Ведьмин закут Рэй Брэдбери


        Роберт и Марта Уэбб целых полтора месяца жили спокойно в своем новом доме. Пока однажды ночью из чулана под лестницей не раздался ужасающий скрежет, плач и стук.

        Рэй Брэдбери
        Ведьмин закут


        Был стук в дверь, яростный, истовый, неукротимый стук, рожденный из безумия, страха и жажды быть услышанным, выбраться на волю, найти спасение. Был грохот кулаков по невидимой притолоке, были глухие удары, толчки, рывки, скрежет! Чем-то острым царапали по деревянной филенке, выковыривали загнанные по самую шляпку гвозди. Были сдавленные крики в чулане, и неразборчивые мольбы, и зов на помощь, а потом тишина.
        Тишина была тягостнее и страшнее всего прочего.
        Роберт и Марта Уэбб сели в кровати.
        — Слышал?
        — Вот опять.
        — Это на крыльце.
        Теперь тот, кто стучал, и молотил, и лихорадочно обдирал в кровь пальцы, и рвался к свободе, погрузился в молчание, словно прислушивался, чтобы определить, придет ли помощь в ответ на мольбы и стук.
        Зимняя ночь наполнила дом снежным молчанием; оно запорошило все комнаты, занесло полы и столешницы, завалило ступеньки.
        Вскоре стук раздался снова. А потом…
        Тихий плач.
        — На крыльце.
        — Нет, в доме, где-то внутри.
        — Думаешь, это Лотта? Но дверь-то не заперта.
        — Лотта постучалась бы обычным манером и все. Нет, это не она.
        — Кто же еще? Она ведь звонила.
        Оба посмотрели на телефон. Если поднять трубку, в ней слышалась только зимняя тишина. Телефонные линии не работали. С тех самых пор, когда в близлежащих городах начались беспорядки. Так вот, в трубке теперь можно было услышать разве что собственное сердцебиение.
        — Можно у вас пересидеть?  — надрывалась Лотта за шестьсот миль от них.  — Всего одну ночь!
        Не успели они ответить, как в трубку хлынули шестьсот миль тишины.
        — Лотта была на грани срыва. Ручаюсь, она вот-вот будет у нас. Скорее всего, это она и есть,  — сказала Марта Уэбб.
        — Исключено,  — отозвался Роберт.  — Я по ночам и не такое слышал. Не приведи Господь.
        Они лежали в нетопленой спальне фермерского дома, затерянного на просторах Массачусетса, в стороне от главных дорог, вдали от городов, над неприветливой речкой, у кромки черного леса. Декабрь прошел половину студеного пути. Воздух рассекло белым запахом снега.
        Им не лежалось. При свете коптилки они свесили ноги и сидели на краю кровати, как над пропастью.
        — Внизу никого нет и быть не может.
        — Но звуки такие, будто кто-то помирает от страха.
        — Да ведь нынче все живут в страхе. Не зря же мы с тобой обосновались подальше от городов, беспорядков и прочих мерзостей. Сил больше нет терпеть прослушки, аресты, налоги, выходки безумцев. Не успели мы найти убежище, как от знакомых отбою не стало. А теперь еще вот это… Эй!  — Он мельком взглянул на жену.  — Ты никак струсила?
        — Не знаю, что и сказать. В призраков я не верю. Как-никак, на дворе тысяча девятьсот девяносто девятый год, и я еще из ума не выжила. Во всяком случае, смею надеяться. Где, кстати, твой револьвер?
        — Он нам не понадобится. Не спрашивай почему. Не понадобится — и точка.
        Каждый взял в руку по коптилке. Еще месяц — и в белых бараках позади дома заработает маленькая электростанция, начнется подача энергии, но пока суд да дело — они передвигались по ферме, как привидения, в неверном пламени масляных ламп и свечей.
        На лестничной площадке они помедлили. К тридцати девяти годам оба сделались в высшей степени осмотрительными.
        Из вымороженных комнат на первом этаже доносились рыдания, мольбы и стоны.
        — Этой бедняжке, видно, совсем туго пришлось,  — сказал Роберт.  — Жалко ее, хотя одному Богу известно, кто она такая. Пойдем-ка.
        Они сошли по ступеням.
        При звуке их шагов плач сделался еще громче. Кто-то с тупой обреченностью бился в невидимую дверь.
        — Ведьмин закут!  — выдавила Марта Уэбб.
        — Скажешь тоже!
        — Точно тебе говорю.
        Остановившись в длинном коридоре, они всматривались в уголок под лестницей, где еле заметно подрагивала обшивка стен. Но теперь рыдания утихли, словно плакальщица вконец обессилела или отвлеклась на что-то другое; а может, она испугалась голосов и начала подслушивать. Зимняя ночь молчала; муж с женой затаились, подняв перед собой беззвучные огни коптилок.
        Наконец Роберт Уэбб сделал шаг вперед и обшарил стену в поисках секретной кнопки или потайной пружины.
        — Пусто,  — объявил он.  — Как-никак мы в этом доме прожили без малого полтора месяца; под лестницей — обыкновенный чулан, вот и все. Помнишь, нам еще агент говорил, когда оформляли купчую: в чулан невозможно проникнуть без нашего ведома. У нас…
        — Молчи!
        Они прислушались. Тишина.
        — Она ушла. Если это была живая душа. Вот чертовщина, ведь эта дверь стоит запертой с незапамятных времен. Теперь уж никому не ведомо, как она открывается. По сути, здесь и двери-то нет. Просто обшивка отстала от стены, и это местечко облюбовали крысы, вот и весь сказ. Они и топочут, и скребутся. Так ведь?  — Он повернулся и вопросительно посмотрел на жену, которая не сводила глаз с тайника.
        — Что за вздор,  — отозвалась она.  — Крысы, слава Богу, не плачут. Мы же слышали голос и мольбы о помощи. Я сперва подумала: Лотта все-таки добралась. Но теперь-то ясно: это была не она, а кто-то другой, кому тоже некуда деваться.
        Марта Уэбб вытянула руку и провела дрожащими пальцами по старой кленовой панели.
        — Как бы открыть этот чулан?
        — Разве что ломом и кувалдой. Только не сегодня.
        — Ой, Роберт!
        — Не приставай. Я устал.
        — Мы же не можем ее бросить — неровен час…
        — Она затихла. Послушай, я еле на ногах стою. Завтра встану пораньше и вышибу эту дверь к чертовой матери, договорились?
        — Договорились.  — Она чуть не плакала.
        — Одно слово: женщины,  — бросил Роберт Уэбб.  — Что ты, что Лотта. Одна другой лучше. Как только она переступит порог — если доберется,  — тут будет сумасшедший дом.
        — Лотта никому зла не делает!
        — Может, и так. Только пусть язык придержит. Сейчас не время бить себя в грудь: я, мол, за социализм, за демократию, за гражданские свободы, против абортов, за шинфейнеров,[1 - Шинфейнеры — члены ирландской политической организации Шин Фейн, основанной в начале XX в. для национально-освободительной борьбы против английского господства; в настоящее время представляют собой политическое крыло Ирландской республиканской армии.] за фашистов, за коммунистов — мало ли, кто за кого. Тут целые города исчезают с лица земли, а потому люди ищут козлов отпущения, вот Лотте и приходится стрелять с бедра, чтобы ее не размазали по стенке. Теперь, будь она неладна, в бега ударилась.
        — Если ее поймают — бросят за решетку. А то и убьют. Скорее всего, убьют. Нам с тобой повезло: запас провизии есть, сидим и в ус не дуем. Слава Богу, мы все просчитали заранее; как чувствовали, что грядет и голод, и резня. Хоть как-то себя обезопасили. А теперь нужно обезопасить Лотту, если она сюда прорвется.
        Роберт, помолчав, направился к лестнице.
        — Меня и самого уже ноги не держат. Надоело радеть за других. Взять хотя бы ту же Лотту. Но уж коли появится на пороге — ничего не попишешь, спрячем и ее.
        При свете коптилок они поднимались в спальню, окруженные дрожащим белым ореолом. В доме стояла тишина снежной ночи.
        — Господи прости,  — бормотал Роберт.  — Терпеть не могу, когда женщины льют слезы.
        Мне начинает казаться, будто плачет целый мир, добавил он про себя. Целый мир погибает, и молит о помощи, и мучится своим одиночеством, а чем тут поможешь? Если живешь на ферме? В стороне от главных дорог, у черта на рогах, где кругом ни души, а потому нет ни глупости, ни смерти? Чем тут поможешь?
        Одну коптилку они оставили зажженной, а сами укутались в одеяла и слушали, как ветер бьется в стены, как скрипят балки и деревянные полы.
        Не прошло и минуты, как снизу донесся вопль, потом треск древесины и незнакомый дверной скрип; с лестничной площадки потянуло сквозняком, по всем комнатам застучал дробный топоток, разнеслись исступленные рыдания, а вслед за тем стукнула входная дверь, в дом ворвалась свирепая вьюга, шаги переместились на крыльцо и затихли.
        — Слышал?  — вскричала Марта.  — Я же говорила! Прихватив единственную горящую лампу, они сбежали по лестнице и едва не задохнулись от ударившего в лицо ветра. Ведьмин закут был распахнут настежь; дверные петли ничуть не пострадали от времени. Тогда муж с женой посветили в сторону крыльца, но увидели только безлунную зимнюю тьму, белые покровы и горы; в тусклом луче мельтешили стаи снежинок, которые падали с высоты прямо на перину, устилавшую сад.
        — Была — и нету,  — шепнула Марта.
        — Да кто она такая?
        — Этого мы не узнаем, разве что она снова явится.
        — Нет, больше не явится. Гляди.
        Когда они опустили коптилку пониже, на белой земле обозначилась тонкая бороздка шагов, уходящая по мягкому покрову куда-то вдаль, в сторону черного леса.
        — Выходит, здесь и впрямь была какая-то женщина. Но… как это понимать?
        — Бог ее знает. А как понимать все остальное в этом сумасшедшем мире?
        Они еще долго изучали эти следы, а потом, окоченев от стужи, переместились с порога в закуток под лестницей, где теперь зияла дыра, и направили свет в разверзнутый ведьмин закут.
        — Да это просто клетушка, даже чуланом не назовешь. Ой, смотри-ка…
        Внутри обнаружился убогий скарб: видавшее виды кресло-качалка, домотканый коврик, оплывшая свеча в медном подсвечнике и старинная потрепанная Библия. В нос ударил запах плесени, мха и засушенных цветов.
        — Выходит, здесь прятали живых людей?
        — Точно. Давным-давно здесь прятали тех, кого называли сатанинским отродьем. На них велась охота. Охота на ведьм. Таких судили, а потом отправляли на виселицу или на костер.
        — Ну и ну,  — приговаривали оба, разглядывая крошечную келью.
        — Значит, ведьмы отсиживались тут, а охотники, обыскав дом, уходили ни с чем?
        — Вот-вот, так оно и было.
        — Роб…
        — Что?
        Марта подалась вперед. Она побледнела и не могла отвести глаз от убогого, щербатого кресла-качалки и от выцветшей Библии.
        — Роб, а этот дом… он очень старый? Сколько ему лет?
        — Думаю, лет триста будет.
        — Неужели так много?
        — А что тут удивительного?
        — В голове не укладывается. Несуразица какая-то…
        — Не пойму: ты о чем?
        — Об этом доме. Такие постройки стояли целый век. Потом еще один век. И еще. Да ведь здесь можно потрогать прошлое! Только руку протяни! Интересно, неужели можно и ход времени нащупать пальцами? А ну как я сяду в это кресло и затворю дверцу — что будет? Эта безвестная женщина… долго ли она томилась взаперти? Как сюда попала? Уж сколько лет прошло. Непонятно все это.
        — Эк тебя занесло!
        — А ты вообрази, что твоя жизнь в опасности: умирать-то никому неохота, а за тобой погоня, ты молишь Бога, чтоб тебя не поймали, и тут находится добрая душа, которая прячет тебя, сатанинское отродье, за такой дверцей, а между тем преследователи уже обыскивают дом, их шаги все ближе, ближе… разве ты не захочешь отсюда вырваться? Чтобы бежать, куда глаза глядят? Чтобы найти другое место? А может, и другое время? Если хорошенько попросить, то в таком доме, простоявшем не один век, можно укрыться даже в другом году! А вдруг…  — она запнулась — здесь как раз?…
        — Да ну тебя,  — отмахнулся он.  — И впрямь несуразица какая-то!
        Но несмотря ни на что, какое-то едва уловимое движение внутри каморки заставило обоих почти одновременно вытянуть руки перед собой, чтобы погрузить их, из чистого любопытства, в невидимую реку. Казалось, воздух чуть качнулся в одну сторону, потом в другую, дохнул теплом, потом холодом, мелькнул лучом света и так же внезапно погрузился в темноту. Оба это чувствовали, но не могли выразить словами. В чулане менялась погода: то зимняя стужа, то быстротечное лето. Конечно, так не бывает, но ошибки быть не могло. Под кончиками пальцев, скрытая от глаз, текла невидимая, как само время, река из теней и солнца, прозрачная, как горный хрусталь, но спрятанная пульсирующей тьмой. Казалось, опусти руки чуть поглубже — и тебя затянет в неодолимую круговерть времен года, засосет в этот крошечный, непостижимо малый омут. Эти мысли проносились в голове каждого из двоих, почти ощущались кожей, хотя и не облекались в слова.
        Охваченные тревогой, они отдернули и прижали к груди ледяные, но успевшие загореть руки, а сами неотрывно смотрели вниз.
        — Чертовщина,  — шептал Роберт Уэбб.  — Одно слово — чертовщина!
        Он попятился и еще раз вышел на крыльцо, но снежная ночь уже почти заровняла бороздку следов.
        — Никого,  — выговорил он.  — Пусто.
        В этот самый миг на подъезде к дому вспыхнули желтые фары.
        — Лотта!  — воскликнула Марта Уэбб.  — Наконец-то! Лотта!
        Фары погасли. Роберт и Марта устремились во двор, навстречу бегущей к ним женской фигурке.
        — Лотта!
        Растрепанная, с затравленным взглядом, она бросилась к ним в объятия.
        — Марта, Боб! Господи, я уж не чаяла вас разыскать! Сбилась с дороги. За мной погоня. Идемте скорее в дом. Простите, что разбудила среди ночи. Как же я рада вас видеть! Ой, чуть не забыла — надо спрятать машину. Вот, держите ключи.
        Роберт Уэбб кинулся отгонять машину за дом. На обратном пути он удостоверился: колеи постепенно заметало снегом.
        Вскоре все трое уже сидели тесным кружком и не могли наговориться. Роберт Уэбб все косился на входную дверь.
        — Прямо не знаю, как вас благодарить,  — взволнованно повторяла Лотта, устраиваясь в кресле.  — Вы ведь сами рискуете! Но я вас не обременю - перекантуюсь пару часов, пережду опасность. А потом…
        — Сиди, сколько надо.
        — Нет, долго нельзя. Они не отстанут! В городах пожары, убийства, голод. Бензина нет — приходится воровать. У вас, кстати, не найдется лишку? Мне бы только до Гринборо дотянуть, там сейчас Фил Мередит, он мне…
        — Лотта,  — прервал Роберт Уэбб.
        — Что такое?  — Она затаила дыхание.
        — Ты случаем в окрестностях никого не видела? Бегущая женщина тебе не попадалась на дороге?
        — Опомнись! Я летела как сумасшедшая! Хотя… Женщина?… Да, верно! Я ее чуть не сбила. А в чем дело?
        — Как тебе объяснить…
        — Она не опасна?
        — Нет-нет.
        — Ничего, что я к вам нагрянула?
        — Все в порядке. Сиди спокойно. Мы кофе сварим…
        — Погодите! Надо проверить!
        Они и глазом моргнуть не успели, как Лотта подбежала к порогу и на дюйм приоткрыла дверь. Хозяева стали у нее за спиной и увидели вдалеке свет автомобильных фар, который помигал на пригорке и нырнул в долину.
        — Это за мной,  — прошептала Лотта.  — Сейчас будет обыск. Господи, куда же мне деваться?
        Марта и Роберт переглянулись.
        Нет, только не это, думал Роберт. Избави бог! Абсурд, мистика, нелепость, жестокое совпадение, как в страшном сне, издевка, злая ирония, насмешка судьбы! Только не это! Сгинь, роковая случайность! Не приходи, как поезд вне расписания. И по расписанию тоже не приходи. А ты, Лотта, приезжай лет через десять, ну, через пять, а лучше через год, через месяц, через неделю, и попроси убежища. Ну, хотя бы завтра! Только не приноси в каждой руке по случайности, как слабоумное дитя, не появляйся сразу вслед за прежним ужасом, не испытывай нас на прочность. Я ведь не Чарльз Диккенс, который прослезился и забыл.
        — Что-то не так?  — спросила Лотта.
        — Да вот…
        — Негде меня спрятать?
        — Вообще-то есть одно местечко.
        — Куда идти?
        — Сюда.  — Не помня себя, он медленно развернулся.
        Они направились по коридору к полуоткрытой дверце.
        — Что это?  — спросила Лотта.  — Тайник? Значит, вы устроили?…
        — Он здесь с незапамятных времен.
        — Лотта покачала дверцу на петлях.
        — Не заклинит? А вдруг меня найдут?
        — Не найдут. Сработано на совесть. Закроешься изнутри — комар носу не подточит.
        Где-то в зимней ночи взревели автомобильные двигатели; дальний свет выхватил дорогу, полоснул по темным окнам дома. На дворе ветер ощупывал заснеженные следы: одна дорожка уходила вдаль, вторая шла к крыльцу, а колеи от шин исчезали на глазах.
        — Слава богу,  — шепнула Марта.
        Вой сирен уже слышался за ближайшим поворотом; машины затаились, уставившись на неосвещенный дом. Через некоторое время они с рокотом двинулись в метель, к заснеженным холмам.
        Вскоре свет фар исчез вдали; рев моторов умолк.
        — Повезло,  — сказал Роберт Уэбб.
        — Нам — да, а ей — нет.
        — Кому это?
        — Той женщине, что выскочила из нашего дома. Ей спасенья ждать неоткуда. Кто-нибудь ее непременно заметит.
        — И то правда; я и не подумал.
        — Документов у нее нет, а как же без удостоверения личности? Она сама не ведает, в какую передрягу попала. Что будет, если ей придется объяснять, кто она такая и как очутилась в этих краях!
        — Верно, верно!
        — Храни ее Господь.
        Они вгляделись в снежную тьму, но так ничего и не увидели. Кругом царила неподвижная тишина.
        — Никому спасенья нет,  — сказала Марта.  — Куда ни кинь, спасенья нет.
        Задерживаться у окна долее не имело смысла, и Роберт с Мартой, протиснувшись под лестницу, постучали в ведьмин закут.
        — Лотта!  — позвали они. Дверца даже не шелохнулась.
        — Лотта, можно выходить!
        Ответа не было: ни вздоха, ни шепота. Роберт застучал в дверь костяшками пальцев:
        — Эй, ты там?
        — Лотта!
        — Открывай!
        — Вот дьявольщина, заело!
        — Подожди, Лотта, мы тебя вызволим. Теперь-то что!
        Чертыхаясь, Роберт Уэбб стал молотить кулаками по стене, а потом скомандовал: «Поберегись!», отступил назад и что есть мочи пнул ногой в стену — раз, другой, третий. Под яростными ударами древесина начала крошиться в щепки. Пробив дыру, он рванул на себя деревянную обшивку.
        — Лотта!
        Не сговариваясь, они пригнули головы и заглянули в тесный чулан.
        На шатком столике мерцала свеча. Библия куда-то исчезла. Кресло пару раз бесшумно качнулось, а потом остановилось как вкопанное.
        — Лотта!
        Каморка была пуста. Только свеча по-прежнему мерцала на столике.
        — Лотта!  — позвали они.
        — Тебе не кажется?…
        — Все может быть. Старый дом — и есть старый дом… очень старый…
        — Неужели Лотта… она?…
        — Не знаю, не знаю.
        — Так или иначе, она в безопасности! И на том спасибо.
        — В безопасности, говоришь? А куда она пойдет? Разодета в пух и прах, надушена, юбка короткая, туфли на высоком каблуке, шелковые чулки, кольца с бриллиантами, губы накрашены, брови выщипаны — она в безопасности? В безопасности!  — передразнил Роберт, вглядываясь в разверстую дыру.
        — А что тут такого? Он глубоко вздохнул.
        — Женщина с такими приметами? Не она ли пропала в городке под названием Салем[2 - Салем (Сейлем)  — город в штате Массачусетс, где с мая по октябрь 1692 г. разгорелась «охота на ведьм». Девятнадцать женщин были повешены и несколько десятков брошены в тюрьму по обвинению в связях с дьяволом.] в тысяча шестьсот восьмидесятом году?
        Держа вырванный кусок обшивки на вытянутых руках, он прикрыл ведьмин закут.
        Усевшись под лестницей, они скоротали в ожидании эту долгую, холодную ночь.

        notes


        Примечания

        1

        Шинфейнеры — члены ирландской политической организации Шин Фейн, основанной в начале XX в. для национально-освободительной борьбы против английского господства; в настоящее время представляют собой политическое крыло Ирландской республиканской армии.



        2

        Салем (Сейлем)  — город в штате Массачусетс, где с мая по октябрь 1692 г. разгорелась «охота на ведьм». Девятнадцать женщин были повешены и несколько десятков брошены в тюрьму по обвинению в связях с дьяволом.