Лемминг Белого Склона Хаген Альварсон
        Дорога чайки - Сага о Хагене сыне Альвара #1
        Главный герой появляется на свет. И тут же начинает чудить.

        Скегин с Рэфсхолля

        Лемминг Белого Склона

        ДОРОГА ЧАЙКИ

        САГА О ХАГЕНЕ, СЫНЕ АЛЬВАРА

        Перевод с языка Скельде, примечания, комментарии и эпиграфы - Виталий Кривонос

        По своей воле в море не отправится ни один дурак.

        Артуро Перес-Реверте. "Осада"

        На небе только и разговоров, что о море да о закате...

        Х/ф. "Достучаться до небес"

        Ходить по морю необходимо; жить не обязательно.

        Латинская поговорка

        ЧАСТЬ 1

        ЛЕММИНГ БЕЛОГО СКЛОНА

        Взмах весла, ветер
        И брызги холодных волн.
        Слёзы на щеках.

        Мацую Басё

        ЗИМОВКА НА ХУТОРЕ ЛИСЬЯ НОРА

        Был уже поздний вечер, когда в усадьбу Рэфсхолль пришёл гость.
        Первым делом залаяли собаки. Сторвальд узнал резкий, напористый голос Лисички, затем - глухое ворчание Чёрного и заливистую брехню молодняка. Усмехнулся в усы: по весне будет славная охота! Но лай оборвался вмиг, как обрывается нить в руках пряхи. Сторвальд не успел насторожиться - раздался стук.
        Стук сердца в костяной тесноте груди.
        - Это не дикий зверь, - донеслось из тёмного угла за очагом, - но и не человек.
        Астрид, мать Сторвальда, беззубая старуха, нечасто подавала голос. Но когда говорила - ошибалась редко.
        На пороге заднего покоя молча возникла Герда дочь Люнгви, супруга Сторвальда, молодая лицом, но уже почти полностью седая. В широком шерстяном подоле заворочался сосунок Флоси, сын Эрика и его жены Соль Веснушки, внук Сторвальда бонда.
        Стук повторился - негромко, но настойчиво.
        Трое сыновей хозяина - крепкие бородатые парни, все в отца - стали по обе стороны от двери, поудобней перехватив топоры и ножи.
        - Отворить? - Эрик, первенец и гордость, наклонил рогатину.
        - Поглядим, кто пришёл в такую пору, - кивнул Сторвальд.
        И вышел к двери - безоружный, бесстрастный.
        Эрик открыл, наставил остриё во тьму...
        - Славно же встречают путника в этом доме! - насмешливый хриплый голос ворвался в усадьбу с порывом леденящего ветра, бросил лёгкое презрение горстью снежинок в лицо.
        - Кто из живых может странствовать в этих краях в канун Йолля? - отразил выпад хозяин. - Выйди на свет и назовись, чужеземец! Эрик, убери своё полено.
        Эрик отступил - отцу виднее - но оружия не выпустил.
        Скрипнул снег. Странник ступил на порог.
        - Можете звать меня Гест сын Мовара.
        Человек шёл на лыжах. И, похоже, из самого Нибельхейма, туманного Края Мёртвых. Облепленный белой наморозью, заиндевелый, сжимал он окоченевшими пальцами лыжные палки. Из-за спины виднелся горб: это намело снег на сумку за плечами. Бледное, цвета сыворотки лицо, перечёркнутое шрамом и суровое, синие губы, усы и щетина сверкали инеем. Верно, устал и замёрз как собака, но на ногах держался твёрдо.
        Однако более всего Сторвальда встревожил взгляд пришельца. Тёмный, холодный, глубокий. Серо-зелёные глаза не моргали, не щурились на свет, не улыбались, в отличие от губ - тянули в морскую пучину, в промозглую бездну, где нет ни света, ни надежды.
        Но - это был гость.
        Никто не скажет, что в Лисьей Норе не приветят странника!
        - Что же, - Сторвальд с улыбкой сделал приглашающий жест, - входи, Гест Моварсон, и располагайся со всеми удобствами.
        - Гость, сын Чайки! - насмешливо бросил Эрик. - Будь я проклят, если такого твоё настоящее имя! Надобно думать, не один охотник идёт по следу этого волка!
        - Не по нраву мне твои слова! - резко бросил Сторвальд.
        А странник рассмеялся.
        - Никто не идёт по моему следу, сын добрых родителей, - сказал он, - а тех псов и охотников, что шли, давно уже привечают предки. Но я хотел бы знать, - обратился к хозяину, - могу ли задержаться здесь до конца праздника Йолль?
        - Дивлюсь я твоим словам! - развёл руками Сторвальд. - Думается мне, больше проку тебе остаться в Рэфсхолле до самой весны.
        Гест вновь рассмеялся, теперь - грустно:
        - Благодарствую, добрый хозяин. Однако нет на то моей воли. Весной мне следует быть уже в Равенсфьорде.
        Скафтар Сторвальдсон, второй сын бонда, присвистнул:
        - То неблизкий путь!
        - Чайка летит быстро, - проскрипела из угла Астрид старуха, - коль ветер - встречный.
        Все слышали, как снег скрипнул на зубах пришельца.

        - Не стой в сенях, гость, - обратился хозяин к путнику, - проходи да садись, где пожелаешь. Эй, Скегин, - обернулся к третьему сыну, почти юнцу, - сходи за дровами, баню истопи. Герда, растолкай Соль - пусть сама нянчит, и разогрей бобы: думается, сын Мовара не откажется поужинать. А ты, Скафтар, не стой как камень на кургане, принеси пива. Или ты выпил бы чего покрепче, Гест?
        - Не надобно так хлопотать, добрые хозяева, - проговорил гость, снимая и отряхивая плащ - совсем ветхий и дырявый, как отметил Сторвальд, - пусть бы спала себе ваша Соль, ибо всякий скажет, что молодой матери надобен покой. Но ещё сказано: "сильно торопится сесть у огня, кто пришёл издалёка, и колени замёрзли".
        С этими словами Гест взял протянутый Скегином чурбачок и примостился на нём у самого камина, протянув руки прямо в огонь. Герда передала младенца Эрику, приняла плащ и котомку странника и повесила сушиться. Гест потёр руки, провёл по лицу, стирая иней и усталость, и обернулся к хозяевам с блаженной полуулыбкой:
        - Огонь - это славно для рода людей!
        - Здравие крепкое и жизнь, коль без лиха! - нашёлся Скегин, опередив отца, который тоже помнил "Поучения Высокого".
        - Это верно, - кивнул Гест. - Пользы большой от пива не будет, особенно в лютый мороз.
        - Тогда ты, думается, не откажешься от горячей ежевичной настойки с мёдом, раз уж не желаешь ни есть, ни попарить кости? - спросил Сторвальд.
        - Не откажусь! - тихо засмеялся пришелец.
        Скегин подкинул дров в очаг и помешал жар кочергой, Скафтар притащил запечатанный кувшин, но распечатывать и разливать не посмел, доверив это дело отцу. По гостиной поплыл тёрпкий пьянящий запах, когда котелок ставили на огонь. Все расселись у камина, даже старуха Астрид пересела поближе в своём кресле-качалке, облепленном обрывками пряжи. Только Эрик расхаживал по комнате, качая сына. Повисло напряжённое молчание, которое никто, однако, не смел прервать. Наконец Гест виновато улыбнулся:
        - Не найдётся ли здесь трубочного зелья? Или в этом доме сей обычай не в почёте?
        Скафтар молча протянул гостю кожаный мешочек. Отец бросил на него неодобрительный взгляд, ибо недолюбливал привычку дымить трубкой, почитая её "моряцкой дурью", хоть сыну и не запрещал. Сам нахлебался запретов от собственного батюшки, славной памяти Стормира Скафтарсона. Когда же гость задымил, как гейзер на сопках, Сторвальд заметил:
        - Экая у тебя старая трубка! Ты из горцев или с побережья?
        - С чего ты взял, добрый хозяин? - уклончиво отвечал Гест.
        - Нетрудно сказать, - едва заметно ухмыльнулся бонд, - у нас только в этих краях курят.
        - "У нас", вот как, - покачал головой Гест.
        - В Хлордире, в Стране Заливов, я имел в виду, - уточнил Сторвальд. - Или ты из-за моря?
        - Даже и не знаю, как тебе ответить, - молвил Гест, глядя в огонь. - Я действительно вырос в горах и действительно за морем. Но было бы неправдой сказать, что я не жил на побережье и не ходил на вёслах и под парусом. Я, как ты уже, верно, догадался, Сторвальд бонд, был викингом, и останусь им, какие бы там указы не издавал наш добрый король Хруд...
        Не скрылось от Сторвальда, как странно дёрнулось лицо гостя при словах "наш добрый король", и как холодный взгляд на миг исполнился дикой, волчьей тоски. Такие же глаза были у старого верного волкодава Трюма, когда он совсем одряхлел и отец прогнал его в лес со двора - подыхать. Сторвальд бонд был тогда совсем мальчишкой - зим семи или восьми. Но даже спустя целую жизнь его сердце всё ещё хранило тот обречённый собачий взгляд...
        А Эрик ничего не заметил и пробормотал:
        - Хорошенькое дело - викинг у нашего очага!
        - Не ори, - бросил отец, - засранца своего разбудишь. А ты, добрый человек, поведай-ка нам, как это тебя занесло так далеко от моря.
        - Поверь мне, добрый хозяин, - криво усмехнулся Гест, - это долгая и скучная история, в которой ни у кого из нас нет нужды. Подобных историй сто на сотню. И можешь быть уверен, что по весне никто не заявится сюда выспрашивать о сыне Мовара - или о каком другом сыне. Впрочем, - добавил бродяга, немного помолчав, - я не хочу казаться неучтивым. Вы приютили меня, я же могу отплатить только словом. И, поскольку вечера нынче долгие, могу нелживо поведать вам сагу об одном человеке, которого не так давно не стало в мире живых. Его сага занимательнее моей и позабавит вас куда больше.
        - Кто же этот великий муж? - насмешливо спросил Эрик. - Некто из героев войны Пасти и Длани? Мало их теперь ходит под небом!
        - Воистину так, - кивнул Гест. - Хотя и не назвал бы я великим мужем Хагена сына Альвара...
        - Того самого?! - разинул рот юный Скегин. - Ты знал Хагена Волчий Крюк, советника Хруда конунга? А правда, что его воспитывали дверги?.. А правда, что...
        - Придержи постромки! - тихо засмеялся Гест. - Я действительно знал Хагена - ну, или мне казалось, что знал. Теперь за то не поручусь.
        - Надобно тебе знать, сын Мовара, - тяжко глядя, процедил Сторвальд, - что мои родичи и сыновья, вот эти, Эрик и Скафтар, сражались при Хлордвике на стороне Волчьей Пасти, против Хруда конунга, которому служил этот Хаген. И там пали родичи моей супруги Герды, сыновья и внуки моего тестя Люнгви с хутора Еловый Корень. И я сильно надеюсь, - добавил хозяин едва слышно, глядя гостю в глаза, - что твой рассказ действительно будет нелживым. Очень бы хотелось мне знать, что это был за человек!
        Гест выдержал тяжкий, горький взор, и подумалось хозяину Лисьей Норы, что этот оборванец тоже был там, в той страшной битве, которую обе стороны прозвали "наш Рагнарёк", и тоже потерял немало близких - если, конечно, сердце его знало, что такое узы человеческой приязни. А старуха Астрид внезапно произнесла, берясь за прялку:
        - Пусть наш гость не думает, что попал к недругам. Конунги ведут свои войны, словно волки и вепри, а мы копошимся в лесу, словно лемминги. Кому-то перепало крошек да объедков, кому-то нет, всегда так было и будет, а по весне всё зарастёт травой.
        - Словно лемминги, - задумчиво повторил Гест. - Ты кажешься мудрой, кэрлинг, и если бы твои слова попали в нужное время в уши нужных людей... Впрочем, итог один: всё зарастёт травой, не так ли? Что же, расскажу вам и о леммингах, и о волках с вепрями, и о том, как оно теперь будет, в вашем лесу. А начну, пожалуй, с того, что жил в народе двергов один юноша...

        ПРЯЖА НОРН

        ПРЯДЬ 1: РОЖДЁННЫЙ НАД ВОЛНАМИ

        Что тебе молвить,
        юный мой друг,
        о горе моём?
        Альвов светило
        всех освещает,
        кроме любови моей.

        "Старшая Эдда". "Поездка Скирнира"

        7

        (продолжение)

        Над Громовым Утёсом бушевал прибой. Волны обрушивались на скалистые берега, залитые восходящей луной, полной и сверкающей. Пена шумела в расщелинах, стекала в море, чтобы тут же с грохотом ударить в камень, снова и снова. Море рычало и рокотало, заливая мир раскатистым грохотом...
        ...где-то там, наверху. Здесь же, в подземелье, под полукруглым каменным сводом, эхо играло лишь обрывками грома. Звуки внешнего мира, пробиваясь сквозь толщу породы, сливались в неясный гул, однообразный и потому тяжёлый. Альвар, сын Свалльвинда, всегда удивлялся, отчего этот утёс назвали Громовым. Гнетущее гудение вовсе не походило на гром - скорее на заунывное пение стернманского рожка над пустынным фьордом. От него всегда болела голова и ныли зубы.
        Особенно - в полнолуние.
        Но Альвар, сын Свалльвинда, всё стоял под Громовым Утёсом, перед створками врат, слушал похоронный мотив и не мог заставить себя сделать шаг. Открыть каменные двери, ступить на гладкие плиты, по которым - ещё совсем недавно! - мчался сломя голову, сквозь мрак Нижнего мира, навстречу свету, жизни и любви... Теперь - не мог, не имел воли поднять ни рук, ни глаз. Он бегал слишком быстро, слишком неосторожно, и сломал-таки голову.
        Сломал свет, любовь и жизнь.
        И добро бы - лишь себе.
        Но - где-то там, на другом конце колдовского пути, на диком севере, в стране краткоживущих Верольд, на холодной скале, над волнами у края обрыва, на пересечении ветров, под выстуженным небом, полным шторма, гнева и птичьих криков, - там лежал его новорожденный ребёнок. Лежал, брошенный всеми, ненужный никому, отвергнутый матерью, рождённый до срока, чудом оставшийся жить. Он лежал и кричал от холода и голода, и ещё, наверное, от страха, от нутряного озноба одиночества. Потому что вещие норны припасли ему суровую нить, и дева Верданди пока держит её в руках, дева Скульд в раздумье занесла свой беспощадный нож, чтобы свершить должное, а старуха Урд ничего не замечает, ибо судьба слепа. Младенец кричал в нескольких днях пешего пути от Громового Утёса, а муж недостойный, Альвар Свалльвиндсон, слышал его крик сердцем, ибо то кричала его кровь.
        - Я иду, малыш, - прошептал Альвар, раскрывая врата во тьму. - Слышишь? Я иду за тобой. Продержись, мой сын, мой милый, несчастный ублюдок. Осталось недолго. Проживи ещё несколько минут. Не умирай. Только не умирайтам...

        1

        Служанка нашла его в купальне. Юноша сидел по шею в горячей булькающей воде с сернистым душком, прикрыв глаза, грея тело, изрядно продрогшее в походе. Шутка ли - без малого полгода в море! Да и возвращаться пришлось по осени, уже после Эйфендага, который ещё называют Свидар - День Бараньей головы, или Вентракема - "Зима Пришла". Теперь юноша понял - почему! С другой стороны - знал, на что идёт, и, уж конечно, не жалел. Не зазорно ли, добродушно подтрунивали моряки, сыну короля двергов отправляться в торговую поездку? Что же тут зазорного, отвечал юноша, коли я -младшийсын, а какова доля младших сыновей - нет нужды говорить...
        И все смеялись.
        Они смеялись, а младший сын Свалльвинда конунга, правителя сольфов Круглой Горы, хотел плакать, когда корабль покидал фьорды, возвращаясь домой. Не тяготы морского пути печалили молодого королевича, не холод и качка, не труд наравне со всеми - подумаешь, натёр мозоли о вёсла и ванты! Нет, увы, не знал юноша, какое сокровище повстречается ему в Стране Заливов, и каким не суждено ему обладать, пока горы не сдвинутся с места.
        А и знал бы - тем более подвизался бы с купцами. Потому что чашу своей судьбы следует пить до дна, и лучше - уж если норны примешали к мёду горечи - залпом...
        - Вот ты где, сын конунга, - насмешливо бросила служанка, стоя в дверях и беззастенчиво разглядывая юношу. - Много ли рыбы можно поймать такой снастью?
        Старший сын Свалльвинда конунга, Исвальд, будучи в хорошем расположении духа, ответил бы, что, мол, уж на такую рыбку, как Финда дочь Аки, большей удочки и не требуется, после чего затащил бы дерзкую девчонку в воду и всласть бы позабавился. Будучи не в настроении, Исвальд мог бы наставить дочери Аки синяков и самому Аки тоже. Младший Свалльвиндсон был не таков. Иной раз он, верно, смутился бы своей наготы, но теперь на сердце лежала такая гора, что он поленился даже открывать глаза:
        - Чего это тебе, Финда, рыбки захотелось?
        - Ничего мне не захотелось, Альвар хёвдинг. А тебя желает видеть госпожа Хрейна.
        "Приплыли", - обречённо подумал Альвар.

        Хрейна дочь Кьялара из Гульдсаллира была женой Свалльвинда конунга и - так уж оно вышло - матерью Альвара. То была женщина немногословная, властная и весьма неглупая. Все жители Сольфхейма почитали за лучшее уважать её и бояться, хотя и не сказать, чтобы народ очень её любил. Ей, впрочем, вполне хватало любви и преданности сыновей, ради счастья которых она была готова на большее, чем иные матери.
        Младшего из её сыновей это весьма тяготило. С некоторых пор.
        - Хотела переговорить с тобой до ужина, - мать встала из-за ткацкого станка и жестом указала сыну на крытый ковром рундук в углу, а сама выглянула за дверь и прикрыла створку. Альвар сел на рундук, а Хрейна опустилась в кресло напротив, глядя ему в глаза, и вдруг улыбнулась.
        - Есть у меня для тебя подарок, сын мой! - заговорщицки прошептала королева сольфов, но тут же изменилась в лице, молвила сурово и укоризненно:
        - Твой старший брат Исвальд уже восьмую зиму как женат, и скоро, хвала дисам, одарит меня вторым внуком. А ты всё никак не найдёшь себе супругу, и это печалит меня, и даже пугает. Не обрадуют никого из нас пересуды, коль поползут, о том, что мужу из рода Фьёрса моряки милее белоруких дев!
        Альвар тихонько вздохнул. Эти речи были не в диковинку. Матушка вбила себе в голову, что младшего сына надобно срочно женить, а то так и будет мыкать свой век в одиночестве и печали - а век у двергов куда как долог... Правда, надо бы отдать ей должное: угрозы приберегла на крайний случай. Видать, отчаялась просватать сына, раз уж дошло до такого. Раньше, быть может, Альвар и устыдился бы.
        Раньше.
        До того мига, как увидел Хельгу, дочь Арнкеля конунга, идущую по осеннему саду.
        До того мига, как погас для него солнечный свет.
        Раньше...
        - Жаль мне, милая матушка, огорчать тебя, - покорно сказал Альвар, опустив глаза. Поскорее кончила бы поучения да отпустила сына - броситься в море с Громового Утёса вниз головой или хоть напиться до беспамятства.
        - Не достоин ты моего подарка, ну да ладно, - так же строго молвила Хрейна, но глаза её улыбались, - я договорилась с фру Асхильд, супругой Фьялара из рода Финнара Мудрого, а это достойный род, как тебе, конечно, ведомо. Их младшая дочь Гнипа примерно твоего возраста. Они должны прибыть на Йолль, и если всё обернётся удачно, можем засылать сватов уже к празднику Торри. За свою Гнипу они посулили, пока только предварительно, соляную мельницу в Тильхофе. Что сказать, небогатое приданое, но Фьялар Финнунг - знаток закона и лагеман, а иметь такого человека в родне не будет лишним и королю, не так ли, сын мой? Да слушаешь ли ты меня, Альвар!?
        Нет, Альвар не слушал. Какое дело было ему до какой-то там Гнипы из рода Финнунгов, до её всемудрого батюшки-законоведа и дурацкой соляной мельницы. Какое дело ему было до всех белоруких дев со всех девяти миров. Тени. Тени и морок.
        - Так! - Хрейна вскочила с кресла и принялась ходить по комнате, перебирая мелкие рубиновые чётки, а казалось - у неё пальцы в крови. Вечерело, и оконные зеркала, по которым дневной свет проникал в недра горы, окрасились тёмно-бордовым. Хрейна застыла на миг, глядя в отражённые сумерки, затем резко отвернулась и закрыла ставнями зловещее свечение. Что увидела она в мгновение заката? Что её испугало, какой мимолётный призрак посетил матушку, да и что её вообще могло испугать - Альвар даже не пытался гадать. А Хрейна зажгла сольстейн, круглый самоцветный камень, какими зажиточные дверги освещали свои подземелья, и вдруг накрыла руки сына своими ладонями.
        - Кто она? - спросила мудрая дочь Кьялара с тревогой в голосе.
        - Что... кто она? - оторопело пробормотал Альвар. - О ком ты говоришь, матушка?
        - Ты знаешь, - Хрейна провела ладонью по лбу сына, по щетинистой щеке, пальцы у матери были холодны, да и рубиновые чётки неприятно холодили кожу, - ты сам не свой, весь горячий, и я не узнаю собственное дитя. Думается, нетрудно отыскать причину подобной хвори, коли речь идёт о неженатом юноше... Кто же она? Какого роду-племени, кто её родители, и где ты с ней познакомился? Как зовётся та дева, на которую положил глаз мой сын?
        Альвар только слабо улыбнулся и покачал головой:

        Что тебе молвить,
        милая матерь,
        о горе моём?
        Альвов светило
        всех освещает,
        кроме любови моей.

        Хрейна приняла игру:

        Знаю тебя я
        многие зимы,
        и ты меня, сын;
        с давних времён
        всё мы друг другу
        всегда поверяли.

        Альвар долго молчал, затем заговорил, и голос его постыдно дрожал:

        В Арнкеля доме
        видел недавно
        желанную деву;
        сияние рук её
        насквозь пронзило
        небо и воды.

        Чувства того,
        что меня охватило,
        прежде не ведал никто;
        из асов иль альвов
        никто не захочет
        сватать меня за неё.

        Теперь надолго замолчала Хрейна. Оцепенела, окаменела, кольцеукрашенные пальцы сомкнулись на чётках, сомкнулись и бледные губы, и веки над усталыми глазами. Как же ты постарела, бедная матушка, подумалось Альвару. Ждал, что она станет кричать и гневаться, что потребует от него клятвы образумиться и повиноваться, что расскажёт всё отцу, и тогда уж волей-неволей придётся жениться на этой Гнипе - или ещё какой-нибудь Гнипе, которую ему сыщут. Он, собственно, был ко всему готов, и одна мысль билась в висках: скорей бы кончилось. Но Хрейна лишь уточнила, не открывая глаз:
        - В доме Арнкеля? Того самого Арнкеля Арнгримсона, что сидит конунгом в Вестандире, в Западных Фьордах?
        - Так оно и есть, матушка, - настороженно ответил Альвар.
        - Тебе приглянулась дева из народа краткоживущих Верольд? - мать не спрашивала, она размышляла вслух, снова меряя шагами покои. - У себя дома она высокого рода, но нам-то они чужие, здесь - чужаки... Ты ей никак не равен, и она тебе не равна, и такого ещё не бывало, чтобы дверги женились на вердах и плодили потомство... Не в том даже печаль, что это дело позорное, а в том, что просто невозможное. Помнишь, чем закончилось сватовство Альвиса из сварфов к дочери Тэора? На Севере поют, что, мол, солнечный свет обратил его в камень, но мы-то знаем правду: Альвис не ответил на последний вопрос будущего тестя, и Гневноревущий убил жениха. Может, оно и к лучшему: пострадал сам, но избавил от страданий невесту. Да мы же самое меньшее вдвое ниже их ростом, - горько усмехнулась уголком рта королева, - как ты станешь с нею спать?
        Вот теперь Альвар смутился. Мать умела задеть за живое. Но щадила сына, и он это знал.
        - Не будет мне без Хельги Красавицы ни света, ни жизни, - прошептал он едва слышно. - Но никто из асов и альвов меня за неё не просватает...
        - Уж конечно, - бросила Хрейна, рассеянно гладя сына по голове, - больше асам и альвам нечем заняться, как только сватать тебя за эту Хельгу. Впрочем, думается мне, в этом деле можно обойтись и без асов, и без альвов. Раз уж ты у меня такой упёртый. Весь в отца. Ну что мне с тобой делать? Помогу, чем смогу!
        Альвар поднял удивлённый взгляд. Матушка улыбалась, и от этой улыбки хотелось плакать - столько нежности и муки было в её глазах.
        - Я сама ничего не придумаю, - тихо сказала Хрейна, - сколько ни ломать головы. Потому лучше бы тебе обратиться к тому, у кого голова сломана уже много веков. Поезжай назавтра в Сольвиндаль, на двор Гримхёрг. Там живёт Тунд Отшельник. Он самый старый из двергов, кого я знаю. Он прорицатель и колдун. Он совершенно выжил из ума, ещё когда я была твоего возраста, но сказано ведь: "над старцем седым смеяться не смей, благо нередко в словах старика". На вот, подаришь ему с моим приветом, - и вложила свои любимые чётки в ладонь сына.
        - Стоит ли, матушка? - робко попытался возразить Альвар, но Хрейна только отмахнулась:
        - Счастье твоё стоит для меня куда дороже! А барахла такого полный сундук и ещё горсть, не убудет. Всё, ступай прочь, покуда я не рассердилась и не передумала!
        Альвар не ушёл, а обнял мать и поцеловал изрезанное свежими морщинами чело. Словно саму землю, испещрённую рунами фьордов, прижал к груди. Прошептал:
        - Отцу не говори!
        - Не скажу до срока, - смахнула скупую слезу королева. И добавила, скрывая боль за язвительной шуткой, - пусть уж лучше тебе будут милее крутые бёдра жены из вердов, чем волосатые зады моряков!

        2

        Тунд Отшельник вовсе не показался Альвару таким уж безумным. Странноватым, пожалуй, но поживи-ка с полтысячи зим - тут у всякого мозги заржавеют. Во всяком случае, он сам вышел встречать путника за ворота усадьбы в осенние сумерки, и никто бы не сказал, что хозяину Гримхёрга неведом закон гостеприимства.
        Альвар выехал один, на рассвете: не хотел никого впутывать, а ещё меньше хотел держать ответ перед отцом - до срока, по крайней мере. Все пожитки уместились в потёртой кожаной торбе, притороченной к козлиному седлу. Мог бы взять и коня - с некоторых пор благородные юноши двергов переняли этот обычай у Верольд, и тратили отцовские деньги на мохнатых северных лошадок, низкорослых и очень смышлёных, но - к чему привлекать к себе внимание без нужды? Не на праздник собрался и даже не на тризну. Потому и плащ одел неказистый. И надвинул капюшон на глаза, покуривая трубку и поглядывая по сторонам: осторожность в пути никому ещё не повредила.
        Ехать пришлось целый день, от Круглой Горы до перевала Змеиных Зубов, через всю долину Сольвин. Альвар подумал было заехать в Гульдсаллир, к родичам матери, но тут же отбросил эту мысль как дурацкую. Нет нужды. Ни в чём не будет нужды, пока сияние глаз липы льна, пригожей дочери Арнкеля, не озарит небосвод. А потому - на север и в горы...
        Вот в горах королевич едва не заплутал. Раньше ему не доводилось бывать на перевале Драккетар, о котором ходили самые мрачные слухи. Когда Альвар въехал на узкую тропу меж крутых склонов, солнце уже садилось. Конечно, он загодя расспросил дорогу у местных жителей, но от помощи провожатого отказался: по глупости, от самоуверенности и от испуга: мало ли, куда заведёт путника такой Ивейн из Суссекса. Теперь жалел, ведя под уздцы козлика, ощупывая дорогу посохом и спотыкаясь в потёмках. Облегчённо вздохнул, завидев свет на скале, и тут же перецепился через камень и, падая, резко дёрнул поводья. Козёл закричал что-то на своём козлином наречии и попытался убежать, но тут из темноты вылетела дубинка и огрела его меж рогов. Несчастный зверь только горестно мекнул, сетуя на злую козлиную долю.
        - Чего ты тут разлёгся, странник? - раздался скрипучий голос.
        Альвар встал, отряхнулся и поклонился старику:
        - Привет тебе, добрый человек. Ты, стало быть, и есть Тунд Отшельник, годи Эрлинга?
        - А ты, мне думается, Альвар Фьёрсунг, юный сын конунга? - старик поднял факел и несколько мгновений вглядывался в лицо гостя. - Ты похож на своего деда, Хёгни Альвирсона. Что же, идём, впереди долгая ночь. Осторожно, здесь крутая тропа.
        "Куда уж круче", - подумал Альвар.

        Гримхёрг был храмом в честь бога Эрлинга из асов, которого ещё называли Грим, а Тунд с незапамятных времён был его годи - жрецом и заодно хозяином всей округи. Двор обустроили на скале по левую руку от горной дороги, а тропинку ко двору скудно освещал очаг на вышке над воротами. Усадьбу ограждал частокол, на котором висели, приветливо улыбаясь гостям, черепа козлов, баранов, быков и даже лошадей. Альвар также заметил несколько человеческих черепов, прямо над воротами. Хотел было спросить, это что же, от жертвоприношений остались, или гости проявили неучтивость, но передумал. Какая, в сущности, разница.
        Во дворе их встречали: Тунд, хотя и прозвался Отшельником, не мог бы при всём желании в одиночку присматривать на храмом. Усадьба, против опасений Альвара, не выглядела покинутой и зловещей: за тыном обнаружились сараи, баня, водозабор, кузница, другие службы, а также длинный жилой дом для слуг. Альвар подумал, что его поселят там, но Тунд повёл его дальше, через двор, к лестнице у скалы. Ступеньки вели к пещере, где и обитал сам годи. Там же располагалось святилище, которое, правда, было закрыто.
        - Тут всегда закрыто, кроме особых случаев, - пояснил жрец.
        Пещерное пристанище Тунда, кстати, оказалось весьма уютным и тёплым: пол и стены отделаны сосновой доской, устланы шкурами и клетчатыми шерстяными завесами, убранство простое, но добротное - низенький стол, скамья, кресло-качалка, топчан в углу, два сундука, полки с книгами. Отапливалась ниша камином, у которого даже оказался дымоход. Видать, старые кости колдуна требовали сухости да обогрева.
        Ужинали неизысканно, но сытно: овсянкой с овечьим салом и ячменными лепёшками. Запивали скиром: Тунд сказал, что от пива на ночь глядя пользы немного. Трапезничали в молчании: хозяин ничего не спрашивал, а гость первым заговорить не решался. Затем Тунд помешал жар в очаге, прикурил от кочерги трубку, такую же старую, как и он сам, и откинулся в кресле, прикрыв глаза.
        - Как ты узнал, кто к тебе прибыл? - осмелился спросить Альвар. - Видел вещий сон?
        - Может, и видел, - Тунд затянулся и выпустил колечко дыма, - а может, и нет. Не помню. Но вот мой скотник рассказал забавный случай. Сегодня один молодой барашек с золотым завитком на загривке пытался вскарабкаться на белую тёлочку Хельгу. Как ты думаешь, что бы это могло значить?
        - Да ты что, старик, издеваешься надо мной?! - воскликнул Альвар - и тут же устыдился.
        А Тунд вытащил трубку изо рта, наклонился вперёд и пристально поглядел на гостя. Глаза в глаза. Альвар не выдержал спокойного, холодного взора, опустил голову, чувствуя, как краска заливает лицо. Тунд глубоко затянулся и выпустил густую струю дыма прямо в нос высокородному юноше.
        - Рассказывай, какое у тебя дело, сын конунга.

        Старик молча выслушал сбивчивую речь Альвара, выколотил трубку и сказал так:
        - Если по-хорошему, сын конунга, то мне следовало бы надавать тебе по жопе и наутро выставить отсюда. Потому что ты даже себе не представляешь, какой головной болью и скрежетом зубовным кончится эта история. Для всех вас. Да и не дело барану покрывать кобылу. Без обид. Но... - недобрая улыбка шевельнулась под густыми седыми усами, сверкнула в серых глазах, словно блик солнца на жертвенном ноже, - потешил меня твой рассказ. Думается мне, как бы ни повернулось дело, это меня позабавит и отвлечёт от моей обычной скуки. Давненько не доводилось браться за столь непростую работу.
        - Так ты полагаешь, о мудрый старец, - с замиранием сердца спросил Альвар, - что есть надежда? Ты уже что-то придумал?
        - Не такое трудное дело, чтобы баран покрыл кобылу, - засмеялся Тунд. - Трудно будет потом, но это уж не моя забота. Мне любопытно, родит ли овца жеребца. Теперь ложись вон там, на топчане, а я буду думать, как тебе помочь, ибо таково моё дело. Добрых снов, тенгильсон.

        Когда Альвар проснулся, колдуна в комнате не было. Был завтрак на столе: тёртый пирог с ягодами и травяной чай в чайничке. Гость не стал дожидаться особого приглашения, подкрепился и побрёл умываться.
        Во дворе Альвар столкнулся нос к носу с хозяином.
        - Доброе утро, - вежливо сказал юноша.
        - Ты хорошо ли знаешься на кузнечном ремесле? - спросил Тунд.
        - Что... в каком смысле? - опешил Альвар.
        - Ты глухой или не проснулся? - проворчал Тунд.
        Проходящие мимо служанки захихикали. Альвар смутился было, потом гордо заявил:
        - Каков был бы из меня потомок королей сольфов, когда бы я не умел обращаться с молотом, зубилом и клещами?
        - Твой дед Хёгни не умел, - пожал плечами Тунд. Альвар возразил излишне резко:
        - А мой прадед, Альвир Умелец, не просто так получил своё прозвище!
        - Это мне тоже известно, - кивнул Тунд, - и не надо так орать, я старый, но не глухой. Умойся, потом подходи к кузнице, вон туда. Думается, я понял, как тебе помочь.

        Кузня в Гримхёрге была роскошная. Молоты, молотки и молоточки всех видов и размеров, разные чеканы, пробойники, резцы, клещи, свёрла, иглы для зернения и чернения, напильники, литейные формы, шлифовальный песок, двухкамерный горн и даже - отдельно - плавильная печь. Парового молота, правда, не было, да и к чему бы. Пока юноша стоял и глазел по сторонам, разинув рот, годи взял станген и принялся измерять его череп.
        - Зачем это? - нахмурился Альвар.
        - Флоки, записывай, - бросил Тунд подмастерью, - высота три фенга, лобная доля - два, скулы - полтора, подбородок... бороду подыми... подбородок - 1,25... так, хорошо. Нос... ну и рубильник, право слово, без обид... переносица... глазные впадины... теперь затылок. Обернись...
        Потом годи отпустил помощника и подошёл к горну - раскурить трубку.
        - Что это было? - недовольно буркнул Альвар. Не то чтобы его оскорбила хозяйская бесцеремонность, нет, скорее непонимание смысла подобных действий. Когда Альвар чего-то не понимал, то частенько злился. Только это и могло его по-настоящему возмутить.
        - Что это было? - переспросил, ухмыляясь, Тунд, и ответил в рифму. - Знание - сила! Теперь к делу, мой умелый гость. Знаешь ли ты сказание о том, как Утред Голова Дракона, отец легендарного Арта конунга, соблазнил будущую матушку этого самого конунга, красавицу Игерну? Или нет, это скверный пример, там дело кончилось кровью... Знаешь ли ты, как Сигурд Убийца Фафнира смог добыть для Гуннара Гьюкунга валькирию Брюнхильд? Нет, снова скверная история... короче, Альвар сын Свалльвинда, ты понял мою мысль?
        - Эээ... нет, - на всякий случай сказал Альвар, хотя и примерно смекнул, к чему клонит старик.
        - Попробуем иначе, - не растерялся Тунд. - Знаешь, под каким именем Эрлинг Всеотец явился к своему воспитаннику, Гейррёду конунгу?
        - Под именем "Гримнир", то есть "Носящий маску".
        - Смышлёный юноша, - похвалил Тунд. - А поскольку так случилось, что ты обратился за советом как раз к годи Эрлинга, то есть Гримнира, то ничего я тебе не присоветую, кроме как изготовить волшебную личину, изменить свой облик и явиться к желанной деве статным заморским красавцем, а не мерзким носатым карликом.
        - Воистину, чего уж проще, - пробормотал Альвар.
        - Работать придётся здесь, - обрадовал Тунд, - и по ночам. Сразу предупреждаю: не одну ночь. Ты будешь ковать, а я - заклинать маску, иначе чары не подействуют. Если всё пройдёт как должно, ты сможешь полностью сменить облик, превратиться в человека из народа Верольд, и даже мать родная тебя не отличит от верда. Придётся, правда, изучить их обычаи, придумать себе новое имя и родословную, но это уже не мои заботы. По нраву ли тебе мой замысел?
        - Не по нраву, - честно сказал Альвар, - но, думается, выбор небогат. Когда приступим?
        - Придержи постромки, горячий горный парень, - прищурился старик, - ибо ныне речь у нас пойдёт об оплате.
        - Вот я растяпа! - Альвар с досадой и звоном хватил себя ладонью по лбу, потом побежал в пещеру, стукнул дверью кузницы Флоки, который стоял там и подслушивал, извинился, зацепил тележку с углём, перепугал стадо гусей и пастушонка, который их собирал, снова извинился, развязал свою дорожную торбу, достал увесистый кошель, поскользнулся на лестнице, прибежал обратно в кузню и вывалил перед Тундом содержимое.
        - Пригодна ли плата? - спросил, переводя дух.
        Годи неряшливо перебрал золотые и серебряные монеты, перстни и самоцветы, роскошным шёлковым платком вытер сажу с трубки, коснулся рубиновых чёток. Усмехнулся.
        - Хрейна Кьяларсдоттир передаёт привет и поклон, - сказал Альвар.
        - И ты кланяйся от меня матушке, - Тунд смёл сокровища, словно стеклянные безделушки, в кошель, и повесил на пояс, а чётки бережно положил в карман. - Я приму это как предоплату. В жертву храму Эрлинга от рода Фьёрса. Но в случае успеха цена будет иной.
        - Назови, сколько ты хочешь.
        - Не СКОЛЬКО, мой щедрый гость, а ЧТО, - без тени улыбки возразил Тунд. И в его голосе скрипели ветви Мирового Древа на холодном ветру, и кричали ненасытные вороны, и торжествующе завывали волки, и капала кровь с обагрённого копья, которым Эрлинг Всеотец принёс себя в жертву себе же. А в глазах колдуна клубилась тьма девяти осенних ночей, тьма тех глубин, куда уходят корни мудрости, тьма той бездны, что неведома людям.
        Альвар молчал, охваченный ужасом и восторгом, и казалось ему, что на шею наброшена петля из хладных кишок мертвеца, и что настал час прокатиться на коне Повелителя Павших. А Тунд выносил приговор:
        - Сегодня я отомкну святилище. И ты поклянёшься пред ликом Ужасного, пред его алтарём, залитым брагой жизни, поклянёшься на кольце и на крови, что исполнишь моё требование. Коль скоро всё обернётся удачно, и лебедь ожерелий ответит взаимностью на твою любовь, и родится у вас потомок мужского пола... Ты посвятишь его Эрлингу асу, Высокому, Мрачному, Седому, божеству войны, смерти и колдовства, покровителю скальдов и странников. Ты посвятишь своего сына Тому, Чьё тайное имя - Один, Одержимый, или падёт на тебя твоя кровь.
        Что ты скажешь мне, сын конунга?
        - Ты желаешь, чтобы я обрёк своего сына смерти? - тихо спросил Альвар. Сердце его сжималось от страха, в груди залёг озноб, а рёбра покрылись инеем, но губы упрямо крошили слова. - Ты принесёшь его в жертву своему богу, зарежешь на алтаре, как барана? Как раба? Скажи, какой мне тогда прок в твоём совете?
        - Я желаю, чтобы ты обрёк своего сына смерти, - столь же тихо отвечал хладнокровный чародей, - но я не стану резать его или душить - к чему такая жертва? Нет, мой несчастный гость, я один из последних годи, кто воистину знает, как посылать требы богам. Когда твоему сыну сравняется четырнадцать зим, приведи его сюда. Мы будем с ним беседовать. И если я сочту, что он годится, и он сочтёт, что ему годится мой бог, - я совершу над ним обряд посвящения. А потом пускай идёт, куда хочет и живёт, как хочет. Но во всех делах, начинаниях и странствиях с ним пребудет милость и проклятие Эрлинга. Тень ворона станет и его тенью. Понимаешь?
        Отлегло. Стужа отпустила сердце, и оно забилось, как кузнечный молот, и вздох облегчения разорвал грудь молодого королевича, как гейзер раскалывает камень.
        - Испугал ты меня, добрый хозяин, - признался Альвар. - Я понял. Я согласен.
        - Ничего-то ты не понял, сын конунга, - отвернулся Тунд, глядя в пламя, - ну да это теперь не мои трудности. До вечера отдыхай, осмотрись тут, но в горы далеко не заходи: сюда забредают варги. И кое-кто похуже.
        - А если у нас родится дочь или вовсе никто не родится? - попытался пошутить Альвар.
        - Ну тогда - да возьмут тебя тролли и твою любимую тоже, - прохладно молвил Тунд.

        Тем же вечером Тунд облачился в ритуальные одеяния, открыл святилище, возжёг огни, положил на алтарь того самого барашка с золотым витком на загривке, который прыгал на белую тёлочку, зарезал его кремневым ножом, затем густо измазал кровью лик Ужасного и облил той же кровью нагого Альвара. Потом сделал надрез на правом плече сына конунга, смешал его кровь с бараньей и угостил смесью своего бога и своего гостя. Далее он снял с левой руки божества золотой браслет и вручил Альвару. И там клялся Альвар на кольце и на крови, что посвятит сына Ужасному, когда придёт срок, и Тунд Отшельник был свидетелем той клятвы, и богиня Вар незримо скрепила договор. И все в Гримхёрге знали, что святилище открыто, но никто не посмел приблизиться, чтобы подслушать да поглядеть.
        Даже любопытный Флоки.

        Нет нужды долго рассказывать, как жилось и работалось Альвару Свалльвиндсону в Гримхёрге несколько ночей, как была изготовлена железная маска, покрытая позолотой, оснащённая обручами, и как Тунд Отшельник заклинал её. Только дивились все, когда на десятое утро ходил по двору высокий статный юноша, схожий обликом с жителями Страны Заливов, а вовсе не с коротышками Двергар. А юноша только посмеивался. Но тени залегли под глазами, и никакая личина не могла бы их скрыть.
        Тем же утром Альвар отправился восвояси. Тунд вышел его проводить.
        - Скажу тебе в напутствие, чтобы ты помнил о судьбе Альвиса из сварфов, который сватался к дочери Тэора. Твой будущий тесть, конечно, не подобен Гневноревущему, да только и северяне куда как скоры на расправу.
        - Я не отступлюсь, - отвечал Альвар, - и будь что будет.
        - Как знаешь, - пожал плечами Тунд. И добавил, - надобно мне теперь предостеречь тебя, чтобы ты не попадался на глаза чародеям и ведьмам, а также жрецам этой новой веры Креста. Не знаю точно, насколько силён ли их Белый бог, но к чему искушать судьбу до срока.
        - Мой поклон, добрый хозяин, - поблагодарил тенгильсон.
        Альвар вскарабкался на козлиную спину, отъехал на пару шагов, и вдруг обернулся:
        - А кстати, годи многомудрый, скажи, коль знаешь: на какой вопрос Альвис не ответил Тэору?
        - Точно никто не знает, - уклончиво молвил Тунд, но, видя, что Альвар не трогается с места, добавил неохотно, - говорят, что вопрос звучал так:

        "Молви мне, Альвис,
        верно, все судьбы,
        ведомы двергу:
        какое сокровище
        самое ценное
        в разных мирах?"

        - Глупость какая-то, право слово, - пробормотал Альвар, сбитый с толку и потому несколько смущённый. - Ну, бывай, Тунд Отшельник, и многих тебе зим!
        - Я доживу до четырнадцатой зимы твоего сына, - пообещал колдун, - не сомневайся!
        "Тролли бы тебя взяли", - подумал Альвар.

        Тунд ошибся. Мать узнала сына даже в чужеземном облике.

        3

        В ту пору на праздник Йолль в Сторборге, столице Западных Фьордов, принимали заморских гостей. Прибыли и высокородные господа из Андарланда, родичи самого герцога Кено TTT ван дер Брока, и все подивились, как это они пересекли море в пору зимних бурь. А некий молодой человек весьма приятной наружности, бывший среди андаров, заметил на это:
        - Не только среди вас, жителей фьордов, есть умелые мореходы!
        Услышал это Арнкель конунг и спросил:
        - Кто этот юноша, дерзкий в суждениях?
        Хельмут ван Шлоссе, родич герцога, подвёл говорившего к королю и представил его.
        - Сей достойный господин, - сказал Хельмут, - хоть и молод годами, но успел повидать мир и снискать славу в родных краях. Он хорошо показал себя на море и был у нас лейдсогеманом.
        - Как зовут тебя и кто ты родом? - сурово спросил король.
        Лейдсогеман поклонился и сказал:
        - Привет тебе, Арнкель конунг, и доброго здравия! Меня называют Альдо ван Брекке, ибо я родился и вырос на этом острове, но говорят, что отцом моим был Хенгест ван Хальстер, хотя я и не знаю наверняка, так ли это.
        - Вижу на тебе золотую цепь, - недоверчиво прищурился король, - и перстень с печаткой на пальце. Ведомо мне, что в ваших краях таковы знаки достоинства ярлов, но ты сам сказал, что не знаешь толком, кто твой отец. Так что же, признал тебя Хенгест ван Хальстер, или ты, ублюдок, нацепил золото просто для красоты?
        Тут все замерли, потому что речь короля звучала хоть и спокойно, но грозно, и никто не стал бы заступаться за утборина. Молодой человек, однако, не растерялся.
        - То правда, что я родился за дверью, не в королевских палатах, - говорил Альдо, бестрепетно глядя в глаза королю, но голос его дрожал от ярости, как натянутая тетива, хоть и едва заметно, - и юные годы свои положил на то, чтобы снискать честное имя. Много я странствовал, много я видел, сильных немало изведал, и часто платил сталью, а не серебром. Перед смертью Хенгест ван Хальстер признал меня, когда прослышал о моём походе через Гаттен в Форналанд, хотя меня тогда не было подле него. Но люди его и все андары признали меня, и дома меня не зовут ни утборином, ни тиборином, ни хрисборином, ни какими иными именами для ублюдков. И цепь фюрста я ношу по праву! Впрочем, нет у меня ни земель, ни добра на земле моих предков, и сплю чаще на корабле, чем под крышей.
        - Чем же ты занимался в Форналанде, позволь полюбопытствовать?
        - Иногда торговал, - признался Альдо, - а иногда грабил.
        Король обвёл собравшихся тяжёлым взглядом, и вдруг расхохотался. Положил руку на плечо молодому фюрсту и сказал так:
        - Так ты, стало быть, викинг и морской король? Славный юноша! Как узнать, годна ли сталь? Стукнуть по ней да послушать: коль звенит, знать, хороша! Ныне будь моим гостем и поведай нелживо о своих деяниях, потешь нас на пиру. Да не держи зла на старого конунга. Всяк ищет своего, сам понимаешь.
        Альдо понимал. Он снова поклонился и вручил Арнкелю конунгу разные богатые дары, и его людям, и жёнам при его дворе. И солнце сияло на лице Хельги Арнкельсдоттир, когда пригожий юноша поднёс ей витой браслет белого золота, и на пиру она не скупилась подносить ему пиво в хрустальной чарке, сидеть с ним и беседовать. И в сердце его сияло светило альвов...
        ...а поздней ночью, когда утомлённые долгой дорогой гости отправились на боковую, Альвар Свалльвиндсон из Круглой Горы хотел содрать с лица ненавистную маску, вместе с кожей, ворочался на полати и не мог заснуть. И проклинал себя последними словами, презренный, за те речи, что довелось вести ему, отказываясь от своего родства, признавая себя ублюдком, сделанным в углу и рождённым за дверью, а не в чертогах Свалльвинда, короля сольфов. Ложь горчила во рту. И никакой хмель не перебил бы этот гадкий вкус.
        Но ради улыбки Хельги Красавицы он был готов жевать и не такое дерьмо.

        Отец был в ярости, когда узнал. Альвар сам всё ему рассказал, сразу по возвращении из Гримхёрга, в надежде на добрый совет, но Свалльвинд конунг разбил надежду, грубо и безжалостно, как молот разбивает причудливый витраж, казавшийся вечным. Он не кричал, не топал ногами, не брызгал слюной во все стороны, он просто говорил, ровно и негромко, лишь побледнел сильнее обычного, так что давний шрам, память о последней войне, рассёк лицо багровой бороздой. Он ронял слова, а в сердце Альвара звенели, осыпаясь, цветные осколки. Застилая глаза серой свинцовой пылью.
        - Ты, молокосос, даже и думать не смей про эту свою Хильду или как её там. Понял? Я не собираюсь потакать твоим прихотям, тем более - столь противоестественным. Какой прок нашему роду от этих северян? А законовед мне надобен. Потому ты женишься на дочери Фьялара Финнунга, и не позднее следующей весны.
        - Думается мне, - сказал Альвар, - земля горит у тебя под ногами, когда ты так стремишься заполучить этого знатока законов в друзья.
        - Спроси при случае Исвальда, - бросил король утомлённо, сел на престол и склонил голову.
        - Ты, отец, несправедлив ко мне, - ровным голосом, безо всякой обиды, заметил Альвар, - ты до сих пор считаешь меня босоногим сорванцом, у которого в голове чайки нагадили. Между тем от меня могло быть и побольше толку. Коли бы я больше знал...
        Свалльвинд поднял глаза - серые, выцветшие, тусклые. Очень холодные. Словно скала над морем. Альвар только теперь заметил, как отец утомлён, угнетён сводом неба рода Фьёрсунгов, лежащим на его плечах. И как знать, кто может подставить ему плечо на смену.
        Скрипнула дверь. В зал совещаний вошёл, опираясь на красивый резной посох, статный бородатый муж, ещё не старый, но уже не юнец. Заметив короля, поклонился. Кивнул Альвару:
        - Привет, братишка.
        - Привет, Исвальд.
        - Прикупили в Форналанде старого красного вина, - похвастал Исвальд, снял с пояса мех, наполнил кубок и протянул отцу, - вынеси суждение, кольцедаритель!
        - Нет нужды, - ответил Свалльвинд, принимая чарку, - нечего праздновать.
        - Тебе полезно для сердца, - сказал Исвальд, - а что тучи клубятся над Хрингхольмом, так это не первый раз, и, уж пожалуй, не последний.
        - Просвети младшего, - указал король на удивлённого Альвара и пригубил, - скёлль! Недурно.
        - Хэ, да ты ничего не слышал, пока торчал у Тунда? - усмехнулся Исвальд. - Народ на Северном Склоне не желает повиноваться и платить дань. Ими нынче правит Балин сын Фундина из рода Балина Первого, сына Ойна Праотца. Он отыскал какую-то ведьму, известную как Крака-вёльва, и вот эта самая Крака накаркала такого, что теперь не лопатами разгребать, а секирами...
        При этих словах дёрнулось лицо у конунга, и он едва не выронил чашу. Но смолчал.
        - Короче говоря, она объявила, что род Балина Первого старше рода Фьёрса Золотого, - продолжал Исвальд, - и потому должен править. Понимаешь, братишка? Править здесь, в Сольфхейме, вместо нас, и держать всё королевство, всю Сольфарики. Чтобы на престоле Гульдскьяльв сидел не наш отец, не я и не ты, а Балин Фундинсон и его отродья! Вот к чему всё идёт.
        - Погоди-ка, - покачал головой Альвар, которому слова старшего брата представлялись увлекательной игрой в тэфли, не более того, - с чего бы это Балингам лезть на Гульдскьяльв?
        - С того, что Крака-вёльва назвала на тинге Северного Склона перечень предков Балина Фундинсона, потом назвала перечень предков из нашего рода, и получилось так, что Балинги восходят прямо к Ойну Праотцу, а Фьёрсунги - не пойми кто, приблудыши какие-то. Потому что, видите ли, род Двалина, старшего сына Ойна и Фары, прервался в горестные годы Храунлоги и последующих войн, а наш предок Фьёрс Золотой просто подсуетился...
        - Хорошо сказано - подсуетился! - воскликнул Альвар возмущённо. - Да он спас народ от голодной смерти на свои деньги! Его мать была сестрой Вельи, жены Аина, последнего короля из рода Двалина, и Аин чётко и громко назвал его конунгом!
        - Назвал, да только в обход Буи сына Балина IV, - заметил Свалльвинд.
        - Так ведь этот Буи тогда пешком под стол ходил! - с жаром возразил Альвар.
        - А это, видимо, не волнует ни Краку-вёльву, ни Фундинсона, - старший королевич шумно хлебнул прямо из горла и передал мех брату, - и радует в этом деле только то, что у нашего Балина хватило ума не поднимать открытое восстание, а направить дело на альтинг будущим летом. А на днях гонец прислал письмо из Хлоргатта. Можно сказать, что там было, отец?
        Король кивнул, потягивая вино.
        - Этот "Дроттинг Балин XVI", как он себя называет, - пренебрежительно процедил Исвальд, сплёвывая слова, - этот горделивый сучий выпердыш - уж простите резкость! - предлагает нам мир и дружбу в обмен на признание его королём над Северным и Западным Склонами, а также Сольвиндалем. Как будто вся Сольфарики это наша собственность, и мы можем распоряжаться ей, будто мешком медяков или стадом овец! Тьфу!
        - У нас чуть более полугода до летнего альтинга, сыновья мои, - Свалльвинд встал с престола, прошествовал к оконному зеркалу и достал роскошную грушёвую трубку. Братья бросились набивать зелье и высекать огонь. Задумчиво задымив, король продолжал, - вот почему мне так важно заручиться поддержкой всех знатоков закона до этого времени. Поверь, мой добрый, мой родной Альвар, мне нет дела до твоих противоестественных увлечений, хоть бы ты был колдуном, или любителем домашнего скота, или даже мужеложцем. Но речь идёт о чести нашего рода, о нашей славе и добром имени, а ещё - о нашей несчастной родине, которая только начала привыкать жить без войны. Вы не помните, вас тогда не было на свете, а наше поколение пережило вторжение сварфов, мы дрались за Глоинборг и за Аурванг, а потом стояли при Маннторде, мы там стояли насмерть... я... я ничего им не забыл...
        Голос повелителя сольфов задрожал, а в старческих глазах блеснули скупые слёзы, словно родник проклюнулся меж камней. Свалльвинд отвернулся от сыновей, не желая смущать ни их, ни себя. Сыновья молчали, опустив взоры. Оба хотели хоть чем-то утешить батюшку, но не смели: Свалльвинд Хёгнарсон из рода Фьёрсунгов хранил в сокровищнице сердце не только память и боль, но и страшную, бешеную, ледяную гордость. Об эту гордость можно было обжечься, как о солёный морской лёд, и оба Свалльвиндсона это знали.
        - Ведомо ли тебе, Альвар, откуда у меня этот шрам? - спросил король, не оборачиваясь. - Вот оттуда, с Маннторда. Когда князьки из Верольд натравили на нас грэттеров, чтобы прибрать к рукам наше золото. А теперь ты желаешь взять в жёны потаскуху из этого народа.
        - Хельга не потаскуха, - тихо, но твёрдо возразил Альвар, - она дочь Арнкеля конунга из Вестандира, что в Стране Заливов. И, кажется, мы не с хлордами воевали.
        - У себя дома она, наверное, благородная дева, - Свалльвинд снова задымил, чтобы справиться с дрожью в голосе и в руках, - но по сравнению с нами все Верольд - дикари и родичи краснозадых обезьян, что водятся в дальних странах на востоке. Все они - хлорды, алмарцы, борго и все прочие, - на одно лицо. Что проку от них.
        - Но ведь мы нынче говорим как раз на языке хлордов, на Скельде, а своё Изначальное наречие забыли, - не сдавался Альвар, - они не столь скверны, как можно подумать.
        - Они ещё хуже, - гневно бросил Свалльвинд, - и ещё неизвестно, кто кого научил говорить!
        - Погодите, любезные родичи, - встрял Исвальд, становясь между ними, - сдаётся мне, я чего-то не знаю о своём милом брате! Ты, никак, влюбился в дочь Арнкеля, с которым мы торгуем?
        - Так уж вышло, - пожал плечами Альвар.
        - Ну ты и болван, - засмеялся Исвальд, - то дело позорное - овец покрывать.
        - Не надо так говорить, сын мой, - неожиданно вступился за младшего отец, - наверное, не зря в "Поучениях Высокого" сказано:

        За любовь презирать
        никто никогда
        прочих не должен;
        часто и мудрый
        разум от страсти утратит,
        то дураку невдомёк.

        Не стоит судить
        иного за то,
        что с каждым случится;
        станет глупцом,
        кто мудрым прослыл,
        от сильного чувства.

        - Только что с того проку, - угрюмо повторил Свалльвинд.
        Альвар молчал несколько мгновений, катая на языке вино из меха и растворённые в нём слова, затем задумчиво произнёс:
        - А может, и будет прок. Двинем белую ладью на левом фланге.
        Родичи нахмурились: отец - недоверчиво, брат - настороженно.
        - Думается мне, что этот Балин многовато о себе возомнил, - Альвар подошёл к столу, на котором стояла доска для игры в тэфли, и начал двигать фигурки, выстраивая многоходовую партию, - вот у него есть Крака-вёльва, - взял чёрного советника и поставил так, что белый король оказался под боем, - а вот у нас есть, например, Фьялар-лагеман, - и закрыл короля белым советником, - и ещё есть пространство для отступления. А у него нет, чёрный король заперт собственным народом, и вот мы выводим ладью. Теперь чёрный король под боем, отступать ему некуда, прикрыться нечем: skАk ok mАt.
        - Хм, - многозначительно высказался Свалльвинд. А Исвальд спросил, теребя кончик бороды:
        - Откуда ладья?
        - Из Боргасфьорда, - улыбнулся Альвар. И продолжил, - Балин полагает, сидя у себя во Вратах Грома, что он неуязвим, но если банда викингов с севера высадится где-нибудь на северо-западном побережье, хотя бы в Мовефьорде, пройдёт через Громовой Утёс и разграбит Хлоргатт... Как думаете, родичи, качнётся под ним престол?
        Исвальд и Свалльвинд переглянулись. Затем испытующе поглядели на Альвара. Младший полез в кисет на трубкой, молча улыбаясь.
        - Ты мне на ухо скажи, - побледнев от гнева, прошептал отец, - а то я глуховат стал и плохо понимаю. Хочешь запустить чужаков, северян, паскудных вердов, к нам в подземелья? Раскрыть им тайный проход к нашим сокровищам?! Чтобы они там грабили и оскверняли чертоги наших соплеменников!? И всё от того, что тебе...
        - Погоди-ка, отец, - вмешался Исвальд, - сдаётся мне, это неглупый замысел. Балин обгадится с перепугу, не посмеет ни чихнуть, ни пёрднуть, чтобы не вызвать твоего гнева. После того, как ты придёшь ему на помощь и накажешь предателя. Найдём же мы какого-нибудь предателя, верно? А старухе Краке - кол загоним в... э... глотку. Вот, мол, она своими речами навлекла на нас гнев богов и предков, которые наслали бурю с севера...
        - Что в этом особенного? - спросил Альвар, глядя в глаза отцу сквозь клубы дыма. - Во время оно верды натравили на нас наших врагов, а теперь мы натравим на наших врагов самих вердов. А если их там перебьют, как в капкане, то поделом им.
        Свалльвинд прищурился и долго смотрел на сыновей. И - старый седой воин - сдался:
        - Ты не мальчик-зайчик, Альвар, ты хитрый песец. Это мне по нраву.
        - А про Фьялара не переживай, отец мой, - добавил Исвальд, - доверь это матушке. Уж она-то пристроит кого-нибудь из родни за эту Гнипу. Но как представить Альвара в Сторборге?
        - Предоставь это мне, - махнул рукой Свалльвинд, - за нашего младшего поручится фюрст Хельмут из Шлоссе и сам герцог Андарский, коли будет надобно. Есть у рода ван Шлоссе передо мной должок, пусть платят. Исвальд, садись и пиши...
        - Спасибо, отец, - Альвар ступил обнять старика, но Свалльвинд отстранил сына:
        - День хвали к вечеру...
        ...Вечером был пир. И весьма весел был Свалльвинд конунг, пил без меры и щедро швырял музыкантам деньги да золотые перстни, а псам - объедки.

        Гости из Андарланда сидели в Сторборге долго, до месяца Эйнуд, пока не вскрылся лёд на Боргасфьорде. Альдо ван Брекке отбыл раньше, после праздника Торраблот. И все при дворе Арнкеля конунга очень опечалились, а ещё больше удивились - как ты, мол, собираешься выйти в море, когда фьорд замёрз? Альдо ничего не отвечал, только улыбался и заверял всех, что ничего с ним не случится: есть, мол, у меня карманный божок, я его накормлю да напою, и он меня выведет хоть из Нибельхейма.
        - Покажи нам своего божка, - приставала Хельга и все девушки, а юноша смеялся:
        - Поцелуете, покажу. Это большое божество и часто тянет мне карман...
        Не укрылись от Арнкеля конунга те шуточки да прибауточки, не укрылись и взгляды, которыми обменивались его дочь и заморский красавец, но Альдо держался почтительно, как подобает благородному человеку, да и невелика беда, когда у красивой девушки много поклонников. Есть из чего выбирать. А Хельга Красавица была весьма переборчива. Сказать по чести, Арнкель конунг отчаялся найти ей жениха. Всех она отвергала: этот глуп, а тот заумен, этот урод, а тот слащавый красотун, этот дикий и буйный, а тот несчастный трус, этот заносчив, а тот заика, этот речист, а тот молчалив, этот жирный, а тот - как жердь, этот трясёт мошной, а тот - голодранец, этот безродный, а тот хвастает предками... Ни от кого не стерпел бы конунг Западных Фьордов подобной строптивости, а дочери не смел слова поперёк сказать. Ибо Хельга Красавица - всё, что осталось от покойной супруги конунга, Хильды Белые Руки, на кургане которой раз в году сидел старый король и плакал, обнимая рунный камень на вершине. Давно уже сожгли бело тело королевы, давно развеяли пепел над фьордом, давно насыпали курган, а боль всё точила сердце, вгрызалась,
будто волны в прибрежные скалы...
        Потому нет удивления, что Арнкель конунг разбаловал дочь до невозможности. И, надобно сказать, все при дворе только и мечтали, чтобы королевна нашла себе мужа, да посуровей, который забрал бы её прочь, хоть на край света, и люди вздохнули бы с облегчением.
        И потому нет удивления, что все так полюбили чужестранца Альдо.
        Во время же праздника, когда могучий Сигвальд Сигвардсон, советник Арнкеля конунга и вдобавок местный годи, резал быка на алтаре Тэора и разделывал его тушу под задорную музыку, песнопения и возгласы восхищения, Хельга шепнула Альдо:
        - Может, и поцелую.
        - Приходи после пира на конюшню, - ответил тот.
        И случилось так, что, пока в королевских палатах пили и гуляли, Альдо оседлал коня, посадил Хельгу вперёд себя и направился к берегу. Во тьме, сквозь метель. Она что-то спрашивала, он не отвечал. Только улыбался и касался губами её уха. В какой-то миг Хельга попыталась вырваться, но ничего у неё не получилось: дева угодила в железный капкан, руки, обнимавшие её тонкий стан, удерживали скакуна волн за удила-канаты, когда тот летел сквозь око бури. Хотела дочь конунга закричать, но вдруг прижалась к похитителю, нежно и доверчиво, не узнавая себя, не понимая, что это за незнакомое тепло в груди, что за сладкое, тягучее чувство внизу живота. Руки искали рук, уста искали уста. Ночь укрывала их густой шубой из мрака и снега, пока они ехали по льду фьорда в горы.
        Там, в неприметной пещере, Альдо развёл жаркий огонь, расстелил на полу шкуры, завесил вход толстым шерстяным пологом и внёс Хельгу на руках:
        - Здесь я живу, мой дом под землёй, мой двор под горой, и в нём я хозяин. Будешь хозяйкой?
        - Ты безумец, Альдо ван Брекке, - ослепительно улыбнулась красавица.
        - То не диво, - отвечал юноша, - коли ты свела меня с ума.
        Потом они пили вино - то самое, старое красное форнское вино, но страсть их была ещё пьянее и слаще. Альдо читал ей любовные висы - скверные, но искренние, - и гладил её густые медовые волосы, а Хельга мурлыкала, как кошка. Они беседовали, смеялись и обнимались до глубокой ночи, и жарко пылало пламя сплетённых тел, испепеляя сердца и сплавляя их воедино, чтобы оставить любовников на рассвете без сил - остывать, как зола прогоревшего костра.
        Наутро Альдо спросил:
        - Ну что, Хельга Арнкельсдоттир, хорош ли божок?
        Хельга - продрогшая, всклокоченная, напуганная приливом неведомых доселе чувств - лишь фыркнула. Тогда Альдо достал из походной сумки ожерелье-хальсбанд из тончайшей золотой проволоки, искусно переплетённой с голубыми самоцветами вкруг округлой червонозлатой пластины с крупным бларстайном внутри. Поднёс к лицу Хельги, удовлетворённо кивнул и надел ей на лебединую шею.
        - Вот тебе утренний дар. Под цвет твоих глаз. Обычно его платят после свадьбы, но мы слегка поторопились. Теперь собирайся и возвращайся к отцу, пока не хватились.
        - А ты?! - вырвался крик.
        - А мне нынче надобно исчезнуть, - грустно улыбнулся Альдо, - но приходи сюда каждые три недели, скажем, в Турдаг, и будем до времени держать наши встречи в тайне. А по осени я зашлю сватов. Как положено.
        - Смогу ли дождаться? - вздохнула Хельга, ощупывая подарок...
        ...Когда девушка на коне скрылась из виду, Альвар Свалльвиндсон снял-таки опостылевшую, ненавистную маску, и хотел было вовсе выбросить её, но сдержался. Спрятал личину в сумку, зажёг факел и надавил на камень в углу пещеры.
        В гостях славно, да дома не хуже.
        Раздался хруст. Глыба отъехала в сторону, обнажив чёрный зев подземного перехода. Слишком узкий, чтобы перемещать отряды воинов и торговые поезда, он годился, чтобы доставить колдовским способом несколько человек за много лиг пути. Подобными проходами был изъеден весь Нижний мир, куда заказан путь краткоживущим Верольд: лишь двергам, да и то далеко не всем, была ведома тайна волшебных троп. Альвар окинул пещеру прощальным взглядом и шагнул во мрак. Домой.

        4

        Так и повелось: Альвар надевал личину, перемещался на север через Громовой Утёс, тайно, как он думал, встречался с Хельгой, и горя не знал. Свалльвинд конунг стягивал войска в Сольфхейм. Исвальд искал союзников на Западном и Южном склонах. Хрейна, жена Свалльвинда, хлопотала, чтобы выдать Гпину дочь Фьялара за Ауртни Ивальдсона, племянника конунга. Этот Ауртни был дурачок, но Альвар своей выходкой не оставил родичам выбора. Над Круглой Горой сгущались тучи, а над Громовым Утёсом гремел прибой.
        Хельга хвасталась перед подружками своим поклонником. Причём не столько самим поклонником - красивым, обходительным, неглупым, отважным и решительным, - сколько богатыми подарками, которые он часто ей делал. То новый перстенёк, то браслет, то серьги, а то и височные кольца. Когда же её спрашивали - откуда, мол, он появляется, Хельга только шутила:
        - В горах он живёт, его дом под землёй, а двор под скалой, и в нём он хозяин.
        - Да он, наверное, горный тролль, - усмехалась Гудрун дочь Фроди Скальда, вторая красавица Сторборга, - сделает тебе ребёнка с тремя головами и тремя жопами!
        - Замучаешься ты, Хельга Красавица, пелёнки стирать! - вторила ей Катла Сигвальдсдоттир.
        - Да что вы, - махала руками Тордис Кудряшка, - куда уж ей пачкаться!
        - Вы мне, босоногие, стирать будете, - с прохладной улыбкой отвечала Хельга.
        - Ох и будем, - кивала Тордис, - куда мы от тебя денемся...
        А надобно сказать, что эта Тордис была из семьи поклонников Белого бога, которых заметно прибыло в Боргасфьорде за последние годы. Для них даже построили храм, церковь Святого Нильса, которую скоро должен был освятить знаменитый проповедник Карл Финнгуссон, в крещении - преподобный отец Кристофер. Его ждали к Бараньему дню. Ждала и Тордис.
        Ей было что поведать преподобному Кристоферу.

        Альдо ван Брекке открыто прибыл в Сторборг весной, накануне праздника Соммаркема. Никакой свиты с ним не было, зато было много подарков для Арнкеля конунга и его людей. Он много рассказывал о том, как живётся на юге, много пел, но мало пил, а на все расспросы, чего ради он прибыл, отвечал уклончиво. К недоумению и обиде Хельги, фюрст мало с ней беседовал, но девушка своих чувств ничем не выдала.
        Лишь после праздника встретились они в своём потайном месте. Хельга сказала:
        - Хорошая сегодня ночка. Жив ли твой божок?
        - Ты сама можешь в этом убедиться, - засмеялся Альдо.
        - Надобно усердно ему помолиться, - заявила Хельга, - потому что я хочу от тебя подарок на будущий Йолль.
        - Разве мало я тебе дарил? - изобразил возмущение Альдо.
        - Подари мне ребёнка к Новому году, - потребовала Хельга, - большего не прошу.
        - Думается, то дело нетрудное, - отвечал Альдо, расстёгивая на девушке пояс, - хотя и придётся постараться, коли до сих пор зерно не проклюнулось.
        - Так ведь была зима, - обольстительно улыбнулась Хельга, стаскивая с юноши рубаху, - а теперь Соммаркема. Лето пришло!
        - Воистину пришло, - выдохнул Альвар...
        ...Позже оба они вспоминали ту прекрасную, звёздную ночь, небо, усыпанное огнями, шёпот прибоя и горное эхо. Вспоминали, и плакали, и ненавидели тёплое, ласковое лето. Когда чувства пробиваются сквозь камни, как трава, и как о них можно изрезать душу, точно о травинки. В одиночестве. Даже через много зим.

        В праздник Соммаркема, когда все пировали, Альдо попросил соизволения переговорить с королём и его советниками, кому он доверяет, с глазу на глаз. Арнкель конунг не удивился, позвал Сигвальда годи, Гудмунда Крепкий Киль, Ингмара Секиру и Фроди Скальда, и удалился с пира в зал совещаний. А в дверях поставил Трувара Отмороженного. О чём говорили мужи державные с юным фюрстом за закрытыми дверями, знал до поры только Трувар, но с ним лишний раз старались не заговаривать, ибо прозвище он получил не просто так.
        А в месяце Сетрен, который ещё называют Стеккетид, из Боргасфьорда вышел драккар с тремя дюжинами бойцов на борту. Хёвдингом был Сивальд сын Сигварда, а лейдсогеманом - Альдо ван Брекке. Корабль шёл на запад и, через Хримсунд, на юг.

        Тем же летом в Сольфхейме собрался альтинг. В просторном зале Тингахольт на сей раз не хватало места, столько прибыло народу. Стража у входа проверяла, крепко ли затянуты фридбанды на рукоятях мечей и секир и отбирала ножи. Мрачное пламя факелов бросало тени на стены, и недобрым огнём горели глаза собравшихся, хотя бородатые лица светились улыбками. Была там и Крака-вёльва. Тощая носатая старуха, замотанная в чёрное, она опиралась на клюку с вороньей головой в навершии, а две девушки носили за ней шкуру для сидения и сумку с разным колдовским барахлом. То были родные дочери Балина XVI сына Фундина из рода Балингов, которого теперь называли Балином Отважным. Ибо, как всем было ведомо, господин Северного склона самолично прибыл на альтинг, чтобы бросить вызов конунгу из рода Фьёрса.
        Кроме того, в Тингахольте собрались все знатоки закона королевства Сольфарики, чьё слово весило хоть полмарки. Самый уважаемый среди них был Фьялар Мудрый, в алом бархатном камзоле и фиолетовом плаще, и все знали, что он держится нынешнего короля. Вторым после него лагеманом слыл Исмунд Ёдирсон со двора Бьяргастад в Сольвиндале. Одни звали его Исмунд Хладнокровный, а другие - Исмунд Справедливый, и никто не удивился, когда он сел в первом ряду на стороне Балина. Зато все удивились, когда прибыл с Гримхёрга старый Тунд годи Эрлинга. Ровно поприветствовав Балина и Свалльвинда, он скромно присел на заднем ряду, где стояла бочка пива, пил и играл в тэфли со всеми желающими, и было похоже, что собственно тинг мало его занимает.
        Люди заметили, однако, что Хрейна Кьяларсдоттир подошла его поприветствовать. Они обнялись, как старые добрые друзья, и Хрейна спросила, мол, как дела, почтеннейший.
        - Конь моря скользит по китовой равнине, - отвечал Тунд, - и волки битвы скоро станут резать овец подземелий, драть с них руно огня прилива. Ведёт их златорогий баран, обликом схожий с сынами людскими. И думается мне, белая тёлочка, дочь орла котлов, скоро от него понесёт. Вот любопытно, что получится, Хрейна кона?
        - Спасибо тебе за всё, годи Эрлинга, - королева с чувством сжала руку старца.
        - До вечера далеко, - нахмурился Тунд, хотя глаза его улыбались.
        Балину Фундинсону донесли о том разговоре, однако ни он, ни Крака ничего не поняли.
        На тинге разбирали только одно дело: должен ли род Балингов править сольфами. Много, до хрипоты, спорили, угрожали, проклинали друг друга и всячески поносили. Сравнивали перечни предков. Ломали словесные копья, имел ли право Аин конунг называть своим преемником Фьёрса Золотого в обход малолетнего Буи Балинга. Исмунд Справедливый напирал на то, что по нынешнему праву назначенный преемник должен править до совершеннолетия законного наследника. После чего представить королевского отпрыска на тинг для утверждения на престоле и либо отойти от дел, либо остаться советником при юном короле. Фьялар возражал, что в те времена такого закона не было, и Аин решил по древней правде, как должно. Исмунд напомнил, что уже были случаи, когда решения по древнему праву пересматривались. Тогда Фьялар с усмешкой заявил, что раз уж браться пересматривать старые законы, то не вспомнить ли Завещание Праотцев, по которому короля следует выбирать всем народом? Исмунд побледнел, но сказал, что, видимо, к тому всё идёт, и следует теперь спросить у самих этелингов Свалльвинда и Балина, по нраву ли им такое решение, и
подчиняться ли они воле народа. Тут все зашумели, и одни говорили, что это старый и дурацкий обычай, по которому всегда выбирают на трон дуралеев, а другие кричали, что хватит с них всякой высокородной сволочи.
        Кто знает, не кончились бы прения кровавым побоищем, но вдруг врата Тингхольта распахнулись, и в зал влетели три человека вида жалкого и ничтожного. Были они бледны и перепуганы, хрипло дышали и не могли прийти в себя. Им поднесли пива и спросили, откуда они и какое у них дело, что они смеют прерывать альтинг. Один из них снял шляпу, прополоскал пивом горло, сплюнул и поднял глаза на Балина Фундинсона.
        Балин смотрел на него и не мог узнать. Ибо то был Вали Добрый, советник, которого он оставил старшим во Вратах Грома. Вали обвёл взглядом собрание и сказал гробовым голосом:
        - Хлоргатт пал!

        Так получилось, что пока дроттинг Балин XVI Отважный Фундинсон и лучшие его люди готовились сражаться на тинге за трон, беда пришла, откуда не ждали. Банда викингов из Страны Заливов проникла тайным ходом в Хлоргатт и устроила там резню. Верды разграбили сокровищницу Балингов, убили всех, кто стоял на пути, забрали запасы еды и ушли через Хлордабрекк. В Мовефьорде их ждал корабль. Как удалось им пройти Заливом Чаек, миновав рифы и мели, такая же тайна, как и то, каким образом они проникли в подземелье.
        Все застыли, онемели, окаменели от горя. А потом Тунд Отшельник вышел и взял слово:
        - Внемлите мне, священные роды, великие с малыми Ойна потомки! Нелживо скажу: кара свершилась! Каркала Крака, накаркала бурю. Эрлинга вороны, Гримнира волки из фьордов пришли, гости с севера, гости недобрые. А кто их позвал? Кого покарали боги и предки? Мало удачи у Балингов рода. Скверно хранили их дисы, духи разгневаны, счастье прогнило, пламя потухло. Через гордыню твою, Балин дроттинг, наказаны люди. Кровь их на тебе! Да нет ли на тебе крови, Крака вёльва? Не в сговоре ли ты, не получила ли долю?!
        - Как ты смеешь, престарелый дурак! - закричала Крака. - В голове твоей плесень!
        - А выйди сюда, ведьма, коли посмеешь! - гневно воскликнул Тунд.
        Крака с кряхтеньем поднялась и заковыляла к престолу закона. Рядом шла одна из дочерей Балина. Тунд сказал:
        - Отойди, девушка, не пачкайся о кровь.
        - Нет на мне крови, Тунд Безумец! - замахнулась клюкой старуха, но годи Эрлинга провёл рукой над ней, и голова вороны в навершии посоха ожила. Хриплым криком исходил посох, кровь и чёрная желчь струились изо рта птицы, заливая ведьму. Злобная, перепуганная, перепачканная, Крака отбросила палку, вцепилась когтями в бороду Тунда:
        - Проклятый ублюдок, гнить тебе заживо, как ты это устроил?!
        Колдун схватил её за шкирку, как паршивую собаку, и прошептал на ухо:
        - Что Балин посулил тебе за помощь? Хочешь, я всем расскажу?
        Крака отшатнулась, упала, и не спешили дочери Балина ей на помощь. А Тунд указал на копошащиеся изгвазданные лохмотья:
        - Боги вынесли суд. Гнев Эрлинга на вас!
        Тогда дроттинг Балин XVI Фундинсон - такой гордый и отважный - встал со своего места, прошёл через весь Тингхольт и со слезами повалился в ноги Свалльвинду конунгу:
        - Не проклинай меня, державный владыка! Защити моих людей! Не дай погибнуть от голода!
        - Что, Балин, - усмехнулся Исвальд, - лопнуло твоё дело?
        Свалльвинд отвесил ему лёгкий подзатыльник, поднял Балина с колен и обнял его.
        - Ты родич мне, - прошептал король, - хоть и дальний. Я этого не забывал.
        Вот так и кончился тот тинг, прозванный Скорбным, ибо все опечалились участи жителей Хлоргатта. А что сделали с Кракой вёльвой, здесь не сказано. Но надо заметить, что лишь Тунд Отшельник оплакивал её со словами: "Всё могло быть иначе, милая моя Ворона".

        Ещё говорят, что позже Хрейна спросил Тунда:
        - Как так получилось так, что Краку предал её же посох?
        - Нетрудно ответить, - грустно улыбнулся годи, - многие считают Эрлинга несправедливым богом, но его справедливость отлична от нашей. Он покарал бедную старуху за жадность. Уже давно птицы доносили до меня слухи, что Балин хочет отдать чужакам земли в Овечьей Долине, в Сольвиндале и на Круглой Горе, чтобы купцы из Верольд завели тут хозяйство и - в конечном итоге - прогнали нас. Я уже видел это. Раньше. Они бы тут никого не оставили. Крака захотела кусок этого пирога. Вот ведь старая дура.
        - А зачем бы Балину так поступать? - удивилась Хрейна.
        - Блеск Золотого престола ослепил его. Жажда власти делает из нас троллей. Из всех нас.

        5

        А струг под управлением Сигвальда Сигвардсона направился из Мовефьорда дальше на юг, через пролив Гаттен в Тарнское море. Викинги пограбили немного на тамошних берегах и повернули назад. Задержались ненадолго в Броквене, при дворе герцога Кено Андарского. Громко хвастали, как разорили подземную сокровищницу коротышек-двергов, и как Альдо им в этом деле подсобил. Когда же юношу спрашивали, откуда, мол, тебе столько ведомо о тайнах двергов, тот менялся в лице, мрачнел, словно осенние воды, и тихо говорил:
        - У меня были не самые плохие наставники.
        - Да ты не колдун ли случаем? - полушутливо спрашивали его.
        - Был бы я колдун - уж верно, не скитался бы по морям да по заливам...
        ...На север возвращались уже на двух кораблях: викинги - на драккаре, Альдо же с фюрстом Хельмутом ван Шлоссе - после них, на клабате. При входе в Боргасфьорд повстречался им пузатый кнорр с крестом на парусе. Сигвальд хотел было по привычке его разграбить, но оказалось, что там едет Карл Финнгуссон, проповедник, которого ждали в Сторборге.
        - Твоё счастье, что Арнкель конунг столь веротерпим, - хищно оскалился Сигвальд годи.
        - Напротив, - безмятежно возразил Карл, - меня весьма печалит его терпимость к вам, поклонникам асов. Да и сам он язычник, и мне жаль, что душу его не спасти.
        - Уж не задумал ли ты нас окрестить? - захохотал Ингмар Секира.
        - В этом деле всё зависит от вас, - серьёзно отвечал Карл.
        - А может, протащить тебя под килем, чтобы не умничал? - спросил Гудмунд Киль.
        - На всё воля Божья, викинг, - пожал плечами Карл, - только вот не знаю, под чем тебя протащит Арнкель конунг, когда проведает о твоём гостеприимстве.
        Моряки рассмеялись - такой ответ пришёлся им по нраву - и Сигвальд сказал:
        - Пусть ваш кормчий правит за нами.

        Что же дальше? Викингов встречали радостными возгласами, ибо близился Свидар, День Бараньей Головы, середина месяца Ольвар, когда люди приносили благодарственные жертвы за урожай и говорили: "Зима пришла! - Воистину пришла!", а ночью девушки гадали на женихов. Впрочем, уж одной-то девушке гадать не пришлось: ибо андары на клабате прибыли не просто так, а сватать Альдо ван Брекке за Хельгу Арнкельсдоттир.
        Здесь надо сказать, что Хельга к этому времени ходила тяжёлая, и последняя мышь под половицей знала, кто отец. Большого позора в том не было, ведь, опять же, последняя мышь знала, что случится с Альдо ван Брекке, с Хельмутом ван Шлоссе и, как знать, со всем городом Броквеном, столицей Андарланда, ежели прыткий фюрст не признает ребёнка и не зашлёт сватов. И Альдо оправдал все надежды: свадьбу договорились сыграть в скорейшем времени.
        - Да чего тянуть, - предложил Фроди Скальд, - прямо на Свидар и женитесь.
        А когда преподобный Кристофер предложил обручить их по ионитскому обряду, молодые отказались: Хельга - с презрительным фырканьем, словно породистая кобыла, Альдо же вовсе отвернулся от священника, и потом говорили, будто бы в глазах его промелькнул испуг. Что было странно: ведь не дрожали же его руки в подземелье двергов!
        Потом на пиру викинги раздавали подарки и рассказывали о походе, Альдо любезничал с Хельгой, а Карл Финнгуссон отправился в новенький храм - помолиться. Но спокойно поговорить с Отцом Небесным ему не дали:
        - Преподобный, исповедай меня!
        - Как тебя зовут, дитя моё?
        - Тордис Кудряшка, в крещении - Аннэ-Марика.
        - Отрадно видеть рвение к вере в столь юном возрасте. Ну, слушаю...
        ...А по окончании исповеди Карл Финнгуссон, весьма повеселевший от услышанного, перекрестил Тордис со словами:
        - Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого, отпускаю тебе грехи. Аминь.
        - Спасибо, преподобный, - поклонилась девушка. И спросила, - а что теперь с ними будет?
        - Всё в Божьей деснице, - уклончиво отвечал престур, - но вот что я должен знать, дитя моё: кому ты ещё об этом говорила?
        - Ни душе, святой отец, - Кудряшка честно захлопала ресничками.
        - Точно ли это? Смотри же, не говори и дальше, пока я не разрешу. Так ты сможешь помочь всем наилучшим образом, в том числе - и этим несчастным грешникам. Иди с Богом.

        Вот настал праздник Вентракема. Люди в Сторборге готовились к попойке и гуляниям, принарядились и выкатили бочки свежего эля. При дворе короля суетились слуги, выметали сор, мыли полы, скоблили столы, оттирали сажу, кололи дрова, возились на кухне. Музыканты настраивали арфы, скрипки и волынки, скальды мерялись кённингами, гости слонялись по замку и обменивались новостями. Хельга со своими эскмэй, придворными девами, прихорашивалась к свадьбе. Альдо беседовал с Фроди Скальдом о поэзии. А Карл Финнгуссон, улучив момент, взял под локоток фюрста Хельмута и, проникновенно глядя ему в глаза, прошептал:
        - Я всё знаю о вашей маленькой авентюре.
        - Не понимаю, о чём ты, святой отец, - холодно процедил Хельмут.
        - Ложь есть великий грех, - пожурил его Карл, - как и жадность. Но если кто-то пожертвует золото на здешний храм Святого Нильса, Господь будет милосерд. Что такое какая-то сотня гульденов для такого человека, как ты, герре Хельмут?
        - Наслышан я о тебе, Карл Финнгуссон, - Хельмут с отвращением сбросил руку проповедника, - о твоей алчности, о твоих выходках и о твоей жажде власти. Потому, как сказал Йон Спаситель Дьяволу в пустыне: отойди от меня, искуситель.
        - Помилуй тебя Господь, сын мой, - сокрушённо покачал головой преподобный.

        А вечером по всему городу зажгли огни. Люди толпой валили к открытому святилищу старых богов за свадебным поездом: и язычники, и крещёные иониты. Всем было любопытно, всем хотелось поглядеть на молодых да погулять на свадьбе. Подворье капища было уставлено столами со снедью и бочками пива. Невесту везли на колеснице, скрыв прелестное личико под шёлковой накидкой, а жених уже ждал возле резных храмовых столбов. Встречал свиту невесты сам Сигвальд годи в рогатом шлеме и в шкуре вепря:
        - Что за деву везут ныне в Альхёрг?
        - Везут белорукую Фрейра невесту, - чинно отвечал возница, - Хельгу Красавицу, дочь кольцедарителя! Здесь ли жених? Готов ли выкуп?
        - Здесь жених, Альдо ван Брекке, - отвечал Сигвальд, - и выкуп готов: сотня гульденов червонного злата! Кто примет выкуп? Кто вручит невесту?
        - Я мунд возьму и невесту вручу, - выступил Арнкель конунг в белом наряде и алом плаще.
        - Кто ты таков и какого ты роду? - грозно спросил годи.
        - Отец я невесты, - молвил тот, - зовусь я Арнкетиль, сын я Арнгрима и Арнкеля внук! Славен мой род меж людьми Вестандира, и слышали обо мне в землях далёких. Предки мои сели здесь королями, властвую здесь по закону и праву! Дочерь моя королевского роду. А ты кто, жених?
        - Альдо зовусь меж сынами людскими, - поклонился фюрст, - не рода я асов, не рода я ванов и альвам не родич, но всё же я прибыл сюда из-за моря за тем, что обещано.
        - Быть посему! - провозгласил годи.
        Затем жрец принял у жениха увесистый мешок и с поклоном передал конунгу. Тот встряхнул мошной: монеты зазвенели, толпа отозвалась восторженным криком. Арнкель подал руку дочери, ссадил её с колесницы и подвёл к Альдо:
        - Вот я вручаю тебе руку моей дочери, а сердце её, думается, и так уже твоё.
        И отвернулся: смахнуть скупую слезу.
        Тут торжественно заиграли вистлы и волынки, Сигвальд годи повёл молодых к алтарю Фрейра и Фрейи, где их ждали священный перстень клятвы да хрустальная чаша тёмного пива, хмельного, сладкого и горького, как сама супружеская любовь. Помощник жреца поднёс каменный молот - осенить новобрачных, чтобы богиня Вар услышала и подтвердила их клятвы.
        Сигвальд по обычаю сказал:
        - Прежде чем Альдо и Хельга скажут клятвы и выпьют из кубка судьбы, надобно выяснить, нет ли какой причины, чтобы им не заключить союз. Если кто-нибудь из тех, кто здесь собрался, знает такую причину, пусть скажет немедля, или же молчит до гибели мира!
        Над Боргасфьордом легла такая тишина, что был слышен прибой, и даже неугомонные морские птицы молчали. Два удара отмерило сердце Альдо, пока не раздался недобрый звук.
        - Кхе-кхе, - многозначительно сказал Карл престур.
        - Да, крестовый жрец? - поднял голову Сигвальд. - Тебе есть что сказать?
        - О да, добрые люди, - вышел вперёд преподобный Кристофер, - и не только мне.
        С этими словами Хельмут ван Шлоссе начал тихо пробираться к выходу.
        - Сей добрый юноша - явно не тот, за кого себя выдаёт, - начал престур, - ибо я бывал при дворе в Хальстере, и там никто о нём не слышал. Впрочем, это было давно, и всё могло измениться. Но скажите мне, добрые люди, как может человек ходить по морю зимой, когда бушуют бураны и мёрзнут прибрежные воды? Как может человек подолгу скрываться зимою в горах? Да, ведомы случаи, когда изгнанникам удавалось долго жить на пустошах, но чтобы при этом сохранить благопристойный внешний вид, да ещё и баловать любимую дорогими подарками - воистину, тут не обошлось без колдовства.
        Тут Хельга нахмурилась под вуалью, ибо часто задавалась она подобными вопросами, но почитала их до поры делом пустячным. Альдо же словно окаменел, и дорого ему стоило не выказать тревоги. Сигвальд годи спросил:
        - Что же тут такого, пусть жених и колдун? Я знаю многих чародеев, и не все они паскудные мерзавцы, в отличие от вашей ионитской братии. Да и где доказательства? Кто свидетель?
        - Есть у меня и свидетель, - улыбнулся Карл, - пусть выйдет сюда йомфру Аннэ-Марика и расскажет, что видела.
        Тогда вышла Тордис Кудряшка, которая нынче утром помогала Хельге делать причёску, поклялась на кольце и на кресте говорить правду, и молвила застенчиво:
        - Не проклинайте меня, добрые люди, за недостойное дело, ведь я люблю нашу Хельгу и хотела ей только добра! Как-то я пошла за ней по берегу фьорда и в горы, и увидела, что в пещере, на входе, её встретил этот юноша, Альдо ван Брекке. Ну, потом... гхм...
        - Смелее, дитя моё, - ободрил девушку престур, - тут нечего стесняться.
        - Я... я сидела в зарослях можжевельника, пока Хельга не поехала назад. А Альдо провожал её. Потом он исчез. Я поднялась за ним. В пещере было плохо видно, но мне показалось, что он коснулся лица и как бы сменил облик. Потом он отодвинул камень в скале и исчез за ним. Там был потайной ход, но я не могла его открыть. Это всё, что я видела...
        - Да что ты брешешь, как последняя сука! - вскричала Хельга, сорвала пышный головной убор и швырнула в лицо Тордис. - Никто тебя не хочет, вот ты и оговорила нас!
        - А не ты ли, Хельга Красавица, хвастала перед нами новыми подарками от своего милого? - язвительно спросила Гудрун дочь Фроди. - Тут каждая это подтвердит!
        - Так ли это? - сурово спросил Сигвальд годи свою дочь Катлу.
        - Да, это так, - кивнула та, а с ней и прочие служанки.
        - Кто ж ты таков, Альдо ван Брекке? - нахмурился Арнкель конунг.
        - Я говорил уже, - бесстрастно молвил юноша, стоя навытяжку перед сотнями глаз, - и нет охоты повторять до десять раз. А ты, проповедник, испытай меня, коли можешь!
        - Воистину, нет ничего проще, - с этими словами преподобный осенил Альдо крестом, окропил святой водой из фляги и произнёс нараспев, - во имя Отца, и Сына, и Духа Святого, во имя Господа Нашего Йона Распятого, именем ратей небесных, именем Святого Никласа, и Святого Мартена, и Святого Йорга, и пророка Хелье, и архонта Микаэля, - изыди, языческое колдовство, сгиньте, чары, прочь отсюда, злые духи, и да помогут нам боги старые и новые! Властью, данной мне свыше, совлекаю покровы: явись же в истинном облике, гость подземельный!
        И не успел Альдо понять, в чём дело, Карл ухватил его за уши, сорвал с него маску и тут же отбросил её, тряся обожжёнными пальцами. Мрак и туман окутали юношу, а когда мгла рассеялась, возле алтаря, возле Хельги Красавицы стоял бородатый носатый карлик ростом ей по пояс. Девушка зашлась диким воплем и рухнула в обморок, отец едва успел её подхватить.
        - Дверг! Это дверг! - стоголосо зашумела толпа. Воины схватились за оружие. Сигвальд искал взглядом андарскую свиту жениха. Убитый горем отец невесты судорожно обнимал дочь и не мог вымолвить слова. Проповедник Карл Финнгуссон, преподобный отец Кристофер, глядел на это дело и печально улыбался. Трувар Отмороженный развязал ремешки "добрых намерений", расчехлил секиру и занёс уже оружие над несчастным коротышкой, но годи остановил его:
        - Здесь храм всех богов, и я тут хозяин! Кто бы он ни был, но мы ходили с ним на одной ладье, бились плечом к плечу, ели и пили за одним столом. Не дозволена вам его кровь! Никто не смеет его тронуть! - громогласно возвестил Сигвальд, и никто не мог сказать, что не расслышал запрета. - Я присуждаю его к позору и изгнанию.
        - Спасибо, - едва слышно молвил дверг.
        - Я узнал тебя, Альвар Свалльвиндсон, - прошептал в ответ Сигвальд, - а теперь пошёл прочь отсюда, ты, маленький мерзавец!
        В глазах сурового бородатого героя стояли слёзы.
        Альвар подхватил проклятую маску и побежал из зала со всех ног. Толпа расступилась, вдогон ему летели оскорбления и проклятия, пинки и плевки, тухлые яйца и гнилая репа, которые всегда наготове у добрых людей. Ещё вчера каждый из них за честь почитал поздороваться за руку с Альдо ван Брекке. Но Альдо не стало, Альдо погиб под крестным знамением, а подземный коротышка был всего лишь презренным изгнанником.
        Карл Финнгуссон удовлетворённо кивнул и незаметно направился следом за беглецом.

        У входа в пещеру, где сто зим назад миловались Альдо и Хельга, изгнанника ждал Тунд Отшельник с факелом. Он заприметил тень, что кралась за королевичем с обнажённым мечом. Когда Карл настиг Альвара у горной тропы, Тунд вышел им навстречу:
        - Что тебе надо ещё от этого юноши, крестовый жрец?
        - Пусть выкупит свою жизнь! - торжествующе скалясь, Карл приставил меч к горлу Альвара. - Пусть отдаст колдовскую личину, заплатит сто марок серебра и откроет тайну подземелья!
        - Да ты жрёшь в три горла! - расхохотался Тунд. - Иди-ка отсюда, пока цел.
        - Клянусь, я его зарежу, а потом и тебя, поганое ублюдище!
        - А говорили, что иониты проповедуют любовь и прощение, - годи Эрлинга воздел руки к небу и закричал так, что эхо содрогнуло горы и море:
        - Чайки и враны, полные яда! Вырвите очи брату барана! Брату барана с крестом на крестце! Чайки и враны, полные яда! Вырвите уши брату макаки! Брату макаки в терновом венце!
        И откуда ни возьмись налетели птицы, пронзительно крича и хлопая крыльями. Чайки и вороны набросились на проповедника, метя в лицо клювами и когтями. Карл выронил меч, завопил и кубарем покатился по склону. Птицы вились над ним, как над тушей кита, выброшенной на берег. Тунд поглядел на это и плюнул:
        - Пусть бы ты себе все кости переломал, старый козёл, - а затем обратился к Альвару, - эх, говорил же я тебе, чтобы ты держался подальше от этих ионитов!
        - Ты знал, что всё так случится? - севшим голосом спросил Альвар.
        - Подозревал, - кивнул Тунд, - и молился, чтобы норны соткали другой узор.

        6

        Печальным получился праздник Вентракема в том году. Арнкель конунг был вне себя от горя и гнева. Никто ещё так его не бесчестил. Сгоряча хотел выгнать Сигвальда годи за то, что тот заступился за мерзкого карлика, но люди его отговорили. Всю зиму копил король злость и обиду, а по весне собрал войска и отправился походом в Андарланд. Он бы и в Белые Горы полез, чтобы добраться до проклятых коротышек, но свежа была память о битве при Маннторде, где полегли гордые рыцари-хауки. Потому решил отомстить тем, кому мог. Тем, кто поручился за обманщика Альдо. И горел Шлоссендорф, и падали мёртвые с обеих сторон, и не верил Арнкель оправданиям фюрста Хельмута, и выкуп взял не серебром, а кровью. Потом, не утолив до конца жажду мести, напал на Броквен, столицу Андарланда, и там погиб, а вместе с ним и лучшие его люди: и Гудмунд Крепкий Киль, славный корабел, и Ингмар Секира, и Фроди Скальд, и даже Трувар Отмороженный. Только Сигвальд Сигвардсон вернулся из того похода. Потому что кто-то же должен был наставлять сыновей конунга, которых отдали на воспитание в Аскефьорд ко двору тамошнего ярла.
        Доверить это дело Карлу Финнгуссону он просто не мог.
        Проповедник, надо сказать, основательно осел в Сторборге. Мунд за Хельгу, сто червонных гульденов, король той же зимой отдал ему на храм. Карл престур богато отделал церковь Святого Нильса и заложил в горах монастырь. Женский. Имени Девы Марики. Тордис Кудряшку прочили в настоятельницы, невзирая на юный возраст.
        Правда, теперь преподобный Кристофер нечасто показывался на людях: не хотел смущать прихожан страшными шрамами, что избороздили его лицо. Глаза у него, правда, остались в целости, но при падении священник сломал руку, ногу и пару рёбер. Кости к весне срослись, но с той поры святой отец опирался при ходьбе на посох, а к старости не мог удержать перо, поэтому за ним записывали служки. Об этом мы ещё вспомним.
        А что же Хельга, прекрасная Хельга, свет земной и небесный? Увы! Потускнела её красота, выцвела, облетела вмиг, будто порыв безжалостного северного ветра оборвал листья с яблони. Таков был её позор, что хотела утопиться, но Карл Финнгуссон ей отсоветовал. Она приняла крещение и ушла в монастырь. Прочь с глаз людских, в которых отныне мнились ей отравленная жалость да едкие насмешки. Но перед тем она с помощью известных средств избавилась от плода и приказала скормить его собакам.
        А надо сказать, что роды помогала принимать Катла, дочь Сигвальда годи, которую позже прозвали Катла Добрая. Долго думала, стоя за дверью покоя, что ей делать с этим копошащимся кусочком окровавленного мяса у неё на руках, и решила, что собаки обойдутся. Пускай кости грызут. Но и оставить ребёнка ни себе, ни у чужих людей не решилась. И сделала так, как поступали в голодные годы: обмыла младенца, завернула в одеяло и вынесла в сумерках в горы. Там, на голой скале, она и оставила крошку, положила рядом с ним оберег - костяную фигурку в виде лемминга - и покинула берег с тяжёлым сердцем.
        Да только волны, бившие в прибрежные камни, были тяжелее.
        Не слышала Катла Добрая сквозь грохот прибоя и вой наступающей бури, как пронзительно-тонко вскрикнул в нищенской колыбели брошенный сын королей.

        7

        Никто в Сольфхейме не обрадовался, что свадьба сына конунга завершилась изгнанием и позором. Однако по трезвому размышлении все пришли к выводу, что торговля в Боргасфьорде, в общем-то, убыточна, на островах и в Хлордвике можно наварить и побольше. Да и в прочих странах есть открытые гавани.
        Отец ничего не сказал. А брат настороженно спросил:
        - Тебя кто-нибудь узнал?
        - Только Сигвальд годи. Но, думается мне, он болтать не станет.
        - Хорошо бы.
        И больше об этом не говорили.
        Альвар сделался замкнутым и молчаливым. Его часто видели со служанкой Финдой, и никого это не удивило. Дочь Аки теперь не насмешничала, и её освободили от части работ. А уж о чём она беседовала с королевским сыном, здесь не сказано.
        Хрейна Кьяларсдоттир опечалилась больше других. Она винила себя за недобрый совет обратиться к Тунду Отшельнику. Годи Эрлинга, кстати, гостил тогда в Сольфхейме, играл в тэфли с королём да вспоминал старые дни, посасывая трубку у камина. Утешать и обнадёживать Хрейну он не стал, сказал только, что благодаря её младшему сыну всё закончилось как нельзя лучше. Королева не поняла. Тунд пояснил: мол, Северный склон надолго притих.
        - Какое мне дело до Северного склона, - вздохнула Хрейна.

        Однажды, по прошествии двух недель после возвращения Альвара, на северных морях разразилась буря. То было не дивно: ведь настал месяц Рёммнир, Ревущий, иначе именуемый Фрер - Мороз. Было дивно то, что Тунд отыскал младшего королевича, когда тот сидел у очага, пил горячий заморскийчоколатльи читал какую-то книгу. Годи сказал:
        - Вставай ныне, Альвар. Не такое теперь время, чтобы рассиживаться у огня! Кровь твоя взывает о спасении сквозь бурю, или ты не слышишь?
        Сын конунга отложил книгу и поднял на колдуна грустный взгляд.
        - Что ты смотришь на меня, как тот баран на белую овечку? - грозно сверкнул глазами Тунд. Альвар отшатнулся, опрокинул чашку, обжёгся, но не мог вымолвить ни слова - так напугал его облик жреца. Тот продолжал:
        - Ты, видать, не помнишь, какую клятву дал в Гримхёрге? Тебе напомнить?
        - Что здесь происходит? - строго спросила Хрейна у дверей.
        - Ничего особенного, - криво усмехнулся Тунд, - просто у тебя родился внук, Хрейна кона.
        - Так ведь рано ещё, - опешил Альвар.
        - Точно в срок, - возразил Тунд, - он там сейчас умирает. Иди и принеси мне его, сын конунга!
        - Но...
        - Я освобождаю тебя от клятвы, - махнул рукой Тунд, - забудь, глупости это всё. Просто знай, что у тебя теперь есть сын, а долго ли он протянет, не моя забота. Твоя.
        - Ступай, сын мой, - Хрейна хотела приказать, но голос сорвался, и вместо повеления вышла мольба, - не лишай меня радости!
        - Быть посему, - молвил Альвар с тяжёлым сердцем.

        Он нашёл орущий свёрток на скале, на самом краю пропасти. "Какой болван его здесь оставил", - подумал Альвар в сердцах, наклонился и поднял с земли то, что было его сыном. Откинул уголок одеяла. Не сдержал улыбки, глядя на сердитую мордочку. Затем бросил взгляд на горы и бурное море, заметил тусклые огни там, где был Сторборг, и тёплая улыбка сменилась на его лице новой, горькой ухмылкой. Он сказал:
        - Идём отсюда, дружок. Здесь нам больше нечего делать...
        ...Хрейна плакала от умиления. Не могла оторвать от себя крошку, чтобы передать кормилице. Исвальд, улыбаясь, похлопал брата по плечу:
        - Да, сварганил ты мне племянника! Благодарю, думал, не дождусь! Как ты его наречёшь?
        - Хёгни, - отвечал Альвар, - в честь Хёгни Альвирсона, нашего деда.
        Свалльвинд конунг прохладно удивился:
        - Сколько ж это ему?
        - Семь месяцев, - сам не веря, сказал Альвар. - Без малого.
        - Как только он жив?
        - Он ведь из рода двергов по отцу, - заметил Тунд, - этот нас всех переживёт!
        И, надо сказать, эти его слова сбылись, хотя и вовсе не так, как думалось Тунду.

        - Спроси меня, Тунд, что спросил Тэор Альвиса, незадачливого жениха.
        - Изволь, Альвар Свалльвиндсон.

        "Молви мне, Альвис,
        верно, все судьбы,
        ведомы двергу:
        какое сокровище
        самое ценное
        в разных мирах?"

        - Таков будет мой ответ:

        "Мудрость - у ванов,
        радость у альвов,
        власть - у людей,
        злато у двергов,
        доблесть у асов,
        покой - в Нибельхейме".

        - Поздно же ты догадался, сын конунга.
        - Может быть. Но знаешь что, Тунд Отшельник? Это всё ерунда. Счастье - вот самое ценное сокровище в разных мирах. И, думается, теперь я владею этим сокровищем.
        - Странно слышать такие речи. Не много ли ты заплатил?
        - Иные платили и дороже.

        ПРЯДЬ 2: КЛЯТВА УМСКИПТИНГА

        ...дети карликов назывались "умскиптингар", они обычно были слабы и глупы.

        Бенджамин Торп. "Нордическая мифология"

        В 1541 году доктор Лютер упомянул этот предмет за столом, добавив, что он говорил принцу Ангальта, что таких детей следует топить. Его спросили - почему он даёт такой совет? Лютер ответил, что по его твёрдому убеждению эти дети представляют собой только куски плоти, massa carnis, поскольку в них нет души.

        Там же

        1

        Теперь надобно сказать в двух словах, как велось да жилось недоношенному королевскому ублюдку в Круглой Горе.
        Собственно, среди двергов никто не назвал бы Хёгни Альварсона ублюдком. Свалльвинд конунг признал его своим внуком и пообещал ввести в род Фьёрсунгов на седьмую зиму, хотя и без особой радости. Владетельный дед относился к нему прохладно и редко называл по имени. Куда чаще звал внука "умскиптингом", и звучало это слегка пренебрежительно.
        Никто, кроме верхушки королевской семьи, не знал, кто истинные отец и мать малыша. Для всех он был подкидышем, которого подобрали в горах по жалости. Это было безопасней всего: так никто не связал бы Альдо ван Брекке, открывшего викингам тайных проход в Хлоргатт, и тенгиля двергов Альвара. К тому же, своим милосердием королевская семья приятно удивила подданных. А относились к чаду так, как подобает относиться к потомку тенгиля.
        Хёгни рано научился говорить, притом вполне осмысленно. Терпеть не мог, когда его сюсюкают, качают или поют колыбельные. Зато обожал громкие военные песни да непристойные висы, на которые придворный скальд Раги Пузо был превеликий мастер. Этот Раги, в общем-то, и научил малыша говорить. Первое слово, какое вымолвил Хёгни, было, да простит меня благовоспитанный слушатель, "Крак-мудак". Краком звали какого-то слугу, с которым Раги повздорил. Уж так вышло, что Хёгни громко произнёс это на празднике Соммаркема, и сие столь всех позабавило, что ни сквернослову Раги, ни самому Хёгни не стали пенять, а за Краком с тех пор закрепилось весьма звучное прозвище.
        Первый же вопрос, который задал Хёгни своей бабушке Хрейне, звучал так:
        - Кто такой Умскиптинг?
        А поскольку сей вопрос был тесно сопряжён с извечным вопросом о том, откуда берутся дети, и, в частности, откуда взялся сам Хёгни, то можно представить, как нелегко пришлось королеве Хрейне. Хоть она любила и баловала замковую детвору, свою и чужую, но могла проявить и суровость. И проявила, поведав малышу жестокую правду о том, кто его мать, как его отец познакомился с ней и чем обернулось всё это дело. Наверное, это было не слишком разумно, надеяться, что малец не разболтает, но отчего-то Хрейне показалось совершенно необходимым открыть внуку эту истину. Тогда Хёгни спросил:
        - А я вам чужой, да?
        Хрейна поразилась, с каким спокойствием и рассудительностью этот карапуз воспринял её рассказ и как чётко и тщательно подбирал слова. Потом подумала: дескать, внук ещё слишком мал, чтобы по-настоящему что-либо понимать, вот и не особо переживает. Но цепкий взгляд серо-зелёных глазёнок, наследие северных предков, хищников моря, тронул испугом душу королевы. Хрейна погладила внука по голове как могла ласково:
        - Ты ИМ чужой. Наверное. А нам ты никакой не чужой. Я твоя бабушка и я тебя люблю. И твой отец, и тётя Финда, и дядя Исвальд, и все здесь тебя любят. Потому что ты наше дитя, а мы не бросаем детей, ни своих, ни чужих. Так, наверное, принято на Севере и в других краях, а у нас не принято. - Потом подумала и добавила, - только Крак тебя не любит, потому что твой язык слепил ему скверное прозвище. Коли ты ещё станешь повторять за Раги всякие глупости, я сама помою тебе рот с мылом. И ему помою!
        - Тогда, конечно, я буду говорить всякие глупости, - пообещал Хёгни, - хочу поглядеть, как у Раги рот будет с пузырьками. А почему король называет меня "Умскиптинг", а другие - нет?
        - Потому что он король, - усмехнулась Хрейна, но глаза её были печальны, - короли часто дают своим людям всякие прозвания. Но он ещё и твой дед. И то, что он зовёт тебя именем для подкидышей, вовсе не значит, что он тебя не любит.
        - Он король, - возразил Хёгни, - он должен хорошо править, а не любить меня. Да?
        "И это ведь ему только три с половиной года", - подумала королева со страхом и гордостью.
        А Хёгни помолчал и сказал так:
        - Ну это ничего. Я тоже люблю тебя, бабушка Хрейна. Да-да. Я всех вас люблю...
        ...И все платили Альварсону той же монетой. Даже Финда дочь Аки, которая стала ему как бы мачехой. Как бы - потому, что хоть она и жила с Альваром как жена, но женой ему вовсе не была: Альвар не платил за неё мунда, не взял приданого и не вручил "утренний дар". И уж тем более не засылал сватов к Аки карлу и не считал его родичем. У младшего тенгильсона вообще сильно испортился нрав за последнее время. Он стал много пить и сделался нелюдим, но всё же любил сынишку, хоть тот и напоминал сыну конунга о боли и позоре.
        При дворе в Сольфхейме вообще воспитывалось тогда много малышни. Как отпрыски высоких этелингов, так и отродья челяди да прочих свободнорождённых. Даже дети немногочисленных невольников бегали со всеми, когда не бывали заняты в помощи своим неудачливым родителям. В те времена считалось, что благодаря этому люди будут смолоду чувствовать себя единым народом и станут более справедливо относиться друг к другу в зрелых годах. Однако на деле неравенство давало себя знать и в детских играх: трэлинги играли трэлей и получали самые обидные клички, этелинги же играли этелингов и носили благозвучные прозвища. Впрочем, Хёгни ровно держался и с теми, и с другими.
        Потому что заметно отличался и от тех, и от других.
        Дело в том, что потомки двергов были, как правило, крепенькими упитанными карапузами с широкой костью и смалу проявляли привычку к силе, тогда как Хёгни пошёл в мать, а она, как уже было сказано, происходила из краткоживущих Верольд. Поэтому сын Альвара вытянулся и поумнел быстрее сверстников, но заметно уступал им в силе и частенько бывал бит. Он не обижался. Он их всех любил. Да и дети двергов, странное дело, не измывались сверх меры над долговязым заморышем. Тем более, что он придумывал самые увлекательные игры, самые смешные прозвища и самые опасные проказы.
        Кьялак дворецкий его за это ненавидел, но уж это были его дворецкие трудности.
        Особенно сдружился Хёгни с двумя трэлингами, Бьяргой и Бюггви, детьми Боги невольника. Этот Боги обнищал и продал себя в рабство, чтобы прокормить семью, как, увы, иногда случалось у двергов. Хёгни очень их жалел, потому что им редко удавалось поиграть в прятки, догонялки или "Жриговно!" с остальными: они должны были помогать на кухне, скрести чаны да выносить помои, а это трудное и вонючее дело. Как-то после большого зимнего пира Хёгни по глупости вызвался им помогать, и впервые в жизни получил по заднице отцовским ремнём, а дед Свалльвинд на это сказал: чего, мол, ещё ждать от умскиптинга. Но Хёгни было всё равно: пролаза спёр у Раги Пузо полмарки серебра из тех, что скальд получил за песни, и отдал брату с сестрой в обмен на смешную картошку, похожую на человечка. Картошка скоро сгнила, но дети раба положили в копилку какую-никакую монету, чтобы однажды выкупить свободу.
        По всеобщему мнению сын конунга так ловко всё обстряпал, что за ним закрепилось прозвище "Лемминг". Хёгни очень этим гордился.
        Раги же сделал вид, что ничего не заметил, но позже подстерёг воришку:
        - Ты должен мне полмарки! Стребовать их у твоего отца?
        Тут у Хёгни засвербел битый зад, и он сказал:
        - Делай со мной что угодно, но не говори отцу!
        - Отработай, - предложил Раги.
        - Что мне сделать? - насторожился Хёгни.
        - Скажи вису, - потребовал скальд.
        - Сколько у меня времени на раздумье?
        - Нисколько.
        Хёгни понял, что толстяк не шутит, почесал в затылке, походил туда-сюда, и вдруг выпалил:

        Ражий Раги Пузо
        Местью мне грозится,
        Жалко полумарки
        Скальду-рунопевцу!
        Налакался браги
        На пиру наш Раги,
        Купят серебром его
        Трэлинги свободу.

        Раги долго смотрел на сына конунга. Затем покивал и сказал, не улыбаясь:
        - Наверное, от тебя стоит многого ждать в будущем, раз ты не только уже умеешь складывать висы, но и знаешь, как привязать к себе людей. Но позволь дать тебе совет, Хёгни скальд: выбирай союзников тщательнее. Бывает, что от раба проку больше, чем от свободного, но тут всё зависит от того, кого и как ты используешь. Рыболовный крючок не годится, чтобы ковырять в носу, а ложкой не нарежешь мяса.
        - Спасибо тебе за урок, Раги Бримирсон, - в свою очередь поклонился Хёгни.
        В тот миг он радовался, что так легко отделался, но позже часто вспоминал слова скальда.
        В остальном же Хёгни был тихим, послушным и любознательным ребёнком, все его любили и всё у него было хорошо.
        До тех пор, пока однажды, годков этак в шесть, он не увидел Море. Не услышал его властный и вечный зов. Не полюбил всем сердцем серый бескрайний простор.
        Возможно, ему было бы лучше ослепнуть да оглохнуть.
        Впрочем, может, и нет. Сказано ведь: "доли своей наперёд кто не знает, живёт без забот".

        2

        Тем летом Альвар с домочадцами отправился на Белый Склон, что к западу от Круглой Горы - порыбачить да ветром подышать. Хвитахлид, собственно, не был склоном: эта гора над морем больше походила на многоступенчатый треугольный пирог, в широких ступенях которого и жили люди. Там хорошо ловилась треска, зубатка и скумбрия, а также кальмары и крабы, а иногда южным ветром заносило здоровенных морских черепах. Жители собирали морскую соль, коптили и солили рыбу, а в тёплое время сдавали приезжим свои хижины да лодки. Вездесущие чайки тонко кричали и гадили на головы, а проворные бакланы воровали улов. Бродячие сказители из Овечьей Долины собирались вечерами у костров и развлекали народ музыкой, песнями и сагами. Словом, это было место, где никто не знал слова "скука".
        Летом, во всяком случае.
        - Кто это там поёт? - спросил Хёгни на выходе из подземного перехода.
        - Море, - сказал Альвар, грустно глядя на сына, - волны бьют в берег.
        - Красиво, - заметил Хёгни.
        Благородное семейство разместили в подобающем пещерном чертоге, но на море в тот день было решено не ходить: штормило. Хёгни стало нудно, и он ускользнул из-под присмотра. Шёл на звук, стараясь не слишком бросаться в глаза. С неба капало, но не сильно. Ветер крепчал, приятно холодя кожу. И жизнь была - в целом - прекрасна.
        А потом Хёгни Альварсон вышел-таки на берег.
        И - впервые на своей памяти - увидел Море.
        Равнина кита, лебединая дорога, путь чайки, простор волн, бездна древних, котёл бурь, чертоги кракена, залы сельдяных королей, кубок крови Бримира, соль исполинов, седина богов, чаша слёз матерей, поле стругов, лес мачт, гибель моряков, курган вечной славы, - так скальды называют эту стихию. Но не было у Хёгни слов, чтобы высказать чувства, нахлынувшие на него с прибоем и затопившие душу до самых краёв. Не знал сын короля, как наречь великолепие штормового моря. Гулкий голос пучины властно отзывался в сердце. Пенная кипень заливала подножье горы. Тёмные кони бежали железным полем, трясли белыми гривами, раскатисто ржали, а сквозь грохот прибоя слышался торжественный рокот арфы, пение ледяного рога. Бескрайний простор сливался с небом на виднокрае. В свинцовом месиве метались чайки, сновали кайры, бакланы и тупики, тёмный поморник высматривал поживу, гневно склонил главу орёл-рыболов. А вот рванула из глубин струя гейзера - то кит, морской великан, восстал из пучины, озирая владения. Мелькали среди серых валов полуспущенные паруса и гордые носы кораблей: рыболовы и просто смельчаки тешились битвой
с волнами. Где-то там пели русалки-ульдрен, перегоняя свой синий подводный скот, резвились бородатые ноки и вигтрольды, могучие хникары в подобиях тёмных лошадей мчались на берег, гудели струны на арфе тролля-фоссегрима. Лихо плясали среди волн великанши, дочери Ран и Эгира, сёстры Кольги, готовили сети - ловить утонувших моряков. Сизая хмарь заливала небосвод, ветра рвали в клочья кобальтовые тучи, смешивали обрывки неба и моря, продувая Хёгни насквозь, выстуживая детские рёбра.
        А сердце его глухо стучало в такт ударам прибоя.
        И холодный серо-зелёный простор разлился в глазах. Навеки.
        - Когда ты родился, штормило сильнее.
        Хёгни вздрогнул. Обернулся. Батюшка стоял рядом, курил трубку и грустно улыбался.
        Они долго так стояли, молчали и глядели на море. Отец и сын. Дверг и дитя рода людей. Такие разные и такие похожие. Оба королевского рода. Оба - прирождённые моряки и бойцы. Но если отец не нашёл на лебединой дороге ничего, кроме боли, позора да вот его, сына, то для Хёгни море было началом солёного, холодного и бескрайнего пути, на котором нет иных спутников, кроме ветра и звёзд, а наградой станут мозоли на руках и на душе, да солнечный блеск на лезвии меча. Хёгни заворожено глядел на бурлящую сталь океана и не смел дышать, а Альвар всё всматривался в лицо сына, надеясь, что ему лишь мерещится жадный огонь в морской глубине глаз - единственного наследия Хельги Красавицы.
        - Однажды, отец, я уйду из дома, - тихо и жестоко сказал Хёгни, - я стану моряком. Викингом. А потом вернусь с добычей из похода. Ты будешь мной гордиться. И в этом я клянусь.
        "Ты не вернёшься", - горько вздохнул Альвар.

        Семья провела на море всё лето. Альвар нанял рыбацкую клабату, и отец с сыном неделями пропадали на тресковой дороге. Шторм, штиль - всё едино. Исходили под парусом и на вёслах всё побережье, от Хвитахлида до самого Гламмвикена, и обратно, вдоль гряды Вестбард, вонзившей в воду когти коварных рифов. Удили рыбу, пекли её на скалах и бросали обглоданные хребты чайкам. Учились плавать на глубоководье - впрочем, не слишком удачно: из двергов скверные пловцы. Зато повеселились. Хёгни, правда, научился хотя бы держаться воде. Видели кита и громадную черепаху, похожую на плавучую гору. Мальчишки были в восторге: и сам Хёгни, и Сваллин с Ивальдом, племянники Альвара, и дети челядинцев - Моди, Магни, Эрп, Нали, да и сын владельца корабля, юный, но смышлёный Ильме Тьяльдарсон, позабавился.
        Альвар же глядел на парнишек с неизбывной светлой печалью. Всё-то у них было впереди - и поражения, и победы, и позор, и слава. Хотелось бы ему гордиться каждым из них, как гордился Свалльвинд конунг своим старшим сыном Исвальдом, да только сердце его ведало цену и горечь той гордости. "Эк я постарел да обабился", - думал Альвар с усмешкой.

        А под конец этого счастливого лета несчастный зад Хёгни снова попробовал отцовского ремня. Вышло это так. Детвора отправилась купаться, но не под надзором взрослых, а сами по себе. Моди придумал прыгать в воду со скал. А скалы там были одна выше другой. Залезть на кручу - уже подвиг, а сигануть оттуда - вовсе бессмертное деяние. Хёгни лазал и прыгал наравне со всеми, чтобы его не прозвали маменькиным сынком или тем словом, что потешно рифмуется с именем "Крак". Но на самую высокую скалу никто не полез. Даже пытаться не стали: одно дело - отвага, другое - вылавливать из моря труп. А Хёгни вызвался.
        - Тот не зовётся леммингом, кто не прыгает в море с обрыва, - важно изрёк он к ужасу и восхищению всей банды. Отговаривали его мало и неохотно.
        Что же дальше? Вскарабкался, хотя пару раз чуть не сорвался, потом оглянулся, помахал рукой остальным, которые с этакой верхотуры казались фигурками для игры в тэфли, потом к ужасу своему заметил, как приближается ещё одна фигурка, и не пешка, а король. Сваллин-таки не выдержал, побежал ябедничать отцу. Позже его поколотили, невзирая на высокий род. Однако то было позже, а тогда Хёгни проклял всё на свете и своё упрямство прежде всего. Но коль уж назвался леммингом, изволь прыгать.
        И Хёгни прыгнул, сложив руки лодочкой и тонко пища боевой клич викингов:
        - ХЭЙ-ЙЯ!!!
        Наглотался воды, чудом не разбил голову об острый риф, напугал до полусмерти донную камбалу, барахтался по-собачьи, пока не прошёл звон в ушах, и нехотя поплыл к берегу.
        - Идём, - просто сказал Альвар, расстёгивая ремень.
        Следует отдать ему должное: не стал пороть сына при всех. Ведь Хёгни был не просто оболтус: он был оболтус из рода конунгов. Альвар рассудил так, что боль пойдёт ему на пользу - пусть привыкает, коль хочет зваться викингом, а позорить сына ни к чему. Сам нахлебался этого пойла в славном городе Сторборге.
        Но - до самого дома не сказал сыну ни слова.
        Малявка Хёгни вырос в глазах остальной детворы на пару голов. Его теперь называли не иначе, как Лемминг Белого Склона. Начитанный Ивальд пошутил: мол, лемминг - это звучит гордо! Хёгни, как положено герою, делал вид, что это не такое уж большое дело и хвалиться тут нечем, но в душе был ужасно доволен собой. Хотя, конечно, и грустил, что так опечалил отца.
        "Ничего, - утешался сын хёвдинга, - когда я вырасту, то совершу кучу подвигов, обо мне станут петь песни и рассказывать саги, и отец меня простит. Наверное".
        Где ему было знать, что Альвар не держал на него зла, а только очень испугался, как не пугался ещё никогда. Даже когда бежал, презренный, из храма в Сторборге и чувствовал у горла хлад меча доброго проповедника Карла Финнгуссона. За себя не страшно. Страшно за других.

        3

        В том же году на зимние праздники случилось в Сольфхейме важное дело. Во-первых, Свалльвинд конунг сдержал слово и ввёл семилетнего Хёгни в род Фьёрсунгов. Этим обрядом открылся Йолль - череда могучих, весёлых и страшных новогодних попоек. Перво-наперво забили чёрного бычка-трёхлетку и сшили из его кожи здоровенный башмак. Под торжественную музыку, в багровом свете факелов, король Круглой Горы надел тот башмак и сделал девять шагов. Затем снял и передал Альвару, а тот - сыну. Хёгни тоже нацепил обувку и зашагал, стараясь не споткнуться и следя, чтобы башмак не слетел с ноги. "Такой сапог впору великану, а не леммингу, - подумал он, - в нём уместится мышиная семья, и ещё место останется". На девятом шаге Хёгни сбился, подвернул ногу, едва не рухнул, но в последний миг устоял. Тут все радостно засвистели, приветствуя нового родича, а дед сказал:
        - Теперь ты ступил по моему следу, умскиптинг, и, стало быть, ты мой наследник. Не слишком задирай свой конопатый нос, и получишь что-нибудь из моего наследства. А кстати, чего бы тебе хотелось? Ну, кроме престола, конечно!
        Хёгни подумал-подумал и спросил:
        - А есть ли у тебя корабль, Свалльвинд конунг?
        Все захохотали, а дед покачал головой:
        - Корабль? На горе? Сильно ж ты ударился об воду, как я погляжу! Впрочем, юноша, придёт срок, и будет тебе ясеневый олень волн. Это я могу обещать!
        Хёгни торжественно приложил руку к сердцу и низко поклонился:
        - Благодарствую, Свалльвинд конунг!
        - Иди сюда, морда ты разбойничья, - улыбнулся дед и крепко обнял внука.
        Вот тут уж Хёгни удивился. Но виду не подал.
        Во-вторых, тогда же Свалльвинд конунг отрёкся от престола и возвёл на Гульдскьяльв своего старшего сына, которого уже называли Исвальд Суровый. Ради такого дела вина заказывали из южный стран, а пиво - настоящее вересковое пиво! - везли из пивоварни Дори Струвинга в Норгарде, знаменитой, пожалуй, на все девять миров. Слуг на кухне загоняли до изнеможения, и даже Бюггви с Бьяргой сделались чумазыми, как маленькие тролли. Хёгни утешал их, что, мол, не век же праздникам длиться, но едва ли они его понимали. Пригласили ко двору толпу музыкантов и сказителей, и вообще было так многолюдно и шумно, что Круглая Гора ходила ходуном. Хёгни тоже сказал на пиру несколько вис и ему дали дурацкую золочёную шишку. Её было хорошо швырять в обнаглевших мышей.
        Свалльвинд конунг сказал:
        - Стар я стал, болят мои кости, череп трещит, плечи устали. Вот я снимаю кольцо и корону, вот я кладу жезл власти, вот я с престола схожу. Ныне будет вам владыкой Исвальд, мой сын. Довольны ли вы? Подходит ли вам такой конунг?
        Тут все принялись спорить, и одни говорили, что - да, вполне, а другие гневно вопрошали, чем же знаменит сей муж. Тогда Раги Пузо произнёс предлинную хвалебную песнь-драпу, которая хоть и нелжива, но не то чтобы очень хороша, и мы не станем её повторять. Люди ещё немного пошумели, как положено, а потом стали требовать Исвальда на трон. Тот отказался. Его снова потребовали, и он снова отказался: мол, я недостоин, зовите другого. Позвали третий раз, и тут уж пришлось подчиниться. Стражи забарабанили рукоятями мечей и секир об щиты, горнисты затрубили в рога, Исвальда хёвдинга подняли на щит и протянули ему кольцо на острие копья. Все разом смолкли, а сын Свалльвинда поклялся на кольце и на крови, что не посрамит славы предков, станет править в Сольфарики по закону, слушать советников и мудрых людей на альтинге, не поскупиться на еду и серебро, не отвергнет гостя, не предаст родича, но всегда защитит свой народ, его закон и обычай.
        Затем его отнесли на щите к престолу и помогли спуститься. Лагеман Фьялар Мудрый засвидетельствовал, что отныне Исвальд Свалльвиндсон зовётся конунгом и записал его в перечень королей Сольфарики. Лишь тогда Исвальд поднялся по ступенькам и занял Гульдскьяльв, священный трон, отделанный золотом и самоцветами. Высоко поднял чёрную чашу Свартискёлле, изделие молодого мастера Гельмира Гульденбарда, обвёл властным взглядом зал и молвил:
        - Приветствие верным! Скёлль!
        Так началось правление Исвальда Сурового, и не шатался под ним престол, и сидел он на земле своих предков сто зим, и ещё пятьдесят, и ещё девять. А чем кончилось его княжение, тут не сказано, ибо это было большое и скверное дело.

        Для Хёгни же на той пирушке началась пора учения, долгого и упорного - изучения людей, их обычаев и законов, языков и верований, повадок и привычек. И надо сказать, что сын Альвара не бросал своих занятий, сколько был жив. Ибо мудрость житейская - большое богатство, сокровище бедных и тех, кто забрёл далеко на чужбину.
        Раги Пузо учил его читать и писать - как рунами, так и литерами, что в ходу у южан, а также слушать речи людей и складывать кённинги, сочинять висы, ниды и драпы, да и просто вести толковый разговор. Ну, с этим у Хёгни ладилось, язык оказался подвешен куда как неплохо. Дочь Фьялара Мудрого, Гнипа, что жила в Сольфхейме с Ауртни Дурачком, учила детей двергов закону. Законам и обычаям других народов Хёгни учил сам Альвар. Он же наставлял сына в науке землеописания, истории Сольфарики и прочих земель, а также в разных ремёслах, основах торговли, составлении и чтении морских карт. Дедушка Свалльвинд играл с внуком в тэфли, чтобы тот учился шевелить мозгами, по-прежнему звал его умскиптингом, хотя теперь это звучало беззлобным подтруниванием, и держал наготове можжевеловую трость: стукнуть ученика, если тот промешкает с ходом.
        Основам же военного дела молодёжь обучал Атли Старый, который помнил и вторжение кобольдов, и штурм Лунной Башни, и битву с драконом Градвитниром, и ещё много чего. Безжалостно гонял парней по горам, заставлял таскать тяжести, швырять камни, драться на кулаках и на дубинках, ездить верхом - на козле, разумеется, причём Хёгни достался самый брыкливый, - обращаться с ножом, добывать огонь и прочим премудростям походной жизни. Всех ребят жалели мамки да бабки, а Хрейна не жалела Хёгни, как не жалела прежде и сыновей. Обливалось кровью сердце, вспоминая жалкий кусочек мяса, принесённый Альваром с утёса, но уста хранили молчание.
        Когда же Финда раскудахталась, увидев багровый синяк на плече пасынка, Хёгни бросил небрежно:
        - Не делай волны, ты мне не мать, и это не твоя печаль, а сюсюкать будешь своё отродье.
        Финда обиделась и нажаловалась Альвару. Тот лишь пожал плечами:
        - Не дело грубить женщине, Хёгни, но и ты, Финда, виновата. Впредь будешь думать головой.
        Хёгни хотел сказать, что где уж этой прислужнице носить в голове мозги, у неё голова - холм жухлой травы, но пожалел кённинга на мачеху. Да и волосы у Финды были хорошие, густые и пушистые, подобные налитой ячменной ниве, а вовсе не сухой траве. Впрочем, где уж было Хёгни ценить женскую красоту. Этому его не учили.
        Так или иначе, а к четырнадцати годам сын Альвара знал едва не наизусть "Круг Земной" Рёммара Странника, "Историю Алмара" Аэльреда Великого, "Песни Земли" Сэмунда Мудрого и "Песни Моря" Снорри с Эрлингсея, "Книгу о занятии Хвитафьёльда" Финна Фроди, много разных саг и прядей, неплохо запомнил кое-что из книг южан, мог растолковать их "Послание", хотя и называл его "тягомотной тягомотиной". Считал Хёгни не так хорошо, но пару раз обыграл деда в тэфли, к превеликому удовольствию обоих. Атли также хвалил его: пусть умскиптинг и не так силён, как должно, но весьма проворен, быстро бегает, ловко ходит на лыжах, даже умеет плавать, как предки его матери, а вынослив, как и прочие. Это ему перешло от горных предков отца.

        4

        Когда Хёгни сравнялось двенадцать, Альвар отвёз его в Гламмвикен. Это была бухта и заодно столица королевства Гламмфольд, жители которого слыли лучшими корабелами и мореходами среди двергов. Залив частично уходил под гору Глоинборг. Там, в крепких высоких гротах, умельцы-гламмы строили надёжные суда, большие и малые. Оттуда, из-под мрачных и величественных сводов, выходили на лебединую дорогу ладьи, подобные птицам, и отправлялись в дальние края, на юг, на север и на запад. Оттуда - о, сколь давно это было! - молодой сын конунга ушёл в торговую поездку, а сегодня привёз туда самую ценную добычу того похода.
        На пристани справился у стража:
        - Фарин Фритьофсон ещё водит корабль?
        - А то. Видишь вон тот когг с высокой кормой? Это его "Скегла". Как раз грузят.
        Моряки катили по сходням бочки, заносили мешки и ящики. По палубе расхаживал стернман в треугольной шляпе, курил трубку и крыл моряков отборной бранью. Хёгни захихикал. Альвар вздохнул: верно, сын привезёт из похода много новых слов.
        - Хэй, кормчий! Нужен юнгман?
        Над бортом возникло бородатое лицо, овеянное клубами дыма:
        - Да на корень еловый мне твой юнгман. Со своими раздолбаями губастыми сладу нет.
        - А корабельная обезьянка? - не сдавался Альвар.
        - Погоди, дай гляну на твою обезьянку! Дорогу, крабья сиська!
        Стернман сошёл на берег, стуча по сходне деревянной ногой. Правую руку заложил за ворот куртки. Длинные всклокоченные волосы и борода странного серого цвета вкупе с дымящейся трубкой в зубах превращали его в ходячий гейзер. Маленькие глаза смотрели с холодным прищуром, а длинный нос напоминал сосульку.
        - Ты, почтеннейший, кто таков будешь? - осведомился бородач.
        - Альвар сын Свалльвинда, - нехотя сказал этелинг.
        Корабельщик подозрительно окинул взглядом его и Хёгни:
        - Тот самый, не так ли? А это, надобно понимать, твой... сын? Умскиптинг?
        У Хёгни дёрнулось лицо, но он смолчал. А кормчий продолжал:
        - Да какой из него, ведьме в задницу, юнгман? Он же выше меня! Что мне с ним делать?
        - Обучи меня морскому делу, - не выдержал Хёгни, - я быстро учусь и выполняю приказы!
        Кормчий смерил его взглядом:
        - Обезьянка умеет говорить, эка невидаль. А ну, видишь "воронье гнездо"? Лезь.
        - Однако же!.. - начал было Альвар, но Хёгни только кивнул и побежал на корабль...
        ...и, видимо, немало удивил старого моряка, белкой взлетев по канату на место вперёдсмотрящего. Во всякому случае, тот так присвистнул, что на и мачте было слышно.
        - Считай, ты принят, юнга, - кормчий протянул руку. Хёгни на миг оцепенел от испуга, ибо пожать пришлось не тёплую человечью ладонь, а здоровенную крабовую клешню, заменявшую стернману десницу. Юноша нахмурился, но почтительно произнёс:
        - Меня зовут Хёгни Лемминг, сын Альвара. Рад поступить к вам на борт.
        - А меня зовут Хеннинг Вихман, - представился моряк, - я из рода клабатеров, и потому весьма требователен к своим людям. И за неповиновение вот этой самой клешнёй отхвачу любому из этой своры яйца вместе с концом.
        - Верно, поэтому у вас на борту нет женщин, - не растерялся Хёгни.
        Вихман ободрительно хохотнул.

        Скипера Фарина они нашли в корчме "Весёлый мертвец". Он делал вид, что набирает ватагу, а на самом деле приставал к хозяйке, сочной вдовушке Брюнхильд, и не то чтобы вовсе безуспешно. То был нестарый ещё рыжий дядька, весёлый и щеголеватый. Вихман доложил, что судно почти загрузили, трюм сухой, вёсла на месте, паруса и реи в порядке, так что, мол, хоть сейчас можно сниматься с якоря. Фарин кивнул, ущипнул Брюнхильд пониже спины и сказал:
        - Будь так добра, принеси ещё бочонок светлого да две... нет, три чарки, да какой-нибудь снеди: сегодня славный денёк, ибо тут ныне у нас тут будут пить этелинги!
        Брюнхильд проворчала:
        - Ты платить-то собираешься, Фарин хёвдинг?
        - А то как же! Вот вернусь по осени и заплачу, чтоб мне уголь грызть!
        - А не вернёшься, тогда как?
        - Ну тогда придётся тебе плакать, - лукаво улыбнулся Фарин. - Будешь плакать?
        - И не подумаю. Разве что по своим деньгам.
        - Вот так с ними, с крутогрудыми ладьями очага, - вздохнул скипер, провожая взглядом хозяйку, - берегись женщин, юноша! На круге гончарном деланы женщин сердца, и подлость у каждой в душе.
        - Скверный запас сделаешь в путь, коль пива напьёшься, - заметил Хёгни.
        - Какой ты умный, - буркнул Фарин. - Мозги из носа не лезут? Или это козявки?..

        - Короче, дела такие, Альвар лейдсогеман, - говорил Фарин, пока остальные хлебали рыбный суп, - что я теперь хожу на корабле купеческого дома Фундина. Нам нет ходу в Сторборг. В Боргасфьорде вообще не очень обожают двергов и могут наскочить - а каков там народ, не мне тебе рассказывать. Потому ходим на острова и в Хлордвик. В Хлордвике самая торговля!
        - Мне жаль, - только и сказал Альвар.
        - Э, подбери сопли, стол заляпаешь! - засмеялся Фарин. - Оно к лучшему: хоть и дольше путь, но ходим налегке и навара больше.
        - Что возите?
        - Что придётся, - подмигнул скипер, - а приходится всякое. Вот повезём ваши цветные стёкла. Для витражей. Теперь все стали строить эти храмы Белого бога, "церкви", всем нужно цветное стекло - золотое дело!.. Чёрная сталь работы сварфов. Не такая крепкая, как они делают для себя, но для северных деревенских кузнецов - в самый раз. Чугун, свинец, всякие штуки...
        - Какие штуки? - спросил Хёгни.
        - Наливай да пей, - приказал Фарин.
        Юнга пожал плечами и выпил. Не то чтобы он очень любил пиво, но раз уж такое дело...

        Пару дней торчали в Гламмвикене. Фарин ждал южный ветер: не хотел идти на вёслах. Хёгни облазил всю пристань, перезнакомился со всеми стражниками, корчмарями и музыкантами. Даже чуть не подрался, но всё обошлось: молодых дуралеев разняли. А на рассвете третьего дня Хеннинг Вихман доложил скиперу, что - да, наконец-то, сурд-сурд-вест.
        - По местам, ублюдки! - ревел Гьяллахорном сын Фритьофа, мигом преобразившийся из милого портового пьянчуги в хёвдинга ватаги мореходов, купцов и бойцов, истинных викингов, у которых морская соль - в крови. - Подтяни ванты! Ставь парус! Крепи "старуху"! Поднять якорь! Эй, лейдсогеман, дуй сюда, потом доблюёшь, - отчаливаем! Карту хоть не просрал? Эх ты, пить не умеешь - Сигмару больше не наливать! Так. Все в сборе? Хёгни юнгман на месте?..
        - Ты уж проследи... - попросил Альвар.
        - Ага, ещё слезу пусти! - захохотал Фарин. Альвар хотел врезать ему по морде, но вместо этого махнул сыну рукой:
        - Удачливо странствуй, счастливо вернись, удачи тебе на пути!
        Вихман что-то шепнул на ухо юнге. Тот удивлённо поднял брови. Вихман уверенно кивнул.
        - Троллю в зад! - крикнул Хёгни в ответ.
        Альвар пару мгновений хлопал глазами. Потом расхохотался.

        Хёгни провёл в море два лета подряд. На север возили металлы - болванки, слитки, заготовки, в алмарских портах оставляли для особых покупателей "всякие штуки": детали для хитрых механизмов, которыми во фьордах не пользовались, но чуть южнее платили по-королевски. Обратно везли сельдь, зерно, соль, прочую снедь, а также пеньку, сукно, меха, китовый ус, моржовый клык и крепкие кожи морских зверей. Всякое изведали в пути: и попутный ветер, и шторм, и штиль, и даже настоящий бой: "придурки из Аскефьорда", как обозвал их Вихман, думали легко поживится за счёт коротышек, но в итоге сами бежали на своей снеке, недосчитавшись пятерых. Отличился и Хёгни: стукнул одного веслом по лысой башке, отвлёк от кормчего, а потом подоспел Сигмар лейдсогеман с топором... В награду Хёгни получил хороший боевой нож, скрамасакс, который потерял кто-то из удиравших горе-викингов. Но больше поразился Хёгни, когда увидел, как сражается Хеннинг Вихман, одноногий клабатер с крабовой клешнёй. Даже будучи калекой, стернман оставался проворным и могучим бойцом.
        Хёгни восхищался и завидовал.
        Кормчий же наставлял юнгу в морском деле. Свой когг, свою "Скеглу" он знал и любил, как мало какой муж - свою супругу. Хёгни по слову Хеннинга подтягивал и отпускал ванты, вязал узлы, проверял канаты, конопатил борта и трюм, даже пару раз стоял за кормилом. Учил его Хеннинг и как предсказывать погоду по виду облаков, как измерять глубину лагастафом, как узнать направление по звёздам и полёту птиц. Втроём с Сигмаром они сидели за картами да приборами: разными мерилами, солярстейном, новомодной смотровой трубой, которую, правда, Хеннинг презрительно называл "курьим оком". Пришлось, конечно, и драить палубу, и сидеть до окоченения в краканесте.
        - Гляди, малый, сам не закаркай, - шутил Фарин.
        - Или яйца не снеси, - вторил Вихман, - они тебе ещё пригодятся!
        И все ржали. А громче всех - сам Хёгни.
        В алмарских портах юноше не особо понравилось: дымно, сыро и хмуро даже в погожие дни. Теснота и беднота, кругом грязь и вонь, копоть и свиное дерьмо. Хмурый народ: надвинутые шляпы, серые и тёмные одежды, взгляды исподлобья, даже дети какие-то угрюмые. Вместо улыбок - презрительно скривлённые губы. Вместо слов - разрубленные черви.
        А надо всем - тени крестов и чугунный гул колоколен Белого бога.
        И бритоголовые жрецы в одеждах старух. И страшное Слово Божие.
        - Неуютно, пожалуй, тут живётся, - заметил Хёгни, когда "Скегла" отчалила.
        - Мы просто неудачно зашли, - возразил Фарин. - Зимой здесь веселее.
        - Некогда было иначе. Думалось мне, что хоть в этих морях избегну Распятого бога, - задумчиво молвил клабатер, прозревая сквозь трубочный дым иные, далёкие берега.
        - Откуда ты, Хеннинг Вихман, из каких краёв? - спросил его Хёгни чуть позже.
        Кормчий смерил его холодным, усталым взглядом:
        - Я ничего не скажу тебе, Хаген Альварсон. Не теперь. Но когда-нибудь мы встретимся с тобою снова, в тех далёких землях, через сотни зим, и тогда ты получишь прядь из моей саги. А нынче забудь мои слова и просто считай меня старым безумцем, как это свойственно юнцам.
        Юнец ничего не понял, но и ничего не забыл.
        А на островах Северного моря и в Хлордвике, самом крупном городе Митфольда, ему понравилось. Там тоже было довольно грязно и смрадно, не то что в подземных чертогах двергов, но во всяком случае - просторно. Морской солёный ветер вольно разгуливал, где хотел: смешивал запахи, разрывал туманы, вздымал дымы, нёс прохладу и свежесть. Люди не ютились в каменных коробах, в домах-курганах, а селились дворами, большими и малыми, широко разбросанными по берегу. Даже в Хлордвике было именно что людно, а не тесно, хотя и там город застраивался плотно, улицы были узкими, вымощены криво, а то и вовсе - никак, ходить приходилось по щиколотку в грязи. К тому же поселение было разбито крепостной стеной, которая, правда, больше напоминала покосившийся забор.
        Но всё равно там казалось веселее, чем в Алмаре. Северяне, вопреки тому, что прослыли суровым народом, улыбались искренне и широко, смеялись и шутили много и часто, как правило - громогласно, хотя временами и весьма неизысканно. Ну да Хёгни было не привыкать: сам той же породы. Всё восхищало его в этих людях: гордая поступь, крепкая стать, открытые лица, блестящий лёд улыбок, острый, хищный взор. "Ха! - подумал Хёгни. - Похоже, в этой стране даже у рабов спина не гнётся! Каждый ходит, словно конунг! Нелегко, пожалуй, здешнему владыке сладить со своими людьми". Девушки бросали любопытные взгляды на медноволосого паренька, странного юнгу, что на голову перерос прочих моряков со "Скеглы".
        - Ты глянулся местным ивам пива, - толкнул его локтём в бок Бели Белый, почти одних с Хёгни лет, - вперёд, в наступление, славный герой!
        - ...и пусть обагрится твоё копьё кровью сотни девственниц! - мрачно пошутил Ингви Большая Снасть. - Ты, вроде бы, их рода?
        Хёгни неловко улыбался, смущался и прятал глаза. Девчонки хихикали.
        На обратном пути видели айсберг, чей расколотый лёд играл на солнце синим и зелёным. Видели пёструю лаву леммингов, что изливалась в море со склонов Брунавикена в безумном порыве. "Твои родичи, Хёгни?" - смеялся Бели, а Сигмар серьёзно доказывал, что лемминги прыгают в воду, чтобы доплыть до Курьего Острова - всякому ведомо, что там у них альтинг.
        - Ты, лейдсогеман, муж неразумный, - шепелявил старый Гимли Серый Гусь, - пойди сверьси с картами! На Хенсей тинг у курей. Пошему, как ты думаишь, он так зовётси?
        Все смеялись, а Сигмар Пустая Чарка - громче всех.
        Не до смеху стало, когда увидели в устье Хримсфьорда, как кашалот сражается с кракеном. А "Скегла" летела, расправив крылья парусов, прямо на них. Море вскипело, волны подбрасывали когг, словно мальчишки - мяч, пенные водовороты всасывали само небо, а чудовищные противники утробно ревели и рвали друг друга в клочья.
        - На вёсла, ублюдки! - кричал Фарин, бросаясь к реям. - Очистить палубу! Пиво - за борт! Э, Вихман, ты готов? Хёгни, Бели, спустить парус!
        - Нет! - страшно зарычал с кормы Вихман. - Возьми другой галс! Полрумба на запад. Хёгни, сюда. Живо! На, придержи! Сейчас переменится ветер. Проскочим, волей Нюрада! Хэй-йя!
        Хёгни принял кормило, навалился всем телом, аж в глазах пошли пятна. И показалось ему: туман обволок Хеннига Вихмана, исчез рулевой, и лишь очи сверкали грозой над миром. А потом исполинская рука, обросшая раковинами да водорослями, развернула корабль, и вихрь туго ударил в паруса, грозя разорвать полотно...
        - Проскочили, - Фарин криво улыбнулся занемевшим лицом, - клянусь бородой Нюрада и грудью Кэльданы, проскочили!
        - Теперь главное шоб крякин не погналси, - сплюнул Гимли.
        - Хэй, Ари, поди сюда, - хрипло позвал Хеннинг, - смени меня. Путь знаешь? Ну и ладно...
        - А ты куда? - обеспокоился скипер.
        - Пойду поблюю, - осклабился через силу стернман, - у меня, знаете ли, морская болезнь.
        Однако блевать клабатер не стал, а спустился в трюм, залез на койку и провалялся до темноты. Хёгни послали проведать его, пока Ари, помощник кормчего, стоял у руля.
        - Что это было? - спросил юнгман. - Что ты сделал?
        - То, что должно, - сказал Вихман в пустоту, - древние чары клабатеров, за которые надо платить. Это ничего, иные и больше платили. У твоего народа также есть тайные чары, но... - тут кормчий обернулся и взглянул на Хёгни со странной тоской, - да хранят тебя боги, Хаген Альварсон, от этих чар. Ибо проку от них всё меньше.
        - Ты уже второй раз называешь меня Хагеном. Почему?
        - Мы пока на родине предков твоей матери. Здесь твоё имя чаще звучит именно так.
        - Я думал, мы в море, - пробормотал Хёгни.
        - Краб тоже думал, - отвернулся к стенке стернман, - да его съели под пиво, - потом поворочался на тюфяке и добавил, - впрочем, мало кто может сказать, что море - его родной край.
        "Когда-нибудь у меня будет право на такие слова", - пообещал себе Хёгни.

        За первую поездку ему ничего не заплатили, да он и не настаивал. А в следующем году по возвращении в Гламмвикен юнгмана ждал крепкий ремень китовой кожи с затейливой медной пряжкой.
        - Носи, заслужил! - похвалил сам скипер.
        К поясу прилагался кисет с огнивом и простенькой трубкой, а также деньги: шестьдесят марок серебром. Это было жалование юнги: морякам платили по двести. Впрочем, Хёгни и от этой платы хотел было отказаться. Хеннинг ухватил его клешнёй за ухо:
        - Бери, засранец, а то удачи не будет. Прогневаешь и Нюрада, и Кэльдану, и фюльгъев, и дис, а больше всех - нас, товарищей своих, и особенно - меня! Не смей воротить мышиную морду от тех, с кем ходил на одном борту. Никогда не смей!
        - Да я... да вы... да я не имел в виду... - лепетал Хёгни под дружный хохот, - герре Вихман, да я за тебя... за всех за вас!.. в огонь, и в воду, и кракену в пасть!
        - Ну-ну, кракену в пасть, - ухмыльнулся Бели Белый, - кракен от такого лакомства сдохнет!
        - И сам ты вонючка, - сказал Хёгни.
        Тут его поддержали не менее дружным хохотом, потому что Бели действительно редко мылся, любил ходить в грязи да саже, за что его и прозвали Белым.
        Прощаясь с ватагой, Хёгни благодарил сердечно Фарина Фритьофсона, Сигмара Пустую Чарку и прочих моряков, а больше всех - Хеннига Вихмана. Напоследок полюбопытствовал:
        - А что это у тебя одна нога, герре стернман? Вторую акула откусила?
        - Не акула, - буркнул Вихман. - Шлюха портовая. Мало-де заплатил. Вот такенные у неё были клыки. Клянусь тебе всеми асами и ванами! Ты сам-то как на счёт шлюх?
        - Никак, - смутился Хёгни и попытался отшутиться, - денег жалко.
        - Оно и правильно. Ну, бывай здоров, родич конунга! Пойдёшь с нами в третий раз?
        - Пойду, коль судьба!
        - Коль судьба... - эхом отозвался Вихман.

        5

        Вот Хёгни сравнялось четырнадцать зим. Осень кончилась. А за несколько дней до Йолля его отец, Альвар Свалльвиндсон, увидел сон, от которого проснулся в поту. И до рассвета не ложился. Финда выспрашивала: что, мол, привиделось тебе, милый, и тот сказал одно лишь слово:
        - Вороны.
        Финда помрачнела, но больше не приставала к любовнику.
        Альвар же наутро велел позвать сына и спросил его:
        - Скажи мне, Хёгни, у каких богов просил бы ты помощи? К кому из асов, из ванов или, быть может, из тунов, наших великих предков, обратился бы ты в случае нужды?
        Хёгни не сразу нашёлся: сама мысльпроситьбыла ему отвратительна. Пусть и богов.
        - Кажется, Нюрад и Кэльдана помогают морякам? - неуверенно сказал юноша. - Ещё Фрейр, великан Эгир и его супруга Ран, а также разные духи...
        - Собирайся, морячок, - вздохнул на это Альвар, - после завтрака едем в Гримхёрг.
        - Зачем бы?
        - Пошевели мозгами, и это не будет для тебя большой загадкой.
        Хёгни знал, конечно, что Гримхёрг - это святилище Грима, Эрлинга-Всеотца. Знал и то, что отец обещал тамошнему годи посвятить Гриму своему сыну, но эта мысль никогда его особо не волновала: ведь годи Эрлинга сам отказался от этого требования. Да и теперь не шибко встревожился. Подумаешь, проедемся на праздник в гости к старому колдуну!
        Вран не выдаст, а варг не съест.

        В Гримхёрге ничего не изменилось: тот же частокол, увенчанный черепами животных и людей, тот же огонь на вышке, те же вороны, обсевшие кровли, те же резные столбы обоеруч от врат святилища, да беркут, зорко озиравший двор с конька риги. Не изменился и Тунд Отшельник: как и тогда, он сам вышел встретить путников в зимнюю ночь. Правда, теперь его сопровождал здоровенный чёрный волк из породы варгов.
        - Отрадно, что ты прибыл в срок, сын конунга, - приветствовал годи гостей. - Рад видеть и юного Лемминга с Белого Склона!
        - Ты, что ли, Тунд Отшельник, что сломал жизнь моему отцу своим советом?
        Не скрыла ночь, как побагровел Альвар и занёс руку - отвесить сыну подзатыльник, но годи его остановил, улыбаясь сквозь бороду:
        - Я знал, что это будет занятно, но не думал, что настолько! Идём, стол накрыт, еда стынет...
        ...Альвар и Тунд пили, курили да вспоминали былые времена. Хёгни больше слушал и приглядывался к Отшельнику. Старик чем-то напоминал кормчего Вихмана: то ли густой белоснежной бородой, то ли длинным носом-сосулькой, то ли манерой держаться и говорить. А скорее - взглядом: холодным, усталым, но всё ещё проницательным, с потаённым блеском в серой глубине глаз. Но если во взоре Хеннинга Вихмана плескалось вечное море, то в глазах Тунда Отшельника мерно билось сердце гор.
        Хёгни подумал: чему бы поучиться у старого годи?
        - Ты, Альвар, назавтра езжай домой и мирно встречай Йолль, - сказал под конец ужина Тунд, - а ты, юноша, оставайся на пару дней, коли пожелаешь. Я не настаиваю.
        - Поживу пару дней на твоём дворе, - кивнул Хёгни, - кажется, тут занятно.
        - Быть посему, - усмехнулся Тунд.
        А больше в тот вечер ничего не случилось.

        На следующий день Альвар уехал с тяжёлым сердцем, а хозяин после обеда затеял разговор с юным гостем:
        - Ты, юноша, когда-нибудь задумывался о том, кто ты вообще такой?
        - Задумывался, - честно сказал Хёгни.
        - Ну и?
        Хёгни не спешил с ответом. Правильного не знал, неправильного - боялся.
        - Попробуем разобраться, - усмехнулся Тунд. - Прежде всего следует осознать: ты - итог одной весьма скверной истории. Причём скверной для всех. И - пока - не более того. Без обид.
        Если бы Хёгни услышал такие слова от кого-нибудь другого, то ответ бы тому, другому, не понравился. Но старик явно хотел разобраться в клубке пряжи норн, а не ломать копья. Того же хотел и сам Хёгни. Поэтому он лишь молча кивнул.
        - Тебе, верно, рассказывали эту сагу, и не раз, - вёл дальше Тунд. - Также ты знаешь, наверное, что я должен посвятить тебя Эрлингу. Что ты об этом думаешь?
        - Я в твоём доме, в твоей власти, - пожал плечами Хёгни. - Пожелаешь принести меня в жертву - что же, прокачусь на коне Повелителя Павших. Но ты, кажется, освободил моего отца от клятвы? Или то была такая шутка?
        - Хочешь ещё пожить? - прищурился Тунд. - Думаешь, умереть - большое и трудное дело?
        Хёгни задумался. Конечно, кто ж в четырнадцать годков не хочет пожить ещё?! Ведь столько всего можно и нужно сделать, испытать судьбу, в конце концов! А с другой стороны, Хёгни вовсе не полагал смерть большим и трудным делом. У него перед глазами возникали порой образы морского боя: вот Сигмар Пустая Чарка отсекает у викинга лысую голову и та катится за борт, а из шеи хлещет брага жизни; вот Хеннинг Вихман перехватывает клешнёй вражье копьё и тянет противника на себя, вонзает ему нож-"лепесток" прямо в сердце... Ничего трудного, лёг да помер, а труп потом чайки с рыбами сожрали.
        Подумаешь.
        - Я муж маломудрый, - признался сын Альвара, - потому скажу чужими словами:

        Лучше живым быть,
        нежели мёртвым,
        всяко живой наживётся;
        видел я: пламя
        вздымалось богатому,
        но был он на смерть обречён.

        Ездить верхом
        может хромой,
        стадо пасти - однорукий,
        слепой пригодится,
        пока не сожгут,
        лишь труп бесполезен.

        - Но ещё сказано, - добавил Хёгни:

        Глупый надеется
        смерти не встретить,
        коль битв избегает,
        но старость настанет -
        никто от неё
        не сыщет защиты.

        Гибнут стада,
        родня умирает,
        и смертен ты сам,
        но смерти не ведает
        громкая слава
        деяний достойных.

        - Хм, - улыбнулся Тунд почти тепло, - на свой век ты, кажется, неглуп. Играешь в тэфли?
        Старик достал доску и начал расставлять фигурки:
        - Вешать тебя во славу Эрлинга я не собираюсь. Во-первых, верховному асу славы и без того хватит, а во-вторых, это утомительно и скучно. А я ненавижу скуку. Ты, должно быть, тоже.
        - Не знаю никого, кто любил бы скучать, - согласился Хёгни.
        - Правда твоя, хотя есть и такие... но в Хель бы их. О чём я? Да, о жертвоприношении. Ты полагаешь, как и большинство добрых людей, что жертвоприношение,блот,офрет, это просто зарезать на алтаре козлёнка под весёлую музыку? Говна не стоит подобная жертва. Не зря же Высокий спрашивает: мол, сумеешь ли вырезать руны, сумеешь ли их окрасить, сумеешь ли принести жертву, сумеешь ли раздать дар богам? Сумеешь ли в конечном итоге воспользоваться рунами и чарами? Твой ход.
        Хёгни двинул пешку, открывая советника, и спросил:
        - Так что же такое - настоящий блот?
        - Вернёмся к истокам. Кто совершил первый блот?
        - Самый первый? - уточнил Хёгни.
        - О, юноша, ты уже понял, к чему я клоню? - засмеялся Тунд, выводя наперёд белого лучника.
        - Эрлинг с братьями разделали Бримира, жившего в начале времён, - Хёгни не польстился на лучника, а вывел всадника на противоположном фланге. - Древний йотун стал первой жертвой. Из его тела сотворили девять миров. Что же, выходит, офрет - это игра в сотворение мира?
        - Предай забвению само слово "игра", - жёстко молвил Тунд, глядя юноше прямо в сердце, - ты уже не ребёнок, ты, кажется, ходил в викинг, так что оставь "игры" мамкиным сынкам. Мы ведь с тобой даже сейчас не играем. Уже давно - не играем. Ходи.
        Хёгни невзначай коснулся рукой груди. Рёбра его заиндевели, кровь стала холодной, как море, как горные снега, сердце превратилось в кусок льда. Рука нащупала костяного лемминга на шее - оберег, с которым его похоронили при рождении. На высокой скале. Над волнами. В час бури. Хёгни знал, не разумом, но самим духом, что лишь буря способна разбить лёд.
        - Мы не играем, - повторил гость слова хозяина. - Мне встать и уйти?
        - Иди, - бросил Тунд безразлично, - или ходи. Выбор за тобой.
        - Это весьма занятнаяне-игра, - Хёгни поставил чёрного лучника так, чтобы тот прикрывал всадника. - Ладно, правильно ли я понял, что жертвоприношение - это всегда сотворение мира из жертвы?
        -Хорошеежертвоприношение - всегда. Но что есть мир?
        - Я не знаю.
        Тут Хёгни лишился всадника: его место занял белый лучник Тунда. Парень молча снял его своим стрелком, но его убил белый советник.

        - SkАk, - заметил Тунд: его советник угрожал чёрному королю. И продолжил, пока Хёгни думал над ходом, - иные говорят, что мир есть слово, сага или песня, а другие полагают, что мир есть пряжа норн, вытканный ими узор. Я думаю, что это полуправда. Я думаю, всё наоборот: и слово, и узор - это целый мир. Так и человек, его судьба - это тоже целый мир. Даже распоследний болван и неудачник несёт в себе зерно Мирового Древа. Просто не каждый умеет вырастить свою судьбу из этого зерна. Для этого нужно умереть. И это лишь начало.

        Хёгни понял, что проиграл: белый советник на левом фланге уничтожил защиту и загнал в угол чёрного короля. Можно было бы погонять ещё фигурки для виду, но итог был очевиден.
        - Видишь, что ты сделал? - указал Тунд на поверженные войска Хёгни. - Ты закрылся, а надо было поставить под бой ладью. Принести её в жертву. Ценная фигура, кто бы спорил, но ты загнал бы моего советника в ловушку и расправился бы с ним.
        - Ещё я мог бы двинуть вперёд короля, - запоздало сообразил Хёгни.
        Тунд приподнял брови:
        - Хэ! Об этом я не подумал. Короля редко трогают без необходимости. Любопытно ты мыслишь, родич конунга! Впрочем... ты куришь?
        - У меня есть трубка, - заметил Хёгни, - но это так, для виду.
        - Вот и не начинай, - улыбнулся годи, - а я подымлю с твоего соизволения.
        Чем и занялся с видимым удовольствием.
        - Ты говоришь о том, - юноша захрустел большим жёлтым яблоком, - что человек растит свою судьбу в смертельных испытаниях, и то, что не убивает его, делает его сильнее? Прости меня, о мудрый хозяин, но я где-то уже слышал эти слова.
        - Слова не новы, - охотно кивнул Отшельник, - но все по-прежнему их боятся.
        - Здесь нечего бояться, - пожал плечами Хёгни. - Хотел бы я вырастить свою судьбу! Говоришь-де, я не более чем итог паскудной истории? Хорошо. Как же мне, по-твоему, стать чем-то иным, не скверным выродком, не презренным умскиптингом, не ублюдком, рождённым до срока, брошенным родной матерью, а - сагой, песней, вышитым на ковре узором? Стать миром? Я готов отдать правый глаз, провисеть на древе, умереть и вернуться, и пойти дальше. И дальше. И - туда, за виднокрай, за пределы мира! Мне тесно в этих горах!
        Тут Хёгни понял, что речь его не спокойный поток, что он кричит, а на глазах стынут слёзы, холодные и солёные, словно брызги Эливагара, из которых возникли жестокосердые тролли. Он не плакал, когда случалось упасть и расшибить колено, получить синяк в драке, услышать оскорбление, но тут, в пещере Отшельника, ничего не мог с собой поделать. Вскрылся лёд сердца, и бежала кровь, словно весенний ручей.
        Ручей, что спешит навстречу Морю.
        - Слышишь? - прищурился Тунд. - Это скрипят ветви Мирового Древа. Это кричат во тьме вороны. Это волки воют, чуя приближение бури. Эрлинг идёт. О, я знаю, ты слышишь!
        Хёгни слышал. Неясный гул на самой грани слуха нарастал и распадался на отдельные звуки.
        - Говорят, что умскиптинги глупы и слабы, - вёл речь старый годи, - но ты не глуп и не слаб. И ты уже не умскиптинг! Я не знаю, кто ты, но зерно умерло и проклюнулось. Здесь. Во тьме. Ты живой человек, и в тебе больше от родичей матери, чем от предков отца. Так выткали норны. А наше дело - распороть их пряжу и сшить заново. Не нужны ни гадальные прутья, ни руны, чтобы понять: не здесь твоя судьба, Хаген Альварсон...
        - Ты можешь принести меня в жертву? - спросил юноша, утирая лицо платком и ничего не стыдясь. - Как положено? Можешь создать из меня что-то стоящее? Я готов.
        - Милый мальчик, ты не знаешь, о чём просишь, - сказал Тунд и тут же осёкся, увидев, как дёрнулось лицо Хёгни. - Впрочем... теперь это - наконец-то -моизаботы. В твоём сердце, в твоей судьбе столько всего смешано, что мне придётся расчленить твоё сознание, разрезать его на клочки, как боги разрезали Имира. В этом мире душа человека не может быть цельной, что бы там ни говорили южные мудрецы. Для дома и храма хорош один лик, но в походе от него мало толку, и наоборот: волку битвы нечего делать там, где мирно горит очаг. Именно потому у моего бога пять дюжин имён и обличий. Ведь он покровитель странников. Покровитель викингов. А ты, думается мне, станешь истинным викингом, Лемминг Белого Склона.
        Годи помолчал, выколотил трубку и добавил едва слышно:
        - Но в конце пути, подобно Гримниру пред взором обречённого Гейррёда конунга, ты соберёшь воедино все свои имена и обличья. В миг тягчайшей нужды, в миг палящей славы, когда тебя обступит огонь Рагнарёк, твоя душа снова станет цельной. Помнишь? "Одином днесь назовусь, Ужас иное мне имя, звался я Мрачным и Мёртвым, Мудрым и Странником, Славным и Сильным у асов: теперь имена эти стали все мною единым!".
        Тогда-то ты и вырастишь свою судьбу.
        Хёгни долго молчал. Долго думал над словами Тунда. Мало что понял, но знал в сердце своём: семени нужен срок, чтобы прорасти Древом Познания. Пусть и горьки его плоды. Наконец спросил:
        - А какой прок самому Эрлингу от такой жертвы?
        - Самый что ни на есть прок, - Отшельник поднялся, опираясь на резной посох, очи его алчно сверкали, - ты, посвящённый Одину, Одержимому, жизнью своей приумножишь его власть, силу и славу. Потому что мой бог - это не просто бог войны или смерти, как думают многие. Один - это бог подвигов и великих деяний. Страшных, но великих. Таких, о которых люди будут помнить, пока не рухнут девять миров. И даже после того.
        - Теперь иди на двор, - добавил годи, - там приготовили баню. Приведи себя в порядок. Да и мне надо переодеться и подготовить святилище. Ну, ступай.
        Хёгни лопатками чувствовал острый, ледяной взгляд Тунда.
        Нет.
        То был взгляд Одина, который в эту ночь, самую длинную и тёмную ночь в году, взирал на мир обеими глазами.
        Губы Хёгни тронула холодная улыбка.

        Позднее сын Альвара пытался вспомнить, что с ним было в святилище Эрлинга, но в памяти всплывали лишь отдельные образы. Куски вышивки. Клочья пряжи. Страницы разодранной книги. Слова далёкого эха. Так, бывает, силишься вспомнить сон, но дремотный туман выпускает лишь размытые пятна, тени да отзвуки...
        Вот годи Эрлинга открывает капище и велит юноше снять с себя всё, включая оберег. Его Тунд уничтожит. Страшно? Холодно? Ты не знаешь, что такое холод, мальчик. Но ты узнаешь. И старик в синих ритуальных одеждах, скрывший лик под страшной маской, запирает врата, оставив у резных столбов снаружи чёрного варга - сторожить.
        Нет окон во тьме пещеры, лишь в горшках пылает смолистое багровое пламя. Тунд бросает в огонь ворох сухой травы, и валит дым, и нечем дышать, да и зачем бы? Сладок запах дурмана, так что садись, родич конунга, на волчью шкуру перед алтарём Высокого, в чертоге Высокого, и дай Высокому пару капель своей крови. Да, из надреза на плече. Такой же у твоего отца. Таков пропуск во владения асов.
        - Пей! - чародей протягивает чашу с алтаря, череп, тёмный от крови, дыма и времени.
        Зелье горячее и пахнет грибами. Плесенью. Где и девался холод.
        - Когда будешь готов, взгляни на Высокого, - говорит годи и оглушительно трубит в рог.
        И начинает безумную пляску под звуки бубна.
        Мечутся тени. Пальцы бьют по человеческой коже. Трещат кости гор. В дыму проступают очертания звериных голов, драконьих тел, орлиных крыльев, и хриплые крики воронов пронзают ритмы бубна. Это поёт старый колдун. Песня бури рвётся из нутра, песня без слов, шаманское камлание. Трещат костяные колокольцы на бубне. Гремит натянутая кожа. Гремит в ночи зимняя гроза. Гремят восемь копыт Скользящего, лучшего из коней, чей страшный всадник на подходе. Эрлинг идёт. Эрлинг уже близко.
        Потом - петля на шее. Холодная, мокрая, скользкая. Это - кишки мертвеца. Нет, не твои. Сегодня - не твои, Хёгни. Сиди смирно. Приготовься.
        Захват. Пережимает горло. Нет воздуха. Нет света. Нет мира. Ничего нет.
        Но...
        Поднять голову. Последним усилием. Увидеть лик Ужасного. Да, я готов.
        Эрлинг, тёсаный из вечного гранита, облачённый в плащ цвета морской бездны и шлем со стальными перьями воронов, Эрлинг, чья борода сделана из белого золота, подобного сиянию полной луны, Эрлинг, озирающий миры только правым оком, стальным и властным, - улыбнулся трещиной рта. Взмахнул десницей, на которую намотаны кишки, другим концом обвившие шею жертвы - Один сегодня с тобой говорит, приблизься, коль смеешь!
        И открылись веки левой глазницы.
        И отомкнулись врата Нибельхейма.
        И запредельная тьма. И ужас. И холод.
        Теперь - настоящий холод.

        ...кружащие кольца волн, буря, что шла с севера, и детский плач. Огонь, плясавший на городских крышах. Колокольный звон. Раскинутые руки, растерзанные книги, бесстыдно распахнутые двери. Нутро жилища, вываленное во двор, словно коровья требуха.
        - Вот так всегда, - говорит старый вожак с тоской в голосе, - keine Zeit, keine Geld.
        - А вот это я, пожалуй, заберу, - жилистые руки тянутся в огонь, выхватывают книгу. Сбивают пламя. Ворошат страницы.
        - На что тебе? - смеётся Бьярки. - Зад утирать? Или дорогая?
        - Читать, - ровный, холодный голос, от которого Бьярки давится своим смехом.
        И ветер. И море. И брызги солёных волн.
        Чаячий фьорд. Проплывали мимо, да? Отец прекрасно знал это место. Лучше, чем хотел бы. Вот он, молодой красавец Альдо ван Брекке, но личина проступает сквозь чужую кожу, хотя никто на драккаре того не видит. С юга плывут люди Муспелля, а Локи правит? Или с севера, из Боргасфьорда? Для тех, кого потрошили в подгорной тьме во славу рода Фьёрсунгов, это не имело значения. Железная маска прорастает в кость, чужаки на твоих глазах грабят твоих соплеменников, сметая всё на пути, и некому заступиться, и не слышат ни боги, ни предки. Никто. Твой драгоценный батюшка это задумал. Ради руки, сердца и всего, что положено, твоей дражайшей матушки, необъезженной кобылки Боргасфьорда. Чтобы родился ты, недоносок, умскиптинг, и умер на алтаре Повелителя Павших. Отец неплохо играл в тэфли, но такого хода не предвидел.
        Кровь шипит и пенится, подобно прибою заливая каменные ступени.
        Кровь твоих соплеменников. От неё уже тошнит.
        Ветер. Взмах весла. Скрип кормила. И брызги холодных волн.
        - Ты не коснёшься этой девы, - спокойно говорит Хаген. Девушка с роскошными рыжими волосами, с ликом принцессы и взором ведьмы, затравленно съёжилась в углу. Связана. Сквозь лохмотья манит белое тело. Боги, как она прекрасна.
        "Если бы только я умел любить", - думает Хаген, и вонзает нож в грудь викингу, что ослушался приказа. Ну, не приказа, доброго совета, - Хагену без разницы. Это птицу с Геладских островов он отпустит на волю. Обязательно отпустит!
        А потом будет пить, курить вонючую трубку и говорить в пустоту летней ночи любовные висы. К счастью, никто их не услышит, ибо то будут скверные висы.
        Но вот мы идём на восток, в земли сидов и эридов, мы идём не просто так, мы крадёмся по следу Хольгера Вепря, которого распотрошили на Бриановом Поле, которое, впрочем, не скоро назовут Бриановым, лишь когда мы все умрём, а барды станут слагать песни о той славной битве... Но пока - вороны Хравена сына Уве указывают нам путь сквозь туман. Тише, мыши. Что вы так громко пищите. Что вы радуетесь. Разве вы не знаете, что вы уже мертвы?
        И крики, и плач, и пожары, и снег в середине лета, и целое лето воины зимы не уйдут из Эйреда. Чтобы Хруд конунг, белый король, за которого ходит Хаген, похвалялся подвигами.
        И пожилая, но всё ещё красивая женщина, королева Эйреда, думает пустить в ход свои чары. Трёх мужей она схоронила в борьбе за власть. Никто не мог бы устоять перед ней. Никто! Кроме разве что медноголового советника конунга северян. Удар. Удар. И обольстительная госпожа теперь - жалкая старуха, изуродованная навек, с отбитым лоном, обильно извергающим кровь, но всё ещё живая. Неопасная гадюка. Без зубов. Скорчилась под ногами и даже скулить не может от боли.
        - Что ты наделал! - гремит Хродгар хёвдинг. - Ты знаешь, КТО она?!
        - Теперь никто, - безмятежно говорит Хаген.
        - Теперь она и выкупа не стоит.
        - Выкуп я тебе сам за неё заплачу.
        Хродгар странно смотрит на побратима, потом говорит:
        - Обсудим это.
        И смех. И ветер. И серо-зелёные волны. И всё море - в полосатых парусах.
        Корабль, вмёрзший во льды. Буран. Убогая хижина на краю земли. Здесь ночь длится полгода. И нет ни дров, ни пищи, ни надежды. И Бьярки сходит с ума, ревёт, как медведь, а ведь он - берсерк, и никто его не угомонит...
        А за окном злорадно скалятся тролли.
        - Быстрее, Антис, - обернуться, прикрикнуть на упитанного юношу, пожалеть бедную лошадь, пожалеть, что влез в это дело из уважения к его матери, - давай, ходу!
        - Но там... - лепечет Антис, у него трясутся щёки от обиды и гнева, - там... они...
        - Они мертвы, - викинг жёстко рубит слова, точно серебро на пиру, - ты им ничем не поможешь! Они мертвы ради тебя - не напрасно ли?
        Двое скачут на север. Их преследует дюжины полторы головорезов. Ни одной лишней минуты покоя. Только вперёд. По рёбрам гор. По скальным тропам. По руслам тощих рек. Под безжалостно-синим небом, под плащом Эрлинга. Но - камни ли плачут, иль человечье дитя?
        - Отродье тролля! - восклицает Антис. - Убей его!
        - Экий ты кровожадный, - смеётся Хаген. - Он, верно, потерялся. Повезём его к мамке.
        - Ты любитель детей, Хаген? - ехидничает Антис. - Не вы ли, викинги, забавы ради подбрасываете людских младенцев на копья?
        - Так то ж людских, - Хаген умиляется сердитой рыжей мордочке, заворачивает карапуза в плащ, - людских младенцев сто на сотню. А это троллёнок. Экий забавный.
        И топот копыт. И - тупик. И грохот в горах: тролли не так уж боятся солнца.
        Но нет солнца над стольным градом Хлордвиком, над Громовой Бухтой, взятой в осаду волками Эрика Эгильсона, прозванного Волчьей Пастью. Волки воют и грабят округу. Третий месяц подряд. А люди в городе мрут от голода и холода. Прибудет ли по весне подмога?
        - Поле боя, - говорит Хаген сам себе, сжимая в зубах стылую трубку. - Поле боли. Поле для игры в тэфли. Какая занятнаяне-игра... Некуда отступать. Позади - Море. Мы двинем вперёд короля. И ладью на правом краю. Под бой. Но - под защитой советника. Вот так. SkАk ok mАt.
        - Знаешь, чем игра в тэфли отличается от игры престолов? - спрашивает красавчик Олаф, чародей Олаф, Олаф Падающий Молот. Ученик Видрира Синего из Золотого Совета. Совет одобрит того короля, кто устоит завтра на поле.
        " - Я ненавижу твоё красивое лицо, Олаф", - хочет сказать Хаген, но говорит иное:
        - Ну и чем же?
        - Отсутствием правил. Люди - не фигурки из моржового зуба. Уверен, что выстоишь?
        - Мы, ублюдки, народ стойкий. Сам, верно, знаешь.
        И ветер. И буря. И натиск. И кровавый дождь. И ливень Эрлинга. И гневный рык Тэора. И побратимы, которые падают. Умирают. Но - держатся.
        А потом - багровый туман в глазах.
        Рагнарёк. Наш Рагнарёк.
        И - праведный суд.
        - Что ты хочешь увидеть перед смертью? - спрашивает тот, кто был Хагеном.
        - Море, - спокойно говорит тот, кто остался Волчьей Пастью, пусть и без зубов.
        - Ты больше не увидишь Моря. Приступай, мастер Кернах...
        Крики воронов. Хравен Увесон потом весьма жалел Эрика, что странно для него.
        Но Хаген ничему не удивится в разрушенном мире.
        - Мы принесли в жертву целый мир, и теперь нам нет в нём места. Нет, я не останусь. Прости.
        Гнев короля? Нет. Лишь печаль.
        - Я люблю тебя, Асгерд Сольвейг. Ты будешь меня ждать?
        - Ты вернёшься?
        - Живой или мёртвый.
        - Тебе открою в любом случае.
        И - небывалое чудо - крошка Кэтлен на руках. И своя земля. И тын с черепами. И вороны.
        И снова - ветер. Взмах весла. И брызги холодных волн.
        Слёзы на щеках.
        И могучая, нутряная песня кракена. Ужас глубин. Против него бессильны чары, мечи и молитвы. Против него не выстоял в своё время даже Хеннинг Вихман. И гарпун в руках кажется детской игрушкой. Но время для игр... где оно, то время? Свой гарпун ты можешь засунуть себе в зад, Хаген Альварсон, и повертеть. И, может, даже получить удовольствие.
        - Ты любишь загадки, повелитель бездны?
        - Удиви меня, смертное создание.
        И долгий путь по заснеженным равнинам. Домой. В Залив Воронов.
        ...стучат по небосводу восемь копыт. Копьё вросло в десницу. Грозовые тучи на плечах. Туман в бороде. Холод. Старый, знакомый, приятный холод.
        А вместо воронов - чайки.

        Йолль Хёгни встречал с Тундом и жителями Гримхёрга и жил там до праздника Торри. Было весело, хотя сын Альвара, конечно, изменился. Стал сдержаннее, задумчивее, улыбку его тронула тень печали, а взгляд обрёл потаённую глубину. О том, что случилось в канун Йолля, не говорили: Хёгни не хотел, а Тунд не спрашивал.
        Вместо этого старик взялся учить юношу искусству толкования рун. Умения, мол, котомку не тянут. Хёгни старательно вникал в тайную науку. С разрешения хозяина вечерами почитывал книги из его собрания.
        Прощаясь, Хёгни спросил:
        - Как мне отблагодарить тебя, Тунд Отшельник?
        - Вырасти свою судьбу, родич конунга, - улыбнулся старик. - Чтобы даже мы, в этой убогой глуши, услышали о твоих свершениях. Большего не прошу. Но и меньшего не жду.
        И повесил на шею Хёгни новый оберег вместо уничтоженного костяного лемминга: дубовый кружок с вырезанной руной Рейд, окрашенной кровью самого Хёгни. Парень удивился, но ничего не сказал. Лишь поклонился Отшельнику до самой земли.
        - Эрлинг да пребудет с тобой, - тихо сказал Тунд, - хочешь ты того или нет.

        6

        Весной Хёгни неудержимо потянуло в дорогу.
        Собственно, он и в прошлом году не мог дождаться дня Соммаркема, чтобы отправиться в море на "Скегле". Но теперь его охватило новое, доселе неведомое чувство. Сон бежал прочь, учёба не шла впрок, юноша даже похудел на пару-тройку пундов. А перед глазами стояли скалистые фьорды Вестандира, северного края предков его матери. Те перемены не остались без внимания близких, но на все расспросы Хёгни лишь отмалчивался и тихонько вздыхал.
        А потом плюнул на всё и начал собираться в дорогу, не дожидаясь Соммаркема. Не говоря никому ни слова. Только нашёл спозаранку Бьяргу дочь Боги, пока Кьялак дворецкий не успел задать слугам работу. Невольница, надо сказать, превратилась в хорошенькую девушку - по меркам двергов, разумеется. Увидев Хёгни, она обрадовалась и удивилась: сын Альвара всё реже находил время для друзей детства. Это раньше они могли носиться по двору весёлой гурьбой. Ныне же приход этелинга стал для неё честью.
        - Окажи мне услугу, Бьярга, раз уж таково твоё имя, - пошутил Хёгни, не улыбаясь, - передай это Хрейне коне. Или Альвару Свалльвиндсону, коль увидишь его раньше.
        С этими словами Хёгни передал девушке сложенный вчетверо клочок пергамента. Читать руны Бьярга не умела: кто бы учил рабыню? Но лица, будучи отнюдь не дурой, читать научилась. Грустно посмотрела на записку, потом на Хёгни, снизу вверх:
        - Ты нас покидаешь? Навсегда?
        Хёгни попробовал улыбнуться. Ничего не получилось. Рот нелепо искорёжило.
        - Дам тебе двадцать марок за помощь. Дал бы больше, но как знать, какие расходы предстоят.
        - Откупаешься? - опустила глаза Бьярга. Оскорбилась? Рабыня?
        - Помочь хочу, - Хёгни как мог ласково коснулся её руки, - пусть бы, когда я вернусь, ты и Бюггви стали свободными. Ради этого стоит вернуться.
        - Мы будем тебя ждать, Лемминг Белого Склона, - влажно блеснули глаза невольницы.

        - Что, юнга, вернулся? - широко улыбаясь, Фарин пожал Хёгни руку.
        - "Скегла" по-прежнему идёт в Хлордвик? - осведомился юноша.
        - В конечном итоге, - кивнул скипер. - А что? У тебя там дело?
        - Высадите меня в Боргасфьорде, - попросил Хёгни. - За провоз не заплачу, но отработаю, пока будем ехать.
        - Нам немного удачи останавливаться в Боргасфьорде, - напомнил подошедший Хеннинг Вихман. - Уж коли тебе приспичило, высадим в Смавике. Дня за три как раз доберёшься. Ты лучше скажи, подбирать тебя на обратном пути?
        - Нет нужды, - заверил Хёгни.
        - А что за нужда в Боргасфьорде? - спросил Фарин.
        - Желаю посетить один монастырь, - процедил Хёгни, - повидать одну особу.
        - Ха! Поглядите на него! - воскликнул Фарин. - Отец-то знает?
        - Узнает, - пожал плечами парень.
        - А он мне голову не оторвёт?
        - А разве у тебя голова так непрочно сидит на плечах?
        Юноша хотел пошутить, но вышло резковато. Потому он добавил, подражая голосу Тунда:
        - Без обид, Фарин скипер.
        - Я ж говорил, что юнги из него не получится, - заметил Вихман. - Это повадка волчонка, а не щенка. Ну да это твой путь, родич конунга. Только надеюсь, мы с тобой не встретимся на дороге чайки под красным щитом.
        - Подниму белый, коль узнаю, что на борту сам Хеннинг Вихман, - пообещал Хёгни.

        - Вот ведь мелкий ублюдок, - пробормотал Альвар, протягивая Хрейне клочок пергамента.
        - Отправился на поиски матери? - Хрейна даже не стала читать.
        Альвар кивнул. Достал трубку. Рассадил палец огнивом, высекая искру.
        - Ты с самого начала знал, что он уйдёт, - пожала плечами госпожа, - не так ли?
        - Да, рано или поздно, но... - Альвар замялся, слова рассыпались в пыль, - не так.
        - Что случилось? - Финда влетела в зал перепуганной курицей. - Сказали, Хёгни ушёл... -осеклась, увидев королеву. Поклонилась. Та не удостоила служанку взглядом.
        - Ушёл, - бросил Альвар, - сбежал. Неблагодарный умскиптинг.
        - Милый, не надо так, он же...
        - Поди с глаз долой! - замахнулся Альвар. - И без тебя тошно.
        Финда покраснела, побледнела и вышла, не поднимая головы.
        - "Неблагодарный", - передразнила Хрейна неожиданно желчно. - Кто бы говорил! Скверную мать подыскал ты своему сыну, да и был ли толковым отцом?
        Альвар сердито глянул на матушку. Закашлялся. Покачал головой.
        - А ты сама как думаешь?
        - Думаю, для всех было бы лучше, кабы ты взял ту жену, что я тебе подыскала, - вздохнула королева, - впрочем, что жалеть о разбитом горшке. Женись хотя бы на этой куропатке, чтобы у вас всё было, как у людей. Её отец - мастер-ювелир, и неплохой. Нам не ровня, но... раз уж дело повернулось так, что она от тебя понесла, то пусть хоть второй твой сын не будет ублюдком.
        Челюсти Альвара разжались, трубка упала на пол.
        - Откуда?..
        - А ты не знал? - улыбка Хрейны из желчно-ядовитой стала тёплой и ласковой, как в те времена, когда Альвар с Исвальдом были её милыми котятами, а не бородатыми державными мужами. - Глупый, глупый сын короля... Не знаю, был ли ты хорошим отцом для Хёгни, но можешь стать неплохим отцом его брату или сестрёнке.
        Помолчала и добавила:
        - А то, каким отцом ты стал для Хёгни, будет видно, когда подрастут его собственные дети.
        - Он же смешанных кровей, - напомнил Альвар глухо, - у него не будет детей. Как у мула.
        - Всяко теперь это не наша забота, - отвернулась Хрейна.

        Просёлочная дорога от Смавика до Сторборга не просохла, коня Хёгни, разумеется, не достал, и без малого три дня месил грязь сапогами. Глина из ушей лезла. На третий день стало полегче: дорога пошла в гору. Хёгни выломал палку из орешника и зашагал на гранитный кряж. Не жалел, что сделал крюк морем, а не воспользовался тайным переходом из-под Хлордабрекка.
        Места были не то чтобы глухими, но рыбаки в Смавике косились на судно двергов: после известных событий подземным коротышкам тут не доверяли. Впрочем, Хёгни хранил верность советам Высокого: с местными был приветлив и вежлив, но осторожен, говорил немного и по сути: зовусь, мол, Хагеном, родом с Дальних островов, иду в Сторборг наниматься на работу, а что до того, почему прибыл с двергами, то так уж вышло.
        - Как там живётся, на Дальних-то островах? - спросил хозяин двора, где Хёгни ночевал.
        - Холодно и голодно, - не соврал путник, - потому и уехал.
        - Оно и верно. Молодой человек должен странствовать, пока ноги ходят.
        По виду бонда, однако, трудно было заключить, чтобы он в юности много путешествовал.
        В столицу Хёгни добрался пополудни третьего дня. Город оправдал имя: сотни дворов тянулись по северному берегу бухточки Арнхафн, с причалами, корабельными сараями, мастерскими, складами, банями да корчмами. На утёсе виднелась громада замка. Там некогда в почёте гостил Альдо ван Брекке. Оттуда некогда бежал с позором Альвар сын Свалльвинда. Теперь там сидел на отцовском престоле молодой Арнгрим Арнкельсон, родной дядя Хёгни, который в иные времена считался бы ему более близким родичем, нежели другой дядя, Исвальд конунг. У юноши мелькнула безумная мысль проведать родственников, но вместо этого Хёгни направился сначала в баню, потом в корчму.
        Там как раз собрался люд - обед, святое дело. Парень подсел за стол к степенным мужам, по виду - местным ремесленникам, завершавшим трапезу.
        - Говорят, где-то в здешних горах есть монастырь, - как бы невзначай обронил юноша, запивая скиром печёную репу.
        - Есть, как не быть, - кивнул лысый пожилой дядька, утирая пивную пену с усов, - преподобный Кристофер его основал годков этак десять назад.
        - Четырнадцать зим назад, - уточнил коренастый мужичок с опилками в бороде. - После того, как выгнали того карлика.
        - Какого карлика? - Хёгни сделал большие удивлённые глаза.
        - Ты что, не местный? - усмехнулся столяр. И рассказал историю позора королевской дочери с презабавнейшими подробностями. Сотрапезники поддакивали и бросали замечания, как бросают собаке кости. Хёгни лишь недоверчиво крутил головой и ухмылялся, хотя в душе был готов повыбивать зубоскалам жемчуг рта. Кровь прильнула к лицу, парня бросило в жар, уши горели. "Вот бы пригодилась отцовская маска, - подумал Хёгни, - заметят ведь".
        Не заметили. Видать, списали на жару.
        - А ты чего, собственно, любопытствуешь? - спросил дюжий кузнец, макая чёрными от копоти пальцами сухарь в пиво. - Ты случаем не ионит?
        - Да что ты, добрый человек, - натянуто улыбнулся Хёгни, - просто доводилось слышать, что это очень красивый монастырь, и что никакой храм в честь старых богов с ним не сравнить.
        - Бабы там, верно, красивые, - хохотнул веснушчатый подмастерье, - туда ж и Хельга Красавица удалилась, из-под дверга носатого. А так - сарай сараем.
        - В жопу все сараи, всех двергов и всех монахов с монашками, - проворчал кузнец. - У меня там недалеко родич живёт, Бёлль Подкова, так он говорит, что их на Сурдлинге заставляют платить на монастырь десятину да работать на них за медяки. Он говорит: я, мол, не крещёный, не ионит, я и мой отец и все деды-прадеды язычники, на зубе моржовом я вертел вашего Белого бога, и его мать, и всех святых - нет, плати, и хоть усрись...
        - Так ведь на тинге решили, - возразил столяр, выдёргивая из бороды стружку, - все земли на Южном Языке отдать на вейцлу монахиням. Он что, глухой, твой Бёлль?
        - Бондарь он, - бросил кузнец, - а жена у него на огороде репу да брюкву окучивает. Там огорода - мышь насрала, а туда же - десятину. И в Альхёрг десятину. И конунгу заплати. И в городскую казну. И на починку дороги. Ты вот, юный друг, шёл сюда - хороша ль дорога?
        - Чуть в грязи не утоп, - признался "юный друг".
        - Оно и видно, все сапоги изгваздал, - досадливо сплюнул под стол кузнец.
        - Ну так пусть не платит на Альхёрг, - рассудил подмастерье, - раз уж монашки столько жрут.
        - Э, - покачал головой кузнец, - ни бобра ты не понимаешь. Он же - хейдман, язычник, а мы чтим старых богов и будем чтить, пока Хеймдалль не затрубит.
        - Схожу-ка, погляжу на жирных монашек, - сказал Хёгни под общий одобрительный хохот.

        Кузнец объяснил, как найти монастырь Святой Марики. Ничего сложного: выйти на главную улицу Сурдлинга, пройти весь Южный Язык до весёлого дома "Кобылка" ("Мимо не пройдёшь, там его все знают, оттуда половина монашек!"), свернуть налево и в гору. Хёгни поблагодарил и откланялся.
        Ноги сами несли его. Сердце бешено стучало. В глазах стоял туман. Он не знал, что скажет матери, не знал, жива ли она вообще. В мыслях и снах являлась красивая и грустная девушка, непохожая ни на Финду, ни на бабушку Хрейну, ни на одну из жён, известных юноше. Ждал и страшился увидеть тот лик наяву. Ждал и надеялся, что она улыбнётся и согреет его теплом материнских объятий. Ждал и боялся, что она заплачет и попросит уйти. Проклинал себя на глупую выходку, за бессмысленное упрямство, за постыдную слабость в коленях и сладость в груди. За то, что смеет беспокоить её, срывать с сердца струпья страшной раны.
        И всё равно - шагал.
        Должен был взглянуть в родные глаза, как взглянул в глаза Высокого в Гримхёрге.
        Должен был, как завещал Высокий, "спросить и ответить".
        Должен был проверить себя - сможет ли спросить. И выдержать ответ.
        Хёгни - пока ещё Хёгни - шагал через Южный Язык Сторборга.
        Над ним летела одинокая чайка.

        7

        У ворот монастыря зачем-то стояла стража. Видимо, подумал Хёгни, чтобы отбивать у молодых людей охоту проникать во всякие разные тайные пещеры, которых здесь было немало. Да и сам монастырь, собственно, был устроен большей частью в пещерах. Во всяком случае, вход в обитель Девы Марики мало чем отличался от Южных или Громовых врат в Круглой Горе. Сверху, на скальной тверди, были налеплены какие-то башенки с куполами и крестами.
        Наверное, чтобы никто не спутал дом невест Белого бога с логовом тролля.
        - Тебе чего, бродяга? - добродушно спросил привратник, ковыряя в ухе.
        - Милостыню по Солнечным дням подают, - на всякий случай уточнил его напарник.
        - У меня дело к одной из сестёр, - серьёзно сказал Хёгни.
        Стражи переглянулись и заржали.
        - Да это не то дело, - поспешил объяснить юноша, - то дело я в "Кобылке" справил.
        Доблестные охранники Дома Господня захохотали громче.
        - Добрые люди, - терпеливо проговорил Хёгни, сдерживая свербёж в кулаках, - у меня поручение из Сторборга. Из замка. Мне надо сказать пару слов Хельге Арнкельсдоттир.
        Стражам сразу стало не до смеха.
        - Сдаётся мне, Агни, что этот сопляк не говорит правды, - сказал любитель ковырять в ушах.
        - Сдаётся мне, Трюггви, надобно спустить его отсюда, - отозвался напарник. - Ну что, морячок, сам уйдёшь, или требуется помощь опытных людей?
        Хёгни хотел было предложить им три марки серебра на двоих, но подумал, что, развязав кошель, останется вообще без денег. И получить бы ему по зубам, но тут открылись ворота, и в проёме возникла молодая женщина. Взгляд у неё был спокойный и властный, а из-под головного убора выбивалась кудрявая прядь.
        - Что тут за шум? - с едва заметной улыбкой спросила монахиня.
        Стражи поклонились:
        - Ничего такого, матушка Аннэ-Марика. Вот этот... гм... юноша... словом, у него какое-то поручение из замка. Вроде бы послание для... для сестры Хельги.
        - Как любопытно, - проворковала матушка Аннэ-Марика. - Можешь передать послание мне.
        - Не могу, Тордис Кудряшка, - не сдержался Хёгни. Глаза его сверкали, а пальцы крепко сжимали посох. Та, что раньше расчёсывала прекрасные локоны королевны, а теперь стала "матушкой" для "сестры Хельги", выдержала горящий гневом взгляд. Улыбнулась прохладно:
        - У нас мужчинам не место, сам понимаешь, так что придётся тебе подождать в часовне. Ты ведь не боишься распятий и колоколов, как подземные жители?
        У Хёгни много чего вертелось на языке, но сказал он лишь одно слово:
        - Благодарю.
        - Не за что, - снисходительно проронила Аннэ-Марика.

        Часовню выстроили на скале. Оттуда было видно горы и море окрест. Солнце расцвечивало зал всеми цветами радуги сквозь витражи. Стёкла были в хороших свинцовых окладах, наверняка из мастерских сольфов. Оттуда же и свинец. Молельная вообще была превосходно отделана: иконы в золочёных рамках, изукрашенный самоцветами алтарь, золотая фигура Йона Распятого, прочая роскошная утварь. "Вот на что пошёл мунд жениха-язычника за невесту-язычницу, отданный в храме старых богов", - с усмешкой подумал Хёгни.
        Но все слова и мысли испарились, когда наконец открылась дверь и в часовню вошла та, которая снилась маленькому Хёгни. Та, которая сводила с ума юношей по всему Северу. Та, что похитила сердце Альвара дверга. Та, что звалась некогда Хельгой Красавицей.
        "Сестра Хельга".
        Высокая монахиня с лицом, белым, как мел, но не как млеко - и даже не как снег.
        Высокая монахиня, чьи легендарные золотые локоны давно отрезаны и сожжены.
        Высокая монахиня в одеждах чёрных, словно сажа погребального костра.
        Хёгни поднялся со скамьи, стараясь унять дрожь на устах и в сердце. Тщетно.
        - М... мама?
        - Ну здравствуй, мой умскиптинг, - сказала Хельга голосом смерти.

        С первых же слов матери Хёгни понял, что напрасно искал этой встречи. Но не убегать же теперь! Стоял, скрестив руки на груди, склонив голову - гневно, не покорно, глядя в пол невидящим взором. Улыбался. Едва заметно.
        - Зачем ты вообще приехал? - Хельга дочь Арнкеля смотрела свысока, расхаживая между рядами скамей. - Я думала, что ты умер. Я повелела скормить тебя псам, когда перерезали пуповину. Зачем ты выжил? Зачем ты вообще... Да и как? У кого ты рос?
        - Ты даже не спросила, как меня зовут, - заметил Хёгни.
        - Потому что какое мне дело, - презрительно фыркнула Хельга. - Ты... ты мне отвратителен. Был отвратителен с самого начала. Как только моё нутро вытолкнуло тебя наружу. Полагаешь, коли я тебя родила, то должна любить? Нечистоты тоже лезут из нутра. Что же, любить их? Качать в колыбели каждую кучу дерьма? Прижимать смрад ко груди?
        - Моего отца, думается, прижимала, - бросил Хёгни.
        - И замаралась, - горько усмехнулась мать. Юноша посмотрел на неё исподлобья. Вздрогнул. Взор матери был подобен ледяной бездне. Колодцу в Хель, усеянному острыми льдинами. На которых сочились кровью лохмотья исстрадавшегося сердца. Хёгни стало стыдно.
        - Твоего отца я любила, - продолжала дочь короля, - потом ненавидела. Ненавижу до сих пор. Он пришёл со своими подарками, улыбками и песнями, с пышной свитой, в своей треклятой маске, он пришёл и похитил меня, и разрушил весь мир. Мой конунг-отец погиб из-за него, я погибла из-за него, похоронила себя здесь...
        Сорвала головной убор, как тогда, на свадьбе, мотнула обстриженной головой:
        - Смотри! Смотри, презренный! Не смей опускать взор. У меня были прекрасные золотые локоны. О моих волосах складывали висы по всему Северу! Кто я теперь? "Сестра Хельга"!?
        Она едва не плакала. Но лицо по-прежнему было сухой навощенной личиной. Кости черепа выпирали из-под кожи. Труп невесты со взором горящим, замотанный в чёрный саван. Женщина-призрак, что не ведает покоя.
        - Отец говорил, у меня - твои глаза, - прошептал Хёгни.
        - Твой отец! - взорвалась Хельга. - Носатый выродок из Хель, и ты - его отродье! Родич тролля, мерзавец, вероломное ничтожество! Так это он тебя забрал и выкормил? Жаль, его не разорвали на куски. Сигвальд годи помешал! Жалостливый лживый ублюдок. Моего отца в битве он не уберёг! Остался в живых... Меня утешает лишь то, что люди, которые поручились за твоего подонка-отца, приняли страшную и скверную смерть. Говорили мне, что тебя якобы унесли в горы. Как жаль, что ты выжил. Умри, мой сын, мой умскиптинг, и всем станет лучше!
        "Что за мать может говорить такие слова", - подумал Хёгни, а вслух сказал:
        - Умру обязательно, и ты меня переживёшь, хотя, сдаётся, лишь себе на беду. Но ещё мне кажется, что не было большой любви между моими предками. Мой подонок-отец соблазнил мою невинную мать под личиной иного, желая добра себе, но вряд ли ей, однако... Коли моя мать любила бы его, то, верно, простила бы. Простила бы всё. И жили бы себе, как живут все. Но сильное чувство... сильная страсть, так это, кажется, зовётся, - уничтожило вас обоих. Поглотило, как море - корабль. Как огонь, губитель леса. Только прошу тебя, не делай меня заложником вашей больной страсти, милая матушка.
        - Не смей! - зарычала Хельга. - Не смей назвать меня матушкой. Я тебе не мать! Я не кормила тебя грудью, мне нет до тебя дела, я тебя презираю. Ты мой позор! Пошёл прочь! Уходи, и будь ты трижды проклят, и не найти тебе покоя ни живому, ни мёртвому. Плати! Плати за скверну твоего батюшки, плати - и не расплатиться тебе, пока не рухнет мир!
        - Не надобно ненавидеть меня, милая матушка, - сквозь горький ком в горле попросил Хёгни.
        - Убирайся! Ненавижу твоего отца, а ты... ты достоин отвращения. Жаль на тебя зла.
        - И мне тебя жаль, - юноша выбежал из часовни, мимо той, что была его матерью, его единственной, милой матерью, которую он всё равно любил, но не мог почитать.
        Отныне - не мог.
        В спину ему доносились крики, проклятия и плач.

        - Ты уверена, Аннэ-Марика? - спросил преподобный. - Не хотелось бы поймать в сети не ту рыбу! Потом не отмоемся.
        - Он назвал меня Тордис, - шепнула мать-настоятельница. - Кто-то весьма неплохо осведомил его в наших делах.
        - Лучше, чем хотелось бы, - поморщился проповедник. - Зови стражу. Задержать его здесь!

        - Хэй, бродяга! - окликнул юношу привратник, когда Хёгни уже спускался по тропе. - Э! Стой! Стоять, кому сказано! Слышишь?
        Хёгни не слышал. Не понимал. Бежал вниз по склону. Не разбирая пути. Не глядя под ноги. В глазах отчаянно щипало. Жгло огнём. Прочь. Прочь отсюда. На берег. В море.
        В Море.
        А там - куда угодно.
        - Э! Полудурок! Если я спущусь, ноги тебе сломаю! Агни, давай за ним.
        Бравые стражи нагнали Хёгни внизу. Повалили, начали пинать. Сапоги у них были хорошие, подкованные. Хёгни вскочил, вырвался, сделал пару шагов и получил тупым концом копья по пояснице. Потом - под колени. Рухнул в грязь, скорчился, понимая, что от ножа толку мало.
        - Я тебе говорил, что ноги поломаю, выблядок овечий?! - охранник вытянул парня по плечу.
        - Остынь, Трюггви! - осадил его напарник. - Он нужен престуру живьём.
        - Так я ж его не убивать буду, - осклабился Трюггви. - Так просто, поучу вежливости...
        - Поднимите его, - раздался хриплый голос, от которого веяло хладом и властью.
        Человек слез с коня, сделал пару шагов, опираясь на роскошный посох. Рядом стояла матушка-настоятельница монастыря Девы Марики. На её лице лежал лёгкий отблеск радости, как в далёкий злосчастный день свадьбы.
        - Ну, чего стоите? - бросила она стражам. - Ведите его сюда!
        Хёгни подтащили под локти, но он сам стал на ноги, выдернул руки и отряхнулся. Он знал, кто перед ним. Надменный взор из-под капюшона. Гладко выбритое лицо, размеченное рунами шрамов. Хёгни помнил, какая история выбита на этом камне. Помнил и камень.
        - Как твоё имя и какого ты роду?
        - Меня зовут Хаген, и говорят, будто я сын Альвара, - не стал отпираться юноша.
        - Альвара из двергов? - прищурился проповедник.
        - Именно так, - кивнул бродяга. - А ты, видимо, Карл Финнгуссон? Иль звать тебя преподобным отцом Кристофером?
        - Да как ни зови, умскиптинг, - отвернулся преподобный, - тебе недолго вести речи. Убейте его. Тело потом выбросите вон туда в ущелье. Приду, проверю!
        - Но, преподобный... - возразил Трюггви.
        - Вам за что платят, братья мои? - ласково спросил Кристофер, кладя руку на плечо Трюггви.
        - Не за убийства, - твёрдо сказал Агни.
        - Ну, коли так... - Кристофер перекрестился, достал у того из ножен лангасакс...
        Хёгни не испугался - просто удивился. Надо же, какие обличья подчас принимают норны. Впрочем, одежда священника весьма походила на женское платье.
        - Хэй, Карл Финнгуссон! - громыхнуло эхо. - Чем провинился этот юнец?
        Мимо монастыря шли люди, по виду - местные селяне. Над ними на пару голов возвышался статный муж средних лет. Рядом держалась невысокая русая госпожа, тревожно вглядывавшаяся в лицо Хёгни.
        - Иди себе с богом, Стигвард сын Сигвальда! - посоветовал Карл.
        Названный Стигвардом свернул в гору, положив руку на изголовье секиры на поясе. Русая женщина следовала за ним. Крестьяне начали останавливаться.
        - Ступай, говорю тебе, и дай свершить правосудие! - раздражённо бросил священник.
        - Удовлетвори моё любопытство, - Стигвард стал между Хёгни и Карлом, с вызовом глядя в глаза проповеднику. Стражи растерянно переводили взгляды с одного на другого.
        - Будь проклят и ты, и весь твой род, - процедил Карл, не отводя тяжёлого взора, - вечно вы влезаете, куда не просят. Знаешь, кто это? Это - умскиптинг, ублюдок, за отца которого, ничтожного дверга, заступился твой отец. А потом ты, Катла Добрая, - последнее слово священник выплюнул в лицо русой женщине, - спасла его. Хотя должна была умертвить. Избавить мир от скверны. Теперь ты, Стигвард, хочешь сохранить ему жизнь?!
        - Не хочу, - спокойно отвечал сын местного годи. Развернулся, положил руку на плечо Хёгни, оглядел его. Заметил насмешливо, - волка узнаешь по волчьим ушам.
        Хёгни, обречённый смерти, молчал. Но в сердце робко шевельнулась надежда.
        - Сегодня будет весело, - сказал Стигвард. - Пусть конунг решит это дело.

        Суд собрали тем же вечером - благо, Арнгрим конунг был не слишком занят. Да и повод выдался куда как знаменательный - не каждый день удаётся вынести приговор потомку врага королевского рода! Впрочем, король не пожелал привлекать к этому делу городской тинг, потому заседали в замке, в престольном зале.
        Хёгни подумалось, что это весьма забавный способ познакомиться с роднёй, погостить под кровлей, поглядеть, как живётся в благородным людям Страны Заливов. Сердце весело стучало в груди. Казнят? Ну так и пусть! Всё не от руки проповедника.
        Благородные люди шумели, глазели на подсудимого, тыкали пальцами. Кто-то сердито ворчал, кто-то шутил, но всем было любопытно. В зале было тесно - Арнгрим созвал не только советников, но и свидетелей из числа горожан, чтобы те потом объявили волю короля народу. Вот все заняли места, и конунг трижды ударил армбаугом о стол, начиная суд.
        - Для начала пусть подсудимый встанет и назовётся, - повелел лагеман.
        Хёгни повторил то, что сказал Карлу. Проповедник сидел тут же, в первом ряду - тёмная глыба, полная холодной злобы. Хёгни было отрадно видеть, как тяжело священнику ходить, как его лицо вздрагивает при каждом шаге. Не ведал, какая участь грозит ему самому.
        - Твоего отца зовут Альвар, - уточнил конунг. - Скажи нелживо, не тот ли это Альвар, что приходится сыном Свалльвинду, что правит в Круглой Горе и с которым мы прежде торговали?
        - Нет, - не моргнув глазом солгал юноша, - это другой Альвар, известный ювелир.
        - Отчего люди из Шлоссендорфа за него поручились?
        - Это давняя история. Откуда бы мне знать?
        - Воистину. Ты знаешь, какое оскорбление твой отец нанёс моему роду? - спросил король.
        - Да, Ваше Величество, - поклонился Хёгни.
        - Так зачем же ты посмел сюда явиться? - недоумённо спросил Арнгрим Арнкельсон.
        - Хотел поговорить с матерью, - честно сказал Хёгни, - с твоей сестрой, Арнгрим конунг. А уж о чём, так это, прости за дерзость, моё дело да её, а больше ничьё.
        - Часто обречённый дерзок, - усмехнулся король и обратился к священнику, - теперь ты скажи, Карл Финнгуссон, зачем ты хотел убить этого человека?
        - Добрые люди! - преподобный нашёл силы подняться, стал перед залом, откинул капюшон, чтобы все видели изуродованное лицо. - Вот какие увечья нанесли мне колдовством соплеменники отца этого человека. Но не за себя хотел я отомстить, а за поруганную честь моего конунга, славной памяти Арнкеля Арнгримсона! И за поруганную честь его дочери, которая, как вам ведомо, искупает грехи юности в нашем монастыре. И ещё за то, что он одним своим присутствием осквернил дом невест Йона, нашего Спасителя.
        - Как же он его осквернил? - поднялся могучий старик в простых небелёных одеждах, рядом с которым сидели Катла и Стигвард. - Это по виду обычный юнец, каких сто на сотню, нет у него ни рогов, ни хвоста, и болотом не пахнет. Может, у него руки в крови? Нет? Может, он справил нужду в неположенном месте? А может, у него на лице колдовская маска, как у его отца?
        - Может, и маска! - воскликнул Карл. - Принесите распятие и святую воду, и я его проверю!
        - Нет нужды, - возразил король, - пусть бы он даже горный тролль. Троллем быть не стыдно, стыдно вести себя подобно троллю, а подсудимый пока ни в чём не провинился.
        - Это не человек, Ваше Величество, - настойчиво произнёс Карл, - это отродье дверга, подземного карлика, он зачат и рождён в скверне. Его следует предать смерти!
        - Почему ты даёшь такой совет, преподобный? - спросил король.
        - Потому что у таких тварей нет души, - убеждённо заявил Карл. - Это просто кусок плоти, по недосмотру Властей Небесных наделённый речью.
        Конунг обвёл взглядом собрание:
        - Кто скажет в защиту Хагена сына Альвара?
        - Я, Сигвальд годи, сын Сигварда, - прогудел старик в белом, выходя вперёд.
        - Ты не можешь говорить в его защиту, - возразил Карл, - ты друг его отца!
        - Скажи, Сигвальд годи, друг ли ты Альвару двергу? - спросил Арнгрим конунг.
        - Мирно горит пламя дружбы, - изрёк старик нараспев, - полных пять дней, а настанет шестой, пламя погаснет, и дружбе конец. Я не назову другом или сторонником Альвара дверга, как не зову ни другом, ни врагом его сына. Всё ж я имею что сказать в его пользу. Прежде всего, и это не понравится тебе, король, - твоя сестра Хельга поступила недостойно, что повелела убить ребёнка. То, что прежний конунг оправдал то решение, не делает его более достойным. Да, в голодные годы детей оставляют в лесу, но никто не говорит, что это хорошо, и коль есть возможность, подобных деяний надо избегать. Возможность - была. То скверное дело - мстить детям. Ибо потомки - дар богов, и люди сильны этим даром, и не стоит им пренебрегать!
        - Ересь! Богохульство! - закричал Карл. - Ублюдка не крестили...
        - Нет богохульства, - загремел перстнем Арнгрим, призывая к порядку. - По воле моей, и моего отца, и моего деда, во всём Вестандире люди могут молиться каким угодно богам, если не нарушают закона. Но продолжай, Сигвальд, хоть и не по нраву мне твои слова.
        - Благодарю, конунг, - снисходительно молвил годи, а Хёгни подумал, скрывая усмешку, что когда этот старик ходил в викинги, нынешний конунг тоже ходил, но только пешком под стол.
        - Пусть бы этот Хаген - сын дверга и смертной девы, пусть бы нет у него души, как думает Карл Финнгуссон, это ничего не меняет. Ныне такие времена, что любой и всякий может быть потомком любого и всякого. Есть у меня знакомый тролль, Мольд Зануда, и я ничего плохого не могу о нём сказать, кроме того, что он выдающийся зануда. Что же до того, должен ли сын держать ответ за отца, то законы богов ничего об этом не говорят.
        - Благодарю тебя, годи, и тебя, престур, вы можете присесть, пока не вцепились друг в друга, - при этих словах конунга все засмеялись, даже Карл скупо усмехнулся. Король же спросил:
        - Скажи нам, Олле лагеман, что говорят законы людей в таких случаях, раз уж молчат законы богов?
        - На такой случай законов нет, ибо то небывалое дело. Но в том случае, когда свободный человек вступит в близкую связь с благородной девой, он должен, если не хочет с ней жить как муж с женой, заплатить выкуп чести ей либо её родичам. Размер же выкупа...
        - Всё, довольно, Олле, - прервал законоведа конунг, - я всё понял. Это дело не стоит и медяка.
        Зал зашумел, ибо по словам короля вышло так, что честь ничего не стоит.
        - Я всё обдумал, пока наши мудрецы ругались, как птицы на базаре, - продолжал Арнгрим, - и у меня готов приговор. Слушайте же! Пословица говорит, что, кто вспомнит былое, тому ворон вырвет глаз, но ещё говорится, что тому, кто былое вовсе позабудет, ворон вырвет оба. Я ничего не забыл, как тут кому-то кажется. Но! У меня нет к тебе ненависти, сын Альвара, - это первое. Второе - для мести выбирают лучшего человека в роду, а ты, подсудимый, вряд ли можешь считаться лучшим в роду своего отца. Кроме того, я, как ни крути, твой родной дядя, и мне горько, что мы так с тобой повстречались, и нет моего желания отвечать на том свете за... э...племяноубийство. В-третьих, за поруганную честь моей сестры Хельги мой отец Арнкель конунг славно отомстил тем, кто поручился за Альдо ван Брекке. Теперь о битвах под Шлоссендорфом и под Броквеном поют песни! Верно, Сигвальд годи? Хороша ль была месть?
        - Куда уж лучше, - бросил старик угрюмо.
        - А мунд за мою сестру уплачен, и тебе ведомо, Карл Финнгуссон, куда он пошёл, не так ли?
        - Так, Ваше Величество, - пробормотал Карл.
        - Исходя из всех этих соображений, - улыбнулся король торжествующе, - для твоей же пользы, племянник, приговариваю тебя к пожизненному изгнанию из Сторборга. Не смей приближаться к столице менее чем на три раста, а лучше на четыре, ни сушей, ни морем, ни пешком, ни верхом, никак вообще. В ином случае никто тут не даст за твою жизнь и дохлой чайки. Впрочем, лучше бы тебе вовсе покинуть Вестандир. Твоё слово, юноша!
        - Я нижайше благодарю Ваше Величество, - низко поклонился Хаген, - однако есть у меня просьба. Всего одна. Не думаю, что её трудно будет удовлетворить.
        Все снова зашумели, возмущённые наглостью изгнанника. Парень же продолжал, глядя немигающим взором на преподобного:
        - Позвольте мне перед уходом посетить ваш храм старых богов.
        - То дело нетрудное, - милостиво кивнул конунг, - эй, годи, забери этого человека с собой, ибо теперь ты за него в ответе, пока он не покинет Сторборг.

        - Дурное дело - отправляться в путь на ночь глядя. Заночуешь у меня, а на рассвете ступай, - сказал Сигвальд годи.
        - Ты не спросил, зачем мне в храм, - заметил Хаген.
        - Нет нужды, - хмыкнул старик. - Я же видел, на кого ты смотрел.
        Тогда Хаген подумал, что надо бы лучше скрывать свои мысли.
        В Альхёрге, в столичном храме всех богов, было куда просторнее и светлее, чем в святилище Грима. Там действительно стояли идолы и алтари всем асам и ванам, которых знал юноша. Нужный кумир он обнаружил сразу и поразился, насколько отличается Эрлинг в Гримхёрге от здешнего. В горах возвышался над алтарём Ужасный, Мрачный, Мудрый, бог рун и колдовства, повелитель воронов, наставник шаманов и сказителей. В Альхёрге же сидел на престоле деревянный Князь Асов в алом плаще, в блестящих позолотой доспехах, весь увешанный золотом и оружием, Податель Побед, Отец Ратей, Вершитель Битв, покровитель конунгов, бог власти и сражений, воинов и вождей. Впрочем, для Хагена так было даже лучше. Взяв золотое священное кольцо с алтаря, он поднял его над головой и произнёс, глядя в глаза божества:
        - Вот я, Хаген сын Альвара сына Свалльвинда сына Хёгни сына Альвира из рода Фьёрсунгов, ныне клянусь на кольце, что настанет день, когда я отомщу Карлу Финнгуссону, жрецу Белого бога, отомщу тому, кто зовёт себя преподобным Кристофером, за оскорбление, которое тот нанёс моему отцу и мне самому. Пусть мне придётся ждать много зим - я терпелив. Ибо только раб мстит сразу, а трус никогда. Клянусь тебе, Эрлинг Вельфатер, что однажды Карл Финнгуссон проедется на твоём коне. Я, Хаген сын Альвара, - клянусь.
        Сигвальд годи кивнул, принимая клятву и полмарки серебра - не положенную плату, но благодарность и задаток на будущее.

        За ужином Хаген спросил:
        - Скажи, Сигвальд годи, ведь не случайно твои родичи проезжали сегодня мимо монастыря?
        - Не случайно, - кивнул хозяин, отирая пивную пену с усов. - У меня было видение. Хромой пёс-хаунд загнал лемминга и хотел его загрызть. Катла говорила, когда отнесла тебя на скалу, то положила тебе оберег - костяного лемминга. Нетрудно было догадаться.
        - А кстати, при тебе ли тот оберег? - спросила дочь Сигвальда.
        - Увы, - покачал головой Хаген, - я отдал его, чтобы пройти посвящение Эрлингу.
        - Вот оно как! - вскинул бровь годи. - На самом деле редко кто отваживается посвятить себя этому божеству. Мало кому хорошо живётся под тенью ворона.
        - А ты, добрый хозяин, кому себя посвятил? - Хаген сдержал икоту: ужин был сытный.
        - А это не твоё крысячье дело, - беззлобно заметил Сигвальд. - Впрочем, мог бы сам догадаться: мой бог - Тэор, Гневноревущий, Могучий, Защитник людей и богов.
        - Раз уж зашла речь о защите, - сказал юноша как мог сердечно. - Благодарю тебя и твой род, что уже трижды спасли мне жизнь. Ты не дал людям убить моего отца, Катла Добрая снесла меня в горы от мести матери, а твой сын, да пребудет с ним удача и всяческое счастье, заступился за меня перед проповедником. Я навеки ваш должник, и, надеюсь, доля выпадет, чтобы вернуть долг. Но позволь спросить: отчего ты сегодня стал на мою сторону на суде?
        - Не от большой приязни, поверь, - Сигвальд беззастенчиво рыгнул, Катла бросила на отца укоризненный взгляд, но старому годи было всё равно. - Твой батюшка сильно меня разгневал, и злость моя не стала с годами меньше. Нет у меня причин звать тебя другом, как уже было сказано. А на суде я выступил из-за этого божьего пса Карла. Назло нашему святоше. Мы с тобой оба хейдманы, мы верны старым богам, а ионитов развелось теперь столько, что уже и убивать их нельзя. Ну да тебя это, сдаётся мне, не остановит.
        - А как ты думаешь, отчего король меня помиловал?
        - Арнгрим конунг воспитывался с братом Арнаром в Аскефьорде. Там правит Асмунд ярл, и никто не скажет, что это неправедный властитель. Арнгриму впрок пошла учёба, так что, милостью асов, твой дядька будет более удачливым конунгом, чем его отец.

        Наутро Сигвальд сказал:
        - Слушай совет, коль он тебе нужен. Иди отсюда на север. Там есть большой хутор, он называется Сельхоф. Его держит Буссе Козёл из рода Селингов. У него летом всегда собирается много людей, может, и ты ему пригодишься, или он тебе. Не боишься тяжёлой работы?
        - Выбирать не приходится, - пожал плечами Хаген, - хотя мне больше по душе на море.
        - Да, ты весь в своего отца, - Сигвальд покачал головой, - а теперь времена такие, что нетрудно любому и всякому податься в викинг. Ступай ныне, и чтобы я тебя больше не видел.

        Спустя пару дней на хуторе Сельхоф раздался стук в двери да пёсий лай. На пороге стоял невысокий худощавый парень в кожаной куртке с закатанными рукавами, с тощей сумкой через плечо и с посохом в руке. За поясом - нож-скрамасакс. Было заметно, что путник пришёл издалека. Тёмно-медные волосы падали на лицо, разукрашенное синяками да ссадинами, над верхней губой едва обозначился пух, а в серо-зелёных глазах играла странная улыбка.
        - Тебе чего, странник?
        - Здравствуйте, - поклонился пришелец, - меня зовут Хаген, и говорят, что моим отцом был некто Альвар. Слышал, вам нужны люди на лето?

        Зимовка на хуторе Лисья Нора

        Скегин, как обычно, проснулся первым. Не то чтобы младший сын Сторвальда был очень уж трудолюбив, нет, просто он был младшим. А какова доля младшего сына - нет нужды пояснять. Зевнул, почесался, нехотя принялся одеваться. Сквозь бычий пузырь на окне бил ясный свет, но братец Скафтар храпел, как последний барсук. Скегин закрыл ставни и пошёл на двор.
        Оглядел заодно гостиную. Приснился ли вчерашний странный гость? В доме его нигде не было, но над очагом висел ветхий плащ, а в углу сиротливо валялись лыжи и сумка. Скегин поставил лыжи стоймя, как положено, чтобы никто не перецепился, сумки же касаться не стал: мало ли, может, на ней какое проклятие. Взял по ведру в руки и вышел наружу.
        День начинался просто чудесно. После вчерашней метели навалило снегу выше колена, белые облачка летели по небу, точно лебеди, яркий свет пронизывал бор, опушка леса сверкала серебром вперемежку с тенями. Весь мир искрился и лучился радостью, да и мороз не больно кусал.
        Над колодцем висели две забитые куропатки.
        А рядом орудовал широкой деревянной лопатой вчерашний гость.
        - Доброго утра, сын бонда, - улыбнулся он.
        - Доброго, - удивлённо кивнул Скегин, - хорошо ли спалось?
        - И весьма, - гость швырнул в угол здоровенную кучу снега.
        - Непохож ты на викинга, - заметил Скегин, засыпая снег в ведро.
        - Это от чего же?
        - Викингу не пристало делать работу невольника, - с видом знатока пояснил сын хозяина, - всякий скажет, что легче ездить на корове, чем заставить викинга пахать.
        - А многих ли викингов ты знал, крестьянский сын? - беззлобно усмехнулся гость.
        - Ни одного, - честно признался Скегин, - а что это за куропатки тут висят? Твоя добыча?
        - В утра в лес сходил. Подумал, на морозе лучше сохранятся. Не люблю дичь с душком.
        - Как ты их нашёл? Они ж до весны прячутся!
        - Да мне тут кое-кто подсобил.
        В ногу Скегину ткнулась рыжая мордочка. Псина крутила колечком хвоста и строила глазки.
        - Лисичка! - парень не знал, удивляться или обругать глупую сучку. - Думается мне, отец не обрадуется, что ты брал на охоту его собаку без спроса.
        - Уж пожалуй. Ну вот теперь и поглядим, сын бонда, умеешь ли ты хранить молчание.
        Гест опёрся на лопату и вытер рукавом рубахи пот со лба, переводя дыхание.
        И тут у Скегина замерло сердце, а рёбра покрылись инеем. Ибо всё под солнечным светом - длинный дом, изгородь, колодец, деревья, торчащая лопата, Лисичка, сам Сторвальдсон, - всё отбрасывало хоть малую тень. И только странный бледный гость был лишён вечного спутника, словно солнце пронизывало его насквозь.
        - Где твоя тень, Гест Моварсон? - настороженно спросил Скегин.
        - А, - Гест смущённо почесал затылок, - тут такое дело... Я как-то однажды забрёл в Нижний Хель, но мне там не шибко понравилось: холодно, сыро, скучно, сам понимаешь... И я пошёл обратно. Возле Железных врат на меня набросился трёхголовый великан Трамар. Я сказал: хэй, людоед, позади меня ещё один идёт, да пожирней меня, или тебе не видно? Тупица Трамар набросился на мою тень, а я прытко выбежал наружу. С тех пор у меня нет тени, потому что Трамар так и не вернул мне её. Сожрал, скотина этакая, и небось не подавился...
        - Хо-хо, - сказал на это Скегин, - ты, думается мне, это выдумал. Ровно то же рассказывают о чародее Сэмунде Мудром, как он с земляками выбрался из Чёрной Школы.
        - Не зови гостя лжецом, мальчик, - криво усмехнулся викинг, морской лёд сверкнул в глазах, - это не доведёт до добра, как и чрезмерная болтливость. Не только старику Сэмунду посчастливилось вернуться из Страны Тумана. Впрочем, - добавил сын Мовара, присев на корточки и гладя пушистую подлизу Лисичку, - весьма отрадно, что ныне юноши столь осведомлены в сказаниях и делах давних дней. Кто учил тебя?
        - Отец, - отвечал Скегин, чувствуя, как страх понемногу отпускает сердце, - но ещё больше бабка Астрид. Она много чего знает.
        - Э, мудрая у тебя бабка, - добродушно засмеялся Гест, снова принимаясь за работу, - говорят, у Хёгни Альварсона бабушка тоже была не из глупых. Она первая разглядела, что у этого сына матери шило в заднице.
        - Ты расскажешь сегодня вечером о его юных годах? - с надеждой спросил Скегин. Где и подевался испуг!
        - Расскажу, - проворчал Гест, - коль ты не станешь много трепаться.
        - О чём бы? - засмеялся теперь сын бонда. - О вашей с Лисичкой охоте?
        - Славный ты юноша, - покачал головой викинг и по-отечески похлопал Скегин по щеке.
        Рука у гостя оказалась - без рукавицы - неожиданно тёплая.
        Слишком тёплая для мертвеца.

        Куропаток зажарили и подали к ужину с капустой да бобами. Старуха Астрид возилась с пряжей, Эрик и Соль Веснушка рано пошли спать, Герда нянчилась с внуком, мужчины, как и положено, пили. Гест курил, глядел в огонь и рассказывал, а безбородый Скегин сын Сторвальда подыгрывал ему на вистле.
        Позже он вспоминал эти долгие вечера как самые счастливые в своей юности.

        ПРЯЖА НОРН

        ПРЯДЬ 3: ИЗ ГРЯЗИ

        Потом - невольничий базар,
        Но отступались торгаши:
        Тут раб, смеющийся в глаза,
        Всегда ценился за гроши.

        Но всё же вызвался храбрец,
        И отзвенело серебро,
        Меня в сады свои купец
        Погнал тычками под ребро.

        Роберт Говард. "Сын Тора"

        Я хохотал, когда крушил
        Хозяйский череп кулаком,
        Когда в морской солёный ил
        С горы котился кувырком.

        Скорлупки дао мимо шли,
        И проа к югу ветер нёс,
        Но вот в синеющей дали
        Волну вспорол драконий нос.

        Там же

        1

        Они пришли в конце лета.
        В Сельхофе как раз отмечали Хлорриди, день Грома, большой праздник в честь Тэора Защитника и Тьорви Однорукого. Точнее сказать, прибирались после гуляния и запивали похмелье. Потому и прозевали длинный корабль с полосатым парусом, чей киль вонзился в прибрежный песок, точно гарпун в спину кита, недалеко от усадьбы. Так хоть в горы убежали бы, скрылись бы в зарослях - но, видно, вчерашняя жертва не показалась асам достаточно щедрой.
        Во двор вбежал Оспак, молодой работник с лодочного сарая. Из груди у него торчало кровавое жало стрелы. Оспак ничего не сказал, только махнул рукой в строну моря. А потом упал, распугав гусей, и умер.
        Над усадьбой нависла тяжка тишь.
        А затем пронзительно закричала Бейла скотница, выронив поддон - Оспак должен был стать ей мужем через пару недель, и у них было большое чувство.
        И поднялся крик. И топот. И суета. Страх расправил серые крылья филина над Сельхофом.
        Впрочем, хозяин поместья, Буссе бонд, не растерялся:
        - Прекратить! Тихо!! Всем слушать сюда!!! Кар, оббеги округу, поищи наших. Успеете до прихода викингов - хорошо, нет - бегите на юг, в Ларбю, оповестите там всех. Бегом! Ворота - закрыть. Скотину заприте, чего стоите, ну! Всю еду в погреб. Амлоди, вооружай людей, и скажи, что все рабы, коль хорошо себя покажут в драке, получат свободу. Да, я не шучу, какие, троллю в зад, шутки - каждый на счету! Вальд - на вышку, высматривай гостей. Что, идут? Ах ты, дерьмо дерьмовое... Бабы с детями - в стабюр, носу не казать. Ингрид, поди сюда!
        Протянул жене боевой нож:
        - Мои дети не будут рабами. Ты знаешь, что делать.
        - Буссе!.. - побледнела Ингрид. Испуг добавил седины смоляным прядям.
        - Может, обойдётся... - без особой уверенности проронил бонд.
        Болле, старший сын хозяина, нёс отцу щит, шлем и лодбрюн - доспех из китовой кожи. Хороших броней в Сельхофе не водилось: никто не думал, что в них станет нужда. Никто не думал, что большие викинги осмелятся напасть на владения королей Сторборга. Малых же викингов и просто разбойников успешно гоняли и так.
        - Идут! Идут! - вопил Вальд с вышки.
        Действительно, шли - числом дюжины три, при оружии, многие в боевом облачении. Волки моря растянулись редкой цепью, обходя Сельхоф со всех сторон. Проверяли входы и выходы. Предводитель ехал могучей низкорослой коняге, с флажком на копье, притороченным к седлу. На голове хёвдинга блестел высокий шлем с наносником, украшенный перьями хищной птицы. Вот он затрубил в рог, и викинги споро подтянулись к воротам, зажигая огни.
        - Кто вы будете и что вам тут надо? - спросил с вышки бонд.
        - Меня называют Атли Ястреб, - гортанно прокричал вожак, - и никто не говорил, будто я не держу слова. Чьи тут владения?
        - Тут хозяин я, Буссе Козёл, сын Барда Широкая Сеть из рода Селингов! А правит этими землями Арнгрим конунг сын Арнкеля. Думается мне, он не будет рад, коль узнает о твоих бесчинствах, Атли Ястреб!
        - Я не стану спрашивать этого конунга, чему он там будет рад, - заявил Атли, - но тебе могу предложить хорошую сделку. Ты пустишь во двор меня и моих людей, мы переночуем и выберем себе пристойную добычу, а завтра уйдём, и ты долго о нас не услышишь, Буссе Козёл. Взамен же мы сохраним жизнь и свободу тебе и твоим родичам. Кажется, это неплохой обмен!
        - Ты покуда не добыл козла, хотя уже делишь его шкуру! - засмеялся Буссе смехом обречённого. - Возвращайся на свою лодку подобру-поздорову, вот тебе мой совет.
        - Этот козёл хочет, чтобы ему обломали рога, - пожал плечами вождь. - Так тому и быть.
        И протрубил нападение.
        Частокол был высок, а ворота - крепки, но их обложили хворостом, обмазали смолой и подожгли. Люди Буссе метали со стены стрелы и камни, но без особого успеха. Бросились тушить ворота, однако тут в ход пошли бородатые топоры викингов, и обгорелые, разрубленные створки рухнули на своих защитников. Викинги с рёвом ринулись в проём, и во дворе началось бестолковое кровавое побоище.

        Надобно сказать, что Хаген в тот вечер благополучно, хотя и несколько скоропостижно распрощался с девственностью. Помогла ему в этом рыжая Альвёр, чьей благосклонности он добивался всё лето. Любовники как раз нежились на сене, когда рухнули ворота и кровь смешалась с пылью на подворье.
        - Что там за ёж твою вошь? - промурлыкала девушка.
        Хаген подтянул штаны, нацепил рубаху и вышел наружу.
        Остолбенел.
        А потом бросился назад со словами:
        - Тут викинги! Рубят наших на куски. Спрячься и сиди тихо.
        Альвёр только испуганно ойкнула и зарылась в сено, точно мышь в нору.
        Хаген же застегнул пояс, вынул нож - тот самый скрамасакс, первую боевую добычу, взятую в морском сражении на "Скегле", - и, преодолев минутную робость, ринулся в сечу.
        Что было потом - он плохо понял и ещё хуже запомнил. Больше всего это походило на посвящение, которое юноша прошёл в Гримхёрге. Те же кусочки жизни, разорванные огнями и тьмой. Вот рядом рухнул Бор - крепкий темноволосый парень, который тоже поглядывал на красотку Альвёр. Вот Амлоди, младший брат хозяина, бывший в юности хирдманом Асмунда Старого, ярла в Аскефьорде, стал с расколотым щитом против двух чужаков: одного ткнул в живот копьём, увернулся от второго, выхватил меч... А вот сын бонда, Болле, белый от тревоги и красный от крови, замахнулся топором - неудачно, викинг отступил на шаг, а затем разрубил юношу почти пополам. За него отомстил кузнец Торвальд, размозжив голову викинга молотом, а его сын Вальд подстрелил ещё одного хищника... Вот сам Хаген ударил кого-то ножом, от бедра, как учил Вихман, и тут же получил в ухо рукоятью меча. Пошатнулся, резанул в ответ, наугад, брызнуло в лицо, ткнул в бок, враг закрылся, нож увяз в щите, взмах меча - Хаген отскочил в последний миг, поднял обронённые кем-то из рабов вилы, снова ударил, снова - не в мясо, в дерево, а викинг отбросил испорченный щит,
замахнулся, но Хагена закрыл Винги Лыко, вольноотпущенник, принялся рубиться с бывалым воином, неумело, хоть и яростно...
        Конец этой кровавой пряди Хагену запомнился неплохо. Буссе Козёл ревел над мёртвыми телами своих людей, над родной землёй, осквернённой, истоптанной, из-под расколотого шлема струилась брага жизни, чёрная в сумерках, щит валялся под ногами вместе с отрубленной рукой, а в деснице хозяин сжимал бородатый топор. Этим оружием сражаются обоеруч, одной не удержать, но Буссе удержал - разбил щит Атли хёвдинга, сбил с головы горделивый ястребиный шлем, но когда вождь поднял двойную секиру, некому было прийти на помощь владыке Селингов: кто хотел, тот пал, а кто мог - бежал.
        Вот уж это Хаген запомнил лучше, чем хотел бы. Как только запахло кровью, первыми бросились наутёк рабы. За ними подались хусманы, батраки, такие, как сам Хаген: эти надеялись до какого-то мига, что хутор выстоит и им заплатят за лето, но умирать за хозяина не хотели. Бранд Свистодуй, с которым Хаген вроде как подружился, на его глазах отбросил топор: "Чего стал, бежим!", но что позволено слуге, то запретно для внука короля, пусть и в изгнании. Бранд недалеко убежал: его треснули по затылку обухом топора, и он свалился в пыль.
        А вот кто стоял за Буссе насмерть, так это вольноотпущенники. Те, кому Козёл позволил и помог выкупить свою свободу. Те, кто остался под его кровом и за его столом. Те, для кого глава рода Селингов стал отцом и вождём. И уж они-то пали все до единого над телом господина. Только израненный Винги Лыко стоял на ногах, обливаясь потом и кровью.
        - Ты кто? - спросил его Атли, опираясь на секиру.
        Вообще-то Винги был мастеровитым канатчиком, но ответил иное:
        - Я - свободный человек.
        - Ты недурно сложен, - заметил Атли, - я, пожалуй, сохраню тебе жизнь, коли станешь рабом.
        - Я был рождён рабом, но умру как вольный! - воскликнул Винги, занося топор, но, разумеется, Атли его тут же зарубил.
        - Остальных спрашивать не буду, - молвил вождь, оглядывая усеянный трупами двор, - обыщите тут всё, кого найдёте - вязать да на корабль, а потом устроим тризну. Тролль бы их поимел, этих бондов: я лишился пятерых бойцов!
        - Только пятерых? - удивился Хаген. Чересчур громко: волосатый кулак тут же впечатался ему в лицо, и ночное небо вспыхнуло северным сиянием, а потом - темнота.
        Не видел юноша, как викинги потрошили гнездо рода Селингов, как выводили и насиловали женщин, как убивали стариков и малых детей - забавы ради, как вязали пленных и вели с прочей добычей на берег. Не слышал криков, плача и рёва пламени, охватившего Сельхоф. Не знал, что весёлая Альвёр, дочь рыбака Сульдара, выбежала из горящего сарая, задыхаясь в дыму, что её взяли пятеро бородатых героев над телами своих павших побратимов со словами: "Мы делаем это в память о вас!", после чего зарезали её и бросили в огонь. Не знал, что Ингрид не хватило духа убить себя и дочерей, и что их Атли забрал себе сверх положенной доли.
        Только чувствовал сквозь тяжкое забвение жар погребального пламени над хутором.
        Всё это сын Альвара изведает после - и полной мерой.

        Очнулся Хаген уже с петлями на руках и ногах. На борту "Курочки", просторного кнорра, ещё вчера принадлежавшего Буссе.
        В море.
        Рабом.

        2

        На Сельхофе Хаген Альварсон как-то сразу прижился. В первый же вечер спросил работы, но Ингрид, жена хозяина, отправила его в баню, затем - к столу: ты, мол, сегодня пока гость, а там - как решит держатель Сельхофа. Сам же глава рода Селингов подозвал Хагена в конце ужина, оглядел с ног до головы и спросил:
        - Откуда ты такой взялся?
        Хаген подумал, что разумнее будет солгать, и сказал то же, что говорил прочим: прибыл с Дальних островов, с Йокульсея, там каждую зиму прирастает ледник и спихивает дома людей в море, земля ничего не родит, кроме мха и лишайника, там холодно и голодно, вот и покидаем отчие края. Надо же как-то жить, верно?
        - Ты по виду моряк, - заметил Буссе, раскуривая набитую кизяком глиняную трубку, - во всяком случае, по одежде. Покажи руки! Ага. Что умеешь делать?
        - Немного работал в кузне, два хода ходил юнгой в море, - на сей раз лгать не пришлось.
        - Ступай завтра на причал, будешь работать у Дага Стигсона, - решил Буссе. - Слышишь, Даг? Вот этот парень - как тебя, Хаген, да? - возьмёшь его завтра на тресковую тропу, глянешь, чего он стоит. Ты, малый, надолго ли думаешь тут задержаться?
        - До осени, коль скоро ты сочтёшь меня не худшим работником.
        - Вот как. Сразу скажу, что я плачу тем, кто работает у меня дольше трёх зим, по двадцать марок в месяц. Новичкам вроде тебя не стоит рассчитывать больше, чем на десять. Итого, получишь по осени сорок марок серебром. Это тебя устроит?
        - Более чем, Буссе бонд, - поклонился Хаген.
        Сорок марок - скромная плата, но на зиму хватит. Марка серебра - это десять пундов ячменя.

        Буссе Козёл, сын Барда Широкая Сеть, был крепкий бонд, зажиточный хозяин и слыл, вопреки прозвищу, человеком достойным, хоть и упёртым. Он действительно походил на козла: курчавая борода, тёмная с проседью, большие глаза навыкате, зычный голос, широкий, выпирающий лоб. Но прозвище своё Буссе получил вовсе не за то: не было козочки, которую бы он пропустил в молодые годы, к неудовольствию жены. У него было двое сыновей и пять дочерей, не считая ублюдков и тех, кто умер в детстве. Побочных своих детей, кстати, Буссе как правило не бросал, а селил у себя на дворе и содержал, как и прочих домочадцев. Он устраивал славные пиры для конунга, когда тот приезжал, совершая вейцлу, и хвастал, что мог бы кормить не только положенную по закону королевскую свиту в семьдесят человек, но и всю сотню, и не положенные три дня, а даже и неделю. Впрочем, ни Арнкель конунг, ни его наследник Арнгрим этим не злоупотребляли. Разве что брат короля Арнар: он был дружен с Амлоди, братом Буссе, и потому часто гостил в Сельхофе, но, к счастью для Хагена, не в том году.
        Вообще род Селинга Моховая Борода жил в Боргасфьорде, недалеко от выхода в море, с давних времён и на широкую ногу. Помимо самих Селингов, там проживали дюжины четыре работников: два десятка трэлей, дюжина вольноотпущенников, а прочие - наёмные батраки, хусманы, подрядившиеся на лето. Работы хватало всем: корчевать пни на склоне, вскапывать огород, распахивать поле, разбрасывать навоз, выпалывать сорняки, пасти скотину на сэтере, чистить птичник и свинарник, собирать грибы, ягоды и птичьи яйца, копать глину...
        Никто не жаловался на скуку и на причале. Там под присмотром Дага Стигсона в корабельном сарае зимовали два корабля: гордость Селингов, торговый кнорр "Курочка", и восьмивёсельный фискебот "Щепка", да несколько лодок. Летом оба судна были в море: "Курочка" ходила между Сторборгом и Смавиком, а на "Щепке", разумеется, ловили рыбу. Вот туда, под начало рыбака Сульдара, Хагена и отправил Даг - корабельных дел мастер и бывалый моряк, бросивший старые кости в Сельхофе.
        Там, на борту рыбацкой лодки, Хаген узнал, что работа может быть лекарством.
        Первое время он вообще ни о чём не думал: тихо радовался морю, ветру, волнам, скрипу вёсел в гребных люках, солнечным бликам на воде, резким крикам птиц. Радовался даже рыбной вони, слизи и грязи на неводе, боли в мышцах и усталости. Фискебот каждое утро, на рассвете, уходил на промысел, днём же, когда полуденное солнце загоняло рыбу на глубину, возвращался на пристань, и через пару часов - снова на сельдяную дорогу, до сумерек. На берегу рыбаков ждала с обедом дочь Сульдара, рыжая Альвёр. У неё были томные серые глаза под пушистыми ресницами, пухлые губки и вообще всё, что положено, большое и пухлое, но поясок легко сходился на тонкой талии. Ростом чуть ниже Хагена и на пару зим старше его, Альвёр ничем не напоминала ту деву, что похитила сердце Альвара, ту страшную тень красавицы, что была матерью Хагена. Потому юноша всякий раз любовался ею, но не так, как обычно любуются прекрасными женщинами, скорее - как смотрят на рассвет, на закат или на искусное произведение мастера. Впрочем, Альвёр истолковала его пристально-отстранённый взгляд по-своему и пару раз улыбнулась в ответ.
        Сульдар Товарсон заметил эти перемигивания:
        - Ты не самый безрукий работник, Хаген, но я тебе выбью оба глаза, если...
        - Ну так выбей, - улыбнулся внук короля, горько глядя на Сульдара.
        Тот хотел было приложить наглеца, но что-то сдержало его руку. Холод ледника, одиноко плывущего в бескрайнем море по воле течений, что сверкнул во взоре изгнанника, или, быть может, беспомощная кривизна улыбки, или безумная тоска в голосе - как знать? Удивился вдовый рыбак, увидев на молодом лице такие усталые глаза, и лишь вздохнул:
        - Ну, ты меня понял.
        Хаген молча кивнул. Понял, мол, чего ж не понять?

        Время шло, Сульдар хвалил сноровистого помощника Дагу, а тот - самому Буссе, у Хагена появилось свободное время - то дожди зарядили, то прохудилась "Щепка", то нужна была помощь на берегу, а то Даг просто по доброте сердечной давал работникам день-два отлежаться. Появились и приятели: Бранд Свистодуй, парень зим двадцати, работавший на подхвате, по вечерам он, если было не лень, развлекал народ игрой на вистле; Вальд, сын Торвальда кузнеца, которому милее было бить из лука морскую птицу и редких тюленей, чем молотом по наковальне в отцовской кузне; быстроногий Кар, которого Буссе держали при себе для разных поручений; дюжий темноволосый Бор, что тоже поглядывал на Альвёр, и говорили, что там дело не закончилось перемигиваниями; мастеровитый плотник Оспак, ученик Дага; Вади, сын Винги Лыко, которому Буссе подарил свободу в тот же день, когда сам Винги выплатил за себя положенные сто марок...
        Молодёжь по вечерам собиралась в Боклунде, буковой роще, где днём пасли свиней, чтобы и самим посвинячить после тяжёлого трудового дня. Говорили, то была священная роща, сердце некогда обширного леса, и раньше там совершали жертвоприношения, а до того под сводами крон обитали хульдеры из белых альвов. Так или нет, а деревьев там не рубили. Только жгли по вечерам хворост, пили бодрящий отвар из толчёных буковых орешков и хозяйское пиво, пели песни, плясали и всячески веселились, у кого были силы. Когда прогорал костёр, гуляки возвращались на хутор, но совы и куницы были весьма недовольны подозрительным шуршанием и стонами в кустах.
        Жизнь вроде бы налаживалась. И начинала тяготить Хагена. Рыбачьи снасти, рыбья требуха, знакомые прибрежные камни, красно-коричневые от мха и лишайников, примелькавшиеся лица, вечерние посиделки, незатейливые беседы с Альвёр, ожидание осени с нетерпением и страхом. Что дальше? Вот сорок марок на руках, вот примерно столько же, отложенные с прошлого года, вот походная торба с нехитрыми пожитками, да руки-ноги, да целый мир впереди. Куда бы податься? Где найти судьбу?
        Возвращаться в Хвитафьёльд хотелось меньше всего. Это казалось самым разумным, и потому - наиболее противным: ни богатства, ни славы. Скучно! Что бы ждало его там, где он провёл детские годы? Ну, дали бы ему двор в Сольвиндале или в Овечьей Долине. Ну, завёл бы хозяйство, мастерскую там какую-нибудь. И обрастал бы мхом, один среди двергов, соплеменников отца, но не матери. Никогда не чувствовал Хёгни себя чужим в племени подземных коротышек, но Хаген знал - он чужой. Что бы ждало его, краткоживущего, рядом с теми, кто живёт многие сотни зим? Можно было бы осесть в Гламмвикене и ходить на "Скегле" или на каком другом судне, получая по двести марок за поездку, но и эта мысль казалась мелкой и мелочной. Юное сердце желало неведомого, билось быстрее, когда пред взором представали широкие полосатые паруса и гордые драконьи главы на носах ладей викингов.
        Викинг! Этим словом чаще ругались, чем хвалились, ну так и что? Руки у викинга по локоть в крови, своей и чужой - ну так и что? Всюду незваный гость, нигде нет у него ни логова, ни гнезда, не спит он дважды под одной кровлей - так что же с того? Но когда викинг умирает - о нём поют песни, люди долго судят о его деяниях, спорят, хулят и хвалят, и слова славы громоздятся выше любого кургана, и жизнь его длится, выбитая древними рунами на памятном камне край дороги...
        Хаген отчаянно желал вырастить свою судьбу. И прекрасно понимал, что ни в Белых Горах, ни на хуторе Сельхоф это зерно не даст могучих всходов.
        И только далёкий стольный Хлордвик манил его дымом сотен очагов.

        Однажды Хаген спросил Дага Стигсона:
        - Скажи-ка, Даг мастер, ты ведь не только умелый корабел, но, кажется, и мореход? Как получилось, что ты теперь сидишь тут, чинишь лодки и водишь торговый кнорр?
        - Вместо чего? - хмуро прервал Даг. - Вместо того, чтобы бороздить равнину китов на борту двадцативёсельного драккара во главе ватаги викингов? Одно время так и было, - старый мастер презрительно сплюнул под ноги, - всё было у сына Стига Тесло: золото, слава, почёт, оружие, добрая одежда, любимая женщина и трое детей. Спроси меня, Хаген, где теперь это всё? Пошло по ветру, с дымом, и месть не принесла облегчения... Морская вода, кровь и слёзы - кругом одна соль. Тошнит. Уж лучше - от морской воды. Потому и подался к Буссе.
        Хагену неловко было продолжать тот разговор, но коль начал...
        - А где вы собирались для набегов и зимовок?
        - Ведомо где, - пожал плечами Даг, - где придётся. То на островах, то во фьордах. Есть такое место, гора Фленнскалленберг в заливе Гравик, там чаще всего зимуют. Оттуда же выходят на лебединую дорогу. Туда многие приходят в поисках лучшей доли, но не всякого примут. - Помолчал и добавил: - Это тебе на всякий случай.
        Хаген ничего не сказал, только низко поклонился. Теперь он знал, куда направится по осени, где найдёт почву, чтобы посадить зерно судьбы, где, быть может, обретёт стаю и вожака, и, как знать, однажды вернётся в эти воды, чтобы отомстить Карлу сыну Финнгуса.
        Правда, доля Дага Стигсона его несколько опечалила, но Даг вряд ли посвятил себя такому божеству, как Эрлинг. Тому, кто зрел в глаза Отца Павших, нет нужды ценить жизнь. Ни чужую, ни свою. Хаген твёрдо полагал в те годы, что готов ко всему.

        Однажды Вальд, сын кузнеца, отпросился поохотиться на тюленей - отец отпустил, благо, работы было немного. С ним на лодке отправились ещё семеро парней, а Хаген не отправился, потому что как раз был на рыбном промысле. Но тут навалились на Торвальда кузнеца дела: то с мерина-тяжеловоза подкова слетела, то оказалось, что петли на дверях вконец проржавели, то понадобились новые ободья на бочки да вёдра, то лопнули сразу три топора. Да Буссе потребовал наделать полсотни больших гвоздей и сотню малых - кто знает, зачем? Хозяин сказал, работник - засучи рукава. Потому после обеда Хагена отправили в кузню Торвальду на подмогу, пока Вальд не вернётся. Хаген не возражал, тем более, что Торвальд в награду выправил ему из сточенного ножа бритву - парня раздражал пушок на щеках и подбородке, который, уж конечно, не походил на густую бороду героя и не добавил бы ему благосклонности Альвёр.
        Из-за неё-то, из-за липы червонного злата, Хаген третьего дня подрался с Бором. Собственно, не столько из-за самой девушке, сколько по вине самого Бора, у которого с Альвёр что-то разладилось. Они всегда сидели втроём: Альвёр и двое поклонников, добивавшихся её взаимности. Говорили, что Бор уже водил Альвёр в орешник за буковой рощей, это было несколько обидно для Хагена, но ни выпытывать, ни следить за ними внук конунгов не имел ни малейшего желания. Ладно, так уж сталось, и нет беды, коли дева отдалась в кустах другому! Зато с ней весело, и на неё приятно смотреть. Но Бор был другого мнения и настрого запретил Хагену вообще к ней приближаться.
        - Пусть Альвёр сама мне это скажет, - невозмутимо ответил Хаген, - и тогда я не повернусь даже в её сторону, можешь быть уверен. Но ты-то кто, чтобы мне указывать?
        - Я тут работаю третий год! - взъерепенился Бор. - Я тебя, говнорожий, об стенку размажу!
        - Да что ты говоришь, - осклабился Хаген - и получил в ухо.
        И началось. И было похоже на конские бои: тупо, яростно и напролом. И закончилось синяками, ссадинами, выбитыми зубами и разбитыми носами. Бор был сильный, а Хаген - стойкий, и обоим было не занимать упрямства. О, как же Альвёр собою гордилась!
        Вечером после ужина она пришла проведать Хагена. Похвалила его, утешила и подарила простенький платочек - вытирать кровь из носа. Сказала, что, мол, отец осерчал, ибо из побитого коня скверный помощник, но она, Альвёр, благодарна, что Хаген поставил Бора на место, потому что темноволосый красавчик многовато стал о себе думать. Юноша лишь слабо кивнул - и вдруг поцеловал девушке руку. Она как-то странно глянула на него, улыбаясь и вышла.
        Той ночью Хагену приснилась рыжая дочь Сульдара. Правда, на ней было красивое заморское одеяние и она почему-то была дочерью короля. Но просыпаться всё равно не хотелось.
        В кузне Хаген задержался на пару дней. Обед им с Торвальдом носила Далла, жена мастера. Но пиво - холодный медовый эль в запотевшем кувшине - Хагену поднесла сама Альвёр, прежде угостив, понятно, кузнеца. Тот, однако, вежливо отказался да вышел из кузни. Вроде как до ветру. Сам некогда был молодым.
        - Твой отец ещё на меня сердится? - спросил Хаген. - Вчера слова за день не сказал!
        - Ему и Бор не шибко по нраву, - вздёрнула плечами Альвёр.
        - А тебе самой?
        - Ты дурачок, да, Хаген? - снисходительно улыбнулась Альвёр. - Сидела бы я тут, будь он был мне по душе?! Скажи, а у тебя ведь никогда не было девушки?
        - Как ты только догадалась, всемудрая дева? - проворчал Хаген, краснея.
        Тогда Альвёр взяла у него чарку, закинула руки ему на плечи и поцеловала прямо в губы. За дверью послышались шаги. Девушка отпрянула, сладко облизнулась, и в глазах её играли отблески солнца на морской глади. Забрала кувшин и вышла, покачивая бёдрами.
        Хаген сидел, ошарашенный, а сердце выпрыгивало из груди. Подошёл к бадье, ополоснул лицо. Фыркнул, помотал головой. И решил, что надо будет как-нибудь отблагодарить Альвёр за мёд, который довелось отведать на её устах.
        Тем же вечером, после ужина, Хаген не мог дождаться, пока народ в Боклунде не начнёт расходиться. Затем, улучив момент, взял Альвёр за руку и отвёл в сторонку.
        - Хочу сказать вису в твою честь, - выпалил он, - осуди, но хоть выслушай.
        Альвёр удивлённо глядела на него, распахнув бездонные глаза.
        Хаген глубоко вдохнул, волнуясь, и произнёс, как мог красиво:

        Ива мёда сладкого,
        Липа огня прилива
        Скальда похитила сердце,
        Разум очами затмила.
        Дочь короля-рыболова,
        Рыжая кошка залива
        Лемминга в сети поймала,
        Мёдом устами поила.
        Милая дева,
        Нет её краше,
        Фрейе подобна
        Лебедь чертога,
        Ласка твоя
        Скальду дороже
        Конунга власти,
        Грани поклажи.
        Яхонты глаз
        Твоих ярче звёзд,
        Путь озарят
        Во мгле морской.
        Много бы дал
        За твою благосклонность,
        Только не ведаю,
        Есть ли надежда?

        Замолчал. Казалось, весь мир затих. Лишь сердце стучало гулко и постыдно.
        Девушка отвернулась, смущённая. Поднесла пальцы к губам. Послышался тихий всхлип.
        - Неужто так скверно? - попытался пошутить Хаген.
        Альвёр взяла его за руку, глядя в глаза. Она плакала. И улыбалась.
        - Мне никто не читал стихов, - прошептала она. - Ну... никто. Никогда.
        Хаген погладил её по голове, словно кошку. Молчал. Просто не знал, что бы сказать.
        - Скоро праздник Хлорриди, - Альвёр шмыгнула носом, Хаген протянул ей платок, - вечером после пира я отвечу скальду на вопрос. Приходи за ответом на сеновал.
        И добавила лукаво:
        - Только не пей сверх меры и не ешь чеснока!
        Тут Хаген засмеялся, как безумец, неудержимо и звонко. Не мог успокоиться. Все окрестные совы на него разозлились, потому что его дурацкий смех распугал всю добычу. Но уж это были их совиные трудности.

        Тот вечер Альварсон вспоминал, сидя, связанный, на борту "Курочки", пока судно шло прочь от разорённого Сельхофа.

        3

        Викинги Атли Ястреба грабили в Стораде - земле между Боргасфьордом и фьордом Эмунда. Сельхоф стал первой их жертвой, и, уж конечно, не последней. Просто самой лакомой.
        Пленных и добычу разместили на двух кораблях Буссе Козла - рыболовной "Щепке" и "Курочке", которой не повезло стать в тот день на якорь у Сельхофа. Кроме того, взяли пару лодок - на всякий случай. Викинги шли вдоль побережья, разоряя самые богатые дворы: сперва на Западном Ухе, потом зашли в Смавик, затем посетили несколько селений Восточного Уха. Там к ним присоединились люди Мара Дюггварсона на ясеневой снеке. Судя по разговорам, местные собрали ополчение и попытались дать отпор, но викинги разбили передовой отряд бондов, после чего спешно вернулись на ладьи, подняли паруса и вышли в открытое море. Драккар Ястреба, который так и назвался - "Хаук", шёл впереди, за ним следовали шесть захваченных у бондов суден с добычей и пленными, замыкала цепь снека. Теперь всё зависело от ветра: посадить на вёсла достаточно людей Атли не мог себе позволить.
        Пленных везли со связанными руками и ногами. Руки освобождали дважды в день: поесть, попить и сходить до ветру. Справлять нужду приходилось прямо с борта у всех на виду, но уж это мало кого заботило: тут выжить бы. Впрочем, были и такие, которые предпочли смерть: бросались на викингов, прыгали за борт, отказывались есть. Им поначалу не мешали сводить счёты с жизнью, но потом Атли приказал усилить охрану: мол, мы многовато работали вёслами и топорами, чтобы лишиться товара! Тогда и кормить стали насильно, и вылавливать отчаявшихся из волн, и бить - больно, беспощадно, но не калеча и не уродуя, особенно молодых девушек. Последних даже не насиловали. Нечего портить товар, да и некогда.
        Хаген поначалу тоже думал умереть. Думал слишком долго. Потом приметил шхеры слева по борту. Подумал, что, может, и умирать не придётся, коль сделать всё с толком. Сидеть приходилось долго, целую вечность, но на каждый захваченный корабль викинги не ставили больше четырёх-пяти человек: при хорошем ветре - достаточно, чтобы вести судно. Нож и пояс у него, конечно, забрали, но вот бритву в голенище не нашли. Хаген благополучно перерезал путы на руках, размял кисти, пока никто не видел, а с наступлением сумерек освободил ноги, перегнулся через борт и исчез в тёмных водах.
        Его заметили на снеке. Выловили. Не говоря ни слова избили так, что он до конца жизни носил шрам над левой бровью. Потом вернули на "Курочку". И там он лежал, тихий и окровавленный, как рождённый до срока младенец. Морская соль в воздухе немилосердно жгла раны.
        - Поплачь, не стесняйся, - сказала ему Ингрид, жена мёртвого Буссе, наложница Атли, - станет легче, - и приложила тряпку к рассечённой брови.
        Впрочем, возможно, Хагену только так показалось. Но, разумеется, плакать он не стал. Не из гордости: просто не мог. Не было сил. Ни на что.
        Рабы на "Курочке", бывшие жители Сельхофа, поначалу обнадёживали друг друга, что весточка о гибели их хутора уже достигла столицы, что Арнгрим конунг уже наверняка собрал войско и двинулся вдогонку, что разбойников скоро настигнут, жестоко проучат, а потом, мол, мы все вернёмся на родные берега. То было неслыханное дело, чтобы викинги грабили так близко от Сторборга, и всем казалось, что это страшный сон. И Хаген тоже надеялся. Хотя и знал в сердце своём, что - нет, от конунга помощи не будет. И всё же до последнего мига чаял увидеть на виднокрае драконий нос. Но когда корабли вышли в открытое море, невольники поникли духом. Теперь стало не важно, послал ли Арнгрим конунг подмогу.
        На китовой равнине следов не бывает. Как знать, куда двинется "Ястреб".
        А "Ястреб" летел на восток. На парусах, полных западного ветра. Пересекал Северное море. Тогда Аслак Смола, бывший хусман, предположил, что дело скверное:
        - Думается, нас везут на Эрсей.
        Это никому не показалось хорошей новостью. Все в Стране Заливов были наслышаны о рынке рабов Эрвингарда на острове Эрсей. Если у бонда или этелинга невольник оставался человеком, хотя бы и поражённым в правах, и косо смотрели на тех хозяев, кто забавы ради измывался над рабами, то в иных странах и нравы были иными. В Эрвингарде для пленника начинался страшный Эстервег - Путь на Восток. И кончалась жизнь. Ибо говорили сведущие люди, что в Кериме и землях за ним спрос на белокурых рабов, а особо - рабынь, куда как велик, а вот участь невольника на Востоке мало чем отлична от участи узников Хель, Страны Мёртвых, и легче лишь тем, что мучения не длятся до конца времён.
        Потому все пленники с ужасом ожидали конца морского пути.
        Но когда, после трёх недель скитаний по волнам, ветер утих, в обречённых сердцах вновь забрезжил свет надежды. Благословенный штиль распахнул над морем синее осеннее небо. Проклятый штиль заставил Атли связать корабли канатами и пересадить часть рабов на вёсла.
        Вызвался и Хаген. Ему даже сперва протянули весло, но вожак не просто так звался Ястребом. У него был зоркий глаз и прекрасная память.
        - Желаешь причаститься гребного труда и вернуть свободу? - презрительно склонив голову набок, Атли осмотрел юношу, прощупал мышцы на руках. - Этого не будет! Больно ты хлипок, чтобы сидеть за веслом. И я не забыл, откуда у тебя этот шрам, маленький ублюдок. Не надо было купаться без спросу. Хоть полсотни марок я за тебя выручу.
        Единственным, что порадовало Хагена, было то, что Бранд Свистодуй тоже вызвался - и получил по морде. Жаль, не веслом. Хаген не мог простить бывшему приятелю попытки к бегству - тогда, при разорении Сельхофа, пока был жив Буссе Козёл.
        Себе же не мог простить малодушия. Благородный человек умрёт, но не станет рабом. Он, Хаген сын Альвара, внук королей, - стал. Умереть оказалось слишком трудным делом.

        Вот показались кручи на Хаугенбрекке. Вот по правому борту возникли утёсы островка Киль. Вот подул юго-восточный ветер, завешивая небо серой овчиной облаков, и не стало нужды в гребцах. На Киле всех пленников, кому посчастливилось взять в руки весло, ссадили на лодки:
        - Теперь зовите себя счастливыми! Я, Атли Ястреб, знаю, как надобно исполнять законы моря. Тот, кто сподобился сесть на гребную скамью, не зовётся рабом. Вы свободны и можете убираться, куда пожелаете! Но пусть ваши фюльгъи да хамингъи хранят вас от новой встречи со мной, ибо каждый из вас дорого мне обошёлся.
        Два скейда, по восемь человек в каждом, ходко удалялись, преодолевая ветер. Счастливчики спешили покинуть Киль, бешено работая вёслами, пока не передумал Атли Ястреб. Ибо ведомо, что воля властного человека бывает переменчива, подобно осеннему ветру.

        В тот же вечер человечье стадо выставили на торги. Викинги сплавили разом без малого полторы сотни душ, не считая прочей добычи. За каждого мужчину местные работорговцы давали от восьмидесяти до ста сорока марок, за женщину - от ста до ста восьмидесяти, порою же - и все двести. За старшую дочь Буссе бонда, белокурую Ингу, Атли получил целых тридцать гульденов. Утешило ли золото скорбь Ингрид по дочерней доле?
        Хаген не знал.
        Его самого взяли, как и думал Атли, за полсотни марок. Бейли Бейлисон по прозвищу Репа, знатный каупман и большой знаток людской скотины, вначале и вовсе хотел дать тридцать - за этого дохляка и медяка жаль, себе в убыток торгую, кому он нужен, но тут кто-то из людей Атли сказал так:
        - Если его отмыть, он станет красавчиком, герре Бейли. С пушистыми волосами и гладкой кожей. И узенькой дырочкой в жопе. Ну, на счёт последнего я не уверен - Атли не дал опробовать, - добавил викинг под общий хохот, - но, думается мне, ты можешь выручить за него полсотни гульденов червонного золота. На Эстервеге всегда найдётся любитель мальчиков!
        - Ладно, дам пятьдесят! - объявил раскрасневшийся от смеха купец.
        - Идёт, - нехотя кивнул Атли.
        - Хэй, острослов! - голос Хагена звучал хрипло и тихо, но викинг обернулся. Юноша глядел ему в глаза с дерзостью смертника. - Навози своё имя, чтобы я проклял тебя перед смертью!
        - Меня зовут Ингмар Хювборг, и мне не страшны проклятия прыщавого мужеложца!
        - Не в Вельхалле мы встретимся, Ингмар Хювборг, но в преисподней Хель, - пообещал Хаген.
        Ингмар замахнулся было, но Бейли - новый хозяин - неожиданно прытко и крепко перехватил занесённую руку:
        - Вы его и так побили, пока везли, так что не смей портить товар. А ты, милый юноша, - обратился купец к Хагену, ласково улыбаясь, - если ещё раз откроешь рот без позволения, сам вырежу тебе язык. И выбью зубы. Немой тоже может быть рабом, да и мужеложцам в Кериме это нравится. Без зубов трудно будет откусить колбаску, которую тебе станут совать между губ.
        Все дружно заржали. Хаген же побледнел, затем покраснел. Не от страха, не от стыда - от бессильной ярости, что выжигает сердце лесным пожаром, превращая в пепел всё на пути. Лишь закопчённые камни да чёрные комли мёртвых древ дожидаются зимы. Но - молчал. Чуял, что этот господин в плаще, отороченном песцом, с пальцами, украшенными перстнями, с багровым лицом и мелкими глазками барсука, - слов на ветер не бросает.
        А сам Хаген предпочёл бы скорее ослепнуть, чем онеметь.
        Немой скальд - что может быть страшнее?

        Атли какое-то время гостил в Эрвингарде, пока его добычу продавали и перепродавали. Кого-то из бывших жителей Сельхофа приобрели местные бонды, других, и в том числе Бранда Свистодуя, забирали на торговые суда, отбывающие на все четыре стороны, но чаще - на Эстервег. Всё меньше оставалось знакомых лиц, порою неприятных в Сельхофе, но ставших родными за месяц морского пути. Горе и неволя объединили тех, кто в бытность домочадцами Буссе не всегда здоровался друг с другом. Теперь иногда не могли сдержать слёз. Куда ещё занесёт судьба? Где придётся сносить унижения? Хорошо, коли в Стране Заливов или на островах, или даже в Эйреде - там, говорят, и рабам неплохо дышится. Но и каменное сердце содрогнётся от жалости к тем, кому суждено отправиться в жаркие восточные земли! Даже Бейли кивал с пониманием и позволял товарищам по несчастью обняться перед разлукой.
        Осенние торги были в самом разгаре. Скоро Хаген остался один - прочих людей с Сельхофа быстро разобрали. Дни проходили в угрюмом молчании - лица сменялись, имена не задерживались в памяти, не было сил на разговоры. Каждый, кто стал товаром на невольничьем рынке, был отмечен тавром немоты, согбен горем, убит неволей. Тьма в глазах. Мгла. Тяжкий туман.
        Спустя пару недель купили и Хагена. За целых сто марок. Вместо с парой десятков парней из сарая Бейли. Невольникам освободили ноги, выстроили в два ряда и погнали через весь город, на север. Там вывели за ворота и направили глинистой дорогой дальше, на запад. Впереди на коне ехал, надвинув широкую шляпу на брови, высокий бородатый муж. Его сопровождали полдюжины челядинцев с копьями и дубинками, да собаки, норовившие цапнуть за ногу.
        Скоро дошли до каменной ограды хутора. Перешли по мосту ручей. Хаген тоскливо глянул вослед течению. Ручеёк вольно бежал на юг, к бухте Грённхафн. К морю.
        - Слушайте, вы! - возвысил голос человек в шляпе. - Теперь я ваш хозяин. Моё имя Торфи Фродарсон, а это - мой двор, где вы будете жить и работать. Люди говорят, что я не склонен к излишней жестокости, но это не значит, что у меня дрогнет рука наказать кого-то из вас. У меня, сразу скажу, большие замыслы касательно расширения хозяйства, а там, где большие замыслы, там и большая работа. Тем, кто хорошо покажет себя за три года, я обещаю свободу и земли в Мёсендале, которые мы с вами должны привести в пригодное состояние.
        И добавил с кривой усмешкой:
        - Добро пожаловать в Грённстад.
        "Добро пожаловать в Хель, - подумалось Хагену, - лучше бы сразу убил".

        4

        Афи звали старого раба. Он не так давно жил в Грённстаде, но успел снискать уважение прочих домочадцев и хорошее отношение хозяина. Он жил на речном причале, недалеко от хутора, и летом ловил рыбу в море. Туда же отправили работать и Хагена. Торфи бонд в первый же вечер стал расспрашивать новых рабов, кто что умеет делать, и Хаген сказал, что рыбачил у прежнего хозяина. Тогда Торфи определил его на фискебот:
        - В Зелёной Гавани люр ловится и поздней осенью. Ступай под начало Хаки. Там поглядим.
        Хаки был владельцем фискебота, верным хусманом Торфи и неплохим человеком. Кроме него и Афи, на причале жили трое вольноотпущенников, двое наёмников да старая рабыня. Она была родом из сааров и плохо говорила на Скельде, но хорошо готовила, стирала одежду и чисто прибиралась. Со стороны даже могла показаться, что здесь живут не рабы, а большая дружная семья. Но Хаген всё равно озирался по сторонам, обдумывая побег.
        - Даже не мечтай, - однажды обратился к нему Афи, - нынче не время для того, что ты задумал. Тихо, не перебивай! Дай сказать. Мне самому не по нраву ходить в обносках, но выбор небогат. Судно стерегут зорко, а то бы меня тут видели!.. На острове нигде не найдёшь убежища. Особенно зимой. Скоро поднимутся осенние ветра, зимние бури, морем не пройти. Запасись терпением и постарайся дожить до весны, вот тебе мой совет.
        И заковылял к очагу, надвинув капюшон ветхого шерстяного плаща.
        "Не так-то прост сей старик, - подумал Хаген, - надобно его держаться".
        Но сама мысль о том, что придётся торчать на Эрсее целую зиму, да ещё - рабом, давила, словно на плечи взгромоздили Мировую Гору. Руки опускались, а мозги покрывались инеем. Чтобы не отупеть окончательно, Хаген в свободное время и с разрешения Хаки прочёсывал окрестности, запоминая, что тут да как.
        Но вот настал день Вентракема, Первый день Зимы, вот лужи покрылись ледяной коркой, рыба ушла, а затем ударили ветра и почти зразу же - морозы. Фискебот вытащили на берег, вычистили, высушили и закрыли в лодочном сарае, а сам сарай Хаки запер на ключ. До весны. Тогда же их всех переселили на хутор, а потом - в Мёсендаль.
        В трижды проклятую Хагеном Моховую Долину.

        В Мёсендале было красиво. Весной. Наверное. Глубокой же осенью то было убогое и печальное место. Клочок затопленной, продуваемой с моря земли, чуть больше раста с запада на восток, и три с половиной лиги с юга на север. И кругом, куда ни глянь, - замшелые буро-зелёные валуны, громадные мёртвые жабы, обсевшие болото. Время от времени топи выпускали подземные пары, и казалось: это квакают каменные лягушки.
        Вот с ними-то, с бородавчатыми троллями, покрытыми моховой шкурой, и пришлось сражаться Хагену и прочим людям Торфи сына Фроди.
        - Расчистите долину от камней, - приказал хозяин Грённстада, - и получите на ней делянки.
        Рабы недоумённо воззрились на господина.
        - Нынче ведь зима, - развёл руками коренастый трэль с пегой бородёнкой, - земля промёрзла!
        - Нет у вас недостатка в ломах и заступах, - невозмутимо сказал Торфи.
        - Так ведь холодно, - простодушно заметил другой невольник, тощий и долговязый.
        - Выдам вам тёплую одежду, - пообещал бонд, - собирайте хворост и стерню, копайте торф, грейтесь у костров, никто не запрещает.
        - А как снег выпадет? - подал голос Афи.
        - Почистите, - бросил Торфи, развернулся и уехал.
        А потом началась прекрасная жизнь, полная весёлых и неожиданных приключений.
        Жить пришлось в землянках. Грённстад был недалеко, дымы хутора вполне были видны, а в хорошую погоду - так и сам двор, но внутрь рабов пустили только тогда, когда выпал снег, а это случилось аж после Йолля. До того ледяной ветер гонял позёмку, мороз грыз носы и уши, ломал кости, сводил челюсти, перехватывал дыхание. Старики ворчали, что так, верно, живётся мертвецам в Нибельхейме. Тёплых вещей всем не хватило. Хагену достались неплохие шерстяные подштанники, но вот куртка была тонкая, холщовая, и шапка с дырой на макушке. Рукавиц не досталось никаких, руки пришлось замотать в тряпьё, которое выпросил на хуторе. Кормили, правда, хорошо, да и травяной чай пополам со ржаной брагой спас не одну жизнь, но редко кто из рабов не кашлял, утопая в собственных соплях.
        Афи - не кашлял.
        Суровый старик вообще казался двужильным. Кряхтел, ворочая ломом, всюду поспевал, иногда отпуская мрачную шутку, иногда - неглупый совет. Но держался в тени.
        За старшего был Ассур Ингольфсон, по прозвищу Белый. Это был белобрысый парень зим двадцати с небольшим, высокий и худощавый, наглый и невероятно надменный. Он был ублюдком рабыни и какого-то Ингольфа, про которого говорили, что он был викингом и младшим сыном некоего хёвдинга из фьордов. Белый весьма гордился, что происходит из благородных людей. Хотя отец его и не признал. Ассур давно осел в Грённстаде, был свободным человеком, но в мире свободных ему, видимо, места не нашлось. Вот и батрачил на Торфи бонда, срывая злость на подчинённых.
        Особенно же ему чем-то не угодил Хаген. Пока не выпал снег и мороз досаждал всем поровну, Ассур не слишком задирался. Но вот настал Йолль, рабов позвали в усадьбу на праздник, а потом Моховую Долину завалило, и Торфи сжалился, позволив трэлям больше времени проводить на хуторе. Рабы немного отогрелись, пришли в себя, и тут же вспыхнули ссоры да потасовки. Хаген старался не попадаться лишний раз никому на глаза, не обращал внимания на поддёвки и даже на оскорбления, но это лишь раззадоривало.
        - Эй, Лемминг! - бросал, бывало, Торд, дюжий дружок Ассура. - Отнеси мой член поссать!
        - Где ему, - с ухмылкой отвечал Бурп, ковыряя в пегой бородёнке, - обосрётся с натуги!
        Или:
        - Хочешь, я тебе нос сломаю? - спрашивал Ассур.
        - Нет, благодарю, - вежливо говорил Хаген.
        - "Благодарю!", ах ты ослодрочка! - кривлялся Торд, и все дружно ржали.
        Или:
        - Плюнуть, что ли, тебе в рожу?
        - Не плюй, утопнет, а нам потом отвечать...
        Хаген молчал или отшучивался. Не то чтобы он боялся. Дрался ведь и с Бором на Сельхофе, и, там же, с викингами Атли Ястреба, не сробел дерзить одному из его людей, да и вообще за словом в мешок не лез! Но с этими человеческими огрызками даже говорить было мерзко, не то что драться. Тошно дышать одним воздухом. Тошно плавать в море дерьма. Так что - да, боялся, только не быть избитым, искалеченным, убитым, в конце концов, а - оскверниться.
        Но внук королей не знал древней пословицы, согласно которой воин не должен бояться смерти, а раб - навоза. И, верно, забыл, что сам стал рабом.
        Как-то во время завтрака Хаген взял свою миску овсянки и настроился подкрепиться, но тут перед ним возник дремучий Торд. Он сказал:
        - Слышь, дай сюда миску! Ну куда тебе столько? А мне надо много есть, видишь, какой я!
        Тогда Хаген опрокинул кашу ему на башмаки:
        - Ой, прости. Экий я неловкий!
        Торд занёс кулак, но Хаген пригнулся, и удар пришёлся точно в челюсть Альстига Лысого, который шёл мимо. Альстиг был крепкий муж средних лет, он полжизни рубил деревья. Хотя и ходил в рабах, но не привык сносить побои. Короче - Лысый слегка покалечил Торда.
        Надо заметить, что в зимнюю пору жителей хуторов донимали вши и блохи. Прежде всего, конечно, рабов. Поэтому Торфи настаивал, чтобы все мылись в бане да не жалели мыла. Вот однажды все дружно отправились на помывку. Вдруг Хаген заметил, что его обступили товарищи по несчастью во главе с Ассуром. Ассур протянул ему длинную острую щепу:
        - Ну, Лемминг? Давай на выбор: щепку в глаз или в жопу раз.
        Вот тут Хаген облился холодным потом, несмотря на жарко натопленную баню. Все глазели: кто с нетерпением, кто с презрительными ухмылками, кто с отстранённым любопытством. Все ждали потехи. Хаген медленно взял щепку, попробовал остроту. Да, такой можно выколоть око - если повезёт, будет не очень болезненно. Всё лучше, чем быть женой этакому табуну жеребцов, из которых кое-кто уже был явно готов оприходовать ладную попку. "Эрлинг ас отдал око в обмен на глоток мудрости, - подумал Хаген, - я отдам око, чтобы не уподобиться Локи".
        Глубоко вздохнул несколько раз.
        Прицелился.
        Замахнулся...
        ...и почувствовал, что ему в руку вцепилась когтистая орлиная лапа.
        То Афи в последний миг перехватил запястье Хагена. Щепа была на волосинку от глаза.
        Не говоря ни слова, рабы разошлись одеваться, а Хаген присел на пол, стараясь унять дрожь в руках и в сердце. Рядом Афи скинул сорочку и полез в горячую воду, фыркая от удовольствия.
        - Спасибо тебе, Афи, - непослушными губами произнёс юноша.
        - Чего? - не расслышал Афи.
        - Говорю, спа...
        Да так и замолк, во все глаза глядя на старика.
        На теле у старого раба синели рисунки, которых не положено носить невольнику. Да и не каждый свободный осмелиться на подобное! Левое плечо украшали якорь и хищный нос драккара, на груди же - орлы и волки терзали барана. По правому плечу вилась рунная надпись: "АРНУЛЬФ СЕДОЙ ИВАРСОН". Явно не имя раба.
        - Теперь я понял, отчего ты всегда моешься отдельно, - прошептал Хаген.
        - Теперь я узнаю, - эхом ответил "Афи", - способен ли ты хранить тайны.
        И ворчливо добавил:
        - Тролль тебя задери.
        Надобно сказать, что после того случая в бане Хагена перестали травить. Тот, кто готов лишиться глаза ради чести, не всегда достоин презрения, пусть он и говорит странные слова вроде "спасибо" или "пожалуйста". Даже Торд махнул рукой - ладно, живи уж, крысёнок! Ассур тоже вроде бы перестал обращать на него внимание, но Хаген кожей чуял его недобрый взгляд.
        Позже он проклинал Моховую Долину, мороз и вшей, но с благодарностью вспоминал ту жестокую зиму, когда ему довелось познакомиться со старым викингом.

        5

        Вот прошёл месяц Торри, за ним - Гекья. Настал Бьёркен, Берёзовый месяц, иначе называемый Одиночным. Стало чуть-чуть теплее. На море разыгрались весенние шторма, и люди говорили, что даже в Грённхафне вскрылся лёд. Лето стало на полшага ближе. Звери чуяли приближение весны, стали беспокойны: мычала скотина в стойлах, орали коты, собаки принимались ни с того ни с сего выть и скулить. Рабы - человечье стадо - чувствовали весну не менее остро.
        Как раз тогда их вернули в землянки. Афи куда-то исчез. Его никто не видел. Ни одна псина не могла взять его след. Видать, переходил ручей вброд. Верного Хаки послали на поиски в Эрвингард. Впрочем, без особой надежды: старик сдуру сбежал, и поделом.
        - Жаль дедушку, - заметил Торфи, - помрёт ведь.
        "Этот помрёт, как же", - подумал Хаген. Ему было обидно, что Афи ушёл без него.

        В тот вечер сын Альвара выпил больше травяного чаю с брагой, чем требовалось, заливая хмелем горечь обиды. Ну, не рассчитал свои силы - то может случиться со всяким. Поднялся заполночь, повинуясь жгучему природному позыву. Вылез из уютной землянки, прошёлся, пошатываясь, до Мокрого Камня, где, наконец, блаженно зажурчал. Но не успел он подтянуть штаны, как горла его коснулась холодная и острая сталь.
        - Попался, сучонок, - Ассур торжествующе дохнул в затылок перегаром.
        - А ты, верно, и яму выкопал, - предположил Хаген. Умереть с голым задом - вот так вырастил судьбу! Тунд Отшельник славно бы посмеялся.
        - Яму? - икнул Ассур. - Для трупа, что ли? - рассмеялся, крепко прижимаясь передом к голому заду Хагена. - Нет, я не стану тебя убивать. Я тебя поимею. Как маленькую сучку. И все будут знать. А ты стерпишь, презренный. Теперь-то я с тобою сочтусь!
        - Да что я тебе, в пиво, что ли, нассал?! - отчаянно воскликнул Хаген, понимая, однако, что от криков и речей толку будет маловато.
        - Тихо, ублюдок, - нож взрезал кожу на подбородке, - не дёргайся и расслабь жопу. Я ненавижу таких, как ты. Ты же нас всех презираешь, да? Брезгуешь, морду крысиную воротишь, я ж вижу! Ты - благородный, да? Ты - родич королей? Да будь ты хоть сыном Аса-Тэора, здесь ты такое же говно, как и прочие.
        - Думалось мне, - сказал Хаген, пытаясь придумать, как бы вывернуться из-под ножа, - что сочная вдовушка Руна Медные Волосы, дочь Армода, тебе больше по нраву, чем мужи.
        - Ты не муж, - осклабился Ассур, - ты мелкая сучонка. Мало мне радости пачкать хер в твоём дерьме, но да кто-то же должен тебя проучить...
        Однако не успел Ассур осуществить задуманное, а Хаген - броситься на нож, как раздался знакомый старческий голос.
        - А чем это вы двое тут занимаетесь? - наивно полюбопытствовал Афи.
        Ассур на миг обернулся, Хаген опустил голову и укусил руку с ножом. Ассур вскрикнул и повалил Хагена крепкой оплеухой. Однако нож выпал, Хаген подхватил его, вскочил и, не раздумывая, схватил Ассура за гордо дыбящийся член, да и отрезал его.
        Визгу было - куда там свиньям. Кровь хлестала мощной струёй, забрызгав Хагена. Сын Альвара отбросил бесполезный кусок плоти, обронил кухонный тесак, отвернулся и начал блевать.
        Афи же перерезал горло белобрысому надсмотрщику, вглядываясь во мглу. Ночь была безлунная, тучи перекрывали звёзды, но Белый перед смертью так орал, что его слышали не то что рабы, а и, пожалуй, мертвецы в Хель.
        - Идём, Хаген, потом доблюёшь.
        Юноша сплюнул, отёр губы рукавом и наконец-то подтянул штаны.
        - Перепил я, - с напускной грубостью пояснил он, - прости, Афи. Или звать тебя иначе?
        - Пока зови, как звал. Я вызнал, что хотел, и нас тут больше ничего не держит.
        - Нас? - уточнил Хаген. - Я думал, ты уже у тролля меж ушей!
        - Седой не бросает своих, - гордо заявил Афи, - кроме того, сам я не выберусь. Это не такое уж простое дело по нынешней погоде. Нужен помощник. Идёшь?
        Афи протянул руку. Хаген пожал её - холодную и липкую. По локоть в крови.
        - У тебя красные руки, - с опаской сказал юноша.
        - Ты заметил? - усмехнулся хмуро старик. - Это Хаки... Нашёл-таки меня. В Эрвингарде.
        - Ты... ты убил Хаки?!
        - Не по своей воле. Так вышло. Бедный дурак! Испортил мне всё дело. Взял бы его в долю. Нет, не просто так его прозвали Верным! Теперь убийцу ищут по хуторам, и самое позднее к утру будут в Грённстаде. Здорово я наследил...
        - Жаль, - проронил Хаген.
        - И мне жаль, - эхом отозвался Седой.

        Они шли споро, но не бежали. Бесшумно. Подальше от землянок, где просыпались рабы и батраки, разжигали огни, выходили поглядеть, кто там орал. Подальше от Мёсендаля, от валунов и рытвин, от грязи, нищеты и каменных жаб. Прочь из Моховой Долины.
        Ручей переходили вброд: на мосту держали стражу. Лёд потрескивал под ногами. К хутору приблизились украдкой с северо-запада: ограда там была ниже. Действовали слаженно, понимая друг друга с полуслова. Хаген перелез во двор - совершить набег на кладовую за припасами, а старик обещал ждать у южной калитки. Туда выходила тропа на причал.
        Кладовые в Грённстаде запирали, как и во всяком порядочном хозяйстве, на ключ. Ключи висели на поясе у фру Хладгюд, супруги Торфи. Лезть к ним в опочивальню Хаген решил делом опрометчивым, а потому прокрался к кузне, подобрал кочергу, которую часто оставляли снаружи, да и сбил замок на кладовой. Освободил от муки мешок, набросал туда сухарей, вялёной трески, прошлогодних яблок, горсть орехов и сушёных ягод. Потом сунул туда же потёртый мех для воды. Хотел было убираться восвояси, но послышались близкие шаги. Хаген бросил добычу и кочергу на пол, а сам вытянулся за дверью, держа наготове нож.
        Он был готов убивать. Кто бы там ни был. Пусть даже сама Хладгюд хозяйка или её милая дочурка. Этой ночью Хагену было всё равно. Морской ветер, запах свободы, сводил с ума.
        К счастью, то была не Хладгюд, а просто кто-то из челяди. Ворча, хусман наклонился подобрать мешок, и Хаген хладнокровно перерезал ему горло. То было юноше в новинку, но он быстро учился. Подобрал добычу, кочергу и зашагал через двор к южной калитке.
        И понял, что забыл про собак.
        Теперь пришлось бежать, сквозь ночь, рык и лай, отбиваясь от особо наглых кочергой. Хорошо ещё, что Грённстад сторожили не волкодавы, не овчарки и не гончие, а какие-то дворняги. Жаль, конечно, было бить по зубам животину, но да что поделать.
        Казалось, боги решили подшутить над старым и молодым беглецами: с юга шла буря. Весенний шторм застил звёзды, но ветер так ревел, что скрипели все деревья и ставни, словно мертвецам не лежалось в курганах. Тут уж лают собаки, не лают - не до сна.
        - Эй! - окликнул Хагена один из хозяйских помощников. - Ты чего тут забыл? Идём со мной!
        - Идём, - сказал Хаген - и превратил ударом кочерги лицо хусмана в кровавую кашу.
        Зажигались огни. Домочадцы выходили из стабюра, из жилых сараев, оглядывались. Сновали сторожа. Хаген отбросил кочергу, закинул мешок за плечо и бросился к выходу.
        - Стой! Стоять! Э, за ним!!!
        Между тем Афи проковылял к южной калитке, кряхтя и покашливая. Сторож, который погрузился было в блаженный сон, разом подобрался, поднял факел:
        - Кто тут бродит? А, это ты, старик? Вернулся? Тебя обыскались!
        Афи только развёл руками:
        - Пьяный я был, пива напился у мудрого Фьялара! Пусти меня, а?
        - Ну тебе Торфи покажет, - посочувствовал страж, отмыкая калитку, - проходи.
        Вдруг Афи нахмурился, наклонился к привратнику:
        - Глянь-ка, только осторожно, за мной никто не идёт?
        Хусман присмотрелся, пытаясь что-то разглядеть во мраке, и получил от смешного старикашки ребром ладони в горло. Афи разбил ему кадык. Затем подхватил бедолагу под мышки, опустил наземь, отобрал факел и атгейр - короткое толстое копьё с широким рубящим остриём.
        Заглянул во двор.
        И едва не проколол остриём подельника.
        - Что это ты за переполох устроил? - спросил Афи, когда они неслись к лодочному сараю.
        - Собаки, - буркнул Хаген.
        - Воды набрал? Нет? Ладно, снега натопим. Держи ключи, отмыкай!
        Хаген принял наследие Хаки, тыкая впотьмах мимо замка. Старик же сунул факел в кольцо на стене сарая, перехватил поудобнее атгейр и вышел против тех, с кем зимовал, с кем ел и пил за одним столом, с кем делил тяготы и невзгоды рабской жизни. Страшный орлиный клёкот вспорол ночь, буря подхватила боевой клич, и широкий косой удар положил сразу трёх челядинцев. Четвёртый зашёл справа, занося дубину, но в последний миг опешил, а старик полоснул его по шее. Пятого, ринувшегося слева с копьём наперевес, коротко ткнул под сердце. Прочие столпились, обходя беглецов с двух сторон, но нападать не спешили. Никто не ожидал подобной прыти от дряхлого деда.
        Хаген обхватил за корму шестивёсельный фискебот, потянул, дерево со скрипом двинулось по сходням и скользнуло на прибрежный лёд, едва не пришибив парня. Беглецы бросились к лодке, развернули, принялись толкать от берега. Лёд не выдержал, проломился с хрустом, Афи с Хагеном искупались, но прытко влезли на борт. Их настигали по ломким льдинам, швыряли вдогон камни и копья, пускали стрелы, но всё без толку. Некий герой прыгнул на фискебот, вцепился в борт, но Афи отрубил ему обе руки разом. Затем оттолкнулся копьём от льдины:
        - Садись на вёсла! Справишься?
        - Выбор небогат, - пожал плечами Хаген. - Куда править?
        - Сперва на Киль, - Афи шумно сплюнул за борт, - потом на Сурднес. А там уже разберёмся!

        6

        Рыбацкая лодка летела на юг. Против ветра, волны и льдин. Днём и ночью, сквозь шторма и туманы. Гребли в четыре руки: ни мачты, ни паруса на борту не оказалось. Отдыхали попарно. Работали вёслами размеренно, упорно и молча: берегли силы. Еды хватало, с водой было хуже. Вездесущие блохи заели: гадинам даже морская вода, холодная и солёная, была нипочём.
        К вечеру третьего дня старик вдруг переменился в лице, прикрыл глаза ладонью от закатных отсветов, вгляделся в небокрай:
        - Ага, знакомые места! Вороны вьются над Хергенесом. Не сильно сбились мы с пути! Теперь правим на юго-восток до Лингсхорна, потом - до Риксхорна, а там уже Хединсфьорд.
        - Вечереет, - устало заметил Хаген, - не собьёмся?
        - Ночь весело встретит, кто добрые сделал припасы, - бодро сказал мореход, - там есть шхеры, там и заночуем. Не грусти, морячок! Налегай на вёсла: раз-два, раз...
        Скалистые мысы были видны даже в сумерках. С наступлением темноты старик и юнец уже вытащили лодку на пустынную шхеру, собрали плавник и развели костёр. Влажное дерево горело скверно и больше чадило, чем грело, но всё лучше, чем сидеть впотьмах.
        - Эх, всё бы отдал за глоток акавиты или горячего вина! - старик вздохнул и потянулся. Потом уставился на Хагена, склонив голову набок, словно орёл-рыболов, озирающий со скалы море, и кивнул, - ну, говори, кто ты да откуда родом. Только не надо рассказывать, - добавил викинг, - что ты с Дальних островов, что там, мол, голодно и холодно... Эту сагу оставь сердобольным девицам. Я знаю, какие люди живут на Фарейяр. Ты вовсе на них непохож, уж поверь. У тебя и выговор другой, и имя твоё больше похоже на те, что носят в Западных Фьордах или в Алмаре. Ты алмарец или из вестафритов? А может, из митфольдингов?
        Хаген долго молчал, собираясь с мыслями. Не хотелось говорить всей правды, но и лгать было невозможно. Суровый старец трижды выручил юношу и не заслуживал в оплату лжи. Пусть бы он задумал коварство и предал бы доверие - что же, такова судьба.
        - Ты слышал о скверной истории, которая случилась без малого пятнадцать зим назад в Сторборге с дочкой Арнкеля конунга и неким заезжим двергом?
        - Краем уха. Вроде бы он сделал ей ребёнка, но самого дверга изгнали с большим позором, а ублюдка снесли на скалу.
        - Я и есть тот ублюдок.
        И рассказал онемевшему старику короткую сагу своей жизни. Рассказал нелживо, кроме одного лишь того, что Альвар из двергов, его отец, был сыном конунга под Круглой Горой. Этим Хаген хвастать уж никак не собирался. Сказал - мол, Альвар, мой батюшка, работал златокузнецом при дворе, был благородным человеком, а потому меня тоже воспитывали как этелинга.
        Когда Хаген охрип и замолчал, глядя в огонь, старый мореход лишь покачал головой.
        - Так ты, стало быть, желаешь ходить в викинги, Хаген сын Альвара?
        Тот молча кивнул.
        - Даже после того, как на твоих глазах люди Атли Ястреба разграбили тот хутор, а тебя продали в рабство?
        Хаген пожал плечами:
        - Трудно их винить. Срежь дуба верхушку - вырастет снова: всяк ищет себе.
        - Ты тоже хочешь, - допытывался старик, - убивать, грабить, насиловать и брать людей в неволю? Хочешь быть таким, как Атли Ястреб?
        - Я хочу ходить по морю, - невозмутимо пояснил Хаген, - а коли для этого надобно будет время от времени пустить кому-то брагу жизни иль красного петуха - что за беда. Все смертны. Но, думается мне, не все, кто ходит в викинги, суть одно. Хочу ли я быть таким, как Атли? Нет. Я хотел бы походить на тебя, Арнульф Седой, сын Ивара, коль доживу до твоих годов.
        Старик сощурился и проворчал:
        - Ты ещё больший недоумок, чем кажешься. Хочешь походить на человека, которого вовсе не знаешь. Впрочем, это твоё дело. Слушай совет, коль он тебе нужен: забудь свою дурацкую легенду о Дальних островах, от неё добра не будет. Тебе лучше называться, ну, скажем, Хагеном из Равенсфьорда. Ты спросишь: почему из Равенсфьорда? Я же отвечу: а почему бы и нет? Это длинный залив и тянется к самому Свартмарку. Там и не такие чудаки живут, и никто друг друга толком не знает. А ты, мол, жил в лесу. В дремучем лесу с волками да медведями. Тебя ж не просто так Леммингом прозвали? Вчера, мол, из чащи вышел, поглядел хоть, как люди живут!
        Выдумка показалась Хагену дельной. Что же - Равенсфьорд так Равенсфьорд!
        - А что, позволь спросить, ты делал в Эрвингарде? - с невинным видом спросил он.
        Арнульф нахмурился:
        - А вот об этом - помалкивай до поры. Лучше живётся тому, чьи знанья не слишком обширны! Теперь спи давай, потом сменишь.
        Сквозь дрёму до Хагена донеслось бурчание Седого:
        - И откуда в мире столько полудурков? Скоро, скоро Рагнарёк...

        Вышли на рассвете, огибая рифы и плавучие льдины. Спешить было некуда. Хаген любовался отвесными скалами по обе стороны фьорда, вслушивался в шум фоссов - горных водопадов, изливавших в море серебристую пыль. Гранитные утёсы постепенно сменялись пологими склонами, под которыми на узкой полоске земли ютились хутора. Кое-где люди уже осмеливались выходить во фьорд на рыбный промысел. Жизнь на этих суровых берегах между горами и морем сбрасывала зимнее оцепенение, возрождалась из-под снега робкими эдельвейсами, но чаще - бессмертными мхами и лишайником.
        Солнце стояло в зените, когда морестранники добрались до места, где Хединсфьорд резко изгибался к востоку. Здесь берега ещё были закованы во льды, тёплое дыхание Альвстрёма сюда не доставало. Пришлось править к восточному берегу и тащить лодку по льду в поселение.
        - Не понравился мне этот фискебот, - проворчал Арнульф, - тяжеловат. Продадим.
        И - да, продали. Заплатили им медью и снедью, но от похода в баню и в корчму старик отказался, к немалому неудовольствию Хагена. Викинг посоветовал юноше засунуть неудовольствие псу под хвост и живее шевелить ногами, не заглядываясь на местных девчонок. Хаген пожал плечами и ускорил шаг.
        Арнульф, кажется, неплохо знал как Нижний Хедингард, так и Верхний. Миновав улицы и дворы на берегу, путники направились в гору. Там, на склоне, среди скал и пещер, высилось над фьордом каменное гнездо здешнего орла сражений, Эйлифа конунга, и других орлов, ястребов, медведей, волков и вепрей. Это простые люди жили внизу. Наверху же, за кольцом стен и башен, обитали герои в звериных шкурах, защитники Хедингарда и Хединсфьорда.
        "Уж тут-то Атли вряд ли посмел бы грабить", - подумал Хаген, а вслух спросил:
        - У тебя здесь друзья, Арнульф Иварсон?
        - Хотелось бы надеяться, - процедил старик.
        Не дойдя до крепости, свернули направо, где в тени утёса виднелась каменная хижина в два яруса: корчма "Под свиной головой". Хозяин, крепкий щетинистый мужик с ранней залысиной, как раз вышел на крыльцо покурить. Завидев Арнульфа, поперхнулся дымом, едва не выронив трубку, а мелкие поросячьи глазки вмиг округлились. Арнульф спросил:
        - Хакон здесь?
        - Наверху, - закивал хозяин, - я могу быть чем-то тебе услужить, Иварсон?
        - А то! - буркнул старик. - Истопи баню да приготовь обед. И горло промочить. Ещё пошли слугу в город - купить нам пристойной одежды, а то ходим в лохмотьях, тьфу, стыдоба...
        - Только одежды? - уточнил корчмарь. - Оружие или коней не требуется?
        - Только одежды, - заверил Арнульф, заходя в полумрак корчмы. В дверях остановился и добавил, - и не болтай. Пусть слуга потом снимет мерку с этого малого, а мои вкусы ты знаешь.
        Уверенно пройдя зал, Арнульф кивнул жене хозяина и ступил на лестницу. Половицы натужно скрипели под башмаками. Хаген, озираясь, шёл следом. Ступени сворачивались бараньим рогом. Наверху, в узком переходе, было ещё темнее, чем в зале. Седой прошествовал в самый конец и постучал в обшарпанную дверь. Особым, ритмичным стуком.
        - Открыто! - басовито прогудело в ответ.
        В прокуренной, хотя и добротно убранной комнате, за широким столом, сидели трое. Когда Арнульф и Хаген вошли, притворив дверь, они медленно встали, причём один, самый молодой, положил руку на меч у пояса. Седой даже не глянул в его сторону. Стоял и смотрел в глаза грузному пожилому мужчине. Тот огладил роскошные пшеничные усы, не отводя взора. Так они и застыли, скрестив холодные клинки взглядов, а молчание обволакивало их тяжкой пеленой дыма. Тишину нарушил молодой викинг, что схватился было за меч.
        - Э! - усмехнулся, тряхнул бритой головой, рыжая прядь на темени мелькнула огненным языком. - Что это за оборванные бродяги тут объявились! Думается, морской король побывал в рабах и привёл к нам корабельную обезьянку? А может, этот юноша грел тебе постель?
        Арнульф небрежно махнул рукой, по прежнему глядя в глаза старшему из троицы. Болтливый викинг охнул и завалился на пол, хватаясь за грудь. Никто не шелохнулся.
        - Говорили, ты мёртв, Арнульф Седой, - пробасил наконец усач, - видно, врали.
        Мужи двинулись навстречу. Третий из троицы, хранивший молчание, встал на левое колено и с уважением склонил голову. Арнульф положил ладонь ему на темя, скупо улыбаясь, принимая дань почтения. А затем суровые бородатые викинги крепко пожали руки и обнялись.

        Обед им принесли в покои, на пятерых, не забыли и бочонок можжевеловой акавиты. Хаген набросился на рыбную похлёбку, не чинясь, Арнульф не отставал. Потом настал черёд бобов со свиными рёбрышками, яичницы с сыром, луком, жареным картофелем и ветчиной, а крепкую брагу запивали скиром, закусывали мочёными яблоками, грибами и клюквой, копчёной треской и сушёными кальмарами. Акавиту хлебали по кругу из липовой братины: за встречу и за знакомство. Рыжий весельчак пришёл в себя и лишь икал от удивления: Седой пощадил его. За ним, говорили, водилось великодушие к тем, кого боги обделили разумом.
        - Я гляжу, разнесло тебя за зиму, Хакон Большой Драккар, - заметил ехидно Арнульф.
        - А ты заметно похудел, - невесело усмехнулся тот, оглаживая бороду, заплетённую в две косы, похожие на толстые пшеничные колосья. - Как так получилось, что ты попал в плен? Я слышал, тебя убили, а твой "Бергельмир" пошёл ко дну...
        - Кьятви Мясо, - выплюнул имя Седой, а в глазах его клубилась ледяная тьма. - Он предал меня. Сбежал, когда мы рубились при Хьёрсее. Мы возвращались из набега на Ронадаль, с хорошей добычей... Харальд Белый Волк подстерёг нас в Хьёрвике. Мы попались, как глухари. Но надежда была. Пока Кьятви не поднял белый щит вместо красного и его "Трудгельмир" не покинул строй. Он перешёл на сторону Харальда, и вот тогда-то надежды не стало... Что уж ему там посулил Белый Волк, я не знаю. Но знаю одно: только раб мстит сразу, а трус - никогда. Поверь, Хакон, я хотел бы умереть, и если бы всё решил честный бой, то Арнульф сэконунг не попал бы в плен! Однако меня предал старинный побратим, и вот за это я не могу не расплатиться. Нельзя умирать, оставляятакиедолги. Как бы ни хотелось. Мне было выгодно, чтобы меня приняли за старого раба на Эрсее. Там я провёл несколько месяцев. И узнал много любопытного. На этом острове есть чем поживиться - надо лишь выбрать подходящее время.
        - Думаешь отомстить Кьятви и заодно разграбить Эрсей? - недоверчиво прищурился Хакон.
        - И приглашаю вас, морские короли, на эту славную охоту, - кивнул Арнульф.
        Лихая троица молчала, обдумывая предложение. Хакон покачал головой, огладил бороду:
        - Нет. Уж это, пожалуй, без меня. Я хоть иБольшойДраккар, но не настолько. Думается, не настолько сильны мои фюльгъи да хамингьи, чтобы спорить с ланд-веттером Эрсея. Да и тебе, Арнульф Иварсон, я посоветовал бы лишний раз подумать!
        - У меня было предостаточно времени на раздумья, пока я гостил на Эрсее, - сказал Арнульф, ковыряя щепкой в зубах. - А что скажете вы, молодые герои?
        Темноволосый, тот, что склонился перед Арнульфом, задумчиво раскурил трубку, прищурился, выпустил пару клубов дыма. Коснулся оберега - бирюзовой бусины, вплетённой в сальную, похожую на конский хвост косу, переброшенную через плечо. Улыбнулся:
        - А я, верно, приму такое приглашение!
        - Сколько человек на твоей снеке, Бьёлан Тёмный? - спросил Арнульф.
        - Нынче - две дюжины, но, быть может, найду ещё кого-то.
        - Славно, - кивнул Седой, - летом делай, что считаешь нужным, а к осени собирай своих и жди меня на Хаугенбрекке в последние дни месяца Гильдир.
        - А не поздно? - недоверчиво изогнул бровь Бьёлан.
        - Уверяю тебя, для нашего дела - самое время.
        Тут подал голос рыжий остроумец:
        - У тебя ведь, кажется, нет ни корабля, ни людей, Арнульф сэконунг? Как же ты думаешь...
        - Легко и просто, - перебил морской король, - скажи-ка, Хакон, а где моя доля?
        - Рэфкель! - бросил Хакон рыжему. - Займись.
        Тот исчез, через пару минут вернулся и почтительно положил перед Арнульфом пузатый мешочек. Арнульф развязал мошну, насыпал на равнине стола золотую сопку, принялся считать.
        - Здесь пятьсот гульденов, - сообщил Хакон, вальяжно откинувшись в кресле, - помимо побрякушек. Этого вполне хватит, чтобы купить хутор и землю, осесть и доживать свой век...
        Арнульф лишь отмахнулся от этих слов, как от назойливой мухи. Выбрал перстенёк с печаткой, бросил Хагену:
        - Держи, заработал! - и объяснил остальным: - Этот сукин сын здорово мне помог, когда мы бежали с Эрсея. Мы там положили с десяток!
        - Я положил двух, - справедливости ради заметил Хаген.
        - Ого! - вскинул брови Хакон. - Думается, выйдет из него толк, коли не убьют раньше срока!
        - Толк выйдет, - осклабился рыжий Рэфкель, - а дурь останется.
        - Это обязательно, - бросил Бьёлан, - а не останется, так ты своей поделишься. У тебя ведь в избытке дури, а, Лосось?
        - Не меньше, чем у тебя, геладец! - рассмеялся Рэфкель.
        Хаген же разглядывал первую плату от конунга. Золото было настоящее, не золочёная медяха, на печати красовалась чернёная руна "Хагаль" в обрамлении четырёх крохотных самоцветов. Хаген попросил огниво, запалил огарок, поднёс кольцо к огню. Камешки оказались не стекляшками, как юноша опасался, но и не алмазами, как надеялся.
        - Ну? - с ехидством полюбопытствовал Рэфкель. - Хороши бриллианты?
        - Это не бриллианты, - пояснил Хаген, - это киркестейны. Вероятно.
        И гордо надел кольцо на указательный палец правой руки.
        - Ты смыслишь в камнях? - недоверчиво повёл бровью Хакон. - Откуда бы?
        - Отец обучил, - честно сказал юноша, - он был мастером-ювелиром.
        - Был? - уточнил Хакон.
        - Может, и нынче работает, - уклончиво проговорил Хаген, - я давно его не видел.
        - А чего из дома ушёл?
        - А пришлось, вот и ушёл, - ледяным голосом прервал расспросы Арнульф, и Хаген едва заметно улыбнулся уголком рта: мол, спасибо. Арнульф же сгрёб золото в мешок и обернулся к парню, - а скажи-ка, сын Альвара, сколько тебе обещали заплатить на том хуторе?
        - Сорок марок. За четыре месяца...
        - Здесь, как было сказано, больше полутысячи гульденов, - Арнульф потряс мешочек, набитый так туго, что металл даже не звенел. - В марках - где-то пять тысяч. За лето на море. Это, конечно, доля морского короля, но я своих людей не обижаю, да и Хакон Большой Драккар - тоже. Это тебе для сравнения.
        Помолчал - и бесстрастно добавил:
        - Впрочем, надобно помнить, что это - кровавые деньги.
        - Это - огонь прибоя, - ответил Хаген кённингом, - МОРСКОГО прибоя. За всех не скажу, а для меня это, пожалуй, важнее прочего.
        - Воистину, сукин ты сын, - усмехнулся Хакон, - а сходи-ка, будь добр, к хозяину, скажи, пусть принесут ещё выпить, да закусить, да ту арфу, что висит у него в зале без дела, да, коли желаете, юноши, пускай найдут вам девок в баню. Ты сыграешь нам, Бьёлан, сын Сумарлиди?
        - Большая честь - потешить струнной игрой морских королей, - кивнул геладец.

        7

        Арнульф и Хаген не задержались в Хедингарде.
        На утро, приведя себя в порядок и приодевшись, Арнульф обратился к Хакону:
        - Скажи, кто нынче сидит в Гравике? Кто держит Скёлльгард?
        - Известно кто, - прогудел Большой Драккар, - Виндрек Торгаутсон, годи Трёх Асов.
        - Жив, старый пёс, хвала богам, - усмехнулся Седой, - а что Крак сын Траусти? Водит ещё корабли, или вернулся на хутор?
        - Этот вернётся! - покачал головой Хакон. - Он ищет работу. Коли он тебе нужен, так ты найдёшь его здесь, в корчме "Пузырь", в Нижнем Хедингарде.
        - Радуют меня твои слова! А сам-то что думаешь делать?
        - Посижу тут ещё пару недель, пока льды не растают, - пожал могучими плечами Хакон, - потом соберу своих и двинем на Сторвег. Или ещё куда.
        - Моё предложение насчёт Эрсея в силе, - напомнил Арнульф.
        - Я, конечно, подумаю, - покачал головой Хакон, - но не слишком на меня рассчитывай.
        - А ты, Рэфкель Рориксон?
        - Эээ... - глубокомысленно выразился Рэфкель, прикладываясь ко грибочному рассолу - попойка не прошла для него даром, - я по... пойду, коли дядька отпустит... Отпустишь, Хакон?
        - Поглядим, - махнул рукой сэконунг.
        - Что же, - поклонился Арнульф, - рад был вас всех повидать, и тысяча благодарностей, что не прогуляли мою долю. Свидимся. Удачи вам на лебединой дороге!
        - И тебе всяческого счастья, Седой, и твоему волчонку.
        Друзья обнялись на прощание, Хаген с чувством пожал протянутые руки Бьёлана и Рэфкеля, поклонился Хакону. Тот похлопал его по плечу:
        - Береги нам Седого, Лемминг! Не сбережёшь - найду и почки вырву.
        - Учту, - просто сказал Хаген.

        Прежде чем отправиться искать Крака, Хаген обратился к Арнульфу:
        - Тут есть какой-нибудь храм?
        - Даже два, - кивнул тот, - а тебе зачем?
        - Я хотел бы принести тебе клятву верности на этом кольце.
        - Для этого храм не нужен, - отмахнулся Седой, - и клятва твоя не нужна...
        - Ты не примешь мою службу? - обиделся Хаген.
        Арнульф улыбнулся - тепло, по-отечески. Положил руку на голову юноши, взъерошил медные волосы:
        - Ну куда же мне деваться? Приму, конечно! Но пойми, глупый ты лемминг: дорога волков бури секир - это не та дорога, с которой всегда можно свернуть. Это не просто "лебединая дорога", как говорят скальды. Я сам с тринадцати годков - на море. Не нашёл я на китовой тропе ни любви, ни страсти, нет у меня ни детей, ни своего угла. Гибли мои братья, предавали побратимы. Но я - сэконунг, морской король, и владения мои - бескрайняя равнина волн, а стены моего замка - борта кораблей! Никогда я не спал две зимы подряд под одной закопчённой крышей! И ни разу не был ранен в спину.
        Гордо звучали те слова, но Хаген уловил горечь - она резала хриплую речь старого викинга, как крики чаек режут величественный голос прибоя. Не хотел Арнульф Иварсон такой судьбы юному Хагену. Не знал могучий старик, что иной судьбы сам Хаген не желал.
        Ещё - не желал.
        - Может, я и полудурок по твоему мнению, - тихо произнёс юноша, - но камни тверды, вода - мокрая, солнце движется с востока на запад, а дерьмо воняет. У меня выбор небогат.
        Арнульф вздохнул. Сдался:
        - Сними кольцо. Так. Подними над головой. Клянись.
        - Есть какие-то особые слова клятвы на такой случай?
        - Говори, что у тебя на сердце. То - самая крепкая клятва.
        Тогда Хаген Альварсон поклялся на кольце, на крови, поклялся оружием и бронёй, бортом ладьи, хребтом коня, морем и ветром, огнём и землёй, призывая в свидетели всех духов и предков, поклялся своей удачей и судьбой, что отныне станет служить Арнульфу Седому Иварсону и умрёт за него, коли станет нужда, до тех пор, пока сам Арнульф не освободит его от присяги - или смерть не сделает это раньше. Морской король пообещал в ответ, что никогда не обидит своего человека ни словом, ни делом, ни едой, ни долей в добыче, и научит всему, что должно знать и уметь мужу, коль он хочет зваться викингом.
        Солнце робко выглядывало из-за облаков, но глаза старика и юноши сияли ярче в тот миг. Они оба были счастливы и не имели сил этого скрыть.

        ПРЯДЬ 4: СТАЯ СЕДОГО

        Выпей - может, выйдет толк,
        Обретёшь своё добро,
        Был волчонок - станет волк,
        Ветер, кровь и серебро.

        Так уж вышло - не крестись -
        Когти золотом ковать,
        Был котёнок - станет рысь,
        Мягко стелет, жёстко спать!

        Наталья О'Шей. "Оборотень"

        Пряный запах темноты,
        Леса горькая купель,
        Медвежонок звался ты,
        Вырос - вышел лютый зверь.

        Там же

        1

        Крак Кормчий, сын Траусти, был родом с острова Скипей. Ему не было и тридцати зим, но тёмные волосы и бороду уже тронула седина, обветренное лицо прорезали ранние морщины, взор был мрачен, а речь - коротка и прохладна. Никто не назвал бы его приятным человеком, да только немногие могли бы сравниться с ним в искусстве вождения кораблей, и все это признавали, хотя и с неохотой.
        - Короче - это как раз тот, кто мне нужен, - пояснил Арнульф.
        Островитянина, как и говорил Хакон, обнаружили в корчме "Пузырь". Его как раз убивали. Двое здоровяков держали Крака, скрутив руки, а хозяин приставил нож к шее. И явно не для того, чтобы подровнять кормчему бороду.
        - Хэй, добрые люди! - Арнульф распахнул двери пинком, весело сверкая глазами. - Не спешите резать ворону, на свете полно жирных кур! Что проку от трупа? Чем он провинился?
        - Задолжал! - гневно сопя, буркнул хозяин. - Всю зиму, гнусов сын, просидел в "Пузыре", обещал заплатить, а теперь - нету, мол, завтра, мол... На завтрак я ем овсянку с сельдью, а не пустые слова! Пусть или лодку отдаёт, или идёт ко мне в рабы. Или сдохнет.
        - Сколько он должен? - Арнульф запустил руку в кошель.
        - Триста марок.
        - Двести сорок восемь! - Крак подал хриплый голос, удивительно подходивший к его имени, да и к облику. - И это даже многовато за твою дыру - точно, мочевой пузырь йотуна!
        - Захлопни клюв, Крак, - дружески посоветовал Арнульф, отсчитывая корчмарю тридцать полновесных золотых монет, - пустите эту птицу и пусть летит за мной...

        - Сожгу во славу Локи этот сарай, - проворчал Крак вместо благодарности, когда они вышли наружу и направились на пристань, - ты ему переплатил, Орлиный волк.
        - Слыхал, ты ищешь работу? - сходу спросил Арнульф.
        - Истинно так.
        - Твоя лодка при тебе?
        - На пристани. В сарае.
        - За долги не отобрали?
        - Не должны. Заплатил за месяц вперёд, - уверил сын Траусти.
        - Ты такой человек, что скорее заплатишь за лодку, чем за себя? - спросил Хаген.
        - А что тебя удивляет, сынок?
        - Я тебе не сынок, - резковато заметил Хаген.
        - Уж пожалуй, - Крак оглядел парня с едва заметной ухмылкой, - ты староват, чтобы быть моим ублюдком. Будем знакомы! Крак сын Траусти со Скипея.
        - Хаген сын Альвара по прозвищу Лемминг, - пожал протянутую руку, - из Равенсфьорда.
        - Твой сын, Арнульф? - усмехнулся Крак. - Похож!
        - Будем считать, - вернул усмешку Седой, - я его усыновил.
        - А от меня тебе чего надо?
        - А чего от тебя может быть надо? Мне нужен кормчий.
        - Я слыхал, тебе нужен не кормчий, а корабль, ибо твой "Бергельмир"...
        - Нет больше моего "Бергельмира"! - возвысил голос Арнульф, и Хаген вздрогнул от чужой боли, пронзившей воздух. - Я иду в Гравик за ладьёй и людьми. Ты со мной?
        - Охотно, - без дальнейших расспросов кивнул Крак.

        Тем же вечером шестивёсельный скейд, которой Крак любовно звал "Старухой", покинул Хединсфьорд и ходко устремился на северо-восток. В открытом море Крак поставил парус, и лодка ожила, несомая боковым ветром. Хаген спросил, не будет ли разумнее заночевать на шхерах, но сын Траусти даже не глянул в его сторону. Арнульф пояснил: мы спешим, если ветер переменится или, не приведи Кэльдана, утихнет, придётся грести, а я, мол, старенький, спину сорвал в Моховой Долине, так что оставим шхеры троллям - пусть пока там гуляют...
        - А кроме того, - добавил Седой, - нас ведёт такой стернман, что не нужды беспокоиться.
        Старик явно доверял Краку, да и сам Хаген залюбовался, как ловко островитянин обходится с кормилом и парусом. Попросился было помочь, но Крак буркнул:
        - Завтра, как рассветёт. Нынче не такое время, чтобы ты лез мне под руку. Спи давай!
        Хаген пожал плечами, накрылся с головой пледом и заснул, качаемый волнами, точно в люльке, а ночное море шептало колыбельную без слов. И впервые за много дней сон его был лёгок.

        2

        Через пару дней задул встречный ветер. Кормчий вертел парус то так, то эдак, стараясь приноровиться к дыханию Кэльданы, но к вечеру даже он устал. Арнульф заметил это:
        - За вёсла! Правим к берегу. Как говаривал учёный муж Сигмунд Фроди: "Не можешь срать, не мучай жопу". Пристанем до утра на Норднесе.
        Норднесом звался мыс на северо-восточной оконечности полуострова Сотисвэрд. Огромный меч, выточенный из гранита, врезался в море на четыре раста к востоку от Хлордвика. Сказание говорило, что в древние времена тут жил великан Соти, который никому не давал покоя. Потом его сразил Тэор: громовой молот раздробил тело йотуна в пыль, и только каменный клинок остался невредим. Так и возник полуостров Сотисвэрд - Меч Соти. На юге почва была не столь камениста, потому люди давно его заселили, но на севере, в бесплодных красно-серых скалах, могли жить разве что тролли - да ещё морские птицы, гнездившиеся там во множестве.
        Потому морестранники весьма удивились, обнаружив на берегу костёр.
        И человека, коптившего в дыму жирного тупика.
        Завидев гостей, бродяга вскочил, наставив на пришельцев зазубренный гарпун. Багровые блики костра играли на молодом лице, отражались в затравленном волчьем взоре.
        - У меня ничего нет, кроме жизни, - послышался ломкий юношеский голос, - но её просто так не отдам!
        - Успокойся, добрый человек, - Арнульф положил копьё наземь и миролюбиво поднял руки, - мы такие же скитальцы, как и ты, и хотели бы погреться у твоего костра. Мы небогаты, но можем поделиться ячменной лепёшкой и можжевеловой настойкой!
        С этими словами Хаген достал из дорожной сумки мех акавиты, преломил хлеб и протянул угощение ровеснику:
        - Пожалуйста, убери гарпун: я не кит, а всего лишь Лемминг.
        - Лемминг? - удивился парень, опуская оружие и принимая скромный дар.
        - Меня так прозвали: Лемминг Белого Склона. Друзья зовут меня Хагеном, сыном Альвара. Как нам звать тебя? Как ты зовёшься меж друзей?
        Парень резко откинул пряди со лба, хлебнул настойки, сплюнул вбок. Отсвет костра не мог разогнать ледяную мглу в его глазах.
        - Никак не зовусь меж друзей, ибо нет у меня друзей, - голос дрожал струнами арфы - обида, холод и гнев, - а вы можете звать меня Торкелем, сыном Ульфа Серого.
        - Ульфа Серого из Адальсфьорда? - двинул бровями Арнульф.
        - Ты знал моего отца, добрый человек? - прошептал Торкель.
        - Знал, - кивнул старик, - только я тебе не добрый человек. Я - Арнульф Иварсон.
        Юноша пару мгновений бестолково хлопал глазами, затем преклонил колено:
        - Честь для меня привечать у огня самого Седого Орла, сына Ивара Хромого!
        - Для меня радость видеть сына Серого Волка, - сказал Арнульф, усаживаясь и грея руки над жаром, - старшего Волчонка я знаю, теперь и с младшим познакомился. Что же, славную тризну справили вы по Ульфу сыну Эйольфа? Как живётся твоему брату? И отчего ты тут сидишь один, словно бродяга или изгнанник?
        - Славную тризну справили мы по нашему батюшке, - кивнул Торкель, - и поставили памятный камень на берегу фьорда. Каждый, кто идёт на Адальборг, может его видеть! А что же до моего брата и до того, почему я тут... - юноша вздохнул, приложился к меху, слегка поморщился, отломал крыло тупика, закусил. И, глядя ему в глаза, Хаген подумал, что, верно, не мяса вкус в пасти Волчонка, а горький пепел.
        - Поведай нам сагу своей жизни, Торкель Ульфсон, - неожиданно подал голос Крак, усаживаясь рядом с Арнульфом и нарезая печёную грудинку - сперва вождю, после - себе, - ночь долгая, спать нас не тянет, а на твоём сердце гора горя. Часто станет легче, коли поделиться с другими своей печалью. Быть может, мы сможем помочь в твоей беде, а ты станешь полезен в нашем деле. Верно, Арнульф Иварсон?
        - Послушай, Торкель, что поёт эта птица, - кивнул старик, - ибо поздно понял Крак сын Траусти, как важно чувствовать плечо побратима. Но лучше поздно, чем никогда.
        - Нет больше старшего Волчонка, - тихо проговорил юноша, зябко кутаясь в плащ, - и никто не заплатил за его смерть. Ни серебром, ни золотом. Впрочем, - добавил он с горячей, хмельной злостью, - за Торольфа Храброго не возьму ни серебра, ни злата! Я возьму только жизнь...

        Ульфом Серым звался один человек. Он жил на Граэнстаде - Дворе Серого в Адальсфьорде, что в Эстарики. В молодости он был викингом и ходил в банде Арнульфа Иварсона. Когда же голова его поседела, он осел в Адальсфьорде, взял там землю и построил усадьбу. К тому времени у него было двое сыновей от разных матерей. Старшего звали Торольф по прозвищу Храбрый, а младшего - Торкель. Торольф рано возмужал и был похож на отца. Первый раз он отправился в викинг, когда ему сравнялось тринадцать. Он хорошо показал себя на море и в битве, а к двадцати годам сам стал хёвдингом и получил боевой корабль. Он каждое лето ходил в набеги в дальние страны, прославился и разбогател, и от него многого ждали в будущем.
        В то время Восточными Заливами правил Эгиль Эриксон из Сканесфьорда. Все почитали за лучшее платить ему дань или по крайней мере не навлекать на себя его гнев. Дошло до того, что он обложил податью жителей Сторвега к востоку от Бьёрндаля. Там жили дикари: оленеводы да охотники. Они платили пушниной. Эгилю нужен был надёжный человек, чтобы держать их в повиновении. Тогда ему посоветовали пригласить на это дело Торольфа, хотя были и другие желающие: Асбьёрн Короткая Борода, братья Торстейнсоны и всякие прочие. Но эти люди, хотя и долго служили Эгилю конунгу, не показались ему надёжными: знал он, что каждый из них не упустит случая урвать кусок шире собственного горла. Потому и согласился, чтобы Торольф собирал для него шкуры да меха с побережья.
        Ульф Серый сказал на это:
        - Думается мне, мало удачи тебе будет служить Эгилю конунгу, и нашему роду такое дело не принесёт счастья, но ты ведь всё равно поступишь, как считаешь нужным.
        Торольф сказал:
        - Не хочу печалить тебя, отец, однако такова моя воля.
        Вот прошло три зимы, и Торольф хорошо справлялся с порученным: все при дворе короля щеголяли в соболях да песцах. Но песец - хитрый зверь и крадётся незаметно. Подкрался и к Торольфу. Тогда как раз умер Ульф Серый, и Торольф пригласил Эгиля конунга на тризну по родителю. Прибыли с королём и Асбьёрн, и братья Торстейнсоны, и всякие прочие. И славно гуляли в Граэнстаде восемь дней. А на девятый вечер Асбьёрн склонился подле короля и негромко молвил ему на ухо:
        - Погляди-ка, в какой роскошной норковой накидке ходит Сигню, жена Торольфа! Погляди-ка, сколько золота и серебра в этом доме! Даже рабы носят меха. Думается мне, Волчонок таскает в пасти многовато добра мимо твоей казны! Не так было бы, когда бы данью сааров занялись сыновья Торстейна Толстого или любой твой покорный слуга.
        - Не надобно теперь наушничать мне на Торольфа, - сказал Эгиль, но в тот вечер сидел хмурый, как окутанная грозовыми тучами скала на Хергенесе. Торольф заметил это и наутро подарил конунгу роскошную шкуру белого медведя да в придачу к ней - нарядную шубу на меху снежного барса:
        - Желаю, чтобы ты здравствовал, Эгиль Эриксон, и твоя сиятельная супруга, ибо не знаю подобной благородной четы во всей Стране Заливов, да и за её пределами тоже не знаю!
        Тогда Эгиль улыбнулся и обнял Торольфа, но задерживаться не стал, а отбыл пополудни.
        - Как знать, мой господин, - шептал по дороге Асбьёрн, - сколько ещё барсовых да медвежьих шкур утаит этот герой! Позволь мне занять его должность на одну зиму, и я докажу, что у Волчонка морда в пуху.
        - Поразмыслю над этим, - мрачно отвечал Эгиль.
        А надобно сказать, что у Эгиля был сын Эрик, которого с малых лет прозвали Волчья Пасть. Он был дружен с Асбьёрном и молодыми сыновьями Торстейна. Кровь кипела у него в жилах, а голод славы и власти толкал на тропу ясеневых драконов. И так получилось, что однажды, когда Эйлиф конунг из Хединсфьорда бросил вызов Эгилю, и короли Эстарики схватились при Хергефьорде, Торольф был занят на востоке и не смог принять участие в той битве. Там пал Эгиль конунг, и говорили, что не обошлось без клыков Волчьей Пасти. Так это или нет, а битву при Хергефьорде владыки Восточных Заливов проиграли, хотя бы и с малыми потерями, коли не считать гибели конунга. Но их власть в Эстарики пошатнулась. В Скёлльваге спешно созвали тинг и решили, что пусть Эрик Волчья Пасть будет отныне правителем. А в советники молодой король назначил Асбьёрна Короткую Бороду.
        Когда Торольф прибыл с очередной данью и был готов принести клятву верности новому конунгу, Эрик сказал так:
        - Где ты был, Волчонок, пока мы бились при Хергефьорде? На что мне твоя пушнина, когда пал мой отец, а люди говорят, что не столь силён владыка Сканесфьорда?
        - Честно служил я Эгилю конунгу, - ответил Торольф, кланяясь не слишком низко, - но коли слышу ныне такие речи, то не предложу дружбы его сыну. Возьми эти шкуры да меха как выкуп моей чести, а больше мне нечего тебе сказать, Эрик Эгильсон!
        И отбыл из Сканесфьорда спешно, как только мог.
        Недостаточно спешно.
        Когда он прибыл домой, то обнаружил в гостях Асбьёрна Короткую Бороду, сыновей Торстейна и прочих добрых людей. Они пировали на Дворе Серого, словно у себя дома, а Сигню, жена Торольфа, им прислуживала. Торкель не прислуживал: ждал брата на пороге.
        - Здравствуй ты ныне, Торольф Ульфсон! - приветствовал его со смехом Асбьёрн. - Мне весьма по нраву твой дом, твоё добро и твоя супруга. Но твой брат был не слишком учтив. Ты уж поговори с ним, объясни, как подобает держать себя с гостями. Особенно тому, за кого теперь никто не даст и ломаного эйрира!
        Торольф прозвался Храбрым, но, поймав испуганный взор Сигню, он стал просто безрассудным. Побледнел, выхватил меч и бросился на незваных гостей. Торкель не успел не то, что прийти на помощь брату, а и сообразить, что к чему, когда всё кончилось. Торольф зарубил обоих братьев Торстейнсонов, искромсал в круговерти клинков с десяток хирдманов, но Асбьёрн извернулся и всадил секиру в спину старшего сына Ульфа. Подскочили другие, принялись рубить и не успокоились, пока Торольф не превратился в груду кровавого мяса и костей.
        Сигню коротко вскрикнула и потеряла сознание.
        Торкель выскочил наружу - позвать людей Торольфа на помощь, но оказалось, они всё прекрасно видели. Просто стояли, зачехлив оружие, и молча наблюдали. То было неслыханное дело, чтобы хирдманы не заступились за своего хёвдинга, но, как изведал Торкель, бывает на свете и такое. Асбьёрн навис над парнишкой, словно ледяная гора:
        - Тебя тоже убить, ублюдок, или сам сдохнешь?
        Торкель затравленно оглядел окровавленную, заваленную телами гостиную, метнулся к останкам брата, схватил меч и бросился наутёк. Асбьёрн онемел от такого, но быстро опомнился:
        - Чего стоите? Хватайте выблядка!
        Не схватили. Не дали люди Торольфа: стали стеной, ощетинились сталью. Гиссур Кишка, побратим старшего Волчонка, вышел вперёд:
        - Наш хёвдинг утратил удачу, но Торкель здесь ни при чём. От него тебе не будет урона, так что пусть убегает и живёт изгнанником. Уходи, Волчонок, уноси ноги!
        Торкель не слышал. Он нёсся прочь от Граэнстада, от Асбьёрна и павшего родича, от предателя Гиссура и несчастной Сигню, которую теперь никто не защитит. Уходил сквозь боль и стыд, сквозь пелену горьких слёз, сквозь память и долг. Бежал на север, унося единственное наследство - меч Хёггвар, Секущий, чья рукоять помнила ладони отца и брата.
        - Я отомщу, - клялся Торкель ветру, морю и скалам, срывая голос, - я найду Асбьёрна Короткую Бороду, где бы он ни был, на земле или под землёй, на море или за морем, при дворе конунга или в лачуге бродяги, в Нибельхейме или в Вельхалле. Найду и спрошу за всё!
        Разрезал ладонь клинком, напоил сталь кровью, вознёс железный коготь к небу:
        - Пусть я приму смерть от этого меча, коли не сумею отомстить!
        Ответом ему были тяжкие удары прибоя, отзывавшиеся в юном сердце.

        - Так что же, - недоверчиво осведомился Арнульф, когда Торкель окончательно охрип и замолчал, - никто из соратников твоего брата не стал на его защиту?
        - Ни один не шелохнулся, - прошептал юноша.
        - Скверное дело совершил Гиссур Кишка, - заметил старик, - и я на твоём месте скорее мстил бы ему, чем этому Асбьёрну. Впрочем, возможно, он счёл, что удача покинула Торольфа, когда он впал в немилость у Эрика конунга, и тогда его поступок понятен. Что отдавать жизнь за несчастливого вождя? Хотя это мне всё равно не по нраву.
        - Сколько ты живёшь в изгнании? - спросил Крак.
        - С осени, - просипел Торкель.
        - Нам тоже несладко было зимовать, - усмехнулся Седой, - расскажи, Хаген!
        Вождь приказал - делать нечего: пришлось нелживо поведать о зимовке на Эрсее. Торкель недоверчиво хлопал глазами, несмело улыбаясь, Крак хрипло смеялся, старик тоже посмеивался в бороду. Когда Хаген закончил, Волчонок покачал головой:
        - Как ты стерпел, Арнульф сэконунг, рабские обноски?
        - Афи рыбак терпел обноски, - пожал плечами старик, - и где теперь Афи? Нет позора на моих сединах! Но я спрошу тебя, Торкель: чего ты бросился на Асбьёрна?
        - Ну как чего, - опешил Торкель, - отомстить...
        - Это я понимаю, - терпеливо улыбнулся вождь, - но ты не слышал, верно, народной мудрости, что лишь раб мстит сразу, а трус - никогда? Знаешь, на Юге говорят: месть - это такое кушанье, которое надобно подавать холодным. Легко мстить, когда кровь закипает в жилах, а багровая мгла застилает взор. Труднее, когда сердце сковано льдом, и иней на рёбрах... А что ты, собственно сказать, думаешь теперь делать?
        - Думал двинуть в Гравик, податься к викингам, - устало молвил Торкель.
        - Ну, тогда нам по пути! - сверкнул глазами Арнульф.
        - Я не стану вам обузой? - надежда звенела тонкой струной.
        - Грести можешь? Ну и всё! Обуза, скажешь тоже... - старик сплюнул вбок, приложился к меху с настойкой, крякнул вовсе не по-орлиному, - твой отец был славный человек, как и твой брат, и мне болит сердце, что у тебя такая кривая судьба. Чем смогу - помогу, а ты мне отплатишь, когда придёт срок.
        - Даже если тебя вдруг подведут фюльгъи и хамингъи, - Торкель достал из-за спины свёрток, развернул дерюгу, кровавые сполохи окрасили клинок, - я не предам тебя, Арнульф сэконунг, и никого из твоих людей. И в этом я клянусь!
        - А я стану свидетелем твоей клятвы, - заметил Хаген внезапно, - потому что и сам присягал Арнульфу Иварсону. Да помогут нам боги и духи сдержать слово!
        - А я никогда не был свидетелем, - буркнул Крак, - только обвиняемым. И теперь не намерен менять привычек. Хватит тешить тщеславие Седого, а то у него морда треснет. Давайте уже спать! Хаген, ты самый младший, поэтому сторожишь первым.
        - Тьфу, вот так всегда, - проворчал юноша, почёсывая редкую щетину.

        3

        В Гравик прибыли через четыре дня. И сидели там до самой осени.
        Собственно, конечная цель пути, крепость Скёлльгард на вершине Фленнскалленберга, показалась ещё на подходе к Серому Заливу. Громада Горы Лысого Черепа темнела над волнами, но ни одного выхода к морю, пригодного для швартовки корабля, не имела. Потому желающим посетить Скёлльгард следовало сперва зайти в бухту, чьи воды хранили тяжкий серо-стальной цвет даже в самую солнечную погоду.
        Хаген и раньше слыхал, что здесь собираются викинги на зимовку, но мало что мог бы сказать о том, как тут живётся летом. Оказалось - живётся славно и на широкую ногу. Моряки сорили серебром в посёлках и хуторах, разбросанных по берегу Гравика: пили, гуляли, играли в кости, тэфли и новомодные южные карты - замусоленные клочья дублёной кожи. Дрались - когда понарошку, когда и всерьёз. Лапали девиц. Поселяне не то что не обижались, напротив, едва не молились на гостей: во-первых, те давали заработать не только крестьянам, корчмарям и шлюхам, но и кузнецам, портным, сапожникам, плотникам и всяким ремесленникам. А во-вторых, гравикинги защищали побережье, и редко кто отваживался грабить в Сером Заливе.
        Так завещал сам Рунольф Рагнарсон, легендарный основатель братства гравикингов. То был большой викинг и великий герой. Он был первым и единственным из северных мореходов, кто опустошил Керим. Он же заключил с отцами города от имени всех северян знаменитый Щитовой Ряд, по которому купцам и странникам из Страны Заливов позволялось жить и торговать в Кериме без уплаты многочисленных пошлин. За это Рунольф обещал, что ни один викинг не посмеет грабить ни керимские суда, ни владения. Много зим минуло с тех пор, но ни в Кериме, ни во фьордах никто и не думал нарушать этот договор.
        А если кто и подумывал, то вслух не говорил.
        Тот же Рунольф заложил на широкой плоской вершине Горы Лысого Черепа крепость. Ибо, как ведомо, ладья - дело хорошее, но ведь жить-то где-то надо? Тем более, что не один владыка пытался окоротить морскую вольницу, посадить на цепь волков бури мечей. Тогда-то и пригодились укрепления. Многим вепрям битвы обломали клыки под стенами Скёлльгарда, многие черепа украшали частокол на Фленнскалленберге...
        Хагену вспомнилась ограда Гримхёрга. Правда, там всё больше висели черепа животных. Здесь же скалились только человечьи головы, и некоторые - явно недавно.
        Привратник узнал Арнульфа, пустил гостей без долгих расспросов. Первым делом сэконунг направился в святилище посреди крепости - проведать местного годи. Тот стоял снаружи, раздавал указания помощникам и дымил трубкой. Увидев Арнульфа, годи онемел. Трубка выпала изо рта.
        - Да, я живой, - просто сказал Седой, - и я тоже рад тебя видеть, Виндрек сын Торгаута. Идём, потолкуем.
        Виндрек поднял трубку, сунул её за пояс, обнял Арнульфа и махнул рукой, приглашая в дом.
        - Я распоряжусь, чтобы вас поселили, - лился густой бас из широкой груди жреца, - сейчас принесут перекусить - вы, думается, проголодались в пути? Но вынужден спросить, кто твои спутники, Арнульф Иварсон, каким богам поклоняются и чего здесь ищут. Итак?
        Хаген представился и добавил:
        - Я поклоняюсь Эрлингу, Повешенному богу.
        - Я тоже, - на всякий случай сказал Торкель.
        - А я никаким богам не поклоняюсь, - гордо заявил Крак, - потому что все боги сволочи, и мне лень гнуть им спину.
        - Твои повадки мне ведомы, кормчий, - криво усмехнулся Виндрек, - а коли ты пришёл с Арнульфом, так на то есть причина. Желают ли молодые люди вступить в наше братство?
        Молодые люди неуверенно переглянулись. Арнульф пояснил:
        - Я собираю ватагу, и это мои люди. Размести их с новобранцами. Хочу, чтобы к осени из них выбили всю дурь и научили держать в руках оружие.
        - Трудное дело - за лето превратить волчонка в волка, - пожал плечами Виндрек, - но уж коли ими займётся Ингольф Десять Рук, то скучать им не придётся. Так загоняет - мать родная не узнает! В деле-то были? Э, вижу, что не были!
        Тут накрыли на стол, гости сполоснули руки и принялись за трапезу.
        - А слышал, Арнульф? - держатель Скёлльгарда выколотил трубку и принялся снова её набивать. - Убили Гримкеля Ормарсона!
        - Это который Гримкель Баранье Клеймо? - Седой отложил поднятую было кружку. - Гримкель Полутролль, самая жестокая и властолюбивая тварь на Тангбранде? И кто же, любопытно узнать, сподобился отправить его в чертоги предков?
        - Это-то и есть самое невероятное, - лукаво ухмыляясь, Виндрек глубоко затянулся, - какой-то щенок тринадцати зим отроду! Впрочем, нет, теперь уже - не "какой-то". Хродгар. Да, так он зовётся, Хродгар Хрейдмарсон. Он нынче здесь обретается, с молодыми. В одиннадцатой сотне, точно. Скрывается. Думается мне, мало удачи будет ему на лебединой дороге: всё же у Гримкеля остались родичи и влиятельные друзья. Может, здесь и осядет. А глядя на него, так и не подумаешь, что такой заморыш мог убить Полутролля! Соплёй перешибить можно...
        - Покажешь мне его, - искра вспыхнула во взоре Седого, - многого можно ждать от юноши, который не сробел поднять руку на Ормарсона с Тангбранда, и большего - от юноши, который смог эту руку на него опустить. И уйти живым.
        - А зачем он его убил? - спросил Торкель.
        - Что значит - зачем?! - воскликнул Арнульф, сверкая глазами. - Как же было его не убить? Сказано ведь: Полутролль. Жадная свинья, жрущая себе на погибель! Вроде твоего Асбьёрна.
        Тут в гостиную зашёл человек, коротко поклонился, мотнул головой:
        - Уже ведут, годи. Ты готов?
        - Ах ты, троллю в зад, - досадливо поморщился Виндрек, - совсем забыл...
        - Что случилось? - поднял бровь Арнульф. - Кто-то умер?
        Виндрек вперил в Седого тяжкий, неподвижный взор, гневно сопя. Он был подобен горе, в недрах которой пробудился вулкан, готовый излиться лавой гнева, выстелить пеплом все девять миров, от земли до небес. Юноши втянули головы в плечи. Даже Крак побледнел.
        - Да. Умер. Кто из вас видел, как казнят за братоубийство? - гулко прошептал годи.

        Виндрек позвал парня из одиннадцатой сотни, чтобы тот показал юношам, что тут к чему, а сам в сопровождении Крака и Арнульфа вышел на поле перед храмом. Там над широким каменным алтарём стоял резной столб с перекладиной: идол Эрлинга, насколько понял Хаген. Внизу столб опоясывали сплетённые змеиные тела, чуть выше скалились волчьи пасти, в самом же верху, в тени остроконечной шляпы, застыла на волнах бороды ледяная улыбка. Единственный глаз, казалось, недобро щурился. На перекладине сидели резные вороны, с концов её свисали петли. Но теперь в них не было нужды: жертву явно собирались резать, а не вешать.
        Юношу раздели догола, скрутили кожаными ремнями по рукам и ногам, в рот сунули кляп. Никого не волновали его слова. Бедолага мычал, дёргался, плакал, сопли густо залили усы и бороду. В широких глазах вместо лазури расплескался синий ледяной ужас. Палачи не обращали внимания: деловито подтащили парня к алтарю, перевернули спиной кверху, привязали руки и ноги к вбитым тут же колышкам: чтобы не брыкался. Тот зашёлся в рыданиях пуще прежнего. По каменному боку алтаря поползла тёмная струйка. Никто не засмеялся. Никто не ужаснулся. Люди, молодые и старые, наивные искатели приключений и битые жизнью бойцы, безродные бродяги и потомки благородных владык, не толпа - братство, не стадо - стая, - застыли кругом несокрушимой силы, морем холодных взоров. И - молчали.
        Ждали.
        Каждый из них уже вынес суд в сердце своём.
        - Что он сделал? - услышал Хаген собственный шёпот, непристойно громкий.
        - Убил побратима, - шепнул провожатый.
        - И как его казнят?
        - Врежут орла, - казалось, Арнульф весь обратился в нетерпение, - некогда то была почётная казнь, но теперь каждый сочтёт её позорной! Эрлингу приятна такая жертва.
        - Мало радости смотреть, как у живого человека станут вынимать рёбра, - заметил Крак, - особенно после того, как только что поел. Пойду-ка прочь отсюда.
        - Пожалуй, я тоже не стану смотреть, - решил Торкель.
        - А я погляжу, - просто сказал Хаген.
        Арнульф покосился на него со злорадной усмешкой:
        - Погляди. Может, чему научишься!
        Хаген подумал, что вряд ли захочет сам совершать такую казнь - равно как и принять её. Но он с малых лет усвоил, что в этой жизни всё возможно и ни от чего не стоит зарекаться.
        Между тем Виндрек трижды воззвал к Эрлингу асу и достал нож из острого вулканического стекла. Скол мрака в руке жреца вспорол кожу на спине юноши. Годи задумался о чём-то, затем взял щипцы и вынул кляп изо рта братоубийцы. Тот так заорал, что было слышно, пожалуй, и в светлом Асгарде. "Верно, Эрлинг доволен", - подумал Хаген, глядя на идол.
        - Кричи громче, ублюдок, - проговорил Арнульф, заворожено наблюдая за работой Виндрека.
        Хаген стоял рядом и смотрел попеременно то на казнь, то на своего вождя. Видел, как годи снял кожу с жертвы, как отделил рёбра от позвонков и вывернул их наружу, как подрезал сухожилия под лопатками, ухватил края щипцами, завернул их с влажным и смачным хрустом и разложил по плечам. Братоубийца всё ещё был жив! Он уже не дёргался, только хрипел и пускал кровавые слюни: прокусил, видать, язык от боли. На его спине торжественно расправил крылья кровавый орёл.
        Арнульф наслаждался зрелищем. Упивался жестокостью. В море хмурых взоров его глаза сверкали, словно молнии средь чёрных туч. Губы разъехались в деревянной улыбке, корёжа рот и обнажая клыки. Орлиный волк терзал взглядом добычу, пока годи не прервал мучения несчастного, не вырвал ему лёгкие и не возложил их поверх вывернутых лопаток, точно оперение.
        - Так вот что ты приготовил для Кьятви Мясо, - сообразил Хаген с восторгом и ужасом.
        - О нет, милый мальчик, - хрипло прошептал Арнульф, облизываясь, - эту участь я припас для совсем иного человека. Кьятви я просто утоплю где-нибудь в Моховой Долине, как предателя.
        А потом, когда народ начал расходиться, сэконунг спросил Хагена:
        - Что же, парень, ты всё ещё хочешь походить на меня?
        Юноша не смог ему ответить.

        В тот же день познакомились и с упомянутым Хродгаром сыном Хрейдмара. Торкель Волчонок запомнил то знакомство надолго.
        Всё началось с того, что их привели в один из длинных дружинных домов, отмеченных руной "Исэ" - одиннадцатой из Старших Рун. Всего же в Скёлльгарде размещалось до шестнадцати сотен бойцов в тридцати двух стабюрах - по два на сотню. Лагерь делился на четыре четверти по восемь домов. Каждая сотня обозначалась соответствующей руной. В стабюрах полати тянулись в два ряда над широкими спальными скамьями. Когда Хагену и Торкелю показали их новое жилище, прочие новобранцы были на учениях. Юноши побросали вещи на койки и пошли в баню. Когда же вернулись, то обнаружили пожитки Торкеля в углу. На той скамье, куда Волчонок положил свою сумку, сидел здоровенный парень, голый по пояс, и дремал. На мощной шее висел оберег - медвежий клык. Светлый пушок едва тронул лицо. Голова юноши была гладко выбрита, кроме пряди, свисавшей с макушки на ухо. Подобную причёску Хаген уже видел - так носил волосы Рэфкель Лосось, племянник Хакона Большого Драккара.
        Торкель подошёл к здоровяку и деловито спросил:
        - Ну и какого хера?
        Хаген уловил насмешливые и сочувственные взгляды, обращённые на Волчонка. Подобрался, предчувствуя драку. Двое новичков против целой стаи? Что же, так всегда бывает! С этими подраться незазорно, это хоть не рабы! Чем скорее, тем лучше.
        Бритоголовый лениво открыл один глаз:
        - Это моё место. Бери любое другое.
        - Мне это место по нраву, - возразил Торкель. И добавил, - и я не стану выслушивать советы от бродяги вида жалкого и ничтожного. Что это у тебя за причёска? Кто надоумил тебя носить соплю на голове? Тебя брили, как раба, да забыли прядь срезать? Ну так я это исправлю!
        Парень открыл второй глаз. Поднялся. Макушка Торкеля была ему по плечо.
        - Идём, переговорим, - с леденящим спокойствием предложил хозяин койки.
        - Гляди, не споткнись, - посоветовал Волчонок.
        Дрались упорно, умело. Хаген отметил, что надо бы поучиться - у обоих. В тишине слышалось хаканье, хлёсткие удары, скрип башмаков. Между стабюрами было тесно, к тому же столпились зрители из младших и судьи - из старших. Уворачивался Волчонок ловко, но укусить толком не мог: лупить глыбу мышц было бесполезно, а ни по лицу, ни в солнечное сплетение, ни под колено, ни в пах ударить не получалось. Заехал пару раз по почкам да один раз с ноги в поясницу - и пропустил-таки ответный удар громилы. В плечо. Торкеля развернуло, каменный кулак врезался в скулу, другой - под рёбра. В последний миг Волчонок пригнулся, десница здоровяка просвистела над головой, а Торкель от души врезал ему по яйцам. Яйца были здоровенные, промахнуться было бы трудно. Бритый охнул, покраснел, согнулся, но тут же разогнулся и наподдал сапогом Торкелю в живот. И добил сокрушительным ударом по темени. Волчонок рухнул под ноги победителю. Тот хотел было станцевать на нём халлинг, но его оттащили: убьёшь, мол, а потом что? Хочешь, как этот недоумок из четвёртой сотни, корячиться под ножом нашего годи?..
        Торкель пришёл в себя под вечер. Несколько дней отлёживался. Впрочем, надо сказать, что для бритоголового поединок тоже не прошёл даром: он завёл в Эльденбю близкое знакомство с одной девчонкой, но неделю её не навещал - мол, нет нужды, - и часто потирал поясницу при ходьбе. Выяснилось это позже, а тогда, вечером, сидя в кругу новообретённых соратников, Хаген услышал от не по годам могучего парняги:
        - Передай своему вспыльчивому другу, что он славно дерётся. И что вот это, - дёрнул себя за прядь волос, - древний знак благородных воинов, а никакая не сопля. Его носили такие герои, как Свен Ингмарсон и Рунольф Рагнарсон, который основал наше братство. Да и поныне так носят волосы воины в Эйреде, на Геладах, в Ольсе и в Итлене. Странно, что он не знал...
        - Он знал, - возразил Хаген, - просто он из тех, кому нравится пугать ежа голым задом.
        - И как, пугаются ежи? - хохотнул кто-то из старших, протягивая наследнику славы Рунольфа мешочек со льдом. - На, Хродгар, приложи к пострадавшему месту, полегчает.
        - Хродгар? - насторожился Хаген. - Ты тот самый Хродгар Хрейдмарсон, убийца полутролля?
        Изгнанник кивнул, поморщился и приложил лёд к штанам.
        - А годи говорил, ты, мол, заморыш... - озадаченно пробормотал Лемминг.
        - Так и было, когда прибыл сюда полгода назад, - кивнул один из старших гравикингов, - тощий, бледный, жалко глянуть... А теперь, глядите-ка, вымахал в белого медведя!
        - Скорее в тура, - заметил другой викинг, - или в овцебыка. Непрошибаемый!
        - Мы тобой будем стены таранить, Хродгар. Лбом, с разгона!
        - Лучше уж яйцами.
        Сквозь громогласный хохот послышался полушёпот Торкеля:
        - Так всё-таки, за что ты убил этого полутролля? Не за то ведь, что он занял твоё место?
        - А тебе-то что за дело? - хмуро, но беззлобно спросил Хродгар.
        - Мне так думается, - Волчонок встал, пересиливая боль и тошноту, - ты ему мстил. Мне такое дело, что и у меня есть кровник. Вот и стало любопытно: раз уж ты меня оттузил, то, может, и в этом деле чему научишь?
        - Нет мне большой охоты говорить об этом, - отозвался Хродгар.
        - И верно, - рассудил Хаген, - здесь наверняка все уже слышали эту сагу. Но ведь ты, сын Хрейдмара, не откажешься поведать о своём подвиге Арнульфу Иварсону? Не сегодня. Потом как-нибудь.
        Хродгар помолчал, обдумывая слова новичка. Затем сказал:
        - Арнульфу, пожалуй, поведаю. Ты близко с ним знаком?
        - Эту сагу я могу рассказать прямо сейчас, - улыбнулся Хаген.
        Так их и приняли в братстве гравикингов: Торкеля - по клыкам, Хагена - по словам. И через пару недель вспоминали о той дурацкой драке со смехом.

        4

        Теперь надобно рассказать, пока не забыли, как Хродгар убил Гримкеля Ормарсона.
        Ормар Ормсон звался один человек. Он жил в Брюнвё на острове Тангбранд. Однажды случилось ему идти мимо Тордовой Горы. То место считалось скверным, и не напрасно: когда Ормар присел отдохнуть у подножья Тордаберга, перед ним откуда ни возьмись предстала троллиха.
        - Стань моим мужем, добрый человек, - сказала горянка, - или не уйдёшь отсюда живым.
        - А что мне за это будет? - спросил Ормар, ибо смерть мало его страшила.
        - Получишь барана с золотыми рогами и серебряной шерстью, который приносит удачу в делах и богатство на двор, - посулила великанша, - а также сто червонных гульденов за каждую зиму, которую проведёшь со мной.
        - На это я согласен, - сказал Ормар.
        Девять зим прожил смертный человек с троллихой. Она, видимо, была не столь омерзительна, как это принято считать, а может, околдовала его. Так или иначе, троллиха родила от него много детишек, и все они удались скорее в мать, чем в отца. Все - кроме одного, последнего. Троллята жили с матерью в пещерах Тордаберга и не слишком почитали отца. На десятую зиму Ормар покинул подземелья, забрав обещанного барана с золотыми рогами и серебряной шерстью, восемьсот червонных гульденов и младенца, которого троллиха отдала без сожаления:
        - Он не моего рода, и здесь ему нечего делать.
        Ормар пожил бы ещё с великаншей, но беспокоился за сына. Да и, коль по чести, заездила его эта сладострастная ночная всадница.
        Люди в Брюнвё считали Ормара мёртвым и весьма удивились, когда он явился домой целый и почти невредимый, да ещё с таким прибытком. Откуда золотишко, спрашивали его. Ормар долго отмалчивался, но в конце концов рассказал, как было дело. Его сочли безумцем. А местная колдунья Сельма сказала так:
        - Осквернился ты, Ормар сын Орма! Из твоих чресл возродился род Торда Тролледроттинга, и не будет нам покоя от этого племени. Но куда большую беду предвижу от этого твоего исчадия, обликом схожего с сынами людскими! Следует убить его, пока не вырос, ибо позже он принесёт много несчастий жителям Тангбранда.
        На эти слова Ормар ответил весьма неучтиво.
        Сына же своего Ормар назвал Гримкелем, и за ним закрепилось шутливое прозвище Полутролль. Надо сказать, оно ему подходило: Гримкель был бледен и некрасив, один его глаз был чёрным, а другой - зелёным, огненно-рыжие патлы торчали во все стороны, а зубам было тесно во рту. Жрал он за троих, но отцу было нетрудно его прокормить: ведь Ормар стал богатейшим человеком на острове. Баран с серебряным руном так усердно крыл овец, что стада Ормара приходилось отгонять на склоны Тордаберга на выпас. Спустя пятнадцать зим по возвращении Ормар скончался, и Гримкель унаследовал его добро.
        Тогда-то и поняли добрые поселяне, что не зря нарекли его Полутроллем.
        Гримкель первым делом окружил себя людьми небогатыми, но свирепыми и отчаянными, нравом подобными ему самому. Затем приобрёл боевой корабль и стал ходить в викинги, но не в дальние края, а в ближние, куда мог дотянуться. Всех, кто мог бы предъявить право на долю в наследстве Ормара, Гримкель быстро сжил со свету. Так он стал хёвдингом сперва в Восточной четверти, а затем - и дроттингом всего Тангбранда. Таковым его признали на тинге после того, как он учинил большую и кровавую распрю с другими влиятельными родами острова. Воистину, Гримкель Ормарсон был самым могущественным человеком на Тангбранде, самым богатым и самым жестоким, и никто не смел ему перечить.
        Хрейдмаром звался человек с Уксагарда в Западной четверти. То был крепкий бонд, который в юные годы торговал за морем, а потом получил наследство и осел на Бычьем Дворе. Кроме быков, были у него в хозяйстве и бараны. В те годы Гримкель повелел, чтобы все бонды клеймили своих овец, чтобы не было путаницы, за что получил прозвище Баранье Клеймо. Так уж вышло, что Хрейдмар оставил одного барашка без тавра: скотинка была уже старой и не сегодня-завтра должна была уйти на пастбища своих рогатых предков. Жалко было его даже забивать. Один из людей Гримкеля узнал об этом и доложил господину. Тот приехал в гости на Бычий Двор. Хрейдмар принял его радушно, и пару дней Полутролль со свитой весело гулял в Уксагарде. Затем он спросил хозяина:
        - А чей это баран ходит без тавра?
        Хрейдмар честно ответил, что - да, мой барашек.
        - Разве ты не знаешь, что я приказал всем бондам заклеймить скотину? Ты же был на тинге!
        - Слуги не доглядели, - пожал плечами Хрейдмар, - да и не думаю, что теперь это важно. Погляди на него, Гримкель: его уже и копыта не держат!
        - А знаешь, Хрейдмар бонд, - промолвил Полутролль, улыбаясь весьма приветливо, - я ведь и за меньшее убивал...
        Потом Гримкель отбыл, а спустя пару месяцев подстерёг со своими людьми Хрейдмара, когда тому случилось ехать по делам в Северную четверть. Завязалась битва, но силы были неравными, и Гримкель зарубил хозяина Уксагарда, а двор его и всё добро присвоил. У Хрейдмара остался сын Хродгар, хилый парнишка девяти годков. Его определили в домочадцы, а точнее сказать - в рабы ко двору Гримкеля. Один из его людей сказал:
        - Дурно ты поступил с этим мальцом, что не заплатил вергельда за его отца.
        - Не по скупости, - возразил Гримкель, - но по своей воле. Хрейдмар бонд многовато возомнил о себе, коли подумал, что может не выполнять моих приказов! Вот и поплатился. Пусть ублюдок будет рад, что я его пощадил и содержу со своего добра. За людей более знатных, чем этот хозяйчик, я и то не платил вергельда. Впрочем, - рассмеялся Полутролль, - пусть возьмёт себе этого неклеймёного барана! Паршивый вергельд паршивому юнцу за паршивого мужа.
        Вот минуло четыре года. Умер старый баран, умер и златорогий овен с Тордаберга. Хродгар усердно работал на Гримкеля и ничем не выдавал обиды. Вот однажды Гримкель решил отметить осенний праздник Вентракема в усадьбе Уксагард. Хродгару поручили натаскать хвороста, чтобы натопить очаг. Он собрал добрую охапку и как бы между делом напихал туда листьев. Когда занялась растопка, повалил дым, но все уже так напились, что это мало кого смутило.
        Зал в стабюре Бычьего Двора был так построен, что вдоль стены, за скамьями, тянулся отгороженный переход. Хродгар вошёл в дом своего отца, промчался в дыму и тенях по переходу и выскочил рядом с креслом во главе стола. За этим резным престолом сиживал вечерами Хрейдмар, держа на коленях маленького сына и дочек, а теперь там расселся пьяный Полутролль. На крюке, вбитом в стену, висела на кольце в рукояти отцовская секира. То была тяжёлая двойная секира с длинным древком и клеймом в виде головы тура на лезвии. Гримкель сам принёс её сюда и повесил подле трона. Хродгар снял с крюка "ведьму щитов", не чувствуя веса, занёс над головой Ормарсона и сказал:
        - Это тебе за паршивого барашка от паршивого юнца!
        А потом рыжая гора рухнула с плеч Полутролля и покатилась по столу, сбрасывая кубки, заливая скатерть багряным вином жизни.
        Хродгар учтиво поклонился ошеломлённым гостям, взбросил секиру на плечо и кинулся наутёк. Его пытались преследовать по горячим следам, но мало преуспели: меньше от пива пользы бывает, чем думают люди! А юноша бежал на юг, на Альвирнес, не стирая крови с лезвия. По дороге объявлял без хвастовства и гордости: да, я убил Гримкеля Полутролля. Добрые люди восхищались и хвалили юношу, но чаще - ужасались и гнали прочь. На Альвирнесе Хродгар попал на уходящий корабль и долго провожал взглядом родные берега. Тревога не отпускала его сердце, пока скалы Альвирнеса не скрылись из виду. Лишь тогда он вытер кровь с топора.
        Небо в ту ночь было ясное, и казалось: отец улыбается из Вельхалля сиянием звёзд.

        Эту прядь Хродгар нелживо поведал Арнульфу в присутствии Крака, Торкеля и Хагена на праздник Хлорриди. Седой долго глядел на юношу, а тот сидел в безмолвии, уставившись в пол. Окаменел, словно тролль под солнцем. Черты лица заострились: коснёшься - порежешься. В серых глазах застыло море, полное льда.
        - Что думаешь делать теперь? - спросил наконец Арнульф.
        - Не знаю, - тихо вздохнул Хродгар, - или подамся в Керим, в охрану тамошнего кьяра - говорят, там ценят наших людей и наши секиры, - или тут останусь. Буду гравикингом.
        - Я набираю людей для большого и славного дела, - заметил Арнульф небрежно, вычищая щепкой грязь из-под ногтей, - по осени отчалим. Будет много крови, много огня и много золота. Может, не так много, как при дворе кьяра, но уж всяко веселее.
        - Слышал об этом, - Хродгар поднял глаза на сэконунга, обвёл взглядом его спутников, и показалось Хагену - вскрылся лёд на древнем море, блеснул на солнце острый скол. А сын Хрейдмара улыбнулся уголком рта, - коли я на то время отлучусь в Эльденбю к моей Турид, пусть вот он, - ткнул пальцем в Торкеля, - сходит за мной. А если, - перебил Волчонка, который уже был готов оскорбиться на работу побегушки, - а если я не захочу идти, то пусть наподдаст мне покрепче, сам знает куда!
        Все дружно заржали, а кипучая медь гнева сменилась во взоре Торкеля чистой сталью уважения. Так, в день Гнева, под крышей братьев-викингов, родилась приязнь, что проросла с годами могучим древом, и говорили, что не было дружбы крепче той, что связала Хродгара Тура, Торкеля Волчонка и Хагена Лемминга.

        5

        Арнульф, как уже было сказано, собирал в Скёлльгарде людей. Шли к нему все, кому ни лень, а не лень было всяким раздолбаям, которым тем летом не нашлось места на лебединой дороге. Впрочем, Арнульф не звался бы морским королём, если бы не разбирался в людях. Ему хватало одного взгляда, чтобы отказать охочему. Принимал одного из дюжины. Но уж если принимал - часами испытывал расспросами. Кто, мол, откуда, чей родич, каково было прозвище двоюродной бабки со стороны отца, куда первым делом смотришь, оказавшись в незнакомом месте, перескажи, мол, первые строки любимой саги... По ходу расспросов делал пометки угольком в маленькой книжице. Иногда стирал написанное. Когда испытуемый не мог ответить - редко прогонял, чаще просто кивал и делал пометку. К осени под крыльями Седого Орла собралось, не считая кормчего, Хагена, Торкеля и Хродгара, тридцать два человека.
        То была весьма пёстрая ватага.
        Были там и щенки сопливые, и суровые старики, пожелавшие в последний раз отправиться на славное дело, и бородатые герои, крышей которым был полосатый парус, постелью - палуба, а верной супругой - весло иль секира. Берси Китобой из Брунавикена, Гильс Арфист из Тьяльне, Дрогвар Хмурый, знаменитые бойцы Лейкнир Ледник, Рагнвальд Жестокий, Орм Белый и Кьярваль Плащевые Штаны, менее знаменитые Торвид Морж, Утред Бык, Ярнсети Днище, Кетиль Плоский Зад, Свегдир Ожог, Сьярек Селёдка, Рати Копчёный, Модольф Беззубый, Самар Олений Рог и другие.
        Были там братья-близнецы Тьодар и Тьостар Тенгильсоны, которых все путали и которые, по слухам, любили друг друга иначе, чем положено родичам и мужчинам, но Арнульфа то не смутило. Были и другие родичи, Сигбьёрн и Стурле Скампельсоны с острова Хёггмар, по прозвищу Злые Барсуки, и уж они-то терпеть друг друга не могли, но Арнульф был дружен с их покойным отцом Скампелем Рундуком, и грозил обоим вызвать его из Вельхалля, коль они не прекратят грызню. Вигольф и Вальтьоф Вестарсоны приходились кузенами сыновьям Скампеля, но не походили на них ни обликом, ни нравом.
        Были также два лучника: Слагфид Охотник из Бьёрндаля и Форни Гадюка. Последний смазывал стрелы ядом, а ещё слыл лекарем. Были двое алмарцев: Иринг и Унферт. Собственно, Иринг был не из алмов, а из тирингов, но поскольку Иринг Тиринг звучало бы несколько по-дурацки, он тоже прозвался Алмарцем. Унферт же был истинным алмом, бывшим советником тамошнего короля, но власть сменилась, Унферт впал в немилость и счёл за лучшее скрыться в Стране Заливов. Он считался человеком учёным и мудрым, хотя и мало почитал старых богов, предпочитая молиться кресту.
        Был и молодой Халльдор Холодный Ветер из Хергефьорда, которого Арнульф принял, ибо шла молва, что этот Халльдор - колдун. Юноша первым делом передал сэконунгу привет от своего наставника, Гейрмунда Змеиное Око, и добавил, что три года учился в Чёрной Школе. Седой сказал, что раз уж прозвали тебя Холодным Ветром, то будешь обеспечивать попутный ветер, а уж каким образом, никого не волнует: хочешь - дуй, хочешь - колдуй, хочешь - перди. Не справишься - змеиное око твоего наставника, мол, тебе на жопу натяну. Забегая вперёд, скажем, что Арнульф не имел причин приводить угрозу в исполнение.
        Одним из последних пришёл упитанный Невстейн Сало. Точнее, прибежал вслед за здоровенным одноухим котом, чёрным, как штормовая пучина. Котяра гнался за пегой дворнягой, которая сдуру разинула на него пасть. Собака была вдвое крупнее, но бежала от кота, словно от лесного пожара, и жалобно скулила. Сука проскочила между ног Арнульфа, кота же Невстейн подхватил, но въехал с разбегу головой в грудь Седого и чуть его не свалил.
        - Э... прощения прошу... - забормотал Невстейн. - Правда ли, что ты набираешь ватагу? Я...
        - Как зовётся твой кот? - спросил Арнульф деловито.
        - Мой кот? - похлопал глазами Невстейн. - Э... Троллем зовётся...
        - Он только на собак охотится, или на крыс тоже?
        - Крыс давит на раз, - похвастался Невстейн.
        - Ты принят.
        Оказалось, что Тролль умеет говорить. Когда Торкель забавы ради дёрнул его за хвост, котище невозмутимо обернулся к нему и чётко произнёс одно только слово, которое прозвучало примерно как "Г'ауно".
        Лони по прозвищу Лепесток сходу получил отказ, но всё лето ходил за Арнульфом как привязанный и напрашивался в ватагу. Слова на него не действовали, угрозы тоже, пришлось поколотить. Не тут-то было: Лони выхватил короткий и широкий нож-кельхблат и за пару мгновений перерезал у драчунов пояса. Его всё равно побили, хотя бить кого-то, когда с тебя спадают штаны, нелёгкое дело. После Арнульф проведал Лони:
        - Теперь понятно, почему тебя называют Лепесток. Откуда нож?
        - От одного алма. Выиграл в кости. Тот не хотел платить. Пришлось его убить. Я принят?
        - Ну раз уж такое дело...
        Каждый в стае Седого заслужил своё прозвище. Так, Энгуль с Островов действительно прибыл с Фарейяр, с Острова Ледника.
        Однажды вечером, когда в пивном зале Скёлльгарда собрался народ, Хаген спросил Энгуля, правда ли, что там каждую зиму прирастают льды и сталкивают в море куски суши.
        - Так и есть, - отвечал тот весело, - хримтурсы плодятся так, что от них нет житья. На Половинчатом Острове ровно половина суши подо льдом круглый год, оттого он и зовётся Хальфей. Не растёт ничего, кроме мхов да лишайников. Ты видел когда-нибудь, чтобы подберёзовик вырастал выше самой берёзы? А у нас это обычное дело!
        - Так это выходит уженадберёзовик, - сообразил Торкель ко всеобщему смеху.
        - Я, когда сюда приехал, - говорил Энгуль, - долго не мог привыкнуть, что кругом столько деревьев и они такие высокие, такие толстые, и что земля так щедро родит.
        - Ты, думается, потому и покинул свой Йокульсей, что там холодно и голодно?
        - Не-а, - махнул рукой Энгуль, - жить везде холодно и голодно. Просто там очень скучно!
        - Здесь уж точно повеселишься перед смертью, - заметил Фрости Сказитель. Он, как и Хродгар, был родом с Тангбранда. Он знал множество саг, легенд, преданий и просто смешных рассказов, потешая по вечерам народ. Хаген спросил его, зачем ему быть викингом, если он с его памятью и даром сказителя мог бы неплохо жить при дворе любого конунга.
        - Поживи с моё, - добродушно посоветовал Фрости, - и узнаешь, что конунги - самые мрази. При любом королевском дворе говна больше, чем в самом засранном свинарнике. Ни на Ближних, ни на Дальних островах конунгов - за редкими исключениями - не терпят, и правильно делают. Альдермана, хёвдинга или годи выбирают, он каждый день смотрит в глаза своим людям и держит перед ними ответ. Это, думается, лучше всего. Любой этелинг, дорвавшийся до власти, будь он трижды благороден, превращается из вепря сражений в вонючую свинью.
        - А как же Гуннар Гьюкунг? - возразил с прохладной улыбкой Орм Белый, племянник Сигурда ярла, владыки острова Талсей. - Или не будем трогать седой туман древности: что бы ты сказал о Хольгере, конунге Линсмарка, или о Хродмаре Вальдинге, конунге Вальдмара?
        - Или, например, - робко добавил Хаген, - об Арнкеле, владыке Вестандира?
        - Бывшем владыке, - рассмеялся Фрости, - что можно сказать о человеке, у которого дверг обрюхатил дочь? Ну, он славно сжёг какой-то городишко в Андарланде, вот и все его заслуги. Но при его наследниках викинги грабят Сторад, и ничего, Атли Ястреб пока жив!
        - Именно что - ПОКА жив, - бросил как бы между делом тощий муж с длинным лицом, в котором Хаген опознал Мара Дюггварсона, того самого, чья снека присоединилась к драккару Атли Ястреба у берегов Сторада. Мар кивнул Фрости:
        - Но продолжай, расскажи нам о кольцедарителях всю правду, какую знаешь!
        - Много я странствовал, много я видел, многих я сильных изведал, - спокойно и с достоинством вёл речь Фрости, - но мало хорошего могу сказать о Хольгере Вепре, потому что он едва взошёл на престол. О Хродмаре Хёрдасоне тоже сказать нечего: все помнят, как он однажды пришёл сюда, в Гравик, и хотел принудить нас к повиновению. Говорил, что раз уж мы живём в Вальдмаре, на его землях, то должны ему повиноваться! Не дурак ли? Можете выйти на стену, и я покажу вам черепа его людей, которые украшают частокол. А древний конунг Гуннар сын Гьюки славен лишь тем, что достойно встретил смерть в яме со змеями! Говорят, он играл на арфе пальцами ног, ибо руки его были связаны... Гильс, а ты так можешь?
        - Если бы он не играл, - усмехнулся Гильс, - то, быть может, змеи не рассердились бы и не искусали его до смерти. Потому, думается, играл он скверно, и нет желания повторять его подвиг!
        - Это ложь, - заметил Халльдор Виндсвалль, о котором говорили, что он колдун, - все знают, что змеи глухие, как пень. Видимо, конунг играл СЛИШКОМ скверно...
        - А драконы? - спросил Хаген сквозь общий смех. - Драконы тоже глухие?
        Халльдор проговорил задумчиво:
        - Единственный дракон, кого я знал, глухим не был. Уж это точно.
        - Выходит, они ещё живы? - спросил Торкель.
        - Скорее да, чем нет, - пожал плечами Халльдор, и больше о том не говорил.
        Орм же Белый, улыбаясь всё так же холодно и сладко, спросил Фрости:
        - А чем же ваш Гримкель Баранье Клеймо лучше любого из конунгов? Или его прозвали Полутроллем за красивые разноцветные глаза?
        - А что - Гримкель?! - вскипел Фрости. - Вот, погляди на того бычка с прядью на голове! - показал на Хродгара, который обгрызал мясо с жареной козьей ноги. - Спроси у него, как поживает Гримкель у себя в усадьбе, он многое тебе расскажет! А, Хродгар?
        Хродгар промычал что-то ругательное.
        - Вот так-то! - назидательно вскинул палец Фрости. - Горжусь моим земляком! Это я подарил ему оберег из медвежьего клыка. Он берёг меня во всех битвах и пьянках. Смотри, не снимай!
        Хродгар кивнул. Наверное, не хотел погибнуть в жестокой и беспощадной северной пьянке.
        - Ну хорошо, - продолжал Орм, - сын отомстил за отца, и ты сложишь об этом сказание, а я первый дам тебе за него десять червонных гульденов. Но вот скажи: разве одного отца погубил Гримкель? Что твои земляки столько ждали, пока щенок покажет себя волком? И не они ли, твои земляки, сами утвердили его дроттингом всего острова?
        - К чему это ты? - нахмурился Фрости.
        - К тому, - расплылся в ухмылке от уха до уха племянник ярла, - что бонды - воистину глупы. Глупы и слабы. Всегда выбирают себе троллей в господа, а потом плачут. Овцам нужен сильный пастух, чтобы защищать от волков. И от слишком злобных баранов.
        - Мало правды в твоих словах, - возразил Хаген неожиданно, - кажется, редко такие чудовища, как этот Гримкель, избираются на тинге. Чаще выбирают людей надёжных, таких, как Борк, альдерман в Эльденбю. Коль я солгал в силу скудоумия, - спешно добавил юноша, - пусть меня поправят разумные мужи.
        Разумные мужи не поправили. Зато Рагнвальд Жестокий, побратим Орма, плюнул под ноги - то ли себе, то ли Хагену, а скорее - Фрости:
        - Так что же эти бонды не смогли обуздать чудовище? Что же ты, Фрости, не вызвал его на поединок, не отомстил за земляков? Или ты - Сказитель, и это не твоё дело?
        Тут все разом замолчали, и жуткая тишина заполонила бьёрсаль. Это был вызов. И все смотрели на побледневшего Фрости. Сказитель же медленно убрал руку с рукояти ножа, откинулся на скамье, неспешно хлебнул пива и криво усмехнулся в глаза Жестокому:
        - Рановато я отбыл с Тангбранда, а то, конечно, позвал бы Гримкеля на хольмганг. Но, видишь ли, друг мой Рагнвальд, мне пришлось покинуть родные края, потому что я убил человека по имени Гаутрек Дерьмо. Не подумай только, что мне доставило радость пачкаться в нечистотах - просто Гаутрек, который вполне заслужил прозвище, зарубил моего отца. Мой батюшка Фрости Моёвка был не таким человеком, за которого можно было не мстить. Понимаешь?
        - Не держи зла на моего друга, Фрости Фростарсон, - мирным тоном сказал Орм, - он не знал об этом случае. Всяко, тут никто не ставит под сомнение твою доблесть.
        - А я готов развеять любые сомнения, - заверил Фрости.
        Тогда народ начал расходиться. Тут Мар Дюггварсон бросил Хагену:
        - Поди-ка сюда, щенок!
        Щенок послушно подошёл. Был бы хвостик - завилял бы. Торкель двинулся было следом - мало ли что, но Хаген жестом остановил его: спокойно, мы - старые друзья, поди, мол, погуляй. Торкель молча кивнул и вышел.
        - Твоё лицо кажется мне знакомым, - прищурился Мар.
        - Нетрудно сказать отчего, - Хаген убрал со лба волосы, - видишь этот шрам над бровью? Кто из твоих людей оставил его? Впрочем, нет - это был твой сапог.
        Мар нахмурился:
        - Память моя не стала яснее. Может, освежишь? Где мы встречались?
        - На борту твоей снеки. Прошлым летом. Я прыгнул в воду с "Курочки", твои люди меня выловили и немного поучили, как годится.
        Лицо Мара вытянулось ещё сильнее и стало похоже на толстую сосульку.
        - Так ты тот самый неудачливый тюлень? Это ты грозил Ингмару Хювборгу предсмертным проклятием? Ты изменился, хотя и не выглядишь мёртвым.
        - Да как-то не повезло умереть, - пожал плечами Хаген.
        - А как сюда занесло? Был рабом, а стал волчонком?
        - Меня вытащил Арнульф сэконунг. Отныне я его человек! - гордо сказал Хаген.
        - Тогда мне нет удачи тебя убивать, - покачал головой озадаченный Мар. - Ну, садись, коли не боишься, выпьем ещё по чарке! Расскажешь нам, как вещие духи свели тебя с Арнульфом.
        Хаген не хотел пить, но и отказывать постеснялся. Кроме того, у него вдруг возникло дело к этому человеку. Представившись как подобает, Хаген потешил Мара и его людей рассказом о своих злоключениях на Эрсее. Мар отсчитал ему полмарки медью:
        - Это тебе вергельд за побои. Дал бы больше, так удача меня оставила. Сам на мели.
        - А что, герре Мар, - наивно спросил Хаген, - этим летом ты не грабил в Стораде?
        Дюггварсон лишь досадливо поморщился, словно болели зубы, и махнул рукой.
        - А что Атли Ястреб? - полюбопытствовал Хаген. - Он теперь тоже здесь?
        - Ха! - гневно воскликнул Мар. - Да будь здесь этот навозный петушара, я бы забил ему в задницу кол до самой макушки. Хорошо устроился, выблядок куриный, снова повезёт на Эрсей добычу на осенние торги...
        - Так вы с ним теперь враги? - округлил глаза юноша.
        Выяснилось, что - да, враги. Дело в том, что Мару понравилась Ингрид, ранее бывшая супругой Буссе Козла, а после ставшая наложницей Атли. Хаген не понимал, что волки моря нашли в этой седеющей клуше, но, разумеется, уточнять не стал. Ему было любопытнее другое: Мар соблазнил Ингрид и поклялся взять её в жёны, Атли узнал и дал согласие, однако ночью перебил почти всех людей Мара. Сам сын Дюггви с горсткой верных соратников чудом ушёл. Хотел было вернуться за Ингрид, но Атли той же ночью казнил её так зверски, что даже Мар, бывалый и жестокий викинг, не мог об этом спокойно говорить. Да Хаген и не выспрашивал. Сделав над собой усилие и пригубив ещё глоток пива, он вымолвил, сколь мог почтительно:
        - Я хотел бы переговорить с тобой с глазу на глаз, Мар хёвдинг. Если можно.
        - Ну, прогуляемся, - кивнул Дюггварсон.

        Надобно сказать, Арнульф ни с кем не делился своими замыслами относительно похода на Эрсей, кроме Крака и Хагена, да и тем настрого приказал молчать. Каково же было его негодование, когда на праздник Хлорриди к нему подошёл Мар Тощий и негромко спросил:
        - Слыхал, тут кое-кто собрался разграбить Эрсей?
        - И от кого ты это слыхал? - осведомился Арнульф, недобро глядя на Крака.
        - От одного лемминга.
        Седой влепил Хагену звонкий подзатыльник. У парня загудело в ушах, перед глазами поплыли красивые разноцветные пятна, а из носа вылетела козявка, которую он никак не мог выковырять, пролетела над столом, словно чайка над фьордом, и влепилась в оконную ставню.
        - Эти побои тоже на мне, - сказал Мар юноше, - сочтёмся. А тебе, Арнульф сэконунг, я так скажу, что коли ты идёшь по осени на Эрсей, то тебе пригодится подмога. Там будет много людей, и не все из них - рабы да бонды.
        - Зачем бы мне тебя брать? - буркнул Арнульф. - Меньше доля в добыче...
        - Сокровищ там полно! - отмахнулся Мар. - Всем хватит. А мне надобно сквитаться там с одним человеком, и я надеюсь застать его на Эрсее. С неким весьма опасным человеком.
        - Если ты про Атли Ястреба, так я знаю, где он гнездится, - Арнульф поднялся из-за стола и начал мерить шагами покои. Затем остановился напротив Мара, склонив голову набок, и вперил в него немигающий орлиный взор, - скажи, ты любил Ингрид?
        Мар побагровел, нахмурился и молча коротко кивнул. Его зубы скрипели так, что Хагена пробрала дрожь - мрак чужого горя ужаснул его больше, чем гнев вождя. А вождь усмехнулся:
        - Думается мне, ты не станешь слишком ценить свою жизнь, как дойдёт до дела! Есть ли у тебя корабль и люди? Будут ли готовы отбыть к началу осени?
        - "Дюфнар" стоит в Эльденбю, - проговорил непослушными губами Мар, - при мне четырнадцать бойцов, и столько же соберу в срок. Только не знаю, чем их кормить...
        Тогда Седой вздохнул и отсчитал ему с десяток гульденов:
        - Одалживаю в рост: по две марки с гульдена.
        - Ты сделался презренным ростовщиком, Арнульф сэконунг? - ехидно бросил Крак.
        - Спасибо, достойный сын Ивара, - поклонился Мар, - но может статься, что тебе не с кого будет спросить этот долг.
        - Тяжко это горе, но его мы скроем, - уверил его Арнульф.
        И до самого отъезда об этом не говорили.
        Тем же вечером, когда все напились, нагулялись и отошли ко сну, Арнульф позвал к себе Хагена. Парень испугался, ибо наивно полагал, что всё обойдётся подзатыльником. Шагал через ночной лагерь, скупо озаряемый факелами, но не было пламени, чтобы разогнать тягостную мглу на сердце. "Прогонит, - стучало в висках обречённо, - как есть прогонит. Оставит и Торкеля, и Хродгара, а меня угостит пинком под зад. На прощание". Дошёл до жилища годи, где поселился Арнульф, перевёл дух, выпрямил спину и шагнул за порог.
        Арнульф сидел за столом. Один. Перед ним чадил огарок. В тусклом свете виднелся открытый кувшин. И одна чарка, сделанная из оправленного серебром черепа. Пахло вином. Рядом с чаркой лежала курительная трубка с позолоченным мундштуком. Что было странно: Арнульф не курил. "Я так его рассердил, что он теперь станет дымить на старости лет", - горько подумал Хаген. Он и сам затянулся бы для успокоения: увы, гравикинги научили.
        - Садись, недоумок, - приказал Арнульф беззлобно. Казалось, ему всё равно, и это было хуже всего. Хоть бы кричал, хоть бы ругался, хоть бы поминал мать, отца и всех родных - нет, голос его был тих и прохладен, как весенний ветерок, а взгляд, обычно цепкий и острый, теперь отрешённо скользил во тьме. Хаген присел напротив, скрестил руки на груди. Сверкнуло кольцо на указательном пальце. Кольцо, на котором он клялся. Ныне та клятва дала трещину.
        Впрочем, перстень-свидетель не треснул. Это обнадёживало. Хоть немного.
        - Скажи-ка, о чём ты думал, когда решился открыть Мару мой замысел?
        - Об одном предсмертном проклятии, - честно сказал Хаген. - И о двух китах, которых можно поймать на один крючок. Как Хюмир на той знаменитой рыбалке.
        - Поясни, - потребовал Арнульф.
        Хаген собрался с духом, облизнул пересохшие губы. В мыслях всё казалось разумным, но попробуй это связно и убедительно пояснить! Легче пересказать Сэмундовы "Песни Земли".
        - Прежде всего должен признаться, - начал Хаген осторожно, точно шёл по тонкому льду над озером, - что солгал тебе, когда сказал, что не держу зла на Атли Ястреба и ни в чём его не виню. Хотел бы, но... На Сельхофе были мои друзья. Ну, пусть не друзья, но... Альвёр... Я дал ей не лучший совет. Она мне снилась. Потом. Теперь не снится, да кому от того легче... Буссе Козёл был добр ко мне. Поэтому у меня нет причин любить этого Атли. Кроме того, один из его людей, Ингмар Высокий Замок, назвал меня женовидным мужеложцем. А я не ложусь с мужами, пусть даже и похож на девчонку...
        - Это понятно, - махнул рукой Арнульф, - у тебя на Ястреба большие и злые зубы. Ты хочешь, чтобы кто-нибудь надрал ему зад. Это первый кит. Дальше!
        - Мне показалось странным, что Мар так отзывается о том, с кем год назад вместе грабил. Я подумал, что вряд ли он сам осмелится мстить Атли, потому что, по его словам, удача его покинула. Но в его сегодняшних словах был смысл: ведь не только Ястреб гнездится на Эрсее по осени, но и твой кровник Кьятви Мясо, и многие другие. Хватит ли у нас людей? Вот и подумалось мне, что Мар со своими будет не лишним.
        - Это второй кит, - кивнул Арнульф. - Но ты не подумал, что Мара нарочно посадили в Гравике, чтобы он нюхал, чем тут пахнет, и слал весточки друзьям?
        - Это первое пришло мне в голову. Но ты ведь сам видел, Арнульф Иварсон, как рассвирепел сын Дюггви, когда речь зашла об Ингрид. Я знать не знаю, что там происходит у мужчин с годами в сердце и в мошонке, какой тролль толкает под ребро, когда седина трогает волос, и надеюсь, что не доживу до тех годков, но коли старый пёс рычит и скалит зубы, то чего ж его держать на привязи? Кроме того, - добавил юноша негромко, - думается мне, что воистину Мар не станет жалеть ни себя, ни своих людей, и коли пустить его первым, то он расчистит дорогу тебе и Бьёлану.
        - То есть ты положился в этом деле на чутьё?
        - Похоже, что так.
        - А почему за моей спиной? Почему не предупредил меня, не посоветовался?
        - А какая теперь разница? - пожал плечами Хаген. - Ты-то всё равно меня прогонишь.
        Арнульф тяжело вздохнул.
        - Недоумок, - сказал он, как отрубил. Слово шлёпнулось холодно и влажно, словно добрый шмат сырого мяса. - Если бы я хотел тебя прогнать, то ты бы уже катился по склону Фленнскалленберга с отпечатком моего сапога на заднице. Понял? А коли спрашиваю, то есть разница. Признаюсь честно, я и сам думал подрядить на это дело Мара, да опасался. Потому что я старый, я глуховат и слеповат, пусть по мне и не видно. Чутьё меня подвело. Что же - и Хаброк, лучший из ястребов, может промахнуться! Теперь я стану полагаться на твоё чутьё, лемминг.
        От сердца отлегло. Хаген сидел, как неживой, как рунный камень на кургане. Видно, многие руны можно было прочитать на его лице: Седой тихо засмеялся и наполнил чашу из кувшина.
        - Пей! Это хорошее вино из Форналанда!
        Хаген деревянными руками поднял череп, Арнульф - кувшин, сосуды сошлись в приветствии.
        - Скёлль, - сказал Хаген. А что ещё он мог бы сказать?..
        - Скёлль, - эхом отозвался морской король. И добавил, пока ученик приходил в себя, - ты всё славно и быстро придумал, и мозги у тебя работают прытко, только, будь так добр, в следующий раз дай себе труд посвятить меня в свои замыслы. А то дам по жопе. Ремнём.
        - Как положено отцу, - несколько криво усмехнулся Хаген.
        - Скорее уж - деду, - засмеялся Седой, - вот тебе в награду за выдумку да за честность.
        И протянул юноше трубку.
        - Сам я никогда не понимал, что это за дурацкая привычка, - проворчал Арнульф, пока Хаген рассматривал подарок, - но раз уж ты пристрастился, то хоть не соси всякую гадость.
        - А зелья не найдётся? - осмелился Альварсон.
        - Утром у годи попроси, - старик устало смежил веки, - он даст.
        Они пили до глубокой ночи. Говорили обо всём на свете. Потом Арнульф ни с того ни с сего завёл хриплым голосом "Плач по Эовульфу Гутаконунгу", а Хаген ему подпевал - или подвывал, если точнее. На середине песни в комнату зашёл Тролль, мягко ступая по соломе, залез на стол и тоже начал петь. У него оказался самый лучший голос. Так и уснули: Седой - в кресле, кот - на столе, а Хаген, как верный пёс, - в ногах у господина. Он был счастлив в ту ночь.

        Ватага Седого покинула Гравикен точно в срок, в первые дни осени. Мар со своими людьми отчалил чуть позже - снеке "Дюфнар" требовался ремонт. А вот Арнульфу с кораблём не повезло. Магнус Торфидсон продал ему свой драккар и сперва запросил тысячу гульденов.
        - На новое судно я не скупился бы, - сказал Арнульф, осмотрев корабль, - но за твоё корыто держи двести и радуйся удаче. Больше тебе никто не даст. А ты что скажешь, Крак?
        - Это не корабль, а жукоглазая коростожопина, - проворчал кормчий.
        И это было ещё мягко сказано!
        На выщербленном борту зеленели следы имени судна, некогда выложенные медью: "JOER", и окованный нос позеленел от меди, но больше - от наросшего мха. Драконья голова, которую ставили на нос, изображала скорее зубастую крякву, причём полголовы оказалось отколото. "Поморник" был старый, тёмный от времени. На палубе пахло плесенью и гнилой водой. Днище обросло раковинами. Посмешище! Но когда норд-вест ударил в парус - равнина китов вскипела под килем.
        - Эх, не чета моему "Бергельмиру", но за двести гульденов лучше не сыскать, - сокрушённо вздохнул Арнульф. - Как полагаешь, кормчий, до Эрсея дотянем?
        - На фордевинд - пожалуй, - Крак освоился с кормилом и направил струг обратно на берег, - теперь надо его вычистить и законопатить, как следует. И кэрлинг бы поменять...
        - Не надо, - раздался скрипучий голос из-под кормовых шпангоутов, - у меня "старуха" крепкая, тысячу лет прослужит!
        Арнульф и Крак переглянулись. Кроме них да Хагена, на борту никого не было.
        - Что? - Хаген пожал плечами и ткнул пальцем под ноги Краку. - Это клабатер. Я молчал.
        - Магнус не говорил, что продаёт судно с клабатером, - Арнульф заглянул под шпангоут, - а то запросил бы две тысячи.
        - А так за сколько продал? - осведомился скрипучий голос.
        - За двести.
        - И поделом ему, дуралею! - донеслось пьяное хихиканье.
        - Может, ты всё же покажешься да назовёшься, раз уж подал голос? - сварливо бросил Крак.
        - Налейте пива, тогда покажусь, - потребовал клабатер.
        - Пива нет, - Арнульф отстегнул от пояса флягу с можжевеловкой, поставил на палубу, - угостить, чем есть, и не обессудь.
        В тот же миг Арнульф и Крак увидели, как коренастый человечек в красном засаленном платке, повязанном вокруг головы, огладил зелёную с проседью бороду и приложился к фляге.
        - О, о, вот это я понимаю! - закряхтел карлик. - Тысяча благодарностей, лучший из морских королей! Давненько меня не угощали... Ёстейн Эйнауген, у вашим услугам.
        - А глаз тебе кто выбил? - полюбопытствовал Арнульф.
        Действительно, на синюшном лице коротышки не хватало левого глаза. Зато правый пучился, как у лягушки. Ёстейн Одноглазый сделал ещё глоток и вернул флягу Седому.
        - Дела давно минувших дней, - пожал плечами клабатер, - но, кажется, этот сопляк, - ткнул в Хагена мосластым пальцем, - заметил меня раньше вас, хотя я и не снимал хульда-хёкуля. Что же, ты - скюггнирман, и плащ-невидимка тебе не помеха?
        - Может, у меня отец был из альвов, - улыбнулся Хаген, - не даром же ношу такое отчество - Альварсон. А может, я уже видел клабатера. Ты знаешь Хеннинга Вихмана?
        - Вихман, гм... - Ёстейн почесал затылок. - Это тот, что водил "Морского волка"?
        - При мне он водил "Скеглу", - заметил Хаген.
        - Что ж, мельчаем, - вздохнул Ёстейн. - Эх, помню, были деньки...
        - Так Магнус не знал о тебе? - прервал воспоминания Арнульф.
        - Мы с ним поругались, и он думал, что я сошёл на берег. Но что бы мне делать на берегу? Люблю я это корыто, и мне больно, что Магнус довёл его до такого состояния.
        - А мне станешь служить?
        - Кружка тёмного, булка с маслом, доля в добыче - и по рукам.
        Эти условия, конечно, не показались Арнульфу чрезмерными. На берегу же Седой негромко заметил своему юному спутнику: ты, мол, не говорил, что обладаешь даром "второго зрения".
        - А я знал? - пожал плечами Хаген.

        Тогда же Кьярваля по прозвищу Плащевые Штаны выгнали из крепости и из братства. Потому что устав гравикингов запрещал приводить в Скёлльгард женщин. Чешется между ног - добро пожаловать в Эльденбю или куда ещё: в Сером Заливе росло немало красивых ив пива любого возраста на любой вкус. Но за крепостную стену - ни шагу. То ли Кьярваль забыл об этом правиле, то ли наплевал на него - во всяком случае, его застали с пригожей девицей из Эльденбю, в которой Хродгар узнал свою милую Турид. Стоял и глазел на неё в немом изумлении. Кьярваль смотрел на Хродгара с вызовом, а Турид никак не смотрела: прятала взор, сцепив пальцы и сомкнув губы, которые было так сладко целовать. Никто не решался стать меж трёх фигур, застывших в тревожном безмолвии. А потом Хродгар просто пожал плечами и пошёл в дружинный дом, повесив голову. Поговаривали, что он испугался драться с Кьярвалем, и никто не осуждал юношу: ведь Кьярваль Хёкульброк слыл одним из сильнейших бойцов на Севере, пусть и ходил в дурацких штанах. Эти широкие штаны были пошиты из чёрно-красного тартана, но между ног соединялись не швом, а фибулой -
наверное, чтобы удобней было мочиться. К ним крепился широкий и длинный отрез, который обматывался вокруг пояса и перебрасывался через плечо. Многие потешались над этой одеждой, которую чаще можно было встретить на Геладах, откуда Кьярваль был родом, или в Эйреде. Многим насмешникам Хёкульброк забил в глотку их смех. Но, так или иначе, Виндрек годи изгнал его из Скёлльгарда.
        - Жди нас в Эльденбю, - сказал Арнульф, - если хочешь отправиться в викинг.
        - У меня вышли деньги, - ослепительно улыбнулся Кьярваль, ничуть не смущённый изгнанием, - и вряд ли кто приютит по доброте душевной. Одолжишь пару монет?
        - Держи, несчастье ты клетчатое, - вздохнул Арнульф.
        - А если я убегу с твоими деньгами? - приподнял бровь Кьярваль.
        - С такими деньгами далеко не убежишь. А кроме того, я без труда отыщу тебя, куда бы ты ни подался. Спрошу: не видали, мол, парня в дурацких штанах?..
        Кьярваль кивнул и был таков.
        Когда "Поморник" отходил, Хёкульброк явился в последний миг, всё так же улыбаясь и ведя под руки двух девчонок. Турид среди них не оказалось. Впрочем, Хродгар Хрейдмарсон её и не высматривал, ничем не выказывал своих чувств и всю дорогу держал себя ровно. Так, словно дева, похитившая его сердце, была очередной сельской потаскухой, а Кьярваль Плащевые Штаны ничем не отличался от прочих соратников.
        Но Хаген всё равно не хотел бы оказаться на месте Кьярваля.

        Отбыли через пару дней. На северо-восток. Сперва на вёслах, пока не вышли из Гравика, потом подтянули ванты, и в выцветший полосатый парус ударил ветер. Глядя на птиц, кружащих над Фленнскалленбергом, Торкель прошептал:
        - Не в последний ли раз видим Гору Лысого Черепа?
        Хаген положил руку ему на плечо:
        - Не такие у нас долги, чтобы умереть, не выплатив их, - и добавил, усмехаясь, - это Хродгару хорошо, он-то, бычара, себя славой покрыл на триста лет вперёд!
        - Иди ты в жопу со своими шутками, - нахмурился Хродгар, касаясь клыка-оберега на шее.
        - Коли найдётся ладная жопа, так схожу туда непременно, - засмеялся Хаген.
        - Экий ты прыткий! - осклабился Торкель. - На берегу за девками не шибко бегал.
        - И пил мало, - добавил Хродгар, - ну какой из тебя викинг?
        Действительно, в Эльденбю Хаген бывал редко, больше времени посвящая воинским упражнениям и игре в тэфли со всеми охочими. Ни пить, ни гулять его не тянуло. Зато он много времени проводил за разговорами с Фрости Сказителем, Гильсом Арфистом и Халльдором Виндсваллем. Гильс даже успел научить его играть на маленькой рогатой арфе. Не слишком сладкозвучно, но Хаген надеялся подтянуться и в этом умении. Вообще же, понимая, что мало где выпадет возможность поучиться владеть оружием, не подвергая себя большой опасности, дневал и ночевал на стридафельде, отрабатывая удары, пару раз заслужив одобрение Ингольфа Десять Рук. Привык держать щит, орудовать копьём, мечом и топором, и только со стрельбой из лука не ладилось. Стрелы летели куда угодно, кроме цели. На счету Хагена были три дырки в бочке и курица, которую он случайно проткнул. За это его прозвали Бочковой Хаген и Куробой. Довольно обидно, но парень лишь усмехался и продолжал упражняться...
        На подначку Хродгара сын Альвара ответил тем, что показал ему топор. Хороший боевой топор с рукоятью в полтора альна, с серебряным плетёным узором и бородкой на лезвии, с хищно загнутым крюком с обратной от острия стороны. Хаген купил его на деньги, которые скопил, обыгрывая добрых людей в тэфли. Солнце гордо сверкнуло на серебре и стали. Хаген сказал:
        - Ты-то, Хродгар сын Хрейдмара, Убийца Тролля, выпил больше всех и нашёл себе невесту, да только мало тебе с того вышло проку. А я нашёл Арнульфу союзников. И поглядим, как пойдёт дело, когда начнётся буря секир! Помогут ли вам ваши девки да ваше пиво...

        6

        К полудню второго дня пути пришлось завернуть на юг, на остров Линсей. Причина была та, что в обшивке корабля обнаружился зазор чуть ниже ваттенстафа, который при резком повороте или в непогоду стал бы причиной течи. Там и без того сочилась влага, и братьям Вестарсонам пришлось сидеть на мокром месте.
        Чинить неполадку решили на хуторе Кракнест - Воронье Гнездо. Народ там, против ожидания, оказался приветлив и гостеприимен. Особенно после того, как Арнульф отпустил своих людей погулять напоследок, а старосте поселения дал пять гульденов - "на всякий случай".
        - У тебя здесь, наверное, полно родичей? - насмехался Торкель над Краком. Тот ничего не сказал, мрачно нахохлившись над обшивкой. Рядом посасывал трубку клабатер Ёстейн, изучая своим единственным глазом неполадку.
        Оказалось, что лопнул канат из елового корня, который удерживал доски обшивки вместе.
        - Ты раньше не мог сказать, жопа одноглазая?! - напустился на клабатера Крак.
        - Да откуда мне было знать?! - развёл руками Ёстейн. - Нечего было так драить борта! Бабы нет, вот и навалились со своими щётками со всей дури...
        - Ага, лучше, когда днище в говнище, ты-то привык, вонючка морская. Скажи лучше, если пенькой заменить - удержит?
        - Лучше канатом из моржовой кожи. Пусть кто-нибудь сбегает на хутор, здесь должны быть, а работы на пару часов. До сумерек отчалим!
        Тут к Арнульфу подошёл один юноша из местных:
        - Я принесу вам канат, который сто зим прослужит, если возьмёте с собой.
        - Неси, - коротко кивнул Арнульф.
        Парень убежал, вернулся с добычей и протянул Ёстейну толстый кожаный моток. Ёстейн и кормчий размотали канат, прощупали, подёргали и одобрили. Потом разобрали палубу и принялись за работу. Арнульф заметил, что услужливый юнец никуда не делся, и вздохнул:
        - Что стал, дурачок? Иди отсюда. На тебе марку за помощь...
        - Ты ли Арнульф сэконунг? - уточнил юноша. - Коли так, то теперь я знаю, кто из морских королей не держит слова. И, уж конечно, сочиню о тебе самый позорный нид.
        - Я тебе сказал "неси", но не говорил, что возьму на борт, - возразил Арнульф.
        - А что мне сделать, чтобы ты переменил решение?
        Такая мольба была в голосе юноши, что хладнокровный сэконунг лишь пожал плечами, достал свою записную книжицу, кусочек угля и молвил:
        - Ну, сказывай, кто ты, откуда и что за нужда гонит тебя на китовую тропу...
        - Меня зовут Лейф по прозвищу Кривой Нос, - начал юноша, - и нетрудно понять, отчего.
        Действительно, острый нос, похожий на вороний клюв, отчётливо изгибался влево. Вообще же парень был высок, неплохо сложен, хотя и худощав, с длинным выбритым лицом, редкой щёткой усов и грустными зелёными глазами. Густые тёмно-русые волосы стянуты в тугой узёл на затылке, кроме нескольких прядей, падавших на лоб. На руках виднелись ожоги да мозоли, а на грубой суконной рубахе чернели следы сажи. Кожаные штаны потрескались, лыковые башмаки просили каши. За поясом - нож и рабочий топор. Раб? Вольноотпущенник?
        Изгнанник?..
        - Моим отцом был Лейф Чёрный, сын Миккеля Кузнеца, - вёл речь юноша, - раньше мы жили на Озёрах, к югу отсюда, но после смерти батюшки продали хутор и переехали на запад, в округ Дисенхоф. Так получилось, что я убил человека, и не стал платить вергельда. За это меня приговорили к пожизненному изгнанию с Линсея. Здесь меня знают под другим именем, но тебе, сэконунг, я говорю правду. Тот человек был сражён мною на хольмганге. Но ты знаешь, наверное, как в этой стране можно повернуть закон против любого человека, были бы влиятельные друзья. Мне мало удачи жить здесь, ибо все друг друга знают, и рано или поздно я буду разоблачён. От этого не прибавится счастья ни мне, ни моим родичам. Потому я уповаю на твоё сострадание, Арнульф сэконунг.
        - Что ты умеешь делать?
        - Что скажешь, то и сделаю, - выпалил Лейф, но, поймав устало-неодобрительный взгляд старика, добавил, - мои предки по отцу были кузнецами, и, думается, тебе пригодится бронник или оружейник, ибо я хорош в этом ремесле, а кроме того, мы с братом каждое лето проводили на море на рыбном промысле. Так что грести и ставить парус умею.
        - Твой брат ещё жив?
        - Не слышал иного.
        - Как он прозывается меж добрых людей?
        - Он на четыре зимы меня младше и люди зовут его Кьяртан Бобёр.
        - Барсуки у меня уже есть, - усмехнулся Арнульф, - теперь будет брат Бобра с кривым носом. Эй, Хаген! Иди сюда, познакомь этого парня с другими да растолкуй, что к чему.
        Так и получилось, что Хаген, Торкель, Хродгар, Халльдор, Стурле Младший Скампельсон и Лейф отправились на лодке на Свиную Шхеру недалеко от берега. Хаген сказал: мол, попрыгаем с утёса, море пока тёплое, а как вы отчалите, мы вас увидим и догоним! Арнульф не возражал. На самом же деле Торкель, которого посадили в "воронье гнездо", высмотрел на подходе к Линсею, как на Свиной Шхере купались молодые пастушки в чём мать родила, и задумал коварную, хотя и предсказуемую выходку. Но, как можно догадаться, никакими голенькими пастушками там по прибытию молодых людей и не пахло.
        А пахло - ну, как всегда - кровью.

        Толпа в три дюжины человек гнала к обрыву одного-единственного парня. Колья, факела, топоры - и тупая, угрюмая решимость в глазах. На отдалении шла пожилая женщина. Седые пряди выбивались из-под платка. Лицо блестело от слёз. Она то протягивала руки в немой мольбе, то заламывала пальцы так, что белели костяшки. Но - не проронила ни звука.
        - Вот тебе и девчонка, - хмуро бросил Стурле, - доволен, Торкель? Идём отсюда, пока целы!
        - Вот уж хрен, - возразил Хродгар, - немного чести - забить толпой человека, и не назовут достойным наш поступок, если мы оставим этого человека в беде.
        - А ты хорошо ли знаешь, что это за человек? - осторожно сказал Хаген. - Кто знает, в чём он виновен и сколько зла причинил этим людям?
        - Да ты глянь на него! - вступился Торкель. - Много ли дел мог такой наделать? Думается мне, он виновен в том, что украл свиную вырезку или буханку хлеба. Ну, или, может, сходил в кусты с девчонкой, у которой злобные родичи. Знаем мы этих родичей, а, Хродгар?
        - Уж пожалуй, этот бедолага мало похож на нашего Полутролля, - кивнул тот.
        Между тем Халльдор обратился к старухе:
        - Скажи, кэрлинг, за что люди разгневались на этого юношу?
        Женщина не сразу поняла, что от неё хотят. Потом ухватила Халльдора за полы плаща и горячо зашептала, не отводя безумных, полных горя и надежды глаз:
        - Это мой сын! Мой сын! Бьярки, мой единственный... они убьют его... Он не виноват! Понимаете?! Ни в чём не виноват. Это не он, не он. Он не мог... Бьярки славный малыш, он немного буйный, шебутной, но... снасиловать и убить девушку, да ещё здесь, где мы живём... Он дружил с Эльдис, помогал свинок пасти. А они говорят - разбойник, безумец, берсерк...
        Последнее слово прозвучало, как заклятие, как грозный боевой клич. Парни ошеломлённо переглядывались, а старуха, убитая горем мать, всё твердила:
        - Он не мог, не мог... Спасите его! Спасите, добрые юноши, вы ведь можете, вы...
        - Берсерк? - усмехнулся Торкель, в глазах вспыхнул волчий огонёк. - Никогда не видел живого берсерка! Будет жаль, если убьют. Вмешаемся?
        - Нет нужды, - сплюнул Стурле, - коли он берсерк, то сейчас разъярится и порвёт их в клочья.
        - А как ты думаешь, почему они все держаться на расстоянии? - бросил Хаген. - Впрочем, если он воистину берсерк, то Арнульфу пригодится.
        - Решено, - кивнул Халльдор, отцепил от плаща старухины пальцы и как мог ласково ей улыбнулся, - не бойся, почтенная кэрлинг, твой сын не погибнет сегодня.
        А Хродгар набрал полную грудь воздуха и заорал, что было мочи:
        - ХЭЙ-ЙЯ!!!
        Как раз вовремя. Бьярки застыл на самом краю обрыва. Внизу терпеливые волны точили острые выступы, обнажённые отливом. Тут уж берсерк, не берсерк...
        Гравикинги сомкнули строй и пошли против толпы.
        - Барсук, ты с нами? - спросил Хаген.
        - Скампель Рундук породил труса, но он остался на острове, - заверил Стурле.
        - Твой брат Сигбьёрн нам бы теперь пригодился, - возразил Халльдор.
        Между тем поселяне оборачивались к чужакам. Вперёд вышел здоровенный силач-бородач, опёрся на топор и сплюнул под ноги:
        - Кто тут так орёт? Что за бугай? Идите, откуда пришли, недоноски, а то и вас разделаем.
        - Кто вынес решение на тинге против этого человека? - спросил Хаген.
        - На каком ещё тинге, ты, недомерок! - взревел мужичок, напоминавший одного раба с Эрсея, чьё имя вылетело у Хагена из головы за ненадобностью. - Бьярки Эйнарсон силой взял мою дочь, мою Эльдис, убил её зверски, а потом снова изнасиловал! А знаешь, ты, полудурок, кто был его отец? А? Не знаешь, говнорожий? Его отец был Эйнар Чёрный Медведь, такой же разбойник, викинг, ублюдок и берсерк. Ихнюю сраную семейку потому сюда и отселили, чтобы не мешали добрым людям жить спокойно, а ты говоришь - тинг!
        Хаген хотел было обернуться на мать непутёвого сына, уточнить, но передумал.
        - Добрый, ёж твою мышь, человек, - по слогам выговорил он, глядя на мужичка в упор, - твои уши, верно, забиты навозом, так что мне придётся повторить свой вопрос. Итак, состоялся ли суд на тинге по этому делу, и если так, то КТО ВЫНЕС РЕШЕНИЕ?
        - Я, Болле Борода, дроттинг на шхерах, подтвердил решение, - заявил силач с топором, - а вынес его народ. Для этого сходка тинга нам не нужна.
        - Кто представлял сторону Бьярки Эйнарсона в этом деле? - с ледяным спокойствием спросил Хаген. Ответом ему было недоумённое молчание. Хаген усмехнулся: - Быть может, добрые люди, кто-то поймал Бьярки Эйнарсона с красными руками? Нет? А может, кто-то был свидетелем этого страшного злодеяния? Кто-то видел, как Бьярки впадает в ярость берсерка? Нет? Да что ж такое. Видать, - заметил юноша, обернувшись к соратникам, - Орм Белый был прав: воистину, бонды глупы и им требуется пастух да зубастая овчарка.
        - А вы-то кто такие? - выпалил кудрявый паренёк с факелом. - Пришли средь бела дня, хозяйничаете, как у себя дома! Кто он вам такой, а? Вы что, родичи ему?
        - Нет, мы не родичи Бьярки Эйнарсону, - отвечал Хаген, - но мы, викинги Арнульфа Иварсона, морского короля, прозванного Седым, чей корабль стоит на Кракнесте, не спрашиваем соизволения и берём, что пожелаем и где пожелаем!
        - Хорошо сказано, - шепнул Торкель, - надо запомнить!
        - Нынче же мы желаем взять этого человека, Бьярки сына Эйнара Чёрного Медведя, на поруки и доставить к нам на корабль. Дальнейшую его судьбу решит наш хёвдинг. Это ясно?
        - Ха! - раздались возгласы из толпы. - Викинг поимётый!
        - Сопли подбери, недоносок!
        - Молоко на губах, а туда же!
        - Хэ, Тормод, это не молоко...
        - А что же?
        - А ты догадайся!
        - ГАГАГА!!!
        - ГЫГЫГЫ!!!
        И всё в таком духе.
        - Короче, вы, козлы в волчьих шкурах, - Болле утёр локтём раскрасневшееся от смеха лицо, поднял топор и указал в сторону Линсея, - проваливайте отсюда, как и было сказано, а ваш грозный Арнульф сэконунг нам ни разу не указ и не угроза. Это ясно?
        - Добрые люди, - не сдавался Халльдор, - нет ли возможности решить дело миром?
        - Пусть этот говнюк ответит за своего отца, - прорычал Болле, - а вы, коли желаете за него заступиться, то займите очередь.
        - Я с весны никого не убивал, - выступил вперёд доселе молчавший Лейф, - и у меня сильно чешутся кулаки. И я с радостью убил бы всех вас до единого. Потому что, думается мне, этот Эйнар Чёрный Медведь, о котором вы говорите с такой ненавистью, был великим человеком!
        - Да что ты? - нехорошо прищурился Болле. - А ну, парни...
        Но тут Лейф метнул в него топорик и попал точно в лоб. Хозяин шхер замолк на полуслове, потрогал голову, с удивлением обнаружил кровь на пальцах, а потом рухнул набок, словно подрубленный дубок.
        И умер.
        И понеслось!
        Оружие, не считая ножей, парни оставили на корабле. Кроме Торкеля, который нигде и никогда не расставался с мечом предков - даже в бане, даже когда тешился с очередной девой, Хёггвар всегда был где-то поблизости. Хаген тоже остался с топором, хотя и не по какому-то твёрдому убеждению, а просто по рассеянности. Да и численный перевес был не на стороне викингов. Но их наставник Ингольф Десять Рук не просто так пил своё пиво! Побоище, которое подопечные Арнульфа устроили поселянам, вошло в местные легенды. О нём рассказано в "Пряди о битве на Свиной Шхере", которую впоследствии сложил Фрости Сказитель.
        Халльдор перехватил поудобнее посох, увенчанный тяжёлым кремнем, которым можно было как рубить, так и дробить, чем колдун и занялся. Хродгар пнул в живот одного разогнавшегося бонда, смолотил кулаком другого, наклонился, схватил обеими руками топор Болле - и принялся рубить направо-налево.
        - Вкруг! - орал он, бешено вращая бородатой гибелью. - Спина к спине!
        Викинги сомкнули стальное кольцо, Лейф промешкал, получил дубиной в ухо. Стурле одной рукой втащил его в круг, а другой отомстил за него, проткнув саксом плечо дуболома. На него замахнулся мужик с топором, но Торкель отсёк ему обе кисти. Хаген отбил нацеленный в Хродгара острый кол, двинул обухом в бородатую морду, всадил топор в грудь отцу несчастной Эльдис, разрубил лицо его соседу, пригнулся, кол, нацеленный в печень, рассадил ухо, а Хаген всадил крюк бонду под колено...
        Лейф пришёл в себя, схватил чью-то дубинку и пришёл на помощь Халльдору, размолотив в кровавую овсянку с соплями лицо очередного поселянина. Колдун коротко кивнул - и ударил посохом оземь. Почва дрогнула, волна прокатилась под ногами нападавших, разрывая дёрн, с десяток ополченцев грохнулись, об их тела спотыкались другие. Хродгар, Хаген и Торкель подскочили, заработали оружием, избивая оглушённых.
        - Что, быдло штопанное? - насмехался Торкель, разрубая очередного противника. - Что, свиная задница, нравится коготь битвы?
        Тут его треснули по голове топором, у него всё поплыло перед глазами, на волосы и лицо полилась кровь. Лейф бросился на помощь, вышиб зубы крестьянину, а Халльдор осенил Торкеля посохом и протянул какой-то гриб:
        - Жуй, боль пройдёт. Повезло, тебя краем зацепило.
        На колдуна замахнулся бонд, Лейф стоял рядом и отвёл удар, ему тут же сломали руку, а Стурле прирезал нападавшего. Хаген тоже получил по голове, но это ему не помешало разрубить обидчика от ключицы до груди и продолжить битву. Ранили и могучего Хродгара, и колдуна Халльдора, да и Стурле получил факелом по морде. И, как знать, чем бы кончилась та битва, но тут Хаген заметил чёрно-багровое пятно на краю обрыва. Затем громовой рёв огласил девять миров - и Бьярки, о котором в пылу сражения все забыли, ринулся на врага.
        - Берсерк, - прошептал Халльдор, - истинный берсерк...
        Страшно и жалко было смотреть на тёмно-русый комок ярости, в который обратился Бьярки. Босой и голый по пояс, в каждой руке он держал по топору. Кровь и куски мяса летели во все стороны. Глаза покраснели, слезились и дико вращались в глазницах. Искорёженное лицо дёргалось, из груди рвался хриплый рык, пена сочилась изо рта. Железное оружие со звоном отскакивало от кожи, блестящей от пота, словно начищенные доспехи. Факельных ожогов и ударов палиц он тоже не чувствовал. Острый кол ткнулся в живот, но зверь отмахнулся лапой - и снёс голову обидчику. Бонды в ужасе бросали своё жалкое дубьё и бежали прочь, не помня себя, теряя портки и крохи достоинства, причём три человека прыгнули с утёса, откуда хотели столкнуть самого Бьярки.
        Берсерк не остановился.
        Оглядев бешеным взором поле боя, заваленное трупами, он бросился на своих защитников.
        Халльдор и Хродгар переглянулись.
        - На счёт три - держи его. Готов? ТРИ!!!
        Виндсвалль ткнул посохом в перекошенную окровавленную морду, Бьярки замер на миг, разжал кулаки. Топоры выпали, а Хродгар обнял юношу, сжал в тисках и не отпускал, пока берсерк бился, рычал, выл и горько плакал, а также пускал слюни, которыми заляпал Хродгара с ног до головы. Тут приблизилась его матушка и принялась ласково гладить сына по голове:
        - Ну-ну, милый, всё хорошо, Бьярки, всё кончилось, мой медвежонок, всё хорошо, ну, тише, тише, спокойно, всё позади, всё прошло, тихо, тихо...
        Берсерк понемногу начал остывать, а потом и вовсе обмяк, как-то сдулся, усох, словно волынка, из которой выжали весь воздух. Хродгар опустил его на землю. Старуха склонилась рядом, сняла с головы платок и начала вытирать пену, пот и кровь с сыновнего лица.
        - Скажи-ка, почтенная кэрлинг, - спросил Халльдор, - с ним раньше такое бывало?
        - Мне того не доводилось видеть, - не оборачиваясь, ответила старуха, - хотя сказывали всякое. А вот его отец, мой Эйнар... Он однажды пришёл в ярость, когда на нас напал белый медведь. Они сюда забредают зимой...
        - Правду говорят, что он был викинг и чинил зло соседям? - спросил Хаген.
        - Правду говорят, что он был викинг, - эхом повторила кэрлинг, - но лгут, что он разбойничал на Линсее. Ты что, мальчик, совсем глупый? Разве зверь режет там, где живёт? Ох, добрые юноши, как же мне вас отблагодарить! Может, я чем-то...
        - Ах ты мать моя хекса! - досадливо воскликнул Стурле, указывая рукой на море. - "Поморник" отчалил! Без нас уйдут... Ну, решайте уже чего-нибудь!
        - Не делай волны, Стурле, - поморщился Торкель, - и так голова болит. А что тут, собственно, решать? Зачем мы полезли в эту драчку? Возьмём Бьярки с собой!
        - И верно, добрые юноши, берите, - улыбнулась сквозь слёзы старуха, - тут он точно пропадёт.
        - Думается мне, - грустно сказал Хродгар, - тебя, почтенная кэрлинг, мы с собой взять не сможем. Арнульф не позволит. Не знаю, убедим ли его оставить Бьярки...
        - Может, по пути их высадим? - предложил Хаген.
        - Нет, милые юноши, из огня да в стужу, от варга к троллю - то не по мне. Главное - сыночка моего заберите, а я уж пожила на свете, всё изведала. Я тут как-нибудь сама. Всё, идите. Ступайте, и да хранят вас боги! Я буду молиться на каждого из вас им всем!
        У Хагена вдруг предательски защипало в носу. Он отвернулся, подхватил безвольного Бьярки, похожего на соломенный тюфяк, и на пару со Стурле повёл его к берегу. Халльдор поддерживал Торкеля, у которого подкашивались ноги, Хродгар же шумно плескался, отмываясь от крови да берсерковых слюней. Затем погрузились в лодку и отчалили. Гребли все, кроме Бьярки и Лейфа, у которого была перебита кость. Кривой Нос морщился, но не издал ни звука.
        Кроме, конечно, ругательств, которые мы тут опустим.
        На Свиной Шхере викинги оставили две дюжины трупов и счастливую старуху, вдову Чёрного Медведя и мать берсерка. Женщина провожала их на берегу, махала рукой, а ветер срывал слёзы и трепал седые космы: свой ветхий шерстяной платок она оставила сыну.
        Внезапно Бьярки открыл глаза, помотал головой, судорожно вздохнул:
        - Ма... матушка... я не... скажи им, я не... это он, Лакси, точно... Эльдис!
        И снова потерял сознание.
        - Счастливый сукин сын, - проворчал Стурле, - мы тут отдувайся, а он пару дней точно проваляется в забытьи. "Слабость берсерка", так это называется? Да, Халльдор сейдман?
        - Нет, - тихо промолвил Виндсвалль, глядя в сторону Свиной Шхеры, - это называется "Прощание с домом".

        - Я гляжу, вы отправились рыбачить, да выловили кита? - проворчал Крак, когда юноши настигли корабль и втащили беспамятного Эйнарсона на борт.
        - Я бы его разделал да засолил, - посоветовал Невстейн Сало, который был за кухаря, - но, сдаётся мне, он больно тощий. Может, у него червяки в пузе?
        - Так вас и эдак корявой кочергой, - высказался Ёстейн клабатер, - берсерк у меня на борту!
        - Вечно тебя, Стурле, тянет на подвиги, - буркнул Сигбьёрн, - ладно хоть, жив остался.
        - А мне теперь с вашими ранами возиться, - бесстрастно отметил Форни Гадюка, - да вот его выхаживать. Эх, герои...
        - Часто благородство кажется глупостью, - молвил Фрости Фростарсон, - расскажите всё, как было, чтобы я мог сложить об этом сагу, а наши братья - вынести вам суд.
        - Ну, Хаген, ты самый речистый, тебе и слово, - спихнул ответственность Хродгар.
        Хаген пожал плечами - делать нечего! - и рассказал всё, как запомнил.
        Арнульф за всё это время не произнёс ни звука. Сидел на кормовом помосте, как орёл на вершине скалы, положив руки на колени, отрешённо глядя на Бьярки. Лицо его застыло, словно то был идол из белого камня. Когда Хаген закончил, Арнульф спросил только одно:
        - Он и правда берсерк, этот сын Эйнара? Что скажешь, Халльдор?
        - Может, он и не родился берсерком, - молвил сейдман, - но сегодня точно им был.
        - Был раз, станет и второй, и третий. Юноши хорошо поступили, что спасли для меня этого бойца, пусть бы он даже виновен во всех злодействах, что ему приписали, - вынес суд Седой, - и мне мало дела до того, чья кровь на лапах у медвежонка. Коль скоро он хорошо покажет себя в бою - каждому из вас дам по гульдену сверх добычи.
        - А куда мы, кстати говоря, направляемся? - полюбопытствовал Орм Белый.
        - Ну как это - куда, - уголком рта усмехнулся Арнульф, - грабить Эрвингард, конечно же.
        После тех слов все бурно стали обсуждать это дело, а про беспамятного берсерка тут же забыли. Хаген усмехнулся - сколь же ловко Арнульф Седой умеет переложить галс...

        К вечеру Бьярки Эйнарсон пришёл в себя, но выглядел подавленным, говорил мало и на вопросы отвечал весьма неохотно и нескладно. Да, мол, помню, что вы за меня заступились, что матушка осталась там, на шхере, что вы меня забрали. Помню, что на меня нашло, но всё как в дыму, в какой-то багровой хмари, и гул в ушах. Будто сильный ветер и пение рога.
        - Спасибо вам, братцы, что выручили, - сказал Бьярки в заключение, - и прости, Хродгар, что я тебя всего заплевал. Я больше так не буду. Честное слово...
        - Да не бойся, - отмахнулся тот, - не растаю.
        - Плюй на здоровье, - усмехнулся Торкель. Хродгар показал ему кулак.
        - Ты лучше другое поведай, брат берсерк, - попросил Хаген, - за что эти свиные задницы на тебя взъелись? Ты поминал какого-то Лакси. Кто это?
        - Лакси сын Болле, - сквозь зубы проворчал Эйнарсон, - он за Эльдис подглядывал, когда она купалась. Я ему сказал, что рёбра посчитаю, а он не верил.
        - И как, посчитал?
        - Не успел, - тихо рыкнул берсерк, сверкая глазами - боль, гнев и обида сплавились в штормовом котле, превратив янтарь в чернейший уголь, - он её, мразь, и снасильничал, больше некому, а потом меня стали травить, как медведя, как тролля какого-то... Надеюсь, кто-то из вас его положил, ибо я того не припоминаю, а уж его-то я бы запомнил сквозь любое безумие! Жалко Эльдис. Она была забавная. Как сестра мне была...
        - Так что ж ты, дурила, не разъяснил им, как оно вышло? - наивно спросил Торкель.
        - А кто бы его слушал? - пожал плечами Хаген, удивляясь накатившей злости. - Добрым людям просто понадобился повод отыграться на сыне за отца, и я рад, что мы убили стольких из них. Этот род следует вовсе истребить. Йотуны в людских обличьях не должны плодиться. Твой отец был таким страшным злодеем?
        - Не знаю, - грустно улыбнулся Бьярки, - батюшка... у него была тяжёлая жизнь.
        - Иногда люди живут по закону, - вставил Дрогвар Хмурый, бывалый моряк с Лифсея, - а иногда - как придётся. Моего отца тоже никто не назвал бы покладистым человеком, его все боялись, шептали - Стюр Убийца, Стюр Головорез... На Лифсее по сей день им пугают детей, но знаете, волчата, что я вам скажу? Я горжусь своим отцом! И то посоветую каждому.
        - Благодарю за науку, - поклонился Бьярки, стоя в полный рост и смешно качаясь - не привык к ухабам на морском пути.
        Так парни приняли сына Чёрного Медведя в свою стаю, и он не давал поводов о том жалеть.

        На четвёртый день подошли к острову Скъяльторн - Башня Щита.
        Якорь бросили на юго-западной оконечности острова. Перед тем, как сойти на берег, Арнульф предупредил ватагу суровым голосом:
        - Здесь вам не Эльденбю, здесь - Скъяльторн, обитель скъяльд-мэйяр, а это весьма воинственные, обидчивые и злопамятные девы, и недаром их род возводят к валькирьям! Так что держите себя в руках, причиндалы - в штанах, а ваши дурацкие шуточки - за зубами. А то придётся потом собирать и зубы, и причиндалы, и головы по всему острову. Орм, ты за старшего. Невстейн, отвечаешь за воду, пополни наши запасы. Потом обогните остров и пристаньте в Лысом Фьорде на северо-востоке. Завтра я буду вас там ждать. Хаген, Хродгар - со мной.
        - А я?! - обиделся Торкель.
        - Зад от бугая, - бросил Арнульф, - отрабатывай удар "Небесный камень". Твой отец владел им в совершенстве. Приду - проверю!
        К удивлению Хагена, путь до Башни Щита пришлось проделать на повозке с шестью большими колёсами, которая ждала их у берега. Ехали ходко, хоть и тряско. Хродгар, непривычный к подобному способу передвижения, всю дорогу держался за борт, чтобы не свалиться.
        - Что вы знаете о скъяльд-мэйяр? - спросил Арнульф, развалившись на переднем сидении.
        - Что они жёны берсерков и ведьмы, а вовсе не женщины, - хмуро проворчал Хродгар, - что они волшбою извели народ, и что все мужчины на этом острове - презренные рабы и лижут им пятки, а они мочатся им во рты, будто в корыта.
        Возничий бросил на Хродгара мрачный взгляд через плечо. Седой же усмехнулся:
        - Ты ничего не знаешь, как я и думал. А что скажет Лемминг?
        - Ну, я мало читал... то есть, слышал о щитовых девах, - пожал плечами Хаген, - вроде бы на этом острове стоит самый красивый храм в честь Фрейи Брюнаблики, то есть Сверкающей Доспехами. В замке Скъяльторн живут девушки-викинги, тут их братство... в смысле, сестринство, как у нас в Гравике. Они защищают местный люд от прочих викингов, хоть и не знаю, сколь успешно. Также они участвовали в битвах - об этом порой упоминают. Кажется, они иногда и парней берут в ученики. Больше ничего не знаю.
        - Больше вам пока и не надо, - удовлетворённо кивнул Арнульф.
        - А зачем ты взял нас с собой? - повозка подскочила на ухабе, Хродгар сдержал ругательство. - Думаешь отдать нас им в учёбу, сэконунг? Думаешь, Ингольф плохо нас обучил?
        Арнульф тихо засмеялся. Покачал головой:
        - Разуйте глаза, мои волчата, навострите уши, но пасти откроете лишь тогда, когда вас спросят. Это ясно? Вас взял, ибо вам не поздно учиться быть вожаками.
        - А Торкелю разве поздно? - спросил Хаген.
        - А Торкель - такой же лоботряс, как и его отец, - вздохнул Седой, - вечная ему память.

        Их встречали у ворот. Облачённые в доспехи стражницы почтительно опустили копья, невысокая толстушка затрубила в рог, а к повозке подошла, опираясь на красивый резной посох, пожилая госпожа в синем бархатном плаще, в расшитом головном уборе с серебряными височными кольцами, в окружении не менее пышной свиты. Протянула гостям перстнеукрашенную руку. Хагену вспомнилась бабушка, величавая Хрейна кона, королева народа сольфов. Та же стать, тот же взор. Только княгиня Башни Щита была повыше ростом.
        Арнульф же поклонился, коснулся губами перстня на указательном пальце владычицы:
        - Здравия тебе, Кьялла Модрон, и полную чашу в твой дом! Ты получила ли мою весточку?
        - Здравия и тебе, Арнульф сэконунг, - милостиво отвечала владычица, - много радовалось моё сердце, когда дошла твоя весточка, ибо почитали тебя мертвецом. Но что говорить здесь - нынче готова трапеза, а у твоих волчат, думается, и голод волчий.
        "Волчата" поклонились и проследовали за старшими, причём Хагену пришлось крепко закусить язык, чтобы сдержать ехидное замечание и дурацкую ухмылку: он себе на беду представил, как Торкель пускал бы слюнки на местных дев. Да и взгляды, которыми мимолётно обменялись Арнульф и Кьялла, не ушли от его внимания.
        Обед больше походил на пир в честь дорогого гостя. Одни девушки подносили питьё в оправленных в золото рожках, украдкой бросая на юношей любопытные взгляды, другие играли на арфах и вистлах. Звуки причудливо сплетались, отражаясь от полукруглого свода просторного зала. Среди музыкантов Хаген заметил высокого длинноволосого юношу, который извлекал звонкие звуки, постукивая костяной колотушкой по черепу моржа. Легонько толкнул локтем Хродгара, показал на спиллемана:
        - Наверное, он тут проходит учёбу.
        - Всяко ему тут живётся, как в Чертоге Павших, - пробубнил здоровяк с набитым ртом, - чисто, прибрано, тепло, светло. Куча девок, да и кормят, пожалуй, трижды в день...
        Сам же Хродгар не сводил взгляда с одной невысокой круглолицей девчонки со светлой косой вокруг головы, которая стояла подле владычицы, прислуживая ей. Когда Хаген шёпотом спросил его - что, мол, приглянулась, тот грустно проронил:
        - Она похожа на мою Турид...
        "Тебе все будут похожи на Турид, - подумал Хаген, - пока Кьярваль Хёкульброк не падёт от твоей руки", но вслух, конечно, ничего не сказал. Он вообще старался держать себя скромно, ел и пил мало, словно лишь из уважения к хозяевам, хотя готовили тут вкусно. Особенно ему понравились пирожки с малиной, ну прямо как в детстве, в полузабытом мире под Круглой Горой. Хродгар, напротив, даже не старался вести себя пристойно: неосмотрительно выпил с бочонок пива и тянул в рот всё подряд, чавкая и рыгая. Видать, заедал подсердечную тоску.
        Под конец обеда Кьялла жестом отпустила прислужниц и обратилась к Арнульфу:
        - Признаюсь, я мало что поняла из твоего письма, морской король. Ясно только, что тебе не помешает подмога в одном деле. Но, как тебе, пожалуй, ведомо, подобные обращения мы получаем ненамного реже, чем твои братья на Горе Лысого Черепа. И далеко не в каждом походе мы становимся на чью-либо сторону. Почему должны помогать тебе в твоём деле?
        - Да помилует меня Фрейя Брюнаблика, - усмехнулся Седой, огладив усы, - чтобы я говорил, будто бы доблестные девы что-то мне должны, и не видать мне удачи, коли я стану требовать чего-либо от их владетельной модрон...
        - Прекрати кривляться, - отмахнулась Кьялла с ответной усмешкой, - и говори по сути. Тебе тут кое-кто кое-чем обязан и благодарен, сам знаешь, за что.
        - Не знаю, - возразил Арнульф с теплотой в голосе, - но ценю.
        Хаген и Хродгар удивлённо переглянулись. А Седой пригубил вина из хрустальной чарки:
        - Откуда вы привозите сей дивный напиток? Не с торгов ли на Эрсее? Да, там по осени кипят ярмарки, на которых можно много купить и продать. Особенно - рабов. И рабынь.
        Замолчал, смакуя дар лозы. Кьялла модрон прервала тишину с лёгким нетерпением в голосе:
        - Отсюда - с подробностями, сын Ивара Хромого!
        - Мало стоят мои слова против слов того, кому выпало вкусить радостей доли невольника, - развёл руками Арнульф, - пусть расскажет тот, кто видел сам.
        Хаген мало ждал, что придётся вести речи на этом пиру, но, догадываясь, что задумал вождь, быстро глотнул воды, перевёл дух и начал:
        - Мне не пришлось долго хлебать горькое пиво неволи, но, думается, достаточно, чтобы составить мнение. Что сказать? Трэлю всюду мало счастья, но в Эрвингарде его вовсе нет. Купцы сбывают рабов гуртом, словно скот, и содержат немногим лучше. Кому с хозяевами везёт, а кому и не очень. Я служил на хуторе Грённстад, на зиму нас отправили работать в Моховую Долину. Сколько умерло там от холода? Сколько надорвалось? Я не считал. Сбился. Мы там были не одни, многие бонды желают взять земли в Мёсендале, которые надобно расчищать от камней и осушать. Иных же, как доводилось слышать, отправляют в округ Эйраскатер, чтобы они работали на тамошних медных рудниках. Как там живётся рабам? Как мертвецам в Нибельхейме, почтенная модрон!
        Хаген смолк, отпил воды. Промокнул пересохшие губы. И прохладно усмехнулся уголком рта, глядя в тёмно-синие, властные глаза Кьяллы. Там замерло море - в ожидании шторма.
        - Впрочем, это ничего не значит по сравнению с тем, как на Эрсее обходятся с девушками. Парней хотя бы не насилуют... И мечутся на сене в горячечном родильном бреду лани ожерелий, коим не повезло стать честной супругой доброму мужу. И подыхают, как подзаборные суки. Чьё бы сердце не содрогнулось? А многих отгружают на Эстервег. Чтобы они за морем кувыркались на шёлковых простынях с тамошними владыками, пока не появятся первые морщины... Какова их участь после - не мне вам говорить. Но что могу сказать - и что имеет значение - так это счёт. Количество. Больше десятка кнорров и коггов ушло на восток за две недели. Забиты под завязку - на два альна осадка... Сколько рабынь на борту кнорра? Пять дюжин? Меньше? Больше? И сколько их уходит за всё время осенних торгов?
        - Юноша складно говорит, - заметила одна из советниц модрон.
        Другая же, высокая черноволосая госпожа, нехорошо прищурилась:
        - Только один вопрос. Откуда доставляют этих девиц? Что ты можешь об этом поведать?
        Голос у женщины был приятный, завораживающе-низкий, как урчание крупной кошки. Хаген вздрогнул: сколь опасна была та красота! - и осторожно произнёс:
        - Трудно здесь что-то сказать уверенно, почтенная госпожа. По одежде судить сложно: платье так изнашивается, что порою нельзя прочитать узор, да я в том и не силён, не стану врать. Судя по внешнему виду - девушки там были отовсюду: и с островов, и с фьордов, и с Большого Пути, может, ещё из Алмара или даже из юго-западных краёв... - задумался, напрягая память и мимо воли почёсывая в затылке, и добавил, - а коли судить по выговору, то, конечно, больше всего на Эстервег отправилось северянок. Но, опять же, говорить нам пришлось немного...
        - Ты по виду и по речи не был рождён рабом, - сказала Кьялла, - как же ты оказался в неволе?
        - Долго рассказывать не стану, просто скажу, что работал на одном хуторе в Боргасфьорде, на нас напали викинги Атли Ястреба, всех, кого не убили, продали на Эрсее. У меня там была невеста. Альвёр дочь Сульдара. Её сожгли заживо. Простите мне эти подробности, - спохватился Хаген, - я не хотел проявить неуважение...
        - Нечего тут прощать, - милостиво кивнула Кьялла, - пусть теперь твой король ответит, не вознамерился ли он часом разграбить Эрсей?
        - Твоя проницательность, Кьялла модрон, сравнится лишь с твоей красотой, - расплылся в улыбке Арнульф, - именно таков мой замысел. И, думается, ваша помощь не будет лишней.
        - Подобные слухи долетали до нас, - проговорила владычица гневным рокотом прибоя, - но не так велика наша сила, чтобы тягаться с хёвдингами на Эрсее. Теперь мы видим, что нашёлся тот, кому по плечу это большое и славное дело! Сколько человек тебе нужно?
        - Столько, сколько несёт боевой корабль.
        - Оставайся под нашим кровом, Арнульф Иварсон, со своими людьми. Мы будем совещаться и утром дадим ответ!

        Хаген высказал нижайшую просьбу посмотреть знаменитый здешний храм Фрейи. Хродгар подумал и присоединился. Тогда Кьялла приказала позвать того парня, что играл на моржовом черепе, чтобы тот был провожатым для сверстников.
        Парня звали Хёрд. Он был родом с острова Альдей. Его отец был главным музыкантом при королевском дворе в Альдастейне. Старших сыновей ему удалось пристроить на хорошие места, но Хёрд был младшим, а какова доля младшего сына - нет нужды говорить...
        - Вот и сижу тут с семи годков, - рассказывал Хёрд, водя гостей по залам и переходам замка.
        - Как тебе тут живётся? - спросил Хаген. А Хродгар сочувственно добавил:
        - Тяжко, пожалуй, удержать селёдку с штанах, когда вокруг столько наживки!
        - Нет, не очень, - отмахнулся Хёрд, - густо растёт здесь сладкая малина нарядов, и, коли подойти к делу с умом и чувством, можно отведать этих ягод, - осклабился, подмигнул парням, - если у вас есть голод до мёда лип ожерелий, то это можно устроить!
        - Я не прочь, - усмехнулся Хродгар, почёсывая в промежности, - а ты, братец-лемминг?
        - Воздержусь. Я бы лучше провёл вечер за книгой, коли здесь имеется бокенсаль.
        - Здесь роскошный бокенсаль, - похвастал Хёрд, - как раз при храме. Идём, покажу!
        - Тебя Торкель засмеёт, когда узнает, - предупредил Хродгар.
        - Торкелю я выбью зубы, потому что он лоботряс, - добродушно молвил Хаген и обратился к провожатому, - а что это за инструмент, на котором ты играл? Никогда не видел подобного!
        - Арфу и вистлы, волынку и лютню я уже освоил, - самолюбиво хмыкнул Хёрд, - а та штука, о которой ты говоришь, называетсяростунг-скёлль, потому что сделан из черепа моржа. Дорогой инструмент, но хорошо звучит в просторном зале, не так ли?
        - Звучит прекрасно, - похвалил Хаген, - особенно в умелых руках. А если сделать подобное из черепа овцебыка, звук, наверное, будет глуше и ниже.
        - Неплохо ты соображаешь в музыке! - одобрил спиллеман.
        - А ты здесь только играть выучился? - спросил Хродгар. - Или драться - тоже?
        - Отнюдь! Учат и владеть оружием. Это может показаться странным, но Фрейя, покровительница скъяльд-мэйяр, это не столько богиня любви, как думают многие, сколько божество военных союзов, юношей и девушек, едва покинувших отчий порог. Впрочем, глядите сами!
        Святилище оказалось и впрямь роскошным. Просторный круглый зал освещался через застеклённые стрельчатые окна. Дощатый пол выстелен коврами, белёные стены - вышитыми картинами. На одной Фрейя верхом на вепре с золотой щетиной вела гневную беседу с великаншей Хюндлой, на другой - ехала над Лесом Мрака на колеснице, запряжённой кошками, на третьей - парила над полем битвы в окружении валькирий, а ветер трепал соколиные перья на её плаще. Были и такие картины, где Фрейя бесстыдно предавалась любовным утехам, занималась колдовством, пировала в своём небесном чертоге в окружении павших витязей. Длинное полотно изображало обряд: юноши и девушки приносили клятвы, окропляя своей кровью алтарь богини.
        Но больше всего запомнился Хагену идол прекрасной ваны над храмовым камнем. Умелец вытесал из белого мрамора высокую, властную и пленительную женщину. На плечах её лежал длинный плащ, отороченный перьями хищных птиц. Белое манящее тело плотно облегала сверкающая кольчуга. Ожерелье переливалось самоцветами на пышной груди. Золотые локоны вольно свивались волнами, источая сияние. Сладкая угроза сочилась из уст, полуоткрытых в улыбке. Синие глаза затягивали в морскую бездну.
        - Воистину, это не богиня разврата и плотских утех, - прошептал Хаген, - это богиня свободы и судьбы молодого героя.
        А про себя добавил: "Но - не моей судьбы".
        Хродгар же рассмеялся странно и невесело:
        - Ясно теперь, чего это скъяльд-мэйяр так взволновались от твоего рассказа! Вождь наш очень здорово придумал искать у них помощи.

        Больше ничего важного в тот день не случилось. Хёрд познакомил Хродгара с чашницей Кьяллы модрон, милой круглолицей Альвхильдой, и знакомство это было весьма близким, к немалому обоюдному удовольствию. Хаген же, как и хотел, провёл остаток дня и полночи в бокенсале за мудрёной книгой Карла Младшего сына Гудстафа со страшным названием "Размышления над "Сказанием о Людях Пустоши", "...о Трёх Священных родах" и о судьбах Севера". От этого чтения у юноши распухла голова, но он рассудил, что лучше голова, чем пузо или то, что ниже. Мало что понял, кроме того, что этот Гудстафсон гораздо глубже постиг древнюю премудрость, нежели его наставник, Сигмунд Фроди, которого часто поминал Арнульф. Остаток ночи Хаген размышлял о том, какие божества отбрасывают тени, под которыми живут народы Севера, и не сами ли люди удлиняют эти мрачные тени себе на беду.
        А спать он не спал. Решил, что коли Халльдор наколдует западный ветер, то выспаться можно будет и на борту. Там удобно, как в кресле-качалке.

        Наутро Кьялла сообщила хорошую новость:
        - Мы тут посовещались, и я решила, что, коли ты, Арнульф Иварсон, будешь предводителем в этом походе, то и нам будет удача присоединиться, чем бы ни кончилось это дело. Снарядим драккар и отправим сразу за тобой. Ты подождёшь нас на Хаугенбрекке?
        - Идите сразу на Киль, - сказал Седой, - кто поведёт соколих?
        - Одна босоногая девчонка, которую некогда спас один бородатый герой, у коего тогда было поменьше седины в голове, - поклонилась та самая черноволосая госпожа, что вчера выспрашивала Хагена о девицах.
        - Благодарю тебя, Ньёрун Чёрная, - кивнул Арнульф, - добычей не обижу.
        - Не за добычу станем драться, - заверила Ньёрун, - но пламя прилива не помешает. Однако имеется одно условие, сэконунг...
        - Я помню, - покивал Седой, - никаких пленных, никаких рабов. Свобода или смерть. И не зваться мне морским королём, - властно добавил старик, - коли мои люди ослушаются приказа!
        На том и расстались.
        Уже на борту "Поморника" сэконунг заметил Хагену:
        - Ловко же ты наплёл им о нелёгкой девичьей судьбине! Я тебе должен...
        - Я не сказал ни слова лжи, - с ледяной учтивостью промолвил Хаген.
        - Да? - безмятежно хмыкнул Арнульф. - А зря. Шибче бы рассердились... Но я всё равно тебе должен. Очень ты полезный ручной лемминг!

        Халльдор наколдовал ровный западный ветер, и "Поморник" два дня шёл намеченным путём. Но то ли сейдман что-то перепутал, то ли морские духи решили подшутить над викингами - на подходе к острову Курганных Круч поднялся такой туман, что его можно было рубить топором. Колдун недоумённо пожимал плечами, но Арнульф отмахнулся: главное - вовремя на месте.
        Когда же до Хаугенбрекка оставался пяток фадмов, послышался плеск и скрип весла.
        Чужого весла.
        И - песня хриплым мужским голосом.
        - Я - юный мореход, и сага моя грустна, - донеслось из тумана, - обернуться бы дроздом, весточку милой снести... Эй, на корабле! Вы откуда?
        - А ты кто такой? - возвысил голос Арнульф.
        Расточилась седая взвесь, и прямо перед носом драккара возникла лодчонка. Там сидел человек с виду зим тридцати, не старше, чернобородый и черноволосый, крепко сложенный, с выдающимся крючковатым носом. Он кутался в алый плащ с вышитым вороном. Рядом лежала удочка и набор рыболовных крючков.
        - Я - Хравен, сын Уве Рыжего, сына Рагнара Кожаные Штаны, - представился рыбак.
        - Не доводилось слышать о твоих родичах, - заметил Арнульф.
        - Кто ныне правит в Лондоне? - спросил Хравен.
        - Где? - переспросил Арнульф.
        - Всё понятно, - пробормотал человек, - точное время, но не то место. Вот так живёшь себе и полагаешь, что боги создали девять миров, а на самом деле миров до сраной жопы. Если долго и упорно идти дорогой чайки, то можно зайти куда угодно... Возьмите на борт усталого рыбака!
        - Какая мне выгода брать тебя на борт? - спросил Арнульф, а Слагфид Охотник и Форни Гадюка натянули тетивы на луках, целя в чужака.
        - Я - сейдман, - широко улыбнулся Хравен.
        - У меня уже есть колдун, - возразил Арнульф.
        - А у меня есть волшебный плащ, который предвещает победу, если использовать его как знамя. Он называется "Ворон". Его выткали дочери Рагнара...
        - Что за странные речи ты ведёшь? - нахмурился сэконунг.
        - Считайте их речами безумца, которые ничего не стоят, - развёл руками Хравен, - однако, думается мне, иные слова стоят для тебя подороже, старый викинг!
        - Слушаю тебя, чародей.
        - Вчера я видел к востоку отсюда здоровенного белого сокола. Он кружил над берегом.
        Арнульф сэконунг переменился в лице. Жестом приказал стрелкам опустить луки.
        - Ты купил себе место на корабле. Добро пожаловать!

        7

        Вожди с советниками сошли на песок острова Киль, чтобы держать совет.
        Бьёлан Тёмный, сын Сумарлиди, ярла с Геладских островов, пришёл раньше срока и успел разведать, чем пахнет в славном городе Эрвингарде. С ним прибыл Рэфкель Лосось, сын Рорика Неудачливого с Риксхорна, он же - племянник Хакона Большой Драккар. Дядька отпустил родича поразвлечься. Рэфкель порадовал Арнульфа известием, что хотя сам Хакон и не причастится королевской добычи, но готов подстраховать "Поморник" у Ёстерлага.
        - А то мало ли кто ещё пронюхал, - хохотнул Рэфкель, - мертвецы хорошо пахнут!
        - Юноша знает толк в изысканных яствах, - похвалил его Хравен, - славный юноша!
        Обоих чародеев Арнульф взял с собой на остров. А также Орма, Крака, Хагена и Хродгара. Столько же советников взял и Мар Тощий. Его корабль "Дюнфар" пришёл одновременно с драккаром Ньёрун Чёрной, изящным стругом "Ратная Стрела". Босоногая девчонка, обязанная Арнульфу свободой и честью, нынче мало походила на несчастную рабыню или добропорядочную супругу бонда: высокая, статная, в тёмно-синем бархатном плаще и добротном хауберке, она сидела в окружении таких же валькирий, держа на сгибе локтя высокий шлем, украшенный крыльями чайки. Когда щитовые девы сошли на берег, Рэфкель уже приготовил рыжую морду ухмыляться, но Бьёлан пихнул его локтём в бок. Рэфкель надел кольчугу и отделался синяком.
        Иначе был бы перелом ребра.
        Мар же Тощий, сын Дюггви, ничему не удивлялся и ничему не улыбался. Хаген подумал, что бывший побратим Атли Ястреба больше похож на мёртвого, чем на живого: не было света в серых глазах, лишь угрюмая, пугающая решимость - и мертвенная мгла.
        Самого Хагена слегка трясло: от холода, от волнения и от страха. Что решат вожди? Не сегодня-завтра - в бой, в первый настоящий бой! Умереть? Обидно пасть молодым, но коли такова судьба, следует исполниться решимости! Получить увечье, стать калекой? И к этому внук королей себя приготовил: ножом по венам, пока никто не видит, и - дорога во тьму. Незачем жить слепым, глухим или безруким, жалким человеческим обрубком! И неважно, что "нет проку от трупа"! Но - струсить, показать спину, дрогнуть и скрыться на телами соратников? Этого Хаген боялся до безумия, до тошноты, до слабости в коленях и бешеного сердцебиения. Не знал, сможет ли сдержаться, чтобы не удрать с поля битвы. Побоища на Сельхофе и на Свиной Шхере казались теперь не опаснее детских потасовок под Круглой Горой...
        Некстати вспомнились родичи: грустный отец с трубкой в зубах, заботливая дурочка Финда, перед которой вдруг стало стыдно за дерзости, суровый дедушка-король, скупой на ласку и похвалу, и другой суровый король, дядя Исвальд, сорванцы-одногодки, прыжок с Белого Склона, бабушка Хрейна, мудрейшая из женщин... Вспомнился Тунд Отшельник и посвящение в храме Эрлинга. Вспомнились фигурки-тэфли и слова годи: "...не каждый умеет вырастить свою судьбу. Для этого нужно умереть. И это лишь начало". И другие слова: "В этом мире душа человека не может быть цельной. Для дома и храма хорош один лик, но в походе от него мало толку, и наоборот: волку битвы нечего делать там, где мирно горит очаг". И ещё: "...ты, думается мне, станешь истинным викингом, Лемминг Белого Склона".
        Потом пред мысленным взором развернулись паруса "Скеглы", летящей мимо битвы кракена и кашалота, ватага Фарина скипера, страшный лик Хеннинга Вихмана - и древнее море, раскрывшее объятия своим непутёвым сынам...
        Позже Хаген попросит Хродгара:
        - Коли увидишь, что я хочу сбежать, отруби мне ногу. Будь так добр.
        - Нууу, ты чего, - потешно промычит здоровяк, заключит Лемминга в объятия, словно брата, и шепнёт, - я и сам боюсь...
        - Ты?! - недоумённо уставится на побратима Хаген.
        - До усрачки, - покраснеет Хродгар, - не говори никому...
        Никто не засмеётся. Даже Торкель не отпустит никакую грязную шутку. Но то будет после...
        ...Седой развернул перед вождями карту славного города Эрвингарда:
        - Нападём сегодня, в час, когда солнце на западе. Одновременно. Мы с Маром ударим сюда, где жарче всего, там корчмы и гостиные дворы, полные моряков и викингов. Очень надеюсь, этим вечером они будут пьяны как полено. Щитовые девы - сюда, где невольничий рынок. Здесь - бараки для рабов. Тут - оружейная палата. Всё просто: освобождаете невольников, раздаёте им оружие, и - на выбор: либо к нам на подмогу, резать работорговцев, либо на корабли и прочь от Эрсея, либо - куда угодно, только чтоб на нас не попёрли и не мешали... да, Хаген? Есть что сказать?
        - Вольноотпущенники, - тихо сказал юноша, - лучше сразу их поубивать. Они станут за хозяев насмерть. Я уже такое видел...
        - Это ясно, Ньёрун? - прищурился Арнульф. Чёрная нехотя кивнула. - Далее: Бьёлан, у твоих людей самая трудна задача: пробиваетесь через весь город сюда, к воротам, и никого - слышишь, НИКОГО не выпускаете! Ни человека, ни зверя, ни птицу. Ни старика, ни женщину, ни ребёнка. Ни свободного, ни раба. Никого! Чем позже по острову пустят ратную стрелу, тем больше добычи возьмём. Я со своими ударю сюда, - ткнул в самое сердце Эрвингарда, - тут мы берём самый жирный кусок и тащим на пристань. Там же поделим вепря. Всё ясно?
        - Думаешь управиться до утра? - спросил Бьёлан с сомнением.
        - Очень надеюсь, - проворчал Арнульф. - Утром встречаемся у кораблей, там же Мар, Ньёрун и ты, Тёмный, получите каждый свою пятину добычи. Как уж вы станете делить её между своими людьми - меня не касается. Но я весьма настойчиво советую вам отбыть как можно скорее. Сам возьму две пятины - это ни у кого не вызывает возражений? - и на какое-то время задержусь в этих благословенных краях.
        - Тебе потребуется помощь? - полуутвердительно спросил Бьёлан.
        Арнульф улыбнулся на диво тепло:
        - Не в том деле, что я задумал, но сердечно благодарю тебя, юный друг!
        Затем свернул карту, поднялся, отряхнул края роскошного плаща:
        - Слова сказаны, братья и сёстры! Туман хранил нас до сих пор, и пусть покровы богини смерти укроют нас от чужих взоров. До вечера.
        - Погоди-ка, - бросил кто-то из людей Тощего, - как же мы узнаем, что солнце на западе? Туман ведь!
        - Узнаете, други ратные, - знакомый оскал искорёжил рот Арнульфа, обнажил клыки, обратил его лицо в деревянный идол, - враны и чайки вскричат над Зелёной Бухтой, предвкушая щедрый пир. Это будет славная резня, которую не забудут тысячу лет!
        И добавил с едва уловимой тоской в голосе:
        - Затем и живём...

        Вернувшись на "Поморник", Арнульф сказал кормчему:
        - Когда начнётся резня, ты с Ёстейном и Халльдором отведёшь корабль от берега, обогнёшь остров и будешь ждать нас в Утиной Бухте. Если назавтра к этому времени нас там не будет, отправляйтесь вдоль Лангстронда, через Рёст и Мёст, обойдите Нордафьёлль и станьте на якорь в поселении Эльден - это на берегу Льосвика. Там ждите семь дней. Если и тогда не появимся, или на вас нападут - уходите. Понятно?
        - Бросить вас на Эрсее? - уточнил Крак. - Немного чести, но коли такова твоя воля...
        - Именно, - с улыбкой кивнул Арнульф. - Идти придётся сквозь туман. Справишься?
        - С колдуном и клабатером на борту? - кормчий взглянул на старика исподлобья. - Не смешите меня, Ваше Морское Величество...
        Затем сэконунг обратился к остальным своим людям:
        - Друзья мои, совсем забыл вас предупредить! В Эрвингарде нынче сидят пять морских королей с дружинами да с десяток вождей помельче. Итого - там нас ждут примерно полтысячи пьяных викингов и несколько сотен городской стражи. Нас же - чуть меньше полтораста. Стало быть, каждому этой ночью придётся убить десять человек. Удачи вам!
        - Умеешь ты обнадёжить, Иварсон! - заметил Дрогвар Хмурый.
        А потом четыре корабля бесшумно вынырнули из тумана, словно многоногие чудовища, словно морские драконы, ткнулись носами в низкий берег и исторгли ревущую лаву плоти, стали и ярости. Викинги смели портовую стражу, случайных гуляк и вообще всех, кто подвернулся под руку на пути вглубь столицы Эрсея.
        Арнульф остался на пристани. С ним были Слагфид, Форни, Гильс и Берси с луками наизготовку, а также Ярнсети Днище. Ярнсети держал большой каплевидный щит. Арнульф желал убедиться, что Крак отведёт "Поморника", как и договорились, и что щитовые девы под руководством Ньёрун выполнят свою часть замысла. Хаген бросил на вождя короткий взгляд, словно на прощание. Седой пристально глядел на вечерний город, в недрах которого пробуждался страх. Арнульф слышал чешуйчатый шелест - то разматывалось змеиное тело ужаса, чудовища, готового пожрать столицу. Морской король ждал - и наслаждался. Зарево первого пожара выхватило из сумерек скупую улыбку. Белая борода и волосы казались свитыми из золотых нитей, подобных тем, что бежали вышитым узором по канту бархатного лилового плаща. Широкие полы остроконечной шляпы скрывали глаза, лишь подрагивало перо "ласточки Эрлинга" - чёрной цапли. В руке вождь сжимал то самое рубящее копьё, которым исполосовал людей Торфи бонда на хуторе Грённстад. Он не расставался с верным атгейром всё это время. Дождавшись, когда "Поморник" скрылся во мгле, а в городе в полную силу
зазвучали крики да вопли, Седой двинулся к первой намеченной цели.

        Между тем сражения, которого ждал и боялся Хаген, никак не получалось. Люди Мара и Арнульфа врывались в корчмы, пивные и весёлые дома, резали охрану, кололи всех постояльцев мужского пола независимо от возраста. Хозяев и челядь щадили, коли те не лезли под руку. По возможности. На одном гостином дворе Хродгару под ноги метнулась кроха в распашонке - то ли мальчонка, то ли девочка, Хаген не понял, - а здоровяк едва её не зашиб. Подхватил ревущее создание, швырнул побледневшей матери через весь зал. Та в последний миг опомнилась, распахнула объятия, поймала дитя...
        - Забейтесь в угол и сидите тихо, - посоветовал Торкель. - Викинги в доме есть?
        - На... на верху, - промямлил хозяин.
        Волчонок и Хаген двинулись на второй ярус. Обшарили покои. Пусто. В одной клетушке мирно посапывал старичок, по виду - купец. Торкель освободил его от кошелька и от красной сафьяновой шапки с меховой опушкой, но убивать, ясное дело, не стал. Из другой комнаты доносились ахи, охи да скрип кровати.
        - Спорим, проткну обоих сразу? - осклабился Торкель.
        - На марку, - согласился Хаген. - Не сможешь.
        А Торкель взял - и смог. Копьё с широким листовидным наконечником прошило девицу, её пылкого любовника, соломенный тюфяк и застряло в кровати. Вытаскивать оружие Волчонок даже не пытался: благо, щитов и копий Арнульф накупил на сотню бойцов. С доспехами было хуже, Торкелю и Хагену досталось по бычьему нагруднику, Хродгару с его исполинским телосложением не досталось ничего. Волчонок сбил замок с рундука в углу, порылся в пожитках убитого, выудил немного серебра, витой браслет, оберег-торсхаммер, оружие и кольчугу.
        - Не ошиблись, - Волчонок повязал оберег на пояс, мелочь сгрёб в кошель, а браслет протянул Хагену, - дорогая штука, явно дороже марки.
        - Всё равно потом уйдёт в общую кучу, - мрачно заметил Лемминг.
        Торкель бросил прощальный взгляд на мёртвую девицу.
        - Заняться, что ли? - пробормотал задумчиво.
        Хаген молча отвесил ему подзатыльник.

        Через дорогу кипела драка. Там Орм и Рагнвальд напоролись на какого-то морского короля, который со своими людьми заперся в трехъярусной корчме и держал оборону. К тому же, на помощь осаждённым подоспели полторы дюжины стражников. У Хагена внезапно зачесались кулаки, пальцы жгло огнём, остро хотелось убивать. Куда и делся давешний страх! Хродгар проревел приказ, волчата Седого стали скельдборгом - стеной щитов и копий - и достойно встретили стражей порядка, пока соратники выкуривали викингов из корчмы.
        - Режьте всех! - рассёк песнь клинков знакомый хриплый клёкот. - Пусть этот город захлебнётся своей кровью. Не дайте им сомкнуться!
        Засвистели стрелы, из окон корчмы посыпались постояльцы. Стражи навалились, потеснили молодёжь. Хродгар отбросил щит, ударил копьём в широкий торенскельд противника, пригвоздил к щиту его руку, врезал ногой в щит другого, повалил его наземь, затем отошёл за спины побратимов. Юноши сомкнули дубовые "луны бортов", словно камни на кургане, выставили копья, Лони Лепесток и братья Тенгильсоны бросились в проём в рядах противника, ловко работая ножами. Хродгар же распустил тесьму, которой держалась на спине его замечательная отцовская секира, с двумя лезвиями-полумесяцами, с древком, перехваченным тремя стальными полосками, крикнул:
        - РАЗОЙДИСЬ!!!
        А потом врубился в стену неприятельских щитов. Полетели куски дерева, обломки ратовищ, осколки шлемов и черепов, и, разумеется, брызги крови. Братья прикрывали с боков. Торкель сунулся слева, принял на щит три копья, отбросил бесполезную деревяшку и тремя молниеносными ударами располосовал трёх стражников. Лони, красный от крови, восхищённо присвистнул, Торкель учтиво поклонился, над ухом свистнула дубинка. Вигольф Вестарсон прикрыл Волчонка. Стурле Скампельсон потерял копьё, расколов неприятельский щит, и вбил своим любимым ударом сакс в плечо сверстнику. Бедолага заплакал, бросил оружие и убежал. Его примеру последовали оставшиеся стражи.
        - Братья! - возвысил голос Хродгар. - Спьоты на плечо! Хэй!..
        Копья слитно взлетели в воздух, вспороли ночь и настигли убегавших. Никто не ушёл.
        Тем временем корчма-крепость "Под заячьей губой" наконец-то задымила, словно исполинский очаг. Первый ярус её был каменным, горел плохо, но крыли корчму соломой и берестой, и зажжённые стрелы долетели-таки до цели. Заревел, распускаясь, багровый цветок, из ворот и окон повалили обожжённые защитники. Прямо на лезвия и копья. Корчма плакала кровью.
        - Дорезайте тут всех, - Орм разрубил грудь морского короля снизу вверх, вместе с кольчугой, - мы идём дальше. Хродгар - чтоб ни души! Понял? Сигбьёрн, ты как?
        Старший сын Скампеля Рундука стёр кровь с рассечённого лба, отбросил спёкшиеся светлые пряди, улыбнулся. Он первым ворвался в "Под заячьей губой" и первый же получил ранение. Пошарил глазами, отыскал Стурле. Братец увлечённо разглядывал шлем убитого стража.
        Сигбьёрн облегчённо вздохнул:
        - Вот мелкий засранец...
        Тут зарубили Вальтьофа Младшего Вестарсона: банда очередного хёвдинга пришла в себя и прорывалась к остальным, в башню в сердце города. Вальтьоф так и умер с улыбкой на губах: вспомнил, видать, свою ненаглядную Ярну. Сигбьёрн, Вигольф и Стурле переглянулись и без слов бросились втроём на целую ватагу: мстить за родича. Рагнвальд выругался и зарычал:
        - Орм! Братья! Прикроем!..
        Викинги Арнульфа, молодые и старые, ринулись выручать соратников. Без всякого строя, просто весёлой и страшной гурьбой. Два могучих потока плоти, древа и железа с грохотом столкнулись в тесноте улицы, выплёскивая во дворы и подворотни ручейки отдельных схваток, закручиваясь стальными водоворотами. Сэконунг оглядел побоище, поморщился, затем кивнул сам себе - мол, справятся, - отпустил стрелков, кроме Форни Гадюки, подозвал колдуна Хравена и направился в противоположную сторону, на постоялый двор "У короля Гуннара".
        - Ты куда? - нахмурился Ярнсети Днище.
        - Пойду нарежу себе мяса, - жутко осклабился вождь, - беги к нашим, там от твоего торенскельда проку будет побольше. Ну!?
        Воин кивнул и бросился к соратникам.
        Арнульф оказался прав: сражение бурлило вовсю, так что широкий башенный щит Ярнсети спас не одну жизнь. Вигольфу помочь не удалось: охваченный яростью, он вовсе потерял рассудок и пал подле брата, правда, славно за него отомстив. Перепало потехи и Хагену: копьё намертво увязло в чьём-то бедре, щит раскололи, так что пришлось перехватить обеими руками топор и раскрутить кровавую мельницу. Сталь звенела и сыпала искрами, рвались кольчуги да человечьи тела. Как уж сыну Альвара удалось не умереть и устоять на ногах в этой круговерти рыб ран - лишь норны ведают. Отделался синяком на скуле, порезом чуть выше колена да шрамом над правой бровью. Кожаный доспех, конечно, висел клочьями.
        Глядя, как Лейкнир Ледник и Кьярваль Плащевые Штаны наседают на последних людей неведомого хёвдинга, Хаген сказал рифмованную вису:

        Тут закипело побоище сразу!
        Кто-то кому-то заехал по глазу,
        Кто-то кому-то - по яйцам ногой...
        Трудно понять было весь этот бой.

        - Это плохая виса, - уверил его Фрости, вытирая кишки с меча, - не говори её больше.
        - Как ска... - начал юноша - и не договорил.
        По улице бежали люди Мара Тощего. В сторону пристани. Прочь из Эрвингарда.

        Перед нападением Мар Дюггварсон вызнал у людей Бьёлана, днём ранее посетивших город под видом простых моряков, где остановился Атли Ястреб. И, когда в южной части Эрвингарда разгорелся переполох, Мар сотоварищи отправился на двор "Сокквабекк" - проведать старого друга. За тем, собственно, и приехал.
        Атли был пьян, как и большинство его людей, но на ногах стоял твёрдо. Мара он встретил уже во дворе, с двойной секирой наготове. Схватка завязалась без лишних слов: каждому было что припомнить другому. Хирдманы окружили вождей, готовые в любой миг прийти на помощь, но в поединок, разумеется, не вмешивались.
        Мар почти сразу же ранил Атли в бок. Меч зацепил рёбра, хлынула кровь, как вино из бочки. Ястреб пошатнулся, но тут же перешёл в наступление, ловко выписывая петли секирой. Мар не спешил, уходил из-под ударов или принимал на щит. Обитый кожей тарч дал трещину на пятом ударе, на седьмом - разлетелась в щепки. Тощий осклабился - и рубанул побратима по плечу. Ястреб издал боевой клич, в котором не было боли, только ярость, подхватил секиру десницей, занёс над головой - и вдруг изменил направление удара, в последний миг разжав пальцы. Мар отскочил, но стальной полумесяц проплыл лишний фенг и глубоко вонзился во впалую грудь. Доспехов Мар не носил, но тут никакая кольчуга не помогла бы. Тощий выронил меч, схватился за рукоять секиры, но вытащить не смог и упал - сначала на колени, потом - лицом в землю.
        Атли стоял над телом побратима, обливаясь кровью, и мрачно ухмылялся. Потом склонился, перевернул Мара, выдернул секиру - и получил ножом прямо в сердце. Хирдманы с обеих сторон только изумлённо ахнули. Мар же Дюггварсон, не удовлетворившись итогом, поднялся, шатаясь, и перерезал Атли горло. На всякий случай. Обвёл дружинников мёртвым взором, горько улыбнулся и сказал вису:

        Ингрид-куропатку
        Разложив в присядку,
        Ястребом назвался,
        Петухом остался.

        Эта виса больше походила на детскую дразнилку, но Мар был при смерти и держался лишь благодаря ртутной настойке, которую для него загодя изготовил Халльдор Виндсвалль, а потому мы не станем пенять ему на скверные стихи.
        Потом Мар рухнул рядом с Атли и уж больше не двигался.
        - Колдовство! - прошёл гул в рядах воинов Ястреба. - Тощий погубил нашего вождя чарами!
        Увидев, что сын Дюггви пал, его люди, не желая сражаться с ватагой Атли, развернулись и спешно покинули "Сокквабекк". Кроме пятерых, самых верных и упорных. Они бросились на воинов Ястреба и пали над телом вождя все до единого, причём один зацепил копьём Ингмара по прозвищу Высокий Замок, хоть и неопасно.

        Заметив, что люди Мара Тощего покидают бранное пиршество, Рагнвальд крикнул им вдогон:
        - Мужеложцы! Ниддинги! Орм, надо их вернуть!..
        - Нет нужды, - заметил Унферт Алмарец, - они своё сделали, а нам больше достанется.
        - Разумные речи, - одобрил Орм. - Идём глянем, кто их так перепугал.
        Рагнвальд дунул в рог, и войско двинулось на "Сокквабекк". Им навстречу вышли люди Атли Ястреба, выставив щиты и копья. На самом большом щите они несли тело своего вождя. Хаген обрадовался, увидев Атли поверженным, и не сдержал злой улыбки.
        - Погодите, витязи! - пожилой викинг во главе отряда опустил копьё. - Мы только что лишились хёвдинга и не имеем желания сражаться. Вы пропустите нас на корабль, чтобы мы могли отбыть как можно скорее? Можем заплатить выкуп, если надо.
        Орм и Унферт переглянулись. Унферт с сомнением поджал губы. Орм сказал:
        - Вы можете поклясться, что в течение девяти дней никому не скажете о том, что здесь случилось, и что не станете мстить ни мне, ни моему повелителю, и никому из нас?
        - Ты похож на Сигурда ярла, - заметил старик, - но сыновей у него нет, а значит, ты - Орм Белый, сын его сестры Гуннхильды. А кто же твой повелитель?
        - Это мало тебя касается, старый викинг, - улыбнулся Орм, - скажу лишь, что спустя некоторое время ты сам сможешь об этом узнать: все скальды будут говорить о нём висы!
        - В любом случае, - вздохнул старик, - мы не можем принести подобных клятв...
        - Довольно слов, - Орм ударил предводителя саксом, отбросил тело, подхватил его копьё и метнул в неприятельский строй, да так удачно, что пронзил чью-то ногу.
        - Не стоило с ним говорить, - Рагнвальд подоспел раньше прочих, опустил широкую секиру...
        Поначалу люди Атли старались держать строй, но одних мучил злой хмель, других опечалила и устрашила гибель вождя, третьи вовсе не ожидали, что на Эрсее им придётся драться; кроме того, следовало сберечь тело Ястреба. Словом, задние ряды дрогнули, передние - пали, щит, на котором лежали останки хёвдинга, грохнулся наземь, тело втоптали в грязь, а самые пронырливые ушли поодиночке. Был среди них и Ингмар Хювборг: обменявшись для виду парой ударов с Торвидом Моржом и Лони Лепестком, он бросил щит и скрылся за длинным сараем.
        Уж этого наблюдательный Хаген позволить никак не мог!
        Лемминг нагнал Ингмара через тридцать шагов, у какой-то горящей корчмы. Хювборг обернулся. Света было вдоволь, и он успел рассмотреть паренька, хотя и не узнал его.
        - Здравствуй ты ныне, Ингмар Высокий Замок! - коротко поклонился Хаген, не сводя глаз с меча в деснице противника. - Должно мне перед тобой извиниться. Помнится, год назад я сказал, что мы с тобою встретимся в Нибельхейме. Что ж, я ошибся, как свойственно смертным! Надеюсь только, что третий раз мы повстречаемся в светозарном Чертоге Павших. Ныне же ты узнаешь, как сражаемся мы, прыщавые мужеложцы!
        - Тьфу ты, сиська троллихи! - изумлённо воскликнул Ингмар. - Я не узнал тебя, заморыш. Это за тебя заплатили полсотни марок? Ты должен благодарить меня, что я поднял цену твоей чести, а ты бросаешься с топором! Эх, жаль времени, но надо тебя проучить.
        - Нет чести у раба, - процедил Хаген, чувствуя, как немеет левая нога: забыл про порез выше колена, перевязать не удосужился, - ты поднял цену задницы, а не чести, но теперь мог бы просто попросить прощения за те свои оскорбительные слова, и мирно разойдёмся.
        - Поделюсь с тобой напоследок одной мудростью, маленький недоумок, - осклабился Ингмар, поднимая меч, - лучше получить смертельную рану, чем извиняться!
        И ударил сверху, старым добрым приёмом "Полёт сокола".
        Хагена спасла нога: юноша припал на колено, подставил топор, меч Ингмара ударил не в полную силу, Хаген поймал лезвие крюком, зацепил, отвёл в сторону, сбросил - а затем стремительно распрямился и всадил топор прямо противнику в лоб. Ингмар был на полторы головы выше Хагена, но подошёл слишком близко. Железная борода криво рассекла лицо викинга, и никто бы не сказал, что это пошло ему на пользу. Ингмар тяжело рухнул навзничь, едва не задавив своего убийцу. Хаген перевернул труп, вытащил оружие. Чёрно-багровая рана в черепе извергала белый мозг. Глядя на это, Хаген сказал вису:

        Вепрь мохнорылый,
        Атли дружинник,
        Лемминга склона
        Ниддингом счёл.
        Ныне расчёлся
        Волчонок Седого,
        Рыгает мозгами
        Клён-меченосец:
        Не столь высоко
        Стоял замок плеч,
        Тролль бородатый
        Башню обрушил.

        - Вот это - хорошая виса, - одобрил Фрости Сказитель.
        Хаген обернулся. Сил удивляться не было. Сказитель улыбался, протирая меч.
        - Как ты тут очутился? - спросил Хаген.
        - Я тоже хотел его убить, но ты зачем-то меня опередил.
        - Он назвал меня мужеложцем, - оправдался Хаген.
        - Да, я всё слышал и видел.
        Фрости глянул куда-то вбок и добавил:
        - А что, попка у тебя ладная!
        - Сложи о ней вису, и, может, я заплачу тебе серебром, но скорее - сталью.
        - Экий зубастый лемминг! - ухмыльнулся Фрости. - Надо тебе рану перевязать, а то как-то некрасиво, честное слово...
        - Погоди, - Хаген склонился над трупом, - у меня доспех износился, а тут такая славная кольчуга. Думается мне, Ингмару она уже не пригодится...

        "У короля Гуннара" в тот вечер было много гостей. Узнав, что в городе беспорядки, хозяин оповестил постояльцев, схватил два сундучка с деньгами и вышел с домочадцами и челядью через задний двор. Охранников тоже отпустил. Сожгут усадьбу, так хоть уцелеем и останемся при своих! Этот расчёт не оправдался, потому что возле цитадели прыткому бонду повстречались люди Бьёлана Тёмного, но что они с ним сделали, здесь не сказано.
        Постояльцы и посетители, в основном - моряки да купцы, посовещались и решили, что больше толку будет обороняться сообща. Кьятви Мясо был мертвецки пьян, вместо него распоряжался кормчий "Трудгельмира", Видге Хрисборин. Он послал людей на другие дворы, где сидели остальные викинги Кьятви, чтобы они шли к "Королю Гуннару". Что поделать: люди Мара и Арнульфа развели такой переполох, что понять, где чьи, стало затруднительно. Кроме того, боевые девицы Ньёрун Чёрной блестяще справились со своей задачей, и теперь по улицам бегали толпы вооружённых рабов, грабили дома и лавки, жгли бараки и с наслаждением резали бывших хозяев. Так что Видге подождал-подождал, да и плюнул:
        - Собирайтесь, идём! Попробуем пробиться к хольду, а нет, так к северным воротам...
        Арнульф же с колдуном Хравеном и Форни Гадюкой как раз подошли к гостиному двору.
        - Стал поминальной тризной весёлый, пышный пир... - усмехнулся старик, глядя, как постояльцы, тревожно озираясь, покидают усадьбу.
        - За радость испокон веков страданьем платит мир, - ответил колдун, поправляя шляпу.
        - Мало платит, - Арнульф прищурился, ткнул пальцем в грузного мужа, которого выводили под руки, - видите этого? Не трогать. Он нужен мне живым. Ну? Готовы?..
        И, не дожидаясь ответа, хрипло крикнул в ночь:
        - Хэй! Всем стоять!
        Беглецы замерли, но, заметив лишь троих недоумков, решили, что не стоит из-за них медлить. Хравен метнул копьё, Форни спустил стрелу. Потом - ещё две.
        - Я что сказал, шлюхины отродья?! - Седой направился к толпе, поигрывая атгейром. - Я сказал "стоять", а вы не стоите! Побольше уважения к старому человеку, и никто не пострадает. Это говорю вам я, Арнульф сэконунг! Нынче обуял меня волчий голод. Отдайте мне это жирное мясо и можете быть свободны. Ну, Видге? Что скажешь?
        - Так ты не сдох, Седой Орёл? - казалось, кормчий не удивлён.
        - Нет, я не сдох, Рождённый в кустах, - развёл руками Арнульф и ударил кормчего в горло.
        Парни бросили Кьятви и дали дёру. Другие выхватили оружие, но это мало им помогло: Форни быстро и метко клал стрелы, Хравен плясал и каркал, словно ворон меж трупов, с хорошим скрамасаксом в одной руке и с коротким рыбацким ножом в другой. Алый плащ на плечах сыпал жаром в глаза, точно пламя. Старый хёвдинг тоже не стоял без дела: рубил и колол, захлёбываясь хохотом. Его окружили, но тут Хравен забросил шляпу на столб у ворот двора, и словно из-под земли возникла дюжина чёрных человечков в алых шапочках. Милые создания бросились на постояльцев, отгрызли им ноги, разорвали животы и стали лакомиться дымящейся требухой. Хравен усмехнулся и тоже подошёл нарезать свежатины. Отхватил кусок печени у какого-то бедолаги и сунул было в рот, но передумал и протянул вождю:
        - Тебе - первый укус, добрый повелитель!
        - Ты хоть бы пожарил, прежде чем в рот совать всякую гадость, - поморщился Арнульф, - я не питаюсь тухлятиной. У меня тут найдётся мясо пожирнее! Форни предложи.
        Бледный лекарь покачал головой:
        - Разные разности видел сын Литте, но такое - впервые! Что за тварей ты призвал, сейдман?
        - Шам ты тфарь, - проворчал один из карликов с набитым ртом, - а ты, ковдун, мог бы рашшедритша и на пвашч! Шовковый, небошь?
        - Как же вас тут допекли хозяева, добрые ниссе, что вы жрёте постояльцев? - сокрушённо вздохнул "ковдун". - Раньше, бывало, нальёшь домовому молочка, угостишь пирожком, и никаких тебе хлопот, живи да радуйся! Видать, какой бонд, такой и ниссе. Всё заржавело. Всё прогнило. Смердит на все девять миров, или сколько их там...
        - Ну прямо Weltschmerz, - захохотал домовой, - а за шапку - спасибо. Мы теперь свободны. Парни, двигаем отсюда! Носить - по очереди...
        - Погодите, - Арнульф снял свою роскошную шляпу с пером, протянул коротышке, - на вот, прими, как от хозяина - весь этот город теперь мой.
        Ниссе недоверчиво принял подарок, понюхал и расплылся в зубастой улыбке:
        - Вот это я понимаю, вот это благодарность!
        И был со товарищи таков.
        - Ты раньше не мог их позвать, колдун? - буркнул Форни, глядя, как Хравен ест сырую печень. - Где вас только этому учат?
        - Не мог, - чародей поднял на лекаря полные мрака глаза, - учат в Чёрной Школе, но тебе, думается, поздновато.
        - Ты тоже посещал это заведение? - усмехнулся вождь.
        - Семь годков, - безразлично бросил Хравен, - от звонка до звонка. Колокольного. БОМММ!!!
        Тем временем Кьятви Мясо пришёл в себя. Будто и не пил. Сидел, глядя безумными глазами на побоище, и плакал, словно дитя малое.
        - Арнульф, я... боги, как я рад. Это он, Харальд. Он говорил. Он обещ...
        Седой врезал побратиму ногой по зубам.
        - Насрать. Я не хочу слышать, что обещал Харальд Белый Волк, и сдержал ли он слово. Мне безразлично. Не желаю больше слушатьэто. Хравен?
        - Извольте, Ваше Морское Величество! - сейдман поклонился, затем достал из-за пазухи коробок с рыболовными крючками, сунул один в рот Кьятви, подцепил толстый неповоротливый язык и высунул его наружу, точно лису из норы. Потом отрезал белёсый кусочек плоти.
        И съел его.
        - Собственно, я думал, ты на него заклятие какое наложишь, - пробормотал озадаченный Арнульф, - но и так сойдёт. Форни! Займись им. Отведи на пристань, свяжи, приставь охрану. И - сделай так, чтобы он дожил до утра. Чтобы кровью своей поганой не захлебнулся. Ты лекарь, тебе виднее, как это сделать.
        Форни только сплюнул под ноги, кликнул братьев Тенгильсонов и с их помощью увёл трясущегося Кьятви прочь. Завыл рог, созывая стаю. Вожак обвёл полным пожара взором своё перемазанное кровью, грязью и потом войско:
        - А теперь, братья, мы наконец-то по-настоящему пойдём грабить!
        И добавил:
        - О, Хаген, какая у тебя красивая кольчужка. Ты в ней такой нарядный...

        - Рати, сбегай к Бьёлану, спроси, не нужна ли помощь и что у него там вообще происходит. А ты, Самар, разыщи Ньёрун - с тем же делом. Люди Мара удрали? А и хрен с ними. Нашли его тело? Нет? Искать. Энгуль, Модольф - займитесь!
        - Нет больше Энгуля, - тихо обронил Фрости, - повеселился на славу.
        - Тогда братья Вестарсоны...
        - Нет больше братьев Вестарсонов, - эхом откликнулся Сигбьёрн.
        - Кого ещё нет? Орм?
        - Иринг Алмарец, - сорванным о приказы голосом прохрипел Орм Белый, - Торвид Морж, Ярнсети Днище, Сьярек Селёдка, Берси Китобой... Прочие пока живы.
        - Восьмеро за пару-тройку сотен? - горько усмехнулся Арнульф. - Я думал, будет хуже! Модольф, Свегдир, отыщите всё-таки Мара и прочих наших павших. А вы, волчата, принесите побольше щитов да копий! Лейф, поди сюда.
        Линсеец подошёл, опираясь на сломанное копьё. Через лицо тянулся свежий порез.
        - Я гляжу, твоему носу не везёт, - усмехнулся Седой, - как рука? Шевелить можешь?
        - Халльдор дал мне лиф-стейн, а Форни положил его в лубок и заговорил, - благодарно кивнул юноша, - перелом меня не беспокоит.
        - Это пока молодой. Как Бьярки, держится? На него не находило безумие?
        - Копьём тычет, как в бабу, но пену не пускает.
        - Это хорошо, что не пускает... - задумчиво проронил Арнульф. - Ладно, ступай.
        Вот принесли тело Мара Тощего - он по смерти стал ещё худее, - а с ним его оружие и секиру Атли Ястреба. То был добротныйтвенскегг, короче, легче и ухватистей, чем Хродгарова "ведьма щитов". Его при сноровке можно было держать и одной рукой. Арнульф осмотрел секиру и подозвал Бьярки:
        - Ты предпочитаешь меч или топор?
        - Я не владею ни тем, ни другим, - честно сказал юноша.
        - Тогда держи, - и протянул ему твенскегг, - этой секирой сражался сам Атли Ястреб с острова Клиндтхольм! А ну, сделай свирепую морду. Нет, не так! О, вот это дело. Теперь зарычи...
        Бьярки смутился было, но потом понял, что вождь не шутит, и весьма сносно изобразил припадок боевого безумия. Аж губу прокусил. Все глазели да хохотали.
        - Сейчас мы полезем в глубокую задницу, - пояснил Арнульф, - в которой водятся черви. Хочу, чтобы ты их перепугал, и нам не пришлось пачкаться сверх меры. Сможешь?
        - Думается мне, - проворчал Слагфид из Бьёрндаля, - пачкаться всё равно придётся.
        - Охотник! - ухмыльнулся Седой. - Скажи-ка, ты можешь стрелять на звук? Там будет темно.
        - Сильно темно? - деловито спросил Слагфид.
        - Как в заднице, тебе ж северным языком говорят! Ладно. Хаген, Торкель, Лони, Слагфид, Бьярки, Хравен, Кьярваль - вы со мной. Кетиль, тащи сюда свой плоский зад, он тоже нам пригодится. Прочие - идите на площадь перед хольдом и делайте вид, что вам очень весело. Всем одеть броню и носить щиты. Сделайте вид, что хотите штурмовать цитадель, но не штурмуйте, всё равно ничего не выйдет. Отвлекайте их, пока не дам знак. Тогда ломите в двери, как овцебыки. Все видели овцебыков? Вот так и ломите! Орм - за старшего.
        - Я с вами, - заявил Хродгар.
        - В другой раз, Тур, - улыбнулся вождь, - от тебя в тесноте толку не будет. Уж поверь.
        Хродгар кивнул бритой головой и пошёл искать себе броню по размеру.
        - А какой знак, Арнульф Иварсон? - осведомился Орм.
        - А какой знак, Хравен Увесон? - спросил вождь колдуна.
        - А чёрный ворон прилетит и в клювике принесёт, - рассмеялся сейдман.

        Эрвингард, как и всякий порядочный город, управлялся советом, громко именовавшимся Эрборгенрад. Избирались туда самые зажиточные и уважаемые люди. Совет заседал в Радасаллире - роскошных палатах на серединной городской площади. Там же возвышался хольд - обомшелая пузатая башня под остроконечной черепичной шляпой. Ныне туда набились, как сельди в бочку, те самые зажиточные и уважаемые советники с домочадцами да вооружённой челядью, дрожа от страха, но больше - от изумления и возмущения.
        Никто, никогда не осмеливался грабить их город!
        Охраняла Эрвингард, как положено, городская стража во главе с херсирами - по сотне на фьёртинг, или четверть. Херсир южного фьёртинга погиб ещё в начале нападения, северного - чуть позже, в стычке с людьми Бьёлана Тёмного: предводителя стражей случайно подстрелил Рэфкель Лосось, после чего доблестные ополченцы разбежались. Охрана восточной четверти напоролась на восставших рабов и щитовых дев. Последним почти не пришлось участвовать в сражении: трэли взломали стену щитов, щедро оплатив этот успех, но херсир успел перестроить ряды, сам стал во главе клина и переломил ход битвы, превратил её в резню. Рабы дрогнули, бежали на корабли. Ньёрун их не остановила - незачем: три четверти ополчения восточного фьёртинга вымостили телами улицы родного города. Валькириям осталось лишь добить оставшихся. Херсир же западного округа оказался более удачлив: успел собрать людей и без особых потерь добрался до хольда, где и занял оборону.
        Всё это Рати и Самар поведали Орму по возвращении.
        - Скверное дело, - мрачно заметил Орм, - нас на площади ждёт больше сотни, а перейдут в наступление - нам не придётся делить добычу. Скверно, скверно... Что же делать? Сколько нас вообще осталось? Семнадцать! Сиськи Кэльданы, семнадцать против сотни! - племянник Сигурда ярла, отважный герой и неотразимый красавец, муж благородный, зашёлся в безумном хохоте. Его прекрасные синие глаза покраснели и слезились.
        Викинги молча переглядывались. Опускали взоры. Стыд и тревога леденили сердца.
        Наконец Унферт Алмарец отвесил Орму звонкую плюху.
        - Спасибо, - сказал Белый, потирая щёку и вытирая лицо.
        - Идём и погибнем, - решительно заявил Рагнвальд, - затем и приехали...
        - Нет нужды, - возразил Унферт, - они не знают, где мы и сколько нас. Это первое. Второе - нас ведь больше семнадцати. Ну, на острове.
        - Думаешь позвать на помощь девиц да Бьёлана? - с сомнением проговорил Орм. - Ударить с трёх сторон одновременно, хм... Рати, Самар - бегите обратно, скажите...
        - Не гони оленей, - бросил Дрогвар Хмурый, - Арнульф запретил Бьёлану бросать ворота без присмотра, и не думаю, что он ослушается, пусть бы даже ты ему повелел, Орм Эриксон.
        - Никто не говорит, чтобы бросать ворота, - заметил Унферт, - пусть оставит там пару человек - много ли надобно, чтобы напугать горожан? Решай, Эриксон!
        - Чего там решать, - махнул рукой Орм. - Бегите, парни, да поживее! Скажите старшим, чтобы двигались на хольд, но пока не дам особый знак рогом - в битву не лезли. Ну, ходу...
        ...Бьёлан долго упирался, но Рэфкель обвинил его в нерешительности - мол, вы, геладцы, больше похожи на покорных собак, чем на бесстрашных волков, и мало цените соратников, но слишком боитесь гнева вожака! На это Тёмный пробормотал нечто ругательное на своём языке, выставил стражу на воротах и двинулся с остальными на юг.
        Орм же дождался возвращения гонцов и приказал изготовиться к бою.
        - Эти скотоложцы стали вокруг башни да в окрестных домах. Наше дело - выманить их на площадь, чтобы прочие могли ударить им в спину. Также следует поджечь крышу вон того дворца, - Белый указал на Радасаллир. - Свегдир, займись этим, у тебя и прозвище подходящее.
        Свегдир Ожог удивился:
        - А как?
        - А штевнем об косяк, - усмехнулся Орм. - Сам знаешь, как. Сумел в Арильоне - и тут сумеешь. Хродгар, Лейкнир, Рагнвальд, Утред - striП ok bakki, сможете? Щиты за спину! Остальным - сомкнуть скельдборг! Спьоты - на плечо! Fram!
        "Fram" - значит "fram": вперёд на врага, и будь что будет.

        Между тем Арнульф со своими добрался до каменного сарая, ветхого и убогого, как вся наша жизнь. Там поработали люди Бьёлана: кругом валялись трупы. В сарае обнаружился люк, а за люком - вход в подземелье.
        - Кетиль, вот тебе два факела. Иди вперёд, будешь у нас человек-маяк!
        Кетиль неуверенно оглянулся на вождя, вздохнул и полез во тьму.
        - Так вот где ты пропадал весной, - догадался Хаген.
        - Я больше года ждал случая пошарить в здешних подземельях, - усмехнулся сэконунг, - и это не улучшило ни мой нрав, ни моё здоровье. Проход выведет нас в подвалы под хольдом и Радсаллиром, полные золота и серебра, а оттуда - в цитадель. Там, друзья мои, придётся туго. Первым пойдёт Бьярки, за ним - Хравен и Слагфид. Есть ли у тебя, герре сейдман, какие-нибудь неожиданности на такой случай? Чтобы устроить переполох и отвлечь внимание?
        - Есть заготовка, но действовать придётся без промедления.
        - Хорошо. Хаген и Торкель - у вас самое трудное дело: когда заварится пиво, бегите и отоприте ворота - там засов и хлипкий замок, выбьете без труда. Прочие - прикроете. Потом распахните створки, а ты, Хравен, подашь знак нашим снаружи. Всё ясно?
        - Коли ты уже побывал тут, Арнульф Иварсон, - невпопад спросил Торкель, - то почему тогда же и не разграбил здешнюю сокровищницу?
        - Трудно мне было бы в одиночку вынести тридцать тысяч гульденов, знаешь ли...
        - ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ!!! - воскликнул Торкель, эхо ударило по ушам, а Седой - по затылку.
        Вот они прошли первую сотню фадмов, и вторую, и третью. На четвёртой повеяло сквозняком. На пятой ход стал понемногу расширяться, пока не превратился в настоящий подземный зал. Под ногами что-то заскрипело и захрустело. Парни наклонили факела, пригляделись...
        - Кости! - воскликнул Кетиль. - Человечьи кости да черепа!
        - Не только человечьи, - заверил Арнульф и предупредил, - здесь идите осторожно и тихо.
        Но было поздно.
        Во тьме сверкнули два янтарных огонька. Послышался металлический шелест. Затем с шипением и присвистом Кетиля обдало с ног до головы едкой вонючей струёй. Парень выронил факела. Закричал. О, как он кричал! У Хагена едва не разорвалось сердце. Тягучая гадость стремительно разъедала кожу и плоть. Кетиля скорчило на полу от боли, и в тот же миг над ним разверзлась драконья пасть.
        Но захлопнуться чудовищным челюстям было не суждено: Арнульф ткнул меж зубов атгейром, подцепил нёбо, навалился. Кьярваль первым пришёл на помощь, ударил туда же копьём, а потом опомнились и прочие. Слагфид выпустил стрелу твари в пасть, Торкель и Хаген подскочили слева и справа, рубанули под горло, пока Кьярваль и Арнульф удерживали змея. Чудовище дёрнулось, из пасти брызнула новая струя, но никого не задела. Чешуйчатое тело металось штормовыми волнами, Торкеля отбросило на стену и здорово приложило затылком, а Хаген получил в живот когтистой лапой, но, поскольку предусмотрительно разжился новенькой кольчугой, то отделался синяком и тошнотой, как после хорошего пинка.
        Потом страж сокровищ перестал дёргаться и тихо скончался.
        Кетиль Плоский Зад скулил в углу. Он был ещё жив. Он дрожал и тоже хотел умереть.
        Но даже не мог об этом сказать.
        - Паскудное дело - желудочный сок, - Арнульф милосердно добил своего человека ударом в шею, - тут бы и Форни не помог, и даже наши колдуны. Да, Хравен?
        - Ну, я мог бы его оживить, сделать из него драугр... - начал было Хравен, но даже того скудного света, что давали факела, хватило, чтобы прочитать неодобрение в глазах волчат, - хотя, воистину, исцелить такую рану не смог бы даже я, - словно извиняясь, закончил чародей.
        - Надо же, ландорм! - Слагфид хотел было сунуть руку в оскаленную пасть, вырвать стрелу, да передумал. - Ты знал, что он здесь, сэконунг?
        - Знал, - бестрепетно кивнул Арнульф.
        - И послал Кетиля первым, не так ли? - подмигнул Кьярваль. - Плоский Зад не жалко. Что ж, мудрое решение, Седой!
        - Скажу первый и последний раз, - Арнульф взял у Бьярки секиру, размахнулся и принялся рубить ландорму голову, даже не глядя на прочих, - ни тебе и никому из вас не судить о мудрости моих решений. Когда я был тут в прошлый раз, этот смраднорыгающий червь спал себе, словно дитя в колыбельке. Думалось мне, он снова впал в спячку - пора бы...
        - Ландорм сторожил здешнюю казну? - Хаген хрипел и плевался, стараясь не смотреть на Кетиля. - Понятно теперь, почему никто её не грабил и откуда кости...
        Арнульф же надел кожаную перчатку и принялся копаться в голове чудовища. Наконец достал тёмно-багровый самоцвет размером с яблоко, обтёр краем плаща и сунул в поясной карман.
        - Впрочем, - добавил морской король, мрачно и властно обводя взглядом ватагу, - даже если бы я решил пожертвовать Плоским Задом или кем-нибудь из вас, щенков, это было бы в моей воле и на моей чести. Не помню такого, чтобы я обещал кому-то, что он вернётся живым и невредимым из этого похода!
        - Да-да, Седой, - покивал Кьярваль, - ты обещал большое и славное дело, и мы все тебе тысячу раз благодарны. Не так ли? Особенно - Плоский Зад.
        Арнульф не обратил внимания на подначку. Подошёл с останкам Кетиля, склонился, снял свой роскошный плащ и накрыл им мокрое красное месиво, на которое никто не решался взглянуть. Затем достал крупную золотую монету в десять гульденов и вложил в руку мертвеца:
        - Ты принял смерть от оружия, Кетиль Кетильсон, и, наверное, встретишь нас в Чертоге Павших. Мне жаль, что так вышло. За мостом-радугой сочтёмся.
        Кьярваль Хёкульброк опустил глаза.
        Пока шли к выходу в хольд, Хаген негромко спросил:
        - А откуда ты вообще узнал про эти тайники?
        - Раз на Йолль я пил с Гейрмундом Змеиное Око, великим чародеем и наставником нашего Халльдора, - сообщил Арнульф таким голосом, словно попойка с многознающим волшебником для него дело обыденное, - он и рассказал. А когда я угодил в плен, то вспомнилась мне эта история. Решил проверить, не солгал ли мудрый рунотворец... Ага, мы на месте.
        Просунул в щель между створками копейный наконечник, зацепил, поддел и отвалил.
        - Бьярки, готов? Держи секиру! Ну, да помогут нам асы - ХЭЙ-ЙЯ!!!
        Эйнарсон был неподражаем. Он порвал на себе рубаху, рычал и плевался, размахивал секирой и колотил себя по голове. Тёмно-русая копна волос пришла в движение и потешно вздыбилась. Его рыку вторили женские визги да изумлённая грязная брань. Следом выскочили Слагфид и Хравен. Охотник стрелял на звук, как и обещал. То, что под ливень перьев битвы могли попасть женщины и дети, его не занимало. Колдун же снял плащ, развернул его, точно знамя, и подбросил, выкрикивая заклинания. Ткань заструилась над головами, стремительно увеличиваясь в размерах и меняя цвет. Алое стало тёмно-серым - и накрыло зал. Стража, слуги, члены Эрборгенрада и их близкие перепуганно вопили, носились без толку, спотыкались и падали во мгле. Звучали приказы и призывы, просьбы и мольбы. Кто-то поминал богов. Кто-то звал маму тонким голосом. Кто-то ругался. Но всё больше было тех, кто кричал от боли.
        - Что глазеете, быстрее! - воскликнул Хравен, прерывая заклинание. - Скоро хверфинг рассеется, я долго не продержусь... - и снова завёл свою жуткую гортанную песнь без слов.
        Для ватаги Арнульфа морок был не помехой - так, утренний туман над болотом. Торкель и Хаген бросились к воротам, Кьярваль с мечом в одной руке и копьём в другой отбивался от слишком настырных стражников и собак, а Лони прикрывал его со спины. Вышибли замок, отбросили засов, распахнули тяжёлые створки...
        - Всё, Хравен, подавай знак! - махнул рукой Арнульф.
        Чародей хлопнул в ладони и исчез. Мгла рассеялась, сменилась привычной вечерней плетёнкой огня и теней. Над головой Хагена пролетел здоровенный ворон, задев висок крылом.
        А ужас в глазах эрвингардцев сменился яростью. Пелена спала, и стало видно, что первый ярус башни выстелили трупами не какие-то чудовища и тролли, а кучка разбойников. Из которых один - старик, один - слюнявый полудурок, один в дурацких клетчатых штанах, двое - сопливые щенки, и ещё один - лучник.
        А лучников, как известно, никто не любит.
        Особенно - чужих.
        - Пе-пе-пе-сец, - по слогам проговорил Слагфид.
        Бьярки всё не унимался: неистово рубил, что под руку попадёт, извергал рёв и пену, не замечая, что превратился в отличную цель. В него тут же метнули копьё, топор, кочергу и с десяток стрел. Однако это мало ему повредило: железо отскочило от берсерка со знакомым звоном.
        - Он что - ???.. - Арнульф не договорил. Хаген и Торкель слитно кивнули.
        А Бьярки Эйнарсон замер на миг, шумно дыша и раздувая ноздри, поводил головой, нехорошо улыбнулся - и над морем смертной плоти взметнулся серо-красный вихрь. В распахнутые ворота уже бежали люди Орма, Бьёлана и Ньёрун. Хаген, Торкель, Слагфид, Лони и Кьярваль присоединились к ним, вышибая двери, очищая от защитников верхние ярусы.
        Арнульф же Седой просто любовался и хлопал в ладони.
        Морской король смеялся до слёз и не мог остановиться.

        Выдумка Орма сработала. Стражи западного округа бросились на приманку в виде трёх силачей-бородачей с секирами и безбородого силача Хродгара - тоже с секирой. Рагнвальд, Лейкнир, Утред и Хродгар сломали несколько копий, раскололи пару щитов и побежали назад, громко вопя и делая вид, что очень испугались. В спины им метали копья и стрелы, но каждый их них забросил за спину щит, и это им не повредило. Хродгар, правда, получил стрелу в зад, но неглубоко и скорее досадно, чем опасно.
        Так они трижды набегали и отбегали, словно волны на берег, а на четвёртый раз их решили догнать и проучить. Утред и Рагнвальд обзывали стражей разными нехорошими словами, и это лишь сильнее распалило их гнев. Но ливень копий из тёмного переулка их остудил. А мечи и секиры Орма и прочих довершили дело.
        Тут херсир западного округа затрубил, призывая войско, развернул ряды двумя крыльями, а между них поставил клин и сам стал во главе. Из бойниц хольда и окон Радсаллира посыпались стрелы и дротики. Люди Орма сомкнулись кругом, подняли над головами да по бокам щиты и приготовились умереть. Утред проворчал:
        - Ну, Белый! Дунь уже в рог, что ли? Ждёшь, пока распахнутся злачёные врата Вельхалля?
        Орм смерил его надменным взглядом и холодно рассмеялся:
        - Полагаешь, мне требуется твой совет?
        И не дунул.
        Лишь когда крылья ополчения сомкнулись над дубовым курганом, а клюв вонзился в плоть многоголового зверя, круша щиты, племянник Сигурда ярла подал знак: длинный гудок, два коротких и снова - длинный. Тогда же разгорелась крыша зала советов. Дым повалил из окон и дверей, пылающие балки валились вниз. Левое крыло дрогнуло: обломки крыши чертили в ночном небе пламенные руны, падали на людей, словно огненные ястребы на куропаток. А через миг в спины защитникам города ударили викинги Бьёлана и скъяльд-мэйяр. Силы сровнялись, а затем сражение превратилось в бестолковое побоище.
        Тогда же пали Гильс Арфист и Лейкнир Ледник. На Гильса уронили ночной горшок. Музыкант рухнул с пробитым черепом. А Лейкнир сподобился зарубить херсира западной четверти, но тут же получил мечом по голове. Однако он не просто так носил своё прозвище: стоял до последнего, хладнокровный, сражался обеими руками, иссечённый мечами, исколотый копьями, изрубленный топорами. Не проронил ни звука. Знал Арнульф Седой, кого брать в поход! Остановил Ледника лишь удар тяжёлого копья-брюнтвера в броню рёбер. Лейкнир последний раз взмахнул секирой, обрубил древко, вытащил остриё из груди и сказал с ледяным спокойствием:
        - Да, они нынче в моде, эти гранёные наконечники!
        А потом рухнул навзничь и ничего больше не говорил.
        Следом за ним пали Дрогвар Хмурый и Рати Копчёный. И на этом кончился тот бой. Но продолжался штурм цитадели: над головой Орма захлопали крылья, огромный ворон опустился ему на руку и раскрыл клюв. На ладонь Белому упала золотая монета здешней чеканки.
        Орм Эриксон горько усмехнулся, подбросил птицу в воздух и затрубил наступление.

        Фрости Сказитель не пошёл со всеми. Он сидел над телом Гильса и пытался отмыть его лицо от нечистот из горшка. Словно не видел, что череп арфиста расколот, что кровь, грязь и мозги тут повсюду, куда ни глянь, что вода во фляге давно кончилась, и что музыканту теперь нет особого дела до того, понравится ли он девицам. Фрости закрыл глаза павшему. Прошептал:
        - Похоже на то, что тебе больше не придётся ласкать струны арфы и собирать серебро на пирах, а мне не придётся тебе завидовать, давний мой друг и вечный соперник...

        Бьярки лежал под стеной и бредил. Неподвижно глядел в одну точку, бормотал какую-то песенку про трёх сестёр и хромого коня, бледный и потный. Его мелко трясло время от времени. Лейф принёс воды, окатил земляка, чтобы смыть кровь и грязь, а Хаген стянул с одного из мёртвых городских советников меховую накидку и бросил недужащему на полуголое тело:
        - Берсерк оброс-таки медвежьей шерстью. К зиме!
        - Да ну, гусю в жопу! - проворчал Стурле. - Снова его на руках носить, одоробло такое...
        - Тебе полезно, - бросил Торкель угрюмо, - заодно мышцы нарастишь и жирок сгонишь.
        - Оба будете за ним приглядывать, - решил Хродгар, которого младшие дружинники негласно признали за своего вожака.
        - Нет, - качнул головой подошедший Арнульф, - Торкеля в этом деле заменит сын Лейфа Чёрного: думается мне, он хорошо позаботится о земляке. Волчонок - неплохой мечеборец, и ему следует оттачивать умение в боях. Тебе же, Хродгар, следует уяснить, что мало проку ставить волка сторожить жареный медвежий окорок...
        Парни переглянулись с кислыми улыбками: на смех не осталось сил.
        - Передохните немного, - сказал Арнульф, - и ступайте со всеми в подземелье: там работы до самого утра. Таскать - не перетаскать.

        Пока викинги были заняты милым сердцу грабежом, Арнульф Седой расхаживал по площади, прикладываясь к толстобокой глиняной бутыли. Руки дрожали, пробку выдернуть не смог, отбил горлышко и пил прямо из скола. Словно мертвец, что высасывает мозг из разбитой головы. Вино проливалось кровью на белую бороду.
        Рядом стояли, опустив глаза, Бьёлан Тёмный и Орм Белый. Молчали. Ждали.
        - Стало быть, ты, сын Сумарлиди ярла, ослушался моего запрета? - без тени недовольства спросил Арнульф. - А ты, племянник Сигурда ярла, отдал ему такой приказ? Верно?
        - Не гневайся на доблестных витязей, Орлиный волк, - Унферт Алмарец заступил вождю дорогу, покручивая кончик бороды, - гневайся на меня, ничтожного: это я дал такой совет...
        - Разве скажешь по мне, что я в гневе? - процедил Арнульф, отхлебнул, закашлялся, шумно сплюнул, едва не обрызгав Унферта. Тот и глазом не моргнул:
        - Как нам было иначе справиться с сотней? А то и с большим во...
        Его перебил один из людей Бьёлана, из тех, кого оставили сторожить ворота. Примчался, едва переводя дух, и выпалил:
        - Там, это, они, толпа... Колля и Свартана забили, я один убежал. Они...
        - Сюда идут, что ли? - вскинул бровь Арнульф. - Много их?
        - Много их, да... - гонец глянул мельком на бутыль в руке вождя, тот протянул - хлебни, мол, полегчает. Викинг коротко кивнул, жадно присосался, отёр рукавом губы и продолжил, - десятков пять, а то и шесть. Не сюда идут. Отсюда.
        - Уходят? Из города? - уточнил Арнульф.
        - Ну да! - просиял викинг. - Через ворота. На север. С пожитками, с жёнами, детьми...
        - Ага, - многозначительно высказался сэконунг.
        Орм и Бьёлан переглянулись. Геладец предложил:
        - Соберу своих, нагоним беглецов, возьмём заложников. Чтобы никто не смел болтать по хуторам, что тут происходит. Утром отойдём, а потом пусть приходят за своими людьми: свяжем их где-нибудь в подвале. Сколько времени тебе выторговать, Арнульф?
        - Уходят - да и хрен с ними, - Седой смотрел в ночное небо, затянутое рыжеватыми от пожаров тучами, - всё равно уже наверняка по округе пошла весть... Бонды - медлительный народ: пока зад почешут, пока соберутся... Не жду их раньше полудня. Главное мы свершили, очистили Эрвингард от самых стойких его защитников. Не надо, Бьёлан. Успокойся.
        - Самые стойкие - это были стражники? - спросил Тёмный.
        - Это были викинги, - с горькой усмешкой обернулся к нему Арнульф. Бьёлан невольно вздрогнул: горькая смесь соли и пепла жгла сердце от голоса сэконунга. - Как вы думаете, друзья, почему никто не грабил этот город, зная о его богатствах? Почему я бросил основные силы не на стражу, не на ополчение, даже не на хольд, а на приезжих и, по сути сказать, чужих этому городу моряков? Почему они, даже пьяные, даже застигнутые врасплох, не бросились на корабли, а дали бой и пытались прорваться в сердце Эрвингарда?
        - Слышится мне звон монет, - обронил Унферт, - и смрад невольничьих обносков.
        - Се муж многомудрый! - едко ухмыльнулся Седой. - Атли Ястреб и подобные ему нуждались в Эрвингарде. В его работорговцах. Ранее мы, викинги, были волками моря и ходили в дальние страны за добычей! - гордость и горечь унесли пепел, ударили свежим ветром в паруса. - Ныне измельчали. Подобные этому Атли не отваживаются на далёкие набеги, грабят, куда ручонки дотянутся. Так ведь удобней! Промчаться по островам да фьордам, набить полные корабли двуногого скота - и вперёд, на Эрсей. Здесь давали малую цену за рабов, но скупали целыми толпами, что, в конечном итоге, куда выгоднее. Бейли Репа лучше объяснил бы...
        - Теперь ему трудно будет это сделать, - мрачно улыбнулась Ньёрун.
        - И я об этом, - вздохнул Арнульф. - Эрвингард был для них гусыней, которая несла золотые яйца. Теперь мы зарезали эту гусыню ради её бриллиантовой печени. И, сдаётся мне, найдутся люди, которых это не обрадует, а у нас прибавится недругов. Ты знаешь, о ком я говорю, Орм?
        - Если речь идёт о моём дядюшке Сигурде Кнудлинге, ярле Талсея, - Орм с достоинством выдержал орлиный взор Арнульфа, - то будь уверен, что это дело я улажу.
        - Так мы сможем попировать у него на Свидар? - хохотнул сэконунг.
        - Я же сказал, мой король, - вернул улыбку Эриксон, - даже не сомневайся.
        - Да уж, - отвернулся старик, снова глядя на небо, - коряво выросло это дерево...
        - Бывает ли иначе в нашем деле? - спросил Унферт.
        Никто ему не ответил.

        Туман на востоке замерцал малиновым сиянием, когда вожди приступили к долгожданному дележу добычи. Люди Арнульфа урвали кусок короткого отдыха, храпели в уцелевшей корчме "Сны Ньёрун". Это название всех позабавило.
        Хаген устал, как собака, но заснуть не смог, а напиваться не хотел - по многим причинам. Его и колдуна Хравена отрядили сторожить. Юноша много всякого хотел спросить у чародея, но голова вдруг сделалась тяжёлой, как чугунный котёл, и такой же пустой. Хравен бросил:
        - Иди, прогуляйся, подыши ветром. Потом расскажешь, чего там вожди решили.
        - Думаешь, добычей обделят? - выдавил ухмылку Хаген.
        - Это вряд ли. Наш хёвдинг жесток, но справедлив, словно сам Отец Павших. Да ты, пожалуй, лучше знаешь нравы их обоих... А побеседовать мы ещё успеем!
        Хаген не стал судить, сколько насмешки было в словах чародея, а сколько - искренности.
        Город был возведён по большей части из местного камня, пористого и ломкого, но лёгкого, потому пожары не перекинулись на северную часть и не причинили много ущерба. Копоть, вонь и чад носились в воздухе, оседая повсюду. Впрочем, пернатым и четвероногим стервятникам это не мешало: чайки, кайры, поморники, вороны, ястребы-рыболовы и белохвостые орланы слетались с моря на падаль. Тут же кружили собаки, кошки да свиньи, копошились крысы. Тревожно ревели в стойлах кони и ослы. Хаген подумал, что надо бы посторожить телеги, на которых лежали накрытые тела павших соратников. Они пока не должны бы пахнуть, но мясо есть мясо, а голодным стервятникам никто не указ.
        У телег сидел Фрости Фростарсон. Гонял обломком копья вороньё. По его виду нельзя было сказать, что дела у него хороши.
        - Что, Куробой, тоже не спится? - Сказитель достал трубку, набил зелья, хватился огнива. - Хэй, юноша, у тебя огоньку не найдётся?
        Хаген оставил огниво на корабле. Запалил от ближайшего огня щепку, поднёс Фрости. Кивнул на кисет - угости, мол, раз уж такое дело...
        - Не стыдно тебе? - буркнул Фрости. - Такой молодой, а туда же... Впрочем, тут такая вонь, что лучше подымить зельем, чем её нюхать.
        Закурили, как два гейзера. Хаген только сейчас заметил Гильса с разбитой головой.
        - Думается, уже не придётся ему учить меня играть на арфе, - грустно заметил юноша.
        - Похоже на то, - Фрости затянулся и добавил, - его арфа осталась на корабле среди его пожитков. Думается мне, никто не станет возражать, коли я отдам её в твои руки, Куробой. Это не самый лучший инструмент. Левый рог отходит, короб потёртый, а струны следовало бы перетянуть. У него не было денег на новую арфу. У него, у Гильса Гисларсона, прозванного Альвенгальдом - Голосом Альвов! О, вы смеётесь, вещие духи судьбы...
        - То для меня честь, - заверил Хаген, - но отчего бы тебе не взять себе арфу Гильса? Ты ведь был его другом, и сберёг бы струнную певицу в память о нём.
        - Инструмент должен работать, - возразил Фрости, - слишком грубы и корявы у меня руки, чтобы справно перебирать струны. Я больше люблю волынку, но давно не могу купить...
        Невдомёк было сыну Фрости Моёвки, что в ту самую ночь на борту "Поморника" лопнули струны и треснул короб старенькой арфы Гильса Альвенгальда.
        Хаген кивнул и двинулся на пристань.
        Кругом лежали тела. Реки крови подсохли, взялись ожеледью - той порой по утрам подмораживало. Туман, однако, держался, скрывая следы ночной резни. Дым из трубки перебивал вонь от пожарищ и людских внутренностей. В уцелевших домах разводили огни. Горожане несмело выходили на улицы - поглядеть что да как. То тут, то там раздавались возгласы - порою гневные, но по большей части - скорбные и изумлённые. Хагену подумалось, что давненько жители Эрвингарда не видели войны, но не ощутил в сердце своём ни жалости, ни злорадства.
        Зато порадовался, выйдя на пристань. Там псы и птицы дрались за требуху амбаров и людей. Кроваво мерцали груды серебра и золота в открытых мешках, сундуках и бочонках: шёл пересчёт. Одна из девиц Ньёрун спорила с Бьёланом о цене златотканого гобелена из Альвинмарка. Люди сильно походили на братьев меньших: Ньёрун - крупная кайра, Орм - белый хаунд, Бьёлан - зеленоглазый баклан, Арнульф же - сизый орёл, гортанным криком разнимающий стервятников. Это сходство позабавило Хагена, но подлинное ликование вызвала иная картина.
        На берегу торчали шесты, словно молодые сосенки. Верхушки тех древ украшали не хвойные головы, но головы работорговцев. На самом высоком шесте, на самом почётном месте, сидела голова Бейли сына Бейли, что наварил на Хагене полсотни марок.
        Улыбаясь, как счастливое дитя, Хаген сказал вису:

        Спи спокойно, Бейли,
        Конунг звона злата,
        Распороли Репу
        Девицы крылаты.
        Пастуха невольников
        Угостили рыбой
        Ран волчицы крови,
        Девы щитовые!

        Тьостар Тенгильсон услышал эту вису и спросил:
        - Откуда у тебя в столь юные годы такое презрение к жизни и смерти?
        - Ты не задавал бы подобных вопросов, благородный муж, - ответил Хаген, как мог почтительно, - если бы с полгода походил в рабских обносках. А кого это вы сторожите?
        - Мясо, - усмехнулся Тьостар, - Кьятви Мясо. Спроси-ка: откуда у нас мясо?
        - Само приползло? - предположил Хаген.
        Тьостар засмеялся - негромко, чтобы не разбудить брата - и кивнул:
        - Приползло, ага... Только с ним нельзя разговаривать: Арнульф запретил.
        - Этот запрет ни к чему, - проворчал сквозь дрёму Форни Гадюка, - Хравен сейдман позаботился, чтобы Мясо стало не слишком болтливым.
        - Лишь бы не завонялось, - отмахнулся Тьостар.
        Кьятви разлепил веки, словно недоваренные клёцки, бросил на викингов угрюмый взор. Его пышную бороду, широкую грудь и пивное пузо покрывала засохшая кровь. Лицо налилось багрянцем, из горла рванулся рык, перешедший в хрип. Он был похож на связанного вепря, на стреноженного быка, обречённого закланью, знающего об этом и непокорного. Это перед Арнульфом он был готов лить слёзы, унижаться и виниться. Не перед щенками.
        - Думается, ты многое мог бы поведать о том, каково оно - ждать смерти от руки побратима и надеяться на спасение, Кьятви Предатель, - сказал Хаген.

        Кроме тридцати тысяч гульденов из городской казны да общих сбережений купцов, викинги собрали по всему Эрвингарду монет, украшений и прочего имущества ещё на десять тысяч. Без малого. Себе Арнульф взял шестнадцать тысяч золотом и серебром, а прочее разделил примерно поровну между Ньёрун и Бьёланом. Люди Мара Тощего, как мы помним, бежали, и не получили ничего, кроме нидов от Фрости, которые мы скажем позже, коль не забудем. Тогда щитовые девы и викинги Тёмного погрузили добычу на корабли и спешно отбыли на вёслах: на море некстати запал штиль.
        - Может, и ты двинешь отсюда? - спросил напоследок Бьёлан. - Полно свободных ладей.
        - Мне надо в Льосвик, - покачал головой сэконунг, - ни южным, ни северным путём я туда не попаду, да ещё и на гружёном добычей корабле. Также и вам не советую ходить в эту пору у берегов Эрсея. Лучше всего вам двигать на запад или на юг.
        - Хакон ждёт тебя на Ёстерлаге, - напомнил Бьёлан.
        - Не только Хакон, - задумчиво проронил Арнульф.
        На том они распрощались, и снека геладца отчалила на юг. "Ратная Стрела" Ньёрун тоже была готова к отбытию, когда предводительница валькирий обратилась к Арнульфу:
        - Тут с тобой кое-кто хотел поговорить.
        Седой окинул взглядом отряд, а скорее - толпу, что собралась на пристани. Битые и бритые мужи разного возраста и происхождения, разодетые щеголевато, пёстро и нелепо, обвешанные оружием и украшениями. Видно было, что они славно поживились этой ночью. Хватали всё, что плохо лежало, и цепляли на немытые тела вместо заскорузлых обносков, не глядя на размер. Одни смотрели себе под ноги, другие - исподлобья, недоверчиво, громко сопя. Но были и такие, что держались уверенно, не слишком низко склоняя шеи.
        - Кто старший? - спросил Арнульф.
        - Вади Ловчий, - вышел вперёд нестарый ещё мужчина, крепкий и длиннорукий.
        - Откуда ты, Вади Ловчий, и чего ты хочешь?
        - Я родом с Фалькея, а мои люди - из разных мест. У меня в отряде двадцать человек. Мы ходили в рабах, но не все родились в неволе. Теперь желаем ходить с тобой, хёвдинг.
        - Прекрасно, милые друзья, - осклабился Седой, - мы с вами, пожалуй, пригодимся друг другу. Но ты будешь во всём меня слушаться, и немедля. Это ясно, Вади Ловчий?
        - Приказывай, - с готовностью кивнул островитянин.
        - Во-первых, кормить я вас не буду, пропитание заготовьте себе сами. Желательно - на месяц вперёд. Во-вторых, заплачу, как и своим людям, по окончании дела. По пятьдесят гульденов каждому и сотню - старшему, если хорошо себя покажите. В-третьих, выбросьте оружие, оно вам вряд ли пригодится, найдите рабочие топоры, ножи, верёвки, заступы, лопаты и прочий инструмент. Вы будете работать, как положено карлам - свободным поселянам.
        Тут ватага взбурлила негодованием, точно луковая похлёбка:
        - Не для того мы взяли в руки оружие, чтобы снова гнуть спину!
        - Мы не рабы, рабы не мы, а мы - свободные воины!
        - Не станем копаться в грязи да дерьме!
        - Верно, парни, у меня все уши навозом забиты!
        - Оно и видно, - презрительно бросил Арнульф, - не хотите, как хотите. Но вам стоит иметь в виду, что вы живы лишь милостью Ньёрун Чёрной и матери щитовых дев Кьяллы. Когда бы я не поклялся ей, что в этом походе никто не возьмёт ни одного человека в рабы, лежать бы вам в одной яме с вашими хозяевами. Ваша участь ещё может измениться к худшему. Так что, коли тебе не по нраву мои правила, то иди ты, Вади Ловчий, да свистни в буй.
        - Э, хёвдинг, что ты такой сердитый? - глуповато улыбнулся Вади. - Парни просто пошутили, а ты уже готов их вздёрнуть. Суровый ты человек! Конечно, мы станем служить тебе так, как ты сочтёшь нужным, ибо свобода и полсотни гульденов на дороге не валяются. Верно, братцы?
        - Ну коли так, - хрипло гаркнул Арнульф, - тогда за работу!
        ...Викинги покинули Эрвингард в час, когда солнце было на юго-востоке. Во главе ехал на мохнатой серой коняшке сам Арнульф. Слева от него ехал Хравен. Свой алый шёлковый плащ он насадил на копьё, и теперь у отряда было знамя с вороном, как и положено викингам. Справа покачивался в седле Орм, рядом с ним шагал верный Рагнвальд. Чуть позади трусил на ослике Унферт Алмарец. За ними скрипели телеги: одни - с телами павших соратников, другие - с добычей и запасами еды. На козлах сидели люди Арнульфа, они же шагали по обе стороны от поезда. Замыкали шествие бывшие рабы, а нынче - надутые от гордости парни Вади Ловчего.
        Кьятви Мясо бросили на один из возов. Живого - к мёртвым.
        Горожане не пытались отомстить, перегородить дорогу, призвать налётчиков к ответу. Обругать, наконец, осыпать проклятиями! Нет. Они лишь украдкой смотрели на викингов, затаив дыхание. Провожали их испуганными глазами, точно мертвецов, что возвращаются в курганы.
        - Забавно чувствовать себя чудовищем, не находите? - пошутил Хаген.
        Ему никто не ответил. Даже Торкелю эта шутка не показалась остроумной.
        К тому же у Торкеля был иной повод для радости: он нашёл четвероногого друга. На псарне. Там в разгар очередной стычки спустили собак и они куда-то делись. Пегий щенок гончей остался один. То был не молочный кутёнок, у него прорезались зубы, а лапы достаточно вытянулись и окрепли, чтобы носиться по двору. Хвост болтался туда-сюда, как дубинка. Звонкий лай походил на мальчишечий голос.
        - Что, сукин сын? - спросил его Торкель. - Где твои друзья? Бросили тебя, горемыку?
        - Гав-гав, - сказал щенок - такова, мол, сучья моя жизнь.
        - Давай дружить, морда, - предложил Торкель, - я буду тебя кормить, а ты будешь сторожить мои вещи. А то Бьярки да Хаген жадно глазеют на мой мешок. Тебя как звать?
        - Гав, гав, - сообщил щенок, - гав-гав!
        - Варф? - улыбнулся сын Ульфа Серого. - Привет, Варф. А я - Торкель Волчонок.
        - Варфф? - насторожился пёсик.
        - Да, таково моё прозвище. Мы с тобой будем как пёс и волк в народной сказке. Ну, ты знаешь - там хозяин выгнал старого пса из дому, он пошёл в лес, познакомился с волком...
        - Что это ещё за псина блохастая? - проворчал Хродгар. - У тебя детство в жопе взыграло?
        - Да ладно, пусть будет, - вступился Хаген, который тоже любил всякую живность.
        - Меня одно время травили собаками, - бросил Бьярки с телеги, - но этот, кажется, ничего.
        - У нас, сколько помню, всегда собаки были, - грустно проронил Лейф, - овчарка, потом - волкодав, а потом стафенхунд. Мой брат назвал его Стиг. Правда, то был глупый пёс.
        - У тебя большой опыт по части собак? - спросил Торкель.
        - Кое-что знаю, - пожал плечами Лейф, - буду рад помочь советом.
        Хаген же подошёл к Фрости, протянул ему видавшую виды волынку:
        - Не побрезгуй, Сказитель. Вот, нашёл в одной корчме...
        - Это не инструмент, а престарелая каракатица, - Фрости смахнул пыль с мешка, осмотрел трубки, продул, промял и хлопнул Хагена по плечу, - но спасибо и на том, юноша.
        - Сыграй, Фростарсон! - тут же посыпались возгласы. - Нашу, боевую!
        - Какую ещё, троллю в зад, вашу боевую? - огрызнулся Фрости. - Я знаю не одну и не две боевых песни, но какая из них - ваша, решайте сами.
        - "На Север!"
        - "Сельдяной король"!
        - "Кровавая свадьба"!
        - "Возвращение"!
        - Давай "Гуталанд"! - предложил Утред.
        - Почему "Гуталанд"? - спросил Невстейн.
        - А я там родился. Там мой дом, там курганы моих предков...
        - В жопу "Гуталанд", - сказал Свегдир Ожог, - сыграй-ка лучше "Око бури"!
        - Да, Фростарсон, давай "Око бури"! - поддержали прочие. - Славная песня!
        - Дуй в эту козью задницу!
        - С каждого по марке, братья, - предупредил Фрости.
        А потом - заиграл.
        И грянуло из двадцати глоток над разорённым городом:

        Конь морей прорезал волны,
        Тролли спрятались в утёсах,
        Паруса норд-веста полны -
        Возвращаться нам под осень.

        Песня гремела в сером небе, подобно штормовому прибою. Ей вторили птичьи крики да собачий вой. Башмаки слитно гремели по мощёной дороге. Горожане замирали, прятались за заборами, закрывали ставни. Хаген оглянулся на соратников. Бородатые и безбородые лица сияли, в глазах ярилась буря, - мрачное, бесшабашное торжество. Даже Варф подвывал в лад. "Мы только что положили несколько сотен человек, уничтожили благополучие целого города, кто знает, скольких выгнали, оставили без дома, без крыши над головой и пропитания. И мы - радуемся! - подумал юноша. - Это довольно забавнаяне-игра".

        Вьются чайки серым роем -
        Все потонете в пучине!
        Трупов нет, так мы устроим,
        Ибо нас тому учили.

        Выезжая через северные ворота, Орм подал прощальный знак рогом. Вечные чужаки, бродяги, морестранники, волчья стая, не ведавшая позора, живые мертвецы, - викинги покидали город. Оставляя за собой курящиеся руины, трупы и кровь. Пепел и нищету. Обглоданные кости гусыни, что несла золотые яйца.
        Насмехаясь над чужим горем.
        Не зная сострадания.

        - Как полагаешь, Арнульф сэконунг, - осведомился Унферт, - не возродится ли из пепла Эрвингарда новая гусыня с золотыми яйцами? Всё-таки торговый перекрёсток...
        - Это меня мало заботит, - отмахнулся Седой, - я тебе не сердобольная матушка Кьялла. Мне нет дела до участи рабов, и я не для того затеял этот поход, чтобы прослыть благороднейшим из людей, освободителем угнетённых.
        - Но именно таким тебя и запомнят, и о том станут рассказывать в сагах.
        - С некоторых пор и это мало меня занимает.
        Арнульф зябко поёжился, совсем по-старчески кутаясь в меховой плащ.
        - Впрочем, - добавил он, помолчав, - о таких, как Атли Ястреб, Мар Тощий или Кьятви Мясо, рассказывать и вовсе не станут. О тех, кому добыча важнее доблести. Мы преподали всему Северу тот урок, что настоящего викинга не устрашит чья-то громкая грозная слава, что нет такого места, куда не дотянутся крепкие руки. Мы лишь довели дело Атли и ему подобных до полного и нелепого завершения.
        Помолчал ещё немного. Потом сказал, улыбаясь:
        - И коли это заставит наших викингов искать счастья в южных краях, а не на родных островах да фьордах - я умру, зная, что прожил не вполне никчёмную жизнь.
        - Воистину, Арнульф Седой, ты страшный человек, - негромко засмеялся Унферт, - ещё страшнее, чем правители на моей родине. И потому для меня большая честь - служить тебе.

        8

        Было чуть за полдень, когда войско стало на привал в Моховой Долине.
        Мёсендаль изменился, хотя и не сказать, что до неузнаваемости. Камней стало заметно поменьше, почва - заметно посуше. Землю расчертили канавы дакельды- глубокие ямы со стоячей водой. На утоптанном, утрамбованном грунте виднелись хребты мощёных дорог. Здесь была заметна крепкая хозяйская рука Торфи Фродарсона и ему подобных. Землянки, впрочем, тоже никуда не делись - правда, нынче они пустовали: видать, бонды забрали рабов из долины, чтобы те не примкнули к восставшим собратьям по неволе. Отыскался и Мокрый Камень, у которого Ассур Белый лишился мужского достоинства. Хаген гулял возле лагеря, нюхал забытые запахи плесени и мокрой земли, вспоминал былые деньки. Он же первым и заметил гостей.
        Между тем старшие держали совет. Арнульф кликнул Хродгара: тот как раз отрабатывал удары с Лейфом и Бьярки. Берсерк уже оправился и теперь навёрстывал упущенное. Хродгар попросил Утреда Быка, чтобы тот поучил парней, и удалился. Торкель спросил Бьярки:
        - Зачем тебе учится, когда ты и так можешь всех раскидать?
        - На всякий случай, - пожал плечами линсеец.
        Самар Олений Рог назидательно пояснил:
        - Как знает всякий сведущий, берсерку не всегда удаётся вызвать ярость, когда в том есть нужда. Кроме того, берсерк неуязвим для железа только до тех пор, пока не проходит одержимость и дух предка-медведя не покидает его. Потому нашему Бьярки надобно уметь сражаться любым оружием наравне со всеми, - и, предвосхищая расспросы, спешно добавил, - когда я жил в Турсфьорде, там обитал один берсерк. Его звали Торгрим Боец. Он казался человеком простым и покладистым, и часто ходил с нами на охоту. Но в час опасности он свирепел и делался неукротим, и этим спас несколько жизней. Мою - в том числе. От него-то я и узнал, как живётся человеку в медвежьей шкуре. Торгрим укротил своего зверя, но это удаётся немногим.
        - Хотел бы я с ним повстречаться, - заметил Бьярки, проводя "Громовой удар" секирой.
        - Ты можешь встретиться с ним разве что в Чертоге Павших, - грустно сообщил Самар, - за той скамьёй, что Эрлинг отвёл для берсерков...
        ...Хродгар присел рядом с вождём и первым делом поднёс ему ковш подогретого вина с яблоками. Седой отпил, прокашлялся и кивнул в сторону Орма:
        - Думается мне, тебя что-то беспокоит, Эриксон! Поведай нам свои сомнения и тревоги.
        - То дело нетрудное, - прохладно улыбнулся Орм. - Меня беспокоит, Арнульф хёвдинг, что ты часто скрываешь от нас свои замыслы, и можно подумать, что ты не доверяешь собственным людям или даже - прости на слове! - боишься их. Боишься нас. Это было бы оскорбительно, не будь ты сам Седой Орёл, сын Ивара Хромого.
        - Грустно слышать мне такие речи, - нехорошо усмехнулся Седой. - Впрочем, продолжай.
        - Я не спрашиваю тебя, зачем тебе в Льосвик, ибо то не моё дело, - голос Орма звенел, как перетянутая струна, лицо расплылось в медовой улыбке, а в прищуренных глазах сверкало ледяное сердце айсберга, - но никак не могу понять, причём тут мы все. Коли ты нуждаешься в пышной свите, отчего бы так сразу и не сказать? И зачем нам уходить вглубь острова, когда мы могли бы обогнуть Эрсей южным или северным путём? Зачем ты отослал Крака?
        - Начну, как скверный ученик, с последнего вопроса, - без промедления ответил Арнульф, - отослал Крака, чтобы кое-кто не поддался искушению вернуться на корабль, подобно людям Мара Тощего, вечная ему память. И не надо мне здесь изображать оскорблённую честь! - возвысил голос вождь, обводя взглядом совет. - Из вас половину я вижу впервые, о многих наслышан, и не только доброе. Меня предавали побратимы и соратники, не раз и не два, я давно уже не верю в клятвы и честное слово. Почему? Кьятви Мясо вам бы пояснил, но теперь ему будет трудно это сделать.
        Арнульф замолчал, дал знак Хродгару. Тот снова поднёс вождю вина.
        - Почему же мы не могли достигнуть Светлой Бухты, обойдя Эрсей по юго-восточному краю? - говорил дальше Седой. - Потому что нас там кое-кто ждёт. Тебе ли не знать, Орм Белый, племянник Сигурда Кнудлинга, покровителя Эрсея, что по волнам Ванвика и Вёрмвика ходят сторожевые драконы из Ванхёрга, лангаскипы, по сотне человек на борту? Сколько таких кораблей держат у Ванхёрга? Три, четыре? Да и в Зелёной Бухте обычно стоит "Ландорм" со ста двадцатью бойцами! Наше счастье, что весной его вытащили на берег для починки и до сего дня не закончили работ... И на северо-западном крюке нас бы не ждала удача. Все знают, сколько мелей да рифов тянется вдоль Лангстронда через Рёст и Мёст. На пустом корабле мы бы ещё проскочили, но наше славное корыто, набитое добычей, здорово просело бы и зацепило бы брюхом подводную скалу. Крак - отличный кормчий, но он не всесилен. И не говорите, что, мол, у нас на борту два колдуна да клабатер в придачу! Кому ведомы козни морских троллей, тот удержит скакуна красноречия на дворе благоразумия.
        Что же до того, зачем мне в Льосвик, то здесь нет никакой тайны, друзья мои. Скажите мне, каково ваше ремесло? Каждого из вас? Прежде всего? Ну, братья?..
        - Мы - викинги, - ответил за всех Форни Гадюка, хотя был целителем.
        - Мы - викинги, - эхом откликнулся Арнульф, - мы - волки бури секир. Свинья ищет злата и серебра, волк ищет стали. Вепрями мы побывали, там же, в Светлой Бухте, станем хищниками моря. Там, братья, нас ждёт враг, с которым мы схватимся на равных. Это прежде всего мой враг, не скрою, но и вы добудете себе чести на сходке железных клыков! Я не взываю к вашему безрассудству, братья, - только к вашей доблести.
        - Кто этот враг, о котором ты говоришь с придыханием? - осведомился Унферт Алмарец.
        - Белый Волк на "Белом Соколе", - загадочно произнёс Арнульф.
        - Хэй, благородные мужи! - не слишком вежливо перебил вождя Хаген. - Я, конечно, прошу прощения, но там... короче, у нас гости.

        Хаген без труда узнал Торфи сына Фроди, самого крепкого бонда в округе. Тот сидел на коне, покуривал трубочку да поплёвывал по сторонам. На боку висел оббитый железом щит, у седла приторочено копьё. Под расшитым плащом тускло поблёскивал ормбрюн, чешуйчатый доспех. Видно было, что Торфи пришёл сюда воевать, а не говорить. При нём было дюжины четыре людей, в том числе и вооружённых рабов. Хаген узнал нескольких, но виду не подал.
        - Здравствуй ты ныне, достойный сын Фроди, - со смехом приветствовал его Арнульф.
        - Откуда ты меня знаешь? - насторожился бонд.
        - Ну как же! - притворно изумился вождь. - Кто же не знает держателя Грённстада! Помнится, ты, Торфи бонд, был добр к убогому старику Афи, и потому сегодня Арнульф Седой, сын Ивара Хромого, пощадит тебя и твоих людей. Отпусти народ по домам, и передай прочим бондам в Мёсендале, чтобы не спешили навстречу гибели. Таков мой тебе добрый совет.
        Смешно и жалко было смотреть на Торфи сына Фроди. Хозяин оглядывался на своих, недоверчиво крутил головой. Протирал глаза, как последний дуралей. Не мог узнать в этом статном седобородом господине под алым знаменем ничтожного старикашку в лохмотьях. И дело было не в том, что седовласый старец сменил латаную дерюгу на меховой плащ, а дырявый колпак - на песцовую шапку с крупным малахитом во лбу и беличьим хвостом сбоку. Потом вспомнил, как ветхий дед рубил его людей у корабельного сарая.
        Вспомнил и окровавленный атгейр в старческих руках. Орлиный коготь служил ныне посохом Арнульфу Иварсону.
        Торфи открыл рот, трубка выпала под копыта коня. Торфи закрыл рот. И снова открыл.
        - Ты убил десять человек на моём дворе! - воскликнул он. - Ты и этот щенок-рыболов!
        - Убили бы и больше, да времени пожалели! - засмеялся Седой. - Впрочем, это действительно было не слишком учтиво с нашей стороны. В память о давней приязни хочу ныне заплатить тебе выкуп за потерю работников! Сто гульденов - идёт?
        - Сто гульденов? Ха! - оскорбился Торфи. - Я не стану носить в кошельке мёртвых друзей!
        - Точно? - осклабился Арнульф. - Ты уверен, хозяин?
        Торфи задумался.
        - Тысячу гульденов! - потребовал он.
        - Тысячу и за своих не дам, - фыркнул Арнульф. - Триста!
        - Семьсот, - сбавил Торфи.
        - Пятьсот гульденов здешней чеканки, - бросил Арнульф, уже не улыбаясь. За его спиной скрипела тетива: Форни решил уладить вопрос побыстрее, - это последнее моё тебе доброе слово. Бери, проваливай или наш Гадюка поделится с тобой ядом. А, Форни?
        - Охотно, - подмигнул стрелок, беря бонда на прицел, - говна не жалко.
        - Ладно, старик, твоя взяла... - вздохнул Торфи.
        Тогда вождь отсчитал, сколько положено, ссыпал в мешочек и бросил Хагену: снеси, мол. Юноша как мог почтительно передал деньги бывшему хозяину. Заметил среди челяди бородатого Торда. Того самого, что просил внука королей отнести его член до ветру. Хаген подумал было спросить бородача, сломать тебе, что ли, нос, но тот внезапно опустил глаза и спрятался куда-то за спины товарищей.
        "Ну и верно, - подумал Хаген, - одно дело - Ингмар Высокий Замок, и другое - какой-то дремучий Торд. Убогий пасынок Моховой Долины..."
        А Торфи добавил:
        - Ещё я скажу тебе пару слов, сын Ивара! Уж не знаю, зачем ты идёшь в Мёсендаль, но ратную стрелу уже пустили по острову. Мало тебе удачи будет, коли ты пойдёшь на север. Ополчение Вёрмдаля собирается в Вермундгарде, туда же пойдут люди со Сторкнеста. Там тебя ждёт тысяча бойцов, подумай об этом! А с запада, с Гудволлира, придёт ещё полтысячи. Бонды не столь беззубы, как тебе может показаться!
        - Зачем ты мне всё это говоришь? - прищурился Арнульф.
        - В память о верной службе дедушки Афи. Бывай, сэконунг! Удачи тебе желать не стану.
        - Ступай, Торфи бонд, - процедил Арнульф, - и больше не попадайся мне на пути.
        Когда ополчение скрылось, вождь объявил:
        - Всё, сворачивай лагерь! Вперёд, на северо-запад. Там и дорога ровная...

        Под вечер Моховая Долина осталась позади. Продолжать путь в потёмках никто не счёл хорошим делом. Выбрали для ночёвки более-менее сухое место, развели огни, расставили дозоры. Невстейн Сало принялся было за стряпню, но Арнульф его остановил:
        - Есть одно дело, с которым мы и так слишком промешкали. А потом уж постарайся на славу, Невстейн, ибо сегодня будет тризна по павшим братьям. Эй, вы, отродья троллей! - гаркнул на бывших рабов. - Рано расселись. Выройте яму - большую, широкую яму! В ней должно поместиться тринадцать... нет, четырнадцать человек. И натаскайте камней - потом сложите курган.
        - Так ведь темно... - пробормотал кто-то из работников.
        - Ройте яму на пятнадцать человек.
        Приникшие бедолаги принялись за работу. Между тем викинги снаряжали в последний путь павших соратников: снимали с телег, обмывали, одевали в лучшие наряды, какие захватили в Эрвингарде, собирали им в котомки еду на день пути, и, разумеется, чистили их оружие и брони. Братья Скампельсоны позаботились о двоюродных родичах, Вестарсонах, Фрости - о своём друге и сопернике Гильсе, Утред Бык - о побратиме Торвиде, Унферт - о земляке Иринге. Хотя Унферт и принял веру в Белого бога, не противился исполнять языческий обряд: во-первых, сам Иринг держался старых обычаев, а во-вторых, иониты также предавали мёртвых земле, а не огню. Хаген готовил к путешествию за грань мира живых Энгуля с Островов, вспоминая его рассказы о грибах-надберёзовиках. Эх, повеселился ты, йокульсеец, нет слов - пал одним из первых... Свегдир Ожог наряжал Рати Копчёного.
        - Мы с ним оба получили прозвища, когда штурмовали Арильон в Форналанде, - говорил Свегдир, расчёсывая жёсткую бороду мертвеца. - Там был замок, где заперлись южане. Хороший замок, добротный, но потолки, как водится, деревянные. Вот мы под вечер туда пробрались - думали ворота открыть нашим. Ага - стерегли ворота как молодую жену, ничего не вышло. Тогда Рати придумал устроить пожар. Мы до глубокой ночи возились: таскали солому, бересту, смолой мазали. Потом подожгли. Красиво горело, жарко. Своды обвалились, дыму - как у тролля в жопе, все орут, всё падает, пылает... Открыли-таки ворота, вылезли, наших зовём, а они стоят, как столбы - мол, куда, в печку эту лезть?! У меня с тех пор полморды всмятку и борода слева не растёт, как мох на дереве. Рати тогда хорошенько прокоптило, месяц благоухал, окорок свиной... А добычу поутру собрали. Золотишко поплавилось, но, как ведомо всякому, не горит огонь прилива! Помнишь, Рати, сын Брока? Помнишь, треска ты копчёная?..
        По старому страшному ожогу катились редкие слёзы, точно капли плавленого золота.
        Когда поодаль от стоянки, в мягкой болотистой земле, раскрылся влажно блестящий зев Нижнего мира, Седой повелел притащить Кьятви.
        - Развязать? - спросил Модольф.
        - Нет нужды. Пожалуй, свяжи покрепче.
        - "Орла" ему врежет? - предположил Торкель.
        - Не, утопит, - отмахнулся Хаген.
        Арнульф обманул ожидания обоих. Осмотрел Кьятви, захохотал:
        - Э, да это мясо протухло! Слушай, Кьятви. Ты, верно, хотел бы искупить содеянное?
        Бывший хёвдинг сперва не расслышал. Не поверил. Потом отчаянно закивал.
        - Ну-ну, не дёргай башкой - отлетит до времени. Ты заплатишь за своё предательство тем, что сослужишь одну службу. Что ты мычишь? А - готов ради меня на всё? Но мне от тебя ничего не надобно, вот в чём штука. Зато моим людям наверняка пригодится слуга на том свете. Как уж ты с ними договоришься об оплате - дело твоё. Счастья тебе на пути!
        Затем Арнульф Седой столкнул бывшего побратима в яму. Лицом вверх.
        Все обомлели. Застыли, точно каменные истуканы на курганах. В могиле чавкало: то Кьятви пытался встать на ноги, верещал и визжал, как боров под ножом. Он умолял, чтобы его убили. Как угодно: железом, камнем, огнём, водой, верёвкой, зубами, голыми руками... Мясо исходило бессловесным криком, что звучал для Арнульфа слаще златострунных арф.
        - Играй похоронную, Фрости! - велел наконец Иварсон. - Хаген, Торкель, несите сюда вон тот большой щит и положите его на этот жирный кусок дерьма. Так, хорошо. Теперь, друзья, мы усадим и уложим наших павших братьев за этим столом, и пусть ничто не потревожит их покой. А ты, - обратился к бывшему невольнику, - ты, которому копать было темно, ляжешь пятнадцатым. Кьятви будет слугой, а ты, как и прежде, - рабом. Давай-давай, шевелись!
        - Это уже слишком, - вступился за беднягу Вади. - Славная шутка, хёвдинг, но, кажется, она несколько затянулась. Все всё поняли, правда, Халли?
        Халли бросился в ноги Седому, дрожа и плача:
        - Пощади...
        Арнульф двинул ему ногой по скуле, брезгливо вытер сапог о человечье лицо:
        - Скажу жрать говно - сожрёте. Скажу прыгать в бездну - прыгнете. Скажу в жопы друг друга долбить, как дятлы, - выдолбите. Ты так ничего и не понял, Вади с острова Фалькей? До конца похода вы для меня не люди. Это для щитовых девиц ваши жизни, честь и свобода чего-то стоят. А, да что с вами говорить, полудурки. Не скули, Халли, всё хорошо, я пошутил. Вытри сопли. Играй же, Фрости!
        Заунывные звуки волынки неслись над Мёсендалем. Им отвечали выпь и коростель. В братской могиле, в волглом земляном зале, собирались на последний пир мёртвые викинги. Там они будут пировать девять ночей на костях и мясе Кьятви, хозяина "Трудгельмира", крепкого драккара, сожжённого в Зелёной Бухте. Затем их будет судить Хельгрим, мрачный владыка подземного мира. Он будет опрашивать их самих, их мёртвых родичей и знакомых, а также их духов-покровителей. Из чертога Наттингвеллир они направятся туда, куда укажет сей неподкупный знаток закона. Хаген будет молиться, чтобы судья был не слишком суров и дозволил им пройти по хрустальному мосту-радуге в светозарный Вельхалль.
        Туда, где храбрые пируют до конца времён.
        Хаген будет молиться даже за Кьятви Мясо, но, конечно, никому в том не сознается.
        - Лучше было бы вас похоронить в огне, - усмехаясь, словно выбеленный солнцем череп, говорил Арнульф, - тогда бы валькириям легче было бы вас отыскать. Что же - только в этом я, ваш конунг, виноват перед вами, братья! Никто из вас не ранен в спину, кроме Лейкнира Ледника, но Ледник изрублен со всех сторон. Теперь же я выделю вашу часть добычи. Она не столь велика, как вы заслужили, но на том свете сочтёмся. Поделите между собою полторы тысячи гульденов - это ваша доля! Фрости, Хаген, у вас лучшая память из всех, словно вы приручили Мунина, и на вас я полагаюсь больше, чем на свои записи. Ныне я стану произносить имена, а вы запомните их, чтобы потом пересказать мастеру-резчику: о каждом из павших соратников будут выбиты руны на памятных камнях в Гравике!
        Арнульф замолк. Плакала в ночном воздухе волынка. Не таили слёз бородатые мужи. Седой вздохнул, перевёл дыхание и добавил глухим, старческим голосом:
        - И сердечно прошу прощения у Мара Тощего, сына Дюггви, хозяина снеки "Дюфнар", за неумную шутку про десять гульденов. Братьям деньги дарят, а не одалживают, тем более - в рост.
        Фрости заиграл тише - и печальнее. Хаген стоял по правую руку вождя, склонив голову. Шёпотом повторял имена, вырезал их кровавыми рунами на сердце и на костях. Тринадцать воинов. Тринадцать имён. Тринадцать камней на сердцах близких.
        - Мар Тощий, сын Дюггви с Клиндтхольма, хёвдинг.
        - Берси Китобой, сын Бьёрна, из Брунавикена.
        - Гильс Арфист Альвенгальд, сын Гисли, из Тьяльне.
        - Дрогвар Хмурый, сын Стюра Убийцы, с острова Лифсей.
        - Лейкнир Ледник, сын Ульфльота, из Аскефьорда.
        - Торвид Морж, сын Торфида, из Тэормарка.
        - Ярнсети Днище, сын Эрпа Сильного, с Хлорданеса.
        - Сьярек Селёдка, сын Эмунда, с Тресковых Островов.
        - Рати Копчёный, сын Брока, с Эринсберга.
        - Вигольф и Вальтьоф, сыновья Вестара Быстрого, с острова Хёггмар.
        - Иринг, сын Ирмина, из Тиринга в Алмаре.
        - Энгуль, сын Арни, с острова Йокульсей.
        - Ныне я всех, павших в Эрвингарде, верно назвал... - закончил Арнульф.
        - Кетиль Плоский Зад, - напомнил Хаген осипшим голосом, - Кетиль сын Кетиля из Гримсаля, наш человек-маяк, которого сегодня здесь нет.
        - Верно, - кивнул Арнульф, - прости, Кетиль, ты спас наши жизни в том подземелье, а я тебя даже не вспомнил... О тебе я также поставлю камень на берегу Серого Залива.
        Потом могилу зарыли. Стали таскать камни, выкладывать курган. Год назад Хаген проклинал эти замшелые валуны, ворочая их отмороженными руками, расчищая землю для Торфи бонда. Теперь же был благодарен всем здешним духам и богам, что они создали такие замечательные глыбы. Курган вышел не очень высоким, но крепким на вид. Арнульф сказал бывшим рабам:
        - Здесь, под землёй, полторы тысячи гульденов. Если кто-нибудь из вас, ублюдков, надумает вспомнить дорогу сюда, пусть трижды хорошенько подумает! Ибо я заметил, что наш колдун Хравен Увесон наложил заклятие на останки викингов, хоть его никто и не просил. И я не завидую тому, кто решится ограбить этот курган, честное слово. Слышите? Кьятви Мясо до сих пор орёт, и он будет весьма свирепым драугром. Верно, Хравен? Так что лучше не тревожьте кости.
        Помолчал и добавил:
        - Когда хоронили Альрика Гутаконунга, того самого, что разграбил Тарнас в древние времена, то перебили несколько сотен рабов, чтобы никто не знал, где лежат его останки. Благодарите богов, что вы не рабы, а в этом кургане - не конунги.
        - Зря ты так, хёвдинг, - грустно проронил Вади.
        - Знаю, что зря, - пожал плечами Арнульф, - а теперь давайте пировать и веселиться, у кого силы остались. Невстейн, чем ты нас сегодня порадуешь?..
        Сидели на кургане недолго. Трижды пускали по кругу братину, мрачно шутили, поминая ушедших. Смех сквозь слёзы. Горькое веселье. Горький мёд. Иного не было. Спели "Гуталанд" в честь Берси Китобоя под задорную музыку Фрости. Потом не выдержали, затянули "Плач по сыновьям Гьюки". Пёсик Варф тонко подвывал, словно ещё одно труба в волынке.
        Рёв Кьятви ещё долго доносился сквозь толщу камня и земли.

        Позже Хаген украдкой спросил Хравена:
        - Ты что же, действительно наложил чары на наших братьев?
        - На братьев? - переспросил колдун с ухмылкой. - Нет, лишь на Кьятви.
        - Так ведь он был жив! - удивился Хаген.
        - Кто тебе сказал? - подмигнул Хравен. - Кьятви Мясо, судя по запаху, давно уже умер к тому времени, просто ещё не знал об этом. Вот Арнульф и велел положить его к мертвецам.
        Хаген подумал, что бы это могло значить, и решил, что предатель пахнет немногим лучше покойника. Впрочем, что на самом деле имел в виду чародей, он так никогда и не понял.

        9

        В то промозглое и серое утро викинги не увидели восхода. Солнце пряталось за туманами, не спешило взойти над тёмными холмами на востоке. Небо просто сперва из чёрного сделалось синим, затем - белёсым, точно гной из раны. "Так наступают рассветы в Нибельхейме, стране мертвецов, - подумал Хаген, - и мы, кажется, не так уж и далеко от её Железных Врат".
        Во мгле слышались пронзительные птичьи крики. Затем с туманного склона спустился чародей Хравен. Он шагал, раскинув руки крестом. Его голову и плечи обсели серые вороны, галки и чёрные вороны. Другие пернатые кружили над ним, словно прошлогодние листья, подхваченные вихрем. Арнульф с любопытством воззрился на колдуна:
        - На что тебе эти вопящие клювожоры? Решил заготовить впрок мяса?
        - Лучше притащил бы гусей или уток, - заметил Невстейн Сало, - слыхал я, к северо-западу отсюда, на побережье, есть земля Ундамёст. Там полно диких уток. Они жестковаты, но всё лучше, чем тощие вороны!
        - Немного удачи нам идти на этот Ундамёст, - сообщил Хравен, - птички нашептали, что нас там уже ждут. Ополчение бондов движется сюда тремя большими отрядами, по несколько сот человек. Многие - на конях. Они, видать, прослышали, что викинги везут много золота.
        - А что на северо-востоке, Хравен? - спросил Арнульф. - Туда ты не посылал своих пернатых друзей? Там должен быть городок Скатербю...
        - Туда тоже незачем идти, коли дороги жизни или добыча, - сказал колдун, - если ты думал взять этот самый Скатербю с налёта, то ничего не выйдет. Они готовы к драке. Больше скажу: оттуда уже движутся войска, четыреста человек. И не только - человек...
        - Идём назад, на корабли, - решительно заявил Орм Белый, - ещё не поздно.
        Тут все загремели оружием об щиты, поддерживая Белого. Хаген, Хродгар и Торкель не гремели, потому что доверяли Арнульфу, а Бьярки не гремел, потому что сладко спал, не обращая внимания на вороний грай и грохот оружия. Седой поднялся, воздел руки, прерывая вапнатак:
        - Я прошу вас успокоиться и выслушать! Тише, братья, друзья мои. Никто никуда не вернётся. Никто и никуда! Не ведомо, не перехватят ли нас по дороге ополченцы из Гудволлира. Не ведомо, не закроют ли перед нами врата жители Эрвингарда - им не за что нас любить! И не ведомо, ждут ли нас на пристани корабли - или дурацкая бесславная гибель...
        - Так что ты предлагаешь, сэконунг? - спросил дерзко Кьярваль Хёкульброк.
        - Мы не вернёмся в Эрвингард! - подал голос Вади Ловчий. - Не для того ушли оттуда.
        - Заткнись, тебя никто не спросил, - оборвал его Рагнвальд Жестокий.
        - Потише там, Рагнвальд, - осадил Арнульф, - ты всё же говоришь со свободным человеком. А что до того, что я предлагаю, так это нетрудно сказать: укроемся в земле Эйраскатер. Да-да, вон там, - махнул рукой на восток, - в этих тёмных холмах. Там добывают медь. Это, кстати, половина дохода славного Эрвингарда. Там полно шахт, в том числе и заброшенных. Двинем туда и переждём какое-то время. Птички Хравена станут следить за нашими преследователями, врасплох они нас не застанут. Это не самый лучший выход, но прочие ещё хуже.
        Тут поднялся шум: одни говорили, что готовы попробовать отсидеться в пещерах, но больше было таких, что сочли предложение Арнульфа скверной шуткой. Унферт же спросил:
        - Что ты имел в виду, чародей, когда сказал, что из Скатербю идутне тольколюди?
        - Ну, если верить этой серой красавице, - Хравен погладил ворону, севшую ему на руку, - среди ополченцев есть этакие мелкие мохнатые твари -тсверги, кажется так они зовутся?
        - Цверги, - хмыкнул Арнульф, - они называются цверги. Разве там, откуда ты родом, их нет? Они дальние родичи двергов, хотя и дикари. Когда-то жили здесь повсюду, как и тролли, и прочая земнородная пакость. Стало быть, это правда! - Седой отстранённо ухмыльнулся. - Вот ведь как, друзья мои: добрые жители Эрсея поработили волосатых карликов, загнали под землю и заставили добывать им медь. А я-то думал, откуда...
        - Проклятая земля! - воскликнул Унферт, крестясь. - Да, Седой, завёл ты нас, удружил...
        - Воистину, - хмуро сказал Орм, - я и сам любил сказки, когда был ребёнком, но как нам помогут эти самые цверги, трудно сообразить. А вот нагадить могут!
        Тут Хаген поднялся, перевёл дыхание и громко спросил:
        - Мужи благородные, могу я сказать?
        Младшие с любопытством уставились на Лемминга. Свегдир же лишь отмахнулся:
        - Даже и не начинай, щенок! Что можешь ты знать?
        - Говори, Хаген! - разрешил Арнульф. - У этого щенка между ушами побольше мозгов, чем у иного меченого шрамами да ожогами вепря.
        Хаген коротко кивнул вождю и сказал так:
        - Орм Эриксон спросил, какой нам прок от того, что здесь живут цверги. А между тем, если подойти к делу с умом, то мы останемся в выгоде.
        - Ты хочешь благородно освободить их от нелёгкой рабской доли? - засмеялся Кьярваль. - Ты думаешь, они нас отблагодарят и станут на нашу сторону?
        - Теперь не такое время, чтобы мы соревновались в остроумии, господине в клетчатых штанах, - резко отозвался Хаген, - а между тем, ты не обратил внимания, что цверги тут живут уже довольно долго. Ну и что с того, спросите вы, а я отвечу, что цверги - народ Нижнего мира. Нижний мир пронизывают подземные переходы, колдовские пути, входы в кои часто расположены как раз под вот такими холмами. Думается мне, не будет трудно найти подобный переход в одной из шахт. Эти дороги позволяют преодолевать долгие расстояния на считанные часы. Ты учился в Чёрной Школе, Хравен Увесон, подтверди, прав ли я?
        - Ни в чём не солгал щенок, - с уважением кивнул чародей.
        - Это всё колдовство, язычество и скверна! - плюнул Унферт.
        - Лошадок, сдаётся мне, придётся бросить, - грустно обронил Невстейн.
        - Похоже на то, - потёр ожог Свегдир, - впрочем, выбор воистину небогат. Я горел в огне, замерзал во льдах, тонул в трясинах, но никогда ещё не застревал под землёй. Это будет довольно забавное приключение. Что скажете, братья?
        Викинги пошумели для порядка, но времени было в обрез, и все это понимали, так что решили попробовать. Люди Вади Ловчего тоже были готовы рискнуть. Унферт, Орм, Рагнвальд и Кьярваль остались в меньшинстве и вынуждены были подчиниться. Фрости спросил Хагена:
        - Ты понимаешь, юноша, что коли твоя затея не принесёт удачи, то нас просто загонят в норы и перебьют? Что ты на это скажешь?
        - Я здесь не вождь, - пожал плечами Хаген, - наша кровь, хе-хе, на сединах Седого.
        - Так и есть, - заметил Арнульф, нехорошо глянув на Лемминга. Тот и ухом не повёл.

        Передовой отряд из Скатербю заметил чёрный дрозд. Викинги устроили засаду и перебили почти две дюжины человек и цвергов. Одного, впрочем, убивать не стали: решили с ним побеседовать. Предварительно, разумеется, связав. Бывалые воины столпились вокруг пленника, разглядывая его с изумлением, достойным детей: многие из них ранее видели двергов, троллей и много чего ещё, но волосатый карлик был им в диковинку. Колдун хмыкнул:
        - Ха, да это же пислинг! На Зеландии они по всем болотам... Саксы зовут их цвергами, как и других карликов, но всякий скажет, что саксы дураки.
        Никто ничего не понял, но все засмеялись. На случай, если то была шутка.
        Хаген стоял чуть поодаль, оцепенев от одного только взгляда на существо. Застыл, сцепив зубы так, что желваки ходили на скулах, словно волны по морю. Глаза сверкали сколами айсбергов, а в груди вздымалась, закипая, ледяная ярость. Наследие предков отца стучало в сердце остывшим пеплом давних войн. Позже Хаген и сам удивился, откуда взялся этот тяжкий вал, этот ледник, накрывший его при взгляде на цверга. Но тогда...
        Росту в карлике было альна полтора. Тело покрывала жёсткая тёмно-бурая шерсть. Одежды он не носил, кроме набедренной повязки да смотанного в колпак куска сыромятной кожи, прикрывавшего лысину. Твёрдо стоял он на широких ороговевших стопах, задрав голову и нахмурив косматые брови. Чёрная борода встопорщилась, длинный нос гордо вздымался к небу, словно корабельный штевень. Мелкие глазёнки бесстрашно смотрели на викингов. На все расспросы у него было ровно три ответа: "Моя не знать", "Моя не понимать", да ещё "Моя твоя на сосна вертеть". Хаген послушал-послушал, не выдержал и пробрался к пленнику сквозь толпу, вежливо, но настойчиво работая локтями.
        - Позвольте, я с ним поговорю, - предложил он после очередного "Моя твоя..."
        Все удивлённо воззрились на юношу. Арнульф пожал плечами:
        - Попробуй, но не увлекайся.
        Хаген присел возле пленника и произнёс, глядя ему в глаза:
        -Хут ву хьо?
        Цверг вздрогнул. Его глаза округлились от изумления, впрочем, как и у остальных. Карлик помотал головой, пряча взгляд. Хаген, ласково улыбаясь, повторил:
        -Хут ву хьо?
        Пленник надменно отвернулся. Хранил молчание, словно причудливый каменный истукан. Однако Хаген заметил, как дрогнули под бородой синие губы.
        - Он не понимает, - махнул рукой Рагнвальд.
        - Всё он понимает, - возразил Арнульф с ухмылкой.
        -Хут Хёгни хьо, - сказал Хаген, -хут ву хьо?
        -Хут Квулух хьо, - прошептал цверг.
        - А я уж думал назвать его Фрейдаг, - хохотнул Хравен, - потому что сегодня Фрейдаг.
        -Нут Квулух хва, - продолжал Хаген, не сводя добродушного взгляда с карлика, -хут лэхь ике нарр, харум на -варн. Хийо?
        -Хут ву хийо, - настороженно кивнул Квулух.
        -Веш'те ике, х'йет на... э... как его, тьфу ты, забыл... а,х'йет на чхо вэ шь'тэк-пу?
        Торкель не выдержал, прыснул в кулак, но все так увлеклись мудрой беседой, что никто не выписал ему положенного подзатыльника. Карлик залепетал что-то, щёлкая и присвистывая, как певчий дрозд. Хаген терпеливо ждал, пока он умолкнет, а потом ослепительно улыбнулся:
        - Не надо мне лгать, жопа мохнатая. Всё ты знаешь. Своих хозяев вы могли обманывать сотни зим подряд, но я не ваш хозяин. Ты мне всё расскажешь. Принесите факел, друзья.
        Цверг не понял ни слова, но догадался, что дела его плохи. Задрожал, теряя остатки гордости, но молчал. Не сказал ни слова, даже когда Хаген поднёс ему пылающую головню прямо к носу.
        - Последний раз тебя спрашиваю, Квулух:х'йет на чхо вэ шь'тэк-пу?
        - Не знать... не понимать... на сосне вертеть... - выдавил карлик.
        - Кабы эта проклятая птица ещё понимала, что говорит, - усмехнулся Хравен.
        А Хаген достал бритву, которую всегда носил в нагрудном кармане сорочки, и сунул в огонь. Подождал, пока металл покраснеет, отдал факел кому-то из парней и ткнул раскалённый полумесяц карлику под набедренную повязку. Квулух заорал, погнал эхо по холмам, задёргался, но вязали его на совесть. Запахло жжёной шерстью. Хаген вынул бритву, схватил карлика за бороду и спросил, улыбаясь слаще прежнего:
        -Х'йет на чхо вэ шь'тэк-пу?
        Квулух заскулил. Жалобно, как собачка. Щенок Варф взвыл ему в ответ: сочувствовал.
        -Х'йет на чхо вэ шь'тэк-пу?- прошептал Хаген. Не дожидаясь ответа, взял факел и повторил пытку, на сей раз оставив отметину на лице бедолаги. Тот плакал и трясся. Не от боли - от ужаса. Кричал, пищал, плевался, пытался укусить. Свегдир Ожог дёрнулся было остановить Хагена, но Арнульф заступил ему дорогу:
        - Пусть работает. Если у тебя болит ожог, отвернись и заткни уши.
        Свегдир так и сделал.
        А Хаген уже ничего не спрашивал. С лихорадочной, безумной увлечённостью он прижигал карлику то ухо, то нос, то плечо, то иное место. Приговаривал себе под нос: "Эти дикари не знают огня и боятся его, как наивысшей скверны. Я сожгу тебя, Квулух, и твои сородичи от тебя отвернутся. Гори, гори, мохнатый зад". Пленник понемногу превращался в печёную репу. Он хотел что-то сказать, но Хаген снова и снова подносил к зарослям шерсти раскалённый металл, и цверг терял разум.
        "Что, не нравится, дикарик? - молча злорадствовал сын Альвара, внук Свалльвинда, короля двергов. - Им тоже не нравилось. Цверги целыми ордами спускались с гор, опустошая всё на своём пути. Те черепа в Гримхёрге - это ваши черепа, верно? Не так давно закончились ваши набеги, мой дед и дядя Исвальд успели сразиться с ублюдками из-за перевала Вальфар. У вас нет чести, дикари. Так мне рассказывали в детстве. Вы, грязь утробы мира, гниль горных корней, смеете поднимать свои кислые гляделки к небу?! Внизу ваше место, в убожестве и рабстве, потому что вы боитесь огня. Предки моего отца перестали бояться. И стали править под горами. А вот ваше племя следует истребить..."
        - Ну-ну, Хаген, - Арнульф вернул юношу в мир людей, похлопал по плечу. Внук конунга двергов обернулся. Седой ободряюще улыбнулся.
        - Не увлекайся. Позабавился - и будет. Кажется, наш дружок готов.
        -Х'йет на чхо вэ шь'тэк-пу?- спросил Хаген без тени улыбки.
        Квулух судорожно вздохнул - и всё ему рассказал.
        А потом - умер. Боль и ожоги он бы пережил. Но сердце не вынесло позора.
        - Ты гордился бы мною, дядя Исвальд? - спросил Хаген в пустоту.
        Пустота ответила далёким конским храпом и стуком копыт: ополчение из Скатербю неумолимо приближалось.

        - Быстрее, быстрее! - торопил стаю Арнульф. - Ты знаешь, куда идти?
        - Он сказал, холм со старыми развалинами на вершине, - Хаген до рези вглядывался в туман, но никаких развалин или даже вершин не замечал, - там с юга растёт ельник, а на севере, на склоне, шахты. Часть завалена, но есть и открытые. Нам туда. В третью с запада.
        - А он не сорвал?
        - Он слишком перепугался, чтобы лгать.
        Отряд двигался на восток. Дорога петляла между склонов, под колёса лезли камни, норовя стреножить коней и раздолбать телеги. Приходилось впрягаться и толкать самим. Арнульф повелел Хравену послать своих пичуг на разведку, а сам с Хагеном шёл во главе отряда.
        Больше идти рядом с Хагеном никто не хотел. Опасались. Его это не тревожило: для тревоги была иная, куда более весомая причина. Хаген был уверен: цверги незаметно шныряют поблизости, они видели огненную пытку и, уж конечно, пожелают отомстить. Руками своих хозяев, алчных бондов, не прочих поживиться на грабеже награбленного.
        Резко заржал конь. Хрустнула поперечная ось на телеге. Раздались глухие ругательства.
        - Всё, приехали! - приказал Арнульф. - Разгружайте, берите добро на плечи, питьё и жратву бросьте. Возьмите хлеб и солонину. Форни, не забудь мех акавиты, да гляди не выпей. Воду раздобудем по дороге. Щиты тоже смело можете выбросить...
        Тут подошёл Хравен:
        - Кажется, нашёл. Через этот пологий пригорок, на северо-запад. Ещё немного.
        - Хорошо бы...
        Птицы не соврали. Ватага, сгибаясь под мешками да сундуками, пересекла возвышенность, откуда было видно и горку, описанную несчастным Квулухом, и чёрную змею, что извивалась сотнями людей и лошадей меж холмов. Ополчение из Скатербю напало на след и устремилось в погоню. Теперь викинги бежали сквозь редкий ельник, падая, теряя поклажу, ругаясь и снова набирая скорость. Невстейну не везло: толстячок падал чаще других, сбивался с ритма, задыхался. Пот водопадом бежал по красной пухлой роже. Сердце стучало так звучно, что эхо разносило глухие удары по окрестностям.
        - На, здоровяк, глотни, - Хравен протянул Невстейну флягу, - полегчает.
        Сало с опаской принюхался, потом приложился. Сморщился, но благодарно кивнул, и скоро уже бежал наравне со всеми.
        - Что ты ему дал? - шепнул Хаген.
        - А воды болотной, - хохотнул чародей.
        Арнульф же спросил:
        - Хравен, ты можешь их задержать? Как тогда, в хольде?
        - Могу, - кивнул тот, - но снова платить эту цену не стану даже ради тебя, хёвдинг. Не здесь. Не сейчас. Эти холмы... они меня выпьют до дна. Много меди. Много... много страха.
        Вождь молча поглядел на колдуна и отвернулся.
        - Стой! Готовь факела! Хаген, ты знаток по всяким дыркам - лезь, проверь...
        Между тем Хравен всё же придумал, как отвлечь погоню: собрал в небе огромную стаю птиц и послал их прямо на головы ополчения. Стоя над входом в подземелье, с ухмылкой наблюдал, как ошарашенные поселяне отбиваются от когтей, клювов и крыл. Но когда в ход пошли сети, стрелы и мешки, чародей снял заклятие, и птицы взмыли в серое небо.
        Ничего любопытного Хаген в пещере не обнаружил. Пол ровный, потолок низкий. Ему было как раз, а, например, Утреду Быку, Хродгару и Рагнвальду пришлось здорово нагибаться, уворачиваться от соляных наростов. Торкель помимо поклажи взял на руки Варфа: собачонок носился под ногами и всем мешал. Арнульф сказал выбросить щенка, но Торкель подумал, что это не приказ, а добрый совет, и не выбросил.
        Вскоре пещера начала сужаться, уходя вглубь, и завершилась тупиком. А снаружи доносились звуки погони.
        - Ну, полудурок, и чего прикажешь теперь делать? - напустился Рагнвальд.
        Хаген не ответил: осматривал стену, подсвечивая факелом. Под землёй было холодно, но юноша вспотел, да и руки здорово тряслись. "Ну где же ты, где ты подевался, дурацкий камень?! Неужели носатый уродец обманул? Неужели на том свете мне станут пенять на то, сколь мало я сведущ?" - с ужасом думал он.
        - Что ты ищешь? - спросил Хравен.
        - Ауртастейн, - раздражённо бросил юноша, впрочем, тут же и пояснил, - это такой золотистый камень, вмурованный в стену. Там, где Ауртастейн, там и проход. Рядом надо начертить руны. Тогда проход откроется. Если верить Тунду годи...
        Сзади послышались звуки битвы: лязг железа и крики поселян. Храбрецы сунулись в пещеру и получили копьями да мечами. Сигбьёрн Скампельсон крикнул:
        - Они отходят, но сейчас подведут стрелков.
        - Форни, Слагфид! - приказал Арнульф. - Устройте им... Хаген, долго ещё?!
        Парень вздрогнул, уронил факел и случайно его затоптал. Обжёг ногу сквозь штанину и получил по шее. Когда ему сунули другую головню, Варф вырвался из рук Торкеля, скуля и кусаясь, пронёсся между десятка ног и свернулся калачиком у стены напротив. Хаген уже не искал никакой знак: просто стоял и тупо глядел на псину. В горле першило от безумного хохота. Неудачливому, безрукому, хвастливому сыну Альвара хотелось смеяться, пока его соратников готовились расстрелять добрые поселяне.
        - Что ты стал, как на причале? - доносилось откуда-то из-за моря хриплое старческое карканье, мало походившее на обычный грозный клёкот Арнульфа. - Хаген, соберись! Возьми...
        - Стоп, - взгляд юноши неожиданно упал на золотистую искорку, мелькнувшую рядом с собачьей головой, - Торкель, забери своего дружка и скажи, что ему от меня косточка. Кажется, он нашёл-таки... - Хаген склонился, провёл по стене рукой, - ну да, конечно. Вот я дурак. Это ж цверги, они коротышки, вот и рисуют на уровне глаз. Эх, мать моя монашка... У кого есть косточка? Нет, братья, не шучу: у кого есть косточка? Желательно китовая.
        - Спасибо, Хаген, но Варфа потом отблагодаришь, - заверил Торкель с лёгкой тревогой.
        - Кость! Чертить. Резать руны, - не хуже самого Варфа отрывисто пролаял Хаген.
        - Ножом режь, задница учёная! - не выдержал Орм Белый.
        - Металлом нельзя, - с дрожью в голосе пояснил Хаген. Он был уже на грани.
        - Перо подойдёт? - Хравен склонился, протянул юноше роскошное перо ворона.
        - Не доводилось ещё писать перьями на камнях, - глуповато захихикал юноша, получил от колдуна щедрый подзатыльник, коротко и благодарно кивнул, а затем вывел над золотистым кругляшом два слова тайными рунами двергов: ГАПАЛЬДР и ГИННФАКСИ.
        - Что теперь? - деловито осведомился Хравен. - Окрасить кровью?
        - Не теперь, - счастливо улыбнулся Хаген и, коснувшись рун, произнёс, - Хром'к'ашьянур!
        Помолчал и тихо, умоляя, добавил:
        - Ну пожалуйста, Хром'к'ашьянур, чего тебе стоит? Откройся, холм...
        От входа снова послышались крики, свист стрел, проклятия. "Кто-то ранен, - подумал Хаген, - кто-то из наших ранен. Или убит. Из-за меня. Из-за..."
        - Давайте сюда факела, все! - воскликнул Хравен. - Сложите у входа, кучей, и отойдите.
        - Делайте! - гаркнул Арнульф, оглушая эхом. - Делайте, как он говорит!
        Холм дрогнул. Заверещал пёс, ему снаружи ответили поселяне. Там, где Хаген начертил два незримых слова, скала скрежетала и расходилась, отверзая врата во тьму. Схватив последний факел, Арнульф сэконунг первым шагнул за предел мира смертных, увлекая остальных пронзительным пением рога. Последнее, что запомнил Хаген, была огромная лепёшка, которую Хравен скатал из огня потухших головней. Сейдман захохотал, закричал, опаляя себе лицо и одежду, а потом швырнул ослепительно-белый ком жара в лучников, тряся обожжёнными руками. Потом его подхватили и потащили прочь.
        Далее - вонь горелого мяса, дым и мертвенная тишь.
        И скрежет камня: то смыкались врата подземного мира.

        Выход из пещеры нашёл Варф. Он просто нёсся в темноте, а Торкель бежал следом, не отпуская поводка, время от времени падая и грязно ругаясь. Вскоре отряд вышел на свет и свежий воздух, щурясь на тусклое солнце, вознося благодарности духам-покровителям. Затем одинокая скала сомкнулась. Арнульф же первым делом огляделся. Снял шапку, почесал в затылке.
        - Да, Хаген, даже не знаю... Здесь тебя убить или ещё помучить?
        Хаген ничего не ответил. Стоял, отряхивался да любовался видом.
        Всюду, куда хватало глаз, стелилась равнина, поросшая вереском. Туман развеялся, ветер гнал позёмку. "Рановато для снега, - подумал Лемминг, - хотя, возможно, на этой пустоши - самое время". Дыхание неба освежало, не угнетало влажным холодом низин. Над вереском покачивались низенькие берёзы да осины, темнел можжевельник. И - ни дыма, ни огня, ни признака человеческого жилья. Дикая, просторная пустошь.
        - Где это мы, хотелось бы знать, - проворчал Утред.
        - Молвить не трудно, - усмехнулся вождь уголком рта, - добро пожаловать в Хейдаволлир. На бескрайние, бесплодные, забытые богами и людьми Вересковые Поля. В самое сердце благословенного острова Эрсей.

        Первым делом Форни лекарь занялся осмотром раненых. Невстейн Сало блевал, но тут уж Форни был бессилен. Тем более, что от лучников со Скатербю перепало многим. Так, Самар Олений Рог и Модольф Беззубый поймали по стреле в плечо, красавчику Лони прошило щёку, а Хродгар снова получил в ягодицу и очень злился. Кьярваля спасли широкие штаны: наконечник запутался в складках неподалёку от его мошонки. Бьярки стрела ударила прямо в грудь, но ничего важного не задела, слегка оцарапав кость.
        - Повезло, - заключил Форни, - видать, уже на излёте была.
        Самому лекарю рассадило бровь, он же словно и не заметил. Сильнее всех повезло Слагфиду Охотнику: бьёрндалец исполнял повеление вождя, поливая наступающих "дождём Эрлинга" да отборной руганью, и сам же получил две стрелы в плечо, одну в бедро и ещё одну - в бок, не считая тех, что прошли по касательной. Форни, конечно, залатал его, как мог, но Слагфид потерял много крови, побледнел и впал в забытье. К вечеру поднялся жар, и всю ночь Охотника колотило в ознобе. Пару раз он приходил в себя, просил воды. Потом вдруг сказал:
        - Я, верно, к рассвету помру. Оставьте меня здесь, на этой прекрасной пустоши, среди вереска и ветра. Тут так похоже на мой родной Бьёрндаль...
        - Бредит, - усмехнулся Форни, - бывал я в Бьёрндале, ни разу не похоже.
        Так что вторую просьбу доблестного стрелка не исполнили. С первой тоже возникли трудности: воду Арнульф, как мы помним, приказал оставить на Эйраскатере, никаких водоёмов поблизости не обнаружилось, пришлось собирать в шлемы редкий снег. Это было одно из самых дурацких занятий, какими приходилось Хагену заниматься в жизни, но внук королей не роптал. Он был виноват и знал это, хотя никто ему и слова не молвил по выходу из скалы. Хаген переживал свою оплошность ровно до тех пор, пока Арнульф не сказал:
        - Могло быть и хуже. Всё равно я думал идти через Хейдаволлир. Может статься, мы срезали несколько переходов пути. В этом случае Лемминг очередной раз оказался весьма полезен мне лично и спас все ваши волосатые задницы. Теперь главное понять, где именно мы находимся.
        С этими словами Седой поднялся и пошёл искать Хравена.
        Колдун был плох. Он лежал на спине, тупо уставившись на небо. Борода, и без того курчавая, завилась от прикосновения пламени ещё сильнее. Ладони покрывали ожоги. Форни промокнул их мочой, смазал салом и перевязал, да только будет ли с того толк, пока было неясно. Хравен не двигался, не говорил и не дышал. В его глазах остановилась вечная безлунная ночь.
        - Задал ты им жару, - заметил Арнульф.
        Хравен не ответил. Казалось, вождь, подобно чародею, беседует с трупом.
        - Сдаётся мне, ты не самый бестолковый из знатоков тайного знания, - продолжал Арнульф, - откуда бы ты ни прибыл. Нет моего желания беспокоить тебя понапрасну, да только есть одна служба, которую никто, кроме тебя, не сослужит.
        - Огонь - это не моё, - невпопад проговорил Увесон, - но я постараюсь тебе услужить.
        - Надобно разведать, где мы очутились. Хейдаволлир тянется с запада на восток больше чем на два раста, не хотелось бы плутать без нужды. Коли твои птицы заметили бы заснеженные горы к северу отсюда... Нордафьёлль, вечная мерзлота, ледники. Возьмёшься?
        - Взялся бы, кабы тут водились птицы, - столь же безучастно отозвался колдун, - а так - самому придётся... Есть ли у кого шаманский бубен или маультроммель?
        - У Фрости есть волынка.
        - Порвали мою волынку, как юную девственницу в брачную ночь, - мрачно сообщил Фрости.
        - Ну, тогда это займёт больше времени, - сказал Хравен, а больше ничего не говорил, только жуткие звуки горлового пения извергались в ночь из его рта. Никто не подходил к нему до самого утра. Дурное дело - мешать шаману камлать, это знает каждый.
        Хаген тоже сидел в сторонке. Завернулся в добротный плащ тёмно-синего сукна, сунул в рот холодную трубку, глядя на прочих - и не замечая их. На него снизошло тяжкое оцепенение. Шерстяная поддёвка согревала хуже, чем огонь, кружка похлёбки да тесный круг друзей. Пальцы, стопы и лицо немели, но шевелиться не хотелось. Вообще. Хотелось вот так и сидеть здесь, среди вереска и трав, слушая вой ветра, обрастая снегом и мхом, обращаясь понемногу в камень, вроде тех, которыми усеян Мёсендаль. Идти куда-то? Говорить с кем-то, о чём-то?
        Делать что-то?
        Стремиться?
        Куда бы. Некуда. И здесь неплохо...
        - Знаешь, Хаген, то, что ты сделал сегодня, это было... жутко.
        Торкель присел рядом. Его щенок уснул возле костра. Волчонку не спалось.
        - Что именно? - уточнил Хаген. - То, что я сделал в холме, или - вне холма?
        - Всё, - честно сказал Торкель, безуспешно пытаясь прочитать хоть что-то на лице соратника, - и то, и другое. У парней будут к тебе вопросы. Тебе бы лучше придумать ответы.
        - Когда мы выберемся и разделим добычу, я расскажу ровно столько, сколько мне дозволено, - пообещал Хаген. И добавил ровным голосом:
        - Никто здесь не может меня ни в чём упрекнуть. Я всё сделал верно. Должен был проверить, есть ли подземный проход, и как он открывается. Должен был попробовать.
        - Это единственное, что тебя беспокоит? - резко бросил Торкель. - Твоя догадка? Твоё умение, твои знания, твои... Хочешь всем доказать, какой ты умный и сведущий во всём на свете? Конечно, коль уж ратоборец из тебя ведомо какой, раз уж ты не можешь похвастать сноровкой воинской... Но неужто ты не подумал о других? О том, что сейчас умирает Слагфид, о том, что нас могли перебить, как куропаток?..
        - Как волков, - поправил Хаген мертвенным тоном, не глядя на собеседника, - как зарвавшихся лесных убийц. Знаешь поговорку, Волчонок: таскал волк, да в капкан угодил? Или лучше припомнить иную поговорку: собаке - собачья смерть. Хочешь вечно жить? Очнётся Хравен, спроси его, как это сделать, он тебя в драугр превратит.
        Торкель открыл было рот, но передумал отвечать, плюнул под ноги и поднялся.
        - Хэй, сын Ульфа, - бросил Хаген ему в спину, - коли есть желание проверить, хорош ли я в танце бортовых лун, то я всегда готов сплясать. Хоть здесь. Места много.
        Волчонок обернулся. Положил руку на изголовье меча. Длинные спутанные волосы, красивые, словно у девушки, сияли отсветами костров. В глубине прищуренных глаз играли янтарные огоньки. Хаген залюбовался побратимом и подумал, что, верно, Торкель пошёл в отца и брата. Что это уже не тот худосочный волчонок, которого подобрали на Северном Мысе, это - молодой, поджарый волк сражений. Что Асбьёрну Короткой Бороде не слишком повезёт, если сей зверь повстречается ему на узкой тропе.
        И что, пожалуй, жаль будет убивать Торкеля сегодня. Да и Арнульф не одобрит.
        - Места много, - процедил сын Ульфа, - но бортовых лун у нас нет, да и вообще никакой луны нет. А то повыли бы. Всей стаей.
        - Варф выл бы лучше всех, - усмехнулся Хаген.
        - Не бери в голову и не держи зла на сердце, - вернул улыбку Торкель, - ибо тебе лучше всех ведомо, какой я лоботряс. Просто очень холодно.
        - Что тебе молвить, добрый мой друг, - грустно проронил Хаген, - дальше вряд ли будет теплее. Сияние золотой славы - не греет. Это холодный и мрачный путь.
        - Ну так и хватит тут зад морозить, - пробасил Хродгар, присевший рядом по большой нужде, - идём к огню. Захочешь - расскажешь потом, не захочешь - никто не допрашивает.
        - Здесь не задержусь, - осклабился Хаген, - зловония с меня хватило в Мёсендале. Кстати, дать тебе сухого мха? Нет ничего лучше, чтобы подтереться. У меня немного осталось...
        - Гляди, Тур, жопу не напрягай, - добавил Торкель, - стрелы нечем будет ловить.

        Хравен пролежал хладным трупом до самого рассвета и даже чуть дольше. Потом поднялся, кряхтя и отряхиваясь, да направился к вождю: держать ответ.
        - Уж не знаю, какие фюльгъи тебе покровительствуют, Арнульф сэконунг, - с трудом ворочая языком, выговорил чародей, - а только знаю одно: не хотел бы с ними соперничать. Этот горный ледник, о котором ты говорил, этот Нордафьёлль, где-то в полутора растах к северо-востоку отсюда. Скоро его станет видно. Если б не туман, ещё вчера бы заметили.
        - А белый сокол? - осторожно спросил Арнульф.
        - Его не видел, - словно извиняясь, поклонился - или пошатнулся? - Хравен, - так далеко мой дух не забредал.
        - Идти сможешь?
        - Было бы на кого опереться...
        Хаген и Торкель без лишних слов подставили колдуну плечи. Лейф Кривой Нос и Фрости вели Слагфида. Охотник раздумал помирать и бодро ковылял, опираясь на соратников. Рана не кровавила и даже, по уверению Форни, не гноилась, хотя стрелка всё равно трясло.
        - Ничего, на морозе быстро схватывается, - уверил лекарь, - отлежишься в тепле пару дней и станешь как прежде. У нас будет пара дней, а, Седой?
        - День, - отрубил вождь, - не больше. Вперёд, братья! Сегодня будем ночевать под закопчённой крышей в Эльдене, коли не промешкаем...
        ...Ветра носились по плато Хейдаволлир до полудня, разгоняя хмарь. Отряд продвигался неспешно, но уверенно. Не останавливаясь на привалы - лишь короткие передышки: закусить да хлебнуть воды, которая, впрочем, скоро закончилась. Это, однако же, мало кого взволновало: на ту пору было нежарко. Факелов тоже не жгли: сухой вереск быстро прогорает, как и всякая трава, да и сильно ль согреешься пылающей головнёй? Все спешили убраться из этой северной пустыни, продуваемой злыми ветрами.
        Шагали, сурово сомкнув уста. Ни песен, ни разговоров. К чему тратить силы?
        Вскоре, как и обещал Хравен, показалась громада Нордафьёлля: скалистый замок троллей, чьи башни-утёсы и каменные чертоги увенчаны ледяными кровлями, чьи стены-склоны выбелены вечными снегами. Опоясанный туманами ледник господствовал над Вересковыми Полями, ужасая и восхищая своей древней, исполинской мощью.
        Хагену вспомнились родные горы. То же торжественное спокойствие, та же несокрушимая сила. Но если там, в Белых Горах, нашлось место для подгорного народа, то здесь, при одном взгляде на снежные пики, сердце сжималось от острого и тяжкого, как удар секиры, чувства непринадлежности, чужеродности: здесь тебе нет места, ты здесь гость нежеланный! Разве что тролли или йотуны могли бы обитать в Нордафьёлле. Да ещё, пожалуй, цверги. Понятно, чего им не сиделось в Серых Горах!
        "А не подобны ли мы, викинги, разоряющие южные страны, этим мохнатым дикарям? - невпопад подумал Хаген. - Не единое ли чувство движет нами, когда мы по весне отбываем за моря, и теми горными карликами, что рубились на перевале Вальфар с родичами моего отца? И коли так, то..." - впрочем, юноша тут же прогнал эту мысль, словно ворону с засеянного поля.
        - В Эйраскатере жили дверги, - заметил Хаген, - и тут могут быть. Нет?
        - Отрезать бы тебе язык, - размечтался Торкель.
        - Карликов тут нет, это точно, - заверил Хравен, - но есть что-то иное. Нечто знакомое - и одновременно чужое. Я как собака: чувствую, но пояснить не могу. Спросил бы ты своего Варфа, а, Торкель? Может, у пса мудрости поболе моего?
        Волчонок не был уверен, шутит чародей или нет, но Варф, который ходко бежал впереди отряда, сам ответил: он носился, лаял, рычал и нехорошо смотрел на Нордафьёлль. Оттуда начал спускаться туман, словно исполинский серый змей, словно стоглавый йотун. Арнульф хотел было дать приказ отдыхать, но передумал и погнал ватагу дальше.
        Никто не прекословил. Даже раненый Слагфид.
        Даже бывшие рабы.
        Через пару часов пути, уже в густой безветренной хмари, по левую руку показались какие-то развалины. Останки древних стен, погружённых в землю. Растрескавшиеся, выщербленные, поросшие мхом, лишайником и вереском. Руины не были похожи ни на строения северян, ни на чертоги двергов или альвов, да и на хижины троллей не походили. Как бы там ни было, неведомые зодчие покинули свои залы многие века назад.
        - В иное время я бы тут покопался, - вздохнул Унферт, - кто знает, какие клады хранят эти руины! Да и вообще, любопытства ради...
        - Может, это проклятое место, - Сигбьёрн Скампельсон коснулся оберега-торсхаммера на поясе, - не боишься проклятий?
        - Весь этот мир проклят, - Унферт воздел очи на бессолнечное небо, - но тому, кто вверил себя милости Спасителя, не пристало страшиться колдовства. Хотя, конечно, сугубо и трегубо не пристало самому им заниматься, - добавил алмарец, покосившись на Хравена.
        - Это место не кажется мне хорошим, - заявил Арнульф, - а потому не приближайтесь к развалинам и ничего не трогайте. Кто знает, от чего померли здешние жители - может, от какой заразы! Обойдём. Заворачивай!
        Но было поздно.
        Первым опасность почуял Варф: рычал, щерил зубы в густой туман. Затем вдруг отскочил, бросился к Торкелю и чуть не сбил его с ног, скуля и подвывая. В развалинах показалось движение. Хрустел и сгибался под ногами вереск.
        - Стой! - крикнул Рагнвальд во мглу. - Стой, кто идёт?
        Из бледной хмари выходили создания, подобные людям, и в то же время - до озноба чужие. Высокие и крепкие, словно лучшие бойцы из народа фьордов, согбенные незримой ношей, они шагали отовсюду - из древних руин, с севера и с юга, спереди и сзади, из-под земли, из ниоткуда, постепенно окружая ватагу. Безволосые головы, мощные челюсти с клыками, что больше подошли бы кабанам или медведям, широкие лица, чуть раскосые глаза - такие бывают у сааров, оленеводов с востока, - сверкавшие янтарём и киноварью, пугавшие неподвижными змеиными зрачками. На грудях созданий тускло поблёскивала крупная чешуя - роговой доспех, вросший в кожу. Люди-змеи не слышали слов, не дрожали от холода, хотя плоть их не скрывали никакие одежды, не переговаривались между собой и не дышали. Могильный смрад источали их тела, тёмные и задубевшие, словно старая солонина. Брели, вытянув руки перед собою, будто толпа слепцов без поводыря...
        Потом над Хейдаволлиром прокатился резкий, истошный визг, отразился от ледников Нордафьёлля, сотрясая небо и землю. То кричал пастырь безмолвного стада - высокий, седой и бледный, как млеко на сосцах мёртвой матери. Люди-змеи отзывались на клич, гортанно исторгая одно-единственное слово повиновения на своём забытом наречии:
        - КХОООО...
        - Трупы! - воскликнул, бледнея, храбрец Рагнвальд.
        - Драугры! - ткнул секирой Утред. - Целая туча драугров!
        - И, заметьте, целёхоньки! - хрипло рассмеялся Хравен. - Сбереглись в вечной мерзлоте...
        - Они все мертвы... - медленно перекрестился Унферт, - Боже, сохрани...
        - Орминги, - с ужасом и восторгом прошептал Фрости Фростарсон. - Точно вам говорю, это - орминги, утенгеманы древних сказаний...
        - У нас их зовут "оркнеасы", - проговорил Унферт.
        - Что ещё за оркнеасы? - удивился Бьярки.
        - Невежество юного поколения, как всегда, ужасает, - Унферт перехватил меч обеими руками, - но теперь не то время, чтобы я исправлял эту ошибку. Выберемся милостью Господней - напомните, чтобы я вас просветил...
        Форни возился, натягивая на лук тетиву, но Хравен остановил его:
        - Даже не пытайся. Ни стрелой, ни копьём их не взять. Слушай мой совет, Арнульф сэконунг, коль он тебе нужен! Построй своих людей клином и пробивайся вперёд. Рубите им головы! Это их задержит. Ненадолго, но - мне хватит.
        - А ты что станешь делать?
        - Подкреплюсь, - осклабился Хравен, - ибо я очень голоден!
        Тогда Арнульф затрубил в рог, Модольф Беззубый поднял знамя, и войско ринулось напролом. Люди Вади Ловчего бросились наутёк, кто куда, но большей частью - прямо в лапы мертвецов. Орм, Хродгар, Унферт и Лони Лепесток вовремя пришли им на помощь, отбили дуралеев - благо, никто не получил тяжёлых ранений, - и вернули в строй.
        - Вперёд! - ревел Орм, раздавая подзатыльники да тычки. - Сомкнуть ряды, не отставать! Вади, назвался старшим, так веди своё быдло, ну! Заткнись, не трясись, тебе просто морду порвали, ты и так не был красавцем. У тебя что? Ах ты, шлюхин сын... эй, вы двое, взяли это дерьмо и потащили. Куда, куда прёшь?! Тихо! Я б вас отдал им на съеденье, да, недоумки! Но Арнульф своих не бросает, даже если это такие выродки рабынь, как вы. Вперёд!
        А впереди, куда звал Орм, уже завязалась потеха. Летели отсечённые руки да головы. Тела не падали - их толкали, затаптывали, дробили кости сапогами. Мертвецы мерзко шевелились под ногами, хватали за штанины, за полы плащей, за башмаки. Рвали когтями, кусали, грызли, когда могли дотянуться. Викинги отбивались и бежали на восток, не оглядываясь и стараясь не вязнуть в стычках...
        ...и вдруг всё прекратилось. Те, кого Унферт назвал "оркнеасы", закрывали глаза, валились наземь и мгновенно гнили, расползались зловонной жижей, обнажая костяки. Арнульф не обращал внимания, трубил, приказывал идти дальше. Лишь когда последние покойники скрылись из виду, Седой смилостивился.
        - Стоять! Все на месте? Вади, Хродгар, Орм, проверить! Ну?
        - Не хватает Торкеля, Хагена и колдуна, - доложил Хродгар.
        - Я могу вернуться, поискать их, - вызвался Лейф Кривой Нос.
        - Возьми собаку, - кивнул Арнульф, - мы будем ждать здесь.
        И добавил:
        - Но не слишком мешкай, а то уйдём без вас.
        Когда Лейф удалился с Варфом на поводке, Лони проворчал, дёргая окровавленной щекой:
        - Чтобы я ещё когда-нибудь отправился с тобой в викинг, Арнульф сэконунг...
        - Я не звал тебя, - напомнил Седой. - Ты сам прилетел ко мне, Лепесток.

        ...В тот день Хравен Увесон повеселился от души.
        Хаген и Торкель несли обессилевшего колдуна на своих плечах ровно до тех пор, пока не показались мёртвые орминги. Увидев, с кем придётся иметь дело, чародей взбодрился, подобрался, как отчаянный юноша перед кулачным боем, а заметив белую фигуру на развалинах, услышав клич пастуха павшего стада, и вовсе расхохотался.
        - Сейчас вы увидите, друзья, что такое - настоящая пирушка для воронов! - улыбнулся Хравен с мрачным торжеством, а потом ринулся в самую гущу мёрзлой плоти.
        - Тебя прикрыть? - запоздало крикнул Торкель и, не дождавшись ответа, предложил:
        - Может, догоним наших?
        - Не успеем, - сказал Хаген, - а может, и вправду придётся помогать колдуну.
        Друзья стали спина к спине, приготовились умереть...
        ...и совершенно напрасно. Драугров целиком и полностью занимал один-единственный противник, безоружный, безумно хохотавший чародей, которому, судя по всему, также не требовалась помощь. Искалеченными, обожжёнными, голыми руками Хравен рвал в клочья неспокойных покойников. Сминал лицевые кости, дробил черепа, крушил рёбра. Ломал хребты, точно тростинки. Отрывал руки и головы. Вырывал сердца и требуху, вынимал из черепов осклизлые, студенистые мозги. И пожирал их, чавкая и хохоча. Смердящая слизь текла по лицу, по рукам, заливала грудь, застывала в бороде лоснящимися ручьями. Торкель не выдержал, отложил меч, отошёл на пару шагов, стал на колени и начал блевать.
        Хаген стоял, чуть склонив голову, и с любопытством наблюдал за пляской смерти. Понимал теперь, что такому, как сын Уве, не нужны помощники в его ремесле. Но не жалел, что остался, в отличие от Торкеля. Глянул мельком в сторону руин - и заметил, как изменился седой призрак. Юноша оглянулся на друга, потом - на Хравена, увлечённого побоищем, и снова - на владыку драугров. Вздохнул и направился к руинам.
        Волчонок, отплевавшись, поднялся, подобрал меч и двинулся следом.
        И когда правитель теней напал на Хравена - двое безумцев стали у него на пути.
        - Этохельблар! - закричал чародей, уже не улыбаясь. - Бегите, глупцы!
        Конечно, никто никуда не побежал.
        Человекоподобное исчадие предвечной бездны Гиннунгагап сделалось прозрачно-синюшным. Сквозь кожу виднелись вены, по которым тяжко струилась гнойно-белая жидкость. Волосы сверкали инеем тысячелетий. Яркие белые глаза без зрачка улыбались. Рождённый неживым в мире живых, истинный мертвец приветствовал идущих на смерть.
        Хаген ударил хельблара в основание шеи, призывая гром и град, а Торкель подскочил с другой стороны и рубанул крест-накрест. Железо липко чавкнуло, пройдя сквозь синий студень, разбрызгивая гнилостно-бледную кровь, смрадное семя, радуя мертвеца болью. Хельблар отмахнулся, парней отбросило в разные стороны, причём Хаген выронил топор, а Торкель порезался своим же мечом. А Хравен Увесон, чародей с неведомых берегов, стал напротив чудовища, раскинув руки крестом, отвлекая тварь на себя:
        - Привет тебе, хельблар, мертвенно-синий повелитель мертвецов! Привет тебе, фольнар, трупно-бледный владыка. Ну наконец-то - достойный противник. Для каждого из нас!
        Пытаясь подняться, Хаген видел, как хельблар выдернул его топор из груди, замахнулся на колдуна, и как тот отсёк синюшную руку врановым пером. Фольнар издал пронзительный вопль, в котором сплелись боль и наслаждение, вцепился в Хравена другой рукой. Лемминг с ужасом увидел, как льдистые пальцы проникли в грудь его соратника сквозь одежду и кожу, как хельблар склонился над чародеем, оплетая своими седыми космами, раскрывая пасть, приник к устам, сливаясь в поцелуе, словно прелестная дева... Слышал, как закричал сейдман, запрокинув голову, но помочь ничем не мог. И проклинал себя, своё бессилие и свою глупость.
        Однако тысячу раз изумился Хаген, услышав, как крик чародея перешёл в смех. И это был не давешний безумный хохот, отнюдь, - над Хейдаволлиром разливался могучим потоком, отражаясь громом от Нордафьёлля, ликующий смех победителя.
        Хаген нашёл силы подняться. Рядом стоял Торкель, вытаращив глаза, затаив дыхание. А Хравен Увесон сомкнул объятия, прижимая к себе мертвеца с жуткой, противоестественной страстью, будто любимую невесту в брачную ночь. Изо рта колдуна струился призрачный свет. Широкий столб сияния цвета болотных гнилушек пронизывал хельблара насквозь. Тот заметался, отпрянул. Сизая плоть подёрнулась волнами дрожи. Поздно! Хравен урчал, пожирая противника: взглядом, ртом и всем, чем только мог. Увесон всасывал, вбирал в себя древнее чудище, посылая в небо мертвенный свет из своей пасти: знак кошмарного торжества. Отсечённая рука вздрогнула и поползла было к руинам, но Торкель пригвоздил её мечом, а колдун подобрал - и тоже съел. Лишь тогда истаяло сияние цвета гнилушки.
        Парни молчали. Потрясённые. Перепуганные. Полные чистого, как первый снег, восхищения.
        Хравен хрипло бросил, не глядя на них:
        - Идите, догоняйте отряд. Я присоединюсь позже.
        Затем направился в сторону развалин. Шагал твёрдо и уверенно, словно не валялся давеча без сил, словно не ковылял, как дряхлый дед, опираясь на плечи соратников. Остановился.
        Обернулся. И добавил, криво улыбаясь:
        - Молчание - великое сокровище, как вы думаете?
        Парни переглянулись. Кивнули. Молча.
        Когда же пожиратель мёртвых скрылся среди руин, Хаген хлопнул Торкеля по спине:
        - А ты говорил, Волчонок, это я - жуткий...
        - Ну, он же сейдман, - виновато пожал плечами Торкель, - ему положено.

        Лейф отыскал их без труда. Собственно, парни вышли ему навстречу. На открытой вересковой пустоши было бы сложно разминуться. Варф радостно завертел хвостиком и бросился к хозяину. Лейф спросил:
        - Что там стряслось, братцы? То гром, то смех, то какие-то вопли... Свет ещё этот, как огоньки на болоте... И где колдун?
        - Отправился на руины, - сказал Торкель, но, перехватив взгляд Хагена, спешно добавил, - он уверил, что присоединится к нам позднее.
        - Мы особо ничего не видели, - с нажимом произнёс Лемминг, - поднялся туман, грохот, ну, сам понимаешь. Хравен один их всех уделал.
        - Как?! - поразился Лейф. - Он же едва на ногах держался!
        - Как да как, - буркнул Хаген с притворным раздражением, - штевнем об косяк.
        - Он ведь сейдман, - простодушно высказался Торкель, - ему положено чудить.
        - Арнульфу расскажете, - безразлично ответил Лейф.
        Арнульф услышал от парней ровно то же, что и линсеец. Седой молча выслушал, молча кивнул и приказал двигаться дальше.
        - Не поверил, - шепнул Торкель Хагену.
        - Это не наши трудности, - пожал тот плечами, - и нашими не станут. Я верю Хравену.

        Предводитель не обманул: к вечеру викинги спускались по склону, покидая Хейдаволлир, а пару часов спустя воинам уже топили баню да накрывали на стол.
        Их встретили на переправе через реку Исинг. Кроме паромщика, на другом берегу стоял отряд в полторы дюжины, разгоняя тьму багровыми факелами. Вождь подал знак рогом.
        - Кто идёт с Вересковых Полей? - пролетел над волнами зычный голос.
        - Арнульф Иварсон и его люди! - был ответ. - Далеко ли до Эльдена, добрый человек?
        - Мы из Эльдена, и мы ждали вас!
        Закончив переправу в пару ходок, викинги представились, как подобает. У поселян за старшего был крепкий муж средних лет в добротном шерстяном плаще и косматой шапке.
        - Здравствуй ты ныне, Арнульф сэконунг, и приветствие твоим людям, - бонд слез с лошадки, стал, опираясь на древковый топор, как на клюку, - моё имя - Торбард Брандурсон, я хозяин в Эльдене и альдерман Северного Ёстерлага. Твой корабль прибыл нынче пополудни. Когда бы я не был наслышан о тебе, то не поверил бы, что морской король может ходить по дороге чайки на столь убогой кляче волн! Я приму тебя на моём дворе.
        - Это не слишком выгодное для тебя дело, - заметил Арнульф, - и может обернуться убытком, ибо на этом острове ни у кого нет причин питать приязнь ко мне и моим людям. Об этом я сразу должен тебя предупредить, чтобы ты не жаловался впоследствии.
        - Никто не скажет, что в Эльдене не ведают гостеприимства! - рассмеялся Торбард. - Если ты и твои люди в немилости в Западной четверти, то и в Ванхёрге вас не приветят. А поскольку всякому ведомо, как мы в Северном Ёстерлаге ненавидим людей из Южного Ёстерлага, то нет мне большей радости, чем принимать их врагов!
        - Со мною - сорок человек, Торбард Брандурсон, - предупредил Арнульф.
        - Эльден - большой хутор, - пожал плечами хозяин.

        На хуторе ватагу приветствовали Халльдор, Крак и в стельку пьяный Ёстейн.
        - Ты поменял двадцать викингов на двадцать - ИК! - отпущенников? - засмеялся клабатер, утирая пену с бороды. - Этот обмен не кажется мне, - ИК! - равноценным!
        - Ты погляди-ка! - насупился Вади Ловчий. - Всякий недомерок станет выносить суд...
        - Э, чего ты такой сердитый, хёвдинг! - захихикал Ёстейн, выпучивая свой единственный глаз. - Я просто пошутил. Садись, давай выпьем. За знакомство! Я буду пить с каждым из вас, пока у Торбарда Колченогого не закончится брага, йе-хе-хе!..
        - Лопнешь, клабатер, и забрызгаешь эти славные чертоги, - подал голос Хаген.
        - Ты жив, щенок! - осклабился Одноглазый. - С тобой тоже выпью, коли подюжеешь...
        ...Что сказать - пили в тот вечер воистину без меры. Поминали павших. Фрости Сказитель и Хаген по очереди рассказывали, как братья погуляли в Эрвингарде и как повернулось дело потом. Эта повесть затянулась на пару вечеров, что викинги провели в Эльдене, и всем очень понравилась. Единственное, что Хаген утаил, касалось пира ворона на развалинах ормингов.
        - Так Хравен не погиб? - уточнил Халльдор.
        - Если и погиб, то мы того не видели, - сказал Хаген.
        Впрочем, Хравен объявился на следующий день. Огромный ворон опустился прямо посреди двора, перепугав челядь. В когтях держал длинную ржавую железяку, в которой Хаген не без труда узнал меч. Птица резко каркнула и превратилась в чернобородого сына Уве. Чародей был жив, здоров и выглядел счастливым. Правда, смоляные волосы прочертили пепельные пряди седины, но мало ли добрых юношей поседели до срока?..
        - Гляжу, славно ты поживился! - Торкель со смехом ткнул пальцем в железяку.
        - Погоди насмехаться, - колдун звонко щёлкнул Волчонка по лбу, - найду справного кузнеца, и тогда ты тоже захочешь поменять свой Хёггвар на сей коготь битвы.
        - Уж это вряд ли, - покачал головой Торкель, - скорее у меня будет два славных меча!
        - Смотри, Волчонок, не подавись этим вороном, - заметил Халльдор, разглядывая с разрешения Хравена странный клинок. - А кстати, откуда у тебя этот порез на морде? Девчонкам, я слыхал, такие нравятся - виду не портит, но выглядит сурово!
        - Ох и нравятся, - осклабился Торкель, провожая взглядом дородную молочницу, - заездила меня вчера, как новые сани...
        - Ей не ты по нраву пришёлся, а твой пёс, - едко заметил Лейф.
        - Зависть - не лучший помощник, дружище, - подмигнул Торкель, - а что до пореза, так это я напоролся на свой же меч, когда мы с...
        Тут Хаген закашлялся, и Торкель неловко закончил:
        - ...ну, короче, там, на Хейдаволлире.
        - Твой меч испил твоей крови? - изогнул бровь Халльдор. - Тогда он станет верно тебе служить до самого погребального костра, будь уверен!
        Скажем нелживо, что эти слова сбылись.

        Вечером Арнульф спросил:
        - Как вы добрались, Крак Кормчий?
        - Как? - задумался кормчий. - Штевнем не об косяк, а обо всё, что есть на море, вот как! В Утиной Бухте не задерживались: заметили на Ундамёсте большое движение, решили, что это за вами, и что ты вряд ли станешь испытывать судьбу, идя на север. Ведома твоя доблесть, но не слыхал о твоём безрассудстве, уж прости. За Рёстом нас заметили. Гнались до самого Нордафьёлля, а потом Ёстейн и Халльдор чего-то сделали, и там обрушились льды. Надеюсь, тех отважных мореходов, чтоб им пусто было, задавило льдинами. "Поморник", корыто драное, напоролся-таки на повороте брюхом на риф, но ничего страшного, царапина на днище. Был бы с грузом - кормили бы рыб... Вы-то сколько взяли?
        - До тролльской печени, - усмехнулся вождь, - до сраной жопы. Сигурд Вёльсунг со всеми своими сокровищами - жалкий голодранец против нас! Хватит и на новый драккар, и...
        Арнульф осёкся, развязал кошель и достал крупный тёмно-багровый самоцвет. Протянул его Халльдору:
        - Кстати, о добыче. Твоё - сверх доли. Свидишься со своим наставником - кланяйся ему от меня, пока спина не заболит, ясно?
        - Это камень из головы дракона? - Халльдор осторожно принял дар, придвинул свечу, разглядывая да ощупывая самоцвет.
        - Нет, из задницы, - усмехнулся вождь.
        - Если это так, - задумчиво проговорил Халльдор, пропустив грубоватую остроту, - то знаешь, Арнульф сэконунг, что вы сделали? Вы не просто разграбили городок, нет, вы убили ланд-веттира. Вы уничтожили духа-покровителя острова Эрсей!
        Ёстейн поперхнулся очередной чаркой, Крак недоверчиво нахмурился. Седой сказал:
        - Нет, ты ошибаешься, сейдман. Это был никакой не ланд-веттир. Это был просто здоровенный желчный змей. Червяк-переросток. Сам подумай: такова ли моя удача, чтобы повергнуть в небытие дух-хранитель? Кто я, по-твоему? Я простой человек, усталый старик, и не стоит мне на склоне лет корчить из себя божество.
        - Похвальная скромность, - заметил от дверей Орм Белый. - Когда будем делить вепря?
        Арнульф обернулся. Долго смотрел на благородного витязя, на волка бури секир, что заявил права на долю - и на следы старого вожака. Металл оружейный звенел в голосе Орма, блестел в его глазах. Арнульф подумал, что так, пожалуй, стоял Эрик Волчья Пасть на пороге своего державного батюшки Эгиля. Так же и другой зверь благородный стоял на носу драккара - там, у берегов Хьёрвика...
        - Собирай людей, - коротко приказал Седой.
        Крак наклонился к Арнульфу и прошептал:
        - Не стоять мне у кормила, когда Орм станет на носу...

        10

        Добычу взяли в монетах, потому делили не по жребию, а по чину.
        Первым Арнульф чествовал Орма Белого. Поскольку тот был первым в отряде после самого сэконунга, высокородным этелингом и просто полезным человеком, постольку получил самую большую долю - пятьсот гульденов. Равную с ним долю получили колдуны - Халльдор Виндсвалль и Хравен Увесон. Это были сильные чародеи, и Арнульфу было бы стыдно платить им меньше. Четыре сотни досталось Унферту Алмарцу - его советы показались Арнульфу весьма дельными. Столько же получили Крак и Ёстейн, и никто не возразил: плох тот хёвдинг, что мало ценит умелых корабельщиков. Ёстейн поклялся пропить всё до последнего эйрира. Четыреста гульденов отсыпал Форни Гадюке - и как стрелку, и - прежде всего - как лекарю, да ещё три сотни - для Слагфида. Сам Охотник не пришёл - отлёживался. Форни промыл и вычистил его рану в боку, залил акавитой и залепил паутиной с хлебом, а Халльдор дал ему лиф-стейн, и можно было надеяться, что бьёрндалец скоро пойдёт на поправку.
        Прочие получили по три сотни, не считая возмещений за ранения. Младшим - Торкелю, Лейфу и Стурле - досталось по сотне гульденов, а Хродгару, Бьярки и Хагену - по две. Лейф сердечно поблагодарил, Стурле тоже поклонился, хотя было видно - ему досадно, что старшему брату заплатили в три раза больше. Торкель же простодушно возмутился:
        - Отчего ты платишь иным юношам больше нашего?
        Старшие хирдманы переглянулись, усмехаясь, а Утред Бык проворчал:
        - Думается, твой отец, Ульф Серый, мало тебе рассказывал о наших обычаях!
        - На первый раз прощаю, - махнул рукой Арнульф и пояснил под общий хохот, - Бьярки получил двести червонных, ибо он - берсерк, Хродгар - за то, что вы сами выбрали его старшим, а Хаген умеет складывать потешные висы. Вы же трое - просто щенки и лоботрясы. Ясно?
        - Вилять бы хвостом от радости, - проворчал Торкель, - пойду спрошу Варфа, как это делать.
        "Потешные висы, - отметил Хаген не без досады, - нескальд, несказитель. И уж тем паче - незнаток рун, несведущий муж. Не тот, кто нашёл тебе союзника, которого ты бросил в самую гущу сражения. Не тот, кто вывел из-под удара твоё войско, спас твою добычу. Не тот, кто помог тебе бежать с Грённстада. Впрочем, не Арнульф Иварсон гнул спину в Моховой Долине, а старичок Афи. Что же, следует это запомнить.Потешные висы, хе!".

        Наутро Вади Ловчий со своими людьми пришёл к Арнульфу проститься. Морской король, как и обещал, выплатил отпущенникам тысячу гульденов. Такой кучи денег они никогда не видали.
        - Что станете делать?
        - Думали взять землина побережье, здесь неподалёку. Построим дома, заведём хозяйство... Нам не привыкать к навозу! Думали назвать поселение в твою честь - Арнстад.
        - Вынь язык у меня из жопы, Вади, - поморщился Седой, - ты же не пёс! Назовите посёлок в честь щитовых дев или их матери Кьяллы. Так будет честнее.
        - Суровый ты человек, сын Ивара! Бывай ныне. Удачи тебе на лебединой дороге!
        - Хэй, Вади! - пошатываясь с перепою, Орм Белый хлопнул бывшего раба по плечу. - Не держи зла. Знаешь, я люблю соколиную охоту. Мне бы пригодился умелый ловчий!
        - Скажи, где найти тебя, - ровно проговорил Вади, - как наскучит мне мирная жизнь и беспокойные ветра задуют в затылок, воспользуюсь твоим приглашением.
        Перед отъездом Арнульф дал Торбарду бонду сто марок серебра. Торбард сказал:
        - Неловко мне брать плату за гостеприимство - всё же здесь не постоялый двор и не корчма!
        - На дар ждут ответа, - напомнил Арнульф древнюю мудрость, - это не плата, это - подарок.
        - Могу ли хвастать, что Седой Орёл - мой друг? - с усмешкой прищурился Брандурсон.
        - А я буду рассказывать, что Торбард Колченогий, альдерман в Севером Ёстерлаге, не перебил во сне моих людей, чтобы завладеть золотом! - уверил Арнульф.
        Потом они обнялись, и стая Седого наконец-то покинула Эрсей.

        Поселение, что заложили бывшие рабы, теперь называется Ньёрунгард. И, коль вы будете в тех краях, каждый сопливый малец, каждый беззубый старик в любой корчме, на любом дворе, расскажет вам, в честь какой грозной валькирии назван этот посёлок.

        А "Поморник" шёл на вёслах из Светлой Бухты. Гребли все, кроме Слагфида. Крак стоял у кормила, Ёстейн проверял ванты, Хаген сидел в "вороньем гнезде". Арнульф же беспокойно расхаживал по палубе, дёргая бороду. Прошли остров Льос. Кормчий спросил:
        - Куда править, хёвдинг?
        Арнульф ничего ему не ответил. Подозвал Хравена, негромко к нему обратился:
        - Что с белым соколом, которого ты видел у восточного берега?
        - Вчера он шёл на север, - тихо проговорил колдун, - но качал левым крылом.
        Арнульф кивнул. Бросил стернману:
        - Правь на Талсей!
        Затем отпустил колдуна и позвал Орма Белого.
        - Тебе лучше ведомы нравы Сигурда ярла, чем мне, - сказал Седой. - Может так статься, что ворота на его дворе окажутся слишком узкими для нашей стаи. Чем бы их смазать?
        - Род Кнудлингов долго считал Эрсей своим владением и покровительствовал ему, - начал издалека племянник ярла, - городской совет Эрвингарда не забывал поздравлять владык острова Талсей со всеми праздниками, посылая дары, которые никому не показались бы недостаточно богатыми. Думается мне, ты тоже мог бы поздравить Сигурда Кнудлинга с наступающим днём Бараньей Головы. Скоро зима! Кроме того, есть у Сигурда юная незамужняя дочь, Асгерд Сольвейг, и я знаю точно, что он очень её любит. Отыщи среди добычи какой-нибудь красивый подарок для неё, и тебе не покажутся тесными ворота Талборга.
        - Опять же, достойный сын Эрика, тебе лучше моего ведомы вкусы твоей кузины, - доверительно молвил Арнульф, - ты и выбери ей гостинец. Могу в этом положиться на тебя?
        Орм поклонился, пряча самодовольную ухмылку.

        С востока ударил ветер. Арнульф оглядел ватагу. Все на борту. Никто не забыт, ничто... нет, ничто не забыто, как ни старайся. Кормчий приналёг на рулевое весло, "Поморник" со скрипом сменил галс. А затем из краканеста донёсся крик Хагена:
        - Корабль на северо-востоке! Драккар! Идёт на всех парусах...
        Горько усмехнулся Арнульф Иварсон, седой морской король. Он так долго ждал этого крика.
        - Правь на шхеры, Крак! Ёстейн, разверни парус - пойдём в бейдевинд.
        - Это и есть тот самый достойный противник, которого ты обещал нам? - спросил Кьярваль.
        - Подтяни свои штанишки, Хёкульброк, - посоветовал Арнульф. - Они тебе скоро пригодятся!
        Хравен сейдман плотоядно усмехнулся:

        Судно с востока
        едет с Талсея,
        в ладье - его люди,
        а Локи там - кормчий.

        В скором времени действительно показался корабль. Летел навстречу "Поморнику" на крыльях восточного ветра. Длинное белое тело резало тёмное море, словно стрела. Вёсла взмахивали соколиными перьями. Да это и был сокол - "Хвитафалькюр", знаменитый драккар Харальда Белого Волка. На мачте Хаген заметил красный щит.
        - Будут драться! - крикнул Лемминг.
        - И мы будем, - злорадно захохотал Седой. - Слезай с "гнезда", повесь и наш красный щит.
        Хаген выполнил поручение, глядя с тревогой, как сокращается расстояние между судами.
        - Старый знакомец! - безумная улыбка изуродовала лицо старого викинга. - Теперь-то сквитаемся за "Бергельмир"! Крак, заворачивай, Лони, Лейф - на брасы, Халльдор - отрабатывай плату, обеспечь мне твёрдый вест.
        - А мне что делать? - спросил Хаген.
        - Заткнись и садись за весло. Хотя нет. Позови мне Хродгара и пусть принесёт свою секиру.
        Орм Белый между тем сказал:
        - Сам люблю соколиную охоту, но, думается, лучше бы нам уйти: не бывает такого, чтобы поморник закогтил сокола!
        - Да, это всё весьма занятно, - отмахнулся Арнульф, - а теперь оставь советы тем, кто их испросит, да скажи людям, чтобы вздели брони. Слагфид, можешь стрелять при таком ветре?
        - Ха! - задрал нос Охотник. - Да я морской белке в жопу попаду!
        - Вижу, ты снова в строю, - засмеялся вождь. - Пожалей морскую белку, лучше перебей брасы и парус на "Соколе" - он сейчас пойдёт в разворот при бейдевинд.
        - Нас снесёт прямо на шхеры, - хладнокровно заметил Крак.
        - И ничего не снесёт, - Халльдор Виндсвалль, бледный и опустошённый, присел на корме, - будет вам твёрдый вест, или я не ученик Гейрмунда Змеиное Око!
        И правда - ветер с востока внезапно утих, а через три удара сердца буря ударила в ветхий парус "Поморника" со всей силой. Боевое корыто промчало в паре фадмов от шхеры, на "Соколе" начали табанить, но, желая протаранить борт "Поморника", разогнались слишком сильно и въехали носом прямо в каменные клыки. Брызнули слёзы-щепы, засвистели стрелы, тугой парус обвис, как огромная белёсая сопля. На "Соколе" надрывался Харальд, вёсла немощно скрипели по каменистой отмели, словно лапы раздавленной многоножки. Арнульф оскалился:
        - Вот кому я припас "кровавого орла"! Некогда и Харальд клялся мне в верности, точно как ты, Хаген, и ел с моей руки. А теперь - глядите-ка, Харальд Белый Волк, гроза Восточных Заливов! Таскал волк, да в капкан угодил... Эй, Крак, разверни на четверть.
        - Ах ты старая блядь! - досадливый вопль огласил море, перепугал чаек, уже разинувших клювы на мясо бранного пиршества.
        - Что там ещё?! - зло гаркнул сэконунг.
        - "Старуха"! "Старуха" треснула, с-сука... - сокрушался кормчий. - Я ж говорил - заменить...
        Действительно - в дубовой плашке, где установили мачту, зияла чёрная трещина.
        - А нам теперь не всё ли равно? - пожал плечами вождь. - Снять мачту. Все, кто может держать весло - за дело. Полный вперёд!..
        ...Больше всего это походило на то, как поморники терзают ослабевших от зимней бескормицы птиц на берегу. Со всего размаху окованный медью драконий нос пробил борт "Сокола". Киль "Поморника" заскользил по палубе, проломил доски, с влажным костным хрустом рухнуло днище, вода хлынула под ноги морякам. Гордый "Белый Сокол" гордого Белого Волка лежал на берегу, вывернутый, выпотрошенный, обездвиженный навек, а на его светлой спине щедро лилась алая человечья кровь.
        Хродгар и Бьярки - юноши, сопляки, щенки Орлиного волка - первыми бросились на врага, причём Хродгар добрался до кормы, рассёк пополам онемевшего кормчего и перерубил кормило. Торкель, Хаген и Лейф поспешили на подмогу, но напрасно: на Бьярки снизошло благословение медвежьих предков. Одержимый и безумный, сын Эйнара крушил всё подряд. Секира Атли Ястреба пела в его руках. Арнульф словно знал наперёд, когда в этом берсерке проснётся ярость, и спустил его на вражеский строй, точно пса на уток. Уроки, заметил Хаген, явно пошли Бьярки на пользу: обезумел он или нет, но бил теперь заметно удачней и метче.
        Да и не было там никакого строя. Когда "Поморник" врезался в "Хвитафалькюр", гребцы покатились по палубе. Несколько человек раздавило килем. Только на носу кипело сражение: там Харальд хёвдинг успел-таки сомкнуть бойцов кругом. Летали копья и стрелы. Звенело железо, кроплёное багрянцем. Люди Харальда держались отменно. Кьярвалю сломали его жуткое рогатое копьё и разбили лицо. Лони Лепестку подсекли ногу и разрубили шлем, задев бровь. Орм и Рагнвальд пришли им на помощь, Модольф и Свегдир оттащили раненых, Орму разбили голову, Рагнвальда здорово рубанули по руке, перебив кость. Подскочили братья Тенгильсоны, прикрывая друг друга над телами павших, рядом с рёвом промчался Утред Бык, врубаясь топором во вражеский круг. Тенгильсоны бросились за ним, бешено работая мечами. Но все видели, как пали Орм и Рагнвальд, и, хотя их, ещё живых, тут же отнесли к Форни лекарю, напор атакующих пошёл на убыль. Харальд победно взвыл, сошёлся с Утредом, рубанул крест-накрест. Уроженец Гуталанда пошатнулся, выронил топор, а Харальд увлекал своих людей в наступление. Тенгильсонов смяли, Стурле сын Скампеля ринулся их
выручать...
        ...а потом над побоищем разнёсся страшный, горестный крик, перекрывший прочие звуки.
        То Сигбьёрн сын Скампеля видел смерть своего брата. Своего ненавистного, глупого, завистливого младшего брата Стурле. Лучшего из людей.
        Сигбьёрн отбросил щит, взял меч из окровавленных пальцев родича и в угрюмом безмолвии бросился на врага. Рубил обеими руками направо-налево, не замечая ничего: слёзы затмили взор. Ёстейн Одноглазый, предусмотрительно наведя на себя чары невидимости, бросился следом и вытащил Стурле, а Модольф и Свегдир позаботились о Тенгильсонах и Быке. Викинги Арнульфа, не сговариваясь, поспешили на помощь Сигбьёрну, не желая понимать, что старший Скампельсон решил умереть. Волчата и тут оказались среди первых. Арнульф же стоял на палубе "Поморника", наблюдая, как сражение распадается на череду поединков.
        - О, как долго я этого ждал! - счастливо прошептал Седой - и протрубил общее наступление.
        В считанные минуты Харальд Белый Волк остался один. Его людей окружили и перебили. Мало кто из ватаги Седого не пострадал, но то была небольшая цена за славную победу. Две дюжины положили сорок бойцов - есть чем гордиться! То, что братья Тенгильсоны, Стурле, Орм, Рагнвальд и Утред умирали от ран на борту "Поморника", было не в счёт.
        Получили своё и волчата: Бьярки разбили лицо обухом топора, Хродгара ткнули мечом в грудь, зацепив ребро, Хагена рубанули секирой по плечу так, что левая рука провисла, как брас на рее. Но все были живы - и счастливы мрачным, кровожадным счастьем.
        - Всем стоять! - воскликнул Арнульф, улыбаясь жутко и скорбно. - Не троньте хёвдинга...
        Харальд возвышался над телами павших соратников, тяжело дыша. Ровесник Орма, крепкий рослый муж в расцвете лет, он затравленно, исподлобья глядел на врагов, отбросив изрубленный щит и перехватив обеими руками хороший меч-кьяринг. Длинные, до пояса, светлые волосы свалялись сосульками от пота и крови. Кровь друзей и врагов алела на нарядной белой рубахе с коротким рукавом, точно клюква на снегу. Но судя по тому, как напряглись мышцы на руках, сжимавших меч, сам Харальд не сильно пострадал.
        - Я знал, что ты придёшь, я ждал тебя, - шептал Арнульф, улыбаясь печально и нежно, - мой мальчик, мой милый мальчик...
        - Ты убьёшь меня здесь, Иварсон? - хрипло пролаял Харальд.
        - О нет, юноша, - Седой невзначай коснулся глаз, устало потёр переносицу, - поедем на остров. Хаген, Хродгар! Вы держитесь на ногах? Приготовьте две лодки, вы едете с нами. Нам ведь нужны свидетели, Белый Волк?

        Всю дорогу Арнульф молчал, не в силах стереть с лица грустную, щемящую улыбку. Харальд тоже не произнёс ни звука: сосредоточенно работал вёслами да хмуро глядел на старика. В соседней лодке гребли волчата. Хродгар тревожно спросил:
        - Что это с нашим Орлиным волком?
        - Боюсь даже представить, - прошептал Хаген.
        Раны обоих юношей, наспех перевязанные, кровавили и немилосердно болели, но больше страданий причинял им вид Арнульфа. Всяким они видели своего вождя, сурового, но справедливого деда, только не таким. "Он уже проиграл бой", - подумал Хаген, но ничего не сказал. Шмыгнул носом, быстро утёр лицо рукавом.
        - Что-то в глаз попало? - буркнул Хродгар, пряча взгляд.
        - Это не слёзы, - улыбнулся Хаген, - это брызги холодных волн.
        Вот деревянные носы ткнулись в берег островка. Бойцы сошли на песок, втащили лодки, забрали оружие. Седой сказал:
        - Биться станем, как ты понимаешь, до смерти. Коли дело повернётся так, что падём мы оба, парни похоронят нас в этих лодках, каждого - в своей. Если ты победишь, уходи на одной лодке, а парни - на другой. Они не станут тебе мстить, а ты, уж постарайся, не бросайся на них.
        - Если я буду повержен, - возвысил голос Харальд, - как ты меня похоронишь?
        - Никак, - двинул согбенными плечами старик, - я врежу тебе "орла".
        Харальд недоверчиво повёл головой. Отступил на шаг. Он стал белее своей рубахи.
        - Не смей меня так позорить, Седой. Ты не посмеешь...
        - Отчего же? - горько усмехнулся Арнульф. - Никто не упрекнёт меня, что я допустил несправедливость по отношению к тебе. Никто не скажет, что я был скуп на серебро и еду, что ничему тебя не учил, что скверно о тебе заботился. Ты был мне как родной. Ты заменил мне сына, коего у меня никогда не было. Плохим ли я был тебе отцом, скажи по чести?
        - Лучшим! - пылко воскликнул Харальд. - Ты был самым добрым из людей...
        - ...а ты отплатил презлым за предобрейшее, мой волчонок?
        - Прошу, пойми меня, Седой! - суровый муж сорвался на крик, будто горячий юноша. - Ты был славнейшим из морских королей, а я... Я лишь хотел походить на тебя. Во всём. Я мечтал превзойти тебя.
        - Ты преуспел бы в этом, - хрипло, по-старчески заклокотал Арнульф, - если бы не стал служить Сигурду ярлу с Талсея! Сколько он обещал за мою седую голову? Сколько ты обещал за предательство Кьятви Мясо? Я приказал вырвать ему язык, чтобы не выслушивать его никчёмных оправданий. И твоих слушать не стану. О, я всё понимаю! Мудрец Сигмунд Фроди всё объяснил бы тем, что сын всегда поднимает восстание против отца, дабы овладеть матерью. Кто твоя мать, Харальд? Золото? Почёт? Слава? Власть? Скажи одно лишь слово...
        - Море, - твёрдо сказал Харальд.
        - Море... - тихим эхом повторил Арнульф. - Ты читал не те книги, слушал не те голоса. Мудрец Сигмунд Фроди был набитый дурак. Море - всем нам мать. Наша великая мать. Даже я не столь заносчив и безумен, чтобы пытаться овладеть ею!
        Помолчал, слушая волны, а затем снял шапку, плащ и сорочку. Перехватил поудобнее атгейр. Синие рисунки на коже ожили, взвилась рунная надпись.
        - Хродгар, стань справа, Хаген - слева. Смотрите и не вмешивайтесь. К делу, Харальд!
        - К делу, - кивнул Белый Волк, отбросил пряди со лба, отвёл левую руку...
        Того, что случилось потом, Хаген даже не заметил. Видел только бросок - Харальд распластался белым пятном, закрылся Хагеном, как живым щитом, обвил его шею свободной рукой, приставил меч к горлу. Хороший, острый меч. А потом вдруг обмяк и упал. В голове у него торчало копьё. Наконечник врезался в висок - до самого глаза.
        - Ты... ты знал, что я так сделаю? - прошептал Харальд.
        Арнульф не ответил.
        В сером небе кричали чайки. Над морем собирались тёмные тучи. Холодало, ветер пронизывал до костей, болели раны - на теле и на душе.
        - Идите отсюда, - глухо, будто из-под земли, сказал Седой, - я приду позже.
        - Вот уж хрен, - неколебимо возразил Хродгар.
        - Мы не бросим тебя, вождь, - уверил Хаген.
        - Мои мальчики... - прошептал Арнульф.
        А потом обернулся к морю - и завыл. Дико, люто, по-волчьи. Терзал седые космы. Царапал лицо, словно хотел содрать морщинистую кожу. Рухнул на колени, спрятал лицо в ладонях. И долго так сидел, раскачиваясь из стороны в сторону да тихонько подвывая. Волны омывали ему ноги, шептали, утешали старика, как не могли утешить волчата. Парни стояли рядом, склонив головы. Они не оплакивали Харальда - лишь своего вождя.
        Внезапно Арнульф выпрямился, отряхнулся, выхватил нож и пошёл снимать шкуру с поверженного Белого Волка. Твёрдым и уверенным шагом. Руки его не дрожали, на лице не блестело ни слезинки. Глаза почернели, словно кипящая штормовая пучина.
        - Парни, поработайте плотниками, - бросил юношам, - снимите пару досок с лодки, подлиннее, да вройте в землю стоймя, крест-накрест, вот здесь.
        Хаген и Хродгар выполнили указание, а потом молча смотрели, как Арнульф деловито выворачивает лопатки названному сыну. Когда жуткий обряд подошёл к концу, викинги втроём подняли останки Харальда и примотали к торчащим доскам. После чего спешно отбыли на уцелевшей лодке.
        Хаген оглянулся.
        На берегу, где море смыкается с сушей, где обычно хоронят ниддингов и самых отъявленных мерзавцев, висел спиной к волнам Харальд Белый Волк. Кровавый орёл расправил крылья на его плечах.
        - Багряное торжество позора, - вздрогнул Хаген.
        А потом - хранил молчание до самого Талборга.

        На другой день рыбаки с Северного Ёстерлага шли на промысел, но не успели вернуться к сумеркам и решили ночевать на шхерах. Там они обнаружили человека видной стати, примотанного к стоящим доскам. Рёбра и лопатки у него были вывернуты наружу, лёгкие вырваны, мясо объедено птицами. Сперва рыбаки хотели было снять бедолагу и похоронить, как положено, но тут один из них заметил рунную надпись на плече казнённого.
        - Харальд Хвитольф Арнульфсон, - разобрал в потёмках рыболов.
        Поселяне похолодели от ужаса и не тронули бренных останков. Это имя было ведомо всякому, но и вражда между Харальдом и другим вождём, Арнульфом, была теперь у всех на слуху. Коли Седой так оставил своего названного сына, свершив позорную казнь, у него нашлись на то причины, до которых простым людям не было дела. Рыбаки сели в лодку и убрались восвояси. А тот островок и поныне кличут Харальдовой Шхерой.

        11

        На пристани Талборга, столицы славного острова Талсей, их встречали как дорогих гостей и героев. Было бы неразумно выказать пренебрежение людям, только что разграбившим Эрвингард - пусть даже они прибыли на жутковатой посудине. Тем паче, что вместе с "Поморником" там на якорь стал "Йерндрейк" - знаменитый "Железный Дракон" Хакона сэконунга с пятью дюжинами бойцов. Всем был ведома дружба между Седым Орлом и Большим Драккаром.
        Викинги - те, кто мог ходить без посторонней помощи - обрядились в лучшие платья, коими разжились в Эрвингарде. Сам Арнульф был в коротком плаще на меху чернобурки. Седую голову покрывала песцовая шапка с беличьим хвостом сбоку, спереди мерцал крупный малахит. Когда сэконунг сходил на берег, то едва не споткнулся. Хаген вовремя подставил плечо, и никто ничего не заметил. Вроде бы. Далее сошли Торкель с резным ларчиком в руках, Унферт в алом бархатном плаще, Хродгар с секирой на плече, Фрости Сказитель в длиннополом синем кафтане, расшитом серебром, и оба колдуна, также весьма нарядные.
        Внушительно выглядел и Сигурд ярл. Ему не было ещё полусотни зим, но он уже совершенно поседел. Высокий и крепкий, будучи потомком Кнуда Сурового, он и сам полжизни провёл в викингах. Это он, Сигурд ярл, промчался огнём и мечом по берегу острова Боргос пятнадцать зим назад, а затем разграбил Эльелор, столицу Форналанда, и взял Арильон. Там отличились Свегдир Ожог и ныне покойный Рати Копчёный: подожгли замок. Там же юный Орм Эриксон управлял передовым отрядом и прикрывал отход основного войска. Нынче же Сигурд ярл возвышался над ликующей толпой - охромевший, раздавшийся вширь, отмеченный шрамами, но всё же - суровый и величественный, в накидке, отороченной саарскими соболями да фьёлльмаркскими горностаями. На груди у него блестел золотой хальсбанд, на руках - перстни с самоцветами, на остроносых туфлях - серебряные пряжки. В руке владыка держал роскошный посох, изукрашенный тонкой резьбой, золотом и драгоценными камнями.
        Рядом с ним, чуть позади, Хаген заметил тощую нескладную пигалицу не старше пятнадцати зим. Белый плащ с куньим воротником ниспадал до пят, из-под пушистой шапочки торчали две светлые косы, перевитые лентами - точно еловые веточки на Йолль. Едва заметную грудь украшали жемчужные бусы. Девушка была на голову выше Хагена: высокие каблуки синих сафьяновых сапожек явно добавили ей росту. Лицо у неё было бы милым, если бы не острый, чуть загнутый нос. Во взоре мерцала тревога, серые глаза скользили по рядам викингов.
        "Экая бледная пичуга, - подумал Хаген, - ни сисек, ни задницы. Хрупкая, как сосулька по весне: тронешь - сломается. Жениха, что ли, высматривает, или любовника? Но если это та самая дочь Сигурда ярла, то, возможно, ищет кузена. Орма Белого. Наверное, ей не придётся по душе его нынешний вид! Эх, плакать тебе янтарём, белая ёлка шёлка...".
        Между тем Арнульф снял шапку, поклонился, хоть и не слишком низко, и завёл речь:
        - Привет тебе, Сигурд сын Сиггейра из рода Кнудлингов! Вот пришёл я, Арнульф Иварсон, с дороги чайки, к тебе в гости, и мои люди со мною. Не звал ты меня и не ждал, но всё же я тут, и хотел бы надеяться, что ты примешь нас в своих владениях. Я привёз одну мелочь тебе в дар...
        С этими словами Торкель вышел вперёд, почтительно кланяясь, и вручил ярлу сундучок, украшенный плетёным узором, окованный бронзой, а также ключ. Сигурд передал свой роскошный посох одному из советников, а сам отомкнул ларец. В деревянной пасти, на бархатных дёснах, сверкали золотые монеты. Сигурд запер сундук, огладил крышку, прищурился:
        - Ну, коли так, то и ты ныне здравствуй, Арнульф Седой, сын Ивара Хромого. Будь гостем в Талборге! Твои люди ни в чём не получат отказа...
        - Это не всё, - мягко, но настойчиво перебил Арнульф, - есть у нас, чем порадовать и твою дочь, и прочих жён и девиц при твоём дворе. Примите наши скромные подношения!
        Тогда Фрости Сказитель, Унферт Алмарец и Халльдор Холодный Ветер, улыбаясь и кланяясь, раздали женщинам всякие украшения, наряды и меха. Хаген же подошёл к дочери ярла, учтиво склонил перед ней голову и вручил ей золотые височные кольца с красным янтарём. Асгерд бросила на него короткий насмешливый взгляд, но приняла подарок. Залюбовалась игрой света.
        И неожиданно попросила:
        - Помоги-ка надеть, юноша!
        Хаген удивился, но не сплоховал. Через миг на челе девы сверкал обруч, мерцало кручёное золото, блестели янтарные подвески. Асгерд улыбнулась, обернулась к отцу. Сигурд ярл тепло, но коротко усмехнулся, а народ на пристани зашумел, захлопал в ладони от восхищения.
        - Не вижу среди вас моего племянника, Орма Белого, сына Эрика! - заметил Сигурд.
        - Отважный муж, твой племянник, - отвечал Арнульф, - нет нужды беспокоиться, он с нами, но ты должен его извинить: рыба ран задела его железным плавником, и он не смог выйти, чтобы приветствовать тебя, Сигурд ярл. Орм Белый теперь отдыхает на борту. Наш лекарь сказал, что ему нужен покой. Пусть твои люди заберут его, но осторожно: рана едва затянулась.
        - Кто ваш лекарь, и кого мне благодарить? - спросил ярл.
        - Форни Гадюка, сын Литте со Свартхольма, искусный целитель, - сказал Арнульф. - А ещё благодари наших чародеев, Халльдора Виндсвалля, и Хравена сына Уве. Хравен вытащил твоего племянника с того света, как и других моих людей!
        - Пусть названные тобою выйдут сюда! - повелел Сигурд.
        Тогда Форни и Халльдор стали перед ярлом и поклонились. Хравен же не тронулся с места, насмешливо глядя сквозь толпу и сложив руки на груди. Арнульф бросил на него грозный взгляд, но Хравен лишь слегка повёл плечами.
        - Вы получите щедрое вознаграждение, - пообещал Сигурд, - все трое.
        - Благодарствуем, - хором ответили Форни и Халльдор.
        - Не надобно мне твоего вознаграждения, владетельный князь, - прохладно молвил Хравен, - ибо нет в твоих владениях ничего столь ценного, о чём бы ты знал и что бы мне пригодилось. А когда узнаешь, то я, с твоего соизволения, приду и возьму!
        Народ возмущённо охнул - и замолк. Тишина нависла над пристанью. Сигурд и Хравен, ярл и чародей, владыка и бродяга, безмолвно скрестили взоры. Серая, благородная сталь - и непроглядный мрак из-за края мира. Арнульф хотел было вставить слово, обратить всё в шутку, прервать этот неуместный и зловещий поединок, но Сигурд ярл внезапно усмехнулся:
        - Дерзкие речи слышу от чёрного сейдмана! Кому бы другому не спустил бы, но коли ты, по словам Арнульфа сэконунга, спас моего родича, то будь по-твоему. Приходи за своей платой, когда сочтёшь нужным, если до того не умрёшь.
        - Даже если умру, - заверил, ухмыляясь, колдун, - я вернусь из-за грани миров, чтобы посмотреть, так ли крепко слово Сигурда Кнудлинга, как о том говорят!
        А потом вдруг присел, хлопнул в ладони и исчез. Только громадный ворон взмыл в небо, хрипло крича и удаляясь от Талборга.
        - Ну, что поделать, - развёл руками Арнульф. - Нет с ним сладу!
        - Сложно иметь дела с теми, - пожал плечами Сигурд, - чьи знания слишком обширны. Но скажи мне ещё вот что, Иварсон: не встречал ли ты на китовой тропе Харальда Белого Волка?
        Седой несколько мгновений молчал. Потом вздохнул:
        - Он остался на шхерах у Светлой Бухты. Кровавый орёл сидит у него на спине.
        - Тяжка эта утрата, - в совершенной, свинцовой тишине проронил Сигурд.
        - Не для тебя одного, достойный сын Сиггейра, - тихо заметил Арнульф, - уверяю тебя.
        - Знаю, Седой, - столь же тихо молвил ярл, не глядя на собеседника. Потом воскликнул:
        - Эй, викинги! Кого мучит жажда? Кто замёрз, утомился и голоден, как волк? И кто потешит нас на пиру сагой о славном походе? Добро пожаловать!
        - ХЭЙ!!! - проревела стая в двадцать глоток.

        В Талборге викинги сидели неделю до праздника Вентракема и неделю - после. Парни объездили весь остров, и всюду их сопровождал верный друг Торкеля, щенок Варф. Он отъелся, сидя под столом и ловя объедки на пирах, но, будучи из рода гончих, не терпел безделья. Торкель гонял его по топям Морскваттена, где парни безуспешно охотились на уток. Но больше всего им понравилось в Бьёрсаллире. Там, на хуторе Бражные Залы, варили пиво, знаменитое на весь Север. Там же Лейф Кривой Нос, обычно сдержанный, устроил драку из-за девушки, Бьярки не к месту впал в буйство берсерка, и друзьям стоило великих усилий его сдержать, а Торкель помочился в местном святилище, спутав его по пьяному делу с отхожим местом. Хаген же всю обратную дорогу блевал с перепою. Словом, хорошо погуляли!
        Правда, первые дни было не до веселья. Друзья помогали ухаживать за раненными соратниками. Форни утверждал, что самая страшная опасность миновала, но глядя, например, на могучего гута Утреда Быка, с распоротой крестом грудиной, сломанными рёбрами и ключицей, или на Стурле, которому из-за раны в животе вырезали полтора альна кишок, слабо верилось словам лекаря. Да, Стурле выжил. Никто из бившихся с людьми Харальда не погиб: Хравен сейдман вытянул всех. "Я стал сильнее, чем был, - так он сказал тогда, начиная чёрный сейд, на обломках "Сокола", на обломках тел его защитников, - я выведу всех".
        - Чем ты заплатишь за стольких спасённых? - тревожно спросил Халльдор.
        Хравен обвёл руками залитую кровью палубу:
        - Мы заплатили вперёд, и весьма щедро!
        Легче всего было с Лони Лепестком: ему просто отрезали ногу ниже колена и приделали деревянную, с широкой ступнёй. "Вдвое меньше станешь тратиться на обувь", - ухмыльнулся Торкель. "Гляди, чтобы твой пёс не погрыз мою деревяшку", - безразлично бросил Лони. Через три дня он уже бодренько ковылял, опираясь на трость да пощипывая служанок пониже спины. Арнульф возместил ему этот ущерб и дал слово, что всегда придержит ему место на корабле.
        - Нет нужды, - покачал головой Лони, усмехаясь. - Мне тридцать пять зим - поздно ходить в викинги. Осяду здесь и буду заниматься хозяйством.
        Он так и сделал: переехал весной на Большие Дворы в глубине острова, купил там скромное жильё, стадо овец и жил мирной жизнью, пока не помер. У него было семеро сыновей и красавица-дочь. Его сыновья, близнецы Арни и Форни, сражались в великой битве при Хлордвике на стороне Хруда Стальной Длани и пали там оба. Им тогда было по четырнадцать годков.
        Стурле Скампельсон пять дней не приходил в сознание. Его брат Сигбьёрн дневал и ночевал у его ложа. Когда же Стурле открыл глаза и спросил, кто победил, Сигбьёрн плакал в голос.
        - Что ты ревёшь, как наша корова Пеструшка, - напустился на него Стурле, - думал уже прикарманить мою долю, когда я помру? Селёдки тебе с хреном, а не мои сто гульденов!
        Братья Тенгильсоны поправились быстрее прочих: они просто потеряли много крови. Правда, Тьодар с тех пор заикался и стал глуховат, а Тьостар до конца жизни прихрамывал, но все, и сами братья прежде всего, считали это большой удачей.
        Хуже было с Рагнвальдом Жестоким: он-то не терял сознания ни от боли, ни от кровопотери. Руку ему собрали заново, кость срослась, а вот сухожилия восстанавливались ещё долго. До конца зимы он не пользовался рукой, да и позднее не вернул мастерство владения оружием в полной мере, как ни упражнялся. Это дорого ему обошлось, о чём ещё будет сказано.
        Впрочем, Рагнвальд оставался одним из самых умелых и страшных бойцов Севера.
        Дочь Сигурда ярла, Солнечная Асгерд, ухаживала за раненным кузеном. Орм страдал от головной боли. Края раны Форни зашил, хотя для этого пришлось остричь волосы на левой стороне, отчего благородный муж имел вид жалкий и ничтожный. Асгерд его жалела, и это было для него невыносимой пыткой, хотя он лишь улыбался снисходительно. На пиру в день Бараньей Головы Орм сидел одесную от своего славного дядюшки, был весел и пил не меньше прочих, кривясь украдкой. Асгерд подносила ему маковый настой с вином от головной боли: не имела сил смотреть на страдания брата. Бьярки вздохнул:
        - Эх, кто б за мной так ухаживал!
        - Это всё неспроста, - заметил Торкель, - она явно любит Орма иначе, чем положено сестре!
        - Думается мне, то не наша забота, - отрезал Хаген, и больше о том не говорили.
        На пиру Арнульф повелел Фрости Сказителю и Хагену рассказать об их походе. Точнее, говорил Фрости, а Хаген украшал рассказ потешными подробностями да висами. Люди восхищались, ужасались и давались диву, слушая, как скрипели вёсла на драккарах, как пела сталь и танцевала смерть, как вился дым над Эрвингардом, как ревели рабы, пьяные от внезапной свободы, и как они выкупали эту свободу по самой высокой цене. Слушали, как викинги сражались с драконами да мертвецами, как чародей Хравен являл высокое искусство чар, как Хаген Лемминг увёл войско в холмы Эйраскатер, спас всю стаю от неминуемой гибели. С ужасом слушали об участи Кьятви Мясо. Плакали, слушая повесть о том, как братья хоронили братьев на мокшах Мёсендаля. Леденил сердца рассказ Хагена о поединке Арнульфа и Харальда Белого Волка. Потом у Фрости кончились слова и настало безмолвие.
        А затем, спустя пять ударов сердца, под расписным сводом пиршественного чертога взорвался штормовым прибоем единый, стоголосый возглас одобрения, покатились по столу кольца да монеты - драгоценный огонь прилива. Людям пришлась по душе та повесть. Её позже записал по памяти придворный скальд Сигурда ярла, Стигвард сын Ларса, озаглавив её в честь Ньёрун Чёрной "Дева под стягом дракона, или Сага о падении Эрвингарда". Ныне та рукопись хранится в святилище Эрлинга на острове Эрлингсей.
        Сам же владыка Талсея слушал сагу с каменным лицом. Взор его был подобен забранному железной решёткой окну темницы, а редкие улыбки - инею на лезвии ножа. Хаген подумал, что мало удачи сидеть в гостях у такого кольцедарителя, и что ему ничего не стоит сломать закон гостеприимства. Позже он поделился теми мыслями с Арнульфом. Тот лишь усмехнулся:
        - Коли широкая грудь Сигурда ярла не вмещает коварства, то пусть он лопнет. Он прекрасно понимает, что в час Рагнарёк первым падёт его любимый племянник, его Бальдр брони. Мы будем тут гостить ему на зло. Стерпит, презренный. В конце концов, - ворчливо добавил Седой, - ему уплачено две тысячи гульденов...
        Тогда Хаген уверился, что старый вождь обезумел. То было печальное открытие.
        На том же праздничном пиру Бьярки напомнил Унферту, чтобы тот рассказал об ормингах.
        - У нас этот народ зовётся оркнеасами. Они живут в западных землях, за Тремя морями. То дикий и жестокий народ. Они похожи на людей и в то же время - отличны. Часто их называют Детьми Змея: кровь у них холодна, глаза - точь-в-точь как у гадюки, а на груди растёт чешуя. Теперь оркнеасы присмирели, но некогда, примерно семьсот двадцать или семьсот тридцать лет назад, они начали большие вторжения на наши земли. Предводитель их взял себе громкое звание императора, или, на их языке - Куара. Возможно, отсюда выводится северное слово "кьяр" с тем же значением. Звали его Булдур, а прозвище у него было, кстати, Седой.
        Тут все засмеялись, глядя на Арнульфа. Тот кивнул:
        - Да, это мой славный предок! Не верите? Могу чешую показать...
        Когда хохот поутих, Унферт продолжил:
        - Триста лет оркнеасы разоряли наши края, что на Юге, что на Севере. Но большей частью, конечно, на Юге. Там они надолго засели. Потом короли и мудрецы собрались на Железный Совет, где решили объединить усилия тех стран, что остались непокорёнными. Боргос, Альвинмарк, Керим, Хвитафьёльд и Хокеланд. А чуть позднее к восстанию присоединились и владыки Страны Заливов. Это был последний союз людей, альвов и двергов. И, кажется, больше подобного не будет. Впрочем, оно к лучшему: не приведи Господь, чтобы появилась новая опасность, подобная той, да и скверное дело для ионитов искать подмоги у язычников...
        Запала недобрая тишина. Унферт понял, что последние слова были явно не к месту, и спешно продолжил:
        - Как бы там ни было, захватчиков отбросили назад, за Три моря, потом перешли в наступление на их же землях, уничтожили без счёта чудовищ и богомерзких тварей, а все следы пребывания оркнеасов на землях нашего Эльдинора вычистили, словно гной из раны. На Юге, во всяком случае. Потому что теперь кажется очевидным, что руины на Эрсее остались с тех времён -поселение ормингов, которым не лежалось в могилах...
        - На Севере их ещё называют утенгеманами, Людьми Пустоши, - добавил Фрости. - Когда они пришли во фьорды, то им не сразу оказали сопротивление. Напротив - признали их владычество. Тогда правил, коли память мне не изменяет, последний король из рода самого Эрлинга аса. Адальбард сын Адильса. Прозвали того владыку Проклятым, а его легендарную крепость на Форнесе, светозарный Эльдингард, стёрли в пыль. И поделом! Как ещё чествовать конунга, что превращает свой народ в рабов и корм для мечей, торгует своими людьми, как скотом, и лижет сапоги заморским нелюдям, дабы упрочить свою власть и урвать жирный кусок?
        При этих словах Сигурд ярл нахмурился пуще прежнего, а Орм Белый заметил:
        - Однако с тех пор в Стране Заливов не было единого правителя, не так ли?
        - А есть ли у Страны Заливов хоть какая нужда в едином правителе? - огрызнулся Фрости.
        - Возможно, такая нужда настанет на нашем веку, - прогудел один из советников Сигурда.
        Фрости хотел было что-то возразить, но Арнульф коснулся его локтя и шепнул:
        - Не ты ли обещал держать скакуна дерзости за оградой благоразумия?
        - Прости, вождь, - обезоруживающе улыбнулся Сказитель, - я тебя обманул...

        За пару дней до отъезда произошёл разговор, которого Хаген страшился, как мы всегда страшимся неизбежного.
        Волчата отправились на вересковую пустошь в глубине острова охотиться на зайцев. На ночлег устроились там же, на хуторе Хейденгард. Хозяин выделил им сарай, где обычно жили батраки, так что никто никому не мешал. Поужинали, открыли бочонок бьёрсаллирского пива, припасённый на этот случай, разлили. Раскурили трубки. Точнее, нацедили пива в братину, а трубку Хагена пустили по кругу. Всё у них было общим в тот вечер.
        - Сдаётся мне, - начал Хродгар, затянувшись, - мы чего-то не знаем о тебе, братец Лемминг.
        - Спрашивайте, - развёл руками Хаген. Он широко и открыто улыбался, хотя и вовсе не радовался необходимости лгать в глаза соратникам.
        - И с чего бы нам начать? - ехидно прищурился Торкель. - Ну хотя бы с того, откуда тебе столько известно о тайнах Нижнего мира?
        - О каких-таких тайнах? - невинно осведомился Хаген.
        - Не ёрничай, - хмуро бросил Хродгар. - Отвечай по порядку. Как ты разговаривал с этим карликом-цвергом... как его звали? Квулух, да? На ихнем языке?
        - Где ты, кстати, его выучил? - спросил вдогонку Лейф.
        - Вы мне, пожалуй, не поверите, - вздохнул Хаген, - но я всё равно расскажу так, как считаю нужным. А потом сами решайте, что из этого правда, а что - нет.
        И повёл речь, заранее заготовленную и отшлифованную, как новенькую лодочку по фьорду в погожий летний день.
        - Я родился в Заливе Воронов, почти на границе с Чёрным Лесом, в маленьком поселении Келленруп у подножия Скирфирстайна. На той горе раньше добывали камень, но теперь мало охочих найдётся бродить по тем склонам. Отчего? Сказать нетрудно: в те времена, когда мой дед ещё был юношей, там обосновались дверги. Все видели двергов?
        - Я не видел, - грустно сказал Бьярки.
        - Не беда, увидишь, - бросил Хродгар, - дальше давай!
        - Так вот, - продолжал Хаген, отирая с усов пивную пену, - король тех двергов звался Скирфиром. Он заключил сделку с людьми из Келленрупа, чтобы те не брали камень с горы и поставляли двергам всякую снедь, а те в свою очередь обещали платить тройную цену серебром. И стало по сему. Летом дверги добывали в недрах горы серебро, а зимой уходили через колдовской проход обратно в Хвитафьёльд, к себе на родину...
        - Ты-то здесь каким боком, братец-лемминг? - нетерпеливо перебил Торкель.
        - Погоди, Волчонок, - усмехнулся Хаген, - всему своё время.
        Подданные Скирфира не только по чести платили поселянам за еду, но и вообще помогали им, чем могли - а могли многим. Замостили старую разбитую дорогу, обустроили новые колодцы, ковали поселянам крепкий рабочий инструмент, ну и всё такое прочее. Скирфир, король под горой, обещал свою дружбу до тех пор, пока на западном склоне растёт сосновый лес. И было так до тех пор, пока конунг земли Хеднинг не пошёл войной на своих южных соседей из Коллинга. Большая битва случилась как раз на вершине Скирфирстайна. В разгар сражения из горы вышло воинство двергов во главе с самим Скирфиром и стало на сторону хеднингов, и лишь это спасло их от полного поражения. Прикрывая союзников, пал Скирфир конунг, а коллинги, отступая, подожгли лес на западном склоне, чтобы спастись от преследователей.
        Так и закончилась дружба между нашими народами.
        Тогда как раз родился ваш покорный слуга. Мой отец погиб в битве в рядах ополчения, мать унёс мор, но дверги сжалились и взяли меня в горы на воспитание. Альвар - так звали моего приёмного отца из двергов. Он был великий мастер и славный муж. От него-то я и узнал многие из, как ты, Торкель, высказался, "тайн Нижнего мира".
        Когда мне сравнялось одиннадцать, дверги ушли из Скирфирстайна, а я отправился к людям Заливов. Долго бродяжничал, то тут, то там, затем осел в Боргасфьорде на дворе Сельхоф. А остальное вам и так ведомо...
        Замолчал. Попросил жестом братину, шумно хлебнул - горло пересохло, сводило от полусказочной полуправды, першило от презрения к самому себе. Горчило - от невозможности, неуместности правды. Потешные висы, хе! Потешная прядь. Её он вычитал в какой-то книге - уже здесь, на Севере, а прочее выспросил у бывалых людей и домыслил по ходу дела. Кто проверит? Уже много зим пустеют залы под Скирфирстайном, давно уж брошены дворы Келленрупа, жители разошлись кто куда после той войны... Славный совет дал Арнульф сэконунг! Назвался выходцем из Равенсфьорда, Залива Воронов - изволь знать историю малой родины...
        Братья молчали. Ждали. Братья были терпеливы - даже лоботряс Торкель.
        Хаген взял трубку, подоткнул пальцем пепел, задымил. И сказал напоследок:
        - А что до языка, на котором я не вполне учтиво беседовал с беднягой Квулухом, то его я также изучил, как мог, от моих подгорных благодетелей. Это так называемое Изначальное наречие. Им редко пользуются в обиходе, да и вообще мало кто его нынче помнит. К чему бы? Дверги давно уже говорят на Скельде, хотя и с отличиями. Цверги же, как видим, его не забыли и поныне, только не знаю, к добру или к худу.
        - Не столь уж трудно поверить в эту историю, как тебе кажется, Хаген, - сказал наконец Хродгар, - у нас на Тордаберге тоже от века жили тролли, и не всегда враждовали с поселянами. Да я же рассказывал про нашего Гримкеля - его недаром нарекли Полутроллем. Но вот что меня смущает: отчего ты пытал того несчастного карлика огнём? Нет, я понимаю - чтобы он стал разговорчивее, но есть ведь и другие способы. Можно было его поколотить крепко, переломать руки-ноги, шкуру волосатую содрать, в конце концов... И не пришлось бы тебе пачкаться. Тот же Рагнвальд справился бы лучше - не зря его прозвали Жестоким.
        - Другие способы ни к чему бы не привели, - криво усмехнулся Хаген, - уж поверь. Цверги - дальние родичи двергов, они крепче гранита. Режь его на куски, сдохнет, а слова не скажет! Но я вспомнил, что цверги жутко, прямо-таки до смерти, боятся огня. Да, поверите ли, они скорее станут мёрзнуть в своих норах, чем разведут костёр! Отчего-то цверги считают огонь величайшей скверной - а тухлятину жрут за милую душу. Не спрашивайте - я не знаю, почему...
        - Ну, после Хейдаволлира меня пожиранием падали не удивить, - сказал Торкель.
        - Почему ты так говоришь? - спросил Хродгар настороженно.
        - Хравен, - обронил Торкель, слегка побледнев, - он пожирал мёртвых. Там, на руинах...
        - Это тебе показалось, - спешно уверил его Хаген, - я ничего такого не помню.
        - Да это пустое, - отмахнулся Лейф, - он же колдун, сейдман, он умеет воскрешать мёртвых и водить их за собой, как тот самый крысолов. Подумаешь! Я вовсе о другом хотел бы поговорить. Это может показаться дерзким, особенно Хагену или Торкелю, которые, вроде бы, многим обязаны Арнульфу, и я заверяю, что не желаю никого задеть.
        - Да мы все ему обязаны, разве нет? - развёл руками Бьярки. - Каждый из нас. Меня он и вовсе мог бы приказать сбросить в море, или, в лучшем случае высадил бы где-нибудь на шхерах. А так - принял в отряд, дал двести гульденов...
        - И я ему должен, - склонил бритую голову Хродгар, - он многому меня научил в этом походе. Больше проку, чем дуть казённое пиво на службе в Кериме. Да и ты, Кривой Нос, не должен бы жаловаться на Седого. Впрочем, коли уж есть что сказать...
        Лейф хлебнул из братины, прополоскал рот, сплюнул. Тяжело вздохнул. И сказал так:
        - Наш вождь обезумел.
        Хаген с облегчением перевёл дух:
        - Спасибо, брат-линсеец, что ты сказал это первым. Вместо меня. Сам бы я не смог.
        - На что и нужны друзья, - пожал плечами Лейф.
        - Не думаю, что Седой обезумел, - качнул головой Хродгар, - хотя что-то с ним не так. Явно.
        - Да он просто старый и уставший, - пожал плечами Бьярки. - Ну сколько ему зим?
        - Под семьдесят, - сказал Хаген, - точнее не скажу.
        - Под семьдесят, - хмыкнул Бьярки, - вот видишь... Иным и в сорок нет проку от жизни. Вот помню, был у нас в Кракнесте...
        - Не в том же дело, друзья! - поднял руку Лейф, едва не пролив пиво. - Дело в том, можем ли мы ему верить. Станем ли и дальше ему служить.
        - У меня и у Торкеля выбора нет, - сказал Хаген, - мы поклялись ему в верности, что бы там ни было. Вы - решайте.
        - Ох как удобно, Лемминг! - воскликнул Лейф. - Вы поклялись! Вы такие благородные да твёрдые духом, прям обосраться. А мы тут все вроде как наёмники, гесты без роду-племени, без чести...
        - Тебя блоха за член укусила? - полюбопытствовал Торкель.
        - Мой член тебе в дупло... - начал было Лейф, но Бьярки вовремя пихнул земляка в бок.
        - Тише, тише, братцы! - пробасил Хродгар, становясь между Волчонком и линсейцем. - Мало проку меряться, у кого меч твёрже да копьё длиннее. Мы все одной кровью крашены. Мы должны решить это дело теперь. Завтра будет поздно. Кажется мне, от этого много зависит.
        - Меня в этом деле беспокоит лишь одно, - Хаген тоже встал, разминая затёкшие ноги, начал мерить сарай из конца в конец, - истинно ли Арнульф обезумел, затевая сей поход - или он настолько мудр и прозорлив, что составил многоходовой расчёт, учитывая всё, что можно вообразить и чего нельзя? Расчёт оправдался, и это меня пугает сильнее всего. Ни один расчёт не оправдывается до таких мелочей.
        - Поясни, - поднял бровь Хродгар, скрестив руки на широкой груди.
        - Арнульф затеял этот поход, чтобы отомстить Кьятви Мясо и Харальду Волку. Так? Так! А если бы там не оказалось Кьятви? И откуда он знал, что Харальд будет ждать его у берегов Льосвика? Но это ладно. То, что он всеми нами рискнул, как пешками в тэфлях, ради своей мести - ладно. То для нас честь! Безумием было нападать на Эрвингард с войском в полторы сотни, но тем сильнее мы можем собою гордиться. Но - отпустить корабль и уходить вглубь острова?! Через Мёсендаль, Эйраскатер и жуткий Хейдаволлир?! Это что же - тонкий расчёт?
        - А вспомни, как мы в Эрвингарде лезли в хольд! - выпалил Бьярки. - Самоубийство. Дракон ещё этот... А не было бы с нами Хравена сейдмана? Не приплыл бы к нам рыбак на лодчонке?
        - Вот! - кивнул Хаген. - Вот и я о том же самом! Откуда было ему знать?.. Если бы я - не хочу хвалиться! - не придумал бы, как пролезть через Нижний мир, какие песни пел бы Седой Орёл над волнами древнего моря?
        - Так он, верно, на тебя рассчитывал, - бросил Лейф.
        - Если и так, то заранее со мной ничего не обсуждал, что по меньшей мере странно.
        - Может, он проверял нас? - предположил Торкель.
        - Больно жёсткая проверка выходит, - покачал головой Хродгар, задумчиво дёргая себя на кончик светлой пряди, - ты не видел, Волчонок, как на шхере Харальд закрылся Хагеном. Словно щитом. Он думал взять его в заложники, выкупить свою жизнь. А Седой...
        - Седой знал, что он так поступит, - закончил Хаген. - Он ударил атгейром туда, где миг назад была пустота, а ещё через миг - голова Харальда. Он нас так и поставил, по бокам. Поглядеть, на кого бросится волк. А ещё он взял нас на хольмганг, чтобы мы своими глазами увидели, что бывает с теми, кто предаёт Арнульфа сына Ивара. Доля Кьятви не показалась ему достаточно наглядной. А может... Может, он действовал по наитию. Не знаю. Я просто не знаю...
        - Уж коли ты, Хаген Лемминг, который первым из нас познакомился с Арнульфом, и то не знаешь, - засмеялся Торкель с отзвуками безумия в голосе, - что же мы можем сказать?
        - Порой знаешь человека всю жизнь, - вставил Лейф, - а потом выясняется, что у него мёртвая голова в сундуке с нарядами да тролль-ведьма - его дух-покровитель.
        - А я вам так скажу, друзья, - Хродгар поднял было братину, потом передумал и отпил чистой воды из кувшина в углу, - может, старик и сошёл с ума, но тем сильнее моя к нему приязнь. Он дал мне проявить себя, заработать секирой первые руны на моём памятном посмертном камне. Я присягну ему, как присягнули Хаген и Торкель. Присягну! - воскликнул Тур, и взор его полыхнул зарницами над морем. - Он нам как родной... отец? дедушка? учитель? зовите, как хотите, но мне его жаль. Кто мы будем, коли не присмотрим за ним?
        - Не думал, что стану сиделкой великому морскому королю! - хохотнул Торкель.
        - Не сиделкой, Волчонок! - улыбнулся Хаген жёстко. - Скосвейном, смиренным и верным слугой. Уж коли такие, как Унферт или Орм Белый не погнушались... Я полностью согласен с сыном Хрейдмара. Нечего возразить! Я и сам бы лучше не сказал. Не страшит меня ни ломание клятвы, ни скверное посмертие, ни позорная казнь и участь Харальда! Но. Слышал я, как выл Арнульф сэконунг над телом своего названного сына. Человек его славы не должен так выть.
        - И я не покину Арнульфа, - сказал Торкель, - Гиссур Кишка покинул моего брата Торольфа. Этот урок я усвоил. У меня кишка не тонка.
        - И я не покину Арнульфа, - заверил Бьярки, - всё равно больше некуда идти. Плохой из меня будет бонд. Да и вас не хочу бросать. А ты, Кривой Нос?
        - А что - Кривой Нос? - проворчал сын Лейфа Чёрного. - Вы всё верно рассудили, братья! Послужим Седому, пока он сам нас не прогонит, и будь что будет.
        - За Арнульфа! - поднял чарку Хаген.
        - За безумного короля! - поддержал Торкель.
        - Скёлль, - сурово прогудел Хродгар.
        - Тяф-тяф, - закончил Варф и поднял правую лапу - клялся в верности на свой собачий лад.

        Вот пришло время отчаливать. Сигурд ярл приглашал Арнульфа остаться на зиму, но тот вежливо отказался:
        - Не хочу злоупотреблять твоим гостеприимством, сын Сиггейра!
        - Что же, - вздохнул ярл, и многим послышалось облегчение в его голосе, - рад был повидать тебя в целости и здравии. Счастья тебе на пути! Но скажи мне: как ты собираешься идти осенним морем на такой, прости, развалюхе?
        - Никак не собираюсь, - честно сказал Арнульф, - думал купить новый корабль.
        И - купил. Со Скипея пригнали новенький, едва со стапелей, драккар. Осанистый, выкрашенный в тёмно-красный цвет, с ладными такелажем и полосатыми шёлковыми парусами, сладко пахший смолой. Именем древнего йотуна был наречён тот корабль: "AURGELMIR", сверкали медью руны на борту. Крак отплясывал на палубе, словно на свадьбе.
        - Бери, Седой! - восхищённо кричал кормчий. - За любые деньги!
        - На "Бергельмире" я ходил, - почесал в затылке Арнульф, - "Трудгельмир" пустил ко дну на Эрсее. Что же! Пусть будет "Аургельмир". Этого турса волн тесал Сидмар Корабел?
        - Узнал руку мастера, хёвдинг? - усмехнулся хозяин.
        - А то! Сколько запросишь?
        - Сидмар отдал за восемьсот, - прикинул хозяин, - я отдам за тысячу гульденов.
        - Держи полторы! - щедро рассыпал злато прилива сэконунг. - Стыдно дать меньше.
        - А что "Поморник"? - спросил Крак.
        - А и хрен с ним, - махнул рукой Арнульф. - Берите, кто хочет, за три эйрира.
        - Как это - хрен?! - возмутился Ёстейн клабатер, выпучив свой единственный глаз.
        - А что мне с ним делать? - пожал плечами Седой. - Однако молви, Ёстейн Эйнауген: ты станешь служить мне на новом судне? Кружка тёмного, булка с маслом, доля в добыче...
        - Не так легко мне расстаться с этим жукоглазым корытом, - шмыгнул носищем Одноглазый, - да что поделать. Привыкну, никуда не денусь!

        Унферт уехал на пару дней в монастырь архонта Микаэля на Тритаберге: пожертвовать денег братьям-ионитам да помолиться за грешный мир. Хаген догнал его, тихо попросил:
        - Помолись ещё за одного человека.
        - За кого же?
        - Его зовут Карл Финнгуссон, в крещении - преподобный отец Кристофер. Испроси для него у высших сил долгой жизни, здоровья и удачи в делах!
        Алмарец удивлённо воззрился на юношу:
        - Слыхал я о том преподобном отце. Почему ты сам не помолишься за него?
        - Я молюсь, - возразил Хаген, - но я ведь язычник, и мои боги могут и не захотеть оказать покровительство жрецу Белого бога.
        - Тогда зачем тебе желать ему здоровья? Он - твой друг, и ты ему обязан?
        - Нет, господин Унферт. Кристофер престур - мой враг.
        Унферт долго молчал. Затем вдруг слез с коня, положил руки Хагену на плечи и сказал:
        - Воистину, доводилось видеть, как иониты молятся за нечестивцев и за своих врагов, но никогда доселе не слышал, чтобы за врага просил язычник. Очень жаль, юноша, что ты не желаешь отречься от старых идолов и упорствуешь во грехе. Ты был бы славным ионитом!
        Хаген ничего не сказал. Спрятал взор. Не мог поведать Унферту, что возносит просьбы богам за благополучие Карла сына Финнгуса, чтобы своими руками лишить его здравия, казны, чести и самой жизни. Он почти придумал, как это сделать, но не хотел торопиться. Лишь раб мстит сразу! Но Хаген опасался, что может и не успеть.

        А когда "Аургельмир" покидал Талсей, на пристань пришёл Орм Белый с побратимом.
        - Эй, погодите! - крикнул он корабельщикам. - Я с вами!
        - Какой тролль тебя укусил? - спросил Арнульф. - У тебя дырка в голове. Куда тебе в поход?
        - Это моя воля, - твёрдо сказал Орм, - и моя жизнь.
        - Разумно ли это, племянник? - нахмурился Сигурд ярл.
        - Раньше был я разумен, - ухмыльнулся Орм, - но получил по башне плеч, и мозг вытек. Осталось лишь сердце и дух в груди.
        - Willkommen an Bord, - Арнульф хмурился, но глаза его улыбались.
        А на глазах Асгерд Сольвейг мерцали слёзы.

        12

        Всю дорогу до Равенсфьорда небо было чистым и дул твёрдый норд-вест-вест. Идти пришлось в крутой бакштаг, но Крака это не смутило, и спустя пять дней стая Седого расположилась на зиму в Равенсхольте, пропивая добычу да хвалясь подвигами.
        Хаген тоже пил и тоже похвалялся, собирая серебро за висы и пряди слов. Улыбался, смеялся, охотно беседовал с людьми. Поглядывал на девушек. Ездил с друзьями на охоту - стрелять ворон и гагарок. Любовался видами осеннего фьорда. Делал вид, что всё прекрасно и жизнь хороша. А по ночам не мог заснуть, слушая посвист урагана, вой рогов Дикой Охоты, вспоминая события похода. Перебирая разноцветные самородки памяти. Нанизывая монеты на нить, сплетая ожерелье. Славную, тяжкую цепь на свою шею.
        И железных звеньев там было поболе, чем золотых.
        И на удивление часто касалась память белой монеты с чеканным лицом Асгерд Сольвейг.
        - Ты гордился бы мною, Альвар сын Свалльвинда? - спрашивал Хаген у пустоты. - А вы, Тунд Отшельник и Хеннинг Вихман? А ты, владетельная Хрейна кона? Видели бы вы, как выучился прыгать лемминг с Белого Склона. Видели бы, где пустило корни древо моей судьбы!
        Пустота отвечала змеиным шипением ветра и торжествующими криками воронов.
        И безмолвными улыбками битых временем черепов на частоколе крепости.
        Да, Равенсфьорд и Равенсхольт заслужили имена! Чёрные птицы кружили над заливом, заседали на частоколе и на дырявых каменных стенах, вели долгие беседы на крышах домов и башен, словно поселяне на тинге, словно купцы на торгу, словно мудрецы на городском совете, словно чародеи при дворе короля. Словно викинги на поминальном пиру. Вороны безраздельно властвовали в этих краях. На них не охотились. Не поднималась рука.
        Люди давно уже стали здесь чужими. И, кажется, даже понимали это.
        Некогда Равенсхольт гордо высился над окрестностями, будучи столицей всей Эстарики - от Лугового Залива до Медвежьей Долины. Люди сражались с людьми за власть и земли, а победителями вышли вороны да росомахи, пожиратели падали. Теперь год от года гнили балки и стропила, сквозь худую крышу сочился дождь, а стены вместо гобеленов украшали цветастые картины, вышитые плесенью. Гулкие сквозняки пронизывали замок, донося речи одной щербатой пасти-трещины до слуха другой, и наоборот, когда менялся ветер. У Хагена обильно, до неприличия, текли сопли, разбрызгиваясь водопадом при каждом чихе, а в груди поселился кашель. Страшно ныло перебитое при резне на "Соколе" плечо. Боль разливалась тягучим свинцом через суставы по всей руке. Хаген не показывал, как его это злит, но каждый день упражнялся во владении оружием, не жалея плеча. Когда ноющая боль стала привычной - понял, что и с этим можно жить. Малодушно утешал себя тем, что Рагнвальду куда хуже.

        На праздник Йолль расшумелись вороны. Радость звенела в резких криках. Птицы приветствовали гостя и родича: прилетел Хравен Увесон. Чернобородый колдун сиял, как и воронёный меч, коим он хвастал перед викингами. Рукоять, годная для хвата двумя руками, обтянутая кожей, завершалась бронзовым жёлудем, украшенным красным шнуром с кисточкой. Клинок в полтора альна, гибкий и прямой, был заточен с обеих сторон: и резать, и рубить, и колоть им было бы сподручно. На воронёной стали с одной стороны вились неведомые золотые письмена, бескрылый дракон сражался с полосатой саблезубой кошкой, а с другой стороны мастер выбил северные руны: "ORMSHAUG" и своё клеймо, руну "Турс" в кольце да меч рядом.
        - Торвард из Хринг Свэрдан ковал сей клык битвы? - спросил Арнульф.
        - Истинно так, - самодовольно ухмыльнулся Хравен. - Ну что, Волчонок, хороша добыча?
        - Теперь я понимаю, - озадаченно сказал Торкель, - отчего ты назвал этот меч Змеем Кургана. Кто бы подумал, что ржавая железяка может так преобразиться!
        - В Хринг Свэрдан творят чудеса, - пояснил Фрости Сказитель.
        - Глянем в деле эту рыбу ран, - фыркнул Кьярваль, - так ли хороша...
        И замолк, онемевший.
        У его живота, в самом любопытном месте, торчало чёрное остриё.
        В совершенной, могильной тишине Хравен вбросил меч в ножны. На бледных губах намёрзла вежливая улыбка.
        Кьярваль хотел было что-то сказать, но его клетчатые штаны разъехались в разные стороны, точно створки ворот, открыв всему миру подштанники героя. Молниеносный выпад распорол штанину, не коснувшись кожи. Хравен коротко поклонился.
        А Кьярваль удалился под общий громогласный хохот, кисло улыбаясь и поддерживая штаны.
        - Да, Увесон, - покачал головой Арнульф, утирая лицо, - неизменны твои повадки. Ты здорово мне поднасрал, там, на пристани в Талборге! Надерзил Сигурду ярлу...
        - Подумаешь, Сигурд ярл! - усмехнулся чародей. - Я не сробел однажды дерзить английской королеве, а ты говоришь - ярл...
        - Какой-какой королеве? - переспросил Арнульф, пока прочие ухохатывались.
        - Супруге Кнуда Великого, - невозмутимо отвечал Хравен, - старой суке Эмме. Та ещё была ведьма, хоть и поклонялась Белому богу...
        - Мог бы я сочинять, как ты, - заметил Фрости, икая от смеха, - был бы богач!
        Хравен нехорошо прищурился. Не убирая руки с рукояти меча.
        - Тебе нарезать мяса, Фростарсон? - спросил чародей.
        - Уймись, Ворон! - возвысил голос Арнульф. - Больно жёстко твоё мясо!
        Позже, когда все основательно набрались, а Кьярвалю починили штаны, Хаген склонился и шепнул колдуну:
        - А я знал, что ты вернёшься, Хравен сейдман.
        - Я знал, что ты знал, дружище, - колдун похлопал юношу по здоровому плечу, - нам всё же есть о чём поговорить, а эта зима будет долгой!

        Когда первые весенние ветра принесли в Равенсфьорд дыхание Альвстрёма, тёплого течения с юго-востока, Арнульф собрал стаю и повёл такие речи:
        - Думается мне, пора поделиться с вами одним замыслом. Собственно, кое-кто из вас уже давно этого ждал, и этогокое-когоя могу похвалить - завидная выдержка. Стар уже стал ваш морской король, не та моя удаль и удача в делах! Нынче желаю удалиться на покой. Ноют разбитые кости, ноги не держат, руки слабеют, да и зрение Седого Орла теперь стало зрением курицы. Выберите себе нового хёвдинга, пусть он водит стаю дорогой чайки!
        Тут поднялся шум, и одни волки сечи отговаривали старика, а другие дивились, как же это так, чтобы викинг жил мирной жизнью, как какой-нибудь жирный хозяйчик. Орм Белый ничего не говорил, только зачёсывал по привычке волосы на левую сторону головы, скрывая уродливый шрам. Но Хаген видел в его глазах отсверк северного сияния, видел льдистую ухмылку под густыми усами. Племянник ярла ждал - хладнокровный, инисторёбрый, железносердный. Он ждал этих слов с самого Гравика.
        Потому и приполз Белый Змей в гнездо Седого Орла.
        Сталь и злато, сила и власть блестели в синих глазах этелинга. Харальд Белый, Орм Белый... Снегом запорошены волосы старого вождя, снег на его пути, всюду - белый хлад. От которого болит голова и коченеют пальцы. Кашель кричит вороном в груди Орлиного волка.
        Прежде чем Орм Белый успел взять слово, Хаген резко поднялся, залпом осушил серебряную чарку - и что было ярости грохнул её об пол. Звонкий плач разлетелся под сводами зала. Кованый бок - всмятку. Трещина - как на сколе ледника.
        Как на сердце.
        - Что случилось, Куробой? - вопросил Кьярваль насмешливо. - Блоха укусила? Или питьё не по нраву? Тебе туда Тролль помочился?
        Здоровенный корабельный кот лениво поднял голову и проурчал, глядя на Кьярваля:
        - Гауно.
        Чем вызвал шквал хохота.
        Хаген же поклонился сотрапезникам, и отдельно - вождю.
        - Хочу ныне сказать слово, пусть и не в свой черёд.
        - Говори, - кивнул Арнульф.
        - Скажу, сэконунг, и не языком кённингов, но простыми речами: непростые закончились. Уж прости. Скажу, глядя в глаза только тебе. Твоей лишь душе ведомо то, что в сердце твоём. Я не знаю и, думается, не узнаю, какой ледник придавил твои плечи, что за гора у тебя на сердце. Знаю лишь одно...
        Замолк, облизывая мигом пересохшие губы. Дрожа от чужих взглядов, словно нагой пленник на холодном ветру. Заметил краем глаза, как смотрели на него Хродгар, Торкель, Бьярки, Лейф, ворчун Крак и даже Хравен, чёрный сейдман. Ободрился. Взгляды друзей согрели лучше пряного вина. Братья стали за спиной братца-лемминга. Стали стеной, что не рухнет даже в час Рагнарёк.
        - Вот что я скажу тебе, Арнульф Седой, - твёрдо, но вовсе не холодно проговорил Хаген, - ты волен, конечно, поступать, как считаешь нужным. Так или иначе, никто из нас не отречётся от тебя. Никто не покроет себя шкурой Белого... никто. Никогда. Ты стал нам отцом и дедом, и неважно, входило то в твои замыслы или нет. Ты, Арнульф сэконунг, вывел нас - беззубых щенков, косолапых медвежат, безмозглых птенцов - на дорогу чайки. На китовую тропу. А что теперь? Теперь ты бросаешь нас. На кого? Помнишь, я клялся служить тебе? Быть может, тебе не нужна более ни моя служба, ни служба прочих щенков. Но эти щенки не станут служить никому, кроме тебя. До времени. Ибо ты сделал из этих сухопутных щенков - волчат моря. Мы не нужны тебе, ведь месть свершилась, но ты - ты нужен нам, вождь. Ты ведь ещё столькому должен нас научить!
        Молви слово - ты бросаешь нас?
        И если так, то нам нет проку задерживаться в Равенсфьорде.

        Долго, долго молчал Орлиный волк. Молчала и стая. Завывал ветер в переходах замка - скорбно и страшно, но слышались отзвуки светлой грусти в том вое. Потрескивали дрова в очаге. Последние дрова зимы, что длилась год за годом.
        А Хаген всё стоял над повелителем, словно памятный камень на кургане. Словно одинокая скала над морем. Над морем, что затаилось перед штормом.
        Наконец морской король поднял голову. Обвёл стаю взором. И произнёс всего три слова.
        - С-сукины вы дети.
        Арнульф Седой плакал.

        Зимовка на хуторе Лисья Нора

        - Ну, будет на сегодня, - хрипло закончил Гест.
        На дворе была глухая ночь. Но домочадцы Сторвальда бонда не заметили, как пролетело время, зачарованные повестью. Даже сосунок Флоси не шибко ворочался в подоле Соль Веснушки. Скегин заметил, что держит в руках вистл - когда прекратил играть?..
        - Воистину, - Сторвальд допил остывшую настойку, поморщился, - славный рассказ. Но время позднее - нечего засиживаться! Кому-то завтра в лес.
        Семейство разошлось на боковую. Возле очага остались трое: сам хозяин, задумчивый Гест Моварсон и старуха Астрид. Мать Сторвальда задремала в кресле-качалке - или просто впала в оцепенение, с ней такое случалось.
        - Да уж, сын Мовара, - прищурился Сторвальд, - потешил ты моих домашних, да и меня. С твоих слов можно подумать, что ты довольно близко знал этого Хагена. Даже приятели или родичи не всегда так хорошо знают друг друга!
        - Сие мало достойно удивления, - усмехнулся Гест, глядя в багровые угли очага, - Хаген хотел, чтобы кто-нибудь мог рассказать сагу его жизни. Это показалось мне достойным делом. У нас было много времени для бесед, пока мы сидели в осаждённом Хлордвике. Сам я родом с Лифсея, скитался полжизни, а с Хагеном познакомился в Гравике. Опять же, мы вместе служили Хруду конунгу. Знал я и других его побратимов. Об Арнульфе же я наслышан от многих достойных людей. Впрочем, я не уверен, что Хаген рассказал всё так, как было на самом деле. То был весьма скрытный человек, мог кое-что и приукрасить.
        - Вот я что думаю, - склонил голову Сторвальд, словно тур, готовый разить рогами. - По поводу "приукрасить". Не слишком ли красиво ты повёл речь? Слушая тебя, можно подумать, что доля викинга - это такое прекрасное древо с золотым стволом и серебряными листьями. Что это - достойное дело для юноши: ходить морем, грабить да резать, да жечь, да насиловать дев!
        - О, Сторвальд бонд, - тихонько засмеялся Гест, гладя усы, - ты заметил, как твои сыновья слушали сагу о викингах, затаив дыхание. Огонь в их глазах. Огонь, что сжигает юные сердца. Иссушающая жажда, по сравнению с которой ярый пламень Муспелля - остывшее молоко. Думаешь, они однажды уйдут и не вернутся? Всё возможно. Какова доля младшего сына? Не я создал девять миров, Сторвальд бонд. Не я в ответе за судьбу твоих детей. Я просто рассказываю сагу так, как она случилась - ну, или как мне её поведали сведущие люди.
        - Думается, - проскрипела в полусне старуха, - твоё сердце поведало тебе не меньше.
        - О да, мудрая кэрлинг, - прошептал Гест без улыбки, - не меньше.
        И добавил, поднимаясь с чурбачка:
        - Впрочем, это лишь начало дороги чайки. Не думаю, что под конец её Скафтар или Скегин захотят и сами испытать себя на тропе волков бури секир. Не столь они глупы, твои сыновья.
        - Хорошо бы, - обронил Сторвальд, - а то не хотелось бы прерывать эту сагу раньше времени.
        Потом Гест отправился спать. А Сторвальд сын Стормира из рода Стурлингов до самого рассвета сидел перед остывшим очагом. Недвижимо и безмолвно. Жёсткий голос Геста всё звучал в его голове. И сердце - не самое трусливое сердце во всём Тольфмарке! - сжималось от этого голоса.

        Примечания и комментарии

        Вдумчивый читатель, несомненно, не мог не обратить внимание, что действие романа происходит, несмотря на обилие разнообразных маркеров, явно не в Скандинавии эпохи викингов и вообще не в нашей реальности. Таковое наблюдение, в общем и целом, соответствует истине. Читатель, подкованный в истории, мог заметить ряд святотатственных несоответствий между своими представлениями об эпохе и фактурой романа. Ряд этих несоответствий, несомненно, является результатом скверного знакомства автора с материальной частью. Другие несоответствия присутствуют в тексте совершенно намеренно. Потому что это фэнтези, а не исторический роман. Поэтому здесь курят, пользуются подзорной трубой и палят из фальконетов. Тем не менее, чувствую своим долгом прокомментировать отдельно некоторые моменты, которые мне представляются наиболее спорными или тёмными, в том числе и для самого автора.
        Рыцарям же Ордена Железячников и Меченосцам Святой Заклёпки желаю всего наилучшего на пути "на север и в горы".

        внук Сторвальда бонда- бондами (др.-исл.bСndi, старая формаbЗandiотbЗa- "поселение", стало быть - "поселяне", ср. нем.Bauer) назывались лично свободные земледельцы, как правило зажиточные держатели недвижимого имущества (двора и земли). Наиболее богатый слой бондов именовался хёльдами (hЖldr) и противопоставлялся - как в романе, так и в материале по средневековой Скандинавии - малоземельнымкарлами безземельнымлейлендингам.

        Кто из живых может странствовать в этих краях в канун Йолля?- Йоль, он жеYule, общескандинавское название Нового года. Отмечался в самую длинную ночь в году. Праздник этот считался одним из самых важных, а по смысловому наполнению смыкается с кельтским Самайном. В самую длинную (и тёмную!) ночь года наступало раздолье для ведьм, троллей, оборотней,сумеречных всадници других хтонических созданий. Первоначально, видимо, Йоль был связан с солярным культом. На это может указывать обрядbragarfulli- на особого ритуального кабана (sonargЖltr, "солнечный вепрь") следовало положить руку, произнести клятву и осушить чарку мёду. После чего кабана забивали и съедали. По всей видимости, это символизирует принесение обета перед лицом самого солнца, а также смерть старого светила и его возрождение (ср. образ кабана Сэхримнира, которого в Вальхалле съедают каждый вечер, а наутро он снова цел и невредим и готов к употреблению). Возможно, это отголосок дремуче-древних, ещё доиндоевропейских охотничьих культов (см. саамские и карело-финские, а также сибирские и палеоазиатские мифы, где роль светила исполняет крупная
рогатая дичь). Ночь Йоля считалась опасной именно по причине вероятной встречи со злыми духами, которые в данный период имеют над человеком особую власть. Поэтому понятно, что ночного гостя вполне могли принять за ожившего мертвеца.

        Нибельхейм- локальное название языческой преисподней Нифльхейм (оно же - Нифльхель или даже Хельхейм, хотя это, видимо, не совсем одно и тоже). Дословно - "Дом Тумана" (от исл.nifl/hnifl, нем.Nebel- "туман", "мгла"). Отсюда же, как известно, Нифлунги/Нибелунги - в значениях как "герои", так и "мертвецы" или "карлики", жители "Страны Тумана", потустороннего мира. Считалось, что нарушители табу коротают там вечность в ужасных муках.

        Гость, сын Чайки- классический способ скрыть своё имя в эпоху викингов и чуть позднее - назваться Гестом ("Гостем"). Кстати, высказывалось предположение о генетической связи слов типаgestr(др.-англ.gФst, откуда англ.guest; нем.Gast, дат.gjФst, швед.gДst) со словами типа англ.ghostили нем.Geist- "дух", "призрак".

        - Не найдётся ли здесь трубочного зелья?- как известно, в Скандинавии обычай курения появился после открытия Америки и ввоза табака. Но поскольку мы же не в Скандинавии, то какая, собственно, разница. Вообще же, на просторах Евразии всякую гадость курили с древнейших времён, в основном коноплю и разные опиаты.

        А правда, что его воспитывали дверги?..- имеются в виду расовые германские коротышки (исл.dvergar, англ.dwarfs, нем.Zwergen), они же карлики, они же гномы. Здесь необходимо справедливости ради отметить, что этимологически "дверги" и "цверги" - это одно и тоже, но в мире, где происходят события романа, это разные, хоть и родственные расы.

        в стране краткоживущих Верольд- древнегерманское *vere-oldзначит "род людей", "век людей".Weor,wereна языке двергов обозначает чужака, тогда как в древнегерманских языках это слово означает собственно человека. В английском до сих порwerewolfозначает "человек-волк". Современное английскоеworldвосходит к древнеанглийскомуwere old,werold, "век людей", в значении скорее "людской род", т.е. протяженность человечества во времени и пространстве. Слово "вергельд", обозначающее в древних законах штраф за убийство, дословно значит "человеческие деньги", "плата за человека".

        Потому что вещие норны припасли ему суровую нить, и дева Верданди пока держит её в руках, дева Скульд в раздумье занесла свой беспощадный нож, чтобы свершить должное, а старуха Урд ничего не замечает, ибо судьба слепа...-норнаминазывались три богини, которые пряли нить человеческой жизни (ср.мойрыдревнегреческий мифологии). Имя "Верданди" значит "становление", "Скульд" - "долг", а "Урд" - "судьба". Некоторые интерпретируют это как юность, зрелость и старость, но эта интерпретация не представляется убедительной. Скорее здесь может идти речь о трёх важнейших (с точки зрения нордических язычников) компонентах человеческой жизни: взросление, соответствие нормативам ("долг") и принятие уготованной судьбы (что сопряжено главным образом с тем, как человек встречает смерть).

        ...сказание о том, как Утред Голова Дракона, отец легендарного Арта конунга, соблазнил будущую матушку этого самого конунга, красавицу Игерну? Или нет, это скверный пример, там дело кончилось кровью... Знаешь ли ты, как Сигурд Убийца Фафнира смог добыть для Гуннара Гьюкунга валькирию Брюнхильд?- по порядку:
        а) под Утредом Головой Дракона имеется в виду Утер Пендрагон, а под Артом конунгом - его сын Артур, тот самый король бриттов, правитель Камелота с круглым столом и его рыцарями. По традиции, Утер Пендрагон велел чародею Мерлину наложить на него чары, чтобы он стал похож на Горлоя, правителя Корнуолла, и пришёл в гости к его жене Игерне, когда того не было дома. Через девять месяцев родился тот самый король Артур;
        б) Сигурд Убийца [дракона] Фафнира, он же Зигфрид, самый известный германский супергерой, сватался к некоей Брюнхильд (Брунгильда немецкой традиции) от имени своего побратима короля Гуннара (Гюнтера). Та, как известно, ответила, что не пойдёт за мужа, который уступит ей в состязаниях. А поскольку она была валькирией, то королю нечего было и надеяться выиграть. Тогда Сигурд/Зигфрид при помощи чар изменил облик, стал похож на короля и прошёл испытание вместо него. Там, кстати, дело потом тоже кончилось кровью.

        "Молви мне, Альвис, / верно, все судьбы, / ведомы двергу: / какое сокровище / самое ценное / в разных мирах?"- вариация на тему эддических "Речей Альвиса"; в оригинальном тексте эта строфа, разумеется, отсутствует.

        Конь моря скользит по китовой равнине (...) и волки битвы скоро станут резать овец подземелий, драть с них руно огня прилива. Ведёт их златорогий баран, обликом схожий с сынами людскими. И думается мне, белая тёлочка, дочь орла котлов, скоро от него понесёт...- тут понесло самого Тунда. Его речь состоит из кённингов (особых тропов, принятых в поэзии скальдов): "конь моря" - это корабль, "китовая равнина" - море, "волки битвы" - викинги, "овцы подземелий" - дверги, "руно огня прилива" - золото, "златорогий баран" - указание на Альвара, "орёл котлов" - король Арнкетиль (так переводится его имя), "белая тёлочка", его дочь, соответственно - Хельга Красавица.

        Свадебный обычайреконструируется тут, что называется, с миру по нитке. Как и во всякой патриархальной традиции, женщина при замужестве передаётся из рода отца в род супруга. За неё должен быть уплачен выкуп (мунд). Если выкуп не уплачен, женщина считается похищенной. Это урон для чести рода её отца, и за такое полагается мстить. К тому же, такая женщина не считается законной супругой, а её дети считаются ублюдками и не имеют никаких прав на наследство. Вроде бы, минимальный мунд ("выкуп бедняка") составлял три марки (=600 грамм серебра); тот, кто не мог его уплатить, считался не в состоянии обеспечивать семью. (Гм, по-моему достойная наследования практика). Утренний же дар подносился самой женщине после брачной ночи (очевидно - компенсация за лишение невинности) и составлял её собственное имущество. Оно оставалось за ней в случае развода. Наконец, традиция освящения брачующихся молотом восходит к земледельческим культам, где молот символизирует фаллос. В этой связи тянет процитировать пассаж из "Красной Плесени", но я себя сдерживаю.

        Упоминаниеобезьянможет показаться анахронизмом (вроде бы не автохтонный для Севера дикого зверёк), однако см. пассаж из "Песни о Хюмире" (строфа 20: "Родича обезьяны / хозяин козлов / просил древа дичь / подальше направить"). Слово для обозначенияобезьяныизвестно в германских языках в форме, например, исл.api(ср. англ.ape). Также этим словом в исландском языке обозначаетсядурак, однако трудно сказать, какое из значений первично.

        Я как-то однажды забрёл в Нижний Хель, но мне там не шибко понравилось: холодно, сыро, скучно, сам понимаешь... И я пошёл обратно. Возле Железных врат на меня набросился трёхголовый великан Трамар. Я сказал: хэй, людоед, позади меня ещё один идёт, да пожирней меня, или тебе не видно? Тупица Трамар набросился на мою тень, а я прытко выбежал наружу. С тех пор у меня нет тени, потому что Трамар так и не вернул мне её. Сожрал, скотина этакая, и небось не подавился...
        - Хо-хо, - сказал на это Скегин, - ты, думается мне, это выдумал. Ровно то же рассказывают о чародее Сэмунде Мудром, как он с земляками выбрался из Чёрной Школы- собственно, см. исландскую сказку "SvartiskСli" ("Чёрная Школа", вар. "Школа Чернокнижия") либо же "SФmundur fer Зr SvartaskСla" ("Как Сэмунд выбрался из Чёрной Школы").

        Где-то там пели русалки-ульдрен, перегоняя свой синий подводный скот, резвились бородатые ноки и вигтрольды, могучие хникары в подобиях тёмных лошадей мчались на берег, гудели струны на арфе тролля-фоссегрима- здесь перечисляются разновидности водяных духов:
        а)ульдрен(вероятно, то же, чтохульдра) - в норвежском фольклоре "Скрытый Народ", обитатели лесов, пустошей и водоёмов; считается, что они живут, как люди, так же ведут хозяйство, пасут скот и т.д.; сказано, что ульдрен хранят всю красоту и печаль Севера, и что человеку не будет удачи от встречи с ними;
        б)ноки- просто водяные карлики;
        в)вигтрольды- известны из норвежского и датского фольклора, вероятно - тоже карлики либо же морские великаны;
        г)хникары- морское чудовище в виде огромного комка спутанных водорослей, либо, чаще, красивого чёрного коня (ср. шотл.кэльпи);
        д)фоссегрим- "дух водопада" норвежского фольклора, волшебный скрипач (вариант: арфист) из рода троллей. О нём известно, что он учит играть на скрипке за плату в виду козлёнка. Если козлёнок был тощий, то даритель и пиликать научится на средненьком уровне. Ну а если упитанный - тогда, конечно, будет играть не хуже самой Линдси Стирлинг. Процесс обучения представляет собой проведение смычком по пальцам ученика, как по струнам, пока кровь не выступит. Это, вероятно, тоже что-то символизирует.
        Там же:Эгир,Ран,сёстры Кольги- хтоническое семейство морских великанов, а изначально, вероятно, богов неясной этимологии; Эгир (фgir) - его имя можно трактовать как "Ужас", хотя Иванов и Гамкрелидзе в своей хрестоматийной монографии об индоевропейской культуре настаивают на связи этого имени с праиндоевропейским*og'("змея"), а Ричард Клисби в статье в древнеисландско-английском словаре указывает на возможное родство с греческим ?, а древнеанглийскоеeagor, "море", сохранилось в диалектной английской пословице "have a care, there's the Eager coming" - "берегись, Эгир приближается"; вообще же, в исландской поэтической традиции имя Эгира ассоциируется прежде всего с морем. Эгир живёт на богатом дворе, расположенном не то под водой, не то на каком-то острове; в эддической песне "Перебранка Локи" упоминается, что боги-асы пировали у него в гостях, а его пиршественный чертог освещается золотыми пластинами (отсюда кённинг "огонь прилива" в значении "золото"). Ран - супруга Эгира, о ней известно, что у неё есть широкая сеть, которой она ловит утонувших в шторм моряков. Кольга - одна из дочерей Ран и Эгира,
вероятно старшая, также морская великанша, она и её сёстры - поэтическое обозначение для штормовых волн.

        Хеннинг Вихман- персонаж моего рассказа "Пей до дна!" и до кучи - один из предводителей братстваликеделеров(они жевитальеры) - средневековой пиратской корпорации, оперировавшей на Балтике и на Северном море. Той самой, главарём которой был незабвенный Клаус Штёртебекер. Здесь Вихман представлен в качествеклабатера- корабельного домового из фольклора Северной Германии. Считалось, что хорошему капитану клабатер помогает, а скверному - мешает. Также считалось хорошим делом оставлять ему, как и всякому домовому, какой-нибудь еды и выпивки. Насчёт клешни вместо руки точно ничего сказать нельзя.

        "Эрлинг ас отдал око в обмен на глоток мудрости, - подумал Хаген, - я отдам око, чтобы не уподобиться Локи"- имеется в виду миф о том, как Один обменял свой глаз на глоток из источника мудрости и так стал одноглазым; Локи же, главный трикстер северной мифологии, как таковой часто уличался в гомосексуализме и уподоблялся женщине. Известно, что в средневековой Скандинавии (а впрочем, как и во всей Европе) отношение к гомосексуализму было крайне отрицательным. В патриархальной традиции вообще уподобление мужчины женщине является величайшим для мужчины позором. Однако, есть основания полагать, что у древних германцев в рамках культуры молодёжных воинских союзов дело обстояло иначе, и гомосексуальные связи были для юношей едва ли не нормативом.

        "Кровавый орёл"-bloПЖrn- особая казнь, упоминаемая в источниках лишь трижды, и всякий раз в связи с акцией мести за родича (как правило - за отца). Трудно сказать что-либо определённое по поводу семантического наполнения этого обряда - был ли он почётным или же постыдным. Часто его трактуют как жертвоприношение Одину. В мире, где происходит действие романа, "орла" режут в качестве наказания за преступления против рода либо аналогичной корпоративной структуры. Касательно собственно процедуры имеются разночтения. Так, Ивар сын Рагнара велел вызвать мастера работ по дереву, чтобы тот вырезал изображение орла на спине Элле конунга. Вероятно, в процессе казни со спины действительно снимали кожу так, чтобы было похоже на орла, затем отделяли рёбра от позвоночника и выворачивали их, а также лопатки, после чего извлекали лёгкие и раскрадывали по плечам, как оперение. Скорее всего, жертва теряла сознание от боли до конца этой увлекательной процедуры.

        Голова юноши была гладко выбрита, кроме пряди, свисавшей с макушки на ухо- считается, и не без оснований, что древние германцы носили длинные волосы. Так, короли франкской династии Меровингов не стриглись никогда вообще (вроде в их волосах заключалась их удача, как у ветхозаветного Самсона). С другой стороны, имеются свидетельства, что и франки, и другие западногерманские народы, а также датчане, древние ирландцы, и даже хетты и истинные арии Индостана (Гангея Бхима "Махабхараты", например) носили на голове вполне казацкий оселедец. Эта традиция известна не только у индоевропейцев, но и у тюрков, а в виде модификации - также у гуннов и маньчжуров. Да и у славян, по всей видимости, эта стрижка была в чести - см. описание внешности князя нашего Святослава Игоревича. Скорее всего, чуб на бритой голове - особый маркер представителей воинского сословия, зародившийся в дремучие времена индоевропейских миграций, и с тех пор актуализировавшийся то тут, то там. Исходя из этого, не вижу причины, по которой Хродгар и другие персонажи не могли следовать этому славному древнему обычаю.

        И, пока эрудированный читатель не обвинил меня в злостном плагиате или там в постмодернизме каком-нибудь, признаюсь сам. История Торкеля и брата его Торольфа почти полностью соответствует злоключениям другого Торольфа - сына Квельдульфа из "Саги об Эгиле". История же Хродгара (эпизод с неклеймёным бараном) соответствует эпизоду из "Саги о Битве на Пустоши" (главы 7 и 8). Уж очень хороша фактура.

        ростунг-скёлль- "череп моржа": музыкальный инструмент, неизвестный, разумеется, в Скандинавии, но его модификация бытовала у дикарей верхнего палеолита. Так, на стоянке Мизино (т.н. мизинская культура, вилендорф-костенковский комплекс) были обнаружены а) ударная установка из тазовой кости мамонта; б) ксилофон из челюсти мамонта же; и в) - череп несчастного животного (барабан?). Археолог Сергей Бибиков пришли к выводу, что это музыкальные инструменты. В специальной литературе даже упоминаются графические ноты, которые он якобы расшифровал и воспроизвёл музыку времён палеолита. Сегодня её с успехом исполняет в Чернигове военный оркестр Северного оперативного командования украинской армии.
        Сам не слышал, но, говорят, впечатляет.

        Я - Хравен, сын Уве Рыжего, сына Рагнара Кожаные Штаны- персонаж полностью выдуманный. Да и про Уве (Уббе), сына легендарного Рагнара, точно неизвестно, был ли он рыжим, как собственно, и про его потомство.

        Хельблар, фольнар- вообще-то, исландскими терминамиhel-blАr("мертвенно-синий") иnА-fЖlr("трупно-бледный") обозначаются просто живые мертвецы-драугры (исл.Пraugr). В мире, где происходит действие романа, этими словами обозначается вовсе уж запредельная хтоническая пакость. И - да, Белые Ходоки навеки в наших сердцах!
        Стихотворения Мацуо Басё здесь и дальше в переводе В.В. Соколова.
        Прядь (исл.чattr) - жанр исландской народной литературы, короткий рассказ, также глава или часть саги. Сага как бы прялась, подобно пряже, так что кусочек её вполне можно назвать прядью.
        "Старшая Эдда" здесь и дальше в переводе Виталия Кривоноса, кроме особо оговорённых случаев.
        "Старшая Эдда", "Поездка Скирнира", строфы 4-7. В оригинале "юный мой друг" вместо "милая матерь", "и ты меня, друг" вместо "...сын" и "Гюмира" вместо "Арнкеля".
        "Старшая Эдда", "Поучения [Речи] Высокого", строфа 134.
        О каком эпическом персонаже идёт речь, не вполне ясно.
        ...don't even ask. Кулинарные традиции германцев всегда ставили меня в тупик.
        Скир - кисломолочный слабоалкогольный напиток, аналог кумыса или кефира.
        Видимо, речь идёт о штангенциркуле.
        Мера длины, принятая у двергов, примерно 10 см.
        Нет, Кено том Броку из Мариенхафе, тестю знаменитого пирата Клауса Штёртебекера, он никакой не родич.
        "Тот, кто говорит путь", от исл.leidsЖgumaПr, лоцман.
        Разные категории незаконнорожденных: буквально "рождённый за дверью", "...в углу" и "...в кустах".
        Фюрст (нем.FЭrst) - в классическом средневековье и позже - аристократический титул, "князь".
        Тэфли (тавлеи, исл.tЖflur) - игра наподобие шахмат, известная в Скандинавии и, видимо, Англии. Умение играть в тавлеи было умением благородных людей, так проверяли смекалку. Тавлеи, как и всякая игра, была не просто развлечением, но священным ритуалом. Правила игры, принятые в Эльдиноре, похожи на наши шахматы.
        Тинг (исл.Чing) - сходка всех свободных людей, институт так называемой военной демократии (вече у славян). На тинге решались главные вопросы на определенный момент, которые касались определенного округа или местности (херада,фюлька), разбирались судебные тяжбы. Во время тинга, по идее, нельзя было воевать. Малые тинги собирались, естественно, чаще больших, общих. Парламенты Норвегии и Исландии до сих пор называются соответственно Стортинг и Альтинг, в память о давних демократических традициях Севера. Правда, при решении тяжбы прав обычно оказывался тот, кто мог привести больше родни либо подкупить лагемана (толкователя закона) .
        Дроттинг - собственно, "дроттин", от др-исл.drСttinn- "господин, повелитель".
        "Старшая Эдда", "Речи Высокого", строфы 93-94
        "Шах и мат" (исл.)
        Собственно,einmАnaПr- "одиночный месяц", шестой зимний месяц исландского календаря, 10-16 марта - 9-14 апреля. Смысл названия не вполне ясен.
        чorrablСt- "Кровь (жертвоприношение) Торри (Тору?)", праздновался в конце января, в месяце Торри (чorri).
        Бларстайн - досл. "синий камень", должно быть, лазурит, сапфир или аквамарин.
        Турдаг, день бога Тура/Тэора, - видимо, четверг.
        StekktМП- "Время выгона ягнят" (исл.), второй летний месяц исландского календаря, 9-15 мая - 8-14 июня.
        FriПar-band(исл.) - "ремни мира" на ножнах, особым образом удерживавшие меч, чтобы нельзя было быстро его вытащить. Эта мера предосторожности была нелишней, если учесть вспыльчивость северных людей. Расчет был на то, что возясь с ремешками, можно задуматься и остыть, отказаться от намерения покалечить обидчика.
        Престур - "Священник" (исл.)
        Собственно, "эскисмэй" (исл.eskismey) значит просто "служанка".
        Йомфру - обращение к незамужней девушке в Норвегии.
        В обеих цитатах речь идёт о подменышах, детях карликов, которых они подбрасывают христианам.
        Трэль (исл.ЧrФll) - раб, невольник. Трэлинг, стало быть, потомок раба.
        Элементарные правила благопристойности запрещают мне приводить здесь правила этой игры.
        Да, все в курсе, что картофель завезли в Старый Свет из Нового в позднем средневековье, но автору всё равно.
        "Старшая Эдда", "Речи Высокого", строфа 56.
        Дори с Зелёного Двора в Норгарде был отцом Турлога и дедом Снорри Путешественника на Запад. О нём есть сага, также известная под названием "Край твоих предков".
        Этот странный обычай назывался вапнатак (исл.vАpna-Чakk), "одобрение/благодарность оружием".
        Об этом можно будет почитать в сказании "Век бурь", если оно будет переведено.
        Фарин и Хёгни перебрасываются цитатами из, разумеется, "Речей Высокого".
        Вообще-то лемминги не бросаются в море ни в каком "безумном порыве". Это псевдонаучная выдумка XIX в.
        "Старшая Эдда", "Речи Высокого", строфы 70-71.
        Там же, строфы 16 и 76, перевод А. Корсуна.
        Скандинавские названия обряда жертвоприношения (исл.blСt, норв.ofre,ofret).
        Вольный пересказ последней строфы "Речей Гримнира" из "Старшей Эдды".
        Ни времени, ни денег (нем.)
        Вольный пересказ строфы 51 "Прорицания Вёльвы" из "Старшей Эдды".
        Пунд - собственно, фунт, около 450 грамм.
        Игра слов: исландскоеbjargaзначит "помощь", "услуга".
        Красный щит поднимали, когда готовились к битве, а белый - в знак мирных намерений.
        Конечно, никакого города Пергама в этом мире нет. Но есть город Бернхафен в Алмаре, где и производят сей писчий материал.
        Сторборг - дословно "Большой город" (норв.)
        Солнечный день, Сольдаг - воскресенье.
        Норвежская поговорка.
        Армбауг (исл.armbaug) - "ручной перстень", браслет, украшение и знак власти.
        Раст (исл.rast) - "роздых", путь, который можно проделать, не отдыхая; 25 км. на суше и 30 км. на море.
        Пер. с англ. Г. Корчагина.
        Вейцла (норв.vИizla) - "кормление", пир, который каждый хозяин хутора должен был устроить для короля в честь его приезда (ср.полюдьеу славян). Норвежские законы определяли свиту конунга числом не более семидесяти человек, а срок его пребывания в гостях - не дольше трёх дней. Этим нехитрым способом в Скандинавии осуществлялся сбор налогов.
        Сэтер - богатый травой горный луг, куда в Норвегии и Исландии выгоняли на лето скот - нагулять жирок.
        Хульдеры, илихульдра- в норвежской традиции так называли Скрытый Народ (вероятно, от норв.hЫle- "укрытие"), генетически связанный с общегерманскими представлениями об эльфах; как и последние, хульдра имеет привязку к разным объектам природы, будь то лес, гора или водоём (тогда их ещё именуютульдрен, русалки). По обычаю и быту они похожи на людей. Также сказано, что хульдра хранят всю красоту и печаль Севера.
        Кённинг. Грани - имя коня Сигурда, завладевшего сокровищами дракона Фафнира. Поклажа Грани - золото.
        Люр - мелкая разновидность трески.
        "Старшая Эдда", "Речи Высокого", строфа 14.
        "Старшая Эдда", "Речи Высокого", строфа 74.
        Акавита - водка, спирт; в Исландии водку по сей день называютАkavМti, от лат.aqua vita; ср. укр.оковита.
        Норвежская поговорка, также встречается в "Старшей Эдде".
        Исландская поговорка.
        Скорее всего, имеется в виду цирконий.
        Игра слов:krАkaпо-исландски значит "ворона",KrАkr, стало быть, "ворСн", "ворона-самец".
        Тоже игра слов: так переводится имя "Арнульф".
        Банда - собственно, от исландскогоbandalag- "союз", отbanda- "связывать". Вообще, это слово изначально мало отношения имело к криминалу, обозначало просто группу, команду, содружество, связанное клятвой верности и взаимными обязательствами.
        Сицилийская поговорка.
        Народный норвежский танец наподобие хоровода.
        Кьяр (исл.KjАr) - от лат.Ceasar("Цезарь", "кесарь, царь, император") - так на Севере называли византийских владык, при дворах которых служили викинги (знаменитая секироносная гвардия варангов).
        Между прочим, подобная история произошла с моим котом Рысем. Вероятно, они с Троллем дальние родичи.
        Кельхблат (нем.Kelchblatt, досл. "лепесток") - тяжёлый нож со скруглённым лезвием; то же, что "фальчион".
        "Старший человек", сельский староста в Скандинавии.
        Подробнее об этом можно почитать в "Саге о Вёльсунгах".
        Бьёрсаль (исл.bjorsalr) - досл. "пивной зал", также иногда - "корчма".
        Хольмганг (исл.hСlm-ganga) - досл. "поход на остров", судебный поединок.
        Последние строфы висы, которую Эгиль Скаллагримсон сложил по своему брату Торольфу, павшему в битве на равнине Винхейд где-то в Англии. Подробнее об этом можно почитать в "Саге об Эгиле Скаллагримсоне".
        Подробнее об этой рыбалке можно почитать в "Песне о Хюмире" из "Старшей Эдды".
        Кэрлинг (норв.kerling, "старуха") - дубовая плашка вдоль судна с гнездом для установки мачты.
        Скюггнирман (исл.skyggnir mann) - "духовидец", человек, обладающий способностью видеть мир духов.
        Плащевые Штаны (исл.hЖkulbr?kr) - этот наряд упоминается в "Саге о людях с Килевого Мыса". Согласно комментарию автора перевода этой саги Тима Стридмана, "...неизвестно, как в точности выглядело это одеяние; возможно, оно было родственно шотландскому килту".
        Скорее всего, речь идёт о ватерлинии.
        Строго говоря, на кораблях эпохи викингов ещё не было этого приспособления, но кому какое дело.
        Тот ли это Стюр Убийца, который упоминается в "Саге о Людях с Песчаного Берега" и в "Саге о Битве на Пустоши", точно сказать тяжело.
        Саксон Грамматик упоминает общество неких северный амазонок под названиемskjald-mo- "девы со щитами".
        Досл. "книжный зал", библиотека (от исл.bСk, "книга", иsalr, "зал").
        Похоже на начало ирландской баллады "Blackbird".
        Хауберк (от древненемецкогоHalsberge) - длиннополая кольчуга с рукавами и капюшоном. Скандинавское название такого доспеха -ringbrynejskjort, "кольчато-бронная рубаха", но мне оно кажется слишком уж громоздким.
        То есть примерно в 18-00.
        "Башенный" щит, каплевидный или длинный треугольный, характерный скорее для конницы, чем для пехотинцев; впрочем, чаще под названием "Башенный" понимается прямоугольный щит римского легионера.
        Спьот (исл.spjСt) - собственно, это просто копьё, но здесь и далее имеется в виду скорее дротик или фрамея.
        Думается, Фрости Фростарсону не по душе творчество группы "Красная Плесень"...
        Последние строки "Песни о Нибелунгах" (авентюра XXXIX); тут и далее в переводе Юрия Корнеева.
        Ниссе - домовые карлики датского фольклора (шведский вариант - томте); как и все европейские домовые, ниссе здорово помогают по хозяйству, если их угощать; если же сами хозяева - лодыри и пьяницы, ниссе способны нанести превеликий ущерб. Освободить ниссе от службы можно, подарив ему какую-нибудь вещь из одежды, в этом смысле он также подобен своим европейским коллегам. Есть мнение, что образ домового сложился в результате переосмысления культа предков.
        "Мировая скорбь" (нем.) - знаменитый мэм писателя Жана Поля (наст. имя - Иоганн Пауль Фридрих Рихтер).
        Досл. "камень жизни" (исл.lyf-steinn) - не скажу точно, о каком камне идёт речь, но известно, что в Исландии знахари применяли разные минералы для врачевания ран и восстановления здоровья после болезни.
        "Удар и назад".
        Драугр (от исл.draugur) - мертвец, которому не лежится в могиле; иногда переводят как "призрак".
        Ландорм (ещё - линдорм, линдвурм) - "земляной червь/змей", разновидность скандинавских драконов; самое забавное упоминание об этих гадах содержится в норвежской сказке "Принц Линдворм".
        Хверфинг (исл.sjon-hverfing) - "исчезновение [истинного] обличья", наваждение, морок; то же, чтоkukl.
        "Снами Ньёрун" (исл.draumnjЖrun) в "Старшей Эдде" иносказательно называется ночь на языке двергов ("Речи Альвиса", строфа 30).
        "Рыба ран" - кённинг для обозначения меча или копья.
        Не в смысле карликам, а в смысле - лично свободным крестьянам. Под словом "карл" (исл.karl) понимается как мужчина вообще, так и, позднее, работник, незнатный свободный поселянин, "мужик" (сравнить др-англ.carl,ceorlс тем же значением и нем.Kerl- "мужлан, простолюдин; дурак"). Иногда исл.karlтакже значит "старик".
        То есть где-то в 9-00.
        Возможно, имеется в виду стафордширский терьер.
        Приношу самые искренние извинения Дмитрию Быкову за использование строфы не по назначению.
        Тот ли это берсерк Торгрим Боец, о котором идёт речь в рассказе Марии Семёновой "Сольвейг и мы все", доподлинно неизвестно. В любом случае, это замечательный рассказ.
        Мунин и Хугин - священные вороны Одина, которые летают над миром и сообщают ему вести; их имена означают соответственно "Помнящий" и "Знающий".
        Фрейдаг, День Фрейи - пятница.
        Начертав вряд два эти знака, можно войти в холмы Скрытого народа. Чертить лучше жезлом из китовой кости, окованной золотом или, в крайнем случае, медью. Подробнее - у Леонида Кораблёва, выдающегося знатока рун и исландских колдовских практик.
        Маультроммель (нем.Maultrommel, "ротовой барабан") - щипковый музыкальный инструмент вроде варгана или дрымбы. Скандинавское название -munnharpa, "ротовая арфа", но мне оно кажется менее благозвучным.
        Торсхаммер (исл.чorrs-hammar) - "Молот Тора", оберег в форме молоточка, призванный защищать его обладателя от злых сил, подобно тому, как Тор защищает мир от йотунов, и даровать ему силу. Изначально, будучи недвусмысленно фаллическим символом, носился на поясе, но с распространением христианства его стали вешать на шею, в том числе и в конспиративных целях.
        "Развёрстая бездна" (исл.Ginnungagap) - один из девяти миров скандинавской мифологии, хаос, бывший до сотворения вселенной.
        Об этом можно почитать в пряди "Солнце севера".
        "Старшая Эдда", "Прорицание Вёльвы", строфа 51. В оригинале - не "Талсея", а "Муспелля".
        Вероятно, имеется в виду меч т.н. "каролингского" типа: с короткой гардой и длинным обоюдоострым клинком, скошенным ближе к острию. Такие мечи изготовлялись во Франции и очень ценились в эпоху викингов.
        Ниддинг (исл.niППingr) - "низкий", ничтожный человек, совершивший низменный, злодейский поступок и подвергшийся изгнанию, клятвопреступник, ночной (подлый) убийца, трус, мужеложец.
        Шейный браслет раннесредневековой европейской знати (от нем.Halsband, "шейная перевязь"); у кельтов назывался торквесом, у славян - гривной.
        Не выводится. Унферт ошибся (см. сноску 71).
        Дословно "обувной юноша", слуга (исл.skСsveinn).
        "Добро пожаловать на борт" (нем.)
        Имя сына Уве, как догадался читатель, переводится как "Ворон" (исл.Hrafn).
        Игра слов: исландскоеOrmrзначит зависимо от контекста "змей, змея, червь".
        "Старшая Эдда", "Речи Высокого", строфа 35, перевод с др-исл. А. Корсуна.