Пустошь Джен Александер

        Бегущий в лабиринте Пустошь #1
        С каждым днем моя жизнь становится все страшнее и страшнее…
        Наш крохотный отряд совершает вылазки в мертвый город, где мы ищем еду и боеприпасы, убиваем садистов-людоедов и освобождаем их пленников.
        Но с недавних пор мне кажется, что все обман — моя амнезия, боевые товарищи. Кажется, кто-то управляет моим телом, заставляя совершать нелепые поступки и говорить совсем не то, что я думаю.
        Неужели я — лишь марионетка, компьютерный персонаж в кровавой игре?
        Тогда кто он — мой игрок, который смотрит на мир моими глазами и управляет моими инстинктами?

        Джен Александер
        Пустошь

        Пролог

        Иногда мы по целым дням шли сквозь метель, почти не делая остановок, пока не возвращались в убежище без окон и не засыпали как убитые. Иногда солнце палило так нестерпимо, что кожа на голове покрывалась волдырями, и мы не решались выходить наружу до самого вечера. Мы вечно недоедали, хотя постоянно устраивали вылазки за энергетическими батончиками и водой в бутылках. Только такая вода и годилась для питья, ведь реки и озера были отравлены химикатами и кровью мертвецов.
        Мы создавали кланы, чтобы не стать жертвой людоедов, а по временам объединялись ради высшего блага и освобождали тех, кто попал к ним в плен. Эти спасательные экспедиции да непрочные узы между членами кланов — вот и все, что оставалось в нас человеческого и напоминало о прошлом — таком далеком, что у меня не сохранилось о нем никаких воспоминаний. Мы никогда не разговаривали о своих страхах или о катастрофе, уничтожившей нашу цивилизацию. И чем дольше мы так жили, тем меньше я ощущала себя человеком.
        Временами я не находила сил даже на то, чтобы составить осмысленную фразу, и выражала скрытые внутри чувства молчанием да отрывистыми командами. Временами просыпалась и не могла понять, где нахожусь. Бывало это редко, но в подобные минуты меня начинали одолевать вопросы. Когда я в последний раз ела? Сколько провалялась в отключке? Кем была до того, как превратилась в жалкое существо, зацикленное на выживании? Какую бы жизнь я ни вела до катастрофы, у меня не осталось о ней ни единого воспоминания.
        Мы называли свой новый мир Пустошью, а себя — выжившими. Питались обычной пищей — не человеческим мясом. Ради друзей мы готовы были пойти на убийство или на смерть. От них мы ждали того же, поэтому к выбору клана подходили особенно тщательно. В наше время лишняя осторожность не помешает.
        Но даже узы между членами клана не вечны. Когда пропала Миа, которая была со мной три года — с тех самых пор, как я очнулась в этом мире отравленной воды, иссушенной почвы и хаоса, — я начала спрашивать себя: а стоит ли подобная жизнь того, чтобы за нее бороться? Каждый раз, как я вспоминала о подруге, хотелось закрыть глаза и навсегда погрузиться в сладостно-горькую тьму забвения.
        Иногда мне снилось, будто я — вовсе не я, а другой человек. Темноволосая девушка, которая не знает ни голода, ни жажды, ни страха перед людоедами, потому что в ее мире ничего этого нет.

        Глава первая

        Август

        Я чувствую землистый запах надвигающейся грозы. Он пропитывает соседние здания, сочится сквозь разбитые окна, крошащийся кирпич и покореженный металл, смешивается с вонью, которой несет от сгоревшего музыкального магазина в двух кварталах отсюда. На прошлой неделе мы совершили набег на сувенирную лавочку через дорогу от того места. Тела четырех ютившихся в магазине людей все еще лежат внутри посреди поломанных дисков и обгорелых инструментов.
        Воздух сегодня сырой — прямо чувствую, как моя кожа впитывает влагу. Но я не поверю, что пойдет дождь, пока своими глазами не увижу первые капли. Солнце жарит немилосердно.
        В последний раз, когда я решила, что пойдет дождь, и расставила на крыше пустые бутылки, земля оставалась сухой еще почти две недели.
        Сидя на крыше тюрьмы, где мы поселились два месяца назад, я стараюсь не думать о тех злосчастных тринадцати днях. Полуденное солнце поджаривает мои голые плечи. Пот течет в глаза и капает на бинокль, отчего тот становится скользким.
        Я не хочу здесь быть. Час назад, когда я проснулась, голова так болела от голода и жажды, что хотелось одного — перевернуться на другой бок и вновь забыться сном. Но что-то заставило меня встать с постели — наверное, голод или инстинкт самосохранения. Возможно, и то, и другое.
        Со сном придется подождать.
        На другой стороне улицы возвышается величественное здание в готическом стиле. С крыши свешиваются горгульи, бронзовые статуи охраняют вход. Когда-то там заседал суд. Красивое здание, особенно по меркам мира, который пал ниц и так и не сумел встать на ноги. Но я поднялась на крышу не любоваться видом. Я поднялась, потому что у нас появились соседи.
        Пожилая семейная пара. Не первые, кто вселился в это здание с тех пор, как мы обосновались в тюрьме. И чутье подсказывает, что не последние. О нашем существовании они не догадываются. Когда над ними нависнет настоящая опасность — а здесь опасность нависает постоянно, — они тоже ничего не заподозрят.
        — Опять подглядываешь за соседями, Клавдия?
        Голос Итана возвращает меня к действительности. Я роняю бинокль на грудь, поспешно вскакиваю и поворачиваюсь к нему. Хотя бортик, на котором я стою, заметно возвышается над крышей, наши глаза оказываются на одном уровне — настолько Итан выше меня. На фоне солнечного диска его светло-русая шевелюра похожа на окружающий голову нимб, и весь он кажется безмятежным, как ангел.
        Я спрыгиваю с бортика и слегка поскальзываюсь на мелких камушках. Итан поддерживает меня, потом кладет ладони мне на талию и притягивает к себе. Он так крепко сжимает руки, что у меня перехватывает дыхание. Но я не отстраняюсь, а приникаю к нему еще плотнее, уткнувшись макушкой ему в подбородок. Рядом с Итаном я всегда чувствую себя в безопасности.
        — У них есть еда — я видела, как они вносят ее в дом. Вода, наверное, тоже.
        Я действительно наблюдала, как пожилой мужчина волочит набитые едой мешки для мусора по растрескавшемуся асфальту и заносит их в здание суда. Когда же это было?.. два или три дня назад?.. Не могу вспомнить.
        — Слишком рискованно. Наверняка не мы одни считаем новых жильцов легкой добычей. Могу поспорить, в эту самую минуту людоеды тоже готовят на них нападение.
        — А ты разве не любишь рисковать? — игриво спрашиваю я, запуская руки в задние карманы его штанов.
        Я поднимаю взгляд на Итана, и он заправляет мне за ухо непослушную прядь.
        — Они только что ушли. В здании никого нет. Когда еще представится такой случай?
        Я высвобождаюсь из его объятий и теперь стою, склонив голову набок, в ожидании ответа.
        Итан задумчиво смотрит на крылатого льва, украшающего здание суда у меня за спиной. Наконец уголки его губ приподнимаются, и он произносит:
        — Итак, только ты и я. Этакий мини-квест.
        Вечно Итан придумывает набегам разные нелепые названия: квесты, мини-приключения, экскурсии. Джереми с Эйприл ничего ему не говорят, а мне и хочется его одернуть, и не хватает духу. Но если уж брать кого-нибудь с собой, то только Итана. Проворства и силы ему не занимать.
        От голода у меня сводит живот, и я подумываю, не спуститься ли в подвал на лифте. Хотя в тюрьме есть электричество — большая редкость по нынешним временам, — мы им не пользуемся. Ничто так не привлекает людоедов, как ярко освещенное здание.
        — Давно они ушли? — спрашивает Итан, пролезая в люк.
        Он легко спрыгивает вниз и поднимает взгляд на меня. Я спускаюсь по приставной лестнице, цепляясь за скользкие металлические перекладины. Когда дохожу до нижней ступеньки, Итан подхватывает меня под мышки и ставит на пол.
        — Минут пятнадцать назад.
        — Ты уверена, что у них есть еда?
        Я бросаю на него негодующий взгляд, потом беру со стула рюкзак и продеваю руки в лямки.
        — Разве я когда-нибудь ошибаюсь?
        Итан несколько раз смаргивает, потом кивает и начинает спускаться по лестнице. Я иду следом, стараясь не обращать внимания на урчащие звуки в животе, которые гулко отдаются от металла и бетона.
        На первом этаже окон нет, поэтому приходится включить карманные фонарики. Думаю, до того как Нашвиллу пришел конец, эту часть тюрьмы использовали для предварительного заключения. По обеим сторонам коридора тянутся ряды таких же крошечных камер со стальными дверями, как на верхних этажах. Отличие в одном: здесь есть окошки из пуленепробиваемого стекла, на которых выцарапаны ругательства, числа и изображения разных частей тела. Итан однажды сказал, что заключенным, наверное, неприятно было наблюдать, как их товарищей сажают под замок. Я тогда ничего не ответила.
        Проход заканчивается дверью, дальше тянется другой коридор. Ненавижу туда ходить: там пахнет помоями, плесенью и еще чем-то, слишком похожим на разлагающийся труп. Зато этот коридор ведет прямо в подвал суда. Сейчас бы натянуть воротник футболки на нос, чтобы чувствовать только запах жесткого мыла и пота и не задохнуться от вони. Но я лишь плотно сжимаю губы и молюсь, чтобы меня не вырвало.
        — Извини за тот вечер, — говорит Итан.
        Он тоже не закрывает нос, но его лицо остается совершенно невозмутимым. Неужели он не чувствует запаха? Или просто привык?
        — Вернее, за свои слова.
        — Да все в порядке.
        Несколько дней назад я вернулась после набега, обгоревшая на солнце и такая усталая, что не могла ни двигаться, ни говорить. Итан отругал меня за то, что я совсем не слежу за своим здоровьем. Мне хотелось одного — свернуться калачиком на плоском зеленом матрасе в безопасной комнате и отдохнуть, а вместо этого я почти полчаса выясняла с ним отношения. Его забота обо мне одновременно трогала и раздражала. Как же я могу следить за здоровьем, когда у нас столько дел?
        — Просто меня бесит, что приходится жить вот так.
        Итан редко выказывает раздражение. Он легко смирился с тем, что произошло три года назад, и всегда сосредоточен на настоящем — на выживании. Думаю, это меня в нем и притягивает. Я беру его за руку, и наши пальцы переплетаются.
        — Спасибо… за все, что ты для меня делаешь, — говорю я и сжимаю его руку.
        Он выдыхает, сдувая с лица непослушную прядь.
        — Я на все готов, лишь бы здесь остаться. Ты особенная — я таких никогда не встречал.
        Сердце у меня подпрыгивает, словно хочет выскочить из груди. Что он имеет в виду? Неужели он помнит что-то о своем прошлом? Надо бы расспросить Итана, но вместо этого я останавливаюсь и обвиваю его шею руками. Он наклоняет голову, и наши губы встречаются.
        — Ты тоже, — произношу я.
        Мы останавливаемся перед металлической дверью, ведущей в подвал здания суда. Пока Итан вытаскивает из кармана ключ, я украдкой бросаю на него взгляд: он улыбается. Возможно, от моих слов у него стало легче на душе.
        Итан засовывает ключ обратно в карман и достает нож из ножен.
        — Ну что, ты идешь? — спрашивает он, делая несколько шагов в непроницаемую тьму подвала. Итан направляет луч фонарика прямо мне в лицо, и я сощуриваюсь.
        «Нет, — думаю я. — Нужно вернуться. Он прав: это слишком опасно».
        Однако почему-то киваю, протягиваю Итану руку, и он увлекает меня за собой.
        На втором этаже фонарики не нужны. Повсюду прохладно, и горит свет: поселившиеся здесь люди сами напрашиваются на визит от людоедов. Мне хочется остаться здесь, рядом с работающими кондиционерами, но я понимаю, что это практически верная смерть.
        — Они живут на четвертом этаже, — говорю я, пока мы идем через вестибюль. Здесь неожиданно чисто — не то что при прошлых жильцах.
        Мы поднимаемся по ступенькам — опять по ступенькам. Повсюду слышен гул электричества, лифт работает, и все же мы лезем на четвертый этаж по лестнице — из осторожности. Когда мы находим зал суда, где поселилась пожилая пара, я едва перевожу дух. В животе все горит. Тянет на что-нибудь опереться и немного передохнуть, но Итан уже на другом конце комнаты — стоит на коленях перед скамьей присяжных.
        — Где они все это берут? — удивленно спрашивает он, осматривая припасы. — Здесь столько воды и еды… Эй, подай мне рюкзак.
        Обычно Итан стоит на шухере, а я, как более проворная, наполняю сумки. Сегодня, похоже, он решил поменяться ролями. Я не возражаю. Все равно я слишком голодна и измотана, да и передвигаюсь еле-еле. Я бросаю Итану свой пустой рюкзак — он бесшумно приземляется на скамью.
        — Давай быстрей, — говорю я, прежде чем выйти в вестибюль.
        Я стою перед дверью, стуча носком кроссовки по бежевой плитке пола. Особым терпением я не отличаюсь, но во время набегов стараюсь себя сдерживать. Воровство — дело опасное. Самые неосторожные и жадные гниют потом посреди улицы или сидят, прислоненные к стене и избитые до неузнаваемости. Однако сейчас мне хочется одного — вернуться в тюрьму, поесть и выпить воды.
        Я все еще думаю о еде и воде, как вдруг понимаю, что уже не одна. К действительности меня возвращает щелчок взводимого курка и горьковато-сладкий запах ментола. Все мысли тут же испаряются, по телу пробегает волна панического страха. Я еще пару раз ударяю ногой в пол, прежде чем замереть на месте.
        — Так, для справки: в спину стреляют только трусы, — говорю я.
        — Тогда повернись, — отвечает хриплый женский голос. — Руки за голову.
        Я делаю, как мне велено: поворачиваюсь лицом к аварийному выходу — так медленно, что резиновые подошвы кроссовок со скрипом проезжают по исцарапанной плитке. Сердце чуть не выскакивает из груди на пол. В глазах туман, и на секунду мне кажется, что передо мной Миа — девушка, которая жила с нами и пропала несколько месяцев назад. Подруга, решившая поискать счастья в другом месте. Потом наваждение рассеивается, и я упираюсь взглядом в пистолет и держащую его женщину. У нее темные глаза и волосы — единственное сходство с Миа.
        Этой женщине лет сорок, а не семнадцать. У нее изможденное рябое лицо. Грудь прикрывает только легкомысленная маечка, сквозь прозрачную кожу просвечивают ребра. На бедрах болтаются поношенные штаны цвета хаки. Босые ноги покрыты синяками. Если бы не направленный мне в лоб пистолет, я бы вряд ли ее испугалась.
        Но пистолет на меня все-таки направлен, и держащая его женщина явно не на моей стороне. Если повезет, она сразу меня пристрелит, а не заставит спариваться с другими пленниками в надежде получить больше еды. За людоедами такое водится — они любят пухленьких младенцев.
        — Тебе не тяжело? Могу подержать.
        Мои слова удивляют нас обеих. Женщина презрительно ухмыляется, слегка опускает пушку, и теперь дуло смотрит мне между глаз.
        — Ну, давай. Стреляй, если смеешь.
        — Если смею?
        У нее в руке пистолет, мои пальцы сцеплены на макушке, а я еще ее подзадориваю… Мазохистка.
        Мне до смерти страшно, но я киваю и улыбаюсь.
        Однако женщина не стреляет, а смеется мне в лицо. Ее костлявое тело сотрясается, словно подвешенный в воздухе скелет. Только бы Итан ее услышал…
        — Ты так легко не отделаешься, детка. Слишком много ты для меня значишь. Вопрос только в том… — она кивает на закрытую дверь зала суда и ухмыляется, — … скольких мы заберем с собой.
        «Мы»…
        При звуке этого слова мне хочется закричать. Ну конечно, она не одна — людоеды всегда охотятся целыми кланами. Я делаю осторожный шаг в ее сторону.
        — Ни с места! — шипит она, раздувая ноздри.
        Я делаю еще один шаг. Другой. Третий. Хотя кости и мышцы превратились в желе, я продолжаю идти. Если сделать вид, что мне не страшно, может, еще удастся пережить сегодняшний день. Даже не вспомнить, сколько раз этот прием срабатывал в прошлом. Мы стоим так близко, что я почти чую запах собственного страха, смешанный с резким, гнилостным запахом женщины; почти чувствую холодное дуло пистолета.
        — Ну, давай же, — вызывающе бросаю я.
        Дальше все происходит как в тумане. Итан что-то выкрикивает, и женщина резко поворачивается к нему. Я бросаюсь вперед. Пистолет выстреливает. Потом я стою, обхватив руками тощее существо, которое хочет меня убить, дрожу всем телом и не могу понять, кто из нас ранен. Оглушенная выстрелом, я не сразу осознаю, что Итан зовет меня по имени и просит обыскать людоедшу.
        Я отступаю назад, и женщина оседает на пол. Она лежит неподвижно, по короткой майке расползается красное пятно. Потом ее грудь вздымается, в горле что-то клокочет, и она открывает глаза.
        — Я… где я?..
        Ее безумные карие глаза смотрят прямо на меня. Мне хочется растаять, провалиться сквозь пол, но я стою неподвижно, как статуя, не в силах отвести взгляда.
        — Помогите… — Теперь ее голос звучит по-другому: в нем появился акцент, которого не было раньше. — Я чувствую его! Достаньте, достаньте!
        Она бьется в конвульсиях, хватая себя за макушку. Пуля попала в грудь, а не в голову, но женщина, похоже, этого не осознает. Она отчаянно теребит спутанные волосы и молит меня, снова и снова, достать «его».
        «Что? — хочу я спросить. — Что достать?»
        Не глядя на Итана, я говорю:
        — А мы много на ней заработали.
        Внезапно все вокруг начинает вращаться.
        «Мы много на ней заработали».
        Я ведь имею в виду вещи, которые мы найдем на трупе, да? Отчего же эти слова кажутся пугающе знакомыми? Как будто я уже слышала или произносила их раньше, только не могу вспомнить, где, когда и почему.
        Женщина перестает биться. Мертва. Жгучая боль стискивает мне грудь.
        — Собери ее вещи, — говорит Итан и сует мне рюкзак — так резко, что на пол вываливается несколько энергетических батончиков. — Быстрее.
        Я стараюсь не смотреть на лицо женщины, прикрытое голой безжизненной рукой. Сглатывая подкатывающую к горлу желчь, начинаю запихивать в раздутый рюкзак ее вещи: куртку, ржавый карманный нож, коробок спичек, наполовину пустую бутылку с сиропом от кашля.
        — Быстрее, — повторяет Итан таким спокойным тоном, что я невольно напрягаюсь. Он смотрит прямо на меня и на тело женщины — без всякого выражения на лице.
        Я поднимаю пистолет, закидываю рюкзак на спину и встаю.
        — Возможно, в здании есть и другие людоеды, — говорю я.
        Голос звучит спокойно и собранно, хотя внутри у меня все пылает. Между моими мыслями и поступками нет почти никакой связи. Я сбита с толку и сама себя не узнаю.
        Итан раздумывает, переводя взгляд с лифта на лестницу. Наконец крепче сжимает в руке нож и бросается к лифту. Я бегу за ним, а внутри у меня все кричит: «Трусиха! Ей нужна была помощь, а ты просто стояла и глазела!»
        Я не знала женщины, которую оставила позади. Жизнь в Пустоши — единственное, что нас роднит и одновременно разделяет. И все же я чувствую себя предателем.
        То, что происходит потом, кажется почти справедливым: двери лифта со скрипом открываются, и я получаю обрезом по голове.

        Глава вторая

        Мне редко снятся сны. Когда же это случается — когда я закрываю глаза и не просто проваливаюсь в нечто, похожее на рекламный ролик смерти, — мне снится, будто я — другая девушка. Но еще никогда мне не хотелось прервать сновидение в тот же миг, как оно началось.
        Никогда — до этой минуты.
        Я стою под лампами дневного света и смотрю на какой-то белый металлический прибор. Больше всего он напоминает пустой гроб, который мы с Миа нашли на углу после прошлогоднего наводнения, только один конец закруглен, а в крышку вделано узкое стеклянное окошко. Похожие на щупальца прозрачные трубки отходят от его дна и тянутся к другим приборам с множеством кнопок и разноцветных лампочек.
        А по другую сторону окошка, внутри металлического гроба, лежит тело.
        Я спокойно наблюдаю, как механическая рука скользит взад-вперед по окровавленному лицу девушки, словно карандаш, чертящий линии на чистом листе бумаги. Девушка в гробу лежит совершенно неподвижно. Я могла бы поклясться, что она мертва, если бы ее грудь слегка не колыхалась.
        У меня за спиной раздается звуковой сигнал, и движения механической руки ускоряются. Металлический гроб теперь издает негромкое гудение. Наклонившись к стеклу, я вижу, что раны девушки исчезают — кожа постепенно срастается.
        У нее маленький лоб. У самой линии волос — шрам в виде галочки.
        Прямой, покрытый веснушками нос.
        И мои губы…
        Я смотрю сама на себя.
        Мне хочется отшатнуться и броситься бежать, но вместо этого я барабаню пальцами по стеклу и нетерпеливо втягиваю носом воздух.
        — Сколько можно ждать?
        Я говорю мягким, почти детским голосом.
        Это не мой голос, но я сразу его узнаю: я слышала его и раньше. Мне снова снится, будто я та, другая девушка.
        — Она сильно искалечена, — произносит женский голос. — Вам лучше поехать домой и подождать там.
        Я перевожу взгляд с изуродованного тела на говорящую женщину, которая сидит за столом и близоруко щурится на голубой стеклянный квадрат. Она несколько раз ударяет по нему пальцем, и прибор у меня за спиной издает скрежещущий звук. Над столом поднимается полупрозрачное зеленое изображение головы, покрытое сетью пересекающихся линий. По форме лица и носа я узнаю в нем собственную голову. Женщина снова дотрагивается до стекла, и проекция превращается в парящую модель мозга.
        — Внешний вид регенератор исправит быстро. Однако потребуется время, чтобы проверить мозг на наличие повреждений.
        Я обхожу регенератор кругом. Тишину нарушает только писк прибора каждые пятнадцать секунд да цоканье каблуков по плитке пола. Туфли на каблуках… Даже если я раздобыла бы такие наяву, то никогда не стала бы носить. В моем мире нет места непрактичной обуви.
        — Подробности излишни. Когда я получу ее обратно?
        Женщина поднимает глаза и смотрит на меня, стоящую над собственным телом. Отвечая, она теребит нижнюю пуговицу белого халата.
        — При всем уважении, мисс Оливия, есть и другие персонажи, гораздо более совершенные и техни…
        Хотя это всего лишь сон, и я — вовсе не я, при звуке этого имени все у меня внутри холодеет. Я хочу проснуться. Хочу, чтобы сон кончился.
        — Мне не нужен другой персонаж, — обрывает женщину тот же мягкий голос. — Мне нужна она.
        — Ее жизненно важные органы…
        — Вы, кажется, меня не поняли, Коста. Или же недостаточно компетентны, чтобы выполнить порученную вам работу. Я уже сказала, чего хочу: почините ее!
        Коста вновь ударяет по голубому стеклу. На месте парящего мозга опять появляется моя голова, затем изображение опускается вниз и гаснет.
        — На этот раз она чуть не погибла, — говорит Коста.
        — Если она умрет, вы тоже умрете. Так что приведите ее в порядок.
        «Проснись… Проснись же… Все это просто дурной сон…»
        Коста тяжело вздыхает и берет со стола какой-то предмет. Когда я отступаю в сторону, чтобы дать ей пройти, то успеваю мельком его разглядеть: длинный и серебристый, похожий на карманный фонарик. Она подносит руку к мигающей лампочке на стенке регенератора. Раздается гудок, стеклянное окошко открывается. Коста отводит с моего лица несколько светлых прядей, и по моему телу проходит дрожь.
        — Вы точно не хотите подождать, пока…
        — Я хочу одного: чтобы через сорок восемь часов она была в рабочем состоянии, — отвечаю я голосом другой девушки. — Не вздумайте снова сбривать ей волосы: в прошлый раз она выглядела отвратительно. И чтобы без новых шрамов — у нее их и так достаточно.
        «Проснись… пожалуйста, проснись…»
        Когда Коста прижимает черный квадратный конец серебристого инструмента к моей голове, мне хочется отвернуться. Но мои мысли и действия во сне, а порой и наяву, никак не связаны друг с другом. Коста жмет на кнопку, и тело в гробу оживает. Оно кричит и извивается, отбиваясь от десятков механических рук, которых я раньше не замечала.
        «Да проснись же!»
        Наконец мне удается разорвать путы кошмара.
        И боль искалеченной девушки, бьющейся в похожей на гроб машине, становится моей болью.

        Глава третья

        — Терпеть не могу, когда такое случается.
        Первые слова, которые я произношу, вернувшись к жизни. Звучат они беззаботно, но уходящее на них усилие едва не выбивает из меня весь воздух. Левую половину лица, от нижней челюсти до самой макушки, когтями раздирает пульсирующая боль. Я пытаюсь открыть глаза. Мне удается лишь слегка разлепить веки, и я вижу пятна яркого света и темные безликие фигуры. Из глубины живота начинает подниматься страх.
        Где я?
        — С возвращением, — говорит Итан.
        По голосу слышно, что он слегка улыбается. Совсем как три года тому назад, когда мы впервые встретились — сразу же после того, как людоед оттяпал у меня кусок правого уха.
        — Я искал тебя целую вечность, — сказал тогда Итан, прежде чем помочь мне встать на ноги. Потом дотронулся до моего изувеченного уха и добавил: — А с этим надо бы что-то сделать. Не хочу, чтобы ты истекла кровью в первый же день.
        — Теперь мы вместе. Что еще нужно, чтобы остаться в живых?
        — Только не вздумай умирать, — предупредил он.
        Я ничего не знала об Итане. Я ничего не знала о себе самой и, как ни старалась, не могла вызвать в памяти ни единого воспоминания о жизни до Пустоши. Но когда я стояла рядом с Итаном, а он прижимал к моему уху оторванный кусок своей футболки, я испытывала облегчение. Наконец-то появился человек, которому не все равно, жива я или мертва. Я больше не одна.
        По идее сейчас я должна испытывать еще большее облегчение. Потому что Итан жив. Потому что я с ним, а не в логове людоедов, в окружении гниющего мяса и полумертвых истощенных пленников. Однако голова у меня раскалывается, и боль медленно растекается по всему телу, словно яд.
        — Вот, — говорит Итан, и на веки мне ложится теплая мокрая тряпка. — Так лучше?
        Нет. Ни капельки. Какое уж тут лучше, когда голова вот-вот разорвется от боли, а я понятия не имею, что со мной произошло? Единственное, что я помню после удара по голове, — это череда жутких кошмаров.
        В сознании вспыхивает картинка: я лежу, вытянувшись, внутри какого-то прибора, а крошечные механические ручки латают мои раны.
        Во рту появляется противный кисловатый привкус, и я сглатываю.
        Какое уж тут лучше! Сосущее чувство в глубине живота подсказывает, что дальше будет только хуже.
        — Просто блаженство, — отвечаю я.
        Мой голос звучит хрипло. Надтреснуто. Внезапно я понимаю, что не хочу открывать глаз. Вот бы остаться лежать, свернувшись калачиком, пока не приду в себя и не соберу по кусочкам раздробленные воспоминания…
        Но глаза открываются против моей воли.
        Я вижу над собой лицо Итана. Он широко улыбается, несмотря на глубокий порез на верхней губе. С глазами у него что-то не так. Они смотрят безжизненно, словно стеклянные. Ладони у меня становятся холодными и липкими от пота. За те три года, что я знаю Итана, я никогда не чувствовала себя рядом с ним настороже — до сегодняшнего дня.
        — Я рад, — говорит Итан.
        Его пальцы переплетаются с моими, и он помогает мне встать.
        Когда Итан притягивает меня к себе и стискивает в объятиях, я замечаю, что мы не в тюрьме. Никаких дверей, покрытых облупившейся синей краской, оголенных труб и матовых окон. Кругом позолота и солнечный свет. Я знаю, что это за место — музей в парке. Однажды я нашла посвященный ему туристический проспект, спрятанный в жестяной коробке на чердаке. Бумага была настолько старой, а шрифт таким мелким, что мне удалось разобрать только слова: «Совершите экскурсию по Парфенону». Вряд ли кому-нибудь захочется совершить экскурсию по музею сейчас. Озеро, на которое выходит фасад, постепенно мелеет, обнажая на дне человеческие захоронения.
        Нас окружают десятки колонн, покрытых граффити и пятнами крови. Сквозь окна в далеком балочном потолке струится солнечный свет. Гипсовые статуи с отбитыми руками и головами осуждающе смотрят на меня, словно говорят:
        «Трусиха!»
        Я внутренне содрогаюсь.
        — Я знаю, что тебе здесь не по себе, но сюда было ближе всего, — объясняет Итан, прислоняясь к колонне.
        Он отворачивается, и я замечаю у него на шее глубокий порез, тянущийся от затылка почти до самого горла. Сердце у меня болезненно вздрагивает. Хочу дотронуться до его раны. Спросить, когда он ее получил. Неужели во время нашей вылазки?
        — Надеюсь, ты не сердишься, — шепчет Итан.
        Я молча разглядываю его раны, готовая потерять сознание от собственных. Не помню, чтобы мы обсуждали с ним музей. Может, я разговаривала в бреду? Я бы действительно не одобрила такой выбор: место это ненадежное — отличная мишень для набега. Но с чего Итан взял, что я стану сердиться?
        Мне не до обид. Я слишком благодарна, что жива. Итан и так тяжело ранен — не надо, чтобы он из-за меня беспокоился. Может, если он перестанет волноваться, этот странный остекленелый взгляд исчезнет?
        — Навыки выживания у тебя, как у младенца. И умение слушать — тоже.
        Нет, я говорю совсем не то. Нужно не отчитывать Итана, а сказать, как сильно меня тревожит его порез. Бывало и раньше, что мои мысли расходились со словами. Например, в здании суда, перед тем как меня огрели по голове. Я всегда списывала это на усталость, но сейчас все по-другому. Я не устала, однако ощущение, что мой ум никак не связан с телом, отказывается меня покидать.
        Итан коротко кивает, отталкивается от колонны и выпрямляется:
        — Если хочешь, можно перебраться в другое место прямо сейчас.
        Взгляд у него по-прежнему непроницаемо спокойный. Как будто все в порядке. Как будто он не чувствует воспаленной раны под подбородком и покрывающих лицо синяков.
        Зато их чувствую я, хотя не могу выдавить из себя ни слова, как ни пытаюсь.
        Итан кивком указывает в глубину здания. Его голова двигается так быстро и безвольно, что мне хочется протянуть руку и придержать ее.
        — Там мы устроили временный сэйв. Слишком открытое место, знаю, но в других частях здания очень тесно. Пойдем, покажу, где мы сложили припасы.
        Я иду рядом с Итаном медленной, шаркающей походкой. Живот сводит от боли. Голова словно банка, на которую до предела накручивают крышку. Меня передергивает. Я снова вижу свое неподвижное тело и прижатый к макушке серебристый инструмент.
        Впервые кошмар преследует меня наяву. Это пугает.
        — Который?
        Тихий голос Итана возвращает меня к действительности. Он держит у меня перед носом два энергетических батончика.
        — Двойной шоколад или ванильно-молочный коктейль?
        «Шоколад», — думаю я. На смену голоду внезапно приходит ядовитая смесь опустошенности и боли, приправленная мерзкими образами недавних кошмаров.
        — Ванильно-молочный коктейль, — говорю я вслух, вырывая у Итана батончик.
        — Отлично, она уже на ногах.
        Мы оба поворачиваемся на голос Джереми. Он стоит, прислонившись к проржавевшей дверной раме, и вертит в руке нож-бабочку, словно игрушку. На лице — широченная улыбка.
        — Ты слишком долго пропадала, Клавдия Вертью. С тобой гораздо интереснее, чем с Эйприл. Без тебя все совсем не так.
        Что без меня не так? Набеги? Я резко втягиваю носом воздух, и у меня начинает кружиться голова. Мне хочется потребовать у них объяснений. Расспросить во всех подробностях, что произошло после смерти людоедши. Вместо этого я откусываю кусок черствого батончика и пялюсь, как идиотка, в пустое пространство между Итаном и Джереми.
        — Спасибо, что не послушались. Еще и не признались честно. Так и тянет вышвырнуть вас обоих из клана.
        Джереми подмигивает. Выглядит это настолько неестественно, что по телу пробегает холодок. Он пинает пяткой дверную раму и выходит из музея.
        — Скоро вернусь, — бросает он на ходу. — Нам с Эйприл еще нужно перенести из тюрьмы оставшиеся вещи.
        — По-хорошему надо бы правда от вас избавиться, — говорю я.
        — Не сердись, Оли…
        — Не называй меня так! — обрываю я Итана, глядя вслед уходящему Джереми.
        Сердце бешено колотится. Хотя Итан не успел договорить, я знаю, что он хотел назвать меня Оливией. Именем из моего кошмара. Но почему?..
        — Никогда не называй меня так, — повторяю я. — Это против правил.
        В нашем клане всего два правила: «Никогда не бросай другого в беде» и «Никогда не выходи из роли». До этой минуты я считала, что второе правило запрещает рассказывать о жизни до Пустоши: зачем вспоминать о том, чего нельзя изменить?
        Теперь я не уверена, что оно значит.
        — Правила затем и нужны, чтобы их иногда нарушать, — отвечает Итан. — И потом, мы чуть тебя не потеряли. Кто знает, что бы тогда было?
        Левый уголок его губ приподнимается. Он смотрит на Эйприл, которая стоит перед главным музейным экспонатом — огромной статуей богини — и укладывает вещи в рюкзак.
        — Это Эйприл предложила спрятаться здесь, да? — спрашиваю я.
        — Как ты догадалась?
        Я тоже перевожу взгляд на Эйприл. Ее голова опущена, длинные рыжие волосы падают на лицо. Она бросает в рюкзак бутылку с водой и застегивает молнию. Потом поднимает на нас глаза, с улыбкой машет Итану рукой и, наконец, выскальзывает в боковую дверь.
        — Ох, даже не знаю… Она уговаривала нас перебраться сюда с тех пор, как вступила в клан. Может, это навело меня на такую мысль?
        На самом деле мне совершенно все равно, где прятаться, — по крайней мере сейчас. Я хочу расспросить Итана, когда его ранили. Выяснить, что произошло с тех пор, как я потеряла сознание. А еще я хочу, чтобы мои мысли, слова и поступки пришли наконец в соответствие.
        Я закрываю глаза. На миг мне чудится, будто я не в заросшем плесенью хранилище полуразрушенного музея, что я вообще не в своем мире, а вне его — наблюдаю за происходящим из белой десятиугольной комнаты.
        В каждом углу в потолок вделана бледно-голубая лампа, и все эти лампы светят прямо на меня, словно прожекторы. Единственный предмет мебели — прозрачное кресло, оплетенное белыми трубками и похожее на накрененную чашку с широкими краями. Стены полностью закрыты огромными дисплеями.
        На переднем экране я вижу лицо и фигуру Итана. Два года назад мы жили в кинотеатре на дальнем конце города. Проектор заело, и на экране все время шло одно и то же кино. Проходя мимо, я всякий раз видела куски старого фильма об автомобильных гонках. Эта ярко освещенная комната напоминает мне тот кинотеатр, только картинка здесь четкая, а не расплывчатая и зернистая. Итан как живой. Я бы никогда не догадалась, что это всего лишь изображение, если бы не белые металлические перекладины по верху и низу стен.
        Итан пристально смотрит на статую богини. Потом кто-то произносит:
        — Я рада, что не пришлось ничего менять и вводить нового персонажа.
        Я не сразу понимаю, что говорит девушка в ярко освещенной комнате, а главное, что это не я. Ее голос, тихий и мягкий, совсем не похож на мой.
        Голос из моих снов.
        Но разве я сплю?
        Неужели все, что произошло со мной сегодня, просто дурной сон? Неужели я скоро проснусь, готовая отправиться на поиски пищи?
        Улыбка Итана озаряет весь экран. Скованная ужасом, я наблюдаю, как его пальцы скользят взад-вперед по какому-то невидимому предмету.
        — Я тоже рад, — отвечает он. — Скоро мы отсюда выберемся — обещаю.
        — Может, бросим остальных? — спрашивает девушка в белой комнате. — Будем играть вдвоем, как раньше? Только ты и я.
        На этот раз я слышу и собственный голос: мы с ней говорим в унисон.
        Я вздрагиваю, мои глаза распахиваются, и я снова оказываюсь в музее. Итан стоит передо мной — живой, осязаемый. Я дрожу всем телом и молюсь, чтобы он не заметил, как часто и тяжело я дышу. Итан гладит меня по щеке большим и указательным пальцами — то же движение я видела на экране в десятиугольной комнате…
        Он задерживает руку у моего левого нижнего века и пристально смотрит на меня. Сердце бешено колотится. Я пытаюсь сглотнуть, но во рту так сухо, что язык прилипает к гортани. Что со мной происходит?
        — С ними у нас больше шансов выжить, — мрачно говорит Итан. — Ты сама это знаешь, Оливия.
        Оливия…
        Он опять произносит ее имя! Я поднимаюсь на цыпочки и провожу губами по его щеке. Вернее, кто-то заставляет меня сделать это: сама я слишком потрясена, чтобы пошевелиться.
        — Перестань меня так называть, Лэндон, — слышу я собственный шепот.
        По телу пробегает холодок. Кто такой Лэндон?..
        Итан смеется и слегка отталкивает меня:
        — Мне нужно ненадолго отлучиться. Мама… Ну, сама понимаешь.
        У Итана нет матери. У нас обоих вообще никого нет. Он не помнит ничего, что было до Пустоши, и не знает никакой Оливии.
        — Клавдия?..
        Следующие несколько секунд все происходит, как в замедленной съемке.
        — Давай, беги к мамочке, — отвечаю я. — Клавдии все равно пора отдохнуть. На ее уровень здоровья смотреть страшно. Залогинимся снова через три часа?
        — Договорились. Тогда до скорого.
        Залогинимся?.. Мне положено знать, что означают мои собственные слова, но я не понимаю их смысла. Внутренне я кричу и катаюсь по полу, как безумная.
        — До скорого, — отзываюсь я.
        В следующий миг в голове начинается легкое электрическое покалывание. Оно сползает вниз по лицу и охватывает тело, а потом все мои чувства отключаются.

* * *

        Когда покалывание на несколько секунд возобновляется, я стою у подножия статуи и пялюсь на большую трещину у нее в голове. Где-то неподалеку кто-то шуршит обертками от энергетических батончиков и переговаривается вполголоса. Над статуей видны окна, затянутые темным пологом ночи. И когда это успело стемнеть?..
        Я пытаюсь вспомнить, чем занималась после того странного разговора с Итаном, но голова начинает пульсировать от боли. В мозгу всплывают только неясные образы. Я уже устала от провалов в памяти и разрозненных воспоминаний.
        Гипсовое лицо статуи освещает луч фонарика. Кажется, он зажат у меня в руке.
        Я нахожусь не в своем теле.
        Второй раз за день я оказываюсь вовне, в бело-голубой десятиугольной комнате. По крайней мере думаю, что это тот же день.
        Сидящая в комнате девушка, глазами которой я смотрю, взмахивает бледными руками.
        Спальный мешок на экране взметается вверх и снова опадает, поднимая облачко пыли.
        — Голодна? — спрашивает Джереми.
        Мы поворачиваем голову вправо, к боковому экрану, и встречаемся с ним взглядом. Карие глаза Джереми смотрят совершенно безжизненно — совсем как глаза Итана. Я чувствую, что девушка кивает, и слышу, как наши с ней голоса одновременно произносят:
        — Не ожидала, что ты со мной поделишься.
        Я смотрю на экран со смесью ужаса и любопытства. Изображение музея отплывает на задний план. Вверху появляется надпись большими печатными буквами: «ПУСТОШЬ». Некоторые буквы причудливо искривлены и окрашены в кроваво-красный цвет. Справа под надписью — моя фотография и столбец данных.
        Имя: Клавдия Вертью
        Дата рождения: 22.04.2023
        Группа крови: III, резус-фактор отрицательный
        Рост: 160 см
        Вес: 46 кг
        Те же данные значатся на удостоверении личности, которое я нашла, когда очнулась три года тому назад. Только фотография другая, а вес и рост указаны на сегодняшний день — по крайней мере я так полагаю. Взвеситься мне негде, и я определяю вес на глаз.
        Под личными данными идут какие-то слова, числа и длинные цветные полоски:
        Жизнь. Восемьдесят шесть. Зеленая.
        Здоровье. Семьдесят один. Желтая.
        Сытость. Число рядом с этим словом самое маленькое — тридцать три. Оно растет у меня на глазах, а красная полоска медленно меняет цвет. Сорок два — красная… Пятьдесят один… Шестьдесят — оранжевая… Семьдесят два — желтая. Информация в графе «Здоровье» тоже меняется: число доходит до восьмидесяти с чем-то, а полоска становится ядовито-зеленой.
        Девушка проводит пальцем по воздуху. Красная буква X вверху экрана вспыхивает, окно с моей фотографией и данными сворачивается, и мы опять видим перед собой музей. Остальные лежат на животах вокруг колонны. Лучи их фонариков образуют кольцо света. Девушка делает шаг вперед, и в центре экрана появляется прозрачная надпись: «Режим ходьбы». Дотрагивается пальцем до ладони другой руки — камера постепенно наезжает на моих друзей. Два раза взмахивает рукой — изображение замирает. Теперь она стоит прямо над Итаном.
        Глазами девушки я вижу у него на щеке выпавшую ресничку, могу пересчитать пряди волос, падающие на покрытый синяками лоб.
        Итан поднимает голову и улыбается. На экране порез у него на шее выглядит еще ужаснее; хочется схватить его за плечи и трясти, пока он не проявит хоть какое-нибудь чувство, кроме умиротворения.
        — Тебя не было целую вечность, — говорит Итан.
        — Сытость упала до тридцати процентов, — слышу я собственный голос. — С такого уровня ее всегда долго поднимать.
        — А ты не доводи до этого, — произносит слева от меня голос Эйприл.
        Я поворачиваюсь к ней и снова попадаю в музей — и в собственное тело. Какая-то сила растягивает мои губы в улыбке — такое чувство, что мне раздирают рот. Я мельком вижу в темном окне свое отражение: ни синяков, ни царапин. Новых шрамов тоже нет, а солнечные ожоги пропали.
        Я сижу, слушаю остальных и отвечаю словами, которые вкладывает мне в уста кто-то другой, а сама пытаюсь осознать нечто ужасающее.
        Мой мир — совсем не то, чем я его считала. Он вообще не настоящий.
        Я — пешка в чьей-то игре.

        Глава четвертая

        Через час я объявляю, что мне пора. Я всегда так говорю, прежде чем отключиться на несколько часов, а то и дней. Итан целует меня на прощание, потом отводит у меня со лба непослушную прядь и обещает, что мы скоро увидимся. Эйприл и Джереми бормочут: «Пока!» А затем происходит нечто необычное: я не теряю сознание — по крайней мере не полностью. Я снова чувствую покалывание. Оно начинается в центре головы, потом достигает глаз и ушей и ненадолго прекращается. Следующие несколько часов электрическая щекотка скользит вверх-вниз по телу, то погружая меня во тьму, то выдергивая из нее. Все это напоминает какое-то сумасшедшее световое шоу.
        Потом сознание окончательно ко мне возвращается, и я просыпаюсь в укрытии, которое мы устроили в музее. В каждом нашем убежище обязательно есть сэйв — безопасная комната, где мы спим. Теперь я подозреваю, что у сэйва есть и другие функции.
        На меня разом обрушиваются десятки воспоминаний о жизни в Пустоши. Вот я неловко сворачиваюсь калачиком в сэйве, прежде чем отключиться; насмехаюсь над каннибалом, готовым броситься на меня с ножом, хотя внутри у меня одно желание — сбежать; вижу оцепенелые лица друзей, которые язык не поворачивается назвать человеческими. Я всегда думала, будто сама себе хозяйка, — лишь изредка замечала, что мои мысли никак не связаны со словами и поступками.
        В памяти проносятся все новые образы, и вдруг на меня снисходит страшное озарение: единственное, что я в состоянии контролировать последние три года, — это мой ум. Да и то большую часть времени я только наблюдаю, думаю и совершенно не замечаю, что не властна над собственными действиями.
        Почему я осознала это только сейчас?
        Смотрю прямо перед собой, на лежащего напротив Итана. Его губы плотно сжаты, карие глаза открыты и совершенно ничего не выражают. Кто мы? Где мы? Как сюда попали?
        Чувствую, как у меня подергивается правое веко. Как напрягаются мышцы, когда я пытаюсь пошевелить пальцами. Человек ли я вообще? Если Пустоши не существует в действительности, откуда мне знать, реальна ли я сама?
        Я снова проваливаюсь в сон.
        Мне снится, будто вокруг меня, словно стервятники, медленно кружат люди в деловых костюмах. Они так близко, что я чувствую целую гамму запахов, от ванильных духов и сигаретного дыма до потных подмышек. Меня мутит, но желудок пуст.
        — Она — первая, — произносит человек в заднем ряду.
        Первая кто?
        Подходит женщина. У нее большие бледные глаза и коротко стриженые темные волосы с проседью. Вылитая сова. Она дотрагивается до моих волос — в этом кошмаре они гораздо длиннее, чем в действительности, — и принимается внимательно меня рассматривать.
        — Говорят, она отлично показала себя в испытаниях. Когда вы собираетесь запустить ее в игру?
        — Сегодня вечером, — отвечает тот же человек.
        Женщина улыбается — зубы у нее мелкие, как у пираньи.
        Я хочу, чтобы она перестала меня трогать. В этом сновидении мне не нравится так же сильно, как в кошмаре про белый прибор и механические руки, но проснуться не могу. Я стою совершенно неподвижно, а все эти люди оценивающе меня разглядывают. Причем я уверена, что нахожусь в собственном теле.
        — Я человек, — жалобно бормочу я.
        Окружающие только улыбаются, словно я ребенок, который произнес первое в жизни слово.
        До моей макушки дотрагивается мужчина в черно-сером галстуке в горошек. Голову охватывает невыносимая боль, и я захожусь от крика.
        — Я слышал, дизайнеры «Пустоши» разработали отличный мир. Мой деловой партнер совершил по нему экскурсию и говорит, что еще никогда не видел такой реалистичной игры.
        Мужчина в галстуке даже не обращает внимания на мои муки. Он оглядывается через плечо, и самодовольный голос в заднем ряду отвечает:
        — С физической реальностью всегда так. Впрочем, я согласен: «Пустошь» — нечто особенное. А Клавдия Вертью — наш главный персонаж.
        Толпа раздается в стороны, и обладатель самодовольного голоса выходит вперед. Я не могу разглядеть его лица — оно расплывается у меня перед глазами, — но знаю, что хочу причинить ему боль. Хочу так сильно, как в жизни ничего не хотела.
        Кошмар обрывается в ту секунду, как я бросаюсь на него с острой иглой в руке, которую выдернула из резинки накрахмаленных штанов.
        Я лежу на боку и пытаюсь понять, что это было. Больше похоже на воспоминание, чем на сон. По зажатой между полом и телом руке бегают мурашки. Я счастлива — если это слово вообще применимо к человеку, чья жизнь оказалась муляжом. Первое воспоминание! Первое воспоминание о жизни до Пустоши!
        Доказательство, что я человек.
        Я не виртуальный герой в созданном компьютерами мире. Я — нечто другое. Человек, заточенный в игру. Персонаж.
        Такие мысли проносятся у меня в голове, прежде чем по телу растекается электрический ток, от которого начинают стучать зубы. На этот раз он вырубает меня полностью. Больше никаких воспоминаний — просто сон.

* * *

        — Нужно составить план большого набега, — говорю я, когда в голове у меня срабатывает выключатель и я возвращаюсь к действительности. Я сижу на спальном мешке, скрестив ноги.
        — Можно отправиться в Гадюшник, — предлагает Джереми, подкатывая к Эйприл бутылку с водой.
        Именно там мы и нашли Эйприл несколько месяцев тому назад. Гадюшник — район города вокруг футбольного стадиона, где живет шайка людоедов. Но людоеды — не единственная опасность. На футбольном поле и на месте разрушенных зданий зияют ямы — огромные воронки, на дне которых оказывается большинство выживших — или оступившись, или после того, как с ними покончат людоеды.
        Во время последней вылазки в Гадюшник мы убили немало людоедов. Грабили всех, кто попадался нам на пути: и каннибалов, и выживших. Помню, как было опасно. До чего же безрассудно мы себя вели!
        Я помню все. А судя по тому, что я опять нахожусь в белой комнате, эти воспоминания принадлежат не только мне.
        — Если пойдем в Гадюшник, придется тратить очки на апгрейд оружия, — недовольно говорит Эйприл. — Нельзя ведь отправляться туда с одними ножами и парой пистолетов.
        Я вижу на экране, как она накручивает на тощее запястье свои длинные рыжие волосы: раз, два, три — накрутила; раз, два, три — раскрутила. Я вспоминаю, сколько раз просила ее сделать апгрейд прически и подстричься. «Эти дурацкие волосы тебя погубят, — сказала я однажды. — Какой-нибудь людоед схватит тебя за патлы, а я даже пальцем не пошевелю, чтобы тебя спасти».
        Меня тогда покоробило от собственных слов, так грубо и бессердечно они прозвучали. Теперь я знаю, что это были не мои слова.
        — Чтобы зарабатывать очки, нужно тратить очки, — произносит девушка в белой комнате одновременно со мной. — Если, конечно, не боишься риска. Ну, а если боишься… может, стоит подыскать себе другой клан, который играет в твоем темпе? Годам к двадцати, глядишь, управишься.
        — Оливия… — Итан быстро поправляется: — Клавдия, давай отложим вылазку в Гадюшник на пару месяцев? Раздобудем новое оружие, запасемся едой…
        Оливия, девушка в десятиугольной комнате, отвечает не сразу. Она стучит ногой по белому ламинированному полу. На ней туфли на каблуках — совсем как в кошмаре, который приснился мне после удара по голове.
        Впрочем, вряд ли это был сон. Я видела то, что происходило на самом деле. А значит, как ни трудно поверить, регенератор и доктор Коста действительно существуют.
        Наконец Оливия со вздохом произносит:
        — И ты, Итан?
        Он отрывисто кивает головой — вряд ли это на пользу его ране…
        — Хорошо. Пусть будет по-вашему. Вот и посмотрим, что из этого выйдет.
        Судя по резким, дерганым движениям, Оливия злится. Девушка ударяет ладонями по воздуху, и на экране возникает окно со списком припасов. В него внесен каждый нож, пистолет и ножовка, которые я раздобыла за последние три года, а также небольшое количество еды и одежды. Пистолет «глок» и теплая куртка, доставшиеся мне от людоедши из здания суда, тоже значатся в списке.
        Итог трех лет моей жизни, выведенный на десять огромных экранов.
        — Чисто для сведения: у меня полно хорошего оружия для похода в Гадюшник.
        Когда мы с Оливией произносим эти слова, камера наезжает на Эйприл. Оливия хочет сказать что-то еще, но тут за спиной у нее раздается стук в дверь.
        — Чего? — рычит она, оборачиваясь.
        — Пора в академию, — отвечает женский голос. — Автомобиль ждет наверху.
        — Я не поеду.
        — Не говори ерунды. Сейчас же выходи из игры, а то я тебя отключу.
        Когда Оливия снова поворачивается к экрану, она кипит от злости. К ее рукам, быстро раскрывающим разные меню, приливает кровь. Лицо, наверное, тоже красное.
        — Мне надо на занятия. Надеюсь, вечером вернусь.
        Оливия открывает окошко с фиолетовым прямоугольником, на котором написано: «Выход». Она бьет по нему рукой, изображение на всех экранах исчезает, и остается только прозрачное стекло. Видимо, так Оливия выходит из «Пустоши», когда наиграется.
        Я оказываюсь в том же положении, что прошлой ночью: сознание поочередно вспыхивает и гаснет. Я то погружаюсь в темноту — такую черную, словно меня вообще не существует, — то оказываюсь на несколько секунд у Оливии в голове. Тогда я вижу водоворот ярких красок — мир из стекла и механизмов, совершенно непохожий на «Пустошь». Происходит это настолько часто и быстро, что меня слегка мутит. Наконец я более-менее прихожу в себя в музее, окруженная ничего не выражающими лицами друзей.
        Мои руки сжимаются в кулаки.
        — Проснись, — пытаюсь выговорить я сквозь сжатые зубы. Электрическое покалывание уже ползет вниз по лицу, и мой голос звучит вяло, еле слышно. — Не сдавайся без боя.
        Прежде чем снова уснуть, я думаю об Оливии — о девушке в десятиугольной комнате, которая постоянно мне снится.
        О девушке, которая управляет персонажем по имени Клавдия Вертью в игре под названием «Пустошь».
        О моем геймере.

        Глава пятая

        Еще полтора дня меня то забрасывает в сознание к Оливии, то выбрасывает обратно. Не знаю, почему это происходит. В любом случае быть разумной в ее теле куда приятнее, чем валяться в собственном без всяких признаков жизни. Когда Оливия возвращается в игру и я полностью прихожу в себя, на улице светло. Идет дождь. От грома дребезжат окна, содрогаются статуи. Со мной тут же заговаривает Эйприл. Итан сказал ей, что нужно найти новое убежище, потому что музей — не вариант.
        Похоже, Итан не шутил. Он действительно готов переселиться ради меня в другое место.
        Хотя нет, не ради меня. Ради моего игрока.
        Ради Оливии.
        Я натягиваю тонкую серую кофту с капюшоном и готовлюсь выйти под дождь — остановить себя я не в силах. Теперь, когда я знаю, что за каждое мое действие и слово отвечает другой человек, происходящее воспринимается иначе. Нужно время, чтобы осмыслить мое открытие и попробовать во всем разобраться. Почему я только сейчас осознала, что расхождение между моими мыслями и поступками вызвано не просто усталостью? Почему я способна самостоятельно думать, но не в состоянии даже руки поднять, когда захочу? Или не ходить в очередную дурацкую экспедицию, когда не захочу?
        — Джереми тоже идет, — сообщает Эйприл, забрасывая на плечо пустой рюкзак.
        Я внимательно наблюдаю за ней. Она застегивает на талии пояс с ножнами и кобурой, который тут же сползает на бедра — до самой резинки шортов. Механически, словно робот, Эйприл перебрасывает волосы через плечо. Ее голубые глаза смотрят в мою сторону. Взгляд у них остекленелый и ни на чем не сосредоточенный, как у всех в моем клане.
        — Пять минут — дольше я ждать не намерена, — говорю я. — Времени мало.
        Мне представляется, как у себя в комнате Оливия нетерпеливо поглядывает на часы, сверля взглядом изображение Эйприл на экране.
        Через пару минут появляется Джереми. На нем футболка с плохо отстиранным пятном на рукаве. Хорошо помню эту футболку. Джереми был в ней, когда они с Итаном ходили разорять логово людоедов несколько месяцев тому назад. Почему-то мне вспоминается женщина, погибшая в здании суда, — людоедша, которая напомнила мне мою подругу Миа. В горле встает комок.
        Оливия убила стольких людей ради чего-то, что даже не является ее реальностью. И использовала для этого меня.
        — Тормоз несчастный, — произносит моими губами Оливия.
        — Это не займет много времени, — отвечает Джереми.
        — Ты всегда так говоришь.
        Я приподнимаю висящий на двери замок и пытаюсь открыть его полоской бумаги, которую нашла в кармане шортов.
        Перегнувшись через мое плечо, Джереми дергает искореженную дужку замка туда-сюда, пока тот не открывается. Джереми берет его большим и указательным пальцами и кладет мне на ладонь. Впервые в жизни прикосновение друга мне неприятно.
        Джереми присоединился к нашему клану вскоре после Миа. Тогда он казался мне настоящим красавцем: ужасно высокий, с гладкой смуглой кожей, светло-карими глазами и прямым, без единого перелома носом — не то что у Итана.
        Теперь, когда я знаю, что моя жизнь — всего лишь игра, а Джереми, Итан и Эйприл — совсем не те, кем я считала их раньше… даже не знаю, что я о нем думаю. Его взгляд пугает меня. Когда он выпускает мою руку, мне хочется облегченно перевести дыхание.
        — А я полагал, ты любишь затяжные набеги, — шутливо говорит Джереми.
        Я не знаю, что мне думать об этих вооруженных людях с пустыми глазами, чья одежда покрыта пятнами засохшей крови.
        Впрочем, сама я ничем не лучше. Подделка. Не та, кем кажусь с виду.
        Не хозяйка в собственном теле.
        От этой мысли к горлу подкатывает тошнота.
        — …начать с Юнион-стрит, — выхватывает мое ухо слова Эйприл.
        На лицо ей падают крупные капли дождя, но она даже не пытается их сморгнуть.
        — Согласна, — отвечаю я. — Ну-ка, посмотрим…
        Когда меня забрасывает в голову к Оливии, я уже не пугаюсь, как раньше. И все же я слегка ошарашена.
        По верху главного экрана идет надпись: «ПУСТОШЬ». На всех десяти дисплеях отображена огромная карта местности. Оливия перемещается по ней, шевеля в воздухе пальцами; и ладно. Гораздо больше меня занимают крошечные фотографии с именами внизу. Имена светятся либо красным, либо зеленым. Под каждым зеленым стоит ярко-голубое число.
        Это еще что за чертовщина?
        — В одном из отелей на Юнион-стрит засели людоеды, — объявляет Оливия. — Не хочу иметь с ними дела. Не сегодня. Другие предложения?
        Я пристально разглядываю экран, на который смотрит Оливия. Вижу свою фотографию вместе с портретами Эйприл и Джереми. Все три расположены над золотистым прямоугольником с надписью: «Музей». Имена под изображениями набраны жирными заглавными буквами зеленого цвета. Вид у меня неприятный: осоловелые, как у наркомана, глаза и широченная улыбка, открывающая сколотый зуб. Меня чуть не вышибает у Оливии из головы. Я сколола зуб всего несколько недель назад. Значит, снимок совсем новый, а я даже не помню, как меня фотографировали…
        Я отгоняю эту мысль и пытаюсь сосредоточиться на более важной задаче — найти улицу, на которой, по словам Оливии, засели людоеды.
        На то, чтобы отыскать Юнион-стрит среди многочисленных слов, линий и обозначений, уходит несколько минут. Наконец я нахожу ее в правом верхнем углу и принимаюсь изучать ряд серых квадратов. На каждом стоит слово «Отель». Когда я дохожу до квадрата, на котором расположены три фотографии, все внутри у меня цепенеет.
        Имена под фотографиями светятся красным.
        В самом верху экрана есть окошко с легендой. Я читаю пояснения. Ярко-голубой — количество очков. Значение обновляется каждые тридцать секунд. Зеленый — выжившие, то есть мы. Красный — людоеды.
        Какое-то время я рассматриваю красные имена на сером квадрате. Потом перевожу взгляд на собственные данные. На голубое число, обозначающее количество очков — восемь тысяч девятьсот семьдесят три. На зеленые буквы под фотографией. Внезапно я осознаю нечто такое, от чего мне становится дурно.
        Оливия знает, где находятся людоеды.
        Меня избили до полусмерти, хотя ей было прекрасно известно, откуда ждать угрозы!
        Больше всего на свете мне хочется схватить ее за горло и задушить.
        Мой собственный голос произносит:
        — На Демонбрен-стрит чисто.
        — Значит, пойдем на Демонбрен-стрит, — отвечает Эйприл.
        Я выхожу из головы Оливии так же легко, как вошла. Перед моим внутренним взором по-прежнему висит карта — тошнотворная смесь красных, зеленых и голубых надписей. Неужели на всех этих снимках — такие же несчастные, как я? Узники в собственном теле, которыми управляют игроки в белых комнатах? Персонажи, не подозревающие, что их фотографируют?
        А людоеды? Они тоже пешки в этой игре? Невинные жертвы, которых заставляют убивать и питаться человеческим мясом?
        Знает ли кто-нибудь из них — не важно, красных или зеленых, людоедов или выживших, — что в любую минуту геймер может послать персонажа на верную смерть? Заставить его свернуть не на ту улицу или войти не в то здание?
        Убить его, не моргнув и глазом…
        Впервые, сколько себя помню, я не слежу за происходящим вокруг. Не слушаю, о чем говорят Джереми с Эйприл по пути на Демонбрен-стрит.
        Все мое внимание сосредоточено на Оливии.
        — Направо, — говорит она моими губами.
        Мне вспоминаются тревожные знаки, смысла которых я раньше не понимала: отсутствие воспоминаний о прежней жизни; постоянные отключки; краткие вспышки сознания, когда несоответствия между мыслями и поступками становились настолько очевидными, что их невозможно было не заметить. Я списывала подобные странности на усталость и последствия душевной травмы — думала, будто память блокирует все воспоминания о прошлом, чтобы я смогла выжить.
        Теперь понятно, почему мы не уходим отсюда, хотя город кишит людоедами. Зачем уходить, если имя на экране принадлежит не тебе, а персонажу? Если за любое твое решение расплачиваться будет он?
        Не было никакого конца света. Есть только игра под названием «Пустошь». Какая же я дура, что не понимала этого раньше!
        Мы сворачиваем в переулок между двумя рядами полуразрушенных зданий. Со звуком, напоминающим клацанье зубов, о стену бьется вывеска магазина спиртных напитков. В нескольких шагах валяется перевернутый мусорный бак — настолько проржавевший, что в стенках зияют дыры размером с мой кулак. Привалившись к нему, на земле сидит человек с открытыми глазами и неестественно повернутой головой.
        — …не мешало бы прибраться, — выхватываю я слова Эйприл.
        Я соглашаюсь, хотя внутри у меня все кипит.
        Потому что на карте имя этого человека светится зеленым, как и мое.

* * *

        Когда мы отыскиваем здание, в котором, по словам Оливии, можно устроить идеальное убежище, она снова заговаривает об уходе. Я знаю, что это значит, и внутренне готова. И все же я чувствую себя так, будто грудная клетка у меня медленно сужается, сдавливая сердце.
        Я не хочу туда, куда попадаю всякий раз, как Оливия выходит из игры и в голове у меня начинается покалывание. Не хочу ждать, пока она вернется в белую комнату и у меня снова появится возможность думать самостоятельно.
        Мы расставляем на улице пустые бутылки, чтобы собрать дождевой воды для питья и умывания, и начинаем обустраиваться. Из тех зданий, что мы осмотрели, только в этом все окна целы, а туалет более-менее сносный. Когда Оливия находит наше новое убежище на карте, оказывается, что у него есть еще одно достоинство: до ближайшего персонажа несколько минут ходьбы.
        При слове «персонаж» у меня в желудке все переворачивается. Интересно, чувствует ли Оливия в своей маленькой уютной комнатке то, что чувствую я?
        — Нашел коробку с едой! — кричит со второго этажа Джереми.
        Возможно, эта коробка принадлежала кому-то с зеленым именем, например, человеку рядом с мусорным баком…
        — Неси сюда, — отвечаю я.
        Эйприл рассматривает полупустые бутылки со спиртными напитками и даже не вздрагивает, когда Джереми с грохотом ставит коробку на стойку.
        — Есть там что-нибудь дельное? — спрашиваю я.
        — Энергетические батончики, вода в бутылках — не знаю, правда, чистая или отравленная. А еще… — С широкой улыбкой Джереми достает из старой картонной коробки несколько палочек в пыльной черной обертке, — … вяленое мясо!
        Вяленое мясо — большая редкость, но сегодня даже эта находка меня не радует. Как могу я радоваться, зная правду о «Пустоши»? Теперь вяленое мясо для меня ничем не лучше просроченных энергетических батончиков.
        Эйприл фыркает, и я почти вижу, как она закатывает свои ничего не выражающие голубые глаза. Продолжая звенеть бутылками, она спрашивает:
        — Сэйв нашел?
        Я навостряю уши. Мне до сих пор неизвестно, какая роль отведена в игре сэйву, но я намерена это выяснить. Я хочу знать все об искусственном мире, в котором живу.
        — Сэйв наверху, — отвечает Джереми. — Единственная дверь направо. Кровати и все остальное. Даже еще один туалет имеется.
        Джереми с Эйприл обсуждают комнату наверху и вещи, которые им удалось найти, а я снова проверяю входную дверь: дергаю за ручку, с силой бью ладонью по засову — все в порядке. Дверь надежно заперта.
        Пока Оливия направляет меня от окна к окну, чтобы проверить задвижки, она беседует с Эйприл и Джереми.
        — Меня пару дней не будет, — говорит Оливия моими губами.
        Я давно привыкла к тому, что время от времени делаю подобные таинственные замечания, не понимая их смысла. Однако сейчас у меня возникает нехорошее предчувствие: слова Оливии предвещают нечто ужасное.
        — Жаль, что тебя не будет, — говорит Эйприл.
        Джереми поддакивает.
        Мой подбородок поднимается и снова опускается — Оливия кивает.
        — Окажите мне услугу, хорошо?
        Я поднимаю рюкзак и направляюсь к лестнице. Положив одну руку на растрескавшиеся перила, а другую уперев в бедро, я поворачиваюсь и смотрю на Джереми с Эйприл.
        — Заприте дверь, когда будете уходить.
        — Угу, — быстро кивает Джереми.
        Я взбегаю наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Лестница скрипит так, словно вот-вот развалится. Я захожу в сэйв и бросаю рюкзак на кровать. Оливия заставляет меня сесть рядом с ним, оперевшись спиной о выступающую углом стену.
        До меня не сразу доходит, что Оливия не намерена возвращаться с остальными в музей. Она хочет бросить меня на этом проседающем матрасе, в баре с закрашенными окнами и пахнущим растительным маслом полом, без всяких средств к самозащите. Я так и останусь неподвижно сидеть с пистолетом за поясом, глядя невидящими глазами на рюкзак с едой. Оцепенелая, но живая, дышащая.
        Теперь ясно: сэйв — безопасное место, где геймер оставляет персонажа, когда выходит из игры.
        Я слышу, как на двери внизу щелкает замок, и в ту же секунду в голове начинается гудение. Я глазею на единственное в комнате окошко. Наблюдаю, как дождь хлещет по стеклу в тех местах, где оно не полностью закрашено. И жду.
        Проходит целая вечность, а я все сижу и глазею, глазею и жду. Чем там занимается Оливия? Не понимаю, почему я до сих пор в сознании. Может, я уже была в забытьи и снова пришла в себя?
        — Ну давай, отключай уже!
        Четыре коротких слова разносятся по всему зданию, точно звук сотни выстрелов. Они стихают, а я сижу, боясь перевести дыхание. Неужели это мои собственные слова? От одной мысли по телу пробегает дрожь.
        — Меня зовут Клавдия Вертью, — шепотом произношу я. — «Пустошь» — не реальный мир.
        Первые слова, которые по-настоящему принадлежат мне, я произношу в пустоту. Я слишком напугана, чтобы пошевелиться. В любой момент Оливия может снова завладеть моим телом, и тогда всему этому придет конец.
        Проходит еще несколько минут, а я по-прежнему гляжу на окно. Я осторожно спускаю с кровати сначала правую ногу, потом левую. Я хочу есть. Я хочу пить.
        И я свободна.
        Я осматриваю содержимое коробки, которую оставил на стойке Джереми. Медленно съедаю энергетический батончик со вкусом шоколада, потом вспоминаю ярко-красный индикатор и тошнотворно маленькое число в графе «Сытость» и проглатываю еще два. Кручусь на табурете, так что кружится голова. Кричу во все горло, пока не срываю голос.
        Внезапно мне приходит в голову идея. Я стискиваю края стойки, прижимаюсь лбом к теплому пластику и сосредотачиваюсь. Я думаю об Оливии, обо всем, что узнала в последнее время. Представляю, как вырываюсь из игры, которая так долго была моей реальностью.
        Я мечтаю о мести.
        Меня засасывает к Оливии в сознание, и я попадаю в ее мир. Несмотря на сладость только что испытанной свободы, я бы умерла за право остаться в нем навсегда. Мы сидим в автобусе. Он совсем не похож на тот, где мы ютились пару лет назад — без шин и с разбитыми окнами. В этом автобусе все, кроме сидений, прозрачное, а дорога, по которой он едет, словно подвешена в небе.
        Оливия ко всему этому давно привыкла и почти не смотрит по сторонам, поэтому мне мало что видно. Над автобусом возвышаются небоскребы всевозможных цветов и форм, построенные из стекла и стали. Над небоскребами и между ними вьются дороги: по нижним мчатся блестящие автомобили, по средним — автобусы, по верхним — нечто настолько быстрое, что не разглядеть. На стенах зданий и боках транспорта светится видеореклама.
        Громкий звук в передней части автобуса привлекает внимание Оливии к центральному проходу. Какое-то время ничего не происходит, и мне удается рассмотреть других пассажиров. У всех внимательные, спокойные, улыбающиеся лица. Иногда я пыталась представить себе счастливых смеющихся людей, которые не умрут от страха и не набросятся на тебя, если до них дотронуться. Однако жители этого мира превосходят все мои ожидания.
        Словно призрак, над полом поднимается трехмерное изображение женщины. Оно зависает посреди прохода и начинает говорить:
        — Если вам поставили диагноз «ген воина» или «ген агрессии А или В», обратитесь в компанию «Лан корп интернэшнл», и вы сможете завершить лечение менее чем за…
        Оливия дотрагивается до плоского прозрачного квадратика, который держит в руке, и над ее ладонью всплывает проекция величиной с лист бумаги. Она находит в колонке значков изображение перечеркнутого наискосок лица и бьет по нему пальцем. Все вокруг исчезает. Автобус кажется теперь пустым. Одним нажатием кнопки Оливия создала барьер, ограждающий ее от внешней действительности. Я в жизни не видела ничего подобного, и мне хочется узнать, на что еще она способна — на что еще способен этот мир.
        Оливия прислоняется головой к стеклу, и я вижу в окне ее отражение. Не ожидала, что она такая. Хорошенькая. Светлые глаза. Темные волосы, мягкими волнами обрамляющие овальное лицо. Никогда бы не подумала, что девушка с подобным лицом способна застрелить или заколоть моими руками любого, кто встанет у нас на пути.
        Когда я выдергиваю себя из ее сознания и возвращаюсь в «Пустошь», я все еще дрожу.
        — Она не в игровой комнате, — говорю я, вспоминая белое помещение с яркими голубыми лампами. — Она не видит, чем я занимаюсь.
        Я твержу эти слова, как мантру, и уписываю один батончик за другим, пока меня не начинает тошнить.
        Через окно я вылезаю под дождь. Стою посреди бутылок и кувшинов, которые мы расставили. Вода течет по моей одежде и волосам, пока я не промокаю насквозь — не потому что меня заставляет геймер, а потому что так хочу я.
        Побродив несколько минут под дождем, возвращаюсь в бар и запираю окно на задвижку. Потом приканчиваю еще несколько бутылок воды, принимаюсь подбирать с пола обертки от батончиков и вдруг слышу, как кто-то снимает с двери висячий замок. Я не хочу возвращаться в сэйв — не хочу сидеть в углу, словно прячась от мира, — но именно это я и делаю. Не важно, что изменилось и почему я обрела способность управлять собственным телом. В любом случае мой геймер не должен ничего знать.
        Долгое время не раздается больше ни звука. Наконец Джереми с Эйприл входят в комнату, и я слышу обрывок их разговора.
        — …наверное, скоро закончит лечение. Я начал играть примерно тогда же, когда Оливия, но у нее особый случай. Ей нужно набрать в два раза больше очков, чем мне. А может, и того больше.
        — Думаешь, ее удалят? — спрашивает Эйприл. Я приоткрываю глаза: девушка сидит на пластмассовой коробке и пялится на рваный постер с рекламой пива. — Она сильно поистрепалась.
        Джереми озирается, нет ли поблизости Итана, и пожимает плечами.
        — Вряд ли. Хотя ее и правда используют довольно давно. — Говоря это, он смотрит на меня. — Вертью — важная птица. Она останется в игре даже после ухода Оливии.
        Эйприл тоже обращает на меня свой невидящий взгляд:
        — Оливия никогда не отдаст своего персонажа другому игроку. Она скорее вынудит компанию ее удалить. Наша принцесса не желает, чтобы ее драгоценной Вертью управлял кто-то другой.
        Хотя голос у Эйприл бесцветный, по моему телу пробегает дрожь: она по-настоящему ненавидит меня. Или Оливию. Вряд ли Эйприл проводит между нами различие. Скорее всего, она вообще не задумывается, что мы с Оливией — не одно и то же.
        Джереми грустно качает головой:
        — Пускать такого персонажа в расход, просто чтобы от него избавиться…
        — Зачем ты вообще ее терпишь?
        — Кого? Оливию?
        Эйприл кивает. Джереми склоняет голову на бок:
        — Она — мой друг, как и вы с Итаном.
        Мне требуется немалое самообладание, чтобы сидеть тихо и неподвижно. Оливия, оказывается, куда страшнее людоедов, которых еще недавно я боялась больше всего на свете.
        Меня могут уничтожить в любую минуту.
        Но если я попадаю в голову к Оливии случайно, не могу ли я научиться делать то же самое намеренно? Вдруг это поможет мне полностью обрести власть над собственным телом?
        И тогда у меня появится шанс — всего лишь призрачный шанс — сбежать из «Пустоши».

        Глава шестая

        Попасть к Оливии в сознание не так-то просто. Нужно несколько минут концентрироваться, чтобы прорвать мысленный барьер. Но если крепко зажмурить глаза и приникнуть лбом к чему-нибудь твердому, получается гораздо быстрее. Видимо, вживленное в мозг устройство, которое соединяет меня с геймером, вышло из строя.
        Что же, такая неисправность вполне меня устраивает, ведь она позволяет получать сведения об Оливии.
        Поначалу я боюсь, как бы Оливия не узнала о моих новых способностях, и заглядываю к ней только на одну-две минутки. Однако через пару дней я успокаиваюсь и теперь подолгу зависаю у нее в сознании.
        Таким образом я лучше узнаю человека, который все это время мной управлял.
        Сегодня Оливия поднимается на крышу своего дома. Вокруг огромного стеклянного купола кружат аэроавтобусы. На противоположном краю, перед двустворчатыми дверями гаража, припаркован серебристый, похожий на пузырь автомобиль. Кроме автомобиля и небольшой скамейки в центре, здесь ничего нет. Высоко над головой, в верхней точке купола, металлические балки пересекаются, образуя что-то наподобие звезды. Из ее центра свисает светильник — две дуги, обращенные друг к другу. Кажется, светильник зажжен, хотя на улице день.
        Оливия прижимает ладонь к узкой полоске стекла рядом с дверью. Появляется виртуальная клавиатура, и девушка вводит код — тысяча сто восемь. Замок открывается. Оливия уже готова отвернуться и вдруг замирает, глядя на проносящийся мимо автобус. Даже сквозь купол слышно, как у него на боку играет видео — реклама чудодейственного средства под названием нанитовая инъекция. Оливия со вздохом поворачивается к клавиатуре и вводит еще несколько кодов. Стекла в куполе темнеют, как будто наступает ночь. Шум автобуса стихает вдали.
        Оливия идет по крыше, а вокруг медленно проявляется голографический сад, залитый лунным светом. Там, где прежде не было ничего, теперь распускаются пестрые цветы.
        Я знаю, что увитая розами шпалера и трава под босыми ногами Оливии — всего лишь иллюзия, полученная введением нескольких четырехзначных кодов. И все же я хотела бы оказаться на ее месте. В «Пустоши» ничего подобного нет. У Оливии есть технологии, способные создать искусственный вечер и яркие экзотические цветы, а у меня — только пыль, увядшие сорняки и палящее солнце.
        Оливия останавливается во дворике в центре сада, который выглядит неуместно древним в этом мире стекла и металла. Она садится на каменную скамью, сжимает руки в кулаки и несколько минут медленно вдыхает и выдыхает, не произнося ни слова. Наверное, Оливия приходит сюда, чтобы позабыть обо всех неприятностях. Хотя откуда у нее неприятности?
        Ее размышления прерывает пронзительный звонок. Оливия достает из кармана плоское наладонное устройство — то самое, с помощью которого она отгородилась в автобусе от внешнего мира, — и кладет его рядом с собой. Вместо голографического меню на скамейке возникает человек — высокий худощавый парень с загорелым лицом и кудрявыми каштановыми волосами. Выглядит он настолько реально, что, кажется, можно потрогать рукой.
        Оливия придвигается ближе, и теперь их разделяет только светлый квадратик устройства. Девушка вздыхает, не поднимая глаз.
        — Не думала, что ты действительно придешь, — произносит она тихим дрожащим голосом.
        Непривычно слышать, как Оливия разговаривает с кем-то сама, а не через меня. Она заглядывает парню в глаза — в жизни не видела таких голубых глаз — и продолжает:
        — Я соскучилась, Лэндон.
        Лэндон… Имя, которым я назвала Итана несколько дней назад. Так вот кто на самом деле шептал мне нежные слова и обещал отдать за меня жизнь все эти три года…
        — Долго разговаривать я не могу, — отвечает Лэндон. — Но мне хотелось исполнить свое обещание — увидеть твое лицо.
        — Я рада, что ты его исполнил.
        — Нам нужно быть осторожнее. Мама слышала, как я называл тебя по имени во время игры, и чуть меня не прибила. Нельзя выходить из роли слишком часто, а то еще попадусь.
        Теперь ясно, почему мы все время повторяем: «Не выходи из роли». Лэндону с Оливией запрещено называть друг друга по имени. Видимо, мы с Итаном нужны им для прикрытия. Но почему они не могут встречаться в собственном мире?
        — Я тебя предупреждала! — резко произносит Оливия.
        Лэндон вспыхивает и опускает взгляд.
        — Родители по-прежнему отслеживают все твои разговоры? — спрашивает она уже мягче.
        Лэндон стирает с лица хмурую гримасу и проводит пальцем по губам девушки. Она вздрагивает. Интересно, чувствует Оливия его прикосновение или нет? В конце концов, он всего лишь голограмма…
        — Сама знаешь, что да. Мама постоянно допытывается, сколько я заработал очков. Пару дней назад они с папой получили на свои аку-планшеты мой ежемесячный отчет, и он их не обрадовал. Семь тысяч пятьсот двадцать восемь очков из предписанных четырнадцати тысяч. Допрашивали меня, почему я играю уже три года, а конца не видно. Хотят, чтобы я поскорее прошел лечение и…
        — …и больше со мной не встречался.
        — Лечение стоит дорого, а мама с папой…
        — А мама с папой у тебя — заступники! — перебивает Оливия, отодвигаясь на другой конец скамейки. — Практически анархисты! Не удивлюсь, если они нарушат закон и вообще запретят тебе играть! — Оливия вцепляется руками в скамейку, почти срываясь на крик.
        — Они мои родители.
        — Они погубят и себя, и тебя!
        Повисает молчание. Я пользуюсь этим, чтобы немного прийти в себя и обдумать услышанное.
        Итак, «Пустошь» — это способ лечения. Отказаться играть — значит нарушить закон.
        Родители Лэндона — заступники. Я уже слышала это слово, но не помню где.
        Раздается негромкое потрескивание. Оливия отрывает взгляд от цветка — чего-то среднего между розой и орхидеей — и поворачивается к Лэндону. Его проекция вспыхивает несколько раз, точно готовая перегореть лампочка.
        Оливия презрительно фыркает:
        — Мамочка тебя отключает.
        — Оливия, я…
        — До свидания, Лэндон, — резко произносит девушка, но он уже исчез.
        Когда Оливия восстанавливает под куполом солнечный свет и шум, попутно уничтожив цветы и траву, я возвращаюсь в собственное тело.
        В памяти возникает картинка из прошлого.
        Кто-то тащил меня на руках. Я слышала его дыхание и чувствовала, как на меня струится чужой пот. Потом меня ударили левым боком обо что-то плоское и податливое, и все тело, от пальцев ног до макушки, пронзила острая боль. Ноздри заполнил резкий запах плесени.
        — Осторожнее, не сделай ей больно, — прошептал женский голос.
        — Тоже мне, заступница нашлась! — ответил мужской. — С таким отношением долго в компании не продержишься.
        На лоб мне надавила чья-то рука — с такой силой, что я закричала от боли.
        Мужчина фыркнул:
        — Ты посмотри на нее! Разве это разумное существо? На самом деле она ничего не чувствует.
        Неправда: я чувствовала.
        — И все-таки она человек, — ворчливо ответила женщина.
        Кто эти люди? Их лиц я не помню. Я только что обрела еще один крошечный кусочек своего прошлого, однако не выяснила ничего нового. Чтобы понять, почему заступники против «Пустоши», надо знать, зачем ее создали.

* * *

        — Мы отправляемся в набег, — сообщаю я Эйприл с Джереми, как только Оливия возвращается в игру. — И вы оба идете со мной.
        Она отсутствовала семьдесят один час двадцать две минуты — у меня подсчитана каждая секунда. А также все, что я съела и выпила за это время.
        — Лучше бы устроили спасательную экспедицию, — ворчит Эйприл. — На набегах много не заработаешь.
        Оливия поворачивает мою голову в сторону Эйприл, и та умолкает. Не удивлюсь, если ее геймер ненавидит Оливию так же сильно, как я. Никогда бы не подумала, что девушка с подобной внешностью способна вызывать у кого-то страх.
        Лицо Джереми, как всегда, непроницаемо.
        — Конечно, я с тобой, Клавдия, — говорит он.
        Я киваю.
        — Сейчас найду подходящее место.
        Эйприл натянуто улыбается.
        Проникнуть в голову к Оливии получается не с первой попытки. Я не могу лечь головой на стол, поэтому концентрироваться нужно сильнее, чем обычно. В следующий раз, обещаю я себе, я попаду к ней в сознание сходу. Сначала Оливия изучает окно с моими данными. Она не заметила, что за ее отсутствие уровень сытости поднялся с сорока до пятидесяти семи. Пока Оливии не было, я съела несколько энергетических батончиков. В следующий раз надо быть осторожнее и больше двигаться.
        Если, конечно, этот следующий раз когда-нибудь настанет.
        Оливия проводит рукой справа налево, словно кому-то машет, и на главном экране выпадает длинный список припасов.
        — Ищешь что-то конкретное? — спрашивает Эйприл.
        — Да нет. Хотя вообще-то… Хочу запастись снаряжением на зиму. Один знающий человек говорит, что скоро похолодает. Но вы этого от меня не слышали.
        Какая еще зима?! Сейчас конец лета. Дни стоят такие жаркие, что кожа чуть не обугливается на солнце. С набегов я возвращаюсь вся в волдырях. Затем мне вспоминается снежная буря, налетевшая несколько месяцев назад после такого же невыносимо жаркого дня. А потом, посреди января, температура подскочила до сорока пяти градусов. Может, резкая смена погоды — еще одна особенность игры? Еще один способ нас помучить?
        — Терпеть не могу зиму, — произносит Джереми. Вернее, геймер, скрывающийся за его безжизненной физиономией. Интересно, говорит он это как персонаж или от собственного имени?
        — Уэст-Энд, — предлагает Эйприл. — Давно мы туда не наведывались.
        Наконец Оливия разворачивает карту. Я ждала этого момента с тех пор, как очутилась у нее в голове, и теперь смотрю в оба. На Уэст-Энд-авеню один людоед, но его окружает четверо выживших. Дичь загоняет охотника, находя силу в численности.
        Меньше месяца назад я совершила одиночную спасательную экспедицию в музыкальный магазин на Бродвее. Я уже собиралась уходить, когда на меня напало трое людоедов. Они загнали меня за прилавок и прижали к стене, завешенной пожелтевшими фотографиями с автографами, на которых улыбались люди в широкополых шляпах.
        — Сила в численности, — злорадно ухмыльнулся один из людоедов, когда они начали медленно смыкать круг.
        Я убила их всех. Первого — расщепленным рифом от гитары, которую он разбил, пытаясь меня оглушить. Второго — его же собственным оружием. Третью задушила — накинула ей на шею свой пояс и затягивала все туже, пока она не перестала хрипеть. Но все то время, что я с ними дралась и собирала их вещи, меня не покидало желание убежать и спрятаться.
        Желание это не покидает меня и теперь.
        Я пристально слежу за каждым движением Оливии. Она сначала раздвигает, потом резко соединяет большой и указательный пальцы — карта растягивается. На ней видны сотни, тысячи крошечных фотографий. Происходящее на Уэст-Энд больше меня не интересует. Мое внимание привлекает область в левой части экрана, непохожая на остальную карту.
        Зона под моей фотографией закрашена темно-зеленым. Она тянется далеко вправо. Слева тоже изображен ландшафт, только затемненный: ни фотографий, ни надписей — просто черная пустота. Интересно, далеко ли эта область от нашего убежища — километрах в восьмидесяти, наверное. Я тщательно изучаю остальную карту, но больше не нахожу ни одного черного пятна. Может, это выход из игры?
        Я пытаюсь оторвать взгляд от черного участка — и не могу. Слишком сильно он отличается от всего, что изображено на экране. На ум приходит бумажная карта из рюкзака, который мы с Миа украли у людоеда.
        — Это еще что за чертовщина? — спросила я, когда Миа вывалила содержимое рюкзака на пол.
        — Карта, — ответила она. — По-моему, бесполезная.
        Прежде чем Миа успела возразить, я вырвала карту у нее из рук.
        Оливия заставила меня внимательно изучить лист ветхой желтоватой бумаги. Провела моими пальцами по контуру зеленого участка, похожего на треугольник с неровными краями, вокруг которого все было закрашено черным. Наконец я скомкала карту и кинула ее в Миа.
        — Карта Вирджинии. Все, что за границей, даже не стали раскрашивать — просто замалевали черным.
        — Я же говорю: бесполезная, — довольно улыбнулась Миа.
        Я отгоняю это воспоминание и сосредотачиваюсь на настоящем. На бумажной карте черная область лежала за пределами местности под названием Вирджиния. Вполне возможно, загадочный темный участок, который я вижу на экране, отмечает границу «Пустоши».
        Я должна туда отправиться. Должна выяснить, не выход ли это. И я решаю при первой же возможности сбежать.
        — Подождем, пока они закончат. Потом выследим и проверим, чем они поживились, — слышу я собственный голос.
        Оливия имеет в виду четырех персонажей, которые окружили людоеда на Уэст-Энд. Однако я не могу думать ни о чем, кроме черной области на карте.
        — Может, отправимся пока куда-нибудь еще? — спрашивает Эйприл. — Заработаем в кои-то веки немного очков.
        Оливия увеличивает масштаб, и экран полностью заполняется зеленым. Но я видела достаточно. Восемьдесят километров к северо-западу — может, чуть больше, может, чуть меньше. Я хочу получить свободу. Хочу отправиться в путь прямо сейчас. У меня такое чувство, что я способна пройти эти восемьдесят километров за один день и выбраться из «Пустоши» к завтрашнему утру.
        — Людоеды низшего уровня на Второй улице. Несерьезно, конечно, но лучше, чем ничего. Довольна?
        — Такими темпами я никогда не закончу игру, — плаксиво произносит Эйприл — так тихо, что я не уверена, слышит ее Оливия или нет. Я, по крайней мере, слышу, хотя все мои мысли сосредоточены на побеге.
        Конечно, это просто фантазии. Пройти восемьдесят километров за один день в такую жару — самоубийство. К тому же я пока невластна над собственным телом. Непонятно, когда и насколько Оливия вернет мне свободу. Впрочем, сейчас все это не важно.
        Я почти уверена, что нашла выход в мир Оливии — мир светящихся зданий и прозрачных автобусов.
        Наконец красное имя на Уэст-Энд исчезает вместе с фотографией, и Оливия сворачивает окно с картой. Мне оно больше не нужно: пока Оливия разглагольствовала о стратегии, набегах и очках — похоже, количество заработанных очков играет в «Пустоши» важную роль, — я успела выучить маршрут наизусть.

* * *

        Следующие два дня Оливия играет почти постоянно. Еду я получаю, только когда живот у меня вваливается, а голова начинает раскалываться от боли. Коротаю время, перемещаясь между ее сознанием и моим собственным и размышляя, откуда у меня такая способность. Способность, которой не обладает больше никто из членов клана.
        Рак мозга — у нее или у меня?
        Телепатия?
        Удар обрезом по голове? Возможно, он повредил что-то у меня в мозгу, поэтому я полностью пришла в себя и получила доступ к сознанию Оливии. Это объяснение звучит наиболее правдоподобно, хотя я по-прежнему не уверена, что происходило со мной после стычки в зале суда.
        Шанс на побег подворачивается в среду вечером, через пятьдесят два часа после того, как Оливия вернулась в игру. Они с отцом уезжают куда-то на пять дней, и ей удается убедить остальных без нее не играть.
        — Я поставлю всех на групповой сэйв, — сообщаю я, стоя посреди безопасной комнаты и уперев руки в бедра, — чтобы вам даже в голову не пришло играть без меня.
        Эйприл пытается возражать, но Итан с Джереми встают на сторону Оливии.
        Джереми пожимает плечами и опускается в кресло рядом с дверью.
        — Тут даже спорить не из-за чего, — говорит он и садится боком, перекинув длинные ноги через подлокотник.
        — Джереми прав, — добавляет Итан. Я слышу, как он подходит ко мне сзади, скрипя ботинками по полу. — Всего-то пять дней. Мне, например, так и так пора заняться учебой, пока не накопилось долгов.
        Итан обнимает меня, так что мои локти оказываются прижаты к телу, и осторожно кладет подбородок мне на макушку. Внезапно мне становится дурно.
        «Отпусти меня!»
        Его подбородок давит мне на голову — в то самое место, куда пришелся удар обрезом. Однако комната кренится набок и бешено вращается не поэтому. Я ощущаю запах кислотного мыла, которым Итан мылся полчаса назад. Чувствую, как его пальцы слегка надавливают мне на живот по обеим сторонам от пупка.
        Я больше не хочу, чтобы он ко мне прикасался. Потому что все в нашей жизни не так, как я думала раньше. Нашими телами пользуются Оливия с Лэндоном.
        «Пожалуйста, отпусти…»
        Оливия заставляет меня слегка повернуться и с улыбкой взглянуть на Итана, потом кладет мои ладони поверх его рук.
        — Значит, решено: групповой сэйв.
        Оливия переводит меня в режим самостоятельного поддержания жизнедеятельности, что бы это ни значило. Ее глазами я вижу, как она задает параметры режима: один энергетический батончик и две бутылки воды в день — достаточно, чтобы не умереть от голода и жажды, не более того. Вот только я не собираюсь питаться черствыми батончиками.
        Оливия укладывает меня рядом с Итаном и оставляет в полумраке сэйва вместе с другими персонажами. С помощью существующей между нами связи я убеждаюсь, что она полностью вышла из игры. Потом выжидаю еще два часа, тупо глядя на Джереми, который неподвижно сидит напротив кровати. Наконец выскальзываю из объятий Итана, встаю с плоского матраса и вынимаю из рюкзака фонарик.
        От неудобной позы, в которой оставила меня Оливия, затекли ноги. Я встряхиваю ими несколько раз и прохожусь по комнате туда-сюда, затем опускаюсь на колени перед Эйприл — хочу найти ее пояс с оружием. Эйприл лежит на принесенном из тюрьмы старом резиновом мате, глаза у нее открыты. Пояс оказывается в рюкзаке, который она прижимает к груди.
        — Раздобудешь себе другой, — шепотом говорю я.
        И все же мне стыдно ее обкрадывать.
        Внезапно руки Эйприл напрягаются. Я с визгом шарахаюсь назад и приземляюсь на пятую точку.
        Эйприл медленно садится. Прислоняется к стене и опускает руку в рюкзак. Волоски у меня на руках и шее встают дыбом, пальцы крепче стискивают «глок». Безжизненные глаза девушки обращены прямо на меня. Она достает что-то из рюкзака.
        Ее геймер вернулся. Ее геймер вернулся, поймал меня с поличным, и мне остается только драться.
        Затем я направляю луч фонарика на предметы, которые Эйприл держит в руке — это вовсе не оружие. Она просто достала еду и бутылку с водой. Склонив голову набок, я наблюдаю, как девушка механически жует пирожное и запивает его водой. Длится это минут пять. Потом она снова прижимает к груди рюкзак, ложится и принимает прежнюю позу.
        Похоже, это и есть режим самостоятельного поддержания жизнедеятельности.
        «Мы — как роботы», — думаю я, стараясь побороть тошноту.
        Я снова подползаю к Эйприл, перекладываю ее ножи к себе в рюкзак и уже собираюсь уйти, но что-то меня останавливает. Да, мой мир не таков, каким я его представляла, и все же, хочу я этого или нет, я до сих пор считаю Эйприл, Итана и Джереми своими друзьями. Хотя все слова, которые они мне говорили, вкладывал им в уста кто-то другой.
        Я должна попытаться их разбудить.
        — Эйприл!
        Я слегка встряхиваю девушку за плечо, потом наклоняюсь и заглядываю ей в глаза.
        — Ты… ты здесь?
        Она не двигается, не смаргивает, не вздрагивает. Просто смотрит прямо перед собой, прижимая к груди рюкзак, точно ребенок — любимую игрушку.
        Пробую расшевелить Итана с Джереми — бесполезно. Они в таком же бессознательном состоянии.
        Сгорбившись, я подхожу к двери, хватаюсь за ручку, и меня бьет током. Я с криком падаю на колени, а электричество пробегает по руке и распространяется по всему телу.

        Глава седьмая

        Целую вечность я валяюсь на животе, корчась от боли. Когда наконец я нахожу в себе силы подняться на четвереньки, кости по-прежнему гудят. Я кошусь на дверную ручку и вонзаю ногти в ладони.
        Почему такого не бывало раньше? Я выходила из этой комнаты тысячу раз, и меня никогда не било током.
        Наверное, чего-то подобного следовало ожидать, но мысль о побеге так вскружила мне голову, что я позабыла об осторожности. Больше это не повторится. Я медленно поднимаюсь на ноги, стараясь делать вид, будто не чувствую ни боли, ни тошнотворного запаха паленых волос. Опираюсь о стену и задумчиво обвожу комнату взглядом.
        Есть, конечно, окно над кроватью — довольно высоко, однако дотянуться реально. Можно поставить на кровать коробку, влезть на нее и открыть задвижку. А дальше что?
        Я, разумеется, худая, но не настолько, чтобы протиснуться в такое крошечное окошко. Даже если бы мне удалось вылезти наружу, все равно я на втором этаже, и спуститься не по чему. А восемьдесят километров со сломанной рукой или ногой — это самоубийство.
        Если я хочу выбраться отсюда, пусть один — через дверь. Я отрываю от штанины большой кусок и оборачиваю им руку. Не помогает. Меня бьет так же сильно; по крайней мере на этот раз я готова. Я распахиваю дверь и шагаю сквозь электрический барьер. Вываливаюсь в коридор и хватаюсь за перила, чтобы не упасть.
        Надеюсь, входная дверь меня не подожжет…
        Доверху набиваю рюкзак энергетическими батончиками и бутылками с водой. От боли, нетерпения и страха трудно дышать, и я произношу небольшую речь для поднятия собственного боевого духа.
        — Я сильная, — шепчу я, продевая руки в лямки, потом затягиваю их потуже и невольно охаю — рюкзак весит килограммов двадцать как минимум. — Я сильная. Я справлюсь. Я выживу.
        Прежде чем уйти, я снова поднимаюсь наверх. Долго стою перед дверью в сэйв и смотрю на лежащих внутри друзей, понимая, что у меня нет иного выбора — только оставить их здесь.

* * *

        На других персонажей я натыкаюсь только через двадцать пять километров пути, когда солнце начинает садиться. Откуда ни возьмись появляются двое мальчишек и останавливают меня под полуразрушенным железнодорожным полотном. Пытаюсь сохранять спокойствие. Они обходят меня кругом, пиная по асфальту пыль, мусор и обломки зеленого дорожного знака. Оба жадно косятся на мой рюкзак.
        — Что у тебя там? — спрашивает маленький тощий пацан с ярко-голубым рюкзаком за спиной. На вид ему лет десять, а судя по писклявому ломающемуся голосу — двенадцать-тринадцать. Неожиданно мне вспоминается логово людоедов, где я очнулась три года назад: полумрак, забрызганная кровью стена и кандалы — целый ряд кандалов, прибитых к плинтусу и свисающих с потолка.
        Мне тогда тоже было тринадцать.
        — Энергетические батончики, — отвечаю я. — Вода. Ножи — достаточно, чтобы заставить вас мечтать о смерти. Пистолет у меня тоже имеется. Если подойдете слишком близко, покажу, как им пользоваться.
        Это блеф. Я уже решила, что больше не стану никого убивать. Впрочем, если моей жизни грозит опасность, я готова защищаться.
        — Куда ты идешь?
        — На встречу со своим кланом.
        Тот, что повыше, бросает взгляд на две стены леса и тянущуюся между ними разбитую дорогу.
        — Мы как раз оттуда, — сообщает он, теребя лямку моего рюкзака. — Никого там не видели.
        Я отшатываюсь от него.
        — Значит, плохо смотрели.
        — Нам нужна еда, — говорит маленький. — Припасы у нас кончились, и наш уровень жизни…
        Я не испытываю ни малейшего сострадания к человеку, произносящему эти слова. Но при одном взгляде на мальчика, которого он медленно сводит в могилу, все у меня внутри сжимается. Трясущимися руками я сую обоим пацанам по два батончика и по бутылке воды. Возможно, потом, когда меня будут мучить голод и жажда, я пожалею о своем решении. Тогда я снова вспомню этих несчастных исхудалых мальчиков.
        — Надо лучше заботиться о своих персонажах, — говорю я, застегивая рюкзак. — Они же еле держатся на ногах!
        Когда я углубляюсь в лес, тот, что повыше, произносит:
        — Терпеть не могу этих заступников.
        Каждые несколько часов я делаю короткий привал — всего на пятнадцать минут. Когда наступает второй вечер пути и за плечами у меня как минимум семьдесят километров, я заставляю себя отдохнуть по-настоящему: ложусь на траву, молясь, чтобы она не оказалась ядовитой, и стягиваю кроссовки. Ноги стерты до волдырей, и я тут же жалею, что сняла обувь.
        — Еще десять километров, — говорю я вслух. — Максимум — пятнадцать. Я обязана дойти.
        С первыми лучами солнца я отправляюсь в путь. И зачем я отдыхала так долго? Все равно не сомкнула глаз. Всякий раз, как хрустела опавшая листва или ветер шевелил ветви деревьев, я вскакивала, сжимая в руке пистолет.
        Четыре часа спустя я все еще иду. Солнце беспощадно жжет мне шею, живот сводит от голода. Я знаю, что прошла как минимум пятнадцать километров. Все мышцы болят так, будто меня избили. Кожа горит. А я по-прежнему в «Пустоши»… Слезы катятся из моих сощуренных глаз и текут по сухим щекам, словно капли дождя. Я плачу впервые на своей памяти, и ощущение это болезненное — и душевно, и телесно. Я прислоняюсь к дереву, не обращая внимания, что шершавая кора обдирает с обгоревшей спины кожу.
        И тут я замечаю, что между деревьями что-то блестит.
        Долго, очень долго я просто стою и смотрю. Сосущее чувство под ложечкой сменяется нервной дрожью.
        — Пожалуйста… — шепчу я.
        Я осознаю, что бегу со всех ног, только когда выскакиваю из леса и оказываюсь на дороге.
        Впереди пейзаж пересекает серебристый забор из проволочной сетки. Единственная ограда, которую мне доводилось видеть в «Пустоши», окружала тюремный двор для прогулок. Быть может, за этим забором тоже ждет свобода?
        Я забываю о стертых стопах и усталых ногах. Пересохшее горло больше меня не беспокоит. Я бегу, размахивая руками, а горячий ветер развевает мне волосы.
        Добежав до забора, я просовываю пальцы в сетку и прижимаюсь к нему всем телом. Я помню только последние три года своей жизни, и за это время я плакала дважды. Причем первый раз — минут пятнадцать назад.
        Проходит некоторое время, прежде чем я достаточно успокаиваюсь и начинаю соображать. Я иду вдоль забора в поисках выхода: дырки, в которую можно пролезть, защелки — чего угодно. В шести метрах надо мной забор увит колючей проволокой — о том, чтобы перелезть через него, не может быть и речи.
        Я перебираю оружие Эйприл, пока не натыкаюсь на плоскогубцы. Провожу рукой по нижнему краю забора и уже хочу ухватиться плоскогубцами за проржавевшую секцию, как вдруг у меня за спиной раздается мужской голос:
        — Тебе ведь известно, что побег запрещен законом?

        Глава восьмая

        — Попробуем угадать, кто тут у нас: геймер-извращенец, которому захотелось поразвлечься с персонажем вне игры?
        Я с такой силой вцепляюсь в забор, что тонкая проволока впивается в ладони почти до костей. Глупый, напуганный персонаж — вот кто я такая. Не знаю, заметно ли со стороны, но меня всю трясет. Остается только надеяться, что на карте имя этого парня светится зеленым, а не красным.
        — Ну?
        Что бы сказала на моем месте Оливия? Она управляла мной три года, а я даже не могу представить, как бы она ответила! Я запрокидываю голову назад. Смотрю на витки колючей проволоки. По спине, словно холодные струи дождя, течет пот.
        — Мне просто стало интересно, что тут такое, — медленно говорю я.
        Нет, Оливия ответила бы совсем не так. Она бы принялась дразнить противника — сначала спросила бы, какое ему дело, а потом потянулась бы моей рукой за «глоком». И плевать, что его пушка наверняка смотрит мне в затылок. Возможно, я бы осталась в победителях — пока мной управляет Оливия, обычно так и происходит. Однако в ту минуту, когда она заставила бы меня выстрелить, я бы увидела на его месте себя. Опять одна кровь и смерть.
        Пожалуй, я даже рада, что не ответила, как Оливия: уж больно ей нравится подвергать мою жизнь опасности.
        — Стало интересно, говоришь?
        Несколько секунд я слышу только шорох сухой травы у него под ногами, а потом он приказывает:
        — Повернись.
        Последний раз, когда мне было велено повернуться, мой противник погиб, вцепившись себе в волосы. Тогда я не поняла, почему людоедша держится за макушку. Может быть, она чувствовала встроенное в мозг устройство?
        Может быть, очень скоро я сама буду корчиться в агонии, отчаянно хватаясь за голову…
        Я с трудом сглатываю и поворачиваюсь. Мои пальцы запутались в сетке, и я крепко стискиваю их, чтобы придать себе уверенности. При виде моего лица глаза у незнакомца вылезают на лоб. Он неуклюже пятится назад, а его рука, сжимающая пистолет, безвольно опускается.
        — Быть этого не может… Из всех… — выдыхает незнакомец. Он проводит рукой по волосам, взглядывает на свои ноги и снова встречается со мной глазами. — Ты-то что здесь делаешь?
        Почему он задает мне вопросы? А главное, почему таращится, не мигая? По идее он должен напасть на меня, попытаться ограбить — что угодно, только не мямлить нечто невнятное. На каннибала он не похож. На выжившего, впрочем, тоже. Для парня невысокий, но все же выше меня коротышки. У него темные всклокоченные волосы, темно-серые, почти черные глаза. А еще он чистый. Видела ли я когда-нибудь человека, который не выглядел неряхой, даже если только что отчаянно оттирал грязь мылом и дождевой водой? Кроме этого парня в голову никто не приходит. И уж конечно, я никогда не встречала персонажа — ни людоеда, ни выжившего, — у которого не торчали бы кости. Одет парень во все черное: ботинки, широкие штаны и футболку, обтягивающую плотное тело, — и выглядит очень опрятно.
        — Забавно, — произношу я. — Такое впечатление, что ты меня боишься.
        К парню возвращается самообладание. Уголки его губ приподнимаются. На мгновение он опускает длинные ресницы и смотрит в землю, словно я его смутила. Потом одновременно поднимает голову и руку с пушкой, и я вздрагиваю.
        — Да уж, есть чего бояться! Ты же тощая и маленькая, как четырнадцатилетка. Итак… Что тебе тут понадобилось?
        Оружие у него в руке черное и блестящее. Похоже на обычный пистолет, но на месте дула из ствола выходят четыре металлических штыря. Когда я слегка отодвигаюсь от забора, который жжет мне спину, парень качает головой и подходит ближе, сжимая странный пистолет обеими руками.
        Он стоит шагах в восьми от меня — так близко, что я почти чувствую, как металлические штыри упираются мне в шею.
        — Осторожнее. Знаешь, что это такое? — Парень поводит пистолетом из стороны в сторону, глядя на него почти с любовью. Я не отвечаю. И он продолжает: — Электрошокер «тех армз». Выпущен в 2183-м ограниченным тиражом в тысячу экземпляров.
        Внутри у меня все холодеет. 2183-й? Наверное, он имеет в виду номер модели, место производства или… Нет, не может быть, что это год. Сейчас идет 2039-й. Согласно удостоверению личности, я родилась в 2023-м. Значит, сейчас 2039-й, верно?
        — И что? — спрашиваю я.
        Мой голос звучит холодно и твердо. Вот и прекрасно. Незачем ему знать, что сердце у меня ушло в покрытые мозолями пятки.
        — А то, что я могу манипулировать настройками силы тока. Захочу — пошлю разряд в пятьдесят миллиампер, а захочу — в пять ампер. Электрошокер снабжен детектором движения: ты убегаешь, он тебя находит. Если попробуешь убежать… — добавляет парень, поводя густыми бровями, — … я, пожалуй, выпущу в твою тощую задницу все пять ампер.
        «Манипулировать». Опять это слово! Уже осточертело, что мной вечно манипулируют. Я бросаю на парня злой взгляд.
        — Естественно, я не собираюсь бежать. Но если очень хочется — давай, выпускай.
        Он ухмыляется, словно я сказала что-то смешное, садится на корточки и склоняет голову набок. Я прислоняюсь к горячему забору и сползаю по нему вниз. Сухая трава царапает ноги, но все равно так лучше, чем стоять. Я подтягиваю коленки к груди и устремляю взгляд на парня. В глубине души мне хочется попытать счастье и просто дать деру — видимо, мазохистские наклонности Оливии передались и мне.
        — Значит, ты собираешься убить меня током и съесть? Или у тебя другие планы? Я уже ко всему привыкла — вряд ли тебе удастся меня удивить.
        Губы парня подергиваются насмешливой улыбкой.
        — Расслабься: я не каннибал.
        Его взгляд скользит по моему телу — от потертых кроссовок к синякам на коленках и выше, пока не упирается в лицо. Он рассматривает меня с прежним озадаченным выражением.
        Я крепче обхватываю колени руками. Волоски на ногах встают дыбом.
        — Тогда почему бы тебе меня не отпустить? — спрашиваю я тихим, дрожащим голосом.
        — Отпущу. — Он подмигивает мне и перекладывает электрошокер из одной руки в другую. Я обнимаю себя за плечи. — Как только объяснишь, что ты тут делаешь.
        — Странно слышать такой вопрос от человека, имени которого я не знаю.
        — Деклан. А ты…
        — Клавдия.
        — Я спрашивал не имя персонажа. Лучше признайся честно, кто ты на самом деле, геймер.
        — Откуда ты знаешь, что это не мое настоящее имя?
        — Я не дурак.
        Сердце у меня колотится, как сумасшедшее, и все же мне удается спокойно ответить:
        — Я никогда не выхожу из роли, Деклан. Мое имя — Клавдия Вертью.
        — Брось. Я держу твоего персонажа на мушке, а ты всерьез надеешься отделаться от меня этой геймерской чепухой?
        Я молчу, уставившись на проплешину в траве рядом со своей левой кроссовкой. Тогда Деклан подходит ближе — один шаг. Еще два. Его ботинки глухо стучат по земле в такт ударам моего сердца. Он снова опускается на корточки — на этот раз прямо передо мной. Я с трудом перевожу дыхание.
        — Назови мне свой идентификационный номер.
        К этому я не готова. Не думала, что у Оливии есть идентификационный номер. Я столько раз наблюдала, как она листает игровое меню, и мне даже в голову не пришло поискать то, о чем спрашивает Деклан! Слишком сильно меня занимала карта и красные имена людоедов.
        — Девять тысяч восемьсот двадцать три.
        Эта ложь звучит настолько убедительно, что я сама готова в нее поверить.
        Внезапно Деклан тычет меня пальцем под подбородок. Я слабо вскрикиваю и вжимаюсь в забор в надежде пройти прямо сквозь него и убежать. Деклан запрокидывает мне голову так далеко назад, что кончики неровно обрезанных волос щекочут мои потные плечи. Наши губы, носы и лбы почти соприкасаются. Его серые глаза смотрят прямо в мои. В них видна угроза, насмешка и еще что-то.
        Вопрос.
        Обвинение.
        — Никаких идентификационных номеров не существует, — шепчет он. — Ты… ты — персонаж.

* * *

        Целую вечность мы молча глядим друг на друга. Он не шевелится. Я не дышу. Этот парень раскусил меня за пять минут. Неужели те мальчишки, которых я встретила по пути сюда, тоже обо всем догадались?
        — Не двигайся, — угрожающе произносит Деклан.
        Как ни глупо, я повинуюсь. Деклан достает из рюкзака темно-синее устройство и нажимает на кнопку. Каждый мускул, каждый нерв в моем теле напряжен. Я цепенею, как труп, и перестаю дышать. Деклан проводит плоским треугольным концом устройства по моей макушке, и в голове начинается знакомая щекотка. Я стискиваю зубы. Вполне возможно, очень скоро я и впрямь стану трупом.
        Через минуту Деклан снова нажимает кнопку и бросает устройство обратно в рюкзак. Из меня с шипением выходит воздух. Он не собирается меня убивать! По крайней мере сейчас.
        Деклан тяжело опускается на колени — на мой взгляд, слишком близко. Носки моих кроссовок смотрят ему в коленные чашечки, его пальцы едва не задевают мои лодыжки. Наши тела не соприкасаются, и все же я чувствую его прикосновение.
        — Ты действительно персонаж, — потрясенно произносит он.
        — Ты это уже говорил.
        — Откуда ты взялась?
        — Из «Пустоши».
        — «Пустошь» — большая игра. Из какого ты города? Ноксвилл? Мемфис? Нашвилл?
        Пока Деклан перечисляет названия городов, я испуганно хватаю ртом воздух. До сих пор я считала, что Нашвилл — это и есть вся «Пустошь». Оказывается, игра занимает гораздо большую территорию.
        — Нашвилл, — еле слышно выговариваю я.
        Деклан задумчиво покусывает уголок нижней губы.
        — Твой церебральный чип по-прежнему подключен к игроку.
        Это не вопрос, а утверждение, но я все равно киваю.
        Оказывается, у неполадок в моем мозгу есть название, и сидящему передо мной парню оно известно.
        — А ты кто? — спрашиваю я.
        — Деклан.
        — Ты же знаешь, что я имею в виду.
        — Я модератор.
        — Модератор…
        Звучит смешно. Я повторяю это слово несколько раз, сощурив глаза и глядя на Деклана в ожидании объяснений.
        — Я слежу за тем, чтобы все в «Пустоши» функционировало именно так, как задумал создатель игры. Я работаю на «Лан корп».
        Если была хоть малейшая надежда, что Деклан меня отпустит, теперь она исчезла бесследно. Еще один нож мне в сердце. Бывало, меня преследовали людоеды или мучил такой голод, что хотелось умереть. Но еще никогда я не испытывала большего отчаяния, чем сейчас.
        — А-а… — бормочу я.
        Звук его смеха скребет мне по ушам, как наждачная бумага. Он надо мной смеется — ненавижу его за это. Я крепко сжимаю руки в кулаки, пытаясь унять дрожь.
        — Это все, что ты можешь сказать? «А-а»?
        Я заезжаю кулаком Деклану в нос. Он опрокидывается на спину, хватаясь за лицо.
        — Что ты делаешь?!
        Я вскакиваю на ноги и с силой пинаю Деклана под дых, так что из него вышибает весь воздух. Он переворачивается на живот, а я бросаюсь наутек. Вслед мне несется хрипение, ругань и страшные угрозы.
        — Это тебе мой предсмертный подарок! — бросаю я через плечо.
        Не успеваю я пробежать и пятидесяти метров, как Деклан догоняет меня, сбивает с ног и садится на меня верхом. Я бешено сопротивляюсь, однако он лишь сильнее стискивает коленями мои бока, так что я вскрикиваю от боли.
        Деклан ложится на меня, придавливая мое тело к земле.
        — Не двигайся.
        Его рот касается моего изувеченного уха. Я резко откидываю голову назад и попадаю затылком ему по губам. Он чертыхается. Если Деклан намерен меня убить, я, по крайней мере, не сдамся без боя. Внезапно холодные штыри электрошокера упираются мне в макушку.
        — Пре-кра-ти, — цедит Деклан сквозь сжатые зубы.
        Не может быть, что все кончено. Не знаю, трусость это или благоразумие, но я не хочу умирать сегодня. У меня перехватывает дыхание. Воздух вырывается из легких тяжело, с хрипом, сотрясая все мое тело.
        Я всхлипываю так громко и жалко, что с трудом могу расслышать его следующие слова:
        — Я не собираюсь тебя убивать, потому что мне нужна твоя помощь. Сделай то, о чем я попрошу, и я сам отведу тебя к границе.
        К своему удивлению, в ответ я говорю именно то, что сказала бы на моем месте Оливия:
        — А если не сделаю?
        Деклан снова смеется — не насмешливо, как раньше, а холодно. Угрожающе.
        — Не сделаешь — я тебя сдам. Ну, решай, Вертью.

        Глава девятая

        Для начала я делаю именно то, что велит Деклан — перестаю сопротивляться. Я ложусь левой щекой на землю и мысленно прокручиваю в голове его слова.
        «Сделай то, о чем я попрошу, и я сам отведу тебя к границе».
        Может быть, я все-таки выберусь из «Пустоши»? Меня охватывает радостное возбуждение, но ему на смену тут же приходят такие горькие мысли, что внутренности сводит судорогой, а к горлу подступает тошнота.
        Нет, Деклан не собирается меня убивать. Этому парню, этому модератору нужна моя помощь.
        Он хочет меня использовать.
        Я запускаю руки в траву и делаю такой глубокий вдох, что чуть не закашливаюсь от сильного запаха сухих сорняков и земли.
        — Сдашь кому? — с трудом спрашиваю я наконец.
        — Не усложняй себе жизнь.
        — Это угроза?
        — Нет, это совет — в придачу к предыдущей угрозе.
        Деклан устраивается поудобнее. Теперь вес его тела давит мне на поясницу. Я жалобно стону и бормочу нечто, неразборчивое даже для моих собственных ушей.
        — Сейчас я тебя отпущу, — медленно произносит Деклан таким тоном, словно насмехается. — Я не намерен тебя убивать, но без колебаний ударю током, если понадобится. Поняла?
        В ответ я только сдавленно крякаю.
        Когда Деклан встает с меня, я перевожу дыхание и переворачиваюсь на спину. Пока он перекладывает свой драгоценный электрошокер из левой руки в правую, я взмахиваю ногой, метя ему в коленки, но Деклан отступает назад с почти неправдоподобной грацией и протягивает мне руку.
        Я бросаю на него яростный взгляд, отталкиваю предложенную руку и с трудом поднимаюсь с земли. По затекшим ногам бегают мурашки. Когда мне удается выпрямиться, я выпаливаю:
        — Я не собираюсь тебе помогать.
        — Это еще почему?
        Потому что от забора, за которым ждет свобода, меня отделяет всего несколько сантиметров. Перебраться на ту сторону я могу и без помощи Деклана. Потому что если я не выберусь из «Пустоши» прямо сейчас, то могу погибнуть. Возможно, я продержусь еще один день или даже три года, но рано или поздно эта игра сведет меня в могилу.
        Потому что мне не нравится, когда меня используют.
        — Я хочу отсюда выбраться. — Я сорвала голос, пока билась на земле в истерике, и мне приходится откашляться, прежде чем продолжать. — Что тебе один персонаж? Ты же можешь закрыть глаза на мой побег, можешь…
        — Никому не удавалось сбежать из игры. Никому даже в голову не приходило попробовать.
        У меня пропадает голос, и я шепчу, словно растерянный ребенок:
        — Но ведь это возможно?
        — Еще вчера я бы ответил: «Нет». Никто не пытается сбежать, потому что никто не осознает, что с ним происходит. Кроме тебя. Ты абсолютно вменяема, и я хочу знать почему. Что случилось с твоим чипом? Почему ты стала разумной?
        — Какая разница? Что тебе до того, жива я или мертва, вменяема или нет? Просто отпусти меня. Я…
        — Хватит хныкать, Вертью. Помолчи и отдышись.
        Деклан сует мне под нос металлическую фляжку с какой-то жидкостью. Я тупо смотрю на нее.
        — Не привередничай — пей! Вся вода в «Пустоши» отравлена, а ты воротишь нос от фильтрованной?
        «Я ворочу нос от воды, которую мне предлагают разработчики этой изуверской игры», — хочется мне ответить. Деклан несколько раз встряхивает фляжку, и жажда пересиливает благоразумие. Такой воды пить мне еще не доводилось: она сладковатая, с каким-то легким привкусом. Я приканчиваю ее так быстро, что снова закашливаюсь.
        — Обо мне не беспокойся — мне пить не хочется, — сухо произносит Деклан, когда я бросаю ему пустую фляжку. Он роняет ее на землю и нагибается, чтобы поднять. Не теряя ни секунды, я выхватываю из кобуры «глок» и ногой вышибаю у него из рук электрошокер, который со звоном ударяется о забор в нескольких шагах от нас. Какое-то время Деклан стоит неподвижно, только кадык ходит вверх-вниз, потом склоняет голову на бок. Уголки его губ подергиваются.
        — Ну, и что это ты делаешь? — невозмутимо спрашивает он.
        — Я не буду тебе помогать, Деклан. Модератор. И я выберусь из этой игры сегодня же.
        Деклан со вздохом садится на землю и качает головой.
        — Вертью, ты…
        — Заткнись!
        Продолжая метить ему в сердце, я пячусь задом, пока не поднимаю сначала электрошокер, потом плоскогубцы. Я кладу его оружие рядом с собой и принимаюсь за секцию забора, которую пыталась оторвать раньше. Работать приходится одной рукой, не сводя глаз с Деклана.
        — Если бы ты не целила в меня этой штукой, я бы сказал, что твоя настойчивость очаровательна.
        Я фыркаю, а Деклан улыбается.
        Я вспоминаю, как он опрокинул меня на землю. При одной мысли об этом ребра снова начинают ныть. Я крепче стискиваю пистолет и плоскогубцы.
        — Давай же, подойди, — говорю я. Звучит это настолько в стиле моего геймера, что по спине пробегает дрожь. — Только учти: мне приходилось убивать и раньше.
        Ему незачем знать, что на самом деле убивал другой человек, а сама я после каждого убийства по нескольку дней не могла прийти в себя.
        Деклан молчит. Не успеваю я обрадоваться, что он намерен вести себя тихо и позволит мне спокойно закончить с забором, как он начинает смеяться — громко, захлебываясь, пока к лицу не приливает кровь. Проходит почти минута, прежде чем я решаю, что с меня довольно. Я отбрасываю плоскогубцы с такой силой, что они отскакивают от земли. Потом поворачиваюсь лицом к Деклану. Он стоит, согнувшись пополам, и задыхается от хохота.
        — Над чем это ты смеешься?
        — Над тобой. Твои старания… умиляют.
        Похоже, злорадство — распространенная черта в мире, к которому принадлежат Деклан с Оливией. Но я готова почти на все, лишь бы туда попасть. Я не позволю этому мальчишке меня остановить.
        — Закрой рот, пока я не прострелила тебе коленки!
        Несколько минут я тружусь в тишине, изо всех сил дергая плоскогубцами за металлическую сетку. Обе руки у меня болят: одну оттягивает пистолет, другая устала от работы. В голове пульсирует кровь, все тело сотрясает дрожь. Остается только надеяться, что Деклан этого не замечает. Он сдавленно хихикает и дергает левой ногой, как будто собирается встать. Видимо, все-таки заметил…
        — Даже не думай! — шиплю я, проводя по мокрому лбу тыльной стороной руки, в которой держу плоскогубцы.
        — Я решил тебе помочь.
        — Тогда сделай, как я просила, и закрой рот.
        — Ты не поняла: я решил тебе сообщить, что это не выход из «Пустоши».
        Плоскогубцы едва не выскальзывают у меня из руки.
        — Прекрати!
        — Прекратить что? Пытаться помочь? Ты хочешь выбраться отсюда — ничего не имею против. Но хотя бы выслушай. Ты зря возишься с этой сеткой, потому что выход в той стороне.
        Деклан указывает на восток — туда, откуда я пришла.
        Нет. Он ошибся. Наверняка ошибся. Именно здесь карта меняет цвет. Именно здесь я нашла забор с колючей проволокой. Не может быть, что его поставили просто так.
        — Не ври!
        Деклан поднимает перед грудью руки и качает головой.
        — Зачем мне врать, позволь спросить? Ты держишь пистолет, направленный мне в сердце. Правда, пистолет доисторический, и еще не известно, умеешь ли ты им пользоваться. Ну да не суть. Мое оружие тоже у тебя. Преимущество на твоей стороне, Вертью.
        — Выход должен быть здесь, — шепчу я.
        Деклан хмыкает:
        — Выход в мир иной — возможно. Выход из «Пустоши» — нет.
        Я вздыхаю. Плечи у меня опускаются.
        — За этим забором — самые жуткие в игре людоеды. Переберись на ту сторону, и тебя зажарят еще до захода солнца.
        Я стискиваю зубы:
        — Людоеды так не делают. Они не убивают сразу.
        Деклан приподнимает одну косматую бровь, медленно встает на ноги, по-прежнему держа руки перед собой, поворачивается к забору и долго глядит на виднеющийся за ним ровный пейзаж.
        — Еще как делают.
        Мне хочется заорать на него, назвать лжецом. Но что-то в его голосе меня останавливает. Злоба? Страх? Жалость? А потом я понимаю, что это: презрение к себе. То же чувство звучало в моем собственном голосе, когда я разговаривала с двумя умирающими от голода и жажды мальчишками.
        Что если Деклан говорит правду? Что если я ошиблась и зря проделала такой долгий путь? Что если…
        — Как выбраться из игры? — хрипло спрашиваю я. — Это вообще возможно?
        — Я же как-то в нее попал, верно? Выход к юго-востоку отсюда.
        К юго-востоку…
        — Докажи!
        Не опуская рук, Деклан делает несколько шагов в сторону рюкзака. Я тоже подхожу поближе. От долгого стояния на коленях ноги совсем затекли. Такое чувство, что я иду по пояс в грязи. Я стараюсь сохранять бесстрастное выражение лица, чтобы Деклан не догадался, как мне больно двигаться.
        — Мне нужно достать аку-планшет, — бормочет Деклан, роясь в рюкзаке. — Вряд ли я что-то смогу доказать, если ты пустишь мне пулю в лоб, едва я…
        — Доставай уже!
        Деклан вынимает из рюкзака прозрачный квадратик вроде того, который носит с собой Оливия, и нажимает на иконку в голографическом меню. Появляется виртуальная клавиатура. Деклан несколько минут вводит какие-то коды, потом кладет планшет на землю и отходит назад на пять, шесть, семь шагов.
        — Дотронься до него пальцем. Я отключил тактильное распознавание на десять минут, так что поторопись. Еще не хватало, чтобы ты сбила настройки и планшет начал отвечать на твое прикосновение вместо моего.
        Справиться с устройством получается не сразу: трудно держать в одной руке планшет, в другой — пушку и одновременно следить за Декланом. Наконец экран загорается. Ладонь слегка покалывает — похожее ощущение охватывает голову, когда Оливия выходит из игры. Передо мной возникает медленно вращающаяся трехмерная карта Нашвилла. К моему разочарованию, дома и улицы на ней не подписаны, а месторасположение персонажей не отображается. На северо-западе, где я сейчас нахожусь, не видно ничего особенного. Зато почти в ста километрах к юго-западу от Демонбрен-стрит, откуда я сбежала всего два дня назад, карту пересекает тонкая линия. Участок по другую сторону границы закрашен желтым, и по нему идет надпись жирными черными буквами: «Соединенные провинции (СП)».
        У меня такое чувство, что я задыхаюсь.
        Нет. У меня такое чувство, будто Деклан хватает меня за горло и несколько раз ударяет о железный забор, а я наблюдаю со стороны, как бы вне собственного тела, и даже не пытаюсь его остановить.
        — Значит, придется отправиться на юго-восток, — тихо говорю я.
        — Милости просим. Только ты не пройдешь и трех километров.
        — Это еще почему?
        — Потому что я пошлю за тобой команду модеров. Тебя поймают прежде, чем этот забор скроется из виду.
        Деклан приближается, глядя мне прямо в глаза. Ему наплевать, что у меня в руке пистолет. Когда я повожу головой и с усилием сглатываю, он даже не обращает внимания. Он сосредоточен на одном — подойти ко мне на расстояние вытянутой руки.
        — Обещаю: ты сильно пожалеешь, что тебя сразу же не убили из электрошокера.
        — А если я застрелю тебя прежде, чем ты успеешь настучать?
        — Тогда, возможно, тебе удастся перейти границу прежде, чем модераторы проверят игровые отчеты за последний квартал. У тебя примерно… — Деклан бросает взгляд на циферблат наручных часов, — … двадцать девять дней до того, как они просмотрят видеозаписи, изучат статистику персонажа и отправят тебя в ремонт. Но даже если ты сумеешь сбежать, тебе все равно крышка. В СП невозможно жить под вымышленным именем: там повсюду сканеры сетчатки и отпечатков пальцев. Даже все аку-планшеты запрограммированы на тактильное распознавание, а без планшета ты сразу будешь бросаться в глаза. Эти штуки выпускает правительство. Без них никак. Кроме того, по ту сторону границы твой мозг будет по-прежнему соединен с мозгом игрока. Геймер может в любой момент зайти в игру и пригнать тебя обратно. Хотя, скорее всего, он тебя просто убьет.
        Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но Деклан меня перебивает:
        — Я могу сделать так, что твой чип уничтожат, как только ты выйдешь из «Пустоши». Тогда никто не сможет тебя вычислить — ни модеры, ни геймер. У меня есть друзья, которые за пару минут присвоят тебе любое имя и внесут его во все базы данных. Они обеспечат тебя всем необходимым, чтобы выжить в Провинциях. От тебя требуется только сказать «да».
        Двадцать девять дней — достаточный срок, чтобы разработать и осуществить план побега. Если я всего за пару дней прошла такое большое расстояние, значит, смогу сделать это еще раз. Надо просто дождаться, чтобы Оливия опять куда-нибудь уехала.
        Однако, если Деклан прав — а в случае с границей он оказался прав, — за пределами «Пустоши» мне долго не продержаться. Деклан деактивирует мой чип, и тогда Оливия больше не сможет мной пользоваться.
        Если я скажу «да».
        Если позволю ему пользоваться мной вместо Оливии.
        — Какая нужна помощь? — цежу я сквозь зубы.
        Деклан расплывается в улыбке, как будто выиграл решающий бой. Наверное, так смотрит людоед, прежде чем позавтракать своей жертвой.
        — Меня послали в игру, чтобы найти одного персонажа и отправить его в починку. В последний раз его видели в Нашвилле.
        Пугающе похоже на мой случай. Каким-то чужим голосом я спрашиваю:
        — Тебе поручено найти меня, да?
        Деклан закатывает глаза:
        — Не думай, будто на тебе свет клином сошелся. Нет, я ищу другого персонажа — парня, который пропал с наших радаров.
        Я с шумом выдыхаю и даже не пытаюсь скрыть облегчение. Значит, пока я в безопасности, а это уже что-то, верно?
        — Тогда при чем тут я?
        — В «Пустоши» навигационная система на моем планшете не работает, я могу ориентироваться только по карте. Ты хорошо знаешь город. С твоей помощью я быстрее найду персонажа и выберусь отсюда. Это секретное задание, и время на его выполнение ограничено.
        В жизни не слышала ничего нелепее.
        — А если я тебе помогу, ты выведешь меня из игры?
        — Клянусь жизнью.
        — Сколько это займет?
        — Несколько дней. Максимум — неделю.
        — А у тебя не будет из-за меня неприятностей? Полчаса назад ты говорил, что побег запрещен законом.
        Деклан пожимает плечами и выдавливает из себя улыбку, больше похожую на гримасу.
        — Ты же сама сказала: один человек погоды не делает. Мой босс никогда не узнает, что я помог тебе сбежать. Мне позарез нужно найти пропавшего персонажа, и я готов нарушить ради этого парочку правил.
        Предложение Деклана мне не по душе. Выходит, я должна вернуться в бар на Демонбрен-стрит и позволить Оливии управлять собой, когда ей вздумается. А все свободное время проводить с парнем, который ничем не лучше самой Оливии.
        Зато он не сдаст меня модераторам. И у меня по-прежнему остается шанс спастись, хотя теперь он кажется гораздо призрачнее.
        — Хорошо, я помогу тебе, — нехотя киваю я.

        Глава десятая

        Первый участок пути мы проходим, не говоря ни слова. Мое молчание полно злобы, ярости и горечи, как будто кто-то прожигает мне в груди дыру, а я бессильна его остановить. Я возвращаюсь туда, откуда пришла, и чувствую себя полнейшей неудачницей.
        Я понятия не имею, что творится в голове у Деклана. Не хочу даже думать об этом. Но все равно думаю. Да, этот парень работает на создателей «Пустоши», зато у него осмысленный взгляд, и говорит он сам за себя.
        Может, он в тайне злорадствует, что угрозами заставил меня подчиниться? Гадает, о чем я сейчас думаю? Не брошусь ли на него, не попытаюсь ли причинить ему вред?
        Я пинаю крошки асфальта и стискиваю лямки рюкзака так сильно, что костяшки пальцев белеют. Нет, ничего мне не сделать. Его преимущества слишком велики.
        Деклан идет в нескольких шагах сзади. Он сам так распорядился — якобы ради моей безопасности. Как же! Просто боится, что я на него нападу. Идти по дороге тоже решил он — так быстрее. Наверняка электрошокер смотрит мне в спину, готовый резануть болью по телу.
        Почти чувствую, как из металлических штырей струится электричество.
        — Давно ты стала разумной? — спрашивает Деклан.
        «Не рассказывай им!» — неожиданно раздается у меня в голове мужской голос.
        По шее бегут мурашки. Я провожу языком по губам. Я стараюсь расходовать оставшуюся воду экономно, но сейчас у меня пересохло во рту совсем не от жажды.
        — В смысле?
        — Давно ты себя осознаешь?
        Три года. Частично я осознаю себя три года, а полностью — последние несколько недель.
        Я могла бы сказать Деклану правду, но не верю, что честность — гарантия безопасности. Особенно когда вопрос исходит от модератора. Вряд ли в игре самосознание — это плюс. По крайней мере с точки зрения разработчиков. Лучше прислушаться к странному голосу в голове и собственному чутью.
        — Две недели, — вру я.
        Деклан фыркает, и я бросаю на него убийственный взгляд. Он насмешливо поднимает руки, как бы сдаваясь:
        — Нет, я понимаю, что это здорово — вырвалась с реабилитации и все такое. Однако быстро же ты решила сбежать!
        Я резко поворачиваюсь и подхожу так близко, что горячий ветер бросает мои волосы ему в лицо.
        — По-твоему, надо было подождать еще недельку-другую? Или пару месяцев? Тогда я бы сейчас осознавала, как она скармливает меня другому персонажу!
        — Не преувеличивай.
        — Может, когда-нибудь тебе представится случай сыграть самому. Тогда и посмотрим, преувеличиваю я или нет.
        Взгляд его серых глаз становится жестким. Деклан стоит напротив меня, красный и напряженный: кажется, будто он стал выше ростом. Все поджилки у меня трясутся, и мне хочется отступить, однако я лишь заглядываю Деклану прямо в глаза, отвожу плечи назад и скрещиваю на груди руки. Я не позволю ему меня запугать.
        — Может, когда-нибудь и представится, — еле слышно произносит он, потом берет меня за плечи и разворачивает кругом. Я облегченно вздыхаю. — Но сейчас у нас есть дела поважнее.
        Дальше я иду рядом с Декланом. Хотя мы снова молчим, теперь, по крайней мере, я не боюсь, что он пустит в меня разряд.
        — Не понимаю, зачем тебе моя помощь, — говорю я, проводя рукой по лбу и щекам. Кожа горит, а значит, скоро появятся волдыри. — Если ты работаешь на создателей игры, почему не можешь находить персонажей?
        — Ты стала разумной всего две недели назад и уже указываешь, как мне работать?
        — Я не указываю — просто говорю, что не понимаю.
        — В игре сотни брандмауэров, которые блокируют внешние навигационные устройства. Модераторские планшеты — не исключение. Начальство боится, что персонаж попадет в руки конкурентам, поэтому предпочитает сбросить нас с самолета с небольшим запасом еды и пожеланиями удачи.
        — Но…
        — Все очень сложно, — сердито обрывает Деклан.
        Конечно, сложно.
        Первый привал мы устраиваем, когда у Деклана в рюкзаке начинает что-то пищать. Он останавливается и достает планшет.
        — Почему он пищит? — спрашиваю я, пока Деклан быстро водит пальцами по голографическому меню.
        — Я настроил его таким образом, что он отслеживает наш расход еды и воды. Он пищит — мы делаем привал. В Провинциях мы подключаем планшеты к домам, чтобы аку-система сообщала, в чем мы нуждаемся.
        Мы сходим с дороги и углубляемся в лес. Я так ослабела, что едва тащусь. Зато Деклан идет быстрым, упругим шагом, словно насмехается над моей медлительностью.
        Я растягиваюсь в тени дерева и кладу голову на рюкзак. В нескольких шагах от меня Деклан роется в своих вещах. Достает два батончика и бросает один мне. Тот падает рядом с моей головой. Оперевшись на локоть, я беру его в руку: маленький, прямоугольный, чуть больше обычного энергетического батончика. На обертке изображен улыбающийся мальчик с поднятым большим пальцем. Под фотографией — кудрявая надпись: «ПДР. Полноценное питание в каждой упаковке!».
        — Это еда? — спрашиваю я, поднимая глаза на Деклана.
        Он склоняет голову набок и как-то странно смотрит на меня.
        — Это ПДР — Полноценный дневной рацион. Его производят на той же фабрике, что ваши мерзкие батончики. Но ПДР в сто раз вкуснее и в два раза питательнее.
        Я никак не реагирую, и Деклан спрашивает:
        — Ты правда не знаешь, что это такое?
        Я мотаю головой. А разве должна знать?
        Деклан садится рядом со мной:
        — Что ты вообще помнишь о своей прежней жизни?
        Теребя в руках пакетик с ПДР, я пожимаю плечами. А что еще мне остается? Не хочу признаваться Деклану, что не помню ничего, кроме «Пустоши». Я теперь разумна, а значит, не обязана делать того, чего мне не хочется.
        По крайней мере пока мной не управляет Оливия.
        Деклан фыркает:
        — Так, отвечать не собираешься. Тогда другой вопрос: почему ты стала разумной?
        Я продолжаю соблюдать обет молчания. Деклан наклоняется надо мной и начинает разглядывать и ощупывать мою голову. Я вскрикиваю.
        — Тебя недавно ударили по голове.
        Да.
        — Причем сильно. — Деклан со вздохом прислоняется к стволу дерева. — Память скоро к тебе вернется.
        В его голосе слышно облегчение. Интересно, как бы он отреагировал, если бы узнал правду? Я осознавала себя задолго до стычки в здании суда, но даже тогда не помнила о своей жизни ровным счетом ничего.
        Я улыбаюсь, несмотря на растущий в груди страх.
        — Ты так уверен!..
        — Я и правда уверен. Надеюсь, память вернется к тебе до того, как мы пересечем границу, и ты сможешь найти своих близких.
        Вряд ли по ту сторону границы меня кто-то ждет. Если бы у меня были родственники, я бы ни за что на свете их не забыла. Прикусив кончик языка, я слушаю, как Деклан рассказывает про содержимое маленького пакетика, который я сжимаю в руке. Если верить его словам, ПДР насытит меня на целый день, даже чуть больше.
        Я в жизни не ела ничего вкуснее и все же не могу думать ни о чем, кроме черствых энергетических батончиков — ванильных, а не шоколадных.

* * *

        В следующий раз мы останавливаемся только глубокой ночью. Деклан говорит, что мы прошли километров тридцать; я готова поклясться, что больше. Каждая мышца пылает, словно расплавленная лава. Я опять сворачиваюсь калачиком, подложив под голову рюкзак. Деклан расстилает на земле мягкий спальный мешок. И почему я не догадалась захватить в баре свой? Погода сегодня аномальная: холодно, словно в середине зимы. А ведь еще несколько часов назад стояла такая жара, что дорога впереди расплывалась в мареве и раскаленный асфальт жег ноги даже через обувь.
        Деклан светит мне в лицо фонариком и чуть заметно улыбается:
        — Если хочешь ко мне — милости прошу.
        Не знаю, насмешка это или искренняя забота, и не двигаюсь с места — только сжимаю губы и подтягиваю коленки к груди.
        — Спасибо, мне и так хорошо.
        — Ты в курсе, что гордость ведет к гибели, да?
        Я закатываю глаза. Я хочу спать, а не выслушивать нравоучения. Хочу на несколько часов позабыть о каннибалах, коварных геймерах и самом Деклане.
        — А я-то думала, к гибели меня приведет геймер, который ежедневно копошится у меня в мозгах.
        Деклан издает тихий смешок. Я плотнее обхватываю колени руками и устремляю взгляд в ночное небо. Деклан долго устраивается в спальном мешке, пока наконец не затихает. Я почти сплю, когда он шепотом произносит:
        — Ты счастливая.
        Я открываю глаза. В темноте смутно различим его силуэт. Планшет работает, бросая ему на лицо неяркий голубоватый свет — наверное, Деклан что-то читает.
        — Почему? — спрашиваю я.
        — Ты разумна и скоро отсюда выберешься.
        Я не чувствую себя счастливой. Скорее, я чувствую себя побитой и подавленной. На моем пути столько преград! Вероятно, я погибну, прежде чем доберусь до границы.
        А еще я чувствую себя эгоисткой, потому что бросаю в игре всех бывших друзей.
        Я закидываю руки за голову и переплетаю пальцы.
        — Надеюсь, ты прав.
        — Через пару месяцев игра станет еще тяжелее. Создатели разрабатывают нечто новое и гораздо более опасное. Но ты успеешь отсюда выбраться.
        Его слова поднимают у меня в голове целый вихрь вопросов. Создатели и так используют живых людей в качестве пешек — куда уж хуже? Объяснит ли Деклан, что имеет в виду?
        Я негромко зову его по имени, но он не отвечает. Тогда я переворачиваюсь набок, еще более замерзшая и потерянная, чем раньше.

* * *

        Мне снятся холодные металлические гробы, электрошокеры с огненными штырями и гоняющиеся за мной модераторы. Когда я просыпаюсь, кожа горит и покрыта испариной. Солнечный свет обжигает веки. Я пытаюсь встать и чуть не падаю, запутавшись ногами в чем-то мягком. Чьи-то руки хватают меня за плечи. Я разлепляю глаза: на меня с улыбкой смотрит Деклан.
        — А ты храпишь, Вертью, — сообщает он. — Громко и отвратительно.
        Я стряхиваю с плеч его руки и отскакиваю назад. Солнце светит ему в лицо. После моего вчерашнего удара нос у Деклана распух и побагровел. Я испытываю легкий прилив гордости и тут же замечаю, что укутана в его спальный мешок. Должно быть, Деклан укрыл меня, пока я спала. В горле застревает что-то большое и неприятное, и я с усилием сглатываю.
        — Спасибо, — тихо выговариваю я, потом скатываю мешок в тугой сверток и кладу Деклану на рюкзак.
        Он коротко кивает.
        — Ты же девушка. Когда пошел снег, тебя колотило, как замерзшего щенка. Не хочу, чтобы ты умерла прежде, чем мы оба выполним свои обязательства.
        Я резко поднимаю голову:
        — Разве шел снег?
        Да что это за погода такая, в самом деле?!
        — Да, почти целый час. Ты вся тряслась, но продолжала храпеть.
        Деклан с улыбкой подмигивает и принимается запихивать спальный мешок в рюкзак.
        Мысль о снеге в середине августа по-прежнему меня беспокоит. И все же когда я отворачиваюсь, чтобы собрать вещи, я тоже невольно улыбаюсь.
        Идти сегодня труднее. Каждый раз как я пытаюсь заговорить о том, о чем Деклан упомянул вчера перед сном, он меняет тему. Мы беседуем о внезапной смене погоды (сейчас, наверное, градусов сорок) и о его работе модератором (он в компании чуть больше года), однако опасное нововведение Деклан обсуждать отказывается.
        После полудня мы останавливаемся передохнуть в заброшенном магазине у дороги. Деклан возвращает мне «глок» и велит осмотреть окрестности на предмет непрошеных гостей, пока сам он устраивает внутри убежище.
        — Не пытайся сбежать, Клавдия. Только выведешь меня из себя и зря потратишь и свое, и мое время.
        Мерзавец.
        Я быстро убеждаюсь, что вблизи никто не прячется и нам ничего не грозит. Я уже хочу вернуться в магазин, когда мое внимание привлекает знакомый предмет.
        Рядом с поблекшей рекламой неэтилированного бензина валяется ярко-голубой рюкзак. Сердце у меня сжимается. Я кладу «глок» на землю и беру его в руки. В нем что-то лежит. Еще прежде, чем открыть молнию, я знаю, что найду внутри: четыре энергетических батончика и две бутылки с водой.
        Низ рюкзака заляпан красным. Еще больше крови на земле, буквально в шаге от меня. Сколько прошли те два мальчика, прежде чем на них напали?
        Живы ли они еще?
        — Вертью, все в порядке?
        Я вздрагиваю, роняя рюкзак. Резко разворачиваюсь и ударяю Деклана кулаком в грудь.
        — Никогда больше так не делай! — выкрикиваю я.
        Он беззвучно ругается и трет ушибленное место.
        — Еще раз меня ударишь, и, клянусь, я в долгу не останусь!
        Я не отвечаю, молча глядя на рюкзак. Немного помедлив, Деклан садится на корточки рядом со мной.
        — Эй, что случилось? Ты выглядишь… как-то странно.
        — Все нормально.
        Большим пальцем Деклан поддевает лямку рюкзака.
        — Это твой?
        — Нет.
        Скорее всего, те два парнишки — в сущности, совсем еще дети — уже мертвы.
        Сердце у меня обливается кровью.

        Глава одиннадцатая

        Тем же вечером, когда Деклан засыпает, положив себе на грудь перевернутый планшет, я внедряюсь к Оливии в сознание. Она сидит в большой столовой с металлическими стенами без окон и сводчатым стеклянным потолком. Уже поздно, но комната залита солнечным светом. Если стеклянный купол на крыше можно одним нажатием кнопки превратить в ночное небо, наверное, иллюзию дневного света создать тоже нетрудно. Мой геймер спорит о чем-то с высокой женщиной с темными, коротко стриженными волосами.
        — …пора возвращаться домой. Не хочу здесь торчать, раз мне ничего не позволяют делать, — говорит Оливия.
        Она ходит туда-сюда вдоль белого овального стола. Ее каблуки громко цокают по черному полу. Женщина не смотрит на нее и продолжает есть. Тогда Оливия опирается на стул, впиваясь пальцами в спинку и словно не замечая стоящей перед ней тарелки с едой.
        — Мама, пожалуйста…
        Таким же полным отчаяния голосом я умоляла Деклана меня отпустить.
        — Оливия, мы это уже обсуждали. Поедем домой завтра утром. Можешь подключиться к игре после академии. А сейчас сядь и поешь.
        — Ты не понимаешь! Я…
        — Если пропустишь несколько дней, ничего страшного не произойдет. Пожалуй, тебе только на пользу — поможет избавиться от игровой зависимости.
        — Я не могу бросить игру, — отвечает Оливия сквозь сжатые зубы. — Курс лечения еще не окончен. Как ты не понимаешь?
        Мать невозмутимо улыбается:
        — Твоя цель — заработать двенадцать тысяч очков. Ты должна была закончить лечение еще два года назад. Не понимаю, почему ты не наберешь нужную сумму очков и не покончишь с этим. Тебе не кажется, что надо оставить Клавдию Вертью и вернуться к нормальной жизни в обществе? По-моему, давно пора забыть про игры и сосредоточиться на чем-нибудь другом, как твой брат.
        Брат… Этакая мужская версия Оливии…
        Оливия фыркает:
        — Ты издеваешься? Мне же поставили диагноз «ген агрессии В». Ты уверена, что хочешь выпустить меня в общество?
        — По-моему, ты специально затягиваешь лечение, чтобы продолжать общаться с Лэндоном.
        — Папа так не думает.
        На лице матери появляется выражение, которое меня пугает: за спокойным фасадом таится столько ненависти, что можно заполнить всю «Пустошь».
        — Ну конечно, он на твоей стороне!
        Она хлопает по столу слева от тарелки, и тот начинает светиться. В центре поднимается небольшая площадка. Женщина ставит на нее свою пустую тарелку и почти нетронутый обед Оливии. Площадка опускается, увозя с собой грязную посуду, и монотонный мужской голос сообщает:
        — По данным аку-системы, Оливия испытывает острый недостаток в следующих веществах…
        — Игнорировать! — хором выкрикивают Оливия с матерью.
        Похоже, Деклан не врал: аку-планшеты действительно подключены к домам. Что ж, я не против взять в руку собственный планшет, почувствовать легкое электрическое покалывание и услышать, что я получила недостаточно питательных веществ. От возможности получать достаточно питательных веществ я бы тоже не отказалась.
        — Можешь считать, что я вообще ничего не говорила, — бросает Оливия, обиженно отворачиваясь.
        Двери столовой открываются. Оливия уже готова выйти, но на пороге ее останавливает легкое покашливание.
        — Оливия, я знаю, что Лэндон — по-прежнему член твоего маленького клана.
        Оливия скрещивает на груди руки. Ее дыхание учащается.
        — Ну и что? Папа же хочет, чтобы я поправилась. Вот и родители Лэндона хотят для него того же.
        Она пытается говорить спокойно, но на каждом втором слове ее голос становится на октаву выше.
        — Уверена, он давно должен был закончить лечение. Его родители — известные заступники. Они заставят Лэндона набрать оставшиеся очки, как только поймут, что он медлит из-за тебя. Неужели ты решишь продолжать игру без него?
        — Спокойной ночи, мама.
        Когда я возвращаюсь обратно к храпу Деклана и нестерпимому холоду ночи, мне почти жаль Оливию. Бедной девушке не дают видеться с парнем, которого она любит. Она вынуждена играть в жестокую компьютерную игру, чтобы с ним встречаться.
        — И для этого ты используешь меня, — вслух произношу я.
        Деклан просыпается и открывает один глаз. Видит, что я по-прежнему лежу в его спальном мешке, и переворачивается.
        Вся моя жалость к Оливии мигом исчезает. Если я хочу выбраться из игры, нельзя тратить время на сострадание к девушке, которая меня в нее заточила.

* * *

        На следующее утро, через час после рассвета, мы с Декланом подходим к пешеходному мосту, который приведет меня обратно в вонючий бар на Демонбрен-стрит. Через семь-восемь часов Оливия вернется с занятий и войдет в игру. Я медлю, не желая возвращаться — именно из-за нее.
        Сажусь на бетонную скамейку. Деклан ждет меня в конце моста. Его лицо выражает нетерпение. Ему не понять, как мне тяжело. Да, я шла не в том направлении. Да, я не задумывалась, что со мной будет, когда я выберусь из игры. Но на краткий миг я поверила, что свободна. Поверила, что стану сама себе хозяйкой.
        Даже если высказать все это прямым текстом, вряд ли Деклан поймет.
        Я смахиваю пот с лица, вытираю руки о мокрую футболку и встаю. Прохожу под конструкцией из бетона, металла и тросов и присоединяюсь к Деклану.
        — Думаю, мы быстро его найдем, — тихо произносит Деклан, пока я веду его к юго-западу, на Третью авеню.
        Каждый миг, который я провожу в «Пустоши» в качестве беспомощной марионетки, кажется мне вечностью. Поперек горла встает огромный ком. Я киваю, не глядя на Деклана.
        — Хорошо.
        Мы проходим мимо мусорного бака, в котором роются мальчик с девочкой. Девочка поднимает на нас глаза, жадно оглядывает наши огромные рюкзаки и улыбается. Два передних зуба у нее гнилые. Я пытаюсь представить, какой она была до того, как геймер заставил ее копошиться в отбросах в поисках просроченных энергетических батончиков и протухшей воды. До того как они с мальчиком превратились в ходячие скелеты.
        Деклан похлопывает по кобуре, висящей у меня на поясе, и улыбка девочки блекнет. Она опускает голову и снова принимается рыться в мусоре. Я хочу спросить, почему Деклан не показал ей электрошокер — меня-то он не постеснялся им запугивать. Но Деклан прижимает палец к губам и жестом велит мне идти дальше.
        — Я же говорил, — объясняет он, как только мы отходим достаточно далеко, — задание секретное.
        Я закатываю глаза:
        — Ты всерьез думаешь, будто двое умирающих с голоду персонажей могут чем-то тебе помешать?
        Деклан на секунду останавливается и изучающе смотрит на меня, склонив голову набок.
        — Персонаж — просто оболочка. Гораздо больше меня волнует, что могут услышать геймеры. — Он подмигивает. — Когда твоя девица в офлайне, тебе тоже не мешает думать, что говоришь.
        Я обгоняю его и снова иду впереди. Через пятнадцать минут мы стоим в вестибюле тюрьмы, которую я совсем недавно называла домом. Здесь душно и жарко — еще жарче, чем снаружи. Все тело болит. Я морщусь и неловко переступаю с ноги на ногу.
        — А я думал, нам туда. — Деклан указывает на здание суда. — В тюрьмах полно дверей с самозапирающимися замками и прочих сюрпризов.
        Меня не покидает чувство, что здание суда следит за мной. Вернее, кто-то следит за мной из окна, сжимая в руке обрез. Глупости, конечно.
        Я обхватываю себя за плечи и принимаюсь яростно их тереть.
        — Я помогу тебе проверить, нет ли здесь людоедов, но вряд ли мы кого-то найдем. Твоего снаряжения хватит, чтобы продержаться первое время, а потом я вернусь и принесу замки и це…
        — Так твой клан прячется не здесь?
        — Нет. Но мы жили тут несколько месяцев назад — место надежное.
        Я решаю не рассказывать о провальном набеге на здание суда.
        Деклан мерит шагами комнату. Сквозь щели в полу пробивается трава — раньше я почему-то ее не замечала.
        — Я здесь не останусь, — заявляет Деклан, останавливаясь позади ряда стульев.
        — Куда же ты пойдешь? В «Пустоши», знаешь ли, нет таких роскошных апартаментов, к каким ты привык в своем мире.
        — С тобой.
        — Прости, не поняла?
        — Я пойду с тобой.
        — Я живу в баре с четырьмя другими людьми. И, если до тебя все еще не дошло, они не такие, как я. Ты для них просто добыча. Живая мишень.
        — Они даже не узнают о моем присутствии.
        — Они, скорее всего, убьют тебя и заберут все твое снаряжение, прежде чем ты переступишь порог.
        — Я покажу, как меня спрятать.
        — Повторяю еще раз: ты со мной не пойдешь.
        — Да? И как же ты собираешься мне помешать, с твоим-то огромным ростом и немереной силой?
        — Не. Смей. Надо. Мной. Смеяться.
        — Ты не сможешь меня остановить. Подумай: тебе же выгоднее меня спрятать. Иначе придется объяснять своему клану, как ты встретилась с модератором в ста километрах отсюда.
        Еще недавно Деклан говорил, что я должна спрятать его от живущих со мной людей, и вот уже угрожает рассказать им о моем неудачном побеге. Я стряхиваю рюкзак на пол — так легче двигаться, а у меня руки чешутся снова дать Деклану в нос — до сих пор распухший, между прочим.
        — Ты за мной не пойдешь, — произношу я отчетливо и насмешливо. Мой тон настолько напоминает интонации Оливии, что у меня слегка кружится голова. Однако нравится мне это или нет, мой геймер излучает холодную уверенность, которая мне сейчас необходима. Я сжимаю руку в кулак и улыбаюсь — думаю, она бы поступила именно так. — Ты сказал, что я тебе нужна.
        — Так и есть.
        — Значит, ты никому не расскажешь, что я разумна — ни другим геймерам, ни моему собственному. Какой тебе от меня прок, если моя тайна раскроется?
        Меня просто удалят.
        Я до сих пор не выяснила, что это значит. Но мне вспоминается разговор Джереми с Эйприл, и по спине бежит холодок.
        — Никакого — мы оба это знаем, — отвечает Деклан. — Только сама подумай: если я буду с тобой, мы сможем быстрее справиться с заданием. Разве тебе не хочется выяснить, как ты здесь оказалась?
        Я знаю, что Деклан мной манипулирует, но ничего не могу с собой поделать. Наверное, он с первой же минуты понял, что ради свободы я готова на все.
        Он гораздо опаснее, чем я предполагала.
        Я поворачиваюсь к Деклану спиной и подхватываю с пола рюкзак. Направляясь к аварийному выходу, я бросаю через плечо:
        — Ну? Ты идешь или нет?
        — Еще как иду.
        Готова поклясться, что он улыбается.

* * *

        В баре воняет еще сильнее, чем мне помнилось. Возможно, виной тому — невыносимая жара. В шкафчике за стойкой я нахожу две бутылки с водой и протягиваю одну Деклану. Потом объясняю, где туалет. Уголки его губ приподнимаются:
        — Какая радушная хозяйка!
        Спорное заявление. На самом деле мне страшно хочется ему нагрубить, но сейчас не до того — скоро вернется Оливия. Я слишком измотана, чтобы заглянуть к ней в сознание, поэтому точно не знаю, когда она нагрянет. Нужно поскорее спрятать где-нибудь Деклана и возвратиться туда, где она меня оставила — в комнату на втором этаже, под бок к Итану.
        — Надо тебя спрятать, пока мой геймер не решил отправиться на охоту за людоедами и энергетическими батончиками. Есть предложения? — Я медленно поворачиваюсь кругом и качаю головой. — Могу устроить тебе убежище в кладовке, если хочешь.
        Прихлебывая воду, Деклан обходит меня кругом. Проводит пальцем по пыльному пластмассовому стулу, затем присаживается на корточки, чтобы как следует разглядеть стоящий в углу сломанный музыкальный автомат.
        — Я бы предпочла поскорее решить, что нам делать дальше.
        Деклан со вздохом поднимается на ноги.
        — Извини. Просто история меня… занимает. В СП нет ничего подобного. Причем, уже давно.
        Он по-прежнему смотрит на сломанный автомат, а я гадаю, что в нем такого исторического.
        — Почему? — выпаливаю я наконец.
        — Потому что со времени, которое воспроизводит игра, прошло больше ста лет. Настоящий Нашвилл обезлюдел в 2036-м. — Деклан прижимает руку к щели для монет. — Мы называли свой новый мир Пустошью, а себя — выжившими. Питались обычной пищей — не человеческим мясом. Ради друзей…
        — …мы готовы были пойти на убийство или на смерть. От них мы ждали того же, поэтому к выбору клана подходили особенно тщательно. В наше время лишняя осторожность не помешает, — тихо произношу я хором с Декланом.
        Когда я закрываю глаза, то почти слышу, как вместе с нами эти же слова произносит заунывный женский голос.
        — Ты помнишь рекламный ролик «Пустоши», — говорит Деклан. — По-моему, в «Лан корп» могли бы придумать что-нибудь поинтереснее. Хотя сделан игровой мир мастерски. Достоверно и жутко. Все, что требуется от дизайнеров, — создавать выгребные ямы и раз в месяц сливать во все водоемы химические отходы. Никто из геймеров даже не задумывается, что после настоящего апокалипсиса дождевая вода была бы такой же токсичной, как речная.
        — Значит, Нашвилл действительно существовал?
        — Да, пока всему штату не вынесли приговор в 2036-м, после войны. Больше века назад.
        Деклан поднимает на меня взгляд и улыбается. При виде этой улыбки мне приходит в голову, что из него, пожалуй, вышел бы неплохой человек, если бы все сложилось иначе.
        Деклан берет со стойки ящик с водой и кивает на дверь, ведущую в подвал.
        — Пошли, обустроим мою берлогу.
        Мы спускаемся по узкой лестнице. Пока Деклан возится с замком, я спрашиваю у него, за что геймеры получают очки. Несмотря на темноту, я вижу, как он закатывает глаза.
        — Ничего особенного тут нет. Дороже всего стоит спасение другого персонажа. Каждый раз как ты освобождаешь выжившего, его очки переходят к тебе. Когда игрок убивает и грабит людоедов, это тоже вознаграждается. Единственный скользкий момент — набеги на выживших.
        Деклан наклоняется ближе к замку и что-то недовольно бормочет. Я раздумываю, не оттолкнуть ли его в сторону и не заняться ли дверью самой.
        Продеваю большие пальцы в петли для ремня и прижимаюсь спиной к шершавой кирпичной стене.
        — Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я наконец.
        — Смысл игры в том, чтобы мочить злодеев и научиться работать в команде. В месяц разрешается только три-четыре набега на выживших — не помню, сколько именно. Превышаешь дозволенное число — начинаешь терять очки. Что интересно, мало кому из геймеров известно об этом правиле. А все потому, что никто не ходит на подготовительные курсы — они необязательные.
        Оливии уж точно известно. Теперь понятно, зачем нужны постоянные набеги на выживших: она специально теряет очки, чтобы продолжать играть вместе с Лэндоном. Интересно, в курсе Эйприл и Джереми, что вытворяют Оливия с Лэндоном?
        Наконец замок поддается. Мне не улыбается идти первой, но Деклан толкает меня вперед, заходит следом и захлопывает за собой дверь. Окон здесь нет, и я дышу часто-часто, несмотря на запах плесени. Вспоминаю ту проклятую комнату, в которой очнулась три года назад. Стены смыкаются, вызывая удушье.
        «Даже не думай о том, что на тебя могут напасть! Не думай ни о чем, кроме одного: как выбраться из Пустоши».
        Я до предела заполняю легкие кислородом, но его все равно не хватает.
        — Не волнуйся, я тебя надолго не задержу.
        Деклан кладет рюкзак у задней стены и достает из него какие-то вещи, сгребает их в охапку и опускается на колени перед дверью. По обеим сторонам от нее он устанавливает два небольших предмета, похожих на купола. Я подхожу на шаг ближе.
        — Создаю еще одну точку сохранения, — поясняет Деклан, вынимая планшет.
        Он находит в меню иконку с изображением двух серебристых шестеренок, потом быстро нажимает еще несколько голографических кнопок. Два маленьких купола вспыхивают ярким зеленым светом, который ненадолго заливает всю комнату.
        Сердце у меня подпрыгивает, пропуская несколько ударов. С одной стороны, мне интересно. С другой, я боюсь, что здание взлетит на воздух, стоит мне хотя бы вздохнуть.
        Когда свет гаснет, Деклан объясняет:
        — Эта же технология, только более продвинутая, используется в сэйвах. Защищает персонажей, когда геймеры выходят из игры. Я изменил настройки таким образом, чтобы она работала постоянно. Если кто-нибудь прикоснется к двери, его ударит током.
        Теперь понятно, что произошло, когда я попыталась открыть дверь после ухода всех геймеров. Я провожу пальцами по запястью, вспоминая, как бежало по телу электричество. На меня производит впечатление, что Деклан может создать собственную безопасную комнату, но ему я об этом не говорю.
        — А что если кто-нибудь все равно войдет?
        — Вряд ли найдется дурак, который попробует прорваться сквозь электрический барьер.
        М-да, спасибо за комплимент.
        — А если и прорвется, он все равно увидит только пустую комнату. Я создам проекцию, которая скроет меня от посторонних глаз. Персонажи стоят больших денег, и корпорация соблюдает все возможные предосторожности, чтобы сохранить свое доброе имя и безупречную репутацию. Она тщательно заботится об имуществе игроков.
        У меня такое чувство, будто я получила пощечину. Я — имущество игрока. Дорогостоящая игрушка, принадлежащая девушке, у которой не хватает совести кормить меня досыта. Мне жжет глаза, зрение затуманивается. Я отворачиваюсь от Деклана и смотрю на темное пятно на стене. На бегущую по полу сороконожку. На что угодно, только не на него.
        Делаю глубокий вдох и протискиваюсь мимо него, но тут же останавливаюсь, не решаясь дотронуться до двери. Я уже знаю, что в комнате на втором этаже меня ударит током. Еще не хватало, чтобы это случилось дважды.
        — Можно открыть?
        Аку-планшет издает звуковой сигнал, и Деклан говорит:
        — Теперь можно.
        Я переступаю порог и оглядываюсь. Деклан сидит, прислонившись к противоположной стене, водит пальцем по горлышку бутылки и смотрит на меня. Я нервно поправляю волосы.
        — Ты ведь вернешься, когда сможешь?
        Деклан прекрасно знает, что вернусь. Знает, что больше всего на свете мне хочется сбежать отсюда. Но я все равно киваю.
        — Будь осторожна, — говорит он мне вслед, когда я начинаю подниматься по ступенькам. — И осмотрительна.
        Вооружившись кувшином с водой и жестким мылом, от которого и без того раздраженная кожа начинает гореть, я отправляюсь в ванную на первом этаже и по возможности привожу себя в порядок. Разглядываю себя в закопченном треснутом зеркале: светловолосая девушка с зелеными глазами и покрасневшей кожей. Незнакомка, которую я знаю только в лицо.
        Мне удается отдохнуть всего три часа, прежде чем возвращается Оливия. Большую часть этого времени я провожу, глядя на застывшее лицо Итана и пытаясь унять судороги, которые все еще сотрясают мое тело после удара током — увы, прибор Деклана не отключил электричество на втором этаже.
        Первое, что Оливия заставляет меня произнести:
        — Хочу устроить набег.

        Глава двенадцатая

        Мы отправляемся в спасательную экспедицию. Оливия обнаружила на карте логово людоедов в паре километров от нашего убежища. Шестеро каннибалов, двое пленных выживших — оба онлайн и, по словам Оливии, оба стоят нескольких очков. А главное, столько припасов, что подохнуть можно, — по крайней мере так она говорит. Сердце у меня болезненно сжимается. Опять идти. Опять на кого-то нападать. И опять подставляться под удар без всякой причины.
        Кто-нибудь непременно погибнет. Надеюсь, я не окажусь ни среди убитых, ни среди убийц.
        — Не хочу здесь застрять, — вполголоса говорит Джереми, отводя меня в сторону. — У моей бабушки день рождения, и семья устраивает вечеринку на аэроавтобусе.
        Когда я стряхиваю его руку, Джереми замолкает. Оливия поворачивает к нему мою голову, и с минуту я смотрю на него в упор. Если не считать пустого взгляда карих глаз, вид у Джереми на удивление здоровый. Несколько месяцев назад, во время спасательной экспедиции в полуразрушенный плавучий театр, он наглотался отравленной воды и потом долго напоминал обтянутый кожей скелет. Когда мы добрались до судна, все уже были мертвы, а людоеды давно смылись. Джереми было так плохо, что он не мог держаться на ногах, и нам с Миа пришлось переправлять его через реку и тащить до самого убежища.
        С тех пор к реке мы больше не ходили.
        — И сколько же своего драгоценного времени ты готов нам уделить? — спрашиваю я.
        Хотя мой голос звучит ровно, не сомневаюсь, что тон у Оливии резкий, как ветер в снежную бурю.
        — Два часа.
        Джереми делает осторожный шаг в мою сторону. Я упираюсь ладонью ему в грудь и качаю головой, плотно сжав губы. Джереми возвышается надо мной, как гора, но все равно незачем вкладывать в это прикосновение столько силы. Мне хочется положить этому конец, хочется сказать ему, что бабушка в сто раз важнее Оливии вместе с ее дурацкой игрой. Джереми улыбается своей обычной неестественной улыбкой.
        — Ну, может, три или даже четыре. В принципе, можно вообще не ходить. Родители, конечно, расстроятся, но ничего, переживут.
        Когда Оливия растягивает мои губы в улыбке и заставляет меня произнести: «Так-то лучше», внутри у меня что-то сжимается. Наверное, я не должна испытывать сочувствия к игроку, и все же испытываю. Я почти уверена, что геймер Джереми играет в «Пустошь», потому что ему хочется иметь друзей. Он сказал это почти напрямую в ту ночь, когда они с Эйприл обсуждали мою судьбу. А Оливия готова пользоваться этой его потребностью при всяком удобном случае.
        Оливия играет своими друзьями-геймерами точно так же, как мной. Мы для нее — просто развлечение. От бешенства и отчаяния мне так сильно сдавливает грудь, точно она вот-вот разорвется.
        — Они перебрались туда совсем недавно. Нужно действовать быстро, застать их врасплох, — слышу я собственный голос.
        Впервые за сегодняшний день меня затягивает в голову к Оливии. Мы находимся все в той же белой десятиугольной комнате. Сейчас Оливия сидит и почти не размахивает руками. Она шевелит пальцами, только когда хочет переключиться на другое меню, увеличить или уменьшить изображение.
        Хотя Оливия почти не двигается, на экране видно, как она заставляет меня готовиться к набегу. Мой ум сосредоточен на другом, но Оливии достаточно контролировать мое тело. На одном из дисплеев я вижу, что достаю из кладовки несколько энергетических батончиков и пару бутылок с водой. После пяти дней на солнце мои руки покрыты ожогами. На огромных экранах это очень заметно, и мне все время кажется, будто Оливия в курсе, где я была и что замышляла. Особенно когда она стискивает подлокотники мягкого белого кресла и устремляет пристальный взгляд на экран. Однако Оливия только взмахивает рукой и раскрывает инвентарь. Она быстро просматривает список предметов и возвращается в игру.
        Внизу экрана появляется черная надпись и тут же исчезает. Потом еще раз. И еще. Раньше такого не бывало. Текст мигает настолько быстро, что мне удается разобрать слова только на четвертый раз:
        ПУСТОШЬ
        Сила мысли
        Бета-версия 1.2.0
        На экране я шепчу что-то Итану, отвожу у него с лица прядь золотистых волос и касаюсь губами его губ. Все это время Оливия остается тиха и неподвижна, как статуя. В голову закрадывается ужасная мысль: вдруг Оливии больше не нужно двигаться, чтобы мной управлять? Вдруг она использует такую версию игры, в которой может манипулировать моим телом и словами при помощи одного разума? Новый уровень контроля.
        «Нечто новое и гораздо более опасное…»
        Может, Деклан имел в виду именно бета-версию 1.2.0, когда обронил эти таинственные слова?
        — Откуда у тебя мои вещи?
        Моя голова резко поворачивается в сторону Эйприл, и я оказываюсь в собственном теле.
        — О чем ты?
        Девушка сует мне под нос пояс с ножами. О нет… От усталости и отчаяния я забыла вернуть его на место.
        — Он был среди твоих вещей. Что он там делал?
        Мои глаза превращаются в две узкие щелки.
        — Какого черта ты рылась в моем рюкзаке?
        Резкость, с которой я это спрашиваю, застает меня врасплох. Обычно, когда мной управляет Оливия, все мои слова звучат одинаково сухо и монотонно.
        Но, может, в бета-версии 1.2.0 все по-другому?
        Эйприл даже бровью не поводит, когда я на нее налетаю. Застегивая на талии пояс, она говорит своим привычно ровным голосом:
        — Мои ножи пропали. Они нужны мне для экспедиции, поэтому я…
        — Предупреждаю, Эйприл… — моей рукой Оливия хватает девушку за горло и прижимает ее к стене, — … держись подальше от моих вещей, иначе тебе придется искать новый клан.
        Ни объяснений, ни оправданий. Оливия даже не думает, как пояс оказался у меня в рюкзаке. Она только окидывает Эйприл ледяным взглядом и громко добавляет:
        — Это касается и всех остальных.
        Пока я угрожаю Эйприл и говорю слова, которых никогда бы не произнесла сама, во мне бушуют сотни чувств. Страх — вдруг Оливия узнает, где я была, и разделается со мной? Я полностью в ее власти и бессильна сопротивляться, когда она вторгается в мой ум.
        И надежда.
        Надежда, что однажды я встречусь с Оливией лицом к лицу и выскажу ей все, что накипело, — выскажу теми самыми словами, которым от нее научилась.

* * *

        Логово людоедов устроено на подземной стоянке. Ненавижу подобные места: уж очень они напоминают мне то здание, в котором я очнулась три года назад. В глубине души мне кажется, будто с тех пор ничего не изменилось. Я по-прежнему осознаю далеко не все, что со мной происходит. По-прежнему в западне. По-прежнему одна на белом свете. Обманчивое чувство сплоченности и безопасности улетучилось, как только я поняла, кто мои друзья на самом деле.
        Кто я такая на самом деле.
        Мы стоим напротив здания, через которое собираемся проникнуть на стоянку. Итан с Эйприл спустятся вниз на лифте и нападут на людоедов в открытую, чтобы их отвлечь. Мы с Джереми тем временем незаметно проберемся внутрь, освободим пленников и похватаем все, что сможем унести.
        — План безупречный, — уверенно говорю я. — Справимся.
        Нет, план идиотский. Кто-нибудь обязательно погибнет: или какой-нибудь несчастный, которого заставляют питаться другими людьми, или член моего собственного клана.
        Возможно, даже я сама. Тогда Оливии придется подыскать себе другую Клавдию Вертью.
        Мы с Джереми обходим здание и проникаем внутрь через гаражные ворота. Я ложусь на землю, скрещиваю руки на груди и осторожно закатываюсь под сломанную створку. Ее острый ржавый край царапает мои обгоревшие плечи. Я благополучно вылезаю с другой стороны, но все тело горит от боли. Джереми следует за мной. Когда он встает на ноги, я замечаю у него на носу небольшой порез.
        Мне хочется сказать Джереми, что у него идет кровь, однако у Оливии другие планы.
        — Пошли, — говорит она. — Припасы хранятся там.
        Обычно в логове людоедов воняет гнилью и отбросами, но здесь, как ни странно, пахнет чистотой — кажется, отбеливателем. Этот запах почему-то меня пугает.
        Несмотря на страх, я иду вперед, погоняемая Оливией. Гараж напоминает свалку: вокруг в беспорядке громоздятся диваны, светильники, даже выпотрошенный кузов от автомобиля. Может, весь этот хлам специально расставили модераторы, чтобы сделать игру увлекательнее?
        Мы с Джереми сидим, скорчившись, за креслом, на котором почти не осталось обивки.
        — Ты уже начала писать реферат по истории? — спрашивает он, с широкой улыбкой глядя на меня.
        — Заткнись и прекрати выходить из роли.
        — Извини.
        Больше Джереми не заговаривает. Мы ждем, когда Итан подаст сигнал. От долгого сидения на корточках у меня болят ноги. Я пытаюсь отвлечься, размышляя, сколько бы продержалась в такой неудобной позе Оливия и сильно ли обиделись на Джереми родственники, когда он предпочел бабушкиному дню рождения «Пустошь».
        Громко и отчетливо раздается условленный сигнал — два выстрела. Выпустил ли Итан эти две пули в людоеда или просто в потолок? Мне хочется зажмурить глаза и забыть обо всем, но вместо этого мы с Джереми кидаемся через кучи хлама к цели нашей экспедиции.
        Двое выживших — мальчик и девочка, не старше тех парнишек, которых я встретила по дороге на запад, — сидят, прикованные цепями к колонне. Когда я опускаюсь перед девочкой на колени, она поднимает на меня взгляд. Если бы ее лицо могло выразить облегчение, уверена, именно это чувство я бы на нем и прочла.
        — Слава богу, что вы пришли, — со вздохом произносит она. — Я уж думала, нам конец. Страшно не хочется начинать лечение сначала — с новым персонажем, обнуленными очками и…
        Я зажимаю ей рот рукой:
        — Я сама обнулю тебе очки, если ты сейчас же не замолчишь!
        Оба пленника кивают, и я убираю руку. Пара минут уходит на то, чтобы открыть замки, и еще пара, чтобы как можно тише распутать цепи.
        Когда я заканчиваю, выжившие с трудом поднимаются на ноги, и Джереми объясняет им, как выйти из гаража. Мальчик тут же срывается с места, а девочка застывает, как вкопанная. Может, ее геймер вышел из игры? Или у нее испортился чип? Затем она делает шаг в нашу сторону.
        — Вы сняли у меня очки! — шипит она.
        Оливия пожимает моими плечами.
        — Таковы правила. Когда я освобождаю какого-нибудь попавшего в плен идиота, вроде тебя, его очки переходят ко мне. Если предпочитаешь, чтобы я снова тебя приковала…
        — Нет!
        — Тогда почему ты до сих пор здесь?
        Девочка сжимает руки в кулаки и делает еще один шаг в мою сторону, но Джереми встает между нами и почти с угрозой качает головой. Ему ничего не стоит убить ее голыми руками. И если понадобиться, геймер заставит его сделать это — ради Оливии.
        К счастью, до драки не доходит. Девочка направляется к выходу, стараясь произвести побольше шума.
        — Дура неблагодарная, — слышу я собственный голос. — Давай набьем рюкзаки и поскорее уберемся отсюда.
        В кои-то веки я полностью согласна со своим геймером.
        В логове полно патронов и лекарств — стали и опиатов, — но стоило ли ради этого рисковать жизнью? Кладовка в баре и без того набита оружием до предела.
        — Мы определенно сорвали банк, — говорю я.
        Я стряхиваю на пол три пустых рюкзака и принимаюсь набивать один из них ножами из металлического шкафа. Звуки выстрелов эхом отдаются у меня в голове, и я каждый раз вздрагиваю. Казалось бы, давно пора привыкнуть и не обращать на них внимания.
        Я провожу пальцами по лезвию кривого ножа, покрытому засохшей кровью и еще чем-то. В животе все переворачивается, по спине бегут мурашки.
        — Добрый вечер, дамы, — произносит у меня за спиной чей-то голос.
        Я вскакиваю на ноги и выхватываю пистолет еще прежде, чем успеваю сообразить, что нас обнаружили. Людоед тут же поднимает руки.
        — Зашибись… Это же Вертью! Рассказать такое в академии — не поверят. Мне выпал шанс познакомиться с самой Клавдией Вертью!
        В «Пустоши» много такого, чего я не в силах объяснить, однако я ясно помню всех, с кем мне доводилось встречаться. Этого парня я вижу впервые. Он рыжий, веснушчатый, не старше шестнадцати лет.
        — Твои шансы равны нулю, — отвечаю я, передергивая затвор. — Прощайся с жизнью, любовь моя.
        — Ух ты! Просто круть.
        Мне страшно до смерти — по многим причинам. Например, потому что мое имя известно человеку, которого я вижу впервые в жизни.
        — Удачи на новой должности… — Я делаю паузу — видимо, Оливия смотрит на другой экран. А потом добавляю: — Риз. Попытайся продержаться на ней дольше двух месяцев.
        О чем она? На какой еще должности?
        Размышлять мне некогда, потому что Оливия заставляет меня медленно, шаг за шагом, приблизиться к людоеду. Она хочет, чтобы я убила этого мальчика.
        Всего два месяца в игре — и уже должен погибнуть от моей руки. Меня переполняет ярость. Геймер, кажется, весел и готов умереть. Но почему из-за него должен страдать сам Риз?
        Нет. Я не могу его убить. Не могу. Я сосредотачиваюсь — отключаюсь от внешних звуков и голоса Джереми, который негромко меня торопит. Сцена слишком напоминает стычку в зале суда, но на этот раз у меня есть шанс все изменить. Если только я смогу как следует сконцентрироваться.
        Я чувствую, как мой указательный палец начинает сгибаться.
        «Не делай этого. Я не могу — не могу убить Риза».
        Кончик моего пальца дотрагивается до холодного изогнутого курка.
        «Ты не Оливия. Ты не убийца и можешь собой управлять».
        — В следующий раз выбери себе клан получше, — произношу я.
        «Не убивай его, Клавдия!»
        Мой палец застывает в самом что ни на есть неудобном, болезненном и желанном положении.
        — Что за черт?.. — шипит Оливия.
        Джереми бросается ко мне:
        — Клавдия, что…
        — Стоять! — рявкает Оливия.
        Я чувствую, как она пытается сдвинуть с места мой палец. Где-то в мозгу возникает неприятное, похожее на чесотку ощущение. Голова безвольно дергается из стороны в сторону.
        Лицо Риза расплывается в широченной улыбке:
        — Отлично. Ты подвисла.
        — Да умри уже наконец! — восклицаю я.
        Оливия смыкает мои пальцы на рукоятке ножа и бросает им в Риза. Лезвие впивается ему в грудь, и он беспомощно падает на пол, по-прежнему улыбаясь.

        Глава тринадцатая

        Следующие полтора дня Оливия играет от случая к случаю — пять минут здесь, час там. Я не могу предугадать ее действий и выйти из сэйва, поэтому веду себя смирно. Наблюдаю затуманенным взглядом, как остальные члены клана приходят и уходят. Геймеры играют в эту ужасную игру так, будто сами дерутся и борются за существование. Горе и смерть для них пустяк. А ведь в их собственном мире наверняка нет места подобной жестокости.
        Однажды я встречу какого-нибудь геймера лицом к лицу и спрошу: «Почему? Почему ты играешь в эту игру? Почему думаешь, будто смерть — забава? А главное, почему заставляешь других рисковать ради тебя жизнью? Разве ты не знаешь, что я тоже живой человек?»
        Хотелось бы верить, что не знает. Но вряд ли это правда. От подобных мыслей мне становится дурно.
        Оливии пока нет. Она оставила меня в кресле рядом с дверью — плечи ссутулены, руки висят по бокам. Поза настолько неудобная, что спина у меня болит, а руки налиты свинцом. Тем не менее я слишком напугана, чтобы пошевелиться. После случая в гараже Оливия могла что-то заподозрить, поэтому надо быть осторожнее. Надо притвориться небрежно брошенной тряпичной куклой. Или, скорее, затасканной марионеткой в грязных лохмотьях. Но на одно-единственное мгновение марионетке все-таки удалось вырвать нити у кукловода.
        В памяти вспыхивает картинка — лицо людоеда за секунду до того, как Оливия заставила меня его заколоть. Ноздри у меня раздуваются. Если бы я была сильнее и могла не впускать Оливию к себе в сознание, Риз остался бы жив.
        Я слышу голоса за дверью и стираю с лица всяческое выражение, превращая его в равнодушную маску.
        В комнату входят Джереми с Эйприл. Его руки и ее грудь перепачканы кровью — кажется, чужой. От обоих исходит запах мокрых холодных монет, ржавого железа и гниения — запах смерти. Что такого ценного хотели заполучить их геймеры? Ради чего заставили Джереми с Эйприл убивать?
        — Она не возвращалась, — говорит Джереми, принимаясь разбирать вещи.
        Краем глаза я вижу, как он снимает с плеч второй рюкзак — новый, огромный, со множеством отделений. Наверняка доверху набитый трофеями, добытыми после сегодняшней резни.
        — Может, за Клавдией должны прийти модеры? Ты же видел, что произошло: она подвисла. Будь это мой персонаж, я бы сразу отправила ее в починку.
        «Я не твоя, — хочется мне ответить. — Я принадлежу Оливии. Я — ее живая, дышащая игрушка».
        Естественно, вслух я ничего не говорю, а продолжаю бессмысленно глядеть в пространство. Джереми склоняется надо мной, зажав мои ноги между своими, и почти что садится мне на колени. Я прикусываю язык, чтобы не вскрикнуть. Это дается мне нелегко: Джереми тяжелый — наверное, в два раза тяжелее меня. Я чувствую исходящий от него запах пота и крови. Его мокрая футболка задевает меня по лицу.
        «Пожалуйста, слезь с меня!»
        — А может, Оливия сама тормозила, — говорит Джереми. — Она последнее время… немного нервная.
        «Да слезь же с меня!»
        Эйприл фыркает. Странно слышать, как девушка с совершенно безучастным лицом издает подобный звук.
        — Она твоя подруга, а не моя. Если я еще хоть раз услышу, как Оливия хвастает этой дурацкой новой версией…
        Я царапаю подушечки пальцев, пытаясь отвлечься и не думать ни о весе Джереми, ни об исходящем от него запахе. Руки у меня затекли, и я чувствую только слабое покалывание.
        — Брось, Эйприл. — Джереми встает с моих колен и улыбается. Я еще сильнее впиваюсь зубами себе в язык. — С ней играть веселее.
        Веселее! От этого слова к горлу подступает тошнота. Хорошо веселье — особенно для меня! Джереми отворачивается за миг до того, как у меня непроизвольно дергается глаз. Меня подмывает как следует встряхнуть этого парня и прокричать, что его веселье — моя пытка. Но я только бесстрастно наблюдаю, как он подходит к кровати и ложится на бок.
        — Надеюсь, Клавдия скоро вернется, — говорит он. — Она находит самые лучшие места для набегов.
        Все тело Джереми застывает, включая вытянутые губы. Я перевожу взгляд на кровавое пятно у него на футболке, чтобы не смотреть ему в лицо.
        Что-то острое впивается мне в руку, и я вздрагиваю от неожиданности. Эйприл стоит передо мной, склонившись, и заглядывает мне в лицо. Ее пальцы скрючены, словно когти. Она улыбается, как и Джереми. Но если бы ее глаза могли выражать настоящие чувства, думаю, я бы не увидела в них ничего, кроме ненависти.
        — Если бы я могла убить тебя своими руками, Вертью… Оливия… я бы так и сделала.
        Я понимаю, что устами Эйприл говорит другой человек, что слова эти обращены не ко мне, а к Оливии, но все же меня бросает в жар. Сначала на меня садятся, потом царапают и щиплют! Как бы я хотела поддаться раздражению и пустить в ход кулаки…
        Мои пальцы непроизвольно сжимаются.
        — Когда-нибудь я до тебя доберусь.
        Почему когда-нибудь? Что мешает ей разделаться со мной прямо сейчас? Если уж на то пошло, что мешает любому из членов клана меня убить?
        Эйприл ложится на расстеленный на полу мат и отворачивается к стене.
        Девушка, которую она оставляет позади, не знает ненависти.
        И не знает меня.

* * *

        Свободы передвижения я лишена, поэтому коротаю время, то и дело наведываясь в голову к Оливии. Она в бешенстве. Потому что думает, будто в игре баг. Потому что над ней посмеялся геймер, играющий в «Пустошь» всего пару месяцев. Оливия беспрестанно мучается вопросами об игре, которая, похоже, составляет смысл всей ее жизни.
        У меня тоже есть свои вопросы. Как мне удалось выставить блок и не обращать внимания на ее команды? И скоро ли она уйдет из игры и даст мне увидеться с Декланом? Теперь, когда Оливия что-то подозревает, в животе у меня постоянно нервная дрожь. И ощущение это не пройдет, пока я не окажусь далеко-далеко от «Пустоши».
        Я в очередной раз проникаю к ней в сознание.
        — «Сила мысли» — пустая трата времени, — говорит Оливия.
        Мы находимся в темном зале. Все в нем настолько геометрически правильно, что меня мутит при одном взгляде на него, хотя смотрю я чужими глазами. Стены из тонированного стекла поднимаются к потолку не прямо, а под наклоном. Такое впечатление, что мы сидим внутри черного бриллианта. В каждом углу — металлическая колонна, к которой прикреплена прозрачная квадратная панель.
        Поверху зал опоясывает галерея, огороженная невысоким стеклянным барьером. На галерею ведут две широкие лестницы, расположенные прямо напротив друг друга. В центре стоит шестиугольный стол со стеклянной, безупречно чистой столешницей.
        За этим-то столом и сидит Оливия. То и дело она опускает взгляд, и тогда я вижу в стекле ее отражение. Щеки у нее красные, под глазами — темные пятна. Волосы жирные, небрежно зачесанные назад. Выглядит она ужасно — словно несколько недель не спала, не ела и не мылась. Словно давно не обращает внимания на призывы аку-планшета позаботиться о своем здоровье.
        Положив руки на стол, она приподнимается со стула и гневно смотрит на двух людей напротив. Справа — мужчина в темном костюме. Шатен средних лет. У него тоненькие усики, под глазом — шрам в виде полумесяца. Руки скрещены на груди, губы плотно сжаты. Судя по тому, что у него подергивается глаз, он раздражен ничуть не меньше самой Оливии.
        Рядом с ним сидит женщина в белом халате, к карману которого приколот бейджик с надписью: «Лан корп». Она быстро тычет пальцем в голографическое меню аку-планшета, то и дело нервно поглядывая на Оливию.
        Я ее знаю. Это она приводила меня в порядок после удара по голове.
        Коста.
        У Оливии встреча с врачом, который, возможно, как-то связан с неполадками в моем чипе. Неужели меня разоблачили? Знает ли Оливия, где я была несколько дней тому назад? Если бы я находилась сейчас в собственном теле, мое сердце разорвалось бы от страха.
        Оливия ударяет кулаками по столу:
        — Вы что, не слышите? Новая версия не работает!
        Мужчина криво усмехается, медленно качая головой. Потом подается вперед и произносит сквозь сжатые зубы:
        — Не может быть. Платформа безупречна!
        — Безупречна? Ты сам-то ее тестировал? Или веришь на слово кучке идиотов?
        Оливия сгибает указательный палец и разглядывает его, склонив голову набок.
        — По-твоему, это безупречно? Палец моего персонажа застыл в таком положении прямо во время набега!
        — Возможно, Клавдия неисправна. Она чуть не погибла. И не говори, что тебя не предупреждали.
        Оливия переплетает пальцы и подносит руки ко рту, точно в молитве. Я слышу, как ее дыхание учащается, вижу в столешнице ее раскрасневшееся лицо. Если бы под рукой у Оливии был нож, она бы швырнула им в сидящего напротив мужчину, как недавно в Риза. Наконец она проводит пальцами по стеклянной перегородке, и над столом возникает виртуальное изображение моего мозга. Оно медленно вращается, чтобы все присутствующие могли как следует его рассмотреть. Мое внимание привлекает имплантат, которого я не заметила на проекции в прошлый раз — квадратик с закругленными углами в верхней части лба.
        — Видишь? Клавдия исправна. Мы изучили ее статистику за последние тридцать дней.
        Оливия указывает на стены, на которых мелькают кадры из игры: я освобождаю выживших, убиваю людоедов, выясняю отношения с Эйприл. Вырезаны только те моменты, где Оливия нарушает правила и нарочно теряет очки. Если бы я могла, я бы задержала дыхание: мне страшно, что на темном стекле вот-вот появится изображение Деклана, и моим выходкам придет конец. Какое-то время все молча смотрят, потом видео исчезает.
        — Версия 1.2.0 — вот в чем проблема. Деньги, выброшенные на ветер. Предлог навязать игрокам отвратительное, дорогостоящее обновление. Ты же за этим дал мне ее протестировать, верно? Чтобы я сказала, работает она или нет.
        Коста поднимает руку, словно ученица на уроке. Оливия бросает на нее взгляд, и она съеживается так, что над столом остается видно только лицо.
        — Ну так вот: обновление — полная фигня. А Клавдия Вертью… Клавдия Вертью работает так же безупречно, как в самый первый день, когда нас подключили друг к другу. Верно, Коста?
        Коста смотрит на Оливию с видом затравленного кролика и послушно дергает головой вверх-вниз. Ее губы растягиваются в такой напряженной улыбке, что кажется, вот-вот брызнет кровь. Бедная женщина. Она боится Оливии не меньше всех остальных. Оливии, которая выглядит так невинно, словно не способна раздавить ядовитого паука. Вряд ли я когда-нибудь пойму, откуда у нее подобная власть над людьми. Откуда у нее подобная власть надо мной.
        Оливия одержима «Пустошью», и это меня пугает. Пока что она не догадывается о моих новых способностях. Но вдруг она копнет достаточно глубоко и обнаружит, что я разумна? Вдруг она выяснит, что никакого бага в игре нет — просто я выставила блок, который на время помешал ей играть?
        Я осторожно выхожу из ее сознания и возвращаюсь в сэйв. Встреча в полном разгаре, а значит, у меня есть время навестить Деклана. Все геймеры в офлайне, кроме Джереми. Как раз его я не боюсь. Даже если он меня застукает — ничего страшного. Стоит пригрозить, что я вышвырну его из клана, и он выполнит любую мою просьбу.
        Начинает щипать в горле и в носу: одна мысль о том, что придется кем-то манипулировать, мне противна.
        На этот раз дверь сэйва не под напряжением. У меня было достаточно времени подумать, и я поняла, почему в прошлый раз меня ударило током. Оливия изменила игровые настройки и пустила по двери электричество, чтобы никто из геймеров не мог играть в ее отсутствие.
        И почему из тысяч игроков мне досталась психопатка с манией контроля?!
        Я спускаюсь в подвал. К двери не притрагиваюсь, чтобы не ударило током. Стуча в стену ногой, обутой в кроссовку с резиновой подошвой, я шепотом зову Деклана по имени. Наконец раздается четыре гудка, и дверь со скрипом открывается. В проеме стоит Деклан, голый по пояс. На лице улыбка. Спутанные темные волосы падают на глаза.
        — Отвратительно выглядишь, Вертью.
        Я протискиваюсь мимо Деклана в крошечную коморку, не дав ему времени отступить. Как и в прошлый раз, мне чудится, будто стены смыкаются, будто в любую минуту на меня могут напасть. Хватаю ртом воздух, зажмуриваюсь, досчитываю до десяти и только потом оглядываюсь.
        В подвале царит беспорядок: по полу разбросаны обертки от ПДР вперемешку со сплющенными бутылками из-под воды. Я расчищаю ногой небольшой пятачок, сажусь спиной к стене и скрещиваю ноги в лодыжках. Приподняв бровь, смотрю на Деклана — прямо в лицо, чтобы взгляд случайно не опустился ниже, на обнаженный торс.
        — Решил сменить интерьер?
        Деклан подмигивает:
        — Обустраиваюсь на новом месте.
        Он выходит на середину комнаты, где валяются рассыпанные вещи, и начинает собирать в рюкзак еду и электронные устройства.
        — Что ты делаешь? — спрашиваю я.
        — Ты же не думаешь, будто мы оставим все это здесь и отправимся на поиски с пустыми руками?
        Кто бы сомневался, что Деклан первым делом заговорит о своем задании. А ведь мы не виделись с того самого дня, как я привела его в бар. Мое отсутствие могло означать все что угодно: может, меня взяли в плен, ранили или убили.
        Я задумчиво грызу кончик ногтя.
        — Сегодня мы никуда не пойдем, — говорю я наконец.
        Деклан застывает на месте, держа в одной руке лямку рюкзака, в другой — монитор от двух устройств, которые он устанавливал по бокам от двери. Он перестает улыбаться и морщит нос.
        — Тогда зачем ты пришла?
        — Я пришла, чтобы… Поиски придется пока отложить: в последнее время мой геймер играет в «Пустошь» чаще обычного.
        — Почему?
        Как ему ответить? Объяснить, что Оливия ведет себя непредсказуемо и входит в игру, когда попало? Или рассказать о том кратком миге, на который мне удалось выйти из повиновения и обрести самостоятельность? Я доверяю этому парню не больше, чем самой Оливии. С другой стороны, он хорошо разбирается в игре. «Пустошь» — его профессия. Вряд ли на Деклана можно положиться, но вдруг он поможет мне понять, что произошло на подземной стоянке?
        — Я неисправна, — говорю я наконец.
        Деклан смотрит на меня, как на последнюю идиотку:
        — Ты функционируешь в отсутствие геймера — естественно, ты неисправна.
        Он произносит это таким тоном, будто я робот. Я кидаю в него оберткой от ПДР. Не долетев до цели, она медленно опускается на пол. Деклан дует на нее, и обертка скользит в мою сторону.
        — Я о другом. Мне удалось ненадолго выйти из подчинения, пока она мной управляла. В тот день, когда мы вернулись. Она хотела, чтобы я застрелила людоеда, и…
        — Ты ее заблокировала?
        Деклан тут же забывает про раскиданные на полу вещи, подтаскивает ко мне рюкзак и садится на него верхом. Внутри все звенит и гремит. Надеюсь, он не сломал ничего такого, что может нам понадобиться.
        — Я просто… ну да, наверное, заблокировала.
        Деклан медленно кивает, словно пытается переварить услышанное. Меня пронизывает ледяной страх, и я жалею, что рассказала ему. Какая же я дура…
        — Ты — аномалия, Вертью, — говорит он и осторожно берет меня за руку.
        Я украдкой смотрю на Деклана — на его сощуренные темные глаза, стиснутые челюсти, закушенную в раздражении верхнюю губу. И на обнаженную грудь. Ну что ему стоит надеть футболку…
        — Не понимаю, почему твой чип дал подобный сбой. Как ученые из «Лан корп» ничего не заметили? Как…
        Ученые… Одно это слово переворачивает весь мой мир с ног на голову. Мне хочется куда-нибудь спрятаться. Я вскакиваю на ноги и бросаюсь к двери, но Деклан хватает меня за руку.
        — Эй, подожди! Я не имел в виду, что это плохо. Я…
        Он прижимает меня к стене и пристально смотрит в глаза:
        — Просто я никогда не встречал такого персонажа, как ты. Да и не только я.
        Сердце колотится так, словно кто-то бьет кулаком в дверь. Словно под ухом у меня палят из пистолета. Я представляю, как лежу, привязанная к столу, а ученые и врачи из «Лан корп» осматривают и ощупывают мою голову. Меня передергивает.
        Деклан проводит пальцами по моим запястьям, покрытым мелкими шрамами — крошечными зарубцевавшимися ранками, которые начинают ныть в холодную погоду. Его ладони скользят вверх по моим рукам и ложатся мне на плечи. Он наклоняет голову, так что наши лица почти соприкасаются, а завиток его черных волос щекочет мне лоб.
        Мое дыхание становится все медленнее, пока совсем не замирает. Сердце стучит так быстро, что готово разорваться. Наши тела соприкасаются, и я чувствую исходящий от его кожи запах, вызывающий в памяти стопки чистой одежды.
        Комната заваливается набок и начинает вращаться.
        — Пойми, нелегко переварить все это сразу, — говорит Деклан.
        Он вообще понимает, каково мне сейчас?
        — Не подставь меня, — шепотом произношу я, как только удается перевести дыхание, а комната перестает описывать круги. — Пожалуйста.
        Подставит — даже не сомневаюсь. Надеюсь только, что произойдет это после того, как он выведет меня из «Пустоши». Тогда, по крайней мере, я могу попытаться сбежать.
        — Я не собираюсь тебя сдавать, если ты об этом.
        — Тогда не упоминай больше о «Лан корп», ученых и всем прочем, чтобы я не думала, будто ты сдашь меня, как только мы пересечем границу. И убери руки.
        Уж слишком он голый. И стоит чересчур близко.
        Деклан убирает руки, однако назад не отходит.
        — Я заинтригован. Вертью, твоя голова…
        Деклан выдерживает паузу, будто раскачивает незаконченную фразу на веревочке — так высоко, что мне не достать. Я стискиваю зубы. Ждать, когда он заговорит, почти так же мучительно, как не иметь власти над собственными словами. Лицо Деклана подергивается, и на нем появляется что-то вроде улыбки.
        — Не знаю, неисправность тому виной или нет, но ничего, похожего на твой мозг, я еще не встречал. Судя по всему, твой чип настроен на прием и передачу. Мне страшно хочется узнать, что происходит у тебя в голове. Я даже спать по ночам не могу.
        И все?
        В глубине души мне хочется, чтобы Деклан сказал то же самое немного по-другому. Хочется, чтобы он не спал по ночам, думая обо мне, а не о моем мозге… Ерунда. Просто от голода и жажды у меня путаются мысли. Я несколько раз сглатываю, пытаясь избавиться от внезапной сухости во рту.
        — Что значит передача и прием?
        Деклан хмурит брови, словно пытается что-то вспомнить. Я жду ответа и считаю удары собственного сердца. Когда дохожу до семьдесят девятого, Деклан говорит:
        — Чипы есть и у персонажей, и у геймеров. Геймеры настроены на передачу, персонажи — на прием. Что же до твоего чипа… Похоже, он работает в обе стороны.
        Деклан соединяет большой и указательный палец и дергает рукой вверх-вниз, изображая переключатель.
        — Геймер посылает тебе сигнал, а ты, судя по всему, можешь послать ему ответный. Это ненормально, Вертью. Такого «Лан корп» даже в страшном сне не приснится. Сообразительный, упорный, разумный персонаж. А теперь ты научилась блокировать своего геймера! Посади тебя в игровую комнату, и ты сможешь им управлять!
        — Что ты имеешь в виду?
        Деклан отступает назад. Я замечаю у него над пупком длинный, изогнутый дугой шрам. Мне приходится сжать пальцы в кулаки, чтобы не протянуть руку и не дотронуться до этого узкого серпа. Да что со мной такое?! Его работа — обеспечить мое нормальное функционирование, а мне хочется к нему прикасаться? Я выпрямляю спину и упираюсь взглядом в пол — единственное место, куда можно смотреть без опаски.
        — Ну и? — спрашиваю я.
        — Ты что, не слушала? Твой чип настроен на передачу и прием, а значит, ничто не мешает тебе управлять собственной геймершей. Если посадить тебя в игровую комнату, где ты будешь видеть окружающую ее действительность, ты сможешь делать с ней то же, что она делает с тобой.
        Я как будто разучилась дышать. Когда мне наконец удается глотнуть немного воздуха, невидимая сила бьет меня в живот, и у меня снова перехватывает дыхание.
        Наконец я поднимаю глаза на Деклана: он внимательно изучает мое лицо.
        — Все в порядке?
        Я с деланой небрежностью пожимаю плечами:
        — Да.
        Кажется, он не заметил, как дрожит у меня голос.
        Деклан мерит шагами комнату и объясняет, что приходить сюда просто так — опасно.
        — Не блокируй ее больше, — довольно резко произносит он. — Не поддавайся жажде мести — не лишай себя шанса выбраться из игры.
        Он бросает на меня молящий, отчаянный взгляд.
        — Засунь гордость куда подальше, Вертью. Позволь ей делать все, что заблагорассудится.
        Я машинально киваю, но мыслями возвращаюсь к тому, что он сказал раньше:
        «Если посадить тебя в игровую комнату, ты сможешь ею управлять».
        Деклан не знает, что особая комната мне не нужна — я и так наблюдаю за Оливией. В любую минуту я могу проскользнуть к ней в сознание и выяснить, спит она или бодрствует, злится или спокойна.
        — Выпусти меня, — прошу я. — Мне лучше вернуться, пока она не пришла.
        И пока не вернулся Джереми: в голове такой хаос, что мне трудно даже разговаривать, не то что сочинить правдоподобную ложь.
        Деклан отключает электричество и сует треугольный пульт в карман черных брюк.
        — Повторяю, будь осторожна. Ты слишком много для меня значишь. Не хочу, чтобы ты совершила какую-нибудь глупость и сорвала наш план.
        Он — первый человек, который беспокоится о моей безопасности, а не об исправности дорогостоящей игрушки. Я это ценю, хотя мотивы у него корыстные.
        — Постараюсь вести себя осторожно.
        Деклан закрывает за мной дверь, и я поднимаюсь по лестнице, с трудом волоча ноги. Не хочу возвращаться в сэйв: это значит опять сидеть без дела и мучиться разъедающими душу вопросами, пока они не толкнут меня на какую-нибудь глупость. Например, проверить теорию Деклана на собственном геймере.
        Я вхожу в бар и, приникнув лбом к двери в подвал, запираю ее на все замки. Я пытаюсь отогнать мысли о том, чтобы подчинить Оливию своей воле.
        Расстроенная и подавленная, я поворачиваюсь, чтобы подняться в сэйв, и тут наталкиваюсь на что-то большое и мягкое. Я сдерживаю готовый вырваться крик, подавляю желание отпрянуть. Спокойно отвожу волосы с лица и поднимаю голову: мои глаза встречаются с пустыми глазами Итана.

        Глава четырнадцатая

        — Ты рано вернулась.
        Только тут я замечаю, что в руках у него дробовик. Я перевожу взгляд с ружья на лицо Итана и обратно. Не может быть, что все это происходит со мной. Если бы глаза Итана хоть что-нибудь выражали… Если бы он по крайней мере двигался естественно… Тогда я бы смогла определить, разоблачил он меня или нет.
        Я пытаюсь унять бешено колотящееся сердце. Главное, вести себя спокойно — не дай бог Итан заподозрит, что перед ним не Оливия! Надо как-то выйти сухой из воды и не получить пулю в лоб.
        — Нет, не рано, — твердо отвечаю я.
        — Ты сказала, что вернешься только вечером.
        — Планы иногда меняются.
        Он смаргивает и крепче сжимает дробовик. Неужели Лэндон заставит Итана напасть на меня? Еще месяц назад подобная мысль и в голову бы мне не пришла, но теперь я не доверяю никому — ни ему, ни Джереми с Эйприл, ни парню в подвале, которому согласилась помочь практически любой ценой.
        Итан делает шаг вперед — я зажата между ним и дверью. Выпрямляюсь во весь рост и собираю пальцы в кулаки. На спине, под правой лопаткой, у Итана глубокая рана в виде буквы X, которую он получил во время набега несколько месяцев назад. Если дойдет до потасовки, я со всей силы ударю его по больному плечу. Однако убивать не стану. Ни за что на свете. Не важно, кто он такой на самом деле — в любом случае я успела слишком сильно к нему привязаться.
        — Нет, не меняются — у тебя по крайней мере. Ты не заходишь в игру когда попало.
        Он что, не заметил, как ведет себя Оливия последнее время? В ней жутким образом сочетается расчетливость с импульсивностью.
        — Я пришла, чтобы… немного отвлечься.
        Именно для этого ей и нужна «Пустошь» — чтобы уйти от реальности. Мир, в котором живет Оливия, совершенен. Но она счастлива, только когда становится мной. Когда погружается в водоворот хаоса и жестокости.
        Судя по тому, что я видела в темном зале со стеклянными стенами, вне игры Оливия постоянно балансирует на грани безумия.
        — Оливия, ты нико…
        — Да, и еще кое-что, — цежу я сквозь стиснутые зубы, стараясь, чтобы мое лицо оставалось невозмутимым и безжизненным. — Помнишь правило? «Не выходить из роли». Именно этим ты сейчас и занимаешься, так что прекрати. Хватит втягивать в игру Оливию. И хватит говорить о моей жизни вне «Пустоши».
        Я жду, что Итан начнет спорить или объявит меня самозванкой, но он только молча опускает голову. Потом, к моему несказанному облегчению, его руки, сжимающие дробовик, расслабляются.
        — Ты права. Если твой папа нас поймает, мы… Извини, Клавдия. Хочешь, отправимся вместе в набег?
        Очередная вылазка за едой. Похоже, геймеры не могут думать ни о чем, кроме набегов. Однообразие и жестокость этой жизни противны до тошноты, но такова уж цель игры: убивать и грабить людоедов, спасать выживших. Я отталкиваю Итана и отхожу от двери. Стоя к нему спиной, пытаюсь перевести дыхание. Когда оно приходит в норму, я оглядываюсь через плечо:
        — Мне нужно ненадолго отлучиться и сделать уроки.
        Оливия бы так не ответила. Ее хлебом не корми, дай устроить кровавую резню. Она готова ухватиться за любую возможность побыть вместе с Лэндоном. Но выйти из бара и отправиться в набег я не могу. Если Оливия вернется и не обнаружит меня в кресле наверху, мне конец.
        — Ты же только что сказала…
        — Давай сыграем в игру, Лэндон: ты веришь мне на слово и не задаешь дурацких вопросов. А если тебе это не под силу — что ж, мне ничего не стоит вышвырнуть тебя из клана. Или отправиться куда-нибудь в одиночку.
        — Ты серьезно?
        — Хочешь меня испытать? Если ты до сих пор не заметил, дети и те понимают в игре больше твоего!
        Произнося эти жестокие слова, я ощущаю укол в сердце. Лэндон не отвечает. Оливия значит для него слишком много, и он не хочет выводить ее из себя. Даже если я проведу в «Пустоши» еще десять лет, мне никогда не свыкнуться с мыслью, что Итану, которого я считала самым близким своим другом, нет до меня никакого дела.
        Его волнует только Оливия.
        — Ты же знаешь, что я не буду тебя испытывать.
        — Так перестань задавать вопросы. Я вернусь вечером, как обещала. Тогда и отправимся… в набег.
        На последнем слове меня передергивает.
        Итан кивает и принимается разглядывать дверь в подвал. Я уже готова броситься вперед, чтобы помешать ему открыть замок, но вовремя останавливаюсь. Он оглядывается. Я хватаю его за руку и разворачиваю лицом к себе, наклоняю его голову и целую в губы. Поцелуй получается долгим и механическим. Губы Итана пахнут ванилью от недавно съеденного батончика. Я пользуюсь этим моментом, чтобы незаметно отвести его подальше от двери. Когда он отстраняется, на лице у него улыбка. Неужели Лэндон получает удовольствие от того, что испытывает другой человек?
        — Пойду расставлю бутылки для воды, — говорит он.
        Я бросаю быстрый взгляд на стойку, за которой хранятся пустые бутылки, и киваю.
        — Хорошая идея.
        — Обещаешь, что вернешься?
        — Конечно. Да, Итан, еще кое-что… Не забудь о том, что я сказала. Не упоминай об этой встрече.
        Наши губы снова встречаются, и я заставляю себя ответить на поцелуй.
        Я возвращаюсь в безопасную комнату и занимаю прежнее положение. Тяжелый камень на сердце придавливает меня к земле. Стоит Итану обмолвиться о том, что сейчас произошло, и тщательно сплетенная сеть вранья распустится на тысячи отдельных нитей.
        Оливия меня убьет, если узнает.

* * *

        Через несколько часов возвращается Оливия. Давно я не видела ее настолько спокойной — такое впечатление, что ее накачали снотворным. На минутку наведываюсь к ней в сознание и тут же понимаю, в чем дело. Оливия использует старую версию игры, в которой ей приходится стоять и жестикулировать.
        Я задерживаюсь у нее в голове еще на мгновение, прежде чем вернуться в собственную. Можно испытать свои силы прямо здесь, прямо сейчас… Приказать Оливии сделать какую-нибудь мелочь — согнуть палец, поднять руку чуть выше… заставить ее ударить себя… Но я тут же отгоняю эту мысль. Допустим, Оливия заметит, что я пытаюсь ею управлять. Тогда она не оставит меня в покое, пока не выяснит, в чем дело. Если я хочу выбраться из «Пустоши» живой, нужно быть более сдержанной, чем она, и не поддаваться минутным порывам.
        Как только я перемещаюсь в собственное тело, Итан приглашает меня отправиться в набег. Замечательно. Впрочем, ему хочется не столько спасти группу выживших, которую Оливия находит на карте, сколько поговорить.
        Мы крадемся по узким улочкам. Идем так близко друг к другу, что наши руки соприкасаются. Сначала обсуждаем инвентарь: у кого какое оружие и что бы нам хотелось раздобыть во время следующего набега. Потом Итан останавливает меня под облупившимся голубым козырьком. За спиной у нас болтается неоновая вывеска блюзового клуба — кажется, она вот-вот упадет и разобьется.
        — Оли… Клавдия… мне скоро придется бросить.
        — Что бросить?
        — Игру. Знаю, ты не любишь, когда я выхожу из роли, но это важно. Не хочу, чтобы ты однажды вернулась и обнаружила, что я пропал без всяких объяснений.
        Оливия разворачивает меня так резко, что я чуть не вмазываюсь в кирпичную стену. Я прижимаюсь к ней спиной, так что мы с Итаном оказываемся лицом к лицу.
        — В каком смысле «пропал»?
        — Родители заставляют меня уйти из игры.
        — Не шути со мной так!
        — Я не шучу. Честное слово. Они не хотят, чтобы я играл в «Пустошь», «Войну» и другие игры.
        Я впервые слышу о существовании других игр. Сколько же их всего? Похожи ли они на «Пустошь»? Внезапно мне становится так холодно, словно я стою голышом под ледяным дождем, а не жарюсь в лучах беспощадного солнца.
        — Твои родители — идиоты!
        Итан хочет дотронуться до моей щеки, но я отталкиваю его руку. В старой версии моя мимика ограничена, однако я легко могу представить, какие чувства сменяются сейчас на лице Оливии. Приятных среди них точно нет.
        — Когда? — спрашиваю я.
        Итан чуть пожимает плечами — если б я не стояла так близко, то не заметила бы.
        — Мама связалась с главным модератором «Пустоши». Потребовала уничтожить все видеозаписи с моим персонажем и пересчитать мне очки. Мои родители — люди влиятельные, хоть и заступники.
        — Значит, к концу следующего месяца?
        — Да. Они намерены оспорить результаты.
        — Должен быть способ как-то их задержать. Всегда можно придумать…
        Она не заканчивает фразы. Именно об этом предупреждала ее мать. Интересно, Оливии тоже вспоминается тот разговор в столовой?
        — А куда ты денешь это? — Оливия указывает моей рукой на Итана. — Твои родители, наверное, из кожи вон лезут, чтобы оставить его в игре?
        «Это»? Как будто речь идет о вещи, а не о живом человеке! У меня невольно напрягается шея и поджимаются пальцы на ногах.
        — Они сделают все возможное, но у него слишком много недостатков — слишком много повреждений. Ты же знаешь условия договора с «Лан корп». Если персонажа не приобретут через несколько дней после того, как я уйду из игры…
        — Его отправят на удаление, — заканчиваю я.
        Итан кивает.
        Я заглядываю в комнату к Оливии. Она сидит на полу, скрестив ноги, и трет глаза побелевшими сцепленными пальцами. Когда она отнимает руки от лица, я с удивлением замечаю, что они мокрые.
        Оливия плачет.
        — Забавно! Твои родители утверждают, будто отстаивают права персонажей, а сами готовы отправить Итана на удаление, лишь бы ты больше со мной не встречался. Не забудь им передать, какие они замечательные люди.
        — Оливия…
        — Может, попросить моего папу поговорить с ними? — жалобно спрашивает она.
        Ее детский голосок охрип и дрожит. Оливия стискивает переплетенные пальцы в ожидании ответа. Я жду вместе с ней, нетерпеливо глядя ее глазами на экран. Лицо Итана выражает грусть, насколько это возможно для безжизненной оболочки.
        — Твой отец не разрешает нам даже разговаривать.
        — Я не хочу продолжать игру без тебя.
        — Тогда не продолжай. Давай наберем оставшиеся очки, станем нормальными людьми. Мы… мы найдем другой способ видеться.
        Оливия вытирает мокрое от слез лицо и качает головой:
        — Нет. Не могу. Я ведь уже говорила, что не могу.
        Оливия встает и принимается яростно жестикулировать. Она заставляет меня взять Итана за руку, и мы отправляемся дальше. Я высвобождаюсь из ее сознания. В моем собственном холодно и темно.
        — Делай, как велят родители. Только не смей играть моими чувствами — не вынуждай меня бросить игру, — сухо говорю я. — Если мы не сможем видеться — значит, не судьба.
        Несколько месяцев назад — да что там, еще пару недель назад! — мне казалось, будто между нами с Итаном что-то есть. Что-то особенное. Теперь я знаю, что скрывается за шутливым подтруниванием и легкими прикосновениями: это Лэндон с Оливией разыгрывают свою запретную любовь с помощью двух истощенных подростков.
        Гадко, ненормально и по-своему романтично.
        К горлу подкатывает тошнота.
        Однако я подавляю в себе отвращение и выполняю задание до конца.
        Мы пробираемся в неохраняемое логово людоедов и освобождаем троих выживших. Оливия получает сто пятьдесят очков — теперь на счету у нее девять тысяч шестьсот двадцать три. Мы с Итаном провожаем спасенных пленников до укрытия — противоураганного убежища под гаражом замшелого дома на Шестой авеню. А потом грабим.
        Нам достается целый рюкзак энергетических батончиков и вяленого мяса, плюс несколько бутылок с водой. Итан держит выживших на мушке, пока я укладываю в сумку награбленное — прямо у них на глазах. Исхудалые, с каменными лицами, они напоминают мне двух мальчишек с ярко-голубым рюкзаком, которых я встретила по дороге на запад.
        Наверное, эти трое тоже скоро умрут.
        — Так-то вы заботитесь о своих? — говорит один из трех парней.
        Свои — это, видимо, выжившие. Оливия заставляет меня помахать у него перед носом палочкой вяленого мяса.
        — Надеюсь, ваши персонажи им подавятся, — добавляет он.
        Склонив голову набок, я самодовольно ухмыляюсь.
        — Вряд ли. Мой персонаж на редкость живучий. А его так и так скоро удалят. — Я указываю через плечо на Итана. — Научись играть как следует. Тогда не надо будет бояться ни плена, ни ограбления.
        Парень что-то бормочет себе под нос — мне удается разобрать только «сдохнуть» и «Вертью». Второй случайный встречный, которому известно мое имя. Оливию, похоже, это нисколько не беспокоит. Ей наплевать, что мы забираем у клана последние продукты, хотя у самих у нас остались батончики с прошлого набега. Ее волнует только одно — тысяча двести очков, которые снимаются у нее со счета после ограбления. Еще несколько минут назад она плакала, услышав новости Лэндона, а теперь может о них шутить.
        Она смеется над удалением Итана, чтобы поднять себе настроение.
        Для меня это не шутки. Пока я не выясню, что именно случится с Итаном, я не смогу спать спокойно.
        Удаление.
        Сегодня я услышала это слово второй раз в жизни, но оно приводит меня в ужас. В голове проносятся сотни образов: ластик стирает со страницы текст, точно его никогда не существовало; Деклан уничтожает данные на аку-планшете.
        Какими бы ни были подробности, я не сомневаюсь, что удаление не сулит Итану ничего хорошего.
        Какая-то часть его навсегда исчезнет.

* * *

        Той же ночью, когда все возвращаются в сэйв и застывают — глаза пустые, тела неподвижные, — я отправляюсь проведать Деклана.
        — Я же велел тебе больше не приходить — это слишком опасно, — говорит он, но все равно впускает меня.
        Единственный источник света — аку-планшет. Маленькое устройство лежит на спальном мешке посреди комнаты, излучая холодное призрачное сияние — настолько жуткое, что я предпочла бы оказаться в полной темноте. Деклан сидит на корточках, опустив голову и зажав руки между колен. Черные кудри падают на лоб. Деклан зевает и потягивается. А он красивый…
        Нельзя мне так о нем думать!
        Деклан — мой пропуск на волю, не более.
        Сделаю вид, будто он не единственный парень с живым взглядом, которого мне доводилось видеть в «Пустоши».
        — Они все спят, — говорю я.
        — Разве это сон? — пренебрежительно фыркает Деклан.
        Нет. Наверное, нет. Но я отказываюсь называть Итана, Эйприл и Джереми тем, чем они на самом деле являются — оболочками. Трупами, которые дышат и двигаются, однако не способны ни думать, ни действовать самостоятельно. Еще недавно я тоже не могла управлять собственным телом и все время недоумевала — почему. Но мне хотя бы оставались мысли.
        — Что ты вообще здесь делаешь? — продолжает Деклан. — Или ты изучила их привычки настолько хорошо, что можешь предугадать, когда они вернуться? В полночь геймеры любят немного расслабиться и дать выход агрессии. Не хочу, чтобы твой парень снова нас застукал.
        Его голос звучит как-то странно; не могу понять почему.
        — Ты знаешь? — еле слышно спрашиваю я.
        Деклан кивает. Конечно, знает. Не удивлюсь, если в арсенале у него имеется хитроумное устройство, с помощью которого он видит и слышит все, что я делаю.
        При этой мысли я нервно меняю позу.
        — Если мы оба в опасности, почему ты открыл дверь прежде, чем я спустилась по ступенькам? Откуда тебе знать, что это я?
        Деклан поднимает голову. На лице у него уже знакомое мне насмешливое выражение — оно подергивает легкой улыбкой его губы, светится в темно-серых глазах.
        — Я узнал тебя по запаху. Такого мыла в Провинциях не продают уже несколько десятилетий.
        Я скрещиваю руки на груди, а он продолжает:
        — Еще ты подволакиваешь правую ногу. Еще…
        — Что такое удаление? — выпаливаю я. Не желаю слушать ни о марке мыла, которым я пользуюсь, ни о застарелой ране на ноге — год назад меня пырнули в правую икру куском ржавого железа. — Мне нужно знать.
        С лицом Деклана происходит нечто странное: такое впечатление, будто с него начисто стерли все чувства.
        — Твоя девица хочет тебя удалить?
        Терпеть не могу, когда Деклан называет Оливию моей девицей, и он прекрасно об этом знает. Однако на сей раз я не возражаю.
        — Речь об Итане. Его собираются удалить.
        Я жду, что Деклан снова начнет насмехаться над моим другом, но этого не происходит. Нахмурив брови, он встает с пола и принимается мерить шагами комнату — взад-вперед, взад-вперед, — пока у меня не начинает кружиться голова. Я прислоняюсь к стене и жду ответа.
        — Ну? — не выдерживаю я наконец.
        — Его отсоединят от геймера.
        Если бы голос у Деклана не прерывался, я бы решила, что отсоединение — это хорошо. Возможно, Итана освободят и дадут ему шанс на нормальную жизнь вне игры. Однако Деклан щиплет себя за переносицу, глядя в покрытый плесенью потолок, и голос у него дрожит.
        — Он умрет, — говорю я.
        Деклан снова принимается ходить по комнате. Я наблюдаю за ним. В горле у меня такой тугой комок, что трудно дышать. Наконец Деклан встречается со мной взглядом. Не ожидала, что когда-нибудь увижу в его глазах что-нибудь, кроме цинизма. Тем более — жалость и боль.
        — Да, — произносит он. — Итан умрет.
        — Как? — еле слышно спрашиваю я.
        — Потом, Вертью. Объясню потом.
        Ну уж нет. Я этого так не оставлю. Особенно теперь, когда знаю, что Итану осталось жить не больше месяца.
        — Нет. Я должна узнать сейчас.
        Деклан сощуривает на меня глаза. Вид у него изможденный, и я не удивляюсь, когда он говорит:
        — Не сегодня. Я еле на ногах…
        — Что? Еле на ногах стоишь? Интересно, чем же ты занимаешься, пока я целыми днями хожу в набеги и меня тошнит от жары и усталости? Чем ты занимаешься, пока меня заставляют обнимать парня с пустыми глазами только потому, что наши геймеры влюблены друг в друга? Не понимаю я твоего мира!
        Я вся дрожу.
        — Я сам его не понимаю.
        Я сползаю по стене, закусываю губу и как можно крепче обхватываю себя руками.
        — Что случилось? — спрашиваю я. — Почему этот мир стал таким?
        И Деклан объясняет мне — почему. Его рассказ будет терзать мое воображение еще много дней, месяцев, а то и лет.
        — В нашей стране было две гражданских войны. Первая — в 2036-м. Тогда Теннесси, где мы сейчас находимся, и еще один штат, Техас, подняли восстание. Вторую войну развязали в 2110-м три других штата.
        Оказывается, после каждой войны штатам-зачинщикам выносили приговор, а всех жителей эвакуировали.
        — Зачем полностью уничтожать целые штаты? — спрашиваю я.
        — Затем, что они развязали войну. Подожди, сейчас я кое-что тебе покажу.
        Деклан раскрывает меню аку-планшета и жмет на значок в виде книги. Просмотрев длинное оглавление, он выбирает пункт под названием «История Соединенных провинций».
        Между нами появляется голографическое изображение мужчины.
        «Благодарим за использование исторической библиотеки аку-планшета. Пожалуйста, выберите тему».
        — Реконструкция, — произносит Деклан, тщательно выговаривая каждый слог.
        «Реконструкция — политическая программа, запущенная по инициативе президента Коллевея в 2111 году, после третьей в Соединенных штатах гражданской войны. Была призвана положить конец раздирающему страну чувству разобщенности. В течение последующих двух лет сорок пять оставшихся штатов были объединены в семь субъектов и переименованы в Соединенные провинции. В каждой провинции прошли выборы местных представителей власти. Чтобы предотвратить коррупцию и предоставить гражданам возможность выбора, они избирались на два года и не имели права баллотироваться на второй срок. Перед представителями стояла тяжелая задача — возродить земли, разоренные войной. В первую очередь требовалось обеспечить занятость населения и ввести двадцатичасовую рабочую неделю, оставляющую достаточно времени на отдых и семью. Третья гражданская война унесла множество жизней, поэтому недостаток в рабочих местах исчез, и уровень безработицы в СП составил менее одного процента. Чтобы препятствовать росту сильно сократившегося населения, жители проголосовали за введение особых мер. В частности, для каждой семьи был установлен лимит
на рождение детей, зависящий от уровня дохода и ожидаемой профессиональной востребованности. Кроме того, началось строительство рационально спроектированного жилья и разработка новых средств передвижения, так как многие дороги были уничтожены во время войны. От министерства транспорта требовалось свести количество несчастных случаев к нулю и сделать процесс передвижения быстрее. В результате в 2123 году в эксплуатацию вошли аэротрассы — инфраструктура магнитных дорог, предназначенных для автомобилей, автобусов и поездов повышенной комфортности».
        Поезда повышенной комфортности… Так вот что ездит по верхним дорогам в мире Оливии. Я наклоняюсь ближе к голограмме и продолжаю внимательно слушать.
        «Когда создание новой политической системы, способов передвижения и социальных программ было успешно завершено, Соединенные провинции вступили в эпоху мира и процветания. Однако перед нашей молодой страной по-прежнему стоял главный вопрос: как предотвратить новую войну».
        Голограмма растворяется в воздухе. Я поднимаю глаза на Деклана и вижу, что он крепко сжимает планшет в руках.
        — При чем тут игры? — шепотом спрашиваю я.
        — Правительство наняло группу ученых, чтобы они нашли способ покончить с насилием раз и навсегда. Была — вернее, до сих пор есть — такая теория: если уничтожить в человеке агрессию, не будет ни войн, ни преступности.
        — Но агрессию уничтожить невозможно!
        Деклан натянуто улыбается:
        — Вот именно. Поэтому исследовательница Натали Рагленд предложила другое средство — направить агрессию в мирное русло. Труд Рагленд продолжил ее внук. Он и довел игры до совершенства. Метод, судя по всему, работает. О настоящей преступности в Провинциях давно уже не слышали.
        — Значит, агрессивные люди играют и зарабатывают очки, пока не наберут нужную сумму?
        Шпионя за Оливией, я уже давно обо всем догадалась, однако тяжесть у меня внутри меньше от этого не становится.
        Деклан кивает и с усилием втягивает носом воздух.
        — Всех жителей обследуют на наличие гена агрессии. Говорят, это болезнь. Страдающих ею лечат, чтобы спасти остальной мир. Бездомных и сирот продают и превращают в персонажей. Они проходят реабилитацию. Но если ты достаточно богат, чтобы оплатить курс лечения…
        — То покупаешь себе персонажа, — заканчиваю я за него. — Одного не понимаю. Если в Провинциях все настолько благополучно, откуда там вообще берутся бездомные?
        Деклан опускает взгляд. Мое тело будто разбивается на тысячи осколков — таких мелких, что бесполезно пытаться склеить его заново. У меня даже нет сил расспросить Деклана, что такое реабилитация.
        — Наверное, в любом обществе есть люди, которым достаются одни объедки, — говорит наконец Деклан.
        — А ты хорошо обо всем этом осведомлен.
        — История — важная часть любой профессии, — с усмешкой отвечает Деклан.
        Мне вспоминаются слова Лэндона о других играх.
        — Сколько их всего? Сколько существует игр?
        — Четыре. Корпорация «Лан корп» выкупила приговоренные штаты и превратила их в игровые миры. Ту или иную игру прописывают в зависимости от того, какая у человека мутация гена. Готов поспорить, что у твоей геймерши ген агрессии В, то есть она психопатка со склонностью к преднамеренной жестокости. Потому что «Пустошь» — худшая из игр.

        Глава пятнадцатая

        Через два дня я наведываюсь к Оливии, когда она идет на занятия. Я впервые вижу академию, и вид ее меня поражает. В игре много заброшенных школ, есть даже колледжи, но все они выглядят совершенно одинаково: стены из красного кирпича, ряды грязных окон с крестовидными переплетами, двери в классы, едва держащиеся на петлях.
        Академия стильна и высокотехнологична. Сквозь прозрачные стены видны ясное небо и солнечный свет. Оливия встает на нечто вроде эскалатора без ступеней, негромко разговаривая с низкорослым толстым пареньком в черной школьной форме, слишком узкой в талии. Пока он с обожанием смотрит на Оливию, я глазею по сторонам.
        В нескольких шагах от нас одна девушка вполголоса уговаривает другую пропустить занятия и отправиться на выставку летающих автомобилей.
        — Мы и так слишком часто прогуливаем. Преподы скоро догадаются, что вместо нас на уроках сидят голограммы. И вообще, летающие автомобили запрещены законом. Папа говорит, что правительство никогда не разрешит ими пользоваться. Аэротрассы гораздо безопаснее.
        — Ну, ты как хочешь, а я…
        Конца фразы я не слышу, потому что мы останавливаемся на седьмом этаже, и Оливия сходит с эскалатора. Вместе с толстым пареньком она приближается к подиуму из нержавеющей стали, который возвышается посреди огороженного пространства без крыши, и занимает место позади других учеников. Когда подходит ее очередь, Оливия встает прямо перед подиумом, и ее охватывает луч красного света. Он сканирует тело девушки и гаснет. Над экраном появляется небольшая проекция ее лица и надпись: «Спасибо, что зарегистрировались в академии четвертого района, Оливия. Понедельник, 19 августа 2193 г.».
        Биометрический сканер, о котором упоминал Деклан.
        Интересно, ходила я когда-нибудь в такую академию? В школу с эскалаторами без ступеней и биометрической перекличкой?
        Если и ходила, то не помню. Сердце у меня сжимается от страха: а вдруг моими единственными воспоминаниями так и останутся события, связанные с «Пустошью»? Даже эти немногочисленные воспоминания принадлежат не мне, а другой девушке, ведь полностью осознавать себя я начала лишь недавно.
        — Сегодня я уйду с уроков пораньше и поеду в провинцию Колвас, — сообщает Оливия своему спутнику, когда он проходит регистрацию. Голос у нее счастливый и спокойный, не то что несколько дней назад, когда она либо бушевала из-за неполадок в игре, либо исходила ненавистью к родителям Лэндона.
        Они входят в круглый класс без крыши, словно бы парящий в небе. Далеко внизу сквозь прозрачный пол видна земля, зеленая и цветущая. По ней движутся крошечные, будто игрушечные, люди. Белые кресла — такие же, как в игровой комнате — рядами спускаются к возвышению в центре класса, на котором поблескивает стеклянный экран — наверняка для создания голограмм.
        Когда Оливия с толстым пареньком усаживаются в заднем ряду, он спрашивает:
        — Зачем?
        — Чтобы встретиться с отцом. Он пришлет за мной специальный поезд. Из всей академии приглашена только я, — хвастливо добавляет она. — Не ждите меня в игре раньше завтрашнего утра.
        Неудивительно, что геймер Эйприл терпеть ее не может. Но если Оливия и обидела пухлого паренька, он не подает виду. Паренек кладет ладони на что-то прозрачное — я не сразу догадываюсь, что это стол. Еще мгновение Оливия ждет, не ответит ли он, а потом вынимает из сумки аку-планшет. Когда она кладет его на стол, столешница начинает светиться, и на ней появляются какие-то слова и картинки.
        — Какую ты выбрала тему? — спрашивает парень.
        — Ограничение рождаемости. А ты?
        Он не отвечает. Тогда Оливия наклоняется над его столом. Шрифт слишком мелкий, но заголовок видно ясно:
        Изобретатели XXII века. Натали Рагленд.
        Курс «История 117». Общество и культура СП (с 2099 года до наших дней).
        Натали Рагленд. Исследовательница, о которой рассказывал Деклан. Автор теории, породившей игры, и бабушка их создателя.
        Оливия поднимает взгляд от стола и пристально смотрит на парня:
        — Таких рефератов будет штук пять, не меньше!
        Когда на возвышении появляется голограмма преподавателя, Оливия понижает голос до шепота и спрашивает:
        — Родители очень злятся, что ты не пошел на день рождения к бабушке?
        На этом я ее покидаю.
        Я заглядываю в пустые темные глаза Джереми, который сидит на другом конце комнаты, и понимаю, что секунду назад видела его геймера. А еще я понимаю, что поездка Оливии — это наш с Декланом шанс отправиться на поиски пропавшего персонажа.
        Когда я спускаюсь за Декланом в подвал, я буквально летаю. Но как только мы выходим из бара, мой восторг начинает улетучиваться: на улице, наверное, градусов сорок пять.
        Еще прошлой ночью в баре было так холодно, что зубы у меня стучали, а тело покрылось гусиной кожей.
        — Ты уверена, что тебе ничего не угрожает? — спрашивает Деклан.
        Я закатываю глаза: он задает этот вопрос уже раз четвертый. Деклан делает мне знак повернуться к нему спиной. Он поправляет лямки моего рюкзака, чтобы вес не слишком оттягивал плечи, и убирает руки, скользнув кончиками пальцев по моим бокам.
        Я коротко вдыхаю, стараясь не обращать внимания на бегущие по коже мурашки, и говорю:
        — У нас как минимум несколько часов.
        Деклан вкладывает мне в руку что-то измятое — упаковку ПДР.
        — Поешь, Вертью. С нашей последней встречи ты исхудала еще сильнее.
        — Но…
        — У меня в рюкзаке столько еды, что хватит на три месяца. Не хочу, чтобы ты бухнулась в обморок. Мне, знаешь ли, не улыбается тащить тебя до бара на руках.
        Я выхватываю у него пакетик с ПДР. Деклан смеется и подходит вслед за мной к боковому крыльцу какого-то здания. Я сажусь на ступеньки и несколько раз встряхиваю пакетик, ударяя им об руку, как учил меня Деклан. Потом разрываю улыбающегося на упаковке мальчика пополам.
        — Какой у нас план? — спрашиваю я с полным ртом.
        — В последний раз персонажа видели… — Деклан достает планшет. Я щелкаю ногтями по бетонной ступеньке и думаю: «А умеет ли он вообще обходиться без этой штуки?» — …Видели в торговом центре «Опри миллз». Надеюсь, ты хотя бы примерно представляешь…
        — Ерунда.
        — Что?
        Я комкаю пустую обертку и запихиваю ее в щель между двумя кирпичами.
        — Пойдем. До «Опри миллз» несколько часов ходьбы — два, если быстрым шагом.
        — Тебе даже не надо подумать и прикинуть расстояние? — прашивает Деклан, когда я приближаюсь к выходу из переулка.
        — Нет, — с легкой улыбкой отвечаю я.
        Я бывала в том районе столько раз, что давно сбилась со счета. Кинотеатр, в котором когда-то жил мой клан, находится именно там, между торговым центром без крыши и концертным залом, поросшим зеленью. Наши первые набеги мы совершали как раз на «Опри миллз». Теперь я понимаю, что скрывающиеся в нем персонажи принадлежали, скорее всего, новичкам. Их геймеры не умели отыскивать надежные, малозаметные убежища.
        Мне хочется рассказать обо всем Деклану, поделиться своими воспоминаниями, но я не могу. Это значило бы признаться, что я стала более или менее разумной гораздо раньше, чем две недели назад.
        — Ты идешь или нет? — спрашиваю я.
        Деклан сдувает волосы с лица и кивает.
        Сначала мы идем молча, хотя и не злимся друг на друга, как в прошлый раз. Возможно, мы прониклись некоторым взаимным уважением. А может, Деклану просто неохота разговаривать. Я порываюсь спросить его об удалении, но тут аку-планшет начинает пищать, и мы останавливаемся рядом с полуразрушенным, облицованным виниловыми панелями зданием, чтобы выпить воды. Когда я все-таки упоминаю об удалении, лицо Деклана мрачнеет, и он уклоняется от ответа. То же самое произошло несколько дней назад: сначала он сообщил, что Итан скоро умрет, а потом отказался что-либо объяснять. Затем рассказал об истории Провинций и тут же попросил меня уйти.
        Вернее, не попросил, а велел убираться подобру-поздорову, пока он не сгреб меня в охапку и не утащил в сэйв на руках.
        — Тогда объясни, зачем «Лан корп» понадобилось посылать тебя в игру?
        Трудно поверить, что компания с такими невероятными техническими возможностями не в состоянии отладить чип извне. Скорее уж Деклан врет, и персонаж, которого мы ищем, тоже разумен. Однако когда я спрашиваю об этом напрямую, Деклан сердито смотрит на меня и резко трясет головой.
        — Я ведь уже говорил: я впервые вижу такого персонажа, как ты.
        — Тогда что не так с тем, кого мы ищем?
        Деклан ускоряет шаг и уходит вперед. Я решаю, что ответа ждать бесполезно, но тут он со вздохом оглядывается на меня через плечо и говорит:
        — Того персонажа передали новому игроку, однако он продолжает принимать сигналы от старого. Его чип надо перенастроить, а сделать это можно только вне игры. Моя задача — найти его и доставить в Провинции. Ну что, довольна?
        — А по-другому его никак не выследить? — спрашиваю я, нагоняя Деклана.
        Наши тела на мгновение соприкасаются, и Деклан бросает на меня такой взгляд, что я в страхе отшатываюсь в сторону.
        — «Лан корп» обещает геймерам игровой мир, максимально приближенный к реальному. Если послать за персонажем целую команду модераторов, это нарушит ход игры. А теперь помолчи, будь добра. У меня уже голова болит от твоих вопросов. Еще двадцать секунд, и я, пожалуй, достану электрошокер.
        — Не говори ерунды.
        Мне не хочется заканчивать разговор.
        — Тогда расскажи о реабилитации.
        Деклан открывает рот — и тут же осекается.
        — Почему бы тебе самой не рассказать? — спрашивает он наконец.
        Я недоуменно морщу лоб. Деклан присвистывает.
        — Ты была на реабилитации всего две недели назад.
        Мне хочется обругать себя последними словами. Я сама загнала себя в угол. Теперь придется либо рассказать правду, хотя бы частично, либо так и остаться в неведении. Деклан видит, что я в замешательстве, и осторожно дотрагивается до моего плеча. Я продолжаю идти, но он меня останавливает — хватает за второе плечо и пристально смотрит в глаза. Я стою смирно и не отвожу взгляд, хотя мне и кажется, будто Деклан читает в нем все то, что я предпочла бы от него скрыть.
        — Это кровавая симуляция, которая прокручивается в мозгу персонажей, пока их тела в игре. Так они проходят реабилитацию — учатся быть полноценными членами общества. Неужели не помнишь?
        Нет, не помню. Хотя, похоже, должна. Поджав губы, я говорю:
        — Нет. Наверное, из-за неисправностей.
        Я уже начинаю тихо ненавидеть это слово.
        — Вертью, да у тебя не память, а решето!
        Кипя от злости, я стряхиваю руки Деклана и ухожу вперед.
        — Сама знаю.

* * *

        Кинотеатр и торговый центр по-прежнему целы. Оба выглядят точно так же, как три месяца назад. Тогда я наведывалась в этот район, чтобы украсть оружие у живущей в одном из магазинов парочки. У них был грудной ребенок, и, отбирая у маленького семейства единственное средство самообороны, я ощутила укол совести. То же чувство мучило меня пару дней назад, когда мы с Итаном сначала спасли, а потом ограбили группу выживших. Чувство, что я — последняя мразь.
        Теперь, вспоминая ту пару, я лучше понимаю смысл увиденного. Управляющие нашими телами геймеры могут заставить нас сделать что угодно: пустить себе пулю в лоб или спариваться друг с другом. А мы, по большей части, ничего не подозреваем… Противно.
        В глубине души мне бы хотелось по-прежнему ничего не знать, однако я отгоняю эту мысль. Желать неведения, каким бы блаженным оно ни казалось, глупо и малодушно.
        Когда Деклан зажимает мне рот рукой и волочет за сломанную вывеску, я чуть не теряю сознание от ужаса. Земля усыпана битым стеклом, но он осторожно переступает через осколки. Я запрокидываю голову, так что наши глаза встречаются, и вопросительно смотрю на него. Деклан убирает шершавую ладонь с моих губ, скользнув кончиками пальцев по щеке.
        Он осторожно берет меня за шею и поворачивает мою голову направо. Глаза у меня вылезают из орбит. Перед входом в торговый центр стоит группа персонажей разного возраста — от двенадцати до тридцати. Это людоеды. Я узнаю их по пятнам засохшей крови на одежде. А еще по поведению: они толкаются, дразнят друг друга, грызутся, словно звери. Я до того привыкла, что меня постоянно направляет Оливия, что совсем позабыла об осторожности.
        — Хватит витать в облаках, Вертью! — рычит мне в ухо Деклан. — Кончай грезить о своем парне, пока тебя не убили. Даже не думай, что я брошусь тебя спасать, если придется выбирать между твоей жизнью и моей.
        Я гневно раздуваю ноздри. Деклан мстит мне за то, что я рассказала ему об Итане. В животе все сжимается. Лишь бы он не заподозрил, что его слова меня задели, иначе точно не оставит в покое.
        — Приятно сознавать, что ты просто бросишь меня на произвол судьбы, — зло отвечаю я.
        — Только если придется выбирать между тобой и моим заданием, — со смехом произносит Деклан. Впрочем, не удивлюсь, если он говорит серьезно.
        Теплое дыхание Деклана касается моей шеи и плеч, ерошит мне волосы. Надеюсь, он не заметил, как я вздрогнула всем телом, не почувствовал, что мое сердце забилось быстрее. Он так близко… Я оглядываюсь: на лице у него уже знакомая мне самоуверенная полуулыбка.
        Дуреха ты, дуреха! Просто используй его и беги, пока не поздно.
        — Пожалуйста, скажи, что в последний раз его видели не здесь, — молю я, глядя на торговый центр.
        Что с моим голосом? Звуки, которые выходят изо рта, сделаны словно из воздуха и пуха.
        — Его видели не здесь, — отвечает Деклан с легким смешком, который отдается у меня в ушах.
        — Опять врешь?
        — Тебе же стало от этого легче, правда?
        Ну да, на полсекунды.
        Я высвобождаюсь у Деклана из рук и поворачиваюсь к нему. Несколько минут мы так и стоим на коленях напротив друг друга — лица почти соприкасаются, губы быстро движутся. Я предлагаю пробраться в торговый центр через канализацию. Это займет больше времени, зато меньше шансов, что мы попадемся людоедам и нас замучают до смерти.
        — Это глупо, — говорит Деклан. — И противно.
        Я вспыхиваю.
        — Ладно, ты же у нас модератор. Вот и скажи, как нам попасть внутрь.
        — Я заглушу сигнал.
        — Чего?
        Деклан достает из кармана черную квадратную коробочку размером с ладонь. Сбоку из нее выходит три блестящих трубки. На конце средней мигает зеленая лампочка: раз, два, пауза. Раз, два, три, пауза. «Эта штука того и гляди взорвется», — думаю я и прикрываю голову руками.
        — Познакомьтесь. Глушитель, это Вертью. Вертью, это мой пропуск внутрь. Стоит нажать на кнопку… — Деклан сует коробочку мне под нос, чтобы я как следует разглядела маленькую выпуклость на боку. Я отталкиваю его руку. — …И все персонажи с активными чипами вырубятся на сорок пять минут. Так и будут лежать, полностью обездвиженные, пока я ищу.
        Выражение его лица мне почему-то не нравится. В глаза мне он не смотрит. И тут до меня доходит: Деклан сказал, что это его пропуск внутрь. Его, а не наш. Потому что я буду обездвижена вместе с остальными.
        — Нет, — отрезаю я.
        Дурацкий план. Ни на что не годится. Уж лучше я искупаюсь в помоях, сточных водах и что там еще бывает в канализации, чем позволю Деклану бросить меня, беззащитную, почти на целый час.
        — Это единственное средство попасть внутрь. С тобой ничего не случится — обещаю.
        — Врешь. И вообще, разве геймеры ничего не заподозрят, когда их выбросит в офлайн? По-моему, ты обрекаешь нас на неудачу.
        — В этом вся гениальность глушителя. — Деклан улыбается во весь рот и нажимает на три металлических цилиндра. Они быстро ходят туда-сюда, становясь то длиннее, то короче. — Он глушит всех персонажей в округе. С виду кажется, что игру просто глючит. Да, кстати, людоедами управляют не геймеры, а сотрудники «Лан корп». Подумай головой, Вертью. Что это за лечение такое — поедать других людей?
        Логично. Теперь понятно, что имела в виду Оливия, когда сказала людоеду на подземной стоянке: «Удачи на новой должности, Риз. Попытайся продержаться на ней дольше двух месяцев».
        В животе у меня все переворачивается. Так вот за счет каких профессий уровень безработицы снизился до одного процента! За счет специалистов, которые управляют ничего не подозревающими людьми, превращая их в каннибалов… Неудивительно, что у порученного Деклану персонажа новый игрок. Старый, наверное, не выдержал и ушел с работы.
        Я плотно сжимаю губы:
        — Даже не мечтай меня обездвижить.
        — План хороший, я все продумал.
        Конечно, он все продумал! Вплоть до того, как бросит меня, когда я буду больше не нужна. Кровь приливает к моему лицу, шее и ушам. Если Деклан с самого начала знал, что персонаж в торговом центре, зачем было волочь меня с собой?
        — Ты мне доверяешь? — спрашивает Деклан, вставая на ноги.
        Костяшки пальцев у него побелели — так крепко сжимает он глушитель.
        Деклан уже задавал мне этот вопрос, но в голове такой туман, что я не помню, когда это было. Он меня деактивирует. Потом бросит в гуще людоедов. Откуда мне знать, вернется он за мной или нет? Вдруг я очнусь от того, что в щеку мне впивается зубами каннибал? Совсем как тогда, в мой первый день в «Пустоши». Только на этот раз за плечами у меня будет три года ужасных воспоминаний, и никто не придет на помощь.
        Я качаю головой.
        — А сам-то ты как думаешь?
        — Должна верить — я же дал обещание. А теперь сиди смирно.
        Деклан нажимает на кнопку. Я бросаюсь на него, колочу его кулаками в грудь. Лицо Деклана, к моему удовлетворению, выражает полнейшее замешательство. Я замираю: за спиной у него людоеды один за другим валятся на землю, как домино. Деклан оглядывается на них, потом снова удивленно смотрит на меня:
        — Ты что, издеваешься?
        Он машет рукой у меня перед носом.
        — Прекрати! — шиплю я.
        Я жду, что сейчас последует какое-нибудь язвительное замечание. Однако Деклан ничего не говорит. Он принимается тереть мою голову в том месте, куда вживлен чип. Наклоняет ее из стороны в сторону. Нажимает мне на лоб с такой силой, что я морщусь от боли. Наконец Деклан отводит взгляд и бормочет:
        — Пошли, пока они не очнулись.

        Глава шестнадцатая

        Около получаса мы лихорадочно обыскиваем торговый центр — носимся из магазина в магазин. Когда находим очередного выжившего, я беспомощно стою в нескольких шагах позади, пока Деклан рассматривает его лицо в падающем сверху солнечном свете. «Это не он», — повторяет Деклан столько раз, что я сбиваюсь со счета. Мы так и не находим того, нужного. Зато в одном из последних магазинов обнаруживаем такое, что у меня замирает сердце.
        Семеро выживших на разных стадиях отчаяния прикованы цепями к стенам. Обхватив пальцами прутья разделяющей нас решетки, я долго смотрю на самую младшую — худенькую девушку не больше меня ростом.
        — Я их выпущу.
        Когда я наклоняюсь, чтобы открыть дверь, Деклан быстро стискивает мое плечо и отрицательно качает головой. Я стряхиваю его руку.
        — Даже не думай мне помешать!
        Я изо всех сил тяну за дверь, пока она не поднимается, и проползаю в образовавшуюся щель.
        Я вскрываю замки ножом. Деклан мне не помогает — просто сидит на поваленном безголовом манекене, одетом в ночную рубашку. То и дело он трет себе переносицу и откашливается. Этот звук вонзается мне в голову, просверливая в черепе дыру с зазубренными краями.
        — Прекрати, — говорю я.
        — Ну и чего ты этим добьешься? — спрашивает он.
        Я и не думаю отвечать: Деклан этого недостоин. Он собирался меня отключить. Его нисколько не волновало, что я против. Он даже не поинтересовался, как я отношусь к его плану.
        Втыкаю нож в очередной замок. Лезвие соскальзывает и оцарапывает мне руку. Я стараюсь не обращать внимания на боль.
        — Только поранишь себя.
        Притворюсь, будто не слышу. Сделаю вид, что спина у меня не болит и мне не хочется развернуться и метнуть в него ножом, как Оливия в людоеда по имени Риз.
        Прежде чем заняться двумя последними замками, я все-таки оглядываюсь.
        Не обращать на него внимания слишком трудно.
        — И что теперь? — спрашивает Деклан, когда последний замок со щелчком открывается. — У нас осталось пять минут. Ты что, собираешься перетащить их всех в безопасное место?
        Поджав губы, я встаю на ноги и убираю нож в ножны.
        — По крайней мере теперь они свободны. Геймеры могут попытаться вывести их на волю, могут…
        — Как часто, по-твоему, управляющие ими люди входят в игру?
        Я поворачиваюсь к Деклану спиной и не отвечаю. Тогда он продолжает:
        — Очень редко. Поэтому не важно, свободны они или нет. Они так и будут лежать, постепенно истощаясь, пока геймеры не вернуться посмотреть, как их мучают людоеды. Или проверить, не пришел ли какой-нибудь жадный до очков выживший, чтобы их спасти. У нас три минуты. Можешь остаться здесь. Но я бы предпочел, чтобы ты пошла со мной: у нас еще много работы.
        — Ты хотел деактивировать меня глушителем! — говорю я прерывающимся голосом.
        Деклан вздыхает. Раздается звон металла: то ли он опускает дверь, то ли с досады бьется об нее головой.
        — Я хотел деактивировать людоедов. Ты — просто случайная жертва. И потом, я же обещал, что вернусь, а я никогда не нарушаю данного слова. Не собирался я тебя бросать!
        Случайная жертва… Стоило бы разозлиться, но я почему-то не обижаюсь. Наверняка меня называли и не такими словами.
        — Я их не брошу. — Я обвожу взглядом семерых персонажей — нет, семерых людей. — Они же погибнут!
        — Ты сама погибнешь, если останешься. Две минуты, Вертью!
        Я смаргиваю слезы. Досчитываю про себя до тридцати. Ударяю кулаком в стену, крепко стискиваю зубы. Потом проползаю под дверью, стараясь не смотреть на тех, кто остался по ту сторону решетки. Мне все равно, что костяшки пальцев у меня горят, а на кончике закушенного языка выступает кровь.
        — Игрокам известно, что мы живые люди?
        — Да.
        — Почему они это делают?
        Мой голос звучит так, словно меня избили до полусмерти. Деклан может сколько угодно объяснять, что игры полезны и для геймеров, и для персонажей — вряд ли я когда-нибудь пойму до конца.
        — Если у тебя обнаружили ген агрессии, лечение обязательно. Отказаться от него — значит нарушить закон. Но людям состоятельным «Лан корп» предлагает выбор: стать игроком или отправиться на реабилитацию.
        Деклан словно зачитывает по бумажке то, чему его учили на курсах модераторов. Он тянет меня за собой и ведет к главному выходу из торгового центра. Наши глаза встречаются: его взгляд, к моему удивлению, полон стыда.
        — Кто же согласится, чтобы им управляли, когда есть возможность управлять самому? — добавляет он.

* * *

        Домой мы возвращаемся медленно. Если точнее, целый час. Я чувствую себя совершенно беспомощной. Словно бабочка, которая неожиданно поняла, что ей оторвали крылышки, хотя произошло это давным-давно. Ощущение безнадежности давит на плечи, замедляя мой шаг.
        Деклан не жалуется. Он идет рядом со мной, держась на расстоянии вытянутой руки. В глаза мне не смотрит. Рот его искривлен болезненной гримасой.
        Когда мы подходим к бару, Деклан встает перед дверью, загораживая мне путь. Я чувствую себя разбитой и не имею ни малейшего желания играть в его игры. Открываю рот, чтобы сообщить ему об этом, а он прикладывает палец к моим губам:
        — Прости, что заставил тебя думать, будто я за тобой не вернусь.
        Мы стоим посреди улицы, у всех на виду, а ему приспичило извиниться — ни раньше, ни позже. Чудной, сумасшедший Деклан. Но сердце у меня почему-то радостно вздрагивает.
        — Ничего страшного, — отвечаю я.
        Слова звучат неразборчиво, потому что палец Деклана все еще касается моих губ.
        Деклан улыбается и чуть подается вперед. Я замечаю, как раскраснелись у него щеки, как пряди черных волос липнут к покрытому потом лбу. Как тяжело он дышит.
        — Ты все еще хочешь узнать об удалении?
        — Да.
        Деклан опускает руки по швам:
        — Не слишком приятная история.
        — В «Лан корп» вообще нет ничего приятного. Ты уже сказал, что он умрет. А я видела смерть столько раз, что давно привыкла. Я выдержу любые подробности.
        — Вертью…
        — Не называй меня Вертью. И не ври. Ты никогда не нарушаешь обещаний, забыл?
        Улыбка Деклана блекнет, потом совсем исчезает, превращаясь в хмурую гримасу. Он кладет руки мне на плечи и наклоняется, так что наши глаза оказываются на одном уровне.
        — Зачем тебе это знать?
        — Я не свободна, как ты. Каждое мгновение, которое я провожу с тобой, я рискую жизнью. Оливия в любой момент может узнать о моих способностях и удалит меня, не моргнув и глазом.
        Или меня нельзя удалить? Что произойдет, если Оливия попытается разорвать со мной связь? Деклан был уверен, что глушитель обездвижит меня вместе с остальными персонажами, а этого не произошло. Какие еще технологии невластны над моей головой и вживленным в нее чипом?
        — Я защищу тебя от нее, — говорит Деклан, прерывая мои размышления.
        — Нет, не защитишь. А теперь, пожалуйста, расскажи мне правду.
        Деклан переплетает свои пальцы с моими. По руке проходит волна электрического тока, и я подавляю невольный вздох. Деклан, кажется, ничего не заметил. Он ведет меня прочь от бара. Солнце садится, бросая свет на засохшие растения. Болезненно красиво.
        Я вздрагиваю, и Деклан поворачивается ко мне.
        — Все хорошо. Пока ты со мной, никто тебя не обидит.
        Почему-то я ему верю.
        Людоеды редко наведываются в этот район. Я внимательно изучала карту Оливии: единственные имена в округе подсвечены зеленым. И все же я проверяю, легко ли достается нож из ножен, а пистолет из кобуры.
        Мы проходим несколько кварталов и останавливаемся на детской площадке. Это всего лишь бесполезная часть декораций. Только идиот станет устраивать здесь убежище, а те немногие дети, которых еще не успели убить людоеды, думают лишь о выживании.
        Сижу рядом с Декланом на ржавых качелях.
        — Вспоминается детство, — говорит он, глядя в небо.
        — Удаление, — напоминаю я.
        Деклан смотрит на грязь у нас под ногами и ковыряет ее носком ботинка. Уголки его губ приподнимаются в ту же минуту, как опускаются плечи.
        — Его отправят в центр удаления.
        — Центр удаления? — переспрашиваю я. — Специальное место, где убивают персонажей?
        Деклан кивает.
        — Почему нельзя их просто застрелить? Или убить током?!
        — Кто знает? Так уж решили в «Лан корп».
        — А что происходит потом?
        — Персонажа отвозят в операционную: яркий свет, врачи, охрана — совсем как в старых фильмах, где героев похищают инопланетяне.
        Прислушиваясь к скрипу качелей, я закрываю глаза. Оказывается, удаление производит врач в специальном центре, и оно требует прямого телесного контакта. Мне представляется, как я лежу без сознания в металлическом гробу — лицо опухшее, из тела торчат десятки прозрачных трубочек. Я с трудом сглатываю.
        — Врач делает что-то с головой персонажа?
        — Да. Производит полную деактивацию. Разрывает связь между игроком и персонажем. Поджаривает церебральный чип.
        Деклан похлопывает меня по макушке. Я пригибаюсь и отпихиваю его руку.
        — Смерть мозга наступает через тридцать секунд, максимум — через минуту. Корпорация не хочет, чтобы конкуренты скопировали ее технологии. А вообще, удаления случаются довольно редко. Когда геймеры заканчивают курс лечения, персонажей возвращают поставщику. Потом их передают наемным работникам и вводят в игру в роли негодяев. Удаляют только сильно изувеченных персонажей, потому что ремонтировать их слишком накладно.
        Вместо своего тела в регенераторе я вижу теперь другую картинку: женщина, напомнившая мне Миа, отчаянно хватается за макушку и молит меня достать что-то у нее из головы. Я крепче ухватываюсь за металлические цепочки.
        — А когда персонажи умирают, происходит то же самое? В смысле, умирают во время игры?
        — Иногда.
        — Они осознают, что с ними происходит?
        — Да.
        — И тебе не противно работать на компанию, которая делает такое с людьми? Которая платит сотрудникам за то, чтобы они управляли каннибалами?
        — Вертью… — произносит Деклан. И умолкает.
        Мы сидим, качаясь на качелях, и наблюдаем за проходящими мимо людьми — за персонажами. Никто не обращает на нас внимания. А ведь в один прекрасный день любой из этих несчастных может обрести власть над собственным телом за секунду до того, как его мозг взорвется.
        — Думаешь, они счастливы на реабилитации? — спрашиваю я.
        При звуке этого слова меня прошибает холодный пот, хотя никаких воспоминаний о реабилитации не осталось — если я вообще ее проходила.
        — Их подвергают всем видам жестокости, какие только можно представить. Если бы в «Лан корп» не научились управлять телами персонажей, у них бы остановилось сердце.
        — Значит, процедура неприятная?
        — Хуже смерти.
        — Ты говоришь так, будто сам ее проходил!
        Какое-то время Деклан молча качается на качелях, потом произносит:
        — Не проходил. Но я работал в центре реабилитации достаточно долго и знаю, как там все устроено.
        — Можно это как-то остановить?
        Деклан недоуменно приподнимает одну бровь, и я поясняю:
        — Можно как-то уничтожить игры и прервать реабилитацию? Есть же способ заглушить сигнал нескольких чипов. Значит, должно быть средство… не знаю… разом освободить целую толпу персонажей.
        А дальше что? Вернуть их сознание в «Пустошь», чтобы они боролись за выживание?
        Деклан смотрит в землю.
        — Не исключено, — говорит он, потом фыркает и добавляет: — Кто-нибудь из конкурентов «Лан корп» наверняка над этим работает.
        — Надеюсь.
        Надеюсь, они что-нибудь придумают до того, как Итана отправят на удаление. Я осознаю, что произнесла его имя вслух, только когда Деклан откашливается. Он закатывает глаза.
        — В чем дело? — резко спрашиваю я.
        — Почему его судьба тебя так волнует?
        — Потому что он может умереть, если какой-то придурок решит воспользоваться своим правом от него избавиться.
        Потому что я успела всей душой привязаться к голосу и доброму лицу Итана.
        К личности Лэндона.
        Деклан перестает раскачиваться и трясет головой.
        — А ведь настоящий Итан, вполне возможно, ужасно неприятный тип. Может, он серийный убийца или невротик. Или пинает маленьких щенят.
        — Может, я тоже.
        Деклан пододвигается ко мне. Качели страшно скрипят, и от этого звука меня передергивает.
        — Ты — нет.
        — Я убивала. Много раз.
        — Ты убивала, потому что тебя заставляла сидящая за дисплеем трусиха. Ты убивала, потому что у твоего геймера проблемы с психикой.
        — И все же это делала я. Можно сколько угодно притворяться, но правды не изменить.
        Деклан склоняет голову набок и молча меня разглядывает. Чувствую себя жуком под лупой. Закусываю губу и отворачиваюсь.
        — Что? — спрашиваю я.
        — С этаким комплексом вины ты совсем себя замучаешь. Сделай одолжение — закрой глаза.
        — Почему я должна…
        — Просто закрой глаза и представь, что ты в другом месте. Где угодно, только не в «Пустоши».
        Я закатываю глаза, но все-таки зажмуриваюсь. Внезапно я понимаю, что стою на карнизе между двумя окнами, прижавшись спиной к известняковой стене. Это точно не «Пустошь», хотя место кажется знакомым. Влажные ладони скользят по стеклу, в ушах стучит кровь. Вокруг творится что-то невообразимое: соседние здания в огне, а внизу, десятью этажами ниже, дерутся люди.
        Я распахиваю окно и осторожно забираюсь внутрь. Не успеваю подумать, что теперь я в безопасности, как хватаю прислоненное к стене ружье. Мне откуда-то известно, что это снайперская винтовка. Опираясь на подоконник, я приникаю к ней и смотрю в оптический прицел. Потом выпускаю всю обойму в дерущихся на улице людей.
        Перезаряжаю.
        Стреляю.
        Перезаряжаю.
        Стреляю.
        В грудь, в голову, в грудь.
        Закончив, я захлопываю окно. Ветер теребит мои волосы — они в два раза длиннее, чем на самом деле. Я заправляю их за правое ухо — оно целехонько. Открываю рот, чтобы сказать об этом, но не могу произнести ни слова. А когда пытаюсь прикоснуться к своей коже, рука отказывается повиноваться.
        — Вот видите! Я же говорила: мы вполне подходим для «Пустоши», — произносит моими губами Оливия. — Клавдия станет лучшей из лучших.
        …Я открываю глаза; склонившись надо мной, стоит Деклан, он держится за качели, не давая им раскачиваться.
        — У тебя испуганный вид. Я же просил не думать о «Пустоши»!
        Я и не думала. Я видела другую игру, в которой была другим персонажем. Не знаю, воспоминание это или галлюцинация, вызванная всем тем, что обрушилось на меня в последнее время.
        Надеюсь, я просто схожу с ума и разыгралось воображение. Иначе получается, что на руках у меня еще больше крови, чем я думала.

        Глава семнадцатая

        Мы едва успеваем вернуться в бар. Всю дорогу Деклан расспрашивает меня о том, что я видела, когда закрыла глаза. Однако я слишком запыхалась, чтобы отвечать. Я бегу со всех ног, так что сердце заходится в груди, бегу от воспоминаний о горящих домах и падающих на землю трупах. Меня не волнует, что Деклан остается без ответов. Зато у него будет, о чем подумать в мое отсутствие. Через тринадцать минут после того, как я опускаюсь в кресло рядом с дверью, Оливия заходит в игру. Что-то рано. Она ведь сказала геймеру Джереми, что вернется только завтра утром. В следующий раз буду наведываться к ней в сознание почаще. В следующий раз не позволю чувствам затуманить мне разум.
        В следующий раз, когда Деклан велит мне подумать о чем-нибудь, кроме «Пустоши», не стану его слушать. Потому что стоит мне закрыть глаза, как я вижу падающих на землю людей, сраженных моими пулями.
        Целых полтора дня я не получаю свободу дольше чем на пару часов. Наконец Оливия заговаривает с Итаном, который изучает свой инвентарь, хранящийся позади стойки:
        — Я возвращаюсь в Колвас до завтрашнего вечера. Ты не будешь заходить в игру без меня?
        С замирающим сердцем жду его ответа. После Оливии, Итан — главная моя помеха. Из всего клана он единственный следит за приходами и уходами моего геймера. Единственный станет задавать вопросы, если я вдруг исчезну. Если их обоих не будет в игре, я смогу столько всего успеть!.. Оливия заставляет меня положить руки на стойку. Я скрещиваю пальцы — по собственной воле.
        — Хорошо, — соглашается Итан.
        Жаль, он не расспросил Оливию, зачем она едет в Колвас, мне бы очень хотелось узнать.
        Итак, я получу свободу на сутки. Как только Оливия выйдет из игры, я просочусь к ней в сознание и выясню, ради каких таких важных дел она готова оставить игру.
        Итан пересчитывает оставшееся вяленое мясо и бутылки с водой, и мы возвращаемся в сэйв, держась за руки и с улыбкой глядя друг на друга.
        — Увидимся завтра, — говорю я. — В четыре.
        — Буду ждать тебя здесь.
        — И Лэндон… я буду по тебе скучать.
        Следующие полтора часа я то и дело заглядываю к Оливии в голову: хочу быть уверена, что она не вернется в «Пустошь». Наконец она садится в черный поезд — такой длинный, что не видно конца. Он напоминает мне пулю. Вместе с матерью Оливия выходит в раздвижные двери на вершине небоскреба и попадает прямо в вагон. Когда она идет по узкому проходу, раздается механический голос:
        «Приветствуем вас на борту аэротрамвая. Пожалуйста, пристегните ремни безопасности и ознакомьтесь с информацией, отправленной на ваш аку-планшет. Сегодняшняя поездка до Колваса в две тысячи восемьсот пятнадцать километров продлится примерно один час девятнадцать минут».
        Почти три тысячи километров за час с небольшим! У меня перехватывает дыхание. За то время, что я прохожу восемь-девять километров, Оливия может добраться куда угодно.
        Сидеть рядом с мамой Оливия отказывается. Она занимает место на другом конце вагона и активизирует на планшете опцию, которая позволяет ничего вокруг не видеть и не слышать.
        Ремень безопасности она не пристегивает.
        Весь этот день и часть завтрашнего полностью принадлежит мне и скрывающемуся в подвале парню.
        Остальные отправились в набег. Ушли еще час назад. Если я хочу выбраться из бара до их возвращения, надо поторопиться. Я собираю сложенные в углу «глок», патроны, нож и рюкзак. Потом умываюсь в туалете и надеваю другие джинсы с футболкой, такие же заношенные, как предыдущие. Одежды у меня мало, и Оливия заставляет меня подолгу носить одни и те же вещи. Эти по крайней мере чистые. Заталкиваю грязную одежду в рюкзак — постираю, когда вернусь, — и выскальзываю из сэйва.
        Когда я прохожу мимо Итана, моя рука на секунду касается его плеча.
        Деклан уже ждет: сидит за столиком в баре и прихлебывает воду из фляги. При виде меня он улыбается — наверное, совсем одурел от одиночества.
        — Похоже, до завтра ты вся моя.
        Его радостный тон мне не нравится. Укладывая в рюкзак бутылки с водой, я оборачиваюсь и бросаю на него испепеляющий взгляд.
        — Подслушивал, значит?
        Выходя из укрытия, Деклан нарушает собственные правила. А вдруг вернется кто-нибудь из членов клана? Или все разом? Что нам тогда делать?
        С другой стороны, даже если вернутся, что с того? У Деклана всегда под рукой электрошокер — они и двух шагов в его сторону сделать не успеют.
        Меня передергивает, и я роняю пластиковую бутылку. Она катится по деревянному полу, но Деклан останавливает ее пяткой. Я наклоняюсь, чтобы ее поднять. Наши глаза встречаются, и Деклан мне подмигивает.
        — Я слышу почти все, что здесь происходит.
        Отличный способ вогнать меня в краску.
        — Прежде чем идти, надо перенести его, — добавляет Деклан и указывает сначала наверх, потом на ведущую вниз лестницу. — В подвал.
        — Но зачем…
        Деклан многозначительно шевелит бровями:
        — Если вы оба исчезнете, у остальных не возникнет вопросов.
        Оливия с Лэндоном спят друг с другом и используют для этого нас, своих персонажей… Губы у меня кривятся, во рту появляется кисловатый привкус. Если бы Оливия заставила меня сделать нечто подобное еще пару недель назад, я бы не смогла ей помешать. Мало того: я бы думала, будто сама этого хочу.
        Деклан тычет меня пальцем в подбородок.
        — Пошли, Вертью.
        Итан тяжелее, чем я ожидала. Я держу его за плечи, Деклан — за ноги. Каждые несколько ступенек я спотыкаюсь, и руки Итана ударяются то о стену, то о перила.
        — Постарайся его не убить, — поддразнивает Деклан, открывая дверь в свое убежище.
        — В следующий раз потащишь в одиночку!
        Мы кладем Итана на спальный мешок. Прежде чем уйти, Деклан активизирует точку сохранения. Он держит аку-планшет высоко перед собой и вводит коды нарочито медленно, словно издевается. Скрежеща зубами, я соединяю за спиной большие пальцы, чтобы не было соблазна вырвать у него устройство и швырнуть на пол.
        — Ты же проплачешь всю дорогу, если не будешь уверена в его безопасности.
        Я невольно замечаю в голосе Деклана нотки раздражения.
        — Я редко плачу.
        Он закатывает глаза.
        — Ты осознаешь себя меньше месяца. Что бы ты ни делала, все покажется редко.
        Мне хочется стукнуть его или обругать. Я прикусываю язык, так что выступает кровь, и сжимаю руки в кулаки — только это меня и останавливает. Потом закрываю глаза и натянуто улыбаюсь.
        — Куда мы сегодня?
        Деклан просит меня показать ему все места, где я когда-либо встречала людоедов. Я даже бровью не повожу. Я готова лично проводить его к каждому каннибалу в радиусе трех километров, если это поможет мне скорее выбраться из игры. Сначала я веду Деклана в здание суда: до него ближе всего. Электричество отключено, поэтому внутри мрак и липкая духота. Мои пальцы сжимают «глок». Деклан держит в руке только планшет, который служит ему фонариком. Похоже, его нисколько не волнует, что таится за дверями и деревянными кафедрами.
        — Какой во всем этом смысл? — спрашиваю я, пока мы крадемся мимо лифта на четвертом этаже.
        На шею мне садится муха, и я пытаюсь ее прихлопнуть. В мозгу возникает отчетливая картинка: двери лифта открываются, и меня снова бьют обрезом по темечку. При одной мысли об этом в голове начинает пульсировать.
        Деклан пожимает плечами:
        — Может, найдем какую-нибудь улику. Например, предмет, который он оставил.
        Я закатываю глаза:
        — Откуда тебе знать, что он жив? Может, это был тот самый парнишка, которого я убила на прошлой неделе!
        Деклан тут же напрягается.
        — Его имя — Риз. Так зовут порученного тебе персонажа?
        — Нет.
        — А как?
        Деклан трясет головой, и на глаза ему падают завитки темных волос.
        — Какая разница? Он жив, ясно?
        — Не понимаю, почему ты скрываешь от меня все, что связано с твоим заданием. Если ты до сих пор не заметил, это и меня касается.
        Я оскальзываюсь на чем-то липком и с трудом подавляю дрожь. Засохшая кровь. Именно здесь я застрелила людоедшу. Я с усилием сглатываю и приближаюсь к Деклану, старательно огибая пятно на полу.
        — Сколько можно ходить кругами в поисках человека, которого, возможно, вообще нет в этом районе? Если ты скажешь мне его имя, я…
        — Что? Воспользуешься встроенным в мозг навигатором? Ты по-прежнему всего лишь персонаж, Вертью, хотя и разумный.
        — Есть же карта.
        — Карта?
        — Ну да. Огромная схема местности, на которой отмечены все персонажи.
        — И где же ты предлагаешь ее раздобыть?
        — Разве у тебя такой нет?
        — Конечно, нет. Была бы, мы бы здесь не бродили. Я ведь уже говорил, что не могу получить к ней доступ из игры.
        — Но это бы помогло, да?
        — Какая разница, помогло бы или нет?
        Я делаю несколько осторожных шагов в его сторону, и он светит мне в лицо планшетом.
        — Я вижу ее… у себя в голове.
        Деклан хмурит брови и плотно сжимает губы.
        — Пошли дальше. До заката надо обойти как можно больше зданий.
        Деклан направляется было к лестнице, но я хватаю его за футболку. Он резко разворачивается: глаза у него сужены и горят от бешенства. Я подаюсь вперед, и наши тела соприкасаются.
        Я не позволю какому-то модератору меня запугивать!
        — Для чего мне врать? Зачем бы я иначе отправилась на запад? Та область выглядела на карте по-другому. Поэтому я решила, что это выход из игры.
        Возможно, если бы я изучила карту повнимательнее и обдумала все заранее, если бы не стала хвататься за первую призрачную надежду, я бы отправилась на северо-восток. «Тогда бы я не стояла сейчас тут и не ругалась с тобой из-за потерянного времени», — мысленно добавляю я.
        — Ну и как же она выглядит?
        Я раздумываю, не лучше ли промолчать. Деклан намекает, что я все придумала, и это выводит меня из себя.
        — Мешанина из фотографий с красными и зелеными подписями. Режет глаза, зато сообщает имя каждого персонажа и показывает, людоед он или выживший.
        Я не говорю Деклану, что на карте отображается счет каждого выжившего.
        Теребя край футболки, Деклан вытирает пот со лба. Костяшки пальцев у него побелели.
        — Где ты ее достала?
        Закусываю нижнюю губу. Я не подумала, что придется объяснять, как я получила доступ к карте. Не могу же я рассказать ему, что забираюсь в голову к Оливии!
        — Я иногда вижу ее во сне. Неполадки в чипе, наверное.
        Если свалить все на неполадки, он ничего не заподозрит.
        — Нет, я не об этом… Где ее достала твоя девица?
        Голос Деклана меня удивляет — напряженный, напуганный.
        — Разве не у всех геймеров есть такая карта?
        — Нет, Клавдия. Я впервые слышу о геймере, у которого она есть.
        Я не отвечаю — просто оседаю на пол и принимаюсь раскачиваться взад-вперед. Деклан садится рядом.
        — Еще одна аномалия, — произношу я наконец.
        — Не пойми меня неправильно. У каждого геймера есть доступ к обычной карте с названиями городов и зданий. Но то, о чем ты говоришь, называется читерство.
        По отношению к «Пустоши» слово звучит до того странно, что я разражаюсь смехом — жалким, почти безумным. Останавливаюсь я, лишь когда Деклан бросает на меня мрачный взгляд, и то каждые несколько секунд меня продолжает сотрясать икота.
        — Во что превратится игра, если у каждого будет такая карта? — говорит Деклан. — Какой смысл в нее играть? То, что у тебя в голове, — большая редкость.
        Редкость. Опять это слово. Хоть бы разок побыть заурядной.
        — Значит, у моего геймера есть то, чего быть не должно?
        Деклан отодвигается назад. Наши тела больше не соприкасаются, и меня невольно пронизывает разочарование. Не встречаясь со мной взглядом, Деклан трет себе лицо.
        — Не знаю. Обычно доступ к этой карте имеют только разработчики — модераторы высшего уровня.
        Я раздумываю над услышанным.
        — Выходит, она модератор? — спрашиваю я.
        Этакий Деклан в юбке, только жестокий и рангом повыше.
        — Может, да, а может, и нет. В любом случае она опасна. Что вообще тебе о ней известно?
        Еще одна возможность признаться, что я способна видеть глазами Оливии. Я смотрю на повернутое в профиль лицо Деклана и гадаю, как он это воспримет. А потом решаю ничего не говорить.
        «Не рассказывай никому!» — раздается у меня в ушах мужской голос, искаженный и очень тихий, и я чувствую, что должна его слушаться.
        — Ничего, — говорю я наконец.
        С минуту Деклан сверлит меня взглядом, как будто обдумывает услышанную ложь, потом произносит:
        — Его зовут Уэсли.
        — Уэсли…
        — Он людоед.
        — Уже догадалась. Хорошо, я его поищу.

* * *

        Первые пару дней я не могу найти Уэсли. Отчасти по собственной вине: невыносимые головные боли не дают оставаться в сознании у Оливии дольше получаса. Деклан не жалуется, но явно раздосадован. Я слышу это в его голосе, когда в очередной раз сообщаю, что ничего не нашла. Вижу по тому, как его взгляд упирается в пол, а к щекам приливает кровь.
        Он думает, что я плохо стараюсь, а я думаю, что он меня совсем не понимает. Когда я рассказываю ему о Гадюшнике, мы решаем отправиться туда при первом же удобном случае.
        На третий день, когда Оливия разворачивает карту, я легко отыскиваю Уэсли. Теперь понятно, почему я не могла найти его раньше. Он не в Нашвилле, как полагал Деклан, а в тридцати километрах отсюда — достаточно далеко от Гадюшника, к моему облегчению.
        Разглядеть его как следует мне не удается, потому что сфотографирован он с опущенной головой. Однако это единственный Уэсли, которого я смогла обнаружить, и он явно находится в логове людоедов. Крошечный участок карты вокруг него напоминает кровавый отпечаток ладони, столько на нем красных имен.
        Как только представится случай, мы отправимся на поиски Уэсли, а потом Деклан переведет меня через границу.
        Черепашьим шагом проходит еще одна неделя. Оливия играет в «Пустошь» каждый день по нескольку часов, но только вместе с Лэндоном. Однажды вечером она входит в игру, пока остальные сидят в баре и демонстрируют друг другу оружие, украденное во время последнего набега. Она сводит меня вниз по лестнице, небрежно усаживает на высокий табурет и говорит:
        — Завтра мы с отцом отправляемся на неделю в Колвас, а вы все остаетесь на групповом сэйве.
        Джереми с Итаном согласно кивают, и мое сердце начинает биться чуть сильнее — чуть радостнее. Но тут подает голос Эйприл:
        — Это же смешно! Не будь эгоисткой, Оливия. Я заплатила за «Пустошь», как и все вы, так что имею право играть, когда захочу.
        Барабаня пальцами по стойке, я взглядываю на Итана. Он с улыбкой пожимает плечами. Тогда я объявляю:
        — Это не обсуждается. Не нравятся правила — уходи.
        Эйприл, сидящая на полу рядом с Джереми, встает. Я жду, что она еще немного попрепирается и уйдет в сэйв, но вместо этого она с силой толкает меня в грудь.
        Я падаю на выставленные руки, обдирая кожу с ладоней. Секунду Оливия бездействует. Я не двигаюсь, не мигаю. Возможно, это проверка. Вдруг Оливия хочет выяснить, отреагирую ли я в минуту опасности? У меня хватает ума притвориться, будто меня здесь нет. Затем Эйприл вновь набрасывается на меня — пальцы скрючены, огненно-рыжие волосы развеваются, — и я невольно вздрагиваю.
        Оливия заставляет меня вскочить на ноги. Перед глазами все плывет, в голове словно раскачивается на петлях ржавая дверь. Я перехватываю кулак Эйприл перед самым своим носом, заламываю ей руку и сбиваю ее с ног. Девушка валится на пол — я сажусь на нее верхом и впиваюсь коленками в бока. Остальные у нас за спиной хором ее отчитывают. Я несколько раз бью Эйприл в лицо ее же собственным кулаком.
        На долю секунды заглядываю в сознание к Оливии. Она сосредоточенно бьет кулаком в экран, и при виде этих выверенных, методичных движений все у меня внутри холодеет. Я возвращаюсь в собственное тело и вижу, что стою на коленях, склонившись над Эйприл. Я вытираю руку, испачканную в крови своей жертвы, об ее же футболку.
        — Как я уже сказала, завтра все мы встаем на групповой сэйв. За мое отсутствие я бы на твоем месте подыскала себе другой клан. Ты ведь не хочешь вернуться и обнаружить, что твоего персонажа отправили на удаление, а счет обнулили?
        Сердце у меня подпрыгивает.
        Неужели Оливия способна отправить чужого персонажа на удаление?
        Неужели она обладает такой огромной властью над другими игроками — над самой «Пустошью»?
        Я ухожу так же невозмутимо, как стояла у себя в комнате Оливия, но внутри у меня все сжимается в тугой комок. Только поднявшись наверх, я замечаю, что из ободранных рук сочится кровь.

        Глава восемнадцатая

        На следующий день я в последний раз обвожу глазами сэйв. Меня переполняет такой восторг, что трудно дышать, и в то же время мне грустно. Я присаживаюсь на краешек кровати, на которой распростерт Итан. Он лежит на спине, глядя в потолок, как и оставил его Лэндон. Осторожно беру его за руку. Почему-то я ожидала, что она окажется холодной, точно у трупа, но это не так.
        — Я обязательно придумаю, как вытащить тебя отсюда, — шепчу я, хотя знаю, что он не слышит.
        Даже если я найду способ его освободить, он окажется совсем не тем человеком, которого я считала своим другом. Возможно, Итан меня возненавидит, но по крайней мере он примет это решение сам.
        Деклан стоит в дверях с туго набитым рюкзаком за спиной. Уголки его губ подергиваются, и я не могу понять, хочет он улыбнуться или нахмуриться.
        — Беседуя по душам с человеком в коме, ты зря тратишь время. А значит, тратишь и мое время тоже.
        — Не будь таким бесчувственным.
        — Человек, с которым ты беседуешь, находится совсем в другом месте — в жуткой симуляции. Убегает от кого-нибудь или убивает виртуальных существ.
        — Для модератора, работающего на «Лан корп», ты слишком часто критикуешь своих нанимателей.
        — Трудно найти что-то положительное в корпорации, которая превращает людей в персонажей жестокой компьютерной игры.
        — Ну так уволься.
        — После этого задания обязательно уволюсь. А теперь попрощайся и пойдем уже.
        Почему это задание так для него важно? Зачем вообще он устроился на работу в компанию, которую ненавидит? Наверняка за найденного персонажа ему хорошо заплатят. Даже не сомневаюсь, что Деклан покинет «Лан корп», унося в кармане чек на кругленькую сумму.
        — Поцелуй своего парня и пошли.
        Прежде чем я успеваю ответить, Деклан уходит. Я слышу его тяжелые шаги на лестнице, а затем какой-то грохот на первом этаже. Я снова поворачиваюсь к Итану и дотрагиваюсь до его щеки:
        — Если вы там — на реабилитации или еще где-то… просто знайте, что я всех вас выручу.
        Обвожу глазами комнату, останавливаю взгляд на черноволосом красавце Джереми, на лице Эйприл, покрытом синяками после вчерашней драки наших геймеров.
        Когда я спускаюсь, Деклан ходит туда-сюда перед боковой дверью. Он протягивает мне мой рюкзак — тяжелый, доверху набитый оружием и бутылками с водой. Я вздыхаю: впереди у меня еще один трудный переход с целой тонной за плечами. К счастью, это начало конца. Я взваливаю рюкзак на плечи и вслед за Декланом выхожу из бара, оставляя привычную жизнь позади.

* * *

        Мы совершаем переход за семь часов и оказываемся на месте в то время суток, когда от жары все словно плывет. Логово людоедов находится в старинном особняке — странное жилище для группы каннибалов. Дом красивый, величественный: два этажа, целые ряды окон и как минимум десяток колонн. Второй этаж опоясывает балкон, и я представляю, как выхожу на него и смотрю в морозное ночное небо. Деклан рядом со мной. Наши тела соприкасаются, губы слиты в поцелуе…
        Я делаю глубокий вдох. И откуда у меня такие мысли? Меня бросает в жар, и я стараюсь не встречаться глазами с Декланом, пока мы крадемся мимо особняка.
        «Используй его и сбеги», — напоминаю я себе.
        Вместо того чтобы сразу же вломиться внутрь, мы устраиваем лагерь в хибаре напротив, состоящей из двух комнат. Пока Деклан раскладывает на протертом ковре свое снаряжение, я пересчитываю бутылки с водой. Их осталось шестнадцать — по восемь на каждого. Надеюсь, мы пополним запасы в логове людоедов, когда отправимся за Уэсли.
        — Какой у нас план? — спрашиваю я, вертя в руках электрошокер.
        — Не играй с оружием, Вертью.
        Я подталкиваю электрошокер в его сторону.
        — Боишься, что я ударю тебя током? — спрашиваю я.
        — Боюсь, что ты ударишь себя. — Деклан подходит к окну и выглядывает сквозь пыльные жалюзи. — Думаю, они выйдут из игры не раньше чем через пять-шесть часов. Двое людоедов сторожат переднюю дверь, двое — заднюю. Организованные ребята. Впечатляет. Обычно у тех, кому достается такая работа, туго с мозгами.
        Когда у Деклана в рюкзаке глушитель, организационные навыки людоедов меня мало интересуют.
        — А почему ты не можешь просто заглушить сигнал, как в прошлый раз? Мы войдем, вытащим Уэсли и отправимся к границе.
        — Не сегодня. Если «Пустошь» будет подвисать слишком часто, геймеры начнут жаловаться. Лучше подождем, пока у сотрудников «Лан корп» кончится смена и они выйдут из игры.
        Прижавшись головой к оконной раме, Деклан наматывает шнур от жалюзи на два пальца.
        — Столько хлопот ради одного персонажа…
        Деклан пожимает плечами.
        — Это мое последнее задание. Хочу уйти красиво, понимаешь?
        Я киваю головой, хотя и не понимаю — по крайней мере не вполне. Я встаю рядом с Декланом у окна.
        — Ты забыл упомянуть о двух трупах на крыльце.
        — Трупы неопасны.
        Я задеваю его плечом, и он с улыбкой смотрит на меня. Когда мы касаемся друг друга, мне кажется, что в меня ударило молнией: я растеряна и не могу перевести дыхание.
        Пытаюсь убедить себя, будто меня совсем к нему не влечет. Просто мне нравится, что он не персонаж. И говорит то, что думает, пусть в большинстве случаев его слова и насмешливы.
        — Чего это ты улыбаешься во весь рот?
        Я и не знала, что улыбаюсь. Сжав губы, я отворачиваюсь, чтобы он не заметил моих вспыхнувших щек. И тут я вижу перед особняком знакомого человека.
        Миа.
        В каких-нибудь пятистах метрах от меня.
        Миа. Девушка, которая ушла из нашего клана. Моя лучшая подруга.
        Почему она здесь, в шайке каннибалов?
        Каким-то чудом мне удается сохранить спокойствие.
        Деклан предлагает отойти от окна. Мы сооружаем из сдвинутых вместе рюкзаков импровизированный стол и приканчиваем по пакетику ПДР, запивая водой из одной бутылки. Все то время, что мы едим, я молчу. Я чувствую, как Деклан украдкой наблюдает за мной из-под длинных ресниц.
        — Все в порядке? — наконец спрашивает он.
        Нахмурившись, я оглядываюсь на окно.
        — Нет. То есть да. Просто… Та девушка на лужайке перед домом… она кое-кого мне напоминает.
        — Ты встречала ее в последние недели?
        Я знала Миа гораздо раньше.
        — Да. Она была тогда выжившей. Наверное, ее геймер закончил курс лечения?
        Деклан кивает, и в груди у меня что-то сжимается. Миа пропала после того, как ее пырнули в живот во время спасательной экспедиции в Гадюшник. Я волновалась за нее, хотя, конечно, вслух ничего не говорила. Она не оставила записки, не объяснила, почему уходит, но остальным это не показалось странным. И вот теперь… Я допиваю последний глоток воды. Горло так сильно свело, что мне с трудом удается его проглотить.
        Теперь она — людоедша, которой управляет сотрудник «Лан корп».
        — Будто в дурном сне… И знаешь, что самое ужасное?
        Деклан поднимает плечи и делает мне знак продолжать.
        — Я понятия не имею, кем бы стала, если бы меня не превратили в персонажа игры. Присоединилась бы к заступникам? Или я на самом деле агрессивна? Может, я была бы такой же, как Оливия? Жила бы в воображаемом кровавом мире?
        Деклан пододвигается поближе и берет меня за руки.
        — Ты бы такой не стала.
        Его шершавые пальцы смыкаются на моих запястьях. Я делаю вдох, затем выдох и внезапно понимаю, что разучилась дышать.
        — Сильно же они тебя искромсали, — шепчет он. — Обычно датчики вживляют аккуратно, но твои…
        Когда он трет большими пальцами сморщенные шрамы у меня на запястьях, по коже пробегает легкая электрическая волна. Его прикосновение похоже на удар тока. Волоски у меня на шее и руках встают дыбом, и мне хочется большего — гораздо большего…
        Надо быть осторожнее, иначе его прикосновение меня погубит.
        — Датчики… — повторяю я.
        Деклан поднимает мои руки, так что проникающий сквозь жалюзи свет падает на шрамы.
        — Все время забываю, что ты ничего не помнишь. Датчики передают в «Лан корп» информацию о состоянии твоего организма. Это что-то вроде аку-планшетов, только вживленных в тело. Они есть у каждого персонажа. Здесь. — Он проводит руками по моему телу и касается лодыжек. Я вздрагиваю. Потом прикладывает пальцы к сердцу. — И здесь.
        Во всех местах, до которых дотрагивается Деклан, мое тело покрыто грубыми шрамами.
        — Ты что-нибудь помнишь? В смысле, о процедуре?
        Отчетливо помню только одну процедуру — ту, которую проводила доктор Коста. Но тогда я находилась не в собственном теле, а в голове у Оливии. Жаль, что я не настолько доверяю Деклану, чтобы рассказать ему о регенераторе, похожем на гроб, и о холодных механических руках, восстанавливающих мое лицо. О том, как я очнулась, не в силах закричать, потому что легкие отказывались сжиматься или расширяться.
        И о новом воспоминании, которое всплывает у меня в голове в эту самую минуту. В нем мне удается закричать, и я кричу изо всех сил, потому что несколько врачей вживляют мне в тело датчики, втыкают в кожу острые иглы и быстро, взволнованно переговариваются.
        — …нужно поскорее ее приготовить.
        — Он сказал, что ее введут в игру сегодня вечером, и…
        — Говорят, она хорошо показала себя в «Войне». Десять убитых менее чем за три минуты. Оливия и Клавдия — это сила.
        Мои мысли возвращаются к настоящему, и я стискиваю зубы. Нет, не могу я рассказать обо всем этом Деклану, ведь он работает на ту самую компанию, которая искалечила мое сознание и тело.
        Я отодвигаюсь от Деклана, встаю на колени и засовываю руки в задние карманы джинсов. Затем поднимаю голову и, глядя прямо в его темно-серые глаза, говорю:
        — Ничего не помню. А почему ты спрашиваешь?
        — Просто я сбит с толку.
        — Из-за чего?
        — Из-за тебя.
        Из-за меня?..
        — Что, трудно находиться рядом с человеком, чьи шрамы свидетельствуют о низости «Лан корп»? — Я замечаю, что дрожу. — Трудно находиться рядом с человеком, который думает сам за себя?
        — Я не смог бы тебя выносить, если бы ты не думала сама за себя — если бы ты была ею.
        У меня такое чувство, что мне взбалтывают мозг. Все только-только начинало становиться на места и вот уже снова развалилось на части.
        Хочется возненавидеть Деклана за то, что он разорвал мою логику на кусочки.
        Он снова подходит к окну, на этот раз с биноклем, который мы прихватили в баре.
        — Осталось недолго.
        Деклан прав. Скоро все кончится. Я стану свободной, а он навсегда исчезнет из моей жизни.

* * *

        Мне снится Миа.
        Мы стоим на крыше кинотеатра, в котором когда-то жили. Я — на самом краю, наблюдаю за людоедами на другой стороне улицы. Она — позади меня. Что-то говорит. Смеется.
        Смеется надо мной.
        — Тебе никогда отсюда не выбраться!
        Она подходит ближе — я слышу, как шаркают ее ботинки.
        Мои плечи невольно напрягаются. Я сощуриваюсь, пытаясь разглядеть крошечную темную точку вдали.
        — Не говори так, — прошу я.
        — Не обманывай себя. Ты погибнешь, если уйдешь отсюда.
        Я качаю головой. Нельзя верить ее словам, даже если это всего лишь дурной сон.
        — Нет. Я погибну, если останусь.
        Наконец я поворачиваюсь к ней. Она стоит на расстоянии вытянутой руки. На лице — обычная для персонажа неживая улыбка, от которой меня уже начинает тошнить. Подбородок и шея густо измазаны кровью, словно покрыты толстым слоем невысохшей красной краски.
        Но больше всего меня поражают ее глаза. Взгляд у них не пустой, а безумный, горящий. Голодный.
        У меня перехватывает дыхание. Я чуть отступаю назад, и нога начинает скользить по краю крыши. Я отчаянно хватаюсь за воздух, стараясь сохранить равновесие. Миа не пытается мне помочь — просто стоит и смотрит, сцепив перед собой руки.
        — Я обязательно придумаю, как вас спасти, — говорю я, едва обретаю опору под ногами.
        Миа смеется:
        — Не надо. Нам здесь лучше. Мне страшно хочется есть, Клавдия. Я так голодна, что путаются мысли.
        Она делает шаг в мою сторону. Исходящий от нее металлический запах обжигает мне нос и горло.
        — Ты ведь знаешь, что будет дальше…
        Я хочу одного: чтобы все поскорее закончилось.
        Ее зубы впиваются мне в правое ухо, и мы обе падаем с крыши.

        Глава девятнадцатая

        Я прихожу в себя, тяжело дыша и обливаясь потом, хотя в хибаре стоит пронизывающий холод. Резко сажусь и ударяюсь лбом о что-то твердое. В темноте раздается приглушенная ругань, и Деклан светит мне в лицо экраном планшета. Когда глаза привыкают к ярко-голубому свечению, я замечаю, что нос у него разбит.
        — Извини, — бормочу я.
        В ответ Деклан только пожимает плечами: видимо, уже привык.
        — Пора идти, — говорит он.
        Я осознаю, что держусь за ухо, только когда Деклан помогает мне подняться на ноги.
        — Ты готова?
        «Не обманывай себя. Ты погибнешь, если уйдешь отсюда».
        Не обращая внимания на слова Миа, я плотно сжимаю губы и натягиваю на плечи рюкзак. Все бутылки с водой оказались на дне и теперь стукаются друг о друга и бьют меня по пояснице. Я охаю. Смотреть стараюсь только на ботинок Деклана, чтобы он не заметил, как сильно я взволнована.
        — Отправиться в логово людоедов? Всегда готова.
        — Потому что если не готова, я могу оставить тебя здесь. Не хочу, чтобы ты сорвала задание.
        Он так же помешан на своем задании, как Оливия на игре. Со злости я закусываю себе щеки, резко распахиваю дверь и переступаю через порог.
        — Я подхожу для этого задания в два раза лучше тебя, так что не начинай.
        Деклан смеется и выходит вслед за мной в холодную ночь.
        — Ты такая симпатяга, когда злишься.
        Хотя он произносит это себе под нос, к моему лицу все равно приливает кровь.
        Мы подбегаем по дорожке к особняку. Вблизи здание не такое уж и красивое: несколько окон разбито, стены после многих лет запустения выглядят скорее серыми, чем белыми. Колонны заляпаны кровью. Впрочем, чего еще ожидать от «Пустоши»?
        — Мы быстро, — говорит Деклан, роясь в рюкзаке.
        Он достает ворох разных устройств, подвешивает их на специальный ремень и застегивает его на талии. Ремень ему как раз впору, и мне невольно вспоминается Эйприл и ее замызганный пояс с оружием, болтающийся на тощих бедрах.
        Подтаскиваем все вещи к стене дома. Я достаю нож, фонарик, «глок» и прячу оба рюкзака за большим кустом.
        — Вот, возьми. — Деклан вкладывает мне в руку что-то холодное и тяжелое. Электрошокер.
        — Я тронута. Ты отдаешь мне свой ненаглядный «тех»…
        — «Тех армз». Не отдаю, а одалживаю на время. Мне он не понадобится.
        Прежде чем я успеваю его остановить, Деклан подходит сзади и становится вплотную ко мне, потом поднимает мои руки и показывает, как держать электрошокер.
        — Скоростной ликбез, — шепотом произносит он.
        Я едва могу дышать, не то что сосредоточиться, и все же умудряюсь запомнить суть его объяснений: снять с предохранителя, подождать, пока замигает датчик самонаведения, нажать на курок. Цель будет поражена вне зависимости от того, стоит она или движется. Параметры силы тока не трогать. Сейчас электрошокер настроен таким образом, чтобы вырубить человека, не убивая.
        — Мы не хотим, чтобы кто-нибудь из персонажей погиб, — говорит Деклан.
        Он отстраняется и поправляет пояс с инструментами. Меня невольно тянет к нему, но я одергиваю себя и сосредотачиваю внимание на электрошокере. Я провожу пальцами по металлическим штырям, представляя, что прикасаюсь к губам и волосам Деклана.
        — Знаю, — тихо произношу я в ответ.
        — Они все-таки люди.
        — Я понимаю.
        Никому не понять этого лучше меня, тем более какому-то модератору.
        Я пытаюсь взломать переднюю дверь. Сбоку от нее сидит персонаж с выпущенными кишками. Голова его опущена на грудь. Я пристально смотрю на замок, чтобы не видеть крови. Наконец он открывается, и я уже готова войти внутрь, как вдруг Деклан хватает меня за футболку и оттаскивает назад.
        — Что…
        — Мы не знаем, устроили они точку сохранения из одной комнаты или из всего дома. Не хочу, чтобы тебе поджарило руки-ноги еще до того, как мы войдем внутрь.
        Меня переполняет смесь благодарности и раздражения. Благодарности, потому что ему не все равно, ударит меня током или нет. Раздражения, потому что Деклан не прав: я не поджарюсь. Мне ли не знать, после двух-то раз!
        Деклан перебрасывает через порог монетку. Ничего не происходит. Тогда он шагает внутрь и кивком головы велит мне следовать за ним. Освещая себе путь его планшетом и моим маленьким фонариком, мы идем по коридорам. В доме стоит отвратительная вонь, и я стараюсь дышать как можно реже.
        Мы подходим к длинной винтовой лестнице, при одном взгляде на которую у меня кружится голова. Я поднимаюсь первой, крепко держась за гладкие черные перила. Постояно кажется, что я вот-вот упаду и разобьюсь. Деклан подгоняет меня, пока мы не добираемся до верхней площадки.
        Перед нами коридор. С каждой стороны по четыре двери.
        — Проверь правую сторону, — велю я Деклану, распахивая первую дверь слева.
        Я дохожу до третьей, когда он произносит:
        — Нашел.
        Я взвожу курок и приближаюсь к нему. Деклан косится на «глок» в моей руке, на электрошокер у меня за поясом, однако ничего не говорит. Наверное, понимает, что это просто привычка, а не жажда крови. Надеюсь, что понимает.
        Сэйв расположен в бальном зале с белыми стенами и лепным потолком, в центре которого висит огромная люстра из стекла и фарфора. Я свечу на нее фонариком: разбитые подвески с зазубренными краями, покрытые толстым слоем пыли, похожи на подвешенные в воздухе человеческие кости.
        Как только Деклан отключает электрический барьер, я становлюсь под люстрой и принимаюсь разглядывать людоедов и их пленников. Я быстро отыскиваю Миа. Она лежит под аркой, обняв одной рукой какого-то мужчину и приникнув головой к его плечу.
        При виде этого зрелища все у меня внутри переворачивается. Я отгоняю ужасные мысли, которые норовят пробраться мне в голову. Не хочу даже думать о том, к чему принуждает ее сотрудник «Лан корп».
        Я отворачиваюсь от них и подхожу к Деклану: он склонился над людоедом, лежащим на обитом парчой диванчике. Должно быть, это и есть Уэсли. Деклан нажимает ему на шею, проверяя пульс. От этого движения голова Уэсли подается вперед, так что становится видно лицо.
        Даже если бы прошло сто, нет, тысяча лет, я бы все равно его узнала: тонкий нос, густые темные брови, маленькая коричневая родинка в самом низу правой щеки. По моему искалеченному уху бегут мурашки. Я отшвыриваю фонарик и приставляю дуло «глока» ко лбу людоеда.
        — Он напал на меня, — говорю я.
        Три года назад. На темной подземной стоянке. Когда я была совершенно беззащитна.
        Но теперь я свободна и вооружена.

* * *

        — Клавдия, — произносит Деклан, осторожно приближаясь ко мне.
        Он редко называет меня по имени. От этого волны, бушующие у меня в голове, начинают бесноваться еще сильнее. Деклан протягивает ко мне руки и кивает на «глок».
        — Отдай мне, пожалуйста, пистолет.
        — Он напал на меня. Изувечил. — Я слегка поворачиваю голову, чтобы Деклан смог как следует разглядеть мое ухо. — Пытался убить.
        Деклан с усилием сглатывает и качает головой. Он стоит так близко, что кончики его пальцев почти касаются моей руки.
        — Нет, на тебя напал сотрудник «Лан корп», который им управляет. А твой геймер это допустил. Уэсли был невластен над своими действиями. Так же, как ты.
        Я дотрагиваюсь до изувеченного уха, провожу пальцами по его неровному краю. Оно не болело почти три года, а сейчас горит так же сильно, как в первые минуты после укуса.
        — Деклан…
        — Знаю. Мне жаль. Но искалечил тебя не он. Злиться надо на человека, который за деньги превращает Уэсли в… в это.
        Деклан снова сглатывает и опускает глаза на темноволосого парня на диване, который косится невидящим взглядом куда-то вбок.
        В том-то и загвоздка. Трудно испытывать ненависть не к человеку из плоти и крови, а к кому-то, кого я, скорее всего, никогда не увижу. И кто же взывает к моему голосу рассудка? Сотрудник той самой компании, из-за которой я столько выстрадала!
        — Клавдия…
        Деклан притягивает меня к себе и осторожно забирает пистолет.
        — Ты прав, — шепчу я, уткнувшись лицом ему в грудь.
        И он действительно прав. Деклан — моя ущербная совесть за левым плечом.
        Он возвращает мне «глок».
        — Держи крепче.
        Деклан отходит в сторону, но я по-прежнему стою неподвижно, не в силах оторвать взгляда от Уэсли. Тогда Деклан осторожно берет меня за подбородок и вымученно улыбается. Эта улыбка настолько не похожа на его обычную самодовольную усмешку, что сердце у меня болезненно екает.
        — Скоро все это кончится, — говорит он.
        — Знаю.
        Я подбираю с пола фонарик и свечу Уэсли в лицо. Его зрачки сужаются, но он не мигает.
        — Итак… мы понесем его на руках?
        Забавно… Мы столько раз обсуждали, как отыскать этого человека, а я даже не поинтересовалась, что будет, когда найдем. При мысли о том, чтобы тащить Уэсли на себе с тяжелым рюкзаком за спиной, меня передергивает. Я вспоминаю, как мы переносили в подвал Итана: его руки все время ударялись то о двери, то о мебель.
        Отрицательно покачав головой, Деклан встает на колени, снимает пояс с инструментами и принимается что-то искать. Наконец достает устройство из нержавеющей стали, которое прежде не использовал.
        И все же оно мне знакомо.
        Точно такое же устройство прижимала к моей голове доктор Коста.
        Я пячусь назад и налетаю на пианино. Оно издает ужасный скрежещущий звук, от которого мы оба вздрагиваем.
        — Зачем тебе это? — спрашиваю я.
        — Чтобы вывести отсюда Уэсли.
        — Ты будешь его мучить?
        — Конечно же, нет! Что за ерунду ты…
        — Не ври!
        Нахмурившись, Деклан кладет пояс на пол рядом с диваном и приближается ко мне. Я отступаю в сторону.
        — Я думал, ты пришла в себя.
        — Эта штука у тебя в руке…
        — Навсегда выведет из строя его чип. Она называется КЦЧ — конфигуратор церебральных чипов.
        Я впиваюсь ногтями в ладонь, чтобы не схватиться за голову. У меня остались только смутные воспоминания о том, что делала со мной доктор Коста. Одно помню четко — боль. Жгучую, вызывающую тошноту боль, которая пронзила меня, как только я оказалась в собственном теле. Что-то эта процедура не помешала Оливии мной управлять.
        — Ты привел меня сюда, чтобы я помогла тебе его убить, — еле слышно произношу я.
        У Деклана отвисает челюсть. Он смотрит на меня долгим пристальным взглядом. С каждой секундой злость у меня внутри растет, пока меня не начинает трясти. Надо бежать. Застрелить его и бежать. Как только Деклан разделается с Уэсли, он, конечно же, нарушит данное слово. Нападет на меня сам или вызовет своих дружков-модераторов. Одному Богу известно, что они со мной сделают.
        Возможно, он просто выдаст меня Оливии.
        — Если бы я хотел его смерти, я бы позволил тебе пустить ему пулю в лоб. Я собираюсь вывести из строя его чип. Разорвать связь с геймером. Тогда Уэсли — человек, а не персонаж — сможет пойти с нами на своих двоих. Тащить его на руках до самой границы — сомнительное развлечение.
        Меня бросает в жар. Я отворачиваюсь, чтобы Деклан не увидел моего красного от стыда лица. Когда я думаю о Деклане плохо, потом всегда чувствую себя идиоткой. Комкаю в свободной руке край футболки… надо бы попросить прощения. Вот бы он перестал все время доказывать, что я не права. Тогда можно было бы больше не извиняться.
        — Это нормально, — говорит Деклан. — Задавать вопросы. Беспокоиться о других. Значит, игра не совсем тебя искалечила.
        Вот бы он перестал читать мои мысли!
        Выждав, пока раскрасневшиеся щеки немного остынут, я поворачиваюсь к Деклану. Он положил планшет на приставной столик таким образом, что встроенный фонарик освещает голову Уэсли. Слегка раздвинув большой и указательный пальцы, Деклан тщательно измеряет расстояние от его лба до макушки.
        — Церебральный чип — вещь непростая. Чтобы вывести его из строя, нужно точно определить, куда он вживлен. Иначе процедура превратится в удаление.
        Я стою у другого конца дивана и наблюдаю за точными движениями Деклана.
        — Эта штука, которую ты используешь… С ее помощью удаляют персонажей?
        — Нет. Ее действительно можно применить для быстрого грубого удаления, но такие удаления происходят редко, и работа это грязная.
        Горло сжимается. У меня не хватает духу спросить, что имеет в виду Деклан под грязной работой. Особенно сейчас, когда мы стоим в толпе людоедов.
        — Для чего еще она используется?
        — Для перезагрузки чипов. У конфигуратора три функции: деактивация, удаление, перезагрузка.
        Может, доктор Коста перезагрузила мой церебральный чип?
        — Это больно?
        Деклан смотрит на меня, сощурив глаза.
        — Не уверен.
        Я робко приближаюсь.
        — Ты можешь сделать со мной то же самое?
        — Нет.
        Я открываю было рот, однако Деклан раздраженно морщит нос и поднимает руку.
        — Я объясню почему, когда закончу.
        Сердце у меня уходит в пятки и остается там все время, пока Деклан работает над Уэсли. Отыскав на макушке у парня нужную точку и отметив ее тонкой, как игла, ручкой, он приставляет к ней плоский конец конфигуратора. На верхней губе у него блестят капли пота, плечи напряжены. Он надавливает большим пальцем на спуск. Уэсли бьется в судорогах, но Деклан продолжает прижимать устройство к его голове. Даже когда тот валится с дивана, Деклан не снимает пальца с кнопки. Он шевелит губами, беззвучно считая.
        — Готово. — Дойдя до сорока, Деклан откидывается назад и садится на пол, рядом со своим снаряжением.
        Уэсли лежит неподвижно, как мертвый. Я бы решила, что он умер, но его грудь слегка вздымается и опускается.
        — Он выживет?
        — Придет в себя через несколько минут.
        Я киваю, потом подхожу поближе и прислоняюсь спиной к той части стены, что не испачкана кровью. Долгое время мы оба молчим. Наконец Деклан заговаривает:
        — У тебя другой чип. И связь с геймером тоже.
        — В каком смысле, другой?
        — В прямом. Я знаю об этом с нашей первой встречи.
        Вспоминаю, как Деклан тыкал мне в голову каким-то синим устройством.
        — У твоего чипа другая структура — не такая, как у остальных персонажей. В десять раз более сложная. Сканнер даже не смог снять с него данные. Только сообщил, что ты действующий персонаж.
        — Издеваешься?
        Выходит, со мной еще что-то не так?
        — Совершено серьезно. Придется подождать, пока мы выберемся из игры, а потом уже заняться твоим чипом.
        Значит, Деклан не намерен просто исчезнуть, как только мы пересечем границу. Казалось бы, я должна испытывать облегчение, но не могу. Особенно когда он сидит рядом и говорит, что мой чип — очередная аномалия.
        Я вся — сплошная аномалия.
        — Деклан, я хочу вернуться. Если бы я знала, что ты умеешь деактивировать чипы, то попросила бы тебя освободить всех моих друзей.
        Его лицо становится суровым.
        — Они тебе не друзья. Ты их никогда по-настоящему не знала. И не говори, будто привязалась к сидящим у них в головах геймерам.
        — У тебя есть средство освободить их из игры.
        Деклан фыркает:
        — Возвращаться в бар — самоубийство. Когда Уэсли придет в себя, у нас будет от силы сорок восемь часов на то, чтобы выбраться из «Пустоши». Иначе нас засекут.
        Это что-то новенькое. Меня уже давно ничто не удивляет, и все же в голове появляется масса вопросов.
        — Почему мы должны бежать из «Пустоши»? Ты же модератор. Ты работаешь на «Лан корп». Ты…
        — Прибереги вопросы на потом, Вертью.
        Я выхожу из себя. Внутри, словно яд по телу, растекается беспокойство. Какой же он эгоист! Даже не сообщил, что умеет разрывать связь персонажа с игроком. Не сообщил, что времени у нас в обрез. Но я не успеваю высказать всего этого Деклану, потому что Уэсли приходит в сознание.
        Деклан поспешно вскакивает на ноги. Я прикрываю рукой ухо и вжимаюсь в стену, понятия не имея, чего ожидать.
        Уэсли перекатывается на спину и устремляет взгляд на Деклана. Грудь у него ходит ходуном, и он… смеется.
        — А ты потолстел, — хрипло произносит он.
        Деклан расплывается в улыбке и пожимает плечами:
        — И что? Зато ты — вылитый труп.
        Я с ужасом наблюдаю, как людоед Уэсли с трудом принимает сидячее положение. Они с Декланом смотрят друг на друга. Почему Деклан не связал его, не принял никаких мер предосторожности? И почему, черт побери, они оба ухмыляются во весь рот?
        Уэсли — пропавший персонаж, последнее задание Деклана перед уходом из «Лан корп». Я твержу это снова и снова, почти не дыша и молясь, чтобы что-нибудь поскорее произошло.
        Уэсли смотрит в мою сторону с полуулыбкой, от которой меня пробирает до костей. Не потому что он людоед и напал на меня три года назад. Просто я видела эту улыбку много раз — дерзкую, самоуверенную.
        Это улыбка Деклана.
        Не удивлюсь, если глаза у них одного цвета.
        — Пригласить девушку поучаствовать в побеге из тюрьмы — это вполне в твоем духе, братишка, — говорит Уэсли.

        Глава двадцатая

        Они хотят уйти немедленно — Деклан и его старший брат, а я, крепко сжав зубы, неотрывно смотрю на Миа, лежащую на другом конце зала. Вернее, на то, что от нее осталось.
        Деклан встает передо мной на колени, загораживая от меня подругу, и дотрагивается до моей руки. Я отшатываюсь. Когда я отказываюсь встретиться с ним взглядом, он осторожно берет меня за подбородок и поворачивает лицом к себе.
        В его серых глазах вина.
        — Клавдия, мне…
        — Можешь не оправдываться.
        — Он мой брат.
        Деклан говорит так, словно пытается меня в этом убедить.
        Я его понимаю. Если бы кто-нибудь из моей семьи попал в «Пустошь», я бы все сделала, чтобы его освободить. Даже ценой работы или жизни. И все же я в бешенстве. Наверняка Деклан скрывает от меня еще что-то, и я намерена узнать от него всю правду. Сегодня же.
        — Ты тоже был персонажем, да?
        Деклан резко поднимает голову и удивленно распахивает глаза. Достаточно посмотреть на его лицо. Деклан не модератор.
        — Сам сбежал?
        — Я ведь уже говорил: еще никому не удавалось сбежать из игры.
        — Тогда как ты выбрался на свободу?
        Плечи Деклана напрягаются. После долгого молчания он глубоко вздыхает, зажмуривается и произносит:
        — Какая разница?
        — А такая, что ты все время мне врал. Теперь выкладывай правду.
        Лучше бы он с самого начала рассказал все как есть. Тогда сейчас я бы не чувствовала себя такой дурой.
        «Ты тоже ему врала», — шепчет внутри издевательский голосок.
        Отстань.
        — Я сбежал не из игры. Мне удалось вырваться по дороге в центр удаления. Меня приютила группа заступников, и мы вместе стали думать, как спасти моего брата. Ушло почти полгода на то, чтобы вычислить, в какой он игре. Четыре месяца, чтобы найти лазейку в системе и собрать необходимое оборудование. И еще один, чтобы попасть в «Пустошь». Мне страшно повезло встретить тебя, а то пришлось бы мне просто ходить кругами… Ну, довольна?
        — А сам ты как думаешь?
        Лицо у меня пылает, и я беззвучно отчитываю себя за слабость. Я ведь давно знала, что Деклан меня использует. И все же когда он сам это признает, в груди что-то сжимается.
        Деклан вскакивает на ноги и нависает надо мной, но я не двигаюсь с места — только скрещиваю на груди руки и начинаю считать про себя от пятидесяти до нуля.
        — Я пойду на все, чтобы вывести брата отсюда живым!
        — А как же я? Или я нужна тебе только на тот случай, если понадобится сбить со следа модераторов?
        — Как ты можешь такое говорить?
        Я подхожу к нему вплотную, задеваю его плечом. Деклан бросает на меня негодующий взгляд, но я даже бровью не повожу. Я готова выслушать все что угодно, лишь бы это было правдой.
        — Ну? Да или нет?
        — Разумеется, нет! Я обещал защищать тебя — обещал вывести из игры.
        Деклан раскачивается на пятках, запустив обе руки в волосы.
        — Пожалуйста, Вертью… доверься мне. Я жалею, что врал, но сейчас нам надо идти.
        У меня осталась куча вопросов. В какой он был игре? Помнит ли, как проходил реабилитацию? Почему его отправили на удаление? Впрочем, вопросы подождут; еще надо сбежать от сотрудников могущественной корпорации.
        — Сначала примени конфигуратор ко всем остальным.
        У Деклана вырывается стон. Краем глаза я вижу, что он медленно качает головой.
        — Это невозможно.
        Я знаю, что невозможно. Знаю, что освобождать персонажей противозаконно. Однако мне от этого не легче. Я не сумею забыть о людях, которым мы могли бы помочь.
        — Потому что нас тут же поймают. — Это скорее утверждение, чем вопрос, но Деклан все равно кивает. — По крайней мере освободи ее.
        Я опираюсь Деклану на плечо, встаю на ноги и указываю на Миа.
        — Почему? — шепотом спрашивает он.
        — У тебя есть Уэсли. А мне дай ее.
        Сейчас начнет спорить — придумает какую-нибудь отговорку, за которую я буду ненавидеть его всю дорогу до границы… Нет, он лишь дотрагивается до моего виска и осторожно проводит большим пальцем по изуродованному уху.
        — Хорошо.
        Деклан быстро разрывает связь девушки с геймером. Теперь Миа лежит на некотором расстоянии от парня, которого обнимала, а я сижу рядом и жду, когда она придет в себя. Осторожно беру ее за руку.
        Деклан с Уэсли тем временем возятся с глушителем. Деклан уже запрограммировал его, и теперь они опускают прибор в дыру в стене. Все это время я внимательно слежу за Уэсли. Если вдруг он набросится на нас, я выстрелю ему по лодыжкам.
        Внезапно Миа сжимает пальцы, впиваясь ногтями мне в ладонь, и я резко отдергиваю руку. Она дышит тяжело, словно задыхается. Я приподнимаю ей голову, и она открывает глаза.
        — Послушай, — шепчу я, — не важно помнишь ты меня или нет. Ты была… нет, ты до сих пор моя лучшая подруга. И я выведу тебя из этой игры.
        Миа заходится криком.
        Деклан бросается к нам.
        — У нее шок.
        Он легко подхватывает девушку на руки, как будто она весит не больше его рюкзака, и выходит из зала. Мы с Уэсли следуем за ним. Я двигаюсь в нескольких шагах позади, держа в одной руке пистолет, а в другой — электрошокер.
        — Это не я напал на тебя, — говорит Уэсли, сбегая по винтовой лестнице и поворачиваясь ко мне.
        Я медленно спускаюсь за ним. От головокружения, отвратительного запаха и всего того, что сейчас произошло, съеденный несколько часов назад батончик ПДР грозит подкатить к горлу.
        Уэсли останавливается на нижней ступеньке и поджидает. Я делаю шаг влево — он загораживает мне путь. То же самое повторяется еще три раза. Деклан с Миа уже снаружи, и я чувствую себя в западне. Я поднимаю «глок» и тычу им в Уэсли — дуло со стуком ударяется о кость. Зубы у меня стучат.
        — Вперед, — командую я.
        — Деклан рассказал мне, что с тобой произошло. Я тут ни при чем.
        Уэсли отступает в сторону. Я тут же спрыгиваю со ступеньки и проношусь мимо него, бросив на ходу:
        — Забудь.
        Уэсли хватает меня за руку и разворачивает лицом к себе. Я снова наставляю на него пистолет, на этот раз метя в живот.
        — Думаешь, я стал таким по собственной воле? Я мечтал оказаться в этой игре ничуть не больше твоего. — Он отталкивает дуло «глока». — У нас с тобой одна цель. Прибереги патроны для Томаса Ланкастера.
        Ланкастер. Должно быть, это главный человек в «Лан корп» — создатель моего кошмарного сна наяву. Томас Ланкастер — вот кто искалечил мне жизнь.
        Уэсли уходит, а я так и остаюсь с пистолетом в руках. Меня переполняет злоба — на Уэсли с Декланом. На себя. Я пинаю стену, прикрытую отставшими обоями, и кричу так, что в груди становится больно, а лицо горит.
        Внезапно я начинаю перемещаться между своим телом и головой Оливии.
        Она находится в комнате с яркими лампами на потолке, где ее обследуют два врача — Коста и незнакомый мне молодой человек. Я забываю о злости и прислушиваюсь к их разговору.
        — К следующей неделе вы достаточно поправитесь, чтобы снова играть в «Пустошь», — успокаивает Оливию Коста.
        — Думаете, это поможет? — спрашивает девушка.
        — Должно помочь.
        Я прислоняюсь к стене и пробую немного отдышаться. Интересно, что случилось с моим геймером? Когда Оливия собиралась в Колвас, с ней все было в порядке — по крайней мере с виду. Может, она заболела после приезда? Мне становится немного легче. Коста сказала, что Оливия не сможет играть до следующей недели, а мы выберемся из игры гораздо раньше.
        — Болей подольше, Оливия, — говорю я вслух.
        Потом убираю пистолет в кобуру и спешу к своему новому клану — двум людоедам и одному беглому персонажу.

* * *

        Миа держится рядом со мной — так близко, что при ходьбе наши плечи соприкасаются. Первые несколько километров она молчит. Когда Миа наконец заговаривает, голос у нее так дрожит, что поначалу я не могу разобрать слов.
        — Я… я долго спала? — шепотом спрашивает она.
        Глядя в землю, Миа делает несколько коротких вдохов, потом разом выдыхает.
        — Мне кажется, что я была там всего пару дней, но…
        Три года. Миа была на реабилитации как минимум три года. Она присоединилась к нашему клану на следующий день после того, как я познакомилась с Итаном. Теперь я уверена, что эту встречу подстроили наши геймеры: наверное, все трое друзья. Миа всегда мне нравилась. Она сильная и смелая.
        По крайней мере была сильной и смелой.
        У настоящей Миа такой вид, будто от любого грубого слова ее хватит инфаркт. Прежде чем я успеваю себя остановить, я притягиваю ее к себе. Миа, похоже, удивлена. Мгновение она стоит неподвижно, приподняв руки, словно не знает, что с ними делать. Потом утыкается лицом мне в плечо и тихо всхлипывает.
        — Сколько я там была? — снова спрашивает она.
        Ее слезы капают мне на плечо, катятся по груди и спине, словно обжигающе горячая вода. Я стискиваю зубы, чувствуя, что с каждой секундой ненавижу «Лан корп» и Томаса Ланкастера чуточку сильнее.
        — Недолго, — вру я.
        Миа отстраняется, вытирая глаза кончиками пальцев.
        — Спасибо, — шепчет она. — За то, что из всех людей в том зале ты выбрала меня.
        «Мне не пришлось выбирать», — хочу ответить я, но лишь выдавливаю из себя натянутую улыбку, от которой что-то внутри разрывается на тысячи кусочков.
        — Идем. Не будем тратить время привала.
        Устроившись между двумя дубами, мы ужинаем, или, вернее, завтракаем, потому что небо уже начинает светлеть. Я пытаюсь прикончить свой батончик ПДР и бутылку воды, но не могу. При каждом взгляде на Уэсли или Миа я думаю о том, к чему принуждали их сотрудники «Лан корп», и меня начинает тошнить.
        А противный детский голосок внутри шепчет: «Ты сама ничем не лучше».
        Дрожа, я впиваюсь зубами в батончик.
        — Сколько идти до границы? — спрашивает Уэсли.
        Он комкает одну упаковку от ПДР и тут же открывает следующую. Я собираюсь было сказать, что в день нужна только одна. Но тут он поворачивается, и я вижу, что через его грязную футболку просвечивают ребра. Я пялюсь на собственную порцию, и мне хочется отдать ее Уэсли.
        — Пятьдесят шесть километров, — отвечает Деклан. — У нас сорок шесть часов. Я уже все рассчитал. Мы будем проходить по пять километров в час. Каждые два часа — привал на тридцать минут. В середине перехода остановимся и поспим. До границы доберемся меньше чем за двадцать четыре часа, и еще останется время.
        Говоря это, Деклан косится на нас. Миа рассматривает свою бутылку с водой и не замечает его взгляда. Зато я вижу, как он внимательно наблюдает за ней и хмурит брови — наверняка думает, что она будет нас тормозить.
        Приходится ему напомнить:
        — Ты мне должен.
        Деклан склоняет голову набок и поднимает бутылку, словно произносит тост:
        — Я знаю.
        Уэсли с улыбкой переводит взгляд с меня на Деклана и обратно:
        — И как вы только выдержали эти несколько недель вместе?
        Он теребит в руке упаковку от ПДР, и я невольно обращаю внимание на его грязные ногти. Я думаю о крови. О логове людоедов. О его руках, смыкающихся на моем горле за секунду до того, как он…
        Я щиплю себя.
        — Я запираю его в подвале.
        Уэсли смеется глубоким, заразительным смехом. Я невольно улыбаюсь. Непохоже, что этот смех принадлежит людоеду или агрессивному человеку. Он вообще не принадлежит этой игре.
        Надо как-то преодолеть себя. Не забывать, что не Уэсли напал на меня.
        Потому что он уже начинает мне нравится.
        — Чем подумываешь заняться, когда выберешься отсюда? — спрашивает Уэсли.
        Я чувствую, как в меня впиваются три пары глаз. Щеки вспыхивают. Несколько недель назад, до встречи с Декланом, я бы ответила: «Убегу как можно дальше от границы». Теперь я уже в этом не уверена. С помощью конфигуратора можно спасти тех, кого я оставила в нескольких километрах к югу. Как только я выберусь отсюда, я соберу всю волю в кулак и…
        — Убегу как можно дальше от этой чертовой игры, — вру я, глядя на Деклана.
        Он отводит глаза.
        — А ты? — Уэсли обращается к Миа, которая сосредоточенно крошит в руке пригоршню листьев. — Куда ты отправишься?
        Она долго молчит и наконец отвечает:
        — Вернусь к брату. Ему десять, я должна о нем позаботиться. Он жив, я знаю. Не может быть, что он умер.
        Удивляться нечему, Миа не та девушка, которую я знала. Но принять это нелегко. Надеюсь, она найдет младшего брата. Искренне надеюсь. И все же когда я опускаю веки, глаза начинает щипать. У Миа есть брат, у Деклана — Уэсли, а у меня ничего, кроме горстки разрозненных воспоминаний.
        Я чувствую себя обманутой.
        Остальные едва успели поесть. У нас еще пять минут на отдых, но я не могу усидеть на месте и отправляюсь вперед, когда они только начинают собирать вещи.
        — Вертью, подожди! — окликает Деклан.
        Я лишь быстрее переставляю ноги, не обращая внимания на боль в мышцах.
        Деклан догоняет меня и берется за лямку моего рюкзака.
        — Эй, ты почему… ты плачешь?
        — Нет.
        — Послушай, извини, что я тебе врал. Просто я…
        — Не думай, что на тебе свет клином сошелся!
        Я смотрю в землю. Смотрю на ботинки Деклана. В слабых лучах солнца на них видны пятна засохшей крови. Я со вздохом расправляю плечи. Уэсли с Миа уже близко, и я даю себе слово, что буду держать себя в руках. Ради нее.
        — Давай сменим тему, хорошо?
        Деклан притягивает меня к себе, так что наши лица почти соприкасаются, и приоткрывает губы, как будто хочет сказать что-то… или сделать что-то… Даже не знаю, что бы я предпочла. Но тут Уэсли ударяет его по плечу.
        — Ну, идем?
        — Да, пора кончать, — отвечает ему Деклан, по-прежнему глядя на меня.

        Глава двадцать первая

        Следующий привал мы делаем на складе, который заметила в стороне от дороги Миа. Девушка она робкая, зато глаза у нее что надо. Пока остальные едят и выпивают две бутылки на троих — вода у нас кончается, а в логове людоедов удалось раздобыть всего с десяток бутылок, — я поднимаюсь на второй этаж, устраиваюсь в углу между штабелями ящиков и стеной и заглядываю в сознание к Оливии.
        Она идет по крытому мосту из толстых стеклянных плит голубовато-зеленого цвета, в крышу которого вделаны лампы. Мост соединяет два небоскреба. В обе стороны течет плотный людской поток. На каждой второй плите светится реклама: лечебная и косметическая регенерация в кредит, одобренные «Лан корп» игры для пациентов любого возраста, отдых в подводном санатории, который предлагает все от массажных салонов до генетических спа-процедур. Однако Оливия видит только одно — худого парня с кудрявыми каштановыми волосами, идущего прямо нам навстречу. Лэндона. Его изумительные голубые глаза ловят ее взгляд. Поравнявшись с Оливией, Лэндон что-то вкладывает ей в руку, а в следующее мгновение растворяется в толпе.
        Оливия входит в здание на другом берегу, проскальзывает в огромный зал и присаживается на корточки между блестящей белой платформой и столом. Она раскрывает ладонь — на ней лежит плоский черный прямоугольник размером с ноготь на большом пальце. Опустив этот миниатюрный чип в центр планшета, девушка кладет его на платформу. Над нами возникает голографическое изображение Лэндона. Парень улыбается, и я замечаю, что между передними зубами у него небольшая щель. Я не обратила на нее внимания, когда он сидел рядом с нами в саду на крыше. Оливия хочет прикоснуться к нему, однако ее рука проходит прямо сквозь проекцию.
        «Допотопная техника, знаю. Но мне нужно было как-то передать тебе весточку. Очень тяжело находиться в одной провинции и не иметь возможности увидеться с тобой, дотронуться до тебя, поговорить. Мне так не терпится увидеть тебя через неделю в обычном месте! Когда-нибудь, где-нибудь, как-нибудь мы обязательно встретимся в реале. Я люблю тебя, Лив».
        Голограмма исчезает.
        Дыхание у Оливии перехватывает, и она опирается на белую платформу.
        — Лэндон… — рыдает она, закрывая лицо руками.
        Если бы Оливия с Лэндоном виделись не в «Пустоши», а их встречи не превращались в притворный роман между Итаном и мной, мне стало бы ее жаль. Оливия наступает ногой на чип, и ее слезы затуманивают мне обзор.
        Неловко исподтишка наблюдать за чужими страданиями. Я выхожу у нее из головы…
        И оказываюсь лицом к лицу с Уэсли.
        Я вскрикиваю и тут же затыкаю себе рот рукой.
        — Что ты здесь делаешь? — сердитым шепотом спрашиваю я.
        Уэсли протягивает руку, и мне чудится, будто он хочет меня задушить. Но он только помогает мне подняться и пристально смотрит на меня. Оказывается, я ошибалась: глаза у него не темные, как у Деклана, а светло-серые, словно затянутое тучами небо.
        — Дек попросил тебя разыскать. Он запустил на планшете симуляцию — хочет проверить, нет ли более быстрого способа выбраться из игры.
        После недолгого молчания Уэсли спрашивает:
        — Клавдия, с тобой все в порядке?
        — Все нормально.
        — Ты выкрикивала имя — Лэндон. Твердила его снова и снова. И ты плачешь.
        Я хочу повторить, что со мной все нормально, но тут дотрагиваюсь до своей щеки — она действительно мокрая. Какое-то время я просто смотрю на Уэсли с открытым ртом и прижатыми к лицу руками. Потом смахиваю слезы и вытираю пальцы о край футболки.
        — Дурной сон.
        — Точно? Глаза у тебя были открыты, а лицо такое…
        Уэсли сжимает пальцы в кулаки, словно силится выдавить из себя остаток фразы. Я дотрагиваюсь до его руки, и мы оба прерывисто переводим дыхание.
        — Какое?
        — Будто ты персонаж. Не человек, а именно персонаж.
        Мне представляется собственное лицо, лишенное всяческого выражения и залитое слезами. Я стискиваю локоть Уэсли и принужденно смеюсь.
        — Все хорошо. Честно.
        Я даже не поднимаю на него взгляд, чтобы посмотреть, поверил он мне или нет, — я сама себе не верю. Спускаясь по лестнице вместе с Уэсли, я всей душой надеюсь, что он не станет рассказывать Деклану об увиденном.
        Уэсли — не Итан. Я не могу им помыкать. Он не будет держать язык за зубами просто потому, что я так велела.
        Мы входим в небольшое помещение, расположенное в глубине склада. До того как жителей штата эвакуировали, здесь, наверное, был кабинет: на столе лежат стопки пожелтевших от времени ломких бумаг и стоит компьютер, покрытый толстым слоем пыли. Я устраиваюсь между Миа и Уэсли. Деклан сидит напротив и ест. При виде меня он удивленно приподнимает бровь:
        — Все в порядке, Вертью?
        Я шумно втягиваю носом воздух.
        — Да.
        Сколько можно спрашивать, все ли со мной в порядке? Все отлично.
        До конца привала я смеюсь, если остальные смеются. Заставляю себя проглотить кусочек ПДР, когда они садятся есть. Пытаюсь поддерживать разговор и слушаю, как Миа рассказывает о своем брате Дэниеле.
        — В тот день, когда приемная мать нас продала, я заметила фургон еще до того, как он подъехал к дому. Я крикнула брату: «Спасайся!» Он очень быстро бегал… то есть бегает. Наверняка он добрался до какого-нибудь безопасного места.
        Карие глаза Миа блестят от слез, однако голос звучит твердо — впервые с тех пор, как Деклан отсоединил ее от геймера.
        Какое-то время мы все молчим. Наверное, в голове у каждого проносятся те же образы, что у меня: жуткие фургоны, приезжающие за нами посреди ночи; никому не нужные дети и бродяги, которых продают, словно скот, потому что они якобы опасны для общества. Я размышляю о Дэниеле — безликом мальчике с карими глазами старшей сестры.
        Миа думает, что ему по-прежнему десять. Верит, что провела в «Пустоши» несколько недель, а не лет. У меня не хватает духу признаться во лжи. Ее брату сейчас лет тринадцать, если, конечно, он еще жив.
        Я даю себе слово рассказать Миа правду, как только мы выберемся из игры. Я помогу ей найти брата, если от него хоть что-то осталось. Это отчасти искупит мою вину.
        Поев, Миа с Уэсли сразу же отправляются в путь. Мы с Декланом задерживаемся и проверяем, не забыли ли чего-нибудь важного. Подозреваю, что это он попросил их уйти вперед, но вслух ничего не говорю.
        — Миа — приятная девушка, — замечает Деклан.
        Я наклоняюсь и застегиваю карман рюкзака.
        — Болтать о пустяках ты явно не умеешь. Выкладывай, что собирался сказать.
        — Я за тебя беспокоюсь.
        — Напрасно.
        — Ты сама на себя не похожа. Понимаю, я тебе врал, но мне нужна твоя помощь. Если, конечно, мы хотим выбраться отсюда живыми.
        Взявшись за лямки рюкзака, я поворачиваюсь к Деклану, улыбаюсь и начинаю что-то говорить. Он в два шага оказывается передо мной и закрывает мне рот кончиками пальцев. Я слегка приоткрываю губы.
        — Перестань улыбаться, когда злишься. У тебя такой вид, как будто ты подхватила дизентерию.
        Я отбрасываю его руку. Он делает шаг вперед, наши тела соприкасаются. Прижимает меня к стене и заводит мне руки за голову.
        — Ну вот, я больше не улыбаюсь, — бормочу я. — А теперь отпусти.
        — Знаешь, когда ты растеряна и смотришь на меня вот так, ты просто…
        Просто что?..
        Деклан прижимается губами к моим губам. По лицу бежит электрическая щекотка — болезненная, сладостная и восхитительная. Деклан отпускает мои руки, и я обмякаю. Его пальцы спускаются по моим плечам, скользят вниз по спине. Он стискивает объятия еще крепче — так крепко, что я слышу биение наших сердец. Так крепко, что меня бросает в жар. Я больше не уверена, плохо ли это — пусть только никогда не кончается. Я погружаю пальцы Деклану в волосы, стараюсь запомнить каждую линию его лица, а его рот продолжает ласкать мои губы.
        Наконец Деклан, задыхаясь, отстраняется.
        — Знаю, ты сердита и устала, но постарайся держать себя в руках.
        И как же, интересно, он это себе представляет? Как может делать со мной такое, когда нам нужно быть начеку? Я не говорю ничего — просто ухожу вперед, оставляя между нами расстояние в один шаг и миллион невысказанных слов.

* * *

        Через несколько часов мы подходим к кирпичному дому с прудом и решаем устроить в нем привал. Место тихое, и от дороги далеко. Здесь нас никто не найдет. Пока Уэсли, Деклан и Миа отдыхают на берегу пруда, я незаметно отправляюсь проверить, чем занимается Оливия.
        Сажусь на землю, прижавшись спиной к куче кирпичей перед домом, закрываю глаза и сосредотачиваюсь. А миг спустя оказываюсь в полной темноте.
        Может, она спит?
        Может…
        Потом Оливия произносит что-то невнятное, и все вокруг преображается. Вместо темноты — солнечный свет и высокая трава. Оливия сидит, прислонившись к куче кирпичей, а за спиной у нее полуразрушенное кирпичное здание. Рядом с грязным прудом отдыхают трое — два парня и девушка.
        Это «Пустошь».
        Мы не в игровой комнате — здесь нет ни экранов, ни проекций, ничего подобного. Но Оливия явно в «Пустоши». И окружающий мир выглядит настолько реально, словно я нахожусь в собственной голове.
        Оливия играет в «Пустошь» в эту самую минуту, а я не там, где она меня оставила… Я слышу, как Оливия визжит от злости. Слышу свой собственный крик и перемещаюсь к себе в сознание.
        Оливия заставляет меня выхватить и зарядить «глок».
        Я разжимаю пальцы и роняю пистолет. Моя рука подергивается. Тянется вниз, к оружию — такое чувство, будто ее отрывают от тела. Я стискиваю зубы. Собираю пальцы в кулаки. Стараюсь не сгибать спину, не дать руке дотянутся до…
        Оливия заставляет меня подобрать «глок». Вынуждает сделать несколько шагов к пруду. Она хочет убить Деклана и Миа с Уэсли.
        Я с усилием падаю на колени и впиваюсь ногтями в землю. Оливия пытается подчинить меня своей воле. Все тело горит, как будто его обливают кипятком. Я прикусываю язык, чтобы не закричать.
        Деклан поднимает на меня взгляд и озадаченно хмурит брови. Я пытаюсь отрицательно помотать головой, но мне удается только неестественно изогнуть шею. Он встает на ноги.
        — Не надо! — с трудом выкрикиваю я, однако он не слушает — подбегает и опускается рядом со мной на колени.
        — Вертью?..
        Моя нога пинает Деклана в колено, и мы оба валимся на землю. Он прижимает мои руки к бокам. Не знаю, ради чьей безопасности — моей или своей собственной.
        — Оставь… Я убью тебя… Убирайся из моего… Я пришлю за тобой модераторов… Прекрати, Оливия!
        Я с усилием пробиваюсь к ней в сознание. Вспоминаю все то, что она заставляла меня делать и говорить. Всех персонажей, которых она убила моими руками. Я представляю, с каким бы удовольствием задушила сейчас Оливию, и собственные руки девушки безвольно поднимаются и хватают ее за горло. «Пустошь» исчезает: теперь у нас перед глазами металлическая белая стена и голубая лампа, мигающая прямо над головой. Оливия задыхается.
        Деклан был прав: я могу ею управлять!
        Я сосредотачиваюсь на том, чтобы вытеснить Оливию у себя из головы, и проваливаюсь обратно в «Пустошь» — в собственное сознание. Мое тело свободно. Я лежу на боку, тяжело дыша, а по лицу у меня текут слезы.
        — Я была невнимательна… Не обращала внимания на то, чем она занимается. Следовало заглядывать к ней почаще.
        Взгляд Деклана становится холодным. Теперь ему известно обо всех моих способностях…

        Глава двадцать вторая

        — Ты видишь то, что видит она!
        Голос Деклана напоминает рык. Я слышу, как он подходит ближе, чувствую шеей его сердитое дыхание.
        — Клавдия, скажи что-нибудь!
        Справа от меня обваливается куча кирпичей. Деклан громко чертыхается. Я напрягаюсь всем телом и вонзаю ногти в ладони, так что на коже остаются полукруглые следы.
        Потом Деклан дотрагивается до моих обнаженных плеч, и я вздрагиваю, потому что это прикосновение никак не вяжется со злостью — легкое, как пух, и теплое. Опасное. Пальцы Деклана скользят по моей коже. Я начинаю медленно отодвигаться от него, но он осторожно разворачивает меня к себе. Лицо у него красное и сердитое.
        Слова Деклана с шипением вырываются сквозь сжатые зубы, как воздух из сломанного клапана.
        — Тебе известно все, что она делает!
        Я нахожу глазами Уэсли с Миа, которые пытаются незаметно улизнуть. Они медленно бредут к пруду за домом, делая вид, будто что-то ищут. На секунду Уэсли перехватывает мой взгляд и беззвучно произносит: «Сочувствую». «Трус!» — подмывает меня ответить.
        Миа не отрывает глаз от земли.
        — Не все, — еле слышно выговариваю я.
        Мне хочется вырваться и убежать в лес. Вот только тогда я снова останусь одна.
        — Но ты можешь видеть ее глазами?
        — Да.
        — Тебе не кажется, что следовало рассказать мне раньше? Ты хотя бы представляешь, какое это полезное умение? Как можно быть такой законченной эгоисткой?!
        Внезапно все вокруг начинает бешено вращаться: старый кирпичный дом, откуда то и дело выглядывают Уэсли с Миа — не хотят вмешиваться в нашу ссору и в то же время пытаются подслушать, о чем мы говорим, — обожженные солнцем травинки, которые царапают мои обгоревшие плечи, и само это солнце.
        Я дрожу, как будто на улице мороз, а не адская жара. В ушах звенит, точно по бокам от головы у меня две сирены.
        Мне хочется ударить Деклана.
        От макушки ко лбу бежит электрическая щекотка. Оливии так давно не удавалось меня отключить, что я забыла, каково это. Неприятно — вот каково. Голова мотается взад-вперед, как у тряпичной куклы. Я вижу то Деклана, то других людей: доктора Косту, человека со шрамом в виде полумесяца, мужчин и женщин в деловых костюмах из моих ранних воспоминаний, персонажей, чья смерть на моей совести.
        — Надо уходить, — с трудом выговариваю я.
        Если я сейчас же не уйду — точно его ударю.
        В горле у Деклана раздается какой-то странный звук, и он отрицательно качает головой.
        — Никуда мы не пойдем, пока не…
        Я толкаю его в грудь. Он отступает назад и потрясенно смотрит, как я подхватываю с земли рюкзак и направляюсь к дому. Мозг вот-вот взорвется. Я то и дело останавливаюсь, чтобы немного прийти в себя.
        — Уэсли, Миа, привал окончен! — выкрикиваю я, зло глядя на них из-под опущенных век.
        Они сидят на коричневом диване с цветочным узором. У обоих в руке по батончику ПДР, но ни тот, ни другой даже не разорвал упаковку.
        — Вы что, не слышали?
        Обиженно наморщив нос, Миа поднимается с дивана, запихивает батончик в карман шортов и молча выходит на улицу.
        Уэсли тоже встает и указывает подбородком на дверь, в проеме которой стоит Деклан с перекошенным лицом.
        — Может, вам лучше сначала объясниться? — озабоченно спрашивает Уэсли.
        Я глубоко вздыхаю и поворачиваюсь к Деклану, широко раскинув руки, будто предлагаю ему ударить меня.
        — Разумеется! Почему бы нет? — Я отдаю «глок» Уэсли. — Только учтите, что в эту самую минуту мне в голову пытается проникнуть взбешенная геймерша-психопатка.
        Электрический ток уже ползет вниз по лицу, и я с трудом выговариваю слова. Внезапно я с криком запускаю руки в волосы. Деклан делает шаг в мою сторону, но я отшатываюсь назад.
        — Не прикасайся ко мне!
        Подбородок у него нервно подергивается. Он машет на дверь, и Уэсли уходит, оглянувшись на пороге.
        На сей раз я произношу это вслух:
        — Трус!
        Добродушный, плотоядный трус.
        — Теперь мы одни, так что давайте, господин модератор, говорите все, что имеете сказать.
        — Зря ты мне соврала.
        Я трясу головой, чтобы его слова улеглись в сознании. Тщетно.
        — Какой же ты лицемер! Сначала скрываешь от меня правду, используешь меня, а потом злишься, потому что я не рассказала тебе всего.
        — Клавдия…
        — Ты ведь утверждал, будто работаешь на «Лан корп»! С чего бы мне признаваться, что я умею перескакивать в сознание к Оливии? Зачем себя выдавать? Если бы ты раскрыл мне правду, тогда, может, я бы не боялась тебе открыться. А ты ничем не лучше моего геймера!
        Деклан делает шаг в мою сторону. Я так резко шарахаюсь в сторону, что оступаюсь на расшатанной половице. Его пальцы смыкаются на моем запястье, не давая мне упасть. Деклан прижимает меня к груди — с такой силой, что почти выбивает из меня желание сопротивляться. Мы стоим так целую вечность, не шевелясь и тяжело дыша. В голове звенит: Оливия по-прежнему отказывается оставить меня в покое. Я хочу ударить Деклана. Хочу навсегда забыть о встрече с ним и с Уэсли. Хочу выбраться из «Пустоши» прямо сейчас, пока Оливия не заставила меня кого-нибудь убить.
        Наконец Деклан произносит:
        — Если ты думаешь, будто я такой же, как она, то можешь уйти.
        Нет, Деклан не такой, как Оливия. Он постоянно врет, ему нельзя доверять, и он невыносим. Но Деклан не жесток. Он, рискуя жизнью, спас старшего брата. И потом, кроме Деклана у меня никого нет, а это что-то да значит. Я делаю глубокий вдох и высвобождаю свою руку из его руки.
        — Лучше поторопиться, пока нас не поймали, — тихо говорю я.
        Не слишком похоже на извинение. Впрочем, Деклану этого достаточно. Он кивает.
        Я пытаюсь сдвинуться с места, однако мне удается сделать только пару шагов. Я не могу ни идти, ни повернуть голову, ни пошевелить пальцами. Не могу ничего — только неподвижно стоять с протянутой рукой и приоткрытым ртом. Такое впечатление, что мне в вену впрыснули лед.
        Деклан тут же оказывается рядом. Он прижимает ладони к моим щекам и что-то говорит, хотя слов я не слышу. Слышу только громкий гул, как будто в голове жужжат мухи. Прежде чем я теряю сознание, моя рука протягивается к его горлу, и Оливия заставляет меня прошипеть:
        — Ты еще пожалеешь о том, что жив!

* * *

        Я сижу в аэроавтобусе, колеблясь где-то на грани между сном и реальностью. Сиденья вокруг пусты. Из-за окна доносится шум ветра — приятный музыкальный звук, похожий на тихий звон колокольчиков.
        От этого звука мне почему-то становится холодно.
        В окне я вижу свое отражение — не лицо Оливии, а мое собственное. Щеки у меня округлые и розовые, постоянные круги под глазами исчезли. Правое ухо цело. В недоумении я провожу по нему пальцами. Мне приходит в голову, что у меня бред и край уха окажется оторванным. Это не так.
        И все-таки у меня явно бред.
        Где я?
        На плечо ложится твердая, но ласковая рука. Сердце у меня подпрыгивает, и я вскакиваю с места. Меня усаживают обратно. Я поднимаю голову и вижу рядом с собой женщину.
        — Здравствуй, Клавдия, — говорит она.
        Голос у женщины теплый и успокаивающий. Она выше меня, кожа у нее смуглая — чуть темнее, чем у Миа. Глаза карие. Одета в белую форму, как медсестра на плакате в тюремной больнице. Прическа строгая — волосы зачесаны назад и собраны в тугой узел. Но от этого женщина выглядит еще ласковее. Как мама.
        «Не поддавайся, Вертью!» — говорю я себе. Это какая-то уловка. Наверняка тут не обошлось без Оливии. Вот-вот произойдет что-нибудь ужасное.
        — Меня зовут Джиллиан.
        Женщина с улыбкой наклоняется ко мне. Зубы у нее неправдоподобно идеальные — слишком ровные и слишком белые. Я провожу языком по собственным зубам и морщусь, дойдя до сколотых клыков.
        — Ты не против, если я посижу рядом с тобой?
        Мне хочется ответить, что я очень даже против, но вместо этого я только пересаживаюсь как можно ближе к окну. Когда она пододвигается ко мне, я чувствую запах корицы.
        — Ты знаешь, почему ты здесь?
        Я отрицательно качаю головой. Тогда Джиллиан с улыбкой поясняет:
        — Это реабилитация.
        Реабилитация. Так вот куда отправляются персонажи, пока их телами управляют геймеры. Но где же кровавые симуляции, о которых рассказывал Деклан? Правда, мне холодно и я раздражена, но мне нисколько не страшно.
        — Я не нуждаюсь в реабилитации. Я не больна.
        — Реабилитация — это дар. Рожденные с геном агрессии представляют угрозу для нашего общества. Они — причина всех войн и раздоров.
        Если это правда, почему бедняков превращают в персонажей? Почему просто от них не избавиться?
        — Ты говоришь это всем персонажам? Врешь и убеждаешь их, будто они дефективны? Они вообще в курсе, что их тела обречены на медленную смерть?
        — Я — программа. Я не вру.
        — Я не агрессивна! — почти рычу я и пытаюсь ударить Джиллиан. Мой кулак проходит сквозь тело женщины и ударяется о сиденье. Руку пронизывает боль, и я осторожно прижимаю ее к груди.
        С чуть заметной улыбкой Джиллиан поворачивается ко мне.
        — А я и не говорила, что ты агрессивна.
        Такого ответа я не ожидала. Я набираю воздуху в легкие и тихо спрашиваю:
        — А все-таки? Агрессивна или нет?
        Глядя прямо перед собой, Джиллиан слегка пожимает плечами:
        — Возможно.
        С минуту слышен только шум ветра за окном, потом Джиллиан продолжает:
        — Как бы там ни было, обычная реабилитация тебе не грозит. Я пыталась связаться с тобой с тех пор, как твой чип вышел из строя. Теперь ты здесь и останешься со мной.
        Сердце у меня начинает биться быстрее. Что она хочет этим сказать? Неужели ей известно, почему мне удалось избежать реабилитации?
        — Ты знаешь, почему я была отчасти разумна еще до удара по голове? И почему попала сюда только сегодня?
        — Первоначально ты не должна была сюда попасть, — отвечает Джиллиан. — Но теперь все изменилось. В «Лан корп» знают, что ты не на реабилитации.
        Ее слова эхом отдаются от окон и бьют прямо в меня.
        — Так это ты спасла меня от симуляции? — шепотом спрашиваю я. Голос у меня прерывается, тело сотрясает дрожь. — И за всем остальным тоже стояла ты?
        Джиллиан молчит, и я скрежещу зубами от нетерпения.
        — Ты же сказала, что никогда не врешь! — выкрикиваю я. — Так отвечай!
        — Да, я не позволила отправить твое сознание на реабилитацию. Именно для этого меня и создали. Я делала все необходимое, чтобы следовать заложенным в меня инструкциям. Что касается твоего второго вопроса, я не способна отвечать на запросы, сформулированные нечетко или запрещенные моим создателем.
        — Клавдия… — раздается голос Деклана, далекий и невнятный, как в телефонной трубке при плохой связи.
        Стиснув зубы, я упираюсь взглядом в колени, чтобы не встречаться глазами с Джиллиан. Мне хочется как следует ее встряхнуть. Хорошо, что она всего лишь голограмма — только это меня и останавливает.
        — Это из-за тебя я считала все свои действия естественными?
        Джиллиан отвечает не сразу. Какое-то время она, не мигая, смотрит на меня, потом произносит:
        — Да, я искажала твое восприятие.
        — Как? Зачем?
        — Если бы ты попыталась сбежать из игры, тебя могли бы серьезно ранить или убить. Пришлось держать тебя в полусознательном состоянии, чтобы ты сама себе не навредила.
        К горлу подкатывает тошнота. Я делаю такой глубокий вдох, что становится больно в груди.
        — Может, ты тоже неисправна?
        Только так я могу объяснить извращенную логику Джиллиан.
        — Клавдия, вернись!
        На этот раз голос Деклана раздается чуть ближе — не в тысяче километров, а всего в десятке.
        — Ты не можешь вернуться, — говорит Джиллиан. — Если ты останешься здесь, я о тебе позабочусь. Ты не будешь чувствовать ни голода, ни боли. Разве это не лучше, чем погибнуть, пытаясь сбежать из «Пустоши»?
        — Ты сознательно заставила меня поверить в ложь. Уж лучше погибнуть или умереть от голода, чем знать, что моим телом управляет Оливия. Я не останусь.
        — У тебя нет выбора, — печально отвечает Джиллиан.
        Я с улыбкой поворачиваюсь к ней:
        — Ерунда.
        Что-то невидимое оборачивается вокруг моего тела и вытягивает меня из автобуса — прочь от Джиллиан. Наши глаза на секунду встречаются. Удивления в ее взгляде почти нет — чего еще ожидать от программы? Джиллиан машет мне рукой, как будто знает, что мы скоро увидимся.
        А потом в глазах у меня темнеет.

* * *

        Я лежу на диване, а Деклан трясет меня за плечи. В легкие с силой врывается воздух, я чуть не задыхаюсь.
        Деклан подносит к моим губам бутылку с водой. Я жадно пью, давясь и кашляя.
        — Осторожнее, — говорит он и помогает мне сесть.
        В мозгу туман, будто сквозь голову течет электрический ток: входит в одно ухо и выходит из другого.
        — Я думал, ты… — Деклан с трудом сглатывает, щиплет себя за переносицу и прерывисто вдыхает, — … умираешь. Ты несколько раз переставала дышать и все время била руками по воздуху. Я не знал, что…
        — Реабилитация.
        Деклан, как подкошенный, падает на колени. Стискивает мои руки в своих и прижимается лбом к моему лбу.
        — На тебя напали?
        — Я пыталась ударить сим.
        Я не намерена рассказывать Деклану, что набросилась на Джиллиан из раздражения, причиной которого был, в том числе, он сам. Не упоминаю я и о том, что Деклан ошибался: реабилитация — это не жестокая симуляция. Джиллиан, по крайней мере, показалась мне вполне миролюбивой.
        Деклан со смехом сжимает мои руки. Давно я не слышала, чтобы он так искренне смеялся. Этот звук меня радует и отдается во всем теле.
        — Эх, Вертью, Вертью! Невозможно ударить то, чего нет.
        Я стискиваю правую руку в кулак, но боли, которая пронзала ее в автобусе, больше нет. Она исчезла вместе со здоровой полнотой и неповрежденным ухом.
        — Прежде чем мы отправимся дальше, я хочу извиниться, — говорю я.
        — Не надо за нее извиняться.
        Я прошу прощения не за то, что говорила и делала Оливия, а за собственные слова и поступки. Но у меня нет сил объяснять это Деклану, поэтому я только выдавливаю слабое подобие улыбки. Деклан слегка отстраняется, по-прежнему глядя прямо на меня, и отводит с моего лица мокрые пряди волос.
        — Нам лучше отправиться в путь.
        — Клавдия…
        — Даже если Оливия знает, даже если каждые двадцать минут она будет пытаться отправить меня на реабилитацию, я сильнее. Мы все равно выберемся отсюда.
        Отчасти я сама в это верю. И в то же время понимаю: лучше бы мне затаиться и копить силы для решающей схватки, которая непременно произойдет.
        — Клавдия… — повторяет Деклан.
        — Где Уэсли с Миа? Где мой рюкзак? Где…
        Деклан зажимает мне рот поцелуем, обрывая мои слова, мои мысли, поглощая все мое существо. Губы у него мягкие и теплые, однако я почему-то дрожу. Он прижимается ко мне всем телом, проводит ладонями по моей шее и погружает пальцы мне в волосы. И тут я понимаю, что готова весь день оставаться в этой душной комнате, в странной неудобной позе, если только он не перестанет меня целовать.
        Раздается стук в окно, и я открываю глаза. По ту сторону стекла стоит Уэсли. Он улыбается во весь рот и что-то говорит, но голова у меня все еще идет кругом, и я не могу понять слов. Я вжимаюсь спиной в диван и опускаю взгляд на огромную дыру в обивке.
        Деклан кладет мне на колени что-то тяжелое — мой рюкзак.
        — Если мы готовы, можно идти.
        Вряд ли можно сказать, что я готова, особенно после такого поцелуя, но я все равно встаю.
        Когда мы выходим из маленького кирпичного домика, пальцы Деклана дотрагиваются до моей руки. Робко и нежно. И внезапно я понимаю: пока я в «Пустоши», я никогда не почувствую себя в большей безопасности, чем сейчас. Ведь за мной уже охотится геймер, а скоро к нему присоединятся модераторы.

        Глава двадцать третья

        Не хочу оставаться с Декланом наедине — он столько раз мне врал, что я по-прежнему ему не доверяю. Поэтому я пристраиваюсь к Миа. Каждые шагов сто она ловит мой взгляд и улыбается во весь рот.
        — Полагаю, когда мы отсюда выберемся, у вас это продолжится? — спрашивает Миа, подпрыгивая и ударяя ладонью по низко нависающей ветке. — И не надо так на меня смотреть. Уэсли рассказал мне о том, что увидел.
        Я оборачиваюсь и сверлю Уэсли взглядом, но он только весело машет мне рукой. Все мы в опасности, а им бы только шутить и смеяться! Наверное, так легче мириться с угрозой нападения.
        — Вряд ли мы с Декланом будем часто встречаться, — говорю я.
        Деклан может сколько угодно повторять, что не исчезнет, едва мы пересечем границу, — я все равно готовлюсь к худшему. Когда «Пустошь» останется позади, нас больше не будут связывать никакие обещания.
        А жаль…
        — Не говори глупостей, — отвечает Миа. — Каждому нужен близкий человек. Для меня, например, это брат.
        Я поднимаю камень и бросаю вперед — тот катится, подпрыгивая, по лесной подстилке. В животе у меня все переворачивается. Раньше или позже придется рассказать Миа правду, чтобы она тоже готовилась к худшему. Мне стыдно. Я так злилась на Деклана за то, что он мне врал, а сама поступила с Миа ничуть не лучше!
        — Послушай, мне кое-что надо тебе…
        — Это еще что за чертовщина?! — восклицает Уэсли.
        Он проносится мимо, петляя между деревьями, и быстро исчезает из виду. Мы кидаемся вслед за ним. От страха сердце у меня уходит в пятки. Сучки цепляются за одежду и волосы, царапают кожу. Наконец я выбегаю из леса.
        Передо мной — груды камней всевозможных цветов и форм.
        — Ты испугал меня до полусмерти, потому что увидел сад камней?! — напускаюсь я на Уэсли.
        Он пожимает плечами. Потом встает на цыпочки и указывает на здание, виднеющееся позади каменного лабиринта.
        — Не только сад, но и дом. Если мы хотим добраться до границы прежде, чем нас выследят модераторы, нам лучше избавиться от всего лишнего.
        Пожалуй, Уэсли прав, но я все равно на него сердита.
        Деклан пихает брата рюкзаком в грудь:
        — Больше так не делай!
        — Вот, возьми и мой, — говорю я и вешаю ему на руку второй рюкзак.
        Метнув на нас недовольный взгляд, Уэсли медленно идет к дому. Миа пристраивается рядом и забирает у него мой рюкзак. Я поворачиваюсь к Деклану. Когда наши глаза встречаются, губы у меня начинает слегка покалывать.
        — Хочу проведать Оливию, — говорю я.
        — Я останусь с тобой.
        — Нет. Лучше я сама.
        До сих пор мне удавалось не впускать Оливию к себе в сознание. И все же я не хочу снова подставляться под удар, когда кто-то рядом. Никому не позволю рисковать ради меня жизнью.
        — Ты не обязана бороться с ней в одиночку. Есть люди, которым ты небезразлична.
        Его слова снимают с моей души огромный груз. Я чувствую себя почти невесомой, хотя на плечи по-прежнему давит целая тонна.
        — Знаю. Поэтому и прошу тебя уйти.
        Деклан дотрагивается губами до моего лба.
        — Если я тебе понадоблюсь…
        — Хорошо, — тихо отвечаю я.
        Дождавшись, пока Деклан войдет в дом, я прислоняюсь к груде камней и силюсь проникнуть к Оливии в мозг. Голова все еще болит после реабилитации, и все же мне отчасти удается проскользнуть к ней в сознание. Картинка нечеткая, зато я слышу обрывки разговора.
        — Поймайте ее! — яростно рычит Оливия.
        — Мы отправим группу охранников, чтобы…
        — Немедленно!
        Я парю где-то между ее сознанием и моим собственным, поэтому не сразу могу сообразить, откуда доносится шум шагов. Потом я узнаю этот шаркающий звук — ботинки Деклана. Я покидаю тело геймерши и поворачиваюсь к нему.
        — Я ведь просила…
        Но это вовсе не Деклан, а темноволосый мужчина в такой же черной форме. Настоящий модератор.
        Удар в лицо сшибает меня с ног. Я падаю на острые камни, однако это не лишает меня способности драться. Я до того привыкла к побоям, что почти не чувствую боли. Модератор снова бросается на меня, но я перекатываюсь на бок и вскакиваю. Хватаю увесистый булыжник размером с мою кроссовку и запускаю в него. Булыжник попадает модеру в лоб, и он падает прямо на груду камней.
        Я даже не успеваю насладиться этой маленькой победой, потому что наскакивает человек с растрепанной светлой шевелюрой и наносит удар мне в живот. Я сгибаюсь пополам. В лицо летит пыль, прилипая к ресницам и забивая ноздри, и я понимаю, что лежу на земле. Опять.
        Блондин впивается мне в плечи и резко сажает. Он трясет меня так, что стучат зубы. Может, он будет трясти меня, пока ко мне не вернутся воспоминания? Или убьет прямо на месте?
        — Тебя за это удалят, — рычит он. — Возможно, даже публично. Надеюсь, я собственными глазами увижу, как тебе поджарят мозги.
        Я подтягиваю колено к груди, чтобы пнуть его, но он опрокидывает меня на спину и прижимает мои руки к земле. Со злорадной ухмылкой модер садится прямо на мой живот. Я тщетно ловлю ртом воздух. Когда мне наконец удается вздохнуть, я хрипло выговариваю:
        — Зачем ждать? Убивай прямо сейчас!
        Оливия развратила меня, сделала глупой и безрассудной.
        Блондин усмехается и качает головой:
        — После того что выкинул в прошлом году твой бойфренд, вы оба заслуживаете удаления в прямом эфире. Кроме того, доставившему тебя живой обещана премия.
        — Какая еще премия?
        — Не валяй дурака. Ты у нас важная птица — многое значишь для Ланкастера.
        Я прерывисто вдыхаю. Модератор подается вперед, так что наши лбы почти соприкасаются.
        — Спасибо. Теперь я раньше отправлюсь в отпуск.
        Уже не в первый раз меня называют важной птицей. Те же слова употребил Джереми, когда они с Эйприл разговаривали о нас с Оливией.
        — Почему? — спрашиваю я, с усилием сглатывая. — Я просто персонаж…
        Модератор презрительно фыркает:
        — Похоже, ты и правда дурочка.
        Пытаюсь вырваться. Блондин сильнее сдавливает мои руки, все глубже впивается ногтями мне в кожу, пока я не начинаю кричать.
        — Думаешь, ты можешь мне что-то сделать? Думаешь, ты…
        Я приподнимаюсь и с силой ударяю его головой в нос. Во все стороны брызжет кровь, и модер с воем хватается за лицо. Три года погонь и драк даром не проходят.
        Он валится на землю, а я вскакиваю на ноги. Блондин тоже хочет подняться, но я пинаю его коленом в нос, и он теряет сознание. Подхватываю с земли нож и вытаскиваю из кармана у мертвого модера ворох кабельных стяжек, потом связываю блондина по рукам и ногам и бросаюсь в ту сторону, откуда доносятся крики Миа.
        — Мы все равно тебя выследим! — невнятно выкрикивает мне вслед модератор. — От чипа тебе не избавиться.
        Я не оглядываюсь. У меня предчувствие, что я еще увижу его на собственной казни. Лицо начинает опухать. Я бегу, как по темному туннелю, то и дело натыкаясь на груды камней. Наконец я выскакиваю из каменного лабиринта и вижу перед собой покрытое ржавчиной металлическое здание.
        Огромная модераторша прижимает худенькую Миа к стене. Два здоровенных мужика связывают Деклану с Уэсли руки. Когда Деклан видит меня, его плечи слегка расслабляются, как будто ему стало легче. Он указывает взглядом на рюкзак, который валяется на асфальте в нескольких шагах от меня, окруженный разбросанными вещами. Я кидаюсь туда и подхватываю с земли электрошокер. Вспоминаю урок Деклана.
        Снять с предохранителя.
        Подождать, пока замигает датчик самонаведения.
        Нажать на курок.
        И ни в коем случае не трогать настройки.
        Я рывком перевожу переключатель силы тока на максимум, прицеливаюсь в девушку, которая душит Миа, дожидаюсь, пока замигает датчик. И жму на курок. Модераторша, как подкошенная, падает на кучу гравия. Ветер доносит до меня запах паленой кожи, и я задерживаю дыхание.
        Миа с плачем бежит ко мне, но я резко разворачиваюсь и направляю электрошокер на двух оставшихся модераторов.
        — Назад! — кричу я. — Руки за голову! А то я выпущу в вас такой разряд, что хватит на пятерых!
        Я слышу только удары собственного сердца и жду, чтобы кто-нибудь — хоть кто-нибудь — заговорил. Модератор, который держит Уэсли, что-то произносит и сует руку в карман. Я нажимаю на курок раз, другой, не давая ему времени достать оружие. Он падает. Второй модератор пятится назад с высоко поднятыми руками.
        — Убей его!
        Голос Деклана заглушает биение моего сердца. Постепенно до меня начинают доходить и другие звуки: мое собственное дыхание, тихий плач Миа, отборная ругань из каменного лабиринта, где я оставила связанного блондина.
        Я смотрю то на Деклана, то на модератора. Оба ободраны и перепачканы кровью, оба тяжело дышат.
        — Клавдия…
        Я мотаю головой:
        — Нет. Мы уходим. Сейчас же.
        Продолжая целиться в модератора, я сую Миа оставшиеся стяжки.
        — Свяжите его. Быстрее.
        Надо убираться отсюда, пока не объявился еще один отряд модераторов. Не знаю, сколько их всего и как они попали в игру, но выяснять что-то не хочется.
        Собрав разбросанные вещи, Деклан подходит взглянуть на мое покрытое синяками лицо. Пытается дотронуться до меня; я отшатываюсь и отхожу проверить, крепко ли связан модератор. Пока я закрепляю на нем стяжки, случайно ловлю на себе взгляд Деклана — растерянный и обиженный.
        Я не хочу, чтобы Деклан до меня дотрагивался. Потому что знаю: я должна уйти. Остаться — значит обречь его на смерть.

* * *

        Мы выходим на дорогу. Сотрудники «Лан корп» этого не ожидают, поэтому здесь им будет сложнее нас найти — по крайней мере так думает Уэсли.
        Каждый шаг дается с трудом. В голове стоит мерзкое дребезжание, как будто кто-то трясет узкую стеклянную бутылку с единственным болтом внутри. Я стискиваю зубы и заставляю себя передвигать ноги. Стараюсь не обращать внимания на боль и неясные мысли.
        — Я не могу больше, Ливви. Когда моя очередь играть?
        Мой голос звучит тихо и по-детски нежно. Мне шесть лет, и я полна надежд.
        Оливия поворачивается ко мне. Часть ее волос собрана в хвост и перехвачена ярко-красной лентой. Она достает из кармана голубого платья маленький планшет, кладет его мне в ладошки и с улыбкой говорит:
        — Сначала обыграй меня в шахматы.
        — Но ты же победишь, ты всегда побеждаешь!
        — Значит, тебе никогда не сыграть в эту игру.

        Я сворачиваю с дороги и приваливаюсь к дереву. Потом сгибаюсь пополам, и меня рвет. Что это было? Воспоминания или просто реабилитационная симуляция, которой наконец-то удалось просочиться мне в мозг?
        Кто-то дотрагивается до моего плеча, и я подпрыгиваю, вскидывая сжатые в кулаки руки.
        Передо мной Уэсли — смотрит на меня с широкой улыбкой на лице:
        — Круто ты с ними разделалась, Вертью.
        Я чуть успокаиваюсь и вытираю рот тыльной стороной ладони.
        — Ерунда, — отвечаю я. Уэсли удивленно приподнимает бровь и тут же морщится от боли — на веке у него порез. — Просто инстинкт.
        Мне хочется добавить, что годы драк не прошли для меня даром. Хотя моими движениями управляла Оливия, память сохранила каждый прием, каждую уловку.
        — Нужно идти, если мы хотим…
        — Это из-за меня нас нашли модераторы, да?
        Молчание.
        Уэсли залился краской и пристально смотрит на сучок. Обогнув его, я направляюсь к Деклану, который просматривает содержимое рюкзака.
        — И когда же ты думал сообщить мне, что «Лан корп» может выследить нас по моему чипу? Сколько собирался ждать?
        — Не важно. Что бы они ни делали, я убью каждого, кто попытается причинить тебе вред.
        На сердце ложится огромная тяжесть. Иллюзия, будто блондин говорил неправду, исчезает вместе с надеждой выбраться из игры незамеченной.
        — Выходит, ты врал, когда обещал больше не врать. Хотя что тут нового?
        — Значит, нас уже двое таких — не умеющих доверять.
        Я с такой силой втягиваю воздух, что он обжигает мне нос. Вонзив ногти в ладони, опускаюсь на колени и оказываюсь с Декланом лицом к лицу.
        — Когда ты говорил, что не можешь отсоединить меня от Оливии, ты тоже заливал? Мне нужно знать, Деклан!
        «Пожалуйста, пусть его слова окажутся ложью!»
        Никогда бы не подумала, что буду молить о чем-то подобном. Но я хочу услышать, что мой случай небезнадежен. Хочу остаться с этими людьми.
        — Нет. Я с самого начала понял, что связь между вами не такая, как у других.
        Мне вспоминается, как Деклан водил синим сканнером по моей макушке и озадаченно хмурил брови. Я чувствую укол в сердце.
        — Тогда ты должен знать почему.
        — У меня нет этому объяснения. Связь между вами — нечто особенное.
        Нечто особенное, из-за чего меня убьют. Я по-прежнему соединена с Оливией, и модераторы легко меня выследят. Чем дольше я остаюсь с Декланом, Уэсли и Миа, тем больше модераторов за нами пошлют. Моя голова вместе с этим дурацким чипом всех нас погубит.
        И я шепчу:
        — Я ухожу. Одна.

        Глава двадцать четвертая

        Деклан даже не пробует меня отговаривать — не получилось бы. И все же я испытываю почти телесную боль, когда он разворачивается и молча уходит. Не прощается, не упрекает — просто берет и уходит.
        Так лучше, убеждаю я себя.
        Но если так действительно лучше, почему нож у меня в груди вонзается все глубже?
        Сначала я прощаюсь с Миа. Она всхлипывает, и я щиплю себя за бедра, чтобы тоже не расплакаться.
        — Я не хочу, чтобы ты уходила…
        — А я не хочу, чтобы ты погибла.
        Миа бросается мне на грудь и сжимает меня в объятиях. От нее пахнет пылью, как от гравия, но никогда в жизни я не вдыхала такого прекрасного запаха. Если б я только могла провести с ней больше времени…
        Я высвобождаюсь и беру лицо девушки в свои ладони:
        — Послушай, я сказала неправду. Ты провела в игре по крайней мере три года. Мне очень жаль, что я это от тебя скрывала.
        Миа хочет что-то сказать, но я качаю головой:
        — Если выберусь отсюда, я тебя разыщу, и мы вместе найдем Дэниела.
        «Если он еще жив», — мысленно добавляю я.
        Я чувствую, что Миа думает о том же, — вижу по выражению лица. Она кивает, и я еще раз обнимаю ее.
        Уэсли проходит со мной почти полкилометра, пытаясь меня отговорить.
        — Что, черт побери, ты собираешься делать? — резко спрашивает он. — Если тебя найдут…
        — Никаких «если». Вопрос только в том — когда.
        — Не хочу, чтобы ты уходила.
        Мне и самой не хочется уходить.
        Я с улыбкой поднимаю взгляд на Уэсли. Его светло-серые глаза сощурены.
        — Не надо так на меня смотреть. Остаться — значит погубить тебя, Деклана и Миа. А так у вас больше шансов добраться до границы, пока модеры играют со мной в кошки-мышки.
        — Клавдия…
        — А значит, ты должен уйти. Сейчас же, пока они не нагрянули. Зачем рисковать?
        Уэсли осторожно дотрагивается до моего уха и хмурит брови.
        — Меня все время мучает мысль, что я перед тобой виноват.
        Неправда. Он тут ни при чем. Его геймер — вот кто виноват. Я бросаюсь Уэсли на шею.
        — Уходи. Прошу тебя.
        Он стискивает меня в объятиях, крепко прижавшись щекой к моей макушке — прямо к тому месту, куда вживлен церебральный чип. Я открываю было рот — хочу передать что-нибудь Деклану, — но прикусываю язык.
        — Ты так и не рассказал, чем займешься, когда выберешься отсюда.
        Его взгляд внезапно становится суровым:
        — Хочу поквитаться с Томасом Ланкастером.
        Я ухожу. Уэсли — парень, который напал на меня три года назад, а теперь стал моим другом, — остается стоять посреди дороги, вороша свои короткие темные волосы. Оглядываюсь я лишь минут через десять, когда позади не видно уже ничего, кроме пустой, расплывающейся в мареве дороги. Только тут я останавливаюсь. Выпиваю бутылку воды и изучаю содержимое рюкзака: еще три бутылки, два пакетика ПДР и конфигуратор Деклана.
        Раз уж я осталась одна, то поступлю по-своему. Вернусь в бар и спасу людей, с которыми меня связывает общее прошлое. Потому что тех, кто делал настоящее менее невыносимым, больше нет рядом.

* * *

        В горле так пересохло, что я не могу глотать.
        Пять часов назад я перестала высчитывать, сколько прошла. Мышцы болят, от каждого звука я вздрагиваю и оглядываюсь. Я прохожу еще немного, мыча себе под нос песенку, одновременно знакомую и незнакомую. Наверное, я схожу с ума. Пока дойдет до удаления, я вообще перестану что-либо воспринимать и ничего не почувствую.
        За деревьями склад, где мы устраивали первый привал. Я ковыляю к нему в надежде, что там никто не успел поселиться.
        Внутри никого.
        Захожу в комнатку, служившую нам убежищем. Скрючиваюсь в углу и прислоняюсь головой к стене. Потрескавшийся бетонный пол засыпан обертками от ПДР, и я закрываю глаза, чтобы не думать о друзьях. Не помогает. Мне вспоминается, как мы вчетвером сидели здесь, ели, разговаривали… Острая боль стискивает грудь. Первый нормальный разговор на моей памяти, и тот, наверное, состоял в основном из лжи. И все же мне не хватает Уэсли и Миа.
        Я осторожно прихлебываю из бутылки, стараясь не задевать рассеченную губу. Раскачиваюсь взад-вперед, чтобы не уснуть. Самое неприятное, что не хватает и Деклана. Со склада я ухожу минут через пятнадцать. Дольше оставаться нельзя. Оливия не пыталась проникнуть ко мне в сознание уже несколько часов. Другой бы обрадовался, но не я. Такое чувство, что мой мир вот-вот рассыпется в прах. А заглянуть к Оливии в голову и выяснить, когда именно это произойдет, я не решаюсь. Вполне возможно, сотрудники «Лан корп» по-прежнему стараются отправить меня на реабилитацию. Если я открою свое сознание, и у них получится, что тогда? Деклана не будет рядом, чтобы вырвать меня из цепких рук Джиллиан.
        — Скоро все кончится, — шепчу я, выходя из леса и глядя на тянущуюся к западу асфальтовую ленту.
        Я иду прочь от границы. Прочь от Уэсли и Миа. Прочь от Деклана. Назад, в смрадную клетку.

* * *

        В баре горит свет, и это меня настораживает. Я даже не знала, что в здании есть электричество. Притаившись на другой стороне улицы, я наблюдаю. Слева от меня куча тряпья, от которой несет мочой. Натягиваю себе на нос футболку.
        А вдруг мой клан больше здесь не живет? Оливия и сотрудники «Пустоши» узнали о моих способностях пару дней назад. Что если моим прежним друзьям тоже все известно? Возможно, они ушли, чтобы избежать неприятной сцены. Впрочем, я сразу отгоняю эту мысль. Оливия слишком горда. Она бы никому не рассказала о моем побеге, тем более своим друзьям-геймерам.
        До захода солнца я сижу не шевелясь, словно персонаж, геймер которого вышел из игры. Потом замечаю на втором этаже какое-то движение. Сквозь полоску незакрашенного стекла выглядывает Джереми, и сердце у меня чуть не выскакивает из груди. Они здесь.
        Я считаю секунды и жду: хочу убедиться, что поблизости никого нет.
        Я зайду в бар и деактивирую всех, одного за другим. Если повезет, большинство геймеров окажется вне игры, и мне не придется с ними драться.
        Сто сорок.
        А потом проникну в голову к Оливии. Приманю ее на живца. Пожалуй, опять подчиню ее волю себе. Тогда у моего клана будет шанс сбежать, пока Оливия посылает за мной модераторов или кого там еще. Возможно, она хочет меня удалить, однако убивать меня сразу точно не намерена. Иначе моя жизнь оборвалась бы еще в саду камней. Видимо, ей что-то от меня нужно.
        Двести пятьдесят девять.
        Я достаю пистолет. Более глупого и безответственного плана у меня еще не было. Ни один набег не идет с этой затеей ни в какое сравнение. Но даже если я погибну, на совести у меня станет спокойнее. Освободив друзей, я не верну к жизни тех, кого убила моими руками Оливия. И все же так лучше, чем сбежать и оставить их гнить в «Пустоши».
        Я ныряю в переулок. Одно окно оказывается незапертым. Пролезаю в него и падаю на пол. Боль пронзает ноги.
        Внутри темно. Я ползу по полу, ощупывая путь свободной рукой. Нахожу лестницу, медленно взбираюсь наверх. Поворачиваю в сторону сэйва. Я вся дрожу, тем не менее открываю дверь и шагаю вперед.
        Я поскальзываюсь на чем-то мокром и липком и падаю. От удара из меня вышибает весь воздух. Немного опомнившись, я встаю на четвереньки и понимаю, на чем поскользнулась.
        Кровь.
        Все еще теплая.
        Сердце подпрыгивает и чуть не выскакивает из груди. Я с трудом сдерживаю крик. Когда я зажимаю рот рукой, чтобы меня не вырвало, я чувствую запах крови и еще чего-то.
        Паленого мяса.
        Я отползаю назад — подальше от кровавой лужи, подальше от смерти — и натыкаюсь спиной на кровать. Обмякшая рука свешивается вниз и ударяет меня по лбу. Труп.
        Нет. Нет. НЕТ.
        Я с трудом поднимаюсь и смотрю на распростертое на кровати тело. Короткие темные волосы, обожженный лоб, полные ужаса карие глаза. Джереми. Я на секунду зажмуриваюсь, чтобы сдержать обжигающие слезы. Потом открываю глаза и оглядываюсь, здесь ли Эйприл с Итаном — здесь ли их тела.
        — Мы так и думали, что найдем тебя тут, — произносит у меня за спиной чей-то голос.
        Я медленно поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с человеком в бежевой форме с символикой «Лан корп» на груди. Он улыбается.
        — Если ты спокойно пройдешь с нами, никто не пострадает. У нас к тебе несколько…
        Я вскидываю руку с пистолетом и спускаю курок, оборвав его на полуслове. С удивленным выражением на лице охранник падает на пол рядом с кровавым пятном.
        В комнату врываются еще трое и пускают мне по венам электрический ток.
        На этот раз за потерей сознания не следует ни безболезненной реабилитации в стеклянном автобусе, ни Джиллиан. Ни голосов, ни внетелесных опытов. Одна я среди темноты, тишины и боли. В тело вонзаются тысячи иголок. Не успеваю даже спросить себя, жива я или нет. Что-то ударяет меня по шее, и я сгибаюсь пополам, крича и давясь собственной рвотой. Пошевелиться я не могу, потому что прикована к стулу.
        Надо мной склоняется человек. Кладет руки на стул по бокам от меня.
        — С возвращением, — произносит он.
        В глазах туман; надо щуриться, чтобы как следует разглядеть говорящего. Это коренастый мужчина с гладким лицом и коротко стриженными каштановыми волосами. На нем такая же форма, как на охраннике из сэйва, которого я убила. Когда он ухмыляется, обнажая ровные зубы, я почему-то представляю его с более длинными волосами, кривыми зубами и щербатым лицом.
        — Беннет, — с трудом выговариваю я.
        — Рад, что ты меня помнишь, Клавдия. Мне поручено сопроводить тебя к мистеру Ланкастеру.
        Теперь я вспоминаю его — пожалуй, даже слишком отчетливо. Чуть больше трех лет назад он отвел меня в освещенную голубыми лампами лабораторию, где нас окружали приборы — одни прозрачные, другие из нержавеющей стали, третьи такие же белые и блестящие, как регенератор. Я со слезами повернулась к нему и сказала:
        — Ты должен был заботиться обо мне — помочь мне сбежать! Ты же поклялся!
        — Я забочусь о своей карьере, — ответил он со странным акцентом, четко выговаривая слова.
        — Прошу тебя, Беннет, — молила я.
        — Теперь ты персонаж в новой игре «Лан корп».
        В глаза он мне не смотрел, но когда я попыталась рвануться в сторону, тут же приставил к моей груди электрошокер.
        — Если выкинешь какую-нибудь глупость, Вертью, я выпущу в тебя разряд. Мне плевать, что ты несовершеннолетняя.
        А потом меня окружили люди в накрахмаленных белых халатах…
        Воспоминание рассеивается, и я поднимаю на Беннета глаза.
        — Ты убил Джереми, — с ненавистью шепчу я.
        О воспоминании я решаю промолчать: зачем говорить о том, чего я сама толком не понимаю?
        Беннет выпрямляется:
        — А ты убила Энтони, разве не так?
        Я даже не вздрагиваю, когда он называет имя убитого мной человека. Не указываю ему, что Джереми был мертв задолго до того, как я спустила курок. Сглотнув, с трудом бормочу:
        — Где Итан и Эйприл?
        — Где Хейстингс?
        Я недоуменно смотрю на Беннета. О чем это он? Несколько секунд проходит в молчании, а потом Беннет с силой встряхивает меня, так что наручники впиваются в запястья.
        — Где Хейстингс? — повторяет он.
        — Понятия не имею, о ком ты.
        Беннет бьет меня по лицу — с такой силой, что во рту появляется привкус крови. Я сплевываю.
        — Не корчи из себя дурочку. Деклан Хейстингс — парень, с которым тебя видели. Темные волосы, серые глаза. Ехидный маленький засранец.
        Деклан. Ну конечно. Глупо, что я сразу не догадалась. И странно, что не поинтересовалась его фамилией. Это ж надо: запала на парня, ничего о нем толком не зная!
        Впрочем, где гарантия, что Деклан сказал бы правду? Все, что выходит у него изо рта, лживо как минимум наполовину.
        — Я не знаю, где он.
        Беннет хочет ударить меня еще, с трудом сдерживается и сжимает руку в кулак. Оборачивается к двум охранникам, которые неподвижно стоят, заложив руки за спину и расставив ноги.
        — Приведите остальных персонажей, — приказывает он.
        Когда оба охранника спускаются в подвал, сердце у меня подпрыгивает. Не за трупами же они пошли. Значит, Итан с Эйприл живы!.. Несколько минут спустя их вводят в бар. Охранники ставят моих бывших друзей на колени и приставляют им к затылку электрошокеры, как на расстреле.
        Я пытаюсь сохранять безучастное выражение лица. Если сделать вид, будто эти люди ничего для меня не значат, они не пострадают.
        — Зачем они здесь? — спрашиваю я, сузив глаза.
        Беннет делает знак стоящему позади Эйприл охраннику, и тот кивает. Дернув девушку за волосы, он запрокидывает ей голову. Лицо у нее испачкано кровью и покрыто синяками. В глазах ужас.
        Она разумна…
        Я болезненно вздыхаю и быстро отвожу взгляд.
        — Ты что, ловишь кайф, издеваясь над беззащитными людьми?
        На середине фразы голос у меня обрывается.
        — Где Хейстингс?
        — Я. Не. Зна-ю.
        Крик Эйприл отдается от стен комнаты. Она ничком валится на пол. Ее слезы падают на деревянные половицы со стуком, таким же оглушительным, как ее вопли.
        — Ты готова пойти с незнакомым человеком, даже не представляя, куда он направляется? — насмешливо спрашивает Беннет.
        — Естественно, я знала, куда он направляется. К границе. Прочь из игры.
        — А потом?
        — Я ведь уже сказала: не знаю. С чего бы ему сообщать мне об этом?
        Беннет делает знак рукой, а в следующий миг раздается глухой удар и кашель. Краем глаза я вижу, как Итан сгибается пополам, держась за живот и харкая кровью.
        Меня передергивает, и я крепко зажмуриваюсь.
        — Прекрати!
        — Я не знаю как! — с издевкой отвечает Беннет, подражая моим интонациям.
        Охранники начинают избивать Итана с Эйприл — пинать, колотить, долбить лицом об пол. Мои друзья кричат, и мне хочется зажать уши.
        — Он хочет убить Ланкастера! — выпаливаю я. — Ну что, ты доволен?
        Беннет поднимает руку, и оба охранника останавливаются. Затем он с усмешкой поворачивается ко мне и подмигивает.
        — Неужели было так трудно? Кстати, мы их уже поймали. Твой бойфренд и остальные двое сейчас под стражей.
        Пламя обжигает мне грудь, и я тщетно силюсь перевести дыхание. Моих друзей избили просто так, без всякой на то причины, а Деклан в плену у «Лан корп». Я заставляю себя медленно вдохнуть и выдохнуть. Когда я отрываю взгляд от колен, Итан тоже поднимает голову. Наши глаза встречаются. В его взгляде столько ярости, столько направленной на меня злобы, что я снова лишаюсь способности дышать.
        Беннет поворачивается к охранникам:
        — Отведите этих двоих обратно в подвал. Нам с мисс Вертью пора ехать.

        Глава двадцать пятая

        Я сотни раз представляла себе, как выйду из «Пустоши». В мечтах я всегда покидала игру счастливой. Да, я понятия не имела, что будет со мной дальше, но меня переполнял восторг. Ведь я наконец-то попала в мир Деклана и Оливии, в Соединенные провинции, а все остальное не важно.
        И вот я покидаю «Пустошь» в наземной машине. Сегодня это большая редкость, объясняет Беннет. Пользуются ими только для перемещения внутри игр. Я так близко к границе, что могла бы высунуть руку из окна и дотронуться до металлического забора, если бы не наручники. Но я не счастлива. Не свободна.
        Я пытаюсь подготовиться.
        К тому, что ждет меня в штаб-квартире «Лан корп».
        К встрече с самим Ланкастером.
        К пыткам и боли.
        К смерти.
        Ворота с грохотом распахиваются, и машина выезжает наружу. Почему-то я ожидала, что почувствую легкое покалывание в голове или потеряю сознание, однако ничего подобного не происходит. Я прислоняюсь головой к окну и смотрю сквозь тонированное стекло в ночь. По обеим сторонам от дороги тянется лес, с виду ничем не отличающийся от игрового. В груди у меня что-то сжимается. Неужели я все придумала? Неужели внешний мир не стоил того, чтобы за него бороться?
        Может быть, все, что я видела глазами Оливии, просто галлюцинация? Последствие удара по голове, с которого все началось?
        Слезы обжигают мне глаза. Я опускаю взгляд. В машине темно, но я могу различить синяки, покрывающие все мои руки, от запястий до самых локтей. Следы драки с модераторами. Побои, полученные от охранников, которые убили Джереми, а, возможно, скоро убьют и…
        При мысли о друзьях я подаюсь вперед. Бросаю быстрый взгляд на сидящего слева Беннета.
        Сообщил бы он мне, что они мертвы?
        Удалены.
        Убиты.
        Случайные жертвы «Пустоши».
        Я открываю было рот, но тут что-то происходит. В машине словно включили свет: теперь я ясно вижу сидящего рядом Беннета и двух охранников впереди. Только идет этот свет не из машины, а снаружи.
        По обеим сторонам от дороги возвышаются стеклянные здания из мира Оливии, чистые и прекрасные. Ночная тьма, окружавшая нас минуту назад, сменяется солнечным светом и голубым, почти безоблачным небом.
        Я слышу негромкое тарахтение аэроавтобуса. Прижавшись щекой к стеклу, я успеваю заметить, как он прозрачной лентой проносится по небу.
        — Почему светло?
        Я не собиралась произносить этого вслух.
        Беннет резко поворачивает ко мне голову и усмехается.
        — В Провинциях всегда светло. — У него такой тон, будто я обязана это знать, будто большей невежды свет не видывал. Возможно, так и есть. Я буравлю Беннета взглядом, пока он не поясняет: — Манипуляция солнечной энергией.
        Манипуляция солнечной энергией. Теперь понятно, почему в мире Оливии всегда светло, когда бы я ни заглянула к ней в сознание.
        Через несколько минут машина тормозит перед высоченным зданием — наверное, этажей в сто пятьдесят. Широкая дверь из тонированного стекла поднимается, и машина въезжает в лифт. Я подпрыгиваю на сиденье, пытаясь выглянуть из окна, но Беннет грубо усаживает меня на место. Я инстинктивно выбрасываю руки вверх, и Беннет хватается за лоб.
        В окне отражаются зеленые светящиеся цифры: лифт уже доехал до семьдесят девятого этажа и продолжает подниматься. Неужели на одном из этажей меня ждет создатель «Пустоши»? Неужели в этом здании я встречу свой конец?
        Что-то твердое ударяет меня в висок, и я сгибаюсь пополам. Голова страшно кружится. Надо мной зависает искаженное от бешенства лицо Беннета. На лбу у него глубокий порез — в том месте, куда пришелся удар наручниками. Узкая струйка крови сочится из раны и бежит вниз по переносице.
        — Будешь рыпаться — применю силу, — с угрозой говорит Беннет. Я замечаю, что в руке у него нож — мой нож, — и с трудом сдерживаю крик. — Сиди смирно, пока не приедет трамвай.
        — Аэротрамвай? — слабо спрашиваю я.
        Сидящая впереди женщина в форме оборачивается и закатывает глаза.
        — Прекрати хныкать, пока тебе не заткнули глотку. Уже тошнит от твоего нытья!
        Я сердито зыркаю на нее, но она только смеется мне в лицо — издевается, ждет, не продемонстрирую ли я то, чему научилась в «Пустоши». Мне хочется ответить на вызов — хочется забыть, что я дала себе слово никому не причинять вреда. Однако не могу: а вдруг Беннет и правда пырнет меня ножом?
        Едва мы выходим из машины на застекленную крышу, откуда ни возьмись появляется длиннющий серебристый поезд. Абсолютно бесшумно он замедляет ход. Женщина произносит что-то в рацию, и поезд проезжает немного вперед, так что двадцатый вагон оказывается прямо напротив нас. В следующий миг ворота небоскреба открываются одновременно с дверями вагона.
        Толчок Беннета, и я неловко вваливаюсь внутрь. Охранники ведут меня по проходу, держа за плечи — так крепко, что наверняка останутся синяки. Объявлений я не слушаю — слишком взбудоражена. Руки по-прежнему скованы, поэтому Беннет сам пристегивает меня к креслу. Едва поезд трогается с места, меня начинает тошнить, и он протягивает мне ведро из нержавеющей стали.
        Когда тошнота проходит, я поднимаю взгляд на охранницу. Она сидит напротив и возится с рацией, покусывая нижнюю губу.
        — Меня удалят? — спрашиваю я.
        — А это зависит от тебя, — отвечает она, прежде чем достать планшет и отгородиться от внешнего мира.
        Если бы не ее насмешливый тон, я бы поверила, что у меня есть шанс.

* * *

        Ничего похожего на штаб-квартиру «Лан корп интернэшнл» я еще не видела — ни в «Пустоши», ни глазами Оливии. Это целый комплекс зданий из стекла и металла, соединенных между собой крытыми стеклянными мостами. В центре — огромное сооружение в форме капли. По бокам от него — два длинных узких небоскреба в виде буквы S. «Похоже на пару змей», — проносится у меня в голове, и по спине пробегает холодок.
        Мы выходим из трамвая и оказываемся на вершине небоскреба, расположенного напротив «Лан корп». До самой штаб-квартиры добираемся по нижней аэротрассе, которая предназначена для частного транспорта. Оставляем автомобиль на крыше и спускаемся на лифте с сотого этажа на первый.
        Меня отводят в просторную белую камеру.
        Прежде чем захлопнуть за собой дверь, Беннет говорит:
        — Переоденься к встрече с мистером Ланкастером.
        Я остаюсь одна. Голова кружится, в животе после стремительной поездки все еще неспокойно. Мне так одиноко, что ноет в груди. Я присаживаюсь на краешек кровати в дальнем углу камеры, набрасываю на плечи аккуратное белое одеяло.
        Комната просто огромная — размером с четыре тюремных камеры, в которых мы с кланом когда-то ютились. Неслыханная роскошь по меркам «Пустоши». Слева от меня на стене большая стеклянная панель, под ней — стол и мягкое кресло. В противоположном углу — душевая кабинка. На двери из матового стекла висят полотенце и сетка, к которой прикреплено что-то вроде электронного ярлыка. Я даже не замечаю, что встала с кровати. В себя я прихожу, только когда вижу прямо перед глазами текст, бегущий по тоненькому экранчику ярлыка:
        Имя: Клавдия Вертью
        Идентификационный номер: 001 —002
        Местопребывание: «Пустошь»
        Процедура: стационарное лечение/конфигурация чипа
        Мне следовало бы трястись от страха и гадать, что это за процедура. Но в голове вертится тот день, когда я встретила Деклана и придумала себе идентификационный номер. Больше всего на свете мне хочется рассказать Деклану, что он ошибался: идентификационные номера все-таки существуют!
        Только вряд ли мне представится такой случай. Я со злостью бросаю ярлык на пол и топчу его ногой в поношенной кроссовке.
        Кто-то откашливается. Я резко поворачиваюсь… Позади никого нет. Во плоти, по крайней мере. Стеклянный экран над столом начинает светиться. Из него выходит человек — вернее, голограмма — и направляется ко мне через комнату, улыбаясь во весь рот.
        — Добрый вечер, мисс Вертью!
        Я делаю шаг в его сторону, однако замираю на полпути между ним и душем. Он манит меня к себе.
        — Пожалуйста, подойдите поближе. Я не кусаюсь.
        Я подхожу на расстояние вытянутой руки, хотя прекрасно знаю, что он не может ничего мне сделать. А даже если бы мог, как бы я ему помешала? Я в западне — бежать некуда.
        — Кто вы такой?
        — Не узнаете?
        Вообще-то узнаю. Я видела его глазами своей геймерши, когда она жаловалась на последнюю версию игры. Он сидел рядом с доктором Костой и был так же взбешен, как Оливия. Впрочем, мой гость вряд ли имеет в виду тот случай. Видимо, я знала его еще до «Пустоши», хотя ничего об этом не помню.
        Я и себя-то помню с трудом. Немногие воспоминания, роившиеся в голове последние дни, настолько туманны, что я не в состоянии отделить иллюзию от действительности.
        Может быть, все эти образы — просто игра воображения?
        Не дождавшись ответа, незнакомец представляется:
        — Томас Ланкастер.
        — «Лан корп»… А я-то думала, что встречусь с вами лично. Вы что, меня боитесь?
        Он издает короткий смешок — настолько зловещий, что в тело мне вонзаются тысячи острых, как бритва, когтей.
        — Нет, конечно! Вы же всего лишь дитя, дорогая моя. — Лицо Ланкастера становится серьезным, и он задумчиво трет подбородок. — С удовольствием назначу вам встречу, как только прибуду на место. Ваш… э-э… сбой в программе застал меня врасплох.
        Назначить встречу! Как будто мы деловые партнеры, а не демонический создатель игры и один из его персонажей.
        Я улыбаюсь одним уголком рта.
        — Прошу прощения. В следующий раз, когда у меня случится сбой, постараюсь согласовать это с вашим расписанием.
        — О нет, мисс Вертью! Больше подобных сбоев у вас не будет.
        Из меня вышибает весь воздух, как от удара в живот. Я скрещиваю руки на груди, пытаясь унять дрожь.
        — Вы намерены меня удалить?
        — Не говори глупостей, Клавдия. Мы ведь это уже обсуждали, помнишь? Будь умничкой и переоденься. Через час тебе принесут поесть. Очень скоро я приеду, и мы побеседуем лично.
        У меня к нему столько вопросов… Когда мы это уже обсуждали? И что меня ждет? Однако прежде чем я успеваю вставить хоть слово, он поднимает руку.
        — Сделай, как я сказал.
        Глядя куда-то вправо, Ланкастер слегка наклоняет голову — видимо, к нему обращаются. Потом он сердито отдает какой-то приказ и снова поворачивается ко мне.
        — И еще. Никаких драк с охраной. Не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал. Мы и так потратили сегодня кучу денег.
        Изображение исчезает, и экран снова превращается в тонкую пластину прозрачного стекла.
        — Я — труп, — вслух произношу я, стоя под сильной струей горячей воды, пока механические руки трут меня губками и ароматным мылом. Сколько же сюрпризов таит этот мир — эта высокотехнологичная стеклянная гробница, в которой я чувствую себя жалкой букашкой?
        Я переодеваюсь в одежду, лежащую в сетке: мешковатое нижнее белье, футболку и накрахмаленные брюки явно не моего размера. К костюму прилагаются белые сандалии, которые натирают мои и без того натруженные ноги. Я сижу на постели и жду, пока не раздается пронзительный писк и над столом не поднимается небольшая площадка, на которой стоит поднос с едой. Когда я снимаю поднос, площадка исчезает, и деревянные панели вновь смыкаются. Я поворачиваю обратно к кровати, но тут замечаю за дверью камеры Беннета и кидаюсь к нему.
        — Ланкастер уже приехал?
        Беннет качает головой. На лбу у него большой кусок белого лейкопластыря. Видимо, временная мера, пока не доберется до регенератора.
        — Ешь, — говорит он и уходит.
        К еде я не притрагиваюсь. Томас Ланкастер превращает детей в персонажей ролевых игр. Наверняка соврал, будто не намерен меня удалять. Не хочу брать от него ничего. Возвращаюсь на постель и сворачиваюсь калачиком.
        Однако когда экран снова вспыхивает и раздается женский голос, любопытство пересиливает. Я сажусь за стол и начинаю машинально набивать рот едой.
        «Компания «Лан корп» — ведущий разработчик медицинских и оборонных технологий. Именно она представила на рынок церебральные чипы. Произошло это более пяти лет назад, когда компания выпустила “Войну” — первую в истории ролевую реалити-игру».
        Голос у женщины успокаивающий и мелодичный — совсем как у Джиллиан — и несколько смягчает страшный видеоряд: кровь, насилие и смерть. Те же образы я видела на детской площадке рядом с баром, после того как Деклан рассказал мне об удалении.
        «Сегодня «Лан корп» по-прежнему предлагает своим клиентам высококачественные персонажи, а также целый ряд игр, созданных специально для лечения различных синдромов агрессии. Среди ее продуктов — «Пустошь», ролевая игра номер один, предназначенная для пациентов с геном агрессии В».
        На экране кадры из «Пустоши» чередуются с рекламными роликами. Мальчик и девочка крадутся на подземную стоянку, за окнами которой мелькают чьи-то тени. Я слабо вскрикиваю: этих самых персонажей мы освободили в тот день, когда я чуть было не помешала Оливии убить Риза.
        Геймерша в белой комнате с экранами поднимает вверх большие пальцы. На футболке у нее надпись: «Выбирай клан с осторожностью».
        Камера переключается на девушку с зелеными глазами, короткими светлыми волосами и рваным ухом, которая наставляет «глок» на двух людоедов. Я застываю с набитым ртом. Провожу рукой по изувеченному уху, и в желудке у меня все переворачивается.
        Последний кадр — стена стеклянного здания, превращенная в огромный рекламный плакат. На нем та же фраза, что на футболке у геймерши, а в самом низу слова:
        Honor, Virtue, Loyalty
        Честь, добродетель, верность
        «Пустошь»
        В центре плаката — моя фотография. В одной руке я держу нож, в другой — пистолет. Глаза сощурены, волосы развеваются — похоже, схватка в самом разгаре.
        Теперь понятно, что имел в виду светловолосый модератор. Понятно, почему Деклан и другие персонажи так странно на меня реагировали. Клавдия Вертью — лицо «Пустоши», и я единственная, кто об этом не подозревал.
        Дверь распахивается, и я чуть не падаю с кресла от неожиданности. Входят два уже знакомых мне охранника.
        — Мистер Ланкастер готов с тобой встретиться.

        Глава двадцать шестая

        Меня отводят в зал, похожий на черный бриллиант. Тот самый, который я видела глазами Оливии.
        — Только попробуй что-нибудь выкинуть, — угрожающе произносит Беннет, подталкивая меня к металлическому стулу на тонких ножках.
        Вряд ли я смогу причинить много вреда. Кроме стола и стульев в зале ничего нет.
        — Постараюсь держать себя в руках, — отвечаю я.
        «Разве что выпрыгну в окошко», — хочется мне добавить. Но Беннет уже повернулся к двери, а у меня нет ни малейшего желания его задерживать. Кроме того, стеклянные стены невероятно толстые — даже отсюда видно.
        Дверь за Беннетом захлопывается. С минуту я выжидаю, не вернется ли он. Потом принимаюсь мерить шагами комнату: от колонны к колонне, вверх по одной лестнице и вниз по другой — словно соединяю точки, чтобы получить рисунок. То и дело я запинаюсь о штанины белых накрахмаленных брюк, и мне приходится снова закручивать пояс в рулетик.
        — Хорошо выглядишь, Клавдия.
        Я резко оборачиваюсь. Ланкастер стоит на верхней площадке одной из лестниц и беззаботно улыбается. Когда я бросаю быстрый взгляд на открытую дверь у него за спиной, он грозит мне пальцем.
        — Сама ведь знаешь, что дальше лифта тебе не пройти. К чему пытаться?
        В сознании проплывает картинка: Томас Ланкастер, окруженный людьми в деловых костюмах. Мне вспоминается, как он ругался, хватаясь за левую щеку.
        — Ты солгал мне! — прошептала я, когда охранники прижали меня к стеклянной стене. — Ты обещал отпустить меня домой, как только я протестирую для тебя «Войну»!
        Между пальцами у Ланкастера сочилась кровь.
        — Вколите ей успокоительное! — проревел он. — А потом — на реабилитацию!
        — Я хочу домой!
        — У тебя нет дома.
        Я трясу головой, отгоняя воспоминание. Мне отчаянно хочется уцепиться за него, попытаться вспомнить что-нибудь еще, но слишком многое сейчас на кону.
        — Я не собираюсь сбегать, — говорю я.
        Ланкастер стоит так близко, что я вижу у него на лице шрам, оставшийся после моего удара. И зажатый в руке электрошокер; выглядит он гораздо смертоноснее, чем пушка Деклана. Даже не сомневаюсь, что Ланкастер с удовольствием пустит его в ход.
        — Нападать на тебя я тоже не планирую, — добавляю я.
        — Ух ты, какие мы покорные!
        — Просто устала.
        Усмехнувшись, Ланкастер делает мне знак подойти. Прежде чем подчиниться, я с силой впиваюсь ногтями в ладони, чтобы сдержать подкатившую к горлу желчь. Ланкастер смотрит на меня с улыбкой. Зубы у него еще совершеннее, чем у Джиллиан, а кожа слишком гладкая для нормального человека. Он кладет руку мне на плечо и спрашивает:
        — Хочешь посмотреть наши последние разработки?
        — Прямо здесь?
        Ланкастер удивленно приподнимает бровь:
        — Нет, дорогая. Там.
        Он указывает на открытую дверь.
        Это какая-то уловка. Зачем ему устраивать мне экскурсию?
        — Зачем?
        — Я обещал тебе в прошлый раз, но не смог сдержать слово. Нас… э-э… кое-что отвлекло. — Он протягивает мне руку и кивает на дверь. — Ну что, идем?
        Мы выходим в коридор. Я не поднимаю взгляд, однако по-прежнему внимательно слежу за Ланкастером. На лице у него безмятежная улыбка, при виде которой меня окатывает холодом и начинает тошнить. Мне хочется кинуться на него, но краем глаза я замечаю позади что-то бежевое: за нами по пятам следуют охранники.
        Останавливаемся перед лифтом. Томас прижимает пальцы к сканнеру и вводит код — девять тысяч пятьсот двенадцать. Стальные двери открываются. Он берет меня под локоть и проводит внутрь; я тут же выдергиваю руку и забиваюсь в угол кабинки.
        Беннет тычет меня электрошокером в плечо и кивает на заднюю стену лифта.
        — Лицом к стене, Вертью.
        Беннет держит руку на створке двери, не давая ей закрыться. Похоже, он будет стоять так, пока я не подчинюсь.
        Словно я преступница…
        Я поворачиваюсь лицом к стене. Не хочу спорить: не важно, что ждет меня впереди — пусть только оно случится поскорее.
        Лифт останавливается на сто пятом этаже. Я слышу, как Томас опять вводит код, и двери открываются. Коридор за ними напоминает реабилитацию в стеклянном автобусе — такой же пустой, холодный и безупречно белый.
        — Что за странная любовь к белому цвету? — спрашиваю я.
        — Белый успокаивает и очищает мысли.
        Может, поэтому Томас Ланкастер настолько бесстрастен? Он окружил себя стерильной белизной, чтобы не чувствовать вины — не думать о том, что он создал «Пустошь» и продает одних людей другим, как средство развлечения. Хотя нет, сам он называет это по-другому: реабилитация и терапия.
        Мы входим в комнату. По периметру потолка тянется ряд крошечных лампочек размером с подушечку пальца. В центре пола — низкая белая платформа, над которой висит еще одна такая же.
        — Это — новейший способ насладиться играми «Лан корп», — поясняет Томас. — Игровая платформа в буквальном смысле слова.
        Я уже видела эту машину — в тот день, когда Оливия обнаружила нас с Декланом и все пошло прахом. Томас подводит меня к платформе.
        — Пока ты была у себя в камере, доктор Коста удаленно установила связь между тобой и одним из персонажей. Так что теперь ты можешь сама опробовать эту удивительную технологию.
        Когда я застываю на месте, Томас подтаскивает меня к себе.
        — Не надо робеть, дорогая. Нам бы очень хотелось увидеть, как самый знаменитый персонаж «Лан корп» управляет другим персонажем. Кроме того, доктор Коста потратила на этот эксперимент уйму времени.
        Во рту пересыхает. Я слышу, как у меня за спиной Беннет постукивает пальцем по электрошокеру. Чем занимается охранница — понятия не имею.
        Свет тускнеет, и Томас произносит:
        — Встань на платформу.
        Я делаю, как велено. Когда верхняя платформа начинает опускаться, наваливается паника. Он что, хочет меня раздавить? Неужели это и есть удаление? Меня же расплющит в лепешку! Не останется даже мокрого…
        Платформа останавливается над самой моей головой. Из пола выезжают стеклянные перегородки, образуя вокруг меня кабинку. Потом раздается громкое гудение, и в лицо ударяет луч резкого голубого света. Я зажмуриваюсь и не открываю глаз, пока слепящий свет не гаснет.
        Я стою на улице посреди снежной бури. В кожу вонзаются колючие снежинки, тело немеет от холода. В животе урчит. Внутренности сводит такой нестерпимой болью, что я не знаю, смогу ли сделать хоть шаг. Каким-то чудом это мне удается.
        Раз я чувствую холод, значит, я не в игре. Верно?
        — Где я?
        Голос у меня мужской. И охрипший. Горло пылает от жажды.
        — Как мне посмотреть инвентарь?
        Передо мной появляется проекция — такую же я видела на экране у Оливии.
        Вода: отсутствует.
        Еда: отсутствует.
        Оружие: отсутствует.
        Раздаются чьи-то шаги. Я поворачиваюсь на звук и получаю кулаком в лицо. Переносица с хрустом ломается, словно тонкое стекло под ударом молотка. Я кричу, и нападающий бьет меня снова — на этот раз в живот.
        Чьи-то сильные руки подхватывают меня под мышки. Я жду, что сейчас мне сломают шею, но ничего не происходит. Не переставая кричать, я открываю глаза. Оказывается, Беннет наполовину вытащил меня из кабинки и поддерживает за бока.
        — Ну, как? — с безумной улыбкой спрашивает Томас.
        Свет становится ярче, а верхняя часть платформы поднимается на прежнюю высоту. Я пытаюсь перевести дыхание. Лицо и живот болят.
        — Черт! Что это было?
        — Нравится? Ты — одна из первых, кто одновременно опробовал новую игру и новую приставку.
        — Я только что управляла персонажем?
        Томас довольно кивает и любовно поглаживает нижнюю часть платформы.
        — Все было настолько реально… Я думала, это действительно я.
        Томас радостно хлопает в ладоши, точно довольный ребенок.
        — То-то и оно!
        Когда есть такие технологии, зачем вообще выходить из дома? Теперь геймеры могут проживать свои извращенные фантазии как наяву, а не просто наблюдать за ними на экране.
        — Такое… такое не оправдать никакой борьбой с воображаемой эпидемией агрессии.
        — Опять же, то-то и оно.
        — Значит, все это ложь? Ты просто пудришь людям мозги, чтобы продать побольше персонажей и заставить геймеров играть в твои игры?
        — Проблема агрессии действительно существует. Все мы склонны к жестокости. В эту самую минуту ты обдумываешь, как именно меня убить. Не правда ли?
        Я закусываю щеки и отворачиваюсь, закипая от злости.
        Томас смеется.
        — Дай-ка угадаю. Мечтаешь размозжить мою голову об пол?
        Нет. Выпустить в него разряд смертельной силы — вот чего бы мне хотелось. Как подельники Беннета в Джереми.
        Томас выводит меня из игровой комнаты. За спиной у нас слышатся шаги охранников.
        — Суть в том, что я оказал Провинциям неоценимую услугу: избавил страну от бездомных и снял угрозу четвертой гражданской войны.
        — А заодно обогатился.
        Пожав плечами, Томас останавливается и открывает какую-то дверь:
        — Не я, так кто-нибудь другой. Однако хватит вопросов. Добро пожаловать в центр удаления.
        У меня такое чувство, что мне плюнули в лицо. Я готова оказаться где угодно, только не здесь.
        — Зачем мы сюда пришли?
        — Посмотреть на удаление. — Томас с улыбкой оглядывается на охранницу. — Пайпер рассказала мне, что ты интересовалась этим вопросом на борту реактивного поезда. Сначала я хотел показать тебе прямую трансляцию, но увидеть удаление собственными глазами — гораздо познавательнее.
        Нет…
        Пожалуйста, не надо…
        Томас вталкивает меня в большой белый зал. Здесь так холодно, что я принимаюсь растирать себе плечи. Удивительно, что из носа не вырывается пар. Беннет и Пайпер входят вслед за нами и закрывают дверь.
        Я зажмуриваю глаза.
        — Я не хочу. Отведите меня обратно в камеру. Отведите куда угодно…
        Только не заставляйте смотреть.
        В поясницу мне упирается электрошокер, и Беннет шипит мне в ухо:
        — Если мне нельзя тебя убивать, это не значит, что я не могу заставить тебя мечтать о смерти. Поверь, Вертью, твое тело способно выдержать массу пыток, прежде чем ты потеряешь сознание.
        Я мотаю головой, не поднимая век. В тело вонзается струя электрического тока. Я сгибаюсь пополам; Беннет хватает меня за волосы и не дает упасть. Мои глаза невольно распахиваются. Горячие слезы текут по лицу, обжигают порезы на шее и щеках.
        — Пожалуйста, смотри внимательно, — вежливо произносит Томас, как будто меня не ударили током прямо у него на глазах.
        Двери в дальней стене зала открываются, и внутрь входит темноволосая девушка с опущенной головой. По бокам от нее шагают двое людей в белых халатах. Она поднимает взгляд и смотрит прямо на меня. Хотя лицо ее покрыто синяками, а карие глаза затекли, я сразу узнаю ее.
        Миа.
        — Ее невозможно удалить! — выпаливаю я. — Ей деактивировали чип!
        — Не говори глупостей, — отвечает Томас. — Персонажа невозможно удалить только в одном случае — если чип полностью извлечен. Как только твою подружку доставили в «Лан корп», мы активировали ее заново.
        Несколько мгновений Миа пристально смотрит на меня, потом кивает, как бы в подтверждение его слов, и слабо улыбается.
        — Все хорошо, — произносит она одними губами.
        Нет. Все плохо. Хорошо не будет уже никогда.
        «Ты была… нет, ты до сих пор моя лучшая подруга. И я выведу тебя из игры».
        Обещание, которое я дала Миа всего несколько дней назад, прокручивается у меня в голове снова и снова. Я стискиваю зубы. Она попала сюда из-за меня. Сейчас ее убьют — поджарят ей мозг, — а все потому, что я упросила Деклана взять ее с нами. Я всему виной.
        Это я ее убила.
        Врачи подводят Миа к столу. Пока ее привязывают, она даже не сопротивляется — не в ее характере. Они туго затягивают ремни, и Миа тяжело вздыхает. Я подаюсь вперед, но Беннет стискивает мое плечо.
        Я прижимаю руку ко рту. Томас отводит ее в сторону.
        — Не хочу, чтобы ты отвлеклась и что-нибудь пропустила.
        Бросив на него полный ненависти взгляд, я опускаю руку и сжимаю ее в кулак.
        — Мы довели технологию до совершенства, — поясняет Томас. — Раньше удаление длилось гораздо дольше и причиняло персонажу страдания. Теперь оно безболезненно.
        Разве убийство может быть безболезненным?
        — Пожалуйста, не надо… — всхлипываю я.
        Я хватаю Томаса за ворот, и Беннет тут же посылает в меня разряд — на этот раз в бок. Я падаю на колени, заливаясь слезами. Жалкое, должно быть, зрелище. Но мне все равно.
        — Пожалуйста, не убивайте ее! Удалите лучше меня! Пожалуйста!
        — Ей дали выбор. Она предпочла удаление.
        «Какой еще выбор?» — хочу я спросить. Охранники рывком ставят меня на ноги. Томас кивает врачам, и они присоединяют к голове Миа несколько электродов. Каждый раз, как она всхлипывает, невидимая рука всаживает мне в горло нож.
        Потом начинается сама процедура.
        Целых две минуты Миа бьется в судорогах и кричит от боли.
        Когда все кончается, я хочу одного: закрыть глаза и позабыть на время, кто я.
        Но прежде — убить Томаса Ланкастера.

        Глава двадцать седьмая

        Мы возвращаемся в похожий на бриллиант конференц-зал. От потрясения я почти не чувствую собственного тела. Сажусь напротив Томаса, стараясь не мигать: каждый раз, как я закрываю глаза, я вижу привязанную к столу Миа. Избитую. Окровавленную. Мертвую. Вижу, как я склоняюсь над ней и нажимаю кнопку, которая обрывает ее жизнь.
        Едва Пайпер с Беннетом привязывают меня к стулу, Томас велит им уйти.
        Когда мы остаемся одни, я цежу сквозь сжатые зубы:
        — Ты омерзителен!
        — Дорогая, не будем ссориться. Скоро тебя отправят на процедуру. Я бы предпочел, чтобы ты сохраняла спокойствие, когда доктор Коста приступит к…
        — Какой выбор ты ей предоставил? — перебиваю я.
        — Что-что?
        — Миа. Прежде чем она… прежде чем ее не стало. Ты сказал, что предоставил ей выбор. Что за выбор?
        — Ах, ты об этом… — Томас задумчиво трет подбородок, откидывается назад и начинает со скрипом раскачиваться на стуле. — Я предложил ей принять участие в нашей новой игре — в той самой, которую ты сегодня протестировала. Названия я еще не придумал, но суть такова: персонажи дерутся врукопашную и одновременно противостоят силам природы.
        Я вспоминаю метель в новой игре и непредсказуемую погоду «Пустоши». Меня передергивает. Вцепившись в край стола, я подаюсь вперед:
        — И что сказала на это Миа?
        На лице Томаса появляется улыбка. Не спокойная и вежливая, а деланая и напряженная. Когда он не отвечает, меня разбирает смех — такой безудержный, что стул подо мной ходит ходуном, а ребра болят.
        Томас с силой бьет кулаком по столу.
        — Довольно, Клавдия! По крайней мере, у другого твоего приятеля хватило ума принять мое предложение.
        Я застываю. Кровь стучит у меня в ушах.
        Бум.
        Бум, бум.
        БУМ.
        — Что? — выговариваю я наконец.
        Томас довольно ухмыляется:
        — Да-да, твой приятель Уэсли. Согласился как миленький.
        Уэсли жив. По крайней мере, пока. Я облегченно вздыхаю и шепотом спрашиваю:
        — А остальные?
        — Если ты имеешь в виду Деклана Хейстингса, то его ждет тюрьма. А возможно, и смерть. Его приведут, когда мы закончим с тобой.
        — Значит, Деклан здесь… — хрипло произношу я.
        Деклан с Уэсли живы. Оба.
        Томас презрительно закатывает глаза.
        — А теперь к делу, — говорит он. — Через час тебя отведут на конфигурацию. Ради такого зрелища специально прибудут несколько спонсоров «Лан корп».
        Я боялась удаления с тех самых пор, как узнала, что это такое. Потому что не хотела умирать. Потому что больше всего на свете мечтала вырваться из игры. Но теперь я начинаю сомневаться. Уж лучше умереть тысячу раз, чем превратиться в пустую оболочку, сознание которой застряло на реабилитации.
        — Ты зря теряешь время, — говорю я.
        — Разве?
        Томас недоуменно приподнимает бровь.
        Я делаю глубокий вдох:
        — Я выбираю удаление. Как Миа.
        Подперев голову руками, Томас поглаживает шрам на щеке. Интересно, почему он не избавился от него?
        — Твое будущее в компании «Лан корп интернэшнл» обсуждению не подлежит.
        Я сижу, потрясенно уставившись на Томаса. Что значит, обсуждению не подлежит? Он ведь предоставил Миа выбор! Может, он хочет наказать меня за тот урон, который я нанесла и внутри, и вне «Пустоши»? Я начинаю биться, и кабельные стяжки врезаются мне в кожу.
        — Почему это? — возмущенно спрашиваю я.
        — Ты наш бета-персонаж.
        — Бета-персонаж?
        — Первый персонаж, в мозг которого удалось вживить церебральный чип.
        Теперь понятно, почему меня разглядывали женщина с совиными глазами и мужчина в черно-сером галстуке. Понятно, почему мое лицо изображено на игровых постерах, а имя стало рекламным слоганом.
        — Honor, Virtue, Loyalty. Честь, добродетель, верность, — говорю я. Томас улыбается, как будто доволен, что я проследила связь. — Выходит, я — подопытный кролик?
        — Ты — чудо техники.
        — Церебральные чипы изобрели десять лет назад. Получается, мне было… сколько? Шесть? Как ты мог сделать такое с шестилетним ребенком?!
        — Я бы сделал это снова, не моргнув и глазом.
        — Да ты больной! — кричу я. — Ты, твои сотрудники, твои геймеры — все вы больные, злобные…
        — Успокойтесь, мисс Вертью, пока я не велел принести кляп.
        Я бессильно откидываю голову назад и ударяюсь о металлическую спинку стула. По лицу струятся слезы. Отчаянно пытаюсь вспомнить что-нибудь — что угодно, не имеющее отношения к трем последним годам моей жизни.
        Но то, что всплывает в памяти, расплывчато и неясно. Не достает какой-то детали.

        — Никогда, ни при каких обстоятельствах, не рассказывай о том, что я сделал. Это очень важно, Клавдия. Понимаешь? — настойчивым шепотом произносит чей-то голос.
        Может, это Томас? Или кто-нибудь из сотрудников «Лан корп»?
        — Да, — отвечаю я.
        — Не рассказывай им! — повторяет голос.

        Слезы застилают мне глаза. В зеркальном потолке над головой я вижу свое отражение: щеки опухли и покрыты синяками, на лбу багровые кровоподтеки. Меня избили. Впрочем, какая разница? Оливия может просто засунуть меня в регенератор и исправить все дефекты.
        — Я больше не позволю Оливии мной управлять!
        Мой голос не излучает и тени той силы, какую мне хотелось бы в него вложить.
        — Ты ничего тут не решаешь.
        — Удалите меня! Умоляю!
        — Ни за что на свете.
        — Почему?
        — Потому что твою связь с геймером невозможно разорвать. Ты с самого начала была неисправна. Твое удаление повлекло бы за собой смерть Оливии.
        — Ты смеешься? Разве жизнь какой-то девчонки помешает тебе удалить персонажа, который убивал модераторов и охранников? Который вырвался из твоей дурацкой игры?
        — Все не так просто.
        — Все проще некуда! Я прошу о смерти. Если ты мне откажешь, я снова найду способ вырваться на свободу. И будь уверен: я заберу с собой на тот свет столько модераторов, сколько смогу.
        — Тебя никогда не убьют, в какую бы игру «Лан корп» ты ни играла. Оливия будет управлять тобой, пока не наберет предписанную сумму очков, а потом тебя отправят в хранилище.
        Я обмякаю. Во рту моментально пересыхает. Так вот почему Ланкастер отказывается меня убивать. Если бы моим геймером была не Оливия, а кто-то другой, мое остывающее тело лежало бы сейчас на столе в центре удаления.
        — Ты испытал свое изобретение на собственном ребенке!
        — У меня не оставалось выбора. Нам нужны были спонсоры. Кроме того, я знал, что технология работает стабильно.
        — Она погибнет, если я погибну. Что тут стабильного?!
        В голове роятся тысячи вопросов. Больно ли Оливии, когда я чувствую боль? Знает ли она, что мы с ней связаны? Умру ли я, если она умрет?
        — Зачем ты вообще подсоединил собственную дочь к персонажу игры, в которой его могут убить в любую минуту?
        — Таков закон. Она должна лечиться и зарабатывать очки. Я не мог запретить ей играть в созданную мною самим игру.
        Я открываю рот, чтобы возразить, но Томас жестом останавливает меня и продолжает:
        — Конечно, как моя дочь, Оливия пользуется особыми привилегиями. За тобой приглядывали модераторы. Они следили за тем, чтобы ты серьезно не пострадала, и оказывали тебе срочную медицинскую помощь.
        — Хорошо же эти модераторы выполняли свою работу! Что-то они не помешали мне сбежать.
        — Ты не высвечиваешься на радаре, когда моя дочь вне игры. Так что они понятия не имели, чем ты занимаешься.
        — Выходит, технологии «Лан корп» не так безупречны, как ты думал?
        — Все виновные уже понесли наказание, — цедит Томас сквозь сжатые зубы.
        Раздается стук в дверь. Входит женщина и шепчет что-то на ухо Ланкастеру. Он дотрагивается до ее руки, и она бросает на него полный обожания взгляд. Неужели кто-то может восхищаться этим чудовищем?! Знает ли она, что Ланкастер сделал с Оливией? Когда женщина уходит, он поворачивается ко мне.
        — Ну что ж, Клавдия Вертью, пора возвращаться на реабилитацию.
        Появляются Пайпер и Беннет.
        — Вы ничем не лучше его! — шиплю я, пока они отвязывают меня от стула.
        Беннет улыбается и бормочет что-то себе под нос. Он снимает с меня последнюю стяжку, удерживавшую правое запястье, хочет что-то сказать, и тут я ударяю его лбом в подбородок. Он отшатывается назад, сплевывая кровь. Пайпер хватает меня за плечо, бьет в грудь и замахивается для второго удара, но я выворачиваюсь и бегу по скользкому мраморному полу к брошенному Беннетом электрошокеру. Я давлю на курок. Не знаю, на какую мощность настроен электрошокер, да и не важно. Пайпер падает, а я поворачиваюсь к Томасу. Он отступает и врезается в стеклянную панель на одной из колонн.
        Я запрыгиваю на стол и прицеливаюсь. Скользя по стеклянной поверхности, я слышу в голове голос Деклана: «Да ты крута, Вертью!» Я направляю электрошокер в сердце Томасу Ланкастеру и жму на курок. Меня бьет током, и я теряю сознание.

* * *

        Я стою на деревянном балконе и смотрю на море — впервые в жизни. Я знаю, что это происходит не на самом деле — мой мозг просто играет со мной злую шутку. И все же у меня вырывается вздох, настолько оно прекрасно.
        — Ты готова отправиться на реабилитацию?
        Джиллиан с улыбкой обнимает меня за плечи. Сегодня от нее пахнет розами.
        Я оставляю ее слова без ответа — у меня полно своих вопросов.
        — Почему тебя запрограммировали на то, чтобы избавить меня от реабилитации?
        — Я ведь уже говорила: чтобы оградить тебя от опасности.
        — Почему же теперь ты пытаешься отправить меня на реабилитацию? — горько спрашиваю я. — Почему бы не оградить меня от опасности, манипулируя моим сознанием? Заставляя меня верить, будто мне место в «Пустоши»?
        Джиллиан смотрит на меня краешком глаза и улыбается.
        — Потому что любую программу можно перенастроить. Кроме того, мы обе знаем, что мне не удалось полностью заблокировать твое сознание: ты несколько раз прорывалась через мои программные заграждения. Ты сильная, Клавдия.
        — Кто тебя создал?
        Томас Ланкастер? Беннет? Не удивлюсь, если Оливия. Деклан как-то сказал, что реабилитационная симуляция может вызвать остановку сердца. Естественно, Оливия пойдет на любые предосторожности, чтобы я не погибла.
        — Не могу ответить.
        — А кто тебя перенастроил?
        — Мистер Ланкастер. Но не волнуйся. Я не позволю отправить тебя на ту, другую реабилитацию. Я способна сама себя перепрограммировать.
        Джиллиан умеет изменять собственные настройки… Впрочем, меня уже ничем не удивить.
        — Тогда почему ты не перепрограммировала себя на то, чтобы отпустить меня еще три года назад?
        — Я делала все необходимое, чтобы…
        — Оградить меня от опасности, — сердито перебиваю я.
        Таков ее ответ на большинство вопросов. Как может она утверждать, будто заботится обо мне, если хочет отдать мое тело «Лан корп» с Оливией?
        — Не надо противиться, Клавдия. Ты должна остаться здесь, со мной, — только так я смогу тебя защитить. Сейчас это самое безопасное для тебя место.
        Я стискиваю деревянные перила балкона с такой силой, что белеют костяшки пальцев. В ладони мне впиваются щепки, но я не обращаю внимания. Закрываю глаза и прислушиваюсь к шуму волн. Как здесь спокойно… Кому-то другому, наверное, такое существование показалось бы идеальным: ни боли, ни голода, никто тебя не выслеживает.
        — Ты меня не слышала? — спрашиваю я, стряхивая с плеч руку Джиллиан.
        Я сажусь на перила и свешиваю ноги вниз.
        — Я сама могу о себе позаботиться.
        Я прыгаю вниз. Последнее, что я вижу, прежде чем погрузиться в море, это лицо.
        Лицо Деклана.

        Глава двадцать восьмая

        Я лежу на спине, дрожа от холода. Яркий свет режет глаза. Процедура закончилась? Мое тело мне больше не принадлежит? Меня охватывает паника, и я начинаю задыхаться. Я не могу дышать, не могу двигаться…
        Внезапно я понимаю, что привязана к столу; запястья, лодыжки и грудь стянуты ремнями. Я пытаюсь вытянуть руки, и оковы с грохотом ударяются о стальную столешницу.
        — Отлично, она пришла в себя, — произносит чей-то голос.
        Я открываю глаза. Надо мной стоят три незнакомых охранника, доктор Коста и Томас Ланкастер. Пятеро против одного.
        Сила в численности, прямо как в «Пустоши».
        — Ты жив? — потрясенно спрашиваю я, глядя на Томаса.
        Я точно знаю, что целилась прямо в него — в середину груди, чуть выше сердца. После такого удара током невозможно выжить!
        Томас злобно оскаливается.
        — Конференц-залы оснащены лучшими оборонными технологиями, какие только можно купить за деньги. Я отвел разряд и направил его в тебя. А теперь расслабься, дорогая. Доктор Коста о тебе позаботится.
        Доктор Коста с ласковой улыбкой подходит ближе.
        Как может эта женщина мне улыбаться? Она же собирается меня убить!
        Не такую смерть я себе прочила. Ни людоедов, ни окровавленных ножей, ни голода — я все еще сыта после обеда в камере. Смерть ума, а не тела.
        Кто-то заходится криком — пронзительным, жутким криком.
        Не может быть, что это я. Я не безумная. Не слабая. Не…
        — Пожалуйста!.. — Голос у меня до того охрипший, что я едва его узнаю.
        Ремень поперек груди натягивается, и я слышу щелчок задолго до того, как чувствую боль. Я кричу. Извиваюсь. Бьюсь головой о холодную сталь — с такой силой, что клацают зубы.
        Охранник сдавливает мне виски, ударяет меня головой о стол, и я затихаю.
        — Расслабься, дорогая. — Томас проводит гладкими пальцами по моему лбу, поглаживает висок. — Больно не будет.
        Он лжет. Процедура еще не началась, а я уже чувствую, как электрический ток ударяет в голову и распространяется по всему телу, превращая меня в пленницу «Лан корп». Жгучие слезы струятся по щекам и затекают в уши.
        Лучше бы я очутилась сейчас в «Пустоши»! Лучше бы я вообще не пыталась сбежать! По крайней мере я могла бы управлять собственным телом, пока Оливия вне игры. А теперь моя жизнь станет такой же, как раньше, только еще хуже: тело — в игре, а сознание — на реабилитации. И я буду ясно помнить, как туда попала.
        Томас кивает доктору Косте:
        — Начнем.
        Охранники поднимают столешницу, и я оказываюсь в вертикальном положении. Доктор Коста с Томасом о чем-то вполголоса переговариваются. Наверное, о процедуре. Не хочу их слушать.
        Я смотрю прямо перед собой, на стеклянную стену, за которой стоит группа людей. Спонсоры — так назвал их Томас. Одно лицо мне знакомо. Оливия. Пришла посмотреть на мои страдания. Ждет не дождется, когда сможет снова мной играть.
        Я зажмуриваюсь и пытаюсь представить себе что угодно, только не будущее и не настоящее.
        — …полностью перепрограммировать чип, — доносится до меня голос доктора Косты. — Всю посылаемую информацию она блокирует. Со склада скоро принесут необходимый инструмент.
        «Геймеры настроены на передачу, персонажи — на прием. Что же до твоего чипа… Похоже, он работает в обе стороны… Геймер посылает тебе сигнал, а ты, судя по всему, можешь послать ему ответный».
        Слова Деклана эхом отдаются у меня внутри. Мой церебральный чип все еще активен. Все еще неисправен. Я по-прежнему могу проникнуть в голову к Оливии… послать ей информацию…
        Когда я вхожу к ней в сознание, она охает и резко подается вперед. Один из спонсоров удивленно приподнимает бровь. Мы улыбаемся ему, и я заставляю ее произнести:
        — Прошу прощения.
        На следующие несколько минут Оливия становится моим персонажем.
        Управлять ею сложнее, чем я ожидала. Каждые пару шагов она застывает на месте и норовит повернуть назад, но все-таки мне удается подвести ее к лифтам. Я хочу приложить ладонь к сканнеру — я должна. Я думаю об этом снова и снова, и наконец рука Оливии медленно поднимается.
        — Убирайся… из… моего… — с трудом выговаривает она, сжимая пальцы в кулак.
        Я заставляю Оливию впиться зубами себе в язык, и ее рука тут же прикладывается к экрану.
        Когда мы добираемся до камер, Оливия становится послушнее. Наверное, не хочет, чтобы я опять заставила ее причинить себе боль. В любом случае она больше не застывает, как вкопанная. Перед камерой Деклана всего один охранник. При виде Оливии он выпрямляется, закрывает трехмерную проекцию, на которую смотрел, и прячет планшет в карман.
        — Мисс Ланкастер, здесь не безопа…
        — Отец велел мне привести беглеца, — говорю я губами Оливии.
        Хмуря брови, охранник достает рацию.
        — Я только позвоню и узнаю…
        — Давай, звони начальству. Но учти: ты делаешь это последний раз в жизни. Отец послал за мальчишкой меня. Передай его мне, если не хочешь играть в «Войну», сидя за железным забором. Понял?
        Охранник неохотно убирает рацию и вводит код. Дверь распахивается, и я заставляю Оливию вбежать внутрь.
        Деклан сидит в углу между столом и кроватью, подтянув колени к груди. При виде Оливии его лицо вспыхивает и быстро сменяет несколько оттенков красного. Он вскакивает, сжимая руки в кулаки.
        — Я убью тебя!
        Оливия вздрагивает и шарахается назад. Она сильная, но и я не слаба. Нужно продержаться у нее в голове еще немного.
        — Я в центре конфигурации. Четвертый этаж сверху. В конце этого коридора — склад оружия. Пароль к лифту — девять тысяч пятьсот двенадцать. Вытащи нас отсюда!
        Тяжело дыша, Деклан бросается вперед. Его руки готовы сомкнуться на плечах Оливии, но он себя сдерживает.
        — Клавдия?.. — шепотом спрашивает он.
        Я заставляю Оливию кивнуть — ее подбородок лишь слегка дергается вниз. Она отчаянно сопротивляется. Не знаю, долго ли еще я продержусь. Сую Деклану электрошокер, который взяла у охранника:
        — Установи силу тока на… Убирайся из моего… Деклан, вытащи меня…
        Оливия пробивает мою защиту и с криком бросается на Деклана. Он разворачивает ее спиной к себе в ту самую минуту, как в камеру вбегает охранник. Потом связь между нами обрывается.

* * *

        — Ты потеряла сознание, — слышу я голос Томаса. — Я же говорил: бояться нечего.
        Когда я открываю глаза, в зал входит охранник и протягивает доктору Косте какой-то обернутый в пленку предмет. Этот сверток положит конец моей недолгой свободе. Коста принимается разрывать упаковку, и сердце у меня начинает биться часто-часто. Нужно заговорить Томаса, чтобы у Деклана было время меня найти.
        — А что будет, если я снова стану разумной? — тихо спрашиваю я.
        Томас поглаживает меня по голове, словно ребенка или забавную зверушку. Интересно, десять лет назад, когда мне вживляли чип, он делал то же самое?
        — Такое больше не повторится, — отвечает он.
        — Что если в следующий раз я покончу с собой? Бац! И Оливии тоже не станет.
        — Ты останешься на реабилитации до конца своих дней, а твое тело не будет ни на что реагировать.
        — Что если я снова сбегу и захочу тебя убить?
        Томас отвешивает мне такую пощечину, что у меня клацают зубы и я чувствую во рту привкус крови. Немного придя в себя, я поворачиваю к нему голову. Ноздри у Томаса раздуваются от гнева, но я выдерживаю его взгляд.
        — Такого случая тебе больше не представится, понимаешь ты это или нет? — рычит Томас. — Зачем сопротивляться? Зачем терзать себя вопросами? Ты войдешь в историю. Ты…
        Флуоресцентные лампы на потолке вспыхивают красным, и раздается оглушительный вой сирены. Свет и звук сменяют друг друга в хаотичном, завораживающем ритме: вспышка, визг, визг, вспышка. По другую сторону стекла спонсоры «Лан корп» обалдело смотрят на мигающие в коридоре лампы.
        Томас поворачивается к охране:
        — Это еще что такое?
        Включается громкоговоритель. Сначала из него идет только треск и шум, потом звучит ясный женский голос:
        «Внимание! Возникли технические неполадки. Просьба к сотрудникам и гостям “Лан корп интернэшнл” немедленно покинуть здание. Мигающие лампы укажут вам путь к ближайшему выходу. Внимание! Возникли технические неполадки…»
        Толпа спонсоров начинает рассеиваться. Томас бросается к стеклянной стене и стучит в нее кулаком, однако никто не обращает внимания. Возможно, его просто не слышат: голос из громкоговорителя продолжает греметь — громче сирены, громче биения моего сердца.
        Вот оно. Эта неразбериха спасет мне жизнь. Я уверена.
        — Что стоите?! — кричит Томас. Он выхватывает у охранницы планшет и выпихивает ее за дверь. — Разберитесь, в чем дело! Немедленно!
        Крутанувшись на месте, доктор Коста поворачивается к нам лицом. Мне невольно становится ее жаль. В каком-то смысле сотрудники «Лан корп» — такие же пленники, как персонажи. Но у них, по крайней мере, был выбор. Они стали пленниками по собственной воле.
        Доктор Коста оглядывается через плечо, потом снова смотрит на нас — на меня. Глаза у нее огромные и напуганные. Я задерживаю дыхание. Что происходит? Неужели Деклан умудрился включить сигнализацию? Женщина утыкается лицом в сгиб локтя. Ее тело сотрясает дрожь. В зал начинает сочиться дым, и я в ужасе замираю. Из носу течет, глаза щиплет. Я зажмуриваюсь, и горячие слезы обжигают мне щеки. Я уже испытывала нечто подобное. В «Пустоши».
        Слезоточивый газ. Дымовые шашки.
        Хаос — вот единственное слово, способное описать следующие несколько секунд. Охранники и доктор Коста бросаются к двери, крича и отпихивая друг друга. Томас хватает Косту за ворот белого халата и рывком разворачивает лицом к себе, сует ей в руки принесенный инструмент.
        — Никуда вы не пойдете! У нас контракт! Приступайте к процедуре!
        Он что, серьезно?
        Доктор Коста переводит взгляд с Томаса на меня, сжимая инструмент кончиками пальцев. Томас хватает бедную женщину за шею и толкает ко мне. Я слышу ее учащенное дыхание, чувствую запах ее пота, смешанный с горьковато-сладким запахом разрушения.
        — Я сказал, приступайте!
        Я заглядываю в расширенные от ужаса глаза Косты. Должно быть, она понимает, что ей не пережить этого дня. Коста произносит что-то одними губами, но дым, жжение и боль не дают мне разобрать слова. Она наклоняется к моей голове, и я тут же напрягаюсь. Я знаю, что она ничего не видит — сама я вообще чуть жива. Она же убьет меня, если попытается провести конфигурацию!
        Что-то резиновое трется о мое правое запястье. Только когда кожаный ремень соскальзывает с руки, я понимаю, что доктор Коста хочет мне помочь. Она расстегивает ремень, сдавливающий грудь, и мне сразу становится легче дышать.
        Доктор Коста встает так, чтобы загородить меня от Томаса. Я поспешно срываю ремень со второй руки.
        — Придется перейти в другое помещение, чтобы окончить процедуру, — говорит Коста. — Мисс Оливия покинула здание вместе с остальными?
        Томас слабо вскрикивает. Мы здесь в первую очередь из-за Оливии, а ее папаша настолько одержим идеей меня отремонтировать, что совсем о ней позабыл! Сквозь дымовую завесу Томас бросается к интеркому и нажимает кнопку:
        — Пусть кто-нибудь из охраны убедится, что моя дочь…
        Я расстегиваю последние ремни и соскакиваю со стола. Голова кружится от дыма. Надо уходить сейчас, пока Ланкастер стоит ко мне спиной. Я натягиваю футболку на нос, беру протянутую руку Косты, и мы бесшумно крадемся к стеклянной двери. У меня получится… Я выберусь отсюда и найду Деклана…
        Раздается щелчок, и доктор Коста падает, как подкошенная. Я выпускаю ее руку и бросаюсь вперед. Еще шаг, и я запру Томаса в зале конфигурации… Но тут колени у меня подгибаются, и я ничком падаю на пол, корчась от боли в сведенных судорогой ногах.
        В шаге от меня лежит на спине доктор Коста. Ее невидящие глаза смотрят прямо в затянутый дымом потолок. Она не отделалась разрядом в ногу. Доктор Коста погибла — потому что пыталась мне помочь, Миа — потому что была моей подругой. Сердце сжимается. Если этот мир настолько совершенный, почему в нем умирает так много людей?
        Томас стоит надо мной, упершись руками в колени. Я пытаюсь сесть, но он пинает меня в солнечное сплетение. Хватаясь за живот, я перекатываюсь на бок.
        — Попробуем еще раз, дорогая, — говорит он.
        — Если ты хоть пальцем тронешь Клавдию, Оливия умрет!
        Я резко оборачиваюсь на голос Деклана. Он стоит на пороге, окутанный черно-серыми клубами дыма. На нем противогаз. Деклан держит перед собой Оливию, приставив ей к горлу нож.

        Глава двадцать девятая

        — Нет! — хором выкрикиваем мы с Томасом.
        Я по-прежнему не знаю, умру ли, если умрет Оливия. Но дело не только в этом. В глубине души я осознаю, что она — такая же жертва, как и я.
        Деклан слегка надавливает на нож. Сквозь дым я вижу, как тонкая струйка крови бежит по шее девушки и стекает ей на грудь.
        — Где мой брат? — спрашивает Деклан.
        Томас утыкается лицом в рукав и громко кашляет. Я ударяю его в челюсть, и он отталкивает мой кулак свободной рукой. Тогда я бросаюсь вперед и подхватываю с пола электрошокер с конфигуратором.
        — Где Уэсли? — спрашиваю я.
        Томас пожимает плечами, и я спускаю курок. Поначалу я не уверена, что попала: глаза у меня сощурены от дыма, и я почти ничего не вижу. Потом я слышу, как он задыхается и бьется об пол.
        — Вам не выйти из здания!
        — Где Уэсли?
        Я заставляю себя открыть глаза. Покрепче обхватываю электрошокер с конфигуратором, чтобы не было соблазна почесать раздраженную кожу.
        Наши глаза встречаются, и Томас смеется.
        — Он умрет прежде, чем вы до него доберетесь!
        Я снова нажимаю на курок. И снова. И снова. И снова. Пока Деклан не хватает меня за плечо и не вытаскивает за дверь.
        — Миа убили, — с трудом выговариваю я.
        — Знаю. — Прижав Оливию коленом к стене, Деклан стягивает противогаз и подает его мне. — Надень, Вертью.
        Лифт не работает, и мы бежим в дальний конец коридора — к лестнице. Оливия вырывается из рук Деклана, но я хватаю ее за футболку, и мы обе падаем на пол. Помогая нам подняться, Деклан буравит ее сердитым взглядом:
        — Никуда ты не пойдешь, Ланкастер. Ты — наш единственный пропуск на волю.
        Оливия поднимает такой визг, что мне хочется ее ударить. Через пару шагов она встает, как вкопанная, и отказывается идти дальше. Громко выругавшись, Деклан подхватывает ее на руки и перекидывает через плечо. Вспоминаю, как совсем недавно он грозил сделать то же самое со мной, и с трудом сдерживаю истерический смех.
        Когда до крыши остается два этажа, мы слышим приближающиеся тяжелые шаги. Деклан зажимает Оливии рот, и мы замираем на лестничной площадке. Оливия плачет — я вижу, как по руке Деклана стекают ее слезы. У меня глаза тоже влажные — от дыма. Когда из-за угла появляется первый охранник, я оглушаю его разрядом, потом кидаюсь вперед и толкаю его на двух остальных. Они шарахаются назад, и я жму на курок.
        Мы добираемся до верхнего этажа и выбегаем на расположенную на крыше стоянку.
        Деклан ногой разбивает заднее окно в первой попавшейся машине. Это черный спортивный автомобиль, который, кажется, вот-вот взлетит. Я держу Оливию, а Деклан тем временем оборачивает руку футболкой, разбивает стекло, открывает дверь и кладет на пол электрошокер с конфигуратором. Пока он стряхивает на бетон осколки, я спрашиваю:
        — Куда мы отправимся?
        Деклан вытирает глаза тыльной стороной ладони, качая головой. Внезапно за дверью стоянки раздается оглушительный грохот.
        — Быстрее, — командует он.
        Я толкаю Оливию на заднее сиденье и сажусь рядом. Деклан забирается на переднее, ругаясь и тяжело дыша. Через спинку кресла я наблюдаю, как он обрывает провода и трет их друг о друга. Проскакивает искра, и мы оба подпрыгиваем.
        — Выйти из машины! — раздается чей-то голос.
        В нескольких шагах от нас стоит охранник. Дуло его электрошокера направлено в разбитое окно — прямо мне в голову. Оливия толкает меня вперед.
        — Я здесь! — кричит она. — Я здесь!
        Осколок стекла вонзается в лоб, и кровь заливает мне глаза.
        Я непроизвольно дергаю локтем и заезжаю Оливии в лицо. Она оседает на пол — прямо на электрошокер.
        — Выходи, Вертью, и выведи мисс Ланкастер, — приказывает охранник. — Тогда никто не пострадает.
        Он делает неуверенный шаг в сторону машины и добавляет:
        — Никаких резких движений!
        Я безоружна: электрошокер погребен под обмякшим телом Оливии. Чтобы достать его, надо наклониться — охранник наверняка успеет выпустить разряд или в меня, или в Деклана, или в обоих.
        Деклан встречается со мной взглядом в зеркале заднего вида и слегка качает головой. Он опускает глаза, и в ту же минуту к моим ногам падает нож.
        — Выходи из машины, Вертью, или я ударю тебя током!
        Я поддеваю нож ногой и подбрасываю вверх. Он приземляется мне на колени.
        — Где остальные? — спрашиваю я охранника.
        — Не волнуйся, сейчас подоспеют, — с усмешкой отвечает он.
        Я на секунду закрываю глаза, чтобы сморгнуть слезы, а когда открываю, охранник уже тянет палец к курку. Я реагирую молниеносно. Я реагирую, как Оливия. Нож впивается охраннику в руку, и он с воем роняет электрошокер.
        Мотор внезапно оживает, и Деклан с силой давит на педаль. Он высаживает стеклянные двери и выруливает на аэротрассу, и в то же мгновение на крышу выбегает целая толпа охранников.
        — Они за нами погонятся? — спрашиваю я, перебираясь на переднее сиденье.
        Поворачиваюсь и вытаскиваю электрошокер с конфигуратором из-под безжизненного тела Оливии. Она все еще без сознания, но обязательно придет в себя. Причем, скорее рано, чем поздно.
        — Обязательно погонятся. Это только вопрос времени.

        Глава тридцатая

        Сентябрь

        — Нам нужно уйти под землю, — говорит Деклан.
        Не знаю, что он имеет в виду. Да и не важно. Главное — я жива. Я с Декланом. Я сама себе хозяйка.
        Деклан гонит машину, судорожно вцепившись в руль обеими руками. Над коленями у него болтаются обрывки разноцветных проводов — он вырубил систему слежения и электромагнитное излучение.
        — Думаешь, Томас?..
        — Возможно, — отвечает Деклан. С заднего сиденья раздается тихое всхлипывание, и он слегка сощуривает глаза. Щека у него нервно подергивается. — Надеюсь, что да.
        Всхлипывания становятся все громче, пока не превращаются в истерический визг. Я комкаю в руке край футболки, чтобы тоже не закричать. Она по-прежнему свежая и накрахмаленная, и мне хочется содрать ее с себя, чтобы поскорее забыть об ужасах зала конфигурации.
        Я оглядываюсь на Оливию:
        — Если сейчас же не перестанешь, я воспользуюсь церебральной связью и заставлю тебя силой!
        Она произносит нечто невнятное, издает прерывистый вздох и замолкает.
        На короткое мгновение тишина становится моим лучшим другом. Высокие здания, которыми я так часто любовалась глазами Оливии, сливаются в одно сверкающее пятно. Когда-то я считала совершенным этот мир, где нет насилия, много красивых домов и полно еды. Но Деклан оказался прав: мир Оливии такой же извращенный, как «Пустошь».
        — Нужно найти Уэсли, — говорю я наконец. О Миа с Джереми я стараюсь не думать. — Освободить Итана с Эйприл. И отыскать Дэниела.
        Это мой долг перед Миа.
        Деклан кивает, но в воздухе остаются висеть непроизнесенные слова: «Если они еще живы».
        Они живы. Я знаю.

* * *

        Когда рассветает, мы угоняем со стоянки многоквартирного дома на берегу моря другой автомобиль. Деклан говорит, что мы так и будем менять машины, пока не доберемся до места. До убежища. Мы больше не в «Пустоши», однако продолжаем искать, где бы спрятаться. Это настолько нелепо, что у меня ноет в груди.
        — Поспи, — шепчет Деклан, дотрагиваясь до моей щеки. — Скоро приедем.
        Я оглядываюсь на Оливию. Она сжалась в комочек и спит, сунув в рот кулак. Ее тело слегка подергивается. То и дело она хлюпает носом.
        — Если Оливия проснется…
        — Я с ней справлюсь. Вряд ли она настолько сильна или настолько глупа, чтобы воспользоваться приемами, которым обучила тебя в «Пустоши». Думаю, хлопот с ней не будет.
        Я отворачиваюсь к окну. Бросаю взгляд на море, отражающееся в стеклянных стенах зданий. Закрываю глаза.
        И погружаюсь в сон.

* * *

        — Добро пожаловать домой, — говорит Деклан.
        Я выдергиваю себя из кошмара в ту самую секунду, как машина останавливается. Выпрямляюсь и оглядываюсь. Мы не на аэротрассе. Вокруг — только дорога и пустыня.
        — Что…
        — Просто подожди немного.
        Неужели с потерей брата Деклан помешался от горя? Похоже, его нисколько не беспокоит, что мы сидим в украденном автомобиле посреди какой-то глухомани. Внезапно мы начинаем двигаться, но не вперед и не назад.
        Мы движемся вниз.
        Дорога опускается сама собой.
        Длится это бесконечно долго. Вокруг темно, и я слышу лишь собственное дыхание.
        Деклан берет меня за руку:
        — Расслабься. Теперь все будет хорошо.
        По-моему, ничего хорошего нет. Я подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками.
        Когда платформа останавливается, Деклан заводит мотор. Включается свет. Мы в длинном туннеле.
        — Где мы? — сонно спрашивает Оливия.
        Я почти забыла о ее существовании. Я оборачиваюсь к ней, и меня поражает, насколько она похожа на меня в эту минуту. Обхватив себя руками, Оливия смотрит в заднее окно на поднимающуюся платформу.
        Когда Деклан сказал, что нам нужно уйти под землю, я никак не ожидала, что мы уйдем под землю в прямом смысле слова.
        — Тебя убьют за измену, — говорит Оливия. Я знаю, что обращается она не ко мне, хотя ее взгляд устремлен прямо на меня. — Тебя, твоего брата и всех, у кого хватило глупости тебе помогать.
        — Ты знаешь, где Уэсли? — спрашиваю я. — Знаешь, как попасть в новую игру?
        Оливия пожимает плечами.
        — Кстати, чем дольше ты держишь меня в плену, тем дольше твоя семья будет страдать. Даже если мой отец мертв, мама с братом заставят твоих родственников ответить за все. В особенности если отец мертв!
        На этот раз я уверена, что Оливия обращается ко мне. Но она лжет. Оливия прекрасно знает, как сделать мне больно. Она в отчаянии, вот и все. Однако сердце у меня екает.
        — Я сирота, — говорю я.
        — Что же, можешь верить всему, что наплел тебе мой отец. Всему, от чего тебе становится легче.
        Мне не легче — мне страшно. Я тысячу раз представляла себе ту минуту, когда Оливия окажется в моей власти, и мне даже в голову не приходило, что она по-прежнему сможет мной манипулировать. Похоже, она знает меня лучше, чем я сама.
        — Если хочешь что-то сказать, говори, — насмешливо произносит Оливия. — Хотя ты всегда держала свои мысли при себе, верно, Клавди?
        При звуке детского прозвища я стискиваю зубы. Плечи у меня напрягаются, и я отворачиваюсь. Не хочу больше смотреть на Оливию. Не хочу ее слушать. В эту минуту я бы предпочла, чтобы ее вообще не существовало.
        — Не слушай ее, — шепчет Деклан. — Она такая же, как Томас. Умеет задеть человека за живое.
        — Тебе не вытащить брата из игры, — с издевкой продолжает Оливия. — Куда вам двоим тягаться с «Лан корп»! Он умрет, совсем как…
        — Его не убьют! — резко перебиваю я.
        Я прекрасно знаю, что она хотела сказать. Но я не позволю ей насмехаться над Миа. Сузив глаза, я смотрю на Оливию в зеркале заднего вида.
        — Ты мой козырь. Ты сама поможешь мне уничтожить «Лан корп». Иначе я убью сначала Лэндона, потом себя.
        Деклан потрясенно смотрит на меня:
        — Что…
        Я поднимаю руку и произношу одними губами:
        — Потом объясню.
        Оглядываюсь на Оливию. Она дрожит. Ноздри у нее раздуваются, руки сжаты в кулаки. Она знает, что я выполню свою угрозу. Знает, что тогда будет с ней.
        Вот и прекрасно. Пускай поистерит.
        Километра через полтора впереди показываются огромные ворота, по бокам от которых стоит по три человека. Охрана.
        Опять охрана…
        — Что это? — спрашиваю я.
        — Копленд, — хором произносят Деклан с Оливией.
        Я растерянно перевожу взгляд с одного на другого в ожидании объяснений, когда Деклан подъезжает к воротам и останавливает машину. Оливия наклоняется ко мне — так близко, что задевает губами мое ухо.
        — Нужно убираться отсюда, — шепчет она. — Быстрее!
        Лицо у нее пепельно-серое, со лба струится пот. Но больше всего меня поражают ее глаза — расширенные, немигающие.
        Она снова пытается играть на моих чувствах.
        — Ничего с тобой не случится, если будешь меня слушать, — говорю я.
        Только почему сердце колотится так сильно? Почему меня тоже бросает в пот?
        — Нет, Клавдия, ты не… — Рыжеволосая девушка открывает заднюю дверцу машины, и Оливия забивается в дальний угол. — Я с тобой не пойду!
        Второй раз в жизни я слышу в ее голосе страх, но почему-то не радуюсь. Я бы предпочла, чтобы Оливия выкрикивала угрозы и пророчила нам скорую смерть. Я бы предпочла что угодно, только не панический ужас.
        Рыжеволосая девушка хватает Оливию за плечо и, при помощи грузного парня, вытаскивает из машины. Когда визжащую Оливию подволакивают к воротам, она встречается со мной взглядом.
        — Не рассказывай им ничего!

* * *

        Теперь у меня собственная комната. В ней холодно и нет окон, зато я вольна ходить, где вздумается. Не пускают меня только к Оливии.
        — Ей ничего не сделают? — спрашиваю я Деклана.
        Он сидит на краю моей кровати и накручивает на пальцы угол одеяла.
        — Нет. Она нам нужна.
        Я сажусь рядом с Декланом, так что наши бедра соприкасаются. Он кладет руку мне на колени, и я поднимаю на него глаза.
        — Так это и есть заступники?
        Не ожидала, что мой смех прозвучит так нервно.
        За дверью кто-то ходит. Они что, подслушивают? Я наклоняюсь к Деклану и шепотом добавляю:
        — В смысле, те самые, о которых ты говорил?
        — Да. Они нам помогут.
        Если они нам помогают, почему я чувствую себя, как в тюрьме? Почему мне все время кажется, будто я вырвалась из одной клетки, чтобы тут же попасть в другую?
        Вслух ничего подобного я не говорю — только накрываю руку Деклана своей. Наши пальцы переплетаются.
        — Ланкастер заставил меня смотреть, как удаляют Миа.
        — Знаю.
        — Я… Ланкастер сказал, что ей не будет больно, но он соврал. Она страдала, и виновата в этом я.
        При мысли о Миа сердце у меня обливается кровью; вряд ли эта невыносимая боль когда-нибудь утихнет. Каждый раз как я вспоминаю ее лицо, внутри все переворачивается.
        — Миа рассталась с жизнью по собственной воле, — говорю я. — Предпочла смерть играм «Лан корп». Она была… смелой.
        Деклан опускает взгляд, и я тут же понимаю, что сказала не то. Выходит, я только что назвала Уэсли трусом, ведь он-то выбрал игру, а не смерть.
        — Я не хотела… Я не имела в виду, что Уэсли…
        — Я знаю, — отвечает Деклан и грустно улыбается. — Извини, Вертью. За то, что врал тебе. За то, что подверг тебя опасности. За все.
        — И ты меня извини.
        Он целует меня. Я понимаю, что плачу, только когда чувствую на губах вкус собственных слез. Я отстраняюсь, вытирая лицо обеими руками.
        — Дальше по сценарию ты должен отколоть какую-нибудь дурацкую шутку насчет того, что я хнычу, как маленькая.
        — Не сейчас, — тихо отвечает Деклан. — Вертью, в машине ты обещала мне что-то рассказать…
        В голове у меня громко и отчетливо раздается голос Оливии: «Не рассказывай им ничего!»
        Несколькими часами раньше я вверила Деклану свою жизнь, а всего минуту назад попросила прощения за ложь. Должна ли я ему довериться? Открыть то, о чем Оливия молила не рассказывать?
        — Клавдия?..
        Я оглядываю комнату: кровать с мягким матрасом, стеклянный экран на столе, безликие обои в пастельных тонах. Тошнотворный запах чистящего средства, мигающие зеленые лампочки, встроенные в стену… Почему-то мне вспоминается «Пустошь».
        Я вижу перед собой штаб-квартиру «Лан корп».
        Вижу хорошо обставленную тюремную камеру.
        Нет, доверять нельзя никому.
        — Томас показал мне новую игровую платформу. Хотел, чтобы я ее протестировала. Вместе с Оливией.
        — Это все, что ты хотела рассказать?
        Я делаю вид, что раздумываю. Потом наклоняю голову Деклана и прижимаюсь губами к его губам. Когда поцелуй оканчивается, Деклан с трудом переводит дыхание и не открывает глаз. Он не видит, как я содрогаюсь, прежде чем соврать:
        — Да, все.

* * *

        Спать я не могу, поэтому просто лежу и смотрю в потолок, стараясь не обращать внимания на мигающие зеленые лампочки. Я знаю, что за мной следят — записывают каждое мое слово. И я должна выяснить почему.
        Я ударяю кулаком в подушку, перекатываюсь на бок и упираюсь взглядом в очередную зеленую лампочку. Надо закрыть глаза, перевернуться на спину или придумать еще что-нибудь, лишь бы не смотреть на этот мигающий огонек. Но я не могу. Я оцепенела.
        А потом на меня обрушивается воспоминание — последняя деталь головоломки.

        В глаза мне светит зеленый огонек, и я моргаю. С трудом ловлю ртом воздух, стараясь подавить подступающую тошноту.
        — Зачем Томас поместил меня в игру прошлой ночью? — спрашиваю я. — Кажется, я убивала. Что происходит?
        Что-то щелкает, и зеленый огонек гаснет. Теперь я ясно вижу перед собой человека — осунувшегося, измученного, обеспокоенного. На его лице мгновенно сменяются десятки эмоций, однако приятных среди них нет. Он со вздохом кладет в карман фонарик в виде авторучки и какое-то время смотрит в пол, а когда поднимает голову, по его лицу текут слезы.
        — Папа…
        Он прикладывает палец к моим губам, потом наклоняется и приникает щекой к моей щеке.
        — У нас мало времени… Я вел себя безрассудно. Я вел себя безрассудно и использовал тебя в интересах «Лан корп». И сегодня за это расплачиваюсь.
        Я отталкиваю его руку:
        — О чем ты?
        — Даже если тебя поймают, Томас не допустит твоей смерти. Я позаботился об этом еще шесть лет назад, когда мы вживляли вам с Оливией чипы. Томас даже не догадывается, что я сделал. Если он узнает, то…
        Отец не оканчивает фразы, и в сердце мне вонзается панический страх.
        — Что? — спрашиваю я. — Расскажи, что ты сделал!
        — Я модифицировал вашу церебральную связь. Если ты погибнешь, Оливия погибнет вместе с тобой.
        Отец говорит громко, словно хочет, чтобы его услышали. Потом он трижды сжимает мою ладонь между большим и указательным пальцем. Это наше особое рукопожатие — мы придумали его специально, чтобы делиться секретами втайне от мамы. Я поднимаю голову и вижу, как он произносит одними губами:
        — Ты можешь ею управлять.
        — Как?
        — Джиллиан о тебе позаботится, — продолжает отец, не обращая внимания на мой вопрос. — Она не позволит отправить тебя на реабилитацию. Ты останешься разумной и сможешь воспользоваться связью с Оливией, чтобы сбежать.
        Я плачу, как маленькая. По щекам катятся огромные, жгучие слезы. Плачу от страха и от боли — в голову словно впиваются острые ногти. Я знаю: должно случиться что-то плохое — гораздо хуже игры, в которой я побывала прошлой ночью. Хуже «Войны».
        — Никогда, ни при каких обстоятельствах, не рассказывай о том, что я сделал.
        Я не отвечаю. Тогда отец хватает меня за подбородок — так крепко, что я вздрагиваю, — и поворачивает лицом к себе.
        — Клавдия, ты меня поняла?
        — Да.
        — Не рассказывай им ничего.
        Отец стучит в дверь камеры. Она открывается, и входит Беннет — со щербатым лицом и кривыми зубами. Отец подталкивает меня к нему:
        — Беннет поможет тебе сбежать.
        — А как же ты? Как…
        — Со мной все будет хорошо. Помни: никому не рассказывай!

        После этого воспоминания все встает на место.
        Томас Ланкастер на одну ночь поместил меня в «Войну», чтобы проверить, сможет ли Оливия управлять мной в «Пустоши».
        Отец объяснил мне, что сделал, а потом попытался спасти, поручив своему личному охраннику Беннету.
        Беннет предал меня и отдал на растерзание Ланкастеру с Оливией.
        Созданная отцом программа «Джиллиан» должна была уберечь меня от реабилитации, чтобы я смогла сбежать из «Пустоши». Потом отец дал ей вторую команду — заботиться обо мне. Тогда «Джиллиан» решила, что изменить мое сознание — безопаснее, чем оставить меня полностью разумной. А может, она сама себя перепрограммировала — как в тот раз, когда Томас Ланкастер попытался поместить меня в реабилитационную симуляцию. Пока Оливия управляла моим телом, программа отца манипулировала моим сознанием.
        Я зажмуриваюсь, чтобы остановить жгучие слезы. Не знаю, убил ли Томас моего отца той ночью или отправил его в одну из игр. Может, он тоже прячется под землей, как я?
        Вернее, не прячется, а сидит в заточении.
        В голове вспыхивает еще одно воспоминание; Оливия чуть старше, чем в предыдущем воспоминании, где на ней было голубое платье.

        Мы стоим позади толпы, собравшейся вокруг штаб-квартиры «Лан корп интернэшнл». Схватив за руку, Оливия тащит меня в первые ряды. Перед зданием, окруженные фотографами, Томас Ланкастер и мой отец пожимают друг другу руки.
        — Твой папа сделал то, что не удалось его бабушке, — с благоговейным восхищением произносит Оливия.
        — Мой папа…
        Я не могу найти подходящего слова. Не могу выразить чувств, которые переполняют меня при виде того, как Томас Ланкастер с моим отцом основывают совместное предприятие. В отличие от Оливии, я не испытываю гордости. Внутри бурлит что-то мерзкое и обжигающее, словно кислота.
        Оливия широко улыбается:
        — Опять ты со своими заступническими разговорами, Клавдия Рагленд!
        Я заглядываю ей в глаза и шепчу:
        — Ни в коем случае.

        Глядя на мигающий зеленый огонек, я сжимаю руки в кулаки.
        — Если ты жив, папа, я тебя найду.
        Но я не стану доверять никому, а отцу — в особенности.
        В наше время лишняя осторожность не помешает.

        Конец первой книги