. Как будто ничего и не было. Словно я не долбила кулаком по стене, пока у меня кожу до кости не рассекло. Я вспомнила о том, что Вош, после того как я сломала ему нос, появился в моей комнате даже без гематом под глазами. И Салливан рассказывала, как Эван через считаные часы после ранения шрапнелью проник на территорию противника и в одиночку уничтожил целую военную установку.
        Сначала они взяли Марику и сделали из нее Рингер. Теперь они решили провести апгрейд Рингер и превратить ее в кого-то другого. Или во что-то другое.
        В некое подобие иных.
        Теперь не было ни дней, ни ночей, только постоянный стерильный свет.



        59

        - Что они со мной сделали? - спрашиваю я Бритву, когда он закатывает в комнату тележку с очередной порцией несъедобной еды.
        Я не рассчитываю на ответ, но он всегда ждет, что я задам ему этот вопрос. Ему наверняка покажется странным, если я промолчу.
        Бритва пожимает плечами и отводит глаза:
        - Давай посмотрим, что у нас сегодня в меню. Ого. Мясной хлеб! Просто объедение.
        - Меня сейчас стошнит.
        - Правда? - удивляется Бритва и начинает нервно оглядываться по сторонам в поисках контейнера для рвоты.
        - Пожалуйста, убери поднос. Я не могу это есть.
        Он хмурится:
        - Если не возьмешься за ум, они тебя прикончат.
        - Они с любым такое могут сделать, - говорю я. - Почему выбрали именно меня?
        - Может, ты особенная?
        Я трясу головой и отвечаю так, будто он сказал это всерьез:
        - Нет. Я думаю, это потому, что кто-то другой - особенный. Ты играешь в шахматы?
        Бритва поражен:
        - Во что?
        - Может, мы могли бы сыграть. Когда мне станет полегче.
        - Я, вообще-то, бейсбол предпочитаю.
        - Да? А я думала - плавание. Или теннис.
        Он вскидывает голову и сдвигает брови:
        - Ты, наверное, плохо себя чувствуешь. Так разговариваешь, будто наполовину человеком стала.
        - Я и есть наполовину человек. В буквальном смысле. Вторая часть…
        Я пожимаю плечами и заслуживаю его улыбку.
        - О, двенадцатая - определенно их система, - говорит он.
        Двенадцатая система? Что бы это значило? Я не уверена, но подозреваю, что это касается одиннадцати систем человеческого организма.
        - Мы нашли способ извлекать это из гадов и… - Бритва осекается и с виноватым видом смотрит на камеру. - В любом случае ты должна поесть. Я слышал, как они говорили о принудительном кормлении.
        - Так это официальная история? То же, что и со «Страной чудес», - мы используем их технологии против них. И ты в это веришь.
        Бритва прислоняется к стене, скрещивает руки на груди и начинает напевать «Follow the Yellow Brick Road».[15 - Песенка из фильма «Волшебник страны Оз» (США, 1939).] Я трясу головой. Поразительно. Дело не в том, что ложь слишком хороша, чтобы от нее отказаться. Просто правда чересчур ужасна, чтобы ее принять.
        - Комендант Вош имплантирует бомбы в детей. Он превращает малышей во взрывные устройства, - говорю я, а Бритва начинает петь громче. - Маленькие дети. Только-только ходить научились. Их ведь держат отдельно от других, верно? Я видела их в «Приюте». Всех, кто моложе пяти лет, уводили, и больше их никто не видел. Ты встречал хоть одного малыша? Где эти дети, Бритва? Где они?
        Он перестает мычать, только чтобы сказать мне:
        - Заткнись, Дороти.
        - А разве разумно загружать в Дороти супертехнологии чужих? Командование решило «усилить» людей для ведения войны, и для этого выбирают сумасшедших. Ты правда так думаешь?
        - Я не знаю. Но они же выбрали тебя, а не кого-то другого?
        Он хватает поднос с нетронутой едой и идет к двери.
        - Не уходи.
        Бритва оборачивается. Он явно удивлен. У меня горит лицо. Наверное, температура подскочила. Так и должно быть.
        - Почему? - спрашивает Бритва.
        - Ты единственный честный человек, с кем я могу поговорить.
        Он смеется. Смех хороший, естественный, не натужный. Мне он нравится. Однако меня лихорадит.
        - А кто сказал, что я честный? - произносит он. - Мы же все замаскировавшиеся враги?
        - Мой отец любил рассказывать историю о шести слепых и слоне. Один слепой потрогал ногу слона и сказал, что слон, наверное, похож на колонну. Второй ощупал хобот и решил, что слон напоминает ветку дерева. Третий дернул за хвост и сообщил, что слон - это что-то вроде веревки. Номер четыре прислонился к животу, для него слон был как стена. Пятый парень потрепал слоновье ухо и заявил: ну точно опахало. Шестой покачал бивень - выходило, что слон похож на трубу.
        Бритва долго смотрит на меня с каменным лицом, а потом улыбается. Улыбка хорошая. Мне она тоже нравится.
        - Красивая история. Тебе бы на вечеринках ее рассказывать.
        - Суть в том, - говорю я, - что с момента появления их корабля мы все ведем себя как слепые, ощупывающие слона.



        60

        При никогда не гаснущем стерильном свете отсчитываю дни порциями еды, которую приносит Бритва и которую я не съедаю. Три порции в день. Шесть порций - два дня. На десятый он садится с подносом напротив меня, и я спрашиваю:
        - Зачем ты это делаешь?
        Голос у меня теперь хриплый, «ломающийся», как у Бритвы. Я взмокла от пота, температура зашкаливает, в голове стучат молотки, сердце колотится как бешеное. Бритва молчит. Семнадцать приходов с пищей - и хоть бы словечко обронил. Кажется, он растерян, нервничает и даже злится. Клэр тоже перестала разговаривать. Она появляется дважды в день: меняет капельницу, проверяет отоскопом мои глаза, меняет пакет катетера, выносит утку. Через каждые шесть приходов Бритвы меня обтирают влажной губкой. Как-то она пришла с сантиметром и померила мои бицепсы, не иначе чтобы узнать, сколько мышечной массы я потеряла. Больше никого не вижу. Ни мистера Белый Халат, ни Воша, ни мертвых отцов, которых Вош закачал мне в голову. Мозги у меня пока не выключились, и я понимаю, что за мной наблюдают, хотят посмотреть: убьет меня «процесс усиления» или нет.
        Однажды утром, когда Клэр выносила утку, в комнату вошел Бритва с завтраком. Он молча подождал, пока Клэр не закончит свои дела, а потом я расслышала его шепот:
        - Она умирает?
        Клэр покачала головой. Это могло означать и «да», и «я знаю не больше твоего». Я подождала, пока она не уйдет, и сказала:
        - Вы зря теряете время.
        Бритва глянул на установленную под потолком камеру наблюдения:
        - Я просто делаю свою работу.
        Я швыряю поднос на пол. Бритва поджимает губы, но ничего не говорит. Молча убирает еду с пола, а я лежу и все не могу отдышаться после таких физических усилий. Пот катит с меня градом.
        - Да, приберись тут. Делай свою работу.
        Температура подскакивает, и у меня в голове что-то переключается. Я будто чувствую, как по венам курсируют сорок четыре тысячи микророботов, а хаб распространяет свою сеть по всему моему мозгу. И тут я понимаю, что испытывал мой отец в последние часы перед смертью, раздирая ногтями лицо, чтобы избавиться от насекомых, которые ползали под кожей.
        - Сука! - задыхаясь, говорю я.
        Бритва вскидывает голову и удивленно смотрит на меня.
        - Отстань от меня, сука!
        - Нет проблем, - бормочет он.
        Бритва стоит на карачках и влажной тряпкой собирает с пола еду. В воздухе едкий запах дезинфицирующих средств.
        - Как только, так сразу.
        Бритва встает. Его щеки цвета слоновой кости разрумянились. Я в полубреду решаю, что они отражают свет его золотистых волос.
        - Ты не сможешь уморить себя голодом, - говорит он. - Лучше придумай что-нибудь другое.
        Я пыталась, но из этого ничего не вышло. Я едва могу оторвать голову от подушки.
        «Теперь ты принадлежишь им».
        Вош - скульптор, мое тело - глина. Но не душа. Моя душа никогда ему не подчинится. Ее не раздавить. Ее нельзя контролировать.
        Я свободна, они - нет. Пусть и теряю силы, пусть умру или выздоровею, но игра закончена, и гроссмейстеру Вошу - мат.
        - У моего отца была любимая поговорка, - говорю я Бритве. - «Мы называем шахматы игрой королей, потому что эта игра учит нас управлять королями».
        Он бросает тряпку в раковину и хлопает дверью. Когда возвращается с очередной порцией еды, я вижу на подносе знакомую деревянную коробку. Бритва без слов сваливает еду в мусорное ведро и швыряет поднос в направлении раковины, куда он с грохотом и приземляется. Кровать гудит, и мое тело принимает сидячее положение. Бритва ставит напротив меня коробку.
        - Ты же говорил, что не играешь, - шепчу я.
        - Так научи.
        Я качаю головой и обращаюсь к камере наблюдения у него за спиной:
        - Хорошая попытка. Но не пошел бы ты в задницу?
        Бритва смеется:
        - Это не их идея. Но если говорить о задницах, будь уверена - я получил разрешение. Он открывает коробку, достает доску и перебирает фигуры.
        - Вот эти твои королевы и короли, вешки и похожие на сторожевые башни штуки. Как так получилось, что все фигуры вроде как люди, а эти - нет?
        - Пешки, а не вешки. Вешка - это такой длинный и тонкий кол.
        Бритва кивает:
        - Так зовут одного парня в моем отделении.
        - Колышек?
        - Вешка. Я и не знал, что это такое.
        - Ты все неправильно расставляешь.
        - Естественно. Я ведь не умею играть в эту дебильную игру. Сама и расставляй.
        - Не хочу.
        - Значит, признаешь поражение?
        - Я сдаюсь. Это называется - сдать партию.
        - Полезная информация. Было предчувствие, что я узнаю много нового.
        Бритва улыбается. Он не такой настырный, как Зомби. Он мягче, деликатнее, ироничнее. Сидит рядом со мной на кровати, и я чувствую слабый запах жевательной резинки.
        - Черными или белыми?
        - Бритва, я даже пальцем шевельнуть…
        - Будешь говорить, куда хочешь пойти, а я - двигать фигуры.
        Он не сдается. Но я и не ожидала, что он так просто отступит. К этому этапу все слабаки и рохли отсеялись, неженок не осталось. Объясняю, как расставляются и ходят фигуры, перечисляю основные правила. Бритва все кивает и угукает, но у меня такое ощущение, что он скорее соглашается, чем учится. Потом мы играем, и я побеждаю в четыре хода. Во время второй партии он начинает спорить и возмущаться: «Ты не можешь так ходить! Я же говорю: это самое тупое правило в мире». Во время третьей партии я уже не сомневаюсь, что он пожалеет о своей затее. Настроение у меня не улучшилось, а у Бритвы окончательно испортилось.
        - Это самая тупая игра из всех, что придумали люди, - недовольно заявляет он.
        - Шахматы не придумали. Их открыли.
        - Как Америку?
        - Как математику.
        - Я встречал в школе таких девчонок, как ты…
        Он не заканчивает мысль и принимается снова расставлять фигуры.
        - Хватит, Бритва, я устала.
        - Завтра еще шашки принесу. - Звучит как угроза.
        Но является он без шашек. Поднос, деревянная коробка. В этот раз он расставляет фигуры в каком-то странном порядке. Черного короля ставит в центре поля лицом к себе, королеву - на край лицом к королю, три пешки - веером за спиной короля, коней - справа и слева от короля, а офицера - прямо за ним. А за офицером ставит еще одну пешку. Потом Бритва смотрит на меня и улыбается ангельской улыбкой.
        - Хорошо, - сама не зная почему, киваю.
        - Я изобрел игру. Готова? Она называется… - Бритва отбивает по перильцам кровати барабанную дробь. - Шахбол!
        - Шахбол?
        - Шахматы и бейсбол. Шахбол. Поняла? - Он с хлопком кладет подле доски на кровать монету.
        - Что это? - спрашиваю я.
        - Четвертак.
        - Я знаю, что это четвертак.
        - Для игры. Это будет мяч. Вернее, не реальный мяч, а представление о мяче. Или о том, что происходит с мячом. Если помолчишь секунду, я объясню правила.
        - Я и так молчу.
        - Хорошо. У меня от твоих разговоров голова болит. Обзываешься, Йоду цитируешь, рассказываешь мутные байки про слонов. Ты хочешь играть или нет?
        Бритва не ждал от меня ответа. Он поставил белую пешку напротив черной королевы и сказал, что это бэттер.
        - Ты должен начинать с королевы, это самая сильная фигура.
        - Поэтому она и работает битой. - Бритва качает головой - его поражает моя тупость. - Все просто: кто защищается, а это ты, тот первый подбрасывает монету. Орел - страйк, решка - бол.
        - Монета не подходит, - возражаю я. - Вариантов-то три: страйк, бол и хит.
        - Вообще-то, их четыре, если считать фолы. Ты разбираешься в шахматах, я - в бейсболе.
        - Шахболе, - поправляю я.
        - Без разницы. Если ты выбрасываешь бол, то это бол, и ты бросаешь снова. Выпадает орел, отлично, тогда я бросаю монету. Видишь, так у меня появляется возможность заполучить хит. Орел - я в игре, решка - пропускаю. Если я пропускаю - первый страйк. И так далее.
        - Поняла. И если ты выбрасываешь орла, я получаю монету и смотрю, получится у меня поймать мяч и передать своему или нет. Орел - я выбиваю тебя…
        - Неправильно! Все не так! Нет, сначала я бросаю три раза. Четвертый бросаю, если у меня выпадает ДР.
        - ДР?
        - Двойная решка. Это трехходовка. С ДР ты бросаешь еще раз: орел - хоум ран; решка - простой трипл. Орел-орел - сингл; орел-решка - дабл.
        - Может, мы лучше начнем, и ты…
        - Потом ты получаешь монету обратно и смотришь, удается ли тебе выбить мой потенциальный сингл, дабл, трипл или хоумер. - Бритва тяжело вздыхает. - Конечно, если это не хоум ран.
        - Конечно.
        - Ты смеешься надо мной? Потому что я не понимаю…
        - Я просто пытаюсь вникнуть.
        - Очень на тебя похоже. Ты даже не представляешь, сколько времени я потратил. Это очень сложно. Я хочу сказать, не так, как в игре королей. Ну, ты вот знаешь, как называют бейсбол? Национальное времяпрепровождение. Потому что, играя в него, мы учимся справляться со временем. Или с прошлым. С чем-то из этого.
        - А вот теперь ты надо мной смеешься.
        - Вообще-то, сейчас только я один над тобой и смеюсь. - Бритва замолкает, и я догадываюсь, чего он ждет. - Ты никогда не улыбаешься.
        - Это так важно?
        - Однажды, когда был маленьким, я так смеялся, что штаны обмочил. Мы гуляли в парке «Шесть флагов», катались на колесе обозрения.
        - И что тебя так рассмешило?
        - Сейчас уже не помню. - Бритва берет меня за запястье, поднимает мою руку и вкладывает в ладонь четвертак. - Бросай уже эту чертову монетку, и начнем играть.
        Я не хочу его обижать, да и игра не кажется сложной. Он приходит в такое возбуждение после своего первого хита, торжествующе поднимает над головой кулак, а потом начинает двигать по доске черные фигуры и комментирует игру хриплым высоким голосом, подражая настоящим комментаторам. Совсем как ребенок, который играет с фигурками героев комиксов или телесериалов.
        - Глубокий проход в центр поля!
        Пешка из центра поля скользит ко второй базе. Слон - второй бейсмен и пешка - шорт-стоп отступают. А левая пешка зарабатывает очко и бежит к центру. Все это Бритва проделывает одной рукой, а вторая крутит между пальцами монетку, изображает, как мяч при замедленной съемке летит и приземляется слева в центре поля. Это так глупо и так по-детски, что я бы даже улыбнулась, если бы еще улыбалась.
        - Сэйф! Он в безопасности! - вопит Бритва.
        Нет, это не глупо. Он и правда ребенок. Глаза горят, голос срывается от возбуждения. Ему снова десять лет. Не все потеряно. Важное еще осталось.
        Его следующий хит - ошибка, мяч приземляется между первой базой и правым полем. Бритва изображает драматическое столкновение полевого игрока и бейсмена. Первая база скользит назад, правое поле скользит вперед, потом - хрясь! Бритва изображает удар.
        - А это разве не ошибка? - спрашиваю я. - Мяч ведь можно было поймать.
        - Можно поймать? Рингер, это всего лишь дурацкая игра, которую я придумал за пять минут с помощью шахматных фигур и монетки.
        Еще два хита. Его троица набирает очки. Я всегда считала отстойными игры, где все построено на удаче. И ненавидела их по той же причине. Бритва, наверное, чувствует, что мне уже не интересно. Он комментирует еще громче и, не останавливаясь, двигает фигуры по полю. Даже не слушает мои замечания насчет того, что это мои фигуры, раз уж я в защите. Еще один глубокий проход в центр левого поля. Еще один промах за первой базой. Еще одно столкновение полевого игрока и бейсмена. Я не понимаю: то ли он повторяется, потому что считает это смешным, то ли у него серьезные проблемы с воображением. В глубине души я даже думаю, что могла бы оскорбиться от имени всех шахматистов планеты.
        На третьем иннинге я выдыхаюсь.
        - Сегодня вечером снова попробую, - предлагаю я. - Или завтра. Лучше завтра.
        - Что? Тебе что, не нравится?
        - Нет. Это весело. Просто я устала. Я правда устала.
        Бритва пожимает плечами, как будто это не важно, а это действительно не важно, потому что иначе он бы не стал пожимать плечами. Он убирает четвертак в карман и складывает шахматы, а сам бормочет что-то под нос. Я могу разобрать только - «шахматы».
        - Что ты говоришь?
        - Ничего. - И смотрит в сторону.
        - Что-то про шахматы.
        - Шахматы, шахматы, шахматы. Шахматы построены на мозгах. Извини, но шахбол не сравнить с шахматами по уровню эмоций.
        Бритва берет коробку под мышку и решительно шагает к двери.
        Последний выпад перед уходом:
        - Я просто думал, что смогу развеселить тебя немного, вот и все. Спасибо. Больше мы не будем играть.
        - Злишься на меня?
        - Я ведь дал шахматам шанс, правда? И я не ныл.
        - Не ныл. И ныл. Много ныл.
        - Ты просто подумай об этом.
        - О чем?
        Он кричит мне через комнату:
        - Подумай об этом!
        Бритва хлопает дверью. Я задыхаюсь, меня трясет, и я не могу понять почему.



        61

        Вечером, когда открывается дверь в комнату, у меня уже наготове извинения. Чем больше я думаю о Бритве и его шахболе, тем больше чувствую себя как хулиган на пляже, который топчет песочные замки малышей.
        - Привет, Бритва. Я…
        У меня отвисает челюсть. С подносом входит какой-то мальчишка лет двенадцати-тринадцати.
        - Где Бритва? - спрашиваю я.
        Я бы даже сказала: требую ответа.
        - Не знаю, - писклявым голосом отвечает мальчишка. - Мне дали поднос и велели отнести.
        - «Отнести», - тупо повторяю я.
        Бритву сняли с наряда. Может, шахбол - это нарушение распорядка. Может, Вош разозлился из-за того, что два подростка пару часов провели за игрой, как маленькие. Отчаяние вызывает привыкание и у наблюдающего, и у того, за кем наблюдают.
        Или это Бритва на меня разозлился. Возможно, он сам попросил, чтобы его сняли с наряда, забрал свою коробку с шахболом и вернулся в казарму.
        В ту ночь я плохо спала, хотя что это за ночь, если в комнате не гаснет стерильный свет. Температура поднялась почти до сорока, моя иммунная система из последних сил сопротивлялась вторжению микроскопических роботов. Я смутно видела, как зеленые цифры на мониторе медленно ползут вверх, и соскальзывала в полубред-полусон.
        «Сука! Отстань от меня! Знаешь, почему эту игру называют бейсбол? Глубокий проход в центр поля! Мне конец. Береги себя».
        Потертая серебряная монетка вращается в пальцах Бритвы.
        «Это глубокий проход. Глубокий проход».
        Медленно нагибаюсь к доске: полевые игроки идут вперед, второй бейсмен и шорт-стоп отходят назад. Левый идет вправо.
        «Промах на линии первой базы!»
        Полевые игроки бегут вперед, бейсмен - назад. Бумс! Филдеры - вперед, инфилд - назад, срезает поперек вправо. Первый бейсмен - назад, правый филдер - вперед. Бумс! Вперед-назад-поперек. Вперед-назад. Бумс.
        Снова и снова. Давай перейдем к повторам. Вверх-вниз-поперек. Вверх-вниз.
        Бумс.
        Сна ни в одном глазу. Смотрю на потолок. Нет. Так тоже не могу увидеть. Лучше с закрытыми глазами.
        Центральный и левый чертят линии вниз. Левый чертит поперечную линию.
        «Н».
        Правый идет вперед. Первый бейсмен бежит обратно.
        «I».[16 - Hi (англ.) - привет.]
        О, перестань. Это глупо. Ты бредишь.
        Когда я в ту ночь вернулась в наш лагерь с водкой, отец уже умер. Он лежал в позе эмбриона, лицо в крови - он пытался ногтями вырвать жуков, которые поселились в его мозгу. Сукой он назвал меня перед тем, как я ушла на поиски отравы, которая могла спасти ему жизнь. Он меня и по-другому называл. Называл именем женщины, которая бросила нас, когда мне было три года. Он думал, что я - моя мама. Это забавно, потому что с четырнадцати лет я была ему как мама: кормила, обстирывала, прибиралась в доме, следила, чтобы он не угробился сдуру. И каждый день я ходила в школу в отглаженной форме, а меня там звали Ее Величество Марика и говорили, что я считаю себя лучше других, потому что мой отец - полузнаменитый художник, рекурсивный гений. А на самом деле б?льшую часть времени он не понимал, на какой планете живет. К моему возвращению из школы он обычно впадал в прострацию. Но я позволяла людям думать, что мне хорошо, так же как позволила Салливан считать, что она права насчет меня. Я не просто культивировала эти заблуждения - жила ими. Даже после того, как весь мир рухнул, я продолжала за них цепляться. Но
когда отец умер, я сказала себе: хватит. Больше никакой показной отваги, никаких несбыточных надежд; больше я не буду притворяться, будто все хорошо, когда все совсем наоборот. До этого я думала, что это круто - притворяться. Я называла это оптимизмом, смелостью, умением высоко держать голову и еще по-всякому, в зависимости от ситуации. Это не круто. Это как раз самое точное определение слабости. Я стыдилась болезни отца и злилась на него, но и сама тоже была виновата. Я играла в эту игру до самого конца - когда он называл меня именем мамы, я его не поправляла.
        Бред. Из угла на меня смотрит пустой равнодушный глаз камеры.
        Что там сказал Бритва?
        «Просто подумай об этом!»
        - Ты ведь еще что-то сказал, да? - спрашиваю я, глядя в пустой черный глаз. - Это не все.



        62

        На следующее утро открывается дверь, и я задерживаю дыхание.
        Ночью я металась от веры к сомнению и обратно. Я барахталась в новой реальности.
        Вариант первый: шахбол - не изобретение Бритвы, так же как шахматы - не мое изобретение. Эту игру придумал Вош, чьи мотивы для меня тайна за семью печатями.
        Вариант второй: Бритва по каким-то ему одному понятным причинам решил влезть ко мне в голову. После уничтожения человечества выжили не только жестокие и гибкие. Садистов тоже уцелело достаточно. Так бывает в любой катастрофе с людьми: сволочи самые живучие.
        Вариант третий: мои подозрения беспочвенны. Мальчишка затеял глупую игру, желая как-то отвлечь меня от мыслей о скорой смерти. Никаких тайных посланий на шахматной доске. Я видела буквы там, где их не было. Это нормально, людям вечно что-нибудь мерещится.
        Я задерживаю дыхание по другой причине: вдруг опять явится тот мальчишка с писклявым голосом? А Бритву я больше никогда не увижу? Совершенно нельзя исключать, что он мертв. Если парень пытался тайно войти со мной в контакт, а Вош его раскусил, то среагировать он мог только одним способом.
        Бритва входит в комнату, и я медленно выдыхаю. Монитор сигналит чуть громче.
        - Что? - Бритва, прищурившись, смотрит на меня.
        Он чувствует: сейчас что-то произойдет.
        И я говорю:
        - Привет.
        Бритва быстро смотрит вправо-влево:
        - Привет. - Он произносит это слово медленно, словно опасается, что сошел с ума. - Проголодалась?
        Я качаю головой:
        - Вообще-то, нет.
        - Надо бы поесть. Ты сейчас похожа на мою кузину Стейси, она подсела на метамфетамины. Я не говорю, что ты ее копия - наркоманка. Просто… - Он краснеет. - Знаешь, похоже, будто тебя что-то ест изнутри.
        Бритва нажимает кнопку рядом с кроватью, я принимаю сидячее положение.
        - А я знаешь на что подсел? - говорит он. - На жевательные конфеты в сахаре. Малиновые - моя слабость. Лимонные не так люблю. У меня есть заначка. Если хочешь, принесу.
        Он ставит передо мной поднос. Холодный омлет, жареная картошка, какие-то темные сухие кусочки, которые могут быть беконом, а могут и не быть. У меня сводит желудок. Я смотрю на Бритву.
        - Попробуй омлет, - предлагает он. - Яйца свежие, от домашних кур, без химикатов. Мы выращиваем их прямо здесь, в лагере. Кур, не яйца.
        Темные глаза с поволокой и эта легкая загадочная улыбка. Что он испытал, когда я сказала «привет»? Удивился, что я почти по-человечески с ним поздоровалась? Или удивился, что я смогла понять смысл игры в шахбол? Или он совсем не удивился и я ищу подсказки там, где их нет?
        - Я не вижу коробку.
        - Какую? А-а… Это была глупая игра. - Он отводит взгляд и тихо говорит: - Я скучаю по бейсболу.
        Следующие две минуты он молчит, а я ковыряюсь в омлете. «Я скучаю по бейсболу». Целая вселенная потерь в четырех словах.
        - А мне понравилось, - говорю я. - Это было весело.
        - Правда?
        И глазами спрашивает: «Ты это серьезно?»
        Он не знает, что я серьезна на девяносто девять целых и девятьсот девяносто девять тысячных процента времени.
        - Мне не показалось, что тебя уж очень увлекло.
        - Думаю, это потому, что я в последнее время не очень хорошо себя чувствую.
        Бритва смеется и, кажется, сам удивляется своей реакции.
        - Хорошо, я оставил ее в казарме. Принесу еще как-нибудь, если никто не украдет.
        Разговор перескакивает на другие темы. Я узнаю, что Бритва был пятым, самым младшим ребенком в семье. Вырос он в Энн-Арборе. Его отец работал электриком, а мама - библиотекарем в средней школе. Играл в бейсбол и соккер, обожал «Мичиганский футбол». До двенадцати лет мечтал стать стартовым квотербеком у «Волверинс».[17 - Wolverine (англ.) - росомаха, прозвище жителя штата Мичиган.] Он вырос высоким, но некрупным, и его страстью стал бейсбол.
        - Мама хотела, чтобы я стал доктором или юристом, но мой старик считал, что я недостаточно для этого умный…
        - Подожди. Твой отец считал, что ты неумный?
        - Недостаточно умный. Почувствуй разницу.
        Защищает отца даже после его смерти. Люди умирают, любовь остается.
        - Отец хотел, чтобы я тоже стал электриком. Он был уважаемым человеком в профсоюзе, что-то вроде начальника местного отделения. Это было главной причиной, почему он не хотел, чтобы я стал юристом. Приспособленцы, так он их называл.
        - У него были проблемы с властями?
        Бритва пожимает плечами:
        - Отец всегда говорил: человек сам себе хозяин. Не будь никому слугой. - Бритва переминается с ноги на ногу, он смущен, как будто сказал лишнее. - А твой па-паша?
        - Мой был художником.
        - Круто.
        - А еще он был пьяницей. Больше пил, чем рисовал.
        Правда, так было не всегда. Пожелтевшие фотографии с выставок в пыльных рамках, студенты, которые шумели и нервно чистили кисти, но сразу замолкали, когда он входил в студию.
        - А что за хрень он рисовал? - спрашивает Бритва.
        - В основном это и рисовал - хрень.
        Хотя не всегда. Когда я была маленькой и отец брал меня за руку своей, которая была вся в разноцветных красках, он писал совсем не хрень.
        Бритва смеется:
        - Ты так шутишь, будто даже не знаешь, что это шутка.
        Качаю головой:
        - Я не шутила.
        Бритва кивает:
        - Может, поэтому и не понимаешь.



        63

        После вечерней еды, которую я не съела, после натянутых шуточек и неловких секундных пауз в предложениях Бритва достает из коробки доску и расставляет фигуры. Мы бросаем монетку, чтобы узнать, кто будет играть за команду хозяев - выпадает Бритве. И вот тогда я говорю ему, что сама смогу передвигать своих игроков по полю.
        «Да, девочка, правильно, давай начнем».
        Он садится рядом на край кровати. И после недель, ушедших на то, чтобы отпустить от себя ярость и принять воющую пустоту, после вечности, понадобившейся, чтобы возвести крепостные стены вокруг боли, после расставания навеки с отцом, Чашкой, Зомби и теми чувствами, которых мне уже никогда не испытать, я беззвучно говорю это слово: «Привет».
        - Да. - Бритва кивает и один раз стучит пальцем по одеялу.
        Я бедром чувствую этот удар.
        - Да, - еще раз стучит. - Неплохо. Хотя круче, когда делаешь это медленно. - Он показывает. - Теперь поняла?
        - Если настаиваешь. - Я вздыхаю. - Да. - Один раз стучу пальцем по перильцам кровати. - Но, честно говоря, не вижу в этом смысла.
        - Нет? - Два раза по одеялу.
        - Нет. - Два раза по перильцам.
        На то, чтобы написать следующее слово, у меня уходит двадцать минут.
        ПМГ.
        Один удар по одеялу.
        - Я тебе не рассказывал, какая у меня была летняя работа, прежде чем не осталось никакой летней работы? - спрашивает Бритва. - Ухаживал за собаками. А знаешь, что в этой работе самое противное? Выделения анальных желез…
        У Бритвы пошла игра. Четыре рана и ни одного аута.
        КАК?
        Я не получаю ответа целых сорок минут. Я немного устала и уже начинаю отчаиваться. Это все равно что переписываться через тысячу миль с помощью одноногого курьера. Время замедляется, события набирают ход.
        ПЛН.
        Понятия не имею, что это значит. Смотрю на Бритву, а он глядит на доску, снова расставляет фигуры, заполняет паузу своей болтовней.
        - Это то, что называют - выделения, - продолжает он свой рассказ о собаках. - Промываешь, выделения, промываешь, выделения - все повторяется. Тоска смертная.
        А черный глаз камеры все наблюдает.
        - Я не поняла последний ход.
        - Шахбол не для отсталых, как твои шахматы, - терпеливо отвечает Бритва. - Это как лабиринт. Чтобы выиграть, нужен план.
        - И у тебя, конечно же, план есть.
        - Да, у меня есть.
        Один удар по одеялу.



        64

        Я не видела Воша уже много дней. На следующее утро все меняется.
        - Что ж, послушаем, - говорит он Клэр, которая стоит рядом с мистером Белый Халат и выглядит как старшеклассница, которую вызвали к директору за издевательство над слабыми истощенными малолетками.
        - Потеряла восемь фунтов и двадцать процентов мышечной массы. Даем диован для кровяного давления, фенерган от тошноты, амоксициллин и стрептомицин для поддержания лимфосистемы. Но сбить температуру никак не удается, - отчитывается Клэр.
        - Не можете сбить температуру?
        Клэр отводит глаза:
        - Положительный момент: ее печень и почки функционируют нормально. Немного жидкости в легких, но мы…
        Вош отмахивается от нее и подходит к моей кровати. Птичьи глаза поблескивают.
        - Ты хочешь жить?
        - Да, - без колебаний отвечаю я.
        - Зачем?
        Его вопрос почему-то застает меня врасплох.
        - Я не понимаю.
        - Вы не можете нас победить. Никто не может. Даже если бы в самом начале вас было семь раз по семь миллиардов. Мир - часы, и эти часы отсчитывают последние секунды. Зачем тебе жить?
        - Я не собираюсь спасать мир, - отвечаю я. - Я просто надеюсь, что у меня появится возможность убить тебя.
        Выражение лица у него не меняется, но в глазах появляются пляшущие огоньки.
        «Я знаю тебя, - говорят мне его глаза. - Я тебя знаю».
        - Надежда, - шепчет Вош. - Да. - Он кивает, он мной доволен. - Надейся, Марика. Цепляйся за свою надежду. - Поворачивается к Клэр и Белому Халату. - Лекарств больше не давать.
        Лицо мистера Белый Халат становится цвета его халата. Клэр хочет что-то сказать, но потом отводит глаза. Вош снова поворачивается ко мне.
        - Каков же ответ? - резко спрашивает он. - Не злость. Так что же?
        - Безразличие.
        - Попробуй еще раз.
        - Отстраненность.
        - Еще.
        - Надежда. Отчаяние. Любовь. Ненависть. Ярость. Печаль. - Меня колотит, - наверное, подскочила температура. - Я не знаю. Не знаю! Не знаю!
        - Так-то лучше, - говорит он.



        65

        В этот вечер мне так плохо, что я с огромным трудом отыгрываю четыре иннинга в шахбол.
        НЛ.[18 - Немедикаментозное лечение.]
        - Ходят слухи, что тебе перестали давать лекарства, - говорит Бритва и трясет в кулаке четвертак. - Это правда?
        - Оставили только капельницу с физраствором, чтобы почки не отказали.
        Он смотрит на монитор с моими показателями, хмурится. Хмурясь, Бритва становится похож на ребенка, который ушиб пальчик на ноге, - он не плачет, потому что считает себя уже большим.
        - Это значит, что тебе стало лучше.
        - Наверное. - Два удара пальцем по кровати.
        - Ладно. - Он вздыхает. - Моя королева в игре. Будь осторожна.
        У меня немеет спина. Перед глазами все плывет. Я наклоняюсь в сторону и выблевываю на белый кафель содержимое желудка. Содержимого не много. Бритва срывается с кровати, вопит от отвращения и переворачивает доску.
        - Эй! - кричит он, но не мне, а камере под потолком. - Эй, тут нужна помощь!
        На помощь никто не спешит. Бритва смотрит на монитор, потом на меня и говорит:
        - Я не знаю, что делать.
        - Я в порядке.
        - Еще бы. Ты в полном порядке! - Он мочит в раковине свежее полотенце и кладет мне на лоб. - Хрена с два ты в порядке! Какого черта они не дают тебе лекарств?
        - А зачем? - Я с трудом подавляю очередной позыв к рвоте.
        - Ну, не знаю. Может, затем, что без них ты умрешь. - Бритва гневно смотрит на камеру.
        - Ты не дашь мне вон тот контейнер?
        Бритва стирает рвоту у меня с подбородка, складывает полотенце и снова вытирает, хватает контейнер и ставит мне на колени.
        - Бритва!
        - Чего?
        - Пожалуйста, больше не вози мне по лицу этой гадостью.
        - А? Вот черт! Да. Держись.
        Он хватает свежее полотенце и мочит под краном. У него дрожат руки.
        - Знаешь, в чем тут дело? Я знаю. И почему я раньше не додумался? Почему ты не додумалась? Лекарства, наверное, мешают системе.
        - Какой еще системе?
        - Двенадцатой. Это та, которую в тебя ввели. Шерлок. Хаб и сорок тысяч его маленьких друзей вместе работают над тем, чтобы усилить остальные одиннадцать. - Он кладет мне на лоб полотенце. - Ты холодная. Хочешь, я найду еще одеяло?
        - Нет, мне жарко.
        - Это война! - Бритва стучит себя в грудь. - Вот здесь. Рингер, ты должна объявить перемирие.
        Я трясу головой:
        - Никакого перемирия.
        Бритва кивает и сжимает мою руку под одеялом. Садится на корточки и собирает рассыпавшиеся шахматные фигуры. Чертыхается, когда не может найти четвертак. Решает, что нельзя оставлять рвоту на полу. Берет грязное полотенце и на карачках вытирает пол. Продолжает чертыхаться, когда открывается дверь и в комнату входит Клэр.
        - Как раз вовремя! - срывается Бритва. - Слушайте, а вы не можете хотя бы сыворотку от рвоты ей давать?
        Клэр кивает в сторону двери:
        - Выметайся. - Она показывает на коробку. - И это с собой забери.
        Бритва зло смотрит на нее, но подчиняется. Я снова вижу за этими ангельскими чертами лица нарастающее напряжение.
        «Осторожно, Бритва. Это не ответ на вопрос».
        Потом мы остаемся с Клэр наедине, та молчит и долго изучает показания на мониторе.
        - Ты тогда правду сказала? - спрашивает она. - Хочешь жить, чтобы убить коменданта Воша? Ты же не такая дурочка. - Прямо как строгая мамаша, отчитывающая несовершеннолетнюю дочь.
        - Вы правы, - отвечаю я. - Тут у меня нет шансов. Но шанс прикончить вас, надеюсь, подвернется.
        Клэр как будто удивлена:
        - Убить меня? Откуда такое желание - убить меня?
        Я не отвечаю, и она говорит:
        - Не думаю, что ты проживешь до утра.
        Я киваю:
        - А я не думаю, что вы проживете больше месяца.
        Она смеется. От этого смеха у меня желчь поднимается к горлу. Во рту горечь. Горло горит.
        - И как ты собираешь это сделать? - нежным голосом спрашивает Клэр и кивает на полотенце у меня на лбу. - Задушишь вот этим?
        - Нет. Я собираюсь оглушить чем-нибудь тяжелым охранника, взять его пистолет и выстрелить вам в лицо.
        Клэр смеется, пока я все это говорю.
        - Что ж, желаю удачи.
        - Удача здесь будет ни при чем.



        66

        Прогноз Клэр о том, что я не доживу до утра, не оправдался.
        Прошел почти месяц (судя по моим расчетам - три порции еды в день), а я все еще здесь.
        Я мало что помню. В какой-то момент они убрали и капельницу, и монитор. После непрестанного пиканья тишина была такой оглушительной, что могла бы гору расколоть. Все это время я видела только Бритву. Теперь он - моя штатная нянька: кормит меня, выносит утку, моет лицо и руки, переворачивает, чтобы не появились пролежни; когда я в сознании, играет со мной в шахбол и без конца говорит. Он рассказывает обо всем, а если вдуматься, ни о чем. О своих умерших родственниках, об исчезнувших друзьях, о сослуживцах в отделении, о нудной зимней работе в лагере, о борьбе со скукой, усталостью и страхом (в основном со страхом). О том, что с приходом весны гады перейдут в наступление, - это будет последняя отчаянная попытка избавить Землю от человеческого шума. Надо сказать, Бритва принимает активное участие в производстве этого шума. Он все говорит, говорит, говорит. У него была девушка, ее звали Оливия, кожа у нее была цвета мутной реки, она играла на кларнете в школьном оркестре, и собиралась стать врачом, и ненавидела отца Бритвы, возомнившего, будто Бритва не сможет стать врачом. Он позволил себе
проболтаться, что его зовут Алекс, как Рода,[19 - Имеется в виду Александр Эммануэль Родригес - профессиональный американский бейсболист доминиканского происхождения.] а Бритвой его окрестил сержант, но это не потому, что худой, а потому, что как-то утром порезался, когда брился. «У меня очень чувствительная кожа». Предложения перетекают одно в другое без запятых, без точек, без абзацев (если быть точной, это один сплошной абзац), даже без полей на странице.
        Через месяц словесного поноса он впервые затыкается. Рассказ идет о том, как в пятом классе он занял первое место на конкурсе изобретений - сделал из картофелины батарейку, - и вдруг обрывается на полуслове. Тишина вибрирует, как тишина после взрыва здания.
        - Что с тобой? - Он пристально смотрит на меня.
        Тут должна сказать, что никто другой не способен так пристально смотреть, даже Вош.
        - Ничего. - Я отворачиваюсь.
        - Рингер, ты плачешь?
        - У меня глаза слезятся.
        - Нет.
        - Не говори мне «нет», Бритва. Я не плачу.
        - Врешь. - Один удар по одеялу.
        Два удара по кровати.
        - Получилось? - Я снова поворачиваюсь к Бритве: что такого, если он увидит, что я плачу? - Батарейка из картошки?
        - Само собой, это же наука. Я ни секунды не сомневался, что получится. Сначала все планируешь, потом шаг за шагом следуешь своему плану, и все точно получится.
        Он сжимает мою руку через одеяло: «Не бойся. Все готово. Я тебя не брошу».
        В любом случае уже поздно поворачивать назад. Бритва переводит взгляд на поднос, который стоит возле кровати:
        - Ты сегодня вечером съела весь пудинг. А знаешь, как делают шоколадный пудинг без шоколада? Лучше тебе не знать.
        - Дай-ка угадаю. «Экс-лакс».
        - Что за «Экс-лакс»?
        - Ты серьезно не знаешь?
        - О, извини, я не знаю, что за дерьмо такое этот «Экс-лакс».
        - Слабительные пастилки со вкусом шоколада.
        Бритва кривится:
        - Гадость какая.
        - В этом вся суть.
        Он улыбается:
        - Что? О господи, да ты шутишь?
        - Откуда мне знать? Просто пообещай, что никто не подсунет мне в пудинг «Экс-лакс».
        - Обещаю. - Один удар по кровати.
        Я держусь несколько часов после его ухода. В лагере уже давно объявили отбой. Долго лежу в брюхе зимней ночи, потом напор становится невыносимым, и, когда я уже не могу терпеть, зову на помощь. Я машу рукой в сторону камеры, перекатываюсь на живот, прижимаюсь грудью к холодным перильцам и неистово молочу кулаком по подушке. Перестаю молотить, только когда распахивается дверь и в комнату врывается Клэр. За ней по пятам входит здоровенный рекрут. Он сразу зажимает нос рукой.
        - Что происходит? - спрашивает Клэр, хотя запах может дать ей всю необходимую информацию.
        - Вот дерьмо! - прорывается из-под ладони рекрута.
        - Именно, - задыхаясь, подтверждаю я.
        - Великолепно. Просто великолепно. - Клэр сбрасывает одеяло и простыню на пол и жестом подзывает рекрута. - Отличная работа. Надеюсь, ты гордишься собой.
        - Пока нет, - хныкаю в ответ.
        - Ты что там делаешь?! - орет Клэр на рекрута, мягкий голос исчез вместе с добрым взглядом. - Помоги мне с этим.
        - С чем помочь, мэм?
        У рекрута приплюснутый нос, глазки-пуговки и низкий шишковатый лоб. Живот у него перевешивается через ремень, а штаны на дюйм короче, чем надо. Он просто огромный - наверное, фунтов на сто больше меня весит.
        Это не имеет значения.
        - Вставай, - отрывисто командует мне Клэр. - Давай. Подожми ноги.
        Клэр берет меня за руку, рекрут Джамбо[20 - Джамбо - распространенная кличка слона в зоопарке или цирке.] за другую, и они стаскивают меня с кровати. Приплюснутое лицо парня кривится от отвращения.
        - О боже! - тихо скулит он. - Оно тут везде!
        - Не думаю, что смогу идти, - говорю я Клэр.
        - Тогда ты у меня поползешь! - рычит она. - Надо бы оставить тебя здесь, это так метафорично.
        Они волокут меня по коридору мимо двух дверей и затаскивают в душевую. Большой рекрут кашляет и рыгает, Клэр костерит меня на все корки. Я извиняюсь, пока она стаскивает с меня комбинезон. Клэр швыряет комбинезон рекруту Джамбо и говорит, чтобы он подождал снаружи.
        - Не прислоняйся ко мне! - хрипло командует она. - Опирайся на стену.
        У меня подгибаются колени; чтобы не упасть, хватаюсь за душевую занавеску. Я целый месяц не вставала на ноги.
        Клэр берет меня за левую руку, заталкивает под воду и отклоняется, чтобы не замочиться. Вода ледяная. Клэр даже не подумала отрегулировать температуру. Холодная струя бьет по телу, она, как сигнал тревоги, пробуждает меня от долгой зимней спячки. Я тянусь вверх и хватаюсь за торчащую из стены трубу возле душевой насадки, потом говорю, что все в порядке, я могу стоять и Клэр может меня отпустить.
        - Ты уверена? - спрашивает она и продолжает меня держать.
        - Абсолютно.
        Я изо всех сил гну трубу к полу. Слышен характерный скрежет, труба обламывается на сгибе, и струя холодной воды с рычанием вырывается на свободу. Левой рукой хватаю Клэр за запястье и поворачиваюсь к ней лицом. Поворотом корпуса до предела усиливаю удар. Обломок трубы от душа входит ей в горло.
        Не скажу, что была уверена в своей способности голыми руками сломать стальную трубу. Я была в этом больше чем уверена.
        Мой организм был усилен.



        67

        Клэр, пошатываясь, отступает, кровь хлещет из раны в ее шее. Рана диаметром два дюйма. То, что Клэр не свалилась, меня не удивляет. Я догадывалась, что ее тоже усилили, но надеялась, что мне повезет и я попаду в сонную артерию. Клэр сует руку в карман халата за своей переносной кнопкой смерти. Это я тоже предвидела. Отбрасываю в сторону обломок трубы, хватаю карниз для занавески, срываю с держателей и запускаю одним концом Клэр в висок.
        Она только чуть пошатнулась. В одну миллисекунду - я даже не успеваю проследить за движением - она хватается за карниз. Я отпускаю его за одну вторую миллисекунды - когда Клэр дергает карниз, за другой конец его уже никто не держит. Она отлетает к стене и ударяется с такой силой, что трескается кафель. Я бросаюсь к ней. Клэр замахивается на меня карнизом. Это я тоже предвидела, даже рассчитывала на такой ход, когда при негаснущих лампах кадр за кадром прокручивала в голове эту схватку.
        Я перехватываю карниз правой рукой за один конец, потом берусь за него левой. Хват на ширине плеч. Направляю карниз к шее Клэр, расставляю ноги для устойчивости и давлю изо всех сил, чтобы сломать ей трахею.
        Наши лица в каких-то дюймах друг от друга. Я даже чувствую запах цианида из ее приоткрытого рта.
        Ее руки держат карниз рядом с моими. Она отжимает, я продолжаю давить. Но я босиком, а она нет, так что я могу потерять преимущество до того, как она вырубится. Я должна повалить ее, и сделать это надо быстро.
        Завожу ногу ей за лодыжку и делаю подсечку. Отлично. Клэр падает на пол, я следом за ней.
        Она приземляется на спину, я - ей на живот. Крепко сжимаю коленями ее бока и вдавливаю карниз в горло.
        Дверь позади нас распахивается. В душевую вваливается Джамбо. Достает пистолет и что-то бессвязно кричит. Три минуты - и свет в глазах Клэр начинает меркнуть. Это еще не конец, но я понимаю, что должна пойти на риск. Мне не нравится рисковать, никогда не нравилось; я просто научилась с этим мириться. Что-то ты делаешь по собственному выбору, но иногда выбора не остается. Это как с солдатом, обладателем распятия, из истории Салливан, как с Чашкой. Как возвращение для Зомби и Наггетса, потому что без этого возвращения все теряет ценность: и жизнь, и время, и обещания.
        А у меня есть обещание, которое я должна сдержать.
        Пистолет Джамбо. Двенадцатая система фиксирует оружие, и тысячи микроскопических роботов принимаются за работу. Чтобы нейтрализовать угрозу, они усиливают мышцы, сухожилия и нервные окончания в моих руках, улучшают зрение и работу мозга. За микросекунду объект идентифицирован, информация обработана, метод выбран.
        У Джамбо нет ни единого шанса.
        Я атакую так быстро, что его неусовершенствованный мозг не успевает этого осознать. Сомневаюсь даже, что он увидел, как карниз со свистом несется к его руке. Пистолет летит через комнату. Джамбо устремляется за пистолетом, я прыгаю в противоположную сторону - к унитазу.
        Крышка бачка - из прочной керамики. Тяжелая. Я могла бы убить Джамбо, но не убиваю. Я бью крышкой по затылку, чтобы вырубить, и надолго.
        Джамбо падает, Клэр поднимается. Я запускаю в нее крышкой. Она руками блокирует «снаряд». Мой улучшенный слух улавливает хруст сломанной кости. Серебристый девайс падает на пол. Клэр ныряет за ним, я выхожу вперед, одной ногой наступаю на ее вытянутую руку, а второй отфутболиваю кнопку смерти к противоположной стене.
        Я победила.
        И Клэр это понимает. Она смотрит мимо нацеленного ей в лицо пистолета, мимо крохотной дырочки, в которой умещается безграничная пустота. Она смотрит мне в глаза. Ее глаза снова становятся добрыми, а голос - нежным. Сука.
        - Марика…
        Нет. Марика была медлительной, слабой, сентиментальной, недалекой. Марика была девочкой, которая цеплялась за пальцы, размалеванные во все цвета радуги. Она беспомощно смотрела, как часы ведут обратный отсчет, и балансировала на краю бездны, беззащитная за крепостными стенами невыполнимых обещаний. Но я выполню обещание, данное ею Клэр, этой твари, которая раздела ее догола и поливала ледяной водой. Марика умерла, но я сделаю то, что она обещала.
        - Меня зовут Рингер.
        И я нажимаю на спусковой крючок.



        68

        У Джамбо должен быть нож. Стандартная экипировка всех рекрутов. Опускаюсь на колено рядом с вырубленным Джамбо, достаю нож из ножен и аккуратно вырезаю гранулу, которую поместили ему под кожу ниже основания черепа. Кладу гранулу себе за щеку.
        Теперь надо заняться своей. Я не чувствую никакой боли, когда вырезаю ее, только из ранки вытекает несколько капелек крови. Наноботы исправляют повреждения. Вот почему Клэр не умерла, когда я всадила ей в шею трубу от душа, - кровь хлынула, но очень быстро остановилась.
        И по той же причине, пролежав пластом шесть недель практически без пищи, я схватилась с Клэр, победила и при этом даже не запыхалась.
        Помещаю свою гранулу в порез на шее Джамбо.
        «Теперь отслеживай меня, комендант».
        Свежий комбинезон из кучи под раковиной. Обувь: ботинки Клэр слишком маленькие, Джамбо - слишком большие. Решу этот вопрос позже. А вот кожаная куртка Джамбо может очень даже пригодиться. Она висит на мне как балахон, но просторные рукава очень кстати.
        Чуть не забыла кое-что. Оглядываю небольшую душевую. Вот она, кнопка смерти. Экран треснул, но девайс в рабочем состоянии. Над горящей зеленой кнопкой светится номер. Мой номер. Провожу большим пальцем по дисплею, и экран заполняют ряды цифр - номера всех рекрутов на базе. Я возвращаюсь к своему номеру, хлопаю по нему пальцем, появляется карта базы, на которой точно отображается мое месторасположение, вернее, место, где находится мой имплантат. Я увеличиваю масштаб: на карте возникает множество светящихся зеленых точек, месторасположение каждого солдата на базе. Джекпот.
        И - мат. Стоит мне один раз провести пальцем по экрану, а потом один раз тихонько по нему стукнуть - и я выделю все номера. Еще раз стукну - и все рекруты будут нейтрализованы, то есть убиты. Я смогу спокойно, не таясь, уйти с базы.
        Могу… Если способна перешагивать через сотни трупов ни в чем не повинных людей, через ребят, которые такие же жертвы, как я, и единственное их преступление - грех надежды. Если расплата за грехи - смерть, то сейчас добродетель превратилась в порок. Приютили беззащитного голодного ребенка, потерявшегося на пшеничном поле. Раненый солдат за холодильниками с пивом просит о помощи. Маленькую девочку, подстреленную по ошибке, отправляют к врагу, чтобы спасти ей жизнь.
        Я не знаю, кто более жесток: инопланетяне, которые создают новый мир, или человек, который пусть всего на секунду, но допустил мысль о том, чтобы нажать эту зеленую кнопку.
        Справа на экране три больших скопления зеленых точек: спящие в казармах. Дюжина расставлена по периметру: часовые. Две точки в центре: моя гранула у Джамбо в шее, его гранула у меня за щекой. Совсем близко, на этом же этаже, еще три или четыре точки: больные и раненые. Этажом ниже - отделение интенсивной терапии, там только одна точка. Итак, казармы, посты охраны, госпиталь. Пара точек - это охрана складов с боеприпасами. Не хочу гадать, какая именно. Через несколько минут узнаю.
        «Давай, Бритва, начинаем. Осталось одно, последнее, обещание, которое я должна сдержать».
        Наблюдаю за струей воды из сломанного душа.



        69

        - Ты молишься? - спросил как-то Бритва, складывая доску и фигуры в коробку после изнурительного вечера, проведенного за игрой в шахбол.
        Я отрицательно покачала головой:
        - А ты?
        - Еще как. - И кивает. - В окопах атеистов нет.
        - Мой отец был.
        - В окопах?
        - Атеистом.
        - Я знаю, Рингер.
        - Откуда ты мог узнать, что мой отец был атеистом?
        - Я и не знал.
        - Тогда почему спросил, был ли он в окопах?
        - Я не спрашивал. Черт, это была… - Бритва улыбнулся. - А, понял. Я знаю, что ты делаешь. Меня цепляет вопрос: почему? Ты вот не пытаешься быть смешной, но пытаешься доказать свое превосходство. Или думаешь, что ты выше всех. Но это не так. Ты и не смешная, и не выше всех. Почему не молишься?
        - Не хочу ставить Бога в неловкое положение.
        Бритва взял королеву и всмотрелся в ее лицо:
        - Ты когда-нибудь к ней приглядывалась? Просто страшная сука.
        - А мне кажется, что она величественная.
        - Похожа на мою учительницу в третьем классе. Мужиковатая баба.
        - Что?
        - Ну, знаешь, больше на мужчину похожа, чем на женщину.
        - Она просто свирепая. Королева-воительница.
        - Моя учительница? - Он внимательно смотрел на меня и все ждал, ждал моей реакции. - Извини, попытался пошутить. - Бритва убрал фигуру в коробку. - Моя бабушка ходила в молитвенный кружок. Знаешь, что это такое?
        - Да.
        - Правда? А я думал, ты атеистка.
        - Мой отец был атеистом. И почему атеист не может знать, что такое молитвенный кружок? Религиозные люди представляют себе, что такое эволюция.
        - Я все понял, - задумчиво сказал он, не переставая пялить на меня темные глаза. - Тебе было лет пять-шесть, когда кто-то из родственников назвал тебя серьезной девочкой. Он сказал это в форме похвалы, и ты решила, что быть серьезной хорошо, серьезные девочки привлекательные.
        Я попыталась вернуть Бритву к сути рассказа:
        - И что случилось в том молитвенном кружке?
        - Ха! Так ты не знаешь, что это такое?
        Он поставил коробку на кровать и придвинулся ближе ко мне. Теперь его зад касался моего бедра. Я отодвинула ногу. Постаралась незаметно.
        - Я расскажу тебе, что случилось. У моей бабушки заболела собака. Такая тонконожка карманная, они еще всех кусают; она и прожила свои двадцать пять, кусаясь напропалую. Вот бабушка и просила Бога спасти эту дрянную шавку, чтобы та могла покусать еще больше людей. Половина старушек в ее группе согласилась с этим, вторая половина была против. Не знаю почему. Я хочу сказать, Бог, который не любит собачек, не может быть Богом… В общем, у них началась дискуссия по поводу напрасных молитв, которая перетекла в спор на тему «Может ли молитва быть напрасной», который перешел в еще более яростный спор на тему холокоста. Вот так за пять минут они перескочили со злобной старой карманной собачки на холокост.
        - И чем закончилось? Они помолились за собачку?
        - Нет, они помолились за души погибших во время холокоста. А на следующий день собачка умерла. - Бритва многозначительно склонил голову. - Бабушка молилась за нее. Каждый вечер. И нам, всем своим внукам, тоже наказала молиться. Так что я молился за собаку, которая ненавидела меня и терроризировала и от которой у меня осталось вот это. - Он закинул ногу на кровать и задрал штанину, чтобы показать голень. - Видишь шрам?
        Я мотаю головой:
        - Нет.
        - Ну, он там есть. - Бритва опустил штанину, но ногу оставил на кровати. - Так вот, после того как собачка умерла, я сказал бабушке: «Я очень сильно молился, а Флабби все равно умерла. Меня Бог не любит?»
        - И что она ответила?
        - Да наговорила всякой ерунды о том, что Господь хотел забрать Флабби на небеса. Мой шестилетний мозг просто не мог этого усвоить. Старые карманные собачки на небесах? Разве рай не должен быть приятным местом? Меня очень долго волновал этот вопрос. Например, я каждый вечер, пока молился, постоянно, просто не мог ничего с собой сделать, думал о том, хочу ли я попасть на небеса и провести там целую вечность с Флабби. В общем, я решил, что она наверняка попала в ад. Иначе богословие развалилось бы.
        Бритва обхватил руками ногу, положил подбородок на колено и уставился в пустоту. Он вернулся в те времена, когда детские вопросы о Боге и молитвах еще имели какое-то значение.
        - Однажды я разбил чашку, - продолжил он. - Играл возле маминого буфета, там стоял сервиз, который родителям подарили на свадьбу. Это была такая изящная фарфоровая чашечка из чайного набора. Я ее даже не разбил. Она просто упала на пол, и появилась трещинка.
        - В полу?
        - Нет, не в полу. На чаш… - Бритва удивленно вытаращил глаза. - Ты сейчас опять это делаешь?
        Я покачала головой, а он ткнул в меня пальцем:
        - Попалась! Королева-воительница Рингер на секунду стала несерьезной и позволила себе пошутить!
        - Я все время шучу.
        - Верно. Только шутки у тебя слишком тонкие - надо быть семи пядей во лбу, чтобы их понять.
        - Так что с чашкой?
        - Ну вот, из-за меня треснула мамина драгоценная фарфоровая чашка. Я поставил ее обратно в буфет, трещиной назад. Хотя я понимал, что это вопрос времени: рано или поздно мама заметит трещину на чашке, и тогда мне конец. И знаешь, к кому я обратился за помощью?
        Ломать голову не пришлось, я уже поняла, чем закончится эта история.
        - К Богу.
        - Да, к Богу. Я просил Бога, чтобы Он держал маму подальше от этой чашки. До конца жизни. Или пока я не уеду учиться в колледж. А потом я стал молиться, чтобы Он починил чашку. Он ведь Бог? Если способен излечивать людей, неужели Ему трудно восстановить какую-то фарфоровую посудину? Это было оптимальное решение. А для чего еще Бог? Для оптимальных решений, конечно.
        - Она нашла чашку.
        - Как ты угадала? Конечно нашла.
        - Меня удивляет, что ты до сих пор молишься. После Флабби и этой чашки.
        Бритва покачал головой:
        - Смысл не в этом.
        - А тут есть смысл?
        - Если дашь мне досказать… Да, смысл есть. И он вот в чем: После того, как мама нашла чашку, и до того, как я узнал об этом, она ее заменила. Заказала новую, а старую выбросила. Однажды в субботу утром - кажется, я к тому времени уже целый месяц просил Бога о чашке - подхожу к кабинету, чтобы доказать, что молитвенный круг ошибался насчет напрасных молитв, и вижу ее.
        - Новую чашку? - спросила я, и Бритва кивнул. - Но ты не знал, что мама ее заменила.
        Бритва вскинул обе руки к потолку:
        - Это офигительное чудо! Была трещина - нет трещины! Разбитое стало целым! Бог есть! Я чуть не обкакался от счастья.
        - Чашку исцелили, - медленно сказала я.
        Его темные глаза заглянули в мои. Его рука легла мне на колено.
        Сжал колено и один раз стукнул пальцем.
        «Да».



        70

        В душевой бьет мощная струя, но вскоре напор слабеет, вода течет тонкой струйкой, а потом вообще еле-еле капает. А вот мой пульс, наоборот, учащается. Мне помог продержаться страх. Я целую вечность прождала, пока не перекрыли воду. Это сигнал к действию от Бритвы.
        В коридоре снаружи - никого. Благодаря девайсу Клэр я уже и так это знаю. И еще я точно знаю, куда идти.
        Лестница. Один марш вниз. Одно, последнее, обещание. Я задерживаюсь ровно на столько, чтобы засунуть пистолет Джамбо в карман куртки.
        Потом выскакиваю за дверь и бегу по коридору. Бегу к посту медсестры. Несусь прямо на нее. Медсестра вскакивает со стула.
        - В укрытие! - кричу я. - Сейчас все взорвется!
        Я огибаю стойку и подбегаю к двустворчатой двери в палату.
        - Эй! - кричит медсестра. - Тебе туда нельзя!
        «Теперь в любой момент, Бритва».
        Медсестра бьет по кнопке блокирования у себя на столе. Это не имеет значения. Я на полной скорости тараню дверь и срываю обе створки с петель.
        - Стоять! - вопит медсестра.
        Остается пробежать один коридор, но вряд ли получится. Меня усилили, но пулю я обогнать не смогу. Я резко торможу и останавливаюсь.
        «Бритва, я серьезно. Вот сейчас самый лучший момент».
        - Руки за голову! Быстро! - Она никак не может восстановить дыхание. - Вот так. А теперь иди ко мне. Спиной. Медленно. Очень медленно, или, клянусь Богом, я тебя пристрелю.
        Я подчиняюсь и пячусь на звук ее голоса. Она приказывает остановиться. Я останавливаюсь. Я не двигаюсь, но роботы внутри меня трудятся. Позиция медсестры зафиксирована - мне не обязательно смотреть на нее, чтобы понять, где она стоит. Когда у меня возникает такая необходимость, хаб отправляет менеджеров мышечной и нервной системы моего организма на решение поставленной задачи. Хаб справится и на этот раз.
        Но я не собираюсь передоверять всю свою жизнь двенадцатой системе. Прихватить куртку Джамбо - это была моя идея.
        И за этой мыслью пришла другая:
        - Обувь.
        - Что ты сказала? - Голос у нее подрагивает.
        - Мне нужна обувь. У вас какой размер?
        - Что?
        Хаб моментально посылает сигнал. Мое тело двигается не столь молниеносно, но раза в два быстрее, чем это необходимо.
        Поджимаю правую руку в рукав, где припрятан нож с десятидюймовым лезвием, поворачиваюсь против часовой стрелки и бросаю.
        И медсестра падает замертво.
        Я вытаскиваю нож из шеи покойницы, не обтерев, засовываю в левый рукав куртки и осматриваю ее обувь. Белые тапки на толстой подошве, в таких все медсестры ходят. На полразмера больше, но сойдет.
        Я вхожу в последнюю палату справа по коридору. Там темно, но мои глаза улучшены, и я вижу ее в кровати. Она крепко спит. Или находится под действием лекарств. Надо будет выяснить, чем ее тут накачивали.
        - Чашка, это я, Рингер.
        Густые темные ресницы вздрагивают. Я уже на таком взводе, что слышу, как тоненькие волоски рассекают воздух.
        Она что-то шепчет с закрытыми глазами. Слишком тихо для того, кого не улучшали, но боты передают информацию в хаб, оттуда она переправляется к двум нижним бугоркам слухового центра моего мозга.
        - Ты умерла.
        - Нет, теперь я жива. И ты тоже.



        71

        Стекла в окне рядом с кроватью начинают дребезжать. Пол вздрагивает. Палату заливает яркий оранжевый свет. Он мигает, а потом раздается оглушительный грохот - и с потолка пылью сыплется штукатурка. Потом все повторяется в том же порядке. Потом еще раз. И еще.
        Бритва взорвал склад боеприпасов.
        - Чашка, нам надо уходить.
        Я просовываю руку ей под голову и тихонько приподнимаю.
        - Куда уходить?
        - Как можно дальше отсюда.
        Левой ладонью я придерживаю ее затылок, а правой пястью бью в лоб. Сила удара отмерена точно, не больше и не меньше, чем необходимо. Чашка теряет сознание. Я поднимаю ее с кровати. На складе боеприпасов продолжаются взрывы. Я выбиваю ногой окно. Холодный воздух врывается в комнату. Я сажусь на подоконник, все еще лицом к кровати, и прижимаю Чашку к груди. Моя решимость посылает сигнал в хаб: нахожусь на втором этаже. Хаб направляет подкрепление к моим костям и сухожилиям в голеностопе, коленях и бедрах.
        Все в боевой готовности.
        В момент падения я разворачиваюсь, как кошка, которую сбросили со стола. Приземляемся мягко, только голова Чашки подскакивает и бьет меня по подбородку. Напротив нас госпиталь, за нами полыхает склад. Справа, в точности как говорил Бритва, черный «Додж-М882».
        Рывком открываю дверцу, впихиваю Чашку на пассажирское место, прыгаю за руль и газую. На полной скорости пересекаю стоянку, резко сворачиваю влево, чтобы вырулить на север - к летному полю. Воет сирена. Включаются прожекторы. В зеркала вижу, как сзади пожарные машины мчатся к горящему складу. Тяжко придется пожарным, ведь неизвестный злоумышленник перекрыл воду на насосной станции.
        Еще один резкий поворот влево, а теперь - прямо к горбатой туше «блэкхоука». В ярком свете прожекторов его корпус похож на блестящего черного жука. Сжимаю руль и делаю глубокий вдох. Это самое слабое звено в цепи. Если Бритве не удалось захватить пилота, нас всех поимеют по полной программе.
        Из вертолета в ста ярдах от нас выпрыгивает какой-то человек. На нем зимняя парка, он вооружен штурмовой винтовкой. Лицо почти целиком скрыто капюшоном, но эту улыбку я узнаю везде.
        Выскакиваю из «доджа».
        И Бритва говорит:
        - Привет.
        - Где пилот? - спрашиваю я.
        Он кивает в сторону кабины вертолета:
        - Мой при мне. А где твоя?
        Я вытаскиваю Чашку из машины и запрыгиваю в вертолет. За рычагами управления сидит парень, на котором из одежды только серо-коричневая футболка и шорты. Бритва устраивается рядом с ним.
        - Заводи малышку, лейтенант Боб, - с улыбкой говорит Бритва пилоту. - Ой, простите за дурные манеры. Рингер, это лейтенант Боб. Лейтенант Боб, это Рингер.
        - Ничего не получится, - говорит лейтенант Боб. - Они везде нас достанут.
        - Да что ты говоришь? А это что тут такое? - Бритва поднимает клубок спутанных проводов.
        Пилот трясет головой. Он так замерз, даже губы посинели.
        - Я не знаю.
        - Я тоже, но догадываюсь, что эти проводки - очень важная вещь для управления вертолетом.
        - Ты не понимаешь…
        Бритва наклоняется к пилоту, его игривое настроение пропадает без следа. Глубоко посаженные глаза горят, словно подсвеченные изнутри, и пружина скрытой силы, которую я ощущала в нем с самого начала, начинает с такой скоростью разжиматься, что мне даже зажмуриться хочется.
        - Слушай меня, ты, инопланетный сукин сын! По-быстрому поднимай эту хреновину в воздух, или я…
        Пилот кладет руки на колени и тупо смотрит перед собой. Добраться до вертолета незамеченными было трудной задачей, но я ее решила. Теперь передо мной другая трудная задача: склонить пилота к сотрудничеству. Я беру кисть Боба и отгибаю его розовый палец назад.
        - Сломаю, - обещаю я.
        - Ломай!
        Я ломаю. Он закусывает нижнюю губу, коленки подпрыгивают, на глаза набегают слезы. Этого не должно было случиться. Я прижимаю палец к его шее под затылком и поворачиваюсь к Бритве:
        - У него имплантат. Он не из этих.
        - Да, вашу мать, а вы-то кто такие? - скулит пилот.
        Я достаю из кармана следящее устройство. На карте вокруг госпиталя и склада боеприпасов суетятся зеленые точки. На взлетно-посадочной полосе их только три.
        - Ты свой вырезал, - говорю я Бритве.
        Он кивает:
        - И оставил под подушкой. Такой же у нас был план? Или не такой? А, черт! Рингер, какой у нас план?
        Я чувствую, что он начинает малость паниковать.
        Выкидываю нож из рукава на ладонь:
        - Держи его.
        Бритва сразу все понимает. Он хватает лейтенанта. Боб особо не сопротивляется. Я беспокоюсь, что он может войти в шоковое состояние. Если это произойдет, все кончено.
        В кабине темновато, да и у Бритвы не получается зафиксировать пилота в идеально неподвижном положении. Поэтому я говорю Бобу, чтобы он замер, иначе я могу случайно задеть спинной мозг и к перелому пальца прибавится паралич. Достаю гранулу и выбрасываю ее на бетон, после чего задираю голову Боба назад и шепчу в ухо:
        - Я не враг, и я не стала Дороти. Я такая же, как ты…
        - Только лучше, - заканчивает за меня Бритва, потом смотрит в окно и говорит: - Эй, Рингер…
        Я вижу их: фары светят, как две сверхновые звезды.
        - Они едут, и, когда приедут, они нас убьют.
        Боб сморит мне в глаза, и слезы боли текут по щекам.
        - Ты должен мне верить, - говорю я.
        - Или она сломает еще один палец, - добавляет Бритва.
        Боб судорожно всхлипывает. Он баюкает поврежденную руку, его колотит, по шее за футболку тонкой струйкой бежит кровь из пореза.
        - Бесполезно, - шепотом говорит Боб. - Нас запросто собьют.
        Я подаюсь вперед и прижимаю ладонь к его щеке. Он не отшатывается, - наоборот, замирает. Я сама не понимаю, зачем к нему прикасаюсь и что должно после этого случиться, но чувствую, как внутри меня что-то происходит. Я словно бутон цветка, который открывается навстречу лучам солнца. Мне становится холодно. Шея горит, а правый мизинец пульсирует в одном ритме с сердцем. На глаза от боли наворачиваются слезы. От его боли.
        - Рингер! - рявкает Бритва. - Какого черта ты делаешь?
        Я передаю свое тепло человеку, к которому прикасаюсь. Я гашу огонь. Я снимаю боль. Я убираю страх. Его дыхание становится ровным, тело расслабляется.
        - Боб, - говорю я, - нам действительно надо отсюда убираться.
        И через две минуты мы так и делаем.



        72

        Когда мы взлетаем, внизу с визгом затормаживает грузовик, из кабины выходит высокий мужчина, его лицо изрезано черными тенями, которые созданы ослепительными прожекторами, но мое зрение усилено, и я вижу глаза. Яркие и пустые, как у той вороны в лесу, только не черные, а голубые. Наверняка это игра света и тени, но мне кажется, что он слегка улыбается.
        - Не набирай высоту, - приказываю я Бобу.
        - Какой курс?
        - На юг.
        Вертолет кренится, и земля летит нам навстречу. Я вижу горящий склад боеприпасов, мигалки пожарных машин и рекрутов, копошащихся вокруг, как муравьи. Мы пролетаем над рекой, черная вода искрится в лучах вращающихся прожекторов. Лагерь остался за спиной, теперь он похож на оазис света в пустыне черной зимы. Мы ныряем в темноту и летим в шести футах над верхушками деревьев.
        Я пересаживаюсь на место рядом с Чашкой, наклоняю малышку к себе и убираю ее волосы с шеи. Надеюсь, мне больше не придется через это проходить. Когда все сделано, я рукояткой ножа давлю гранулу.
        В наушниках слышу дребезжащий голос Бритвы:
        - Как она?
        - Вроде нормально.
        - А ты?
        - Хорошо.
        - Потери?
        - Минимальные. А у тебя?
        - Ни царапины, гладенький, как попка новорожденного.
        Я опускаю Чашку обратно на сиденье, встаю и открываю отсек, где нахожу парашюты. Пока я их проверяю, Бритва болтает без умолку:
        - Не хочешь ничего мне сказать? Например: «Спасибо, Бритва, за то, что после того, как я врезала тебе по горлу и вообще вела себя как последняя стерва, ты спас мою задницу от бессрочного рабства у пришельцев». Что-нибудь в этом духе? Понимаешь, это ведь не просто детские забавы с бейсболом и шахматами, с придуманными правилами и секретными кодами, со слабительным в пудинге и похищенным пилотом, которому можно легко ломать пальцы. Почему бы не сказать: «Слышь, Бритва, без тебя я бы не справилась, ты молодец». Что-то вроде этого. Не обязательно слово в слово, лишь бы выразить настроение.
        - Почему ты это сделал? - спрашиваю я. - Что заставило тебя поверить мне?
        - Ты рассказала про детей… что их превращают в бомбы. Я поспрашивал там-сям. А потом глазом не успел моргнуть, как оказался в кресле «Страны чудес». Потом меня отправили к коменданту. Он весь изошелся на дерьмо из-за твоих слов и запретил мне разговаривать с тобой, потому что не мог запретить слушать тебя. И чем больше я об этом думал, тем острее чуял вонь. Нас натаскивают убивать гадов и начиняют карапузов инопланетной взрывчаткой? Кто эти ребята? А потом пошли такие вопросы: а сам-то я кто? Это нарастало с каждым днем, прямо настоящий экзистенциальный кризис. Что меня вытащило, так это математика.
        - Математика?
        - Ага, математика. Вы же, азиаты, лучше всех сечете в математике.
        - Не будь расистом. И я только на три четверти азиатка.
        - Три четверти. Видишь? Математика. Все сводится к простому сложению. Не складывается как-то. Хорошо, может, нам повезло и мы добыли «Страну чудес». Даже самые супер-пуперские инопланетяне могут облажаться. Никто не совершенен. Но мы не только стянули у них программу. У нас есть их бомбы, следящие и убивающие имплантаты. Сверхтонкая система наноботов… и даже технология для их обнаружения. Да если на то пошло, у нас их оружия больше, чем у них самих! Но реально меня тряхнуло в тот день, когда тебя накачали и Вош сказал, что они врали нам об этих организмах, прикрепленных к мозгам людей. Просто невероятно!
        - Потому что если это обман…
        - Тогда все обман.
        Земля под нами укрыта белым одеялом. Горизонт невидим в темноте, его нет. Все обман. Я вспомнила, как отец сказал, что теперь я одна из них. Инстинктивно беру Чашку за руку. Это правда.
        В наушниках голос Боба:
        - Я потерял направление.
        - Расслабься, Боб, - говорит Бритва. - Эй, а не Бобом ли звали майора в лагере «Приют»? И вообще, имя Боб рядом с офицерским званием - не смешно ли?
        Звучит сигнал тревоги. Я кладу руку Чашки ей на колени и прохожу вперед:
        - В чем дело?
        - У нас компания, - говорит Боб. - На шесть часов.
        - Вертолеты?
        - Если бы. Эф-пятнадцать, три штуки.
        - Через сколько мы окажемся в зоне досягаемости?
        Боб пожимает плечами. Несмотря на холод, его футболка почернела от пота. Лицо блестит тоже от пота.
        - От пяти до семи.
        - Поднимай нас! - командую я. - На максимальную высоту.
        Я хватаю два парашюта и бросаю их Бритве на колени.
        - Мы будем прыгать? - спрашивает он.
        - Мы не можем вступить в бой и не можем уйти. Вы с Чашкой, тандемом.
        - Я с Чашкой? А ты с кем?
        Боб смотрит на парашют у меня в руках.
        - Я не прыгну, - говорит он и повторяет громче, на случай если я не расслышала или не поняла: - Я не прыгну.
        Нет плана без изъяна. В моем плане было место для глушителя по имени Боб: я намеревалась прикончить его до того, как мы покинем вертолет. Теперь все усложнилось. Джамбо я не убила по той же причине, по какой теперь не хотела убивать Боба. Ты убиваешь таких, как Джамбо, убиваешь таких, как Боб, а потом наступает момент, и ты опускаешься в бездну, где существуют те, кто устанавливает бомбы в горле маленьких детей.
        Чтобы как-то скрыть свою неуверенность, пожимаю плечами. Швыряю парашют ему на колени:
        - Ну, тогда ты, скорее всего, сгоришь.
        Летим на высоте пять тысяч футов. Черное небо, черная земля, горизонта нет, все вокруг черное. Как на дне океана. Бритва смотрит на радар, но обращается ко мне:
        - Где твой парашют, Рингер?
        Я не отвечаю.
        - Можешь дать мне шестьдесят секунд до их прибытия? - спрашиваю у Боба.
        Боб кивает, а Бритва повторяет свой вопрос.
        - Это математика, - говорю я ему, - в которой я секу на три четверти лучше всех. Нас четверо. Они увидят два парашюта, следовательно на борту остается как минимум один. Один или два «Игла» останутся с вертолетом, ну хотя бы до того момента, когда его собьют. Я выигрываю время.
        - Почему ты решила, что они останутся с вертолетом?
        Пожимаю плечами:
        - Я бы поступила так.
        - Это не снимает вопрос о твоем парашюте.
        - Они вышли на связь, - объявляет Боб. - Приказывают садиться.
        - Пошли их подальше, - говорит Бритва и засовывает в рот жевательную резинку, потом хлопает себя по уху. - Уши закладывает.
        Бритва комкает обертку от жевательной резинки и убирает ее в карман. Он замечает, что я это замечаю.
        - Никогда не обращал внимания, сколько вокруг мусора, пока не осталось никого из тех, кто его убирал, - объясняет он. - Я в ответе за Землю.
        И тут Боб кричит:
        - Шестьдесят секунд!
        Я дергаю Бритву за куртку: сейчас.
        Он смотрит на меня снизу вверх и медленно, очень настойчиво спрашивает:
        - Где твой долбаный парашют?
        Я легко, одной рукой выдергиваю Бритву из кресла и ставлю его на ноги. Он даже вскрикивает от неожиданности и пошатываясь идет назад. Я шагаю следом и, присев на корточки напротив Чашки, отстегиваю ее от кресла.
        - Сорок секунд!
        - Как мы тебя найдем? - кричит Бритва, хотя стоит рядом.
        - Иди на огонь.
        - На какой?
        - Тридцать секунд!
        Я открываю дверь. Порыв ветра срывает капюшон с Бритвы. Я подхватываю Чашку и передаю ее парню:
        - Не дай ей умереть.
        Бритва кивает.
        - Обещай.
        Снова кивает:
        - Обещаю.
        Он наклоняется ко мне и целует в губы.
        - Больше никогда так не делай, - говорю я ему.
        - Почему? Потому, что тебе понравилось, или потому, что нет?
        - И то и другое.
        Бритва перекладывает Чашку на плечо, хватается за предохранительный трос и отступает, пока не оказывается на порожке. Силуэт парня с девочкой на плече. Они стоят на фоне черного неба, а под ними пять тысяч футов непроглядной темноты. «Я в ответе за Землю».
        Бритва отпускает трос. Он не падает. Кажется, что его всасывает в себя ревущая пустота.



        73

        Возвращаюсь в кабину и обнаруживаю, что дверь со стороны пилота открыта, кресло пустое, Боба на борту нет.
        А я еще удивилась, что закончился обратный отсчет. Теперь ясно: Боб пересмотрел свой взгляд на сложившуюся ситуацию.
        Мы наверняка уже в зоне досягаемости, а это значит, что летчики не намерены нас сбивать. Они засекли место высадки Бритвы и останутся с вертолетом, пока я не прыгну, или пока вертолет не разобьется, или пока не кончится горючее и мне не придется все-таки прыгнуть. К этому моменту Вош уже догадался, почему имплантат Джамбо в небе, а его хозяин в лазарете с жуткой головной болью.
        Вытаскиваю кончиком языка гранулу из-за щеки и языком же перекладываю на ладонь.
        «Ты хочешь жить?»
        «Да, и ты тоже этого хочешь, - говорю я Вошу. - Не знаю почему и надеюсь, никогда не узнаю».
        Щелчком сбиваю гранулу с ладони. Мой настрой активирует хаб, тот просчитывает вероятность смертельного исхода - она зашкаливает - и вырубает все системы, кроме костно-мышечной. Двенадцатая система получает тот же приказ, что и Бритва: «Не дай ей умереть». Жизнь этой системы, как и жизнь паразитов, зависит от продолжительности моей жизни.
        Едва я изменю принятое решение - «хорошо, я прыгну», хаб меня отпустит. Он отпустит меня только в этом случае, и ни в каком другом. Его не обманешь, и с ним не поторгуешься. Я не могу его переубедить или принудить. Пока не изменю решение, система меня не отпустит. Я не смогу изменить свое решение, пока она меня не отпустит.
        Сердце в огне. Тело как камень.
        Хаб ничего не может поделать с нарастающей будто снежный ком паникой. Он не реагирует на эмоции. Он может отслеживать выбросы эндорфинов, закачку в кровь серотонина нейронами и мастоцитами. Если не считать контроля над этими физиологическими функциями, он так же парализован, как и я.
        «Должен быть ответ. Должен быть ответ. Должен быть ответ. В чем этот ответ?»
        Я вижу, как блестящие птичьи глаза Воша впиваются в мои.
        «Каков же ответ? Не ярость, не надежда, не вера, не любовь, не отстраненность. Не в том, чтобы удержать, не в том, чтобы отпустить. Не в борьбе, не в бегстве. Не в том, чтобы спрятаться, не в том, чтобы сдаться, не в том, чтобы признать. Не в том, не в этом, не в том, не в этом, не в том, не в этом.
        Ни то ни другое.
        «Каков же ответ?» - спрашивает он.
        «Ничто», - отвечаю я.



        74

        Я все еще не могу двигаться, даже глаза не шевелятся, но я очень хорошо вижу приборную панель, а на ней альтиметр и счетчик топлива. Мы на высоте пять тысяч футов, и топливо когда-нибудь кончится. Стимулирование паралича может удержать меня от прыжка, но не оградит от падения. При таком сценарии смертельный конец неизбежен.
        Хабу ничего не остается, как отпустить меня. Ощущение такое, будто меня бросили через футбольное поле. Я жестко вхожу обратно в свое тело.
        «Ладно, Рингер Два Точка Ноль. Посмотрим, насколько ты хороша».
        Я хватаюсь за дверцу пилота и вырубаю двигатели.
        Включается сигнал тревоги. Его тоже вырубаю. Теперь слышен только ветер. Ничего, кроме ветра.
        Несколько секунд по инерции продолжается полет, а потом начинается свободное падение.
        Меня подбрасывает к потолку; я ударяюсь головой в лобовое стекло. Перед глазами вспыхивают белые звезды. Вертолет начинает вращаться вокруг оси, и я выпускаю дверную ручку. Летаю по отсеку, как кости в йетзи.[21 - Йетзи - покер на костях.] Не хватает воздуха, пытаюсь найти, за что ухватиться. Вертолет задирает нос, я падаю на двенадцать футов, потом он накреняется еще раз, я лечу в обратном направлении и ударяюсь грудной клеткой о спинку кресла пилота. По боку словно горячим лезвием полоснули: сломала ребро. Нейлоновые ремни безопасности бьют по лицу; я успеваю вцепиться в них до второго удара. Еще один оборот, центробежная сила бросает меня на дверцу, та распахивается. Упираюсь ногой в белой тапке медсестры в кресло и наполовину высовываюсь из вертолета. Отпускаю ремни, вцепляюсь в дверную ручку и отталкиваюсь.
        Вращение, подскок, кульбит. Вспышки серого, черного и ослепительно-белого. Я болтаюсь, вцепившись в ручку дверцы. Вертолет переворачивается, кресло пилота оказывается наверху, дверь захлопывается, бьет меня по запястью, и я отпускаю ручку. Мое тело как мячик скачет вдоль корпуса «блэкхоука», пока он не встает хвостом вверх. В результате я выстреливаю к горизонту, а вертолет пикирует.
        Нет никакого ощущения падения. Меня удерживают восходящие потоки теплого воздуха, которые давят на более холодный. Ястреб, расправив крылья, парит в ночном небе. Позади и ниже меня кувыркается вертолет - пленник гравитации, которую я отрицаю. Я не слышу взрыва при его падении, у меня в ушах только рев ветра и шум крови. Нет боли от кувырканий внутри вертолета. Только пьянящая, веселящая пустота. Я - ничто. Ветер более материален, чем мое тело.
        Земля мчится навстречу. Я расставляю пальцы. Поднимаю лицо к линии, где небо встречается с землей.
        Мой дом. Моя ответственность.



        75

        Я с чудовищной скоростью лечу вниз. Белый безликий ландшафт - огромная пустота простирается во всех направлениях и поглощает все на своем пути.
        Это - озеро. Очень большое озеро.
        Замерзшее большое озеро.
        Единственный вариант - врезаться в него ступнями вперед. Если толщина льда больше фута, мне конец. Никакое инопланетное усиление не спасет. Я переломаю ноги. У меня лопнет селезенка. Разорвутся легкие.
        «Но в тебя, Марика, я верю. Ты прошла через огонь и кровь не для того, чтобы сейчас меня подвести».
        Именно, комендант, не для того.
        Белый мир подо мной мерцает, как жемчуг. Черный холст, алебастровая бездна. Вопящая твердь ветра бьет по ногам, я поджимаю колени, чтобы совершить поворот. Входить надо под углом девяносто градусов; если выпрямлюсь слишком рано, ветер может меня сбить. Опоздаю - врежусь задницей или грудью.
        Закрываю глаза. Они мне сейчас не нужны. Пока хаб отлично справлялся со своей работой. Моя задача - довериться ему целиком и полностью.
        Мой мозг абсолютно пуст: черный холст, алебастровая бездна.
        «Каков же ответ?»
        И я говорю: «Ничто. Ответ - ничто».
        Резко выбрасываю ноги вперед. Мое тело принимает вертикальное положение. Руки поднимаются и скрещиваются на груди. Голова откидывается, лицо обращено к небу. Рот открывается. Глубокий вдох, выдох. Глубокий вдох, выдох.
        Теперь, в вертикальном положении, я падаю быстрее. Врезаюсь в лед ногами на скорости сто миль в час.
        Удара не чувствую.
        И как холодная вода смыкается надо мной, тоже.
        И давление этой воды, когда погружаюсь в кромешную темноту.
        Я не чувствую ничего. Нервные окончания отключены, как и болевые рецепторы мозга.
        В сотнях футов надо мной крошечная, с булавочную головку, светящаяся точка. Бледная, как далекая звезда. Точка входа. И точка выхода. Я рвусь к этой звезде. Мое тело оцепенело. Мозг пуст. Я полностью отдалась во власть Двенадцатой системы. Она больше не часть меня. Двенадцатая система и есть я. Мы одно целое.
        Я человек. И не человек. Поднимаюсь к звезде, которая сияет в ледяном куполе. Протобог, всплывающий из первобытных глубин. На сто процентов человек. На сто процентов пришелец. Теперь я понимаю. Я знаю ответ на загадку Эвана Уокера.
        Я врываюсь в сердце звезды и выбрасываюсь на лед. Пара сломанных ребер, сломанное запястье, глубокий порез на лбу от ремня с пилотского кресла, совершенно окоченела, не могу отдышаться, опустошенная, целая, в сознании.
        Жива.



        76

        К сгоревшим обломкам вертолета добираюсь на рассвете. Место крушения нашлось без труда. «Блэкхоук» упал на поле, белое после недавнего снегопада. Пламя виднелось за несколько миль.
        Я медленно приближаюсь с юга. Справа всплывает из-за горизонта солнце, его лучи разбегаются по заснеженной земле, и все вокруг искрится, словно с неба миллиардами посыпались бриллианты.
        Одежда замерзла и с каждым моим движением хрустит, как хворост. Я постепенно воспринимаю свое тело. Двенадцатая система сохранила мне жизнь, чтобы сохранить себя. Она просит об отдыхе, ей нужна пища и помощь, чтобы восстановиться. Для этого и возвращается ко мне способность чувствовать боль.
        «Нет. Потерпи, пока я их не найду».
        В небе пусто. Ветра нет. Над обломками вертолета вьется дым. Черный и белый. Такой же клубился над лагерем «Приют» при массовом сжигании трупов.
        «Кто ты, Бритва?»
        Солнце поднимается выше, и снег начинает слепить. Визуальная команда настраивает мои глаза: я смотрю через невидимые фильтры, эффект такой же, как от солнечных очков, и вижу в миле на западе черную точку на девственно-белом фоне. Ложусь на живот и неглубоко вкапываюсь. Точка приближается и приобретает очертания человеческой фигуры. Высокий и худой, в зимней парке, с винтовкой, он бредет по колено в снегу. Полчаса ожидания. Когда до него остается сто ярдов, я встаю. Он падает, как подстреленный. Я зову его по имени, но негромко - в холодном зимнем воздухе звуки разносятся далеко.
        До меня долетает его голос, он чуть не срывается от волнения:
        - Твою мать!
        Бритва делает пару шагов и переходит на бег - высоко поднимает колени и работает руками, точно кардиоманьяк на беговой дорожке. Останавливается на расстоянии вытянутой руки. Теплое дыхание вырывается из открытого рта.
        - Ты жива, - шепчет он.
        И я читаю в его глазах: «Невероятно!»
        - Где Чашка?
        Бритва кивает себе за спину:
        - Она в порядке. Ну, вроде нога сломана…
        Я обхожу его и начинаю движение в том направлении, откуда он пришел.
        - А я уж чуть было не махнул на тебя рукой, - пыхтит Бритва у меня за спиной. - Без парашюта! Ты что, теперь и летать умеешь? Что случилось с твоей головой?
        - Ударилась.
        - О… Ну, теперь ты похожа на апачку. Знаешь, боевая раскраска.
        - Это моя четвертая четверть: апачка.
        - Ты серьезно?
        - Что значит - у нее вроде сломана нога?
        - То и значит: может, сломана, а может, и нет. Ты теперь насквозь все видишь, вот и поставишь ей более точный диагноз…
        - Странно как-то, - говорю я, на ходу оглядывая небо. - Почему нас не ищут? Они наверняка засекли место падения вертолета.
        - Я ничего не видел. Похоже, они просто сдались.
        Я трясу головой:
        - Они не сдаются. Далеко еще, Бритва?
        - С милю. Не волнуйся, я ее спрятал в надежном месте.
        - Как ты мог оставить ребенка?
        Бритва оторопело смотрит на меня и на секунду даже теряет дар речи. Но только на секунду. Он не умеет подолгу молчать.
        - Пошел искать тебя. Ты сказала, что мы встретимся у огня. Такое универсальное направление. Могла бы сказать: «Встретимся на том месте, где я уложу эту вертушку. Она будет гореть».
        Пять минут идем молча. У Бритвы сбивается дыхание. Я дышу ровно. Усиление будет поддерживать меня, пока я не дойду до Чашки, но есть предчувствие, что когда я сломаюсь, то сломаюсь всерьез.
        - Ну и что теперь? - спрашивает Бритва.
        - Отдохнем несколько дней… или сколько сможем себе позволить.
        - А потом?
        - На юг.
        - На юг? Это план такой? На юг. Многовато конкретики, не находишь?
        - Мы должны вернуться в Огайо.
        Бритва останавливается, будто натолкнулся на невидимую стену. Я прохожу вперед еще несколько шагов, потом оборачиваюсь. Бритва трясет головой:
        - Рингер, ты хоть представляешь, где мы находимся?
        Я киваю:
        - Милях в двадцати к северу от Великих озер. От Эри, я думаю.
        - Что ты… Как мы… Ты понимаешь, что Огайо больше чем в ста милях отсюда? - тарахтит, запинаясь, Бритва.
        - До того места, куда мы пойдем, больше двухсот. Если по прямой.
        - «По прямой». Что ж, жаль, что мы не птички! И что там, в Огайо?
        - Мои друзья. Они в полной заднице, и я не могу их бросить.
        Я продолжаю идти по следам Бритвы.
        - Рингер, мечтать не вредно. Я тоже не могу представить…
        - Не можешь представить полную задницу?
        - Это очень подозрительно смахивает на шутку.
        - Я знаю, мои друзья, скорее всего, мертвы. И я знаю, что, скорее всего, умру, не успев их найти. Но я дала обещание, Бритва. Тогда я еще не понимала, что это обещание. Я говорила себе, что это не так. Я и ему сказала, что это не так. Но есть то, что мы говорим себе о правде, а есть то, что правда говорит о нас.
        - Ну, ты нагородила! Похоже, и впрямь крепко приложилась головой. - Бритва хмурится. - Кому ты дала обещание?
        - Наивному, бестолковому, мыслящему стереотипами парню, который был спортсменом в колледже и который считает, будто это он - дар Божий этому миру, а не мир - дар Бога для него.
        - А-а… Тогда ладно. - Несколько шагов Бритва делает молча, потом спрашивает: - И долго этот мистер Наивный Туповатый Мыслящий Стереотипами Спортсмен был твоим парнем?
        Я останавливаюсь. Беру его лицо в ладони и целую в губы. Глаза у него становятся круглыми, в них мелькает что-то очень похожее на страх.
        - Это за что?
        Я снова его целую. Наши тела прижимаются друг к другу. Его холодное лицо в моих холодных ладонях. Я чувствую запах жевательной резинки в его дыхании. «Я в ответе за Землю». Мы как два столба на волнах ослепительно-белого моря. Бесконечное море. Нет пределов, нет границ.
        Он поднял меня из могилы. Вернул из мертвых. Он рисковал жизнью, чтобы я могла вновь обрести свою. Легче было отойти в сторону. Легче было дать мне уйти. Легче поверить в красивую ложь, чем в жуткую правду. После смерти отца я построила крепость, которая могла простоять тысячу лет. Мощная цитадель, разрушенная одним поцелуем.
        - Теперь мы квиты, - шепчу я.
        - Не совсем, - хрипло говорит он. - Я тебя поцеловал только один раз.



        77

        Комплекс, к которому мы подошли, стоял в снегах, как левиафан, всплывший из морских глубин. Бункеры, конвейеры, накопители и офисные здания. Огромный склад в два раза больше, чем самолетный ангар. Все окружено забором из ржавой рабицы. Это показалось мне жутко символичным и точным - все закончится на цементном заводе. Цемент - неизбывная подпись человека, наша основная краска на холсте мира. Где бы мы ни появлялись, земля постепенно исчезала под слоем бетона.
        Бритва отодвигает секцию прогнившего забора, чтобы я могла пройти на территорию. Щеки и нос у него покраснели от холода. Нежные задумчивые глаза бегают по сторонам. Возможно, он, как и я, чувствует себя выставленным напоказ и прибитым к земле в окружении этих бункеров под ярким безоблачным небом.
        Возможно, но я в этом сомневаюсь.
        - Дай винтовку, - говорю я.
        - Чего? - Он крепче прижимает винтовку к груди, указательный палец нервно подрагивает на спусковом крючке.
        - Я лучше стреляю.
        - Рингер, я все проверил. Никого нет, здесь абсолютно…
        - Безопасно, - заканчиваю я за него. - Верно. - И протягиваю руку.
        - Перестань, она там, вон на том складе…
        Я не двигаюсь с места. Бритва закатывает глаза, запрокидывает голову и смотрит в небо. Потом снова смотрит на меня:
        - Ты же понимаешь: если бы они были здесь, нас бы уже убили.
        - Винтовку.
        - Хорошо.
        Он подчиняется. Я забираю винтовку и прикладом плашмя бью его по виску. Он падает на колени и при этом не сводит с меня глаз. Только в этих глазах ничего нет, пусто.
        - Падай, - говорю я.
        Он валится вперед и лежит без движения.
        Я не думаю, что она на этом складе. Была какая-то причина, по которой он хотел, чтобы я туда пошла, но я не верю, что это имеет хоть малейшее отношение к Чашке. Сомневаюсь, что ее можно найти в радиусе ста миль от этого места. Но выбора у меня нет. Винтовка и нейтрализованный Бритва - вот и все мое хлипкое преимущество.
        Он открылся мне, когда я его поцеловала. Не знаю, как усиление способствует проторению эмпатических тропинок в психику другого человека. Может, посылаются курьеры в какой-нибудь детектор лжи, там они собирают и сортируют данные, полученные через мириады вводов сенсорной информации, и переправляют все это в хаб для дальнейшей интерпретации и анализа. Как бы это ни работало, я почувствовала в Бритве слепую точку. Крохотная такая потайная комната. И я поняла, что где-то допустила страшную ошибку.
        Обман внутри обмана, который спрятан внутри другого обмана. Ложные ходы и подделки. Как мираж в пустыне: сколько к нему ни беги, он никогда не приблизится. Поиски правды сродни охоте за горизонтом.
        Я вхожу в тень складского здания, и что-то внутри меня обрывается. Дрожат колени, а боль в груди такая, словно я получила удар тарана. Я не могу восстановить дыхание. Двенадцатая система способна поддерживать меня, обострять реакцию, излечивать, защищать от любой физической угрозы, но сорок тысяч незваных гостей ничего не могут сделать с разбитым сердцем.
        «Нельзя. Нельзя. Нельзя сейчас слабеть. Что с нами бывает, когда мы слабеем? Что тогда бывает?»
        Я не могу туда войти. Я должна туда войти.
        Я прислоняюсь к холодной металлической стене возле открытой двери. За дверью темно, как в глубокой могиле.



        78

        Пахнет скисшим молоком.
        Чумная вонь настолько сильна, что я, едва войдя на склад, чувствую позыв к рвоте. Обонятельная команда мгновенно подавляет мою способность чувствовать запах. Желудок приходит в норму, обостряется зрение. Площадь склада равна двум футбольным полям и поделена на три уровня. На нижнем уровне, там, где я стою, прежде был полевой госпиталь. Сотни коек, свернутые матрасы, опрокинутые тележки с лекарствами. И повсюду кровь. Она поблескивает в лучах света, который пробивается через дыры в потолке над третьим уровнем. На полу - замерзшие лужи крови. Кровью измазаны стены. Кровью пропитаны простыни и подушки. Кровь, кровь, кровь, повсюду кровь, но тел нигде не видно.
        Я поднимаюсь по лестнице на второй уровень. Здесь хранились припасы: мешки с мукой и другими сухими продуктами разодраны крысами, содержимое рассыпано по полу. Груды консервов, фляги с водой, канистры с керосином. Все это запасали, чтобы пережить зиму, но «багряное цунами» настигло их раньше и утопило в собственной крови.
        Поднимаюсь на третий уровень. Столб света пробивает пыльный воздух, как луч прожектора. Я дошла до конца. Итоговый уровень. На платформах трупы. Местами по шесть друг на друге. Те, которые внизу, аккуратно завернуты в простыни. Те, кто выше, свалены кое-как: руки-ноги, масса из костей и обезвоженной кожи, высохшие пальцы цепляются за воздух.
        Центр уровня расчищен. Свет с потолка падает на стол. На столе - коробка, шахматная доска, а на доске фигуры расставлены в эндшпиле. Я сразу узнаю эту позицию.
        А потом - его голос. Он идет отовсюду и ниоткуда. Как далекие раскаты грома; никогда не определишь, где источник.
        - Мы так и не доиграли нашу партию.
        Я протягиваю руку и роняю белого короля. Слышу вздох, похожий на сильный порыв ветра в кронах.
        - Почему ты здесь, Марика?
        - Это был тест, - шепотом отвечаю я.
        Белый король лежит на спине и смотрит на меня пустыми глазами. Алебастровая бездна.
        - Вы хотели протестировать двенадцатую систему, но так, чтобы я об этом не знала. Я должна была поверить, что все происходит в реальности. Единственный способ склонить меня к сотрудничеству.
        - Ты прошла тест?
        - Да, я прошла тест.
        Поворачиваюсь спиной к свету. Он стоит возле лестницы. Один. Лицо в тени, но я готова поклясться, что вижу яркие голубые глаза. Глаза птицы поблескивают в гробовой темноте.
        - Не совсем, - говорит он.
        Я нацеливаю винтовку между этими блестящими глазами и нажимаю на спусковой крючок. Холостые щелчки эхом звучат по всему уровню.
        Щелк, щелк, щелк, щелк.
        - Ты достигла такого уровня, Марика! - говорит Вош. - А теперь разочаровала меня. Ты должна была понимать, что винтовка не заряжена.
        Я бросаю винтовку и отступаю, пока не упираюсь в стол. Хватаюсь за столешницу, чтобы сохранить равновесие.
        - Задавай свой вопрос, - командует Вош.
        - Что значит: не совсем?
        - Тебе известен ответ.
        Я подхватываю стол и швыряю в него. Он одной рукой отбивает стол. А я совершаю бросок с расстояния в шесть футов, бью его плечом в грудь и делаю захват. Мы летим с третьего уровня, приземляемся на втором. Доски под нами трещат. От удара я ослабляю хватку. Он длинными пальцами хватает меня за шею и отбрасывает на гору консервов. Меньше чем за секунду я пролетаю двадцать футов и снова оказываюсь на ногах, но он продолжает бить, он двигается с такой скоростью, что все его движения смазываются перед моими глазами.
        - Бедолага-рекрут в душевой, - говорит он. - Медсестра на посту у палаты интенсивной терапии. Пилот, Бритва… Даже Клэр, бедная Клэр, она с самого начала была в проигрышном положении. Этого мало, это недостаточно. Чтобы действительно пройти тест, ты должна преодолеть то, чего нельзя преодолеть.
        Он широко расставляет руки. Приглашение.
        - Ты хотела, чтобы у тебя появилась такая возможность, Марика. Хорошо. Вот она.



        79

        Между нашей шахматной партией и тем, что происходит, есть небольшая разница. Он знает, как я думаю. Изучил мои сильные и слабые места. Предвидит мой следующий ход еще до того, как я его сделаю. Он четко оценил все мои травмы: запястье, ребра, лицо. Кровь струится из открывшейся раны на лбу, при нулевой температуре от нее идет пар, она стекает в рот, в глаза. Мир стал красным за этим кровавым занавесом.
        После моего третьего падения он говорит:
        - Достаточно. Вставай, Марика.
        Я встаю. И он в четвертый раз сбивает меня с ног.
        - Так ты перегрузишь систему, - предупреждает он.
        Я стою на карачках и тупо смотрю, как кровь капает с моего лица на пол.
        - Она может отказать. Если это произойдет, твои раны станут смертельными.
        Я кричу. Крик идет с самого дна моей души - это вой семи миллиардов уничтоженных людей. Он эхом разносится в пустом помещении.
        А потом я снова встаю на ноги. В последний раз. Даже усиленные системой, мои глаза не успевают за движением его кулаков. Они как квантовые частицы; они и не здесь, и не там. Невозможно зафиксировать, невозможно предугадать. Он швыряет мое обессилевшее тело со второго уровня на бетонный пол первого. Кажется, я падаю целую вечность, падаю во мрак, куда была погружена Вселенная еще до начала времен. Я переворачиваюсь на живот и пытаюсь встать. Он ставит ботинок мне на шею и придавливает к полу:
        - Каков же ответ, Марика?
        Я наконец поняла его вопрос. Поняла: ему не нужен наш ответ на их проблему. И никогда не был нужен. Ему нужен их ответ на нашу проблему.
        И я говорю:
        - Ничто. Ответ - ничто. Их здесь нет. Их здесь никогда не было.
        - Кого? Кого здесь нет?
        Мой рот заполняется кровью. Я глотаю и говорю:
        - Риск…
        - Да. Очень хорошо. Риск - ключ к разгадке.
        - Их здесь нет. Нет существ, которых поместили в тела людей. Ни в ком из людей нет чужого сознания. Все из-за риска. Риск. Риск неприемлем. Это… программа, бредовая конструкция. Ее поместили в их разум еще до их рождения и включили, когда они достигли переходного возраста. Обман, все обман. Они люди. Усиленные, но люди… Как я.
        - И я? Если ты человек, то кто я?
        - Я не знаю. Оператор. Руководитель. Не знаю. Тот, кого выбрали, чтобы… Я не знаю! Не знаю!
        - Я человек?
        - Не знаю!
        Я действительно не знала. Мы подошли к тому месту, куда я не могла войти. К тому месту, откуда я не могла вернуться. Надо мной его ботинок. Подо мной бездна.
        - Но если ты человек…
        - Да. Договаривай. Если я человек, то что?
        Я тону в крови. Не в своей. Это кровь миллиардов умерших до меня. Бесконечное море крови окружает со всех сторон, тянет на дно, куда не проникает свет.
        - Если ты человек, то нет надежды.



        80

        Он поднимает меня с пола. Относит на койку и осторожно укладывает.
        - Тебя погнули, но не сломали. Прежде чем выковать меч, сталь делают мягкой. Ты меч, Марика. Я кузнец, а ты меч.
        Он берет мое лицо в ладони. Его глаза сверкают, как у сумасшедшего уличного проповедника, только в руках этого безумца судьба всего мира.
        Он проводит большим пальцем по моей окровавленной щеке:
        - А теперь отдохни, Марика. Ты здесь в безопасности. В абсолютной безопасности. Я оставлю с тобой его. Он о тебе позаботится.
        Бритва. Мне этого не вынести. Я трясу головой:
        - Не надо. Пожалуйста. Прошу, не надо.
        - Неделя или две, и ты будешь готова.
        Он ждет, когда я задам этот вопрос. Он очень доволен собой. Или мной. Или тем, чего он достиг со мной. Я ни о чем не спрашиваю.
        И тогда он уходит.
        Спустя некоторое время я слышу, как за ним прилетает вертолет. А потом появляется Бритва - румяный, как будто в рот ему затолкали алое яблоко и оно просвечивает сквозь его нежную кожу. Он ничего не говорит. Я ничего не говорю. Он умывает меня теплой мыльной водой. Перевязывает раны. Заматывает бинтами сломанные ребра. Накладывает шину на запястье. Он не предлагает воду, хотя наверняка знает, что я хочу пить. Он ставит капельницу с физраствором. Потом отходит и опускается на складной стул возле открытой двери. Сидит там в зимней парке, как в коконе, с винтовкой на коленях. Когда солнце прячется за горизонт, он зажигает керосиновую лампу и ставит на пол. Лампа озаряет снизу его лицо, но глаз я не вижу.
        - Где Чашка? - Мой голос эхом разлетается по просторному помещению.
        Он не отвечает.
        - У меня есть теория, - говорю я. - Про крыс. Хочешь послушать?
        Тишина.
        - Убить крысу легко. Все, что для этого нужно, - кусок старого сыра и капкан с пружиной. Но убить тысячи крыс, миллион крыс, миллиард или семь миллиардов уже не так просто. Для этого понадобится наживка. Отрава. Не обязательно травить семь миллиардов крыс, только определенное количество, чтобы они разнесли яд по всей колонии.
        Бритва даже не шевелится. Я понятия не имею, слушает он или нет. Может, вообще спит.
        - Крысы - это мы. Программа, которая загружается в эмбрионы, - наживка. Какая разница между человеком, который является носителем их сознания, и тем, кто верит, что он и есть носитель? Разницы никакой. Есть только одно «но». Риск. Риск - вот в чем разница. Не мы рискуем. Рискуют они. Зачем им подвергать себя такому риску? Ответ: они и не подвергают. Их здесь нет, Бритва. Их никогда здесь и не было. Только мы. Всегда были только мы.
        Он очень медленно наклоняется и гасит лампу.
        Я вздыхаю:
        - Но в любой теории есть слабые места. Эта не сочетается с вопросом о большом камне. Зачем вообще огород городить, если всего-то надо бросить один очень большой камень?
        А вот теперь очень тихо, настолько тихо, что, если бы не усиление, я бы и не услышала:
        - Заткнись.
        - Зачем ты это сделал, Алекс?
        Если «Алекс» - вообще его имя. Вся его история может быть ложью, которую выдумал Вош, чтобы манипулировать мной. Скорее всего, так и есть.
        - Я солдат.
        - И ты просто исполняешь приказы.
        - Я солдат.
        - Это не объясняет твоих действий.
        - Я солдат!
        Я закрываю глаза:
        - Шахбол. Это тоже - Вош? Извини. Глупый вопрос.
        Молчание.
        - Уокер, - говорю я и открываю глаза. - Конечно. Это единственное разумное объяснение. Дело ведь в Эване, да, Бритва? Ему нужен Эван, а я - единственная, кто может к нему привести.
        Молчание.
        Взрыв лагеря «Приют» и неуправляемые дроны, которые вдруг посыпались с неба. Зачем им вообще нужны дроны? Этот вопрос всегда не давал мне покоя. Неужели так сложно найти горстку выживших, если в твоем распоряжении все технологии для их обнаружения? Выжившие кучкуются. Они, как пчелы, собираются в свой улей. Дроны применялись не для того, чтобы найти нас. Дроны применялись, чтобы найти таких, как Эван Уокер. Одиночек с усиленным организмом, которые разбросаны по всем континентам и вооружены знанием, которое в случае сбоя системы может привести к тому, что все построение рухнет. Как, собственно, и произошло.
        Эван выпал из решетки. Вош не знает, где он и жив ли. Но если Эван жив, Вошу нужен инсайдер, которому поверит Эван.
        «Я кузнец, а ты меч».



        81

        Целую неделю Бритва - мой единственный компаньон. Он и защитник, и нянька, и охранник. Я проголодаюсь - он приносит еду. Мне больно - он облегчает боль. Я грязная - он меня моет. Он всегда рядом. Он не бросит. Он здесь, когда я бодрствую, он здесь, когда я сплю. Я ни разу не видела, чтобы он спал. Он постоянен, а вот мой сон - нет. Я просыпаюсь по несколько раз за ночь, и он неизменно наблюдает за мной со своего места у двери. Парень, который легко заставил меня поверить ему, поверить в него, теперь все время молчит, он мрачен, и кажется, его что-то беспокоит. Как будто я могу сбежать. Он-то знает, что могу, но не сбегу, потому что я в плену обещания, которое держит меня крепче тысячи цепей.
        На шестой день Бритва обвязывает платком рот и нос и поднимается по лестнице на третий уровень. Спускается он с тележкой, в которую погрузил труп. Вывозит труп во двор. Возвращается и снова поднимается туда же. Кажется, что с пустой тележкой ему идти не легче, чем с нагруженной. Он спускает второй труп. Потом третий. Я сбиваюсь со счета на сто двадцать третьем. Бритва очищает склад от мертвых тел, сооружает из них пирамиду во дворе и поджигает. Тела мумифицировались, поэтому огонь занимается легко и горит ярко. Этот погребальный костер виден издалека - если бы только в округе был хоть кто-то, кто мог бы увидеть. Свет костра проникает на склад и превращает бетонный пол в золотистое морское дно. Бритва располагается на пороге и смотрит на огонь. Удлиненная тень, похожая на лунное затмение. Он снимает куртку, потом рубашку и закатывает рукав футболки. Я вижу, как в желтых отсветах блестит лезвие его ножа. Он вырезает какие-то знаки у себя на плече.
        Наступает ночь, костер постепенно гаснет. Мое сердце ноет от тоски, я вспоминаю летние лагеря, и как ловила светляков, и как на августовском небе загорались звезды. Вспоминаю запахи пустыни и протяжный вздох ветра, который долетал со стороны гор, и то, как солнце ныряло за горизонт.
        Бритва зажигает керосиновую лампу и подходит ко мне. Он пахнет дымом и немного смертью.
        - Почему ты это сделал? - спрашиваю я.
        Глаза над повязкой из платка застланы слезами. Я не знаю, это слезы от дыма или от чего-то еще.
        - Приказ, - говорит он.
        Бритва вынимает иголку капельницы у меня из вены и наматывает трубку на стойку.
        - Не верю, - говорю я.
        - Я просто в шоке.
        Это практически все, что он произнес с тех пор, как ушел Вош. Удивительно, но мне становится легче, когда я слышу его голос. Он осматривает рану у меня на лбу. Свет тусклый, и Бритва наклоняется очень близко.
        - Чашка, - шепчу я.
        - А ты как думаешь? - раздраженно спрашивает он.
        - Она жива. Только через нее он может на меня повлиять.
        - Тогда да - она жива.
        Он смазывает порез антибактериальной мазью. Неусовершенствованному человеку пришлось бы наложить несколько швов, а в моем случае через пару дней даже шрама не останется.
        - Он блефует, - говорю я. - Разве он может сейчас убить ее?
        Бритва пожимает плечами:
        - Потому что ему плевать на жизнь одной девочки, когда на карту поставлен весь мир? Попробуй угадать.
        - После всего, что случилось, после всего, что услышал и увидел, ты все еще веришь ему?
        Он смотрит на меня сверху вниз, и лицо такое, будто ему даже жаль меня.
        - Я должен верить ему, Рингер. Как только перестану, мне конец. Я - это они. - Он кивает в сторону двора с дымящимися черными костями.
        Потом садится на соседнюю койку. Лампа стоит на полу у него в ногах, она подсвечивает снизу его окаменевшее лицо, глазницы заполнены мглой.
        - Теперь слишком поздно, - говорю я.
        - Верно. Мы уже мертвы. Поэтому и нет никакого рычага влияния, понятно? Убей меня, Рингер. Убей прямо сейчас и беги. Беги, Рингер.
        Я могу сорваться с койки, он и глазом моргнуть не успеет. Один удар в грудь, и сломанное ребро пронзит сердце. А потом я бы ушла, ушла на свободу, где могла бы прятаться годами, десятилетиями, до самой старости, до тех пор, пока двенадцатая система не перестанет поддерживать во мне жизнь. Я могу пережить всех. Я могу проснуться однажды утром, и окажется, что я последний человек на Земле.
        А потом… Потом?..
        Он, наверное, замерз. Сидит в одной футболке. Я вижу у него на бицепсе засохшую полоску крови.
        - Что ты сделал со своей рукой? - спрашиваю я.
        Он задирает рукав футболки. Буквы вырезаны неровно, они крупные и квадратные, так пишут дети свои первые буквы.
        VQP.
        - Это латынь, - шепотом говорит он. - «Vincit qui partitur». Это значит…
        - Я в курсе, что это значит, - шепчу я в ответ.
        Он качает головой:
        - Вообще-то, я не думаю, что ты в курсе.
        Непохоже, что злится. Голос у него печальный.
        Алекс поворачивается к двери, там пепел мертвых поднимается к безразличному небу.
        Алекс.
        - Алекс - твое настоящее имя?
        Он снова смотрит на меня, и я вижу легкую улыбку. И снова, как с голосом, я удивляюсь: до чего же мне ее не хватало.
        - Я ни в чем таком тебя не обманывал. Врал только по-крупному.
        - И у твоей бабушки была собачка, которую звали Флабби?
        Он тихо смеется:
        - Да.
        - Это хорошо.
        - Почему это хорошо?
        - Я хотела, чтобы эта часть истории была правдой.
        - Потому что ты любишь злых карманных собачонок?
        - Потому что мне нравится, что когда-то давно была такая карманная собачка по кличке Флабби. Это хорошо. Это стоит помнить.
        Он срывается с койки - я даже глазом моргнуть не успеваю - и целует меня, а я погружаюсь в него, и там больше нет потайных мест. Теперь он открыт. Тот, кто в?ходил меня, а потом предал, тот, кто вернул меня к жизни, а потом отправил на смерть. Ярость - не ответ, нет, и ненависть тоже не ответ. Один слой за другим, все, что нас разделяет, уходит, и я дотягиваюсь до центра безымянной области, до беззащитной крепости; я чувствую его извечную боль, бесконечное, невыразимое одиночество его уникальной души, не испорченной ни временем, ни опытом.
        И я там вместе с ним, я уже там. Внутри его.
        - Это не может быть правдой, - шепчу я.
        В центре всего, там, где нет ничего, я нахожу себя в его объятиях.
        - Я не верю в тот бред, который ты несешь, - бормочет он. - Но в одном ты права: некоторые вещи, самые маленькие и незначительные, ценнее суммы всех вещей.
        Снаружи пылает горький урожай. Внутри - он откидывает простыни. Эти руки удерживали меня, мыли, кормили и поднимали, когда я не могла встать. Он отдавал меня смерти и возвращал к жизни. Вот почему он убрал всех мертвых с верхнего уровня. Он изгнал их, предал огню, но не для того, чтобы осквернить их, а для того, чтобы очистить нас.
        Тень борется со светом. Холод противостоит огню. Это война, сказал он мне однажды, и мы - завоеватели неизведанных земель, остров посреди бесконечного кровавого моря.
        Пронизывающий холод. Обжигающая жара. Его губы скользят по моей шее, мои пальцы прикасаются к шраму на его щеке, к шраму, который я ему оставила, и к шрамам, которые он нанес себе. VQP. Потом мои руки скользят по его спине.
        «Не оставляй меня. Прошу, не оставляй меня».
        Запах жевательной резинки, запах дыма и запах его крови. То, как его тело скользит по моему телу, как его душа врезается в мою. Бритва. Биение наших сердец, ритм нашего дыхания, звезды, скользящие по небосклону, которых мы не видим, отсчитывают время, отмеряют сокращающиеся отрезки, пока не кончимся мы, пока не закончится все.
        Мир - часы, они отсчитывают оставшееся время, и ход их не имеет к этому никакого отношения. Мир всегда был часами. Даже звезды будут гаснуть одна за другой, и там не останется ни света, ни холода. И это - война, бесконечная война без надежды на победу, война против обрушившихся на нас тьмы, холода и пустоты.
        Он раскрывает ладонь у меня за спиной и прижимает меня к себе. Между нами ничего не остается. Нет точки, где заканчивается он и начинаюсь я. Пустота заполнена, ее больше нет.



        82

        Он лежит рядом со мной, пока наше дыхание не становится ровным и наши сердца не успокаиваются. Он гладит меня по волосам, внимательно вглядывается в лицо, словно не может уйти, пока не запомнит каждую черточку. Он прикасается к моим губам, к моим щекам, к векам. Проводит пальцем по носу, вокруг уха. Его лицо в тени, мое - на свету.
        - Беги, - шепчет он.
        Я качаю головой:
        - Не могу.
        Он встает с койки, а у меня такое чувство, что я падаю. Он быстро одевается. Я не могу понять выражение его лица. Бритва закрылся для меня. Я снова оказываюсь в пустоте. Это невыносимо. Это меня раздавит. Я так долго существовала, отключившись от жизни, что перестала это замечать. И не замечала, пока не случилось это. Он заполнил пустоту и так показал мне, какой громадной она была.
        - Они не смогут тебя поймать, - настаивает он. - Как они вообще могут поймать такую, как ты?
        - Он знает, что, пока она у него, я не сбегу.
        - О боже! Да что она для тебя значит? Она важнее твоей жизни? Как может один человек быть важнее всей твоей жизни? - Он уже знает ответ на этот вопрос. - Хорошо. Делай что хочешь. Чего мне-то волноваться. Как будто это имеет значение.
        Он забрасывает винтовку на плечо и целует меня в лоб. Молитва. Благословение. Потом он поднимает с пола лампу и идет к двери. Охранник и защитник, тот, кто не отдыхает, не устает и никогда не дрогнет. Он прислоняется к косяку и смотрит в ночь. В небе над ним холодный свет десяти тысяч погребальных костров отсчитывает уходящее время.
        Я слышу, как он говорит:
        - Беги.
        Но я не думаю, что он говорит это мне.



        83

        На восьмой день за нами прилетает вертолет. Я позволяю Бритве помочь мне одеться. Но если не считать боли в ребрах и легкой слабости в ногах, двенадцать команд под коллективным именем Рингер находятся в полной боевой готовности. Лицо зажило, даже шрама не осталось. Когда возвращаемся на базу, Бритва садится напротив и устремляет взгляд в пол. Только раз посмотрел на меня и одними губами снова сказал: «Беги».
        Белая земля, черная река; вертолет резко накреняется и огибает вышку стартового командного пункта. Он пролетает так близко, что я успеваю разглядеть одинокую фигуру за тонированными окнами. Мы приземляемся в том же месте, откуда взлетели во время побега. Еще один круг замкнулся. Бритва берет меня за локоть и ведет к вышке. По пути наверх коротко пожимает мою руку и говорит:
        - Я знаю, что важно.
        Вош стоит в противоположном конце комнаты спиной к нам, но я вижу в окне отражение его лица. Рядом с ним крепкий рекрут. Парень прижимает винтовку к груди, вцепился в нее, как будто это шнурок, на котором его подвесили над пропастью глубиной в десять миль. Рядом с рекрутом сидит в стандартном белом комбинезоне та, из-за кого я здесь, - моя жертва, мой крест, та, перед кем я в ответе.
        Чашка видит меня и пытается встать. Здоровенный рекрут кладет руку ей на плечо и возвращает на стул.
        Я качаю головой и одними губами говорю ей: «Нет».
        В комнате тихо. Бритва стоит справа и чуть позади меня. Я его не вижу, но он достаточно близко, и я слышу его дыхание.
        - Итак, - не спеша начинает Вош, - ты решила задачу с камнями?
        - Да.
        Я вижу, как его отражение в темном стекле натянуто улыбается.
        - И?..
        - Бросив большой камень, вы поразите цель.
        - И какова же цель?
        - Цель в том, чтобы кое-кто оставался жив.
        - Это влечет за собой следующий вопрос, и лучше бы тебе на него ответить.
        - Вы способны убить всех нас, но не делаете этого. Вы сжигаете деревню, чтобы спасти ее.
        - Спаситель. Значит, вот кто я такой? - Он поворачивается ко мне лицом. - Уточни ответ. Может ли быть так: все или ничего? Если цель - спасти деревню от жителей, этого результата можно было бы добиться с помощью камня размером поменьше. Зачем нужна серия атак? К чему все эти хитрости и уловки? Для чего служат техническим образом усовершенствованные марионетки, такие как Эван Уокер? Камень настолько проще.
        - Не уверена, - признаюсь я, - но думаю, что тут имеет место случайность.
        Вош долго смотрит на меня, потом кивает. Кажется, он доволен:
        - И что же будет дальше, Марика?
        - Вы отвезете меня к месту его последней дислокации, - отвечаю я. - Оставите там, чтобы я его выследила. Он аномалия, изъян в системе, а это недопустимо.
        - Неужели? И что за опасность может представлять собой какая-то пешка?
        - Он влюбился, а любовь - единственное слабое место.
        - Почему?
        Я слышу рядом дыхание Бритвы. Напротив меня Чашка вскинула голову и слушает.
        - Потому что любовь иррациональна, - говорю я Вошу. - Она не следует правилам, даже своим собственным. Любовь - единственная вещь во Вселенной, которую нельзя предсказать.
        - Тут, при всем уважении, я с тобой не соглашусь, - говорит Вош и смотрит на Чашку. - Траектория любви очень даже предсказуема.
        Он подходит и нависает надо мной. Колосс из плоти и костей, с глазами как горные озера. Он смотрит мне в самую душу:
        - Зачем мне выслеживать его или кого бы то ни было еще?
        - Вы потеряли дронов, которые за ним наблюдали. И других, таких как он. Он выпал из решетки. Он не знает правды, но знает достаточно, чтобы причинить вам вред, если его не остановить.
        Вош поднимает руку. Я вздрагиваю, но он кладет руку мне на плечо и крепко сжимает. Его лицо светится от удовлетворения.
        - Очень хорошо, Марика. Очень-очень хорошо.
        Бритва рядом со мной шепчет:
        - Беги.
        Рядом с моим ухом раздается выстрел. Вош шарахается назад, но пуля в него не попадает. Здоровяк-рекрут опускается на колено и вскидывает винтовку. Но пуля и в него не попадает.
        Цель Бритвы - маленькая девочка, которая была суммой всех слагаемых. Его пуля - меч, разрубивший сковывающие меня цепи.
        Пуля отбрасывает Чашку назад. Ее голова ударяется о столешницу, тоненькие ручки взлетают. Я резко поворачиваюсь вправо, к Бритве, и вижу, как пуля рекрута разрывает ему грудь.
        Инстинктивно протягиваю к нему руки, но он падает слишком быстро. Я не могу удержать его.
        Его нежные печальные глаза встречаются с моими в конце траектории, которую даже Вош не смог просчитать.
        - Ты свободна, - шепчет Алекс. - Беги.
        Рекрут нацеливает винтовку на меня. Вош становится между нами, из его груди исторгается яростный вопль.
        Хаб подключает мышечную команду, я мчусь к окну, которое выходит на летное поле, прыгаю с расстояния в шесть футов и поворачиваюсь правым плечом к стеклу.
        А дальше - я в воздухе, падаю, падаю, падаю.
        «Ты свободна».
        Падаю.



        VIII
        Дубук

        84

        На рассвете пять покрытых пылью и пеплом призраков устраиваются в лесу.
        Меган и Сэм наконец засыпают, хотя вернее будет сказать - вырубаются. Меган прижимает к груди мишку.
        «Если кому-то станет плохо, - сказал мне мишка, - я к нему приду».
        Бен сидит, положив винтовку на колени, и смотрит, как встает солнце. Он молчит в коконе злости и скорби. Но больше - скорби. Дамбо, самый практичный, роется в рюкзаке в поисках съестного. А я тоже в коконе злости и скорби, но больше злости. Привет - прощай. Привет - прощай. Сколько раз я должна проживать этот круг? То, что случилось, трудно было просчитать. Почти невозможно. Эван нашел пакетик, который выронил Сэм, и (буквально) сдул себя и Грейс с лица Земли, отправил в светло-зеленое забвение. Это и было с самого начала его планом. Помешанный на самопожертвовании идеалист, безмозглый гибрид человека и пришельца.
        Дамбо подошел и спросил, не хочу ли я, чтобы он взглянул на мой нос. Я спросила, как он мог о нем забыть. Дамбо засмеялся.
        - Позаботься о Бене, - сказала я ему.
        - Не позволит, - ответил он.
        - Что ж, Дамбо, - сказала я, - против реальных ран твои медицинские заклинания бессильны.
        Он услышал первым. (Может, благодаря большим ушам?) Посмотрел мне за спину, в лес. Хруст шагов по промерзшей земле и палым листьям. Я встала и направила винтовку на звук. В темноте между деревьями двигался более светлый силуэт. За нами следом идет кто-то выживший? Еще какой-нибудь Эван или Грейс? Или глушитель обнаружил нас на своей территории? Нет, исключено. Глушитель ни за что не попрет через лес с грацией слона. Иначе он не был бы глушителем.
        Силуэт поднял руки над головой, и я узнала - узнала еще до того, как услышала свое имя, что он снова меня нашел. Тот, кто сдерживает обещания, которые не может сдержать. Тот, на ком осталась моя кровь и кто оставил на мне свои слезы. Он глушитель, это верно, но это мой глушитель. Спотыкаясь, он шел ко мне в невероятно прозрачном свете восходящего солнца. Этот рассвет на закате зимы обещает скорый приход весны.
        Я передала винтовку Дамбо. Золотистый свет и темные, блестящие под коркой льда стволы деревьев. То, чем пахнет воздух холодным утром. То, что мы оставили позади, и то, что никогда нас не покидало. Мир однажды закончился. Он закончится снова. Мир заканчивается, и мир возвращается. Мир всегда возвращается.
        Я останавливаюсь в нескольких шагах от него. Он тоже останавливается. Мы смотрим друг на друга, и разделяющее нас пространство шире, чем Вселенная, и ?же, чем лезвие бритвы.
        - У меня сломан нос, - говорю я.
        Черт бы побрал этого Дамбо. Из-за него мне неловко.
        - А у меня лодыжка, - слышу в ответ.
        - Тогда лучше я подойду к тебе.



        Благодарности

        Принимаясь за работу, я до конца не осознавал, чего мне будет стоить этот проект. Один из моих писательских недостатков (видит Бог, один из многих) заключается в том, что я склонен слишком глубоко погружаться во внутренний мир моих героев. Я не следую мудрому совету оставаться над схваткой и с равнодушием богов взирать на страсти, кипящие внутри моего творения. Когда пишешь длинную историю в трех томах о конце света, лучше не принимать ее слишком близко к сердцу. В противном случае есть риск погрузиться в темные недра своей души, что чревато переутомлением, нервным истощением, граничащими с неприличием перепадами настроения, ипохондрией и детскими капризами. Ты говоришь себе (и людям, которые тебя окружают), что уподобляться четырехлетнему ребенку, получившему на Рождество не тот подарок, которого ждал, - это абсолютно нормально, но в глубине души ты понимаешь, что лицемеришь. В глубине души ты знаешь: настанет срок, когда надо будет не только благодарить, но и просить прощения.
        Добрые люди из «Putnam», в особенности Дон Вайсберг, Дженнифер Биссер и Эйри Левин, простите меня. Я блуждал в дебрях сюжета, слишком серьезно относился к себе и к своим книгам, винил других в собственных недостатках, увязал в неразрешимых дилеммах, которые сам же и сотворил. Вы были великодушны и терпеливы, ваша поддержка - неоценима.
        Прошу прощения у моего агента Брайана Дефьоре. Десять лет назад ты и понятия не имел, во что ввязываешься. Если честно, я тоже, но спасибо за то, что ты был рядом. Приятно сознавать, что есть человек, которому всегда можно позвонить и наорать ни за что ни про что.
        Прошу прощения у сына Джейка. Спасибо, что всегда отвечал на мои сообщения и не срывался, когда срывался я. Спасибо, что угадывал мое настроение и прощал, даже когда не понимал. Ты воодушевлял меня, подталкивал к действию и всегда защищал от злых людей. Спасибо тебе за это. И спасибо, что не слишком злишься на отца за его привычку присыпать свою речь невразумительными цитатами из книг, которые ты не читал, и фильмов, которые ты не смотрел.
        И наконец, Сэнди, моя жена уже почти двадцать лет. Она разглядела в своем муже несбывшуюся мечту и лучше его самого поняла, как воплотить ее в жизнь. Дорогая, ты научила меня сохранять мужество перед лицом превосходящих сил противника и неисчислимых потерь. Ты научила меня не падать духом в часы смятения, научила сохранять спокойствие, когда накатывала паника из-за потерянного времени и напрасных усилий. Прости меня за часы молчания, за беспричинную злость и необъяснимые перепады от эйфории («Я гений!») до страха («Я ничто!»). Единственный придурок, которого ты соглашалась терпеть, - это я. Испорченные выходные, забытые обещания, неуслышанные вопросы. Что может быть больнее одиночества с человеком, который мысленно всегда где-то еще! Я в долгу перед тобой и вряд ли смогу рассчитаться, но обещаю, что постараюсь. Потому что в итоге, если нет любви, все наши усилия тщетны и все, что мы делаем, - пустая трата времени.
        Vincit qui partitur.

        notes


        Примечания

        1

        Реггеди Энн - традиционная американская тряпичная кукла с волосами из красной или рыжей пряжи.



        2

        Никель - американская монета в пять центов.



        3

        AGM-114 Hellfire (англ.) - буквально «адское пламя», ракета класса «воздух —земля» с полуактивным лазерным наведением.



        4

        Defiance (англ.) - открытый протест, неповиновение.



        5

        Квотербек - нападающий в американском и канадском футболе.



        6

        Фаннел-кейк - популярный в США десерт, похожий на хворост.



        7

        Искаженная цитата из Ветхого Завета (Быт. 6: 3).



        8

        Элмер Фадд, Муфаса - персонажи мультфильмов.



        9

        Pinhead (англ.) - булавочная головка, дурак, тупица.



        10

        Речь идет о христианском гимне «Amazing Grace» («О благодать»).



        11

        «Saying Grace» (англ.) - застольная молитва.



        12

        Базз Лайтер - герой мультфильма «Базз Лайтер из звездной команды».



        13

        Модус операнди - способ совершения преступления, «почерк» преступника.



        14

        Банши - фигура ирландского фольклора, дух в виде женщины, оплакивающей скорую кончину человека.



        15

        Песенка из фильма «Волшебник страны Оз» (США, 1939).



        16

        Hi (англ.) - привет.



        17

        Wolverine (англ.) - росомаха, прозвище жителя штата Мичиган.



        18

        Немедикаментозное лечение.



        19

        Имеется в виду Александр Эммануэль Родригес - профессиональный американский бейсболист доминиканского происхождения.



        20

        Джамбо - распространенная кличка слона в зоопарке или цирке.



        21

        Йетзи - покер на костях.