Тот, кто ждёт Рэй Брэдбери


        Люди, высадившиеся на Марсе, встречают на своем пути НЕЧТО, что ждет уже многие миллионы лет. Просто ждет.

        Рэй Брэдбери
        Тот, кто ждёт


        Я живу в колодце. Я похож на дымок, живущий в колодце. Или на испарения каменного горла. Я не передвигаюсь. Не предпринимаю ничего. Я только жду. Наверху я вижу холодные звезды — ночные и утренние, вижу солнце. И иногда пою старые песни этого мира, песни его молодости. Как сказать вам, кто я, если я не знаю этого сам? Никак. Я просто жду. Я — туман, лунный свет, я — память. Я — печален, и я стар. Иногда я падаю вниз, в колодец, подобно дождю. Поверхность воды растрескивается тенетами паука в тех местах, где мои капли ударяются о нее. Я жду в холодной тишине и знаю, что наступит день, когда я перестану ждать.
        Сейчас утро. Я слышу оглушительный гром. Ловлю доносящийся издалека запах гари. Слышу скрежет металла. Жду. Прислушиваюсь.
        Голоса. Издали.
        — Хорошо!
        Голос. Чужой голос. На языке, которого я не знаю. Ни одного знакомого слова. Вслушиваюсь.
        — Вышлем людей на разведку!
        Хруст кристаллического песка.
        — Марс! Вот он какой. Марс!
        — Флаг?
        — Пожалуйста, сэр!
        — Отлично, отлично!
        Солнце высоко в голубом небе, его золотые лучи наполняют колодец, и я парю в них цветочной пыльцой — невидимый, клубящийся в теплом сиянии.
        Голоса.
        — От имени Правительства Земли объявляю эту территорию нашими Марсианскими владениями, предназначенными для равного, раздела между странами-участницами.
        О чем они говорят? Я оборачиваюсь на песке, подобно колесу, невидимый и безмятежный, золотой и неутомимый.
        — Что это? Вон там!
        — Колодец!
        — Не может быть!
        — Пошли! Это в самом деле колодец.
        Чувствую приближение тепла. Три объекта нагибаются над жерлом колодца, и моя прохлада поднимается им навстречу.
        — Здорово!
        — Настоящая чистая вода?
        — Посмотрим.
        — Кто-нибудь, принесите лабораторную бутылку для анализов и веревку!
        — Сию минуту!
        Звук бега. Возвращение.
        — Вот, держите!
        Я жду.
        — Опускай вниз! Потихоньку!
        Стекло поблескивает, медленно опускаясь вниз на веревке.
        Поверхность воды мягко морщится, когда стекло прикасается к ней, заполняется внутри. Поднимаюсь с теплым воздухом к жерлу колодца.
        — Вот! Хочешь попробовать воду, Риджент?
        — Давай!
        — Какой красивый колодец! Чего стоит одна конструкция! Когда, интересно, его построили?
        — Бог его знает. В том городе, где мы сели вчера, Смит сказал, что жизни на Марсе нет уже десять тысяч лет.
        — Невероятно!
        — Ну что, Риджент? Как вода?
        — Чистая, как стеклышко. Налить стакан?
        Звук льющейся на солнце воды. Я танцую в воздухе, как пыль, как тонкие веточки под легким дуновением ветра.
        — Что с тобой, Джонс?
        — Не знаю. Ужасно заболела голова. Как-то вдруг.
        — Ты выпил воды?
        — Нет, не успел. Не из-за этого. Я как раз нагибался над колодцем, и голова у меня точно раскололась. Сейчас уже лучше.
        Теперь я знаю, кто я.
        Мое имя — Стивен Леонард Джонс, мне двадцать пять лет, и я только что прибыл сюда на ракете с планеты под названием Земля. Я стою сейчас на планете Марс вместе с моими добрыми друзьями Риджентом и Шоу у старого колодца.
        Я гляжу на мои золотые пальцы, загорелые и крепкие. Я вижу мои длинные ноги, мою серебристую форму и моих друзей.
        — Джонс, что с тобой?  — спрашивают они.
        — Все в порядке,  — говорю я, глядя на них.  — Со мной все в порядке.
        Пища вкусная. За десять тысяч лет я забыл, что такое вкус пищи. Она приятно ложится на язык, а вино, которым я запиваю ее, согревает. Я вслушиваюсь в звучание голосов. Составляю слова, которые не понимаю и все-таки странным образом понимаю. Пробую воздух.
        — Что с тобой происходит, Джонс?
        Наклоняю голову — мою голову — в сторону и кладу на стол руки, в которых держу серебряные инструменты для еды. Я все ощущаю, осязаю.
        — Что ты хочешь этим сказать?  — отвечаю я новым приобретением — голосом.
        — Ты как-то нелепо дышишь — хрипишь,  — говорит другой из них.
        Нахожу точный ответ, произношу:
        — Наверное, заболеваю. Простуда.
        — Не забудь провериться у доктора!
        Я киваю головой и обнаруживаю, что кивать головой приятно. Спустя десять тысяч лет приятно многое. Приятно вдыхать воздух, чувствовать, как согревает тело и проникает все глубже и глубже солнечное тепло, приятно ощущать позвоночный столб и хитроумное сплетение костей, упрятанных в толщу согретой плоти, приятно различать звуки, доносящиеся гораздо яснее и ближе, чем в каменной глубине колодца. Я сижу зачарованный.
        — Джонс, очнись! Кончай с этим! Надо идти!
        — Хорошо,  — говорю я, загипнотизированный тем, как легко, словно влага на языке, образуются слова, как медленно и грациозно они срываются и плывут.
        Я иду, и мне приятно идти. Я — высок, и земля далеко под моими ногами. Я словно на вершине высокого утеса и рад этому.
        Риджент стоит у каменного колодца и глядит в него. Другие, тихо переговариваясь, ушли на свой серебристый корабль.
        Я чувствую мою руку вплоть до кончиков пальцев, чувствую, как улыбаются мои губы.
        — Колодец глубокий,  — говорю я.
        — Да, глубокий.
        — Он называется Колодец Души.
        Риджент поднимает голову, глядит на меня.
        — Откуда ты знаешь?
        — Ты считаешь, он не похож на Колодец Души?
        — Я о таком колодце никогда не слыхал.
        — Это место, где живут те, кто ждут,  — те, кто когда-то были живыми, а теперь только ждут и ждут,  — отвечаю я, дотрагиваясь до его руки.
        Полуденный зной. Песок горит как огонь, корабль пылает серебристым пламенем, жара мне приятна. Я слышу шум собственных шагов по жесткому песку, звуки ветра, гуляющего по палимым солнцем долинам. Улавливаю запах: обшивка ракеты кипит под солнцем. Стою прямо под выходным люком.
        — Где Риджент?  — спрашивает кто-то.
        Отвечаю:
        — Я видел его у колодца.
        Один человек бежит к колодцу. Я начинаю дрожать. Я дрожу прекрасной трепетной дрожью, исходящей откуда-то из глубины, дрожь становится все сильнее. И в первый раз я слышу его — голос, доносящийся, как из колодца, из глубины,  — тонкий и испуганный голос: Отпусти меня, отпусти! Я чувствую: что-то пытается высвободиться, хлопает дверьми в лабиринте ходов, бросается темными коридорами вниз и вверх, кричит и отзывается на собственный крик.
        — Риджент упал в колодец!
        Люди бегут, все пятеро! Я бегу вместе с ними, мне становится плохо, дрожь переходит в яростное биение.
        — Он сорвался в него! Джонс, ты был с ним! Ты видел, что произошло? Джонс! Ну, говори же, Джонс!
        — Джонс, что с тобой?
        Я падаю на колени, дрожь совсем меня доконала.
        — Ему плохо! Сюда! Помогите приподнять!
        — Это все солнце.
        — Нет, это не солнце,  — бормочу я.
        Меня укладывают на песке, судороги прокатываются по моему телу волнами, как землетрясения, голос из глубины кричит: Это Джон с, это я, это не он, не он, не верьте ему, выпустите меня, вы пустите! Я вижу согнувшиеся надо мной фигуры, мои веки трепещут, открываются и закрываются. Люди щупают запястье моей руки.
        — Сердце останавливается.
        Закрываю глаза. Крики замирают. Дрожь прекращается.
        И я взмываю вверх, как в холодном колодце, я снова свободен.
        — Он умер,  — говорит кто-то.
        — Джонс умер.
        — От чего?
        — Кажется, от шока.
        — От какого еще шока?  — спрашиваю я. Теперь мое имя Сешенз, мои губы движутся твердо и решительно, я — капитан этого корабля, начальник всех этих людей. Я стою среди них и гляжу на остывающее на песке тело. Потом вдруг хватаюсь руками за голову.
        — Что случилось, капитан?
        — Ничего!  — говорю я.  — Заболела голова. Сейчас приду в норму. Ну вот,  — шепчу я,  — все снова нормально.
        — Вы бы сошли с солнцепека, сэр!
        — Да,  — соглашаюсь я, глядя на лежащего Джонса.  — Нам не следовало сюда прилетать. Марс отторгает нас.
        Мы относим тело в ракету, и тут же какой-то новый голос из глубины снова взывает, чтобы его отпустили.
        — На помощь! На помощь!  — доносится из влажных внутренностей моего тела.  — На помощь!  — отдается эхом и прокатывается по кроваво-красным сосудам.
        На этот раз дрожь охватывает меня гораздо раньше. И мне труднее сдерживать ее.
        — Капитан, вы бы лучше сошли с солнца! У вас нездоровый вид, сэр!
        — Хорошо!  — говорю я и выкрикиваю: — На помощь!
        — Что вы сказали, сэр?
        — Я ничего не говорил.
        — Вы сказали: «На помощь», сэр!
        — В самом деле, Мэтьюз? Я в самом деле это сказал?
        Меня укладывают в тень, отбрасываемую кораблем: внутри, в глубоких катакомбах скелета, в темно-красных приливах крови кто-то кричит, мои руки дергаются, иссушенный рот раскалывается надвое, ноздри расширяются, глаза выкатываются из орбит. На помощь! Помогите! Помогите! Выпустите меня! Нет, нет, не надо!
        — Не надо!  — повторяю я.
        — О чем вы, сэр?
        — Не обращай внимания!  — говорю я.  — Я должен освободиться,  — и я зажимаю рот рукой.
        — Сэр, что с вами происходит?  — настойчиво кричит Мэтьюз. Я кричу им:
        — Все на корабль! Все, все! Возвращайтесь на Землю! Немедленно!
        В руке у меня пистолет. Я поднимаю его.
        — Не стреляйте!
        Взрыв! Мельтешение теней. Крик оборван. Свистящий звук падения.
        Через десять тысяч лет. Как хорошо умереть. Как хороша внезапная прохлада, расслабленность. Я как рука, влитая в перчатку, восхитительно прохладную перчатку в раскаленном песке. Как прекрасен всеобъемлющий черный покой забвения! Однако медлить нельзя.
        Треск, щелчок!
        — Боже мой, он застрелился!  — кричу я, открывая глаза. Капитан сидит, прислонившись к борту, его череп расколот пулей, глаза расширены, язык высунут меж двумя рядами белых зубов. Из головы хлещет кровь. Я наклоняюсь и дотрагиваюсь до него.
        — Глупец,  — говорю я.  — Зачем он это сделал?
        Люди в ужасе. Они стоят над двумя трупами и вертят головами, озираясь на марсианские пески и отдаленный колодец, в глубоких водах которого колышется тело Риджента. С пересохших губ срываются хрипы и всхлипы — они как дети, не принимающие страшного сна.
        Люди поворачиваются ко мне.
        После паузы один говорит:
        — Теперь, Мэтьюз, капитан — ты.
        — Знаю,  — неторопливо отвечаю я.
        — Нас осталось всего шестеро.
        — Боже, все случилось так быстро!
        — Я не хочу этого! Нужно немедленно убираться!
        Люди раскричались. Я подхожу к каждому и дотрагиваюсь на этот раз моя уверенность глубока, она просто поет от восторга.
        — Слушайте!  — говорю я и дотрагиваюсь до их локтей, рук, ладоней.
        Мы все смолкаем.
        Мы — вместе, мы — одно.
        — Нет, нет, нет, нет, нет, нет!  — кричат внутренние голоса из глубины, из узилищ их тел.
        Мы смотрим друг на друга. Мы — это Сэмюэль Мэтьюз, Реймонд Мозес, Уильям Сполдинг, Чарльз Эванс, Форрест Коул и Джои Саммерз; мы молча разглядываем друг друга: у нас побледнели лица, руки трясутся.
        Потом все как один поворачиваемся в сторону колодца.
        — Пора,  — говорим мы.
        — Нет, нет!  — пронзительно протестуют голоса, уже упрятанные, складированные, подготовленные к вечному хранению.
        Ноги несут нас по песку, со стороны могло бы казаться, будто это гигантская двенадцатипалая ладонь передвигается по горячему морскому дну, перебирая пальцами.
        Нагибаясь над колодцем, мы заглядываем в него. И видим шесть лиц: они смотрят на нас из холодных глубин.
        Нагибаясь все ниже и теряя равновесие, мы падаем один за другим в жерло, в прохладную темноту, в холодные воды колодца.
        Солнце заходит. Медленно по кругу перемещаются звезды. Далеко среди них мигает лучик света. Это приближается еще один космический корабль, оставляя позади себя красный след.
        Я живу в колодце. Я похож на дымок, живущий в колодце. Или на испарения каменного горла. Наверху я вижу холодные звезды — ночные и утренние, вижу солнце. И иногда пою старые песни этого мира, песни его молодости. Как сказать вам, кто я, если я не знаю этого сам? Никак. Я просто жду.