Каторжанка Даниэль Брэйн
        Ваш выход, маэстро! #1
        Из князей - прямо в грязь. Ни магии, ни влияния, ни свободы. Меня ждет гибель на островах, где среди ледяных болот караулят жертву хищные твари. Кто я? Жена государственного преступника. Каторжанка. Семья от меня отказалась, муж считает предательницей, заговорщики - шпионкой. Меня убьют, не стоит и сомневаться.
        Кто я? Пацанка, безотцовщина, миллионер, икона стиля, так чем меня хотят испугать? Я вырву зубами последний шанс, увижу выгоду в куче пепла, взойду на трон по головам. Плевать на семью, любовь, титул - мне нужна свобода, и мы в расчете.
        XIX век, детектив, быт, монстры, интриги, простолюдины и аристократы, пылкие сердца и холодные умы без прикрас и наносного лоска. Очень циничная зрелая попаданка, а из прочих кто герой, кто подлец - откроет финал истории.
        Каторжанка
        Даниэль Брэйн
        Глава первая
        Хочешь скрыться - будь у всех на виду.
        Хочешь скрыться - лежи на шезлонге, щедро намазавшись солнцезащитным кремом, прикройся книжкой с провокационным названием «Идиот», подальше от криков, музыки, навязчивых торговцев и аниматоров, озабоченных соотечественников - о, они озабочены всем, что ни возьми: детьми, завтраком, обедом, ужином, нерасторопным гидом, чужим лежаком, - и, пытаясь читать, что все равно бесполезно, слушай, что о тебе говорят.
        - Ужасно. До чего неухоженная.
        - У нее даже ногти не накрашены. Видела?
        - Она на этот тур последние деньги, что ли, потратила?
        - Да она себе никого здесь не найдет!
        Хочешь скрыться - будь там, где тебя никто не ждет.
        Отдавала ли я себе отчет, куда еду? Понимала ли, что сервис не очень и территория так себе? Да, да и да. Разумеется. Все, что мне было нужно, отсутствие внимания. Пересуды - боже, какая чушь, людям надо обо что-то чесать языки, и, хмыкнув, я демонстративно повернула к размалеванной девице томик классика. Девица вгляделась, словно не веря, что кто-то мог так книгу назвать, пробегающий мимо атлетически сложенный аниматор вжал голову в плечи и поспешил исчезнуть, пока не стал жертвой оголодавшей туристки. Я пожала плечами: беги, парень, беги, там, на пляже, их целые полчища… ты знал, куда шел работать, терпи, до конца сезона еще пара месяцев.
        На прокаленный солнцем бордюр выскочила мелкая ящерка, сосредоточенно уставилась на меня, замерла, вытянув хвост. Удивительные создания - юркие, верткие, способные на сверхъестественные вещи. Примерно такая же ящерка была на логотипе моей компании, и я посчитала - добрый знак. Редко когда я могу позволить себе хотя бы неделю настоящего отдыха.
        Когда я отдыхала последний раз? В старшей группе детского сада? Пожалуй. Потому что на следующий год нас бросил отец, ушел на работу и больше домой не вернулся, и мать осталась с тремя детьми - мной, братом младше меня на год и совсем мелкой еще сестренкой. Ни нянек, ни тятек, ни алиментов, одежда от действительно добрых людей, тесная однушка с древней мебелью, зарплата у матери… с голоду не умереть, но жить по-людски тоже не получалось.
        В первом классе я, дойдя по сугробам до холодной девятиэтажки, ставила в подсобке портфель и шла помогать матери. Сметала волосы в пластиковый совок, поднимала упавшие ножницы, став чуть постарше, мыла пол. Клиенты в те времена были не привередливыми, а мастера - просто богами, и какая-нибудь мадам Мясной Отдел боялась нос почесать из-под шуршащей накидки. Люди были и благодарными, и со временем мать научилась не стесняться своей профессии и без стыда смотреть в глаза бабушке: как ты могла? Дочка профессора!
        Так и могла. Вышла замуж юной девчонкой по любви, не получив образования, и ошибка матери стала мне самым наглядным уроком. Любовь растаяла вместе с мужем, ЗАГС оформил развод, по всей стране искали неплательщика алиментов, а детей надо было кормить. Мать стригла и красила, сжигала руки химическими составами, приходила домой и растирала ноги с выпирающими венами. Я росла и помогала растить брата и сестру… и, пока росла, познавала все тайны немудреной профессии.
        Тогда всем казалось: да ерунда, что там уметь, щелкай ножницами. Клиент не денется никуда и подкинет тридцать копеек как чаевые. Мне тоже так казалось, и один раз, когда поток клиентов иссяк, я притащила сестренку в зал…
        - Боже мой, Юля!..
        Я потупила взор и незаметно, как я считала, затолкала сестренкину косу за кресло.
        - Что ты наделала?
        - Как ты это сделала?
        Мать и заведующая, пожилой мастер, в очереди к которой мадам Мясной Отдел, а то и мадам Березка, стояли неделями, рассматривали стрижку моей сестры. Я крутила головой вправо и влево и думала - смысл теперь кричать? И сестренка давно просила остричь надоевшие волосы. И да, мне ведь легче будет ее мыть.
        - Тамара, ты что, учила ее работать?
        - Да я ей в жизни ножницы больше не дам! - в отчаянии воскликнула мать. Она никогда нас физически не наказывала - а стоило бы, подумала маленькая, но упрямая я. - Юля, что это такое?..
        - Это… я просто глазам не верю, - пробормотала заведующая, а нас уже окружили остальные мастера. Тишина стояла невероятная. - Тамара, ты посмотри, как она выполнила срез! Переход вообще не заметен! А линия затылка? - она взъерошила волосы сестры. - Ты видишь, как она скрыла то, что затылок скошен? На таких мягких волосах! Просто немыслимо!
        - Надежда Павловна, - вмешалась одна из мастеров, - да ей всего десять. Точно кто-то из нас малышку постриг. Ну вы сами взгляните!
        - Да вы все как одна криворукие! - возмутилась заведующая и махнула рукой. - Валидолу мне принесите. Сорок лет за креслом стою, такого не видела.
        Участь моя была предрешена.
        Я не видела себя больше нигде, кроме как в парикмахерской. У меня был нескладный мальчишеский вид, длинные тощие руки и ноги - ела я все же не разносолы, - два спиногрыза на шее, ежедневная работа. Но я была круглой отличницей, и после восьмого класса моя надменная бабушка не преминула сказать, что я причина ее инфаркта. «Тамара, она тоже пошла в ПТУ!» - прозвучало, как будто бы в каторжанки. Но я удачно поступила на первый курс получать самую востребованную профессию в мире: падали завесы и стены, с треском рушилось прошлое, менялся мир, и бывшие школьные подружки матери - те, которые пренебрежительно спрашивали «Ну как, Томочка, тебе в парикмахерской?» и совали копейки «на чай», хлынули, сгибаясь под тяжестью тюков, на турецкие и польские рынки.
        Многие не вынесли и сломались. Я же моталась по уцелевшим хозмагам и сама точила себе инструмент, смешивала ядовитые краски, вчитываясь в составы и смягчая их, как могла, подтягивала вечно спадающие штаны «с чужих ягодиц», закручивала волосы в серую «гульку» - тогда никто не смотрел, как выглядит тот, кто делает из тебя королеву, - и держала в руках подарок одной из случайных клиенток, настоящее чудо - западный журнал. Там была бесценная информация: техника стрижек, окрашивания, выполнение разных видов завивок… Беда: школьный английский оставлял желать лучшего. Вторая беда: я видела - все, чем я пока что располагаю, это инструмент карательного создания пережженных пергидрольных клонов, а не подлинная индустрия красоты и индивидуальности.
        Мне исполнилось семнадцать, и я поступила на химический факультет. Потому что составы, описанные в журналах, не попадали на наши прилавки. Потому что то, что попадало, бесповоротно портило волосы, как ни крути. Потому что я разрывалась между химией и биологией, потому что то, чему я могла научиться как парикмахер, было мало для того, чтобы делать все лучше всех.
        Не стрижкой единой, думала я, рассматривая образы в глянце. Все, от улыбки до завитка. Стрижка требовала изменения цвета, цвет - новый макияж, макияж - общий образ, и так без конца, с учетом того, что все должно быть предельно просто, чтобы клиент мог сам это все повторить за двадцать минут перед выходом на работу.
        Студенческие годы - веселые свадьбы. Рукописные плакаты, неровно нарезанная колбаса и встревоженная невеста: «Юленька, я к тебе!». И первые «Полароиды», и первое: «Кто тебе делал укладку? А макияж?».
        И первый клиент с деньгами и большими запросами.
        Диплом неорганика я положила в стол в кабинете и, переодевшись в халат, вышла в зал. Смешно, но мрачные бритые мужики, явившиеся узнать, кто у меня «крыша», задумчиво хмыкнули и привели ко мне матерей, жен, дочерей, любовниц и секретарш своего шефа. Запросы клиентов росли вместе с моими доходами и аппетитами профессионала.
        В двадцать пять лет я получила первый патент на средство для щадящей завивки. В двадцать семь я, сама того не ожидая, оказалась на обложке профессионального журнала как победитель конкурса визажистов. В тридцать два года я моталась между семью салонами на родине и шестью - за ее пределами. В тридцать четыре провела первую лекцию в собственной школе. В тридцать шесть в мое кресло села настоящая голливудская кинозвезда. В мои сорок три года я и моя фирма скромно отметились в титрах очередного блокбастера.
        Мне не было легко и просто, о нет. Меня, как и всех, трясли кризисы, настигали неудачи, финансовые ямы, кредиты. Я радовалась новой мебели - наступал дефолт, я заказывала новые средства - вводили ограничения на поставку именно этой марки, я набирала новых мастеров - объявляли всеобщий карантин. Я заключала аренду - сносили здание, я разрабатывала программу обучения - требовалась лицензия буквально за день до старта. Скакал курс валют, вставали контейнеры, в очередном перспективном средстве обнаруживали едва ли не яд. В салон влетали мужья клиенток, порой нетрезвые и невменяемые, обвиняющие нас всех черт знает в чем. Являлись незапланированные проверки и находили то, чего просто не может быть. И все это встречала я - с неизменной улыбкой, потому что я создаю настроение и меняю жизнь.
        Я - демиург с брашем и хайлайтером. Та, кто сделает из вас, в конце концов, человека, которым вы сами хотите быть.
        Я давно не смотрела на простых смертных. Мне звонили из киностудий, чтобы обсудить образ протагониста, мне писали на почту те, кому нужно было подчеркнуть мягкость или, напротив, суровость образа для одного-единственного выступления или предвыборных дебатов. Якобы случайно упавшая на лицо прядь волос, румянец чуть ярче, чем привычный, тень на виске, подчеркнуто острые скулы…
        И все началось со стрижки моей сестры.
        Если бы милые барышни знали, кто скрывается за очкастой туристкой в специально купленном дешевом купальнике… но я и добивалась того, чтобы меня никто не узнал. В отелях моего уровня я постоянно натыкалась на собственных же клиентов со всех концов нашей маленькой планеты. Их было не обмануть ни очками на пол-лица, ни бесформенной туникой.
        Но в широких кругах имя мое было известно, облик - нет. И никто лучше меня не умел маскироваться.
        - О-о, смотри, Юлия Гуревич! Боже, она совершенна! Икона стиля!
        - Да на ней, наверное, одни трусы стоят больше, чем вся эта дыра, где мы остановились…
        Слава богу, что это они о журнале, подумала я. Меня здесь нет и не будет еще пять дней. Я - обычная уставшая тетка, весь год копившая на эти якобы «четыре звезды». По крайней мере, здесь вкусно кормят.
        - Прикинь? Гуревич под пятьдесят! А эта… ушла уже? Не дай бог мне так в ее возрасте обабиться…
        Куда ты денешься, подумала я, вступая в прохладный холл.
        Отель был трехэтажный, лифтов не было. Говоря откровенно, когда-то он был уровневой «пятеркой», в свое время здесь останавливались и шейхи, снимая целый этаж, но время пообтесало стены, сморило мебель. Что-то заменили, что-то ждало своей очереди. Я поднималась по лестнице, ощущая, как странно трясутся ноги.
        Что?..
        Стены покачнулись. Я схватилась за перила, судорожно вспоминая, как крикнуть врача. Мне всего сорок девять, слишком…
        Внезапно не стало крыши. Яркое солнце ворвалось через просвет и больно полоснуло меня по глазам. Я зажмурилась. Лестница зашаталась, я вцепилась в перила, не понимая, куда бежать.
        Я слышала крики - испуга, боли, отчаяния. Рушившийся мир был беззвучен - он швырял куски белого камня передо мной, за моей спиной, заметал все вокруг белой крошкой. Я заставила себя обернуться, кинуться вниз - пролет по дрожащей лестнице, площадка, бывшая стена. Доли секунды, прошли какие-то доли секунды… ноги несли меня за пределы этого ада.
        Земля разошлась в нескольких метрах передо мной. Сперва узкая трещина, она становилась все шире, полметра, метр, с треском - наконец я услышала новый звук, лестница подломилась, и у меня не было больше опоры, кроме ступенек, висящих в воздухе. В белой крошке вертелся мир, я закрыла глаза, набрала в грудь воздуха. Я почувствовала, что куда-то лечу, бесконечно долго, на белый свет, яркий… солнце? Я снова смотрю на солнце?..
        Стало тихо. Не было криков. Все замерло, ожидая конца. Я выдохнула, открыла глаза и ничего не увидела, кроме слепящего света, и не почувствовала ничего, кроме парализующего холода.
        Раздалась быстрая барабанная дробь. Мне в ноздри ударил запах - кожи, лошадей и металла. Крови? Я сморгнула, потрясла головой. Тело стягивало странной одеждой, мне было жарко и холодно одновременно, и не успела я это понять, как в лицо мне швырнуло пригоршню снега, а следом ушли остатки тепла и кровь моя застыла в венах.
        Я утерла лицо рукавом. Откуда на мне одежда? Свет исчез, проступили контуры впереди - невысокие здания, серое небо, площадь, безъязыкая толпа, посредине площади - помост, люди с одной стороны его и с другой, и что-то, напоминающее футбольные ворота, на этом помосте, и несколько болтающихся веревок с петлями на конце.
        - За такие злодеяния - повесить! - разобрала я. Один из людей, стоящих на помосте справа, сомлел. На людей слева начали надевать белые колпаки.
        - Пойдем, ваше сиятельство, - услышала я, и кто-то потянул меня за рукав. - Пойдем. Посмотрели - и будет.
        Я опустила взгляд на свои руки. Перчатки, перстни с крупными камнями, ложится снег и не тает, мелкие звездочки, кажется, каждую можно разглядеть, сохранить.
        Я должна быть под жарким солнцем, заваленная обломками.
        Сильная рука потащила меня с места казни прочь.
        Глава вторая
        Все было слишком реальным, чтобы происходить не наяву. Мне было холодно и неудобно, я с трудом сдерживалась, чтобы не заорать на женщину, идущую рядом со мной: высокая, крепкая как гренадер, она не то охраняла меня, не то за мной следила. Она куталась в подобие старинной поношенной шубы, а я тряслась от пронизывающего ветра в короткой курточке, путалась в длинной юбке и сметала подолом мешанину из глины и снега.
        На меня не смотрели. Моя спутница локтями расталкивала людей и ругалась. Я шла следом за ней и опускала голову - не от страха или стыда, от холода. Если я умерла и это ад, то самое подходящее для меня место: не котел, а промозглая сырость. Я от нее умру во второй раз.
        За нашими спинами раздались залпы и крики, я остановилась и обернулась. Мне ничего не было видно поверх голов, все действо происходило на возвышении, на холме, а мы уже спустились настолько, что мне достались лишь напряженные спины.
        Снова выстрелы, и я повернулась к женщине. Что бы там ни творилось, я оттуда ушла, и больше это меня не касается.
        - Куда вы меня ведете? - спросила я сквозь зубы. Меня колотило, губы и язык еле шевелились, я понимала, что еще пара минут, и я просто рухну, физически рухну, мне нужно в тепло.
        Женщина отступила от меня на шаг, и глаза ее испуганно забегали.
        - Домой, ваше сиятельство, - напомнила она, глядя в сторону. - Если его сиятельство узнает…
        - Без разницы! - огрызнулась я и, наплевав на все и вся, обхватила себя руками, окончательно утратившими чувствительность, и судорожно начала тереть предплечья и плечи, разгоняя кровь хоть немного. Мысли мерзли - так тоже бывает. Думать и то невозможно и сосредоточиться. - Где… - Что? Дом? Машина? Экипаж какой-нибудь? - В тепло, только побежали в тепло, быстро!
        Женщина шарахнулась от меня, вскользь коснувшись кончиками пальцев век.
        - Тронулась, - выдохнула она. - Ваше сиятельство, вашего мужа…
        Я не слушала, что она говорит.
        Город был серый - серое небо, серые дома, даже слякоть под ногами непривычная, серая, серая я и серые люди - сто пятьдесят оттенков серого цвета, серый снег, серый ветер. Ветер пах слежавшейся серой солью - возможно, море недалеко. Люди все еще стекались взглянуть на казнь, я крутила головой - должно быть хоть что-то, хоть какой-то кабак… трактир, что угодно, и вот я увидела приветливо распахнувшуюся дверь, которая выпустила упитанного господина, и с визгом рванула туда, мечтая лишь об одном - добежать и попросить полстакана виски, хотя в жизни не употребляла крепкое спиртное. Ноги мои сбивались о брусчатку и разъезжались, как у пьяного. Женщина догнала меня и поволокла в сторону от вожделенного тепла.
        - Руки! - заорала я.
        Визг - уже чей-то, не мой, топот сапог и голос: «Да это графиня Дитрих, скорбна стала!». Женщина, кто бы она ни была, приставлена оказалась ко мне не зря. Она не выпустила меня, несмотря на то, что я всерьез озверела и готова была вырываться, дернула меня в сторону, едва не повалила, перед нами остановился экипаж, и меня впихнули в пахнущее лошадьми и скверно выделанной кожей нутро.
        - Стерва, - зашипела я. Экипаж дернулся и помчался, подскакивая на колдобинах, я скорчилась на вонючем сиденье и ловила в своем теле последние исчезающие крохи тепла. Их было так мало, что каждую я хватала мысленно как искру, старалась удержать, но куда там, они таяли как снежинки, господи, я ненавижу снег! Я ненавижу холод, я его физически не выношу!
        «Это же состояние после наркоза», - подумала я, впадая в оцепенение. Я нашла объяснение, мне стало легче. Всего лишь мое подсознание выдает картинки из небытия, а тело реагирует как и должно. Прошла операция и, скорее всего, прошла благополучно. У меня отличная страховка, не базовая, а отель стоял рядом с крупным городом.
        Если город тоже не разрушен до основания, но ведь этого просто не может быть.
        Моя сопровождающая укрыла меня своей шубой. Я осознала это только тогда, когда легче стало дышать и вернулась - не полностью, но уже легче - способность воспринимать реальность. Или нереальность, я не знала, что меня окружало. Я лежала, почти наслаждалась дрожью, это значило, что я все еще жива, и часто, неглубоко дышала. Черта с два… Я хочу обратно под раскаленное солнце.
        Бешеная гонка по неровной дороге окончилась. Распахнулась дверь - в этой повозке хотя бы не дуло поганым ветром, - меня выволокли, и я не была уверена, что я в состоянии открыть рот и обругать того, кто вытащил меня снова на холод, но затем меня окутало блаженным теплом, звуки улицы резко пропали, вокруг запахло как в церкви - свечами и чем-то сладким, и как только меня отпустили, я осела кулем прямо на пол.
        - Доктора бы, - услышала я. - Ей с самой казни так дурно. Как бы разума не лишилась, - обеспокоенно заметила моя надсмотрщица.
        - Мыслимо, - непонятно ответил мужчина. - Это еще господина помиловали.
        - Да было бы лучше, если бы нет, - возразила женщина. - Святой Трон возвестил, что освободит жен от клятвы, живы мужья или нет, а толку?.. Ваше сиятельство, - она наклонилась ко мне, от нее, я разобрала, пахло приторными сладкими духами, - его сиятельство ждет вас, поди. Пойдем, пойдем.
        Меня снова потащили куда-то. Я открыла глаза - синие, серые, серебристые занавеси, натертый до блеска пол, серебряные подсвечники, на толстых кусках воска трясутся от ужаса огоньки, бесконечная лестница. Мне пора бы очнуться.
        Вереница комнат расплывалась в одно большое пятно, потом меня усадили, и я услышала лучший звук на свете - треск огня. Где бы я ни оказалась, напротив меня пламя ело поленья в камине. Завороженная, я стекла на пол, на коленях подползла ближе к огню, протянула руки в перчатках. Даже если подпалю, черт с ними. Лучше боль от ожога, чем мерзнуть.
        - Аглая, - сказал глас небесный, - твои чувства не довели тебя до добра.
        - Отвали, - прошептала я, удивляясь, что никуда за прошедшие годы не пропала юная парикмахерша Юлька, которой и по рукам клиентам иногда приходилось давать, пресекая вольности. Потом я подняла голову - на меня смотрел высокий представительный господин, словно сошедший с портретов девятнадцатого века.
        Что я сказала, он не расслышал.
        - Посмотрела? - продолжал господин. У него были черные как оливы глаза и немигающий взгляд. - Встань. Сидишь как кабацкая девка.
        Я не пошевелилась. Господин покачал головой и сел в кресло, из которого выползла я.
        - Полковник Дитрих, - выплюнул он брезгливо, - высочайшей милостью императора был помилован. Хочешь знать, что ждет его дальше?
        Я помотала головой. Какое мне дело до какого-то полковника? Лишь бы господин не приказал отшвырнуть меня от огня. У меня нет сил сопротивляться.
        - Их ждет пожизненная ссылка. Всех до единого, кто живым доедет до северных островов. Что до тебя, то… - он откинулся назад и буравил меня взглядом. Очевидно, чего-то ждал, но я впитывала живительное тепло, оттаивала в прямом смысле слова. - Святой Трон и император освободят всех жен от брачной клятвы. Но видишь ли, дорогая дщерь, за ошибки надо платить.
        Я кивнула. Мели, Емеля, я в этом даже с тобой согласна.
        - Ни я, ни твой брат, никто из нашей семьи не хочет пятна, - он поднял руку, описал полукруг, выставленный палец остановился на мне. Я в ответ скривилась. - Есть тот, кто сегодня же возьмет тебя в жены и увезет отсюда как можно дальше? Какой-нибудь завалящий капрал, чтобы ты остаток дней провела с ним в крепости под палящим солнцем?
        Я оживилась. Если у меня такая альтернатива, я ориентируюсь на климат. Есть пустынный завалящий капрал?
        - Но ты всегда была идеалистичной и верной… дурой, - припечатал меня господин. - Оставайся такой. Много денег тебе я не дам, только чтобы ты не умерла по дороге. Послезавтра их всех отправят этапом прочь - никто не скажет, что для единственной дочери я сделал мало. Хвала Всевидящему, если о тебе все забудут. Или, Аглая, ты была больше чем просто женой государственного преступника?
        - Кто-то из нас двоих, - сказала я, подбирая под себя ноги и поворачиваясь спиной к огню, лицом к господину, - сошел с ума. Я не замечала за собой проблем с психикой.
        Господин наклонился вперед, словно меня не слышал. Мне показалось, он уставился на мои ноги в темных тонких чулках, которые неблагонравно торчали из-под юбки.
        - Над головой твоего мужа сломают шпагу, - пророчил он, - лишат его всех прав состояния. Его закуют в кандалы и отошлют прочь, невзирая за прошлые перед императором заслуги. Пытаться устроить переворот, замышлять убийство его императорского величества? О чем ты думала, когда умоляла меня устроить брак с этим полковником? - В его голосе мелькнула жалость. С такой же интонацией мой директор по персоналу увольнял за пьянство одного из отличнейших мастеров - какие руки и какая дурная башка. - Дочь графа фон Зейдлица - жена цареубийцы. Возможно, ты была с ним заодно? Пошла вон.
        Я неторопливо поднялась. Мне стоило все обдумать. «Вон» еще не значило из этого дома, из тепла, а господин мало на что был способен, кроме как поплевывать на меня ядом.
        Пока я медленно шла к двери, мужчина - граф фон Зейдлиц? Вероятно, - провожал меня тяжелым, ощутимым взглядом. Мог бы, наверное, воткнул мне в спину нож. Я опять посмотрела на свои руки - нет, твое сиятельство, ты слегка ошибся в расчетах. Этих колец мне хватит на то, чтобы уехать туда, где хотя бы не так адски холодно.
        Жаль, что нет капрала. Юлия Гуревич дважды была замужем - два брака, два расчета, третий раз не планировала, ну что же, иногда брак - лучший выход из всех возможных.
        Я закрыла за собой дверь. Заметив меня, вытянулся хлыщеватый молодой парень. Лоб его был наморщен - не мог решить, пасть ниц или так обойдется моя милость. Я мазнула по парню взглядом, меня больше интересовало, где в этом доме моя комната и есть ли она, таковая, здесь.
        Я - что я о себе знаю? Жена государственного преступника, но могу перестать быть женой и остаться здесь, в этом городе, насквозь промороженном. Я графиня, как минимум по рождению, но, судя по всему, титул сохранился. Значит, могли сохраниться и связи. И еще у меня есть отец, который очень переживает за собственный зад и кресло. Он в таком случае повлиял на то, чтобы моего мужа не казнили, или кто-то иной подсуетился, или все было в рамках закона и императорской воли?
        Я не спеша дошла до следующей комнаты. Роскошь и вместе с тем что-то безвкусное и неудобное во всей обстановке. Слишком много украшений, лепнины, драпировок, много мебели, ваз, статуэток. Излишества, сформулировала я, ощущение тесноты и…
        И да, мое платье, о которое я запнулась в очередной раз. Мокрое, грязное, весь подол был безнадежно изгажен. С другой стороны, я была бы не против рухнуть на пол и специально сшибить пару гипсовых белоглазых харь.
        - Идите к себе, ваше сиятельство, - услышала я негромкий сочувствующий голос. Я обернулась - говоривший был стар, высок и по одежде похож на священника или монаха. Пока я раздумывала, что бы спросить, монах, подметая полами рясы вылизанный пол, скрылся.
        У меня здесь имеется угол, подумала я. Где он? Безнадежно я осмотрела огромный зал, наверное, бальный, расписанный от пола до потолка пасторальными сценками в лепных рамках, насчитала в разных углах три кабинетных рояля, зашла в домовую церковь - совершенно не похожую на те, что я видела, просто скромное помещение, драпированное от и до, золотой круг на возвышении и позади него - статуя молодого мужчины, закрывшего кончиками пальцев глаза. Местное божество по телосложению напоминало греческого или римского полубога, уставшего от увиденного на земле. В золотом круге горел огонь - нет, сам золотой круг горел, будто через него собирался прыгать несчастный тигр. Я протянула руку - обожгусь, и черт с ним, но огонь был холодный.
        Магия? Ритуал?
        На левой драпировке были богомольные сцены, на правой - надпись «Всевидящий да хранит эти земли» и изображение множества островов. Где-то посреди бескрайнего океана россыпь крупных и мелких бусин с севера на юг. Где я? Возможно, на этом острове, украшенном короной. И путь на север отсюда столь же далек, как путь на юг.
        Сколько же мне будет стоить моя свобода? Хватит ли денег?
        - Аглая Платоновна, ваше сиятельство!
        Недовольный голос моей надсмотрщицы я узнала сразу и даже обрадовалась. По крайней мере, мои блуждания по этому дому кончились.
        - Прикажи ужин подать, - бросила я, подобрав слова. Это же не богохульство - говорить о еде, находясь в святилище? - Надеюсь, накормить меня его сиятельство не сочтет государственной изменой?
        Женщина посторонилась, пропуская меня. Я уверенно прошла через зал к приоткрытой двери и очутилась в чьем-то кабинете, где не горела ни одна свеча. Темнота меня остановила.
        - Что вам надобно тут, ваше сиятельство? - женщина повела свечой в моем направлении, но заходить следом за мной не стала. - Идите к себе, насчет ужина я скажу.
        Я помнила, что она не стеснялась применять ко мне силу, и сейчас лучшим вариантом было позволить ей оттащить меня от бюро, в которое я, пользуясь отблеском свечи, уже по-хозяйски залезла, и водворить в нужную комнату. Но женщина поступила иначе: поставила свечу, подошла ко мне, вырвала у меня из рук какие-то записи, сунула их в бюро и проговорила:
        - Идите к себе, ваше сиятельство. Пока его сиятельство меня на задний двор не отослал.
        Я сдалась. Провокация не получилась. Надо было пытаться прикарманить что посущественней бумаг.
        - Куда идти?
        - Ох, блажная, - покачала женщина головой и вывела меня прочь. Я отметила, что в кабинет стоит вернуться. Что-то ведь она делала там, где ей тоже было не место, потому что когда я проходила мимо, дверь кабинета была закрыта, я помнила.
        Мои покои оказалась рядом - через пару комнат. Женщина затолкала меня туда, захлопнула за мной дверь, и я ожидала, что в замке провернется ключ, но нет, она крикнула кому-то насчет ужина и зашла за мной.
        Пока я - Аглая Дитрих, графиня Аглая Дитрих, - наблюдала за казнью, кто-то, и это вряд ли была моя конвоирша, начал готовить меня к отъезду. Все было предрешено заранее. От меня решили избавиться в тот момент, когда заговор раскрыли и моего мужа арестовали.
        Здесь я жила, наверное, до замужества. Комната - большая, с высокими потолками, окна занавешены светлыми шторами до самого пола, девичья кровать, покрытая белым покрывалом, как саваном, бюро, почти такое же, как то, в которое в залезла, круглый стол, стулья, огромный кожаный сундук-чемодан, и повсюду валяются платья.
        - Холодно, - заметила я, оглядываясь. - Прикажи принести что-нибудь, чтобы согреться. Или пусть затопят камин?
        В комнате его не было и в помине.
        - Угли разве, - пожала плечами женщина. - Да и не холодно, ваше сиятельство, ранняя осень.
        Ранняя осень? У меня волосы зашевелились. Если это осень, что будет зимой? Если сентябрь здесь свирепее, чем привычный мне январь, что ждет меня на северных островах?
        К черту, подумала я, разглядывая красивую, но холодную и неудобную одежду. Я даже не стану ждать. Соберу все, что есть у меня из украшений, переоденусь так, чтобы не околеть, и сегодня же ночью уеду. Кто бы ни была эта графиня, вероятно, юная влюбленная дурочка, я не собираюсь ни уходить с дороги отца прямиком на тот свет, ни дохнуть как пропойца в сугробе.
        Женщина подошла, начала разбирать одежду. Я стянула с пальцев перстни, перчатки, положила все на бюро. Платья, платья… тоже немало стоят, но у меня нет времени их продавать, и тащить с собой бесполезное барахло нет никакого желания. Вон в той шкатулке наверняка есть еще побрякушки. Дом богатый, граф влиятелен, непохоже, чтобы здесь все было сотни раз перезаложено.
        - Стой, - бросила я. - Оставь это все. Скажи, где теплая одежда?
        Женщина выпрямилась. В комнате стоял полумрак - неприятный, какой-то дрожащий, но я рассмотрела на ее лице и морщины, и шрамы как от ожогов.
        - Теплая, ваше сиятельство? - не поняла она. - Шубу разве вам принести? Так не зима же.
        Шуба, шуба… Завернуться если в нее и сидеть в ожидании то ли чудес, то ли смерти. Неудобная, тяжелая вещь. А еще недавно была мечтой сотен тысяч женщин.
        - Теплые платья. Закрытые полностью, как твое. Шерстяные… панталоны, что-нибудь, - сказала я. - Не эти бесполезные кружева, - я ткнула пальцем в ворох шелков и бархата.
        - Вы же не баба, ваше сиятельство. Откуда у вас такое?
        - Отлично. У тебя это все есть? Неси и можешь забрать себе эти тряпки. Ты выгодно их продашь.
        Она бросила на кровать воздушное платье, покачала головой, пошла было к двери, но остановилась и обернулась.
        - Что вы задумали, ваше сиятельство?
        - Не твое дело, - оборвала я. - Ничего не задумала, отец отсылает меня вслед за мужем. Не хочу умереть от холода, вот и все.
        - Бежать решили? - с ухмылкой выдохнула она, и я насмешливо скривилась. Она знала графиню намного лучше, чем я хоть кого в этом мире, а у этой женщины я даже имя не могла напрямую спросить. - Дело доброе, Аглая Платоновна, - неожиданно тихо согласилась она. - Ни к чему вам гибнуть в том краю. Не вас его императорское величество отправил на смерть. Только не выйдет у вас и я вам не помогу. Без паспорта вы далеко не уедете, а на корабль не сядете так тем паче…
        - Так принеси паспорт, - ровно ответила я, изо всех сил сдерживая радость от неожиданной поддержки. - Я заплачу тебе, хорошо заплачу.
        - Вам паспорт только его сиятельство испросить может, - женщина нахмурилась, - или ваш муж. Но у него, пока он просить что-то может, осталось всего несколько часов. После казни он уже ничего вам не даст. Лишенный прав состояния разве что не господский человек, а в остальном…
        Я вспомнила слова отца. Моего мужа лишат всех прав состояния - и это значит, что он потеряет часть гражданских свобод или как это правильно называется, а я перейду под опеку отца, останусь я в браке или приму ту милость от местной церкви. Или тоже есть нюансы?..
        - Сколько будут делать мой паспорт? - Женщина непонимающе наклонила голову. - Дура. Сколько времени нужно, чтобы я получила паспорт?
        - Не знаю, Аглая Платоновна. Мы люди господские, нам паспорта не положены.
        Она еще и крепостная. Казни, заговоры, ссылки, люди-вещи. И я практически вещь с бессмысленным титулом. Кто считает эти века прекрасно-утраченными? Из-за этих вот поганых шелковых тряпок?
        - Неси мне свою теплую одежду, - скомандовала я. - Смотри не попадись никому с ней. Поужинаем и отправимся в тюрьму.
        Господи, глупо, как в средневековом любовном романе. И смешно, как в итальянской комедии - сперва поесть.
        Глава третья
        Женщина ушла, оставив меня в одиночестве. Я несколько секунд постояла в трепещущей полутьме и решительно протянула руку к шкатулке.
        Я оказалась права: мятежная графиня Аглая Дитрих, была она любимицей отца или нет, по крайней мере, не дрожала над каждой копейкой. Я насчитала с дюжину колец, несколько браслетов, множество заколок, серег, все это из золота, с драгоценными камнями, и, насколько я понимала, это были цацки «на каждый день». Дурочка жила богато, тепло и сыто и как-то нелепо своротила свою жизнь ко всем чертям из-за неверного выбора.
        Я была не наивна и не глупа, чтобы считать, что отец Аглаи - мой отец - на дочь обижен как ревнивая подружка. Нет, в его желании избавиться от меня был расчет, и я подозревала, что обоснованный. Где-то и когда-то эта сверкающая серая пташка что-то сделала или сказала, и вот результат.
        «Дочь графа фон Зейдлица - жена цареубийцы. Возможно, ты была с ним заодно?» Очень и очень возможно. Граф фон Зейдлиц не мог не знать о паспорте и о том, что без него я никуда не уеду, и он не заикнулся о документе, зато спросил, есть ли кто-то в меня влюбленный, и плевать, какие у него эполеты и регалии.
        Паспорт мой отец рассчитывал вручить только моему новому мужу. Чтобы не видеть меня больше никогда.
        Я открыла ящик бюро, надеясь что-то там обнаружить - мешочек или кисет, что тут в ходу у аристократок? Но графиня Дитрих не курила, зато мешочек я сразу нашла - с какими-то солями, пахнущими лавандой и перцем, маленький, но для колец и серег его было достаточно. Я вытряхнула соли прямо в ящик и тут же расчихалась от запаха, из глаз брызнули слезы, но медлить было некогда, и я покидала в мешок драгоценную мелочь, а все, что крупнее - браслеты, цепочки, какие-то броши - связала в узелок из обнаруженного среди платьев шелкового платка.
        В шкатулке осталась одна-единственная крупная вещь, и я не знала, что мне с ней делать. Она озадачила меня: браслет, дутый, похожий на подделки, которые впаривали туристкам в Египте и Турции, из слишком светлого золота, да и золота ли, и в нем недоставало огромного камня. Куда он делся? Если камень драгоценный, то такого размера он должен стоить очень немало, на что Аглая потратила вырученные от продажи деньги? На заговор? Заговоры на одной идее не держатся. Подозрения графа верны?
        Я не услышала, как вернулась моя… - кто? Надсмотрщица? Служанка?
        - И не просите, даже не думайте, - услышала я внезапно и обругала себя последними словами. Если бы в комнату зашел кто-то другой? - Ваше сиятельство, просто не думайте, погубите себя и меня.
        Я обернулась. Женщина держала в руках ворох платьев, к моему облегчению, на вид действительно теплых, и смотрела на меня очень испуганно.
        - Брось это туда, и где ужин? - отрывисто спросила я. Узнать у нее, где камень и с чем связаны ее слова? - Сколько этот браслет может стоить, как думаешь?
        Она вздохнула. Я задала ей одновременно слишком много вопросов и задач, но ослушаться меня она опасалась. Она покачала головой, положила платья так, чтобы их не смогли заметить те, кто принесет ужин, - с другой стороны моей кровати, ближе к окну, протянула руку, я в ответ протянула браслет, но она не взяла.
        - Ничего он не стоит, ваше сиятельство. Золото как золото, еще и беленое, чтобы силу держать в узде. Кто купит такую вещь, разве что на черных дворах, но и дадут там мало. Оставьте его, - посоветовала она, не догадываясь, что запутала меня еще больше. - И это, - она указала на собранные побрякушки, - спрячьте, не ровен час, увидят.
        Я согласилась и кинула узелок и мешочек в бюро, а браслет вернула на место. В шкатулке оставались несколько тонких цепочек - слишком тонких, чтобы их вообще принимать во внимание. Я подошла к кровати и начала разбирать платья, юбки, панталоны и верхние кофты-куртки, почти как моя, но грубее, плотнее и однозначно теплее.
        Я сознавала, что ради меня эта женщина идет на огромные жертвы. Вполне вероятно, она оставалась при графском доме лишь потому, что здесь была я - обитала где-то в шаговой доступности, и моя служанка могла мне потребоваться в любую минуту. Теперь меня вышибут вон, и она тоже лишится теплого места и вряд ли сможет купить себе новые теплые вещи. Впрочем, они не были новыми, их носили часто и много и редко стирали, они пропахли застарелым тяжким потом и сладкими дешевыми духами, они были мне велики, но велико не мало и можно надеть одно под другое.
        - Не берите это, ваше сиятельство, - женщина склонилась надо мной. - Грубая шерсть, вы изранитесь. И большая она вам.
        Я отложила в сторону рубашку, больше всего похожую на обычный лонгслив, только вязаный, такие же панталоны длиной ниже колен, а мне они как раз будут по щиколотку, длинные гетры - моя спасительница едва не завыла.
        - Что? - удивилась я.
        - Да как же возможно, - она опять приложила пальцы к векам, - вы же барыня! Вы же графиня, Аглая Платоновна! А это бабье исподнее!
        - Зато теплое, - отрезала я, с содроганием вспомнив, как чуть не умерла от холода на улице. - В шкатулке остались цепочки, возьми себе как плату. А это все я забираю. И платья мои тоже возьми.
        Я подняла голову. Женщина смотрела на меня обиженно, и я пожала плечами. У нее товар, я купец, у меня нет времени заниматься чужими задетыми чувствами. Но я ошиблась - причина ее обиды была не в эмоциях.
        - Не могу, ваше сиятельство. Ежели кто опознает вашу вещь, меня запорят до смерти. Воля ваша и все это ваше, но ничего не возьму. Всевидящий вам судья.
        Ах ты дрянь, еще и виноватой меня выставляешь!
        - Ужин где? - рявкнула я и тут же пожалела о своей вспышке. Эта женщина не причастна к тому, что со мной произошло.
        Но откуда я это знаю? Слишком рано мне раздавать индульгенции. Я будто смотрю интригующий фильм не с начала, только вот разобраться в сюжетных хитросплетениях необходимо мне еще до того, как кто-то решит, что этому персонажу пора проваливать из проекта. На плаху или на виселицу.
        - Готовят, ваше сиятельство, - ответила она, ничуть не смутившись. - Так вы ужинаете под полночь, так пока все будет сделано…
        Я поняла, что мне не суждено поесть перед тем, как вылезать на холод, и жестом подозвала женщину к себе.
        - Помоги мне переодеться.
        Неудивительно, что я так мерзла. Моя курточка была шелковой, отороченной мехом и на подкладке, но тонкой настолько, что я никогда не надела бы ее даже при пятнадцати градусах летом или поздней весной. Из какой ткани пошили платье, я не поняла, или атлас, или такой вид бархата, но юбка была тяжелая, и я не постеснялась, наклонилась узнать почему. В подол зашили камешки… Я вздохнула и выругалась про себя. Под платьем были тонкая шелковая рубашка и корсет.
        - Снимай это, - приказала я, наконец осознав, что на меня давило все это время, и задав себе новый, не самый приятный вопрос. Тело графини Дитрих оказалось к корсету привычным, но если так мерзла я, Юлия Гуревич, а я прекрасно знала за собой эту особенность, и в то же время за исключением неловкой ходьбы в длинной юбке я не испытывала неудобств, в том числе и из-за корсета, значит ли это, что Аглая Дитрих так же страдала от холода и, видимо, просто молчала? Или она была приучена к холоду и мое тело - не вполне ее тело, и где заканчивается одно и начинается другое?
        - Как снимать? - ахнула женщина.
        - Просто!
        Речь графини Дитрих изменилась, подумала я. И манеры, и мысли. Кто-то это заметит и спишет на заговор, его раскрытие, суд, казнь и ссылку. Если я… нет, невозможно допустить, что кому-то придет в голову заподозрить, что в теле Аглаи Дитрих другой человек. Насколько я знала, во все времена с такими идеями люди могли попасть только к душеведу, и помогай Всевидящий тому, кто окажется не в моем милосердном двадцать первом веке.
        Фигура у графини была девичья, юная, с тонкой талией и широкими бедрами, и, что меня приятно удивило, у нее была пышная грудь. Я прислушалась к ощущениям, по опыту клиенток отлично зная, что большая грудь - это не только эффектно, но и тяжело, но тело Аглаи Дитрих к этому весу привыкло. Если в какой-то момент тело и восприятие Юлии Гуревич начнут одерживать верх, мне придется несладко. Потом меня кольнула мысль - Аглая замужняя. Может ли быть, что она уже в положении и не знает об этом? Или знает, но никто не в курсе, кроме нее?..
        Вне зависимости от сроков мне придется рожать, потому что альтернатива - бабка со спицей, и умереть от ее умений шансы выше, чем от родов. И лучше рожать подальше отсюда, где тепло, сытно и безопасно. Чем скорее я доберусь до юга, тем… что? Я загадываю так далеко, не стоит ли сначала узнать, что со мной происходит, не с Аглаей, а с Юлией, и есть ли возможность снова вернуться в свое тело, пусть покалеченное, изуродованное, но свое?
        На меня надели холщовую рубаху, сверху вязаный лонгслив, помогли натянуть панталоны и гетры. Все было мне велико, лонгслив закрывал бедра, рукава пришлось подворачивать, но меня лишь радовало, что увеличивается количество слоев. Панталоны женщина затянула веревкой на талии - предусмотрительно, хмыкнула я. Одежду здесь берегли и не избавлялись, чуть похудев или поправившись. Затем на мне оказалась длинная грубая юбка, и на мое счастье, прислуга носила юбки до середины голени, так что я, хоть и мела подолом пол, все же могла передвигаться.
        - Подошьешь остальное, - велела я, пока женщина надевала на меня не то кофту, не то куртку. Она кивнула. Обувь мне досталась только моя - все те же изляпанные кожаные сапожки. Нога у моей помощницы была размеров на пять больше.
        Женщина протянула мне накидку с капюшоном - тоже грубую, из плохо выделанной кожи, но она не промокала, в отличие от шелков, и не продувалась, как моя курточка. Затем она проворно запихала под одеяло ворох платьев и остатки своей одежды, придала этому кулю очень правдоподобную форму лежащего человека, лишнее побросала в сундук. Нет, она определенно делала это не впервые!
        - Ловко у тебя получается, - заметила я, силясь прогнать из головы очень скверные мысли.
        - Не забыла я, как вас, Аглая Платоновна, от его сиятельства прятала, пока вы к господину Дитриху бегали, - самодовольно отозвалась женщина. Я мысленно застонала и закусила губу.
        Все же любовь, и, видимо, любовь сильная. Так может любить только молоденькая девчонка, у которой из всех трагедий - платье не самого модного цвета в этом сезоне. И если брак Аглаи был по любви, стало быть, отец пошел ей навстречу, не настаивая на более выгодной партии, не пользуясь влиянием, чтобы навсегда отослать из столицы неугодного жениха.
        - Почему отец прогоняет меня? - вырвалось у меня прежде, чем я успела прикусить язык. Что это - гормоны Аглаи? Давно не виделись, подростковые истерики, которые у многих с возрастом не проходят, становясь образом жизни. - Он же любит меня!
        Последнее прозвучало театрально, но женщина поверила.
        - А то не догадываетесь, ваше сиятельство? - с грустным смешком ответила она, еще раз оглядела кровать, на которой явно кто-то лежал, кивнула довольно и отошла к моей шкатулке. Оттуда она выудила несколько оставшихся там цепочек, критически осмотрела их, покачала головой и сунула в карман. Я решила, что она смирилась и взяла плату за вещи и молчание, потому что цепочки сложно опознать, в отличие от колец и браслетов. - Если чего не дать, нас к вашему мужу не пустят, - негромко пояснила она, - а денег у вас, ваше сиятельство, нет.
        Она меня добила этой новостью. Без паспорта, без денег. И я еще размышляла, какие могли остаться у графини Дитрих связи - ее окружали такие же богатые бесправные курочки. А сейчас никто не пустит на порог бывшую подружку по великосветскому салону. Преступники никому не друзья.
        - Нет, не догадываюсь, - покачала я головой, возвращая женщину к разговору о моем отце и моей тяжкой доле. Значит, Аглая замешана в заговоре и уцелела потому, что отец каким-то образом отвел от нее внимание следствия? И теперь ссылка - лучшее, что он может мне дать, пока кто-то не сообразил, что прошел мимо очень важной фигуры, что пора хватать титулованную дуреху, палач уже наточил топор?..
        Женщина выпрямилась. Она нависала надо мной, мне это не нравилось, но у меня не было никакого выбора союзников там, где я не знаю и имени единственного человека, готового мне помогать. Возможно, не без выгоды для себя, а может, и рассчитывая на мою гибель.
        Никому, никому нельзя доверять.
        - Его сиятельство намерен жениться на фрейлине княгине Дивеевой, - вполголоса ответила она, хмурясь, потому что это был факт, который я должна была знать. - Как, ваше сиятельство, одобрит его величество брак, если вы останетесь в этом доме? Вы - жена заговорщика, Аглая Платоновна.
        Я в очередной раз снесла оплеуху. Да, это клеймо, от которого мне, наверное, уже не избавиться.
        - Но я жила здесь какое-то время, пока длилось следствие, - возразила я со всей уверенностью, на которую оказалась способна. Это только предположение, основанное на том, что в доме полно моих вещей и комната кажется обжитой, но я легко могла ошибиться.
        - Но и господина полковника арестовали последним, - она оглядела меня, вздохнула, неохотно пошла к двери. - Погодите, скажу, как выходить можно.
        Я сильнее, с головой, закуталась в накидку. Нам нужно добраться до тюрьмы, здесь должны быть извозчики. Чем я им буду платить? Цепочкой? Стоит вытащить что-то из собранных мной драгоценностей? Я подняла руку к уху и обнаружила, что есть чем расплатиться, если извозчики или тюремщики возьмут те аккуратные серьги, что на мне.
        - Давайте, Аглая Платоновна, быстро, к черному ходу, который за холопскими комнатами, - скомандовала женщина. Я решительно зашагала вперед, рассчитывая, что она остановит меня, если я сверну не туда, но, очевидно, пошла я правильно. По наитию, а может, по памяти тела этой Аглаи я пробежала по залу, по следующему, открыла дверь, выскочила на лестницу и услышала скрипучий мужской голос:
        - Кого привела, Наталья? Скажу его сиятельству!
        - Служка это, Стефан Казимирович, требы собирает, ее сиятельство приказала провести ее, отдала молитвенный лист! Мыслимо, что ее ждет, голубушку нашу? Только милостью Всевидящего жива будет!
        Ответ Натальи неизвестного мне Стефана Казимировича удовлетворил, я постаралась запомнить все, что она сказала. Церковь, подумала я, церковь во все времена была прибежищем сирых, может, стоит подумать о монашестве, если не удастся сбежать или попытка провалится на каком-то этапе? Даже на дальних южных островах, где солнце, наверное, сжигает неверных, я смогу найти представителей местной религии. Если тут есть монахини, если служка - это не жена священника или другого клирика, если… столько «если». Но, может быть, это все для меня очень скоро закончится.
        «А если нет?» - прозвучало в голове каким-то чужим голосом. Если нет, если мне придется жить здесь и сейчас, в теле девчонки, которая так ошиблась? Попытаться поговорить с отцом?..
        - Пойдем, пойдем, - Наталья нагнала меня, начала подталкивать в спину. - Не споткнитесь, темновато тут. Вот так, еще, и вниз, вниз, а там пройдем проулками и на площади извозчика найдем.
        Я наконец спустилась с лестницы, которая казалась мне бесконечной. Я вообще не помнила, чтобы я поднималась по ней, но мне тогда было настолько погано, что сейчас я не сочла, что здесь искривление времени и пространства. Нужно быть очень внимательной, ловить каждое слово, следить за тем, что сама говорю.
        Или нужно, наоборот, спровоцировать? Спровоцировать отца? На что - на то, что не так страшно как ссылка, на монастырь?
        - Идем, идем, - подпихнула меня Наталья и, проскочив вперед, приоткрыла дверь. Меня ждала улица…
        Пока фигурально. Лицо мое моментально схватило холодом, из глаз полились слезы. Давно стемнело, редкие фонари пятнами растекались над головой, доносились крики, ругань, перестук копыт, женский смех - судя по его игривости, черный ход графского дома соседствовал с местным борделем. Но, несмотря на то, что настала ночь и резко похолодало, мне не было так убийственно холодно, как там, на месте казни, и после. Неудобная одежда терла тело, спина чесалась, но это были ничтожные пустяки по сравнению с муками, которые я перенесла, разгуливая в изящном платьице из шелка и рыбьего меха.
        Мужчина захохотал прямо у меня над ухом, я дернулась, но Наталья продолжала тащить меня вперед. Я сообразила, что смех шел из открытого окна. На улице мы так никого и не увидели.
        Как и обещала Наталья, мы вышли на небольшую площадь, где сидели на козлах, пуская облака пара, извозчики и лошади мирно жевали сено. Наталья пошла впереди, негромко спрашивая, не довезет ли кто бабу до городской тюрьмы.
        - Золотой, - буркнул извозчик. Он был настолько завернут в шубу, что торчала одна борода.
        - Больно дорого просишь, батюшка, - Наталья притворилась обиженной. - Откуда у нас золотой, сказал бы медяк. Медяк вон дам. За что золотой-то?
        Извозчик отмахнулся. Может быть, ему была невыгодна эта поездка - ничем не отличается от такси, усмехнулась я. Наталья схватила меня за руку и повела прочь, и к нам подлетел тощий вихрастый парень, одетый совершенно не по погоде - в расстегнутом ношеном сюртучке и поеденном молью шарфе. Глазки у парнишки загадочно бегали.
        - Идем, идем, барыни, я вас сведу, вас провезут, куда скажете, - зашепелявил он. Наталья остановилась, к моему недовольству, потому что я не люблю людей, возникающих ниоткуда с готовым решением всех проблем, и тут очнулся сквалыга-извозчик.
        - А ну пшел! - рявкнул он и замахнулся на парнишку кнутом. - Серебряк дайте, - сказал он нам, - за серебряк отвезу.
        - Смотри, дядь Микит, - пригрозил парень, успевший отскочить в сторону, и так же неизвестно куда исчез.
        - Медяки есть, - начала торговаться Наталья. - Сам подумай, батюшка, откуда у нас серебряк? Два медяка, а больше нету.
        - Значит, не очень надо, - буркнул Микита.
        Я зашипела, но вступать в разговор поостереглась. По виду я была баба бабой, но по речи могли узнать барыню, и в лучшем случае ценник увеличился бы в два раза. Наталья была человеком опытным, она сграбастала меня и закинула на высокую, набитую сеном телегу. Лошадь, которая до того безразлично жевала сено, фыркнула и отошла. Капюшон с меня слетел, и я торопливо натянула его обратно на голову.
        - Давай, батюшка, давай, - Наталья ловко взобралась следом за мной и похлопала Микиту по плечу. - Всевидящий за добро добром платит.
        - Пока он моих детей что-то не кормит, - огрызнулся Микита, но поехал. Я оценила и странный бартер среди извозчиков - лошадь ест сено из чужой телеги, и разброс цен, который не шел ни в какое сравнение с ценами на услуги таксистов, и подозрительного паренька, неизвестно что замышлявшего, - оценила и тут же забыла об этом.
        Паспорт. Мне нужен паспорт. Мой муж, пока он еще юридически может сделать подобное распоряжение, должен согласиться отдать мне паспорт. Дальше - я воспользуюсь правом на развод, для этого мне понадобится церковь, затем мне нужно сесть на корабль и отправиться подальше на юг. Я начну новую жизнь…
        Я умею. Я все еще стилист - куафер, я даже умею шить, пусть не профессионально, но имею понятие и о выкройках, и о том, как одежда должна сидеть. Вряд ли здесь в чести макияж и точно нет средств, с помощью которых можно любую престарелую крокодилицу превратить в первую красавицу этого мира, но я справлюсь. Я выживу, главное - убежать от каторги. Убежать от ссылки, потому что это убьет меня. Дух силен, но сколько выдержит тело?
        Мы ехали по темному городу, и запах соли преследовал меня по пути. Я слышала, как волнуется море - бьется громко, тревожно, раскатисто, и подумала, что, может быть, начнется шторм и я выгадаю немного времени. Ржали где-то вдалеке лошади, мы проехали еще одну площадь с извозчиками, а потом отказались на побережье.
        Остров был холмистый. Море грозно шумело под нами, я не видела его; дорога была очень узкой, здесь едва ли могли разъехаться две телеги. Сидеть было холоднее, чем идти, и ветер на берегу не стеснялся, но меня не продувало под накидкой, разве уши и лицо начали коченеть. Я не решалась спросить, долго ли ехать, и смотрела наверх - туда, где остался город, возможно, столица. Каменная, серая, мрачная, безысходная, с редкими вкраплениями огоньков.
        Я оказалась в очень негостеприимном месте. То, что ждало меня впереди, выглядело еще менее хлебосольно.
        Телега начала подниматься, потом остановилась.
        - Ну? - исчерпывающе бросил Микита. - Платите и проваливайте.
        - Батюшка, подожди, - заюлила Наталья. - Нам же еще обратно ехать.
        - Золотой.
        Я понимала, что торг бесполезен для обеих сторон. Наталья денег не даст, есть они у нее или нет, а Микита или уедет ни с чем, или хоть что-то, но заработает. Что они устроят свару под стенами тюрьмы, я сомневалась.
        Когда-то здесь был замок… Потеки соли покрывали старинные стены и были сияюще-белыми от отблесков единственного фонаря. Высокие башни, на вид неприступные, каменные бесконечные стены и тишина, если не считать шума моря. Наталья вынула что-то из кармана, я сползла с телеги, я все равно не знала, как торговаться, и пошла к башне с мерцающим фонарем.
        Наталья догнала меня и сказала:
        - Я с вами, ваше сиятельство, не пойду. Как выйдете, во-он туда идите, я вас с Микитой ждать буду.
        - Дай цепочки, - я протянула руку, - мне нужно заплатить страже.
        - То я сама с ними обговорю, - мотнув головой, пообещала она. Я не поверила. Стража в тюрьме - не извозчик. - Не вздумайте сказать никому, что вы графиня Дитрих, изволит господин оставить вас при себе - не выберетесь отсюда.
        Глава четвертая
        Оставив меня в полном замешательстве, Наталья широким гренадерским шагом направилась - нет, не к башне, как ожидала я, а в темноту, вдоль стены. Пока я пыталась осмыслить, что авантюра, в которую я ввязалась, может мне обойтись дороже, чем ссылка, Наталья обернулась и властно поманила меня рукой.
        - Молчите, ваше сиятельство, пока не увидите господина. Я сама все улажу. Только молчите и кивайте, будто немая.
        Меня подмывало спросить, откуда у нее такая уверенность. Она точно знала, куда идти, городская тюрьма была ей не в новинку. Если она была здесь в качестве узницы, как потом оказалась при графской дочери? Кто-то из ее родных был заключенным? То, что Наталья не скрывала своей осведомленности, останавливало меня от того, чтобы спросить ее прямо. Аглая должна была это знать.
        - Вон, Аглая Платоновна, окошко видите? - Я послушно задрала голову, но различила только глухую стену. - Вон там мой дядька и сидел. Матушка ваша, даруй ей Всевидящий все блага на том свете, добрая была. Мы с матушкой моей покойной все сюда ходили… пока нас вместе с графиней в тяжести не отослали на юг.
        - За что он сюда попал? - я потерла рукой лицо: начинала сказываться усталость, шум моря неприятно мешал мысли, соль разъедала глаза. - И что с ним стало?
        - Помер, - равнодушно откликнулась Наталья. - Захворал да помер. А попал, так известно за что, за то, что спьяну конюшню поджег. Идите сюда, сюда, осторожно, приступочка.
        Она вовремя меня предупредила: я запнулась о камень и едва не упала. Наталья подхватила меня, помогла удержаться на ногах. Жестом она велела мне остановиться, сама подошла ближе к еле заметной двери в стене и постучала. Никакого ответа не было.
        - Ну, теперь ждать, - объявила Наталья, - слушать, как мимо стража пойдет. Сейчас нет никого.
        - Долго ждать?
        - Да как получится, - с простодушием простолюдина отозвалась она, и я лишь усмехнулась в сторону. Ни один самый изысканный аристократ не способен так изворачиваться, как крестьянин или небогатый мещанин, это у них в заложено в подкорке, это инстинкт выживания там, где прав всегда тот, кто знатнее и богаче.
        Я опасалась, что начну мерзнуть. Стоять на ветру было невыносимо, и дожидаться, когда я снова начну сползать по стене безжизненной тряпочкой, мечтающей либо оказаться в тепле, либо немедленно умереть, я не стала. Возможно, приседания и бег на месте трусцой в исполнении графини повергли Наталью в ужас, но также могло быть, что она видела и не такое.
        - Вы бы встали смирно, Аглая Платоновна. Так не ровен час, нас тут заметят. А рано еще.
        Пришлось покориться и пропустить ее загадочные слова мимо ушей. Паспорт, думала я, мне нужен паспорт. Это моя свобода, это мое будущее, или я сейчас переживу холод, возможно, унижения, стерплю все, потому что люди вокруг меня сильнее, и потом смогу вздохнуть свободно, или моя жизнь перестанет быть похожей на жизнь…
        Наталья, видимо, уловила чьи-то шаги, потому что метнулась к двери, застучала по дереву просительно и дробно, дверь приоткрылась, я различила мужской недовольный голос, Наталья говорила что-то негромко, потом полезла в карман, вытащила цепочки, затем махнула мне рукой.
        - Вот, господин, она. Отведите ее до господина полковника, - кланяясь, попросила Наталья, и мужская рука втянула меня в темный коридор.
        Стражников было несколько, они, как я поняла, совершали обход и на меня не обратили особого внимания. Тот, кто втащил меня в крепость, вопросительно посмотрел на одного из стражей, наверное, старшего, и тот кивком головы разрешил нам уйти.
        Тюрьма, если отрешиться от того, что здесь происходит, и сказать себе, что это просто старая крепость, меня не пугала. Меня не пугала и собственно тюрьма, я была далека от наивных представлений, что заключенные сплошь невинные люди, оболганные, упрятанные на веки вечные в застенки своими врагами, торговыми конкурентами и политическими противниками. Я знала, что в эти времена доказательства не самые однозначные и в камерах действительно немало случайных людей, но все равно не пылала праведным гневом и животным страхом. Я боялась сама остаться здесь, и не потому, что кто-то избавился бы от меня, а потому, что это дозволял закон. И в то же время мне сложно было вообразить, почему бы муж Аглаи захотел для нее такой участи.
        Но я верила Наталье и тому, что ее опасения небеспочвенны, а предупреждение - не голословно.
        Моему сопровождающему надоело идти в тишине.
        - Что, баба, думаешь волю для байстрюка испросить? - и он, захохотав, ткнул меня пальцем в живот, не больно, но обидно, если бы я хотела обидеться. - Эй, бабы, бабы, все бар в постель тащите. Хотя, - он подумал, дернул плечом, - поди и плохо? Он сейчас тебе бумажку даст, хоть и байстрюк, а все не крепостной. Или ты мещанка?
        Я помотала головой.
        - Ну? Так проси для себя вольную, дура, - подсказал стражник с сочувствием. - Проси, пока он еще что-то может. Вас же, баб, всему учить надо. Тебе вольную даст, и байстрюк твой вольный будет! Головой-то соображай!
        А у простого сословия, подумала я, сильнее взаимовыручка, пусть меня этот стражник видит первый раз и никогда не увидит более. В отличие от графа фон Зейдлица, который нашел самый простой путь избавиться от запятнанной дочери и не терзался муками совести на этот счет.
        - Жди здесь, - скомандовал стражник, впихивая меня в комнатку. Лязгнула дверь, и я осталась в абсолютной тишине безэховой камеры, во мраке, в камере…
        В самой настоящей тюремной камере - кровать, крохотное зарешеченное окошко, накрытое крышкой подобие ведра, - и изящество коварства, с которым меня провели, против воли восхитило меня до пережатого отчаянием горла.
        Я сама пришла в клетку. И никуда из нее уже не сбегу.
        Стараясь не дать себе запаниковать, я подошла к тюремным нарам и ужаснулась тому, с каким безразличием я их так назвала. Как обстояло дело в тюрьме того времени и того мира, откуда я пришла сюда, я не знала, а репортажам не очень-то верила. Здесь… Нет, музеи врали. Обычная деревянная кровать, крепкая, только узкая, я потрогала рукой - матрас чем-то набит, я всегда полагала, что это должно быть сено, но, вероятно, сено слишком дорогой материал, чтобы на нем спать? Нет, тут же поправила я себя, его в достатке у извозчиков. И, заинтригованная, но точнее - это мой мозг переключился от безнадежности моего положения на любопытство - я присела, задрала дерюжку, заменяющую покрывало, и принялась ощупывать матрас.
        Подвернулась дырка, я тут же просунула в нее руку и убедилась, что матрас набит чьей-то шерстью. Возможно, подумала я, здесь изобилие зверей, с которых можно постоянно счесывать шерсть, и стоит она потому очень дешево. Та же шерсть, из которой связаны вещи, те, что принесла мне Наталья? Колючая и теплая… Я зацепила клок и вытащила его наружу. Рассмотреть его в темноте мне не удавалось, на ощупь было очень похоже.
        «Чтобы узники не мерзли», - сообразила я. А аристократия во все времена приносила удобство в жертву внешнему эффекту. А я, что я, у меня вдосталь времени, чтобы начать знакомство с этим миром… чем бы он ни был, с тюремной камеры.
        Будь я помоложе, я порадовалась бы такому удивительному приключению.
        Что-то впилось в мой палец, я зашипела и бросила клочок шерсти. Из пальца торчала заноза, я уцепила ее пальцами другой руки - остевой волос! - и выдернула. Если здесь я получу столбняк или заражение крови, я не жилец.
        Я села на кровать и машинально расправила юбку. За окном в узком простенке взвыл ветер, нарушив тишину, и он теперь неизвестно сколько времени будет мне единственным собеседником. Мне должны принести поесть и, наверное, сообщить обо мне отцу, если он не сам распорядился меня сюда доставить.
        Рука моя застыла на половине движения, и я бездумно уставилась на нее - на тонкие пальцы с короткими ногтями. Руки нежные, барышня их смазывала чем-то, а ногти не обработаны, только подрезаны под самый край. Длинные ногти - привилегия местных веселых дам? Нет, меня ударило совершенно другой мыслью.
        Граф фон Зейдлиц не обмолвился и словом, что отправляет меня вслед за мужем. Почему же я сделала такой вывод? Он сказал, что всех жен освободят от брачной клятвы, но я за ошибки должна заплатить. Сказал, что никто из семьи не хочет пятна, и спросил, есть ли у меня на примете кандидат, который готов взять меня в жены. Кто придется, уже не до выбора. И заметил, что даст мне денег ровно столько, чтобы я не умерла по дороге… куда? Что он имел в виду? Он не сказал, что отошлет меня вместе с мужем.
        Это стресс и знакомые мне по истории аналогии. Человеческий мозг так погано устроен, что идет всегда по знакомой тропе. Я загнала себя в западню, а она взяла и захлопнулась. Граф мог подразумевать какое-то имение на юге - по словам Натальи, туда отправили мою беременную мать. Мои поспешные выводы, вызванные тем, что мне хотелось как можно больше ясности как можно скорее, оказались ошибочными. Меня уже собирали в дорогу, и не было зимних вещей, той же шубы. С другой стороны: Наталья не удивилась, когда я сказала ей, что отец намерен отправить меня вслед за мужем, наоборот, она поддержала мою мысль о побеге, она готова была мне помогать.
        Или, напротив, по сговору с моим отцом упрятала меня за решетку. Обезумевшая от непонимания происходящего лисичка сама сунула лапку в капкан?.. У графа были сомнения, что я непричастна к заговору. Боже мой, если бы я что-то знала, я бы все рассказала местным властям как на духу, но нет, вместе с юным красивым телом мне не досталось памяти.
        Дверь снова лязгнула, и я резко подскочила, поворачиваясь к опасности лицом.
        Я успела увидеть пропавшего в коридоре стражника, того самого, который меня сюда привел, и дверь закрылась. Я осталась один на один с каким-то мужчиной, он, застыв, некоторое время смотрел на меня, будто не веря своим глазам.
        - Аглая? - с неуверенной радостью произнес он, и я поняла: это мой муж.
        Глаза мои достаточно привыкли к темноте, чтобы я могла рассмотреть его и признать, что у ненормальной, с моей точки зрения, любви молоденькой Аглаи была причина. На таких статных, темноволосых, темноглазых красавцев девушки были падки во все времена. Арестантов не заставляли менять одежду, на нем все еще была форма, хотя и без эполетов, ему даже разрешали бриться, вот это непозволительно странно, мелькнуло в моей голове, а мужчина сделал ко мне несколько быстрых шагов.
        - Как ты сюда прошла, в каком ты виде? - быстрым шепотом произнес он.
        Я выпрямилась, сделала шаг от нар на всякий случай и изобразила нечто, похожее на смущенную улыбку.
        - Мне сказали, что меня ждет беременная баба, - продолжал мужчина. Я снова не знала имени близкого мне человека. - Какая чушь, зачем мне бабы…
        Он казался искренним, но я рассмеялась. Если выключить картинку с тюрьмой, старинными платьями и офицерской формой, то эту фразу говорил, наверное, каждый второй изменник.
        - Звездочка моя, - прошептал он с нежностью и притянул меня к себе, а я не знала, как реагировать. Мужчина попытался поцеловать меня, и я отвернулась, выставив между нами поднятую ладонь, и, возможно, я сейчас опять допускала ошибку: ни в интонациях, ни в словах моего мужа не было ничего враждебного. Настолько не было, что я опустила ладонь и покорно приняла его ласки. Капюшон свалился, я ощутила себя будто голой.
        Главное мне стало понятно сразу: в том, что он рад меня видеть, он не лжет. Когда тебе почти пятьдесят, ты иначе оцениваешь типично мужскую реакцию при физической близости, без розового романтичного флера, все же он пробыл без женщин довольно долгое время. Но поцелуй был приятен, если абстрагироваться от того, что я видела своего мужа впервые в жизни.
        Я почувствовала, что меня подталкивают к постели, и это в мои планы совсем не входило.
        - Мне нужен паспорт, - сказала я, глядя мужу в глаза. У меня не так много времени, а у моего мужа его катастрофически нет.
        - Паспорт? - Неожиданность работает лучше, чем женские чары. - Зачем тебе паспорт, Аглая? - Он провел рукой по моей скуле, я приняла это стоически. - Тебе не нужен паспорт, чтобы ехать со мной.
        Я осторожно высвободилась из объятий. Муж меня отпустил, что подсказало - он от меня чего-то ждет. Я влетела в жизнь этой маленькой семьи, и без того непростую, и собиралась ее беспощадно разрушить. Быть бесчеловечным очень легко, но не когда на тебя смотрят… с такой любовью.
        На меня никто и никогда так не смотрел, и это пугало. В том, что испытывал полковник Дитрих к своей жене, были какие-то обреченность и одержимость.
        А у меня не было выбора. Я не намерена заживо гнить в снегах вопреки воле, теперь уже однозначной, теперь уже моего мужа.
        - Мне нужен паспорт, чтобы быть свободной от воли отца, - произнесла я, натягивая капюшон. Какого черта, господа, я не вещь, которой вы можете распоряжаться. Я в курсе, что вы иного мнения. - Я не знаю, что он задумает завтра. Я мешаю его браку с фрейлиной Дивеевой.
        - Если я… - негромко, с болью проговорил мой муж. - Если я останусь жив, я увезу тебя отсюда. Неважно куда, пусть там холодно, пусть взгляд Всевидящего не падает на эти земли никогда и там обитают монстры из самой Темноты.
        Я чуть отвернулась, спрятав напросившуюся гримасу. Бедная дурочка Аглая, он умеет красиво говорить. Начинающая парикмахерша Юлька с района щелкала ножницами над купившимися на гитарное бренчание девицами с подбитым глазом. Во все времена во всех мирах нет никакой разницы в том, как начинаются самые большие беды самых обычных людей.
        Полковник Дитрих взял меня за подбородок и заставил взглянуть ему в глаза, и я снова начала терять уверенность. Не потому, что мне передавались чувства тела, в котором страдал мой разум, а потому, что я, возможно, не имела права крушить надежды человека, который верил в меня.
        - Ты знаешь, что я не смогу без тебя.
        В его голосе была скорбь, а мне не терпелось освободиться. Несмотря на работу, которая требовала близкий контакт с людьми, я не выносила прикосновений без моего разрешения. Пришлось стиснуть зубы.
        - Мы давали брачную клятву, Аглая. Верь мне, все будет хорошо. Просто верь.
        Я наморщила нос. Хотелось рявкнуть, но рявкнуть я могла и на отца… наверное. Просто попробовать. Все может сработать, если пытаться, я ничего не теряю, если рискну.
        Есть еще ложь во спасение.
        - Завтра твоя воля не будет стоить ничего, и отец отправит меня на другой конец света, - сказала я, не отводя взгляд. Лгать, когда от этого зависит твоя жизнь, несложно. Лгать человеку, который не скрывает, что он готовит тебе, наслаждение. - Мне нужен паспорт.
        - Нет. - Пальцы мужа сжались на моем лице сильнее, затем он меня отпустил. - Я не отдам тебя твоему отцу или кому-то еще, Аглая. Я знаю, зачем ты нужна отцу, и ты это прекрасно знаешь. Княгиня Дивеева - отговорка. Иди, мы увидимся завтра. Или нет, но я не хотел бы, чтобы последним твоим воспоминанием обо мне стала наша размолвка.
        Я выпрямилась. Зачем я нужна отцу, я понятия не имела, но у меня оставалась в запасе карта, о которой полковник Дитрих, вероятно, пока что не знал. Святой Трон и обещание освободить жен государственных преступников от брачной клятвы. Ночью я не могла ничего предпринять, но утром вряд ли кто-то мог лишить меня права посетить церковь.
        Мой муж развернулся, и, больше не глядя на меня, постучал в дверь. Меня поразило, с каким достоинством он это сделал: словно это не он, а я была тут пленницей, и это он прекращал со мной свидание.
        Сигнал ждали. Один из стражников увел моего мужа, который так и не обернулся, второй, уже мне знакомый, поманил пальцем меня.
        - Что, баба, - невесело хмыкнул он, - дал господин вольную? А?
        Я помотала головой.
        - То-то… Ну, будет на то воля Всевидящего, будешь и дальше жить при господах.
        Он запер камеру и махнул мне рукой. Я подумала - вот он, еще один шанс, пусть Наталья приказывала мне не раскрывать рта.
        - У него жена есть, - тихо сказала я и, так как стражник мне ничего не ответил, сперва решила, что он не расслышал мои слова из-за отдающихся в каменном коридоре шагов. - С ней что будет?
        - Графиня-то? - нет, услышал и даже хохотнул, отчего меня прошиб холодок: смешок стражника не сулил этой самой графине ничего хорошего. - Богатая, молодая, красивая, с потомственным титулом, батюшка ее при императорском дворе. Что ей будет?
        - Она может с ним… разойтись? Я слышала, что Святой Трон освободит всех жен от клятвы.
        Стражник остановился, оглядел меня с ног до головы. Был он немолод, лицо его прорезали глубокие морщины. Может быть, я напомнила ему сестру или дочь.
        - Ох, бабы, бабы. Ты бы не рассчитывала на это. Ну, может, и добьется графиня, что ее освободят от клятвы. Тебе-то что? Замуж он тебя возьмет? - Стражник снова пошел вперед. - А и возьмет, что ты, за ним поедешь? На верную смерть? Нет? То-то. А графиня, она клятая. Знает она про вашу связь?
        - Что? Нет, - растерянно ответила я. Клятая? Что я еще услышу о себе?
        - Так и не попадайся ей на глаза, - серьезно посоветовал стражник. - А то не выносишь байстрюка своего. Все, пошла. Эх, бабы, бабы.
        Он с надсадным «хе» вытащил из двери засов и почти выпнул меня на улицу. Я споткнулась о приступку, чуть не упала, обожженная ветром, запахнула накидку и побежала туда, где ждали меня Наталья и Микита.
        Мне навстречу шли люди, довольно много. Кто-то по двое, кто-то поодиночке, расстояние между ними было большое, я посторонилась и, пропуская первую пару - пожилого господина и даму в маске, озадачилась, а когда мимо меня прошла старуха в вуали, совсем одна, гордая и величественная, я сообразила. Настал час незаконных посещений заключенных, у каждого господина и госпожи, возможно, была своя Наталья, знающая все ходы.
        Мужчина и явно его слуга - с нечесаной бородой - не обратили на меня никакого внимания. Молодая женщина в фривольной шляпке и короткой накидке проскочила мимо, но вдруг обернулась и схватила меня за руку.
        - Ты! - выдохнула она. - Ты! Это ты во всем виновата!
        Глава пятая
        Я вырвалась так для женщины внезапно, что она едва не потеряла равновесие, а я ненароком задела ее рукой по лицу и немедленно этим воспользовалась.
        - Блажная вы, госпожа! - каркнула я хрипло, и пропитой хрип тоже вышел не намеренно, но сработал. Я понятия не имела, кто эта дамочка, и мне абсолютно не хотелось разбираться с ней здесь и сейчас.
        - Хамка уличная! Подзаборная девка! - прошипела барышня, но больше кидаться на меня не осмелилась. Я, теперь уже стараясь не попадаться никому на пути, развернулась и поспешила к телеге.
        У меня сомнений не было, что женщина не обозналась и узнала Аглаю Дитрих и в этом маскарадном костюме. Я даже догадывалась, в чем она могла меня обвинить, и знай я чуть больше, чем знала, я охотно вступила с ней - или с теми, кто мог принимать решения - в торг. Но пока я была в заведомо проигрышном положении: степень моей информированности близка к нулевой.
        На пятачке теснились телеги. Желающих посетить заключенных было множество - в часы, когда тюремное начальство почивало, можно было передать запрещенные вещи и пройти за стены крепости тем, кто в официальное время посещений не мог. Любовницы, друзья… Но сейчас все визитеры прошли, и только пыхтели извозчики, я а протискивалась между телег в поисках Натальи и Микиты.
        Я пришла раньше, чем они, скорее всего, планировали, и своим появлением испортила завершающие штрихи. Моя служанка и извозчик завозились под дерюгой, Наталья вылезла, охорашиваясь и отряхиваясь, лицо у нее было раскрасневшимся и довольным.
        - Вот и славно, - сказала она, - вдосталь и без греха.
        - Почему без греха? - простодушно удивилась я, потому что в моем понятии грех как раз присутствовал.
        - За благо господина своего - то не грех, - важно кивнула Наталья и тихо добавила: - Ну? Дали что просили, ваше сиятельство?
        Я помотала головой.
        - Ох ты… - всплеснула руками Наталья, но я уже лезла в изрядно развороченное сено.
        - Завтра поедем в церковь, - велела я. Наталья подняла меня и умостила в телегу, забралась сама. - У меня есть еще Святой Трон.
        Наталья, которая укутывала меня дерюжкой, выпустила ее из рук. Я замерла, Наталья опомнилась и, качая головой и вздыхая, продолжила подтыкать под меня покрывало. Оно пахло лошадьми и почему-то воском.
        Телега дернулась и поехала. Наталья пыхтела у меня над ухом, я думала - что снова не так? Клятая, тот стражник сказал - графиня клятая, что это значит? Сумасшедшая? Когда я металась, обезумевшая от холода, после казни, кто-то так и крикнул - «Графиня Дитрих скорбна стала». С сумасшедшими нельзя развестись? Такие законы существовали, я даже застала их - бесконечно отсюда далеко. В Великобритании, если мне не изменяла память, нельзя было расторгнуть брак с душевнобольным супругом. Если здесь действует тот же закон…
        Мне конец. Если мой отец не имел в виду южное имение.
        Я хотела задать Наталье вопрос, но Микита, выезжая, громко ругался с другими извозчиками, лошади ржали, телеги колотились друг о друга. Наталья не услышала бы меня, и намного хуже, если бы расслышал кто-то другой. Я упорядочивала мысли и чувствовала, как холод забирается под дерюжку и мою новую одежду.
        Телега выбралась, вслед Миките кто-то послал нецензурную брань, я подергала Наталью за рукав и дотянулась до ее уха.
        - Почему ты не собирала мне теплую одежду? - Я начала издалека. Может быть, все же южное имение.
        - Разве шубу, - уклончиво ответила она. - А так другого и нет?
        Она и прежде удивилась моему вопросу. Ладно.
        - Имение, в которое тебя отослали вместе с моей беременной матерью, - зашла я с другого конца. Телега ехала к городу, ночь подступала, время мое истекало, как у приговоренного. Почему - как?.. Я и была приговоренная, сама не знаю за что. - Не слышала? Речь может идти о нем?
        - Имение? - переспросила Наталья, захлопав глазами. - Где вы на свет появились? Так его ваш дядюшка покойный еще при жизни вашей матушки продал. Ваше сиятельство, - зашептала она, обжигая мне заледеневшее ухо дыханием. - Завтра чуть свет проведу вас до Тронного Двора. Будет милостив Всевидящий, сжалятся там над вами, дадут свободную грамоту и паспорт тогда дадут, молиться надо, глядишь, и выберетесь!
        - Да почему мне не дадут? - обозлилась я, и Микита оглянулся на чрезмерно беспокойную бабу с неодобрением. Я не знала, что Наталья ему наплела, может, ту самую легенду про крепостную с байстрюком. Воображение у нее вряд ли было богатым.
        Нервы у меня критически сдали, я это понимала. И если бы я знала, кто я, что я, почему я здесь и есть ли шанс - не на развод, не на юга, на то, что я открою глаза и увижу капельницу, мне было бы легче. Признать, что какими-то необъяснимыми наукой явлениями мой разум оказался черт знает где, я не могла, все тот же разум орал, сопротивлялся, начинал выискивать в собственных глубинах давно позабытые физику и химию… я должна была сесть и спокойно сказать себе - как и что бы ни произошло, это моя реальность, мне надо жить в ней и бороться за жизнь, и еще бы эта борьба хоть чего-нибудь стоила.
        Кроме, гори оно все огнем, вот этой вот самой, как она есть, непонятной жизни.
        - Вы клятая, - спокойно, без малейшей попытки меня оскорбить, произнесла в ответ Наталья. - Святой Трон не любит клятых. Уединенные Стены для вас закрыты, а лишены вы силы или нет, да кто то знает? У клятой закона нет и для клятой закона нет, дела-то такие…
        «Что значит “клятая”?» - вопрос логичный, закономерный повис у меня на языке и остался невысказанным. Я тряхнула головой, утерла выступившие от ветра слезы. Аглая не так проста, как мне казалось, в ней что-то есть, и, может, не зря граф так…
        Боится собственной дочери?..
        «Золото беленое, чтобы силу держать в узде…» - вспомнила я, а Микита остановил телегу.
        - А ну слазь, - скомандовал он, не оборачиваясь. Голос его дрожал не то от гнева, не от от страха, и, возможно, он от испуга и не решался повернуть головы.. - Ты, баба порченая, мне лихо сунула. За лихо с тебя плату взял, не отмолиться теперь. Проваливайте обе, или быть вам битыми кнутом и пожженными. Вон!
        Он еще не закончил обвинительную речь, а Наталья уже сволокла меня с телеги и быстро потянула за руку прочь.
        Я не узнавала улицы и стены, но куда меня сейчас ни закинь, я запутаюсь, все чужое. Город однообразен, темен и сер и то поражает просторами, как на месте казни, то сжимает в узеньких переулках. Наталья так спешила, что я внутренне сжалась: она не говорит ни слова, только злобно сопит и почти бегом уходит от Микиты - или другой опасности? Я, подобрав свободной рукой юбку, старалась не споткнуться и не упасть, мне стало жарко, капюшон слетел, и Наталья прямо на бегу сама его на меня натянула.
        Мы остановились лишь тогда, когда вокруг появились не только стены, но и хоть какое-то освещение.
        - Да чтоб тебя твари из самой Темноты куда достанут драли! - выругалась Наталья, наконец отпустив меня. Кулаком она грозила, вероятно, Миките. - Я еще скажу городовому, он тебя выпорет!
        Я слушала ее и пыталась сообразить, насколько неженка Аглая способна перенести ссылку. Дыхание у меня срывалось, ноги ныли, я ударила мизинец о камень. Наверное, будь Аглая сама собой, она бы расхныкалась, я же прислонилась к стене. Меня вело, как после пары бессонных суток.
        - Ты разве можешь кому-то нажаловаться? - устало спросила я.
        - А то? Или раз я господская, то и безголосая? - удивилась Наталья.
        - А я?
        В этот вопрос я вложила все, что еще не знала. Свое проклятье и поражение в правах. Я же графиня, замужняя женщина, аристократка, не может быть так, чтобы дворянки были бесправнее крепостных?
        - А вы, ваше сиятельство… - Наталья обняла меня за плечи и повела опять куда-то, к счастью, по освещенной улице. Мы шли как две бродяжки, и я уповала на то, что какой-нибудь городовой не вздумает остановить нас. - Бедная вы моя! Как же ваша матушка покойная выла, когда вы появились на свет!
        Я бы тоже выла, если бы в этот ад привела еще и ребенка. Но я все-таки полагала, что у графини был иной повод завыть.
        - Почему?
        - В пеленке родиться - поди как не к добру, - всхлипнула Наталья. Как многие простые люди, она подкрепляла слова очень яркими искренними эмоциями, и это удивительно зависело от того, решала ли она какое-то дело или просто беседовала. В умении хладнокровно и хитроумно обстряпывать и улаживать я бы ей уступила даже как Юлия Гуревич. - Так-то оно и вышло, что клятая, а когда проносила вас графиня покойная в церковь через Святой Огонь, вспыхнул он, а потом и… - она махнула рукой, а затем остановилась и взяла меня за запястье, задрала рукав. Мы стояли как раз под фонарем, и что я должна была увидеть?
        Я не увидела ничего, а Наталья лишь покачала головой. Как спросить, чтобы получить ответ и не вызвать никаких подозрений?
        - Мне нужно в Тронный Двор, - напомнила я.
        - Сходим, завтра утром и сходим, Аглая Платоновна, - пообещала Наталья, и мы снова пошли вперед. Сперва по освещенной улице, затем свернули во дворы, но Наталья шла уже спокойно, ничего не опасаясь.
        Лихо, лихо. Это я - лихо, это меня она подсадила Миките, но отчего он так озверел? Расслышал слово «клятая», что оно означает? Я родилась «в пеленке»… «в рубашке»? В плодном пузыре? Здесь это значит какое-то проклятье?
        - Почему ты считаешь, что Тронный Двор мне не поможет? - опять спросила я. - Я жена осужденного, я имею такое же право развода, как и все прочие жены.
        - Вы клятая, - терпеливо, как ребенку, - объяснила Наталья. - Кроме как на чьих-то руках вы не пройдете в церковь никак, вы Огня Святого не стерпите, загоритесь. Вас венчали при церковном дворе, Аглая Платоновна, но одно - повенчать, другое - добро вам сделать. Люди, они зло ищут там, где его и нет.
        Вот с этим я была совершенно согласна. Значит, о том, что со мной что-то не так, знают в церкви. И, наверное, я не одна такая, раз никого это особенно не удивило, но и не расположило ко мне никого.
        - Но вы молитесь, - горячо посоветовала Наталья, - глядишь, и умилостивит Всевидящий их сердца и умягчит…
        Она втянула меня в переулок, и я опознала место, где мы вышли из дома фон Зейдлица. Мои скитания завершены, но неизвестно, что ждет меня завтра. Я - человек, которого хочется уничтожить, только воспользоваться подвернувшимся шансом, но почему? Из-за того, что я родилась «в рубашке» и это связано как-то с огнем, с каким огнем? С тем, который я видела в домовой церкви и которого коснулась?
        Я застыла, даже ногу на ступеньку забыла поставить. В моей голове начинало что-то складываться; пока робко, но нить я нащупала и боялась ее потерять. Наталья вопросительно на меня посмотрела, я кивнула и стала подниматься.
        Со мной, с клятой, считались, пока я козыряла своим происхождением, деньгами, титулом и положением в обществе, и могли перестать, едва я перешла в разряд изгоев. Мне устроили брачный обряд - или что это было - в порядке определенного исключения, а дать свободу и развод могли лишь в случае искреннего сочувствия ко мне. Я не могла пройти через огонь сама и даже будучи младенцем чуть не устроила самосожжение, но теперь, когда я - не совсем я, что-то изменилось. Я уже касалась огня. Если я смогу убедить церковников, что я «нормальная», что у меня больше нет той силы, о которой обмолвилась Наталья, а я смогу, ну а если нет… лучше сгореть, чем гнить среди ледников?
        Дом спал, и меня никто не хватился. Даже ужин оставили на серебряной изящной тележке возле двери моей комнаты. Холодный, черт побери, но поесть - и сразу спать, желательно не раздеваясь.
        Я так и сделала. Еда была вкусной, несмотря на то, что давно остыла, мясо - свежим и мягким, пожалуй, холодным оно было аппетитнее. Воздушный хлеб, приятно хрустящие на зубах овощи - да мне еще повезло, иронично подумала я, вспомнив книгу про средневековье, которая мне попадалась как-то в связи с попытками погрузиться в историю парикмахерского искусства. Вот уж когда жирное несоленое мясо, разбавленное вино вместо чистой воды, а пить воду как она есть - обречь себя на скорую гибель.
        Я как крестьянская девка облизывала озябшие пальцы. Горячая пища согрела бы, но где уж тут выбирать.
        Наталья убирала шпильки из моей косы, снимала с меня верхнюю одежду, а я размышляла: о какой силе говорила она - о силе браслета без огромного драгоценного камня, и умоляла меня не думать… о чем? Что она имела в виду? Где моя голова, где проклятая память, или эта дуреха Аглая ее при своем разуме не имела?
        Браслет, да, похоже на то, Наталья смотрела на улице на мое запястье. Я сейчас тоже взглянула, задрав рукав лонгслива: еле заметный отпечаток, и он действительно напоминает след от этого браслета.
        Браслет, камень, которого нет, и сила, которой я лишена и о которой не стоит и заикаться. Сила… лихо… колдовство? Тогда объяснимо, почему местная церковь мне крайне не рада, и еще предупреждение стражника - «не попадайся графине на глаза, байстрюка не выносишь».
        Все-таки колдовство. Головоломка сложилась?
        «Завтра», - пообещала себе я, забираясь в постель и выпихивая из-под одеяла одежду. Завтра я приду на Тронный Двор. Ведьма я или нет, завтра либо моя смерть, либо спасение.
        Я думала, что не усну. Состояние было кошмарным - обрывки мыслей, отрывки новых для меня впечатлений - люди, город, казнь, тюрьма, мой муж, но потом я зарылась лицом в подушку - и, кажется, я плакала - и закрыла глаза, сказав себе: «Может быть, завтра я очнусь в больничной палате».
        Наверное, это меня спасло. Я провалилась в сон моментально, в сон спокойный, размеренный, без кошмаров, и когда меня затрясла чья-то рука, я обрадовалась.
        Зря.
        Вспомнила я не сразу - где я, кто склонился надо мной, а вспомнив, рухнула в бездну отчаяния. Ничего не исчезло, все это здесь. Мир, казнь, муж, отец и клятая от рождения маленькая графиня.
        - Ваше сиятельство, поднимайтесь, - шептала Наталья озабоченно. - Поднимайтесь, я вещи пока ваши сложу.
        - Тронный Двор, - кивнула я, садясь на кровати и тревожно вглядываясь в окно. Там была непогода, и толстая ветка с силой стучала о деревянную раму. Может, и стекло разобьет. Но мне надо идти, что за апокалипсис бы ни творился и что бы на Тронном Дворе меня ни ждало. - Скоро рассвет?
        - Рассвет и казнь, ваше сиятельство, - ответила Наталья, и мне показалось, что она плачет. - Затемно к нам пришли, казнь утром, пока еще и нет никого. Боятся, что шторм усилится, тогда уже не уплыть. И казнь сейчас, и отправитесь вы сейчас, его сиятельство повелел собрать вас… голубушка вы моя! Звездочка моя ясная!
        Наталья побросала вещи, которые подбирала возле кровати, и с воем повалилась в ноги передо мной.
        - Да что же творится такое, заступник Всевидящий! Родную дочь на гибель верную за силу ее великую! Прости, прости, матушка, прости меня, дуру грешную! Век молиться буду за звездочку мою! - рыдала Наталья, а дверь моей комнаты дважды сотряслась от удара.
        А я ведь имею возможность потребовать, чтобы она следовала за мной, подумала я. Но имею ли право? Она - моя собственность, но она - человек. Поможет ли она мне в изгнании или сделает так, чтобы моя жизнь стала вовсе невыносимой?
        За окном взвыл как спятивший ветер. Тем, кто стоял за дверью, надоело слушать стенания Натальи, и они бессовестно вломились ко мне: монах, которого я вчера видела, высокая худая женщина в подобии рясы и еще одна женщина, судя по одежде, служанка. Наталья разом перестала причитать как над покойником, подняла голову и одними губами произнесла:
        - Не выжить вам без него. Спрячьте.
        И я почувствовала, как в мою руку легло что-то теплое и очень тяжелое.
        Глава шестая
        Я вышла в студеное темное утро, и улицы выстилал туман там, куда не добирался стылый ветер. Серые клочья прятались по углам, скрывая всех и вся, и у меня родилась мысль о побеге.
        За какие-то полчаса с момента, как я открыла глаза, все мои прожекты пошли прахом.
        Священник велел мне встать на колени, его не смущало, что я толком не одета, он даже не отвернулся, пока новая служанка набрасывала на меня накидку. Он помахал надо мной руками и прочел краткую молитву - я не разобрала его бубнеж, я и не слушала, только сжимала что-то тяжелое и теплое в кулаке и думала, как это надежно и незаметно спрятать.
        Священник ушел, забрав с собой Наталью, и больше я ее не видела. Вторая служанка начала собирать мои вещи, монахиня вручила мне грубое темно-серое рубище, смотря на меня с сочувствием и явно не понимая, откуда радость на моем лице. Одежда теплая! Я пальцами ощущала, что она из той же шерсти, что и мои гетры, панталоны и лонгслив. И я позволила служанке натянуть на себя рубище, оказавшееся вполне удобным платьем, а затем она кое-как подколола мне косы, оставшиеся нерасплетенными с вечера.
        Затем монахиня увела и меня, и оставшееся время я провела в молельне. Опять бубнеж, опять стояние на коленях, причем монахиня и священник стояли на ногах, и занята я была не молитвой, а тем, что впитывала тепло, как земля воду. Когда же еще я смогу согреться и что мне делать теперь?
        Ни священник, ни монахиня не дали понять, что со мной что-то не так. Руку совать в огонь возле статуи Всевидящего меня не просили, и я воспользовалась тем, что на меня наконец никто не смотрит, и опустила подарок Натальи за пазуху. Я так и не рассмотрела, что это, он провалился к поясу и застрял там, я ощущала тепло и тяжесть при каждом своем движении. Молитва закончилась, священник дал мне маленький позванивающий мешочек и завернутый в тряпку кусок хлеба - довольно большой, но сыт не будешь. Меня вывели в зал перед главным входом, пришла служанка и, накидывая на меня мой бабий плащ, шепнула:
        - В сундуке, ваше сиятельство. Храни вас Всевидящий.
        Я благодарно улыбнулась. Эту женщину, скорее всего, мой отец приставил следить за Натальей, но она пренебрегла его указаниями и сложила все, что я приготовила в дальний путь, в сундук. Может, Наталья успела ей что-то шепнуть. Я хотела на это надеяться…
        Отец не пришел со мной проститься. Мешочек я сунула за пазуху, хлеб передала монахине, она не возражала. Открылись двери, и я под конвоем служителей Всевидящего вышла к двум ожидающим меня стражникам.
        Ни экипажа, ни завалящей телеги, только сумрак, ветер, холод и туман из углов.
        Побег.
        Да, у меня лишь немного денег и подарок Натальи. Она сказала - я не выживу без него, значит ли это, что в этой вещи - моя сила? Что за сила, как работает - в моей памяти не было ничего. И тело ничего не подсказывало, кроме как напоминало, что тяжелая теплая штука стала еще горячее. Она работала как грелка, и я не мерзла, спокойно шла, невзирая на ледяной ветер.
        Так вот как Аглая справлялась с холодом? Моей внезапной нетерпимости к климату очень удивилась Наталья, привыкшая, что графиня не трясется даже в тонкой шелковой тряпке. Это действие моей силы, моего колдовства или штуки, которая жжет теперь уже в полную силу мой живот?..
        У меня есть еще драгоценности - в сундуке, но где он, я не знаю. Возможно, его давно увезли и сейчас грузят на на корабль. У меня есть ноги, подарок Натальи и мой собственный дар, и желание жить. Нет паспорта, почти нет денег, нет понимания, куда бежать и что делать. Была не была? Надо дождаться подходящего уголка с укромным туманом. И поскорее, пока не ушли утренние сумерки.
        Роба, которую на меня нацепили, не доставала до земли сантиметров десять. Я была одета уже не как аристократка, а как простолюдинка, и в этом были сплошные плюсы: одежда не продувалась ветром, не стесняла движений, позволяла относительно беспрепятственно передвигаться. Вокруг нас не было никого, если не считать попадающихся иногда извозчиков, редких прохожих - молочников или возвращающихся досыпать повитух, и далеких городовых, или как здесь назывались местные полицейские. Мы никого не интересовали.
        Священник и монахиня шли позади, стражники впереди. Мне казалось странным такое обеспечение моей сохранности, но спорить с ними по поводу разумности сего действа - избавьте, я же не дура. Сделав вид, что мне что-то натирает ногу, я подотстала от стражников метра на два и заставила священника и монахиню тоже увеличить между нами расстояние: так у меня появлялось пространство для маневра. Усыпляя возможные подозрения. я выждала какое-то время, минут пятнадцать, может, больше, чтобы все привыкли: дамочка капризничает. Она не привыкла гулять изнеженными ножками.
        Наверное, все должно было выглядеть иначе: скопление народа, совсем как на казни, церемонии, барабанная дробь. Граф фон Зейдлиц говорил, что после казни пройдут еще сутки, прежде чем я покину родной дом, но ветер - и я уже слышала, как ревет море - смешал все. И где-то сейчас торопливо ломали шпаги, а может, и нет, кому нужны ритуалы, когда нет времени, а я шла по городу к собственной плахе.
        И не видела пока ни единого места, куда я могу свернуть. Были дворы, и туман в них заманивал, но я опасалась, что они не проходные. Туман лежал нетронутый, что означало - ловушка, туда нельзя. Переулок, мне нужен…
        Я не увидела, что переулок есть, я услышала, как где-то там, за туманом, процокала лошадь. И кинулась туда, не медля больше ни секунды.
        Я моментально потеряла ориентацию. Мне ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки, но я не сбавила скорость, рискуя со всего маху налететь на каменную стену. Так почти и получилось - какой-то уступ возник прямо перед глазами, но я успела пригнуться и проскочить.
        Вслед мне неслись крики и проклятья.
        - Держи ее!
        - Берегись, она клятая!
        - Хватай, хватай девку!
        Вот так, думала я, выбегая на соседнюю улицу. Уже «девка» - все мои привилегии остались в отцовском доме. Меня поймают, и мне не поздоровится. Я дала себе буквально мгновение осмотреться и тут же нырнула в новый туман слева метрах в двадцати.
        Я, конечно, оторвалась, сработал фактор внезапности. Никто не ожидал, что графинюшка сделает ноги так резво. Но это не значило, что погони нет и меня оставят скитаться по городу; больше того, погоню я уже слышала, они проскочили переулок и пытались понять, куда же я делась.
        - Дом баронессы Жестовской! Туда побежала! Туда, туда!
        - Здесь смотри!
        Преследователей по голосам уже было трое или четверо, кто-то присоединился к ним или священник оказался куда как бойчее, чем я рассчитывала. Я уткнулась в стену, шарила по ней руками, сдирая их в кровь, и осознавала - все, я в капкане. Но, вероятно, если я найду укромную норку и пережду, они уйдут?
        Хлопнула дверь, раздались шаги, кто-то прошел совсем рядом со мной, и я уже не раздумывала. Понимая, что в тумане все расстояния искажены, я пробежала вперед, беспрестанно щупая стену, и наконец мои руки скользнули по мокрому дереву. Ручка!
        Я толкнула дверь - заперта. Я дернула ее на себя и, даже не успев перевести дух, скользнула в помещение.
        Дворницкая или что-то такое. Смрад, вонь от поганого крепкого алкоголя. На кого-то я могла и наступить, но это меня волновало мало. Найти окна, который выходят на другую сторону, или, может, еще одну дверь?.. Есть!
        Дверь была закрыта на засов, я навалилась на него и стала давить из пазов. Если мои преследователи поймут, куда я делась, то быстро найдут, как и куда я направилась, потому что дверь я уже не запру. И все равно я выскочила, проклиная все на свете, и оказалась на неширокой улице, сонной и респектабельной. В двух шагах от меня дворник разгонял грязь по брусчатке.
        - От окаянный! Федька, распутник! - заворчал дворник, лениво бросив на меня взгляд. - От он гулящих девок водит! А господин спит себе.
        Я возблагодарила Всевидящего за сотворение такого Федьки. Если дворника спросят, не видел ли он беглую графиню, он ответит - нет, окромя бабы уличной, никого не было. И вряд ли начнут спрашивать мое описание и трясти Федьку.
        Только сейчас я начала чувствовать, как у меня колет в боку и каждый вздох до крика дерет легкие. Холодно мне не было, наоборот, я взмокла, поэтому в плащ я завернулась плотнее: воспаление легких здесь тоже приговор. Впрочем, месяцем раньше, месяцем позже?
        Мне нужно было отдышаться. И укрепить дворника в его подозрениях насчет моей разгульной натуры.
        Здесь остров, но мне совершенно точно не нужно в порт. Или?.. Или мне необходимо попасть туда раньше, чем прочим ссыльным?..
        - Как до порта дойти, батюшка? - спросила я, подражая интонациям Натальи. Дворник оглянулся на меня и сплюнул.
        - Тьфу, пропащая! Туда иди, туда! - махнул он рукой. Я не стала задерживаться, помня о погоне.
        Когда я шла под конвоем, слышала шум моря. Гневное оно сегодня, если мне еще раз повезет, корабль, на который я сяду, уйдет раньше, чем тот, на который доставят ссыльных. Да, то, что может ждать меня впереди, не лучше ссылки: кораблекрушение. И что тогда - спрятаться в порту и переждать?
        Я еле успела отпрыгнуть в очередную туманную подворотню. Из-за угла вышла точно такая же процессия, как моя, и, скользнув по ней взглядом, я узнала ту самую женщину, которая накинулась на меня с обвинениями возле тюрьмы.
        В таком же рубище, как и я, она шла, опустив голову, и дрожала. Монахиня и священник безразлично вышагивали за ней. Они идут в порт, они точно идут в порт, так мне туда надо или не очень?
        Решить было сложно. Но порт во все времена, даже, возможно, мои бывшие, - место, где можно скрыться надолго, если не навсегда. Целое государство со своими законами. И я пошла следом за процессией, не приближаясь и делая вид, что иду по своим делам.
        Город просыпался, светало, туман клочьями отрывался и улетал. Какая-то торговка швырнула в ссыльную яйцо, не попала, оно разбилось в паре шагов, и стражники даже головы не повернули.
        - Цареубийца! - взвизгнула торговка. - Люди добрые, цареубийцу ведут! Цареубийца! Ишь, от нас спрятать хотели! Ишь, что удумали! Цареубийцу ведут!
        В несчастную полетели еще яйца. Не так они плохо тут и живут, думала я, раз кидаются продуктами себе на потеху. Вот, значит, что бы ждало меня, но я иду метрах в тридцати и - и что? Меня спасает плащ. Я похожа на обычную портовую девку.
        Стражники чуть разошлись, священник и монахиня подотстали и завели заунывную песню. Люди высовывались из окон и норовили кинуть что-то в ссыльную, свистели, хохотали, а она только ниже опускала голову.
        А через что пройдут сами приговоренные?
        Я не страдала гуманизмом. Я видела девяностые в своем не самом благополучном районе, напротив моего первого места работы нередко бывали драки на остановке, а ПТУ - что говорить? Клеймо похуже каторжанки, нас не считали за людей. Мою однокурсницу нашли избитой, растерзанной и полуживой, и хотя преступников скоро поймали и осудили, чувство несправедливости во мне росло, особенно когда я узнала, что они оба рецидивисты. Я не считала, что тюрьма должна исправлять. Это ересь, придуманная ради продвижения чьих-то политических интересов. Тюрьма должна изолировать преступников от общества, должна давать людям гарантии, что тот же самый человек не повторит злодеяние с кем-то еще, но гнать осужденных на потеху публике - какой смысл? Это разжигает лишнюю злость, вызывает желание поглумиться. Закон часто суров не там, а дело граждан - информировать власти, а не примазываться к правосудию.
        Я и мужа своего не считала невинным. Убить императора - здравствуй, Люк, дорогой, давно не виделись, кстати, он твой отец, ха-ха. Ничего не изменишь такими дорожками. Разве порадуешь тех, у кого в жизни недостаточно прочих зрелищ.
        Что-то похожее на тухлый помидор шлепнулось и перед моими ногами, я резко встала и посмотрела в сторону, откуда бросали. В окне дебелая баба отвесила подзатыльник такому же дебелому молодцу.
        - Куда кидаешь, бестолочь криворукая? Не видишь, честная потаскуха идет! - И крикнула уже мне: - Прости, девка, он не со зла! - И опять молодцу прилетела затрещина.
        Что-то в этом есть. Гулящая девка и впрямь закона не нарушает, но как забавно изворачивается мораль: сравнение по степени общественной опасности, причем народ его проводит намного точнее, чем те, кто законы пишет…
        Кидание тухлой едой прекратилось вместе с последним домом улицы. Дальше был долгий спуск по размокшей грунтовке, по обочинам стояли телеги, и с правой стороны я услышала недовольное:
        - Чего возишься? Пароход уйдет, хозяин сдерет с нас три шкуры!
        Кричал парень своему товарищу, стоявшему равнодушно ко всем спиной, и я побежала к телеге, махая рукой.
        - Куда идет пароход? - требовательно спросила я. Вот так, не девка и не госпожа, пускай гадают. - Тот, на который вам надо?
        - Нам не надо, - уставился на меня парень. - Вон шкуры. Их грузить будем.
        - Пусть шкуры. Куда их повезут?
        - На юга, - дернул плечом парень, - откуда мне знать?
        - Я дам тебе два медяка, если ты быстро доставишь меня на пароход. И не задавай мне вопросов.
        - Три медяка, - а парень оказался сговорчивей, чем Микита, и даже помог мне вскарабкаться на телегу. - Петька! А ну иди!
        Мы тронулись. Телега обогнала мою недавнюю противницу и ее конвой, лошадка споро трусила по грунтовке. Рев моря стал настолько громким, что с трудом можно было расслышать, что говорят.
        - Не уйдет! - проорал мне Петька. Он был как родной брат похож на своего напарника. - Слышите, госпожа? Говорю - может, пароход сегодня и не уйдет! Вон волна какая!
        Я уже и сама видела. Волнение было сильным, в море рискнет выйти только умалишенный. Стоило глянуть вниз, туда, где море пыталось сокрушить скалы. Я опоздала?..
        На меня никто не смотрел, парни занялись своими делами. Я сидела на куче шкур, воняющих мочевиной, и решила воспользоваться передышкой - достать обещанные медяки и глянуть, что за рецепт спасения подарила мне Наталья. И если мешочек с деньгами я вытащила быстро, наградив своего высокородного батюшку всеми неценурными словами, которые знала - кроме медяков, ничего практически в мешочке и не было, то с подарком Натальи вышла заминка. Я никак не могла подцепить его пальцами, а когда мне наконец это удалось, телегу тряхнуло, и что-то горячее и тяжелое опять скользнуло под пояс юбки.
        - А ну стой! Стой, кому говорю! - И путь нам преградили двое мужчин в военной форме.
        Глава седьмая
        - Заворачивай, - хмуро сказал один из солдат и для наглядности толкнул оглоблю. - Давай, давай, не тяни.
        - Тут шкуры купца Рахматова, - заблеял Петька. - Он же с нас три шкуры снимет…
        «С кожевенника - шкуры, с портного - портки, с таксидермиста - кожу, с парикмахера - голову», - съязвила я про себя. Шутки - последнее, что мне оставалось при встрече, которую я стремилась избежать.
        - Заворачивай! - повторил солдат. - Шторм, в порту никого не грузят. Вон, только паровая баржа с арестантами пойдет. А девка что? - и он пристально посмотрел на меня.
        - На заработки, господин, - поклонилась я. Заодно и капюшон упал ниже.
        - Желтый билет есть? - солдат наклонился, чтобы меня рассмотреть получше. Я замотала головой и исподлобья на него взглянула, готовая к любому исходу, но, видимо, портовая девка без билета его не занимала.
        - Я нянька, господин, - выпалила я первое, что пришло в голову. Ни одна другая работа этой холеной дурехе не подойдет. Какая прачка с ее руками, какая швея? - Нянька у жены кабатчика.
        Здесь должно, просто обязано быть питейное заведение. Сердце мое колотилось как ненормальное. Порт закрыт, и все, что я могу сейчас сделать, это затеряться среди складов, притонов и кораблей.
        - У Прасковьи? - удивился солдат. - А что, Маруську она рассчитала? Вот баба дурная, так у нее дите помрет без присмотра. Чего по городу шляешься? Давай иди, пока я добрый.
        Мне не пришлось повторять дважды. Я скатилась с телеги, отряхнулась, поклонилась солдатам, Петька и его напарник посмотрели на меня вопросительно, и я вспомнила. Конечно, я обещала им три медяка, и я полезла за пазуху, но солдат дернул меня за руку и толкнул в сторону порта.
        - Не обеднеешь, - крикнул он Петьке. - Пошел, пошел вон с дороги, сейчас арестантов поведут! А ну убирай телегу!
        Я уже не слушала их пререканий. Как можно меньше попадаться на глаза всем, у кого хоть какая-то власть, ни в коем случае с ними не спорить, почаще кланяться и скорее найти где скрыться. Работать я умела, работы не боялась, смущало меня только то, что потенциальный работодатель мог усомниться в талантах кисейной барышни.
        В порту было холодно и очень ветрено. Что бы ни дала мне Наталья, оно спасало, иначе валяться бы мне в корчах здесь, на глиняном месиве, и молить Всевидящего о смерти не настолько мучительной. Я спешила, дыхание снова срывалось, и я адски хотела есть. Я уже не единожды пожалела, что отдала монахине кусок хлеба, но он помешал бы мне сбежать, а ведь мне удалось, почти удалось, погони за мной нет, и последнее, что мне осталось, это временно прибиться куда-нибудь.
        А что потом? Не стану загадывать.
        Навстречу мне шли еще двое солдат. Эти даже не стали со мной разговаривать, схватили за руки и поволокли с дороги, я закусила губу, чтобы не дать себе волю и не заорать, сейчас привлечь к себе внимание было хуже, чем все остальное. Но солдаты оттащили меня на обочину, швырнули на полуразвалившуюся бочку, старший погрозил мне кулаком, и они ушли. Я просто шляюсь где не надо, поняла я, мое место - подальше от всех событий.
        Мудро и очень правильно. И важно, чтобы меня не увидел никто из арестантов, потому что гарантий, что меня снова не опознают, нет.
        Я встала и, пошатываясь, пошла за пропитанные влагой и солью, покрытые белесыми разводами складские строения. Я шла мимо них - низких, почерневших от времени, пахнущих морем и гниющими водорослями, и видела впереди постройки иные: крепкие, кое-где даже каменные, с облезлыми, в соляных пятных красными и синими крышами и выгоревшими флагами разных стран. Я думала, что и лето в этом краю бесцветное и сырое, но, может быть, солнце наведывалось сюда с южных островов и за пару недель сжигало яркие краски, а может, просто ткани были дерьмо.
        Флаги хлопали на ветру, а мне казалось - это в мою честь звучат аплодисменты. Это я, самый удачливый игрок, дошла почти до финала квеста «Вторая жизнь. Остаться в живых». Впереди был самый сложный этап: «Остаться на свободе»…
        Солдат оказался прав - порт был закрыт, никто не работал, висели замки, где-то стучал колотушкой сторож, но я его не видела, он явно укрылся от ледяного ветра и спрятался от людей. Я встретила лишь одного купца, озабоченно запирающего заржавевший замок, и спросила у него, не нужна ли работница, но купец только отмахнулся и погнал меня прочь. Сегодня был не тот день, когда люди благодушно настроены, и дело не в покушении на императора, не в высылке каторжников, а в том, что все из-за шторма терпят убытки.
        Совершенно неожиданно я вышла на берег и на пару секунд оглохла от рева моря. Белая пена кидалась на каменный гладкий причал, все корабли стояли как можно дальше, и только широкая, черная, приземистая баржа дымила закопченной красной трубой. Она то и дело ударялась о причал, матросы ругались, капитан, если это был он, дымил трубкой и обеспокоенно всматривался куда-то в сторону города.
        - Что, девка, али кого ждешь? - услышала я старческий голос и обернулась.
        На меня смотрел полный, добродушный на вид матрос, тоже с трубкой; дым попал мне в нос, я закашлялась и чихнула. Матрос засмеялся и спрятал трубку. Было ему уже за пятьдесят, если я правильно ориентировалась в возрасте местного населения, и он щурил синие, как спокойное море, глаза.
        - Смотри, смотри, коли пришла, - протянул матрос. - Больше никого из них не увидишь. Каторжники долго не живут. Один на моей памяти был в пеленке рожденный, вот я его еще лет пять после того видел… Да-а… потом и его - тю-у! - пожрали твари.
        Рожденный в пеленке? Маг, как и я? Господи боже мой, все так просто, вот причина, по которой мой муж хотел, чтобы я поехала с ним на каторгу? Не верила я в его декларируемую любовь, ни один любящий человек не потащит за собой умирать того, кто ему дорог.
        - Твари? - придушенно пискнула я. - А маг может справиться?
        Есть какие-то твари страшнее людей?
        - Тю-у… - присвистнул матрос. - Когда на каторгу маг попадается, всем хорошо. Тепло. Защиту поставить может. Лечить кого. Тварь завалить. Ну, я таких-то уж деталей не знаю, что в местном порту наслушался, то и говорю. А человеку там делать нечего, только соль добывать. Вона, видишь? - он указал рукой на баржу. Она была широкая, словно контейнеровоз, и качалась на волнах не так сильно, как я ожидала. - Наша «Принцесса». Отвезем ссыльных, заберем груз соли и на юга. Хорошая старушка, крепкая, ей такой шторм нипочем, особливо ежели пойдем островами. А прочие что? Тю-у! Пока они выйдут, мы уж обогатимся. Сперва до Рувии, а потом и в Бантай. Тепло-о там!
        На юга? Мысль, пришедшая мне в голову, звучала чудовищно. Где скрыться лучше всего? Там, где тебя никто не будет искать. Под самым носом у моего мужа и дамочки, которая готова оторвать мне ни в чем не повинную голову. У стражи, которая отчается меня отыскать на берегу. Рувия и Бантай, возможно, другие страны, «Принцесса» повезет экспортный груз.
        - Вам работница не нужна? - выпалила я, и матрос засмеялся. Сначала он усмехнулся, затем хохотнул, а потом загоготал так заразительно, что я и сама едва удержалась от смеха. Как назывались женщины для утех на корабле, если на кораблях вообще были женщины?
        - А что ты можешь? - вдруг перестав смеяться, серьезно спросил матрос, и у меня опять застучало сердце. Местное божество, этот мускулистый красавец, снизошел до моих страданий, его тронуло, что я так сражаюсь за свою счастливую жизнь? - Посуду мыть, баланду варить, поди, этих-то, - он кивнул неопределенно, имея в виду ссыльных, - кормить-обхаживать надо, а наши этого ой не любят.
        - Как обхаживать? - вырвалось у меня, и только потом до меня дошло, что речь шла исключительно об обслуживании: готовка, стирка, мытье посуды, уборка.
        - Много не заплатим, - покачал головой матрос. - Три серебряка за день. И не знаю, куда девать-то тебя потом? Наш капитан баб не особо жалует, но не на севере же тебя оставлять? А больше мы заходить никуда и не будем. В Рувии высадим если, как обратно поедешь?
        - А что в Рувии?
        - Там тепло, - коротко отозвался матрос. - Язык забавный, гюн-гылы, гюн-гылы, тю-у! - и он опять засмеялся. - Смотри, возьмет тебя там какой бей в седьмые жены, будешь до конца своих дней либо шить, либо детей бейских нянчить!
        И этим ты хотел меня напугать?..
        Что в моей безнадежной ситуации может быть лучше, чем стать какой-то по счету женой, по сути - обслугой, но при этом жить наравне с прочими женами? Мне не нужны ни богатства, ни ласки, ни тряпки, ничего. Провести остаток дней, занимаясь только работой и не думая больше ни о чем? Бесспорно, мое упорство поразило Всевидящего в самое сердце, если оно у него вообще есть, но что он видит все - нет сомнений. Нет сомнений - и у меня их не должно быть.
        - Я согласна, - кивнула я. - Я сирота. У меня никого нет, я сюда работу пришла искать. Потому что сегодня никто не ищет, - тараторила я, готовая расцеловать этого старика прямо здесь, под ветром и солеными брызгами. Тебя мне послало само провидение, старый ты морской хрыч, и если мне представится такая возможность, будь уверен, я не останусь перед тобой в долгу. - И назад мне не очень и надо.
        - Тогда иди, пока арестантов не гонят, - он подтолкнул меня в сторону баржи и скривился недовольно. - Тю-у, капитан уже в каюту ушел. А и лучше, - махнув рукой, кивнул он. - Спроси, где камбуз, скажи, боцман тебя прислал. Это я, - пояснил он, хотя я и так уже догадалась. - Кок у нас мужик грозный, но ты не бойся, он набожный. Не тронет. А тронет кто, мне скажи. Ну, беги.
        На меня нахлынуло облегчение. До такой степени, что я зашаталась под натиском ветра и потеряла все звуки вокруг, и ноги перестали держать, и, кажется, запеклись под веками слезы, но это я сразу списала на висящую в воздухе соль. Нет, еще ничего не было кончено, напротив, мне предстояли неимоверно трудные дни: работа с утра до ночи, работа дикая, на износ, и надо было обязательно договориться, чтобы я не выходила ни к кому из арестантов или хотя бы они не видели меня настолько близко, чтобы могли меня опознать. Если я буду держаться в стороне, риск минимален, эти чванливые аристократишки не посмотрят в сторону какой-то обслуги, я для них пустое место, ноль, ничто. Стража опаснее.
        И, подгоняя себя и одновременно успокаивая, я ступила на ведущую с причала на борт корабля шаткую, уходящую из-под ног деревянную доску. Совсем как лестница, которая рухнула вместе со всей моей прежней жизнью.
        Баржа качалась, волнение было сильным, но, подумала я, боцман прав и «Принцесса» действительно перенесет этот шторм. Опытный капитан не вышел бы в море, если бы видел риск для себя и для корабля, какие бы ставки в виде груза соли ни стояли. Потерять корабль - больше, чем потерять жизнь.
        - Эй! - окликнул меня пробегающий мимо матрос и с изумлением на меня уставился. - Ты что здесь делаешь?
        - Боцман меня прислал, - выдавила я, потому что качка беспокоила. Я не подумала, как я ее перенесу, но у меня не было, совершенно не было вариантов. Я уже стояла на палубе, предательски скользкой, мне пришлось расставить ноги и растопырить руки, я закусила губу, готовая к валу насмешек, но матрос обрадованно завопил:
        - Слава Всевидящему! Эй, боцман нашел работницу для этих бездельников!
        «Пусть так», - кивнула я. Но главная опасность все еще впереди. Мне везет, мне пока очень везет, но будет ли мне везти так вечно?
        - Мне нужен камбуз, - я сглотнула - тошнота подкрадывалась считай что на берегу. Работница из меня, похоже, не выйдет, но если это обнаружится в море, никто не выкинет меня за борт. Наверное.
        - Туда иди, - матрос ткнул пальцем в темный проем то ли трюма, то ли чего еще… Я никогда не плавала даже в круизы, находя их слишком шумными и полными людей, мое знакомство с мореплаванием было нулевым. - Мимо не пройдешь.
        Шатаясь, балансируя руками, я кое-как добрела до проема и с трудом спустилась по короткой лесенке. Я хваталась за все, что казалось мне стоящим на месте, и все ускользало, словно дразня, меня накрыло воспоминанием: солнце, белая пыль, крики, конец, я стиснула зубы и пошла - туда, где был камбуз, матрос не соврал, пройти мимо и впрямь было сложно. Оттуда несло теплом, даже жаром, и пахло вкусной едой, а у меня с самого утра не было во рту ни росинки.
        Огромный, метра два ростом, кок колдовал над столом, раскладывая провизию, он не услышал мои шаги и не обернулся на мой робкий кашель. Я уцепилась за дверной косяк - качка усиливалась.
        - Здравствуйте! Меня прислал боцман!
        Кок медленно обернулся. Помещение камбуза было совсем небольшим для такой огромной тяжелой баржи, оно все было забито припасами, еще не разобранными, в мешках, а все остальное место занимал кок. Он так же неторопливо подошел ко мне, и я задрала голову, чтобы у меня получалось смотреть ему в глаза.
        - Боцман, - повторил кок, я кивнула. Он хмыкнул, не спеша - он все делал на удивление вальяжно - взял мою нежную барскую ручку и поднял. Поднести к глазам у него не вышло, но видит Всевидящий, он старался. - И что ты умеешь?
        Глава восьмая
        Я мысленно издала безнадежный крик. Как я могла рассчитывать, что обману профессионала? Перед этим моряком стоит никчемная неумеха и говорит, что пришла работать, куда он отправит эту пустобрешку? В лучшем случае на берег, где она тут же столкнется с каторжниками и стражей и прибудет на этот корабль уже в качестве пленницы без шанса увидеть солнечный свет.
        - Я могу мыть посуду, - не сдавалась я. Бороться до последнего. Пока бьется сердце, я сражаюсь за жизнь. - Стирать. Шить. Стричь.
        Наверное, я даже умею готовить. Разогреть что-то смогу и подать блюда. Но. Во-первых, я не знаю, что со мной будет, когда корабль выйдет из порта и шторм я прочувствую в полной мере. Во-вторых, подача блюд заключенным для меня - крайность, которой просто никак не должно произойти.
        - Стричь? - густые брови кока поползли вверх и замерли удивленным «домиком». - Подать блюда сможешь?
        - Нет! - вырвалось у меня, и вышло настолько испуганно-нервно, что кок вздрогнул. - Я не… я не хочу… туда… господин… к ним, не хочу.
        - Да не бойся, - выдохнул кок тоже слегка перепуганно. - Никто тебя не обидит. - Я все равно упрямо мотала головой. - Ладно. Посуду мыть, резать, над кашами стоять сможешь? - Я кивнула. - Хм. Стричь. Сирота?
        Я еще раз кивнула. Кок опять хмыкнул, на этот раз невесело, и сообразил наконец отпустить мою руку.
        - Забижали тебя, - сказал он внезапно так злобно, что я от неожиданности отступила на шаг. - Поди, - голос его изменился, стал мягким, - и паспорта нет. Как звать тебя?
        - Аг… риппина. - Ничего другого мне в голову не пришло, может, кок и не поверил. А мне теперь важно отзываться на это имя, а не стоять столбом, пока не пришибут.
        Мне стало жарко. Пекло как в сауне, и я не знала, списывать это на жар в кухне или случилось что похуже. Может, я все же простыла, или все дело в подарке Натальи, я использовала его неправильно, и вот результат.
        - Грунька, значит, - улыбнулся кок. - А я Филат. Так и зови меня - дядь Филат. Добро, море не спрашивает, море на дело смотрит. Сбежала, значит, судьба такова. А кто забижал тебя, - он понизил голос и коснулся кончиками огромных пальцев век, - за то перед Всевидящим все ответят. Он почему так зовется? Все видит, все знает. Забижать сироту - последнее, за то прощения никому нет. Ну, пойдем, покажу тебе где спать, что работать. А стричь правда можешь?
        - Могу, дядь Филат, - я тоже улыбнулась. - У меня отец брадобреем был.
        Алкашом и бабником был мой отец, и это тоже суровая правда жизни.
        - О, мастеровой, - одобрительно протянул Филат. - А сама-то тощенькая, нежная, как господская дочка. Отец небось любил, баловал. Эх, судьба у каждого - врагу не пожелаешь…
        Он посмотрел на огонь в плите - огромной, закрытой заслонкой, довольно хмыкнул и указал мне на дверцу чуть в стороне в стене кухни, но сам за мной не пошел. Я туда сунулась - совсем крошечная комнатка, но есть лежак, подушка и даже покрывало, если бы оно еще мне потребовалось. Филат подошел, с трудом пролез в узкую дверцу, забрал чью-то куртку и небольшой мешок. Где хозяин этих вещей? Умер в море?
        Мне везет, пока мне везет. Где предел этому фантастическому везению? Может, это и есть магия Аглаи Дитрих - удача, но где она раньше была? Для того, чтобы она начала как-то работать, мне надо ее осознавать?
        Снаружи сквозь рев моря донеслись раздраженные голоса. Кто-то крыл, не стесняясь в выражениях, уверенным, полным власти голосом, видимо, стражу и каторжников, и я обеспокоенно посмотрела на Филата.
        - Прибыли, - ворчливо откликнулся тот. - Не первый раз на север арестантов возим. Вона, дворяне. Что-то там замышляли. Зачем? Голова есть, язык есть. Ты нам лучшую жизнь сам от себя не делай, ты спроси, чего нам надо. А нам надо плату хорошую да поборов поменьше. Что нам император? Он там, а мы здесь. Один, другой, оно все без разницы. Что, Грунька, хочешь взглянуть? Да не бойся, со мной никто тебя, сиротинку, не тронет!
        - Нет, дядь Филат, - отказалась я. - Я лучше начну работать. Скажи, что делать нужно, вот увидишь, я сильная!
        Еще не хватало сунуться волку в пасть. Там меня ищут. Филат опять захмыкал, жестом подозвал меня к куче песка в большом чане и рядом стоящей горе посуды. Он объяснил, как мыть: использовать песок, перемешивать с частью чистого, снова тереть песком котлы и подобие сковородок. Я внимательно слушала, вникала, на первый взгляд не было в этом искусстве ничего мудреного, но кто знает, в каждом деле, даже простом, есть секрет, не узнать который банально глупо. Потом я скинула плащ, отнесла его в свое новое жилище, закатала рукава лонгслива и принялась за работу.
        Песок был горячим, жег руки, но я терпела. Я понимала, что к вечеру нежные пальчики Аглаи покроются волдырями, и утром, чуть свет, она снова встанет к этому чану с песком, и никто не проявит к ней снисхождения. Филат оценивал мои навыки, периодически отлучаясь к плите, шум на палубе понемногу затих, но мне было не до него. Узнать бы еще, где здесь туалет… Не общий ли с арестантами? Конечно, сомнительно.
        Качка то усиливалась, то начиналась снова. Филат начинал нервничать, но, как и говорил боцман, его набожность не позволяла ему ругаться. Мы не отплывали, в этом была причина, и нервозность кока передалась и мне.
        - Вот, дядь Филат, смотри, достал! - в камбуз влетел молоденький парнишка, увидел меня, замер. - А это кто?
        - Помощница тебе, Филька, будет. Посуду помыть, постирать что за этими каторжными. Убраться, пока они по палубе ходить будут. Тебе только им баланду носить. Спать теперь со всеми будешь, я ей твою каютку отдал. Чего не отчаливаем?
        Филька радостно заулыбался, возможно, его порадовало уменьшение неприятных обязанностей, а может, то, что его переселяют «ко взрослым», принимая таким образом в полноценные члены команды. Я не претендовала на подобное ни за что.
        - Так это, дядь Филат, беглую ловят. То ли жена чья-то, то ли еще кто….
        Нет, это не земля ушла из-под ног, это палуба. Я схватилась за стоящий на столе тяжелый котел - снова удача, холодный.
        - Вот и ловят, - частил Филька, - капитан еще полчаса дал - и все, сказал, уплываем как есть и никто не указ, ну, ты же знаешь нашего капитана. А вот это, на, что просил, семена вердики. Три серебряка отдал!
        - Добро, - сурово глянул на него Филат, и мальчишка расплылся в счастливой улыбке, словно бы кок был скуп на похвалу. - Давай, команда ужина ждать не станет, вставай да чисти клубни, после вот это, - он указал на мешки, - разберешь, что сразу в котел, что ждет. Плавание долгое. - Затем кок, странно прищурившись, посмотрел на меня: - Грунька, поди, голодная? Да не держись ты за котел, дурашная, это разве качка? Не бойся, иди, иди, дам тебе что…
        «Что» оказалось простым и вкусным варевом, когда я нашла в себе силы отлипнуть от котла - черт знает, почему он казался чем-то незыблемым и способным меня защитить. Я запихивала уже порядком натруженными руками красноватые сладкие клубни в рот, прислушивалась к малейшему звуку, и слезы сами, против моей воли, катились из глаз. Еще немного. Совсем немного. Слишком долго длятся эти проклятые полчаса, и это что - шаги? Это за мной?..
        Как сквозь вату я слышала ровную, полную несомненной личной ненависти речь Филата:
        - Гляди, Филька, гляди… Какая у сестры нашей жизнь была, что она на черной работе за каторжниками ходить готова, лишь бы обратно не возвращаться. То сейчас хорошо, то добрые слезы, когда плоти да духу скверно, и слез нет. Узнаю если кто заобидел ее, так и передай - лично за борт кину. Мою руку команда знает.
        - Дядь Филат, - отозвался Филька тусклым потерянным голосом, - а что, мамку тоже?..
        - Рано тебе еще… - вскинулся Филат, но вздохнул и все же ничего не ответил. - Работай, пойду спрошу, когда…
        И в этот момент я почувствовала, что баржа с облегчением подпрыгнула на волнах, будто ей дали свободу. Не ей, а мне, и я, застыв, ловила каждый звук с палубы: мы отплываем? Что-то утробно тарахтело, как сердце огромного зверя, и пол подо мной уже не только качался, но и трясся, и размеренный плеск воды с огромных колес добавился к корабельной симфонии.
        - Все, милая, - положил мне на плечо огромную ручищу Филат, - будь спокойна. Никто тебя уже с берега не найдет.
        Перепачканной в масле рукой я утерла с щек все бегущие слезы. Неужели он догадался, неужели ему хватило нескольких слов, чтобы понять, кто его новая кухонная девка? Чем мне это грозит, что он теперь будет делать, у него тьма вариантов на выбор, на каком он остановится мне на беду?
        На кухне, как выяснилось. Я поела, вернулась к своим занятиям, и лишь разговорчивый Филька скрашивал мои тоскливые однообразные действия рассказами о море. Он оказался племянником Филата, тоже сиротой, и в море из своих тринадцати лет был уже третий год, считал себя опытным моряком и мечтал стать, как дядя, коком. Сам Филат был в Уединенных Стенах, как я догадалась - аналоге монастыря, хотел стать священником, но священники здесь были все сплошь монахи, ни в коем случае не обремененные ничем мирским, хоть имуществом, хоть родственниками, и после смерти сестры Филат оставил служение, вернулся в море и взял Фильку с собой.
        Путешествие наше должно было быть не таким и долгим, хотя по карте, которую я видела в домовой церкви, территория империи мне показалась огромной. Всего семь-девять дней, потом часть каторжников высадят на одном острове, часть - на другом, часть - на третьем, и «Принцесса» обойдет по очереди все северные острова, а затем направится в теплые страны с грузом что купеческим, что казенным.
        Несмотря на то, что мне было жарко, меня трясло. Это были всего лишь нервы - семь-девять дней, а затем, рассказывал Филька, еще несколько дней и еще несколько, потом на «Принцессе» останется только охрана, которой и так немного, всего-то четверо, и они будут тихо пьянствовать у себя в каютах, чтобы, не приведи Всевидящий, капитан не доложил о них после никому. На одном из островов ближе к столице за ними придет на рейд шлюпка, и я смогу спокойно вздохнуть.
        Две недели и еще несколько дней, за которые я, наверное, умру от страха. Но никто ведь не станет разворачивать баржу из-за меня?
        Руки мои горели, глаза слезились, я заметила, что стоит мне оторваться на миг от работы, как меня тут же начинает тошнить, и прекратила я чистить посуду только тогда, когда Филат сам отвел меня в мою каморку.
        - На вот, - смущенно произнес он. - Там среди арестантов и дамы, но… гальюн-то у них все равно общий. А тебе негоже.
        Я с благодарным кивком приняла из рук Филата старый глиняный горшок. Когда-то в нем готовили пищу, а теперь он должен был несколько раз в день выдерживать мой вес. Мне уже и так необходимо было срочно его испытать.
        - А куда… - я малопонятными жестами намекнула на будущее содержимое.
        - Так за борт? - удивился Филат. - Спи. Всевидящий хранит.
        Всевидящий… Я растянулась на койке, и что-то кольнуло меня в районе живота. Подарок Натальи! Я забыла совсем про него, и сейчас, несмотря на то, что руки пылали и слушались плохо, умудрилась достать его и рассмотреть при свете лампы из кухни.
        Красный камень. Горячий, красивый, тяжелый. На него не попадал свет, но он сиял, будто внутри у него была батарейка, и мне не была важна его красота. Наталья сказала чистую правду - без него мне не выжить. Я умерла бы от холода еще до своего дерзкого, безрассудного, но такого удачного побега. И, мысленно попросив Всевидящего простить Наталье все ее грехи, я сунула камень обратно и быстро уснула.
        Два дня прошли в постоянных трудах и - боли. В первое же серое, шумное, неспокойное утро я села на койке и заорала: мозоли потрескались до крови, и вездесущая соль моментально разъела раны. Филат постоял, сочувственно глядя на мои мучения, но от работы не освободил, только принес едко пахнущий жир, велел смазать руки и посидеть какое-то время. Жир помог, боль утихла, но песок к рукам прилипать начал нещадно, и я старалась очистить посуду от последней песчинки, чтобы не вызывать недовольства кока.
        К вечеру второго дня Филат велел мне оставить посуду и готовку - я помогала Фильке нарезать овощи на ужин - и отвел на другой конец баржи. «Принцесса» была преклонных лет, но крепкая - закаленная особа королевской крови, что говорить. Вся прокопченная, раскаленная, вероятно, там, где находилась топка, она, вздыхая, преодолевала волны, а я шла и сглатывала. Меня мутило, и то, что морская болезнь настигает меня тогда, когда я не отвлекаюсь на какое-то дело, оказалось вовсе не иллюзией.
        Передо мной предстало большое темное помещение: гамаки, сундуки, обмотанные цепями с печатями, чья-то одежда - и никого. Я решила было, что это кают-компания команды, но Филат объяснил - здесь едут арестанты. Это моя обязанность здесь убрать, и с этими словами он вручил мне ведро и тряпку, подобие рассыпающейся от старости метлы и ушел, предупредив, что времени у меня не особенно много, но и усердствовать смысла нет.
        Я окунула тряпку в ведро, до крови закусила губы - вода в ведре была морской, и мои руки, распухшие, израненные, обдало дикой болью. Я согнулась, стиснула кисти между бедер - тоже больно, но хотя бы не невыносимо, и стояла так, пока не поняла, что прохлаждаться смерти подобно. Я должна успеть до тех пор, как арестантов загонят обратно с прогулки. Решительно выпрямившись, я кое-как наплескала воду на пол, разогнала ее веником, прошлась по гамакам и прибралась. Не стало чище, и запах - тяжелый, спертый, смесь пота и испражнений - никуда не исчез, но я свое дело сделала и могла спокойно уйти.
        Две вещи, на которые я обратила внимание, показались мне странными: незаконченные детские распашонки, которые плели руками, без спиц, и красивая трость с золотым набалдашником. А дворяне, бежавшие от революции, были умнее, отметила я. Тащили с собой не ненужное барахло, а то, чем они могли расплатиться за спасение жизни.
        Помогали эти нужные вещи не всем.
        Третий мой день начался точно так же, я уже приняла, что это дни сурка: утром - боль в руках, мазь, тарелки, помощь Фильке - еще я разбирала мешки с едой и Филат попросил меня сварить что-нибудь для беременной, я удивилась, но вынуждена была отказаться. Филат не настаивал. Забегали матросы, уже прознавшие обо мне, и у всех были усталые, но елейные лица: что Филька, что я были ключами к вкуснятине, и если Филька строил смурные рожи и ничего сверх положенного матросам не давал, то я рискнула и положила дополнительные куски мяса боцману и нескольким худющим мальчишкам, черным от копоти.
        После обеда Филька, поманив меня пальцем, дождался, пока я решусь, и повел наверх, показывать море. Он провел меня так, чтобы мы не попались никому из стражников или арестантов на глаза, и хотя мне уже через пять минут после того, как я отошла от мойки, хотелось упасть на колени и расстаться с тем, что я слопала на обед, любопытство пересилило. Какое оно здесь - море, и что за качку я терплю?
        Море было серым от гнева, седым от пены, мы пробирались вдоль черных каменных островов, и острые пики царапали низкое небо. За баржей летели жирные чайки, разевали клювы и громко орали по-чаячьи от тоски. Филька рассказывал что-то о мореходстве, я кивала и давила неприятные позывы. На палубе мне стало совсем нехорошо, и я заторопилась обратно на камбуз.
        Филька замешкался. Ему на палубе нравилось, а мне нужно было срочно заняться каким-нибудь делом. Я прошла мимо незнакомых мне помещений, учуяла корабельный гальюн - мне окончательно поплохело, и я, тяжело дыша, начала пробираться по стенке к своей спасительной кухне.
        Хлопнула дверь, раздался вскрик, дверь хлопнула снова. Я даже не обернулась, мне было не до того, до кухни оставались какие-нибудь десять шагов.
        Коридор озарился ярким светом, а в следующий миг мое платье объяло пламя.
        Глава девятая
        Так бывает при фотосъемке. Ярко, жарко, перед глазами сияющая пустота, но вспышка длится доли секунды и боли нет, просто дезориентация. Я разом забыла про тошноту, меня оглушили крики, кто-то больно схватил меня и потащил, и когда я проморгалась от слез, увидела, что высокий мужчина в синем мундире пристально смотрит на меня.
        Капитан, я узнала его, хотя видела только раз и то мельком. Лет тридцати, тридцати пяти, как и мой муж… для Юлии Гуревич - мальчишка. Плотно сжатые губы, удивленный взгляд. Откуда-то доносились вопли, я слышала свое имя и визг, визг определенно женский. Арестанты будто взбесились, и моя догадка тотчас подтвердилась - визг оборвался, а крики стали болезненными. Явилась стража.
        - Господин, - как можно почтительнее проговорила я, - господин, я очень трудолюбивая. Просто качка, - и мне в который раз пришлось сглотнуть. Отпустил бы ты меня, парень, пока твой мундир не превратился невесть во что, ей-богу… - Ой, господин, пожалуйста, а то я…
        - Грунька! - к нам через толпу безмолвствующих матросов пробрался запыхавшийся кок. Он даже сейчас не торопился. - Капитан, девка это моя. Работница в смысле. Вон, Илья Ильич нашел. Хорошая девка, работящая, скромная.
        - И что в твою скромную девку кидают Святым Огнем? - хмыкнул капитан, но меня выпустил. Я, как и полагалось по сценарию, кинулась, всхлипывая, в объятия Филата, и тот не подвел.
        - Ну, ну… Говорил я, что не обидят, а кто обидит, тот пожалеет? Говорил, м-м?
        Я кивнула и демонстративно хлюпнула носом. Кто-то из матросов засмеялся:
        - О-о, дядь Филат, рука у тебя горячая да и слово крепкое! За что ж ты бабу-то приложил? Она хоть и каторжная, но баба!
        Я изо всех сил постаралась удержаться на ногах. Проклятая качка.
        - За и то приложил, - Филат прижал меня к себе крепче. - Мыслимо, чтобы баба мирская Святой Огонь хватала да им кидалась? Не шла бы она на каторгу, я ее должен был за то капитану сдать да на каторге и оставить!
        - Это верно, - коротко заметил капитан. - Святотатство.
        - Вот! - обрадовался Филат, хотя кто лучше него мог знать местное религиозное правило? - Дозвольте, капитан, мне в корабельной часовне прибраться. Не дело это так оставлять. Ну и, - продолжал он, поглаживая меня по голове, - эвон, девку как мне напугала. За то и проучил.
        - Давно она у тебя? - спросил капитан, и я судорожно вздохнула. Если Филат о чем-то и догадался, то меня, конечно, не выдал, но если догадается капитан?
        - Да с берега, - легко отозвался Филат, и тут к нам наконец протолкался боцман. - Вон Ильич нашел. Говорю же, девка справная.
        Боцман закивал, готовый выступить в мою защиту, впрочем, команда, как я поняла, тоже прониклась моим положением. Филат считал своим долгом напомнить каждому заходящему в камбуз, что мне в жизни сильно досталось и что он «забижать» меня не позволит. Никто и не планировал, кроме этой мерзавки. Какого черта сделала ей крошка Аглая? Увела полковника? Ну и дура. Могла бы спокойно сидеть за пазухой у отца.
        - Раз справная, пусть работает, - равнодушно кивнул капитан и окончательно потерял ко мне всяческий интерес. Я понадеялась, что он даже в лицо меня не запомнил.
        Капитан ушел, боцман, не стесняясь того, что я девушка, крепкими словцами разогнал команду работать, а затем поманил меня к себе. Я от Филата не отлипла, но голову повернула.
        До конца играть роль несчастной бедняжки - без каких-либо угрызений совести.
        - Тю-у! - засмеялся боцман, вглядевшись в мое затравленное выражение лица. - Ну ничего, - сказал он уже Филату, - отойдет. А вот девка каторжная, которую ты зашиб, кажись, умом тронулась. Так и кричит - изменница да клятая. Видать, и без того она нездорова была, твоя Грунька ей кого-то напомнила. А, все одно ей на каторге помирать, - и с этими словами боцман ушел по своим делам.
        Филат повернулся и повел меня в камбуз, заботливо уверяя, что работать он мне сегодня не даст и чтобы я ничего не боялась. Я уже открыла рот, чтобы объяснить, что если я не буду работать, мне будет намного хуже, как оба мы едва не наткнулись на Фильку, стоящего возле лестницы с озадаченным видом.
        - А господина, ну, каторжного, который там громче всех кричал, стражник в карцере запер, - задумчиво доложил он. - Это где у нас обычно песок лежит. Опять все испортит, - вздохнул он, и я хмыкнула - понятно чем. Смотря сколько каторжник в карцере просидит, а мне ведь потом этим песком чистить посуду. - Тоже блажной какой-то. «Аглая, Аглая, сожгли Аглаю», а потом хотел на палубу бежать, в море броситься. Дядь Филат, а что будет, если у нас каторжник помрет?..
        Филат повел меня, сражающуюся с мучительными позывами, вниз, на кухню, Филька бежал за нами и тарахтел:
        - Дядь Филат, а почему на баб цепи не надевают? А если они бунт поднимут? А с цепями он сразу бы утонул или его искать бы начали?
        Кок остановился, посмотрел на меня, вероятно, давно зеленого цвета, полез за пазуху, вытащил леденец и протянул мне. Я понимала, что судьба леденца крайне незавидна, где он только уже ни побывал, но догадывалась, что Филат мне его дал не просто так, и сунула леденец в рот. Он был кисловатый и пах чем-то похожим на шалфей, а тошнота отступила.
        - Не бойся, - в который раз повторил Филат, не обращая внимания на суетящегося Фильку. - Они все в цепях, ходить да штаны снять могут, но ничего тебе они боле не сделают. И капитан сейчас страже скажет, чтобы и на баб цепи надели. Потому как каторжные, не положено, хоть баба она, хоть нет.
        - Откуда ты знаешь? - улыбнулась я, а внутри поднялось раздражение. Снисхождение обычно не приводило ни к чему доброму - никого и никогда. Я чудом осталась жива, хотя муж мой в этом, кажется, совсем не уверен.
        - Да я с нашим капитаном ходил, когда он еще юнгой был, а отец его - капитаном, - расплылся в ответной улыбке Филат. - Потом я море оставил, в Уединенные Стены ушел… А, то дело прошлое. Пойдем, научу тебя рыбу готовить. Вон, команда наловила, когда мы Серый пролив проходили, ее там тьма, хоть руками хватай. Хочешь?
        - Хочу, - просто сказала я. Почему нет, навыки кухарки мне пригодятся везде, куда бы меня ни занесло. Пора исправлять то, чему я не смогла научиться в моей прошлой жизни.
        Но меня подмывало задать Филату один вопрос, и я заталкивала обратно так и рвущиеся на язык слова. Мы пришли в камбуз, и конфетка моя рассосалась, но тошноты больше не было, я повеселела. Если бы не эта истеричная идиотка, я могла бы сказать, что я счастлива, потому что все познается в сравнении, черт побери. Кто бы мне напророчил неделю назад, что я буду нищая и бесправная, работать на самой черной работе и выживать, что у меня не будет ни денег, ни влияния, ни дома, ни друзей… Впрочем, поправила я себя, пожалуй, друзей у меня не было и в прошлой жизни. Я не обольщалась насчет Филата, Фильки и Ильи Ильича, но пока мы все на одной стороне, я в безопасности.
        Мне хотелось так думать.
        - Дядь Филат? - позвала я кока, который в этот момент уже был готов начать тыкать рыбу в Филькину физиономию: тот никак не мог понять, с чего начинать разделку, хотя, как я догадывалась, урок проходил не впервые. - А разве сжечь человека можно?
        - Клятого можно, - кивнул Филат, не отвлекаясь от образовательного процесса. Филька печально принял скользкую тушку, плюхнул ее на стол и начал неуверенно потрошить. - Ты держи ее, держи крепче, и с брюха начинай! Куда икру в требуху кидаешь? Лядащо!
        Но сердился Филат на мальчишку незло. Тем страннее была для меня его реакция на поступок моей соперницы: искренне любит Фильку, заботится о нем, да даже и обо мне, но совершенно не имеет моральных границ и легко способен ударить женщину. Что это - принцип свой-чужой, у людей простого сословия он проявляется настолько сильно, и в таком случае я под угрозой вдвойне за свой обман. Если Филат поймет, кто я такая - если, конечно, он уже не догадался и не принял это как должное - то за борт в цепях полечу я, а не мой муж.
        - А что такое - клятая?
        Я знала, что это такое, уже знала. Но я дотрагивалась до огня сама и в меня полчаса назад швырнули Святой Огонь, и что? Я не сгорела, как предрекала мне Наталья, я даже не пострадала ни в первый раз, ни теперь. Значит ли это, что вместе с телом Аглаи мне не досталось ее дара - или проклятья, как посмотреть, и если все обстоит именно так, хорошо это для меня или плохо?
        - Да ничего, - поморщившись, ответил Филат. - Все одно создания Всевидящего. В пеленке рожденные по его воле таковы. Но люди клятых не любят.
        Исчерпывающий ответ, согласилась я, потроша предложенную мне рыбу. По одобрительному взгляду Филата я видела, что выходит у меня пусть не слишком ловко, но лучше, чем у бедняги Фильки. Скорее всего, рыбина мне досталась не такая старая.
        Люди не любят - и хоть ты тресни, а люди не любят по сотне причин. Да и я сама не сказать что пылаю к ним теплотой… Взаимная у нас с ними любовь, но я предпочитаю чувства на расстоянии.
        - А что они могут, клятые? - Я делала вид, что мне любопытно по-детски. Наивная дочка-любимица, не знавшая зла… до определенного момента. Удается мне играть эту роль или все-таки нет? - Боцман рассказывал, что клятый на каторге многих спасает…
        Филат был занят тем, что ловил по всему разделочному столу удравшую от Фильки рыбу, и мне не ответил.
        - Он сказал, тот каторжный пять лет прожил, - продолжала я.
        Если я и могу узнать что-то о себе, то только сейчас. Другого шанса у меня, возможно, не будет, но если Филат не настроен болтать на эту, наверняка неприятную для бывшего монаха тему, то мне придется ой как постараться.
        - Кто может, кто нет, - Филат пригвоздил рыбину к столу и начал в который раз демонстрировать Фильке разделку. Я смекнула, что хитрый мальчишка прикидывается дурачком, но выдавать его не стала. У меня у самой рыба как в центрифуге побывала, одни ошметки, но я, в отличие от Фильки, старалась на совесть. - Им беленое золото надевают, чтобы силу держать, потому как иной клятый…
        Филат вздохнул, вручил рыбу Фильке и, кажется, о ней напрочь забыл.
        - …Разозлится, может пожар устроить. Не сам, глазищи-то такие не делай. Просто пламя свечи вспыхнет. Может, к примеру, вон, нож заставить полететь, но опять не по умыслу, а так. Может лошадь успокоить, а может - наоборот. Бывают клятые и спокойные, что с беленым золотом, что нет.
        - Это зависит от характера? От натуры? - поправилась я.
        Мне показалось, что суть я поняла. Если маг сам по себе нервный, то рядом с ним лучше не находиться, если спокойный, то его дар не во вред. А какой была Аглая? Про браслет беленого золота говорила Наталья, и остался этот браслет в доме графа фон Зейдлица, не достать его уже никак, но раз его с Аглаи сняли, значит, она опасной для окружающих не была? Значит, лучше было ей без браслета, чем с ним?
        - От натуры? - переспросил Филат и, тяжко вздохнув, сам отрубил несчастной рыбе голову: Филька мог провозиться с одной тушкой до вечера. - А вестимо. Вот беленое золото их силу в узде и держит.
        - А как они тогда могут… - Могут - что? Управлять магией? Не прозвучит ли это неприемлемо до такой степени, что я опомнюсь уже в ледяной воде? - Спасать кого-то или убивать чудовищ?
        - Токены, - пожал плечами Филат. - В белый камень кровь клятого льется. Но я таких, пожалуй, и не встречал, - он задумался, припоминая, потом покачал головой. - Была такая старуха Зейдлиц, так она померла, почитай, лет двадцать назад, а сын у нее обычный. Вот старуха многое могла и умела, так вот я сейчас и подумал, а сама ли она померла или помог кто, я-то о ней слышал, еще как сам вон, как Филька, был.
        Старуха фон Зейдлиц? Кто-то из моих предков, подумала я, из предков Аглаи. Токен, токен…
        - А токен - это что, просто камень?
        Не тот ли, который лежит у меня за пазухой?..
        - Просто, да не просто. Что тебе-то, Грунька, - улыбнулся Филат, - любопытно, поди? Клятый, он человек вроде обычный, но обычный-то человек разный бывает. То годный, а то хуже чаячьего дерьма. Так что встретишь клятого, лучше держись подальше.
        Не тот ли это токен, которого недоставало в браслете?
        - Ага, - кивнула я и со вздохом потянула к себе вторую рыбину. Чуяло мое сердце, что с такими темпами команда сегодня не поужинает, если Филат что-нибудь не предпримет. - Токен, что он делает?
        - Силу направляет, - пояснил Филат, но не раздраженно, а скорее устало. - Вот с токеном клятый, ежели сердцем чист и зла не имеет, много добра может сделать. Токен в беленом золоте бывает, а если без него, то всякое может быть, но я про то никогда не слышал.
        Или не захотел мне говорить, подумала я и сделала вид, что целиком сосредоточена на рыбе. Вторая пошла немного проще, а может, я уже приноровилась. Значит, браслет, который был у меня, сдерживал мою силу, но был и токен - то ли от крови самой Аглаи, то ли от крови ее прабабки. Интересно, сколько старуха прожила? И раз у Аглаи был браслет с токеном, но браслет с нее сняли, а токен забрали, выходит, что маленькая графиня умела обращаться со своим клятым даром. Учила старуха фон Зейдлиц или кто-то еще?
        Боюсь, что этого я уже не узнаю. Но токен у меня есть, если это действительно он, красный, очень тяжелый камень, а браслета нет, и какова моя сила, не известно даже мне самой. Полковник Дитрих может быть в курсе, но я рассчитывала, что больше не встречусь с ним никогда. Не стоила моя свобода историй о бабке, которая прожила полторы сотни лет.
        Я сомневалась, что мне достался этот дар в принципе. То, что у меня его не оказалось, меня и спасло - иначе я бы сгорела, причем уже не один раз. Может быть, дар этот - или проклятье, как посмотреть - зависел не от тела, а только от разума…
        Последний вопрос, дядь Филат, и я от тебя отстану. Мои расспросы становятся уже подозрительны.
        - Клятый не клятым перестать быть не может, да? - печально спросила я. - Он так и останется навсегда таким… неправильным?
        - Кто его знает, - поморщился Филат. - Бывает, что силы у него больше нет, а уж каким он человеком после становится, не от того то зависит… А что правильно, что неправильно, то, Грунька, Всевидящий решает, не человек. Не людское это дело - в промысел Всевидящего лезть.
        «Бывает». Придется ограничиться этим, и можно предположить, что причина - стресс или клиническая смерть. В противном случае я должна допустить, что каждый клятый, который теряет силу, такой же, как я: явившийся сюда после собственной смерти. Невероятно, но… я сама разве не тому подтверждение? Что если здесь из десяти клятых девять окончили свою жизнь в других мирах и притворяются, будто ничего не случилось?
        Для неженки Аглаи потрясением могла стать и казнь. Ведь именно в этот момент я очнулась на серой площади.
        - Как с рыбой закончим, - вдруг сказал Филат, - может, пострижешь нас? Филька вон как зарос, того и гляди, колпак уже не поможет.
        Только чем, подумала я, закусив губу. Постригу, если найдете мне ножницы, не самое приятное занятие будет - стрижка без предварительного мытья, но многое, что мне здесь предстоит, куда паршивей этого.
        Ответить я не успела. В дверь камбуза заглянул матрос, сперва изучил кучу рыбы, потом уставился на меня, пока Филат его не окликнул:
        - Чего пришел? До ужина дожить еще надо.
        - Там, дядь Филат, капитан твою девку требует, - ответил матрос. - Не знаю, зачем она.
        Глава десятая
        Я подумала, что вариантов немного, и тот, что Филат мог посчитать за самый плохой, для меня оказался бы самым лучшим. Но Филат не возразил, и я пошла за матросом, насвистывающим какую-то песенку, по уставшей за день, кряхтящей барже, по деревянным лестницам и узким коридорам, вперед, вверх, вниз, снова вперед и вверх, пока матрос не указал мне на необычно солидную дверь с блестящей ручкой. Из каюты очень вовремя вышел боцман, и он тоже мне ничего не сказал, только ободряюще улыбнулся. Я взялась за ручку, все еще утешая себя - капитану я интересна как женщина. Почему нет, если я и без того есть на корабле, и, в конце концов, любовница в моей ситуации - не так плохо, к тому же любовница человека спокойного и образованного. Внешность могла быть обманчива, спору нет, но что я не видела за свою жизнь? Вот каторги, пожалуй, что не видала - и не хочу.
        Но мои надежды растаяли, когда я вошла, поклонилась и увидела, что капитан с непонятной улыбкой указал мне на стул.
        Ничего личного, просто бизнес, и хорошо, если он предложит мне сделку. Я сделала шаг и остановилась. Ничего еще не потеряно, если я смогу убедить его, что он ошибся.
        - Я не смею, господин, - я снова поклонилась, а капитан махнул рукой и поморщился.
        - Полно, ваше сиятельство. Скажите мне только одно: зачем вы тайком пробрались на баржу? Все права состояния вы все равно потеряли в момент гражданской казни вашего мужа, раз не пошли раньше на Тронный Двор. Вас не разлучили бы и высадили вместе. Так зачем?
        Если предположить, что он неглуп, то я все еще могу с ним торговаться.
        - Вы не думаете, что я не хотела ехать на каторгу, капитан? - с высокомерной грустинкой хмыкнула я, прошла-таки и села. Теперь хмыкнул капитан. - У меня было все - дом, семья, достаток, а сейчас моя задача - не сдохнуть. - Капитан никак не рассчитывал услышать от графинюшки емкое грубое слово. - Меня никто не спросил, мне не дали возможности воспользоваться правом, которое Святой Трон предоставил абсолютно всем женам.
        - Предать мужей с дозволения Святого Трона? - капитан чуть склонил голову, но осуждения в голосе я не слышала. - На борту семнадцать каторжников, из них женаты были семеро, и вот поехали три жены. Вы, ваше сиятельство, беременная жена поручика Мезенцева и невеста поручика Седельского. Вы не поехали, конечно, вы бежали, если я правильно понял вас, и бежали совсем не на каторжные острова. Остальные жены - да, в тот же день, как дозволение вышло, отправились на Тронный Двор.
        Вот туда и надо было идти. Моя ошибка. Не с того я начала, но кто знал, сложно сделать верные шаги там, где ты оказался за час до принятия важных решений.
        - Влюбленная дура, беременная без средств к существованию и я, - перечислила я, противопоставив себя подружкам по несчастью. Какие они мне подружки, одна чуть не убила меня. - Выкинем первую, это она швырнула в меня Святой Огонь. Вторая могла бы явиться ко мне, тогда еще не утерявшей свое положение, за защитой, и как минимум я устроила бы ее к кому-нибудь в кормилицы или компаньонки. Кто еще на барже знает, кто я такая?
        - Боцман все понял сразу, - не стал увиливать капитан. - И не запирался. Остальные - думаю, нет, иначе команда не приняла бы вас так тепло. Пока они считали вас такой же, как они… Признаюсь, я восхищен тем, как вы держитесь… держались, - поправился он, - но обязан сказать: я ничего не могу для вас сделать.
        Я выпрямилась, вздохнула, положила натруженные, в кровавых мозолях, в песке, руки на стол так, чтобы капитан их видел. Я смотрела ему прямо в глаза и ожидала, что он сдастся. Нет. Бесполезно.
        - Если мой сундук на борту, - начала я, - я могу…
        - Я не нуждаюсь в деньгах, ваше сиятельство.
        Очень жаль. С обеспеченными людьми гораздо сложнее, у них свои принципы и идеалы. С теми, кто ждет как манны каждый случайный грош, договориться легче - и надежней, особенно тогда, когда никто не может перебить твою ставку. Впрочем, кто мешал бы капитану получить деньги от меня и тут же продать меня за новые тридцать сребреников?
        - Вы обращаетесь ко мне так потому, что я все еще имею право на титул? - безразлично спросила я.
        - Нет, из уважения к вам. Точно так же я мог бы назвать любую деревенскую бабу, - капитан поднялся. - Мне жаль, но все, чем я могу вам помочь, это поселить вас отдельно от прочих каторжников, и то потому, что мне не нужно повторное на вас нападение. Кстати, - он почти отошел к темнеющему иллюминатору, но обернулся, - почему барышня Селиванова сочла вас клятой?
        «А ведь он очень хочет получить ответ на этот вопрос», - осенило меня. Что здесь за тайна? Шехерезада, первая из - бесславного ныне - рода сказителей-сценаристов, каждое утро обрывала историю на клиффхэнгере и этим спасла себе жизнь. Да, но ее потомков клиффхэнгеры не спасают.
        - Спросите у нее, - посоветовала я и тоже поднялась. - Так что будет дальше?
        - Через четыре дня, по моим расчетам, мы будем на Соляной гряде. - Капитан смотрел куда-то поверх моей головы, и меня подмывало оглянуться. - Вас высадят, а дальше - помогай вам Всевидящий.
        Он замолчал, и я догадалась, что наш разговор закончен. Не прощаясь, я подошла к двери и уже тронула золоченую ручку, как капитан произнес:
        - Спустя неделю после того я могу пристать ненадолго к берегу. И там, ваше сиятельство, поступите, как сами сочтете нужным. Всего доброго.
        Я лишь кивнула и не поняла, заметил капитан мой безмолвный ответ или нет, и вышла. Меня ждала стража - два крепких, заросших бородами мужика, и один из них, продемонстрировав тяжелые цепи, жестом велел мне приподнять юбку.
        Возможно, их удивило то, с каким равнодушием я оголила ноги. Один браслет закрепили на моей правой щиколотке, другой - ниже колена левой ноги, это для того, чтобы я могла подниматься по лестницам, сообразила я. Ходить в цепях было практически невозможно. Затем скрепили и мои руки - оба запястья, и от правого цепь протянули к левому плечу. Один стражник пошел вперед, другой толкнул меня - мол, за ним, и я пошла, и мысли мои занимали слова, сказанные капитаном.
        «Принцесса» снова пристанет к острову через неделю после моей высадки. Он сейчас это решил или раньше? Зачем? Что повлияло на такое решение - то, что я поехала на каторгу не по своей воле? Да полно, как будто все здесь с готовностью идиота пошли как бараны на убой. Каждый сбежал бы, имей он такую возможность. Или?..
        Или капитан подозревает, что не так все просто со мной и я могу устроить побег или смуту? Ерунда полная, я что, темный маг из подросткового фэнтези и не понимаю, что вся моя магия бессильна против того, что к острову пригонят пару фрегатов и жахнут из всех орудий по кучке вооруженных камнями повстанцев?
        Досадно, но, похоже, он думает именно так. Досадно, когда тебя принимают за дуру тогда, когда ты ее из себя не строишь.
        Видимо, капитан приказал приготовить мне помещение еще до того, как я к нему явилась. И, скорее всего, именно боцман и выкинул из каморки все, что мне могло помешать, и приволок чью-то вполне новую шкуру, швырнув ее на лежак. И еще - мой горшок, трогательный жест необходимой заботы, кувшин с водой и даже еда. Меня завели, закрыли снаружи дверь, и я осталась одна считать часы до дня, когда «Принцесса» причалит к первому из каторжных островов.
        Я растянулась на лежаке, укрылась шкурой. Мне и без нее было тепло, к тому же я начала замечать, что управляю температурой гораздо лучше, чем поначалу, но магия ли это Аглаи или просто я притерпелась к токену?..
        В моей изоляции был единственный плюс: выспаться, наесться и быть вне досягаемости ненормальной барышни Селивановой и моего мужа. Я подумала - он точно считает меня погибшей? - и больше не вспоминала о нем.
        Мимо каморки часто раздавались шаги, на следующий день я услышала размеренный звон цепей - это каторжан повели на прогулку. Еду мне приносили утром и вечером боцман и Филька, который больше со мной не разговаривал, убегал, лишь вручив мне узелок с провизией, и каждый раз я надеялась найти там что-то: нож, ключ, Кольцо Всевластия, а обнаруживала только хлеб, рыбу и овощи.
        Илья Ильич был единственным, кто приносил мне «весточки с воли».
        - Вы не серчайте, - смущенно бормотал он. - Капитан сам бы догадался. Умный он у нас, Орест наш Прокопыч, тю-у… Да и, милая госпожа, вам так лучше и безопаснее.
        - Безопаснее, - оскалилась я в стену. Под самым потолком был крошечный иллюминатор: как раз для того, чтобы опорожнить туда мой горшок. С каким удовольствием я это делала! Кроме дерьма, этот мир ничего не заслуживает. - Я могла оказаться на юге, в Рувии, а теперь сгнию средь камней.
        Боцман что-то проговорил неразборчиво. Может, просил прощения, может, привел какой-то непререкаемый довод. Мне было уже все равно.
        - Команда, та на вас обижена, - рассказывал Илья Ильич. - Они-то вас - тю-у! - за свою считали. А вы вона, госпожа. Хоть и ссыльная.
        - Пошел вон, - не стерпела я. Оскорбился он или нет, мне было без разницы. Я не хотела никого видеть, ни с кем говорить, но боцман оказался, в отличие от команды и в частности Фильки и Филата, не гордый, и продолжал приходить и приносить вести.
        Меня даже на прогулку не выводили. Как я узнала, это было распоряжение капитана. Здесь его слово было закон, а ему не хотелось отвечать за погибшую каторжницу, да и тело ее везти предъявлять, наверное, не хотелось тоже.
        - Они там, каторжные-то, - говорил боцман, неспешно у меня прибираясь - сама я была лишена этой возможности из-за цепей, - все предателя ищут. Так-то вот, кто-то выдал их государевой страже, но кто? Говорят, что вы. Тю-у! А вы разве что-то знали?
        Ничего себе, подумала я, но в лице даже не изменилась. Так вот чем вызвана твоя доброта, сукин ты сын, и чем же они тебе заплатили? Мерзкая крыса.
        - Мое дело мужа ублажать и танцевать, - выдавила я с непередаваемой брезгливостью. - Так им можешь и передать.
        Донес он мои слова до ушей каторжников или нет, я не узнала. С меня хватило понимания, что мой муж уверился - он не вдовец. Больше эту тему боцман не поднимал, а в последний день перед тем, как нас высадили на берег, вместе с Филькой пришли Филат и два матроса, которым я щедро клала мясо в скупую корабельную еду.
        Ни слова не говоря, они отдали мне чью-то шубу - шубу, черт ее возьми! - после чего Филат коротко пробормотал молитву. Они ушли, шубу я бросила на пол и услышала, как что-то будто ударилось.
        Нож?..
        Небольшой, не кухонный, не кинжал, возможно, охотничий, без рисунков. И что они хотели мне этим сказать? Намекнуть, что таких как я земля носить не должна или вложили в руки оружие? Кое-как, потому что цепи мешали, я умудрилась сунуть нож под гетры - будут снимать цепи, заметить по идее ничего не должны, - и легла спать. Последнюю ночь в тепле и безопасности.
        Наутро шторм плескал на палубу, ветер зверствовал как в последний раз, я, кажется, покрылась инеем и со злорадством наблюдала, как трясутся остальные каторжники. Перед нами вставал оскалившийся черный остров - скалы, развалины форта и белый флаг. Был он, конечно, не белым, но соль покрыла его за столько лет.
        «Принцесса» не смогла пристать к берегу, а может, не захотела. Она бросила якорь в бухточке, где шторм был слабее, и две широкие лодки отделились от берега. Я смотрела на них и ждала, что они перевернутся, но нет, и смешно было на это надеяться. Наверняка лодки, как и люди, на острове есть еще…
        Под визги барышни Селивановой, под пристальный, полный странных эмоций взгляд моего мужа меня затолкали в первую лодку вместе с беременной женщиной и ее мужем, а также еще двумя каторжниками. В другую лодку усадили моего мужа, истеричку Селиванову и трех каторжников, и мы поплыли, проваливаясь в саму преисподнюю при каждой набегающей на берег волне. Токен работал - даже ледяная вода не причиняла мне беспокойства, а шубу, которую я все же решила забрать с собой, я протянула беременной подруге по ссылке.
        Еще бы я дождалась от нее хотя бы «спасибо».
        «Принцесса» издала короткий гудок и стала сниматься с якоря.
        - Клятая! Изменница! Будь ты проклята во веки веков! - донесся до меня знакомый противный визг, и волна, внезапно выросшая позади второй лодки, словно слизала ее языком.
        Глава одиннадцатая
        Проглотив первую жертву, волна подлезла под нашу лодку, играючи вскинула ее к облакам, сыпавшим мелкой колючей крошкой, и я закрыла глаза: повезет - я смогу выплыть. Смогла бы, не будь на мне платье и цепи. Я не замерзну с токеном, но как плыть?.. Мы рухнули вниз, завизжала истошно беременная, нас окатило пеной и далеко отнесло от потерпевшей крушение лодки.
        Два стражника, везшие нас, не проронили ни слова - не считая непрекращающейся ругани. Женщина вцепилась мне в плечо до боли, каторжники дернулись было к борту, и стражник заорал, замахнувшись на них веслом:
        - Сиде-е-еть! - и выдал бранную тираду.
        Головы и тела терялись в волнах - и навсегда пропадали. За опрокинутую лодку удалось схватиться стражнику, я всматривалась - где остальные, но они были, возможно, уже на дне, выбраться со скованными руками и ногами почти невозможно, плюс адский холод. Криков не было слышно - тонущие не кричат. Нас относило все дальше к берегу, лодку снова подкинуло на волне, и на самом верху я осознала, что мои желания поняты Вселенной неверно, но исполнены, я свободна - и я вдова. Один из каторжников рванулся и ткнул в воду ту самую трость с золотым набалдашником, которую я приметила раньше среди вещей, и я разглядела в толще воды все еще живого своего мужа. Лодку опять понесло на гребне, но полковник Дитрих успел уцепиться за трость.
        Стражники не смотрели на нас - кто сдохнет, туда и дорога, они пытались удержать лодку от опрокидывания. Несколько метров нас тащило по верху с бешеной скоростью, волна у берега резко плеснула, лодка дала отчаянный крен, и спаситель вместе с моим мужем ушли под воду. От внезапного сильного толчка мы повалились друг на друга, лодку выплюнуло на камни, а два тела взамен уволокло на глубину.
        Я чувствовала, что лодку тащат, и это было уже не море. Сперва на берегу очутилась лодка, потом схватили поперек спины лежащую поверх остальных меня - грубо, словно негодную вещь, и выкинули как на помойку. Я упала плашмя на мокрый камень, меня накрыло волной с головой, но море не рассматривало меня как добычу, удовлетворилось теми, кого уже сожрало. Было ли мне жаль людей?
        Я понятия не имела. Не включалась эмпатия там, где я и себе не могла помочь. Я вся мокрая при такой низкой температуре, и даже токен не сможет меня спасти. Я извивалась, отползала от воды, и цепи тянули меня обратно.
        - Эй, ты живая? - услышала я громкий окрик. Кто-то рывком поставил меня на ноги, хлопнул рукой по щеке. Я зашипела и вкатила ответную пощечину, плохо видя кому - море было соленым, как Красное, и разъедало глаза. - Ага, живая… Фокин, тащи сюда пузатую, пусть эта ее обхаживает, вон еще кто-то, ловите его!
        Видела я размытые пятна. Под ноги с громким плачем свалилась беременная. Стражник толкнул ко мне еще кого-то, и тут же этот кто-то опрокинул меня на камни, схватил немощными ручонками за воротник и заверещал.
        - Заткнись! - перекрывая все прочие звуки, завопила я, и руки мои кстати нащупали мокрую паклю волос. Выжила беременная и эта приставучая дрянь - а остальные? - Если ты не захлопнешься сию же секунду, я тебя закопаю!
        Барышня Селиванова мечтала добраться до моей шеи - до шеи котенка Аглаи Дитрих, не зная, что Юлия Гуревич в два счета отвернет ей башку. В моем личном рейтинге идиотов Селиванова обошла всех на корпус - на пороге смерти лезть с пустыми разборками. На левую кисть я намотала длинные патлы, правой слегка заломила ей руку, и даже цепи мне не мешали. Хороший прием. Беспроигрышный, парализующий, Селиванова визжала, не в силах вырваться, любое движение причиняло ей дикую боль.
        - Еще раз раззявишь пасть, еще раз я тебя здесь увижу, - шипела я, не уверенная, что она меня слышит за собственными ненормальными воплями, - еще раз! Уяснила? Тебе каторга покажется раем, клянусь. Поняла? - и я для эффекта дернула ее руку и волосы одновременно, а затем отшвырнула ее от себя. Час, два она ко мне не полезет, имелся бы у нее нож, уже пырнула бы.
        Черт с ней. Я поднялась, шатаясь, слезы смыли наконец едкую соль, и видела я нечетко, но ориентировалась. Беременная - шубы на ней уже не было, ее муж и второй каторжник из моей лодки рядом со мной, все вымокшие, все дрожат. Как все это скверно. Корчится Селиванова, побывавшая в стылой воде, она тоже ведь не жилец. На берегу отплевывается стражник, второго вместе с опрокинутой лодкой вытаскивают на берег. «Принцесса» уходит, ей ни до чего дела нет, и тут я сообразила, что никто не выгрузил наши вещи. Такой мелочный способ обогащения?
        Мои драгоценности. Впрочем, здесь я могу ими порадовать только чаек.
        К лодке кроме стражника прицепился кто-то еще, и меня подмывало подбежать туда и посмотреть - кому повезло, кто любимец судьбы настолько, что она предпочла подарить его не костлявой, а каторге? Кто-то тучный и пожилой, похоже, один из ссыльных.
        Но не мой муж. И не тот, кто протянул ему руку помощи и сгинул сам.
        Дворянская честь и дворянская глупость. Я увидела собственными глазами то, о чем читала тысячу раз - насколько аристократия предсказуема, но использовать это вряд ли смогу. Здесь всем заправляют те, кто стоит за нашими спинами. Наши палачи, крупные мужики, похожие как братья, в одежде, которая удивительным образом не намокла - что это, магия? Такое возможно? На волосах и бородах стражников повисали свежие льдинки, а по курткам и штанам стекали струйки воды и высыхали на ветру, оставляя разводы.
        - Все, пошли! - раздался хриплый окрик. - Что встали, колодники? Шевелитесь, если не хотите сдохнуть тут на радость ратаксам!
        Как много желающих сожрать наши грешные души.
        Дожидаться, пока я увижу ратаксов, а ратаксы - меня, я не хотела. Нас пинками, как стадо, погнали вперед. Берег был каменистый, неровный, с нанесенным за долгие годы крупным песком, и чем дальше нас отводили от моря, тем меньше становилось песка и появлялось все больше камня. Скользкого, покрытого солью, вот что здесь повсюду - соль, горькая, как слезы, и дорогая. Ноги то и дело теряли опору, над побережьем стояли стон, плач и как приговор - звон цепей. Из тех каторжников, кто оставался в сознании, я единственная молчала.
        Токен по-настоящему волшебная вещь. Я будто попала на тропическом курорте под теплый освежающий дождь. Ветер дул мне в лицо, и я досадливо утирала рукавом выступавшие слезы. От песка и от ветра. Не жалко. Я клянусь, никого мне не жалко. Кто бы стал меня здесь жалеть.
        Короткий путь до укрытия переживут не все. Я, возможно, не переживу его тоже, мне рано с надеждой смотреть в туманное будущее, его у меня запросто может не быть. Каторжники дергались как в припадке, с трудом переставляли ноги, падали, стражники подбирали их и ругались, орала и сотрясалась в судорогах Селиванова, беременная давно замолкла и рухнула, и тащили ее как мешок, ни о чем не заботясь. Идущий передо мной грузный стражник вдруг встал, замахал руками, останавливая остальных, и я обернулась, хотя и подозревала, что получу за это оплеуху. Два стражника побежали к кромке воды - там кто-то лежал, я вгляделась - человек в руках держит трость, и даже здесь, где солнца нет и в помине, золотой набалдашник блестит сам по себе.
        Я посмотрела на старшего стражника - мол, хватит уже собирать гарантированных покойников, отведи нас куда-нибудь, пока и мы все тут не перемерли от переохлаждения, хотя и смерть всех - кроме меня? - вопрос времени… и сперва вздрогнул он и отвел взгляд, а затем вздрогнула я - когда стражник послушно, словно мысленно я отдала ему приказ, опять замахал руками, давая команду всем двигаться дальше…
        Перед нами маячили развалины форта или замка - красные, но слишком темные, чтобы быть единственным ярким пятном, а за ними теснились невысокие, всего в несколько этажей, черные с белым скалы. Я видела маленькие фигурки, повисшие на веревках на белых пятнах, и догадалась, что пятна - соль. Снова соль. Соль и в моем мире некогда была дорогой редкой приправой, но здесь, скорее всего, на всей планете было единственное месторождение, и добыча соли была сопряжена с риском не только из-за монстров. Климат добирался до каторжников не хуже голодных тварей и истреблял их не менее беспощадно.
        Под скалами виднелись низкие, в человеческий рост, бараки, и над одним из них ветер размазывал о скалы дымок.
        Нас разделили неподалеку от форта. Не таким уж и развалившимся он был - обитаемым, кое-где горел в окнах свет, и мужчин потащили к баракам, а нас, трех женщин, затолкали в тесный кирпичный мешок и затем - в какую-то комнату. Лишь здесь я вернулась в реальность из своего уютного теплого кокона. Несчастную беременную бросили кулем у порога, Селиванова мычала, мелко тряслась и, хватаясь за деревянный стул, пыталась подняться. Низкий потолок, усыпанный кирпичными обломками пол, старая мебель, почти нет света, кроме как из окна, и свеча, как от озноба, икает на столе одиноко. И нет печи.
        - Тепло! - крикнула я единственному оставшемуся с нами стражнику, который равнодушно застыл в ожидании прихода начальства и его дальнейших распоряжений. - Нужно тепло! Что вы стоите?
        Стражник безразлично покосился на меня, потом, проследив за моим взглядом, на беременную женщину. Я не сказала бы, что срок у нее большой, но что можно рассмотреть под ее арестанским платьем? Селиванова поднялась, прибилась к столу, подальше от меня, утробно подвывала, ее колотила дрожь, но ее ненависть ко мне я чувствовала каждой клеточкой и не строила иллюзий на ее счет: она ждет, когда сможет до меня добраться.
        Мне было не до нее.
        - Ты! - рявкнула я стражнику, выбирая все же цензурные слова и кривя от досады губы: а ведь отличная идея могла бы прийти мне в голову немногим раньше - вывалить на графа фон Зейдлица весь словарный запас и посмотреть, что он будет делать, может быть, он решил бы, что настоящая Аглая сбежала, а вместе нее - нанятая уличная деваха? Вздор, нет, он все же ее отец… Никто не мешает мне здесь и сию минуту продемонстрировать крепкие выражения. - Смотри на меня, мешок дерьма, и мне плевать, твоя ли это забота, что половина каторжников передохла еще в пути?
        Стражник нервно дернул щекой и сжал сильнее здоровенную, сантиметров сорок, дубинку. Сейчас у него дернется и рука, и это незатейливое оружие будет применено к одной не в меру наглой бабе.
        Графине, допустим, но когда это было? Ах да, каких-нибудь семь дней назад… Я протянула руку и вцепилась в кожаный лацкан. Пальцы скользили, как будто куртка была пропитана жиром.
        - Огонь, кровать и горячая сытная пища, - прошипела я, глядя стражнику прямо в глаза. - Сейчас же, или за твою продырявленную башку будут драться все местные твари!
        - Отпусти… ме… ня… - прохрипел он, выпучив глаза, и я почувствовала, что он прилагает все силы, чтобы от меня отстраниться. Но я его не держу? Что я могу, меня легко зашибить до полусмерти одним ударом. - Кля…. клятая дрянь, отпус… ти! Ты же меня задушишь!
        Я разжала пальцы, и стражник шарахнулся от меня как от прокаженной. Селиванова заткнулась, я быстро оглянулась на нее - выражение ее лица было брезгливым и полным страха и боли.
        - Она клятая! - взвизгнула она. - Клятая! Почему ты не сдохла, ну почему?
        За ее спиной изнемогала еле живая свечка. Я посмотрела на беременную на полу, и у меня окончательно сдали нервы.
        - Огонь! - заорала я, вытянув руку к свече, и случилось то, чего я не ожидала никак.
        Распахнулась дверь комнатки, чуть не ударив беременную, потом дверь входная, через короткий коридор влетел ветер с улицы, на столе закрутились смерчем листы бумаги, свеча полыхнула невероятно, и моментально стол занялся. Возгорание происходит не так, но я не изумилась, в моем мире существовали: умирающая женщина, нерожденный ребенок, источник тепла, бесполезный стражник и Селиванова, кинувшаяся от огня. Из-за цепей она потеряла равновесие и растянулась на полу с отчаянным криком.
        - Сюда, - забормотала я, подтягивая беременную к горящему столу.
        Я не подумала об опасности, что пламя охотно перекинется на что-то еще, что вес Аглаи никак не больше пятидесяти килограммов, а беременная тяжелее ее раза в два - она и без живота была женщиной в теле. Путались цепи на руках и ногах, цеплялись, я отпнула с дороги выпавший откуда-то старый кирпич и больно ушибла пальцы, но справилась, усадила женщину в метре от огня и принялась стаскивать мокрую, пропитанную солью одежду. Мне мешали цепи, что свои, что чужие, я лупила женщину по щекам - стоны, крики, звон металла и звук коротких сильных шлепков. Сработало.
        - Сейчас, ну-ка, смотри на меня, смотри, говори со мной, слышишь? Тебя как зовут? Говори!
        - Теодора. - Я прочитала ее имя по губам и озадаченно хмыкнула. Любопытно. Или нет. - Отойди. Отойди от меня. Отойди.
        - Ага, - ухмыльнулась я и не подумала подчиниться. Теодора прерывисто дышала, дрожала, пыталась вырваться, подоспел стражник, тоже начал ее раздевать, еще один стражник приволок теплое одеяло и стоял над нами - слишком близко к огню.
        Стол странно горит, отметила я мельком, ведь так сложно рассуждать и бороться с сопротивляющейся женщиной, но мне помогали, и опять - я не задавалась вопросом, что их заставило: сопереживание или… что? Теодора начала дико визжать, когда мы со стражником добрались до ее исподнего, она уже не вырывалась - озверела, но что говорить: мы сильнее. Стражник додумался разомкнуть на руках Теодоры цепи - я обратила внимание и выбросила из головы, что у охраны имеется универсальный ключ. Достать его возможности нет, он толстой цепочкой пристегнут к поясу. Уже два стражника сдирали с Теодоры остатки белья, один даже вытащил нож, резанул по спине некогда белую сорочку, и голое женское тело не вызвало у мужчин ничего, кроме сочувствия - что же, у каждого из них была, черт возьми, мать.
        Обнаженную Теодору завернули в тяжелое, пахнущее зверем одеяло из сшитых шкур, я, почти теряя сознание, разогнулась и встала. Теодору, рыдающую еще пуще, чем прежде, теперь уже, наверное, от стыда, подняли и повели куда-то в глубь здания. Я осмотрелась - Селивановой не было видно, в небольшое помещение набилась тьма стражи, и я удивилась, как много их тут, одинаковых, бородатых, в разводах соли, а впереди всех стоял худой пожилой человек с серебряными эполетами на темной куртке.
        - А теперь убери это, - негромко скомандовал он. Я нахмурилась. Какого черта он от меня хочет? - Потуши сейчас же огонь.
        - Туши сам? - предложила я и перестала вспоминать правила этикета. Какой, к чертовой матери, этикет, здесь каторга, а не дворец, и я ссыльная, а не леди на королевском приеме. - Я устала, я голодна, я только что потеряла мужа, я чудом не умерла, покажи мне, где мы все будем жить, и принесите поесть! И снимите с меня эти проклятые цепи, я никуда отсюда не убегу!
        Начальник стражи качал головой и усмехался, затем повернулся к стоящему рядом подчиненному и что-то негромко ему сказал. Тот передал команду дальше, за толпу, вышли несколько человек со старыми, разъеденными ржавчиной ведрами. Один за другим они выливали воду на пылающий стол, а до моего полуспутанного сознания дошло, что пламя и до вмешательства со стороны угомонилось и стало тише.
        - Все цело, - сказал один из стражников, рассматривая залитый стол без малейших следов горения. - Намокло только, господин комендант. Высушить? И правда - она клятая. Огонь клятый. А ну как она нас всех тут уморит?
        Мне бы в этот момент подумать, что я сотворила и как, но не осталось ни сил, ни желания. Нет у меня никакой магии, это ясно, иначе я сама бы сгорела в Святом Огне.
        - Высечь ее, - коротко велел комендант, кивнув на меня, повернулся и вышел. Перед ним расступались, давая дорогу, а меня крепко взяли за плечи с двух сторон. Не вырваться.
        Глава двенадцатая
        Мне казалось, что я не выживу - но не сразу. Первый удар был щадящим и ласковым, я повелась на его обманчивую мягкость, решила, что меня напугают, унизят, не более. Нет.
        Порка провинившихся была делом обычным. Меня выволокли на задний двор, в скопище негодной рухляди, я увидела низкое подобие плахи - отесанное, отшлифованное сотней тел бревно в рост взрослого человека, и швырнули меня на него животом вниз. Все, о чем я думала в тот момент - нож и токен. Ни нож, ни токен у меня не должны найти ни в коем случае.
        - Глянь, какая госпожа славная, - раздалось над моим ухом, и тут же чья-то рука по-хозяйски прошлась по спине и ниже. Я замерла: там спрятан нож. Только не нож. - Неси розги, а то замерзнет, вон, платье еще мокрое.
        Первый удар поверх платья я стерпела. Не так и больно, решила я, но уже на третьем ударе поняла, что закушенные губы меня не спасают, что из груди рвется крик, а на пятом, кажется, потеряла сознание.
        Эти люди знали свое дело крепко.
        В себя я пришла лишь на третий день - так сказала мне Теодора. Она сидела возле моей постели, если кучу вонючего меха и свалянной шерсти, в которую я безнадежно уткнулась носом, можно было так назвать, и будто ждала, пока я либо очнусь, либо сдохну. Сдохнуть хотелось - я не чувствовала ни ног, ни спины, любое движение причиняло боль, как фыркнула Теодора - повезло, что с меня не сдирали кожу. Каторжанин не должен умереть раньше, чем ему положено, а меня пожалели, не стали раздевать. Что же, спасибо им и на этом.
        Я попыталась вдохнуть полной грудью застоявшийся, спертый, вонючий воздух - мое тело тотчас разорвало пополам. Отдышавшись, я попробовала повернуть голову - и меня полоснуло как кинжалом. Кинжал. Нож. И токен?..
        Превозмогая боль, я сунула руку под меховую накидку. Кто-то снял с меня платье, оставив юбку, панталоны и, основное, лонгслив, и насколько же я была предусмотрительна, что спрятала токен под него, но нож…
        - Что ищешь? - буркнула Теодора. Я не видела ее до того дня, как она оказалась со мной в одной лодке, но могла оценить, что с ней сделали несколько дней на острове. - Нож? Я его у тебя забрала и выкинула в отхожее место. Скажи спасибо, что не сказала страже.
        Никогда не делай людям добра. В лучшем случае они потребуют еще и еще, в худшем - захотят отплатить тебе тем же.
        - То есть я тебя спасла, - прохрипела я, заново учась дышать. Заново, чтобы не было так больно. - Да. Спасибо. Не переживай, я и без ножа соображу, что воткнуть тебе в спину, если понадобится.
        - И это после того, как я от тебя три дня не отходила, клятая? - Теодора присела напротив меня. Молодая еще, но сильно отекшая, пальцы ее напоминали связку сосисок, лицо потеряло очертания, под глазами ненормальные мешки. - Зачем тебе нож?
        - Просто так, - скривилась я уже не столько от боли, сколько от осознания: мало мне одной идиотки, еще и эта. - Хорошая и очень полезная вещь.
        Без нужды мне матросы его бы не дали. Чем дальше в прошлое человечества, тем больше в людях дерьма. Я везунчик, могла бы попасть во времена инквизиции. Все познается в сравнении, не правда ли?
        - Полковник все эти дни приходил, - продолжала Теодора. - Надолго его не пускали и только со стражей. Если сегодня сможет, тоже придет.
        Черта с два. Что ни новость, то одна поганей другой.
        - Он выжил?..
        - Выплыл. Никаноров погиб. - Тот, вероятно, кто протянул ему трость. - Это начало, жаль, что тебя не забрали из Темноты в обмен на кого-то. - Теодора поднялась, поправила живот, посмотрела куда-то в сторону.
        - А остальные?
        - Откуда мне знать?
        Я не видела, куда она смотрит, я не могла повернуться. Единственное хорошо - с меня сняли цепи, и с Теодоры тоже. А где Селиванова, тоже попала под розги или все-таки умерла? Я закрыла глаза, медленно сделала вдох и сильнее вжалась в подстилку, хотя это и причинило мне боль. Токен, я его чувствую. Его тепло, его непонятную, но такую важную магию, его способность спасти меня.
        Но, как ни странно, мысли мои перестали быть тягуче-мучительными, исчезло состояние, которое сейчас я могла бы охарактеризовать как апатию. И, конечно, не порка была причиной, а последовавшие за ней беспамятство и сон. Никогда не знаешь, где твое счастье, а где беда.
        - Когда тебе рожать? - спросила я. - Выглядишь препогано.
        - Когда Всевидящий даст, - огрызнулась Теодора и куда-то ушла. Я слышала шаги, потом загремело что-то, и тишина. Гиблая тишина. Гиблое место.
        Я осталась одна, но сомневалась, что мне предоставили отдельную комнату. Двигаться и даже дышать мне было по-прежнему больно, и я лежала, сосредоточившись на тепле токена. Вдох, по моему телу растекается спасительный жар, проникает в каждую клеточку, утешает, лечит. Выдох, боль испаряется словно пот, мои раны холодит и гладит магия, заживляет, затягивает, возвращает жизнь. Опять вдох, потом выдох, медленно, смакуя каждый целительный миг - и вот я уже могу шевелить рукой, поднять голову, но нет, еще рано, слишком рано. Набираться сил, взять от токена все, что он может мне дать, пережить и это.
        Все проходит, и это пройдет. Обязательно. Я справлюсь. Все, кто отобрал у меня волю, свободу, имя, титул, вы все отныне - мои враги. Клятая или нет, я не покорна. Каждый, кто выступит против меня, заплатит. Каждый, кто причинит мне зло, пожалеет. Я пройду по вашим головам и не обернусь, если кто-то закричит, моля о пощаде. Меня не жалеют - и мой ответ: ваша игра, ваши правила.
        Я выберусь отсюда, не знаю как, но выберусь. Непременно.
        Магия токена словно качала меня на волнах.
        Однажды я устала мучиться от переутомления, панических атак и бессонницы, которые списывала на бесконечные рабочие дни без отдыха, без перерывов, нередко и без еды, и настояла, чтобы мой терапевт направила меня к эндокринологу. Тот посмотрел на результаты анализов и приговорил меня к посещению психиатра - в самом обычном диспансере. Я была против, мешало предубеждение, но жить полноценно, не быть постоянно раздраженной и разбитой хотелось сильнее. Результатом стали диагноз «депрессия» и прием антидепрессантов. Было сложно, было невыносимо, но скоро я начала чувствовать себя человеком, мир перестал казаться тесным беличьим колесом, сон наладился, яркий свет не резал глаза, звуки не раздражали - мне стало лучше. От токена был тот же эффект, и я даже списала его на самовнушение. Пусть так, мне ведь безразлично, что спасает меня, разве нет? Я полежала еще, осмелела и смогла сесть, не испытывая никаких болевых ощущений. Я завела руку за спину, просунула ее под лонгслив…
        Что это было, черт побери?
        «Без него вам не выжить»… Моя преданная служанка сделала все, чтобы спасти мою жизнь. Наталья знала или догадывалась, что меня ждет, пошла на кражу, может быть, и на подкуп, если ей было чем кого подкупать, чтобы я получила единственную вещь, которая мне поможет. Если бы я могла передать ей мое «спасибо», если бы я могла ее обнять, но увы. Наталья осталась там, далеко, где тоже холодно и погано, но ее положение крепостной лучше, чем положение ее бывшей хозяйки…
        Комната, где меня разместили, точнее, нас, потому что лежаков было три, была крохотная - сперва она при свете свечи показалась мне больше, но нет. Полторы «хрущевские» кухни от стены до стены, но стены кирпичные, значит, я все же в развалившемся форте. Сложно сказать, тепло здесь или нет, токен греет меня, как и раньше, нет ни еды, ни воды… Конечно, ни сундуков, ни одежды.
        Потолок низкий. Нет окна. Это чтобы мы не сбежали - куда и как? Пол усыпан кирпичной крошкой - кажется, здесь она повсеместно, форт рассыпается на глазах. Огонек свечи трепещет - значит, дует, это мне от токена тепло. Не слышно звуков с улицы. Нечем дышать.
        Третий день. «Принцесса» прибудет дня через четыре. Я лежу здесь и издыхаю, и нужно протянуть до этого дня, терпеливо продолжать издыхать дальше. Чем дольше я буду валяться как полумертвая, тем больше шансов, что я успешно сбегу. Теодора не работает нигде потому, что ей вот-вот рожать, а Селиванова - кто знает, чем она занята, если вообще жива, быть может, традиционным для бесправной женщины этого времени делом.
        Я не вдова - я должна этим воспользоваться, и пока я не знаю как. Только каторга такова, что вдовой я могу стать в любой миг, это нужно учесть и подумать, как обернуть себе на пользу. И как?..
        Я услышала тяжелые шаги и легла как прежде. Теодора вошла, трудно дыша, и поставила передо мной прямо на пол горшок с чем-то горячим и положила на него краюху хлеба.
        - Здесь есть еда, - простонала я. А откуда? Тут камни и песок, и соль, значит, кроме «Принцессы», приходят баржи, выходит, мои шансы только что выросли в неизвестной прогрессии.
        Теодора мне не ответила и, постанывая, легла на спину. Я подождала, протянула руку за хлебом. Мне очень хотелось есть, но встать и насытиться мешала моя осторожность, Теодору, как бы скверно ей ни было, насторожило бы, что я так легко могу двигаться после порки. Так что я отщипывала хлеб, макая его в острую, обжигающую жижу, и думала, что буду делать, когда после такого обеда мне захочется пить. Теодора, возможно, сегодня уже не встанет, а Селиванова поднесет мне разве цикуту.
        Или я - ей, но проблема пришла откуда не ждали, мне захотелось не пить, а наоборот, и я, убедившись, что глаза Теодоры закрыты, свесилась с лежака и посмотрела, не стоит ли где-нибудь ночной горшок.
        - Теодора? - окликнула я. - Эй? Мне нужно облегчиться.
        - Встань и выйди, - на выдохе тут же отозвалась она, и я покорилась. Мой поход в местный сортир легким не будет, это точно, и все мои актерские способности, какие есть, я призову на выручку, иначе крышка.
        Я же видела, что такое настоящие киносъемки и какой это адский физически и морально труд. Десятки раз одно и то же, в полную силу, со всей отдачей, и когда кто-то из съемочной группы шутил - а быть может, и нет - не хочу ли я сняться в каком-нибудь эпизоде, я отказывалась. Мне хватало образа персонажа и пары кадров среди декораций «для себя», потому что не приведи бог эти снимки окажутся где-то опубликованы, но сейчас я жалела, что Голливуд не видит все грани моего нечеловеческого таланта. Ведь никому и никогда не приходилось играть перед светом софитов так, будто от этого зависит вся жизнь.
        Я ни на секунду не забывала, что исполосована до полусмерти. Я кричала, двигая рукой или ногой, шаталась, опять кричала, я падала на колени, истошно вопя, протягивала руку вперед и орала, на мои крики заглянул равнодушный стражник, и я завопила так, что он сбежал, не в силах смотреть на мои мучения. Я вовремя начала бесконечный путь, потому что к тому моменту, как я - ориентируясь на отвратительный запах - добралась по кирпичным обломкам до сортира, мой организм держался из последних сил. Ему пришлось терпеть целую вечность.
        Я рассмеялась, но не в голос, от облегчения, и заверещала - я ведь должна подняться и сесть в позе орла над этой ямой, а это больно, пошли все вон, в моем положении я нашла неоспоримые плюсы: никто не помешает мне сделать свои дела. И надо крайне бережно обойтись с токеном, одно неловкое движение - и все, из ямы с дерьмом мне его уже никогда не вытащить. Я поэтому задрала нижнюю юбку, придерживая токен поясом, и только тогда смогла позволить себе немного расслабиться.
        Не забывая, конечно, кричать.
        И путь назад, крики, слезы, мне начало казаться, что токен стал работать уже в обратную сторону - моя спина снова покрывается рубцами и кровью. Надо быть осторожной, кто знает, какой силы эта неясная магия, она как спасла меня, так в состоянии и убить.
        Я упала на порог, подозревая, что Теодора уже пришла в себя и наблюдает за мной. Грязные сапоги, на которые упал мой взгляд, подсказали, что Теодора не так опасна.
        - Аглая!..
        Черт же тебя принес. Я, испуская болезненные стоны, растянулась на голом полу в надежде, что мой супруг додумается отнести меня на кровать.
        Он и в самом деле поднял меня, положил на кровать, сел рядом. Я отвернулась, а когда муж коснулся плеча, опомнилась и закричала. Он наклонился ниже, взъерошил мне волосы, и без того похожие на воронье гнездо, провел пальцем по шее - снова мой крик, - потом тихо спросил:
        - Так ты жива?
        Господи, он еще и непробиваемо туп. Кто смеялся над голливудскими фильмами с их бесконечными «Are you all right»?
        - Как видишь, - простонала я, - но лучше бы сдохла.
        - Не говори так, - прошептал он с заметной нежностью. - Но, милая, как?
        Его рука сползла мне на спину, и я с легким сердцем застонала. Я не могла повернуться и взглянуть ему в лицо, но очень хотелось посмотреть в глаза человеку, который одновременно пытается получить ответ на загадку и тело своей супруги. Пожалуй, узнать, как выглядит тот, кто готов воспользоваться еле живой любимой женщиной, мне хотелось намного больше. Любимой - если полковник Дитрих и сам верит в свои пылкие чувства.
        - Ради Всевидящего, - прохныкала я, потому что я еле сдерживалась, чтобы не двинуть ему ногой, - убери руки! Мне больно! И…
        Я осеклась. Стонов Теодоры я за своим актерством не слышала. Она спит, потеряла сознание или ушла?
        - Где Теодора? И где Селиванова? Это она пыталась убить меня. Там, на барже.
        - Аглая, здесь никого нет, - снова жарко зашептал мне на ухо муж. - Пока никого нет, милая, - но потом отстранился. Я перевела дух и поверила ему на слово, и, возможно, я зря отказалась от его ласк, потому что мне нужно узнать две вещи: почему я не сгорела в огне и что за причина у Селивановой - была или осталась - убить меня во что бы то ни стало.
        - Я не знаю, почему я не умерла, - сказала я. Это было, наверное, самое искреннее, что я произнесла с первой секунды в этом мире. Пару лет новой жизни я легко отдала бы за понимание почему. - Все видели, как я горела. Но нет.
        «А почему ты не умер?» - вот что следовало спросить. Судьба? Стихия не самая справедливая вещь на свете.
        Мой муж взял меня за руку и задрал рукав. Я, как водится, завопила, потому что движение вышло резким, и без израненной спины было больно, и я понимала, что он ищет - браслет на моей руке, браслета нет. Это связано с тем, что я выжила, или не имеет никакого значения?
        - Неужели ты… - пробормотал полковник, но мысль свою не закончил, я сделала это за него: «Утратила свой проклятый дар». Да, утратила, все, что я могу, это взаимодействовать с токеном, и, скорее всего, потому, что его создала либо я сама, либо моя бабка. Магия крови, если она тут есть, но других объяснений у меня не нашлось.
        Полковник опять склонился надо мной, я почувствовала, что его рука проникает под матрас из шерсти. Если его и мучило воздержание, то он не предпринимал больше попыток склонить меня к близости.
        - Если Марго снова захочет убить тебя, - еле слышно проговорил он, и я как минимум узнала, что Селиванова жива, - ударь. Никто не знал, что она поедет сюда, никто. Ей здесь каждый второй желает смерти.
        Он поднялся, пошел к двери, и шаги его были странными: раз, два, три. Раз, два, три, и я, не имея возможности повернуться, догадалась, что он идет, опираясь на трость, вероятно, ту самую, с золотым набалдашником, трость, которая стоила жизни ее владельцу.
        У меня не получится сблизиться с мужем никак, неизвестно, что к нему испытывала Аглая, но я другой человек, мне не хочется подпускать его близко. Признаю, где-то неправильно, но он относится к жене как к вещи, потребительски, не щадя ее, пытаясь всегда получить свое, настоять на своем, чего только стоила его копеечная попытка манипуляции в городской тюрьме. Я могла ошибаться, впрочем, и поэтому, повернувшись, сунула руку под вонючий матрас.
        Все же нож. Так почему этой Марго каждый второй желает смерти, а меня мечтает прикончить она сама?
        Больше, чем Марго Селиванова, меня занимала только я. Я же утратила дар, и Святой Огонь не причинил мне никакого вреда, так что случилось в тот день, когда я так удачно едва не овдовела и не менее удачно пережила и ледяную воду, и порку? Я напугала стражника. Я управляла огнем. Как у меня это получилось, как? Или не я это сделала, но кто тогда?
        У меня был небольшой запас времени, пока никто не явился сюда, и я села, вытянула руку к свече, вздохнула, сосредоточилась.
        - Огонь!
        Глава тринадцатая
        Ничего не произошло. Я попробовала снова - с тем же разочаровывающим результатом, и снова, и ничего. Мне нужно сильнее злиться, выкрутить эмоции на максимум? Пока я на это не способна, посмотрим, что будет дальше, как я могу судить, жизнь меня еще не раз заставит защищаться.
        Я успела лечь обессиленной тряпичной куклой, заслышав шаги: шаркающие и семенящие, и незнакомый мне женский голос. Тут есть женщины помимо нас, они сумасшедшие или каторжные? Ссылают ли женщин за какие-то преступления?
        - …Лежит, - донеслось до меня. - А третья где, ну та, клятая?
        - Может, сдохла уже! - О, моя дорогая Марго, как я рада, подумала я и переложила нож таким образом, чтобы вытащить его я могла в доли секунды. В отличие от моего мужа, я сомневалась, что Марго попытается убрать меня вот так, нападением, у нее была отличная возможность придушить меня хоть этой шкурой, но почему-то она не сделала этого.
        Почему и так ли это важно?
        Женщины появились на пороге, и я с удовольствием послушала бы что еще, кроме брани Марго в свой адрес, что-то, что помогло бы мне получить информацию, а не только поток дерьма. Третья женщина, по голосу намного старше нас, велела Теодоре лечь, а Марго явиться в кухню, и ушла, но никто ее указания выполнять не спешил.
        - Почему она не уехала с остальными? - Марго подошла к моей кровати, и я притворилась, что сплю. Сложно выдерживать дыхание, спящий дышит иначе, и мне показалось, что Марго что-то заподозрила. - А эта, клятая, значит, очнулась?
        Теодора ходила по комнатке, Марго стояла у меня над душой, и ничего мне не давалось с таким неимоверным трудом, как изображение спящей. Если она сейчас же не отойдет, то догадается, несмотря на полумрак, шаги и пыхтение Теодоры.
        Она пнула ногой горшок - я услышала удар и как глиняная крынка покатилась по полу. Что Марго мешает убить меня? Страх? Но мертвая я буду уже безопасна, или полковник Дитрих ошибся, или здесь кроется что-то еще, и сомневаюсь, что со мной, как в приключенческой книге, поделятся всеми подробностями.
        - Очнулась, не очнулась, - простонала-прохрипела Теодора, - кто подойдет к ней? О, Всевидящий…
        Она со всхлипом села. Боли у нее не прошли, а я, даже если бы и могла взять и «проснуться», ей ничем помочь не могла. Это нормально на ее сроке? Ненормально?
        - Эта дрянь специально все устроила, - взвизгнула Марго. - Специально!
        - Чтобы ее избили до полусмерти? - Теодора, как мне почудилось, легла, но тут же села. - Вода. Принеси мне воды…
        Ругаясь про себя неразборчиво, Марго вышла, и Теодора, к моему удивлению, перестала стонать. Полно, вспомнила я, она чувствовала себя прекрасно, пока сидела возле моей постели, и скрутило ее ровно тогда, когда я очнулась. Я не одна ломаю комедию?
        - Кто это был? - спросила я в собственный рукав, но Теодора, как я и предполагала, услышала.
        - Жена коменданта, - неуверенно отозвалась она. - Она не уехала с прочими бабами.
        - Уверена, что жена коменданта - баба? - саркастически хмыкнула я. - Бабы - мы трое, плакало наше счастье, а она, полагаю, хоть какая-то, но дворянка.
        - Тебя крутило от живота, а не от порки? - поинтересовалась Теодора. Куда пропали ее страдания, сарказм выплескивается через край. - Облегчилась и миновало?
        - Не забывай стонать, - отбила я. - Вернется Марго, а как хорошо иметь ее на побегушках. Да? - И я повернулась, не забыв исказить лицо как от боли.
        - Ты клятая, я на сносях, а баб тут - жена коменданта да три старухи, - ответила Теодора, пристально глядя на меня, и этот взгляд мне не нравился. - У стражи баб вообще нет, так что лучше… лежи. Авось не тронут.
        Вот оно что, подумала я, не испытав ни особого страха, ни сочувствия. Это каторга, не курорт, где ты клиент и за комфорт щедро платишь. Здесь ты добыча, бесхозная вещь, красная цена которой - лишний ломоть хлеба, но как знать, как скоро я сама буду соглашаться на такие сделки.
        - А ты что будешь делать? - спросила я. - Когда родишь и станешь не менее лакомой для стражи, чем Марго?
        - А ты? Снова устроишь представление? - Теодора смотрела на меня не мигая, и я поняла о ней две вещи. Первая: она сама актриса каких поискать. Вторая: она не глупа. Третья: она моложе, чем, наверное, я, просто беременность протекает не очень гладко. Что заставило ее поехать сюда за пару-тройку месяцев до родов? - Как ты это сделала, Зейдлиц, ты же стала бессильная, ты не сгорела в Святом Огне!
        Что-что-что? Что? Как она ко мне обратилась?..
        - Кстати, как твое имя? Мое ты теперь знаешь.
        Зейдлиц, она сказала - Зейдлиц. Она хваталась за меня в лодке, она приняла от меня шубу, она просила меня отойти, когда я «колдовала», но отобрала нож и не выдала меня страже, она обратилась ко мне по фамилии - мы вместе учились? Жили в одном пансионе? В институте благородных девиц воспитанницы обращались друг к другу исключительно по фамилиям, выходит, мы пусть не близко, но были знакомы?
        - Не слышишь меня? Или графинюшке с нищей говорить не пристало? Опять решила нос воротить?
        - Аглая, - ответила я задумчиво. Сейчас я выложу карты на стол, сейчас я сделаю очень большие ставки, не имея на руках ничего. Ни-че-го. - Прости, я была действительно глупой. Видишь, как жизнь уравняла нас, но я - у меня не было выхода, отец и муж, они оба, как сговорились, вышвырнули меня из столицы. А ты? Как здесь оказалась ты? У тебя скоро будет ребенок. На что ты его обрекла?
        - А кому еще нужен этот байстрюк, Зейдлиц? - быстро, будто боясь передумать, бросила Теодора. - Кому нужна я? Атташе написал письмо и поминай, как его звали когда-то. Мезенцев по доброте женился на мне, он вдовец, ему кому-то оставить имение нужно… было. - Она прервалась, прислушалась, но не было никого. Тишина, лишь где-то гремят посудой. - Я рожу и отправлю его со следующим кораблем.
        - Могла бы остаться в столице, - пробормотала я. Здесь так запуганы женщины? Судя по Наталье, нет, если только купчихи и мещанки, да и крепостные, не чувствуют себя вольготнее, чем дворянки. - Тебе было куда пойти. На Тронный Двор. К тем, с кем ты училась… хотя бы ко мне.
        - Когда все знают? Когда я гулящая?.. Как будто этот брак что-то скрыл! Скажи, Зейдлиц, почему твое проклятие не выкинуло его, а, скажи? - она с ненавистью ткнула в свой крупный живот.
        Вот только этого мне не хватало, но как знать, может, обычные беременные гормоны. Вся жизнь Теодоры Мезенцевой - а как звали ее до брака? - изменилась из-за нелепой связи, потом - из-за заговора, но глупо, глупо оглядываться на общество и калечить две жизни разом. Здесь все идиоты, кроме меня, потому что просвещение дало мне не столько мозги, сколько чувство собственного достоинства. Здесь все понятия искажены - честь выше благополучия, своего и ребенка, здоровье не стоит ни гроша, а мнение света значит больше, чем пусть не роскошная, но сытая жизнь в тепле и достатке. Из дворянки превратиться в каторжную - легко, из белоручки в работницу - лучше ссылка.
        - Ты просила, чтобы я отошла, а не пыталась тебя согреть, - напомнила я. - Значит, боялась. Я не знаю, что происходит со мной и почему Огонь меня не убил. Не знаю. Возможно, бояться тебе уже нечего.
        - Клятая, - пробормотала Теодора и застонала, откинувшись на лежак, и я приняла это как сигнал. И мне пора возвращаться в лежачее положение.
        Но пришла не Марго, а жена коменданта. Она с грохотом поставила глиняный горшок, выругалась, увидев на полу жирную лужу, прикрикнула на Теодору и ушла. Дверь она за собой закрыла.
        Я разумно подождала, и как оказалось, правильно, потому что комендантша тотчас просунула голову:
        - Ваша девка баню топит. Пойдете обе.
        И ушла уже насовсем. Я припомнила все ругательства, которые знала, а учитывая ПТУ - хватило надолго. Токен, если я останусь без токена хотя бы на пару десятков минут, мне конец. И шрамы. Если они действительно зажили, это вызовет вопросов намного больше, чем есть сейчас, и что отвечать, кроме как «я не знаю»?
        Кто-то в этом убийственном мире не спросит хотя бы себя самого, какого черта клятая не сгорает, справляется со взрослым мужиком, владеет огнем и заживляет страшные раны? Это ведь невозможно. Или нет? Есть что-то, что считается обывателями безусловным, а правда известна избранным? Но кому?..
        Я никогда не чувствовала себя так неуверенно, и одновременно мне было настолько смешно, что я сдерживалась, чтобы не расхохотаться, и смех этот был бы близок к настоящей истерике.
        Мне некуда было спрятать токен, разве что съесть, но я понимала - случись что, я потеряю его насовсем, проще встать в гордую позу и без лишних рефлексий выкинуть его прямо в общую выгребную яму. Оставить его без присмотра я не могла - но все же не находила другого выхода, уговаривая себя, что все хорошо, и если никто не обнаружил мощный магический артефакт до сих пор, то он пробудет час, максимум полтора надежно спрятанным. И тут же обрывала себя: неизвестно, кто и когда решит нашу комнату обыскать не в поисках токена, а того же ножа, и я утрачу свой шанс на жизнь. Без токена все будет бессмысленно и бесполезно.
        Старуха вернулась. Не так она и стара, отметила я, когда она начала помогать раздеваться Теодоре, вряд ли старше, чем была Юлия Гуревич, но климат, еда и образ жизни превратили ее в каргу. Морщины и старческие пятна на вполне еще молодой коже смотрелись чужеродно и жутко, а во рту у старухи не хватало половины зубов.
        Это ждет и меня, если я… Я, когда комендантша отвернулась, тоже принялась раздеваться, и, как Теодора, стонала и корчилась, хотя все мои стоны вызваны были одним: боже, боже, как мне спрятать токен так, чтобы никто ничего не увидел? Если увидит, то как сделать так, чтобы никто не понял, что я делаю?
        Чудом, но у меня получилось. Тело жгло изнутри, и оставалось надеяться, что не случится ничего из ряда вон выходящего и в процессе мытья токен не выпадет, а я не сгорю.
        На что только ни пойдешь ради того, чтобы выжить. И поэтому - да, поэтому мне было смешно.
        - А ты чего стонешь, клятая? - прошамкала старуха. - Гляди на нее, резвая, как и не лупили. Смотри, скажу, что тебе было мало, так всыпят еще. Заворачивайся давай, окаянная! Бесстыжая!
        Завернулась я в шкуру, которой укрывалась. Спина зажила, но этому я знала объяснение, а вот ткань исподнего осталась цела… И платье практически не пострадало. Кое-где образовались прорехи, их легко можно было зашить, и я озадачилась этим, но не настолько, чтобы не пойти в баню вместе со всеми. Я не мылась больше недели и уже опасалась, что подхвачу педикулез или какие-нибудь не менее приятные и однозначно неизлечимые в этих условиях заболевания.
        Баня была общей, но, судя по всему, предназначалась для старших стражников, не для каторжан, и нас туда отвели лишь потому, что мы были женщинами. Слишком большое помещение только для коменданта и его помощников, слишком роскошное для остальной стражи и ссыльных: свежие деревянные полки, хорошая кирпичная яма для огня, новые глиняные плоские тазы, низкий, сохраняющий тепло потолок, и можно было сказать, что баня напоминала обычную русскую, если бы не несколько важных отличий. Топилась она открытым огнем, веников не было, и сидеть полагалось в той же шкуре, в которой мы сюда зашли, и потеть.
        Теодора осталась внизу, я тоже, потому что не рисковала с токеном акробатничать. Марго же лежала на самом верху, но когда мы пришли и старуха кинула на пол три черных обмылка, слезла, сбросила шкуру на пол, и я обратила внимание на ее синяки. Характерные и многочисленные, будто ее держали несколько человек.
        Если я не хочу так же, мне придется сожительствовать с мужем, и маловероятно, что это меня спасет, Марго тоже была невестой, но я хотя бы отсрочу неизбежное. Не обязательно мне поможет, но вдруг.
        Мне было жарко, и, пользуясь тем, что я сижу спиной к стене, я сбросила шкуру. Внутренности от токена горели, но не болезненно, терпимо, даже приятно, я взяла мыло и начала намываться, не забывая - не забывая! - стонать. Марго бросала на меня злобные взгляды, но комендантша постоянно заходила в парную подлить нам воды в тазы, и уходила, тряся головой, и я рассчитывала, что сейчас, по крайней мере, нападения не случится.
        - Есть же где-то край, где не так погано, Всевидящий, - вдруг провыла Марго и опустилась на мокрый пол. - Где не так погано сестре нашей!
        - Ищи да найдешь, - с ненавистью выкрикнула Теодора. Она опять тяжело дышала, и я не могла понять, жарко ей, притворяется она или ей действительно стало плохо. - Помоги мне… - хныча, попросила она меня, демонстративно отвернувшись от плачущей Марго. - Вот помощи просить у клятой - все, что осталось…
        Есть ли где край, где женщинам хорошо, усмехалась я, намыливая ей спину. Конечно, есть, и твое счастье, что тебе нечего представить, не с чем сравнить. Есть перегибы, есть недостатки, но никто не осудит тебя за то, что ты беременна не от мужа, никто не посмеет отобрать у тебя паспорт, не ограничит свободу без установленной судом вины, никто не упрячет на каторгу и в тюрьму потому, что муж твой - преступник. Впрочем, тебя все равно будут бить, если ты это кому-то позволишь, будешь страдать, если ты так захочешь, будешь чувствовать себя ненужной и незаметной, если себя в этом с успехом убедишь, и несчастной, если счастье твое будет зависеть от кого-то другого…
        Марго, как мне показалось, не домывшись, вышла, на прощание хлопнув дверью. Я встала, сунула Теодоре обмылок и пошла мыться дальше сама. Наконец я смогла распустить и распутать волосы и подивиться, какой красотой наградила природа малышку Аглаю. Подобное богатство я редко встречала, даже будучи Юлией Гуревич. Пожалуй, в этот роскошный водопад ниже пояса и влюбился полковник Дитрих, если он видел не убранные в прическу локоны жены, и если любил ее, а не уверил ее в этом.
        Теодора стонала без устали. Я повернулась с кривой улыбкой, покачала головой, удивляясь ее выдержке и добросовестности, она с не менее кривой гримасой поправила живот и ничего мне не ответила.
        Поразило меня, что шкуры, в которых мы парились, стоило лишь встряхнуть - и они стали сухими и чистыми. Мы сидели в предбаннике, пили отвар - противный, кидающий в самое пекло, но, вероятно, полезный, и Марго, и Теодора отплевывались, но наливали себе еще и еще, я исподлобья смотрела на бывшую однокурсницу и нынешнего врага, мочила губы в отваре и прикидывала, от кого мне ждать дерьма больше.
        - Госпожа, - встрепенулась я, когда старуха явилась снова. - Ей скоро рожать, в нашей комнате сквозит и воняет, младенца туда неуместно, и есть ли здесь доктор?
        - Какой тебе, каторжной, доктор? - заскрипела в ответ комендантша. - Сама опростается. Не принцесса, не помрет.
        - А если? - прищурилась я.
        - А и помрет, кто считать-то вас будет? - фыркнула старуха. - Ни одна баба из местных тут не рожает, а в эту пору тут ни одной бабы и нет. Одни только вон, лишние рты, - выплюнула она, ткнув в Марго пальцем, - что вы, что выродки ваши. А как работать летом, так в немощи все. По весне голодать будете, никто вам лишнего не даст, самим мало.
        Я искренне надеялась, что не пробуду тут до весны. Судя по выражению лица комендантши, она на это не надеялась тоже, но когда мы вернулись и уже собирались ложиться спать, пришла в нашу каморку и приказала мне идти за ней.
        Глава четырнадцатая
        Я пошла. В отличие от Теодоры, которая даже не стала одеваться и легла голая, как была, и Марго, которая в попытке защитить себя, а может, потому что ей было зябко, натянула на себя все, что было у нее из одежды, я надела лишь то исподнее, которое отдала мне Наталья, и нижнюю юбку. Я пошла, понимая, что сопротивление смогу оказать только на месте и что не так мне страшно само надругательство, как токен, черт его побери, все еще спрятанный в самом неожиданном месте. Старуха открыла дверь и втолкнула меня в небольшую комнату.
        - Вот, устраивай тут ее, - приказала она. - Все равно третья девка пойдет в казармы.
        - А я?
        - А что ты? Кто тебя трогать-то будет, клятая? - перекосилась отвратительная старуха. Я подумала, что муж-то ее имел вполне представительный и даже располагающий вид. - Хотя на что-то, может, сгодишься.
        - На что?
        Зачем я спросила? И так понятно. Переживу, главное, чтобы без различных последствий.
        - Чтобы баба не сдохла! Сама будешь подле нее скакать!
        - Вас, госпожа, не поймешь, - съязвила я, осматривая комнатку. Окон нет - но и в нашей камере их не было. Лежак. Столик. Очень тесно, конечно. А что насчет тепла? - То лишний рот, то чтобы не умерла…
        Старуха прислонилась к дверному косяку и наблюдала за каждым моим движением. Я все еще постанывала, я старалась об этом не забывать, но раз она уже заметила, что у меня практически нет следов наказания… Я склонилась над матрасом. Все та же шерсть. А что если…
        - Есть сукно? - спросила я, указывая на матрас, потом - на свою одежду. - Такое же?
        - Тебе зачем? Тебе больше, чем дали, не положено. Ишь, ходит, как девка гулящая, а ведь госпожа была…
        - Не мне, - коротко ответила я. - Для матери и младенца.
        Теплая, очень ноская, способная выдержать сильные нагрузки ткань. И да, она еще сохнет, как качественная спортивная форма. Я попробую что-нибудь сшить себе на случай, если токен перестанет работать или если у меня его отберут. Теодора крупная, я - нет, выкроить хотя бы рубаху, ладно, жилет, у меня должно получиться. Старуха проворчала что-то и ушла, я принялась обустраиваться: разобрала шкуры, вытряхнула матрас, с тоской прикинув ширину лежака: Теодора уляжется, а что делать мне? Старуха пришла снова, принесла связку серых свечей и таз из бани - не рановато ли она готовится? - и я попросила у нее еще какое-нибудь ложе, а также некоторое количество досок, чистых тряпок и пару ночных горшков.
        Когда комендантша вышла, я побросала все и начала осматривать дверь. К сожалению, ничего, что могло бы запереть ее изнутри, но если подвинуть стол, хотя он очень тяжелый, то сюда никто уже не войдет, а если принесут вторую кровать - идеально, стол будет стоять где стоял, но сантиметров пятнадцать - и кровать надежно встанет между ним и стеной, заблокировав намертво дверь.
        Я опасалась не надругательства. Я опасалась смерти. Марго была ненадежна - но и Теодора была ненадежна тоже, и все же, оценивая опасность, я склонялась к тому, что беременная повременит с покушением на убийство.
        Прислушавшись и убедившись, что пока никто не идет, я выдохнула, присела, изрядно раскорячившись, и извлекла токен из собственного тела. Он занял привычное место на моей груди, а я, сползая по стене, беззвучно расхохоталась.
        На эту ночь меня отвели обратно в прежнюю камеру и заперли нас снаружи, а наутро, после противного, несытного, острого завтрака, комендантша привела ко мне копию себя через десять лет - сморщенную, как печеное яблоко, посеревшую женщину, и обеих нас отправила устраиваться в комнате дальше. Я смотрела на новую старуху с сомнением, но она оказалась неожиданно разговорчивой и незлобной, хотя и недружелюбной.
        - Не слушай Парашку, - говорила она, - сестра то моя. Вона, пристроила нас тут всех, вроде как при деле. А какие тут обычно дела? Приготовить, прибрать, это летом, когда не так стыло, и жены стражников приезжают, вот тогда - ой сколько всем дел. А зимой у тебя всего делов - выжить.
        - Парашка - жена коменданта? - зачем-то уточнила я и посочувствовала мужику. Когда он на ней женился, не предполагал, что она в примерные сорок пять будет выглядеть на семьдесят с гаком.
        - Пошто? - удивилась старуха. - Ключница она его. А я да Машка, да Феклуха, стало быть, ее сестры. Парашка ссыльная была, жила с комендантом… потом мы приехали. Ничего, жить можно. Кормят тут.
        Я вспомнила завтрак и скривилась. Но все познается в сравнении, как ни крути, неизвестно, чем до каторжных мест питалась эта старуха.
        - Но, но, рожу-то не строй! - прикрикнула старуха. - А все, господ тут тебе боле нет, теперь сама работать по-черному будешь. По весне огород, по весне по яйца ходят. Ратаксы весной яйца в камни положат да сами в море, а тут и ты - опаньки! Вона, молодая, резвая, бегаешь быстро.
        - Я была графиней, дура, - повернувшись к ней, с насмешкой сказала я. - Как ты считаешь, насколько быстро я бегаю?
        А это отличный вопрос, своевременный. Физическая форма у Аглаи не та, чтобы уповать на нее, когда придет время, и что делать?
        - А делов? - не смутилась старуха. - Жистя-то дорога, так забегаешь! Все, вот это еехния кровать, а тебе вон сюда наложила. А вот это что Парашка велела принесть - не знаю. Пошто тебе сукна?
        Мне и в самом деле приволокли кровать, и надо сказать, что та, на которой я спала этой ночью и несколько ночей до того, была больше и крепче. Мне предстояло уместиться на подобии детской кушетки, короткой и узкой, но она оказалась легкой, это я уже успела проверить. Достаточно легкой, чтобы я могла заблокировать ей дверь, когда будет необходимо, и когда будет нужно - вернуть на место.
        - Беременной и младенцу буду шить, - отмахнулась я. - А то в холоде им не выжить. Неси иголку и нитки. И ножницы, если есть. А еще неси кирпичи и гладкие доски.
        В такой тьме не пошьешь особо… Я с трудом разодрала прикипевшую связку свечей, долго грела их по очереди над свечой горящей, чтобы их можно было согнуть, и после пары часов мучений прилепила кривые свечи на стену на манер извращенного бра. Эстетика глубочайшей задницы мира, очарование ссылки, подумала я довольно, отходя на пару шагов и любуясь на дело рук своих, и одна свеча, будто издеваясь, тут же отвалилась - я едва успела выхватить сукна. Проклятье!
        Еду мне принесли уже в новую комнату, а вечером пришла недовольная Теодора. Я показала ей кровать, которую соорудила для нее, призвав из памяти все виденные мной медицинские процедуралы. Доктор Хаус и доктор Мерфи получили бы обширный инфаркт, увидев плоды моих инженерных усилий, Теодора, как мне показалось, тоже была близка к обмороку, и я поспешила ее успокоить:
        - Я это все сложу так, что ты до родов сможешь спать, - объяснила я. - Когда придет время рожать, ляжешь на спину, вот эти две доски я положу вот так, - и я продемонстрировала, как должна выглядеть доисторическая кровать Рахманова, - на них пристроишь ноги…
        В схватках бедная Теодора обрушит всю конструкцию, но у меня было время довести ее до ума.
        - Рожают стоя, Зейдлиц, - Теодора взглянула на меня с жалостью, я будто не слышала.
        - Это когда есть повитуха. Здесь я буду вместо нее, - и, напугав ее еще сильнее, я отвернулась и сосредоточилась на будущих вещах, через некоторое время повернулась и приказала, держа в руках нитку: - Вставай, буду измерять тебя.
        Никакого сантиметра не было - облезлая линейка с зазубринами вместо делений, и соответствовали они непонятно какой системе мер, и ни единого листка бумаги, чтобы записать измерения, но я полагалась на память. Ножницы мне тоже не принесли, только короткий и очень острый нож, что меня искренне насмешило. Резать ткани этим ножом немыслимо, да, лезвие длиной сантиметр, но неужели никто не понимает, что и этого хватит, чтобы убить человека, не всегда нужно вонзать клинок в тело! Иголки кривые, нитки толстые, не откусить, не оторвать, Теодора, пока я ее вертела, ворчала, капризничала, но чувствовала себя неплохо и даже разоткровенничалась.
        Она жаловалась на еду - это с нее она так безобразно отекала; сказала, что повитухи на острове даже летом нет, промышляет этим жена какого-то стражника, но так, от случая к случаю, и сейчас она где-то в другом, более теплом и спокойном месте; заметила, что эта комната намного теплее и тише, чем та, в которой мы спали. Правда? Я безразлично дернула плечом, потому что холода с токеном не чувствовала, а звуки мне не мешали. Поспи три года в общаге с воплями, драками и телевизором, но у кого тут был такой опыт?
        Впрочем, в одном Теодора была права: здесь ничего не грозило свалиться с потолка прямо на голову, эта часть форта сохранилась намного лучше, чем та, в которую нас поместили сначала. Минус я видела один - очень далеко идти до туалета. Выяснилось, что расстраивалась я преждевременно: явилась третья по счету старуха и грубо оттащила меня от попытки что-то скроить.
        - Стол чего режешь, колодница! - рявкнула она. У нее был самый неприятный из всех старух голос - словно гвоздем проводили по стеклу. - Не умеешь, не берись! Переводишь сукно!
        - Все я умею, - спокойно возразила я. Старуха оказалась нервной, и лучшим в моей ситуации было не поддаваться на ее провокации. - Мне темно и неудобно кроить, и резать неудобно, и мне бы бумагу.
        - Ишь чего захотела, а корону тебе амператорскую не дать? - заскрипела старуха. Кто это - Машка или Феклуха? - Подымайся, пошла к себе!
        - Я должна быть здесь, - я бросила быстрый взгляд на Теодору, но она спала или делала вид, что спит: постоянно кряхтеть, если ты в принципе здорова, утомительно. - А если у нее начнутся роды?
        - А я на что? - скрежетнула старуха. - Ты колодница! Скажи спасибо, что тебя к прочим не отправили, и то - вона, ты клятая. Уж загубишь, так хоть одну. Пошла!
        Я подчинилась. Я понимала, что ничего эти старухи тут не решают - ни ключница Парашка, которую и Марго, и Теодора принимали за жену коменданта, ни ее сестры. Каторжная… Парашка была каторжницей и вот осталась тут насовсем, привезла сестер. Что с ними было, если этот беспросветный край, полный холода и голодных монстров, сошел за рай? И как сделать так, чтобы облегчить свое положение? Комендант казался очевидным решением, но я помнила, кто приказал швырнуть меня под розги, и не сомневалась, кто отдал Марго страже. Лучше он мне не сделает, а вот Парашка - может, если я найду с ней общий язык, если я дам понять, что признаю ее старшинство, что покоряюсь, готова выполнять все ее распоряжения и не перечить ей. Такая власть - кому какую удается заполучить, и мне теперь есть с чем сравнивать. Мое полунищее детство и мой второй шанс - кто скажет, что оказалось хуже?
        Я не только бесправная каторжанка, но и в любой момент могу умереть. Надо мной властвуют бывшие заключенные, и бог знает что еще может превратить мое существование в ад. Болезни, ратаксы, розги, пищевые отравления…
        Старуха привела меня в комнату, где сидела на своей постели Марго, впихнула меня и заперла на засов дверь. Я прошла к своей кровати, чувствуя, что не закончились еще события этого дня, а может, даже и ночи. Марго как змея, свернувшаяся перед броском, и глаза ее в свете свечи блестят очень недобро.
        Но Марго не сказала мне ни слова и легла в кровать. Я тоже залезла под шкуру, соорудив подобие подушки из шерсти. А еще здесь, под матрасом, остался нож - я сунула руку и проверила. Я каждый раз его проверяла и удивлялась - надо же, снова на месте, беззаботность или безалаберность нашей охраны?
        Чего опасался мой муж? Зачем Марго убивать кому-то? Почему сама Марго хочет меня убить? Или этот нож не для того, чтобы я могла защищаться, а для того, чтобы той же Марго было проще перерезать мне горло?
        Я не могла найти ответы на эти вопросы. Я даже не знала, что мне готовит следующий день.
        Наверное, я провалилась в сон, потому что открыла глаза от звука открываемой двери. Не шевелясь, все еще притворяясь спящей, я прислушалась к шагам и неразборчивым голосам. Кто-то прошел в комнату - под ногой хрустнули обломки кирпичей, кто-то негромко переговаривался у двери.
        - Поднимайся, - тихо, видимо, чтобы не разбудить меня, приказал Марго мужчина. - Давай, девка. Сегодня наша очередь, вставай, пошла.
        Какие нравы! А в каком дворце кто считал, что в моем мире они другие? Да, там, где оказалась в итоге я, на вершине мира - что оставалось, уже никому из смертных не одолеть, и то бывали такие случаи, от королевской короны до шальных миллионов, случайно выигранных в лотерею - на вершине мира все было иначе для тех, кто там свой человек. Спустись чуть ниже, и точно так же: кто сильнее, тот и прав.
        Марго плакала - я это слышала. Плакала, но поднималась, и стражники у двери уже довольно хмыкали, предвкушая предстоящее развлечение. Марго плакала и не торопилась, она всеми силами хотела оттянуть еще одну невыносимую ночь, какую-то из них она, возможно, не переживет, но я сомневалась, что думает она сейчас об этом.
        Кто сильнее, тот и прав?.. Но кто сильнее?
        - А эта? - услышала я и перестала дышать, хотя это как раз и было моей ошибкой. - Эту что, не возьмем?
        - Она клятая, - возразил кто-то. - Комендант ее, вон, к прочим бабам не хочет отправлять, бунта боится. Думаешь, что ты ей больше каторжных баб по душе придешься?
        - У нее вроде муж есть?
        - Кажись, есть, среди тех, кто помер тогда, его вроде не было? - то ли ответил, то ли спросил кто-то еще. - А может, и был, какая разница? Я к клятой близко не подойду, хочешь, сам тут ее пользуй.
        С одной стороны - тоже шанс, подумала я с тоской. Мои варианты: выбрать кого-нибудь себе в покровители и надеяться, что мной не поделятся по дружбе или как проигрышем, и как ни смешно сквозь невыплаканные слезы, стражник надежнее, чем мой муж. Как минимум у него есть права и хоть чего-то стоящее слово. Деньги, возможно. Он человек, а все мы здесь - расходные материалы.
        - Ну, долго сидеть будешь? - стражник нетерпеливо дернул Марго, поднимая с кровати, и я не увидела - почувствовала, как она беспомощно сжалась, а сразу после услышала крик.
        - Клятая!..
        Меня подбросило на кровати, я резко села, на миг ослепнув от неожиданно яркого света. Стражник, стоявший на коленях возле кровати Марго, стонал, закрыв лицо руками, ко мне дернулся один из тех, кто был возле двери, но резкий окрик кого-то, оставшегося в тени, его осадил. Я сжимала правую руку - не пустую, сжимала нож, не понимая, как он у меня оказался. Моя рука лежала совсем не так, чтобы я могла вытащить его как спецназовец, моментально.
        Свеча полыхала, словно факел, и все, что я сознавала в тот момент - что свечи так гореть не могут: ровным пламенем до самого потолка, вот-вот грозя превратиться в напалм, только дай приказание.
        Стражник, стоявший на коленях, отнял руки, уставился на них, и мне казалось, он не верит, что все еще способен видеть белый свет. Не белый, тут он везде серый, везде, куда ни кинь взгляд, и пятна здесь - белые или кровавые, других цветов в этом мире нет.
        Я вытянула руку с ножом в сторону двери, и стражники попятились, даже тот, кто застыл возле Марго, поднялся, начал отступать к остальным. Могла ли я ударить ножом? Возможно, в этот момент я плохо соображала, что есть я. И что есть то, что меня ведет, когда я…
        Когда я в гневе.
        Вот о чем говорил Филат, осенило меня, вот эмоции, которыми не умеет владеть опасный клятый. Магия Аглаи никуда и не пропадала, она перезагрузилась как операционная система, потому что тело осталось тем же, но с обновлениями - новым разумом, новым опытом, и, может быть, так она появляется у новорожденных, когда единственный знак того, клятый младенец или же нет, это пеленка - рубашка, и после - Святой Огонь. Который мать с ребенком не сжигает… Но больше нет никаких сомнений, пожар в день моего приезда - дело моих клятых рук.
        Прошло время, магия вернулась ко мне со всей восхитительной, разрушительной силой, и некому научить меня, некому объяснить, как управляться с ней, как обратить ее себе во благо. Мне нужно беленое золото, его нет и взять его совершенно негде.
        Но сейчас мне хватало гнева. Возможно, страха. Мой гнев и страх повергали в бегство моих врагов.
        Дверь закрылась, мы остались одни. Марго, упав на кровать, рыдала, я смотрела теперь на свечу - пламя становилось все меньше и меньше, и пока оно не превратилось в привычный дергающийся огонек, я так и сидела с ножом в руке. Лишь потом я спрятала его на прежнее место, поднялась и села на постели Марго.
        Мой шанс. Я умею использовать их так кстати, и неважно, чего это стоит кому-то еще.
        - Хватит рыдать, - приказала я, наклоняясь ниже. - Я не дала им забрать тебя. Все, что я хочу от тебя в ответ - объяснений, так скажи, почему ты хотела меня убить?
        Глава пятнадцатая
        - Ты должна была сдохнуть.
        Ценю прямолинейность, но тогда, когда она кроме шквала чужих эмоций дает информацию. Марго уткнулась носом в ворох шерсти и не думала являть иных откровений, а я была лишена возможности на нее повлиять. Не сжигать же, она еще пригодится.
        - Допустим, - кивнула я сдержанно, - но не повезло. Так случается. Я жива, давай еще раз. Почему ты хотела меня убить?
        Если причина в банальной ревности, я, пожалуй, сожгу ее. Иметь под боком человека столь глупого - даже если он друг, не надо уже никаких врагов.
        - Это ты предала всех, - выдохнула Марго как-то слишком ровно. Слишком спокойно, не обвиняя, а доводя до меня общеизвестный факт. - Полагаешь, никто не знает? Думаешь, никто не знает, что все здесь из-за тебя?
        В этом, возможно, есть смысл… Я не Аглая до конца, ее прошлое для меня - абсолютная тайна. Эта курочка что-то знала и проговорилась об этом отцу? Я сомневалась, что у нее были серьезные связи, что она могла, пыля юбками, нестись в местную жандармерию или приказ тайных дел, держа за пазухой перечень заговорщиков.
        - Я? - все-таки уточнила я. - Кошечка, у тебя плохие источники…
        Марго не ответила. Она тяжело дышала и все еще порывалась реветь, мне же было не до рефлексий и сантиментов. Я одернула себя: я усложняю, она не понимает моей речи. Проще и без иронии, хотя ирония все, что мне остается.
        - Ладно. Кто хочет убить тебя? Ты-то кому помешала, - слова «больная на голову» я предусмотрительно проглотила.
        Марго замерла, зашевелилась, повернула ко мне голову. Я только что спасла ее от очередного надругательства, и она все еще смотрит на меня так, словно это я толкнула ее в комнату, полную голодных мужчин. И будет смотреть, потому что переубедить ее никто не сможет, да и вряд ли захочет.
        Мы гораздо охотнее верим в то, во что хотим, чем в истину, так уж устроен человек.
        - Мой жених умер, ему не досталось отвара сталлы, - прошептала Марго. Я спрашивала ее о другом, но решила смолчать, пусть говорит, потом будет видно. - Я думала, меня тоже прикажут высечь. Как тебя. Ты заслужила. Но нет, комендант приказал отдать меня на потеху. А ты…
        - Опустим пока меня, - остановила ее я, - как видишь, не мы здесь ставим условия. Что за отвар?
        - Здесь все его пьют, иначе… замерзнут, - Марго всхлипнула и тут же скривилась. - Ты в бане его пила. Что, раньше не приходилось? Не было недостатка в деньгах и дровах? Или тебе, клятой, ледяная вода нипочем? Ты даже не заболела!
        Тон ее менялся с плаксивого на издевательский, первый предвестник большой истерики, но мне она была нужна в здравом рассудке. Я закусила губы, оглянулась на дверь. Пусть выговорится, надеюсь, в потоке словесного хлама мне попадется бриллиант. Кое-что я уже узнала, пусть и не жизненно необходимое - об отваре, но это пока, может, в будущем это станет первостепенно.
        - Вставай, пойдем, - приказала я. - Только не хнычь. Закроешься в комнате Теодоры. Там… - пока выдавать секреты преждевременно. Контакт, наладить контакт, худой мир предпочтительней доброй ссоры, а то, что Марго может сказать, важнее, чем мое к ней неприятие. - Увидишь, там тебя не тронет никто. Но сперва ответишь мне на вопросы, иначе стражу я сама позову, поверь, мне это никакого труда не составит. Меня боятся и правильно делают, а что же насчет тебя?
        Конечно, Марго никуда не пошла, закопошилась на постели, бычась на меня, и я догадалась, что она после случившегося меня боится сильнее, чем стражу, но сбежать от меня или остаться со мной - она, как буриданов осел, не может решить, как будет лучше. Могла бы подумать, как будет хуже - но это высший для нее пилотаж.
        Паршиво, что она знает то же, что и Аглая, еще паршивей то, что ни черта не знаю я. Два математика не доказывают друг другу известные с первого курса теоремы, а я - гуманитарий, купивший в переходе неплохо сделанный фальшивый диплом.
        - Послушай, - я покусала губы, подбирая слова. Я не мастер искать формулировки, от меня никто никогда их не требовал. Руки и вкус - и, ах да, кому здесь нужно мое умение, разве что когда-нибудь там, где солнце никогда не прикрывается стыдливо тучами, я вновь возьму в руки ножницы и макияжную кисть. Нет макияжной кисти? Изобрету. - Послушай, я не держу на тебя зла. Мне очень жаль, что все так случилось, и если бы я могла, если бы я имела такую возможность, я сделала бы все как… сейчас, чтобы этого с тобой не произошло. Но, к сожалению, теперь тебе стоит подумать, как бы не понести, это раз, два - хочешь ты или нет, но придется тебе поделиться со мной всем, что ты знаешь. Давай. Если ты хочешь узнать ответ, почему ты меня не убила, то я скажу.
        Наступило молчание. Я не торопила Марго, пусть соображает, ей необходимо определиться, на чьей она стороне. Да, принять помощь от человека, которого ты ненавидишь, сложно, но я не спросила ее, я сделала, и если у нее сработает механизм слабо изученной психологической защиты, она пойдет по самому простому пути: найдет во мне что-то хорошее, попытается разглядеть во мне друга, чтобы не спятить окончательно от осознания, что я ее просто подчинила себе.
        - Скажи, - предложила Марго, не глядя на меня. - И скажи, почему ты сейчас прогнала стражников.
        Хочет узнать, на что я способна, больше, чем мою мотивацию, или наоборот? Что я могу, я сама не знаю, но соврать меня права никто не лишил.
        - Потому что мне не понравилось то, что они делают, - без малейших раздумий отозвалась я, и я могла растекаться мыслью дальше, но чем скорее Марго получит конкретный ответ на свой вопрос, тем большее я буду иметь преимущество. Паршиво, что мне приходится выдумывать на ходу. - Мое проклятье сильнее, вот и все. Ты убедилась, как я управляюсь с пламенем.
        - Но это был Святой Огонь, - с сомнением напомнила Марго. Она напряглась, но и я видела, насколько моя версия криво пошита. Прости, дорогая, ничего умнее мне в голову в пришло.
        - Или просто огонь, - кивнула я, опуская детали. - На этой развалине был самый обычный огонь. Как в этой свече. - Вранье. Святой Огонь, потому что гнев Филата был непритворен, потому что он ударил Марго за кощунство, обмануть бывшего монаха ни один капитан бы не смог. - Итак? Моя смерть против твоей смерти?
        Марго наконец села, а я, возможно, впервые смогла ее как следует - как вышло в полутьме - рассмотреть. Красивая, вероятно, красивее самой Аглаи, а как, кстати, выгляжу я? Молодая, но постарше Теодоры, первые морщинки уже пробиваются. Жизнь у нее была нелегка или генетика, которую никто никогда ни в одном из миров не отменял? И волосы, отметила я удовлетворенно, у Аглаи волосы намного лучше, потому что у Вселенной дурацкое, как выяснилось, чувство юмора, и здорово, что Юлия Гуревич была парикмахером, а не системным администратором или проктологом, хотя для того, чтобы раскопать эту задницу, проктолог - самое то…
        - Когда арестовали полковника Дитриха, - Марго смотрела в сторону - преувеличенно, - последнего из всех, это стало ясно всем. Мне сказал Станислав, его нет в живых, твое слово против моего. Но это неважно.
        Да из тебя все придется тянуть клещами, вздохнула я. Ничего, у меня времени очень много, вся ночь и еще бог знает сколько. Итак, здесь все, если верить Марго, желают не ее, а моей смерти. И даже не каждый второй, вот такая несправедливая арифметика.
        - Что именно он тебе сказал?
        - Что об участии полковника никто из арестованных на допросе не говорил. Все знали, что он не связан с покушением на императора напрямую, его не привечали при дворе после того, как он на тебе женился, - и тут она соизволила повернуть голову в мою сторону, - это фрейлина Дивеева постаралась.
        - Да черт с ней, - буркнула я и мысленно отвесила себе такую затрещину, что, будь она настоящей, я слетела бы с кровати в дальний угол. - Плевать, - перевела я. - Значит, никто из заговорщиков не упоминал имя моего мужа. Потом его арестовали, и кто-то решил, что это я проговорилась.
        Марго продолжала смотреть на меня, и я догадалась, что она хочет встать с кровати, но боится попросить отойти. Хорошо, я поднялась, пересела к себе, презрев все условности, забралась на кровать с ногами, поджала их под себя - Марго промолчит? Да! - стала ждать, что она собирается делать. Марго села, помолчала, взяла еду. Проголодалась, бедная кошечка, хмыкнула я, или очень быстро придумывает, что ляпнуть, пока ест.
        - Кто-то, - поторопила я ее, - решил, что я хочу избавиться от мужа. А заодно от имени, денег, теплого дома, положения в обществе. - Марго перестала жевать, криво усмехнулась. Нет? Я не там копаю? - Понимаю, звучит нелепо. Но у тебя есть ответ, надеюсь, правильный.
        - Ты считала, сундучок достанется тебе? - перебила меня Марго, и я моментально натянула на лицо полнейшую бесстрастность. Конечно, деньги. Без денег перевороты не вершатся. Даже не начинаются. - Останешься свободной и богатой. И независимой от отца. Не вышло, клятая?
        А возможно. Вот это очень возможно, и мотив, который озвучила мне Марго, прост, понятен и очевиден. Большие деньги, с учетом времени они - не карточка, не счет, не вклад, а примерно пара килограммов металла. Что бы там Марго ни несла: если все тщательно скрывали от властей участие в заговоре моего мужа, стало быть, он должен был повлиять на судей взяткой. Может, и повлиял, но кому и когда мешало взять деньги и поступить по-своему. А может, и не повлиял.
        А Аглая? Если деньги хранились в доме полковника, она знала про них. Или нет? И интересно, сколько там было денег - однозначно немало, - где они, кто ими сейчас владеет. Забавно будет, если у меня еще появится шанс до них добраться, очень забавно.
        - А ты? - прищурилась я, ни опровергнув ее слова, ни согласившись. Она вольна думать что пожелает, или что пожелаю я, к примеру: такая версия меня на данный момент устроила. - При чем здесь ты? Твоя смерть кого порадует? Ты никто. Ты даже попасть сюда была не должна, ты невеста.
        Марго оставила еду, выпрямилась, гордо вздернула голову. Ого! Прикрытые глаза, лилейная шейка, высокомерно поджатые губы. Так в плохих фильмах королевы выражали презрение к черни, а еще с такими лицами приходили ко мне в салон нуворишки с неустойчивым финансовым положением. Времена меняются, люди нет, так Марго даже не аристократка, в лучшем случае - дворянка из тех, кого и на порог не пустят: нищебродка с самомнением сэлф-мэйда и титулом, полученным за личные заслуги.
        - Есть честь, - прошипела она сквозь зубы, - и любовь. Тебе неведомо, клятая. Ты не сгорела, твое притворство разоблачили, ты на месте, которого ты достойна. Уже ради этого я готова была тысячу раз попасть на каторгу и миллион раз в руки к страже.
        Облив меня, как она полагала, дерьмом, Марго легла и отвернулась, а я хмыкнула: какие твои годы, миллион не миллион, но с десяток раз еще будет. Врала она или привирала, мне было над чем подумать.
        Увы, для того, чтобы разобраться во всем, мне все еще недоставало информации.
        На следующий день я, позавтракав, отправилась в комнату Теодоры - шить. Теодора привычно стонала - похоже, у нее это стало как дышать, старуха убралась восвояси, я кое-как закончила раскраивать будущую рубаху для молодой матери и принялась за детский конверт.
        Свои навыки я оценивала трезво: ничего сложного я не сошью, меня учили чему-то в школе, но с тех пор миновало столько лет, что я с трудом вспомнила, где уток, где основа. Скорее всего, ошибалась. Зато, и я сама не могла себе объяснить почему, я загодя надергала из своей постели шерсти и, отобрав у протестующей Теодоры настой, который ей притащили вместе с завтраком, налила его в таз и вымочила в нем шерсть. Если у меня после этой гадости драло во рту и во всем теле, и если это запланированный эффект, не окажет ли пойло влияние и на дополнительный обогрев?
        Я не знала и легкомысленно надеялась, что у ребенка ничто не вызовет аллергии. По диплому о высшем образовании я химик, только вот неорганик, и до применения моих знаний этот мир не дозрел.
        Для себя я припасла сукна пока на жилет, который предполагала надевать под платье. И еще надо извернуться с тканью на штаны, зима, черт бы ее побрал, очень близко.
        А «Принцесса» - я ее, конечно, ждала. Уже со дня на день. И потому, когда после обеда пришла Парашка и приказала мне идти за ней, я бросила шитье и ждать себя не заставила. За пределами форта я была один раз, этого недостаточно.
        Ветер стал сильнее и холодней. Скалы покрылись инеем, под ногами хрустел легкий наст. Снега не было, но температура была минусовая, и да, даже с токеном… Если здесь зимой минус двадцать, насколько долгосрочно будет тепло, которое дарит мне артефакт моей бабки? Парашка привела меня к одному из бараков, и я от отчаяния заскрипела зубами. Черт. Черт!
        Я должна была это предвидеть!
        Здесь жили ссыльные женщины. Немного их было, и да, сразу отпал вопрос, почему стражники обходили их стороной. Возможно, что через пару лет мой муж тоже утратит свою красоту, да не возможно, а непременно. Две каторжанки что-то варили в тесной кухне, закопченной, пропахшей тухлятиной, и при виде меня подняли крик.
        - Дурная! Вон! Вон пошла! Вон обе!
        Хриплые, будто пропитые, голоса, лица покрыты струпьями и морщинами, волос почти не осталось, глаза пустые, пальцы словно у зомби. Бабы размахивали руками с вялой агрессией. Так гонят шелудивое животное со двора - не со страхом, а с омерзением, каторжницы уже ничего не боялись, но видеть рядом с собой не хотели, скорее всего, меня. Парашка смотрела на них намного злее, но сдалась, дернула меня за рукав, потащила из барака обратно, а вслед нам неслось:
        - Клятая! Клятая!
        - Ну вот и стоило послушать его, - раздраженно выдала мне Парашка, когда за нами захлопнулась дверь. - Куда мне тебя, негодную, деть? Стражники от тебя отказались, бабы вон… а, - она махнула рукой, - ну полгода ты еще будешь барынькой, а потом? Да чтоб ты сдохла!
        Да. Я неудобный ссыльный, ухмыльнулась я. Наглый, умный, циничный, не сортирующий вас всех тут на друзей и врагов. Я сама по себе, мне бы выжить, хорошо бы узнать, что с деньгами, были ли они, есть ли еще, но деньги всегда - наживное. Жизнь, самое главное - жизнь.
        - Сколько им лет? - спросила я. - Тем двум бабам?
        Прочих я как следует не рассмотрела. Дом призрения из кошмарной антиутопии - все, что я могла сходу сказать. Отвратительное зрелище, лепрозории, наверное, были приятней глазу, даже жалости никакой нет.
        - Я почем знаю? - окрысилась Парашка. - Двадцать семь? Тридцать? Эти лет пять как тут, все никак не скопытятся. Обычно бабы за год край мрут. Ну, чего встала, рот разинула? Пошла, пошла!
        Тридцать, подумала я отстраненно. Всего тридцать. Но замерла я совсем по другой причине: я видела отсюда берег и море, и там, где-то далеко, на самом горизонте, была точка.
        О, боже, да. И ты мне, старая дрянь, сейчас мешаешь.
        - Пошла, пошла! - прикрикнула Парашка. - Ноги держат, так иди, слуг у тебя тут больше нет! Вон в крепость, пока ратаксам не сгодилась на обед!
        Проваливай к черту, нетерпеливо думала я, не смотря уже на горизонт открыто, но и не теряя темную точку из виду. Она приближается, мне не кажется, мне совершенно не кажется, и волнение на море все еще сильное, но не такое, какое было в тот день, когда меня выкинули в этот ад. Если «Принцесса» пристанет к берегу, я обязательно на нее попаду. Если нет… Не может быть никакого «нет», просто не может, но если баржа пристанет, на нее погонят стражников или каторжников, там сундуки и, может, что-то насущное для крепости, и да, соль, баржа должна забрать груз соли.
        Проваливай! Просто убирайся отсюда, ведьма. Вон!
        Парашка не торопилась. Видела она плоховато, потому что тоже взглянула на море, но ничего ей стоящим внимания там не показалось, и в конце концов она ушла, толкнув меня в плечо. Ушла в сторону женского барака… Унимать ссыльных баб. Насколько каторжанки ее ненавидят?
        Я могла попробовать пробежать огромное расстояние до берега. Метров пятьсот, восемьсот, пожалуй, но меня заметят, если я побегу открыто, и вернут обратно, и высекут. Из форта отправят подводы? Здесь лошади есть? Сомнительно, их надо кормить и климат не располагает, значит, впрягут в телеги колодников. Я рассматривала бараки, в мужских не было никакого движения, дымок, как и в первый день, стелился только над женским, где кухня, а кормят заключенных таким дерьмом…
        Если есть сарай для телег, то он в форте, и я, пока никто заинтересовался, какого черта я тут делаю, поспешила к развалинам.
        Вот вход, дверь, в которую нас втолкнули в первый день, я ее узнала - темная, будто мокрая, и засов - насквозь ржавые скобы. Крыльцо, точнее, его остатки, кто и зачем построил тут крепость? За месторождения соли шла война, был гарнизон, были военные, но потом экономика сказала свое веское слово, все поняли, что за некоторые вещи лучше пусть дорого, но платить, и теперь крепость рушилась на глазах, кирпичи, что пошли на ее постройку, привезенные неведомо из каких краев, казалось, шевелились от ветра, а может, и нет, в самом деле так было, я шла, наступая на бесконечные осколки, и хруст и треск преследовали меня.
        Еще одна дверь - сарай? Нет, заперта, и давно, никто здесь не ходит, и грязная соль лежит у порога как осевший по весне снег. У следующей двери я остановилась, взялась за ручку, я, в конце концов, могу сказать, что мне нужны бумага и чернила, если окажется, что я случайно забреду куда-нибудь не туда. И если мне их дадут, замечательно.
        Я посмотрела на море. Точка? Она не двигается, застыла на том же месте, что-то произошло, это другой корабль или мои видения? Не может быть, я просто не хочу думать о том, что я ошиблась.
        Я, пригнувшись, но не сказать чтобы ловко, проскочила под окном - к воротам, укрытым в красной нише, одна створка казалась мне приоткрытой, и я побежала туда в поисках места, куда я смогу спрятаться: телега, бричка, хоть что-нибудь, сани, дровни, черт знает, на чем они тут ездят. Или я снова спешу и стоило бежать в сторону добычи соли, там наверняка есть что-то, что довозит ценный груз до корабля?.. Я приоткрыла дверь, прислушалась - никого, и скользнула внутрь.
        Есть! Две телеги, на одной навалены какие-то тряпки, и в них я могу зарыться и замереть. Неизвестно, сколько мне ждать, есть риск, что меня обнаружат, но он сравнительно меньше, как если бы я со всех ног бежала к берегу. Стараясь убедить себя, что мерзкая вонь - то, к чему я должна взять и привыкнуть, что противные даже на ощупь тряпки - благо и заботить меня должно лишь то, чтобы их никто не вздумал ворошить, я принялась готовить себе укрытие. Этого мало, нужно навалить на телегу дерьма еще. Где оно?..
        За хрустом вездесущих обломков кирпичей под моими ногами я не услышала новой опасности.
        - Аглая!
        Черта с два!..
        Мой муж был в полном расцвете сил, крепкий, готовый ко многому. Я повела рукой, проверяя, подчинятся ли мне расколотые кирпичи, и тут же оставила эту мысль. Если я не попаду на «Принцессу», если меня поймают, если, если… так много «если», а страх перед клятой может уйти или Марго наскучит страже, но что мой муж делает здесь?..
        По крайней мере, «здесь» - на воле. Условной, но и не возле скал. Намерения полковника Дитриха были ясны как день, а я приняла твердое решение ему не перечить.
        Молодой организм Аглаи уже намекал, что именно сейчас подходящее время, что рисков меньше. Не сегодня, так завтра мне придется подумать, где взять привычные для любой цивилизованной женщины средства, где взять их мало того что среди дикарей - на каторге.
        Думаю, эта проблема тут отпадает у женщин в течение месяцев трех-четырех.
        - На тебе бабье исподнее, - удивленно сказал мне полковник, быстро освобождая меня от него, и я чуть не рассмеялась: опыт с бабами у него был, как он ни отрицал. На мелочах сложно не проколоться. Что ему возразит баба? - Ты все так же прекрасна, Аглая. Моя жена.
        Ну ведь не ради этого ты тащил меня за собой, думала я и отворачивала лицо от вонючих тряпок. Все желания, кроме «поесть», в этих краях тоже пропадали достаточно быстро, и у стражи, возможно, тоже, иначе бы комендант не стал разбрасываться столь ценным призом, как красавица Марго, нет, не стал бы, а я, а что я, да, я довольно отметила, что полковник легко мог дать фору всем, с кем я была близка раньше - в той жизни. Ему удалось почти невозможное. Я тоже хотела получить свою долю - еще бы поза была удобнее и место почище. Не каторга. Но была бы не каторга - я на это бы и не пошла.
        По итогу я оказалась зла, и будь это та, моя прежняя, жизнь, полковнику ко мне был бы ход заказан, но условия диктовала не я. Я могла только выпытать у него информацию.
        - Марго все знает о деньгах, - заметила я раздраженно, оправляя одежду. Полковник застыл на мгновение в глупом положении, но быстро очнулся, стоило мне прояснить: - О деньгах, что ты оставил на всякий случай.
        - Вот и помалкивай, милая, - нежно предложил он и вроде бы без угрозы, чмокнул меня в щеку и пропал за скрипнувшей дверью.
        Откуда он меня увидел, подумала я, где был он сам, он не мог прибежать в этот сарай за мной от скал, или?..
        Мне пора прятаться, решила я, и в этот момент заметила странный предмет. Тот, которому вообще не должно было здесь, в сарае, быть места.
        Глава шестнадцатая
        Мужчин, как и женщин, я видела самых разных. Умных и глупых, мудрых житейски и тупых как бревно, добрых до подозрительной приторности и злых без всяких причин. На мое отношение к людям никогда не влиял их пол. Сейчас я не знала, что думать.
        Случаи, когда после близости люди вдруг исцелятся или забудут про жизненно необходимое, я могла лицезреть только в фэнтези, если бы увлекалась этим жанром, или в гротескных голливудских комедиях. Каторга к фарсу не располагала, и меня грызла мысль, что связь с клятой не способна кого-нибудь излечить, а факт оставался фактом: полковник Дитрих ушел, не забыв, но оставив - теперь уже свою - трость.
        Он сделал это сознательно, думала я, прокручивая в голове все детали, он воспользовался возможностью принести мне трость, а не получить удовольствие, милая Аглая - приятный бонус, но почему он не передал трость в тот день, когда я очнулась после порки? Дитрих пришел один, без стражи, так что мешало? Сомнение, что я в состоянии справиться с магией, он весь был пропитан сомнениями, отчаянием, и именно потому в тот день мне достался лишь нож. Что в этой трости, размышляла я, рассматривая ее в полумраке, она тяжелая, с золотым набалдашником, но полно, точно ли с золотым?..
        Я приоткрыла дверь наружу, прислушалась. Темнело, ничего, никого, в сарай никто не идет, всем плевать, что подходит корабль, если он действительно есть, если зрение меня не обмануло, и я подтащила трость ближе к свету. Кажется - и я предпочла бы, чтобы не казалось, а было так - золото не по всему набалдашнику, небольшое отверстие, словно для токена, беленое. Это белое золото, серебро, сплав или платина? Не имеет значения. Отверстие больше, чем мой токен, и думать не стоит, чтобы попробовать соединить то, что усиливало магию, и то, что помогало ей управлять.
        Но Дитрих ничего не знал про мой токен. Прикрыв дверь, чтобы не привлекать внимания - кто-то из стражников быстро шел в направлении форта, но вряд ли в сарай - я задумалась. Трость, чтобы я не спалила форт? Стража наверняка растрепала всем про неудачу с Марго, но откуда об этом мог узнать Дитрих?
        Кое-какие ответы я получила раньше, чем смела ожидать. Стражник зашел в соседнюю дверь - как раз под окном этого помещения я пробежала, прогибаясь, - и тут же вышел в сопровождении моего мужа. Ларчик просто открывается: Дитрих меня умудрился увидеть и притащил трость. Зачем?
        И что он делал, черт побери, здесь, он каторжник, место его на добыче соли?
        Пространство перед фортом опять опустело, я вышла, придерживая юбки, отмечая неприятное неудовлетворенное чувство во всем теле и тяжесть трости. Я прокралась вдоль стены, заглянула в окно, на ходу придумав объяснение, полное правды: «Мой муж забыл свою трость». Я убью сразу двух зайцев, если получится - оправдаю свое появление там, где меня быть не должно, и узнаю, насколько Дитриху важно было передать мне трость при первой возможности.
        В кабинетике не было никого. Я оглянулась, осмотрела опустевшую площадку, прищурилась на горизонт, сжала руку, которой держала трость, пальцы другой руки до судорог скомкали юбку. Корабль приближался, но даже по контурам, издалека, был никак не похож на «Принцессу». Какого черта, хотелось заорать мне, но произойти со старой баржей могло все что угодно, и, может быть, этот корабль привез то, что удалось подобрать после крушения. Чьи-нибудь сундуки, чьи-то вещи.
        Постукивая тростью, я зашла. Конторка напоминала ту, в которой я устроила файер-шоу, была в беспорядке большем и чище. Или ее использовали чаще, или Дитрих навел тут марафет, или тот кабинет принадлежал лично коменданту, а этот - учетчикам, но меня интересовали шансы свидания с одной натруженной, закопченной королевской особой, и если в берлогу коменданта мне проникнуть было легче, то сюда я в ближайшее время могла так легко и не попасть. Я закрыла дверь, сморщилась от кисловатого запаха - какой-то очередной отвар наверняка, - подошла к столу, прислонила трость и начала просматривать бумаги.
        Женщины обучены грамоте? Аглая, бесспорно, да, не одним же танцам ее учили в пансионе, а в массе нет, зачем, псалмы можно выучить, повторяя их за священником.
        О «Принцессе» мне ничего не попадалось, списки были невыразительными: фамилии, в соседней колонке номера - один, два, три, еще в одной - непонятные цифры: ноль, запятая, три, семь, девять; ноль, запятая, четыре, два, один; в последней, отчеркнутой, сумма и значок процента - ого, господа, мои поздравления, вы знакомы с математикой. Вероятно, норма выработки, и не сказать, чтобы каторжники старались. Процентов тридцать-сорок, негусто, возможно, причиной спада добычи стала осень, больше похожая на холодную зиму.
        Ничего. Я с каждым новым списком зверела, и злость заставляла проглядывать каждый лист. Здесь должна быть хоть базовая логистика, они не могут работать совсем наобум, должен быть график прихода барж. Пользуясь тем, что я умею хлопать глазками, и тем, что у меня оказалась трость, я даже не торопилась. Жду мужа, я ведь осталась его женой, мне скучно, какой спрос с барыньки? Скажите спасибо, что не рисую вам тут цветочки на полях. Но ничего, кроме подсчета процентов норм добычи соли - я не поленилась открыть уже сшитые в брошюры листы, убедиться, что и там только соль, но…
        Я погрызла нечистый палец. Поправила трость, еще раз открыла брошюры, пересмотрела расчеты, лежавшие на столе, совсем свежие. Что-то в них насторожило, цепляло взгляд, особенно те листы, по которым стоило провести пальцем - и чернила смазывались… Я видела этот почерк, осенило меня, в короткий миг, когда схватила документы в отцовском доме, и Наталья отобрала их, вернув на место, но ошибиться я не могла - написание некоторых букв было таким характерным, и чтобы не заблуждаться, я открыла старые записи, брошюры, одну за другой, сравнила почерк с почерком полковника - да, я все запомнила правильно.
        Знать бы, что за бумаги?.. Ответ на этот вопрос остался навсегда в моем прошлом, и стоит смириться с тем, что я никогда не узнаю правды, чтобы продолжать искать информацию. Ее немного, зато она хороша: мой муж связан с моим отцом.
        С улицы донеслись шаги, голоса, я отпрянула от стола, не потрудившись прикрыть неуемное любопытство, натянула на лицо довольную улыбку счастливой супруги, но в кабинетик никто не зашел. За окном пронеслись стражники, они торопились к морю, никто не свернул к форту, и я признала - пока стоит оставить попытку бегства. Даже если корабль пристанет к берегу, неизвестно, куда он затем пойдет. Может, обратно в столицу, где меня подхватят под белы рученьки, закуют в кандалы или цепи, отправят на каторжные острова, потому что никому, совсем никому Аглая Дитрих там не нужна. Кому-то она мешает…
        Возвращаясь, я посмотрела на море. Корабль стоял на рейде, и к нему торопилась лодка. Я напрасно тянула с проверкой последней цифры лотерейного билета, не зная, что сильнее подкосит меня: выигрыш или то, что я неудачница.
        Трость я спрятала под кровать, полезла поглядеть, как там нож, обнаружила, что его уже забрали, и, подумав, сделала то, что от благородной дамы не ждали. Во все времена вплоть до нашего прогрессивного века мой поступок вызвал бы лицемерное возмущение, мне же было важно, чтобы тело перестало напоминать, что мой муж - порядочная скотина.
        Дни потекли однообразно, уныло, мрачно. Утренние и вечерние сумерки смешивались с солью, окрашивая все в серый цвет. Один, два, три дня - на третий я вышла на улицу по поручению Парашки: принести с каторжной кухни стебли сталлы. Парашка мерзко хихикала, отправляя меня, но я не боялась и не перечила. Остров сковало тонкой коркой льда, он хрустел под ногами, колол лицо ветер, а на рейде все еще стоял корабль, и я не знала, с чем это связано, и не могла узнать. Темнело, в конторке, где денно и нощно трудился мой муж, трепыхался оранжевый огонек, а я шла, слегка пригибаясь и местами скользя по льду, на кухню к отвратительным бабам. В логово монстров.
        Несправедливо, я понимала, но отвращение помогало найти в себе силы. Я не боялась старости, нет, отнюдь, я не хотела преждевременно превратиться в развалину, отрезать от жизни три-четыре десятка лет, а если учесть, сколько может прожить клятая не человеком и не чудовищем, больным, бессильным, это хуже смерти. Я постучала в дверь, вошла, не дожидаясь ответа, поздоровалась и ровно озвучила просьбу. Бабы окружили меня как хищницы, тянули руки, шипели, шевелили губами, я изображала смирение и покорность судьбе, зная, что бабы боятся меня больше, чем я боюсь их.
        - Нет сталлы, самим мало, - наконец хрипло, нечеловеческим голосом, сказала одна из баб. Горбатая, будто безглазая, почти без губ, и я еще раз подумала - что это, здесь ведь есть и мужчины, много мужчин, так что сотворило из женщин в таком раннем возрасте живых мертвецов, но пощадило каторжников и стражников?
        - Сталла нужна беременной, - напомнила я, потому что дополнила краткий приказ Парашки сразу, как вошла. Теодора не переставая пила отвар, иначе ее знобило страшно, и мне не то что было ее жаль - мне не хотелось оставаться здесь дольше и возвращаться с пустыми руками тоже. Я вытянула руку, не зная зачем, думая только о том, что пора убираться отсюда, пока смрад и гной не затопили меня как зараза, пока и я не начала обращаться в подобие монстра, и не поняла, что хлопнуло несколько раз, что за звук, почему шарахнулись и размазались по стенам бабы, издав тонкий, перепуганный вой, лишь сжала в руке сухие стебли, развернулась и ушла.
        Я могу призывать предметы. Отличный урок. Я спешила в форт и обернулась, когда мимо меня пронеслись, размахивая дубинками, стражники. Звук, который висел над островом вот уже минуты две, - гонг, резкий, скрипучий, раскалывающий морозный вечерний воздух как лед, оказался сигналом тревоги.
        Бабы, как я узнала немногим позже, стоило мне уйти, устроили жестокую, до крови, драку. Парашка злорадно хихикала, передавая мне вести, делилась со мной, похоже, благодарила за то, что я выпустила агрессию каторжниц на них же самих - не имея желания связываться со мной, они накинулись друг на друга, и, я была убеждена, Парашке есть чему радоваться. Она привилегирована, каторжницы - нет. А я? А я клятая, и это не проклятье, а подлинный дар.
        - А где Марго? - вспомнила я, поняв, что уже второй вечер она не ложилась в свою кровать. Парашка собрала посуду, оставшуюся от ужина, кинула на меня пристальный взгляд прищуренных глаз, сейчас почему-то не очень довольный.
        - К коменданту пошла, - объявила она, поджав губы. - Ишь, дурная, думает, что меня и в крепости заменить сможет. Куда ей! А он-то тоже дурной, пошто ему порченая стражей девка?..
        Комендант приказал меня сплавить вон из форта хоть к каторжным бабам, но почему не сунуть меня головой в Святой Огонь, почему не приказать засечь до смерти?.. Парашка, хихикая, убралась и минут через двадцать притащила кусок отличного мяса. Коменданту нынче обломились иные деликатесы, а я заслужила благосклонность той, от кого зависело очень многое.
        Дней через пять путем огромных усилий, исколотых и изрезанных в кровь пальцев конверт для младенца был готов. Я смотрела на него и гордилась результатами, Теодора пила третью за день порцию согревающего отвара, тяжело дыша, и я заметила:
        - Не от него ли ты становишься такая опухшая?
        Будь я врачом, я запретила бы ей это пить. Теодора на глазах превращалась в копию кошмарных узниц женского барака, словно отвар сталлы был ведьминским зельем, заменяющим молодость и красоту на тепло, и у меня как у неорганика мелькали мысли… Если мои подозрения были верны, то последствия приема сталлы необратимы, еще никому в моем мире не удалось повернуть вспять другие смертельные препараты, и уж тем более ничего не смогу сделать я, не имея ничего, кроме токена и трости. Могу, впрочем, дать Теодоре по голове.
        Трость я вскрыла, отвернув набалдашник, еще в ту ночь, когда Марго первый раз не явилась спать, я надеялась, что там спрятаны деньги, хотя бы немного, но ничего, кроме серой трухи, на пол не высыпалось. Дитрих что-то от меня, конечно, с этой тростью хотел, но уточнять, пересекаться с ним сейчас я не планировала, я только-только перестала пользоваться старыми тряпками - за них я Парашку искренне благодарила, - и наступал тот опасный период, когда мужу от меня лучше держаться подальше.
        Да, спровоцировав старух на побоище, я добилась расположения Парашки. Она опасалась обитательниц барака, без меня или стражников она вряд ли рискнула бы туда заходить, а после драки уже не упускала случая ни побаловать меня - задобрить, вероятно - едой с комендантского стола и даже новой шкурой, ни выпустить одну на прогулку, хотя стража рявкала на нее, она в ответ - на них. Я пользовалась подарком судьбы и выходила в трещащий воздух, влажный, тяжелый, он ложился на плечи, гнул к земле, напитывал одежду влагой, на волосы кидал сединой соль, жег глаза и ломал льдом ресницы, - но я выходила и смотрела на горизонт. Корабль давно ушел, «Принцессы» все не было, не было, не было… и я не знала, перестать ли мне ждать ее или надежда, даже призрачная, лучше, чем никакая.
        Я поднимала голову к небу - увидеть звезды. Хотя бы раз. Не корабль, хотя бы звезды. Здесь должно существовать что-то, дающее силы жить.
        Идя обратно с прогулки, топя очередное разочарование, я услышала знакомые стоны: Теодора возвращалась из отхожего места, по привычке извещая об этом весь форт. Мимо меня к выходу прошел стражник, я окликнула его, он меня обругал, Теодора внезапно завопила - и я похолодела. Это был новый крик, она прежде так не кричала, но ведь еще слишком рано, ей рано рожать?..
        Глава семнадцатая
        Что я знала, чем могла помочь? Ничем. Мои познания взяты из книг, далеко не медицинских, процедуралов, где спецы с планшетами бегают от аппарата МРТ к геликоптеру, привезшему органы для пересадки, и сомнительного авторитета статей, случайно попавшихся в интернете. Принимать роды учатся восемь лет, трех сезонов «Хауса» для уверенности в собственных силах недостаточно.
        Теодора замолчала, и я уже начала успокаивать себя, что она переусердствовала, привлекала внимание или, наоборот, отвлекала его от чего-то, как крик раздался снова, и я поняла - это не вопль боли, пока что нет, это голос животного, неистребимого страха. То, что происходило, пугало ее, и я, подхватив юбки - я здорово наловчилась бегать «как в старину» - понеслась на крики.
        Теодора не прошла и половину пути от отхожего места до своей комнатки. Она стояла, прислонившись к стене, обхватив руками живот, под ней был мокрый пол - отошли воды, похолодела я, и что дальше? - рядом застыли два полностью потерявшие ощущение реальности стражника. Парни молодые, скорее всего, неженатые и из тех слоев населения, где не рожают в общей избе… мне ничем не помогут.
        - Отнесите ее в комнату, - распорядилась я. Делать хоть что-то. - Не стойте столбами! Хотя… стойте. - Кажется, роженицы ходили в этих продвинутых сериалах на самом начальном этапе родов. - Теодора, милая, обопрись на меня, пойдем, вот так, осторожно, Всевидящий, какая же ты тяжелая.
        Стражников сдуло как ветром. Я путалась ногами в юбках - своей и Теодоры, молилась, чтобы обе мы не упали, споткнувшись о кирпичи или наступив на подол. Я думала - надо сказать Теодоре что-то вроде «все хорошо», но я чувствовала, что убежденность в этом у меня отсутствует напрочь, голос будет дрожать, как дрожат сейчас руки, а прежде чем уверять человека, что он со всем справится, хорошо бы для начала не сомневаться в этом и самому.
        Я готовилась к худшему. Я читала. Жаль, писатели любят эмоции и незначащий антураж, лучше бы не ленились делать побольше ссылок.
        - Давно у тебя это началось? - кряхтя под тяжестью Теодоры, спросила я, умудряясь еще вертеть головой: ни одной, как назло, старухи, но учитывая, как Теодора вопила «волки, волки» все то время, что мы здесь - сколько времени, кстати? Счет ему я давно потеряла, недели две, три? И неделя на барже?.. - учитывая долгий срок и ежедневное надоевшее всем актерство, равнодушие старух к происходящему не удивляло, а стражников перепугало то, что из женщины что-то вытекло.
        - Давно, - простонала Теодора, и я еще раз смогла убедиться, как позерство отличалось от искренности. Сейчас она вся была один сплошной страх. - С утра… Все крутит…
        Я покопалась в памяти - темно. Ни единой зацепки, которая подскажет, долго это или нормально. Что там, я даже не предположу, преждевременные роды или в срок, да ни один местный врач, наверное, не сказал бы это.
        Сколько длятся роды? Шесть, восемь, двадцать часов?
        С криками и стонами, причем не только Теодоры, но уже и моими, мы дошли до комнатки. Я ругала себя - стражников надо было послать за подмогой, и пусть старухи не изъявляли желания помогать, но могли изменить свое мнение, если, конечно, они сами хоть что-нибудь смыслили в родах. Я из последних сил заставила Теодору лечь, потом повернуться на спину, начала выстраивать из кирпичей и досок баррикады, снова кляня себя на чем свет: надо было все сделать раньше, но кто знал, в какой момент все это понадобится? Я резала ножом сукна, делала из отрезов ткани веревки и связывала ими конструкцию, держа в голове то немногое, что я знала - после того, как отошли воды, шейка матки должна раскрыться сантиметров на восемь. Чертовы сценаристы, опасавшиеся, что кто-то умный решит не вызывать медиков, а все сделать сам, мне результатов их телешоу не хватит, а выбора у меня нет!
        На крики наконец заглянула старуха. Я до сих пор так и не знала, как ее имя, но она и так откликалась. Черт с ней.
        - Воды! - крикнула я. - Принеси много чистой теплой воды! Вскипятите воду там, быстро, и остудите ее! Чистые тряпки, мыло… Неси!
        Пока старуха бессмысленно хлопала глазами, я подсунула под ноги Теодоры одну подножку, другую, рявкнула, понуждая так и лежать, и, обреченно вздохнув, полезла ей под юбку. Старуха отмерла.
        - Ты что ж творишь, девка клятая?..
        - Просто заткнись, старая нечисть, и принеси! Мне! Воды! - завопила я так, что, кажется, затряслись стены. А может, не кажется, я ведь могу и не такое, жаль, что вся моя магия мне сейчас не поможет ничем и никак.
        Я попала в водоворот, из которого не знала, как выплыть. Мир подвис и состоял из криков - моих и Теодоры - и грохота, потому что она при схватке дернулась так, что вся «акушерская» кровать разлетелась, едва меня на зашибив, и пришлось все расставлять заново… Духота, сердцебиение, слезящиеся глаза, дрожащие руки, текущий пот, и токен сжигал меня, обращал в пепел. И все же я отмечала, что все было не так, как в первый день моего прибытия на остров, день, который теперь мне казался кошмарным сном, вязким и беспробудным. Сейчас я мыслила, а тогда ворочалась в собственной магии, зарождавшейся, темной, тяжелой, и не могла отделить от реальности явь.
        Теодора меня не слушала, еще раз сбросила подножки, кирпичи и доски упали рядом с моей ногой, спасибо, черт. Я вернула все как было, прикрикнула, задрала ей юбку, рукавом вытерла со лба пот… Какие там сантиметры? Сплошная тьма, как в моем рассудке. Я тронусь от криков, непонимания, что происходит, и собственного бессилия. И, главное, если Теодора поймет, что я сама не соображаю, что я творю, она сдастся, и все окончательно пойдет прахом.
        Пришла Парашка с водой, а с ней две старухи. Я не сразу услышала стук и голоса, но затем стало легче - Парашка гоняла сестер, заставляла их выполнять мои распоряжения - полить мне на руки, принести немедленно мыло, чистые тряпки, прокалить на огне нож, сбегать на кухню и там в котле прокалить нитки - все слишком рано, но вдруг потом у меня не будет возможности это сделать? Парашка обтирала мне пот, и нашла бы еще она, старая дура, для этого что почище, чем собственный фартук.
        В борьбе прогресса и традиций я проиграла. Теодора отказывалась лежать, устроив ноги на возвышении, и я приказала старухам снять доски. Мне казалось, я что-то успела увидеть там, куда смотрела без остановки - кто бы мне сказал это месяц назад? - и вроде бы десять так нужных мне сантиметров…
        Или нет. По лицу текли то ли пот, то ли слезы. Ругая нерасторопных старух, я воспользовалась паузой, отмыла руки и, вверив судьбы наши Всевидящему, сунула чистую руку навстречу младенцу. Десять сантиметров - десять пальцев?.. Мне совать сразу две руки?..
        Парашка дернула меня за плечо и вынудила оторваться от женских чресел.
        - Ну-ка, - скомандовала она и по-хозяйски попыталась меня отстранить, я же протестующе завопила, увидев, что она лишь отерла руки о грязную юбку. - Чего? Чего орешь-то?
        - Руки, - рявкнула я. На объяснения у меня не осталось сил. - Вымой руки.
        - Пошто? Там поди у нее чище?
        Я открыла рот. Так было легче передохнуть.
        - Вымой. Руки.
        Мой плюс, как и любой, наверное, клятой: злить меня не рекомендуется, здесь это уже знали все. По опыту общения со мной - это чревато, вон и огонь рядом… Свечи горят, равнодушные к моим мукам. Парашка заворчала, сполоснула руки, я, шипя, заставила ее отмываться капитально, Теодора завыла, задергалась, хватаясь за живот, и я смотрела на нее как сквозь стекло. Что, ну что я еще могу сделать?
        - Ты знаешь, как понять, как идет ребенок? - безнадежно спросила я у Парашки. - Хотя бы примерно?
        Конечно, она мне не ответила, только пыхтела, под любопытными взглядами сестер оттирая годами не мытые руки. Как мы вообще уместились в этой конуре вчетвером и роженица?.. Я ощущала по голоду и естественным позывам, что времени с начала родов прошло немало, я устала, мне нужна была передышка хотя бы в четверть часа. Что испытывает Теодора, я старалась не думать, я не знала, не хотела знать и ничем не могла ей помочь. Ни ей, ни ребенку. Будет как будет. Хотя бы пока все идет… как идет.
        - Принеси поесть, - бросила я одной из старух и вышла, шатаясь. Все тело у меня затекло, ноги кололо, и путь мой лежал туда, откуда шла Теодора в момент, когда ее застали отходящие воды, и в глубине души я надеялась, что когда я вернусь, все будет кончено. Сколько это уже длится? Я спросила, но старухи смогли сказать только «ночь на носу».
        Я и без вас, старые грымзы, это знаю.
        Сперва я отмыла руки - воду в отхожее место я попросила принести еще в те дни, когда она мне была необходима, и несмотря на то, что я уже не нуждалась в гигиене подобного плана, старухи продолжали наполнять кувшин. Стражники из него пили. На пол стекала с моих пальцев мутная вода, но в полумраке и грязи этого не было видно…
        Мне не хотелось возвращаться туда, где мое бессилие будет абсолютным. Если что-то пойдет не так, если уже не пошло, если, если, опять эти «если», и в отличие от всех других «если» я никак не могу на них повлиять - и я стояла, прислонившись к стене коридора рядом с сортиром, и слушала крики, которые становились все чаще, отчаянней, громче. Каждый вопль хлестал меня как пощечина. Я могла предугадать? Разумеется. Могла предотвратить? Разумеется нет.
        Меня внезапно охватил страх - паническая атака, знакомая по прошлой жизни, чувство, что ничего хорошего не произойдет, неумолимо надвигается неотвратимое нечто. Внешне я переносила атаки менее заметно и легче, чем прочие пациенты, к удивлению лечащего врача, но отсутствие холодного пота и удушья - детали, не притупляющие состояние. Дикий страх - так парализует жертву, осознавшую, что у нее шанса нет, облегчая ей последние мгновения жизни, потому что лучше умереть от чьих-то когтей, чем бесконечно ждать, пока страх тебя доконает.
        Я преодолела ступор и бросилась на крик - визг, но чем ближе я подбегала, тем сильнее становился мой ужас, я понимала, что несусь в прямо в ловушку, что-то вопило - нет, нет, там опасно, опасней быть не может нигде, и разум сопротивлялся истеричному голосу, а на пересечении коридорчиков я упала на колени, как кролик на змею смотря на исходящий из комнаты Теодоры - новый - свет.
        Святой Огонь. Вот что это такое. Моя уязвимость, моя погибель, вот, значит, как я однажды умру. Я выдержу голод, холод, пытки, изгнание, но пламя, которого я касалась, пока магия не родилась, прикончит меня - и я ничего не смогу сделать. Я и сейчас ничего не могла, кроме как бороться с диким желанием подойти к Огню - и сгореть. Была и не стало.
        Однажды я приду на собственную казнь по своей воле, под влиянием страха. Чтобы все закончилось - паника, чувство приближающегося конца, чтобы тело перестало существовать, споря с разумом: не двигайся - иди туда, там хорошо. Я изо всех сил сжала кулаки, подпрыгнула на коленях, разбивая их об обломки кирпичей в кровь, и боль отрезвила. Я поднялась, удивляясь, как все мое «я» вопит от израненных ног, шатаясь, отошла, хватаясь за стену, в коридор, чтобы не видеть Святой Огонь. В другой раз он приманит меня, как дурную бабочку, и рассудок не удержит от искушения. Я села, обхватив колени руками, терзая раны под одеждой, молясь бессмысленно на свою боль, вызывая силу из токена - пусть течет кровь, и когда страх снова начал подниматься в моей груди, я встала, закусив губы, и пока не убила себя, ушла к себе.
        Я сбежала. Парашка, может, знала немного, но всяко больше меня. Я твердила это, и каждый шаг отдавался болью и наслаждением. Мазохизм, который спас мне жизнь, и по форту метались частые, тяжелые, уставшие крики.
        Марго как ни в чем не бывало сидела в комнате, раскладывая новые платья - первый бонус, подумала я. Какой была логика у коменданта сперва отдать ее страже? Сломать, подчинить, доказать, показать сравнение, уничтожить сопротивление до того, как она попыталась сопротивляться? Марго повернулась ко мне со странным выражением лица и ничего не сказала, я села на свою постель и спросила:
        - Во время родов приносят Святой Огонь?
        - Тебе незнакомо, да, клятая? - ухмыльнулась она. - Мне говорили, что вас манит на него, но, значит, нет, а я понадеялась, что ты сгорела.
        - Я замужем, - напомнила я, - меня венчали при церковном дворе, и я жива до сих пор, как видишь.
        Потому что последнее, что я бы сделала, это дала ей в руки такое оружие против себя. Возможно, не все клятые тянутся к Огню, может, это случается только с теми, кто как я теряет и возрождает магию, или просто нам нужно что-то, чтобы было иначе… и что?
        Беленое золото?.. Наталья, увидев меня в домовой церкви и зная, что у меня нет браслета, окликнула меня, но если она подозревала, что я готова сгореть по собственной воле? Удивилась, что я не горю? «Даже не думайте», - предупредила она, увидев браслет у меня в руках, и кто теперь скажет, о чем шла речь?..
        - Пошла вон, - посоветовала я, мыслями будучи далеко отсюда. Как жаль, я наделала столько ошибок, не узнав ничего от тех, кто вряд ли стал бы изрекать очевидное… Или нет, потому что люди любят повторять всем давно известные истины. - Забирай свое барахло и проваливай. Клятая или нет, я честная женщина, законная жена. Одно - против воли, другое - по воле, мне падшие девки тут не нужны.
        Я ее оскорбила. Я била по самому больному и слабому месту, зная, что этого Марго мне уже не простит. Но мне нужно, чтобы она немедленно убралась. Моя жизнь, мое будущее, которое у меня, вероятно, существовало только в мечтах, важнее.
        Дверь закрылась, я вытащила трость, отдышалась, поднялась, открыла дверь снова. Я хотела понять, будет ли страх, охватит ли он меня, но если священник уже ушел, если все кончено так или иначе? Но крики все продолжались, и что там было, я не бралась даже предположить. Теодора мучилась, но были ли муки такими, какими они должны быть, или что-то не так и исход для нее и младенца оставался один?
        Сжав трость, зная, что я совру, если меня кто-нибудь остановит, я шла на крики, на свет Огня, и шла спокойно. Вот уже коридор, где я спорила телом с разумом, но страха не было. Я прислонила трость к стене, сделала несколько шагов. Ничего. Я повернулась и услышала детский плач.
        Время остановилось. Я сползла по стене, машинально подсунув трость под зад и прикрыв ее юбкой так, чтобы ничего не было видно. Кто-то бежал, кричала злобно на старух и родильницу Парашка, и теперь ее вопли раздавались на весь старый форт, а я растворяла мир в слезах.
        Есть то, что я делать никогда не умела. Но, может быть, то, что я начала, помогло, а может, и раньше Парашка решила, что придет в самый нужный момент, у нее получилось, а у меня нет, и винить себя в этом нет никакого смысла.
        Я даже не подняла головы, когда пришел сморщенный старичок с горящим небольшим кругом и встал напротив меня.
        - Негодно, баба, - ворчливо заметил священник, светя на меня Святым Огнем, и я застыла, готовая к новой атаке паники. - Негодно лезть в промысел Всевидящего. Негодно ворошить лоно бабье. Была бы не клятая, приговорил бы я тебя к покаянию. Но твой путь не мной назначен, не мне судить, - и на этой обнадеживающей ноте старик ушел, пыля по коридору длинной рясой, но вроде бы отчитал он меня больше для самоуспокоения.
        Замшелый хрен, лениво подумала я, указывать мне он еще собрался, куда мне лезть и что ворошить, твое счастье, старый козел, что ты этого воочию не увидел.
        Мое ведь тоже огромное счастье, что он не пришел, пока я была рядом с роженицей.
        На этот раз я проиграла, но победила.
        Глава восемнадцатая
        Кошмар закончился, и никто не умер. «Никто не умер», - повторяла я как заведенная, слизывая кровь с исколотых иголками пальцев, запихивая в себя еду, которая с каждым днем становилась все скуднее и отвратительнее, объясняя Парашке, как ухаживать за младенцем, и получая от нее ехидные, часто обидные комментарии. Никто не умер, даже я, пусть и добавила к своим страхам новый страх, но за все в жизни нужно платить. Мне приходилось платить за магию.
        Теодора в своей конуре то спала, то качала, то кормила ребенка. Первые сутки у нее шло небольшое кровотечение и толком не было молока, но стараниями Парашки она «раздоилась». С первых часов, несмотря на кровотечение, старухи заставляли ее ходить взад-вперед по коридору - зачем, я так и не добилась внятного ответа, но кровь идти перестала, страшные дородовые отеки сошли, и хотя поначалу передвигалась Теодора через крики и слезы и только с посторонней помощью, ходьба помогала. Дней пять мы по очереди дежурили в ее комнате и все это время выносили капризы матери, плач малыша и духоту. У меня терпения оказалось намного меньше, и я манкировала: меняла себя на старух, льстя им, что у них больше опыта. Старухи велись, я без проблем высыпалась у себя в камере.
        Ни Парашка, ни ее сестры все-таки злыми не были, озлобленными, это правда, но кто в таких условиях не озлоблен? Он или святой, или дурак, или хочет тебя убить.
        Теодора наконец смогла сидеть и добираться до сортира самостоятельно. Парашка велела ей одеться и отправила ее на улицу - гулять с ребенком пару часов. Я как раз дошила слинг, и случилась наша с Парашкой первая стычка: я настаивала, чтобы младенца не пеленать и тем более не давать ему сосать кусок квелой синей картофелины, Парашка отбрехивалась - сперва для проформы, потом обозлилась по-настоящему, мне прилетело ссаной тряпкой - это была не метафора, и я капитулировала. Выросли бессчетные поколения за пятьдесят тысяч лет существования homo sapiens, и не стоил еще один младенец того, чтобы я оказалась у старух в опале.
        Ребенок был крупный, молчаливый и темненький. Атташе приехал из южных стран, и я, вспомнив арапа Петра Великого, а также судьбы его любовниц и жен, лишь вздохнула. Цвет кожи малыша меня не беспокоил, но причина, по которой Теодора бросила все и сбежала на каторгу, стала ясна как день. Останься она в столице, кто знает, не побили бы ее еще и камнями, потому что эта славная традиция и Ганнибала пережила лет на двести пятьдесят.
        История, черт ее трижды дери, повторяется, в каких эпохах и мирах ее ни крути.
        - Как ты назовешь ребенка? - спросила я, когда прохаживалась с Теодорой и малышом. На прогулку мы выбирались за казармы - длинные, неплохо сохранившиеся одноэтажные строения, там постоянно висела кирпичная пыль, зато не так зверствовал ветер.
        - Александр, - дернула плечом Теодора. - Может, он станет великим?
        Я припомнила известные мне исторические факты и не согласилась.
        - Или просто богатым и благополучным, - кивнула я. - Это неплохо.
        Знакомый мне темнокожий Александр был, бесспорно, велик, только я бы не обольщалась: не всякий император будет согласен дважды гасить из собственного кармана долги твоей семьи в сумме, равной почти двум миллионам привычных мне долларов.
        На прогулке я подкралась к одежде стражников, которые развлекались чем-то вроде шутливого - слава богу! - кулачного боя, и, состроив доверчивую физиономию, поинтересовалась, чем же обработана их одежда, что с нее стекает вода. Стражники были немолодые, уставшие, к каторжанкам относились по-отечески и мне объяснили, что это специальный жир. Мои глаза стали совсем умоляющими, я затараторила, что жир мне жизненно необходим, и вечером мне принесли похожий на огромную мутную медузу кусок. Полночи я топила на кухне жир, оказавшийся страшно вонючим, вываривала в нем пеленки, превращая их в аналог клеенки, остатками обмазала конверт, защитив его таким образом от дождя и ветра.
        Несмотря на конфликт из-за пеленания и соски, я продолжала причинять этому миру добро и измучила баб, принуждая готовить Теодоре отдельно и сытнее, чем мне, стирать пеленки, высушивать их, затем прокаливать, положив на сковороду. Совершенно ненужная вещь в двадцать первом веке и первоочередная там, где даже антибиотиков не было. Я понимала, что однажды кто-то из старух не выдержит и сковорода вместе с пеленками полетит мне прямо в голову, что оскал и недобрый взгляд из-под остатков косм - предвестники, и, качая головой, выходила на улицу и смотрела на горизонт.
        Надежды у меня никакой не осталось, но я приказывала себе верить в то, что уже никогда не случится.
        Я узнала, где находится церковь, дошла до нее, опираясь на трость, и никто не сказал мне ни слова, хотя видели меня и стража, и каторжники. Разбитые колени полностью зажили, но расставаться с тростью я не видела оснований и старательно хромала. Я обязана была убедиться, что беленое золото «держит силу в узде», впрочем, я сомневалась, что именно это заставило моего мужа сберечь трость в пучине волн и передать ее мне, нет, что-то иное, я не знала, конечно, что, а встречаться с мужем пока избегала. Не время, хмыкала я, глядя, как он, замечая меня в окне, дергается и скачет, но почему-то сидит, как на привязи, в своем кабинете.
        Пусть сидит. Казалось, он ждет чего-то, и этим чем-то была не я, или что-то ему мешало, но вряд ли совесть или какое-то благородное чувство. Иллюзии, если и были, давно растаяли, мне было смешно и становилось смешнее с каждой минутой - ничего, вообще ничего, совсем ничего нет в дворянстве заманчиво-притягательного. Если бы этот класс не ликвидировали, если бы оставшиеся аристократы в некоторых странах не адаптировались к меняющимся обстоятельствам, мир бы сдох под их гнетом, только и всего.
        В этот раз я увидела спину мужа. Он шел по направлению к скалам, и я безразлично посмотрела ему вслед.
        Итак, церковь… барак, только чище, чем остальные. Одно из помещений отдали под религиозные нужды. Я постояла, глядя на Святой Огонь у двери. Он не манил меня, не пугал, но чувство было все равно неприятным, а взгляды людей на меня - крайне косыми. Я дождалась, пока из низкого строения выйдет священник, спросила, когда он придет к младенцу, получила закономерный ответ, что не моего окаянного ума это дело, и, изящно хромая, пошла назад.
        Ветра не было - он утих, пока я пряталась между бараками, и потому я с тревогой смотрела на небо, зная, что нехороший знак, когда внезапно стихает ветер. Влажный воздух разрезали частые удары сигнального гонга, и я оторвалась от созерцания пустоты над головой, вгляделась в форт, в бараки, перевела взгляд на скалы - люди кидались врассыпную, кто куда, в спасительные каменные узкие щели, те, кто оставался наверху, спешили слезть, некоторые даже спрыгивали. Я прищурилась, вглядываясь - высота метра два, у них должна быть веская причина рисковать переломать себе ноги.
        Гонг не смолкал, бил в уши. Десятка два человек что есть мочи бежали от скал к баракам, кое-кто безнадежно отставал. Я оглянулась на церковь - мелькнула чья-то спина, захлопнулась дверь. Что-то происходило, я решила, что снова драка, и вдруг смолк гонг и тишина настала такая, что я услышала, как хлопают крылья.
        Я представляла ратаксов огромными. Нет, они были как крупные птицы, но их было так много, что небо над скалами стало черным как ночь. Люди торопились укрыться - те, кто бежал от скал, почти достигли бараков, пора было и мне позаботиться о себе.
        Ближе всего ко мне стоял женский барак. Я бросилась туда, сознавая, что никто не отопрет мне, клятой, дверь. Как говорят - не плюй в колодец? Но пугала я или нет каторжных баб, для меня ничего бы это не изменило, и я, не сбавляя скорости, свернула к другому, мужскому бараку. Вряд ли каторжники запирают дверь - красть тут нечего, продать негде.
        Ратаксы снижались, воронкой кружили над скалами. Вот тварь молниеносно сорвалась вниз, за ней по спирали спикировали еще несколько, и раздался новый звук - человеческий крик. Последний. Я дернула на себя тяжелую дверь, и она отворилась, впуская меня в убежище. Я закрыла ее, сильней сжала трость, кинулась к окну, замызганному, серому, влекомая парализующим любопытством, начала оттирать стекло от соли и слоя пыли. Что-то там - и кто-то там, такой ненормальный, зачем-то бежит, оглядываясь то на форт, то на отставших.
        Этот человек опередил прочих бегущих. Оторвались от скал человек двадцать, до площади перед фортом добежали не больше десятка. По форме я узнала с пяток стражников, остальные были каторжниками. Вот двое и рванули к баракам, за ними все стражники, что было умно - неважно, где спасать свою жизнь и в какой компании, одобрила я. Но трое каторжников - бегущий первым и двое за ним - продолжали путь к форту.
        Я прилипла к стеклу, догадываясь, что сейчас увижу развязку. На барак налетела тень - ратаксы заметили новых жертв и вились над ними, выбирая момент для нападения. Человек, бегущий первым, остановился, и я с удивлением узнала своего мужа.
        Он спятил?..
        Я вцепилась в трость. Он творит абсолютно не то, что поможет ему выжить. Забиться в щель, слиться со скалами менее глупо, потому что там больше людей, многие от падения обездвижены, какого черта он понесся на открытое пространство? Странный способ проститься с жизнью, когда есть море и скалы. Комендант с розгами, наконец, есть.
        Полковник постоял мгновение и кинулся сломя голову к форту. За ним ковылял, задыхаясь, толстый каторжник, плывший с Дитрихом в одной лодке. Третий каторжник отстал, и я поняла, как ратаксы намечают себе добычу.
        Они брали количеством - десятки против одного. Черный смерч закрутился над обреченным, впился в него острием, затянул жертву, превратился в муравейник, затем - в пирамиду, после - в кокон. Все заняло доли секунды, но я потеряла ощущение времени. Молча наблюдать за чужой гибелью очень странно, даже если ты знаешь, что все вне твоих сил.
        Стекло лопнуло, словно по нему ударили кулаком, осколки высыпались наружу, одна рука вытянула вперед трость, другая нащупала токен через одежду. Я не отдавала себе отчет, я даже не понимала, какое действие будет следующим, меня вело нечто, не известное мне, а я не сопротивлялась.
        Пальцы, сжимавшие токен, обожгло, меня ударила в грудь страшная сила, пробила разрядом тока, сверкнула на конце трости. Светло-синяя молния вырвалась из окна и полетела в шевелящийся кокон - ратаксы обратились в перья и тлен, но времени не хватило.
        На то, что осталось от пира монстров, я не стала смотреть.
        От слабости я не держалась на ногах. Меня шатало, как после затяжной и тяжелой болезни, я не могла осознать, где я, что я творю, что происходит. Мне недоставало воздуха, я горела, пот заливал глаза, тряслись руки. Но мне надо было снова сотворить колдовство - ратаксы разлетелись от моей магии, но не ретировались, а мой муж и второй каторжник были от форта еще далеко.
        Твари стягивались для атаки. Я собрала последние силы, вытянула руку, стиснула токен, и ничего не произошло. Эмоции, подумала я, эмоции. Магия - это эмоции, не рассудок, она не подчиняется приказам… у меня. Аглаю учили, а я была той клятой, которой не поможет ни токен, ни беленое золото.
        Беленое золото сдерживает меня?.. Я бросила трость, полезла за пазуху. Толстый каторжник замер, принимая неизбежную участь, мой муж продолжал бежать. Токен ускользал, я бесилась, но смогла подцепить его, сжала в кулаке. Не было ни удара в грудь, ни жара, одно отчаяние: я ведь могу, только не знаю, как это сделать.
        Даже молнии не было. Ратаксы закувыркались, разлетаясь в разные стороны, каторжник тоже не устоял - сила вызванного мной ветра была такой, что его потащило, я повела рукой вверх, пока магия не пропала, навела ураган на темную тучу - слава Всевидящему, она не такая большая, между мной и тварями нет преград, и еще - я владею пока этой силой, и мне легче. Взмах вправо, влево, снова вправо - ратаксы теряли опору в небе, я нарушала им аэродинамику и пространственную ориентацию, они метались и издавали крики - скрипы, очень громкие скрипы, досталось и каторжнику, и моему мужу - порыв ветра настиг его, сбил с ног, я не справилась с магией, ветер пошел выше, до облаков, всю площадь усеяло дохлыми монстрами, оставшиеся пытались скрыться и не могли, я сшибала их, размахивая рукой… срывала с бараков крыши, вспыхнул на церкви Святой Огонь добрые метров на пять в высоту, на него как на стену налетели ратаксы…
        Но это была уже агония. Слава Всевидящему - не моя.
        Я сползла на пол, сжимая токен. Я устала, очень устала, но сейчас мне не было так погано, как при колдовстве с тростью.
        Я понимала, что за мной явится обозленная стража. Это уже не испуг, не отчаяние, это сознательное колдовство. Зачем я это делала? Неизвестно. Ведь я же знала, чем мне это грозит.
        Скорее всего, подумала я, уронив бессильно руки на голову, необученный клятый отчета не отдает, но по приказу, по собственной воле я не могу и ничтожной мелочи. Это послужит мне оправданием или стражу не убедить? Держать меня на острове - все равно что подогревать на костре связку гранат. Или что там может рвануть в любую минуту?
        Я подняла голову, выглянула в окно. Мой ураган гуляет по площади или вернулся ветер? Похоже, да. Опасность миновала, стражники выбегали из форта и из бараков, Святой Огонь свернулся у входа в церковь, я тоже встала, кинула токен за пазуху, схватила трость - мне предстояло пройти мимо Огня - и вышла, пошатываясь, на улицу. Слабость была отголоском первого колдовства, с тростью с беленым золотом, с синей молнией. Второе, напротив, придало сил, но все вокруг казалось бесцветным и схематичным. Как комикс, и вместо звуков - реплики в выносках.
        Дерьмо.
        Дохлые ратаксы валялись повсюду. Некоторые еще были живы, и стражники остервенело лупили их палками. Ратаксы издавали предсмертный крик - мне их было бы жаль, если бы я не видела, на что они способны. Или люди, или они, но кто на этих островах лишний?
        Стражник в паре шагов от меня накрыл первую жертву дерюгой, постоял, посмотрел на погибшего, потом на меня. В глазах его я не увидела страха, лишь удивление. Пускай… Может быть, он замолвит за меня слово, я ведь полезна.
        Мой муж меня мало интересовал. Не сговариваясь, мы со стражником побежали к раненному каторжнику. Ратакс на моем пути расправил кожистые крылья, выпустил когти, раззявил зубастую пасть, и стражник добил его одним ударом. Второго он сбил с окровавленного тела, и я присела рядом.
        Плохо. Плохо.
        Твари рвали вены и лакомились кусками мяса. Даже скорая, даже хирурги уже ничем не могли помочь. Серая от соли земля пропиталась кровью, но каторжник был еще жив.
        - Зачем ты… - прохрипел он. - Зачем ты здесь?
        - Я не хотела, - сказала я, и это было, конечно, правдой. Разве я стремилась на острова? Сгнить здесь, превратиться в подобие живых мертвецов, жить ссыльной, бесправной, ничтожной, попасть на пир тварям - не достижение. - Я не хотела.
        - …императору, - разобрала я и затрясла головой:
        - Что?..
        Подоспели стражники со стороны форта, хотели поднять раненого, я протестующе замахала рукой, потом рявкнула. Бесполезно. Меня не слушали, что говорить, какая-то ссыльная баба, и я набрала в грудь побольше воздуха:
        - Не-е-ет!
        От меня отшатнулись. Неудивительно, если все знают, что значит клятая. И трость, у меня все видели теперь эту трость. Я опять тряхнула головой - мир походил на порванную картинку: деталь, обрывок, еще деталь…
        - Ты доносила на всех императору. Я знаю. - Говорил он громко, но из последних сил, и из горла его шла кровь, не успевшая вытечь на землю.
        - Я?.. - сорвавшимся голосом пискнула я и в испуге оглянулась на стражу. - Нет, нет. Я просто… я не хотела. Я не хотела, не хотела сюда!
        Меня подняли - не грубо, но так, что я не могла ни вырваться, ни даже сопротивляться, и передали в руки другому стражнику. Каторжанина собирались переносить… он молчал, грудь его вздымалась, но надолго ли его хватит? Конечно, нет. Я оглянулась пару раз, стражник отводил меня к форту, а я гадала - какого черта, зачем этот каторжник меня оговорил? Он не в своем уме, он бредит, что могла кому донести Аглая, особенно с учетом того, что фрейлина Дивеева позаботилась, чтобы ее близко не подпускали ко двору? Наталья бы не преминула напомнить, что у меня есть высокие покровители, и раз она промолчала - это предсмертный бред…
        Знать бы, чем он для меня обернется. Возможно, смертью. Обрывки мира складывались в мой похоронный саван.
        Стражник оставил меня возле двери, посчитав, что я сама найду дальше дорогу, и ушел. Я приоткрыла дверь - какая разница, лучше скрыться, пока обо мне, может быть, не забудут. Но где, чтобы ему пропасть, мой муж?
        Он меня ждал и не схватил лишь потому, что боялся. Глаза его горели почти что ненавистью, губы были сжаты, он пылал гневом.
        - Ты меня едва не убила, Аглая! - прошипел он, не подходя близко, но преграждая мне путь. - Что ты натворила?
        - Зачем ты бежал? - крикнула я, и вышло испуганно, словно я боялась за его жизнь - пошел он к черту! - Зачем ты бежал к форту?
        Протянутая ко мне рука моего мужа дрогнула. Он перевел взгляд на трость, покачал головой. В глубине форта раздались шаги - наша беседа не могла продолжаться долго.
        - Мы все решили с тобой, Аглая, - он говорил, и его трясло от негодования. - Ты согласилась! Ты знала, что я не смогу без тебя, что мне не выжить, ты предала меня!
        - Пошел вон.
        От негромкого голоса я вздрогнула. Комендант стоял в проеме, ведущем в глубь форта, и смотрел на нас, скрестив на груди руки. Я отступила назад, мой муж вскинул голову. Красив, конечно. Если бы знать, что за планы у тебя были, обольститель.
        - Ефимов! - не поворачиваясь, крикнул комендант. - Этому всыпать двадцать плетей. И не так, как вы любите, дармоеды. По-хорошему.
        - Будет исполнено, господин комендант! - отозвался кто-то из полутьмы. Комендант прошел мимо нас, мельком глянул в окно, как бы то ни было, он хотел убедиться, что ратаксы больше не атакуют. Я проскользнула мимо мужа и стражника, даже не посмотревшего на меня, побежала к себе.
        В чем меня постоянно все обвиняют?.. Кто я такая? Глупая салонная куропатка! Все, на что я способна, танцы и женские сплетни - кто, с кем, как долго, есть ли рога…
        А если нет?..
        Мне стоило о многом подумать, очень о многом. Но едва я упала на кровать, едва вспомнила, что поела с утра какую-то ерунду, только подумала, что Парашка принесла мне что-нибудь вкусненькое со стола, как она делала это каждый день в последнее время - как я вырубилась. Возможно, от шока, от колдовства, от того, что из меня оно вытянуло все чувства, все эмоции, от ненависти до страха. Мне было решительно наплевать, что меня ждет, я коснулась головой подушки и уснула.
        Глаза я открыла, поняв, что выспалась. Силы были, я ощущала, что я жива, силы были, вот мыслей - ноль, в форте стояла тишина, на кровати Марго сидела Теодора и ела мясо. От возмущения я задохнулась, открыла рот, признала, что молодой матери надо питаться лучше, чем мне, облизала губы, посмотрела на свечу.
        - Сколько времени?
        - Он умер.
        - Мой муж? - уточнила я. Надо же, запороли до смерти. Почему не на той же площади, где казнили его соратников? От скольких проблем меня бы это избавило!
        - Нет, - Теодора была кратка. Она отложила недоеденный кусок, решив, что хватит крысятничать, посмотрела на меня. - Я лягу здесь.
        Я кивнула, перевернулась на спину, полежала так. Она устала, я не знала, что значит быть матерью новорожденного ребенка, но у Теодоры хватало помощниц, так уже легче. И все равно: она может хоть немного спокойно поспать.
        Я уже спать не хотела. Можно пройти в казармы, где обычно всю ночь играет в кости дежурная стража, и спросить, правда ли, что умер каторжник, разорванный ратаксами, и как перенес порку мой муж. По себе я знала, что это больно, а у него не было ни магии, ни токена.
        - Ты куда, Зейдлиц?
        Я не ответила. У меня еще шитье, много шитья, старухи не особо смотрели, что я делаю, и поскольку сейчас глухая ночь, я смогу еще выклянчить у стражников немного жира и выварить его, пока в кухне никого нет. У меня раскроен и наметан жилет, а времени до утра, чтобы закончить работу, не так и много.
        - Эй, клятая! - услышала я старушечий визг. - Ты куда? Бабу свою не видела?
        Я рассмеялась. Да чтоб ты сдохла, вешать на меня такой крест. Я обернулась, старуха на ходу вытирала о рубаху жирные руки, перекладывая свечу из одной в другую, и что-то жевала.
        - Где она? - опять проскрипела старуха. Машка, кажется. Все они на одно лицо. - Куда делась? Что молчишь, окаянная? Скорбна стала? Куда она делась вместе с дитем? Третий час ее по всей крепости ищем!
        Глава девятнадцатая
        В голове у меня стало гулко. Я недослышала, происходящее я воспринимаю слегка искаженно, и оно еле слышно звенит. Теодору я видела только что - искать ее не было смысла, но старуха была непривычно нервна, такой я ее не помнила.
        - Кто это - мы? - зачем-то уточнила я и затрясла головой - не помогло. Это «откаты» моих магических экспериментов, в таком случае - неприятная штука. - Она в моей комнате. Теодора.
        - А дите где?
        Я должна была высунуться из воздушного замка. Из подручного дерьма и сгнивших палок я выстроила спокойный мирок с кружком кройки и шитья и ролевой игрой «Всемогущая ведьма». Одно успокаивало, другое пугало даже меня саму. Старуха же спрашивала простые, понятные вещи, а я никак не могла сопоставить одно с другим.
        - В комнате? Где ему быть? - пролепетала я, и до меня дошло, что ребенка там нет. Я резко лишилась воздуха, перед глазами заплясали неоновые круги, сердце забилось часто-часто, я развернулась и бросилась по коридору к переходу в казармы стражников, остановилась на полпути, застыла, прислушиваясь. Третий час… ребенок должен кричать, он голоден, почему же тихо?
        «Он умер…» - как наяву услышала я. Нет.
        - Ой дурная! - донесся мне вслед раздраженный скрип, и я чуть не обложила старуху запасом ругани, но толку, она не стала бы допытываться у меня, если бы что-то знала. - Куда опять?..
        Я пролетела мимо нее в свою комнату, потому что там был ответ. Теодора, может, и не спала, но лежала ровно, на спине, вытянув вдоль тела руки, я подскочила к ней, затрясла ее, она открыла глаза, уставилась на меня пустым взглядом.
        - Где ребенок? - тихо и, наверное, угрожающе спросила я. Сама себя я за грохотом сердца не слышала. - Что с ним?
        Теодора закрыла глаза, подняла руку, указывая наверх, и тут же рука ее безжизненно упала, по лицу растеклась блаженная улыбка. Что она несет, там ничего нет, только крыша, ратаксы валяются, хотя я догадывалась, что стража прошла и собрала всю дохлятину, пока она не стала вонять. Я наклонилась и отвесила Теодоре сильную оплеуху, приводя не столько ее в чувство, сколько себя.
        - Где ребенок?
        - Где ему быть, Зейдлиц, - простонала Теодора и отвернулась.
        Сколько времени прошло - три часа? Старуха преувеличила, Теодора пришла ко мне как ни в чем не бывало минут двадцать, может быть, полчаса назад.
        - Он умер?
        По обескровленным, растянутым в болезненной улыбке губам я поняла, что, возможно, да. Теодора не хотела ребенка, она упрекала меня, что я со всей своей клятой магией не смогла исторгнуть из нее нежеланный плод.
        - Где он?
        Никакого ответа. Для Теодоры кончились все мучения, в эту эпоху детская смертность зашкаливала, и я не имела права ее обвинять - до тех пор, пока не получу доказательства, что в гибели малыша присутствовал умысел. Я выскочила из комнаты и налетела сразу на трех старух, ползущих с грязным бельем в охапках, они кинулись от меня врассыпную, я поймала ту, которая оказалась менее расторопной.
        - Где можно спрятать тело?
        Старухи переглянулись. Одна из них была моей жертвой, у прочих взыграл коллективизм и чувство локтя, они закудахтали наперебой, отвечая невпопад - от болот до подвалов форта, куда, как я знала, не совался никто, слишком непрочными были стены. Старухи путались, спорили между собой, я выпустила свою бесполезную добычу и побежала в казармы стражи.
        Проклятые кирпичи валялись повсюду, бесшумно ходить по форту не получалось, каждый день кто-то из стражников сгребал обломки и крошку к стенам, и каждый день форт шатался и сыпался нам на головы. Первое время я боялась, что он рухнет, потом стало плевать. Сейчас хруст мешал мне расслышать возможный тихий, очень тихий писк, точнее, писк слышался мне ненормально отчетливо, и если я не найду ребенка, живого или же мертвого, он будет преследовать меня до конца моих дней. Проскочив мимо полусонного дежурного, я влетела в прокуренную комнатушку, где стража по обыкновению играла в кости и карты, и заорала с порога:
        - Помогите! Скорее! Ребенок исчез!
        Стражники лениво повернули головы, и то не все, их не волновала судьба каторжонка.
        - Помер? - равнодушно процедил один из них, и у меня оборвалось все внутри. - Помер, так завтра снесут на погост.
        На столе и вдоль стен сквозняк трепал свечи, я оглянулась на них с опаской, но огоньки не дернулись и стражники тоже. Возле форта не было ничего, похожего на кладбище, лишь ближе к скалам - ледяное болото, куда кидали тела.
        Стражник, собрав колоду, принялся ее тасовать. За время службы здесь они повидали столько смертей, что еще одна ничего не меняла, и сегодня для них был день потерь - я была уверена, спастись удалось не всем, кто-то должен был погибнуть не только из ссыльных. Мне опять померещилось, что я слышу плач, потусторонний, зов призрака, и опасение за собственную психику взяло меня сильно как никогда.
        Я и так держусь исключительно чудом.
        На заднем дворе, где меня пороли, навалены кучи дерьма, зимой все это пойдет на растопку. Еще там есть плаха - как символично. Гори оно все огнем.
        Я замерла в дверях, закусив губы. Никто не обращал на меня внимания, никто и не думал со мной идти, одним же больше или одним меньше, даже хорошо - нет лишнего рта. Я не могла обвинять Теодору в том, что она не жаждала материнства, но в том, что она убийца?..
        Отсюда ей не попасть в место хуже, Соляная гряда - край всему. Ей уже не получить большей кары. Я вышла под пронизывающий сильный ветер - он метался среди строений, протяжно выл, свистел в щелях, и я не слышала ничего, кроме этого воя. Я раскидывала рухлядь, обдирая руки в кровь, и молилась, чтобы не проснулась неуправляемая магия, потому что, если младенец был там, если он еще был живой, я могла его серьезно травмировать. Сколько времени миновало, я не знала, стояла над развороченным мусором, обхватив голову. Вправду ли старухи осмотрели весь форт?
        Я вернулась, дрожа не от холода, болел палец, который я рассадила о гвоздь, и с каким-то безразличием я приняла, что скончаюсь от заражения крови. Если ребенок умер сам… если нет, то я боялась загадывать, и неопределенность не давала покоя, а детское хныканье отдавалось в ушах. По коридору спешила Парашка, как всегда, обтирая руки о юбку. У старух этот жест был характерной семейной чертой.
        - Где тебя, окаянная, носит? - беззлобно рявкнула она на меня. - Поди, там Федорка все сожрала! Иди, вон, пока она кормит, я тебе…
        - Что? - переспросила я хрипло. - Ребенка нашли?
        - А? - Парашка заморгала вполне натурально, без малейшей игры, у меня успела мелькнуть мысль - я… мне все почудилось? У меня, выражаясь простым языком, поехала крыша? Но тут старуха понимающе закивала и махнула рукой. - Живой, только жрать просит. И ты иди есть, - заботливо посоветовала она и ушла, недовольно ворча себе под нос.
        Я потерла виски. Детский плач, выходит, он мне не чудится?
        Чем ближе я подходила к своей камере, тем убеждалась сильнее - нет. Ребенок плачет, но не от боли, так требовательно он вопил, когда ему не давали есть. Я толкнула дверь, крик оборвался, и первое, что я подумала - мой нездоровый рассудок, и если мне теперь с этим жить всю жизнь…
        Теодора трясущимися руками пыталась расстегнуть свое платье, по лицу ее текли слезы, и сложно было сказать, от облегчения ли, от отчаяния ли. Марго, расфурыренная почти так же, как и в столице, какой я впервые увидела ее возле тюрьмы - я с изумлением заметила на ее пальцах дешевые кольца - стояла над ней, малыш, уже вынутый из конвертика, лежал на моей постели и сосредоточенно сосал ломтик местного картофеля. Впечатление было, что ребенок ест кусок мертвечины, я подошла, осмотрела его как могла, дотронулась до неожиданно теплой ручки, теплого лобика. Где он был?
        - Своих нет, заморить чужого решила? - прошипела над моим ухом Марго. Теодора вряд ли могла что-то воспринимать, значит, обвинение должно было остаться между нами. - Я и Парашке сказала.
        - Ты в своем уме? - непонятно к чему, но бесстрастно спросила я, взяла ребенка, поднявшего крик, и вручила его Теодоре, справившейся наконец со своим платьем. Еще пару секунд малыш вопил, потом присосался к груди, и я обернулась к Марго. Лицо ее мало что выражало, разве усталость, как и у всех. Убивающую усталость. Даже сталла нам лишняя, каторга обратит нас в чудовищ и без нее.
        Марго пыталась отыграться, взять реванш за прошлые обиды и в качестве судьи призвала Парашку, хотя я не стала бы вербовать в сторонницы женщину, чье место так усиленно пыталась занять.
        - Ты же пустая, - так же ровно ухмыльнулась Марго. Кабы было все так легко, дура, я не заботилась бы о том, чтобы чистые тряпки были под рукой в нужные сроки, что бы ни плели обыватели, у старухи фон Зейдлиц были дети - если она, конечно, не померла старой девой. - Скажешь, нет? Тогда кто это сделал?
        - Где он был?
        Глаза Марго зло заискрились, ответила она бессвязно, но исчерпывающе.
        - На улице, за старым каретником. Теперь сама ходи за поротым мужем, клятая.
        Я знала, о чем она говорит. Маленький двор - некогда конный, до сих пор у стены стоял развалившийся экипаж, похожий на инсталляцию, весь в крупицах соли, как коралл. Моего мужа отнесли в дальнее крыло - все же каторжнику нечего делать среди людей вольных, так здесь понимали. Я толкнула одну дверь, другую, третью - только мрак в окне, а за четвертой дверью, в выстуженной комнате, на кровати кто-то лежал и рядом горела свечка.
        Через муть стекла была ясно видна старая колымага. Может, ее и сделали колыбелью, но кто? Я зашла, притворив за собой дверь, сделала шаг и застыла, поняв, что мой муж мне уже ничего никогда не скажет.
        Из спины его торчал тот самый нож, который он любезно вручил мне для самозащиты.
        Я подошла, машинально отметив, что здесь так холодно потому, что створка окна прилегает неплотно… Полковник Дитрих еще не остыл, и мне лучше было поскорей сообщить о его смерти, пока в ней не обвинили меня.
        Я вышла, пытаясь прийти в себя, стараясь прогнать множество лишних мыслей, но пока я дошла до стражи, я поняла - я знаю, кто виновен и в покушении на жизнь малыша, и в убийстве.
        - Чего опять? - огрызнулся стражник, и я указала недрогнувшей рукой на коридор.
        - Полковника Дитриха убили. Ножом.
        Секунда молчания, и стражники все до единого сорвались с места. Они толпой пронеслись мимо меня, едва не затоптав, и я подумала - это не стремление расследовать и покарать, с таким же рвением мои бывшие современники бежали на место трагедии, и у них были в руках смартфоны с включенными камерами.
        Если за мной придут - за мной придут. Мне тоже некуда деваться с этого острова. Не спеша, словно шла за катафалком, я добрела до своей комнаты. Теодора все еще кормила младенца, Марго исчезла, старуха обстоятельно вытирала руки, пахло сталлой, ребенок сосал грудь с такой яростью, будто матери мстил, а старуха, бросив на меня суровый взгляд, приказала:
        - Посиди-ка тут, пока она опять что не выкинула, - и ушла, забрав нечистые детские тряпки. Я села, Теодора не поднимала на меня глаз. Старухи тоже ее подозревали?.. Им, старым ведьмам, было виднее, они не один раз, наверное, наблюдали, как женщина крадучись бежит к погосту-болоту. Текло время и молоко, чавкал ребенок, и когда он наелся, я взяла его, завернула в шкуру и положила на свою кровать.
        - Зачем? - Теодора не ответила, я повторила вопрос, догадываясь, впрочем, что она уже ничего и не помнит. Постнатальная депрессия - все возможно, тем более здесь, на каторге, где кому угодно недолго тронуться. - Почему ты хотела его убить?
        - Так, Зейдлиц… - тускло произнесла Теодора и легла на спину, не прикрыв обнаженную, истекающую молоком грудь. - Он говорил, что мы отсюда уедем. Но ничего, совсем ничего…
        Она больна, ее реальность и моя различаются слишком сильно, ни одно мое слово не дойдет до поврежденного рассудка, все, что я могу ей сказать, бесполезно, все, что я могу предпринять - предотвратить. Например, забрать у нее ребенка, приносить его только кормить.
        - И что я с тобой буду делать? - пробормотала я, опускаясь на кровать рядом с малышом. - Бедный, бедный, ты никому не нужен. Ты лишний. Такой же, как все мы здесь, но ты не виноват в том, что так получилось… Я, наверное, тоже, но насчет тебя сомнений никаких нет…
        Я успокаивала не малыша, а себя, я подлезла рукой под шкуру и коснулась теплой ладошки - ребенок не замерз, его спас мой конвертик, не зря я старалась… Теодора всхлипывала, отвернувшись к стене, и я думала, что слезы, может, помогут, но надежды на это, как и на все остальное, не было никакой.
        Скрипнула дверь, вошла старуха. Парашку от прочих я отличала - тяжелые шаркающие шаги.
        - Ступай к коменданту, - велела она, и я осознала - вот и все. Моя очередь ложиться под розги, на этот раз без всякой пощады. Обратно я уже не вернусь.
        - Позаботься о нем, - попросила я. - Не оставляйте малыша наедине с его матерью, никогда. Обещаешь?
        - Да что я, дурная совсем? - оскорбилась Парашка. - Вона, какой конвертик-то у него, хе-хе… Иди, иди!
        Что значили ее слова? Значения не имело. Я шла по коридору каторжной крепости в последний раз, вспоминая, как в известной книге по зеленому полу уходили к месту казни приговоренные, и каждый шаг их был длиною в целую жизнь.
        Глава двадцатая
        Я постояла перед дверью в кабинет - не тот, в котором я устроила катастрофу, в другой, куда никто, кроме нескольких стражников, доступа не имел. Мне мерещилось, что где-то ровно стучат часы, и каждая секунда казалась вечностью. По щекам покатились слезы - не хочется умирать, но мне припомнят и пожары, и угрозы, и ратаксов, и роды, и едва не погибшего ребенка лишь потому, что одного обвинения в убийстве может быть недостаточно. Что для меня, в конце концов, это изменит?
        Я толкнула дверь и вошла без спроса. Комендант сидел за столом, перед ним лежали бумаги и мой детский конвертик, в подсвечнике на краю стола ровно горели три свечи. При виде меня комендант поднялся и переставил подсвечник подальше от себя и своих бумаг, на узкий подоконник, где полыхнуть нечему. Никаких часов в кабинете не было, но психика - штука гибкая, она выбирает, какую иллюзию реальности ей создать: теперь я словно слышала далекий, протяжный, призывный стон.
        - Я его не убивала, - тихо произнесла я. Может, комендант мне поверит. Доказательств нет, но кому они здесь важны, кто смотрел на доказательства в это время, обвинения и казни следовали как придется - это не признак слабости, а признак несовершенства. Системы, мира, науки, а тремя веками ранее меня бы отправили на костер.
        Комендант хмыкнул, повернулся ко мне, скрестил на груди руки. Он, вероятно, был на острове единственным человеком, кто меня не боялся. Он кивнул, и уголок его губ нервно дернулся.
        - Вы здесь не за этим, - он указал на детский конверт. - Я предлагаю вам сделку, ваше сиятельство.
        Голос его при упоминании моего забытого титула прозвучал не издевательски, будто он на равных со мной разговаривал.
        Он не предложил мне сесть, хотя было куда, но сел сам, провел рукой по конверту. Я стояла и спокойно ждала, чем бы наш разговор ни закончился, это жизнь, которая мне отмерена. И сделка, о которой комендант завел речь, не факт, что будет кристально честной.
        - Смерть полковника Дитриха была предсказуема, - опять усмехнулся комендант, - рано или поздно его бы прикончили или свои, или чужие. - Я оторопела. Были две стороны… среди кого? - Вот эта вещь, - он еще раз провел рукой по конверту. - Я могу попытаться разобраться, как вы ее сделали, сам. У меня это займет какое-то время. Может быть, я упущу немаловажную деталь и не сразу смогу повторить все в точности. Этот конверт спас жизнь младенцу двух недель от роду, будет полезен и императорской армии. Мои условия таковы, графиня: вы раскрываете свой секрет, а я взамен… хотите паспорт?
        Я села. Я вдова. Официально вдова. Что это меняет кроме того, что я могу выйти замуж?
        - Что вы еще можете мне предложить, комендант?
        Зачем мне паспорт на островах, впереди зима и голодное время. Это пока Парашка носит мне остатки еды - не объедки, остатки. Через месяц я буду рада обсосать голые кости. Я ведь умру и так, и так, но умру, хотя бы что-то зная.
        - Информацию? - предположила я. - Если вы знаете, кто убил моего мужа?..
        - Вы так любили его, что готовы пожертвовать всем, что у вас осталось? - по выражению лица было ясно, что комендант не поверит, даже если я скажу ему «да». - Я не говорил, что знаю, кто его убил, но я знаю за что. Так как, графиня?.. Вы считали, что мне передали лишь вас, озлобленных, уничтоженных, обреченных? Мне передали еще кое-что, - и он опустил руку, постучал пальцами по ящику стола. Документы, но он их мне не покажет. - Нож, которым убили полковника и который стражники видели прежде у вас, я лично положил в контору, когда назначил Дитриха вести дела. Невелика же премудрость.
        Комендант вернул руки на стол, сцепил пальцы поверх конверта, напоминая мне, что я не выйду отсюда, пока не исполню свою часть договора. Да боже мой, на каторге я ничего не выгадаю от технологии, а если мне повезет, если вдруг… на это рассчитывать не приходится.
        - Я много лет на этом посту, ваше сиятельство, не делайте такие глаза, последнее слово в следствии всегда остается за мной. Все, что случается здесь, доходит до императора. Решайте. Паспорт?
        Он кажется честным. Или играет со мной, зная, что он все расскажет мне, потом настанет моя очередь, а затем будет так, как ему заблагорассудится. Короткий приказ, задний двор, порка. Так что я теряю?
        - Информация.
        - Будь по-вашему, - легко бросил комендант. - Было ли для вас тайной, графиня, что среди заговорщиков был агент императорской жандармерии?
        Я об этом узнала сегодня от умирающего ссыльного. Он обвинил в шпионаже меня, но было ли ему самому все известно?
        - И этот человек еще жив? - спросила я. Из всех, с кем я прибыла на проклятый остров, живыми остались трое.
        - Конечно, - комендант откровенничал со мной без утайки, что для меня значило: задний двор… - За рассудок его жены я опасаюсь.
        Так вот почему Теодора здесь оказалась, из последних сил держалась в этом аду, пила сверх всякой меры сталлу, едва не угробив себя и ребенка - я не сомневалась, что роды у нее наступили раньше срока, измученный организм не справился с нагрузкой, которую давал согревающий отвар. Вот почему на ней женился Мезенцев - наследника прежде, чем его отправили в ссылку, у него завести не получилось. Теодора не пошла на Тронный Двор не потому, что опасалась пересудов, она тоже заключила с будущим мужем сделку, условия которой не знал никто. Позже она поняла, что что-то пошло не так.
        «Он говорил, что мы отсюда уедем, но ничего, совсем ничего…» Она устала ждать.
        - А полковник Дитрих?
        Разорванный ратаксами каторжник обвинял в измене меня. Не так: в шпионаже. В предательстве меня обвиняла Марго, и получается, это разные вещи.
        - Ирония, ваше сиятельство, - у коменданта была ухмылка умного и уставшего человека. - Ваш муж был казначеем заговорщиков, его до последнего берегли. Никто на допросах не называл его имени, а поверьте, допрашивать как надо умеют… Хотите вина?
        Я помотала головой. Подумала и кивнула. Черт побери, у меня есть повод для пьянки, мне не будет так страшно. Наверное. Это не точно, но судя по звуку, который не думает замолкать, я, как и Теодора, сойду с ума, и это будет благословением свыше.
        Если Мезенцев был официальным агентом, почему он попал на каторгу? В первоначальном плане всех причастных оказался изъян.
        Комендант встал, подошел к шкафу, полному каких-то бумаг, и остался стоять ко мне спиной, а я смотрела - неужели на столе нет ничего, похожего на…
        - Что вы, ваше сиятельство, - протянул комендант, не оборачиваясь, - вы не навредите мне до тех пор, пока не узнаете все до конца. Ваш муж был не в ладах со своим тестем, история, как юная графиня фон Зейдлиц упросила отца устроить неравный брак, дошла даже до этих скал, ваш отец сохранил вам семейный титул… Чего Дитриху не хватало? Влиятельный тесть, деньги, молодая жена, столичная жизнь, я бы с радостью поменялся с ним, знаете ли.
        Верю. Что же до Дитриха - я не скажу, какая вожжа ему под хвост попала, а сам он мог наплести ерунды про равенство, братство, всеобщее благо, про то, что кто-то же должен лечь на алтарь. Его алтарем завтра станет местное кладбище - болото, покрытое коркой льда, а я лягу рядом немногим позже, как подобает верной жене.
        - Участие Дитриха в заговоре было… пассивным. Но что-то его напугало, он бросился к тестю, и, думаю, граф был в большом замешательстве, - комендант повернулся, держа в руках два бокала. Он мог подбросить мне что угодно, подумала я, но приняла и пригубила вино. Наплевать. - Граф фон Зейдлиц явился в канцелярию с докладом, но его обошли недоброжелатели.
        Так бывает, чтобы спасти свою шкуру, вместе с прочими сдают информатора. Графу было что терять, пришлось выдать собственного зятя и отречься от меня. Какая жалость. Что он мне тогда сказал?
        Мои чувства не довели меня до добра.
        Мой муж помилован, Святой Трон дает всем женам свободу, а мне за ошибки надо платить. Никто не хочет пятна, и есть ли кто-то, кто увезет меня из столицы ко всем чертям. Идеалистичная верная дура, которой кинут подачку из семейной мошны, чтобы она не околела уже по дороге. Он, граф фон Зейдлиц, сделал для дочери все что мог…
        Избавил ее мужа от казни?..
        Аглая любила этого человека. Настолько, что умолила отца на брак, и настолько, что граф сомневался, что дочь не участвует в заговоре. Настолько, что у него оставался выбор: пожертвовать только мной - или всем остальным, в том числе и браком с фрейлиной Дивеевой, и судьбой и карьерой моего брата.
        Может, фрейлина, которой ни к чему было родниться с какой-то клятой, повлияла на то, что граф не смог найти иное решение после того, как сдал жандармерии и заговорщиков, и того, кто нашептывал ему все секреты. Граф опоздал и был вынужден откупиться и Дитрихом, и мной. Было ли ему тяжело? Пожалуй.
        Я потягивала вино, комендант тоже. Стояла странная тишина, не хрупкая, как бывает, когда на белый свет выплывают тайны, а вязкая, непроницаемая, как тогда, когда они зарождаются, но стояла недолго, я снова услышала низкой стон. Морское чудовище выбралось из глубин и звало меня туда, где спокойно. Комендант к чему-то прислушивался, я замерла - он тоже слышит?.. Невероятно.
        Дитрих считал, что мой отец от меня не откажется, а мне казалось, что граф был разочарован единственной дочерью. Ее выбором, ее безрассудством, но при дворе выживает тот, кто умеет принимать непростые решения.
        Дитрих, как и Мезенцев Теодоре, обещал, что увезет меня отсюда. После того, как напомнил, что я не завишу от воли отца, что мне не нужен никакой паспорт… Что княгиня лишь отговорка, что мой отец нуждается почему-то во мне… Манипуляция. В последнем я была убеждена. Они делили меня - Дитрих выиграл. Если бы я тогда могла знать!..
        «Без тебя мне не выжить…» Что он под этим имел в виду?
        «Ты меня едва не убила», «мы все решили», «ты знала, что я не смогу без тебя». Это часть плана, часть заговора? Дитрих не просто так смотрел в окно, не просто так бежал к форту? Я его чуть не погубила при атаке ратаксов, между нами существовала договоренность, заранее, до того, как стало известно, что будет ссылка. Дитрих до казни знал, что она будет гражданской, и здесь, на каторге, должно было что-то произойти.
        - Между вами ведь тоже был сговор, комендант. - Вино в полумраке выглядело темным, и можно было вообразить, что я пью кровь. - Ратаксы свидетелей не оставляют, а что потом? Он должен был уплыть на корабле?..
        «Если я останусь жив, я увезу тебя отсюда». Еще бы, он так зависел от меня. Что я должна была сделать - спасать его, позволить ратаксам убить всех тех, кто мог случайно уцелеть и увидеть, что Дитрих не разорван на куски?..
        Трость. Дитрих убил Никанорова, когда тот пытался его спасти, трость нужна была ему самому - чтобы я лучше справилась. Я же Аглая - обученная старой колдуньей клятая. И я же - та, кто с трудом дошел, как обращаться с таким сильным даром.
        Но полковник Дитрих об этом не знал. Какие-то тайны он унес в могилу, а какие-то тайны достались мне.
        - Ратаксы припозднились, - не слишком охотно объяснил комендант. - Корабль уже ушел. Сложно сказать, где бы я его прятал, но - да, и не пеняйте, что я не выполнил свою часть уговора.
        А вы делец, господин комендант, и вам позавидуют все кошельки мира разом.
        - Он обещал вам заплатить?
        - Вы должны были заплатить, - и в голосе его зазвучала настороженность.
        «В сундуке, ваше сиятельство…» Вот и деньги. Марго не зря так переживала из-за них. Но где «Принцесса», где сундук, а комендант был бы раздосадован. Теперь цена не имеет значения, потому что сторона сделки мертва, а я пропаду здесь, как и все остальные, вопрос лишь - кого из оставшихся я переживу.
        - И вам не показалось странным, что полковник уедет, а я буду ждать? - бросила я пробный шар. Комендант пожал плечами, я расценила это как «муж и жена - одна сатана».
        Скотина.
        Нередко стоит послушать отцов. «Пятнадцать человек на сундук мертвеца…» Боже мой, как хочется выжить. Боже мой, как рвет слух этот звук.
        Я вздохнула, прикрыла глаза. Кого же комендант считает убийцей?
        - У нашего договора появился еще один пункт, - проговорила я, глядя на коменданта сквозь бокал - наполовину пустой или наполовину полный? - Паспорт против имени убийцы. Вы сами решите, как с ним поступить.
        - Еще вина? - будто не слыша, предложил комендант, и когда я мотнула головой, налил себе. Приятно, что это дикое место счищает налет бесполезного этикета, и можно не притворяться хоть иногда.
        - Мезенцева вынесла на мороз ребенка, - сказала я, не дожидаясь от коменданта ни согласия, ни возражений, - она выбрала подходящее место: старый каретник, в том крыле никто не живет, оно пустует. Плач малыша никто не услышал бы там, и она не догадывалась, что именно в то крыло вы приказали отнести избитого Дитриха.
        Все это светская беседа, и голос мой ровный, с ленцой, словно я пересказываю всем известные сплетни. И комендант, как ни странно, принял игру, потягивал вино, снисходительно слушая. Со стороны - и я, и он из вежливости поддерживаем разговор, могли бы подняться и разойтись.
        - Нож видели у меня не только стражники. Это Селиванова взяла его и перепрятала, и это она - полагаю, вызвавшись все же сама присмотреть за полковником - его хладнокровно заколола. И вот когда она открыла окно, чтобы холод получше сохранил тело, - потому что Марго, конечно, не знала, что это еще и способ затруднить определение времени смерти, - она услышала детский плач.
        - Занятно, - признал комендант. - Но Селиванова…
        - Это все должно было стоить каких-то свеч, - дерзко перебила я, - и не любви, поверьте мне, не любви точно. Вам были обещаны деньги, а Селиванова знала про них.
        Я думала, он спросит откуда, но нет. Он аккуратно сложил конверт, сходил за подсвечником, положил передо мной бумагу, перо и чернила. Черт возьми, я понятия не имею, как этим писать, запаниковала я, но справилась. Его часть сделки - моя часть сделки, и когда комендант, разбирая мои каракули, дошел до отвара сталлы, в котором я вымачивала шерсть, щека его дернулась. Продешевил, что ничего не меняет, это я, возможно, продешевила, но комендант не уточнил, не задал вопрос, еще раз поморщился и убрал и конверт, и мои записи в стол, встал и вышел.
        Я осталась одна, слушая низкий стон, но я не успела даже подумать, что делать, как воспользоваться одиночеством, дверь открылась, вошел незнакомый мне стражник, жестом приказал выходить. И там, в коридоре, едва сделав шаг, я поняла, что…
        За дальним окном коридора метались факелы, люди спешили по направлению к пристани. «Принцесса» опоздала почти на месяц - долгий срок, чтобы уже перестать надеяться, недостаточный, чтобы отчаяться до конца.
        Ко мне не пришли с поклонами, матросы не тащили покаянно мой паланкин на плечах и не встретили меня радостно на борту с вином и плясками. Я вернулась к себе, где давно уже спали и малыш, и Теодора, легла на свою кровать, примостившись рядом с умаявшейся за день старухой. Утром Парашка принесла мне поесть и последние новости, я выслушала ее, дождалась, пока она уберется, и вытащила мешочек с монетами. Я бросила его среди прочего барахла, поскольку деньги тут ничего не значили, сейчас я достала мешочек, потрясла, задумчиво уставилась на свои руки. Не так давно на них были дорогие перчатки, изящные кольца, но каторга сделала свое дело. Вот эти тонкие шрамы - от шитья, эти - от досок, а рубец на левой руке оставил нож, которым я разрезала сукно. Еще немного, и кисть оказалась бы неподвижна.
        Еще немного, кто знает, что бы стало со мной.
        Скрипнула дверь, пожилой стражник поманил меня и протянул лист бумаги. Я взяла его, стражник ушел, я поднесла лист поближе к свече и прочитала, села на скрипнувшую кровать. В голове было пусто, впереди не было ничего.
        Я спрятала паспорт, взяла деньги и трость, накинула на плечи плащ, вышла на улицу, не спеша пошла к берегу. К барже на волокушах каторжники тащили соль, обратно везли еду, бревна - здесь дрова стоят дороже золота - ткани, медикаменты, сундуки каторжников, и не странно, что вещи пережили хозяев. Вещи часто переживают людей, и что было для кого-то бесценно, для потомков обычный хлам. Что-то растащат стражники, что-то заберет комендант - обещанную ему Дитрихом сумму или все, что окажется в моем сундуке, а прочее без сожалений бросят в жаровни, и хватит тепла на пару дней. Так проходит мирская слава - все тлен, все пепел.
        Волны толкали «Принцессу» в облезший борт, отпихивали от пристани, на мостике стоял капитан, давно забывший про данное мне обещание, по палубе носились матросы. Преследуя меня, на остров наползал влажный туман, затягивал скалы, слизывал с камня соль.
        Матросы сделали вид - а может, действительно не узнали меня, лишь боцман кивнул как старому другу. Стояла на пристани я долгое время - не хотела мешать погрузке, и только увидев, что капитан махнул мне рукой, прошла к сходням. Меня пропустили, капитан спустился ко мне на палубу, я отошла подальше от матросов, стражников и ссыльных и смотрела, как белая простыня накрывает форт и скалы. К пристани двигались несколько фигур - две женские, две мужские.
        - Вы припозднились, капитан, - только и сказала я, и он кивнул. Не спросил, каково мне здесь было, не уточнил, что я делаю на борту. Может, ему было плевать, а может, он все знал, как и комендант. Про Мезенцева он не знать не мог… я так полагала. Могла ошибаться.
        На борт поднялись Марго, Мезенцев и Теодора. Марго держала ребенка на руках, увидев меня, она подошла ко мне, отдала малыша - я еле успела прислонить к стене трость, она от качки поползла, капитан подхватил ее, заинтересованно начал разглядывать. Марго достала паспорт, я удивилась, но почему бы и нет, комендант понимал, от кого чего можно добиться. От меня - технологии, я умнее, от Марго - безыскусных услуг.
        Марго постояла, смотря то на листок, на который падали редкие крупные капли и размывали свежие чернила, то на туман, скомкала паспорт и, размахнувшись, выкинула его за борт. Мезенцев посторонился, пропуская Марго к сходням, Теодора была как каменная. Она не отдавала отчета происходящему, и я была уверена, что ее муж счел подобный расклад наилучшим для себя вариантом. Жене - сумасшедший дом, мне - ребенок, агенту императорской жандармерии - деньги и почести.
        Стражник, приведший их на баржу, направился к нам, и я подумала - не конец. Где-то что-то произойдет, и…
        Но он вытащил из-за пазухи мешочек с деньгами, который я переадресовала временно капитану. Не ребенка же было ему отдавать? Стражник спросил, куда отнести все вещи, мои и ребенка, и, получив ответ, убрался, а я посмотрела на остров, на капитана…
        - Я отдам вам свою каюту, - улыбнулся мне капитан. - Сам устроюсь в соседней. Лучшее, что я могу сделать для вас и ребенка. Мальчик?
        - Да, - я ответно попробовала улыбнуться. Нет, когда у тебя за плечами бессчетное количество дней в аду, улыбаться, черт возьми, больно. - Мать назвала его Александром.
        - У вас есть паспорт?
        Законный вопрос, либо я имею право быть на борту, либо у капитана будут проблемы.
        - Да. И я хочу высадиться на берегу Рувии, - я оттопырила палец, указывая на мешочек с деньгами. Мерзавцы бывают порядочными людьми, комендант не оставил меня без гроша, хотя мог бы. Что он в издевку накидал в мешок ракушки и обломки кирпичей, я сомневалась. - Возьмите плату, сколько нужно. Если не хватит, у меня есть еще.
        Сочтемся. Денег за пазухой мало, но - мы сочтемся. Я пойду на любые крайности, я почти выбралась… да, почти. Пока «Принцесса» бьется о причал, пока ее держат швартовы у берега, они держат здесь и меня.
        Меня ждет неблизкий путь, волны, низкое небо, долгие дни в бесконечном море, сильный ветер, возможно, шторм. Я буду прятаться, мучиться, цепляться за палубу - и потом прятаться, мучиться, не спать ночами, пытаться выжить в чужой стране, чьи язык и обычаи мне не знакомы, но я справлюсь. Я одна, но у меня есть моя магия, и это значит, я не пропаду. Я одна, но у меня есть человек, которому я нужна больше, чем кто бы то ни было, странное чувство - быть матерью, тревожное и вдохновляющее, и мне нравится, что оно владеет мной.
        Мы отчалили только на третий день. Малыша я поручила заботам Филата и Фильки - что же, не бедняжка Грунька, так кто-то, кто нуждается в их опеке - и смотрела, как «Принцесса» покидает Соляную гряду. Было ли, не было, как знать, у меня впереди немало причин для беспокойства, но я свободна. Теперь уже навсегда.
        Метр между бортом и пристанью, два метра, три, десять, двадцать, сто, и вот я не видела ничего, кроме растворяющейся в облаках белой шапки - туман оставил взгляду верхушки скал и шпили на башнях форта.
        Опускался занавес, актеры кланялись, пьеса окончена, скоро зажжется свет.
        КОНЕЦ