Железное золото Пирс Браун
        Алое восстание #4
        Десять лет назад планеты Солнечной системы были ввергнуты в хаос войны между высшими и низшими кастами Сообщества, разделенного на цвета. Но раскол в Сообществе гораздо глубже кастовых противоречий. Дэрроу, бывший шахтер-проходчик, а ныне лорд-император республики, сталкивается с предательством в тот момент, когда его чествуют как победителя. Сенат выдвигает ему серьезное обвинение, сильные союзники отступаются от него. Увенчанного лаврами полководца ждет арест, а возможно, и нечто худшее. Неужели его предал кто-то из близких соратников или друзей? Кто пытается манипулировать им? Дэрроу слишком дорога его свобода, и он решается на крайне рискованный поступок, который может повлечь за собой многие жертвы. Но на войне все средства хороши.
        Впервые на русском!
        Пирс Браун
        Железное золото
        Pierce Brown
        Iron Gold
        
        Серийное оформление Виктории Манацковой
        Оформление обложки и иллюстрация на обложке Сергея Шикина

* * *
        Посвящается Упырям
        Действующие лица
        Алые
        Дэрроу из Ликоса, он же Жнец, лорд-император республики, муж Виргинии
        Ронна, племянница Дэрроу
        Лирия из Лагалоса, алая из клана Гамма
        Танцор, сенатор республики О’Фаран, помощник Ареса
        Дано, сообщник Эфраима
        Золотые
        Виргиния Августус, она же Мустанг, правительница республики, жена Дэрроу, мать Пакса
        Пакс, сын Дэрроу и Виргинии
        Магнус Гримус, он же Повелитель Праха, бывший лорд-император при Октавии
        Аталантия Гримус, дочь Повелителя Праха
        Кассий Беллона, бывший Рыцарь Зари, опекун Лисандра
        Лисандр Луна, внук бывшей правительницы Октавии, наследник дома Луны
        Севро Барка, он же Гоблин, упырь, муж Виктры
        Виктра Барка, жена Севро, в девичестве Виктра Юлия
        Электра Барка, дочь Севро и Виктры
        Кавакс Телеманус, глава дома Телеманусов, отец Даксо
        Ниоба Телеманус, жена Кавакса
        Даксо Телеманус, сын и наследник Кавакса
        Тракса Телеманус, дочь Кавакса и Ниобы
        Ромул Раа, глава дома Раа, Повелитель Пыли, правитель доминиона окраины
        Дидона Раа, жена Ромула, в девичестве Дидона Сауд
        Серафина Раа, дочь Ромула и Дидоны
        Диомед Раа, он же Рыцарь Бури, сын Ромула и Дидоны
        Марий Раа, квестор, сын Ромула и Дидоны
        Аполлоний Валий-Рат, он же Минотавр, наследник дома Валий-Рат
        Тарсус Валий-Рат, брат Аполлония
        Александр Аркос, старший внук Лорна
        Вандрос, упырь
        Клоун, упырь
        Крошка, упырь
        Другие цвета
        Холидей Накамура, легионер, сестра Тригга, серая
        Эфраим Хорн, наемник, бывший Сын Ареса, серый
        Сефи, королева валькирий, сестра Рагнара, черная
        Вульфгар Белый Зуб, лорд-комендант республики, черный
        Вольга Фьорган, соратница Эфраима, черная
        Квиксильвер, регулус Солнца, самый богатый человек в республике, серебряный
        Пита, пилот, спутница Кассия и Лисандра, синяя
        Кира Ламенсис, взломщица, соратница Эфраима, зеленая
        Публий Караваль, трибун и глава блока медных, медный
        Микки, ваятель, фиолетовый
        Падение Меркурия
        Фурия
        В безмолвии, стоя на острове из вулканического камня, она ждет падения неба. Долгая безлунная ночь зияет перед ней. Единственные звуки здесь - хлопанье знамени войны в руке ее возлюбленного и плеск теплых волн, целующих ее стальные ботинки. На сердце у нее тяжело. Дух ее неистов. Рыцари, не имеющие себе равных, высятся за ее спиной. Бусины соленых брызг на их фамильных гербах: на изумрудных кентаврах, кричащих орлах, золотых сфинксах и коронованном черепе мрачного дома ее отца. Ее золотые глаза обращены к небесам. Ожидание. Вода вздымается. Откатывается. Так пульсирует ее молчание.
        Город
        Тихе, сокровище Меркурия, скорчилась в страхе между горами и солнцем. Ее знаменитые стеклянные и известняковые шпили темны. Мост Предков пуст. Здесь плакал в юности Лорн Аркос, впервые увидев планету-посланницу на закате. Теперь же соленый летний ветер гонит мусор по улицам. Смолкли призывы торговцев рыбой на пристани. Не слышно топота ног по брусчатке и рокота аэрокаров, не смеются дети низших цветов, прыгая с мостов в волны палящими летними днями, когда ветра Трасмианского моря стихают. Город погружен в тишину. Богачи уже скрылись в пустынных горных убежищах или правительственных бункерах, солдаты с крыш наблюдают за небом, бедняки сбежали в пустыню или теснятся на судах, идущих к Исмерским островам.
        Но город не пуст.
        Толпы людей заполняют уходящие под воду линии общественного транспорта. А в окне верхнего этажа многоквартирного дома на уродливой городской окраине, вдалеке от воды, в районе, где живут полунищие работяги, маленькая девочка с оранжевыми глазами туманит окно своим дыханием. Ночное небо искрится. Сверкает и вспыхивает всплесками света, словно фейерверки, которые ее брат иногда покупает в магазинчике на углу. Девочке говорили, что высоко в небе идет сражение между большими флотами. Она никогда не видела космических кораблей. Ее больная мать лежит в спальне и просто не в силах куда-то ехать. Ее отец, рабочий на производстве, выпускающем детали двигателей, сидит за небольшим пластиковым обеденным столом со своими сыновьями, зная, что не может защитить семью. Голографический экран омывает их бледным светом. Правительственные новостные программы велят всем искать убежище. В кармане у девочки лежит сложенный листок бумаги, который она нашла в сточной канаве. На нем - маленький изогнутый меч. Она видела его прежде по голокубу. Ее учителя в правительственной школе говорят, что меч несет хаос. Войну. Из-за
него планеты ввергнуты в пламя битвы. Но сейчас девочка втайне рисует этот клинок на запотевшем от ее дыхания стекле и чувствует себя храброй.
        А потом начинают падать бомбы.
        Бомбы
        Они летят с высокоорбитальных бомбардировщиков класса «тор», пилотируемых фермерами с Земли и шахтерами с Марса из Двенадцатой Солнечной эскадры. Проклятия и молитвы, племенные драконы и изогнутые серпы начертаны на бомбах аэрозольной краской. Они ныряют в облака и выскакивают из них над морем, опережая собственный звук. Их чипы наведения сделаны свободными цветами на Фобосе. Их сталь добыта и выплавлена предпринимателями Пояса. Их ионные двигательные установки отмечены крылатой стопой - знаком компании, производящей бытовую электронику, средства личной гигиены и оружие. Ниже и ниже мчатся они, не отбрасывая тени, - над пустыней, затем над морем, неся мощь новейшей из империй.
        Первая бомба разрушает дворец Правосудия в Тихе, на острове Веспасиана. Потом она углубляется на сотню метров в землю и взрывается в спрятанном там бункере, убивая все живое внутри. Вторая прилетает в море и в пятнадцати километрах от флота беженцев топит военный корабль Сообщества, оставляя лишь зыбь на воде. Третья мчится над горным хребтом к северу от Тихе, но в нее попадает снаряд рельсотрона, выпущенного из оборонительной установки подростком-серым со следами акне на лице и оберегом на шее, который дала ему возлюбленная. Бомба сбивается с курса и с шипением проносится по небу, прежде чем упасть.
        Она взрывается на окраине города, далеко от моря, превращая четыре квартала многоквартирных домов в пыль.
        Жнец
        Он безмолвно лежит, заключенный в человекоубийственный металл, в брюхе корабля «Утренняя звезда». Ныне страх владеет им, как это случалось множество раз прежде. Единственный звук - жужжание блока фильтрации воздуха его доспехов и радиопереговоры далеких женщин и мужчин. Вокруг лежат его друзья в таких же механических коконах. Ждут. Алые глаза, и золотые, и серые, и черные. Знак на наплечниках - голова волка. Татуировки на шеях и руках. Неистовые разрушители империи с Марса, Луны и Земли. За ними летят корабли с именами наподобие «Дух Ликоса», «Надежда Тиноса» и «Последователь Рагнара». Они выкрашены в белый цвет, и ведет их женщина с кожей оттенка оникса. Львиная Правительница сказала, что белый - это цвет весны. Цвет нового начала. Но корабли эти испятнаны. Гарь, залатанные раны и разномастные панели. Корабли сокрушили армаду Меча и мученика Фабия. Они завоевали сердце Золотой империи. Они сражались с Повелителем Праха в центре и сдерживали драконов окраины.
        Как они могли остаться чистыми?
        Наедине с собой, в своих доспехах, ожидая падения с неба, он вспоминает девушку, с которой все началось. Он вспоминает, как ее рыжие волосы падали ей на глаза. Как танцевали ее губы, когда она смеялась. Как она дышала, лежа на нем, такая теплая и хрупкая в слишком холодном мире. Она мертва уже дольше, чем успела прожить. И теперь, когда ее мечта сбывается с таким размахом, он задается вопросом: могла бы она узнать об этом? А еще он спрашивает себя: если он умрет сегодня, станет ли ему известно, чем откликнулась его жизнь во Вселенной? Каким человеком вырастет его сын в мире, созданном отцом? Он вспоминает лицо сына и размышляет о том, скоро ли тот станет мужчиной. И думает о своей золотой жене. О том, как она стояла на посадочной площадке, глядя на него снизу вверх и гадая, вернется ли он домой.
        Больше всего на свете он хочет, чтобы это закончилось.
        Потом механизм срабатывает.
        Он всем телом ощущает рывок. Стук собственного сердца. Слышит безумный гогот Гоблина и вой его друзей, пытающихся забыть своих детей и любовь и быть храбрыми. К горлу подкатывает тошнота, когда позади срабатывают магнитные рельсы. Металл содрогается и выстреливает его через пусковую шахту в безмолвный космос на скорости, в шесть раз превышающей скорость звука.
        Люди называют его отцом, освободителем, военачальником, Королем рабов, Жнецом. Но, падая на раздираемую войной планету, он чувствует себя мальчишкой. Доспехи его алы, армия его огромна, на сердце у него тяжело.
        Идет десятый год войны и тридцать третий год его жизни.
        Часть I
        Ветер
        Самсон порабощенный, ослепленный
        Есть и у нас в стране. Он сил лишен,
        И цепь на нем. Но - горе! Если он
        Поднимет руки в скорби исступленной -
        И пошатнет, кляня свой тяжкий плен,
        Столпы и основанья наших стен, -
        И безобразной грудой рухнут своды
        Над горделивой храминой свободы!
        Генри Уодсворт Лонгфелло. Предостережение
        (Перевод М. Михайлова)
        1. Дэрроу
        Герой республики
        Я устало шагаю во главе армии, наступая на цветы. Последняя часть каменной дороги передо мной усыпана лепестками. Дети бросают их из окон, и они, лениво кружась, падают со стальных башен, высящихся по обе стороны бульвара Луны. Солнце в небе умирает долгой смертью продолжительностью в неделю, окрашивая рваные облака и собравшуюся толпу в кровавые оттенки. Волны людей накатывают на заграждения службы безопасности, вдавливаясь вглубь нашего парада, а стража города Гиперион в серой форме и сине-зеленых беретах охраняет маршрут, заталкивая пьяных гуляк обратно в толпу. За оцеплением по тротуару рыскают агенты антитеррористических подразделений; их фасеточные очки сканируют радужки, руки лежат на энергетическом оружии.
        Мой взгляд блуждает по толпе.
        После десяти лет войны я больше не верю в мгновения мира.
        Море представителей всех цветов бушует вдоль двенадцатикилометровой Виа Триумфия. Построенная сотни лет назад моим народом, алыми рабами золотых, Триумфия не раз была свидетелем торжественных шествий завоевателей Земли, покорявших континент за континентом. Грозные и надменные убийцы с железным хребтом и золотыми глазами некогда освящали эти самые камни. Теперь же, почти тысячу лет спустя, мы оскверняем священный белый мрамор Триумфии, воздавая почести освободителям с глазами цвета гагата, пепла, ржавчины и почвы.
        Когда-то это наполнило бы меня гордостью. Ликующие толпы, славящие Свободные легионы, которые вернулись, уничтожив очередную угрозу для нашей юной республики. Однако сегодня я вижу голографические изображения своей головы в окровавленной короне, слышу улюлюканье адептов «Вокс попули»[1 - От лат. vox populi - глас народа.], размахивающих флагами с рисунком перевернутой пирамиды, и не чувствую ничего, кроме тяжести непрерывной войны и отчаянного желания снова обнять близких. Я уже целый год не видел жену и сына. После долгого путешествия с Меркурия я хочу лишь вернуться к семье, упасть на кровать и проспать целый месяц без сновидений.
        Передо мной лежит завершающий отрезок пути домой. Триумфия расширяется и упирается в лестницу, ведущую на Новый Форум, и я оказываюсь перед последней вершиной.
        Люди, пьяные от ликования, взбудораженные новыми рекламными голограммами, глазеют на меня, когда я подхожу к нижней ступени. Липкие от сладостей руки машут в воздухе. А языки, развязавшиеся от возбуждения и восторга, выкрикивают мое имя или проклинают его. Не то имя, которое дала мне мать, а то, которое я завоевал своими деяниями. Имя, которое проигравшие нобили со шрамом шепчут теперь как ругательство.
        - Жнец, Жнец, Жнец! - вразнобой и вместе с тем исступленно кричат в толпе.
        Этот крик удушает, будто кто-то стискивает на моем горле миллионопалую руку: все надежды, все мечты, вся боль сжимаются вокруг меня. Но конец уже близок, и я пока еще могу переставлять одну ногу за другой. Начинаю подниматься по лестнице.
        Глухой лязг.
        Мои металлические ботинки скрежещут по камню, будто бы на ступень обрушилась вся тяжесть потерь: Эо, Рагнар, Фичнер и все остальные, сражавшиеся и павшие на моей стороне… Тогда как я почему-то выжил.
        Я высок и широкоплеч. В свои тридцать три я мощнее, чем в юности. В моем облике и движениях чувствуются сила и свирепость. Рожденный алым, ставший золотым, я сохранил то, что дал мне ваятель Микки. Эти золотые глаза и волосы теперь куда привычнее для меня, чем те, что были у мальчика из шахт Ликоса. Тот паренек рос, влюблялся, копал землю… Но он так много потерял, что иногда мне кажется, будто это произошло с другой душой.
        Лязг. Еще один шаг.
        Иногда я боюсь, что война убила этого мальчика внутри меня. Мне отчаянно хочется сохранить его в памяти - того парня с неопытным чистым сердцем. Забыть этот город-луну, эту Солнечную войну и, прежде чем мальчик внутри меня умрет навеки, вернуться в нутро планеты, где я появился на свет. Иначе мой сын потеряет шанс когда-нибудь узнать, каким был его отец. Но у миров, похоже, свои планы.
        Лязг.
        Я ощущаю тяжесть хаоса, спущенного мною с цепи: голод и геноцид на Марсе, пиратство черных в Поясе, терроризм, лучевая и другие болезни, пожирающие низшие уровни Луны, и двести миллионов жизней, потерянных за время моей войны.
        Я заставляю себя улыбнуться. Сегодня наш четвертый День Освобождения. После двух лет осады Меркурий присоединился к свободным планетам: Луне, Земле и Марсу. Бары открыты. Уставшие от войны граждане бродят по улицам, выискивая повод продолжить праздник. В небо с треском взлетают фейерверки; их запускают и с небоскребов, и с крыш многоквартирных домов. Благодаря нашей победе над первой от Солнца планетой Повелитель Праха отброшен к своему последнему бастиону, планете-крепости Венере, где его потрепанный флот охраняет драгоценные верфи и оставшихся лоялистов. Я вернулся домой, чтобы убедить сенат предоставить мне корабли и людей истощенной войной республики для еще одной, последней кампании. Для завершающего удара по Венере, чтобы положить конец этой треклятой войне. И тогда я смогу наконец отложить меч и навсегда вернуться домой, к семье.
        Лязг.
        Улучив момент, оглядываюсь. У подножия лестницы замер в ожидании мой Седьмой легион, вернее, то, что от него осталось. Двадцать восемь тысяч мужчин и женщин - а когда-то их было пятьдесят тысяч. Не соблюдая строевой порядок, они стоят вокруг четырнадцатиконечной звезды из слоновой кости со скачущим Пегасом в центре - ее держит над головой знаменитая Тракса Телеманус по прозвищу Кувалда. Клинок Аталантии Гримус лишил Траксу левой руки, и она заменила ее металлическим экспериментальным протезом от «Сан индастриз». Ее золотые волосы, унизанные белыми перьями, подарками от почитателей-черных, вьются на ветру.
        В свои тридцать с лишним это крепко сбитая женщина с бедрами толщиной с водяной трубопровод и грубовато-добродушным веснушчатым лицом. Она улыбается, стоя за плечами обступивших ее черных и золотых. Синие, алые и оранжевые пилоты машут толпе. Алые, серые и бурые пехотинцы улыбаются и смеются, когда хорошенькие молодые розовые и алые подныривают под заграждение и подбегают, чтобы набросить кому-то на шею цветочную гирлянду, сунуть в руки бутылку со спиртным и поцеловать в губы. Это единственный полный легион на сегодняшнем параде. Остальные остались на Меркурии под предводительством Орион и Харнасса - сражаться с легионами Повелителя Праха, застрявшими там после отступления их флота.
        Лязг.
        - Не забывай, ты всего лишь смертный. - Скучающий голос Севро просачивается мне в уши, а тем временем беловолосый Вульфгар и стражи республики спускаются, чтобы приветствовать нас на середине лестницы Форума. Севро нюхает мою шею и изображает отвращение. - Ради Юпитера! Негодяй, ты что, окунулся в мочу перед парадом?
        - Это одеколон, - отвечаю я. - Мустанг купила его мне на последнее Солнцестояние.
        Севро на мгновение умолкает.
        - Он сделан из мочи?
        Я сердито смотрю на него, морщась от тяжелого запаха спиртного в его дыхании, и бросаю взгляд на потрепанную волчью шкуру, которую он носит поверх церемониальных доспехов. Севро утверждает, что не чистил ее со времен училища.
        - Ты еще будешь говорить мне про вонь? Просто заткнись и веди себя как император, - с ухмылкой говорю я.
        Севро с фырканьем отходит туда, где стоит в своем обычном молчании легендарная черная, Сефи Воларус. Севро притворяется ручным, но рядом с этой могучей женщиной он смахивает на бродячего пса, которого отец-алкоголик внезапно привел домой поиграть с детьми, - вымытого и избавленного от блох, но со вспыхивающим в глазах странным огоньком. Худой, тонкогубый, с кривым, словно пальцы старого ножевого бойца, носом. Он взирает на толпу с покорным отвращением.
        За ним движется стая потрепанных упырей, которых он водил с нами на Меркурий. Мои телохранители, ныне пьяные, как парни Ликоса в день вручения лавров. В середине стаи идет несгибаемая Холидей; эта курносая женщина делает все, что только может, чтобы держать их в узде.
        Раньше их было больше. Намного больше.
        Я улыбаюсь Вульфгару, спускающемуся мне навстречу. Этот черный, любимый сын восстания, похож на древесный корень, скрюченный и узкий, облаченный в светло-голубую броню. Ему чуть за сорок. Лицо у него угловатое, хищное, борода заплетена, как у его героя, Рагнара. Один из тех черных, что сражались бок о бок с Рагнаром у стен Эгеи, Вульфгар был с Сынами Ареса, освободившими меня от Шакала в Аттике. Нынешний лорд-комендант республики, он улыбается мне с верхней ступени; его черные глаза едва заметно щурятся.
        - Да здравствует свобода! - говорю я с улыбкой.
        - Да здравствует свобода! - откликается он.
        - Вульфгар, вот так встреча! Ты пропустил Дождь, - усмехаюсь я.
        - Ты же не стал дожидаться моего возвращения, - прищелкивает языком Вульфгар. - Мои дети спросят меня, где я был, когда Дождь обрушился на Меркурий, и знаешь, что я им скажу? - Он подается ко мне с заговорщической улыбкой. - Я облегчился и вытирал задницу, когда услышал, что Барка взял гору Жары. - Он хохочет.
        - А я тебе говорил: не уходи, - подает голос Севро. - Я же сказал, что ты пропустишь все веселье. Ты бы только видел маршрут, которым уходили люди Праха. Они зассали всю дорогу до Венеры. Тебе бы понравилось! - Севро ухмыляется черному.
        Это Севро вложил ему в руку лезвие-хлыст в реке грязи у Эгеи. Теперь у Вульфгара есть собственное лезвие-хлыст. Его рукоять сделана из клыка ледяного дракона с Южного полюса Земли.
        - Мой клинок запел бы в тот день, если бы меня не призвал сенат, - отвечает лорд-комендант.
        - Именно. И ты побежал домой, как собачонка.
        - Собачонка? Я слуга народа, друг мой. Как и все мы.
        Он смотрит на меня с мягкой укоризной, и я понимаю смысл его слов. Вульфгар - верующий, как всякое должностное лицо. Но верит он не в меня, а в республику, в принципы, на которых она базируется, и в приказы, отданные сенатом. За два дня до Железного дождя на Меркурии сенат с подачи моего старого друга Танцора проголосовал против моего предложения. Они велели мне продолжать осаду. Не расходовать впустую людей и ресурсы на атаку.
        Я не послушался и позволил Дождю пролиться.
        Теперь миллион моих людей лежит в песках Меркурия, а мы празднуем День Освобождения.
        Будь Вульфгар тогда со мной на Меркурии, он не присоединился бы к нашему Дождю без дозволения сената. А точнее, он попытался бы остановить меня. И ему, как мало кому другому из ныне живущих, это, вероятно, удалось бы. По крайней мере, он смог бы удерживать меня некоторое время.
        Вульфгар коротко кивает Сефи:
        - Njar ga hae, svester.
        С нагальского это переводится примерно как «мое почтение, сестра».
        - Njar ga hir, bruder, - приветствует она его, называя братом.
        Между ними нет особой любви. У них разные приоритеты.
        - Ваше оружие. - Вульфгар показывает на мое лезвие-хлыст.
        Мы с Сефи передаем свое оружие охране. Севро следует нашему примеру, что-то бормоча себе под нос.
        - Ты забыл про свою зубочистку? - спрашивает Вульфгар, глядя на левый сапог Севро.
        - Вероломный йети, - бурчит Севро и вытаскивает из-за голенища зловещий клинок величиной с младенца.
        Страж, принимающий его, выглядит испуганным.
        - Желаю тебе удачи Одина с тогами, Дэрроу, - говорит мне Вульфгар, жестом показывая, что мы можем двигаться дальше. - Она тебе понадобится.
        На вершине Нового Форума расположились сто сорок сенаторов республики. Десять на каждый цвет, все в белых тогах, трепещущих на ветру. Они смотрят на меня сверху вниз, будто ряд спесивых голубей на проводах. Алые и золотые, смертельные враги в сенате, замыкают ряд с противоположных концов. Танцор отсутствует. Но мой взгляд прикован лишь к одинокой хищной птице, что стоит в центре этих глупых, тщеславных, жаждущих власти голубков.
        Ее золотые волосы туго стянуты на затылке. Ее туника чисто белая, без лент своего цвета, как у других. А в руке она держит Скипетр Зари - ныне это многоцветный золотой жезл в полметра длиной, с пирамидой Сообщества, переделанной в четырнадцатилучевую звезду республики, на навершии. Лицо этой женщины прекрасно и холодно. Небольшой нос, проницательные глаза под густыми ресницами и… расцветающая на лице озорная кошачья улыбка. Правительница республики. Здесь, на последних ступенях, под ее взглядом с моих плеч наконец-то спадает тяжесть, а из сердца исчезает страх никогда не увидеть ее снова. Я прошел войну, космос и этот треклятый парад, чтобы снова увидеть ее, мою жизнь, мою любовь, мой дом.
        - Приветствую, жена, - с улыбкой говорю я.
        - Приветствую, муж. Добро пожаловать домой.
        2. Дэрроу
        Отец
        Поместье Силена, традиционная загородная резиденция правителя на Луне, расположено в пятистах километрах севернее Гипериона, у подножия Атласских гор, на берегу небольшого озера. Северное полушарие Луны, состоящее из гор и морей, менее заселено, чем охватывающий экватор пояс городов. Хотя правит Мустанг из дворца Света в цитадели, истинный дом моей семьи - Силена. Во всяком случае, до возвращения на Марс. Построенный по подобию одной из папских вилл на земном озере Комо, каменный дом высится на краю скалистой бухты, и по вырубленным в скале лестницам можно спуститься прямо к воде.
        Здесь стройные хвойные деревья перешептываются на высоте вчетверо больше той, что возможна на Земле. Они вздымаются почти на двести метров вокруг приподнятой бетонной посадочной площадки, где управляющий дома Августусов Седрик Плату в сопровождении Львиной стражи моей жены ждет приземления нашего челнока. Невысокий медный приветствует нас с Севро с необычайным рвением, низко кланяясь и размахивая рукой. Тракса мчится мимо, даже не здороваясь, - ей не терпится найти мать.
        - Лорд-император! - выпаливает он. Пухлые щеки краснеют от восторга. Седрик приземист, но внушителен; фигурой он напоминает сливу, к которой приделали узловатые руки и ноги. Полоска усов, почти таких же редких, как седеющие медные волосы на его голове, шевелится на ветру. - Какая радость видеть вас снова!
        - Седрик! - Я тепло приветствую его. - Слышал, у тебя совсем недавно был день рождения.
        - Да, господин! Мне исполнился семьдесят один. Хотя я утверждаю, что после шестидесяти надо прекратить считать.
        - Ну и правильно! - говорит Севро. - Ты выглядишь как подросток.
        - Спасибо, господин!
        Немногие знают секреты цитадели так же хорошо, как Седрик. Такой управляющий - просто клад для двора правительницы. Мустанг, высоко оценившая его еще при Октавии, не сочла нужным увольнять столь знающего и преданного своему делу человека.
        - Где же приветственная вечеринка? - спрашивает Севро, выискивая взглядом Виктру, свою жену.
        Мустанг и Даксо остались в Гиперионе, чтобы разобраться со своим строптивым сенатом, но обещали прибыть к ужину.
        - О, дети недавно вернулись из трехдневного путешествия, - говорит Седрик. - Госпожа Телеманус водила их к обломкам десантного корабля «Дэви Крокетт»[2 - Дэви Крокетт - американский путешественник, военный и политик XIX века, ставший героем фольклора. - Здесь и далее, если не указано иное, - примеч. перев.] в Атласских горах. Корабль самого Мериуотера! Я слышал, они провели немало времени у этих обломков. Провели… немало… времени, да. Усвоили много уроков и развили индивидуальную инициативу. Как того требует ваша учебная программа, господ… - Глаза Седрика вылезают из орбит, и он быстро исправляется: - Как того требует ваша учебная программа, сэр.
        - Моя жена тут? - мрачно интересуется Севро.
        - Пока еще нет, сэр. Ее камердинер сказал, что она опоздает к ужину. Насколько я понимаю, на ее складах в Эндимионе и Эхо-Сити были забастовки. Об этом говорили в новостях.
        - Она даже не появилась на триумфе, - ворчит Севро. - А я выглядел потрясающе!
        - Она пропустила момент вашего торжества, сэр.
        - Верно. Вот видишь, Дэрроу? Седрик согласен. - Чего Севро не замечает, так это того, что Седрик потихоньку отходит подальше от зловонного волчьего плаща.
        - Седрик, где мой сын? - спрашиваю я.
        Он улыбается:
        - Думаю, вы догадываетесь, сэр.
        Когда мы с Севро входим в дуэльный грот, нас встречает стук неопластовых мечей и топот ботинок по камню. Виноградные лозы вьются над гранитными фонтанами, стелются по влажному каменному полу. Вечнозеленые иглы кучевыми облаками увенчивают деревья. А в центре грота, под пристальным взглядом горгулий, украшающих фонтаны, мальчик и девочка кружат друг против друга в очерченном мелом кругу. Семеро детей, явно из общей компании, и две женщины-золотые наблюдают за поединком. Севро тянет меня в сторону, к бортику фонтана, чтобы нас не заметили и можно было бы полюбоваться происходящим.
        Мальчику в центре лет десять, он худощав и горделив. Он смеется как мать, а хмурится как отец. У него волосы цвета соломы, а на круглом лице играет румянец юности. Под длинными ресницами сияют глаза оттенка розового золота. Он выше и старше, чем я помню, и кажется невероятным, что это моя плоть и кровь. Что у него есть собственные мысли. Что он будет любить, и улыбаться, и умрет, как все мы.
        Сейчас он сосредоточенно морщит лоб. По лицу его стекает пот, волосы взлохмачены. Тем временем противник наносит ему скользящий удар в колено.
        Девочке девять, она узколица и оттого неуловимо напоминает холеную охотничью собаку. Электра, старшая из трех дочерей Севро, выше моего сына и вдвое тоньше его. Но Пакс излучает внутреннюю радость, отчего глаза взрослых начинают искриться, а в этой девочке есть какая-то глубинная мрачность. Ее тускло-золотые глаза прячутся под тяжелыми веками. Когда взгляд Электры устремлен на меня, я порой ощущаю, что она оценивает меня с отчужденностью, свойственной ее матери.
        Севро нетерпеливо подается вперед:
        - Ставлю лезвие-хлыст Айи против шлема Аполлония, что мое крохотное чудовище выбьет дерьмо из твоего мальчишки.
        - Я не собираюсь делать ставки на наших детей! - негодующе шепчу я.
        - Добавляю кольцо Айи из училища.
        - Севро, веди себя прилично. Это наши дети.
        - И плащ Октавии.
        - Я хочу дерево из слоновой кости, взятое у Фальтов.
        У Севро перехватывает дыхание.
        - Я люблю это дерево! Куда же буду вешать свои трофеи, если отдам его?
        Я пожимаю плечами:
        - Нет дерева - нет пари.
        - Чертов дикарь! - бросает он, протягивая мне руку для рукопожатия. - Договорились.
        Севро сделался страстным коллекционером: он собрал изрядное количество реликвий золотых императоров, рыцарей и самозваных королей. Он вешает их кольца, оружие и гербы на ветки дерева из слоновой кости, которое выкорчевал в резиденции дома Фальтов на Земле и перевез в свой дом на Луне.
        Мы смотрим, как Электра снова атакует Пакса. Мой сын продолжает отступать и уклоняться, выматывая ее. Когда она устает, его хлыст обвивается вокруг ее грудной клетки, сомкнувшись в кольцо.
        - Очко! - выкрикивает Пакс.
        - Здесь считаю я, Пакс. Не ты, - говорит Ниоба Телеманус, жена Кавакса, невозмутимая женщина с вороньим гнездом седеющих непослушных волос на голове и кожей цвета вишневого дерева. Руки ее покрыты племенными татуировками ее предков, островитян Тихого океана. - Три - два в пользу Пакса.
        - Следи за равновесием и перестань перенапрягаться, Электра, - советует Тракса. Она сидит на бортике фонтана с раздобытой где-то бутылкой пива. - Ты можешь споткнуться, если окажешься на ненадежной поверхности - на палубе корабля или на льду.
        Хмурясь от гнева, Электра снова бросается на Пакса. Их движения быстры, но пока еще угловаты; эти дети научатся фехтовать более изящно, когда станут подростками. Электра делает ложный выпад, как будто метит вверх, а потом выворачивает запястье, чтобы полоснуть сверху вниз, и попадает Паксу по плечу.
        - Очко Электре, - говорит Ниоба.
        Севро приходится сдерживаться, чтобы не зааплодировать. Пакс пытается отыграться, но Электра обрушивается на него. Еще три быстрых удара выбивают лезвие-хлыст из его руки. Пакс падает, и Электра вскидывает оружие, чтобы с силой ударить его по голове.
        Тракса проскальзывает вперед и перехватывает клинок на полпути металлической рукой.
        - Спокойно, спокойно, маленькая леди. - Тракса выливает немного пива на голову Электры.
        Девочка свирепо смотрит на нее.
        Севро больше не в силах сдерживаться:
        - Моя маленькая гарпия!
        Он вскакивает со скамьи, и я иду следом за ним через грот.
        Повернувшись, Электра видит отца, и на суровом личике расцветает улыбка.
        - Папа вернулся!
        Она кидается к Севро и разрешает подхватить ее, обмякнув в его руках. Со стороны кажется, будто он тискает снулую рыбу. Некоторые дети отшатываются при виде Севро. Я выхожу из-за плотной завесы виноградных лоз, и, заметив меня, ученики кланяются, демонстрируя безупречные манеры. Никто из рожденных после падения дома Луны не носит знаков на руках. Теперь мы собираем детей разных цветов в группы по девять человек в начале школьного обучения, надеясь создать те узы, что я обрел в училище, но без убийств и голода. Лучший друг Пакса Бальдур, тихий щербатый мальчик-черный, ростом уже почти что с Севро, помогает Паксу встать. Он пытается отряхнуть Пакса от пыли, но тот отмахивается от друга и смотрит на нас.
        Я ожидал, что он бросится ко мне, как Электра к отцу, но нет. И внутри у меня все сжимается от острой боли. Я покинул Пакса, когда он был мальчиком, таким живым и непосредственным, а эта его нерешительность, эта нынешняя холодность - уже из мира мужчин. Помня, что на него смотрят сверстники, он выходит вперед и сгибается в поклоне, не ниже, чем того требуют манеры.
        - Здравствуй, отец.
        - Мой мальчик, - с улыбкой говорю я, - какой ты стал высокий!
        - Такое случается, когда взрослеешь, - резко бросает он.
        Я всегда думал, что с возрастом обрету б?льшую уверенность. Но, возвышаясь над этим ребенком, чувствую себя ничтожным. Я потерял отца из-за его преданности делу. Неужели я обрек Пакса на ту же судьбу?
        - Обычно он не такой нахал, - уверяет меня Ниоба.
        Мы стоим бок о бок; детей уже отпустили с дневной тренировки. Пакс уходит быстро, он явно не в духе. Бальдур спешит за ним, стараясь не отставать.
        - Считай этот маленький бунт комплиментом, Дэрроу, - бормочет Тракса. - Он просто скучал по отцу. Я чувствовала то же самое каждый раз, когда старик уезжал по очередному поручению Августуса.
        Она достает из кармана тонкую сигарету и поджигает ее от углей в одной из медных жаровен, поставленных вдоль осыпающейся стены грота. Ниоба выхватывает сигарету из пальцев дочери и тушит об ее металлическую руку.
        - Даксо когда-нибудь был таким? - спрашиваю я.
        - Даксо? - Ниоба смеется. - Даксо родился стойким, как камень.
        - Плел заговоры в утробе с момента зачатия, - бормочет Тракса и прихлебывает пиво. - Мы привыкли ухать на него по-совиному. Он вечно пялился на нас из окна. Старший братец никогда не хотел играть в наши игры. Только в свою собственную.
        - А ты была образцом совершенства? - усмехается Ниоба. - Ты ела коровьи лепешки.
        Тракса пожимает плечами:
        - Они были лучше твоей стряпни. - Она отходит подальше от матери и прикуривает другую сигарету. - Хвала Юпитеру, у нас были слуги-бурые.
        Ниоба закатывает глаза и касается моей руки:
        - Эта негодяйка права, Дэрроу. Пакс просто скучал по тебе. Ты успеешь все уладить.
        Я улыбаюсь ей, а сам наблюдаю, как Севро направляется к воде с Электрой.
        - Ты же знаешь, что ты папина любимая дочка, правда? - говорит он ей.
        Пытаюсь справиться с завистью. Такое впечатление, будто Севро способен вернуться в прошлое, причем ровно в тот момент, на котором расстался с семьей. Хотел бы я обладать такой способностью.
        Я ищу мать в саду, что тянется вдоль каменной складской стены. Мама копается в черной грязи вместе с другими алыми, двумя женщинами и мужчиной. Стоя на коленях, она наклоняется вперед, так что становятся видны ее босые ноги, и высаживает луковицы аккуратными рядами. На мгновение замираю на краю сада, чтобы взглянуть на нее, - еще в детстве мне нравилось украдкой смотреть с лестничной площадки нашего маленького дома в Ликосе, как она готовит вечерний чай. После смерти отца я боялся ее. Она всегда была скора на подзатыльник или едкое слово. Я думал, что виноват и наказание справедливо. Но насколько легче нам было бы любить друг друга, если бы я тогда понимал, что ее гнев и мой страх проистекают из боли, которую никто из нас не заслужил! Я вспоминаю все, что она перенесла, и меня переполняет любовь к ней. На краткий миг мне до боли хочется, чтобы отец был рядом. И увидел мать свободной.
        - Так и будешь таращиться, как беспризорник, или поможешь нам с посадкой? - спрашивает она, не поднимая глаз.
        - Не уверен, что из меня получится хороший фермер.
        Мать встает с помощью одной из женщин и неторопливо складывает инструменты, прежде чем подойти поздороваться. Она всего на восемнадцать лет старше меня, но эти годы тяжело дались ей. Однако сейчас она намного крепче, чем во времена жизни внизу. Ее суставы изношены из-за многолетней работы в шахтах, но на лице играет здоровый румянец. Наши врачи помогли матери избавиться от большинства терзавших ее последствий инсульта и сердечной болезни. Знаю, она чувствует вину, оттого что живет такой жизнью. Живет в этой роскоши, в то время как мой отец и многие другие ждут нас в Долине. Работа в саду и парках - искупление за то, что она выжила.
        Мама крепко обнимает меня:
        - Сынок. - Она вдыхает мой запах, потом отстраняется и смотрит мне в лицо. - Я чуть не умерла, когда услышала про этот треклятый Железный дождь. Мы все тут чуть не умерли.
        - Прости. Им не следовало ничего говорить тебе, пока я не пропал без вести.
        Мама молча кивает, и я понимаю, как сильно она беспокоилась. Должно быть, садовники собирались в гостиной, здесь или в цитадели, и смотрели видеоновости, как и все остальные. Мужчина-алый подходит к нам, шаркая и приволакивая больную ногу.
        - Привет, Танцор, - говорю я, глядя поверх плеча матери.
        Мой давний наставник сейчас в рабочей одежде вместо своей сенаторской тоги. Волосы у него седые, лицо отеческое, покрытое морщинами от тяжелой жизни. Но в глазах по-прежнему пляшут лукавые, мятежные огоньки.
        - Ты, смотрю, променял сенат на садоводство?
        - Я человек из народа, - отвечает он, пожимая плечами. - Приятно снова ходить с грязью под ногтями. Ведь садовники в музее - том, что отдал мне сенат, - не дают прикоснуться ни к одному чертовову сорняку. Привет, Севро.
        - Политикан, - говорит Севро, подходя сзади.
        Не обращая внимания на то, что мама явно не в настроении, он делает вид, будто собирается схватить ее в охапку и подбросить в воздух, но она останавливает его хмурым взглядом. Тогда Севро нежно обнимает ее.
        - Так-то лучше, - ворчит она. - В прошлый раз ты чуть не сломал мне бедро.
        - Ой, ну не будьте таким эльфом, - бормочет Севро.
        - Что ты сказал?
        Он отступает на шаг.
        - Ничего.
        - Что слышно от Лианны? - спрашиваю я.
        - У них все в порядке. Надеются, что ты вскоре их навестишь. Думаю, не взять ли Пакса на Икарию и не провести ли там всю зиму. Тут становится слишком холодно для старых костей.
        - Все пути ведут на Марс? - спрашиваю я.
        - Это его дом! - отрезает она. - Или вы хотите, чтобы он забыл свои корни? Алого в его крови не меньше, чем золотого! Правда, никто особо ему об этом не напоминает, кроме меня.
        Танцор смотрит в сторону, будто не слушая, о чем мы спорим.
        - Он полетит на Марс, - говорю я. - Все мы полетим, когда это будет безопасно.
        Хоть мы и контролируем Марс, там еще далеко до всепланетной гармонии. Земля Сирен все еще кишит железнокожими ветеранами золотой армии, как и район боевых действий в южной части Тихого океана на Земле. Повелитель Праха уже много лет не рисковал выводить на орбиту большой флот, но наземные войны определенно тяжелее космических.
        - И когда же это будет безопасно, на твой взгляд? - спрашивает мать.
        - Скоро.
        Ни Танцора, ни мою мать этот ответ не устраивает.
        - И сколько ты пробудешь здесь? - интересуется она.
        - Месяц, не меньше. Ронна и Киран приедут, как ты хотела.
        - Ну наконец-то. Я уж думала, Меркурий их похитил.
        - Виктра с девочками тоже приедет на некоторое время. Но в конце недели мне придется уладить кое-какие дела в Гиперионе.
        - Дела с сенатом… Будешь просить еще людей. - Тон матери так же мрачен, как ее взгляд.
        Я вздыхаю и смотрю на Танцора:
        - Теперь плохо влияешь на мою мать? Втянул ее в политику?
        Танцор смеется:
        - У Дианны своя голова на плечах, можешь не сомневаться.
        - Вас обоих слушать - оглохнуть можно! - сердится она.
        - А вы заткните уши, - советует Севро. - Ровно это я делаю, когда они начинают трепаться о политике.
        Танцор фыркает:
        - Вот бы еще твоя жена поступала так же!
        - Осторожно, приятель. У нее уши повсюду. Возможно, она сейчас слушает нас.
        - Почему тебя не было на триумфе? - спрашиваю я Танцора.
        Он кривится:
        - Да брось. Мы оба знаем, что я не перевариваю всей этой показухи. Особенно на этом чертовом спутнике. Мне подавай землю, воздух и друзей. - Он тепло смотрит на окружающие деревья. При мысли о возвращении в Гиперион на его лицо набегает тень. - Но приходится возвращаться в этот механизированный Вавилон. Дианна, спасибо, что позволила мне поработать в саду вместе с тобой. Мне очень этого не хватало.
        - Ты не останешься на ужин? - вздыхает мать.
        - К сожалению, есть и другие сады, которые надо возделывать. Кстати, о садах… Дэрроу, можно тебя на минутку?
        Мы с Танцором оставляем мать и Севро ругаться из-за вони волчьего плаща и идем по утоптанной тропинке под сень деревьев, в сторону озера. У дальнего берега скользит по воде патрульная лодка.
        - Как ты? - спрашивает Танцор. - Только без героически-патриотического дерьма. Не забывай, я тебя знаю как облупленного.
        - Устал, - сознаюсь я. - Казалось бы, за месяц пути можно и отоспаться. Но вечно что-нибудь происходит…
        - Ты можешь спать? - хмыкает он.
        - Иногда.
        - Счастливчик. Я вот писаюсь в постель, - признается он. - Наверное, пару раз в месяц. Я даже не помню этих проклятых снов, а вот мое тело все помнит, черт бы его побрал.
        Танцор оказался в самой гуще борьбы за освобождение Марса. Тоннельные войны там были еще хуже, чем бои в жилых кварталах Луны. Даже черные не поют песен о своих победах в тех тоннелях. «Крысиная» - вот как они называют эту войну. На протяжении трех лет Танцор с Сынами Ареса лично освободил больше сотни шахт. Если Фичнер - отец восстания, то Танцора определенно можно назвать любимым дядюшкой, невзирая на роспуск Сынов Ареса.
        - А как насчет таблеток? - говорю я. - Большинство ветеранов их принимает.
        - Психотропы? Не нужна мне никакая синтетика от желтых! Я алый из Фарана. Мои мозги намного важнее сухой постели.
        На этом мы и сходимся. Хотя Танцор главный противник моей жены в сенате, а значит, и мой, он до сих пор дорог мне, как член семьи. Лишь после того, как Марс и его спутники были объявлены свободными, Танцор отказался от оружия и принял тогу сенатора, чтобы основать «Вокс попули» - «Глас народа», социалистическую партию низших цветов. Каждая его речь о необходимости пропорционального представительства для меня как заноза в заднице. Дай ему волю, и у нас было бы по пятьсот сенаторов низших цветов на каждого золотого. Хорошая математика. Плохая реальность.
        - И все-таки хорошо, должно быть, почувствовать траву под ногами вместо песка и металла, - негромко произносит он. - Хорошо вернуться домой.
        - Да… - Замявшись, я смотрю на каменистый берег внизу. - Это с каждым разом все труднее. Возвращаться. Я вроде бы с нетерпением жду возвращения, но… Не знаю. Я этого боюсь. Всякий раз, когда Пакс подрастает еще на сантиметр, мне кажется, что меня обвиняют: мол, ты и это пропустил. - Я нетерпеливо выдергиваю торчащую нитку. - Не говоря уже о том, что, чем дольше я нахожусь здесь, тем больше у Повелителя Праха времени на подготовку Венеры. Значит, война может затянуться.
        При упоминании о войне лицо Танцора суровеет.
        - И надолго она затянется, по-твоему?
        - Зависит от обстоятельств, ведь так? - хмурюсь я. - Главная помеха для того, чтобы получить подкрепление и тем самым положить войне конец, - это ты.
        - От тебя ничего другого и не услышишь, верно? Одно и то же: надо больше людей. - Он вздыхает. - Я голос партии, а не ее мозг.
        - Знаешь, Танцор, скромность не всегда является добродетелью.
        - Ты не подчинился сенату, - ровным тоном замечает он. - Мы не давали тебе разрешения запускать Железный дождь. Мы выступали за осторожность и…
        - Я победил, разве не так?
        - Мы больше не Сыны Ареса, как бы нам с тобой этого ни хотелось. Виргиния с ее патрициями ограничились тем, что позволили тебе игнорировать сенат, но люди так или иначе начинают понимать, насколько силен их голос. - Он подходит ближе ко мне. - Тем не менее они уважают тебя.
        - Не все.
        - Брось. Существуют чуть ли не целые секты, возносящие тебе молитвы. О ком еще можно такое сказать?
        - О Рагнаре. - Я колеблюсь. - И о Лисандре из дома Луны.
        - Род Силениуса закончился на Октавии. Ты свалял дурака, отпустив мальчишку, но если бы он был жив, мы бы об этом знали. Его поглотила война, как и прочих. Остался только ты. Люди любят тебя, Дэрроу. Тебе не следует злоупотреблять этой любовью. Любые твои действия становятся примером. Так что если ты не подчиняешься закону, почему ему должны следовать наши императоры, наши губернаторы? Почему вообще кто-то должен ему следовать? Как нам править, если ты просто идешь и делаешь что хочешь, словно какой-то проклятый… - Он осекается.
        - Золотой.
        - Ты понимаешь, что я имею в виду. Сенат был избран. Ты - нет.
        - Я делаю то, что необходимо. Как всегда поступали мы с тобой. Но остальные сенаторы делают лишь то, что им нужно для переизбрания. Почему я должен к ним прислушиваться? - Я улыбаюсь Танцору. - Может, ты хочешь, чтобы я принес извинения? Это даст мне возможность усилить армию?
        - Как бы не оказалось слишком поздно для извинений.
        Я приподнимаю бровь. Хотел бы я сказать, что холодность Танцора мне непривычна, однако наша дружба угасла не вчера. А именно в тот момент, когда он узнал, какой ценой я купил мир с Ромулом. Я отдал Ромулу Сынов Ареса. Я бросил людей Танцора умирать на окраине. Терзавшая меня вина определила наши отношения на годы, заставила меня отчаянно жаждать его одобрения. Казалось, если мне удастся повергнуть Повелителя Праха, я смогу искупить ужас, на который я обрек этих несчастных. Но ничего исправить не удалось. И никогда не удастся. Танцор больше не будет любить меня так, как люблю его я, и это разбивает мне сердце.
        - Мы уже начали угрожать друг другу, Танцор? Я думал, мы с тобой выше этого. Ведь мы начинали вместе.
        - Да. Вместе. Я забочусь о тебе, как о родном. С тех самых пор, как ты пришел ко мне весь в грязи и был на полголовы ниже меня. Но даже ты должен следовать законам республики, которую помогал строить. Потому что там, где не соблюдают законы, появляется почва для тирании.
        Я вздыхаю:
        - Снова начитался чего-то.
        - Да, черт побери! Золотые хранили нашу историю в тайне, чтобы делать вид, будто она принадлежит им. Каждый свободный человек должен читать, чтобы не быть слепым, чтобы его не водили за нос.
        - Никто тебя не водит за нос.
        Танцор фыркает, выражая несогласие:
        - Будучи солдатом, я смотрел, как твоя жена прощает убийц и работорговцев, и терпел это, потому что мне сказали: это необходимо, чтобы выиграть войну. Теперь я смотрю, как наши люди ютятся по пятнадцать человек в одной комнате, с отбросами вместо еды и ветошью вместо здравоохранения, в то время как аристократия высших цветов живет в башнях, и я терплю это, потому что мне говорят: это необходимо, чтобы выиграть войну. Но будь я проклят, если стану сидеть сложа руки и смотреть, как свергнутого нами тирана сменяет другой, потому что это необходимо, чтобы выиграть долбаную войну!
        - Избавь меня от речей, дружище. Моя жена не тиран. Уменьшить роль правительницы в новом уставе Сообщества - это была ее идея. Она решила отдать основные полномочия сенату. Она помогла нашему народу обрести голос. Думаешь, это было ей на руку? Разве так поступают тираны?
        Танцор смотрит на меня, сурово и пристально:
        - Я говорю не о ней.
        Ах вот оно что… Мне все ясно.
        - Однажды ты сказал, что я хороший человек, которому приходится делать плохие вещи, - напоминаю я. - Ты дал слабину? Или так много времени провел с политиками, что забыл, как выглядят враги? Обычно они около семи футов ростом, носят большой нагрудный знак с пирамидой Сообщества… а еще у них руки по локоть в крови алых.
        - Как и у тебя, - отчеканивает Танцор. - Потери в целом составили один миллион, верно? Один миллион за Меркурий. Возможно, ты готов вынести это. Но остальные устали от этого бремени. Я знаю, что черные устали. Знаю, что я устал.
        - Тогда мы в тупике.
        - Это так. Ты мой друг. - В голосе Танцора слышится волнение. - Ты всегда будешь моим другом, поэтому можешь не опасаться удара в спину. Но я встану у тебя на пути и сделаю то, что должно.
        - Как и я.
        Я протягиваю ему руку. Танцор принимает ее и на мгновение задерживает в своей ладони.
        Мы пускаемся в обратный путь, и на том месте, где тропинка сворачивает к деревьям, он останавливается и смотрит на меня:
        - Дэрроу, ты ничего не хочешь мне сказать? Если да, то сейчас самое время. Пока это дружеский разговор между нами.
        - У меня нет секретов от тебя, - отвечаю я, желая, чтобы это было правдой, желая, чтобы Танцор мне поверил. Желая, чтобы он по-прежнему оставался лидером Сынов Ареса и мы могли бы, как прежде, хранить наши секреты вместе. Увы, не всякий противник - враг.
        Танцор разворачивается и, прихрамывая, идет в сад попрощаться с моей матерью. Они обнимаются, и он направляется к южной посадочной площадке, где его ждет эскорт. Он берет у охранника белую тогу и надевает ее прямо поверх рубашки, прежде чем подняться по трапу.
        - Чего он хотел? - спрашивает Севро.
        - Чего хотят все политики?
        - Проституток.
        - Контроля.
        - Он знает про эмиссаров?
        - Нет, откуда ему знать.
        Севро смотрит, как шерстяная тога Танцора развевается на ветру, пока тот садится в свой челнок.
        - В доспехах этот мерзавец нравился мне больше.
        - Мне тоже.
        3. Дэрроу
        Греза
        Ужин подают вскоре после того, как Даксо и Мустанг возвращаются из Гипериона вместе с моим братом Кираном и племянницей Ронной. Мы расположились в патио за длинным деревянным столом; на столе - свечи и сытные провинциальные марсианские блюда, приправленные карри и кардамоном. Севро сидит среди дочерей, корчит им рожи, пока девочки едят. Но когда воздух сотрясается от звукового удара, он вскакивает, смотрит в небо и убегает в дом, велев детям оставаться на месте. Возвращается добрых полчаса спустя под руку с женой - волосы растрепаны, на кителе не хватает двух пуговиц, к разбитой окровавленной губе прижат белый платок. Моя давняя подруга Виктра безупречно выглядит в зеленом камзоле с высоким воротником; расшитый драгоценностями наряд так сверкает, что больно смотреть. Она на седьмом месяце беременности, семья ожидает четвертую дочку.
        - О, никак сам Жнец во плоти! Прошу прощения, супруг мой. Я ужасно опоздала.
        Ее длинные ноги преодолевают расстояние в три шага.
        Я обнимаю Виктру в знак приветствия. Она хватает меня за задницу, достаточно сильно, чтобы я подпрыгнул. Виктра целует мою жену в макушку и садится во главе стола.
        - Привет, бука, - говорит она Электре. Потом смотрит на юных Пакса и Бальдура, которые с заговорщическим видом устроились на дальнем конце стола, и оба мальчика яростно краснеют. - Красавчики, не нальет ли кто из вас соку тетушке Виктре? У нее был чертовски трудный день.
        Мальчишки наперегонки бросаются за кувшином. Бальдур успевает первым. Этот тихий черный паренек пыжится от гордости, как павлин, и старательно наполняет для Виктры высокий бокал.
        - Чертов профсоюз механиков опять бастует. У меня полные доки товаров, готовых к перевозке, но эти мелкие вредители, подстрекаемые «Вокс попули», сняли муфты с двигателей на доброй половине моих кораблей, перевозящих продукты по Луне, и спрятали их.
        - Чего они хотят? - спрашивает Мустанг.
        - Кроме того, чтобы обречь этот спутник на голод? Повышения заработной платы, лучших условий жизни… и прочей чепухи. Они говорят, что с их зарплатами жить на Луне слишком дорого. Ну так на Земле предостаточно места!
        - Какая неблагодарность со стороны немытых мужланов! - говорит мать.
        - Я улавливаю твой сарказм, Дианна, и предпочитаю игнорировать его ради наших недавно вернувшихся героев. Успеем поспорить на неделе. Как бы то ни было, я практически святая. Мать послала бы серых, чтобы расколоть их неблагодарные черепа. Хвала Юпитеру, полиция по-прежнему способна расправиться с кем угодно, пусть даже это зарвавшиеся типы из «Вокс».
        - Это их право - вести коллективные споры, - говорит Мустанг, вытирая остатки хумуса с подбородка Дианы, младшей дочери Севро. - Оно записано чернилами в новом уставе Сообщества.
        - Да-да, конечно. Профсоюзы - основа справедливого труда, - бормочет Виктра. - Это единственное, в чем мы с Квиксильвером сходимся.
        Мустанг улыбается:
        - Так уже лучше. Ты снова - образец для подражания в республике.
        - Ты совсем чуть-чуть разминулась с Танцором, - говорит Севро.
        - То-то мне кажется, что пованивает ханжеством. - Виктра делает глоток сока и вздрагивает от удивления: Бальдур до сих пор стоит рядом с ней, улыбаясь чересчур старательно. - Ты все еще тут? Брысь отсюда, существо!
        Она целует свои пальцы, потом прижимает их к щеке Бальдура, отталкивая его. Он поворачивается и плавной горделивой походкой направляется к моему сыну. Тот, по всей видимости, страшно завидует.
        Потом, когда дети уходят играть в виноградник, мы удаляемся в дальний грот. Меня окружает моя семья - по крови и по выбору. Впервые за год я ощущаю, как на меня снисходит покой. Жена закидывает ноги на мои колени и велит растирать ее ступни.
        - Я думаю, Виктра, Пакс в тебя влюблен, - смеется Мустанг.
        Даксо наливает ей вина. В его руках бутылка кажется миниатюрной. Он выше меня ростом, с трудом втискивается на сиденье своего стула и время от времени случайно пинает меня под столом. Киран и его жена Дио сидят на скамейке у костра и держатся за руки. Когда-то я, помнится, думал, насколько Дио похожа на Эо. Но теперь, после всех этих лет, тень моей жены истаяла на лице ее сестры, и я вижу просто женщину - центр бытия моего брата. Она вдруг отшатывается, спасаясь от града угольков, - это Ниоба бросила в костер очередное полено. Тракса устроилась в уголке и украдкой прикуривает сигарету.
        - Ну, Пакс мог найти идола и похуже, чем его крестная, - говорит Виктра, глядя на мужа; тот ковыряется в зубах щепкой, оторванной от уличного стола. Она пинает его. - Это уже перебор. Прекрати.
        - Извини.
        - Но ты не прекратил.
        - Хрящик застрял, любимая. - Севро поворачивается, словно бы выбрасывая щепку, но продолжает ковыряться в зубах. - Готово, - мрачно говорит он. Вместо того чтобы выбросить добытый хрящик, он прожевывает его и глотает.
        - Говядина.
        - Говядина? - Мустанг оглядывается на стол. - У нас была курица и ягненок.
        Севро хмурится:
        - Странно. Киран, когда мы в последний раз ели говядину?
        - На ужине у упырей, три дня назад.
        Сидящие за столом морщатся.
        Севро издает смешок:
        - Значит, еда была хорошо выдержанной.
        Даксо качает головой и продолжает рисовать ангелов для Дианы, которая устроилась у него на коленях и восхищается его работой. Даксо недурно управляется с лезвием-хлыстом, но истинное его искусство - в обращении с пером. Виктра, отчаявшись повлиять на мужа, беспомощно смотрит на Мустанга поверх своего бокала.
        - Доказательство того, дорогая, что любовь слепа.
        - Если тебе надоело это лицо, Микки может его исправить, - говорю я.
        - Ну-ну, удачи. Тебе придется вытащить этого декадентствующего духа из его лаборатории, - говорит Даксо. Он замечает, что Диана добавила нарисованному им ангелу свирепо зазубренный трезубец. - Это не говоря о его почитателях. В прошлом сентябре он привез в Оперу настоящий паноптикум. Это смахивало на ожившие рисунки Иеронима Босха. Среди них была даже актриса. Можешь себе представить? - обращается он к Мустангу. - Твой отец прокусил бы себе щеку, увидев, как низшие цвета сидят в Элорийской опере.
        - И не он один, - говорит Виктра. - В наши дни развелось слишком много новых денег. Друзья Квиксильвера. - Ее передергивает.
        - Ну, за деньги культуру не купишь, верно? - откликается Даксо.
        - Никоим образом, мой добрый друг, никоим образом.
        Вечереет, оранжевые пальцы заката пробиваются сквозь деревья. Я позволяю себе расслабиться и делаю глоток за глотком из бокала, слушая, как мои друзья переговариваются и шутят. Маленькие голубые светлячки мерцают, и яркие вспышки пронзают поздние летние сумерки. За террасой шелестят деревья. Издали доносятся крики детей, затеявших вечерние игры. Раскаленные песчаные моря Меркурия кажутся сейчас такими далекими. Зловоние войны упрятано в моем сознании, и теперь это всего лишь осколки полузабытого сна.
        Вот какой должна быть жизнь.
        Этот покой. Этот смех.
        Но даже сейчас я чувствую, как все это ускользает из моих пальцев, словно тот далекий песок. Я чувствую, как Львиная стража дома Августусов таится во тьме леса, наблюдая за небом и тенями и помогая нам еще хоть на миг задержаться внутри этой грезы. Мустанг перехватывает мой взгляд и указывает глазами на дверь.
        Заставляю себя расстаться с друзьями; Телеманусы исполняют зажигательную пьяную версию их семейной песни «Лис на исходе лета». Мустанг исчезает в главном доме, и через несколько минут я следую за ней. Залы этого поместья древнее самой цитадели Света. Его цемент замешан на самой истории. Реликвии былых веков висят на стенах, украшают полки. Октавия еще в детстве называла это место своим домом. Ее дух витает в балках, на чердаке и в садах, как и дух предков и ее потомка. Здесь играл Лисандр, пока его путь не пересекся с моим. Я чувствую: всюду витает тень рода Луны. Сперва мне казалось странным жить в доме моего величайшего врага - но кто на свете лучше Октавии знал, какую ношу несем мы с Мустангом? Пока старая правительница была жива, я ее ненавидел. Мертвую я ее понимаю.
        Я чувствую запах жены, еще не увидев ее. В нашей комнате тепло, дверь захлопывается за мной на ржавую металлическую защелку. На столике рядом с камином - в камне его консольных выступов высечены орлы и полумесяцы дома Луны - стоит открытая бутылка вина. Тапочки Мустанга валяются на полу. На столике рядом с ее датападом, мигающим новыми сообщениями, лежат кольца - ее отца и мое, дома Марса.
        Она на веранде. Свернулась на кушетке, как моточек золотой пряжи, и читает сборник стихов Шелли с загнутыми уголками страниц; этот сборник много лет назад подарил ей Рок тем летом в Эгее, посвященным опере и искусству, после училища. Она не поднимает головы, когда я подхожу. Становлюсь у нее за спиной, размышляя, стоит ли начинать разговор, и провожу рукой по ее волосам. Я начинаю разминать ей мышцы шеи и спины. Ее гордые плечи расслабляются под моими пальцами, и она, перевернув книгу, кладет ее на колени. Разделенная жизнь связывает крепче, чем плоть и кровь. Она переплетает наши воспоминания.
        Чем больше я узнаю Виргинию, чем больше у нас общего, тем сильнее я люблю ее, как не умел любить тот мальчик, которым я когда-то был. Эо была пламенем, пляшущим на ветру. Я пытался поймать ее. Пытался удержать. Но Эо была создана для другого…
        Моя жена - не пляшущее пламя. Она - океан. Я с самого начала знал, что не могу владеть ею, не могу ее приручить, но я - тот единственный шторм, который движет ее глубины и будоражит приливы. И этого более чем достаточно.
        Я целую ее, спускаюсь губами к ее шее и чувствую вкус алкоголя и сандала ее духов. Я дышу медленно и спокойно, ощущая легкость любви и безмолвное развертывание разделявшего нас пространства космоса. Сейчас кажется невозможным, что мы были так далеко друг от друга. Что когда-то она существовала, а я в то время был не с ней. Все, что она есть - запах, вкус, прикосновение, - позволяет мне понять, что я дома. Она поднимает руку и запускает тонкие пальцы в мои волосы.
        - Я скучал по тебе, - говорю я.
        - А по чему не скучал? - спрашивает она, лукаво улыбаясь.
        Я хочу сесть рядом с ней на кушетку, но она прищелкивает языком:
        - Ты еще не закончил. Продолжай массировать, император. Твоя правительница приказывает тебе.
        - Кажется, власть ударила тебе в голову.
        Она поднимает взгляд на меня.
        - Слушаюсь, мэм. - Продолжаю массировать ей шею.
        - Я пьяна, - бормочет она. - Я уже чувствую похмелье.
        - Тракса умеет заставить человека почувствовать, будто это его моральный долг - держаться с ней наравне.
        - Ставлю десять кредитов на то, что завтра нам придется отскребать Севро от пола дворика.
        - Бедный Гоблин. Сплошной дух, и никакой массы тела.
        Она смеется:
        - Я разместила их с Виктрой в западном крыле, так что мы сможем немного поспать. В прошлый раз я проснулась посреди ночи, думая, что в рециркулятор воздуха угодил койот. Клянусь, если они не притормозят, то через несколько лет смогут самостоятельно заселить Плутон.
        Она похлопывает по подушке рядом с собой. Я устраиваюсь рядом и обнимаю ее. В кронах деревьев вздыхает озерный бриз. Я чувствую, как бьется сердце Виргинии, и мне хочется знать, что видят ее глаза, когда они устремлены на оранжевое небо над ветвями.
        - Здесь был Танцор, - говорю я.
        Она невнятно хмыкает, давая понять, что услышала, и негодуя: зачем напоминать ей о мире за пределами нашего балкона?
        - Он тобой недоволен.
        - Половина сената выглядела так, словно хотела подлить мне яда в вино.
        - Я тебя предупреждала. Луна сильно изменилась со времен твоего отъезда. С «Вокс попули» теперь приходится считаться.
        - Я заметил.
        - Однако же они приняли резолюцию, а ты плюнул им в глаза.
        - А теперь они плюнут в ответ.
        - Похоже, ты сам заварил эту кашу.
        - У них достаточно голосов, чтобы заблокировать мой запрос?
        - Возможно.
        - Даже если ты окажешь давление?
        - Ты имеешь в виду - даже если я приберу тот бардак, который ты учинил. - Это не вопрос.
        - Я принял правильное решение, - говорю я. - Я это знаю. Ты это знаешь. Они ничего не знают о войне. Они боялись, что в случае неудачи их привлекут к ответственности. Что мне было делать? Расчесывать волосы, пока они будут защищать свою репутацию?
        - Возможно, тебе стоило бы у них поучиться.
        - Я не собираюсь проводить опрос в разгар войны. Ты могла бы наложить вето.
        - Могла бы. Но тогда они поднимут крик, что я оказываю протекцию своему мужу, и «Вокс» приобретет новых сторонников.
        - Медные и черные по-прежнему в игре?
        - Нет. Караваль сказал, что медные поддержат тебя. А черные идут туда, куда идет Сефи. Что она выберет? Тебе это известно лучше, чем мне.
        - Не знаю, - признаюсь я. - Она была против Дождя, но пошла со мной.
        Мустанг ничего не отвечает.
        - Ты думаешь, я выстрелил нам в ногу, да?
        - У Танцора есть еще что-нибудь, что он мог бы использовать против тебя?
        - Нет, - говорю я.
        Я знаю, что она мне не верит. И она знает, что я это знаю, но не хочет больше спрашивать. Я хотел бы рассказать ей об эмиссарах, но это может быть вменено в вину и ей. Мы с Севро сошлись на том, что это должно остаться между упырями. Мустанг связана клятвой, обязывающей ее рассказать все сенату. А она изо всех сил старается держать свои новые клятвы.
        - На меня сердится не только Танцор, - признаюсь я. - Пакс за ужином на меня даже не смотрел.
        - Я видела.
        - Я не знаю, что делать.
        - А я думаю, знаешь. - Она умолкает. - Нам не хватает этого, - говорит она наконец. - Жизни. Я навсегда запомню сегодняшний ужин. Этих светлячков. Детей во дворе. Запах дождя, который скоро начнется. - Она смотрит на меня. - Тебя, твой смех. Я не должна запоминать это как нечто особенное. Нынешний вечер должен быть одним из тысячи подобных ему.
        - О чем ты?
        - О том, что, когда мой срок полномочий истечет, возможно, я не стану снова ввязываться в эту гонку. Вероятно, я передам эстафету кому-нибудь другому. А ты передашь бразды правления Орион или Харнассу. Полагаю, остальное - уже не наша ответственность. - На губах ее возникает легчайшая улыбка, лицо светится надеждой. - Мы вернемся на Марс и будем жить в моем поместье. Будем растить ребенка вместе с детьми твоих брата и сестры и посвятим жизнь нашей семье, нашей планете. И каждый вечер у нас будет ужин вроде сегодняшнего. Друзья будут заглядывать к нам в дом, когда окажутся рядом. Дверь всегда будет открыта…
        И этот дом всегда придется охранять целой армии.
        Ее слова уносятся в ночь, в объятия покачивающихся деревьев, все выше и выше в небо вместе с дуновением ветра. Но я сижу рядом с ней, холодный как камень, потому что знаю: она сама не верит ни единому своему слову. Мы слишком долго играли в эту игру, чтобы выйти из нее. Я беру жену за руку. И она умолкает, и греза уплывает прочь, и на балкон к нам прокрадывается наш давний друг страх, потому что в глубине души, в самых темных ее пропастях, мы знаем, что Лорн был прав. Тем, кто ужинает с войной и империей, в конце концов всегда приходится платить по счету.
        И тут, как будто мироздание подслушало мои мысли, раздается стук. Мустанг идет к двери, а когда возвращается, я вижу перед собой не свою жену, а правительницу.
        - Это был Даксо. Танцор созвал чрезвычайное заседание сената. Они перенесли слушание на завтрашний вечер.
        - Что это означает?
        - Ничего хорошего.
        4. Лирия
        «Добро пожаловать в большой мир»
        Небо.
        Так мой папа называл бы крышу из камня и металла, раскинувшуюся над нашим домом в шахте Лагалос. Мы все так называли ее на протяжении жизни многих поколений, начиная с первых поселенцев. Небо осыпается. Небо нужно укрепить.
        Оно распростерлось над нами, как огромный щит, защищая нас от бушующих снаружи пресловутых марсианских бурь. Существовали танцы, посвященные небу, песни с благословлениями в его адрес и пожеланиями процветания. Я даже знала двух девушек, названных в честь неба.
        Но это небо не было щитом. Оно было крышкой. Клеткой.
        Мне было шестнадцать лет - узловатые коленки да веснушки, - когда я впервые увидела настоящее небо. После смерти правительницы Луны восстанию понадобилось шесть лет, чтобы выбить остатки золотых с нашего континента, Киммерии. И еще два года, чтобы наконец освободить нашу шахту от серого военачальника, в отсутствие золотых основавшего здесь свое маленькое королевство.
        Потом восстание пришло в Лагалос.
        Наши спасители больше походили на безумных шутов с праздника вручения лавров, чем на солдат, увешанных трофеями - седыми и светловолосыми скальпами и железными значками в виде пирамиды. На груди у них были нарисованы какие-то серпы и шипастые красные шлемы. Впереди всех стоял усталый бородатый мужчина из алых, довольно пожилой, так что вполне мог называться дедом. В одной руке у него был большой импульсовик, а в другой - потрепанный белый флаг с четырнадцатиконечной звездой. Он заплакал, увидев людей со вздутым животом, тощих как скелеты, - мы голодали при этом сером военачальнике. Его оружие упало на пол, и хотя этот командир был нам чужим, он шагнул вперед и обнял меня. «Сестра», - сказал он. А потом обнял стоявшего рядом со мной мужчину: «Брат».
        Четыре недели спустя доброжелательные люди в белых шлемах и с четырнадцатиконечными звездами на груди подняли нас на поверхность. Я никогда не забуду их глаза - они были желтыми, и карими, и розовыми. У спасителей нашлись бутылки с водой, сладкая газировка и конфеты для детей. А еще они дали нам громоздкие очки с эмблемой в виде крылатой стопы, чтобы защитить наши глаза от солнца. Я не хотела надевать очки. Я хотела посмотреть на настоящие небо и солнце своими глазами. Но добрая желтая медсестра сказала мне, что я могу потерять зрение. После этого все мы двинулись наверх.
        Когда двери лифта открылись и мы выбрались из котловины, забитой кораблями, по металлической лестнице, я увидела его - синее и бескрайнее, такое огромное, что мне показалось, будто я падаю в него. Настоящее небо. А на невозможном горизонте висело солнце, словно неяркий уголек. Она дарило нам тепло. Наполнило мои глаза слезами. Оно было таким маленьким, что я могла заслонить его большим пальцем. Наше солнце. Мое солнце.
        На следующее утро под непристойные песенки, которые распевали молодые парни и девицы, к нам прибыли республиканские спасательные корабли. Я никогда не видела ничего чище этих кораблей. Они спускались вниз, белые, словно молочные зубы моего маленького племянника. На нижней части фюзеляжей сверкала звезда республики. В ту пору эта звезда означала для нас надежду.
        «Гостинец от Жнеца, - сказал молодой солдат, вручая мне плитку шоколада. - Добро пожаловать в большой мир, девочка».
        Добро пожаловать в большой мир…
        На челноке, уносящем нас прочь от шахты, перед каждым пассажиром возникло видео - голограмма, настолько реалистичная, что мне показалось, будто ее можно потрогать. Золотое лицо, внезапно появившееся в воздухе. Я видела эту женщину прежде, но здесь, в небе, на посланном ею корабле она казалась богиней из наших песен. Виргиния Львиное Сердце. Ее глаза были устрашающе золотыми. Ее волосы, подобные шелковым нитям, были убраны с безукоризненно гладкого лица. Она сияла ярче, чем уголек солнца. Под ее взглядом я чувствовала себя чем-то вроде тени.
        «Дитя Марса, добро пожаловать в большой мир… - мягко начала молодая правительница. - Ты отправляешься в великое путешествие, чтобы занять свое законное место на поверхности планеты, созданной твоими предками. Твой пот, твоя кровь, как пот и кровь всей твоей семьи, дали жизнь этой планете. Теперь пришел ваш черед получить свою часть благ человечества, жить и процветать в новой Солнечной республике и проложить путь для следующего поколения. Мое сердце отдано тебе. Надежды и мечты всех людей возвысятся вместе с тобой. Удачи тебе, и пусть твоя семья обретет радость под звездами».
        Это было два года и тысячу нарушенных обещаний назад.
        Теперь же я склоняюсь под палящим солнцем над мелкой, скудной речкой за ассимиляционным лагерем 121. Спина моя согнута, пальцы скрючены. Я тру абразивной щеткой брюки Авы, перепачканные на работе, - она убивает скот на бойне, чтобы наполнить наш котел.
        Мои руки, некогда пепельно-коричневые, как у большинства жителей Лагалоса, стали теперь жилистыми и загорелыми дотемна; они искусаны жуками, лезущими из речного ила. Лето на Киммерийских равнинах влажное и кишит комарами. Я прихлопываю троих, отыскавших брешь в пасте из цветков лайдера.
        Мне уже восемнадцать, но мои щеки остаются по-детски пухлыми и упорно не желают худеть. Волосы свисают дремучей копной, словно в моей голове поселился дикий зверь и яростно рвется наружу. Однако винить в этом некого. На мне не задерживаются ничьи взгляды. Парни из папиной буровой бригады прозвали меня Лангустом из-за цвета глаз. Папа частенько говорил, что всю красоту в нашей семье унаследовала Ава. Мне достался лишь характер.
        На берегу реки полно мужчин и женщин - десятка четыре человек из моего клана Гамма напевают «Балладу о Кровавой Мэри-дурочке». Моя мать часто мурлычет ее себе под нос во время работы. Из-под широкополых шляп и тюрбанов из ярких тканей выбиваются ржаво-рыжие волосы. На воде рыбаки в лодках лениво покуривают табак и тащат сети подальше в реку.
        Лямбда не дают нам теперь пользоваться стиральными машинами в центре лагеря. Уроды думают, что имеют на это право, поскольку принадлежат к тому же клану, что и Жнец. И ничего, что они - такая же родня ему, как мне - летучие мыши, выныривающие по ночам из джунглей, чтобы охотиться на комаров.
        Корабли Солнечной республики прилетают теперь только с серьезным военным эскортом - из-за мародеров «Алой руки», бесчинствующих на юге. Корабли, которые все-таки появляются, сбрасывают нам ящики с припасами на небольших парашютах. А те солдаты, что приземляются в лагере, теперь держат оружие, а не конфеты.
        Мы каждый день видим это в видеоновостях - налеты «Алой руки» на беспомощные лагеря. Сыновей похитили, отцов убили, остальных растерзали… Бандиты заявляют о возмездии клану Гамма за то, что мы были любимчиками наших бывших угнетателей. В каждом лагере, подвергшемуся нападению, нас уничтожают, словно больных крыс.
        Ава уверена, что республика остановит «Руку». Что явится Жнец со своими воющими легионами и отделает негодяев по первое число. Ну или что-нибудь в таком духе. Она всегда была хорошенькой дурочкой. Правительница извлекла нас из грязи и забыла в грязи. Жнец много лет не появлялся на Марсе. Похоже, у него есть о чем беспокоиться, кроме собственного цвета.
        Искусанная комарами, я ставлю корзину на голову и отправляюсь обратно в лагерь. Воздух потрескивает от электричества - приближается буря. В отдалении, над покрытой пятнами зелени саванной, огромные грозовые тучи расцвечивают небо багровым и черным. Они сгущаются прямо на глазах.
        Чем ближе к лагерю, тем больше куч мусора попадается среди буйных зарослей. То тут, то там мелькают пальщики, перепачканные сажей. Обвязав рот и нос лоскутами ткани, они поливают зараженные малярией груды тряпок и отбросов машинным маслом и поджигают. Дым душит небо раковыми черными венами.
        Мой брат Тиран тоже там, на свалке. Стоит с повязкой на лице, как и остальные, и, щурясь, всматривается в пламя - за один жетон в час. В шахте он сильнее всего мечтал стать проходчиком. Как и все мы. Я частенько прокрадывалась поздно вечером вниз, надевала отцовские рабочие ботинки и шлем, зажимала между пальцами ложки и вилки и изображала, будто управляю бурильной установкой. Но потом папа провалился в гнездо рудничных гадюк и лишился ног. Вскоре после этого умерла мама, а следом пропал и отец, вернее - то человеческое, что в нем оставалось. Я привыкла считать свой мир неизменным. Думала, что люди клана всегда будут кивком приветствовать моего отца, что мать всегда будет рядом, чтобы будить меня и давать немножко сиропа перед школой. Но эта жизнь закончилась. С каждым днем все больше горняков соблазнялось обещанием свободы. А в результате шахты оказались скуплены крупными компаниями из больших городов, и трудятся там роботы с клеймом в виде серебряной стопы. Говорят, мы получим свою долю, как только шахты принесут прибыль. Может, мы еще увидим чек на целых полкредита.
        Я вхожу в открытые ворота ассимиляционного лагеря 121. Он гудит как пчелиный улей. Лагерь построен из пластмассы, жести и собачьего дерьма. Это место рассчитано на двадцать тысяч человек, а нас тут сейчас пятьдесят тысяч, и каждый день прибывает пополнение. Мрачные эскадрильи комаров жужжат над варевом улиц, выискивая в нем мясо, из которого можно высосать кровь. Все парни, достаточно взрослые для Свободных легионов, ушли на войну. А оставшиеся мальчишки и девчонки выполняют дерьмовую работу за жетоны на еду, чтобы старики не голодали. Никто из детей больше не мечтает стать проходчиком, потому что в этом новом мире проходчиков не осталось.
        5. Лирия
        Лагерь 121
        Я добираюсь до хижины моей семьи по листам обшивки и деревянным доскам, перекинутым через грязь. Такая здесь мостовая. Ровно в тот миг, как я проскальзываю под противомоскитной сеткой, небо раскалывает раскат грома. В хижине сухо; меня встречает густой запах похлебки. Наш дом, пять метров на семь, построен из неопласта, его украшают отштампованная звезда республики и крохотная крылатая стопа у самого пола. Непрозрачные пластиковые перегородки, спускающиеся с потолка, делят дом на две комнатушки. В передней части - кухня и гостиная. В задней - спальные места. Моя сестра Ава склонилась над маленькой плитой на солнечных батареях и помешивает похлебку в кастрюле. Я останавливаюсь у входа, тяжело дыша. Ава оглядывается на меня:
        - То ли ты стала бегать быстрее, то ли тучи собираются медленнее.
        - Я бы сказала, и то и другое. - Потираю шов на боку и усаживаюсь за маленький пластиковый обеденный стол. - Тиран все еще жжет хлам?
        - Угу.
        - Бедняга промокнет до нитки. Черт возьми, до чего же здорово пахнет! - Я вдыхаю аромат похлебки.
        - В кастрюлю попало немного чеснока, - сияет Ава.
        - Чеснок? Как он просочился через Лямбду? Они перестали накапливать новый груз?
        - Нет. - Ава снова принимается помешивать похлебку. - Мне его дал один из солдат.
        - Дал? По доброте своего благородного сердца?
        - И это еще не все.
        Ава приподнимает подол, демонстрируя сверкающие голубые туфли. Не башмаки от правительства. Настоящие туфли из кожи и качественной резины.
        - Черт побери! А что ты дала ему взамен? - потрясенно спрашиваю я.
        - Ничего! - морщит нос Ава от такого обвинения.
        - Мужчины не дарят подарки просто так.
        Ава скрещивает руки на груди:
        - Я замужем!
        - Извини, забыла, - говорю я, прикусывая язык.
        Ее муж Варон - лучший из всех, кого я знаю, но его здесь нет. Он вместе с нашими старшими братьями Энгусом и Даганом пошел добровольцем в Свободные легионы сразу после того, как нас доставили в этот лагерь. Последний раз они связывались с нами из переговорного центра легиона на Фобосе. Сгрудились потеснее, чтобы поместиться в экран. Сказали, что отправляются с Белым флотом на Меркурий. А кажется, лишь вчера я пробиралась следом за Энгусом через вентиляцию Лагалоса в поисках грибов для его самогонного аппарата…
        - А где мальчишки? - спрашиваю я.
        - Лиам в лазарете.
        - Что, опять? - Я ощущаю укол жалости.
        - Очередная ушная инфекция, - говорит сестра. - Сможешь утром зайти навестить его? Ты же знаешь, сколько…
        - Конечно, - перебиваю ее я. - Я принесу ему немного оставшихся конфет, если остальные крысята их не сожрали.
        Лиаму, третьему сыну Авы, только-только исполнилось шесть, и он слеп от рождения. Славный малыш.
        - Ты его балуешь.
        - Некоторых мальчишек нужно баловать.
        Подхожу к своей племяннице Элле. Она лежит в коляске у стола и играет с подвешенным над ней маленьким мобилем, одной из поломанных игрушек ее брата.
        - Как поживает мой маленький гемантус в этот ужасный грозовой вечер? - говорю я, поддевая пальцем ее носик.
        Элла хихикает и хватает мой палец, а потом тянет его в рот.
        - О, у цветочка есть ротик!
        - Я покормлю ее после ужина. Не могла бы ты пока проверить у папы памперс?
        Мой отец сидит в кресле, уставившись в головизор, - я украла его у одного типа из Лямбды, слишком пьяного, чтобы следить за своей палаткой. Глаза у отца жемчужные и отстраненные, в них отражаются мельтешащие на экране помехи мертвого канала.
        - Давай я помогу тебе, па, - говорю я.
        Переключаю каналы, пока на экране не появляется гравибайк, мчащийся над меркурианской пустыней. Плохие парни преследуют плутоватого героя-синего, немного похожего на Коллоуэя Чара.
        - Все в порядке? - спрашиваю я.
        Снаружи грохочет гром.
        Папа не отвечает. Даже не смотрит на меня. Я сдерживаю обиду и вспоминаю, каким он был, когда брал нас с собой в шахты. Его огрубевшие руки зажигали газовую горелку, и он хриплым шепотом рассказывал нам страшилки про Голбака-аспида или про Старого Шаркуна. Огонек горелки взвивался в воздух, и отец разражался веселым хохотом при виде наших перепуганных лиц. Я не узнаю этого человека… это существо, принявшее облик моего отца. Оно лишь ест, гадит и таращится в головизор. И все же я отбрасываю гнев, чувствуя себя виноватой, и целую отца в лоб. Потом подтягиваю одеяло чуть повыше, под бородатый подбородок, и благодарю Долину за то, что отцовский подгузник чист.
        Хлопает дверь. Это сыновья моей сестры влетают в дом, мокрые насквозь и перемазанные грязью. Следом входит наш брат Тиран, пропахший дымом свалки. Он самый высокий в семье, но страшно худой, тонкий как тростинка; его хрупкость особенно бросается в глаза, когда вечерами он сгибается над столом - пишет книжки для детей: истории о замках, чудесных долинах и летающих рыцарях. Тиран встряхивает влажными волосами и пытается обнять Аву. Сестра с притворной скромностью показывает новые туфли своим ревнивым мальчишкам. Они спорят, как называется самый яркий из оттенков голубого, а я тем временем расставляю тарелки.
        - Лазурный! - решают они. - Как татуировки у Коллоуэя Чара!
        - Коллоуэй Чар, Коллоуэй Чар, - передразнивает их Тиран.
        - Колдун - лучший пилот в мире! - с негодованием восклицает Конн.
        - Я бы в любой момент поставил на Жнеца в робоскафе против Чара в истребителе.
        Конн подбоченивается.
        - Ты глупый! Колдун разорвал бы его на куски!
        - Ну, они друзья, так что в любом случае не станут друг друга разрывать, - говорит моя сестра. - Они слишком заняты, защищая вашего отца и дядей, разве не так?
        - Как думаешь, папа с ними встречался? - спрашивает Конн. - С Чаром и Жнецом?
        - А с Аресом? - добавляет Барлоу. - Или Вульфгаром Белым Зубом? - Он ударяет кулаком по ладони, изображая грозного черного. - Или с Танцором из Фарана! Или с Траксой…
        - Да, они наверняка лучшие друзья. А теперь ешь.
        Мы ужинаем, сгрудившись вокруг пластикового стола, а по крыше барабанит дождь. На столе едва хватает места для мисок и локтей, но мы как-то утрамбовываемся, едим жидковатую похлебку и обсуждаем преимущества истребителей над робоскафандрами в атмосфере. Когда мальчики говорят, что сегодня суп вкуснее, моя сестра улыбается.
        После ужина мы собираемся вокруг папы, чтобы посмотреть головизор. Я разламываю половину шоколадной плитки «Космос» на семь частей. Свою долю прячу для Лиама и улыбаюсь, заметив, как Тиран отдает свой кусочек Аве. Неудивительно, что он такой тощий. Программа - выпуск новостей. Ведущий-фиолетовый напоминает мне гелиона - это такие тропические птицы, шастающие по нашим мусоркам. У ведущего невероятная копна белых волос и подбородок, достойный быть высеченным из гранита, но при этом трогательно изящные для мужчины руки.
        С большой важностью он сообщает о триумфе Жреца, прошедшем в Гиперионе. Мои племянники тычут друг друга локтями, пока ведущий рассуждает о том, что следующий удар надо нанести по Венере, чтобы раз и навсегда покончить с Повелителем Праха и его дочерью, последней фурией. Моя сестра тихо вздыхает, украдкой погладив новые туфли. Пока что имена наших братьев и ее мужа не появлялись в списке потерь, который идет бегущей строкой внизу экрана.
        Тирана притягивает этот далекий мир. В нашей семье мой брат всегда был самым мягким и сильнее всех рвался показать себя. Через несколько месяцев ему исполнится шестнадцать. И тогда он оставит всю эту грязь позади и улетит к звездам. Я невольно уже обижаюсь на него. Никому из наших мужчин не следовало покидать семью.
        Мальчишки не видят тихого отчаяния моей сестры. В их красных глазах пляшет отражение голограмм. Наш цвет. Зрелище триумфа на Луне. Слава величайшего из сыновей алых, стоящего, вскинув сжатый кулак, рядом со своей золотой женой - правительницей, которая так много нам обещала. Мальчишки восторженно воют. Думают, что смогут возвыситься, как Жнец. Они слишком малы, чтобы понять: наша жизнь - сплошная ложь за всем этим блеском.
        «Жнец! Жнец!» - кричит толпа.
        Мои маленькие племянники присоединяются к скандированию. А я касаюсь руки сестры, смотрю на экран и вспоминаю все невыполненные обещания. Интересно, неужели лишь я одна скучаю по шахте?
        Просыпаюсь ночью от далекого рева. В комнате все тихо. Чувствую, что мои ноги скользкие от испарины. Сажусь на кровати и прислушиваюсь. Издали доносится какое-то рычание. Всхрапывание двигателей. За сетчатым пологом кровати жужжат комары.
        - Тетя Лирия, - шепчет лежащий рядом Конн. - Что это за шум?
        - Тише, милый.
        Я настораживаюсь. Двигатели смолкают. Перебрасываю ноги через край кровати. Снизу слышится тихое дыхание отца. Он спит. Кровать моей сестры пуста. Как и лежащий на полу тюфяк Тирана.
        Проскальзываю за москитную сетку, влезаю в шорты и хлопковую рубашку, отсыревшие от влажности.
        - Ты куда? - беспокоится Конн. - Тетя Лирия…
        Я закрываю сетку за собой на липучку.
        - Просто посмотрю, что там такое, милый, - говорю я. - Спи.
        Надеваю сандалии и выхожу в кухню. Моя сестра здесь, стоит у двери и с беспокойством наблюдает, как Тиран натягивает ботинки.
        - Что там такое? - тихо спрашиваю я. - Я вроде бы слышала корабль.
        - Возможно, просто какой-то идиот из регионального управления пролетел над лагерем на бреющем, - говорит Тиран.
        - Ни хрена не похоже! - со злостью бросаю я. - У нас уже месяц не приземлялся корабль снабжения!
        - Тише! - шипит он. - Малыши услышат!
        - Не будь ты таким тупицей, мне не пришлось бы кричать!
        - А ну замолчите оба! - Ава явно нервничает. - А вдруг это «Алая рука»?
        Тиран смахивает спутанные волосы с глаз:
        - Не выкручивай скафандр-печку. «Рука» в сотнях километров южнее. Республика не позволила бы им вторгнуться в наше воздушное пространство.
        - Да ни хрена! - бормочу я.
        - Они владеют небом, - отвечает он с видом претора.
        - Они даже собственными городами не владеют, - парирую я, вспомнив бомбардировку Эгеи.
        Тиран вздыхает:
        - Я схожу гляну. А вы присмотрите за домом.
        - Присмотреть за домом? - смеюсь я. - Прекрати вести себя как личинка! Я иду с тобой.
        - Нет, не идешь, - возражает Тиран.
        - Я такая же быстрая, как ты.
        - Не важно, черт возьми! В этом доме мужчина - я, - говорит брат, а я фыркаю в ответ. - Помнишь, что случилось с Ваной, дочерью Торрона? Девушкам не следует ходить по лагерю ночью. Особенно нашим.
        Он имеет в виду клан Гамма, и он прав. Я знала Вану с детства. Ее нашли растерзанную в клочья, с отрубленными руками. Мы похоронили ее на опушке джунглей к югу от лагеря.
        - Кроме того, если даже я не прав, ты нужна будешь здесь, чтобы помочь Аве и детям. Я только гляну, что там, и быстренько назад. Обещаю. - И он уходит, не говоря больше ни слова.
        Ава закрывает за ним дверь. Она стискивает руки и садится за кухонный стол. Я опускаюсь рядом с ней, раздраженно уставившись на исцарапанную пластиковую столешницу.
        - Пошло оно все в шлак! - Я встаю. - Схожу посмотрю.
        - Тиран уже ушел!
        - Брось. Он едва яйца не потерял. Я мигом. - Направляюсь к двери.
        - Лирия!
        - Что?
        Ава хватает с кухни нашу единственную сковородку.
        - Возьми хотя бы это.
        - На тот случай, если я вдруг найду яйца? Ладно-ладно. - Я беру сковороду. - Приготовь-ка запас еды и воды, мало ли что.
        Она кивает, и я ухожу, оставив ее на пороге. Ночь мрачна и влажна, будто воздух во рту у курильщика. К тому моменту, как я выбираюсь из поселка Гаммы в главный лагерь, у меня вся спина мокра от пота. Вокруг тихо, не считая стрекота насекомых. Морщинистая габунская ящерица смотрит на меня с крыши домика беженцев и жует ночного мотылька. В дальнем конце лагеря, там, где расположены посадочные площадки, горят огни. В дверных проемах блестят чьи-то глаза, кто-то смотрит из-за москитной сетки, как я иду. Улицы пусты. Мне страшно, как никогда не бывало страшно в шахтах. Сейчас я чувствую себя гораздо более слабой и маленькой, чем в нашем домишке.
        Впереди слышатся мужские голоса. Спорят. Я осторожно пробираюсь вперед, потом прячусь за грудой выброшенных грузовых контейнеров. На одном из них нарисовано лицо изящной модели-розовой; она пьет из бутылки «Амброзию», сладкий перечный напиток на основе колы, которому лагерь обязан половиной всех случаев кариеса. Модель улыбается и подмигивает мне; ее рот полон белых, сверкающих зубов. Огни кораблей ярко горят в предрассветный час, очерчивая силуэты людей из нашего лагеря, - разбуженные ревом двигателей, они пришли посмотреть на прилетевших. Мой брат среди них, застенчиво топчется позади. Я вдруг чувствую себя виноватой, оттого что фыркнула, когда он сказал про мужчину в доме. Он просто мальчик. Мой мальчик, мой маленький брат, который пытается быть взрослым. Члены клана переговариваются с теми, кто спустился по трапам кораблей. Прибывшие тоже алые, но у них оружие, а на голых торсах патронташи крест-накрест.
        Они спрашивают, где найти Гамму. Мужчины из лагеря спорят между собой, потом один из них машет рукой в сторону нашего поселка. Другой толкает его, но вскоре их товарищи начинают указывать не только на наши дома, но и на Тирана, и еще на троих из клана Гамма. Остальные отходят от них подальше. Самый низкорослый из прибывших что-то говорит, но я не разбираю слов. Один из наших бросается на него в тот самый момент, когда чужак вскидывает длинный темный предмет, который держал сбоку. Это плазменная винтовка. В патроннике вспыхивает ядовито-зеленый свет, из дула вырывается пронзающий тьму пульсирующий шар. Он пробивает грудь жертвы насквозь. Человек шатается и оседает на землю, словно городской пьянчужка. Я застываю на месте. Мой брат бросается бежать вместе с двумя другими из нашего клана. Второй чужак вскидывает винтовку.
        Металл тарахтит, как сломанная шелкопрядильная машина.
        Грудь моего брата взрывается. Другие боевики разносят вдребезги ночную тишину; их оружие сверкает и исторгает огонь. Тиран судорожно дергается. Он не падает сразу. Пошатываясь, делает шаг-другой, но потом гремит очередной выстрел, и Тиран оседает на землю. У него нет половины головы. Из моей груди рвется жалобный крик. Мир вокруг мелькает и рушится, и снова наступает тишина, а я не могу отвести глаз от этой темной фигуры в грязи.
        Тиран…
        Первый стрелявший подходит к телу моего брата и тычет в него плазменным стволом. Потом поднимает голову, смотрит на меня, и кислотно-зеленый свет освещает лицо демона. Это не мужчина. Это женщина-алая, с ужасными шрамами на пол-лица.
        - Правосудие над Гаммой! - Одновременно с этим ее голос раздается из динамиков обоих кораблей. - Смерть коллаборантам! Правосудие над Гаммой!
        6. Эфраим
        Вечный город
        Я зеваю во влажной темноте, мечтая о сигарете, потому что дышать через ингалятор, к которому я присосался, - это все равно что трахаться через брезент. Моя левая нога онемела, носок в резиновом ботинке мокрый от пота, а правая рука согнута и так неловко упирается в стену, что поддельный хронометр «Валенти» впивается в запястье и даже пульс отзывается болью.
        Единственное, что помогло мне сохранить здравый рассудок на протяжении последних девяти часов, - это голографические контактные линзы, которые я покупал на стойке у этого лемуроподобного мерзавца Кобачи на сто девяносто восьмой, пятьдесят шестой и семнадцатой, в Старом городе. Но контакты закоротило, так что теперь у меня саднит роговицу и, хуже того, масса времени, которое нужно убить. Превосходно.
        Я тщетно пытаюсь потянуться. Но в этой каменной коробке невозможно пошевелиться, все же во мне метр семьдесят пять роста. Сильнее всего я обижен на древних египтян - не за то, что они первыми придумали институт массового рабства для общественных работ, а за то, что все они были такими мелкими. И до сих пор тут пахнет завяленным старикашкой, которого мы вытащили отсюда прошлой ночью, перед доставкой.
        Я смотрю на хронометр. Это подарок моего покойного жениха. Дешевые серебристые часы из тех, что клепают полуслепые иммигранты низших цветов, работники потогонных мастерских в каком-нибудь захолустье Луны. Возможно, в Тихо. Может, в Эндимионе или Громаде. Оттуда нужно полмира проехать до того места, где бьется сердце планеты, - до Гипериона, где я сейчас погребен. Он не знал, что это подделка, и потому заплатил почти шестьдесят процентов рыночной стоимости, половину зарплаты за квартал. Когда он вручил мне эти часы, его лицо сияло. Мне не хватило духу сказать ему, что он мог купить их по цене бутылки приличной водки. Бедный мальчик.
        Снова бросаю взгляд на циферблат. Почти пора.
        Две минуты до полуночи. Всего несколько сумеречных часов остается до того, как Гиперион погрузится в последний темный месяц лета. Мрак или свет - день в Гиперионе на самом деле никогда не кончается. Хранители дня просто запирают свои двери и передают бразды правления ночным обитателям. При ауреях тут был настоящий рай для розовых. Но теперь, когда гаснет свет, здесь воцаряется закон джунглей. За пределами музея раскаленный город потягивается и напевает в душном полумраке, и это не предвещает ничего хорошего. На освещенном фонарями Променаде благопристойные граждане разбегаются по частным жилым комплексам, скрываясь от тявканья молодежной музыки и рева банд на ховербайках. Эти звуки эхом разносятся по Затерянному городу.
        Гиперион. Сокровище Луны. Вечный город. Прекрасный даже в неразберихе военного времени. Здесь есть на что посмотреть, и выбор настолько велик, что спешить с этим не следует. Если, конечно, вы хотите сохранить здравый рассудок.
        Но здесь, в гиперионском Музее древностей, за толстыми мраморными стенами существует мир с совершенно другими правилами. В дневное время по мраморным коридорам бродят стайки восторженных школьников низших цветов да иммигранты с Марса и Земли, тычутся сопливыми носами в стеклянные витрины. А по ночам музей превращается в неприступный склеп. Непроницаемый снаружи, он населен лишь бледнолицыми ночными стражами, мертвыми обитателями склепов, статуями и картинами. Единственный способ попасть в него - стать местным обитателем. Так что мы подкупили одного докера и пробрались на борт грузового корабля с Земли, когда тот приземлился в Атласском межпланетном порту. Так уж получилось, что на этом корабле везли многочисленные реликвии из личного тайника какого-то изгнанного золотого лорда, умершего или бежавшего на Венеру. Возможно, старого Скорпиона. Целая куча вкусняшек. Четырнадцать картин европейских неоклассиков, ящик с финикийскими урнами, двадцать пять ящиков с римскими свитками и четыре саркофага. В них вчера лежали мумифицированные египтяне, а сегодня - наемники.
        К нынешнему моменту техники-уборщики уже гонят своих роботов заряжаться и переходить в восточное крыло. Команда охранников занимает штаб-квартиру в подвале.
        Тик-так. Тик-так.
        Меня тошнит от ожидания. Тошнит от того, что мысли крутятся каруселью. Я смотрю на часы. Мне хочется подтолкнуть стрелки на дешевых шестеренках, теряющих секунды каждый день. Не могу думать ни о чем, кроме призрака. Ведь каждое «тик-так» уносит меня все дальше от него. Дальше от его нелепой прически с зализанными назад волосами (он подражал звезде голографических экранов, потому что этот актер мне нравился) или от поддельной куртки «Дюверши» (он считал, что под ней можно спрятать мальчишку с фермы). Это была его проблема: он всегда пытался изображать того, кем на самом деле не являлся. Всегда стремился придать себе вес. И чем все обернулось? В конце концов его проглотили и выплюнули.
        Я достаю из рюкзака диспенсер с золадоном. Нажимаю на серебряный цилиндр, и он выбрасывает мне на ладонь черную таблетку размером с крысиный зрачок. Особенно крутой дизайнерский наркотик. Нелегальный до абсурда. Взвинчивает дофамин и подавляет активность того кусочка серого вещества, который отвечает за эмоции. Во время битвы за Луну спецназовцы ели золадон, как конфеты. Если вам нужно расплавить городской квартал, слезы лучше придержать до тех пор, пока не вернешься на свою койку.
        Думаю, достаточно малой дозы. Один миллиграмм - и подавляющие эмоции молекулы пронзают мою кровь. Мысли о женихе теряют объемность, становятся всего лишь плоскими монохромными картинками в потускневшей памяти.
        Тик-так. Тик-так.
        Би-ип.
        Пора лезть на рожон. Я щелкаю по интеркому. Отзываются еще три щелчка.
        Потом раздается скрежет камня. Каменная крышка начинает двигаться сама по себе, затем взмывает в воздух. С потолка сквозь щели сочится голубой свет. Надо мной высится темный силуэт, удерживающий каменную плиту с такой легкостью, словно та сделана из неопласта.
        - Добрый вечер, Вольга, - с благодарностью говорю я великанше.
        Сажусь и ощущаю, как с приятным треском растягивается позвоночник. Моя черная сообщница - она вдвое младше меня - улыбается во все тридцать два зуба, испорченных второсортной стоматологией. В отличие от ледяных черных, на ее лице нет плотных костных мозолей, оставленных ветром и обычно скрадывающих косые скулы. Вольга маленькая для черных, худая и низкорослая - всего шесть с половиной футов. Из-за этого она выглядит менее угрожающе, чем обычный ворон. Ее создатели задумывали иное. Она родилась в лаборатории, милостью Общества селекционных программ. Бедный ребенок не мог угнаться за остальным выводком, и ее вышвырнули на Землю для рабского труда.
        Мы встретились пять лет назад на погрузочной платформе за пределами Эхо-Сити. Я передал одну штуковину коллекционеру и решил отметить это дело парой коктейлей. Вольга нашла меня в переулке, валяющегося в луже крови глубиной сантиметра два. После того как я опрокинул десяток бокалов, меня подрезали, ограбили и бросили умирать двое местных чернозубых. Она отнесла меня в больницу, а я в знак благодарности отвез ее на Луну, единственное место, куда ей на самом деле хотелось. С тех пор она следует за мной. Обучать ее ремеслу - мое любимое хобби.
        Как и я, Вольга облачена в черный неопластовый комбинезон, скрывающий тепловую сигнатуру. Она все еще держит крышку саркофага у меня над головой в полумраке музейного склада.
        - Можешь уже прекратить рисоваться, - бурчу я.
        - Не завидуй, что я могу поднять то, что тебе не под силу, человечек.
        - Тсс! Не рявкай так громко.
        Вольга морщится:
        - Извини. Я думала, Кира отключила систему наблюдения.
        - Просто заткнись, - раздраженно говорю я. - Не прыгай на минном поле. - Старая поговорка легиона заставляет меня чувствовать себя даже старше застарелой боли в правом колене.
        - Слушаюсь, босс. - Вольга напускает на себя смущенный вид и осторожно ставит каменную крышку на пол, а потом протягивает руку, чтобы помочь мне выбраться.
        У меня вырывается стон. Даже с золадоном я ощущаю каждую рюмку, понюшку и затяжку своих сорока шести лет. Я виню легион в том, что он украл добрую четверть этих лет. Восстание - в том, что украло еще три года, прежде чем я поумнел и откололся. А потом я ругаю себя за то, что провел остальные годы так, словно меня ждет вторая жизнь на конце радуги.
        Я не нуждаюсь в зеркале, чтобы понять, что превратился в подержанную модель самого себя. У меня красноречиво опухшее лицо человека, слишком часто прикладывавшегося к бутылке, и тощее тело, которому даже десятилетние занятия в гравитационных спортзалах легиона не помогли нарастить мышечную массу.
        Я собираю зеленые обертки своего обеда из филейных кубиков и венерианских имбирных водорослей и обрызгиваю саркофаг аэрозолем ДНК с черного рынка, а потом убираю мусор и баллончик в рюкзак. Подняв термокапюшон, жестом велю Вольге надеть свой. Двух других членов нашей команды мы находим за четырехметровым штабелем ящиков - они сидят перед укрепленной дверью склада.
        - Добрый вечер, - говорит, не оборачиваясь, наш стиляга Дано, молодой прыщавый алый. - Скрип твоих коленей слышен за сто метров, Жестянщик. Им не хватает немного уличной смазки. Я знаю одного типа из авторазборки, который тебе поможет.
        Я игнорирую Дано с его терранской сверхфамильярностью.
        Мне нужно больше компаньонов с Луны. Черт, я даже согласен на сварливого марсианина. Терранцы - невыносимые болтуны.
        Моя взломщица-зеленая, Кира, тоже терранка, стоит на коленях и возится с внутренней частью биометрического замка. Инструменты разложены на полу рядом с дверью - отсюда Кира будет вести поддержку. Девушка немного нервная и не очень-то любит выходить на танцпол. За последние годы я несколько раз нанимал Киру, но мы не близки. Она такая же, как большинство лайми, - раздражительная и эгоистичная, с процессором вместо сердца. Особенно часто она язвит в адрес Вольги. Но мне плевать. Я еще в девять лет пришел к выводу, что большинство людей - лжецы, сволочи или просто тупые. Она хороший хакер, и это все, что меня интересует. В наше время трудно найти хакера-фрилансера. Корпорации, от криминальных до солидных, подгребают под себя все таланты.
        Кира и Дано невысокие, и отличить их друг от друга в этих черных комбинезонах с капюшоном можно лишь по выпирающему животу Киры, ну и по тому факту, что сейчас Дано делает растяжку для исполнения своей роли и напевает себе под нос какую-то дурацкую песенку алых.
        За Дано я присматриваю меньше, чем за Кирой. Его я знаю с тех пор, как он был уличным крысенышем, только-только прилетевшим с Земли и чистящим карманы на Променаде, а прыщей у него было больше, чем волос на голове.
        Кира трудится над дверной «начинкой»; в левой руке у нее выходной разъем, передающий беспроводной сигнал от двери на оборудование у нее в голове. Два металлических полумесяца, набитых аппаратурой, и две линии связи, встроенные в ее череп, идут от висков к ушам, а оттуда к основанию черепа. Я вижу их выпуклости под термокапюшоном.
        - Дверная сигнализация? - интересуюсь я, когда Кира отодвигается от двери.
        - Разумеется, выключена! - огрызается она. Капюшон приглушает голос. - И магнитный замок сдох. - Она смотрит на Вольгу - та, опустившись на колени, достает из черного футляра свою компактную штурмовую винтовку. - Что, ворона, собираешься сегодня нарушить свое правило?
        - Погодите, у нас что, сегодня предписание на убийство? - нетерпеливо спрашивает Дано.
        - Нет. Мы не нарушаем никаких правил, - отвечаю я. - Но если что-то стрясется, эта бледная леди - мой ходячий страховой полис. Знаешь, как говорят: и в аду не найдешь фурии, которая сравнится с женщиной, вооруженной рельсотроном.
        Руки Вольги в перчатках собирают оружие. Она достает три изогнутые обоймы с патронами и крепит их к комбинезону клейкой лентой. Каждая обойма помечена цветной полосой согласно типу заряда: паралитический яд, электроразряды, пули с галлюциногеном. Ничего смертоносного. Чертовски неудобно иметь телохранителя - машину для убийства, которая отказывается убивать. У меня таких ограничений нет. Я касаюсь пистолета на бедре, проверяя, надежно ли закреплена ножная кобура. Это движение уже превратилось в рефлекс. Снова смотрю на Киру:
        - Ты дожидаешься, чтобы я спросил об остальных системах сигнализации?
        - Лайми не смогла добраться до всех, - говорит Дано, лежа на полу.
        Он завел ногу за голову, растягивая подколенную связку таким оригинальным способом.
        - Это так?
        - Угу, - бурчит Кира.
        Дано смотрит на меня; его лицо спрятано под тонким облегающим пластиком термокомбинезона.
        - Говорил же я - надо нанимать Гератрикса.
        - Гератрикс теперь в синдикате, - бормочу я.
        Дано склоняет голову в притворной печали:
        - Еще один ушел в треклятую тьму.
        - Я не виновата, - тихо оправдывается Кира. - Они обновили свою систему. Теперь там новые протоколы, правительственные. Мне потребовалось бы минут тридцать, чтобы войти. Черт, да даже команде республиканских звездных хакеров понадобилось бы не меньше двенадцати…
        Я вскидываю руку.
        - Слышите? - шепчу я, и все прислушиваются. - Это звук твоего дохода, разрезаемого пополам.
        - Пополам?
        - Половина работы - половина оплаты.
        Терпение у Киры - что хоботок клеща. Ее рука опускается на мультиган, висящий на бедре. Однако Вольга делает шаг в ее сторону, и Кира сразу становится похожа на котенка, услышавшего гром. Я опускаюсь на колено перед зеленой.
        - Я не виновата, - повторяет она.
        Беру ее за подбородок сквозь маску и поворачиваю лицом к себе.
        - Успокойся и расскажи, в чем проблема. - Я щелкаю пальцами. - И побыстрее, мелюзга.
        - Я не могу получить доступ к системам выставки завоевателей, - признается Кира.
        - Совсем?
        - Они на изолированном сервере. Там настоящие реликвии, настоящая защита.
        Я чувствую, как мое левое веко подергивается от раздражения. Черт побери! Дано придется заняться акробатикой.
        - Кира, ты же знаешь, как я ненавижу сюрпризы…
        - Говорил же я тебе, что надо купить гравипояса, - шипит Дано.
        - Скажи еще раз: «Говорил же я тебе, что надо», - и увидишь, что будет.
        Дано встречается со мною взглядом и опускает глаза в пол. Так я и думал.
        - Хватит и паучьих перчаток, - бросаю я. - Включить рециркуляторы.
        Дано, Вольга и я достаем из сумок рециркуляторы и прикрепляем поверх ротового отверстия на термокапюшонах.
        - Надеюсь, с дверями ты все-таки разобралась.
        Кира кивает.
        - Тридцать секунд на каждую комнату, - напоминаю я.
        Вольга забрасывает оружие за спину и подходит к двери. Дано прекращает растягиваться, а Вольга прикладывает к двери большой плоский магнит. Он с глухим стуком прилипает к металлу. Мы смотрим на магнит, пока отголоски этого стука не стихают. Наши голоса сквозь дверь не слышны, а вот это могли и услышать. Я смотрю на Киру. Она качает головой. Уровень децибел был слишком низок. Все чисто. Массивные перчатки Вольги смыкаются на дверной ручке.
        Мое тело приветствует адреналин, всасывает его - так растрескавшийся асфальт поглощает воду. Я смотрю на часы и ничего не чувствую. Мой фокус сузился до нынешнего момента. Я ухмыляюсь.
        - И чтоб никто не вздумал подвернуть свою долбаную ногу, - говорю я, разогревая мышцы. - Давай, Ви. Пора пахать.
        Вольга налегает на дверь, откатывая ее в стену.
        - Первая сеть отключена, - раздается в интеркоме тихий голос Киры.
        Дано в своей шумоизолирующей обуви выходит в коридор первым. Затем иду я. Оглядываюсь, чтобы узнать, последовала ли за мной Вольга. Она у меня за плечом, пугающе бесшумная, несмотря на свои габариты. Кира остается наблюдать за системами безопасности и охранниками в подвале.
        Узкий коридор для персонала преграждает еще одна дверь с повышенной степенью защиты.
        - Погодите, - говорит Кира. - Вторая сеть отключена. Двадцать девять, двадцать восемь…
        Вольга подсовывает под дверь механический рычаг и приводит его в действие. Тяжелая дверь скользит вверх, сотрясаясь вместе с рычагом. Мы пролезаем под ней. С потолка до половины высоты зала свисает картина с запряженным в колесницу разъяренным боевым конем. Из колесницы лучник стреляет по людям в бронзовых доспехах и шлемах с гребнем из конского волоса. Я на миг приостанавливаюсь, чтобы оглядеть большой зал. С украшенных растительным орнаментом колонн смотрят вниз плачущие дети, изваянные из камня. На мраморных стенах взрываются цветом великолепные фрески. Вскоре датчики давления на полу, камеры и лазеры заработают снова.
        - Двадцать.
        Когда мы бежим через зал, я ощущаю ностальгию. Кажется, будто лишь вчера я приносил здесь присягу легионера. Помню, как садился в трамвай, чтобы добраться до центра города, как нацепил выданный значок с крылатой пирамидой и выпячивал грудь, когда высшие цвета кивали мне или чернь уступала дорогу. Глупый мальчишка… Он воображал, что этот значок делает его мужчиной. А на самом деле превратился в дрессированную собачку. По нынешним же временам с него могут и скальп снять…
        - Восемь. Семь…
        Через три зала, когда у меня уже закололо в боку, оттого что я пытался угнаться за молодыми соратниками, мы добираемся до экспозиции эпохи Завоеваний. Там поддеваем дверь рычагом и пробираемся под ней. Осторожно становимся на узкую полосу металла, избегая мраморного пола со встроенными датчиками давления.
        Этот зал считается главным. Его построили восхищенные золотые в честь своих предков-психопатов, завоевавших Землю. Он огромен и брутален, и республика не стала ничего здесь менять, за некоторым исключением. К завоевателям добавили список завоеванных. Рядом с данными о потерях разместили изображения людей доцветовых времен. Сто десять миллионов умерло, чтобы золотые пришли к власти. Потом их бомбардировщики сбросили в тропосферу солоцен и стерилизовали целую расу. Ее даже не пришлось встраивать в иерархию цветов. Надо было просто подождать сто лет, пока все не умрут. Бескровный геноцид. В одном завоевателям не откажешь - они действовали эффективно.
        Мерзавцы.
        В центре экспозиции, под каменной аркой с надписью «Выставка „История завоевателей“», выстроилось двадцать древних ионических колонн, расположенных по высоте, словно ступени лестницы. Наверху - дельфийский храм, а в нем, среди бесценных реликвий, заключенных в дюростекло, лежит предмет вожделения моего коллекционера. Это оружие первого правителя - лезвие-хлыст, принадлежавшее великому мерзавцу, герою-завоевателю по имени Силениус Луна и по прозвищу Светоносный.
        «Выглядит не особо пугающе», - сказал Дано, когда мы только взялись за этот контракт.
        Я улыбнулся и кивнул на Вольгу: «А если бы он был у нее в руках?»
        «Она бы выглядела пугающе, даже размахивая чертовым маффином».
        «Был бы у меня маффин, я бы его съела», - парировала Вольга.
        Клинок покоится на двух опорах из дюростекла; он предоставлен музею частным коллекционером и всего через неделю должен вернуться к владельцу. День Освобождения - идеальный момент для исчезновения реликвии. Мы с Вольгой осматриваем потолок в поисках ангара для дрона и находим его в верхнем левом углу зала - небольшой титановый щиток, вделанный в мрамор. Я киваю Вольге. Она натягивает паучьи перчатки и прыгает на стену. Перчатки прилипают к мрамору, и Вольга ползет по стене, пока не зависает под дверцей ангара. Затем достает из рюкзака четыре лазерных модуля, устанавливает их по сторонам дверцы и активирует. Над дверцей пересекаются два зеленых лазерных луча. Вольга энергично показывает мне поднятый большой палец и принимается искать другие ангары.
        Я тычу Дано локтем в бок. Он встает.
        Мальчишка исполняет пару шутливых па, балансируя на узком выступе дверного косяка, вспрыгивает на стену, цепляясь за нее паучьими перчатками, потом отталкивается ногами, делает сальто назад и приземляется на стеклянную витрину с военным шлемом золотых. Дано восстанавливает равновесие, выпрямляется и перескакивает с витрины на витрину, пока не достигает одной из ионических колонн. Он с ходу врезается в нее, обхватывает и взбирается наверх. Пока он карабкается, я через датапад вызываю автофлаер из гаража в пяти километрах отсюда. Флаер вливается в дорожный поток и автономно движется к музею. Дано перепрыгивает с колонны на колонну, словно блоха величиной с человека, пока не оказывается прямиком над нужной витриной. Он позволяет себе упасть, изворачивается в воздухе и приземляется на четвереньки - у меня колени болят при одном взгляде на это зрелище. Дано встает, нахально кланяется и вытаскивает из рюкзака лазерный резак. Когда он вырезает в витрине круглое отверстие, стекло светится. Потом Дано с триумфальной улыбкой достает лезвие-хлыст и поднимает в воздух.
        Сирена срабатывает по расписанию.
        Из динамиков вырывается пронзительный вой. Он разнес бы в клочья наши барабанные перепонки, если бы не акустические затычки. А так сирена звучит едва ли громче назойливого скулежа голодной собаки. Вторая защитная дверь закрывается за нами, запечатывая нас внутри. С потолка опускаются два модуля и начинают гнать лишающий сознания газ. Но наши рециркуляторы работают, и нам все равно. Высоко на стене открывается ангар, и металлический дрон вылетает из своего укрытия - прямиком в лазерную сетку Вольги. И падает на пол четырьмя дымящимися кусками. Следом вылетает второй; его постигает такая же судьба, а Вольга тем временем отстреливает камеры. На окнах опускаются металлические щиты, блокируя нас. Я стою неподвижно, как дирижер в центре оркестра. Все эти переменные становятся на свои места в точности по плану. Адреналин развеивается, и на меня обрушивается тяжелая, бесформенная депрессия.
        - Взломщик, найди выход, - бормочу я в интерком.
        Вольга ссыпается со стены и присоединяется ко мне. В ее движениях ощущается возбуждение - она еще молода, поэтому весь этот спектакль ее впечатляет. Дано прыгает по колоннам обратно к арке и вырезает на ней лазерной дрелью неприличное слово.
        - Клинок, - говорю я.
        Он вертит его в руке. Лезвие-хлыст предназначено для человека, вдвое превосходящего Дано размерами.
        - Такой мелкой мерзостью только хер щекотать!
        - Клинок, - повторяю я.
        - Конечно, босс.
        Дано небрежно бросает его мне. Я перехватываю лезвие-хлыст в воздухе. Его рукоять слишком велика для моей руки. Настоящая слоновая кость и инкрустация золотой филигранью. В остальном клинок исключительно целесообразен. В виде хлыста он сворачивается, подобно тонкой спящей змее. Стремясь поскорее избавиться от грозного оружия, я укладываю его в пенопластовый футляр и сую в рюкзак.
        - Ну что ж, ребятки… - Я открываю канистру изготовленной на заказ кислоты и выливаю ее на мраморный пол. - Пора сматываться.
        7. Эфраим
        Арбитр
        На следующее утро после ограбления - мой самый нелюбимый день в году - я попиваю водку и жду, когда арбитр завершит осмотр.
        - Ну и каков ваш вердикт? - спрашиваю я, не скрывая нетерпения.
        Худощавый мужчина демонстративно безмолвствует, восседая за столом, над которым до этого горбился чуть ли не час. Сверхдраматичная белая дрянь. Эти анемичные задницы считают мудрым изображать отчужденность, прячась за контрактами и коммерцией, как пауки за своими сетями. Во время судебных разбирательств Гипериона двести белых были приговорены к пожизненному заключению в Дипгрейве за участие в судебной системе золотых. А надо было посадить десять тысяч! Но остальных спасла амнистия, объявленная правительницей.
        От скуки я рассматриваю пентхаус. Он обустроен с утонченным вкусом, со сдержанным тщеславием, популярным в высших кругах Луны: минималистский декор, полы из розового кварца и большие окна, за которыми сияет ночной пейзаж. На планетке, где три миллиарда человек лезут друг другу на голову ради возможности дышать, лишь оскорбительно богатые могут позволить себе так много пустого пространства.
        Это жилище напоминает о множестве роскошных квартир, где мне доводилось бывать в качестве высококлассного сотрудника страховой компании «Пирей», еще до восстания. В те времена, когда я был полезен.
        Высшие цвета смотрели на серых свысока, потому что мы вычищаем мусор. Низшие цвета нас ненавидели, потому что мусор - это они. Все прочие нас боялись, потому что мы семьсот лет были универсальным ножом государства. Черные? Почти все - цирковые уродцы. Работу выполняют серые. Мы эффективны, легко приспосабливаемся ко всему, и преданность системе у нас в крови. Для большинства мало что изменилось: хозяева новые, ошейник тот же.
        Зеваю. Я опять слишком много думаю и потому глотаю золадон, встаю и принимаюсь расхаживать взад-вперед, пока наркотик чужой холодной рукой не возвращает мои блуждающие мысли к моему работодателю.
        Осло - если его действительно так зовут - безобидное, невероятно педантичное существо, чудовищно спокойное, почти как робот. Он худощав и профессионален, в белом строгом кителе с жестким высоким воротником и рукавами по костяшки пальцев. Кожа у него черная, как чернила кальмара. Голова лысая, а радужки глаз нервирующе белые. Он поправляет цифровой монокль в правом глазу.
        - Я полагаю, что это тот самый предмет, который желали получить мои клиенты, - произносит он звучным баритоном.
        - Как я и сказал. Может, покончим наконец с этим?
        Осло в последний раз склоняется над лезвием-хлыстом, потом выпрямляется и чрезвычайно бережно укладывает его в металлический кейс с гелевой изоляцией.
        - Гражданин Хорн, вы, как всегда, своевременно доставили запрошенный предмет. - Он поворачивается ко мне, печатая на своем датападе. - Вы увидите, что оговоренная сумма зачислена на ваш счет в Эхо-Сити.
        Я достаю свой датапад, чтобы проверить, есть ли поступление.
        Осло приподнимает правую бровь:
        - Я уверен, что все удовлетворительно.
        - Ют, - бормочу я.
        - Ют? - с любопытством переспрашивает он. - Ах да, жаргон легионеров. Означает утверждение, обычно употребляется, чтобы дать утвердительный саркастичный ответ офицеру, не вызывающему симпатии.
        - Это называется «собачий язык», - говорю я. - А не «жаргон легионеров».
        - Конечно. - Осло касается груди. - На самом деле я тщательно его изучал. Полагаю, меня можно назвать энтузиастом военного дела, в некотором роде. Традиции. Организация. «Мериуотер ad portas»[3 - Отсылка к крылатому латинскому выражению «Hannibal ad portas» - «Ганнибал у ворот».], - с улыбкой говорит он, цитируя фразу, которую семь веков выкрикивали легионеры в память о Джоне Мериуотере, американце, чье вторжение на Луну почти обратило вспять поток Завоевания, - напоминание о том, что враг всегда у ворот.
        Я предпочитаю махнуть на это рукой, вспомнив, что Повелитель Праха сказал моей когорте в качестве напутственной речи. «Те, кого вы защищаете, не признают вас. Они вас не поймут. Но вы - серая стена между цивилизацией и хаосом. И они пребывают в безопасности в вашей тени. Не ждите похвалы или любви. Их невежество - доказательство успешности вашего самопожертвования. Ибо для нас, тех, кто служит государству, долг сам по себе должен быть наградой».
        Ну или что-то в этом роде. Отличный брендинг. На мозги шестнадцатилетних действует как колдовские чары.
        - Итак, что же следующее в списке нашего таинственного работодателя? - спрашиваю я. - Меч Александра? Великая хартия вольностей? Почерневшее сердце Кутул-Амона? А, знаю! Панталоны самой правительницы! Если она, конечно, носит…
        - Больше ничего.
        - Между нами говоря, я сомневаюсь, что она носит… стоп, что?
        - Продолжения не будет, гражданин Хорн, - говорит Осло и берет кейс с лезвием-хлыстом.
        - Никакого?
        - Именно так. Мой клиент считал эти деловые отношения чрезвычайно удовлетворительными, но данный предмет будет его последним приобретением, завершением его коллекции. Таким образом, мы прекращаем наше сотрудничество. В дальнейшем ваши услуги не потребуются.
        - Что ж, моему банковскому счету будет не хватать вас, - вздыхаю я, ощущая тошнотворную пустоту от осознания того, что больше нет работы, ждущей своего часа. Впервые за три года у меня не будет ничего под рукой. - Увы, ничто хорошее не вечно. - Я встаю и протягиваю руку высокому белому. Он осторожно встряхивает ее. Я продолжаю удерживать его ладонь. Платиновые кольца на моем указательном пальце впиваются в его кожу, тонкую, как папиросная бумага. - Так что же, вы мне даже не намекнете, для кого я воровал все это время? - Осло отдергивает руку, я же смотрю на него с прищуром. - Всего лишь намек.
        Он бросает на меня ответный пристальный взгляд.
        - Почему любопытство сгубило кошку? - спрашивает он меня.
        - Разгадывание загадок - это часть требований к работе?
        Осло улыбается:
        - Потому, что кошка наткнулась на анаконду.
        После ухода Осло я задерживаюсь в номере достаточно надолго, чтобы приглушить горечь его слов еще парой стопок водки. За окном корчится мой город башен. В темноте он выглядит красивее.
        Лениво просматриваю содержимое своей адресной книги - чем бы отвлечься? Это море обломков: исследованные мною во всех подробностях тела, затянувшиеся и исчерпавшие себя полностью отношения… Захлебываясь в этом жалком цифровом болоте, глядя на город, который никогда не спит, в окружении миллиарда дышащих ртов я ощущаю, как в мою душу закрадывается отчаяние. В последний раз наливаю себе спиртного, желая погрузиться в полное бесчувствие.
        Полдня спустя, после короткого сна и тарелки похмельной терранской лапши, я встречаюсь со своей командой, чтобы поделить деньги, хотя компания из меня сейчас неважная из-за годовщины. Ребята набились в кабинку претенциозного бара «Южный променад» на окраине Старого города и пьют коктейли яркой расцветки. Вольга вертит в массивных пальцах розовый зонтик. Сам бар находится в выпотрошенном корпусе старого рекламного дирижабля - его отремонтировал какой-то умелец, желая извлечь прибыль из иронии. Кажется, ему это удалось, несмотря на нормирование военного времени.
        В баре полным-полно солдат, лощеных, разряженных серебряных, которые тусуются стайками, а также нуворишей из зеленых и медных. Все они оказались возле нужных рычагов, чтобы с появлением свободного рынка начать делать деньги, и теперь окружены прилипалами, сопровождающими их, словно стервятники с броским оперением. Это в основном средние цвета, и многие из них нервно поглядывают на Вольгу. Наша крупная девушка заказала для меня нечто, именуемое «Фурия с Венеры». Коктейль темный, как и давшая ему название Аталантия Гримус, и у него вкус лакрицы и соли. От каких-то его компонентов у меня перед глазами все дрожит, а в паху что-то набухает.
        - Ну как тебе? - с надеждой спрашивает Вольга.
        - На вкус как задница Повелителя Праха. - Я отставляю коктейль в сторону.
        Вольга удрученно смотрит в стол. В мое затуманенное сознание медленно проникает жалость, а потом притупляется. Терпеть не могу такие бары.
        - Ты знаешь, какова на вкус задница Повелителя Праха? - интересуется Кира.
        - Да ты только глянь, сколько ему лет, - отвечает Дано, отрываясь от созерцания красивого топа розовой у барной стойки.
        Девица нервно поглядывает на его пирсинг в носу. Голова Дано выбрита наголо в популярной манере черных драконов.
        - Наш мелкий прожил достаточно, чтобы испробовать все.
        Я игнорирую его реплику, пытаясь удержать приятные ощущения от водки Осло. Там, куда я направляюсь, они мне понадобятся.
        - Чья была идея собраться в этой коммерческой дыре? - спрашиваю я.
        - Не моя, - отзывается Дано, поднимая руки. - Здесь слишком мало голых сисек.
        - Это моя идея, - с вызовом говорит Кира. - О нем писали в «Еженедельнике Гипериона». Видишь ли, Эф, людям свойственно получать удовольствие от смены обстановки. От чего-то нового.
        - «Новое» обычно означает, что кто-то пытается сделать деньги на чем-то старом.
        - Не важно. Это лучше, чем та забегаловка, куда ты ходишь травить свою печень. Здесь я, по крайней мере, не боюсь чем-нибудь заразиться прямо на входе.
        - Давайте покончим с этим.
        Я достаю свой датапад, поворачиваю, чтобы всем было видно, и перевожу долю каждого на его счет. Конечно, они сами увидели бы изменение баланса на своих датападах, как только я провел бы операцию в сети. Но есть что-то несказанно человеческое и приятное в том, чтобы лично понаблюдать, как движением пальца распределяются деньги.
        - Готово, - говорю я. - По шесть сотен на каждого.
        - И лайми столько же? - удивляется Дано. - Я думал, она получит половину.
        - Черт возьми, тебе какое дело? - огрызается Кира.
        - Остальные сделали свою работу без единой заминки. - Он снова пялится на ту девушку из розовых, разговаривающую с друзьями. - Так почему бы нам не получить небольшую премию за эту операцию?
        - Мне не нужно никаких премий, - говорит Вольга.
        Дано вздыхает:
        - Ты не помогаешь делу, любовь моя.
        - Какого хрена тебе причитается компенсация? - Кира подается вперед и свирепо смотрит на Дано из-за плеча сидящей между ними Вольги. - Что ты вечно суешь нос в чужие дела? Почему бы тебе не заняться собой? Лучше вылечи заразу, которую ты подцепил в трусах у розовых!
        Я встаю:
        - Ну что ж, это было весело. Постарайтесь ничего тут не подхватить.
        - И он уходит, словно охотник на драконов. - Дано бросает взгляд на свой новенький сверкающий хронометр. Его стрелки украшены рубинами. - Две минуты ровно.
        - Когда следующее дело? - спрашивает Кира.
        - Да, босс, - говорит Дано. - Когда следующее дело? Кире надо оплачивать счета.
        Она показывает ему средний палец и смотрит на меня с отчаянием, которое, похоже, предпочла бы скрыть. Жалкая картина.
        - Ну так что? У твоего человека есть новая работа, верно?
        - Не в этот раз. Мы все сделали.
        - Что ты имеешь в виду?
        - То, что сказал. - Увидев, что по оконным стеклам стекают капли дождя, я поднимаю воротник.
        - Эфраим, - жалобно говорит Вольга. - Ты только пришел. Ну хоть выпей. Давай закажем тебе что-нибудь еще?
        Она подавленно глядит на меня, и на мгновение я задумываюсь над этим вариантом, но красноречивое молчание в зале заставляет меня обернуться. Вижу, как перед металлической дверью дирижабля маячат две высоченные фигуры. Золотые. На них черные куртки с погонами легиона; плечи возвышаются над головами прочих посетителей. Ауреи самоуверенно обшаривают зал взглядами, а потом один из них замечает ту розовую, на которую положил глаз Дано, и размашистым шагом направляется к барной стойке. Ему уступают место, и он без лишних церемоний заводит знакомство с красоткой. На груди у него значок - железный грифон. Аркосово отродье. Дано опускает глаза. Рука золотого медленно ложится на талию розовой.
        - Босс… - произносит Дано, настороженно глядя на меня.
        Я осознаю, что моя рука тянется к рукоятке пистолета, спрятанного под курткой.
        Чертовы ауреи! Надо было зачистить большую их часть или изгнать в центр. Но этот шанс упущен. И все ради войны.
        - Ну выпей хоть чуть-чуть, - ноет Вольга. - Будет весело. Давайте рассказывать друг другу всякие истории. И шутить, как это делают друзья.
        - Вечно одно и то же!
        Когда я покидаю дирижабль на гравилифте, похотливый смешок одного из золотых юнцов продолжает преследовать меня.
        8. Лисандр
        Пропасть
        Раскаленный песок обжигает мои ноги. Они меньше, чем я помню. Бледнее. А чайки, мечущиеся над головой, намного крупнее и яростнее; они кружат и ныряют в море, такое синее, что я не могу сказать, где заканчивается океан и начинается небо. Ласковые волны зовут меня. Я был здесь раньше, но не могу вспомнить ни когда, ни как очутился на этом берегу.
        Вдалеке - мужчина и женщина. Они оставляют легкие следы на песке, а волны постепенно, медленно, шаг за шагом поглощают их. А потом следы раз - и исчезают, как будто их никогда и не было. Я зову этих двоих. Они начинают оборачиваться, но я не вижу их лиц. Ни разу не смог их увидеть. Что-то позади меня отбрасывает тень на них, на песок; пляж и море темнеют, а ветер усиливается и его шум превращается в дикий вой.
        Мое тело резко стряхивает сон.
        Я один. Вдали от морского берега, на своей койке, весь в поту. В полумраке комнаты ритмично поскрипывает вентилятор. Я судорожно выдыхаю. Страх постепенно исчезает. Это был всего лишь сон. Надо мной на переборке бликует высеченный в металле девиз моего поверженного дома: «Lux ex tenebris» - «Свет из тьмы». И от этих слов расходятся, вращаясь, словно спицы колеса, идеалистические стихи юности, гневный, беспощадный текст отрочества, когда я весь был кровь и ярость и мною владели буйные страсти. А потом, наконец-то, я начал делать первые шаги к зарождающейся мудрости и ко мне пришло понимание того, что на самом деле я до ужаса мелок.
        Мой отец никогда таким не казался. Я помню его беспредельное спокойствие. Морщинки у глаз, когда он улыбался. Его непокорные волосы, изящные руки, которые он клал на колени, когда слушал кого-то. В нем был безбрежный, неколебимый покой, умиротворенность, доставшиеся ему от отца, Лорна Аркоса, что служил чести и долгу под знаменем с грифоном. Чести и долга в этом мире не осталось. Но грифон все еще где-то летает.
        У меня очень хорошая память. Во многом благодаря великому наследию моей бабушки, чьи наставления я бережно храню. Несмотря на это, лицо моей матери - ночная тень в моем разуме, вечно блуждающая над краем пропасти и ускользающая за пределы досягаемости. Я слышал, она была неистовой, чрезвычайно амбициозной женщиной. Но история часто лепится из грязной глины теми, кто уцелел. Сам я почти не помню матери и знаю о ней в основном со слов бабушки, которая так горевала после ее смерти, что даже запретила слугам произносить имя погибшей. Какой она была? Немногие снимки, найденные мной в голографической сети, не отличаются четкостью, сделаны с расстояния. Как будто она была призраком и камеры не способны были запечатлеть ее. А теперь время стерло лицо матери из моей памяти, как волны стирают следы ног на песке.
        Я был еще маленьким, когда звездолет моих родителей взорвался над морем.
        Говорят, это сделали террористы. Пираты с окраины.
        Лишь читая стихи матери в ее блокнотах, я чувствую, как ее сердце бьется рядом с моим. Ощущаю ее руки, обнимающие мои плечи. Ее дыхание на моих волосах. Ту странную магию, которую так любил мой отец.
        - Снова ночные страхи?
        Голос наставника заставляет меня испуганно вздрогнуть. Он стоит, заглядывая в мою комнату; золотые глаза в приглушенном ночном освещении звездолета напоминают темные озера. Его мощные плечи перекрывают дверной проем, и он наклоняет голову, опасаясь низкой притолоки. Где-то за пределами моей маленькой металлической каюты успокаивающе гудят двигатели. Здесь хватало места, когда я был мальчиком. Но теперь, в двадцать лет, я чувствую себя словно домашнее растение, чьи корни и ветки торчат из треснувшего глиняного горшка. Все пространство между моей койкой, крохотным шкафом и санузлом занято книгами. Спасенными, украденными, купленными и найденными за последние десять лет. Рядом с кроватью лежит мой новый трофей, третье издание «Аэронавта».
        - Всего лишь сон, - говорю я. Мне не хочется выглядеть уязвимым в его глазах, потому что я знаю, каким юным меня все еще считает этот марсианин. Я опускаю свои худые ноги на пол и собираю копну волос в хвост. - Мы прибыли?
        - Только что.
        - Вердикт?
        - Любезный, я что, похож на камердинера?
        - Нет. Она была намного вежливее. И манеры у нее были куда лучше.
        - Как восхитительно - делать вид, что у тебя была только одна служанка.
        Я приподнимаю бровь:
        - Кто бы говорил, принц Марса.
        Кассий Беллона недовольно ворчит:
        - Так ты собираешься спать весь день или все-таки встанешь и посмотришь сам?
        Он кивком велит мне следовать за ним. И я подчиняюсь - как делаю это вот уже десять лет. За ним шлейфом тянется запах виски.
        Некогда миры называли Кассия Рыцарем Зари, защитником Сообщества, убийцей Ареса. Потом он убил свою правительницу, мою бабушку, и позволил восстанию разорвать на части то самое Сообщество, которое клялся защищать. Это из-за него Дэрроу уничтожил мой мир и поверг Сообщество в хаос. Я никогда не смогу простить Кассия и никогда не смогу отплатить ему за все, что он для меня сделал. Он помешал Севро Барка убить меня. Он забрал меня с испепеленной Луны, погрузившейся в хаос, и десять лет защищал меня, дал мне дом, вторую семью. Нас можно принять за братьев, и зачастую так и случается. Наши волосы одинаково сверкают золотом, только у него они вьющиеся, а у меня прямые. Мои глаза светлые, как желтый кристалл. Его - темно-золотые. Он на полголовы выше меня и шире в плечах, и черты лица у него более мужественные - густая остроконечная борода, крупный, четко очерченный нос. А мое лицо худощавое и аристократическое, как и у большинства выходцев с Палатинского холма. Я предпочел бы не выглядеть таким утонченным.
        Мое имя Лисандр Луна. Я назван в честь противоречивого человека, спартанского полководца с умом афинянина. Как и этот человек, я получил при рождении больше, нежели причиталось мне по праву, - наследие титанов и разрушителей миров. Я родился через семьсот лет после своего предка Силениуса, завоевавшего Землю. Я сын Брута Аркоса и Анастасии из рода Луны, наследник империи. Сейчас эта империя расколота, больна и настолько опьянена войной и политической смутой, что вполне может пожрать себя еще при моей жизни. Но она уже не принадлежит мне. Когда я был мальчиком, в день падения дома Луны Кассий, преклонив колено, поведал мне о своей благородной миссии. «Золотые забыли, что их предназначение - заботиться, а не править. Я отвергаю свою жизнь и принимаю этот долг - защищать человечество. Ты присоединишься ко мне?»
        У меня не осталось семьи. Мой дом был охвачен войной. И более того, я хотел быть хорошим. Поэтому я сказал «да», и последние десять лет мы патрулировали окраины цивилизации, защищая тех, кто не может сам себя защитить в новом мире Жнеца. Мы блуждали между астероидами и заводскими доками в поясе астероидов, а планеты вокруг нас изменялись и в центре бушевала война. Кассий привел нас сюда в поисках искупления, но, сколько бы торговых кораблей мы ни спасли от пиратов, скольким бы потерпевшим бедствие ни пришли на выручку, глаза его оставались мрачными, а мне продолжали сниться демоны прошлого.
        Я натягиваю изъеденный молью серый свитер и босиком плетусь следом за Кассием, проводя руками по стенам.
        - Привет, малыш, - говорю я. - Ты сегодня какой-то усталый.
        «Архимед» - старый пятидесятиметровый корвет класса «шепот» с некогда великих верфей Ганимеда, с тремя орудиями и двигателями, которым хватит мощности донести его от Марса до Пояса по ближней орбите. Этот корабль, сконструированный в форме головы атакующей кобры, предназначен для разведки и рейдов. Сто лет назад он был лучшим в своем классе, но его расцвет позади. Большая часть повседневных дел в моем отрочестве сводилась к чистке внутренней части корпуса от ржавчины, смазыванию механизмов и починке электрики.
        Но при всей этой заботе больше всего я люблю шрамы «Архи». Маленькие родинки, делающие его нашим домом. Вмятина под кухонной плитой - это Кассий упал и ударился головой, напившись после известия о свадьбе Дэрроу и Виргинии. Обугленные панели на потолке - это Пита устроила пожар в день моего рождения, когда мне исполнилось двенадцать. Она принесла праздничный торт и поставила свечи слишком близко к протекающей кислородной трубе. Царапины на стенах тренировочного зала - от ударов лезвия-хлыста. Сколько воспоминаний сплетено здесь воедино, подобно тем стихам над моей койкой!
        Я вхожу в уютную кабину в форме яйца. Здесь расположены место для пилота и два встроенных сиденья для наблюдения. Изначальное боевое освещение было снято и заменено более теплыми светильниками. Пол покрыт толстым андалузским ковром. Над пультом управления растут несколько рядов мяты и жасмина - я купил их в подарок Пите в уличном цветочном магазине одного фиолетового на Висячем рынке Цереры. В углу курятся благовония с гор Эреба, расположенных неподалеку от дома семьи Кассия на Марсе. Кассий и Пита, наша пилотесса-синяя, смотрят в иллюминаторы кабины.
        Снаружи находится грузовоз, из-за которого пришлось отклониться от курса. Мы летели на станцию Лакримоза ремонтировать корабль после стычки с охотниками за шрамами, случившейся в прошлом месяце, и поймали сигнал бедствия в Пропасти, в пространстве между владениями республики и окраины. Я сказал Кассию, что это слишком опасно - выяснять, в чем там дело, когда у нас так мало продовольствия. Но в последнее время нас направляет скорее сердце Кассия, чем его голова.
        Грузовоз в иллюминаторе представляет собой гигантский куб со стороной в пятьсот метров. Большая часть его палуб открыта вакууму, согласно конструкции, а решетчатая надстройка удерживает тысячи грузовых контейнеров. Судя по регистрационному номеру, это «Виндабона» с торгового хаба на Церере. Она дрейфует и погружена в темноту - очень странно и очень опасно для Пропасти. Мимо нас проплывают несколько диких астероидов размером с город; ледяные кристаллы на их поверхности посверкивают в темноте. Мы воспользовались одним из них, чтобы замаскировать наше приближение. Гражданские приборы «Виндабоны» никогда не засекли бы военный корабль вроде нашего в этом медвежьем углу, но меня напрягает не грузовоз. Я проверяю датчики в поисках призраков во тьме.
        - Ну ладно, это тягловая сучка из дальнего космоса, конечно, - бормочет Пита так монотонно, что не разобрать ни знаков препинания, ни интонации. - Возможно, набита железом на сотню миллионов кредитов. Чтоб мне пусто было, хотела бы я примкнуть к этой команде.
        - Тебе обязательно ругаться прямо с утра? - спрашиваю я.
        - Дерьмо! Извини, лунный мальчик. Забываю следить за своими гребаными манерами.
        Пите изрядно за пятьдесят. У нее холодные светло-голубые глаза и кожа цвета грецкого ореха. Как и все синие, она сохраняет способность к особой настройке нервной системы, улучшающей взаимодействие человека с компьютером, но затрудняющей общение за пределами коммуны синих. У нее напрочь отсутствуют светские навыки, которые отличают пилотов палатинских челноков.
        Мой наставник кривится.
        - Экипаж получит неплохие деньги, - цедит он. - Капитану могут дать долю, чтобы обеспечить его лояльность, ведь там плавает сто миллионов кредитов какого-то торгового лорда.
        - Долю, говоришь?.. Какая новаторская идея для капитана: урвать долю… - брюзжит Пита.
        - Увы, ты пилот, а не капитан.
        - Брось, Беллона. Если уж начистоту, между нами, у вас с лунным мальчиком должны быть десятки секретных банковских хранилищ. Как ты думаешь, почему я пошла к вам на работу? Уж не ради твоего точеного подбородка, господин, - саркастически произносит Пита. - Я уверена, что такие орлы, как вы, прячут несколько счетов в потаенных гнездах.
        Она издает странный смешок себе под нос и снова переводит взгляд на поток данных, бегущие мимо буквы и цифры. Нетренированное ухо услышало бы в ее речи марсианскую протяжность, и только. Но я улавливаю пряный запах Фессалоники, этого города винограда и дуэлей, белоснежного и жаркого, раскинувшегося у Термического моря на Марсе. Более всего он известен вспыльчивостью своих жителей и длинным списком деяний самых известных своих сыновей - этих негодяев, братьев Рат.
        Вероятно, именно из-за своего фессалоникийского чванства Пита и вылетела из Полуночной школы. Затем опустилась до контрабанды, и ее посадили. Тогда-то, восемь лет назад, и пересеклись наши пути. Кассий, узнав, что она марсианка, освободил ее из тюрьмы в шахтерском городке и предложил работать у нас. С тех пор как Пита поднялась к нам на борт, я определенно выучил немало новых слов.
        Лысая и босая Пита откидывается на спинку пилотского кресла, потягивая кофе из пластмассовой кружки с динозавром, - много лет назад я выиграл ее в торговых рядах на Фобосе. На Пите серые хлопчатобумажные брюки и старая толстовка. Ноги у нее тонкие, как у кузнечика, - правую она подогнула под себя, левую свесила с края кресла. Оно сделано в форме половинки сваренного вкрутую перепелиного яйца с вынутым желтком. Сзади серая металлическая спинка кресла обросла, словно второй кожей, наклейками и переводными картинками на тему детских видеоигр. Хоть корабль и принадлежит Кассию, Пита оставила здесь свой след.
        - Сандр, что думаешь?
        Я осматриваю корабль через иллюминатор.
        Кассий вздыхает:
        - Вслух.
        - Это грузовоз «ВД Аурох-Зет». Если я не путаю, четвертое поколение.
        - Не виляй. Мы оба знаем, что ты не путаешь.
        Я раздраженно потираю сонные глаза:
        - Сто двадцать пять миллионов кубометров грузоподъемности. Один главный гелиевый реактор «Гастрон». Построен на верфях Венеры, примерно в пятьсот двадцатом году эпохи Завоевания. Экипаж - сорок человек. Один промышленный стыковочный отсек. Две вспомогательные установки. В общем, явный контрабандист.
        - Похоже, у этой ходячей энциклопедии какашка в носу, - растягивая слова, говорит Пита.
        Она наливает кофе из кофейника в кружку и вручает ее мне. По мне, так лучше бы это был чай.
        - Последние зерна смолола, больше не будет кофе, пока не попадем на Лакримозу. Растягивай удовольствие, ворчун.
        Я проскальзываю на место позади Питы, делаю глоток и морщусь: кофе слишком горячий.
        - Извините. Я пропустил ужин.
        - «Я пропустил ужин», - повторяет Пита, передразнивая мой акцент.
        Рожденный на Луне, на Палатинском холме, я, увы, унаследовал самое что ни на есть стереотипное произношение высокородного наречия. Очевидно, другие находят это смешным.
        - Разве мы не слуги и не должны кормить его величество с ложечки?
        - Заткнись, на хрен! - отвечаю я, имитируя фессалоникийскую браваду. - Так лучше?
        - Прямо напугал.
        - Пропустил ужин… Неудивительно, что ты такой тощий, - говорит Кассий, ущипнув меня за руку. - Осмелюсь сказать, любезнейший, в тебе даже ста десяти килограммов нет.
        - Приемлемый у меня вес, - возражаю я. - Как бы то ни было, я об этом читал.
        Он безучастно смотрит на меня.
        - У тебя свои приоритеты, у меня свои, крепыш, - продолжаю я. - Так что отвали.
        - Я в твоем возрасте…
        - …Перепортил половину женщин Марса, - усмехаюсь я. - И возможно, считал, что оказываешь им честь. Да, я в курсе. Уж извини, но я нахожу чтение более просветляющей страстью, чем празднества плоти.
        Он сверлит меня взглядом, явно забавляясь:
        - Однажды найдется женщина, которая тобой закусит.
        - Сказал человек, едва избежавший львиной пасти, - парирую я.
        Пита застывает и в течение долгой неловкой паузы смотрит на Кассия, пока ее арифметический мозг пытается угадать, обиделся ли он.
        Я снова делаю глоток кофе и киваю в сторону чужого корабля:
        - Если вернуться к сути вопроса, никакая законная марсианская или лунная корпорация не отправила бы этих бедолаг в Пропасть без сопровождения. Особенно с учетом того, что здесь рыщут аскоманы. Солнечная эмблема Юлиев-Барка подделана: у этого солнца неправильный оттенок красного. Оно должно быть алым, а тут киноварь. Синдикат бы это понял. Итак, перед нами мелкие контрабандисты. Как и сказала Пита, наверняка вывозят руду из какой-то автономной шахты в обход таможни. И пожалуйста, Кассий, хватит меня испытывать. На данный момент ты знаешь, что я знаю.
        Кассий бурчит. Он все еще уязвлен отповедью насчет «львиной пасти». Было мелочно с моей стороны говорить так, и я сам себе кажусь ничтожеством из-за того, что это сказал. Если два прекрасных человека десять лет дышали одним и тем же восстановленным воздухом, то неудивительно, что порой они ведут себя по отношению друг к другу как сущие дьяволы. В конце концов, именно потому синих растят в коммунах.
        - Черт возьми, быть такого не может, чтобы цвет назывался «киноварь»! - удивляется Пита.
        Конечно, ее так же изгнало окружение, как и нас. Понятия не имею почему.
        - Больше похоже на фамилию какого-нибудь серебряного, - добавляет она. - Ха-ха!
        - Спорим, это правда? - азартно предлагаю я.
        Она не обращает на меня внимания.
        - Черт побери! Надо быть редкостным недоумком, чтобы отправиться в Пояс, не имея ни ног, чтоб убежать, ни когтей, чтобы драться. До ближайшего военного корабля республики десять миллионов километров. - Пита допивает кофе и откусывает черничный хвост кофеиновой жвачки «Комета в космосе». Оставшийся белый хвост она предлагает мне, но я отказываюсь. - А если предположить, что сигнал бедствия был случайностью? Звучал он недолго.
        - Сомнительно, - отвечает Кассий.
        Здесь слишком темно, чтобы разглядеть, есть ли на бортах «Виндабоны» подпалины - верный признак насильственного проникновения. Я не вижу ни одной, но это еще ничего не доказывает.
        Пита переводит взгляд на Кассия:
        - Так что, рискнем окликнуть их?
        - Давайте пока не будем заявлять о себе. - Кассий смотрит на меня и произносит слово, пришедшее на ум нам обоим: - Ловушка?
        - Возможно. - Я преувеличенно активно киваю, чтобы компенсировать свою предыдущую колкость; впрочем, он не выглядит обиженным. - Возможно, к одному из этих астероидов пришвартован пиратский корабль. Смею заметить, мы уже видели такое прежде. Подать сигнал бедствия для приманки, а потом сидеть и ждать. Но… здесь это чрезвычайно необычно. Если это ловушка, то она плохо продумана. Кто бы стал здесь шляться? Никто не любит Пропасть.
        - Значит, надо с этим разобраться, - говорит Кассий тоном инструктора.
        - Но осторожно, - добавляю я. - На борту могут быть люди. И пока не стоит рисковать «Архимедом».
        - Абсолютно согласен. Так что же нам делать, любезный?
        Я улыбаюсь и отставляю кружку с кофе.
        - Что ж, Кассий… Я бы сказал, нам следует надеть наши танцевальные туфли.
        Мы с Кассием плывем в пространстве к продолговатому астероиду. Тот лениво вращается во тьме. Жилы льда поблескивают, проглядывая сквозь каменистую шкуру, пока мы спускаемся на этот кусок скалы, на край темного каньона, достаточно большого, чтобы туда поместилась цитадель Света. Затормаживаем на крутом зубчатом склоне. В ушах у меня эхом отдается собственное дыхание. Внизу раскинулась темнота, уходящая в бездонные глубины астероида. Сильно сомневаюсь, чтобы на этот холодный кусок камня когда-либо ступала нога человека, и уж точно никто не заглядывал в его недра. Я считаю своим долгом поддаться искушению и посветить в каньон. Щелкаю переключателем на предплечье, и луч света рассекает тьму, но та пожирает его в глубине. Дна не видно. Но, по крайней мере, человеческие глаза в этом убедились.
        - Выключи, - приказывает по интеркому Кассий.
        - Извини. Искал космических червей.
        - Биологический абсурд, - бормочет из кабины Пита. - Органическим тканям нужны калории. Чем тут питаться червям?
        - Космонавтами, - с улыбкой говорю я.
        - Космонавтышами, - поправляет Кассий.
        Родись я в другое время, стал бы исследователем. Я в этом уверен. С самого детства меня влекло все далекое, неизведанное. В цитадели я мечтал о том, как буду плыть сквозь яростный свет далеких туманностей и составлять карты звездных морей. Великий философ Саган некогда учил, что стремление к исследованиям заложено в самой природе нашего вида. Несмотря на сумбур сегодняшнего дня, мы живем в эпоху новых открытий. Возможно, сейчас делает свои первые шаги какой-нибудь ребенок - мальчишка или девчонка, - и однажды этот гений создаст двигатель, способный унести нас от нашей единственной звезды со скоростью, превышающей скорость света. За пределы человеческой плесени. Будет ли нынешний хаос стоить одного этого изобретения?
        Я часто думаю: чт? могли бы сделать люди, если бы не нужда? Если бы не приходилось за что-то сражаться? Ведь пространство бесконечно, значит можно бесконечно исследовать его, и давать имена, и наполнять жизнью и искусством. Я улыбаюсь этому приятному вымыслу. Человеку дозволено мечтать.
        Не желая загонять «Архимед» в ловушку, мы с Кассием пятнадцать минут назад вышли в скафандрах из шлюза и направились к ближайшему астероиду. Здесь мы переориентируемся, оттолкнемся и двинемся к неповоротливой «Виндабоне», к бесчисленным рядам грузовых контейнеров. Они дрейфуют, подвешенные между металлическими балками, которые соединены тросами и проволочной сеткой.
        Мы с Кассием пускаем в ход реактивные ранцы, чтобы замедлить приближение, и устраиваемся в плавающей углеродной сетке, скрепляющей ряд зеленых контейнеров. Они помечены звездой республики. С помощью Питы, ведущей нас по интеркому, мы перебираемся вдоль борта корабля к центральному служебному шлюзу. Там я отвинчиваю панель запорного механизма двери и взламываю консоль; оранжевые двери бесшумно открываются. Мы вплываем в шлюз. Внешняя дверь закрывается у нас за спиной. Мы держимся за металлические перекладины внутри. На потолке мигает красный огонек: в шлюзе завершается цикл. В кабине медленно возникает атмосферное давление. Потом появляется кислород. Наконец добавляется гравитация. Мы достаем из ножен на боку лезвия-хлысты. Пара серебристых языков металла в два метра длиной лениво плавает в воздухе, сжимаясь до мечей длиной в метр, когда мы переключаем их в жесткое положение. Меч Кассия прямой. Я же предпочитаю слегка изогнутый клинок в виде полумесяца моего дома. Красный свет индикатора сменяется зеленым, и внутренняя дверь шлюза открывается с астматическим вздохом. Как всегда, Кассий старается
пройти первым, потом оглядывается, проверяя, следую ли я за ним.
        Ремонтный отсек пуст, не считая инструментов и висящих на крючках древних скафандров. Встроенные в серый потолок тусклые светильники мигают, отбрасывая тени. На индикаторе вспыхивает зеленый огонек, и я убираю шлем в небольшую полость у основания шеи, вдыхая запах чистящего раствора и масла. Он напоминает мне о начале нашей совместной с Кассием жизни, когда мы прятались по захолустным транспортным хабам, выискивая корабль, который мог бы умчать нас с Луны. Прочь от восстания.
        Это было время одиночества. После побега я ощущал, что лучшая часть меня отрезана. Больше никогда я не услышу, как бабушка окликает меня, никогда не пройду следом за Айей по дорожкам сада на тренировку рано утром, еще до того как проснулись птицы пахельбели… Все, кто когда-либо любил меня, умерли.
        Я был один. И не просто один - на меня охотились. Я сбрасываю воспоминания в космический вакуум: бабушка учила меня прятать их там, чтобы они меня не сокрушили, как это случилось в детстве с ней самой.
        - Орел вызывает Наседку. Мы внутри. Уровень шестнадцать. Никаких признаков жизни, - говорит Кассий.
        - Орел, принято. Попытайся на этот раз сперва воспользоваться словами, а не лезвиями.
        - В отличие от некоторых известных мне пилотов, Наседка, у меня безупречные манеры.
        - Капитан, - с нажимом произносит она. - Зови меня капитаном.
        - Как скажешь, пилот. - Кассий убирает шлем и подмигивает мне.
        С момента нашей первой встречи его лицо посуровело. Но время от времени в его глазах вспыхивает этот огонек - словно зажгли свет в далеком шатре, и тебе становится тепло, даже если ты еще в пути, еще не достиг цели. Вот и я не достиг. Он думает, я не вижу, как глубоко он ранен. Но мне ясно, что я заменил ему брата, которого в училище убил Дэрроу из Ликоса. Иногда Кассий смотрит на меня, и я понимаю, что он видит Юлиана.
        Доля эгоизма во мне все-таки есть, и поэтому я хочу, чтобы он просто увидел меня.
        Я следую за Кассием по коридору. Корабль пуст и погружен в безмолвие. Что-то здесь не так… Мы тихо пробираемся дальше и довольно скоро натыкаемся на пятно крови в боковом проходе, ведущем к центральному лифту. По кровавым следам приходим к отсеку спасательных капсул по правому борту, и там, за большими дверями, обнаруживаем следы бойни.
        Засохшая на стенах кровь. Телесные жидкости, скопившиеся на покрытом вмятинами полу. Помещение заполнено резким запахом железа и рвоты, таким сильным, что меня самого стошнило бы, если бы не пристальный взгляд Кассия. Дверь спасательной капсулы вся в красных отпечатках рук, как будто люди пытались вырваться отсюда. Но тел здесь нет. Я сосредоточиваюсь и пытаюсь осмотреть комнату мысленным взором - отстраненным, аналитическим, как учила меня бабушка.
        - Экипаж перебили здесь. Примерно день назад, - говорю я, изучая состояние крови.
        Давным-давно, еще подростком, я по приказу бабушки ездил вместе со следователями секретной службы на места убийств в Гиперионе, чтобы раз и навсегда усвоить: под пленкой цивилизованности, под хорошими манерами может таиться варварство. Я опускаюсь на колено и начинаю изучать обстановку.
        - Судя по брызгам крови, я бы предположил, что нападавших было двое. Мужчины или женщины нашего роста или выше - взгляните на отпечатки ботинок. Следов взрыва или обгоревших мест нет, значит здесь действовали лезвиями-хлыстами… и молотками.
        - Аскоманы, - мрачно резюмирует Кассий.
        - Да, вещдоки это подтверждают. - Я беру пальцем образец крови и провожу им по датападу, вделанному в разъем моего скафандра на левом предплечье. - Маркеры ДНК бурых, алых и синих. Наши контрабандисты. Несколько человек убили и вытащили отсюда. Остальные в тот момент были еще живы.
        - Пита, следишь? - спрашивает Кассий.
        - Да, - тихо отвечает она по интеркому. Наши скафандры снабжают ее в том числе и визуальными эффектами. Она более чувствительна к насилию, чем мы. - Со стороны Пропасти нет никаких признаков сигнатуры корабля. Но если вам все равно, поторопитесь, пожалуйста, а? У меня какое-то нехорошее предчувствие.
        Как и у меня.
        Слово «аскоманы» происходит от древнегерманского «люди пепла». Первые викинги передвигались по рекам Европы на ладьях из ясеня и оставляли за собой пепелища.
        Когда-то аскоманы были всего лишь легендой дальнего космоса, смутные слухи о них передавались от торговцев и контрабандистов к новым рекрутам в темных ямах дешевых пивных на астероидах или забегаловках в стыковочных доках. Говорили, будто в глубинах космоса таятся племена черных, которые уцелели в ходе выбраковки, устроенной Сообществом сотни лет назад, после Темного восстания. Истребительные батальоны, возглавляемые представителями нашего дома, вместе с рыцарями-олимпийцами охотились на аскоманов и вынудили тех к бегству. Они много лет досаждали дальним колониям Нептуна и Плутона, оставаясь для центра не более чем мифом.
        Но теперь, когда диаспора черных укоренилась на полюсах Земли и Марса, миф превратился в реальность. Группировки черных, отвергнутых странным новым миром, освобожденных от военного рабства у господ-золотых - или измотанных войной Жнеца, - воспользовались легендой о своих предках.
        Они не покинули Страну льдов, а скорее принесли вечный лед к звездам.
        Внутри лифта, где кровавый след заканчивается, кнопка тринадцатой палубы вымазана содержимым кишечника. Кассий нажимает ее рукоятью клинка. Пока мы поднимаемся, я чувствую, как моего друга переполняет праведный гнев. И заражаюсь им.
        Захрипев, лифт останавливается, содрогается, двери расходятся, и открывается коридор, ведущий на тринадцатый уровень старого корабля. Дешевые белые светильники освещают заброшенные коридоры, отбрасывая злые, резкие тени. В потолке дребезжат вентиляторы с забившимся фильтром. Посреди коридора красный след делит заржавевший металл надвое. По обе стороны виднеются размазанные отпечатки ладоней, словно красные крылья бабочки. Кассий впереди, я за ним - мы идем по этому следу, держа лезвия-хлысты позади и на отлете, как учила нас Айя, а руку с эгидой перед собой. Наручи неактивные и холодные, но готовы в любое мгновение выпустить энергетический щит-эгиду площадью в квадратный метр. У моего правого бедра висит новый плазменный пистолет.
        Выцветшими желтыми символами обозначены туалеты и каюты экипажа. Мы проверяем помещения на ходу. Несколько первых покинуты в спешке. Кровати не застланы, перевернутые картины и стулья свидетельствуют о борьбе. Членов экипажа застали спящими. В следующей каюте мы обнаруживаем то, что осталось от команды: трупы свалены в кучу у дальней стены. Из-под этой груды тел натекла лужа крови и успела уже застояться, в ней я вижу отражение одинокого, вытаращенного от ужаса глаза. Я бросаюсь туда, оттаскиваю мертвых в сторону и нахожу внизу шестерых дрожащих выживших. Они избиты, связаны, их ноги прикручены к рукам. Я наклоняюсь, чтобы освободить их, но они дергаются, издавая нечеловеческий визг. Кассий опускается на колено и снимает правую перчатку, чтобы показать им знак золотого на запястье.
        - Сальве[4 - От лат. salve - здравствуйте.], - звучно произносит он, и пленники успокаиваются, знак придает им мужества. - Сальве, друзья, - повторяет Кассий.
        Они обшаривают взглядами его лицо и видят шрам нобиля. Шрам, которого я так и не заслужил.
        - Господин, - бормочут они, плача. - Господин…
        - Мы пришли с миром и хотим помочь вам, - объявляю я, вынимая кляп изо рта пузатого алого.
        Один его глаз опух из-за рассеченной брови. От него пахнет мочой.
        - Сколько их? - спрашиваю я.
        Его кривые зубы стучат с такой силой, что он не может произнести ни слова. Интересно, доводилось ли ему прежде разговаривать с золотым? Мне очень жаль его. Я кладу руку ему на плечо, желая его утешить. Он отшатывается.
        - Сальве, добрый человек, мир тебе, - мягко говорю я. - Теперь вы все в безопасности. Мы пришли помочь. Скажи, сколько их.
        - Пятнадцать. Может, больше, господин, - шепчет он с сильным фобосским акцентом, пытаясь сдержать слезы.
        Я смотрю на Кассия. Пятнадцать - это слишком много, ведь мы без импульсных доспехов.
        - Вожак, он… он на мостике с капитаном. Вы лунные лорды?
        - Как они попали на борт? - спрашиваю я, игнорируя его вопрос. - У них есть свой корабль?
        Алый кивает:
        - Пришли с астероидов, да. Терикс, наш рулевой, заснул на связи. Пьяный. - Он содрогается. - Мы проснулись и… Проснулись, а они уже в коридорах. Мы пытались бежать. Добраться до спасательных капсул. Они наказали нас…
        Алый продолжает стучать зубами. Я так близко, что вижу угри на его носу картошкой. Вены на шее вздуты из-за перераспределения жидкости при длительном полете в условиях низкой гравитации. Он бледен и хил. Я готов поспорить - бедолага уже полжизни не чувствовал солнечного тепла.
        - Их корабль взял нас на абордаж через грузовой ангар.
        - Тогда понятно, почему мы его не увидели, - говорю я Кассию.
        Тот не обращает на меня внимания.
        - Почему вы забрались так далеко с полной загрузкой? - спрашивает он алого.
        - Не надо было… не следовало нам брать деньги.
        - Деньги от кого? - настораживаюсь я.
        - От пассажира. От золотой.
        Мы с Кассием переглядываемся.
        - У вас на борту есть золотая? - Кассий хмыкает. - Со шрамом?
        - Нет, она не из нобилей, - качает головой алый, и Кассий с облегчением вздыхает. - Она пришла к капитану на Психее. Заплатила нам за… - Он сглатывает и смотрит за нас, словно ожидая, что сейчас тут появится черный. - Она заплатила нам, чтобы мы высадили ее на астероид… Эс - тысяча триста девяносто два.
        - Это у самого края Пропасти, - говорю я. - Совсем рядом с окраиной.
        - Угу. Капитан сказал ей, что там ничего нету, но она заплатила за фрахт. Говорил я ему: не связывайся с золотыми. Но он не послушал. Он никогда не слушает…
        - Она назвала имя? - спрашивает Кассий.
        - Никаких имен. - Алый снова мотает головой. - Но она разговаривала, как вот этот. - Он кивает на меня, и я знаю, что Кассий думает о том же: черные пришли сюда за кораблем или за золотой?
        - Может, это и не аскоманы, - предполагаю я. - Может, это люди Жнеца.
        - Дэрроу не стал бы убивать мирных жителей.
        - В этой войне две трети погибших - мирные жители, - резко возражаю я. - Или ты забыл, какую резню устроила на Луне орда Сефи?
        - Отнюдь. Как не забыл и Новые Фивы, - отвечает Кассий, напоминая, как мой крестный, Повелитель Праха, подверг бомбардировке с орбиты один из самых больших городов Марса, когда тот был захвачен силами восстания.
        - Мальчики, - пробивается через потрескивание голос Питы, пресекая возникшее между нами напряжение. - Мальчики, у нас компания.
        - Сколько? - уточняет Кассий.
        - Три корабля на подходе.
        Я встаю:
        - Три?
        - Какого черта ты говоришь нам об этом только сейчас?! - рявкает Кассий.
        - Их было не видно из-за астероида. Должно быть, те вызвали подмогу, чтобы утащить «Виндабону».
        Члены экипажа чувствуют наше беспокойство и снова начинают дрожать от страха.
        - Какого типа корабли? - спрашиваю я.
        - Военные, третьего класса, - отвечает Пита. - Два четырехпушечных улана и восьмипушечный корвет класса «шторм». Это аскоманы.
        - Откуда ты знаешь? - спрашиваю я.
        - У них трупы на корпусах.
        - Это чертов охотничий отряд… - Кассий тихо ругается: мы могли бы схватиться на равных с уланом, но корвет класса «шторм» разнесет «Архи» в клочья. - Сколько у нас времени?
        - Пять минут. Меня пока еще не заметили. Я предлагаю вам валить с этого драндулета.
        Я торопливо разрезаю веревки на остальных пленниках.
        - Наседка, отходи от астероида и гони к стыковочному шлюзу «Виндабоны», - говорит Кассий. - С нами люди, которых надо эвакуировать.
        - Если я подойду, они меня увидят, - говорит Пита.
        - У них могут быть пушки, но у нас-то есть двигатели, - отвечает Кассий.
        - Принято.
        - Вы все способны передвигаться на своих ногах? - обращается Кассий к членам экипажа, но те молча таращатся на него. - Что ж, а придется. Черные все еще рядом. Вы видите их. Держитесь вместе и пробирайтесь к шлюзу. Драться предоставьте нам. Вы повинуетесь каждому моему слову, или я оставлю вас тут умирать. Кто понял - кивните. - (Они кивают.) - Хорошо.
        - А как же та золотая? - тормошу я Кассия. - Возможно, она еще жива.
        - Ты слышал, что сообщила Пита, - бросает Кассий. - У нас нет времени.
        - Я не оставлю никого на милость этих варваров. Особенно одну из нас. Это непорядочно.
        - Я сказал «нет»! - рявкает Кассий, едва не назвав мое имя при контрабандистах. - Оно того не стоит - рисковать жизнью многих ради одного человека. - Он осматривает дрожащих членов экипажа. - Соблюдать тишину. Держаться вместе. А теперь следуйте за мной.
        Кассий, как всегда, выходит первым, прежде чем я успеваю ответить.
        Пленники изо всех сил спешат за ним по коридору - тем путем, которым мы сюда пришли. Я прикрываю тыл и поддерживаю хромающего бурого. Кость его правой руки торчит из прорехи в зеленом комбинезоне. Кассий оглядывается - проверить, не отстаю ли я. Мы входим в лифт, чтобы спуститься на третью палубу. Но за миг до того, как двери закрываются, я выскакиваю оттуда, даже не взглянув на Кассия.
        - Черт побери, мальчишка! - кричит он по интеркому, когда двери уже сомкнулись и лифт двинулся вниз. - Ты вообще соображаешь, что делаешь?
        - То, что сделал бы Лорн, - отвечаю я и возвращаюсь прежним маршрутом. Кассий говорит, что у нас нет времени, но я знаю, как он трясется надо мной и как оберегает мою жизнь. - Я буду благоразумен. Проведу быструю разведку.
        Кассий некоторое время молчит, и я знаю, что он решил отложить нравоучения на более подходящий момент.
        - Поторапливайся и будь осторожен.
        - Само собой.
        Я перехватываю понадежнее рукоять лезвия-хлыста и иду обратно по коридору. Стараюсь успокоить дыхание, но за каждым поворотом мне мерещится дикарь с окровавленными зубами и пустым взглядом. Страх одолевает меня, но я вспоминаю слова бабушки: «Не позволяй страху коснуться тебя. Страх - это поток. Бушующая река. Станешь бороться с ним - сломаешься и утонешь. Но если подняться над ним, ты будешь видеть, ощущать его и использовать его течение для собственных целей».
        Я хозяин своего страха. Позволяю себе погрузиться в особое состояние, чтобы окинуть происходящее мысленным взором. Мое дыхание замедляется. На меня снисходит холодная, отстраненная ясность. Я слышу дребезжание очистителей воздуха, забитых пылью, пульсацию генераторов; вибрация передается по металлическому полу и ощущается через подошвы ботинок.
        И тут я слышу их.
        Низкий негромкий рокот голосов дрейфует по темному металлу коридора, словно ворчащий ледник. Мои ладони под перчатками мокры от пота. Все, чему учили меня Айя и Кассий, кажется сейчас таким же далеким, как скрежет металла под моими ботинками. Мне уже доводилось убивать аскоманов, но никогда - в одиночку.
        В конце коридора я заглядываю за угол. Черных не видно. В круглом помещении пищеблока стоит несколько столов; центральный завален грудами одежды. Собираюсь войти туда, но тут груда шевелится, и я понимаю свою ошибку. За центральным столом сидят трое аскоманов. Их длинные, заплетенные в косички волосы грязно-белыми каскадами ниспадают на широкие спины. Из-под металлолома брони проглядывает бледная, покрытая шрамами кожа. Аскоманы переговариваются на нагальском языке; сбившись в кучу и сгорбившись, они едят и пьют, распотрошив здешние запасы. Внутри у меня смешиваются воедино отвращение и страх.
        Спокойствие!
        Я отодвигаюсь обратно за угол и прислушиваюсь к беседе. Дикари говорят с сильным акцентом, пьяная речь звучит замедленно. Они с земного Северного полюса. Один критикует вкус человеческого мяса и мечтает поесть свежей лосятины. Его друг говорит что-то непонятное для меня. Что-то про лед. Третья злится, что ей не досталось рабов при захвате корабля. Она спрашивает, продаст ли ей первый Солнцерожденную. Собеседник смеется над ней и с набитым ртом поясняет, что та принадлежит ярлу, телом и мясом. Солнцерожденная… Золотая.
        Полагаю, Лорн убил бы их. Гордость велит мне сделать то же самое, чтобы доказать себе: я превозмог свой страх. Но гордость - это тщеславие, то, чего я не могу себе позволить. Уроки бабушки побеждают. Зачем драться, если можно маневрировать? Я нахожу обходной путь вокруг пищеблока и продолжаю поиски, прислушиваясь, не раздастся ли хоть какой-нибудь звук, говорящий о присутствии живых. Предварительно отведенное мне время истекает. Через две минуты придется поворачивать обратно. Вокруг ничего, кроме эха голосов черных в коридорах да недовольного дребезжания далеких генераторов. А потом… потом я что-то улавливаю. Негромкий скрип за перегородкой. Я нахожу дверь и берусь за узкую ручку. Дверь медленно, со скрипом скользит в сторону. Я вздрагиваю и молю Юпитера, чтобы никто этого не услышал. Жду, направив лезвие-хлыст в сторону коридора: не прибегут ли черные? Никого. Я проскальзываю в каюту.
        Она переполнена. Остальные члены экипажа как попало валяются на полу, тела сдавлены сетчатыми клетками. Сплошь низшие цвета. А над ними с потолка темной каюты свисает тонкая проволочная сеть, привязанная к газовой трубе. Сеть покачивается из стороны в сторону, и в ней, так, что проволока врезается в кожу, вниз головой висит нагая женщина с золотыми знаками на тыльной стороне запястий.
        9. Лисандр
        Пассажир
        Сперва я кидаюсь к золотой.
        Ее тело искривлено, скрючено внутри сетчатой тюрьмы. Под ней стоит изогнутый металлический стул; кажется, пленницу избивали этим стулом, пока она висела в сетке. Ее правая рука превратилась в обугленное месиво - результат воздействия стоящей на столе газовой горелки. Из руки сочится кровь и капает на пол. Запах горелой кожи и волос терзает мои ноздри, глаза слезятся.
        Она мертва. Должна быть мертва.
        - Помогите нам! - шепчет окровавленным ртом какая-то алая. - Господин…
        - Тихо! - рявкаю я, оглядываясь на дверь.
        Десятки пар глаз смотрят на меня из клеток. Каждый взгляд умоляет о спасении.
        Я пробираюсь ближе к золотой, протягиваю руку к сетке, и в этот миг ее глаза открываются и вспыхивают в тусклом свете. Черт побери! Я чуть не падаю. Она жива! Ее тело залито черным моторным маслом и еще какими-то дурно пахнущими веществами.
        - Господин… - бормочет бурый.
        - Сальве, - говорю я с фессалоникийским акцентом, обращаясь к золотой. - Я пришел помочь. Меня зовут Кастор Янус. - Женщина молча смотрит на меня, никак не показывая, что до нее доходит смысл сказанного. - Я собираюсь помочь вам выбраться отсюда, но нужно действовать быстро и тихо. Аскоманы все еще здесь. Вы меня понимаете?
        - Да, понимаю, - отвечает она.
        У нее отчетливый палатинский выговор. Это пугает меня. Тот человек был прав. Она тоже из высших кругов Луны. Как ее сюда занесло?
        - Не двигайтесь, - говорю я.
        Становлюсь под сеткой и провожу лезвием-хлыстом по стальному кабелю, срезая его с потолка. Девушка падает мне на руки. Я полагал, что она будет отбиваться, но ее обездвижила тактическая сеть. Я вижу, как глубоко она врезалась в тело золотой. Тактические сети, они же «птичьи клетки», выстреливают зарядами в виде спрессованных фиброкартриджей. Их используют полицейские, чтобы опутать и сжать задержанного, подчинить его, не нанося вреда. Но если отключить ограничение на сжатие, можно удавить человека насмерть. Кладу пленницу на пол, и, по мере того как я перерезаю проволочные тиски, к ней возвращается способность двигаться. Она лежит обнаженная, пытаясь распрямить руки и ноги и стуча зубами от боли.
        Лишь теперь я понимаю, что она молода, - возможно, ей, в отличие от меня, нет и двадцати. Стремление защитить ее захлестывает меня. Я накрываю девушку пластиковым чехлом от инструментов.
        - Все в порядке, - говорю я. - Теперь вы в безопасности.
        Встаю, чтобы помочь остальным.
        - Стимуляторы, - выдавливает она сквозь стучащие зубы. - Нужны стимуляторы.
        Я наклоняюсь и достаю шприц из дозатора на правом бедре. Один из последних у меня. Золотая выхватывает у меня шприц и всаживает его в бицепс обгоревшей руки. Ее тело содрогается в конвульсиях, пока лекарство растекается по кровеносной системе. Она вздыхает с удовольствием и требует:
        - Еще!
        Я смотрю на других пленников, а потом протягиваю ей оставшиеся два шприца. Она вкалывает себе оба одновременно, изумляя меня. Это слишком большая доза для такой массы тела, если только у золотой не выработалась резистентность к данным средствам, с чем, несомненно, связана определенная опасность. Здесь что-то не так.
        Наполненная безумной энергией стимуляторов, девушка, пошатываясь, поднимается на ноги. Я кидаюсь, чтоб подхватить ее, если она будет падать, но она цепляется за стол и восстанавливает равновесие.
        - Надо уходить, - тихо говорю я ей. - Сюда скоро придут другие аскоманы. Мы должны исчезнуть, прежде чем их корабли причалят. Помогите мне вывести остальных.
        Кивнув мне, она вытаскивает из кучи на полу у двери свою одежду. Все еще измазанная маслом, натягивает брюки и зеленую куртку и возится с молнией - ей трудно сосредоточиться из-за лекарств в ее крови.
        - Сандр, - звучит голос Кассия у меня в ухе, когда я наклоняюсь, чтобы разрезать сеть на женщине-алой. - Что у тебя там?
        - Я нашел золотую, регулус. - Подключаю его к своему видеоканалу.
        - Понял. - Увидев, что творится в каюте, он на миг замолкает. - Лисандр…
        - Парень, - произносит у меня за спиной золотая.
        Я поворачиваюсь. Она на расстоянии вытянутой руки от меня.
        - Какой стыковочный шлюз вы используете?
        - Два-Б.
        - Два-Б? - Она кивает - не мне, а скорее в ответ на свои мысли. - Я верну его через четыре минуты. Клянусь честью.
        - Что вернете?
        …Перед глазами размытые пятна. Она напала так стремительно, что я не успел ничего заметить, и нанесла мне удар в висок основанием ладони. Я пошатываюсь, и что-то - наверное, ее локоть или колено - врезается мне в противоположное ухо. Падаю, из глаз сыплются искры. Потом чувствую прикосновение к бедру и слышу, как она шагает к двери. Лишь через четыре секунды после ее ухода я понимаю, чт? она забрала. Мое лезвие-хлыст. То самое, которое Кассий подарил мне на шестнадцатилетие. То самое, которое принадлежало Карнусу. Его изготовленная по заказу Беллона рукоять покрыта простым металлом, но для Кассия это лезвие-хлыст бесценно. Спотыкаясь, я бросаюсь за золотой в коридор. Ноги кажутся резиновыми, и я чуть не падаю.
        Низшие цвета кричат, испугавшись, что я собираюсь их бросить. Я кидаюсь обратно к их сетям, но мне нечем их разрезать. Я не могу использовать плазменный пистолет. Сетка слишком сильно впилась в их тела. На меня накатывает паника. Я дергаю за проволоку сети женщины-алой.
        - Лисандр, - произносит Кассий, в то время как низшие цвета вопят, катаясь по полу, - слишком поздно. - (Я изо всех сил пытаюсь разорвать сетку. Фиброволокно рассекает перчатки и вспарывает кожу. Проволока окрашивается кровью.) - Лисандр! Ты должен оставить их!
        - Нет, я могу им помочь!
        Со стоном тяну проволоку, используя ноги в качестве рычага. Проволока рассекает мне пальцы до кости. И ведь это даже не драка… Пленники просто заходятся криком. Я резко разворачиваюсь и вижу на пороге черного. Выхватываю пистолет и неуклюже стреляю. Плазменный заряд сносит черному полголовы. В дверях появляется следующий враг. Я стреляю, и он отскакивает обратно в коридор.
        - Лисандр, убирайся оттуда! - требует Кассий.
        Крик нарастает у меня внутри, но так и не срывается с губ. Я смотрю на тех, кто рыдает на полу, на матерей и отцов, которых я мог бы освободить. Их вопли рвут в клочья мою фантазию о героизме и чести. Они бьются на полу и умоляют меня спасти их, но я не могу. По коридору гулко разносится боевая песнь черных.
        Меня охватывает страх.
        Я бегу, словно трус. Назад в коридор, наугад стреляя за угол. Черный взмахивает топором, но его грудь плавится и проваливается внутрь. Я подныриваю под лезвие, врезаюсь в дальнюю стену и использую силу удара, чтобы оттолкнуться и встать на ноги. Грудь черного прожжена до внутренностей, но он, пошатываясь, делает шаг навстречу - гора жестких мускулов, доспехов, склепанных из обломков, и шкур животных. И Айя, и Кассий велели мне никогда не подпускать черных на расстояние вытянутой руки. Только они могут сломать укрепленные кости нашего цвета. Но другого выхода нет. Черный снова взмахивает топором, а я ныряю под его руку и бью по ней локтем, всаживаю его точно в плечевую артерию. Его рука обмякает, но сила столкновения отбрасывает меня в сторону. Я использую инерцию движения, уклоняюсь влево и бью правым коленом ему по коленной артерии на внутренней стороне ноги. Черный ревет от боли, кидается на меня и впечатывает в стену. Такое чувство, будто меня лягнул один из жеребцов Виргинии. Правая рука аскомана вцепляется в мое горло. Он поднимает меня, вжимая в стену и стараясь раздавить трахею. Слышится
хруст хрящей. Я опускаю челюсть, пытаясь вырваться из его хватки, но у меня темнеет в глазах. На его бороде висят кусочки мяса. До меня доносится тошнотворный запах гниющих зубов. Извернувшись, я дважды нажимаю на спусковой крючок. Плазма входит ему под ребра под углом и сжигает сердце. Его глаза изумленно расширяются, и он падает замертво. Я приземляюсь на пол, судорожно втягиваю в себя воздух и вижу, как по коридору на меня несется третий черный.
        Я стреляю, промахиваюсь и пускаюсь бежать.
        Мелькают темные коридоры и пустые каюты. Я хватаюсь за балки и притягиваюсь к ним, чтобы резче заворачивать на углах.
        - Аскоманский корвет пришвартовался к шлюзу один-Си, - говорит Пита. - Прямо перед тобой.
        Я резко торможу. Слышу впереди отзвуки характерных голосов - черные входят в корабль по переходным мостикам. Их ботинки грохочут по металлу. Каждый из них тяжелее меня вдвое, если не больше. Они перекроют мне путь к лифту. Я поворачиваю обратно, смотрю на индикатор пистолета. Батарея рассчитана на семнадцать выстрелов. Без лезвия-хлыста я чувствую себя голым. Но драться сегодня не вариант.
        - Пита, проход к лифту одиннадцать-А перекрыт. Проведи меня.
        - На следующем повороте налево, - говорит она без малейшего промедления. Осознавая, что Кассий слушает и оценивает, я поворачиваю налево. - Двести метров. - (Я мчусь вперед, но скафандр замедляет движения.) - Технический лифт - второй поворот направо.
        Добираюсь до лифта и нажимаю кнопку вызова. Никакой реакции. На дверях висит листок с довольно грубым извинением - при помощи говорящего фаллоса - за сломанный лифт.
        - Лифт не работает, - говорю я, пытаясь восстановить дыхание.
        - Двадцать метров назад и налево. Там лестница. Двадцать вниз.
        - Назад? - переспрашиваю я, надеясь, что ослышался.
        - Быстро!
        Я возвращаюсь и, к счастью, не наткнувшись на черных, нахожу лестницу. Начинаю спускаться. Две палубы вниз - и я останавливаюсь. Слышу их. Ботинки грохочут по лестнице двумя палубами выше. Сквозь металлическую решетку я вижу темные силуэты, молочно-белые волосы. По коридорам стоном разносится песнь, называемая «кхумей». Это обращение к Хель, богине смерти, с просьбой принять их подношение. Я преодолеваю следующий пролет одним прыжком и мчусь вниз со всех ног. За мной, подобно темной лавине, которая ширится и ревет, грозя поглотить меня, несутся пираты. Я не вижу, сколько их. Не слышу, что говорят Пита и Кассий. Мое тело как будто существует отдельно от меня и лишено ощущений, а разум спокоен и сосредоточен.
        Поскальзываюсь на ржавой лестнице и чуть не падаю - тяжелый скафандр тянет вниз. Спотыкаюсь и быстро делаю два выстрела. Мне неожиданно везет - я попадаю. Кто-то охает, и на стене мелькают тени от кровавых брызг, значит зеленые энергетические разряды впились в чью-то плоть, а у меня появился шанс добраться до палубы с шлюзом.
        Я проскакиваю через металлическую дверь и закрываю ее за собой, изо всех сил налегая на люк, чтобы запереть его. Но колесо останавливается, а потом начинает вращаться в обратную сторону: кто-то превосходящий меня силой принимается с другой стороны открывать люк. Я отстраняюсь и трижды стреляю, превращая металлическое колесо в раскаленный докрасна шлак. Мышцы руки дрожат от отдачи пистолета. Дверь заклинивает. Черные очень скоро взломают ее, но я купил себе драгоценные секунды.
        - Сто метров прямо. Пятый поворот налево. Двадцать метров прямо. Первый поворот направо.
        Я следую инструкциям Питы, но, повернувшись, чтобы проскочить в проход, в кого-то врезаюсь, и мы оба грохаемся на пол. Я перекатываюсь в падении и целюсь в противника из пистолета. Но передо мной не аскоман. Это та девушка-золотая. Она двигается с трудом. На испачканной маслом коже появилось полдюжины новых ран. Куртка изорвана в клочья. В руке у нее мое лезвие-хлыст. Оно в крови по рукоять. На кровь налипли пучки белых волос. Золотая чудом держится на ногах. На животе справа от пупка тянется шестидюймовый разрез, открывающий слои кожи и подкожного жира. Похоже, это рана от топора. Ссутулившись, девушка слушает, как черные молотят по двери.
        - Отдай мой клинок, - говорю я.
        - Посторонись.
        Она кидается к двери с лезвием-хлыстом и всаживает его в расплавленный металл. С другой стороны раздается крик пирата, и девушка выдергивает клинок. Кровь шипит на расплавленном металле и тут же испаряется.
        - Где твой корабль? - Девушка впивается в меня безумным горящим взглядом.
        Дверь хрипит - черные едва не сносят ее с петель.
        - Где твой гребаный корабль? - Сейчас, под адреналином, ее лунное произношение плывет, сменяясь совершенно иным; рана на животе сильно кровоточит.
        - Сюда. - Я хочу помочь ей идти, но она отшатывается. - Не глупи, - говорю я. - Ты еле стоишь.
        Оглянувшись на прогибающуюся дверь, она что-то шипит сквозь стиснутые зубы и уступает: кладет руку мне на плечи. Мы ковыляем с максимально возможной скоростью, закрывая за собой двери и пробираясь по грузовой палубе среди контейнеров и кранов.
        Сворачиваем направо. Кассий в скафандре и шлеме охраняет внутреннюю часть переходного мостика, соединяющего наш корабль с «Виндабоной». Он стреляет из импульсной винтовки поверх наших голов в группу, появившуюся позади нас из-за угла. Сгусток энергии с взвизгом проносится по кривой у меня над ухом. Раздается вопль. Я оборачиваюсь и вижу, как башка черного исчезает, а из шеи хлещет кровь. Магнитные разряды длиной с мое предплечье свистят мимо нас и вонзаются в стены. Потом мы минуем Кассия и, спотыкаясь, идем по узкому проходу. Кассий прикрывает нас сзади. Его импульсная винтовка рявкает - он выпускает последний заряд в черного воина, прыгнувшего на переход следом за нами. Торс аскомана разрывает пополам и отбрасывает обратно, а ноги остаются на дорожке. Кассий пинком скидывает их.
        - Отходим! - кричит он Пите.
        Наши герметичные двери закрываются, отсекая шлюз, а я тем временем вываливаюсь вместе с золотой на пол переходного отсека «Архимеда», тяжело дыша, весь в поту и крови. Девушка прижимается лбом к полу и заходится в болезненном кашле. Пита экстренно отстыковывается от «Виндабоны», и мы отваливаем с креном. Кассий свирепо смотрит на меня сверху вниз. Я чувствую его ярость - кажется, что она просачивается через безупречно гладкий шлем.
        Тишину нарушают лишь всхлипы спасенных нами членов экипажа. Они, как и мы, распластались на полу, сбившись в кучу, - одни в самозабвенном восторге, другие все еще в страхе, не в силах поверить, что они в безопасности. И правильно делают, опасность еще не миновала.
        - Идиот! - рычит на меня Кассий. - Ты чем, черт возьми, думаешь?!
        Прежде чем я успеваю ответить, он пинком выбивает мое лезвие-хлыст из руки золотой. Затем наклоняется, словно бы для того, чтобы схватить ее за подбородок и проверить, есть ли отметина у нее на щеке, но тут палуба «Архимеда» раскалывается между нами. Кассий изворачивается и откидывается назад; серое размытое пятно размером с кулак с визгом проносится мимо и пробивает потолок; слышится чудовищный всхлип вытекающего воздуха. В корабле дыра. Вопят сирены разгерметизации. Светильники на потолке пульсируют красным. Еще один снаряд рельсотрона попадает в корпус, пронзая пол и тело спасенного нами толстячка-алого и забрызгивая нас его кровью. В интеркоме что-то кричит Пита. Давление падает. Потом секционная броня перекрывает внешнее повреждение, и безумная утечка воздуха прекращается. Сирены умолкают, но световой сигнал тревоги продолжает мигать.
        - Наши двигатели повреждены, - сообщает Пита. - Первый двигатель работает с половинной мощностью. Перебрасываю энергию с него на щиты.
        Кассий указывает на рану в животе золотой:
        - Надо прижечь, иначе она истечет кровью.
        Он мчится мимо выживших членов экипажа на мостик. Девушка теряет слишком много крови. Ее кожа под черным маслом побледнела, а дыхание частое и неглубокое. Я беру ее за руку, чтобы отвести в лазарет, но она слишком слаба. Стимуляторы перегрузили ее организм. Ноги ее не держат, так что я просовываю одну руку ей под колени, а второй подхватываю под мышки и несу ее по узким коридорам. Яростное выражение лица, с каким она впервые предстала передо мной, исчезло. Она тиха и неподвижна; ее глаза устремлены на меня, такие далекие от царящего вокруг хаоса. Я кладу ее на кушетку, и тут орудия «Архи» дают залп. Лазарет у нас маленький и недостаточно укомплектованный. Шприцы дребезжат в футлярах, когда мы получаем еще один удар.
        Эти кричащие лица низших цветов…
        Их вопли все еще преследуют меня.
        Все они умрут.
        Девушка смотрит на меня, пока я разрезаю ее грязную рубашку медицинскими ножницами. Кожу над грудью рассекают два небольших пореза. Больше всего меня беспокоит рана от топора в нижней части ее живота - воспаленная, глубокая, шестидюймовой длины. О чем думала эта сумасшедшая, возвращаясь туда? Что там могло быть такого важного? Я очищаю рану антибактериальным спреем и использую госпитальный медицинский сканер, чтоб проверить, повреждены ли внутренние органы. Печень разорвана. Раненой нужен настоящий хирург, и поскорее. Все, что могу сделать я, - это прижечь капилляры и накачать ее кроветворным. Плоть шипит под лазером. Золотая стонет от боли. Я наношу на рану слой регенератора и накладываю давящую повязку. Корабль вздрагивает.
        - Кто ты? - спрашиваю я девушку. - Как тебя зовут?
        Она не отвечает. Веки ее опускаются.
        - Эс - тысяча триста девяносто два, - шепчет она. - Помощь… на… Эс - тысяча триста девяносто два… - Она бормочет все тише и теряет сознание.
        С-1392 - это астероид, к которому она направлялась. Но какую помощь она имела в виду?
        Я всматриваюсь в ее лицо, словно в нем скрыты ответы. Ресницы у нее длиннее, чем я мог ожидать. Но даже под слоем масла и крови я чувствую крепкие мышцы бойца и нахожу старые шрамы на ее коже. Их слишком много для столь молодой особы. Я провожу пальцами по шести параллельным шрамам на нижней части ее спины. Плюс к ним - две давние ножевые раны в области сердца, ужасный ожог на левой руке и следы травмы на левом виске, захватившей верхний край уха. Когда я нашел ее в той клетке, то думал о ней как о девушке. Но она не девушка. Она - хищник в юном облике. Кто еще отправился бы назад в лапы врага на том кошмарном корабле?
        Зачем она взяла мое лезвие-хлыст?
        Может, у нее оставалось там что-то важное? Я обыскиваю ее одежду, ее тело. Ничего спрятанного. Никаких фальшивых зубов. Но меня не покидает подозрение. Я провожу рукой по ее лицу. Высокие смелые скулы покрыты маслом, как и все лицо. Я провожу ногтями по сомкнутым векам. Искусственные ресницы хорошо сделаны и прикреплены какой-то смолой. Мои пальцы скользят по ее правой щеке. Кожа подается под пальцами, и тут у меня скручивает внутренности.
        Я встаю и выхожу.
        Теперь я знаю, кто она.
        Сначала сомнения возникли у меня, когда она украла мое лезвие-хлыст, а потом - когда из ее речи исчез палатинский выговор. Нарочно ли она это сделала? Было ли это маскировкой? Я поддеваю уголок странного участка кожи на ее лице и тяну, пока тонкий слой регенератора - того же типа, какой использует для маскировки Кассий, - не отделяется от щеки, открывая то, что находится под ним. Через правую скулу, рассекая черное масло под безжалостным углом, тянется бледная отметина аурейского шрама.
        10. Дэрроу
        Вечная свобода
        Севро ерзает на белой подушке рядом со мной, пока Публий Караваль, медный трибун, глава блока медных, заканчивает перекличку. Элегантный смутьян. Среднего возраста, невысокий, с узким приятным лицом, большим носом, холодными глазами и противоречивым отношением к моде, граничащим с полным ее неприятием. Сняв тогу, он надевает те же унылые костюмы, что носил и до войны, когда был общественным адвокатом низших цветов. С тех пор он сделался голосом разума в разделенном сенате и время от времени - союзником моей жены. Его прозвали Неподкупным за щепетильность и отсутствие пороков.
        Караваль ораторствует на небольшом круглом помосте перед амфитеатром мраморных ступеней, окружающих площадку из белого и красного порфира. На ступенях установлены небольшие деревянные стулья для сенаторов. За Каравалем, в некотором отдалении от постамента, стоит довольно непритязательный Трон Зари - место правительницы. Сделанный из белого дерева и украшенный резьбой с простыми геометрическими узорами, трон выглядит ужасно неудобным. На нем даже нет подушки - Мустанг ее убрала. Она оперлась на подлокотник и наблюдает за сенаторами. Они сидят, разбившись по цветам и политическим взглядам, на ступенях с подушками. «Глас народа» Танцора - слева от огромных дверей Свободы, что ведут от Форума к ступеням и Виа Триумфия. Патриции Мустанга расположились справа. Черные и медные центристы заняли середину.
        Утомленный формальностями Севро в элегантном белом мундире сидит рядом со мной, откинувшись на спинку стула. Он смотрит на потолок, увлеченный нарисованной там фреской. Это романтическая интерпретация Фобосского обращения, моей речи, с которой десять лет назад началось восстание на Фобосе. Я выгляжу юным и сияющим, в золотом и алом; я парю на гравиботах, плащ вьется за плечами, словно пурпурная грозовая туча. Вокруг меня - упыри, Сыны Ареса и Рагнар, хотя его там точно не было. Севро стискивает зубы.
        - Совсем на меня не похоже. - Он кивает на свое изображение. Он прав. Глаза у Севро на портрете кроваво-красные и безумные. Волосы стоят дыбом. Зубы напоминают ряды осколков фарфора. - Ты выглядишь так, будто чертов святой вздрючил ангела, и на свет появился ты. А я выгляжу как гребаный чокнутый мутант, который ест младенцев.
        Я похлопываю Севро по ноге. Мустанг ловит мой взгляд и кивком указывает на последнего из алых сенаторов, только что вошедшего в зал. Танцор тяжело шагает во главе процессии - представители моего народа шествуют, чтобы занять свои места. Он чувствует мой взгляд и встречает его без улыбки. Несмотря на то что сегодня он мой противник, мне трудно не испытывать нежности к нему. С окончанием переклички я переключаю внимание на Мустанга.
        - При наличии кворума сенат заслушает запланированную петицию. - Она смотрит на меня. - Лорд-император?..
        Стук моих ботинок по камню эхом разносится по залу, когда я иду на свое место на постаменте и становлюсь лицом к сенаторам. Я наблюдаю за Даксо, восседающим в окружении собратьев, сенаторов-золотых, на правом краю. Он похож на изваяние отдыхающего языческого бога, хотя, насколько мне известно, страдает от чудовищного похмелья, как и я сам. Лишь когда напряжение достигает апогея, я наконец говорю:
        - Меркурий… освобожден.
        Сидящие справа сенаторы и с ними медные, возглавляемые Каравалем, взрываются криками одобрения.
        - Первый флот республики под командованием императора Орион Акварии встретился с Повелителем Праха над Меркурием, в то время как Второй флот под моим командованием запустил Железный дождь на континент Бореалис. Мы победили, хоть и высокой ценой.
        Сенаторы высших цветов снова поднимают трибуны, фанатичным ревом заявляя, что они поддерживают усилия военных. «Вокс попули» безмолвствует. И, как я замечаю, черные тоже.
        - Теперь Повелитель Праха отступает. Он созвал еще большее количество своих сил для финального боя на Венере. Но вскоре мы последуем за ним. Братья и сестры, мы стоим на пороге победы!
        Проходит целая минута, прежде чем новый шквал аплодисментов стихает.
        - Но нам еще предстоит сделать выбор. - Я не спешу, ожидая, когда снова воцарится тишина. - Позволим ли мы этой войне продолжаться? Поглотить еще одно поколение нашей молодежи? Или мы надавим на врагов и будем перемалывать их, пока не разобьются последние цепи? - Теперь, поддавшись воодушевлению, я говорю под аккомпанемент аплодисментов. - Война длится уже десять лет. Но мы можем положить ей конец. Здесь и сейчас. - Я бросаю взгляд наверх, на смотровую площадку, где стоят камеры голографических сетей. Мой враг будет потом смотреть эти записи вместе с дочерью и советниками. Его проворный ум будет препарировать мои слова, разгадывать мои планы, основанные на ответе сенаторов. И, что куда важнее, он будет наблюдать за мной. Нельзя допустить, чтобы он увидел мою усталость. Меркурий был великой победой. Мы присвоили железо его доков. Но Венера… Венера - это награда.
        Однако даже здесь, под громовые аплодисменты справа, я слышу слова Лорна - они эхом отдаются в темном уголке моего разума:
        Смерть порождает смерть порождает смерть.
        - Братья и сестры, граждане республики, мы в одном шаге от полностью освобожденного центра. Еще немного - и Солнечная система, от Солнца и до пояса астероидов, станет свободной. Мы первыми увидим это. Но такое зрелище не дается даром. - Я делаю паузу, и на краткий миг выражение моего лица меняется. Сейчас на нем отражается вся тяжесть последних лет. - Как и вы, я желаю лишь мира. Я желаю такого мира, в котором машина войны не пожирает нашу молодежь. - Смотрю на жену. - Я хочу жить в мире, где мой ребенок сможет сам выбирать свою судьбу, где грехи прошлого не будут определять его жизнь, как определили наши. Наши враги слишком долго властвовали над нами. Сперва как над рабами, потом как над противниками. Но какую стабильность, какую гармонию мы можем принести освобожденным планетам, если по-прежнему будем прокляты? Ради наших братьев и сестер на Венере и Меркурии… - Я перевожу взгляд на Танцора. - Ради душ, освобожденных нами от цепей, ради наших детей - дайте мне возможность, и я закончу эту войну раз и навсегда.
        Публика разражается одобрительным ревом.
        Я смотрю на Даксо, и он, как мы и договаривались, встает, башней возвышаясь над коллегами-сенаторами.
        - Мои благородные друзья… - Он печально разводит руками. - Я знаю, что вы устали. Я тоже костями чувствую годы этой войны. Кажется, когда все это начиналось, у меня еще были волосы. - (В зале смеются.) - Мне лучше вас известны сердца нобилей со шрамом. Они не склонны к миру. Их природа не даст им принять новый мир, который мы строим. Ауреев нужно победить, употребив для этого все имеющиеся у нас средства. Моя семья поддерживала Жнеца, когда он еще не прославился. Мой брат умер за него. Я сражался за него. И я не брошу его теперь. И вы не должны его бросать. Патриции поддерживают Жнеца. И мы предлагаем собранию законопроект о резолюции вечной свободы: набрать двадцать миллионов свежих солдат, выделить корабли из Пропасти и взимать дополнительные налоги для финансирования военных действий, пока центр не будет свободен.
        Даксо садится, смотрит в мою сторону с болезненным выражением лица и потирает висок.
        Когда аплодисменты наконец стихают, поднимается Публий Караваль. Его короткие медные волосы разделены пробором, каждая прядка на своем месте.
        - Мне говорили, что я пришел в этот мир, чтобы служить. Чтобы перемещать незримые рычаги древней и злобной машины. Все мы двигали эти рычаги. Но теперь мы служим народу. Мы здесь для того, чтобы освободить человеческое достоинство. Дэрроу из Ликоса - наше величайшее оружие против тирании. Давайте же заострим этот клинок снова, чтобы он мог разбить цепи наших братьев и сестер, что пребывают в рабстве на Венере. - Он прикладывает руку к сердцу, и этот жест исполнен сочувствия и решимости.
        Хор сенаторов заявляет о поддержке; они стараются перекричать друг друга.
        Мустанг встает, грохнув Скипетром Зари:
        - Резолюция зарегистрирована сенатом. Переходим к обсуждению.
        Все взгляды устремляются на Танцора. Он сидит не шелохнувшись. Мустанг пристально смотрит на него.
        - Сенатор О’Фаран, - говорит она. - Вы желаете что-либо сказать?
        - Благодарю, моя правительница. - Прежде чем встать, он теребит край тоги - нервная привычка. Он по сей день ненавидит говорить на публику. Голос у него хриплый и прерывистый, кардинально отличающийся от ораторской манеры Публия. - Лорд-император, мой друг, мой брат, позволь мне сперва сказать, как я счастлив видеть тебя дома. У республики нет… более великого сына! - (Многие кивают.) - Я также хотел бы лично поздравить тебя с частичным освобождением Меркурия, невзирая на твои методы, о которых я еще выскажусь.
        Смотрю на Танцора настороженно. Знаю, что он намеревается сделать, но не знаю, как это будет подано.
        - Все вы знаете, что я солдат. - Он опускает взгляд на свои загрубелые руки. - Я держал в этих руках оружие. Я вел за собой людей. И, как и большинство из вас, я всего лишь смертный в войне гигантов. - Он смотрит на золотых, на черных. - Но я узнал, что гигантов можно сразить словами. Слова - наше… спасение. И потому я стою перед вами, вооруженный лишь голосом. - Он ненадолго замолкает, кривится - должно быть, в ответ на свои мысли. - И я хочу спросить вас: в какую эпоху вы хотите жить? В ту, где мечи ведут нас за собой? Или в эпоху, где одинокий голос может петь громче, чем ревет двигатель? Разве не об этом песня Персефоны? Мечта Эо из Ликоса?
        В рядах его сторонников слышен гул согласия.
        Когда он намекает, что я отошел от мечты Эо, меня затапливает горечь. Эо была моей, и я потерял ее из-за них. Но каждый раз, когда ее упоминают, пусть даже с почтением, мне кажется, будто ее выкопали из земли и выставили напоказ перед толпой.
        - Сенаторы, мы не имеем власти сами по себе, - медленно продолжает Танцор. - Мы всего лишь сосуды. Мужчины и женщины, избранные, чтобы говорить от имени народа, во благо народа, чтобы возвышать свой голос в защиту народа. Дэрроу, ты помог народу обрести голос. За это мы все в долгу перед тобой. Но теперь ты отказываешься слушать этот голос, отказываешься повиноваться законам, которые помогал создавать. Ты получил приказ сената, приказ народа - остановиться над Меркурием. Ты не выполнил этот приказ. Ты выпустил Железный дождь. - Он смотрит на Сефи - она сидит несколькими рядами ниже Севро, на гостевых скамьях, и с непроницаемым лицом наблюдает за происходящим. - Из-за твоей нетерпеливости миллион наших братьев и сестер умерли за один день. Двести тысяч черных. Двести тысяч. Невосполнимые потери. - Тяжелые слова падают одно за другим, и я ощущаю мрачный гнев блока черных, тот самый гнев, что исходит от Сефи после Дождя. - Ты не только сделал это - ты еще неправомерно призвал части Четвертого флота, охраняющего Марс, чтобы усилить атаку на Меркурий. Почему?
        - Потому что это было необходимо для…
        - Один миллион душ.
        Я знал тридцать семь из этих душ, и каким-то образом это кажется больше миллиона.
        - Один человек однажды сказал, что в войне, которая ведется политиками, проиграют все, - с горечью говорю я. - Харнасс и Орион поддержали мой план. Ваши легионы до сих пор защищали вас. Но теперь у тебя появились к ним вопросы?
        - Наши легионы? - спрашивает Танцор. - А наши ли они? - Прежде чем я успеваю ответить, он тяжело подается вперед, перехватывая инициативу с грацией старого медведя. - Сколько из нас потеряли близких на войне? Сколько из нас хоронили сыновей, дочерей, жен, мужей? Мои руки кровоточат от копания могил. Мое сердце разрывается при виде геноцида и голода на планетах, которые мы объявили свободными. На Марсе, у меня дома. Сколько еще людей должно пострадать, чтобы освободить Меркурий и Венеру, планеты, настолько идеологически обработанные, что наши собственные цвета будут биться против нас за каждый дюйм территории?
        - Значит, раз Марс свободен, ты готов на этом остановиться? А прочие пусть гниют? - вскидываюсь я.
        Танцор смотрит мне в глаза:
        - А свободен ли Марс? Спроси у алого из шахт. Спроси у розовой из эгейского гетто. Ярмо бедности так же тяжело, как и бремя тирании.
        Мустанг вмешивается в спор:
        - На нас лежит священная обязанность избавить планеты от пятна рабства. Это ваши собственные слова, сенатор.
        - На нас также лежит священная обязанность сделать эти планеты лучше, чем они были прежде, - отвечает Танцор. - Двести миллионов человек умерло с тех пор, как дом Луны пал. Скажите мне, какой смысл в победе, если она уничтожает нас? Если мы настолько истощены, что не можем защитить или обеспечить тех, кого вытаскиваем из шахт?
        В зале нет оружия, кроме как у Вульфгара и его стражей, но слова Танцора наносят достаточный ущерб. Они сотрясают зал сената. И он еще не закончил.
        - Дэрроу, ты стоишь здесь и просишь у нас больше людей, больше кораблей для ведения этой войны. И я спрашиваю тебя и молюсь Старику, что хранит Долину, чтобы ты смог мне ответить: когда закончится эта война?
        - Когда республика будет в безопасности.
        - Будет ли она в безопасности, если Повелитель Праха падет? Если Венера станет нашей?
        - Повелитель Праха - сердце их военной машины. Но он правит страхом. Без него оставшиеся золотые дом? сцепятся друг с другом в течение недели.
        - А как насчет окраины? Что, если они явятся, а мы разнесем наши армии вдребезги ради убийства одного человека?
        - У нас мирный договор с окраиной.
        - Пока что.
        - Их верфи уничтожены. Октавия об этом позаботилась. Аналитики «Стархолла» уверены, что окраина при всем желании не сможет нас атаковать еще пятнадцать лет, - говорит Мустанг.
        - Ромул не желает новой войны, - киваю я. - Поверьте мне.
        - Верить тебе? - Мой старый друг хмурится. - Мы верили тебе, Дэрроу. - (Я чувствую, что он разгневан. Так же он гневался в тот день, когда узнал, как я поступил с Сынами Ареса на окраине.) - Очень многие верили тебе. И очень много лет. Но ты влюблен в собственный миф. По-твоему, Жнец лучше, чем народ, знает, что надо делать.
        - Ты думаешь, я хочу войны? Я ее ненавижу. Она лишила меня друзей. Родственников. Она отнимает меня у жены. У моего ребенка. Если бы существовал другой путь, я выбрал бы его. Но обходного пути нет. Эту войну можно только пройти насквозь.
        Танцор мгновение сверлит меня взглядом:
        - Любопытно, узнал бы ты мир, если бы увидел его? - Он поворачивается к сенаторам. - Что, если я скажу вам, всем вам, что другой путь был? Путь, сокрытый от нас? - (Караваль хмурится и подается вперед. Севро смотрит в мою сторону.) - Что, если мы могли бы обрести безопасность не завтра, не через десять лет, а прямо сейчас? Мир без очередного Железного дождя. Без того, чтобы швырять новые миллионы на орудия Повелителя Праха. - Он поворачивается к моей жене. - Моя правительница, я пользуюсь своим правом призвать в сенат свидетеля.
        Мустанг захвачена врасплох:
        - Какого свидетеля?
        Танцор не отвечает. Он выжидающе смотрит в коридор справа от него. В конце коридора отворяется дверь, и по каменному полу стучит пара каблуков. Сенаторы в абсолютной тишине вытягивают шею, чтобы взглянуть на высокую властную немолодую женщину, идущую по коридору в зал сената. Когда женщина минует его середину, становится очевидно, что она на голову выше стражей республики, не считая Вульфгара. У нее золотые глаза. Ее движения исполнены достоинства, фигура изящна, невзирая на огромный рост. Узел волос на затылке убран под золотую сеточку. Шею обнимает золотое ожерелье в виде орла. Платье у нее черное, и оно скрывает каждый сантиметр кожи, от шеи и до пят. А на царственном, исполненном горечи лице - один-единственный полукруглый шрам.
        Я пристально смотрю на эту женщину. Она была тенью моей жизни с тех самых пор, как шестнадцать лет назад я в простой каменной комнате забил насмерть ее любимого сына.
        - Что это значит? - негодует Мустанг, поднимаясь с трона, чтобы казаться выше.
        Танцор не отступает.
        - Это Юлия Беллона, - говорит он, перекрывая нарастающий шум. - Она принесла послание от Повелителя Праха.
        - Сенатор!.. - Мустанг вспыхивает от гнева и резко делает шаг вперед. - Это не ваша компетенция! Иностранная дипломатия - прерогатива правительницы! Вы переходите все границы!
        - Как и ваш муж - но разве вы одернули его? - парирует Танцор. - Выслушайте ее. Возможно, вы найдете ее сообщение занимательным.
        Сенаторы громко выражают свое желание выслушать Юлию. Меня захлестывает страх. Я знаю, что она скажет.
        Мустанг очутилась в ловушке. Она смотрит на женщину сверху вниз - никого, кроме них, не осталось из двух великих золотых домов, уничтоживших друг друга в ходе распри. Только Кассий - если, конечно, он все еще жив.
        - Говори, что тебе велено сказать, Беллона.
        Юлия взирает на Мустанга с крайним отвращением. Она не забыла, как Мустанг села за их стол вместе с Кассием, а потом отвернулась от них.
        - Узурпатор! - произносит она, отказываясь использовать почтительное обращение к Мустангу; ее взгляд устремлен на сенаторов с аристократическим презрением. - Я проделала путь протяженностью в месяц, чтобы предстать перед тобой. Буду говорить просто, чтобы ты поняла. Повелитель Праха устал от войны. От вида городов, превращенных в развалины. - Она продолжает, невзирая на протестующие крики. - Во время осады Меркурия на «Утреннюю звезду» к вашему… военачальнику были направлены эмиссары, в том числе и я. - Она свирепо смотрит на меня. - Мы просили перемирия. Он ответил Железным дождем.
        - Перемирия? - шелестит Мустанг.
        - А почему вы просили перемирия? - подсказывает Танцор, перекрывая шепотки сенаторов.
        - Повелитель Праха и военный совет Сообщества желал обсудить условия…
        - Какие условия? - нажимает Танцор. - Говори ясно, золотая.
        - А что, Жнец вам не сказал? - Она смотрит на меня и улыбается. - Мы предложили прекратить огонь, чтобы обсудить условия постоянного и прочного мира между восстанием и Сообществом.
        11. Дэрроу
        Слуга народа
        В зале хаос: сенаторы потрясают кулаками, мельтешат тоги. Лишь черные не двигаются. Сефи с нейтральным видом следит за происходящим; лицо ее, как обычно, непроницаемо.
        Мустанг в ярости поворачивается ко мне:
        - Это правда?
        - Он никогда не хотел мира, - холодно говорю я.
        Севро раскачивается на своем стуле - изо всех сил старается сдержаться, чтобы не удавить Юлию прямо посреди Форума.
        - Но он прислал эмиссаров?
        - Он подослал провокаторов. Ее и Асмодея. Я не клюнул на эту уловку, и она не заслуживает того, чтобы сенаторы тратили на нее время.
        Мустанг не верит собственным ушам.
        - Дэрроу…
        - Асмодей был у тебя на корабле, и ты не сообщил нам об этом? - изумленно спрашивает Танцор.
        Кто-то предал меня. Кто-то из упырей. Откуда еще он мог узнать?
        - Дальше ты скажешь, что в вашей кают-компании побывал сам Рыцарь Страха.
        Я впиваюсь взглядом в Танцора:
        - Повелитель Праха сжег Рею. Он сжег Новые Фивы. Он сожжет все до единого города, лишь бы отвоевать Луну. Он желает вернуть дом, который мы у него отняли.
        Танцор качает головой:
        - Ты не имел права.
        Караваль и те медные, что подбадривали меня, переглядываются с нерешительностью. Мустанг, опустившаяся на трон, больше не делает попыток подняться - да и что она может сказать? Любые возражения правительницы отметут - решат, что жена защищает мужа. К тому же могут обвинить и ее. Если сенаторы подумают, что она была в курсе, ей объявят импичмент, а то и что похуже. Именно поэтому я и скрывал от нее правду. Моя звезда падает. Если Мустанг попытается удержать ее, то может пасть вместе с ней. Лучше молчи, любовь моя. Надо затянуть эту игру. Я слишком хорошо понимаю, что бороться нет смысла. Какая-то сенаторша-алая вскакивает с места и бросается ко мне. На мгновение мне кажется, что она хочет сказать что-то в мою защиту. Но она плюет мне под ноги.
        - Золотой! - бросает она.
        Вульфгар пробирается вперед, чтобы никто больше не вздумал нарушать протокол.
        Я много лет ждал этого дня, но республика становилась все сильнее, а он так и не наступал. И я, наверное, обманул себя, думая, что он уже не настанет. Но вот это случилось, и теперь я чувствую, как вокруг закипает слепая ненависть, и вижу безжалостные объективы камер наверху, на смотровой площадке. И понимаю, что мне не хватит слов, чтобы кого-то в чем-то убедить. Благородные ведущие новостей будут ханжески подвергать разбору каждое решение, каждую тайну, каждый грех и транслировать это по планетам якобы из чувства долга, наслаждаясь моральным кровопролитием, разгрызая мои кости, ломая их ради костного мозга рейтингов и подпитывая аппетит стервятников к сплетням. Я не удивлен, но сердце мое разбито. Не хочу быть злодеем. Вульфгар оглядывается, и в его глазах я вижу жалость, словно ему хочется увести меня отсюда, избавить от этого публичного шельмования. Севро в гневе вскакивает.
        - Ах ты, гребаный вероломный крысеныш!.. - кричит он Танцору.
        - Как мы можем доверять тебе армию, - глубоким, низким голосом говорит Танцор, - если ты не подчиняешься сенату? Если ты лжешь народу? - Он не дает мне времени ответить. - Братья и сестры, в нашей республике нет места ни военным диктаторам, ни тиранам. Они - смерть для демократии. Семьсот лет рабства свидетельствуют об этом! Но тирания никогда не возникала на пустом месте. Она назревала медленно, пока лидеры Земли наблюдали за этим, опустив руки. Пора выбрать, как будет править наша республика - словом или мечом?
        Он садится, сделав свое дело. Звучит рев одобрения, причем не только в рядах его сторонников. Танцор из Фарана, рука Ареса, вытащивший меня из могилы, чтобы превратить в оружие, теперь хоронит меня под моими же замыслами. А на другом конце зала, подобная благородной старой оливе, которую не свалить ни топору, ни пламени, Юлия Беллона наблюдает за мной с ненавистью в глазах. На лице ее медленно проступает улыбка, словно от радости, что наконец-то исполняется давнее, забытое обещание.
        Посреди хаоса недвижно стоит Публий Караваль. Лишь моей жене под силу утихомирить сенаторов, и она, грохнув скипетром об пол, призывает их к порядку, чтобы дать медному заговорить. Если кто и сумеет найти слова в мою защиту, так это он.
        - Я не разделяю всех убеждений алого сенатора. Не может быть мира, пока не свершится правосудие. Но, боюсь, в одном он прав. Ты перегнул палку, лорд-император. Ты забыл, как поклялся служить республике. - Он поворачивается к сенаторам, как бы собираясь с духом, чтобы сокрушить предателя. - Я предлагаю отстранить Дэрроу из Ликоса от верховного командования и поместить его под домашний арест в ожидании суда за государственную измену республике. - Его слова встречают аплодисментами. Он драматически оглядывается на меня. - И я предлагаю временное прекращение боевых действий с золотыми центра, чтобы мы сами могли сделать выбор между войной и миром.
        Вот же лицемерный подонок!
        Мустанг мало что может сделать. В зале должен остаться только сенат, и по ее указанию стражи республики выводят остальных. Я позволяю Вульфгару увести себя. Бросаю взгляд поверх голов эскорта и вижу, как моя жена со своего места наблюдает за мной. В глазах ее плещется страх, потому что в моих она заметила гнев.
        Мир за стенами тих и не подозревает о моем унижении. Республиканские стражи стоят под теплым светом синих ламп, ожидая, пока мы соберем наше оружие. Мелкие чиновники тянутся через площадь, озабоченные делами правительства, которое несет ответственность за десять миллиардов жизней. Сумерки перешли в темноту, небо черно. Ветер гонит по белому мрамору осенние листья.
        - Дэрроу, тебе нельзя покидать город, - говорит мне Вульфгар. - Ты меня слышишь? - Он кладет руку мне на плечо. - Дэрроу…
        - Я арестован? - спрашиваю я.
        - Пока что нет.
        - Лучше отойди, - цедит Севро, сжимая рукоять лезвия-хлыста, висящего на боку.
        Вульфгар смотрит сверху вниз на Севро, едва достающего ему до груди, и отступает в знак уважения. Я спускаюсь по ступеням с Форума и направляюсь к посадочным площадкам в Северной цитадели. Севро догоняет меня. Я останавливаюсь и смотрю на Форум: из открытой двери слышатся одобрительные крики.
        - Какой-то мелкий засранец им все рассказал, - говорит Севро. - Надо было отрезать Каравалю яйца. Измена? Не могут же они на самом деле арестовать тебя, правда?
        - Может, они и не отправят меня в Дипгрейв, однако будут держать под надзором до тех пор, пока я им не понадоблюсь. Достаточно долго, чтобы Повелитель Праха сделал свой ход.
        Севро ухмыляется:
        - У Седьмого легиона найдется, что сказать по этому поводу. Мне связаться с Орион? С Телеманусами? Кавакс должен как раз возвращаться с Марса.
        Я смотрю на Форум. Сейчас Мустанг будет пытаться возместить нанесенный ущерб. Но с потерей медных у нее не хватит голосов, чтобы защитить меня. А я бессилен что-либо сделать. Здесь не мой мир. Я знал это раньше, и Танцор только что напомнил мне об истинном положении вещей. Он сказал, что я ничего не знаю, кроме войны. И он прав. В глубине души я хорошо чувствую своего врага. Его норов. Его жестокость. И для меня очевидно, что эта война не завершится перекрестными улыбками политиков за столом переговоров.
        Она закончится так, как начиналась, - кровью.
        - Нет, Севро. Собирай упырей.
        12. Лирия
        Лезвия-хлысты
        Я бегу, спасаясь от выстрелов, убивших моего брата.
        Моего маленького брата, которого я помогала растить, делая зарубки на дверном косяке по мере того, как мальчик становился выше. И каждый раз шутила: мол, он такая швабра длинная, что когда-нибудь достанет головой до неба. А теперь я бросила его лежать в грязи.
        Сердце стучит, как кузнечный молот. Слезы застилают глаза. Грязь облепляет горящие икры. Мелькают дома из пластика. Шум усилился. Раздаются новые выстрелы и свист энергетического оружия. Они пришли и по земле. Я слышу визг саней на воздушной подушке. Неподалеку от южной ограды вспыхивает пожар. Я вижу там четырехколесные наземные машины и людей с прожекторами и факелами. У них винтовки и лезвия-хлысты.
        Когда я добираюсь до дома, в нашем переулке еще тихо - эта тишина словно отрицает то, что несет с собой ночь. Я влетаю в переднюю дверь. Сестра все еще сидит за столом в своих новых туфлях.
        - Что случилось? Это что, были выстрелы? - спрашивает она.
        - Это «Алая рука»!
        Едва я успела произнести это, как из антенной решетки за нашим домом разразилась воем муссонная сирена. Сирены для «Алой руки» никто не сделал.
        - Нет… - шепчет сестра. - Где Тиран?
        - Он… - У меня перехватывает горло. - Его нет.
        - Нет? - Она наклоняет голову набок, словно не понимая этого слова. - Что значит «нет»?
        - Его застрелили.
        - Что?
        Меня трясет. Я теряю контроль над собой, не могу больше сдерживаться.
        - Они застрелили его. - Я всхлипываю, грудь тяжело вздымается. Чувствую, как сестра крепко обнимает меня. - Он умер. Тиран мертв.
        Не просто мертв. Обезображен до неузнаваемости.
        - Приведи папу, - говорит моя старшая сестра, бледная как призрак. Она обхватывает мое лицо ладонями. - Лирия, подними его. Нам надо уходить.
        - Куда?
        - Не знаю. Но здесь оставаться нельзя. - Я киваю, все еще оглушенная, а она встряхивает меня. - Лирия, быстрее!
        Как сестра может быть такой спокойной? Что ж, она не видела, как голова Тирана разлетелась на куски. Ава подталкивает меня в сторону спальни.
        Иду туда. Оказывается, папа уже проснулся. Он смотрит на меня, как будто все уже знает. Он услышал про Тирана?
        - Ты знаешь, что происходит? - спрашиваю я, и отец едва заметно кивает. - Нужно, чтобы ты мне помог. Оттолкнись от кровати.
        Обычно его поднимал с постели и пересаживал на инвалидное кресло Тиран. Я не такая сильная.
        Подхватываю отца под мышки:
        - Раз… два… три…
        - Нет. - Впервые с тех пор, как маму похоронили в глубинных тоннелях, папа что-то произносит. Это скорее стон, чем слово, но оно совершенно недвусмысленно. Глаза отца расширены и полны сочувствия. Он качает головой и повторяет: - Нет.
        Затем опускает глаза, смотрит на свои ноги, потом бросает взгляд на инвалидное кресло. Он прав. Нам нипочем не сбежать от «Алой руки» с ним на закорках. А с инвалидным креслом мы застрянем в грязюке. Без Тирана - никак.
        Молочно-белые глаза отца теперь устремлены на меня. Сейчас он понимает, кто перед ним. Это разбивает мне сердце. Он мог бы увидеть меня раньше. Он мог бы смотреть на меня, вместо того чтобы растрачивать свою жизнь на голографическое видео. Почему сейчас, когда у нас осталось всего несколько секунд? Я обнимаю отца и целую его в лоб, прижимаюсь к нему, вдыхая мускусный запах его кожи и жирных волос, вспоминая, каким он был.
        С усилием поднимаю старика с кровати. Сгибаюсь под его тяжестью, чуть не падая на пол. У меня сводит поясницу, но мне все-таки удается извернуться и пододвинуть его к коляске. Он плюхается на бедро. Снова стонет.
        - Погоди, па. Нам надо попрощаться.
        Я выкатываю его в переднюю комнату, где сестра с детьми готовится к уходу. Она стоит в дверях, собрав малышей вокруг.
        - Нужно, чтобы вы все взялись за руки, - говорит Ава. - И не отпускали друг друга, несмотря ни на что. Это очень важно - держаться вместе. - Она смотрит на меня. - Лирия… Лиам все еще в больнице.
        - Черт побери!
        Как я могла забыть о нем? Конн начинает плакать.
        - Все в порядке, милый. Все хорошо, - бормочет Ава.
        Закутанную в одеяло Эллу она крепко прижимает к груди. Та помалкивает. Но, конечно, сестра не сумеет вместе с детьми дойти до центра лагеря и вернуться.
        - Я схожу за Лиамом, - говорю я. - А вы ступайте в джунгли. Встретимся там.
        - В джунгли? - переспрашивает Ава. - Ты никогда не найдешь нас там. Восточная сторожевая башня…
        - Там грузовики, - перебиваю я. - А на севере вроде бы тихо.
        - Тогда встретимся на севере. А потом вместе пойдем к рыбацким лодкам. Можно будет поплыть вниз по реке.
        Пластиковый дом трясется от далекого взрыва.
        - А как же папа?! - восклицает Ава.
        Он восседает в кресле, бесстрастно глядя на нас.
        Я коротко качаю головой.
        - Давай понесем его, - предлагает сестра.
        Но мы обе знаем, что это невозможно. С ним и детьми мы не пройдем и двадцати метров. Я смотрю на перепуганных малышей, потом на сестру.
        - Милые, - глухо говорю я, - поцелуйте дедушку на удачу.
        Ава все поняла. Ее спокойствие дает трещину. Сквозь слезы я вижу испуганную малышку, плакавшую в постели после смерти нашей мамы. Ту, которой мне приходилось петь колыбельные, даже когда она подросла.
        - Я не хочу оставлять дедушку! - плачет Конн.
        - Я его привезу, - обещаю я. - Вам просто нужно идти вперед. А теперь поцелуйте его.
        Поверив мне, дети поспешно целуют деда в щеку. Его глаза наполняются слезами, взгляд мечется от одного к другому. Сестра наклоняется и целует отца в лоб. Она замирает так, дрожа, потом отступает. Конн вцепляется в него и не отходит, пока Ава не отдирает его насильно и не подталкивает к двери.
        - Северная сторожевая башня, - напоминает мне она. - Поторопись.
        - Хорошо.
        - Лирия…
        - Что?
        - Приведи мне моего мальчика.
        Мы держим друг друга за руки. Жизнь, в которой было полно свадебных нарядов, дней рождения и любви, свелась сейчас к единственной секунде страха. Потом наши руки разъединяются, дверь затворяется и Аву поглощает кошмарная ночь. Сквозь трещину в пластике я смотрю, как она бежит в темноту, прижимая к груди Эллу и волоча за собой мальчишек. Я остаюсь с отцом, прислушиваясь к миру за тонкими стенами. В глубине души мне кажется, что, если мы останемся здесь, буря нас минует. Пластик каким-то образом защитит нас от винтовок и клинков «Алой руки». Я хочу сказать папе, что все будет хорошо. Что мы скоро увидимся с нашей семьей. Он смотрит на меня, сосредоточенный, как давным-давно уже не бывало. Должно быть, понимает, что видит свою дочь в последний раз. Я приседаю, чтобы смотреть ему прямо в глаза, и прижимаю ладони к его щекам. Папа… Он укрывал меня по ночам. Усаживал к себе на колени во время праздника вручения лавров и рассказывал истории о славе горняков, о рудничных гадюках и боях. Он был огромным, как само небо. Но теперь передо мной сломленный человек, способный лишь бессильно наблюдать, как мир
пожирает его детей.
        - Увидимся в Долине, - шепчу я, прижавшись лбом к его лбу. - Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
        Потом я отстраняюсь от него. Три шага - и я за порогом.
        Оставить его - все равно что оторвать от себя кусок тела. Слезы жгут мои глаза, но меня переполняет холодная решимость. Я должна добраться до Лиама. Моя сестра уже ушла отсюда. Лагерь охвачен безумием. Люди клана Гамма бегут из своих домов. В отдалении что-то горит. По черному небу с воем проносятся два корабля. Слышен грохот автоматов, и время от времени воздух вспарывают взвизги энергетического оружия. Крики отовсюду; гомон стоит вокруг. Я мчусь между домами, пробираясь через поселок Гаммы к центральному лазарету. С разбегу сталкиваюсь с каким-то мужчиной и лечу в грязь, получив кулаком в лицо. Сам он едва замечает это столкновение - отступает на миг, прижимая к себе ребенка, и мчится дальше. Я знаю его. Это Элроу. Много лет назад он был одним из советников отца. Элроу даже не взглянул на меня, когда я упала.
        С трудом встав на ноги, я отыскиваю лазарет. Он заперт. Белое пластиковое сооружение с островерхой крышей заляпано грязью. Жду под дождем - ну прямо девушка в белом платье из песни. Колочу по двери:
        - Впустите меня! Это Лирия! Откройте!
        Я успеваю дважды пнуть дверь, прежде чем ее отпирают изнутри. Трое мужчин и женщина в желтой форме медиков стоят на пороге. В руках у них тяжелые медицинские инструменты - явно для того, чтобы пробить мой череп. Я поднимаю руки.
        - Лирия! - восклицает Дженис, главный врач больницы, желтая. - Пропустите ее!
        - Дженис, где Лиам?
        - В дальней палате.
        Дженис ведет меня мимо рядов коек с перепуганными детьми и немощными пациентами. Наконец мы добираемся до моего слепого племянника. Он сидит на кровати, обхватив коленки руками, и прислушивается к творящемуся снаружи ужасу.
        - Что случилось? - спрашивает Дженис.
        - «Алая рука», - поясняю я. - Десантные корабли и грузовики.
        - Они здесь? - Дженис не в силах поверить мне. - Но республика…
        - К черту республику, - говорю я. - Надо бежать. Лиам…
        Я обнимаю малыша. Он такой хрупкий, словно сделан из стекла. Волосы у него буйные и рыжие, как у меня, но подстрижены короче. Он нерешителен, как юноша, приглашающий девушку на танец в день вручения лавров. Я целую его в макушку и надеваю на него принесенный с собой голубой комбинезон. Натягиваю Лиаму на голову капюшон поглубже, так что наружу выглядывает лишь бледное личико. - Все хорошо. Все хорошо. Я нашла тебя.
        - Где мама? - спрашивает он тоненьким голоском.
        - Ждет нас. А сейчас ты должен пойти со мной.
        - С ней все в порядке? - волнуется Лиам.
        - Слушай, ты должен был храбрым. Сможешь? Сумеешь быть храбрым, как Гоблин, когда он пошел следом за Жнецом в «Утробу дракона»? Сделаешь это для меня?
        - Да, - говорит он, кивая. - Я смогу.
        Я поднимаю его с кровати и веду к двери. Дженис преграждает мне путь.
        - Здесь будет безопаснее, - говорит она. - Должны же они понимать, что это больница.
        Я ошеломленно смотрю на нее:
        - Ты что, головой ушиблась? Собирай всех - и уходите!
        - Лирия…
        Не стоит задерживаться, чтобы убедить ее. Проталкиваюсь мимо, выскакиваю из лазарета и мчусь прочь, прижимая племянника к груди. Выстрелы теперь звучат ближе. Перекликаются грубые голоса. Женский крик обрывается с глухим чавкающим ударом. Я петляю между домами, направляясь в сторону северной сторожевой башни. Двери сорваны с пластиковых петель. Молодежь тащит охапки продуктов, жетоны, головизоры и прочие вещи, куда менее ценные, чем жизнь, которую несу я. Лиам обхватил бледными ручонками мою шею. Кто-то кричит: «Гамма!» - и указывает на меня. Я в ужасе ныряю в проулок и прячусь в темноте.
        Когда мы добираемся до сторожевой башни, оказывается, что она покинута. Ее прожектор светит прямо в небо. Находившиеся здесь республиканские солдаты сбежали. Откуда-то доносится собачий лай. Моей сестры не видать.
        - Ава! - тихо зову я, надеясь, что она спряталась где-то в тени и ждет меня.
        Ответа нет. Потом из-за домов позади слышатся мужские голоса. Кто-то пошел следом за мной в тот проулок. Я выбегаю за ворота. Целое море грязи раскинулось между мною и темными джунглями. Нам ни за что не успеть туда. Справа мусорная свалка, а за ней течет река.
        - Ава! - снова шепчу я.
        Шаги приближаются. Я тащу Лиама в сторону и карабкаюсь в темноте на мусорную кучу. Взобравшись на верхушку, съезжаю по другой стороне до середины склона. Велю Лиаму сидеть тихо и ползу обратно наверх - взглянуть на путь, которым я бежала. Через ворота к джунглям течет людской поток из нашего поселка Гаммы. Я знаю их всех. Сестры среди них нет, поэтому я сижу тихо, притаившись в тени хлама. Но когда шум шагов стихает в ночи, мне вдруг становится очень страшно оставаться тут. Я уже готова сорваться с места, чтобы присоединиться к беженцам, но вдруг на опушке мелькает какой-то огонек. Я хочу закричать вслед моим родичам. Спасти их. Поздно… Огонек превращается в сотню огней. Как будто сами джунгли ухмыляются и скалят белесые зубы. Мои родичи кричат, когда бойцы выходят из тьмы, чтобы убить их своими лезвиями-хлыстами.
        Я бегу прочь, подальше от криков, пробираюсь вглубь свалки. Металл царапает мое бедро, пока я карабкаюсь на очередную кучу. Теряю равновесие, падаю на бок и лечу вниз. Шмякаюсь в мусор. Мне едва удается защитить от удара Лиама. Он плачет у меня на груди. От сладковатого запаха гниения сильно слезятся глаза. По моей руке пробегает крыса. Я заставляю себя встать, крепче обнимаю маленького племянника. Рана на ноге горит. Вокруг голых лодыжек облаком вьются насекомые, они ползают по коже, кусаются. От мусора волнами идет тепло разложения. Я нахожу укрытие - прячусь под обломками промышленной стиральной машины. Лиам дрожит от страха, маленькое тело сотрясают тихие рыдания. Я кладу его рядом с собой. У меня уже онемели руки. Чужаки теперь бродят по тропе неподалеку от того места, где мы проникли на свалку. Лучи фонарей рассекают тьму.
        Распластавшись на отбросах, прижимаю грязный палец к губам Лиама. Луч проходит над нами. Вокруг жужжат комары, на лице малыша мельтешат их тени. Я натягиваю на него капюшон так, что наружу торчат лишь нос и рот. Дождевая вода стекает по обломкам и капает на нас. Мужчины разговаривают друг с другом. Их речь понятна: на том же языке говорили моя мать и отец, сестра и братья. Но слова - злые, темные, колкие - звучат жестоко. Как могут алые поступать так со своими родичами? Один из чужаков подходит так близко, что я вижу в свете фонаря его обагренные руки. Но не краска покрывает их, а кровь, засохшая и растрескавшаяся.
        Фонари перемещаются дальше. Бойцы переговариваются. Меня терзает страх. Где моя сестра? Не обнаружили ли ее? Я молюсь, чтобы она добралась до лодок. Не знаю, что мне делать, куда идти, и потому прячусь здесь и смотрю на движущиеся по тропе темные фигуры. Зарево горящего лагеря освещает их лица. Это мальчишки. Некоторым не больше четырнадцати. У многих лишь начинает пробиваться клочковатая бородка. Они поджары; на коже блестит пот. Они перекликаются между собой и всматриваются в груды мусора, пригибаясь, словно голодные дикие собаки.
        Лиам сцепил ручонки. Погруженный в постоянную тьму, он может лишь слышать, как эти разъяренные молодчики рыщут в ночи. Он дрожит. Я смахиваю дождевую воду с его лица. Если бы только у меня были силы забрать его отсюда, прекратить все это!..
        - Ты такой храбрый, Лиам, - шепчу я. - Храбрый, как Гоблин.
        - Где мама?
        - Мы собираемся встретиться с ней. Думаю, она будет у лодок. Ты вел себя очень смело, поэтому заслуживаешь награды. У меня есть кое-что для тебя.
        Нащупываю в кармане шоколадку, которую припрятала с обеда. Теперь я вкладываю ее Лиаму в ладошку.
        - Спасибо, - говорит он.
        Пока он ест, я слышу шепот в темноте неподалеку от нас. Немного подвигаюсь и в свете луны вижу, как блестят чьи-то глаза среди пустых емкостей из-под воды. Там прячется какая-то семья. Маленькая девочка машет мне рукой. Я машу в ответ.
        Мы не одни.
        Мы сможем пережить все это. Где-то там нас ждет Ава. Скоро мы доберемся до нее, я только немного отдышусь. Но тут я чувствую запах дыма.
        13. Лирия
        Все начиналось с криков
        Огонь вспыхивает на краю свалки, неподалеку от сторожевой башни, и вскоре полыхает уже повсюду, где алые руки подожгли мусор. Стена пламени катится к нашему укрытию. Воздух пляшет и корчится, языки дыма ползут по отбросам и лижут мои ноги. Лиам кричит от страха. Я подхватываю его и выбираюсь из убежища. Я бегу от огня, но скоро начинаю задыхаться от кашля. Едва могу дышать. Ничего не вижу, из глаз струятся слезы. Я карабкаюсь по кучам мусора. Ноги изрезаны металлом и стеклом и погружаются в грязь по колено.
        Потом до меня смутно доносится голос той девочки - она зовет меня. Он плывет ко мне сквозь дым, словно колыбельная. Такой тихий и нежный. А потом я вижу ее фигурку в хаосе пепла, отчаянно машущую мне рукой, и ступаю тверже.
        Спотыкаясь, я следую за ее голосом, чтобы найти в дымной завесе разрыв, где можно было бы глотнуть чистого воздуха. Впереди бегут другие. Двадцать, сорок обезумевших душ карабкаются по мусору, прочь от огня. Все стремятся к реке, где пришвартованы рыбацкие лодки. Наконец я выбираюсь из дыма и хватаю воздух ртом на краю свалки. Опередившие нас беглецы уже мчатся через кусты, направляясь к лодкам.
        На ходу укачивая Лиама, я догоняю их, потом оглядываюсь. Над горящей свалкой поднимается столб дыма - пятно на фоне оранжевого рассвета. За лагерем, что прежде был моим домом, встает солнце.
        Впереди спешат матери с детьми, и изорванные платки реют у них за спиной. Молодые парни идут спотыкаясь. Все земное имущество оставлено позади. Они несут стариков или раненых друзей. Здесь не только Гамма. Не только клан коллаборантов. Я бегу вместе с остальными через зеленые заросли к реке. Сорняки бьют меня по голеням. Ноги вязнут в грязи. Мы уже почти у воды. Почти освободились от этой ночи. И тут я слышу крик впереди. Потом второй.
        На грязной равнине за кустарником какая-то женщина падает на колени. Рядом с ней дети. Она протягивает руки, моля о милосердии. Беглецы останавливаются неровной линией. Передо мной старик опускается на корточки и садится в грязь, устремив вдаль невидящий взгляд.
        В Лагалосе старшины бригад жгли костры в тоннелях, заставляя рудничных гадюк покинуть свои норы среди железяк, выползти из укромных уголков и расщелин. Теперь мы сами в шкуре этих тварей. «Алая рука» устроила пожар, чтобы выкурить нас из укрытий среди мусора и пригнать сюда. Путь к лодкам преграждают две шеренги в шахматном порядке - двадцать парней, покрытых копотью и п?том, с автоматическим оружием в руках. Их руки красны по локоть. С ними - одна-единственная женщина. Та самая, которая на моих глазах убила Тирана у челнока. В ее волосах цвета ржавчины пробивается седина. Половина лица покрыта ужасными шрамами. Другая половина сохранила следы былой красоты. На женщине бронежилет, а в руках у нее лезвие-хлыст, бурое от крови. Она что-то говорит своему солдату, и тот поднимает ствол.
        Время увязло в грязи вместе с нами.
        Я задвигаю Лиама себе за спину. Раздается треск. Что-то горячее и соленое брызгает мне в лицо. Я вытираю глаза. Руки становятся красными. Старик, севший в грязь, теперь шатается. Его голова странно наклонилась. Тело содрогается снова. Лишь где-то в глубине души я осознаю, что это делает с ним металл. Еще одна пуля пронзает его, и он с истошным криком падает набок. Дети визжат и пытаются убежать. Металл рвет их в клочья, головы откидываются назад, а тела дергаются в безумном танце. Я толкаю Лиама на землю. Что-то горячее и тяжелое бьет меня в плечо. Я теряю равновесие и лечу в грязь. По руке змеятся холодные струйки шока, грязь забивается в нос.
        Это все не на самом деле.
        Это происходит с кем-то другим. Я перекатываюсь на спину.
        Звуки выстрелов стихают. Я смотрю вверх в голубое небо. Я поднимаюсь в него, как в первый раз, когда увидела его собственными глазами. Выше. Выше. К единственной серебряной слезе.
        Она все ближе.
        Ближе.
        Слеза мерцает надеждой. Это Старик, приглядывающий за Долиной? Он заберет меня домой, к отцу? К маме? К Тирану?
        Слеза разделяется натрое. А может, их и было три. Может, я не погружаюсь в небо, а оно падает на меня. Слышу вдалеке шепот гневного металла. Это корабль. Три корабля. Они оставляют инверсионные следы в небе. Один большой. Два тонких и быстрых. «Республика!» - кричит кто-то в миллионе километров от меня. «Республика!»
        Падающие ракеты сотрясают землю, словно удары сердца. Бух. Бух. Бух. Большой корабль засеивает небо маленькими блестящими семенами. Они начинают падать. Быстрее. Быстрее. Собираются вместе, как стая ласточек, потом снова разделяются в тысяче метров над нами. Одно из семян с ревом несется ко мне - жаркий поток металла и пара. Оно врезается в грязь. Демон из металла в облике человека. У него оранжевые доспехи. Его шлем сделан в виде морды рычащего пса. Он поднимает левый кулак и направляет его на строй стреляющих налетчиков. Шум и яростный взрыв. Потоки искривленного воздуха визжат над грязью. Чужаки бегут или плавятся. Потом демон уходит обратно в небо, и за ним через электронный динамик тянется боевой клич:
        - …леманус!
        - Лирия… - бормочет Лиам, прикасаясь к моей ноге. Он движется на ощупь, пока не добирается до моего лица. Он жив, хоть и весь в грязи. - Лирия, ты ранена? - спрашивает он сквозь слезы.
        - Я здесь, - шепчу я. Сажусь и прижимаю его к себе правой рукой. - Я здесь. - Обнимаю мальчика и рыдаю. - Я здесь…
        Кругом трупы.
        Что-то не так с моим левым плечом. Мне никогда еще не было так больно. Из него течет кровь, рука пульсирует, и пронзительная боль спускается к пальцам. Мы сидим посреди мешанины исковерканных, корчащихся тел. Люди «Алой руки» мертвы или сбежали, чтобы спрятаться от огня с неба. Два белых, как кость, крейсера республики стреляют по грузовикам и стоящим на земле транспортным кораблям «Руки». Стальные рыцари со свистом рассекают воздух.
        Это чересчур. Слишком громко. Я забираю Лиама и следом за немногими уцелевшими в бойне ухожу подальше от этого ужаса в береговые тростники. Там, испуганно затаившись, мы слушаем шум битвы. Выживших около дюжины. Они вздрагивают, когда взрывается бомба. Я сижу молча, покачиваясь взад-вперед, и наблюдаю за жуками, летающими над водой. Моя сестра в безопасности. Ее дети тоже. Мы скоро увидим их и улыбнемся друг другу. Мы с Лиамом скоро будем с ними.
        - Смотрите! - выкрикивает кто-то рядом со мной, указывая вверх.
        Рыцарь в собачьем шлеме падает, за ним тянется шлейф дыма. Республиканец плюхается в реку метрах в тридцати от нас. Мы все смотрим на воду. Он не выныривает. Я обвожу взглядом сородичей. Никто не двигается с места.
        Он утонет.
        - Мы должны помочь ему, - бормочу я сквозь стучащие зубы. Мне холодно, несмотря на жару.
        Никто даже не взглянул на меня.
        Я повторяю громче:
        - Мы должны помочь ему!
        И снова никто не шелохнулся.
        - Вы, трусливый шлак!
        Я велю Лиаму сидеть на месте и ковыляю в воду, пока она не доходит мне до шеи. Тут глубже, чем я думала. Я не сумею поднять его в одиночку. Выругавшись, оглядываюсь вокруг. Замечаю длинную веревку, соединяющую вместе полдесятка рыбацких лодок. Я бреду туда, отвязываю веревку и возвращаюсь на глубину. Лодки тем временем дрейфуют по отдельности. Течение тянет меня за талию, как плохой партнер по танцам, угрожая утащить вниз по реке. Вскоре вода смыкается у меня над головой. Я ныряю и ищу в мутной воде упавшего рыцаря.
        И не вижу его.
        Ил такой густой, что мне приходится дважды выныривать, прежде чем я по счастливой случайности нахожу его, задев ногой о кусок металла. Нащупываю ступней доспехи и с трудом отыскиваю в этой мути очертания человеческого тела. Чертовски мешает раненое плечо, и все же я кое-как привязываю к его ноге веревку, а потом всплываю, волоча ее за собой. Когда я добираюсь до берега, там уже ждет группа алых, чтобы помочь мне. Все такие храбрые и героические - после того как я сделала всю грязную работу.
        Десять пар рук тянут веревку, пока наконец не удается с большими усилиями вытащить рыцаря с глубины на мелководье.
        Мы склоняемся над ним, простертым в грязи. Оранжевые доспехи все измазаны и обуглились на животе - рыцаря подстрелили в воздухе. Он настоящий великан. В жизни не видела такую здоровенную скотину. Один его шлем размером почти с мой торс. Огромные металлические перчатки могут раздавить мою голову, как яйцо гадюки. Из дыр в металле толчками выливается вода. Я провожу по нему пальцами. Мне почему-то кажется, что он должен быть горячим. Но он холодный и слегка переливчатый.
        - Вы только гляньте, какой здоровенный! - ахает кто-то.
        - Должно быть, чертов черный.
        - Нет, они носят белые перья.
        - Он умер?
        - Заряд попал в генератор, - говорит старик. Кажется, его зовут Алмор. Много лет назад он был забойщиком у Дельты. - Импульсный щит не работает, а значит, у него там нет кислорода. Он может задохнуться.
        - Надо снять с него шлем, - говорю я.
        - Кто-нибудь знает, как работает это дерьмо? - спрашивает женщина и тянет за шлем, но тот не сдвигается.
        - Должен быть аварийный сброс или что-то вроде того, - говорит Алмор. Он ощупывает линию подбородка. - Вот.
        Лицевая панель с шипением приоткрывается. Из шлема льется вода. Старик толкает лицевую панель назад, пока она не уходит внутрь, открывая лицо рыцаря. Он не черный, но кажется, будто высечен из гранита. Тяжелый подбородок, рыжая борода. Голова лысая и огромная. А по правой скуле тянется тонкий шрам. Нос у него разбит. Маленькие глаза обрамлены тонкими ресницами. Он золотой. Я никогда прежде не видела золотого. Никто из нас не видел.
        - Он дышит? - Алмор озадачен.
        Никто не делает и шага к рыцарю. Продолжают трусить. Я наклоняюсь и прикладываю ухо к его носу. И ровно в этот момент золотой содрогается от спазма. Я в ужасе отскакиваю. Его рвет водой. Пока он заходится в кашле, я оседаю в грязь. Сил никаких нет. У нас над головой небо рвется в клочья - все больше сверхзвуковых кораблей возникает в небе и спускается, чтобы спасти лагерь.
        Теперь «Алая рука» отступит, но лагерь 121 уже горит.
        14. Эфраим
        Годовщина
        В маленькой угловой кабинке полутемной задней комнаты два зашлакованных типа пьют из грязных стаканов, ссутулившись, как старые уродливые горгульи. Они поднимают головы, когда я возникаю перед ними из клубов неоново-зеленого дыма - по соседству двое механиков-алых курят какое-то демоническое зелье.
        …К югу от центра Гипериона, в ста шестидесяти километрах от обсаженных кленами бульваров Променада, высятся бруталистские башни Атласского межпланетного порта. В АМП семь основных башен, и это поистине циклопические сооружения. За каждый стандартный земной год через залы порта проходит миллиард пассажиров. Но на каждого приземляющегося здесь нового олигарха или золотого из старинного семейства приходится великое множество космолетчиков, межпланетных иммигрантов и пассажиров. Все эти усталые путники жаждут посетить рестораны, казино, отели и бордели, прежде чем отправиться в рейс к конечному пункту их назначения на Луне, каким бы он ни был.
        Это опухоль, которая не перестает расти. Вот почему портовый центр развлечений называется Громадой. За моей спиной через открытую дверь световая реклама и цифровая плоть высокого разрешения приманивают взгляд и как будто вытаскивают путешественников из трамваев или частных авиакаров. А затем швыряют их в шлюзы коммерции, чтобы перекачивать кровь и наличные в вены этого города в городе. Сюда приходят забыться, не думать о жизни. Но - венец иронии! - моя жизнь началась именно здесь.
        Бар тогда выглядел иначе. Я два года как ушел из легиона и заявился в Громаду, чтобы прожечь несколько кредитов с пехотинцами из Пирея. Выпил пару раз, и тут какой-то идиот пролил стакан молока с приправами мне на загривок. Я развернулся, чтобы научить козла хорошим манерам, но мне хватило одного взгляда на глуповатое лицо и мешковатый костюм. Я так ржал, что даже не мог поднять кулак. Этот тип смотрел на меня круглыми виноватыми глазами, а на лице у него были молочные усы. Кто, блин, заказывает молоко в таком месте? Парень был молодым, скромным и два года как перебрался в легион из какого-то захолустья на Земле. Мы сидели и разговаривали в этой угловой кабинке, пока бар не закрыли. Остальное уже история.
        Он был моим убежищем. Мой мальчик из маленького города, малыш с большим сердцем и широкой улыбкой. Лишь Юпитеру ведомо, что он нашел во мне…
        - Прошу прощения, - говорю я типам в угловой кабинке.
        Они разглядывают мой помятый костюм, гадая, не заблудился ли я.
        - Чё надо? - спрашивает бурый. Судя по толстым бедрам - терранский выродок. Он щурит глинистые глаза.
        - Я резервировал эту кабинку, гражданин, - поясняю я.
        - Нету тут никакого бронирования. Отвали.
        - Садись туда, - с кислой миной бурчит тип покрупнее, серый, - и закрой пасть, пока тебя не нашинковали. - Он указывает на ближайший пустой столик и поигрывает изогнутым ионным ножом длиной с мое предплечье. Активирует заряд, и нож мерцает синим.
        - И кто будет шинковать - ты? - сухо интересуюсь я. - Судя по твоему виду, ты на ногах вряд ли удержишься.
        Серый встает.
        - Ну давай, сука. В Уайтхолде у меня была слякоть вроде тебя, - цедит он.
        Оцениваю бугристые мускулы его рук. Пожалуй, он с легкостью может порвать на растопку такого противника, как я. Надо было просто пройти мимо.
        - Уайтхолд? - презрительно фыркаю я. - Странно. Я думал, свинолюбов отправляют в Дипгрейв.
        Второй тип тоже поднимается. В тусклом свете блестят ножи. Я отступаю, слишком поздно осознав, что по пьяни сболтнул лишнего.
        Серый готов уже двинуться вперед и вскрыть меня тесаком, но тут он видит что-то у меня за спиной и останавливается как вкопанный. В баре воцаряется тишина. Сюда вошел кто-то ну очень особенный. А нечто особенное даже для здешней толпы может означать лишь одно.
        Она все-таки пришла.
        Я оборачиваюсь и вижу женщину-серую моего роста, но смахивающую на курносого боксера с габаритами бетонного строительного блока. Веснушки, потемневшие под суровым меркурианским солнцем, молот уродливого широкого носа. Волосы на висках выбриты, а на макушке вздымаются, как всплывающая белая акула. На женщине черная форма, и все люди в баре, от настороженного бармена до ошеломленной шлюхи, пялятся на красные шевроны с крылатым конем на рукавах ее куртки и на свисающий с левого плеча косматый волчий плащ. Легион Пегаса, батальон упырей. Личная гвардия Жнеца.
        Женщина размашистым шагом направляется к типам, преграждающим путь к кабинке:
        - Проваливайте.
        Вежливо склонив голову, они спешат удалиться. Она садится, наливает в стаканы виски, протирает края своего стакана и кивает мне. Я присоединяюсь к ней. Она швыряет в спину громилам золотую октавию. Сотенный кредит с полумесяцем дома Луны. Такие все еще в ходу, невзирая на жалкие попытки восстания чеканить новое законное платежное средство.
        - За виски, граждане.
        Те исчезают, и в баре постепенно возобновляются разговоры. Женщина устремляет на меня испытующий, суровый взгляд.
        - Холидей Накамура, упырь. Как живая, - говорю я.
        - Эфраим Хорн. Тупица в поисках смерти. - Она кивает вслед двоим головорезам. - Сильно пострадал?
        - Как обычно. Не желаешь ли принять благодарность за спасение моей задницы?
        - Не спеши меня благодарить. Ночь только началась. Кроме того, черная с рельсотроном вон там - слишком большой кусок, чтоб ты мог его проглотить.
        - Что?
        - Вторая кабинка у дальней стены. Крупная девушка, и у нее что-то под мышкой. - Она кивком указывает на полутемную кабинку, где большая фигура сгорбилась над бокалом, в котором торчит бумажный зонтик. В дурмане водки и таблеток я ее даже не заметил. - Теряешь форму, Эф, - хмыкает Холидей, настороженно принюхиваясь к бутылке виски.
        - Черт побери, - вздыхаю я. - Я скоро вернусь.
        - Помощь нужна?
        - Только если у тебя есть билеты в зоопарк.
        - Что?
        - Не спрашивай.
        Я пробираюсь через бар. Вольга застенчиво горбится, словно надеется спрятаться в тени кабинки, чтобы я ее не увидел. Она сдается, когда я щелкаю перед ней пальцами:
        - Пошли на улицу.
        С зеленого навеса над входом в бар лениво капает дождь. Сам бар расположен в квартале ресторанов и питейных заведений, непосредственно примыкающем к многоуровневой магистрали. За небольшой защитной стеной - отвесный обрыв в бетонный каньон между зданиями. Я толкаю Вольгу в грудь:
        - Ты что, теперь следишь за мной?
        - Нет…
        - Вольга!
        - Да, - сознается она. - Я беспокоюсь о тебе.
        - Беспокоишься обо мне? Ты ведь без меня такси поймать не можешь!
        - Но я же тебя выследила!
        - Значит, я наконец-то хоть чему-то вас научил! Но я никогда не говорил, что нужно лезть в чужие дела, тупая великанша.
        - Ты выглядел печальным…
        - Не твоя проблема. У тебя своих проблем достаточно, и еще одна тебе ни к чему.
        - Но мы же друзья. А друзья заботятся друг о друге. - Она кивает в сторону входа. - Кто это? Ее плащ…
        - Не твое собачье дело.
        - Но…
        - Вольга, мы не друзья. - Ткнув ее пальцем в грудь, смотрю снизу вверх в грубоватое лицо. - Мы работаем вместе. У нас деловое сотрудничество. Этим наши взаимоотношения исчерпываются.
        Она стоит с таким видом, будто я ее ударил.
        Я раздраженно вздыхаю:
        - Иди домой. И перестань ходить следом за мной лишь потому, что у тебя нет личной жизни.
        Повторять дважды не приходится. Поникнув, Вольга бредет вверх по лестнице, ведущей к уровню такси.
        Я возвращаюсь в бар. Холидей явно успела приложиться к виски, но стул ее сдвинут, будто она только что вставала. Она что, подслушивала у двери?
        - Ты ее знаешь? - спрашивает Холидей.
        - Нет! - огрызаюсь я.
        - Ладно. Что ж… Рада тебя видеть, Эф. - Она проводит по ободу стакана мозолистым пальцем. - Честно говоря, я удивлена, что ты пришел.
        - Ой-ой! Ты думала, мне уже все равно?
        - Я думала, что ты не помнишь, когда у Тригга день рождения.
        - А я думал, что твой хозяин-мессия не спустит тебя с поводка отдохнуть и развеяться. Разве ты не должна присутствовать на параде?
        - Парад был вчера. И ты это знаешь.
        Я пожимаю плечами:
        - Ну, это место превратилось в дерьмо.
        - Угу. Я предпочитаю всему этому бамбуковые факелы… - Она умолкает и указывает на окно - за ним в зеленом освещении слоняется бесчисленное множество всякого быдла.
        Я фыркаю:
        - Возможно, мы просто становимся слишком культурными. Но это лучше, чем песчаный пояс Меркурия.
        - Черт возьми, да, - тяжело роняет Холидей.
        Она никогда не была красавицей, и сейчас очевидно, что последняя кампания далась ей особенно тяжело. Но сильнее всего сказывается внутренняя усталость. Холидей сидит за столом, а тяжесть планеты как будто вдавливает ее в бутылку виски.
        - Ты атаковала в Дожде? - спрашиваю я; она кивает. - Я видел кинохронику. Смотрится как полный бардак. На что это похоже? На Дождь?
        Холидей пожимает плечами:
        - Хорош для поставщиков оружия. Для прочих - враждебен человеческому опыту.
        Я поднимаю свой стакан:
        - За вернувшуюся героиню и ее прозорливость!
        Она подносит свой стакан к моему:
        - За ехидного лентяя.
        Мы чокаемся и выпиваем. Пойло дешевое, в нем чувствуется привкус пластиковой бутылки. Как из армейского пайка. Не успеваю поставить стакан на стол, как он снова полон. Мы выпиваем еще раз. И еще. Пьем до тех пор, пока не приканчиваем бутылку. Холидей рассматривает остаток последней порции, удивляясь, как быстро закончился виски. Она ничем не отличается от любого из солдат, вернувшихся домой с войны. Они замкнуты в своих внутренних мирах. Вечно напряжены, постоянно оценивают обстановку. Холидей неловко пытается завязать разговор, потому что знает, что так положено.
        - Ну… что нового? Ты все работаешь по контракту?
        - Ты же меня знаешь. Воздушный змей на ветру. - Я вырисовываю пальцем зигзаги в воздухе.
        - Какая корпорация?
        - Ты такой не знаешь.
        Она не улыбается. Интересно, ей так же больно видеть меня, как мне ее? Я боялся этого. Боялся прийти сюда. Снова соскользнуть в эти воспоминания.
        - Ну в общем, ты живешь легко и приятно.
        - Единственная легкая вещь - это энтропия.
        - Смешно.
        - Это не ко мне. - Пожимаю плечами. - Я человек занятой.
        - Есть и другие способы быть занятым. Со смыслом.
        - Я пробовал. - Моя рука рефлекторно тянется к груди - туда, где под пиджаком скрыты шрамы, полученные от того золотого. Я замечаю, что Холидей смотрит на мою руку, и опускаю ее. - Не вышло.
        В ее руке жужжит датапад.
        - Вызывают? - спрашиваю я, но она отключает датапад, не взглянув на него.
        - Крупных краж стало больше. Теперь есть оперативная группа. Правительнице надоело, что культурные ценности этого города растаскивают для того, кто больше заплатит.
        - А, правительница. Как там старушка Львиное Сердце? Все еще амнистирует убийц и работорговцев?
        - Ты по-прежнему так остро это воспринимаешь?
        - Серые: жизнь короткая, память долгая. Помнишь эту поговорку? Скажи, а для этой новой оперативной группы уже придумали красивый герб? Крылатый тигр или, к примеру, лев с мечом в сверкающей пасти?
        - Ты сам решил покинуть восстание, Эф.
        - Тебе известно, почему я ушел.
        - Если тебе не нравилось, как идут дела, ты мог остаться и что-то изменить. Но сидеть в дешевом кресле и швыряться бутылками, конечно, легче.
        - Что-то изменить? - Я гадко улыбаюсь. - Знаешь, когда начались судебные процессы в Гиперионе, я подумал, что наконец-то дождался правосудия. Клянусь Юпитером! Я надеялся, что золотые наконец-то заплатят по счетам. Даже после Эндимиона, после того что они сделали с моими парнями… - Я снова касаюсь груди. - Но потом ваша правительница струсила. Ну да, какие-то офицеры Сообщества из медных, какие-то высокопоставленные психи из Бюро стандартов получили путевку в Дипгрейв, но куда больше оказалось тех, кого простили, потому что ей нужны были их люди, их деньги, их корабли. Вот и конец правосудию.
        Холидей упрямо смотрит мне в глаза.
        После смерти Тригга на той марсианской вершине я присоединился к восстанию. Больше ради мести, чем из каких-либо других соображений. Я не был убежденным последователем восставших. Постепенно они приспособили мои полученные в «Пирее» и отточенные в легионе навыки и понимание культуры золотых к охоте на военных преступников - нобилей. Мы называли себя «охотники за шрамами». Еще один эффектный эвфемизм, не более.
        Я знаю, что мне не следует давить на Холидей насчет политики. Она непрошибаема и упряма, как всегда. Просто очередной солдат, обольщенный красавчиками-полубогами. Но из-за алкоголя я завожусь.
        - Знаешь, всякий раз, когда какой-нибудь рабовладелец-золотой выходил на свободу «ради нужд войны», мне казалось, будто плюют на могилу Тригга. Пускай Айя превратилась в прах, но другие, такие же как эта сука, ходят себе по земле на разных планетах, потому что люди, держащие ваш поводок, не довели дело до конца. Надо было выбрать правителя из серых. Мы, по крайней мере, покончили бы с дерьмом.
        Я осушаю стакан, чтоб подчеркнуть свои слова, и чувствую себя идиотом-диктором на голографическом шоу. Красивые пустые слова и пафосные максимы.
        - Ты же знаешь, я не смогу помочь, если тебя где-то застукают, - говорит Холидей.
        Умолкаю, потому что она, как всегда, права, а я вечно не слежу за языком.
        - Публичное мочеиспускание - преступление без жертвы, - улыбаюсь я, достаю сигарету и закуриваю.
        - В прошлый раз я говорила серьезно.
        - Про матч «Гиперионских химер»? Я бы потерял на этой ставке кучу денег. Плачевное зрелище. Но псевдовойна непредсказуема, верно? Безопаснее ставить на «Карачи».
        - Предложение все еще в силе, Эф. Такой человек, как ты, пригодился бы нам. Вернись. Помоги нам раскрутить синдикат. Ты можешь многим спасти жизнь.
        - Я и спасаю жизнь. Только свою. То есть держусь как можно дальше от твоих хозяев, насколько это в человеческих силах. Жаль, что Тригг не получил такого шанса.
        Холидей смотрит на меня сквозь дым, который я выпускаю ей в лицо.
        - Я больше не желаю этим заниматься.
        - Говори конкретнее.
        - Вот это… - Она окидывает взглядом бар. - Это не для него. Даже не для меня. Это для тебя. Чтобы ты мог пойти здесь ко дну и в конце концов сгнить изнутри. Тригг этого не хотел бы.
        - А чего бы он хотел?
        - Чтобы у тебя была жизнь. Цель.
        Я закатываю глаза:
        - Зачем ты трудилась припереться сюда? Я тебя не заставлял.
        - Потому что мой брат любил тебя! - отрезает она и понижает голос: - Он хотел бы для тебя чего-то большего, чем ты имеешь сейчас.
        - Тогда, возможно, тебе не стоило допускать, чтобы его убили.
        Старушке Холидей меня не уязвить.
        - Придурок, прошло уже десять лет. Отпусти его, или это сожрет тебя.
        Я пожимаю плечами:
        - Тут и жрать почти нечего.
        Я не заслужил любви ее брата и, ясен хрен, не нуждаюсь в ее жалости. Делаю знак бармену, и он приносит еще одну бутылку. Я наливаю себе стакан.
        Холидей качает головой:
        - Я не приду сюда в следующем году.
        - Как жаль! Тебя будет не хватать. Порви цепи, и все такое.
        Она встает и смотрит на меня сверху вниз, явно собираясь съязвить, но проглатывает реплику. Это приводит меня в ярость - я чувствую запах жалости.
        - Знаешь, что меня просто бесит? - говорю я ей. - Ты поглядываешь на меня свысока, в этой своей дурацкой форме, и считаешь меня дешевкой. Но ты слишком глупа, чтобы понять: на тебе ошейник. Это тебя Тригг стыдился бы.
        - В его смерти есть единственный плюс: ему не приходится видеть тебя таким. Пока, Эф.
        У двери она бросает взгляд на свой датапад, и на ее лице появляется тень страха. Потом она выходит под дождь.
        Еще два стакана - и я оставляю бутылку. Спотыкаясь на каждом шагу, ковыляю прочь из бара. Дождь льется сквозь лабиринт города вверху и внизу, становясь грязнее с каждым уровнем. Я подхожу к краю тротуара, перегибаюсь через ржавое металлическое ограждение и выглядываю на оживленную воздушную линию. Отсюда до уровня зловонной почвы Громады лететь тысячу метров. В сгущающемся тумане мелькают аэрокары и такси. Со стороны огромных зданий неоново-зелеными и яростно-красными пятнами миазмов просачивается реклама, словно радужный гной. На цифровом рекламном щите шестиэтажный ребенок-алый бредет один по пустыне. Губы потрескались. Кожа дико обожжена. Он спотыкается обо что-то в песке, принимается усердно копать… и обнаруживает нечто. Бутылку. Он лихорадочно отвинчивает крышку и делает глоток. Смеется от восторга и протягивает блестящую бутылку к солнцу. Та искрится и восхитительно сверкает каплями конденсата. На экране светится слово «амброзия», в углу экрана - маленький логотип, крылатая стопа.
        С неба доносится далекий рев. Это большой пассажирский корабль, устремленный к невидимым звездам, покидает космодром в АМП. Я вытряхиваю в горло последние капли из своей фляги. Лучше бы я никогда не приезжал в Громаду из Гипериона. Лучше бы я отправился в клуб «Жемчужина» и клюнул на наживку какого-нибудь розового. В одном Холидей права: не стоит бередить рану. Но в противном случае будет казаться, что все это не имеет значения. А если это не имеет значения, то и я тоже ничего не значу.
        Я вытаскиваю одной рукой датапад, чуть не уронив его за ограду, и запускаю последнее видео. Запись с камеры наблюдения. Передо мной в воздухе возникает зимний пейзаж. Капли дождя беспорядочно пронзают голограмму. Тригг попал в переплет на мосту по пути к посадочной площадке, выступающей из горного склона, как поднос на руке официанта. Огромная золотая в синих доспехах атакует Тригга, когда тот бежит обратно к Жнецу. Она вонзает клинок ему в грудь, протыкает его насквозь и вскидывает в воздух, словно уличный торговец шашлык. Потом швыряет его с моста. Моя любовь разбивается о камни. Его кровь темнеет на белом снегу.
        Я швыряю датапад в пропасть. Слезы и дождь туманят мне глаза. Ограждение скользит под руками - я вдруг обнаруживаю, что карабкаюсь на него. Балансирую на краю, глядя на кары внизу и темноту за ними. Я ощущаю боль, такую же острую, как и десять лет назад, когда Холидей позвонила мне. Я был в офисе страховой компании «Пирей». Тогда, повесив трубку, я не издал ни звука. Просто снял форму, оставил значок и навсегда покинул офис[5 - В романе «Утренняя звезда» Холидей несколько иначе описывает историю Эфраима и Тригга. - Примеч. ред.].
        Теперь я мог спокойно отпустить эти воспоминания.
        Но когда я наклоняюсь вперед, чтобы шагнуть за край, что-то останавливает меня. Рука, вцепившаяся сзади в мой пиджак. Я чувствую, как опора уходит из-под ног, - меня сдергивают с ограждения на тротуар. Падаю на твердый бетон и от болезненного удара не могу вздохнуть. На меня сверху вниз смотрят трое бледнолицых мужчин в черных кожаных плащах и хромированных очках.
        - Что за че…
        Кулак размером с небольшую собаку отправляет меня в темноту.
        15. Лисандр
        Из глубин
        В кабине Пита умолкает, погрузившись в боевую синхронизацию корабля. Ее отстраненный взгляд устремлен в пространство, а ее разум функционирует как единое целое с корабельным компьютером.
        - Лучше начинай думать, как ты хочешь умереть, - говорит мне Кассий, когда я опускаюсь в кресло наблюдателя за Питой. - Один двигатель не работает из-за того, что тебе вздумалось поиграть в Лорна. Это хуже, чем звездная свалка в Лорио.
        - Хуже нее нет ничего. - Я смотрю на сенсорные дисплеи и индикацию данных. - Ладно, не важно.
        Нас преследуют три корабля. Не сляпанные на скорую руку пиратские корабли, а военные суда. И не имеет значения, что они старые. Их двигатели, похоже, в превосходном состоянии. Пита ведет огонь средней дальности из наших рельсотронов. Не вижу в этом драмы - здесь все дело в дисплеях и показаниях датчиков. Я чувствую знакомую дрожь корабля, когда заряды вылетают из кассет в магнитные пусковые стержни и мчатся сквозь пространство к нашим преследователям. Сколько еще мы можем сделать выстрелов, пока энергия не иссякнет?
        - Может, оторвемся от них в поле астероидов? - спрашиваю я.
        - Оно недостаточно плотное, - говорит Кассий.
        - Может, сядем куда-нибудь?
        - Они слишком близко.
        - Может…
        - Нет, - отрезает он. - Не можем спрятаться. Не можем бежать. Не можем драться. Черт побери! - Он бьет кулаком по консоли. - Тебе следовало слушаться меня!
        - Прости, Кассий.
        - Не называй меня по имени. У нас на борту гости.
        - Она без сознания.
        - А члены экипажа в сознании. Ты хочешь, чтобы кто-нибудь из них попытался заполучить награду центра, пока мы уворачиваемся от аскоманов? - Он качает головой, поражаясь моей глупости.
        - Я не собирался стоять в стороне и ждать, пока эти дикари съедят одну из нас.
        - Одну из нас…
        - Дедушка попытался бы спасти ее.
        - Конечно попытался бы. Он выпотрошил бы сотню низших цветов, чтобы уберечь от смерти одну золотую. Сколько сегодня ты убил - дюжину?
        Перед моими глазами снова мелькают их лица. Пена на губах от страха. Глаза, широко раскрытые, словно у умирающей лошади. Смертельная бледность.
        - Оно того стоило? Ты мог помочь им, - печально роняет Кассий. - Но ты пошел за ней! За одним человеком!
        Я принимаю наказание. Оно заслуженно. Но Кассий забудет сегодняшний день. Время размоет его. А со мной такого не случится. Моя память вернет меня к этим кричащим лицам даже на смертном одре. Я увижу их ногти, которые ломаются о сети. Почую запах мочи на палубе. И задумаюсь: скольких можно было бы спасти, будь я более рассудителен? Наш корабль снова содрогается - в него попадает очередной снаряд. Наши кинетические щиты отправляют его рикошетом в космос. Если бы преследователи хотели нас убить, то использовали бы ракеты, но они целятся в наши двигатели.
        - Они хотят взять нас живыми, - говорю я.
        - Само собой. Они увидели, что мы золотые. Они изнасилуют нас, а потом, когда им это наскучит, убьют.
        - И съедят, - добавляю я. - Они каннибалы.
        Кассий наверняка уловил нотки страха в моем голосе.
        - Как долго двигатели смогут работать на форсаже? - спрашиваю я.
        Ответ ясен, но мне также прекрасно известно, что Кассия нужно подтолкнуть.
        Тот смотрит на Питу.
        - Недолго. Час - может, два. Потом мы превратимся в мертвый металл. Но куда нам лететь на форсаже? До ближайшего астероидного города пять дней пути.
        - На окраину.
        - На окраину… - повторяет Кассий. - Ты забыл свою фамилию? Забыл мою? - Он понижает голос и оглядывается на коридор. - Твоя бабушка приказала разрушить одну из тамошних лун и их верфи.
        - Так говорят.
        - Они думают, что я лично растоптал голову Ревуса Раа.
        - Аскоманы не станут преследовать нас за границей окраины. Они боятся соваться туда больше, чем мы.
        - На то есть причины.
        - Вероятность, что хотя бы в шести днях пути от того места, где мы войдем в пространство окраины, окажется военный корабль, ничтожна.
        «Архи» снова содрогается. Пита дергается в кресле. Изо рта ее стекает струйка крови: она прикусила язык. Ее капа дрожит на пульте управления. Я открываю Пите рот и заталкиваю тонкую полоску пластика внутрь.
        - Я совершил здесь ошибку. Но это вопрос вероятностей. Мы можем проскользнуть за границу, оторваться от аскоманов, починить наши двигатели и…
        - Ни один корабль не входил в пространство окраины вот уже десять лет. Я не стану рисковать - вдруг начнется война.
        - Тогда каков же твой план? - интересуюсь я.
        - Развернемся и будем драться. Мы можем проникнуть внутрь одного из их кораблей. Направить его орудия против остальных корветов. Я видел, как люди проделывали такое.
        Драться. Ну конечно, какого еще ответа можно было ждать от него!
        - Мы не эти люди, - говорю я, и, похоже, его воинское тщеславие уязвлено. - И у нас нет пусковой установки на корме корабля. Нам придется развернуть его правым боком. Потом открыть в ответ шквальный огонь из рельсотронов. И если мы с этим справимся, добавив к их скорости скорость в пусковой шахте, то врежемся в их иллюминаторы со… - Я извлекаю из памяти подробный отчет о математически самоубийственном нападении Дэрроу на «Авангард» - бабушка заставила меня сделать и проанализировать его - со скоростью, потенциально в девять раз превышающей ту, какую использовали, чтобы пробиться в «Авангард». Наши кости будут неотличимы от мочи.
        - Что, правда?
        - Хочешь поспорить?
        - Дерьмо.
        - А как насчет Эс - тысяча триста девяносто два?
        - Астероида?
        - Того самого, на который направлялась эта золотая. - Я смотрю на сенсоры. - До него два часа лёта. На три меньше, чем до границы окраины. Прежде чем потерять сознание, девушка сказала, что помощь там.
        Кассий щурится:
        - В какой именно момент у тебя нашлось время поговорить с ней?
        - Когда я был в медицинском отсеке.
        - Мы не знаем, кто она такая. Не знаем, откуда она. Ты вообще представляешь, что за помощь она имела в виду?
        - Нет, - признаюсь я. - Но возможности множатся по мере их использования.
        - Не надо мне тут цитировать Сунь-цзы[6 - Сунь-цзы - китайский стратег и мыслитель, живший в VI веке до н. э., автор знаменитого трактата «Искусство войны».] с таким видом, будто это твоя идея. «Помощью» может оказаться кто угодно. Даже сам треклятый Повелитель Праха.
        - Это было бы благом для нас.
        - Для тебя - возможно. А с меня твой крестный спустит шкуру заживо. - Он смотрит на корабли черных на сенсорах. - Она использовала твой клинок. У нее есть шрам?
        Если я скажу «да», он не полетит к С-1392. Он попытается драться.
        - Нет. Шрама нет, - говорю я. Потом во мне просыпается чувство вины. Мой мозг всегда был быстрее моей совести.
        Наш корабль снова содрогается, на этот раз сильнее, и дисплеи показывают повреждение двигателя по правому борту. С каждым попаданием в корпус Кассий кривится. Ему больно видеть, как «Архимед» истекает кровью.
        - Пошло все в шлак! - Он хватает Питу за плечо. - Пита, бери курс на астероид Эс - тысяча триста девяносто два. Увеличь мощность двигателей на пятнадцать процентов выше предельного значения. Если они расплавятся, плевать.
        Находясь в состоянии синхронизации, Пита не отвечает, но корабль выполняет команду. Я сижу, а «Архимед» громыхает вокруг нас. Гравитация давит на мое тело - компенсаторы напрягаются от резкого ускорения и гонки «Архимеда» к астероиду. После нашего внезапного рывка черные отстают, но постепенно нагоняют нас.
        Жребий брошен.
        Пока Кассий готовит корабль к возможному абордажу - раздает членам спасенного экипажа оружие, - я возвращаюсь в медотсек к золотой. Не удастся ли получить от нее еще какую-нибудь информацию? Она все еще без сознания. Бросаю на нее быстрый взгляд и чувствую, что беспокоюсь о ней сильнее, чем просто о незнакомом человеке. Я бережно срезаю остатки ее одежды и начинаю очищать ее кожу от масла спиртовыми скрабами. Ради соблюдения приличий накрываю девушку одеялом. Когда я поднимаю голову, оказывается, что глаза золотой открыты и она, похоже, уже некоторое время смотрит на меня. Я чувствую, как мои щеки вспыхивают: вдруг она подумает, что я делаю нечто предосудительное? Но сейчас ее взгляд мягче, чем при нашей первой встрече. Не такой дикий. Она изучает клинок у меня на боку.
        - Мы направляемся к астероиду, - вежливо поясняю я. - Ты сказала, что там есть помощь. Какая?
        Она пытается что-то ответить, но еще слишком слаба, чтобы слова могли сорваться с ее губ.
        - Не волнуйся, - говорю я, глядя на новый слой восстановителя, которым я прикрыл ее шрам, - береги силы. - Я кладу руку ей на плечо. - Мне нужно осмотреть твою рану. Можно?
        Она едва заметно кивает. Я откидываю одеяло и изучаю воспаленную плоть. Мое прижигание было небрежным. Отыскиваю в шкафчике свежую повязку и возвращаюсь к ее ране. Когда я наношу дезинфицирующий крем, девушка вздрагивает. Чтобы успокоить ее, я цитирую одно из своих любимых стихотворений, которыми зачитывался в библиотеке матери:
        В лазурь голубка белая взлетела,
        Звенит восторг в серебряных крылах,
        Так с крыльев отряхнула дольний прах
        Твоя душа, покинувшая тело.
        Она достигла светлого предела…[7 - Из стихотворения Джона Китса. Перевод В. Микушевича.]
        Когда я заканчиваю декламировать строфу, девушка снова теряет сознание, и на этот раз я не беспокою ее. Все эти жизни были отданы ради нее. Прежде чем уйти, я размазываю масло по ее лицу, чтобы надежнее замаскировать восстановитель, покрывающий шрам, и надеюсь, что солгал Кассию не напрасно.
        При полном форсаже нам удается преодолеть расстояние до астероида менее чем за два часа. Теперь кабина залита багровым светом предупредительных огней: наш последний двигатель перегревается. Инерция несет нас вперед, но аскоманы приближаются. Расстояние между нашими кораблями стремительно сокращается. Вскоре они обмотают нас магнитными буксировочными лучами и прожгут наш корпус. Мы сидим в молчании. Пита теперь не синхронизирована с кораблем. Наши орудия - исковерканный металлолом. Щитов нет.
        Весь корабль вибрирует - самый крупный из вражеских корветов сбрасывает нам на корпус буксировочный луч и тормозит нас. Кассий разворачивает лезвие-хлыст, я берусь за свое. Моя ладонь мокра от пота. Грудь сдавлена, в пересохшем рту привкус мела. Я сижу, скрестив ноги, на полу в безмолвной медитации, позволяя страху течь в меня, чтобы я мог овладеть им, когда его причина прожжет наш корпус и ворвется в коридоры.
        Кассий поворачивается ко мне, затягивая винты на латных перчатках своих импульсных доспехов. Мы оба отказались от неуклюжих скафандров в пользу импульсных нагрудников и перчаток.
        - Мы встретим их у двери. Я хочу, чтобы ты стоял за мной. В коридорах слишком тесно, чтобы мы могли драться плечом к плечу. Если я погибну, позаботься, чтобы тебя не взяли живым. - Он смотрит на Питу. - Я думал об этом с тех пор, как… - Он обрывает фразу, не договорив.
        Проследив за взглядом Кассия, я обнаруживаю, что он устремлен на радарный сенсорный дисплей. Изображение искажается. Пиксели дисплея распадаются на пляшущий сине-черный узор помех.
        Пита щурится:
        - Кто-то глушит навигационные приборы.
        - Это не могут быть аскоманы, - говорю я. - У них недостаточно технологий, чтобы заглушить наше оборудование.
        - А кто тогда? - спрашивает Пита.
        - Ч-черт… - бормочет Кассий. - Черт побери!
        Я смотрю вслед за ним в иллюминатор на большой, безобидный на вид астероид в отдалении. С-1392. Пита увеличивает изображение на визуальном дисплее. Половина астероида окутана тенями. Поверхность грязно-белая, жемчужная, изрытая кратерами от ударов. Тени шевелятся. Что-то движется в темноте, стремительно выбираясь наружу из недр астероида. Оно выходит в космос, словно извивающийся черный угорь из темной морской пещеры, жемчужные глаза угрожающе сверкают. Но угорь этот - не из плоти и крови. Он сделан из металла, выкрашен в черный цвет, и на боках его изображен трехглавый электрический дракон.
        Это военный корабль.
        В этом пустынном пространстве, где больше десятилетия не летал ни один военный корабль, к нам мчится первоклассный разрушитель. Километр триста метров длиной, битком набитый оружием и защитой высокого уровня. А по сторонам от него - два эсминца незнакомой модели. Из их ангаров появляются три эскадрильи странных истребителей, похожих на глубоководных ужасных тварей.
        Они преодолевают расстояние между нами за полминуты и беззвучно проносятся мимо - шинковать аскоманские корабли, не утруждая себя формальностью радиопередачи. Эскадрильи истребителей несут элегантную смерть - хлещут по аскоманам огнем рельсотронов и плюются ракетами, беззвучно раскалывающими искореженные взрывами корпуса пиратов, пока все аскоманские корабли не испускают кислород и не разваливаются на части, отплывая мертвыми и безмолвными в вечность космоса. Бой длится меньше минуты.
        Обломки стучат по нашему корпусу.
        - Что это было? - Голос Питы дрожит.
        Мигающий красный огонек коммуникатора сообщает о входящей прямой передаче с эсминца. Сам он держится в отдалении, не приближаясь к нам. Я чувствую, что Кассию не по себе.
        - Что это за корабль? - спрашивает Пита. - Лисандр?..
        Я смотрю в иллюминатор:
        - Не знаю.
        А вот Кассий знает. И, судя по его безнадежному виду, он словно бы ждал этого. Так ждут неизбежного конца. Я начинаю что-то понимать.
        - Ты солгал мне, - говорит Кассий. Лицо у него такое, словно ему разбили сердце. - У нее был шрам. Верно?
        Я принимаю на себя его гнев и смотрю ему в глаза:
        - Верно.
        Он думает, что я убил нас. Возможно, так оно и есть. Но пока мы живы, всегда есть шанс бежать. Однако мы попали из огня да в полымя.
        - Включи трансляцию, - приказывает Кассий.
        Сперва в открытом канале потрескивают статические помехи, а потом из глубин доносится холодный голос. Человек говорит с акцентом, которого не слышно на улицах Марса или в залах Луны с тех самых пор, как окраина десять лет назад закрыла свои границы. Долгие, ленивые гласные, перекатывающиеся в горле, - родом с вулканической луны Юпитера. Той самой луны, которую зовут своим домом Раа, лидеры окраины.
        Это акцент Ио и Повелителей Пыли.
        - Внимание, «Архимед», - произносит бестелесный голос. - С вами говорит эсминец доминиона окраины «Харибда». Ваше устройство связи нейтрализуется. Любое отклонение от нынешнего курса приведет к уничтожению вашего корабля. Любое сопротивление приведет к уничтожению вашего корабля. Приготовьтесь к высадке.
        Связь прерывается. В кабине воцаряется тишина.
        Кассий в отчаянии хватает коммуникатор:
        - «Харибда», мы не вторгались в пространство окраины. Повторяю, мы в нейтральной области. Это нарушение Пакс Илиум - Илионского мира. Повторяю, мы не в пространстве окраины.
        Ответа нет. Кассий в гневе отшвыривает коммуникатор. Пластик разбивается вдребезги о металлическую переборку, и Пита вздрагивает.
        - Лучше наши соплеменники, чем аскоманы, - говорю я, но меня беспокоит страх в глазах Кассия и Питы. - С ними можно договориться.
        - Договориться? Пита, принеси мне личину. - (Я смотрю на Кассия и пытаюсь сообразить, насколько его страх оправдан.) - Лисандр, возьми наши шкатулки и убери в сейф. - Он снимает висящее на груди кольцо дома Беллона на цепочке и вкладывает мне в ладонь. - Проследи, чтобы не осталось ничего, способного выдать, кто мы такие. Голограммы, оружие, кольца - все в сейф. И клинок Карнуса. Твоя маскировка их не обманет. Спрячь его - или мы покойники.
        Я бегу по коридору к жилым помещениям. Там я забираю дубовую шкатулку с фамильными реликвиями Кассия - скудные остатки наследия человека, который некогда мог править Марсом. Прихватываю и свою шкатулку - большой ларец из слоновой кости с последними памятными вещами из моего прошлого. Обе шкатулки я прячу в потайной сейф в стене за камбузной плитой. Я охлопываю себя, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Неохотно снимаю бабушкино кольцо и клинок Карнуса и тоже кладу в сейф.
        К тому моменту, как я возвращаюсь в кабину, Кассий открывает коробку, купленную на черном рынке Цереры. В коробке - пористая тонкая серая маска, флакон с нюхательной солью, пакет химического льда и пустая ячейка из-под шприца с обезболивающим. Мы забрали его несколько недель назад, чтобы пополнить полевые комплекты.
        - У тебя не осталось стимуляторов? - спрашивает Кассий.
        - Я использовал их для золотой. А у тебя?
        Он качает головой:
        - Все отдал пленным.
        - Черт побери! - бормочу я, глядя на поры маски. - Кассий…
        Он смеется, и на лице его на миг появляется прежняя лукавая улыбка.
        - Все в порядке, любезнейший. Боль - это всего лишь воспоминание.
        - Ты что, свихнулся? - ровным тоном интересуется Пита. - Нельзя использовать этот кошмар без стимуляторов.
        - Я могу проверить грузовой отсек, - предлагаю я. - Может, мы случайно оставили там упаковку…
        Кассий опять качает головой:
        - Нет времени.
        Пита приходит в ужас:
        - Лисандр! Не позволяй ему!..
        Смотрю в глаза Кассию:
        - Я буду тебя держать.
        Кассий бросает взгляд на маску, в глазах его - отстраненность и безнадежность. То же выражение было на его лице, когда нам пришлось взять вознаграждение за бывшего золотого трибуна, чтобы оплатить запчасти для двигателя. Этот взгляд будто вопрошает: как могло дойти до такого? Как можно было настолько изменить себе?
        - Не давай мне сдернуть маску, - говорит он.
        - Коралловый захват? - уточняю я.
        - Зам?к богомола. В коралловом захвате я сломаю тебе руку.
        Я подчиняюсь. Усевшись позади Кассия, обхватываю его ногами за пояс, а руки завожу ему под мышки, захватив бицепсы, потом сцепляю пальцы в замок на его затылке.
        - Пита, щелкни переключателем.
        Пита медленно придвигается.
        Что-то бормоча себе под нос, Кассий берется за ручку активации сбоку маски.
        - Готов?
        - Давай.
        Пита поворачивает ручку активации. Раздается шипение: это три сотни игл, встроенных в пластик маскирующей маски, вонзаются в кожу, кости и хрящи лица Кассия. Он дергается. Раз, второй. А потом из-под маски вырывается булькающий звук, как кипящий пар из чайника. Его мышцы скручиваются узлом и каменеют. Кассий врезается в меня. Его руки извиваются так яростно, что мне кажется: он сейчас переломает мои собственные. Он невнятно кричит, сыплет неразборчивыми ругательствами, перекатывается, пинается и чуть не попадает Пите в голень. Она отпрыгивает. Маска безжалостно закачивает ему в лицо наполнитель, приживляя искусственную кость на челюсть, лоб, вокруг глазниц. Через двадцать секунд индикатор маски вместо красного загорается желтым, и жуткие конвульсии Кассия начинают ослабевать. Мы лежим на боку и тяжело дышим. Кассий хнычет и погружается в неглубокое беспамятство. Индикатор мигает зеленым. Я выпутываюсь из его рук. Вдоль предплечья ощущаю уколы боли, намекающие на стрессовый перелом.
        Пита кидается к Кассию и осторожно расстегивает маску. Его лицо превратилось в клокочущую массу воспаленной, опухшей плоти - он выглядит как восковая фигура, которую поместили слишком близко к огню. Понемногу опухоль спадает под воздействием противовоспалительного компресса, наложенного Питой.
        Когда она снимает компресс, оказывается, что наш красивый друг исчез. Его лицо сменила бандитская физиономия: низкий лоб, нос картошкой, покрытый сеткой капилляров, шелушащиеся уши и вялый рот с припухшими ленивыми губами. Шрам аурея пропал, поглощенный этим новым обликом бронзового. Пита утирает слезы.
        Она смотрит на меня с упреком, вырывает нюхательную соль из моих рук и, взломав ампулу, сует ему под нос.
        - Ты лучше всех, господин, - говорит она Кассию, бережно поддерживая его голову и вытирая испачканное рвотой лицо, пока он приходит в себя.
        - Легко, как грех. Теперь все кончено. Все кончено… - Он садится с помощью Питы, и мы вместе смотрим в иллюминатор, как эсминец открывает стыковочный отсек, чтобы заглотить нас целиком.
        16. Дэрроу
        Логово
        Я стою на своей башне под сильным дождем.
        Внизу раскинулась стальная шкура Вечного города. Среди взметнувшихся ввысь башен, раздавшихся вширь стадионов и жужжащих комплексов лежат темные озера теней - метки, оставленные Шакалом и последовавшей за этим войной. Теперь, когда радиация уничтожена и импульсные купола удалены, членистоногие строительные корабли «Сан индастриз» движутся туда с ленивой целеустремленностью, переправляя работников, перевозя металл.
        Гиперион, может, и восстанавливается, а вот все южные города были уничтожены силами Повелителя Праха под командованием безумного Минотавра, Аполлония Валия-Рата, пока того не схватили и не засадили в Дипгрейв.
        Мой народ страдает. Но фальшивый мир Танцора - это не ответ. В юности меня поглотила лихорадка войны. Я не чувствую ее теперь. Чувствую лишь холодную тяжесть долга и страх перед тем, что может произойти с моей семьей.
        Сияющий корабль приближается к вершине моей башни и приземляется на посадочной площадке. По трапу спускается коренастый серебряный с лысиной на макушке. На нем белый бархатный камзол с высоким воротником. На тяжелой руке сверкает перстень с аурейским глазным яблоком.
        - Квиксильвер! - приветствую его я. - Спасибо, что прибыл.
        Он с ворчанием пожимает мне руку. Его единственный спутник, дрон-часовой размером не больше детского черепа, плывет за ним. Хромированный корпус поблескивает под дождем. В центре пульсирует красное око. Настороженно смотрю на него.
        - Я видел, как социалисты срывают с тебя корону. Позорное было зрелище, - усмехается Квиксильвер. - Люди Маттео сказали мне, что дебаты завершены. Черные воздержались. Просто сидели там. Караваль и медные присоединились к «Вокс попули». Ордер на твой арест будет подписан в течение часа. Вскоре они проголосуют за перемирие.
        - Тогда ты знаешь, что случится потом.
        - История - это колесо. А толпы всегда одинаковы. Состоят из маленьких людей с большими аппетитами. Они способны вырасти при одном условии: если будут пожирать таких людей, как мы. - Он смотрит на меня с прищуром. - Ты можешь покончить с «Вокс попули» сегодня ночью. Взять сенат штурмом. Заковать их в кандалы.
        - Они все еще принадлежат к моему народу, - защищаюсь я.
        - А они об этом знают? - (Я не отвечаю.) - «Вокс попули» - это рак. Есть лишь один способ справиться с раком. Вырезать его. Я говорил это твоей жене много лет назад.
        - Мы согласились на демократию.
        - Однако же ты здесь, правда? - со смехом спрашивает он, но я улавливаю фальшь. - Перемены под силу не завистливым толпам, а смелым и дерзким одиночкам. Фичнер знал это. И мы знаем. Даже если большинство плюет на нас.
        Я смотрю на лысеющего мужчину, вспоминая нашу первую встречу на Фобосе. Как я его тогда ненавидел! Он - странное существо. Полное злобы, эгоизма, напичканное жесткой идеологией. Никогда бы не подумал, что смогу доверять такому человеку. Но он поднялся из безвестности на одной лишь силе воли. Он создал Сынов Ареса вместе с Фичнером. Он заново отстроил республику после моих войн. Без него Луна была бы краем кратеров и пепла.
        - Ты уходишь. Верно? Хорошо, - говорит Квиксильвер.
        - Хорошо?
        - Что толку от Жнеца в клетке? - спрашивает он, кивком указывая на небо. - Ты нужен нам на воле.
        Я не спрашиваю его совета, но все же эти слова укрепляют мою решимость. Он был другом Фичнера. Эх, если бы я мог сейчас поговорить с Фичнером! Всего лишь раз. Согласился бы он с моим планом?
        - Мне нужна твоя помощь.
        - Ты знаешь, что я всегда помогаю своим друзьям. Возможно, поэтому их у меня так мало.
        - Наверное, ты захочешь сперва услышать, какая именно помощь мне необходима.
        - Ты нипочем не доберешься до своих кораблей на орбите, если за тобой по пятам будет следовать эскорт, - предполагает Квиксильвер. - Тебе нужен один из моих.
        - Мне нужен «Несс». - (Он вздрагивает.) - И пусть это выглядит так, будто его угнали.
        - Почему «Несс»? Что ты задумал? - Я молчу, и Квиксильвер недовольно ворчит. - Не важно. Я поставлю его в сухой док на ремонт. Ты знаешь, где это.
        Я киваю:
        - Тракса уже ждет в доке.
        - Так ты знал, что я скажу «да».
        - Надеялся.
        Он смеется:
        - Верни его в целости, ладно? Это любимый корабль Маттео.
        - Сэр, - раздается у меня за спиной. Тон обеспокоенный.
        Я поворачиваюсь. Позади стоит мой архикопейщик Александр Аркос, старший и самый умный из внуков Лорна. Ухмыляющийся вундеркинд. Тонкий, как клинок, с длинными белыми волосами и светлой кожей. Ему едва достает до груди другой копейщик - моя племянница Ронна, упрямая старшая дочь Кирана от первого брака. Ей двадцать лет, у нее бритая голова и приплюснутый нос. Она служит копейщиком всего год, но изо всех сил рвется доказать, что ничем не хуже Александра.
        Дождь заставляет их склонить головы. Влага впитывается в черные куртки легиона Пегаса. Александр с презрением смотрит на дрон, висящий в воздухе за Квиксильвером, а вот моя племянница не отрывает взгляда от гостя.
        - Они все здесь, - докладывает Александр.
        Я поворачиваюсь к Квиксильверу:
        - Если приспешники «Вокс» обнаружат, что ты помог мне… Тебе будет безопаснее на Фобосе.
        - Чтобы смотреть, как чернь грабит мои башни и мои компании? Я не просто так держу службу безопасности. Я отстроил этот спутник заново и должен сражаться здесь. Кстати, вот досада! Ты пропустишь мой день рождения.
        - Ну, за то, чтобы встретить следующий.
        Мы жмем друг другу руки, и Квиксильвер уходит.
        - Все, что вы слышали, - правда, - говорю я.
        Тридцать семь упырей смотрят на меня сквозь дым, поднимающийся в потолок; тлеют кончики сигарет. Сборище психопатов и профессиональных убийц, моя стая - это разномастная коллекция изгоев, которых мы с Севро собирали последние десять лет. После того как мы потеряли двадцать бойцов на Меркурии, официальная численность личного состава - сто одиннадцать человек, но б?льшую часть Севро разослал по всей республике выполнять наши указания. Те, у кого нет дома на Луне, живут в Логове, чернильно-черном небоскребе, который я изъял из собственности Рыцаря Тени. Холидей кивает мне сзади. Она прибыла последней. Похоже, она выпила. Сефи сидит в стороне вместе с десятью нашими черными. Ее сенаторы воздержались от голосования, и я не был уверен, что она придет.
        - Ты о чем, босс? - гнусаво спрашивает Мин-Мин, алая, мой эксперт по боеприпасам. Она водрузила железные ноги на стол. Глубоко посаженные глаза безучастно взирают на меня с темного лица. Пыльный ирокез перекошен, а морщины на щеках кажутся особенно глубокими при тусклом освещении. - Это дерьмо с экстренным сбором как-то жестковато, вам не кажется? - Ее робокольцо с волчьей головой стучит по пивной бутылке. - Мы ж только что вернулись.
        - О чем он?! - скептически восклицает беременная Виктра. Ее длинные руки сложены поверх живота, волосы небрежно заколоты на затылке. Судя по ее виду, она в ярости. - Ты действительно живешь в пещере, Мин-Мин, или просто так выглядишь?
        - Ой, отвали, крутышка. Я забрела в Громаду по колено, и между моими бедрами был зажат самый настоящий черный дикарь…
        - Ты что, сегодня ни разу не смотрела новости? - возмущается Крошка, одна из самых давних моих сотоварищей.
        Ее полные щеки раскраснелись, так она спешила добраться сюда. Когда позвонил Севро, Крошка со своим мужем Клоуном были на полпути к морю Паров - они собирались провести отпуск с детьми на курорте.
        - Не-а. - Мин-Мин вздыхает. - Я аналоговая, детка. Мне на хрен не нужна сенсационная чернуха про психованных козлов, насилие и поджоги на Марсе. Меня от этого мутит. - Она приглаживает свой ирокез. - Это вовсе не на пользу.
        Севро швыряет свой датапад Мин-Мин с такой силой, что тот едва не впечатывается ей в лицо. Мин-Мин ловит его и переворачивает, что-то бормоча себе под нос. Когда она видит заголовки, ее глаза расширяются.
        - Гребаный ад!
        - Что мне хотелось бы знать, так это кто из вас настучал, - замечает Виктра.
        - Да, очень прошу, пусть этот человек встанет, чтобы мы могли пырнуть его в селезенку! - вспыхивает Севро. - Это могло дойти до Танцора единственным путем: если кто-то из вас трепался об эмиссарах. Если вы болтали с шлюхой, докером, вашей гребаной мамочкой - сейчас самое время сознаться.
        Никто не встает.
        - Я доверяю всем в этом зале, - заявляю я, ведь именно это им нужно услышать. И заведомо лгу, поскольку утечка наверняка исходила от кого-то из них. Сефи? Она не полностью поддержала меня. Неужели она настолько устала от войны? - Не знаю, кто донес про эмиссаров, но это не один из вас. Вы все осведомлены о том, что Повелитель Праха рассчитывал заключить мирные соглашения. Сенат вскоре согласится на перемирие, временное прекращение огня, чтобы обсудить условия возможного мира. Я уверен, что это уловка Повелителя Праха.
        - Да, черт возьми, так оно и есть, - подтверждает Севро.
        - Ему известно, что наше подразделение сейчас дома, и он хочет выиграть время для перегруппировки сил вокруг Венеры. Все вы знаете, чего я сейчас боюсь. - Я вызываю голографическую карту и иду вдоль нее, проводя пальцем по астероидам. - Я боюсь драконов. Раа придут. Возможно, не сегодня. Возможно, не завтра. Но однажды Ромул нападет. Мы должны взять центр под свой контроль, прежде чем это случится. Если мы оставим Повелителя Праха в живых, то окажемся между двумя врагами. Нам не победить.
        - Они никогда не сражались вместе, - говорит Виктра. - Может, они и ненавидят тебя, но я знаю этих лунатиков. Даже заложники, которых брала Октавия, с самого рождения ненавидели Повелителя Праха. Никогда ничего не забывали. Никогда не прощали.
        - Им не обязательно сражаться вместе, - произносит Сефи. - Им достаточно сражаться против нас.
        Разумеется, при тех потерях, какие понесли черные на Меркурии, ей не нравится такая перспектива. Тогда почему же ее сенаторы не поддержали меня?
        Я продолжаю:
        - Сенат, очевидно, полагает, что я - препятствие на пути к миру. Они назвали меня поджигателем войны. На данный момент они утверждают, что я больше не лорд-император. Думаю, вскоре будет выдан ордер на мой арест.
        - Если уже не выдан, - еле слышно бормочет Севро.
        - Танцор - мерзавец! - негодует Ронна.
        Пока она жила в тайном городе Тинос, Танцор был ей все равно что дядя. Она стискивает кулаки, разгневанная его предательством.
        - Нет. Танцор - хороший человек. Он делает то, что считает правильным, используя инструменты, которые у него под рукой, - возражаю я. - Теперь наша очередь сделать то же самое.
        - Какие будут приказы, босс? - оживляется Мин-Мин. - Ты только икни - и Седьмой возьмет сенат штурмом и распнет любого эльфика, который косо на тебя посмотрит.
        - Да, черт побери! - поддерживает ее Клоун. - Сенат коррумпирован сильнее, чем синдикат. Надо пойти туда и распустить его. Провести новые, честные выборы.
        - И что? - не соглашается с мужем Крошка. - А до того Дэрроу будет править как самодержец? Не мели чепухи. Если это случится, республике конец. - Она жалобно смотрит на меня. - Неужели Виргиния ничего не может сделать? Наверняка же она не позволит выдать ордер на твой арест!
        - Конечно, она ничего не может сделать, - отвечает Виктра. - Правит большинство, если только она не использует чрезвычайные полномочия. Но стоит ей это сделать, и «Вокс попули» поднимет крик о тирании и проголосует за импичмент. Ты видела улицы в последнее время? Толпа поддержит эти требования, особенно если народ убедят, что «Вокс» положит конец войне. На Венеру всем плевать.
        - Но Виргиния же правительница! - удивляется Ронна.
        - У нее осталась лишь одна десятая прежней власти. Глупая львица помогла написать законы, которые лишили правительницу большей части силы. Говорила я ей не делать этого… - Виктра вздыхает. - Идеалисты никогда ничему не учатся.
        Холидей беспокойно ерзает на своем месте у стены.
        - Не может быть, чтобы ты реально думал о насилии, Дэрроу. Если ты мобилизуешь Седьмой, против тебя направят домашние легионы.
        - Кто? - спрашивает Виктра. - Какой генерал выступит против нас?
        - Вульфгар, - говорит Холидей. - И именно он придет арестовывать тебя, Дэрроу.
        - Патриотически настроенный идиот, - бормочет Мин-Мин. Она поворачивается к Сефи. - А ты не можешь обуздать его, большая леди? Ты же у них вроде королевы.
        Сефи не удостаивает ее вниманием. Взгляд черной прикован ко мне.
        - Да бросьте, - хмыкает Виктра. - Лица половины людей в этом зале отчеканены на монетах. Остальных увековечили в камне. Какую бы армию ни послали против нас, она станет нашей. Любому противнику достаточно взглянуть на Сефи и Дэрроу, и он обмочится.
        Она что, не видит, как Сефи смотрит на меня?
        Виктра с широкой улыбкой поворачивается ко мне:
        - Дорогой, я предлагаю всем нам посетить мирные переговоры. Устроить небольшую вечеринку. А как только этот мнимый святоша, сморчок Танцор, окажется в камере, мы дадим Повелителю Праха наш дипломатический ответ и пошлем ему в коробке голову Юлии из дома Беллона, набив ей рот виноградом. Или вынем ее глаза и заменим их змеиными головами. Или яйцами Танцора, если ты сочтешь это более уместным. Мы можем проголосовать! В конце концов, у нас демократия.
        Она улыбается тем, кто кивает в такт ее речам, но больше половины присутствующих прячут глаза или нервно поглядывают друг на друга. Они не готовы выступить против сената. Никто не хочет гражданской войны.
        Холидей озвучивает их несогласие:
        - Я прошла с тобой через ад, Дэрроу. Но не проси меня участвовать в бунте. Я верю в республику. Человеку нужно во что-то верить. Если завтра ты промаршируешь по Форуму, то без меня.
        - И куда же делась верность? - усмехается Виктра. - Наемник есть наемник.
        - А я думала, ты крутая, Холи, - роняет Мин-Мин. - Ничего, в менопаузе станешь поспокойнее.
        - Заткнись, Мин-Мин, - злится Крошка. - Она права.
        - Все это куча дерьма! - рявкает Севро. - Если они попытаются…
        - Хватит, - говорю я, видя, что перебранка все сильнее раздражает Сефи. - Холидей права. Золотые пали потому, что позволили себе погрузиться в гражданскую войну. Я не допущу, чтобы нашу республику постиг такой же конец. Я знаю, как мы любим эскалацию. - (Некоторые из давних соратников-упырей ухмыляются.) - Но не в этот раз. Седьмой останется в казармах. Мы не станем распускать сенат. Будут мирные переговоры. Они продлятся месяцы.
        - Так ты что… - Виктра переводит взгляд с Севро на меня, ошеломленная и изрядно разочарованная. - Ты позволишь им арестовать тебя?
        - Нет, любимая, - мягко говорит Севро и смотрит на меня - в челноке по пути к Логову мы с ним поговорили, коротко и по существу. - Не совсем.
        - Повелитель Праха не дурак, - киваю я. - Танцора и «Вокс попули» разыграли вслепую. Он хочет, чтобы я использовал Седьмой. Хочет, чтобы я распустил сенат и захватил власть. Это расколет цвета и позволит ему переманить их на свою сторону обещанием стабильности.
        - Перебор, - хмурится Виктра.
        - Да, этот может. Однако я не стану разрушать республику. И не пойду в тюрьму. Вот почему я улетаю сегодня ночью. - (Упыри растерянно переглядываются.) - Вопрос такой: кто со мной?
        Севро делает шаг в мою сторону и становится рядом, пока остальные беспомощно смотрят на меня.
        Изначально он не согласился с моим планом. Он хотел остаться на Марсе и посмотреть, как сенат осмелится арестовать меня посреди казарм Седьмого легиона.
        - Куда? - восклицает Холидей.
        - Ты бежишь? - едва ли не выплевывает Виктра.
        - Я не бегу. Но если я расскажу вам все, вы станете участниками заговора, - поясняю я и мысленно добавляю: «Не говоря уже о том, что детали плана просочатся наружу, как и известие об эмиссарах». - Вы превратитесь в изгоев. Некоторые из вас не уверены, что это правильно. Понимаю. Вы следовали за мной на Луну, Марс, Землю и Меркурий. Я не стану сейчас давить на вас, чтобы вы поступились своей клятвой республике. Мы семья. Мы переживем это. И если долг велит вам остаться здесь, то пришла пора расстаться. Впрочем, коль будет на то воля Долины, скоро мы увидимся снова.
        Несколько мгновений никто не двигается. Потом Холидей обходит стол и становится передо мной. Лицо ее искажено чувством вины.
        - Я следовала за тобой повсюду, но не могу бросить республику.
        - Я не бросаю ее, - говорю я.
        - Я знаю, что вы верите в это, сэр, но я останусь здесь. Возможно, вы не думаете, что начинаете гражданскую войну. Но расплата будет жестокой. Я буду нужна моей правительнице.
        Я не чувствую гнева, несмотря на ее обвиняющий тон. Мы пожимаем друг другу руки.
        - Позаботься о моей семье.
        - Буду стараться до последнего вздоха, сэр. - Холидей вскидывает сжатый кулак в салюте восстания. - Да здравствует свобода! - И тише: - Да здравствует Жнец.
        Она покидает зал.
        Севро фыркает ей вслед:
        - Есть еще трусы?
        При виде сомнений, вызванных уходом Холидей, Коллоуэй Чар, мой лучший пилот, вздыхает и закуривает. Он строен и подтянут, его кожа цвета эбенового дерева покрыта лазурными татуировками созвездий. Чар выпускает кольцо дыма, потом лениво поднимается в его центре и смахивает со лба иссиня-черные волосы:
        - Я еще умом не тронулся, чтобы сидеть дома, пока вы будете развлекаться.
        Пилоты эскадрильи Колдуна и Мин-Мин в том числе следуют его примеру и встают возле Севро. К ним подтягиваются копейщики Ронна и Александр. Клоун не выдерживает. Он вскакивает со стула.
        - Я с тобой, - говорит он. - Дорогая, ты остаешься с детьми.
        - Черта с два! - Крошка присоединяется к нему, хотя я вижу сомнение в ее глазах.
        Очередь лишь за Сефи и ее черными.
        - Сефи, ты со мной? - спрашиваю я.
        Я заранее знаю, каков будет ответ. В отличие от Вульфгара, Сефи не поклоняется алтарю республики. Она прежде всего заботится о благополучии своего народа. Когда Рагнар умер, это стало наследием Сефи.
        Королева валькирий медленно встает.
        - Мне плевать на Венеру или Меркурий, - рокочет она. - Они не стоят крови черных. Мы вынесли восстание на своих плечах, и ради чего? - Она обводит комнату огненным взглядом. - Чтобы золотые по-прежнему сидели наверху? Чтобы остальные цвета ненавидели нас и называли чудовищами? Чтобы никто не прислушивался к нашим словам?
        - Еще остались черные, которых держат в рабстве, - говорю я.
        Мог бы и не стараться: давно уже ясно, чем закончится наш диалог. Слишком многое довелось вынести черным - во время Дождя золотые целили в них в первую очередь…
        - Хозяин твоего брата все еще жив, - продолжаю я.
        Помню, как Рагнар перед смертью вложил руку Сефи в мою. Я думал, что эти узы свяжут нас навеки, но, увы, за минувшие годы наши отношения дали трещину. И ее края расходятся все дальше, по мере того как возрастают мои требования к народу Сефи…
        - Повелитель Праха сделал его рабом. Держал на ринге и заставлял убивать, будто тот был бойцовым псом, - добавляю я.
        - Мой брат был живым богом. - (Сопровождающие Сефи черные благоговейно кивают.) - Но он мертв и ныне в пиршественном чертоге Валгаллы поет песни перед Великой матерью-смертью. В срединном мире с ним сейчас говорю только я. - Она закрывает глаза. Но взор других глаз, вытатуированных синим на веках, не отпускает меня. Они появляются каждый раз, когда она моргает. - И брат сказал, что мой первейший долг - не помощь Дэрроу Утренней Звезде. И не долг мести. А долг перед моим народом.
        Хуже всего то, что я не знаю, права ли она. Если бы Рагнар был здесь, что бы он сделал? Он мечтал увидеть свой народ свободным, и вот они свободны. Но черные швыряют своих сыновей и дочерей в жерло чужой войны. Свобода ли это? Или я использовал их в лучших традициях ауреев?
        Да.
        - Ты, тупая йети! - рявкает Севро. - Ты думаешь, что этот мир будет надолго?
        - Никакой мир не вечен, это знает даже ветер. Но я королева.
        Сефи устремляет на меня черные глаза, и я, как бы сильно ни нуждался в ней, не могу ее винить. Мне кажется, родство наших душ так велико, что она отправилась бы со мной, если бы не бремя, завещанное ей братом. Что ж, она вправе делать выбор.
        - Если я пойду с тобой, Дэрроу, за мной последуют все черные. Пусть теперь другие сражаются за себя.
        - Сефи!.. - с отчаянием восклицает Севро. Голос его напряжен. Он знает, насколько слабее мы станем без черных. - Пожалуйста!
        - Мне жаль, коротышка. Я все сказала. - Она прижимает ладонь к груди. - Дэрроу, если мы не встретимся больше в этом мире, я придержу для тебя место в пиршественном чертоге рядом с Рагнаром и моими родичами.
        Мы смотрим, как черные уходят, осознавая, какую силу они уносят с собой. Впервые за десять лет упыри остаются без королевы валькирий Сефи. У меня такое ощущение, будто дух Рагнара покинул меня окончательно и я остался без его защиты.
        Когда за последним черным закрывается дверь, Клоун поворачивается ко мне:
        - Ну так что, босс, мы собираемся воссоединиться с флотом?
        - Нет, Клоун, - говорю я, стараясь не допустить, чтобы потеря черных лишила меня уверенности. - Мы не воссоединимся с флотом. Не пойдем поднимать людей на Марсе. Не будем тратить время на пререкания с политиками. Мы отправляемся на Венеру, чтобы найти Повелителя Праха и отрубить ему голову.
        - Вот это, я понимаю, дипломатия! - восторгается Севро. Он хохочет как безумный и вспрыгивает на стол, разбивая кофейную чашку. - Кому кровушки?
        Он издает чудовищный вой. Его прежний кураж заводит всех прочих в зале. Мин-Мин вскакивает с места и подхватывает вой. И вскоре тут воцаряется какофония, устроенная двумя дюжинами маньяков, которые будто не ощущают, как слаб этот хор в отсутствие стольких наших друзей… И пока Севро бесится на столе, я смотрю на Виктру, застывшую в кресле. Она прикрывает рукой свой живот - еще не родившегося ребенка - и с ужасом смотрит, как ее муж притворяется, будто он все еще молод.
        В мою душу закрадываются сомнения, и я чувствую себя таким старым…
        17. Лирия
        Долг
        Голубое небо насмехается над мертвецами.
        Солдаты и медики, пришедшие со второй волной кораблей республики, сложили тела погибших на траву у восточных ворот лагеря. Когда-то эти тела были полны жизни, но теперь они всего лишь пустая оболочка из кожи и костей. Души, делавшие их живыми, бежали в Долину наших предков. Мне кажется, что мой дух уже присоединился к ним. Я ощущаю пустоту в костях, когда иду по траве, разыскивая сестру.
        То тут, то там выжившие плачут над телами своих любимых. Какая-то женщина по-звериному воет над мертвым ребенком, а другие ищут своих детей. Мой народ всегда учили, что эта жизнь - всего лишь дорога к тому месту, куда рано или поздно придут все. В конце пути царят свет и любовь, а воздух звенит от смеха любящих, что встретились вновь… Я не в силах видеть этот мир. Я лишь чувствую запах обгоревших тел. Лишь различаю бледные ноги, испачканные в грязи. Засохшую кровь с потрескавшейся коркой. И всюду мухи. Разжиревшие от кровавого пиршества, они жужжат и тучами вьются над мертвыми. Я иду одна. Лиама я оставила у медиков. Моя рука висит. Плечо дергает, несмотря на выданные мне лекарства, а кожу покалывает от повязки с восстановителем, закрывающей рану. Новые корабли поддержки рассекают полуденное небо, огибая столбы редеющего черного дыма.
        Я нашла Тирана там, где его застрелили. Он лежит лицом в грязи. Земля вокруг него покрыта следами ботинок. Я даже не могу прижать его к сердцу в последний раз. Его тело - руина, и я не смогла этого вынести. Меня вырвало, и я убежала. Но набралась мужества вернуться к нам домой и посмотреть, не удалось ли отцу где-нибудь спрятаться.
        Не удалось. Я осталась без родителей.
        Теперь я ищу сестру на этом поле смерти.
        Каждый раз, проходя мимо очередного трупа, я ощущала, как моя надежда тает. Понимала, что впереди еще много убитых. Много шагов до того, как мой мир разобьется вдребезги. Но я цеплялась за упрямый голосок, звучавший в моей голове и твердивший, что она, быть может, спаслась. Я молилась, прежде чем взглянуть в каждое новое лицо, и меня мутило, когда я облегченно переводила дух: это чья-то чужая мать, чужая сестра лежит мертвой на земле.
        Я подхожу к краю последнего ряда. Ее здесь нет. Я не вижу ярко-голубого пятна - ее новых туфель. Осталось пятнадцать тел. Десять. А потом я застываю. Каблуки погружаются в грязь. Внутренности скручивает узлом. Лихорадочное жужжание мух заполняет мой слух. Меня охватывает ужас.
        - Нет. Нет!
        Худенькое тело простерлось на земле. Горло перерезано до самого позвоночника. Рыжие волосы окружают голову грязным ореолом. Это не она. Не может такого быть. Но ее дети лежат рядом с ней, исковерканные, словно сломанные игрушки. А одна из ее туфель, покрытая грязью, почти свалилась со ступни. Вторая нога босая. Безжизненные глаза уставились в небо. Глаза, видевшие, как моя мать родила меня. Глаза, в которых всегда светилась искренняя привязанность ко мне, когда мы лежали в одной постели, укрывшись одеялами, и шептались о мальчишках и о том, как мы будем жить. Глаза, полные любви, глаза, смотревшие на четверых детей, произведенных ею на свет, теперь холодны и пусты из-за какого-то обозленного парня с куском металла в руке.
        Я ощущаю грязь на коленях. На руках.
        Вцепляюсь в тело сестры.
        В отдалении кто-то пронзительно кричит, как будто его жгут огнем. И лишь спустя долгое время после того, как медики оттащили меня от мертвой Авы и вкололи мне в плечо транквилизатор, я осознала, что это кричала я.
        - Вам следует избегать любых чрезмерных усилий, гражданка, - говорит желтая. - Вам повезло, что вы остались в живых. Следите за чистотой раны. Я внесу всю информацию в систему, чтобы медики в следующем стационаре знали, что надо проверить рану и убедиться в отсутствии инфекции.
        Я смотрю сквозь нее, наблюдая за радужным жуком размером с ноготь большого пальца. Он сидит на моем голом колене, несколькими дюймами ниже края бумажной медицинской блузы. Жук темнеет, подстраиваясь под цвет моей кожи.
        - В следующем стационаре? - переспрашиваю я, поднимая взгляд на врача.
        Ей сильно за сорок. Россыпь веснушек вокруг зеленовато-желтых глаз. Остальная часть лица скрыта медицинской маской с белым фильтром. Несмотря на пот на лбу, она выглядит очень аккуратно. Из города. Интересно, мы внушаем ей отвращение?
        - Вас с племянником забирают в региональный медицинский центр, - говорит желтая. - Там вы будете в безопасности.
        - В безопасности, - эхом повторяю я.
        Она сжимает мое здоровое плечо, потом плечо Лиама.
        - Там была врач… - бормочу я. - Дженис.
        - Мне жаль. Из медицинского персонала не выжил никто.
        Она уходит, а я откидываюсь обратно на кровать и смотрю на ряды коек под навесами. Здесь сотни пострадавших. Мои штаны и изорванные остатки рубашки комом засунуты в пакет у изножья. Лиам перехватывает мою руку поудобнее. Он не отпускал меня с того момента, как я очнулась. Я не знаю, что ему сказать.
        Но мне не приходится ничего объяснять - в эту минуту на нас обоих падает тень. Она перекрывает свет, проникающий сквозь ближайший дверной проем. Человек пробирается через противомоскитную сетку и привлекает внимание врачей. Один из медиков кидается к нему и сердито указывает на какое-то животное, следующее по пятам за гостем. Человек ногой выпихивает животное наружу, потом закрывает сетку. Но «человек» - не то слово. Оно совсем не подходит, черт возьми! Там, на берегу реки, он выглядел как статуя. Теперь же, когда он шагает в полный рост, его хочется назвать богом. У этого золотого бёдра шире, чем грудь моего отца. Волосатые руки свисают по бокам, словно огромные кувалды, перевитые вздутыми жилами. Голова у него лысая и блестящая от пота, и, похоже, он создан для того, чтобы одним ударом вышибать двери. Лиам слышит его шаги и начинает дрожать от страха.
        - Это тебя зовут Лирия? - Его голос успокаивает, словно отдаленный рокот буровой установки.
        - Да, - выталкиваю я сухим языком. - А кто вы?
        Глаза у него темно-золотые, маленькие, близко посаженные. Они дружелюбно блестят, когда он с улыбкой осторожно протискивается к моей койке по узкому проходу медицинской палатки.
        - Я - тот человек, который в огромном долгу перед тобой, малышка. Воистину в огромном! Ты спасла мне жизнь.
        - Там была не только я.
        - И все равно. Я говорил с алыми на берегу, и они рассказали мне, что ты сделала, хотя сама была ранена. Как ты ныряла в глубину ради чужака. - Он опускается на колени. - Твоими стараниями я смогу вновь увидеть всех тех, кто мне дорог. За это я всем сердцем благодарен тебе, дитя.
        Моя рука исчезает в его лапище. Он целует мои костяшки.
        - Кто вы? - снова спрашиваю я.
        Он хмурится:
        - Ты не узнаешь меня?
        - Это преступление?
        Мой тон смущает его.
        - Телеманус, - торжественно объявляет он. И подается назад, радуясь узнаванию в моих глазах. - Я Кавакс Телеманус. Сокрушитель Орла. Претор республики.
        Лежащий рядом со мной Лиам ахает:
        - Тот самый Кавакс, который убил Тиберия Беллона? И полетел со Жнецом на Луну? И отрубил ногу Аталантии Гримус?
        До этого момента золотой не замечал Лиама, неподвижно распластавшегося на кровати. Но теперь выпячивает грудь, как настоящий проходчик, в восторге от того, что слава его опередила.
        - Я вижу, этот ребенок очень умен. - Сейчас он не смотрит на меня. - Хотя с Повелительницей Праха я бился не один. Со мной была моя дочь.
        Глядя сверху вниз на моего маленького племянника, Кавакс постепенно осознает, что Лиам, с его расфокусированным, затуманенным взглядом, слеп. Произошедшая с золотым перемена пугает меня. Его голос смягчается, и он наклоняется над мальчиком:
        - А как зовут тебя, юный рыцарь?
        - Лиам из Лагалоса, господин. Но… но я не рыцарь.
        - Лиам - хорошее имя. Оно происходит со Старой Земли, с Ирландских островов, и означает «воин», «защитник».
        - Правда? - спрашивает Лиам.
        - Чистейшая. Пионеры из вашего народа принесли с собой с Земли не только плоть и кровь. - Он улыбается. - Я знал человека с таким именем, и он был очень храбрым. Но я боюсь, ты ошибаешься. Ты рыцарь. - Он кладет руку на голову малыша, и тот вздрагивает от страха. - Ну-ка… Да, у тебя твердая голова. Голова бойца. Прямо как у меня. Хочешь пощупать мою голову? Мне сказали, что она у меня самая твердая по эту сторону от Ромула Раа. - Кавакс опускает голову и кладет руку Лиама на свой огромный череп.
        - Ну ты и вымахал! - потрясенно восклицает Лиам. Он ведет рукой по голове Кавакса, пытаясь понять, каковы же ее размеры.
        - Лиам! Следи за языком!
        Я молюсь, чтобы этот гигант не воспринял слова Лиама как оскорбление. Но он лишь посмеивается.
        - Я достаточно велик для большинства дел, - с улыбкой говорит Кавакс. - А если вдруг не справляюсь, зову на помощь друзей вроде твоей сестры. Так что мы теперь друзья, малыш. - Он достает из кармана небольшую серебряную булавку в виде лисы. - Если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, покажи это любому солдату или служащему республики, и они отыщут меня, а мы с родными сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь тебе. Даю тебе слово.
        - Моя семья… - Я осекаюсь.
        - Что с ними? - Он оглядывается по сторонам. - Хочешь, чтобы я сходил за ними? Мы особенно нуждаемся в близких в дни болезни, когда ранены. Это важно. Скажи мне, где они, и я приведу их к тебе.
        - Их больше нет, - тихо выдавливаю я, не находя других слов, чтобы описать случившееся. Их отсутствие кажется нереальным. Я тону в темноте одиночества.
        - Ох… - Кавакс понимает, что я имею в виду. Его плечи поникают. - Ох, дитя… - Я позволяю ему взять мою руку в свои. Он придвигается так близко, что я чувствую запах дыма, которым пропахла его борода, и масла для ее укладки. - Мне жаль.
        - Она сказала, что защитит нас… - шепчу я.
        - Кто?
        - Правительница…
        Несколько долгих мгновений он молчит.
        - Я знаю, что сейчас, когда кругом темно и все разрушено, в это невозможно поверить, но ты переживешь эту боль, малышка. Боль - это память. Ты будешь жить, и будешь бороться, и найдешь счастье. И ты будешь помнить свою семью отныне и до своих последних дней, потому что любовь не меркнет. Любовь - это звезды, и даже если звезда умрет, ее свет будет лететь к нам еще долго.
        Я не знаю, что сказать, и золотой, которого отзывает какой-то ассистент, оставляет меня лежать в кровати под смятыми простынями, в маленькой палатке посреди места, которое никогда не было моим домом. Оставляет меня, как будто его слова были подарком. Но какая, черт побери, польза от слов? Разве они защитят нас? Накормят нас? Дадут нам будущее?
        Я пойду туда, куда отправит меня республика. Скорее всего, в другой лагерь. Но без моей семьи он будет лишен души. Я не хочу такой жизни. Я ненавижу эту планету. Меня ничто здесь не держит. Я чувствую себя виноватой за эти мысли, но не могу оставаться здесь. Я лучше умру.
        Мне нужно нечто большее. Для Лиама. Для себя.
        - Лиам, оставайся здесь, - говорю я, соскакивая с кровати.
        - Куда ты? - спрашивает он в страхе и тянет руки ко мне.
        - Просто побудь тут. Я вернусь.
        - Лирия, нет…
        - Лиам! - рявкаю я. Он отшатывается. Я выдыхаю, усмиряя гнев, и обхватываю его лицо ладонями. - Я обещаю, что никогда не брошу тебя. Ты мое сердце. Будь храбрым, и я вернусь.
        Я вытаскиваю свои штаны из пластикового пакета и натягиваю их. Моя рубашка изодрана и вся в крови, так что я остаюсь в медицинской блузе. Не могу найти туфли, но на поиски нет времени. Медсестры идут ко мне. Я ныряю за москитную сетку, прежде чем они успевают преградить мне путь. Выскакиваю из палатки босиком. Грязь между пальцами теплая. Я бегу изо всех сил мимо солдат, медиков и горюющих алых, пока не добираюсь до грязной взлетно-посадочной площадки, на которой регулировщики движения машут оранжевыми жезлами челнокам, заходящим на посадку. На меня смотрят как на чокнутую. Я проскакиваю мимо.
        Никто не останавливает меня, пока я не добегаю до челнока Телемануса. Высящееся передо мной черное судно блестит, как брюхо рудничной гадюки. На его прямых крыльях изображена пляшущая рыжая лисица. Челнок примерно в шесть раз превышает дерево. На верхней площадке трапа Кавакс разговаривает с золотой и желтым. Два солдата-серых с такими же странными псовыми на нагрудниках преграждают мне путь. Каждый из них на голову выше меня. Один хватает меня за запястье и с легкостью прижимает к своей груди.
        - Лорд Кавакс! - кричу я. - Лорд Кавакс!
        Он меня не слышит. Мой голос слишком слаб. Двигатели ревут чересчур громко. Солдаты без труда тащат меня прочь. Я кричу, но вскоре из горла вырывается только хрип. Однако меня услышали - не лорд Телеманус, а то самое животное, которое сидело рядом с ним. Оно похоже на собаку с блестящим рыжим мехом, размером почти с Лиама. У него острые уши и узкая морда с белыми полосками. Заслышав мои тщетные воззвания, животное вскидывает голову, оборачивается, чтобы посмотреть на меня, а потом бежит вниз по трапу. Лишь тогда поворачивается и лорд Телеманус. Он спускается следом за своим питомцем. За ним по пятам спешат растерянные рыцари и слуги. Наконец он видит меня.
        - А ну, руки прочь от девушки! - рявкает он на солдат.
        Они отпускают меня. Я отталкиваю того, который больно стиснул мою руку, и, спотыкаясь, бросаюсь к Каваксу. Он высится надо мной. Глаза под кустистыми бровями смотрят вопросительно. Тяжело дыша, я оправляю медицинскую блузу.
        Даже вытянувшись во весь рост, я едва достаю Каваксу до живота. В палатке он казался добрым и человечным. Здесь, под взглядами доброй полусотни людей, он недосягаем. Раньше он жалел меня. Поэтому пришел навестить и даже постоял у моей кровати. Но что ему до меня? Говорят, теперь все цвета равны, но мы-то знаем, что подобные утверждения не стоят кучи змеиного дерьма.
        - Возьмите меня… - запинаясь, бормочу я.
        - Вверх! - грохочет он. - Подними голову, потом говори. Здесь тебя трудно расслышать, малышка.
        Питомец вертится у него под ногами, и Телеманус посмеивается. В рыжем существе чувствуется бдительность. Разум, изучающий меня.
        - Возьмите меня с собой! - сердито говорю я.
        Он не понимает:
        - С нами?
        - Да. С вами.
        - Дитя, мы не останемся на Марсе. Мы направляемся к Луне.
        - Прекрасно. Значит, вы сможете забрать меня с этой каменюки.
        - Но… это твой дом.
        - Дом? Это могила!
        Кавакс хмурится в растерянности. К нему подплывает высокая золотая с невзрачным лицом, в чудесном плаще цвета грозовой тучи. Женщине слегка за сорок. Под плащом у нее не металл - одежда. Глаза не такие добрые, как у Кавакса; она смотрит мечтательно и отстраненно. В руках у золотой медицинское оборудование и большой датапад.
        - Что такое, отец? - спрашивает она.
        - Девушка хочет лететь с нами, Ксана. Это та самая, которая спасла меня.
        - Ох, милая… - Во взгляде Ксаны жалость. - Отец, ты же знаешь, что это невозможно.
        - Пожалуйста! - умоляю я.
        - Это против иммиграционных правил, - возражает Ксана. - Мы не можем их игнорировать.
        - Если… если вы не можете взять меня… возьмите хотя бы Лиама! Возьмите моего племянника. Он заслуживает того, чтобы ему дали шанс начать другую жизнь.
        И снова Ксана качает головой, прежде чем ее отец успевает ответить.
        - Мы летим на Луну. Если мы возьмем тебя, все захотят отправиться туда. А эта планетка уже много лет переполнена беженцами.
        - «Все» не спасали твоего папу.
        - Прости. - Она смотрит мимо меня на беженцев, которые у палаток наблюдают за происходящим. - Нельзя создавать такой прецедент. Существует система, спроектированная сенатом. Мы не можем нарушить ее просто потому, что нам так хочется. О тебе позаботятся. Тебя защитят. Ради твоего же блага…
        - Защитят? Как в прошлый раз? - рычу я. Наверняка мне стоило бы сдерживать норов. Но я чувствую, как лицо онемело от гнева. По щекам струятся слезы. - Вы вытащили нас из шахты. Вы сунули нас в этот лагерь. Вы сказали, что это всего на шесть месяцев, но прошло два года, а мы все еще зашлакованы в грязи. Два года! Вы бросили нас, золотые. - Я указываю на них пальцем. - Правительница бросила нас! А теперь моя семья мертва! Мой отец, моя сестра, брат, племянники - и все потому, что вы солгали!
        - Мне жаль, дитя, - говорит женщина. - Но все немного сложнее.
        - Все чертовски просто! Восстание отняло у меня все, и теперь оно в долгу передо мной!
        - Ответ - нет. - Она кладет руку на плечо Кавакса. - Пойдем, отец. Есть новости с Луны.
        - Какие новости?
        Ксана смотрит на меня:
        - Это не предназначено для всех.
        Кавакс поворачивается, чтобы попрощаться. Вид у него виноватый.
        Я встряхиваю головой:
        - Лорд Кавакс, ты сказал: если мне что-то понадобится, вы с родными сделаете все, что в ваших силах, чтобы помочь. Ты тоже лжец?
        - Прости, малышка. Если бы это было в моей власти… Но есть регламент. Мы обязаны соблюдать его. Дурацкий сенат! У меня есть тут друзья. Я скажу им, чтобы они помогли тебе. Потерпи. - Он опускается на колени и стряхивает ком грязи с моих штанов. - Прощай. - Он оставляет меня у подножия трапа. - Идем, Софокл.
        Кавакс похлопывает себя по ноге, но лис не следует за хозяином. Его внимание полностью сосредоточено на мне. Хвост ходит из стороны в сторону.
        - Софокл!
        Животное бесшумно приближается. Оно принюхивается, словно его пьянит восхитительный аромат. А потом прыгает. Я визжу, думая, что лис хочет укусить меня, но вместо этого он сует нос в карман моих штанов. Принюхиваясь, роется там, пока не находит то, что ищет. А потом радостно трусит обратно к хозяину.
        - Что ты там нашел, мой маленький принц?
        Кавакс вынимает у Софокла из пасти две конфеты, зеленую и фиолетовую. Он пробует фиолетовую. Глаза его широко распахиваются и делаются безумными.
        - Виноград! Это знак! - выдыхает он сквозь белые зубы. - Знак!
        Ксана оборачивается посмотреть, что случилось. Она вздыхает:
        - Отец…
        - Молчи, скептичное дитя. Софокл благословил Лирию. - Гигант отдает конфету дочери и спускается ко мне, бурно жестикулируя. - В мире все еще осталось волшебство. - Вторую конфету он бросает лису. - И Софокл нашел его.
        - Отец!
        - Так что же, Луна изменила правила нашего дома? - спрашивает он. - Неужто Софокл должен напоминать нам о нашей марсианской чести? - (Его дочь не отвечает.) - Итак! Девушка летит с нами, потому что… потому… - В его огромной голове возникает идея, и глаза загораются. Он указывает на серебряную булавку на моей госпитальной блузе. - Потому что отныне она слуга дома Телеманусов!
        - Слуга? - хором переспрашиваем мы с Ксаной.
        Она вздыхает:
        - Ты собираешься взять на службу всю деревню?
        - Нет, только ее. Софокл выбрал Лирию, а Телеманусы своих не бросают. - Он кладет огромную руку мне на плечо. У меня чуть не подгибаются колени под ее тяжестью. - Ну, что ты об этом скажешь, дочь?
        Ксана улыбается, сдаваясь под натиском отца:
        - Я внесу ее в реестр. Таможне это не понравится.
        - Пусть пососут мою бороду.
        - Теперь ты выражаешься, как Барка.
        - Будут тут всякие мне указывать, кого я могу, а кого не могу нанять на службу! Наглые лицемерные эльфики! - Кавакс машет рукой своим людям. - Вассалы, подъем! Найдите ее племянника. Маленький слепой рыцарь с шоколадной родинкой на носу. Его не пропустишь. Тащите мальчика сюда. - Он бьет кулаком по ладони. - И быстро улетаем!
        Я стою потрясенная, ничего не понимая, хотя слышала все своими ушами. Но солдаты идут выполнять приказ, а Ксана поднимается по трапу в челнок, оставив меня с Каваксом. Я не могу поверить, что все это происходит на самом деле. Мы улетаем?
        Проводив взглядом дочь, Кавакс опускается на колени, чтобы смотреть мне в глаза.
        - Не обращай внимания на Ксану. Она считает своим долгом защищать всех от самих себя.
        - У меня ничего не было в кармане. Это вы положили туда конфеты?
        На его лице расцветает лукавая улыбка.
        - Иногда, малышка, лучше, чтобы мир считал тебя немного чокнутым. - Он подмигивает мне. - Вдохновляет то, что многое сходит с рук.
        Он протягивает мне ладонь. Мои пальцы обхватывают лишь его указательный и средний палец, но он нежен, как птичка, невзирая на твердые мозоли, и тянет меня за собой вверх по трапу. Наверху, прежде чем войти в судно, я останавливаюсь и смотрю на лагерь. Там царит странная тишина. Пожары погасли. Мертвых хоронят. А среди палаток на краю посадочной площадки я замечаю взлохмаченную ветром голову моего племянника - его несет на руках беловолосый черный.
        Я чувствую ладонь Кавакса на своем плече и думаю о сестре, об отце с матерью и обо всей семье, которая жила, и погибла, и была поглощена почвой этой планеты. Печаль моя бездонна. Но это правильно, что я улетаю. Без моей семьи это место - лишь грязь и воспоминания. Я смотрю в небо, зная, что где-то там - мои братья и муж Авы. Несколько звезд видно даже среди дня. Интересно, смотрит ли моя сестра сейчас на них из Долины? Я знаю, что смотрит. И знаю, что должна жить ради нас обеих.
        - Спасибо вам, - говорю я Каваксу сквозь слезы.
        Он сжимает мое плечо:
        - Миры велики, а ты совсем маленькая. Как думаешь, малышка, ты готова лететь туда?
        - Да, - отвечаю я дрожащим голосом. - Да, я готова.
        18. Эфраим
        Герцог Длинные Руки
        Когда я прихожу в себя, голова раскалывается, тошнит - красноречивые признаки сотрясения мозга. Хотел бы я сказать, что это новые для меня ощущения. Где-то неподалеку капает вода. Шарканье ног и приглушенные голоса Я сижу на жестком стуле. Руки скованы за спиной. Вонь аммиака жжет ноздри, как огненные муравьи. Я очумело моргаю и открываю глаза.
        Рядом со мной стол. Посередине его лежит серебряная пила для кости. Кровь стынет у меня в жилах. В памяти звучат крики.
        За столом, посреди этажа недостроенной высотки, стоит мужчина красивой и вместе с тем зловещей наружности, со стройными ногами, с алебастровой кожей и дизайнерскими скулами на восемьдесят тысяч кредитов. Он кажется бесконечно скучающим. Притопывает сапогом из акульей кожи. Его длинное пальто, доходящее до середины икры, - цвета дождливой полуночной улицы. Его шитые на заказ брюки - черные, как и шелковая рубашка с высоким воротником, скрепленным застежкой из оникса. В довершение этой стильной абсурдности его волнистые волосы стоят торчком, будто ленивое розовое пламя свечи. Глаза цвета розового кварца мерцают, когда он смотрит в темноту за окном.
        В тенях у стены недостроенного небоскреба маячат мужские фигуры. На них черные кожаные плащи длиной до ботинок, воротники подняты. В глазах, челюстях и вокруг лысых голов, покрытых яркими татуировками, мягко светятся биоимплантаты.
        Когда в поле моего зрения вплывает черный, походящий на ночной кошмар, к горлу подкатывает тошнотворный страх. Редко мне приходилось видеть таких гигантов. У него глаза-жуки и распущенные белые волосы по пояс. Он прислоняется к бетонной опорной балке. На нем хромированный костюм. В лице ни кровинки. Восьмипалые руки размером с обеденные тарелки увиты синими жилами; безупречные ногти остры как бритва. Он бросает пакет с нашатырным спиртом на пол.
        - Вор очнулся, - говорит он низким интеллигентным голосом.
        - Спасибо, Горго, - отвечает розовый.
        Он отворачивается от окна и направляется ко мне. В руке у него тонкая тросточка, он поигрывает ею на ходу. Трость, похоже, сделана из настоящей слоновой кости, а при виде рукояти в виде ониксового осьминога я бледнею, пытаясь скрыть страх. Розовый кладет трость на край стола и со вздохом опускается в кресло.
        Я морщусь:
        - Что ж, выглядит зловеще.
        Розового мои слова не забавляют.
        - Мы не знакомы, мистер Хорн, но у нас много общего.
        При всей субтильности этого типа, голос его обольстителен и глубок. Я не в первый раз имею дело с такими, как он. Если черных выводили как машин для убийства, то розовых приспособили для траха. И те и другие могут быть очень убедительны. У них тоже существует своя иерархия. У черных есть меченые. У розовых - розы. Очень редкие и такие же дорогие. Я сухо сглатываю, глядя, как розовый проводит ногтями по столешнице, и лениво думаю, у какого золотого он был секс-игрушкой. Я бы спросил, но обезьянки из плоти очень этого не любят.
        - Мы оба воры, - говорит розовый, - а все воры в нашем мире делятся на две категории. Первые считают, что надо красть все, что только можно. Они верят в анархию. Вторые же полагают, что не все должно быть украдено. Что некоторые вещи должны быть священны. Они верят в порядок. Мой вопрос таков: к какой категории относитесь вы, мистер Хорн?
        - Боюсь, вы что-то путаете, - говорю я, пытаясь растянуть мышцы онемевшей шеи. - Я не вор. Я страховой следователь.
        - Нет. Вы были следователем. Но я спрашиваю не об этом.
        - Послушайте, я знаю, что мы все выглядим, словно…
        - Эфраим Хорн, - мягко перебивает меня розовый, продолжая смотреть мне в глаза. - Родился в семьсот седьмом году эры Покорения в больнице Курнёв в Эвенстаре, Гиперион. Нынешнее место жительства: семьсот семьдесят семь, шестнадцать Б, Солт-Плейс, Верхний Западный променад, уровень семнадцать. Известные соратники: Вольга Фьорган, Кира Ламенсис и Дано… Солнечный Свет?
        - Я ему говорил, что это дерьмовое имя. Но выбор был между ним и Звездопадом. - (Никто не смеется.) - Крутая компания.
        Нет, это не какие-то уличные рэкетиры. У них есть ресурсы и деньги. В моем имени особого секрета нет. Но у кого они выведали мой адрес? Эта информация стоит больше, чем пара стаканов в грязной забегаловке. А место рождения? Черт побери, на Луне это знает один-единственный человек, но Холидей к этим людям не притронулась бы даже в обеззараживающих перчатках. Единственный способ это разузнать - получить доступ к старым учетным записям легиона. Очевидно, копали очень глубоко.
        Снова бросаю взгляд на трость с рукоятью-осьминогом.
        Несколько ужасных мгновений розовый наблюдает за мной, и я вспоминаю некогда дошедший до меня во время восстания слух, что при битве за Луну некоторые отряды за неимением техники использовали розовых как живые детекторы лжи. Вполне разумно. Они тонко чувствуют нюансы интонации, поведения…
        - Да, вы правильно назвали мое имя. Золотой лавровый венок вам за это, - говорю я. - Но я не вор.
        - Разочаровываете, - бормочет розовый. - Весьма разочаровываете. - Он смотрит на пилу для кости. - Как утомляют эти теларианские игры…[8 - Намек на многопользовательскую онлайн-игру.] Все эти уличные притворщики плетут свои сети, забывая, что они мухи, не пауки. Поскольку вы определенно не способны ответить на сложный вопрос, я задам вам простой. Мистер Хорн, где мой меч?
        У меня сдавливает горло.
        Они с меня шкуру заживо спустят.
        - Ваш меч? - Я хмурюсь. - Извините, гражданин, я больше по части стрелкового оружия. Если только это не эвфемизм для обозначения вашего члена. В таком случае, он может быть во рту вон у него. - Я кивком указываю на типа по имени Горго; взгляд черных глаз монстра прикован к моему лицу. - Судя по его виду, в свое время он глотал не только медовуху и жареное мясо.
        Розовый хохочет. Его люди не реагируют. Они в гробовом молчании смотрят на черного.
        - Что ты думаешь о нем, Горго?
        Тот улыбается, демонстрируя полный рот золотых зубов:
        - Должно быть, господин, юмор - это его механизм выживания. При нынешних обстоятельствах это указывает на определенные суицидальные наклонности. Мне наказать его?
        - Возможно, позднее, - говорит розовый. - На данный момент я очарован. Слишком давно никто не заставлял меня смеяться. Смело! Но хорошая комедия всегда сопряжена с риском. - Он проводит языком по нижней губе. Медленное, намеренное движение, возможно проделанное ради меня, - или просто заученный сексуальный прием, которому его в юности обучили в садах. - Вы знаете, кто я?
        - Намекните мне.
        Розовый щерится.
        - Аве, Регина, - хрипло произносит он на латыни.
        Как только эти слова срываются с губ, на лбу его проступает призрачная татуировка, изображающая византийскую корону. Она движется, напоминая щупальца осьминога, отрастившего колючие шипы. Центральное место в короне занимает черная рука.
        - Теперь вы знаете, кто я? - спрашивает розовый.
        Активированные словами чернила бледнеют и исчезают. Его кожа снова становится чистой и бледной, как фарфор.
        - Ага, - тупо говорю я.
        - Тогда назовите мое имя, мистер Хорн. - Он приподнимает бровь. - Не заставляйте меня повторять дважды.
        - Вы… герцог Длинные Руки.
        - Как вы умны! - Он откидывается на спинку кресла. - А вам известно, почему меня так называют?
        - Я слыхал кое-что. - Смотрю на пилу.
        - Превосходно. Присутствующий здесь Горго убежден, что мы должны причинить вам боль, чтобы развязать язык. В наши дни дело всегда доходит до варварства. Так эффективнее. Но теперь, когда территориальные войны в нашей маленькой преисподней позади, я надеюсь, что у вас хватит воспитания для учтивой беседы.
        - У вас интересное понимание учтивости.
        - Все относительно. Итак, теперь вы знаете, кто я, и понимаете, что вам может угрожать. В таком случае разве есть хоть малая толика опасности в предположении, что мы будем честны друг с другом?
        - Допустим, что все когда-нибудь случается впервые.
        - Прекрасно, - говорит герцог. - Прекрасно. Так будет проще. - Он складывает ладони вместе и встает. - Вы были здесь во время битвы за Луну, верно?
        - Все три года.
        - Воевали за восстание?
        - Отчасти.
        - Передумали?
        - Нет. Просто повидал достаточно рук и ног отдельно от туловища.
        Мне что-то не хочется вдаваться в политику, как и при недавнем разговоре с Холидей.
        - Так, значит, вы были свидетелем разграбления Гипериона?
        - Вы хотели сказать - освобождения? Сделавшего вас богатыми, ребята. - (Он смотрит на меня, пока я прочищаю горло.) - Хорошо. «Разграбление Гипериона» звучит гораздо лучше.
        Герцог продолжает:
        - После смерти правительницы, но до того, как Повелитель Праха контратаковал, чтобы помочь отрезанным легионам и нобилям, и Гиперион погрузился во мрак. В это время Музей древностей был разграблен солдатами, обещавшими защищать его, и гражданами, думавшими лишь о своих карманах. Пока планета готовилась к следующей волне войны, эти кретины сбежали с общим наследием человечества. Наследием, принадлежащим всем цветам. Как вам известно, вся торговля на черном рынке Луны - моя епархия. Это мои владения, дарованные мне королевой. Когда я обнаружил клад с украденными сокровищами, которые чуть ли не с лотка толкали эти бабуины, бывшие легионеры, я счел своим долгом гражданина Луны вернуть ценности на их законное место. Теперь же я обнаружил, что жемчужина моей коллекции, клинок Силениуса, был украден… снова. Наши информаторы сообщили, что это было особенное ограбление. Такое способны провернуть лишь немногие «свободные художники».
        - Ну, нас и правда осталось не так уж много, - вздыхаю я. - Вы наряжаете всех в пыльники и даете выгодные контракты, чтоб они воровали для вас.
        - Мы вне хаоса. Воры порядка, - говорит он и одним изящным движением проводит пальцем вдоль стола.
        Его жест напоминает мне о том случае, когда я взял Тригга покататься на коньках. Он так неуклюже взмахивал руками… Куда ему до этого грациозного эстета. Но именно это я в нем и любил. В изяществе нет честности - во всяком случае, когда ее демонстрируют люди.
        - Забирая бесценный клинок из музея, вы знали, у кого его крадете? - спрашивает герцог.
        - Нет, не знал.
        - Лжешь, - рокочет Горго.
        - Убедите меня, - говорит герцог, но я не знаю, с чего начать. - Не прибавит ли вам красноречия граната во рту? У меня на борту есть некоторое количество. - Он кивает на яхту, стоящую на посадочной площадке рядом со строящимся этажом.
        - Я что, похож на идиота? - хмыкаю я. - Если бы я знал, то ушел бы. Черт, да я бы застрелил человека, попросившего меня сделать это! Есть разница между смелым и глупым. И я знаю, какой стороны держаться.
        - В самом деле? - не верит герцог. - Ваша репутация говорит о другом. Такое впечатление, что вы… прямо-таки стремитесь умереть.
        - Опять… - Я закатываю глаза и чувствую колющую боль где-то за глазницами.
        - Четыре ваших ограбления проведены средь бела дня. Почти всегда - в присутствии зрителей.
        - Я работаю через посредников. Через третьих лиц. Иногда они умалчивают о деталях, касающихся работы. В данном случае - о важных деталях. Скажем, о том, под чьим покровительством находился артефакт. - Я подаюсь вперед, стараясь быть убедительным, потому что моя жизнь сейчас зависит от того, поверит ли он моим словам. - Я не крыса. И я не играю с синдикатом. У каждого должны быть свои принципы.
        Теперь я каждую секунду жду прикосновения к шее прочной карбоновой проволоки. Или укуса одной из марсианских гадюк, которых шипы - подонки из синдиката - любят импортировать просто забавы ради. И последним, что я увижу, будет этот смазливый высокомерный главарь бандитов, развалившийся в кресле, словно король Вселенной, при том что в прошлом он был всего лишь секс-игрушкой. Эти нувориши думают, что у всех остальных короткая память. Ах если бы!
        Но проволока не появляется. Как и гадюка.
        - В садах нас учили телесной эмпатии, а также искусству танца теней - как соразмерно подражать языку тела, чтобы человек почувствовал себя непринужденно, - говорит герцог. - Подобный прием способствует установлению эмоционального контакта. Благодаря этому я чертовски хорошо вынюхиваю лжецов. - Кажется, он презирает свое обучение, но все равно откидывается на спинку кресла и принимает позу - зеркальное отражение моей. Поникшие плечи, расставленные ноги - идеальная копия. - У вас, мой дорогой, нечестное лицо, поэтому легко понять, когда вы говорите правду.
        - Так вы мне верите?
        - Да.
        Я колеблюсь.
        - Тогда я могу идти?
        - Какой это был бы приятный мир! Хотя вы не ведали, что творите, совершая ограбление музея, ваш поступок, как вам известно, является преступлением не только против меня, но и против самой королевы. Так что, боюсь, вы не можете просто уйти. - Он сочувственно улыбается. - Лично я отпустил бы вас, будь это все только между нами. Я вижу, насколько я вас напугал. Честно говоря, зачастую этого наказания достаточно. Но увы, теперь дело касается не только нас двоих. Об этом стало известно другим. Герцога Длинные Руки оставили в дураках. Я не могу допустить такого. - Он подается ко мне, ложась грудью на стол. Жилка на его виске пульсирует. - Это абсолютно неприемлемо. Как сказал однажды старый Каменный Рыцарь, милосердие поощряет негодяев. Мы с вами имеем несчастье плавать в море, кишащее злодеями. Долг существует. Его надлежит оплатить.
        Я не могу сообразить, что сказать, как отвертеться. Его слова рождают всплеск страха в моей душе. Они собираются меня серьезно покалечить.
        - Пожалуйста, не волнуйтесь. Несправедливого наказания не будет. Если бы вы перешли дорогу герцогу Длинные Ноги, то до конца жизни ковыляли бы на вживленном металлическом протезе. А если бы оскорбили герцога Длинный Язык, то невнятно лопотали бы, как чернозубый из Затерянного города, - тот главарь куда более жесток. Ну а я заберу лишь вашу руку, причем не самую любимую. - Он улыбается, а Горго проскальзывает вперед. - Обещаю.
        Вот теперь появляется удавка. Горго сзади накидывает мне на шею тонкую проволоку и сдавливает - не так сильно, чтобы прорвать кожу или раздавить трахею, но достаточно ощутимо, чтобы дать понять: это произойдет, если потребует главный. Я цепенею.
        - И какую же руку не жалко отдать? - интересуется герцог. - Вы задолжали мне. Выбирайте. - Я пытаюсь откинуть голову, но мешают пальцы Горго толщиной с картофелину. - Ну же.
        Рассудок покидает меня. Во рту пересохло, я дрожу.
        - Л-левую, - выдавливаю я, когда натяжение гарроты ослабевает.
        Герцог кивает своим головорезам, и они хватают меня за левую руку. Я в ужасе смотрю, как он берет пилу для кости и включает ее. Бритвенно-острые зубцы вибрируют. Накатывает паника. Воспоминание о том, как кожа отслаивается от мышц, как жир отделяется от костей, - и крики друзей. Однажды я смотрел на это, и в голове билась одна-единственная мысль: «Хвала Юпитеру, это происходит не со мной!» Чувство вины возвращается. Голоса моих друзей, кричащих друг другу в разбомбленном здании Эндимиона: «Молчи! Молчи!» Страх при виде металла, который вот-вот начнет вгрызаться в мое тело. Чудовищное зрелище оголенных мускулов - словно в лавке мясника. Я лихорадочно пытаюсь придумать, за счет чего бы поторговаться, но мне нечего предложить. В груди у меня зарождается отчаянный, жалкий всхлип, но я не позволяю ему вырваться. Герцог опускает пилу к моему запястью. Зубцы жужжат, словно крылышки насекомых. Я стискиваю зубы и закрываю глаза.
        - Есть способ сохранить эту руку, - шепчет он. - Скажите мне, где клинок.
        - Я не знаю! Я уже продал его своему посреднику.
        - Назовите его имя.
        - Я… не могу.
        - Почему?
        - Повторяю: я не крыса, - холодно говорю я.
        И сразу успокаиваюсь. Теперь я боюсь меньше, потому что есть веская причина, по которой не жаль и руки лишиться. Убеждения. Я уже и забыл, каково это - иметь убеждения!
        - Я могу вскрыть вашу грудную клетку. - Он крутит пилу. - Лишить вас мужского достоинства. Отрезать пальцы ног. Превратить ваши глаза в желе. Если я действительно захочу найти вашего посредника, вы все скажете. - Он собирается перейти к делу. Запах одеколона Горго бьет мне в нос. - Скажите, кто он!
        Я с ненавистью смотрю на герцога:
        - Давай, сволочь, приступай!
        Он смотрит на меня сверху вниз, потом смеется:
        - Горго, полагаю, ты задолжал мне бриллиант.
        И выключает пилу. Удавка исчезает с моей шеи. Я поднимаю взгляд и вижу, как черный выходит вперед, роется в бумажнике из кожи аллигатора, достает бриллиант в форме капли и вкладывает его в руку герцога. Тот опускает бриллиант в карман и улыбается мне, а черный уходит.
        - Я бы разорвал Луну на части ради человека вроде вас, мистер Хорн. Человека с принципами.
        - Что? - Адреналин покидает мое тело, и я обмякаю, будто из меня выпустили воздух. - Вы о чем?
        - А Осло сказал, что вы умный. Странно. Белый, склонный к преувеличениям.
        Я тупо моргаю. Я не называл его имени.
        - Вы знаете Осло? - спрашиваю я.
        - Знаю ли я Осло? Ха! Он часто выступал в роли посредника между гильдией Офион и синдикатом. Если бы вы предали его - что ж, Эфраиму Хорну пришел бы конец. Но вместо этого вас ждут сокровища. Видите ли, так получилось, что главе воров, - он касается своего черного пальто в том месте, где, предположительно, бьется его сердце, - нужен вор хаоса. А кто может быть лучше, чем специалист, рекомендованный мистером Осло и испытанный мной лично? Ведь в моих планах - приобрести нечто особенное. Так что, мой дорогой серый, это была завершающая часть вашего квалификационного отбора. Поздравляю. Вы прошли его блестяще.
        Я моргаю, глядя на этого безумца:
        - Лезвие-хлыст Силениуса… Вы наняли меня, чтобы украсть этот клинок… у себя?
        В ответ на лице розового вспыхивает улыбка.
        Еле сижу на стуле, меня сотрясает дрожь, и я все еще не до конца уверен, что он не собирается схватить мою руку и отпилить ее.
        - Ну ты и мудак, - бормочу я.
        - Вы явно никогда не встречались с другими членами королевской семьи. - Он с обидой касается своей груди. - Я самый деликатный из них.
        - У синдиката достаточно воров, - говорю я. - Зачем вам я?
        - Разве кто-то из них сравнится с вами?! - восклицает герцог, пытаясь польстить мне.
        - Как минимум трое. Призрак, Зендрик… - Я качаю головой, жалея, что не принял предложения Холидей о работе. - Я вам говорил, гражданин, - я не связываюсь с синдикатом. Вы, парни, играете слишком жестко. Не знаю, для какой работы вы хотели меня нанять, однако придется вам использовать своих людей. - Я бросаю взгляд на подонков в черных плащах и на Горго. - Я не ношу ошейник.
        - Все мы носим ошейники. - Герцог постукивает себя пальцем по лбу, там, где дремлет невидимая корона. - Просто некоторые из них более удобны. А теперь ваша очередь, мистер Хорн…
        Он достает что-то из кармана и кладет на стол. Сей предмет называется «поцелуй королевы». Черная железная роза, которая может подкупить стража, открыть двери и запугать даже сенаторов республики. Это мандат правительницы синдиката, и лишь немногие теневые сущности удостаиваются права носить «поцелуй королевы» по ее повелению.
        - Это не просьба. Долг пока не списан. Он висит на вас, а также на черной, зеленой и алом, - тихо говорит герцог. - Теперь осмелюсь предположить, что человек с вашей репутацией, с вашей… историей склонен к вендетте. Я предостерегаю вас: не думайте об этом как о бремени, возложенном на ваши плечи, а вместо этого смотрите как на величайшую возможность, которая дается раз в жизни. С синдикатом вы можете возвыситься. Вы можете править. Служите мне хорошо - и этот мир станет вашей игровой площадкой.
        Я не ведусь на его льстивые речи. Я не желаю возвышаться. Мне насрать на эти игры и нелепую манию величия - синдикат всего лишь очередная банда с организацией и финансовой отчетностью выше среднего. Рано или поздно подобные шайки пожирают самих себя. Но хоть я и стоял на краю ограждения, решая, не спрыгнуть ли, это еще не значит, что мне хочется быть распиленным на куски. А именно это и случится, если я откажусь. Или он сперва доберется до моей команды. И я снова буду слушать их крики. Я думаю про Вольгу, стоящую под дождем, как потерявшийся щенок.
        - Согласен, - бормочу я. - Итак, что воруем?
        Герцог Длинные Руки весело смеется:
        - Рад, что вы спросили! Мой дорогой, мы крадем лишь самое ценное на всех планетах!
        19. Эфраим
        Перно
        Мои коллеги смотрят на «поцелуй королевы» на кофейном столике. С того момента как я выложил розу перед ними, они не шелохнулись. Я поворачиваюсь к стене и рассматриваю свисающие и стекающие часы на картине. Одна из моих любимых работ Дали. Теперь, когда оригинал утерян или уничтожен, даже подделка «La persistencia de la memoria»[9 - «Постоянство памяти» (исп.).] - сокровище. Я украл это полотно у одного серебряного криминального барона в Громаде. Время в комнате остановилось, так же как и на картине.
        - Это же шутка, да? Опять развлекаешься, Эф? - наконец говорит Кира, оживленно жестикулируя.
        Дано, устроившийся по соседству со мной на диване-трансформере, усмехается. Он, словно нанюхавшийся валерьянки кот, растянулся, перекинув ногу через подлокотник. Сверхкомпенсация за счет ловкости - будто мы не знаем, как Дано комплексует из-за того, что весит пятьдесят кило в сыром виде. Он гасит окурок в кофейной чашечке, стоящей у него на животе в качестве пепельницы, и прикуривает новую сигарету. Кудрявый дымок окрашивается в зеленый и фиолетовый сполохами рекламы «Электронного любовника», которая крутится в окне соседнего здания.
        - Ты что, тоже участвуешь в этой шутке? - насмешливо произносит Кира.
        - Малышка, вся жизнь - шутка, - шепчет Дано, выпуская дым из ноздрей.
        - Замечательно. Все это шутка. А мы - ее изюминка. - Кира смотрит на нетронутый стакан: я налил ей водки с лимоном в попытке добиться, чтобы она смирилась с историей о моей ночи с герцогом.
        Да, я хочу, чтобы она это выпила. Черт, да выпей ты четыре такие порции, женщина! Кира - просто ходячий стресс, когда трезвая, и лишь умеренно терпима, когда выпьет.
        Сейчас поздний вечер, темный цикл. На Гиперион сыплется ленивый летний дождик. А я оказался между сумасшедшим с пилой и заказом, который определенно меня прикончит. Но я смирился. Это конец пути. Синдикат желает невозможного. Затея настолько из ряда вон, что я поначалу даже подумал: герцог шутит.
        Нас ждет смерть. Но лучше уж быстро и аккуратно отдать концы на работе, чем медленно умирать от рук бандитов. Теперь осталось убедить в этом мою команду. Если мне это не удастся, всякий, кто не согласится, получит осьминога в рот, и к утру его тело будет валяться в канаве.
        - Это полный отстой, Эфраим, - брюзжит Кира. - Они пришли к тебе. Что ж, прекрасно. Ты взял этот контракт. Я в нем не заинтересована. Никогда не хотела связываться с этими психами. Если ты не дурак, то тоже должен понять, что не стоит лезть в это дерьмо. Его много. Слишком много!
        - Это и тебя касается, - замечает Вольга без всякой злобы. - Эфраиму нужна наша помощь. В свое время он помог нам. Ты участвуешь.
        - Да в шлак это все!
        - На сей раз я на стороне травяной задницы, - протяжно произносит Дано, мусоля окурок в уголке рта. - Это маньячно и несексуально.
        Вольга подается вперед. Кира невольно вздрагивает.
        - Дано, ты сидел бы в Уайтхолде или был бы мертв, если бы не этот человек. Кира, где бы ты была, если бы Эфраим не выплатил твой долг той цифровой акуле? Я бы до сих пор торчала на Земле: грузила ящики и занимала деньги у разных подонков, чтобы было на что поесть.
        Я смотрю на нее и ощущаю внутри незнакомое тепло. Я обидел ее там, у бара, но она все равно относится ко мне с любовью. Почему?
        - Мы поможем ему, потому что он помог нам. - Вольга умолкает.
        - Чертовски хорошая речь! - хлопает в ладоши Дано.
        - Не тявкай, ты, мутантка, - презрительно бросает Вольге Кира. - Здесь никто никому ничего не должен.
        - Они знают, кто ты такая, Кира. Они знают про всех нас, - говорю я в мой бокал с перно.
        Это напиток из тех времен, когда мне было не все равно, что пить, - изумрудно-зеленый со вкусом лакрицы. Тригг любил его. Пока подтягивались на встречу мои товарищи, я опрокинул пару бокалов, развлекаясь просмотром повторяющегося новостного ролика о том, как Жнеца убирают руками «Вокс попули». Львиное Сердце не сумела этому помешать. При виде того, как короля и королеву застали со спущенными штанами, у меня теплеет на сердце.
        - Они хотят, чтобы участвовала вся моя команда. И это не просьба.
        - А если мы не согласимся?
        - Если мы откажем «поцелую королевы», мы покойники, - говорю я.
        Кира начинает фонтанировать вдохновением:
        - Мы можем уехать из города. Устроиться на другой стороне, в Эндимионе. Там полно работы.
        - Я не поеду в Эндимион! - отрезаю я.
        - Эф…
        - Нет, это крутая идея. Местное отделение синдиката встретит нас с приветствиями. Нам покажут достопримечательности города. Сферу-полумесяц, палаццо Тридиан, эфорские шпили. - Я приставляю палец к голове и будто нажимаю на спусковой крючок. - А потом они нас убьют.
        - Мы можем убраться с планеты.
        Я вздыхаю:
        - У герцога Длинные Ноги свои люди на пристанях. Они убьют нас по пути.
        - Тогда мы не полетим коммерческим рейсом. Мы наймем корабль с обратной стороны Луны через «Эридан интерпланетари». Я могу стереть записи о передвижении. Или добыть для нас документы Земли либо Марса.
        - Кира, может, у тебя и хватит денег зафрахтовать корабль. Но купить искусственно состаренные паспорта Солнечной республики с голограммой и магнитным кодом в такие сроки? - спрашиваю я, зная, как сильно она любит свою сверкающую новую квартиру в районе Сордо. В одном из этих новых стеклянных домов Ридэйча. Аляповатое дерьмо. - Много у тебя осталось после первого взноса за твое логово?
        - Это не твое…
        - У твоей ипотеки аппетит больше, чем у Вольги, любовь моя. Да и эти бриллианты на тебе не похожи на распродажные. От Густава?
        Лицо Киры искажается.
        - Не напрягайся, я не проверяю твои счета. Но все новые деньги тратятся одинаково.
        Она выглядит смущенной, но я продолжаю давить. Мне нужно, чтобы она поняла: у нас лишь один выход.
        - Итак… после бриллиантов, ипотеки, серверного парка в свободной комнате… я бы сказал, что у тебя на счету где-то тысяч пятьдесят.
        Судя по выражению ее лица, там меньше. Леди любит тратить деньги.
        - Господи! Ты даже не платишь налоги, и ты разорена!
        Кира не унимается:
        - Мы можем скинуться. Дано, сколько у тебя?
        - У меня? - Дано отрывает взгляд от датапада, в котором переписывается с одной из своих подружек. - Ты роешь не в той шахте, малышка. Я слишком сильно люблю флаеры и розовых, поэтому мне не светит увидеть на своем счете кругленькую сумму. Пороки быстро превращают мои денежки в шлак. А у тебя как, Жестянщик?
        - У меня сухо, - говорю я.
        - Все проел?
        - Типа того.
        - Вы стадо дегенератов, - бормочет Кира.
        - У меня есть деньги, - говорит Вольга.
        Кира резко поворачивается к ней:
        - Сколько?
        - Все.
        - Вся твоя доля? - недоверчиво переспрашивает Кира.
        - Да.
        - Со всех наших контрактов?
        - Да. - Вольга колеблется, потом смущенно добавляет: - Ну… мне нужно есть. А я ем намного больше, чем вы… ну, те, кто поменьше. И я люблю пиво. И каждую перемену цикла плачу хозяину квартиры. Он говорит, что я его лучший квартиросъемщик. - Она краснеет. - И… и иногда я хожу в «Церебиан». Ну, вы знаете. В зоопарк. Мне нравятся животные и попкорн. И люди там все такие счастливые. Особенно дети. Но я хожу в середине дня, тогда билеты дешевле, - быстро добавляет она, - чтобы уменьшить общую сумму расходов.
        - Вольга! - Я притворяюсь удивленным. - Ты себя не контролируешь. Настоящий гедонист.
        - Я знаю, - бормочет она, качая головой. - Знаю.
        - Вольга, я шучу. Ты бережлива, как белая.
        - Спасибо! - отвечает она с лучезарной улыбкой, потом щурится. - Бережлива. Какое чудесное слово.
        - Этих денег хватит с избытком, - весело произносит Кира. - С такой суммой мы можем раздобыть настоящий звездолет. Даже купить подержанный…
        В моем бокале осталось где-то на сантиметр перно. Я выплескиваю его ей на колени.
        - Ты что, сдурел?! - взрывается она.
        - Ты ужасный человек, - говорю я. - Это деньги Вольги.
        - Что-то ты зашлаковалась, Кира, - хмыкает Дано.
        - Почему? Потому что я хочу жить?
        - Я не против, - вмешивается Вольга. - Я поделюсь.
        Я знаю, что она копила полученные деньги, чтобы купить участок на Земле. Когда-то мечтавшая о Луне, теперь она хочет открыть приют для искусственно выведенных животных, брошенных хозяевами. Она рассказала мне об этом однажды, когда была пьяна. Вольга хочет собрать зебракор, грифонов и прочих тварей, которые, возможно, сожрут ее, когда она будет спать. Она забыла о своем признании, но я помню, и чтоб мне пусто было, если я позволю этим двоим заграбастать ее долю.
        - Нет, ты против, Вольга. Или я против вместо тебя. Даже если бы у нас было десять миллионов кредитов, это ничего бы не изменило. Куда бы мы ни отправились, они найдут нас и убьют.
        - Есть еще один вариант, - говорит Кира. - Можно рассказать об этом контрразведке республики.
        Дано демонстративно принюхивается:
        - Странно, Эф. Такое хорошее местечко - и воняет крысами.
        - Я не крыса! - возмущается Кира.
        - А воняешь как крыса. Знаешь, что мы в Затерянном городе делали с крысами?
        - Ты, мелкий ржавый…
        - Как ты меня назвала? - переспрашивает Дано, мгновенно садясь.
        - Я не крыса. Я просто не хочу сдохнуть старухой на дне моря. Дипгрейв - вот что нас ждет, если мы попытаемся выполнить их заказ. - Кира сжимает виски дрожащими пальцами.
        Я понижаю голос:
        - Голова болит?
        - Забыла прихватить свое зелье, - кивает она.
        - Я тебе сто раз говорил: завязывай с киберигрой. - Я достаю из куртки свой серебряный диспенсер и выбираю золадон. - Земная подделка, но должно сработать.
        Кира жадно глотает таблетку и откидывается на спинку кресла. Потом фыркает и допивает водку. Я наливаю ей еще.
        - Лучше?
        - Нет! - Она трет глаза. - Почему мы? - спрашивает она меня. - Что ты натворил? Я знаю, это потому, что ты где-то напортачил. Кому-то задолжал.
        - Не в этот раз.
        Вольга могла бы разнести мои планы вдребезги, если бы сказала, что, прямо перед тем как меня сцапали люди герцога, я встречался с упырем. Она видела волчий плащ Холидей. Но большая девочка помалкивает.
        - Так ты берешься за дело? - спрашивает меня Дано. - Ты хочешь участвовать?
        Я определенно этого не хочу, но с улыбкой отвечаю:
        - Это будет ограбление века. Тут есть и хорошая сторона. Синдикат никогда не нарушал своих правил. Ни разу. Если мы добудем этот приз, нет никаких причин считать, что они не выплатят нам комиссионные. Восемьдесят миллионов кредитов. - (Дано присвистывает. Вольга не реагирует. Кира ошеломлена.) - И если мы выживем, чтобы иметь возможность их потратить, нам больше никогда в жизни не придется воровать. Покупай остров. Покупай звездную яхту. Вы станете свободными. Вас ничто уже не коснется. Даже эта война.
        Мои слова достигают цели. Кира откидывается на спинку кресла, трет виски и пригубливает водку. Она сейчас погружена в мелкие, теплые воды золадона. Она смотрит на черную розу. Цветок меньше моей ладони, но кажется, будто он больше этой комнаты. Пульсирующее зло.
        - Какие сроки?
        - Месяц.
        Кира безмятежно смотрит на меня и кивает. Золадон охлаждает ее кровь.
        Дано реагирует более эмоционально. Он замирает, забыв о незажженной сигарете в пальцах.
        - Это звучит все лучше и лучше, - вздыхает он.
        - Месяц - это немного, - говорит Вольга.
        - Нам нужно четыре месяца, чтобы все спланировать, - размышляет вслух Дано. - А лучше год.
        - Я знаю. Но это, судя по всему, не обсуждается. У нас месяц. На самом деле, меньше. - (Никто меня не перебивает.) - Нам назовут три конкретных места и момента, когда приз будет на людях. Нам просто придется выбрать наилучший вариант.
        - Как мы получим эту информацию? - мрачно интересуется Вольга. - Это касается не только нас. Это важно знать.
        - У них свои щупальца повсюду. - Я пожимаю плечами. - Тут мы можем лишь гадать. Кира, вопрос! - Я щелкаю пальцами, чтобы привлечь ее внимание и вернуть на землю с тех высот, где она витает. - Сколько тебе потребуется времени, чтобы надеть свою черную шляпу и вытянуть кое-какие данные из «Эпира и Леоманта»?
        - Бухгалтерской компании? Зависит от их файерволла. Это высококачественное программное обеспечение. А что?
        - Мне нужно знать, кто кому платит. Нам нужен свой человек там.
        - Черт побери… - говорит Дано. Его взгляд прикован к датападу. - Сенат только что выдал ордер на арест Жнеца.
        Мы смотрим друг на друга, застигнутые одной и той же ужасной мыслью. Игра в разгаре, и мы - фигуры на доске. Бросаю взгляд в окно на Гиперион и думаю, как это встряхнет мой город. Но в глубине души меня гораздо сильнее волнует ошейник на моей шее и вопрос: кто на самом деле держит поводок?
        Я беру голокуб, который дал мне герцог Длинные Руки, и активирую его. Лица моих соратников как будто расплываются в бледном свете. В воздухе вспыхивают три локации. Я откидываюсь на спинку кресла, зная: в глубине души ребята верят, что справятся. Они достаточно молоды и никогда еще не терпели поражения. Никогда не попадались. Но шансы на успех так малы, так абсурдны, что нас ждет виселица. Однако же кажется достойным ухватиться за мизерный шанс, выжать из него все что можно, и если уж погибнуть, то не от лезвия пилы или падения с магистрального ограждения, а на арене, когда от быстрого бега колотится сердце, а все переменные в последний раз становятся на свои места.
        Игра пошла. И я наконец-то улыбаюсь.
        20. Лисандр
        Драконы
        Когда коммандос ворвались на корабль, я ослеп. Их светошумовые гранаты извергали белое пламя, активизировавшее все мои зрительные рецепторы. Хотя мы сдались, они избили нас до потери сознания. Я несколько раз получил прикладом по затылку и в конце концов рухнул на бок, после того как мне разбили нос.
        Меня хватают за волосы и бьют лицом об пол. Чей-то ботинок прижимает мою голову, пока меня обыскивают и сковывают руки за спиной магнитными наручниками. Металлический браслет защелкивается на моей правой лодыжке. Кандалы рывком сводят вместе, и я оказываюсь ничком на полу, скованный и ослепший. Что-то тугое скользит по моей шее и сдавливает ее.
        За шесть секунд по древнему методу с меня сдирают человеческое достоинство.
        Я чувствую, как меня куда-то тащат. Понемногу сквозь пульсирующие голубые остаточные образы, сохраненные моим зрением, проступают расплывчатые силуэты. Вместе со мной с корабля волокут спасенных нами членов экипажа.
        Я вижу, как один из них, захлебываясь криком, цепляется за металлическую панель. Солдат бьет его ногой по рукам, пока те не ломаются. Кровь из разбитого носа течет мне в горло. Кто-то неподалеку жутко хрипит, задыхаясь. Низкий отрывистый лай из звериных глоток сопровождает резкие, стремительные приказы:
        - Стоять!
        - На пол!
        - Руки за спину!
        - Носом в металл! Носом в металл, гахья!
        Это моя вина. Не разумный выбор привел нас к этому астероиду, а моя гордыня, или тщеславие, или неверно понятая честь - то, что вытолкнуло меня из лифта в коридор, заставляя терять секунды, а потом устраивать авантюру, которая теперь может стоить нам жизни. И чего ради? Ради лояльности цвету, столь коварному, что он уничтожает сам себя? Эта цепочка решений настолько нелогична, что просто стыдно.
        Мокрая, полная слизи пасть лязгает в нескольких сантиметрах от моего лица.
        Чешуйчатые лапы с зазубренными когтями царапают металлическую палубу. Я изворачиваюсь и вижу совсем рядом четвероногих гончих-куонов - помесь псовых с насекомыми. Их тут три. Они созданы для войны. Когда они движутся, хитиновые черные панцири идут серой рябью. Гребень прозрачных волос толщиной с иголку стоит дыбом. Псарь-серый оттаскивает гончих от меня. Их лай оглушает, глаза у них желтые и фасеточные. Я судорожно отодвигаюсь от гончих, пытаясь совладать со страхом.
        Но это невозможно.
        Уроки бабушки и медитации Айи улетучиваются. Мое сердце лихорадочно колотится, и в его ритме грохочут по палубе ботинки - это второй отряд вступает на наш корабль. Пугающего вида пожилая золотая в коричневом плаще, лысая, немногословная, с протяжным выговором приказывает солдатам обыскать корабль на предмет бомб и других пассажиров. Синяя из экипажа, спасенного нами с «Виндабоны», не выдерживает творящегося хаоса. Она впадает в панику и пытается бежать.
        Ей не мешают - то ли забавы ради, то ли для наглядного примера. Через десять шагов небольшой металлический браслет на ее правой лодыжке мигает зеленым и детонирует. Нижние концы большой и малой берцовых костей взрываются. Вспышка обжигающего света прижигает рану. Женщина кричит и падает на пол, ее ступня оторвана. Нога дымится. Спущенные с поводка куоны валят женщину на спину. Одна гончая вцепляется ей в бедро, вторая хватает за запястье, и они ждут дальнейших команд. Псарь смотрит на старуху-золотую. Та отдает команду сама.
        - Йокаи. - Золотая смотрит на самую большую из гончих. - Хакаисуру.
        Та бросается на жертву со скоростью пули, и лицо синей исчезает в ее пасти.
        - Стойте! - кричу я, пытаясь встать.
        Ботинок со стальным носом лишает меня эмпатии.
        Прихожу в себя, щекой в лужице собственной слюны, и вижу мир сбоку. Ботинок все еще давит на мою голову. Тошнота окутывает меня горячим коконом.
        Справа от меня плачут спасенные нами низшие цвета. Две гончие все еще нависают над женщиной-синей, рыча и щелкая челюстями. Они пожирают ее кости, хрупкие из-за того, что юные годы та провела в условиях низкой гравитации. Я заставляю себя смотреть и видеть, к чему привели мои ошибки.
        Кассий, лежащий на полу неподалеку, не сводит с меня глаз. Его лицо неузнаваемо, но холодный взгляд придает мне сил. Терпение, говорит этот взгляд. Я сосредоточиваюсь на дыхании, на самоконтроле, пусть хаос бушует вокруг.
        Скучающая молодая золотая с худым бледным лицом стоит, поставив ногу на голову Кассия. Ее гаста, длинный меч, нависает над ним, готовый в любую секунду вонзиться в спинной мозг. Рядом со мной дрожит от страха Пита, слушая, как чавкают гончие.
        - Не будь такой сентиментальной, гахья, - говорит эта женщина Пите, вздергивая ее голову за волосы так, что той приходится смотреть на куонов. - Это всего лишь углерод.
        Я украдкой кидаю взгляд на «Архи».
        Они затащили наш корабль в большой ангар с импульсным щитом, запечатывающим выход в космос. Мы лежим перед нашим домом, окруженные нобилями, чьи лица отмечены шрамом. Они высоки и суровы. Из-за низкой гравитации у них удлиненные тела. Их лица и руки белы, поскольку давно не видели солнца, но ладони мозолисты и щеки обветрены, поскольку на вулканических равнинах и над океанами далеких лун царят суровые стихии. На ауреях свободные плащи цвета бури. Исходящее от золотых вековое высокомерие словно вытесняет воздух из помещения. Легионеры-серые вместе с техниками-оранжевыми осматривают наш корабль снаружи. Каждого пленника охраняют несколько черных рабов-рыцарей. Не свободные цвета республики, а рабы имперской системы, которым основательно промыли мозги. Теперь они уверены, что служат богам. Рыцари одеты в плащи с племенными знаками, носят секиры и тонкие ошейники из того же серого металла, что и браслет у меня на лодыжке. Вокруг копошится еще около полудюжины других цветов - механики и служба поддержки. Это все равно что наблюдать за муравейником.
        Такой согласованной эффективности я никогда прежде не видел, даже когда следил за подготовкой Луны к ее осаде восставшими. Старуха-золотая наклоняется над Кассием и заглядывает ему в глаза. Ответный яростный взгляд ей не нравится. Она оставляет Кассия и поворачивается ко мне.
        - Молодой… - хрипло произносит она.
        Она стоит и смотрит, как черный охранник хватает меня за волосы и заставляет встать на колени. На ее огрубевшем морщинистом лице поблескивают жестокие глаза цвета горькой серы. Губы напоминают два куска сброшенной змеиной шкуры. Когда она начинает говорить, видны мелкие зубы и усохшие десны.
        - Вы шатались возле наших границ, гахья. Зачем?
        - Мы торговцы, - отвечаю я без особого достоинства, но смотрю ей в глаза, надеясь заслужить хоть немного уважения своей явной смелостью.
        - Почему?
        - Появились аскоманы…
        - Что вы делали в Пропасти?
        Я не позволяю себе брякнуть первое, что приходит в голову. Это будет ответ, продиктованный страхом. Вдруг память уводит меня в комнату цитадели, где много лет назад я прислушивался, как отец, сидя рядом со мной и читая, что-то шепчет себе под нос. Чувствую горьковатый аромат отцовского чая и вспоминаю, как похрустывали страницы из целлюлозы, когда я их переворачивал…
        - Мы… искали убежища, - говорю я, вернувшись в ангар к старухе.
        - Убежища? - пережевывает это слово золотая.
        - Согласно статье тринадцатой, пункту С устава, «любой полноправный аурей, гражданин Сообщества, чья жизнь и собственность находятся под угрозой, может воспользоваться правом проникновения в правительственное, частное или военное пространство в поисках убежища от пиратов и незаконных элементов».
        Это дословная цитата из выученного наизусть устава Сообщества - в детстве у меня был собственный экземпляр небольшого формата. Я смотрю в мертвые глаза золотой, пытаясь установить контакт, и продолжаю гнуть свое:
        - Возможно, в центре отвергли порядок, но я полагал, что окраина все еще соблюдает законы наших предков. Я ошибаюсь?
        Ее лицо - пустыня. Никаких эмоций. Никакой жизни в сухих руслах и скалах. Лишь бесплодное предзнаменование беды. Не моргая, продолжая смотреть мне в глаза, она подносит скрюченный большой палец к моему правому глазному яблоку и медленно надавливает на него. Я отшатываюсь, пораженный и напуганный скорее небрежностью, какой-то привычностью этого акта насилия, чем сопряженной с ним болью. Старуха надавливает сильнее, удерживая мою голову другой рукой. Я дергаюсь. Капилляры лопаются, ткань продавливается внутрь, ноготь врезается в нее.
        - Вы шпионы.
        - Мы не… - задыхаюсь я.
        - Кто вам заплатил, чтобы вы пересекли Пропасть? На вашем корабле есть аппаратура наблюдения? Твое имя? Твое задание? Вот вопросы, на которые ты ответишь.
        - Венатор! - кричит с трапа какой-то серый. - Она здесь!
        Старуха убирает палец с моего глаза, и я судорожно перевожу дыхание, когда боль отступает. Даже в затуманенном страхом и болью сознании отпечатывается обращение «венатор». Очевидно, эта женщина - своего рода элитное полицейское подразделение. Старуха поворачивает индюшачью шею, чтобы взглянуть на серого, и хрипит:
        - Она?.. Она на этом корабле?
        - Да, венатор. Она в их медотсеке. Тяжело ранена.
        - Наконец-то. Носитель информации у нее?
        - Я не знаю.
        - Выясни. - Она произносит в свой датапад: - Нарушить радиомолчание. Отправить прямое сообщение субквестору Марию. Передайте ему, что некий маленький плоский камень у нас и мы просим инструкций. - Старуха оборачивается к стоящему позади нее нобилю: - Рыцарь Бури со своей эскадрой вернулся?
        Известный мне Рыцарь Бури мертв - убит самим Жнецом над Большим Барьерным рифом на Земле. Должно быть, тут набрали новых рыцарей-олимпийцев. Ауреи окраины вдруг кажутся мне такими старомодными в своем стремлении воспроизвести былое величие. И все же в душе я как мальчишка радуюсь, что этот орден еще существует.
        - Они как раз швартуются, венатор.
        - Их можно задержать? - тихо спрашивает старуха.
        - Он уже покинул кабину. Будет здесь через несколько минут.
        Старуха кривится:
        - Найди его. Скажи, что его сестра здесь, пока он не узнал об этом от кого-то другого. И вызови бригаду медиков.
        Она снова поворачивается к нам с Кассием и испытующе смотрит на нас, прикидывая, какова наша роль в этом деле, но не спеша поднять нас с палубы. И тут я замечаю у нее ониксовый имплантат. Змея, пожирающая собственный хвост, лентой обвивает руку и поднимается над костяшками пальцев. Реликт предыдущей войны. Криптея. Тайная полиция и служба разведки лорд-губернаторов Газовых Гигантов. Бабушка утверждала, что уничтожила их всех после сожжения Реи. Так кто же эта женщина?
        Когда в ангар входит нобиль со шрамом в сером мундире летчика-истребителя, воцаряется благоговейная тишина. Ему лет двадцать пять, у него длинные, до плеч, волосы оттенка белого золота, в которых запутались черные пряди. Бледное безбородое лицо, сохранившее под маской жестокости печать красоты, узкие мрачные глаза. Полные губы, длинные ресницы, множество шрамов, хмурый взгляд и искривленный носовой хрящ. На шлеме, который он держит в левой руке, изображен дракон, полускрытый мечущей молнии тучей. Левого уха у нобиля нет. За ним следуют трое мужчин в сером. Когда он видит куонов, дожевывающих останки женщины из спасенного экипажа, его глаза делаются еще темнее. Его сила так необузданна, истинна и безрассудна, что он кажется чистым, словно порождение стихии. Не омраченным компромиссами, не прирученным обществом. Когда я осознаю, что на свете есть люди, подобные ему, то чувствую себя пойманным в ловушку, грязным и, внезапно, очень маленьким.
        Старуха становится у него на пути - словно лицом к лицу с грозой.
        - Диомед… - произносит она.
        - Венатор Пандора, где она?
        Его низкий голос - порождение невзгод, но слетевшее с уст Диомеда имя избавляет меня от чар, которым я было поддался. Пандора… Я думал, она - миф окраины. Величайший убийца из дальних миров. Призрак Илиона, иссохший и постаревший, но все еще живой.
        - Здесь, на корабле. Медики уже выносят ее, - скрежещет Пандора.
        В эту минуту желтые вывозят ту девушку-золотую на каталке, и Диомед вихрем проносится мимо старухи вверх по трапу. Когда он подлетает к медикам, те останавливаются.
        - Маленький Ястреб, - нежно произносит он. - Он целует девушку и прижимается лбом к ее лбу. - Маленький Ястреб. Я думал, ты ушла в пыль.
        - Диомед… - шелестит девушка.
        С того места, где я лежу, ее почти не слышно. В полубреду от морфона, она тянется погладить его по лицу. Я напрягаю шею, чтобы лучше ее видеть.
        - Радость моя… Как… Откуда ты здесь?
        - Где же еще мне быть? - Он слабо улыбается. - Когда сестра пропадает, брат ее ищет. Меня послал отец, Серафина.
        Серафина… Мне известно это имя, как и имя ее брата. Я смотрю на Кассия. Он тоже слышал эти имена, и любые надежды, которые питал мой друг, иссякают.
        - Отец… - бормочет она.
        Диомед кивает. Его голос становится напряженным.
        - Пандора тоже здесь.
        - Нет! - с испугом произносит девушка. Она поворачивается и видит Пандору, стоящую в изножье ее каталки. Глаза девушки расширяются от страха. - Нет!
        - Отдохни, - говорит Диомед. - Все хорошо.
        Но девушка не унимается:
        - Где Ферара? Хьорнир?
        - Ферара с остальными предателями в трюме, - скрипит Пандора. - Пока дышит. Это все, что можно сказать о твоем вороне. Он сообщил, каким путем ты будешь возвращаться, лишь когда я вырвала ему зубы.
        - Ах ты, старая кошелка с костями!..
        Серафина хватается за каталку, пытаясь слезть с нее. Пандора смотрит на золотого офицера Криптеи. Тот качает головой и спускается по трапу, забрав с корабля скудные пожитки девушки.
        - Где он? - спрашивает Пандора, подойдя поближе к девушке. - Не может быть, чтобы ты проделала весь этот путь впустую. Он у тебя в зубе? В животе?
        - Я ничего не нашла, - с горечью произносит Серафина. - Я ошиблась.
        Я смотрю на Кассия: может, он понимает больше моего? Какая цель погнала ее в Пропасть? Что заставило эту девушку нарушить Пакс Илиум? Нарушение границ почти наверняка означает смерть…
        - Пандора, успокойся, - предостерегающе говорит Диомед. Он пытается утихомирить сестру, уложить ее обратно на каталку. - Серафина, отец послал меня за тобой. Дома ждут нас обоих. А сейчас тебе нужно показаться хирургам.
        Но девушка не слушает его. Даже теперь она норовит встать с каталки и добраться до Пандоры. Диомед делает знак одному из медиков, и тот стремительно всаживает девушке в плечо иглу шприца. Постепенно глаза Серафины утрачивают яростное выражение, и она оседает на каталку. Медики, повинуясь указаниям офицера Криптеи, собираются везти ее дальше, но Диомед преграждает им путь. Возникает неловкое противостояние между людьми Диомеда и Пандоры.
        - Ваша светлость, ее следует допросить, - говорит Пандора. - Если она что-то нашла…
        - Что она могла найти, Пандора? - спрашивает Диомед. - Чего боится мой отец?
        - Ничего, ваша светлость. Но надо соблюдать осторожность. Ваш отец…
        - …Не садист. Он желает получить свою дочь обратно, причем живой. А это необычное состояние для тех, кого ты допрашиваешь. Я не виню тебя за твою природу, Пандора. Ты хорошо служишь моему отцу - настоящая богиня охоты! Но прежде чем побыть наедине с моей сестрой, тебе придется иметь дело со мной. - Старуха пристально смотрит на Диомеда, и он усмехается. - В твое время это могло бы стать проблемой. Но твое время прошло. Серафина под моей защитой. - Старуха неохотно кивает, Диомед смотрит на гончих-куонов, потом обводит взглядом остальных и останавливается на Кассии. - Как и остальные пленники - до тех пор, пока наш правитель не вынесет приговор.
        - Он захочет, чтобы их допросили. Они могут оказаться шпионами.
        - Какой у тебя дар - читать мысли моего отца через столько лиг. - Эти слова заставляют старуху смириться. - Мы отправляемся домой. Отзови остальные свои пикеты.
        - Разве этот флот больше не мой? - хрипит Пандора. - Разве власть Рыцаря Бури простирается столь далеко?
        Захваченный врасплох Диомед моргает:
        - Нет. Извини. Ты, конечно же, права. Я перешел границы.
        Он низко кланяется и застывает в таком положении.
        - Извинения приняты. - Старуха вздыхает.
        Диомед выпрямляется, отворачивается от нее и поднимает сестру с каталки, чтобы самому перенести ее с этого корабля на свой. Когда он уходит, мы остаемся с людьми Пандоры.
        - Этих отвести в белые резервуары, госпожа? - спрашивает солдат.
        Старуха задумывается.
        - Нет. Ты слышал, что сказал Рыцарь Бури. Отправь их в камеры.
        Казалось бы, я должен быть вне себя от радости, ведь нас избавили от пыток. Но когда меня поволокли на их корабль, прочь от Кассия и Питы, радость померкла, ибо отдельные факты сошлись воедино: шрам, лезвие-хлыст, звериная жестокость юной аурейки, военный корабль, изображения дракона, и вот теперь - имена. Я знал родословную собственного дома, восходящего к Силениусу Светоносному, еще до того, как мне исполнилось пять лет. Родословные остальных основных домов - к семи годам.
        Но даже обычному ребенку с Палатина, вплоть до потомков не самого знатного прелата, известны имена Диомеда и Серафины. И даже уличный мальчишка на верфях Венеры должен знать их отца. Его имя будут помнить, пока существует род людской. Человек, вступивший в союз со Жнецом, чтобы разорвать Сообщество надвое. Заклятый враг моей бабушки и крестного - Ромул Раа, правитель доминиона окраины.
        Это его корабль, его дети, и мы теперь в его власти.
        21. Дэрроу
        «Будет насилие»
        Мы быстро собираем снаряжение, устраивая набеги за оборудованием на оружейный склад Логова. Притормозив в комнате из бетона и металла, я смотрю на суматошный город за окном. Двое упырей-алых пропихивают в дверь за моей спиной ящик с нестандартной боевой броней.
        - Так ты понимаешь, что мы идем почти на верную смерть? - спрашивает стоящий позади меня Севро.
        - Я бы так не сказал, - отвечаю я, не поворачиваясь.
        - Раз мы собираемся отправиться на Венеру, проскользнуть мимо орбитальных блокпостов, планетарных патрулей и личной армии Повелителя Задниц, мне нужно кое-что от тебя.
        - Говори.
        - Позволь повидаться до отлета с моими девочками.
        Меня пронзает сочувствие.
        - Это неважная идея.
        - Как и твоя. Они друг друга стоят.
        - Я тоже хочу увидеть Пакса… - Пытаюсь не думать о том, какое выражение появится на его лице. Об отречении, которое увижу в глазах сына. - Но республиканские стражи будут искать меня сначала здесь, потом в поместье.
        - У вас там Львиная гвардия, - говорит Севро. - Они не пустят стражей республики. Это территория дома Августусов. - (Хорошее замечание.) - Остальные могут забрать «Несс» с орбиты, а мы их перехватим. Никакой потери времени.
        Он смотрит на меня с надеждой, однако я знаю: он сделает по-своему, что бы я ни сказал. Приходится постоянно разрываться между долгом и семьей… Мы оба взвалили на себя такую ношу, но Севро справляется с ней более естественно. Чувствую, что я не тот отец, который нужен моему сыну. Мне не следует улетать, не сказав Паксу, что я люблю его. Но я все еще боюсь встретиться с ним лицом к лицу. Меня не покидает воспоминание о том, как он смотрел на меня в дуэльном гроте.
        - Ладно, тогда я с тобой.
        - Ну, я в этом и не сомневался, ушлепок. Тебе надо поцеловать сына на прощанье.
        Севро хлопает меня по плечу, подбирает кассету с боеприпасами для истребителя и, шаркая, уходит. Я смотрю в окно. Поняла ли Мустанг мою игру? Больше всего на свете мне хочется, чтобы она не была правительницей. Чтобы она могла быть со мной. Но у нас разные обязанности, и мы сами их выбрали. Я снова принимаюсь запихивать снаряжение в рюкзак.
        - Знаешь, что меня забавляет? - В окне рядом с моим отражением появляется отражение Виктры. - Они думают, ты знаешь, что делаешь.
        - А ты думаешь, я не знаю?
        Она фыркает в ответ и смотрит на шлем Минотавра в руках проходящей мимо Крошки.
        - Резервный план его убийства существовал всегда, - замечаю я. - Это не какая-то особая глупость. Все согласовано.
        - Ты когда-нибудь прежде пытался убить его?
        - Несколько раз, но не лично. - Я впихиваю в рюкзак импульсную перчатку.
        - Я пыталась трижды, - признается она, к моему изумлению. - Убийство - это, возможно, единственная отрасль, в которой частное предпринимательство более эффективно.
        - У меня есть план, - говорю я.
        В рюкзак отправляется запасной клинок.
        - Конечно есть. - Виктра ненадолго умолкает. - Дэрроу… ты когда-нибудь притормаживал, чтобы подумать: что будет, если ты умрешь?
        - Ты видела, что произошло в сенате. Я больше не имею отношения к восстанию. Оно изменилось, оставив меня позади. Я устарел. И это хорошо. Виргиния гораздо важнее меня. Черт, да Танцор и тот важнее. У меня одна цель - устранять угрозы республике. Повелитель Праха незаменим. Если я убью его, Сауды, Картии и остальные великие дома уничтожат друг друга в вакууме власти.
        - Но в живых еще будет Аталантия.
        - Аталантия не ее отец, - говорю я. - Она ближе к Айе, чем к отцу. Солдат. Не полководец. - Я укладываю в сумку четыре ионных детонатора.
        - Тебе всегда хотелось быть мучеником. Ведь так?
        - Не важно, чего я хочу, - отрезаю я. - Это вопрос ответственности. Республика не выживет, если война постоянно будет наступать ей на пятки. Это разногласие возникло, потому что я слишком все затянул. Я сказал им, чтобы они положились на меня насчет войны. И все еще не выиграл ее. Но я могу ее выиграть, и я это сделаю.
        - В жопу толпу. Ты ничего ей не должен.
        Я улыбаюсь Виктре:
        - Хотелось бы мне, чтоб это было так.
        - Дэрроу… - Виктра подходит ближе, чтобы никто не мог нас подслушать. - Разве я хоть когда-нибудь, хоть о чем-нибудь тебя просила? А значит, ты поймешь, как это важно для меня. Не бери Севро с собой. Ради меня. Скажи ему, пусть останется здесь.
        - Он не останется.
        - Останется, если ты ему прикажешь.
        - Нет. - Я приостанавливаю сборы и смотрю в умоляющие глаза Виктры. - Мы оба с тобой знаем, что для этого мне пришлось бы врезать ему так, чтобы он потерял сознание, а потом связать. - (Виктра пожимает плечами, давая понять, что такой вариант ее вполне устраивает.) - Я не могу с ним так поступить.
        - Однако можешь взять его на Венеру, где, вероятно, его поджидает смерть?
        - Я не могу манипулировать им, - хмурюсь я, - и не буду пытаться. Мы оба знаем: даже если я улечу без него, он бросится вдогонку на другом корабле, разве что менее быстроходном.
        - Тогда я засуну его ногу в медвежий капкан.
        - Он ее отгрызет.
        - Тоже верно.
        Виктра тихо, осуждающе вздыхает, подается вперед и целует меня в губы. Она задерживается на миг, и я чувствую горьковатый цветочный запах ее духов, и в эту минуту, в этой близости и тишине, мы оказываемся в ином мире, в иной жизни. Потом Виктра отстраняется и смотрит на меня, прищурившись. Но от этого золотое сияние ее глаз не становится менее ярким.
        - Я люблю тебя, Дэрроу. Ты мой лучший друг. Ты крестный моих детей. Но если из-за тебя мой муж не вернется, я покину эту проклятую планету, переберусь на Марс и ты никогда больше не увидишь ни меня, ни мою семью.
        - Я сумею сделать так, что он вернется, - говорю я, хотя Виктра смотрит на меня с сомнением. - Обещаю. Но ты должна взамен пообещать мне кое-что…
        - Ты же знаешь, что я ненавижу политику, - перебивает меня Виктра, разгадав мою игру. - А эти крысы ненавидят меня. Даже небольшая банда Даксо. - И все же она снова вздыхает. - Но я помогу львице. Если она позволит.
        - Спасибо, - говорю я.
        Виктра вряд ли понимает, насколько я ей благодарен. Еще три магазина с патронами и большой нож исчезают в рюкзаке. Я затягиваю горловину рюкзака.
        - Да-да. Тебе повезло, что ты такой красавчик.
        Я присоединяюсь к остальным упырям на крыше и смотрю, как Севро прощается с Виктрой. Я никогда еще не видел, чтобы она так отчаянно цеплялась за него. Следует ли мне оставить его здесь? Могу ли я это сделать? Я не знаю, сумею ли пройти этот путь без Севро, но, глядя, как жена прижимает его голову к своей груди, чувствую укол боли. Что же я делаю - и не только с ним, но и с обеими нашими семьями! И вместе с тем возникает ощущение, что мир делает это с нами. Виновен мир - или то моя вина? Неужели я так устроен? В конце концов, я все-таки разрушитель, а не созидатель?
        Через некоторое время Севро оказывается рядом со мной. Он вытирает глаза, хотя мог бы не стараться: лицо у него мокрое от дождя. Я пытаюсь что-то сказать - жалкая попытка заставить его остаться, - но Севро уже проходит мимо. Упыри тянутся за ним. Они собираются в стаю в этой дождливой ночи и идут по крыше, наклонившись против ветра, к ожидающим нас кораблям. Не слыхать ни воя, ни шуток, ни подначек. Город пульсирует светом, но мои люди тихи и мрачны. Я смотрю на переплетения городского пейзажа. Интересно, стражи республики уже в пути?
        На челноке до озера Силена два часа лета. Время позднее, и к тому моменту, как мы туда добираемся, дом погружен в тишину. Львиная гвардия моей семьи приветствует меня, когда мы проходим через территорию поместья. Я чувствую спиной их взгляды. Они знают, зачем я пришел, и сообщат Мустангу. Севро отправляется в комнату своих детей, а я иду к Паксу. Несколько мгновений я просто сижу, смотрю на спящего сына и думаю, что мне не следует будить его. Я лгу себе, что должен обеспечить его защиту, а затем просто уйти. Просто боюсь, что не смогу посмотреть ему в лицо. Но я должен решиться, иначе что я за человек?
        Осторожно касаюсь его плеча:
        - Пакс!
        Он уже проснулся.
        - Отец?
        - Обуйся.
        Сын одевается, натягивает ботинки и с сонными глазами идет со мной в гараж. Здесь пахнет резиной и машинным маслом. Я подхожу к ряду ховербайков, отдыхающих на подставках.
        - Который из них твой?
        Пакс указывает на потрепанный, темно-зеленый с желтоватым отливом байк длиной в человеческий рост. Из передней части выступают три патрубка. Светлое кожаное сиденье расположено посередине узкого, похожего на осу корпуса.
        - Мать разрешает тебе ездить на этом? - с легким удивлением спрашиваю я.
        Мой тон и я сам вызывают у него настороженность.
        - Да, отец.
        Я присаживаюсь на корточки.
        - Она сказала, что ты сам собрал его.
        Пакс кивает.
        - Невероятно. Расскажешь мне, как ты это сделал?
        - Зачем?
        - Я хочу знать. Мне такое не под силу.
        Он вдруг улыбается и разражается объяснениями про частоту вращения ротора, про тягу, и стабилизаторы, и подгонку друг к другу разнокалиберных деталей. Я сижу на пятках, смотрю на него и заново влюбляюсь в своего сына. У него более любознательный ум, чем у меня. Он больше восторгается разными тонкостями в процессе познания. Меня захлестывает могучее желание защитить его. Если бы только он смог сохранить эту радость до конца жизни! Хотелось бы мне знать: отец тоже так думал обо мне, прежде чем дело поглотило его?
        - Как тебе вообще пришло в голову построить его? - спрашиваю я Пакса.
        - Я наблюдал за механиками и расспрашивал их. Все эти детали - из машинного лома. У Дориана Аркоса есть байк. Его мать позволила ему ездить на нем с семи лет. Тогда я спросил у мамы, можно ли и мне байк, и она сказала, что можно, если я сам его соберу. Она не дала мне денег, поэтому мне пришлось собирать запчасти по автомастерским.
        - В Гиперионе?
        - Нет! - смеется Пакс. - Там слишком дорого. Я бы никогда не смог себе этого позволить. Ниоба отвела меня в Тихо. Там на трассе много гонщиков. Они быстро меняют модели, и я смог заключить хорошую сделку.
        Мустанг поступила умно. Трудно научить детей тому, что родительские деньги не их собственность. Я вспоминаю, как растил своих детей Ромул Раа: никаких слуг и доступа в голографическую сеть до шестнадцати. Мустангу эта идея понравилась не меньше моего.
        - А где ты взял деньги? - интересуюсь я.
        - У тети Виктры.
        - Она дала их тебе?
        Пакс хмурится:
        - Да, взаймы.
        - Что, правда? Погоди! Под какой процент?
        - Шестьдесят.
        Я хохочу:
        - Что ж, это один из способов выучить урок!
        Пакс снова хмурится. Поразительно, как быстро я могу влиять на его уверенность в себе. Я привык к солдатам, а не к детям. Я кладу руку ему на плечо:
        - Сколько ты занял?
        - Пятьсот кредитов.
        - И сколько теперь должен?
        - Тысячу сто.
        - Никогда не бери в долг. Вот урок, который преподала тебе тетя.
        Пакс с умудренным видом кивает. Я встаю и провожу рукой по корпусу ховербайка. Мне надо уходить, но я не хочу. Попозже.
        Взгляд Пакса устремлен на байк.
        - Я сделал его для нас обоих, чтобы водить по очереди, - тихо говорит он.
        Пакс берет кольцо с магнитными ключами, снимает один и протягивает мне. Я принимаю подарок и смотрю на сына. У меня такое ощущение, будто мне врезали прямо в сердце.
        - Хочешь показать мне, как он ездит? - спрашиваю я.
        Пакс расплывается в улыбке.
        Мы с ревом несемся по узкой тропинке, вьющейся между деревьями, углубляемся все дальше в лес, и в конце концов тропинка приводит нас к потаенной бухте. Пакс везет нас над озером, байк парит в полуметре над водой. Неподалеку от середины озера я похлопываю его по плечу и указываю на один из множества архипелагов. Мы паркуем байк там и спускаемся с него. Пакс садится рядом со мной на бревно, и мы смотрим на противоположный берег, на дом, где спят наши друзья. Над головой висит Земля. Вода плещет о замшелое бревно. Сын склонил голову, машинально ковыряет мох.
        - Ты снова уходишь, - говорит он. - Да?
        - Да. Я хотел попрощаться.
        Пакс надолго умолкает.
        - Я не хочу, чтобы ты уходил.
        - Я тоже не хочу. Но я должен.
        - Почему?
        - У меня нет для тебя простого ответа, Пакс.
        Он смотрит на отражение Земли в воде.
        - Почему ты не можешь послать кого-нибудь другого?
        - Некоторые вещи надо делать самому.
        - Это нечестно! - Пакс трясет головой, и я замечаю, что по его щекам текут тихие слезы. - Ты только что вернулся!
        - Ты прав, нечестно. Но однажды ты поймешь, что значит отвечать за жизни других. - Я пытаюсь обнять сына, но он отталкивает мою руку:
        - Это нечестно! По отношению ко мне. К бабушке. К маме. Ты нужен ей здесь. Она этого не скажет, но ты ей нужен. Ты не знаешь, каково это, когда ты уходишь. Тебе все равно.
        - Конечно, мне не все равно.
        Пакс скрещивает руки на груди:
        - Если бы тебе было не все равно, ты бы остался!
        Больше всего на свете я хочу дать ему то, чего он желает, то, в чем он нуждается. По взгляду сына я понимаю: его доверие ко мне разрушается. Хотелось бы объяснить ему, что он прав: да, отец должен быть рядом со своим сыном. Ведь и я рос без отца, хотя отчаянно нуждался в нем. Я ненавидел его за то, что он оставил нас. Что умер на эшафоте из-за своего провалившегося восстания.
        - Я вернусь, - говорю я.
        - Нет. - Пакс качает головой и отводит взгляд. - Не вернешься.
        Я веду байк обратно через озеро, чувствуя спиной бьющееся сердце сына, и ощущаю, как между нами растет зияющая пропасть, как тянутся годы, безвозвратно утекает время и уходит жизнь, которую не вернуть. И я знаю, что могу изменить это. Остаться. Но я не останусь. Я не могу. И я ненавижу того, кем я должен быть. Нет, хуже. Я ненавижу того, кем я позволил себе стать, но этого все равно недостаточно, чтобы измениться. Недостаточно, чтобы сдаться.
        Должно быть, я вижу сына в последний раз. Вот он поднимается по лестнице в дом. Каблук замирает на верхней ступени, как будто Пакс хочет повернуться, как будто с губ его готовы сорваться прощальные слова любви. Но сын исчезает в доме, а я остаюсь в оглушительной тишине гаража и думаю о том, что же случилось с той жизнью, которую я себе представлял, впервые увидев Пакса на берегу, на руках у моей матери.
        Я вытираю глаза и кладу ключ в карман.
        Поднявшись по лестнице, я слышу, как Севро беседует со своими девочками. Предполагалось, что мы все вместе пробудем здесь месяц после нашего возвращения. Но все пошло прахом. Ладно, пусть Севро наговорится вдоволь с дочерьми. Иду прочь из дома, через лесистую лужайку к посадочным площадкам.
        - Ты собирался попрощаться? - звучит голос из темноты.
        Я смотрю сквозь ветви кипариса и в тени вижу освещенное звездами лицо моей жены. Она сидит на каменной скамье и смотрит на меня, сложив руки на коленях. Ее охранников не видать. На ней пурпурный шелковый камзол с высоким воротником, распахнутым до основания шеи. Под глазами у нее синяки.
        - Я хотел позвонить тебе с орбиты, - бормочу я.
        - Когда будешь вне пределов досягаемости?
        Я колеблюсь.
        - Да.
        - Ясно. Это единственный способ утверждать, что я не замешана в твоей измене. Пожалуй, разумно.
        Я подхожу к жене. Мне неловко нависать над ней, и я сажусь на бортик каменного фонтана. Поворачиваюсь к Виргинии. Вода пузырится на полуразбитом лице каменного херувима и вытекает через глаз и ухо.
        - Это не измена, - говорю я.
        - Нет, измена. Эвфемизмы заводят слишком далеко. Ты оставляешь мне хаос. Танцор будет добиваться, чтобы мне объявили импичмент.
        - Для этого ему потребуется две трети голосов. Он может получить большинство при голосовании за мир, но никак не в вопросе об импичменте.
        - Ты думаешь, они действительно поверят, что я не знала о твоем отлете? Ты мой муж. Они считают, что у нас с тобой все пополам.
        Я часто думаю, что из моей жены могло бы получиться два человека. Одна женщина далека от совершенства, зато полна жизни и света, и вся состоит из неловких намеков, фырканья, смеха. Вторая - властная львица. Я вижу на лице Виргинии тени Августусов, двух моих великих врагов, ее брата и ее отца.
        - Ты уходишь сегодня вместе с упырями? - спрашивает она.
        - Холидей уже сообщила тебе?
        - Куда ты собрался?
        - Я не могу этого тебе сказать.
        - На Марс? - Я молчу. - С Орион на Венеру? - Я снова не отвечаю. - «Вокс попули» думает, что ты собираешься взять Седьмой легион и штурмовать сенат.
        - Я не хочу гражданской войны.
        Она смотрит в сторону посадочных площадок. Я тянусь к ее руке. Она отдергивает ее.
        - Какой смысл во всем этом - я имею в виду брак, - если мы перестали верить друг другу? - спрашивает она. - Какое же супружество без доверия? Я знаю, что ты любишь меня. Я знаю, что ты любишь нашего сына. Но любви недостаточно. Ты не можешь что-то скрывать от меня лишь потому, что я с тобой не соглашусь. Эта война не ваша ноша, чтобы нести ее в одиночку. Мы все разделяем ее. - Она смотрит поверх моей головы. - Но, быть может, ты думаешь, что тебе суждено умереть? Думаешь, что тебе предстоит последовать за ней?
        Я чувствую внезапную боль жены.
        - Дело не в Эо.
        - Нет, дело в том, что ты жаждешь бурь. Ты веришь, что их приход принесет тебе мир. - Она качает головой, вот-вот готовая расплакаться. - Я уже потеряла мать, отца и братьев. Я не желаю хоронить тебя. - Она фыркает. - Да я и не смогу этого сделать, если ты умрешь где-то вдали. Ты исчезнешь, словно никогда не существовал. Тобой завладеет космос или наши враги. И Пакс вырастет без отца. Такое впечатление, будто ты хочешь, чтобы я отдалилась от тебя. Ты этого желаешь?
        - Сколько еще людей умрет, если не покончить с этим? - говорю я.
        Ее лицо каменеет, она отшатывается от меня и встает.
        - А сколько умрет, если ты уйдешь? Республика трещит по швам. Если ты отвергнешь ее авторитет, она рассыплется. Законы, над которыми ты смеешься, защищали демократию десять лет. Десять. Без гражданской войны. Без убийств и переворотов. И, наплевав на эти законы, ты даешь понять всем планетам, что закон ничего не значит. Останься со мной. С твоим сыном. Вместе мы сможем заставить Танцора передумать или остановим его. Мы сможем завершить все это достойно.
        - Есть лишь один способ завершить это.
        - Твой способ. - Я молчу, и ее губы сжимаются в тонкую линию. - Нет. Мы пробовали твой способ. Теперь попробуем мой. - Она касается датапада у себя на запястье. - Вульфгар, веди стражей.
        С далекого неба несется скорбный звук, который большинство спутали бы с ветром. Но я знаю, как шумят военные гравиботы, идущие на полной скорости. Я вскакиваю.
        - Мустанг…
        - Прости, Дэрроу. Ты сам сделал выбор. Если ты не желаешь прислушиваться к своей жене, ты будешь повиноваться своей правительнице.
        Я хватаюсь за интерком:
        - Севро, уходим! Немедленно! Сюда идут стражи!
        Севро не отвечает. Связь глушат.
        Я проскакиваю мимо жены и мчусь к ближайшей посадочной площадке. Теперь воздух надо мной наполнен ревом гравиботов. Сосновые иглы ему не помеха. На меня падает мощный луч света. Я чувствую сильное жжение в шее - кто-то в воздухе пустил в ход лучевое оружие.
        - Стой! - грохочет сверху усиленный громкоговорителем голос. - Именем республики, стой!
        Я несусь по траве. Посадочная площадка совсем близко. Ощущаю позади сотрясение воздуха и успеваю вовремя выхватить клинок и напрячься. «Птичья клетка» рушится на меня, словно удар черного по позвоночнику. Я падаю наземь, фиброволокна сжимаются вокруг меня. Но прежде чем они успевают притиснуть мои руки к бокам, я активирую клинок. Он рассекает сеть, и я выбираюсь из нее к тому моменту, как на газон передо мной опускаются десять стражей республики в полном вооружении. Среди них пять цветов. Их небесно-голубые плащи обвисли от сырости летней ночи. Вульфгар делает небрежный жест, и его шлем соскальзывает в пазы доспехов. Белые волосы лорд-коменданта рассыпаются по плечам.
        - Вот и ты, Вульфгар, - говорю я, вставая.
        - Дэрроу.
        - Решил отправиться на ночную прогулку?
        Вульфгар улыбается:
        - Ночной воздух успокаивает душу.
        Я обвожу взглядом двинувшихся вперед рыцарей. Они благоразумно держат дистанцию и сохраняют построение дугой, вместо того чтобы окружать меня. Среди них есть черные и золотые. Я отмечаю их первыми, но больше всего я опасаюсь Вульфгара. Они пришли сюда подготовленными, в импульсных доспехах новой модели, с оружием временного поражения, если не считать прикрепленных к предплечьям лезвий-хлыстов. Я остро осознаю, как тонка моя кожаная куртка и как уязвимы голые руки и непокрытая голова. Вульфгар смотрит на лезвие-хлыст у меня в руке.
        - Может, прогуляемся вместе, Утренняя Звезда? Твоему духу не помешало бы успокоиться.
        - Мой дух легок, как воздушный змей, - говорю я. - Это у всех остальных, похоже, проблема.
        - Я получил приказ от сената и правительницы арестовать тебя.
        «…И правительницы». Я сопротивляюсь порыву оглянуться на жену.
        - Так, значит, ты на их стороне. Хочешь торговаться с Повелителем Праха.
        - Я на стороне республики, Дэрроу. Как и ты. И не говори, что я предал тебя. Никто не может быть выше закона. И закон призн?ет тебя невиновным. Народ не допустит, чтобы Жнец понес наказание. Ты возвысишься и станешь сильнее, чем когда-либо.
        - Ты действительно так думаешь?
        Они посадят меня в камеру. Я чувствую в глубине сознания присутствие Шакала. Слышу, как звон обеденных тарелок эхом отдается в каменных стенах. Я давным-давно сказал себе, что никогда больше не буду пленником. Не позволю, чтобы у меня отняли право выбора, а мое тело сковали… Я не могу допустить, чтобы меня снова лишили свободы.
        - Ты действительно думаешь, что Повелитель Праха когда-либо согласится на мир? Ты слишком проницателен для этого. Ты же видел Новые Фивы. На сорок километров ничего живого.
        - Мой долг - поддерживать новый устав Сообщества и правительницу. Как и твой. Это то, что я знаю.
        Вульфгар слишком наивен, чтобы увидеть пропасть между его представлением о республике и ее коррумпированной реальностью.
        - Я предполагал, что ты так и скажешь. - Я кивком указываю на мой корабль. - Тебе придется отойти, Вульфгар.
        - Я не отойду.
        - Если я тебя отодвину, тебе это не понравится.
        Я делаю шаг вперед. Рыцари плавно отступают. Их плащи втягиваются в отсеки на спине доспехов.
        - Дэрроу, остановись, - со смехом говорит Вульфгар. - Мы в импульсных доспехах СИ-семь, а ты в кожаной куртке.
        - И что?
        Его голос делается мягче.
        - Подумай, чем ты рискуешь. - Вульфгар кивает в сторону дома.
        Я оглядываюсь на Мустанга. Она стоит на краю лужайки, позволяя исполнителям закона делать свою работу.
        - Будет ли твой сын гордиться тобой? - Шагнув вперед, Вульфгар печально добавляет: - Поймет ли он тебя?
        Ближайший из его людей в десяти метрах от меня. Мне ни за что не преодолеть это расстояние - они уложат меня раньше.
        - Однажды поймет, - говорю я.
        Я тяну время, чтобы к нам присоединился Севро. Я не уверен, что они засекли его присутствие в доме.
        Лицо Вульфгара каменеет - он понимает, что я не собираюсь сдаваться.
        - Из уважения к твоему титулу в последний раз прошу тебя мирно пойти с нами.
        - А если я откажусь?
        Вульфгар разводит руками:
        - Будет насилие.
        Севро, должно быть, прячется где-то в темноте. Даже если нас будет двое, шансов выкрутиться немного. Но их станет гораздо меньше, если я позволю им взять меня под стражу. Я окажусь во власти бюрократов, и они не выпустят меня, пока Танцор не заключит мир и ловушка Повелителя Праха не сработает. Либо мои люди освободят меня силой, и начнется гражданская война.
        - Будь по-твоему. - Я бросаю клинок на землю.
        - На колени.
        Я повинуюсь. Три стража выходят вперед - золотой, черный и алый в механизированных доспехах. Они несут металлический электрический ошейник. Их оружие направлено на меня.
        Я смотрю мимо них на остальных людей Вульфгара:
        - Кто из вас служил со мной на Земле?
        - Я, сэр, - отвечает молодая серая с бледным лицом. - Восьмой легион, вторая когорта. Я шла за вами через перевал Кардунг-Ла против Минотавра, а потом через Врата Парижа.
        - А кто служил со мной на Марсе?
        Золотая и алый церемонно кивают мне.
        - А кто по-прежнему служит со мной? - спрашиваю я.
        Стражи переглядываются.
        - Помните о своих клятвах! - предостерегает их Вульфгар. Его левая рука тянется к лезвию-хлысту на предплечье. - Будьте непоколебимы!
        Люди, пришедшие арестовать меня, ждут указаний.
        - Да здравствует свобода, - говорю я, не глядя на них.
        - Да здравствует Жнец, - отвечают двое ветеранов.
        Они ломают строй и обращают гравитационные винтовки против своих. Глухой удар - и двоих отбрасывает метров на двадцать. Остальные разворачиваются к новому источнику угрозы.
        - Вырубите его! - ревет Вульфгар.
        Все, что мне нужно, - чтобы он отвлекся на полсекунды. Я хватаю клинок с земли, и он превращается в лезвие-хлыст. И, стоя между тремя стражами, я срубаю ствол винтовки золотого вместе с несколькими его пальцами. Потом наношу обратный хлещущий удар и рву связки правой руки черного. С алым я расправляюсь четырьмя поочередными уколами в запястья и колени. Они не успевают сделать ни единого выстрела. Через три секунды три стража с криками валятся на землю. Раненые, но живые.
        Потом воздух на линии огня взрывается.
        Я использую золотого как живой щит - перехватываю, когда он начинает шататься от нанесенной мною раны, - и кидаюсь к оставшимся, а два моих ветерана тем временем сеют хаос. Я бью хлыстом черного с импульсной винтовкой. Хлыст обвивается вокруг дула в тот самый момент, когда черный спускает курок. Я дергаю хлыст, и травматические заряды летят в строй закованных в броню рыцарей и швыряют двоих на колени. Я возвращаю хлыст, срезав по пути дуло винтовки, а потом отрубаю полруки стражу, потянувшемуся за клинком. В другого стража попадает моя союзница-серая. Вульфгар вскидывает эгиду, и из его правой руки вырывается перламутровый энергетический щит. Лорд-комендант перехватывает выстрелы серой по строю нападающих и мчится к ней на гравиботах. Край эгиды проходит через ее незащищенную голову и разваливает череп надвое. Серая падает мертвой. Вульфгар врезается в ветерана-золотую, их доспехи жутко лязгают. Винтовки сцепляются, вспыхивают клинки.
        Стражи стараются держаться на расстоянии, чтобы иметь возможность пользоваться своим нелетальным оружием. Я получаю прошедшим вскользь энергетическим разрядом в левое плечо. Нервы от плеча до локтя пробирает леденящий холод. Я испускаю яростный рев и бью одного из алых в грудь с такой силой, что он падает. Кто-то сбоку врезается в меня плечом в броне. Мои зубы лязгают. Полсекунды спустя в меня выпускают «птичью клетку». Спасают рефлексы: я замечаю боковым зрением какое-то движение и рассекаю фиброкартридж надвое в полете, прежде чем он успевает развернуться. Я хлещу лезвием-хлыстом по ноге черного, который взлетает надо мной на гравиботах, чтобы уклониться от моей атаки и стрелять в меня под более выгодным углом. Позволяю стражу поднять себя над землей, потом дергаю клинок, отрывая противнику ногу. Я падаю между стоящими внизу бойцами, а он валится в стороне с бессвязным криком.
        Приземлившись, я швыряю лезвие-хлыст в серого, целящегося в меня с десяти метров. Клинок летит кувыркаясь и вонзается серому в плечо, пробивая броню насквозь. Я выхватываю другой клинок у сшибленного алого и перекатом вскакиваю на ноги. И тут из моего левого бицепса выходит лезвие, как будто мое тело порождает метровый язык ужасного металла. Женщина-черная пытается пришпилить меня к земле, но я сдвигаюсь в сторону так, что клинок рассекает мышцу. Освободившись, разворачиваюсь к черной, и мы обмениваемся градом ударов, но я не успеваю ее прикончить - оставшиеся трое стражей атакуют меня слева. Я отскакиваю назад, поворачиваюсь к ним и меняю позицию, чтобы оказаться лицом к лицу с одним из них, в то время как он закрывает меня от остальных. Я отбиваю его клинок вбок и наношу колющий удар сперва в левое плечо, потом в правый локоть. Это не смертельно. Страж роняет оружие.
        Я верчусь с лезвием в руке, применяя так называемый смерч Лорна, и пара рыцарей, еще сохраняющих боеспособность, бессильна перед этим хаосом. Я двигаюсь так быстро, что они кажутся застрявшими в грязи. Избегаю смертельных ударов и одну за другой отсекаю руки противников, сжимающие рукояти клинков. Потом я в упор стреляю из гравитационного пистолета в серого, только что вставшего на ноги. Он отлетает и врезается в дерево, ломая ветки.
        Я поворачиваюсь к Вульфгару в тот самый момент, когда он выдергивает лезвие из груди золотой. Она лежит мертвой на земле.
        - Дэрроу…
        Я в ярости бросаюсь на него. Он - воин льда. Проданный в рабство еще в детстве, он был гладиатором, сражался в ямах и возвысился лишь благодаря силе своих рук. Он сражается с дикой, сокрушительной силой, но я - последний ученик Аркоса. Я отбрасываю своего более высокого противника. Наши клинки - буйный дождь искр и жаждущий крови металл. Вибрация проходит через мои руки. Я дышу размеренно. Мои ноги приминают траву. Я намерен победить. До того, как это происходит, мы несколько раз успеваем обменяться ударами. В какой-то момент я вижу, что Вульфгар теряет душевное равновесие. Два рубящих удара по ногам, колющий удар в колено, потом в подмышку. Я использую инерцию отклонения его клинка для перехода к следующей атаке и наношу рубящий удар сбоку по его бицепсу. Вульфгар уворачивается, отступая, и из-за резкого движения плечами теряет равновесие. Я преследую его, ведомый своим клинком, жестким и нацеленным в правое плечо противника. Потом позади меня раздается вопль. Холодно-синий энергетический заряд парализующего оружия попадает Вульфгару в прикрытое доспехами бедро. Он не причиняет никакого вреда, но
толкает противника навстречу моему удару.
        Я ощущаю сопротивление плоти, от клинка к рукояти. В следующий миг лезвие окрашивается красным.
        Вульфгар отступает на шаг. Его ноги подкашиваются. Он шатается. В его глазах недоумение и пустота. Клинок вошел ему в рот и вышел через затылок. Кровь течет по бороде. Зубы лязгают о металл.
        Вульфгар падает на колени и, мертвый, смотрит на меня с расстояния, равного длине клинка.
        Я рефлекторно выдергиваю оружие из его рта. А потом на меня обрушивается осознание.
        - Дэрроу! - Севро мчится ко мне от дома с мультиганом в руке. Он с ужасом смотрит на тело Вульфгара. - Дэрроу…
        Я опускаюсь на колени рядом с павшим рыцарем. Гнев, бурливший в моей крови, сменяется сокрушительной печалью.
        Нет. Нет. Нет. Вульфгар…
        Я этого не хотел.
        Кровь из головы Вульфгара хлещет на летнюю траву. Раненые по мере сил поднимаются на ноги и смотрят то на него, то на меня. Я пячусь под их взглядами. В них нет гнева - лишь полнейшее смятение и отречение. Кроме Вульфгара, мертвы лишь золотая и серая, сражавшиеся за меня. Я пошатываюсь, осознав, какой ужас сотворил.
        - Дэрроу… - слышу я позади голос Мустанга. Безоружная, она все это время стояла на краю поля боя, а теперь медленно идет ко мне. - Что ты наделал…
        Эта смерть выйдет за пределы клочка земли и потрясет республику до основания. Вульфгар олицетворял легенду о блистательном Рагнаре. Он был героем. Более того - он был символом, и не только для «Вокс попули». Люди возненавидят меня. Особенно черные. Я отнял у них одну из величайших связующих нитей с республикой, одного из любимых сынов и уложил его мертвым в траву.
        На что я рассчитывал?
        Севро смотрит на меня. У него красные глаза.
        - Дэрроу, скоро придут другие. - Мои ноги отказываются двигаться, и Севро тянет меня за собой. - Пора идти, Жнец. Ну давай же.
        Я вижу страх в его глазах.
        Замершая среди трупов Мустанг похожа на собственный призрак. Десять лет строительства - и одна ночь все разрушила.
        - Прости, - говорю я.
        Она смотрит на меня, не находя слов, чтобы выразить свой ужас, и я позволяю Севро увести себя.
        …После взлета я стою у щели закрывающегося пассажирского люка, бросая последний взгляд вниз. Жена стоит посреди оставленных мною руин, а за ее спиной, в тени сосны, мой сын смотрит, как я покидаю поле смерти.
        Часть II
        Тень
        Глупец обрывает листья. Дикарь рубит ствол. Мудрец выкапывает корни.
        Лорн Аркос
        22. Лисандр
        Ио
        Мы мчимся, словно черная молния, над бледной пустошью из силикатной пыли и инея диоксида серы на корабле, украшенном электрическими драконами. В запотевшем иллюминаторе - желто-зеленая серная равнина, которая простирается в сторону темной стороны луны и перемежается лавовыми полями, вулканами, шлейфами пыли и горами. Эти яростные выбросы из лунной коры поднимаются не цепями, согласно характеру вулканической активности; они расположены по отдельности и потому напоминают прокаженных древних великанов, бродящих по цветному морю.
        Каждый день 3600 бэров радиации - достаточно, чтобы за считаные часы иссушить ДНК человека, - бомбардируют луну, что некогда была одним из самых сухих объектов Солнечной системы. Но теперь, через шестьсот лет после того, как первый лед был вырезан из Европы и перевезен на Ио, она стала житницей Илиона - так юпитерианские лорды предпочитают называть свое скопление лун.
        Несмотря на страх, который я испытываю в заключении, невольно восхищаюсь этим свидетельством человеческой воли.
        Завоевателей не испугал нрав Ио. Они были мудры и не пытались изменить ее лик, а вместо этого создали островки жизни на ее поверхности. Через маленький грязный иллюминатор по другую сторону пассажирского прохода я замечаю цепочку сельскохозяйственных куполов, доков и скелетоподобных подвесных дорог. Там ботанические предприятия с персоналом из рабов низших цветов производят достаточно пищи, чтобы прокормить Илион - а вместе с Титаном и остальную окраину.
        Ио - сплошное противоречие, как и ее жители, насколько мне известно. И надо не забывать об этом, если я намерен отыскать способ бегства для моих друзей.
        Корабль содрогается от внезапной турбулентности. Я роняю пластиковую чашку, которую поднес было к краю металлического намордника, закрепленного на моей голове. Чашка падает на пол, расплескивая воду по палубе. Охранник смотрит на воду, текущую по полу, тусклыми, кротовьими глазами. Ему противна напрасная трата ресурса, как и звуки, которые я издаю, облизывая сетку намордника в отчаянной попытке собрать все до единой капли распухшим ртом. Охранник идет дальше; магниты в ботинках крепят его мускулистые ноги к палубе, невзирая на турбулентность при входе в атмосферу.
        - Можно мне… - Мое пересохшее горло сжимается, я давлюсь собственными словами. - Можно мне еще воды? - хриплю я, глядя на ботинки охранника.
        Я пытаюсь скрыть отчаяние в своем голосе, но терплю поражение. Охранника зовут Боллов. У него неуступчивый нрав и тремор правой руки. Он любит власть и не прочь преподать урок испорченным эльфикам из центра вроде меня с Кассием. Хотел бы я знать почему. Возможно, тогда я сумел бы разобраться в нем. Бабушка когда-то сказала мне: «Новая рана может уязвить тело. Вскрывшаяся старая рана может поразить душу».
        Я наблюдаю за обменом репликами между охранниками, за ленивой болтовней в коридорах или при смене караула, но обитатели окраины прячут свои эмоции. Проще угадать мысли ящерицы, чем этого Боллова. Моя голова раскалывается от вызванной обезвоживанием боли, с которой я вынужден нянчиться уже тридцать четыре дня. Мои сны беспокойны, и мне часто снятся покинутые мною члены экипажа.
        Лишение воды - цивилизованная пытка, и я знаю, что в глубине души Пандора хочет чего-то более варварского. Похоже, лишь заступничество Диомеда предотвратило подобное развитие событий. Может ли он быть потенциальным союзником? Пандора - точно нет. Она дикарка. Через два дня после моего ареста старуха явилась ко мне в камеру. В течение часа она сидела, скрестив ноги, на полу и молча смотрела на меня, а потом наконец спросила, приносила ли Серафина на «Архимед» датакуб или что-то в этом роде. Я ответил, что мне об этом неизвестно. Пандора ушла, не сказав более ни слова, поэтому я так и не понял, какие же сведения могли содержаться на этом носителе.
        С того дня мне дают ровно столько воды, чтобы я не умер, и не более. Мои мышцы болят, словно от повышенной гравитации. Мои десны распухли, рот словно набит мелом. Пандора является каждый день, таращится на меня, словно старая злая сова, и задает тот же самый вопрос. Я отдал бы ей этот чертов датакуб, если бы видел его. Он не имеет никакого значения для Кастора Януса, личности, подтвержденной бортовыми журналами нашего корабля. Кассия зовут Регулус Янус. Мы - марсианские торговцы из Новых Фив, переправляли на окраине воду рудокопам с черного рынка.
        Тот факт, что моя шкура все еще при мне, явно означает, что наше хранилище пока не нашли.
        - Пожалуйста, - умоляю я Боллова, - всего еще одну чашку.
        - Это и была твоя чашка, гахья.
        Так они называют чужаков. Это слово произошло от изначального японского языка - он был родным языком Раа до прибытия ветви золотых из Южной Африки.
        - Не трать впустую - и больше не захочешь, - бросает Боллов и уходит.
        Рядом со мной сгорбился в кресле Кассий. Его руки скованы металлическими наручниками и пристегнуты к груди; цепи хватает лишь на то, чтобы поднести чашку с водой к стальной сетке намордника. Он поделился бы со мной, но он уже проглотил свою порцию. Другая тонкая цепь соединяет нижнюю часть его намордника с поясом на талии, и потому Кассий сгибается в постоянной мольбе, даже когда ходит. В рыжевато-коричневой форме заключенных мы с ним похожи на двух донеандертальских гоминидов. Но мой друг жив, и это самое главное.
        Я вижу его впервые за месяц пути от пояса астероидов до Ио. Новые корабли окраины, которые базируются на текущей орбите Юпитера, невероятно быстроходны. Я жажду увидеть их конструкцию, новые двигатели, но до недавних пор всем моим миром был стальной куб со стороной три метра. Я чуть не заплакал, когда увидел Кассия, ковыляющего ко мне в коридоре, перед тем как нас загрузили на этот челнок. Его лицо все такое же уродливое и смахивающее на луковицу, как в тот день, когда мы сбежали от аскоманов.
        Несмотря на радость воссоединения, мы понимаем, что наше будущее весьма туманно. Неизвестно, жива ли Пита. При мысли о том, в какой ужас превратилась ее жизнь - если они так обращаются с золотыми, - у меня начинает ныть сердце. В голове крутятся навязчивые мысли о том, каким образом я мог бы это предотвратить. Что я мог бы сделать лучше? Что следовало исправить? Какое действие предпринять?
        - Дай ему еще чашку, - приказывает Боллову кто-то, находящийся позади меня.
        Диомед Раа выходит из отсека хранения посадочной шлюпки через секцию заключенных. Его распущенные волосы падают на плечи, он в скорсьюте - облегающем полимерном костюме с капюшоном, с защитой от электромагнитного излучения и карманами для регенерации воды. За плечами развевается штормовой плащ, который постоянно меняет цвет и от этого кажется живым.
        - Если ты так боишься Пандоры, поставь воду и иди.
        Охранник так и делает - оставляет пластиковый кувшин на пустом сиденье. Я чуть не заваливаюсь набок - эх, стащить бы кувшин целиком! - но все же терпеливо смотрю, как Диомед открывает его и наливает мне новую порцию. Все-таки я лелею надежду убедить его, что мы с ним одной породы. Он дает мне всего одну чашку взамен разлитой. Здесь мало милосердия. Но за время нашего плена даже среди охранников я видел меньше бесчувственной жестокости, чем во внутренних областях…
        - Спасибо, - выдавливаю я.
        Теплая вода дарит новую жизнь моему горлу.
        Диомед смотрит на меня без улыбки и направляется в сторону главной рубки.
        - Почему она была в Пропасти? - спрашиваю я.
        Он останавливается. Жаль, что я в свое время не прочитал его психологический профиль в базе данных разведывательного бюро Мойры. Помню, что он был вторым наследником после своего старшего брата Энея, погибшего в битве при Илионе. Похоже, Диомед принял вызов судьбы. Нелегкое это дело - быть наследником. Уж я-то знаю.
        - Заткнись, Кастор, - бормочет мне Кассий. - Прими подарок и помолчи.
        Но я не затыкаюсь. Даже если Кассий не желает признавать факты, эти люди - наша родня. И если я не буду ворошить осиное гнездо, с нами поступят по их усмотрению и перспектив у нас останется немного. Это неприемлемо.
        - Она была в Пропасти не просто так, - говорю я Диомеду. - И похоже, без разрешения вашего отца. - (Диомед оборачивается, окидывая меня оценивающим взглядом мастера клинка: глаза, потом руки, потом шрамы.) - Вы хоть знаете почему? Или это юрисдикция Криптеи? - Молчание говорит за него. Вот оно. Щель в эмоциональном стоицизме этого человека. Я взываю к тому, что кажется самым сильным его чувством - к солдатской чести: - Если вы действительно благодарны нам за спасение Серафины, взамен спасите нас. Не дайте нам увидеть Ио. Мы всего лишь торговцы. Мы думали, что наткнулись на утиль. Все, что мы видели, - это ангары, камеры и этот корабль. Но мы оба знаем: пленников, увидевших что-либо за его пределами, никогда не отпустят домой. Позвольте мне, моему брату и нашему пилоту вернуться туда, откуда мы пришли. Это будет благородно. Жизнь за жизнь.
        - Мой брат еще ребенок, - унижается перед рыцарем Кассий. - Прости его болтливость. Он вырос среди чужих.
        Диомед возвращается ко мне и смотрит, склонив голову набок, словно на любопытнейшего из жучков.
        - За пределами Пояса нет таких глаз, как у тебя. Ты красивый мальчик. Верно? - (Я помалкиваю.) - Сколько тебе лет, марсианин?
        - Двадцать.
        - Твой брат прав. Ты говоришь, как один из наших детей. - Небрежно демонстрируя силу, Диомед хватает цепь, прикрепленную к задней части моего намордника, и дергает ее так сильно, что я невольно поднимаюсь на ноги, а моя шея болезненно сгибается. - Тут требуется урок. Я преподам его тебе.
        - Не надо… - бубнит из-под своего намордника Кассий.
        Диомед нажимает что-то на своем датападе, и по наморднику Кассия с жужжанием пробегает электрический разряд. Неистово сотрясаясь, Кассий падает на сиденье, а меня волокут за цепь через тюремный отсек на погрузочную платформу. Диомед толкает меня в центр створок люка в полу, и мои колени упираются в истертое перекрестие нарисованной красной буквы Х. Я не вижу, что он делает у меня за спиной, но слышу лязг металла и чувствую, как злые пальцы страха копаются в моих внутренностях. Мысленно говорю себе: «Это испытание. Замедли дыхание. Не бойся. Оседлай поток».
        Диомед, не отрываясь от своего дела, произносит:
        - Я помню посланников, которых присылал центр, когда я был мальчишкой. Скользкие политики в превосходных костюмах; руки, унизанные кольцами… - (Я оглядываюсь и вижу, как он разматывает трос, прикрепленный теперь к моей сбруе.) - Все, что они хотели видеть, - это моря Европы. Горы, башни и верфи Ганимеда. Но им всегда приходилось являться к моему деду. Отдать дань уважения Ревусу Раа, потому что сила всегда там, где правит честь. Но когда они входили в мой дом, над ними витал запах насмешки. Они прятались за нашими щитами - и называли нашу семью дикарями у нас за спиной. Деревенщиной. Пожирателями пыли.
        Волоча трос за собой, он идет к защищенной пластиковым футляром красной кнопке на стене. От меня требуется каждая унция еще сохранившегося у меня мужества, чтобы продолжать стоять на коленях в центре люка, а не карабкаться в безопасное место. Диомед видит, что я бессилен совладать со страхом, и улыбается. У меня дрожат руки.
        - Их поражало гостеприимство моего дедушки. Уважение, которое он им выказывал. Мягкость, с которой он говорил, даже когда Кодованы и Норво скрежетали зубами из-за Реи. Они ошибочно принимали любезность за слабость. Злоупотребляли его добротой. Тогда Фабии усвоили урок, который я собираюсь преподать тебе.
        - У меня нет кислородной маски.
        - Да. У тебя ее нет.
        И с этими словами он бьет по красной кнопке, стальные створки люка у меня под ногами расходятся, и я остаюсь стоять, опираясь коленями лишь на воздух. Желудок подкатывает к горлу. Я вылетаю из трюма, молотя ногами и стараясь задержать дыхание, чтобы не вдыхать отравленный воздух. Мои уши наполняет рев ветра. Затем талию обжигает жуткой болью: трос натягивается, останавливая мое падение, врезается в тело и дергает меня обратно. Мою голову с такой силой встряхивает внутри намордника, что я чувствую, как металл прокалывает кожу и впивается в лобную кость, и у меня перед глазами начинают плясать мигающие огни. Кровь затекает в глаза, и я дергаюсь, прижимаясь к брюху корабля, что мчится по небу, испятнанному кислотно-желтыми облаками.
        Мое тело трясет от здешней температуры. Я умру от жара прежде, чем задохнусь от нехватки кислорода. Закрываю глаза. В мой мозг вонзаются огненные иглы. На меня обрушивается яростный рев, мое тело бьется о корпус корабля. И в тот самый момент, когда кислород в легких заканчивается, меня втаскивают за цепь обратно в ангар и швыряют на пол. Я судорожно хватаю воздух ртом и некоторое время не могу открыть глаза. Во всем теле адская боль, а кожа горит огнем, словно меня сжигают заживо. Диомед стоит надо мной. Его темные глаза неподвижны и спокойны, в них нет ни зла, ни злорадства.
        - Ты усвоил урок, гахья? - спрашивает он.
        Это урок уважения.
        - Извини, - кое-как выдавливаю я.
        Диомед отвечает удовлетворенным взглядом.
        - Прощен, - говорит он, подняв меня за сбрую. - Добро пожаловать на Ио.
        23. Лирия
        Лисья смотрительница
        - Черт побери! - ругаюсь я и отдергиваю руку от куста роз.
        Там, где меня уколол шип, выступила бусинка крови. Я слизываю ее, забираюсь поглубже в кусты, стараясь ставить ноги пошире, чтобы не потерять равновесие при низкой гравитации, и сгребаю лисье дерьмо совочком. Тело все еще не приспособилось к собственной легкости. На этот раз я добираюсь до помета, прихватив заодно комок земли, и наконец вываливаю отходы в синий пластиковый контейнер, который доктор Лиаго дал мне для сбора образцов. С тех пор как мы прибыли на Луну на прошлой неделе, Софокл безумствует: он шипит, как ящик со змеями, и готов выскочить из собственной шкуры, лишь бы изловить и съесть хоть одну из милых птичек пахельбелей, обитающих в садах цитадели.
        Он прекрасно вел себя на обратном пути с Марса. За это время благодаря Каваксу мы с лисом свели короткое знакомство, а пожилая и грозная Бетулия, командующая армией слуг дома Телеманусов, успела разъяснить мне мои обязанности. Б?льшую часть времени Софокл носился по кораблю вместе с Лиамом и со мной, порой послушно сопровождал Кавакса или сворачивался клубком в хозяйской каюте, а теперь его приходится выводить на привязи, от греха подальше. Стоит ему учуять розовую птичку, как он, едва не вывихивая мою руку, рвется к деревьям и в бессильной ярости царапает стволы, оставляя глубокие борозды.
        Доктор Лиаго, личный врач Телеманусов, лечащий и лис, и людей, не может понять, что творится с этим зверем. И в результате мне приходится трижды в день собирать образцы лисьего дерьма. Неприятно, но по сравнению с влажным и жарким адом лагеря номер 121 жизнь вовсе не плоха. Мне платят хорошее жалованье, кормят три раза в день, выдали четыре комплекта форменной одежды, и сплю я в комнате с климат-контролем. Здесь нет никаких комаров, и не страшно гулять по территории в поздний час в темном цикле. Почти каждый вечер я выхожу посмотреть на звезды и наблюдаю, как садятся и взлетают корабли, - к северо-западу отсюда, на вершине Палатинского холма находятся посадочные площадки цитадели Света. Насколько помню, в последний раз я испытывала такое чувство безопасности, когда сидела между папой и мамой на празднике вручения лавров и любовалась, как мой брат Энгус танцует с девушками, а Даган сердито сверкает глазами.
        Кавакс был добр к Лиаму так же, как и ко мне. Он отправил мальчика в школу цитадели, чтобы тот занимался вместе с детьми других сотрудников. Ученики живут неподалеку от северной стены, в общежитиях, расположенных в небольшом кипарисовом лесу. Школа находится внутри стен цитадели, но в двенадцати километрах севернее поместья Телеманусов, так что я лишь трижды в неделю добираюсь туда на трамвае, чтобы повидаться с Лиамом. Остаюсь там до самого вечера, пока ученики не ложатся спать. И когда начинаю прощаться с Лиамом, он, по обыкновению, вцепляется в меня, не желая отпускать. Это каждый раз разбивает мне сердце. Он говорит, что другие дети добрые. Однако, кроме него, здесь почти нет алых.
        - Ладно, зверушка, время истекло. Пора в дом, - говорю я, выбираясь из куста. - Софокл!
        Лис исчез. Я осматриваю сикоморы и кусты бузины. Он снова сорвался с поводка и убежал куда-то в сторону озера Августина. Его и след простыл.
        Черт побери, если он снова убьет пахельбеля, мне придется иметь дело с Бетулией!
        В поисках лиса я иду по гравийной дорожке, вьющейся сквозь Эсквилинские сады. Они раскинулись у подножия одноименных холмов, где внутри цитадели расположены ухоженные поместья знатных золотых семейств. Теперь там обитают самые могущественные сторонники правительницы - прежде всего, это дома Аркосов и Телеманусов.
        У подножия холмов, в тиши, среди зарослей роз, затерялись уютные уголки с маленькими прудами и ручьями. Этот пейзаж похож на иллюстрированный сборник историй о Долине. Но в этом саду есть и глубокие тени, а мужчины и женщины, прогуливающиеся здесь, - разрушители империи.
        В Гиперионе сейчас ранняя осень - куда более мягкое время года, чем изматывающее лето Беотийских равнин. Когда ранним утром капельки росы оседают на металлических дверях по всему городу, я сразу вспоминаю тоннели Лагалоса. Тебе бы это понравилось, Тиран, - смотреть, как туман ложится на стены и скрывает Палатинские шпили. Совсем как в одной из твоих книжек.
        Нет. Не надо об этом. Хватит думать о них. Я прикусываю щеку изнутри, пока во рту не появляется вкус крови, чтобы выбраться из зыбучих песков памяти. Сейчас утро. Маленький датапад у меня на запястье показывает семь тридцать два утра по земному стандарту, шестнадцатый день светлого месяца октября. Шестьдесят градусов по Фаренгейту, облачно, после обеда возможен дождь. В шахтах, не говоря уже о лагере, у меня не было ничего, подобного этому датападу. Иногда я лежу на кровати и смотрю на медленно вращающуюся голограмму Марса, пока не погружаюсь в сон, и порой виновато размышляю, не должна ли я скучать по нему. Но я не скучаю. Разве что по Лагалосу.
        Никак не приспособиться к здешней низкой гравитации. Она ограничивает свободу передвижения. Было гораздо комфортнее даже во время трехнедельного путешествия с Марса. Я почувствовала это в тот момент, когда вышла из челнока, доставившего нас с орбиты, и на первом же шагу вниз по трапу промахнулась мимо ступени. Низкая гравитация не сочетается с маниакальным темпом кораблей в синем небе, с постоянным потоком важных людей или важных задач. Но хуже всего - это здешние правила поведения и пересуды других слуг.
        Я думала, Кавакс забудет про меня, как только я поднимусь на борт его корабля. Но вместо этого он проникся ко мне искренней симпатией, черт знает почему. Он приглашал меня завтракать с ним каждый день и сперва обучал меня тонкостям диеты Софокла и ухода за ним. Но эти уроки были позабыты, когда он дал мне книгу с колыбельными, которые требовалось петь Софоклу перед сном. Мне пришлось признаться, что я не могу прочесть больше половины слов. Кавакс уставился на меня так, словно увидел чудовище с тринадцатью головами.
        - Так не пойдет! - взревел он. - Ни за что! Истории - это богатство человечества! Моя жена мне не простит, если я не дам тебе ключ к этим сокровищам.
        Он учил меня читать и понимать прочитанное каждый день после завтрака у себя в каюте. Но занятия были заброшены, после того как однажды в каюту влетела Ксана. Она была в панике. Позднее я узнала, что до нее дошли тревожные вести: Жнец был снят сенатом с должности, убил капитана стражей и исчез с Луны.
        Полное дерьмо.
        От этой новости Луна превратилась в сумасшедший дом. В день нашего возвращения бульвары были забиты протестующими. Толпы из сотен тысяч людей шли, словно волна киммерийских муравьев, требуя ареста Жнеца и импичмента правительницы. Но с ними схлестнулись поклонники Жнеца. Стражам пришлось разнимать сцепившихся при помощи тепловых лучей и газа.
        Приятно было узнать, что не я одна утратила веру в правительницу.
        - Софокл! - снова зову я, шагая по узкой дорожке из гравия мимо нижней границы другого поместья. - Софокл, ты где?
        Я чувствую, что за мной наблюдают. Снова он затеял игру. Я пригибаюсь и ныряю с дорожки в просвет между двумя платанами, чтобы осмотреть берег озера. На берег с воды настороженно поглядывает черный лебедь. Вот он! Из-за дерева выглядывает пушистый рыжий хвост и покачивается на ветру.
        Я крадусь вперед, стараясь, чтобы ни одна веточка не хрустнула под моими новыми ботинками. Тихо, осторожно. Хвост возбужденно шевелится. Я стремительно огибаю дерево, и Софокл налетает на меня шквалом рыжего меха. Я со смехом позволяю ему повалить себя на землю, и он лижет мне уши, пока я не одолеваю его. Холодный нос лиса тычется мне в шею. Я снова пристегиваю поводок к ошейнику.
        Потом я слышу за деревьями какой-то странный треск. Иду на звук. На маленькой полянке страж-серый, смахивающий на бетонный блок, разговаривает с худощавым медным со знакомым лицом. Хоть я и притаилась в каких-нибудь двадцати метрах от них, мне не слышно ни единого слова. Это похоже на магию. Серый тычет пальцем в грудь медного, словно бранит его. Медный смотрит в мою сторону.
        Я бросаюсь обратно к деревьям, волоча Софокла за поводок. Что бы там ни происходило, это не мое дело. Я тащу Софокла по тропинке обратно в поместье Телеманусов. Добравшись до боковой калитки, влетаю в нее и, наткнувшись на кого-то, чуть не падаю. Меня изучают узкие холодные глаза. Передо мной стоит женщина, чье лицо напоминает кору дерева. Она серая и сложена крепче, чем любой мужчина в Лагалосе. Я уже видела ее дважды - она всегда помалкивает и держится в тени. Слуги говорят, что она из упырей, а прежде принадлежала к Сынам Ареса. Она прощупывает меня взглядом и словно сканирует мои зрачки. От близкого соседства с чертовой серой у меня по позвоночнику пробегает холодок. Я чувствую себя так, словно вернулась обратно в шахту, и бормочу извинения. Женщина обходит меня и шагает вниз по склону. Кажется, что я будто уменьшилась вдвое. Тяну Софокла за поводок и вхожу в поместье.
        Я нахожу Лиаго у его ботанического стола; он согнулся, словно длинный побег плюща. Лиаго - старый желтый. Сколько ему - лет семьдесят? За пределами шахт люди стареют медленнее. Они используют кремы для лица. Инъекции. Лазерную терапию. Некоторые выглядят просто ненормально. В шахтах гордятся своим возрастом. У тебя седые волосы? Отлично, черт побери! Ты явно смекалист. Есть чем гордиться.
        Лиаго, похоже, совершенно согласен с моим народом. На его лице больше морщин, чем было у моего отца на костяшках пальцев. Сплошь расщелины, и борозды, и кустики клочковатых волос на щеках - все как положено. У него вытянутый подбородок, а макушку венчают седые пряди, напоминающие перья. Ловкие пальцы ощупывают основание стройного ярко-оранжевого цветка. Лиаго не слышит воя чайника на маленькой электрической плитке.
        - Доктор Лиаго!
        - Лирия! - Он резко оборачивается. Странное техническое приспособление, закрепленное на голове прозрачной пластиковой лентой, закрывает его правый глаз, уморительно увеличивая зрачок. - Юпитер всевышний, ты напугала меня до полусмерти! Зачем так подкрадываться!
        - Вовсе я не подкрадываюсь. Вы просто глухой, как камень.
        - Что-что? - Доктор не ждет ответа. - Вы, молодые, легки на ногу. - Он окидывает меня взглядом с ног до головы. - Но это ненадолго. Ты выглядишь все более пухленькой с каждым днем. - Он переходит на раздражающий заговорщический тон. - Нашла ключ от кладовок, а?
        - Слуги говорят, что вы чокнутый, как мешок с котами, - бормочу я еле слышно. - И что ваша голова завидует вашим ушам, потому что они украли все ее волосы.
        - Что-что?
        - Я спросила: может, вам чая налить? - умильно говорю я.
        - Чая? - Его глаза расширяются. - Да. Я собирался его выпить. Видишь ли, я люблю пить его очень горячим. И себе тоже налей. Это мой любимый зеленый чай из Ксанта-Дорсы. С Марса, как и мы. Ты же любишь чай?
        - Я пила чай с вами четыре раза.
        - В самом деле? Ну да, конечно. Это было испытание. - Доктор проницательно смотрит на меня, но я готова поспорить на пару хороших ботинок, что он размышляет, какой джем ему намазать на утренний тост.
        - Сегодня не могу составить вам компанию, - вздыхаю я. - Бетулия меня выпорет. У меня есть дополнительные обязанности.
        - Чушь! Она тебя совсем загоняла. Удели мне минутку. - Доктор подмигивает. - Она питает слабость к старому Лиаго. Я могу даже избежать наказания за убийство.
        На самом-то деле все наоборот. Это Лиаго без ума от старой розовой, как влюбленный бурильщик, и посылает ей цветы, созданные специально для нее. На тебя бы это подействовало, Ава. Личные цветы. Я отпускаю Софокла с поводка, чтобы он освоился, обнюхал пол, и подаю Лиаго чай. Мимоходом любуюсь своим отражением в сверкающей серебристой поверхности одной из медицинских машин. Мои щеки действительно округлились. Вообще-то, неплохо.
        - Что это? - спрашиваю я, указывая на цветок, над которым склонился Лиаго.
        У растения пепельно-белый тонкий стебель. Бутоны в форме танцующих людей окрашены в темно-фиолетовый цвет.
        Доктор с любовью смотрит на цветок:
        - Это? О дорогая девочка, это моя гордость и радость. Мне потребовалось тринадцать лет, чтобы усовершенствовать гибкое изящество ее генетического кода. Да что там, вся жизнь отдана этим исследованиям. Вот почему моя оранжерея в Зефирии завалена ранними вариантами. Это память о женщине, которую я когда-то знал.
        Я наклоняю голову и приближаюсь к растению.
        - Она чудесна.
        - Она ядовита, - говорит доктор. Я не отшатываюсь, и он улыбается мне. - Я создал ее так, чтобы она улавливала кинетические реверберации в воздухе. Попробуй прикоснуться к ней осторожно.
        - Насколько она ядовита? Я могу заболеть? Или покроюсь сыпью?
        - Сыпью? Ха! Смерть - вот ее расправа. - (Теперь я вздрагиваю.) - Ты не доверяешь старому Лиаго?
        - Мое доверие не превышает расстояния, на которое я могла бы вас отбросить.
        - Что-что?
        - Сперва вы, док.
        Лиаго очень осторожно, одним пальцем касается стебля. Бледный мясистый наружный слой переливается от индиго до темно-фиолетового. Растение выгибается под его рукой, словно кошка, которую чешут за ухом. Софокл наблюдает за этим с пола, склонив голову набок.
        - Она призывает к мягкости, - говорит Лиаго. - А вот если резко ее схватить…
        Он берет из остатков своего завтрака кусок ненарезанного огурца и тыкает им в растение. Из основания бутонов-танцовщиц выскакивают маленькие шипы, и огурец начинает съеживаться и чернеть, наполняя комнату гнилостным смрадом. Софокл пятится.
        - Смерть клеток! - провозглашает доктор.
        Я смеюсь с искренним восхищением:
        - Здорово! Как вы ее назвали?
        - Нюксакаллис.
        - Это латынь? - вздыхаю я.
        - Название означает «ночная лилия».
        Он погружается в свои мысли. Я бы спросила его, кто эта женщина, но распознаю боль на его лице. Может, поэтому я так и люблю старого нетопыря. Он единственный во всем поместье Телеманусов, кто не прячет своей печали, поселившейся в глазах. Все остальные играют в игры.
        - Так ты принесла мне очередной образец? - спрашивает доктор мгновение спустя. - Давай посмотрим.
        Он открывает пластиковый контейнер и с удовлетворенным видом глубоко вдыхает запах экскрементов, потом выскальзывает из теплицы к маленькой серебристой машине в его лаборатории. Я следую за ним. После того как образец помещен внутрь, на маленьком голографическом проекторе отображаются числа и символы.
        - Что это? - спрашиваю я.
        - Это? - Лиаго в замешательстве. - Ну конечно, любопытная кошка, откуда тебе знать? Это химические условные сокращения. Скатол, сероводород, меркаптан и так далее. Это углерод. То, что было, есть и будет в каждом живом существе. Во мне. В тебе. В ночной лилии. - Он наблюдает, как я усваиваю эту идею. - Знаешь, что мне в тебе нравится, Лирия?
        Я хмурюсь, оттого что он смотрит на меня с жалостью. Та же жалость отражается в глазах других слуг. Вот что привело меня к изоляции. Они жалеют девчонку из Лагалоса, у которой плохие манеры и плохая стрижка, сироту, оставшуюся без родных. Я никогда не чувствовала себя более одинокой, чем здесь, в окружении множества людей. Более чужой.
        - Вообще-то, нет, - бормочу я.
        - В каком смысле «вообще-то, нет»? - ошеломленно восклицает он. - Так ты думаешь о себе?
        - Я имела в виду, что никто не разговаривал со мной так, как вы, кроме лорда Кавакса и некоторых докеров. Все остальные говорили всякий шлак у меня за спиной, но слишком боялись сказать то же самое в лицо, потому что не хотели отведать тумака.
        Лиаго прищелкивает языком, думая, что он-то другой, но в определенном смысле он такой же. Я вижу, как он смотрит на меня, когда я вхожу или ухожу. Так, будто я вот-вот разрыдаюсь.
        - Эти бесцеремонные щенки! - Он грозит пальцем над чашкой чая. - Ты настоящая марсианка. Знаю, о чем говорю, ведь я слишком долго торчал на этом спутнике. Десять лет; может, чуть меньше или больше. Все наглецы. Все задирают нос. Готов поспорить, чт? видит в тебе лорд Кавакс. Дыхание дома. Это и мне нравится. Так что не переживай, если другие сразу не проявили добрых чувств к тебе. Это из-за того, что они не подозревают, какими убогими существами стали… - Он кладет руку мне на плечо, будто я нуждаюсь в отцовском совете. - Тебе так много пришлось пережить, что последнее, о чем тебе стоит беспокоиться, - это о популярности.
        Я отшатываюсь. Пусть засунет свой совет себе в выхлопную трубу бурильного агрегата! Но прежде чем я успеваю это сказать, Софокл с ужасным рычанием вылетает из-под стола. Я чуть не обделываюсь. Лис вскакивает на другой стол, сшибая мензурки и пробирки - они падают на пол и разбиваются, - и рвется к открытому окну, где сидит маленький пахельбель. Птичка насмешливо чирикает и улетает. Софокл врезается в стену и съезжает по ней.
        - Прочь! - кричит Лиаго, в ужасе глядя на разбитое оборудование. - Уведи его отсюда! И не приводи больше, пока я не выясню, отчего он повредился в рассудке!
        Вечером того же дня я оставляю Софокла с Каваксом и забираю немного вкусняшек и шампунь с огромного склада, снабжающего продуктами большую часть цитадели. У меня есть несколько минут, чтобы выкурить по сигаретке с алыми, работающими на погрузчиках и в складских помещениях. Все они марсиане, поскольку Телеманусы и Августусы нанимают работников исключительно дома. Из соображений безопасности. Большинство мужчин и женщин постарше приняты в штат еще до восстания.
        - Есть ли шанс выяснить, что такое с Софоклом? - спрашивает один из алых. - Я слышал, он свихнулся.
        - Ты бы тоже свихнулся, если бы тебя клонировали двадцать с лишним раз, - говорит женщина по имени Гарла, выдыхая сигаретный дым.
        - Клонировали? - переспрашиваю я.
        - Ну да, - кивает Гарла. - Тебе что, никто не сказал? В доме Телеманусов был всего один-единственный лис. Софоклу семьсот лет. Это его двадцать первая жизнь. Он вроде меня. Четырнадцать поколений прислуживали лису. - Свесив кривые ноги, Гарла сидит на ящике с кофе, доставленным, судя по маркировке, с Марса. Она вытаскивает из-под рубашки цепочку, висящую на шее. - Кангакс, отец нашего сюзерена, дал это моему папе. - Гарла показывает мне фигурку. Остальные алые закатывают глаза. Это чудище, отлитое из золота. - Одна из этих диких искусственных тварей - грифон. Кангакс назначил цену за голову грифона, терроризировавшего зефирские земли, и мой отец, обычный докер, как и я, пошел в горы и застрелил тварь из длинноствольного скорчера.
        Я хочу прикоснуться к грифону, но Гарла отдергивает руку и засовывает его за пазуху.
        - Так он получил награду? - спрашиваю я.
        Мне легко с этими людьми - с их прямотой, с грязью под ногтями. Какие-то из акцентов, которые я слышу здесь, вполне сгодились бы для Лагалоса.
        - Угу. Выкупил свой контракт и все проиграл за год.
        Один из алых смеется:
        - Сделался заносчивым и наглым. Забыл, что он ржавый.
        - Заткни свою чертову пасть! - рявкает Гарла. - И не смей произносить это слово при мне, понял? «Ржавый»! - Она сплевывает. - Это рабское слово. - Она понижает голос и пожимает плечами. - Папа любил азартные игры. Но Кангакс нанял его снова. Никаких обид. Он был хорошим человеком. И Кавакс тоже хороший. - (Остальные кивают.) - И даже если мы просто таскаем ящики и убираем дерьмо, наша работа - защищать его здесь, в этом чертовом гадючьем гнезде. Такова наша общая задача. Помни об этом.
        24. Эфраим
        Торговый центр электроники Кобачи
        Вольга, Кира и я выходим из такси на оживленной улице Гипериона. Сквозь щель в нависающих над головой мостах и зданиях видна узкая длинная полоска неба, ярко-голубая, как платья, которые девушки надевают во время летних гонок в Большой Циркаде. Этот ветхий глубокий уровень Гипериона открыт палящему солнцу. Старинные здания и трухлявые вывески, позабытые царящим наверху прогрессом. Граффити с изображением перевернутых пирамид с кричащими ртами покрывают витрины магазинов и стены переулков. Похоже, у «Вокс попули» бесконечный запас краски.
        С голографического экрана во всю стену здания орет выпуск новостей. Смертельно серьезная журналистка-медная бубнит об охоте на Жнеца, убившего лорд-коменданта. Как говорят, он хладнокровно зарубил этого человека. Вполне похоже; что возьмешь с урода! Я вот люблю выпить, его же чаша яда - власть. Цвета потрясены тем, что такое оскорбление республике нанес их великий герой. Но, повидав падение одной империи, я знаю достаточно, чтобы различать трещины в основании этой.
        Я докуриваю сигарету. Наша подготовка к ограблению идет полным ходом, и мы носимся по восемнадцать часов в сутки. Первые несколько дней были посвящены стратегии: мы исследовали перспективность тех трех мест для ограбления, которые предложил синдикат. Как только мы выбрали одно из них, я сказал Горго, нашему представителю синдиката, что единственный способ выполнить задание как следует - использовать гравиколодец военного образца. Это был наполовину блеф, чтобы проверить пределы влияния черного. Однако зверь синдиката невозмутимо продолжил дымить сигаретой над своим эспрессо в высотном кафе, где мы встретились. Сказал, что передаст наши пожелания герцогу. И передал. Сообщил, что это займет две недели. Похоже, если ты танцуешь с дьяволом, то получаешь доступ к ресурсам ада.
        Я плотнее кутаюсь в шерстяное пальто, защищаясь от холода ранней осени, и замечаю, что Вольга уставилась на жилой небоскреб с полоской зелени на крыше.
        - Интересно, каково это - жить там, наверху? - говорит она. - Сад над облаками…
        - После этого дела выяснишь, - усмехаюсь я.
        Кира фыркает:
        - Не дразни ворону. Даже получив обещанный мегагонорар, мы не сможем купить этот пентхаус в складчину.
        - А сколько, по-твоему, он стоит? - спрашивает Вольга.
        Кира пожимает плечами:
        - Сто миллионов. Может, больше.
        Вольга, потрясенная этой цифрой до глубины души, качает головой.
        - Вот вам и ваше восстание, - говорю я.
        Пропустив автоматический грузовик с продуктами, мы переходим улицу и идем по растрескавшемуся бетону к небольшому магазину под безвкусной сверкающей голограммой, гласящей: «Торговый центр электроники Кобачи. Не возьмет ни байта из вашего кошелька». Снизу вспыхивает другая вывеска: «Никаких ржавых. Никаких ворон. Никаких исключений».
        Вольга останавливается у двери. Кира заходит внутрь. Я притормаживаю на мгновение и задумчиво смотрю на Вольгу. Она хранила мой секрет от остальных. Но последние несколько дней она какая-то хмурая.
        - Хочешь заглянуть туда? - спрашиваю я.
        Вольга смотрит на вывеску и качает головой:
        - Нет, спасибо.
        Я вздыхаю:
        - Ну что такое? С тех пор как мы взялись за эту работу, ты ковыляешь, как раненый щенок.
        Вольга смягчается и нерешительно смотрит на меня:
        - А тебя ничего не беспокоит? Ну, что это повредит восстанию?
        - Жизнь - это гора, Вольга. Опасная, крутая, покрытая льдом. Попробуй сдвинуть ее - и ты никуда не дойдешь. Попробуй кому-то помочь - и свалишься вместе с ним. Сосредоточь внимание на собственных ногах - и сможешь подняться туда снова и снова. - Я сжимаю ее мускулистое плечо. - А теперь пойдем.
        - Будут неприятности.
        В ответ я распахиваю пальто, сверкаю черной розой во внутреннем кармане и ухмыляюсь:
        - Бледная леди, сегодня неприятности - это мы.
        Внутреннее убранство магазина представляет собой джунгли гаджетов и подержанных устройств, такие плотные, что кажется, будто они произрастают во влажном воздухе. Посреди плавающих знаков цвета индиго на крючках висят неведомые реликты, поддельные датапады и глазные имплантаты. Добрая половина магазина занята биомодификациями. Двое подростков-зеленых, обильно татуированные и с ирокезами на голове, перебирают пластиковые пакеты со скидочными нейролинками. После тьмы Сообщества это новое поколение так отчаянно жаждет пребывать в сети, чтобы узнавать все мгновенно, что они закачивают себе в голову весь голонет, совершенно не думая о последствиях. В магазин входит Вольга. Подростки нервно пялятся на нее.
        Кира уже ухватила тележку и приступила к работе над списком покупок в ее датападе. Вольга стоит у меня за спиной и наверняка крутит головой, как приблудный щенок в мясной лавке. Оборачиваюсь к ней. Ее взгляд останавливается на экспериментальной голографической станции, вокруг которой собрались несколько ребятишек.
        - Давай полюбуйся, - говорю я.
        Вольга сдержанно улыбается мне, потом очень осторожно, чтобы не снести широкими плечами стойку с метаболическими имплантатами, неуклюжими шажками пробирается ближе к станции. Мальчишка-синий сидит в кресле, к голове его прикреплены узлы. Выше в воздухе пляшет проекция того, что происходит перед его закрытыми глазами. Приятели возбужденно наблюдают за ним, ожидая своей очереди. Когда на них падает тень Вольги, они оглядываются. Один из сотрудников Кобачи, долговязый молодой зеленый, следит за опытом, держа в руках поднос с ингаляторами кофеина. Алый летит в миссии Коллоуэя Чара - то было фантастическое начинание, когда лихой экс-пират лично освободил дом Саудов от десяти тонн золотых слитков, которые они везли караваном из своих банков с Луны на Венеру. После этого Сауды назначили чертовски щедрую награду за его голову, и он стал знаменитым.
        Сотрудник видит Вольгу и бледнеет.
        - Никаких ворон, - говорит он, указывая на вывеску, и Вольга смущенно взирает на него сверху вниз. - Ты что, читать не умеешь, девочка?
        - Умею, - тихо отвечает Вольга.
        - Она со мной, - поясняю я.
        Тот не оборачивается.
        - Слушай, если бы она была ржавой, то воровала бы дерьмо. Если бы она была бурой, то убирала бы дерьмо. Но она черная - они ломают дерьмо. Не я устанавливал правила, братан.
        - Мальчик… - говорю я и слегка подталкиваю долговязого локтем.
        Он переводит налитые кровью глаза на меня. Его зрачки расширены от какого-то дизайнерского наркотика, подмышки мокры от пота.
        - Следи за своими гребаными манерами. Где Кобачи?
        Сотрудник сглатывает, увидев «всеядный» в кобуре у меня под плащом.
        - В подсобке.
        - Приведи его ко мне. Скажи, что пришел Эфраим.
        Зеленый тупо моргает, глядя на меня.
        - Шевелись, пока у меня не отросла борода.
        - Спокойно, папаша. Уже звоню ему. - Он постукивает по шраму на правом виске, где у него встроен нейролинк. Его глаза строптиво щурятся. - Сказал ему, что его ждет жестянщик.
        Несколько минут спустя я замечаю, как Кобачи выглядывает из-за приоткрытой двери, ведущей в заднюю часть магазина, - там он занимается ремонтом. Он видит, что я его засек, исчезает и торжественно появляется снова, распахнув руки для объятий. Кобачи - маленький механизированный человек-геккон. Ему уже под семьдесят, в его сонные зеленые глаза встроены датчики и увеличительные линзы. Лысый. В залатанном комбинезоне, с мультитулами и другими инструментами, торчащими из пояса на крохотных бедрах. Из бледной плоти, покрывающей череп, выглядывают тусклые металлические имплантаты.
        - Эфраим, мой дражайший друг! - говорит он тонким голосом, двигаясь ко мне по захламленному проходу. Вольгу он пока не видит за штабелями музыкального оборудования. - Как я рад видеть тебя снова! Ты так напугал Кобачи. - Он придвигается поближе. - Я думал, сюда явились стражи, задумавшие недоброе. Такие противные-противные клиенты, а ведь твоя родня. Сплошные вымогательства, и издевательства, и требования ну просто лютых скидок. Иногда они даже требуют… - его голос дрожит, - возврата денег.
        - Возврата денег, - повторяю я. - Ужас.
        - Я знаю. Знаю. Но таково нынешнее время. Никакой защиты для владельцев мелкого бизнеса. Одни налоги да поборы. Чего и ждать от лидеров, которые никогда не занимались бизнесом! - Он взмахом руки указывает на плавающий знак, гласящий, что возврат средств невозможен. - Неужели это слишком много - просить о грамотной военизированной полиции?
        - По крайней мере, они не слишком расстроились из-за этих дерьмовых линз-подделок, которые ты переупаковал в обертку «Сан индастриз»…
        Кобачи ахает:
        - Перепаковка! Какое вероломное обвинение! И от кого - от дорогого друга!
        - Скорее уж вероломная деловая практика. Те линзы, которые ты мне всучил, поцарапали мне роговицу. Ты ничем не лучше Родуко.
        - Родуко?! Да как ты смеешь! - Кобачи пытается упереть тонкие как тростинки руки в бедра, но не может их нащупать из-за массивного пояса с инструментами, поэтому довольствуется тем, что скрещивает руки на груди. - Каль Родуко - ничтожный терранский мошенник, ни на килобайт не думающий о покупателе. Выгода. Выгода. Выгода. Все они одинаковы!
        - Иммигранты или серебряные?
        - Или? И те и другие! Они не хотят быть владельцами хорошего торгового заведения. Их интересует лишь одно: сколько денег можно вытянуть из клиентов.
        Я улыбаюсь. Этот человечек искренне забавляет меня. Он - самый бесполезный жулик из всех, кто мне встречался. Но все же он как-то умудрился продержаться на этом углу сорок лет, как некая благотворная плесень, устойчивая ко всем изменениям. Черт, да я сам продолжаю возвращаться сюда, хотя четверть купленных здесь товаров ломается через неделю использования. Но может быть, это лишь потому, что оборачиваемость всего остального в Гиперионе бешеная. Так что стоит уважать такую плесень, как Кобачи. Особенно за то, что он удаляет серийные номера и стирает цифровые подписи. Лучшая неотслеживаемая техника на пятьдесят километров вокруг. Даже если его игрушки время от времени выходят из строя.
        Теперь Кобачи улыбается мне той зубастой, бесстыдно лицемерной улыбкой, что появляется на его лице всякий раз, когда он чует запах кредитов у меня в кармане.
        - Что Кобачи может сделать для вас сегодня? Имплантаты мужской силы? Инфракрасные сенсоры для глаз? Кислотные аппликаторы для невесомости? Или вы желаете что-нибудь более… - улыбка расплывается до ушей, - дорогое?
        - На самом деле игра дня - заказная аппаратура.
        - Ворона! Руки убрала! - внезапно кричит Кобачи куда-то в сторону.
        Я поворачиваюсь и вижу, как Вольга застывает на полпути к переливающемуся стеклянному шару с плавающими электрическими проводами внутри. Она смущенно отступает от него.
        Кобачи разворачивается ко мне, гневно щурясь:
        - Кобачи думает, что не только стражи не умеют читать. - Он указывает на другой знак, с перечеркнутым обезьяноподобным чудищем, - видимо, предполагается, что это черный. - Никаких ворон. Никаких исключений.
        - Вольга любит игрушки, - отрезаю я, - и она их посмотрит. А тебе, Кобачи, придется последить за своими манерами. В кои-то веки.
        - Это мой магазин…
        - И ты счастлив видеть нас здесь. - Я достаю из кармана железную розу так, чтобы ее мог видеть только Кобачи, и тот бледнеет, будто я ношу в кармане смерть. - Не так ли?
        - Очень счастлив, - тихо произносит он. Но выражение его лица говорит об обратном.
        - Рад, что мы поняли друг друга. - Я прячу розу и хлопаю Кобачи по плечу. - А теперь перейдем к заказу.
        Кобачи с ворчанием ведет меня в заднюю часть магазина. Ее занимает большой верстак, заваленный полузавершенными проектами.
        - Так вот как это выглядит, - говорю я.
        Теперь, увидев розу, Кобачи смотрит на меня совсем по-другому. Он то и дело поглядывает на мой карман.
        - Я не знал…
        - Это новая сделка. И не навсегда.
        - Глупый серый. Это всегда навсегда, - тихо бормочет Кобачи. - Они никогда тебя не отпустят. Тебе это не понравится, друг мой.
        Отметаю его слова пожатием плеч. Я не хочу, чтобы он знал о моих чувствах. Но понимаю, что он прав. После многих лет наблюдения за тем, как щупальца синдиката протянулись от Затерянного города до высот Гипериона и вовне, в Эндимион и другие сферы, я знаю, что они никогда не выпускают из рук ничего ценного. После Падения они решили, что желают владеть всем. Это породило территориальные войны между синдикатом и другими бандами. Их уже осталось мало. Даже старая «Голгофа» рухнула.
        - Тут все, что у тебя есть? - спрашиваю я Кобачи. - Горго будет разочарован.
        Это имя нагоняет страх на Кобачи. Его колени начинают дрожать с такой силой, что едва не стучат друг об друга. Он нажимает кнопку под верстаком. Задняя стена уходит в потолок, открывая вторую комнату, заполненную сокровищами из сверкающего титана, гладкого пластика и стали: оружием, дронами, устройствами для хищения данных и всевозможной незаконной военной техникой. Кобачи улыбается с гордостью, невзирая на страх, который внушает ему синдикат. Так вот за счет чего он оплачивает аренду!
        - Кобачи, старый ты пес! Я и не знал, что у тебя столько секретов! - смеюсь я.
        - Лучше комплимента и не придумаешь. - Он начинает тарахтеть, перечисляя свой каталог оружия: - Для ближней работы - «Вдоводел эр - тридцать четыре» с ионной дробью. Если нужно что-то незаметное - вот «устранитель» на запястье. Или…
        - У меня есть пушка, - говорю я.
        - Плазменный пистолет? - презрительно фыркает Кобачи. - Неуклюжий. Громкий. Неизбирательный. Вряд ли лучше, чем…
        Я достаю свое оружие.
        - «Всеядный - пятьсот сорок», - шепчет Кобачи. - Полуавтоматический рельсотрон. Сделан из титана. Работает от перезаряжаемого ионного аккумулятора, движущего боеприпас по фирменным параллельным реактивным проводникам. Регулируемый внутренний диаметр, возможность изменения калибра, - его голос становится тише, - с автономным прессом в магазине. - Он мечтательно улыбается. - Металл входит. Смерть выходит.
        - Не нужно мелодрамы.
        - Их было сделано всего двадцать тысяч. Где ты умудрился его найти по эту сторону Пояса?
        - У мужчины должны быть свои секреты.
        - Я его куплю. Сколько?
        - Не продается. Мне нужен один из них. - Я подхожу к стойке с блестящими титановыми дронами-охотниками с беззвучным двигателем и распределителем нейротоксина в передней лицевой панели. Инструмент убийцы. - Насколько маленьким ты можешь его сделать?
        25. Лисандр
        Повелитель Пыли
        Наша посадочная шлюпка высаживается в крепости, высеченной в сердце одинокой горы. Серый камень торчит среди ледяной ионийской пустоши, словно надгробие, а ангар, вырезанный на вершине, прямо под орудийными башнями, просторен и обожжен дочерна кораблями, проходящими здесь на протяжении веков.
        Нас встречает группа легионеров в масках и высокая сухощавая женщина-золотая зрелых лет, с поджатыми губами. Волосы ее коротко подстрижены - такое впечатление, что стриглась она сама. У нее странный нрав: она нетерпелива и вместе с тем последовательна. Вела Раа - сестра Ромула и его любимый капитан во время войны с моей бабушкой. Механизированные части под командованием Велы устроили настоящий ад на спутниках поменьше и внушили мне изрядное уважение к партизанской войне, которую я наблюдал издалека, с Луны.
        У меня болит шея в месте укола - после моего короткого пребывания за пределами корабля мне вкололи антирадиационный препарат. К горлу подкатывает тошнота. Я смотрю, как Вела приветствует Серафину, холодно прикоснувшись лбом к ее лбу. Серафина не похожа на ту девушку, которую я спас. Глубоко въевшаяся грязь и кровь исчезли, и вместо девчонки возникла женщина с такой походкой, будто у нее в жилах ураган. У Серафины полные губы, слегка крючковатый нос, большие тускло-золотые глаза с тяжелыми, сонными веками и густыми ресницами. Волосы справа неровно сбриты. По стандартам дворов Луны она некрасива. В ней есть что-то звериное. Что-то дикое кроется за сдержанными движениями и неулыбчивым лицом.
        Действительно, Маленький Ястреб.
        Кассий замечает, что я рассматриваю Серафину.
        - Что с тобой сделал этот аурей? - шепчет он, горбясь в цепях.
        - Преподал мне урок. - Я кривлюсь в притворном ужасе.
        - Говорил же я тебе: помалкивай. - Он смотрит на мое обветренное лицо. - Боги, человече! Ты выглядишь как лобстер.
        - И чувствую себя, как он. Вареным и в масле.
        Кассий смотрит на золотых, собирающихся вести нас в крепость.
        - Делай как я. Здесь каждое слово имеет значение.
        Я стараюсь выдохнуть братское раздражение. Оно вцепляется в меня, но недостаточно, чтобы убедить, что Кассий не прав. Если мой краткий полет за пределами корабля чему-то и научил меня, так это тому, что Кассий знает этих людей гораздо лучше, чем я, невзирая на все мои штудии.
        Залы крепости - из голого камня, как и ангар. Такое впечатление, что их грубо вырезали буровыми машинами. Вокруг множество ошибочных меток. Арки испещрены защитными знаками, словно дерево, изъеденное термитами. Здесь нет никого, кроме солдат Ромула и обитателей крепости еще двух видов - босых и лысых черных в простых серых робах с изображением железной пирамиды и нескольких жрецов-белых в странных париках из грубых иссиня-черных волос. Это удаленная база. Крепость, оставленная на произвол судьбы. Почему мы здесь, а не в Сангрейве? Ромул пытается что-то скрыть. Всего лишь неудачу дочери? Или ту самую запись, о которой спрашивала Пандора? Что, по ее мнению, привезла с собой Серафина? Что может быть настолько ценным, чтобы из-за него затеяли все это?
        В командном пункте крепости мебели нет. Огромные колонны поддерживают неровный куполообразный потолок, а в дальнем конце зала стоит группа темных фигур.
        Когда нас подводят к огромному каменному трону, сделанному для человека крупнее золотого, мое сердце начинает биться быстрее. Я вглядываюсь в тени, ожидая, что прославленный воин будет восседать на нем. Но Ромул Раа, двадцать третий Повелитель Пыли, правитель доминиона окраины, сидит у подножия трона на тонкой подушке, скрестив ноги, облаченный лишь в серый скорсьют.
        У него высокие скулы, удлиненный подбородок и удивительно чувственные губы, рассеченные двумя шрамами. Темно-золотые волосы, пронизанные нитями седины, собраны на затылке в простой узел, заколотый шпилькой из черного дерева. Раа потерял правую руку в битве при Илионе и так и не заменил ее. Когда его грудь тихо вздымается, воротник сьюта немного расходится, обнажая полоску лунно-бледной кожи.
        Он изменяет форму черной гасты, лежащей у него на коленях. Она длиннее, чем клинки внутренних областей, - в активной, жесткой форме достигает двух метров в длину, напоминая копье. На металле выгравированы серебристые фигуры. Это не Звездный Огонь, родовой меч Раа, - тот был утрачен на триумфе Жнеца, когда труп отца Ромула ограбили. Кому он принадлежит сейчас - большая загадка.
        Я ловлю себя на том, что восхищаюсь самообладанием Ромула Раа.
        В его спокойствии таится напряженность, словно в одиноком холодном камне, поднимающемся из недвижной поверхности пруда. В его осанке и выражении лица чувствуется смирение, которого я не ожидал, и это почему-то вызывает в воображении образ древнего существа, восседающего в собственном саду, - существа, видевшего сотворение планет и распад империй. Я спокоен, но чувствую себя очень-очень маленьким перед мифом, обретшим плоть. Ромул Раа стоял перед Жнецом, но, в отличие от меня, не отдал свою луну. Он отдал руку и сына, чтобы защитить дом.
        Черные ставят нас на колени.
        Уродливый золотой лет двадцати пяти с кудрявой темной бородкой и коротко стриженными волосами возникает из тени рядом с Ромулом и смотрит на нас умными глазами разного цвета. Он похож на паука, тайно пробравшегося в человеческую плоть, со всеми этими узловатыми суставами и длинными тонкими отростками, придающими ему алчный вид. Лоб и подбородок у него чрезмерно велики, а лицо, да и вообще кожа - анемичного оттенка, как у освежеванного кролика, не считая нескольких небольших коричневых пятен на шее.
        Знаменитый злодей Марий Раа. Я знал его, когда он учился в Политической академии Луны в качестве заложника. Помню его тихим тринадцатилетним мальчиком, нежеланным гостем на вечеринках, относящимся к сверстникам с таким же пренебрежением, как и они к нему. Я опускаю голову, опасаясь, как бы он не узнал меня.
        Но он не узнаёт.
        Его взгляд останавливается на мне на мгновение, потом скользит дальше, поглощая всех нас; игнорируя сестру и брата, Марий обменивается парой приглушенных фраз с Пандорой. Когда Ромул убирает клинок в ножны, он протяжно и звучно выдыхает через нос. Затем прикасается к плечу повелителя:
        - Отец, они прибыли.
        - И привезли с собой гахья, - добавляет Ромул.
        Когда он наконец поднимает взгляд, его вид поражает меня. Левый глаз отсутствует. На его месте - гладкий шар из голубого мрамора. Ромул встает, чтобы поприветствовать своего сына Диомеда. Тому приходится наклониться, чтобы их лбы соприкоснулись, как здесь заведено.
        - Сын… - Ромул поворачивается к Пандоре. - Ты хорошо поработала. Я доволен.
        Старуха чопорно кивает и разгибается из глубокого поклона.
        - Это всего лишь мой долг, повелитель.
        Ромул улыбается сестре Веле:
        - Призрак не меняется.
        - Я бы не знала, что делать, если бы она изменилась.
        - Спасибо, Пандора. - Ромул кладет руку старухе на плечо. - Хотелось бы мне, чтобы я мог рассказать совету лун Газовых Гигантов о том, что ты сделала. Величайшая из слуг окраины заслуживает большего, чем моя скромная благодарность.
        Старуха послушно кивает. В присутствии господина она из гончей преобразилась в щенка. Это восхищение разделяют Диомед и остальные присутствующие. Я чувствую, как оно начинает просачиваться и в мою душу. Только Кассий кажется невосприимчивым к нему. Его взгляд блуждает в поисках способа побега, что следовало бы делать и мне.
        Наконец Ромул подходит к Серафине. Девушка встает на колени, склоняет бритую голову. Ее взор устремлен в пол. Отец приподнимает ее голову за подбородок и целует дочь в лоб.
        - Серафина… Моя пылкая. Как я скучал по тебе…
        - Отец… - Серафина смотрит на него, и на ее яростном лице написана абсолютная любовь.
        - Я не знал, увижу ли тебя снова.
        Разве кто-нибудь смотрел на меня с такой любовью? Ромул прижимается лбом ко лбу дочери. Мгновение спустя он отстраняется и взирает на нас.
        - Вы привели гахья.
        - Они друзья, - хочет объяснить Серафина, - на меня напали аскоманы…
        - Я слышал, - обрывает ее Ромул, бросая взгляд на Пандору. - Я хочу видеть их руки.
        Охранники показывают ему наши руки. Он изучает ладони.
        - Вы не носите шрам. Так почему у вас обоих мозоли, которые могут появиться лишь у того, кто не выпускает клинка из рук?
        Диомед пристально смотрит на нас, как и остальные.
        - Меня зовут Регулус Янус. Мы торговцы водой. Я прежде был воином по необходимости, - сознается Кассий. - Я не удостоился шрама - моя семья была недостаточно обеспечена, чтобы отправить меня в училище. Но я служил Августусам, как и вся наша семья. Когда мой дом был захвачен восстанием, я взял клинок и сражался… до тех пор, пока Марс не пал. И тогда я бежал вместе с братом Кастором.
        - Значит, ты принял изгнание вместо смерти, - говорит Ромул. - Ясно.
        Он оглядывается на дочь. Кассий смотрит на меня, чтобы убедиться, что я молчу.
        - Почему ты не сказала мне, куда направляешься, дитя? - спрашивает Ромул у дочери.
        - А ты отпустил бы меня?
        - Нет. Когда ты исчезла… я думал, ты умерла. Когда я обнаружил, что ты отправилась во внутренние области…
        - Ты этого хотел?
        Эти слова ранят Ромула.
        - Нет. - (Кажется, Вела и Марий с ним не согласны.) - Я перевернул бы миры, чтобы ты снова оказалась дома.
        - Но вместо этого ты послал по моему следу свою собаку, - холодно произносит Серафина. - Она убила Хьорнира. Хьорнира, отец! Ты знал его с тех пор, как он был ребенком. Ты научил его охотиться. Все, чего он хотел, - служить золотым, а эта сука вырвала ему зубы.
        - Он был рабом, который ослушался своего господина, - возражает Ромул.
        - Ты велел ей мучить его? - Ее голос смягчается. - Ты, да?
        - Это был я, - говорит Марий из-за спины отца.
        - Ты? - шипит Серафина. - Ну конечно, это был ты!
        - Ты ждешь, чтобы я выразил свои сожаления, сестра? - спрашивает Марий с еле уловимой злобой. - Смею сказать, судьба твоего питомца на твоей совести. Поставить на кон Пакс Илиум ради полета фантазии? А если бы Король рабов и его орда схватили тебя? Началась бы война.
        - Ты мог бы приложить некоторое усилие, чтобы не выглядеть таким довольным, брат, - говорит Диомед.
        Замечаю напряжение между ними, откладываю это на потом и смотрю на Кассия. Он не отрывает взгляда от клинка, оставленного Ромулом на подушке. Серафина плюет брату под ноги. Величайшее проявление неуважения на планете, лишенной природной воды.
        - Я плачу о мире, где такой червяк, как ты, может отправить в прах такого человека, как Хьорнир!
        Марий не встает, чтобы должным образом встретить ее гнев, - лишь вздыхает.
        - Неужели я вырастил собаку? - грохочет Ромул.
        Серафина краснеет:
        - Нет, отец.
        - Тогда не веди себя как собака. Твой брат - мой квестор. И он верно несет службу. Я допросил бы Хьорнира сам, если бы был там. - (Серафина с отвращением отводит взгляд от отца.) - Он вступил в сговор с тобой, чтобы нарушить легитимный договор. Он был предателем.
        - Тогда и я предательница.
        - Да. Ты предательница, - цедит Марий, - строго говоря.
        - Мальчик… - Ромул смотрит на сына, пока тот не склоняет голову в знак извинения. Потом обращается к дочери: - Ты нарушила мир. Мир, который защищал наши луны десять лет. Ты пошла против своего правителя. Ты пошла против своего отца. Почему? Что ты искала?
        - Правду! - пылко произносит Серафина.
        - Какую правду?
        - Правду о том, что произошло с нашими верфями.
        Кассий настораживается, равно как и я.
        Диомед моргает:
        - Но что в этом загадочного? Фабий уничтожил их по приказу своей правительницы.
        Если сожжение Реи - на совести моей бабушки, то за разрушение верфей Ганимеда ответственности она не несет. Она не отдавала такого приказа. Причины, заставившие Рока Фабия нанести урон этим дальним мирам, умерли вместе с ним. Или нет? Я заинтересованно подаюсь вперед.
        - Так ты снова прислушиваешься к фантазиям матери? - вкрадчиво спрашивает Марий. - И как, ты что-нибудь выяснила?
        - Нет, - говорит Серафина, опустив голову. - Мама ошиблась.
        Я улавливаю едва ощутимое движение губ Ромула, такое легкое, что никто, кроме розовых и человека, воспитанного моей бабушкой, его не заметил бы. Облегчение. Интересно… Он опасался, что она вернется не с пустыми руками.
        - Ты так сильно хотела войны? - обращается он к дочери.
        - Я хотела справедливости, - говорит Серафина. Но она заметила еще кое-что и будто озвучивает мои мысли: - Почему ты не привез меня в Сангрейв? Почему сюда?
        - Вся Ио уверена, что ты выполняешь мое задание, - поясняет Ромул. - Так я сказал. Если совет обнаружит правду, то есть узнает, что ты отправилась в Пропасть по собственной воле, тебя казнят за измену. Я привез тебя сюда, чтобы защитить.
        - Но где тогда мама? Почему ее здесь нет?
        - Я думаю, ты знаешь почему, - глухо произносит Ромул. - Она использовала тебя, дитя. Она хотела, чтобы ты разожгла для нее войну. Но, как я сказал ей, нельзя выжать кровь из камня. Здесь нет никакой тайны. Никакого заговора. Фабий уничтожил наши верфи. Все остальное - фантазии поджигателя войны. - Ромул отступает от дочери. - И что же мне теперь с тобой делать?
        - Позволь мне вернуться в Сангрейв. Позволь мне служить Ио.
        Ромул смотрит на дочь, но его взгляд, тяжелый от груза лет, устремлен в прошлое. Он потерял свою дочь-первенца в день триумфа Жнеца. Потерял сына Энея в ходе битвы при Илионе. И теперь он думает, кого еще ему предстоит лишиться. Я знаю это, потому что видел такой же взгляд у Кассия. У обоих лежит тяжесть на душе.
        - Если бы я только мог… - говорит он Серафине.
        Затем кивает черным в плащах. Они хватают девушку сзади. Она тщетно бьется в их ручищах:
        - Отец!
        - Будь я сильнее, я предал бы тебя суду совета лун Газовых Гигантов. Но у меня не хватит сердца смотреть, как ты уйдешь в пыль. Ты едва не спровоцировала войну. Ты нарушила закон. Теперь это место - твой дом. Жилые покои обустроены с удобством. Но здесь нет никакого оборудования связи. Никакого транспорта. Ближайший форпост в трехстах километрах отсюда. Сохаи, которых я тут оставлю, обеспечат твою безопасность. Но у них не будет крила. Не будет скорсьютов или радиационной защиты. Если попытаешься уйти пешком, пыль убьет тебя, едва ты пройдешь километр. Такова судьба, которую ты сама выбрала.
        Я не знаю этих людей, но мне больно смотреть на семейную драму. Серафина все еще умоляет отца не заключать ее под стражу, а брата - остановить отца. Но ей и правда не стоило рисковать миром.
        Диомед выглядит огорченным.
        - Или это, или смерть. Мне жаль, Маленький Ястреб. Так должно быть.
        Лицо Серафины искажается; в отчаянии от того, что ее предали, она сыплет проклятиями, пока черные выволакивают ее из зала. Мы с Кассием так и стоим на коленях, и меня охватывает тошнотворное чувство: я осознаю, что мы тоже должны кануть в Лету. Все эти недели в камере - и лишь ради того, чтобы встретить тот же конец! Общая участь ожидает меня, Питу, Кассия…
        - А что насчет гахья? - спрашивает отца Диомед.
        - Они могут быть шпионами Короля рабов, - бормочет Марий. - Допроси их.
        Ромул становится перед нами:
        - Вы спасли жизнь моей дочери. За это я даровал вам свою благодарность, а мой сын - отсрочку от пыток. По мозолям на ваших ладонях я вижу, что вы люди влиятельные, и потому я удостоил вас вниманием.
        - Мы ваши гости… - начинаю я, готовый толкнуть длинную речь о чести и достоинстве.
        Но Ромул перебивает меня:
        - Гостей приглашают. Вы не можете остаться. Вы не можете уйти. Так что единственная привилегия, которую я могу вам предоставить, - это быстрый конец. - Он поворачивается к Пандоре. - Обезглавьте их, отнесите тела в их корабль и сбросьте его на Юпитер.
        - Диомед! - взываю я, надеясь, что правильно его оценил.
        Этот здоровяк слегка колеблется.
        - Они спасли Серафине жизнь, - говорит он.
        - И чтобы сохранить ей жизнь и далее, не должно остаться никаких свидетелей ее возвращения, кроме тех, которым мы можем доверять, - отвечает Ромул.
        Я пытаюсь придумать какой-нибудь хитрый гамбит, нечто необычное, что могло бы нас спасти. Что-нибудь из арсенала самого Жнеца. Кассий готовится к нападению, только не на Диомеда, а на Ромула, чтобы попытаться взять заложника. Я понимаю ход мыслей моего друга и вижу, что могу помочь ему, закрыв его своим телом от Диомеда. Скорее всего, меня убьют, зато у Кассия будет шанс. Напряжение возникает сперва в его мускулистой шее, потом в пальцах ног, упершихся в каменный пол. Кассий готов уже броситься вперед, но за миг до этого земля содрогается у нас под ногами.
        Диомед отступает от нас.
        - Что это было? - восклицает он. - Вулканизм?
        - Нет. - Ромул наклоняется и прижимает ладонь к земле. - Ракетный удар.
        Вела хватает свой датапад и поспешно задает несколько вопросов.
        - Ромул, к нам приближаются корабли. Наш эскорт сбит.
        - Невозможно, - шепчет Марий. - Никто не знает, что мы здесь!
        - Очевидно, кто-то знает, - отвечает Ромул. - Сколько кораблей? - Вела моргает, уставившись в датапад, и Ромул нетерпеливо переспрашивает: - Сколько?
        - Десять «ястребов».
        - Десять? - повторяет Диомед, пораженный этим числом.
        - И еще «химеры».
        - Как они могли обойти орбитальную оборону? - удивляется Марий.
        - Они пришли не с орбиты, - бормочет Ромул, и все золотые напрягаются от скрытого смысла этих слов.
        Вела берет руководство на себя:
        - Пандора, пусть Криптея задержит их в ангаре. - Та отдает честь и направляется к выходу в сопровождении своих людей, а Вела поворачивается к остальным телохранителям. - Защищайте своего правителя.
        И тут Ромул принимается хохотать.
        - Отец… - произносит Диомед, бросая растерянный взгляд на Мария, Ромул же садится на подушку и кладет клинок на пол. - Что ты делаешь?
        - Жду.
        - Чего?
        - Разве не очевидно? Вашу мать.
        26. Лисандр
        Гнев матери
        Дидона Раа, жена Ромула Раа и мать его семерых детей, входит в командный центр с таким видом, словно намерена взорвать его. Она идет во главе военизированной колонны ауреев в броне и плащах. На глазах у них оранжевые защитные очки. Лица закрывают уганы из темной ткани. В отличие от Ромула и его сыновей, у них имеется тяжелое оружие, боевые маски и прыжковые ботинки. Среди них нет ни одного черного или серого. Это дело золотых. Мы с Кассием припадаем к полу. О нас ненадолго забыли. Мы ищем какой-нибудь выход из зала, но здесь всего одна дверь.
        - Здравствуй, жена, - подает голос Ромул со своей подушки.
        - Муж… - глухо бросает Дидона, направляясь к нему.
        В этом зале перевес явно на ее стороне: у Ромула гораздо меньше людей.
        На Дидоне рыжевато-коричневый плащ, под ним - легкие каратановые доспехи цвета пыли, с радиационной защитой и капюшоном. Крил закрывает ее лицо, оранжевые светоотражающие очки - глаза, а голова обмотана уганом, как у скитальца-бедуина на Старой Земле. За спину закинуто длинное черное ружье. Дидона через каждые три шага освобождается от какого-либо предмета из своего облачения - снимает уган, капюшон, пока густая спутанная масса начинающих седеть темных волос не падает ей на плечи, обрамляя энергичное, резко очерченное лицо с острыми скулами. Серо-золотые глаза вспыхивают из-под густых темных ресниц; у нее те же тяжелые, сонные веки, что и у дочери. Весь ее облик хочется назвать сумеречным, однако у нее теплая кожа женщины, выросшей на венерианских морях, поблизости от солнечного лона.
        - Ты сказал, что отправляешься на охоту. Но не говорил, что твоя добыча - гахья и заблудшие дочери.
        - Возможно, моей добычей должны были стать вероломные жены, - отвечает Ромул. Он окидывает взглядом стоящих за спиной Дидоны солдат и останавливает его на высоком молодом золотом, поразительно похожем на самого Ромула: на груди у того поверх доспехов прикреплен железный кулак размером с грейпфрут, так что о характере этого человека гадать не приходится. - Беллерофонт - и ты?
        - Ты достаточно долго держал нас в страхе, дядя. - В голосе молодого человека звучит веселье. Разговаривая, он шипит, как змея. На выразительном лице с крючковатым носом выделяются брови, лохматые, словно гусеницы. - Долги нужно платить.
        Ромул переводит взгляд на жену:
        - Мы действительно к этому пришли?
        - Ты нас к этому привел. Итак, где моя дочь?
        - Наверху. - Ромул вздыхает. - Ты увидишь у нее шрамы, полученные в странствиях.
        Дидона кивает и подает знак троим нетерпеливым молодым копейщикам. Они срываются на бег. Она поворачивается к сыновьям:
        - Здравствуйте, дети. Я вижу, ваш отец использовал вас в своих махинациях. Марий, хотела бы я сказать, что удивлена, но ты всегда был настоящим оскорблением для меня. Если какой-то ребенок и заслуживал того, чтобы его забыли в пустыне… Ну а ты, Диомед, меня разочаровываешь. Красться по ночам с дурными поручениями - обязанность асассина из Криптеи твоего отца, а не рыцаря-олимпийца.
        - Мама, - говорит Диомед, кивая ей и послушно принимая поцелуй в лоб. Он явно растерян. - Почему ты здесь?
        - Чтобы выразить свое несогласие.
        Диомед смотрит на солдат, которых она привела:
        - А эти люди?
        - Эти люди пришли позаботиться о том, чтобы несогласие было услышано, - шипит Беллерофонт.
        - Я не с тобой разговариваю, кузен! - огрызается Диомед. Он делает шаг к матери. - Я знаю, что у вас с отцом были разногласия, но это… это переходит все границы. Это непростительно!
        - На свете так много непростительного. - Дидона пожимает плечами. - Я всего лишь навещаю своего мужа. Но почему у меня такое ощущение, будто я застукала его с кувшином воды в руках? У него здесь любовница? Выходи, женщина! - Она хмурится. - Что - никого? - Она оглядывается по сторонам с притворным изумлением. - Совсем никого?
        - Ты закончила? - цедит Ромул.
        - О Ромул, я только-только начала. - Она расправляет плащ и садится напротив него, скрестив ноги.
        Мы с Кассием ждем в тени колонны, поглядывая на дверь. Здесь слишком много золотых, чтобы можно было решиться на побег.
        - Подожди, - шепчу я ему. - Пусть они разбираются между собой.
        Сидеть и смотреть на происходящее довольно неприятно, но новые золотые - наша единственная надежда.
        - Ты стреляла по моим кораблям сопровождения? - спрашивает Ромул.
        Дидона с невинным видом пожимает плечами:
        - Я убираю препятствия со своего пути.
        - А моя Криптея?
        - Отбракована.
        - Ты подняла руку на своего правителя! - шипит Марий. - Вы что, оба окончательно потеряли рассудок?
        - Нет, - фыркает Дидона. - Я не теряла рассудок, ты, ядовитая, отвратительная жаба. Это ты его потерял - если он у тебя вообще когда-либо был.
        - Мама… - начинает было Диомед.
        Дидона поднимает палец:
        - Мать разговаривает. - Она оглядывается на мужа, а ее сын-здоровяк опускает голову. - Ты думал, что сможешь сохранить это в тайне? От меня? От совета? Будешь держать взаперти моего талантливого ребенка, и я ничего об этом не узнаю?
        - Нам обязательно обсуждать это при всех?
        - А что нам скрывать? - Она улыбается. - Ты знаешь, почему она вообще отправилась в Пропасть?
        - Потому что ты послала ее туда по своей прихоти.
        Его слова застают Дидону врасплох.
        - Ты знал… Но не арестовал меня.
        - Ты моя жена, - произносит Ромул таким тоном, словно это объясняет все.
        Я жду, не проявит ли она как-то свою привязанность. Даже на Луне их любовь превратилась в легенду. Ромул и Дидона, несчастные влюбленные, сжегшие город ради своей любви. Но, похоже, за прошедшие годы их звезда померкла. И теперь Дидона отстраняется от Ромула. На лице ее проступает отвращение.
        - Тогда ты трус.
        - Возможно. Что тебя злит больше - моя многоликость и непредсказуемость или проявленное к тебе милосердие? - спрашивает Ромул, явно забавляясь.
        - Где тот мужчина, за которого я вышла замуж? - шепчет Дидона. - Мужчина, который мог нести мир на своих плечах? Я ищу его, но нахожу лишь изнуренное запуганное существо. Вот в кого ты превратился! Если бы ты был железным золотым, то поверг бы меня в прах.
        Ромул равнодушно вздыхает:
        - Ох уж эта венерианская болтовня и громкие слова… Ты бродишь по мелководью, дорогая. Перейдем ли мы Рубикон?
        Он смотрит мимо жены и обращается к полусотне золотых, последовавших за ней в зал. Еще большее количество толпится в коридоре. Они смотрят сквозь фильтрующие светоотражающие очки. Плащи придают им сходство с собравшимися в тени дьявольскими нетопырями.
        - Дети Пыли, вы явились к своему правителю незваными, при оружии и прячете глаза, словно отребье орды. Положите оружие и преклоните колени.
        Они не подчиняются.
        - Я сказал - на колени!
        Никто не шевелится.
        - Значит, так оно и есть, - говорит Ромул. - Alea iacta est[10 - Жребий брошен (лат.). Слова, сказанные Цезарем перед переходом через Рубикон.].
        - Ты правитель, а не король, любовь моя, - говорит Дидона. У нее испортилось настроение. - Ты позабыл об этом, как и старая сука Луна. - (При таком упоминании о бабушке моя кровь вскипает, хоть оно не лишено справедливости.) - Забыл, что тебе полагается подчиняться воле лордов лун, от Ио до Титана. Когда ты удалился сюда, верные окраине люди захватили контроль над Сангрейвом. Они выступают против твоих преторов на кораблях, твоих императоров[11 - Император - древнеримский почетный титул полководца.] в казармах. К рассвету патриоты будут полностью контролировать Ио, и я, как ее защитник, буду исполнять свои обязанности, пока не подойдет время избрать нового правителя.
        Ромул сочувственно улыбается:
        - Ты можешь захватить Ио, но не сумеешь ее удержать. Люди не забудут, откуда ты родом. Не забудут, что ты была гахья, прежде чем я сделал тебя своей женой.
        - Вот только не надо тут…
        - Кровь моих предков орошала эту луну. Их руки придали ей форму. Она наша, а мы - ее. Ты не Раа, несмотря на своих детей. Это я делаю тебя Раа. - Оскалившись, Ромул подается вперед. - Ганимед, Каллисто, Европа - все они обрушатся на тебя, а потом придут Норво и остальные, и ты потеряешь свою и мою жизнь понапрасну.
        - Возможно.
        - Серафина ничего не нашла.
        - Это факт? - Дидона смотрит на мужа сверху вниз, а десяток ее солдат-золотых подходит ближе. - Ромул Раа, ты арестован. - (Я жду, что она произнесет слово «измена», как это сделал Ромул, но этого так и не происходит.) - Беллерофонт, взять его!
        Беллерофонт в окружении своих людей выходит вперед. Диомед срывает гасту с пояса, и она превращается в двухметровое копье. Он направляет острие черной полосы на кузена.
        - Аэвий, Беллерофонт, как бы я ни любил вас, сделаете еще шаг - и станете пищей для червей.
        - Да ладно, кузен. Не будь таким воинственным, - говорит Беллерофонт.
        Но Диомед не отступает.
        - Сын… - шелестит Дидона. - А как же долг перед уставом? Твой отец нарушил его…
        - Защищая Серафину?
        - Другими прегрешениями.
        - Доказательства?
        - Скоро будут.
        - Этого недостаточно. - Диомед не трогается с места.
        Дидона вздыхает:
        - Разоружите Диомеда. Убейте всех, в ком нет драконьей крови.
        Люди Дидоны колеблются и в поисках уверенности посматривают на Беллерофонта. Тот кивком посылает их вперед, и они как один приближаются к Ромулу и его защитникам, держа обеими руками над головой длинные клинки. Диомед подносит жесткое лезвие к губам. Он закрывает глаза и целует металл. Потом его глаза открываются, и их блеск не предвещает ничего доброго.
        Диомед начинает двигаться, сея вокруг смерть.
        Он скользит вдоль передней шеренги бойцов Дидоны. Его владение телом так совершенно, что кажется, будто он принадлежит к совершенно другому биологическому виду. Созданному из ветра и гнева. Диомед уклоняется от двух ударов и срубает голову мужчине, которого назвал Аэвием, обменивается двумя ударами с коренастой женщиной, а потом выхватывает из-за пояса более короткий клинок, китари, вонзает его женщине в живот и наполовину вспарывает грудную клетку. Тело Аэвия ударяется о камень, а женщина стоит, пытаясь запихнуть кишки и брыжейку обратно в живот, а потом с булькающим криком падает на колени. В конце атаки Диомед сходится с Беллерофонтом. Я наблюдаю за ним с изумлением и бросаю взгляд на Кассия. Я думал, именно мой друг - величайший из ныне живущих фехтовальщиков-золотых. По выражению его лица я понимаю, что он и сам так полагал и что его самонадеянность разбилась вдребезги, когда Диомед начал свой смертельный танец.
        От длинных клинков Диомеда и Беллерофонта - оба они намного искуснее, чем окружающие их люди, - летят искры. Потом противники расходятся. Остальные золотые окружают Диомеда, изготовившись приблизиться к нему с флангов, но тут его брат Марий неуклюже бросается вперед и вгоняет свой клинок в глазницу стройного нобиля. И получает рубящий удар по голове от Беллерофонта. Марий, потерявший правое ухо и едва не лишившийся глаза, отшатывается, как ребенок, которого ударил отец. На его лице расходятся края раны, будто открываются створки раковины. Беллерофонт убивает двоих телохранителей, а Диомед повергает на пол очередного противника. Вела, увидев, что остальные люди Дидоны вскидывают стволы, чтобы застрелить не защищенного доспехами Раа, собирается вступить в бой.
        - Стоять! - кричит Дидона, не давая Беллерофонту с Диомедом зарубить друг друга.
        Беллерофонт отступает к ней, настороженно наблюдая за кузеном.
        - Ничья рука не коснется моего отца! - рычит Диомед.
        Кольцо врагов вокруг него становится плотнее. Он не отрывает взгляда от Беллерофонта, самого опасного из предателей. Вела и Марий встают спина к спине в боевой позиции «гидра». По шее Мария потоком льется кровь. Он явно не воин и выглядит нелепо среди этих поджарых убийц, как стеклянная фигурка-переросток, пытающаяся танцевать с валунами. Несмотря на предыдущие трения, Диомед разворачивается так, чтобы защищать младшего брата. И направляет свое окровавленное оружие на мать.
        - Ты готов убить собственную мать? - вскрикивает Дидона и проталкивается сквозь кольцо золотых к сыну, пока острие его клинка не упирается в ее правую грудь. Она налегает на клинок. Через рыжевато-коричневую броню проступает кровь. - Меня. Ту, что носила тебя в своем чреве. Выкормила тебя собственной плотью, собственным молоком. - Она подается вперед, и лезвие сантиметр за сантиметром входит в ее тело. - Ту, что привела тебя в этот мир.
        - Довольно, - холодно говорит Ромул. - Ты впустую расходуешь нашу кровь. Пускай они берут меня. Мне нечего скрывать.
        Лишь после того, как Ромул кладет руку на плечо Диомеду, его сын опускает клинок. Повинуясь указанию брата, Вела бросает оружие на землю. Как только остальные люди Ромула разоружаются, Дидона осторожно выходит вперед и связывает Ромула и его родню.
        Все заканчивается так же быстро, как началось. Будь это заговор центра, Ромула и всех нас скосили бы от двери. Быстро и чисто, с возложением вины на других, дабы это принесло дальнейшую пользу, - так расправлялась с соперниками моя бабушка. Так она велела мне разбираться с моими.
        Серафина входит в зал с копейщиками матери в тот момент, когда ее отца выводят. Она с глубокой печалью провожает его взглядом. Дидона склоняется над мертвыми золотыми, обмакивает палец в кровь каждого и проводит им по своему шраму - принятый на окраине знак уважения.
        - Проследи, чтобы их отправили в пыль со всеми почестями, - говорит она своему копейщику. Затем поворачивается к дочери. - Серафина…
        Женщины обнимаются.
        - Скажи, что ты нашла его.
        - Нашла. Ты мне говорила, что никто не пострадает.
        - Диомед… - Дидона пожимает плечами, как будто это все объясняет.
        Я встаю и прячусь за колонну. Кассий нерешительно присоединяется ко мне.
        - Может, попробовать еще раз? - спрашиваю я.
        Кассий кривится:
        - Дай угадаю. Ты хочешь поговорить. Давай. Используй свой серебряный язык.
        - С удовольствием.
        Мы вместе выходим из укрытия. Женщины поворачиваются к нам. Солдаты Дидоны кидаются вперед с клинками наголо. Нас с Кассием снова бросают на колени.
        - Ну вот мы и добрались до сути, - бормочет Кассий, когда его хватают за волосы.
        - Бесславные гахья, - со смехом произносит Дидона. - Прячутся, как мыши.
        Я смотрю на Серафину:
        - У нас до сих пор не было возможности представиться. Я Кастор Янус. Это мой брат Регулус. Рад наконец-то познакомиться с вами. А теперь, если учесть, что я избавил вас от участи стать обедом из трех блюд для черных, не слишком ли грубо будет с моей стороны попросить вас о возможности вымыться?
        - Они спасли мне жизнь, - весело говорит Серафина.
        - Спасли тебе жизнь? - раздраженно переспрашивает Дидона. - Я не посылала тебя туда, будь ты из тех женщин, которых требуется спасать. Но все же… Добрые люди, поверить не могу, что мой муж не выказал вам должного гостеприимства. Мужчины окраины бывают так тупы! Прошу вас извинить его и позволить мне загладить оплошность.
        Она приказывает своим людям расстегнуть наши намордники, достает из кармана на доспехах пакет из фольги с вафлями и ломает вафлю пополам, чтобы отдать нам. Она вкладывает кусочки нам в рот, но мы слишком обезвожены и не можем их проглотить, пока ее люди не подносят к нашим потрескавшимся губам фляги с водой.
        - Отныне вы мои гости. А гостям не нужно становиться на колени.
        27. Дэрроу
        Дипгрейв
        Мы несемся над бурным морем. Над Атлантикой бушует шторм, вздымая гороподобные волны, увенчанные пеной. Завывая от радости в интерком, Севро ведет свою эскадрилью через стену воды. Они похожи на морских львов. Их скафандры-скарабеи маслянисты, влажны и блестящи; упыри вьются над бурлящей водой и мчатся сквозь нее. Красные маячки мигают на каблуках гравиботов.
        Я ныряю в волну - справа от меня Тракса Телеманус - и взмываю обратно к темному небу.
        Положение изгоя, пребывающего вне закона, приносит ощущение освобождения. Октавия была права. Легитимность и власть сопряжены с тяжким бременем. Но и обретенная мной свобода тоже тяжела. Убив Вульфгара, я разжег в республике лесной пожар, который настроит общественное мнение против войны и моей жены. Даже неподкупный Караваль жаждет моего ареста. Весь последний месяц мы отсиживались на заброшенной военной базе в Гренландии, готовясь к этой миссии. С узкой и слишком короткой койки в казарме я смотрел, как Мустанг говорит речи в сенате и отбивается от призывов к импичменту. Если бы она лично не вызвала Вульфгара и его рыцарей в свое поместье, ее лишили бы должности. А так она все же держится.
        В бледном свете старого голографического экрана Виргиния выглядит такой чистой, такой безупречной, что смерть Вульфгара ложится на мою душу тяжким бременем. Не могу отделаться от ощущения, что я и жену запятнал кровью хорошего человека. Перед своими людьми я изображаю шутливую уверенностью. Многие из них знали Вульфгара… Но по ночам, когда над бетонным бункером воют ветра с моря, меня терзают демоны, которыми наградил меня мир. И еще сильнее - те, которых сотворил я сам. Я могу заснуть лишь под звук голоса жены.
        Говорят, каждая республика стремится сожрать своих героев. Мол, это естественный процесс. Я всегда думал, что моя республика - исключение. Теперь же медные и алые ведущие новостей, некогда возражавшие против того, чтобы лорд-комендантом был черный, сделали из Вульфгара мученика. Они ратуют за мою поимку, называют меня угрозой миру. Поджигателем войны. Когда-то полезным, но теперь превратившимся в помеху. Это ранит меня, но не настолько сильно, как Севро. Он винит себя в смерти Вульфгара и замыкается в себе, в отсутствие семьи становясь угрюмым. Мне кажется, он боится, что его дочери поверят тем, кто нас осуждает.
        Возможно, мы станем вечными изгоями.
        Для солдата нет ничего хуже, чем сама мысль о том, что у него не будет дома, куда можно вернуться, когда насилие завершится, и он никогда не сумеет стать тем человеком, каким хочет быть. Вместо этого мы оказались в ловушке, преобразившись в жестокие версии самих себя, хотя эти личины у нас хватило мужества надеть только из любви к дому. Неужели это предел наших возможностей и мы никогда не изменимся? Неужели по моей вине Севро останется таким навсегда?
        Республиканская разведка ищет нас. Я знаю многих из этих людей. Они не дураки. Но они разыскивают в глубоком космосе следы моего пути к Марсу или Меркурию, думая, что я отступлю на родную планету или к легионам и вокруг меня сплотится либо население, либо армия. Они по-прежнему не понимают меня. Единственное, что таится в тоннелях Марса или на пустынной планете, - вероятность гражданской войны. Если бы я укреплял свою власть, то заставил бы Марс и легионы выбрать чью-то сторону. Я разорвал бы нашу молодую республику надвое. Именно этого, как я полагаю, и желал Повелитель Праха. Нет. Ключ к Венере и к концу этой войны - не в моей армии. Он лежит под волнами Земли.
        Наш объект охоты, одинокий глубоководный траулер, светится на горизонте.
        Отданный на милость волн, он поднимается на гигантский вал, а потом исчезает за пенящейся водой. На мгновение мне кажется, что судно опрокинулось. Я поднимаюсь над водой, набирая высоту, пока не замечаю, как траулер спускается с гребня. От его носа до кормы сто метров. Снизившись, я вижу, что красная краска давно сменилась ржавчиной и изъедена морем. Огромные желтые пластиковые контейнеры для крабов в задней части корабля опасно сотрясаются в креплениях. Люди в желтых плащах работают в отчаянной спешке, связывая незакрепленные контейнеры дополнительными канатами. Очередная волна подхватывает судно, и оно сильно кренится влево. Страховочный трос у одного из краболовов лопается, и его швыряет в море.
        - Чур, я! - кричит Севро.
        Раздается дружный хор желающих подхватить вызов, и игра начинается. Эскадрилья рвется вперед. Некоторые ныряют в воду, другие мчатся поперек волн, чтобы отыскать моряка. Оторвавшись от стаи, Александр Аркос скользит над водой, а потом, на миг опережая Севро, ныряет безрассудно близко к корпусу судна. Мгновение спустя Александр выныривает с другой стороны и кружит в воздухе, как всплывающий дельфин, волоча моряка за обрывок троса. Александр небрежно опускает мужчину на палубу и театрально становится на одно колено под недовольный гул в интеркоме.
        - Ключ к победе - превосходная генетика! - радостно кричит он. - Не нужно стыдиться, мои престарелые друзья!
        - Заткни пасть, эльфик, - бурчит потерпевший поражение Севро.
        Севро со своей эскадрильей выныривает из воды вокруг судна и вслед за Александром оказывается на палубе среди испуганных краболовов. Большинство из них алые, есть несколько черных и бурых, которые пошли в море, чтобы заработать на жизнь. Я сбрасываю скорость и спускаюсь более плавно, чтобы приземлиться у штурвальной рубки. Капитан, бородатый бурый, с огромным, словно континент, пузом, смотрит на меня сквозь открытый люк; магнитные ботинки защищают его от качки.
        - Плебей, ты капитан этого судна? - спрашиваю я сквозь шлем, изо всех сил изображая надменный венерианский выговор.
        Капитан таращится на меня, не отрывая глаз от тускло-серой пирамиды Сообщества на моей груди и от демонических личин на масках скафандров-скарабеев. Я - тот мир, который капитан считал ушедшим навеки, и вот он вернулся.
        - На колени! - рычу я.
        Капитан падает на колено. Приземляются другие упыри - были отобраны самые высокие, чтобы довести иллюзию до совершенства. Теперь на палубе стоят двенадцать человек в военной экипировке коммандос Сообщества. Наши собственные шлемы и маски сегодня оставлены на базе.
        Я боялся, что команда будет сопротивляться, и с облегчением вижу вокруг лишь ужас. Моряки падают на колени, опустив глаза в страхе перед вернувшимися повелителями. Только двое черных смотрят на нас с ненавистью из-под водоотталкивающих капюшонов.
        - Мы всего лишь краболовы, - бормочет капитан, пытаясь осознать новую реальность. - На борту ничего военного…
        - Молчать, пес. Ты будешь обращаться ко мне «господин». Это судно, как и ты сам, объявляется собственностью Повелителя Праха. Капитан, собери людей в грузовом отсеке - и никого из вас не ликвидируют. - Я окидываю взглядом моряков-черных. - Любое покушение на жизнь моих бойцов приведет к полному уничтожению команды. Неповиновение - это смерть. Ты понял?
        - Да.
        - Да - что? - рычит Тракса.
        - Да, господин.
        Я чувствую, как внутри у меня разверзается темная бездна, и жестом приказываю упырям принять командование над кораблем.
        Мы захватываем судно, отключаем радио и спутниковую связь и загоняем краболовов в грузовой трюм, выдав им канистры с водой. Крошка заваривает дверь на тот случай, если у пленников вдруг случится приступ патриотизма. Вскоре прибывают наши ребята с Коллоуэем на его «пеликане». Он зависает над водой по левому борту траулера и сбрасывает батискаф, который мы забрали из тайника с оружием в орбитальных доках Луны. Аппарат уходит под воду с мощным всплеском. Потом «пеликан» садится на открытую палубу траулера. Некоторые из упырей низших цветов - Улитка, Мин-Мин и Ронна - выгружают снаряжение. Остальной вспомогательный состав, включая моего брата Кирана, ждет сейчас на Баффиновой Земле вместе со спасательным судном.
        Улитка, зеленый, скептик с заспанными глазами, - наш ведущий офицер по кибероперациям. Его лицо - подушечка для пирсинга и модных цифровых татуировок. Особенно он любит монстров, и на шее у него как бы восседает синий дракон, скользя языком по подбородку Улитки. Кислотно-зеленые волосы мастера кибератак напрочь отрицают гравитацию.
        - Мать вашу! Меня уже на хрен укачало, - говорит он, вытаскивая свое оборудование. - Я нипочем не смогу работать на этой сраной плавучей ловушке для судорог.
        - Тяжелая дорога, Улитка?
        - Чар летает, как ненормальный. - Он нюхает воздух. - Фу. Воняет, как жопа после венерианского рагу. Тракса, куколка, забери меня с этой палубы и проводи туда, где находится система связи. - (Тракса ведет его к мостику.) - Никогда бы не подумал, что буду скучать по гребаной пустыне…
        Я запрыгиваю на корабль и вижу, как Коллоуэй завершает протокол посадки.
        - Вы попали в турбулентность?
        - Рукотворную, - говорит он. - Улитка слишком много болтал.
        Я смеюсь.
        - Как небо?
        - Только гражданский трафик. Даже если республике известно, что ты здесь, они ждут твоего погружения.
        - Это утешает.
        - Всегда готов порадовать.
        Он подмигивает. Коллоуэй настолько красив, что нетрудно понять, почему по его подобию делали игрушечные фигурки.
        Я спрыгиваю с корабля и смотрю, как моя племянница несет Траксе аккумуляторы для импульсного молота. Ронна весит раза в три меньше Траксы и даже среди невысоких упырей выглядит ребенком. Я хотел было оставить ее в Логове, но сегодня ей ничего не будет угрожать. Пусть испытает силенки перед более опасным этапом венерианской миссии.
        - Она все еще дуется из-за Железного дождя, - говорит мне Крошка, стоящая у подножия корабля Коллоуэя.
        - Ну, надутые губы еще не повод посадить ее в батискаф перед спуском.
        - Она просто хочет проявить себя.
        - Такая возможность представится, когда ни ей, ни другим не надо будет рисковать жизнью.
        - Ей столько же лет, сколько было нам, когда мы падали в своем первом Дожде.
        - И погляди на всю ту хрень, которую мы наворотили.
        Я смотрю на свою подругу. Крошка, с ее ангельским личиком, выглядит моложе своих тридцати трех лет. Яркие глаза полны оптимизма, щеки раскраснелись, как в тот день, когда они с Мустангом возвращались после победы над домом Аполлона. Лишенная злобы и при этом обладающая необычайной стойкостью, Крошка к нынешнему времени повидала больше битв, чем сам Рагнар. Кажется, будто лишь вчера Кассий подшучивал над ней на пиру перед Пробой вместе с Роком, Антонией и Приамом. Теперь мы видим, кто посмеялся последним.
        - Знаешь, Крошка, если Севро - отец упырей, ты вполне можешь быть их матерью.
        - Ха! Кажется, целый год я не слышала ничего более приятного, босс. - Она морщит нос: напротив нас Севро и Клоун гогочут друг над другом, соревнуясь, кто дальше помочится за борт. - А что, интересное у нас потомство.
        К шести утра добираемся до нужных координат, и я выхожу вместе с остальными на палубу. Мои мышцы ноют от суровой земной силы тяжести. Давненько я не занимался в спортзале с гравитацией. Воздух на палубе свеж и чист, океан тихо плещется о ржавый борт. Ронна прислоняется к лееру правого борта, скрестив руки на груди; она не в духе из-за того, что ее оставили с группой поддержки на траулере. Пока команда готовится к спуску, я присоединяюсь к ней.
        - Не забывай следить за станцией помех, - говорю я. - Не хватало только, чтобы кто-нибудь из запертых моряков освободился и подал сигнал тревоги.
        - Есть, сэр.
        - И проследи, чтобы Улитка не нюхал слишком много амфетаминов.
        - Есть, сэр.
        Мимо проходят Александр с Милией.
        - Не волнуйся, моя дорогая, - говорит он ей.
        Милия - золотая из моей армии в училище. Она присоединилась к восстанию вместе с множеством малых марсианских домов, объявивших о поддержке Мустанга, после того как Повелитель Праха нанес ядерный удар по Новым Фивам. Александр и Милия - странная пара. Милия выглядит так, словно ее недавно воскресили: бледная кожа, впалые щеки. При этом скепсиса больше, чем у кого-либо другого. Что до Александра, то он был бы вполне уместен в роли красавчика-конкубина[12 - Конкубин - мужчина низкого происхождения, связанный с высокородной женщиной узами конкубината - особой формы разрешенного римским законом сожительства.] Антонии. Четко очерченный подбородок, волосы оттенка белого золота, реющие на ветру, словно хвост кометы… Даже я временами ловлю себя на том, что злюсь на парня. Внешне он воплощает собой все, что я ненавидел в жизни.
        - Я непременно принесу тебе трофей, при условии, что палубы будут чистыми и надраенными. Я хочу, чтобы они сияли так, что с них можно было бы есть, - с ухмылкой говорит Александр.
        Ронна сердито смотрит на него.
        - Поверить не могу, что ты берешь с собой это позолоченное дерьмо, - бормочет она и ревниво следит, как упыри уходят за борт.
        Мой брат был убит горем, когда Ронна в шестнадцать лет записалась в легион на подготовку. Ее направили в подразделение, находившееся в гуще боев на Меркурии, но благодаря ее экзаменам у меня появился предлог взять ее в свой штаб в качестве копейщика. И надо сказать, у нее это не вызвало особой радости.
        - Ронна, ты просто слишком низкорослая, чтобы сойти за серую. Мы - отряд коммандос Сообщества. Тот, кто ниже шести футов, остается на корабле. Это касается всех.
        - Кроме Мин-Мин.
        - Мин-Мин не покинет батискафа. Кроме того, она ветеран.
        - Ты думаешь, что я не справлюсь! Так ведь? - Ронна кивком указывает на упырей. - По их мнению, я стала твоим копейщиком лишь потому, что мы родня. Они считают меня балластом.
        - Никто так не думает.
        - Коллоуэй буквально сказал мне это.
        - Коллоуэй - козел. Послушай, не будь ты моей родственницей, этот разговор не состоялся бы. Ты бы просто ответила: «Есть, сэр», - или у меня был бы новый копейщик. Нельзя получить все сразу. Смирись с этим. Делай свою работу - и у тебя появится шанс проявить себя в чем-то большем.
        Ронна стискивает зубы:
        - Есть, сэр.
        Я замечаю, что с кормы на меня смотрит Севро.
        - Чего?
        - Ты с каждым днем все больше напоминаешь мне моего отца.
        - Я не уверен, что это комплимент.
        - Я тоже. - Севро фыркает. - Хочу еще раз сказать, для потенциальной посмертной записи, что это дерьмовая идея.
        - У тебя есть другой путь на Луну? - спрашиваю я.
        - Около дюжины, и ни один из них не включает в себя освобождение психопата.
        - Дюжина, которую мы с тобой, Траксой и Крошкой раскритиковали. Я думал, что с этим ты согласился.
        - Важно, чтобы дворняги считали, что мы думаем одинаково, - говорит он. - Но мне по-прежнему это не нравится. Неужели Шакал тебя ничему не научил?
        - У Шакала не было бомбы в мозгу.
        - Я все равно считаю, что нам следует украсть какой-нибудь корабль золотых, - упрямо заявляет Севро.
        - И как нам его найти? - ехидничаю я. - Патрулировать внутренние орбиты и молиться, чтобы навстречу попался военный корабль с полным оснащением, но при этом не превосходящий нас огневой мощью? Даже если бы нам удалось взять его на абордаж и пробиться через батальон космических легионеров, они бы сразу после нашей высадки вскрыли банк кодов и передали сигнал бедствия. В результате мы явимся на Венеру, охраняемую всей мощью флота Сообщества, израненными, измотанными боями в коридорах и не имеющими в руках ничего, кроме собственных членов. И после этого всего нам все равно понадобится армия, как только мы там высадимся.
        - Тогда мы остановимся на Меркурии и заберем несколько легионов.
        - Кого из наших друзей нам тогда придется убить? - резко спрашиваю я и киваю на воду. - Этот психопат - наш ключ, наша армия и наш план бегства.
        Севро дает мне договорить, но мои слова не производят на него впечатления.
        - Как-то раз я видел, как один тип попытался оседлать акулу…
        - Где это ты такое видел?
        - На Европе.
        - Когда?
        - Хочешь назвать меня лжецом? - Севро сердито смотрит на меня. - Суть в том, что мы не сможем его контролировать.
        - Тогда мы его убьем.
        - Это моя забота.
        - Конечно, если ты уложишь больше охранников, чем я. Если же выиграю я, эта честь моя.
        На том мы и пожимаем друг другу руки.
        Перед входом в батискаф я останавливаюсь на миг в нерешительности, прежде чем нырнуть в узкий люк. Когда-то я был созданием, живущим в тоннелях и пещерах. Я чувствовал себя в безопасности в тесном замкнутом пространстве. Но Шакал исказил мою природу. Мое тело помнит холодные стены темницы под каменной столешницей и бунтует каждый раз, когда я приближаюсь к узким местам. Я прячу свой страх от окружающих и проскальзываю в люк.
        Тридцать минут спустя батискаф погружается в море. Из-за отсутствия черных нам приходится объединить мое подразделение тяжелых рыцарей с призраками Севро - Александром, Клоуном, Траксой, Крошкой и Милией. В их мультивинтовках заряды с несмертельным паучьим ядом для незащищенных целей и электрические разряды для брони. Чернильно-черные в своих скафандрах-скарабеях, они сгрудились позади меня в пассажирском отсеке. Подниматься с нашим грузом будет тесновато. Мин-Мин управляет аппаратом в носовой части; ее руки лежат на гелевом пульте. Через укрепленные передние иллюминаторы не видно ничего, кроме серой воды. Когда мы ныряем глубже, прочь от солнечных лучей, корпус потрескивает. Давление нарастает и вода чернеет, а океан сжимает нас в кулаке и тащит все ниже и ниже.
        У нас уходит час на то, чтобы добраться до абиссальной равнины на дне моря. Ореол огней вокруг носовой части аппарата освещает песчаное дно океана. Там, в темноте, три республиканские подводные лодки класса «посейдон» патрулируют абиссальную равнину Дикобраза, которая тянется от западного побережья Британских островов и до склонов Среднеатлантического хребта. На палубе крабового траулера, под защитой Ронны и остальных, Улитка глубоко погрузился в киберпространство; он связан с центральным процессором Звездного зала республики через так называемый черный ход - Теодора приказала своим людям приготовить эту лазейку для него. Местоположение дозорных подлодок мигает на голографическом дисплее справа от пульта управления Мин-Мин. Ближайшая из них находится в двухстах километрах к югу, двигаясь по дуге вокруг поднадзорного.
        Мы ползем по дну океана незамеченными. Эта предсерийная модель, сконструированная для будущей войны на Европе (и украденная Севро на прошлой неделе), была построена с защитой от гидролокатора в республиканской лаборатории на Земле. Севро замаскировал кражу, взорвав на складе взрывчатку. Я велел Улитке выпустить ложный пресс-релиз от имени «Алой руки», берущей на себя ответственность за диверсию. К тому моменту как власти разберут развалины, а «Алая рука» дезавуирует это заявление, мы уже будем на пути к Венере, а они будут думать, что все это - работа коммандос Сообщества и их агентов разведки. Я так надеюсь.
        В пятидесяти километрах от точки назначения мы вступаем в защитную сеть дронов и выключаем свет. На траулере Улитка получает доступ к дронам через центральный процессор и закольцовывает сбор данных с них. Мы проходим через защитную сеть.
        Клоун неловко ерзает между Милией и Траксой.
        - Если Улитка ошибся и они нас заметят…
        - Заткнись, - бормочет Севро.
        - Я просто говорю, что не планировал умереть на дне моря, в клетке, от сокрушительного давления.
        - А как планировал?
        - Ну, на самом деле - задохнувшись под сиськами.
        - Тракса, я не могу дотянуться до мужа. Стукнешь его? - говорит Крошка.
        Клоун вскидывает руки вверх:
        - Шутка, дорогая! Я всего лишь говорю, что эта штуковина, по сути, металлический гроб.
        Милия угрюмо смотрит на него, и Клоун неловко улыбается.
        От мысли о том, что это металлический гроб, у меня снова ползут мурашки по коже. Но торпеда не появляется, и мы прорываемся сквозь сеть. Потом киберкриминалисты республики обнаружат черный ход Улитки, и мы будем отрезаны от республиканской информационной сети. Это дорогая цена, но оно того стоит, если мы попадем на Венеру. Я лишь надеюсь, что Теодоре не предъявят обвинений. Учитывая ее положение в разведывательном бюро Звездного зала, она слишком ценна для моей жены, чтобы терять ее из-за меня.
        - Слышишь? - спрашивает Севро.
        Я напрягаю слух. Сперва не слышу ничего, потом различаю нечто вроде биения сердца. От этого корпус корабля мягко вибрирует. Биение становится громче. Оно нарастает и ширится, пока не начинает звучать так, словно по грудной клетке протащили деревянную палку. Потом мы видим ее через тень и ил.
        Нашу цель.
        Глубоко во тьме океана движется нечто вроде огромного горбатого бегемота. Тень, сверкающая огнями на темном гребне. Этот свет омывает его панцирь бледно-голубым сиянием. Я уже видел его на чертежах, но, воплощенный в металле, он являет собой ужасающую картину из древних времен. Тюрьма похожа на гигантского допотопного краба, ползающего по абиссальной равнине. Массивную головогрудь занимает купол, ребристый от всасывающих патрубков и стыковочных станций и усеянный антеннами. Этот купол опирается на бессчетное количество поросших ракушками гидравлических ног; ноги глухо топают по песку, волоча базу по дну океана. С брюха купола свисает несколько длинных шлангокабелей, всасывающих отходы и мусор для перерабатывающих и мусоросжигательных заводов. Но в брюхе содержатся и худшие отбросы.
        Четыре сотни лет тюрьма Дипгрейв ползала по абиссальным равнинам земных океанов, поглощая грехи Старой Земли и наказывая грешников Сообщества - убийц, насильников, террористов, политических заключенных. А теперь - военных преступников.
        Одной из многих реформ Мустанга в первые дни ее правления была отмена смертной казни в республике. Зная о революциях Старой Земли, она опасалась, что этой мерой будут злоупотреблять, чтобы свершить фальсифицированное правосудие над низвергнутыми или неповинными золотыми и запятнать республику обвинением в геноциде, от которого потом не отмоешься. Но Мустанг не могла отменить этот закон, пока Шакал был жив. Это сочли бы непотизмом. Она запретила смертную казнь в тот день, когда потянула Адриуса за ноги. Все военные преступники, все угнетатели, работорговцы, убийцы, которых я бы повесил, - здесь.
        И теперь я явился сюда, чтобы освободить одного из самых отъявленных злодеев.
        Мин-Мин ведет аппарат через ноги Дипгрейва, поднимая нас к нижней части купола. Корпус сильно содрогается, когда она включает электромагнитные муфты и верхняя часть аппарата жестко фиксируется, создавая герметичный клапан между нашей термобуровой установкой и корпусом тюрьмы. Энергия двигателей направляется в термические катушки бура, и бур начинает жужжать над нами.
        Когда сверление заканчивается, бур втягивается обратно и смещается вбок, в охлаждающую оболочку. Севро ждет несколько минут, чтобы тепло рассеялось, потом открывает верхний входной люк батискафа. С другой стороны люка подвешен круглый блок корпуса; его удерживает гравитационный колодец, встроенный в систему погружения батискафа. Мин-Мин из рубки изменяет гравитацию, и блок поднимается к базе.
        - Надеть шлемы, - командую я, натягивая шлем скафандра-скарабея.
        Все вокруг темнеет, а потом дисплей на лицевом стекле оживает, освещая подводный аппарат внутри спектральными усилителями. Над головами моих друзей появляются их имена и витальные показания.
        Я делаю шаг к люку, чтобы идти первым, но Севро упирается рукой мне в грудь.
        - Пытаешься заполучить преимущество? - спрашиваю я.
        - Не будь таким напористым, пацан.
        Милия и Клоун, забросив мультивинтовки за спину, обходят меня и становятся первыми. За ними следует Тракса; ее импульсный молот магнитным путем соединен с кобурой за спиной. Мин-Мин разворачивается в пилотском кресле и подбрасывает вверх один из своих дронов. Матово-черный дрон размером с ноготь большого пальца устремляется в дыру. Мин-Мин смотрит на экраны и показывает нам поднятый большой палец:
        - Игра пошла.
        Опирающиеся на две точки упыри поднимаются по лестнице к люку, а потом становятся невесомыми - гравитационный колодец подхватывает их и помогает пробраться сквозь отверстие.
        Севро убирает руку с моей груди:
        - Твоя очередь, принцесса.
        Используя схемы, хранившиеся в базе данных Звездного зала, я выбрал в качестве точки входа зал фильтрации воды. Он темный, шумный и полностью автоматизированный. Огромные машины всасывают морскую воду и опресняют ее для охранников и заключенных. Я вызываю карту на свой экран, и синие отметки вспыхивают, указывая на камеру, в которой находится наша цель. На дисплее светятся белые следы, наглядно показывая выбранный нами путь.
        Я вскидываю винтовку на плечо и вывожу своих людей из помещения опреснительной установки. Мы движемся бесшумно. В моем шлеме слышно усиленное дыхание станционного механика. Его фигура светится, словно огромный уголь в форме человека, сквозь массивный фотоэлектрический кислородный светоделитель. Я двигаюсь вперед, пригнувшись. Потом Севро обгоняет меня и первым заворачивает за угол. Раздается негромкий звук: это шипит заряд паучьего яда, вылетая из узкого ствола винтовки с коротким прикладом. Механик падает как подкошенный.
        Севро надевает на него пластиковые наручники и возвращается, подняв палец:
        - Один.
        Оставив уровень с опреснителем позади, движемся по нижним переходам подводной базы, словно бесшумное ночное животное о четырнадцати руках и ногах. Дипгрейв полагается на свою внешнюю защиту, способную выпотрошить даже тяжелые штурмовые силы легионов Праха, но внутренние системы безопасности были созданы для того, чтобы удерживать людей внутри, а не противостоять угрозе снаружи.
        Мы отключаем нескольких работников, что потягивали кофе из термоса, прежде чем приступить к утренней работе. Я и Севро соревнуемся, кто первый попадет в них паучьим зарядом. С огнестрельным оружием Севро обращается лучше, чем я, и к тому моменту, как мы проходим через тяжелые укрепленные двери с повышенной степенью защиты, такие толстые, что кажется, будто они сделаны какой-то древней расой, счет составляет 4:1 в пользу моего друга. Двери старые и ржавые, как и остальные кости и панцирь этого краба - обветшалой подводной базы-тюрьмы. Лишь сухожилия новые. Светящиеся биометрические сканеры. Дроны производства «Сан индастриз». Трубы с подводом газа на потолке для разгона толпы. Все это нейтрализовано доступом Улитки к центральному процессору.
        Мы активируем плащи-невидимки и проскальзываем в открытую дверь поста охраны за массивными дверями, ведущими на высокозащищенный уровень «омега». Охранники болтают друг с другом за столом, на котором стоят жестяные миски с завтраком и кружки с терранским кофе, сдобренным цикорием. Ради обеспечения лояльности восстанию б?льшая часть здешних охранников - с моей планеты. Хотя политсостав в основном из алых и носит на мундире значок с перевернутой пирамидой «Вокс попули», чтобы заявить о своей причастности к пролетариату, в охране по прежнему преобладают серые.
        Когда-то я ненавидел серых. Страшила Дэн и остальные ничтожества, властвовавшие над Ликосом, оставили отвратительное впечатление о себе. Но теперь, годы спустя, я уважаю дисциплину серых и их преданность долгу. И мне жаль их. На протяжении столетий они были солдатами на передовой и пешками золотых в войнах домов. И теперь они тяжко трудятся на нашу республику.
        Я напоминаю себе о конечной цели: это положит конец войне. Должно положить.
        Что они станут делать тогда?
        Стою в дверном проеме в каких-нибудь трех шагах от завтракающих охранников - зыбкая, полупрозрачная тень в плаще-невидимке. Из-под плаща охранники выглядят искривленными, словно детский рисунок карандашом. Для них это еще один мрачный нудный день шестимесячной смены. Они считают часы до того момента, когда смогут провести обязательные тридцать минут в ультрафиолетовых кроватях, чтобы получить свой витамин Д, а потом выкурить сигарету в общей комнате и посмотреть порноопыты в своих головизорах. Толстый серый с бульдожьей шеей принюхивается. На нем черный мундир группы тактического реагирования. Он должен быть ищейкой, но мы не могли направлять сюда специалистов. Они нужны на фронте.
        - Что-то здесь пахнет мокрой псиной, а? - ворчит он.
        - Начальник тюрьмы больше не выпускает свою собачонку из комнаты.
        - Кто-то должен пристрелить эту несчастную маленькую засранку из милосердия. Она пахнет так, словно ее вывернули наизнанку.
        Один из охранников оценивающе смотрит на содержимое своей миски.
        - А по мне, так воняет гнилыми водорослями.
        Мужчина в черном снова принюхивается:
        - Это определенно собака.
        - Извиняюсь. Это всего лишь я, - говорит Севро.
        Охранник разворачивается на стуле в ту сторону, откуда раздается голос. Если взглянуть на нас мельком, то может показаться, что это просто рябит в глазах или начинается мигрень, но охранник сосредоточивается и видит нас такими, какие мы есть. Его потрескавшиеся губы приоткрываются не более чем на ширину пальца, и тут два паучьих заряда попадают ему в шею.
        Шквал дуновений - и дюжина зарядов вонзается в плоть полудюжины мужчин, пытающихся подняться со своих мест. Мы деактивируем плащи-невидимки и захватываем пост, сваливая охранников в угол. Завтра в это время у них будет адская головная боль, они могут ослепнуть на несколько дней, но выживут.
        - Шесть - три, - говорит мне Севро.
        Крошка и Александр остаются встречать гостей, на случай если поднимется тревога. Остальные устремляются на уровень «омега».
        Большинство обитателей тюрьмы отбывают наказание на уровнях выше этого. Там расположены общие камеры, и заключенные каждый день работают бригадами с шести до шести, вручную сортируя мусор, всосанный шлангами, для переработки или сжигания. В честной повседневной работе есть здравость. Уж я-то знаю.
        Но здесь, на уровне «омега», те, кто был осужден республиканским судом за преступления против человечества, томятся в одиночных камерах и никогда не видят другого лица. Никогда не слышат другого голоса. Не ощущают ничего, кроме прикосновения холодного металла. Им дают воду и протеиновый гель из водорослей через трубку в стене и позволяют тренироваться в общей зоне по пятнадцать минут через день. Но тренируются они тоже одни. Рядом нет заключенных, с которыми можно было бы разделить бремя одиночества. Вокруг пустой гулкий мавзолей: ни души, только ряд безликих тюремных дверей - ни окошка, ни щелочки, ни ключа. Я слышал, что иногда охранники включают голографическую запись в центре этажа, но там транслируются лишь моменты триумфа республики.
        Может, республика и выше убийства узников, но ее мораль не лишена зубов. Мустанг совсем не это имела в виду, когда отменяла смертную казнь, но Публий Караваль блокировал все резолюции о тюремной реформе на протяжении последних шести лет. Как поговаривают, потому, что он обязан политическим спонсорам. Я же подозреваю, что он потерял по вине золотых больше, чем признает. Со своей стороны, я с ним согласен. Эти люди решили поставить себя над своими собратьями. Ну так пусть будут отделены от них. Навсегда.
        Большинство моих врагов лежит в земле. Остальных я отправил сюда. Некоторые из этих камер занимают скелеты, наперсники Шакала. Жаль, мы не смогли бросить Лилат в эту яму, вместо того чтобы дарить ей легкий выход, стреляя по ее штурмовику, пока тот не врезался в поверхность Луны. И теперь, придя сюда, чтобы освободить преступника, я думаю: не становлюсь ли я тем самым предателем, о котором трезвонят в новостях?
        Мы останавливаемся у двери камеры.
        - Все будут хорошо себя вести?
        - А сам-то ты, босс? - усмехается Клоун. - В прошлый раз ты чуть не отрубил ему голову.
        - Чуть, - говорю я.
        Вид этого золотого в темном зале в ту ночь на Луне, его лицо без маски, залитое кровью упырей, - все это до сих пор стоит у меня перед глазами. Иногда я просыпаюсь, и мне кажется, что он караулит под дверью, ожидая момента войти. Войти и убить мою семью.
        - Севро, ты собираешься вести себя цивилизованно?
        Севро пожимает плечами:
        - Ну типа того.
        Я отключаю замок. Дверь взвизгивает, и синий свет, окружающий дверную ручку, гаснет. Собравшись с духом, я дергаю за нее и, распахнув дверь, отступаю в сторону, а мои соратники вскидывают винтовки. Нас встречает запах водорослей и фекалий. Камера представляет собой сырой бетонный ящик. Пустой, не считая туалета, пластиковой койки и костлявого мужчины без рубашки. Он лежит спиной к нам. Его позвоночник напоминает какое-то ископаемое в пыли, выпирающее сквозь изголодавшуюся по солнцу кожу. Сальные белые волосы свешиваются с края койки. Заключенный поворачивается к нам; на татуированном лице поблескивают глубоко посаженные черные глаза. Я невольно отступаю на шаг, увидев в этом человеке самого себя во власти Шакала.
        - Что за черт? Это черный, - хмыкает Севро.
        - Улитка, багажа на месте нет, - сообщаю я. - Ты уверен, что он в камере «О» две тысячи девятьсот восемьдесят три?
        - Абсолютно. Я сейчас смотрю на список. Он значится в нем как присутствующий в камере. Ничего не говорится ни о медицинском приеме, ни о трудовой повинности. Плохо, плохо, плохо, плохо.
        - Да, спасибо.
        - Тогда кто он, черт побери? - гаркает Севро.
        Заключенный очень медленно встает. Он не великан, как Сефи. Росту в нем едва ли шесть с половиной футов, и он худой, как Александр. Ему за пятьдесят, у него большие залысины, грязная борода и столько татуировок, сколько я не видел еще ни на ком. Он смотрит на нас умными, любопытными глазами. Держится не как воин, а как зловещий математик, изучающий теорию струн на голографической доске. Когда он моргает, на меня смотрят вытатуированные на веках духовные глаза. Эту татуировку носят только шаманы Страны льдов. И большинство из них - женщины.
        Севро прицеливается и делает шаг к черному:
        - Ты кто такой, черт побери? Отвечай, недоумок!
        Черный улыбается одними глазами, смотрит на ствол, потом на маску Севро, снова на оружие, затем указывает пальцем на свой рот и широко открывает его. Севро светит в него фонариком.
        - Гадость какая! - Севро отступает назад. - Кто-то вырезал ему язык.
        И это не все, что у него забрали. То, что я сперва принял за залысины, на самом деле незавершенное скальпирование. Из-за этого передняя часть головы черного выглядит вдавленной, как донце скорлупы яйца.
        - Его руки… - говорит Тракса.
        - Покажи руки, - приказываю я.
        Черный без возражений идет на сотрудничество. В тыльную сторону узловатых кистей вделаны полумесяцы касты черных. И они черные. Не выбеленные, как у сидящих здесь преступников.
        - Ты не заключенный. - (Черный смотрит мне в глаза даже сквозь непрозрачный шлем, машет пальцем, потом изображает щит напротив сердца.) - Охранник?
        Он указывает пальцем на меня. Это значит «да».
        - Ты что, заблудился? - говорит Севро.
        Черный думает, потом сжимает кулак и бьет себя в поясницу, как будто его ударили ножом. Я смотрю на него с возрастающим интересом. Почему охранник получил ножевое ранение в спину?
        - Вас ударил заключенный номер тысяча сто двадцать шесть? - спрашивает Тракса.
        Мужчина машет пальцем: «Нет».
        - Вы знаете, где он?
        «Нет».
        - Улитка, ты можешь проследить имплантат или ошейник тысяча сто двадцать шестого? - возвращаюсь я к своей задаче.
        - Нет. Его нет в системе.
        - Что значит «нет в системе»? Он не мог покинуть чертову тюрьму! Он - государственный преступник. Под черным кодом, никакого перевода в другое место. Никто никогда не бежал из Дипгрейва.
        - Твой отец бежал, - напоминает Клоун, обращаясь к Севро.
        - Это был не совсем побег, - еле слышно бормочет Севро. - Клянусь Долиной, если это скользкое дерьмо все это время было в мирах…
        - Нам действительно нужен именно он? - уточняет Клоун. - У нас тут богатый выбор социопатов.
        - Босс… - начинает было Тракса.
        - Надо осмотреться тут, - отрезаю я. - Нам нужно найти его.
        - Здесь две сотни охранников, - замечает Севро. - Нельзя шастать тут, не зная точно, куда направляешься. Если включится тревога, дерьмо станет смертельным, и очень быстро.
        - Босс… - повторяет Тракса.
        - Я знаю, что это не идеально… - говорю я.
        - Не идеально? - перебивает меня Клоун. - Сработает сигнал тревоги, на подлодках узнают, что мы здесь, и нам уже никогда не вернуться на траулер.
        Под скафандром-скарабеем у меня висит на цепочке ключ моего сына, холодный и тяжелый. Я оставил Пакса не для того, чтобы поджимать хвост и бежать при первой же нестыковке.
        - Вы хотите уйти с пустыми руками? - спрашиваю я ровным тоном, но с душераздирающим подтекстом.
        Они качают головой.
        - Босс! - Тракса с силой толкает меня в бок, едва не сбивая с ног.
        - Что такое?
        Она кивком указывает на черного:
        - Я думаю, он знает, как найти тысяча сто двадцать шестого.
        28. Дэрроу
        Заключенный 1126
        Мы покидаем тюремный блок «омега» и идем за охранником-черным, теперь облаченным в форму, которую он снял с одного из усмиренных серых. Она неважно сидит на нашем проводнике. Брюки ему коротки, так что полоса синих рунических татуировок на бледных лодыжках остается на виду. Куртка смотрится поприличнее. Я настороженно отношусь к этому человеку, хоть тот и утверждает, что он охранник. Он находился в этой камере не просто так. И все же лучшего варианта у нас нет.
        Следуя за ним вплотную, наша вооруженная до зубов стая поднимается по зигзагообразной открытой лестнице с крутыми пролетами. За лестницей расположено большое грязное помещение в виде амфитеатра - главный производственный цех. Заключенные трудятся у конвейерных лент, сортируя мусор с морского дна. Их ряды патрулируют охранники с электрошоковыми дубинками. Высоко над цехом с потолка гроздьями, подобно ржавым яйцам какой-то расы гигантских металлических пауков, свисают тюремные блоки.
        На новом уровне мы скользим по полированному металлическому полу, гладкому, как стекло. Проходим мимо «близоруких» камер видеонаблюдения, закрытых дверей казарм, откуда долетает гулкий кашель охранников, валяющихся в койках. По коридорам разносится утренняя программа новостей из Старого Токио. Услышав голос жены, я сначала сбиваюсь с шага, не сообразив, что это всего лишь голограмма.
        Мы отключаем дремлющих стражей, не снижая темпа. У алых и серых почти нет шансов, а вот редких охранников-черных приходится снимать с особой осторожностью. Некоторые из них способны с тремя зарядами паучьего яда в венах драться еще минуту. Проходя мимо, я размышляю, насколько легче было бы убивать их, но потом содрогаюсь от собственного рептильного равнодушия. Это мои люди!
        Наш проводник, конечно же, не сомневается, что мы уничтожаем его сослуживцев.
        За что же его лишили языка и бросили в камеру? Видимо, он совершил либо что-то очень хорошее, либо что-то очень плохое…
        Верный своему слову, черный приводит нас туда, где проживает начальник тюрьмы. Дверь заперта изнутри - с этим Улитке не справиться. Севро приседает, чтобы расплавить замок плазменным зарядом. Пока он возится с компонентами, черный нетерпеливо вздыхает, обходит его, стучит в дверь и делает шаг в сторону. Внутри начинает лаять собака.
        - Заткнись! - кто-то тщетно кричит на собаку по ту сторону двери.
        Раздается глухой удар и взвизг. Лай прекращается. Стоящая позади меня Тракса хмыкает. Я смотрю на черного, он жестом просит меня подождать. Лязгает металл, и дверь открывается внутрь. Я оказываюсь нос к носу (вернее, его нос почти упирается в мою грудь) с мертвенно-бледным медным. У него глаза геккона и опущенные уголки губ. В одной руке - чашка кофе. Другой он придерживает на поясе складки черно-золотого шелкового халата. Севро ворчит и обезвреживает плазменный заряд.
        Глядя на мой аспидно-черный скафандр-скарабей, начальник тюрьмы лепечет что-то невнятное. Чашка разбивается о металлический пол, и брызги кофе летят на голые икры медного и праздничный жаккард напольного венерианского ковра в комнате, куда он намерен отступить. Я всаживаю два пальца ему в правое плечевое нервное сплетение, а потом в бедренный нерв, чтобы не пытался сбежать. От этих ударов медный отшатывается, и я, наклонившись, чтоб не стукнуться о притолоку, переступаю порог.
        Собака - какой-то терьер - рычит и лает на нас, пятясь и оставляя на полу след мочи. Войдя в комнату следом за моей командой, черный подходит к собаке, приседает и протягивает руку. Собака приближается к нему, робко поджав хвост. Когда черный издает подобие свиста, она кидается к нему и лижет костлявую руку.
        - Начальник тюрьмы Видели Янкра, полагаю? - Шлем искажает мой голос, превращая его в хриплый рокот.
        Дверь закрывается за моими людьми.
        - Да… - говорит медный, дрожа от боли после моей легкой атаки. Но он неглуп и явно умеет приспосабливаться к обстоятельствам. Его взгляд быстро пробегает по нашему боевому снаряжению, со страхом и замешательством задерживается на черном, потом возвращается ко мне. - С кем имею удовольствие говорить?
        - Мы не просто так носим маски, тупица, - бросает Севро, заходит за спину начальнику тюрьмы и пододвигает ему стул. - Садись. Руки держи на виду, любезный.
        Тот нашаривает стул и опускается на сиденье. Севро устраивается у него за спиной на краю стола и кладет руку ему на плечо.
        Я сажусь напротив начальника и наливаю ему стакан воды из графина; тем временем Тракса у двери поигрывает молотом, а Александр непринужденно обходит комнату, наметанным глазом осматривая вещи медного. Начальник несколько раз бросает взгляд в сторону кровати. Черный извлекает датапад начальника и отдает его Севро.
        - Твои люди не придут, плебей, - говорю я. - На их счастье.
        - Что вам нужно?
        - Ты, конечно же, не забыл, как следует обращаться к хозяевам. - Севро с силой хлопает его по уху. - Добавляй «господин».
        Начальник тюрьмы смотрит на черного, потом снова на меня. Я не уверен, кого из нас он боится больше.
        - Я могу помочь вам, господин. Это будет честью для меня. Только скажите как.
        - Под твоим надзором находится один человек. Заключенный номер тысяча сто двадцать шесть. Его нет в камере, хотя данные ошейника подтверждают, что он там. Если бы этот заключенный был на месте, медный, мы бы ушли отсюда и ты по-прежнему оставался бы главным в своих маленьких владениях. Однако он исчез, и вот я здесь, и думаю, не сделать ли тебе корону из пальцев рук или ног? - Я подаюсь вперед. - Где заключенный тысяча сто двадцать шесть?
        При упоминании об этом узнике начальник тюрьмы бледнеет:
        - Он умер. Умер год назад. Покончил с собой голодной смертью.
        Мы с Севро смотрим на черного. Тот качает головой.
        - Вы доверяете ему?! - кричит начальник. - Ему?!
        - Сдается мне, это ты отрезал ему язык, - говорю я; черный указывает на меня. - Значит, да. Он увидел нечто такое, чего ему не следовало видеть? Услышал то, чего нельзя рассказывать?
        - Нет, он…
        - Кто соврет, того поджарим, - говорит Севро и наводит дуло мультивинтовки на пах начальника тюрьмы.
        - Заключенный тысяча сто двадцать шесть мертв!
        - Дражайший, если бы он умер, ты бы просто записал это в свой реестр, и в его камеру посадили бы очередного маньяка. Так скажи на милость, почему его маячок был там? - Я похлопываю медного по ноге. - Я отвечу вместо тебя. Он был там на случай визита республиканских инспекторов. Он был там, чтобы скрыть твои злоупотребления.
        - Нет, - отрывисто произносит начальник тюрьмы, - я бы никогда…
        - Не смог купить такой ковер на свою зарплату? - иронизирует Александр. Он касается ковра носком ботинка. - Венерианский шелк. Окрашен экстрактом ракообразных. Действительно объединяет весь интерьер. Хороший вкус, любезный, может привести к плохим последствиям.
        - И сколько же стоит такая штуковина? - спрашивает Севро.
        - Самое меньшее сорок тысяч кредитов, - отвечает Александр.
        - Чё, серьезно? - поперхнувшись, гаркает Севро. - Опа-на!
        Он берет со стола кофейник и выливает кофе на ковер. Если тюремщик и разгневан, он хорошо это скрывает.
        - Начальник, начальник, прекратите это, - стонет Александр.
        - Мелкий медный гаденыш вроде тебя мог бы вообразить, что он особенно коварен, - говорю я. - Отчего бы не стать предпринимателем, пожинающим плоды неэффективности системы? Как это, должно быть, неэкономно, когда сыновья и дочери ауреев заперты в маленьких металлических гробах, а их тайные банковские счета и хранилища остаются невостребованными где-то в мирах. Не извлечь из этого выгоду - просто расточительство.
        Начальник тюрьмы смотрит на меня с тактической точки зрения, выискивая какую-то заинтересованность. Он видит великана в черной броне и собственное отражение в визоре шлема, напоминающем орган зрения какого-нибудь безжалостного насекомого. У медного лишь один выход - подчинение, и это ранит его гордость. Ведь он не какая-нибудь бестолочь из захолустья, вдруг очутившаяся на посту начальника Дипгрейва. Это высокая должность!
        - Заключенный тысяча сто двадцать шесть заплатил тебе, чтобы покинуть одиночку, верно?
        - Да, - тут же соглашается начальник тюрьмы. - Он улучшил условия своего содержания. Блок «омега»…
        - Каземат, - говорит Тракса.
        - Обременителен для психики. Но он все еще здесь.
        - Твои яички тебе за это благодарны. - Севро упирается винтовкой в пах тюремщика, и тот вздрагивает. - Йа хара, - воркует Севро - на венерианском жаргоне это означает «бедняжка». - Что, больно? - добавляет он.
        Представление для начальника тюрьмы разыгрывается, дабы тот не усомнился, что мы с Венеры. Что агенты разведки Сообщества явились сюда за одним из самых ненавидимых заключенных Дипгрейва. Я надеюсь, что это, по меньшей мере, помешает мирным переговорам. Мустанг может и разгадать эту загадку, но, если история дойдет до Повелителя Праха, ему незачем знать, что здесь был я.
        - Мне вот интересно: а что, если мы после ухода сообщим благородной республике о твоем взяточничестве? - спрашиваю я начальника тюрьмы. - Какой бы хитроумной ни была твоя медная отчетность, твои действия будут раскрыты. Суд над тобой превратится в публичный фарс, чтобы продемонстрировать пример нетерпимости республики к коррупции. - (При этих словах Севро фыркает.) - И ради провозглашения справедливости тебя упекут именно в Дипгрейв.
        - Как думаешь, долго ли ты продержишься по другую сторону решетки, жадюга? - глумится Севро. - Как ты будешь спать, как ты будешь мыться, как ты будешь есть, зная, что чудовища, которыми ты когда-то повелевал, теперь следят за тобой, выжидая удобного момента для мести?
        Я подаюсь вперед, позволяя воображению медного нарисовать картину самой ужасной расправы. Его самообладание на миг ослабевает, и я вижу свой шанс.
        - Когда они придут за тобой в камеру, я хочу, чтобы ты вспомнил этот день, вспомнил меня, сидящего тут перед тобой, и задумался: а нельзя ли было предотвратить такой исход событий? - Я придвигаюсь ближе. - Видишь ли, начальник тюрьмы, я здесь для того, чтобы сказать тебе: ты мог бы кое-что сделать и тем самым спасти свою шкуру.
        Его глаза вспыхивают:
        - Только скажите что, господин!
        - Отведи нас к заключенному тысяча сто двадцать шесть, а потом, когда мы уйдем, продолжай жить прежней жизнью. Не докладывай о побеге или нашем появлении здесь республике. Сделаешь - и это будет нашим маленьким секретом. Что скажешь?
        - На твоем месте, милейший, я бы согласился, - говорит Александр, откидываясь на спинку дивана. - Жизнь в качестве питомца черного - это вообще не жизнь.
        Словно по команде, старый черный наклоняется и снова гладит собаку. Мне начинает нравиться этот исхудалый человек.
        - Я отведу вас к заключенному, - беспокойно ерзая на стуле, произносит начальник тюрьмы.
        Тюремщик ведет нас в новую часть объекта. Собака трусит сзади, осторожно держась на расстоянии, но не выпуская черного из виду. С поста охраны начальник продлевает пандус над перегородкой до подвесного тюремного блока. Мы переходим туда; и когда большие двери блока открываются, оттуда доносится музыка.
        Внутри тюремный блок представляет собой шар с центральной общей зоной и тремя уровнями камер, к которым ведут мостики и лестница. Севро проталкивается мимо начальника тюрьмы.
        - Что за горящее дерьмо…
        Это не тюрьма. Это импровизированный рай. Толстые дорогие ковры покрывают стальной пол. Стены выкрашены белым оттенка яичной скорлупы. Ограждение вдоль мостовых переходов увито золотыми розами и плющом; над ними свисают с потолка ультрафиолетовые светильники. Двери камер открыты. Три камеры от пола до потолка заполнены книгами и датакубами, еще одна - бутылками с вином, другая - рубашками и халатами, в третьей - холодильник, портативный генератор и кухонная плита, в четвертой - огород с помидорами, чесноком и морковью, в пятой - громоздкие железные гантели и эластичные ленты.
        На общем этаже расположен один большой зал. Среди моря подушек и одеял пугалами стоят изумрудные кальяны. Двое заключенных-розовых в ошейниках, стройная женщина и мускулистый мужчина, обнаженными раскинулись в этом море; тела их покрыты синяками. На низких столиках валяются пустые бутылки и прочие остатки пиршества. И посреди всего этого в кресле спиной к нам сидит мощный человек, играющий на скрипке. Движения его нервных рук напоминают порхание колибри. Свет ультрафиолетовых ламп заливает обнаженный, если не считать тусклого металлического ошейника, торс. Кожа у мужчины рыжевато-коричневая, темнее, чем у его младшего брата. Длинные вьющиеся золотые волосы ниспадают на широкую спину. Погруженный в свои мысли, он не слышит, как мы входим.
        - Аполлоний Валий-Рат… - говорю я.
        Мужчина перестает играть и оборачивается. Если он и удивлен, увидев нас, то не выказывает этого - как будто мы материализовались из его лихорадочной музыки. Мне больно видеть, как он сидит там, выкрутив шею. Лошадиные ноздри, чувственные губы, темные ресницы и глаза, горящие, как раскаленные угли… Он - искаженное подобие своего младшего брата Тактуса, человека, о котором я заботился, несмотря на его приверженность тьме, потому что видел в нем проблески чего-то хорошего. Но, невзирая на их близкое родство, этот человек - не мой друг. Если в нем когда-то и был свет, его давно погасила голодная тень внутри.
        - Это что такое? - изумляется он, оглядывая маски на наших лицах. Его баритон мягок и быстр, как густой дикий мед, стекающий с горячего ножа. - Делегация дьяволов явилась на мой акрополь, неся с собою бедствие? Вы что, пришли убить меня, злодеи? - Он разворачивает скрипку и хватает ее за гриф, собираясь воспользоваться ею как оружием. - Осмелюсь заметить, вам это не понравится.
        - Он же чокнутый, - говорит Севро по интеркому.
        Аполлоний всегда был слегка помешанным, любителем насилия и порока, но теперь в его глазах светится безумие, куда более непредсказуемое по сравнению с прошлым. В последний раз я видел его, когда он стоял перед республиканским судом, избитый, но не утративший гордости.
        - Аполлоний, - повторяю я. - Мы пришли, чтобы отвезти вас домой.
        Военный преступник щурится:
        - По чьему приказу?
        - По приказу вашего брата.
        - Тарсуса? - Его глаза расширяются. Он выскальзывает из кресла, словно огромный морской крокодил, и смотрит на нас, нисколько не стыдясь своей наготы. Его мускулистый, без единого грамма жира, торс покрыт белыми шрамами от лезвий-хлыстов. Две отметины у сердца оставил я, когда мы встретились в коридоре неподалеку от моей спальни в цитадели. - Тарсус жив?
        - Он ждет вас на вашем флагмане, мой господин, - лгу я. - Мы пришли, чтобы переправить вас к вашему флоту.
        Аполлоний, потупившись, вздрагивает от радости, как мальчишка. Он поднимает взгляд; на лице играет хищная улыбка.
        - Великолепно. Вскоре мы присоединимся к брату. Но сперва нужно вернуть долги. - Он скользящим шагом направляется к начальнику тюрьмы, и Тракса подается в мою сторону, прикрывая меня. - Начальник, начальник, начальник… Напомни мне, ибо с памятью моей творятся приливы и отливы, - разве я не обещал тебе кое-что в начале моего заключения?
        - Я сделал то, о чем вы просили, - говорит мне медный. - Выполните свою часть сделки.
        - Я говорю с тобой, начальник, а не со слугами своего брата.
        - Я не помню, о чем вы говорили, заключенный. Я получаю много угроз.
        - Лжец! Медные - пунктуальная раса, они никогда ничего не забывают. Вы копите факты, как белки копят орехи на зиму. Для такого дотошного маленького существа орехов никогда не бывает слишком много…
        - Я помог вам, господин.
        - Ах! Теперь ты говоришь «господин»…
        - Если бы не я, вы до сих пор сидели бы в той дыре и сосали водоросли через трубку.
        - Сосать через трубку… - Аполлоний улыбается. - Какая выразительная мысль.
        Он гладит тюремщика по лицу. У того на лбу, вдоль линии роста поредевших волос, выступают капельки пота: Аполлоний внушает ему ужас.
        - Тебе следовало бы с большей осторожностью выбирать слова, хлюпик. - Аполлоний подхватывает каплю пота со лба начальника тюрьмы и пробует его. - Как я и подозревал… ты на вкус как монеты.
        - Он собирается убить его, - говорит мне Тракса по интеркому. Ее беспокойство будто просачивается наружу.
        - И поделом этому обидчику собак, - бормочет Севро.
        Черный стоит, прислонившись к дверному косяку. Голова его неподвижна, но взгляд мечется между нами, словно он знает, что мы говорим по закрытому каналу связи.
        - Господин, он нужен нам живым, - сообщаю я.
        - Зачем? - бесстрастно спрашивает Аполлоний.
        «Затем, что он сохранит все происходящее в тайне, ты, дерьмовый психопат», - мысленно отвечаю я и начинаю вдохновенно лгать:
        - У него в сердце встроен биометрический датчик. Если тюремщик умрет, здесь все будет перекрыто. А нам нужно уложиться в график, прежде чем системы дронов снова активируются. Скорее! Пора уходить отсюда.
        Аполлоний подходит ко мне и изучает мою маску. Я жестом велю Траксе отойти.
        - Как твое имя? - бросает он.
        - Артуллий Винда.
        - Я не знаю никакого Артуллия, - цедит Аполлоний. - Сними маску.
        - Можно, я в него пальну? - Севро, как обычно, не терпится.
        - Тогда нам придется тащить его на этом терранском антиграве, - возражает Александр.
        - Я понесу это дерьмо, - предлагает Тракса.
        - Он не должен был быть таким здоровенным, - бормочет Александр. - Предполагалось, что последние шесть лет этот паразит питался водорослями. А у него такой вид, будто он глотает коров целиком. Должно быть, набрал килограммов пятьдесят.
        - Нет, я все-таки в него пальну, Жнец, - говорит Севро. - Он нас раскусил. И он извращенец.
        - Не стреляй, - прошу я.
        Я приближаюсь к Аполлонию. Его глаза почти напротив моего визора. Он немного ниже меня.
        - Шесть лет - достаточный срок, чтобы новые люди заслужили свои метки, - рычу я сквозь маску. - Мне заплатили за твое тело, при условии, что оно сохранит функцию дыхания. И я доставлю его твоему брату. Мне без разницы, валяешься ты в отключке, пускаешь слюни или шатаешься тут, как чертов эльфик. Так что заткнись и одевайся. Или я сломаю тебе нос и отволоку тебя на место, как марсианскую собаку, какой ты и являешься.
        Аполлоний не сводит с меня глаз как зачарованный, но через три удара сердца чары рассеиваются и звучит его приятный смех.
        - Венерианец? - спрашивает он.
        - Венерианец, - подтверждаю я.
        - Ненавижу венерианцев. Ты Картий?
        - Сауд.
        Стоящая рядом со мной Тракса кладет руку на молот.
        - Значит, ты переживешь сегодняшний день. - Аполлоний улыбается. - Как мне не хватало моих людей - даже вас, поедатели моллюсков. У золотых неповторимый стиль, правда?
        Он принюхивается, с отвращением смотрит на черного, разворачивается и копается в подушках, пока не выуживает белое кимоно, расшитое пурпуром и золотом. Он завязывает на талии шелковый пояс и, наклонившись, целует розовых на прощание. Они не шевелятся - видимо, находятся под воздействием наркотика. Аполлоний берет свою скрипку и босиком возвращается к нам.
        - Ну что, идем?
        Начальника тюрьмы мы собираемся оставить здесь - он нам больше не нужен. Александр и Севро открывают дверь блока и выходят. За ними следуем мы с Траксой и Аполлонием. А потом Аполлоний бросается назад.
        К тому моменту как я успеваю обернуться, он уже стоит рядом с начальником тюрьмы. Его огромные ладони стиснули голову низкорослого медного, пальцы исследуют ее контуры. Тот застыл в хватке золотого. Аполлоний смотрит на меня со скучающей наглостью собаки, срущей на ковер. Он прижимает пальцы к глазным яблокам медного, и тот кричит. Мышцы Аполлония напрягаются. На руках проступают жилы. Прежде чем я успеваю кинуться к этим двоим и растащить их, раздается сочное хлюпанье. Проткнутые глазные яблоки начальника тюрьмы взрываются в глазницах, и кровь брызжет Аполлонию на лицо. Александр давится рвотой. Аполлоний отпускает начальника тюрьмы - тот падает на пол - и блаженно смотрит на меня. Медный вопит, схватившись за лицо. Золотой облизывает окровавленный большой палец.
        - В точности вкус монет.
        Я в смятении смотрю на корчащегося начальника тюрьмы.
        - Севро, стреляй.
        Мимо моего плеча с шипением проносится очередь дротиков. Два из них попадают Аполлонию в лицо. Он хохочет и вытаскивает их из щеки. Севро и Александр стреляют снова, и Аполлоний бьет по дротикам рукой; они вонзаются в мясо. Аполлоний молча бросается на Севро, как довольный окровавленный бизон. Я чуть наклоняюсь и обрушиваюсь на него сбоку; врезаюсь ему прямо под ребра, затем отрываю его от пола, сцепив руки под коленями. Мы падаем на ковры. Аполлоний лучше владеет борьбой, чем я, и его огромная сила захватывает меня врасплох. Он обвивается вокруг меня, как анаконда; в результате я оказываюсь на четвереньках. Мой затылок упирается Аполлонию в грудь, а тот встает, оттолкнувшись от земли ногами, сгибает мою шею, стараясь деформировать мой спинной мозг. Костяшки его больших пальцев вдавливаются в мой кадык. Я задыхаюсь, не в силах сделать вдох, но вцепляюсь в лицо противника, засовываю большой палец ему в ноздрю и пытаюсь протолкнуть его в носовую полость. Его хватка не ослабевает. Тут на сцене появляется охранник-черный. Он бьет Аполлония кальяном по голове, и мне удается вырваться. Золотой успевает
сдернуть с меня маску, и она остается у него в руках, когда он валится на ковер, а я встаю над ним, запыхавшийся и багровый.
        Глядя на мое лицо, Аполлоний снова начинает смеяться; из его глотки вырывается сперва хриплый хохот, потом медленное пьяное мычание, и яд наконец берет верх над его организмом. Он валяется на полу, раскинув руки, покрытый темной кровью, словно какой-то злобный древний кальмар. Подбежавший Севро бьет его кулаком в висок - скорее для надежности, - и глаза Аполлония закатываются под тяжелые веки, когда он погружается в темноту.
        - Спасибо, - говорю я черному, с трудом переводя дыхание.
        Тот впивается взглядом в мое лицо, понимая теперь, кто я такой. Изумленно пожимает плечами и оглядывается на начальника тюрьмы. На мгновение мне кажется, что он собирается отомстить и размозжить череп медному. Но вместо этого черный лишь бросает кальян на пол.
        - Черт побери! - рявкает Севро. - Начальник?
        Тракса подходит к медному.
        - Без сознания, на его счастье.
        - Коррумпированный, а теперь слепой, - бурчу я. - Что-то мне подсказывает, что у него есть деньги на новую пару глаз.
        - Златовласка, ты в порядке? - спрашивает Севро.
        Александр стоит у двери, сгорбившись. Он пошатывается, потом резко наклоняется и успевает сдернуть маску, прежде чем его начинает тошнить.
        Севро отпрыгивает:
        - Идиот!
        - Извини, - шепчет побледневший Александр и снова натягивает маску, стараясь не смотреть на изувеченного начальника тюрьмы.
        - Минотавр, поверженный кальяном. - Севро пинает кальян и хлопает черного по плечу. - Превратности судьбы. Похоже, нашей сделке с начальником тюрьмы конец.
        - Почему? Слепой он или нет, но пусть только попробует сообщить республике о происшедшем - и его мигом упекут пожизненно. Что-то мне подсказывает: этот тип будет держать язык за зубами.
        - Рискованно, черт возьми… - размышляет вслух Севро. - Подчиненные могут обойти его.
        - Думаешь, они не в доле? Если сомневаешься, учитывай собственные интересы. Бери Траксу и Александра и возвращайтесь на уровень «омега» - поможете Крошке и Клоуну переправить других заключенных. А мы с Траксой доставим этот кусок дерьма в батискаф. Идем.
        Севро притормаживает, мрачно глядя на Аполлония.
        - Ну и дерьмо… - бормочет он так тихо, что слышу только я.
        - Скажи мне что-нибудь такое, чего я не знаю.
        - Я выиграл: шесть - три. Придет время, и я убью этого козла. - Затем Севро кивком указывает на черного. - Что будем делать с… Эй! Как тебя зовут?
        Черный смотрит на него с раздражением и опять показывает на свой рот.
        - А, без разницы. Он все равно немой. - Севро оглядывается на меня. - Но он видел твое лицо.
        Черный терпеливо ждет, пока я меряю его взглядом.
        - Хочешь прокатиться?
        29. Лирия
        Ржавчина и тень
        В свой выходной я встаю рано и ем холодную кашу в столовой, когда все, кроме прислуги, еще спят. Потом в коридорах уворачиваюсь от стаек роботов-уборщиков. До конца светлого месяца осталась неделя; небо сизое, как синяк; идет слабый дождик. Я спускаюсь вниз по Эсквилинским холмам к южному трамвайному кольцу и оттуда добираюсь до главного вокзала на восточной стороне территории. Под аркой Силениуса я показываю свой пропуск и удостоверение личности стражам-серым из Львиной гвардии. Я хотела взять с собой Лиама, но сегодня учебный день, и я опасаюсь, что шум большого города может ошеломить его.
        - Первая поездка в Гиперион? - спрашивает на контрольно-пропускном пункте вокзала сонный серый, изучая мой пропуск.
        Очереди пассажиров первой волны из Гипериона проходят досмотр на другой стороне вокзала. Серый слишком долго возится. Чего доброго, выяснит, что с пропуском что-нибудь не так. Я сжимаю бумажник в кармане. Сколько дать на лапу? Надо было спросить об этом у кого-нибудь из слуг, хотя от них фиг дождешься прямого ответа. Они бы нарочно меня запутали, чтобы посмеяться. Другие охранники смотрят программу по голокубу внутри поста охраны.
        - Посмотреть достопримечательности?
        - Да, сэр.
        - Не ходи в Циркаду. Там жуткие очереди.
        - У меня есть музейная карта. - Я показываю блестящую серебряную карту, которую управляющий раздал всем слугам Телемануса.
        - Превосходная вещь, - саркастически говорит охранник. - Она поможет тебе войти, но не сократит очередь. Туристические места битком забиты. Везде сплошные марсиане. - Он смотрит на меня, как будто я москит из лагеря 121. - При возвращении позднее десяти вечера все удостоверения четвертого класса подлежат комплексной проверке.
        - У меня второй класс…
        - Только на территории Телеманусов, - поправляет серый, кивая на мой пропуск. - Допуск за пределами цитадели - это другой протокол. Поняла? - (Я киваю.) - Приятного знакомства с лунными достопримечательностями, гражданка.
        Я сажусь в вагон и съеживаюсь у забрызганного дождем окна, кутаясь от холода и сырости в пальто. Поезд уходит из цитадели всего с шестью пассажирами, помимо меня. Мимо мелькают деревья, кругом низко стелется осенний туман, и его пелена отделяет цитадель от города. Поезд поднимается все выше и выше, к джунглям из света и металла - это и есть Гиперион. Я помню, как впервые увидела Вечный город с неба. Тогда это было волшебно - думать, что в мирах так много людей. Теперь же при мысли о беспорядках и протестах меня скручивает от ужаса.
        Я выхожу на вокзале Гипериона и прокладываю себе дорогу через толпу, собравшуюся на платформе, - эти люди собираются штурмовать состав, чтобы отправиться в цитадель на работу. Среди них есть зеленые и серебряные, но большинство составляют медные. Все они защищаются от холода, застегнув на все пуговицы одинаковые дорогие пальто, закутавшись в шарфы и натянув поглубже темные широкополые шляпы. Я извиняюсь, проталкиваясь мимо них, но они не слышат. В ушах у них светящиеся наушники. В глазах мерцают голографические контактные линзы. Я пускаю в ход локти. Я такая низкорослая, что не вижу, куда идти, и меня чуть не затаптывают, когда из динамика раздается: «Двери поезда закрываются. Будьте осторожны! Двери поезда закрываются…»
        Вокзал Гипериона напоминает мне Лагалос. Это огромная пещера из камня, где царит суматоха и разносится гулкое эхо объявлений. На платформах мельтешат пассажиры из самых дальних уголков республики: алые с терранских латифундий, загорелые, обмотанные шарфами; худощавые парни-синие из какой-то орбитальной летной школы в стильных черных куртках; безумные биомодифицированные местные зеленые, слушающие грохочущую музыку из наплечных динамиков. Все это перемешано, словно рагу в котелке Авы. Я прохожу мимо фешенебельных магазинов с движущейся рекламой; она демонстрирует дорогие с виду вещи на дорогих с виду розовых.
        В вестибюле с картами я случайно касаюсь экрана, и голограмма разворачивается вбок, показывая варианты путешествий, в совокупности напоминающие клубок змей. От этой картины мне становится дурно. И я понятия не имею, как работает этот чертов аппарат по продаже билетов! Стоящая за мной желтая нетерпеливо притопывает.
        Внезапно меня охватывает паника. Я торчу тут, как натертый палец на ноге. Мне хочется убежать, вернуться в цитадель, валяться там на кровати и смотреть голографические фильмы. Кавакс на целый день забрал Софокла на озеро Силена на какую-то секретную встречу, так что у меня нет никаких обязанностей.
        Нет. Гиперион - жемчужина империи. Я смотрю на резьбу, покрывающую камни вокзала. Ава, ты бы убила за возможность увидеть это.
        Я в долгу перед ней, и потому должна попытаться осуществить свои планы.
        Ошеломленная транзитными картами, я покидаю вокзал и отправляюсь в путь пешком. По крайней мере, я могу положиться на свои ноги и GPS в датападе. До галереи всего пять километров. Половина того расстояния, которое мы с Лиамом преодолевали по дороге к полям клубники.
        Останавливаюсь возле маленького кафе на сверкающем бульваре. Группа дворников-бурых в серых комбинезонах собирает мусор с помощью захватных устройств. На площади растет толпа протестующих сторонников «Вокс попули» - там выступает какой-то спикер. В стороне от обсаженной деревьями пешеходной аллеи, за цветущими кустами, заваленными мусором, начинается грандиозный спуск к нижним уровням города.
        За ограждением многоэтажные жилые здания уходят вниз на такое же расстояние, как и вверх. Я лишь сейчас осознаю, что нахожусь в километре над поверхностью Луны, и меня мутит.
        Флаеры тяжело двигаются по воздушным бульварам, словно мигрирующие жуки. За ними - слой смога и тумана, в котором смутно светятся огни. Еще один город, скрытый за серой пеленой. Сумасшедшая картина, па. Она заставила бы тебя оторвать взгляд от головизора. Возможно, даже вызвала бы у тебя улыбку.
        Захожу в ближайшее кафе, чувствуя головокружение, будто я немного пьяна. Огромное меню приводит меня в замешательство, и я заказываю кофе и пирожное. Я впервые после лагеря 121 трачу деньги, и один лишь кофе стоит четверть моего дневного заработка.
        Кассирша-бурая вздыхает, когда я плачу купюрами, а не кредитами с карточки, и устраивает целое представление, копаясь в кассе в поисках сдачи. Как только она ее отдает, я устраиваюсь в уголке и пробую кофе. Конечно же, кофе хорош, но пирожное меня просто ошеломляет! Слоеное, маслянистое, с шоколадом и орехами внутри. Ава, ты бы продала парочку своих детей за кусочек такого пирожного. Видишь, я могу получать удовольствие. Я обычная гражданка.
        Смотрю в окно на пешеходов и, несмотря на то что меня окружает множество людей, чувствую себя одинокой. Они часть этого мира, поэтому могут баловать себя вкусным кофе каждый день. У них есть нужные навыки. Они ходили в школу. Они разбираются в компьютерах и во всяких продвинутых вещах. Мне до них далеко.
        Все, что я умею, - быть служанкой. А прежде я была рабыней. Представляю себя на интервью - так, как это показывают по голографическим каналам. Сидящий напротив меня крупный мужчина в костюме спрашивает, что я умею, а я говорю ему, что знаю, как ухаживать за пауками-шелкопрядами и защищать их от жуков и как сделать, чтобы они гнездились ночью. Я знаю, как подкупить всякое ничтожество, как торговаться за унцию сахара, как мотать на ус разные слухи, чтобы не попасться в лапы банде в лагере 121…
        «Эти знания могут пригодиться только ржавым, милочка моя, - говорит он. - Мы в них не нуждаемся. Вы не пробовали заняться уборкой?»
        Музей просто замечательный, чистенький, хотя битком набит. Крыло Рассвета Космической Эры переполнено посетителями. Здесь много старинных космических кораблей, подаренных самим регулусом Солнца. Мне приходится проталкиваться через группу синих и бурых, чтобы хотя бы мельком взглянуть на половину экспонатов. Поверх согнутого локтя какой-то женщины я вижу логотип компании того серебряного - крылатую стопу. Она точно такая же, как на наших палатках, продовольственных пакетах и водоочистителе. Точно такая же, как на роботах, заменивших нас в нашей собственной, якобы нерентабельной шахте.
        Выставка «История завоевателей» закрыта; вход перегорожен барьерами. Стайка медных передо мной, щебеча, как гелионы в джунглях, судачит об ужасной краже, происшедшей тут несколько недель назад. Сквозь щель в брезенте, закрывающем переднюю часть экспозиции, я вижу, как несколько зеленых встраивают в пол какое-то оборудование, а группа оранжевых и алых ремонтирует мраморную арку, на которой поверх слова «Завоевателей» выжжено: «Членососов».
        Я мысленно улыбаюсь.
        Я пропускаю залы, посвященные восстанию, - маленькие Конн и Барлоу завопили бы от разочарования - и вместо этого становлюсь в очередь в крыло Свободы. Там я нахожу комнату с бетонными стенами, которая уходит ввысь на несколько этажей, сужаясь к верху и пропуская внутрь лишь тонкую полосу света. Пол усеян бессчетным количеством знаков алых. Они размером с большой палец и сделаны из гибкого металла. Точно такие, как у меня на руках. Каждый из них взят из шахт, уничтоженных Шакалом на Марсе. Это место называется залом Криков.
        Он страшный и холодный, и я хочу убежать отсюда. Но остаюсь на месте. Эта инсталляция среди прочих экспонатов внушает наибольший ужас. Какой-то посетитель, немногим старше меня, со слезами падает и хватается за один из знаков. Он пришел сюда один, но стоящие рядом алые опускаются на колени, чтобы утешить его, и так до тех пор, пока вокруг него не образуется плотная толпа, и все они плачут, и я сама вытираю глаза и отворачиваюсь, думая, не присоединиться ли к ним. Но я чувствую себя слишком неловкой и слишком взволнованной для этого. Да и где было подобное единодушие в лагере 121?
        Пара высоких золотых, стоящих в дальнем конце зала со своим маленьким сыном, наблюдает за развернувшейся перед их глазами картиной. Красивая семья. Их взгляды печальны и уважительны. Но мне хочется наорать на них. Сказать, чтобы проваливали. Это принадлежит нам.
        Потом раздается звон металла: сын выскальзывает из рук матери и выбегает на знаки. Его ботинки грохочут по ним. Звук отскакивает от бетона, поднимается все выше и выше и в конце концов добирается до самого верха холодного бетонного горла.
        Сбившиеся в кучу алые замирают, запрокинув голову.
        От зала Криков меня охватывает клаустрофобия, и к горлу подкатывает тошнота; я проталкиваюсь наружу в поисках места, где можно было бы присесть и прийти в себя. Все кофейни переполнены, и я направляюсь в маленький парк за пределами музея. Я протискиваюсь мимо медленно движущейся стайки беспечных синих, мимо болтающих зеленых, мимо всех цветов, что перемешались на широких белых ступенях, ведущих к музею. Осторожно пробираюсь мимо ужасной женщины-золотой, остановившейся посреди прохода и разговаривающей по внутреннему чипу. Алый с эксцентричным пирсингом, стремясь вырваться вперед, врезается в меня.
        - Прости, дорогуша, - бормочет он, проскальзывает дальше сквозь толпу и исчезает, оставляя за собой дымок сигареты.
        Позади меня на лестнице раздается крик. Я оборачиваюсь и вижу, как та золотая яростно кружит, сканируя взглядом толпу. Потом ее взгляд останавливается на мне. Она тычет в меня длинным пальцем с драгоценным кольцом.
        - Ты! - (Я оглядываюсь, пытаясь понять, к кому позади меня она обращается.) - Воровка!
        Золотая проталкивается в мою сторону, и я понимаю, что она направляется прямиком ко мне. Окружающие меня люди отшатываются. Мне хочется пуститься наутек, но я стою на тротуаре как вкопанная.
        - Стража! - кричит нависающая надо мной женщина. - Стража! Где он, ты, маленькая ржавая дрянь?
        Она презрительно усмехается. Золотая на добрый фут выше меня. И на сотню фунтов тяжелее. Даже больше, несмотря на ее худобу. Она выглядит словно истощенная золотая саламандра, закутанная в меховую шубу; ее большие глаза злобно сверкают, будто два драгоценных камня.
        - Я знаю, это ты взяла!
        - Ничего я не брала! - огрызаюсь я.
        Золотая хватает меня за руку и дергает с такой силой, что я чувствую, как скрежещет плечевой сустав. Мои ноги отрываются от земли.
        - Сейчас посмотрим. Стража!
        - Они идут, - говорит кто-то.
        Я оглядываюсь в замешательстве и выворачиваюсь из цепких пальцев; золотая выпускает мою скользкую от дождя куртку.
        - Не давайте ей уйти!
        Женщина-зеленая и старик-серебряный преграждают мне дорогу. Серебряный крепко держит меня за руку, пока два стража проталкиваются через собравшуюся толпу. Серые. Меня пронзает страх. На них синие матерчатые кепки и серая форма с титановыми значками; на значках - женщина с повязкой на глазах и звездой республики в руке. Младший из двоих серых велит зевакам идти своей дорогой, а старший вытягивает шею, чтобы посмотреть на золотую, и уважительно кивает ей:
        - Что случилось, гражданка?
        - Она воровка!
        Офицер спокойно смотрит на меня.
        - Кто - она?
        - Эта маленькая оборванка украла мой браслет! Сняла прямо у меня с запястья!
        У меня расширяются глаза:
        - Ни хрена я не брала!
        - Я видел, как она пыталась сбежать, - заявляет серебряный. - Я задержал ее до вашего прибытия.
        - Это был браслет с бриллиантами и лирконием. Очень дорогой. Я разговаривала по интеркому, и она меня ограбила. Ловкие пальчики!
        Я теряю дар речи.
        - Не двигайте головой, гражданка, - говорит старший, более толстый охранник. С тонкой пластиковой гарнитуры, которую он носит прямо под синим беретом, на его левый глаз опускается прозрачная линза. - Мне нужно вас сканировать.
        - Но я ничего не сделала!
        - Тогда вам нечего скрывать.
        - Кто-нибудь из вас видел, что произошло? - спрашивает у зеленой и серебряного младший серый.
        - Видел, как эта ржавая врезалась в нее.
        - Нет. Только слышал крик.
        - Я ничего не делала!
        - Заткнись, или мы задержим тебя за пререкания, - говорит младший охранник.
        - Гражданка, перестаньте двигать головой.
        Я застываю, прикусив рвущееся с языка оскорбление. В глазу серого мерцает свет от проекционного дисплея линзы. Напротив его зрачка проносится калейдоскоп лиц.
        - Ее нет в архиве, - говорит он напарнику. - Откуда вы, гражданка?
        Он жестом велит мне вложить палец в приборчик для забора проб ДНК. Я чувствую слабый укол иглы. Страж, хмурясь, рассматривает результат.
        - Ясно же, марсианка. Говорит так, будто у нее полный рот грязи, - заявляет золотая. - Просто арестуйте ее, наконец! Я хочу получить свой браслет обратно. - Она указывает на окружающие здания. - Вы что, не можете просмотреть записи с камер?
        - Частная собственность. Они не соединены с архивом, и потому нам требуется ордер.
        - Что за нелепая бюрократия! Улицы превратились в шлак. Воры на Променаде! Если бы вы перестали обращать внимание на этих плебейских чучел из сената и просто выполняли свою работу…
        - Гражданка, пожалуйста… - говорит старший страж. Он оглядывается на алых, стоящих среди зевак, - возможно, размышляет, нет ли среди них членов «Вокс попули». Один ненужный свидетель - и готовы беспорядки. - Девушка, вы с Марса?
        «Дыши. Дыши».
        - Да, я с Марса.
        - Вас нет в архиве. Где ваше разрешение на въезд? Оно записано на вашем встроенном удостоверении личности?
        - Что?
        - У вас есть какое-нибудь удостоверение личности?
        Я быстро лезу в карман, в котором лежит удостоверение цитадели. Оба серых быстро отступают, хватаясь за пистолеты. Младший наставляет на меня ствол, и я смотрю в металлическое дуло, находящееся в двух метрах от моего лица.
        - Не двигаться! - (Приказ заставляет меня вздрогнуть. Меня пронзает глубоко засевший в генах ужас перед серыми с оружием.) - Руки из карманов! Руки из долбаных карманов! Давай!
        Я замираю. Потом мое тело, оледеневшее от ужаса, начинает дрожать. Мне так страшно, что я не могу даже шевельнуть рукой. Враждебные глаза смотрят на меня с ненавистью: наихудшие предположения серых подтвердились.
        - Руки показывай! Медленно! Медленно!
        Я вытаскиваю руку из кармана. Старший серый видит, что из толпы за ним наблюдают алые и бурые. Некоторые что-то говорят в интеркомы. Один делает шаг к нам. Серый опускает пистолет, и в его глазах мелькает страх. Младший серый не видит наблюдателей и впечатывает меня в ближайшую стену. Он задирает мои руки вверх и ударом ботинка заставляет расставить ноги. Он сканирует мое тело при помощи дубинки, потом охлопывает меня, потом сковывает мне руки за спиной магнитными наручниками. Я не знаю, что делать.
        - Оружия и взрывчатки нет, - говорит младший, все еще не замечая беспокойства старшего. - Браслета тоже. - Он достает из моего кармана удостоверение личности и отступает на шаг. - Лирия из Лагалоса. - Он запинается. - Э-э-э… Стефано, глянь сюда.
        - Тогда у нее должен быть сообщник, - вставляет золотая.
        - Я видел второго алого… - начинает зеленый.
        - Я тоже его видел. Несомненно, член банды. Татуировки, пирсинг. Послушайте, офицеры, может, я просто дам вам показания или карточку? - предлагает серебряный, бросая взгляд на часы. - У меня встреча.
        - Рико, запиши их показания и ай-ди. - У старшего из интеркома раздается потрескивание. Он убирает пистолет в кобуру. - Нам нужен фургон на уровень Променада, сто шестнадцатая и «Эвридика». Пришлите наряд для усмирения толпы. Есть несколько наблюдателей от «Вокс попули». Возможна эскалация. - Потом обращается ко мне: - Можете повернуться, гражданка.
        Я неуклюже разворачиваюсь с руками за спиной. Снова начинается дождь. Я дрожу.
        Младший серый смотрит в мое удостоверение:
        - Персонал цитадели?
        Я киваю.
        - Уборщица?
        Потом он замечает печать с лисом справа от моего имени.
        - Персонал Телеманусов. Допуск второго класса. Глянь сюда. Поэтому ее нет в архиве?
        Я не уверена, что это вопрос.
        - Наверное, удостоверение тоже краденое, - говорит золотая.
        Старший серый резко разворачивается к ней:
        - Гражданка, пожалуйста! Посмотрите по сторонам.
        - Да вы знаете, кто я такая? - презрительно усмехается женщина. - Я Агилла Ворелиус, офицер. Вот так-то. Почему вы не пытаетесь найти ее сообщника? У нее точно есть один. Они, знаете ли, бегают стаями. Эти мелкие дикари с других планет совсем распоясались. Нигде не чувствуешь себя в безопасности. Как ваше имя? Я намерена сообщить о вас моему другу, сенатору Адулиусу. Один звонок - и вы отправитесь охранять установку фильтрации воды на Фобосе… - Она подается вперед, щурит яркие глаза, читая надпись на значке: - Офицер Грегорович.
        Старший серый бледнеет:
        - Гражданка Ворелиус, мы забираем ее…
        - Забираете?! - истошно кричу я. - Я ничего не…
        - Заткнись! - говорит он мне, машинально толкая меня.
        Я так зла и напугана, что просто спотыкаюсь и смотрю в землю.
        - Мы заберем ее и проведем полное расследование, просмотрим записи со всех камер, когда получим ордер. Если эта девушка - сообщница вора, укравшего ваш браслет, она за это поплатится.
        - Хорошо… Хорошо. Доложите об этом управляющему Телеманусов. Пусть знают, что среди них есть воровка. Впрочем, не то чтобы это беспокоило марсианских военачальников. Но она должна как минимум потерять работу. Пусть убирает улицы.
        Это пугает меня сильнее, чем серые.
        Рядом садится потрепанный серый флаер в форме буханки, со светло-голубыми полосами Гипериона. Меня ведут к нему. Флаер откидывает верх. Внутри - ряды отпетых подонков, в основном татуированных низших цветов, пьяниц и бродяг.
        - Что она сделала?! - выкрикивает из толпы пожилой алый.
        - Проходите, гражданин, - приказывает один из серых.
        - Дерьмо! - кричит кто-то еще; об асфальт рядом с офицерами разбивается бутылка. - Гребаные жестянщики!
        - Заходи.
        - Шлак на вас… - шиплю я, сопротивляясь попыткам стража запихнуть меня в тюремный фургон.
        Я чувствую себя, словно ребенок, закативший истерику. Мое лицо немеет. Один из стражей вытаскивает электрошокер:
        - Зайдешь с обоссанными штанами. Или с сухими. Выбирай, гражданка.
        Вздрогнув, я становлюсь на подножку флаера и позволяю впихнуть себя на сиденье между оборванным старым розовым со стучащими черными зубами и пьяным черным в яркой гоночной куртке, испачканной кровью и рвотой. Мои наручники звякают - магниты приковывают меня к сиденью. Меня захлестывает нутряной животный страх. Я дергаю наручники:
        - Пожалуйста… Пожалуйста, не надо!
        - Офицеры, - произносит кто-то на улице, прежде чем стражи успевают захлопнуть дверь. К ним подходит худощавый серый в пальто. У него раздвоенная бородка-эспаньолка, и он сильно хромает на правую ногу. - Боюсь, тут какая-то ошибка, - говорит он. - Эта девушка - моя подруга.
        - Карманница? - спрашивает старший страж, поглядывая на толпу, которая становится все гуще.
        - Ну вы скажете! - смеется незнакомец. - Если она карманница, то я - всемирно известный похититель произведений искусства! Я знаю ее семью уже восемь лет. Мы выбрались на день в город - посмотреть достопримечательности. Сперва зашли в крыло Свободы, потом в центр Героев - утомительно, конечно. Хотел показать ей что-нибудь из своего прошлого. Убедиться, что новое яркое поколение знает, на какие жертвы в свое время пришлось идти таким, как мы.
        - Из вашего прошлого? - переспрашивает пожилой страж. - Вы были среди Сынов?
        Мужчина пожимает плечами, словно смущаясь:
        - Каждый из нас делает свое дело. Сперва я работал в дозоре.
        Массивный черный рядом со мной выдыхает мокроту из недр своей глотки и сплевывает ее мне на ноги. Он улыбается мне треснувшими зубами и что-то шепчет на непонятном языке. У него изо рта воняет, как из сточной трубы. Тем временем серые перебрасываются репликами на военном жаргоне, а я смотрю на них, ничего не понимая.
        - Какая когорта? - спрашивает один из стражей.
        - Пятнадцатая.
        - Центр Серения?
        - Сам город в кратере.
        Охранник присвистывает:
        - Один из «дымоходов» собственной персоной!
        - Тогда вы были первыми ответившими…
        - Так говорят.
        - Я тоже был там, - говорит пожилой страж. - В Тринадцатом.
        - Адский день, - отвечает незнакомец.
        - Адский…
        Мужчины пожимают друг другу руки.
        - Филипп, - представляется незнакомец.
        - Стефано, - отвечает старший страж. - Это Рико. Болван, каких мало.
        - Ну так что за склока, Стефано? Кажется, моя подруга вот-вот превратится в обед для этой вороны. А ты как будто ожидаешь нападения толпы.
        - Одна гражданка сказала, что ваша подруга украла у нее браслет, - ворчливо произносит офицер Рико, раздраженный тем, что его отстранили от участия в разговоре.
        - Браслет? - Незнакомец, назвавшийся Филиппом, смеется. - Вы нашли у нее этот браслет?
        - Нет, но…
        - Тогда почему она в фургоне? Ржавые у ворот?
        Старший страж кивает:
        - Гражданка угрожала устроить скандал. Позвонить наверх. Ну понимаешь, связи.
        - А! - Незнакомец приподнимает брови. - Никак золотая?
        Стефано выглядит пристыженным:
        - Ну, ты знаешь, как это бывает.
        - Масло новое, шестеренки старые.
        - Такая жизнь.
        - Такая жизнь. Долго еще до пенсии?
        - Три года. Они откатили всем срок на пять лет.
        - Сволочи.
        - Угу. Новые рекруты не на высоте. Алые и бурые… даже черные. Гребаный беспредел. Никакой дисциплины. Так что старых псов продолжают держать в будке.
        - Уголовщина.
        - Такие вот дела.
        Незнакомец подходит ближе и понижает голос:
        - Послушай, Стефано… Я понимаю, что ты просто выполняешь свою работу. Я все понимаю. Но оглянись вокруг. Фитиль уже горит. Увези ее - и «Вокс попули» взорвется. Я ручаюсь за эту маленькую леди. Я обещал ее матери присмотреть за ней. Она отличная девчонка. Меня убьют, если мне придется вернуться и рассказать ее родителям, в чем дело. Ты же знаешь алых: цвет низший, а гонор большой. И если ты заберешь ее в участок, все пойдет наперекосяк. Тем более что она ничего не сделала. Ну мог же ты забыть внести этот случай в систему? - Он оглядывается на толпу. - Избавь всех от головной боли.
        - Стефано… - начинает было офицер Рико.
        - Тихо, ты, хлопушка!
        Офицер Стефано смотрит на меня, потом на улицу, затем на других стражей постарше, конвоирующих флаер, и кивает. Он запрыгивает в него и отключает магнитный фиксатор на моих наручниках. Я осторожно выхожу.
        - У меня перед тобой должок, - говорит незнакомец. - Ты чертовски хорошо поступил.
        - Не понимаю, о чем ты.
        Незнакомец протягивает руку:
        - Semper fratres[13 - Братья навек (лат.).].
        - Semper fratres.
        Стражи закрывают дверь флаера и размашистым шагом идут в толпу, отталкивая любого человека низшего цвета, который оказывается слишком близко. Флаер снова поднимается в воздух и вливается в дорожное движение. Я остаюсь рядом с незнакомцем. Толпа, лишенная своего мученика, рассеивается так же быстро, как и собралась. Некоторые подходят спросить, все ли в порядке. Я киваю, все еще не оправившись от потрясения.
        - Притворись, что мы друзья, - говорит мужчина, уводя меня прочь. - Они все еще смотрят на нас.
        - Почему вы это сделали? - спрашиваю я, когда он садится на скамейку покурить.
        Беру у него сигарету, и он извлекает огонек из кольца на мизинце. Я прикуриваю.
        - Это сделал другой алый, - поясняет он. - Я видел, как парень провернул дельце.
        - Почему же вы не сказали об этом сразу? - запальчиво восклицаю я.
        - Я тебя не знаю, - говорит он. - В наше время нетрудно нажить проблемы.
        - Похоже на то, - бормочу я.
        - Ты всегда так… агрессивно относишься к людям, которые тратят время, чтобы помочь тебе?
        - Нет… я просто… Извините.
        - И не было никакого смысла говорить с той золотой, которая зависла там, как разъяренная оса. У таких опасные укусы. Легко угодить в болото.
        - В болото? - переспрашиваю я.
        - В неприятную ситуацию, - объясняет он. - Филипп. - Он протягивает руку.
        Сейчас его голос звучит более непринужденно и игриво, чем при разговоре со стражами. У него озорное лицо и умные глаза, которым словно уже наскучило смотреть на многое, но в меня он всматривается внимательно.
        - Лирия из Лагалоса.
        - Марсианка? - Он смеется. - Ну тогда хорошо, что они не спросили, откуда я тебя знаю. Марсианка! Ха! Вот подстава. Могло бы все сорваться. - Он гасит сигарету и встает, собираясь уходить.
        - Почему вы помогли мне? - снова спрашиваю я.
        - Ты похожа на одного человека, которого я когда-то знал. - Он ненадолго умолкает. - И я ненавижу этот гонор высших цветов. Играют мышцами, как будто они все еще на коне. У тебя сегодня счастливый день, Лирия из Лагалоса. Следи за языком, когда говоришь с жестянщиками. Этот Стефано - хороший мужик. Большинство из них сейчас дерганые, как мухи, из-за всех этих террористов и подстрекателей из «Вокс попули».
        Он идет прочь.
        - Подождите!
        Он останавливается:
        - Да?
        - Я перед вами в долгу, - говорю я и лезу за бумажником. - Вы - мне, я - вам. Так это делается.
        - Ты хочешь заплатить мне? - оскорбляется он. - О небо, нет! Не обесценивай удачу, милая. - Он умолкает, пропуская проходящих мимо людей. Кажется, он что-то обдумывает. Его рука лежит на груди, касаясь чего-то под рубашкой. - Ну черт возьми! - говорит он со вздохом. - У тебя такой вид, будто ты потерялась. Как давно ты обитаешь в нашем прекрасном городе?
        - Я здесь впервые.
        - Ах ты, бедный маленький кролик, - воркует он.
        - Я не кролик! - огрызаюсь я.
        Он смеется:
        - Верно. У тебя зубы больше. Итак, день первый. И что же ты видела? - Я показываю брошюру, и он выхватывает ее у меня. - Несчастный ребенок! Ты так весь день простоишь в очередях. Ладно, так случилось, что мне рекомендовали ходить. Ради колена - ну ты понимаешь. Старая рана. Как насчет того, чтобы отблагодарить меня, составив мне компанию? Иначе мне придется весь день разговаривать с собой. Думаю, это честная сделка. - (Я колеблюсь.) - Обещаю тебе великолепный день - мы проведем его весело и по-братски.
        У него лукавые глаза. Но в целом я больше доверяю таким глазам, чем добрым. Добрые меня жалеют.
        - Я согласна.
        - Отлично. - Он разворачивается. - Уходим отсюда немедленно, Лирия из Лагалоса. - Он похлопывает себя по ноге. - Прыг-скок!
        Я нахожу Филиппа забавным. Мы бродим, разговаривая, по уровню Променада, останавливаясь у непопулярной, но прекрасной галереи Паллады, чтобы взглянуть на стеклянные скульптуры, напоминающие застывших танцоров на празднике вручения лавров, и в зоопарке «Церебиан», где обитают кенгуру, зебры и другие вымершие существа, заново воссозданные во плоти и крови ваятелями. Он покупает мне попкорн с карамелью и кардамоном и фруктовый лед. Я раньше такого не пробовала. Мы курим под фонарями, освещающими кроны деревьев в парке Аристотеля, и смотрим, как бродячие собаки гоняются за смирными голубями, прилетающими попить из фонтанов. Филипп рассказывает мне обо всем так, словно я попросила об этом. Он прекрасный оратор, однако использует многие неизвестные мне слова, а некоторые применяет в незнакомом смысле. Чувствуется, что он умудрен жизнью и образован - настолько образован, что насмехается над манерами спесивых дам в мехах и драгоценностях. А ведь я сначала робела перед подобными женщинами.
        Ава, тебе бы понравился этот мужчина. Куда до него глупым мальчишкам из городка!
        Он, кажется, тоже хочет узнать меня получше. Но расспрашивает не обо мне, как другие, а о том, что я думаю. Я говорю много и сбивчиво, забывая о застенчивости, а он наблюдает за мной, трогая что-то под рубашкой.
        Возможно, он старше моего отца, но в нем есть нечто молодое, заставляющее меня улыбаться. Он что-то скрывает - быть может, глубокую печаль. Иногда я подмечаю, как он смотрит на деревья и фонтан, будто давным-давно уже бывал здесь с кем-то. И в такие моменты он всегда прикасается к груди.
        Интересно, кого я ему напоминаю?
        Я теряю счет времени, забывая, что здесь солнце не садится в конце дня. Когда я говорю, что мне нужно вернуться в цитадель, Филипп заявляет, что проводит меня, после того как мы поужинаем в одном маленьком венерианском заведении. Я колеблюсь, несмотря на урчание в животе, и хочу как-нибудь отговориться, ведь мне никогда не доводилось бывать в настоящем ресторане, а еще я стесняюсь своего ужасного пальто и беспокоюсь, что это будет слишком дорого для Филиппа. Но он настаивает. И это хорошо! Маленький венерианский ресторан - прекраснейшее место из всех, какие я только видела. Салфетки и тарелки белые, будто сваренные вкрутую яйца. Столовые приборы из серебра. Струится музыка: фиолетовый играет на цитре в беседке из плюща, выходящей на цитадель и горы на севере.
        - Мне больно думать, что ты прожила жизнь без устриц, - говорит Филипп, проглатывая одну.
        - А ты никогда не ел яичницу из гадючьих яиц.
        - Несомненно, к этому нужно иметь привычку, чтобы войти во вкус.
        Я вздрагиваю, глотая очередную устрицу. Первую я разжевала, и меня едва не вырвало, но теперь, когда я знаю, что их надо глотать целиком, они начинают мне нравиться, если сдобрить их достаточным количеством уксуса. Или, возможно, мне нравится, что они мне нравятся. Чувствую себя очень важной, когда официант подходит и спрашивает, не желаем ли мы еще чего-нибудь, и изрекаю:
        - Еще одну порцию, пожалуйста.
        - И два мартини, - заявляет Филипп. - Какое коварство с твоей стороны, обаяшка.
        Официант краснеет и уходит. Я смотрю ему вслед, страшась представить, сколько же это все будет стоить, - при том что едва могу позволить себе кофе. Филипп бросает пустую ракушку в ведро.
        - Они не идут ни в какое сравнение с настоящими венерианскими морепродуктами, но, несмотря на эту войну, Земля делает все возможное.
        - Я слышала, что торговля может возобновиться с заключением мирного договора, - со знанием дела говорю я: так сказал один из людей Квиксильвера, посетивший Кавакса пару недель назад.
        - Ха! Мир надолго не затянется. Он никогда не бывает долгим. Золотые не удовлетворятся условным миром. Им нужно все.
        - «Вокс попули» может заключить его без золотых.
        - И откуда ты это знаешь?
        Понимая, что ляпнула лишнего, я пожимаю плечами:
        - Так, слышала кое-что.
        Он изучающе смотрит на меня:
        - А тебя это не беспокоит? Заключение мира с работорговцами?
        Я задумываюсь, радуясь, что он не спросил, где я «слышала кое-что».
        - Не знаю.
        - Уверен, что знала бы, если бы тебя это волновало.
        - Этот сенатор… О’Фаран, Танцор. Это он освободил мою шахту.
        Филипп присвистывает:
        - Это уже кое-что.
        Я киваю:
        - Мне потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить его. Но если бы ты видел, как он на нас смотрел… Он просто хочет изменить мир к лучшему. Здесь и на Марсе. Похоже, правительница думает лишь о своих личных счетах с Повелителем Праха. А до простого народа ей нет дела. Она не бывала на Марсе уже шесть лет, а там… болото.
        Филипп улыбается, услышав от меня это слово.
        - А как насчет Жнеца?
        - Не знаю… - дергаю я плечом. Я пьяна, и мне хочется поговорить о чем-нибудь другом. - Похоже, он теперь один из них.
        - Золотой.
        Я киваю, думая о своих братьях в легионах. Не рассказать ли о них Филиппу? Нет. Я не желаю, чтобы жалость испортила этот вечер.
        - Я просто хочу, чтобы все это закончилось, - говорю я. - Пускай у нас будет та жизнь, которую всем нам обещали.
        - Не всем. О, устрицы!
        Мы приканчиваем следующую порцию, и после двух мартини Филипп расплачивается, стараясь, чтобы я не заметила. Я притворно ругаю его, но мысленно благодарю Долину и чувствую себя глупо из-за того, что так об этом беспокоюсь.
        Пошатывающиеся и пьяные, мы выходим из ресторана рука об руку, распевая балладу алых о парне, который был настолько очарователен, что соблазнил рудничную гадюку, - Филипп настоял, чтобы я его научила. Он минимум на тридцать килограммов тяжелее меня и на две ладони выше, но гораздо пьянее.
        - Выносливость алых чертовски впечатляет, - говорит он со вздохом и, невзирая на морось, усаживается на скамью на полпути через центр Героев.
        Небо обложило облаками; тусклый свет создает ощущение почти что марсианской ночи.
        - Надо дать отдых ноге. Очень болит.
        Мы вместе сидим на скамье посреди площади центра Героев. Площадь окружают статуи. Моя любимая, Орион Аквария, возвышается на семь этажей над буйством красных кленов. Печально известная скряга-синяя стоит подбоченившись, с попугаем на плече. Самая большая из статуй находится в центре площади. Ночью на мостовой вспыхивают огни, освещая Железного Жнеца: парень-алый размерами вдесятеро больше обычного человека прикован к двум огромным железным колоннам. В нем нет ничего величественного. Он еле живой от голода. Его спина согнута. Но рот его распахнут в крике. Кажется, что цепи трескаются и рвутся, а колонны рассыпаются. В их осколках видны другие силуэты, изображения и кричащие лица. Филипп поглаживает свой медальон и откидывается на спинку скамьи, глядя на статую.
        - Это что? - спрашиваю я Филиппа мгновение спустя. Он приподнимает брови. - У тебя под рубашкой. Ты поглаживал это весь вечер, как зверушку.
        Филипп хмыкает, садится ровнее и достает из-за пазухи медальон размером с маленькое яйцо. Это лицо кудрявого юноши в венке из виноградных листьев.
        - Безделушка, подарок одного особенного человека. Это Вакх. Бог легкомыслия и вина. Родственная душа.
        - А кто тебе его подарил? - спрашиваю я. - Извини. У меня дерьмовые манеры.
        - Давай без манер, моя дорогая, - я слишком пьян, чтобы помнить о приличиях.
        Однако же он медлит. Его лицо теряет природную веселость и выражает какое-то темное и глубокое чувство.
        - Один мужчина. Мой жених.
        - Жених?
        - В чем проблема? - отрывисто огрызается он каким-то новым голосом.
        - Нет. Я просто… только…
        - А я просто знаю, что алые превращаются в примитивных засранцев, когда речь заходит о подобных вещах. Часть вашей адаптации к шахтам. Нуклеарная семья! Гомосексуализм неэффективен! Напрасная трата спермы - так заявляет Бюро стандартов!
        Я сердито смотрю на него:
        - Ну мы не все такие!
        Хотя папа именно таким и был.
        - Нет, - откликается Филипп с веселым смешком, снова становясь самим собой.
        В этот миг я понимаю его. Все эти громкие слова, вся щегольская эксцентричность - это щит. А под ним боль. И на мгновение он настолько доверился мне, что готов поделиться ею.
        - Прости, милая. Я чудовищно напряжен. А когда ты чудовищно напряжен, легче смотреть прямо вперед.
        Он вздыхает, уставившись на статую Жнеца, с которой капает вода. В подмышках изваяния собираются в кучу птицы.
        - Каким он был, твой жених? - тихо спрашиваю я.
        - Муж. Терпеть не могу называть его женихом. Это все обесценивает. Он… он был хорошим человеком. Самым лучшим. Ничего общего со мной, кроме любви к господнему вину. Наша личная шутка. Его нет в живых. Но ты, наверное, догадалась.
        - Мне жаль.
        - У всех нас есть свои тени, - храбро улыбается Филипп.
        - Моя семья погибла на Марсе, - говорю я, поражаясь тому, что произношу эти слова вслух. Сколько людей расспрашивали о моей семье, пытались вызвать меня на откровенность, но я помалкивала, потому что им было этого не понять! А Филипп, со своей потаенной печалью, понимает. В его взгляде я не чувствую жалости. Я чувствую, что меня увидели. - Я была в одном из ассимиляционных лагерей. Мы жили там слишком долго, а потом пришла «Алая рука».
        - Как их звали?
        У меня вырывается тихий стон боли:
        - Никто об этом не спрашивал.
        - Значит, я буду иметь честь узнать их первым.
        - Моего брата звали Тиран. Отца - Арлоу. Сестру - Ава. Ее дети - Конн, Барлоу и Элла. Самая маленькая… - Мой голос прерывается. - Она была младенцем. - Я пытаюсь улыбнуться. - Но я вытащила племянника, и у меня живы братья.
        Его молчание - молчание человека, переживающего внутреннюю борьбу. Он стискивает зубы и беспокойно барабанит пальцами по скамье. Через некоторое время, не зная, какая сторона победила, я тоже начинаю пристально изучать взглядом Железного Жнеца.
        - Знаешь, кого я вижу, глядя на это? - спрашивает Филипп. - Вора. - Он смеется. - Предположим, для вас это богохульство. Он ваш великий герой. Ваш мессия.
        - Он не мой мессия.
        - Нет?
        - Нет.
        - Невероятно, - говорит Филипп, глядя на меня.
        - Что именно?
        - В наше время все такие громогласные. Но ты - ты молчишь, хотя у тебя есть полное право кричать. Луна не создана для тишины. Как и я.
        Я не отвечаю. С Филиппом на самом деле легко молчать, и, быть может, поэтому я и рассказала ему о своей семье. Это был мой секрет, и я хотела сохранить его, потому что не желала жалости. Я не желала обесценивать их смерть или покупать внимание такой ценой.
        - Что ты видишь? - спрашивает он о статуе.
        - Ржавчину. - Я делаю паузу. - И тени.
        Мы идем к вокзалу в молчании. От рельс поднимается пар: они накалились от трения.
        - Спасибо за все, - говорю я.
        - Было очень приятно познакомиться, Лирия из Лагалоса. - Филипп умолкает, тщательно обдумывая слова. - Я знаю, Гиперион может показаться слишком большим, чтобы его понять. И тебе покажется, что люди здесь величественны, не то что ты. Но не позволяй им слишком возноситься перед тобой, ты не должна ощущать себя маленькой. - Он тычет пальцем мне в грудь и криво улыбается. - Ты - целый мир. Ты великолепна и прекрасна. Но тебе придется увидеть это самой - лишь тогда это сможет увидеть кто-то другой. - Он улыбается мне немного смущенно. - У тебя есть мой номер датапада. Не пропадай, кроличек. - Он отечески целует меня в лоб и разворачивается, чтобы уйти в дождь. - До новой встречи.
        Филипп дважды подпрыгивает, как кролик, потом его больное колено комично подгибается. Он улыбается мне. Я, не удержавшись, смеюсь.
        В цитадели, устроившись на своей койке и плотно закутавшись в одеяло, я, слишком усталая, чтобы включить голограмму Марса, сворачиваюсь клубочком и думаю, как это здорово - наконец-то найти друга.
        30. Дэрроу
        «Несс»
        Мы извлекаем нашу добычу из Дипгрейва без происшествий и увозим в батискафе еще десять ценных заключенных из недр тюрьмы. Хотя они парализованы и связаны, их близость и вонь немытых тел, кучей сваленных в задней части тесной каюты, почти невыносимы. Похищение одного Аполлония раскрыло бы наши намерения. Теперь же, если начальник тюрьмы выполнит свою часть сделки, Повелитель Праха и республика сочтут это коллективным побегом. Я лишь надеюсь, что доступ к их системе и отсутствие убитых при нападении не выдадут нас слишком быстро.
        Несмотря на успех миссии, я чувствую себя в ловушке. Рядом с этими подонками я как в плену. Аполлоний лежит поверх груды поверженных военачальников в своем кимоно, словно какой-то жуткий король трупов. У меня становится все тяжелее на душе от мрачных безмолвных взглядов моих друзей, сгорбившихся в красном освещении подводного аппарата; я знаю, что они в равной степени ощущают тяжесть содеянного - оно чудовищно. Тракса, всегда терзавшаяся виной из-за ужасных дел ее цвета, свирепо смотрит на заключенных. Если что-то пойдет не так, если эти золотые снова встанут во главе своих легионов, все их зло вырвется обратно в мир стремительно, как лесной пожар.
        - Сэр… я хотел извиниться, - осторожно шепчет мне Александр, чтобы остальные не слышали. - Меня уже тошнило от качки на траулере, и когда я увидел эти выдавленные глаза… это было слюнтяйство с моей стороны. Обычно я себе такого не позволяю и надеюсь, что вы не станете хуже думать обо мне из-за этого случая.
        - Рагнара стошнило бы в невесомости, - говорю я. - Тут не за что извиняться.
        Он кивает, не слушая меня. Наверное, тяжелая это ноша - быть старшим внуком Лорна Аркоса. Слишком высокая планка.
        Севро недоумевает, почему мне нравится этот парень. Однако при всей избалованности и всем высокомерии глубоко в душе Александра живет неуверенность, и он вызывает у меня стремление защищать его. Александр хочет быть хорошим.
        Если бы только он вдобавок к этому не хотел быть знаменитым!
        Он слишком сильно напоминает мне Кассия.
        - Сэр, я понимаю, что говорить такое излишне, но пусть это останется между нами.
        - Ты беспокоишься, что Ронна будет насмехаться над тобой? - спрашиваю я. - Поверь мне, Алекс, не ее тебе нужно опасаться. - Я смотрю на Севро, с гаденькой ухмылкой подслушивающего разговор.
        Из задней части аппарата доносится лай. Я разворачиваюсь и вижу, как исхудалый черный улыбается, положив руки на колени и опустив взгляд. А между его ладонями выглядывает маленькая собачья морда.
        - Только не говори мне, что ты прихватил собаку начальника тюрьмы, - бормочет Севро; черный лукаво улыбается и разводит костлявые руки, демонстрируя спрятавшегося у него между ног терьера. - Похищение собаки? Осторожно, шавки, тут Безъязыкий - плохой, плохой человек!
        Когда мы всплываем рядом с траулером, я изо всех сил стараюсь скрыть волнение и жду, пока мои люди не выберутся наружу и не выгрузят пленников одного за другим. Теперь и я выхожу, чтобы наконец-то глотнуть свежего воздуха. Но даже морская соль и холодный ветер Атлантики не могут смыть ощущение, что я сделал какую-то непоправимую ошибку.
        Я не могу допустить, чтобы упыри видели мои сомнения, поэтому выбираюсь из аппарата с широкой улыбкой и смеюсь вместе с Ронной над нашим сегодняшним уловом. Пленников раскладывают на палубе под ясным бескрайним небом и приковывают их за руки и за ноги друг к другу.
        - …И он наблевал прямо на мои ботинки, - говорит Севро, завершая свое повествование о конфузе Александра, к восторгу Ронны и группы поддержки.
        Александр пытается смеяться вместе с остальными, но щеки у него горят.
        - А потом мы сперли собаку! Вы знакомы с Безъязыким? Он прикольный. Безъязыкий, иди поздоровайся!
        Погрузив золотых в «пеликан» Коллоуэя, мы вскрываем дверь трюма, в котором прежде заперли команду, и покидаем краболовный траулер. «Пеликан» устремляется на север, к нашей базе вылета, расположенной на ледяных пустошах Баффиновой Земли. Там под камуфляжным брезентом, в тени гранитных утесов недвижно и тихо стоит принадлежавший Сообществу угнанный фрегат класса «ксифос» - «Несс». Пока мы в Гренландии планировали визит в Дипгрейв, мой брат Киран прятался здесь с остальными упырями, готовясь к нашему отлету.
        Они ждут нас на снегу в тепловых плащах, чтобы помочь с посадкой заключенных, и с торжественностью плакальщиков на похоронах наблюдают за парадом золотых, которых ведут с завязанными глазами. Я разделяю их отвращение. Это пачкает всех нас. Вкупе со смертью Вульфгара это заметно омрачает настроение. Не знаю, улучшится ли оно, когда мы окажемся рядом с Венерой.
        Стоя на снегу, мы с Севро смотрим на «Несс». Его стометровый корпус выкрашен в снежно-белый цвет. На бортах красуется крылатая стопа Квиксильвера. У этого фрегата едва ли не самые красивые обводы из всех кораблей, когда-либо мчавшихся в межпланетном пространстве.
        - Я балдею от этого красавчика, - говорит Севро. - Что Квик хочет за него?
        - Ничего.
        - Ничего не попросив, хрен разбогатеешь. - Он провожает взглядом последнего заключенного, поднимающегося по трапу. - Надо держать молодняк подальше от них. Половина этих богатеньких говнюков способна выбраться даже из черной дыры. Особенно Рат.
        - Их приговорили к одиночному заключению. Одиночество они и получат.
        Севро кивает на Безъязыкого. Черный стоит у левого борта корабля, переминаясь босыми ногами в снегу, широко раскинув руки. Его духовные глаза смотрят в пустошь, где зарождается буря.
        - Что ты собираешься делать с этим чертиком из табакерки?
        - Отошлем его в Новую Спарту вместе с остальными. - (Севро кривится.) - Что такое? Ты хочешь взять его с нами? Мы ничего о нем не знаем.
        - Мне нравится его склад характера. Ну, в смысле - он нокаутировал нобиля кальяном.
        - Ему, должно быть, за пятьдесят! Юпитеру ведомо, сколько он просидел в той камере и почему вообще там оказался. Это рискованно.
        - Он спас твою задницу. И мы до сих пор бродили бы там внизу, с охранниками на хвосте, если бы он не изобразил из себя гида. - Севро прикусывает губу. - Честно говоря, это было бы полезно для стаи - чтобы за столом сидел черный. Они бы почувствовали в штанах ветерок.
        По взгляду Севро я понимаю, что он говорит не только о стае.
        - Как хочешь, - говорю я. - Пусть он выбирает. Но ты ему скажешь, куда мы отправляемся.
        - На верную смерть в повальной резне? Да кто ж откажется?
        Словно услышав нас - хотя с такого расстояния это невозможно, - Безъязыкий поворачивается. Он улыбается, потом смотрит на крылатую стопу Квиксильвера на корабле.
        Севро был прав насчет «Несса». Красивый корабль. Убийца прямиком с венерианских верфей. Пускай у республики подавляющее численное превосходство флота и в ее распоряжении много ресурсов, новая линейка крупных боевых кораблей центра затмевает все созданное на верфях Виктры и Квиксильвера, недавно построенных на Фобосе.
        Люди Квиксильвера захватили «Несс» несколько лет назад, когда он получил повреждения во время налета золотых на республиканский караван, везший припасы нашему главному флоту на Меркурий. Вместо того чтобы предупредить республиканский военный флот как положено, Квиксильвер присвоил фрегат, сославшись на мудреные законы о спасении имущества.
        Юристы республики попытались наложить на «Несс» лапу для военных целей, но Квиксильвер выиграл судебный процесс и переоборудовал корабль, сделав из него свой личный межпланетный челнок.
        Вот поэтому «Несс» мне и нужен.
        Киран в нижнем ангаре «Несса» ждет, пока я не стряхну снег с ботинок. Он смотрит вслед Аполлонию - Тракса волочет обмякшее тело золотого на гауптвахту. Клоун ведет Безъязыкого на камбуз - надо хоть немного откормить его, - а за ними вразвалочку трусит собака начальника тюрьмы.
        - Привет, брат, - говорит Киран, задумчиво глядя на Безъязыкого и явно размышляя, откуда тот взялся. Я обнимаю его; он кивком указывает на золотого в капюшоне. - Это и есть тот самый трофей?
        Моему брату за тридцать. Он тощий как вешалка, веснушчатый и неизлечимо оптимистичный. Сегодня от него пахнет хлоркой.
        - Минотавр Марса собственной персоной, - говорит Севро.
        Киран моргает из-под спутанных рыжих волос:
        - Здоровенный… Собака его?
        - Нет, собака принадлежала начальнику тюрьмы, - поясняет Севро.
        - А, ну да. - Киран кивает, как будто получил совершенно логичный ответ. - А тот черный?
        - Это сложная история. Как корабль? - интересуюсь я.
        Последние пять лет Киран возглавлял инженерный отдел упырей.
        - Он великолепен и готов к немедленному старту. - Брат ухмыляется. - На самом деле тут нечего было исправлять. Мы почти каждый день купались. Непременно испробуй здешний бассейн - это как сама Долина. Там даже есть сауна.
        - И ты купался? - с завистью спрашивает Севро.
        - А что с запасами? Надеюсь, вы не нанесли им большого ущерба.
        - Только запасу виски. - Киран исполняет танцевальное па. - Брат, корабль снаряжен для путешествия по Солнечной системе. Эти венерианцы будут пускать слюни, думая о трюмах Квиксильвера. Должен сказать, приманка отличная. Ты уверен, что они клюнут?
        - Пусть только попробуют не клюнуть, - бурчит Севро. - Тогда получится, что мы совершенно зря вытащили из тюрьмы кучу дикарей.
        - Тарсус славится своим аппетитом, - говорю я. - Он клюнет.
        Я расстегиваю спереди свой скафандр-скарабей. В холодное помещение ангара вырываются пар и вонь. Севро тоже скидывает скафандр. Киран с фырканьем отступает.
        - Стартуем утром, - добавляю я.
        Севро ворчит. Его скарабей превратился в смятую тень на металлическом полу. Под скафандром у него ничего нет.
        - Поскольку мы сейчас никуда не летим, я собираюсь поесть.
        - Сперва вымойся, - советует Киран. - Ради блага наших людей.
        - Не нуди. Никто еще не умер от запаха потной задницы.
        - Не факт, - бросает Киран вдогонку неторопливо удаляющемуся Севро. - Какие у тебя доказательства? - Он подцепляет сброшенный скафандр гаечным ключом. - Пойду вымою, пока вонь не заполонила корабль. В прошлый раз он принес песчаных клещей в волосах. Наградил черных жуткой сыпью. Хотя сейчас можно об этом не беспокоиться. - Он приостанавливается. - Как там моя девочка?
        - Все в порядке.
        Мы смотрим на Ронну - она сортирует снаряжение из «пеликана» по контейнерам в дальнем конце ангара, рядом с отсеками для робоскафандров. Киран чешет шею, оставляя жирные пятна.
        - Помнишь, когда мы были детьми, ты иногда рассказывал мне истории про привидения? Я ненавижу истории о привидениях. Мне было до смерти страшно при мысли, что Голбак-аспид вылезет из щели в полу и съест мои зубы.
        - Голбак?! - Я удивлен. - Я думал, тебе он нравился.
        Киран содрогается:
        - Тебе хотелось рассказывать эти истории, и я позволял тебе поступать, как тебе нравится. Суть в этом, хотя нельзя сказать, что это хороший аргумент… В общем, не люблю я просить. Знаю, ты проницателен и все такое, но можно мне озвучить кое-что, наверняка совершенно очевидное для тебя?
        - Конечно.
        Киран оглядывается на свою дочь, бредущую по снегу.
        - Мы тут поговорили кое с кем из парней и сошлись на том, что надо бы положить предел дурдому. Ну, в смысле, Вульфгар уже мертв, а только что мы взломали тюрьму строгого режима. Я с тобой, брат. Это мой долг. Но я не хочу, чтобы моя дочь летела с нами.
        - Значит, она не полетит. И ты тоже.
        - Дэрроу…
        - Это не обсуждается, Киран. У тебя талант к шестеренкам, но ты не создан для боя. А нас ожидает серьезная схватка.
        Он знает, что я имею в виду. Я не хочу, чтобы он умер.
        Заперев заключенных в камерах, мои люди ускользают в душ, а потом на камбуз поесть горячего. Я собираю нескольких упырей из группы поддержки в ангаре, чтобы сообщить им, что они с нами не идут. В их числе и Ронна. Киран неловко переминается в углу, пока я раздаю каждому остающемуся на Земле задания для помощи упырям, которые вернутся из боя. Нужна будет сеть, чтобы помочь им спрятаться и перегруппироваться. Потом Ронна набрасывается на меня и на отца.
        - Так вот что чувствовали девушки, желавшие стать проходчиками, когда им говорили, что для этой работы нужен член! - злится она. - При всем уважении к вашему решению я заслуживаю того, чтобы отправиться с вами.
        - И с чего ты это взяла? - спрашиваю я. - Я что-то не вижу плаща из волчьей шкуры. Ты ставишь двигатель впереди корабля, девочка.
        - Не называй меня так! Ты солгал мне! Ты говорил, что у меня будет шанс показать, чего я стою!
        - Вот твой шанс. Задание в Новой Спарте не менее важно, чем…
        - Вздор! - рявкает она.
        - Повтори!
        - Ронна, хватит препираться, - бурчит Киран. - Он твой командир.
        - Он, черт возьми, мой дядя! - Она тычет в меня пальцем. - Я не солдат поддержки, не шпион и не девочка. Я три года обучалась на кирасира. Хлебала грязь в Кабаньем Клыке. Я была третьей в базовом классе и второй по тяжелым танкам. Кроме меня, там было всего четверо алых. И все равно все говорили, что я тут лишь благодаря своему дяде. - Теперь она тычет себя большим пальцем в грудь. - Я драконий егерь Солнечной республики. Оператор меха[14 - Мех - машина или робот, пилотируемый человеком.]. В мои кости встроены разъемы. - Она демонстрирует нам разъемы в предплечьях для контакта с трехъярусным мехом, которым она училась управлять. - После испытаний на рабочие качества и всей этой чертовой нервотрепки я получила место в Двадцать четвертом. У меня наконец появилась возможность зашлаковать какое-то количество рабовладельцев, и тут появляешься ты, выдергиваешь меня из моего подразделения и доказываешь, что все вы правы. И чего ради? Чтобы я таскала ящики? Оставалась в тылу, когда мое подразделение идет в бой? Ждала возвращения парней?
        - Так и что же? - спрашиваю я.
        - Я просто хочу внести свой вклад. Это и моя война.
        - Ты думаешь, одиночка может выжить на войне сам по себе? Ты часть подразделения. Ты должна доверять каждому его бойцу. А прямо сейчас я не уверен, что ты не станешь причиной чьей-то гибели. Так что ты либо подчиняешься, либо ищешь себе другой мундир. - Я могу восхищаться ее духом, но не ее самоконтролем. - Ты меня поняла, копейщик?
        Какое-то мгновение мне кажется, что она плюнет в меня новой порцией желчи, но Ронна берет себя в руки и становится по стойке смирно:
        - Да здравствует Жнец!
        Она пулей вылетает из ангара, и Киран облегченно вздыхает.
        - Спасибо за помощь, - бормочу я.
        Он улыбается мне с невинным видом:
        - Похоже, у тебя все было под контролем.
        Я выжат как лимон и чувствую, что начинаю слишком остро реагировать даже на мелочи. Следуя указаниям Кирана, отправляюсь в каюту Квиксильвера на третьем уровне. Севро отжал колонки из капитанской гостиной и врубил какой-то классический ритмичный тарарам, от которого у Рагнара пошла бы кровь из ушей, а Клоун громко ноет, что из его каюты кто-то украл одеяла.
        Когда я закрываю за собой дверь каюты, шум обрывается. В первый раз за семьдесят два часа я остаюсь один. На верфях Венеры это помещение явно задумывалось не таким, но сейчас военная строгость заменена роскошью ореха и дуба. При ближайшем изучении я обнаруживаю, что в мебель встроены голографические проекторы. Я выбираю опцию океана, и вскоре волны разбиваются об утесы на стенах. Море простирается во все стороны. Я почти жду, что сейчас из-за угла выйдет Лорн. Принюхиваюсь. Автоматический аромадиффузор наполняет каюту соленым запахом моря.
        - Неплохо, Квик. Совсем неплохо.
        Потолок стал васильковым, и над головой летает чайка, напоминая мне о том береге на Земле, где мы с Мустангом побывали, перед тем как война началась всерьез. Когда я в первый раз взял на руки сына и думал лишь о мире, который создам для него. Больно сознавать, как далеко я отклонился от этого пути.
        Я сдираю с себя скарабей и нижнюю одежду и моюсь под обжигающим душем в мраморной ванной. Теперь, когда я остался один, мои мысли возвращаются к сыну. Я стараюсь не думать о том, как он смотрел на меня, когда я улетал с клинком, обагренным кровью Вульфгара. Обессилев, я сжимаю в руке висящий на шее ключ. У кровати я нахожу тонкую голографическую рамку и бутылку «Лагавулина» шестнадцатилетней выдержки. В рамке парят мои жена и сын, улыбаются мне. Должно быть, фото прислал Квиксильвер. Эту фотографию сделала моя мать у озера Силена, на ступенях, ведущих к воде. Еще одно их воспоминание, которое я с ними не разделяю. Чувствуя себя опустошенным, я укладываюсь в постель и позволяю слезам тихо течь в темноте.
        Поутру «пеликан» с моим братом, Ронной и упырями группы поддержки на борту отбывает на юг, в Новую Спарту, расположенную в Африке, а мы направляемся к звездам, поднимаясь с гор, засыпанных после ночной бури свежим снегом, и постепенно выходим на орбиту. Блокировать целую планету почти невозможно. Весь флот республики и тот вряд ли справился бы. Усовершенствованный по стелс-технологии[15 - Стелс-технология, или технология малозаметности, - комплекс способов снижения заметности боевых машин.] корпус «Несса» скрывает нас от орбитальных приборов обнаружения, а к тому времени, когда нас замечают визуально, мы уже устремляемся в глубокий космос. С этими двигателями нас никому не поймать.
        Земля становится все меньше, а я смотрю на голографический экран - не на океаны, или горы, или сверкающие города под медленно надвигающимся пологом ночи, но на земной спутник, где мой ребенок ляжет в кровать, а жена будет до утра сидеть в своем кабинете над бумагами. Я чувствую, как расстояние между нами увеличивается, и думаю, что это, похоже, и означает быть плохим отцом - всегда находить причину уйти. И какой бы достойной и вдохновляющей эта причина ни казалась ребенку, она сделается пустой и фальшивой в глазах мужчины, в которого он скоро превратится.
        31. Эфраим
        Воздушные змеи
        Через полторы недели после моей первой встречи с кроликом Кобачи заканчивает заказанную ему работу, на четыре дня позже графика и за три дня до главного события. Меня это бесит: он отправил в шлак все мое расписание. Все было бы не так хлопотно, если бы не внезапное обострение бдительности в Гиперионе. Что-то случилось - нечто такое, что хотят скрыть от широкой публики. По голографическим каналам никаких новостей нет. Там только политическая война между патрициями правительницы и «Вокс попули» - они поносят друг друга в прессе по поводу заключения мира. Половина флота с Меркурия возвращается домой - так вещают говорящие головы, - поскольку сенат боится, что Жнец соберет армаду и вернется, чтобы лишить его власти. А мы тем временем изо всех сил корректируем план, чтобы усиление мер безопасности не зашлаковало всю нашу тяжелую работу.
        Кобачи вносит сделанные в последнюю минуту поправки, согнувшись над верстаком, как близорукий иерофант. Я сижу в жестком кресле-трансформере и успокаиваю нервы, выкурив уже полпачки сигарет. Я просматриваю письма от контрагентов на своем датападе-дубле, уже десятом за последний месяц. Даже используя фрилансеров синдиката, все приходится делать по частям, чтобы ни один контрагент не смог ткнуть в нас пальцем, если все вдруг накроется медным тазом. А именно к такому исходу, похоже, мы и стремимся, невзирая на всю продуманность моего плана. Такое впечатление, что это понимаю я один. Кира и Дано в восторге от нового снаряжения, а Вольга все время не в духе, как будто кто-то украл ее любимую игрушку. Всякий раз, когда я спрашиваю, почему она такая расстроенная, Вольга улыбается и говорит, что все в прядке. Зная ее, я понимаю, что этот заказ внушает ей сомнения. Но сомнения никогда прежде не мешали ей следовать за мной.
        Я улыбаюсь, увидев сообщение от самог? черного зверя: Горго раздобыл гравиколодец. Чувствую себя ребенком, который хотел поиграть с ящерицей, а когда проснулся, увидел сидящего на лужайке дракона.
        Смотрю на часы. Мы с кроликом встречаемся в парке Аристотеля в два часа, а уже почти час. Кира с Дано хотели, чтобы я в первый же день подсунул девчонке закладку. Они беспокоились, что я буду недостаточно очарователен для того, чтобы вторая встреча наверняка состоялась. Слишком много переменных, говорили они. Кира разбирается в компьютерах, а Дано в финтах, но вот человеческую природу оставьте мне.
        Мы переписывались с тех пор, как расстались. Поначалу все шло легко. Мы делились шуточками, рассуждениями о чванстве увешанных драгоценностями обитателей Луны. Сперва было скучно. Она была всего лишь ребенком, осознавшим, что может насмехаться над миром. Я ожидал, что она так и будет изливать яд. Но чем свободнее она себя чувствовала, тем добрее становилась и тем тяжелее был черный грубый камень, давивший мне на сердце. Она чем-то напоминала мне Тригга. Добрая душа из захолустья перебирается в большой прогнивший город, и вот он я - организатор торжественной встречи. Некоторые люди просто чертовски невезучи.
        Я раздраженно смотрю на часы.
        - Кобачи. Как там, готово? - (Он не отвечает.) - Эй, геккон, я к тебе обращаюсь!
        Кобачи поднимает голову и таращится на меня; его глаза увеличены линзами.
        - Вполне. Вполне. Иди посмотри. - Он отодвигается в сторону, уступая мне место.
        Я беру маленький металлический дрон со стола, верчу в руках и сравниваю с образцом - это медальон с Вакхом, висящий у меня на шее. Превосходная копия, только чуть тяжелее.
        - Лицо в точности такое, как ты просил. Милое и нежное, живое и сострадательное, но в глазах пляшут бесенята, а?
        - Это будет работать?
        - Ручаюсь своей репутацией.
        - Не только репутацией, Кобачи. - Я похлопываю его по щеке и вешаю медальон на шею, а второй прячу в карман. Потом направляюсь к двери. - Синдикат возместит расходы.
        В туалете переодеваюсь в одежду Филиппа и прикрепляю к лицу его бороду. Наношу косметику на фальшивые шрамы и вставляю поддельную сетчатку глаз, приобретенную на черном рынке; она делает мои глаза серыми - очень бледными, почти белыми. Стоя перед зеркалом, я кручу перед собой раздвижную трость и прорабатываю выражение разнообразных эмоций, чтобы проверить, нет ли складок на макияже и шрамах из искусственной плоти.
        - Склонность пешехода к круговому передвижению - это педантичный пароксизм плеоназма безапелляционных водителей, приводящий иногда к отцеубийству, которое невозможно полностью предотвратить.
        Я повторяю эту фразу четыре раза, пока не улавливаю претенциозный выговор Филиппа, обожающего многосложные слова. Удовлетворенный результатом, я в последний раз проверяю медальон с Вакхом и убираю его. Холодный металл скользит под рубашку и касается моей кожи. Пусть ждет своего момента. Медальон необычно тяжелый. Заметит ли она? Я смотрю на себя в зеркало. В слабом свете мои зрачки расширены. Я погружаюсь в их черноту, вспоминая, как та золотая протыкала Тригга своим клинком. Следом приходят слова Холидей…
        Что бы подумал Тригг обо мне теперь?
        Я достаю дозатор золадона и активирую вредилку у меня на воротнике.
        Поймав такси до парка Аристотеля, я нахожу кролика - она ждет меня под старым платаном, повидавшим не менее пяти правителей. Она смотрит, как белки гоняются друг за дружкой по ветвям.
        - Ну наконец-то! - Она вскакивает, глядя на меня большими глазами цвета ржавчины.
        Сегодня ее волосы выглядят более модно: они выпрямлены и спускаются ниже ушей. Прежняя прическа нравилась мне больше. В змеином холоде золадона я препарирую девушку. Город уже меняет ее. Прическа, серебристый лак на ногтях, черная куртка из искусственной кожи с пурпурными огоньками на рукаве - все это разъедает романтическую пасторальную мистику, которую я воздвиг вокруг нее. Тригга город так и не сумел изменить, не считая коралловых серег и той ужасной куртки. По крайней мере, девчонка все еще разговаривает так, будто только вылезла на свет из шахты, - но это до поры до времени.
        - Привет, старина! Я уже начала думать, что тебя сбил чертов поезд. Я тут сижу почти как старая дева.
        На самом деле она думала вовсе не это. Она думала, что я ее бросил. Так всегда думаешь, когда ты один. Что ты всегда будешь один, а любая нынешняя компания - отклонение от нормы.
        Сохраняя холод внутри, я изображаю улыбку и касаюсь своей ноги.
        - Тысяча извинений, милая. Нет, миллион! Моя нога, эта старая конечность, сегодня решила окончательно меня доконать.
        Она бледнеет и смотрит на мою трость:
        - О Юпитер, прости… я просто пошутила.
        - Ты не могла знать.
        - Тебе стоило написать мне. Я могла бы встретить тебя…
        - Ржавчина старого жестянщика не должна ставить под угрозу удовольствие дамы от такого прекрасного дня, как этот.
        - Ты должен был сказать мне, - сердито говорит она. - Нам не обязательно гулять по парку.
        Мы планировали пройтись по парку и взять такси до пристани - полюбоваться на воды моря Ясности. Я никак не мог убедить ее отказаться от этой идеи. Но чтобы попасть на набережную, надо пройти через контрольно-пропускной пункт, где стоят новейшие сенсоры, а учетные данные моего Филиппа вряд ли безукоризненны. Говорите про республику что хотите, но тот, кто создал их систему идентификации, был чертовски умным гадом.
        - Мы могли бы найти кафе, если тебе так будет легче, - говорит она. - А может, пойти к киоскам и устроить пикник?
        - Нет, пристань - это было бы чудесно!
        - Филипп!.. - Она скрещивает руки на груди, упрямый маленький кролик.
        - Ну… если ты настаиваешь. - У меня вырывается вздох облегчения. - Полагаю, на этот раз ты спасла мне жизнь. От влажности моя нога ужасно болит. Ты уверена, что не хочешь пройтись? Я могу улыбаться и…
        - У нас пикник, - решает она. - И точка.
        - Тогда я настаиваю на походе по лавкам и киоскам, причем платить за все буду я. И позволь сопровождать тебя как подобает. Юная Лирия… - Я протягиваю руку.
        Лирия улыбается, в восхищении от моих куртуазных манер и от того, как щегольски она должна выглядеть в новой черной куртке, и сует мне ладошку. Мы идем через парк, где дети низших цветов запускают воздушных змеев в сумеречное небо - синевато-серое с бордельно-розовыми полосами, - и мой взгляд задерживается на нескромных любовниках, лежащих в глубокой тени. А вот кролик высматривает семьи, играющие или отдыхающие вдоль берега пруда.
        На рынке мы неторопливо идем мимо киосков с едой с четырех планет и десяти континентов. Жирные полоски говядины пузырятся над угольными грилями. Морепродукты томятся в масле. Кальмар готовится на пару с цукини. Овощи мгновенной заморозки, привезенные с Земли, как и все остальное, влажно мерцают в прозрачном пластике. Воздух наполнен ароматом гвоздики, марсианского тмина и карри, и от этого запаха у меня текут слюнки. Мы берем две порции сладкой тихоокеанской жареной трески в фольге, пластиковую миску с оливками, плавающими в масле, европейский сыр грюйер, завернутый в южноамериканскую прошутто и запеченный в слоеном тесте, а на десерт - пинту жасминового мороженого и финики с начинкой из заварного крема. Раскладываем покрывало на траве и едим, наблюдая, как детские воздушные змеи закладывают виражи в небе.
        - Мне нравится смотреть на них, - говорит Лирия про детей.
        Я бормочу что-то нейтральное.
        - Все, что они знают, - это то, что их родители любят их, а они любят воздушных змеев. Тебе нравятся воздушные змеи?
        - Кто же их не любит!
        - Мне не верится, чтобы правительница их любила.
        - Нет?
        - Нет. - Она изображает напыщенный, уморительный акцент золотых с Марса: - «Что это за клочки бумаги, плавающие вон там в воздухе? Для какой эффективной цели они существуют? Для совершенствования человека? Не думаю. Отправьте бумагу армии! Нитки медсестрам! Детей на военные заводы!»
        Я улыбаюсь, но с полудюжиной миллиграммов золадона в жилах не нахожу в себе сил рассмеяться.
        - Знаешь, дети запускают их на Меркурии. С парапетов и крыш. Тысячи воздушных змей в середине лета.
        - Ты сам это видел? - спрашивает она.
        - Один раз. В командировке от бывшего работодателя.
        - Должно быть, это очень красиво, - мечтательно говорит она.
        Я вдруг ощущаю потребность подавить ее энтузиазм.
        - Но они используют стеклянные нити, держа их под наклоном, чтобы перерезать нити других змеев, и так происходит до тех пор, пока не останется только один.
        - Почему?
        - Что более свойственно человеку, чем конкуренция?
        - Тысячи проигравших и один победитель? Это так грустно.
        Я фыркаю:
        - В точности как сказала бы Вольга.
        - Вольга?
        Осознаю свою ошибку.
        - Один мой друг, - машинально говорю я.
        Теперь фыркает она:
        - У тебя есть друзья, кроме меня? Вот это сила духа. - Она улыбается. - На самом деле я была бы рада с ней познакомиться. Вольга. Это же имя черных, да? - Кажется, эта мысль пугает Лирию.
        - К сожалению, ее уже нет в живых.
        После этих слов мне кажется, будто меня самого нет на свете. Я не привязан ни к кому из окружающих меня людей. Вся ложь, которую я скармливаю этой девушке, - ради чего она? Ради денег? Ради моей жизни? Я прислоняюсь спиной к дереву и закрываю глаза, надеясь, что Лирия забудет это имя и тема заглохнет.
        - Как семья Телеманусов относится к мирным переговорам? - говорю я, чтобы отвлечь ее. Она поймана врасплох. Я никогда прежде не спрашивал о них.
        - Они думают, что Караваль двурушник. И что этот Танцор переоценивает свою способность контролировать «Вокс попули».
        - Интересно.
        - Что-то случилось. - Она жмурится. - Что-то плохое. Я точно не знаю, что именно, но это случилось на Земле. Все безвылазно засели в крыле правительницы на несколько дней.
        Я хмыкаю и позволяю этой теме тоже заглохнуть, пока она не сделалась подозрительной.
        Несмотря ни на что, приятно лечь и облегчить боль между лопатками. Я плохо спал у себя в квартире. Я всегда плохо сплю во время яркого месяца. Бодрствовал всю ночь, расхаживая взад-вперед перед дымчатым стеклом и снова, снова и снова смотрел на голокубе, как эта сука-золотая убивает Тригга, а прижавшийся к Холидей Жнец наблюдает, как Тригг умирает за него. За мессию.
        Чем все обернулось и что подумал бы об этом Тригг?
        Семь лет назад Луна была зоной боевых действий, задыхающейся от пыли и обломков, ее небо стонало от бомбардировщиков. Но сегодня здесь смеются дети, рождаются те, кто никогда не видел бомбардировщиков или рыскающих по городу механизированных легионов. Небо теплое и дружелюбное. Воздух прохладный. Девушка рядом со мной легко дышит. Вопреки обыкновению, я чувствую, как на меня нисходит покой, и задремываю.
        - Я думала о том, что ты мне сказал, - говорит вдруг девушка.
        Я смотрю на нее из-под солнечных очков. Она лежит на спине, глаза ее закрыты, рукава рубашки закатаны, чтобы осеннее солнце могло согреть ее темные предплечья.
        - О господи! Что я такое болтал? - спрашиваю я.
        - О том, что нужно увидеть себя, понять, что ты собой представляешь, и тогда тебя увидят другие.
        - А, это. Прости мне мой прозелитизм, я тогда был изрядно хорош.
        - Ты был не так уж пьян, - говорит она. Теперь ее глаза открыты и следят за воздушными змеями. - Я никогда прежде не была по-настоящему одна. Ну, в смысле - здесь у меня есть Лиам, мой племянник. Но он так устает в школе цитадели, что я его почти не вижу. А когда вижу, это причиняет боль нам обоим. Напоминает о тех, кого с нами нет. - (Я переворачиваюсь набок и смотрю на нее, приподнявшись на локте.) - Поэтому, когда ты сказал, что надо хорошенько понять себя, чтобы тебя поняли другие, я попыталась взглянуть на себя со стороны и… короче, ничего не увидела. - Ей тяжело, но она держит себя в руках.
        Ловлю себя на том, что восхищаюсь решимостью, написанной на ее лице. Действие золадона, должно быть, слабеет, оттого что я сытно поел.
        - В Лагалосе я постоянно заботилась о семье, - продолжает Лирия. - Присматривала за младшими братьями, чтобы мама могла поспать. Вместе с сестрой шила братьям одежду. Чинила ботинки. Потом меня отправили в школу, чтобы я научилась работать на шелковой фабрике. После восстания мало что изменилось. Я по-прежнему была занята работой и семьей. И когда нас вывезли в лагерь, там было то же самое. Потом братья покинули дом, а вскоре на моих руках оказались малыши сестры и отец, да и работа никуда не делась…
        Мне хочется, чтобы она перестала рассказывать свою историю. Я могу посоветовать ей запереть эту боль в маленьком темном сундучке внутри, как это сделал я. Но в отличие от нее я нехороший человек. И мне было бы проще иметь дело с маленьким гадким созданием. Хотел бы я видеть, как уродство, живущее в каждом - я это знаю, - клокочет в ее взгляде и срывается с губ. Но в ее глазах лишь слезинки. Мы разные.
        Я храню свою боль в тайне, потому что никто не способен понять ее. Она просто ищет человека, которому можно было бы доверять. Кого-нибудь, с кем можно поделиться. Не со мной, глупая девчонка. Я этого не заслуживаю. Но она продолжает рассказывать, и я, лежа на траве, чувствую себя все хуже и гаже и жалею, что не принял побольше золадона.
        - Когда пришла «Алая рука», я думала, что буду храбрее. Ну, знаешь, схвачусь за ружье, как это делают в фильмах. Но все происходило так стремительно… И я чувствовала себя такой маленькой. Мне хотелось лишь одного - нырнуть в грязь. - Она вытирает глаза и снова складывает руки на груди в защитном жесте.
        - И ты чувствуешь себя виноватой за то, что ты здесь, а они - нет, - тихо говорю я.
        - Да.
        Я колеблюсь.
        - Как думаешь, они ждут тебя в Долине?
        - Не знаю. Надеюсь.
        - А они гордились бы тобой, если бы могли тебя увидеть?
        Она задумывается, глядя на меня прозрачными как стекло глазами:
        - Надеюсь.
        Мы сидим в парке на траве, пока наше мороженое не тает. Я провожаю ее до трамвайного кольца, чтобы она могла вернуться в цитадель. Мы обнимаемся на прощание, и я, как и планировал, снимаю с себя медальон и цепляю на лицо выражение сострадания, но слова льются не так гладко, как предполагалось. Они застревают у меня в горле.
        - Филипп?
        - Я хочу, чтобы ты взяла его. - Я сую медальон ей в руки. - Чтобы ты его носила. Он всегда придавал мне сил.
        - Я не могу его взять. Твой жених…
        - …Дал его мне, чтобы я помнил: куда бы я ни шел, он со мной. Но мне не нужен для этого медальон. А вот тебе нужно напоминание о том, что ты не одна, куда бы ты ни направлялась. Мы же друзья, ведь так?
        - Я думаю, ты мой единственный друг.
        - А что делают друзья? Друзья помогают друг другу. Ты несешь мое бремя. Я некоторое время несу твое. - Снимаю с ее шеи воображаемую цепочку, надеваю на себя и подгибаю колени, словно бы от тяжести; Лирия смеется. - Возможно, при нашей следующей встрече нам будет чуть легче.
        - Ты думаешь, он смотрит на тебя? Твой жени… муж. Не из Долины, конечно. Я знаю, что многие из вас неверующие. Но откуда-нибудь издали? - Она бросает на меня взгляд из-под копны рыжих волос.
        - Нет, не думаю.
        - А я считаю, ты ошибаешься. Наверняка он смотрит на тебя. И конечно, улыбается, а глаза его искрятся. - Она снимает свою куртку, сворачивает ее в рулон и направляется к трамвайной остановке, но потом спохватывается и бежит обратно, чтобы чмокнуть меня в щеку. - Ты тоже не один, Филипп.
        Ах, если бы это было правдой, милый маленький кролик…
        32. Лисандр
        Разрыв
        Сангрейв, самый большой город Ио, вырастает над белой замерзшей равниной, изрытой трещинами; через них поднимается жар от подземной магмы. Мы летим к нему, глядя в передние иллюминаторы одной из «химер» Дидоны.
        Город высечен в самой высокой горе Ио, восемнадцатикилометровой Южной Боосавле. Теперь ее склоны усеяны черными каменными стелами и шпилями. Столетия назад, после того как использование двигателей Лавлока[16 - Джеймс Лавлок - британский ученый, эколог, футурист, объявивший себя в 1964 году независимым исследователем. Создатель гипотезы Геи, согласно которой планета Земля функционирует как сверхорганизм.] на Ио было признано неэффективным, огромные зеркальные лазеры превратили почти всю гору вместе с частью горного массива Боосавла диаметром пятьсот сорок километров в город зубчатых башен. Строители следовали драконьим пристрастиям их великого прародителя Акари, воплотив в камне существа из детских сказок и древних историй, рассказанных у костра.
        Над нами возвышается некрополь анималистических шпилей, усеянных топазами, цирконами и мириадами незосиликатных камней; они загораживают небо, словно окаменевшие остатки великого драконьего воинства. Эти каменные исполины расположены ряд за рядом вдоль всего гребня Боосавлы: одни занимают целые вершины, подножия иных попирают замерзшие долины. Широко раскинутые крылья поддерживают длинное туловище; драконы вытягивают каменные шеи, будто пьют газы оболочки мраморного Юпитера. Окна из дюростекла сверкают внутренним светом, словно чешуя. А глубже, в сердце горы, там, где некогда бурильщики-алые вкапывались в ее внутренности, расположен сам город.
        Как и все прочие горные города Ио, он черпает энергию в приливном разогреве, порожденном войной между воздействующими на Ио силами гравитации Юпитера, Европы и Ганимеда. Города Раа не нуждаются в гелии-3 ни для выживания, ни для питания импульсных полей, защищающих их от радиации и ядовитого воздуха Ио. Именно поэтому они пережили десять лет назад осаду, устроенную моей бабушкой: их щиты сопротивлялись бомбардировкам дольше, чем корабли армады Меча могли удерживаться на орбите благодаря энергии генераторов гелия-3. Тем не менее я ожидал, что Ио будет запущенным захолустьем, страдающим от нехватки продовольствия, с ничтожным и маломощным флотом. Однако корабль, захвативший «Архимед», был принципиально новым. Как и многие из торговых и военных кораблей, летящих к высоким каменным пристаням Сангрейва, словно мошкара на свет.
        Я смотрю на Кассия и чувствую его беспокойство.
        Как были построены эти корабли? На какой верфи?
        Новые рыцари-олимпийцы, новые корабли, новое поколение… Нельзя сказать, чтобы окраина дремала. И теперь, получив некие факты от Серафины, она окончательно пробудится для решительных действий.
        Запах иноземных благовоний наполняет мои ноздри, тепло исходит от стен кальдария[17 - Кальдарий - зал с горячей водой в римских термах.], и пар из гипокауста[18 - Гипокауст - распространенный тип классической античной, в особенности древнеримской, отопительной системы.] под полом беззвучно просачивается в полутемное помещение. Мои окаменевшие от напряжения конечности разминают в четыре руки. Синяки, оставленные людьми Пандоры, выцвели и превратились в пятна цвета серы на плечах и подбородке. Где-то за этой душистой дымкой Кассий в одиночку купается в солиуме, большом бассейне, врезанном в грубо обработанный камень. После вафли Дидоны время прошло как сон; мое тело снова наполнилось жизнью от воды и пищи, поскольку люди Дидоны усердно потчевали нас во время полета к Сангрейву.
        В детстве я подчинился досадной реальности, согласно которой мне никогда не суждено было увидеть легендарный Сангрейв своими глазами. Слишком рискованно отправлять наследника туда, где его могут взять в плен и удерживать ради выкупа. Но я больше не наследник, и мне не терпится увидеть все достопримечательности этого города, его глубины, ботанические комплексы, огромные горные цистерны, наполненные водой с Европы.
        Здесь все не так, как в моем доме на Луне. Не только едкий воздух и тусклое небо, но еще и суровый камень, спартанская обстановка - пустые комнаты, никаких кресел и невероятная приверженность чистоте и воинской доблести. Серафина устроила мне краткую - пожалуй, даже слишком - экскурсию после прибытия, а потом меня отвели в мою комнату, но в присутствии Серафины я почти не замечал окружающей красоты, во всяком случае обращал на город гораздо меньше внимания, чем мне хотелось бы. Когда она вела меня по коридорам своего детства, мой взгляд был прикован к ее гордой шее, как будто дочь повелителя была черной дырой, поглощающей весь свет. На ней были сосредоточены все взоры - не только мои, но и слуг, и стражников. Ее здесь очень любят.
        Маленький Ястреб - так ласково называют ее. Ей едва исполнилось двадцать. Не претор и не легат - эти титулы нужно заслужить, - просто достойная и подающая надежды девушка. Тем не менее похоже, что, несмотря на утешения матери, ее гнетет чувство вины за действия против отца. Она была неразговорчива и, проводив меня в мою комнату, исчезла прежде, чем закрылась дверь.
        Закончив массаж, розовые соскабливают масло и частички омертвевшей кожи с моего тела стригилями, плоскими бронзовыми скребками, и складывают в глиняный горшок для какого-то повторного использования. Здесь ничего не пропадает впустую. Один из них предлагает мне трубку с сушеным корнем тарсала. Голова у меня и так уже кружится от пара, и я отказываюсь от мягкого галлюциногена. Потом рабы спрашивают меня, как я хотел бы их взять. У них пугающе длинные ноги из-за здешней низкой гравитации. Их кожа нетронута солнцем, она отполированная и гладкая, все волосы с тела удалены. Волосы на голове густые, у мужчины серебряные, у женщины черные - цвета воронова крыла, в свете ламп отливающего синевой. Она постарше его, с глазами, словно из кварца, хрупкая, как птичка. Но рот у нее свирепый, а глаза совсем не такие пустые, как полагалось бы. Когда наши взгляды встречаются, я пугаюсь - и чары тепла и умелых рук развеиваются. Она словно изучает меня. Глубокое отвращение, физическое и умственное, скручивает похоть в узловатый почерневший ком.
        Я не могу, подобно моим предкам, воспринимать розовых как расходный материал. Можно привести доводы в пользу трудолюбия алых, необходимого для прогресса, или религиозного культа войны, привитого серым, или эффективности скупых на эмоции медных, но это… Для того чтобы мир моей бабушки функционировал, розовые не требовались. Их создали для разврата, столетиями подвергали систематическому отбору, жестокому обращению, психологическому и сексуальному насилию. Они химически кастрированы и изуродованы внутри настолько, что уровень самоубийств у них в одиннадцать раз выше, чем у любого другого цвета.
        В этом виновны золотые. Ауреи сбились с пути.
        И теперь эта женщина-розовая смотрит на меня слишком древними для ее лица глазами.
        - Как твое имя? - спрашиваю я.
        - Эту рабыню зовут Аурэ, - отвечает она.
        Я мягко убираю руку розовой со своего бедра:
        - Довольно, Аурэ.
        Розовый выглядит пристыженным: он думает, что недостаточно красив. Но в глазах женщины нахожу крохотную подсказку - ее веки чуть дрогнули от облегчения. Потом она притворяется пристыженной, как и он. Странно.
        - Нам не следует оскорблять их, - говорит Кассий из бассейна. - Присоединяйтесь ко мне. Здесь хватит места для вас обоих.
        Розовые поднимаются, готовые повиноваться.
        - Мы что теперь, как братья Рат? - хмыкаю я.
        Кассий вздыхает. И жестом велит розовым уйти. Они подчиняются. Я провожаю Аурэ взглядом до двери. Я размышляю: почему она почувствовала облегчение? Когда они уходят, Кассий небрежно постукивает себя пальцем по уху, давая понять, что нас, несомненно, слушают. Конечно, я это знаю. Он что, забыл, где я вырос?
        - Я думаю, мы заслужили немного радости, Кастор. Пытка жаждой, их семейные ссоры, побои… - Он смеется. - Кроме того, они рабы, и ты не их спаситель. Хоть это и кажется тебе романтичным.
        - Знаешь, не все, что ты мне говоришь, должно быть назиданием, - говорю я.
        - Если бы ты не нуждался в назиданиях, я бы ничему тебя не учил. Как бы то ни было, похоже, что Пита должна мне пятьдесят кредитов. - Он удовлетворенно вздыхает и прислоняется широкими плечами к бортику бассейна.
        - За что? - спрашиваю я, невольно клюнув на приманку.
        - Так, дружеское пари. Она никак не могла поверить, что ты все еще девственник.
        - Чего?!
        - Ну, девственник, девственница… Это, соответственно, мужчина и женщина, которые еще не…
        - Полагаю, это не ваше дело. И нет, я не девственник.
        Он закрывает глаза из-за пара.
        - Тогда почему ты отослал их? Точно не потому, что опасаешься: вдруг она смотрит?
        - Конечно нет! - резко говорю я.
        Неужели Серафина может подглядывать?
        Кассий издает смешок:
        - Вот видишь? Накопившаяся сексуальная агрессия.
        - То, что я верю в настоящую романтику, а не похищаю добродетель дочерей торговцев и не совокупляюсь со всем, что шевелится, будто какой-нибудь кровавый насильник-галл, еще не значит, что мне должно быть стыдно.
        - «Насильник-галл»? Милый мой, ты ругаешься, словно тебе девяносто.
        - А ты - лицемерный блудник.
        - Боги, брат, да ты действительно не трахался!
        - Ты перестанешь болтать?
        Я бросаю в него стригилем. Кассий уворачивается, погружаясь в воду, потом выбирается из бассейна и присоединяется ко мне на выложенной кафелем скамье. Через некоторое время он толкает меня плечом, чтобы развеселить, - нелегкая задача, если учесть, что мы оба знаем: нас сейчас анализируют, пытаясь разобрать на запчасти нашу историю и понять, не шпионы ли мы. Ни один из нас не уверен, что эта братская ссора лишь напоказ, но она может быть нашим оправданием.
        - Серафина сказала мне, что Пита жива, - говорю я, пытаясь сменить тему.
        - Мои охранники сказали то же самое. Но не расслабляйся. Мы здесь не гости. Когда переворот закончится, наши головы, скорее всего, полетят с плеч.
        - Ты думаешь, они не преуспеют?
        - Только не говори, что ты не заметил сомнений в его дочери.
        Я киваю:
        - Не думал, что причина в этом.
        Кассий смеется:
        - Не поддавайся так легко дерзкому обаянию золотой. Дидона умна, но она венерианка. Со всей Ио соберутся младшие лорды, верные Ромулу. И если они не прикончат Дидону, это сделают лорды Европы и Ганимеда или даже Каллисто. Не говоря уже о дальней окраине. Они тут любят своего Ромула.
        - А как насчет находки Серафины?
        - Ты видел, чтобы она что-то привезла?
        - Нет.
        - Ну тогда либо она хорошо это спрятала, либо это был блеф.
        Я и без его слов знаю, что он винит меня в нашем нынешнем положении, но это было его решение - обследовать «Виндабону». Так же как раньше он рассудил, что надо забрать все, что было у меня в детстве, а потом вести себя так, будто он мой спаситель.
        Он живет в вымышленном мире, придерживаясь морального кодекса, оправдывающего убийство правительницы и отказ от Сообщества. Но я знаю истинную причину такого поведения: правительница позволила Шакалу убить его семью. Ханжеская мораль появилась намного позже. Этот благородный Рыцарь Зари защищает прежде всего собственные интересы. А теперь, поскольку он не верит никому из золотых, у него появилась идея раздразнить хозяев дома, чтобы они захотели прибегнуть к нашим услугам. Нет бы смирить свою гордость и, подобно мне, присмотреться к этим людям, понять, искренне ли здешнее гостеприимство.
        Он мало верит в наш цвет. А я теряю веру в него самого.
        Вообще-то, я чувствую себя маленьким мерзавцем, думая так о Кассии. Каковы бы ни были его мотивы, я знаю, что он искренне любит меня. Невозможно позабыть о тех ночах, когда мы слушали музыку в комнате отдыха «Архимеда» и он засыпал с бокалом в руке. Нельзя отмахнуться и от той теплой, щемящей нежности, которую я испытывал к нему всякий раз, когда мы с Питой помогали ему добраться до койки, - порой он был настолько пьян, что не мог устоять на ногах, но при этом бормотал имя Виргинии.
        - Я скучаю по дому, - говорю я в попытке найти общий язык и ослабить растущее напряжение последних месяцев, возникшее между нами еще до «Виндабоны».
        - По Марсу? - спрашивает он, и я понимаю, что он имеет в виду Луну.
        И я действительно скучаю по ней, по библиотекам, по Эсквилинским садам, по теплому взгляду Айи, по одобрению бабушки, каким бы строгим и редким оно ни было, по любви родителей. Но больше всего мне не хватает возможности сидеть на солнце с закрытыми глазами и слушать пение пахельбеля в ветвях. На Луне я пребывал в покое. Там я чувствовал себя в безопасности.
        - Я думаю про «Архи». Я никогда прежде не скучал по нему. Два дня на Церере. Три на Лакримозе…
        - «Архимед» - отличный корабль, - говорит он. - Я бы отдал два года, чтобы очутиться сейчас в комнате отдыха со стаканом виски и хорошим концертом на голографическом проекторе.
        - И играть в шахматы?
        - В карачи, - поправляет он. - В шахматы мы играли весь прошлый год.
        - Скорее уж я весь прошлый год учил тебя играть.
        Кассий закатывает глаза:
        - Он выиграл пять партий подряд и вдруг сделался Арасту во плоти.
        - Семь, мой дорогой. Но я уступлю и позволю тебе сыграть в карачи, несмотря на то что в этой игре можно обойтись без математических навыков и вообще не включать голову.
        - Зато в ней пригодится понимание людей, Кастор. Это называется «интуиция».
        Я кривлюсь:
        - У меня одно условие: слушать будем не Вагнера, а Вивальди.
        - Любезнейший, ты что, смерти моей хочешь? Ты же знаешь, что я терпеть не могу Вивальди. - Он смеется. - Хотя какая разница! Мы все равно не услышим ни единой ноты из-за нытья Питы насчет иммерсивных игр или о том, что сейчас не ее очередь готовить.
        Мы улыбаемся друг другу, предаваясь фантазии о том, что когда-то казалось таким банальным, а теперь видится ностальгическим и невозможным.
        - Эй, не смотри так сентиментально! - восклицает Кассий. - Мы вернемся на «Архи» с ворчащей Питой на буксире. Будем вместе пить виски и жечь темную материю, как только все это уладится.
        Мы оба знаем, что он не в силах выполнить это обещание.
        Печаль в его глазах говорит, что и он понимает: в наших отношениях что-то ломается и никто из нас не знает, как это остановить. Даже покинув Ио, мы никогда не сможем вернуться к прежнему, к тому уединенному миру, который мы разделяли. Я перерос этот мир. Я перерос даже Кассия.
        33. Лисандр
        Чужак
        Меня отправляют в мою комнату переодеться к ужину с семьей Раа. Эта комната, подобно всем прочим на Ио, обустроена со знанием энергии геометрических форм. Она представляет собой идеальный квадрат, без всякого фривольного комфорта и без мебели, не считая тонкого тюфяка для сна на небольшом возвышении. Маленькое окно выходит в густую тьму ночи почти в миллиарде километров от Солнца. Я снимаю халат и стою голым перед окном, прижавшись к нему носом, ощущая холод камня обнаженной кожей, и представляю, будто плыву в прохладных водах озера Силена. Интересно, поднимается ли сейчас ребенок Жнеца по каменным ступеням, ведущим от берега к усадьбе Силена, где ожидают его родители? Греются ли они у костровой чаши? Спит ли он в той комнате, где в детстве спал я и где в свое время ночевали все представители семейства Луна, начиная с детей Силениуса? Меня переполняет глубокий гнев, но я сталкиваю его в пустоту.
        В комнате стоит тишина.
        Не деловая тишина космоса, в которой гудят очистители воздуха и чувствуется дрожание двигателей сквозь металл. Это тишина камня и тишина тьмы, простирающейся над невидимым, бесконечным, застывшим пейзажем. Пещерная, чуждая тишина.
        Те члены экипажа на «Виндабоне», должно быть, уже мертвы. Это единственная милость, на которую можно надеяться. Долго ли они мучились?
        Два одиноких огонька скользят над равниной вдали, слишком низко для воздушного корабля. Ховербайки? Куда направляются эти две души? Какое поручение они выполняют? Кто они - любовники? Друзья? Потом в темноте вспыхивает десяток огней, преследующих этих двоих. Я взволнованно подаюсь вперед: ярко-оранжевые огненные языки отрываются от преследователей и два мерцавших впереди огонька исчезают в белой вспышке.
        Еще двое погибших в результате переворота. Похоже, он не настолько мирный, как пыталась нас убедить Дидона. Кассий опять оказался прав.
        По всему городу будут умирать люди. Бесшумные отряды начнут арестовывать верных членов фракции Ромула. Камеры заполнятся. Возможно, загрохочет оружие. С клинков закапает кровь. Все обдумано. Ставка сделана на доказательства, добытые Серафиной.
        Я знаю, что такое заговоры, и они не производят на меня впечатления. В нашей семье они обыденнее свадеб. Эти деревенщины с окраины дерут нос перед золотыми внутренних областей, перед моей семьей и «этой сукой с Луны». Но они немногим лучше.
        Потом я вспоминаю Серафину. Как она стояла перед отцом и какая печаль появилась на ее лице, когда она поняла его намерения. Как она разрывалась между любовью к своему народу и матери и любовью к отцу. Что выбрал бы я?
        Я вижу внутренним взором отца и снова тщетно пытаюсь представить мать. Я тянусь к ней, но мои пальцы хватают лишь тень, и я чувствую, что в значительной степени виноват в ее отсутствии. Я недостаточно ее изучил. Любил ее недостаточно. И вот теперь она никогда уже не возьмет меня на руки, никогда не поцелует в лоб. Как будто ее вовсе не существовало.
        Мои мысли прерывает шипение помех: у меня за спиной сработала глушилка.
        Я разворачиваюсь и вижу пару янтарных глаз, взирающих на меня из тени в гостиной.
        - Юпитер в аду!
        Я включаю свет и обнаруживаю женщину, сидящую на тюфяке. Она внимательно смотрит, как я лихорадочно натягиваю халат.
        - Серафина?
        Она теперь дома. Комбинезон заключенного исчез. На ней одежда Ио. Серая шерстяная туника, перехваченная угольно-черным поясом. Домашние туфли без задника на резиновой подошве. Серафина рассматривает меня, забавляясь.
        - Неужели у всех марсиан такой ужасный слух?
        Ее глаза блуждают, пока я туго подпоясываю халат. Замечаю на ее руках два тяжелых кольца: на среднем пальце левой руки - дракон, пожирающий молнию, на правой - простое железное кольцо из училища, оленьи рога дома Дианы. Мне следовало бы догадаться, что она окажется охотницей.
        - Неужели все лунатики так же грубы, как ты? - парирую я. Смотрю на дверь и понимаю: та не издала ни звука и, что впечатляет еще сильнее, девушка тоже проникла сюда совершенно бесшумно. Должно быть, прошла через стену. Через потайную дверь. - Ты заблудилась?
        Серафина хмурится:
        - Заблудилась?
        - Ну, ты как бы находишься в моей комнате.
        - В твоей комнате? - Ее внезапный смех звучит на удивление по-девчоночьи. - Ты в моем городе, гахья. На моей луне. Здесь в камне повсюду камеры. Какая разница, смотреть на тебя через камеру или напрямую? Напрямую честнее, правда?
        - В любом случае это жутковато, - говорю я с улыбкой. - И совершенно негостеприимно.
        - Если я правильно помню, ты тоже любитель поглазеть. Я видела, как ты смотрел на меня на столе.
        - Ты была ранена, - говорю я. - Я смотрел на твои…
        - Сиськи?
        - Твои раны. Ту, у тебя на…
        - Груди.
        - На животе. Ты, очевидно, все еще не в себе. Получила по голове и немножко тронулась умом. Или у вас все разговаривают как низы общества?
        - У меня хорошие манеры, - с улыбкой говорит она. - Пыль - суровый учитель.
        Серафина поднимается и бросает мне в лицо сверток. Я еле успеваю поймать его.
        - Тут одежда. Твоя испачкалась во время путешествия.
        - Очень щедро с твоей стороны. - Я разворачиваю сверток, чтобы наконец одеться. - Как там наш пилот? - напоминаю я. - Ты сказала, что она жива и с ней все в порядке. Я хочу повидаться с ней.
        - Нет.
        - Торг неуместен? Ну что ж. - Я смотрю на принесенные вещи.
        Серафина не отворачивается и не уходит.
        - Ты не возражаешь?
        - Возражаю?
        - Да, я хотел бы переодеться.
        Она с вызовом вскидывает голову:
        - Я уже видела голых мужчин.
        В отличие от нее, я рос в одиночестве. «Правитель - это остров», - как сказала бы бабушка.
        - Это просто углерод. Ты стесняешься своего тела? - спрашивает она. - Или, может, смущаешься того, что не знаешь, как им пользоваться?
        - Так вот зачем вы подослали розовых. Чтобы ты могла понаблюдать? - Я ловлю себя на том, что чрезвычайно доволен этим открытием. - Откуда такое любопытство?
        Она морщит лоб:
        - Ты был ранен? Поэтому вы их отослали? Твое мужское естество не работает?
        - Это абсолютно не твое дело. Впрочем, спасибо, что интересуешься. Оно вполне работает.
        - Извини, - вспыхивает она. - Я не хотела тебя оскорбить.
        - Что ж, у тебя неплохо получилось. Мои комплименты тому, кто тебя учил.
        - Тебе было бы спокойнее, если бы я тоже была голой?
        Даже под складками свободной туники видны холмики ее грудей, длинные мускулистые ноги и…
        Я кашляю и качаю головой. Она терпеливо ждет, пока до меня не доходит.
        - Ты всегда играешь со своими гостями?
        - Иногда. - Она самодовольно улыбается. - Ты действительно немного похож на игрушку. Эти волосы и славные маленькие конечности…
        - Славные?
        - Славные. И нос у тебя был сломан лишь недавно. Твои глаза настоящие? - Она подается ко мне. - Ты не ваял их, как какой-нибудь эльфик из центра?
        Я не удостаиваю этот вопрос ответом.
        - Ты не собираешься уходить, верно?
        - С чего бы вдруг? Все заняты подготовкой к ужину. Мне скучно. Ты меня развлекаешь.
        - Ну тогда ладно.
        Я сбрасываю халат на пол, намереваясь смутить ее. Серафина не отводит взгляда. Она внимательно изучает меня.
        - У тебя больше шрамов, чем бывает у эльфиков, - говорит она мгновение спустя.
        - Потому что я не эльфик.
        К моему удивлению, она смеется и принимается считать мои шрамы, пока не находит один любопытный. Это длинный тонкий шрам, наподобие ожерелья вокруг шеи.
        - Кто наградил тебя вот этим?
        Ее бледные пальцы скользят по шраму, и я, хоть это и невозможно, слышу завывание ветра за окном. И в тамошнем мраке, и в моем сознании таится он, зверь Жнеца, демон моего детства. Я инстинктивно снова натягиваю халат и опускаюсь на пол. У нее вдруг делается виноватый вид.
        - Мне оставил его один человек, когда я был юн, - говорю я, коря себя за утрату контроля над памятью. Некоторые демоны не уходят никогда. Бабушка хотела удалить этот шрам лазером. Я уговорил ее сохранить его.
        Серафина садится рядом со мной на пол.
        - Любовник?
        - Нет.
        - Ты убил его за это? За то, что он причинил тебе боль?
        Я качаю головой.
        - Почему же?
        - Как я уже сказал, я был юн. Он - нет.
        - Ты нашел и убил его позднее? Ты уже мужчина.
        - Нет.
        - Почему? Если он причинил тебе боль и остался в живых, он твой господин. Вот почему я убила того вождя черных, который победил меня на «Виндабоне».
        - Это в прошлом. Прошлое не определяет меня, - повторяю я слова Кассия, будто свои собственные. Сколько раз он говорил мне это? Сколько раз у меня не получалось ему поверить?
        - Глупый гахья. - Она постукивает меня по лбу. - Ничто не проходит бесследно. Все, что было, есть и сейчас. Этот шрам - история твоего подчинения. Убей человека, оставившего тебе его, и это станет историей твоего освобождения.
        - Тебя отец этому научил? - говорю я, рассердившись, что она поучает меня.
        Она слышит мой обвиняющий тон, и ее глаза делаются холодными и жесткими.
        Я вдруг осознаю разницу между нами. Мы оба из правящих домов, но она, в отличие от меня, солдат. Она выросла в гладиаторских академиях в окружении мускулистых убийц, на луне, которая разрушит твою ДНК, если ты выйдешь наружу без высокоуровневой радиационной защиты толщиной как минимум три сантиметра. Эта девушка носит шрам, полученный в училище Ио, самом жестоком из всех. Его курсанты не убивают так часто, как марсиане, и не насилуют так много, как венерианцы, но игры могут длиться годами при температуре, от которой кровь застывает, прежде чем из раны прольется хоть капля.
        А что делал я всю свою жизнь, кроме того, что читал и спасался бегством? Я вдруг чувствую, что собственная подначка обернулась против меня. Как будто я собака, лающая на волка, и тот отлично знает, что я не из леса, но позволяет мне лаять, потому что его это забавляет.
        - Извини, - осторожно говорю я.
        - Прощаю, - отвечает она. - Да, отец учил меня, что именно благодаря шрамам наши предки способны были придавать форму планетам. Мы золотые, и потому рождаемся настолько совершенными, насколько это возможно. Наш долг - принять шрамы, полученные вследствие нашего выбора, принять и помнить наши ошибки, иначе мы будем жить, веря в собственный миф. - Она улыбается своим мыслям. - Отец говорит, что человек, верящий в собственный миф, подобен пьяному, думающему, что может танцевать на лезвии бритвы.
        Улыбка исчезает, - вероятно, она вспоминает лицо отца, когда ее брат уводил его прочь. И я отчетливо вижу, что в душе этой девушки идет настоящая война. И смягчаюсь, потому что чувствую внутри себя отголоски той же войны.
        - Ты считаешь меня безнравственной, - тихо произносит она. Ее взгляд прикован к окну. - Предать собственного отца…
        Почему ей не все равно?
        - Семья - это… сложно.
        - Да. Это так.
        Воцаряется молчание, и между нами возникает понимание, выходящее за рамки слов.
        - Ты странный, - говорит она в конце концов. - Твой друг - убийца. А вот в тебе есть мягкость.
        - Я не мягкий!
        Я вдруг осознаю, что она совсем рядом. Как остро я ощущаю близость ее тела… Пространство между нами вибрирует и искажается от только что проснувшихся неведомых сил, необузданных и пугающих. Я чувствую жар ее дыхания, вижу холодные лепестки губ и одинокий огонь в темных глазах, который может притянуть меня и поглотить. Я готов к этому, и моя готовность страшит меня больше, чем семья Раа. Даже больше, чем смерть, - а что еще меня ожидает, если Серафина узнает мою фамилию?
        Она тоже ощущает напряжение между нами и разрушает его, отвернувшись.
        - Марий говорит, что вы шпионы. Что ты не случайно меня нашел.
        - Кажется, ты не слишком полагаешься на мнение Мария.
        - Он змей, но не дурак.
        - Меня больше волнует, что считаешь ты.
        Серафина задумывается:
        - Все мягкое, что живет долго, хорошо скрывает свое жало. - Она поворачивается к стене, собираясь выйти.
        - Зачем ты взяла мой клинок? - Во мне вдруг вспыхивает гнев против нее. - Все эти люди умерли, потому что я не смог их вытащить.
        - Я знаю, - тихо говорит она. - Но виновен в этом кошмаре Король рабов.
        - Этого объяснения недостаточно.
        - Я сделала это ради большего блага. Ты поймешь.
        - Твоя мать не знает, что ты здесь, так? - спрашиваю я, кивнув на глушилку у нее на поясе. - Зачем на самом деле ты пришла?
        Серафина колеблется, будто сама не знает ответа.
        - Ты спас мне жизнь. Я… хотела посмотреть, достойна ли твоя жизнь того, чтобы ее спасать.
        - И?..
        - Я не решила. - Она смотрит на меня со странной жалостью. - Ты играешь с вещами, которых не понимаешь.
        - Твоя мать назвала меня гостем. Я под защитой древнего закона.
        - Моя мать совсем не такая, как мой отец. - Она делает паузу. - Дайте ей то, чего она хочет. Для вашего же блага.
        - А чего она хочет? - спрашиваю я, но стена уже раздвигается, и Серафина ныряет в тень.
        Кассий был прав. Мы не гости здесь. Мы добыча.
        34. Дэрроу
        Аполлоний Валий-Рат
        Рано утром я заканчиваю наматывать круги в бассейне на четвертой палубе «Несса». Плавание - часть физиотерапии для восстановления руки, проткнутой клинком во время боя со стражами республики. Мое тело - это история боли и страданий. Казалось бы, я всего-то разменял четвертый десяток, а пришлось перенести уже три операции только по замене хрящей в коленях.
        От плавания рука адски болит, зато это помогает отвлечься от клаустрофобии, постепенно возникшей на второй неделе нашего рывка к пространству Сообщества. К тому же заплывы и фехтовальные тренировки с Александром помогают на время забыть о семье.
        Переодевшись у себя в каюте, я иду к Севро. Он лежит на кровати и смотрит видео с Электрой времен ее младенчества. Маленькая девочка плавает в воздухе над ним, молчаливая и суровая даже в раннем детстве, а Виктра надевает на нее жилет с высоким воротником. Перед камерой проносится хвост Софокла, перекрывая обзор. Я слышу смех Кавакса на заднем плане. Уже две недели прошло без контактов с внешним миром. Севро страдает.
        - Ты все еще в постели? - возмущаюсь я. - Ленивый чурбан.
        - Что за спешка? - щурится он; глаза припухли со сна.
        - Аполлоний. Мы условились поговорить с ним сегодня утром.
        - А, ну да. - Он в последний раз смотрит на дочь и выключает голографическую панель. - А мы точно не можем подержать его на леднике еще пару недель?
        - Ах если бы! Мы будем в пространстве золотых через пять дней. Пора узнать, готов ли он участвовать.
        - А если нет?
        - Тогда ты выкинешь его в космос. А мы на полной скорости рванем к Меркурию.
        Крошка перехватывает нас возле спуска на четвертую палубу. Она напряжена:
        - У нас проблемы.
        Мы находим Коллоуэя на второй палубе. Он зависает над голографическим дисплеем в комнате обработки данных сенсоров. Клоун стоит у него за спиной, скрестив руки на груди и нервно постукивая ногой.
        - В чем дело? - спрашиваю я.
        - Расскажи ему то, что сказал мне, - говорит Крошка.
        Коллоуэй потирает виски. Сколько бы этот человек ни спал, сколько бы ни бездельничал на диване в комнате отдыха, играя в иммерсивные игры, он все равно выглядит изможденным.
        - Итак, вы знаете, что на корабле есть система наблюдения, отслеживающая наши тепловые сигнатуры.
        - Конечно.
        Коллоуэй показывает нам чертеж корабля. Среди палуб светятся красным человеческие фигурки. Я вижу холодную сигнатуру Улитки на мостике, горячую сигнатуру Траксы - она бесконечно тренируется в спортзале.
        Севро хмыкает и показывает на две горячие сигнатуры, лежащие бок о бок в одной из кают:
        - Кажется, кто-то собрался отправиться в Город костей. Кто это?
        - Нас двадцать четыре человека, - продолжает Коллоуэй, отсчитывая фигурки. Многие из них еще в постели. - И десять золотых в камерах.
        - Ну так и в чем проблема? - спрашивает Севро. - У нас до черта дел.
        - Прошлой ночью я не мог уснуть…
        - Ты имеешь в виду - пялился на людей?
        - …Так что я синхронизировался с кораблем и увидел это. - Он перематывает план корабля на середину ночи. - Посчитай.
        - Двадцать пять. - Севро щурится. - Вот дерьмо! Почему ты заметил это только сейчас?
        - У меня нет причин синхронизироваться с кораблем, когда мы идем на автопилоте. Это пустая трата времени, - раздраженно бросает Коллоуэй. - Похоже, этот человек маскировал свою сигнатуру, держась рядом с двигателем или кутаясь в термоодеяло.
        - Он мог находиться на корабле еще до его угона, - замечает Крошка. - Может, это докер или один из людей Квиксильвера?
        - Если бы это был докер, он мог бы повредить наши системы жизнеобеспечения или расплавить гелиевое ядро, - говорит Коллоуэй. - Случилась бы катастрофа, и это мягко сказано!
        - Чертова бабушка в центре связи была бы не менее опасной, чем меченый, - добавляет Клоун. - Если он что-то отправит с нашего передатчика, вся чертова система будет знать, где мы. И Сообщество, и республика. Полный шлак! Они найдут нас, уничтожат, и наши молекулы будут дрейфовать в космосе десять миллионов лет!
        Я поворачиваюсь к Клоуну:
        - Ты готов?
        - Не совсем.
        - Ты готов. Бери Александра и Траксу, встречаемся в оружейной.
        Десять минут спустя Клоун, Александр, Тракса и мы с Севро готовы. Закидываем на плечи мультивинтовки. Я бросаю товарищам зеленые обоймы патронов.
        - Только паучьи, - говорю я. - Этот «заяц» нужен мне живым.
        Исключая известные тепловые сигнатуры одну за другой, Коллоуэй умудряется проследить передвижение незваного гостя от камбуза до машинного отделения. Открытое пространство охватывает все четыре палубы в хвосте корабля. Металлические лестницы ведут сверху вниз по спирали, огибая оборудование. Свет мы не включаем. Тракса с Клоуном охраняют нижний выход, а остальные начинают поиски сверху, обшаривая уровень за уровнем. Фонари на наших шлемах рассеивают тени, пока мы осматриваем механизмы. Севро приседает и подает мне знак. Он показывает мне упаковку от миски с венерианской лапшой. В нише на третьем уровне также обнаруживается мусор, а еще головизор и свернутые одеяла.
        Уровнем ниже слышится топот.
        - Крыса? - усмехается Севро.
        - Идите, - говорю я.
        Севро с Александром перепрыгивают через ограждение металлической лестницы и приземляются на нижнюю площадку. Слышится глухой удар и смех.
        - Дэрроу, лучше сам подойди сюда! - зовет меня Севро.
        - Это определенно крыса, чертовски большая и веснушчатая, - добавляет Александр.
        Я спускаюсь по лестнице и обнаруживаю, что Александр и Севро стоят над маленькой женщиной, сидящей на корточках. Их фонарики освещают ее лицо.
        - Ронна? - гневно восклицаю я.
        Племянница ухмыляется:
        - Извини, дядя, заблудилась по дороге к челноку. Это Новая Спарта?
        - Какого черта ты тут делаешь?
        - Прячусь, - отвечает она. - Можно мне встать - или ты намерен меня пристрелить? - Она раздраженно смотрит на винтовку Александра.
        Тот, в отличие от Севро, все еще держит Ронну на прицеле. Наконец она поднимается.
        - У тебя большие железные яйца, да? - усмехается Севро.
        - В целом - да.
        - Я отдал тебе приказ, - говорю я, пытаясь успокоиться.
        К нам присоединяется Тракса.
        - Ага. Ты можешь посадить меня на гауптвахту, если хочешь, но я думаю, что камеры все заняты. Или позволь мне выполнять свою работу. Если уж сэр Тошнотик может прикрывать тебе спину, то могу и я. - (Александр краснеет.) - По моим подсчетам, прошло две недели. Поворачивать назад уже поздно, дядя. Вам от меня не отделаться.
        Она права.
        - Ты думаешь, дело во мне? - спрашиваю я. - Ты просто разбила сердце отцу.
        Она стискивает зубы:
        - Это моя жизнь. А теперь могу я присоединиться к команде и получить…
        - Александр, стреляй в эту дуру, - говорит Севро.
        Александр ухмыляется:
        - С удовольствием.
        Ее глаза расширяются.
        - Нет, только не он! Кто угодно, но не…
        Александр со смешком всаживает ей в бедро заряд паучьего яда. Ронна сгибается, крякнув от боли. По мере распространения парализующего вещества ее пальцы скрючиваются.
        - Ох…
        - Оставь ее, - говорит Севро, когда Тракса пытается поднять девушку. - К вечеру ты будешь в состоянии двигаться, засранка. Приберешь за собой грязь и найдешь койку. Завтра ты драишь все толчки во всех уборных. Начнешь с моего. К твоей печали, сегодня у нас на ужин карри. - Он наклоняется. - Тебе грустно, потому что ты не в отряде драконьих егерей? Не оператор меха? Да мы этих мелких сучек едим на завтрак! Радуйся, что находишься в присутствии великолепных нас. - Он придвигается еще ближе. - Ты хочешь уважения? Заслужи его.
        - Ну и наглость, - бормочу я, когда мы выходим в коридор.
        - По крайней мере, она хоть не полезла через иллюминатор.
        - Бедный Киран. Ты бы видел его, когда он просил меня не брать ее с собой.
        - Вам не кажется, что это было резковато? - спрашивает догнавшая нас Тракса.
        Севро усмехается:
        - Слушай, Тракса, дети как собаки. Одни скулят, другие лают, третьи рычат. Нужно просто найти правильный язык, а потом ответить им так, чтобы было понятно.
        - Ты можешь разговаривать с собаками? - усмехается Александр.
        - Ну с тобой же я разговариваю, разве нет?
        Когда мы с Севро приходим поговорить с Аполлонием, Мин-Мин бездельничает на посту охраны перед гауптвахтой. Ее винтовка прислонена к стене. Кривые железные ноги закинуты на консоль, чашка с кофе рискованно балансирует на гидравлическом шарнире. Мин-Мин смотрит комедию про алого, подселяющегося к фиолетовому и серому в Гиперионе. Результат - множество шуточек. Она почесывает жесткие волоски на загривке и поднимает взгляд на нас:
        - Привет, боссы.
        - Как сегодня эти чертенята? - спрашиваю я.
        - Тихие как мыши. - Мин-Мин продолжает одним глазом посматривать на голографическую проекцию и смеется, когда алый пытается добраться до верхнего шкафчика в кухне, чтобы достать виски, спрятанный от него соседями по квартире. - Это какое-то расистское дерьмо, - говорит Мин-Мин. - Вовсе не все алые алкоголики. - (От ее кофе тянет запахом виски.) - Безъязыкий снова явился с супружеским визитом.
        Я смотрю в коридор и вижу старого черного; он сидит, скрестив ноги, и смотрит в одну из камер.
        - И часто он так?
        - Каждый день.
        Наша коллекция «сбежавших заключенных» - это пестрый ассортимент дьяволов. Все десять - венерианцы. Половину из них упыри выследили и задержали лично за последние десять лет. Кажется кощунством, что именно мы освободили их. Я чувствую молчаливую злость упырей в столовой, в спортзале, даже просто пересекаясь с ними в коридоре. Это злость не на меня и не на нашу миссию, а словно бы на какую-то грандиозную шутку, которую играет с нами жизнь. Мы идем по кругу и видим все те же лица, все те же корабли, все те же сражения. Снова и снова. Круг за кругом. Именно поэтому мне необходимо убить человека, стоящего на оси этого цикла, вокруг которой все вращается.
        Безъязыкий сидит на полу коридора; собака начальника тюрьмы спит у него на коленях. Он смотрит через одностороннее стекло, как Аполлоний играет на призрачной скрипке. Пожилой черный коротко подстригся и превратил свою бороду в симпатичную эспаньолку. Он выглядит совершенно другим человеком, утонченным даже в военной форме. При нашем приближении собака просыпается, рычит и затихает лишь после того, как Безъязыкий чешет ее за ухом.
        Аполлоний обнажен. Одежда аккуратно сложена на полу. Он покачивается в тусклом освещении камеры, играя на своем призрачном инструменте. Золотые волосы струятся по плечам, глаза закрыты, на лице маска сосредоточенности, словно у монаха. Эта картина беспокоит меня. На выбритом участке его головы - повязка после проведенной Улиткой операции.
        Я хочу, чтобы он умер. Исчез навсегда. Он убил двоих людей, которых я любил, и еще одного мучил в детстве. От мысли о том, чтобы освободить его, меня тянет блевать.
        - Тебе нравится этот злой скрипач, Безъязыкий? - спрашивает Севро.
        Черный смотрит на нас снизу вверх темными глазами и качает головой. Он изображает игру на скрипке, потом показывает татуировку на своем предплечье, изображающую старика с длинной бородой и арфой в руках. Это скандинавский бог музыки - Браги.
        - Он настолько хорош? - удивляюсь я.
        Безъязыкий кивает. Он стучит пальцем себе по уху, потом по сердцу, словно говоря, что хочет снова услышать игру Аполлония.
        - Без вариантов, - говорит Севро.
        Безъязыкий опять кивает, принимая это к сведению, и встает, чтобы оставить нас наедине с Аполлонием.
        Я смотрю ему вслед и думаю, что бы он сказал, будь у него язык. Он самый необычный из всех черных, которых я встречал. Движения его изящны, поведение интеллигентно, и складывается ощущение, что он привык к прекрасному. Он быстро сделался любимцем моей стаи благодаря таланту повара. Если кормить людей хорошо, они не задают вопросов. Но я начинаю подозревать, что в истории о том, как он оказался в камере на уровне «омега», кроется нечто большее, чем просто дурной характер начальника тюрьмы.
        - Какого хрена он постоянно раздевается? - бормочет Севро, и я снова возвращаюсь мыслями к Аполлонию. - Не тормози, давай покончим с этим.
        Я отключаю непрозрачность стекла со стороны Аполлония, чтобы он мог видеть нас в полутемном коридоре. Он заканчивает исполнение опуса. Покачивание, взлет крещендо и затем медленный беззвучный финал. Потом он откидывается назад и смотрит на нас с веселой улыбкой.
        - Вам понравилась моя соната? - спрашивает он, не ожидая ответа. - Паганини прославлен как великий скрипач-виртуоз пятипалого периода. Ну, до появления Виренды, конечно. Но из чисто орфического трансцендентального ригоризма я давно утверждаю, что настоящий мастер должен попытаться сыграть вариации Эрнста на тему «Последней розы лета». Флажолеты и пиццикато для левой руки достаточно просты, но вот арпеджио - титаническая работа.
        - Понятия не имею, что все это означает, - говорит Севро.
        - Жаль, что у тебя такой ограниченный кругозор.
        - Тебе до смерти хочется рассказать нам, когда ты впервые это сыграл, да? Я знаю, вы, ребята, не можете удержаться, чтобы не похвастаться, - бормочет Севро. - Ну, давай. Удиви нас, Рат.
        - Я освоил исполнение этой сонаты в двенадцать лет.
        - В двенадцать? Быть не может! - Севро хлопает в ладоши. - Какой гений! Жнец, ты был в курсе, что у нас на борту псих-виртуоз?
        - Понятия не имел.
        - Мастерство музыки - само по себе награда, - говорит Аполлоний. - Процесс, посредством которого исполнитель может породниться сердцем с мастерами прошлого. Вы не знаете этого труда, не способны вынести его и потому никогда не изведаете награды за его понимание. - Он подается вперед, сощурившись. - Но сделайте одолжение, не воспринимайте это всерьез, если не можете понять. Искусство пережило монголов. Готов поспорить, оно переживет и вас.
        - Насколько я слышал, тебя вряд ли можно назвать покровителем искусств, - говорю я. - Ты сломал скрипку Тактуса, когда он был ребенком. Не слишком уважительно с твоей стороны.
        - В семейных отношениях всегда много нюансов. Могу ли я понять твои взаимоотношения с братом? - Он осторожно выдергивает несколько волосков и связывает буйную гриву в хвост. - Вы вытащили меня из моей клетки лишь для того, чтобы посадить в другую? Жестокая ирония для человека, гордящегося тем, что разрывает цепи.
        - Мне не кажется, что твой номер в Дипгрейве был похож на клетку, - говорю я. - Ты неплохо устроился.
        - Там было не так сурово, как в вашей тюрьме, признаю. - Он меняет тему: - Шакал был довольно противоречивым созданием, преисполненным боли, так ведь? Как и его сестра.
        - Тебе повезло, что мы не выбросили тебя в космос после всего того, что ты сделал, - усмехается Севро. - Но поговорим о Виргинии еще. Продолжай. Посмотрим, насколько хорошо твоя скрипка звучит в вакууме.
        Аполлоний вздыхает:
        - Любезные мои, пускай мы враги, но давайте не будем притворяться, будто мы стая троглодитов, воюющих за огонь. Мы сложноорганизованные существа, сошедшиеся в конфликте на согласованных условиях тотальной войны.
        - Ты не сложноорганизованный. Ты чудовище в человеческом обличье, - говорит Севро. - Ты варил людей заживо.
        - Людей заживо варил мой брат. Я воин. Не палач.
        - Твой брат, ты - какая разница?
        Севро смотрит на Аполлония и видит в нем всех тех, кто причинял ему боль в течение многих лет. Он всю свою жизнь страдал от таких, как Аполлоний.
        Однажды он простил мне Кассия, поскольку знал: надежда нашего восстания держится на хрупкой вере в то, что человек способен измениться. Подозреваю, Севро боится, что я верю, будто человек за стеклом тоже может стать на путь исправления. Гоблин почти касается меня плечом, словно защищая от заключенного, несмотря на лист дюростекла.
        Но суть в том, что он пытается защитить меня от себя самого. Вот почему он сюда пришел.
        Моему другу не о чем беспокоиться. Я никогда не доверюсь этому человеку. Кассий жил во имя идеалов. Аполлоний слишком умен и слишком самовлюблен, чтобы жить ради чего-то или кого-то, кроме себя. Но даже это сейчас может быть полезным.
        Аполлоний снова вздыхает:
        - Пожалуйста, не оскорбляйте меня, заявляя, что вы до сих пор считаете себя единственной в истории безвинной армией. Война превращает ангелов в демонов. Я видел скальпы золотых, висящие на боевых доспехах черных. Город, засыпанный пылью и заваленный мясом. Или ты хочешь, чтобы я забыл о зверствах, которые ты совершил на Луне? На Земле и Марсе? Лицемерие не подобает ни хозяину, ни псу. Особенно тому, кто заключает союз с черными.
        - Те, кто это сделал, были наказаны, - говорю я, зная, что это неправда.
        Целых два племени ограбили Луну после смерти Октавии и поубивали множество ее граждан как высших, так и низших цветов. Мародеров и убийц было слишком много, чтобы отдать всех под суд и не потерять при этом Сефи. Пришлось идти на компромиссы. Вечные компромиссы.
        - Я был действующей силой войны, как и ты, - продолжает Аполлоний. - Мы играли в одну и ту же игру. Я проиграл. Был схвачен. Осужден. И использовал средства, предоставленные мне природой и воспитанием, чтобы уменьшить отупляющее воздействие заключения. Самое смешное - то, что во многих отношениях я в долгу перед вами. - Эти слова заставляют Севро заворчать. - Одиночество может быть лучшим обществом. Видите ли, я столкнулся с опасным выбором, когда предстал перед вашим трибуналом и получил свой приговор. Выбором, который помог мне понять, кто я такой… После того как люди в чистых белых перчатках приговорили меня к пожизненному заключению, кто-то оставил мне в камере шприц, чтобы я стер себя из бытия. Это был не ты, Севро? Ну да не важно. Более трусливые представители моей породы выбрали эту удобную смерть, обнаружив, что их сердца не в силах вынести позора потери империи. Например, ваш покойный друг Фабий. Они поддались отчаянию. Поет ли кто-нибудь теперь их песни? Возносит ли им хвалу?
        Он позволяет тишине ответить.
        - Я знал, что мой долг перед собственной легендой - выжить в этом испытании. Но все еще был сбит с толку собственными замыслами. Представьте, что я большой военный корабль с полным оснащением. Четыре мачты, мощные дубовые борта и сотня пушек. Всю свою жизнь я плыл по спокойным морям и водам, расступавшимся передо мной благодаря моему великолепию. Никогда не подвергался испытаниям. Никогда не гневался. Прискорбная жизнь, если это вообще можно назвать жизнью. И вот наконец-то буря! Но когда я ринулся ей навстречу, то обнаружил, что мой корпус… прогнил. Между досками сочится вода, пушки разваливаются, порох отсырел. Во время бури я затонул. Твоими стараниями, Дэрроу из Ликоса. - Он вздыхает. - И это была моя собственная вина.
        Я разрываюсь между стремлением дать ему в зубы и любопытством. Позволить ему продолжать? Он странный человек, его общество притягательно. Хоть он и был врагом, его яркость очаровывала меня. Пурпурный плащ в сражении. Рогатый шлем Минотавра. Рев труб, возвещающий о его приближении и словно бы приветствующий всех желающих бросить ему вызов. Он даже транслировал оперу, когда его люди обстреливали города.
        После столь долгой изоляции он наслаждается возможностью навязать нам свое повествование.
        - Мое слабое место в том, что я был и остаюсь человеком с хорошим вкусом. В мире, полном искушений, я обнаружил, что мой дух своенравен и легко отвлекается. Сама идея тюрьмы, этого голого металлического мира, раздавила меня. Первый год я мучился. Но потом вспомнил голос падшего ангела: «Разум внутри себя вселенную творит, и сам в себе способен создать из рая ад, из ада рай»[19 - Из поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай».]. И я приложил усилия, чтобы сделать бездну не просто раем, но лоном своего второго рождения… Я проанализировал основные ошибки, приведшие к моему заключению, и отправился во внутреннюю одиссею, чтобы переделать себя. Но - и тебе следовало бы это знать, Жнец, - долог путь из ада! Я договорился о поставках. Я упорно трудился по двадцать часов в сутки. Я перечитал книги юности и осознал их в соответствии с бременем возраста. Я усовершенствовал свое тело. Разум. Корабельные доски заменены. Новые пушки выкованы в огне одиночества. Все ради новой бури. Я вижу, что она приближается, и выплываю к вам безупречным Аполлонием Валием-Ратом. И спрашиваю: для чего вы вытащили меня из глубин
океана?
        - Охренеть! Ты это наизусть учил, что ли? - бормочет Севро.
        Человек передо мной - не тот, которого я видел перед трибуналом много лет назад. Его гордыня никуда не делась, но теперь она стала закаленной и отточенной. Когда-то он был стервятником Сообщества. Провоцировал дуэли ради развлечения. Устраивал оргии, длившиеся несколько дней. Он даже был давним собутыльником Карнуса Беллона. Он искал причину для существования, чтобы избежать нигилизма скуки. Потом началась война.
        - Ты сказал, что проанализировал свои ошибки, - говорю я. - Давай испытаем это утверждение.
        - Я приветствую любые испытания.
        - Черт возьми, ты можешь заткнуться в кои-то веки? - бесится Севро. - Просто дай нам вставить слово.
        Аполлоний складывает руки на коленях и терпеливо ждет.
        - Расскажи мне, если можешь, как ты оказался в Дипгрейве, - предлагаю я.
        - Человек, возомнивший себя королем, обнаружил, что он всего лишь пешка. Я рассердил не того человека. Магнуса Гримуса. Повелителя Праха. Но ты же это знаешь, разве не так?
        - Мне было интересно, осознаешь ли это ты.
        Он улыбается своим мыслям:
        - Знаете, я был первым марсианином, который выстрелил в корабль Лилат Фаран над Луной. Я помог спасти Луну от ядерной катастрофы. И я привел Гримусу корабли, легионы и, вместе с другими домами Марса, политический капитал, чтобы противостоять дому Саудов с Венеры. Но он разобиделся на меня, потому что я не пресмыкался перед ним, как эти эльфики Картии. Я был его союзником, а не слугой… и не заметил, что на меня точат нож. Когда Гримус предложил миссию по обезглавливанию восстания, я охотно вызвался добровольцем. Он разрешил мне командовать отрядом рыцарей, одной центурией из десяти, которые должны были проникнуть в цитадель и убить вас вместе с семьями. Только представьте: если считать Картиев, тысяча нобилей со шрамом! Какое это было бы зрелище! Столь безупречные силы не собирались воедино со времен битвы при Зефирии. Планировалось скоординированное нападение. Моя центурия тайно высадилась на Луне. Но в тот момент, когда рыцари уже прорывались через цитадель, я понял, что мы здесь одни. На всей планете не было ни единой центурии, кроме нашей, не говоря уже о территории цитадели. Повелитель Праха и
Картии обвели нас вокруг пальца. Подразделение поддержки не отозвалось на вызов, вместо этого зазвучал голос Повелителя Праха. Это было заранее записанное сообщение. - Аполлоний делает паузу, потом продолжает, изображая рокочущий баритон: - «Семя Валий-Рат умрет с тобой и твоим братом. Вас позабудут. Вы будете потеряны для звезд. Прощай, Минотавр». Я знал, что умру, и попытался умереть со славой, раздобыв твою голову. Но не преуспел. - Он пожимает плечами. - Но тебе многое известно об этом. Меня допрашивали и ты, и твои люди. И потому я снова задаю вопрос: зачем было освобождать меня?
        - Разве твоему величайшему интеллекту это не очевидно? - спрашиваю я. - У нас с тобой лишь одна точка соприкосновения. Общий дьявол. Я вытащил тебя из тюрьмы, чтобы предложить самое драгоценное для такого человека, как ты, - месть.
        - Месть? Говори.
        - Как и ты, я стремлюсь заполучить голову Повелителя Праха. Загвоздка в том, как отделить ее от туловища. Я нуждаюсь в твоей помощи.
        Аполлоний смотрит на меня с подозрением:
        - У меня нет ни армии, ни оружия - ничего, кроме крови и костей. Чем я могу быть тебе полезен, Дэрроу?
        - Дело не в том, что у тебя есть. Дело в том, что было у тебя украдено. - Я улыбаюсь холодно и жестко. - Часть того, что я сказал тебе там, в камере, было правдой. Повелитель Праха не убил твоего брата. Тарсус жив.
        Аполлоний ошеломлен:
        - Как…
        - Ты знаешь ответ. Ты размышлял о том, возможно ли это. Тарсус продал твою жизнь за титул главы дома Валий-Рат. За твои деньги. Твоих людей. Твои корабли.
        - Ясно. - Его обаяние исчезает. - Если я соглашусь помочь тебе… какое доверие возможно между дьяволами?
        - Вопрос не в доверии. Вопрос в способе воздействия. Эта повязка у тебя на затылке - результат некой процедуры, включающей в себя сверление черепа. В твоем сером веществе находится четверть унции первоклассной взрывчатки, а также нейрочип для стимуляции глазного нерва. - Я активирую таймер детонатора на своем датападе. На экране и в поле зрения Аполлония благодаря установленному Улиткой биомоду появляются цифры. Десять, девять, восемь… - У тебя есть семь секунд, чтобы ответить мне. Да или нет.
        Шесть. Севро ухмыляется.
        Четыре. Аполлоний смотрит перед собой невидящим взглядом.
        Два. Я отхожу от стекла.
        - Так и быть. - Аполлоний улыбается, хотя гнев его не ослабевает. - Я принимаю твое предложение. Но у меня есть условия.
        Тридцать минут спустя мы наблюдаем, как Аполлоний в кают-компании «Несса» пожирает двухкилограммовый стейк с терпением и манерами благовоспитанного крокодила. Каждый кусочек на один укус окунается в натекший из мяса сок, старательно пережевывается и запивается густым бордо из наших запасов. Под конец трапезы Аполлоний оставляет без внимания несколько унций стейка, примерно на палец красного вина в кувшине и съедает лишь ложку ледяного лимонного десерта, приготовленного по его просьбе Безъязыким. Потом откидывается на спинку стула и осчастливливает моих лейтенантов широкой улыбкой.
        Александр убирает его тарелку. Аполлоний переводит взгляд на него:
        - Ты выглядишь чистокровным, юноша. Как твое имя?
        - Александр.
        Аполлоний смотрит на него с интересом, потом показывает на Севро и Коллоуэя:
        - Тебя не раздражает, что ты служишь генетически низшим, Александр?
        - Теперь я видел, как акулы летают, а львы лают! - смеется Александр. - Лекция о генетике от Валия-Рата! - Он подается вперед, все еще держа в руках тарелку Аполлония. - Я бы с большим удовольствием посмотрел, как мой дед обучает тебя на основании твоих генов.
        - И кто же этот твой родич, Александр? - интересуется Аполлоний.
        - Лорн Аркос.
        - Ого! Грифон во плоти! - Аполлоний явно впечатлен. - Кровь завоевателей в твоих жилах делает тебя вымирающим видом. Ты, должно быть, был там, когда твой дед выпотрошил моего младшего брата на Европе. Тебе, наверное, было совсем немного лет. Восемь, девять? Скажи мне - это насилие возбуждало тебя?
        - Оно научило меня, как убивать тех, кто принадлежит к семье Валий-Рат. И в этом оказалось весьма удовлетворительным.
        - Можно сказать, что между нами кровная месть, молодой человек.
        - Я тебя умоляю! - снова смеется Александр. - Я бы не удостоил твой низкий род своим вниманием.
        Оскорбление попадает в цель. Севро выгоняет Александра из комнаты братским шлепком по заду.
        - Аполлоний, - тихо говорю я. - Если ты и дальше будешь провоцировать моих людей, у нас будут проблемы.
        - Провокация в природе хищников наподобие нас, Дэрроу. - Он осматривается по сторонам. - Но конечно же, где мои манеры? Прошу прощения за то, что оскорбил вас. - Аполлоний указывает взмахом руки на стены. - Это не твой лунолом. Не дредноут и не разрушитель. Кают-компания слишком маленькая. Эсминец? Или меньше?
        А он умен.
        - Фрегат. Класс «ксифос».
        - Так их все-таки направили в войска. Какой любопытный выбор корабля для военачальника, и столы сделаны на заказ… И какой нетривиальный исход из Дипгрейва… Не будь я уверен в обратном, проницательный ум мог бы заподозрить, что прогнило что-то в республиканском королевстве.
        - Это тайная миссия, - говорю я. Чем меньше он знает, тем лучше. - «Утренняя звезда» чересчур заметна.
        - И то правда, - соглашается Аполлоний. - Ну а теперь, я думаю, пришло время рассказать мне о моем брате и о том, что случилось с моим домом, пока я отсутствовал.
        Севро улыбается:
        - Я собираюсь насладиться этим.
        - Твой дом - тень, - начинаю я. - Хоть твой брат и купил себе жизнь, цена оказалась велика. Он политическая марионетка. Ваши разрушители и эсминцы были отданы вашим врагам, Картиям с Венеры. Ваши деньги утекли в карманы Повелителя Праха. Многие из ваших легионов были расформированы, людей призвали на службу к Повелителю Праха. Ваш дом снова умалился. Все, чего ты добился благодаря войне, утрачено.
        - Кроме моего имени. - В глазах Аполлония воцаряется великая тьма.
        - Это ненадолго, - говорит Севро. - У людей короткая память.
        - Откуда тебе все это известно? - скептически спрашивает Аполлоний.
        - Один из юристов вашей семьи переметнулся к противнику несколько лет назад.
        - И где он теперь?
        - Поскользнулся в душе, - говорит Севро. - Наши люди нашли его тело, вернее тридцать четыре куска от него. Аталантия любит, когда ее убийцы делают громкое заявление.
        Аполлоний любезно улыбается:
        - А что же мой брат? Неужто он сидел сложа руки, пока эта лунная скотина разоряла дом моих родителей?
        - Юрист сказал, что Тарсус предался пороку, - говорю я.
        - Как это типично для него. - Аполлоний вычищает грязь из-под ногтей. - Если мой дом впал в немилость, какая тебе польза от меня? Я полагаю, за шесть лет система обороны Венеры изменилась. У меня нет ни информации, ни средств.
        - У тебя нет. А у твоего брата есть.
        Я подвешиваю в воздухе над столом голограмму Венеры. Зеленая планета с двумя ледяными шапками на полюсах окружена боевой техникой, военными кораблями. В центре одного из венерианских океанов красуется большая темная отметина. В Звездном зале полагают, что именно там обитает Повелитель Праха, но его доверенные лица куда более осторожны, чем поверенные семейства Валий-Рат.
        - Это самое свежее изображение Венеры, сделанное при помощи наших телескопов-шпионов, - говорю я. - В отличие от Луны, она самодостаточна. Сельскохозяйственные угодья, богатые фауной океаны и обширные горные выработки. Но война ненасытна. Все производство ориентировано на военные нужды. Торговли нет. А значит, нет кораблей, прилетающих или улетающих с каким-то грузом.
        - Есть торговля с Меркурием.
        - Больше нет. Небеса Меркурия мои.
        Брови Аполлония ползут вверх.
        - Что, правда? Уважаю. И как же ты обошел защитные платформы?
        - Железным дождем, - говорит Севро.
        - Какую же цену ты должен был заплатить! Какую цену… - Аполлоний оглядывает сидящих за столом. - Так вот отчего ты вынужден рисковать жизнью и здоровьем в этом отчаянном гамбите - потому что ты уничтожил свою армию?
        Я игнорирую его.
        - Голограмма показывает, что на Венере присутствуют чрезвычайно крупные военные силы. Двигатели этого корабля и его стелс-свойства, вероятно, могли бы дать нам возможность прорвать блокаду и сбежать с Венеры, если бы потребовалось, - но не высадиться там. Нам нужна твоя помощь, чтобы сесть на Венеру.
        - Как я уже сказал…
        - Вероятно, твой брат совладал со своим норовом, чтобы выжить. Вполне возможно, он преклонил колено перед Повелителем Праха. Но с чем ни один из братьев Рат не способен справиться?
        Севро смотрит на тарелку Аполлония:
        - Со своим аппетитом.
        - Суровые условия войны вынудили даже богатых перейти на суточную норму продовольствия. Но твой брат из-за своей любви к товарам с черного рынка влез в долги, и его аппетит не уменьшился. Севро?..
        Севро достает свой датапад:
        - Девяносто девять бутылок вина с Земли, двести бутылок байцзю, двести бутылок бренди. - Он кривится и негромко продолжает: - Сто тридцать семь бутылок виски с Земли, четыре - с Марса.
        Я бросаю взгляд на Севро, мысленно отмечая малое количество марсианского виски. Он старательно читает дальше:
        - Двести бутылок араки. Двести бутылок сётю. Две тысячи килограммов говядины, пятьсот килограммов ягнятины, четыре сотни улиток, три килограмма язычков колибри, три килограмма черной икры и двадцать идеальных розовых из личного запаса Квиксильвера.
        Аполлоний медленно аплодирует:
        - Да. Да! Наконец-то я узнаю прежнего Жнеца! Тарсус не может сопротивляться своей алчности. Это его суть. У него должен быть посредник за пределами Венеры, вероятно на станции Бастион. Я полагаю, этот пункт назначения может оказаться неудобным. - (Я киваю.) - Тогда мне потребуется лицевое моделирование, чтобы изменить внешность, а также интерком с доступом к главной антенне, чтобы связаться с посредником. Но наша высадка на Венере не убьет Повелителя Праха. Он живет в крепости.
        Я указываю на темное пятно на карте:
        - Рабочая гипотеза разведки республики гласит, что его штаб-квартира в этой темной зоне. Можешь это подтвердить?
        - Ходили разговоры о маскирующем устройстве для поглощения радио- и световых волн, - припоминает Аполлоний. - Я вижу, наши инженеры добились значительного прогресса. Это местоположение острова Горгона - крепости Повелителя, в четырехстах километрах от моего острова. Но чтобы прорваться через линию обороны, тебе потребуется армия. - Он обводит взглядом тесную комнату. - И что-то мне подсказывает, что армии у тебя нет.
        - Но она все еще есть у тебя, - говорю я. - Повелитель Праха не мог забрать всех твоих людей. Как ты полагаешь, что произойдет, когда мы приземлимся на твоем острове и твои легионеры увидят, что Аполлоний Валий-Рат, сам Безумный Минотавр, вернулся домой? И вернулся не как пленник восстания, а со взводом верных коммандос.
        Я достаю из сумки его шлем Минотавра и с грохотом кладу на стол.
        - Я не безумный! - рявкает Аполлоний.
        - Неукротимый Минотавр, - предлагает Севро.
        - Уже лучше. - Аполлоний гладит свой шлем. - Ты поставишь меня во главе легиона?
        - Нет. - Севро помахивает наживкой, на которую Аполлоний не может не клюнуть. - Мысли масштабно, Рат.
        - Переворот, - с подозрением произносит Аполлоний.
        - Тарсус даст нам нужную информацию, а потом твой легион и мои люди вместе атакуют крепость Повелителя Праха. Когда он будет уничтожен, Картии и дом Саудов примутся грызться за трон. - (При упоминании его врагов Картиев Аполлоний кривится.) - Но добыча достается завоевателю. Твои преторы вернутся, чтобы сражаться за тебя. Твои люди примутся массово дезертировать, когда услышат, что ты жив. А в камерах рядом с твоей - десять Саудов и Картиев, по пять человек от каждого дома. Ты будешь использовать их как козыри в последующей борьбе. Мы покинем Венеру, а ты останешься и, после того как твои позиции упрочатся и тебя коронуют как тирана вместо Повелителя Праха, свяжешься с правительницей республики и объявишь об условной капитуляции.
        - И каковы же, по твоему мнению, будут условия этой капитуляции?
        - Ты соглашаешься закончить войну и выдать нам своих соперников, включая Аталантию Гримус, дабы республика судила их за военные преступления. Ты прикажешь легионам Меркурия сдаться. Ты будешь править Венерой всю свою жизнь, как сочтешь нужным.
        - И что же помешает республике убрать меня, когда все будет кончено?
        - Я. А ты можешь держать своих людей в заложниках при помощи атомного арсенала Саудов.
        - Что ж, это великолепный расклад для тебя. Разве не так? Переворот с минимальными потерями со стороны республики. Враг выпотрошен изнутри, и единственная цена этому - мое предательство. Я должен предать себе подобных.
        - Себе подобных? - переспрашиваю я и мурлычу: - Ты единственный в своем роде, Аполлоний. Это золотые предали тебя. Картии помогли Повелителю Праха одолеть тебя и бросить гнить в тюрьме. Из-за них ты сделался ничтожеством. Человеком в чужой армии. Я предлагаю тебе шанс отомстить тем, кто послал тебя на смерть. И шанс затмить Повелителя Праха в памяти человечества. Мы оба знаем, что тебе плевать на судьбу золотых. Так позволь мне помочь тебе стать последней легендой рушащейся эпохи. Минотавром Марса.
        - И Венеры, - с улыбкой говорит Аполлоний и берет со стола свой боевой шлем.
        Когда Аполлония уводят обратно в камеру, мы с Севро задерживаемся в зале совещаний.
        - Как ты думаешь, он знает, что они никогда не объединятся вокруг него? - спрашивает Севро.
        - Нет. Он безумен. Все золотые это знают. Может, Сауды и Картии и преклонили колено перед Повелителем Праха, но они никогда не отдадут свое отечество какому-то марсианскому дикарю. Однако, если мы его выпустим, он разорвет Венеру изнутри. Мы спустимся на планету, расколотую междоусобицами. Повелитель Праха хотел устроить у нас гражданскую войну. Прекрасно, я накормлю этого мерзавца его же варевом. - Я делаю глоток оставленного Аполлонием вина. - А если Минотавру все-таки удастся как-то объединить венерианцев, мы обнародуем видеозапись этого небольшого совещания, и его же собственные соратники убьют его за сотрудничество со мной.
        Севро кривится:
        - Папаша гордился бы таким планом. - При упоминании о его отце я касаюсь ключа Пакса под рубашкой, и Севро замечает мой жест. - Что это?
        Я достаю ключ:
        - Мне дал его Пакс.
        - А от чего ключ?
        - От гравибайка, который сын сделал сам. Когда я попрощался с ним, он сказал, что я не вернусь. - Я смотрю на Севро. Знаю, что должен был выразить сожаление раньше. - Прости, что заставил тебя бросить твоих девочек. И за Вульфгара.
        - Ни хрена ты меня не заставлял. - Севро похлопывает меня по ноге. - Давай просто позаботимся, чтобы все это стоило той цены, которую мы платим.
        - Это так, - говорю я себе. - Должно быть так.
        35. Капля на двери
        Банкет
        - О боги, это потрясающе! Лучше, чем спа у розовых, - говорит Альбан, второй камердинер Кавакса.
        Стройный человекообразный робот массирует ему спину пятнадцатью полупрозрачными пальцами, торчащими из четырех рук. Лицо и тело робота сделаны из непрозрачного белого пластика. Внутри пульсирует синий свет, как будто под собранной на конвейере оболочкой бьется механическое сердце. И вот это чучело заменило папу в шахте?
        Личный выездной персонал семей Телеманус и Августус отдыхает в гостиной башни регулуса Солнца. По комнате разбросана электроника и потребительские товары - корзинки с подарками для всех служащих, даже для меня. Он единственный известный мне человек, который в день своего рождения дарит подарки другим.
        Так чего же Квиксильвер хочет за эту корзинку? Я верчу в руках прилагавшуюся к подарку карточку. «Лирии из Лагалоса, - написано на ней витиеватым золотым курсивом. - За неоценимую услугу республике. С наилучшими пожеланиями, регулус Солнца». Взятка это или нет, но меня воодушевляет эта карточка, и я провожу пальцем по тисненой крылатой стопе.
        - Можно подумать, тебя когда-нибудь массировал кто-то из розовых, - говорит один из слуг Ниобы.
        - Знаешь, один раз было дело. Даже платить не пришлось.
        - Лжец. У тебя из ушей серебро капает.
        - А то я не знаю. О боги, да, робот, да, это то самое место!
        - Сильнее, сэр? - спрашивает робот глухим человеческим голосом.
        - Непременно! О! О! Не так сильно, ты что, убить меня хочешь?
        - Это невозможно, сэр. Первый закон роботехники гласит…
        - Я знаю, что он гласит, ты, тостер.
        Я потягиваю имбирный чай. Жаль, что тут нет Филиппа, чтобы я могла сделать какое-нибудь ироничное замечание. Мое мнение никому из слуг не интересно. Я по-прежнему чужая в этом маленьком клубе прислуги. Большинству из них, кроме Альбана, за сорок и за пятьдесят, и начали они служить, когда были моложе, чем я сейчас. И их родители служили дому Телеманусов, и родители их родителей, в точности как Гарла и те докеры-алые.
        Здесь, в башне Квиксильвера, все сверкающее и редкое, серебряное и белое, кроме гоночных кораблей, чей рев доносится из голографического проектора в дальнем конце комнаты. Некоторые слуги и политические сотрудники сидят там в смокингах, курят или с важным видом постукивают по своим датападам. Из коридора входит Бетулия, разговаривая с управляющим Квиксильвера, жизнерадостным упитанным мужчиной с быстрыми пальцами. Он немного похож на счастливую свинью, обнаружившую, к собственному изумлению, что на ней смокинг.
        Мы здесь по случаю дня рождения Квиксильвера. Это было то еще зрелище, когда наш караван выруливал по воздуху к пристани его небоскреба. Ноябрьское небо темного цикла рассекали лучи прожекторов. Зеваки снимали нас на камеры с дирижаблей, толпились на крышах. Я летела на одном из бронированных кораблей и смотрела из иллюминатора отсека для персонала, как правительница и ее сын выходят на серебряный ковер вместе с Телеманусами. На мгновение мне почудилось, будто я снова со своей семьей смотрю головизор в миллиарде километров отсюда. Августусы выглядели превосходно. Но я все равно была обижена на них. Это их жизнь. Праздники и вечеринки. Я чувствую себя виноватой за эту обиду, ведь Кавакс так много сделал для меня.
        Но чувство вины рассеивается, когда я вспоминаю прошлое. Грязь. Жужжание мух над телом моей сестры. Высшие касты никогда не услышат этого звука. Как и их серьезные напыщенные слуги. Я думаю о Филиппе, чувствую тяжесть его медальона с Вакхом, и утешаюсь тем, что я не одна.
        Датапад на моем запястье вибрирует. Я нерешительно подхожу к Бетулии и жду, пока она меня заметит, чтобы не встревать в разговор.
        - Что такое, Лирия?
        - Кавакс позвонил мне и сбросил звонок. Мне пойти в банкетную залу?
        Бетулия рассеянно поправляет мой воротник. Женщины, в отличие от мужчин, не носят галстуки. Воротники у нас жесткие и высокие, и под форменным пиджаком нет рубашки.
        - Да, но они не на главном приеме. Седрик, кто-нибудь из твоих может проводить ее?
        Когда я покидаю комнату, остальные слуги завистливо смотрят мне вслед.
        Я улыбаюсь им в ответ, - может, так мне станет немного повеселее.
        Одна из капитанов службы безопасности Квиксильвера, высокая серая с мертвыми глазами, ведет меня по коридорам мимо охраны из Львиной гвардии. Женщина не заинтересована в разговоре со мной, и я плач? ей тем же. Мы отходим в сторону к небольшому лифту и спускаемся на более тихий уровень, который освещен тусклым светом, пробегающим по потолку. Под стеклянным полом движется вода. В ней плавают странные силуэты. Пытаюсь рассмотреть их получше и притормаживаю, но серая неодобрительно цокает языком, и я тороплюсь за ней следом. Она приводит меня к большой двери цвета слоновой кости, возле которой торчат несколько серьезных серых в смокингах. На груди - значки с изображением льва Августусов, из-под смокингов выпирает оружие. Из тени за мной наблюдают двое черных. Я смотрю на них настороженно. Черные до сих пор пугают меня. Они вообще не очень похожи на людей.
        - Она здесь из-за лисицы, - говорит моя провожатая.
        - У вас второй класс, гражданка? - Серый у дверей заставляет меня показать удостоверение личности.
        Другой охранник распахивает передо мной дверь, и первое, что я слышу, - голос Кавакса:
        - Да брось, Виктра. Танцор не так уж плох.
        - Танцор - напыщенная, неблагодарная, вероломная трехдюймовая крыса, - протяжно произносит женщина. - Крысеныш со ржавой печенью, а половина сената ест из его кишащих микробами рук.
        - Не надо порочить честь этого человека, - говорит Кавакс. - Он по-прежнему наш друг.
        - Ты просто идиот. У социалистов нет чести, одни сплошные психозы.
        Произносящая эти слова женщина фактически полураздета. Беременная блондинка-золотая, с «рваной» стрижкой, в черном платье откровенно скандального вида - с зелеными шипами на плечах и разрезом почти до пупка. На нее, как на горящий дом, невозможно не смотреть.
        В гостиной со стеклянным куполом вместо потолка идет напряженный разговор. В нем участвует с десяток человек. Несколько слуг приносят им кофе и ликер. Я нахожу взглядом Софокла и похлопываю себя по ноге. Лис, удобно устроившийся на коленях у Кавакса, смотрит на меня безучастно.
        - Вот именно! - цедит сквозь сжатые зубы полный лысый мужчина.
        Он сжимает в руке стакан с виски. На пальце у него перстень с глазом золотого. Это и есть Квиксильвер. Рядом с ним сидит эффектный розовый. Он изящно держит за ножку бокал с вином.
        - Увы, это племя неизлечимо, - добавляет Квиксильвер.
        - За него действительно шесть блоков? - спрашивает Ниоба, жена Кавакса, у немолодой розовой.
        - Медные еще не решили, - отвечает розовая, глядя на другую женщину, - та стоит спиной к гостям и смотрит в окно на светящийся город.
        - Значит, у нас шесть блоков и у них шесть. А черные по-прежнему помалкивают. Кто бы мог подумать, что вопрос войны и мира будет зависеть от медных? - рокочет Кавакс. - Я предупреждал тебя насчет этой… демократии. - Он словно выплевывает последнее слово.
        - Караваль этим утром сказал в моем кабинете, что Танцор обещал ему билль о репарациях для низших и средних цветов, - говорит пожилая розовая.
        - Репарации!.. - со смехом восклицает беременная блондинка. - Это была хорошая республика. Храбрая республика. Пока не обанкротилась на одиннадцатом году существования из-за социалистического безумия. Они захватят сенат, они выпотрошат военную экономику, чтобы оплатить свою повестку дня. Или поднимут налоги.
        - Или? - с улыбкой говорит пожилая розовая. - Они сделают и то и другое.
        - Меня уже обложили налогами до беспамятства, - возмущается Квиксильвер. - Сколько, по их мнению, они могут еще выжать крови из камня?
        - Я думаю, ты неплохо справляешься, - замечает Даксо, оторвавшись от бренди.
        - Неплохо?! - взвивается Квиксильвер. - Кто, черт возьми, сделал тебя арбитром? Мало того что вы мешаете мне купить «Вентрис коммуникейшнс» и ограничиваете механизацию шахт, так теперь еще и хотите определять, когда человек, собственными руками создавший бизнес и армию сопротивления, неплохо справляется! Мне было куда проще создать «Тинос», чем провести законопроект через ваш придирчивый сенат!
        - Монополии вредны для народа…
        - Правительство - вот что вредно для народа, - с отвращением произносит Квиксильвер. - Зарегулированность - вот что вредно для народа. Вы поднимаете налоги, я вынужден поднимать цены, и народ просто раздавлен!
        - Регулус Солнца, бросивший вызов тирании… народный заступник, - говорит Ниоба, - какой ты благородный!
        Я достаю из кармана кусочек утиной печенки - взяла лакомство, чтобы подманивать Софокла. Он смотрит на меня и своенравно сует морду в кружку Кавакса. Чертов лис! Пусть только попробует заставить меня подойти и забрать его! Я умру, если они меня заметят. Некоторые уже заметили. Я слишком долго нахожусь в этой комнате.
        - А я предлагаю убить Танцора, - заявляет беременная. - У меня есть десять человек, способных обставить это как несчастный случай. И десять тысяч тех, кто внушит остальным, что это предупреждение.
        Пожилая розовая смотрит на слуг, приносящих напитки.
        - В самом деле, Виктра? Это некоторое отступление от правил.
        - А я куплю голографический билборд над центром Героев. Мне плевать - и не делайте вид, будто не вы создаете правила.
        - Не может быть, чтобы ты говорила это всерьез, Виктра, - недоверчиво качает головой Ниоба.
        - Почему же?
        - Потому, что это убийство, а Танцор - герой войны. Подобный Дэрроу и Рагнару. - Ниоба морщится. - А в настоящее время, может, и более почитаемый. Ты не можешь убить его. Он голос алых. Если Танцора убьют, толпа пойдет на штурм цитадели. Начнется восстание, и не только здесь. Марс распадется на части.
        - Повелитель Праха посмеялся бы над этим, - говорит Кавакс.
        - Отец прав. Возможно, именно этого Повелитель Праха и хочет добиться, - добавляет Даксо. - Дэрроу определенно так думал.
        - Чушь! - бросает беременная. Я лишь сейчас понимаю, кто она такая. Виктра Барка. - Политика скучна без маленького убийства. Честно говоря, удивляюсь: вы сидите в сенате и слушаете, как эти мягкотелые хвастуны разглагольствуют про всеобщее благоденствие во время войны. Да я бы уши себе отрезала!
        - Танцор собирается завладеть сенатом, - произносит вдруг женщина, стоящая у окна.
        Мое сердце замирает. Я знаю этот голос. Виргиния Львиное Сердце поворачивается. Теперь сердце начинает бешено колотиться. Годы гнева и обиды стерты ее утонченной красотой, властью ее раскатистого, но спокойного голоса. Приглушенный магнетизм правительницы так ошеломляет меня, что я не сразу замечаю: она босая.
        - Он сделает это во время голосования на следующей неделе, - добавляет она. - Вопрос не в том, получится ли у него. Вопрос лишь в том, в какой момент это произойдет. Караваль уступит. Он просто затягивает переговоры, чтобы заключить выгодную сделку для своего народа.
        - А черные? - спрашивает Ниоба.
        - Сефи не будет встречаться со мной.
        - Что это означает? - спрашивает Виктра.
        - Не знаю. Но из этого следует, что их голосов у нас нет. Таким образом, Танцор получит большинство, необходимое для подписания мирного договора. Семь блоков против шести. Потом я наложу вето. Ни один сенатор не сядет за стол переговоров с Беллона. Это столкнет исполнительную власть с законодательной… Боюсь, Дэрроу был прав: это уловка Повелителя Праха, и ее цель - отвлечь нас. Но Танцору придется удерживать свое стадо сенаторов, чтобы они не разбрелись, а мне нужно будет думать лишь за себя. Как думаете, кто сдастся первым - я или несколько сенаторов? - (Все смеются.) - Он по инерции врежется в гору и потерпит крах. Танцор достаточно умен, чтобы понимать это. Итак, вопрос, не дающий мне спать по ночам: в чем уловка? Как он выйдет из тупика?
        Взгляд правительницы останавливается на мне. Я чувствую его тяжесть и понимаю, что все выглядит так, будто я подслушивала. Остальные следят за направлением ее взгляда, и внезапно оказывается, что все смотрят на меня.
        - Лирия… - поднимаясь, произносит Кавакс. Он вручает мне Софокла. Тот царапается. - Этому малышу нужно сходить по-маленькому. А теперь иди, девочка.
        У меня горят щеки. Самые могущественные люди республики смотрят на ржавую из Лагалоса.
        - А теперь можем мы наконец поговорить о том, что за черт угнал мой корабль? - рокочет Квиксильвер.
        Я долгое время боялась сделать глубокий вдох и сейчас кое-как перевожу дыхание, а затем, схватив Софокла за ошейник, выбегаю из гостиной. Кровь так громко стучит у меня в ушах, что я больше не слышу ни единого слова. Дверь закрывается за мной. В сопровождении той же серой я иду по цепочке возникающих на полу золотистых следов к саду и размышляю над услышанным.
        Софокл вдруг принимается ворчать, вздыбив шерсть: посреди тихого коридора нам навстречу плывет хромированный шар размером не больше двух моих кулаков. Один из дронов-часовых Квиксильвера. Когда он подплывает ближе, Софокл рычит. Дрон вежливо поднимается повыше, давая мне пройти.
        - Добрый день, Лирия из Лагалоса, - раздается из дрона.
        - Добрый день, - со смехом отвечаю я.
        Софокл нюхает воздух - на него этот разговор не произвел особого впечатления, - а потом приседает и писает. Внутри серебристого корпуса дрона пульсирует красный свет.
        - Плохо, - отчеканивает дрон и выпускает в Софокла тонкую струйку дурно пахнущей жидкости.
        Лис взвизгивает и стрелой мчится по коридору, утаскивая меня за собой.
        - Хорошего дня, гражданка, - говорит дрон.
        - Чертов робот! - ругаюсь я, догоняя Софокла.
        В саду я отпускаю лиса. Он нюхает землю под кустами в поисках идеального места. Я сажусь, продолжая думать о правительнице. Я прежде видела ее лишь издалека, и, конечно, она понятия не имела о моем существовании. И вот сегодня под ее взглядом у меня возникло ощущение, будто она способна прочитать все мои дурные мысли. Увидеть всю мою злость на нее и на республику. Разумеется, она нечто большее, чем объемная картинка в головизоре. Блестящая, безукоризненная. Но никогда прежде я не думала о ней как о существе из плоти и крови. Она высокая и красивая. Но не это произвело на меня самое сильное впечатление. Правительница выглядела уставшей. Что это значит, впервые задумываюсь я, - отвечать за такое множество жизней? Испытывала ли Ава нечто подобное, когда бежала вместе со своими детьми по грязи?
        - Ты кто? - звучит чей-то голос.
        Я вздрагиваю и вижу мальчика в смокинге, сидящего на каменной скамье посреди деревьев сада. В его радужках играет голограмма. Узнаю эти странные глаза и пыльно-золотые волосы, и на миг мне кажется, будто я смотрю на самого Жнеца. Но этот мальчишка - еще ребенок, один из тех, кого я видела только в голокубе, и то издали. Я смотрю в землю:
        - Лирия, сэр.
        - А, лисья смотрительница. А я Пакс.
        - Да, сэр, мне это известно. - Я удивлена, что он знает меня.
        Что за фальшивое смирение с его стороны - представляться мне? Он самый знаменитый мальчик в Солнечной системе. Чертов императорский первенец. На голове у него никаких знаков, как и у его отца.
        - «Сэр»! - Он делает гримасу. - Можно как-нибудь без этого?
        Я неловко сгибаюсь в поклоне, вспомнив о том, что нужно кланяться высокопоставленным особам, даже если перед тобой ребенок.
        - И этого не надо!
        - Простите.
        - Похоже, с этим ничего не поделаешь. Ты следишь за гонкой?
        - За гонкой? - переспрашиваю я, а он вместо ответа постукивает пальцем по уголку глаза. - Нет. Ну то есть я видела, как другие смотрят… Но я ни шлака не знаю про гонки.
        - Что, правда? Ну что ж, я думаю, пришло время заняться твоим образованием!
        - Я действительно должна просто…
        - Ой, дядя Кавакс обойдется минутку без своего зверя. - Он искренне улыбается. - Пожалуйста. Здорово было бы поговорить о чем-нибудь, кроме политики. Мама заставляет меня сидеть на этих малых советах. Вчера пришлось два часа слушать сенатора Караваля. Этот человек, черт возьми, умеет говорить.
        Я вздрагиваю. Это не его слова.
        Он похлопывает по скамье рядом с собой. Я неловко присоединяюсь, страшась того, что скажет Бетулия, если появится здесь. Но отказаться я не могу. Пакс переключает трансляцию со своих глаз обратно на датапад, а потом проецирует ее в воздух. Внезапно сад заполняется кораблями. Вишневая гоночная яхта все еще продолжает лидировать; она мчится меж трех созвездий, висящих над панорамой Гипериона. Остальные участники следуют сзади плотной линией.
        - Большая Циркада, - говорит Пакс сквозь рев. - Я умолял маму отпустить меня туда, но она сказала, что не пойти на день рождения Квика было бы дурным тоном. И в Циркаде небезопасно. - Он указывает на вишневую яхту. - Это Алексия Рекс. Лучший пилот Солнечной системы.
        - Я думала, лучший пилот - Коллоуэй Чар, - говорю я.
        - Колдун? Пф! Тебе уже промыли мозги. Жаль. - Он рассматривает меня, широко улыбаясь.
        - Я слышала, на счету Чара сто двадцать шесть сбитых кораблей.
        - Ну, если считать охоту на корабли искусством… то, конечно, он хорош. Первый среди равных. Но он стрелок. Рекс же - балерина. Оба они уникумы. Оба мастера своего дела, но… вот, вот, смотри на этот поворот! Большинство сейчас ослабит нажим на ускоритель, чтобы не врезаться в стену. При этом они потеряют скорость. Она же выключит задние двигатели, перебросит питание на маневровый двигатель правого борта, а потом перекачает обратно в кормовую часть, и все это без потери скорости или отключения энергии. Смотри!
        Но я смотрю на него.
        Он не похож на знакомых мне мальчишек. Он осознает себя. Знает, кто он такой. Кто его родители. Думаю, он прекрасно видит, как сильно я нервничаю. И потому изо всех сил старается быть добрым и приветливым. Но если бы он действительно был на дружеской ноге со слугами, то смотрел бы эту гонку в комнате отдыха, а не прятался тут, в саду. Однако спортивный азарт заставляет его забыть, кто он такой, и мальчишеская энергия прорывается наружу, напоминая мне о моих братьях.
        Мы смотрим, как вишневая гоночная яхта мчится к огромному белому пилону. За ним на краю гоночного круга расположена парящая стена. Все прочие корабли притормаживают, прежде чем обогнуть пилон. А вот Рекс закладывает вираж и огибает его по дуге, словно воздушный змей на натянутой веревке, а потом стрелой мчится обратно, расправившись с препятствием в мгновение ока.
        - Хо-хо-хо! - радостно вопит Пакс. - Вот это полет!
        Его энтузиазм заразителен, и я ловлю себя на том, что ору вместе с ним, когда несколько минут спустя вишневый лидер пересекает финишную черту, оставив остальных далеко позади.
        - Ну как? - спрашивает Пакс.
        - Она хороша, - признаю я. - Но мне все равно нравится Чар.
        - Это потому, что он красивый.
        - Нет.
        - Но он красивый.
        - Может, ты думаешь, что он…
        - Смешно. Тогда почему?
        - Мои братья в легионе. В пехоте. И я буду любить всякого, кто сбивает потрошителей Сообщества.
        - Чертовски хорошая причина. - Пакс кривится. - Извини, мне не следовало ругаться. Не говори маме. Воспитанные люди так не выражаются.
        - Мне было бы страшно сказать что-то твоей матери, - говорю я, пытаясь скрыть горечь за улыбкой.
        - Она может пугать, правда? Но на самом деле мама - самый добрый человек на свете.
        Лис делает свои дела и нетерпеливо смотрит на меня.
        - Думаю, мне следует отвести Софокла обратно.
        - Да, верно. Кавакс может в разлуке расплакаться от беспокойства.
        - Кавакс - великий человек.
        У Пакса делается испуганный вид.
        - Конечно да. Он мой крестный. Или сокрестный. Я думаю, они с дядей Севро боролись на руках за право стать им. Там было какое-то плутовство. В любом случае, я просто пошутил. А где расквартированы твои братья? - спрашивает он, шагая рядом со мной обратно к башне.
        - Они в Восьмом, - отвечаю я. - Были на Меркурии.
        - Легион Харнасса, - говорит Пакс со знанием дела. - Он архилегат. Генерал-алый. Я думаю, они сейчас оказывают помощь в дюнных городах.
        - Они сказали, что это засекречено.
        Пакс кивает:
        - Засекречено нашими? Ты с ними разговаривала по связи?
        - Большинство спутников не работает. Слишком дорого.
        - Потому что большинство спутников взорвано.
        Он говорит так, словно это произошло естественным путем, а не потому, что его отец привел на планету десять миллионов человек на военных кораблях. Я хочу ненавидеть его. Я ненавидела его. Ненавидела в тот момент, когда он шагал рядом со своей матерью по серебряному ковру и когда в новостях вокруг него роились фотографы и журналисты. Но сейчас мне кажется неправильным ненавидеть его. Он не так уж отличается от Лиама - всего лишь мальчишка с кругами под глазами, который скучает по отцу и вынужден прятаться в саду, чтобы ненадолго обрести покой.
        - Лирия, можно, я тебя кое о чем спрошу? - смущенно бормочет Пакс. - Я не знаю, как сказать… - («Ну так не говори», - думаю я.) - Я знаю, откуда ты. И мне всегда было интересно - потому что бабушка и отец мало что рассказывали, - какие они, шахты?
        Вот оно! Я не сбавляю шага.
        - Откуда ты узнал, что я из шахт?
        - Отец говорит - важно знать имя каждого человека в штате и что-нибудь конкретное о нем. Не просто факт или то, что необходимо запомнить. Что-то личное. Я изучаю новых сотрудников, чтобы лучше понять их, и Кавакс на днях мимоходом упомянул тебя. Сказал, что ты спасла ему жизнь, и тогда я заглянул в твое досье…
        - Мое досье?
        - В твою историю.
        Я останавливаюсь.
        Так, значит, он знает о моей семье. Внезапно его внимание приобретает смысл. Это вина. Жалость. Меня снова охватывает тошнота и бешеная злость на этого мальчишку в безукоризненном смокинге, с белыми зубами и причесанными на пробор волосами. Да кто он такой, этот маленький избалованный сопляк, чтобы пытаться вытащить мое горе на свет божий лишь для того, чтобы он мог эдак по-соседски подглядывать за моей болью! Мои родные умерли не для того, чтобы он мог выучить урок или удовлетворить свое любопытство!
        - Какие они, шахты?.. - бормочу я, повернувшись к нему и ощущая нарастающий гнев. «Ох уж эта твоя вспыльчивость», - сказала бы Ава.
        - Да. Они держат меня под стеклянным колпаком, а я хочу понять…
        - Понять?.. - (Он отступает от меня и моего свирепого взгляда.) - Маленький золотой хочет послушать про всякие мерзости? Про рак, про рудничных гадюк? Или, может, ты хочешь поговорить о том, как нас заставляют жениться и выходить замуж с четырнадцати лет, чтобы мы начали плодиться? Или о том, как охранники в шахтах насилуют нас за медикаменты? А они нас насилуют, знаешь ли, и юношей, и девушек. Это не покажут в голопрограммах для высших цветов.
        - Я не из высшей касты, - говорит Пакс. - Я тоже алый.
        Вспышка гнева ослепляет меня:
        - Ни хера ты не алый! Ты золотой, как и твой папаша.
        Он мрачнеет, и мне приятно видеть это, приятно знать, что я тоже могу причинить ему боль. Я отворачиваюсь и тащу за собой Софокла на поводке. Все они хотят присоседиться. Пристроиться к чужой боли. Кивают головой. Морщат лоб. Желают посочувствовать, нажраться моей боли. А потом, насытившись, или соскучившись, или слишком опечалившись, они уносятся прочь, чтобы поглазеть в экран или набить едой жирные щеки, думая: «Как же мне повезло, что я тот, кто я есть». А потом они забывают об этой боли и говорят нам, что мы должны быть хорошими гражданами. Получить работу. Ассимилироваться. Возможно, «Вокс попули» правы.
        Ростки посадили в камни, поливали болью, а теперь удивляются, что у них выросли шипы. В шлак этих гадов! Всех или почти всех.
        Кипя от злости, я возвращаю Софокла охранникам у двери гостиной, где проходит совещание, - было бы омерзительно снова видеть этих лицемеров - и возвращаюсь в комнату отдыха. Но меня тошнит и от низкоцветных, покупающихся на дерьмовый миф о том, что они имеют значение, притворяющихся, что они важны, потому что чистят ботинки, носят форменные плащи и клонируют проклятых лисиц. В считаные мгновения я снова оказываюсь снаружи - курю на балконе, трогаю медальон Филиппа и стараюсь не плакать.
        Я смотрю на холодный древний свет звезд и задаюсь вопросом, какая из них уже мертва там, в этой черноте. Я скучаю по сестре, скучаю по своей семье. И хотя я до сих пор делюсь с ними всем, что происходит, сильнее всего на свете мне хочется, чтобы и они говорили со мной, отвечали мне. Хочу какого-то доказательства, что Долина и вправду существует. Что они не просто канули во тьму.
        Но они не говорят со мной.
        Наконец-то Августусы и Телеманусы чувствуют, что сыты по горло и вечеринкой, и болтовней про заговоры. Пора расходиться. Я тащусь вместе с процессией, опустив голову, раздавленная виной, - не только потому, что была такой жестокой, но еще и потому, что уверена: маленький принц с его уязвленными чувствами наябедничает матери и меня уволят в течение дня. Я чувствую на себе взгляд Бетулии и знаю, что она знает. Я именно такова, какой считают меня остальные слуги: ржавая сука с шахтерскими повадками, которой нет места в их приятном обществе.
        Слуги несут подарки, врученные Квиксильвером нашим хозяевам, к челноку для персонала. Я следую позади с вещами для Софокла и моей собственной корзинкой, ныне почти позабытой. Я вижу, как Пакс и злобная девчонка-золотая примерно того же возраста прощаются со своими важными матерями. И правительница, и леди Барка возвращаются в цитадель вместе с персоналом, чтобы провести еще какие-то встречи, а я вместе с Телеманусами, Софоклом и этими детьми лечу на неделю к озеру Силена.
        Интересно, уволят меня сейчас или подождут, пока мы доберемся до поместья? Наверное, подождут. Эти золотые терпеть не могут устраивать сцены. Пакс угрюмо стоит возле матери. Она наклоняется, чтобы о чем-то спросить его. Он мотает головой и резко уходит. На пассажирском трапе челнока наши взгляды встречаются; Пакс опускает глаза и отворачивается.
        Усевшись на свое место в каюте для персонала, я просматриваю неистовую тираду, которую написала Филиппу, пока курила на балконе. Он еще не ответил. Странно, обычно он отвечает гораздо быстрее. Может, я напугала его своими разглагольствованиями? Чертова дура! Его, наверное, уже тошнит от этих глупостей. Я хочу отправить сообщение с извинениями, но это будет выглядеть еще ужаснее. Заглядываю через проход в пассажирский салон для высших цветов. Софокл сидит на коленях у Кавакса. Пакс занял место напротив.
        Куда я пойду, когда меня выгонят? Что я буду делать? Отошлет ли Кавакс меня обратно на Марс, придется ли забрать Лиама из школы, которую он успел полюбить, увезти от друзей, к которым он привязался? Мысль о его разочаровании сокрушает меня. Надо было просто держать язык за зубами!
        Я смотрю в иллюминатор, когда наш корабль поднимается, сигналит огнями, салютуя хорошо охраняемому каравану правительницы, и уходит в сторону, чтобы проскользнуть через небоскребы Гипериона к озеру Силена.
        Здания ярко освещены и стоят плотнее, чем деревья в джунглях вокруг лагеря 121. Влага стекает по иллюминатору, искажая свет, и из-за этого кажется, будто ночь кровоточит зеленым и синим. Огни нашего эскорта ритмично мигают справа от корабля. А за ними, на фоне небоскребов, мигает странный красный огонек.
        Вспыхивает. Гаснет. Вспыхивает. Я щурюсь, а потом обнаруживаю, что огонек находится вовсе не за пределами челнока. Это отражение. Я опускаю взгляд на свой форменный пиджак. Сквозь ткань прорывается пульсирующий красный свет.
        - Что это? - спрашивает одна из служанок и тянется через проход, чтобы лучше рассмотреть меня. - Лирия…
        Я вытаскиваю медальон Филиппа из-за пазухи. Серебряное лицо Вакха смотрит на меня. Он смеется, его нежные губы растянуты. Лицо расплывается в ухмылке. Глаза мигают красным.
        Затем лицо Вакха начинает содрогаться, будто внутри находится какое-то животное. Вздрогнув, я роняю медальон, и серебро раскалывается надвое по тоненькому шву. Из шва, из потайного отсека, в нескольких дюймах от моего лица вырывается тусклый металлический диск размером с три ногтя большого пальца. Он шипит, потом мчится прочь от меня по проходу, словно пуля. Диск добирается до переднего отсека, прежде чем я успеваю осознать, что происходит. Никто ничего не заметил, кроме той служанки.
        - Бомба! - кричит она.
        Воцаряется хаос. Слуги пригибаются, проливая напитки. Бетулия поднимается со своего места. Львиная стража бросается защищать важных пассажиров. Я пытаюсь встать, но мои ноги сделались ватными. Они не держат меня. Они подгибаются, и я падаю в проход головой в сторону носа корабля. Другие слуги оседают рядом, и вскоре на полу образуется груда тел.
        - Газ, - с клокотанием произносит кто-то рядом со мной.
        Мой голос не слушается меня. Стражники, бегущие к пассажирскому отсеку, начинают падать. Вспыхивают предупредительные сигналы. Из отсеков над сиденьями вываливаются респираторы. Но все уже успели надышаться газом. Люди валятся в проход, обмякают в креслах.
        Я ничего не чувствую. Кавакс яростно замахивается на диск, в неистовстве круша стены, чтобы уничтожить его. Но его движения замедляются, становятся вялыми, и он последним опускается на пол. Потом из диска раздается пронзительный звук, и что-то пульсирует, словно всасываемый воздух. Свет гаснет. Фильтровальные установки молчат. Двигатели больше не вибрируют. Дрон падает на пол.
        И мы рушимся с неба.
        Мимо иллюминатора проносятся здания и огни, экраны с движущейся рекламой и воздушные проспекты с флаерами. Наше мертвое судно уходит в штопор. Обмякшие тела летают по салону и падают. Я врезаюсь в боковую стенку, носом к иллюминатору, и вижу, как мы проходим через слой смога. Челнок снова кренится, и меня отбрасывает обратно в проход. Очки, датапады и корзинки с подарками носятся вокруг. Потом челнок резко останавливается, и гравитация меняется на противоположную. Обломки, предметы и люди плывут по кораблю. За иллюминаторами - какие-то недостроенные здания без фасадов.
        Мое тело парит рядом с треснувшим датападом и корзинкой с подарком. Потом гравитация возвращается. Все грохается обратно. Корабль снова дергается вниз и врезается в землю. Через треснувший иллюминатор я вижу, как втяжная дверь закрывается над кораблем, отрезая нас от света города.
        Мы лежим в кладбищенской тишине.
        Потом снаружи, со стороны пассажирской двери для персонала, раздается металлический звук. Что-то жужжит, и по кораблю проносится пробирающая до костей вибрация. На двери начинает светиться капля.
        36. Ужин с драконами
        Гости
        Когда мы являемся к ужину, все семейство Раа сидит вокруг низкого стола в теплой каменной комнате; через стеклянную стену открывается вид на равнины и склон горы, оставленный в первозданном виде. Вырабатывающий кислород плющ вьется по стенам и куполу потолка; белые шарики цветов тускло светятся. В комнате больше дюжины Раа. Сдержанные и аскетичные даже у себя дома, в грубой домотканой одежде землистых тонов, они неподвижно сидят на тонких подушках за круглым каменным столом, над центром которого парит шар, светящийся синим. Это единственный искусственный источник света. Стол - единственная мебель в комнате, а плющ - единственное ее украшение.
        Мы с Кассием присоединяемся к хозяевам дома. На нас темные ионийские кимоно и матерчатые шлепанцы. В моей комнате не было зеркала, чтобы посмотреть, не слишком ли болтается на мне одежда. Золотые на Ио считают, что зеркала приводят к тщеславию и одержимости собой. Владеть ими - преступление даже для низших цветов. «Конечно, они не желают видеть зеркала, - сказала бы Айя. - У меня есть собаки красивее, чем эти пожиратели пыли с окраины».
        Честно говоря, по меркам Луны Раа некрасивы. У них слишком длинная челюсть, как будто кто-то взялся лепить эти лица из глины и сжал их в тисках. У всех, кроме Дидоны, кожа невероятно бледная, глаза чуть больше, чем хотелось бы, а волосы - темнее. На Луне они показались бы суровыми, холодными существами без должной утонченности. Но слова Серафины похожи на правду. В отсутствии куртуазного поведения и манерности есть своя грубая чистота. Бабушка презирала большинство придворных щеголей, но, хотя я знаю, что она не любила золотых окраины, она уважала их упрямую приверженность старым обычаям. Именно поэтому она приказала моему крестному уничтожить Рею: самое твердое железо невозможно согнуть - можно лишь сломать.
        Спокойствие в движениях Раа и достоинство в их разговорах производят на меня куда большее впечатление, чем доработанные ваятелями лица и напыщенный обмен репликами в высших кругах Луны. Эта семья не препарирует работу нового художника и не высмеивает какую-нибудь светскую львицу за допущенную оплошность. Вместо этого Раа, когда мы входим, негромко обсуждают вопрос морального превосходства в применении к циклопу Полифему и воину Одиссею.
        - Бедный Полифем, - говорит девочка с легким облачком волос и темными кругами под глазами. - Он всего лишь хотел поужинать, но нет, надо же было Одиссею прийти и выколоть ему единственный глаз! У него даже не было второго про запас, как у папы.
        - Честно говоря, Полифем съел двоих спутников Одиссея, - замечает Серафина, одарив меня улыбкой, когда я усаживаюсь на подушку. - Вот наглядный пример: чем рискует хозяин, который плохо принимает гостей.
        Место рядом с ней пустует; вместо тарелки и приборов на столе лежит серебряный цветок. Возможно, это сделано в честь ее сестры, которая мертва вот уже одиннадцать лет, но которую до сих пор вспоминают за каждым ужином. Это не единственное пустующее место. Глава семейства отсутствует, зато к нам присоединились младшие дети Ромула. Я знакомлюсь с ними. Юный Палерон, тринадцатилетний молчаливый мальчик. Его жизнерадостная сестра Талия - та самая, что сочувствовала Полифему; ей никак не больше девяти лет, и она очарована цветом моих глаз. Здесь и мать Ромула Гея, иссохшая старая карга, бледная, как личинка. Она много пьет и курит длинную трубку с горько пахнущей травой, сжимая ее пальцами, напоминающими паучьи лапки. Гея не притрагивается к еде, обращается только к детям, и речи ее рассеянны и пусты.
        Остальную часть стола занимают кузены Серафины, в том числе Беллерофонт Храбрый и его жена, изящная большеглазая женщина в диадеме с трезубцем дома Норво с Титана. А он, пожалуй, удачно женился… При этом у Беллерофонта угрюмое, жестокое лицо и блеклые глаза. Его длинное тело сгорблено, словно у богомола, в ожидании ужина. Несмотря на ранее происшедший инцидент, здесь же присутствует и Диомед. Он невозмутимо восседает рядом с матерью, и, похоже, дети его просто обожают.
        - А вот и герои нынешнего дня, - с улыбкой говорит Дидона своей семье. - Позвольте представить вам Кастора и Регулуса Янусов. Именно им мы обязаны тем, что наша Серафина вернулась домой.
        Нам вручают две миски. Дидона встает, берет из своей миски две щепотки риса и опускает одну в миску Кассия, а вторую в мою. Ее семья следует тому же обычаю: каждый подходит к нам, чтобы поделиться едой, - даже Беллерофонт, стряхивающий рис с хамским пренебрежением. Его жена виновато улыбается. Последней к нам направляется Серафина; она смотрит мне в глаза, выполняет обряд и возвращается на свое место.
        Интересно, знает ли мать Серафины, что она приходила ко мне, или заявление, что мать не в курсе, было обманом? Я не стал рассказывать об этом Кассию. Он решил бы, что это какая-то адская манипуляция. Возможно, так оно и есть. Я непрестанно прокручивал этот разговор в уме.
        Рис стоит перед нами, но трапеза откладывается согласно древнему обычаю, дабы показать, что золотые не рабы своих прихотей и голод им нипочем. У меня урчит в животе, но я не смею прикоснуться к рису. В комнату входит коротко стриженный фиолетовый с изящной арфой в руках. Он играет нежную мелодию, и к ней присоединяется голос той самой розовой - женщины с древними глазами и свирепым ртом, Аурэ. Она тихо поет «Память Праха», знаменитую погребальную песнь, написанную после того, как мой дед сжег мятежную Рею во время первого восстания Газовых Гигантов. Губернаторов лун не упрекнуть в короткой памяти. Вне суеты космополитических городов центра об этом, должно быть, трудно забыть.
        Закончив песнь, фиолетовый и розовая уходят из комнаты под сдержанные аплодисменты.
        Диомед смотрит вслед Аурэ, и вид у него такой, что лучше бы никто из его семьи этого не заметил. Я на всякий случай запоминаю эту деталь.
        Главное блюдо без дальнейшего промедления подают низкорослые бурые в тускло-серых ливреях. Они не поднимают взгляда выше коленей золотых, но хозяева обходятся с ними вежливо - благодарят за услуги и обращаются по имени. Это вежливость, которую я видел в залах, ангарах и банях среди всех цветов сверху донизу. Каждый цвет на своем месте. Нет излишней грубости, вульгарности или жестокости в отношении серых к бурым или золотых к серым. Меня это восхищает, особенно когда я замечаю, что бурые не обслуживают детей, - тем приходится вставать и самим брать еду с тележки в дальнем конце комнаты. Насколько я помню, штат прислуги получают здесь вместе со шрамом нобиля. Бурые обходят нас с Кассием, пока Дидона жестом не приказывает обслужить нас.
        - Мы пока что простим нашим гостям их голые лица.
        Рядом с каждым местом стоит небольшая чаша и лежит белое льняное полотенце. Вспоминая уроки бабушкиного управляющего Седрика, я погружаю пальцы в воду и вытираю их полотенцем. Сама еда так же проста, как и одежда: жареная рыба с Европы, обильно приправленная солью, чтобы замаскировать отсутствие перца на столе. Лепешки, хумус, рис без добавок и жареные овощи, исходящие паром в простеньких мисках передают по кругу и подают без столовых приборов. Риса вдоволь, а вот куски мяса невелики.
        - Регулус, «Архимед» ведь твой корабль, да? - спрашивает Дидона.
        - Да, верно.
        - Изящный быстроходный корабль, повидавший немало лет. Он даже старше Геи.
        - А? - спрашивает Гея, глядя поверх своей трубки, словно растрепанная сипуха.
        - Я говорю, что его корабль почти что ваш ровесник. Я уверена, вы помните эту серию. Корвет ГД-семнадцать класса «шепот».
        - Шепот? - переспрашивает Гея. - Никакого шепота за столом. Это невежливо.
        Она возвращается к своей трубке и подозрительно смотрит на нас из-под кустистых бровей, как будто мы желаем ей зла. Я повидал немало проницательных людей и знаю, как трудно прикидываться недоумком. Усилий этой женщины достаточно для здешнего захолустья, но при дворах Луны ее маска не продержалась бы и одного праздничного вечера. Там лучшие танцующие маски в мирах - люди меняют личину с непревзойденной ловкостью и не скажут ни единого слова в простоте, сплошь обман да увертки. Но похоже, Гея всех за этим столом убедила в своем старческом слабоумии.
        Интересная женщина.
        - Ваш корабль - редкое судно для простых торговцев, - холодно говорит Беллерофонт, проводя пальцем по каменному столу. - Трудно понять, как вы могли получить его законным путем.
        Этот человек - жестокий грубый глупец и при этом капризный, как ребенок. Лишенный таинственности мужчина должен обладать достоинством. Я могу объяснить отсутствие того и другого только дурным воспитанием.
        - Я не уверен, что мне нравится твой тон, любезный, - отвечает Кассий. - Но давление на вашей луне плохо влияет на мой слух. Быть может, ты выразишься яснее, чтобы мы могли избежать недопонимания?
        И снова враждебность.
        Беллерофонт хмуро смотрит на него. Остальные члены семьи Раа наблюдают за происходящим с легким весельем людей, которые слишком привыкли к насилию, чтобы их особо заботила словесная перепалка.
        Серафина поднимает бровь, но не отрывается от миски с рыбой.
        - Он не имел в виду ничего такого, - спокойно говорит Дидона. - Верно, племянник?
        - Совершенно ничего. - Беллерофонт пристально глядит на Кассия.
        - Я выиграл пари шесть лет назад у нувориша-серебряного, не сумевшего удержать свою драгоценность, - с улыбкой объясняет Кассий. - Корабль был отбит у сторонников восстания.
        Диомед одним изящным движением удаляет хребет из рыбы и показывает Палерону, как сделать то же самое.
        - Регулус, ты сказал, что служил, - говорит он, не поднимая глаз.
        - Служил. Я был центурионом в легионах Августусов во время гражданской войны на Марсе.
        Диомед поднимает голову:
        - Так ты участвовал в Львином дожде? - В его голосе звучит уважение.
        Остальные присутствующие увлеченно внимают беседе. Стоило упомянуть битву, и они тут же навострили уши, словно свора собак, услышавших, как открывают консервную банку.
        - Да.
        - И каково это было? - спрашивает Серафина.
        - Как в аду, - говорит Кассий, разочаровывая слушателей своим ответом.
        Пускай он и не падал в Дожде Жнеца, но этот Дождь стоил ему всей семьи, кроме матери.
        Кассий ведет умную игру. Сказать, что он человек Августусов, все равно что заявить, что он один из немногих золотых центра, точно так же чувствующий себя преданным, как и ауреи окраины после кровавого триумфа и поражения их восстания. Опасный гамбит. Допустим, он назовет чьи-нибудь имена. А эти люди могли искать убежища здесь.
        - Ты знал Жнеца? - спрашивает у Кассия Диомед.
        Я не против того, чтобы меня отодвинули на второй план. Бабушка считала болтунов самыми забавными из всех существ: они так заняты составлением планов, что ничего не замечают, пока не угодят в ловушку обеими ногами. Ключ к знанию, силе, умению оставлять последнее слово за собой - в наблюдении. Пусть буря бушует у тебя внутри, но любой ценой сохраняй свободу движений, будь подобен ветру, пока не поймешь, где твоя цель. Жаль, что Жнец и Фичнер Барка усвоили этот урок лучше, чем последнее поколение золотых.
        - Нет, лично не знал. Он был копейщиком дома Августусов, - отвечает Кассий. - Нобили не общаются с людьми вроде меня. - Он постукивает пальцем по своему лицу без шрама.
        - Таково уж твое место в этом мире, - говорит Беллерофонт.
        - Ты когда-нибудь видел, как он сражается? - интересуется Диомед.
        - Один раз.
        - Говорят, он убил земного Рыцаря Бури и победил Аполлония Валия-Рата в поединке. Рассказывали, что он настоящий мастер клинка, наследник Аркоса. Что даже Айя Гримус не выстояла бы против него теперь.
        Моя темная сторона противится этому утверждению. Я чуть не нарушаю свое молчание.
        - Всякое говорят, - отвечает Кассий.
        - А ты как его оцениваешь?
        Кассий пожимает плечами:
        - Он переоценен.
        Диомед хохочет.
        - Диомед - Меч Ио. Мастер клинка, - с гордостью говорит Серафина. - Один из шести, оставшихся на окраине. Он тоже учился у Аркоса на Европе - стал сыном бури.
        Я ощущаю укол зависти.
        - Лорн учил меня ловить рыбу вместе с Александром и Друзиллой, - поправляет ее Диомед. - Его последний ученик злоупотребил своим даром. - (Преуменьшение тысячелетия.) - У него не было желания пестовать лучших воинов - лишь лучших людей.
        - В этом он преуспел. - Серафина улыбается брату. - Однажды Диомед сам испытает Жнеца.
        Беллерофонт наблюдает, как Диомед снова смиренно переносит внимание на младших брата и сестру. Зависть этого мужлана вызывает у меня усмешку, и я смотрю на Диомеда с возросшим уважением. Некоторое время мы едим в тишине. Я вожусь с рыбешкой в своей миске. Кассий со своей уже покончил. У него всегда был хороший аппетит. Я более опытен в искусстве самоограничения за обеденным столом.
        Кажется, совсем недавно я, мальчишка с бугристыми коленками, обедал у бабушки, и вдруг она повернулась ко мне - помню ее длинную шею, нос, напоминающий клюв сапсана, - и любезно осведомилась, не собираюсь ли я ночевать в канаве вместо своей спальни: ведь, судя по тому, что я съел целых три тарталетки, мне явно хочется быть поросенком, а не человеком. Это было через два дня после смерти моих родителей. С тех пор я почти не ем сладкого.
        Кассий делает вид, будто оглядывается в поисках еды.
        - Прошу прощения за небольшие порции, - с легким намеком на извинение говорит Дидона. - Уверена, они более умеренны, чем вы привыкли. Мы находимся в середине продовольственного цикла.
        - Я думал, у вас здесь житница. А Европа - одно сплошное море. Или вы уже съели всю рыбу? - спрашивает Кассий.
        Я встревоженно жду. Копать в этом направлении очень опасно. Невинное замечание, которое неизбежно приведет к небрежному вопросу о виденных нами новых кораблях, о состоянии их доков и запасов гелия-3. Я боюсь, что он спросит об этом.
        Дидона вежливо улыбается:
        - Напротив, рыбный промысел и латифундии производительны, как никогда прежде.
        - Значит, дело наверняка в нехватке флота.
        - Много кораблей было уничтожено армадой Меча, - признает Дидона. - И были… неурожайные годы. Но нет. И кораблей, и гелия-три достаточно. На самом деле это срыв сельскохозяйственных работ на Титане в прошлом месяце заставил нас расстаться с большей частью нашего экспорта, чем предполагалось.
        Неестественно с ее стороны - рассказывать нам так много.
        - Дочери Венеры это место, должно быть, казалось… странным, - дипломатично говорю я, пытаясь отвлечь Кассия от очевидного эндшпиля.
        - О, так тебе известно мое происхождение! Какой образованный торговец! - оживляется Дидона.
        - Вы весьма знамениты, - отвечаю я, изображая потрясенного юнца. Бросаю взгляд на Беллерофонта, который непрерывно наблюдает за Кассием с того самого момента, как тот сел за стол. Здесь что-то не так. Я чувствую, как акулы шныряют под поверхностью моря. - Даже мы на Марсе знаем о Дидоне Сауд.
        - Сомневаюсь, что мой отец позволил бы мне до сих пор претендовать на это имя. - Дидона подается вперед. - Скажите, я так же известна, как мой муж?
        При упоминании об отце Серафина напрягается. Она почти не прикоснулась к еде, и ей явно не по себе, отчего моя тревога усиливается.
        - Мало у кого такая слава, как у вашего супруга, - отвечаю я Дидоне.
        Она поджимает губы:
        - Как дипломатично.
        - Но на Марсе все еще рассказывают сказку о Ромуле и Дидоне.
        - Сказку… Ах если бы!.. - Она улыбается. - Я была глупым маленьким солнечным существом, выросшим при дворе Ирама, когда прилетела сюда впервые. Гахья до мозга костей. Я влюбилась в бледную тень рыцаря и думала, что наша жизнь будет поэмой. Но сразу по прибытии я ощутила эту темноту и холод, о которых меня предупреждала мать. Я скучала по солнцу и ненавидела это место. Ненавидела крайнюю бережливость моего мужа. Он беспокоился из-за воды, оставшейся в стакане. Из-за недоеденной корки хлеба. Но потом я усвоила один из главных уроков Ио: здесь из-за темноты, радиации, голода, жажды, войны мы всегда в осаде. На Ио скудость делает нас сильными. Она заставляет нас ценить то, что мы имеем. - Дидона смотрит на свою семью с теплой улыбкой.
        Серафина уточняет:
        - Отец три месяца назад издал указ о том, что пайки будут сохраняться до тех пор, пока запасы не вернутся на прежний уровень. Никто из золотых не должен есть больше - с учетом соотношения веса, - чем едят земледельцы-алые.
        Я поражен:
        - Хочешь сказать, что даже вы соблюдаете пайковую норму?
        - А почему мы не должны ее соблюдать? - спрашивает сбитая с толку Серафина. - Это закон.
        - Qualis rex, talis grex, - изрекает Дидона латинскую пословицу.
        - «Каков царь, таков народ». Но в ваших руках власть! - восклицаю я, чрезвычайно заинтересованный. - Вы можете делать все, что пожелаете.
        Кассий смотрит на меня - не то чтобы исподтишка. Он хочет, чтобы я заткнулся и ел, а игру оставил ему, но любопытство сильнее меня. Мои наставники называли лордов лун непрактичными изоляционистами. Но здесь, похоже, одна сплошная практичность.
        - Ошибочное утверждение. Мы с Ромулом считаем важным научить наших детей быть не просто сильными. - Дидона медленно отделяет ломтики рыбы от костей. - Золото должно быть идеальным, должно вдохновлять. Ты согласен?
        Почему она меня провоцирует?
        Взгляд Кассия велит мне быть осторожным. Как и взгляд Серафины.
        - Я всего лишь торговец, - вздыхаю я, смиренно пожимая плечами. - Моя семья не была похожа на вашу.
        - О, брось. Не будь таким скучным, мальчик. Нобили не единственные, кто имеет собственное мнение. Скажи, ты согласен? Говори прямо или не говори вовсе. Должны ли мы представлять собой нечто большее, нежели просто власть? Должны ли мы вдохновлять других на свершения?
        - Да. Но мы об этом позабыли.
        - Вот! Он высказался. - Она смотрит на Кассия. - Тебе действительно стоит позволить ему мыслить самостоятельно и не вздыхать, когда он высказывает собственное мнение, любезнейший. Нехорошо подавлять природную любознательность. - Она снова поворачивается ко мне. - Итак, Кастор, прошло десять лет с тех пор, как мы очистили наши луны от Сынов Ареса и уничтожили последних террористов Короля рабов. Чисто из любопытства: как ты думаешь, сколько мятежей и террористических атак случилось в Илионе за последний год?
        - Сорок три, - машинально отвечаю я, исходя из среднего количества инцидентов, регистрировавшихся за год до Падения.
        Услышав точную цифру, Серафина щурится.
        - Два, - роняет Дидона.
        - Всего два? - удивленно переспрашивает Кассий.
        - Стрельба и бомба. Иерархия не изменилась. Знаешь, что вдохновляет все цвета на такую верность уставу Сообщества? Честь. Честь в работе. Честь в морали. Честь в принципах и семье. Наши правила суровы, но им повинуются все, от золотых до алых. Ромул запретил нечестные нормы выработки в шахтах и на латифундиях, начал постепенно ликвидировать богов черных и заставил каждого понять, что он часть единого организма. Он заменил подчинение сопричастностью. Дал повод жертвовать собой ради общего блага. И начинается все с головы - с нас, сидящих за этим столом.
        - «Каждому человеку дана свобода добиваться своих целей, используя свои наилучшие добродетели и способности, и возвыситься в пределах того общественного положения, для которого была создана его плоть, - пожертвовать собственным „я“ для сохранения целого», - бормочу я слова устава, словно Священное Писание. - Превосходно.
        - Да, - кивает Серафина и смотрит на меня теплее, чем обычно.
        - Почему вы не продолжили сражаться? Почему стали торговцами? - Диомед вынашивал свой вопрос, дожидаясь паузы в разговоре. Неудачный момент.
        - Ты имеешь в виду - сражаться за Повелителя Праха? - Кассий потягивает вино. - Это не для меня. Его дочь убила моих друзей во время триумфа.
        - Ну а ты, Кастор? - обращается ко мне Дидона. - Ты не хочешь отомстить за свою семью?
        Чувствую устремленный на меня взгляд Кассия, бремя ожиданий, пока я механически повторяю его уроки, его сентенции…
        - Какой в этом толк? - лояльно отвечаю я.
        - Это твой ответ, - Дидона кивает на Кассия, - или его?
        Сколько раз я лежал в одиночестве на своей койке в «Архимеде», фантазируя о силе и возмездии? О том, как я полечу домой, верну скипетр и трон моей бабушки и закую Дэрроу с его бешеными волками в цепи. Я всегда считал, что это фантазия, нечто невозможное. Но теперь, когда я вижу, как много силы осталось в золотых, как много древних добродетелей, становится все труднее видеть в этом тщетную, праздную фантазию маленького мальчика.
        Золото не мертво.
        - Ты поэтому желаешь войны? - спрашивает Кассий. - Ради мести?
        - Отчасти да, - отвечает Дидона. - Чтобы отомстить за зло, причиненное нам Королем рабов. Но также и для того, чтобы исцелить человечество, тонущее в хаосе. У республики Жнеца было десять лет, чтобы установить мир. Они не справились. Настало время восстановить Сообщество. У нас есть для этого и воля, и сила. Но не хватает искры. Вот почему я послала свою дочь в Пропасть. Чтобы вернуть эту искру. Она принесла ее домой - в значительной мере благодаря вам. - Дидона делает паузу и улыбается, но в глазах ее нет доброжелательности. - Но теперь, я боюсь, она пропала.
        Вот и поворот. Причина, стоящая за всеми этими намеками и играми.
        - Это обвинение? - настораживается Кассий.
        - О да, любезный.
        - Вот почему ты вернулась на «Виндабону», - бросаю я Серафине. - Но ты ничего не принесла с собой оттуда.
        - Я принесла твой клинок, - говорит она.
        Мое сердце замирает в груди. Я упустил этот момент. Попал прямиком в их ловушку. Они играли с нами, играли со мной. А я тут сидел и восхищался их цивилизацией, как чертов антрополог.
        - А где твой клинок? - спрашивает Дидона. - Нам до смерти хочется это знать.
        - Он потерян, - бормочу я.
        - Корпус пробили, и клинок выбросило в космос прежде, чем клеточная броня успела затянуть брешь, - объясняет Кассий.
        - В самом деле… Регулус? - Дидона откидывается на спинку стула. - У меня от рыбы остался какой-то неприятный привкус во рту. Я думаю, настало время для десерта.
        Она подает знак слугам, и дверь отворяется. Входят двое черных, их ручищи бугрятся мускулами; они вдвоем заносят груз и водружают его в центр стола.
        Это наш сейф.
        37. Лисандр
        Добыча
        - Сейф был хорошо спрятан, - говорит Дидона. - Но, конечно же, наши люди весьма дотошны. К счастью, обнаруживший его сотрудник Криптеи был одним из моих людей.
        - Если вы так дотошны, то знаете, что это за сейф, - начинаю я, прежде чем Кассий успевает подать голос. Быть может, сейф - наше проклятие, ведь в нем лежат наши фамильные кольца, но он же - наш единственный рычаг воздействия. Нельзя его потерять. - «Халкон-семь», - продолжаю я. - Четыре дюйма прокатной стали с аналоговым тумблерным замком вместо цифрового механизма, что делает его недоступным для цифрового вторжения. Что еще более важно - к внутренним стенкам сейфа прикреплено три плазменных заряда военного класса от «Сан индастриз». Начнете сверлить - и они сдетонируют при температуре три тысячи градусов по Фаренгейту. Но вы, конечно же, все это знаете, иначе уже открыли бы его.
        - Верно, - подтверждает Дидона. - Лично мне очень не хотелось бы, чтобы усилия моей дочери были потрачены впустую. - Я собираюсь было ответить, но она поднимает палец. - И я бы на твоем месте поостереглась по-прежнему оскорблять меня, считая недалекой, и настаивать, что твой клинок не в этом сейфе. - Потом на ее губах появляется загадочная улыбка. - Но откройте его для меня - и мы можем снова стать друзьями. Я очень щедрый друг.
        Я смотрю на Серафину:
        - Так, значит, мы живы лишь поэтому? - Я чувствую себя глупцом, потому что позволил девушке ослабить мою бдительность. Во мне пульсирует наследственная бабушкина злость, несмотря на все попытки совладать с нею.
        - Кастор, пусть говорят старшие, - медленно произносит Кассий, не сводя глаз с Дидоны. - Сейф можно открыть - за определенную цену.
        - Цену? - Серафина смеется в ответ на это смелое заявление.
        - Мы же, в конце концов, торговцы, - отвечает Кассий.
        - И какова твоя цена? - интересуется Дидона.
        - За ключ к вашей войне я предлагаю сделку. Верните нам наш корабль. Верните нашего пилота и выживших членов экипажа «Виндабоны». Верните нам свободу. И как только корабль окажется на безопасном расстоянии от Ио, мы пришлем вам шифр.
        Дидона грозит ему пальцем:
        - Пытаешься выставить меня дурой? Кастор упустил одну особенность «Халкона-семь». Не так ли? Умный мальчик. Вторичный код детонации. Его можно ввести вместо настоящего кода. И предоставить мне, когда вы будете лететь к Поясу.
        - А зачем мне уничтожать то, что внутри? - пожимает плечами Кассий. - Нам нет дела до вашей войны. Нам важна наша жизнь.
        - Да. - Дидона проводит пальцем по губам. - И вправду, зачем?
        Тишина длится ужасающе долго.
        - Клянусь своей честью, я пришлю правильную комбинацию цифр, - лжет Кассий. Он скорее умрет, чем позволит им развязать войну.
        - Твоей честью? - Беллерофонт хохочет, словно услышал шутку. - Скажи спасибо, что мы вас не потрошим, как креветок из бака.
        - Это гости, - строго говорит Диомед. - Они ели наш хлеб, ужинали за нашим столом. Ни один гость за всю историю нашего дома не подвергся насилию. Даже Фабий и Жнец. Даже Повелитель Праха после сожжения Реи. Не оскорбляй своих предков.
        При словах кузена Беллерофонт закатывает глаза и поворачивается к Дидоне:
        - Тетя, у нас нет времени для этого. Вела уже собирает легионы на Карате. - (Если Вела сбежала, то Кассий снова прав. Переворот не завершен.) - Кодованы тоже придут. Наши союзники нервничают. Некоторые не встанут на нашу сторону, если Вела атакует. Нам нужны доказательства.
        Дидона разводит руками, глядя на нас:
        - Вы видите, в каком я затруднительном положении. У нас нет времени на ваше предложение. Остается лишь один вариант - довериться мне. Разве я не была хорошей хозяйкой дома? Разве я не оказала вам честь, приняв вас как самых дорогих гостей?
        Она что, вправду считает нас такими глупцами?
        Кассий улыбается:
        - Тебе известны мои условия.
        Серафина смотрит на меня:
        - Кастор, тебе не причинят никакого вреда…
        - Мой брат говорит за нас обоих, - отвечаю я.
        Дидона откидывается на спинку стула и кивает стоящему у двери бурому:
        - Скажи Пелебию, чтобы принес своего питомца.
        - У тебя есть новая живая игрушка для детей? - восторженно спрашивает старуха Гея. Когда в комнату входит, прихрамывая, старый фиолетовый с черными усами, она в предвкушении вытягивает морщинистую шею. - Фу, гадость! - Гея хмурится.
        Фиолетовый держит в руках стеклянную банку с ядовито-желтой жидкостью. В ней что-то шевелится, толком не разглядеть. Фиолетовый со зловещим видом становится у конца стола.
        - Говорят, что жизнь делают великой печаль и радость. - Дидона смотрит на меня, потом на Кассия. - Но вы, мужчины, прокляты. Вам никогда не понять жизнь в полной мере, потому что вы не знаете, что это такое - носить ребенка. Вытолкнуть жизнь из своей плоти. Не знаете, каково это - когда у вас внутри бьются два сердца. - Она смотрит на пустое место рядом с Серафиной. Берет со стола цветок. - Каково это - когда у тебя за спиной бьются семь сердец, и в них все твои надежды, все мечты. А когда одно из этих сердец останавливается… тебе кажется, что остановилось твое собственное.
        Она раздавливает цветок тонкой рукой и позволяет измятым лепесткам осыпаться по одному на голые рыбьи кости.
        - История их жизни заканчивается. Связанные с ними мечты исчезают. И ты начинаешь забывать их. Ты начинаешь ненавидеть себя за то, что уделяла им мало времени. И когда память о них начинает блекнуть, твое горе крадет у тебя радость, которую приносила их жизнь.
        Еще несколько черных входят в комнату и становятся у нас за спиной.
        - Моя дочь, моя Фесалия - она не была моим подобием или подобием Ромула, - шепчет Дидона. - Она была порождением воздуха. Милая девочка. Сосуд всей моей радости. Одиннадцать лет назад Фесалия отправилась со своим дедушкой Ревусом посмотреть Марс и побывать на приеме у Августусов. Она хотела увидеть долины Маринер, гору Олимп. Вместо этого ей довелось увидеть, как умирает ее дедушка, и испытать отчаянный страх, прежде чем марсианский ботинок проломил ей голову. В тот день моя радость исчезла, и вся наша семья поклялась отомстить за их гибель. За это несут ответственность Рок Фабий, Лилат Фаран, Айя Гримус, Адриус Августус, Антония Северус-Юлия, Октавия Луна. - Губы Дидоны изгибаются. - И Кассий Беллона.
        38. Лисандр
        Грюсли
        Кассий срывается со своего места и ныряет через стол в попытке дотянуться до панели доступа на сейфе. Черные хватают его и тащат обратно. Я бросаюсь к черному, чтобы завладеть его ножом, висящим на поясе, но Беллерофонт встает и одним плавным движением хлещет своим лезвием через стол по диагонали. Тонкий черный металл обвивается вокруг моей руки. Беллерофонт дергает меня вбок, и я падаю; на меня тут же накидываются черные. Пальцы Беллерофонта тянутся к рукояти гасты, чтобы перевести ее в жесткое состояние. Он оставит меня без руки.
        - Беллерофонт! - рявкает Серафина. - Не этого!
        Тот не отвечает, но сдергивает хлыст с моей руки и отзывает его. Гаста скользит, словно змея, по столу мимо тарелок и рассыпанного риса. Черные толкают меня на мое место и заставляют Кассия вернуться на свое.
        - Если вы причините ему вред, я не скажу вам код, - быстро говорю я. - Серафина, он спас тебе жизнь. Ты в долгу перед ним, а он под защитой вашего гостеприимства.
        - Оно утратило силу из-за вашей лжи, - цедит Дидона.
        Диомед, просидевший все это время как образцовая статуя, наблюдая за разворачивающейся драмой, хмурится:
        - Мать… Я, как и всякий, знаю Кассия в лицо. Это не он.
        - И тем не менее это так, - возражает она. - В этом сейфе лежит клинок Беллона. Скрытый под оболочкой из титана.
        Я смотрю на Серафину, пряча свой ужас, - до меня доходит, что именно нас выдало. Она достала клинок из ножен, чтобы спрятать внутрь свою находку, и, должно быть, обнаружила накладную оболочку, а под ней - орлов на рукояти. Все это время она знала, кто мы такие.
        - Ты думаешь, мы не знаем технологии наших врагов? - бросает Кассию Дидона, указывая на собственное лицо. - Вы можете держаться за созданный серебряными прогресс, но у нас есть мастера старого образца, из плоти и крови. - Она жестом подзывает фиолетового с его банкой. - Можешь приступать.
        Фиолетовый шаркает к столу и запускает в банку щипцы. Он извлекает из желтой жидкости крохотный ужас. Это чудовищный слизень с паучьими лапками, мертвенно-бледной кожицей и брюхом, изрешеченным отверстиями, которые похожи на маленькие жадные рты.
        - Это грюсли, - говорит Дидона.
        Существо визжит, как горящий червь, и корчится в воздухе над лицом Кассия. Тот отшатывается. Из отверстий через слои мертвенно-бледной плоти к его лицу устремляются тонкие щупальца.
        - Понимаете, грюсли едят маски. Вы не первые шпионы, проникшие в Пропасть.
        Фиолетовый опускает существо Кассию на лицо. Из щупалец выскакивают черные жала и впиваются в его кожу. Существо обхватывает голову Кассия лапками и принимается сосать, содрогаясь с оргастическими вздохами, пока мой друг клокочет под его плотью. Я в холодном ужасе смотрю, как существо насыщается, набухает и становится вялым. Фиолетовый оттаскивает его щипцами, обнажая под месивом колотых ранок и тонких струек крови распухшее лицо моего красивого друга. Кассий смотрит, моргая, сквозь слой въевшейся грязи на Дидону; черные подтаскивают его к хозяевам дома. На его бороду капает кровь и молочно-белая жидкость.
        - Вот наконец-то и правда, - произносит Дидона.
        Кассий смеется и мятежно сплевывает кровь:
        - Кассий Беллона, к вашим услугам.
        Я смотрю на Серафину в поисках помощи, но здесь не осталось наших союзников. Она ненавидит Кассия так же, как и все остальные.
        - Ты отнял у меня не только дочь, - продолжает свои обвинения Дидона, - но и брата.
        - Марк, - говорит Кассий. - Рыцарь Радости.
        - Твой названый брат. Твой собрат-олимпиец. Ты зарубил его, прежде чем вы убили Октавию.
        - Он был ублюдком.
        - Да. Но он был моей крови, - шепчет Дидона. - Я даю тебе последний шанс открыть сейф.
        Кассий хмыкает:
        - Чтобы вы устроили войну, которая отбросит человечество обратно в темные века? Смешно. Мне казалось, ты не глупа.
        - Темные века настали сейчас, - говорит Серафина. - А мы восстановим порядок.
        - Сказала маленькая девочка. Ты когда-нибудь видела, как выглядит город после орбитальной бомбардировки?
        - Я видела Ганимед, после того как верфи упали с орбиты, - с горечью отвечает Серафина. - Я видела ужас голода. Город, замерзший целиком.
        - Ты не видела войны. - Тяжелый взгляд Кассия впивается в остальных Раа. - Вы все считаете себя избранными. Хранителями пламени. Я вас умоляю! Знаете, сколько людей думало точно так же? Вы такие же, как и все остальные. Слишком тщеславные, чтобы понять, что пламя погасло. Мечта о Золоте умерла еще до того, как кто-либо из нас появился на свет. Вы хотите войны, потому что считаете: восстание уязвимо? Потому что его сторонники все еще сражаются с центром? Вы не знаете Дэрроу. Не знаете его людей. Если вы атакуете, то потеряете все.
        - Король рабов уже пал, - говорит Дидона и улыбается при виде замешательства Кассия. - Ну конечно, откуда тебе знать? Он сделался изгоем. Его собственный наставник и жена отвернулись от него. Орда черных поредела. Остальные охвачены недовольством. Их сенат пожирает сам себя и обсуждает мир с эльфиками центра. Они разрозненны, слабы и бьются в конвульсиях.
        - Повелитель Праха искал мира? - спрашиваю я.
        - Похоже, война подорвала его решимость. Он трус, и с ним можно будет разобраться после того, как мы вернем Марс и Луну. - Дидона переводит взгляд на меня. - Говорят, твоя семья проклята, Кассий. Но тебе повезло - твой брат выжил после устроенной Шакалом чистки. Это который? Тесей? Дедал? Они сейчас должны быть как раз в его возрасте. - Она снова смотрит на Кассия. - Ну да не важно. Если ты не скажешь мне код, я позволю нашим драконам высосать мозг из его обугленных костей.
        Кассий смотрит на меня с любовью и печалью. Он искал этого последние десять лет. Шанса на искупление. Не допустить войны - вот этот шанс. Однако теперь его сокрушает мысль о том, какую цену придется за это заплатить. Но он будет стоять на своем, понимаю я. Даже ценой моей жизни.
        - Я поклялся защищать людей. Это я и буду делать. Невзирая на цену.
        - А ты разделяешь безумие своего брата? - спрашивает меня Дидона.
        Кассий остался бы, чтобы освободить пленников на «Виндабоне». Он не побежал бы, едва заслышав черных, как это сделал я, потому что он герой, а я нет. Какую бы ненависть я ни питал к Дэрроу, какую бы надежду во мне ни пробудили эти золотые, я не могу сейчас предать Кассия. Я слишком сильно люблю этого человека. Но мое сердце разрывается, потому что я знаю: те самые народные массы, за которые он готов умереть, насадили бы его голову на пику, если бы могли.
        - Он говорит за нас обоих, - повторяю я.
        Дидона с отвращением фыркает. Она откидывается назад, осознав патовую ситуацию, и обшаривает комнату взглядом в поисках выхода.
        - Диомед! Кровная вражда требует развязки. Ты окажешь нам честь?
        - Нет, - отвечает этот несгибаемый рыцарь, и Дидона в замешательстве поворачивается к нему.
        - Что?! - вскрикивает она, застигнутая врасплох.
        - Ты слышала, что я сказал, мама.
        - Он убил твою сестру.
        - Это наши гости.
        - Ты шутишь.
        - Болтливый идиот! - шипит Беллерофонт. - Они враги нашей крови!
        - Они наши гости. Если ты хочешь крови, пролей ее сам.
        - Оставьте его, - говорит Серафина, вставая. - Это его право - отказаться. Я все сделаю.
        - Нет, - резко возражает Дидона.
        Серафина вздрагивает:
        - Ты не веришь, что я справлюсь?
        - Да. Сядь. - Дидона не обращает внимания на обиженное лицо дочери и осматривает сидящих за столом. - Беллерофонт, сделай то, чего не желает делать твой кузен.
        - С удовольствием.
        Беллерофонт поднимается. Длинные ноги несут его вокруг стола. Затем его крючковатый нос нависает над окровавленным лицом Кассия.
        - Осторожнее, сосунок, - говорит Кассий с хищной ухмылкой. - Я ученик Айи Гримус.
        - А я сын Атласа Раа. Шестая тень «тенепада». Убийца Петро Бретты, Копья Пустыни. - Глаза Беллерофонта блестят от восторга, когда он плюет в лицо Кассию. Плевок сползает по щеке Кассия, пересекая его шрам нобиля. - Это кровная вражда. На твоих руках кровь моего деда и моей двоюродной сестры. Теперь услышь меня, презренный червяк. Мы дьяволы друг для друга. Во имя дома Раа я, Беллерофонт Раа, вызываю тебя на поединок. Будем драться на Кровавой Арене до тех пор, пока сердце одного из нас не перестанет биться.
        - Превосходно, любезный, - с ослепительной улыбкой отвечает Кассий. - Я с радостью принимаю вызов.
        39. Эфраим
        Логово льва
        Такое впечатление, будто этот чертов мир рушится. Собравшись возле сбитого челнока золотых в центре нашей ловушки, мы с Вольгой и Дано смотрим вверх, и нам страшно. За сбитым кораблем дома Августусов несутся два штурмовика сопровождения. Едва успевает закрыться взрывозащитная дверь за нами, как по ней грохочет первый беглый залп.
        Челнок пролетел в падении целый километр через город; флотский гравиколодец от «Сан индастриз» волок его вниз быстрее силы тяжести. Машина захватила челнок, как только там внутри сработал электромагнитный импульс Кобачи, встроенный в нестандартный дрон. Дважды за время спуска мы чуть не потеряли корабль, потому что вращение выводило его из радиуса воздействия гравиколодца. Дано справился с ситуацией, увеличив гравитацию до четырехкратной земной.
        Помимо челнока, гравиколодец обрушил поток дождя, несколько флаеров, целый лес декоративных растений с балконов, несколько бельевых веревок и троих ховербайкеров, которые разбились насмерть, врезавшись в землю на скорости девятьсот километров в час. Все эти трофеи валяются в супе из переломанных костей и металла в ангаре недостроенной больницы Нижнего Западного Гипериона. Дано пинком сбрасывает один из треснутых шлемов с отверстия, которое мы прожгли в люке челнока. Голова все еще внутри шлема.
        Мои внутренности завязываются узлом. Я снова в войне в лунных жилых кварталах…
        Копаюсь в завалах. Ботинки ступают по развалинам и по фрагментам человеческих тел. Хватаю воздух ртом, как умирающая рыба, легкие изнемогают из-за термобарических бомб, выжигающих кислород из воздуха.
        Я отрываю взгляд от лишенной тела головы и радуюсь, что на мне шлем, - моя команда не видит моего перепуганного лица. Сегодня вечером я не принимал золадон, побоялся, что свалюсь из-за спазмов в желудке. Они и так уже слишком ощутимы.
        Взрывозащитная дверь над нами содрогается, когда эскорт всаживает в нее новые снаряды. У нас есть четыре минуты до того момента, как группа быстрого реагирования стражей Гипериона по борьбе с терроризмом стартует из штаба Двенадцатой когорты.
        Телохранители в броне сейчас будут прыгать с кораблей сопровождения, разыскивая другой путь в мою металлическую ловушку.
        Я смотрю на дрожащий от жара воздух, пока наш плазменный резак прожигает дыру в корпусе. Вольга в нагруднике и каске военного образца бросает резак и бьет по металлу свинцово-стальным тараном. Тот проваливается внутрь на третьем ударе. Вольга отшвыривает таран и забирается в корабль. Она включает генератор плазменной винтовки, и на стволе загорается зеленый шар магазина. Дано идет следующим. Я замыкаю наш маленький отряд с «всеядным» в дрожащих руках. Если хоть один мерзавец внутри не свалился от воздействия анацена, это может превратиться в кровавую баню.
        Клинок золотой, пронзающий Тригга.
        Люди, сминающиеся, как консервные банки, под ударами импульсного молота.
        Запах озона и горящей плоти - та золотая свежует мою команду заживо.
        Мои руки начинают дрожать сильнее.
        Челнок перевернут вверх днищем; внутри темно. Зрелище напоминает буйную вечеринку, когда все гуляки напились допьяна и попадали, где стояли. Тела, все еще пристегнутые страховочными паутинами, свисают из кресел на потолке, что когда-то был полом. Остальные валяются друг на друге живым ковром, и их глаза блестят, словно монетки в фонтане. Мы пробираемся между слугами, которые сплелись в судорожных объятиях, и обтянутыми кожей убийцами в смокингах. Анацен-17 сделал все их мышцы, включая веки, ни на что не реагирующими. Лишь легкие и сердца все еще работают, позволяя им дышать, но дыхание настолько поверхностное, что они выглядят мертвыми.
        Ни малейшего движения.
        Мое сердце лихорадочно колотится в груди. Мы пробираемся в передний пассажирский отсек в поисках нашей добычи. Дано прыгает по кораблю с ловкостью гимнаста, а мы с Вольгой перелезаем через тело исполинского золотого с рыжей бородой и чуть не наступаем на лиса размером почти со школьника. Зверь с рычанием бросается на нас. Я вскрикиваю от изумления и пинаю его, когда он прыгает на меня. Лис отлетает по проходу и вцепляется в ногу Дано - тот висит на одной руке, держась за перевернутый пассажирский подголовник, и от неожиданности с воплем падает.
        - Брысь! Уберите его от меня!
        Он размахивает руками, валится на спину и наводит винтовку на зверя, готовясь снести тому голову. Вольга отталкивает оружие и разжимает лису челюсти, освобождая ногу Дано.
        - Я его убью!
        Вольга игнорирует Дано, хватает лиса за рыжий загривок и запирает в рубке. Слышно, как он там бьется о дверь. Я рывком поднимаю Дано на ноги.
        - Что это была за чертовщина? - кричит Дано в интерком; по его ноге стекает кровь.
        - Заткнись и работай.
        Мы находим наш приз посреди кучи телохранителей и золотых.
        - Вот он! - триумфально восклицает Дано и, прихрамывая, торопится к нему. - Это мелкое дерьмо здесь, черт побери!
        Он произносит это так, будто сомневался в успехе. Не он один. Информация была слишком хороша. План слишком грандиозен. Ставки слишком высоки. Участники слишком мерзки. Однако же все прошло без сучка и задоринки. Даже я улыбаюсь, увидев наш приз.
        Мальчик висит вверх ногами, парализованный и привязанный к креслу страховочной паутиной. Кровь из длинного пореза на лбу пачкает волосы. Он меньше, чем я ожидал, не такой великан, как его отец, и все же в свои десять лет размером почти с Дано. На нем смокинг, вместо галстука - золотая застежка в виде льва. Он смотрит на нас с ужасом. Хромая и бормоча ругательства, Дано грубо срезает застежку и прячет трофей в карман, а потом начинает резать страховочную паутину, пока Вольга держит парализованных телохранителей под прицелом. Мы вытаскиваем мальчишку из кресла. Дано забрасывает его на плечо и уносит, а мы с Вольгой отыскиваем второстепенный приз тремя креслами дальше - стройную девчонку-золотую с некрасивым лицом и глубоко посаженными злыми глазами. В отличие от мальчишки, она не выказывает ни капли страха - лишь абсолютную, безоговорочную ненависть. Она взглядом обещает мне медленную смерть, пока я освобождаю ее от страховочной паутины и срезаю с ее пиджачка окровавленную брошь в виде солнца. Не удержавшись, я глажу девчонку по голове. Вольга кладет ее на плечо и покидает корабль.
        Я стою один в темном челноке, слушая, как эскорт золотых ломится во взрывозащитную дверь. Вокруг валяются сильные и могучие, считавшие себя неприкосновенными. Считавшие себя богами. Меня внезапно пронзает мрачное удовольствие от мысли, что я унизил многих из них.
        Я попираю ногами гиганта, которого защищал лис. У этого массивного мужчины на бедре висит большая железяка. Клинок, как у Айи. Мои ботинки пачкают его смокинг грязью и кровью байкеров. Это кто-то из Телеманусов. Теперь я его узнал. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на хаос в салоне. Мне хочется, чтобы они увидели мое лицо и знали, что скромный серый поставил их на колени.
        - Пожинайте то, что посеяли, - говорю я с сильным акцентом марсианского алого. - Передавайте мое почтение своим хозяевам, добрые люди.
        Низко, любезно поклонившись, отдавая дань уважения манерам золотых, я спрыгиваю с Телемануса, окунаю руку в перчатке в лужу крови у головы раненого телохранителя и прижимаю ладонь к стене, оставляя кроваво-красный отпечаток.
        Переведя стрелки, я иду в пассажирский отсек для персонала.
        Настало время для того, чего я боялся.
        Я нахожу Лирию лежащей рядом с тремя другими слугами, которые, на их несчастье, не были пристегнуты. У одного из них сломана шея. Лирия смотрит на меня в темноте. Для нее я буду неузнаваемой тенью в маске, с блеском металла в руке. Но у меня такое чувство, будто она и только она может видеть сквозь маску. Она узн?ет, что это сделал с ней Филипп. И скажет своим хозяевам. Я не могу допустить, чтобы они собрали кусочки мозаики воедино. Мне тогда конец.
        Сделай все чисто.
        Я навожу ствол «всеядного» ей в голову.
        Моя рука дрожит. Пот затекает в глаза, внутри шлема влажно. Лирия смотрит на меня пустым взглядом. Даже в темноте она может видеть пистолет. Она принимает происходящее. В ее глазах нет ужаса - только печаль. Смирение. Нажми на спусковой крючок. Нажми, сукин ты сын!
        Что со мной такое? Мне уже доводилось хладнокровно убивать людей. Я был воплощением профессионализма, когда объяснял план остальным. Это нужно сделать.
        - Я все завершу деликатно и аккуратно, - бормочу я.
        Из трупа показания не вытянешь.
        Надо нажать на спусковой крючок.
        Это будет быстро. Она ничего не почувствует. Я сказал себе, что сделаю это без золадона. Что я не тряпка. Я держу себя в руках.
        Закрываю глаза и вижу, как Лирия легко улыбается своим мыслям там, в ресторане, когда она заказывала последнюю порцию устриц. Это было похоже на смех ребенка над шуткой взрослого. Так бывает, когда испытываешь гордость, оттого что тебя приняли, признали, и одновременно неловкость: вдруг обнаружится твое невежество?
        Почему она так улыбалась?
        Улыбалась, как он.
        К черту!
        Я нажимаю на спусковой крючок.
        Ничего не происходит. Я смотрю на свой пистолет. Он все еще стоит на предохранителе. К горлу подкатывает ком, чудом удерживаюсь от того, чтобы не начать блевать. Дрожа, отступаю прочь, внутренности у меня перекручены спазмом, я сам себе противен. Идиот. Пристрели ее. Пристрели.
        Я не могу. Не во второй раз. Я убираю «всеядный» в кобуру и разворачиваюсь, чтобы уйти. На полпути к двери останавливаюсь. Я и правда полный идиот. Зачем я оставил ее здесь? Львиное Сердце разорвет Лирию на части. Золотые подумают, что она предательница.
        Что ты делаешь, Эф?
        Что ты делаешь?
        Я словно со стороны вижу, как бегу к ней. Она легкая, как ребенок. Я выношу ее из корабля и присоединяюсь к моим друзьям у подножия трапа, где нас ждет дряхлый аэрокар. Дано сидит на капоте с пистолетом в руке.
        - Это еще что такое? - спрашивает он, но я игнорирую его. Тогда он преграждает мне путь. - Этого в плане не было.
        - Заткнись и иди в машину.
        - Да что с тобой такое, старый ты педик? Совсем яиц лишился? - Дано тянется за пистолетом. - Я сделаю это за тебя. Подожди в машине, как хороший маленький…
        Я навожу на него «всеядный»:
        - Сперва я прострелю твою гребаную башку. В машину. - Я делаю шаг. - Быстро, ржавый.
        - Что за… - Дано отступает в ужасе, но ужас этот вызван не мной.
        Я поворачиваюсь и вижу, как из пробоины в корпусе челнока выбирается массивная фигура. Рыжебородый Телеманус, сплошь плечи и бедра, стоит, сгорбившись, и держится руками за дверь, ноги ватные от анацена. Глаза его горят ненавистью. Я бросаю Лирию и вскидываю пистолет. Анацен замедляет движения золотого: он шарит в поисках клинка, потом плюет на это и бросается на нас, словно пьяный медведь. Он бьет меня в грудину с такой силой, что у меня темнеет в глазах. Удар сшибает меня с ног, пистолет отлетает прочь. Я падаю наземь, врезаясь в разбитый флаер.
        Лежа на бетоне, я смотрю, как Дано выхватывает пистолет и дважды стреляет чудовищу в грудь. Золотого это не останавливает. Пошатываясь, он добирается до Дано. Хватается за верхний край нагрудника Дано и удерживает его; алый отчаянно пытается вырваться. Потом золотой наносит обманчиво ленивый удар. Этот удар приходит справа, небрежно, словно запоздалая мысль. Железные костяшки пальцев проваливаются в висок Дано. Голова его дергается, ухо касается противоположного плеча. Белый корешок спинного мозга торчит наружу.
        Облитый кровью своей жертвы, великан отшвыривает труп и разворачивает ужасную тушу ко мне. Он неуклюже делает шаг и внезапно отлетает в сторону - это Вольга стреляет сквозь лобовое стекло аэрокара. Поток плазмы попадает золотому в бок, расплавляя ему руку, сшибая с ног и отбрасывая на корпус корабля.
        Я пытаюсь встать, Вольга кидается ко мне. В центре моего нагрудника вмятина размером с грейпфрут. Несколько сломанных ребер причиняют дьявольскую боль, хоть криком кричи, когда Вольга вздергивает меня на ноги и волочет к машине.
        - Сожги тело. Забери девушку, - говорю я сквозь стиснутые зубы.
        Вольга становится над трупом Дано и нажимает на спусковой крючок винтовки. Концентрированная энергия расходится по телу, оставляя дымящуюся груду потрескивающей ткани и сочащиеся чем-то жидким кости. Потом она направляется к Лирии. Из парализованного горла алой вырывается ужасное клокотание - она пытается обратиться к лежащему на земле гиганту-золотому. Вольга забрасывает ее в багажник. Она подбирает с земли мой пистолет, а я смотрю через лобовое стекло на золотого: невероятно, невозможно, но он поднимается на колени. Плоть на его правом боку плавится на костях, анацен бушует в крови, но он все-таки пытается встать.
        - Пакс!!! - ревет он.
        Ангар вибрирует: это корабли ломятся через крышу.
        - Гони! - кричу я Вольге. - Гони!
        Она прыгает на водительское сиденье и жмет на педаль. Мчась прочь, в темноту, по намеченному пути отхода, мы слышим, как дверь наконец поддается и рушится в ангар. Вольга ведет кар через недостроенную больницу на головоломной скорости, куда быстрее, чем это делал Дано во время наших тренировочных заездов. Мы петляем между опорными балками и оборудованием, а я смотрю назад, в ужасе ожидая появления рыцарей, преследующих нас по воздуху.
        Я держусь за грудь и хриплю.
        Как яйцо. Голова Дано смялась, как яйцо.
        Через километр, после резких поворотов и вертикальных лифтовых шахт, ведущих к смежным зданиям, мы добираемся до перевалочного пункта на заброшенном складе консервов и останавливаемся перед импровизированной операционной. Она оборудована внутри каркаса из металлических труб, огражденных листами пластика. В глубине души я ожидал, что увижу здесь десяток поджидающих нас тяжеловооруженных шипов синдиката с Горго во главе. Но они решили держаться как можно дальше от этого дерьмового шоу. Фары аэрокара освещают нервничающую Киру; она стоит рядом с двумя тонкими как игла контрагентами, с которыми я познакомился две ночи назад, - фиолетовым и желтым. Оба в медицинских комбинезонах.
        - Где Дано? - спрашивает Кира, подходя со своей мобильной станцией, чтобы поприветствовать нас.
        Дюжина голограмм из расставленных ею камер заполняет пространство вокруг. На голограммах из больницы кишат солдаты, пришедшие за мальчишкой. Камеры внутри ангара погасли.
        - Мертв, - говорю я.
        - Как?!
        - Золотой убил его.
        - Черт, черт, черт! - выдыхает Кира.
        Вольга тем временем вытаскивает детей из задней части аэрокара, несет в «операционную» и укладывает там на столы. В комнате поспешно движутся техники синдиката. Они срезают с детей одежду и оставляют их нагими. Нет. Не детей. Это убийцы, проходящие обучение. Я знаю, кем они станут. Золотыми, способными раздавить голову, как яйцо.
        Не задумываясь, я вытаскиваю дозатор, отправляю в рот несколько таблеток золадона и давлю их зубами. Они шипят, и я чувствую, как холодный огонь растекается по моему языку и внутренней поверхности щеки, проникает в мои кровеносные сосуды и разносит тепло по телу, отправляя в мозг химические вещества, чтобы убить мой страх и успокоить боль в ребрах. Я медленно выдыхаю и оглядываюсь на кар, в котором неподвижно лежит Лирия.
        Я переключаю внимание на техников. Мы идем по графику, но теперь запланированная скорость наших действий кажется мне недостаточной. Не надо было мне тратить время в корабле, чтобы забрать Лирию. Перед моим внутренним взором снова ломается шея Дано… Я кривлюсь и смотрю на голокамеры. Звено солдат в броне приземляется вокруг больницы, всего в четырех зданиях от того места, где мы стоим.
        - Поскорее! - кричит Кира людям синдиката.
        - Не отвлекай их, - говорю я. - Проверь еще раз детонаторы. А потом уходи отсюда.
        Мне не приходится повторять дважды. Ховербайк Киры с визгом исчезает в эвакуационном тоннеле. Посмотрев ей вслед, я возвращаюсь к нашему драндулету. Вытаскиваю Лирию и пересаживаю на заднее сиденье чистенького во всех смыслах средства передвижения - десятиместного такси, стоящего рядом с другими флаерами. Я достаю наши сумки, вываливаю сменную одежду на пол и подаюсь назад, чтобы поговорить с Лирией. Ее большие красные глаза устремлены на меня.
        - Ты под воздействием анацена-семнадцать. Это продлится еще час. - Я вспоминаю того Телемануса. Он весил вчетверо больше ее. - Может, меньше. Мы встретимся с очень плохими людьми. Когда действие газа закончится, молчи и не шевелись. Иначе они убьют тебя. Потом, если будешь хорошо себя вести, я отвезу тебя куда пожелаешь и дам достаточно денег, чтобы ты могла начать новую жизнь. - Из-за приема золадона мой голос звучит как у робота. Я лгу Лирии. За ней будут охотиться вечно. Но все-таки я дам ей фору. - Ты меня поняла? - (Она не может ни моргнуть, ни шелохнуться. Ненависть - вот все, на что ее хватает.) - Отлично.
        Я напяливаю раскрытую сумку на голову Лирии и прячу девушку под ворохом вещей. Даже находясь под воздействием золадона, я знаю, что буду потом ненавидеть себя. Знаю, что никогда не забуду этого выражения в ее глазах. Добавим это ко всему прочему. Я сдираю с себя одежду, бросаю ее в металлическую бочку и надеваю один из моих кортабанских костюмов.
        - Вольга, разденься и сожги все, - говорю я, когда черная выходит из пластиковой комнаты.
        Вольга раздевается и выливает в бочку агрессивную кислоту.
        - Нашел! - говорит за пластиковой стенкой желтый с металлическим анализатором запахов в носу. - Правая лопатка.
        Фиолетовый - тот, у которого на шее вытатуированы разноцветные химеры, - находит метку, и вскоре два зловещих сверла оживают. Металл вгрызается в кожу. Дети скулят онемевшими ртами, пока контрагенты синдиката щипцами извлекают вживленные устройства слежения. Из слезных каналов парализованных маленьких пленников текут слезы. Мужчины бросают крохотные окровавленные чипы в контейнер.
        - Они чисты как младенцы и готовы к поездке, - говорит фиолетовый.
        - Проверь еще раз на радиационные метки, - бросаю я, осторожно ощупывая свои ребра. - Не будь небрежен.
        Покончив с работой, хирурги засовывают детей в пластиковые халаты и выносят их из «операционной». Тем временем рыцари на голограмме прыгают в ангар через дыру, пробитую их кораблями. Хирурги оставляют детей на нас и отбывают на своей машине по подземному тоннелю, ведущему к заброшенным трамвайным путям. Вольга берет обоих детей и загружает в такси - нежно, словно мамочка, укладывающая своих малышей спать рядышком друг с другом. Она медлит, глядя на них сверху вниз.
        - Вольга!
        Она вскидывает голову, свирепо смотрит на меня и хлопает дверцей такси с такой силой, что стекла дребезжат.
        - И ты тоже иди на хер, - спокойно говорю я.
        Оставляю ее активировать таймер на зарядах взрывчатки за пределами «операционной». Отсчет тридцати секунд пошел. Я активирую заряды в каре-развалюхе, бросаю еще один рядом с бочкой для надежности и прыгаю на водительское место такси, а Вольга зашвыривает один из своих зарядов в «операционную». Я ныряю в тоннель по тому же пути, что и хирурги синдиката.
        - Если тебе нужно покинуть поле боя, уйди стильно, - бормочу я без запала.
        Вскоре после того, как я повторяю эти слова старого инструктора по строевой подготовке, тоннель содрогается от взрывов. Вторая партия зарядов взрывается минуту спустя у входа в тоннель, обрушивая его за нашей спиной. Мы едем в молчании. Вольга втиснулась на сиденье рядом со мной.
        Весь кураж похищения исчез со смертью Дано. Ни Вольга, ни я не думали, что выживем. Но теперь, когда нам все же это удалось, тяжесть содеянного обрушивается на большую девочку. Она опускает стекло со своей стороны, закрывает глаза и выпрастывает руку навстречу ветру, подобно тому как дельфин, плывущий по волнам, высовывает из воды плавник. Вольга сидит в шести дюймах от меня, но с тем же успехом мы могли бы находиться на разных планетах. Холодный зловонный воздух тоннелей врывается в машину. Мы проезжаем мимо съездов, уходящих глубже в подземную сеть города. Чувствую, как мышцы челюсти расслабляются, но перед глазами все еще маячит зрелище крови Дано на кулаке золотого. Вольга подсоединяет свой датапад к панели и включает Ридоверчи.
        Его пианино играет нежную мелодию. Мы прокладываем путь сквозь тьму. Из глаз Вольги текут слезы. Но мои глаза сухи.
        Часть III
        Прах
        Pulvis et umbra sumus.
        Помни, что ты лишь прах и тень.
        Дом Раа
        40. Лисандр
        Кровавая Арена
        Кассий погрузился в раздумья, глядя на каменного дракона в нижнем зале. Морда у дракона длинная. Жадная пасть распахнута и усеяна неровными зубами. Храбрый рыцарь, противостоявший семье Раа, исчез, оставив вместо себя ту измученную, задумчивую душу, которую я знаю. Ранки в тех местах, где кожу пронзил грюсли, распухли и покраснели. Вид неприглядный, однако Кассий сбрил бороду и кажется моложе своих лет. Только глаза старые.
        - О чем задумался? - спрашиваю я.
        Он словно не слышит. Далекие голоса из сотен глоток шепчутся за двустворчатыми черными каменными дверями, что расположены у подножия каменной лестницы, прямо под взглядом дракона. Наши охранники-серые держатся немного в отдалении, давая нам возможность поговорить.
        - Это был цветок, - тихо произносит Кассий.
        - Цветок?
        Я понимаю, что он сейчас где-то далеко.
        - Белый эдельвейс. Это было последним, что отец дал мне перед смертью. - Кассий ненадолго умолкает, неотрывно глядя на дракона. Он редко говорит о своей семье. - Это был великолепный день, - медленно говорит он. Бросает взгляд на охранников. - Ты был слишком юн тогда. Мать держала тебя в Орлином Приюте. Но все остальные члены семьи находились тогда в Эгее, на ступенях цитадели, откуда Августус обычно произносил Вечную речь. Правительница собрала нас на военный совет. Корабли Августуса были в двух днях пути от Деймоса. Солнце стояло высоко в небе; чувствовалась энергия приближающейся бури. Ветер уже подул и принес с собой дождь. Я помню запах цветущей розовой акации над той лестницей. И… на флагштоке цитадели, где я привык видеть одних лишь львов, поднялся наш серебряный орел. Это должно было стать концом развращенного Марса и началом нашей эпохи… У нас были люди. У нас было право. И стоило нам победить Августуса, у нас был бы и Марс - отец никогда к этому не стремился, и потому я знал, что он будет обращаться с планетой хорошо. Но мне было стыдно. Когда я проиграл поединок с Дэрроу, отец сказал
мне, что он разочарован. Не тем, что я проиграл. Ему было стыдно за мой эгоизм. - Кассий морщится. - За мою мелочную гордыню. Ваятели починили меня, и я поставил себе цель: искупить вину в глазах отца. Я умолял правительницу позволить мне возглавить легионы, посланные, чтобы заманить Августуса в ловушку на верфях Ганимеда, после того как Плиний передал нам информацию. Она послала со мной Барка, чтобы быть уверенной, что я не подведу. Я не подвел. Я вернулся в Эгею, волоча за собой Августуса в цепях. Я обрел искупление в ее глазах. Но не в глазах отца - пока мы не встали на эти ступени и он не увидел, как я изменился. Он должен был встретить силы Августуса на орбите вместе с нашими двоюродными братьями и сестрами. Остальную часть войск семьи вручили мне для защиты Эгеи. Ты никогда не испытывал подобной гордости, Кастор. Сияющие лица. Смех. Волосы и вымпелы развевались на ветру, когда представители двух поколений семьи Беллона в полном боевом облачении вышли на солнце с совещания. У подножия лестницы отец повернулся ко мне и сказал, что любит меня. Он говорил это тысячу раз прежде. Но это было совсем
другое. «Мальчик исчез, - сказал он. - На его месте я вижу мужчину». Тогда я впервые почувствовал, что достоин его любви, достоин быть его сыном. Я понял, какой же я счастливый, как я благословен, что мне достался такой отец. В мире ужасных людей он был терпеливым и добрым. Благородным - как в тех историях, которые нам рассказывали в детстве…
        Я оглядываюсь - не слушают ли нас охранники? Их лица до переносицы закрыты дюропластовыми дыхательными аппаратами. Суровые глаза под серыми капюшонами ничего не выражают.
        - Он достал эдельвейс из подсумка доспехов, вложил мне в руки и велел мне помнить дом. Помнить гору Олимп. Помнить, почему мы сражаемся. Не за семью, не за нашу гордость, но ради жизни… Этот цветок вырос рядом с его любимой скамьей на хребте, сразу за хозяйственными постройками Орлиного Приюта. Отец поднимался на этот хребет каждый день перед закатом, чтобы отдохнуть от нас, детей, от работы… - Кассий улыбается. - От мамы. Иногда, если мне особенно везло и я тихо себя вел, отец брал меня с собой, и мы разговаривали или просто сидели и смотрели, как орлы наведываются в свои гнезда на скалах. Лишь тогда я был по-настоящему счастлив и не желал ничего большего… Юлиан был маминым любимцем, но отец не играл в эту игру. - Кассий улыбается. - Я знаю, что ему не нравилась ни та корыстная тварь, которой я был перед училищем, ни то ожесточенное существо, в которое я превратился позднее, но там, на ступенях… когда он вложил цветок мне в руки, я понял, что наконец-то стал тем мужчиной, которого он всегда надеялся во мне увидеть. - В глазах Кассия стоят слезы.
        - А что сталось с этим цветком? - мягко спрашиваю я, не желая разрушать заклинание.
        - Я потерял его в грязи. - Кассий со стыдом смотрит на меня. - Я не думал, что вижу отца в последний раз. - Он умолкает, сражаясь с чем-то большим, нежели страх перед предстоящим поединком. - Все они мертвы. Все эти сияющие лица померкли. Их смех утих… Осталось лишь безмолвие. Я хочу увидеть их снова… - Кассий едва не произносит мое имя, но вовремя осекается. Он бросает взгляд на дверь. - Услышать их. Почувствовать руку отца на своей голове. Но этого не будет. Даже когда я умру. Пустота - вот все, что встретит меня.
        - Ты не умрешь сегодня, Кассий. Ты можешь одолеть его, - говорю я, зная, что даже если он выиграет, мы, скорее всего, лишимся жизни. - Ты - Рыцарь Зари. Ты все еще тот хороший человек, которого увидел… наш отец. И тебе не суждено стать последним из рода Беллона.
        - Брат… - Кассий улыбается и кладет руку мне на плечо. - Иногда я забываю, насколько ты молод. Я не того боюсь, что могу не одолеть врага. - Он смотрит на ощерившуюся драконицу, в голодную тьму ее горла. - Я боюсь, что нет ничего, кроме этого мира. Карнус был прав. - Он улыбается какой-то шутке, понятной лишь ему. - Но кто знает, вдруг темнота окажется добрее света. - Кассий переводит взор на черные двери и прислушивается к приглушенным голосам. - Не важно, какая судьба ждет за этими дверями - не поддавайся. Это наш долг - пусть даже последний - предотвратить войну. Защитить людей.
        - Это не наша республика, чтобы ее защищать, - хмурюсь я.
        - Повторяешь слова Октавии… Конечно наша.
        - Почему? Этот испорченный мир предал нас. Людей, которых ты хочешь спасти, превращают в грязь. Дидона права: у Жнеца не получилось. - Я делаю паузу. - Выбор сделан, - медленно проговариваю я, тщательно подбирая слова, чтобы у Кассия не появилось ощущения, что на него давят. - Хоть я могу и не соглашаться, мне понятно, почему ты решил именно так. Правительница позволила Шакалу уничтожить… нашу семью. Она была тираном. Я это знаю. Сообщество было развращено. Но посмотри, чт? возникло вместо него. Люди на том корабле умерли не потому, что я сперва кинулся на помощь золотой. Они умерли из-за Дэрроу. - Я колеблюсь. - Ты открыл ящик Пандоры. И провел все эти годы, пытаясь оправдать свой выбор. - Я понижаю голос. - Оберегая сироту, которого сам создал. Патрулируя торговые пути, которые сам подверг опасности. Возможно, это твой шанс, наш общий шанс собрать из разрушенного единое целое. Здесь требуется не охота на пиратов в глуши, а восстановление порядка.
        - Ты хочешь дать им их доказательства. Их войну.
        - Да.
        Кассий подходит ко мне очень близко, чтобы никто больше нас не услышал.
        - Стоит открыть сейф - и ты тоже умрешь. У тебя не будет ни малейшей возможности что-то исправить, как только они узнают, кто ты на самом деле.
        - Я готов рискнуть.
        - Перестань думать членом. Серафина не даст за тебя и крошки дерьма. Она - всего лишь приманка, которой Дидона размахивает у тебя перед носом, словно куском мяса.
        Я фыркаю:
        - Дело не в ней, Кассий.
        - Так, значит, дело в мести? В твоей мести.
        - Ты свою осуществил, - тихо говорю я. Вспоминаю, как он стоял над моей бабушкой, истекающей кровью. Как он убил Айю, женщину, которая была мне как мать. - Ты не спишь. Ты пьешь. Ты проповедуешь и охотишься на пиратов. Мы нигде не задерживались дольше чем на месяц. Думаешь, это потому, что ты защищаешь меня? Потому, что твой священный долг - спасать торговцев, которые по своей воле рискнули сунуться в Пояс, чтобы набить кошелек? Черт побери, перестань хоть на мгновение лгать себе и признай, что ты допустил ошибку! Ты впустил в дом волков. Если ты просто будешь «добрым человеком», это не исправит содеянного. И бесконечные скитания - тоже. Нет иного искупления, кроме как убить волков, закрыть дверь и восстановить порядок. Только так мы можем улучшить положение вещей. Только так мы можем исправить миры.
        Мне хорошо известна непреклонность моего друга, однако я питаю какую-то мальчишескую надежду, что сумею достучаться до его разума. Но вместо этого его глаза неумолимо суровеют, и я понимаю, что нашему товариществу пришел конец. Мир, некогда воцарившийся между нами, погружается во тьму.
        - Ты был со мной десять лет. Она заполучила тебя в мгновение ока. Неужели ее чары настолько всесильны?
        Мне становится жаль Кассия: очевидно, он осознает, что потерпел неудачу. Не потому, что не сумел защитить меня, а потому, что не смог убедить в своей правоте. Внушить мне, что боль, которую он мне причинил, была справедливой. Если бы он смог убедить меня, именно меня, тогда, возможно, он и сам окончательно уверился бы в том, что совершил благо. Я отнял у него эту надежду и малейший шанс обрести душевный покой.
        Десять лет братства испарились в один миг.
        Мы смотрим друг на друга и видим чужих людей.
        Кассий щелкает пальцами, подзывая охранников:
        - Мы закончили.
        Те приближаются, и я отхожу в сторону, уступая им дорогу. Они ведут его вниз по лестнице - навстречу смерти.
        У подножия лестницы Кассий останавливается:
        - Этот поединок - не ради меня. Он ради тебя. Если ты хоть немного любишь меня, позволь мне умереть.
        За черной дверью в узкой расщелине между серыми камнями находится Кровавая Арена. Это круглый амфитеатр, высеченный в горе. Каменные драконы, лоснящиеся и перламутровые от конденсата, свисают с темного потолка среди изваянных цветков лотоса, словно для того чтобы пить кровь, которую Раа столетиями проливали здесь ради разрешения ссор. Слуги заканчивают соскребать желтый и зеленый мох с части скамей, вырубленных в скале. Скамьи окружают белый мраморный пол. В центре пола на бледном камне красуется знак золотых. Сотни ауреев собрались вокруг, глядя, как блистательный сын Марса идет навстречу их бледному поборнику. Многие из них ионийцы, но я вижу также гербы семейств Кодован, Норво, Феликс и прочих. Здесь представлены десятки лун, и не только из числа спутников Юпитера. Меня проводят на скамью в третьем ряду, где сидит семья Раа; она насчитывает более тридцати человек, несмотря на прорехи в их рядах, - это места тех, кто заключен сейчас вместе с Ромулом в Пыльных Камерах.
        Окраина повинуется старым обычаям.
        Я смотрю куда угодно, лишь бы не на Кассия, когда Шанс, юная белая, несущая белый мешок, выводит на бойцовскую арену Справедливость, старую слепую женщину с молочно-белыми глазами и полупрозрачными волосами. Однажды эта девочка вырастет и, если достигнет состояния трансцендентности, наберется мужества и химически ослепит себя, чтобы самой стать Справедливостью. Это высшая честь для белой расы жрецов. Воспитанные в монашеских святилищах, они стремятся расстаться с человеческой природой и воплотить в себе дух правосудия. Хотя в Сообществе под управлением моей бабушки многие белые стремились к более мирским и прибыльным высотам.
        Поединщики преклоняют колени; хрупкая жрица шепчет слова благословения и поочередно касается плеч бойцов веткой лавра. Кассий смотрит в пол. Возможно, он все еще мысленно пребывает на Марсе со своим отцом. Когда Справедливость завершает благословение, помощники-белые ведут ее к костяному креслу в первом ряду.
        Шанс развязывает мешок и сыплет на мраморный пол белый песок, пока двое мужчин не оказываются в центре большого песчаного круга. Помню кровь, заливающую такой же белый песок, когда я в детстве наблюдал, как молодые ауреи на арене шинкуют друг друга из-за мнимых обид. Кажется, лишь вчера я видел Кассия, юного и смелого, прорубающего себе путь сквозь ряды дуэлянтов Луны. Я всегда считал этот обычай глупостью. Суетным проявлением гордыни. Теперь я сижу в оцепенении, заново проигрывая в голове наш с Кассием разговор, и разрываюсь между своей преданностью ему и уважением к собственной совести.
        Кто-то проскальзывает на пустое место рядом со мной. Я поворачиваюсь и вижу Серафину. К моему удивлению, в ее глазах светится сочувствие. Неужели Кассий был прав? Неужели это сочувствие исчезнет, если сейф откроют и она узнает, кто я такой? Допустит ли она, чтобы я умер? Конечно. Наши предки столетиями ненавидели друг друга.
        - Мне жаль, что тебе приходится смотреть на это, - говорит она.
        - Если бы тебе было жаль, ты бы остановила это, - отвечаю я. - Не я один спас тебе жизнь. Но, конечно же, вы, я полагаю, считаете благодарность причудой трусов.
        - Я сказала, мне жаль, что ты вынужден на это смотреть. Но я не жалею о том, что он должен умереть.
        - Он не убивал ни твоего деда, ни сестру, как бы ты ни пыталась извратить прошлое. Это нелепо. Он прибыл уже после резни. И он выполнял приказы своей правительницы.
        - Он участвовал в расправе. Кровь на его руках.
        - Ну а его кровь будет на твоих.
        Мне надоело смотреть на нее. Легкое несовершенство ее черт, тяжелый взгляд, угрюмый рот, который так привлекал меня, - все это теперь кажется мелким и уродливым.
        Серафина не сводит с меня глаз:
        - Жнец отнял у тебя всю семью, когда ты был еще ребенком, Беллона. Ты можешь забыть? Можешь простить?
        Я молчу, потому что не знаю ответа.
        Дидона в окружении своего семейства наблюдает за стоящим на арене Кассием. Чуть дальше сидит дряхлая Гея, продолжающая притворяться ничего не понимающей. А за ней, отдельно от семьи, восседает вместе с рыцарями-олимпийцами Диомед. Все они одеты в черное. Нобили украдкой посматривают на него, и каждый по-своему решает, пострадала ли его честь из-за того, что не он бросил вызов Кассию. Диомед - единственный Раа, хотя бы отчасти сохранивший мое уважение. Лишь олимпийцы не принимали участия в перевороте - так приказал архирыцарь Гелиос Люкс, глава их ордена.
        Они сидят словно в пропасти, разделяющей две группы. Подслушивая, я узнал, что половина здешних могущественных золотых была вызвана в Сангрейв из своих горных городов еще до начала переворота, под ложным предлогом срочного совещания, - приглашения разослала Дидона от имени Ромула. Как только они прибыли сюда, люди Дидоны разоружили их и взяли под стражу. Здесь нет вооруженных черных или серых: низшим цветам не место у Кровавой Арены.
        Поединки - это святое. Для зрителей обязательны приличия и манеры.
        Сейчас увидим, долго ли они продержатся.
        Дидона встает и поднимает руку, призывая к молчанию. Ее единомышленники уважительно стихают, а вот союзники ее мужа в знак оскорбления принимаются разговаривать друг с другом и поворачиваются к ней спиной, выражая антипатию. Это бесит Дидону.
        - Вы знаете лицо… - Ее слова тонут в гомоне. - Вы знаете лицо…
        Приверженцы Ромула начинают говорить еще громче. Сидящая рядом с Дидоной Серафина наблюдает за происходящим с легким весельем. Диомед не приходит на помощь матери. Как и архирыцарь Гелиос. Беллерофонт смотрит на Дидону, ожидая указаний. Она жестом велит ему начинать и садится на свое место, гневно стиснув зубы.
        Рыцарь бьет клинком об пол. Раз, другой - пока не воцаряется тишина.
        - Кассий Беллона, я вижу тебя. - Беллерофонт крадучись идет по кругу, гаста тянется за ним. - Ты мерзкий стервятник. Бесхребетная шавка. Ты вступил в заговор, чтобы убить моего деда и сюзерена. Ты пытался убить мою кузину в расцвете ее лет. Ты предал устав Сообщества и помог Королю рабов с Марса. Ты явился сюда под личиной, задумав недоброе. - Беллерофонт ухмыляется. - За все эти оскорбления ты понесешь наказание. Будешь скулить и истекать кровью.
        Люди Ромула умолкают, глядя на Кассия. Все знают, что он предал правительницу, хоть ее тут и не считали своей. У них не укладывается в голове, что Кассий попал на окраину совершенно случайно. Так что их легко убедить, будто Дэрроу прислал его сюда с какой-то гнусной целью. Кассий знает это. И Дидона тоже знает. При отсутствии искомых доказательств она использует Кассия, чтобы подавить несогласие с ее переворотом.
        - Я пришел по своей воле, - глухо произносит Кассий. - Я не имею никакого отношения к республике.
        Беллерофонт смеется:
        - Лжец!
        - Если вы думаете, что я лжец, приведите доказательства и судите меня. Нет? Значит, у вас нет доказательств, и вы прибегаете к кровной мести ради справедливости. Что абсурдно само по себе. Но чего еще можно ждать от деревенщины с окраины? Вас же никто не учил хорошим манерам. - Кассий усмехается. - Что же касается кровной мести - я не оспариваю ее. - (Нобили встречают его признание голодным молчанием.) - На моих руках кровь детей и многих других. Я не жду милосердия. Я лишь прошу в случае моей гибели оказать честь моим костям и отправить их на солнце.
        Беллерофонт по-хамски плюет на пол:
        - Не будет тебе никакой чести. Я скормлю твой труп гончим, чтобы они могли срать тем, что останется от тебя, Беллона. Но твои глаза я положу в банку, чтобы они могли видеть, как я обращу твоего брата в пыль.
        Серафина с отвращением фыркает. У рыцарей-олимпийцев и большинства присутствующих заявление Беллерофонта вызывает резкое неодобрение. Гелиос подает знак Диомеду, и тот рокочет:
        - Тебе окажут честь согласно твоей просьбе, Беллона.
        Его кузен приходит в бешенство и едва не бросается к зрительским рядам, чтобы ударить Диомеда и завершить их предыдущую стычку.
        Я чувствую на себе взгляд Дидоны и понимаю, что Кассий был прав. Снова прав.
        Конечно же, все это устроено ради меня. Они считают меня слабым звеном. Думают, что ради спасения жизни Кассия я предоставлю им то, что отказался дать он сам. Глупцы. Они видят мои тонкие руки и лицо без шрама и верят, что я слаб. Опасное это дело - судить о клинке по его ножнам. Я молча сижу и смотрю, как Беллерофонт орет на Шанс, указывая на ветку вяза у нее в руках:
        - Сломай чертову палку, девчонка, или я сделаю это за тебя!
        Вздрогнув, Шанс сгибает ветку; и когда та ломается, поединок начинается.
        Мужчины не бросаются друг на друга: они идут по кругу, примериваясь. Школы центра и окраины редко сходились в поединках - по крайней мере, после того, как Ревус запретил ионийцам участвовать в дуэлях на Луне. Большинство домов окраины последовало его примеру.
        Согласно старинному обычаю поединщики сражаются без доспехов, правда Кассию дозволили надеть эгиду - небольшой генератор щита встроен в металлический наруч на тыльной стороне левого предплечья. В правой руке у него свернутый клинок. Ему могли бы дать незнакомую, зато более длинную гасту, но вместо этого вручили клинок внутренних областей.
        Гаста Беллерофонта скользит за ним по полу, словно змея, намазанная маслом: почти три метра в виде хлыста и два метра в виде копья. В ножнах на левом бедре у него короткий меч для колющих ударов - китари.
        Превратив свой клинок в копье, Беллерофонт вскидывает зловещее черное лезвие. Руки подняты над головой, острие нацелено на Кассия. Беллерофонт напоминает сейчас странного бледного скорпиона, водящего жалом в воздухе.
        Это стойка «тенепад» - ее используют мастера клинка окраины.
        - Он тень? - спрашиваю я у Серафины.
        Девушка не отвечает. Ее напряженный взгляд не отрывается от арены.
        Кассий настороженно наблюдает за непривычной позой противника. Он держит свой клинок в твердом состоянии у бока в блоке «путь ивы». Эгиду он крепко прижимает к груди, готовый активировать щит. Я моргаю. И к тому моменту, как мои веки поднимаются, клинок Беллерофонта поворачивается у него в руках, превращается в хлыст и хлещет Кассия по лицу.
        Кассий отклоняется назад. Слишком медленно. Лезвие срезает лоскут кожи у него на лбу. Кровь течет по его лицу. Беллерофонт использует инерцию, чтобы развернуть хлыст и снова послать его вперед, метя на этот раз в ногу Кассия. Он полагается в атаке на длину гасты и свой рост и заставляет черный клинок обрушиваться бешеной чередой невероятно быстрых ударов. Это напоминает мне скорее манеру Дэрроу, чем приемы Айи или Кассия.
        Смаргивая кровь с глаз, Кассий отступает под натиском противника, сгибаясь, кружа и отклоняясь, а металлическая плеть тем временем выбивает искры из каменного пола. Гибкое лезвие Кассия бесполезно против более длинного хлыста Беллерофонта, и потому он держит оружие в жесткой форме, для защиты, и отбивает большинство ударов, полагаясь на эгиду. Время от времени он пытается сократить дистанцию, но, хотя Кассий сильнее, Беллерофонт более проворен, к тому же привычен к здешней силе тяжести. Он не переставляет ноги, а скользит по мрамору. Каждый раз, когда Кассий пытается подобраться ближе, Беллерофонт скользящим движением уходит в сторону, переводит оружие в жесткую форму и едва не протыкает Кассию живот копьем.
        Двое мужчин расходятся; их мир - крохотный и яростный. Инстинкт велит им бежать прочь, вырваться из ужасных границ круга, но разум и воля удерживают поединщиков на арене и они снова бросаются друг на друга. Кассий много лет не встречался с таким противником. Я не уверен, что он вообще когда-либо сталкивался в настоящем поединке с кем-нибудь из мастеров «тенепада».
        Каждый из них - мастер своего искусства, каждый использует свой набор приемов, затверженных за многие годы. Каждый прощупывает противника, испытывает его, потом они сцепляются в яростном обмене ударами; клинки - слепящий шквал, а взлет хлыстов воспринимается как размытое движение. Кровь брызжет на белый мрамор, на трибуны и попадает на лицо ребенка, сидящего тремя рядами выше. Я даже не могу понять, кто из бойцов ранен, пока Кассий не спотыкается. Лоскут кожи с мышцей свисает с длинной резаной раны на левом плече - глубокой, до кости. Из раны хлещет кровь. Беллерофонт пользуется моментом и снова атакует.
        - Ты можешь остановить это, - говорит мне Дидона из-за плеча Серафины. - Дай мне код, и он будет жить.
        - Он не нуждается в моей помощи.
        Вопреки собственным словам, я со страхом наблюдаю, как Кассий отступает перед Беллерофонтом и инициатива остается за рыцарем окраины. Я считал Кассия непобедимым. Частью истории, которая никогда не могла бы существовать без него. Но здесь никого не трогает его величие. Никто не замечает тепла, боли, сожаления, любви. Все, что видят зрители, - сосуд для их ненависти. Они смотрят на него без всякой жалости, считая, что имеют право на его смерть, - даже противники Дидоны, презирающие ее заговор.
        Кассий в круге ослеплен кровью, заливающей глаза. У него нет времени вытереть их начисто. Он теряет слишком много крови из раны в плече и загнан к самому краю арены. Его пятки скребут по песку. Беллерофонт хлещет его, удерживая дистанцию, но Кассий продолжает отбивать гибкое лезвие эгидой. Металл с треском врезается в маленький энергетический щит и отлетает, с шипением рассыпая синие искры. Кассий активирует эгиду за долю секунды до столкновения, чтобы уберечь щит от перегрева. Над аккумуляторной батареей уже поднимается дымок.
        Беллерофонт бьет по Кассию, удар за ударом, пока тот не падает на одно колено и хлыст не рушится снова на его дымящийся щит. Гаста Беллерофонта высокой дугой изгибается над его головой для следующего удара. Кассий опять вскидывает руку, чтобы отразить атаку. Но его эгида отключается. Гаста падает на поднятую левую руку Кассия и обвивается вокруг нее. Беллерофонт мог бы оторвать Кассию руку ниже локтя, но он пойман врасплох посреди своего акробатического номера: он ждал, что снова столкнется с эгидой и его лезвие отлетит. Он теряет полсекунды.
        Теперь Кассий атакует. Он использует маневр «ломающаяся ветвь».
        Он дергает гасту, заставляет Беллерофонта потерять равновесие, и прыгает вперед. Беллерофонт отчаянно вскидывает китари левой рукой, силясь заблокировать удар Кассия. Но Кассий отбивает короткий меч и наносит косой рубящий удар по правой руке Беллерофонта, сжимающей рукоять гасты. Твердый как алмаз клинок проходит через кость, словно через пудинг. Из открытой артерии бьет на два метра струйка крови. Кассий разворачивается, используя инерцию, и рубит с другой стороны. Металл отсекает другую руку Беллерофонта по локоть.
        Обе конечности валяются на полу. Беллерофонт шатается, глядя на истекающие кровью красные обрубки и белые кости, торчащие из мяса; он открывает и закрывает рот, словно оглушенный пес.
        Я едва не вскакиваю с радостным криком, когда Кассий кладет ладонь на плечо Беллерофонта и мягким толчком заставляет его встать на колени. Он смотрит на Дидону. Превосходное представление, друг мой. Просто превосходное, черт побери!
        - Не губи человека понапрасну, - говорит Кассий. - Он истекает кровью из-за тебя. Он не должен умереть. Отпусти меня и моих людей. Прими наши условия - и я сохраню ему жизнь.
        Дидона не сводит с него глаз. Она ни на миг не задумывается о том, что можно пощадить племянника. В этой груди бьется холодное сердце.
        - Беллерофонт?.. - произносит она. - Твоя судьба принадлежит тебе.
        - Pulvis et umbra sumus. - Он вздрагивает. - Акари, будь свидетелем.
        Честь влечет его во тьму. Какая напрасная гибель!
        Но все же в этом есть нечто прекрасное.
        Беллерофонт содрогается, и я поражаюсь тому, какая же дисциплина, воспитанная всей жизнью, требуется ему, чтобы держаться прямо, стоя на коленях. Бледный рыцарь Раа смотрит на семью, на свою стройную жену Норво и на драконов своих предков на потолке.
        Кассий сносит ему голову с плеч.
        Щеки Серафины вспыхивают от гнева при виде смерти кузена.
        - Это твоя вина, сын мой, - говорит Дидона Диомеду.
        Диомед, сидящий среди своих рыцарей и наблюдающий, как кузен умирает вместо него, выглядит ошеломленным и придавленным виной - почти такой же безмерной, как мое облегчение. Истекающий кровью из ран на лбу и плече, мокрый от пота Кассий умудряется улыбнуться мне, зная, что я мог поддаться Дидоне, но не поддался. Он вскидывает голову и повышает голос, чтобы слышали все:
        - Я Кассий Беллона, сын Тиберия и Юлии, Рыцарь Зари, и моя честь остается при мне.
        Все кончено.
        Он победил. Дело решено, хоть я и не знаю, что произойдет в следующие мгновения. А потом я поворачиваюсь к Серафине, собираясь утешить ее в связи с потерей двоюродного брата, и вижу, что лицо Дидоны сохраняет прежнее хищное выражение. Она вскидывает руку и щелкает пальцами.
        - Фабера! - зовет Дидона.
        Моя надежда гаснет, а Кассий мрачнеет, когда похожая на ястреба молодая женщина с бритой макушкой поднимает клинок и прыгает со второго ряда через головы сидящих на скамье внизу. Она приземляется на край белого мраморного пола и идет к Кассию, держа свой длинный клинок в жестком положении. Плюет на пол, вступает в круг и выкрикивает вызов Кассию, свое имя и свое право двоюродной сестры вскрыть ему вены.
        - Но все закончено! - Я пытаюсь возразить Дидоне. - Вражда была улажена с Беллерофонтом!
        - Беллона враждует с домом Раа, - отвечает она.
        В глубине души я хочу протестовать, хочу осудить ее лицемерие, но она бросает на меня такой змеиный взгляд, что меня будто окатывает ледяной волной. Во мне самом пробуждается холод. Потрясение исчезает, и я пытаюсь разобраться в происходящем.
        - Ты поддержишь это? - спрашиваю я у Серафины.
        Та удивлена действиями матери, однако ничего не отвечает.
        - Не смотри на нее! - рычит Дидона. - Я здесь главная! Это существо убило мою дочь! Он убил Ревуса!
        Зал требует крови.
        Дидона мягко наклоняется ко мне:
        - Но я могу забыть. Могу простить. А ты можешь положить этому конец. Открой сейф.
        Я смотрю на Кассия. Мое молчание - достаточно выразительный ответ.
        Дидона вздыхает:
        - Жаль. Фабера, окажи честь дому Раа.
        Эта женщина не тень, но она быстра и привычна к здешней гравитации. Она делает выпады, рыскает и прощупывает противника, словно охотится на кабана. Зная, что он потерял слишком много крови, она пытается затянуть поединок, но Кассий продолжает атаковать и приближаться. Она более подвижна, чем Беллерофонт, но не так сильна. Кассию удается прижать ее к краю арены, где они обмениваются опасной серией рубящих ударов. Она дважды ранит его в правую ногу, но не успевает насладиться моментом. Я вижу ее смерть за две секунды до того, как это происходит. Кассий перетекает в движение «осеннего ветра» так легко, будто мы спаррингуем с ним на тупом оружии у нас на «Архи». Он трижды атакует, держа лезвие на уровне головы, смыкает клинки, толкает Фаберу, чтобы та противостояла его силе, потом разворачивается вправо вокруг своей оси и проводит клинок над ее оружием в положении рычага так, что острие входит ей в лоб, пронзает мозг и выходит из горла через челюсть. Женщина падает на пол уже мертвой. Кассий вытаскивает клинок из ее черепа, стряхивает покрывающее его серое вещество и, шатаясь, поворачивается к        - Я Кассий Беллона, сын Тиберия и Юлии, Рыцарь Зари, и моя… - он делает ударение на этом слове, - честь остается при мне.
        Дидона снова щелкает пальцами:
        - Беллагра.
        Еще один рыцарь прыгает вниз.
        - Серафина, ты потеряешь еще одного двоюродного брата, - говорю я, зная, что эта казнь действует ей на нервы.
        Диомед теряет самообладание:
        - Мама, довольно!
        - Беллагра, окажи честь дому Раа.
        Рыцарь бросается к Кассию. Он не ровня первым двум, и умирает быстрее Фаберы. Кассий отбивает слабый удар и рассекает мужчину надвое. Половинки дергаются на полу и заливают кровью знак золотых. Но происходит что-то странное. Несмотря на осуждение рыцарей-олимпийцев, зал кишит добровольцами. Каждая смерть разлагает их манеры, вселяет в них решимость и проникает в толпу разветвленными пальцами-корнями, приводя в ярость и отравляя очередную душу - любовника, кузена, друга, собутыльника, брата по оружию. Все кипят гневом - и сторонники Дидоны, и союзники Ромула. Тут до меня доходит суть жестокой хитрости, которую измыслила эта женщина. Я не сомневаюсь, что она действительно ненавидит Кассия. Но на окраине ничему не дают пропасть впустую. Каждая смерть - это задаток, внесенный в ее войну. В отсутствие голографического доказательства она использует моего друга, чтобы разгорячить кровь, отвлечь, связать ее союзников и врагов общим гневом. И чем больше Раа погибнет, тем больше укрепятся ее позиции, тем больше уроженцев окраины восстанет против внутренних областей, а не против ее заговора.
        В том глубина ее убеждений, готовность пожертвовать собственными родственниками, лишь бы раскрыть правду, спрятанную в нашем сейфе.
        Я наконец-то смог как следует разглядеть Дидону - ее безграничную решимость, ее жестокий ум. Страшно подумать, когда-то из-за своей заносчивости я ставил ее ниже Ромула лишь потому, что слышал о нем больше легенд. Она напоминает мне женщину, научившую меня всему, что я знаю, - более страстную, менее изощренную. И все же именно в Дидоне я вижу тень своей бабушки. Серафина сидит рядом с матерью с усталым выражением лица, говорящим, что она все понимает, но будет терпеть, потому что долг превыше всего.
        Но я не могу больше смотреть на страдания Кассия.
        Этому не будет конца.
        Не будет милосердия. Лишь смерть - и ради чего?
        Пошатываясь, Кассий снова встает над телом своего врага. Пол завален трупами.
        - Я Кассий Беллона… - Он задыхается и едва способен продолжать. - Сын Тиберия… и Юлии… - Он расправляет плечи и собирает всю свою гордость, чтобы возвысить голос: - Рыцарь Зари, и моя честь остается при мне.
        - Мать! Прекрати это безумие! - кричит Диомед. - Он победил! Сколько еще нашей крови должно пролиться?
        - Столько, сколько потребует честь, - говорит она. - Спаси своих родичей, Диомед.
        Он не реагирует.
        - Жаль, - бросает Дидона.
        Я чувствую, чт? она скажет, еще до того, как слова срываются с ее губ, потому что я видел, как подрагивают ноги Серафины, как ее пальцы затягивают шнурки ботинок, а кроме того, обратил внимание: за ужином Дидона заметила, как мы обменялись взглядами. Теперь эта женщина поворачивается ко мне. У нее осталась лишь одна карта, и она хорошо ее разыгрывает.
        - Серафина, окажи честь дому Раа.
        41. Лисандр
        Сердце
        Серафина бросается вперед, словно спущенный с поводка куон. Она прыгает, перелетая над головами сидящих внизу, и выхватывает клинок прежде, чем приземляется на арену. Диомед в страхе следит за младшей сестрой. Но золотые, требовавшие своего шанса сразиться с Кассием, теперь сидят в разочарованном молчании. Они считают вопрос решенным. Серафина - палач.
        Кассий истекает кровью и п?том, золотые кудри прилипли ко лбу. Его костяшки изрезаны, жестоко искусаны металлом. Обувь промокла от крови. Тело дрожит от боли, а над содранной кожей и открытыми ранами поднимается пар, но он все еще стоит, опираясь на одну из брошенных гаст, как на костыль, и равнодушно наблюдая, как высокая Серафина влетает в круг. Ему конец. Но в этом нет ничего возвышенного.
        Я чувствую сейчас один лишь ужас.
        Такой же, как в тот день, когда я смотрел, как умирает моя бабушка, и ничего не сделал, чтобы предотвратить это. Даже когда увидел, как Кассий и стая Жнеца прикончили Айю. Я не могу ненавидеть Кассия за то, что он участвовал в расправе. Это я не сумел защитить тех, кого люблю. Я и его люблю. В этот момент он искренен и чист и в каком-то смысле олицетворяет собой идеал, к которому я стремился в детстве. Слезы, нежеланные и незнакомые, текут у меня из глаз, когда Кассий смотрит на меня и качает головой, словно говоря: «Дай мне умереть». Это все, чего он хочет. Искупления в смерти. Но это неправильное искупление.
        Неправильная смерть.
        Серафина проходит мимо трупов своих кузенов и кузин и кивает Кассию:
        - Беллона, жаль, что мы не встретились на равных. Ты заслуживаешь лучшего.
        - Мы все заслуживаем червей, Раа, - отвечает Кассий и стирает кровь с бледного лица. - Встретимся с ними вместе?
        В ответ Серафина вытягивается в стойку «тенепад», сама превращаясь в тень, а Кассий выбирает «путь ивы».
        Надеясь застать ее врасплох и понимая, что он долго не протянет, Кассий бросается вперед изо всех сил. Но их уже недостаточно. Серафина вступает в бой. Не такая быстрая, как Дэрроу, не такая сильная, как Айя, она движется так плавно, как никто из них не мог и мечтать, скользит вбок легко, словно птичья тень над морем. Она блокирует клинок Кассия гастой, срывает с пояса китари и бьет его рукоятью по костяшкам пальцев. Клинок выпадает из руки Кассия и скользит по окровавленному мрамору. Оставшийся без оружия Кассий сутулится и тяжело дышит. Он заторможенно пытается подобрать чужой клинок, но Серафина щелкает хлыстом, и оружие, к которому стремится Кассий, отлетает к стене. Победительница становится над Кассием, оказывая ему последнюю почесть. Мой друг поднимается на колени. Застывает ненадолго, восстанавливая дыхание, и со стоном встает. В полубессознательном состоянии он потерянно обводит трибуны взглядом, пока наконец не находит меня. Он дарит мне последнюю улыбку.
        Улыбку благодарности - он думает, что я позволил ему умереть за его дело.
        Но я смотрел, как умирает Айя. Смотрел, как умирает бабушка. Смотрел и ничего не делал, только сжимался от страха. Я молчал и повиновался, когда Кассий велел мне следовать за ним, потому что боялся: стану перечить - потеряю его и останусь один. Здесь, на краю света, в чреве горы, в окружении врагов - чего мне еще бояться?
        Хватит смотреть на это.
        Я срываюсь с места, проплываю из-за низкой гравитации над головами золотых и приземляюсь на белый камень арены смерти у границы круга. Серафина ошеломленно оборачивается на звук. Я протягиваю руки к охранникам, показывая, что безоружен.
        - Не на… - невнятно произносит Кассий.
        - Я не позволю убить тебя.
        - Не входи в круг! - рычит Серафина. - Ты не имеешь права на этот бой! За свои преступления он будет расплачиваться сам!
        Поворачиваюсь к Дидоне и прочим Раа:
        - Я имею полное право!
        Отбрасываю марсианский протяжный выговор, будто потрепанный плащ, открывая свое гиперионское сердце, и на мгновение горжусь тем, что представляю Город света здесь, так далеко от дома. Пускай дом Луны никогда не был безукоризненным, не был таким благородным, как я думал в детстве, но он семьсот лет хранил мир. Я устал извиняться за прошлое, устал бояться своего наследия. Я не стану больше спасаться бегством и прятаться за других.
        Я не стану больше бояться своего имени.
        - Мое имя - Лисандр Луна! - ору я в холодный зал.
        Я не знал, обладает ли еще мое имя каким-то весом, но подобная землетрясению дрожь, сотрясающая сейчас амфитеатр, вызывает у меня озноб. Я чувствую глубокую, огромную гордость. Они могут ненавидеть мою бабушку сколько угодно, но кровь в моих жилах - наследие Силениуса Светоносного, величайшего из нашего народа. Эти люди трясутся над мифом о моих предках. Первые Раа избрали Силениуса своим правителем. Они склонились перед ним, как и поступали впоследствии все Раа до этого поколения. Серафина едва не роняет клинок. У нее приоткрывается рот. Дидона беззвучно ругается и откидывается на спинку сиденья, не в силах осмыслить происходящее. Диомед встает. На серьезном лице - выражение детского благоговения.
        Кассий молча наблюдает. Его сердце разрывается в груди.
        - Я потомок Силениуса Светоносного, сын Анастасии и Брута, внук Лорна Аркоса Каменного Рыцаря и правительницы человечества Октавии. Я родился на Палатине, на западе Гипериона, в сердце Луны и Города света. Пускай я мало знаю про окраину, но даже в центре империи говорили о чести дома Раа. О чести лордов великих дальних планет и элиты элит - золотых с Ио. Куда делась эта честь? Или она покинула вас? Исчезла при первых подземных толчках войны? Быть может, вы лишились своей чести, забыли о ней, но я о своей не забыл! И моя честь не позволит мне сидеть сложа руки, когда происходит эта несправедливость!
        Я чувствую агонию Кассия, но не могу смотреть на него.
        - Ваша кровная вражда удовлетворена по любым меркам. Дом Беллона был стерт с лица миров. Не становитесь жертвой того самого каннибализма, который позволил восстанию взять верх. Этот человек - этот золотой! - не враг вам. И я вам не враг. Ваш враг - Король рабов. - Я с холодной яростью поворачиваюсь к Дидоне. - Принесите сейф!
        42. Эфраим
        Счастливчик
        Мы сворачиваем из-под дождя на пятидесятый этаж заброшенного дома на окраине зоны реконструкции. Я выключаю музыку и смотрю в лобовое стекло. С верхнего уровня падает свет. По всему зданию петляют вентиляционные трубы и открытая проводка. Горго, в своем хромированном костюме и черном плаще с высоким воротником, ожидает нас в большом старинном обветшалом зеленом кресле у промышленного лифта. Во рту у черного сигарета. Фиолетовый дым образует ореол вокруг гигантской головы.
        - Никогда бы не подумал, что буду счастлив видеть его, - говорю я Вольге, но из машины не выхожу.
        - Они будут соблюдать условия контракта? - спрашивает Вольга.
        Я проверяю счет. На балансе двадцать пять миллионов. Их перевели, когда хирурги подтвердили, что добыча у нас. Остальное мы должны получить при доставке.
        - Не знаю.
        - Ты сказал остальным, что будут.
        - Да ладно! А что еще я мог сказать?
        Я оглядываюсь на пассажирские сиденья. Добыча дергается под пластиком. Действие анацена заканчивается. Гиперион вот-вот слетит со своей оси. Синдикат ведет хитрую игру. Я даже предположить не могу, что им нужно. Но мне бы хотелось увидеть лицо Львиного Сердца, когда она узнает о случившемся. Она прощала золотых насильников, работорговцев, убийц. И вот теперь ей пришел счет за удар в спину остальным. И она обнаружит, что ее, как и всех нас, тоже может затронуть эта война.
        Я мог бы чувствовать себя поборником справедливости, но вместо этого, сидя здесь со своим живым грузом, ощущаю себя грязным. У человека должен быть свой кодекс. С какого момента я стал допускать, что похищение детей может быть нормой?
        - Синдикат не будет нарушать правила, которые сам устанавливает, - говорю я, пытаясь убедить себя.
        - А если никто не узнает, они будут считаться нарушенными? - спрашивает Вольга.
        - Когда ты успела стать философом?
        - Я мудрая. Ты умный. Так всегда было между нами. - Она успокаивающе кладет руку мне на плечо.
        - Оставайся здесь, мудрая. Я могу сам отнести их. - Я выбираюсь из машины, а Вольга выходит следом. Я оглядываюсь на нее, она с вызовом смотрит на меня. - Ну ладно, идем вместе.
        - Да, вместе.
        Мы достаем похищенных из машины. Я наклоняюсь и снимаю сумку с головы Лирии, загородив ее собой от Горго.
        - Помни, кролик: молчание - золото.
        Я кладу сумку обратно и оставляю девушку в машине. Разрешаю Вольге взвалить пленников на плечи и отнести к Горго. Он встает при нашем приближении. Этот громила превосходит меня ростом на фут и весом на добрую сотню килограммов. Черные акульи глаза рыскают туда-сюда; он переводит взгляд то на нас, то на добычу.
        - В точности по графику. Герцог ждет. - Горго тушит сигарету и жестом велит нам остановиться. - Без оружия.
        Я кладу пистолет на стул, а Вольга свою плазменную винтовку - на пол. Горго охлопывает мои руки, туловище, яйца и ноги своими здоровенными лапами.
        - Тебя с этого прет? - бросаю я.
        Он без единого слова забирает стилет у меня из ботинка и вытаскивает еще четыре ножа из куртки Вольги.
        - Ты серьезно? - спрашиваю я у Вольги.
        Она пожимает плечами. Горго находит еще два ножа у нее в ботинках и привязанный к голени пистолет, стреляющий кислотой, и складывает все найденное в общую кучу. Кажется, эта коллекция забавляет его.
        - Маленькая ворона любит игрушки. Хочешь быть моей игрушкой?
        Вольга игнорирует его хищную улыбку.
        Прихватив детей, мы вместе поднимаемся в одной кабине лифта на пятьдесят второй этаж - там нас ждет герцог в окружении множества шипов синдиката. Они стоят в тени недостроенного высотного здания; огоньки сигарет отражаются в драгоценностях, платиновых улыбках и хромированных глазных имплантатах. В дальнем конце этажа, на одной из высотных посадочных площадок, стоит роскошная, элегантная яхта.
        При нашем приближении герцог аплодирует:
        - Долг был - долга нет!
        На нем угольно-черная куртка из змеиной кожи с фалдами ниже колена. Сегодня он воспользовался фиолетовой помадой. Перед ним на пластиковом столе исходит паром горка недоеденных крабовых клешней и стоят две бутылки вина.
        - Пунктуален. Хорошо одет. И убийственно красив. Мой дорогой Эфраим, вы настоящее сокровище. - Он смотрит на Вольгу. - На этот раз вы привели телохранителя. Не по годам зрелое решение.
        - Она приложение к багажу.
        Стоящие за герцогом трое телохранителей смотрят на Вольгу. Они из ледяных черных - возможно, прежде служили в легионе. Одеты в пыльники, длинные ярко-белые волосы распущены. Самый крупный из них на голову выше Вольги, на подбородке у него пирсинг с изумрудом. Он скрежещет рукоятью хромированного импульсного топора по бетонному полу.
        - Взяли два приза, как и договаривались, - сухо говорю я.
        Эта ночь измотала меня, а смерть Дано лишила всякого юмора. Вольга передает маленьких пленников двум шипам, те укладывают детей на стол. Герцог стягивает с них капюшоны и воркует:
        - Ну и ну! Королева будет довольна. Вот видишь, Горго, я же тебе говорил. Его мастерство безупречно. Отличный материал для синдиката. - (Горго пожимает плечами.) - Горго тут не верил, что вы справитесь с задачей. Он думал, вы сбежите. Улетите на Землю, на Марс. Но нет, сказал я. Репутация человека - труд всей его жизни. Это все, что у него есть. И вы свою репутацию оправдали. Этот гравиколодец… - Он вздрагивает. - Патент Эфраима Хорна. - Герцог смотрит на детей, сосредоточившись на Паксе. - Привет, маленький принц. - Он наклоняется, чтобы рассмотреть мальчика поближе. - Можешь называть меня господином. - Потом отступает и хлещет ребенка по лицу.
        Вольга дергается. На щеке Пакса появляется красное пятно.
        - Плачь. - Герцог бьет мальчика снова. - Плачь. - (Пакс смотрит на него, пытаясь быть храбрым.) - Плачь. - Его голос мало-помалу теряет всякую слащавость и превращается в рык, будто внутри герцога заперт зверь, рвущийся на волю. - Плачь. Плачь. Плачь!
        Это зрелище внушает мне отвращение, но от страха я стою неподвижно.
        - О герцог… - произносит Горго.
        Герцог поднимает на него глаза. В них смерть. Горго не отводит взгляда, хотя больше ничего не говорит. Герцог снова хлещет Пакса по щеке, и из глаз мальчика наконец текут слезы. Герцог содрогается от удовольствия и убирает упавшие ему на лоб розовые пряди. Он подхватывает слезу кончиком пальца и слизывает ее, зажмурившись:
        - Вот он, вкус справедливости.
        Его люди смеются. Вольга дрожит от гнева. Кажется, бедная девочка сейчас бросится и задушит этого типа. Я качаю головой, но Вольга продолжает пожирать герцога злыми глазами.
        Голос его смягчается и переходит в воркование; он наклоняется и гладит Пакса по щеке:
        - Ну будет, будет, маленький принц. Не плачь. Тсс. Считай меня послом, приветствующим тебя в реальном мире. Мы в большинстве своем уже провели здесь некоторое время. Но не волнуйся. Ты быстро выучишь правила. - Он поворачивается к своим шипам. - Отнесите их на мою яхту. И чтобы никакой грубости. Нельзя повредить товар королевы. У нее есть планы на них.
        Его люди поднимают детей и уносят. Вольга неотрывно следит за ними, пока они не скрываются в яхте.
        - Примите мои извинения, - журчит он, снова становясь приторно-учтивым. - Что поделать, в основе моей натуры - сильные страсти.
        - Теперь я жду остаток платежа.
        Я оглядываюсь на шипов у меня за спиной. Они подкрались ближе. Мой голос даже мне самому кажется мертвым.
        - Да-да. - Герцог пренебрежительно машет рукой шипу.
        Мой датапад вибрирует, сообщая о переводе средств.
        - Благодарю, - говорю я, проверяя цифры. - Приятно было иметь с вами дело.
        - И это все? - Герцог приподнимает выщипанные брови. - Я что, так быстро получил отставку? А думалось, наше братство куда прочнее. Я даже сберег для нас бутылку «La Dame Chanceuse»[20 - «Счастливица» (фр.).]. Надеялся, что мы разопьем ее вместе.
        - Сейчас?
        - Да, сейчас. Тост за успех на века. За триумф маленьких людей.
        - Ночь выдалась долгая. И мне не хочется вина.
        - Дорогой мой Эфраим, куда же делся тот завзятый гуляка? Где бравада, где харизма? Грязные дела заслуживают сладкого вознаграждения. - Его пальцы скользят по горлышку бутылки. - Не знай я вас так хорошо, подумал бы, что вы измучены угрызениями совести.
        - Вы наняли профессионала, - говорю я. - Если вам нужен компаньон, вызовите к себе для развлечения кого-нибудь из розовых. Я слышал, из них получается прекрасная компания. - (Улыбка исчезает с лица герцога.) - Еще раз благодарю, что уделили нам время, благородный герцог.
        Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Вольга не двигается с места.
        - Что вы будете делать с детьми?
        Нет. Нет. Нет. Я разворачиваюсь обратно.
        Брови герцога взлетают.
        - Оно говорящее!
        - Она тоже склонна к сильным страстям, - говорю я. - Не обращайте внимания. Ну идем же, Вольга.
        - Отнюдь! - Герцог расплывается в сияющей улыбке. - Любопытная ворона после такого количества пролитого пота и злых дел вправе задать вопрос. А если я скажу, что собираюсь отдать их здоровенным скотам за моей спиной, чтобы те потешились с ними в свое удовольствие? Ведь и я всю свою жизнь был чужой игрушкой, - мурлычет герцог. - Что ты стала бы делать? - (Вольга не отвечает.) - А если я скажу, что намереваюсь скормить их муравьям? Какую реакцию это вызовет? Наверное, насилие? - Герцог улыбается. - Думаю, да. Мораль - опасная вещь для вора в подобном обществе.
        Я тяну Вольгу за руку. Легче было бы сдвинуть с места дом.
        Прежде чем я успеваю выдать гневную тираду, позади, рядом с лестницей у лифтов, лязгает труба. Шипы резко разворачиваются с оружием в руках, и я замечаю, как мелькает и исчезает в темном лестничном пролете вихрь рыжих волос. Герцог щелкает пальцами, и его черные срываются с места. Их длинные ноги преодолевают расстояние за два вздоха, и они летят вниз по ступеням. У меня кровь застывает в жилах. Глупая девчонка!
        Горго перекрывает нам дорогу к лифту.
        - Ты привел компанию? - цедит герцог.
        - Нет.
        - Уверен? На всех входах стоят датчики движения. Внутрь впустили только твой флаер. Кого ты привез с собой?
        - Никого. Моя команда залегла на дно.
        - Сядь.
        Я собираюсь было воспротивиться, но Горго толкает меня на стул у стола. Двое черных борются с Вольгой. Один из них сует ей в лицо промышленный лазерный резак. Красный луч дрожит перед самыми глазами Вольги. Она замирает. Издалека слышатся приглушенные выстрелы скорчеров. У меня темнеет в глазах.
        Я выпустил кролика в волчье логово. Теперь они разорвут ее.
        Герцог ждет, глядя на меня, - на виске у него пульсирует жилка, - пока не возвращается один из черных. При звуке приближающихся шагов у меня перехватывает дыхание. Когда телохранитель наконец подходит к столу герцога, я облегченно выдыхаю. Каким-то чудом он вернулся с пустыми руками.
        - Это была ржавая, - рокочет он. - Она сбежала.
        Герцог смотрит на него с изумлением:
        - Алая. Сбежала. От тебя. Белог?
        - Мы загнали ее в угол. Она нырнула в вентиляционную шахту. Скорее всего, расшиблась всмятку.
        - В вентиляционную шахту?
        - Мы туда не пролезли. Шахта ведет вниз. Харальд и Хьерфьорд охотятся. Они притащат голову ржавой обратно за костяной хвост.
        Герцог свирепо глядит на этого зверюгу, пока черный в страхе не опускает взгляд. Он жалобно смотрит на других черных, но в их арктических глазах нет жалости.
        - Я… разочарован в тебе, Белог.
        - Понимаю, господин.
        - Ты знаешь, что сделала бы королева, если бы была разочарована?
        Черный смотрит на Горго, тот обнажает полумесяц золотых зубов.
        - Да, господин.
        - К счастью, я знаю, как трудно медведю поймать мышь. Столько нор, куда она может нырнуть! Так что я прощаю тебя, но, боюсь, теперь за тобой долг. Как будешь платить?
        Кажется, черный в отчаянии. Он медленно вытягивает левую руку. Герцог легонько шлепает по ней:
        - Левая. Отлично. Сколько лет девчонке?
        - Молодая. Двадцать зим.
        - Особые приметы?
        - Она в смокинге.
        - В смокинге. - Герцог смотрит на меня, потом снова на черного. - Иди помоги своим братьям, Белог. - Черный кланяется и мчится вниз по лестнице, исчезая в тенях. Герцог поворачивается к Горго. - Разбуди местного барона. Как там его, Кримински? - Горго кивает. - Пусть назначит награду за рыжую суку в… - Он снова смотрит на меня. - В смокинге.
        Горго отходит. Герцог поглядывает на меня, постукивая лакированными ногтями по столу:
        - Я так в тебе разочаровался, Эфраим…
        - Она не…
        Один из черных дает мне оплеуху. Получить оплеуху от черного - все равно что с размаху получить дверью по голове. Я валюсь на пол второй раз за ночь. Они усаживают меня обратно на стул.
        - Кто она такая?
        - Не знаю.
        - Ты лжешь мне? Я ненавижу лжецов.
        - С какой стати я стал бы приводить сюда кого-то еще? - Я встряхиваю головой, чтобы в глазах хоть как-то прояснилось. - Я знаю правила.
        - Однако же ты их нарушил. Я велел привести лишь твою команду. А ты привел не всех. Как будто ты боишься меня. Как будто я не сдержу свое слово! Как будто мне нужно лгать!
        - Я никогда не беру свою команду на передачу товара.
        Герцог, весело прищурившись, кивает на Вольгу:
        - Кроме этой носильщицы. Но не волнуйся. Поскольку ты взял на себя смелость не повиноваться мне, я взял на себя обязанность помочь тебе соблюдать правила.
        Сделав звонок, Горго возвращается. Он волочет за собой женщину. Это Кира. С ней обошлись грубо. Лицо - один сплошной синяк.
        Вольга бросается вперед. Черный бьет ее по голове рукоятью топора. Она шатается, пытается выпрямиться. Черный вместе с другим шипом подсекают ей ноги и прыгают на спину, придавливая ее к полу.
        - Вольга, перестань… - Я сижу, оцепенев, а герцог взирает на меня с нейтральным выражением лица. - Вот как синдикат обращается со своими контрагентами?
        - Нет. Я не рабовладелец. Уважение оказывают до тех пор, пока долг не погашен. - Герцог улыбается. - В конце концов, что такое человек без кодекса?
        Кира беспомощно смотрит на меня, разбитое лицо опухло. Она никогда мне не нравилась - хотя не сказать, чтобы Дано нравился мне гораздо больше, - но от того, что эти психи сделали с ней, меня мутит.
        - Отпустите ее. Она ничего вам не сделала.
        - Напротив. Она предала моего друга.
        - Кого?
        Глаза герцога блестят:
        - Тебя, дорогой.
        - Что? О чем вы?
        - Твои друзья - дешевка, - говорит Горго. - К алому я нашел подход, но эта… она явилась ко мне сама. Предложила шпионить за тобой - конечно, за деньги. Сообщать о каждой сигарете. Каждом стакане. Она прибегала и чирикала мне на ухо, как домашний питомец, который хочет, чтобы его угостили вкусненьким и погладили. Хотела стать шипом.
        Кира прячет глаза, и меня мутит еще сильнее - я понимаю, что это правда.
        - Ты же была нашим другом, - говорит ей Вольга.
        Нет. Не была.
        - Я полагаю, девушка-алая, которую ты забрал с корабля, и была твоим информатором? - уточняет герцог. - Лирия из Лагалоса. Та самая, которую ты обманом заставил пронести дрон Кобачи.
        Я не хотел, чтобы синдикат знал о Лирии. Но Кира рассказала им все.
        - Да.
        - А потом ты спас ей жизнь. Твой профессионализм внезапно подвергся проверке, Эфраим. - Герцог больше не улыбается. - Зачем было спасать ее?
        - Вы спрашивали меня, какой я вор, порядка или хаоса? - медленно говорю я. - Я принял заведенный порядок. Теперь это ваш мир. Ваши правила. Она оказала услугу - возник долг. Она заслужила плату.
        - Что ж, это хороший ответ, - соглашается герцог. - Но она не вор. И не твой друг. Она - рабыня во всем, кроме имени, и она побежит обратно к своим хозяевам. Так что, боюсь, ей придется умереть. - Он ждет возражений, но я знаю, что это бесполезно. Единственное, что я могу сейчас защитить, - это собственную жизнь и жизнь Вольги.
        - Я предлагаю убить и его тоже, - говорит Горго.
        - О боже! Горго, ты теперь сделался герцогом Длинные Руки? - удивляется герцог. - Нет? Ну так заткнись. - (Горго холодно улыбается ему, но молчит.) - Ты усложнил нам жизнь, Эфраим. Но синдикат соблюдает свои контракты. Ты ничего нам не должен. Вы можете уйти.
        - А что насчет нее? - спрашиваю я, глядя на Киру.
        - Она продемонстрировала двуличие. Ей нельзя доверять. Если она так быстро все выложила нам, значит может проболтаться кому-то еще. Но… она обидела тебя, поэтому ее судьба в твоих руках. Кислота, топор, огонь, кулак. Выбери билет в один конец.
        - Эфраим… прости, - жалко бормочет Кира распухшими губами.
        Я не могу ненавидеть ее. Я слишком устал, чтобы ненавидеть.
        - Пожалуйста…
        - Вольга?.. - обращаюсь я к черной, но та качает головой. - Просто отпустите ее, - прошу я герцога.
        - Спасибо, - скулит Кира. - Спасибо тебе. Вольга…
        - Не говори с ней! - рявкаю я.
        Герцог приподнимает бровь:
        - Ну что ж. Горго, ты слышал, что сказал этот человек. Отпусти ее.
        Тот хватает Киру за волосы и волочет в ту сторону, где отсутствует стена высотки. Осознав, что он собирается сделать, Кира пинается и кричит:
        - Эфраим! Эфраим!
        Я не шевелюсь.
        Горго сбрасывает ее с края, словно мешок с мусором. Мы даже не слышим удара. Я представляю, как она лежит грязной кучей мяса пятьюдесятью этажами ниже. Как Тригг на том склоне горы.
        Я смотрю на герцога. У меня в ушах звучат крики из прошлого.
        - Дайте черной девочке встать, - говорит он.
        Отпущенная шипами Вольга кое-как поднимается на ноги. Она скорее зла, чем напугана.
        - В конечном счете лишь она оказалась верна. Я ценю верность. И потому ее жизнь будет моим прощальным подарком тебе. Испытанный, верный друг. Ты счастливец. Имеешь куда больше, чем большинство воров может себе позволить.
        Я смотрю на герцога и сглатываю желчь.
        - Тогда я благодарю вас за покровительство, герцог. Я полагаю, наши дела завершены.
        - На сегодня.
        Я подставляю плечо хромающей Вольге, и мы направляемся к лифту.
        - Эфраим! - окликает меня герцог; я замираю, опасаясь нового поворота событий. - Мне интересно, куда ты сейчас пойдешь?
        - Спать.
        - В одиночестве? Жаль. Ну а после этого?
        - Не знаю. Не загадывал так далеко.
        - Теперь у тебя есть деньги - все твои. Достаточно денег, чтобы уйти на пенсию. Чтобы делать все, что пожелаешь. Но я знаю тебя, и ты не из тех людей, которые покрываются пылью. Тебе нужна бурная жизнь. Нужна, чтобы чувствовать себя живым. Чтобы вообще что-то чувствовать. Мы всегда хотим большего - такие люди, как ты и я. Королева может дать тебе то, чего ты жаждешь. Не без моего участия.
        Я бросаю взгляд на Горго, потом спрашиваю у герцога:
        - Вы предлагаете мне трудоустройство?
        Герцог улыбается:
        - В том числе. - Он дает Горго визитку, тот приносит ее мне. На ней белым по черному напечатан номер датапада. - Когда заскучаешь, обращайся. Я всегда нуждаюсь в том, кто готов протянуть руку помощи.
        Пытаюсь взять визитку, но Горго крепко вцепился в нее длинными ногтями. Визитка рвется пополам. Горго щелчком отправляет свою часть мне в лицо. Я поднимаю обрывок с пола, кладу в карман, и мы с Вольгой уходим, изо всех сил стараясь не особенно спешить. В глубине души я желаю кролику более быстрой смерти, чем досталась Кире. Крыса она или нет, зеленая была из моей команды. И теперь кое-кто мне изрядно задолжал.
        43. Лирия
        Уличная дичь
        Мои туфли шлепают по мокрому тротуару. В ушах эхом отдаются выстрелы скорчеров. Заряды вгрызались в пол у моих ног, когда черные гнались за мной в той недостроенной башне. Их было трое, все в черном. Волосы как выбеленная кость. Они двигались быстрее, чем собаки в лагере 121, отталкивались от стен и балок, как будто там вообще не было гравитации. Я думала, что мне конец, - меня загнали в угол. Единственный выход - прыжок вниз, в бездну.
        Но я увидела открытую вентиляционную трубу. Я не знала, есть ли у нее дно, но нырнула внутрь. Оружие преследователей испарило лист металла у меня за спиной. Я пролетела десять этажей, прежде чем сумела растопырить ноги и руки и остановить падение. Трение стесало мне кожу с ладоней и вывихнуло плечо. Но остаток пути я сумела сползти, как меня учил мой брат Энгус в шахтах Лагалоса.
        Впервые в жизни я рада тому, что такая маленькая.
        Добравшись до конца вентиляционной трубы, я вылезаю наружу, нахожу строительную лестницу, ведущую вниз, и ковыляю по улицам зоны реконструкции. Но черные продолжают преследовать меня.
        Я не могу их обогнать, поэтому запрыгиваю в мусорный бак за многоквартирным домом и наваливаю на себя гниющие отходы. Вокруг меня, кажется, снуют крысы размером с ребенка и тараканы размером с крысу и кусают меня за спину и за руки. Но я лежу, словно мертвая, и слушаю, как черные что-то воют друг другу на своем чуждом языке. По моему левому предплечью проходит полоса обжигающей боли. Должно быть, я сломала кость во время падения. Кто-то идет. Я задерживаю дыхание.
        Кожа на руках кровоточит. Я кривлюсь, сжав в руке блестящий пистолет, который забрала из машины Филиппа. Я слишком напугана, чтобы развернуться и пальнуть по черным. Я никогда прежде не держала оружие в руках. Смогу ли я выстрелить в человека? Кто они вообще такие? Кому Филипп передал похищенных детей? Боссом был тот розовый, но я не слышала его имени. Если бы только я знала имя Филиппа… Его настоящее имя.
        Ненавижу этого подонка.
        Эта ворона застрелила Кавакса. Они его убили.
        Собираются ли они расправиться с Паксом и той девочкой? Пожалуйста, пусть детям сохранят жизнь. Иначе их смерть останется на моей совести. Пожалуйста…
        Я шевелюсь в мусоре. Мухи жужжат над моим лицом. Запах возвращает меня к свалке у лагеря 121. Я снова чувствую, как Лиам прижимается к моей груди, как бьется его сердечко. Это уже чересчур. Я выпрыгиваю из мусорного бака, в панике отмахиваясь от мух. Боль пронзает плечо. Я стою на коленях на улице среди окурков и чувствую, как напряжение в груди отпускает по мере того, как мой форменный пиджак, на самом деле похожий на смокинг, промокает под дождем.
        Думай, Лирия. Думай.
        Надо бежать. Но куда мне идти?
        Правительница сочтет, что я замешана в этом, и меня убьют или посадят в тюрьму до конца жизни. Я не могу вернуться в цитадель. Но Лиам…
        Улицы населены одними тенями. Холодный дождь идет с тех самых пор, как мы улетели из башни Квиксильвера. У меня стучат зубы. Я вспоминаю доброе лицо Кавакса, думаю о его словах. Он сказал, что Софокл выбрал меня. О том, что в мире все еще осталось волшебство. Долбаная ложь.
        Я - это яд. В цитадели я все время обижалась на своих хозяев. Я ненавидела правительницу. И поэтому детей украли. Потому, что я оказалась гнилой. Я была так глупа, что поверила серому.
        Я прячу пистолет Филиппа под пиджак, выбираю направление и пускаюсь в путь, держась в тени. Бегу рысцой, но плечо болит так сильно, что мне приходится останавливаться примерно после каждого третьего квартала. Я сую руку под одежду, вцепляюсь в пистолет и вовремя ныряю в дверной проем: по улице с ревом проносятся несколько ховербайков. Байкеры в шлемах, черных и блестящих, как жуки, всматриваются в тени вокруг. Я падаю на землю, начинаю трястись, как наркоманка, и царапать у себя под носом, как будто только что вдохнула черную пыль. Один из байкеров останавливается в десяти метрах от меня, потом мчится дальше, решив, что у меня приход.
        Мне нельзя здесь задерживаться. Они найдут меня, как едва не отыскали на свалке возле лагеря 121. Я встаю. Осторожно выбираюсь из тени и иду дальше в поисках лифта. Но все многоквартирные дома - лишь низкие постройки под решеткой фундамента, поддерживающего высотки, и все здания, связанные сквозным переходом, укреплены и защищены огромными запертыми дверями. Я стучу в несколько дверей, но меня не пускают. И я иду по старым надземным трамвайным путям, ищу станцию. Может, рядом с ней отыщется лифт. Откуда-то сквозь дождь доносятся ностальгические звуки. Цитра. Алые. Возможно, они помогут мне.
        Под трамвайными путями находится заброшенная станция, вся расписанная граффити. Вокруг нее вырос палаточный городок бродяг. В палатках светятся огоньки электронных устройств, а вокруг горящей бочки греются люди.
        - Ой, а кто это тут у нас? - подает голос заметивший меня мужчина. - Ты заблудилась, крошка?
        Судя по выговору, он с Марса, и я сразу же понимаю, что совершила ошибку.
        - Привет, брат. Есть тут поблизости лифт? - спрашиваю я. - Согласна и на лестницу.
        - Зачем малышке вроде тебя лезть наверх? - гундосит его приятель, тоже с Марса. - Внизу тебе будет гораздо лучше.
        Я отступаю от него.
        - Гля, а тут неплохой шелк, - говорит еще один.
        - Люксовый шелк. Шелк Гаммы.
        - Верно! Так что, крошка, у нас тут Гамма? Зубы чистые. Волосы хорошие.
        - Как тебя зовут, милашка? Откуда ты?
        - Не ваше чертово дело, - огрызаюсь я. - Но если покажете дорогу, может, вам кое-что с этого обломится.
        - А может, мы просто заберем это кое-что?
        - А чё ты за руку держишься? - спрашивает один из них. - С неба грохнулась, что ли? Авиакатастрофа? - Зубы у него черные и крошащиеся от чертовой пыли. Кончик носа черный, хрящ между ноздрями разрушается. - Топайте сюда, давайте-ка на нее посмотрим получше.
        Двое мужчин из группы подходят с двух сторон. Я отступаю, дрожащей рукой лезу под пиджак.
        - Мозгами пошевелите, а? - пищу я. - Мои люди будут искать меня.
        - Мы твои люди, крошка. - (В моей памяти тут же всплывает «Алая рука» в ночи.) - Иди сюда, погрейся у огня. У нас есть пойло и немного пыли, если ты хочешь увидеть ангелов, сестра. Покажем их тебе. Да хоть всю Долину.
        - Друг дружку погрейте! - рявкаю я. - Только тронь меня, и я спалю твои чертовы яйца!
        - Ну, блин, и болтливая, - говорит тип с плохими зубами. Он медленно приближается. - Ротик у крошек не для этого, не знаешь, что ли?
        Я выхватываю пистолет из-под пиджака и целю ему в яйца, бродяги отшатываются, но чернозубый лишь смеется при виде дрожащего дула:
        - Ух, крутой скорчер! Классическая модель. Как тебе в ручонки попала такая вещь? Хозяин дал?
        В ожидании ответа его взгляд скользит вверх. Это спасает мне жизнь.
        Я резко разворачиваюсь и вижу, как сзади на меня бросается еще один мужчина. Я отскакиваю и нажимаю на спусковой крючок. Пистолет бесшумный и без отдачи. Металлическая пуля впивается в ногу нападающего, она взрывается. Кожа на бедре слезает, словно мякоть перезревшего персика. Оторванная нога отлетает на тротуар, исходя паром и кровью. Мужчина кричит, глядя на обрубок, и падает. Я поворачиваюсь к остальным с пистолетом в руке. Они съеживаются, точно провинившиеся дети. Я делаю шаг к ним. Мое сердце бешено колотится. Мне хочется перебить тут всех, до последнего куска дерьма. Мужчина на тротуаре стонет от боли, вцепившись в искалеченную культю, и мне становится дурно.
        Я бросаюсь прочь и бегу, пока у меня не немеют ноги.
        Дрожа, падаю и забиваюсь в щель между двумя ветхими многоквартирными домами. Из открытых окон слышны вопли младенцев и собачий лай. Желудок сжимается, и меня тошнит на здешний мусор. Проблевавшись, я плюхаюсь на задницу. Меня трясет. Тот человек теперь умрет. Я собиралась убить остальных. С отвращением отбрасываю пистолет.
        С улицы доносится громкий рев и грохот.
        Я подползаю к углу, выглядываю в переулок и вижу зеленую вывеску жилого комплекса. Посреди дороги рычит ховербайк на холостом ходу. Здоровенный чувак слезает с него и снимает шлем. По спине рассыпаются белые волосы. Ему не больше двадцати, хотя возраст черных трудно угадать. Он подходит к человеку, которому только что прострелил ногу гарпуном на катушке, установленной на руле байка. В окнах маячат лица жильцов. Черный поднимает человека одной рукой, а другой вытаскивает из чехла на спине остроконечный молоток. Отворачиваюсь, и меня опять чуть не выворачивает наизнанку, когда я слышу чавкающий звук пробитого черепа. Лица в окнах исчезают, а байк уносится прочь, волоча за собой на тросе гарпуна рыжеволосую жертву.
        Я подбираю пистолет.
        На улицах меня найдут. Я смотрю вверх и вижу все те же старые трамвайные пути. Если вскарабкаться туда, я смогу идти по ним. В любом случае кто-нибудь может увидеть меня, но стоит рискнуть.
        Я забираюсь по растрескавшейся бетонной опоре, поранив пальцы до крови. Между ржавыми рельсами имеется углубление, и благодаря этому я могу двигаться вперед, оставаясь незаметной снизу. Только это и спасает мне жизнь. Пока я иду по трамвайной линии, байкеры обыскивают улицы. Как будто весь теневой мир Затерянного города проснулся и пытается меня разыскать. Кто все эти люди?
        В течение следующего часа я прохожу мимо нескольких общественных гравилифтов, но все они охраняются парнями в черных пальто и с хромированными приборами ночного видения. В конце концов, изнемогающая и дрожащая, я нахожу заброшенную лестницу рядом с гравилифтом. Это место осталось без надзора.
        Бездомные собаки рычат на меня, их глаза горят по углам на крытых лестничных площадках, пока я шагаю наверх, к огням Гипериона, сверкающим выше на добрых девяносто уровней. По мере того как я поднимаюсь к более освещенным, более респектабельным районам города, по воздуху над бульварами начинают проноситься флаеры. На мостовых перекрестках мелькают наземные машины и трамваи.
        Я пригибаюсь, чувствуя на себе чей-нибудь взгляд, и сжимаю рукоять пистолета под пиджаком так, что белеют костяшки пальцев. У меня есть оружие, и теперь я ни за что с ним не расстанусь.
        Спустя какое-то время перестаю задирать голову. Сколько ни смотри наверх, слой смога не становится ближе. Этот город не предназначен для пешеходов. Здесь не у кого попросить помощи, и даже если бы я наткнулась на стражей, вряд ли у меня хватило бы духу обратиться к ним. Я слишком напугана. Особенно после того, что случилось в прошлый раз. Кто поверит в мою историю? И кто гарантирует, что они не на содержании у тех людей, на которых работает Филипп? Как тот розовый улыбался… Вспомню - и мороз по коже. Знобит сильнее, чем от проклятого дождя.
        Сияющая, красивая улыбка, а внутри гниль. Как и все остальное в Затерянном городе.
        Я бы сделала все, что угодно, только бы оказаться дома. Не в цитадели. Не в лагере. В шахте. В окружении семьи. Вернуться бы в то время, когда мир еще не принялся пожирать нас одного за другим.
        Ава, почему нас стирают с лица земли?
        Я говорю с ней, как будто у нее есть ответы. Но в результате лишь появляются новые сомнения. В цитадели есть пара матерей, отчаянно разыскивающих своих детей. Детей, которых я потеряла.
        Мои ноги горят. Каждый шаг дается тяжелее предыдущего. Кажется, целую жизнь назад я думала, что здесь низкая гравитация. Это было, когда мы с Филиппом гуляли по Променаду. Неужели все это было ложью? Даже боль, которую я в нем видела? Я поднимаюсь на следующий уровень. И на следующий. Шевелить задницей меня заставляет гнев. Я злюсь на Филиппа за то, что он использовал меня, на бродяг, решивших, что я их добыча, на себя - за то, что доверилась кому-то на этой треклятой луне…
        Я почти у цели. Лестница стала чище. Граффити закрашены серой краской. Здесь больше света. Больше машин. Больше звуков нормальной городской жизни - сирены, реклама. Бродячие собаки теперь попадаются поодиночке и машут хвостами, когда я прохожу мимо. Я под самым слоем смога. Вижу неоновые пятна голографической рекламы, просвечивающей сквозь серую пелену, и контрольно-пропускной пункт. Вход на расположенные над смогом уровни Променада охраняется. Если я решу идти выше, придется пройти досмотр. Я могу остаться на нижнем уровне: здесь магазины, огни, снующие по улицам люди.
        Смотрю на город сквозь дождь. Облачко дыхания колышется перед моим лицом.
        Я могу исчезнуть.
        Могу найти способ сбежать.
        Но если я поступлю так, что из этого выйдет? Буду жить, как Филипп, - просто еще одна язва на теле общества? Никогда больше не увижу Лиама?.. Влага просачивается сквозь мокрый пиджак. Я снова и снова вспоминаю лицо сестры в тот момент, когда мы расстались в лагере 121: страх в ее глазах, доверие, с которым она просила меня защитить ее сына… Все, что осталось от меня прежней, разбивается вдребезги, когда я понимаю, чт? сегодня сотворила с другими людьми. Помогла украсть чужих детей. Смотрела, как человек, вытащивший меня из ада, умирает, лежа на земле. Я прислоняюсь к бетонному ограждению, чтобы перевести дыхание.
        Вокруг шумит город. Но я словно вдали отсюда. Слышу смех своих племянников и племянниц, вспоминаю улыбку отца, обнаружившего, что я надела его ботинки. Мне больно за мою мать, которая заслуживала гораздо большего, чем увядание и смерть, подкравшуюся изнутри. Я скучаю по братьям, ушедшим на войну, и снова вижу, как сестра сидит на ржавой антенне, смотрит на лагерь и мечтает о звездах, до которых ей никогда не добраться. И я чувствую, как в моей груди зарождается гнев - всепоглощающий, яростный гнев на людей, уничтожающих семьи, охотящихся на собратьев.
        Правительница не защитила мою семью, но я не она.
        Я приказываю ногам преодолеть последний марш лестницы, поднимаюсь на первый уровень Променада и иду к огороженному контрольно-пропускному пункту. Я подавляю страх перед серыми за дюростеклом. Руки держу на затылке, насколько позволяет больное плечо. Сканер начинает мигать синим, и сирена, предупреждающая об оружии, издает трель: «Обнаружено оружие. Обнаружено оружие. Обнаружено оружие».
        Двое стражей на посту охраны наводят на меня винтовки.
        - Гражданка, стойте! - раздается голос из динамика. - На колени - или мы будем стрелять!
        44. Лирия
        Львиная стража
        Я сижу в серой комнате без окон, передо мной на столе нетронутая чашка кофе. На стене - блестящий черный объектив камеры. Стражи на блокпосте, конфисковавшие пистолет Филиппа, не поверили моей истории. Вполне закономерно. Они сказали, что этого не было в новостях. Они не получали депешу из центра. Все, что у них есть, - это мои торопливые, сбивчивые объяснения.
        С того момента, как они ушли, я никого не видела.
        Я почти засыпаю, но внезапно дверь распахивается и дверной проем заполняет женская фигура. Это коренастая серая с усталыми узкими глазами, в черной боевой броне с выгравированным летящим Пегасом над римской цифрой VII. Я смотрю на нее со страхом, вспомнив, как столкнулась с ней в коридоре поместья Телеманусов. С ее левого плеча свисает промокшая шкура какого-то зверя. От женщины пахнет маслом и мокрой псиной. Следом за ней входят два солдата с ревущими львами на нагрудниках, один черный, другой золотой, но видно, что главная здесь она.
        - Лирия из Лагалоса.
        Это не вопрос, а утверждение.
        Я киваю, напуганная появлением этой суровой троицы. Кажется, будто их лица вырезаны из потрескавшегося городского бетона. Коренастая серая - упырь. Одна из людей Жнеца. Двое других присягали правительнице. Для них я террористка.
        - Я слышала, ты тут наплела каких-то небылиц.
        - Кто вы? - умудряюсь спросить я.
        - Я Холидей Накамура, особый представитель правительницы. Наденьте ей намордник.
        Мужчины огибают стол. Я машинально отодвигаюсь. Они хватают меня. Один бьет меня кулаком по шее. Мои ноги становятся ватными. В глазах темнеет и мельтешит. Мне тычут в лицо что-то металлическое. Пальцы устройства ползут по моей голове, туго натягиваются, когда резиновый придаток проталкивается в рот и расширяется, пока язык не прижимается ко дну ротовой полости. Я судорожно дышу.
        - Через нос, - говорит серая. Она щелкает пальцами у меня перед лицом. - Дыши через нос, девочка, или потеряешь сознание. Дыши.
        Я повинуюсь и втягиваю кислород через нос.
        - Упакуйте ее.
        Один из солдат накидывает мне на голову пластиковый жилет. Когда моя голова выныривает из него, у меня перед глазами все еще плавают пятна. Мужчина берет меня за руки, скрещивает их спереди, и у меня вырывается стон из-за давления на вывихнутое плечо. Потом жилет надувается, обхватывая мое тело и прижимая руки к груди. После надувания броня затвердевает снаружи, по мере того как полимер темнеет.
        - Это ради твоей защиты, - говорит Холидей.
        Она грубо берет меня за намордник и выводит за дверь. Дюжина тяжеловооруженных бойцов Львиной гвардии, с красным шаром планеты на левом плече, все до одного марсиане, ждут под дождем перед военным кораблем, ощетинившимся орудиями и сверкающим огнями. Гвардейцы держат винтовки наготове, механизированные шлемы сканируют окружающие здания. Над головой кружит несколько темных силуэтов. Стражи с местного КПП взирают на гвардейцев с благоговением и посматривают из окон на тени в небе. Их тоже охраняют, оружие у них забрали. Страж-алый с пирамидой «Вокс попули» на мундире потирает рассеченную губу. Он сидит в наручниках. На полу рядом с ним валяется разбитый датапад.
        Холидей обращается к стражам:
        - Информация, которую вы сегодня услышали, засекречена. Скажете кому-то хоть слово об этом - и вам будет предъявлено обвинение в государственной измене. Второй челнок летит сюда, чтобы забрать вас для дачи показаний. - Она смотрит на окровавленного алого. - Если желаешь когда-либо достичь большего, чем сортировать мусор в Дипгрейве, советую подчиниться. - Она поворачивается ко мне. - Когда я скажу «беги», ты закроешь глаза и побежишь. Ясно?
        Я киваю.
        - Посылка готова к отправке, - говорит Холидей в микрофон. - Черный Огонь? Оцелот? - Из интеркома у нее на ухе слышится бормотание. Она смотрит на меня, сдергивает винтовку с плеча и досылает заряд. - Три. Два. Один. Беги!
        Три стробоскопа вспыхивают ярко-белым на верхней части корабля, ослепляя меня прежде, чем я успеваю закрыть глаза. Солдаты бегут, волоча меня за собой. Я чувствую дождь, бетон под ногами, а потом металлическую палубу корабля. Зрение возвращается ко мне, кругом все зеленое от огней челнока; солдаты вместе со мной входят в хвостовую часть. Челнок стартует, не убирая трапа. Когда мы оказываемся в сотне метров над землей, марсиане взлетают на гравиботах и приземляются внутри корабля. Лишь тогда люк закрывается.
        Раздается рев двигателей; меня толкают в кресло. Солдаты не опускают оружия. Золотой и черный касаются своих клинков на предплечьях. Через иллюминаторы кабины я вижу темные фигуры, все еще сопровождающие нас. Когда они проносятся сквозь дождь, я мельком замечаю угольно-черные шлемы, напоминающие кошмары из глубинных шахт, и тяжелые черные доспехи.
        - Компании пока нет? - спрашивает Холидей у пилота-синего в шлеме.
        - Небо чистое, мэм. Гражданский транспорт перенаправлен. Мы будем на правительственной высоте через десять секунд.
        У меня закладывает уши. Потом воцаряется тишина - не считая гула двигателей. Все нервничают. Опасаются новой атаки со стороны похитителей? Как далеко могут простираться их возможности?
        - Расстояние до цитадели?
        - Пятьдесят километров.
        В кабине что-то пищит.
        - Приближаются неизвестные воздушные корабли. Атмосферные штурмовики, - докладывает пилот. - Спускаются с носителя. Опознавательные знаки семьи Барка.
        - Сколько их?
        - Четырнадцать штурмовиков. Два катера с артиллерийским вооружением. Запросить поддержку у небесного лорда?
        - Чертова баба! - бормочет Холидей. - Нет. Предупреди цитадель, но скажи небесному лорду: пусть подождет. Мне было приказано проделать все тихо. Не хватало еще слухов из-за боя над городом.
        Синий выполняет приказ, а второй пилот тем временем говорит в гарнитуру:
        - Внимание кораблям дома Барка! Говорит воздушно-штурмовая группа «Прайд-семь». Вы нарушили пространство правительства республики и предписание правительницы. Немедленно смените курс и вернитесь на гражданскую высоту. У вас десять секунд на исполнение.
        Они не меняют курса. Теперь я вижу их в иллюминатор. Маленькие черные точки вдали, крохотные, как мухи, парят строем, чтобы не дать нам добраться до цитадели.
        - Входящее сообщение.
        - Накамура! - рычит из интеркома низкий женский голос. - Я должна была догадаться, что она пошлет тебя. Выключи двигатели и отдай мне эту террористку-алую.
        Синий передает Холидей автономный коммутатор.
        - Виктра, свидетельница находится под арестом. Не вмешивайся в сферу полномочий республики. У меня приказ правительницы доставить алую любой ценой. Не лезь в неприятности.
        - Дорогая, неприятность - это я.
        Два луча света несутся к нам от ее кораблей, рассекая тьму, и проходят в считаных метрах от кабины.
        - Они забрали мою дочь. Мою дочь!
        Я дрожу, осознав, кто сейчас на связи.
        - Ты хочешь, чтобы об этом знала вся чертова республика? - рычит Холидей. - Они заставят правительницу уйти в отставку! Уведи свои корабли. Свидетельницу допросят, чтобы мы могли вернуть твою дочь. Ты зря тратишь время.
        - Допрос? - Виктра хохочет. - Новые полумеры Виргинии! Посмотри, что они нам принесли. Теперь моя очередь!
        - Если ты снова откроешь огонь по этому кораблю, то можешь уничтожить нашу единственную зацепку. Свидетельница сама пришла к нам. Мы летим в цитадель.
        - Вы, идиоты, потеряли моего ребенка! Я верну ее. Словами или железом. Выбор за тобой. Отдайте мне эту алую - или я приду и вырежу ее из чрева вашего корабля. У вас десять секунд на исполнение этого требования. Конец связи.
        Холидей обеспокоена:
        - Передача шла с кораблей?
        - Нет, мэм.
        - Пилот, полная скорость прямиком им в глотку. - Она поворачивается к своим людям. - Оружие держать наготове. Стрелять только в ответ. Она не на истребителях. Но где-то в воздухе. - Холидей взмахивает винтовкой. - Ожидайте абордажа золотых.
        Ее люди вскакивают и направляют винтовки на запертый люк. Что-то врезается в корабль. Потом следуют еще три столкновения с корпусом. Наш корабль с ревом несется к стене штурмовиков, все ближе, ближе… Перед нашим носом проносится предупредительный выстрел.
        - Быстрее! - приказывает Холидей.
        Потолок искрится и светится: кто-то сверлит корпус снаружи. Львиная стража собирается вокруг искр, вскинув винтовки к потолку.
        - Быстрее!
        Мы прорываемся через строй штурмовиков. Они закладывают вираж, чтобы последовать за нами. Я вижу в отдалении огни цитадели. Корабль с треском переходит звуковой барьер. С потолка на меня сыплются искры. Все больше кораблей Августусов взлетает с посадочных площадок цитадели нам навстречу. Вместе с ними поднимаются десятки людей в броне, и возглавляет их огромная фигура в бледно-голубых доспехах с изображением лиса. Ниоба Телеманус вступила в войну.
        45. Дэрроу
        Венера
        Когда-то Венера была злой сестрой Земли. Она разбухла от солнечной пыли, сравнявшись с голубой планетой формой и величиной. Но в то время как Земля была благословлена водой, душистым воздухом и умеренным нравом, Венера обладала более сварливым характером. Ее поверхность, достаточно жестокая, чтобы плавить свинец, была отмечена нескончаемыми днями и ночами, и каждый день составлял двести сорок три дня ее сестры. В ее зловонном дыхании ничто не могло жить, ничто не могло расти, ничто не могло двигаться, кроме ветров углекислого газа и вялых облаков, беременных кислотными дождями.
        А потом из черноты пришел человек, и выпил водород газовых гигантов, и вдохнул свежее дыхание в небеса планеты. Последовавшие за этим дожди покрыли восемьдесят процентов Венеры океанами. При помощи высотных разгонных двигателей человек сорвал с нее губительную атмосферу и охладил поверхность. При помощи астероидов, запущенных из Пояса, и разгонных двигателей на экваторе он перевел ее из оцепенения в приятный танец, и дни ее стали такими, как у сестры. Человечество одело планету в зеленое и синее, и она ждала, нетерпеливая и цветущая, чтобы люди спустились из летающих городов и присоединились к ней в ее новом танце, на создание которого ушло четыре с половиной миллиарда лет - и еще плюс девяносто.
        Первым сюда прибыл дом Картиев с Луны.
        Теперь, впервые за свои тридцать три года, я осмелился взглянуть на Венеру собственными глазами. Ее облака тонки и окутывают пестро-синее тело, словно полы потрепанной ночной рубашки. Полюса ее украшены диадемами изо льда и снега. Изумрудные острова поднимаются из спокойных синих морей. А на шее у нее - символ мощи золота, византийское ожерелье из кораблей и орбитальных верфей, сверкающих посадочными огнями и заполненных недостроенными фрегатами и разрушителями из меркурианской стали. Вокруг этого ожерелья скользят суда с темным корпусом; на их бортах изображен череп Повелителя Праха, вписанный в пирамиду Сообщества. Здесь гораздо меньше кораблей, чем докладывала разведка. Должно быть, большинство сейчас на другой стороне планеты.
        - Мм, прямо в пасть зверя, - говорит стоящий рядом со мной на мостике Александр. - «Нам предрекая судьбу, уста отверзла Кассандра, - тевкры не верили ей, по веленью бога, и раньше»[21 - Вергилий. Энеида. Книга II. Перевод С. Ошерова под ред. Ф. Петровского.].
        Стоящая с другой стороны Ронна раздраженно вздыхает:
        - Неужели, черт возьми, мы не можем провести и пяти минут без комментариев из твоей задницы?
        - Можно подумать, ты знаешь, что делать с тишиной, - усмехается Александр.
        - Да что угодно лучше, чем слушать, как ты цитируешь Нильтона.
        - Мильтона, к твоему сведению. Только на сей раз это был не слепой англичанин. Цитата из античности.
        Я смотрю на них, и они умолкают. Ронна погружается в угрюмое молчание, Александр - в изысканное. Он находит потертость на своем черном нагруднике и шлифует его до блеска шелковым носовым платком.
        - Копейщик, какой это флот? - спрашиваю я Ронну.
        Она стряхивает раздражение, делает шаг вперед, вытаскивает изображение из своего датапада, отправляет его в воздух и увеличивает корпуса основных кораблей.
        - Похоже, Первый и Третий. Там сфинкс дома Картиев и псы Керана - это его знаменосцы.
        Александр хмыкает, вежливо выражая разочарование. Ронна в отчаянии осматривает изображение, не понимая, где она допустила ошибку.
        - Александр, заткнись!
        - Я ничего не говорил.
        - Александр! Ты знаешь ответ? - спрашиваю я.
        - Первый, Третий и Одиннадцатый.
        - Одиннадцатый? - переспрашивает Ронна.
        Александр самодовольно продолжает:
        - Керана больше не относятся к Третьему флоту. Разведка предполагает, что Повелитель Праха продолжает реформу управления флотом и отдает предпочтение более мелким, независимым частям с большей местной автономией. Дом Керана был замечен на марсианской орбите три месяца назад, и они действовали без дополнительной поддержки. Звездный зал полагает, что теперь в военном флоте Сообщества как минимум двенадцать основных подразделений. - Он убирает длинные волосы с глаз. - Последние флоты, конечно же, имеют меньший размер. Остальные флоты, скорее всего, спрятаны за планетой, сообразно образу действия Повелителя Праха.
        - Сколько крупных кораблей в Одиннадцатом флоте? - спрашиваю я. Александр начинает меня раздражать.
        - Предположительно два разрушителя, шесть эсминцев и десять фрегатов, сэр.
        - Правильно.
        - Рад стараться, сэр.
        Ронна снова погружается в мрачное молчание. Я поворачиваюсь к ней и тихо говорю:
        - Как ты думаешь, что я собираюсь сказать?
        - Что я должна читать сводки.
        - Да. Но почему?
        Она не отвечает, смотрит поверх моего плеча на Александра.
        - Ронна, первое правило войны - знать, где твой враг. А как ты можешь знать, где он, если не знаешь, сколько у него сил? Например, ты замечаешь один эсминец с псами Керана в поясе астероидов. Как ты можешь выбрать курс, если не знаешь, сколько кораблей при нем? Сколько переменных в игре для засад и контратак? - Я наклоняюсь к ней и киваю на Александра. - И самое главное, не позволяй ему изводить тебя.
        - Слушаюсь, сэр.
        - Теперь ты.
        Я поворачиваюсь к Александру. Вытаскиваю из датапада голограмму, показывающую, что происходит на мостике, и Александр застывает. Я перематываю запись и демонстрирую его самодовольные улыбки, которые он адресовал Ронне, когда я стоял к нему спиной. Я заставляю его просмотреть это трижды, пока его бледные щеки не розовеют.
        - Не будь говнюком. Именно из-за таких говнюков и началась война.
        - Слушаюсь, сэр.
        Коллоуэй, восседающий в пилотском кресле наверху, весело хмыкает, хотя по-прежнему без улыбки. Ему никогда не нравился Александр, да и другие золотые, если уж на то пошло, но особенно он радуется, глядя на унижение моего лихого копейщика. Такое случается нечасто. Лорн мог бы гордиться мальчишкой, если бы не его язык. Александр хочет, чтобы все считали его таланты даром Юпитера, однако с момента нашей встречи я ни разу не видел, чтобы он изучал или практиковал воинские искусства. Иногда Лорн позволял ему присутствовать на наших тайных уроках в Эгее. Александр приносил ореховый хлеб, испеченный сестрой, и смотрел на нас широко раскрытыми восхищенными глазами.
        Я жестом велю Александру подойти ближе:
        - Прошу, держись подальше от Аполлония.
        - При всем уважении, сэр, - у этого человека в голове бомба.
        - Он безумец. Он был совершенно серьезен, когда говорил о кровной мести. Он не бросает перчатку, поскольку знает, что я это остановлю. Но он все-таки может воспользоваться случаем, если ты повернешься к нему спиной.
        - Не воспользуется. Он понимает, что вы снесете ему голову, а я склонен думать, что ему дорога его голова.
        - Он может рассчитывать на то, что ему ничего не грозит. Что я не стану жертвовать миссией для того, чтобы отомстить за твою смерть.
        - Конечно, вы бы пожертвовали. - На его лице медленно проступает боль. - Ведь так?
        - Разумеется, - отвечаю я, поймав взгляд Ронны.
        Она понимает, что я лгу, потому что, в отличие от Александра, не страдает общей манией величия, с которой втайне живут золотые: дескать, они избранные и их час славы близок. Ронна ожидала бы, что я поставлю миссию выше ее. После того как мы с ней коротко переглянулись, я вижу ее в другом свете.
        - Извините, что прерываю школьный урок, но нас вызывает планетарная безопасность, - говорит Улитка из расположенной ниже мостика радиорубки.
        Его белое мягкое кресло откинуто назад. Рассеянный свет, исходящий от плавающих перед ним в воздухе голографических управляющих устройств, заливает его тонкие руки радиоактивной зеленью. Улитка уже отплясывал этот танец, поскольку мы прошли три уровня безопасности при помощи кодов, полученных от посредника Тарсуса. Первый пришел к нам со станции Бастион, еще два - от золотых патрулей и сенсорных дронов, когда мы погружались в глубины вражеской орбиты. Не считая этих контактов с Сообществом, мы хранили полное радиомолчание.
        - Последний код, - говорю я. - Приготовь двигатели к максимальному форсажу на случай, если не сработает.
        Вот уж действительно - в пасть зверю.
        Пройдя систему планетарной безопасности, мы садимся рядом с пятью довольно старыми штурмовыми фрегатами на тихую взлетно-посадочную полосу, расположенную на мелководье рядом с островом Тарсуса в экваториальных морях Венеры. Часовые в шлемах смотрят с наблюдательных пунктов на возвышениях, как наш корабль касается бетона, потом равнодушно переводят взгляды на ночное море.
        - Это что? - бормочет Севро. - Пять фрегатишек? Я думал, тут должно быть никак не меньше дюжины.
        - Возможно, за пределами острова есть еще, - говорю я.
        - А если нет?
        Упыри собираются в трюме рядом с трапом для высадки и облачаются в доспехи. Крошка и Милия приводят Аполлония из камеры. В своей черной одежде и пурпурном плаще, найденных в шкафах Квиксильвера, он не похож на заключенного. Севро опередил меня и теперь сидит на одном из припаркованных гравибайков и ест яблоко, делясь с Безъязыким; тот деликатно откусывает маленькие кусочки. Севро сердито смотрит на Аполлония, пока другой упырь подтягивает винты на задней пластине его брони.
        - Ты не забыл, что будет, если ты начнешь умничать, Яблочко? - Севро сжимает плод в руке, пока тот не лопается. Он вытирает мякоть и сок о черную куртку Аполлония. - Считай это моим небольшим обещанием тебе.
        Безъязыкий хмурится, глядя на раздавленное яблоко.
        - Как поживает твоя жена, Барка? - после короткой паузы спрашивает Аполлоний. - Великолепная женщина. Мы с Тарсусом, конечно, несколько раз делили ее сестру - нездоровый у Антонии аппетит, - но я не могу сказать, что когда-либо получал изысканное наслаждение со старшей Юлией. Судя по тому, что говорил мне Тактус, она подобна солнечному затмению.
        Стоящие между ними упыри расступаются, но Севро не двигается с места.
        - Никого не хотел оскорбить. Простой комплимент прекрасному, хотя и парадоксальному соитию.
        - Ты очень скоро пополнишь мою коллекцию, - отвечает Севро, постукивая ножом по ботинку.
        Я настороженно отношусь к этому золотому. Он привел нас на поверхность планеты и до сих пор соблюдал свою часть сделки, но долго ли это продлится, когда он наконец воссоединится со своим братом? Эти двое - странная пара со склонностью к садизму. Даже Тактусу, более надежному из братьев, нельзя было доверять и подпускать его ближе, чем на расстояние плевка.
        Я машу рукой Безъязыкому. С тех пор как мы нашли его в той камере, он набрал пятнадцать килограммов. Клоун и Крошка начали учить его пилотировать шлюпку на бортовом тренажере. Крутым пилотом его не назовешь, но он определенно неплох. Я колебался, когда Севро предложил взять его с нами на миссию, но нам нужен еще один высокий человек, а в оружейной он ориентировался даже лучше, чем на кухне. В некотором смысле это еще больше нервирует, но я для подстраховки попросил Улитку установить внутрь его брони меру предосторожности.
        - Внутри темной зоны мы не сможем послать приказ на устройство в черепе Аполлония, - говорю я теперь Безъязыкому. - Я хочу, чтобы ты присмотрел за ним. Если он примется своевольничать, прикончи его.
        Точно такие же инструкции я дал Траксе - касательно Аполлония и Безъязыкого. Черный вытаскивает из-за пояса один из ножей Севро. Он и правда производит впечатление. Небрежно, словно это закодировано в его ДНК как врожденный навык, Безъязыкий крутит клинок в пальцах. Он улыбается и кивает.
        - Молодец, - говорю я.
        - Удивительная концептуальная модель, - резюмирует Аполлоний, глядя на моих упырей, когда я присоединяюсь к нему. - Так много несопоставимых биологических видов, действующих самостоятельно. Я вот думаю: если бы не этот золотой монстр, как скоро вы бы начали жрать друг друга?
        - Что ж, надеюсь, в конце концов ты окажешься рядом и сам все узнаешь, - отвечаю я. Затем поворачиваюсь к упырям и вижу, что Севро наблюдает за моим разговором с Аполлонием. - Итак, дамы и господа… Надеть шлемы!
        Дружелюбные лица самых высоких из моих упырей исчезают за холодными масками импульсной брони, сменяясь личинами демонов. Мои люди не надели ни свою коллекцию трофеев, ни волчьи шкуры. А доспехи, зачастую буйно раскрашенные в соответствии со вкусами владельца, сегодня матово-черные, как положено коммандос Сообщества, с железным Минотавром на груди.
        - Вы выглядите как фашисты, готовые сровнять с землей деревню и перебить местное население из лучевиков.
        - К геноциду готовы, сэр! - говорит Клоун, становясь по стойке смирно.
        - Помните: движемся молча. Держимся группой. Мы золотые, вернувшиеся с наследником. - Я поворачиваюсь к Аполлонию - он единственный здесь без брони - и ухмыляюсь. - Пойдем познакомимся с семьей.
        Трап опускается, и нам в лицо смотрит дуло зенитной лучевой пушки. В кресле стрелка - серый, еще двадцать серых и небольшая группа черных в броне стоят у подножия трапа, небрежно забросив оружие на плечо. Они явно ожидали увидеть команду разношерстных пиратов, а не ангар, полный золотых в тяжелой броне.
        - На колени - или будем стрелять! - кричит их командир.
        Аполлоний делает шаг в лучи прожекторов, протягивая руки.
        - Воркиан, это так ты приветствуешь своего хозяина? - восклицает он.
        Темнокожая серая с вьющимися белоснежными волосами и лицом, будто выкроенным из кожи старых ботинок, выходит из рядов.
        - Господин… - Она падает на колени, но не может опустить глаза. - Это вы? Это вправду вы?
        Стоящие за ней солдаты тоже опускаются на колени, еще до того, как Аполлоний успевает преодолеть половину трапа.
        - Пустота еще не готова встретить меня. Ибо это я, Аполлоний Валий-Рат, освобожденный из морских глубин и вернувшийся, чтобы командовать вами, уважаемая Воркиан.
        - Кто эти люди, сэр?
        - Ты так долго бездельничала, что теперь не узнаешь верных друзей, Воркиан? - Аполлоний оглядывается на меня и улыбается так, что я почти готов взорвать бомбу в его черепе. - Это мои освободители.
        - Сэр, простите меня. Я не знала, что вы живы…
        Аполлоний поднимает руку, прерывая ее:
        - Стремись теперь служить только мне, и, возможно, однажды ты обретешь прощение. Согласна, центурион Воркиан?
        - Я никогда не переставала служить вам, сэр. Но ваш брат…
        - Да, я слышал, что он был очень занят - разорял дом отца и матери. Где этот праздный распутник?
        - Плавает, сэр. - Лицо Воркиан темнеет от отвращения. - Вместе со своей свитой.
        - Великолепно. Всем известно, что я люблю празднества на воде. - Аполлоний усмехается, сверкнув зубами. - Улыбнись, Воркиан, конец позора близок. Прикажи стражникам и слугам уйти на этот вечер в казармы и жилища. Там вы останетесь и отдохнете, ибо это семейное дело.
        - Некоторые солдаты не знают тебя, господин. Это люди Повелителя Праха.
        - Их можно одолеть?
        - Да. Верные наготове.
        Ее люди кивают.
        - Прекрасно. Передайте весть о моем возвращении. Отведите сторонников Повелителя Праха в казармы, облейте машинным маслом и сожгите. Потом отрежьте им головы и руки и скормите крабам.
        - С удовольствием, господин.
        Воркиан и ее бойцы убегают в темноту, а мы идем к главному дому. Все вокруг утопает в зелени, лианы карабкаются по стенам, деревья склоняются над дорожками. Наш путь ведет через прозрачные двери в основании стеклянной пирамиды. Мы снова проходим мимо охранников. Предупрежденные Воркиан, они преклоняют колени при приближении Аполлония. Двое волокут офицера-серого, избитого до полусмерти.
        - Непобедимый Минотавр! - приветствуют они своего устрашающего лорда и возвращаются к своему темному делу.
        Вскоре комплекс превращается в город-призрак.
        - Их должно быть больше, - бормочет Севро себе под нос.
        Мы находим нужного человека - он наматывает круги в воде в задней части комплекса, там, где крыша простирается над скалистой бухтой. Океанская вода подсвечена снизу. Еще четверо золотых устроились у воды на диванах, потягивают вино и едят с маленьких тарелочек. Двое обнажены, остальные в шелковых халатах. Трое розовых порхают вокруг, разнося бокалы и разминая ноющие мышцы.
        Закончив плавать, Тарсус скользит к берегу и выбирается из воды. Он обнажен и менее мускулист, чем Аполлоний, - довольно дряблые руки и ноги да недавно приобретенное брюшко. Он идет к своему полотенцу, но вместо него берет бокал с вином. Трудно поверить, что он единственный из подразделения скелетов, избежавший плена. Последний раз я видел Тарсуса воочию, когда он пытался купить у Кассия труп Севро. Он наклоняется, чтобы глотнуть вина, и игриво ласкает грудь одной из золотых. Она шлепает его по руке с раздраженным смешком, но потом соглашается на глубокий поцелуй.
        Тарсус капает вином на живот золотой, пока оно не скапливается в пупке. Он наклоняется и вылизывает вино; женщина тихо постанывает. Розовый, массировавший ее ступни, ускользает прочь. Нас никто не видит. Мы сканируем пространство - нет ли где часовых.
        - Ты говоришь, этот корабль везет франкские вина? - удивленно спрашивает мускулистый золотой. Из одежды на нем лишь бриллиантовое ожерелье.
        - Верно, - говорит Тарсус.
        - Он выглядит как штурмовой фрегат. Где ты его отыскал?
        - Корабль похищен моей дерзкой армадой у самого Квиксильвера. Сокровища, мой дорогой, таятся меж звезд.
        - Даже сокровища магната, - добавляет другой прихвостень.
        Одна из розовых подает ему бокал.
        - Надо устроить празднество вакхических масштабов, - говорит мускулистый золотой. - Новые ограничения рациона просто драконовские. Мы практически грызем хлебную корку. Я чувствую себя одним из Раа.
        - Да ты и уродлив, как они, - фыркает Тарсус.
        - Осмелюсь сказать, празднество - очаровательная идея, Грегариус, - говорит женщина. - Если, конечно, Тарсус сможет достаточно долго контролировать свой аппетит, чтобы и нам что-нибудь досталось.
        - Можно пригласить Повелителя Праха, - добавляет Тарсус и тянется за интеркомом.
        - О, этот старый отшельник… - откликается женщина. - Смею заметить, требуется нечто посерьезнее праздника, чтобы выманить его из скорлупы. - Она содрогается. - А вдруг он приведет Аталантию с ее любовником?
        - Воркиан, - говорит Тарсус в интерком. - Воркиан, где это чертово вино? Корабль приземлился двадцать минут назад. Если ты заставишь моих гостей ждать еще хоть минуту, я тебя выпорю.
        - Ты имел в виду - моих гостей? - спрашивает Аполлоний, вступая в тенистый внутренний дворик.
        Мы следуем за ним, продолжая высматривать неизвестно куда подевавшихся охранников.
        Тарсус разворачивается к нам, но не может разглядеть наши лица.
        - Это еще кто? Как вы смеете носить броню в моем присутствии? Воркиан!
        - Тут нет Воркиан, - говорит Севро.
        - Вы кто такие?! - возмущается Тарсус.
        - Неужто ты не узнаешь родную кровь, братишка? - посмеивается Аполлоний, выходя на освещенное место.
        Тарсус делается белым как мел и пятится. Севро присоединяется к Аполлонию и убирает шлем.
        - Привет, пацан. Давно не виделись. Тебе как, все еще нужны мои ребра?
        Тарсус смотрит на него в полнейшем ужасе.
        - Арес! - шипит одна из золотых, все еще не выпуская из рук бокала с вином.
        Остальные в замешательстве смотрят на Севро. В этот миг они ощущают частицу того страха, который их рабы испытывают каждый день. Розовые уставились на нас, разинув рот. На утонченных лицах двоих мелькают ухмылки. Они бросаются прочь, понимая, что будет дальше.
        - Возьмите Тарсуса. Убейте остальных, - приказываю я, доставая из кобуры на правом бедре рельсотрон.
        Я нажимаю на спусковой крючок. Голова мускулистого золотого взрывается. Безъязыкий стреляет. Женщина, из пупка которой пил Тарсус, вскидывает руку, словно это может остановить тороид раскаленного водорода, движущийся быстрее скорости звука. Ее рука исчезает, а вместе с ней - челюсть. Один из золотых бросается на нас, и Безъязыкий палит в него. В корпусе золотого возникает огромная окровавленная дыра - плазма прожигает его грудь. Но тело все еще движется. Севро отстреливает ему ногу, золотой боком падает на землю, стонет и умирает.
        Тарсус спрыгивает в воду.
        - Этот мой, - говорит Севро.
        Он стреляет из импульсной перчатки в воду слева от Тарсуса. Электричество с треском проходит через воду и бьет в человека. Тарсус корчится, потом всплывает на поверхность. Последний золотой использует тело первого убитого как щит и лихорадочно ищет оружие.
        - Аполлоний, стой! - командую я.
        Но он игнорирует меня и скользит вперед, перекрывая мне линию выстрела. Прячущийся мужчина при виде его приближения кидается к воде. Аполлоний хватает его сзади. Они борются на земле, пока Аполлоний не перекатывает мужчину набок и не ломает ему шею одним движением. Потом медленно встает с трупа и с довольным видом наблюдает, как Севро ныряет в воду за полумертвым Тарсусом.
        С помощью Безъязыкого Севро вытаскивает Тарсуса на берег.
        Аполлоний возвращается ко мне.
        - Я велел тебе стоять, - говорю я.
        - Разве Афина удержала руку Одиссея, когда он вернулся на Итаку? Ни один цвет не защищен от моего гнева. - Он льет вино на лицо лежащего без сознания брата. - Тарсус… Беги от света. Не время спать. Вернись в усталый мир живых.
        Глаза Тарсуса открываются. Он выплевывает воду.
        - Аполлоний? - хрипло шепчет он.
        - Привет, брат. Ты скучал по мне?
        46. Дэрроу
        Братский гнев
        Мы завладели внутренним двориком. Тарсус сидит в халате среди мертвых тел. Его первоначальное потрясение сменилось затравленностью и презрением.
        - С какой отвратительной компанией ты теперь водишься, брат, - шипит Тарсус, обращаясь к сидящему напротив Аполлонию.
        - Цель оправдывает средства, Тарсус. Именно так.
        - И ты привел их сюда! В мой дом!
        Аполлоний аккуратно бьет брата по лицу.
        - В мой дом, - поправляет он. - Я наследник дома Валий-Рат, не ты. Я знаю, что ты этого не забыл. Иначе вряд ли я провел бы столько времени в тюрьме.
        - Я пытался спасти тебя, - пытается убедить его Тарсус.
        - В самом деле, дорогой брат?
        - Я не жалел денег. Набрал наемников, потерял половину своих шпионов…
        - Извини, Тарсус, - вмешиваюсь я. - На Дипгрейв было совершено лишь одно нападение, и устроено оно было не ради Аполлония и не тобой.
        - Иди в шлак, полукровка! - говорит Тарсус и плюет в меня.
        Аполлоний снова дает брату пощечину, на этот раз настолько сильную, что Тарсус летит из кресла на пол. Аполлоний ждет, пока тот встанет.
        - Следи за манерами, брат. Когда ты находишься во власти врагов, раздражительность унижает лишь тебя самого.
        - Я приберегаю манеры для людей, рабы обойдутся, - цедит Тарсус.
        Я смотрю на него без всякой жалости. В Аполлонии есть определенное величие, но Тарсус - всего лишь маньяк с длинными ресницами. Его красивое лицо не более чем эволюционное приспособление хищника.
        - Ты запутался, дорогой брат, - говорит Тарсус с безумным смехом. - Потерялся в видениях собственного смятенного разума, пока рядом не было меня, чтобы помочь тебе разобраться. - Он мягко улыбается своему более крупному брату. - Теперь же я содрогаюсь при мысли о том, чего они хотят и что они тебе пообещали. Но им нет дела до тебя - в отличие от меня. Когда они получат что хотят, то просто вышвырнут тебя. - Он смотрит на Севро. - Это выродки без кодекса и традиций.
        - Может, я и полукровка, - говорит Севро. - Но в конечном счете ты все равно сука, а у меня все еще два уха. - Он вытаскивает нож из ботинка, хватает Тарсуса за волосы и отсекает ему левое ухо.
        Тарсус кричит от боли, и Безъязыкий делает шаг к Аполлонию. Но этого не требуется. Тот бесстрастно наблюдает, как корчится Тарсус.
        - Аполлоний… - шипит Тарсус.
        - Я тебе говорил: следи за манерами.
        - Мать была права. Ты сумасшедший!
        - Я не сумасшедший! - рычит Аполлоний, делает шаг вперед, и Тарсус отшатывается, внезапно охваченный ужасом. Но гнев Аполлония развеивается так же быстро, как и вспыхнул. - Я не сумасшедший, - повторяет он тихо, потом расплывается в улыбке. - Я просто жажду жизни и острых ощущений войны. Так почему я должен был отказывать себе в удовольствии, когда эти двое спустились, чтобы предложить мне величайшую игру? - Он вздыхает. - Я знаю, тебе трудно снова видеть меня, дорогой брат. О, насколько, должно быть, легче тебе было, когда твой сварливый родич томился в бездне! Зато мне было нелегко переносить все это. Ни изоляцию, ни скуку, ни страх, что нить моей жизни оборвется, прежде чем я достигну пика славы. Но знаешь, в чем заключалась самая глубокая, самая темная моя скорбь? - Он подается вперед. - Знаешь? Это был страх, что милый, любимый брат, соратник в борьбе против всего мира, причастен к моему заключению в тюрьму.
        - Причастен? Я? Что за чушь!
        - Неопровержимая правда.
        - Это ложь! - вскидывается Тарсус. - Они набили тебе голову дерьмом.
        - В самом деле?
        - Дерьмом. Наглое и нелепое обвинение.
        - Брось, Тарсус. Ты действительно думаешь, что я теперь не знаю твоих уверток? Ты никогда не сможешь скрыть их от меня.
        - Аполлоний, я никогда бы не предал тебя…
        Аполлоний улыбается:
        - Тебе следовало бы объявить кровную вражду Гримусам. Зачем бы Повелителю Праха оставлять тебя в живых, если ты не его ставленник? Ты думаешь, он таки мечтал переманить тебя на свою сторону? Тарсуса - розового пьяницу? Тарсуса-мучителя? Тарсуса - вампира Фессалоники? Шакал мог ценить твою жестокость, но остальные видят тебя насквозь и смеются над тобой, как над пьяным шутом, каковым ты и являешься. Они считают тебя гадким юнцом с драгоценной генетикой, хотя, вообще-то, дело в том, что ты юнец с армией. Вот они и держали тебя при себе, позволяя развлекаться пустыми играми, а армию использовали в своих интересах. С твоего попустительства Гримус отдал армию этим пожирателям ракушек Картиям. - Аполлоний скалится, обнажая крупные зубы. - Мою армию! Повелитель Праха одурачил тебя, брат. Ты сам знаешь. Признай это. - Он подается вперед. - Признай.
        - Да, - говорит Тарсус и пристыженно опускает глаза. Теперь кровь из его уха течет слабой струйкой. - Это правда. Я знаю. - Он с надеждой поднимает взгляд. - Но у меня не было выбора.
        - Не было?
        - Я должен был выжить!
        - Зачем? Ради беспечального существования? Чтобы макать твой член в бесчисленное множество дырочек? Ты жалкий маленький извращенец. Ты больше не ребенок.
        Он хватает брата за волосы, и мятежная маска Тарсуса наконец-то дает трещину. Ужас перед расправой, от которой ему ранее удалось ускользнуть, возвращается и сминает его, как буря.
        - Не убивай его, - говорю я. - Он нам нужен, чтобы попасть в темную зону.
        - Убить его? - Аполлоний оглядывается на меня и видит мою настороженность. - Ухо - всего лишь ухо. Но жизнь… - Он качает головой. - Это мой брат. - Он снова переводит взгляд на Тарсуса. - Мой брат, который предал меня. Мой брат, который бросил своего возлюбленного родича гнить. - Он крепче вцепляется в волосы Тарсуса и тянет сильнее. - Мой брат, который хотел быть единственным ребенком.
        - Я не…
        - Что не?
        - Я не хотел умирать, - жалобно ноет Тарсус. - Он сказал, что убьет меня, если я не подчинюсь. Но если пойду навстречу, имя Валий-Рат будет жить. Мать и отец скончались. Я не знал, как поступить.
        - Конечно не знал. Тебе нужен я, - успокаивающе говорит Аполлоний. - Тебе нужен твой большой брат. - Он отпускает волосы брата и нежно гладит его по голове. - Ты слишком долго был один. А нужно было принимать решения… К какому ужасному одиночеству привело тебя честолюбие!
        Тарсус закрывает глаза, отдаваясь прикосновениям брата.
        - Прости…
        - Понимаю.
        - Если бы я мог все вернуть…
        - Конечно. Но многое надо исправить. Потребовать фунт мяса. - Он поглаживает Тарсуса по лицу. Глаза младшего, полные слез, распахиваются в ужасе. - Нет, не у тебя, брат. Нас осталось всего двое во всех мирах. Что за радость будет наблюдать за возвышением нашего дома, если я останусь один? Я прощаю тебя, мой дорогой. - Тарсус, кажется, не верит, но Аполлоний наклоняется и поцелуями убирает слезы с лица брата. - Я прощаю тебя, Тарсус. За твои грехи. За твою природу. За все.
        Тот заливается пьяными слезами.
        Эта сцена не греет мое сердце. Она демонстрирует отвратительную, гнилую сущность этой семьи. Я чувствую себя замаранным оттого, что нахожусь здесь с ними и дышу тем же воздухом, и больше всего на свете мне хочется покончить с этим. Хочется быть дома с семьей, чувствовать подлинную любовь, вместо того чтобы смотреть, как эти извращенцы ткут перед нами гобелен из доминирования и жестокости. Бедный Тактус. Был ли у него хоть малейший шанс?
        Севро явно тошнит от этой картины, и у меня разрывается сердце: я увел его так далеко от его девочек, от Виктры в эту яму со змеями. Возможно, Виктра была права и мне следовало оставить Севро. Тогда ни на его, ни на моих руках не было бы крови Вульфгара, и нам не пришлось бы делить воздух с этими людьми.
        - Благодарю тебя, Аполлоний, - говорит Тарсус. - Благодарю тебя. Но почему ты здесь? Почему с… ними?
        - Потому что фунт мяса нам нужно срезать с человека, который заставил брата пойти против брата. Вскоре Повелитель Праха умрет. Вот то дело, которое связывает меня со Жнецом. И ты, мой милый, отдашь Гримуса нам.
        - Как? - спрашивает Тарсус.
        - Ты устроишь нам аудиенцию, - поясняет Севро. - Доставишь нас туда ловко и аккуратно.
        - Но… Повелитель Праха никого не принимает вот уже три года. Он правит в одиночестве.
        - Три года? - повторяю я, не веря своим ушам. - Это абсурд.
        - И тем не менее это правда.
        - Но как, черт побери, такое возможно? - недоумевает Севро.
        - Ходят слухи, что была попытка покушения.
        - Кто его устроил? - продолжает давить Севро.
        Я озадачен. Кто-то из людей Виктры? Из моих никто не смог даже близко подобраться.
        Озадачен и Тарсус:
        - Я думал, ты. Нет? Если кто-то хочет увидеть Повелителя Праха, приходится действовать через его дочь Аталантию.
        Он смотрит на брата, и что-то происходит между ними, они будто ведут мысленный диалог. Мне это не нравятся. Рискованно было сводить их вместе. Люди, понимающие друг друга без слов, как мы с Севро, - самые опасные.
        - Но Аталантия исчезла, - говорит Тарсус.
        - В каком это смысле? - спрашиваю я. - Такая женщина не может просто исчезнуть.
        - В таком, что я не знаю, где она. Если Картии или Сауды знают, то мне они не говорят. Меня отстранили от дел.
        - Повелитель Праха засел на острове Горгона? - Я надеюсь, что хотя бы насчет темной зоны республиканская разведка не ошиблась. - Скажи нам хотя бы это.
        - Да, - кивает Тарсус. - Но к этому острову не приблизишься, если тебя не приглашали. Это настоящая крепость. - (Севро смотрит на меня.) - В воздушной зоне радиусом двести километров разрешено появляться лишь воздушным судам Гримусов. Остров защищают легионы Праха. Вам нипочем не пробраться туда.
        - Если только мы не приведем собственную армию, - с улыбкой говорит Аполлоний.
        47. Лисандр
        Зубы и слезы
        Я бросаюсь к Кассию, а Дидона посылает своих людей за сейфом. Кассий лежит на полу. В лице ни кровинки. Я встряхиваю его:
        - Кассий, очнись! - Поддерживая его, я чувствую, как он обмяк после большой потери крови, запятнавшей вокруг белый мрамор. - Останься со мной, - шепчу я, проверяя его пульс - такой слабый, что едва ощущается. - Кассий!
        Он приоткрывает глаза.
        - Юлиан? - бормочет он.
        Я колеблюсь, потом говорю:
        - Да. Да, это Юлиан. Останься со мной, брат. Останься со мной.
        Кассий моргает, глядя на меня, и взгляд его проясняется.
        - Лисандр. - (Я улыбаюсь. Я счастлив, что он меня узнал.) - Лисандр, что ты натворил? - Из его глаз текут слезы. - Что ты натворил?
        Обвинение заставляет меня встать. Я машинально разворачиваюсь к Дидоне:
        - Ему нужен врач.
        - Он получит помощь, когда я буду удовлетворена.
        - Нет, он получит ее сейчас. Его жизнь - за сейф.
        - Уже выдвигаешь требования? Возможно, ты и вправду Луна.
        Серафина опускается на колени, чтобы проверить пульс Кассия.
        - Мама!
        - Ну что ж… - Дидона жестом велит своей свите забрать Кассия, но Диомед преграждает им дорогу:
        - Орден олимпийцев берет его под опеку.
        - Ты не доверяешь мне? - спрашивает Дидона.
        Диомед игнорирует ее. Увидев беспокойство в моих глазах, он говорит:
        - Наши врачи сделают все, что в их силах. Если он умрет, то не от их руки.
        Я с признательностью киваю. Этот стоик делает знак двум рыцарям-олимпийцам. Они поднимают Кассия, беспрепятственно проходят через толпу и исчезают в одном из каменных дверных проемов.
        Он выживет. Должен выжить.
        Задумавшись, я вздрагиваю, когда сейф падает на пол в центре пропитавшегося кровью мрамора. Люди Дидоны отходят.
        - Твоя очередь, молодой Луна, - говорит Дидона. - Докажи, кто ты есть.
        Я прохожу мимо Серафины, не глядя на нее. Ощущаю на себе сотни взглядов. За мной наблюдают и оценивают не только меня, но и мое происхождение.
        Наклоняюсь над сейфом и деревянными пальцами набираю нужную комбинацию. У меня так сильно дрожат руки, что приходится предпринять две попытки, и лишь тогда внутри сейфа раздается щелчок тумблера. Замок открывается, за ним второй замок, и дверца распахивается. Я отхожу. В ушах эхом звенят слова Кассия: «Что ты натворил?»
        Я сделал выбор. Правильный выбор.
        Посторонившись, пропускаю Серафину к сейфу. Она бережно ставит мою шкатулку из слоновой кости и дубовый ларец Кассия на сейф. На дереве и слоновой кости в тусклом свете выделяются знаки наших домов.
        - Оно в моей шкатулке, - говорю я.
        Серафина благоговейно поднимает крышку. Внутри она находит принадлежавшее моей бабушке кольцо дома Луны и показывает его матери, прежде чем отложить в сторону книгу стихов. Она принадлежала моей маме. Пальцы Серафины скользят по потрепанным краям зеленого кожаного переплета, словно она чувствует, чт? там внутри. Потом Серафина достает клинок Карнуса. Она берет небольшой инструмент, легко извлекает винты из нижней части рукояти и открывает механизм. Голографический чип прилип к химическому импульсному блоку, словно одинокая капля утренней росы. Серафина кладет чип на приемную пластину проектора, принесенного людьми Дидоны, и отходит в сторону, уступая место матери. Что-то заставляет девушку оглянуться на шкатулку с полумесяцем на боку.
        Мне неприятно, что она смотрит туда. Как-то стыдно, что последние реликвии моего дома хранятся в такой маленькой шкатулке, открытой теперь для всего мира.
        - Я не хотела идти этим путем, - величественно говорит Дидона лордам дальних лун. Ее голос приводит в трепет. Похоже, такой голос свойствен всем великим государственным деятелям и тиранам. - Это насилие. Заговор против собственного мужа… - Она устало качает головой. - Нелепость.
        В зале шелестят согласные шепотки.
        - Как вы знаете, я много лет пыталась убедить Ромула, что Пакс Илиум был заключен под ложным предлогом. Меня поднимали на смех. Зубоскалили, что эта одержимость - безумие, вызванное моим чуждым происхождением. Возможно, горячая кровь Венеры еще не до конца покинула мои жилы. Но ныне я дитя Пыли. И знаю: я ничто перед законом.
        Золотые хмуро смотрят на нее.
        - Действия, предпринятые мною и моими людьми, также не выше закона. На самом деле мы сделали это, чтобы обеспечить его соблюдение. Поэтому, закончив говорить, я отдам себя на вашу милость. Как и мой муж, я предстану перед судом олимпийцев, и вы, если пожелаете, сможете судить, безумна ли я. И если мои действия будут признаны изменой, я уйду в пыль. Но сейчас прошу выслушать меня.
        Ее слова встречены молчанием - и кивком Гелиоса, архирыцаря олимпийцев.
        - Десять лет назад были уничтожены верфи Ганимеда. На станции погибло сто тысяч человек. Десять миллионов ганимедцев умерло, когда обломки верфей рухнули на Новую Трою. Такой катастрофы окраина не знала со времен прихода Повелителя Праха. Мы винили Рока Фабия и его правительницу. - Она смотрит на меня. - Но если я скажу вам, что истина была сокрыта? Что другой человек отвечает за последнее из внушительного списка преступлений против нашего народа? - Она принимается расхаживать взад-вперед. - Четыре месяца назад я получила сообщение от посредника в центре. Он заявил, что обладает информацией, которая может заинтересовать меня. Этот посредник, белый из гильдии Офион, представлял неизвестного продавца, желавшего в обмен за эти сведения данные из наших архивов. Предполагалось, что информация носит конфиденциальный характер. Они не могли переслать ее, поскольку опасались перехвата со стороны республики. Зная, что мой муж обязан поддерживать Пакс Илиум и будет это делать вне зависимости от данной информации, я, действуя по собственной воле, отправила во внутренние области своего самого доверенного
агента - свою дочь Серафину. И вот что она привезла.
        Дидона включает голографический проектор.
        Сперва появляется звук. Скрежет металла по металлу. Скулеж. Чавканье при столкновении металла с плотью. Потом в воздухе над ареной появляется видео, излучающее призрачное сияние. Мы видим окровавленную палубу космического корабля - огромного, судя по размеру мостика. Громадные бледные руки, покрытые племенными рунами, тащат за волосы изуродованный труп женщины-золотой. Эти руки могут принадлежать лишь черной. Они раскрывают рот золотой и кривым церемониальным костяным ножом разжимают зубы. Пальцы грубо лезут в мертвый рот и двумя железными штырями вытаскивают наружу язык. Потом руки пилят изогнутым ножом основание языка, пока тот не отделяется от корня с жутким хлюпающим звуком. Руки нанизывают язык на железный шип и проталкивают дальше, к дюжине других, уже болтающихся на поясе черной. Во мне нарастает расовое негодование. Нобили вокруг нас смотрят не моргнув и глазом.
        Вот истинное лицо мира. Тьма под слоем цивилизации, как предупреждала меня бабушка. Я знал это, чувствовал и наблюдал, как без ее руководства эта тьма разливается по всей ее рухнувшей империи.
        Черная бросает труп и проходит мимо тела второго погибшего золотого. Возле ее ног различимы окровавленные погоны архипретора, но тело, кажется, не тронуто. Это Рок Фабий. В лице его ни кровинки. Черная присоединяется к группе потрепанных после боя женщин в измятых доспехах; они собрались полукругом возле переднего иллюминатора на мостике. Белые волосы в пятнах крови и сажи падают им на спину. Впереди всех стоит на коленях эта ужасная женщина, Сефи, могущественная сестра Рагнара Воларуса. Она сжимает в руках боевую секиру и смотрит в иллюминатор на пятнистую сине-зеленую луну, которая становится все больше, по мере того как корабль рассекает космическое пространство. Рядом с Сефи - двое золотых в доспехах и коренастая азиатка-серая; они взирают на гордость Илиона, верфи Ганимеда. Двести одиннадцать километров металлических конструкций, крепежных систем, сухих доков, инженерии, цехов доводки, сборочных линий, изобретательности, мечты и труда. Одна из двух - до появления верфей республики над Фобосом - великих верфей человечества. Все это висит над бледным великолепием экваториальных морей Ганимеда и
находится во власти врагов. Не Фабия и его правительницы, как больше десяти лет считали миры, а восстания. Презренного Короля рабов.
        «Это построено людьми?» - спрашивает Сефи на неуклюжем всеобщем языке.
        «На строительство ушло двести пятьдесят лет. Таков возраст первого дока», - поясняет стоящая рядом с ней золотая, предательница Юлия.
        Серая проходит вперед и что-то шепчет второму золотому. Он стоит спиной к нам, но я узнал бы его по тени или отзвуку хриплого голоса.
        Его шлем убран. Доспехи когда-то были белыми, но теперь испещрены следами попаданий из пульсовиков, отметинами от клинка и пятнами от человеческих внутренностей. Он сутулится, тяжело опираясь на жесткое лезвие-хлыст у него на боку. Он кажется стариком, но в профиль выглядит не старше, чем я сейчас. Как он мог совершить все это еще до того, как ему исполнилось двадцать три? Даже Александр Македонский поразился бы деяниям марсианского Короля рабов, существа столь же великого, как и разрушенная им империя. Его фигура отражается в зрачках сотен лордов окраины.
        Жнец оборачивается и каменными глазами смотрит на кого-то в глубине мостика, но Юлия кладет руку ему на плечо.
        «Раздели бремя, милый, - говорит она. - Это сделаю я. - Она повышает голос: - Рулевой, открыть огонь из всех батарей левого борта! Залп из установок с двадцать первой по пятидесятую по их центральной линии!»
        Нобили вокруг Кровавой Арены безмолвствуют. Их лица освещены бледным огнем, врывающимся в их погибшие верфи.
        Они не были предназначены для войны. Их должны были защищать построенные там корабли. Как же это ужасно, что величайшее создание верфей Ганимеда, «Колосс», в шаге от независимости вернулся, чтобы уничтожить их.
        Снаряды из вольфрамового железа пронзают металлические переборки, словно град - мокрую буханку хлеба. Верфи умирают в тишине. Теряют кислород. Огненные шары задыхаются и гаснут в космосе. И мертвый металл медленно перемещается - его неумолимо притягивает к себе лоно Ганимеда.
        Пока длится разрушение, Жнец отворачивается от иллюминатора. Его лицо - мертвая маска горя и боли, и мне кажется, будто я слышу сквозь годы и пространство биение его сердца. И я понимаю, насколько далеко он ушел от того человека, которым хотел быть.
        Он напоминает мне моего крестного.
        Зал взрывается яростью, а я поражаюсь смелости устроенного спектакля. Дэрроу проницателен в своей жестокости. В последний миг победы он увидел возможность выиграть еще не начавшуюся войну с окраиной и воспользовался этой возможностью, провернув самый смелый из известных мне маневров. Но я не испытываю ни уважения, ни ужаса, лишь предчувствую неизбежное. Когда-то я боготворил этого человека. Непредсказуемый игрок с беспощадным интеллектом и безграничной способностью к насилию. Я уважаю его способности, но не его самого. И здесь, глядя на устроенные им разрушения, я без тени сомнения осознаю: Жнец должен умереть. Ради защиты человечества.
        Похоже, Дидона вовсе не безумна.
        - Король рабов предал нас, - говорит она, вскидывая свой клинок. Яростное лезвие пронзает проекцию умирающих верфей. Металл блестит и переливается, как застывшая во времени нить слез. - Пакс Илиум нарушен! Когда татуированная механизированная орда Жнеца покончит с центром, они придут за нами. За вашими семьями. Вашими домами. Вы видите это! Вы это знаете. И потому теперь, мои благородные друзья, я призываю вас к войне.
        Лорды лун окраины смотрят на сидящего рядом с Диомедом старика Гелиоса. Тот медленно встает, выпрямляясь во весь свой немалый рост, - живое воплощение достоинства и холодной решимости. Он сдергивает клинок с перевязи и вскидывает его.
        - Война! - восклицает Рыцарь Истины.
        - Война! - гремят одиннадцать других олимпийцев, обнажая клинки.
        Оружие пронзает воздух, но Диомед едва поднимает руку. Теперь, когда олимпийцы сказали свое слово, собравшихся лордов охватывает лихорадка. Множество развернувшихся клинков сверкают в полумраке, словно драконьи зубы. Серафина смотрит на меня. Наконец-то она нашла то, что искала. С видом религиозного удовлетворения девушка достает свой клинок и, как ее мать, ее брат и поколения ее родни, поднимает его.
        - Война, - говорит она тихо, словно объявляя ее мне одному.
        48. Лисандр
        Мальчик и рыцарь
        В воцарившемся хаосе меня увлекает прочь Диомед со своими людьми. Они приводят меня к моей комнате и заталкивают внутрь.
        - Диомед, - говорю я, прежде чем дверь закрывается. - Я хочу видеть Кассия. Мне нужно знать, жив ли он.
        Рыцарь оборачивается:
        - Тебе небезопасно находиться в коридорах.
        - Я помог тебе.
        - И все же ты - Луна. Выживет он или умрет - зависит лишь от него.
        - И от ваших врачей.
        Диомед понял, о чем я беспокоюсь:
        - Ты думаешь, мы не позаботимся о нем? Он проявил доблесть. Я сам буду стоять на страже и пришлю тебе весть, когда узнаю о его судьбе.
        - Спасибо.
        Диомед колеблется, потом произносит:
        - Он предал твою бабушку, а ты путешествуешь с ним…
        - Кассий спас меня от восстания. Я перед ним в долгу.
        - Понимаю. - Диомед кивает. Первый знак уважения ко мне. - Но если он умрет, ты будешь свободен от него. Перед кем ты будешь в долгу тогда, Луна?
        С этими словами он покидает меня и закрывает дверь. Ее запирают снаружи. Я расхаживаю по холодному камню, не в силах думать ни о ком, кроме Кассия, вспоминая, как он, распростертый на полу, говорит мне: «Что ты натворил?» Я чувствую, как стены смыкаются.
        Я отступаю внутрь. Заставляю себя уйти на «путь ивы», представляю свое дыхание ветром, который качает ветви, колышет траву и целует воду. За ним приходит второе дыхательное движение: мое дыхание шуршит в лаванде, подталкивает пчел и звенит летними колокольчиками у озера Силена. Третье движение - закат. Четвертое колышет занавески и пламя в жаровнях, приносит через открытое окно снег Гипериона и заставляет плащ Кассия танцевать под зимним ветром Луны.
        В глубине этого отдаленного озера памяти я снова вижу нашу первую встречу.
        Юный Беллона стоит спиной ко мне и смотрит с балкона на территорию цитадели. Вдалеке горит под солнцем золотой шпиль штаб-квартиры легиона Сообщества. Волосы Кассия завиты и блестят от ароматического масла. На них тает снег. На нем темно-синяя куртка с серебряными эполетами в форме пера, а воротник украшен серебряной бахромой. На его бедре - серебряный клинок, а на ботинках - серебряные пряжки. Он выглядит словно рыцарь из сборника сказок, и это вызывает у меня недоверие.
        Он не лишен способностей и все-таки представляет собой мелочное и избалованное существо. Он заманил моего любимого курсанта дома Марса на берег реки и там предал его. Почему? Потому, что не смог усвоить самый важный, по словам бабушки, урок училища - умение переносить потери. Если потеря единственного брата на Пробе сломила его, какой с него будет толк во время военных тягот?
        «Так это ты любимый сын Тиберия», - говорю я в своем воспоминании. Кассий оборачивается, чтобы оценить меня. Я, в своей белой кашемировой кофте с жемчужными пуговицами, с учебником математики в руках, едва достаю ему до пояса. На его губах появляется снисходительная улыбка.
        «Сальве, любезнейший», - говорю я.
        «Лисандр, верно?» - Кассий игнорирует протокол.
        «Верно».
        Он ждет, когда я скажу что-нибудь еще. Я молчу.
        «А ты жутковатое создание, да? - Он наклоняется ко мне, щуря полные жизни глаза. - Юпитер, ты выглядишь на восемьдесят и на восемь лет одновременно».
        «Моя бабушка сердится на тебя», - говорю я.
        Он приподнимает брови: «Что, и сейчас? Что же я такого натворил?»
        «Ты с лета убил одиннадцать человек на Кровавой Арене. А твоя вилла была постоянным источником разврата и кормушкой для прессы. Если ты пытался укрепить репутацию марсиан как разжигателей войны, ты в этом преуспел».
        «Ну… - ослепительно улыбается он. - Мне нравится вызывать переполох».
        «Почему? Это помогает тебе почувствовать свою важность? Alis aquilae. Девиз вашего дома: „На орлиных крыльях“. Я думаю, самодовольство свойственно сильнейшим хищникам неба. Кто станет им противоречить?»
        Его лицо темнеет. «Осторожнее, лунный мальчик. На этом холме ты можешь болтать все, что захочешь. Но на Марсе люди так встречают свой конец».
        Я моргаю, глядя на него. Знаю, мне нечего бояться. «Неужели правда настолько лишает тебя самообладания?»
        «Можешь считать меня педантом в вопросе манер».
        «Манеры… Что ж, если ты хочешь обсудить манеры, я могу позвать Айю, чтобы вы с ней обговорили детали. На Луне они отличаются».
        Он грозит мне пальцем: «Нет храбрости в том, чтобы использовать чужие когти. Это совсем не то же самое, что иметь когти самому. Уж кто-кто, а ты должен это знать».
        Я не вполне понимаю, что он имеет в виду, - почему именно я должен это знать? - и борюсь со стремлением пожать плечами, поскольку знаю, что это плохая привычка. И наклоняю голову, отметая непонятное оскорбление. «Однажды у меня будут когти, и я научусь ими пользоваться, любезный. А до тех пор, полагаю, будет вполне достаточно чужих».
        «Черт побери, ты кошмарен. - Он несколько мгновений смотрит на меня. - Я решил, что ты мне нравишься, лунный мальчик».
        «Спасибо, - говорю я. - Но не сочти оскорблением, если я не отвечу тебе тем же. Я сказал бабушке, что другой марсианин был бы лучше».
        Он снова мрачнеет. Подобная переменчивость - проявление слабости. «Какой еще другой марсианин?»
        «Тот сирота, - улыбаюсь я. - Андромедус».
        «Дэрроу…»
        «Да. Он был архипримасом. Разве не так? Он взял штурмом Олимп. Неслыханные способности, хотя его родителей… мало кто знал. Андромедусы были марсианами, знаменосцами дома Аквилиев, прежде чем попробовали свои силы в Поясе. Ваши знаменосцы. Ты знаешь их?»
        «Дом Аквилиев? - Он ухмыляется. - Даже не слышал».
        «Они с востока Киммерии. Но конечно же, он ничего от них не унаследовал. Он необычайно стоек и умен. И самое главное, внушает ощущение благонадежности. А ты, несмотря на все твои природные дарования, - нет».
        «Я не стану слушать нравоучения от избалованного ребенка без шрама, какую бы фамилию он ни носил. Тебе вообще еще не полагается знать об училище. Мелкий жулик».
        «Ты подтверждаешь мою точку зрения. В тебе нет смирения. Андромедус был бы лучше».
        «Лучше для чего?»
        «Послушай, Кассий, разве леди Беллона не учила тебя, что терпение - наивысшая добродетель?» - В дверях кабинета моей бабушки стоит девушка в цветах моего дома, но говорящая с эгейским акцентом - и язвительно улыбается Кассию.
        «Виргиния!» - говорит он со странной улыбкой, словно у розового.
        «Привет, красавчик. - Она ласково улыбается мне. - Лисандр, ты написал сегодня стихи для меня?»
        Я краснею, и мне вдруг хочется стать таким же высоким, как Кассий.
        «Боюсь, ничего стоящего».
        «А Аталантия сказала мне другое».
        «Она слишком… снисходительна».
        «Что ж, я сама решу, хороши ли они. Почитаешь их мне после ужина?»
        «Айя собиралась отвезти меня посмотреть на соколов в Госамере».
        «Можно мне с вами?»
        Я киваю, хотя знаю, что Айя будет злиться.
        «Чудесно. Я люблю соколов».
        «Орлы лучше, - говорит Кассий. Он с восхищением разглядывает ее, словно вещь, и мне тут же становится обидно. Я слышал, твой мужчина улетел играть с кораблями».
        «Тактично, - морщится она. - В любом случае у меня нет мужчины».
        «Ну, это ненадолго. Карнус поступил. Возможно, у моего брата лучше получится справиться с ним, чем у твоего. Где этот бронзовый негодяй шляется в последнее время?»
        «А мне откуда знать?»
        Они стоят в неловком молчании.
        «Правительница ждет, Кассий. - Виргиния жестом велит ему следовать за ней и подмигивает мне: Скажи Айе, чтобы не уходила без меня».
        «Скажу», - рассеянно говорю я.
        …Воспоминание испаряется, стоит мне открыть глаза.
        В комнате тихо. Дом так далеко…
        Кровь Кассия засохла на моих руках, и они начали чесаться. Я мою их в раковине в углу, пока кран не сообщает, что я исчерпал дневную норму воды. Я нажимаю на кран еще раз. «Дневная норма превышена», - снова гудит он. Мои руки все еще красноватые. Я сажусь на спальный тюфяк и жду, сосредоточившись на медленном дыхании, пока не погружаюсь в дрему…
        Просыпаюсь я от звука открывающейся двери, инстинктивно надеясь, что это Серафина. Хотя с чего бы?
        На пороге стоит та розовая, Аурэ. Она нервничает, руки сцеплены, взгляд устремлен в пол. Под ногтями у нее кровь.
        - Господин, - кланяется она, - меня послал Рыцарь Бури.
        - Кассий жив?
        Она шаркает подошвами серых шлепанцев.
        - Он жив? Говори начистоту.
        - Нет. - Ее взгляд на миг поднимается и встречается с моим. - Он скончался.
        Целую минуту я молчу.
        - Когда?
        - Недавно. Я сожалею, господин.
        Я медленно подхожу к окну. Снаружи тьма и холод.
        - В какой момент? Я даже не почувствовал, что он ушел.
        Это произошло, пока я спал. Грохот моего рушащегося мира заглушает голос женщины. Все должно было закончиться не так. Я думал, что спас его. Что у меня будет шанс показать ему его просчет. Шанс помочь ему осознать ошибку, которую он совершил, выбрав Дэрроу, и убедить его, что он все еще может творить добро. Все еще может нести мир. Отчего-то я думал, что наши жизни и дальше будут сплетены, и однажды он последует за мной, как я следовал за ним.
        А вместо этого он ушел в пустоту.
        И в свои последние мгновения думал, что я предал его и украл его искупление.
        Я невесом в окружении этих камней, плаваю среди них и в то же время раздавлен тяжестью своего выбора и невыносимого вопроса, который задаю себе: а что, если бы я поступил иначе?
        В каком-то ином мире розовая продолжает говорить:
        - Сказали, что он умер от потери крови.
        - Я понял, - слышу я собственный голос. «Встань над горем. Не позволяй ему коснуться тебя». - Спасибо, Аурэ, - говорю я. - Могу я увидеть его?
        Она оглядывается на моих стражников, и я понимаю, что это уже не те, кого поставил Диомед. Это люди Дидоны.
        - Боюсь, это невозможно, господин.
        - Почему? - (Она смотрит в пол.) - Отвечай.
        - Его тело похитили соученики Беллерофонта, чтобы… поглумиться над ним в Пустоши. Диомед отправился в погоню.
        - Значит, он прислал тебя.
        - Я пользуюсь его доверием.
        - Ясно. Еще что-нибудь?
        - Нет, господин.
        Когда дверь закрывается, мое самообладание дает трещину. Как стекло, в которое ударил случайный камень. Трещина становится длиннее, ширится и разрастается, пока стекло не разлетается вдребезги. Я думаю о том, как будет страдать Пита, услышав эту весть, и у меня подгибаются ноги. У меня вырывается рыдание. Более ничего не слышно в этой комнате. Другие звуки не вторят одинокому плачу и не утешают меня. Лишь единственный долгий стон раненого животного - и я умолкаю, раскачиваясь на холодном полу, прижав колени к груди, как тот ребенок, в далеком прошлом узнавший от Айи, что его родители погибли. Ее темные руки обнимали его, когда он дрожал. Ее тихий шепот успокаивал его сердце. Этот камень такой же холодный, как тот. Эта боль так же сильна, как та боль. Этот миг такой же, как тот миг. Но теперь, с кончиной Кассия, не осталось никого, кто мог бы обнять мальчика. Все, что осталось от него, мертво, и теперь должна начаться жизнь мужчины.
        49. Лирия
        Враг государства
        Абордажники Барка прекратили атаку, как только явившиеся из цитадели силы Телеманусов и Августусов пригрозили раздавить их. Теперь рыцари ведут нас на приподнятую посадочную площадку на вершине шпиля цитадели Света. Солдаты вытаскивают меня из десантного корабля под дождь.
        Я опускаю голову. Мне страшно встретиться с кем-нибудь взглядом. Это не те серые, которые охраняли нашу шахту, и не те алые, которые явились в лагерь 121, и не те, которые наставляли на меня оружие на Променаде. Они суровее и жестче. Я смотрю на ночное небо и вижу звезды сквозь прореху в облачном слое. Воздух холоден и влажен от дождя. Я пытаюсь прочувствовать все это, запечатлеть свои ощущения, ведь остаток жизни мне придется провести в камере. В шахте я думала, что небо из камня. А после месяца в лагере 121 забыла о звездах. Но теперь, когда я знаю, что вижу их в последний раз, меня тревожит единственная мысль: как же я буду выживать без них?
        Меня ведут вглубь цитадели, пока мы не добираемся до светлой деревянной двери. По обе стороны от нее стоят черные, габаритами превосходящие любого из Телеманусов. Холидей затаскивает меня в комнату и пихает на стул перед длинным столом, сделанным из единого куска черного дерева. На противоположном конце стола сидит Даксо Телеманус с золотыми ангелами на лысой голове; его большие глаза препарируют меня. На нем фиолетовый китель с отворотами в виде золотой лисы. Рядом с ним на столе стоит маленький аквариум с водой и каким-то животным цвета опарыша. Искусственно созданное существо с длинными тонкими ногами и студенистым туловищем. Оно напоминает мне грязевых пиявок в реке рядом с лагерем 121. Я содрогаюсь.
        Стук ложечки по фарфору. Я отрываю взгляд от монстра и смотрю на спутницу Даксо, пожилую розовую. Я видела ее вместе с правительницей у Квиксильвера. Сама элегантность в бежевом наряде. Утонченное немолодое лицо. Седые волосы уложены в виде розы и скреплены простой серебряной заколкой. На меня устремлен заботливый взгляд, и в глазах розовой больше человеческого интереса, чем Даксо когда-либо проявлял к кому угодно.
        Все молчат. Мой страх нарастает.
        Мгновение спустя Даксо смотрит в свой датапад, вскакивает и идет к балконной двери. Он открывает ее, и в тот же миг в каменный парапет снаружи врезается полоса металла. Я вздрагиваю. Входит Ниоба, только что спустившаяся с неба. От нее пахнет серой, как в шахте. Ее доспехи скользкие от дождя и оставляют лужицы на полу, когда она устремляется мимо своего более высокого сына в глубину комнаты. Шлем в виде оскаленной лисьей головы пялит на меня голубые глаза, а потом соскальзывает с ее лица и убирается в воротник брони. Проклятье!
        Милая, гостеприимная жена человека, который увез меня с Марса, исчезла. Вместо нее возникла яростная воительница. Под глазами у нее набрякли мешки. Ворот слишком тесных доспехов врезается в полную шею. Я знаю, что она давно не надевала броню.
        - Сними с нее намордник, - говорит Даксо Холидей.
        Серая расстегивает металлические скобы вокруг моего рта и вынимает пластиковый держатель языка. Я жадно хватаю воздух ртом и провожу языком по саднящим местам, оставленным пластиком на деснах. Холидей отключает фиксирующий бронированный жилет. Я выдыхаю от боли, когда она задевает мое вывихнутое плечо.
        - Леди Ниоба… - быстро говорю я.
        - Молчи, - бросает она, не глядя на меня.
        - А Кавакс…
        - Тихо! - рявкает Ниоба. Она бьет рукой, облаченной в металл, по столу с такой силой, что черное дерево трескается, а я отшатываюсь. - Ты будешь говорить, когда тебе велят, или, помоги мне Юпитер, я… - Она умолкает, не договорив, и отступает.
        Сын подходит к ней, чтобы утешить. Я дрожу - не только от страха, а еще и от бессилия объяснить, выразить словами свое глубокое сожаление. В окна стучит дождь. В углу потрескивает огонь; я ерзаю, не в силах смотреть им в глаза. И все-таки спрашиваю:
        - А Кавакс жив?
        Ответа нет.
        - Едва-едва, - помолчав, шепчет Ниоба. - Он в любую минуту может умереть.
        - Лирия из Лагалоса! - Даксо подается ко мне. Кресло потрескивает под его огромным весом. Один его голос вдвое больше меня. - Твоя жизнь как таковая зависит от того, что ты скажешь в последующие минуты. Тебе ясно?
        - Понятно. У меня есть информация. Я видела их, людей, которые это сделали. Я могу помочь вам.
        - Хорошо. Правда - твое единственное спасение. - Он кивает стоящей за моей спиной Холидей. - Но если я пойму, что ты лжешь или не до конца откровенна, будут приняты другие меры. - Он проводит рукой по аквариуму. Существо в аквариуме бьется о стекло, стремясь к теплу его кожи. - Инвазивные меры.
        - Один человек, по имени Филипп… - начинаю я.
        Даксо вскидывает руку:
        - Мы знаем то, что ты рассказала стражам об этом Филиппе. Но пустим повозку впереди лошади. Они живы?
        Я киваю.
        - Хвала Юпитеру! - бормочет Ниоба. - Они пострадали?
        - Не сильно.
        - Где ты видела их в последний раз? - спрашивает Даксо.
        - В индустриальном здании. После того как они зашлаковали челнок, Филипп отвез нас туда и передал детей другим людям.
        - Куда они увезли детей?
        - Я не знаю. Не слышала. - Ясно, что Даксо и Ниоба в это не верят. Я хочу объяснить про Филиппа, но внезапно меня спрашивают совсем о другом.
        - Это были золотые? - подает голос розовая. - Те, другие люди.
        - Нет.
        - Каких они были цветов?
        - В основном черные и серые, хотя я видела алых и розового.
        - Черные… - со страхом произносит Ниоба. - Нужно сказать Сефи.
        - Мы не можем сказать это Сефи, - возражает Даксо. - Кто знает, что она станет делать с этой информацией? Она теперь даже не встречается с Виргинией.
        - За главного был розовый, - вставляю я.
        - Это может быть тайная операция Сообщества, - говорит Даксо пожилая розовая. - Возможно, ищейки или ночной охотник.
        Даксо кивает и снова смотрит на меня:
        - У них был венерианский акцент?
        - Нет.
        - Марсианский?
        - Не знаю. Думаю, в основном лунный.
        - Ты узнала кого-нибудь из них?
        Я качаю головой.
        - Кто был этот розовый? Глава группы, забравшей детей.
        - Я не слышала его имени. Понимаете, я попыталась подойти поближе, чтобы было слышнее, но наткнулась на трубу. И они ринулись за мной.
        - Кто?
        - Вороны.
        Даксо усмехается:
        - Ты хочешь, чтобы мы поверили, что тебе удалось обогнать черных?
        - Черта с два обогнать! Я прыгнула в вентиляцию. - Я показываю плечо и ободранные руки. - Что? Вы мне не верите?
        Они скептически переглядываются.
        - Где произошла эта предполагаемая погоня? - спрашивает Даксо. - След вскоре остынет. Мы должны поймать их прежде, чем они улетят с Луны.
        - Возможно, они уже это сделали, - говорит розовая.
        - Мы должны остановить все воздушные перевозки, - решает Ниоба. - Обыскать каждый корабль.
        - По всей Луне?
        - После того, что они сделали с твоим отцом…
        - Мама, я бы с радостью. Но тогда все это выплывет наружу. Виргинии придется уйти в отставку. Ее способность рассуждать здраво поставят под сомнение. Голосование запланировано на следующую неделю. Все нужно делать тихо.
        - Это было в одной из зон реконструкции, - быстро говорю я. - Там везде были краны.
        - В какой именно? - спрашивает Даксо.
        - Я… я не знаю. Я только два раза была в Гиперионе.
        - Сенатор, ее забрали с контрольно-пропускного пункта двадцать один «Б» в Альфа-Сити, - сообщает Холидей.
        - Я инициировала поиски еще до того, как вы добрались сюда, - хмыкает пожилая розовая. - Десять отрядов прочесывают местность.
        - Все они марсиане?
        Розовая смотрит на Холидей в ожидании ответа.
        - Так точно, сэр, - рапортует Холидей. - Все - надежные люди.
        - Хорошо.
        - Но мы даже не знаем, кого ищем, - добавляет Холидей. - И чем дольше мы ищем, тем больше внимания будем привлекать. Если мы расширим свое присутствие, «Вокс попули» узнает об этом.
        - Это не вариант, - резко говорит Даксо.
        - Они изувечили твоего отца! - рычит Ниоба.
        - И мы найдем их. Но при помощи точного расчета, а не силами армии.
        - Тогда нам нужно уточнить район поисков, - замечает розовая.
        Даксо машет рукой, и из стола вырастает трехмерная карта зоны реконструкции. Тысячи построек.
        - Покажи мне это здание, Лирия.
        Мой взгляд скользит по сотням недостроенных небоскребов. Они все одинаковы.
        - И как я должна это сделать? Эти дома как близнецы! И не то чтоб я сильно разглядывала это здание - за мной гнались вороны.
        - Я говорил тебе, что случится, если ты не будешь сотрудничать, - угрожает Даксо.
        - О боги, Даксо, дай девочке минутку, - вмешивается розовая, сидящая с другой стороны стола. - Ей явно изрядно досталось. Лирия, тебе нужно обезболивающее для руки? - (Я киваю с благодарностью.) - Кофе с морфоном, - говорит она в интерком.
        Минуту спустя входит слуга и ставит передо мной поднос с дымящейся чашкой кофе.
        - Меня зовут Теодора, - обращается ко мне розовая, поблагодарив слугу. - Я была советником Дэрроу из Ликоса.
        Его советником? Тогда она знает Жнеца почти что лучше всех.
        - Спасибо, - говорю я, глотнув кофе и ощутив холодок морфона. Боль в плече стихает.
        - Мы все на одной стороне. Не забывай об этом. Понимаешь, дело не только в том, чтобы вернуть сына правительницы. Пакс дорог всем нам. У него отзывчивая душа. Ты с ним встречалась? - (Я киваю.) - Тогда ты можешь понять, почему нам так нужна твоя помощь. А теперь можешь вспомнить какой-нибудь логотип, трамвайное депо или, может, памятник?
        - Там были трамвайные пути, - отвечаю я. - Заброшенные. Я побежала туда, когда удрала от Филиппа. Я пыталась найти выход из Затерянного города.
        - Сколько ты пробежала? Километр? Два? - спрашивает Даксо.
        - Может, четыре. Никак не больше.
        Он отсеивает все здания за пределами четырехкилометровой зоны вокруг трамвайной линии.
        - Я шла вдоль нее примерно так. - Веду пальцем вдоль трамвайной линии к лестнице, по которой поднялась на контрольно-пропускной пункт. Припоминаю осыпающиеся, заросшие лишайником номера. - Я начала где-то возле станции… семнадцать вроде бы.
        Даксо кивает Холидей, и та отходит, чтобы связаться с отрядами, обыскивающими район.
        - Они уже ушли, так что пошлите криминалистов. - Он смотрит на Теодору. - Мне нужны спутниковые снимки со всеми кораблями, входящими в этот район и покидающими его.
        - Ты все делаешь прекрасно, Лирия, - кивает Теодора. - Это твой единственный способ помочь себе - продолжать сотрудничать. - (Мне не нравится, как это звучит.) - А теперь, - добавляет она с мягкой улыбкой, - расскажи, когда и как Сообщество завербовало тебя.
        - Что? Сообщество? Я ни на кого не работаю!
        - И ты думаешь, что мы в это поверим? - цедит Даксо. - Мой отец привез тебя сюда, был добр к тебе и твоему племяннику, а ты предала нас Сообществу! Или это была «Алая рука»? Скажи правду.
        - Я говорю правду.
        - У нас есть видеозапись с устройством, которое вывело из строя корабль. Она была сделана до того, как этот дрон поджарил камеры, - говорит Даксо. - Предварительная экспертиза утверждает, что устройство сделали на заказ за большие деньги. Намного превосходящие твои возможности.
        - Если у вас есть видео, вы должны были видеть мое лицо! - огрызаюсь я. - Я что, похожа там на человека, который ожидал, что его медальон взорвется и превратится в чертова робота?
        - Если ты ни при чем, то почему твой Филипп забрал тебя? - негромко спрашивает Ниоба; окна у нее за спиной залиты дождем. - Почему не бросить тебя там? Или не убить? Зачем ему было спасать тебе жизнь?
        - Разве я похожа на подлого бандюгана, достаточно умного, чтобы одурачить вас всех? Нет. Так откуда, черт побери, мне знать? Спросите у него!
        - Это произошло во время твоего пребывания в ассимиляционном лагере? - выстраивает версию Теодора. - Там с тобой кто-то связался, попросил об услуге или что-то пообещал в обмен на помощь? Вот тогда ты и познакомилась с Филиппом?
        Я сердито смотрю на нее:
        - Я познакомилась с ним здесь.
        - Тебя действительно зовут Лирия и ты из Лагалоса? - вставляет Даксо.
        - Вы это знаете, иначе не позволили бы мне работать в доме вашего отца.
        Даксо смотрит на меня, выискивая признаки двуличия. Его рука снова поглаживает аквариум.
        - Я играл в эти игры с детства, Лирия. Полуправда. Скрытые силы. Повелитель Праха - мастер этих махинаций, как и его дочь. Немного нужно, чтобы устроить резню в лагере алых. Еще меньше - чтобы внедрить к выжившим их агента. Ранить ее. Велеть ей притвориться алой из Лагалоса, а потом сыграть на симпатиях моего отца, чтобы ты могла пробраться к нам в дом. Дискредитировать способность правительницы здраво рассуждать перед самым голосованием по вопросу о мире. - Он осматривает меня с ног до головы. - С виду ты ягненок, но нет ли под этой личиной волчьей шкуры?
        - Я родилась в Лагалосе. Я могу перечислить имена всех старшин и проходчиков за последние тридцать лет. Проверьте.
        - Ну конечно же можешь. Разведка Сообщества хорошо готовит своих агентов. Вероятно, ты даже веришь, что ты та, за кого себя выдаешь. Возможно, они запрограммировали тебя. Твои воспоминания, твоя история, твоя скорбь по погибшей семье - все это может быть фикцией.
        - Идите в шлак! Моя сестра не была фикцией. И Лиам тоже не фикция. Вы думаете, он тоже шпион? - Я пытаюсь отдышаться, чтобы прогнать вспышку гнева, вспоминаю сестру, ее улыбки и теплые объятия. - Я алая из Лагалоса. Я не работаю на работорговцев.
        - Ну конечно же нет, - говорит Теодора. - Сообщество убило ее мать. Ведь так, Лирия? Ей отказали в лекарстве, которое спасло бы ей жизнь. - (Я киваю. Ну хотя бы она понимает. Я скорее умру, чем стану помогать Сообществу.) - Ее кровь, как и кровь многих других, - на их руках.
        - Правда.
        - А кровь других твоих родных - на руках республики.
        У меня скручивает внутренности.
        - Республика должна была защитить вас. - В глазах Теодоры светится сочувствие. Она подается ко мне. Она все понимает. - Мы освободили вас из шахт, пообещали вам новую жизнь. А потом позволили убийцам отнять у вас все. Мы причинили тебе больше вреда, чем когда-либо причинило Сообщество. Ведь так?
        Я вытираю выступившие на глазах слезы гнева.
        - Ты права, обвиняя нас, - мягко продолжает Теодора. - Ты права, обвиняя правительницу. Она виновна в их смерти. Вполне справедливо, что ты хочешь мести. Это была «Алая рука»?
        - Вы меня не слушаете!
        Теперь вступает Даксо:
        - Они умерли из-за нее. Твой отец, твоя сестра, твой брат, твои племянники и племянницы. Ты хотела навредить правительнице.
        - Нет!
        - Отплатить ей, потому что это она виновата. Она виновата, что они мертвы. Она виновата, что ты осталась одна. Ты винишь ее. Верно?
        - Да, я виню ее! - Гнев сочится из меня, темный и тошнотворный. - Эта сука вытащила нас из шахт и отправила гнить в лагерь! «Алая рука» отняла у меня все. А она их не остановила! Она даже не попыталась, потому что у нее были дела поважнее - вроде празднований дней рождения и прогулок по гребаным садам! Мои родные мертвы, потому что она пообещала нам то, чего не могла исполнить! - Я тычу пальцем в стол. - Но я ни на кого не работаю! И я никогда бы не причинила вреда ребенку!
        При последнем слове мое самообладание рушится. Я заперла его внутри, этот гнев, и думала, что смогу сдерживать его и позабыть про боль. Но я не забыла. И то, что я оказалась рядом с этими людьми, лишь усугубило все. Филипп увидел, что у меня внутри что-то надломлено, и воспользовался этим. Розовая сочувственно смотрит на меня.
        - Воспользуйтесь оракулом, - тихо произносит она.
        - Оракулом! - шепчет Ниоба.
        - У них Пакс и Электра, - говорит Даксо. - Ты видела отца. Как ты думаешь, что с ними делают? - (Плечи его матери поникают.) - Это необходимо. Холидей, держи ее.
        Серая колеблется:
        - Правительница знает?
        - Мы ее совет, - говорит Теодора. - Ты пообещала Дэрроу, что будешь защищать его семью. Что ты ему скажешь, когда он вернется? «У меня не получилось», да?
        Холидей хватает меня за плечи, оставляя синяки. Даксо запускает руку в аквариум и достает искусственного монстра. Его ноги скребут по воздуху, пока Даксо идет ко мне. От бледной плоти монстра исходит сладковатый запах засахаренного миндаля. Скорпионий хвост накрыт пластиковым колпачком. При виде моего обнаженного предплечья хвост приходит в движение. Я дрожу от страха и умоляю их остановиться. Они не слушают. Я знала, что так и будет. Знала, что правительница велит своим людям разорвать меня на части. Но ужас от этого не уменьшается. В другой руке у Даксо маленький нож. Он проводит лезвием по нижней части моего предплечья, оставляя неглубокую рану.
        - Перестаньте! - прошу я. - Пожалуйста! Я говорю правду!
        - Это мы скоро узнаем.
        Существо устремляется к крови и принимается сосать. Его холодные, скользкие ноги обхватывают мою руку, словно пальцы старухи. Я дергаюсь в ужасе, но не могу вырваться из хватки Холидей.
        - Давай начнем сначала, - говорит Теодора. - Кто…
        - Что здесь происходит?! - раздается позади гневный голос.
        Ниоба сгибается в поклоне. Следом за ней кланяется Даксо, но не так низко.
        - Виргиния… Девчонка упрямится, - объясняет он. - Нам нужно знать все, что ей известно.
        Я вытягиваю шею и вижу на пороге правительницу в белом мундире.
        - Разве я сказала, что ты можешь пытать ее, Даксо?
        Он встречает ее взгляд, не моргнув и глазом.
        - Тебе вовсе незачем видеть это. Для этого у тебя есть мы.
        - Я такой хрупкий цветок, что нуждаюсь в храбрецах, которые будут пытать людей ради моего же блага? - Правительница презрительно фыркает. - Ниоба, и ты?
        - После того, что сделали с Каваксом…
        - Да. И что он сказал бы обо всем этом?
        Она ждет ответа. А спустя мгновение выхватывает клинок, бросается ко мне и хватает за колючий хвост тварь, сосущую мою кровь. Правительница бьет ее по хребту. Тварь кричит, словно человеческое дитя, ее хвост в руке правительницы сотрясается. Виргиния швыряет существо на пол, оно отползает в сторону, потом содрогается и издыхает. Правительница поворачивается к Теодоре:
        - Я велела тебе уничтожить всех этих монстров. Много лет назад. Ты меня не услышала или теперь от моего главного шпиона можно ожидать дерзости?
        - Я сохранила выводок, - говорит Теодора. - Для защиты твоей семьи я сделаю все, что угодно.
        - Если бы Дэрроу был здесь…
        - Я бы посмотрела ему в глаза и сказала, что не остановлюсь, пока мы не найдем детей, без извинений и без угрызений совести.
        - И скажешь ему, что его ребенок пропал? - (Теодора ошеломлена.) - О, ты думала, я не знаю, что ты помогла ему пробраться в Дипгрейв, чтобы освободить военного преступника? Того, кто пытался убить нашу семью однажды ночью, пока мы спали.
        - Виргиния…
        - Нет. - Правительница вскидывает руку. - Я устала от того, что мой собственный совет обращается со мной как с ребенком - из-за того, что я решила соблюдать закон. Вы ничем не отличаетесь от Виктры. Путаете мораль с наивностью. А теперь убирайтесь. Я не хочу больше видеть никого из вас. Пора мне поговорить с девушкой наедине.
        50. Лирия
        Мать
        Правительница смотрит на меня из освободившегося кресла Даксо. После допроса я чувствую себя измочаленной и слабой. Ужас перед оракулом не покинул меня. Я все еще чувствую прикосновение ног монстра, обвивающих мою руку.
        С нами в комнате осталась лишь Холидей. Я нервно поглядываю на серую краем глаза, зная, что, если меня ждет боль, причинит ее она.
        Правительница одета просто. Ее волосы собраны на затылке в хвост. В отличие от большинства золотых, которых можно увидеть на улицах, она не носит броских драгоценностей - лишь золотое львиное кольцо на среднем пальце левой руки, знак дома Августусов, и железное кольцо с воющим волком на правой. Она моложе, чем мне показалось, когда я впервые увидела ее. Но молодость делает ее не уязвимой, а живой и сильной. Неудивительно, что мальчик из шахты влюбился в нее. Раньше я считала это предательством. Ему следовало бы держаться своих. Но как он мог устоять перед подобной женщиной?
        - Я прошу прощения за все это, - негромко говорит она. - Им… им страшно.
        Я киваю, едва слыша ее:
        - Ваш сын…
        Она перебивает меня:
        - Почему ты вернулась? Работаешь ты на кого-то или тебя просто использовали, но ты знала, что тебе опасно возвращаться сюда.
        - Да какая разница? - с досадой спрашиваю я. - Мы даром тратим время. Ваш сын там…
        - Ты полагаешь, этот факт ускользнул от моего внимания? - (Я качаю головой.) - Пойми, ты для меня чужой человек. Я видела тебя всего два раза: в гостиной у Квиксильвера и на посадочной площадке… - (Она заметила, как я наблюдала за ней на площадке? Я же была в сотне метров. Она вообще хоть что-нибудь упускает?) - И оба раза ты слышала и видела больше, чем нужно. Эти встречи, твое досье и показания слуг Телеманусов и их управляющего - вот все, что я о тебе знаю. Они говорят, что ты раздражительна, склонна к резким суждением и замкнута. Готовый портрет террориста. Возвращаясь к заданному ранее вопросу, поясню, почему важны причины, заставившие тебя вернуться. Потому, что любая исходящая от тебя информация подозрительна. Если ты хочешь, чтобы я поверила тебе, сперва сделай так, чтобы я поверила в тебя. Если же не сумеешь…
        - Тогда вы снова станете меня пытать?
        - Нет. Я перестану тратить время впустую. Почему ты вернулась?
        - Потому что это правильно.
        Она качает головой:
        - Этого недостаточно. Попробуй еще раз.
        Я не знаю, какой ответ ей требуется. Но понимаю, что нет смысла отвечать на ее вопросы в лоб, как это было с остальными допросчиками. Она на них не похожа. Как же мне достучаться до нее? Как заставить ее понять меня? Я всматриваюсь в лицо правительницы и не нахожу подсказки. Но у нас есть кое-что общее. Возможно, единственная точка соприкосновения.
        - Ваш… муж был алым, - запинаясь, бормочу я.
        - Он и есть алый, - поправляет меня она. - Что бы там ни говорили болтуны из «Вокс попули».
        - Если вы видели мое досье и говорили с Каваксом, то знаете, как я очутилась здесь, на Луне, и что… что произошло с моей семьей. Я привезла с собой племянника, и он учится в школе цитадели. - Я неловко касаюсь знаков на тыльной стороне ладони. - Если бы я сбежала, Лиам вырос бы без семейной поддержки, считая меня террористкой. И до конца жизни чувствовал бы себя ничтожным. Он думал бы, что зло в его крови. Что он заслуживает позора. И верил бы тому, что говорят про алых, - будто бы один из нас стоит больше, чем все остальные, вместе взятые. И про Гамму - якобы мы корыстны от рождения. - Я качаю головой. - Я скорее вырву себе глаза, чем допущу, чтобы он так думал. Я… я обещала сестре, что буду защищать его. И я сдержу слово. Лиам будет гордиться своим цветом, своей семьей и кровью Гаммы в своих жилах. Так что бросьте меня в Дипгрейв. Убейте меня. Моя жизнь не стоит ни хрена. А жизнь вашего сына имеет большую ценность. Как и жизнь похищенной девочки. Если я помогу спасти их, Лиам сможет высоко держать голову. - Я ненадолго умолкаю. - И я тоже.
        Правительница смотрит на меня без улыбки. Мгновения тянутся. Я не достучалась до нее. Я не такая умная, как золотые. Я знаю это в глубине души. Но потом она улыбается:
        - Вот в это я могу поверить.
        Я облегченно выдыхаю и расслабляю руки, не сознавая, что все это время стискивала кулаки.
        - Похоже, ключ ко всему этому - человек, которого ты называешь Филиппом. - Она кивает Холидей, та открывает свой датапад на столе и ждет указаний. - Где ты с ним встретилась?
        - На Променаде Гипериона, возле музея. Едва я вышла оттуда, как золотая… женщина обвинила меня в краже. Я ничего не крала. Похоже, вором был другой алый. На меня надели наручники и уже собрались увозить, но тут подошел Филипп и уговорил полицию отпустить меня.
        - Это случилось во вторник, семнадцатого, - подтверждает она.
        - Откуда вы… - Тут меня осеняет. - Мой пропуск!
        Правительница смотрит на проекцию из датапада Холидей. В воздухе светится голограмма моего передвижения по музею с разных ракурсов.
        - С какой стороны музея ты с ним встретилась?
        - Возле западного входа.
        - Там у нас прореха, верно? - спрашивает у Холидей правительница.
        - Камеры вывели из строя лазером, - кивает серая.
        - Как мы и предполагали. Там что-то произошло. Вероятно, этот карманник-алый работал на Филиппа. - (Я слежу за работой ее мысли. Интересно, какие еще факты они свели воедино, пока я спасалась бегством?) - Если Филипп уговорил офицеров отпустить тебя, рапорта о происшествии не будет. Но у офицеров должны быть нагрудные видеорегистраторы. Холидей…
        - Уже проверяю центральное командование стражи. Ищу офицеров, дежурящих в этом районе. - Она ненадолго умолкает. - Дерьмо! Их больше сотни. Если бы мы знали имя…
        - Офицер Стефано, - вдруг вспоминаю я. - Он был за старшего. Судя по его манере разговаривать, он из когорты стражей.
        Правительница смотрит на меня с удивлением.
        - Холидей?..
        - Нашла. Стефано Грегорович, старший сержант. Дежурил в окрестностях музея в тот день. - Холидей искоса смотрит на меня.
        - Прекрасно, Лирия, - кивает правительница.
        Холидей добирается до видеорегистратора Стефано и проматывает его день, начиная с раздевалки участка, стремительно проносясь мимо стычек с бродягами и молодыми хулиганами, рисовавшими граффити, на котором правительница совокуплялась с волком, и лишь потом добирается до меня. Они прокручивают мой арест. И в тот самый момент, когда меня сажают в фургон, камера начинает сбоить.
        - Питание отключилось на десять минут, - говорит Холидей. - И у его напарника тоже.
        - Значит, у нас имеется призрак, - говорит правительница. - Гравиколодец, противовзрывная дверь, ноль ДНК, внутренняя информация цитадели… Это не какой-нибудь исполнитель низкого уровня. Но, по крайней мере, поле поисков сужается. Я не думаю, что это «Алая рука», невзирая на их знак, - у них нет таких ресурсов. Вы еще куда-нибудь с ним ходили?
        Я называю ей все места, в которых мы побывали. Пока Холидей работает, правительница продолжает:
        - И в какой момент Филипп дал тебе этот ЭМИ-дрон?
        - Это было не в тот день. Позже.
        - Под каким предлогом он тебе его вручил?
        - Простите? Предлогом?
        - Почему он дал его тебе? И даже важнее - почему ты его взяла?
        - Он сказал - потому, что мы друзья, - смущенно признаюсь я. - Я должна была понять, что тут что-то не так. Меня инструктировали по вопросам безопасности. Я знаю, что нам не полагается принимать подарки, но… - Я продолжаю, только про себя: «…Мне было одиноко».
        - Не вини себя. Если он нацелился на тебя, то хорошо представлял, какое место ты занимаешь в доме Телеманусов, и выяснил, когда ты будешь куда-то лететь вместе с моим сыном, причем в условиях, позволяющих его плану сработать. Он навел справки о твоей семье. - Правительница морщится. - Знал, какие кнопки нажимать.
        Кнопки… Будто я вовсе не человек. Когда я рассказывала ему о своих родных, он уже все разнюхал. Меня от этого тошнит.
        - Получила записи из парка Аристотеля и из ресторана, - сообщает Холидей, потом ругается. - Они зашлакованы!
        Она бросает записи со своего датапада в воздух. Там появляются два десятка записей со мной на улицах и у памятников. Там же присутствует и Филипп в своем темном костюме, но вместо головы и лица у него пылающий белый шар.
        - Что это? - спрашивает правительница.
        - Вредилка, - говорит Холидей, удивляясь, что правительница этого не знает. - Новая технология черного рынка. Источник проблем для стражей. Там используется призма высокочастотных световых волн для создания маски невидимости вокруг пользователя, чтобы зашлаковать распознание лиц. Не такое доскональное устройство, как глушилка, но с б?льшим радиусом действия и меньшим энергопотреблением. Того же типа, какой они использовали на Земле в прошлом месяце.
        Они понимающе переглядываются.
        - Это может быть как-то связано? - хмурится Холидей.
        - Не вижу связи. Если только игру не затеяли, чтобы выманить его. В таком случае можно ожидать, что вскоре все это станет достоянием общественности. Если же не станет, то будет ясно, что речь идет о политическом шантаже. И я его цель. Или Виктра.
        Холидей осознает последствия куда лучше меня. Она бледнеет и снова смотрит на экран.
        - Он также расплатился в ресторане призрачной дебетовой картой. Анонимный аккаунт, на котором сейчас сотня кредитов. Карту использовали только в тот день: этот человек приобрел у продавца техники датапад, дважды расплачивался в музее, потом в кофейне, ресторане и магазине на улице Алемайда.
        - Что он купил в магазине? - спрашивает правительница.
        - Изделие 22342С. Посмотрим ссылку на каталог. - Холидей ненадолго умолкает. - Игрушечный лев.
        - Он над нами издевается.
        Правительница, размышляя, смотрит в окно на проплывающий мимо корабль. С начала допроса ее лицо было непроницаемым. Но теперь я вижу, как ей страшно. То же самое выражение лица было у моей сестры, когда я сказала, что в лагерь явилась «Алая рука». Материнский страх не спутаешь ни с чем. Мне вдруг становится жаль эту женщину.
        - На месте крушения мы нашли алого. Мертвого. Труп сожжен. Ты видела еще каких-нибудь соучастников?
        - С ним была ворона, - говорю я.
        - У него был черный? - В голосе Холидей звучит напряжение. - Как он выглядел?
        - Это была женщина.
        - Женщина? - Холидей словно анализирует это слово.
        - Я видела ее только сзади. Большая, с белыми волосами. Она… выстрелила в Кавакса.
        - У тебя есть какие-нибудь мысли насчет того, почему он забрал тебя с собой из челнока? - спрашивает правительница. - Это единственная деталь, которая абсолютно не укладывается в картину.
        - Нет. Он собирался убить меня. Прицелился мне в лицо и все такое. Но не стал стрелять. Вытащил меня оттуда и сказал, что отпустит и даст денег, чтобы я начала новую жизнь.
        Правительница хмурится:
        - Люди, к которым этот Филипп доставил детей… Можешь вспомнить о них еще что-нибудь, помимо того, что ты уже нам рассказала?
        - Я почти не видела их лиц. Темно, они все в черном… Но среди них был один… розовый. Их босс.
        - Можешь что-нибудь вспомнить о нем? Имя? Шрам? Кольцо? Хоть что-нибудь.
        - Нет… погодите. - Я роюсь в памяти. - У него была трость.
        - Она была как-то украшена?
        Я щурюсь, пытаясь вспомнить.
        - Она была вся белая. А набалдашник черный. В виде монстра.
        - В виде монстра, - повторяет правительница. - Какого именно?
        - Не могу сказать, но, кажется, у него были руки… много рук.
        Правительница достает свой датапад и бросает в воздух передо мной изображение мясистого существа со множеством конечностей:
        - Такой?
        - Думаю, да. Он.
        Правительница смотрит на меня:
        - Ты уверена, что на трости был именно он?
        - Конечно. То есть да. А что? Что это означает?
        Она не отвечает.
        - Мэм? - Холидей беспокойно ерзает.
        Правительница встает с кресла, идет к окну и стоит там почти минуту, прежде чем заговорить.
        - Это не монстр, Лирия. Это головоногий моллюск. Осьминог. Символ синдиката. - Она поворачивается к нам. - Мой сын у синдиката.
        Темный страх сочится из ее глаз. И впервые она, кажется, не контролирует ни эту комнату, ни этот мир, ни судьбу собственного сына.
        - Синдикат… - повторяю я.
        Даже мы на Марсе слышали о синдикате. Алые отдавали этим воротилам заработок за три года, чтобы переправить свои семьи в Эгею, или Аттику, или даже на Луну. Многие так и не успели расплатиться.
        - Это высокоразвитая преступная организация, которая уже много лет правит уголовным миром Луны, - поясняет правительница. - Когда Сообщество пало, у них случилась междоусобная война и длилась до тех пор, пока не появился новый лидер, объединивший выживших, а потом зачистивший остальные банды. Ее называют королевой синдиката. Человек, которого ты видела, вероятно, один из ее приспешников. Скорее всего, это герцог Длинные Руки, принц воров. Насколько мне известно, ты единственный не входящий в синдикат человек, который встретился с ним и остался в живых. Твой Филипп, скорее всего, был шипом.
        - Это не могут быть они, - шепчет Холидей. - Они просто преступники. Они не посмели бы перейти дорогу правительнице…
        - Октавии не посмели бы, да. Но меня они не боятся. Как и «Вокс попули». - Виргиния умолкает и смотрит на дверь, в которую вышли ее советники. - Возможно, Виктра была права. Я сама это накликала. Я сделалась беззубой.
        - К черту Виктру. Республика никогда не должна стать Сообществом, - твердо говорит Холидей. - Разве не в этом суть?
        - Как там однажды сказал Лорн? «Милосердие поощряет негодяев».
        - Зачем им понадобился ваш сын? - спрашиваю я.
        - Чтобы оказать давление. - Она явно о чем-то догадалась, но не делится своим прозрением. - Холидей, пусть Теодора свяжется с Дэрроу. Созови экстренное заседание совета правительницы. Потом найди Танцора. Я хочу, чтобы через час он был у меня в кабинете.
        - А что с девушкой?
        Правительница смотрит на меня:
        - Мне потребуется, чтобы ты дала показания. И будут еще вопросы. А пока что мой управляющий позаботится, чтобы тебе предоставили еду и комнату.
        Холидей указывает мне на дверь. Меня отсылают. Я хочу пожелать правительнице успеха, сказать ей, что я буду молиться за ее сына. Но сомневаюсь, что эти слова будут встречены благожелательно.
        - Надеюсь, пистолет поможет, - говорю я. - Я только сейчас подумала про отпечатки пальцев. Голова была как грязью набита. Но, может быть, его отпечатки там еще сохранились.
        - Пистолет? - Правительница разворачивается. - Какой пистолет?
        Судя по виду Холидей, она понимает не больше своей начальницы.
        - Пистолет, который был при мне, когда я пришла на контрольно-пропускной пункт, - поясняю я. - Я украла его из машины Филиппа. Это его пистолет.
        Теперь Виргиния стремительно поворачивается к Холидей:
        - Где эти стражи?
        - В камере.
        - Отправь команду на КПП. Немедленно. Вели перерыть там все.
        - Что происходит? - удивляюсь я.
        - Нам не передали пистолет.
        - Я говорила им, что это его оружие.
        - Ну а нам об этом не сказали, - хмурится Холидей.
        Отряды Львиной гвардии прибывают на КПП по воздуху. Мы смотрим через голографические камеры на их шлемах, как они обыскивают здание. Они находят пистолет в сумке для обуви на дне шкафчика кого-то из стражей.
        - Это вулканский «всеядный», - отстраненно говорит Холидей. - Таких выпустили всего одну партию лет шестьдесят назад. Коллекционная вещь. Стоит десятки тысяч. Должно быть, один из жестянщиков украл его, чтобы продать.
        Я замечаю странную интонацию серой на секунду позже, чем правительница.
        - Провожу экспертизу, - говорит один из гвардейцев в интерком.
        Над столом для совещаний появляется изображение пистолета. Мои отпечатки пальцев видны на стволе, спусковом крючке и рукояти. А вот на аккумуляторе выделяется второй комплект отпечатков - они побольше.
        - Фильтрую по базе данных, - произносит Холидей голосом автомата. - Соответствие найдено. Отпечатки зарегистрированы в страховой компании «Пирей» в семьсот сорок первом году эры Покорения. - Она судорожно сглатывает. - Эфраим Хорн, страховой следователь.
        В воздухе появляется загорелое лицо мужчины лет тридцати. У него узкие лукавые глаза, на губах насмешливая улыбка. Он намного младше Филиппа, его нос меньше, а лицо более худое.
        - Это твой Филипп? - спрашивает правительница.
        - У этого нос меньше. И щеки другие.
        - Он мог использовать пластический грим.
        Правительница включает запись интервью из его личного дела. Я подаюсь к голограмме. Мужчина сидит, закинув ноги на стол, и скучающе говорит в камеру с лунным акцентом: «Похоже, дело о пропаже Ренуара сводится не к ловкости домушника, а к банкротству из-за морального разложения. Это мошенничество. Простое. И незатейливое. Я рекомендую отказать в возмещении ущерба и отправить этого урода в Уайтхолд».
        - Это он, проклятая скотина! Он самый! - И Холидей тяжело, уязвленно вздыхает.
        - Холидей, ты его знаешь? - удивляется правительница.
        Коренастая женщина кивает и печально смеется в ответ на свои мысли.
        - Можно сказать и так. Это мой зять.
        51. Эфраим
        Небесный порт
        Это мой последний день на Луне. Все еще тянется темный цикл, но на востоке видны отсветы восхода. Я сижу со стаканом водки на подогреваемой террасе снятого мною гостиничного люкса и наблюдаю за нарождающейся зарей. Я зафрахтовал частный челнок, и завтра мы с Вольгой улетим на Землю, куда отправляются все враги государства, чтобы исчезнуть. Цифровому слежению на старой планете далеко до лунного. Можно было податься и на Марс, но там слишком нестабильно, на мой вкус. Я пью, с тех пор как до меня дошли слухи, что один из бандитов синдиката убил девушку-алую неподалеку от склада. Я наливаю стакан водки - за маленького кролика. И добавляю золадон - для себя.
        Она умерла, окровавленная, объятая страхом, в каком-то переулке. Ее изрубили топорами и клинками, как и ее семью. Боль в моей груди слабеет, по мере того как золадон запускает в меня свои прохладные беспечные пальцы. Над скопищем Громады и сверкающей панорамой города я вижу Гиперион. За ним на избитом небе кровоточит бледное розовое пятно. Небо усеяно скайхуками, мигающими спутниками и пронизано венами, по которым утекают корабли, отправляющиеся в космос из АМП.
        Скоро я буду на одном из них. Но этой минуты надо еще дождаться.
        Львиное Сердце отправит на поиски убийц, включая Холидей, и они перероют весь Гиперион снизу доверху.
        Я смотрю вверх, когда на террасу выползает Вольга. Мы пришли сюда прямо со встречи с герцогом и заплатили наличными за один из люксов на уровне пентхауса. Номера звукоизолированы и оснащены автономными системами безопасности, а также тонированным стеклом - для приватности. Я лезу под мышку, желая ощутить успокаивающее прикосновение «всеядного», но под пальцами лишь кожа. Без этого пистолета я все равно что голый.
        Я смотрю на город, который был мне домом с тех самых пор, как моя мать произвела меня, младшего щенка из шестерых, на свет. Я был для нее лишь чеком от правительства. А для правительства я был всего лишь очередным псом в стае. Я никогда не обманывал себя мыслями, что моему городу есть дело до меня, но мне было дело до него - куда больше, чем до Сообщества. Я сражался, чтобы освободить его. Я сражался за него, когда золотые явились, чтобы снова завладеть им. Теперь он изменяется вокруг меня. Старое поглощается новым. И в сердце этого нового - нечто такое, чего я не понимаю. Какое-то дикое, бешеное требование власти и богатства - война всех против всех.
        Я подыгрывал ей, но это не мое.
        Чем больше я думаю о синдикате, тем отчетливее понимаю: вполне естественно, что им наскучило править игрушечным криминалом этого спутника. Конечно же, они потянулись к следующей ступени - к политике. И я дал им толчок.
        Зачем им понадобились дети?
        Я думал, что смогу перевернуть страницу и распрощаться с этим делом, как со всеми предыдущими. Но оно другое, более значительное, и я не могу обманывать себя, преуменьшая его важность. Кира и Дано мертвы, потому что я втянул их в это. Не просто в работу на синдикат, а в такую жизнь. Я смотрю через террасу на Вольгу: она обхватила себя руками, словно забаррикадировалась. Мой единственный друг. Она не была преступницей, пока не встретилась со мной. Она была влюблена в саму идею города: много людей из разных мест. Потом я заманил ее в тень, потому что мне нужна была сторожевая собака. Ей было бы лучше без меня. Всем было бы лучше без меня.
        В объятиях золадона эта идея подается холодной, завернутой в чистую логику.
        Из гостиной люкса сюда доносятся отголоски новостей. На Гиперион надвигается буря. Жнеца видели на Марсе, а по всей республике исчезают черные. В новостях ни намека на похищение. Лишь краткое упоминание о том, что правительственный корабль упал из-за технической неисправности, но все остались живы.
        Замалчивание - часть игры.
        Правительница скомпрометирована. Ее сын у них в руках. Но она скрывает это, чтобы не дать Танцору и ему подобным одержать над ней верх. Что же синдикат потребует в качестве выкупа? Вопрос на миллиард кредитов.
        - Ты сожалеешь об этом? - спрашивает Вольга.
        - Выражайся конкретнее. О продаже детей? Нет. Милое дело. Что надо мной насмехался психопат - воротила преступного мира, а теперь охотятся социопаты-золотые? Это даже забавно. Или, может, ты имеешь в виду наших коллег, которых разделали у нас на глазах?
        Чувствуя напряжение в шее и бурление в мозгу, я достаю вторую таблетку золадона и катаю по ладони. Я уже наклонился, предвкушая сладкое оцепенение, но тут Вольга выбивает у меня таблетку и забирает дозатор со стола.
        - Вольга, не будь жопой.
        - Хватит.
        - Вольга, отдай дозатор.
        - Я устала от того, что ты ходишь словно во сне. Устала видеть тебя бесчувственным. У тебя все слишком просто. Плохо себя чувствуешь - глотнул пилюлю. Нюхнул пыли. Тяпнул спиртного. И тебе хорошо.
        - Я похож на человека, который хорошо себя чувствует?
        - Нет. - Она кривится. - Ты не чувствуешь ничего.
        - Отдай дозатор.
        - Нет.
        - Вольга, бледное ты дерьмо! Отдай мой дозатор.
        - Ты мне не хозяин. Если тебе так нужен золадон - приди и забери, - говорит она, пожимая плечами.
        Я кидаюсь за дозатором, но она толкает меня в сторону, я спотыкаюсь о стул и падаю. Правое колено пронзает ослепляющая боль - старая рана. Когда я выползаю из-под стула, Вольга и не думает извиняться.
        - Отдай.
        - Сходи и принеси. - Она швыряет дозатор с террасы, и тот летит по спирали к воздушной линии, проходящей внизу.
        Я кидаюсь к краю и смотрю, как он исчезает из виду.
        - Ты маленькое чудовище, - бормочу я.
        Ее ноздри раздуваются. Она снова толкает меня левой рукой с огромной силой, и я отлетаю назад. Треснувшие ребра причиняют дикую боль. Я задыхаюсь. Вольга идет за мной и снова бьет меня в грудь, сшибая с ног. Я тяжело падаю на мраморный пол, врезаясь лопатками в камень.
        - Ты что-нибудь сейчас чувствуешь? - гремит она.
        - От… вали, - выкашливаю я.
        Она ставит ботинок на мой живот и надавливает:
        - А теперь?
        Изогнувшись, лезу правой рукой в свой ботинок за шокером и вжимаю его ей в ногу. Ее кожа под брюками потрескивает от разряда. Вольга кривится от боли. Ее глаза темнеют. Боль пробуждает кровожадность, записанную в ее генах.
        - Вольга… - успеваю прохрипеть я. - Вольга, нет!
        Она в гневе поднимает меня, легко, словно подушку, и держит двумя руками, явно собираясь сбросить с террасы. Я смотрю на воздушные линии в сотнях метров внизу.
        - Ну давай, - фыркаю я. - Бросай. Давай, чудовище.
        Хватка слабеет, и мир в моем поле зрения переворачивается, когда черная отпускает меня. Я сижу на полу, тяжело дыша. Вольга падает в кресло, едва не ломая его, и смотрит на меня со слезами на глазах.
        - Я не чудовище. Не чудовище! - Она не сводит с меня взгляда. Глаза у нее припухшие. - В отличие от тебя. Это же были просто дети.
        - Ты знала о наших планах, - говорю я, потирая ребра. Явно ее стараниями треснуло еще несколько. - И была в курсе, что кто-то может умереть. И теперь ты плачешь, потому что не справляешься с чувством вины? - фыркаю я. - Давай взрослей. Ты сделала свое дело. Так же, как и я. А теперь купи себе крепкий хребет и хорошенько потрахайся на все эти сраные деньги. Видит Юпитер, тебе нужно и то и другое.
        Вольга смотрит на меня так, словно не верит собственным ушам. Я не знаю, чего еще она ждала. Дело сделано. Пора двигаться дальше.
        - Зачем ты вообще подписалась на этот заказ, если понимала, что у тебя кишка тонка?
        - Я сделала это для тебя! - жалобно говорит она. - Я сделала это потому, что ты нуждался во мне. Ну а я всегда нуждаюсь в тебе. Ты привел меня сюда. Ты моя семья. А у меня никогда не получалось сделать что-нибудь для тебя. Каждый раз, как я пыталась, ты злился: «Иди домой, Вольга. Вольга, отвали». Но тут… В этом вот… Я могла что-то сделать, чтобы помочь тебе. Я могла прикрыть твою спину, как ты прикрывал мою. Я не знала, что это будет так тяжело.
        Она изо всех сил сдерживает слезы. Огромные плечи вздрагивают.
        Я не знаю, что делать.
        - Ты только подумай про все приключения, которые нас ждут, - сдержанно говорю я. - Тур по Африке. Морепродукты. Животные. Шлюхи Пиратского берега!
        Она смотрит на меня припухшими глазами:
        - Как ты думаешь, они их убьют?
        - Нет. Не убьют. Ты же слышала герцога. Никакой грубости. Какой толк в мертвом заложнике? Думаю, они потребуют деньги или еще что-нибудь. Не знаю. Да и не важно. Это не наше дело.
        - Не наше дело? Мы часть этого, Эфраим. Часть республики.
        - Почему? Потому, что мы живем здесь? Они стараются внушить тебе это дерьмо, чтобы ты думала, что это касается тебя лично. Это все надувательство, принцесса. Ты никогда не сражаешься за себя. Ты всегда сражаешься за них. За дом Луны, за Августусов, за Жнеца - какая, к черту, разница?
        - Почему ты такой?
        - Какой?
        - Злой.
        Я вздыхаю:
        - Я не злой.
        - А какой же?
        - Сознательный. Нельзя позаботиться о ком-то другом. Это так не работает. Все, что ты можешь сделать, - позаботиться о себе. Никому другому это и в голову не придет.
        - Я бы о тебе заботилась.
        Я закатываю глаза:
        - Ты думаешь, этим детям есть дело до тебя? Думаешь, они вырастут и тогда отнесутся к тебе с вниманием? Для них ты всего лишь оружие.
        - А для тебя? - спрашивает Вольга. - Если бы я не была оружием, ты бы не держал меня при себе.
        - Ну, я уж точно держу тебя при себе не для разговоров.
        По взгляду Вольги я понимаю, что в конце концов зашел слишком далеко.
        Что-то ломается. Что-то важное.
        - Вольга…
        Она отступает на шаг. Нерешительно тяну к ней руку, будто для поддержки. Но потом опускаю руку, и Вольга это видит. Она разворачивается и выходит. Дверь номера хлопает. Она ушла. И в глубине души, под холодной волной золадона я понимаю, что на этом наша совместная история окончена.
        Снова один. И к лучшему.
        Я покидаю номер отеля вскоре после ухода Вольги. К себе не возвращаюсь - опасаюсь, как бы разведка республики или Горго не нанесли визит. Вместо этого я вдруг оказываюсь на улице рядом с домом Киры и смотрю вверх, на стеклянное здание. Оно будто колышется в небе, как кусок веревки на конце воздуховода. Я хотел посмотреть, где жила Кира. Не знаю зачем. Возможно, для подведения итогов. Вероятно, увидев, как она жила, я смогу понять, почему она воткнула нож мне в спину. Но внутрь зайти не получится. В холле стоят сканеры сетчатки глаз, и в здании есть частная охрана.
        Так что я стою на улице под дождем, глядя на здание и размышляя, из какого стеклянного окна выглядывала и никогда больше не выглянет Кира, и понимая, что я никогда на самом деле не знал ее. Ни ее, ни Дано. Потому что я держал их на расстоянии, ограничиваясь поверхностным общением, и они платили мне тем же.
        Я иду по улице сквозь пар, поднимающийся от канализации, минуя лес торговцев лапшой и продавцов биотеха, зазывающих прохожих. Они транслируют калейдоскоп секс-рекламы через голографические вещатели, восседающие у них на плечах, словно металлические горгульи. Я шагаю давним маршрутом, которым мы с Триггом возвращались с Променада, мимо Гравитационных садов и на юг, к неказистому Старому городу. Решаю идти еще дальше, чем мы ходили вдвоем, и продолжаю бродить до раннего утра, достаточно долго, чтобы увидеть, как ночная стража сменяется дневной. Наконец улицы омывает туманный, розовый, долгий восход.
        Когда город просыпается, я завтракаю кофе и вязкой лапшой с корицей у одного из моих любимых старых киосков рядом с верфью и кормлю чаек, как это делал Тригг. Внизу, в водах моря Ясности, большие роботы-уборщики собирают мусор. Потом я ловлю такси и еду к себе на склад. В одной из приватных комнат другой стройный робот с руками-грузоподъемниками ставит металлический ящик на стол и оставляет меня одного. В ящике мои собранные в дорогу сумки. Две, из лоснящейся черной кожи. Удивляюсь, как угнетающе действует мысль о том, что эти сумки - все, что я нажил. Вор, у которого нет ничего стоящего. Звучит как скверная шутка. Возможно, именно это я искал. Шанс начать с чистого листа. У меня нет ничего, кроме стопок жестких пластиковых купюр в сумках, нескольких удостоверений личности и накладок с ДНК, двух костюмов, двух пистолетов и запаса таблеток золадона. Я кладу их в карман, но пока не глотаю.
        Я беру такси до частного скайхука - парящего в трех километрах над городом порта в форме звезды. Предназначенный для богатых и знаменитых, он подвешен на гравилифтах; здесь достаточно места для швартовки десяти частных яхт. Нанимать частное судно оскорбительно дорого, но мне нужно быть при оружии, а значит, коммерческие рейсы отпадают. Меня высаживают на верхнем уровне порта рядом со стойкой регистрации. Такси съезжает с бетонной летной полосы и снова ныряет в поток наземного транспорта, оставляя меня в месте, похожем на парк над облаками. За стойкой регистрации стоит стильная розовая в белой форме, сдвинутой назад фуражке и шубе. Я дрожу в разреженном воздухе.
        - Добрый день, гражданин. Добро пожаловать в «Зефир транс-терестриал». Вы желаете зарегистрироваться на сегодняшний рейс?
        Опустив руку в карман, я натягиваю на палец одну из прозрачных накладок ДНК. Делаю вид, будто облизываю палец, и провожу им через устройство для отбора проб.
        - О, мистер Гарибальди! - Она любезно улыбается, пока ее компьютер регистрирует одно из моих фальшивых удостоверений личности. - Мы очень рады видеть вас сегодня. «Ветер Эвридики» будет готов принять вас на борт через тридцать минут. Пилоты проводят предполетную проверку.
        - Я первый прибывший пассажир?
        Розовая сверяется с полетным листом:
        - Да, госпожа Бьорл еще не прибыла.
        - Сообщите мне, когда она появится.
        - Конечно. Вы можете улететь в любой момент после завершения предполетной проверки, но мы будем рады, если до того вы воспользуетесь нашими всепланетно известными услугами в терминале. - Она отправляет со своего датапада голографическую карту; мой датапад принимает ее. - Как вы можете видеть, у нас имеется два спа-салона, а также бассейн с морской водой, капсулы альтернативной реальности, ожидающие гостей массажисты и персонал удовольствий. Также у нас есть игровая комната, два зала ожидания повышенной комфортности - сумерки и небо…
        Я следую за посыльным, который относит мои сумки в хорошо укомплектованный бар. В углу залитого рассветным солнцем помещения играет на рояле музыкант. Устраиваюсь на барном стуле, обтянутом кремовой кожей, спиной к смотровым окнам - за ними облака и жутковатое розовое небо - и смотрю на дверь, ожидая, когда в дверном проеме возникнет массивная фигура Вольги. Другие пассажиры приходят и уходят. В основном это золотые и серебряные, и их разговоры звенят, словно прикосновение ложечки к превосходному фарфору. Я узнаю нескольких актрис и пару знаменитых гонщиков. Вскоре их голоса начинают казаться мне комариным жужжанием, раздражающим и вызывающим клаустрофобию. У меня начинается золадоновая ломка. Но я все равно не принимаю следующую дозу.
        Я трижды заказываю выпивку, но Вольга так и не появляется. Ухожу на яхту, знакомлюсь с капитаном-синим и экипажем, оставляю сумки в спальных каютах. Стюардесса готовит мне водку с соком личи, и я жду Вольгу в салоне. Час. Потом еще два.
        К полудню наконец перевариваю тот факт, что Вольга не придет. Я совершенно потерян. Меня переполняет не боль, к которой я привык, а глубокое одиночество от осознания того, что достиг дна. Теперь буду болтаться один с двумя сумками. Дружбе настал конец под бубнеж голографических новостей и хлопанье двери. Новая порция водки с личи вдруг кажется мне безвкусной. В салоне отсутствует сила тяжести, и от этого жутковато. Бронируя судно, я попросил капитана во время предполетной подготовки выставить нулевую гравитацию. Я сделал это для Вольги. Ей не хватало невесомости во время нашего первого полета с Земли на Луну. Теперь в этом нет смысла. Я всегда ненавидел это ощущение. Я прошу стюардессу убрать невесомость и говорю, что готов к отлету. Госпожа Бьорл не придет.
        Я отправляюсь в туалет, чтобы облегчиться до включения главного двигателя. Принимаю таблетку от тошноты и уже собираюсь вернуться в салон, как вдруг мне приходит в голову, что надо бы изменить пункт прибытия на тот случай, если Вольгу заест совесть и она обратится к властям. Прощай, Африка; здравствуй, Эхо-Сити. Я поднимаюсь на летную палубу. Там пусто. Тихо. Экипаж, готовивший мне обед на кухне, исчез. Я проверяю их маленькие каюты. Никого. Мне это не нравится. Я осторожно пробираюсь мимо кухни к кабине и заглядываю туда. Пилотов тоже след простыл. За носовыми иллюминаторами вроде бы не видно ничего странного. Посадочная площадка пуста, над ней ясное небо. И все-таки что-то не так. Я вытаскиваю из-под мышки короткоствольный пистолет.
        Неужели синдикат все-таки явился, чтобы прикончить меня?
        Я прохожу по коридору. Пистолет скользит в потных ладонях. Проверяю верхнюю палубу и заглядываю в пролет трапа, прислушиваясь. Не заметив ничего подозрительного, осторожно спускаюсь.
        Из салона доносятся какие-то звуки. Голоса. Вольга? Я врываюсь в салон с пистолетом на изготовку и вижу двух женщин, занявших кожаные летные кресла.
        - Холидей…
        Это имя застревает у меня в горле, словно раздробленная куриная кость. Холидей наклонилась вперед, поставив локти на колени. Одета в гражданское. Черные штаны, ботинки и темно-зеленая кожаная куртка - однако в левый рукав как будто вделан потайной генератор импульсного щита. Женщина, готовая к сражению в условиях города. А рядом с ней, в новой одежде и с недавно вымытыми волосами, сидит кролик, и ее глаза цвета ржавчины горят ненавистью. У нее рука на перевязи.
        - Вот дерьмо…
        - Садись, Эфраим, - говорит Холидей.
        Я держу их под прицелом и выглядываю в коридор в поисках других незваных гостей, которых они наверняка привели с собой. Кажется, здесь больше никого нет, но в терминале наверняка поджидает отряд разведчиков-коммандос. Я горько смеюсь и тычу пальцем в Лирию:
        - Ты же должна быть мертва!
        - Тебе тогда было бы проще, да?
        - Как ты ушла от черных?
        Она строит мне гримасу:
        - Магия.
        Я хмыкаю.
        - Как вы меня нашли?
        - Мы - это государство, - говорит Холидей. - Ну и долго, по-твоему, ты мог скрываться?
        - Больше одного дня, - признаюсь я. - Вы не против, если я налью себе стаканчик? Или четыре? - Я направляюсь к мини-бару.
        - Заткнись и сядь.
        Я хмурюсь и смотрю на свой пистолет:
        - Вообще-то, пушка у меня.
        - А меченые в грузовом трюме - у меня.
        - К слову о стрельбе из пушки по воробьям. - Я тяжело опускаюсь в кресло напротив. К моему удивлению, я не ощущаю ни страха, ни поражения. Если я что и чувствую, так это облегчение. Ставлю пистолет на предохранитель, кладу его на стол между нами и толкаю к Лирии. - Возможно, ты захочешь им воспользоваться.
        - У меня уже есть, - говорит она, вытаскивая из-под куртки мой «всеядный» и пристраивая его на колено.
        Спусковой крючок на фиксаторе. При виде своего пистолета я улыбаюсь.
        - Сбежала от черных. Каким-то образом не дала республиканской разведке спустить с себя шкуру заживо. Теперь сидишь тут с пистолетом. Должно быть, и вправду магия.
        - Эфраим… - начинает Лирия.
        - Можешь звать меня Филиппом, если тебе так проще.
        - Иди в шлак!
        - Оригинально. - Я откидываюсь на спинку кресла и закидываю ногу на ногу. - Ну и что дальше? Ворвутся коммандос и потащат меня в камеру для допросов? Меня нарежут на кусочки, чтобы вручить их Жнецу, когда он вернется домой? Или это будут химические пытки? Экспериментальные? Запрете меня в голографическом симуляторе на относительное столетие? Или я получу подводный билет в один конец до Дипгрейва?
        - Что дальше? Ты скажешь мне, где дети, - говорит Холидей. - Потом скажешь, кому ты их продал. Что тебе известно о розовом с тростью. И как нам их вернуть. Ради твоего же блага я надеюсь, что ты знаешь достаточно, чтобы избежать обвинения в измене.
        - К счастью, смертной казни больше нет, - говорю я.
        - Мы можем сделать исключение.
        - Как благородно!
        Холидей подается вперед:
        - Эфраим, тебе придется привыкнуть к мысли, что остаток своей жизни ты проведешь в камере. А вот насколько велика она будет, зависит от того, что ты мне скажешь.
        - Холидей, а ты слишком много времени провела в армии. Нельзя так обращаться с человеком. Загонять его в угол и лишать всяческой мотивации к диалогу. Помнишь Одиннадцатый легион? Золотых василисков? Ты была там.
        Она помнит.
        - Что будет, если окружить вражеский отряд, не оставив ему возможности отступить или сдаться? Они будут драться насмерть. А это плохо для всех. Они же оказались в ловушке за той дамбой. Помнишь, мы просто продолжали в них стрелять? Потратили восемь часов, чтобы убить пятьдесят тысяч человек, потому что не хотели сносить дамбу бомбами. Кто же знал, что это займет так много времени? Мне никогда после этого не доводилось смотреть в лицо Жнецу. Но ты-то его видела. Ему как, понравилось?
        - Это не игра, Эфраим, - говорит Холидей. - Если ты настолько ненавидишь жизнь, что хочешь умереть, - милости прошу. Я угощу тебя пулей. Но не тяни за собой двух ни в чем не повинных детей.
        - Неповинных? Все так и швыряются этим дерьмом. Их втянули в игру собственные родители. Не надо было отправлять их на государственные мероприятия. Не надо было выставлять их напоказ как образчики прогресса. Но они это сделали. Они превратили детей в мишени, не я. Как ты думаешь, сколько маленьких детей умерло во время битвы за Луну? Я видел целые кварталы, уничтоженные лучевым оружием дома Валий-Рат. Школы, превращенные в пыль термическими боеприпасами с клеймом республики. Мертвые дети - разменная монета войны. Не надо приходить ко мне и ныть из-за того, что мужчина и женщина, начавшие все это, не хотят платить из своего кармана, как платят все остальные.
        Я никогда еще не видел, чтобы Холидей смотрела на меня с таким отвращением.
        - Что с тобой случилось?
        - Жизнь. То же самое дерьмо, что случается со всеми.
        - Тригг плюнул бы тебе в лицо, если бы сейчас был здесь.
        - Что ж, он умер в твое дежурство, не в мое.
        Холидей смотрит на меня беспомощно, словно я дал ей пощечину.
        Каждый раз, когда мы встречались на день рождения Тригга, эта правда невысказанной висела между нами, словно оружие гарантированного взаимного уничтожения. И теперь, озвучив ее, я ощущаю во рту вкус пепла. Вот так вот использовать Тригга как оружие - это полнейшее извращение памяти о нем, его значения для нас обоих. Но он повсюду следовал за сестрой. А она привела его на смерть из-за того, кто даже не помнит его имени. Холидей не может смотреть мне в глаза. Но Лирия качает головой:
        - Это несправедливо, сам знаешь.
        - Прибереги свое красноречие для других случаев, дорогая. Ты всего лишь маленькая девочка, воображающая себя героиней. Ты ничего не знаешь обо мне.
        - Верно. Не знаю, - говорит Лирия. - Ты изрядно потрудился, чтобы до меня это дошло. Но я знаю, что моя мама умерла в шахтах от рака. Он сожрал ее легкие. Папа думал, это его вина, ведь он не сумел достать нужные лекарства. Я видела, как горе постепенно убивало его. И к тому моменту, как мы выбрались из шахт, он на самом деле был уже мертв. Он ненавидел все вокруг - небо, весь мир, - потому что мама этого видеть уже не могла. Думаешь, она хотела бы такой жизни для человека, которого любила?
        - Откуда мне знать? Я никогда не был рабом.
        - Когда нас вывели из шахт, нам обещали все, что только можно. А потом я потеряла семью. Почти всю. Ты можешь ныть про свои порезы и царапины, но тебе не понять эту боль. Надо ли было ожесточиться из-за того, что я видела, как моим родным причинили зло? Следует ли винить в этом все миры? Я винила себя. Я винила правительницу. И что мне это дало? - Лирия откашливается. Ее переполняют эмоции. - Ты спрашивал меня, верю ли я в Долину. Не знаю. Не знаю, существует ли она и смотрят ли на меня оттуда мои близкие. Но, по-моему, не важно, могут ли они видеть нас. Важно другое - что мы можем чувствовать их. Помнить их. И пытаться быть в жизни такими же хорошими, какими они нас видели.
        Я перевожу взгляд с нее на иллюминатор, за которым клубятся розовые облака.
        - Да, Тригга больше нет. Я понимаю, ты чувствуешь себя так, словно тебя ограбили. Но не забывай, он видел в тебе что-то достойное любви, даже если сам ты этого не видишь. В его глазах ты был хорошим человеком, Эфраим. Так что будь таким, если ты любил Тригга.
        - Этот человек никогда не существовал. Тригг просто выдумал его, чтобы чувствовать себя лучше.
        - Тогда почему ты не убил меня в челноке?
        - Я пытался убить. Я нажал на спусковой крючок. Но пистолет был на предохранителе. Тебе просто повезло.
        - Ты мог нажать на спуск снова. Но не сделал этого. Ты сохранил мне жизнь.
        - И посмотри, к чему это привело.
        - Ты все время кого-то изображаешь, Эфраим. Уверен, что не выдумал этот образ, чтобы защититься от лишних переживаний?
        Как бы то ни было, сейчас чувства полностью завладели мной. Я смотрю через иллюминатор на корабли, направляющиеся на орбиту, а вижу Тригга в водах Эгейского моря - там мы впервые отдыхали вместе, во время его отпуска. Я помню, как он лежал в гамаке рядом с нашим бунгало и играл на маленькой гитаре. Играл ужасно, но мне нравилось смотреть на бисеринки пота у него на висках и веснушки на его плечах, слушать детский смех человека, которого мир упорно пытался сделать безжалостным. Он был терпелив со мной. Медленно разрушал стены, высившиеся вокруг с тех пор, как мать, взглянув на меня, сказала, что любила своего младшего сына за тысячу кредитов в месяц. Во время того отпуска он сделал мне предложение.
        Все хорошие воспоминания о нем оказались в заложниках у кошмара, вызванного его гибелью. Теперь решетки трещат, двери открываются и воспоминания захлестывают меня. Я хочу лишь одного - попрощаться с ним. Чтобы он знал, что он мой, а я - его. Но, сидя здесь и захлебываясь в дерьме собственного производства, я по-прежнему не чувствую ничего, кроме гнева.
        Я смотрю на Холидей - и мне нечего сказать. Я не могу извиниться. Слова просто не идут с языка, и все. Точно так же она никогда не извинится, что позволила ему умереть, да и сама себя не простит. Но она видит эту животную боль во мне.
        - Он хотел бы, чтобы ты исправил это, - произносит Холидей.
        - Я не знаю, где они, - роняю я.
        Холидей куда проще говорить о похищении, чем о Тригге.
        - Кто этим занимался?
        - Синдикат. Со мной контактировал герцог Длинные Руки.
        Это ей уже известно.
        - Ты сможешь опознать его?
        - Да. Но сомневаюсь, что он есть в базе. Он был розой. Высокого - нет, высочайшего класса. Из штата какого-то богатенького золотого. Начинай поиски оттуда. Еще там был черный по имени Горго, явно из военных. Не прямиком из Страны льдов. - (Она делает пометки.) - Как ты думаешь, Холидей, чего они добиваются?
        - Это ты мне скажи. Они пока не подавали признаков жизни. И не выдвигали требований.
        - Они не убили детей, - говорю я. - Герцог сказал, что они нужны королеве.
        - Ты встречался с ней? - спрашивает Холидей.
        - Нет. Поговаривают, будто она - черная с Земли, в высоком воинском чине. Но никто ничего не знает точно.
        - Что, правда? - Холидей хмурится. - Республиканская разведка уже больше года исходит из предположения, что она алая.
        - Алая? - шепчет Лирия.
        - Ты думаешь, черные пошли бы за алой? - смеюсь я.
        - Есть также вероятность, что они сотрудничают с Сообществом, - говорит Холидей.
        - Это вряд ли.
        - Почему?
        - Герцог был рабом. Он ненавидит работорговцев. Если он и работает на Повелителя Праха, то сам об этом не знает. Это все из-за мирного договора?
        - Возможно. - Холидей нервно смотрит в окно. Ну, насколько может выглядеть нервной женщина с головой, похожей на шлакоблок.
        - Ждешь кого-то?
        - Скажите ему, - обращается к серой Лирия. - Он имеет право знать.
        - Знать что? - Я подаюсь вперед. - Что?
        - Детей ищем не только мы…
        - Шлак меня побери… - Я привстаю с кресла. - Он вернулся? Жнец? - Я смотрю в иллюминатор и чувствую, как вся кровь прилила к сердцу. - Арес?
        - Хуже, - говорит Холидей. - Леди Юлия вышла на тропу войны. И она жаждет крови.
        - Она на восьмом месяце беременности. Уж извини, что я не трепещу, заслышав ее имя.
        Холидей улыбается:
        - Она в полной боевой броне атаковала августусовский челнок над Гиперионом, потому что внутри была Лирия.
        Я ошеломленно смотрю на нее:
        - Я и не знал, что они делают доспехи для беременных.
        - Делают.
        - Она знает, что это синдикат?
        Холидей пожимает плечами:
        - Непонятно, что именно ей известно. Она не делится информацией. Мы поймали нескольких ее следователей при попытке пробраться на место крушения.
        Я чешу в затылке. Пальцы аж зудят - так хочется закурить, а желудок завязывается узлом, требуя еще золадона.
        - Что ж, если эта женщина объявит войну синдикату, детей в лучшем случае покромсают на куски. И начнут посылать части тел в цитадель в ящиках, утыканных шипами.
        - Вот поэтому сюда пришли мы, а не разведка республики, - говорит Холидей. - Ты лучше нас знаешь синдикат. Нам нужно, чтобы ты подключился и помог координировать спасательную операцию.
        - Ни за что. У них есть люди в вашем правительстве.
        Холидей щурится:
        - Откуда тебе это известно?
        - Они сообщили мне о маршруте мальчика более чем за месяц. Но не стали привлекать других «кротов». Вероятно, не хотели их засветить. Поэтому мне пришлось завербовать тебя. - Я смотрю на Лирию. - Если они узнают, что я помогаю тебе…
        - Части тела… - бормочет Лирия.
        - Если они уже знают о нас, вернуть детей придется тебе, - говорит Холидей.
        - Иди в жопу! - Я фыркаю от смеха.
        - Так и думала, что ты это скажешь. Я знаю, что тебе наплевать на собственную жизнь, Эфраим. Но что-то мне подсказывает, что на нее тебе не наплевать.
        Она ставит на стол голокуб, и в нем появляется изображение камеры. Женщина сидит на скамье, сгорбившись и обхватив руками голову. Это Вольга.
        - Мы нашли ее в «Церебиане», - говорит Холидей. - Ее было легче найти, чем тебя. Что было непросто - так это не дать Телеманусам убить ее на месте.
        - Если с ее головы упадет хоть волосок…
        - Нет. Теперь твоя очередь слушать. Твоя очередь повиноваться. Если ты не сделаешь того, что я скажу, я отдам ее Телеманусам.
        Лирия удивлена не меньше меня.
        - Не трогайте ее, - прошу я.
        Холидей откидывается на спинку кресла:
        - Так, значит, внутри все-таки есть информатор…
        - Она не хотела этого делать.
        - Мне плевать. Ты приведешь ко мне детей. После этого сможешь получить свою подругу обратно. - Холидей смотрит на меня без жалости. - Ты сам ввязался в эту игру.
        Я снова бросаю взгляд на голокуб. Как я мог быть так жесток с Вольгой? Она следовала за мной, как щенок, с первой же нашей встречи. Она дарила мне любовь и не просила ничего взамен. С самого рождения она была рабыней, чудовищем. Все ее отталкивали. Потом она нашла меня - и я обошелся с ней точно так же. Меня мутит.
        - Есть один способ, - говорю я. - Но взамен я хочу помилования для себя и Вольги.
        - Помилования? После всего, что ты сделал?
        - Да, и пусть оно будет оформлено в цифровом формате, через посредника.
        - А для остальных членов команды ты помилования не просишь? - спрашивает Лирия.
        - Они мертвы. Как по-вашему, почему я вообще с вами разговариваю?
        Это уже чересчур для моего кодекса.
        - Что вы об этом думаете, повелительница? - серая смотрит на меня, потом наклоняет голову. - Она хочет поговорить с тобой.
        Холидей прикасается к своему датападу, и передо мной появляется лицо правительницы. Ее глаза - чистое жидкое золото. Она видела, как флоты сгорают на подступах к лунам и как военные преступники выходят на свободу с ее дозволения. Я ненавижу ее безмерно.
        - Эфраим Хорн…
        - Львиное Сердце… - (Подобная фамильярность раздражает Холидей.) - Я хочу, чтобы Вольгу освободили немедленно.
        - Нет.
        - Тогда у нас проблема.
        - Ее отпустят, когда я получу детей обратно. Я подпишу обязывающее соглашение через гильдию Офион.
        - Амани, - говорю я.
        - Что-что?
        - Офион в кармане у синдиката. Если вы обратитесь к ним по поводу такого соглашения, у нас будут трудности. Используйте Амани. - Как странно объяснять самой могущественной женщине на свете то, чего она не знает. - И я желаю, чтобы в случае моей смерти Вольга получила помилование.
        - Нет.
        - Мы оба знаем, как вы любите раздавать помилования. Я, конечно, не насильник-золотой и не массовый убийца, но, уверен, вы найдете в своем сердце способность простить и нас - так сказать, в духе амнистии.
        - Вы хотите умереть, мистер Хорн?
        - Это не имеет значения. Но Вольга заслуживает того, чтобы ей сохранили жизнь.
        Она недовольна моей неуступчивостью. Но мне похрен.
        - Человек, которого она застрелила, был мне как отец. Он все еще борется за жизнь.
        - Тогда я искренне надеюсь, что вы не потеряете отца и ребенка в один день.
        Она не реагирует. Спокойствие золотой столь безупречно и надменно, что мне хочется дотянуться до нее сквозь голограмму и придушить.
        - Прекрасно, - говорит она. - Холидей даст вам передатчик. Вы отыщете базу синдиката, потом подадите сигнал, и по этим координатам прибудет штурмовой отряд.
        - Синдикат проверит, нет ли при мне чего-то подобного.
        - Передатчик будет спрятан.
        - И они его найдут. Подкожный, изотопный - отыщут все равно. Они не уличные бандиты, как вы могли бы уже заметить.
        - Тогда что вы предлагаете?
        - Дайте мне номер датапада, и я позвоню по нему. А ваш убойный отряд сможет засечь его по джи-пи-эс, прилететь и прикончить всех, кто вас чем-либо задел.
        Ей не нравится мое предложение, но ни у кого из нас нет особого выбора.
        - Прекрасно, мистер Хорн. Мы договорились. Но я хочу, чтобы вы кое-что знали. Если вы попытаетесь сбежать или переметнетесь на сторону синдиката, ваша подруга умрет. И будь то Марс, Луна, Земля, окраина или даже Венера, однажды вы проснетесь посреди ночи и увидите стоящую над вами тень. Если вам повезет, это буду я. Если не повезет - Севро или мой муж, и вы умрете, обосравшись в чужой постели.
        52. Дэрроу
        Армия Минотавра
        Еще недавно повсюду, где развевался флаг с пирамидой, серый мог похвастаться в баре, что служит Минотавру, и кто-нибудь непременно заплатил бы за его выпивку. Но это было во времена стремительного восхождения Аполлония-военачальника, до того как его предали и от него отреклись.
        Теперь от армии, некогда насчитывавшей двести пятьдесят тысяч, осталось всего девятьсот одиннадцать человек. Остальные переметнулись к дому Картиев или дому Гримусов. Эти же люди не могли служить тем, кто предал их господина, - или им просто некуда было идти. Осиротевшие по воле долга, порвавшие из-за службы семейные узы, лишенные какого-либо глубинного патриотизма, они плывут по жизни, подобно обломкам великого корабля, упрямо не желающим тонуть.
        Когда-то это могло показаться мечтой - спокойно доживать дни на пенсии, в покое, на венерианском острове. Но эти люди не созданы для покоя. Новизна постельных утех с местными загорелыми розовыми из прибрежных городов или плавания среди коралловых отмелей моря Гвиневры ушла, и им захотелось чего-то большего. Я думал, их здесь будет хотя бы несколько тысяч, чтобы они поддержали нас, как только мы получим аудиенцию у Повелителя Праха. Но аудиенции не будет, и эта жалкая кучка вояк - все, что у нас есть.
        Мы с Севро и Траксой смотрим по голографическому приемнику в библиотеке Тарсуса, как Аполлоний обращается к своим солдатам, окидывая взором их ряды. Они собрались на неухоженной предангарной площадке в южной части его острова. Крохотные крабы с лазурным панцирем шныряют меж водорослей на растрескавшемся бетоне. Форма солдат неопрятна. Нити разноцветных раковин обвивают шеи, длинные волосы заплетены в косы по местной традиции. Аполлоний плюет на землю.
        - Я боюсь, что дом моих отца и матери поразила ужасная болезнь, - вещает он, расхаживая перед солдатами. Его гордые плечи поникли, грива туго стянута в хвост на затылке. - Болезнь, высосавшая славу из наших жил, цвет из наших знамен. Занесли ее не вы. - Он бросает взгляд на брата. - Эта вина лежит на других. Но вы взрастили эту болезнь. Поддержали ее своим бездействием. Я смотрю на вас - и знаете, что я вижу? - Он шарит по толпе бешеным взглядом. - Знаете? - Легкие порывы ветра с утреннего моря треплют форму солдат. - Я вижу… венерианцев.
        Они пристыженно переминаются.
        - Я вижу пожирателей моллюсков. Воинов, превратившихся в жеманных эльфиков и развлекающихся хлыщей. Где ваше почтение к отцам и матерям?! - восклицает Аполлоний. - Где ярость, оттого что пали братья и сестры? Повелитель Праха и его напыщенные союзники Картии отправили их на Луну умирать. Подали нас Жнецу на Тримальхионов пир[22 - Имеется в виду пиршество, описанное в романе древнеримского писателя Гая Петрония Арбитра «Сатирикон».]. Я видел, как мужчины и женщины, которых вы знали, шли на неминуемую смерть. Повелитель Праха предал нас. Для вас не тайна, что я томился во чреве моря. Нет. Это было известно всем, от нашего родного мира и до Меркурия.
        Он расхаживает в ядовитом молчании.
        - Однако же вы допустили, чтобы я гнил там. Вы допустили гибель ваших братьев и сестер. И вот я вижу, как вы жиреете, словно коровы на пиве с пряностями, как будто сама Калипсо одурманила вас вином из своих сисек. Стоило ли платить позором за вашу праздность? Что сказали бы ваши отцы? Что подумали бы ваши матери?
        Он опускает голову, и я ловлю себя на том, что восхищаюсь его актерским мастерством. Этот человек умеет управлять толпой.
        - Я смотрю на вас и плачу. Стыд мой так велик, что один лишь Люцифер может знать глубину моей боли. Мы утратили наши нимбы, дети мои, рухнули с благодатных небес в мифические облака и очутились здесь, в кипящем аду разврата и осквернения, а враги наши хохочут, глядя, во что мы превратились по собственной вине.
        Но не все еще потеряно. Непобедимая воля, жажда отмщения, бессмертная ненависть и мужество, позволяющее никогда не подчиняться и не уступать, все еще сильны в моем сердце! - Он бьет себя в грудь, и я будто бы ощущаю силу удара сквозь голограмму. - Я не успокоюсь, пока не свершу возмездие, ибо я - Аполлоний Валий-Рат. Император легионов Минотавра. Человек Марса. Железное золото. Сегодня я умчусь на крыльях битвы из этой островной тюрьмы, чтобы расплатиться с долгами и избавиться от этого гнусного недуга - позора. Я мчусь к войне. К славе. Я мчусь за головой Повелителя Праха. - Он бросается вперед и вскидывает клинок. - Я улечу не один. И я говорю вам, мои темнейшие дьяволы: пробудитесь, восстаньте и верните себе славу!
        От ответного рева что-то леденеет в глубине моей души. Я выключаю голограмму и молча стою в гулкой тишине. Ее нарушает лишь тиканье старинных часов на стене. Севро проводит рукой по свежевыбритой голове с ирокезом.
        - И это наша армия? - бормочет он. - Это кости от обглоданных бараньих ребрышек!
        - Они подойдут, - говорю я.
        - Они подойдут, - повторяет Севро. - С чего ты это взял? Надеешься на Аполлония? Он гавкающий безумец. Накручивает их на самоубийственный поход. Их там разорвут в клочья, а мы останемся с хером наперевес у крепости. Мы к этому не готовы.
        - А как ты можешь подготовиться к пинку по яйцам? - спрашиваю я. - Никак. С этим надо просто смириться.
        - Это должно меня вдохновить? Раньше его люди были круче. - Севро сверлит меня сердитым взглядом. Он был в плохом настроении с тех самых пор, как мы приземлились и увидели состояние владений семьи Валий-Рат. - И не только они.
        - Ты хочешь что-то сказать?
        - Конечно, потому что все остальные сосут миф о тебе, словно молоко из коровьей сиськи.
        - Ну так скажи. Давай. Тракса не будет возражать.
        Тракса неловко утыкается в свой датапад.
        - Я всю дорогу поддерживал тебя. Стоило кому-то буркнуть, как я сшибал говоруна с ног и толкал старые добрые речи. Но знаешь, почему я сижу тихо как мышь с самого момента высадки? Я ждал, что ты поймешь, в каком мы дерьме. У них нет людей. Аполлоний безумен. Ничего не получится. - Севро скрещивает руки на груди и смотрит на меня так, словно поражается собственной глупости. - Я не слишком-то хотел кидаться в эту авантюру. Мы уже месяц не слышали новостей из дома. Целый чертов месяц!
        Во мне разгорается гнев.
        - Тогда какого черта кинулся?
        - Потому что не хотел растить твоего ребенка! - огрызается он. - Затем, чтобы ты остался в живых. И чтобы защитить остальных от тебя.
        Эти слова вышибают из меня злость.
        - Думаешь, тебе нужно оберегать их от меня?
        - А что, нет? Посмотри, куда ты завел своих лучших друзей. Посмотри, сколько за нами тянется могил. И знаешь почему?
        - У меня такое чувство, что ты намерен мне это рассказать.
        - Ты всегда срезаешь путь. Идешь напрямик через поле дерьма и веришь, что все будет просто зашибись.
        - Но до сих пор это неплохо работало. Мы…
        - Погоди, - перебивает меня Севро. - Дай спрошу у Рагнара, согласен ли он. - Он оглядывается по сторонам. - Ой, погоди. Его здесь нет. Тогда спрошу у Пакса. Упс. У Лорна… Упс. У папаши… - Он вскидывает руки. - И его тоже не могу спросить. Ты так рвешься покончить с этим, что готов поставить на карту все, что мне дорого, хотя план не продуман.
        - Он вполне продуман, - спокойно говорю я. - Это сработает. Ты слишком эмоционален.
        Он смотрит на меня безумными глазами - моими прежними глазами алого, - и в них разгорается осознание.
        - Шлак мне в бок… Ты действительно пьян собственным мифом, да? Я не купился на слова Клоуна, когда он сказал это. Но ты веришь им всем. Ты думаешь, что ты бог. Что ты бессмертен.
        - Кто-то должен положить этому конец. Ты можешь быть отцом в свободное время. А сейчас соберись и выполняй свою работу.
        - Нам не следовало соваться сюда.
        - Ну а что ты предлагаешь взамен? Мчаться обратно на Луну, поджав хвост? Сдаться стражам и смотреть, как «Вокс попули» выпотрошит республику, а Повелитель Праха и окраина разорвут ее на части, когда им надоест притворяться спящими? Это значит, что мы напрасно выпустили банду массовых убийц. Что Вульфгар погиб зря. - Я теряю хладнокровие, и мой голос выдает это. - Неужели мы десять лет сражались впустую? И как по-твоему, что будет, когда сюда придут с окраины?
        - Этот план провалился, - настаивает на своем Севро. - Мы должны минимизировать потери. Отправиться с флотом на Меркурий, если не сможем вернуться домой. Я не хочу умирать за этого урода.
        - Я выслушал ваше мнение, - говорю я, стараясь не давать волю гневу. - Благодарю, что высказали его, император. Я обдумал ваши слова и решил, что миссию следует продолжать. Требую, чтобы к шестнадцати ноль-ноль люди были накормлены, а робоскафандры загружены на штурмовой челнок. Проследите, чтобы они не попались никому на глаза. Нельзя допустить, чтобы легионеры Аполлония узнали, кто воюет с ними вместе.
        Я жду, что Севро обругает меня, может, даже ударит. Страх никогда больше не увидеть дочерей делает его иррациональным, даже трусливым. Но он лишь смотрит на меня, потом медленно поднимает кулак.
        - Да здравствует Жнец. - Он резко разворачивается.
        - Севро, - окликаю его я, пока он не вышел за дверь, и вспоминаю, как уходил Рок.
        Мой друг останавливается лицом к двери. Глядя на покрытый шрамами затылок, я чувствую разделяющую нас дистанцию.
        - Мне жаль, что ты не согласен со мной. Но я рассказал тебе все, что знаю. И я верю, что инициатива за нами и у нас есть возможность уничтожить их командную структуру.
        Севро кивает:
        - Конечно ты веришь. - Он прикусывает губу. - После этого я уйду. Я не стану таким, как ты. Не стану таким, как мой папаша. - Он смотрит на меня, словно бы защищаясь, и в то же время враждебно. - У моих девочек будет папа. Если это эгоистично - что ж, мне плевать. Пускай Аресом будет кто-нибудь другой.
        Он уходит.
        Его слова пробуждают во мне сомнения, но сегодня для размышлений нет ни лишней минуты, ни возможности уединиться. Я бросаю взгляд на Траксу:
        - У тебя есть мнение?
        - Не-а. И времени тоже. Прикажете подготовить людей, сэр?
        Два часа спустя я стою в тени ангара, где упыри готовят к отлету «Несс» и наши истребители. Сквозь грохот загружаемого снаряжения и ругательства Мин-Мин и Клоуна я слышу отдаленный рев двигателей: это вся мощь дома Валий-Рат - уж какая есть - отрывается от взлетной полосы. Сорок истребителей поднимаются над бетоном, как утки над прудом; их двигатели горят синим, их тени в предвечернем свете тяжелы и темны. Они летят строго на юг. Вместе с ними взлетели пять длинных фрегатов и челноков, забитых штурмовиками-серыми в скафандрах-кузнечиках. Опоздавший солдат гонится за последним челноком, сжимая в руках приносящий удачу амулет. Изогнутые удлиненные ноги кузнечика разворачиваются вдоль коленного сустава и швыряют солдата вперед в нечеловеческом прыжке. Парень преодолевает пять метров, отделяющие его от судна, а там друзья хватают его за руку и затаскивают внутрь.
        Аполлоний подходит попрощаться. Доспехи сидят на нем как влитые. Вместо строгого, приглушенного великолепия современного марсианского снаряжения Аполлоний предпочитает вычурность центра. На фиолетовой кирасе красуется Минотавр.
        - Да здравствует Жнец! - насмешливо говорит Аполлоний. Он закрывает глаза и втягивает воздух. - Вот она, жизнь - верно?
        - Твои люди знают о нашем присутствии? - спрашиваю я.
        Аполлоний так и стоит с закрытыми глазами.
        - Псы тявкают о людях в масках, несущих зло в ночи. - Он открывает глаза и улыбается. - Наемники. Ронины. Солдаты удачи. Они подозревают все, что угодно, кроме истины. Но я попросил бы тебя удержать твоего тщедушного приспешника от демонстрации волчьей повадки. Мои псы ненавидят волков.
        - Мы не брали с собой волчьи плащи, - говорю я. - Зато прихватили два сверхмощных ядерных заряда. - Я всматриваюсь в его глаза в поисках двуличия. - Моим людям не нравится, что ты не идешь с нами.
        - Это закономерно. Все непонятное вызывает подозрения. Но мы ведь понимаем друг друга, правда, Жнец? Предательство боевого товарища ранит куда сильнее, чем клинок врага. Мы оба - порождения бога войны. Любимы его детьми и стоим в тени нашего утраченного брата Ахиллеса. - Я не выказываю признаков согласия, и Аполлоний вздыхает. - Если я опоздаю или плохо себя поведу, уничтожь меня. - Он постукивает пальцем по шраму, скрывающему бомбу. - Но мы с тобой знаем: я веду своих людей в зубы преисподней. Что я буду за командир, если не пойду с ними?
        Этот довод заслуживает уважения.
        - В темной зоне твоя бомба не будет реагировать на сигнал активации, - напоминаю ему я. - Как только ты войдешь в нее, включится трехчасовой таймер детонации, и отключить его можем только мы. Если мы умрем, ты последуешь за нами. Если покинешь театр боевых действий, она сдетонирует. - (Аполлоний молча слушает.) - Увидимся в следующей точке маршрута. Если ты доберешься туда, золотой.
        Он улыбается и протягивает руку:
        - Я буду ждать тебя, алый.
        Я неохотно пожимаю ее. Севро угрюмо наблюдает за нами с трапа «Несса», несомненно принимая мою вежливость за симпатию. Аполлоний отпускает мою руку и принимается петь во всю мощь легких, пока шлем Минотавра выползает из воротника брони и покрывает его голову. Длинные искривленные рога вонзаются в небо.
        - У этой бездны осторожный Враг,
        С порога Ада созерцая даль,
        Обмысливал свой предстоящий путь:
        Ведь не пролив же узкий переплыть
        Ему придется![23 - Джон Мильтон. Потерянный рай. Перевод А. Штейнберга.]
        С этими словами он взмывает на гравиботах со взлетной полосы и несется вдогонку за своими уходящими легионами. Подошедшая Ронна смотрит ему вслед.
        - Сэр, Коллоуэй говорит, что «Несс» готов.
        - А ты? - спрашиваю я.
        - Сэр?
        - Нам нужна огневая мощь «Несса», но в атмосфере он не маневренный и будет медленным, как корова. Коллоуэя лучше посадить на истребитель. А значит, нам нужен кто-нибудь, чтобы синхронизироваться с «Нессом». Вести его будет Мин-Мин. И ей понадобятся артиллеристы. Я полагаю, ты обучалась работать с огневыми системами?
        Ронна ухмыляется:
        - Да, черт побери!
        - Хорошо. Найди Улитку, он даст тебе доступ в артиллерийский отсек.
        Ронна салютует:
        - Спасибо, сэр! - Потом подпрыгивает и целует меня в щеку. - Я не подведу тебя, дядя!
        Я смотрю, как она бежит обратно к кораблю, и отчаянно желаю, чтобы я мог сказать то же самое. Но Севро заронил во мне зерно сомнения, и оно дало всходы. Вот уже три года, как никто не видел Повелителя Праха. Почему? Он всегда шел в авангарде. Что он прячет за этой дымовой завесой?
        53. Дэрроу
        Бог войны
        - Минотавр-один на связи. Вижу противника. Вступаю в бой, - говорит по интеркому Аполлоний.
        На сенсорном дисплее в моем скафандре изогнутый край темной зоны Повелителя Праха закрывает угол окрашенной в голубое карты. Множество золотых точек - небольшой флот Аполлония - приближается к границе. Я слышу их переговоры по интеркому - они обнаружили вражеские патрули и ударили по ним всеми имеющимися силами. Два истребителя сбиты почти мгновенно, третий исчезает в темной зоне. Эскадра Аполлония преследует его. Вскоре их сигнатуры исчезают. Массированная атака отвлечет внимание Повелителя Праха, и враг понесет значительные потери. Мы же благодаря стелс-технологиям «Несса» войдем через черный ход и рванем прямиком к Повелителю Праха.
        - Минотавр в темной зоне, - говорит Чар. - Две минуты до старта.
        Мое мягкое тело в пусковой шахте по левому борту «Несса» защищено воинским облачением. Термокожа, импульсные доспехи, робоскафандр - механизированная броня двенадцати футов высотой. Я напоминаю сейчас одну из тех многослойных деревянных игрушек, что продают на пристани в Фессалониках, - на них еще часто рисуют румяные лица алых и фиолетовых. Я купил такую малышу Паксу. Это был первый и единственный раз, когда мы побывали на Марсе всей семьей. Пакс сидел на коленях у Мустанга, ахал каждый раз, когда открывал игрушку и обнаруживал внутри еще одну, и смотрел на нас, надеясь, что мы тоже видели это чудо. А я, любуясь радостным лицом жены, был свидетелем еще одного чуда. Я долго считал, что никогда больше не увижу подобного. Любви столь сильной, столь цельной и истинной, что становится больно. Хоть и убеждаешь себя, что она будет вечной, ты достаточно знаешь жизнь, чтобы видеть, как все ломается и исчезает, - но каким-то образом веришь, что эта любовь будет исключением. Что она будет длиться без конца.
        Меня переполняет боль. Не только от этого воспоминания, но и от мыслей о том, каким маленьким и невинным был Пакс. Кажется, это было лишь вчера, перед тем как нас вызвали обратно на Луну. Куда ушло время? - спрашиваю я себя, зная ответ. Я растратил это время. Я провел его вдали от тех, кто нуждался в моей любви.
        Сейчас я ощущаю клаустрофобию и страх перед грядущим насилием, ожидающим нас за пределами корабля. «Несс» с ревом несется над морем в сопровождении истребителей Коллоуэя. Мои друзья загружены в пусковые шахты.
        - Вижу противника. Приближаются шесть вражеских истребителей. Они заметили нас, - докладывает Коллоуэй. - Эскадрилья Колдуна атакует.
        Коллоуэй со своей поредевшей эскадрильей мчится, обгоняя нас, к приближающимся патрулям. Они пляшут на сенсорах, точки вспыхивают и исчезают.
        - Противник уничтожен, - монотонно произносит Коллоуэй. Его обычная беззаботность сменилась жесткостью мастера своего дела. - Колдун-один входит в темную зону.
        Я наблюдаю из своего робоскафандра через голокамеры «Несса», как летящие перед нами истребители пересекают границу темной зоны и исчезают из поля зрения сенсоров - их поглощает надвигающаяся черная завеса.
        - Мы будем стартовать у их черного хода, - говорю я по интеркому моей эскадрилье бойцов в робоскафандрах. - В любом случае ждите огненной бури. Внутри связь работать не будет. Вы будете действовать автономно. После устранения первоначальной угрозы сгруппируйтесь для повторной оценки задач.
        - Вас понял, Упырь-один, - без всякой необходимости говорит Александр.
        - Как тебе удается дышать, засунув нос так глубоко в задницу Жнеца? - спрашивает Клоун.
        - Я задерживаю дыхание, - откликается Александр. - Так гораздо легче, любезный.
        - Никто не может задерживать дыхание так чертовски надолго, - говорит Ронна из своей орудийной башни.
        - Рагнар мог, - вставляет Севро.
        - Ну, Рагнар мог поднять гору мизинцем, - отвечает Клоун. - И выпить океан, ни разу не помочившись, такой могучий у него был мочевой пузырь.
        - Какой самый быстрый путь к сердцу нобиля со шрамом? - спрашивает Крошка. - Кулак Рагнара!
        Севро фыркает:
        - В отличие от простых смертных, Рагнар никогда не спал. Он просто ждал.
        Они заставляют меня тосковать о старом друге так, что у меня не хватит слов это выразить. Кажется таким несправедливым, что Рагнар умер, не зная, что Тинос будет спасен, а Луна падет.
        - Вспомните сегодня, что Повелитель Праха сделал с нашим другом, - говорю я своим людям. - Вспомните, что он превратил Рагнара в раба. Что заставлял его убивать соплеменников забавы ради. Он задолжал нам. С двумя Гримусами покончено. Остались еще двое.
        - Аталантия Гримус. Магнус Гримус, - повторяют они, словно клятву, и я надеюсь, что Аталантия со своим отцом здесь, чтобы мы могли раз и навсегда положить конец их семейной саге.
        Безъязыкий издает горлом монотонный звук - предсмертный хрип черных. Он наполняет мою душу подлинной жутью, и перед моим мысленным взором разворачиваются суровые зимние равнины родины Рагнара. Как бы мне хотелось, чтобы мой друг сегодня был здесь! Я бы отдал все, лишь бы увидеть, как он возглавляет атаку на своего бывшего хозяина. Увидеть, как эти золотые трясутся, как не тряслись ни перед кем.
        - Hyrg la Ragnar! - рычит Севро. - За Рагнара!
        - Hyrg la Ragnar! - подхватывают остальные.
        «Несс» врывается в темную зону. Внешние камеры заливает чернота. Мой интерком умолкает, из него несется лишь треск помех. Я не отец. Не муж. Я призываю свой гнев. Свою ненависть. Я - проходчик из Ликоса. Жнец Марса пришел, чтобы отнять жизнь последнего великого военачальника золотых.
        За пределами моего робоскафандра на панели оповещения вспыхивают желтые огни стартовой системы. Я жадно смотрю на них и отчаянно желаю, чтобы они стали зелеными и освободили меня. Провожу предполетную проверку внутренних амортизаторов и импульсного щита, включаю гравиботы, подзаряжаю ионную пушку на правом плече и рельсотрон, превращающий левую руку в протез. Ионная пушка с визгом вытягивает энергию из главного реактора на горбатой спине робоскафандра.
        Огоньки становятся зелеными.
        Захваты пусковой установки вталкивают меня в жерло электромагнитной пушки. Я стискиваю зубы и опускаю голову. Потом меня толкают во внешний поток, и я мчусь вперед со скоростью, втрое превышающую скорость звука, пробиваясь сквозь темную зону. Сердце стоит где-то в горле.
        Я влетаю прямиком в пляску смерти.
        Даже сориентироваться некогда. Датчики приближения кричат о летящих в меня снарядах. Небо передо мной пронзает луч частиц - столп света толщиной с мое предплечье и яркий, как солнце. Импульсные сенсоры в обволакивающем мое тело формагеле связываются с робоскафандром, и тот закладывает вираж. Я ухожу от луча, чувствуя жар даже через слои доспехов. Маневр уклонения приводит меня под залп зенитной батареи. Снаряды размером с кулак взрываются, превращаясь в облака раскаленной шрапнели. Один из снарядов детонирует справа. Взрывная волна раскручивает меня в воздухе. Импульсный щит визжит, перенаправляя кинетическую энергию. Я выхожу из вращения, слепо ныряя к морю.
        Плохое начало.
        Мы вышли из-под завесы темной зоны прямо в зубы вражескому периметру обороны. Вот тебе и черный ход. Внизу, на группе атоллов, усеянных зенитными батареями, шесть турелей вращаются на гироскопах, заполняя воздух металлом. Орудия бьют в нижнюю часть щитов «Несса». Он испаряет атолл своей главной ионной пушкой. Три истребителя Коллоуэя увязли в яростном танце с эскадрильей вражеских истребителей передовой линии обороны. Двое моих бойцов в робоскафандрах уже дымятся и «хромают» прочь от места схватки, но остальные десятеро мчатся со мной вниз, к атоллам. В нашей черной форме невозможно понять, кто есть кто. Я несусь к самому крупному атоллу, к высокой каменной колонне с ионной пушкой на вершине. В ее стволе метровой ширины потрескивает свет, а потом устремляется мне навстречу. Я уклоняюсь вправо от неминуемой смерти, активирую свою изрядно уступающую в мощности пушку и прицеливаюсь. Вытягиваю левую руку, накапливая энергию в аккумуляторе. Очутившись так близко к атоллу, что мне становятся видны попугаи, разлетающиеся с древесных крон в стороны, я сжимаю кулак, и моя пушка издает рев. Молния с треском
срывается с моего правого плеча, и в основании орудийной установки появляется оплавленный глубокий разрез. Я вожу сжатым кулаком из стороны в сторону, направляя пушку и раздирая крышу установки, пока наконец не попадаю в генератор энергии. Орудие взрывается. Я закладываю вираж вверх и вижу, как упыри уничтожают остальные артиллерийские установки.
        Когда последняя пушка оборонного периметра умолкает, мои люди в робоскафандрах собираются на вершине скалы одного из атоллов, рядом с дымящимися остатками орудийной батареи. На километровой высоте носятся истребители Коллоуэя, а над ними парит «Несс». Он стреляет по отдаленным главным островам, разрывая небо. Но те стреляют в ответ.
        Звуки такие, словно сама планета раскалывается пополам.
        Упыри один за другим приземляются вслед за мной на неровный склон. В своих трехтонных скафандрах, с удлиненными, как у обезьян, конечностями и бронированными панцирями, они при свете дня похожи на мрачный отряд ракообразных големов. Они смотрят на меня сквозь треугольные лицевые щитки из дюропласта. Плечо скафандра Безъязыкого дымится, но сам он не ранен. Тракса, приземлившись, восстанавливает равновесие; пусковая установка ядерного заряда все еще прикреплена к ее спине. Последним прибывает Севро. Он повисает над нами на утесе, уцепившись за каменный выступ.
        Наши интеркомы не работают из-за помех темной зоны, поэтому я подаю команды при помощи лазерного дисплея на моей бронированной груди. Когда я заканчиваю, мы с Севро взмываем с острова и уносимся вверх, чтобы увидеть скрытый мир Повелителя Праха во всей его полноте.
        Перед нами раскинулось безмятежное изумрудное море, усеянное вулканическими островами. В двадцати километрах от нас, в самом центре владений Повелителя Праха, лежит горбатый остров с впечатляющим белым шпилем на вершине центральной скалы. От острова уходит в море хребет из высоких скалистых атоллов и островков - изломанных конечностей, вцепившихся когтями в море. Сквозь прозрачную воду виден светлый песок; он вытекает из-под основания островов, как пролившийся костный мозг. Огонь артиллерийских батарей «Несса» хлещет по островам. Главная антенна острова уже расплавилась в шлак, но главный остров и его шпиль прикрыты генератором щита, и незащищенным остается лишь промежуток в сотню метров над поверхностью воды.
        Издалека доносятся раскаты грома.
        В тридцати километрах отсюда бушует война. Я навожу резкость. Истребители Аполлония, мелькая, как в калейдоскопе, бьются над морем со штурмовиками Повелителя Праха. Красные потоки огня рельсотронов и - раскаленные добела - ионных пушек рвутся вверх от спрятанных под водой орудийных установок и притаившихся на гребнях островов зенитных батарей.
        Гулким эхом разносятся взрывы противобункерных бомб - это тяжелые пауки-бомбардировщики Аполлония проходят над основными островами. Его истребители пробили брешь в обороне, и теперь десантные корабли, набитые легионерами, мчатся сквозь огневую завесу над ничейной землей и водой, чтобы высадиться на острова. Несмотря на тяжелые потери, Аполлоний продвигается вперед.
        А потом я вижу кошмарную картину.
        На втором по величине острове, километрах в четырех от шпиля Повелителя Праха, с большого аэродрома взлетают истребители, чтобы присоединиться к сражению. Три эскадрильи, тридцать шесть крылатых машин. На аэродроме остается еще около двух сотен кораблей. На соседних островах блестят длинные металлические здания, по виду - казармы. И катера на воздушной подушке уже несутся над морем, транспортируя экипажи к их кораблям.
        Заметив нас на западе, вражеская эскадрилья отделяется от авиакрыла и медленно разворачивается, чтобы не дать истребителям Коллоуэя атаковать корабли, ждущие старта на земле. Я смотрю на его эскадрилью - в ней осталось три машины. Сегодня Колдуну придется подтвердить свою репутацию. Истребители уже начали обмениваться дальнобойными ракетами.
        Мы с Севро встречаемся взглядами сквозь лицевые панели.
        Необходимо уничтожить пилотов прежде, чем они доберутся до своих кабин, или нам конец. Я камнем падаю вниз - Севро за мною следом, - приземляюсь среди своих людей и знаками велю следовать за мной. Мы погружаемся в воду, а над морем сцепляются истребители. Заряды рельсотронов вгрызаются в воду, но удары проходят выше нас. Мы ныряем на глубину двадцать метров и несемся к островам, словно стая металлических акул. Две торпеды падают в воду и взрываются, отбрасывая нас в сторону.
        Потом из глубины я вижу, как сквозь толщу воды приближается нечто - размытое пятно металла размером не больше кулака. Оно врезается в скафандр одного из упырей и взрывается, испаряя половину его тела. Еще больше металла поднимается к нам со дна. Минное поле! Я вылетаю из воды, упыри несутся за мной, а мины с визгом преследуют нас. С нижней орудийной башни «Несса» срывается огненное копье и срезает мины в воздухе. Отличный выстрел, Ронна! Так и расцеловал бы ее.
        Мы всплыли прямо перед носом одного из катеров. Десяток таких несется к аэродрому. Два уже причалили к берегу. Сквозь стеклянную переборку я вижу пилота-синюю и полдюжины членов экипажа, оранжевых и зеленых. Я переключаюсь на рельсотрон, встроенный в левую руку робоскафандра, и стреляю в тот самый миг, когда пилот в ужасе поднимает руки. Раскаленный металл превращает людей в месиво. По всей бухте мои упыри в робоскафандрах прыгают от катера к катеру, изничтожая рубки управления. Тракса запрыгивает на один из катеров, хоть в нее и стреляют из импульсной винтовки, и бьет серого импульсным молотом так, что тот взлетает на двадцать метров. Она ныряет в рубку. Внутри вспыхивает свет. Севро парит над другим катером, стреляя в него сверху. Я проскакиваю через разнесенную вдребезги рубку управления своего катера в пассажирский отсек. На меня в ужасе смотрят два десятка синих в форме и летном снаряжении. Некоторые из них не старше Ронны.
        Я нажимаю на спусковой крючок и превращаю их в мясо.
        Испарившаяся кровь наполняет воздух ржавым туманом, а на полу дергаются фрагменты тел.
        К тому времени как я выбираюсь из катера на воздушной подушке, флотилии маломерных судов уже нет - от них осталась мешанина тлеющих и тонущих обломков. Севро собрал упырей на аэродроме. Я перепрыгиваю через воду и приземляюсь рядом с ними.
        - Никакой это не гребаный черный ход! - говорит Севро, открывая шлем и кивая на главный остров. - Это молотилка!
        - Скоро у нас будет превосходство в воздухе. Фрегаты уделают их.
        - Парни Яблочка умеют летать, - со смехом говорит Севро. - Видел Коллоуэя? Он в одиночку зашлаковал половину чертовой эскадрильи.
        Мы вглядываемся в небо и видим черные роящиеся точки среди облаков. Они выглядят такими мирными. Как и этот пляж, расположенный с противоположной от главного острова стороны. Волны плещут о мои гравиботы. По песку носятся крабы. А в бухте громоздкие дымящиеся обломки катера на воздушной подушке уходят под воду.
        - Кого не хватает? - спрашиваю я.
        - Граны и Вандроса, - тихо отвечает Севро.
        Из двенадцати нас осталось восемь. Я пытаюсь вытянуть тактическую карту, но помехи все еще глушат сенсоры. Бесит, что я вижу столь малую часть поля боя. Но как учит наших детей Ниоба - а мы с Севро давно это знаем, - если слишком полагаться на технологии, умрешь, как только разрядятся аккумуляторы.
        - Непохоже, чтобы он собирался сбежать от нас на челноке, - говорю я.
        - Конечно нет. На этот раз он нас переоценил. Наверняка думает, что наш флот только и ждет, когда он попытается удрать. Хочет заставить нас выкапывать его.
        - Нам стоит подождать, пока силы Яблочка не продвинутся вглубь с их стороны острова, - говорит Севро.
        Приземляются Безъязыкий и Тракса: они разведывали береговую линию. Крошка и Скелет наблюдают за внутренней частью острова, где за белыми каменистыми холмами и оливковыми рощами находятся аэродромы. Вскоре к соратникам присоединяется Александр с несколькими упырями.
        - Нельзя ждать, - говорю я. - Не исключено, что противник успел подать сигнал до того, как мы уничтожили антенну. Вскоре нам придется иметь дело с подкреплением, присланным с материка.
        - Ну тогда шевелим задницами! - реагирует Севро.
        В воздухе сейчас смертельно опасно, так что мы движемся стаей через каменистый остров к береговой линии, обращенной к главному острову, над самой землей, прыжками по тридцать метров. Я посылаю Безъязыкого, Александра и Милию уничтожить истребители на посадочных площадках. Из-за холмов поднимаются столбы пламени с аэродромов, потом эта троица возвращается к нам. «Несс» проиграл артиллерийскую дуэль с ионными пушками главного острова Повелителя Праха и вынужден спуститься чуть пониже в поисках укрытия. И еще один фрегат Аполлония рушится с неба.
        Под прикрытием скал упыри помогают друг другу проверить свои робоскафандры, а мы с Севро поднимаемся на гребень - взглянуть на главный остров. Между клочками суши - километр открытого моря. Вдоль каменистого побережья выстроились орудийные башни.
        Далеко справа силы Аполлония прорвались и высадили десант на главный остров. Сотни механизированных солдат в скафандрах-кузнечиках захватывают плацдарм при поддержке тяжелых танков-пауков и остатков авиации.
        Последний легион Валия-Рата бросается в пасть смерти.
        Кассетные боеприпасы, выпущенные дронами и артиллерийскими батареями на высоких скалах, косят первую волну. Истребители сбрасывают противобункерные бомбы, и большие пушки замолкают. Захваченные врасплох легионы Праха теперь выбираются из подземных казарм. Я вижу блеск брони в небе. Это Аполлоний в окружении телохранителей выходит из десантного корабля прямо в воздухе и устремляется к бункерам в скалах. Над ним в небе реет его голографическое знамя втрое больше его самого: свирепая пурпурная голова Минотавра призывает всех поучаствовать в пляске смерти. Аполлоний приземляется посреди отряда серых и истребляет их.
        Резкий металлический звук.
        Я получаю удар в грудь. Падаю со скалы, врезаюсь в песок и, оглушенный, смотрю в небо.
        - Снайпер! - кричит Севро.
        Он приземляется рядом со мной:
        - Жнец, тебя ранили? Куда? Жнец!
        - О, черт! Он же сейчас умрет! - вскрикивает Клоун.
        - Заткнись, придурок! - Севро отталкивает его.
        Крошка опускается на колени рядом со мной:
        - Дэрроу, ты меня слышишь? Дэрроу!
        Я охаю. Они помогают мне сесть. Бронебойный заряд пробил скафандр, но импульсная броня выдержала. Конечности скафандра не двигаются. Крошка и Скелет помогают мне включить катапультирование. Скафандр распадается надвое, и я выбираюсь из него, все еще не пришедший в себя после попадания. На импульсной броне вмятина.
        Севро оглядывается по сторонам:
        - Где Тракса?
        - Я здесь! - Она подбегает.
        - Крошка-бомба все еще у тебя? - спрашивает он с разъяренным видом.
        - Да, сэр.
        - Дай сюда.
        Тракса снимает со спины пусковое устройство и подает Севро. Даже не опустив шлем, он прыгает на тридцать метров вверх, чтобы выйти из-за гребня холма. Он на полсекунды зависает в воздухе и стреляет. Маленькая ракета с визгом вылетает из трубы. Севро подчиняется гравитации и падает обратно на берег. Мы мчимся под защиту скал. Севро неспешно идет за нами, не улыбаясь. Вспыхивает ослепительный свет. Земля содрогается. Ударная волна с песком и обломками с ревом проносится у нас над головой, и на остров обрушиваются огромные волны. В отдалении черная завеса искривленных очертаний, окружающая остров Повелителя Праха, мерцает и исчезает, открывая горизонт.
        Я выбираюсь обратно посмотреть, какие разрушения учинила на побережье полумегатонная ракета. В небе висят клубы дыма и пепла. Из острова Повелителя Праха вырван кусок, на его месте зияет ужасная рана. Поднимается грибовидное облако. А над ним, в глубине острова, где на высоких пиках стоит белая крепость Повелителя Праха, солнце играет на доспехах железных людей.
        Золотые наконец-то вышли на битву.
        Я разворачиваю лезвие-хлыст и смотрю на моих упырей:
        - За республику!
        54. Дэрроу
        Гнев республики
        Я лечу вместе с упырями в зону ядерного взрыва, облаченный в механизированную броню, перемазанный грязью и кровью, устремленный, как копье, к башне Повелителя Праха. Навстречу нам мчится отряд золотых убийц в броне. Их около двадцати. Все они - принесшие присягу Гримусу нобили из Тринадцатого легиона драконов, драгуны. Элитные телохранители и разрушители. Эти люди с изображением морского дракона на форме миллионами уничтожали алых на Марсе, сбрасывали ядерные боеприпасы, разрушившие Новые Фивы, выкидывали моих попавших в плен бойцов из транспортных кораблей, идущих на высоте три километра.
        Все нобили Гримуса должны умереть.
        Отряды обмениваются залпами и мини-ракетами. Вспыхивают щиты, и броня прогибается; потери растут. Тракса запускает ЭМИ-ракету. Та взрывается в гуще золотых. Но никто из них не падает с неба. У них тоже есть новейшие ЭМИ-щиты.
        Прямо передо мной разлетается на куски тело кого-то из упырей. Выстрел из ионной пушки Севро пронзает ряды драгун, и двое умирают. Используя робоскафандр Траксы как прикрытие для моих более тонких доспехов, я лечу в ее тени. Словно атакующий рыцарь, поднимаю над головой клинок - и клинок мой прям и верен.
        А потом, почти на скорости звука, два боевых отряда машин и людей встречаются в небе. Они сталкиваются с лязгом, словно эскадрильи падших ангелов. Ужас, воплощенный в металле. Рев пушек и огня, сверкание мечей и двигателей. Милия пронзает клинком лоб какого-то золотого, и тут же вражеское лезвие рассекает ее надвое. Половинки тела разделяются и беззвучно летят вниз, вращаясь. Я блокирую направленный в голову Траксы клинок этого нобиля, когда тот пролетает мимо нас. От силы столкновения моя рука немеет до плечевого сустава, но я удерживаю клинок, врываясь в ряды противника. Я отскакиваю от Траксы и, почти уже столкнувшись с золотым, протыкаю его грудь. В последнее мгновение изгибаюсь, и клинок врага оставляет зарубку на моем шлеме. В следующий момент я чувствую стон собственных костей, не защищенных робоскафандром; они едва не ломаются от удара. У меня темнеет в глазах, и мы вместе с нобилем летим вниз.
        Мы падаем на выступ скалы; наши металлические конечности переплетены. Мой шлем в нескольких дюймах от его шлема-ягуара. Золотой целит мне в голову импульсной перчаткой. Я выпускаю клинок, использую захват в технике борьбы крават, прижимаю его руку к туловищу, одновременно дотягиваюсь своей импульсной перчаткой до его живота и стреляю на автомате. Его тело плавится и разваливается пополам, а из горной расщелины вылетает раскаленный камень и падает на мой визор. Я сталкиваю с себя тлеющий труп противника и пытаюсь встать; его ноги падают с уступа на белые скалы. Но прежде чем я успеваю подняться в воздух, кто-то стреляет мне в спину. Мой импульсный щит рушится, броня плавится на уровне поясницы и кожа шипит. Я яростно кричу и спрыгиваю с уступа, отчаянно виляя в воздухе, чтобы оторваться от преследователя. Оглянувшись назад, я вижу, как Севро вбивает своим робоскафандром рыцаря-золотого в горный склон. Используя невероятную силу скафандра, он отрывает противнику руки и топчет его бронированную голову. Еще один золотой проносится мимо них, стреляя из импульсной перчатки. Севро вскидывает
механизированную руку скафандра и хватает золотого за ступню. Он дергает его за ногу в противоположную сторону, и сила противодействия отрывает ее по бедро. Золотой разворачивается и врезается в скалы на скорости двести километров в час.
        - Иди в башню! Там должен быть ход на посадочную площадку! - кричит Севро. Он стреляет в кипящую над ним в воздухе схватку. - Без робоскафандра ты тут сдохнешь! Найди Повелителя Праха!
        Но здесь умирают мои упыри.
        Наша попытка прорвать строй золотых провалилась. Бой распался на отдельные стычки в воздухе, и люди убивают друг друга на горном склоне и у стен башни. Робоскафандры дают нам преимущество, но золотые в своих импульсных доспехах более маневренны и превосходят нас числом. Они наваливаются массой на мощные мехи, как шакалы, убивающие львов.
        Я вижу, как Тракса отбивается от шести окруживших ее золотых. Склон внизу усеян врагами, сокрушенными ее импульсным молотом. Она сбивает еще одного, но тут ее пронзают сзади. Другой золотой отрубает левую руку ее меха. А третий несколько раз бьет ее в живот, прежде чем на них обрушивается Безъязыкий. Внизу, в ущелье, Крошка сражается, защищая Клоуна в поломанном мехе.
        - Все на крышу! - кричу я в интерком.
        Теперь, когда воздействие темной зоны исчезло, сигнал проходит нормально. Севро повторяет приказ.
        Оставшиеся упыри пробиваются на крышу, чтобы присоединиться к нам с Севро, и мы летим над горой на самый верх башни. Там на посадочной площадке шестидесяти метров в диаметре расположился отряд снайперов-серых с подкреплением из числа черных. Когда мы приземляемся, они отступают, укрываясь за длинными крыльями личного челнока Повелителя Праха.
        Мы с Севро приземляемся на край площадки и вступаем в бой с отрядом черных и серых. Я врезаюсь в них на полной скорости, ломая грудную клетку серого о бетон. Скатившись с него, я отвожу в сторону огромный топор черного и стреляю ему в голову. Его шлем выдерживает выстрел, но мне удается оглушить его и перерубить ему ноги клинком. Прежде чем я успеваю прикончить черного, какой-то золотой бьет меня сбоку импульсным кулаком. Мой щит поглощает удар. Я взлетаю на гравиботах, потом пикирую на золотого, и мы обмениваемся серией рубящих ударов; в конце концов я отсекаю ему руку по плечо. Кто-то стреляет в него сбоку. Севро пинком сбрасывает с крыши серого. Черный бросается на Севро и бьет импульсным копьем ему в лицевую пластину. Севро в последний момент уклоняется и отталкивает черного. Он хватает голову противника механической рукой и сдавливает, сокрушая ее. Кровь хлещет на его мех. Зеленые разряды плазмы бьют по ногам меха, расплавляя их и лишая Севро возможности двигаться. Отряд пригнувшихся серых стреляет в него с противоположной стороны площадки из огромных бронебойных плазменных винтовок. Я палю в
противников, вырывая сразу нескольких из ряда и превращая их в груду дымящегося мяса. Но поздно. В мех Севро врезается ЭМИ-ракета. Синие электрические разряды шипят, пережигая схемы скафандра. Севро катапультируется вручную, стреляя над головами Александра и Безъязыкого, которые как сумасшедшие сражаются с накатывающими на них волнами врагов.
        В схватке я теряю Севро из виду.
        Враги напирают, стреляют в нас сверху, вгрызаются в наши ряды. Взрывная волна швыряет меня в сторону. Пока я пытаюсь восстановить равновесие, черный, на голову превосходящий меня ростом, бьет меня в грудь импульсным молотом. Мой импульсный щит отключается. Броня прогибается. Я отлетаю, чувствуя, как ломается несколько ребер. Черный сбивает меня с ног, прежде чем я успеваю поднять голову. Я пытаюсь нанести колющий удар клинком, но враг наступает мне на руку. Его топор взлетает в воздух, притормаживает на миг. Тракса лежит, пришпиленная к земле, с клинком в бедре. Александр отчаянно пытается пробиться ко мне. Я реву в страхе, когда импульсный топор опускается. Он прорубает мой шлем. Энергетическое лезвие светится бледным огнем в считаных сантиметрах от моего лица, но визжащий металл удерживает его. Исходящий от топора жар наполняет мои глазные яблоки болезненным давлением. Черный дергает топор в сторону, вырывая мой шлем из креплений. Затем издает боевой клич и становится коленями мне на грудь. В руке у него изогнутый нож. Противник хватает меня за волосы рукой в броне и делает надрез на моем лбу,
чтобы снять скальп.
        И тут ветер доносит громкое пение трубы. Черный поднимает голову и видит падающий с неба отряд рыцарей и во главе их - яростную фигуру в пурпурных доспехах. Минотавр опускается рядом с черным и ударом снизу вверх разрубает его пополам.
        Аполлоний пришел.
        Его бронированные рыцари обрушиваются на гвардию Праха, полосуя их мечами и сшибая с посадочной площадки, пока в живых не остается никого. Убивая золотых и ищеек, пытающихся дать последний бой у входа в крепость, Аполлоний поет:
        Ночь древнюю и Хаос я воспел
        Не на Орфеев лад, на лад иной.
        Нет! Музою небесной умудрен,
        Спускался я в провалы темноты
        Отважно и оттуда восходил
        Опять к высотам[24 - Джон Мильтон. Потерянный рай. Перевод А. Штейнберга.].
        Он хватает серого одной рукой и бьет его головой о корпус челнока Повелителя Праха, пока от черепа ничего не остается. Сразу после этого убийства он разворачивается ко мне; шлем Минотавра помят и забрызган кровью, и на мгновение мне кажется, что сейчас Аполлоний меня прикончит. Но шлем уползает в свое гнездо, открывая потное лицо; из-под спутанных волос сверкают дикие глаза. Аполлоний взирает на меня почти с любовью и помогает мне встать.
        - Какой гнев мы вызываем вместе! - ревет он. - Жнец и Минотавр, нечестивые легенды! Мы сокрушили их на берегу!
        Как, черт побери, он это сделал?
        Враги превосходили его числом вчетверо.
        Один из солдат Минотавра поддерживает меня. Я лишился шлема, и мое лицо настолько залито кровью после попытки скальпирования, что меня родная мать не узнала бы. Аполлоний пронзает сердце раненого золотого и поворачивается к своим телохранителям:
        - Воркиан, Гаул, присоединяйтесь к охоте. Перебейте их всех до единого.
        Его люди прыгают с башни обратно в гущу битвы, все еще кипящей на берегу, где они высадились. Аполлоний шагает ко мне, протягивая руки, и заключает меня в объятия. Сбитый с толку, я так и стою, пока он не отстраняется.
        - Божественное зрелище, Дэрроу! - Он смотрит на упырей с улыбкой. - На свете нет более великолепной банды дьяволов. Как вы прорубили себе путь - словно падшие серафимы среди смертных людей!
        Ко мне, хромая, подходит Севро. Его левая рука неестественно согнута в локте, а в трещинах брони виднеется обугленная плоть. Я осматриваю уцелевших упырей и с нехорошим предчувствием понимаю, что Крошки и Клоуна нигде не видно. Тракса сидит, прислонившись к подпорной стене, а Безъязыкий оказывает ей первую помощь. Один лишь Александр невредим. Его робоскафандр превратился в груду дымящихся обломков, однако, освободившись от них, сам он выглядит почти элегантно посреди этой бойни, и лишь по глазам можно понять, что нервы его на пределе.
        - Александр…
        - Да, сэр!
        - Вызови «Несс» и удерживайте крышу. - Я разворачиваюсь и хромаю к бронированной двери, ведущей с посадочной площадки в башню. - Севро, Аполлоний, за мной!
        55. Лисандр
        Реквием
        Я просыпаюсь от беспокойного сна, и мне кажется, что сейчас я увижу Кассия, который стоит в дверном проеме и спрашивает, не мучают ли меня опять ночные страхи. Но Кассия больше нет. Я медленно воскрешаю в памяти происшедшее, и в какой-то момент воспоминания обрушиваются на меня.
        Вдруг понимаю, что в комнате кто-то есть. У окна стоит пожилой бурый. Я слишком устал, чтобы пугаться. Его глаза цвета древесной коры поблескивают из-под густых бровей. Он смотрит на меня с улыбкой и глубоким уважением:
        - Господин Луна, прошу прощения, что помешал вашему отдыху. Но вас ждут.
        - Кто?
        - Друг.
        Серафина? Бурый проходит мимо моего тюфяка, стараясь не наступить на ткань, и рисует на стене странный символ. Стена еле слышно рокочет и раздвигается, открывая тайный проход, через который, похоже, он и вошел. Я колеблюсь: а вдруг это ловушка? Бурый нетерпеливо машет рукой:
        - Идемте, господин, идемте. Она ждет.
        Я молча следую за ним по тоннелям. Он ведет меня через тьму, пока мы не добираемся до другой стены. Он снова рисует символ, и стена расступается. Бурый проводит меня в гостиную и закрывает за нами проход. Потом указывает на шелковые подушки на полу перед очагом.
        - Подождите здесь, господин. Подать вам что-нибудь?
        - Чай, если можно, - говорю я машинально. Потом осознаю, что голоден. - И еду. Любую. - (Бурый кланяется и хромает прочь.) - Извините, сенешаль, как вас зовут?
        - Арука, - негромко отвечает он.
        - Спасибо, Арука. - Я склоняю голову на манер жителей окраины.
        Слуга снова кланяется и оставляет меня одного.
        Эта комната больше любой другой отражает доцветное наследие Раа. Она выглядит традиционно и аскетически, но в ее отделке использовано дерево. Маты-татами, сплетенные из бледной травы игуса, тянутся до ряда окон, что выходят на стылые пустоши. Каменный потолок поддерживают целые стволы деревьев, окрашенные в теплый медовый цвет. В отделанной кипарисом токономе - приподнятой над полом нише - растет маленькое дерево, и в воздухе висит поддерживаемый гравиколодцем меч. Мое внимание привлекает единственная необычная деталь комнаты: большое старое пианино, сделанное из сердцевины дерева. Это настоящее чудо. Конечно, на Церере и некоторых астероидных базах есть пианино покрупнее, но то дешевые пластиковые синтезаторы. Дерево для этого инструмента, должно быть, привезли с Ганимеда или Каллисто.
        Я провожу рукой по клавишам. Я ошибся. Пианино очень старое. Возможно, даже старше Сообщества. В крышку над клавишами врезаны две золотые буквы S. Мои руки скользят по волнистому узору полированной древесины. Я закрываю глаза и будто чувствую на лице энергию, взрастившую это дерево, будто снова слышу пение птиц в небе. Десять лет спустя они поют, словно это было вчера… Мимолетное воспоминание, не дольше вспышки спички, всплывает из глубин моего разума. Ощущение, запах чего-то утраченного.
        Я просто тоскую по дому? Или это нечто большее?
        - Ты умеешь играть? - раздается женский голос.
        Я поворачиваюсь и вижу, что в комнату, шаркая, входит мать Ромула Гея. Ее спина сгорблена, плечи опущены. Она и в молодости, наверное, была худощавой. Запястья у нее хрупкие, как ножки бокалов, а кожа бледная, как бумага, и испещрена венами, словно голубой сыр. Кажется, будто рухнуть на пол и разбиться ей мешает лишь тонкая деревянная трость и ручища сопровождающего ее здоровяка-черного. Гея цепляется за него, будто за старого друга. Черный стар, как и она. Сгорбленный сивый голем с внимательными глазами-жуками, зарывшимися в складки древнего лица. Его голова - валун. Уши изломаны и заострены на кончиках. В мочках ушей - золотые диски размером с куриное яйцо, с изображением мечущего молнии дракона. Длинная, нестриженая седая борода, спускающаяся на серый скорсьют, заправлена за пояс.
        - Нет, - отвечаю я. - Я так и не научился.
        - Дитя Гипериона, чуждое музыке? Какое преступление! Но ты, должно быть, был очень занятым ребенком. Несомненно, твоя бабушка учила тебя алхимии превращения лун в стекло. Или это была прерогатива твоего наставника?
        Маска старческого слабоумия, которую она носит в присутствии семьи, исчезла. Любопытно.
        - Мой наставник учил меня, как завершать бой, - говорю я. - Два часа занятий стратегией ежедневно.
        - Ему не помешало бы воспользоваться собственными уроками. Возможно, тогда Дэрроу стал бы воспоминанием, а не превратился в десятилетнюю чуму.
        - Мой наставник - по-прежнему единственный человек, который когда-либо побеждал Жнеца в бою, - сообщаю я. - И я считаю, что это признак праздного ума - обвинять одного-единственного человека в крушении цивилизации.
        - Верно. Люди приходят и уходят. Но сейчас мир.
        - Так говорят.
        - Представляю, каково тебе. Лорн - дедушка. Октавия - бабушка. Магнус, Айя, Мойра, Аталантия… Непросто оказаться в окружении стольких гигантов и вынужденно наблюдать за рождением еще двоих.
        - Двоих?
        - Дэрроу и Виргинии. Я полагаю, это свойственно мальчишкам - считать, что мужчина может существовать без женщины. - Она улыбается.
        Этот обмен репликами начинает приносить мне удовольствие. Мне нравится эта женщина. Она напоминает мне Аталантию.
        - Все остальные здесь зовут его Королем рабов, но не ты.
        - Это отродье - из плоти и костей. Незачем подпитывать легенду, - кряхтит она.
        Черный помогает страдающей одышкой Гее сесть на скамью из огненного клена.
        - Спасибо, Горот.
        Старик отворачивается от нее, чтобы занять место у окна, и я вижу у него на затылке синюю татуировку - кричащий череп.
        - Не давай старому черноглазому пугать тебя, - говорит Гея. - Он такой же чокнутый, как и я. - (Горот, отошедший к окну, качает головой в знак несогласия.) - Ох, да будет тебе! - Она похлопывает по скамье рядом с собой и достает из складок одеяния тонкую белую трубку и спичку. - Сядь, Лисандр. Я научу тебя кое-чему. - Она чиркает спичкой по мозолистой пятке и подносит огонек к чашечке трубки.
        С беспокойством взглянув на черного, я присаживаюсь на скамью и погружаюсь в облако дыма.
        Гея поглаживает пианино.
        - Мой муж подарил мне его, когда мне было двадцать девять. Хочешь попробовать угадать, сколько мне сейчас?
        - На вид вам не дашь больше шестидесяти, - с улыбкой говорю я.
        - Шестидесяти! - Гея издает смешок. - Ах ты, плут! Я смотрю, донжуанство Беллон передалось и тебе. - Она внимательно рассматривает меня. - Надеюсь, ты ничего от него не подцепил.
        - Он был мне все равно что брат.
        - Ну, в центре это мало о чем говорит.
        - Мой дом - Луна, а не центр.
        - Пф! Для нас это одно и то же.
        Зачем я здесь? Приняв приглашение, я, похоже, ввязался в какую-то интригу. Это проверка? Если я горюю, это еще не значит, что игра прекратилась. Скорее наоборот: темп увеличился, по мере того как заговорщики укрепляют свои позиции, а несогласных уничтожают одного за другим. Пускай Кассий мертв - я все еще должен защищать Питу. В данный момент мне это кажется благородной целью.
        Не подозревая о моем душевном смятении, Гея касается клавиш и наигрывает простенькую мелодию. Меня охватывает странное чувство сопричастности, и я забываю про заговорщиков.
        - Должно быть, это странно для тебя - видеть старость, - говорит она. - Я знаю, как эти психи в центре любят омолаживающую терапию. - Она откашливается в заскорузлый носовой платок, изучает результат, потом платок исчезает в складках толстого кимоно. - Твоя бабушка никогда не выглядела старше шестидесяти, но я помню, как мы с ней еще девчонками танцевали на празднествах у ее отца. Меня она всегда считала простушкой. У нее были такие драгоценности… Она была сама утонченность… Но чересчур заносчива. Делала вид, будто знать не знает, кто я такая. Заноза в ее заднице гахьи, вот кто! Но теперь я смеюсь последней! - Она снова издает смешок. - Сколько тебе лет, дитя?
        - Двадцать.
        - Двадцать? Двадцать! Да мои вросшие волосы старше тебя!
        Я невольно смеюсь:
        - Вы не очень-то тактичны.
        - Ха! Я заслужила право на бестактность. - Взгляд мутных глаз смягчается, и Гея делает затяжку, прежде чем ткнуть в мою сторону трубкой, словно пальцем. - Я знаю, ты носишь придворную маску. Как ее сейчас называют?
        - Танцующая маска.
        - Да, точно. Дом Луны всегда славился этим. Самообладанием. Я однажды видела, как твоего прадедушку на праздновании его дня рождения укусила венерианская мантикора. Вырвала кусок щеки, а он даже не вздрогнул. Лишь укусил тварь в ответ, швырнул ее дрессировщику и потребовал шампанского. Ужасный человек, Овидий. Может, у меня слишком горячая кровь, чтобы носить маску самой, но твою я вижу насквозь. Сегодня умер твой друг. А еще мой внук, внучка и внучатый племянник. - На краткий миг она печалится и делает затяжку. - Мне будет не хватать их. Даже этого ядовитого скорпиона Беллерофонта. Но не скажу, что мне жаль. Такова уж жизнь. Играешь с клинками - когда-нибудь пронзят и тебя. Твой Беллона, как и моя родня, давно постелил себе ложе. Но ты - другой. Твое оружие здесь. - Гея тычет пальцем мне в голову. - Если ты будешь мудр, удачлив и проживешь столько, сколько я, то узнаешь, что эта боль - всего лишь капля в море. - Она кладет ладонь на мою грудь и изучающе смотрит на меня. - Можешь принять потерю близко к сердцу, мальчик, пока время не заставило тебя забыть о ней.
        - Вы можете сыграть что-нибудь для них? - прошу я.
        - Для них?
        - Для ушедших. Для Кассия и ваших родственников. Может быть, реквием?
        Гея смеется:
        - Да. Да! Мне нравится ход твоих мыслей. - Она поворачивается к пианино и начинает играть мелодию - медленную, скорбную, звучащую, словно ветер в моих снах.
        Ее пальцы скользят по клавишам, и музыка пробуждает во мне что-то помимо горя. Некую тень. Тень тени в кладовой памяти, нечто забытое напрочь. Я и не подозревал, что там хранилось сокровище… Мне кажется, что кто-то подходит ко мне сзади, хотя там - никого. Я чувствую аромат духов, которого нет в воздухе, ощущаю спиной биение сердца, прекратившего биться много лет назад.
        Гея чувствует, что мне не по себе.
        - Что с тобой, дитя?
        - Все нормально, - отстраненно говорю я, лишь теперь осознавая, что я положил руки на клавиши, не давая ей играть.
        Мне следовало бы убрать руки, но вместо этого я нажимаю на клавишу. Нота откликается в моем теле. Воспоминания объединяются. Оттаивают. Тень стекает с них, словно грязный снег со статуи. Я нахожу другую клавишу. Мои глаза закрываются. Руки двигаются, и новые ноты проходят сквозь меня, унося меня в другое место, другое время. Некий дух ведет меня - дух, который так давно был заточен в темницу, что я совершенно не помнил о нем. Но теперь он вырвался на свободу и летит. Паутина, опутывавшая мой разум, сгорает.
        Мои руки скользят по клавишам, и льется песня, реквием по Кассию и всем, кого я потерял. Музыка уносит меня в далекий кабинет, где потрескивает пламя в камине и маленький леопард трется о мои ноги. Она стоит позади меня. Ее волосы падают мне на щеки. Я чувствую насыщенный аромат. Вижу ее сияющие глаза и резко очерченные губы. Все присущее ей, вся она целиком сейчас возвращается ко мне на крыльях этой мелодии. Когда последняя скорбная нота повисает в воздухе и мои пальцы замирают на клавишах, я сижу, не дыша, и слезы текут по моему лицу.
        Смущенно смотрю на Гею.
        - А я думала, ты не умеешь играть, - говорит она.
        - Я и не умею, - бормочу я. - Если только не забыл…
        - Разве можно забыть, что ты когда-то умел так исполнять музыку? Это было великолепно, дитя.
        - Я не знаю…
        На один вдох, на кратчайший миг я увидел ее. Лицо матери. Нежную кожу щек. Маленький нос и четко очерченный рот. Глаза, сиявшие на лице, которое украло у меня время. Или не время, а нечто иное - крепкие замки на памяти, открытые музыкой?
        - Моя мать играла, - говорю я, вспоминая.
        - И она научила тебя.
        - Да. Я… я не знаю, почему я не мог вспомнить.
        - Иногда единственный способ выжить - запереть боль.
        - Нет. Я не забыл, - говорю я, откуда-то зная: в тенях кроется еще многое, что предстоит вспомнить. Целая жизнь, похороненная в моем сознании. - Я никогда ничего не забываю. Бабушка говорила, что это мой величайший дар.
        - Я бы скорее назвала это проклятием. - Гея смотрит на меня сочувственно. - Моя мать умерла, когда я была молодой, как ты. Хотя сейчас она могла бы быть сморщенным ископаемым, я помню ее молодой. Смерть в юности божественна. Она замораживает цветок во времени. Это своего рода подарок - помнить ее такой, вместо того чтобы смотреть, как время разрушает и пожирает ее… - руки в синих венах рассеянно подергивают складки кожи на шее, - пока она не превратится в тень той, кем была прежде.
        - Я не думаю, что вы тень, - говорю я. - По-моему, вы чудесны.
        - Я не нуждаюсь в твоей жалости! - огрызается Гея, пугая меня. Потом она улыбается и снова тычет в меня трубкой. - Из тебя не такой хороший плут, как из Беллона. Верно? Ты льстишь старой дуре, но, думаю, твое сердце украла другая. - Ее глаза блестят озорством. - Моя внучка.
        - Вы ошибаетесь.
        - Есть женщины, в которых легче влюбиться. Впрочем, ты это знаешь. Верно ведь?
        - Любовь? Есть вещи важнее любви.
        - Например?
        - Долг. Семья. Она позволила убить моего друга. Его смерть на ее совести. - Я опускаю голову. - И на моей. Между нами нет любви. Лишь легкое взаимное любопытство - закономерное и уже прошедшее.
        - Она спасла тебя от пыток, - напоминает Гея. - Когда ее мать обнаружила, что под той маской скрывается Кассий, Серафина просила ее пощадить тебя и дать Беллона умереть достойно.
        - Это случилось прежде, чем она узнала, кто я такой, - говорю я. - Единственное, что есть общего у дома Луны и дома Раа, - это ответственность за падение Сообщества. За то, что мы позволили Дэрроу разделить нас и тратить драгоценные ресурсы и корабли на противостояние друг с другом. - Я поворачиваюсь к ней. - Чего вы хотите?
        Тупая боль между лопатками начинает просачиваться в голову. Я устал от происходящего. Гея разговаривает со мной так, будто мы старые друзья и что-то значим друг для друга. У меня, может, и хватило бы терпения слушать ее дальше, но не этой ночью.
        - Зачем вы привели меня сюда? Явно не для того, чтобы посочувствовать мне или показать свое пианино. Я знаю, что умру. Вы поэтому перестали изображать старческое слабоумие? Потому что знаете, что я не переживу эту ночь?
        - Нет. Потому, что мне нужна твоя помощь.
        - Моя помощь? - Я горько смеюсь. - С чего бы вдруг мне помогать вам? Я дал вам войну, которой вы все, похоже, хотите. Этого недостаточно?
        - Кто сказал, что я хотела войны?
        Гея пытается встать со скамьи. Горот кидается ей на помощь, от резкого движения его колени хрустят. Гея отгоняет его и с большим трудом справляется сама. Она протягивает мне руку:
        - Пойдем. Я покажу тебе.
        Я медлю, потом беру ее за руку. Я поддерживаю старуху, пока она ковыляет к двери, за которой ранее исчез Арука. За дверью обнаруживается влажная комната с искусственным солнечным освещением. Пахнет цветами и выпечкой, стены оплетает люминесцентный плющ. Сенешаль здесь - разливает чай. За низеньким столиком одиноко сидит сгорбившаяся женщина с короткими темно-синими волосами, в форме заключенной.
        - Пита?
        Женщина вскакивает, бросается ко мне и заключает в объятия. Признаться, я шокирован, она же крепко обнимает меня. Ее макушка упирается мне в подбородок. Ее грудь прижимается к моей.
        - Ты жив, - бормочет она, уткнувшись в мою шею. - Черт возьми, ты жив!
        Я не ждал от нее объятий. И сам не стал бы ее обнимать.
        - Пита… я должен кое-что сказать тебе. Насчет Кассия…
        Пита отстраняется. Глаза у нее покрасневшие.
        - Я знаю.
        Я сглатываю комок, вставший камнем в горле.
        - Где ты была?
        Мы сидим за столиком, потягивая чай, и Пита рассказывает о выпавших на ее долю испытаниях. Ей не предоставили такого комфорта, как нам с Кассием. В первую ночь, после того как нас схватили, ее пытала Пандора, и Пита плохо помнит, что тогда рассказала. Здесь, на Ио, с ней обращались хорошо, но она никак не может утолить голод. Пока я обдумываю ее слова, она поглощает тонкие бутерброды с тарелки, поданной Арукой. Я тоже беру бутерброд, но не чувствую вкуса. Гея чистит трубку от табака коротким ножом.
        - Вы так и не объяснили, - говорю я, - чего хотите от меня… от нас.
        Гея недоуменно смотрит мне в глаза:
        - Как ты сам сказал, тебя ждет смерть. Скоро. Вы оба умрете. Полагаю, Дидона казнит вас завтра, после суда над Ромулом. Возможно, раньше. Тихо, без шума. Скорпион черная кровь в твоей комнате. Дрон-игла. Отравленный чай. - Я неловко ставлю чашку. - Она захочет, чтобы внук Октавии Луны исчез. Ты усложняешь ее планы, Лисандр. Она не терпит никаких посягательств на свой авторитет. Поэтому тебе придется исчезнуть, несмотря на вмешательство Серафины.
        - Проклятье, вы наводите тоску не хуже пустой ампулы стимулятора, - бормочет Пита. Но она не настолько подавлена, чтобы перестать жевать. - Ну и что же нам делать? Просто ждать смерти и сгинуть, как Кассий?
        - Нет, - говорит Гея. - Я предлагаю вам альтернативу - выжить.
        Я ждал другого ответа, но и этот годится.
        - И как вы предлагаете это сделать? - резко спрашивает Пита. - Даже если мы проберемся мимо стражи и украдем корабль, нам придется миновать орудия Сангрейва. Потом нужно добраться до орбиты, прежде чем ястребы разорвут нас рельсотронами. Потом - обогнать орбитальную стражу. А что касается флота… Возможно, за нами даже не станут гнаться. Просто пошлют вслед дальнобойную ракету, и та все сделает. При побеге у нас будет десяток способов погибнуть. - Она теряет интерес к еде и отодвигает тарелку. - Мы в ловушке на этой сраной луне.
        - Я понимаю твой гнев, - говорит Гея. - Но если ты еще хоть раз заговоришь со мной таким тоном, низкородная, твой язык станет удобрением для моего табачного сада. - Гея выпускает клуб дыма, и Пита бледнеет. - И да, вы в ловушке. Если только…
        - Если только что… госпожа? - нервно спрашивает Пита.
        - Если только Дидона не лишится власти, - предполагаю я. - Если Ромул не разрушит ее заговор. Тогда, возможно, он нас отпустит.
        - Ромул, который позволил этой… - Пита бросает взгляд на Гею, - Пандоре пытать меня? Разве не ты говорил, что он хотел отрубить тебе голову и отправить «Архи» к Юпитеру? Тебе не кажется, что это малость чересчур?
        - Это в прошлом. И это имело смысл, учитывая его затруднительное положение.
        - Убить тебя имело смысл?
        - Технически.
        Пита замолкает, потом вздыхает:
        - Что ж, мне приходило это в голову.
        Поняв замысел Геи, я обдумываю эту идею.
        - Вы хотите, чтобы мы помогли вам. Чтобы мы освободили Ромула из Пыльных Камер.
        Гея кивает мне сквозь трубочный дым.
        - Чтобы нас убили эти психопаты в тюрбанах? У вас космическое безумие? - Пита скрещивает руки на груди. - У вас что, нет своих людей… госпожа?
        - Все мои люди арестованы или лишились должностей, - говорит Гея. Она показывает на Аруку и Горота. - Мы, старики, - больше никого не осталось. Какой вред мы можем причинить - при нашей-то слабости?
        Горот скалит черные зубы, пугая меня.
        - Золотые хотят, чтобы мы сделали грязную работу вместо них. Как типично, - бормочет Пита. - Лисандр, я не хочу умирать за них.
        - Возможно, для нас это единственный способ не умереть сегодня, - с улыбкой отвечаю я. Но внутри, под танцующей маской, моя логика холодна и цинична.
        - Только не говори мне, что ты действительно думаешь об этом!
        - Дидона готовится к войне, Пита. Мы ее интересуем постольку-поскольку. Она уничтожит нас или использует… использует меня, как разменную монету. Я этого не хочу. Ни за что. - Я поворачиваюсь к Гее. - Диомед поможет?
        - Нет. Этот тщеславный мальчишка связан клятвой, данной рыцарям-олимпийцам, а они поддержали заговор Дидоны. Суд над Ромулом начнется завтра. Диомед доставит его на суд, чтобы справедливость могла свершиться.
        - Собственного отца? - изумляется Пита.
        - Таков наш путь.
        - Я полагаю, у вас есть план? - спрашиваю я Гею.
        - Так ты сделаешь это? - лукаво усмехается она.
        - Я этого не говорил. Каков ваш план?
        - Моя дочь Вела ждет в пустыне с легионами, верными Ромулу. Они нападут на Сангрейв, чтобы схватить Дидону. Но Вела не может атаковать, пока Ромул в заложниках. Мне нужно, чтобы ты отправился в Пыльные Камеры. Освободи его. В гараже ждут ховербайки. Они потребуются тебе, чтобы пересечь Пустошь и добраться до Велы. Дело не только в моем сыне, - добавляет Гея, раскрывая все карты. - Я дружила с твоим дедом Лорном. Он был заносчивым старым козлом, но и я не лучше.
        Она может лгать.
        - Он перебрался на Европу, потому что устал от амбиций молодых и гордыни стариков. Я устала от империи, как и старый Каменный Рыцарь. Война пожирает семьи. Я сказала об этом мужу, когда он помчался на войну Августусов, чтобы десантироваться в Львином дожде. Он отмахнулся от моих слов. А сын послушал меня. Все, что он сделал, и все, что он скрыл, было во благо окраины.
        - Ромул знал, что верфи уничтожил Дэрроу?
        - Нет. Я подозревала это и посоветовала сыну не искать войны с ним.
        - Логично на тот момент, учитывая ваши потери. Но бесчестно.
        - Глупый мальчишка. Знаешь, сколько гордых людей я видела умирающими ради чести? Одни расплавились на палубах десантных кораблей. Другие на поле боя взывали к матери, запихивая собственные внутренности обратно в живот. Честь! - Гея делает глоток чая. - Ромул знает этому цену. Лидер не всегда может быть логичным и благородным. Иногда ему приходится выбирать. Удивительно, что бабушка не научила тебя этому. Или ты пытаешься быть Лорном?
        Я не отвечаю. Она негромко фыркает с удовлетворением.
        - Мой сын, при всем его могуществе, скромный человек. Он прислушивался ко мне. Благодаря ему наша цивилизация пережила разрушение верфей и последовавшие за этим голод и экономический коллапс. Мы построили новые корабли из руин тех самых верфей, что рухнули на Ганимед. Теперь у нас мир. Я хочу умереть в уверенности, что мир сохранится и эта венерианская потаскуха не втянет нас в бесконечную войну, которую ведет ее планета.
        Гея делает это, чтобы защитить свою семью и окраину. Внутренние миры и их население мало ее волнуют. Серафина вдруг кажется очень благородной по сравнению со своей бабушкой. Ее глаза сияли, когда она говорила о том, что надо принести мир в центр.
        Но если я желаю выйти отсюда, мой ответ Гее должен быть однозначным.
        - Я сделаю это, - осторожно говорю я. - Я освобожу вашего сына. Пита, ты можешь остаться здесь…
        - В последний раз, когда я тебя послушалась, ты все отправил в шлак, а меня бросили в камеру, - заявляет Пита. Она отодвигает чашку с чаем. - Я иду с тобой.
        Я смотрю на ее хрупкие руки.
        - Тогда вам следует поторопиться. - Гея встает с помощью Горота. - Дидона сейчас советуется со своими преторами. Но скоро она узнает, что я привела вас обоих сюда.
        Мы следуем за ней в главную комнату.
        - Мне кое-что нужно. Письмо. Чтобы Ромул понял, что меня прислали вы, - спохватываюсь я.
        - У тебя будет провожатый, - кивает Гея. - Ромул знает Горота.
        - Тогда почему бы просто не послать его?
        - Горот уже не тот, каким был когда-то. - Она смотрит на черного с нежностью. - И он не умеет водить ховербайк. Полагаю, ты умеешь.
        Я киваю. Оценивающе взглянув на Горота, снова смотрю на Гею:
        - Мне потребуется оружие.
        - Да. Арука, мою гасту!
        Сенешаль бросается к токономе и щипцами снимает клинок с гравитационного пьедестала.
        - Отдай ему, - велит она слуге и вздыхает. - Я много лет не прикасалась к ней. Ее зовут Сидзука. Она твоя, пока я не попрошу ее обратно. Возьми ее, мальчик.
        Я беру гасту в руки. Она холодная, чуждая и необычно длинная. Рукоять длиной с мое предплечье обтянута светло-коричневой кожей. Клинок чист, как стекло. Похожая гаста у Серафины. Я касаюсь кнопки переключателя активации на верхушке рукояти, и хлыст со щелчком становится твердым.
        Гея с беспокойством посматривает на дверь. Это больше не та собранная женщина, что сидела со мной за пианино. Ей потребовалась вся ее энергия, чтобы продемонстрировать уверенность, провернуть сделку, провести гамбит. Теперь нервы и изнеможение предают ее.
        - Ты должен идти немедленно. Горот проведет тебя по тоннелям. - Гея подталкивает меня к стене и пробегает пальцами по камню; стена с рокотом раздвигается, открывая темный проход. - Мы знаем тайны этой горы лучше, чем венерианская девка. - Она вручает мне передатчик. - Помни: как только ты доберешься до цели и найдешь укрытие, подай сигнал легионам.
        - Хорошо.
        Старый черный присоединяется к нам и грустно смотрит на Гею, опечаленный расставанием. В его черных глазах блестят слезы.
        - Не плачь, ты, старый дикарь, - говорит она великану. - Слезы нам не к лицу.
        Он вдруг наклоняется и целует ее в лоб изорванными губами. Гея так поражена, что не успевает оскорбиться.
        - Прощай, госпожа, - рокочет Горот.
        Гея качает головой и слабо толкает его в грудь:
        - Иди!
        Горот отстраняется и ныряет в темноту тоннеля.
        - Спасибо за бутерброды, - говорит Гее Пита. - Если они узнают, что вы нам помогли, они вас не убьют?
        - Глупая девчонка, не все живые боятся смерти. - Гея отступает, и проход закрывается, но я успеваю услышать сквозь щель в камне ее последние тихие слова: - Спаси моего сына.
        56. Лисандр
        Война драконов
        Мы с Горотом и Питой пробираемся через недра древнего города в столь непроглядной темноте, что наш проводник полагается не на остроту своих больших глаз, а на память. Мы идем то вверх, то вниз по извилистым тоннелям. Время от времени сквозь камень просачивается шепот. В невидимых нишах и комнатах вибрируют машины. Тонкие клинки света, проникающие в смотровые отверстия, пронзают тьму. Я заглядываю в них, надеясь увидеть Серафину, но чем глубже мы спускаемся, тем дальше уходим от золотых. Я вижу за стенами лишь желтых, сгорбившихся над голографическими дисплеями и изучающих диаграммы и видеозаписи, иерофантов-белых, читающих в своих кельях, лаборатории ваятелей, населенные опытными образцами, казармы серых, огромные цистерны и ботанические сады, полные жужжания пчел, и алых, собирающих плоды на аккуратных плантациях при искусственном свете.
        Тоннели старые, и у них свой норов. Ветер веет в них с жутковатым шепотом. А глубоко во тьме он воет, огибая повороты и задувая в скважины. Я держусь вплотную к Гороту. Без него мы с Питой будем бродить здесь, пока не умрем от голода.
        На каждом повороте Горот оглядывается, проверяя, здесь ли мы, и я опасаюсь, что он знает, о чем я думаю. Знает, что я планирую. Он продолжает вести нас, пока мы не добираемся до замерзшей части тоннеля, где наши ноги скользят по обледенелым камням.
        - Здесь, - говорит Горот.
        Мы останавливаемся, и я слышу, как он проводит пальцем по стене. Камень жалобно ворчит, а потом сквозь расширяющееся отверстие проникает свет, и мы видим с другой стороны стены кладовую. Горот идет первым. Я касаюсь Питы, не давая ей последовать за мной. Моя рука на рукояти гасты вздрагивает. А вдруг я промахнусь? Я нащупываю переключатель на рукояти. У меня дрожат пальцы.
        - Дурной ветер, господин? - спрашивает Горот, оборачиваясь.
        Он понял, что я не пошел за ним. Ему ясны мои намерения, он чует опасность в воздухе. Я ничего не говорю. Он видит мой палец на переключателе, и его глаза сужаются. Не сказав ни слова, он бросается на меня. Его скорость неимоверна для его возраста и габаритов. Я активирую клинок. Длинное лезвие выскакивает в пространство между нами. Я делаю выпад, метя в колено и надеясь, что не убью его. Клинок пронзает кость и сухожилия, проходит насквозь, как будто не встречая препятствия на своем пути. Инерция Горота насаживает его на лезвие. Ручищи черного тянутся к моему горлу. В эту минуту Пита кричит и поскальзывается на льду. И подсекает меня. Я падаю в тот самый миг, когда Горот проплывает надо мной и врезается в стену. Он перекатывается и снова тянется ко мне. Я отползаю по тоннелю, пытаясь встать. Гороту удается схватить меня за левую руку. Я делаю усилия, чтобы развернуть клинок, но черный тащит меня вниз. Я падаю ничком, и ему почти удается придавить меня своей тушей. Он совсем чуть-чуть промахивается. Я лежу, неловко навалившись животом на согнутую правую руку с гастой. Не глядя, пинаю противника,
бью его по лицу и плечам, упираюсь в него ногами, чтобы не дать наползти на меня и прижать к полу. С его силой и весом он просто пришпилит меня к земле и разобьет мой череп об камни. Натужно ухая, мы бьемся в темноте; постепенно его огромная сила одолевает мои навыки кравата. Я никак не могу выдернуть из-под себя правую руку с клинком.
        - Пита! - кричу я. - Пита! Пни его!
        Я оглядываюсь назад и вижу ее в тусклом свете, сочащемся из кладовой в тоннель. Пита вскакивает, мчится к распростертому Гороту и пинает его в затылок. Хватка черного не слабеет. Он подтягивается вверх, цепляясь за меня и стремясь добраться до передатчика, который должен подать сигнал Веле. Пита снова бьет черного пяткой в голову, и я, воспользовавшись тем, что противник отвлекся, все же изворачиваюсь, и мне удается освободить руку. Я наношу колющий удар, на этот раз - во вцепившуюся в меня руку. Клинок вонзается черному в плечо. Он не отпускает меня. Огромные пальцы смыкаются на моем левом запястье и сдавливают его, пока не раздается хруст, наподобие потрескивания сырых дров в костре. Кости в моей плоти трещат и ломаются. Левую руку пронзает боль. Я вскрикиваю и в безумном отчаянии обрушиваю клинок на его руку. Тиски слегка разжимаются. Я с трудом поднимаюсь на ноги. Отсеченная кисть черного все еще болтается на моем запястье. Я разворачиваюсь, чтобы убить его, но он откатывается от меня в темноту тоннеля, мимо проема кладовой.
        Один вдох. Второй. Горот не появляется.
        Я бросаюсь к Пите, опасливо направляя клинок в мрак подземного лабиринта, и вталкиваю ее в кладовую.
        - Лисандр, какого черта?
        Моя рука пульсирует болью. На свету я вижу искалеченные пальцы и припухлости под кожей. Мы петляем между ящиками, прочь от темных тоннелей, пока не находим дверь, ведущую в холодный коридор. Мы в Пыльных Камерах. На потолке мигают маленькие стеклянные шары - камеры наблюдения.
        - Они увидят тебя!
        Я опускаюсь на колени под одним из шаров и бросаю клинок на пол. Пита отступает к двери в кладовую.
        - Лисандр…
        Из-за камеры раздается вой сирены. Где-то вдалеке хлопают двери. По полу грохочут ботинки.
        - Пита, становись на колени рядом со мной. Они скоро будут здесь.
        - Лисандр, что ты делаешь?
        - Выбираю сторону.

* * *
        Час спустя я заканчиваю свой рассказ. Дидона изучающе смотрит на меня. Нервничающая Пита стоит рядом со мной. Нас окружает горстка солдат, и с ними - Дидона и Серафина. Обе выглядят так, будто их разбудили среди ночи. Мою левую руку терзает боль; она распухла, словно бурдюк, сделалась темно-фиолетовой и пульсирует. Шок прошел полчаса назад. Зубы у меня больше не стучат, но по вискам катятся крупные капли пота. Я отделяю боль от страха, помещая ее в пустоту, и сосредоточиваюсь на дыхании. Боль становится контролируемой.
        - При нем было вот это. - Центурион захватившего нас подразделения протягивает Дидоне пластиковый контейнер с мечом Геи, стараясь не коснуться клинка рукой. - Это меч матроны, верно?
        Мое доказательство.
        - Да, это он. Серафина, что ты думаешь? - обращается Дидона к дочери.
        Серафина разглядывает меня из угла комнаты:
        - Я бы не доверяла Луне ни на плевок. - Она смотрит на свой засветившийся датапад. - Но в тоннеле нашли отрубленную руку и кровь черного. Полевая проверка ДНК показывает, что она принадлежит Гороту.
        - А этот монстр без приказа Геи даже помочиться не пошел бы. - Дидона рассматривает передатчик, который дала мне Гея. - Итак, он говорит правду. Твоя бабушка не такая уж слабоумная, какой хочет казаться.
        - Послать группу в ее покои, госпожа? - спрашивает центурион.
        Палец Дидоны скользит по кнопке активации.
        - Нет… Нет, это выглядело бы неблаговидно. Опять семейные ссоры.
        Серафина облегченно переводит дыхание. Устремленные на меня глаза Дидоны блестят.
        - Мы же не из семейства Луны, в конце концов. Она моя свекровь. Нет. Ищите Горота, центурион.
        Стоящие за спиной командира солдаты нервно сглатывают. Дидона этого не замечает, а вот Серафина, похоже, лучше чувствует настроение людей.
        - Мне не нравится идея о бродящем здесь меченом, пусть даже одноруком. И ни слова никому об этом. Не хватало еще, чтобы наши новые союзники обосрались со страху, представив, что с них сдирают кожу во сне.
        Центурион выжидающе смотрит на Дидону.
        - Что-то еще? Говори, не молчи.
        - У меня нет допуска в тоннели, госпожа. И нет карт.
        - До сегодняшнего дня вы знали об их существовании? - спрашивает Серафина.
        - До меня доходили только слухи. А ведь я родился в Сангрейве.
        - Мама, я могу пойти, - говорит Серафина. - Я знаю большинство…
        - Нет. Я не допущу, чтобы ты рисковала собой, разыскивая меченого в темноте. Кто еще знает эти чертовы тоннели?
        - Кое-кто из Драконьей стражи, - отвечает Серафина. - Но большинство ее центурионов верны отцу.
        - Черт побери! Разве нет карты на серверах или чего-то в этом роде?
        - Была, - кивает Серафина. - Но когда хакеры Фабиев взломали мейнфрейм, карты тоннелей оказались среди уничтоженных данных.
        - Ты хочешь сказать, что они утрачены и мы теперь чужаки в собственном доме? - Дидона смеется, глядя на меня. - Видишь? Мы вечно в осаде.
        - Марий делал карту тоннелей с помощью Криптеи, но я не знаю, много ли он успел, - говорит Серафина.
        - Еще бы он ее не делал!
        - Он не станет помогать нам - во всяком случае, без разрешения отца.
        - Знаю, знаю. - Задумавшись, Дидона потирает виски. - Сера, вызывай Курата. Я приказываю, чтобы к утру в тоннелях была сотня черных охотников за кровью с гончими-куонами. Пусть они сами охотятся на своего.
        Серые испускают вздох облегчения.
        - А карты Мария? - напоминает Серафина. - Там тысячи километров тоннелей.
        - Я разберусь с картами и твоим братом. - Дидона отпускает серых; центурион спрашивает, не отвести ли меня в камеру. - Пусть останется.
        Серые уходят. Дидона смотрит на меня, поглаживая передатчик.
        Я стою и молчу, понимая, что жребий уже брошен. Серафина закрывает дверь за серыми и смотрит на передатчик.
        - Ты собираешься вызвать Велу?
        - Возможно. - Дидона поджимает губы. - Кажется, это единственно правильный ход в игре. Я могу призвать обратно легионы, которые отправила заняться Кардиффом и Иолой. Под этим щитом Вела может держаться не один год. Если выманить ее в Пустошь, можно будет уничтожить ее легион за час. Усилить наш контроль над ситуацией. Если не будет Велы, вокруг кого они сплотятся, когда Ромул образумится?
        - Ты думаешь, он образумится, если ты убьешь тетю Велу? - спрашивает Серафина. - Убей ее - и ты потеряешь его. Я не на это соглашалась. Мы справимся, не разрывая нашу семью на части. Это победа, на которой мы построим нашу войну.
        Я оценивающе смотрю на Дидону, ожидая ее реакции.
        - Да… - Дидона продолжает поглаживать большим пальцем кнопку активации. - Да, конечно, ты права. Мы договоримся с Велой. - Она бросает передатчик Серафине. - Сделай с этим что-нибудь. - Она поворачивается ко мне. - Итак, юный Луна… Ты уже во второй раз помогаешь мне. Учитывая смерть Беллона, мне любопытно: почему ты предпочел предать мою свекровь? Тебе настолько невыносимо было оставаться благородным маленьким мальчиком?
        - Кассий умер из-за своего благородства, - говорю я.
        - Нет. Он умер потому, что убил моего брата и мою дочь. А ты слишком труслив, чтобы последовать за ним?
        Я смотрю мимо нее на Серафину:
        - Смерть порождает смерть порождает смерть. Так говорил мой дед. Вот почему я не освободил Ромула. Тогда пролилась бы драгоценная кровь золотых, а ее и так слишком мало осталось. Лорн Аркос однажды сказал, что долг каждого человека - слушать своих врагов. Когда ты говорила - я слушал. Ваша война справедлива. Кассий не верил в это, но Кассия больше нет. А чтить мертвых ценой живых - это суетность, которую никто из нас не может себе позволить.
        Серафине трудно было смотреть на меня с того самого момента, как я вошел в эту комнату. Даже когда я рассказывал свою историю, она косилась в сторону, но теперь мне удалось завладеть ее вниманием.
        - Я видел, как восстание поглотило Луну. И я десять лет смотрел, как их мифическая свобода уступает место анархии. Настало время вернуть порядок и справедливость в мир людей. Вот почему я помог тебе.
        - Не потому, что хочешь увидеть голову Короля рабов на копье? - усмехается Дидона.
        - Без него мирам стало бы лучше, - соглашаюсь я.
        - Если бы ты хотел этого, то уже предпринял бы что-нибудь, - говорит Серафина. - Для начала отправился бы к своему крестному в центр. Но вместо этого ты прятался.
        - Кассий спас мне жизнь. Я был в долгу перед ним. - Я умалчиваю о том, что боялся, как бы крестный не обвинил меня в падении дома Луны и в том, какую роль я сыграл в этом падении. - Но с его смертью этот долг исчез.
        - Благородные банальности. - Дидона настороженно смотрит на меня. - Но представители твоего дома всегда были златоустами. Полагаю, ты хочешь, чтобы я освободила тебя? - (Я киваю.) - Многие мои союзники жаждут заполучить твою голову. Мне бы очень не хотелось разочаровывать их.
        - Я не совершил никаких преступлений.
        - Ты - наследник тиранов, творивших геноцид! - огрызается Серафина. - Ты Луна!
        - Значит, ты судишь меня за прегрешения моих предков? Я был о тебе лучшего мнения.
        - Интересно. - Дидона изучает меня своими глазами венерианки, прикидывая, в каком виде я буду более выгоден - живой или мертвый. - Но в данной ситуации решение не за мной.
        Я хмурюсь:
        - А за кем же?
        - Завтрашний суд будет фикцией, - сообщает Дидона. - Я говорила с Гелиосом, он проведет судебное разбирательство. Архирыцарь согласен со мной: нет никаких доказательств того, что мой муж знал о существовании этой записи. Его попытку скрыть возвращение Серафины можно оправдать, сказав, что он пытался защитить мир и свою дочь от слишком сурового суда. Измены не было. Но верфи были уничтожены в его правление. Он будет подвергнут импичменту лишь за проявленную в военное время халатность, за то, что не распознал двуличия Жнеца. Но потом он будет освобожден, и мы начнем готовиться к войне. Как в Риме было два консула, так у нас будет два правителя. Муж и жена. Равные. Ему не останется ничего другого, кроме как идти во главе вместе со мной. Так что твою судьбу, Лисандр Луна, наследник империи, не подобает решать мне в одиночку. Мы вместе с моим мужем решим, жить тебе или умереть.
        Когда Дидона заканчивает со мной, Серафина отводит меня обратно в камеру. По пути мы почти не разговариваем. Но когда она собирается закрыть дверь, я сую ногу в проем.
        - Это твоя мать послала тебя ко мне в камеру? - спрашиваю я. - Я хочу знать правду.
        Девушка смотрит на меня враждебно:
        - С каких это пор кому-то из дома Луны стала важна правда?
        57. Эфраим
        Достойно герцога
        Горго сообщает мне по каналу связи адрес ресторана и назначает встречу сегодня вечером. Мне удается сохранять спокойный тон, но, когда я отключаю интерком, руки у меня дрожат. Я покупаю билет в один конец. Мне остается лишь надеяться на то, что, когда я вызову спецназовцев, они прибудут быстро и решительно. Иначе обещанное помилование правительницы пригодится лишь кому-то одному.
        Я знаю, что Вольга в любом случае использует свой шанс лучше, чем мог бы я.
        Холидей уговаривает меня пойти в какое-нибудь государственное учреждение, чтобы переждать время до встречи, но в конце концов я убеждаю ее, что лучше, если синдикат будет видеть меня на улицах в течение дня до чудесного появления в ресторане. Холидей прощается со мной без улыбки и уходит, но не обратно в терминал, а через служебную дверь, ведущую под стыковочную платформу. Лирия останавливается в дверях и поворачивается ко мне. В руке у нее мой «всеядный».
        - Возможно, он тебе понадобится, - говорит она.
        Холидей разблокировала предохранитель, прежде чем уйти.
        - Он точно не нужен тебе? - спрашиваю я.
        - Нет. - Она хмурится. - Я не заключала сделку вроде твоей. А в Дипгрейве вряд ли разрешают держать при себе оружие.
        - Вот почему не стоит ничего делать бесплатно, - бойко говорю я.
        - Я буду иметь это в виду. - Лирия отворачивается и делает шаг за дверь.
        - Кролик…
        Она разворачивается обратно ко мне, и на миг мне кажется, что я вижу промелькнувшую в ее глазах ненависть. Она что, сказала это все про Тригга лишь затем, чтобы убедить меня согласиться? Да, это так. Она была медом, Холидей - уксусом. В ней нет прощения. Лишь усталость и злость на меня и на весь мир.
        - Что? - будто выплевывает она.
        Мимолетное стремление извиниться исчезает.
        - Небольшой совет. Беги от них как можно дальше и как можно быстрее. Иначе они прожуют тебя и выплюнут.
        - Если бы я нуждалась в совете, ты был бы последним, к кому бы я обратилась. - И с этими словами она уходит.
        Я приезжаю на такси в ресторан, роскошное заведение на Верхнем Западном променаде, и мне приходится ждать еще около часа, пока прибудет Горго. Нервно отодвинув выпивку, я выхожу следом за ним из ресторана к флаеру. Там несколько ловких шипов в плащах-пыльниках обыскивают меня в поисках оружия и, как я и говорил, следящих устройств. Они забирают мой пистолет. Когда они решают, что я чист, мне на голову надевают искажающий восприятие капюшон, который погружает меня в пустынный, засушливый мир.
        Передо мной по растрескавшейся земле катится цифровое перекати-поле. В отдалении воют голодные волки, а тем временем мое тело трясется на заднем сиденье флаера, пока тот взлетает и вписывается в поток транспорта. В капюшоне, впрочем, искажается и само время. Трудно сказать, сколько мы летели, час или все четыре, когда срабатывают посадочные двигатели и я ощущаю мягкий толчок приземлившегося флаера. Меня тащат вперед, подводят к дивану и наконец-то, когда волки уже готовы наброситься на меня, снимают с моей головы капюшон.
        Я вижу огромную колонию муравьев, занимающую все пространство за стеклянной стеной, от пола до потолка десятиметровой высоты. За стеклом трудятся муравьи едкого желтого оттенка, размером с мой мизинец. Мельтеша лапками и жвалами, они облепили какую-то падаль на поверхности колонии и стройными рядами несут пищу с верхнего пустынного уровня в чрево лабиринта, мимо кладовых, амбаров для тли, инкубаторов для яиц и питомников с извивающимися личинками. В центре колонии тучная королева величиной с небольшую кошку, с разбухшим фиолетовым брюхом, извергает прозрачные яйца. Их тут же подхватывают и уносят муравьи-рабочие с черными мандибулами.
        Во мне поднимается тошнотворная смесь любопытства и отвращения.
        Горго развалился на диване напротив меня; его огромная туша совершенно неуместна в этой красиво обставленной комнате. Он зажигает сигарету. Его датапад лежит на столе, рядом с ним - «всеядный».
        - О, Горго! А что это за муравьи?
        - Герцог говорит, что они его успокаивают, - отвечает Горго, глядя на меня сквозь дым.
        - Угостишь? - Я указываю на сигарету.
        Горго колеблется, однако предлагает мне пачку «Белых карликов». Я тянусь через стеклянный стол и беру одну сигарету. Горго кидает мне зажигалку. Я прикуриваю и откидываюсь на спинку дивана, любуясь этим местом. Это комната трофеев. Редкий бриллиант, украденный через год после Падения, лежит на стеклянном столике у окна, играя роль пресс-папье. На стене в шести метрах от пола висит военный шлем с полумесяцем дома Луны. Комната усеяна бесценными сокровищами. Ни одно из них не приколочено и не упрятано под стекло. Они словно говорят: «Никто не посмеет взять нас». Великолепная заносчивость, уравновешенная угрозой. На столике лежит принадлежащая герцогу пила для костей.
        - Это он все украл? - спрашиваю я.
        Любуясь комнатой, я прихожу к выводу, что мне никак не добраться через стол до пистолета или датапада - Горго прикончит меня раньше. Он способен раздавить мой череп, даже не вспотев. Странная манера двигаться говорит о том, что Горго, похоже, из тех черных, которых выводят для секретных операций. Возможно, он был берсерком или даже меченым. Хотя я никогда не видел ни одного из них вживую.
        Легко ли ему будет выдернуть мои руки из суставов? Я видел, как черные восстания проделывали это с пленными легионерами-серыми и с золотыми. Буду ли я кричать, как те несчастные?
        - Все, что здесь находится, он украл собственноручно. До него была герцогиня. Ее корону он тоже украл, - говорит Горго.
        - Удивительно, что он не разместил тут детей на каком-нибудь пьедестале. - Я пытаюсь выудить хоть какой-нибудь намек на их местонахождение. Неудобно получится, если я позвоню Холидей с ее спецназом, а предъявить им будет нечего. Но Горго не клюет. - Вернемся к муравьям. Они успокаивают его? Герцог еще и энтомолог?
        Горго не отвечает. Он просто сидит, как окультуренный йети с этими его жутковатыми выпученными глазами на лице трупного цвета.
        - Я не очень-то тебе нравлюсь, да, Горго?
        - Да.
        - Могу я спросить почему?
        - Слишком много болтаешь.
        - И что?
        - Разговоры сбивают дыхание и замедляют размышления. В отличие от тебя, мне не нужно трепать языком, чтобы успокоить нервы.
        - Общение - душа цивилизации. Иначе чем мы будем отличаться вот от них? - Я киваю на муравьев. - Носить, таскать, копать, вкалывать… Если человек выражает себя только через работу, кто он, если не муравей? - Я хочу разозлить Горго. Его спокойствие бесит меня. - Правда, попробуй поболтать.
        - Я сказал ему, что тебя стоило бы убить. Как ту зеленую.
        - Беру свои слова обратно. Возможно, тебе лучше помалкивать.
        - Я все еще думаю, что ему стоило бы убить тебя.
        Горго не из тех людей, при которых хочется вспоминать, что ты смертен.
        - Но смерть - это же навсегда. Ты бы скучал по мне. - Я выпускаю в его сторону струю дыма. - А есть какая-то конкретная причина, по которой ты хочешь загнать меня под землю?
        Сегодня вечером моим легким не хватает воздуха.
        Горго не отвечает. Я смотрю на его черные ботинки и пыльник:
        - Мне всегда было интересно: откуда у вас эти плащи? Их вам выдают, когда вы подписываете трудовой договор, или вы сами покупаете их в каком-нибудь магазине криминальной одежды?
        - Ты смешной, - хмыкает Горго.
        - Спасибо.
        - И каково это тебе, серый? Быть смешным.
        Я оглядываюсь по сторонам:
        - Да ничего так. А как тебе работа пса при герцоге?
        Горго лишь улыбается своей жутковатой металлической улыбкой.
        Этот человек пугает меня до чертиков. Большинство людей можно прочитать - но не этого позолоченного голема. Я понятия не имею, чего он хочет. Изображая скуку, я встаю и прохаживаюсь вдоль муравьиной колонии. При ближайшем рассмотрении я понимаю, что здесь два вида муравьев. Колонии разделены раздвижной стеклянной перегородкой почти до потолка. Возле нее скопились сотни представителей каждого вида. Это маленькие, тяжело движущиеся боевые машины. Они крупнее рабочих муравьев, с толстым панцирем, непомерно большой головой и до смешного огромными челюстями. Желтые муравьи вытягиваются вверх, словно воющие собаки, и шевелят мандибулами, а синие то выпускают, то прячут жало. Я снова смотрю на колонию желтых муравьев, приглядываюсь к питающей их падали. Подхожу ближе к стеклу, чтобы рассмотреть процесс получше. Ч-черт! Это отрубленная рука, уже почти очищенная от плоти. Слишком большая для детской. Виднеется лишь вплавленный в кости запястья металлический полумесяц, знак черных.
        Ужас поднимается у меня из яиц в живот. Так вот, значит, как герцог взыскивает долги. Белог? Так, кажется, звали того черного? На меня вдруг накатывает приступ тошноты. Они собираются убить меня. Поэтому и привели посмотреть на этих муравьев. Меня прикончат и скормят этим гребаным трупоедам.
        Я отворачиваюсь с отвращением. Горго смотрит на меня тихим взглядом, обещающим так много боли. Через несколько минут, когда входит герцог, черный забирает со стола свой датапад и мой пистолет и встает. Мое сердце падает, ударяясь по пути о каждое ребро, когда вслед за розовым в комнату вваливаются два телохранителя-черных.
        - Ну как вы тут, хорошо провели время? - приветствует нас герцог.
        - Относительно, - говорю я с искренней улыбкой облегчения. - Горго малость неразговорчив.
        - И в том его очарование. Горго, сегодня ты мне больше не нужен. Иди развлекайся со своими маленькими игрушками, - говорит герцог. - Я взял на себя смелость освежить твою коллекцию.
        Между губами Горго поблескивает металл.
        - Его пистолет. - Он отдает герцогу «всеядный» и, коротко поклонившись, уходит.
        Герцог облачен в черный халат с пурпурным отливом и черные комнатные туфли.
        - Эфраим, дорогой! Как это скверно с моей стороны - заставлять тебя ждать. Надеюсь, Горго был не слишком уж скучен.
        - У него словарный запас дохлой рыбы. Где вы его взяли?
        - О, мы давно знакомы. Скажем так: мы вместе плавили то золото, что у него во рту. Идем-идем. Надеюсь, ты голоден.
        Он кладет пистолет рядом с ножами на край стола. Достаточно близко, чтобы я мог дотянуться до ствола, завладеть им, забрать датапад герцога и подать сигнал Холидей. Но черные разорвут меня на куски…
        Мы занимаем места напротив друг друга за длинным столом. Слуги герцога открывают бутылку «La Dame Chanceuse», а я наблюдаю за телохранителями в дальней части комнаты. Герцог игриво посматривает на меня:
        - Должен признаться, я не ожидал, что увижу тебя так скоро. Я опасался, что, возможно, немного перестарался, убивая твоих друзей.
        - Каких еще друзей? Они предали меня. Пошли они в жопу.
        - Хладнокровный… - говорит герцог. - Мне нравятся рептилии. Почти так же, как насекомые! - Он кивает в сторону муравьев. - И все же я думал, что ты заскучаешь лишь через несколько недель. Похоже, ты такой же, как и я.
        - Это какой?
        - Неугомонный разум порождает неугомонных людей.
        - Это мой ужасный недостаток, - говорю я с легкой улыбкой, подтверждая его слова. - Мне быстро становится скучно.
        Теперь, когда мы находимся в относительном уединении, этот человек не беспокоится о скромности. Он кладет абрикос в рот, его взгляд скользит по моим губам.
        - Надеюсь, не слишком быстро.
        Я бросаю взгляд на слуг, изображая неудовольствие так, чтобы мой визави заметил.
        - Ламонт, принесите еду и оставьте нас, - говорит герцог. - Думаю, сегодня вечером мы можем сами налить себе вина.
        Слуги приносят несколько серебряных подносов с едой, ставят их на стол и исчезают из зала трофеев. Герцог не упоминает о трофеях, но явно хочет, чтобы я их оценил - иначе мы бы не ужинали в их окружении. Двое черных не последовали за слугами. Пожалуй, сцапать датапад не удастся. Телохранители остаются у дальней двери. Пока эти два монстра тут, я не смогу напасть на герцога. Они оторвут мне руки и забьют меня ими же, как сверчка. Я многозначительно смотрю на черных.
        - Представь, что это статуи, - говорит герцог. - Башка у них точно каменная.
        - Я не привык к свидетелям, - признаюсь я.
        - Однако ты оставил их немало, когда похищал детей. Я думал, что ты, уходя, взорвешь челнок, по моему совету.
        - Если тебе требовалось убийство, послал бы Горго.
        - Мы такие брезгливые?
        - Я предпочитаю считать это методичностью. - Снова смотрю на охранников. - Разве мы не можем побыть наедине? У меня такое ощущение, будто они намерены меня съесть.
        - Увы. Они здесь, чтобы защищать меня. Я никогда никуда без них не хожу. Недостаток моего физического дизайна - слабые кости. - Грациозный розовый вздыхает, словно на его плечах лежит величайшая ноша. - Об этом никогда не говорят, но опасность власти - в приходящих с нею людях. Слугах, телохранителях, помощниках. Так много глаз и ушей - и так мало мыслей в рептильных мозгах. Все эти годы мне было любопытно: а если бы золотые узнали, что творится в голове у низших цветов? Не думаю, впрочем, что господа имели какие-то подозрения на этот счет, иначе они истребили бы большинство из нас. А теперь я сижу там, где сидели они, - и знаю, что думают мои люди. Это преимущество.
        - И что же они думают? - интересуюсь я, потягивая вино в попытке успокоиться. Мое сердце лихорадочно бьется - с того самого момента, как я увидел руку черного в муравьиной колонии. Вытираю влажные ладони о брючины.
        - О, разные скучные вещи. Что они могут проломить мне череп бутылкой вина, или перерезать мне горло, когда я сплю, или выбросить меня из окна. Маленькие фантазии об убийстве - вот что позволяет слугам сохранять здравый рассудок. Они говорят себе, что позволяют мне властвовать. И что если я стану слишком ужасен, то они прикончат меня и, возможно, станут властвовать сами. Но, конечно же, этого никогда не случится. Они откладывают месть, потому что в глубине души боятся не только меня, но и собственных фантазий, как и все люди. Куда легче лелеять эти фантазии и держать их где-то внутри, где они находятся под контролем. Возможно.
        Он кладет мне на тарелку порцию сильно зажаренного осьминога в темном уксусном соусе. Меня и без того мутит, так что этот сладковатый запах едва не доводит меня до рвоты.
        - Думаешь, я тебя боюсь? - спрашиваю я.
        - Разве не в этом самая суть желания? Никто не захочет трахать того, кого не боится, - ведь в этом не будет никакого самоутверждения, никакого обретения власти.
        - Интересное мнение.
        - Именно поэтому были созданы розы. Первые розовые были намного красивее, чем мы сейчас, но пусты внутри. Никакого содержания за блестящей оболочкой. Они были игрушками. Стоило воспользоваться такой игрушкой, и похоть исчезала. И потому золотые превратили нас в непостижимые загадки, способные удерживать их внимание, - в мастеров искусства, секса, музыки и эмоций. Загадки, которые никогда нельзя постичь до конца, а непонимание - основа страха.
        - То есть это было «да».
        - Это было «да». Ты боишься.
        Я наполняю его опустевший бокал. Моя рука лишь слегка дрожит. Герцог замечает эту дрожь, но приписывает ее желанию, а не золадоновой ломке и страху, от которого съеживается мошонка.
        - И все же любопытно, Эфраим, почему ты вернулся так скоро? У тебя столько денег, что хватит на всю жизнь.
        - Разве такие люди, как мы с тобой, могут сказать, что у них всего довольно? - говорю я.
        Он улыбается:
        - Ты ненасытен. Мне это нравится. Лучшее в этом новом мире… - он указывает широким жестом на трофеи, - в нем всегда найдется, что еще взять. Но ты не ответил на мой вопрос. - Его глаза становятся холодными, и он не обращает внимания на налитое мною вино. - Ну давай же. Ответь.
        - Мне нужно больше, - уступаю я, молясь, чтобы он не разгадал эту никчемную брехню. - Больше, чем контракты. Больше, чем пополнение банковского счета. Это не дает удовлетворения. Я хочу от этой жизни большего, чем просто деньги.
        - И чем же, по-твоему, мы здесь занимаемся?
        - После этого похищения мне ясно, что на кону не только прибыль. Вы идете к власти.
        - Да. Да! Это хорошая причина вернуться.
        - Ну и еще навестить детишек, - говорю я со смехом. Смех чересчур громкий.
        Герцог улыбается, а сам внимательно следит за мной. Эта реплика пробудила в нем подозрительность. Черт возьми, Эф, придерживайся сценария! Я скашиваю глаза на муравьиную колонию.
        - Как ты представляешь себе мою роль здесь? - Я пытаюсь увести разговор в сторону.
        Герцог отпивает вино и проводит пальцем по краю бокала.
        - Ну конечно же, ты будешь работать под моим началом. Остальное будет зависеть от твоего воображения.
        Я смотрю в окно на внутренний дворик. Стекло затонировано, но я различаю смутный силуэт личной яхты герцога. Ключи висят на золотой цепочке у него на шее. Вот он, выход.
        - И профессионализма? - добавляю я.
        Герцог улыбается:
        - Как ты, без сомнения, заметил, эпоха фрилансеров и бродяг подходит к концу. Что это была за эпоха! Столько произведений искусства, столько сокровищ созрели для сбора! Она породила тебя. Меня. Но теперь львиная доля богатств сосредоточена в руках небольшой группы лиц. Нам следует обратить свой взор вовне, пока мы не пожрали самих себя. Найти новые методы кражи. Вот к чему ты мог бы присоединиться. - Теперь уже он наливает мне вина. - Мне потребуется творец, который сумеет создать новые, нешаблонные источники дохода. И я думаю, что этим человеком мог бы стать ты.
        Я понимаю, что это может продолжаться несколько часов. Для такого человека, как герцог, подобные хороводы составляют неотъемлемую и едва ли не б?льшую часть удовольствия. Но так черных отсюда не выгонишь. Если я снова спрошу о детях, то могу лишиться рук. И я недостаточно хороший лжец, чтобы тягаться с этим напускающим на себя важность куртизаном. Так что вместо этого я откидываюсь на спинку стула и, вытянув ногу под столом, касаюсь внутренней поверхности его правой голени. Герцог смотрит на меня, его глаза искрятся. Он промокает салфеткой губы, и с них срывается тихий, теплый вздох, когда я провожу ногой по внутренней поверхности его бедра. Я чувствую, как он застывает, и мягко веду ступню вниз, подбадривая его. А потом со вздохом ставлю ногу на пол.
        - Но я не играю на публику.
        - Хвардин, Йорлнак… - Герцог щелкает пальцами, и черные выходят из комнаты через двустворчатую дверь.
        Он разглаживает на себе халат и проводит пальцами по пульту управления аудиосистемой. Глубокие звуки перкуссионного синтезатора разносятся по комнате, заглушая стук сердца в моей груди, но свет остается ярким. Герцог тоже откидывается на спинку стула.
        - Обойди стол.
        Я повинуюсь. Мое тело онемело от мандража, а внутренности урчат, требуя золадона. Герцог отодвигается вместе со стулом и поворачивается ко мне. Он тянется к поясу халата, взгляд его делается ярким и голодным, когда я встаю перед ним. Биение пульса грохочет у меня в ушах. На губах герцога появляется тень улыбки. Его тонкая рука скользит по моей ноге от колена вверх по бедру. Музыка убыстряется, и я понимаю, что она синхронизирована с его сердечным ритмом.
        - Встань на колени.
        Я смотрю сверху вниз на изнеженное лицо герцога и вижу в нем эгоизм хищника. Он пожирает красоту, как раковая опухоль - здоровые клетки.
        - На колени! - раздраженно повторяет герцог.
        Мое сердце пропускает удар, как будто я стою на краю утеса. Пора прыгать.
        - Не-а. Мне и так хорошо.
        - Я сказал…
        Я выбрасываю руку, превращая ее в клинок, и бью ему в нос, зафиксировав локоть. Мой первый инструктор аплодировал бы этому удару. Основание моей ладони дробит нижний хрящ его носа. Опасаясь убить розового, я действую не в полную силу. И все же удар отбрасывает его на спинку стула и оглушает. Герцог тянется к своему лицу. Я хватаю «всеядный» и беру дверь на прицел. Но черные не входят. Понимая, что у герцога должно быть какое-то устройство с тревожной кнопкой, я припечатываю его руки к столу. Обыскиваю его и вытаскиваю из кармана халата датапад. Затем смахиваю кровь с лица герцога на зону ДНК-блокировки и срываю с его шеи цепочку с ключами.
        - Только шевельни рукой или закричи - и я прострелю тебе голову, - говорю я под музыку.
        Нос герцога расплющен и освежеван, как у свиньи. Я стискиваю его.
        - Дети здесь? - Я сжимаю пальцы сильнее.
        Герцог вскрикивает и кивает. Теперь музыка пульсирует в ритме его сердца. Я набираю номер, который дала мне Холидей. В воздухе над датападом появляется ее лицо.
        - Эфраим, где тебя черти носят?!
        - Я с герцогом! - отвечаю я, перекрикивая музыку.
        - Тебя увезли несколько часов назад!
        - Сколько именно?
        - Четыре. Дети…
        - Они здесь. Прилетай спасать мою задницу.
        Четыре часа?
        - Отслеживаю твой маячок, - говорит Холидей. А потом выдыхает ругательство. - Эф, ты на другой стороне луны! Ты в Эндимионе.
        Меня захлестывает ужас, бесформенный и безраздельный, как и всякий раз, когда я слышу это название. Кажется, я снова погружаюсь во тьму… Слышу крики. Визг лазерного скальпеля…
        - Эндимион… - шепчу я.
        Должно быть, пока я сидел на заднем сиденье в искажающем восприятие капюшоне, флаер совершил суборбитальный полет. Я думал, что все еще нахожусь в Гиперионе. Неужели время пролетело так быстро?
        - У тебя нет местных агентов? - спрашиваю я.
        - Никого, кто смог бы пробиться туда. И никого достаточно проверенного. Я с командой-один в Гиперионе. Команда-два ближе всего к тебе. Они уже в воздухе.
        - Долго еще ждать?
        - Два часа.
        - Два часа… - тихо повторяю я.
        Когда я ударил герцога, адреналин заглушил тошноту. Но теперь она возвращается в сопровождении ужасающих картин расправы. Лучше не думать, что со мной сделают герцогские прихвостни… Я не смогу продержать его два часа так, чтобы они ничего не заподозрили. Они поймут, что я захватил его, переведут куда-нибудь или убьют детей, а потом заставят меня пожалеть, что я вообще родился на свет. А значит - долгой спокойной ночи Вольге. Я оглядываю комнату, полную ворованных ценностей и грохочущей музыки, и смеюсь. Пошло все в шлак!
        - Что тебя так насмешило, черт возьми? - раздраженно спрашивает Холидей.
        - Жизнь. Как и всегда, - вздыхаю я, понимая, что скоро умру и что примирился с этим несколько часов назад. Но, возможно, я сумею вытащить отсюда маленьких гаденышей и Вольга выйдет на свободу. Возможно. - Если надо выйти из игры, Холи, лучше сделать это стильно.
        - Эфраим…
        - Скажи своим уродам, чтобы летели быстрее. - Я заставляю себя улыбнуться. - Увидимся.
        Я завершаю разговор. Герцог все слышал. Похоже, он пришел в себя - если не физически, то морально.
        - Почему…
        - Где дети?
        Он плюет в меня кровью. Я стираю плевок с лица.
        - Сидеть! - Держа его под прицелом «всеядного», я беру со стола пилу для костей. Ее лезвие сделано в виде остроугольного треугольника. - Ну и как это работает?
        Я щелкаю включателем. Пила вспарывает воздух с негромким жужжанием. Над зубцами светится прижигающий лазер.
        - Ты, крыса…
        - Извини, жулик, тебя не слышно. Говори громче!
        - Горго!
        Музыка из аудиосистемы заглушает его голос. Но я все равно отвешиваю ему оплеуху и дополнительно включаю плейлист на датападе, чтобы крики не услышали за пределами комнаты. Я нагибаюсь к уху своего пленника и кладу его правую руку на стол.
        - Ты убил одного из моих людей. За тобой должок, герцог.
        Он смотрит на меня:
        - Убей меня - и королева спустит с тебя шкуру заживо! Я герцог синдиката!
        - Где дети? - (Герцог молча смотрит на меня, в глазах плещется безумие.) - Что ж. Пора взыскать долг.
        Я опускаю пилу на его запястье. Она дрожит у меня в руках, когда крохотные зубчики рассекают плоть и кость. Лазер прижигает капилляры, запечатывая их, и кровь шипит. Герцог бьется, пускает слюни и кричит, как мои друзья много лет назад. Оттого что сейчас я по другую сторону от орудия пытки, душераздирающие вопли не становятся приятнее. Я закрываю ему рот ладонью.
        - Тсс. Ты не создан для такой боли, - говорю я ему на ухо. - Ты слишком остро все ощущаешь. Твои нервы чересчур чувствительны. В честном признании нет стыда. Где дети?
        - В хранилище, - скулит герцог.
        - Где это хранилище?
        - Двумя этажами ниже. Восточное крыло.
        - Какой код?
        Он колеблется.
        - У вас осталась всего одна рука, сэр герцог, - говорю я.
        - Там биометрия. - У него стучат зубы. - Голос и сетчатка.
        Вот дерьмо! Была ставка на то, что он будет держать детей где-нибудь поблизости, как часть своей коллекции, но я неправильно его оценил.
        Герцог замечает, как я что-то прикидываю в уме.
        - Я тебе нужен.
        - Тут ты прав. Хранилище кто-нибудь охраняет?
        - Нет. Для того оно и создано.
        Я отпускаю его, и он прижимает руку к груди, поскуливая от боли.
        - Ну тише, тише, - говорю я. - Дай я посмотрю.
        Он нерешительно показывает мне руку, а когда я наклоняюсь, чтобы взглянуть на повреждения, бьет меня чем-то длинным и острым, выскочившим из-под кожи левой руки. Я в последний момент успеваю повернуть голову. Клинок проходит мимо горла, но пронзает скулу, скрежещет по верхним правым молярам и втыкается в десну. Герцог поворачивает его. Я вскрикиваю и отшатываюсь, а он пытается вырвать клинок и ударить еще раз. Я хватаю опустевшую винную бутылку, размахиваюсь - и она попадает в правую скулу герцога, проламывая хрупкую кость. Он вскрикивает и валится на пол, содрогаясь от шока.
        Я вытаскиваю клинок из десны, шипя, когда он проезжается по зубам, а потом выходит из щеки. Подкожный нож. Я бросаю его на пол. Изо рта у меня течет кровь. Герцог отползает от меня; лицо его окровавлено, культя правой руки сочится кровью из-под обугленной кожи.
        Глупо, Эф. Глупо.
        Я хватаю его сзади за халат и поднимаю. Он легкий как перышко. Я тычу пистолетом ему под челюсть.
        - Только попробуй еще что-нибудь выкинуть, и я отстрелю тебе голову с корнями, - говорю я, булькая кровью. - Ты отводишь меня к детям. Я ухожу с ними, а ты возвращаешься к прежней жизни. Ты меня понял? - (Он смотрит на меня безумными глазами. Я даю ему пощечину.) - Ты меня понял, герцог? - (Он кивает.)
        Я волоку его к двери. Не понимаю, как я убедил себя, что все пройдет гладко. Поверить не могу, что положился на план, сводящийся к вызову «тяжелой артиллерии».
        Испытывая безграничную ненависть к себе, я отрываю лоскут от своей рубашки, скатываю и сую в рот, прижимая к ране. На глаза наворачиваются слезы. Будь хитрым. Успокойся. Но я не могу унять лихорадочно бьющееся сердце. Такое ощущение, что у меня сейчас случится сердечный приступ. Пошевеливайся. Я отпираю дверь пальцем, дрожащим от адреналина, и открываю ее. Дверь шипит.
        Коридор пуст. Шипов не видать. Я смотрю на дрожащий ствол «всеядного». Даже через минуту никакого движения не заметно.
        - Думаю, они пошли выпить, - со смехом говорю я. - Никогда не доверяй вороне работу серого.
        Я толкаю герцога вперед, чтобы он вел меня по коридорам. Мы проходим мимо дверного проема, за которым его телохранители смотрят гонки и курят. Я приставляю дуло пистолета к затылку герцога на тот случай, если он вздумает позвать их, потом мы выходим к лифтам. Во мне пульсирует адреналин. Я нажимаю кнопку и жду лифта. Мои окровавленные пальцы оставляют пятно. Я собираюсь вытереть его, но тут из-за угла доносятся голоса. Я быстро волоку герцога прочь от лифта, в соседний коридор, и прячусь в тот самый момент, когда на лифтовую площадку выходят несколько человек.
        - Говорят, что она приедет завтра.
        - Не просто пришлет Сборщика?
        - Хвала Юпитеру, нет. Ненавижу этого извращенца. С ним что-то не так. Поговаривают, она лично приедет из Затерянного города, чтобы нанести визит герцогу. Это как-то связано с большим призом, который он раздобыл.
        - Я слышал, это ракеты.
        - Идиот. Это не ракеты. Это упырь.
        - Нет, ракеты. Упыри все исчезли.
        - Не все. Нескольких арестовали на Марсе, Земле и возле Меркурия. Ты что, новости не смотришь?
        - Зачем? Ты же мне все рассказываешь. Как думаешь, как она выглядит? Большие у нее сиськи?
        - У черных нет сисек. У них грудные мышцы.
        - Говорят, она была белой…
        Лифт приезжает, и они исчезают внутри. Когда двери лифта закрываются, я волоку герцога обратно. По кнопке вызова все еще размазана кровь. Я стираю ее, снова вызывая лифт. Он приезжает. В кабине никого. Мы входим, и я нажимаю кнопку, чтобы ехать вниз. Двери закрываются целую вечность. Во рту у меня все болит. Ткань уже пропиталась кровью. Я выплевываю тампон и сую в рот следующий. Герцог тихо стоит лицом к двери.
        - Как ты думаешь, чем это закончится? - спрашивает он.
        - Для меня, возможно, топкой, - признаюсь я.
        - Они схватят тебя. И то, что они будут делать…
        - Если меня схватят, тебя уже не будет в живых, чтобы побеспокоиться обо мне.
        - Она будет не просто пытать тебя, серый. Она никогда не торопится.
        По голосу герцога ясно, что, как бы он ни старался держать свое безумие в клетке, оно рвется наружу, медленно, но верно раздвигая ее прутья. Эта работа должна закончиться моей смертью. Если до этого дойдет, я суну пистолет в рот и проглочу железо. Лучше уж я сам, чем они…
        Я встаю позади герцога. Двери открываются. Я выпихиваю его и гоню по тихим коридорам. С моего подбородка на пол капает кровь. Мы подходим к двустворчатой двери, за которой предположительно находится хранилище.
        - Помни - без паники! - говорю я герцогу.
        Тот не отвечает. Я чуть наклоняюсь вбок, чтобы открыть дверь, и вталкиваю его внутрь.
        Внутри, в комнате без окон, бездельничают трое мужчин. Они курят. Их пистолеты лежат на столе. Они отрываются от карт Керачи, видят нас и застывают. Я закрываю дверь за собой.
        - Не двигаться - или я убью его! - предупреждаю я, едва ли меньше удивленный их присутствием, чем они - моим.
        Один из них дергается в сторону своего оружия. Но останавливается, заглянув в дуло «всеядного». Они смотрят на него, как на голову змеи; их взгляды мечутся между мной, их стволами и герцогом.
        - Не двигаться, - повторяю я, делая крохотный шажок. - Вели им лечь лицом вниз, - приказываю я герцогу.
        - Ложитесь…
        Внезапно герцог вскрикивает и бьет меня затылком в лицо. Раздается чавкающий звук, и из глаз у меня сыплются искры. Меня швыряет в сторону - это герцог повисает на моей руке, пытаясь отвести «всеядный» вбок.
        - Убейте его! - кричит он. - Убейте его, долбаные придурки!
        Я луплю герцога по голове и вырываюсь. Он падает на пол передо мной. Черный подобрал свой рельсотрон. Я стреляю наугад и промахиваюсь. На меня смотрит дуло рельсотрона. Я снова стреляю. Пуля мчится вперед со скоростью два километра в секунду, высекает искры из мушки рельсотрона, продолжает движение и сносит черному полголовы. Остальные охранники хватают оружие. Один приседает и стреляет из импульсной винтовки. Звук заполняет комнату. Я падаю ничком, и очередь пульсирующих полупрозрачных сгустков энергии проносится над моей головой. На меня сыплется град обломков. Я, не вставая, палю в автоматическом режиме. Пули впиваются в колено и торс охранника, превращая половину его тела в оседающую сочащуюся массу. Последний бросает оружие, сдаваясь.
        Я встаю. У меня грохочет в ушах. В помещении сильно пахнет озоном. В длинных фалдах моего костюма дымятся дыры, оставленные раскаленным металлом. Последний охранник, бурый с покрытой татуировками левой половиной лица, поднимает руки. Я стреляю ему в грудь. Он отлетает к стене и сползает по ней. Его костюм загорается по краям входного отверстия. Ствол «всеядного» дымится. Он такой горячий, что я чувствую жар костяшками. Все звуки кажутся приглушенными, как под водой. Во «всеядном» осталась одна пуля. Я вскрываю магазин рельсотрона мертвого черного и вставляю в него патроны большего калибра. Закрываю магазин, и рукоять нагревается: это автономный пресс формирует новые пули для голодного пистолета.
        - Открывай дверь! - Я прижимаю ствол к шее герцога сзади, обжигая его.
        Он набирает здоровой рукой серию команд. Я не чувствую собственного тела, не ощущаю даже боли во рту. Варварство происшедшего и пистолет в руке возвращают меня обратно к аду уличных боев. Я не знаю, далеко ли разносились звуки выстрелов. На огромной дверной раме открывается сканер. Герцог буквально прижимается глазом к маленькому светящемуся считывателю. Вспыхивает огонек, и на дисплее двери загорается зеленый код подтверждения.
        - Убийство ворон, всех до единой, - хрипло говорит герцог, но огонек мигает желтым - требует, чтобы он попробовал еще раз. Герцог отчаянно откашливается. - Убийство ворон, всех до единой.
        На сей раз пароль принят. На дисплее загорается второй зеленый огонек, а в толще двери механизмы срабатывают на реверс и втягивают металлические ригели. С глухим стуком, который приносит мне удовлетворение, замок массивной двери отпирается. Я протискиваюсь мимо герцога и открываю дверь, потом втаскиваю его внутрь.
        Увиденное заставляет меня споткнуться.
        Это все равно что драконья сокровищница из Вольгиного сборника сказок. Напоминающее пещеру металлическое помещение завалено горами купюр, драгоценностей и редчайших, явно украденных произведений искусства. Диадема стоимостью пятнадцать миллионов кредитов брошена рядом со стопкой полотен Тициана, Ренуара и Филипса. В открытом сундуке - клинки золотых. Перстни с печатью свалены кучкой, будто детская коллекция камешков с океанского пляжа. Самурайские маски и написанные неразборчивым курсивом документы в рамках, настоящие слоновые бивни и драгоценные камни размером с утиное яйцо…
        И посреди всего этого на расчищенном месте стоит клетка, а в ней - единственный матрас, тарелки с куриными костями, полупустой кувшин с водой, ведро с испражнениями и… самые дорогие во всех мирах дети.
        58. Эфраим
        Полукровка и злюка
        Я кидаюсь к клетке с детьми. Когда я вхожу в лишенное вентиляции хранилище, затхлый, пропитавшийся мочой воздух бьет мне в ноздри. Бросив герцога на пол, я всматриваюсь сквозь решетку в мальчишку и девчонку. Гул у меня в ушах стихает.
        - Привет, человечки. Возможно, вы меня помните.
        Девчонка плюет в меня:
        - Синдикатская мразь!
        - Ну кто так здоровается со своим спасителем? Твоя мамочка послала меня вытащить вас отсюда.
        - Моя мать… - произносит мальчик.
        - Я что, заикаюсь?
        Тут до меня доходит, что я говорю невнятно. Я выплевываю тряпку. К ней прилипли кусочки кожи из раны.
        - Если тебя послала моя мать, где тогда Львиная стража? - спрашивает мальчик. - Где Телеманусы?
        - В цитадели, начищают свою броню и дрочат на нее. Мне откуда знать?
        - Ты ищейка?
        - Черта с два! - Я наклоняюсь, чтобы разблокировать замок, а потом повернуть так, чтобы зубцы разомкнулись. Я совсем уже было отпираю клетку, но тут снова ловлю взгляд девчонки. - Я на вашей стороне, девочка. Если вы, мелкие отродья, хотите снова увидеть своих родителей, делайте, как я скажу. Иначе нас всех нашинкуют, как луковицу для рагу. - Я выжидательно смотрю на них. - На этом месте вам положено кивнуть. - (Они кивают. Сперва мальчишка, потом девчонка.) - Отлично.
        Я открываю задвижку и отступаю назад, держа герцога под прицелом. Девчонка пулей вылетает наружу, а вот мальчишка ступает осторожно, с любопытством глядя на нас с герцогом. Он кажется более внимательным и логичным, чем девчонка. Я буду говорить с ним. Потом чувствую, что к моему позвоночнику прижимается холодный металл. Я чуть оборачиваюсь и вижу, что девчонка держит у моей спины клинок в жесткой форме. Должно быть, она выхватила его из сундука. Клинок кажется огромным в ее руках, и я смеюсь, но в глазах бледной малявки нет ни намека на юмор. Я бы сказал, что она блефует, - но я знаю, кто ее родители-психопаты. Эта девчонка - хищница.
        - Очень умно, юная леди, - порвать свой билет на волю. - Я делаю шаг прочь от клинка; девчонка скользит вперед, и лезвие ни на миг не отрывается от моей спины. Я смотрю на мальчишку. - Ты собираешься сказать ей, чтобы она прекратила шлаковать? Мы зря теряем время.
        - Электра, он прав.
        Девчонка отводит клинок, а потом бьет меня по руке, оставляя неглубокий порез.
        - Да черт возьми, мне и без того достаточно кровопотери! - вскрикиваю я.
        - Это задаток, - отвечает девчонка.
        Она ныряет в сундук с мечами и копается в них, пока не выбирает один. Бросает его мальчишке. Тот ловко ловит меч и прокручивает в маленьких руках.
        «Маленькие военачальники», - напоминаю я себе.
        - Каков путь отхода? - спрашивает меня мальчишка, словно настоящий солдат.
        - В частном доке двумя этажами выше стоит корабль, - говорю я, поднимая ключ. - Есть еще главный ангар, но он наверняка будет кишеть шипами.
        - Тут все уже кишит шипами, - с горечью произносит герцог. - Вы - ходячие покойники.
        - Он прав, - бормочет девчонка. - Ты устроил настоящий ад, пробиваясь сюда.
        - Ну, может, шум не услышали, - с надеждой говорю я.
        - Мы слышали его внутри хранилища, серый.
        - Как вас зовут? - спрашивает меня мальчишка.
        - Меня? - смеюсь я. - Эфраим.
        Он протягивает маленькую руку. Мелкий полукровка насмехается надо мной. Но нет, глаза его смотрят искренне. Я снова смеюсь и пожимаю ему руку. На ней нет никаких знаков, но, к моему удивлению, достаточно мозолей.
        - Пакс, - представляется мальчишка. - Телеманусы живы? А остальной персонал?
        - Не знаю. - Я хватаю герцога и вздергиваю его на ноги. - Вставай, светлейший. Ты наш живой щит.
        Я оправляю на нем халат и оставляю на попечение маленьких чудовищ, стоящих с клинками у входа в хранилище. Герцог съеживается. Он уже дважды атаковал меня. Я удивлен. Мне казалось, он увянет, как цветочек, стоит ему пригрозить.
        - Приглядите за ним минутку. Если будет дергаться - ткните в него мечом.
        - Обездвижить или просто ранить? - спрашивает девчонка.
        - Да черт возьми! Просто приглядите за ним. Маленькая психопатка!
        Увидев трупы за пределами хранилища, мальчишка притихает и становится очень серьезным. Девчонка остается невозмутимой. Но когда я принимаюсь набивать прихваченную с собой сумку драгоценными камнями и чеками на предъявителя, она нетерпеливо разворачивается. У меня сердце разрывается при виде того, как мало я могу запихнуть в сумку и как много добра придется оставить. Я мог бы провести здесь много дней. От этого места у Киры расплавились бы микросхемы.
        - Что ты делаешь? - нахмурившись, говорит девчонка.
        - Извини, у меня проблема.
        Я застегиваю сумку и закидываю ее на плечо. Подумываю, не взять ли какой-нибудь клинок в качестве сувенира, но эти фиговины слишком уж пугающи, и я подбираю старую железную печатку со скалящимся с нее трехглавым драконом. Я совсем уже собираюсь уходить, как вдруг замечаю краем глаза знакомый всплеск синего и желтого на холсте.
        Не может быть!
        - Серый, нам нужно идти!
        Не обращая на нее внимания, я роюсь в стопке холстов, сбрасывая на пол картины стоимостью в миллионы кредитов, и вытаскиваю небольшое полотно в рамке, написанное маслом. При виде жутковатого монстра Дали - с ветки дерева и с края коричневой полки свисают мягкие часы, написанные яркими, растрескавшимися красками, - я смеюсь, не веря своим глазам. Это «La persistencia de la memoria». Я вдруг осознаю, что у меня пальцы в крови.
        - Серый! - заходится девчонка.
        Вытерев руки, я осторожно надрезаю задник картины и, вынув холст, аккуратно сворачиваю его и кладу в сумку. Почувствовав себя чуть лучше, я присоединяюсь к детям.
        - Когда-то я расследовал это дело. Они заявили, что картина погибла при пожаре! - со смехом говорю я. - Так я и знал, что они лгут!
        - Крадешь даже сейчас, - фыркает девчонка. - Ты отвратителен.
        - Тихо, злюка. - Я хватаю герцога за воротник и толкаю через проходную комнату к двустворчатой двери. - Всем держаться поближе ко мне. Если кто-нибудь подойдет вплотную, бейте прямо в яйца. Понятно?
        Дети кивают. Мальчишка - воплощение сосредоточенности. Увидев трупы, которые я оставил на полу, он побледнел, но теперь гневно наклоняет голову. Стиснул зубы - ну вылитый отец! - а ручонки, сжимающие слишком большой для него клинок, дрожат. Пакс может сколько угодно демонстрировать, что он отродье Жнеца, но он всего лишь испуганный мальчик.
        - Вы готовы, маленькие чудовища? - Они кивают; я смотрю на закрытую дверь, ведущую из комнаты охранников в коридор, и в мою душу проникает страх перед тем, что нас ожидает за ней. - Идем.
        Мы открываем дверь. Рявкает полдюжины пистолетов. Дверь сотрясается, когда в нее врезаются пули и энергетические заряды. Летят щепки. Я захлопываю дверь и пригибаюсь вместе с детьми, затем затаскиваю герцога к себе на колени.
        - Вы, слепые идиоты! - кричу я поверх его головы. - У меня ваш герцог!
        С той стороны никто не отвечает.
        - Ну-ка посмотри, что там, - говорю я девчонке.
        У нее расширяются глаза.
        - Что?
        - Ты наименее ценная. Выгляни и расскажи, что увидишь.
        - Иди в шлак!
        - Прекрасно. - Я хватаю герцога, выталкиваю его за дверь, потом втягиваю обратно.
        - Что ты видел?
        - Иди на хер!
        - Неужели никто не будет сотрудничать?!
        - Я посмотрю, - говорит Пакс.
        Но прежде чем он успевает шевельнуться, девчонка отталкивает его, припадает глазом к дырке в двери, потом ныряет обратно в укрытие.
        - Четверо черных - наемных убийц, шестеро серых, трое бурых. Шесть винтовок «EFC-37», два пистолета «GR-19», два «Иглфора PR-117», импульсная перчатка «Вулкан 8к». Остальное не разглядела.
        Я ошеломленно смотрю на нее:
        - Что, и ни одной куклы для тебя?
        - Это и был твой план? - кривится она. - И как он тебе?
        - Не тявкай. Вообще-то, это тебя похитили. - Я приседаю и тычу в герцога пистолетом. - Скажи им, чтобы не стреляли.
        - Не стреляйте.
        - Очевидно, нужно громче.
        Герцог свирепо смотрит на меня, как будто у него есть выбор. Я хватаю его за яйца сквозь халат и выкручиваю.
        - Не стреляйте! Здесь ваш герцог! Не стреляйте!
        Я рискую быстро выглянуть за дверь. Коридор забит шипами. Они смотрят друг на друга в замешательстве.
        - Скажи им, чтобы положили оружие на пол.
        - Положить оружие на пол!
        Я снова выглядываю. Шипы повиновались приказу.
        - Ну вы только посмотрите! Мы выходим, - объявляю я.
        Заставляю герцога встать и поднимаюсь сам, используя его как щит: моя рука у него на горле, пистолет приставлен к его голове. Шаркая, мы приближаемся к двери. Мне приходится открыть ее пинком. От пальбы она наполовину соскочила с петель. Дети идут за мною следом.
        - Ну, право слово, нам как-то неловко, - говорю я, глядя на ряд головорезов: одни в пыльниках, другие выглядят так, словно в суматохе вскочили с постели. Их оружие валяется на полу. - Мне нужно, чтобы вы отошли подальше по коридору. Потом прижимаете морды и мошонки к полу. Если кто-то приподнимется или посмотрит на меня так, что мне это не понравится, я снесу герцогу голову. Все ясно?
        Бандиты смотрят на герцога.
        - Выполнять! - шипит он. - Слушайтесь его!
        Они отходят от своего оружия и ложатся на пол. Среди них - четверо черных. За ними я слежу особенно внимательно. Горго среди них нет. Хреново. Мы быстро проходим по расчищенному коридору. Пакс подхватывает с пола небольшой плазменный пистолет. Девчонка при виде этого воротит нос: ее устраивает лишь клинок. Пока я веду их к лифтовой площадке, они держатся ко мне вплотную. Электра нажимает кнопку рукояткой меча. Пистолет Пакса внезапно рявкает. У меня грохочет в ушах. С потолка дождем сыплется пластик.
        - Полукровка! Ты что, черт побери, творишь? - рычу я.
        - Один из них за чем-то полез.
        - Ну так стреляй в него, а не в потолок!
        У меня за спиной звякает подъехавший лифт. Мы заходим в него. Герцог смеется, словно ненормальный, но ничего толкового не говорит. Дети испуганы, даже гадкая девчонка.
        - Профессиональная рекомендация, - говорю я, глядя на мальчишку. - Если увидишь, что мы влезли в шлак, пристрели сперва ее, потом себя. - (Пакс смотрит на свой пистолет. Девчонка гневно таращится на меня.) - Я просто пытаюсь помочь.
        На этаже герцога нас никто не поджидает. Должно быть, весть о его похищении еще не разнеслась. Но я все же думал, что Горго будет здесь. Мы быстро идем по пустынным коридорам обратно к апартаментам розового. Наш ужин все еще стоит на столе. По пути Электра хватает горсть щупалец осьминога и сует в рот. Мы выходим во внутренний дворик, пересекаем небольшой сад с гравийными дорожками и вращающимися белыми деревьями-ангелами, и добираемся до сверкающего герцогского «Шершня CR-17». Бандитов не видать. Что-то здесь не так. Я веду герцога так, чтобы он все время находился между мной и зданием, а потом на меня снисходит озарение.
        - Они в корабле! - говорю я. - Не на…
        Пакс активирует управление люком, и люк с шипением уползает вверх, открывая темную внутреннюю часть яхты. Изнутри никто не появляется. Я оглядываюсь на башню. Преследователей нет. Потом я ловлю краем глаза блеск металла. Тремя этажами выше за оконным стеклом маячит бледное лицо Горго - и рядом с ним длинный ствол. Небольшая вспышка. Окно разлетается. В этот миг я вдруг понимаю, почему Горго улыбнулся, когда я назвал его псом при герцоге. Что-то бьет меня в правый бок на уровне груди, будто раскаленным молотом. Воцаряется тишина, и все становится очень отчетливым. Я недоуменно покачиваюсь на пятках, едва двигаясь, вместе с герцогом, - как в медленном танце. Делаю шаг назад, пытаясь затащить герцога в корабль, цепляюсь за что-то каблуком и падаю навзничь. Герцог валится сверху. Из-за его затылка мне виден клочок неба, я вдыхаю запах его волос. Затем пытаюсь столкнуть его с себя и встать, но он не шевелится. Надо как-то освободиться. Герцог хрипит. Я все же выползаю из-под него и переворачиваюсь на живот. Хочу выпрямиться - и не получается. Моя правая рука слишком слаба, чтобы оттолкнуться от земли.
        - Помогите… - тихо, отстраненно говорю я, не понимая, почему мне никак не подняться. - Помогите… - Я даже не знаю, к кому обращаюсь.
        Потом чувствую, как меня подхватывают под мышки. Мальчик тянет меня вверх, но я чуть не опрокидываюсь снова.
        - Брось его! - орет девчонка.
        - Ну давай же! - кричит мальчик мне в ухо.
        Я отталкиваюсь ногами и, опираясь на него, ковыляю к люку, бросив герцога истекать кровью у трапа. С каждым шагом я чувствую себя лучше. Девчонка стоит, расставив ноги, держа украденный мальчишкой пистолет двумя руками, и яростно палит в окно. Стекла вокруг Горго словно испаряются. Он стреляет в ответ, и очередная пуля проходит под моим левым ухом, срезает нижнюю часть мочки, попадает в металлический борт корабля и рикошетом вонзается в пол посадочной площадки. Я отшатываюсь от проема люка, находясь уже в основной части корабля. Мы должны улететь.
        - Надо убираться отсюда, - говорю я.
        Ковыляю в кабину - мальчишка за мной - и сажусь в пилотское кресло. Осваиваясь, смотрю на пульт управления. Потом вставляю ключ и поворачиваю. На пульте вспыхивают огоньки. «Приветствую ваше возвышенное величество», - мурлыкает яхта.
        Я включаю зажигание. Сдвоенные ионные двигатели «шершня» оживают.
        - Закрой люк! - кричит девчонка. - Закрой этот чертов люк!
        Ищу кнопку, убирающую трап, и не могу ее найти - я все еще оглушен. Мальчишка в кресле второго пилота тянется мимо меня и нажимает нужную кнопку. Я чувствую, как трап втягивается внутрь. Пакс о чем-то спрашивает меня. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него:
        - А?..
        - Ты можешь лететь? - спрашивает он меня.
        - Конечно могу. - Я тянусь к рычагам управления и запускаю двигатели в режиме взлета.
        «Шершень» воспаряет над посадочной площадкой. Я подаю вперед рычаг управления главным двигателем, и мы стремительно взлетаем и несемся над городскими пейзажами Эндимиона.
        - Черт возьми… - выдыхает девчонка, глядя, как позади уменьшается башня. - Это было безумие.
        - Герцог мертв? - спрашиваю я.
        - Проклятье, а мне откуда знать? - откликается девчонка.
        - Куда вы нас везете? - спрашивает мальчишка.
        - Назад в Гиперион. Это займет час полетного времени. Можно договориться с людьми твоей мамочки, чтобы они встретили нас на полпути. Синдикат, конечно, отследит нас, но никто, кроме военных кораблей, не способен перехватить «шершень». Мы будем в безопасности, пока не сядем, и скоро ты вернешься домой к мамочке.
        - Нам следует связаться с местными стражами, - говорит мальчишка.
        - И рискнуть проверить, не состоят ли они на жалованье у синдиката? Я думал, твои родители были гениями.
        - Они и есть гении.
        - Должно быть, это не передается по наследству, - бурчу я, а дети как-то странно смотрят на меня. - Что? - спрашиваю я. - У меня что-то с лицом?
        - Вы в порядке? - спрашивает меня мальчишка.
        - Я сияю.
        - Сияете? - переспрашивает он.
        - Собачий язык, - поясняет девчонка. - Ты не выглядишь сияющим. У тебя такой вид, будто ты собрался умереть.
        - Ты, как всегда, источник радости.
        Локализованная острая боль в правой части груди начинает нарастать и постепенно превращается в мучительную агонию. Всю грудную клетку сводит судорогой. Что-то мокрое и горячее струйками течет по боку и впитывается в нижнее белье. Я смотрю вниз и вижу небольшую дырку в костюме. Я сую туда палец и чувствую острую боль в разорванной коже. Палец покрывается кровью. Холодный шок охватывает каждую клеточку тела, от сосков до кончиков пальцев на ногах, как будто меня окунули в ледяную воду.
        - Ох! Меня подстрелили, - говорю я.
        Должно быть, пуля попала в меня, пробив насквозь тело герцога. Сейчас это кажется очевидным, но в тот момент я не мог сообразить, что произошло.
        - Вам уже доводилось получать пулю? - осторожно интересуется Пакс.
        - Да вроде нет. Поздравляю, вы только что видели, как меня лишили невинности, - говорю я сквозь стучащие зубы.
        С каждой минутой боль усиливается. Я смотрю на рану. Я думал, что шок наступит раньше. Сражаясь в рядах Сынов, я видел, как золотые истекали кровью от осколка в бедре. Видел, как другие получали пулю или импульсный разряд в лицо и с раскуроченной половиной челюсти продолжали вести бой. Один алый целый час дрался как лев, после того как ему оторвало руку гранатой. Умер потом, да, и тем не менее… Все люди разные. Я немного горжусь собой.
        Но страх быстро пожирает гордость без остатка.
        Рана скверная, и выходного отверстия в спине нет. У меня начинают холодеть кончики пальцев. Зубы стучат, а боль становится невообразимой. Я смотрю на детей, переговаривающихся между собой, пока мы летим над производственными районами Эндимиона - они сильно пострадали во время битвы за Луну, и их не особо любит Квиксильвер, - и думаю, понимают ли мои пассажиры, в каком хреновом состоянии их пилот. Я сдвигаюсь к голографической панели, расположенной справа от пульта управления, и по памяти набираю номер Холидей. Она отвечает почти мгновенно. Я вижу ее, правительницу и еще нескольких человек.
        - Эфраим! - с облегчением говорит Холидей. - Ты?..
        - Здесь, - говорю я. Переключаю обзор на всю кабину - пусть увидят детей.
        - Пакс! - восклицает правительница. Голос ее едва не срывается. Неприятно симметричные глаза золотой наполняются слезами.
        - Я здесь, мама.
        - Тебя не мучили?
        - Нет, - лжет мальчишка. - Со мной все нормально.
        - Звоните Виктре. Скажите ей, что Электра жива.
        - Если она узнает об этом, то ударит по синдикату.
        - На это я и рассчитываю.
        Правительница снова поворачивается к камере:
        - Эфраим, где вы? Дайте координаты, и мои люди встретят вас.
        - Нет, - говорю я. - Я не собираюсь рисковать и проверять, засунете вы меня в тюрьму или нет. Отпустите Вольгу - и как только она будет на свободе и в безопасности, я высажу детей на какую-нибудь крышу, откуда их смогут забрать.
        - Мы договаривались иначе.
        - Черт возьми, не повезло.
        - Ты весь в крови, - хмыкает Электра. Она смотрит мимо меня. - Он все равно разобьет корабль.
        - Я скорее доверюсь трущобной клинике желтого, чем слову золотой, - ухмыляюсь я.
        - Мы летим в цитадель, - говорит стоящий позади меня Пакс.
        - Ты, возможно, не расслышал…
        Я поворачиваюсь и обнаруживаю острие клинка в считаных сантиметрах от моего правого глаза. Мальчишка стоит в стойке фехтовальщика.
        - Подчинитесь, гражданин. Или мне придется научиться управлять кораблем.
        59. Лирия
        Прощение
        Я наблюдаю с балкона, как эскадрилья истребителей взмывает с посадочных площадок Палатина в ночь. Их двигатели вспыхивают синим, и огни уносятся вдаль; корабли оставляют стены цитадели позади и мчатся над деревьями к Гипериону.
        Дети в безопасности. И Эфраим тоже. Облегчение от того, что этот гад жив, стало для меня неожиданностью. Я никогда не была склонна прощать, но мне жаль этого человека с его болью. Я распознала в нем страх, когда он увидел, что люди правительницы схватили ту черную. Он мужчина. Такой же, как мой отец, мои братья, только выросший без любви, растоптанный той же самой неуклюжей республикой, которая вывела нас из шахт. Я не могу ненавидеть его сильнее, чем себя. Возможно, это не прощение, но на большее я не способна.
        Если ему больно, это еще не значит, что он имеет право причинять боль остальным.
        Содеянное остается на его совести.
        Холидей неподвижно стоит рядом со мной, глядя вслед кораблям. На суровом лице застыло задумчивое выражение. Правительница не пустила ее на это задание. Она объяснила это тем, что Холидей не спала двое суток, но даже я понимаю, что дело в отношении Холидей к Эфраиму. Эта суровая женщина просто не умеет прощать. Интересно, она всегда была такой напряженной?
        - Как по-твоему, какие у него шансы? - спрашиваю я.
        Сперва я думаю, что она не уловила вопроса: возможно, слушает пилотов и коммандос по внутреннему интеркому, - но потом понимаю, что она просто меня игнорирует.
        - Я не играю в азартные игры, - произносит Холидей мгновение спустя.
        - Конечно же нет.
        - Эфраим не умрет, - роняет она.
        - Он что, благословлен? Его коснулась Долина?
        - Нет. Не благословлен, - отстраненно говорит Холидей. - Видишь ли, он работал на Сынов Ареса. Присоединился к ним после гибели моего брата. - Она говорит медленно, без эмоций. - Был вербовщиком, потом стал охотником за шрамами. Это было до падения дома Луны, даже до битвы при Илионе. Когда Луной владели агенты Сообщества, он набирал людей вроде тебя. Вроде меня. Он учил их сражаться. Учил выживать, чтобы они могли вернуть себе хоть часть отнятого у них. После того как сюда пришло восстание, он получил задание найти в Эндимионе золотого, который организовывал налеты. Это была ловушка. Его людей допрашивали у него на глазах. С них заживо сняли кожу, а его заставляли смотреть. К тому времени как мы добрались туда, в живых остался лишь он один. Этого золотого взяли с ножом в руке. - Холидей умолкает. Ей не нравится вспоминать об этом. - Но… тот аурей владел информацией, которая была нужна правительнице. И обменял эту информацию на полное помилование. Эфраим видел, как человек, освежевавший его друзей, ушел свободным. - Она смотрит на меня. - Дело в том, что Эфраим хочет умереть, но не может. Таково
его проклятие.
        - Вот почему ты схватила ту черную, - говорю я. - Потому что он не смог бы смотреть, как умирает еще один друг.
        Холидей пожимает плечами:
        - Я знаю, куда бить.
        В ее глазах нет сожаления. Кажется, будто она сделана из кремня и стали, будто она пришла в мир уже взрослой, без матери и отца, без прошлого и будущего. Скорее лопата или топор, чем женщина.
        - Что же ты тогда за человек? - бормочу я.
        Холидей медлит с ответом. Она указывает на восток, в сторону Нового Форума на дальней стороне цитадели. Увенчанное куполом здание белеет в ночи. Оно поднимается над деревьями, словно заснеженный холм, - разительный контраст с грубыми очертаниями форума Сообщества, построенного в виде пирамиды.
        - Красиво, правда?
        Я киваю.
        Холидей смотрит на здание:
        - Ты думаешь, оно построено чистыми руками?
        Когда мы отыскиваем правительницу, та совещается с Теодорой и Даксо. Я стараюсь держаться подальше и от розовой, и от золотого - у меня все еще зудит рука после пытки. Карта над столом показывает продвижение эскадрильи к похищенному челноку. Правительница невозмутимо поглядывает на нее, разговаривая с Теодорой, но я чувствую в ней внутреннее напряжение. Ее глаза налиты кровью, под ними набрякли мешки. Стол не прибран после трапезы, уставлен кружками из-под кофе. Как долго золотой может обходиться без сна?
        - …Не мог сделать это в одиночку, - говорит Теодоре Даксо. Увидев, что в комнату вместе с Холидей вхожу я, он осекается.
        - Продолжай, - приказывает правительница.
        Мое присутствие заставляет Даксо поколебаться секунду, но он не может ослушаться Виргинии.
        - Синдикат работает с кем-то. Я рекомендую скрыть это от сената, пока мы не узнаем больше. Мои шпионы добудут имена к утру. Головы - к концу недели.
        - Теодора? - Правительница переводит взгляд на розовую.
        - Вам известно мое мнение, - говорит та. - Чем дольше мы скрываем это от сената, тем больше это дискредитирует прозрачность, которую вы им обещали. Сенатор Караваль и так уже задает вопросы относительно необычного воздушного движения над Гиперионом.
        - Глупо раскрывать карты, прежде чем мой сын не окажется в безопасности, рядом со мной, - хмурится правительница. - Я не допущу, чтобы эти люди заявляли, что мать не способна править, когда ее ребенок в опасности. Они очернят меня и объявят референдум, чтобы заставить меня уйти в отставку до голосования. С потерей Караваля и медных мы проигрываем шесть к семи. Лишь мое вето сможет остановить эти абсурдные мирные переговоры.
        - Кто мог бы заменить вас? - спрашивает Теодора.
        - Сенат голосовал бы. До следующих выборов все решали бы простым большинством голосов, - отвечает Даксо.
        - До тех пор пока нам неизвестно, кто это сделал, будут подозрения, что это лишь уловка, подстроенная, чтобы отсрочить голосование, - замечает Теодора.
        - Я уже знаю, кто виновен, - произносит правительница, и Теодора с Даксо обмениваются озадаченными взглядами. - Синдикат был нанят. Но кем? Кто более всего окажется в выигрыше? - Она ждет ответа; все молчат. - Это был Повелитель Праха. Он не может победить наши легионы и потому взялся за сенат. Дэрроу оказался прав. Это произошло потому, что я была слаба, потому, что я устала. Мне не следовало допускать, чтобы «Вокс попули» преследовал его.
        Она снова сосредоточивается на голографическом изображении корабля, несущего ее сына обратно к Гипериону; длинные пальцы постукивают по столу.
        - Лирия, - говорит правительница, впившись в меня взглядом.
        На этот раз я не опускаю голову. Я в ответ смотрю на нее, зная, что сейчас опустится топор. Однако же тон правительницы удивляет меня.
        - Ты совершила ужасную ошибку, девочка. Ошибку, после которой не имела бы права служить ни мне, ни кому-либо другому. Но без тебя мы не нашли бы эту Вольгу и… - она бросает взгляд на Холидей, - Эфраима. Мой мальчик скоро вернется ко мне, потому что тебе хватило храбрости признать свои ошибки. Теперь я должна признать свои.
        Да понимает ли она, чего мне стоили ее ошибки?! Она потеряла своего сына на несколько дней, и думает, что испытала все. Ей никогда не придется изведать эту грязь. Не придется жить среди мух.
        - Ты потеряла свою семью, - продолжает правительница. - Ты доверилась республике, а мы не оправдали твоего доверия. - Тут я совершенно теряюсь, а правительница опускается на одно колено. Взгляд ее устремлен в пол. - Я не заслуживаю этого, и ты не обязана даровать нам прощение, но все же спрошу: ты простишь нас? Простишь меня, что я не справилась?
        Простить ее?
        Я не понимаю замысла Виргинии. Как и ее советники. Они таращатся на нее, сбитые с толку, как и я. Ее золотые косы сейчас на уровне моих глаз. Из кос выбились отдельные пряди. В ее дыхании чувствуется слабый землистый запах масла и кофе. Я слышу, как она от волнения хватает воздух ртом, как наполняются легкие и воздух со свистом выходит через нос, смотрю, как поднимаются и опускаются ее плечи. Покров власти спал, и я вижу ее обнаженную душу. Она просто женщина. Просто мать, у которой больше детей, чем у кого бы то ни было. Возможно, она знает мою боль. Прежде она была борцом за свободу. Солдатом. Она на самом деле видела грязь, и теперь я думаю, что она помнит об этом.
        Я не могу больше цепляться за гнев, мелочность или боль. Я хочу лишь помочь ей защитить семьи вроде моей. Отпустить этот гнев - не значит предать память Авы, или Тирана, или малышей. Это свершится в их честь. И впервые на моей памяти я чувствую надежду.
        Я протягиваю дрожащую руку и касаюсь головы правительницы.
        Потом она встает:
        - Спасибо.
        Я киваю, не в силах выразить словами то, что творится у меня внутри, так, чтобы это не прозвучало глупо.
        - На республику надвигается буря, - негромко говорит правительница. - Пока до нас донеслось лишь ее дыхание. Тебе еще предстоит сыграть свою роль в противодействии этой стихии.
        - Но что мне под силу сделать? - спрашиваю я.
        - У тебя ведь есть голос, верно? Когда я буду говорить перед сенатом, ты понадобишься мне как свидетельница. Твое свидетельство многим спасет жизнь. Оно привлечет к ответственности тех, кто стоит за этим сговором. Ты поможешь мне, Лирия из Лагалоса?
        - Если вы пообещаете мне, что о Лиаме позаботятся и ему вернут зрение. Я знаю, что способ есть. Но у меня нет денег.
        Правительница удивленно смотрит на меня сверху вниз:
        - Ты торгуешься со мной?
        - Я не помогу вам, если вы не поможете ему.
        - Ну что ж. Договорились.
        Я плюю себе на ладонь и протягиваю ей руку. Недоуменно взглянув на меня, правительница все-таки пожимает ее.
        Холидей ведет меня к двери. На пороге я оборачиваюсь:
        - Я хотела спросить… могу я увидеть Кавакса?
        - Нет, - отвечает правительница. - Не думаю, что в данный момент это хорошая идея.
        Я киваю и выхожу следом за Холидей. У порога своей комнаты останавливаюсь.
        - Не могли бы вы сказать Лиаму, что со мной все в порядке? - обращаюсь я к серой. - Он, должно быть, беспокоится.
        - Ему сказали, что ты выполняешь поручение Кавакса, - говорит она. - Так что он не тревожился из-за твоего отсутствия.
        - Ну все равно. Могу я повидаться с ним? Я ничего ему не скажу.
        - Сожалею, но вывести тебя отсюда, чтобы устроить встречу с Эфраимом, было уже довольно рискованно. Мы не можем рисковать еще сильнее. - Она без сочувствия смотрит на мое вытянувшееся лицо. Потом с ее тонких губ срывается вздох. - Давай я отнесу ему конфеты или тортик и скажу, что это от тебя. Это тебя утешит?
        - Вы правда это сделаете?
        Она пожимает плечами:
        - Что он больше всего любит?
        - Шоколад.
        - Хорошо. - (Я выжидающе гляжу на нее снизу вверх.) - Что тебе еще? Обнимашек? Иди к себе. - Она касается запирающего механизма, и дверь уходит в стену.
        - Ох! - вздыхаю я, переступая порог. - Спасибо за… - Дверь закрывается у меня перед носом. - Чертовы серые… - бормочу я.
        Комната небольшая, но чистая и с полноценным санузлом. Совершенно измученная, я включаю воду в душе и жду, пока не начинает валить пар. Я вытряхиваюсь из одолженной одежды - с рукой на перевязи это очень неудобно делать - и становлюсь под струи горячей воды, думая о том, как мне повезло, что я жива. И не в бегах.
        Вы бы гордились мной, Ава, ма. Я знаю это. И могу еще кое-что сделать. Помочь правительнице, пока это все не закончится, - может, нам удастся победить всех этих мерзавцев. Но не синдикат убил мою семью. Что бы ни произошло здесь, мясники из «Алой руки» уйдут безнаказанными. Разве это справедливо? Разве это правильно?
        Я выключаю душ и встаю рядом с выходными вентиляционными отверстиями, чтобы горячий воздух обсушил живот и грудь. Открыв глаза, вижу на мокрой белой плитке пару белых туфель горничной. Я поднимаю взгляд. Передо мной стоит женщина-бурая, лет тридцати пяти, с двумя большими родинками, крючковатым носом и вороньим гнездом вместо прически. В руке у нее пистолет. На конце у него большая игла для подкожных инъекций. В следующий миг женщина вытаскивает эту иглу у меня из груди. Я делаю шаг к ней и теряю равновесие. Я даже не чувствую, как пол поднимается мне навстречу. Мир туманится и кружится. Последнее, что я вижу, - женщина похлопывает меня по лицу:
        - Привет, предательница. Наилучшие пожелания тебе от дома Барка.
        60. Дэрроу
        Прах к праху
        Мы с Аполлонием и Севро прорубаем себе путь, шагая по телам защитников крепости. Похоже, большинство людей отправили сражаться за стены - вероятно, чтобы не допустить высадки сил Аполлония. Оставшиеся же мало что могут противопоставить нашей объединенной ожесточенности. Прикончив возле гравилифтов трех телохранителей-золотых, разделяемся ради более эффективных поисков Повелителя Праха. Мы с Севро остаемся вместе, а Аполлоний уходит один.
        Поиски длятся недолго.
        - Должно быть, это тут, - говорит Севро, когда мы оказываемся перед позолоченной двустворчатой дверью.
        - Внутри будут меченые, - предупреждаю я. - Надо подождать Аполлония.
        - А жопу подтереть ты тоже без него не можешь? - фыркает Севро и открывает дверь пинком. - Пора платить по счетам, Повелитель Краха!
        В комнате стоит тишина.
        Несмотря на утонченную лепнину с цветочным орнаментом и беленые стены, в комнате сумрачно и обстановка в ней довольно скудна. Она почти пуста, не считая большой кровати с балдахином, которая стоит изголовьем к открытому балкону с видом на море. За подоконником слабо мерцает импульсный щит. Вокруг кровати сгрудилось множество массивных многоруких фигур. Сперва я принимаю их за рыцарей, но, когда столб света снаружи освещает серый металл, понимаю, что это вообще не люди, а медицинские машины. На маленьких экранах светятся витальные показания.
        В изножье кровати, защищая от нас лежащего там человека, сгрудились старая розовая в ночной рубашке и двое слуг-бурых с кочергами в руках. Бурые бросаются в атаку, вопя во всю глотку. Мы сшибаем их с ног, стараясь не убить своими железными кулаками. Розовая у кровати рыдает.
        - Нет! - кричит она. - Не трогайте его!
        Я оттаскиваю ее от кровати, а Севро настороженно приближается. Женщина полосует меня ногтями, ломая их о мою броню.
        - Чудовища! - Ее слюна брызжет мне в лицо. - Вы чудовища!
        Севро бьет розовую по затылку, и я подхватываю ее, когда она падает.
        В комнате стоит зловоние смерти. Севро подходит к изножью кровати и отдергивает шелковый занавес. Лицо его бледнеет.
        - Дэрроу… - Он срывает шелк с каркаса.
        На кровати, в гнезде из одеял, лежит остов великана. Когда я, тогда еще копейщик Августусов, встретился с Повелителем Праха, он был ростом семь футов и весил не меньше любого из Телеманусов. Ему перевалило за сотню лет, однако он сохранял величественность и вместе с тем ловкость движений, невзирая на габариты. Столь же энергичным он был во время множества наших схваток на начальных этапах войны. И хотя его лицо в последние годы часто появлялось в трансляциях центра, теперь я вижу, что это было уловкой, и понимаю, почему Повелитель Праха спрятался в своей крепости посреди моря.
        От него осталась едва ли треть.
        Его тело истощено и напоминает скелет. Мышцы на морщинистых руках иссохли. Кожа, прежде темная, как оникс, сделалась дряблой и покрылась желтыми струпьями; из-под белых бинтов сочится гной. Некогда яркие глаза глубоко запали, голова облысела, титанический череп туго обтянут кожей, сухой, словно тонкий слой чешуи. К машинам, охраняющим постель, тянутся провода и трубочки; они заставляют циркулировать кровь и удаляют отходы жизнедеятельности. Повелителя Праха словно что-то пожирает изнутри.
        - А я-то думал, кто ко мне постучался, - бормочет он. Его глаза, окрашенные гнилостной желтой инфекцией, смотрят на меня без злобы. Рядом с кроватью плавает голограмма, показывающая идущую снаружи битву. - Я думал, это Сауды наконец-то пришли вернуть себе планету. Но теперь я вижу, что все закончится, как должно, с волками. - В этих простых словах нет гнева. О прежнем Повелителе Праха напоминает лишь голос. Даже запертый в этом истощенном теле, словно летний гром, заточенный в потрепанном бумажном фонаре, он остается гулким, дерзким и гордым.
        Десять лет мы с ним были противниками. Танцевали от планеты к планете в бесконечной дуэли. Мы наносили удары и парировали их в одной гигантской игре на множестве досок - сперва в металлических джунглях Луны, на равнинах и морях Земли и Марса, потом на орбитах центра и наконец в песчаном поясе Меркурия, где я захватил планету, а он разбил мою армию. Теперь все эти огромные театры военных действий и миллионы людей сжались до этого мгновения, до маленькой комнаты на отдаленном островке, и все это не имеет никакого чертова смысла.
        - Что, я не таков, как ты ожидал? - с улыбкой спрашивает Повелитель Праха.
        - Давай просто отрубим ему голову, - предлагает Севро.
        - Не сейчас.
        - Чего мы ждем? Пора отправить этот кусок дерьма на встречу с червями.
        - Не сейчас! - огрызаюсь я.
        Севро возбужденно ходит вокруг кровати.
        - Ты в точности такой, как я думал, - говорит Повелитель Праха. - Разрушитель цивилизации очень часто похож на ее основателей. - Он смачивает рот из трубки, подающей воду, нарочито откашливается и продолжает: - Мне следует извиниться, Дэрроу. За то, что не увидел тебя раньше, когда ты был всего лишь мальчишкой, разнесшим свое училище. Если бы я тогда открыл глаза и заметил тебя, в каком мире жили бы мы теперь! Но я вижу тебя сейчас. Да. И ты грандиозен.
        В его голосе восхищение. И понимание. Много ли среди ныне живущих осталось людей, способных понять этого человека? Много ли тех, кто знает, каково это - отдать приказ, который убьет миллионы? Я сглатываю ком в горле. Моя ненависть к нему утихает при виде того, в какое жалкое существо он превратился. А еще мне страшно - не иду ли я той же разбитой дорогой?
        Не так я представлял себе наше финальное противостояние.
        - Что с тобой случилось? - спрашиваю я. - Давно ли ты в таком состоянии?
        Повелитель Праха игнорирует вопросы и всматривается в мое лицо:
        - Я вижу, ты сохранил наш шрам. И наши глаза. Тогда что же осталось от алого?
        - Осталось достаточно.
        - А-а-а… - тихо произносит он. - Полагаю, именно это каждый человек должен говорить себе на войне. - Его голос делается хриплым, и он снова припадает к трубочке с водой. - Что, когда настанет конец, когда все будет сделано, от него останется достаточно. Достаточно, чтобы быть отцом. Братом. Любовником. Но мы-то знаем, что это неправда. Верно, Дэрроу? Последними война пожирает победителей.
        Его слова тяжестью ложатся мне на сердце. Хотел бы я иметь возможность сказать, что я не такой, как он. Что я переживу эту войну. Но я знаю, что изо дня в день мальчик внутри меня умирает. Та душа, что мчалась по коридорам Ликоса, что сворачивалась клубочком в постели с Эо, начала умирать в тот самый день, когда мальчик увидел своего отца болтающимся в петле и не заплакал.
        - Я готов заплатить эту цену, чтобы покончить с тобой, - говорю я.
        - Это часть твоего генетически заложенного характера алого. Твоя жажда, твоя потребность в самопожертвовании. Храбрый первопроходец. Трудись, копай, умри ради блага человечества. Чтобы сделать Марс зеленым. Мы создали тебя идеальным рабом. Вот кто ты такой, Дэрроу. Раб множества господ. Измени свои глаза. Возьми наш шрам. Сокруши нашу власть. Это не изменит твоей сути. Ты раб.
        Снаружи грохочут взрывы бомб. Севро плюет в угол. Его терпение иссякает.
        - Лорн однажды сказал, что ты был его лучшим другом, - вспоминаю я. - Что когда-то ты был человеком, достойным восхищения. До Реи. До того, как ты короновал себя прахом.
        - Рея была рациональной сделкой. Шестьдесят миллионов жизней ради поддержания порядка для восемнадцати миллиардов. - Его сморщенные губы кривятся. - Что, по-твоему, сделал бы Лорн, узнай он, кто ты? Ты действительно думаешь, что он пощадил бы тебя?
        - Нет, полагаю, он вырезал бы мое сердце, - усмехаюсь я, думая о том, что Лорн хоть и ушел от своего Сообщества, но никогда не допустил бы его падения.
        Я слышу у двери какой-то звук. Входит Аполлоний - один. Глаза Повелителя Праха темнеют от ненависти. Почему-то Аполлоний при виде своего заклятого врага в столь плачевном состоянии вовсе не выглядит потрясенным.
        - О, я вижу, Повелитель Праха таки сам стал прахом.
        Аполлоний садится на край кровати и откидывает простыню, чтобы посмотреть на мертвенно-бледные ноги старого военачальника. Он цокает языком, тычет пальцем в шелушащуюся кожу на бедре, отрывает полоску чешуи и растирает ее между металлическими пальцами перчатки, пока на кровать не сыплется мелкая пыль.
        - Ну как, укус причинил боль?
        - Так это был ты, - бормочет Повелитель Праха. - А Аталантия мне не верила.
        - Я способен кусаться даже в морских глубинах, - говорит Аполлоний. - Я служил достойно. Без обмана или подкупа. Но ты предал меня, чтобы ограбить. Ты обратил против меня мою кровь. Это, милейший, было ужасной ошибкой.
        Я чувствую, как меня охватывает первобытный страх. Я отступаю от Аполлония. Севро нацеливает на него импульсную перчатку.
        - Ты знал, что он тяжело болен, и не сказал мне? - хмурюсь я.
        - Ах ты, сукин сын! - шипит Севро.
        Аполлоний улыбается:
        - Надзиратель не только покупал мне помидоры и шлюх.
        - Ты покойник, говнюк! - гаркает Севро, однако не стреляет.
        - Я не знал, что у меня получилось, - с невинным видом говорит Аполлоний. - Но я доволен результатом.
        Повелитель Праха пытается плюнуть в него, но он слишком слаб, и слюна стекает на подбородок.
        - Неужто месть стоила погребального звона по всей твоей расе, испорченный пес?
        - Моей расе? - Аполлоний встает. - Нет-нет, повелитель. Я сам себе раса.
        - Когда? - Я хватаю Аполлония за горло. - Когда ты это сделал?
        - Три года назад, - отвечает он. Ему явно не нравится, что я поднял на него руку. - Мы больше не союзники? - Он неторопливо отступает, касаясь своего горла.
        От услышанных новостей Севро явно не в себе.
        Три года. Три года недуга… Он не мог руководить своими людьми или флотами на Меркурии, находясь здесь. Задержка по времени не позволила бы ему командовать сражением. Но каким образом они так долго сопротивлялись мне? Кто автор их новой тактики? Кто на самом деле стоял за голограммой Гримуса на его командном мостике, когда мы с ним разговаривали не менее полудюжины раз?
        - Да, - хрипит Повелитель Праха, словно услышав мои мысли. - Ты уже чувствуешь страх, раб? Понимаешь, что ты прошел весь этот путь, разрушил свою республику, свою семью?! Ты заключил договор с этим дьяволом лишь затем, чтобы убить больного старика, который и без того умирает?
        Я едва удерживаюсь, чтобы не закричать. Мне кажется, что я падаю. Какая напрасная трата сил! Какая невероятная трата!
        - Кто это был? - спрашиваю я.
        Повелитель Праха смотрит на Аполлония:
        - Кто ж еще? Ты оставил мне лишь одну дочь.
        - Аталантия… - шепчу я.
        - Моя последняя фурия. - Он улыбается с гордостью. - Ты разрушил ее дом. Убил ее сестер. Теперь ты пришел, чтобы лишить ее отца. Она была легкомысленной девочкой. Она жила бы спокойно, Дэрроу, но ты не принес ей ничего, кроме войны. - Он издевается надо мной.
        - Все это зря, - бормочет себе под нос Севро. - Мы зря убили Вульфгара. Напрасно проделали весь этот путь. Дэрроу…
        Я не знаю, что сказать.
        - Где сейчас Аталантия? - спрашивает Аполлоний.
        - Далеко отсюда, - отвечает Повелитель Праха. - Мирные переговоры были ее идеей. Она ожидала, что ты распустишь сенат. Возьмешь власть в свои руки. Но ты ушел. Тебе следовало отправиться к своему флоту, Дэрроу.
        На орбите было слишком мало кораблей. Я предположил тогда, что б?льшая часть находится с другой стороны планеты. Но теперь я понял, что он имеет в виду.
        - Не может быть, - говорю я. - Их засекли бы.
        Повелитель Праха улыбается:
        - Десять лет назад ты обрушился на Луну из тумана войны. Она же обрушится на твой флот над Меркурием. А там только половина сил, из-за твоей… истерики в сенате. Флот сгорит. И твоя легендарная армия на поверхности - тоже.
        В глубине души я чувствую, что он прав, потому что это было бы слишком хорошо - завершить все сегодня его смертью. Если Аталантия возглавила войска и они отправились уничтожать силы республики, значит эта война не заканчивается. Она начинается снова. Снова и снова. Я не знаю, сумеет ли республика выдержать еще один удар. И это моя вина. Мне не следовало запускать Железный дождь, но из-за гордыни и по множеству других причин я позволил этому Дождю пролиться, и с тех пор он не прекращался. Я разрушил свою семью, убил Вульфгара, пришел сюда - и все это было напрасно.
        Повелитель Праха с легким удовлетворением наблюдает за мной, пока я осознаю это. В его последних минутах нет радости. Нет жестокого удовольствия. Лишь огромная усталость.
        - Орион и Виргиния должны узнать про наступление Аталантии, - говорю я. - Нам нужно идти.
        - Ты думаешь, я рассказал бы тебе об этом, если бы у тебя оставалась надежда как-то повлиять на происходящее?
        - Дэрроу, мы должны сообщить им… - вмешивается Севро.
        - Ты проделал весь этот путь, - продолжает Повелитель Праха, - через великую тьму, думая, что сможешь убить меня и вернуться домой, к семье. Но теперь тебе некуда возвращаться. Республики нет. Семьи нет.
        - Семьи нет… - эхом повторяю я.
        Севро делает шаг вперед:
        - А ну повтори!
        - Вы оставили своих детей. Ведь так?
        Севро кидается вперед и хватает старика за горло:
        - Что ты несешь, черт побери?!
        Повелитель Праха улыбается ему:
        - В конечном счете ты похож на меня. Я потерял детей на своей войне. А теперь и ты тоже.
        Хватка Севро слабеет.
        - Твоя дочь, - старик переводит взгляд на меня, - и твой сын. Они захвачены.
        Нет!
        Мои пальцы сжимаются на столбике кровати, в которой лежит эта гниющая развалина, и я чувствую, как что-то пробуждается у меня внутри. Тот шепот бесформенного страха, что приходит ко мне, когда я просыпаюсь после ночного кошмара, на мгновение забываю свои человеческие иллюзии и вижу мир таким, каков он на самом деле, - холодным. Темный ледяной ветер проносится через мое сердце, и я понимаю, что проиграл. Я оставил своего мальчика.
        - Ты лжешь, - шепчет Севро.
        Мы оба мечемся в клетке страха, каждый погружается во тьму, каждый не в силах осознать, не в силах поверить, что Повелитель Праха говорит правду. Это всего лишь злоба умирающего. Только так, и не иначе. Иного нельзя принять.
        - Ты лжешь, - повторяет Севро. Лицо у него белое, как молоко.
        Но старик не лжет. Слишком уж откровенное удовлетворение написано у него на лице.
        - Это сделал ты? - шепчу я.
        - Ах если бы! Это был один из ваших.
        - Кто?
        Повелитель Праха смотрит на меня, потом отворачивается к светлому морю, куда уже сбежал его дух.
        - Лорн был прав, - произносит он хриплым шепотом. - Счет приносят в конце.
        - Кто похитил моего сына?! - кричу я. - Кто?!
        Севро с животным криком проносится мимо меня и впечатывает кулак в лицо Повелителя Праха. Он бьет снова и снова, пока его руки не покрываются кровью по запястья, а губы Повелителя Праха не превращаются в безобразное месиво. Я хватаю Севро и получаю удар в челюсть. Но я не разжимаю рук, повиснув на нем, пока он не начинает задыхаться. Севро отталкивает меня и разворачивается к Повелителю Праха с обнаженным клинком в руке.
        - Он нужен нам живым! - кричу я. - Нам нужна информация!
        Раздается негромкий хлопок. Я оглядываюсь на Повелителя Праха и вижу пену, пузырящуюся у него на губах. Он выплевывает на простыни вставной зуб. Аполлоний подбирает его и принюхивается.
        - Яд.
        - Кто похитил моего ребенка? - трясу я старика. - Говори!
        Тот ухмыляется, обнажая гниющие десны.
        - Он не скажет, - хмыкает Аполлоний.
        - Это не значит, что он должен уйти легко, - бурчит Севро.
        - Я согласен с полукровкой, - кивает Аполлоний.
        Он хватает с одной из медицинских машин бутылку антибактериального спрея, которым медсестры, должно быть, обрабатывали оборудование. Потом берет одну из стоящих у кровати свечей.
        - Нет!.. - Глаза Повелителя Праха расширяются от страха, речь его от яда сделалась невнятной.
        - Аполлоний… - Я делаю шаг к нему, но Севро толкает меня обратно.
        - Сожги этого урода! - презрительно ухмыляется он.
        Аполлоний смотрит на меня:
        - Жнец?
        Скорбь моя бездонна.
        Я убил Вульфгара. Разрушил свою семью. Потерял сына.
        И все из-за этого гниющего работорговца.
        - Жги.
        - Нет! - Повелитель Праха пытается подняться с кровати. - Стойте!
        - Прах к праху. - Аполлоний направляет бутылку на старика. - Пыль к пыли.
        Он нажимает кнопку распыления. Антибактериальная жидкость с шипением покрывает Повелителя Праха химическим блеском. Потом Аполлоний швыряет свечу на кровать. Огонь встречается с парами спирта, и вспыхивает синее пламя.
        Повелитель Праха кричит. Огонь бежит по сухой пленке кожи. Старик бьется в аду, словно извивающийся богомол. Его кожа сжимается, покрывается пузырями, вспухает и чернеет. Комнату наполняет едкий дым. Пластиковые трубки, присоединенные к внутренностям и рукам, натягиваются и тащат медицинские машины к кровати.
        Аполлоний отстраняется от творящегося ужаса с радостным удовлетворением. Пламя пляшет в его глазах, отбрасывает безумно скачущие тени на высокие скулы. Я стою рядом с Севро и не чувствую ничего, кроме зияющего одиночества. Моя война, мой выбор отнял у меня семью и всех друзей.
        Душевная боль терзает меня изнутри и жжет сильнее этого пламени. И когда Повелитель Праха испускает последний вздох, я отворачиваюсь от сцены убийства, такой же потерянный, как семнадцать лет назад, когда я шел по эшафоту, чувствуя петлю на шее. Я желал тогда лишь одного - быть отцом. И теперь потерял своего сына.
        61. Лисандр
        Лорд окраины
        Праздная болтовня, заполняющая зал Правосудия в Сангрейве, столице ионийских золотых, стихает, когда в помещение входит Ромул Раа. Он идет среди почтительной тишины, облаченный в серое кимоно из грубой шерсти. По бокам от него шествуют верные сородичи: уродливый Марий, древняя Пандора, сонм несгибаемых преторов и седовласых ветеранов. Но среди них нет молодежи, моих ровесников, и это бросается в глаза. Блестящие курсанты, выросшие после восстания, почтительно собрались вокруг Серафины, ее пылеходцев и нескольких других заслуживающих внимания лидеров с Ганимеда, Каллисто, Европы. С ними рядом и те, кто прибыл с лун Сатурна и Урана. Все они расположились на каменных сиденьях арены.
        Зал Правосудия - сам по себе темное сокровище. Все его поверхности облицованы блестящим черным камнем. Неф треугольный; южный, северный и западный приделы поднимаются вверх рядами, как на стадионе. Высокий потолок сужается, образуя пирамиду с железной верхушкой. В отделенном от остальной части зала восточном алтаре на возвышении из белого мрамора, смотрящем на неф, изогнутой линией сидят, скрестив ноги, двенадцать рыцарей-олимпийцев. На каждом длинный плащ, соответствующий его титулу. На Диомеде - серый, цвета бури. На Гелиосе - ослепительно-белый. За ними парит мраморная пирамида с золотым верхом. Справа от пирамиды в своем кресле из цельного ствола вяза восседает старая Справедливость. Слева в кресле из кости сидит юная Шанс, та самая, которая присутствовала на поединке. Одна помнит, вторая обещает.
        После приветственного благословения и разъяснения прав Ромул и его люди рассаживаются в центре нефа на тонких подушках. Ромул сидит впереди, отдельно от остальных сорока. Гелиос Люкс, Аравийский Рыцарь из числа олимпийцев, смотрит из тени своего плаща, как властный сокол, длинношеий, лысый, но с длинными белыми усами. Концы их скреплены вместе двумя железными застежками. Диомед занимает место по правую руку от него. А по левую - смахивающая на жабу женщина с огромными глазами и значком Рыцаря Ярости.
        - Ромул, - начинает Гелиос, и его голос подобен молоту и полностью лишен двуличия, - правитель доминиона окраины, глава дома Раа, ты предстал перед советом рыцарей-олимпийцев для беспристрастного слушания по обвинениям, выдвинутым в твой адрес Дидоной Раа.
        Дидона сидит ниже совета - одна, вся в черном. Обвинять кого-либо перед советом - дело рискованное. Если обвинения Дидоны будут признаны ложными, ее ждет участь, которая в ином случае постигла бы осужденного. Закон суров.
        - Обвинитель, огласи свои обвинения.
        Дидона спокойно встает:
        - Первое обвинение: грубая халатность во время войны.
        Олимпийцы ждут продолжения, но она садится.
        По толпе ползут шепотки. Дидона не выдвинула обвинения в измене - в точности как и сказала. Она сыграла на всех, как на струнах цитры. Как только ее муж вынужден будет уйти в отставку или согласиться на совместное правление, ее положение укрепится. Я слышу разговор двух сидящих поблизости мужчин - у них другое мнение.
        - Трусость с ее стороны - не выдвинуть обвинения в измене, - говорит один.
        - Это непотизм. Он знал. Должен был знать.
        В зале воцаряется тишина. Гелиос переспрашивает:
        - Ты не выдвигаешь обвинения в измене?
        - Нет. - Дидона ничего больше не говорит, лишь уверенно смотрит на мужа.
        - Ну что ж, обвинитель может предоставить свои доказательства или свидетелей, которые подтвердили бы грубую халатность во время войны.
        - О первом доказательстве вы уже могли слышать к нынешнему моменту. - Дидона запускает в воздух голограмму и включает добытые Серафиной доказательства обмана со стороны Жнеца.
        Все смолкают, чего и следовало ожидать. Ромул сидит неподвижно и наблюдает, как в вышине умирают верфи, заливая его ослепительным светом.
        Следующее доказательство - разговор самого Ромула с Дэрроу, взятый из закрытых записей битвы при Илионе. В воздухе появляется запись с камеры на шлеме Ромула. Он находится в коридоре, полном дыма. Вокруг него корчатся на полу умирающие; доспехи его забрызганы кровью; окружающие Ромула механизированные золотые и черные ведут перестрелку. Двое его сыновей, Диомед и Эней, прикрывают отца, пока тот отчаянно пытается связаться с Дэрроу. Его лицо искажено безумным страхом.
        - Дэрроу, слушай внимательно. «Колосс» изменил траекторию и движется к Ганимеду…
        - Он идет на верфи. Могут какие-нибудь корабли его перехватить? - спрашивает Жнец.
        - Нет. Они неудобно расположены. Если Октавия не сможет победить, она погубит нас. Эти верфи - будущее моего народа. Ты должен захватить капитанский мостик любой ценой.
        - Я сделаю все, что смогу, - таковы последние слова Жнеца.
        - Спасибо, Дэрроу. И удачи. Первая когорта, за мной!
        Связь с Дэрроу обрывается, и мы видим в записи с нашлемной камеры Ромула, как он и его сыновья бегут по коридору. Потом вспыхивает ослепительный свет. Корпус корабля справа от них взрывается, и в висок Энея, старшего сына Ромула, вонзается осколок, а потом его вытягивает в космос. Конец записи.
        Ромул сидит на полу в торжественной тишине.
        Загружается последняя запись. Это разговор Ромула и Дэрроу после завершения битвы при Илионе. Ромул находится в Висячем дворце Ганимеда. Дэрроу - на своем корабле. Два лица плавают в воздухе.
        - Как и было обещано, ты получил независимость, - говорит Дэрроу.
        Ромул сидит на полу; лицо его осунулось, обрубок правой руки замотан белыми бинтами.
        - А ты - свои корабли, - произносит Ромул еле слышно, словно бы лишившись силы духа. - Но их не хватит, чтобы одолеть центр. Повелитель Праха будет ждать тебя.
        - Надеюсь. У меня планы насчет его госпожи.
        После недолгого молчания Ромул говорит:
        - Ты полетишь на Марс?
        - Возможно. - В глазах алого насмешка, в тоне - намек.
        Ромул же соблюдает вежливость военного. Этот человек только что потерял сына, руку, не говоря уже об уничтоженных верфях. Настоящий золотой!
        - В этой битве, - ледяным тоном говорит Ромул, - мне показалась любопытной одна вещь. Ни на одном из кораблей, захваченных моими людьми, не было ядерных зарядов мощностью свыше пяти мегатонн. Несмотря на твои утверждения. Несмотря на твое… доказательство.
        - Мои люди нашли достаточно. Можешь подняться к нам на борт, если сомневаешься во мне. Неудивительно, что все эти заряды держали на «Колоссе». Рок, вероятно, не спускал с них глаз. Нам повезло, что я сумел захватить мостик… - (Треск помех.) - прежде. Верфи можно отстроить заново. Жизни - нельзя. - Это звучит как угроза.
        - А они вообще там были?
        - Стал бы я рисковать будущим моего народа, солгав тебе? - На лице Короля рабов появляется жестокая усмешка. - Твои луны в безопасности. Ты сам теперь определяешь свое будущее, Ромул. - Его глаза сужаются, превращаясь в две щелочки. - Не смотри в зубы дареному коню.
        - Действительно. - Ромул тяжело молчит. Он глотает свой гнев, свою гордость и позволяет Королю рабов насмехаться над ним. - Я бы хотел, чтобы твой флот отбыл до конца дня.
        - Потребуется три дня, чтобы отыскать среди обломков выживших. - Жнец глумится над вежливым требованием Ромула. - После этого мы уйдем.
        - Прекрасно. Мои корабли будут сопровождать ваш флот до оговоренных границ. После того как твой флагман пройдет пояс астероидов, ты никогда больше не вернешься сюда. Если хоть один корабль под твоим командованием пересечет границу, это приведет к войне между нами.
        - Я помню условия.
        - Вот и посмотрим. Передавай привет центру. А я непременно передам привет брошенным тобой Сынам Ареса.
        Связь с Жнецом обрывается, но изображение Ромула все еще висит в воздухе. Он содрогается, маска спокойствия сползает с его лица, и из-под нее выглядывает сломленный человек. Изображение гаснет.
        Дидона смотрит на мужа, снова разделяя с ним боль смерти Энея.
        - Учитывая двуличность Короля рабов, кажется очевидным, что требовалось провести дополнительное расследование. Не только проверить, действительно ли нам грозит ядерный удар, предположительно направленный на нас со стороны правительницы, но и проверить действия самого Короля рабов во время битвы при Илионе и непосредственно перед ней. Совет поручил начать расследование, но его быстро прекратил мой муж. Я не верю, что это свидетельствует об измене. Он не мог знать темную истину о нападении Короля рабов на наши верфи… - Она говорит это, чтобы унять ярость золотых Ганимеда, построивших эти верфи, а потом видевших, как они падают на их города. - Но я не выйду за рамки, сказав, что следовало приложить больше усилий для установления правды. Теперь я хотела бы вызвать в качестве свидетельницы Серафину Раа.
        Серафина спускается и становится между Дидоной и Ромулом.
        Дидона обращается к дочери:
        - Когда ты добыла голограмму, свидетельствующую о разрушении верфей, и вернулась с этими данными в пространство окраины, тебя арестовали люди, присягнувшие на верность правителю, - верно?
        - Да. Как и должно было быть.
        - Рассказала ли ты им суть добытой информации?
        - Нет.
        - Признавался ли Ромул когда-либо, что знает правду об уничтожении верфей?
        - Нет. - Серафина смотрит на отца. - Его действия по отношению ко мне в обстановке полной секретности были предприняты, чтобы защитить меня от смертной казни за нарушение Пакс Солярис. Они были продиктованы отцовской любовью. Не интригами игрока. Он знал, что я вошла в Пропасть. Не знаю, понимал ли он, что меня на это толкнуло. Но он знал, что ему придется отдать меня под суд, и мое дело будет разбирать совет лун Газовых Гигантов.
        - Считаешь ли ты, что он допустил халатность в военное время?
        - Решать это - не моя обязанность.
        - Благодарю, ауреата.
        Серафина салютует, прикладывая кулак к сердцу, и возвращается на свое место среди друзей. Дидона подытоживает свои доводы:
        - Мое обвинение ограниченно, потому что я считаю: мой муж совершил ошибку, отказавшись от дальнейшего расследования. Но я не верю в существование доказательств, подтверждающих, что он намеренно скрывал информацию от совета. И также сомневаюсь, что кто-либо здесь может назвать его предателем. - (Раздается выкрик одного из ганимедцев, выражающего несогласие.) - И потому я прошу лишь отстранить его от должности правителя. - Она садится.
        Гелиос продолжает:
        - Ромул, ты оспариваешь эти обвинения?
        Ромул встает:
        - Нет.
        - Ты не хочешь заявить о каких-либо смягчающих обстоятельствах?
        - Нет. Я виновен в халатности.
        Присутствующие одобрительно кивают. Это достойный ответ, именно такого они ждали, так и подобало вести себя на суде железному золотому. На Луне судебный процесс растянулся бы на годы, с бесконечными апелляциями, складами доказательств и армиями юристов-медных. К концу судебного разбирательства половина причастных лиц уже умерла бы или их родственников похитили и мучили бы до тех пор, пока не будут приняты правильные решения. Моя бабушка сожгла бы правительство дотла, но не выпустила бы власть из своих рук.
        Ей было бы чему поучиться у этого человека.
        Диомед на возвышении выглядит как человек, помилованный у подножия эшафота. Его отца лишат верховной власти за халатность, но в условиях надвигающейся войны любой тюремный срок заменят иным наказанием. Возможно, Ромул даже возглавит силы своей семьи под командованием Дидоны. Это чудо.
        Но тут в алтаре, за спиной у рыцарей-олимпийцев, тихий звон рушит все продуманные планы. Совет разворачивается на звук. Шанс, которой едва исполнилось десять, стоит, босая и тихая, перед своим креслом, и в руке у нее маленький железный колокольчик. Ее белые глаза пристально глядят на грозное воинство. Сбитая с толку Дидона хмурится. Серафина что-то шепчет друзьям. Я чувствую приближение рока. Память истошно вопит, потому что я помню, как мой наставник Иероним бубнил о древних кодексах, излагающих правила судебного разбирательства по делу об импичменте. Большинство людей забыли, что белые стоят за олимпийцами не для вида. Они не выносят приговор, но обладают уникальной древней силой. Отсюда и выражение «если шанс не прозвонит».
        Гелиос кивком подзывает девочку к себе. Она подходит и что-то шепчет ему на ухо. Его лицо каменеет. Шанс возвращается на место, а рыцари принимаются что-то обсуждать. Что бы ни было сказано, Диомед становится белым как полотно. Я смотрю на Серафину и, даже находясь в другом конце зала, чувствую ее напряжение. Диомед в ответ на слова Гелиоса качает головой, как и два рыцаря помоложе. Рыцарь Смерти, пожилая женщина, отходит с Гелиосом к краю возвышения, чтобы что-то с ним обговорить, и яростно тычет пальцем в воздух. Более молодым рыцарям не нравятся ее слова, но после того, как Гелиос, похоже, соглашается с ней, их возражения стихают и они медленно наклоняют голову в знак согласия.
        Гелиос призывает присутствующих к порядку.
        - Мы обсудили этот вопрос между собой и пришли к соглашению. Хоть это и редко используется, Парки обладают правом выдвигать дополнительные обвинения против ответчика от имени государства. Нам не доставляет удовольствия озвучивать это, но мы, совет рыцарей-олимпийцев, обязаны выдвинуть против Ромула Раа обвинение в государственной измене.
        Воцаряется смятение. Нобили вскакивают.
        - Я не выдвигала этого обвинения! - неистовствует Дидона.
        - Это не имеет значения, - говорит Гелиос.
        - Это мой суд! Мои обвинения!
        - В компетенцию Парок входит предъявление дополнительных обвинений. Тебе это известно. Теперь сядь.
        - Диомед…
        - Совет высказался, мать, - говорит Диомед. У него такой вид, будто он вот-вот потеряет сознание. - Тебе следует подчиниться.
        Взбешенная Дидона садится, бросив полный ужаса взгляд на мужа. Наказание за измену - смерть.
        Сидящие позади люди Ромула пребывают в священной ярости, сам Ромул выглядит совершенно бесстрастным и терпеливо ждет, пока Гелиос продолжит.
        - Хоть Парки и могут выдвигать дополнительные обвинения, не в их власти предъявлять доказательства. Таким образом, нужно соблюсти простую формальность - она необходима разве что для занесения в протокол, чтобы не осталось затяжных обид, способных разъесть фундамент нашего доминиона, когда для нас наступит тяжелый час. Шанс поступила мудро и правильно, воззвав к своему праву. Давайте проясним ситуацию и двинемся дальше, как единый народ. - Он вздыхает и смотрит на Ромула. - Друг мой, мне неприятно оскорблять тебя, но положение обязывает.
        - Да, конечно.
        - Два простых вопроса, два простых ответа - и мы движемся дальше. Знал ли ты, что Дэрроу из Ликоса разрушил верфи, и сговорился ли ты с кем-то, чтобы скрыть это от остальных? Да или нет?
        Лицо Ромула спокойно. Таким же оно было, когда он критически изучал свой клинок при нашей первой встрече. Он медленно встает и сходит со своего места, придерживая плащ единственной рукой, так, чтобы тот ровно стелился за ним. Он поднимает голову, смотрит на совет, потом на жену, но кажется, что взгляд его устремлен куда-то далеко за пределы этого зала.
        - Ромул, - шепчет его жена, зная характер мужа. - Не на…
        - Да, - говорит лорд окраины. - Я знал это, и я вступил в сговор.
        Зал взрывается во второй раз. Кричат трибуны, кричит Дидона - кричат все, кроме людей Ромула и самого совета. Диомед сидит оглушенный. Серафина озирается вокруг, как потерявшаяся маленькая девочка.
        - Он не это имел в виду! - шипит на совет Дидона. - Вовсе не это! Сотрите его ответ из записей и созовите новый суд по этому обвинению!
        Гелиос ошеломлен не меньше ее.
        - Я не могу этого сделать.
        - Он наговаривает на себя! - выкрикивает Дидона. - Это ложь! У него не было доказательств. Предположения не в счет. Мы все видели запись. Могли быть догадки, но не доказательства. Доказана лишь его халатность. Диомед, скажи ему!
        - Мама, - беспомощно говорит Диомед, - но он сам признался…
        - К черту его признание, мальчишка! Он твой отец! Он, черт подери, Ромул Раа!
        У меня сердце разрывается при виде того, как она беспомощно оглядывается по сторонам, словно утопающая, которой никто из нас не в силах помочь. Я и сам чувствую себя потерянным.
        - Дидона, - произносит Ромул за ее спиной. - Пожалуйста…
        Она поворачивается к мужу, все еще с намерением все отрицать, но потом, глядя ему в глаза, постепенно осознает, что пути назад нет, и ее начинает бить дрожь - я вижу это даже через разделяющие нас сорок метров. Ее жизнь, ее семья бесповоротно разрушены, и она знает, что это ее рук дело.
        - Скажи им, что ты лжешь, - шепчет Дидона. - Скажи, что ты подозревал, но не знал.
        - Но я знал, - говорит Ромул. - Я знал, потому что запись, за которой ты послала Серафину, сперва предложили мне.
        - Что?
        Ромул смотрит на совет так, словно уже расстался с этим миром.
        - Ее предложили мне. Прислали несколько кадров. Я пригласил посредников на окраину - на встречу у Энцелада. Я полагался на свою репутацию человека чести в надежде заманить их туда. Подразумевалось, что они привезут оригинал записи. Я взял боевой «ястреб», убил их и сжег их корабль. Конечно же, как вы видели, сохранилась копия.
        - Ты сделал это сам? - спрашивает Гелиос, глядя на Пандору.
        - Я Ромул Раа. - Он печально улыбается. - Спроси себя, почему я так поступил. Почему откровенен сейчас, когда правда будет стоить мне жизни. Я старался жить достойно, насколько это под силу человеку. Но слишком долго хранил эту тайну. И как сказал бы мой отец, чего стоит честь без истины? Честь - это не то, что ты говоришь. Честь - это то, что ты делаешь.
        Холодный камень застревает у меня в горле, когда я вижу, как разрывается сердце Серафины. Слезы текут по ее щекам.
        - Мы живем по кодексу. Я нарушил этот кодекс, и никакие причины, даже обоснованные, не могут оправдать мой поступок. Пусть это послужит предупреждением вам всем. Я солгал, потому что знал: если мы увидим, что Король рабов сделал с верфями, нам не останется ничего иного, кроме как объявить мир недействительным и начать войну.
        Я уверен, что война уничтожит нас. Всех нас - и окраину, и центр. Все, что цвета построили вместе. Все, что мы защищали. Наследие Сообщества пойдет прахом. Не потому, что наши руки слабы. Не потому, что наши командиры слабохарактерны. А потому, что мы сражаемся с религией, чей бог все еще жив.
        Ныне он смертен. Он гнется под бременем правления, и нити союзов, заключенных между цветами, трещат. Но если мы пойдем на Марс или Луну, цвета объединятся. Они превратятся в прилив, и ныне смертный полководец снова станет их богом войны. И если он падет, встанет новый, и еще, и еще. Нас слишком мало. Мы слишком благородны. Мы проиграем эту войну так же неизбежно, как я теперь лишусь жизни.
        Я призываю вас прочувствовать мою смерть. Пусть это будет последняя, а не первая жертва войны, которая забрала моего отца, мою дочь, моего сына, а теперь забирает и меня.
        Серафина заливается слезами. Дидона опустила голову и обмякла. Во мне пробуждается собственное горе, отражение того горя, которое мне принесла гибель Кассия. Трагично видеть, как душа человека обрекает его на смерть, особенно когда эта душа так прекрасна, как у Ромула.
        Гелиос встает. Его голос едва слышен:
        - Ромул Раа, ты признан виновным в выдвинутых против тебя обвинениях. Стража, возьмите приговоренного и подготовьте его к возвращению в пыль.
        62. Лисандр
        Железное золото
        На застывшей серной дюне, в окружении лордов окраины, Ромул прощается со своими детьми. Присутствуют одни лишь Раа. Я не знаю, почему позвали меня. В криле и скорсьюте, я смотрю из задних рядов, как Ромул наклоняется, чтобы прижаться лбом ко лбу юного Палерона. Ребенок плачет по своему отцу. Слезы застывают у него на щеках. Ромул переходит к Марию. Двое мужчин стоически прижимаются друг к другу лбами.
        - Прости свою мать. Чти мою память и служи окраине, - говорит Ромул.
        - Как пожелаешь, отец.
        Марий ледяным взглядом следит, как Ромул переходит к Диомеду. Воин взирает на отца, словно большой ребенок, вопреки всему надеясь, что этот человек сейчас совершит какое-нибудь чудо и все окажется сном.
        - Прости, отец, - говорит он. Рыдание застревает у него в горле, и Ромул твердо кладет руку ему на плечо. - Я подвел тебя.
        - Нет. Мне вообще не следовало втягивать тебя в это. Но какое счастье, что я могу называть такого человека, как ты, своим сыном. Ты не можешь понять, какая это честь для меня. Однажды у тебя будут дети; и если среди них хоть один будет дорог тебе так же, как ты мне, ты поймешь, как благословенна была моя жизнь. Оставайся верен своему сердцу, чего бы это ни стоило.
        Они прощаются, и Ромул подходит к Серафине. Ее терзают вина и горе. Он прижимается лбом к ее лбу.
        - Моя пылкая…
        Она отшатывается:
        - Ты не должен умирать!
        - Если я останусь в живых, окраина разделится. Ты можешь простить, но смогут ли Кодованы? Смогут ли ганимедцы, потерявшие сына или дочь? Им было отказано в правосудии из-за моей лжи. Я надеюсь, что моя смерть остудит их кровь. Но… если уж окраина вступает в войну, здесь должно быть единство.
        Серафина не отвечает. Ромул касается ее лица:
        - В тебе живет тот же дух, что и в моем брате. Не позволяй ему поглотить тебя, как это случилось с ним. Ты ничего не должна доказывать. Слава ради других - ничто. - Он касается ее груди против сердца. - Все главное - здесь. Чти свою совесть, чти свою семью. - Он улыбается под крилом, и вокруг его глаз разбегаются морщинки. - Однажды ты поймешь, почему я так поступил.
        - Я никогда этого не пойму!
        Ромул пытается обнять дочь, но она отстраняется и уходит подальше от родных, за дюну. Диомед напрасно зовет ее. Ромул смотрит ей вслед. Затем, вместо того чтобы подойти к Дидоне или своей матери - а впрочем, та предпочла не видеть, как будет умирать ее сын, - он направляется ко мне.
        - Лорд Раа… - говорю я, склоняя голову.
        - Некоторые сказали бы, что это я должен кланяться тебе, наследник Силениуса, - усмехается он.
        - Большинство тех, кто мог бы сказать так, мертвы, - отвечаю я. - Кроме того, я гость в вашем доме.
        - Это верно.
        Он жестом велит мне следовать за ним, и мы отходим на несколько шагов от его близких. Холодный ветер завывает вокруг и швыряет мусор мне в светоотражающие очки. Крил согревает воздух, проходящий через мембрану в рот. Ромул оглядывается на свою семью:
        - Они недоумевают, почему я привел тебя сюда.
        - Не они одни.
        Он изучает меня единственным глазом:
        - Ты очень похож на свою мать.
        - Вы знали ее?
        - Не слишком хорошо. - Он замечает, как я смотрю на Серафину, - она уселась на краю отдаленной дюны и наблюдает за нами.
        - Почему вы попросили меня прийти сюда, повелитель?
        - Еще есть шанс остановить эту войну, Лисандр. Может быть, не сначала. Боюсь, для этого кровь слишком сильно кипит. Даже моя смерть ничего не изменит. Но есть возможность не дать войне уничтожить всех нас. Наша сила до восстания заключалась не в нашем оружии и не в наших кораблях. Она проистекала из нашего единства. Некогда Силениус Луна, твоя кровь, и Акари Раа, моя кровь, были заодно. Один из них был скипетром, второй - мечом. Они положили начало договору Пакс Солярис, объединившему миры Солнечной системы, и освободили нас от владычества Земли. Перед тобой стоит выбор, который затронет множество людей, о существовании которых ты даже не подозреваешь. Беги, как бежал последние годы, или стань подобием этих великих людей. - Он подается ко мне и говорит хрипло и взволнованно. Единственный глаз кажется чужеродным на его лице, он будто горит небесным огнем, не имеющим отношения к смертному телу. Ромул кладет руку мне на плечо. - Ты спас мою дочь. Сможешь ли ты теперь спасти миры?
        Он не ждет ответа, да и я слишком ошеломлен, чтобы дать его. Ромул возвращается к семье, чтобы попрощаться с женой. Тяжесть его вопроса одолевает меня. Я уже сделал первый шаг, проигнорировав предсмертное желание Кассия. И второй - предав Гею. Хватит ли у меня мужества идти дальше? Под силу ли мне ноша моей крови?
        Я наблюдаю, как Ромул произносит последние слова прощания. Этот великий человек смотрит на Дидону с любовью, которая выше моего понимания. Я никогда не видел подобной любви. Серафина сидит в одиночестве на дюне, а я думаю: что почувствовал Ромул, когда много лет назад на Венере впервые увидел Дидону? Если он так сильно любил ее, как ему хватило храбрости попрощаться? Это право человека подлинной чести, незамутненной совести? После того как меня оторвали от семьи, я теряюсь и не могу понять, как мужчина, отец, муж, может ценить что-то больше, чем любовь.
        У меня в душе пробуждается желание быть таким же благородным, как Ромул. Потребность чтить этого человека, хотя я почти не знаю его.
        - Эти десять лет я искала мужчину, за которого вышла замуж, - говорит мужу Дидона, и я напрягаю слух, чтобы расслышать ее слова сквозь свист ветра. - Теперь я снова вижу его. Молодого лорда, который сжег город ради девушки с жемчужного берега. Ромул Храбрый. Дидона Нумидийская. Какой они были парой! Какой конец их ждал…
        - Нет, - шепчет Ромул. - Это не конец. Я любил тебя еще до того, как встретил. Я буду любить тебя, пока не погаснет Солнце. А когда оно погаснет, я буду любить тебя в темноте. До встречи, жена.
        Шагнув к ней, он снимает свой крил и, задержав дыхание, чтобы не вдыхать ядовитый воздух, осторожно расстегивает маску Дидоны ради последнего поцелуя. Пар срывается с их губ, когда они впиваются друг в друга. Потом Ромул отстраняется, бросает свой крил на землю и делает шаг назад, вниз по склону.
        Серафина смотрит на происходящее с вершины дюны. Как-то неправильно оставлять ее одну в такой момент, и я вдруг обнаруживаю, что поднимаюсь к ней по замерзшей сере. Девушка ничего не говорит, когда я сажусь рядом, чтобы посмотреть на последний ритуал ее отца.
        Под пристальным взглядом двух черных помощников белой Справедливости Ромул снимает ботинки. Плащ. Скорсьют. Одежду и нижнее белье. И остается нагим и бледным на замерзшей сере. Он должен пройти восемьдесят шагов через пустошь, чтобы добраться до места упокоения Акари Раа, основателя его дома. Драконья гробница - это гигантский черный монумент в виде крылатой твари на приземистой скале. Скорчившиеся замерзшие тела усеивают дюну перед гробницей, прильнув к скальному основанию. Все это Раа, достигшие преклонных лет, или наказанные, или покрывшие себя позором, - они приходили сюда, чтобы умереть, после смерти добраться до своего предка и воздвигнуть скромный памятник своей силе. За все время лишь четверым удалось достичь Драконьей гробницы. Ромул стремится присоединиться к этим благородным мертвецам.
        Здесь ниже ста градусов по Цельсию. Содрогаясь от холода, Ромул поворачивается к нам, не скрывая ничего. Его грудь бледна и покрыта шрамами. Живот плоский и мускулистый. Ребра выделяются. Единственная рука перевита венами. Над пустошью проносится порыв ветра, и конечности Ромула начинают багроветь от холода. Ветер треплет распущенные волосы, пока влага в них не превращается в лед.
        Ромул издает рев:
        - Я сын Ио! Дитя пыли! - Пар вырывается вместе со словами изо рта, когда Ромул тратит свой последний вздох. С каждым заявлением он бьет себя кулаком в грудь, оставляя розоватый след на бледной коже. - Я дракон Раа! Железный золотой! Акари, будь свидетелем! - Он что-то шепчет.
        Потом он разворачивается и идет вниз по дюне навстречу смерти, прижав руку к боку, гордо распрямив плечи, вскинув голову, бросая вызов холодному ядовитому воздуху. Кристаллы замерзшей серы трещат под ногами, раня ступни. К десятому шагу за ним тянется сверкающий красный след. К двадцатому тело начинает дрожать на ветру.
        - Двадцать девять, - шепчет Серафина, считая шаги отца.
        Ромул прижимает единственную руку к груди, пытаясь защитить остатки тепла от жадной луны.
        - Тридцать два.
        Он горбится, и на спине выделяются позвонки. Его волосы замерзли и больше не бьются на ветру, а свисают с затылка, словно мертвое животное.
        - Сорок пять.
        Ромул отклоняется в сторону от монумента. Такое чувство, что он потерял направление.
        - Пятьдесят.
        Он падает на колени. Палерон, стоящий рядом с матерью, всхлипывает. Дидона смотрит не моргая. Ее ресницы покрыты инеем. Ромул заставляет себя встать. Кровь струится из его коленей и замерзает на голенях, когда он, спотыкаясь, идет вперед. Его воля непреклонна. Он продолжает переставлять ноги. Они теперь черно-красные. Кровь застывает поверх омертвевшей плоти и создает подобие обуви.
        - Шестьдесят. - Голос Серафины становится громче. Она желает отцу завершающего триумфа. - Шестьдесят четыре.
        Этот человек не остановится. Его воля безмерна. Вся боль прошедших лет вылилась в это проявление воли, чтобы доказать этой луне, что, несмотря на все ее ужасы, она в его власти.
        - Шестьдесят восемь.
        Я ловлю себя на том, что желаю ему дойти.
        - Семьдесят…
        Ромул делает еще один невозможный шаг вверх по склону дюны. Потом ноги предают его. Он тяжело падает навзничь в десяти шагах от монумента, ударяется головой о лед и сползает вниз. Его почерневшая рука впивается в землю. Пар вырывается у него изо рта. Но при помощи только одной руки ему не подняться. Все усилия тщетны. Ему не удается встать. Вскоре он перестает шевелиться. Лед покрывает его бледное тело, лежащее среди трупов осрамившихся предков. В десяти шагах от заслуживших почести золотых, достигших монумента, лежит величайший герой их народа.
        - Pulvis et umbra sumus, - шепчет Серафина, и слышу ее лишь я.
        Внизу плачет семья. На Ио завывает ветер, быстро темнеет, и Раа, оставив своего отца позади, подобно пыли улетают вместе с ветром и исчезают в наступающих сумерках.
        63. Лисандр
        Lux ex Tenebris[Свет во тьме (лат.).]
        Дидона сидит, сгорбившись, в низком кресле у окна, выходящего на серную равнину. Погода ясная. Руки Дидоны свисают с подлокотников. Взгляд больших воспаленных глаз устремлен на пустошь, но смотрит она в свое прошлое. Эта женщина кажется одиноким островом, где живут одни сожаления, - обескровленная, объятая гордыней, упавшая духом и оцепеневшая от утраты.
        - Чего тебе надо, Луна? - спрашивает она, не поворачиваясь, когда мы с Серафиной входим в комнату.
        Дочь Дидоны и Ромула проводила меня сюда, храня молчание.
        - Я сострадаю вашей потере, - говорю я.
        Дидона не отвечает. Я нервно смотрю на Серафину, понимая, что мое присутствие нежелательно в этот момент горя. Девушка отвечает мне холодным, неприветливым взглядом.
        - Он был благороднейшим из людей.
        - Да что ты знаешь о моем муже? - хрипло произносит Дидона.
        - Из того, что он сказал мне перед смертью, я узнал достаточно.
        - Он был человеком вне времени. Образцом. Всю свою жизнь он чтил завоевателей. Но им всем было далеко до него. А теперь… такая потеря! - Она качает головой. - Раскрути свой язык, мальчишка, или оставь меня наедине с моим горем.
        - Я хочу присоединиться к вашей войне, - ровным тоном говорю я.
        Дидона смотрит на одинокий вулкан, извергающий пепел на желтом горизонте.
        Серафина хмурится:
        - В нашей армии нет места человеку из дома Луны.
        - Позволь с тобой не согласиться.
        - А какой с тебя толк, Лисандр Луна? - морщится Дидона. - Ты можешь скользить по дюнам, как пылеходцы? Или вести боевой «ястреб» во время бури? Или управлять робоскафандром в Железном дожде, когда вокруг умирают твои друзья? - Она фыркает. - У тебя нет шрама. Ты знаешь лишь теорию, лишь игры. Тебя растили во дворце, растили как будущего короля. Но нет существа более жалкого, чем король без королевства.
        - Я не король.
        - Тогда кто ты?
        Кто я? Я задаю себе этот вопрос вот уже десять лет, если не больше. С момента смерти моей бабушки все сделалось неопределенным. Я смотрел на изменчивые миры, находящиеся в непрестанном движении. Планеты отказывались быть опорой под ногами. Наполняли меня неуверенностью и страхом. Я не знал даже собственного сердца. Но, невзирая на кружение планет, теперь я знаю основу своей души. Я знаю, на чем стою, и я больше не боюсь своей крови. Если моя бабушка была тираном, это еще не значит, что я им стану.
        Я вижу лица тех, кого оставил на «Виндабоне».
        Им нужен защитник. Пастырь.
        Мне известно, кто я - или, по крайней мере, кем я хочу стать. И, осознав это, я ощущаю апогей душ, наполнивших мою жизнь. Я чувствую спокойствие моего отца, любовь Айи, блеск бабушки, честь Кассия, даже тихое биение сердца моей матери. И я знаю, что высказанная Ромулом мудрость уже каким-то образом жила в глубине моего сердца.
        - Я не наследник империи и не завоеватель людей, - медленно говорю я. - Но у меня то же неотъемлемое право по рождению, что и у вас. То же самое наследие. Нас создали, потому что Земля ослабела. Потому что человечество увязло в межплеменной вражде. Хаос - в природе человека. Мечта золотых - порядок. Мы были созданы как пастыри. Чтобы объединять, невзирая на наши различия, - вот что сказал мне Ромул перед смертью. И он прав.
        Серафина смотрит на меня. Упрек застыл у нее на губах.
        - Вы называли мою бабушку тираном. Так оно и есть. Но я не она. Я не Айя. Я не мой крестный. Я железное золото.
        Дидона медленно поворачивается.
        - Раз вы собираете свою армаду, чтобы выступить против восстания, отправьте меня в центр с когортой ваших лучших людей. Я найду крестного. Я скажу ему, что окраина присоединится к центру, что грехи прошлого должны быть забыты и что ты стремишься заключить союз против Жнеца, чтобы Золото могло снова стать единым. Если мир нужно принести на острие меча, я хочу держать этот меч вместе с вами.
        Воцаряется напряженное молчание. Дидона властно возвышается надо мной. Потом ее глаза сужаются, и постепенно на суровом, скорбном лице проступает тень улыбки.
        64. Эфраим
        Королева-саранча
        Я почти распластался на панели управления и веду корабль над серым городским пейзажем на большой высоте. Электра восседает в кресле второго пилота; острие ее меча смотрит мне в бок. Конечно же, маленькие военачальники умеют оказывать первую помощь. Пакс разрезал мою рубашку и запечатал дыру в грудной клетке восстановителем из корабельной аптечки, но я в дерьмовой форме. Нужен врач и пакеты с кровью, или я умру, причем скоро. Лучше уж истечь кровью здесь, на корабле, чем загнуться в камере, но выбора особого нет. Я вижу «всеядный» на коленях у Электры и размышляю, смогу ли я резко бросить корабль влево и прыгнуть на мелких гаденышей.
        - Нам еще далеко? - спрашивает Пакс.
        - Республиканский эскорт в двадцати минутах лета от нас. - Я смотрю на крыши под нами и поток пешеходов вдоль воздушной линии внизу. Интересно, сумеет ли синдикат достать нас здесь?
        - Ты справишься? - волнуется Электра.
        - Я что, похож на желтого?
        - Ты чувствуешь свои руки? - спрашивает она.
        - Нет. - (Девчонка оглядывается на Пакса.) - Даже не смотри на него, злюка. Я лучше буду лететь без сознания, чем пущу мальчишку за штурвал… - я кривлюсь от боли, - «шершня».
        - Я постоянно гоняю на гравибайках, - говорит мальчишка.
        - Это не гравибайк, пацан.
        Я весь в холодном поту. Вытираю лицо. Эх, если бы Вольга была здесь! Без нее я чувствую себя голым, как и все то время, что мне пришлось провести в компании герцога.
        - Что это за огонек? - Электра указывает на коммуникатор.
        - Входящее сообщение, - отвечает Пакс. - Может, мама.
        Он открывает канал, и на голографическом экране между пилотскими креслами возникает безносое лицо, искаженное скремблером. Пиксели кружат, напоминая налет мародерствующей саранчи, и образуют голову с дырами на месте рта и глаз и вращающиеся зубцы призрачной короны.
        - Эфраим Хорн, - хрипит в корабельных динамиках лишенная тела голова королевы синдиката.
        Вся кровь, какая еще осталась во мне, стынет в жилах. Дети словно онемели; они достаточно умны, чтобы понимать, когда следует бояться.
        - Дай угадаю: ты и есть эта сука-королева? - говорю я слабым голосом.
        - Ты вернешь детей.
        - Конечно верну. Взамен на частный остров на Венере и легион розовых, которые будут подносить мне коктейли в кокосовом орехе. Неплохая жизнь, а? - Я смеюсь в лицо саранче. - Ах, не сообразил: ты собираешься предложить мне три острова! Да пошли они на хер, и ты вместе с ними. Я не боюсь умереть, и уж точно не боюсь тебя. Конец связи.
        Я выключаю коммуникатор, но голограмма не подчиняется. Из мятежных пикселей на меня смотрят пустые глаза.
        - Я дала этот корабль герцогу, - скрежещет призрачное лицо, - но принадлежит он мне. И ты тоже. Скоро я увижу тебя во плоти - пока она у тебя еще есть. До встречи, вор.
        Корабль внезапно накреняется влево, и стоящего у меня за спиной Пакса швыряет в сторону. Он врезается в переборку. Меня удерживают ремни безопасности.
        - Что происходит? - спрашивает Пакс, вставая. Из разбитого лба течет кровь.
        - Корабль разворачивается, - шепчу я.
        - Обратно к синдикату… - говорит Пакс.
        - Ну так разверни его снова! - восклицает Электра.
        - Отличная идея! Щас так и сделаю! - огрызаюсь я. Пульт управления отключился. Дублирующие системы тоже. - Теперь «шершень» управляется дистанционно. Коммуникатор сдох. - У меня пересохло во рту. Я отчаянно ищу какой-нибудь обходной путь, но физически управлять яхтой невозможно. Она запрограммирована. - Эскорт к нам не успеет… - предупреждаю я.
        Они посадят нас на каком-нибудь объекте синдиката, и это будет последнее, что о нас узнает мир. Но это еще не станет концом. Нет, они растянут это на годы. И что тогда будет с Вольгой?
        - Пошло все в шлак! - Я поднимаюсь на ноги и чуть не падаю; Пакс ловит меня. Я пошатываюсь, пытаясь замедлить карусель в глазах. - Спасибо.
        - Что ты собираешься делать? - спрашивает Электра.
        - Одну глупость. - (Она тянется к ремням безопасности.) - Стоять, злюка. - Я хватаю Пакса за воротник и толкаю его в кресло. - Вы, оба, пристегнитесь.
        Я оставляю их недоуменно переглядываться, пока они пристегиваются в пилотских креслах. Спотыкаясь, бреду по кораблю, держась за стены.
        - Да где же вы?!
        Я распахиваю двери и шкафчики, нахожу холодильники с шампанским и икрой и обеденные сервизы. Ну давай же! Мое периферическое зрение заволакивает чернота. Я падаю и оказываюсь на подушке встроенной обеденной зоны. Нашариваю в кармане диспенсер с золадоном. Роняю его на пол и подбираю. Засовываю меж коренных зубов три таблетки. По жилам пробегает электрический разряд, притупляя боль в груди. Я кое-как поднимаюсь на ноги и в задней части корабля у погрузочного трапа нахожу то, что искал, - обшитый ореховыми панелями шкаф, полный оружия. Под рядом импульсных винтовок и изящных рельсотронов сложены стопкой термогранаты, упакованные в пеноматериал. Кто-то смеется. Это я. Вытаскиваю гранаты, прижимаю их к груди и пробираюсь в хвост корабля, к двигателям. Я складываю гранаты на полу у охлаждающей установки и судорожно выдыхаю.
        - Сейчас что-то будет!
        Я ставлю таймер одной из гранат на тридцать секунд и со смехом роняю ее на груду остальных. И мчусь обратно тем же путем, которым пришел. Ну, пытаюсь мчаться, вернее - тащусь на ватных ногах в нос корабля, хватаясь за что ни попадя, чтобы не свалиться, и считаю про себя. Добираюсь до кабины, закрываю за собой дверь и падаю в пассажирское кресло у стены, за пилотскими. Пакс и Электра таращатся на меня, пока я туго затягиваю ремни безопасности. Юпитер всевышний, пусть на этом кресле будет страховочная сетка!
        - Что вы сделали? - спрашивает Пакс.
        - Я же сказал - одну глупость. Четыре, три - приготовиться!
        Их глаза расширяются, и они прикрывают головы руками.
        Из задней части корабля доносится оглушительный грохот.
        Дверь вдавливается внутрь кабины. Корабль резко кренится и начинает спускаться по спирали, пока гравитационные двигатели, задыхаясь и запинаясь, выходят из строя. Потом они окончательно отказывают, и мы рушимся вниз; за иллюминаторами кабины мелькает то город, то небо. Когда мы падаем в один из кратеров, оставленных Шакалом, и перед глазами проносится разоренный, превращенный в скелет городской пейзаж, у меня невольно вырывается горький смех.
        Я знал, что это будет билет в один конец…
        65. Дэрроу
        Разрыв
        Из крепости Повелителя Праха выходит моя пустая оболочка.
        Упыри ждут на посадочной площадке на вершине башни. «Несс» парит слева от челнока Повелителя Праха и готовит его к отлету. Поврежденный в бою истребитель Коллоуэя пристыкован к нему сверху. Далеко внизу изрядно поредевшие подразделения Аполлония и Повелителя Праха отчаянно сражаются, перемещаясь к южной оконечности острова. Наших раненых и мертвых уже погрузили. Я еще не знаю их количества. Мои друзья настроились на взрыв ликования при известии о смерти Повелителя Праха, но этого не будет. Не теперь, когда они видят наши лица. И, услышав о Паксе с Электрой и о флоте Аталантии, они бледнеют, как и Севро. Ронна ошеломлена.
        - Нет, - шепчет она. - Это чушь. Виргиния защитила бы его. Я точно знаю. Он наврал тебе с три короба.
        - Флот истребителей Сообщества будет здесь через восемь минут, - говорит Крошка. - Нам надо драпать со всех ног, чтобы уйти. С нынешней орбиты мы можем добраться обратно на Луну за четыре недели.
        Я почти не слышу ее. Мой разум сейчас не здесь, не с ними. Если бы только я мог вернуться в прошлое, чтобы никогда не отправляться на эту гиблую планету! Я просто хочу снова обнять своего мальчика. Я бы защитил его от всего мира. Я никогда бы не оставил его. Жив ли он еще? Почувствую ли я это? Меня снова сжимает в тисках ужас. Мир шатается, и я чувствую, как слезы ярости жгут глаза. Севро тоже замкнут на своем горе и весь кипит от гнева. Он взлетает по трапу и кричит упырям, что посадка объявлена. Однако я не двигаюсь с места. Просто не могу.
        - Дэрроу, - бормочет Крошка, - что с тобой?
        Севро разворачивается на верхней ступеньке трапа и смотрит на меня.
        - Я не иду с вами, - говорю я, и мне кажется, что с этими словами остатки души вытекли из сосуда тела. Замечаю презрительный взгляд Севро. - Я не лечу на Луну.
        - Босс, - говорит Коллоуэй, - что ты несешь? У них твой ребенок. Нам нужно возвращаться.
        Крошка спускается обратно и касается моего плеча. Ее руки покрыты засохшей кровью, - возможно, это кровь ее мужа.
        - У тебя шок. Тебе нужно подняться на корабль.
        - Что бы ни случилось, это уже случилось, - говорю я. - Если Пакса похитили, Мустанг вернет его с тем же успехом, что и я. Если он мертв… с этим уже ничего не поделаешь.
        Даже мне самому мой голос кажется голосом приговоренного. Пакс. Я вижу его глаза - как он смотрит на меня, встающего над телом Вульфгара. Ключ на цепочке так давит мне на грудь, что я едва могу стоять.
        - Не говори так, Дэрроу, - просит Крошка.
        - Ты нужен Мустангу, - говорит Тракса. - Ты нужен семье.
        Она любит моего сына всей душой, как и все ее родичи. Где они были? Почему они не защитили его?
        Я думаю о жене. Из-за этого она не одолеет сенаторов. Они скажут, что она не способна править. Что она скомпрометирована. Возможно, ее уже сместили. Оставленная позади жизнь разбита вдребезги, и первые трещины в ней оставил мой кулак. Кто бы ни похитил моего ребенка, он сделал это, чтобы причинить боль нам с женой. Наши грехи пали на голову этого совершенного, невинного мальчика.
        Смерть порождает смерть порождает смерть.
        Скольких сыновей похоронил Лорн? Четверых?
        Я сделал свой выбор, и меня убивает то, что я предпочел не быть отцом. Не быть мужем. Я не справился с ролью примерного семьянина, поставив восстание выше семьи. А теперь оно балансирует на острие клинка. Возможно, Орион уже погибла, а наш объединенный флот, результат десятилетних трудов, уже превращен в обломки.
        Мальчик-алый внутри меня побежал бы к своей семье.
        Но я не могу.
        Повелитель Праха был прав. Во мне не осталось ничего от алого. Я заложник собственного долга. Как Лорн. Как сам Магнус. Как Октавия. Мы с Севро не понимали их, когда были мальчишками. Но теперь, став мужчинами, мы превращаемся в них.
        - Я нужен своей армии, - говорю я. - Возможно, Аталантия уже уничтожила флот. В таком случае наши люди на Меркурии оказались в ловушке. Отцы, жены. Девять миллионов человек заблокированы под городскими щитами. Они будут уничтожены, как Сыны Ареса на окраине. Как алые в шахтах. Я привел туда этих людей. И я их не брошу.
        - Так, значит, вместо этого ты бросишь собственного ребенка? - спрашивает Севро. Он наконец-то спускается по трапу, чтобы встать лицом к лицу со мной, и упыри расступаются перед ним. - И украдешь меня у моей дочери?
        - Мы даже не знаем, живы ли они.
        - Заткнись! - Он как будто стискивает свое горе в кулаке. Прижатый к боку кулак дрожит. - Иди ты в шлак! Сколько раз я следовал за тобой? Сколько раз я полагался на тебя? Ты был не прав! Ты никого не слушал. Но я все равно пошел за тобой. Как преданная маленькая собачка. А теперь моя дочь… - Его голос дрожит. - Моя малышка…
        - Прости меня, Севро. Правда, прости.
        - Ты же отец!
        - Я не прошу тебя идти со мной.
        - О, можешь не сомневаться, я и не пошел бы!
        - Возьми «Несс». Долетишь до Виктры и Мустанга и вернешь наших детей.
        - Как ты выберешься с планеты? - спрашивает Крошка.
        Я поворачиваюсь к челноку Повелителя Праха.
        - Если я не смогу остановить их на Венере и Меркурии, они отправятся на Луну или Марс. Вы должны подготовить оборону.
        Махнув на меня рукой, Севро разворачивается и поднимается по трапу «Несса».
        - Севро… - (Он не оборачивается.) - Севро…
        Он исчезает внутри, и его имя повисает в воздухе.
        Слишком мало, слишком поздно.
        Я стою один в челноке Повелителя Праха. Мрачные стены давят на меня. Я сажусь в пилотское кресло и начинаю предполетную подготовку. Позади раздается какой-то звук. Обернувшись, я вижу, как в открытый люк входит Александр. Он ведет пленников-золотых, которых мы забрали из Дипгрейва. За ним следуют Коллоуэй, Безъязыкий, Тракса и Ронна. Их робоскафандры, помятые и тлеющие, остались на посадочной площадке. Мои соратники сбрасывают на пол несколько мешков со снаряжением, запирают пленников в грузовой трюм и рассаживаются в пассажирском отсеке.
        - Севро сказал, что они тебе понадобятся, - говорит Тракса.
        Коллоуэй неторопливо подходит ко мне. Во рту у него сигарета.
        - Эй, ты занял мое место.
        Я ухожу в пассажирский отсек. У подножия трапа стоит одинокая фигура в окровавленной броне.
        - Аполлоний… - говорю я.
        - Часики все еще тикают, - отвечает он, постучав себя пальцем по голове.
        Мы с Севро в нашем отчаянии совершенно позабыли про этого человека. Я достаю свой помятый датапад и запускаю программу. Осталось десять минут до взрыва бомбы в голове Аполлония.
        - Ты человек слова? - спрашивает Аполлоний.
        Смотрю на него и не вижу ничего, что я мог бы оценить. Это всего лишь убийца, спасший мне жизнь. Но все зло, обрушившееся на нас сегодня, все ошибки, которые я совершил, - не что иное, как результат моей гордыни и посеянного мною двуличия.
        - Сегодня - да. - Я деактивирую бомбу. - Венера твоя, если сможешь ее взять.
        - А заложники? - не отстает Аполлоний. - Члены семейств Картий и Сауд, которых ты мне обещал?
        - Нам они нужны больше, - говорю я и бью по блоку управления люком. Трап втягивается внутрь, и последнее, что я вижу на этой планете, - искаженное яростью лицо Аполлония.
        Мои люди помалкивают, когда я возвращаюсь к ним в пассажирский отсек. Я сажусь в свое кресло, Коллоуэй поднимает челнок, и мы пристраиваемся в хвост «Нессу». Снаружи доносятся раскаты грома - это фрегат стреляет по преследующим нас истребителям Сообщества. По интеркому я слышу, как Севро рычит на преторов Сообщества, показывая им изображения заложников из семейств золотых, которые сидели на гауптвахте «Несса». Даже сейчас, когда я горюю о своем сыне, мы используем сыновей и дочерей золотых Венеры, чтобы сбежать отсюда. Темная ирония происходящего не ускользает от меня. Лишь любовь родителей к своим детям не дает орудиям Венеры уничтожить нас. Они не стреляют, и я думаю: поступил бы я так же, если бы мой враг оказался у меня в руках?
        Я не прощаюсь по интеркому с Севро, Крошкой и Клоуном - с друзьями, которые были со мной полжизни. Кто-то думает, что я верю в собственный миф, что я, по сути своей, одинокий вихрь. Я же знаю, что это не так. Я концентрировал в себе силу окружавших меня людей. Они уравновешивали, вдохновляли, закаляли меня - Рагнар, Фичнер, Лорн, Эо, Севро.
        Теперь я нахожусь в обособленном мире, где царит молчание, в то время как одни мои друзья лежат мертвыми, а другие возвращаются к моему сыну - а я мчусь прочь от них, на войну. И сопровождают меня лишь потрепанная гвардия упырей, старый заключенный и девушка, которой нет еще и двадцати.
        Я чувствую себя потерянным. Но в пустоте, удаляясь от своих друзей, я ощущаю кое-что еще. Нечто такое, чего не чувствовал уже давно. Повелитель Праха заявил, что он не похищал моего сына. Но я знаю, что это был его замысел. Детей похитил тот, кто не был мне другом. Они с Аталантией выставили меня дураком. Она думала, что я брошу свою армию, свой флот и помчусь домой спасать сына. Но она еще не знает, чт? разбудила во мне.
        Я снимаю с шеи ключ, который дал мне Пакс, и прячу его в сумку. Отцу и семьянину Дэрроу придется немного подвинуться. Я приветствую возвращение Жнеца и позволяю былой ярости завладеть мною.
        Благодарности
        Изначально я не решался вернуться к миру «Алого восстания».
        Не из страха перед количеством работы, хотя работы было немало. Не потому, что боялся написать историю о справедливости. Совершенно по другой причине.
        Одна отдельная книга - это мимолетный роман. Подобная серия - это уже отношения между автором и читателем. В начальной трилогии вы доверили мне свое время и свое воображение. А покупая эту книгу, вы доверились мне снова.
        Потому я прежде всего благодарю тебя, читатель, за доверие. Знай же, что я не отношусь к нему легкомысленно и что не стану злоупотреблять им, пока мы летим вниз по кроличьей норе.
        Спасибо вам за ваше время, ваши письма и мысли, за все, что вдыхает новую жизнь в мир Дэрроу и внушает мне желание вернуться в продуваемые ветрами тоннели Марса, ледяные серные равнины Ио и безумные бульвары Луны.
        Без всех вас этот мир был бы лишь бледным плодом воображения наемного работника.
        А теперь я перехожу к адресным благодарностям. Бейте, барабаны! Трубите, трубы!
        Первым делом я обнимаю и от всей души благодарю команду «Дель Рей». Снова броситься в гущу «Алого восстания» было изрядной дерзостью, но вы проделали это с такой легкостью, словно вошли в парадную дверь. Спасибо Ханне Бауман за обеды, совмещенные с мозговыми штурмами, и за веру в меня с первого цветка гемантуса. Спасибо Майку Браффу за его волшебство редактора и за то, что он посмеивался каждый раз, когда я говорил: «Космические викинги!» Лучшего друга и сотрудника просто не бывает.
        Спасибо Трише Нарвани за ее геркулесовы труды, когда она заставляла меня выдерживать рабочий темп и расшифровывала мои запутанные генеалогические древа. Дэвид Мёнх, Эмили Исаефф, Джули Люн: я могу напечатать все, что пожелаю, но без вас троих никто никогда не прочел бы моих слов. Спасибо за то, что вы без устали продвигали эту книгу и помогли «Алому восстанию» найти свое место в сердцах читателей. Спасибо вам, Скотт Шэннон, Кит Клэйтон и Джина Сентрелло, за то, что вы снова поверили в этот цикл. Кит, я надеюсь, что мы еще не раз обсудим нюансы франшизы «Форсаж» за пряным индийским пейл-элем.
        Хотя в этом раунде я был несколько более скрытен в том, что касалось текста, эта книга никогда бы не была написана, если бы не легион друзей за моей спиной.
        Джош Крук, спасибо тебе за постоянное вдохновение, крепкую дружбу и сотрудничество - даже когда я протаптывал дыры в твоем ковре и мотал тебе нервы. Эрик Ольсен, спасибо за заразительный, жизнерадостный дух, безграничные мечты и за то, что познакомил меня с несравненным кланом Ольсенов. Бабар Пирзада - за то, что выгонял из меня стресс при помощи упражнений бёрпи и становой тяги, и за потрясающие истории на крышах. Тамара Прайс - за твою любовь и эмпатию, за то, что доверилась мне настолько, что позволила сказать слова, навсегда связавшие вас с Джаредом. Джаред - за постоянную щедрость, и за то, что представлял меня как «автора бестселлеров по версии „Нью-Йорк таймс“ Пирса Брауна» каждый чертов раз, когда я встречался с новым человеком. Семейство Филлипс - за то, что по телефону вы заботились о моем рассудке. Макс Карвер - за то, что составил мне компанию в моем безумии. Мэдисон Эйнли - за WWW навсегда. Джейк и Рут Блум - за вашу смиренную мудрость, инсайдерскую информацию и наш бесконечный гастрономический тур по Лос-Анджелесу.
        И спасибо тебе, Лили Робинсон, - ты более, чем кто-либо другой, была со мной на каждой странице этого нового путешествия, от долин Уэльса до побережья островов в южной части Тихого океана. Ты терпишь мое безумие, воодушевляешь мое сердце и наполняешь мои сны.
        Еще я хочу поблагодарить авторов, которые помогли мне справиться с чудищем по имени «повествование от лица нескольких персонажей» - Скотта Сиглера, Джастина Кронина и Терри Брукса. И гигантов литературы, на чьих плечах стоим мы все, - Роберта Хайнлайна, Фрэнка Герберта, Дэна Симмонса, Джорджа Р. Р. Мартина, Бернарда Корнуэлла, Дж. К. Роулинг.
        И последнее, но не менее важное - я хочу поблагодарить свою семью. Спасибо сестре Блэр за ее усилия на благо «Сынов Ареса» и за ее неизменную верность. Мы еще не раз все обсудим, моя дорогая! Благодарю родителей, всегда дававших мне любовь и опору, благодаря которым я мог писать, мечтать и жить своей жизнью. Вы мой постоянный источник вдохновения, любви, радости и веры, вы продолжаете учить меня жить. Поздравляю вас с тридцатью семью годами жизни в любви и браке и желаю прожить еще столько же лет вместе.
        А теперь прощай, дорогой читатель. Вскоре мы встретимся снова, если будет на то воля Юпитера.
        notes
        Примечания
        1
        От лат. vox populi - глас народа.
        2
        Дэви Крокетт - американский путешественник, военный и политик XIX века, ставший героем фольклора. - Здесь и далее, если не указано иное, - примеч. перев.
        3
        Отсылка к крылатому латинскому выражению «Hannibal ad portas» - «Ганнибал у ворот».
        4
        От лат. salve - здравствуйте.
        5
        В романе «Утренняя звезда» Холидей несколько иначе описывает историю Эфраима и Тригга. - Примеч. ред.
        6
        Сунь-цзы - китайский стратег и мыслитель, живший в VI веке до н. э., автор знаменитого трактата «Искусство войны».
        7
        Из стихотворения Джона Китса. Перевод В. Микушевича.
        8
        Намек на многопользовательскую онлайн-игру.
        9
        «Постоянство памяти» (исп.).
        10
        Жребий брошен (лат.). Слова, сказанные Цезарем перед переходом через Рубикон.
        11
        Император - древнеримский почетный титул полководца.
        12
        Конкубин - мужчина низкого происхождения, связанный с высокородной женщиной узами конкубината - особой формы разрешенного римским законом сожительства.
        13
        Братья навек (лат.).
        14
        Мех - машина или робот, пилотируемый человеком.
        15
        Стелс-технология, или технология малозаметности, - комплекс способов снижения заметности боевых машин.
        16
        Джеймс Лавлок - британский ученый, эколог, футурист, объявивший себя в 1964 году независимым исследователем. Создатель гипотезы Геи, согласно которой планета Земля функционирует как сверхорганизм.
        17
        Кальдарий - зал с горячей водой в римских термах.
        18
        Гипокауст - распространенный тип классической античной, в особенности древнеримской, отопительной системы.
        19
        Из поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай».
        20
        «Счастливица» (фр.).
        21
        Вергилий. Энеида. Книга II. Перевод С. Ошерова под ред. Ф. Петровского.
        22
        Имеется в виду пиршество, описанное в романе древнеримского писателя Гая Петрония Арбитра «Сатирикон».
        23
        Джон Мильтон. Потерянный рай. Перевод А. Штейнберга.
        24
        Джон Мильтон. Потерянный рай. Перевод А. Штейнберга.
        25
        Свет во тьме (лат.).