Земля матерей Лорен Бьюкес
        Постапокалиптическая антиутопия! Мир, в котором мужчины почти вымерли и героине приходится спасать своего сына от государства и охотниц за головами.
        Через три года после того, как вирус уничтожил почти всех мужчин на земле, Майлс, сын-подросток Коул, является одним из редких выживших.
        Но в этом изменившемся мире полно женщин, которые готовы убить, чтобы заполучить в свои руки самый ценный товар - живого мальчика.
        Спастись и добраться до безопасного места означает пересечь всю Америку со смертельно опасными преследователями на хвосте, включая родную сестру Коул - Билли.
        РАЗ ЕСТЬ ТЕ, КТО ИДЕТ НА ЛЮБОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ, ЧТОБЫ ЗАВЛАДЕТЬ МАЙЛСОМ, ТО И КОУЛ РАДИ СПАСЕНИЯ СЫНА ГОТОВА НА ВСЁ…
        «Элегантно и умно написанный триллер… Роскошно». - Стивен Кинг
        «Энергичный и интеллигентный роман». - Guardian
        «Большой-большой талант». - Джордж Р.Р. Мартин
        «Невероятно своевременный рассказ Бьюкес о чуме - это притча о славе и ужасе во времена бедствия». - Кори Доктороу
        «Остросюжетный триллер, который сочетает в себе вызывающий дрожь экшен и гендерную политику с впечатляющими намеками. Этот интеллектуальный роман о пандемии кажется тревожно близким». - Metro
        «Та редкая захватывающая история, которая не уклоняется ни от больших вопросов, ни от интересных ответов». - New Scientist
        Лорен Бьюкес
        Земля матерей
        Lauren Beukes
        Afterland
        
        
        Часть первая

21 июня 2023 года
        1. Коул: Права на имя
        - Эй, посмотри на меня!
        Проверить зрачки Майлса, по-прежнему расширенные. Его организм никак не может вывести из себя наркотики, преодолеть последствия шока и страх. Коул лихорадочно пытается вспомнить азы первой помощи. В качестве спасательного круга перечень внешних факторов. Майлс способен сосредоточиться, внятно говорить. В машине он был как пьяный, то и дело проваливался в забытье. Но вскоре он станет задавать неудобные вопросы, на которые она не готова ответить. Например, насчет крови у нее на рубашке.
        - Эй, - снова окликает Коул, стараясь сохранить свой голос как можно более спокойным.
        Но ее саму тоже трясет после того, как схлынул адреналин. То зрелище, как Билли волокла тело Майлса, похожее на безжизненную боксерскую грушу, мысли, что он мертв. Но он не умер. Ее сын жив, и ей нужно позаботиться о том, чтобы так оно и оставалось.
        - Все будет хорошо, - говорит она. - Я тебя люблю.
        - Я тебя тоже люблю, - с трудом выдавливает Майлс. Автоматический запрос и ответ, словно молитва в церкви. Вот только их храм - это туалет на заброшенной заправочной станции, с рядами пустых кабинок, зияющих в предрассветном свете выбитыми зубами, стульчаки с унитазов давным-давно сорваны вандалами.
        Майлс все еще дрожит, обхватив худыми руками грудную клетку, плечи его опущены, зубы стучат, словно кастаньеты, он постоянно озирается на дверь, выбитую ногой, судя по расщепленной фанере. Коул тоже ждет, что дверь в любой момент распахнется. Ей кажется неизбежным то, что их обнаружат и притащат обратно. Ее арестуют. Майлса у нее заберут. В Америке детей крадут у их родителей. Так было еще до всего этого.
        В осколках зеркала ее кожа кажется серой. Выглядит она ужасно. Как старуха. Хуже: она выглядит перепуганной до смерти. Она не хочет себя видеть. Наверное, именно это скрывают под своими масками разные сверхгерои - не свое истинное лицо, а то, что они готовы обделаться от страха.
        Голубая кафельная плитка над раковиной местами отколота, трубы вырваны из крепежей. Но когда Коул открывает кран, тот скрипит, стонет, а затем все-таки судорожно извергает струю воды.
        И это не слепая удача. Она заметила бак с водой на крыше разграбленной заправочной станции до того, как свернула с дороги и загнала машину под рваный тент. В их семье организовывал, планировал всегда Девон, но она научилась жить на тридцать секунд впереди реальности, рассчитывая все возможные траектории. Это утомительно. «Живи настоящим» - это всегда была философия роскоши. «И черт бы тебя побрал, Девон, - думает Коул, - за то, что умер вместе с остальными, оставив меня разбираться со всем одну!»
        Прошло два года, крошка, а ты все еще злишься, да?
        У нее в голове по-прежнему звучит насмешливый голос ее покойного мужа. Ее собственный доморощенный призрак. Сейчас такое бывает сплошь и рядом.
        Лучше надейся на то, что твоя сестрица не отправилась на тот свет.
        Коул плещет себе в лицо водой, чтобы прогнать мысли о Билли, тошнотворный скрежет металла по кости. Холодная вода становится шоком. В хорошем смысле. Освежающим. Чувство вселенской вины можно оставить на потом. Когда они выберутся отсюда. Когда будут в безопасности. Она стаскивает с себя окровавленную рубашку и запихивает ее в бак для гигиенических отходов. Этот бак видел и не такое.
        От зеркала уцелел только осколок, и в отсветах от кафельной плитки отраженное в нем лицо ее сына кажется светло-коричневым. Кофе с обильной порцией сливок. Что ему дала Билли? Бензодиазепин? Снотворное? Ей хотелось бы знать. Она надеется, что таблетки вызовут амнезию, сотрут надпись со школьной доски.
        Она растирает своему сыну спину, чтобы его согреть, успокоить: обоим требуется человеческий контакт. Оспина от комбинированной вакцины против кори, эпидемического паротита и краснухи; белая полоска шрама, тянущегося от локтя вверх, который остался после того, как Майлс сломал руку, упав с верхней койки; ямка на подбородке, как у кинозвезды, доставшаяся в наследство от ее отца («Пусть тебе земля будет пухом», - на автопилоте думает она, поскольку не смогла с ним проститься). И где-то глубоко внутри блуждающие гены, к которым не смог прикрепиться вирус.
        Один из миллиона. Нет, не совсем так. Один из миллиона остался в Америке. В остальном мире положение дел получше, но ненамного. Доля выживших меньше одного процента. Что делает все таким опасным, таким глупым. Как будто у нее был выбор.
        Мальчики, оставшиеся в живых. Мы их всех переловим! И сохраним, на веки вечные, навсегда. Гарантии на будущее, Закон о защите мужчин, ради их собственного блага. Ей твердили все это снова и снова. Обязательно добавляя, что это ради их собственного блага. Господи, как же она устала!
        - Так, - говорит Коул, стараясь придать голосу жизнерадостные нотки, решимость свинцом сдавила ей грудь. - Давай переоденемся в чистое.
        Она роется в черной спортивной сумке, лежавшей в багажнике машины вместе с водой и канистрой бензина, - всем тем, что необходимо для бегства в первую очередь, - и достает чистую толстовку для себя, а для него - розовую футболку с длинным рукавом, с выцветшей пальмой, украшенной яркими блестками, джинсы в обтяжку с обилием молний и горсть блестящих заколок. Из чего же сделаны наши девчонки? Из пушистых котят и вещей, что блестят.
        - Я это не надену, - поднимаясь, протестует Майлс. - Ни за что, мам!
        - Дружище, я не шучу. - В семье она всегда брала на себя роль плохого полицейского, устанавливая правила и ограничения, хотя быть родителем - это и так сплошная импровизация. - Представь, что это игра в «сладость или гадость», - говорит она, втыкая заколки в его негритянские кудри.
        Коул вспоминает курсы, которые прилежно посещала, когда Майлс был еще совсем маленьким: «Белые мамаши: черные кучерявые волосы».
        - Я уже взрослый!
        Это правда? Ему всего одиннадцать - нет, двенадцать, поправляет себя она. Почти тринадцать. День рождения в следующем месяце. Неужели с конца света прошло уже так долго? Время расползается и теряет очертания.
        - Ну, тогда представь, что ты актер. Или аферист, вынужденный сменить внешность.
        - Аферист - это круто, - уступает Майлс.
        Она отходит назад и окидывает сына оценивающим взглядом. Надпись розовыми блестками поверх выцветшей пальмы гласит: «Вот как мы отдыхаем в Калифорнии». Но только буква «т» осыпалась, и теперь вместо «вот» получается «во», хотя, может быть, это было сделано сознательно, даже в группе товаров для детей от двенадцати до четырнадцати. В обтягивающих джинсах ноги Майлса кажутся еще более худыми. Он резко вымахал - эта неуклюжая стадия, когда от тела остаются одни конечности.
        Коул смотрит на часы Девона, слишком большие на ее тонком запястье, и с трудом разбирает цифры среди выгравированных на циферблате созвездий. Астрономический подарок на юбилей. На крышке гравировка: «С тобой все время вселенной», вот только это оказалось самым большим обманом.
        Я хочу сказать, крошка, я предпочел бы не умирать страшной смертью от этой чумы. Это просто так, кстати.
        Сосредоточиться на цифрах. Шесть ноль три утра. Сорок восемь минут с того момента, как она обнаружила, что Билли затаскивает Майлса, его обмякшее тело, на заднее сиденье «Лады». Сорок восемь минут с того момента, как она взяла в руку монтировку.
        Не думай об этом!
        «Да, Дев, хорошо. У кого сейчас найдется время на это».
        Внедорожник стоял именно там, где и должен был стоять, на стоянке перед пустынным торговым центром неподалеку, где их брошенная машина не будет выделяться среди других забытых машин. Они вместе с Билли снова и снова прошлись по своему плану. На нее произвела впечатление предусмотрительность ее сестры, внимание к мелочам. Скрыться с места, поменять машины, добраться до Сан-Франциско. Ключи были спрятаны под колпаком колеса, бензобак полный, припасы в запертой коробке под задним сиденьем: вода, сменная одежда, аптечка первой помощи.
        Все это Коул проделала на автопилоте, оцепеневшая от ужаса, забрызганная кровью. Вот только поехала она не туда, куда они собирались, а в противоположную сторону, прочь от побережья и богатых благотворителей Билли, устроивших все это, в глубь континента, в направлении пустыни. Эта дорога была менее оживленной, менее очевидной, и с меньшей вероятностью она могла вывести прямо на блокпост с поджидающими женщинами-солдатами, вооруженными пулеметами.
        Увеличивая тяжесть совершенного ею преступления. У нее отнимут Майлса - теперь уже окончательно, - а ее саму арестуют, выбросят ключ от камеры или того хуже. Как в нынешней атмосфере относятся к смертной казни, с учетом Соглашения о запрещении воспроизводства, призванного сохранять жизнь? Вероятно, безрассудное создание угрозы жизни гражданину мужского пола является самым тяжелым преступлением. Более тяжелым, чем даже то, что произошло с Билли. Сорок восемь - нет, уже сорок девять минут назад. Коул была в ярости и в то же время страшно перепугалась.
        Твоя сестрица мне никогда не нравилась.
        - Мам! - тихо окликает Майлс, отрывая ее от воспоминаний, не позволяя провалиться с головой в панику.
        - Извини, тигренок. Я просто задумалась. - Она держит сына за плечи, восхищается его отражением. Пытается улыбнуться, шутит для пущей убедительности. - Выглядит неплохо.
        - Правда? - Сарказм здоровый. Высшая нервная система в порядке. Сотрясения мозга не было.
        - Тебе необязательно любить свой новый наряд. Но в настоящий момент это как раз то, что тебе нужно. Ты теперь Мила.
        Майлс часто моргает своими длинными ресницами, поджимает губы, глядя на свое отражение в зеркале. Вытянутые вперед губы «уточкой», олицетворение презрения.
        - Мила.
        Коул рассеянно думает о том, что нужно было бы захватить тушь для ресниц. Добавить это в список. Продукты, деньги, бензин, убежище, возможно, новая машина, нужно и дальше продолжать менять их, и тогда можно будет заскочить в ближайший магазин косметики, чтобы закупить все товары для девочки, которые понадобятся переодетому девочкой мальчику.
        - Вымой руки, нам не нужно, чтобы ты заболел.
        - У меня же иммунитет, забыла?
        - Расскажи это всем остальным вирусам. Вымой руки, тигренок.
        Коул приоткрывает выщербленную дверь в окружающий мир, и там нет никаких дронов, никаких вертолетов, никаких женщин в кевларовых бронежилетах с автоматическими винтовками, окруживших заброшенную заправку. Их не нашли - пока что не нашли, - и внедорожник по-прежнему стоит там, где она его оставила, под брезентовым навесом, готовый ехать дальше.
        - Все чисто. - Она торопливо ведет его к машине. Простите, ее. Это нужно твердо усвоить. Нельзя совершить ошибку. Еще одну ошибку.
        Майлс послушно забирается в машину. Коул так рада, что он плывет по течению, не задавая вопросов (пока что), потому что если он начнет задавать вопросы, она сломается.
        - Тебе лучше лечь на пол, - говорит Коул. - Двоих никто не ищет.
        - Мам, но куда мы едем?
        - Домой. - Мысль эта нелепая. Тысячи миль, целый океан и вот теперь еще множество уголовных преступлений отделяют их от возвращения в Йоханнесбург. - Но пока что нам нужно затаиться. - Она говорит это не столько для себя, сколько для него. Для нее.
        - Спасаемся бегством. Как преступники, - говорит ее дочь, стараясь оживиться.
        - Это еще лучше, чем аферисты! Бродяга Коул и Малышка Мила!
        - А разве не Малыш Билли[1 - Уильям Генри Маккарти по прозвищу Малыш Билли (1859 - 1881) - знаменитый американский преступник. (Здесь и далее прим. перевод.)]? Кстати, а тетя Билли не будет на меня злиться, если я возьму ее прозвище?
        - Оно будет твоим до тех пор, пока она нас не нагонит. Считай это совместной опекой.
        - С именами так нельзя.
        - Послушай, когда я проверяла в последний раз, к концу света обычные правила неприменимы. - Легкомысленность в качестве защитного механизма: обсуждать пустяки.
        - Мам, а где тетя Билли? Я не помню, что произошло.
        Проклятие!
        - Когда мы бежали, она схватилась с одной охранницей. - Слишком гладко. Она не может смотреть на него. Простите, на нее. - Вот почему у меня испорчена рубашка. Но не беспокойся! С ней все в порядке. Она нас непременно нагонит, хорошо?
        - Хорошо, - нахмурившись, говорит Майлс. Хотя на самом деле ничего хорошего нет. Но им нужно жить с тем, что у них есть.
        Они отъезжают от заправки. Небо над долиной Напа пастельно-голубое, с сухими мазками облаков над одичавшими виноградниками. Высокая бледная трава на полях дрожит и трепещет на ветру. Все это делает факт убийства далеким и маловероятным. Красота допускает благовидное отрицание. Коул размышляет, что, возможно, в этом и заключается вся функция красоты в нашем мире: она помогает человеку не видеть то, что ему неприятно.
        2. Майлс: Точка исчезновения
        Сквозь туманную дымку вдалеке подобно миражу в пустыне видны силуэты городских зданий, рестораны, предлагающие фастфуд, кровать, может быть, даже телевизор - если все это еще существует, размышляет Майлс. Занесенное ярко-желтым песком шоссе исполосовано по крайней мере одним комплектом шин, то есть кто-то проехал здесь перед ними, и они не Последние Люди, оставшиеся на Земле, и они не совершают Самую Страшную Ужасную ошибку, покидая безопасность «Атараксии»[2 - Атараксия - душевное спокойствие, невозмутимость, безмятежность, по мнению древнегреческих философов, достигаемая мудрецом.], хотя она и казалась самой прикольной тюрьмой в мире. #ЖизньвБункере. И все-таки это определенно было лучше, чем военная база.
        - Песок похож на золотую пыль, ты не находишь? - говорит мама, то включая, то отключая свою телепатию. - Можно было бы сгрести его в кучу и поплавать в нем, обсыпая друг друга.
        - Угу. - Майлс уже устал быть в бегах, хотя не прошло еще и одного дня. У него сводит живот, хотя, может быть, это от голода. Ему нужно пересилить лютую ненависть к изюму и съесть батончик из запасов, приготовленных Билли. При мысли о тетке в его сознании словно стирается защитный слой.
        У него в голове туман, который он не может прогнать. Майлс старается вспомнить то, что произошло этой ночью, как они сюда попали. Ему приходится брести по своим воспоминаниям подобно герою фильма «Бесконечная история» Артейю и его верному коню Артаксу, с каждым шагом все глубже увязающим в болото. Ссора с Билли. Майлс никогда не видел маму такой разъяренной. Они ссорились из-за него, из-за того, что сказала Билли, выразив свою главную мысль, и он снова краснеет от стыда и отвращения. Такая мерзость! А потом ничего. Он заснул на кушетке, в наушниках, и вот уже мама вся в слезах гонит машину как сумасшедшая, рубашка у нее в крови, на щеке темная царапина, а теперь они здесь. Наверное, все в порядке. Мама сказала, что все в порядке. И она сказала, что подробно расскажет обо всем, когда будет готова. Когда они будут в безопасности. Нужно упорно идти через болото, думает Майлс. Чтобы не затянула трясина.
        Он смотрит в окно на поле самодельных крестов, их многие и многие сотни, раскрашенных в разные цвета. Опять мемориалы мертвых, подобно Дереву памяти на объединенной военной базе Льюис-Маккорд, куда все вешали фотографии своих умерших отцов, сыновей, братьев, дядей, родственников и друзей, умерших от ЧВК. Майлс ненавидел это дерево, как и его вроде бы друг Джонас, единственный мальчишка его возраста на всей военной базе.
        Бледный прямоугольник на фоне неба, по мере того как они приближаются к нему, превращается в выцветший рекламный щит. На нем седой мужчина и дама со светлыми волосами в теннисках, устремили взгляд в пустыню с благоговейной радостью, словно Моисей и его супруга, смотрящие на Землю обетованную, но только кто-то исписал мужчине лицо похабными словами, закрасил ему глаза и изрисовал черточками ему рот так, что получился череп или стежки. Но зачем зашивать человеку рот, если не собираешься отрубить ему голову? Внизу крупным шрифтом: «Жилой комплекс «Орлиный ручей» - спешите, в продаже четвертая очередь! Не пропустите!»
        «Не пропустите», - беззвучно шевелит губами Майлс, потому что именно так работает реклама, и маму она тоже цепляет, поскольку, когда через две мили они встречают дорожный указатель «Орлиный ручей», мама сворачивает с шоссе.
        - Надо посмотреть, что там. Если все в порядке, отсидимся до конца дня.
        - Но город ведь там! - возражает Майлс.
        - Мы еще не готовы к встрече с цивилизацией. Мы не знаем, что там. Возможно, город захватила банда байкеров-людоедов, которые захотят сделать из нас очень-очень вкусный бекон.
        - Мам, замолчи!
        - Ну ладно, извини. Никаких байкеров-людоедов не бывает. Обещаю. Просто мне нужно немного отдохнуть. И я хочу, чтобы у тебя было время потренироваться быть девочкой.
        - А это трудно?
        - Если честно, порой и я не знаю, каково быть девочкой.
        - Это потому, что ты взрослая женщина.
        - Верно подмечено, но я также не знаю, каково быть взрослой женщиной. Все мы только притворяемся, тигренок.
        - Это не очень обнадеживает.
        - Знаю. Но я стараюсь.
        - Да. Очень стараешься! - Какое же это облегчение - вернуться к привычным хохмам, приколам и остроумному экспромту. Это означает, что не нужно говорить о Другом.
        - Веселее, mon fils[3 - Мой сын (фр.).]!
        - По-моему, ты хотела сказать «ma fille[4 - Моя дочь (фр.).]». - Майлс знает это после шести месяцев изучения французского языка в школе в Калифорнии, где он был худшим учеником в классе, поскольку дома в Йобурге все учили зулусский, а не дурацкий французский.
        - Да, конечно. Спасибо за то, что поправил, мой храбрец.
        На арке, изгибающейся над воротами в «Орлиный ручей», по краям два бетонных орла с распростертыми крыльями, готовые взмыть в воздух. Однако хищную птицу слева кто-то обезглавил, словно в качестве предупреждения. Опасность! Развернитесь назад! В продаже четвертая очередь! Не пропустите! Не потеряйте голову!
        За воротами огромный котлован, обнесенный забором, и экскаватор, взобравшийся на кучу серой земли, с ковшом, наполовину полным (или наполовину пустым) все того же желтого песка, как будто рабочий, который им управлял, внезапно встал и ушел, или же умер прямо на месте, и его скелет по-прежнему сидит в кабине, положив руки на рычаги, а работа так и осталась не доделанной. И да, хорошо, есть завершенные коттеджи, все на одно лицо, на склоне холма, а также недостроенные, с заколоченными окнами, но в целом от этого места у Майлса по спине пробегают мурашки.
        - Это место заброшено, - говорит он. - Здесь опасно.
        - Наоборот, лучше, чем если бы здесь жили. И, может быть, здесь остались какие-нибудь припасы, которые не забрали просто потому, что никому в голову не пришло сюда наведаться.
        - Ну хорошо, но что, если там есть байкеры-людоеды? - Майлс старается сохранить свой тон небрежным, но про себя он думает: или сумасшедшие выживальщики, или больные, или отчаявшиеся, или те, кто поступит с ними плохо, без злого умысла, просто потому, что порой так получается, - или те, кто поступит с ними плохо сознательно, просто потому что сможет это сделать.
        - Не-е. Никаких следов нет. Значит, никаких байкеров-людоедов женского пола.
        - Но ветер такой сильный, возможно, весь этот песок намело со вчерашнего дня.
        - Ну, значит, и наши следы тоже занесет. - Не заглушив двигатель, мама выходит из машины и пытается поднять шлагбаум.
        - Ты мне не подсобишь? - кричит она.
        Протянув руку, Майлс выключает зажигание, поскольку оставлять двигатель работающим безответственно, и выбирается из машины. Но когда он подходит к маме и пытается помочь ей поднять шлагбаум, где-то поблизости раздается шипение и щелчки. Первая его мысль - это гремучая змея, потому что именно эту тварь и следует ожидать в пустыне, и какое же это будет невезение - зайти так далеко и умереть от укуса змеи? Но это лишь автоматическая поливальная установка, которая высунула свою голову и щелкает всухую, не в силах дать ни капли живительной влаги высохшему газону.
        - Это означает, что электричество здесь еще есть. Смотри, солнечные батареи. Похоже, здесь собирались построить «экологически чистое» жилье. Чего, кстати, на самом деле не бывает. Оксюморон.
        - Но воды-то нет.
        - У нас в машине есть пара галлонов. Все в порядке. Мы в безопасности, у нас есть все, что нам нужно, в первую очередь мы сами. Согласен?
        Майлс корчит гримасу, недовольный таким оборотом, однако на самом деле он думает о том, что не нужно было глушить двигатель, потому как вдруг он больше не заведется? Дверь в будку охранника заперта, и это облегчение, потому что теперь придется искать какое-либо другое место. Может быть, все-таки в город? Или обратно в «Атараксию» к друзьям - ну, к другу. Единственное число. В «Атараксии» Элла, на военной базе Джонас.
        Можно было бы просто вернуться обратно и объяснить то, что случилось. (А что случилось?) Майлс уверен, что в Департаменте мужчин их поймут. Там всегда повторяли, какой он особенный - какие они особенные, с иммунитетом. Джонас говорил, что они могут делать все, что пожелают. Им сойдет с рук даже убийство. Вот почему он так дерзил охране.
        Но убийства ведь не было, правда? Или Билли и мама убили охранницу? Майлс не может томиться в неведении. Но у него не хватает духа спросить у мамы. Будто между ними качаются на волнах старинные мины времен Второй мировой войны, рогатые, готовые взорваться, если к ним прикоснется один из них. Майлс приходит к выводу, что лучше не спрашивать.
        Маме удалось приоткрыть окошко будки охранника, она просовывает внутрь руку и нажимает на кнопку, поднимающую шлагбаум. Проехав вперед, мама снова опускает шлагбаум, после чего снимает куртку и тщательно заметает следы на песке.
        - Ну вот, - говорит она, словно шлагбаум защитит от тех, кто их ищет, словно преследователи не смогут просто просунуть руку в приоткрытое окошко, как только что проделала она сама. Но Майлс ничего не говорит, потому что порой говорить хуже, чем молчать, потому что если произносить что-то вслух, это иногда может стать реальностью.
        Внедорожник ползет до самого гребня холма в дальней части поселка, мимо огромного котлована и экскаватора, на который боится смотреть Майлс из страха увидеть ухмыляющийся оскал черепа экскаваторщика. Мимо зияющих оконных проемов, затянутых рваным брезентом, треплющемся на ветру, который усиливается, поднимая облака желтой пыли, липнущей к лобовому стеклу, забивающейся в нос и обжигающей глаза, когда они вылезают из машины во втором от вершины ряду коттеджей, полностью достроенных, а у некоторых даже такой вид, будто в них совсем недавно жили.
        - Папа тебе рассказывал про принцип Златовласки[5 - Принцип Златовласки - в астробиологии обитаемая зона вокруг звезды (развитие разумной жизни требует определенной температуры на планете). Назван по аналогии со сказкой «Три медведя», героиня которой пробует каши из трех тарелок и приходит к выводу, что ей нравится не слишком горячая и не слишком холодная, а та, что «в самый раз».]? - Мама частенько поступает так, вспоминает по поводу и без повода его отца, словно Майлс сможет когда-либо его забыть.
        - Не слишком жарко и не слишком холодно. То, что нужно для жизни человека.
        - Вот что мы сейчас ищем. То, что не было разграблено. Нет, я не должна была использовать это слово. Не разграблено - реквизировано. Это не грабеж, если сюда больше никто не вернется, если это необходимо для нашего выживания. - Мама разговаривает сама с собой. Это означает, что она устала.
        Майлс тоже устал. Он хочет лечь и заснуть, и проспать миллион лет.
        - Вот этот, - говорит мама.
        Окно на крыльце разбито, занавески просочились сквозь решетку и треплются на ветру. Мама забирается на веранду. Шторы опущены, но видна паутина защитных жалюзи, какие в Йоханнесбурге есть у всех, но в Америке Майлс таких почти не видел, отчего он с тревогой задумывается, чего боялись хозяева этого коттеджа. Мама отодвигает дергающуюся ткань в сторону, чтобы они оба смогли заглянуть внутрь. Майлс видит на столе бутылку вина, два бокала, один опрокинут, под ним похожее на кровь пятно, другой наполовину полный (или наполовину пустой, если рассуждать логически, в зависимости от того, из него уже пили или же он изначально был наполнен лишь наполовину), словно обитатели коттеджа вышли из дома после обеда, быть может, чтобы прогуляться вокруг котлована. Однако желтый песок, блестками покрывший серую плитку, опровергает это предположение, как и фотография в рамке, лежащая лицом вниз в ореоле осколков.
        - Решетка означает, что внутрь никто не заходил.
        - И мы тоже туда не попадем, мама.
        - Если только…
        Майлс следует за матерью за дом к гаражу на две машины с веселенькой керамической пальмой на стене. Над металлическими воротами тянется узкое окошко. Мама подпрыгивает, чтобы заглянуть внутрь.
        - Дома никого. Машин нет, зато есть байдарка. Ты сможешь залезть, если я тебя подсажу?
        - Нет! Ни за что! А если я не смогу выбраться обратно? - Что если он порежется и умрет от потери крови в пустом доме с керамической пальмой на стене и чужими фотографиями, а мама будет снаружи?
        - Ну хорошо. Нет проблем. - Мама отходит назад, поскольку видит, что сын настроен серьезно. Но затем она бьет обеими руками по воротам, отчего те дрожат, словно огромная металлическая собака, отряхивающая воду.
        - Мама!
        - Извини. Как ты думаешь, насколько они прочные?
        - Не знаю. Но ты меня напугала. Прекрати!
        - Я собираюсь их выломать. Отойди вон туда.
        Мама садится в машину, сдает назад и дает полный газ. Майлс не может на это смотреть. Внедорожник срывается вперед и врезается в ворота. С протестующим скрежетом металл проминается словно картон.
        - Мама! - Майлс подбегает к машине и находит маму сидящую за рулем, отталкивающую от себя похожую на белую жирную медузу подушку безопасности и хохочущую словно одержимая.
        - Да, твою мать! - восклицает она. По щекам у нее текут слезы, она всхлипывает.
        - Мама!
        - Что? Все в порядке. Со мной все в порядке. Все замечательно. Прекрати переживать. - Мама вытирает глаза.
        - Ты разбила фару!
        Майлс осматривает машину спереди. Да, он приятно удивлен тем, что кроме фары все цело. Похоже, мама правильно все рассчитала - прочность кузова, момент импульса, нажала тормоз в нужный момент, чтобы не доехать прямиком до задней стены, словно Хитрый койот из мультфильма. Однако он ей в этом ни за что не признается.
        Они протискиваются мимо смятых остатков ворот и через незапертую внутреннюю дверь попадают в дом. Это все равно как оказаться в качественной игре-стрелялке, и рука Майлса непроизвольно ищет ружье, точнее, если честно, клавиатуру, чтобы нажать «Х» и войти в меню, где можно будет узнать информацию о самых разных предметах, например лечебные свойства консервных банок, разбросанных по полу на кухне. В видеоигре обязательно были бы коробки с патронами, различное оружие, пакеты с лекарствами, может быть, даже волшебный ящик, и не один.
        Конечно, в видеоигре запахов нет. Здесь же от разбитых банок, выплеснувших свое черное липкое содержимое на плитки пола среди перьев от случайно залетевшей сюда птицы, исходит приторное сладковатое зловоние. Мама хватает банки, проверяет сроки хранения, отбирает те, которые еще годные, вынимает из ящика кухонного стола ножи, консервный нож, штопор. Она открывает холодильник и тотчас же его закрывает.
        - Так, здесь большой облом.
        - Я схожу посмотрю, что к чему.
        - Далеко не уходи.
        В гостиной снова перья, в разбитом окне раздуваются занавески. Майлс пододвигает мягкое кожаное кресло, чтобы прижать занавеску к полу и защититься от сквозняка, завывающего по всему дому и громыхающего окнами. Он поднимает с пола фотографию в рамке, вытряхивает осколки стекла и всматривается в нее. На фотографии гордый дедуля сидит на корточках рядом с уловом, возле него пятилетний мальчик, также в болотных сапогах и широкополой шляпе, косится на рыбину с выражением «ох и ни фига себе, это еще что за хрень?» на лице.
        - Добро пожаловать в вегетарианскую жизнь, - говорит Майлс мальчику на снимке. Но он не может определить, это настоящая фотография или просто эстамп, купленный вместе с рамкой.
        Майлс открывает все шкафы, вытаскивает початую бутылку виски, потому что крепкий алкоголь можно использовать для промывания ран, если нет антисептика. В ванной засохший паучник в горшке ломается в его пальцах. Аптечка уже открыта, содержимое в полном беспорядке.
        Потянувшись за сумкой для туалетных принадлежностей с видом Гавайев, он натыкается на вставные челюсти, бледно-розовые и блестящие, в пластмассовой коробке. Майлс вздрагивает и испуганно отдергивает руку. У него такое же чувство, как и от прикосновения Раковых пальцев. Он уже целую вечность не вспоминал про него. С тех самых пор, как он провел на военной базе карантин для мальчиков. Больше ему такого не хочется, огромное спасибо.
        Майлс хватает лекарства, не потрудившись прочитать этикетки, и бросает их в сумку, потому что в игре нужно поступать именно так, пока полностью не загрузишься припасами. Спохватившись, он также берет рулон туалетной бумаги и наполовину выжатый тюбик зубной пасты.
        Майлс застает маму, готовую войти в спальню, в которой царит полумрак, разрезанный лишь яркой полоской солнечного света между занавесками. Это вызывает у него острые воспоминания о папе, умирающем, о тяжелом спертом воздухе в его комнате. Об этом предпочитают не говорить.
        - Сюда нам заходить необязательно, - твердо говорит мама.
        Теперь Майлс видит на незаправленной кровати какую-то массу, похожую на поднимающееся в духовке тесто.
        - Дружище, извини, но нам нужны наличные. Я постараюсь отнестись к тебе с должным уважением.
        Шкафы уже открыты, опустошены. Мама раздраженно щелкает языком, опускается на четвереньки и заглядывает под кровать. Только глупые маленькие дети боятся того, что под кроватью, но тем не менее у Майлса в желудке все переворачивается. Мама вытаскивает плоскую коробку и откидывает крышку.
        - Ха!
        - Что это такое?
        - Патефон. Заводной. Хочешь послушать музыку?
        - Я хочу уйти отсюда. Можно мы уйдем? Прямо сейчас?
        - Уйдем, - с напускным спокойствием говорит мама. - В пустыне сейчас жарко. Нам, как туарегам, придется тронуться в путь только с наступлением темноты.
        - Нас ищут?
        - Вполне возможно. Первое правило беглеца: делай то, что от тебя меньше всего ждут. Например, можно устроить танцы под Дюка Эллингтона[6 - Дюк Эллингтон (наст. имя Эдвард Кеннеди Эллингтон, 1899 - 1974) - один из наиболее известных джазовых музыкантов ХХ века.] в «Орлином ручье».
        - Это Дюк Эллингтон?
        - О господи, надеюсь, нет.
        Это что-то похуже. Когда мама подключает проигрыватель к портативным колонкам, аккумуляторы которых на последнем издыхании, и опускает иглу на пластинку, звучит не мелодичный джаз, а какая-то опера на немецком языке.
        - Фу! - шутливо морщась, вскрикивает Майлс. - Мои уши! У меня лопнули барабанные перепонки!
        - По крайней мере это не рэп. Давай потанцуем вместе.
        Когда Майлс был совсем маленьким, он вальсировал, стоя у мамы на ступнях, но теперь его здоровенные ножищи подростка слишком велики для этого. Поэтому он нехотя изображает «веселых утят», но им это быстро надоедает, тогда он показывает маме флосс[7 - Флосс - модный танец, при котором человек качает бедрами и машет руками перед собой и за спиной попеременно.], в который уже раз, но она безнадежна.
        - Ты похожа на пьяного осьминога.
        - Все равно это лучше твоего рэпа, - отвечает мама. Они танцуют до тех пор, пока не начинают потеть, поскольку танцы означают, что можно ни о чем не думать. Мама бессильно плюхается на диван, острая как бритва энергия, подпитывавшая ее, иссякла.
        - Так, кажется, мне нужно немного поспать.
        - Хорошо, - говорит Майлс. - Я совершу обход. Посмотрю, что к чему.
        - На самом деле в этом нет необходимости, - возражает мама, но это исходит от женщины, которая уже положила рядом с диваном клюшку для гольфа и большой кухонный нож.
        - Мне так будет спокойнее.
        Майлс берет другую клюшку для гольфа и идет по дому, открывая все шкафы, легонько постукивая клюшкой по всем важным предметам.
        Возможно, когда-нибудь в этом коттеджном поселке будут устраивать экскурсии. И гид будет рассказывать, что это тот самый дом, в котором знаменитый преступник Майлс Кармайкл-Брэди, один из последних мальчиков на Земле, укрывался вместе со своей матерью в тот судьбоносный день после бегства из роскошного бункера для мужчин. Туристы будут с радостью делать фотографии, и, может быть, на коттедже появится памятная табличка.
        Майлс трижды обходит весь дом, затем забирается с ногами в мягкое кресло, смотрит на спящую маму и незаметно для себя сам проваливается в сон, с клюшкой для гольфа на коленях.
        - Просыпайся, дружок, - трясет его мама, и Майлсу кажется, будто он проспал целую вечность. За окном смеркается, темнеет.
        - Не желаешь использовать клюшку по назначению?
        Они выходят на крыльцо и один за другим отправляют шары для гольфа в сгущающиеся сумерки, до тех пор пока уже нельзя проследить за их полетом, лишь одно короткое мгновение, после чего шары оказываются поглощены темнотой.
        - Точка исчезновения, - говорит мама и тотчас же поправляется, переходя в режим учителя рисования, как будто Майлс ничего не знает. - На самом деле не совсем то. Это относится к перспективе, точке на горизонте, в которой сходятся все линии.
        - Пожалуй, нам нужно поменьше исчезновения и побольше перспективы, - говорит Майлс. Он по-прежнему не может собраться с духом, чтобы спросить.
        - Уф, ты чересчур умный и страдаешь от этого. - Она протягивает руку, чтобы обхватить его макушку, и Майлс тычется головой ей в ладонь словно кошка.
        3. Билли: Солнце - черная дыра
        Бледный диск в неясной темноте. Нет. Не то. Это луна, светящая ей прямо в макушку. Подобно световому сверлу. В ночи воют механические волки.
        Твою мать!
        Твою мать, блин!
        Ох.
        Билли открывает глаза. Не бледный диск, не луна. Прожектор с размытым ореолом. Слишком яркий. Воют сирены. Не волки. Эй! Кто-нибудь может отключить эту хренотень? Ее губы шевелятся, однако слов она не слышит. Слишком много шума. Билли приподнимается, отрываясь от бетона. Не лучшее место для того, чтобы немного вздремнуть. Впрочем, ей не впервой отключаться. Но до беспамятства она не напивалась уже… когда это было в последний раз? В Барселоне с Рафаэлем и ребятами, они все нализались тогда в стельку, даже не помнили, как потом сходили на концерт. Что они тогда пили? Она не может думать из-за шума. Кто-нибудь заставит замолчать этих гребаных волков?
        Сесть оказывается труднее, чем она предполагала. Вероятно, она до сих пор еще пьяна. Твою мать, как же раскалывается голова! Это еще хуже, чем похмелье. Что они пили, блин? Билли трогает затылок там, где болит. Влажно.
        Влага и кусок оторванного скальпа.
        Тошнота и мрак накатывают одновременно. Ее рвет на бетон, горячим кислым месивом. Как поется в одной популярной песне: «Мрак и блевотина».
        Она не поддастся этим похожим на черные дыры солнцам, кружащимся у нее перед глазами. Нет, это уже какая-то другая песня. Слова уводят не туда.
        И она сейчас встанет.
        И больше не прикоснется к голове, где оглушительно вопят обнаженные нервные окончания.
        Но она прикасается к голове. Не может удержаться.
        Бетонный пол несется ей навстречу, присоединяясь к мраку. Эй, так нечестно! Все против одного. Билли падает на колени, обдирая их сквозь джинсы. Приподнимается. Готовится к броску. Стоя на четвереньках. Как собака.
        - Потому что тебя сейчас отымеют по полной!
        Вставай, глупая корова! Тупая стерва. Вставай! По затылку разливается теплая влага, пропитывающая рубашку. Останется грязное пятно. Сирены продолжают свой надоедливый вой.
        Не Барселона. Это то место… где Коул. Как там оно называется? «Асфиксия». Подземный винный погреб миллиардеров. Она в автомастерской. Среди машин. На полу валяется монтировка в лужице темной крови. Похожей на образцы косметики на страницах журнала мод. Самый модный оттенок лака для ногтей этого сезона: алый цвет раны на голове. А где Коул? Куда-то пропала. Куда-то пропала вместе с Майлсом. Удрала на машине, которую приготовила она, Билли. Это она составила тщательный план. Это ее идея, ее ресурсы. Это она их нашла. Ей пришлось обращаться к правительству Соединенных Штатов с просьбой помочь ей найти сестру и племянника в рамках программы воссоединения, помогающей родственникам находить друг друга. И что теперь? Ее бросили умирать. Забыли как ненужную вещь.
        Билли откидывается спиной к стене. Держаться прямо пока что не получается. Держаться на ногах трудно. Можно снова упасть. Она трогает подбородок. По шее стекает струйка свежей крови. Стискивает зубы. Ощупывает рану. Осторожно. Боль страшная. Грудь сжимает. Перед глазами все плывет. С губ срывается тихий стон. Ответ сиренам. Билли старается держать себя в руках. Пережидает тошноту, пережидает круговорот похожих на черные дыры солнц.
        Новый стон. Звериная жалость к самой себе. Клочки волос. Под пальцами что-то острое. Билли подносит руку к лицу. На пальцах в лужице крови, пугающе алой, маленькие черные крошки. Щебень. Не осколки костей. Череп не проломлен. Всё не настолько плохо. Но и хорошего тоже мало.
        Отлично. Встать. Двигаться. Сюда придут, чтобы узнать, в чем дело. Но сила земного притяжения работает против нее. Еще один враг. Билли бешено злится на Коул. Предательство, достойное сюжета классической трагедии. И сирены - это греческий хор, своим воем выражающий скорбь и ярость.
        Она стоит. Шатается, но держится на ногах. Будь ты проклято, земное притяжение! Как долго она пробыла в отключке? Несколько минут. Судя по ощущениям, несколько минут. Она опирается о «Бентли». Ключа в замке зажигания нет. Все ключи заперты в главном здании. Одна из мер обеспечения «безопасности» обитателей комплекса. По этой же причине у всех машин здесь ручная коробка передач - еще один уровень безопасности, поскольку считается, что с рычагом переключения передач обитатели комплекса не справятся. Если честно, американцы, наверное, и правда не справятся. Но южноафриканцы справятся.
        В слабом лунном свете просторное помещение без окон кажется крепостью. Неприступной. При малейшей угрозе тотчас же с грохотом опустятся массивные стальные ставни. Билли уже проходила это на тренировках, дважды с тех пор как попала сюда два с половиной месяца назад, хотя прежде она оставалась внутри. Крепкие, пуленепробиваемые, ударопрочные, герметичные. На случай террористической атаки, как это произошло в Сингапуре. Нет, в Малайзии. И, кажется, в Польше, да? Взорвать последних уцелевших мужчин. Система безопасности может сработать от самых разных причин, в том числе в случае проникновения постороннего через наружную ограду, но не только. Она не позволяет террористам проникнуть внутрь. Для того чтобы помешать кому-то выбраться отсюда, система подходит гораздо хуже.
        Но машина. «Ладида». Нет, не так. Просто «Лада». И комплекс называется «Атараксия», а не «Асфиксия». «Ладу» забрала Коул, твою мать. После стольких ухищрений представить машину беззубой, ни на что не годной. Троянский конь в качестве машины для бегства. На Билли произвели впечатление двуличие ее сестры и ее новообретенные навыки механика. Пропавшая крышка карбюратора, отсоединенный топливный шланг. Если ты умеешь угонять машины, ключи тебе не нужны. Такое заметил бы каждый, если бы искал. Никто ничего не искал. Но теперь будут искать. Всё ради ничего.
        Непременно должен быть какой-то другой выход отсюда. Она может просто идти. Выйти через пролом в ограждении, который должна была проделать Коул согласно своему плану. Согласно ее плану. Продуманному с дотошной тщательностью. Белый внедорожник ждет на стоянке перед торговым центром, чтобы можно было сменить машину подобно профессиональным налетчикам. Миссис Амато будет в ярости. Столько усилий. Столько трудов - а также времени и денег, - чтобы Билли попала сюда, устроила все, чтобы вызволить их отсюда. «Великое похищение мальчика - 2023». И все впустую, твою мать! Черт бы побрал тебя, Коул, и твою близорукую ханжескую глупость!
        Сирены продолжают завывать, у нее звенит в ушах. И на дорожке появляется машина. Билли видит свет фар. Она щурится. Это не ее сестра. Если только Коул не угнала патрульную машину с заикающимися синими мигалками на крыше.
        Билли нагибается, чтобы подобрать монтировку. Опустив ее, она ждет приближающуюся машину службы безопасности. Она стоит, прислонившись к стене. И это совершенно искренне. Она не знает, сможет ли снова подняться на ноги. Кровь струится по затылку, дальше по руке. Срывается вниз. Кап-кап-кап.
        Машина останавливается рядом с ней. Долгие секунды - водитель ждет, принимая решение. «Поторопись же! - мысленно взывает к ней Билли. - Тут у нас женщина истекает кровью». Наконец женщина-водитель выходит из машины, оставив дверь открытой, свет в салоне горит, поэтому Билли видит, что она держит пистолет наготове, сжимает его в обеих руках, рот раскрыт, словно у вытащенной из воды рыбины. Это молодая девчонка. Билли знает их всех по именам, пекла им долбаные пирожки. В буквальном смысле. Работая на богатых идиотов, Билли усвоила одно: с помощью сахара и углеводов очень легко добиться расположения людей. А также выведать ценную информацию: например, когда происходит смена дежурств, маршруты и графики движения патрулей, - все это имеет решающее значение, когда планируешь бегство из рая. Эту она угощала сигаретами. Марси, Мейси, Микаэла или как-то в таком духе. Почему она никогда не могла запомнить имен?
        - О боже! - восклицает Марси-Мейси-Микаэла. - Билли! Билли, что стряслось? Ты вся в крови!
        «Что хорошо для одной дуры, подойдет и для другой», - думает Билли и со всей силы взмахивает и опускает монтировку, сокрушая запястье Марси-Мейси-Микаэле. Девушка вопит от боли. Пистолет с грохотом летит по бетону и останавливается где-то под машиной. Билли не видит, куда он отлетел, блин.
        Марси-Мейси-Микаэла прижимает руку к груди и всхлипывает, не столько от боли, сколько от ярости.
        - Ты сломала мне руку!
        - Заткнись! - приказывает ей Билли. - Заткнись, твою мать! - У нее остались силы для того, чтобы искать пистолет или сесть в машину. Но не для того и другого сразу. - У меня твой пистолет, - блефует она. - Я тебя пристрелю! Заткнись, твою мать! Ложись на землю! Руки за голову! Живо!
        - Ты сломала мне руку! Зачем ты сломала мне руку?
        - Живо, сука, мать твою! На землю! Руки за голову! - Волна головокружения. Потеря крови. Ей нужно в больницу. Ей нужно выбраться отсюда.
        Вся в слезах, Марси-Мейси-Микаэла опускается на землю. Она произносит что-то нечленораздельное сквозь всхлипывания. Лишний долбаный шум Билли не нужен.
        - Заткнись, сука, или я тебя пристрелю! - Но это не ее игра. Вот провернуть скользкое дело, устроить гладкую сделку, достать редкую вещицу тому, кто готов за нее заплатить, - пожалуйста, что тут плохого? Однако она не убийца, даже если прямо сейчас ей очень хочется сделать исключение для своей гребаной сестрицы, которая испортила все. Всё.
        - Руки за голову! - орет Билли.
        - Я так и делаю! - хнычет девица, сплетая руки на затылке. Точнее, пытаясь это сделать. Одна рука у нее определенно сломана. Ну ничего, сама напросилась.
        Билли садится за руль. Ключ в замке зажигания. Двигатель работает. Долбаный руль не с той стороны. Твою мать! Черт бы побрал этих американцев! Какого хрена эти люди сидят в машине не с той стороны, ездят не по той стороне дороги? Долбаное высокомерие. Империалисты! Ха!
        Рычаг переключения передач застыл на месте намертво. Слышится скрежет шестеренок. Сцепление. Нужно выжать сцепление. Забыла? Включить задний ход. Машина дергается назад так резко, что Билли жмет на тормоз. У нее чуть не отрывается голова. Тошнота и это чувство, будто вокруг сжимаются стены. Тоннельное зрение. Или сужается стоящий перед ней выбор. Первая передача. Снова скрежет.
        - Не вздумай поднять голову, твою мать! - кричит Билли в окно Марси-Мейси-Микаэле, выкрутившей шею. - Иначе пристрелю!
        Наконец передача включается, и машина трогается с места. Получилось! Она вырвалась отсюда! Машина задевает за угол стены, но Билли все равно, потому что она на свободе.
        Три года назад
        4. Коул: Первый конец света
        Глобальная одержимость. Где ты была, когда это произошло? Где ты была, когда впервые подверглась воздействию? Но как провести линию на песке между «до» и «после»? Проблема с песком в том, что он перемещается. Осыпается.
        «Диснейленд». Летний отпуск 2020 года. Раз в несколько лет они собирались всей большой семьей, с разных полушарий, со свояченицей Тайлой, сестрой Девона, профессором математики, и ее мужем Эриком, инженером-программистом, чтобы Майлс общался со своими американскими кузенами, долговязым придурковатым Джеем, старшим, за которым Майлс неотступно ходил как щенок, и десятилетними близнецами Золей и Софией, великодушно терпевшими Майлса и позволявшими ему обыгрывать их в видеоигры. Билли также должна была приехать, но в самый последний момент отказалась, а может быть, изначально не собиралась. Это так в ее духе. Со своими родственниками она встречалась всего-то раза два. На их свадьбе. На Рождество в Йобурге два года спустя.
        Воспоминания кристаллизуются вокруг тех мгновений, когда можно было повернуть назад. Например, когда она стояла в бесконечной очереди на паспортный контроль в аэропорту Хартсфилд-Джэксон. Коул прилетела одна, поскольку Девон вылетел первым за неделю до этого. Она успела забыть, какой изнурительно долгий перелет из Йоханнесбурга в Атланту, с каким подозрением встречают иностранцев сотрудники иммиграционной службы.
        - Я вижу, у вас виза на посещение супруга. А где ваш муж? - спросил мужчина в форме, оглядывая их с ног до головы, измученных дорогой и сменой часовых поясов, восьмилетний Майлс умирает со стыда, без рубашки, укутанный в выданный в самолете плед, поскольку его укачало и вырвало на одежду и на запасную одежду, которую Коул захватила как раз на такой случай.
        - На конференции в Вашингтоне. Он специалист по биомедицине. - В надежде произвести этим впечатление.
        - А вы?
        - Рекламный художник. Оформление витрин, редакционная работа в журналах. Не чистое искусство. - Коул шутила, что многие любят преувеличивать собственную значимость, в то время как она довольствуется тем, что есть. Ее частенько спрашивали: «И этим можно зарабатывать на жизнь?», на что она елейным голосом отвечала: «Как вы полагаете, почему я вышла замуж за инженера? Кто-то же должен оплачивать мое глупое увлечение» и закатывала глаза на Девона, потому что за некоторые заказы получала вдвое больше его месячного оклада. Но ее работа не была постоянной и не имела практической ценности, в отличие от искусственных пищеводов, помогающих дышать новорожденным младенцам.
        - Да, но это не искусство, - возражал Дев, и в этом крылась одна из бесконечного множества причин, почему Коул его любила. Помимо решения мировых проблем.
        Они познакомились на лекциях о гравитационных волнах в планетарии Университета Уитса в августе 2005 года, в самый разгар невыносимо холодной йоханнесбургской зимы. Девон был неуклюжим аспирантом (биоинформатика: расшифровка последовательностей РНК малярии, в Южной Африке по гранту от крупного фонда), а она оказалась той, кто изготовил шутливую модель вселенной из пряжи, единственную из представленных на выставке, которая привлекла его внимание.
        На самом деле они уже несколько недель до этого болтали в «Твиттере», когда это еще была площадка для общения с интересными и остроумными незнакомцами и можно было даже встречаться с ними, чтобы выпить чашку кофе или чего-нибудь покрепче, или пригласить их на какую-нибудь заумную лекцию, оформлением которой она занималась. Потом можно было отправиться посидеть в ее любимом баре в Паркхерсте и настолько забыться в увлекательной беседе, что происходило немыслимое и их выставляли на улицу, поскольку заведение уже закрывалось.
        Вскоре они стали жить вместе, меньше чем через полгода, поскольку у Коул истек срок аренды, а Девон снимал квартиру в Браамфонтейне, классную, с панорамным видом на город, но также очень шумную из-за студентов и золотой молодежи. Но в любом случае все это было временным, потому что Девон собирался после окончания аспирантуры вернуться в Штаты, а может быть, она приедет к нему в гости? Что она и сделала, и они приложили все силы, но ей не разрешили работать, а Коул не могла сидеть на диване без дела целый день, поэтому они расстались, она вернулась домой, и это был сущий ад. Но через шестнадцать долгих и ужасных месяцев Девон нашел способ вернуться - работа в компании по производству медицинской аппаратуры, которая платила в рандах, к несчастью, но поддерживала все его начинания.
        Коул не собиралась объяснять все это сотруднику иммиграционной службы.
        - Гм. - Сотрудник оторвал взгляд от их зеленых южно-африканских паспортов, «зеленых мамб», как их называла ее лучшая подруга Келетсо, потому что они кусают огромными визовыми сборами за посещение всех тех стран, куда не пускают их обладателей. - И после окончания отпуска вы возвращаетесь в Южную Африку?
        - Да, мы там живем, - подтвердила Коул, гордясь этой суровой истиной. Прочь от повседневного нацизма и стрельбы в школах, настолько регулярной, что ее можно считать неотъемлемой частью учебного календаря, такой же, как школьные вечера и первенство по футболу, прочь от медленного убивания демократии, от полицейских, по любому поводу хватающихся за оружие, и от ужаса воспитания чернокожего сына в Америке. «Но как вы можете жить там? - спрашивали у Коул (и в первую очередь Девон, ее муж-американец), имея в виду Йоханнесбург. - Разве там не опасно?» На что ей хотелось ответить: «А как вы можете жить здесь?»
        География понятия «дом» случайная: где человек родился, где вырос, различные мелочи, определяющие то, что его сформировало и что он знает. Дом - это чистая случайность. Но он также может быть сознательным выбором. Они с Девоном построили полноценную жизнь в Южной Африке, со своими друзьями, с друзьями Майлса, с хорошей работой и замечательной школой, и маленьким уютным домиком в Орендж-Гроув, с большими окнами и скрипучими половицами, всегда предупреждавшими их о том, что Майлс собирается запрыгнуть к ним в кровать, и зимней сыростью, с которой приходилось бороться каждый год, с заросшим садом, где любила бродить в высокой траве их кошка Мьюэлла Фитцджеральд и терлась об их щиколотки. Они выбрали этот дом, эту жизнь, этих людей. Сознательно. Так что да, она собиралась вернуться обратно, черт побери, спасибо за то, что спросил, парень из иммиграционной службы.
        Не искушай судьбу.
        - Пожалуйста, положите правую руку на сканер отпечатков пальцев. Смотрите в объектив камеры. И вы тоже, молодой человек. - Сотрудник иммиграционной службы долго изучал экран своего компьютера, наконец поставил штамп в их «зеленые мамбы» и махнул рукой: - Обязательно посетите «Диснейленд»!
        Они подхватили заразу именно там? На сканере, который, как обратила внимание Коул, никто никогда не протирал? Или на кнопке вызова лифта в гостинице? Набирая пин-код кредитной карточки в ресторане? На перилах смотровой площадки? Или в игровой комнате? Коул знала только то, что через считаные дни все восьмеро свалились с гриппом. Тогда они еще не знали, что это ЧВК. Этого никто не знал. И чт? несет в себе этот штамм - онковирус, подобный чертику из табакерки.
        Выходные они провели в соплях, держась на коктейле из жаропонижающих и противогриппозных таблеток, которые Коул захватила с собой из Южной Африки в аптечке первой помощи.
        - По крайней мере, это не корь, - шутил Девон.
        Они не выходили из своих смежных номеров, Джей построил крепость из опрокинутых стульев, накрытых одеялами, еду им доставляли в номер, они смотрели по телевизору фильмы, и все это помогало им почувствовать себя одной семьей, правда? «Соединительные ткани», - пошутила Коул, и даже грозная Тайла улыбнулась.
        А через четыре месяца Джею поставили диагноз. Какова была вероятность того, что у семнадцатилетнего подростка разовьется рак предстательной железы? Это было все равно что выиграть в самую страшную лотерею на свете. Девон на Рождество снова улетел в Соединенные Штаты, в феврале Коул и Майлс присоединились к нему в Чикаго, - тогда воздушное сообщение все еще было раздражающим удобством, а не из ряда вон выходящей редкостью для очень богатых или обладающих связями. Майлс настоял на том, чтобы навестить Джея в больнице, и нацепил по этому случаю значок «На хрен онкологию», который по его просьбе купила в интернете Коул.
        - Ты не могла найти что-нибудь более цензурное? - пожаловался Девон. - Для ребенка носить такой значок не очень. И как к этому отнесутся другие пациенты?
        - Я на сто процентов уверена в их реакции. - Они с Майлсом обсуждали это во время долгого перелета. Если бы можно было удалить злокачественную опухоль чистым праведным гневом, они смогли бы вылечить Джея и всех в радиусе тысячи миль вокруг.
        Коул переключалась на другой канал, когда начинались выпуски новостей - камера жадно искала осунувшихся мужчин и мальчиков в палатах онкологических отделений, диаграммы показывали число новых заболеваний в разных странах мира, мрачная статистика смертности, - это чтобы защитить Майлса, оправдывалась она перед собой, - а потом, после того как он ложился спать, хваталась за них с исступлением наркомана.
        «Беспрецедентная глобальная эпидемия» - эту фразу можно было услышать чаще всего, вместе с «эксперты изучают возможное влияние окружающей среды», и которую больше всего любила Коул, впервые прозвучавшую из уст контуженного онколога, «просто рак развивается не так». Эта фраза быстро стала мемом. Коул поймала Майлса за просмотром ролика в «Ютубе», с нарезками из фильмов про зомби с наложенным пульсирующим электронным ритмом, ускоряющимся все быстрее и быстрее.
        Когда они вошли в двухуровневую квартиру родственников, провонявшие п?том, умирающие от смены часовых поясов, Тайла заключила Коул в объятия, слишком крепкие, слишком долгие. Коул встревожил ее вид: она была растрепанной, в мешковатом свитере и джинсах, косички спутаны в беспорядочный комок, а не уложены ровными дорожками, как обычно, лицо пепельно-серое с мешками под глазами. «Вот что делает с человеком страх», - подумала Коул. Страх и горе. Эрик постоянно улыбался, предлагал кофе, а через пять минут снова кофе, а близнецы подавленно ходили следом за родителями. Ужасное предчувствие прочно обосновалось в доме еще одним нежеланным гостем. Но, разумеется, долго так продолжаться не могло. Близнецы утащили Майлса к себе в комнату, и доносящиеся оттуда яркие вспышки смеха резали острыми ножами взрослых, сидящих внизу за чашками кофе (спасибо тебе, Эрик).
        И все-таки Коул оказалась не готова к тому, каким изможденным оказался Джей, когда они его навестили. Как будто из него вытянули все жизненные силы. Кожа обтягивала кости, тусклые глаза запали. Тайла и Эрик ждали за дверью - поскольку согласно больничным правилам к больному одновременно допускались не больше трех посетителей, и к тому же свояченица настояла на том, что ей нужно прийти в себя. Держаться за нормальную жизнь всеми возможными средствами. Теперь Коул понимает, что это такое.
        Увидев Майлса, Джей улыбнулся - бледная тень его прежней улыбки до ушей, его губы лишь слегка вздрогнули. Складки в уголках глаз, вероятно, были обусловлены болью. В сказках детей предостерегают насчет ведьм с отравленными яблоками и коварных первых министров, подмешивающих королям в вино смертельный яд. Попробуйте объяснить своему десятилетнему ребенку, что врачи сознательно закачивают Джею в вены яд, чтобы убить другой яд, растущий в потаенных глубинах его организма, опухоль выпирает из клеток подобно игрушкам для ванной, которые в воде расправляются в губки в виде животных.
        - Привет, мелюзга. - Джей протянул руку, чтобы потрогать значок Майлса. - Мне он нравится.
        - Привет, Джей, - только и смогла выдавить Коул, прежде чем слова застряли у нее в горле. Совершенно лысая голова подростка, отсутствие бровей и ресниц сделали его глаза просто огромными.
        - Не хочешь подсесть ко мне? - похлопал по койке Джей.
        - Наверное, лучше этого не делать…
        - Все в порядке, - вмешался Девон. - Тайла говорит, девочки постоянно так делают. Только сначала разуйся, дружок.
        - Не задень за капельницы и прочее дерьмо. Подожди, дай я подниму спинку. Если хочешь это сделать, нажми кнопку. Но только осторожно, иначе кровать сложится пополам.
        - На что это похоже? - спросил Майлс, устраиваясь рядышком с Джеем, но все-таки не прикасаясь к нему.
        - Когда я писаю, больно. Очень больно. И химиотерапия просто бесит. От нее все равно нет никакого толка.
        - Джей… - предостерегающе начал было Девон.
        - А что? Я не собираюсь ему врать. - Джей злился. Что было понятно. - Ты ведь не боишься правды, да, мелюзга?
        - Да!
        - На хрен онкологию!
        - На хрен онкологию. - Но Майлс оглянулся на мать, словно спрашивая у нее разрешение посквернословить.
        - Знаешь, Джей, Майлс нарисовал для тебя комикс.
        - Классно! - махнул рукой Джей. Помимо воли Коул отметила, как выступают вены, усыпанные оспинками следов от уколов. - Ты нарисовал для меня комикс?
        - Ага, про монстров, завоевывающих мир.
        - Да, вижу. Расскажи мне вот про этого типа, у него страшный вид.
        - Это Извергатель, у него вместо головы вулкан, и когда он злится - бум! Вокруг раскаленная жидкая лава и пылающие камни! И у тебя плавится лицо.
        - Временами у меня как раз такое ощущение.
        - А это Шшшшш. Змея, но с руками, и она может выстреливать из пальцев пауков.
        - Каких-то особенных пауков, вроде каракуртов или тех жутких, что обитают у вас в Южной Африке?
        - Пауков-волков! И пауков-бабуинов! Это те, что похожи на тарантулов. Шшшшш может стрелять любыми пауками, какими только захочет!
        - О, круто, круто. - Джей заметно слабеет.
        - А это их заклятый враг Граммофонша, злобная старуха со старым граммофоном вместо головы, которая хочет забрать у монстров всех детей и с помощью машины времени вернуть их в те дни, когда все было черно-белым и даже не было интернета.
        - Жутковатое какое-то место. Слушай, мелюзга, я что-то устал. Давай мы продолжим потом.
        - Ладно, - сказал Майлс, соскальзывая с койки. Коул затруднилась бы сказать, кто испытал большее облегчение.
        - Пошли, - сказала она, обнимая сына за плечо. - Мы придем завтра.
        Но после этого раза она приводила Майлса повидаться со своим двоюродным братом лишь дважды. В разговоре с ним звучали разные страшные слова. Аденокарцинома. Шкала Глисона[8 - Шкала Глисона - используется для гистологической оценки дифференцировки рака простаты.]. Обширные метастазы. Дополнительная терапия. Рецидив. Передача другому лицу прав по принятию медицинских решений. И единственная тема, о которой говорили дома. Эвтаназия.
        Коул уяснила, что люди чересчур охотно используют слово «невыносимый». Оказывается, на самом деле невыносимо пройти через все это. Джей умер дома, во сне, месяц спустя. Это помог сделать морфий. Если тебе повезло иметь доступ к морфию, если ты был одним из первых.
        Говорить было нечего - только то, что невозможно выразить словами. Чувство вины диким зверем металось и рычало в тесноте грудной клетки Коул. Она боялась открыть рот из страха, что вырвутся слова зверя: «Слава богу! Слава богу, что это был твой сын, а не мой!» Сознавая, что Тайле и Эрику хотелось выдать ей горькое: «Как ты смеешь по-прежнему иметь ребенка, живого и здорового?»
        Черной дырой может стать все, что угодно, если это сжать с достаточной силой. Именно такой была реакция Тайлы: она провалилась под тяжестью своего горя, поглощая весь свет. Эрик ударился в противоположную крайность, погрузился с головой в работу, чтобы не подпускать боль близко, пытался развеселить девочек, взял на себя стирку, готовку и выполнение уроков. Предложения помощи отнимали у него единственную его опору. Девон старался как мог, но это только прогоняло Эрика в другую комнату, к другой работе.
        Коул беспокоило то, как Эрик вдруг случайно замечал Майлса - когда врывался в комнату и заставал его вместе с девочками перед телевизором, все трое прильнули к экрану, как будто интереснее рекламы нет ничего на свете, - и, вздрогнув, уходил. Раз за разом. Майлс также это чувствовал. Он превратился в комок нервов, ронял вещи, спотыкался на лестнице.
        - Ну когда мы поедем домой? - непрестанно спрашивал он.
        Лучше бы они вернулись домой.
        - Мы здесь лишние, - разгоряченным шепотом спорила Коул с Девоном. Были и другие родственники - родители и сестры Эрика, готовые помочь. А Майлсу требовалась стабильность. Ему нужно вернуться домой. Нужно, чтобы папа уделял ему все свое внимание.
        И еще Коул боялась, что болезнь заразная. Она не знала, что уже слишком поздно. Они согласились на компромисс. Три месяца работы по контракту в Окленде, чтобы Девон был рядом с Тайлой и Эриком. Но потом заболел Эрик, за ним Девон, а потом самолеты перестали летать. Невозможно себе представить, как сильно может измениться мир за каких-нибудь полгода. Просто невозможно.
        5. Коул: Порочные вещи
        К этому времени они должны были уже уехать гораздо дальше. Но мания преследования замедляет движение, когда приходится избегать магистральных дорог из опасения полицейских блокпостов. Собаки способны унюхать пол человека. Полицейских раздражает, когда не можешь предъявить документы. На них уже наверняка разосланы ориентировки. Убийца. Продавец наркотиков. Торговец мальчиками. Разыскиваемая преступница.
        Плохая мать.
        Плохая мать - это самое страшное обвинение.
        Но глухие проселочные дороги имеют свои риски. Отсутствие продовольствия и заправочных станций, например, или перегородившие проезжую часть упавшие деревья, означающие, что приходится разворачиваться и возвращаться восемьдесят миль назад, притворяясь, будто ты не плачешь от отчаяния под темными очками, которые Коул прихватила на заброшенной заправочной станции. Очень трогательно.
        В бензобаке осталось меньше четверти, нужно заправиться. И стервозность нового мирового порядка: для этого требуются наличные. Коул чувствует себя обманутой всеми апокалипсисами поп-культуры, обещавшими опустевшие заброшенные города, рай для грабителей. Но, опять же, им не встречались также и бродячие мертвецы, пасторальные маленькие города, на поверку оказывающиеся рассадниками смерти, шайки женщин-бандитов с большой дороги и отряды спятивших вооруженных местных жительниц. Удивительно, сколько маленьких поселков по-прежнему функционируют, сколько на дорогах машин. Свидетельство того, что жизнь продолжается. Aluta continua. Но они не смогут продержаться долго без наличных, а ценники на последней заправке, которую они проехали, были такие, что хоть продавай обе почки. Те долгие недели, пока Девон угасал от долбаного рака, они смотрели в новостях про горящие нефтяные месторождения в Нигерии и Саудовской Аравии, про кровавые бунты в Катаре. Что худшее в том, чтобы вести себя так, будто пришел конец света, такой, каким мы его знаем? Невозможность представить себе, что на самом деле это не так.
        Коул оказалась абсолютно не готова ко всему этому. Майлсу нужна Элен Рипли, Фуриоса[9 - Элен Рипли - персонаж, главная героиня серии фильмов «Чужой»; Фуриоса - персонаж медиафраншизы «Безумный Макс», однорукая женщина-воительница.], Линда Гамильтон из «Терминатора-2», а ему приходится довольствоваться своей никудышной матерью. Рекламный художник. Бывший рекламный художник. Хорошо хоть она кое-чего нахваталась за последние несколько лет. Спасибо военному карантину и всем курсам по навыкам выживания, где прежде доминировали мужчины; теперь эти курсы предложили всем желающим, чтобы хоть чем-нибудь занять оставшихся в живых. Теперь она умеет стрелять, сможет выполнить несложное техническое обслуживание машины, знакома с основами оказания первой помощи. Однако она не умеет управлять вертолетом и не сможет подделать паспорт, и, если Майлс серьезно заболеет или заболеет она, они в глубокой заднице. Сейчас ей нужны наличные, чтобы заплатить за бензин, поесть чего-нибудь горячего и выйти в интернет, связаться с Келетсо, попросить о помощи, придумать план. Великое бегство из Америки.
        Или можно сдаться властям, крошка.
        «Только через твой труп, муженек», - мысленно отвечает она. Об этом не может быть и речи. Особенно после всего того, через что они уже прошли. Это последствия ее действий. Небо над лесом вдоль шоссе расчерчено розовыми и оранжевыми сполохами. Повинуясь внезапному порыву, Коул сворачивает на дорогу, ведущую к озеру Тахо, вспомнив рекламу сигарет, которую видела по телевизору в далеком детстве, когда такое было еще возможно. Она не помнит марку, но в рекламе были невозможно симпатичные белые люди в блестящих горнолыжных комбинезонах в моде восьмидесятых, несущиеся вниз по склону. До того Коул никогда не видела снег, и это показалось ей таким шикарным и классным. И тупой слоган, не вяжущийся с картинкой. Как там это звучало? «Люди со вкусом к жизни». Точно. Это про нее. Вкус к жизни, и другое будущее, не такое, к которому стремятся остальные.
        Машина спускается по серпантину, и открывается долина, до самого озера и выстроившихся по берегам домиков, одинокий скутер поднимает белоснежный пенящийся хвост над темно-синей водной гладью. На главной улице горнолыжные магазины, тату-салоны и интернет-кафе, суета и толчея. Было бы так легко забыть все, представить себе жизнь нормальной, но это только до тех пор, пока не понимаешь - опять удар в солнечное сплетение, - что среди тех, кто спешит в этот вечер по своим делам, нет мужчин. Коул сознает, что должна была бы уже привыкнуть к этому, но они уже давно не выходили в мир.
        Она выбирает подходящую точку. Гриль-бар «Бычья голова» залит огнями, словно рождественская елка, стоянка забита машинами, внутри люди купаются в радушном желтом свете.
        Это не ловушка.
        Возможно.
        - Ты готов, тигренок? Снова иметь дело с реальными человеческими существами?
        - Мам, а что, если они догадаются? Что, если только взглянут на меня и сразу…
        - Не догадаются. Поверь мне. - Она застегивает блестящую заколку, болтающуюся у Майлса над ухом. - Вот видишь - идеальная маскировка.
        - Мм…
        - Совсем как это заведение, - продолжает Коул, стараясь обнадежить обоих, пока они хрустят по гравию стоянки. Она толкает дверь в зал с голыми кирпичными стенами и теплой бронзовой отделкой. - Оно хочет, чтобы его принимали за притон, но это всего лишь игра.
        - Все такое прилизанное, - соглашается Мила, разглядывая черно-белые фотографии волосатых байкеров.
        - И ностальгическая порнуха, - морщится Коул, потому что по телевизору, закрепленному на стене над стойкой, крутят архивные кадры матча за Суперкубок, мужчины в шлемах и защитных доспехах бросаются друг на друга в завораживающем насилии. Это все равно что смотреть на силу стихии, на волны, разбивающиеся о маяк, или пальмы, согнутые ураганом. Посетительницы уставились в телевизор с безнадежным голодом.
        Коул выбирает место у стойки, в дальнем конце, откуда виден весь зал, рядом с колонной, за которой можно укрыться, но также близко от запасного выхода. На всякий случай. Кока-кола, еще одна кока-кола, после того как она увидела цену виски. В блюдце для ключей в «Орлином ручье» Коул нашла скомканную стодолларовую бумажку, но надолго этого не хватит. Сейчас сотня уже усохла до восьмидесяти шести с мелочью. Коул не может точно сказать, какой у нее план. Попросить, одолжить или украсть.
        Выбери подходящую цель, крошка.
        В кабинке напротив две женщины с двумя маленькими девочками, лет восьми, в кукольных платьицах и с кудряшками, словно только что сошедшими со сцены местного конкурса красоты среди детей. Их мамаши, в клетчатых рубашках и высоких черных сапогах, подают им дружески-интимные знаки - улыбка, кивок, чтобы показать, что они в одной лиге. Последнее потомство.
        - Почему они так разодеты? - с отвращением спрашивает Мила, глядя на девочек.
        - Быть может, у них какой-нибудь особенный случай, - пожимает плечами Коул.
        - А может быть, это тоже переодетые мальчики, - шепчет Мила.
        Подумав, Коул говорит, в первую очередь себе самой:
        - Скорее, ностальгия по времени, которое еще не закончилось. Когда детей больше не будет, хочется подольше продлить детство тех, кто есть. В немецком языке должно быть для этого слово. Nostalgenfreude. Kindersucht[10 - Ностальгия; детская зависимость (нем.).].
        - Да, но мне кажется, что это вызывает у них отвращение. - Мила украдкой кивает на ту девочку, которая постоянно подтягивает сползающие гольфы.
        - Ты не хочешь так выглядеть?
        - Ни за что!
        - Принято. - Коул теребит бумажную обертку соломинки из стакана Милы, аккуратно разрывает ее по шву и расправляет. Это позволяет ей хоть чем-нибудь занять руки. Проклятие, как же хочется выпить!
        Такие слова мог бы произнести твой отец.
        Снова этот призрачный голос у нее в голове.
        Цирроз печени стал бы для нее сейчас меньшей из проблем. Вероятно, сейчас от них буквально несет отчаянием - этот запах вырывается из ее пор вместе с вонью немытого тела, этим затхлым болотным смрадом долгих часов в пути, смешанным с чувством вины и приправленным горечью тревоги. Коул не говорила с другим взрослым человеческим существом с ночи накануне побега из «Атараксии»; спор с Билли, крики под шум воды из всех открытых кранов в ванной, чтобы их не услышали домработницы, размещенные во всех подземных роскошных апартаментах, определенно подслушивающие частные разговоры.
        Коул украдкой бросает взгляд на телевизор, опасаясь того, что ее лицо появится над подписью «Срочная новость» или «Разыскивается преступница». Но лучшие моменты американского футбола продолжаются без каких-либо вкраплений. Коул разглаживает ладонью бумажку от соломинки, делает четыре надрыва для ног. Сосредоточиться. Выбрать ту, кто не хватится своего бумажника.
        Барменши и официантки исключаются, не только потому, что Коул сама когда-то работала в сфере услуг. Здесь это самые трезвые и бдительные люди. Не подходит женщина, в одиночестве пьющая пиво у стойки, или те две одинаковые блондинки, словно сошедшие с той древней рекламы сигарет; у них, очевидно, первое свидание, они склонились друг к другу над столом. Самый многообещающий вариант: кучка девиц - прожигательниц жизни (поправка: теперь прожигать жизнь можно хоть каждый вечер) за столиком у окна, шумных, наглых, успевших уговорить уже три бутылки. Их громкий смех звучит неестественно. А может быть, она просто выдает желаемое за действительное.
        Коул ничего не украла за всю свою жизнь. Даже лак для ногтей или дешевые сережки в одном из торговых центров Йоханнесбурга, давая выход дерзкому подростковому бунтарству. В отличие от Билли, которая запихивала подушку под платье, притворяясь беременной в шестнадцать лет, вызывая этим праведное негодование пожилых дам и пользуясь почтительным отношением других покупателей. Благожелатели покупали ей упаковки памперсов и детского питания, которые она через двадцать минут возвращала назад, обменивая на сигареты и кока-колу, после чего отправлялась в школу и продавала свою добычу другим ученикам. «Как же в ней была сильна предпринимательская жилка», - думает Коул, отгибая ножки и распрямляя туловище своей бумажной фигурки. Она ставит ее на пакетик с кетчупом.
        - Я схожу отолью. Стереги моего слоника. И рюкзачок.
        Мила с сомнением трогает кособокое бумажное животное.
        - Мам, это оскорбление всем слонам.
        Но Коул смотрит на рыжеволосую женщину средних лет, направляющуюся в туалет со старательной осторожностью сильно пьяного человека, то и дело поправляя постоянно сползающую с плеча полосатую сумочку под зебру.
        Когда Коул добирается до женского туалета, там уже никого нет. Над зеркалом на бетонной стене неоновая вывеска провозглашает курсивом: «Молодость не имеет возраста». Эта надпись так раздражает Коул, что ей хочется разбить зеркало. А также она раздражена тем, что упустила свой шанс.
        «Всегда будет еще одна возможность», - говорил Девон, однако сейчас от этого утешения столько же толку, сколько от елейного послания на стене. Возможно, эта логика была применима, когда ей нужно было общежитие художников в Праге, потому что Майлсу тогда было всего шесть месяцев от роду и она еще не отняла его от груди. Но красивые афоризмы не катят, когда от упомянутой возможности будет зависеть, умрут ли они от голода посреди пустыни в машине с пустым бензобаком. А это уже совершенно другой расклад, твою мать.
        Коул выходит из женского туалета и толкает дверь в мужской. Рыжеволосая бросает на нее злобный взгляд - «ну хорошо, вот я такая», и продолжает красить губы, глядя на себя в зеркало, над которым, к счастью, нет никаких житейских мудростей. Ее сумочка стоит на краю раковины, расстегнутая, обнажающая содержимое, в том числе такой же полосатый, как зебра, бумажник.
        - Эй, милочка, у тебя пудра есть? - спрашивает она.
        - О. Мм. Сейчас посмотрю. Может быть, есть. - Коул хлопает себя по карманам, словно когда-либо принадлежала к тем женщинам, которые носят с собой запасы косметики.
        - Спасибочки. А то я вся вспотела. - Рыжеволосая опасно раскачивается на высоких каблуках. - Даже не хотела идти. Но сегодня день рождения Брианны. Круглая цифра. Полтинник. - Умолкнув, она крепко хватается за раковину и мутными глазами смотрит на свое отражение.
        Не может быть, крошка, чтобы это было труднее, чем убить человека.
        - Знаешь, мы договорились покончить с собой. Если нам стукнет сорок, а мы еще одинокие. Или если выйдем замуж друг за друга. Видишь, как классно это обернулось! - Рыжеволосая рыгает, прикрывая рот рукой, что нередко предшествует позывам рвоты. - Слушай, можно тебя кое о чем попросить?
        - Боюсь, пудры у меня нет.
        - Тебе когда-нибудь доставляло удовольствие лизать женскую киску?
        - Полагаю, ко всему можно привыкнуть, - выдавливает Коул, и тут в туалет врывается Мила.
        - Мама!
        Пьяная женщина вздрагивает от неожиданности, отшатывается назад и смахивает сумочку с раковины. Сумочка рассыпает свое содержимое по полу.
        - Майлс! - Коул поспешно поправляет себя: - Мила!
        - О-ооо блин! - говорит рыжеволосая. - Ооо, кажется, я сломала каблук.
        - Извини! Я не знал, где ты! В женском тебя не оказалось! Ты должна была меня предупредить!
        - Успокойся, ты ни в чем не виновата. - Коул перехватывает взгляд Милы, брошенный на сумочку и разбросанное содержимое. Она качает головой, кратко, резко.
        - Я соберу ваши вещи, - говорит Мила, не обращая на нее внимания.
        Твою мать. Коул берет женщину за руку, отвлекая ее на себя, наполняя свой голос теплотой и удивлением.
        - Так, держитесь. С вами все в порядке?
        - Мой каблук, - жалобно хнычет пьяная, покачиваясь на одной ноге и изучая свою обувь. - Сломан на хрен! - Она снова рыгает.
        - Нет, посмотрите, это лишь застежка. Она расстегнулась. Давайте я вам помогу. - Коул наклоняется, чтобы застегнуть застежку, надеясь на то, что рыжеволосую не вырвет прямо на нее.
        - Ты просто прелесть!
        У нее за спиной Мила подбирает тюбик губной помады, связку ключей с брелком в виде танцовщицы, пакетик мятных конфет, пачку жевательной резинки с никотином, выжатый тюбик дорогого крема для рук, несколько тампонов. Ее пальцы замирают над полосатым бумажником, раскрытым. Внутри бесполезные пластиковые карточки. И долларовые купюры, которые аккуратно извлекаются и зажимаются у нее в кулаке.
        - Вот ваши вещи, мэм. - Мила вкладывает сумочку пьяной женщине в руки, буквально излучая невинность.
        - И ты… ты тоже прелесть! - Рыжеволосая треплет Милу по щеке. - Ты должна ее беречь, - повернувшись к Коул, вздыхает она. - У меня детей не было. И теперь уже никогда не будет. Раньше не хотела, а теперь… теперь у меня нет выбора. Детей не будет больше ни у кого. Это так печально, правда? О, это уже слишком, я больше не могу! - Женщина лезет в сумочку за носовым платком.
        - Лучше о таких вещах не думать. - Коул протягивает ей бумажное полотенце, чтобы она вытерла глаза, чтобы не рылась в сумочке. - И все будет хорошо. - Она увлекает ее к двери. - Вот увидите, весь мир над этим работает, лучшие ученые и эпидемиологи. - Сколько долбаных тестов они проделали над Майлсом на объединенной базе Льюис-Маккорд. И над ней тоже. - Это лишь вопрос времени. - Коул старается оставаться жизнерадостной, однако слезливая жалость этой рыжей к себе начинает ей надоедать.
        Ты начинаешь обвинять свои жертвы, крошка?
        - Идемте, я провожу вас к вашим подругам, - говорит Коул, направляя пьяную женщину в сторону столика с ее беспечными приятельницами.
        - Отличная работа, - шепчет она Миле, когда они направляются к выходу, не оглядываясь назад. - И еще: чтобы впредь ты такого больше не делала. Мы пришлем ей чек по почте, вернем все до последнего цента.
        - Конечно, мама, - говорит ее дочь-воровка, выразительно закатывая глаза. Как будто у Коул есть чековая книжка. Как будто она удосужилась узнать имя рыжеволосой.
        Плохая мать. Она ничего не может с этим поделать.
        6. Билли: Периферийное зрение
        Напряженные пальцы на руле подобны светлому дереву. Взошедшее солнце нездорово-бледное. По дороге в Сан-Франциско. Кажется, была такая песня? Билли мурлычет несколько нот, пробуя, что у нее получается. Тара-тара-тара-миска, тара-едем в Сан-Франциско. Фары включены, поскольку так безопаснее, даже днем. Лучше видимость. Этому ее научил отец. Но дорожные знаки - полная чертовщина. Как они тут в Америке разбираются, что к чему? А может быть, она заблудилась. Временами она на мгновение закрывает глаза, и пейзаж вокруг меняется, и она уверена, твою мать, что этого не должно быть.
        Она старается не прикасаться к затылку, к слипшимся волосам, затекшей шее. Периферийным зрением она видит какие-то тени. Как будто в машине есть еще кто-то.
        Это не ее сестра.
        Чтоб она сдохла, долбаная корова!
        Эта бестолковая самовлюбленная стерва. Всегда была такой. Всегда. Такая снисходительная, блин.
        «Билли, наверное, тебе нужно устроиться на работу. - Тем самым увещевающим тоном, которым успокаивают трехлетнего ребенка, отказывающегося надеть трусики. - Не все созданы быть предпринимателями».
        Это называется «семенным фондом», сука. Выживает лишь одно деловое начинание из тысячи, а остальные заканчиваются крахом, крахом, и нужно собирать волю и подниматься с пола, вытирать кровь с разбитого лица и возвращаться на ринг и пробовать снова.
        У нее во рту кровь. Она это чувствует. Металлическая горечь. Никак не может избавиться от ощущения, будто рядом с ней кто-то сидит (мерещащиеся призраки) и разве она уже не проезжала мимо этого трупа?
        Мимо этой тропы. Не трупа.
        Сосредоточься. Не забывай, что ехать нужно справа.
        «Семенной фонд». Ха.
        Это несправедливо. Она ждала этого всю свою жизнь. Она не виновата в том, что ее сестра оказалась такой упрямой. Это было недоразумение. Она даже не думала похищать мальчишку. Она правда собиралась предупредить Коул.
        Зачем сестра ее ударила?
        Попыталась ее убить.
        Струсила. Как всегда.
        Из них двоих сильной всегда была она, Билли. Готовой идти до конца. Вечно что-то стряпала. Шутка повара. Ха.
        Вот что она делала для мистера и миссис Амато - личный шеф-повар, устраивала шикарные ужины в экзотических местах, где законы… скажем так, более гибкие. От Манилы до Монровии, от Бодрума до Дохи. Кто-то же должен кормить богатых и беспринципных.
        В отличие от своей безмозглой старшей сестры она никогда не была наивной насчет темных течений, струящихся у самой поверхности приличного общества. Работая в ресторанах, иногда можно попасть в водоворот, и это не только торговля «коксом» в туалете (как правило, персоналу, потому что работать приходится допоздна, искрясь внешним весельем) или махинации с кредитными карточками, но и страшный рэкет, предлагающий свою «крышу». В то утро в «Ла-люксе» в Кейптауне на стоянку на набережной подкатила целая флотилия черных «Мерседесов», и крепкие ребята в дорогих костюмах доходчиво объяснили, что отныне все заботы ресторана берет на себя их частная охранная компания.
        Но разве рэкет был не повсюду? На лобковый волосок разницы между легальной фармацевтической промышленностью и сбытом наркотиков, между международной банковской системой, финансовым мошенничеством и криптовалютным терроризмом, между торговлей оружием и незаконной торговлей оружием. Билли прекрасно понимала, на кого будет работать, когда познакомилась с Тьерри Амато в элитарном клубе в Сохо, когда увидела его усмешку, больше напоминающую волчий оскал, и сомнительных дружков.
        Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, какие они стрёмные, кучки людей, разговаривающих вполголоса в обитых дорогим деревом библиотеках, телохранители, таинственные пакеты, иногда проходящие прямо через кухню, где работала Билли. Она не имела ничего против того, чтобы ей платили за молчание. Но нужны были дерзость и смекалка, чтобы ухватить шанс двинуться вверх.
        И вот все сорвано. Потому что ее долбаная родная сестрица попыталась ее убить.
        Прочь слезы. Дорога впереди расплывается. Нужно было подать заявление. Попытка убийства. Как там это называется? По аналогии с братоубийством - сестроубийство.
        Нужно это исправить. Что, если миссис Амато решит умыть руки и завязать со всем? Как леди Макбет. Прочь, проклятое пятно![11 - У. Шекспир. Макбет. 5-й акт, 1-я сцена.] Семя вместо крови.
        Золотой шанс для Билли. Для всех них. Нужно хватать возможность за яйца. Иногда в буквальном смысле. В этом была вся прелесть, не так ли? Не просить Майлса делать что-то такое, чего он сам не делал бы.
        Она к нему не прикасалась. Ни за что бы не сделала это. Боже упаси. Никогда. Но он мог, сам. Запросто. Занимайся этим с закрытыми глазами. Что тут такого?
        Естественное выделение. Все равно что сделать надрез на коре клена и подставить банку для сбора сиропа. Окно открыто сейчас, пока еще не нашли лекарство или вакцину, что будет означать декриминализацию процесса воспроизводства, запасы спермы можно будет выбросить на помойку, а камеры для хранения зародышей будут никому не нужны. И тогда несколько банок мальчишеских соков больше не будут стоить многие миллионы.
        Белое золото. Билли полагала, что ее сестра полностью поддерживает права женщин контролировать свое собственное тело. Разве это не включает в себя возможность забеременеть? Кому-то хорошо, тем, у кого дети остались в живых, но не всем повезло так, как Коул. Эгоистка. Долбаная стервозная эгоистка!
        Кажется, небо потемнело? Сколько времени она уже за рулем? Дорога заикается. Это игра света. Определенно, она уже проезжала мимо этих трупов. Трупов деревьев, от которых остались одни скелеты. Рядом с ней призрак. Все в порядке. Все в полном порядке. Только не нужно прикасаться к затылку.
        Можно выполнять для миссис Амато и другую работу. Более или менее противозаконную, все, что она захочет. Но это, черт возьми, была ее идея. Ее задумка. Ее риск.
        Но Билли хочет получить все, что ей обещали, все, чего ее лишила сестра: свободу, собственное агентство и катализатор, который сделает все это возможным, - счет в банке…
        Два с половиной года назад
        7. Коул: День, когда умер Девон
        Все вещи собраны, можно ехать. Горе подобно еще одному чемодану, по собственной прихоти меняющему свой вес от совсем небольшого до вселенской тяжести. Коул выходит из спальни с вещами и застает Майлса сидящим по-турецки на ковре рядом с серебристым мешком для транспортировки трупов, с наполовину расстегнутой молнией, зияющим подобно куколке бабочки. Он держит руку отца и, не глядя на его лицо, читает вслух разложенный на коленях комикс.
        - И затем Нимона говорит: «Со мной шутки плохи!» - Майлс переводит палец к следующей картинке, по привычке, потому что его отец в ближайшее время разглядывать комиксы не будет. Точнее, не будет их разглядывать больше никогда.
        Коул прилепила на окно извещающий о смерти плакат двадцать четыре часа назад. Большая черная с желтым наклейка со светоотражающими полосами. «Здесь зараза. Приезжайте забрать тело». Нет, с тех пор прошло уже больше времени. Тридцать два часа назад. Слишком долго, чтобы оставаться здесь с мертвым телом. Вообще оставаться здесь, в десяти тысячах миль от дома.
        Коул бессильно опускается на пол к своим мужчинам, живому и мертвому. Лишенное жизни лицо Девона пустое и незнакомое. Распечатанная на 3D-принтере кукла, неудачно изображающая ее мужа. Они так долго жили с предчувствием этого, приглашая это к себе, упоминая в каждом разговоре, даже шутя на этот счет, что реальность смерти, нечестивый, серьезно настроенный припозднившийся гость, оказалась страшным ударом. «О, значит, вот оно? Вот оно?» - думает Коул. Умирать трудно. Жить трудно. Смерть? Преувеличение. Вот был человек, и теперь его нет. Коул понимает, что это самозащита. Она просто очень устала. Устала и оцепенела, горе переплетается с яростью. Худшая возможная дружба.
        Коул протягивает руку и прикасается к лицу того, что прежде было ее мужем. Острая боль в глазах, в уголках губ разгладилась. Ее ладонь скользит по мягкой щетине его не успевших отрасти волос. Она брила ему голову по понедельникам утром. Рутина, придававшая хоть какое-то подобие нормальности, позволяющая следить за ходом дней, а тем временем рак вгрызался ему в кости, заставляя его кричать от боли. Больше она не будет брить ему голову, не будет споласкивать бритву, оставляя в раковине водоворот мелких волосков, похожих на железные опилки.
        Они с Майлсом подготовили тело согласно иллюстрированным наставлениям, лежащим в «Наборе милосердия» Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям, который принесли вместе с пайком, аптечкой первой помощи и фильтром для воды. Коул прикрепила к мешку для трупов белую идентификационную бирку, записала на ней имя Девона, номер карточки социального страхования, время, дату, место смерти и вероисповедание, если это требовалось для краткой церемонии похорон. В брошюре не описывалось, что будет дальше, но они видели кадры с новыми крематориями и контейнерами-рефрижераторами, доверху заполненными мешками с трупами. В первый раз это произвело шок. Но как еще поступить с миллиардом трупов? Это число по-прежнему казалось чем-то немыслимым. Невероятным. И это не считая смертей, вызванных «другими связанными причинами». Леденящая душу формулировка.
        Коул добавила личные штрихи, в противовес равнодушной бюрократии, чтобы можно было проститься должным образом. Они вымыли Девону лицо и руки и накрыли его теплым свитером (идея Майлса: «чтобы папа не замерз»). Они сложили оригами вещей, которые могли понадобиться ему в загробной жизни, и обложили ими тело (ее идея), и устроили бдение при свечах, рассказывая самые любимые, самые смешные, самые глупые истории из его жизни, пока Майлс не застыл и не затих, и только тогда Коул осознала, что вся эта суета не зачеркнет горестную правду. Человек умер.
        Сын протягивает ей книжку комиксов, словно подношение.
        - А ты не хочешь почитать?
        Она сжимает ему руку, своему сыну, живому и теплому, даже несмотря на темные мешки под глазами и скорбь, стервятником придавившую плечи.
        - Давно ты уже сидишь здесь?
        - Не знаю, - пожимает плечами Майлс. - Я не хотел, чтобы папе было одиноко.
        - Ты уже дочитал до конца всю книгу?
        - Кое-что я пропустил. Я хотел дойти до конца до того как…
        - Да. - Она поднимается на ноги. - Нет ничего хуже истории без конца. Точно, полагаю, нам нужно поесть. Последняя трапеза перед тем, как мы уйдем отсюда. Скоро сюда должны приехать люди из ФАЧС.
        Она не будет скучать по этому безликому неказистому дому в пригороде, предназначенному для тех, кто приезжал сюда ненадолго работать по контракту.
        - Блинчики? - с надеждой спрашивает Майлс.
        - Хотелось бы, тигренок. Калифорнийский паек, то же самое, что и вчера.
        - И позавчера.
        - И позапозавчера. Наверное, можно было бы как-нибудь разнообразить.
        Как будто им могли позволить вернуться домой. Столько сообщений по электронной почте и телефонных звонков в консульство Южной Африки, из библиотеки Монклэр, где кое-как организовали работающий интернет и телефонную связь. Мы здесь чужие. Когда ей удавалось дозвониться, включался автоответчик: «глобальный кризис бла-бла-бла, множество граждан застряли в других странах, мы работаем над тем, чтобы помочь всем, в настоящее время нет возможности отвечать на все звонки. Пожалуйста, заполните как можно подробнее прилагаемую анкету относительно ваших нынешних обстоятельств, и мы свяжемся с вами, как только сможем». Сбросить, повторить. Сейчас весь мир связан по рукам и ногам. Это массовое умирание - ад для чиновников.
        Она не выходила из дома с тех пор, как Девону стало плохо. Уже несколько недель не ходила в библиотеку, не знала, кто из соседей еще остался, если остался вообще хоть кто-нибудь. В и без того изолированном районе общие собрания как-то заглохли, те, кто смог, бежали, кто остался - сомкнули ряды, ухаживая за умирающими и мертвыми. До тех пор, пока доставляли продовольственные пайки…
        Коул насыпает в две тарелки овсяные хлопья и порошковое молоко, кладет рядом протеиновые батончики. Завтрак-обед-ужин для тех, кто остался в живых. Ее размышления прерывает доносящийся из гостиной голос Майлса, теперь изображающего злодея, коварного, язвительного.
        - Они должны были выбрать комнату со смертоносным магическим веществом!
        И тотчас же удивленно:
        - Мам!
        По окну гостиной скользит луч прожектора, замирающий на светоотражающих полосах на наклейке.
        - Оставайся здесь, - говорит Коул, убирая тарелки.
        - Почему? - спрашивает Майлс, вечный спорщик.
        - Потому!
        Девон пытался заверить их в том, что во всех худших сценариях ключевым ингредиентом является тестостерон. Как будто женщины неспособны самостоятельно наломать дров. «Какой же ты сексист, Дев», - мысленно бросает Коул, выбегая на улицу.
        «Человеку не дают покоя даже тогда, когда он умер», - сама же отвечает за него она.
        К дому подъезжает фургон ФАЧС, двигатель работает, фары сдвоенным гало нацелены на входную дверь, поэтому Коул приходится прикрыть глаза рукой, когда она выходит на крыльцо. Из фургона выбираются две женщины, неуклюжие в громоздких защитных комбинезонах. «Чумонавты», - думает Коул. Их лиц не видно в ослепительном сиянии фар, лишь блики на стеклах касок.
        Та из женщин, что покрупнее, властно кричит:
        - Оставайтесь на месте!
        - Все в порядке, - окликает ее вторая. - Она без оружия.
        - Я без оружия! - В подтверждение своих слов Коул поднимает руки вверх.
        - Лишняя осторожность не помешает, мэм, - оправдывается Высокая-и-толстая, своей тушей заслоняя свет. В этом ремесле нужно обладать незаурядной физической силой, чтобы таскать трупы. - Где тело? Вы близкая родственница?
        - Это мой муж. Он в доме. - Последействие горя буквально валит Коул на землю, потому что помощь прибыла, они здесь, и это словно лицензия, позволяющая рассыпаться на части и доверить кому-то другому заниматься всем этим. Но Майлс. Нельзя забывать про Майлса.
        - Все в порядке, - докладывает по рации та, что ниже ростом. - Один взрослый.
        - У вашего мужа были какие-либо осложнения, о которых нам нужно знать?
        - Какие, например? - едва не смеется вслух Коул.
        - Холера, вирусный гепатит, корь. Сильное кровотечение или разложение. Вес свыше трехсот фунтов - все, что угодно, что может затруднить переноску тела?
        - Нет.
        - Как давно он умер?
        - Почти двое суток назад. Вы записали время. - Трудно сдержать в голосе горечь. Наконец Коул может различить сквозь стекло лица женщин: невысокая белая дама с тонкими изогнутыми дугой губами, тогда как крупная - латиноамериканка, а может быть, полинезийка, волосы прижаты к голове пластиком каски, словно шапочкой для душа, на веках голубые блестки. Почему-то именно эта мелочь срывает Коул с якоря.
        - Стандарт, - равнодушно произносит Коротышка. - Меньше сорока восьми часов.
        - У вас в вашем фургоне нет хотя бы капельки простого человеческого сострадания?
        - Закончилось три недели назад, - парирует Коротышка.
        - Мы сочувствуем вашей утрате, мэм, - говорит Голубые блестки. - И нам самим пришлось пройти через все это. Вы должны понять, мы сейчас на передовой.
        - Извините. Конечно. Извините. Вам тоже несладко.
        - Примите наши соболезнования, мэм. Вот бумаги. Мы заберем тело в центральный пункт для обязательных анализов. Через три дня вы сможете его забрать, или мы можем кремировать его и сообщить вам, когда можно будет приехать за урной с прахом.
        - Нет. Мы уже… мы уже попрощались. Можете ничего не сообщать. Мы уезжаем отсюда прямо сейчас.
        Коул уже проверила по списку то, что уложено в сумку. Одежда, еда, 11 284 доллара наличными, в разной валюте (американские доллары, южно-африканские ранды и английские фунты стерлингов), пухлые пачки, перетянутые резинками для волос, и, пожалуйста, пусть этого хватит, а также бесконечно более ценная контрабанда: кодеин, мипродол, нурофен, понстан - дорожная аптечка, привезенная из Южной Африки, где все эти препараты можно было свободно купить без рецептов, вместе с другими лекарствами, необходимыми в походе (средства от простуды и гриппа, таблетки от укачивания, противовоспалительные, антигистаминные), оказавшимися у нее в сумочке, когда они застряли здесь несколько месяцев назад.
        Коул захватила их без задней мысли, вспомнив свое первое путешествие в Штаты по студенческой визе, когда месячные начались раньше срока, вспоров промежность острым ножом, а фармацевт в аптеке раздраженно ответил ей, что понстана, который дома она могла купить так же запросто, как аспирин, нет даже по рецепту. Они буквально боготворили стремительно тающие запасы обезболивающих, к которым Дев прибегал только тогда, когда его дыхание превращалось в скулящее всхлипывание. Основное они берегли для Майлса. На тот случай, когда это начнется.
        - Воля ваша, - пожимает плечами крупная женщина. - Вы можете на всякий случай оставить свои контактные данные, ваш новый адрес или адрес других родственников. Бывает, люди передумывают.
        - Хорошо. - Так легко следовать указаниям. - Ой, - спохватывается Коул. - Вы не поможете мне завести мою машину? Аккумулятор сдох. Я пробовала звонить в автосервис, но там никто не берет трубку. Не знаю, зачем мы им платим. - Шутка, но с долей правды. Все то, что воспринималось как должное, вроде надежного интернета, помощи на дорогах и доступного медицинского обслуживания, сейчас, по-видимому, временно отключилось.
        - Вообще-то это не наша обязанность… - ворчливо начинает невысокая белая женщина.
        - Дадим «прикурить», без вопросов, - перебивает ее напарница.
        Она садится за руль фургона и подгоняет его передом к капоту машины Коул. Это стало бы подобающим завершением горестей этого бесконечного дня, если бы когда они перекинули провода, ничего бы не произошло, однако двигатель заводится с полуоборота и начинает мягко ворчать.
        - Не глушите его, мэм, - советует Голубые блестки. - Хотя бы какое-то время.
        - Спасибо, я вам так признательна! Мне просто хочется побыстрее уехать отсюда, - выпаливает Коул (спасибо за то, что помогли мне завести машину, и да, за то, что забрали тело моего умершего мужа), на грани истерики теперь, когда бегство наконец совсем близко.
        Чумонавтка снова становится деловой.
        - Распишитесь вот здесь и здесь, пожалуйста. - Но тут она замечает лицо выглядывающего в окно Майлса, круглое и перепуганное, и смягчается. - Ваша дочь?
        - Сын.
        - Вам нельзя ехать вместе с ним, - строго произносит Голубые блестки.
        - У нас ведь свободная страна или теперь уже нет?
        Между бровями Голубых блесток появляется озабоченная складка, уголки губ опускаются.
        - Мэм, мой профессиональный долг посоветовать вам никуда не везти его больного. Вы же не хотите, чтобы он умер у вас в машине?
        - Уж лучше, чем здесь, - говорит Коул. - И это не ваше дело. - А затем слова, о которых она будет сожалеть до конца своих дней. - К тому же он не умирает. Он вообще не болен.
        8. Билли: Ежик-спаситель
        Пустота. Темнота. Что-то ее трясет. В машине есть еще кто-то. Неясный силуэт. Голос.
        - Прошу прощения. - Кто-то трясет Билли за плечо.
        Блин! Моргнуть, прочищая глаза. Перед ними все расплывается. Как будто она под водой, без очков.
        - Прошу прощения, мисс. Мисс, вы проснулись? Вы меня слышите? Мисс? - Каждое проблеянное «мисс» сопровождается новым встряхиванием. Она не вынесет этого больше ни секунды.
        - Прекратите, пожалуйста! - Билли усаживается и отпихивает руку. Дневной свет чересчур яркий. Где ее темные очки, твою мать? Блеющая женщина похожа на ежика, сморщенное личико, непропорционально вытянутый нос. Она похожа на дурочку. И говорит так же, бормочет, запинаясь, блеет.
        - Вы попали в аварию. Тут… мм… много крови, вас нужно доставить в больницу. Я не знаю… э…
        Билли отталкивает ее прочь и, высунувшись из машины, извергает из себя водянистый поток рвоты, до боли напрягая внутренности, чтобы его исторгнуть.
        - Вам определенно нужно обратиться в больницу. Я могу вас отвезти. По-моему, вы не в том виде, чтобы…
        - Сан-Франциско, - хрипло выдавливает Билли. Глотка горит огнем. Она осторожно прикасается к затылку. Спутанные волосы и спекшаяся кровь, снова леденящий душу ужас от оторванного куска скальпа, болтающегося на куске кожи. Ее опять рвет. Теперь это одна желчь.
        Машина съехала с дороги, устроилась в кустах, поцеловав передом дерево. Могло бы быть хуже. Она могла бы врезаться на полной скорости, и тогда сейчас она сидела бы в разбитой машине, сама вся переломанная и покалеченная. Доехать живой. Забыть про рану на голове и вести машину. Проклятие. Как долго? Попытка найти визуальные признаки в характере освещения. Но сейчас светло в любое время дня. Несколько часов? Целые сутки? Однако в голове у нее определенно прояснилось. Этот сон был ей необходим.
        - Мне это не совсем по пути, - говорит Пугливая Нелли, неповоротливый ежик, ежик.
        - Помогите мне. - Билли опирается на рулевое колесо, чтобы выбраться из машины. Земля уходит у нее из-под ног. Коварно. Ты на чьей стороне?
        - Да, да, извините. - Нелли ныряет ей под мышку и кряхтит, принимая на себя ее вес. - Воды не хотите? У меня в машине бутылка. Не волнуйтесь, вода не из бака.
        - У вас есть аптечка?
        - Нет. Нету. А должна быть. Я обязательно куплю. У меня будет аптечка.
        - Бинты?
        - Нет, к сожалению. У меня есть бумажные салфетки. О, у вас идет кровь.
        Это точно, твою мать. Билли чувствует, как по шее стекает теплая ленточка.
        - Все в порядке.
        - На вас напали?
        - Мне нужно в Сан-Франциско. Это срочно.
        - Да. - Женщина виновато втягивает воздух. - Мне не в ту сторону. Но по пути есть больница…
        Драмарама - игра, в которую они с Коул играли в общественных местах, выдумывая на ходу сценарии в духе телеведущего Джерри Спрингера, чтобы получить удовольствие, добившись реакции от окружающих. Поспорить в супермаркете о несуществующем хахале, которого одна якобы отбила у другой, или вывести из себя кассира в кинотеатре, притворившись влюбленными лесбиянками, а однажды они разыграли арест магазинного воришки, Билли прижала сестру к стене, делая вид, будто надевает на нее наручники, и все было хорошо до тех пор, пока не решила вмешаться охрана магазина. Коул тогда сдрейфила и больше в эту игру не играла. Трусиха. Стерва!
        Мы этого не забудем.
        - Я из полиции. Дело чрезвычайной важности. Вы будете награждены за свою помощь. Потому что это крайне важно, - повторяет Билли, потому что сейчас для нее выговаривать слова - это все равно что вытаскивать упирающегося осьминога из подводной пещеры. Самое страшное на свете похмелье. Эта мысль уже приходила ей раньше. Когда? Вчера. Сегодня утром. В темноте.
        - Я бы с радостью, с радостью, - жалобно блеет девушка-ежик. - Но у меня график. Меня ждут.
        - Я же сказала, твою мать, дело чрезвычайной важности! - «Ах ты никчемная долбаная дура!» - думает Билли. - Ты можешь мне помочь, иначе я арестую тебя за то, что ты мешаешь следствию!
        - Ругаться необязательно, - бормочет ежик.
        «Дайте мне силы, твою мать!» Гул в голове возвращается. Тупые басы.
        - Извините. Я ранена. Простите меня. Мне нужна ваша помощь. Вам заплатят, если вы отвезете меня в Сан-Франциско. Больше, чем вы получаете в своей службе доставки. Обещаю.
        - Нет, я занимаюсь санитарной обработкой. Откачка септиков.
        - Понятно, - говорит Билли. В кузове пикапа четыре огромные пластмассовые канистры с дерьмом. Твою мать! Но у нее бывали попутчики и похуже. Вроде Кайла Смитса, когда она училась в одиннадцатом классе. Бедняга. Он умер, как и все ее бывшие ухажеры.
        - Вам обязательно нужно в больницу.
        - Пять тысяч долларов за то, что вы отвезете меня в Сан-Франциско. - Ведь миссис Амато заплатит такие деньги за ее возвращение? Или вычтет их из ее доли. В настоящий момент это не имело значения.
        - Деньги правда большие, но…
        - Десять тысяч. И сознание того, что вы действовали в интересах национальной безопасности.
        Женщина колеблется. Билли чувствует, что это у нее болезнь. Всю свою жизнь она делала неправильный выбор. «Ты только подумай, как далеко бы ты ушла, если бы не колебалась каждый раз, твою мать, когда тебе преподносят шанс, Нелли, на блюдечке с голубой каемкой!» Нужно надавить сильнее.
        - Я не хотела вам это говорить, - понизив голос, говорит она. - Я не хочу подвергать вас опасности. Речь идет о пропавшем мальчике.
        - Пропавшем мальчике? - как попугай повторяет ежик.
        - Похитители пытаются оторваться от погони. Они столкнули меня с дороги. Но они не знают, что у них в машине установлен «маячок». Вы мне поможете, Нелли?
        - Меня зовут не Нелли.
        - Мне лучше не знать вашего настоящего имени. И я также больше не раскрою вам никаких подробностей. Пять тысяч долларов, и вы станете героем.
        - Разве не десять? Кажется, вы сказали, десять тысяч?
        - Вы ошибаетесь.
        - Хорошо, - говорит дура. - Хорошо. Но только если вам обеспечат надлежащую медицинскую помощь.
        - Обеспечат. - Билли пытается улыбнуться, но у нее во рту стоит вкус блевотины.
        9. Майлс: Перекати-поле
        - Мы поступили ужасно, - говорит мама, уносясь из городка подобно гонщику «Формулы-1», оставляя позади в клубах пыли бар «Бычья голова». Как будто они оба не сияли торжествующими улыбками, возбужденные до предела. - Больше мы так делать никогда не будем. Мы обязательно вернем этой женщине деньги, отправим их на адрес бара. Или отдадим их кому-нибудь еще, кому они действительно нужны.
        - Они действительно нужны нам. - Сердце у него бешено колотилось, руки зудели. Но все получилось так просто. Ловкость рук. И как только его пальцы прикоснулись к банкнотам, вытащили их из бумажника, все стало таким… чистым. Все вокруг застыло и четко сфокусировалось, и Майлс ощутил сдвиг реальности, основанный на молниеносном решении, это мгновение контроля.
        - Да, нужны. И ты просто молодец, я тобой горжусь, но…
        - Это не должно войти в привычку, - заканчивает за маму он. Добавить это в каталог. Появляющееся окно с новым меню, новообретенные навыки: воровство.
        - Я серьезно. - В ее голосе сквозит тревога, брови нахмурены. Зачем она так себя ведет? Это портит настроение победы. - Если бы твой отец узнал об этом, он был бы взбешен.
        - Да, конечно, - раздраженно пожимает плечами Майлс. Бесконечные пространства, заросшие чахлым кустарником, кажутся совершенно одинаковыми, словно они кружатся по одной и той же петле мимо картинки с двумерным пейзажем.
        - Я тут подумала… - через какое-то время начинает мама.
        - О нет, - стонет он, но в этом по крайней мере пятьдесят процентов игривости, и мама понимает, что она прощена.
        - Нам нужно бросить машину. Поменять ее на другую. Раз уж мы собираемся стать беглецами, объявленными вне закона, нам нужно все делать по правилам. Что ты думаешь?
        - Точно, - говорит он, усаживаясь прямо. - Да, определенно.
        - И направиться к мексиканской границе.
        - Или в Канаду.
        - Или в Нью-Йорк, и там сесть на корабль, плывущий домой.
        - По-моему, на машине туда очень долго.
        - Да. - Мама бросает на него оценивающий взгляд. - Но это вариант.
        - Я больше склоняюсь к Мексике.
        - Не хочешь еще раз повторить нашу «легенду»?
        Майлс вздыхает.
        - Мы из Лондона, вот почему у нас такой чудной акцент, потому что американцы все равно их не различают. Мы едем в Денвер, штат Колорадо, определенно не в Мексику, или Канаду, или к кораблю, плывущему в Южную Африку, потому что у моих дедушки и бабушки кемпинг недалеко от города, и мы хотим быть вместе.
        - Как нас зовут?
        - Я Мила Уильямс, а тебя зовут Никки, и мне четырнадцать лет, потому что эта мелкая деталь затруднит нас найти, поскольку все будут искать двенадцатилетнего ребенка. Но мам, это же глупо. Нас раскусят за полминуты.
        - Не раскусят, если привлекать внимание к ложным запоминающимся мелочам. Я тренер по теннису, работаю в школе, никаких особых достижений, хотя одного из моих учеников едва не взяли в национальную сборную. Кемпинг «Кэмп-Каталист», куда мы направляемся, принадлежит семье уже много лет, родители твоего отца превратили его в место корпоративного отдыха. Пешие прогулки по горам, катание на лодках по озеру, рыбалка, обучение туристическим навыкам. Ты не поверишь, как этот офисный планктон обожает учиться разводить костры и ставить палатку.
        - Подожди, это реальное место?
        - Нет. Но ты понимаешь, что я хочу сказать. Завали собеседника подробностями, сочинять которые никому не придет в голову. Например, самым популярным видом отдыха в КК, это аббревиатура «Кэмп-Каталист», был тематический лагерь зомби для групп от десяти до тридцати взрослых, с трехразовым питанием. Когда мы приезжали в гости, ты играл в маленького зомби, но теперь ты уже большой и считаешь это детской глупостью.
        - А в озере однажды появился аллигатор, но только потом выяснилось, что это ручная игуана, сбежавшая от одного из местных жителей.
        - Однако легенда продолжает жить, вот почему на фирменных футболках изображен аллигатор.
        - Но что, если кому-нибудь вздумается поискать «Кэмп-Каталист» в интернете?
        - Хорошее замечание. Тогда давай не будем упоминать никаких названий, только наши имена.
        - И папино. Профессор Юстас Уильямс-младший.
        - Юстас? - давится от смеха мама. - Черт возьми, откуда ты взял этого Юстаса?
        - Кто скажет, откуда берется вдохновение? - улыбается в ответ Майлс, взмахом руки обозначая божественную тайну всего этого.
        - Гм. Как насчет Алистера Уильямса? Спортивного журналиста провинциальной газеты? Это вяжется с тем, что я тренер по теннису.
        - Мам, но ты же ничего не смыслишь в спорте!
        - Да, ты прав. Верно подмечено. Хорошо. Твой отец Ал работал в Лос-Анджелесе медбратом, а я занималась ландшафтным дизайном, разбивала сады в коттеджных поселках.
        - Ого, мам. Это просто… здорово!
        - Но о других родственниках мы не будем упоминать, ладно? Чтобы не запутаться в собственных выдумках. - Она корчит гримасу, словно съела что-то горькое, и Майлс размышляет, что сейчас самое время спросить: «Что сталось с тетей Билли?» Но он не хочет знать. Если произошло что-то по-настоящему плохое, мама бы ему сказала, правда? Или не очень плохое. В любом случае это его вина. И он это знает.
        - Мам, а почему бы нам не поехать в Чикаго к тете Тайле и девочкам? - выпаливает вместо этого он, и мама расслабляется, самую малость, опускает напряженные плечи. - Разве они нам не помогут?
        - Может быть, и поедем. Это хорошая мысль. Мы оценим наши варианты, когда остановимся, выйдем в интернет.
        - Но мы сможем?
        - Посмотрим, тигренок. Я не хочу…
        - Что?
        - Подвергать их риску.
        Вот еще одна великолепная возможность спросить. Какое-то мгновение ему кажется, что мама сейчас выложит все сама, и он внутренне собирается, стискивает дверную ручку с такой силой, словно собирается ее оторвать.
        - Эй, смотри, - говорит мама. - Нам сегодня везет. Работающая заправка.
        Она сияет неоновым маяком в пустыне, мигающая вывеска отбрасывает причудливые тени от выстроившихся на стоянке фур, чьи погашенные фары похожи на мертвые глаза. Невозможно сказать, как давно они стоят здесь, подобно пустой скорлупе. Майлс гадает, успели ли их уже разграбить, было ли в них что-либо полезное, или же все они были заполнены никчемным дешевым дерьмом вроде плюшевых игрушек или пластмассовых ведерок.
        Он ждет в машине, пока мама заходит внутрь заплатить за бензин и купить что-нибудь поесть, потому что лучше, чтобы их не видели вдвоем. В темной кабине одной из фур вспыхивает огонек зажигалки, освещая женское лицо, руку, прикрывающую зажатую во рту сигарету. Почему-то это зрелище кажется Майлсу интимным, и он отворачивается. Ему кажется, что это еще страшнее, чем пустая скорлупа, когда в каждой кабине есть кто-то, выжидающий, смотрящий, когда кто-то затаился за окнами всех безмолвных городов, через которые они проехали, где небо такое большое и черное, а звезды такие холодные и яркие, будто божественные светодиоды.
        Ощущение неистовой ярости от кражи денег из бумажника угасло, и Майлс размышляет о том, каким мягким и илистым кажется на вид песок пустыни, и кто может тащиться на своих угловатых ногах через кусты к неоновому маяку. Или сидит у окна в одной из этих погруженных в темноту кабин, с заплесневелым ртом и длинными белыми руками.
        Словно Раковые пальцы. Которого на самом деле не существует. Майлс это понимает. Это лишь страх, подобно спазмам живота. Раковые пальцы приходил в ночных кошмарах, когда он был на карантине на базе Льюис-Маккорд, где у него постоянно брали какие-то анализы, а видеться с мамой разрешали только в часы посещений, папа умер, и все умерли, кроме него и Джонаса, а также еще нескольких мальчиков с волшебной мутацией. «Не будь глупым ребенком!» - останавливает себя Майлс. Он знает, что в пустыне никого нет. Нет никаких высохших длинных пальцев, тянущихся к дверной ручке, чтобы выдернуть его из машины и утащить в темноту.
        Мама стучит в окно, и Майлс едва не вскрикивает от испуга.
        - Я нашла нам новую машину. Идем.
        Он помогает ей увязать все их пожитки, все то, что у них есть на целом свете, и всякий раз их становится все меньше и меньше: от дома в Окленде к аэропорту, от военной базы к «Атараксии»; сумка с одеждой для девочки, остатки печенья, свечи, фонарик, набор кухонных ножей и подушка, прихваченные из «Орлиного ручья», бутылка какой-то непонятной газировки и домашние пирожки с курицей, которые мама только что купила в магазине при заправке.
        Аромата еды, сочного и соленого, недостаточно для того, чтобы отвлечь внимание Майлса от того, что машина, к которой они направляются, белый фургон, ощетинившийся антеннами и спутниковыми тарелками, очевидно, предназначается для отлова детей.
        - Похоже на фургон смерти, - жалуется Майлс.
        - Метеорологическая лаборатория, - говорит мама, словно это автоматически отнимает у фургона право также принадлежать серийному убийце.
        Миниатюрная женщина, заправляющая бак, при их приближении приветливо машет рукой. В ее взъерошенных волосах фиолетовая прядь; на ней очки в виде кошачьих глаз, слова «Девушки из службы погоды, штат Невада», выведены готическим шрифтом на джинсовой куртке.
        - Мы не можем просто так взять и сесть к ней в машину. Ты ее не знаешь. Не знаешь о ней ничего.
        - Внешние знаки и признаки, тигренок, указывающие на соплеменницу.
        - Что это означает?
        - Во-первых, коричневая кожа, - начинает загибать пальцы мама. - Во-вторых, пурпурные волосы. В-третьих, метеоролог, а ученые нам нравятся. В-четвертых, мое чутье, которое, должна добавить, у меня великолепное. И она готова подвезти нас до самого Солт-Лейк-Сити. По ее словам, там есть коммуна с интернетом, и нам не нужно будет никому показывать свои документы.
        - Может быть, документы они не спрашивают потому, что это шайка убийц и им так легче прятать трупы. И серийная убийца запросто может выкрасить себе волосы, сама знаешь.
        - Она из нашего племени, поверь мне. И послушай, если это не так, мы поедем на грузовике. Твой отец одобрил бы такой план.
        - Это нечестно, мама, - пытается возразить Майлс, но женщина шагает к ним и протягивает руку, пахнущую соляркой.
        - Привет, - говорит она. - Меня зовут Бхавана. Можешь звать просто Вана. А ты, должно быть, Мила. Твоя мама рассказывала о тебе. - У нее золотая заколка с молнией, и Майлс наконец понимает, в чем дело. Эта Вана правда похожа на маминых йобургских подруг, которые устраивали шумные вечеринки с настольными играми и фильмами ужасов, куда его не пускали. Но нельзя же доверять каждому, у кого прикольные волосы.
        - Забирайтесь, устраивайтесь поудобнее. Прошу прощения за беспорядок, а если вам захочется потрогать оборудование, спросите сначала разрешение, договорились?
        Выпотрошенный салон фургона заполнен, надо так понимать, различным метеорологическим оборудованием, на вид мудреным и скучным; по полу громыхают пустые банки из-под диетической кока-колы. Майлс усаживается на скамейку вдоль борта, а мама, забравшись вперед, показывает ему большой палец.
        - Какая задница, что ваша машина сломалась, - говорит Вана. Двигатель фургона оживает, и она отъезжает от заправки. Они возвращаются на шоссе. «Прощай, машина!» - думает Майлс, потому что, судя по всему, теперь вся их жизнь такая - расставаться с вещами. Расставаться с людьми. С Эллой. С Билли.
        - Хотите, я сведу вас с хорошим механиком? Не сомневаюсь, он со всем разберется, если вы так уж привязаны к своей машине. На следующей неделе я возвращаюсь в Элко, так что я могла бы вас подбросить. А можете обратиться за помощью в Солт-Лейк-Сити. Но только тут нужно будет собрать кучу бумаг. Патти говорит, это потому, что автомобильная промышленность все еще надеется на возрождение. Как будто это когда-либо случится!
        - Кто такая Патти? - спрашивает мама.
        - Хозяйка логова в Каспроинге. А также моя подушка безопасности в Солт-Лейк-Сити. Это сборище анархистов, социалистов, внесистемщиков и прочих свободных радикалов. И всевозможных животных. По большей части собак, но еще там есть несколько спесивых кошек, а также курицы и утки. Отличные девчата, они вам понравятся.
        - Вы следите за ураганами? - спрашивает Майлс.
        - В наших краях они бывают редко, - пожимает плечами Вана. - Но как знать. Изменения климата не исправляются сами собой чудодейственным образом только потому, что умерла половина человечества. В Элко есть метеостанция, основной центр изучения погоды в районе. Но на самом деле ничего особенного там нет, если ты только не любитель специального метеорологического оборудования. Мы обучаем людей.
        - Тому, как пережидать непогоду?
        - Мила, не груби!
        - Мне все равно! Мы много ездим по школам, так что поверьте, все это я уже слышала. Нехватка специалистов по обслуживанию спутников, потому что большинство были мужчинами и умерли, означает то, что нам приходится вручную следить за растительностью, ирригационной системой, маршрутами самолетов, водными ресурсами, наводнениями, ураганами - всей необходимой информацией для сельского хозяйства и транспорта, а также для цивилизации в целом.
        - И у вас клевые куртки.
        - Точно! Их нам сшила Энджел. Она тоже из содружества.
        - Нам тоже нужно будет остановиться в содружестве?
        - Если не хотите, есть несколько «Свободных деревень»…
        - Что такое «Свободные деревни»? - спрашивает Майлс.
        - Ну как же, разве ты не знаешь. «Отели Калифорния»[12 - Аллюзия на популярную песню «Отель Калифорния» американской группы «Иглс», представляющую собой рассказ утомлённого путешественника, пойманного в ловушку в кошмарной гостинице, которая сначала казалась весьма привлекательной.]. Или как они называются там, откуда вы?
        - Я точно не могу сказать… - неуверенно начинает мама.
        - Вы должны знать - ПР-временное жилье. Что может быть грустнее мертвых сетевых гостиниц? Превращенных в «Переоборудование и развитие». И, опять же, нужна куча бумаг, чиновники пытаются связать вас с вашими пропавшими родственниками, задают вопросы о конечной цели пути для будущих переписей населения, и есть ли у вас работа и не хотите ли вы ее найти?
        - Это так нудно, - соглашается мама, словно они уже проходили через все это.
        - Понимаю, вы хотите воссоединять семьи, собирать сведения о том, где кто находится, что с кем сталось. Но кому-то хочется проскользнуть в щель. Такого сейчас выше крыши.
        - Вы имеете в виду щели или тех, кто стремится в них проскользнуть?
        - И то и другое. Некоторые видят в происходящем шанс открыть себя заново. Вот почему я без ума от того, чем занимаются в Каспроинге: забирают брошенные дома, поселяют туда людей, устраивают во дворах огороды, создают самодостаточные общественные ячейки. Эти люди устали ждать, когда их догонит государственная машина, а администрация штата цепляется за права собственности так, будто в моде по-прежнему зрелый капитализм.
        - Этот ублюдок еще не отдал концы, - острит мама, и Бхавана смеется. Майлс морщится. Она что… заигрывает? П?шло. Миллион раз п?шло.
        - Похоже на дедушкин центр, - говорит он, стараясь их отвлечь.
        - Тот, что в Колорадо, куда вы направляетесь? Да, насколько я поняла, там тоже классно. Послушайте, может быть, вы захотите связаться с Каспроингом, будете присылать к нам своих клиентов, мы пришлем вам своих, поделимся опытом. Для восстановления общества требуются усилиях всех!
        - Вы так говорите, как будто у меня есть какие-либо полезные навыки, - говорит мама.
        - Но вы сможете обучиться.
        - Старую собаку не научишь новым трюкам!
        Определенно заигрывает. Фу-у! Но Вана, кажется, говорила, что там есть настоящие собаки, canis lupus familiaris, и это круто. Уж лучше они, чем несуществующий кемпинг в горах.
        - Эй, Вана, - окликает Майлс. - Можно я возьму эти бумаги?
        - Если только на них нет ничего важного.
        - Гм, - говорит он, глядя на страницы с непонятными графиками и цифрами.
        - Ненужные листы в стопке под клавиатурой, - уточняет Вана. Вместе с раздавленным энергетическим батончиком, обнаруживает Майлс.
        - Мила любит рисовать, - объясняет мама и тут вспоминает про то, что нужно раскрасить образ какими-нибудь выдуманными деталями. - Мне бы хотелось, чтобы она занималась еще и теннисом, но у нее уклон больше в искусство, чем в спорт. Не так ли, Мила?
        - Угу. - Но Майлс, перевернув одну страницу, уже рисует на ней волчью стаю, преследующую молнию, а если в облаках есть чье-то лицо, черное и заплесневелое, с тянущимися к ним длинными руками, то это лишь он дает выход своим демонам.
        И он не болен раком. И их не поймают. Не как в прошлый раз. Как тогда, когда умер папа.
        Два с половиной года назад
        10. Майлс: Последний раз, когда они уехали от всего
        - Мы не должны были оставлять папу одного. - Выкрутившись на заднем сиденье, Майлс смотрит на улицу, на которой они жили, исчезающую в сумерках, потому что фонари еще не горят. Возможно, они больше никогда сюда не вернутся. Отчетливо виден только фургон для перевозки трупов («тележка мясника», приходит ему на ум) с включенными синей и красной мигалками, двери открыты, чтобы принять тело, две астронавтки в громоздких противочумных костюмах стоят рядом с ним, одна что-то возбужденно говорит по рации.
        - Он не один, тигренок, - говорит мама. - Его вообще там нет. - Она ведет машину, держа на коленях холщовый мешок со всеми своими пожитками, словно кто-то может разбить окно и вырвать его у нее - такое порой происходит в Йоханнесбурге, но в Калифорнии, насколько слышал Майлс, никогда.
        - Ты знаешь, что я имел в виду. Его тело.
        - Но нам нужно ехать, - говорит мама. - Эти женщины позаботятся о папином теле должным образом. Мы его не бросаем.
        Он чувствует на себе ее взгляд в зеркале заднего вида, прожигающий спину между лопатками. Он не оборачивается и, опершись на локти, смотрит на их дом, который на самом деле никогда не был их домом, исчезающий вдали. В доме напротив горит свет, за занавесками тень, смотрящая на улицу. Кто-то из соседей. Все держались обособленно, ухаживая за умирающими, но отрадно сознавать, что здесь еще остаются люди.
        На улицах по-прежнему машины, они едут с пассажирами - женщинами, которые куда-то направляются или просто катаются. Их немного, но они есть. В этом есть какая-то несправедливость. Как они могут продолжать жить так, будто ничего не произошло? Как они смеют?
        Майлсу становится лучше среди пустынных кварталов офисных зданий, погруженных в темноту, безмолвных. Он гадает, что здесь будет, когда все это закончится. Хочется надеяться, что-нибудь крутое, вроде скейтборд-парка или крытой площадки для пейнтбола. А можно просто открыть все окна и двери и позволить природе взять свое. Самка койота выкармливает детенышей в кабинете управляющего, еноты запрыгивают на кресла на колесиках и катятся по полу. В первый раз такое произойдет случайно, но потом, возможно, еноты поймут, что к чему, и будут регулярно устраивать гонки на офисных креслах.
        - О чем ты думаешь? - спрашивает мама, стараясь быть примирительной.
        - О енотах, - отвечает он.
        - Еноты запросто могут стать новым доминирующим видом животных. Или у тебя есть какое-нибудь более правдоподобное предположение?
        - Да, - огрызается Майлс. - Вирусы.
        - Они всегда были доминирующей формой жизни. Они или бактерии. Я что-то запуталась. Надо будет посмотреть. Когда вернемся домой.
        Однако до Йоханнесбурга очень-очень далеко, и как они могут просто оставить папу здесь?
        Петля развязки, ведущей к аэропорту Окленда, проходит мимо пустыря, покуда хватает глаз заставленного палатками, стиснутого с двух сторон дорожным ограждением, под большими яркими прожекторами. Кто-то поверх знака, когда-то обозначавшего стоянку прокатных машин, написал огромными черными буквами: «Аэропорт-Сити».
        Привлеченная светом фар, у ограждения появляется женщина и, просунув пальцы сквозь сетку, смотрит на них.
        - Почему все эти люди здесь?
        - А ты как думаешь?
        - Потому что ждут самолет, чтобы улететь домой.
        - Ну или у них нет денег на билет, или регулярные рейсы отменили.
        - А у нас есть билеты?
        - У меня достаточно наличных, чтобы их купить. И еще у меня есть лекарства, которые можно продать. Не волнуйся напрасно, тигренок. Мы обязательно как-нибудь выкрутимся. - Но она прибавляет скорость, чтобы побыстрее проехать мимо стоянки с машинами напрокат и палаточного городка, похожие на зомби обитательницы которого продолжают свое бдение у ограды.
        Стоянка забита машинами, многие из них с открытыми дверями. Большие плакаты, расставленные с неравными интервалами среди указателей и информационных табло авиалиний, гласят:
        Жертвуете свою машину?
        Оставьте ключи в замке зажигания. Мы передадим ее тому, кому она нужна.
        Инициатива мобильных граждан Калифорнии
        - Грубо, - замечает мама. - Ну да, я пожертвую свою машину, но зачем же бросать ее посреди дороги, черт возьми? - Она аккуратно паркуется в карман, после чего, Майлс это не придумал, пишет записку и оставляет ее на приборной панели: «Удачи вам, будьте осторожны на дорогах, внимание, тормоза резковаты».
        Он не хочет возвращаться домой. Всех его друзей практически наверняка нет в живых. Разумеется, к девчонкам это не относится, хотя как знать? Его лучшие друзья, Ной, Сифизо, Исфахан, Генри и Габриель, как и все остальные мальчишки в классе, умерли. Дедушка Фрэнк умер. Мама даже не смогла проститься с ним, только по «Скайпу», потому что они застряли здесь, а дедушка Фрэнк оставался в Кларенсе, в своем доме у реки. Учитель рисования мистер Мэттьюс, дядя Эрик, Джей, Айянда, забавный охранник в школе, его любимый кассир в супермаркете, похожий на американского актера Дуэйна Джонсона. Умерли-умерли-умерли. Все умерли. Как и сам Дуэйн Джонсон.
        Майлс не знает, почему сам он до сих пор жив.
        - Как ты полагаешь, каковы будут экономические последствия всех этих брошенных машин? - спрашивает мама, закидывая на плечо сумку, делая вид, будто не замечает, что он идет медленно, прижимая ладонь к животу.
        - Только больше никакой учебы на дому, - стонет Майлс. - Пожалуйста!
        - Положительный момент в том, - не обращает на него внимания мама, - что машины доступны каждому, дороги свободны, меньше вредных выхлопов, замедление глобального потепления. Но, с другой стороны, все общественные стоянки заполнены четырехколесным хламом. И каковы последствия от сокращения рабочих мест и уменьшения налоговых поступлений от автомобильной промышленности? Или ты думаешь, что сейчас этим занимаются одни роботы?
        - Мам, мне все равно.
        Двери раздвигаются с тихим шипением, и они проходят в зал вылетов. Все магазинчики и кафе закрыты, но сквозь защитные решетки видны пустые или почти пустые полки. Полно газет и журналов, но ничего съестного, если не считать разорванного пакетика с чипсами, рассыпавшего по полу свое оранжевое содержимое. На кассе объявление: «Извините, санитайзеры для рук закончились!» и грустный смайлик.
        Застывшие ленты для выдачи багажа подобны гигантским сколопендрам. Как там их называл Сифизо? «Шонгололо»[13 - Шонгололо - на языках зулу и коса «многоножка».]. Сифизо родом из Дурбана, где сколопендр так много, что приходится каждый день выметать их из дома, но иногда они только притворяются мертвыми, чтобы их оставили в покое. Сифизо был родом из Дурбана.
        Колесики чемодана делают «тррррррррррр» по полу, единственный звук помимо «чвак-твик-чвак» подошв кроссовок. Ни объявлений, ни музыки. Очень непривычно. Мама сосредоточена на цели, решительно идет по пустынным залам, и тут, когда они направляются к терминалу «Д», Майлс, к своему облегчению, узнаёт нарастающий гул голосов, человеческих голосов.
        - Надень капюшон, хорошо? - предупреждает мама. - Я не хочу привлекать внимание.
        «Бедные застрявшие пассажиры», - думает Майлс. Целые семьи, расположившиеся среди чемоданов, вымотанные, раздраженные, усталые, стоящие у окон или кучкующиеся между слепыми мертвыми лентами для выдачи багажа. Сплошь одни женщины. Это и так понятно, правильно? Майлс опускает капюшон ниже на лоб, убирает подбородок.
        К единственной билетной кассе извивается длинная очередь, почти все сидят, по-турецки или раскинув ноги, словно они ждут уже давно, кроме одной дамы в узкой черной юбке и пиджаке, которая стоит, подчеркивая этим свой наряд, в одних чулках, туфли на высоком каблуке примотаны сверху к чемодану. Бизнес-леди настроена по-деловому. За окошком кассы никого нет. Общая для всех рейсов. Открывается в 8.00.
        - Господи, это настоящий конец света, - замечает мама.
        «Это шутка», - думает Майлс.
        Сотрудница «Пан-Америкен» с бейджиком на ярко-желтой ленте замечает, что они стоят, и подходит к ним, постукивая по бедру фонариком.
        - Здравствуйте. У вас уже есть билеты? Вам лучше сесть. Устроиться поудобнее. Досмотр и посадка начнутся утром.
        - Нет, нам еще нужно купить билеты. Дальний перелет, международный.
        - Отсюда не получится, милочка. Только из Сан-Франциско. Только там можно оформить билет на международный рейс. Предлагаю вам вернуться домой, хорошенько выспаться в теплой кровати, а завтра приехать в аэропорт.
        - Очень неприятно, - говорит мама с жизнерадостным спокойствием, что свидетельствует о том, что она в бешенстве. - Замечательно, а мы оставили ключи в машине. Идем, тигренок.
        - Мы сейчас поедем домой?
        - Не домой. Мы подскочим к аэропорту Сан-Франциско, займем там очередь и будем ждать.
        Похожая на персонаж мультфильмов женщина с заостренным лицом и отросшими длинными черными корнями обесцвеченных волос отрывается от своего насеста на огромном серебристом чемодане и торопливо семенит к ним.
        - Эй, подождите! - На ней не по размеру большой красный свитер, отчего она кажется еще более тощей. - Прошу прощения, я случайно услышала ваш разговор. - Она чересчур панибратски берет маму за локоть. - Вам нужно купить билет? Я вам помогу. Куда вы собираетесь лететь? Я решу все вопросы.
        - Нет, все в порядке, спасибо, - вздыхает мама.
        - Понимаю, вы считаете меня мошенницей, и я не стану вас уверять, что вам это не будет ничего стоить, но мой двоюродный брат работает в авиакомпании и…
        - Эй, Марджори! - окликает ее сотрудница «Пан-Америкен». - Что я тебе говорила насчет скальпа?
        - Да мы просто разговариваем! - в бешенстве кричит в ответ мультяшная женщина. - Я ей кое-что объясняю. Вы что-то имеете против?
        - Ты хочешь, чтобы я вызвала полицию?
        - В этом нет ничего противозаконного! А вот незаконно то, что вы ущемляете мое право заниматься предпринимательской деятельностью и поддерживать себя и свою семью! - Тут она вздрагивает, словно получив удар шокером, и ее лицо искажается. - Блин, что, правда?
        - Сколько я должна тебе повторять, - ворчит сотрудница «Пан-Америкен», направляясь к ней, однако Марджори уже вернулась на свой насест на чемодане, словно ничего не было.
        «#невинное лицо», - думает Майлс и, даже не оборачиваясь, понимает, что надвигается что-то Плохое. Топот ног и крики. У него в груди все обрывается.
        К ним бежит отряд полицейских в черных спецназовских доспехах с огромными пистолетами.
        - Всем лечь! - кричат они. - Всем лечь, мать вашу, живо!
        Мама хватает его за руку и отдергивает в сторону, подальше. Очередь к билетной кассе спазматически вздрагивает, но держит строй. Дама в костюме даже не оборачивается. Чернокожая семья у окна вскидывает руки, словно марионетки, которых дернули за нитки, и Майлс делает то же самое, испуганно, неуверенно.
        Но он быстро понимает, что полицейским нужна не эта семья. Они направляются к нему с мамой.
        - Я сказала лечь! На пол! Руки вверх!
        «Так все-таки что же, руки или на пол?» - с тревогой думает Майлс. Одновременно и то и другое не получится. Ему кажется, будто его желудок стиснут в огромном кулаке. Он вспоминает слова своего двоюродного брата Джея, когда он с семьей приезжал в гости в Йоханнесбург: «В Америке стреляют в чернокожих детей».
        - Все хорошо, делай, что тебе говорят. Спокойно. Дыши глубже. Все хорошо. - Мама поднимает ладони, предлагая ему хлопнуть по ним. Опустив плечо, она скидывает сумку на пол.
        Но на самом деле ничего хорошего нет, ведь так? Всё как раз наоборот, и им следовало остаться в доме вместе с папой; им следовало оставаться с его телом, и не нужно было задерживаться в Америке, даже несмотря на то, что Джей умирал, и им не нужно было приезжать в этот аэропорт, тогда как они должны были быть в Сан-Франциско, и у них даже нет билетов, а он катается по полу, потому что очень сильно болит живот, дергая ногами, словно игривый котенок, потому что очень больно, и кто-то кричит: «Что с ним?», хотя капюшон по-прежнему низко опущен и нельзя определить, что он это он, а мама говорит тем спокойным, холодным, отчетливым голосом, который на самом деле показывает, что она в ярости: «У него болит живот, у него колики, это от переживаний, когда ему больно, он ничего не слышит, пожалуйста, не трогайте его!», и одна из полицейских ставит ногу маме на спину, прижимая ее вниз, и кричит: «Что в этой сумке?», и кто-то вываливает содержимое на пол, и какая-то женщина кричит (не мама), пронзительно, словно в фильме ужасов, но по большей части все парализованы, молча смотрят на происходящее, и
пластмассовые баночки с лекарствами рассыпаются по полу, полицейская кричит: «Что это? Что это?», и тут Майлса рвет на пол, водянистой жижей, потому что они почти ничего не ели, и мама восклицает: «Пожалуйста, помогите ему!», но все в порядке, ему уже лучше, и мама все равно не может прийти к нему на помощь, потому что полицейская не убирает ботинок с ее спины и пистолет направлен маме в затылок, и другая полицейская опускается на корточки рядом с ним, хотя ее лицо скрыто черным забралом, черепашка-ниндзя в боевых доспехах, и протягивает ему неизвестно откуда взявшуюся влажную салфетку (наверное, она тоже мама), помогает ему подняться, говоря: «Все в порядке, все будет в порядке, теперь ты в безопасности. Дыши глубоко».
        И затем, издав горлом жуткий звук, женщина-полицейская заключает его в объятия.
        - Не смейте к нему прикасаться! - кричит в противоположном конце зала мама.
        И толпа, до сих пор наблюдавшая за ними молчаливо и неподвижно, при этом местоимении дергается, будто стрелка сейсмографа. «Его». По залу распространяется нарастающий гул. Кто-то дергает за руку полицейскую, схватившую Майлса, это другая полицейская, на лице, скрытом забралом, бесконечный ужас. «Ну же, Дженна, успокойся», - говорит она. Смущенная. «Напуганная», - вдруг доходит до Майлса, и это пугает и его. «Ну же, не надо. Не надо так делать. Будет только хуже».
        Она тянет свою подругу за руку, и та, всхлипнув, отпускает Майлса и разворачивается прочь. Она закрывает забрало руками, плечи ее вздрагивают, а подруга гладит ее по спине через кевлар, повторяя эти бесполезные слова: «Все в порядке».
        - Майлс! - Мамин голос, полный отчаяния.
        - Идем, парень, мы уходим. - Кто-то его толкает, он не может дышать, мама кричит, но ее почти не слышно из-за гула остальных людей, устремившихся вперед. Странный химический привкус в воздухе. Треск выстрелов, громких, близких. Майлса снова рвет, прямо на толстовку. Начинается всеобщая суматоха. Позади глухие хлопки воздушной кукурузы. Кричат женщины. Мама тоже кричит, «вы не можете так сделать», хотя ясно, что они все равно так делают и не имеет никакого значения то, что она думает. Напор облаченных в кевларовые доспехи тел увлекает Майлса вперед, они буквально выбегают из здания аэропорта, его подсаживают в кузов грузовика, и мама там, зажатая между женщиной-полицейской и медсестрой, она протягивает к нему руки и сажает его к себе на колени, словно ему пять лет. «Я тебя нашла, - говорит мама. - Я тебя нашла».
        Медсестра задает ему вопросы, когда он в последний раз ел, есть ли у него какие-либо симптомы болезни, болит ли у него что-нибудь, можно пощупать ему пульс?
        - Не прикасайтесь к нему! - снова кричит мама.
        - Полегче, мы на вашей стороне, - говорит полицейская, перекрывая рев двигателя, но Майлс понимает, что мама не будет слушать ту, кто пять минут назад прижимал ее к полу, поставив ногу между лопаток. - Вы должны были сообщить об этом. Обратиться в один из кризисных центров. Разве вы не смотрите новости? Мужчин, предоставленных самим себе, буквально разрывают на части. Ваше счастье, что мы добрались до вас первыми.
        11. Билли: Сообщение, которое не было доставлено
        Взъерошенная крачка наблюдает за Билли и Пугливой Нелли с красного забора, поваленного ураганом, пьяно наклонившегося над водой. Окна всех крытых черепицей домов вдоль берега наглухо закрыты ставнями, на вид нет ничего знакомого. Перед глазами у Билли все расплывается и двоится - она уверяет себя, что в этом виноват дождь, поливающий мрачный океан, однако в результате у мачты каждой яхты у причала яхт-клуба есть призрачный двойник.
        Это совсем не суперяхта мистера Амато. По сравнению с ней это жалкие шлюпки. Билли была на борту, когда он умер, посреди Карибского моря, с минимальным экипажем из одних женщин, включая ее, потому что Тьерри тщетно надеялся на то, что вирус не пересечет воду. Но он уже был заражен, или болезнь принес кто-то из команды, и, как оказалось, в последние недели жизни от личного повара ему не было особого толка, поскольку рак отнимает аппетит. Однако остальные члены экипажа ели за милую душу, и когда мистер Амато наконец умер, именно Билли настояла на том, чтобы опечатать его каюту и доставить тело его жене, вместо того чтобы бросить в море на корм акулам.
        - Какая вы любезная, - сказала миссис Амато, когда они прибыли к дому Амато на Каймановых островах. - Какая предусмотрительная!
        Да, я такая. Предусмотрительная. Не смотри дареному трупу в зубы.
        - Я ни разу здесь не бывала, - говорит Пугливая Нелли, ежась под моросью. - Красивое место.
        Это Бельведер, не Сан-Франциско. Достаточно близко, хотя и потребовалось некоторое принуждение, чтобы сюда добраться. Почему ежик пересекла по мосту залив Золотой Рог? Потому что Билли наорала на нее, и, даже несмотря на то, что от криков голова у нее разболелась еще хуже, эта дура перепугалась и подчинилась, хотя по-хорошему, твою мать, ей надо было вести себя так с самого начала.
        - Это точно то самое место?
        - Заткнись! - говорит Билли. Это было то самое место, это то самое место. Один из конспиративных домов, подготовленных для операции. Легкий доступ по воде. Привезти Майлса сюда, переправить на лодку, направиться на юг через Мексику и Панаму, обратно к Каймановым островам, где законы не действуют, и в первую очередь различные финансовые ограничения, Майлс сделал бы несколько вкладов, и они были бы обеспечены до конца жизни. И Коул тоже, если бы смогла переступить через себя. Ну неужели это было так трудно? Как можно было обосрать такой хороший план? Господи Иисусе!
        Один из этих коттеджей. Определенно. Билли в этом уверена. Но сейчас у нее в голове туман, и даже для того, чтобы ставить одну ногу впереди другой, требуется полная концентрация.
        Они с Коул кружились в саду до тех пор, пока им не стало плохо, и, сделав несколько нетвердых шагов, со смехом повалились на землю. Зеленые пятна на белых шортах, щекочущая ноги трава. Билли хотела делать так еще, еще и еще. Головокружительное забытье. Но сестра быстро начала скулить. Как всегда.
        Крачка расправляет крылья, с громким криком поднимается в воздух и делает круг над водой. Этот звук острым сверлом вгрызается Билли в голову. Но они уже близко. Размеры владений, мимо которых они проходят, увеличиваются, однозначно свидетельствуя о больших деньгах, занимают все более обширную площадь, каждое со своим отдельным причалом. В основном они заброшенные.
        - Нам нужно сесть в лодку, - бормочет Билли. Беззаботные морские львы растянулись на деревянном помосте подобно волосатым загорающим пляжникам, добавляя к солоноватому воздуху свой собственный сладковато-резкий запах. Именно так она сюда и попала в первый раз - на лодке. С воды она узнает нужный дом.
        Однако это предложение вызывает у ежика беспокойство.
        - По-моему, нам нужно вернуться обратно. Здесь больше никто не живет. Вы ни в чем не виноваты. Наверное, после этого удара у вас проблемы с головой. Я вам вот что скажу. Я все-таки отвезу вас в больницу. И вы можете ничего мне не платить.
        - Дай мне подумать! - Билли окидывает взглядом изгибающийся берег бухты, утыканный оливковыми деревьями. Крачка снова пронзительно кричит. А может быть, это другая птица. Какая разница. Билли мысленно представляет себе, как приближалась к этому берегу на быстроходном скутере пять месяцев назад. Она всегда обращала внимание на мелочи.
        Там был холм, утыканный оливковыми деревьями. Синий домик у причала. Темно-синий. Вот же он! За кустами, разросшимися с тех пор, как она была здесь в последний раз, и скрывшими его из вида, беленый деревянный дом, в американо-готическом стиле, каких на берегу моря полно.
        - На больницу не похоже.
        - Пожалуйста, помолчи. - Билли сосредотачивает внимание на том, чтобы подойти к двери, и всем своим весом наваливается на кнопку звонка. Дождь усиливается, покрывает небритой щетиной водную гладь бухты. Вода попадает Билли в глаза, струится по затылку. А может быть, это снова открылось кровотечение. Один морской лев громко плюхается с причала в воду.
        И тут у перил наверху появляется кто-то, черная куртка на молнии, темные очки, выбеленные волосы, забранные в свободный пучок на макушке, свисающая с губы сигарета и перчатки в радужную полоску. Билли узнаёт эти глупые перчатки. Как там ее зовут? Крошка из картеля, одна из «частных охранниц», в спешке нанятых миссис Амато.
        Коллекционеры обязательно должны что-нибудь собирать, произведения искусства или дурных женщин. И здесь таких несколько. Зара, «военный фотограф» из какой-то долбаной дыры в Восточной Европе, держащая себя так, словно повидала на своем веку достаточно зверств (по колено в крови), и эта маленькая колумбийка, крашеная блондинка, смазливая, словно победительница конкурса красоты. Ричи или как там ее.
        - Вам помочь? - окликает Пулеметчица Барби, стаскивая перчатку (все пальцы разного цвета), чтобы заново зажечь отсыревшую сигарету, прикрывая ее ладонью.
        - Это я, Билли!
        - Ты опоздала. - Рико - наконец Билли вспомнила, как ее зовут, хрен знает, какое у нее настоящее имя, - убирает зажигалку во внутренний карман куртки, продемонстрировав мельком кобуру с пистолетом, спасибо за напоминание. - Где груз?
        - Это долгий разговор, и мне бы не хотелось вести его под дождем. - Она ненавидит себя за то, какой толстый и неповоротливый у нее во рту язык, и еще больше за прозвучавшие в голосе жалобные нотки. Внезапно ей отчаянно хочется покурить.
        - Ваша подруга серьезно ранена, - вставляет ежик. - Здесь есть врач?
        - Это кто? Твоя сестра?
        - Ты можешь нас впустить?
        - Ну хорошо, хорошо, - говорит Рико. Она отрывается от перил, уходит с балкона, и после долгой паузы дверь внизу сердито жужжит. Я тебе это припомню, сучка! Тебя не было там, когда умер Тьерри. А она, Билли, была. Это она доставила его домой. Да, она вернулась с пустыми руками, но она знает, какую ценность представляет для миссис Амато. Это был ее план, и что с того, что возникла небольшая заминка? Она здесь, для того чтобы все исправить. Миссис Амато поймет. Билли толкает входную дверь.
        - Разувайся, - наставляет она Пугливую Нелли, когда они заходят внутрь. Сама она снимает свои кроссовки и ставит их рядом с долбаными туфлями на шпильках, совершенно не к месту рядом с парой коричневых кроссовок и высокими черными армейскими ботинками на шнуровке. Только сейчас Билли замечает, что один носок у нее надет наизнанку. Вот что случается, когда приходится срочно бежать среди ночи. Это Коул ее заставила. Во всем виновата эта стерва.
        - Я могу не проходить в дом. - Пугливая Нелли остановилась у порога, вытирает свои тяжелые рабочие башмаки о коврик.
        - Разувайся! - настаивает Билли. Ей приходится прислониться к стене, пока Нелли развязывает свои грубые башмаки и озирается по сторонам, ища, куда их поставить. Ее опять захлестнула тошнота. Это все потому, что они перестали двигаться. Акула контузии требует продолжать плавать. Должно быть, она высказала это вслух, потому что Нелли как-то странно смотрит на нее.
        Они проходят в одних носках через гостиную, с белыми кожаными диванами и огромной золотой с ляпис-лазурью бычьей головой, призванной изображать искусство, закрепленной над камином у двери во внутренний дворик, где их ждет Рико. Распахнутые настежь двери выходят во двор в мавританском стиле, вымощенный камнем, с плавательным бассейном в дальнем конце, превращенным дождем в пенящуюся узкую синюю полоску. Рико ведет гостей по мокрым плитам, что для нее нисколько не страшно, поскольку она в шлепанцах на резиновой подошве, однако носки у Билли тотчас же промокают насквозь.
        Хулита Амато ждет их на диване под навесом, в пышном кимоно, украшенном тигровыми лилиями, волосы гладко прилизаны. От купания в бассейне, а может быть, от пения под дождем; Билли сказать не может. Но ей не нравится, что она здесь, на холоде и сырости.
        Разглядеть глаза миссис Амато невозможно за солнцезащитными очками, огромными, в золотой оправе, отчего Билли не по себе. Она знает, что миссис А. изрядно поработала над глазами, кожа под подбородком подтянута, но ее выдают руки, высушенный пергамент кожи, старческие пятна. Ей под семьдесят, а может быть, уже и за, она невысокая и пышная. «Га-га-габаритная», - как описывал свою жену Тьерри.
        - Не то что эти тощие скелеты, кожа да кости, - говорил он, обводя рукой молодых фотомоделей и девиц из «Инстаграма», вешавшихся на других состоятельных мужчин на приемах. Миссис Амато никогда не сходила на берег, когда они плавали от одного порта Средиземного моря к другому. Однако иногда она прилетала на самолете, чтобы встретить мужа, и ждала его на причале, облаченная в черное платье, подчеркивающее ее изобилие, в черной шляпе с широкими полями, скрывающими лицо, с крепкой сигаретой без фильтра во рту. Миссис Амато конвоировала мужа к лимузину с шофером, который отвозил их к той абсурдной гостинице, в которой они остановились: «Мамара» в Бодруме, «Чеди» в Маскате. Билли всегда брала за правило выяснить это, запоминая названия подобно чудодейственной формуле из пособия по тому, как быть вызывающе богатым. Однако тогда она была лишь одной из прислуги. Пусть и великолепный повар, она спала на яхте с остальным экипажем. К счастью, так продолжалось недолго.
        На одном деловом обеде в Дохе Билли наткнулась на миссис Амато в тропическом саду арендованной виллы, благоухающей жасмином и зараженной искусством, вроде толстой розовой собаки из нержавеющей стали, в тени которой они устроились, обе беглянки, одна от гостей, другая с кухни, объединенные желанием покурить.
        - Ой, миссис Амато, извините. Никак не ожидала застать вас здесь.
        - Все эти люди ужасно нудные. Конечно, приходится их терпеть. Но какие же они скучные!
        - Вы не угостите меня сигаретой? Я свои не захватила.
        - Вы повар? - Вытряхнув из пачки сигарету, миссис А. протянула ее ей.
        - Шеф-повар. Билли Брейди.
        - А. Расскажите мне, какие продукты вы заказываете. Что-нибудь очень экзотическое?
        - Мы стараемся по возможности закупаться у местных поставщиков, так что все продукты очень свежие.
        - Вам следует подумать о чем-нибудь более изысканном. Мистер Амато любит вкусно поесть. Вы же знаете мужчин. У меня есть поставщики, с которыми я могу вас связать.
        - Это будет просто великолепно, миссис Амато, спасибо огромное. - Билли почтительно склонила голову.
        Она ожидала кокаин, или устрицы, или рог носорога, или, черт возьми, автоматические винтовки. Это могло быть все, что угодно - Билли так и не узнала, и никогда не спрашивала. Потому что она не открыла запечатанный коричневый пластиковый пакет, который обнаружила в грудной полости одного из замороженных фазанов. Она лично отнесла пакет прямо миссис Амато, взяв пропуск на берег, чтобы доехать на такси до гостиницы «Чеди».
        - Если вы собираетесь переправлять контрабанду через мою кухню, вам будет нужен тот, кому вы доверяете.
        - Вы не знаете, что внутри?
        - Я считаю ненужное любопытство серьезным недостатком.
        - И я могу доверять, что вы доставите товар по назначению?
        - Разумеется.
        - Здравствуйте, миссис Амато! - сейчас здоровается Билли с ней. Миссис А. не приглашает гостей присоединиться к ней на диване или хотя бы сесть на один из деревянных стульев. Пугливая Нелли все больше нервничает, теребит волосы, а миссис А. выдерживает затянувшуюся паузу. Смазливая девочка Рико застыла, вся внимание, скрестив руки на груди и прислонившись к лакированному столбу. Дождь не стихает, окружил их со всех сторон. Билли холодно, неуютно, и ей не нравится то, чт? это говорит о происходящем. Совсем не нравится.
        Конечно, в кои-то веки она не доставила товар. Не привезла своего племянника, перевязанного бантиком, но неприятности случаются. Она исправится. Начнем с того, что вся эта великолепная задумка исходила от Билли. Живой мальчик, ее близкий родственник, которого она может привести, спокойно, без обмана. И на черном рынке за его сперму можно будет выручить неслыханные богатства, помочь куче отчаявшихся женщин забеременеть, потому что тотальный запрет - это чушь собачья. Разбогатеть, спасая мир. Да это практически альтруизм.
        - Я рада тебя видеть, Билли, - произносит миссис А. с теплым урчанием развивающегося рака гортани. - Я не знакома с твоей подругой?
        - Меня зовут Сэнди. Сэнди Невис, - говорит Нелли, протягивая руку. Миссис Амато не двигается, чтобы ей ответить. Рико едва заметно качает головой. «Не суйся, куда тебя не просят, крошка». Нелли отдергивает руку, словно ее ударили. - Я нашла ее, у шоссе. Она разбила машину. Я предлагала отвезти ее в больницу, но она…
        - Я сказала ей, что за свою услугу она будет вознаграждена, - перебивает ее Билли, отвлеченная яркой молнией, сверкнувшей за пеленой дождя. Молния пульсирует подобно стробу.
        - Вот как? Мы обязательно что-нибудь придумаем. Но что стряслось с тобой, милочка? - говорит миссис Амато, помешивая в стакане металлической соломинкой. Соломинка звякает о стенки. Содовая с лаймом. Даже со своего места Билли ощущает острый аромат цитрусовых. Она никогда не видела, чтобы миссис А. пила спиртное. - Авария? Это же очень травматично, - выдыхает миссис Амато, и ее рука на груди подобна пауку. - Не хочешь выпить чего-нибудь крепкого?
        - Все в порядке. - Хотя на самом деле выпить было бы очень кстати. Чего-нибудь покрепче, пожалуйста, и побольше, огромное спасибо. И еще каких-нибудь хороших обезболивающих, нескольких профессионально наложенных швов и кровать с чистым бельем. Но в лживой заботе есть какая-то звенящая нотка, подобная постукиванию металлической соломинки о стенку стакана.
        - А я бы не отказалась, - говорит Сэнди (урожденная Нелли). - У вас есть чай со льдом? - Никто не обращает на нее внимания.
        - Мы озабочены тем, что ты прибыла сюда без своего драгоценного груза, не так ли, Рико?
        - Очень озабочены, - эхом повторяет Рико.
        «Хорошая сучка, - думает Билли. - Собачка получит угощение».
        - Я обещала пять тысяч долларов. В качестве вознаграждения. Наверное, нужно решить этот вопрос и отпустить Нел… Сэнди. Вы можете вычесть эту сумму из моих комиссионных.
        - Мм, - говорит миссис Амато. - Большая сумма за такой пустяк.
        - Знаете, не надо мне никаких денег, - запинаясь, говорит Сэнди. - Будем считать, я просто сделала доброе дело. Была рада помочь!
        - Не спеши, дорогая. Дай взрослым закончить разговор.
        - Нет-нет, честное слово, мне нужно…
        - Останься, - говорит Рико, обнажая зубы в фальшивой улыбке.
        Напряжение у Билли внутри нарастает, и она не может с ним справиться. Серые тучи, проливающиеся дождем. Солнце проглядывает сквозь них. Грибной дождь. Этот знак ведь говорит об удаче, да?
        - Миссис Амато, при всем своем уважении, ситуация и без того уже сложная… - пытается Билли, выуживая слова сквозь ил и песок.
        - Все говорит о том. Где груз, Билли?
        - Моя сестра. Она струхнула. И забрала его. - Она сама слышит, как неубедительно это звучит.
        - Ваша сестра? - вздрагивает Сэнди. - Вы мне не говорили…
        - Но дело можно спасти, - перебивает ее Билли. Еще можно. Защищаясь от яркого света, она прикрывает глаза ладонью, растопырив пальцы. - Коул запаниковала и удрала. Но она знала план. Она будет его придерживаться. И во внедорожнике «маячок», правильно? Значит, мы можем ее выследить, и я ее верну. Никаких проблем.
        - Было здорово познакомиться с вами со всеми, но мне правда нужно… септики… - недоговаривает ежик.
        - Она мне очень помогла. Нельзя ли разобраться с ней? И сосредоточиться на насущном.
        - Билли, а тебе нужна помощь? - говорит миссис Амато, ставя стакан. Крохотные пузырьки поднимаются к поверхности, увлекаемые своими собственными течениями.
        Сосредоточься, черт возьми!
        - Нет. Если мы сможем проследить за машиной, я ее найду. И верну. Верьте мне.
        - Может быть, тебе нужен пистолет? Это тебе поможет? - Деготь в голосе миссис А. становится все более елейным. Так будет проще тебя утопить, дорогая.
        - На самом деле в этом нет необходимости.
        - Но твоя сестра напала на тебя. Тебе нужна защита. Этой женщине нужен пистолет, ты не согласна, Рико?
        - Да, миссис Амато. Я считаю, все должны быть вооружены, для собственного спокойствия.
        - Право, я…
        - Дай ей пистолет, Рико.
        Телохранитель лезет за пазуху рукой с разноцветными пальцами, расстегивает кобуру и протягивает пистолет рукояткой вперед, вкладывая его Билли в руки.
        - Ой! - восклицает Сэнди, выпучив глаза, словно никогда прежде не видела огнестрельное оружие. - О нет! - Она непроизвольно делает шаг назад и поскальзывается на мокрых плитках.
        Билли смущена тяжестью пистолета, внезапно оказавшегося у нее в руках. Она едва не роняет его от неожиданности.
        - Что? Нет, пистолет мне не нужен. - Она отпихивает пистолет. - Он мне не нужен.
        - Пистолет ей не нужен, - пожимает плечами Рико. Она делает движение, чтобы убрать его обратно в кобуру. Сэнди пятится назад к двери, подняв руки. Все должны сохранять спокойствие. И тут, словно спохватившись, словно поддавшись внезапному порыву, Рико поднимает пистолет, черная сталь неподвижна в ее радужных пальцах, в обеих руках, и нажимает на спусковой крючок. Оглушительный грохот выстрела, словно Билли хорошенько огрели по голове. Снова огрели по голове.
        - Твою мать! Это что такое, твою мать! - Она приседает, инстинктивно вскидывая руки, чтобы защитить голову. Ее пальцы натыкаются на оторванный кусок кожи. И в это мгновение она объединяет одно с другим. Ее застрелили.
        Ее застрелили.
        Ее застрелили.
        Но стреляли не в нее.
        Стреляли в Сэнди, ассенизатора. Ее отбросило назад к шезлонгу у бассейна, штанина комбинезона задралась, обнажив голую кожу, одна ступня в мокром носке вытянута словно у балерины. Вместо лица красное месиво. Билли ничего не понимает. Игра перспективы. Картофельное пюре с томатным соусом, как в детстве. «Как вы можете это есть?» - спрашивал папа.
        - Опля, - говорит Рико, заворачивая пистолет в полотенце. - Мой пистолет весь в твоих «пальчиках».
        - Какая неприятность, Билли! - говорит миссис Амато, помешивая коктейль, позвякивая металлом о стекло. - Что ты натворила!
        - Я тут ни при чем, - шепчет Билли. Она не может на них смотреть. Не может смотреть на Сэнди, на ее труп. Стук крови в висках вернулся. Уши заложило, как под водой.
        - Знаешь, Рико, что я терпеть не могу?
        - Уверена, миссис Амато, такого найдется немало. Целый список ненавистных вещей.
        - Но я тебе скажу, что особенно не могу терпеть. Это когда мои люди не желают брать на себя ответственность.
        - Эту вашу черту я знаю, миссис Амато. Вы это просто ненавидите. Безответственность.
        - Извините… - с трудом выдавливает Билли. Сила притяжения сместилась. Больше она ее не поддержит, как и язык во рту, бормочущий жалкие оправдания. - Я все запорола. Извините. Я все исправлю.
        - Возможно, уже поздно извиняться. Вот я с нетерпением жду мальчика, и что я вижу? Никакого мальчика нет. По крайней мере здесь. Твоя сестра сбежала с ним, а доказательства, то, что она с тобой сделала, никак не указывают на то, что ты держишь ситуацию в руках. Привести свидетеля ко мне в дом? Ты считаешь меня полной дурой? Ты думаешь, раз Тьерри здесь нет, - я мягкотелая, мною можно помыкать как вздумается? Ты знаешь, что женщинам приходится работать усерднее, чтобы проявить себя. И сейчас, в этом мире, каким он стал, они должны работать еще усерднее.
        - Я его найду. Я приведу его! - Пустые слова. «Скажи хоть что-нибудь, все равно что, - думает Билли. - Заключи сделку. Чтобы тебе не выстрелили в лицо, как ежику Нелли». Хватит с нее травм головы. - Я единственная, кто сможет их вернуть.
        - У нас есть «маячок», - пожимает плечами Рико. - Как ты сама верно заметила. И даже если сейчас они не в зоне покрытия спутниками, то скоро снова в ней появятся.
        - Нет. Вы не понимаете. Я единственная! - Скажи это так, чтобы тебе поверили, или ты труп, сучка. Голова, полная картофельного пюре с кровью под дождем. - У нее мания преследования. У Коул. Это моя сестра. - Воля к жизни. Убедительность страха. - У нее кончились лекарства. Она страдает маниакальной депрессией.
        Ложь всегда давалась ей легко. С тех пор как она еще совсем маленькой поняла, что можно преобразовывать действительность словами, по крайней мере в такой степени, чтобы у окружающих возникали сомнения.
        - Вот почему она на меня напала. Она опасна. Она может причинить ребенку вред. А это ведь никому не нужно. Правильно? Я единственная, кто ее знает. Коул избавится от машины, как только сможет. Рванет в Мексику. Или в Канаду. Я ее знаю. И Майлса. Он мне доверяет. Если вы хотите его получить, я вам нужна. - Билли повторяет это еще раз: - Я вам нужна!
        - Ну, Рико, что ты думаешь?
        - Если кто-то облажался, он должен сам убирать за собой.
        - Под присмотром. Ты отправишься вместе с ней. Ты и Зара. Нет, Билли, дорогая, не возражай. Одной тебе это определенно не по силам. Ты это уже доказала.
        - Наведи порядок у третьей дорожки, - говорит Рико с равнодушной улыбкой королевы красоты, демонстрируя белоснежные виниры и розовые десны.
        Год назад
        12. Майлс: Мальчики - подопытные крысы
        Когда Майлс был маленьким, он думал, как же круто жить в замке, на подводной лодке, в космическом корабле. Было бы так классно жить на военной базе, среди танков и всего остального! Однако после нескольких месяцев на объединенной базе Льюис-Маккорд он уже знает, что блеск необычных новых ощущений стирается очень быстро.
        Все военные на базе - женщины, в чем нет ничего удивительного, и почти все дети младше Майлса, за исключением Джонаса; ни одного танка он до сих пор не видел, не говоря уж о том, чтобы в нем прокатиться. Он даже не насладился перелетом на вертолете из аэропорта, поскольку отключился от таблеток, которые ему дали от живота. И еще карантин и бесконечные анализы. Так что база ему уже порядком надоела, а сейчас им придется иметь дело с новобранцем, охраняющим кафетерий для мальчиков.
        Сразу чувствуется, что она новенькая, поскольку она не может сохранить лицо серьезным и смотреть вперед. Она то и дело искоса поглядывает на них, ее словно магнитом притягивает к тому месту, где стоят, точнее, сидят Майлс и Джонас, последние оставшиеся мальчики, потому что всех малышей уже забрали на физзарядку. Сегодня их с Джонасом уже навещали родственники, потому что вечером им предстоит операция. По этой же причине их угостили вафлями, искусственной ветчиной и свежими фруктами, специально доставленными на базу, потому что какая бы это была трагедия, если бы они, выжив при ЧВК, затем умерли бы от какой-нибудь глупости вроде цинги или зараженного мяса. Все стараются представить это как праздник, но карантин надоел.
        - Ненавижу, когда они так делают, - говорит Джонас. Он на год старше Майлса, ему двенадцать, но он на целую голову выше ростом, а также шире в плечах, со светло-соломенными волосами и первым редким пушком усиков на верхней губе.
        - Как будто мы обитатели зоопарка, - соглашается с ним Майлс, насаживая клубничину, которую гонял по всей тарелке, на вилку из бальзы. Вилка треснет, если на нее надавить посильнее. Считается опасным давать им металлические столовые приборы, хотя Джонас уверяет, что заточку можно сделать из всего чего угодно. Джонас говорит, что его отец служил в морской пехоте, и он знает тысячу способов убить человека. За те полгода, что они заперты здесь вместе, Джонас много чего говорил о своем отце. Но его отца нет в живых, и Майлс, в общем-то, его понимает. Иногда рассказы - это единственное, за что можно держаться.
        В группе тех, кому еще нет тринадцати, их восемь человек. Те, кому тринадцать и старше, отправляются в общежитие для подростков, и еще есть отделение взрослых мужчин, однако они их никогда не видят, кроме Шена, поскольку его отец до сих пор жив, и его доставили сюда на базу, потому что это крайне редко, чтобы выживали и отец, и сын, так как генетическая устойчивость передается по материнской линии, и все врачи этим возбуждены, однако Шену позволяют видеться с отцом только в часы посещений, как и всем остальным.
        - Эй! - Джонас бросает ягоду голубики в солдата, которая не может отвернуться. - Где твои манеры? Разве мама не учила тебя не таращиться? - Не долетев, ягода с мягким шлепком падает на плиты перед новобранцем. Та притворяется, будто ничего не заметила, будто она всегда стояла по стойке «смирно», заложив руки за спину, с пистолетом в кобуре на бедре. От мальчиков не укрывается, как девушка вздрагивает.
        - Наверное, не надо так делать, - говорит Майлс. Пусть они лучшие друзья, но временами Джонас ему совсем не нравится.
        - Неужели? - Джонас запускает еще одну ягоду по ленивой дуге, и она, отскочив от сиденья одного из ярких яйцеподобных стульев, катится по полу. На этот раз солдат никак не реагирует на случившееся. - Вот видишь? - ухмыляется мальчишка. - Никто нам ни хрена не сделает, сынок. Мы золотые мальчики, твою мать, и можем делать все, что нам захочется. - Он отодвигает стул, оставляя фрукты недоеденными. - Пошли, мне здесь надоело.
        - Все равно это грубо, - смущенно бормочет Майлс. Но и у него в груди шевелится тревога. Это явно что-то означает, солдат и голубика. Он собирает эти знаки, как совсем маленьким собирал улиток, приносил их домой и выпускал на пол, водя пальцем по оставляемым ими следам скользкой слизи. Солдат не моргает, когда они проходят мимо нее. Майлсу приходится сделать над собой усилие, чтобы не нагнуться и не подобрать у нее из-под ног лопнувшую ягоду, словно в ней таятся какие-то секреты, подобные языку следов улиток.
        Еще один знак. Жизнерадостность мамы, когда она заходит в комнату для свиданий, где Майлс сидит за столом и рисует в альбоме, под бдительным присмотром другой женщины-солдата (и это не считая той, которая затаилась за однонаправленным зеркалом). Охранницы меняются ежедневно, они разные в разных помещениях, потому что «они здесь не для того, чтобы становиться вашими друзьями», как говорит Мел, психолог-игровед. «Они здесь, чтобы выполнять трудную и очень важную работу, которая заключается в том, чтобы обеспечивать безопасность вас и ваших родных, чтобы не позволять им разговаривать, играть и шутить с вами, и я знаю, что понять это нелегко, но вы не постараетесь ради меня? Если вы будете храбрыми, вы им поможете!»
        Майлс видит Мел или Рут, другую психолога-игроведа, каждый день на групповых занятиях в младшем отделении, что его раздражает, потому что малыши постоянно хнычут, и еще три раза в неделю наедине, когда она разрешает ему злиться, огорчаться, испытывать страх или отчаяние и задавать вопросы. Как будто он уже не знает все это! Мел также поощряет его говорить об этом, и не хочет ли он рассказать ей, как себя чувствует? Нет, не хочет. Спасибо, переходим к следующему вопросу.
        - Привет, тигренок! - говорит мама, раскрывая свои объятия, и Майлс встает и набрасывается на нее, скорее захват регби, чем нежность. Волосы у нее еще влажные после обеззараживающего душа.
        - Уф! - шутливо протестует мама и крепче прижимает его к себе. Майлс рад, что ей во время посещений больше не нужно носить противочумной комбинезон, как в первое время, когда он только попал сюда и врачи не хотели рисковать «перекрестным заражением», однако от ее кожи пахнет химическими реактивами, которыми отмывают грязь внешнего мира. Этот запах обжигает Майлсу нос.
        - Мама, от тебя воняет. - Он высвобождается из ее объятий.
        - Значит, в таком случае я должна забрать назад эти вонючие подарки? - Мама показывает прозрачный пластиковый пакет с новыми книгами, разбухшими от сырости. - Нет-нет, подожди! - в шутливой панике восклицает она, когда Майлс опускает плечи и роняет голову. Он тоже прикалывается… но только до определенного момента. - Не расстраивайся. Ты же знаешь, что я бы никогда так не поступила.
        - Мам, не надо шутить насчет книг, - с укором произносит Майлс. Иногда игра на публику вовсе не игра, это приоткрытое окно, в которое вырываются чувства, истрепав и ободрав тебя изнутри своими крыльями.
        - Извини. Глупая шутка. Но и твоя насчет вони была не лучше.
        - Угу. - Он подсаживается к ней на диван и забирается под ее руку.
        - Ну хорошо, хорошо. Принимай! Я принесла тебе… подношения из великого мира вокруг! Однако тебе, пожалуй, следует обуздать свои безграничные ожидания!
        - Ты видела, кто их принес? - вскидывает голову Майлс. Жутковато и в то же время чертовски прикольно, что база привлекает паломниц, которые толпятся за наружным забором в надежде хоть мельком их увидеть. Как будто они рок-кумиры, говорит мама, или боги. Они приносят подарки (подношения), и солдаты отбирают среди них все лучшее, а потом уже мамы, сестры, тети и жены просматривают их и решают, что брать. Выбор огромный. Мама говорит, что иногда слышно, как паломницы распевают песни или гимны, но тут Майлсу приходится полагаться на ее слово, потому что за прочные стены карантина ничего не проникает.
        - Предположу, что это была библиотекарша, потому что все книги библиотечные, - говорит мама, доставая по очереди книги и стараясь разгладить ладонью распухшие страницы. На этот раз ни одного комикса.
        - Или воровка, промышлявшая в библиотеке.
        - Известная на всю страну. Она забирает лишь самые лучшие книги, самые увлекательные рассказы, и перевозит их в сумке на колесиках…
        - В тележке из супермаркета, - поправляет ее Майлс, - увешанной шипами и капканами, чтобы никто их у нее не отнял.
        - …Ну конечно, да, извини. Она перевозит их в тележке из супермаркета, ища самых достойных детей, потому что когда читаешь, книга живет у тебя внутри.
        - Ого! Вроде паразита?
        - Помнишь, как мы пугали папу? Будили его, подсовывая ему под нос самое страшное видео, когда он открывал глаза?
        - Даже не давая ему выпить кофе.
        - Так жестоко!
        - И он кричал.
        - Как Николас Кейдж. Пчелы! Пче-е-е-е-елы[14 - Аллюзия на фильм ужасов «Плетеный человек» с американским актером Николасом Кейджем в главной роли.]! - Мама только изображает, будто кричит, потому что под потолком видеокамера, направленная на них, и ни в коем случае нельзя допустить, чтобы солдаты вообразили, будто она действительно кричит или случилось что-то серьезное, так как в этом случае они ворвутся сюда и выведут маму, и потом придется долго объясняться, а вечером ей не разрешат его навестить.
        Солдаты пристально наблюдают за мамой из-за той бучи, которую она устроила, когда они только попали сюда. Разумеется, сама она говорит, что на самом деле не взбеленилась и не бросила стул в генерала, когда ей сказали про карантин и тесты, - она просто в отчаянии пнула его ногой, - но Майлс-то знает правду. Полная задница.
        - Никаких пчел-паразитов нет, мам. Ты имела в виду ос.
        - Жалящих летунов. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Но твой папа - уверен, ему их не хватает больше всего.
        - Он умер, мам.
        - В загробном мире, откуда он смотрит на нас.
        - Ага. Смотрит на нас, потому что мы верим в загробную жизнь! - От папы не осталось ничего, кроме коробки с прахом в маминой комнате. Они устроили ему похороны в комнате для посещений, Майлс, мама и армейский капеллан - женщина произнесла какие-то совершенно пустые слова. Да и как можно было быть уверенным в том, что там правда папа? Это мог быть чей угодно пепел (Майлс ненавидит это слово), всех тех умерших мужчин, которых привезли сюда и перемешали так, что уже невозможно определить, где кто. И даже несмотря на то, что все состоят из атомов, у Майлса на языке тот кисловатый привкус, который бывает, когда хочется блевануть.
        - Ха, - говорит мама, однако глаза у нее красные и опухшие, как только теперь замечает Майлс, а ресницы ощетинились, словно морские ежи.
        - Ты плакала?
        - Нет. Это обеззараживающий спрей. Он жжет. Как же он жже-е-е-е-ет! - Она снова подражает Нику Кейджу. - Будто ПЧЕЛЫ В ГЛАЗАХ!
        - Мама, мне обязательно надо будет пройти тест мормонов гипофизики? - На самом деле это называется «тесто гормонов гипофиза», Майлс видел это слово в не очень качественном видео, которое ему показывала доктор Блокленд. В видео объясняется, что это вроде трепанации черепа, но только через рот, оно сделано как мультфильм, предположительно для того, чтобы дети лучше его воспринимали. «Мы можем добраться до гипофиза через мягкие ткани нёба, - неестественно спокойным голосом рассказывает женщина-комментатор, - чтобы измерить уровень тестостерона и скорость его выработки, что нельзя сделать по обыкновенному анализу крови. Возможно, вам будет неприятно, вы ощутите укол, но это поможет нашим врачам и другим мальчикам, таким же, как вы!»
        Не так мучительно, как когда к ним лично обратилась генерал Вэнс, объяснив, почему их нужно держать на карантине, и добавив, что будущее в их руках (она имеет в виду «в трусах», наклонившись к нему, шепнул Джонас). Майлс помнит, как она все говорила и говорила, так на самом деле толком ничего и не сказав. Эта беседа была подобна лейкопластырю. Никто не собирался оказывать на них давление, сказала Вэнс, ее задача в том, чтобы все были здоровы и счастливы, и ей только хочется попросить их постараться как можно лучше переносить эти трудности, так будет продолжаться не вечно, и она заверила всех в том, что правительство работает над действенным долгосрочным решением, с учетом в первую очередь их нужд и потребностей, чтобы они как можно скорее вернулись к нормальной жизни, такой, какой она станет.
        Затем она показала еще один мультфильм, в котором объяснялось, что вирусные рецепторы подобны замочным скважинам, а сами вирусы - это ключи, и что-то у них в организме, полученное от генетического наследия, определяет то, что все замочные скважины закрыты и ЧВК не может прикрепиться к их клеткам, вот почему они не заразились и остались в живых, и дети, которые у них когда-нибудь будут, также не заразятся, поскольку это качество передается по наследству подобно голубым глазам или вьющимся волосам.
        - Я бы не просила тебя, если бы это не было так важно, - говорит мама. Она берет руку Майлса и дважды ее сжимает. Семейный код Морзе. Одно пожатие означает: «Я тебя люблю». Два - это «все будет хорошо, я тебя понимаю», а три - «ты можешь поверить в эту чушь?»
        - Здесь все очень важно. - Или это героический поступок и нужно подавать пример малышам, или нужно спасать мир, быть храбрым и сильным и потерпеть это - то «это», что с ним делают на этой неделе, - еще немного.
        Но самое плохое в этом очень длинном списке ужасов - то, что мама пытается представить дело так, будто все хорошо. Потому что это не так. Хорошо - это другая планета, на которой они жили раньше, и когда за ним приходит доктор Блокленд, мама определенно вытирает украдкой глаза, когда ей кажется, что он на нее не смотрит.
        Вечером, в своей одноместной палате, когда мелодичный звонок предупреждает о том, что через десять минут будет погашен свет, Майлс откладывает новую книгу, правда очень хорошую, о мальчике, собаке и громких голосах, звучащих внутри. После чего встает и заглядывает под кровать.
        Потому что он знает, что Раковые пальцы может затаиться там, с белыми сырыми комками вместо лица, пальцы длинные и тонкие, словно палочки для риса, и когда Майлс заснет, он выберется из-под кровати на своих тощих ножках и вонзит свои пальцы ему в плоть, проникая до самых внутренностей.
        Майлс знает, что на самом деле все обстоит не так. Боли в животе у него от тревоги и, возможно, от недостатка пищевых волокон (а также от избытка американских оладий), и доктор Блокленд дала ему таблетки и жизнетворные бактерии, однако он их не принимает, ибо как он узнает, приходил ли ночью Раковые пальцы, если не сможет это почувствовать?
        Майлс никому не рассказывал про старину РП, поскольку знает, что ему скажут. Мама начнет волноваться, ему надают еще таблеток, а Джонас будет над ним смеяться, обзывая маленьким.
        Он видел его всего один раз, посреди ночи, когда во всем отделении стояла полная тишина, было так тихо, что слышно было стрекот сверчков на улице и пение женщин вдалеке, хотя это могло быть радио или телевизор. Только разрешенные каналы. Майлс проснулся и ощутил на груди его тяжесть, пальцы, шевелящиеся у него внутри, и увидел его, бледное отражение в стекле. Он закричал, и прибежали две медсестры, другие мальчики начали выть и колотить в двери своих палат, так что в конце концов пришлось выпустить всех в коридор и провести групповое занятие, чтобы все успокоились. Медсестрам Майлс объяснил, что ему приснился кошмарный сон. Но он знает, что видел на самом деле. Знает, что чувствовал - холодное прикосновение глубоко внутри. И он рад анализам (только не говорите маме), потому что это означает, что он может спросить: «Вы уверены, что у меня иммунитет? Вы уверены, что я не болен раком?»
        Под кроватью ничего нет. Майлс проверяет за шторами на окне, выходящем во внутренний двор, огороженный со всех сторон больничными корпусами, сверху чистое небо, растения в горшках стоят рядом со скамейками, но туда никого не выпускают, он даже не помнит вкус улицы. Ладно, может быть, он преувеличивает, но их уже больше года держат взаперти на карантине, будто заключенных в тюрьме. Последняя проверка, ручка двери, затем прыжок через всю палату к кровати, одеяло уже заранее откинуто, погасить свет.
        Так бы Майлс поступил, если бы все было как обычно. Вот только… Дверь не заперта.
        «Это что еще за хрень», - думает Майлс, потому что слово «блин» он еще иногда мысленно произносит, а вот выражение покрепче до сих пор почему-то остается запретным, хотя мама его употребляет. Возможно, потому что она употребляет его слишком часто.
        Дверь всегда бывает заперта. Воспитательница проверяет это перед тем, как погасить свет. Детям нельзя ночью слоняться неизвестно где!
        Ударение на «слоняться». Как говорит Джонас.
        Майлс открывает дверь. Не звучит сирена сигнализации, не слышится топот спешащих к нему солдат-медсестер. Он шлепает босыми ногами по коридору, словно разведчик пригибаясь под окнами в дверях других палат. Палата Джонаса четвертая, потому что их переселили подальше друг от друга, поймав на том, что они ночью перестукиваются.
        Майлс нажимает ручку двери.
        - Кто там? - испуганно шепчет Джонас. - Воспитательница?
        - Это я, Майлс.
        - Блин, сынок, - широко улыбается светловолосый парень, - как же ты меня напугал! Двери не заперты? - Он выбирается из кровати. - Все или только наши?
        - Не знаю, - пожимает плечами Майлс.
        - Нужно этим воспользоваться.
        - Ну тогда пошли. - Майлс собирается выйти во двор. Он хочет вкусить улицу.
        Крадясь на цыпочках, приятели добираются до конференц-зала. Джонас зажигает весь свет и рисует на доске член. Майлс находит это глупым.
        - Разве ты не понимаешь, что только это их и интересует - наши члены?
        - Ерунда. Мы же ведь дети.
        - Но мы вырастем.
        - Все равно ерунда. Я никогда не буду заниматься сексом.
        - А что насчет поцелуев?
        - Суперерунда.
        - Ты знаешь, что они хранят в холодильнике в лаборатории малафью? - Джонас ухмыляется, увидев на лице у своего приятеля недоумение. - Ну как же, «кефир»? «Смазку»? «Сок из трусов»?
        - Зачем? - сбит с толку Майлс.
        - Чтобы твоя мама забеременела.
        - Чушь собачья. Она не захочет.
        - Захочет. Наверное, она пытается забеременеть прямо сейчас. Возможно, она уже беременна!
        У Майлса перед глазами все становится белым и расплывается, словно гнилостное заплесневелое лицо Раковых пальцев.
        - Заткнись! Заткнись немедленно! - Он с силой толкает Джонаса, и тот налетает на стол. Разбивается что-то стеклянное.
        Но Майлс уже бежит, спешит к лестнице. И ему нет дела до того, что Джонас плачет; он хочет на улицу, хочет вырваться отсюда и вернуться домой. В свой настоящий дом, в Йоханнесбурге, где кошка и знакомые соседи.
        Но тут его хватает за руку солдат-медсестра.
        - Стой! Остановись! Ты должен лежать в кровати!
        И он не плачет. Не плачет.
        13. Билли: Разъяренные кошки
        Все это кажется привычным. Незнакомая ванная, холодный белый фарфор, к которому она прижимается щекой, край раковины, впивающийся в ключицу, кто-то прижимает ее голову вниз. Она уже бывала здесь, думает Билли. Когда ей было одиннадцать лет, и она впервые перегнулась через фарфор, извергая содержимое желудка, и миндальный вкус ликера, проходящего в обратную сторону, казался еще более омерзительно-сладким. Коул держала ее за волосы, она хотела вызвать «скорую», рассказать папе, она умоляла, потому что алкогольное отравление - это очень серьезно.
        Он отправит меня в интернат! Ни в коем случае не говори ему! Ты хочешь остаться совсем одна?
        Свалила всю вину на уборщицу. «Па-а-ап, почему от Марты пахнет марципаном, когда она убирает в гостиной? И почему она всегда закрывает дверь?» Для того чтобы пройтись пылесосом по всем углам. Билли это знала. Однако этого оказалось достаточно, чтобы заронить сомнение. А только это и нужно - тень сомнения. Коул ничего не сказала, а Марту выгнали, что было замечательно, потому что она вечно трогала личные вещи Билли и ворчала, что та не застилает кровать. Нет смысла плакать из-за разлитого «Амаретто».
        Обжигающее дезинфицирующее средство. Рико выливает ей на затылок целый долбаный флакон, возвращая ее к действительности. Билли кричит, помимо воли, задыхается от химического вкуса в носу, во рту. Она пытается вырваться и ударяется головой о медный кран.
        - О-о, твою мать!..
        - Все равно что мыть разъяренную кошку, - своим резким европейским акцентом произносит Зара. Чудненько, значит, и она тоже тут. Вся шайка. Впрочем, можно было бы узнать татуировку в виде черепа на руке, прижимающей голову Билли к раковине.
        - Успокойся, - говорит Рико. - Нужно обработать рану. Очистить ее от гноя. Ты же не хочешь, чтобы там завелись черви, да? - Она трет рану грубой губкой. От боли у Билли перед глазами пляшут искры, как при оргазме, по конечностям разливается тепло, уходящее в пустоту. Окружающий мир исчезает и возвращается обратно.
        - Держи ее неподвижно, твою мать!
        Тонкие пальцы прижимают ей скальп, запечатывая оторванную кожу, кто-то накладывает в рану мазь. Запах у нее одурманивающий. Как-то Билли вместе с Эми Фредерикс и Райаном Лю нанюхались краски из баллончика, который стащили в школе из кладовки. «Ах вы маленькие дряни, я знаю, что это были вы!» Та же самая химическая вонь. Эми и Райан валили все на нее, как будто она приставила им к виску пистолет и заставила сделать это. Козлы. Такие же, как и ее гребаная сестрица. Билли снова теряет нить, где она находится. Ее рвет «Амаретто», Коул держит ее за волосы. Щека прижимается к прохладному фарфору. Но это не рука Коул, у нее нет прикольной татуировки в виде черепа (значит, это никчемная дрянь Зара, долбаная шлюха)…
        И тут слышится звук отдираемой «липучки». Кто-то лепит ей на затылок пластырь. Волосы на этом месте коротко обрезаны, убраны, боль острая, обжигающая. Зара резко ее отпускает. Все осталось позади. Билли сплевывает в раковину. Это даже не желчь. Едва хватило на плевок. Когда она что-нибудь пила в последний раз? Билли отрывает шею от раковины и ощупывает пластырь, твердый пластик.
        Девчонка с картофельным пюре вместо лица на плитах пола. Отмыть кровь просто. Это наверняка было спланировано заранее. Такое могло бы случиться и с ней. Еще может случиться. Это нечестно. Она этого не заслуживает. Она ни в чем не виновата.
        - Что ты думаешь? - Рико обращается не к Билли.
        - Сотрясение мозга, - ставит диагноз Зара, ее глаза на вытянутом лице затянуты дымкой. - Практически наверняка.
        - С этим будут какие-либо проблемы?
        - Это что за нашлепка? - опустив голову, ощупывает пластырь Билли. Ее вот-вот снова вырвет, прикосновение раковины к щеке отдает прохладой. - Мне нужно наложить швы. Мне нужен врач!
        - Если ее снова начнет рвать или у нее проблемы со зрением, возможно, дело в опухоли головного мозга, - равнодушно произносит Зара. - Нам помогла бы компьютерная томограмма, но для этого надо везти ее в больницу.
        - Да. В больницу. Мне нужно в больницу, мать вашу! - Билли приподнимается на локтях и наклоняет голову, чтобы видеть отражение в зеркалах, три пересекающихся круга, и в них отражается эта парочка, равнодушные взгляды колумбийской блондинки и брюнетки с лошадиным лицом. Диаграмма Венна[15 - Диаграмма Венна - схематическое изображение всех возможных отношений подмножеств универсального множества.] из преисподней. «Мисс Снайперша и Ужасы войны», - думает Билли. Она вытирает губы и задирает подбородок, чтобы получше разглядеть серебристую полосу, расчертившую ей голову подобно металлической пластине. Никакая это не повязка.
        - Клейкая лента? - Ей хочется плакать. - Долбаная клейкая лента?
        - Медицинские привилегии только для тех, кто доводит дело до конца, - говорит Рико. - Ты сильно подвела миссис А. Покупатель очень расстроен.
        Она на заднем сиденье машины. За рулем Зара, рука с татуированным черепом лежит на рулевом колесе, за стеклом чахлые кустарники пустыни. Рико опустила свое стекло и курит. Табачный дым засасывает обратно в салон, от него Билли опять тошнит.
        - Вот и отлично, очнулась наконец, - говорит Рико.
        - Не померла, - соглашается Зара, используя минимальное возможное количество слов, так что трудно сказать, на этот ли исход она рассчитывала.
        - Где мы? - У Билли во рту такой вкус, словно опоссум неделю назад посрал там, а затем и сам сдох.
        - Проехали больше половины. Если верить навигатору.
        - Воды…
        - Термосумка рядом с тобой. - Рико гасит сигарету об обивку салона. - И сандвичи, ты нам нужна в боевой форме. И еще вот. Раз уж об этом зашла речь… - Она роется в сумочке камуфляжной расцветки на животе и протягивает на ладони две маленькие круглые таблетки, одну белую, другую бледно-зеленую.
        - Что это? - Но ее протест чисто символический, она уже запивает таблетки энергетическим напитком, приторно-сладким.
        - Они помогут тебе от боли. И не дадут заснуть.
        - Не думала, что сейчас можно еще достать такие.
        - Связи миссис Амато. Бизнес есть бизнес, и он найдет способ.
        - И можно заплатить, - говорит Билли, чувствуя, как по всему телу разливается тепло. Это качественная штука. Черт возьми, миссис Амато прощена, с потрохами. Это фентанил? Героин? Ей все равно. Хотя антибиотики ей сейчас, наверное, нужны больше, чем опиаты. Больница. Нейрохирург, чтобы ослабить давление на черепную коробку, иначе она сдохнет в обществе этих двоих. Вторая таблетка, наверное, для поддержания сил, чтобы она перестала сползать вниз.
        - Цена есть всегда, - соглашается Зара, однако время снова совершило скачок, и машина сворачивает с шоссе.
        Заправка, в безлюдной глуши. Рико говорит, что это Элко, как будто в этом должен быть какой-то смысл. Небо над пустыней давит гнетущей тяжестью, слишком голубое, слишком бескрайнее. Они пересекают пустынную площадку, нигде ни души, хотя табличка на окне говорит «открыто» и «позвоните для вызова персонала» и весь свет ярко горит.
        - Я пойду спрошу, - говорит Рико.
        - Скорее всего, мальчишка переодет девочкой, - напоминает ей Билли.
        - Эта машина? - Зара показывает на белый внедорожник, оставленный на стоянке среди брошенных умирать фур.
        - А навигатор что показывает? - огрызается Билли.
        Машину для бегства они выбрали самую непримечательную, распространенной марки, таких на дорогах тысячи. Все указывает на обратное, но Билли помимо воли надеется на то, что Коул в машине, дремлет на заднем сиденье. Ей хочется надеяться, что ее спутницы пристрелят Коул. Не насмерть, конечно. Она ни за что бы не пожелала такого своей сестре. Господи! Но легкое ранение, ей могли бы прострелить ногу, чтобы она никуда не убежала, или, быть может, аккуратный выстрел в мягкие ткани руки, просто чтобы показать, что они настроены серьезно, показать, как она все испортила для всех, показать, что с этими людьми шутки плохи. Или просто немного ее припугнуть. Заставить пожалеть о том, что она сделала.
        Гулкий стук в голове постепенно отступает - барабан, гремящий в соседней квартире. Ей хочется еще этих таблеток, пожалуйста. Ей хочется в больницу, в кровать.
        Но надо подождать, пока Майлс не окажется у них в машине. Не хотелось бы напугать ребенка. Еще больше. Потому что ее сестра уже нанесла ему психологическую травму. Как жить с тем, что у тебя на глазах твоя мать пытается убить свою родную сестру? Коул нужна помощь. Ей нужно лечиться. И догадайтесь с первого раза, кто за все это заплатит? Вот эта дура на заднем сиденье. Но она это сделает. Она обеспечит своей сестре лучшую психологическую помощь на свете. У миссис А. непременно должны быть связи, которые не станут задавать лишних вопросов, а пока Коул будет лечиться, она позаботится о своем племяннике. И не то чтобы она этого хотела. Что она знает о мальчишках-подростках? Но она это сделает, потому что вот какая она сестра. В отличие от той стервы-эгоистки, которая, хочется верить - отчаянно хочется верить, сейчас вон в той машине. Билли хочет увидеть лицо своей сестры, когда та увидит ее живую.
        Однако Коул в машине нет. Разумеется, ее там нет, и, судя по внешним признакам - задняя дверь поднята, - внедорожник уже обчистили те, кто побывал здесь раньше. Крышка бардачка болтается отвисшей челюстью над обычным мусором дальних поездок: обертками от шоколадных батончиков и пустыми бутылками из-под воды. Тем не менее Зара все тщательно перебирает. На сиденье водителя у защелки ремня безопасности бурое пятно: может быть, растаявший шоколад, может быть, кровь. Ее кровь.
        - Твою мать, блин! - Билли ощупывает клейкую ленту на затылке. Она никак не может оставить ее в покое, постоянно пытается освободить прилипшие волосы. - Вряд ли она оставила вам карту с обведенным красным кружком Лас-Вегасом.
        - Она могла поехать в Лас-Вегас?
        - А почему бы и нет? Город знаковый. Расположен в Неваде. Мы сейчас в Неваде. С такой же легкостью можно было бы сказать Правда и Последствия. В Неваде есть и такие города. Или в Нью-Мексико?
        Она вспоминает кино, которое смотрела со своим дружком Ричардом, в сладком возрасте шестнадцати лет. По крайней мере, ей было столько. Ричард был старше. Двадцать четыре года, год бездельничания после окончания колледжа, растянувшийся на несколько лет, в течение которых он сидел на шее у родителей. Неудачник. Но у них в классе никто больше не гулял с таким взрослым мужчиной. На самом деле это кино они не смотрели, как и все остальные фильмы, которые брали напрокат в видеомагазине на Седьмой авеню, потому что были полностью поглощены траханьем. Когда Ричард ее бросил, она взяла отцовскую машину и сидела в ней несколько часов перед его домом, с бутылкой текилы, до тех пор пока его мать не отправила его узнать, чья это машина.
        И не только с текилой. Но и со спичками.
        «Что ты здесь делаешь, крошка? Времени уже одиннадцать ночи».
        «Напиваюсь, чтобы набраться смелости поджечь твой дом».
        Ричард рассмеялся. Не поверил ей. Дело кончилось тем, что они распили всю бутылку и попытались заняться грязным пьяным сексом на заднем сиденье, но у Ричарда так и не встал член, а затем им в окно постучал фонариком сторож, обходивший квартал.
        «Так, ребята, по домам. Это опасно».
        По опыту Билли, опасно везде. Родная сестра может напасть на тебя, бросить на произвол судьбы на милость этих армейских шлюх.
        Рико возвращается с пакетом продуктов, жуя на ходу энергетический батончик.
        - Дама, работающая в дневную смену, говорит, что никого похожего не видела, не знает, кто оставил внедорожник. Люди постоянно бросают свои машины. Она хотела, чтобы я заплатила штраф.
        - И ты заплатила?
        - А ты как думаешь? - Рико улыбается с набитым ртом, ее зубы выпачканы карамелью. - А как у вас, дамы?
        - Лас-Вегас, - говорит Зара. - Возможно.
        - Город большой. - Рико бросает обертку на землю. - Легко затеряться. Сама я отправилась бы туда. Вы уверены?
        - Я не знаю, - огрызается Билли. - Дайте мне установить телепатическую связь со своими родственниками.
        Зара хлопает ее по затылку.
        - Блин! - Черные точки вспыхивают искрами.
        - Мне бы не хотелось докладывать миссис А., что ты нам не помогаешь.
        - Ну тогда прекрати задавать глупые вопросы! - бросает Билли. - И не бей меня.
        - Может быть, ты нам не нужна. Может быть, ты не хочешь нам помочь.
        - Вы шутите? Я вам помогаю! Блин! Теперь я нужна вам еще больше, чем прежде. У вас есть только брошенная машина. Но я знаю, как работает мозг у моей сестры. Я смогу ее найти.
        - Быть может, ее схватили, - задумчиво произносит Зара. - Забрали в отделение здешнего шерифа. Для тебя это будет очень плохо.
        - Та женщина на заправке об этом бы знала. Развлечений здесь раз, два и обчелся. К тому же, Коул слишком хитра для этого. Поверьте мне. - «Пусть это будет правдой! - думает Билли. - Не подведи меня!» - Вот почему она бросила машину, вот почему направилась сюда, избегая побережья, потому что Департамент мужчин сделает все возможное, чтобы ее найти. Карта у вас есть?
        Зара протягивает ей свой телефон, огромное чудовище размером чуть ли не с планшет, и Билли водит пальцем по штатам.
        - Она могла повернуть назад в Рино, но я полагаю, что это все равно слишком близко к Калифорнии, слишком рискованно. На месте сестры я бы поехала дальше в глубь страны и постаралась попасть в Канаду через Монтану.
        - Проще исчезнуть в Мексике. На юг через Аризону.
        - Но Канада - величина известная. Более привычная. Вежливая. Коул владеет языком.
        - Подруга, у тебя все получается так убедительно, - говорит Рико. - Ты меня почти убедила.
        - Ты можешь предложить что-либо получше? Она или раздобыла другую машину, или поймала попутную, но следующий крупный город - это Солт-Лейк-Сити, вот здесь. Мы едем туда, поскольку это все равно лучше, чем сидеть в этой глуши и лизать себе задницу. В большом городе затеряться легко. А нам нужно попасть туда, где есть интернет. Чтобы я отправила сестре сообщение. Я знаю, как до нее достучаться. Она сама придет к нам в руки. Я знаю, как ее развести.
        - Посмотрим. - Зара тычет кулаком по клейкой ленте, но на этот раз дружелюбно.
        14. Коул: Собаки-философы
        В предрассветных сумерках шоссе серой грифельной лентой пересекает по солончакам Юту, зазубренные горы отражаются в воде, поразительно похожие на Кароо, протяженную засушливую пустошь, через которую проходит шоссе из Йоханнесбурга в Кейптаун. Дикий Запад и безлюдные земли, чужая враждебная территория, где может произойти все, что угодно. Ландшафт, который может защитить, в котором можно раствориться.
        Конечно, Коул тревожно, она опасается радоваться раньше времени. Виной тому посттравматический синдром и нарастающий страх, по мере того как становится очевидно, что они приближаются к настоящей цивилизации: больше машин, серое бетонное ограждение вдоль шоссе, развязки и зеленые дорожные знаки, предупреждающие об уменьшающемся расстоянии. Это настоящий большой город, первый после того, как они попытались покинуть Окленд, после дерьмового спектакля в аэропорту. Коул никогда не была большим поклонником власти, но, черт возьми, у нее хватало наивности по-прежнему верить в сказку правосудия. Она по-прежнему считала «права человека» волшебными словами, которые защитят в любой ситуации. «Какая ты белая», - говорила ей Келетсо. И вдруг столкновение с неопровержимыми свидетельствами обратного: мир никогда не был честным и справедливым, и уж определенно он сейчас не такой. Страх превращает в мини-диктатора каждого.
        «Да здравствует анархия!» - размышляет Коул, а метеорологический фургон петляет по улицам города, все дома приземистые и просторные, дружелюбные, кварталы расположены аккуратно, в духе Среднего Запада. Коул не знает, чего ожидать. Они с Майлсом были практически полностью изолированы от знакомых, родственников и адвокатов как гости федерального правительства Соединенных Штатов «ради их собственной безопасности» - многоцелевое оправдание выбора. Другим было «забота о будущем». Но у анархистов может быть своя сеть; хочется надеяться, они с пониманием отнесутся к их ситуации.
        Будь осторожнее, крошка! В свое время ты доверяла многим. Ты доверяла своей собственной сестре.
        Да, да, спасибо, она все поняла. Все против них. Но нелегко не надеяться, когда Вана останавливается перед Каспроингом.
        Двухэтажное здание видело и лучшие дни, снаружи буйство плюща, на веранде скопление разномастной плетеной мебели, перед входом трактор со словами «будущее принадлежит женщинам» на борту. Кто-то написал поверх: «будущее в заднице».
        Вана отгоняет фургон за здание, на засыпанную щебенкой стоянку рядом с белой раздвижной антенной и спутниковой тарелкой, с надеждой устремленными в небо, обе обнесены своими оградами. Коул предполагает, что это имеет какое-то отношение к метеорологии. А может быть, самодельный доступ в интернет. Дверь распахивается настежь, выпуская очень толстого золотистого лабрадора и здоровенного питбуля, воодушевленно выбегающих навстречу гостям.
        - Собаки! - радостно кричит Мила.
        - Они смирные? - спрашивает Коул, слишком поздно, потому что Мила уже сидит на корточках, и собаки ее облизывают.
        - Конечно. Спивак самый ласковый пес на свете. Гипатия беременной стала резковата. Но вы должны посмотреть на Ницше, это прикольная такса. Идемте, я вас познакомлю. С людьми тоже.
        Собаки уносятся вперед на кухню.
        - Если у Гипатии будут щенки, можно нам будет взять одного?
        - Никакого «если» в первой части уравнения нет. А во второй части есть определенное «нет».
        - Но ма-ам…
        Коул улыбается. Они оба улыбаются. Такое это место, за миллион миль от военной базы и строго регламентированного карантина и от позолоченной клетки «Атараксии», которая была потом.
        Голубушка, не расслабляйся.
        - Эгегей! - окликает Бхавана, - у нас в доме гости!
        На кухне царит жизнерадостный беспорядок, разномастные кастрюли и тарелки, тибетский молитвенный флаг, высоко на полке маска из папье-маше в виде зубастой рыбы-удильщика. В глубине дома здоровенная кукла с волчьей головой из бальзы и оберточной бумаги висит под потолком в гостиной подобно предостережению над новенькими кушетками и книжными шкафами от пола до потолка, заставленными потрепанными книгами.
        Бесформенная груда на кушетке негодующе шевелится.
        - Вы знаете, сколько сейчас времени? - Дородная женщина со сплошной татуировкой на руках и крашеными черными волосами усаживается на кушетке и откидывает лоскутный плед, с вышитыми на каждом куске женскими половыми органами, обращает внимание Коул.
        - Настала пора вершить революцию! - весело говорит Вана. - Как всегда. Привет, Энджел. Познакомься с Никки и Милой. Подобрала их по дороге.
        - Фу, - ворчит Энджел, вытягивая руки, на правой переплелись змеи и цветы, на левой на голом плече осьминог, протянувший длинные щупальца до самого запястья, однако раскрашенный лишь наполовину. - Свергать систему еще слишком рано. На шесть утра я своего согласия не давала, мать вашу! - Она ковыляет на кухню. - Привет, новые люди, - рассеянно машет она рукой гостям. - Я готовлю чай, вы хотите? Я бы предложила вам чайный гриб, но я не доверяю Мишель, она не знает, как ухаживать за дрожжами и чем их кормить.
        - Чая будет достаточно. А может быть, есть кофе? - с надеждой спрашивает Коул.
        - Ну да, ждите. - Энджел суетится на кухне. - С этими южно-американскими бойкотами его сейчас достать труднее, чем член. Не знаю, о чем только думает временное правительство. Просто легализуйте наркотики, положите раз и навсегда конец связанной с ними преступности, и мы снова получим импорт сладкого-пресладкого кофеина. Блин! - спохватывается она. - Прошу прощения, не хотела говорить «член» при вашем ребенке. Как и «блин»… твою мать!
        - Она так поглощена вашими собаками, что даже ничего не услышала.
        - Услышала, - откликается из гостиной Мила, где она сидит на полу, поглаживая Гипатию по брюху. - И это слово звучит как «пёс-гло-ще-на».
        - Зеленый чай? - спрашивает Коул.
        - Найдется. - Энджел насыпает заварку в фильтр в виде «Титаника».
        - Вы побудете с нами какое-то время?
        - День-два максимум. Нам нужно в Вейл. У моих родственников там туристический лагерь. Они нас ждут.
        - Отлично, это просто замечательно. - Похоже, Энджел испытывает облегчение от ее слов. - Я хочу сказать, оставайтесь сколько хотите, если согласятся другие обитатели дома, но здесь временами бывает настоящее сумасшествие. И все должны вносить свою лепту, дежурить по очереди. Снимать нагрузку, - взмахивает она своей кружкой. - Малышка, а ты хочешь чаю?
        - Нет, спасибо. - Мила забирается на кушетку и хлопает по подушке рядом с собой. Беременную собаку не нужно упрашивать дважды.
        - Девочка, ну-ка спустись вниз! - хлопает в ладоши Энджел.
        - Ничего страшного. Мне нравятся ваши собаки.
        Вана чем-то озадачена, и Коул сознает, что облажалась. Снова. В прошлый раз она говорила про Денвер, а не Вейл. Проклятие! И это после того, как она прочитала наставление Миле!
        - Это еще только половина, - окликает из кухни Энджел. - У нас еще есть кошки, но Киттгенштейн по большей части торчит у Мишель в комнате, а Фанон гуляет сам по себе.
        «Вот видишь, мой дорогой покойный муженек, они тоже дают своим любимцам самые придурочные названия, разве можно им не доверять?»
        Энджел указывает на куклу-волка над головой.
        - А вот этого приятеля зовут Волчище.
        Кукла далеко не в лучшем виде. Бумажная кожа на макушке местами разодрана, одна оторванная щека болтается, обнажая провода и светодиоды. На кукле мешковатая футболка с надписью от руки: «Черный суверенитет».
        - Когда мы его выносим, мы меняем ему гардероб и подновляем его, однако такого уже давно не было. Мы были заняты.
        Появляется пожилая женщина с жесткими седыми кудрями и высушенной на солнце кожей, в не по размеру большой футболке, с тем внутренним спокойствием, которое достигается только сотней лет занятий йогой. Коул становится завидно. Спокойствие - это другая планета, на которой она уже давно не бывала.
        - Вана, снова подбираешь бродяг? - спрашивает она у метеоролога, однако на лице у нее улыбка.
        - Что поделаешь, Патти, я такая, - пожимает плечами Вана. - Собираю информацию и тех, кого встречаю по пути. Это Никки, а ее уменьшенная копия - это Мила.
        - Ну, мы очень рады принимать вас у себя. - Подбоченившись, Патти оглядывает гостей. - Если вам что-либо понадобится, дайте нам знать.
        - Интернет? - с надеждой спрашивает Коул. (Что она скажет оставшейся дома Келетсо, после целого года радиомолчания? «Привет, подружка, давненько мы не общались. Так, слушай внимательно, я тут случайно убила свою сестру в дополнение к уже имевшимся обвинениям, так что теперь мы в бегах, и ты не могла бы прислать помощь?») - И душ, может быть. - Она обнюхивает свою рубашку. - Душ обязательно.
        - Ну, у вас есть выбор. Коттедж сейчас пустой, или я могу выставить кого-нибудь из девиц из комнат наверху. С нами уютнее, но, может быть, вы предпочитаете уединение.
        - Коттедж, пожалуйста. Если вы ничего не имеете против.
        - Я вас провожу. Оставьте девочку с собаками, по-моему, она просто счастлива. Это все ваши вещи?
        - Путешествуем налегке.
        - Вот как. Вся мебель досталась нам бесплатно - вы слышали о движении «Что вам нужно»? Мы призываем магазины оставлять двери открытыми, пусть люди забирают то, что им нужно. У нас также много последователей среди мормонов.
        - Сестры-жены[16 - Намек на то, что мормоны допускают многоженство.] готовы делиться?
        - Вы шутите, но на самом деле некоторые женские сообщества справляются с переходом к новой жизни лучше других.
        - В Катаре и Египте программистов-женщин больше, чем в Соединенных Штатах. - Энджел протягивает Коул кружку с дымящимся чаем. - Осторожнее, очень горячо. Наше правительство старается заманить их сюда иммиграционными пакетами. Это вызвало большую политическую вонь.
        - Я слышала об этом, - блефует Коул. Разумеется, ничего она не слышала. Чтобы скрыть свою ложь, она поспешно отпивает глоток и обжигает язык.
        - Ну вот, я же вас предупреждала, - с укором произносит Энджел.
        - Что вы набросились на бедную женщину! Идем, берите свою кружку. - Патти открывает дверь в сад. Пятнистая курица с хохолками на лапах убегает от них, петляя по дорожке, и скрывается в густой зелени овощей.
        Какое облегчение быть здесь, где они окружены заботой, пусть и на время. Драться или бежать - этот режим неприемлем. Это все равно что принять позу из пособия для мучителя: на смену нервам приходят стальные проволоки. Но если расслабиться, существует вероятность, что она просто развалится на части. Нужно быть осторожной. Доброта может идти во вред.
        - Мы сами выращиваем здесь овощи, но в трех кварталах отсюда есть общий земельный участок. Из старых парковок получаются великолепные городские фермы, особенно из многоуровневых. - Патти ныряет под перголой, украшенной волшебными светильниками и вьющимися растениями, и проходит через лабиринт из белых и красных камней, разложенных между пустынными цветами. Коул замечает, что на камнях надписи, имена, написанные от руки маркером. На некоторых фотографии размером с те, что требуются для документов.
        - О! - Коул наклоняется и подбирает один камень. - Аллан.
        - Это наш мемориальный сад, - объясняет Патти. - Здесь мой муж. И мой любовник. Вы можете оставить здесь свой собственный камень, хотя кое-кто считает кощунством ходить по мертвым.
        - У нас был забор с фотографиями в… там, где мы жили, - неуклюже заканчивает Коул. Она видела его каждый день, когда бегала вокруг территории объединенной базы Льюис-Маккорд, тщетно пытаясь убежать от своей ярости, горя и бессилия. База была отгорожена от окружающего мира тремя заборами, защищающими от проникновения инфекции извне, а также от десятков паломниц, толпящихся у ворот. Ограду превратили в мемориал, проволочная сетка была увешана фотографиями, письмами и памятными вещами, однако все они были обращены наружу, поэтому изнутри между увядшими живыми цветами и выгоревшими на солнце и поникшими под дождем искусственными можно было увидеть только чистые обратные стороны. Сотни пустых прямоугольников, наложенных друг на друга, обильно политые дождем и выцветшие до бледно-желтого оттенка. Обои скорби.
        И вот сейчас Коул ежится и сжимает в руке белый камень. Холодный и гладкий, словно крошечный череп. Затем она аккуратно укладывает Аллана обратно к остальным, ближе к цветам, чем он лежал раньше. Кем бы он ни был, он заслуживает чуть больше красок.
        Патти терпеливо наблюдает за ней.
        - В мормонском храме в центре города есть такая же мемориальная стена. А в Либерти-Веллс есть гостеприимная коммуна. Это на тот случай, если вы решите задержаться подольше.
        Коул поднимает плечо.
        - Вообще-то нас ждут… - Она не договаривает. Точнее, «разыскивают».
        Патти ведет ее по заросшей высокой травой лужайке к коттеджу.
        - Особой роскоши не ждите. На самом деле это сарай для инструмента, стены из шлакоблоков, полки напечатаны на 3D-принтере в нашей лаборатории, но там есть кровать, и душ на улице. Вода к этому часу еще не успела нагреться, но там вас никто не потревожит. Я попрошу Вану сообразить чистое постельное белье и полотенца. Да, и еще она принесет компьютер, чтобы вы смогли выйти в интернет, и покажет, как работает наша связь. Полагаю, вы хотите пообщаться со своими родными.
        Она открывает дверь в убогое помещение, на шлакоблоках лежит матрас, на стенах инструменты и плакат борцов за цифровые права с надписью большими черно-красными буквами: «Я не даю согласия на обыск этого устройства», словно за ним спрятаны какие-то личные данные.
        - Просто замечательно. Спасибо. - Коул устало опускается на кровать, берет большую ракушку, которую использовали в качестве пепельницы совсем недавно, и ставит ее на землю рядом с затрепанным любовным романом. - Право, вы очень любезны. Мы не будем для вас обузой. Завтра утром мы уедем.
        Скрестив руки на груди, Патти прислоняется к дверному косяку.
        - Никакая вы не обуза.
        - Моему мужу здесь понравилось бы. Он был специалистом по биомедицине. Любил решать сложные проблемы. - Коул говорит сбивчиво. - Дев сразу же принялся бы за работу, засучив рукава. Хотя вам помощь не нужна. Я хотела сказать… - Она осекается.
        - Помощь нужна всем. Но не все знают, как попросить. - Патти задерживается еще на какое-то мгновение, ожидая, что Коул скажет что-нибудь, изольет свою душу, отдастся ей на милость.
        - Ну, - говорит она, убедившись в том, что этого не произойдет, - не буду вам мешать.
        15. Майлс: Распространенные заблуждения
        Первое задание, которое поручают в Каспроинге Майлсу, никак нельзя считать отличным. Наоборот, его с полным правом можно считать яичным, и Майлс жалеет о том, что дал свое согласие, в то самое мгновение как берет в руку бурое в пятнах яйцо, еще теплое, только что у курицы из задницы. По-научному это называется клоака, объясняет Энджел, она одновременно служит и задницей, и влагалищем, что просто отвратительно. Но, если честно, тот, кто назвал ее так, был полным идиотом; на самом деле она должна называться «кукокака». Маленькая белая курица сидит наверху на насесте и сверкающим желтым глазом бросает на Майлса то, что у птиц должно считаться «испепеляющим взглядом». Хотя, может быть, именно так и должны смотреть курицы? Майлс плохо разбирается в птицах. Вана где-то раскопала ему древний телефон, и он снимает Куриную голову, показывает ее крупным планом в черно-белом кадре, словно это фильм ужасов. Он добавляет текст: «Зачем Кукокака пересекла улицу?..» и тотчас же кроваво-красными буквами набирает ответ: «Чтобы всех вас убить!», после чего выводит несколько кричащих в ужасе смайликов. Получается
круто.
        Его подруге Элле это понравилось бы, однако в «Атараксии» доступа к интернету нет ни у кого. Элла так никогда и не узнает, что с ним сталось. Возможно, она застряла там вместе со всеми остальными до конца своей жизни. Как и Джонас. Майлсу хочется узнать, что с этим мальчиком. Скорее всего, он больше никогда их не увидит. Майлс пережевывает это слово - «никогда», наполненное обреченностью, подобное пространственно-временной пустоте, и можно плавать в ней вечность, или никогда: и разве это не одно и то же?
        - Эй, Мила, у меня для тебя еще работа! - окликает из дома Энджел.
        - Уже иду! - мысленно повторяя: «е-щё-ра-бо-та», глядя в пустой глаз курицы. Знаете, кому не нужно спасаться бегством и размышлять над проблемами вселенской пустоты? Курицам - вот кому. Хотя, как оказывается, у них есть другие заботы, например о яйцах, которые он буквально вытащил из задницы Кукокаки, чтобы из них приготовили обед. Неудивительно, что клювастая убийца жаждет отмщения!
        - А я-то думал, что анархия - это когда делаешь только то, что хочешь, черт побери, - шутливо жалуется Майлс, проводя тыльной стороной запястья по глазам, слезящимся от обжигающего лука. Он ни за что не признается в том, что ему это нравится - быть полезным, находиться среди других людей. Льюис-Маккорд была полной задницей, «Атараксия» оказалась чуть получше, поскольку там была Элла, но за те дни, что они находились в бегах, Майлс успел соскучиться по человеческому обществу.
        - Распространенное заблуждение. - Энджел протягивает ему кухонное полотенце. - Вот, держи. И радуйся, что это не слезоточивый газ.
        - А вас душили слезоточивым газом?
        - А то как же, а еще травили собаками и забрасывали светошумовыми гранатами, и у меня на лбу шрам, с того раза как один идиот полицейский ударил меня в Оккьюпае своим щитом. Хорошие были времена. Я по ним скучаю. Ты только посмотри на свое испуганное личико! Не бойся, Мила. Теперь мы в непосредственных акциях протеста почти не участвуем. Скорее мы действуем за кулисами. У нас есть друзья в России и Индии, бывшие интернет-тролли, ты знаешь, что это такое?
        - В общих чертах. Что-то вроде хакеров?
        - Да, а также бывшие сотрудники центров поддержки, и мы стараемся сделать мир лучше.
        - Каким образом?
        - Это секрет, хорошо? - Энджел улыбается, однако ему становится неуютно, взрослые откровенничают с ним, как тетя Билли, накануне той ночи, когда все переменилось. И он по-прежнему не хочет спрашивать у мамы подробности.
        - На самом деле это сложно; ты знаешь, что такое атака «отказ в обслуживании»[17 - DoS-атака (от англ. Denial of Service - «отказ в обслуживании») - хакерская атака на вычислительную систему с целью довести ее до отказа путем создания таких условий, при которых добросовестные пользователи системы не смогут получить доступ к предоставляемым системным ресурсам.]?
        - Нет.
        - Ну хорошо, хорошо, мы пытаемся стереть наши долговые обязательства, обрушить банковскую систему.
        - Но разве вам не нужны деньги?
        - Не больше, чем нам нужны границы. Это другое направление, в котором мы работаем: уничтожение иммиграционных архивов.
        - Но как же насчет тех, кто захочет вернуться домой?
        - Если нельзя доказать, кто есть кто и как он сюда попал, нужно предоставить всем свободу передвижения. Границы такие же воображаемые, как и деньги. Как и права собственности. У нас есть хакерская программа, взламывающая систему безопасности гостиниц, то есть мы можем отпирать замки и впускать в номера тех, кому это нужно, не заставляя их заполнять долбаные регистрационные карточки, навязанные правительством. Прошу прощения, я не собиралась сквернословить.
        - Ничего страшного. - Майлс продолжает нарезать лук все более мелкими кусочками, и тут бурей счастливого повизгивания на кухню врывается такса, а из улья спален наверху появляется девица лет двадцати в тяжелых черных сапожищах с «ирокезом» на голове, почесываясь под мышкой.
        - Познакомься с Мишель, - говорит Энджел. - Это наша домашняя творительница хаоса. Но готовить ни черта не умеет. - Она наливает масло в здоровенную закопченную сковороду и высыпает следом овощи.
        - Ты новенькая, малышка? - Мишель плюхается на табурет у стола под шипение и аромат жарящегося лука.
        - Наверное. Меня зовут Мила.
        Мишель хватает оставшийся на столе ломтик сырого имбиря и отправляет его в рот.
        - У нас здесь всякого хватает. Солт-Лейк-Сити притягивает разных чудиков. Когда я была маленькой, мои братья закрывали мне глаза, когда мы проезжали мимо Пирамиды. Ты ее уже видела? Прикольный культ. Там раньше висел плакат: «Приходите мастурбировать вместе с нами».
        - Фу! Ого! - У Майлса горят щеки, он стоит, уставившись на разделочную доску, сосредоточенный на резке лука, полностью сосредоточенный.
        - Я вот сейчас думаю об этом, сколько же спермы было потрачено впустую. Теперь это стоило бы на черном рынке огромные деньги. - Мишель печально трет живот обеими руками. - Наверное, я в свое время наглоталась этой гадости на целый миллион!
        - Тебе замечание за пошлость, - сжалилась Энджел над оглушенным Майлсом. Однако причина этого не та, что они подумали. Смущение - лишь одна часть уравнения. Главное то, что происходило в «Атараксии». Что говорила тетя Билли, как от этого его заливал жар, но также охватывала дрожь. - Девочка не хочет слушать про твои сексуальные подвиги. А я все это уже слышала. И неоднократно.
        - Это урок истории! - Мишель поднимает руки, шутливо признавая свое поражение. - Ну ладно, ладно, больше никаких возвратов в глубокое прошлое, я поняла.
        - Малышка, не хочешь обзорную экскурсию по центру города? - предлагает Энджел. - Ни слова о сексе, но зато разговоры о более непонятных вещах, таких как инопланетные корабли и патриархальные религиозные верования, и о да, следы от пуль в стене, где мужское ополчение пыталось захватить город перед тем, как все умерли. Это позволит тебе в полной мере вкусить мо.
        - А это еще что такое? - заходит на кухню мама, с влажными после душа волосами, на лице застыла подозрительность. В последнее время у нее это обычное выражение - постоянно встревоженная, постоянно настороженная.
        - Мормонство. И, опережая ваш вопрос, да, это правда насчет их святого нижнего белья[18 - Имеется в виду т. н. «храмовое облачение», специальное нижнее белье, которое после обряда посвящения обязаны постоянно носить последователи Церкви святых последних дней (мормоны).], однако теперь весь мир состоит из одних сестер-жен, так что, может быть, они были в этом правы.
        - Я к вам присоединюсь, - говорит мама, и Майлс испытывает недовольство, сменяющееся облегчением. - А разве бог не инопланетянин, или я путаю с сайентологией?
        - Нет, вы попали в самую точку. Мормонский бог действительно прибыл с другой планеты, и второе пришествие случится только в случае апокалипсиса, когда все плохие люди исчезнут с лица земли.
        - Но… - начинает было возражать Майлс.
        - Не мужчины, малышка. К твоему отцу это не относится. И сейчас мы не переживаем конец света в понимании Церкви святых последних дней.
        - Аминь, - говорит Энджел. - Положитесь в этом на меня.
        Они ставят шакшуку[19 - Шакшука - блюдо из яиц, жаренных в соусе из помидоров, острого перца, лука и приправ, входит в кухню Израиля и большинства арабских стран.] доходить в духовке («к обеду она будет в самый раз») и садятся в машину Энджел, видавший виды старенький «Мерседес» с оберегом от дурного глаза, пластмассовым скелетом, болтающимся под зеркалом заднего вида, и серебристой мишурой, наклеенной на приборной панели. Мама впереди, а Майлс со всеми четырьмя собаками на заднем сиденье, Гипатия учащенно дышит, растянувшись у него на коленях.
        Первая остановка у парка Гилгал, где выставлены причудливые скульптуры. Майлс фотографирует их на одолженный телефон: сфинкса с лицом одного из предводителей мормонов, скульптурное изображение короткого и толстого мужчины в кирпичных штанах с высокой талией, при виде которого все они также подтягивают свои штаны на грудную клетку и изображают из себя придурков. Огромная отломанная нога, две руки в нише, тянущие друг к другу два анатомически правильных каменных сердца, которые так и не соприкасаются.
        - Это символ любви скульптора и его жены, - объясняет Энджел.
        - Так и не соединились? Странный романтический жест, - говорит мама. - Я рада, что не была замужем за мистером Кирпичные штаны.
        «Да, потому что он также должен был умереть, как и все остальные», - думает Майлс, и накатывает отчаяние. Он не знает, сколько ему дадут пользоваться телефоном, поэтому отправляет самые прикольные видео на свой «Инстаграм», по-прежнему вспоминая оставшуюся в «Атараксии» Эллу. Майлс понимает, что она практически наверняка никогда их не увидит, потому что интернета у нее нет, а его страничка закрыта для посторонних, и все-таки ему становится лучше от сознания того, что это возможно.
        Они проходят по парку к церкви, похожей на белый замок с тремя башенками, приютившейся за черным забором с мемориальными плакатами, приклеенными скотчем и примотанными проволокой к столбам, а то и просто положенными внизу. Фотографии умерших мужчин и мальчиков, письма, букеты высохших цветов, спортивные майки, бейсболки, перочинный нож, пояс для инструмента, детские рисунки, плюшевая собачка, множество медвежат, поздравительные открытки, золотое кольцо на выцветшей серебряной ленточке, темные очки, вырванная из книги страница, багажная бирка, сломанный коптер, бумажник из крокодиловой кожи, раскрытый, кружка, трехколесный велосипед, оленьи рога, игровая приставка и говорящая рыба на тарелке из «Макдоналдса».
        Это уже чересчур. Майлс не может этого вынести. Все остальные папы, братья, дяди, сыновья, мальчики и мужчины умерли, и это все, что от них осталось? Груда мусора. Ему хочется взвыть, раскидать ногой эту кучу ко всем чертям, однако он сдерживается. Вместо этого натягивая поводок Спивака.
        - Я не хочу, чтобы собаки мочились на это.
        - Хочешь заглянуть внутрь музея? Там есть прекрасная диорама, показывающая, что предками майя были древние израильтяне, переплывшие океан на летающих кораблях, а майанский и иврит - это один и тот же язык.
        - Это не так, - возражает мама.
        - Да, но можно понять, как кому-то хотелось верить в то, что все мы связаны между собой и у бога в отношении нас есть план.
        - Глупость какая-то, - говорит Майлс. - К тому же собаки внутрь не пойдут.
        - Ничего страшного. Хочешь посмотреть пространство нашего творца? Увидеть спиральную эстакаду, Древо жизни? А еще я могу отвезти вас в коммуну рядом с парком Свободы, где много семейных комнат. Вы сможете посмотреть, что к чему, и определиться, подходит ли это для вас.
        - А мы можем остаться у вас? Я хочу сказать, в Каспроинге? - выпаливает Майлс, но на самом деле этот вопрос обращен к маме. Она не глядит на него, даже не говорит «нет». Это так нечестно.
        Два года назад
        16. Коул: Отъезды
        Коул поселилась на объединенной базе Льюис-Маккорд. У нее не было выбора. ПОЖР разрешалось видеться с МК всего по три часа в день. Когда все сводится к аббревиатурам, понимаешь, что мир оказался в глубокой заднице. «Мужчины на карантине», «прямые оставшиеся в живых родственники». Коул слышала, как охрана называла их «лишними». Словно тут устроили званый ужин, а все эти сломленные женщины имеют недостаточно высокий статус, чтобы быть причисленными к золотому кругу. С девяти до десяти утра. С двух до трех дня. С шести до семи вечера. А если ты нужна твоему маленькому мальчику, твоему мужу, дяде-гомику, престарелому отцу, брату или кузену в другое время, потому что сегодня тесты были особенно невыносимыми, очень плохо, ничего нельзя поделать.
        Коул изо всех сил старалась помогать. Потому что это были не дети в клетках, не американские концентрационные лагеря, и она могла наблюдать за Майлсом через окно лаборатории, и она делала все, чтобы ему было лучше, а нужно было заполнять столько анкет, составлять подробную историю болезни всех ближайших родственников. Это успокаивало, после первых нескольких дней ярости и потрясения в ушах все еще стоит рев двигателей вертолета, на котором они летели из аэропорта, крики санитарок, везущих Майлса, бесчувственного и обмякшего от неизвестно каких препаратов, которыми его накачали, в госпиталь базы.
        Коул прилежно описала боли в животе, мучающие Майлса, доброкачественную опухоль в груди, удаленную ей несколько лет назад (прямой тонкий шрам, проходящий прямо под соском, по которому любил проводить губами Девон - «как взлетно-посадочная полоса»), ангину ее отца, аневризм головного мозга, убивший ее мать, диабет первого типа у отца Девона, болезнь Альцгеймера у его деда, кажется, в его семье была серповидно-клеточная анемия? Родители его родителей? Двоюродный брат? История заболеваний тянется через обе семьи - чувствительные люди остро реагируют на окружающий мир.
        Коул хотела написать о том, как беспокоилась насчет сына, поскольку сострадание, забота о ближнем занимали в нем такое большое место, что временами грозили захлестнуть его с головой. В детстве Майлс заливался слезами, если случайно наступал кому-нибудь на ногу. Сама Коул ничего другого не хотела, однако она понимала, как нелегко ему придется в жизни, рыцарю сочувствия. Где тут нужно поставить галочку?
        А потом была вся эта юридическая хренотень, генерал Вэнс зачитала список обвинений: «Попытка незаконного вывоза из страны лица мужского пола, являющегося американским гражданином по факту рождения в Соединенных Штатах; перемещение лица мужского пола без разрешения федеральных властей; незаконный ввоз и попытка сбыта препаратов, чье обращение регулируется законом…», и Коул не сразу сообразила, что речь идет о Майлсе, о ее сыне, американце только наполовину, твою мать, поэтому она почти не воспринимала остальное, порядок действий в соответствии с Законом о чрезвычайном положении и прочий бред. Потому что ее официально объявили преступницей, а Майлс стал национальным достоянием, от которого зависит «безопасность будущего», и вернуться домой им никто никогда не позволит.
        Но по крайней мере они были заняты, эти «лишние», постоянными тренировками и учебными курсами во всех областях, о каких только можно мечтать, но с основным упором на ОгПДМ, еще одна аббревиатура: «Области, где прежде доминировали мужчины». Сельское хозяйство. Электротехника. Водопровод. Медицина. Когда Коул не позволили встретиться с адвокатом, она попросила, чтобы ей принесли юридические справочники. Она будет бороться с этими нелепыми обвинениями сама. Но ей отказали. На базе такой литературы не было. Но, может быть, она хочет взять пособие по началам слесарного искусства?
        Коул прилежно посещала все предложенные курсы, бегала как одержимая вокруг базы, стремясь убежать от ярости, тоски, одиночества. Она была изгоем среди остальных женщин, после того как вскрылось (генерал Вэнс умышленно организовала утечку), что ее задержали в аэропорту с припрятанными обезболивающими.
        Попытку покинуть страну вместе со своим сыном они еще могли понять, но то, что у нее были лекарства, пусть даже всего горсть таблеток, в их глазах не имело оправданий. С ней никто не разговаривал, никто даже не смотрел на нее. Словно она была лично ответственна за всех до одного мужчин и мальчиков, умерших в страшных страданиях.
        Изоляция была страшнее тактики запугивания, хотя Коул жила в постоянном гложущем страхе того, что ее разлучат с Майлсом на годы, десятилетия, вышлют из страны, бросят за решетку. Она держалась хорошо. Стараясь занять часы между посещениями Майлса всеми доступными способами.
        Военная цензура строго отслеживала все, что она писала, - сообщения по электронной почте знакомым и родственникам, оставшимся где-то далеко, Тайле и Билли, где бы та ни находилась, потому что она ни разу не ответила. И хоть она просила об этом сотню раз, ей не позволяли встретиться с адвокатом.
        Надрывный вой сирен прогрызается сквозь препараты, на которых она держится. В глубине души Коул чувствует, что этот звук здесь посторонний, она тянется к нему, даже несмотря на то, что подсознание пытается включить его в ее сон.
        Он звучит снова и снова, пугающий звук сработавшей в магазине сигнализации, вместе с детским плачем, другие покупатели смотрят на то, как охранники отводят ее в сторону, обыскивают сумку, а она держит в руках орущего трехмесячного Майлса, бесконечно измученная, на грани слез, которые Коул не может сдержать, когда женщина-охранник достает тюбик губной помады, еще с ценником, засунутый между подгузниками и одноразовыми салфетками, что произошло в реальности, когда она рассеянно положила его вместо корзинки с покупками в сумку. Кража в магазине как следствие недосыпания. Однако во сне охранница продолжает извлекать из недр ее сумки один украденный предмет за другим. Духи, пачка зефира, пачка вафель, игрушечная пожарная машинка с мигалкой, вырывающийся опоссум, затем человеческие кости, бедренная кость с узловатыми концами, нижняя челюсть, грудная клетка со съежившимся сердцем, по-прежнему держащимся в ней в кружевной сетке мышц и сухожилий. И даже если бы Коул удалось достать из сумки их все, эту бесконечную последовательность человеческих костей, разобрать их и сложить вместе, как трехмерную модель,
которые так любит собирать Майлс, они бы все равно рассыпались, потому что у нее в руках ничего не держится.
        Подавив разочарование, Коул всплывает из глубины. Открывает глаза. Еще ночь. Быть может, раннее утро. Она (по-прежнему) в своей комнате в гостинице «Дейс-инн» на базе Льюис-Маккорд, светонепроницаемые шторы раздвинуты, так как ей необходимо видеть, проснувшись, что медицинский корпус на месте, за двойным забором с колючей проволокой, и в слепящем зареве прожекторов почти не виден слабый свет в окнах. Там Майлс на карантине вместе с остальными мужчинами и мальчиками.
        До Коул доходит, что сирена воет на самом деле, раздирающе визжит у нее в голове, а также в подсознательном проявлении ее ненависти к самой себе. На автопилоте она тянется к таблеткам снотворного на ночном столике, ей приходится сделать над собой усилие, чтобы сжать пальцы в кулак. Цифровые часы показывают 03:46. Нет. Что-то случилось. Коул выбирается из кровати, натягивает толстовку поверх пижамы, не потрудившись зашнуровать туристические ботинки, позаимствованные из последней партии вещей, оставленных паломницами.
        Она кое-как добирается до двери, ведущей в коридор, наполненный топотом ног.
        - Что случилось? Пожар? С мальчиками все в порядке?
        - Стрельба в Малайзии, - откликается одна из солдат, помогающая другой матери с маленьким ребенком на руках. - Всеобщая эвакуация. Шевелитесь!
        - Хорошо. - Коул разворачивается и спешит обратно в свою комнату, ругая себя за то, что не схватила свой рюкзачок сразу же, как они снова и снова отрабатывали на тренировках действия при чрезвычайных ситуациях.
        Она открывает рюкзачок и проверяет еще раз: портативный компьютер, практичная одежда, потому что сандалии на ремешках и летние сарафаны не предназначены для конца света, футболка Девона, до сих пор хранящая его запах (или, по крайней мере, она может себя в этом убедить), аптечка первой помощи, набор туристического снаряжения и запас лекарств на месяц. Все необходимое. Кроме мужа.
        Извини, крошка.
        - Брэди! - Одна из солдат заглядывает в дверь, Коул не может сказать точно, которая именно, они для нее все на одно лицо: с короткой стрижкой, в камуфляже, с накачанной по женским понятиям мускулатурой. - Чего вы ждете? Шевелитесь, дамочка!
        - Да, мэм, - пристыженно отвечает Коул. Новая реальность.
        Она находит всех собравшимися в комнате для завтрака, смотрящими на большом телевизоре кадры случившегося в Куала-Лумпуре.
        Трясущаяся съемка с телефонов показывает пыль и дым и разбегающихся жителей, женские крики и отрывистое стаккато автоматического оружия. Камера наводится на больницу, белую с голубым, словно пляжный отель, зияющая дыра в бетоне и стекле, извергающая маслянистый дым, пальма перед зданием объята огнем. Камера опускается вниз и дергается из стороны в сторону, снимая проезжающие мимо бронетранспортеры, затем перед ней возникает солдат в мусульманском платке, закрывающим лицо, с прорезью для глаз, которая кричит что-то по-малайски женщине, ведущей съемку, ее лицо искажено от адреналина и страха.
        Текст внизу экрана выводит последнюю информацию о жертвах: убиты восемьдесят шесть женщин, в основном это врачи и медсестры, а также родственники, и кроме того - вот чем объяснялся ужас, прозвучавший в голосе ведущей выпуска новостей, - пятьдесят три мужчины и мальчика, невосприимчивых к ЧВК. Террористический акт, минометы обстреляли здание больницы с нескольких сторон из жилых кварталов. Полная слаженность действий. Пока что еще никто не взял на себя ответственность, хотя умные головы в костюмах с иголочки и с безукоризненными прическами и макияжем выдвигают предположение, что это работа «Пембетулана», что значит «Исправление», малайской группировки, связанной с триадами, экстремистской мусульманской организации, которая подобно христианскому «Новому откровению» верит в то, что предсмертные судороги мира нужно ускорить, что апокалиптическому богу требуется помощь людей, чтобы довести до конца начатое.
        Появляется генерал Вэнс, излучая напыщенность.
        - Всем сесть. У меня есть для вас объявление.
        - Вы нас отпускаете? Потому что пора уже, черт возьми!
        Генерал несколько сдувается.
        - Мы переводим вас в другое место. Для вашей же собственной защиты, а также в интересах национальной безопасности.
        «Не храни все свои яйца в одной корзине», - думает Коул.
        17. Коул: Сообщения, которые не могли быть отправлены
        Вана отводит ее наверх в комнату для гостей Каспроинга, чтобы она смогла воспользоваться своим компьютером, потому что у него есть доступ к виртуальной частной сети, которая перенаправляет трафик, пуская его скакать по всему земному шару подобно шарику из игрального автомата, а также использует другие мудреные технические прибамбасы, которые Коул все равно не понимает.
        - Если понадобится моя помощь, техническая поддержка или еще что-либо, дайте мне знать. - Вана задевает рукой Коул, потянувшуюся за мышью, заливается краской и тотчас же ее отдергивает. Даже несмотря на то, что это произошло случайно. Коул не уверена в том, что это произошло случайно.
        - О. Мм. Спасибо. Я хочу сказать, думаю, я здесь справлюсь. - Когда к ней в последний раз прикасался другой человек, взрослый? Нежно.
        Не слушай меня, не останавливайся!
        «Извращенец», - с укором отчитывает она призрак. Но мгновение уже прошло, если вообще что-то было. И нет времени. Только не сейчас.
        - Я умею отправлять сообщения по электронной почте… - волнуясь, говорит Коул. - Я хочу сказать, мне уже давно не приходилось это делать, но…
        - Почему? - озадаченно смотрит на нее Вана. Потому что ей, разумеется, в последние два года никто не ограничивал общение с окружающим миром, строгой цензурой на военной базе и нулевой терпимостью в «Атараксии», и вот Коул чуть не выдала себя. Уровень мошенничества: зеленый новичок.
        - На «Маке». Я больше привыкла к ПК.
        Гладко.
        - Все в порядке. Дальше я сама. Спасибо. Огромное. - Снова покраснев, она не отрывает взгляда от экрана, чтобы не нужно было смотреть на Вану. Когда та наконец уходит, Коул испытывает сокрушительное облегчение.
        Она встает, чтобы закрыть дверь в комнату.
        Ей не хочется, чтобы ее застигли врасплох. И она создает новый ящик электронной почты - к черту виртуальную частную сеть. Департамент мужчин следит за всеми ее страничками в социальных сетях. Она не уподобится тем беглецам, кто по недомыслию разрешают определять свое местоположение. «РвотаБлестками». Хочется надеяться на то, что Келетсо вспомнит их старую хохму и не отправит письмо в спам, на то, что подруга жива и здорова в противоположном конце земного шара. Прошел уже год с тех пор, как на базе Льюис-Маккорд ей разрешили отправить краткое сообщение. С чего начать? Тут все просто. Коул печатает только самые существенные детали. Федеральное преступление, случайная смерть, в которой ее могут обвинить, и еще - это не 419-е мошенничество[20 - Нигерийские письма - вид мошенничества, получивший наибольшее распространение с появлением массовых рассылок по электронной почте. Как правило, мошенники просят у получателя письма помощи во многомиллионных денежных операциях, обещая солидные проценты с сумм. Другое название - 419-е мошенничество, оно также связано с Нигерией: 419 - это номер статьи
нигерийского закона, запрещающей, в частности, этот вид мошенничества.], но вместе со мной африканский принц, и нам необходимо выбраться отсюда. Пожалуйста, помоги. Ты мне нужна.
        После чего она сидит и ждет. И ждет. Берет лежащую на кровати книгу. Рассеянно листает ее, вызывает обновление экрана. Потом еще раз. Стараясь не сойти с ума. Через сорок восемь минут приходит ответ.
        Кому: РвотаБлестками@mailserve.com
        От: Келетсо. Бакгатла@afrifact.co.za
        Дата: 26 апреля 2023 года, 17:05:47 GMT+2
        Тема: На: SOS
        Твою мать!
        Даже не знаю, что еще сказать.
        Кому: РвотаБлестками@mailserve.com
        От: Келетсо. Бакгатла@afrifact.co.za
        Дата: 26 апреля 2023 года, 19:24:03 GMT+2
        Тема: На: На: SOS
        Ты хоть понимаешь, какая это задница?
        И ты хочешь сделать еще хуже каким-нибудь бредовым недоделанным планом бегства? Остановись на минуту, К, черт бы тебя побрал! Включи голову. ТЕБЕ ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО НАЙТИ АДВОКАТА. Сдайся властям. Пойди на сделку. До тех пор тебе не дадут покинуть США; как ты думаешь, что произойдет, если ты попытаешься покинуть страну прямо сейчас?
        Если не хочешь делать это ради себя, сделай ради М. Он еще ребенок. Извини, но я должна это сказать: ТЫ ЗАБРАЛА СВОЕГО РЕБЕНКА ОТТУДА, ГДЕ ОН БЫЛ В БЕЗОПАСНОСТИ, И ПОДВЕРГЛА ЕГО РИСКУ. Прекрати!
        Пожалуйста, расскажи, что происходит. Где вы сейчас?
        Целую
        Кел
        Кому: РвотаБлестками@mailserve.com
        От: Келетсо. Бакгатла@afrifact.co.za
        Дата: 26 апреля 2023 года, 20:56:36 GMT+2
        Тема: На: На: На: SOS
        Так. Прошел час с тех пор, как я отправила предыдущее письмо, и я немного успокоилась. Я выплакалась Сисонке, и она указала на то, что ты не дура и ни за что бы не подвергла опасности М без веских на то причин, так что, вероятно, у тебя есть все основания не сдаваться властям.
        Сисонка также напомнила, что ты моя лучшая подруга с тех пор, как нам было по двенадцать лет, а это означает, что моя задача помочь тебе спрятать трупы, если до этого дойдет дело. Что я хочу этим сказать: ты перед Сисонкой в неоплатном долгу.
        Понимаю, ты многое мне не говоришь. Сейчас оно и к лучшему. Я не считаю твой суперумный адрес абсолютно надежным (да, я не забыла, как твоя кошка съела мой крем с блестками и потом ее вырвало мне на туфли). Но, подружка, если ты хочешь, чтобы я стала твоей удаленной помощницей, ты должна мне кое-что объяснить.
        Дело плохо.
        Но ладно, давай сперва вытащим вас с М из Додж-Сити[21 - Додж-Сити - город в штате Канзас, во время освоения Дикого Запада прославился своими буйными нравами и разгулом преступности. Его название стало нарицательным для обозначения места, где царит беззаконие.], и уже потом ты объяснишь, как, блин, это случилось.
        Я так понимаю, «Скайпа» и голосовой почты у тебя нет.
        Я поговорю с юристом.
        Вылететь из страны ты не сможешь. Можно было бы перебраться в Мексику или Канаду, но я не знаю, как сейчас охраняются границы, а Национальный реестр мужчин наверняка уже разослал ориентировки. Честное слово, по-моему, лучший выбор - это корабль.
        Понимаю, это позапрошлый век. Однако береговая охрана самая дырявая. Я справилась у знакомой хакерши, изучавшей материал про беженцев из Австралии. Есть «серые» маршруты кораблей: переоборудованные круизные лайнеры под управлением женских экипажей, которые переправляют людей через океаны, не задавая никаких вопросов. Стоит это недешево, но зато весьма надежно. Самое сложное - это подняться на борт; береговая охрана Соединенных Штатов не пускает их в американские порты, поэтому корабли остаются в международных водах, и пассажиров на них доставляют быстроходные катера. Эта часть и есть самая дорогая. Однако беглецам выбирать не приходится, так что просто поставь перед собой цель убраться ко всем чертям из Америки.
        Вероятно, придется дать кое-кому на лапу, так что захвати с собой все наличные, какие только сможешь.
        О том, что будет на этой стороне, можно будет думать потом. Теперь, когда почти все заболевшие уже умерли, большинство африканских стран с радостью принимают иммигрантов. В целом матриархальная культура менее строгая. Если сможешь добраться до Луанды или любой точки южнее, я пришлю за тобой джип.
        Теперь, когда мужчин нет, далеко не везде стало хуже. Некоторые страны процветают, когда больше нет террористических группировок, состоящих из одних мужчин, и всевозможных незаконных вооруженных формирований, наводящих ужас на мирное население. К тому же появляются потрясающие теории относительно нового экономического устройства, я внимательно за этим слежу.
        Как только вы с М будете в безопасности, можно будет сосредоточиться на том, чтобы вернуть вас домой в Южную Африку. Tjaila[22 - Вернуться домой (африканск.).]. И тогда ты расскажешь мне ПОДРОБНО, какого черта ввязалась во все это, а я уж подумаю, простить ли тебя за то, что ты втянула и меня.
        Все будет хорошо. Не паникуй. Я тебя люблю. И еще: пошла ты к такой-то матери.
        Кел
        Коул выходит из электронной почты, обдумывает план, с сознанием того, что где-то, пусть и очень далеко, у нее есть союзник. «Тебе понадобится большой корабль», - говорит она, обращаясь к экрану, после чего, не в силах устоять, открывает свою обычную почту и сталкивается с невозможным.
        Кому: Коул@ColeFolds.com
        От: Билли Брэди
        Дата: 23 апреля 2023 года, 11:14:26 ТПВ[23 - Тихоокеанское поясное время.]
        Тема: Ты где?
        Я так тревожусь о тебе! Ты где? С тобой все в порядке? Ты в опасности. Сдайся властям. Я тебя умоляю, сестренка!
        Целую
        Билли
        Кому: Коул@ColeFolds.com
        От: Билли Брэди
        Дата: 24 апреля 2023 года, 09:02:10 ТПВ
        Тема: Пожалуйста, дай о себе знать
        Тревожусь жутко. В «Атараксии» говорят, что могут устроить амнистию. Но ты должна вернуться, срочно. Пожалуйста, сестренка!
        Целую
        Билли
        Кому: Коул@ColeFolds.com
        От: Билли Брэди
        Дата: 25 апреля 2023 года, 19:55:43 ТПВ
        Тема: Я в беде
        Сестренка, меня обвиняют в пособничестве в похищении. Пожалуйста, пожалуйста, объявись! Так будет лучше для нас обеих. Ты будешь в безопасности.
        Люблю
        Билли
        - Твою мать!.. - Коул захлопывает компьютер. Снова его открывает и выходит из электронной почты. Закрывает все окна, перезагружает компьютер. - Твою мать, твою мать, твою мать! - Ее сестра никогда так не говорила. Начнем с того, она никогда не говорит «пожалуйста». «Люблю», «сестренка». Это ловушка. Какая мерзость! Департамент мужчин изображает ее мертвую сестру, чтобы заставить ее вернуться. Господи!
        18. Билли: Холод зовет
        Они отстали от Коул на двое суток, возможно, меньше. У нее в голове постоянный звон, отчего время кажется пористым и мягким. Они найдут ее здесь, Билли в этом уверена. Коул будет наскребать наличные, угонять новую машину, проверять электронную почту, собирать информацию, строить планы. Черт возьми, может быть, мастерить бумажных балерин и футболистов! Именно этим и занималась ее сестра в рамках одного большого проекта - рекламный ролик стирального порошка с одними бумажными куклами, превращающимися в другие. И этим удовлетворять все потребности своей семьи! Рисовать картинки и мастерить фигурки, притворяясь, будто это настоящая работа, такая игривая, такая увлекательная, в то время как Билли всю свою жизнь приходилось надрывать задницу. А какие потребности у нее самой? Доставить Майлса миссис Амато, живого и невредимого, закончить эту грязную игру, получить деньги и найти какое-нибудь местечко с красивым пляжем и коктейлями.
        Но сначала гостиница, чтобы провести ночь. Настоящая, не ночлежка для беженцев. Без ненужной бумажной волокиты. Зара платит за это, отсчитывая купюры. Одна комната, две двухспальные кровати. По молчаливому соглашению Билли спит одна, а эти двое устраиваются вместе. И не из уважения к ней. Они ее ненавидят. Ждут не дождутся от нее избавиться. Билли опасается, что они придушат ее во сне.
        Она отказывается от снотворного, которое ей предлагает Рико. Памятуя о тех таблетках, украденных из шкафчика в кабинете психиатра, которыми она накормила Майлса и Коул в «Атараксии», подмешав к горячему шоколаду. Билли поступила так со своей сестрой, потому что хотела не впутывать ее во все это, чтобы не подвергать опасности. Вот видите, как она ее любит? И она не хотела пугать и расстраивать Майлса. Определенно, она делала как лучше. Ей уже тошно оправдывать свои поступки. Ну почему никто ей не верит?
        Зара, здоровенная сучка, красит ногти на ногах, резкая вонь ацетона временно подавляет все остальные запахи в номере - женского пота, застарелого табачного дыма, пропитавшего куртку Рико, висящую на спинке стула, тонкий смрад гниющих цветов. Билли никогда бы не подумала, что Ужасы войны из тех, кто раскрашивает в кроваво-красный цвет ногти на своих белых, как рыбье брюхо, ногах, и, наверное, можно было бы попросить ее не делать этого, так как голова разболелась еще сильнее. Назойливый гул не прекращается. Сплошной звон в ушах.
        Рико заперлась в ванной, как будто Билли не знает, что она разговаривает с миссис А. Ее голос булькает, словно у персонажа мультфильма. Эта бесполезная бессмысленная погоня за ускользающим призраком.
        По телевизору круглосуточно передают новости. Канал «Аль-Джазира», но без звука. Сюжет о наводнении в Бахрейне переходит в свадьбу двух знаменитостей, канадской блогерши, о которой Билли никогда не слышала, и британской исполнительницы рэпа, смутно знакомой, с разноцветными косичками и татуировками по всему телу. Далее президентские выборы в Финляндии, Марти Рюйконен добивается снятия эмбарго на банк спермы, и следом ученые дамы с очень серьезным видом рассуждают, как пагубно это может сказаться на борьбе с ЧВК (нужно побыстрее найти Майлса, пока рынок «молочка» еще такой аппетитный), протесты в Греции из-за ограничений водоснабжения, и специальный репортаж о всплеске нового вида экзотического туризма, искательницы острых ощущений отправляются в места массовой смерти мужчин, такие как «Пионен», подземный бункер времен холодной войны в Стокгольме, где шестьсот богатых технократов, бизнесменов, правительственных чиновников и высших военачальников укрылись от вируса. И все равно умерли.
        И тут Рико выходит из ванной и убирает телефон в карман куртки с выражением лица, красноречиво говорящим, что не все потеряно. Пока что.
        - Покупатель по-прежнему очень заинтересован, - поднимает большой палец вверх она.
        - Мм, - говорит Зара, обмахивая ладонью ноги. «Могла бы воспользоваться феном», - думает Билли.
        - Но нам нужно двигаться, получить результат. Хакеры еще не смогли взломать аккаунты твоей сестры.
        - Не думаю, что она настолько глупа, чтобы ими воспользоваться. - Но, блин, Билли знает того, кто может это сделать. Каковы шансы? Трудно удержаться за мысль, все вокруг крутится, а Рико продолжает что-то бормотать, не давая ей сосредоточиться.
        - Мы начнем с мотелей, затем перейдем к коммунам. Будем следить за твоей электронной почтой, вдруг сестра ответит. Для этого можно воспользоваться библиотекой. Всё как в старые времена. Она не могла далеко уйти.
        - Мм, - снова говорит Зара. Она гасит сигарету о стену и бросает окурок на ковер. Забравшись под одеяло, она отворачивается лицом к стене и засыпает, все так просто. Это можно определить по характеру дыхания. Билли тошно от зависти. После того как Рико гасит свет, она часами лежит в вибрирующей темноте.
        Но где-то ближе к утру ей удается заснуть, потому что когда она моргает, борясь с забытьем, уже снова светло и все собираются.
        - Сколько сейчас времени? - Билли усаживается в кровати, мутная, и видит свое отражение в огромном зеркале напротив. Секс-зеркало для того, чтобы лицезреть во всех ракурсах гостиничный разврат. Грязные спутанные волосы залеплены клейкой лентой. Ей никогда не удастся это исправить. Но картинка перед глазами больше не дрожит, и мысли ведут себя так, будто катушку с пленкой, на которую они записаны, вставили обратно в голову.
        - Ты проспала тринадцать часов, - говорит Рико. - Сейчас двенадцать минут третьего. Мы не смогли тебя разбудить.
        - Мы думали, ты впала в кому, - добавляет Зара.
        - Не впала. - Билли сбрасывает ноги с кровати. - У кого-нибудь есть щетка для волос?
        Рико достает круассаны и кофе - настоящий кофе из термоса - и это помогает. Очень. Еда, кофе и хороший сон.
        - Пожалуй, нужно было сначала выпить кофе и посмотреть, как себя чувствуешь. Воистину черное золото.
        - Во сколько тебе это обошлось? - спрашивает Зара.
        - Тебе лучше не знать, - отвечает Рико. - За термос запросили сотню. Я сторговалась за восемьдесят пять.
        - Мы прибыли в жуткое место, - говорит Билли. Круассан лопается у нее во рту, брызгая заварным кремом. Выпечка, получившая пулевое ранение в голову.
        - Долбаная Юта, - соглашается Рико.
        - Одно дело нехватка мужчин, но нехватка кофе - это уже настоящий ад. Если кофе - черное золото, можно ли считать чистое семя белым золотом? И каков тогда обменный курс?
        - Кому-то явно стало лучше, - замечает Рико, и Билли чувствует внутри тепло, не только от подслащенного напитка с кофеином, и она вспоминает мысль, ускользнувшую от нее вчера. У Коул хватит ума избегать социальных сетей. А у ее ребенка? И какое там у него пользовательское имя, твою мать? Что-то мудреное и раздражающее… миллиономили или метрикмили.
        - Можно воспользоваться твоим телефоном? Я кое о чем подумала.
        Ей требуется несколько попыток, чтобы вспомнить свой собственный пароль от «Инстаграма», но вот дело сделано, и пользовательское имя Майлса в списке ее друзей ждет ее. Она была недалека от правды. «Км_парень!», сокращение от «километропарень», готово, вот его личный аккаунт. Билли занесла его в друзья три года назад, как прилежная тетка, когда отец мальчишки создал для него аккаунт, и с тех пор ни разу не заглядывала к нему. До настоящего времени.
        - Что это там у тебя? - Рико склоняется к телефону, чтобы получше разглядеть фотографию скульптуры кислого лысого ублюдка капитана Пикара[24 - Капитан Жан-Люк Пикар - персонаж научно-фантастического телевизионного сериала «Звездный путь».] в кирпичных штанах, на стене у него за спиной висят инструменты.
        - Ты знаешь, как обратить это фото из копии экрана?
        - Ты хочешь его развернуть?
        - Нет, найти в интернете похожие снимки, сделанные другими людьми, которые помогут определить, где это находится.
        - Это я могу. - Рико забирает телефон, и через считаные минуты у них есть ответ. Эта причудливая скульптура находится в парке Гилгал. В Солт-Лейк-Сити.
        После первоначального облегчения, экстаза, вызванного тем, что она оказалась права относительно того, где Коул, и что все скоро закончится, нудная рутина. Ходить от одной двери к другой. «Здравствуйте, не желаете приобрести косметику «Эйвон»?» Четвертое, пятое ПР-временное жилье, или как там это называется, с горечью думает Билли. «Управление временного жилья - воссоединение семей по всей Америке!» - возвещает вывеска над входом, словно это не запущенный «Хилтон», превращенный в убежище для бездомных беженцев. Все так официально, в обилии бумаг можно утонуть. Канцелярские крысы, блеющие: «ничего не знаю, никого не видела». Абсолютно никакой помощи. Погоня за неуловимым призраком.
        Оставшиеся ждать на улице надзирательницы (эти стервы, сучки, кровожадные шлюхи) любезно купили Билли новую теплую толстовку, что абсурдно по такой жаре, но по крайней мере можно натянуть капюшон, скрывая рану и изуродованные волосы, крысиной шерстью ощетинившиеся вокруг пластыря, пока она любезно наводит справки у недовольных, раздражительных социальных работниц.
        Сейчас перед ней негритянка, с пышной курчавой шевелюрой, говорящей: «веселая девчонка», и глубокими складками в уголках губ и на лбу, добавляющими: «но только когда я не занимаюсь ненавистной работой». «Тут мы с тобой похожи, сестренка», - думает Билли. И все-таки между ними есть большая разница: от того, чем она занимается сейчас, зависит ее жизнь. В фойе пожилая женщина сидит, сгорбившись, на плюшевом диване, остатках былой роскоши навороченной гостиницы, глядя в окно на стоянку, где между брошенными машинами натянуты веревки с сушащимся бельем, и похлопывая себя ладонью по рту. Из коридоров доносятся детские крики, злобные и пронзительные. Как люди могут так жить?
        По крайней мере она уже выработала какой-то рисунок общения. Обаяние по четвертому (или по пятому?) разу.
        - Приветствую! - Обаятельная улыбка, не обращать внимания на запах, неотступно следующий за ней, приторно-сладкий, миазм отчаяния, порожденный пугающей мыслью, что Коул с Майлсом уже давно уехали отсюда и теперь смеются над ней. - Надеюсь, вы мне поможете. Я ищу сестру и племянницу. Я так о них тревожусь. Можно показать вам фотографию?
        Наводка: протянуть огромный телефон Зары со сделанной три года назад фотографией Коул и Майлса, мальчик в голубом полосатом комбинезоне достаточно бесполый, чтобы сойти за девочку; эту фотографию Билли загрузила со странички своей сестры в «Фейсбуке».
        - Давайте для начала выясним следующее, мэм, - говорит Курчавая. - Я с радостью вам помогу, но сначала вы должны заполнить анкету воссоединения, если только вы уже не зарегистрированы в нашей службе, но в этом случае мне нужен номер вашей карточки социального страхования и… - Конец фразы теряется в истошном крике одной из девочек, которая вбегает в фойе и прячется за плюшевым диваном, на котором сидит страдающая деменцией старая дама, смотрящая на стоянку.
        - Это займет всего минуту, - говорит Билли, показывая телефон. - Вы их видели? Пожалуйста! У моей сестры проблемы с психикой, и я должна передать ей лекарство. - Еще одна демонстрация, достать из кармана пузырек, с зелеными и белыми, теми, которые сладкие, таблетками, и потрясти его. - Мне нужно срочно дать их сестре.
        - Я не могу раскрывать подобную информацию, - говорит социальная работница. - Вы должны зарегистрироваться у нас. Это сведения личного характера.
        - Что важнее, неприкосновенность личности или здоровье и безопасность ребенка? Подумайте о ее дочери. У моей сестры проблемы с головой, она не отдает отчета в своих действиях, а вы, отказываясь мне помочь, подвергаете угрозе ее дочь!
        - Пожалуйста, оставьте мне свои координаты, и я их ей передам.
        - Вы хотите сказать, она здесь.
        - Мэм, я хочу сказать, что если вы оставите мне свои координаты, я их передам, если здесь появится кто-либо, подходящий под ваше описание. Но весь процесс многократно ускорился бы, если бы вы заполнили вот эту анкету. - Она стучит по зеленому бланку на стойке. - Эта система предназначена как раз для того, чтобы помогать таким, как вы и ваша сестра. Но вы должны быть в ней зарегистрированы.
        - Мне это не нравится, - говорит Билли. Они это обсуждали, она и меньшее из двух зол, приставленных к ней. Если на Коул и Майлса разослана ориентировка, федералы разыскивают также и ее. Американский жаргон, почерпнутый из телевизора и кино, забавляет ее. Это все равно что попасть в одну из серий «Закон и порядок: специальное мужское подразделение». Однако это означает, что она не покажет этой корове-бюрократке, только притворяющейся любезной, свою несуществующую карточку социального страхования или южно-африканский паспорт и не предоставит какие-либо другие данные о себе.
        - Я вас прекрасно понимаю, - с фальшивым сочувствием говорит социальная работница, - но таков порядок. Вы можете обсудить это со своим адво…
        Но Билли взрывается. Вулканическая ярость, из ниоткуда.
        - Знаешь что? Да пошла ты!.. Вместе со своим высокомерием! Я беспокоюсь о своей сестре! А ты разыгрываешь передо мной чертову «Штази»[25 - «Штази» - министерство государственной безопасности Германской Демократической Республики, отличалось жесткими и циничными методами работы. Его название стало нарицательным.]. Куда подевалось право на неприкосновенность личности? Что стало со свободой информации?
        - Полегче, успокойся. - Рядом с ней материализуется пришедшая с улицы Рико. - Приношу свои извинения, моя подруга не в себе, ей пришлось столько вынести. Вы бы нам очень помогли, если бы сказали, видели ли их…
        - Воссоединение? Скорее расщепление. Трещина! Раскол! Вот чем вы занимаетесь! Вонючие крысы!
        - Уймись! - Рико хватает ее за плечо с такой силой, что останутся синяки, и шипит ей в ухо: - Ты только все испортишь!
        Билли вздрагивает. Они с Коул называли это «крапивкой». Частенько делали такое друг дружке. «Девочки, ваши игры слишком жестокие!» Они хватали друг друга за руку, в той сладкой точке прямо под бицепсом. Столько «крапивок» за одни длинные зимние каникулы, когда Коул в четырнадцать лет впервые пошла на осмотр к гинекологу, черно-синие синяки на обеих руках видны под халатом с короткими рукавами, и врач спросил, кто ее избил.
        - Это никуда не приведет, - говорит Рико, сверкая улыбкой, словно ножом.
        - Я все понимаю, хорошо? - Билли высвобождает руку. - Я все понимаю. - Она выходит на улицу, между бельевыми веревками с обмякшей чужой одеждой, и выуживает из кармана пузырек с таблетками. Опять этот запах. Гниющие цветы и отчаяние.
        - Угу, - говорит Рико, словно непослушному щенку, и забирает у нее из пальцев пластмассовый пузырек. - Если у тебя случится передоз, это будет очень некстати.
        Мимо них проносится на трюковом велосипеде девочка в канареечно-желтом шлеме, запрыгивает на бордюрный камень, и на какое-то мгновение Билли кажется, что это Коул, она хочет крикнуть ей вслед: «Остановись, подожди меня!» Ее пальцы ощупывают край клейкой ленты на голове. Ей больно. Она упала с велосипеда, а Коул уехала вперед, скрылась вдали, как всегда. Кто-то должен сходить и позвать маму. Но мама умерла. От аневризмы головного мозга, на диване, в возрасте пятидесяти трех лет. Нет, не так, это произошло много лет назад. Она больше не восьмилетняя девочка, которая отчаянно крутит педали, мчится сквозь зеленый тоннель, образованный палисандровыми деревьями, кишащими пчелами и усыпанными пурпурными цветками, стараясь догнать свою старшую сестру, которая не хочет ее подождать, не хочет дать ей шанс. Это не Йоханнесбург, тридцать лет назад. Это Солт-Лейк-Сити, сейчас. И папа тоже умер. Как и все остальные. Он записал прощальное видеопослание, в доме для престарелых в Кларенсе, куда перебрался, выйдя на пенсию. Это было ужасно грустно, твою мать, кучка стариков из города, собравшихся вместе со своими
близкими, чтобы записать на видео «вечеринку на закате», пока рак еще не стал невыносимым, приковав их к постели. Билли даже не смогла досмотреть это до конца.
        Сидя в библиотеке. Выходя в интернет с общественного компьютера, а не с телефона Зары, чтобы никто не смог их отследить. Билли понятия не имеет, как работает вся эта хакерская хренотень. Но она знает, что будет очень плохо, если они пересекут финишную черту на пути к Майлсу вторыми, за федеральными органами Соединенных Штатов.
        Составляя электронное сообщение. Сосредоточиться трудно. Шрифт слишком мелкий, экран слишком яркий. В зале шумно; разве в библиотеке не должна стоять тишина? Билли пришлось дожидаться, когда освободится компьютер. Сейчас она зажата между тощей девчушкой-подростком, украдкой гуляющей по порносайтам, и потрепанной домохозяйкой, которая что-то вяжет, краем глаза смотря по «Ютубу» подборку каскадерских трюков, завершившихся неудачно. В детском читальном зале кто-то читает лекцию о безопасной для экологии утилизации бытовых отходов жадно внемлющим взрослым, неуютно ерзающим на маленьких стульчиках, с коленями, задранными до самых сисек. Обрывки лекции прерывают нить мыслей, а курсор мигает-мигает-мигает.
        Эй, психосучка,
        Догадайся, кто остался в живых?
        Необходимо вести оборот посевных культур, чтобы не истощать в почве питательные вещества. Ей требуется время на восстановление.
        Удалить. Удалить. Удалить. Попробовать снова.
        Привет, жирный старый король Коул[26 - Аллюзия на «Старый король Коль» - английский детский стишок.]!
        Это я-а, Марио[27 - Аллюзия на персонажа игр для игровых приставок «Нинтендо».]!
        Чтобы она чувствовала себя в безопасности. Прощенной. Тон - это главное.
        - Честно-пречестно, - произносит Билли вслух, и сидящая рядом девица-порноголик имеет наглость повернуться и цыкнуть на нее.
        Понюхать что-то в ванной, из серебряной шкатулки у Рико из куртки. Она держит шкатулку руками в своих радужных перчатках, вместе с соломинкой из нержавеющей стали, предназначенной специально для этого.
        - Это кокаин?
        Вкус у порошка дерьмовый, он обжигает Билли нос, покрывает слизистую оболочку горла химическим зловонием. Почище, чем от бомжихи.
        - «Скорость»[28 - «Скорость» («спидбол») - смесь кокаина с героином или морфином, крайне опасная для жизни.]?
        - Риталин. Ты его уже принимала. Но так он действует лучше.
        Что бы это ни было, у нее в голове становится светло и беспокойно. Ее наполняют нервы и силы. Сейчас она всем покажет, кто есть кто.
        Билли снова проверяет страничку Коул в «Фейсбуке», перебирает различные пароли, пробуя войти в ее электронную почту. Кличка кошки, день рождения Майлса, годовщина свадьбы, любимое лакомство. Крем-карамель. Гастрономические предпочтения сестры весьма примитивные. Ничего. Билли перебирает подруг своей сестры, добавляет их себе в друзья, отправляет им сообщения с ловушкой, достаточно туманные.
        Есть какие-либо новости от Коул? Я о ней тревожусь. Пожалуйста, передайте ей, что я пытаюсь с ней связаться. Срочно. Желаю всего хорошего.:)
        Сообщение сестре, с нового адреса электронной почты на тот случай, если ее ящик взломан. (Неужели не осталось ничего сокровенного?)
        Привет, чувиха!
        Ух! Это я. У меня все ок. Прекрасно понимаю, что ты испугалась и повела себя так, как сочла нужным. Как Лизель Роджерс, помнишь?
        Седьмой класс. Коул вообразила, будто Лизель пристает к ее сестре (на самом деле она ей этого не говорила, Коул опять все неправильно поняла), и после уроков повалила ее на землю. Лизель сломала руку, а Коул отстранили от занятий до конца семестра, потому что она была старшеклассницей, обижавшей малышей. Ей пришлось писать экзаменационные работы в учительской, под бдительным присмотром мистера Элиотта.
        Я по-прежнему могу вытащить нас отсюда, через свои каналы. Свяжись со мной. Ты же не хочешь, чтобы другая команда добралась до тебя первой.
        - Хорошо, - одобрительно замечает Зара, заглядывая ей через плечо.
        Снова хождение от одной двери к другой, в голове гул от наркотика. Пчелы в палисандровых деревьях. Запах преследует ее. Сассапариль, это плотоядное растение, которое цветет раз в году. Она чересчур весела, чересчур возбуждена, говорит слишком быстро, слишком заигрывающе.
        Ближе к вечеру они встречают людей, возвращающихся домой с работы, женщину с желтым значком «Спроси у меня об ЦСПД», которая пытается пригласить их на молитву. Билли показывает им фотографию Коул и Майлса. Вы не видели эту собаку? Эта сучка не откликается, когда ее зовут, но щенок хороший.
        У дамы со значком маленькая девочка, наверное, потому что пол - это концепция, прячущаяся за ее юбку. Застенчивость - это тоже концепция. Все мы концепции. Нуждающиеся в опоре. Билли буквально летает. Ей хочется, чтобы и ее мама была еще жива. Знала ли она ее? Воспоминания - это также концепция. Ты строишь у себя в голове дом и украшаешь помещения, однако обои меняются в то самое мгновение, когда ты в него заходишь, мебель перемещается, если за ней не следить. Билли изо всех сил старается быть внимательной.
        - Я очень беспокоюсь, - говорит она. Но когда она позднее снова проверяет аккаунт Майлса, там новая фотография, трактора с надписью на кабине.
        Три месяца назад
        19. Коул: Царицы Нарнии
        Вообще-то они не должны были знать, где находятся, но, по слухам, это была Калифорния. Что имело смысл: перелет, уносивший их с объединенной базы Льюис-Маккорд и прочь от угрозы нападения, занял всего несколько часов в темноте. Ферма называлась «Атараксия», хотя, наверное, это название не было настоящим, как на самом деле не была она и винодельческим заводом, хотя вид у нее, нужно признать, был соответствующий: приземистые здания из стекла и бетона, раскинувшиеся по склону холма подобно скоплению галерей современного искусства, приютившихся среди бескрайних виноградников. Однако на гребне холма стояли сторожевые вышки, на которых круглосуточно дежурили часовые, да и на фермах долины Напа нечасто можно встретить вооруженные патрули и бункеры, уходящие на пять уровней под землю.
        Все это было построено на случай ядерной войны, изменения климата или пролетарской революции, а может быть, черт возьми, восстания недовольных водителей такси, сексуальных роботов… кто знает, о чем с ужасом думали долгими темными ночами богатые придурки из Кремниевой долины. Здесь имелись собственная больница, оборудованная по последнему слову науки и техники, роскошное жилье на двадцать семей и жилье попроще на пятьдесят человек прислуги, подземные теплицы, оснащенные гидропоникой, беговая дорожка, учебные классы, центр отдыха с тренажерным залом, винным погребом, долбаным бассейном, заполняющимся из скважины, и любимым местом Коул, самым абсурдным: гавайским баром, оформленным в стиле джунглей.
        Однако ничто это не спасло хозяев от ЧВК. Коул не знала, кто жил здесь до того, как комплекс был реквизирован временным правительством. Семейство Цукербергов, Бринов или Безосов[29 - Цукерберг, Марк Элиотт (род. 1984) - американский предприниматель в области интернет-технологий, создатель и владелец социальной сети «Фейсбук»; Брин, Сергей (род. 1973) - американский разработчик, один из соучредителей компании «Гугл»; Безос, Джеффри Престос (род. 1964) - основатель и владелец интернет-компании Amazon.com.] - на этом перечень известных ей имен воротил высокотехнологичного бизнеса заканчивался. Девон знал бы, однако звучащий у нее в голове его призрачный голос - лишь дешевый попугай, повторяющий воспоминания.
        Нужно было бы подписаться на полный пакет всезнающего привидения.
        Какой-то остряк, бывший здесь до них, нацарапал изнутри на двери кабинки туалета у просторного наземного холла стишок о происхождении богатства бывших владельцев. Коул видела, как Майлс и Элли, единственный ребенок его возраста, распевали этот стишок, дружно хлопая в ладоши:
        Кто бывший царь «Атараксии» - ты мне скажи?
        Миллиардер или грязный политик, погрязший во лжи?
        Кинозвезда или просто компьютерный бог?
        Или гламурный рок-идол с патлами до ног?
        Русский бандит-олигарх иль саудовский шейх?
        Наркобарон, он кровью залит до ушей?
        Мы никогда не узнаем, об этом нам не говорят.
        Царь «Атараксии» тайну унес с собой в ад!
        Прежде Коул думала, что богатство - это когда тебе завидуют: модные бренды уничтожают лишнюю продукцию, «Горящий человек»[30 - «Горящий человек» - ежегодное событие, происходящее в пустыне Блэк-Рок в штате Невада. На неделю в пустыне устанавливаются произведения современного искусства, часто фантастических форм, которые затем сжигаются.], подростки, сколотившие состояние в «Инстаграме», помешанные на личных самолетах и кичливой роскоши. Однако попав в «Атараксию», она видит, что богатство - это не просто другой образ жизни, это целиком другая жизнь. И абсолютная безопасность - какую не может обеспечить даже объединенная база сухопутных войск и морской пехоты.
        Однако рай - это в определенном смысле также и ад, если тебе не позволяется никуда уходить, не позволяется жить. Со временем Коул начала воспринимать все как бесконечные каникулы в чистилище, завернутые в защитную упаковку удушающей роскоши. По крайней мере здесь покончили с аббревиатурами. Мальчиков теперь называют «мужским контингентом», но карантин приобретает новое зловещее качество. «Мужской контингент» нужно оберегать. Запереть сыновей и братьев, отцов и мужей, друзей и знакомых!
        Их здесь четырнадцать человек, восемь мужчин и мальчиков и их ближайшие родственники, плюс обслуживающий персонал из тридцати двух человек, что, кажется, слишком много. Медицинские работницы, уборщицы и охранницы, потому что есть свобода перемещения по территории, однако покидать ее категорически запрещается.
        Слава богу, тесты прекратились. Возможно, потому, что объем выборки слишком маленький и не позволяет получить достоверные результаты, а может быть, подозревает Коул, потому что это безнравственно. Далеко не лучшие образцы.
        Здесь есть Энди, маляр из Филадельфии, он тут со своей одиннадцатилетней племянницей Эллой, с которой подружился Майлс. Он жив потому, что ему удалили предстательную железу, затем последовала химическая кастрация. Один из немногих счастливцев, успел, когда такие операции еще делали.
        Есть пятилетний Тоби, сын Джеммы, помешанной на теории заговоров женщины из Индианы, ассимилировавшей всю теорию «Кью-анона»[31 - «Кьюанон» - распространенная в США теория заговоров, считающая, что страной (или даже всем миром) правит некая тайная и могущественная клика сатанистов-педофилов, включающая в себя лидеров Демократической партии, бизнесменов, голливудских актеров, королевские семьи и другие знаменитости.] в отвратительное месиво страхов, которой она пытается заразить остальных. Интернета ей не хватает еще больше, чем Коул.
        Джетро, девятнадцать лет, со своей матерью Стефани, стерегущей его словно цербер, как будто вокруг одни насильники и сексуальные извращенцы, жаждущие заполучить в свои руки ее сына, даже несмотря на то, что он просто невыносим - самодовольный ублюдок с вялым подбородком.
        Алессандро и Хьюго, и их бабушка Дулси, которая не говорит по-английски, поэтому ей переводят ее взрослые внуки. Тем не менее на сеансах групповой психотерапии, когда все призывают своих умерших на великий Праздник скорби, она внимательно слушает и кивает.
        Хэнк, восьмидесятилетний старик, страдающий болезнью Альцгеймера, со своей дочерью средних лет Ларой, которая в молчаливом отчаянии усаживает его в просторной библиотеке с видом на виноградники, и он сидит, скрежеща зубами, щурясь в лучах угасающего солнца. Ирония судьбы заключается в том, что у него все равно разовьется рак предстательной железы. Это случается у большинства мужчин, живущих достаточно долго.
        - Мы здесь только потому, что врачи жаждут посмотреть, как он умрет, - с горечью говорит Лара. В предыдущей жизни она была ассистенткой дерматолога и хорошо разбирается в раке кожи. Лара изучает родинки и веснушки остальных обитателей и ставит диагнозы, стоя за креслом своего отца.
        Эдди, страдающий излишним весом диабетик, как и его жена Джесси; обоим чуть больше тридцати, хотя он уже лишился почти всех своих волос. Они постоянно отпускают скабрезные шуточки, от которых Джемма выбегает из комнаты.
        И еще Ирвин Миллер. Осужденный, так и не отбывший свой срок до конца. Амнистия означала, что двери тюрем открыли и всех, кроме самых опасных преступников, отпустили умирать домой. Ирвин остался за решеткой - но, очень некстати, не умер. Он утверждает, что все это благодаря метамфетамину, хотя сам он вот уже как девять лет завязал и даже помогал бросить другим заключенным. Однако все равно на него поглядывают с опаской.
        Ирвин открыто говорит о своих многочисленных судимостях, однако доктор Рэндолл великодушно сохранила в тайне федеральное преступление, совершенное Коул, потому что, кавычки, все мы заслуживаем второго шанса. Но Коул гадает, какие еще криминальные архивы остаются закрытыми и не является ли «Атараксия» прибежищем никому не нужных извращенцев и неудачников; и как, черт побери, отсюда выбраться.
        Ученые дамы утверждают, что ген устойчивости передается по материнской линии. Они накачали Коул гормонами для созревания яйцеклеток. В целях обеспечения будущего. Подумайте о детях. Коул может думать только о сексе, о плодородных садах наверху, кишащих пчелами, с летающей в воздухе белоснежной пыльцой. «Полцарства за хороший вибратор!» Коул не поднимает эту тему на сеансах групповой психотерапии со штатным психологом Карин Рэндолл, которая носит джинсы, наглухо застегнутые рубашки и придурочные красные носки, чтобы показать, какая она надежная.
        Вместо этого она спрашивает, снова и снова, когда им можно будет вернуться домой?
        И доктор Рэндолл откладывает ручку и опускает тетрадь на свои обширные колени.
        - Вы полагаете, это вам поможет? Или, что гораздо важнее, это поможет вашему мальчику? Вот как обстоят дела сейчас. В ближайшее обозримое будущее ничего не изменится. Вы не можете ни на что повлиять, добиться чего-либо усилием воли. Вам остается только управлять своей внутренней реальностью.
        - Моя внутренняя реальность требует, чтобы мы вернулись домой. - «Надежда покрыта не только перьями, но и шипами», - думает Коул.
        - Давайте поговорим о желаемом и предопределенном, о том, что в наших силах и…
        - Я хочу встретиться с адвокатом. Уверена, черт возьми, запрещать это противозаконно.
        - О, ну вот, опять за рыбу деньги, - жалуется Джемма. - Это та-а-а-ак ужасно, что нас держат здесь, прекрасно кормят, заботятся о наших мальчиках и стараются найти лекарство.
        - Я говорю, что плохо держать нас здесь взаперти. И не обеспечивать другим людям доступ к таким же ресурсам и уходу.
        - О-о, так вы у нас социалистка? Почему бы нам не открыть все двери и не впустить сюда больных? К настоящему времени вирус наверняка уже успел многократно мутировать. Вы хотите, чтобы наши мужчины заразились повторно? Вы слишком много думаете, Мармеладка. Конечно, это несправедливо. Мы избранные, твою мать. Человечество на нас рассчитывает!
        - В таком случае человечество в глубокой заднице! - отвечает Коул, и доктор Рэндолл примирительно машет рукой: «успокойтесь, успокойтесь!»
        - Мы делаем все, что в наших силах. До тех пор пока мы не найдем лекарство, вакцину, определенность на будущее, не только ваше, но и всех нас. Будущее человечества. И здесь все сосредоточено на этом будущем, нравится вам или нет. Вы должны найти способ жить с этим. Вам придется потерпеть.
        - Я могу позвонить домой? Отправить письмо по электронной почте? Хоть как-нибудь связаться с окружающим миром?
        - Вы знаете, что это невозможно. Тем самым вы поставите под угрозу всех. Вы хотите стать тем, кто поставит под угрозу всех?
        - Да, - подхватывает Джемма, - хотите?
        И тут появляется Билли, и все меняется.
        Сегодня четверг. Первый четверг, как будет думать об этом дне она потом, подобный тем художественным вечерам, на которые они ходили в Йоханнесбурге. Одиннадцать часов дня, когда одна из сотрудниц службы безопасности (Григ, написано у нее на бейджике) заходит на занятия по оказанию первой помощи, проходящие в конференц-зале, и обводит взглядом удрученных участниц, по очереди старающихся вдохнуть жизнь в бесчувственный пластиковый манекен. В этом есть своеобразная метафора. Коул стоит на коленях, прижавшись ртом к мягким резиновым губам, неприятно проминающимся под нажатием, и что есть силы дует, пытаясь наполнить мешок под твердым пластиком груди, стараясь не отвлекаться на Джесси, раскрасневшуюся и неуклюжую, которая нажимает манекену на грудь, соизмеряя свой ритм произнесенными шепотом увещеваниями: «Не умирай, два, три. Не умирай, дыши, дыши». На экране над ними в бесконечном цикле крутится учебный фильм, показывающий правильное выполнение процедуры.
        - Я ищу Никоул Брэди.
        - Что-то с Майлсом? - Коул поднимается на ноги слишком быстро, у нее кружится голова, словно манекен для отработки искусственного дыхания отобрал у нее весь воздух из легких. - С Майлсом что-то стряслось? - Он сейчас должен быть на занятиях вместе с Эллой, и Джетро, пытающимся окончить десятый класс, и Тоби, который пока что только раскрашивает картинки и рисует фигуры, а также раздражает тех, кто постарше, таская у них принадлежности и повсюду следуя за ними.
        - Это ваш мальчик? С ним все в порядке. К вам посетитель. Специальный гость.
        - Кто это?
        Охранница морщит нос, словно кошка.
        - Вам придется подождать.
        Зал бурлит негодованием.
        - Послушайте, так нечестно! Посетителей не пускают ни к кому! С какой это стати к ней посетитель? - Недовольные голоса сливаются в хор.
        - Дамы! - кричит инструктор, перекрывая общий гул. - Свои жалобы вы можете подать директору. В этом же зале я хочу слышать только звук ритмичных нажатий на грудь!
        Охранница провожает Коул из зала, и той приходится ускорить шаг, чтобы поспевать за ней. Это Келетсо. Каким-то образом Кел удалось прилететь в Штаты, из самого Йоханнесбурга. Она приехала, чтобы вытащить их с Майлсом отсюда, у нее за спиной целая армия юристов, специалистов по международному праву, она обязательно отвезет их домой.
        Или… Коул оценивает каталог возможностей. Это может быть Тайла, если ее свояченицу можно считать близкой родственницей. Возможно, она захватила с собой близнецов. Тогда их жизнь здесь станет лучше, ведь так? И для Майлса лучше быть вместе со своими двоюродными сестрами. Однако в последний раз она говорила с Тайлой несколько месяцев назад, еще на базе Льюис-Маккорд, и в голосе Тайлы по-прежнему чувствовались боль и невысказанная вслух обида за то, что Майлс все еще жив, в то время как ее сын умер.
        Обезьянья лапка[32 - Аллюзия на рассказ английского писателя Уильяма Уаймарка Джекобса в жанре сверхъестественного хоррора. По сюжету владельцу обезьяньей лапки даются три желания, но за их исполнение и вмешательство в судьбу приходится платить огромную цену.]. Ее умерший муж восстал из могилы.
        Много хочешь, милочка.
        Но она знает, конечно же, она знает. Даже если и не смеет надеяться. Григ проводит своей магнитной карточкой, вызывая лифт, и они спускаются до самого конца, на нижний уровень медицинского отделения. У Коул свербит в груди - условный рефлекс на необходимость снова пройти через обеззараживающий душ.
        - С Майлсом точно все в порядке? Он не заболел?
        - Нет-нет, я же вам уже говорила. Обещаю, это приятный сюрприз.
        Два долгих года она считала, что ее сестра умерла. Все (прошедшие цензуру, отслеженные, проверенные) сообщения на электронную почту исчезали бесследно.
        Коул связывалась со старыми знакомыми, обращалась к бывшим ухажерам Билли. Глухие тупики, даже несмотря на понимание того, что американская разведка тихо и прилежно отслеживала и фиксировала каждый ее чих, расширяя свое досье на нее. Эта интернет-страничка использует куки-файлы[33 - Куки-файл - небольшой фрагмент данных, отправленный сервером и хранимый на компьютере пользователя. Применяется для сохранения данных на стороне пользователя, на практике обычно используется для: аутентификации пользователя; хранения персональных предпочтений и настроек пользователя; сведения статистики о пользователях. Во многих странах сайты законодательно обязаны запрашивать у пользователя согласие на обработку личных данных.]. Ей не позволялось раскрывать, где она находится, что с ней происходит; о себе она могла рассказывать только самые общие факты.
        «Да, я глубоко опечалена известием о смерти Франко. Мои соболезнования всем, кто его знал. Я пытаюсь выйти на Билли, с которой он встречался в 2016 году. Кто-нибудь ее видел, говорил с ней? Заранее благодарю!:)»
        Последним, что слышали о Билли, было то, что она устроилась шеф-поваром на какую-то суперяхту, плавающую по Средиземному морю. До того Лондон, где в последний раз виделась с нею Коул, когда Билли со своим тогдашним кавалером Рафаэлем пытались создать бизнес по проведению на заказ вечеринок в опасных, непривычных, а иногда и противозаконных местах. Бизнес этот быстро прикрыли. Коул так и не научилась разбираться в деловых схемах своей сестры.
        Самым страшным стало то, когда Билли удалось убедить отца вложить значительную часть своих пенсионных накоплений в проект развития панафриканской транспортной системы в паре с бывшим футболистом из Техаса, который, прозрев, внезапно проникся любовью к своей исторической родине и загорелся желанием «связать континент». Начинание провалилось, и техасец вернулся в свой настоящий дом, а не в вымышленную Ваканду[34 - Ваканда - вымышленная страна из комиксов про супергероя Черную пантеру.], куда стремился. Билли обвинила в крахе начинания особенности местной культуры и коррупцию, пожаловавшись на то, что ее техасцу недоставало как идеализма, чтобы крепко держаться за свою мечту, так и здорового цинизма, чтобы взятками проложить дорогу к ее осуществлению.
        - Он явно не Сесил Джон Родс[35 - Родс, Сесил Джон (1853 - 1902) - выдающийся южноафриканский политик, организатор английской колониальной экспансии в Южной Африке. Приложил много усилий для реализации своего видения железной дороги от Капской провинции до Каира через британскую территорию.], он не может за счет одной грубой силы пройти от Кейптауна до Каира!
        Ей удалось вернуть отцу одну символическую выплату, вместе с кучей обещаний, которые так и не были выполнены.
        И вот сейчас, это невозможно, невероятно, Билли здесь, сидит на диване в комнате ожиданий, подавшись вперед, поглощенная беседой с жадно внемлющей ей охранницей, вызывая у нее громкий смех. Она снова выкрасила волосы в светло-соломенный цвет, ей это идет. Загорелая кожа контрастирует с белой рубашкой, небрежно повязанный длинный белый шарф придает ей старомодный шик, словно она сошла с рекламного проспекта «Конкорда»[36 - «Конкорд» - британо-французский сверхзвуковой пассажирский самолет, эксплуатировался с 1976 по 2003 год.], и она очень худая, какой никогда не была, наклонилась вперед, сложив руки на изящном колене подобно двойному кулаку, которым нажимают на грудь бесчувственному человеку, чтобы снова заставить биться его сердце. «И не беспокойтесь насчет того, чтобы сделать ему больно, - говорила инструктор. - Ударять нужно как можно сильнее, и неважно, если при этом вы сломаете ему ребра».
        - Здравствуй, Билли, - говорит Коул. Сестра поднимает взгляд, сверкая той грязной коварной улыбкой, которая цепляет мужчин за самые интимные части - яйца, внутренности, сердце. А у Коул в груди вздрагивает любовь, облегчение и что-то еще.
        - Коул, мать твою за ногу! - радостно восклицает Билли. - Иди сюда! - Она заключает ее в объятия, стискивает с такой силой, что и вправду могут треснуть ребра, и сестры трогают друг другу руки, лица, волосы - обезьяньи жесты физической близости.
        - Какая же ты дрянь, Билли! Черт бы тебя побрал! Ты не отвечала на мои письма. Я думала, что тебя нет в живых.
        - Ладно, ладно, но гораздо важнее, что ты, черт возьми, сделала со своими волосами? - Билли берет в руку прядь, неровная стрижка под эльфа, новая седина. - Малышка, ты постарела.
        Коул в шутливом гневе высвобождает свои волосы и тычет кулаком сестру в плечо. Слишком сильно. «Девочки, вы очень грубые», - говорил их отец.
        - Ой, подожди! Подожди! Я только сейчас вспомнила. Я по тебе совсем не соскучилась!
        - Ну а я, Коули, соскучилась по тебе, - улыбается Билли. - Я рада, что ты жива и здорова.
        - И я тоже рада. Где ты пропадала, черт бы тебя побрал?
        - Господи Иисусе, все кончено. Тебе лучше это не знать. Самой последней была яхта - мы находились на полпути к Каймановым островам, когда все рухнуло. Мой босс надеялся, что в открытом море не подхватит болезнь, но, - Билли небрежно пожимает плечами, - как оказалось, он ее все-таки подхватил. В отличие от Майлса, да? Где мой племянник?
        - Думаю, на занятиях. Или играет на улице. Твою мать, я не могу поверить в то, что ты здесь!
        - Мы с тобой вместе. Ты хоть представляешь себе, как трудно было разыскать тебя во всем этом месиве?
        - Ты сможешь остаться? - Коул удивлена этой потребностью.
        - Так мне сказали. Бумаги все в порядке, но потребуется еще генетический тест для доказательства нашего родства.
        - Это из-за видоизмененного гена. Похоже, у меня он есть или может быть, поэтому тобою очень заинтересуются. В кровожадном смысле.
        - Знаю, глупышка. И мне также рассказали о возможности выращивания яйцеклеток, так что перестань тревожиться. Все хорошо. Я буду с тобой, возможно, даже решится вопрос с нашим гражданством. Если только я не сделаю какую-нибудь глупость и меня не вышвырнут отсюда. Но ты будешь оберегать меня от неприятностей, правда? - Билли берет ее под руку. Несмотря на то, что из них двоих она младшая, она всегда была выше ростом, с тех пор как им исполнилось семь и девять лет. - Классная у вас тут пещера. А как насчет еды?
        20. Коул: Найти трещину и провалиться в нее
        Вошедшая Патти застает ее ругающей компьютер и ублюдков-ублюдков-ублюдков из ФБР, ЦРУ или откуда там еще, выдающих себя за ее покойную сестру.
        - Мерзавцы! Больные извращенные подонки!
        - У вас… э… все в порядке? - спрашивает Патти.
        - Да. Все замечательно. Извините. - Пристыженно.
        - Временами связь пропадает. Интернет без маршрутизатора - не самая надежная штука. Я знаю, как это может выводить из себя.
        - Дело не в этом. Тут… что-то другое, - неуклюже заканчивает Коул.
        Патти прислоняется к косяку.
        - Знаете, у меня был любовник.
        - Мм… - Этого Коул никак не ожидала. - Уверены, что я должна об этом знать? - издает неуверенный смешок она. Откуда все это, черт возьми?
        - Ничего примечательного. Обыкновенный старый хрыч. Мне было ужасно - лгать, красться, прятаться. Страшная штука. Но, знаете, что было хуже всего? Я не хотела вмешивать в свои дела посторонних. Я никому не открылась, ни подругам, ни родственникам, ни психологу, ни священнику, ни даже моим собакам, потому что это были наши собаки, и я понимаю, пусть они и животные, но я не хотела, чтобы они смотрели на меня с той абсолютной беззаветной собачьей любовью, какую дарят хозяину собаки, потому что не заслуживала этого.
        - Уверена, это не так.
        - Конечно. Но именно так я себя тогда чувствовала. Мужчины - ну, они умерли. Оба. Как и все остальные, и тогда это перестало иметь смысл, боль, ноющее сердце и все разговоры, порожденные такими событиями, все нелегкие выяснения отношений. Но знаете, что по-настоящему причиняло боль? Что отравляло мне каждый день? Невозможность высказаться. Потому что я полтора года носила эту тайну в себе, не поделившись ею ни с одной живой душой. Я была совершенно одна с ней, и она отравляла меня смертельным ядом. Кому-нибудь из ваших близких делали химиотерапию?
        - Было уже слишком поздно. - К тому времени как Девон заболел, во всех больницах уже выстроились длинные очереди, словно в престижные клубы.
        - Джон прошел через химиотерапию. Мой муж, не любовник. Того звали Дейв. Крупные мужчины, оба, в этих «пакетах милосердия» опиатов недостаточно, чтобы помочь им мирно уйти. В конце концов мы оказались все вместе в одном доме. Как вам такое нравится?
        - Вы сделали то, что должны были сделать. - Нужно подыграть ей, чтобы она не вернулась обратно к неудобным вопросам.
        - Вот так я и рассказывала о своих похождениях, когда наконец начала говорить о них, и это явилось таким облегчением, что я даже не могу вам передать. А может быть, могу. Я вас не знаю, не знаю, что произошло у вас в жизни. Но я хочу вам сказать, что есть тайны, о которых нужно говорить. Человек должен высказаться, хотя бы собаке, которая все равно не сможет его судить. Но здесь достаточно дружелюбных людей - все они тоже прошли через свой собственный ад, - и они тоже не станут вас судить. Помните тот бред про туристический лагерь, который вы несли, когда только сюда приехали? Я сразу же поняла, что это вранье, но мне не было никакого дела. У нас здесь бывали самые разные люди. И недавно, и раньше. Люди, стремящиеся уйти от своих бед. От надоедливых ухажеров, от бывших мужей, по-прежнему требующих внимания, от токсичных семей. У вас такой вид. Мне он хорошо знаком. Затравленный. Вид человека, находящегося в бегах.
        - Я не знаю, что делать, - признается Коул.
        - Нет, знаете. Что подсказывает вам ваше нутро?
        - Вернуться домой.
        - Так вернитесь.
        - У вас есть майанский летающий корабль, который подбросит нас до места?
        - Нет, но я могу дать вам немного наличных. Мы держим небольшой запас как раз для таких случаев, и Энджел говорит, что вы сможете взять ее машину. Это сдвинет вас с мертвой точки. Но вам нельзя медлить. - Патти подается вперед и сжимает Коул плечо.
        - Спасибо. Огромное.
        - Всегда пожалуйста. Будет возможность - расплатитесь. Да, и еще. - Патти задерживается в дверях. - Напоследок еще один совет. Найдите щель. И провалитесь в нее.
        21. Билли: История поисков
        Они снова стучат в двери, ходят по улицам. Как там это называется на полицейском жаргоне? Опрос свидетелей? Но по крайней мере им удалось сузить круг поисков. Через несколько часов после фотографии трактора на странице мальчишки в «Инстаграме» появился новый снимок - разъяренная курица с выпученными глазами и зловещая подпись: «Прощайте, долбаные козлы!» С тех пор они, словно одержимые, следят за аккаунтом Майлса, но племянник Билли затих. Радиомолчание. Если только не считать назойливого гула у нее в голове. И все же в Солт-Лейк-Сити не может быть много мест с трактором, на котором написано неприличное слово. То еще украшение газона.
        В Восточном районе, где все улицы широкие, а здания приземистые, словно их распластал зной, а может быть, мороз из пустыни, две молодые девушки, обнимающие друг друга за талию, направляют их к Каспроингу.
        И, наконец, вот он.
        - «Будущее принадлежит женщинам (полная задница)», - читает вслух Билли надпись на тракторе, стоящем перед убогим двухэтажным зданием на запущенной лужайке. Какая-то птица резко пикирует вниз и скрывается в высокой траве.
        - До тех пор, пока правительства ограничивают право на воспроизводство потомства, это действительно так.
        - О, прошу прощения, мы теперь что, тоже активистки? - язвительно интересуется Билли.
        - Нет, твою мать, - смеется Рико. - Разве на этом можно сделать деньги?
        Когда они подходят к двери, начинает лаять одна собака, затем хором подхватывает целая стая. Билли кажется, что этот шум звучит у нее в голове, подобно треску петард в пещере.
        Женщина с копной седых волос открывает наружную дверь, держа за ошейник истошно лающего питбуля. Билли приходится зажать уши руками. Подобно девочке-аутистке из ее класса, которая не могла выносить школьный звонок, крики во дворе или фен в душевой. «Слишком громко!» - кричала она. Теперь Билли ее прекрасно понимает.
        - Не надо, Спивак, замолчи! Извините, он обыкновенно смирный. - У нее внешность поп-певицы Мадонны, отчаянно старающейся уцепиться за молодость: поджарые мышцы от серьезных упражнений, но с дряблыми складками кожи, виднеющимися под бретельками блузки. «Да прекрати же наконец! - хочется сказать ей Билли. - Воткни в себя вилку, ты уже старая и отжила свое!»
        - Я не люблю собак, - говорит Зара, пятясь. В ее голосе искренняя тревога.
        - О, он безобидный.
        - Вы не могли бы успокоить собак? - сверкает своей ослепительной улыбкой принцесса Рико. - У моей подруги фобия.
        - А я птичка раненая, - добавляет Билли. От шума у нее перед глазами мерцают огоньки. «О, как интересно», - рассеянно думает она.
        - Это правда. Она попала в аварию. Вы не могли бы принести ей стакан воды? Может быть, чаю со льдом? - Ослепительная улыбка, сплошные зубы.
        - В таком случае вам лучше обратиться в больницу, - говорит седовласая женщина, собираясь закрыть дверь.
        - Моя сестра здесь? - протискивается мимо нее Билли. Она хочет попасть внутрь. Хочет сесть. Но больше всего она хочет, чтобы все это закончилось. Собака скалится на нее, лязгая зубами.
        Здесь слишком много животных. Еще одна собака, несомненно, беременная, лежит на ковре, учащенно дыша, время от времени постукивая хвостом по полу. На подоконнике свернулась черная кошка, наблюдающая за ними немигающими желтыми глазами.
        - Эй, Коул! - кричит Билли. - Мы знаем, что ты здесь!
        - Вы должны немедленно уйти отсюда! - говорит старая карга, но Зара уже достала пистолет.
        - Убери собаку, иначе я ее пристрелю. Убери, живо!
        - Выходи, выходи, где ты там прячешься? - Билли проходит дальше в дом. На периферии ее поля зрения что-то движется, как раз невидимое. Следы призраков в уголках глаз. Сейчас она видит такое постоянно. Быть может, она умирает, а призраки готовы ее принять.
        - Вы должны немедленно уйти отсюда, - повторяет старая хиппи, и в ее голосе звучит настоящая тревога.
        Под потолком висит смерть. Этого не может быть.
        - Леди, послушайте, моя подруга перестреляет всех ваших собак, если вы их не уберете. У вас есть комната, где их запереть?
        - Хорошо, - уступает хиппи. Она свистит, подзывая собак, и под прицелом пистолета в руке у Зары загоняет их в маленький кабинет рядом с гостиной.
        - Запри их! - приказывает Зара. - Запри немедленно!
        - Мы не хотим приносить сюда плохую карму, - говорит Рико. Добрый бандит. - Мы ищем наших друзей.
        - Вы их видели? - стремительно разворачивается Билли. - Я так беспокоюсь. Моя сестра, моя маленькая племянница. Я так беспокоюсь! У нее кончились лекарства. Понимаете, она лгунья, обманщица. Вечно что-то сочиняет. Это очень плохо для бизнеса. - Слова вырываются из нее, продираясь сквозь паутину, между толстыми нитями. - Она меня ударила.
        - Ее здесь нет. - По лестнице спускается девица, южно-азиатской внешности, с пурпурной прядью в неряшливых волосах, в некрасивых очках, какие сознательно носят заумные зануды. - Вы из полиции?
        - Нет, милочка, - вмешивается Рико. - Мы ее родственницы. И родственницы родственниц.
        Черед Билли.
        - Она моя сестра. Вы должны видеть сходство. - У них одинаковые глаза, доставшийся от отца курносый нос. - У Коул морщин больше. И она спятила. Только взгляните, что она сделала.
        «Не официальный диагноз, - мысленно добавляет Билли, - но действия звучат громко, как горн. Трубить тревогу!»
        - Проводить тест ДНК мы не будем, - спокойным тоном говорит пожилая женщина, словно главная здесь она. Это не так. Тут ты сильно ошибаешься, дама. В запертом кабинете громко лают и завывают собаки. Шум жуткий. Билли не может его выносить. Ни одного мгновения дольше. - Но Бхавана права. Ее здесь нет. Они уехали.
        - Я вам не верю, - говорит Рико. - Мне хотелось бы вам верить. Но я полагаю, что вы ее прячете.
        - Мне плохо, - говорит Билли. Однако никто ее не слушает.
        Здесь провалы. Призраки. Окружающий мир накатывается волнами и отступает назад. Застывшие кадры насилия.
        Зара берет седовласую хиппи удушающим захватом и тащит ее из комнаты в комнату, вверх по лестнице. Собаки царапаются в дверь. Воют, лают.
        Зануда забилась в угол, у нее на щеке наливается темная полоса. Билли ее стережет. Да, именно этим она и занимается, сидя на диване.
        - Моя сестра очень больна. - Билли постукивает себя по голове. Она слышит, как наверху Зара громко топает, швыряет вещи на пол. Рико на улице.
        - Вот подождите, вернутся остальные, - говорит Зануда, и в ее голосе звучит яд.
        - Нет, - заплетающимся языком произносит Билли. - Это кончится плохо. Эти люди… эти люди очень-очень плохие.
        - Вам нужна помощь.
        - Но она не знает, что я тоже очень плохая, - говорит Билли. - Моя сестра.
        - Я говорю правду. Медицинская помощь.
        Наверху крик. Топ-топ-топ - пожилая женщина быстро сбегает вниз по лестнице и останавливается, ухватившись за перила. Смерть в своем рваном одеянии, висящая под потолком, поворачивает к ней свою волчью морду.
        - Теперь твоя очередь, сучка, - говорит Билли.
        - Патти! - взвизгивает Зануда и с трудом поднимается на ноги.
        - Не-е-ет, никто не разрешал тебе двигаться, - говорит Билли. Она надеется, что ей не придется вставать с дивана, чтобы остановить Зануду. Вряд ли ноги удержат ее. Плотная волна тошноты дергается у нее внутри, выгибая спину вперед.
        - Никого. - Зара проходит мимо старухи, равнодушно пиная ее ногой.
        - Снаружи тоже никого, - говорит Рико, перехватывая Зануду, попытавшуюся проскочить мимо нее, и с силой толкая ее на книжный шкаф. Она зажимает ей горло рукой.
        - Куда они уехали? Женщина и девочка?
        - Я не знаю! - пронзительно верещит Зануда.
        - Ну же, крошка, я не хочу тебя убивать. А вот она может. - Рико кивает на Зару, по-прежнему сжимающую в руке пистолет. - Но патроны стоят дорого, и мне бы не хотелось испачкать обувь кровью. Куда они уехали?
        - К родственникам! - всхлипывает девчонка. - Она сказала, что у нее есть родственники. Где, я не знаю.
        Еще один пробел, еще один прыжок во времени. Они на стоянке. Не перед Каспроингом. Где-то в другом месте. Билли не может сказать где. Они смотрят на нее. Сигареты с гвоздикой и опавшие цветки палисандрового дерева. Билли сидит на бордюрном камне. Они все еще в Солт-Лейк-Сити? По крайней мере смерти с собачьей головой здесь больше нет.
        - Свояченица, - говорит Рико. - Похоже, мы направляемся в Чикаго.
        - Я пас, - говорит Билли. Ее голос заключен в картонную коробку с закрытой крышкой и маленькими дырочками для выхода воздуха. Перед глазами мелькают огоньки. Цветы гниют.
        22. Коул: Еноты
        С веранды домика Коул наблюдает за тем, как горы меняют цвет с темно-персикового на грифельно-синий вместе с угасанием света, привлекающим мошкару исполнять нестройный самоубийственный балет вокруг стеклянного колпака керосиновой лампы. Нужно занести лампу в дом, зашторить окна, полная светомаскировка, как во время Второй мировой войны, и она это сделает. Через минуту. Золотистый «Мерседес» Энджел стоит в конце дорожки, так, чтобы его не было видно со стороны дороги. Не угнанный, а подаренный. Энджел полностью соответствует своему имени[37 - Энджел - ангел (англ.).].
        - Отплатишь тем же, - сказала экскурсовод-анархистка, вкладывая Коул в ладонь две сотенных бумажки. - Ну, если сможешь.
        Снова в пути. Все населенные пункты, через которые они проезжают, в той или иной степени напоминают города призраков. Но самый жуткий вид у тех, в которых еще остаются жители. Страна женщин. Единственные следы мужчин - мемориалы, встречающиеся повсюду. Цветы, привязанные к основаниям флагштоков, всевозможные настенные рисунки, от героев боевиков до моря мужчин и мальчиков, идущих к просвету в облаках, золотые лучи света зовут их домой, а на одном поле изваяния голых гипсовых мужчин с поднятыми вверх руками, тысячи, словно армия древнегреческих скульптур или превратившихся в пепел жителей Помпей, застывших на месте.
        Они научились находить хорошее жилье, и этот домик в лесу на склоне холма как раз такой: двери закрыты, но не заперты, обстановка внутри более или менее нетронутая. Здесь даже есть душ с водой из бака, нагреваемого солнцем, так что они смогли вымыться под едва теплыми струями. Все это настолько соответствовало тому, что требовалось им в настоящий момент, что Коул полчаса ходила на цыпочках с преувеличенной осторожностью, опасаясь ловушки. Сумасшедшие мысли. Но трудно не драматизировать ситуацию, когда вокруг сплошная катастрофа.
        Мила склонилась, нахмурившись, над альбомом, болтая ногами на краю полупустого бассейна, покрытого сплошным покрывалом опавших листьев.
        - Эй! - окликает ее Коул из шезлонга, в котором она свернулась, накрывшись пледом, с подборкой старых журналов, обнаруженных в ванной. - По-моему, мы ясно договорились: я не буду нырять за твоими шлепанцами, если они свалятся в бассейн.
        - Шлепанцы в воде не тонут, - не оборачиваясь, отвечает Мила. - Это же очевидно. К тому же, я их уже снял. - Она до сих пор злится на мать за то, что та забрала ее из Каспроинга.
        - Что ты рисуешь? Не хочешь показать мне?
        - Я занят.
        - Ну покажи! Подойди сюда! - Коул радушно приподнимает плед.
        Мила неохотно встает и шлепает своими огромными босыми ногами, за прошедшую неделю они еще больше выросли, Коул готова в этом поклясться, и забирается ей под руку.
        - Уф! - жалуется Мила, втыкаясь своим костлявым плечом матери в грудь. Но та рада чувствовать тяжесть ее тела, теплый мальчишеский (это правда) запах его кожи (ее кожи) и масла в ее волосах.
        - Это сценарий.
        - Фильма?
        - Да, когда у меня снова будет телефон, я постараюсь его доснять. Этот фильм про курицу-демона. Но на самом деле она вовсе не чудовище, ее просто никто не понимает, а люди крадут у нее яйца, и это взбесило бы кого угодно.
        - Так. А вот здесь она извергает огненное дыхание?
        - Точно. Это то место, когда Кукокака узнаёт, что ее заклятые враги, дьявольские дети, собираются захватить курятник, и она пожирает одного из них и забирает себе его способность извергать пламя.
        - А как именно ты собираешься обеспечить то, чтобы у курицы из клюва выходил огонь? Это сложные комбинированные съемки. Твой проект получится жутко дорогим.
        - Ма-ам, я сниму вживую только фон, а остальное будет анимация. Двумерная. Курицу и дьявольских детей я нарисую сам.
        - Талантище. Это у тебя от меня. Я так, к слову.
        - Это у меня от себя самого, - радостно острит он. - Ты не смотришь!
        - Извини, я смотрела на твое очаровательное лицо. Ты такой красивый, тигренок.
        - Но, как ты можешь видеть, вот этот дьявольский ребенок стреляет из глаз скобками и прикрепляет Кукокаку к стене, она не может пошевелиться, а затем один из них вызывает вот эту гигантскую ногу, чтобы ее раздавить. Я хотел использовать в качестве фона парк Гилгал. Я снял его на видео.
        - Но ты ведь вернул телефон Энджел?
        - Да, но видео я сохранил в «Инстаграме».
        - Что?
        - Понимаешь, мам, в интернете есть такая штука под названием «облако» и…
        - Это в открытом доступе? Твой аккаунт в «Инстаграме» открыт для всех, Майлс? Это очень важно. Что ты туда выложил?
        - Мам, он открыт только для друзей и родственников. Успокойся! Неприкосновенность личных данных - это главное. К тому же, это было лишь видео курицы.
        - Майлс, так делать нельзя. Нельзя так нас выдавать, - чувствуя нарастающую панику, прилив гнева.
        - Ну хорошо, хорошо!
        Это лишь видео курицы. А она отреагировала чересчур бурно.
        - Извини, это… - Коул вздрагивает.
        Шорох в кустах. Она вскакивает на ноги в порыве чистого ужаса.
        - Лампа! - Коул бросается к лампе, чтобы ее погасить, но в спешке сбрасывает ее со стола. Лампа разбивается на полу, а Мила босиком.
        - Не двигайся!
        Но Мила подается вперед, ее глаза находят в зарослях другую пару глаз. Не принадлежащих человеку.
        - Успокойся, мам, это енот. Такой прикольный!
        Есть что-то пугающе человеческое в том, как существо поднимается на задние лапы, трет друг о друга передними, после чего снова исчезает в зарослях.
        - Осторожнее, это новый доминирующий вид, ты не забыл? - шутит Коул, однако на самом деле она думает о столбняке, бешенстве, наложении швов на рану от укуса. - Им суждено править миром.
        - Если только это не чудовище из другого измерения, сменившее обличье!
        - Нужно пригласить его на ужин и все выяснить.
        - Мам, диких животных кормить нельзя.
        Возвращение к нормальному. Увлекательная поездка матери и ребенка, в которой почти нет ничего апокалиптического. И это хорошо - быть вместе, вести глупые разговоры. Еноты. Если забыть о том, что на ужин будут томатная паста и пудинг из риса с кукурузой, все продукты из консервных банок, найденных в пропахшем картошкой подвале под домиком. Если забыть о том, что они едут на одолженном «Мерседесе», буквально пожирающем бензин, который становится все дороже с каждой заправкой, еще открытой и работающей. Проклятые проселочные дороги и горящие нефтяные месторождения. Если забыть о том, что она убила свою родную сестру. Каин и Авель.
        Ты правда хочешь туда, крошка?
        Поздно вечером, устроившись вдвоем на старомодной кровати с балдахином, под таким же старомодным одеялом, пахнущим сосновой хвоей, Коул чувствует тепло тела прильнувшей к ней Милы, этот мягкий путеводный маяк. Когда в последний раз рядом с ней спало живое, дышащее человеческое существо? Мила беспокойно ворочается. Раскидывает руки в сторону, занимая почти всю кровать, тычет ей в лицо локтем, переворачиваясь на бок и закутываясь в одеяло, оставляя Коул мерзнуть раскрытой. Это доставляет необъяснимый уют. «Молодой растущий тигренок, захвативший чужую долю», - думает она, прежде чем провалиться в сон, такой глубокий, что от него совсем чуть-чуть до полной потери чувств.
        Когда Коул просыпается, солнце, заглядывающее в окно, уже высоко. Мила все еще спит, дышит глубоко и ровно. Коул не трогает ее. Ей необходимо отдохнуть: им обоим это необходимо. Да, они должны успеть на самолет - точнее, найти корабль, - но пока что она наслаждается мгновением спокойствия, возможностью изучить лицо своего спящего ребенка, веснушки, похожие на корицу, темные кудри. Красивый мальчик. Нет, красивая девочка. Девочка.
        Неделю назад
        23. Майлс: #ЖизньвБункере
        - Вражеский агент слева впереди! - шепчет Майлс Элле, распластавшейся на земле рядом с ним в винограднике. Они ползут подобно леопардам в траве между лозами. Вражеский агент - это любой взрослый, кроме мамы, тети Билли и дяди Эллы Энди. Мама Эллы покончила с собой после смерти мужа. Элла также должна была умереть, но она выплюнула таблетки, которые ей дала мать, ее обнаружила соседка, а правительство привезло сюда в «Атараксию», потому что ее дядя был еще жив.
        Элла застывает неподвижно, поворачивает к Майлсу голову, на подбородке пятнышко грязи, оранжевая божья коровка ползет по просторам ее золотистых волос. На таком близком расстоянии Майлс может разглядеть желтые искорки в ее оливковых глазах, подобные созвездиям, про которые можно сочинить целую мифологию. «Вот что такое вселенная, - думает он. - Истории, соединяющие линии между звездами».
        - Это не тот самый тип? - шепотом спрашивает Элла.
        Майлс задирает голову, чтобы лучше видеть. Он не хочет выдавать их местонахождение. Пробивающееся сквозь листву солнце греет ему лицо, цикады трещат словно электричество.
        - Да, - отвечает Майлс. - Это он.
        - Как ты думаешь, сколько жертв у него на счету?
        От этих слов он испытывает возбуждение.
        - Человек сорок? Может быть, пятьдесят? Он сидел в тюрьме особого режима. Значит, их было много. - Они слышат его шаги, особенный глухой чавкающий скрип резины, нажимающей на землю и траву. «Неудачники». Майлс слышал, как его тетка Билли называла так обитателей «Атараксии», и, может быть, так оно и есть. Нельзя выбирать тех, кто останется жить. Но, в отличие от военной базы, здесь, по крайней мере, выпускают на улицу, и с Эллой гораздо интереснее, чем было с Джонасом. Нет, пожалуй, это неправда. Она спокойнее. Меньше похожа на неразорвавшуюся гранату, которую можно случайно задеть.
        - Он нас засек!
        - Бежим!
        Они вскакивают с земли и бегут к кукурузному полю.
        - «Дети кукурузы»[38 - «Дети кукурузы» - американский фильм ужасов по одноименному роману Стивена Кинга.]! - кричит Майлс, но Элла его не понимает, ей не разрешали смотреть ужастики. Впрочем, как и ему, но можно понять, что к чему, по краткой выжимке из сценария в «Википедии» - его тайный порок в предыдущей жизни, когда он засиживался допоздна, читая и пугая себя до смерти. Майлс начал демонстрировать Элле собственные гибридные версии своих любимых фильмов с помощью фигурок «Лего», снимая на старенькую цифровую видеокамеру, которую мама запросила в библиотеке (не путать с настоящей библиотекой, расположенной на четвертом подземном уровне, где в основном одна классика и книги по бизнесу, в которых написано, что нужно работать усерднее, изобретательнее, развиваться, учиться, профессионально расти, и прочие слова, которые на самом деле ничего не значат). Но есть еще библиотека запросов, где можно что-то попросить, и это попробуют достать, если только речь идет о чем-то старом: видеокамерах или игровых приставках. Но ни телефона, ни интернета. Потому что интернет - это ОПАСНОСТЬ (все буквы прописные).
Из-за него дети могут ПОГИБНУТЬ. Террористы их ОБЯЗАТЕЛЬНО найдут.
        Кто-то запросил судоку, и охранницы принесли также книжки с загадками и головоломками, в том числе учебник по шифрам и кодам, в который Майлс влюбился без памяти. Мама повадилась оставлять по всей «Атараксии» для них с Эллой спрятанные зашифрованные послания. Они общались посредством иероглифов, точек и тире, бумажной ленты с буквами, прочитать которые в правильном порядке можно, только если намотать ее на рукоятку отвертки. «Тайные агенты! Командованию нужно, чтобы вы добыли на кухне три апельсина. Но вас не должны поймать! Дальнейшие инструкции последуют завтра».
        Однако настоящие шифры, те, которые ему нужны, на лицах взрослых, но разговоры умолкают или переключаются на другой канал, когда он заходит в комнату.
        Многие недовольны тем, что Билли здесь, чванливо ведет себя, словно важная особа, хотя в Законе об оставшихся в живых мужчинах четко говорится, что всем прямым близким родственникам разрешается присоединяться к тем, кто находится в защищенном комплексе. По этому поводу даже было собрание, в обеденном зале наверху, врачи рассказывали про ДНК, но никто их не слушал, все кричали друг на друга, и в конце концов Майлсу пришлось уйти, чтобы поиграть на видеоприставке у себя в комнате. Потом тетя Билли попыталась его успокоить.
        - Не беспокойся. Долго мы здесь не пробудем. - И мама выразительно округлила глаза, показывая ей: «только не при ребенке».
        А вчера он застал маму в гараже, после того как закончились занятия по автомобильной механике второго уровня, где она тихо и возбужденно говорила о чем-то с тетей Билли, обе склонились над двигателем русской «Лады», на которой отрабатывала свои навыки мама. Майлс ни за что бы не нашел их там, но его предупредил запах от самокрутки Билли.
        - Дополнительные занятия, - сказала мама, когда он спросил, чем они здесь занимаются в темноте.
        - Курю, - одновременно с ней ответила тетка, - в качестве наблюдателя.
        И опять они обменялись этим взглядом. Заговорщицким. Как ведут себя взрослые. Майлсу от всего этого тошно. Как будто он не замечал, как они перешептываются, не обратил внимания на то, как изменилась мама с приездом своей сестры. Стала радостнее и веселее, больше шутит, но в то же время наполнилась ворчащим возбуждением, словно машина для уничтожения планет, разводящая пары.
        Элла впереди в кукурузе, ломится сквозь плотную стену зеленых стеблей, смещаясь вправо и влево. Над головами качаются толстые жирные головки, готовые лопнуть подобно чужеродным семенным коробочкам. Майлсу внезапно кажется, будто он потерялся, будто поле уходит во все стороны до бесконечности, даже несмотря на то, что он прекрасно знает, что на западе оно упирается в сад, за которым ограда, еще выше чем на Льюис-Маккорд, оснащенная еще более безумными средствами охранной сигнализации. Но здесь, в самой середине, в окружении толстых стеблей, у него такое ощущение, будто поле поглотит их целиком.
        - Эй, мелюзга! - доносится сзади голос Ирвина. - Вы срезали! Так нечестно!
        - Как и быть хладнокровным убийцей. - Элла оглядывается на Майлса, и у нее на лице неприкрытая злость. Отпущенный стебель распрямляется, ударяя его по лицу, и он останавливается, оглушенный, и отводит его в сторону.
        - Смотри, что делаешь!
        - Догоняй, черепаха! Сюда!
        Майлс понятия не имеет, как ей удается определять, где они, однако всего через несколько шагов они вдруг вырываются из густой голодной зелени в рощу оливковых деревьев с серебристыми листьями. Элла усаживается на корточки, увлекая его за собой, задыхаясь, тихо смеясь.
        - Кажется, мы от него оторвались, - говорит она. - Но на всякий случай нам лучше пройти через лес.
        - Нам нужно проявлять крайнюю осторожность, - добавляет Майлс. - Потому что за нами охотятся ситхи-охранники[39 - Ситхи - персонажи вселенной «Звездных войн», адепты темной стороны Силы.]!
        - Это еще кто такие? - насмешливо спрашивает Элла. - Я таких не знаю.
        Ну вот, как он и ожидал. Ему придется держать это в своих руках.
        - Ситхи-охранники страшнее всех. Они вооружены магическими жезлами и световыми мечами. Страшнее всех их предводитель, Дарт Драко. Злобный тип. - Майлс понимает, что они уже слишком взрослые для подобных игр, но некому сделать им замечание. Ну и пошло все к такой-то матери! Ему доставляет удовольствие острый укол, причиненный этим словом.
        - Нам нужно шевелиться, пока они нас не нашли. У тебя остались какие-нибудь резервные заклинания?
        - Можешь не сомневаться. - Он поднимает импровизированную волшебную палочку и прищуривается вдаль.
        - Сила крепка в Гриффиндоре[40 - Гриффиндор - один из факультетов в школе магии и волшебства «Хогвартс» из серии романов о Гарри Поттере.]!
        - Ага! - кричит Ирвин, вырываясь из кукурузного поля в точности как маньяк из фильма ужасов. Майлс успевает увернуться, но Ирвин хватает Эллу. - Вы полагаете, что можете шпионить за людьми? - Он трясет ее за плечо, его лицо раскраснелось так, что лопнувшие вены на щеках выступают подобно жилкам на мраморе. - Ах вы, маленькие мерзавцы! Мы обязательно поговорим с вашими родственниками, это уж точно, блин! Посмотрим, что скажет директор. Уверен, она что-нибудь скажет! Вышвырнет вас отсюда, маленьких мерзавцев!
        - Отпустите ее! - Майлс старается запрыгнуть Ирвину на спину, но с таким же успехом он мог бы пытаться забраться на толстое мясистое дерево, а с физической ловкостью у него всегда было плохо. Всего одно короткое мгновение триумфа, когда Ирвин вздрагивает под тяжестью его тела, но затем Майлс соскальзывает вниз. Он падает на копчик с такой силой, что у него перехватывает дыхание, а перед глазами темнеет (тень пролетевшего над головой Стервятника смерти).
        - Твою мать… - вырывается у него, но это лишь выдох, скорее писк. Во рту тошнотворный вкус унижения. Элла высвободилась. Она стоит, потирая плечо, потрясенная, а может быть, стыдясь за него. Майлс не может взглянуть ей в глаза.
        - Поосторожнее, мальчик, если не хочешь ушибиться, - насмешливо говорит Ирвин, наклоняясь, чтобы предложить ему руку. - Разве ты не знаешь, что нападение на мужчину считается государственной изменой? - Он фыркает.
        Не обращая внимания на протянутую руку, Майлс самостоятельно поднимается с земли.
        - Детей обижать нельзя, - выпаливает он. У него в голове эта фраза звучит более красноречивой, более дерзкой. Дерзкоречивой.
        - Дети, блин! - презрительно фыркает Ирвин. - Я в вашем возрасте уже работал. И мой папаша за подобные штучки надрал бы мне задницу.
        - Это насилие над детьми, - говорит Майлс. - Детей бить нельзя.
        Ирвин заливается краской до самой шеи, тем самым розоватым цветом свежей печени, который обнажается, когда тело вскрывают для операции. Отец Майлса смотрел вместе с ним видео с операций на «Ютубе», потому что «нужно знать, из чего ты состоишь».
        - Заткни свою лживую пасть! Я тебя пальцем не тронул! И если ты станешь уверять в обратном…
        Только тут до Майлса доходит, что его неверно поняли.
        - Я имел в виду, это ваш отец не имел права вас бить. Это насилие над детьми. Он не должен был так делать. Это неправильно.
        - Майлс! - предупреждает Элла, как будто он сам не понимает, что этот паровоз уже прыгнул через акулу, через горящие обручи[41 - «Прыжок через акулу» - метафора, используемая американскими телевизионными критиками для обозначения момента, когда телевизионный сериал проходит пик успешности. Как только шоу «прыгает через акулу», зрители чувствуют заметное снижение качества.].
        - Тебе меня жалко, вот как? Ты думаешь, мне нужна твоя жалость. И твоя подружка тоже? Вы думаете, что можете сочувствовать мне своими кровоточащими сердцами? - Ирвин делает шаг к нему. Майлс усилием воли напрягает мышцы ног, превращая их в стальные балки, вмурованные в камень, покрытые адамантом, чтобы не двинуться с места. Но он отступает назад. Совсем немного. Всего на один шаг, может быть, на два. Но все-таки это слишком много. Силы воли не хватило.
        - Это не… - начинает было он.
        Ирвин хватает его за щеку, с силой, так, что останется след, так, чтобы привлечь его к себе.
        - Мне жалко твоих родителей. За то, что у них такой глупый слабый хлюпик. - Каждое слово подобно удару под дых. Как будто ему есть какое-то дело до того, что думает о нем Ирвин. - Ах ты, неженка! Вероятно, твой старик умер от стыда раньше, чем его доконал ЧВК.
        Он резко отпускает Майлса, и тот второй раз за две минуты падает на задницу.
        - Долбаный маленький хлюпик, - бросает Ирвин и не спеша уходит, уверенный в том, что Майлс не ответит, не схватит камень и не треснет его по затылку, не станет колотить по голове до тех пор, пока он не сможет уже больше встать, и тогда им придется где-то доставать лопаты, чтобы закопать труп. И Майлс этого не делает. Он даже не кричит вслед его отступающей спине: «Да пошел ты!..», потому что никакое это не отступление, это презрение, и это невыносимо.
        - Как ты? - спрашивает Элла.
        - Замечательно. - Он отряхивает с шорт траву. - Все в порядке. А ты?
        - Тоже. Но мы должны кому-то сказать. О том, что он сделал. Это было плохо. Ирвин нам угрожал, а мы дети.
        - Да пошел он!
        - Майлс! - окликает его Элла. - Ну же, Майлс!
        - Забудь обо всем. Подумаешь, мелочи. - Он изображает улыбку, такую же фальшивую и натянутую, как и пожатие плечами, пятится назад, определенно уходя прочь. - Все хорошо. Увидимся позже, Элла-«Нутелла»-каравелла.
        - Пока, бычок-сморчок, - отвечает Элла, но Майлс чувствует, что его слова ее не убедили.
        24. Коул: Салли с ружьем[Аллюзия на популярную песню группы «Кэтс ин бутс».]
        Они старались украсть час-другой тут и там, в вымерших городках, где не осталось машин, чтобы научить Милу водить. Коул подумала о том, чтобы прибегнуть к родительским технологиям ниндзя (придуманная Девоном фраза, означающая разворот психологии и создание почвы для того, чтобы ребенок воспринимал что-то как свою собственную мысль), поскольку не хотела пугать Милу. Пугать еще больше.
        Если ты счастлива и знаешь об этом, подумай еще!
        Можно было бы представить все как развлечение или как запретный плод - у тебя не получится, дети не могут управлять машиной. Однако конкретно этот ребенок слишком умен для того, чтобы купиться на такое. Поэтому Коул выложила напрямую:
        - Мы с тобой партнеры.
        Это преступление. Ты сделала своего ребенка соучастником в убийстве.
        - И мне нужно, чтобы ты умела делать всё. Если мне понадобится отдохнуть. Или со мной что-нибудь случится, например нападет очаровательный енот, или монстр из другого измерения, из твоих фантазий…
        Или тебя схватят. Увезут прочь в полицейском фургоне.
        - …тебе нужно быть самодостаточным злодеем. Поэтому мы будем учиться водить машину, оказывать первую помощь, разводить костер. Считай это навыками выживания в Мужчиноапокалипсисе.
        Однако мотивация не делает процесс обучения вождению своего еще такого маленького ребенка (с побелевшими от напряжения костяшками пальцев) более спокойным.
        Не обращая внимания на знак, требующий обязательной остановки, Мила на полной скорости выскакивает на перекресток, и Коул в ужасе стискивает ей колено.
        - Это еще что за чертовщина? - кричит она.
        - Все в порядке, я посмотрел.
        - Нельзя проезжать этот знак без остановки, Мила, даже в абсолютной глуши!
        - Прекрати на меня кричать! Я посмотрел! Там никого не было. Я просто не хотел снова трогаться.
        - Извини, но мне было страшно!
        - А мне каково, как ты думаешь? Почему мы не можем взять машину с автоматом? Это же полная туфта!
        - Эй, придержи язык!
        - Значит, вот что тебя беспокоит?
        - Нет, больше всего меня тревожит запах горелого от сцепления.
        - Вот почему нам нужен автомат!
        - Ладно, сверни к обочине и остановись. Дальше поведу я. В любом случае нам нужно найти где заночевать.
        - Теперь мой черед выбирать.
        - После вот этого фокуса? Радуйся тому, что я тебя не высадила!
        - Ха-ха. Очень смешно, мам. - Мила сворачивает к обочине и отпускает педаль газа, забыв выключить передачу. Машина судорожно дергается вперед, и Мила раздраженно хлопает ладонью по клаксону. Машина жалобно пищит.
        - Что с тобой сегодня?
        - Не знаю, - резко отвечает Мила. - Гормоны?
        - Знаю, ты злишься на меня за то, что нам пришлось покинуть Каспроинг.
        - Дело не в этом. Просто мы понятия не имеем, куда едем.
        - Я не могу тебе сказать.
        - Не можешь или не хочешь. Потому что, мам, должен тебе сказать, в последний раз получилось не очень.
        - При-и-ве-ет! - вмешивается чей-то чужой голос. - Эй, подождите!
        К ним по теперь уже не пустынной улице ковыляет на одном костыле дородная женщина. Если бы за рулем сидела Коул, она бы втопила акселератор в пол и рванула бы отсюда, однако Мила цепенеет. Меняться слишком поздно, к тому же как можно оставить хромую пожилую даму нюхать твои выхлопы?
        Мила колеблется, затем вращает допотопную ручку, опуская стекло в двери.
        - Ой, надеюсь, я вас не напугала. Это всего лишь я, Лиз. - У женщины жизнерадостное круглое лицо, светлые волосы вздыблены вверх - подобный стиль Девон называл «женщиной-риелтором».
        - Я увидела, как вы остановились. И я подумала, может быть, это наконец-таки приехали из Бостона Томесы - у них там молодая кузина примерно ваших лет, и я решила пригласить Бев на ужин, но теперь я вижу, что это вы. - Лиз тараторит, словно пулемет. - А вы не хотите поужинать со мной? Я держу кур, и я пожарю филе. Обычно по вторникам ко мне приходят Дженсены, это лесбийская пара, со своими детьми, но они на пару дней уехали в Денвер. Кажется, Рамона собирается перебраться сюда, и если это случится, у меня разорвется сердце.
        - Мам? - дрогнувшим голосом говорит Мила.
        - Вы очень любезны… - начинает Коул.
        - О, ради всего святого! - топает своей здоровой ногой Лиз. - Кругом такое творится, а люди до сих пор боятся воспользоваться гостеприимством! Позвольте заверить вас в том, что я буду рада обществу в такой же степени, в какой вы будете рады хорошему сытному ужину. К тому же у меня есть свет и вода, это если вы захотите принять горячую ванну или сходить в настоящий сортир. Вы производите впечатление людей порядочных. Не то что некоторые!
        - Да нам нужно спешить, мы направляемся в кемпинг к моей двоюродной сестре. Путь туда неблизкий и…
        - Ну, если передумаете, это на той стороне, в одном квартале отсюда. Шестнадцатый номер по Эшфилд-стрит. Если хотите домашнюю еду или вам еще что-либо понадобится, милости прошу. Буду счастлива видеть вас у себя. - Она быстро кивает, словно дело сделано, и разворачивается, собираясь уйти.
        - Мам, можно? - говорит Мила, не глядя на Коул, - вот как отчаянно ей этого хочется.
        - Ну, возможно, это ведьма, которая рубит своих гостей топором. Нам нужно будет принять меры предосторожности. Проверить весь дом на предмет наличия топоров.
        - А также поменять тарелки, проследить, чтобы первой отведала блюдо она и не смогла нас отравить.
        - Посмотреть, нет ли в ванне лука и чеснока. Сам понимаешь, на тот случай, если на самом деле это кастрюля.
        - И из крана не течет уксус!
        Коул расслабляется. Она соскучилась по человеческому обществу.
        - Ну хорошо, нужно только посмотреть, нет ли здесь машин, из которых можно будет слить бензин, после чего ехать к Лиз. Но теперь за рулем буду я.
        Входная дверь дома номер 16 приветливо распахнута настежь, полоска света проникает сквозь сплошные заросли плюща. От неземного аромата жарящейся курицы у Коул сводит желудок. В последний раз их еда состояла из овсяных хлопьев всухомятку и твердой как камень пастилы, с листами сушеной морской капусты, которые она нашла в заброшенном продовольственном магазине, попавшемся им по дороге. Коул по-прежнему держит руку на спрятанном в кармане куртки ноже, прикрывая Милу собой. Машина стоит передом к улице, готовая при необходимости рвануть с места.
        Лиз подпевает проигрывателю компакт-дисков, опираясь рукой о стол, и раскладывает рождественские хлопушки рядом с десертными ложками. В ярком электрическом свете Коул видит, что левая сторона ее лица неестественно опущена. Увидев гостей, Лиз улыбается, криво.
        - А вот и вы! Я берегла это для особого случая. Странно, не правда ли, что мы, возможно, больше никогда не увидим эти мелкие радости жизни?
        - Зонтики для коктейлей, - говорит Коул. - Боа из перьев и ковбойские шляпы. Вам помочь?
        - Вы не отнесете курицу на стол? Она тяжелая. Я знаю, какой аппетит у растущего ребенка.
        Еда потрясающая, даже несмотря на то, что сладкая картошка слегка подгорела. Она подается плавающей в густом темно-коричневом клюквенном соусе, и еще Лиз приносит домашний сидр в пластиковой бутылке из-под кока-колы. Сидр шипит у Коул во рту, а Мила пьянеет всего от полстакана. Они надевают бумажные короны, одну на другую, потому что на троих у них дюжина хлопушек. К праздничному настроению примешивается трагизм. Как это похоже на обычный семейный праздник!
        Как-то раз на Рождество Билли заявилась домой с профессиональным серфингистом, которого подцепила накануне, у обоих одурманенные наркотиками глаза за темными очками. Едва способные поддерживать разговор, они быстренько удалились в ванную, чтобы шумно заняться там сексом, а остальные сидели за столом в мучительном смущении, и отец постоянно спрашивал: «Куда пропала твоя сестра?», а его подруга молча закатывала глаза. Девону пришлось включить музыку погромче до тех пор, пока они не появились из ванной, растрепанные, пахнущие сексом, одурманенные еще больше, чем прежде.
        Последней соломинкой явилось то, что Майлс, которому тогда было четыре года, пришел и сказал, что к ним прилетали феи, потому что они оставили на подоконнике в ванной свою пыльцу. Панический ужас: а что, если он случайно понюхал, и как в этом случае они будут объясняться в «Скорой помощи» и не лишат ли их родительских прав, даже несмотря на то, что Майлс настаивал, терпеливо и рассудительно: «Нет, мам, конечно я ее не трогал. От пыльцы фей люди летают, а ты же знаешь, что я боюсь высоты».
        - Да это был даже не «кокс», - оправдывалась Билли. - Это был всего лишь кат[43 - Кат - вечнозеленый тропический кустарник, чьи листья в свежем и сушеном виде используются в качестве легкого наркотика-стимулятора.]. Совершенно естественная штука.
        - Как и яд африканской гадюки! - кричала Коул. Билли и серфингист поспешно смылись, с Майлсом ничего страшного не произошло, но Коул после этого не разговаривала с сестрой семь месяцев. Важность семьи. Как будто они сами не баловались наркотиками. Но только не в присутствии детей, но только не в присутствии ее ребенка. Билли должна была думать, что делает. Это было так в ее духе. Не то же ли самое она сказала и в «Атараксии»? «Что тут такого? Я знала, что ты взбеленишься. Просто успокойся!»
        «Атараксия». Монтировка. Нет, не надо туда возвращаться.
        Но это воспоминание подобно поплавку. Коул тщетно пытается запихнуть его под воду, но оно упрямо выскакивает на поверхность.
        - Милочка, не хотите добавки? - трогает ее за руку Лиз, и Коул возвращается в настоящее. - Еды достаточно.
        - Спасибо, с меня хватит, - рыгает Мила, выражая свою признательность.
        - Благодарю вас, но нам пора трогаться в путь. Уже поздно, а ехать нам еще далеко.
        - О, но вы просто не можете уехать! Я приготовила вам отдельную комнату. Это гораздо удобнее, чем спать где-то в машине. Оставайтесь!
        - Нет-нет, спасибо, мы должны ехать.
        - Но я настаиваю! Места здесь нехорошие. Неподобающие для молодой дамы. Вы должны остаться. Пожалуйста, останьтесь! Можете оставаться здесь сколько вам понравится. Еды у меня более чем достаточно. Я смогу ухаживать за вами обеими. Мне это не составит никакого труда.
        - Нам нужно ехать, - решительно говорит Коул. - Прямо сейчас. Спасибо за все. - Мила уже отодвигает стул, повинуясь невысказанным вслух сигналам - симфонии тех, кто скрывается от закона, которая день ото дня становится все более слаженной.
        - Нет-нет. Нет-нет, пожалуйста! Пожалуйста, останьтесь! Как насчет десерта?
        Крошка, на улице холодно.
        - Честное слово, мы не можем.
        Мила впереди, надевает куртку, и они вместе направляются к двери.
        - Огромное спасибо! Еда была просто потрясающая! Рады были с вами познакомиться!
        Но когда Коул подходит к входной двери и поворачивает ручку, выясняется, что дверь заперта. Ну разумеется, она заперта.
        - Мама!.. - окликает Мила.
        Обернувшись, Коул видит, что у Лиз в руках ружье, материализовавшееся из ниоткуда, правда, не направленное на них, но готовое нацелиться в любой момент.
        - Вы не должны уходить! - Голос Лиз превращается в завывание. - Вы не можете!
        Коул вкладывает ключи от машины Миле в руку.
        - Иди. Я тебя догоню. Найди какой-нибудь другой выход.
        - Мам, нет!
        - Я им воспользуюсь! Не вынуждайте меня им воспользоваться! - Сухой щелчок предохранителя.
        Коул поворачивается лицом к женщине с ружьем.
        - Лиз, я знаю, что вы этого не хотите. Отоприте дверь. Положите ружье. Вы должны нас отпустить. - Она шагает вперед, сокращая расстояние, медленно, осторожно.
        - Отойди назад! Застрелю! - Лиз вскидывает ружье.
        Коул резко бросается вперед и хватает ствол обеими руками. Она рассчитывает на то, что женщина не выпустит ружье, и та его не выпускает. Коул опускает ствол вниз, отрывая его от плеча Лиз, после чего резко толкает ружье вперед, всем своим весом вгоняя приклад ей в грудь.
        Женщина издает звук, подобный закипающему чайнику, проникнутый болью задыхающийся свист, и падает навзничь на пол, по-прежнему не выпуская из рук ружье. Коул наступает ей на грудь, с силой, чтобы прижать ее к полу, и вырывает у нее ружье. Внутри она чувствует холод и спокойствие, однако этот лед черный, ноздреватый, готовый проломиться под ногами и отправить тебя в глубину.
        - Вы делаете мне больно… - стонет Лиз.
        - Извините. Я не хотела. Дайте мне ключ.
        - Я не думала… я бы этого не сделала…
        - Где ключ? Больше я спрашивать не буду.
        - Здесь. Ключ здесь. - Женщина лезет дрожащей рукой в карман джинсов. Она перепугана до смерти.
        - Спасибо. Оставайтесь здесь. Не ходите следом за нами. Иначе я вас застрелю.
        Коул оборачивается, сжимая в руках ружье, и видит, что Мила наблюдает за ней из прихожей, глаза у нее черные, лицо непроницаемое.
        Неделю назад
        25. Майлс: Непристойное предложение
        Ночью после встречи с Ирвином на Кукурузном поле Майлсу снится Раковые пальцы, впервые с тех пор, как они покинули военную базу. Он бродит по своему дому в Йоханнесбурге, но двери всех комнат закрыты и он не может никого найти, пока не выходит к бассейну и страшному сараю, где хранятся хлорка и кислота в открытых банках, и он понимает, что должен зайти внутрь. Однако когда он туда заходит, сарай превращается в винный погреб «Атараксии» (на верхнем уровне, куда водили туристов), и бледная распухшая тварь затаилась там среди серебристых цистерн и острого запаха брожения. «Маленький трусливый гаденыш», - произносит она мягкими губами, похожими на заплесневелый белый хлеб.
        Воспоминание не оставляет Майлса весь следующий день, бесящее, стискивающее желудок, и он не может избавиться от этих слов, застрявших у него в голове подобно тупейшей компьютерной мелодии. И что с того? Подумаешь, оскорбление! Майлс также не хочет видеться с Эллой. Не хочет говорить об этом, сознавая, что она захочет что-либо предпринять. Но сам он хочет только поскорее обо всем забыть.
        Майлс один в квартире на четвертом подземном этаже, в которой они живут с тетей Билли. Мама ушла на завтрак, или чем-то занимается, или на каких-то курсах, но у него нет желания подниматься в обеденный зал и общаться с другими людьми.
        Он заглядывает в духовку, потому что тетя Билли постоянно что-нибудь готовит, и там могут быть пирожки. Однако никакой вкусной выпечки там нет. Зато там есть грязная черная пластмассовая трубка с металлическими кольцами внутри, похожая на завинчивающуюся крышку от огромной фляжки. Или это как-то связано с машинами? Странно. Быть может, мама и тетя Билли вымыли ее и решили высушить в духовке. Или это имеет какое-то отношение к их тайным замыслам. Майлс достает трубку из духовки и кладет ее на плиту, чтобы показать, что он ее видел, что он знает - что-то происходит, а ему, черт возьми, ничего не говорят. Что ж, у него тоже есть свои секреты.
        Маленький трусливый гаденыш.
        Майлс хватает из шкафа энергетический батончик (они ужасные, но по-своему навязчивые) и альбом и бегом преодолевает четыре лестничных пролета, ведущих наверх.
        Однако его план побыть наедине рушится с самого начала. Подходя к двери, ведущей с кухни на улицу, он чувствует запах марихуаны.
        - Это ты? - окликает его тетя Билли с балкона, проходящего через всю гостиную, облокотившись о кованые перила, с самокруткой во рту, светлые волосы рассыпались по плечам.
        - Это ты? - откликается в ответ Майлс, надеясь, что этим все и закончится. Он машет рукой на прощание, но тетка уже идет к лестнице.
        - Я хотела с тобой поговорить.
        - Вообще-то я занят.
        - Места, где нужно побывать, друзья, с которыми нужно выполнить задание. Проследить за жутким козлом-уголовником?
        - Ты об этом знаешь? - Он как-то сдувается.
        - Я слышала, как он вчера ворвался в здание, ругая последними словами глупых детей, а потом увидела тебя бегущего. Нетрудно догадаться, что случилось что-то. С тобой все в порядке?
        - Нет. - У него горят глаза, и он отчаянно моргает, стараясь с этим справиться.
        - Не хочешь поговорить об этом?
        - Нет.
        - Я испекла шоколадные кексы, пальчики оближешь. Это поможет?
        - Нет, спасибо.
        - Как насчет одной затяжки?
        - Нет, - отвечает Майлс. - Может быть.
        - Хорошо. Жди здесь, мы сходим прогуляемся.
        Она спускается по лестнице, и они идут мимо сада с медицинскими растениями к теплицам. Билли заводит его в самую дальнюю часть, где их никто не увидит, и протягивает самокрутку. На кончике красная губная помада, похожая на кровь.
        - Нужно втянуть дым в легкие, но не слишком глубоко.
        - Я умею курить, - говорит он. На самом деле курить он ни разу не пробовал.
        - Отлично. Просто я хотела сказать, может быть, ты не привык к марихуане.
        Не привык. Майлс кашляет так сильно, что спазмы сжимают ему грудь, сгибают его пополам, горло у него болит, он всхлипывает, никак не в силах откашляться.
        - Крепись, чувак! - говорит Билли, хлопая его ладонью между лопатками, что не помогает, потому что нельзя безболезненно прогнать дым из легких и горящего горла.
        - Все в порядке, - говорит Майлс, слова раздражают ему горло, вызывая новый приступ кашля. Билли безучастно наблюдает за ним, поднося самокрутку ко рту похожей на шарнир рукой. Когда кашель заканчивается, она снова протягивает самокрутку ему.
        - Не желаешь еще одну затяжку?
        - Все в порядке, - отмахивается он. - Слушай, не говори ничего маме, хорошо?
        - Она не будет ничего иметь против. Наш отец провернул с нами такую же шутку, когда мы были совсем маленькими, но только он настоял на том, чтобы мы докурили сигарету до конца, не отставал от нас до тех пор, пока мы не блеванули.
        - И как, сработало?
        - В отношении твоей мамы - да. Она курит только когда очень-очень разозлится или когда очень много выпьет.
        - Я никогда не видел, чтобы мама курила.
        - Значит, ты никогда не видел ее очень-очень злой и очень пьяной. А вот со мной папин фокус не сработал.
        - Почему?
        - Просто у меня бунтарская натура. И на моей первой работе, я была официанткой в «Кантине», курильщиков отпускали на перекур. Но на старших сестрах ответственность. А младшим в семье дозволяется все. У нас значительно больше свободы.
        - А что насчет единственных детей?
        - Наверное, ты можешь выбирать то, что тебе ближе по душе. - Она делает глубокую затяжку. - Но только не здесь.
        - Я хочу его убить, - признается Майлс.
        - По-моему, слишком хлопотное занятие.
        - Ну и пусть!
        - А ты не хочешь отсюда выбраться?
        - Не шути так.
        - А если это не шутка?
        - Это об этом вы с мамой шептались?
        - Когда?
        - Да постоянно! - негодует он. - Я вас видел. И эта пластмассовая штуковина в духовке.
        - Крышка карбюратора? Блин, ты не должен был туда заглядывать. Ладно, ты взял меня с поличным. Это правда. Мы планировали наше великое бегство. Но… - Она не договаривает и смотрит на него, словно решая, можно ли ему довериться. Решая, настоящий ли он мужчина.
        - Говори.
        - Блин! - Билли выпускает носом долгую струю дыма. - Твоя мама меня убьет.
        - Это тоже будет выход.
        - Это серьезно, Майлс. Я не шучу.
        - Я не маленький.
        Трусливый гаденыш.
        - Тогда, наверное, ты заметил, что в последние несколько дней наши с твоей мамой отношения стали довольно напряженными.
        - Да. Заметил. - Ничего он не заметил. Абсолютно ничего. - Я не хотел спрашивать. Думал, между сестрами такое бывает.
        - В определенном смысле. И, знаешь, я ее ни в чем не виню. - Билли пожимает плечами. - Честное слово. Она старается тебя защитить.
        - Я не нуждаюсь в защите!
        - Нет, она, пожалуй, права. Ты еще недостаточно взрослый. Это была глупая затея. Наверное, нам нужно пока что остаться здесь. Тут не так уж и плохо, а? - Прикоснувшись головой к стенке теплицы, она проводит рукой с сигаретой дугу, охватывая все вокруг. - Уж если где-нибудь и застрять, так в раю. Бывают места и похуже.
        - Я сам могу принимать решения. Ты же знаешь мою маму. Она чересчур заботливая.
        - Как тигрица. - Билли морщит нос в оскале, обнажает зубы, поднимает руки, изображая когти. - Р-ррр!
        - Это опасно?
        - Нет. Ничуточки. Но тебе это может не понравиться.
        - Выкладывай! - Но у него есть нехорошее предчувствие. Отвратительное семя догадки относительно того, о чем говорит тетка.
        Сделав еще одну затяжку, Билли протягивает самокрутку ему. Майлс делает заговорщический жест, и она смеется. Ему хорошо оттого, что она относится к нему серьезно. Оттого, что наконец кто-то объясняет ему, что происходит.
        - Ну хорошо, хорошо. Видишь, я придумала один план. Хороший. На воле нас ждет машина, мои друзья помогут нам бежать, вернуться домой, если ты захочешь, или попасть в любую другую точку земного шара. Но они хотят получить кое-что взамен, и это сущая мелочь. Твоя мама думает иначе, но на самом деле это пустяк.
        - Мне все равно. Я хочу услышать все сам.
        - Но только никаких попятных, - говорит Билли. - Поклянись на мизинцах! - Майлс закатывает глаза, и она снова смеется, грудным пыхтением. - Все в порядке, малыш. Отлично. Как бы это сказать? Это риск.
        - Вся жизнь - это риск, - говорит Майлс.
        - Умница, молодец. Значит, ты знаешь, что иногда приходится делать отвратительные вещи.
        - Например, кого-нибудь убивать?
        - Нет, боже упаси, не настолько отвратительные. Кое-кто, может быть, и скажет, что это плохо, но на самом деле это совершенно нормально. Вот почему тут все запутано, правильно? И врачи ведь все равно берут образцы, и с какой стати они должны получать от этого выгоду, с какой стати они должны принимать решение, когда это твое дело? Ты ведь понимаешь, о чем я говорю, так?
        - Сперма. - Его лицо пылает огнем. Хуже того, кто-то вонзил раскаленное лезвие ему в поясницу, жидкая лава разливается по промежности. Нет. Нет, нет, нет!
        - Тут нечего стыдиться. Мы близкие родственники. Это совершенно нормально, вот что я хочу сказать. И можно позволить врачам и дальше заниматься тем, чем они занимаются, а можно воспользоваться этой абсолютно нормальной штукой, для того чтобы убраться отсюда ко всем чертям, получив золотой билет к той жизни, о которой ты всегда мечтал. Куда ты хотел бы отправиться? Называй любое место. Абсолютно любое.
        - Антарктика?
        - Ну да, а почему бы и нет? Один билет первого класса до ледового континента, пожалуйста.
        - Но…
        - Ты знаешь, что сейчас никто не может заводить детей, так?
        - Установлен запрет. Полный запрет на воспроизводство, чтобы остановить распространение вируса…
        - Верно, верно. И ты знаешь, что ни один запрет в истории человечества не работал? Ни «сухой закон» в двадцатые годы с Аль Капоне, ни война с наркотиками. Все становится только еще хуже. Нельзя запретить людям делать то, что они хотят. Они обязательно найдут способ обойти запрет. И это не наркотики, и это не какая-то группка людей, которые хотят напиться, снять шлюху и немного пострелять, что разрешается, поскольку жизнь очень тяжелая и людям необходимо расслабляться, особенно сейчас, полагаю. Такое было в нашей истории всегда, с незапамятных времен. Черт возьми, животные возбуждаются, наедаясь забродивших ягод или волшебных грибов. Но это другое.
        - Знаю, тут речь о выживании биологического вида. Я знаю. - Все эти научно-популярные мультфильмы. Лицо у него по-прежнему горит.
        - Нет. Послушай меня. Тут речь идет о свободе выбора. О праве на жизнь. Это самое основополагающее право человека - заводить детей, а эти люди, эти наши правительства пытаются это контролировать, пытаются контролировать нас. Тебе это кажется справедливым? Тебе это кажется правильным?
        - Что? - Разговор принял неожиданный оборот, резкий поворот влево-вправо-вправо, с дороги, через ограждение, и вниз в ущелье.
        - Это неправильно, и, как и всякий запрет, это не работает. У меня есть на воле друзья, готовые нам помочь, они смогут вытащить нас за пределы Соединенных Штатов, вернуть домой или отправить в любую точку земного шара, куда мы пожелаем. Хоть в Антарктиду. Но твоя мама… она слишком щепетильная, блин, не хочу говорить о ней такое, самая настоящая ханжа, твою мать, прошу прощения за мой французский. Вот я и обращаюсь к тебе, потому что у тебя есть обязательства, ты человек. И это твой выбор, не так ли, как поступать со своим телом.
        - Да?
        - Итак, мои друзья - они хотят знать. И помни, ничего страшного тут нет, и это ради нас всех, приятель. Я должна спросить: ты дрочишь?
        Они ругаются шепотом, что гораздо хуже криков. Мама врубила на полную громкость тяжелый рок, душ льется во всю силу, а они с тетей Билли закрылись в ванной, где, как они надеются, установленное повсюду вспомогательное оборудование их не слышит. Майлс надел наушники и включил старую игровую приставку. Новой, наверное, больше не будет. Потому что приоритеты в мире изменились и игровые приставки в них больше не значатся. Но он убрал звук и напрягает слух. Не надо было ничего говорить. Он в ужасе. Почему она его об этом спросила? О сексе, об онанизме и о сперме. Это просто омерзительно.
        А также немного волнующе.
        Разве не так?
        Нет. Нет. Нет! Это просто его тупой рассудок и тупое откликающееся тело, и на его месте мог бы быть зомби со снесенной половиной черепа и вытекающими мозгами, трогающий себя, а его член откликнулся бы словно глупый щенок. Майлс сплетает ноги, со злостью сжимает их, стараясь подавить… свою реакцию. От одного только слова «член» туда приливает кровь, что-то вроде: «Кажется, ты упомянул мое имя? Позвал меня? Я здесь! Потрогай меня. Это так классно!»
        Так классно. Прекрати. Просто прекрати! Думай об умирающих китах. О папе. Майлс помнит, что сказал Джонас на базе Льюис-Маккорд. Обрывок разговора, подслушанного в тренажерном зале, шутка насчет дойных мужчин и дойных мальчиков. У него горит лицо. «Папа, почему тебя нет рядом?» Это плохо - иметь эрекцию, когда мама и Билли ругаются в ванной. Это гадко, отвратительно.
        Он отвратителен. И это по его вине они ругаются. Он обещал тете Билли ничего не говорить маме. Но как он мог не сказать маме? На основах биологии им рассказывали про половую зрелость, анатомию человеческого тела и обоюдное согласие, но там не объяснялось, как себя вести, когда твоя родная тетка просит тебя теребить свой член, потому что это единственный способ вырваться отсюда.
        Слышится звон разбитого стекла. Майлс решает, что это один из красных подсвечников в виде лотоса под «окном» над ванной, которое на самом деле вовсе не окно, а плоский телевизор с красивыми пейзажами. В каждой комнате есть своя изюминка, своя «индивидуальность», как говорит мама, но все это подбирали какие-то навороченные дизайнеры, так что на самом деле все выглядит совершенно одинаково. Один и тот же отряд, родственные виды. Минус один подсвечник. По крайней мере от шума глупый член поник. Так и нужно его контролировать? Что-нибудь бить, чтобы отвлекать его внимание?
        Билли выходит из ванной и говорит нормальным голосом, словно знает, что он убрал громкость и ее услышит:
        - Веник и совок?
        Майлс молча указывает на кухню. Проходя мимо, тетка сжимает ему плечо.
        - Не беспокойся. Она смирится. Как всегда. Хочешь горячего шоколаду?
        Билли сыплет ингредиенты в кружки, громыхая посудой, чтобы показать, как она взбешена. Она наливает воду в чайник, ужасный, какие бывают только в Америке, его нужно ставить на плиту, а когда он закипает, то начинает свистеть. Майлс ненавидит американские чайники. Крышка карбюратора по-прежнему лежит на духовке, куда он ее положил. Немое обвинение. Был план, но теперь все спутано. По его вине.
        - Не смей говорить с ним! - резко бросает мама, выходя из ванной с красными осколками в руках. Душ, огромная круглая бронзовая головка, продолжает извергать водопад. «Сколько воды тратится впустую», - думает Майлс.
        - Успокойся, дорогая, - протестует Билли. - Я готовлю всем горячий шоколад, чтобы мы успокоились. - Ей приходится перекрикивать громкую музыку и шипение чайника.
        - Мам, выключи воду! Что она льется просто так?
        Мама ворчит что-то, возвращается в ванную и выключает душ, однако музыка продолжает орать. Чайник начинает тихо стонать.
        - Горячий шоколад? - Маму трясет от злости. - Вот как ты собираешься решить все проблемы?
        - Замечательно! - Билли с силой опускает кружку на стол. - Тогда, может быть, ты хочешь принять таблетку, чтобы остыть. Я знаю, что у тебя целый запас. Эти чудненькие таблетки бензодиазепама, которые врач выписывает горстями. Пожалуй, нам всем не помешает. Ты сейчас заводишь своего ребенка.
        - Я не хочу с тобой разговаривать. Не хочу больше видеть тебя. Убирайся!
        - Господи, ты просто невыносима! - кричит Билли, перекрывая оглушительный свист закипевшего чайника. Она хватает бейсболку и решительно направляется к двери. - Дашь знать, когда станешь способна слушать доводы разума. - Она уходит.
        Мама снимает чайник с плиты, убавляет громкость музыки и плюхается на диван рядом с Майлсом. Он по-прежнему держит в руках игровую приставку, поэтому не может обнять маму, когда та привлекает его к себе.
        - Извини.
        - Все в порядке.
        - Ты ни в чем не виноват.
        - Знаю. - Но это не так. Виноват он. Он чувствует напряжение маминого тела, твердого, но в то же время хрупкого.
        - Эй, мам!
        - Да?
        - Может, тебе правда лучше выпить таблетку?
        - Нет, черт возьми, даже не начинай!
        - Извини.
        - И ты меня тоже прости. Прости за все это. Она не имела права обсуждать с тобой такие вещи.
        Майлс хочет услышать продолжение, но не хочет спрашивать. Он ждет, когда мама заговорит сама.
        - Ей в голову втемяшился глупый план - продавать… ну, сам понимаешь… - Она морщится. Потому что это отвратительно. Она также не может произнести вслух это слово. Ему хочется расплакаться. - То, что Билли тебе сказала, это неправильно. Ты еще ребенок. Ты не можешь дать свое согласие. К тому же это противозаконно. Это опасно. Такое нам бы ни за что не пришло в голову. И я не знаю, как мне быть. Она переступила черту. И, возможно, обратного пути уже нет. - Мама проводит ладонью по короткой стрижке под эльфа. Майлсу не хватает ее длинных волос. - Блин!
        - Что будем делать?
        - Ну, шоколад уже почти готов.
        - Точно, - кивает Майлс. Мама насыпает ему в кружку еще ложку сахара, себе подливает немного виски и мешает, мешает, позвякивание ложки о керамику звучит утешающе. Майлс замечает, что крышка карбюратора пропала, и хочет что-то сказать, однако эта ссора его вымотала. А у шоколада какой-то странный вкус, с горчинкой. Быть может, это стыд, которым теперь в его жизни будет приправлено все.
        - Не беспокойся, я разберусь с Билли.
        - Зачем она вообще сюда приехала?
        - Не говори так, тигренок. - Голос у мамы выжатый.
        - Но мы все равно собираемся бежать?
        - Нет. Это чересчур сложно. Отменяется. - Она целует его в макушку.
        - Полная дыра, - говорит он. - Больше не будем пробовать. - Его неудержимо клонит ко сну. - Мам, а вы с папой ругались?
        - Только по пустякам, - говорит мама.
        После этого Майлс больше ничего не помнит.
        26. Билли: Птичьи мозги
        Билли никогда не укачивало. Это Коул жалобно скулила, требуя остановиться во время долгих перегонов по дороге в Дурбан в отпуск, чтобы опустошить на обочину свой желудок. У Билли подобных проблем никогда не было. Когда остальные салаги на яхте Тьерри закрывались по своим крохотным каютам или бродили по палубе, трясущиеся и обливающиеся потом, она колдовала в камбузе над новым amuse-bouches[44 - Закусками (фр.).], уже твердо стоящая на ногах, потому что всю свою жизнь ей приходилось ходить по зыбкой почве.
        Смотреть на небо плохо: жирные ватные облака на голубом фоне, прерываемые зелеными дорожными знаками, проносятся мимо, возвещая о продвижении вперед, а однажды, мельком, белые лопасти ветряных турбин вдоль дороги. Закрывать глаза еще хуже, потому что остаются только мрак и неровности дороги, и подкатывает тошнота. Билли горит. Как там в этой песне: «Я объята огнем».
        Она умирает. Она в этом уверена. На заднем сиденье рядом с ней ее покойная мать. Она одета так, как на любимой фотографии Билли: платье с поясом, темно-синее с белым воротничком, волосы в пышных волнах, огромные очки в роговой оправе. На фотографии мать улыбается, рядом с ней они обе, Билли и Коул, цепляются за ее руки, им пять и три, они куда-то тянут мать, заливаясь смехом. А может быть, слезами, потому что у них было предчувствие, что мать скоро у них отнимут, и они пытались ее удержать.
        - Ночью пришлось спать в бигуди, - говорит мать. Билли чувствует в ее дыхании резкий запах мяты, потому что мать постоянно пыталась бросить курить. Сестры ловили ее в саду, прячущуюся среди гортензий с пурпурными головами, похожими на ее кудри, спешащую украдкой выкурить сигарету. Если бы мать выкрасила волосы в такой же лиловый цвет, ее было бы не найти.
        - Курить плохо, - говорит мама.
        - Но не так плохо, как аневризм головного мозга ниоткуда. - Голубое небо, голубые цветы, темно-синее платье. Билли хочет повидаться с отцом. Пусть только ради того, чтобы он пересказал ей очередной просмотренный в интернете ролик про бред насчет «изменения климата». Старик, ты только посмотри в окно!
        - Твой отец умер, - говорит ей мать, поглаживая ее по голове. Но сидящая рядом с ней женщина дрожит и мерцает. Плохая связь. Постоянные сбои.
        - Настройка сбилась, - произносит Билли вслух.
        - Опять разговариваешь с призраками? - окликает с переднего сиденья Рико. Билли старается ухватиться за настоящее.
        «Моя свирепая птичка». Так называла ее мать. Когда еще была жива. До того как превратилась в призрака, сидящего рядом на заднем сиденье. Мать приходила в ресторан на день рождения к дочерям, искрилась десять секунд, после чего исчезала. Отец не знал, как вести себя с двумя девочками, достигшими половой зрелости. Он не мог удержать в руке птичку - ее, Билли, а Коул только притворялась хорошей, и Билли единственная видела насквозь ее лживую игру.
        - Выклюю вам глаза, - говорит она, поскольку никто не гладит ее по голове. Никто уже так давно не прикасался к ней. А курящая женщина - это долбаная Рико, в окно с воем врывается ветер.
        «Еще не поздно развернуться», - говорит кто-то. Наверное, мама, хотя голос у нее какой-то странный, измученный, возможно, уставший от их постоянных ссор. «Девочки, как вы себя ведете!» Коул дернула ее за волосы, она ударила ее кулаком по лицу, не хотела разбивать в кровь ей нос, а теперь ее девятилетняя сестра плачет, пронзительно воет, жалея себя, не в силах поверить в то, что такое случилось.
        Твою мать, сопливая плакса! Но у Билли болит голова, о, как же она болит, и она свирепая птичка, но кто-то попытался оторвать ей крылья, и ей тошно от этой жестокости.
        Долбаные громилы-шлюхи разговаривают в ее присутствии так, будто ее здесь нет. Делают ставки относительно того, дотянет ли она до Чикаго. Задаются вопросом, за каким хреном она им вообще нужна, если они и без нее знают, где найти Тайлу. Покупатель проявляет нетерпение. В единственном числе, и Билли находит это примечательным. Почему на все это семя только один покупатель? Распространить любовь. Принести в мир радость. Голова ее начинает пованивать. Это тоже примечательно.
        Что случилось? Откуда весь этот шум? Кто-то кричит на нее. Не мама. Не кто-то из тех, кого она знает. Кто-то еще. Она чувствует, как машина сворачивает к обочине и останавливается. Двери открываются и захлопываются. Кто-то держит ее, вытирая ей рвотную массу с подбородка, с груди.
        Какая мерзость, твою мать! Господи!
        Она наделала в трусы.
        Теперь в долбаном салоне будет вонять.
        «От нее такой нам толку нет».
        «Так давай ее бросим».
        «Слишком рискованно. Они не знают, что мы идем по следу. Не нужно их предупреждать».
        «Никто ее не найдет».
        Поток чуть теплой воды, похожей на мочу, ей в лицо.
        - Ну, птичка, что скажешь? - Зара склоняется к самому ее лицу, хватает пальцами ей щеку, подбородок. Билли чувствует в ее дыхании запах жевательной резинки с корицей, отчего на нее снова накатывается тошнота. - Какой нам от тебя прок?
        - Не называй меня так! - гневно отвечает Билли, точнее, пытается. «Я тебя убью», - но это она не говорит, потому что Зара ее отпустила, и она растерянная привалилась к машине.
        - Я за то, чтобы ее бросить.
        - Я тебя понимаю, Зара, прекрасно понимаю. Но я полагаю, что мы можем ее подлатать. Тут неподалеку в одной больнице у меня есть знакомые. Это лишь небольшой крюк.
        - Хм, - ворчит Зара. Это лишь отсрочка, но Билли ею непременно воспользуется. Улетит прочь.
        27. Коул: Госпожа удача
        Горы чернее черного, зазубренные силуэты, наложенные на размытые звезды над темной змеей дороги. Ехать без фар, вписываясь в крутые повороты серпантина, слишком опасно. Опять в противоположную сторону, безрассудство, но тут история, люди пересекали Скалистые горы в поисках лучшей жизни.
        В темноте на смотровой площадке Коул бросила ружье в ущелье. Оно провалилось не так глубоко, как она надеялась, матовое сияние ствола будет видно сквозь зелень всем, кто вздумает здесь остановиться, даже ночью. Может быть, кому-то даже захочется спуститься за ним. Но Коул не думает, что с оружием сейчас есть какие-либо проблемы. Это ведь Америка. И самым разумным (хотя сама она мыслить разумно не способна) будет иметь при себе смертоносное огнестрельное оружие, потому что как знать, что ждет впереди.
        Ты имеешь в виду женщин с еще более большими ружьями?
        «Старый зануда, прожужжал все уши, - думает Коул. - Эй, призрак, не хочешь сменить мелодию?»
        Тебе нужно придумать что-нибудь получше, крошка.
        Эта фраза тоже уже приелась. Но они сами застряли в густых зарослях. Дни сливаются друг с другом, ночи, проведенные в забытье в машине. Постоянной тревогой остаются деньги и то, как они тают, а также обвинение в нападении на старую даму в дополнение к разрастающемуся списку ее преступлений.
        Нужно успокоиться, потому что потенциал к насилию уже прочно укоренился в ее нервной системе. Когда они уходили от Лиз, ее палец лежал на спусковом крючке. Она могла бы это сделать. Выстрелить старухе в лицо. Она была так зла, так перепугана, так устала.
        В основном она устала.
        «Да, знаю, знаю, нужно что-то делать». Но пока Мила без сна молча лежит сзади (Коул буквально ощущает ее искрящуюся настороженность), она едет туда, куда их приведет дорога, через темный лес, через зазубренные горы, навстречу еще одному утру.
        От городка, где они моются, веет таким же отчаянием, какое испытывают они сами. Название «Сентрал-Сити» намекает на большой город, однако на самом деле это жалкий поселок золотоискателей, городок на Диком Западе, давно заросший травой. Это воскрешает воспоминания, не приходившие уже много лет: список самых диких уголков земного шара, которые они с Девоном собирались посетить: высеченные в скалах храмы в Эфиопии, резной красный песчаник Фатехпур-Сикри[45 - Фатехпур-Сикри - город в Индии, во второй половине XVI века был столицей империи Великих Моголов.], заброшенные декорации к «Звездным войнам» в пустыне в Тунисе. От этого места исходит то же ощущение, что и от фотографий глиняных построек в Сахаре: развалины фантастической ностальгии.
        - Это все настоящее? - усаживается на сиденье Мила.
        - Табличка гласила: «исторический район», так что, наверное, - отвечает она.
        - Ты полагаешь, здесь может быть еда?
        - Надеюсь. - Однако зрелище не многообещающее. Старые здания поблекли и облупились, штукатурка осыпалась, на заколоченных окнах жизнерадостные таблички: «Сдается», «Свободно» и «К стоянке у казино в эту сторону!»
        Они проезжают мимо закрытого табачного магазина и «Сокровищницы Пегги», где в витрине стоит манекен в черном парике, клетчатой рубашке и длинной юбке на подтяжках, одна бледная пластмассовая грудь обнажилась под сползшей с плеча подтяжкой.
        Коул едет дальше, сворачивает на крутой спуск, следует за указателями на Блэк-Хок, мимо убогих домишек, ютящихся на склонах холмов, в тех же самых бурых тонах, что и мертвая трава. Зловещая элегия. «Техасская резня бензопилой»[46 - «Техасская резня бензопилой» - серия американских фильмов ужасов о семейке маньяков-каннибалов, обитающих в глухом запустевшем районе Техаса.]. Вывески над переоборудованным заводом и зернохранилищем провозглашают их новые названия: «Госпожа удача» и «Золотые ворота», а за ними над чахлыми соснами поднимается башня из стекла и кирпича.
        Чудо из чудес - свет горит, дома кто-то есть, на огромном экране по кругу крутятся все вышедшие из моды фантазии: позолоченная женщина в белом бикини заходит в бассейн, кордебалет в серебряных париках, серебряных цилиндрах и с серебряными галстуками-бабочками на шее, приторно-красивый ковбой, высыпающий из сапога на стол струйку чипсов к радости своих товарищей всех рас и народностей. Точнее, латиноамериканцев и азиатов. Похоже, рекламный рынок Блэк-Хок не нацелен на чернокожих.
        - Почему у них до сих пор изображения мужчин? - Мила выгибает шею, чтобы увидеть афишу. - Они живут в призрачном мире?
        - Давай зайдем и узнаем.
        - По-моему, мам, азартные игры - не лучшая затея. Или… мы снова собираемся кого-нибудь обокрасть? - Ее голос дрожит, этот звук для нее слишком низкий. Твою мать! Этого им только не хватало - чтобы его голос начал ломаться.
        - Может быть, я поставлю пару долларов на кон, но успокойся, мы здесь ради туалета, буфета и указаний, где найти библиотеку или любой другой ближайший удобный интернет.
        - Но…
        - Мне нужна помощь. Я должна поговорить с Кел.
        - Но что, если за твоей электронной почтой следят? Ты же сама говорила…
        - Я создала новый ящик. Со старыми аккаунтами больше работать нельзя. Я не могу. Это уже слишком.
        - Мам, а что насчет тети Билли…
        - Не сейчас, хорошо? - обрывает его Коул. - Пожалуйста, я устала, я хочу есть, мне нужно сообразить, как быть дальше. Обещаю, мы об этом обязательно поговорим. Обещаю.
        - Чудесно, - резко говорит Мила. Ничего чудесного в этом нет, однако в настоящий момент Коул все равно. Вот еще проблема, которую придется решать потом.
        Она останавливается рядом с молодой женщиной в черной с золотом ливрее и особой фальшивой улыбкой, которую узнаёт по своей собственной недолгой истории работы в долбаной сфере обслуживания.
        - Поставить вашу машину на стоянку, мэм?
        - Что происходит внутри?
        - Игра, полагаю, - язвительно отвечает швейцар. - Но у нас также бывают шоу, правда, только после шести вечера, еще есть зал игр для молодой дамы, три ресторана, СПА.
        - Интернет есть?
        - Разумеется есть. Хотите, я поставлю вашу машину на стоянку? Можете зайти и заглянуть. Это бесплатная дополнительная услуга для всех наших гостей, - добавляет она, заметив колебание Коул.
        - Все в порядке, спасибо. - Держи карман шире, так она и расстанется с ключами от машины!
        - Можете отогнать машину сами. Сзади въезд на подземную стоянку, или можете поставить на любое место на стоянке напротив. Видите подъезжающий автобус?
        Именно автобус убеждает Коул в том, что это не ловушка, призванная завлекать невинных путешественников, обрекая их на погибель, - по крайней мере, не в большей степени, чем любое другое казино.
        - Зачем люди сюда ходят? - шепотом спрашивает Мила, когда они заходят в главный зал, вооруженные купленным за двадцать долларов ваучером на фишки, «чтобы начать», который Коул надеется обменять на съестное. Они бродят мимо колонн в стиле ар-деко, позолоченных светильников и черного «Мазерати» на крутящейся подставке в центре зала, с красным бантом, пристроившимся на капоте подобно паразиту, и номерными знаками «ДжеймсБонд». Здесь не меньше сотни женщин, не считая обслуживающего персонала, рассеянных между автоматами с мигающими лампочками и звуковыми эффектами.
        - Зачем кому-то может понадобиться такая машина? - продолжает Мила. - Почему люди по-прежнему играют? Неужели они не знают, что это глупо?
        Время от времени один из автоматов выдает с грохотом горсть пластмассовых жетонов, хотя счастливая победительница испытывает скорее раздражение, чем восторг, словно смысл совсем не в этом, словно на самом деле это лишь помеха на пути к истинной цели: кормить автомат и тыкать в мигающую желтую кнопку, раскручивая колеса. Тут дело не в надежде. А в антинадежде. Отточенный до совершенства ритуал, утешающий предсказуемостью результата. А результат этот - полный ноль, пустота, отсутствие смысла. Коул понимает, каким утверждающим это будет. Мы играем в эти игры, потому что знаем правила.
        Здесь было бы так легко стащить чей-нибудь бумажник. Если бы не камеры видеонаблюдения. Коул поднимает взгляд на потолок и поспешно опускает голову, ужаснувшись собственной глупости. Ну конечно же, в казино есть камеры видеонаблюдения. И они с Милой сейчас в кадре.
        Первое правило того, кто спасается бегством, крошка: нужно исчезнуть как можно лучше.
        «Я полагала, мы договорились не упоминать об этом», - мысленно парирует она.
        На самом деле это не имеет значения, до тех пор пока они не дадут никому повода просмотреть запись. Это означает, что вопрос о краже бумажника убирается со стола (покерного), что является облегчением. Они купят что-нибудь поесть на вынос, сходят в туалет и двинутся дальше. Не задерживаться на одном месте.
        - Мам, смотри! - Мила дергает ее за рукав, потому что происходит нечто более странное, чем просто скармливание денег позвякивающим и мигающим разноцветными лампочками автоматам. Женщины в пестрых одеяниях, таких ярких, что это затмевает богатые ковры на полу, расходятся по всему залу. Неоновые ниндзя, с вуалью, закрывающей нижнюю половину лица, и платком на голове. Их наряды покрыты надписями, сделанными большими толстыми буквами, ярко-розовыми, зелеными и ядовито-желтыми. На самом деле это не надписи. Одно-единственное слово. «Простите». Написанное приступом различных шрифтов и красок. «Простите-простите-простите-простите».
        - Может быть, это шоу? - спрашивает Мила. Коул увлекает ее в дальний угол между рычащими и шипящими игровыми автоматами.
        - Сестра моя, вы уже слышали слово? - К ним приближается дородная женщина, ее зеленые глаза ярко горят над вуалью, которая вздымается над ее ртом, когда она говорит.
        - Нет, на самом деле я не…
        Женщина берет ее за руки.
        - Это самое простое слово. И самое трудное.
        - Я знаю это слово. Я умею читать. - Коул пытается высвободиться. - Честное слово, я не хочу. Спасибо.
        - Я произнесу это слово вместе с вами. Именно ради этого мы здесь, для того чтобы предложить прощение.
        - Мы собирались уходить отсюда.
        Коул видит, что весь зал разбился на отдельные поединки. Рядом с ними еще одна неоновая монашка возбужденно говорит что-то ухоженной бодрой пожилой женщине, которая еще не оторвалась от игрального автомата, но уже послушно кивает ей. Но есть и те, кто не хочет, чтобы им мешали; одна женщина на гироскутере катится прямо на монашку, пытающуюся к ней обратиться, вынуждая ее отступить в сторону.
        - Разве всем нам не нужно прощение? - Зеленые глаза щурятся в терпеливой улыбке.
        А ей оно нужно?
        Тяжесть ружья, холодное прикосновение стали к ладоням, мягкая податливость плоти, когда она вдавила деревянный приклад старухе в плечо, прижимая ее к земле. Ей хотелось сделать больше. Хотелось ударить ее прикладом в лицо. Почувствовать, как хрустнул нос.
        Другие женщины постепенно уступают напору. Дама на гироскутере вцепилась в рясу монашки, которую пыталась сбить всего каких-нибудь несколько минут назад, и всхлипывает.
        Сестры столпились вокруг «Мазерати» с дурацким бантом на капоте. Появляется охрана, женщины в черных куртках с наушниками и микрофонами, с забранными в хвостик волосами.
        - Простите меня! - задрав голову, кричит одна монашка.
        - Простите нас! - завывает другая.
        Эти причитания подхватывает третья, четвертая монашка, и наконец уже все охвачены агонией скорби, рвут на себе рясы в истерике раскаяния, обморок игральных автоматов, мигающих огнями дискотек и хрустящих попкорном выигрышей, потому что еще остаются посетительницы, не обращающие внимания на этот спектакль.
        - Осуждения в нас нет, - обращается к Коул ее монашка. - Все мы совершали ужасные поступки. Все до одного.
        «Ко мне это точно относится», - думает Коул.
        Она проснулась в «Атараксии» рядом с пустой кроватью. Во рту пересохло, язык распух. Знакомое ощущение. Как после таблеток бензодиазепама, с которых она слезала на протяжении последних шести месяцев, разламывая их на все более мелкие кусочки, до тех пор, пока не осталась одна горькая пыль под языком, а в голове у нее прояснилось. Понимая, конечно же понимая, что произошло. Билли подмешала ей снотворное. Майлса нет. Крышка карбюратора «Лады» исчезла.
        - Потому что мы должны были или считали, что должны.
        Половина шестого утра. Она поняла это, даже не глядя на часы. Предрассветные сумерки, когда часовые меняются, вводят в курс дел новую смену, не смотрят на мониторы видеонаблюдения. Выяснить это оказалось совсем не трудно. Кто знал, что можно подружиться с охранницей, приготовив пирожное-пралине на чей-то день рождения? Взятка сладостями. Билли это знала.
        - Все мы совершали ошибки.
        Бежать по подземным коридорам «Атараксии», подняться по служебной лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, к двери пожарного выхода, на которой Билли заблаговременно отключила сигнализацию.
        - А что, если и вправду случится пожар? - наивно спросила Коул.
        - Значит, случится пожар, - ответила Билли. Потому что именно это они и замыслили. Отвлечь внимание. Тряпка, засунутая в бензобак стоящего в поле трактора, чтобы охранницы смотрели в другую сторону.
        - Вы считаете, что их нельзя обратить в истинную веру, нельзя простить.
        Она проскользнула через кухню, в которой Билли пекла лакомства, чтобы задобрить охранниц, выяснить их распорядок, подготовить путь бегства, вырваться отсюда вместе с мальчиком, но не без нее, не без его матери. По плану такого не было. Коул подбежала к гаражу, ворота распахнуты настежь, внутри темно, если не считать свет в салоне «Лады», позволяющий различить силуэт ее сестры, которая возилась с бесчувственным телом, ругаясь вполголоса. И сначала Коул решила, что это мертвое тело. Оно могло быть только мертвым, такое обмякшее и тяжелое в руках Билли.
        - Вы не должны страдать из-за этого. Разве вам не кажется, что мы и так уже достаточно страдали?
        Там, где должны быть воспоминания, зияет белое пятно, словно адреналин сжег бобину с кинопленкой. Монтировка упала на землю. Откуда она взялась? Она появилась у Коул в руках будто по волшебству. Негромкий крик, который издала Билли. Эхо голоса отца. «Девочки, у вас слишком жестокие игры!»
        Но Майлс. Майлс, Майлс, Майлс. Прости-прости-прости-прости. Прости меня! Прижимая его к себе. Всхлипывая, одной рукой нащупывая пульс. Прижимая палец к шее, пока она не убедилась в том, что слышит действительно его сердцебиение, а не рев крови у себя в ушах.
        Жив. Но он никак не приходил в себя.
        - Повторяй вместе со мной, сестра. Разве ты не хочешь освободиться?
        - Простите, - судорожно выдыхает Коул.
        Монашка прикасается ей к лицу так нежно, что это невыносимо (палец на спусковом крючке, возникшая из ниоткуда монтировка).
        - Ты прощена.
        Она плачет. Вместе с монашкой.
        - Мы заберем твою боль.
        Кровь. Столько крови. Откуда так много крови? Она попыталась оттолкнуть ногой приближающуюся струю, прижимая Майлса к груди. Ее кроссовок попал в лужу, оставив алый развод. Она не могла смотреть на Билли. Не хотела смотреть.
        Должно быть, сестра усыпила мальчика его собственными препаратами. Какова максимальная допустимая доза? Горячий шоколад. Коул сама налила его Майлсу. Вложила кружку ему в руки. Если он умрет, виновата в этом будет она. Ей хочется снова взять монтировку и колотить ею Билли по голове до тех пор, пока не останется одно кровавое месиво. Если он умрет. О господи, если он умрет…
        Гребаная стерва, если с мальчиком что-нибудь случится, она ее убьет. Она ее убьет!
        Но она не подбирает с земли монтировку. Она трясет своего сына, окликая его по имени. Майлс, Майлс, проснись! Ты должен проснуться. Пожалуйста, тигренок, я не шучу!
        А Билли у нее за спиной хрипит. Нужно пощупать у нее пульс. Потому что она могла убить свою сестру. Но Коул не может. Из-за Майлса.
        - Ну же, просыпайся! Ты должен проснуться! - И он шевелится, у него дрожат веки. Ну же! Она хватает его под руку, тащит к машине. Мертвый вес. Нет, живой вес. Он жив. Она сажает его на переднее сиденье. Пристегивает ремнем.
        - Мам? - бормочет он.
        - Я здесь. Я здесь. Все в порядке. Мы выбираемся отсюда. Все хорошо. План бегства остается в силе.
        Но Билли…
        Билли не шевелится. И Коул не может найти в себе силы, чтобы вернуться к ней. Чтобы ее проверить. Потому что вдруг она мертва?
        А вдруг она жива? Если бросить ее здесь, а она жива, она может умереть.
        - Мама!
        Здесь есть врач. Лучшая клиника, которую только можно купить на миллионы технократов. Тут смогут промыть Майлсу желудок. Смогут спасти Билли.
        Если она уже не мертва. Потому что Коул ее убила.
        Сестроубийство.
        Поставить под угрозу жизнь человека мужского пола. Это еще страшнее, чем убийство. Майлса отнимут у нее, и она больше никогда его не увидит. И будь ты проклята, Билли, за то, что заварила всю эту кашу! О господи! Но это ведь она. Это ведь она взяла в руку монтировку.
        - Мы уже там? - голос заспанного мальчика. Сбитого с толку. Коул принимает решение. Она должна. Она кладет руки на рулевое колесо. Поворачивает ключ в замке зажигания.
        - Нет. Нет еще. Но будем там, скоро, хорошо?
        - Простите меня, - всхлипывает Коул в объятиях монашки. - Простите. Я не знала. Я не хотела. Простите меня. Простите!
        - Я тебя понимаю, - говорит монашка.
        28. Майлс: Обращенные преступники
        Вышибала с лицом, похожим на вареную ветчину, с коротким «ежиком» на голове хватает за шиворот рясы монашку, к которой прильнула плачущая мама. Мама падает на пол, словно только эта женщина и помогала ей держаться на ногах.
        - Вон отсюда! Я знала, что от вас одни неприятности. Вон отсюда!
        - Мы уйдем, если вы попросите, - возражает монашка. - Господь требует только, чтобы вы попросили.
        Майлс присаживается рядом с мамой, но она плачет, плачет и плачет, снова и снова повторяя одно и то же слово: «простите».
        - Ну тогда я тебя прошу, твою мать. Убирайтесь отсюда, долбаные клоуны, и не вздумайте возвращаться!
        - Мам, давай вставай. Нам нужно идти.
        На полу валяется скомканная листовка.
        Ты чувствуешь себя ОДИНОКОЙ и ПОТЕРЯННОЙ?
        «Да», - соглашается он.
        Ты силишься ПОНЯТЬ, почему все изменилось?
        Опять же, да.
        Это не входило в ПЛАНЫ БОГА,
        но мы так РАЗОЧАРОВАЛИ его,
        что он был вынужден преподать нам УРОК, забрав у нас всех мужчин.
        Так, это уже бред сивой кобылы, ну да ладно.
        Церковь всех печалей взяла на себя СВЯТУЮ МИССИЮ.
        Мы хотим показать Богу, что мы ПОНЯЛИ то, чему он хочет нас научить.
        Если мы сможем показать Богу, что мы ИСКРЕННЕ, ГЛУБОКО, БЕСКОНЕЧНО сожалеем о грехах и тщеславии женщин,
        Он ИСЦЕЛИТ наши души и ИСЦЕЛИТ мир.
        Присоединяйся к нам. Отворачивайся от греха.
        Скромность, воспитание, молитва.
        Ты готова сделать первый шаг?
        Да. Хорошо. Какой у него есть выбор?
        Схватив листовку, Майлс выбегает из казино следом за монашками, прежде чем мама успевает его остановить. Как будто она смогла бы его остановить.
        - Эй! - кричит он. - Подождите!
        «Из скорби - радость», - написано на автобусе, под изображением слезинки, окруженной яркими солнечными лучами.
        - Подождите, мне нужно у вас спросить…
        - Да, дочь моя? - оборачивается к нему одна из монашек. Не та, зеленоглазая, другая. Эта невысокая ростом, с округлыми формами, которые видны даже под мешковатой рясой. И совсем некстати сиськи, отмечает его мозг. Глупый щенок у него в штанах.
        - Здравствуйте. Да, я хочу понять… - спотыкается на словах. То же возбуждение в груди, как и когда он украл деньги, последнее мгновение перед тем, как понестись вниз по американским горкам. Он привлек их внимание - яркие пингвины смотрят на него из почтовых ящиков своих платков. Транспарант на заднем стекле автобуса гласит: «Спасаем души от одного побережья до другого!»
        - Куда вы направляетесь? Куда едет этот автобус?
        - У нас миссия, - говорит монашка, вопросительным знаком повышая в конце фразы тон. - Мы едем в Храм радости. Это во Флориде! О, прости, ты хотела исповедаться? Потому что мы уже уезжаем. Хочешь взять листовку? У меня где-то должна быть. - Она роется в карманах своей рясы.
        - У меня есть. Это вроде приглашения? - Он перенял у нее вопросительный тон. Это ведь хорошо, правда? Подражая человеку, ты устанавливаешь с ним связь. - Здесь говорится: «Присоединяйся к нам». Так мы можем к вам присоединиться? - Майлс торопится. Если он даст ей время ответить, возможно, она ему откажет. - Нам нужна помощь. Моей маме нужна помощь. Она не в себе. - К своему стыду, он замечает, что его голос дрогнул. Когда он высказал все вслух, это стало правдивой реальностью. - Ей нужна помощь, она не в себе, никак не может перестать плакать, и я не знаю, что произошло, потому что она мне ничего не говорит. Я не знаю, что делать. Вы можете нам помочь?
        Они занимаются этим прямо здесь, на стоянке. Майлс выводит из казино маму, подводит ее к монашкам, трясущуюся и всхлипывающую так громко, что он не может разобрать ни слова. Что-то насчет Билли. Он не желает слышать. Не желает знать.
        - Все в порядке, мам, они нам помогут, - говорит он слишком громким голосом, словно обращаясь к маленькому ребенку. - Мы поедем вместе с ними.
        К ним спешат две монашки. Высокая и строгая, та, что обратилась к ним первой, с глазами как у кошки, берет маму за плечи.
        - Сестра, - говорит она, - ты заблудилась.
        - Да, - кивает мама. - Я заблудилась. - И тут ее лицо корчится в гримасе, она вот-вот рухнет на землю, и монашке приходится ее подхватить. Майлс ощущает в груди ответное щемление, электрический разряд, метнувшийся от мамы к нему. Он делает над собой усилие, проглатывая желание расплакаться.
        «Вероятно, твой старик умер от стыда раньше, чем его доконал ЧВК!»
        Нет. Вот видишь, я беру все в свои руки. Забочусь о маме. Чего хотел бы от меня папа.
        - Я старалась… очень… так сильно… - выталкивает между всхлипываниями отдельные слова мама. - О господи… Но я сделала… сделала одну вещь… ужасную… я этого не хотела…
        - Успокойся. Уйми свою боль. Сейчас не время для Откровения, сестра. Ты заблудилась, агнец, но теперь ты нашлась. Преклони колени вместе с нами, и мы помолимся за тебя.
        - И потом нам можно будет поехать вместе с вами? - спрашивает Майлс, в животе у него натянут тугой барабан.
        - Прямо здесь? - на мгновение удивляется мама.
        - Господь в самом низменном месте и в самом возвышенном, он всегда с тобой. И ты тоже, дочь моя.
        - Давай, мам. - На колени, грубый асфальт впивается сквозь джинсы в кожу. Если так нужно, он это сделает. Монашки обступают их, они остаются стоять, сжимая круг так, что можно положить руки друг другу на плечи. Надвигаются на них, отчего Майлса охватывает паника, будто их схватили. Все тело мамы содрогается от всхлипываний.
        - Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо, - шепчет он как заклинание. Скопление теплых человеческих тел душит его.
        - Я сестра Надежда, - говорит высокая монашка. Она берет обе руки мамы, сплетает их со своими. - Добро пожаловать!
        - Добро пожаловать! - эхом повторяют монашки. Они легонько хлопают ладонями по спине Майлса и маму. Ему щекотно. И не по себе. Все это какой-то полный бред.
        - Как тебя зовут, сестра моя? Дочь моя?
        - Ко… Колетта, - выдавливает мама, переключая передачу в самый последний момент, одновременно с тем, как он говорит: - Мила. - Она начисто забыла их «легенду», вымышленные имена.
        - У тебя уже есть циклы, дочь Мила?
        Он не знает, что это означает. Приступ истерики. Скорее мальчишеского испуга.
        - Нет, - отвечает мама. Гораздо спокойнее. Все дело в пальцах у них на плечах. Не держащих, а удерживающих. - Еще нет. Ей нет и тринадцати.
        Охххх.
        - Нет, - подтверждает Майлс. - Месячных у меня еще не было.
        - В таком случае ты не сможешь осуществить Умерщвление, если решишь остаться. По крайней мере до тех пор, пока полностью не станешь женщиной.
        - Хорошо, - с трудом выговаривает он. Спокойно, спокойно, спокойно.
        - Колетта. Это твое греховное имя, - говорит Надежда. - Господь благословит тебя другим именем, добродетелью, которой ты будешь жить. Сестры, вот заблудшая дочь, борющаяся со своими грехами.
        - Добро пожаловать! - хором произносят нараспев монашки. - Ты прощена!
        - Она пришла, чтобы быть найденной. - Надежда понижает голос для указаний. - Повтори, пожалуйста.
        Майлс толкает маму локтем.
        - Я заблудилась. Я борюсь. Я пришла, чтобы быть найденной. - У него в голове мелькает мысль, что она вовсе не притворяется, и это подобно холодной острой стали. Но он приходит на помощь. Они сообщники. Он должен ее поддерживать.
        - Тебя нашли, сестра. Тебя узнали. - Руки монашек трепещут по их спинам в подбадривающем ритме.
        - Меня нашли. - Мама снова плачет. - Меня узнали.
        - Готова ли ты пройти вместе с нами через долину своей скорби по пути к величайшей радости?
        - Готова, - говорит мама.
        - И я тоже, - поспешно добавляет Майлс, потому что Надежда сверлит его своими похожими на самоцветы глазами. Обещания не имеют силы, когда человек в отчаянии. Под пытками скажешь все, что угодно. Это не имеет значения. Никто не поставит ему это в упрек. Если бог существует, он не станет возражать. Он поймет. Но слова такие тяжелые, в то время как руки, хлопающие по спине, такие легкие.
        Слышится шорох, кто-то шарит в кармане рясы. Чья-то рука протягивает пластиковый контейнер с тем же самым логотипом в виде слезинки. С легким хлопком Надежда открывает крышку. Майлсу знаком этот запах. Сладкий, фруктовый. Яблоки. Сушеные яблоки.
        - Это символ нашего женского греха, - говорит Надежда. - Мы вкушаем яблоко, напоминающее нам о том, как Ева подтолкнула нас покинуть сад. Пожалуйста, открой рот.
        Майлс послушно открывает рот, однако Надежда качает головой. Не он. Не сейчас. Только после того как у него начнутся месячные. «Ждать придется очень долго», - думает Майлс, борясь с истерическим смехом. Не надо строить напрасные надежды.
        Мама открывает рот и принимает на кончик языка кусочек яблока. Другая монашка подносит ей ко рту фляжку.
        - Это слезы Матери, чтобы начисто отмыть тебя изнутри. Выпей и очисться.
        Мама делает глоток. Майкл чувствует резкий запах спирта. Монашки гладят маму по спине и бормочут слова поддержки.
        - Ты прощена. Тебя любят. Добро пожаловать домой, - говорит Надежда.
        - Добро пожаловать, - повторяют сестры.
        - Аминь? - пробует Майлс в надежде, что все закончилось.
        - Аминь. Встаньте, сестра, дочь, и присоединитесь к нам.
        Майлс встает, неловко, потому что у него затекли ноги. Монашки по очереди обнимают их, все улыбаются. Двое плачут, но Майлс больше не может выносить слезы. Он не чувствует себя преображенным. Единственное его ощущение - это покалывающая электрическая статика в ногах, подобная разбитому телевизору в старых фильмах. И еще он испытывает разочарование.
        - Ты уже выбрала себе добродетельное имя? - спрашивает Надежда.
        - Что? - мама ошеломлена.
        - Урок Господа, который тебе следует усвоить. Ответ должен быть очевиден.
        - Я…
        - Терпение, - говорит Майлс. - Вот какое теперь твое имя, мам.
        - Устами младенцев. Сестра Терпение.
        И хор голосов повторяет:
        - Добро пожаловать, сестра Терпение!
        Интерлюдия
        29. ГрязныйГарри.тв
        ЭКСКЛЮЗИВНЫЕ РЕПОРТАЖИ, САТИРА И ВСЕ ХОХМЫ, КАКИЕ ВЫ ТОЛЬКО СМОЖЕТЕ ПЕРЕВАРИТЬ!
        ОТПРАВЛЕНО: 30 АПРЕЛЯ 2020 ГОДА, 23:18
        СПРОСИТЕ У ДОКТОРА ЛОХМАТОГО ВОЛКА: ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ВИРУС КАЛГОА
        В специальном еженедельном выпуске собственный диванный специалист «Грязного Гарри», журналист-психотерапевт ДОКТОР ЛОХМАТЫЙ ВОЛК изложит все, что нужно знать о Человеческом вирусе Калгоа и неминуемом Мужчиноапокалипсисе! (Часть текста вырезана; общий смысл: «Мы в глубокой заднице».)
        ЧТО ЭТО ЗА ШТУКА ТАКАЯ - КАЛГОА, О КОТОРОЙ Я ПОСТОЯННО СЛЫШУ?
        Основные факты? Правда? Хорошо, предположим, что вы за последние полгода ни разу не включали телевизор и ухитрились остаться в стороне от чрезвычайной информации, которую крутят по всем каналам. ЧВК, или Человеческий вирус Калгоа, или же просто Калгоа, - это крайне заразная респираторная инфекция, быстро переходящая в агрессивный рак предстательной железы. Она поражает в основном мужчин и мальчиков, а также всех, у кого есть предстательная железа, и некоторых цис-женщин[47 - Цисгендерность - термин, обозначающий людей, чья гендерная идентичность совпадает с приписанным при рождении полом.] - спасибо железам Скина[48 - Железы Скина (женский гомолог простаты) - железы, расположенные вокруг нижнего конца уретры.]! Злокачественная опухоль быстро проникает в скелет, разлагает кости и за считаные недели вызывает страшную мучительную смерть. У милых дам же (за исключением тех немногих, кому не повезло) - лишь насморк и кашель, возможно, легкая лихорадка, но никаких черных шанкров, пожирающих изнутри ваши сладострастные точки. Эй, но только не говорите, что женская половина ничего не дала нашему виду!
Дамы могут быть переносчиками и заражать мужчин, подобно самой жуткой разновидности игры «передай посылку».
        В отличие от ваших любимых расистов-прародителей, воспитанных на канале «Фокс-ньюс»[49 - «Фокс-ньюс» - американский телевизионный канал традиционных, консервативных взглядов.], Калгоа не делает различий на основании расы, классовой принадлежности, вероисповедания или сексуальной ориентации. Достаточно только иметь Y-хромосому. Слабое утешение, а? Кто-то, возможно, станет утверждать, будто пришло время покончить со всеми мужчинами, однако, к сожалению, в списке жертв также агендеры[50 - Агендер - человек, у которого нет определенной гендерной идентичности или его гендерная идентичность нейтральна.] и женщины-трансвеститки, хотя и не в таких количествах, возмо-о-о-о-ожно, вследствие гормонозаместительной терапии и пониженных рисков рака предстательной железы (хотя в отношении остальных это лечение не работает). Тонкости анатомии человека чертовски сложные, а вирусы - загадочные ублюдки, и кто может знать правду? Вот те равные возможности, твою мать, которые нам обещали еще на заре первых митохондриальных заболеваний[51 - Митохондриальные заболевания - группа наследственных заболеваний, связанных с
нарушением функционирования митохондрий; передаются только по женской линии детям обоих полов.].
        ЭТО ПРАВДА САМАЯ СТРАШНАЯ ПАНДЕМИЯ, КАКУЮ МЫ ТОЛЬКО ВИДЕЛИ?
        Гм. Ну, давайте взглянем на самые страшные смертоносные болезни в истории, хорошо? Без учета войн, голода, засухи и отвратительных побочных эффектов глобального потепления.
        Вынуждены вас разочаровать, но лихорадка Эболы убила всего одиннадцать тысяч человек. Великий Ужастик 80-х СПИД унес жизни примерно тридцати девяти миллионов человек по всему миру начиная с 1969 года, когда мы впервые начали его отслеживать. «Испанка» 1918 года убила от двадцати до пятидесяти миллионов человек (послушайте, все были слишком заняты Мировой войной, чтобы вести точный учет жертв гриппа). В 1346 году чума выкосила пятьдесят миллионов жителей Европы. Но нужно вернуться аж к Юстиниановой чуме[52 - Юстинианова чума - первая в истории зарегистрированная пандемия чумы, возникшая во время правления византийского императора Юстиниана I и охватившая почти всю территорию цивилизованного мира того времени.] 541 года нашей эры, чтобы получить действительно впечатляющие цифры. Сто миллионов граждан Византийской империи, умерших от бубонной чумы, лихорадки и отвратительных нарывов, выраставших в промежности и под мышками.
        А теперь вы готовы испытать шок и ужас? Вам нужно оправдание, чтобы забиться под кровать и не вылезать оттуда? Согласно оценкам экспертов, этих замечательных ученых и исследователей, к настоящему времени Калгоа заразила пять МИЛЛИАРДОВ человек. Это больше половины из общего населения в 7,4 миллиарда человеческих существ. И эти оценки считаются осторожными. У нас нет цифр по таким странам, как Северная Корея или Россия, считающих уровень инфицирования государственной тайной, на тот случай если на мировых рынках начнется еще большая паника, чем это уже происходит. Да, я с вами согласен, устроим костер из страниц с котировками акций.
        НУ ХОРОШО, ИНФИЦИРОВАНИЕ - ЭТО ОДНО, И ТУТ ВСЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЫГЛЯДИТ ПЛОХО, НО ЭТО ВЕДЬ НЕ ОЗНАЧАЕТ, ЧТО ВСЕ УМРУТ, ПРАВДА?
        Ну, вот вам хорошая новость. О нет, извините, никаких хороших новостей нет. По самым осторожным оценкам тех же самых экспертов со всех континентов ЧВК может убить от пятисот миллионов до одного миллиарда мужчин. ОДИН МИЛЛИАРД МУЖЧИН. Я не хочу вас пугать, но это одна восьмая часть населения Земли и четверть всего мужского населения! Помяните мои слова, настанет время, когда мы будем с ностальгическим сожалением вспоминать нарисованный на стенах мужской член!
        Я НЕ ПОНИМАЮ: КАКИМ ОБРАЗОМ ВИРУС ПРЕВРАЩАЕТСЯ В РАК?
        Вирусы - маленькие пронырливые ублюдки - вот как, и в особенности онковирусы, те самые, которые вызывают рак. Может быть, вы помните из школьного курса биологии, что вирусы - это крошечные живые организмы, состоящие из ДНК или РНК, заключенные в белковую оболочку. Они воспроизводятся, захватывая клетки хозяина, вставляя свои собственные маленькие кусочки генетического кода и распространяя заразу по всему организму. Но тут есть тонкость - пока вирус занят проникновением в ваши клетки, он может подтолкнуть эти клетки к раку. Вот перечень известных вирусов, которые могут приводить к раку: вирус Эпштейна-Барра, папилломавирусы, вирусы гепатита В и С, Т-лимфотрофический вирус-1, клеточный полиомавирус Меркель - и вот теперь еще и Калгоа. Мы не знаем, что стало толчком, катализатором, превратившим его в сверхагрессивный вирус, вызывающий рак, с которым мы имеем дело сейчас, но жизнь полна загадок, а чудеса природы непостижимы.
        ЭЙ, НО ПОДОЖДИТЕ, СУЩЕСТВУЕТ ВЕДЬ ВАКЦИНА ОТ РАКА ШЕЙКИ МАТКИ! РАЗВЕ ЭТО НЕ ОЗНАЧАЕТ, ЧТО МОЖНО СОЗДАТЬ ВАКЦИНУ И ОТ РАКА ПРЕДСТАТЕЛЬНОЙ ЖЕЛЕЗЫ?
        Может быть, но только примите в расчет, что на создание вакцины от папилломавируса потребовались долгие-долгие годы. И даже в этом случае, как действует вакцина? Она защищает от инфекции, только если ввести ее ДО заражения вирусом, вызывающим рак. Так что если у тебя уже есть штамм Калгоа, извини, приятель, ты в такой же заднице, как и все мы.
        Я ПОИСКАЛ РАК ПРЕДСТАТЕЛЬНОЙ ЖЕЛЕЗЫ В ИНТЕРНЕТЕ, И ОН СВЯЗАН С ТЕСТОСТЕРОНОМ! Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ. МОЖНО СДЕЛАТЬ МНЕ КАСТРАЦИЮ?
        Интернет также покажет, что обыкновенно он случается у мужчин, кому за шестьдесят. Знаете что, ребята? Все правила изменились. К несчастью, Калгоа вызывает рак предстательной железы, устойчивый к кастрации. Так что я вам решительно заявляю, на полном серьезе: НЕ ПЫТАЙТЕСЬ сделать это в домашних условиях! Для болезненно любопытных, а это все вы, съемочная группа «Грязного Гарри» подготовила интересный сюжетец про одну ветеринаршу, которая подпольно отрезала яйца одному умнику, который в отчаянии был готов прибегнуть к чему угодно… о, это было всего два месяца назад. Чтобы посмотреть, перейдите по этой ссылке, если у вас в голове бродят такие дрожжи. И, может быть, вам будет также интересно прочитать наш некролог на этого бедолагу, который все равно умер. Не пытайтесь сделать это в домашних условиях. Да, и для общего развития: правильный медицинский термин для этого - орхиэктомия.
        ПОДОЖДИТЕ, ВЫ ХОТИТЕ СКАЗАТЬ, ЧТО УКРЫТЬСЯ ОТ ЭТОГО НЕЛЬЗЯ?
        Вы можете закрыться в бункере в полном одиночестве и дышать своим собственным регенерированным воздухом, и, может быть, в безопасности космонавты, как в том комиксе, но высока вероятность того, что вы уже подхватили Калгоа. Эксперты полагают, что зараза по меньшей мере пять-восемь лет, а то и дольше, распространялась по всему земному шару под видом вирусного гриппа. Помните, ВИЧ впервые проявил себя еще в 1950-е, но потребовалось несколько десятилетий, чтобы на него обратили внимание.
        И НИКАКОГО ЛЕКАРСТВА?
        Радикальная простатоэктомия или полное удаление предстательной железы показали свою эффективность в некоторых случаях. Речь идет о нескольких тысячах заболевших. Операцию должен выполнить хирург высочайшего класса, и это поможет только в том случае, если еще не начались метастазы (то есть рак не вышел из-под контроля подобно самомнению Канье[53 - Имеется в виду Канье Уэст (род. 1977), американский рэпер, известный своими скандальными заявлениями на различных церемониях и в социальных сетях, что не раз приводило к скандалам.] и не вторгся в другие части организма) и если хирург успешно удалит всю предстательную железу до последней клеточки.
        О черт, мы об этом не упомянули? Большинство хирургов, специализирующихся в области урологии, это мужчины, и сейчас, когда вы читаете эти строки, они скорее всего умирают или пытаются выскрести свою собственную задницу.
        НО, НО… КАК ТАКОЕ ПРОИЗОШЛО?
        Ну, мы считаем, что вирус первоначально появился в субтропиках Австралии, в бассейне реки Калгоа, в регионе, откуда родом самые опасные убийцы, от смертельно-ядовитых пауков до крокодилов-людоедов, и вот теперь этот новый, самый смертоносный. По крайней мере именно там были зафиксированы самые первые случаи заражения. ЧВК кружит по свету уже несколько лет. Вспомните, сколько раз за последние десять лет вы подхватывали грипп. Это мог быть Калгоа. Вы и все, кого вы знаете, вероятно, заражены уже шестикратно.
        Я СЛЫШАЛ, ВИРУС СОЗДАЛИ В СЕВЕРНОЙ КОРЕЕ / В ДОМАШНЕЙ БИОХИМИЧЕСКОЙ ЛАБОРАТОРИИ / ЭТО ЗАГОВОР ФЕМИНИСТОК / ИНОПЛАНЕТЯНЕ / ВСЕМУ ВИНОЙ ЭЛЕКТРОННЫЕ СИГАРЕТЫ И ТАК ДАЛЕЕ.
        Да, в настоящий момент теорий заговора более чем достаточно. Конечно, возможно, что вирус был сотворен в подземной лаборатории группой северо-корейских биохакеров-феминисток-нацисток-террористок, работавших с древним инопланетным вирусом, обнаруженным в метеорите, только недавно найденном при таянии полярной шапки льда в Арктике, и они решили выпустить его в свободный мир, добавив в жидкости для электронных сигарет, что явилось просто супериронией, поскольку распространение вируса, вызывающего рак предстательной железы, явилось следствием борьбы с раком легких… Но нет. Извините. Все признаки указывают на то, что это лишь еще один жестокий способ, каким природа пытается нас убить. Ищите во всем светлые стороны: если наше количество уменьшится на миллиард, по крайней мере замедлится глобальное потепление!
        ИТАК, ЧТО ПРОИСХОДИТ СЕЙЧАС?
        Вероятно, будет еще больше паники, смятения, хаоса и смерти. Пока что все только началось. Мы просто не готовы на всех уровнях к такой масштабной вспышке. И это не говоря про политическое потрясение, обвал финансовых рынков, более страшный, чем падение парашютиста с нераскрывшимся парашютом, и переполненные больницы, а еще закончатся препараты для химиотерапии, затем болеутоляющие, потом запрещенные опиаты… Задумайтесь, если сможете, какое воздействие это окажет на промышленность, сельское хозяйство, транспорт, добычу полезных ископаемых, энергетику, строительство, борьбу с пожарами и обслуживание спутников, традиционно являющиеся членоцентрическими. Пожалуй, в этом феминистки были правы. В конечном счете патриархат - всеобщее зло!
        КАК ВЫ МОЖЕТЕ ШУТИТЬ ОБ ЭТОМ?
        Потому что реальность слишком ужасна, чтобы пытаться ее осмыслить. Вы можете предложить какой-нибудь более эффективный механизм справиться с этим?
        МНЕ СТРАШНО. ПОДДЕРЖИТЕ МЕНЯ.
        Извини, дружище. Кто-то должен погасить свет. Я буду здесь, в своем одиночном изолированном бункере, с замкнутой системой очистки воздуха, надеясь на то, что интернета хватит, чтобы я скачал себе на компьютер всю порнуху.
        ДОКТОР ЛОХМАТЫЙ ВОЛК - СОБСТВЕННЫЙ СПЕЦИАЛИСТ ПО РАЗЪЯСНЕНИЯМ КАНАЛА «ГРЯЗНЫЙ ГАРРИ», ОБЛАДАЮЩИЙ БЕЗУМНЫМ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИМ ТАЛАНТОМ И НЕСРАВНЕННЫМ УМЕНИЕМ РАЗДЕЛЯТЬ НА СОСТАВЛЯЮЩИЕ СЛОЖНЫЕ ПРОБЛЕМЫ, ЧТОБЫ БЫЛО ПОНЯТНО ВСЕМ. ОН ЖИВЕТ В ДАЛЛАСЕ, ШТАТ ТЕХАС, ВМЕСТЕ СО СВОЕЙ ЖЕНОЙ, ГДЕ ОНИ ЗАВЕДУЮТ ОДНОЙ ОСОБОЙ ИЗДАТЕЛЬСКОЙ КОМПАНИЕЙ. НА САМОМ ДЕЛЕ НИКАКОЙ ОН НЕ ДОКТОР. ЕСТЬ ВОПРОСЫ? ВРЕЖЬТЕ ЕМУ ХОРОШЕНЬКО, И ОН СДЕЛАЕТ ВСЕ ВОЗМОЖНОЕ, ЧТОБЫ ПРЕДОСТАВИТЬ ВАМ ГРАМОТНЫЕ ОТВЕТЫ.
        ДОПОЛНЕНИЕ: Этот материал безнадежно устарел, но мы оставили его как историческое свидетельство для будущих историков интернета (женщин?), чтобы они оглянулись назад и увидели, какими жутко наивными мы были относительно уровня смертности.
        Нынешние оценки (на 18 января 2023 года) следующие: 3,2 миллиарда умерших мужчин, мальчиков и людей, страдавших простатитом, в том числе автор данной статьи Марк Гаррисон; то есть по всему миру остается всего около 35 - 50 миллионов выживших мужчин и мальчиков. Мы по-прежнему ждем лекарство / вакцину /, любое действенное медицинское вмешательство, которое гарантированно не даст этому повториться снова, в гораздо более страшных масштабах.
        А пока что мы хотим обратиться к тем из вас, кто имеет матку: пожалуйста, пожалуйста, придерживайтесь Буэнос-Айресского соглашения 2021 года, подчиняйтесь требованиям всемирного воздержания, опасайтесь семени, предлагаемого на черном рынке, и не пытайтесь завести детей до тех пор, пока мы не убедимся в том, что это будет безопасно!
        30. Последний из потерянных мальчиков

«ПОРОК», 2 декабря 2021 года
        Для тысяч мужчин по всему миру, предпочитавших жить вне безопасности государственных систем, карантинов и комендантского часа, жизнь полна опасностей, но свободная. Энджа Пессел побеседовала с двумя мужчинами-угандийцами в бегах, прокатилась вместе с водителем-дальнобойщиком, ведущим гордую мужскую жизнь в Индии, и посетила украинский военизированный «мужской анклав» Город XY.
        За Питером Кагугубе охотятся. Может быть, вы увидите это в его глазах, если он пожелает снять свои огромные гламурные темные очки. Он в свободном желтом платье с узорами и золотых кроссовках, розовый шелковый платок на голове завязан изящным узлом. Питер говорит, что он родом из Уганды. Пять футов шесть дюймов с крошечными руками, трепещущими подобно скелету крыльев. Кажется, что его наряд рассчитан на то, чтобы привлекать внимание, вместо того чтобы помогать ему затеряться.
        - Прячусь у всех на виду, - объясняет Питер, отпивая большой глоток мангового коктейля.
        Мы сидим в баре гостиницы где-то в Найроби, а может быть, в Лусаке, раскрывать это я не имею права. Очевидно, что «Питер» - не настоящее его имя, но никакого другого он мне не назвал.
        - Нужно жить внутри своей «второй я», - говорит Питер, выпуская дым из ярко-розовых губ в тон тюрбану на голове. - Нужно полностью с ней срастись. - Он отмечает, что на самом деле не курит, словно это самая хитрая деталь его маскарада.
        - Ему еще многому нужно учиться, - замечает его спутница Джози, с которой они неразлучны уже двадцать лет. На ней ярко-бирюзовое платье с глухим воротником под джинсовой курткой. Она стеснительная, а может быть, пугливая, с большими черными глазами, внимательно смотрящими из-под густых ресниц. Джози называет себя «мудоко-дака», на языке ланги[54 - Ланги - нилотская этническая группа, проживающая на севере Уганды.] «альтернативный пол», что-то вроде индийской «хиджиры» или американского «двойного духа», и предпочитает, чтобы к ней обращались «она», в то время как Питер под женской одеждой по-прежнему идентифицирует себя как мужчина.
        - У нас все хорошо, правда, малыш? - Смягчившись, Питер берет ее за руку. - Мы много передвигаемся.
        - Заводить друзей трудно, - соглашается Джози.
        - Наверное, это тяжело.
        - Нет, ну, все наше барахло у нас в машине, портативный проигрыватель компакт-дисков и все альбомы Фелы Кути[55 - Фела Кути (полное имя Олуфела Олусегун Олудотун Рансоме-Кути, 1938 - 1997) - нигерийский музыкант и композитор.], какие он только записал.
        - Это правда. - Питер смеется, несколько расслабившись, и я получаю некоторое представление о том, каково им приходится вдвоем. - И джаз, ты любишь джаз.
        - Да, но порой мне от него становится грустно, - признаётся Джози. Похоже, он хочет что-то добавить, однако Питер останавливает его, сжимая ему руку.
        Они согласились встретиться со мной только потому, что я обещала передать кое-какую информацию одной адвокатше в Мюнхене, которая, как они надеются, сможет им помочь. Есть веская причина, почему эти двое в бегах; вот почему все фотографии, сопровождающие данную статью, показывают только безобидные детали: кроссовки Питера, очки на приборной панели его машины - ничего такого, что может раскрыть личность этих людей или их местонахождение.
        - Я совершил кое-что плохое, - говорит Питер. - Достаточно плохое, чтобы отправиться за решетку.
        Я пытаюсь рассказать ему про панафриканскую амнистию. Во всей Африке к югу от Сахары осталось лишь два миллиона мужчин, и возглавляемые женщинами правительства всех стран готовы простить им многие прегрешения. Многие страны Черного континента от Сьерра-Леоне до Южной Африки пытаются построить более справедливое и равноправное общество, отменяя законы против гомосексуализма, переоборудуя тюрьмы в восстановительные центры, сосредотачиваясь на общественной работе и порой полностью переходя в социализм. За небольшим исключением, большинство стран предоставляет мужчинам гражданские права и свободу передвижения, в то время как западные страны (гм, глядя на тебя, Америка) всячески этому препятствуют.
        - Так жить нельзя, - перебивает меня Питер. - И у меня куча причин не доверять властям. - Он отказывается рассказать о том, что сделал, не хочет себя выдавать, даже не под запись. Разумеется, потом я пыталась навести справки, но мы в стране с долгой историей судебного преследования надоедливых журналистов, а все документы по центрам карантина и безопасным убежищам засекречены.
        Джози подается вперед.
        - Это не преступление. Я думаю, вы правы, Питеру всё простят, потому что теперь он всем очень дорог. Прямо как бриллиант.
        - Джози… - начинает было Питер, но затем треплет ее по колену.
        - Он боится, что если мы вернемся, меня заставят жить как мужчина. Этого мы не перенесем. Но и умирать мы не хотим! - с улыбкой добавляет Джози, показывая, что разговор на эту тему окончен.
        - Как вы живете? - спрашиваю я, меняя тему.
        - Насущным днем. Постоянно двигаемся, ищем укромные места, чтобы пересекать границы. У меня есть атлас карт. Мы пробовали маленькие города, но они слишком интимные, местные жители всё замечают, они хотят узнать тебя поближе.
        - Это похоже на одиночество.
        - У меня есть Джози, у него есть я. Не надо меня жалеть. Вы ведь даже меня не знаете. У нас все замечательно. Я работаю над тем, чтобы найти место получше.
        - И тогда нам нужно будет только получить визы, - говорит Джози. - Может быть, у вас есть знакомые, которые нам с этим помогут?
        Джайсинг - «зовите меня просто Джай» - не ищет место получше. Он уже нашел свою нишу. Джайсинг продолжает работать водителем-дальнобойщиком на маршруте Дели - Мумбай, вот уже сорок лет управляя своим раскрашенным вручную фургоном «Шридеви», названным в честь самой прекрасной женщины, какая когда-либо жила на свете, объясняет он, высыпая себе в здоровенную лапищу пригоршню жевательных драже с ароматом кофеина. Не в пример маленькому Джо, ему ни за что не скрыть свои мужские причиндалы. В нем шесть футов три дюйма, с телосложением борца, хотя когда я говорю ему об этом, он поправляет меня, говоря, что занимался боксом, хотя и не профессионально. Ему шестьдесят три года, и, может быть, часть его огромной туши превратилась в дряблый жир, но он мужчина и гордится этим. На нем рубашка с коротким рукавом, оставляющая открытыми его волосатые руки со вздувшимися мышцами. Его роскошные усы подстрижены идеально ровной кромкой; Джай занимается этим сам, за исключением тех моментов, когда проезжает через Гуджарат, где у него подруга, которая оказывает ему эту услугу. По всему маршруту у него много подруг,
говорит Джай. Это непривычно для мужчины, выросшего в деревне, где количество парней в пять раз превышало количество девушек.
        - Все этим занимались. Быстренько смотаться в город на УЗИ, и если это девочка, беременность прерывалась. Через двадцать лет мы выросли, целая деревня сыновей. А невест для нас не было. Вот я и сел за руль, потому что надо же было чем-то заняться. Мне говорили: «У тебя дома нет жены и детей, о которых нужно заботиться, зачем ты работаешь так усердно?» - Джай усмехается шутке, которую сыграла с ним жизнь.
        Возможно, вот почему Джай никогда даже не задумывался о том, чтобы обратиться в один из государственных центров.
        - Меня пытались затащить в тот, что в Бангалоре, ради моей же защиты, говорили мне. Но если мужчина не свободен, он все равно что мертв. Я сам могу себя защитить. - Он хлопает рукой по револьверу 22-го калибра, лежащего рядом с его сиденьем. Также у него на бедре пистолет, кобура расстегнута, чтобы можно было быстро его достать.
        В маленькой кабине есть и другое оружие, и Джай показывает его, отдернув занавеску, за которой место лишь для койки на одного человека и прикрученного к стене крепления еще для одного пистолета и карабина.
        - Серьезная защита. С какой самой большой опасностью вам приходилось встречаться?
        - Какая самая большая опасность на дороге? - повторяет мой вопрос Джай, потирая седеющую бородку. - Все дальнобойщики скажут одно и то же. Разбойники. Люди в отчаянии, особенно если они голодны. Пустой желудок говорит громко, это я могу сказать по своему личному опыту, и если они думают, что ты везешь еду, ну, это ценный груз. Раньше неприятности могли возникнуть, если ты вез телевизоры с плоским экраном или дорогую одежду. Сейчас это рис и консервы, и кто знает, что может случиться. Ты едешь, поднимаешься на вершину холма, в каком-нибудь глухом месте, и вдруг видишь, что дорога перегорожена горящими деревьями и женщинами-бандитками с завязанными платками лицами и темными очками, с полуавтоматическими винтовками. Всех, кого я знаю, грабили, многих не по одному разу. Одну даму, работавшую в той же компании, что и я, застрелили две недели назад прямо на выезде из Джайпура. В голову. Наповал. Кровь и мозги разбрызганы по всей кабине. Но меня не застрелят.
        - Почему? - спрашиваю я, и Джай смотрит на меня как на полную дуру.
        - Потому что я мужчина.
        Те же настроения царят среди членов коммуны «Свобода» под Киевом. Более известный как «Город XY», этот неоднозначный украинский «мужской анклав» устроен в бывшем военизированном неофашистском лагере, с ограждением из колючей проволоки и подземными бункерами. Здесь под свежей белой краской на стенах проступает свастика, здесь прежде варили «крокодил»[56 - «Крокодил» - жаргонное название дезоморфина, опиоидного наркотического анальгетика, приготовляемого в домашних условиях из кодеиносодержащих лекарств.]… возможно, продолжают это делать и сейчас.
        - Вы шутите? - Приставленный ко мне переводчик Вадим огорчен. - Пожалуйста, не упоминайте об этом в своей статье. У нас и без того хватает неприятностей с властями. - Вадим в прошлом был программистом, работал в Соединенных Штатах, и он прекрасно говорит по-английски, переходя на русский, только чтобы обменяться шутками с Иваном, нашим гидом, идеальным представителем «Свободы», потому что он не тот, что можно было бы ожидать. Совсем не тот.
        Разумеется, здесь есть парни в черных футболках, отрабатывающие военные приемы на потрескавшемся асфальте плаца, через который какой-то оптимист натянул теннисную сетку. Но неподалеку утренние занятия йогой для мамаш, сестер и дочерей, а также немногих оставшихся в живых сыновей, тянущихся вверх в позе «собака» и падающих на живот «коброй».
        - Мы предпочитаем быть самодостаточными, - говорит Иван, и Вадим переводит. У него мягкий голос, он в очках, в его волосах слишком много геля. При первой встрече я приняла его за педика. Однако теперь я уверена в том, что он заигрывает со мной.
        Я спрашиваю насчет женщин, собравшихся за оградой лагеря, и Иван объясняет:
        - Они ждут собеседования. Раз в несколько месяцев мы принимаем новых женщин на испытательный срок. Если они соответствуют духу «Свободы», им разрешается остаться на один год, затем контракт нужно будет продлить.
        - Похоже на то, как устроено дело в крупных корпорациях, - говорю я Вадиму, и он переводит Ивану.
        - К чему изобретать велосипед? - пожимает плечами тот. - Мы берем пример с Кремниевой долины, гиганта экономики. Так каждый знает, чего ему ожидать, и у нас очень четкие границы. Ну а если что-то не получается, нужно двигаться дальше.
        Здесь живут пятьдесят семь мужчин вместе с родными и близкими, всего ровно сто тридцать человек, плюс еще сорок шесть «контрактных жен», хотя такое обращение никому не нравится. Итого сто семьдесят шесть человек. Можно сказать, настоящая община, и, как и во всякой общине, здесь есть самые разные люди, от неонацистов до хиппи (возможно, вы встречали их фирменный самогон, настоянный на травах), от панков до крепышей с короткой стрижкой, отжимающихся по сто раз на одной руке.
        Как и у Джайсинга, у этих людей много оружия. И это одна из причин, почему власти относятся к «Свободе» очень и очень настороженно.
        - Не знаю, что, по их мнению, мы собираемся сделать, - говорит мне Вадим за обедом в столовой. Повар готовит на всю коммуну, используя продукты, выращенные на собственной ферме. - Совершить революцию? Имея всего пятьдесят семь человек? Когда мы воевали с Россией, власти с радостью вооружали самые разные добровольческие батальоны. Мы имеем право на оружие, особенно во времена глобальных беспорядков.
        - Я могу заглянуть в арсенал?
        На этот раз, после того как Вадим переводит, Иван хмурится.
        - Только если вы пройдете отбор. Следующее собеседование у нас только в мае, но я могу обратиться с прошением к совету. Иногда он делает исключения для выдающихся кандидаток.
        - У вас правда есть бронеавтомобили?
        - Правда. Два, в прошлом принадлежавших Национальной гвардии. На них мы объезжаем лагерь, следим за тем, чтобы все было в порядке.
        - Я слышала, у вас есть танк.
        Мужчины смеются, и Вадим поворачивается ко мне с хитрой усмешкой.
        - Ну разумеется! И атомная подводная лодка в пруду! Вместе с обитающим там же чудовищем. Мы знаем все эти безумные слухи.
        - Насчет проституции. - Это самый безобидный слух.
        - На Украине это перестало считаться уголовным преступлением, - пожимает плечами Иван. - Труженики секса не подлежат преследованию, но вот если поймают их клиенток, это будет уже проблема последних.
        - Этот закон был рассчитан на то, чтобы оберегать беззащитных женщин.
        - Равные права. Мужчины тоже люди, и то, что происходит в «Свободе»…
        - Лас-Вегас.
        - То, что делают взрослые, по обоюдному согласию, за закрытыми дверями, на своей частной территории, это исключительно их личное дело.
        - Я слышала о десяти тысячах долларов.
        - Не буду это комментировать.
        - Но есть посетители, которые приходят только на одну ночь, без собеседования?
        - Я об этом не знаю.
        - Как насчет торговли «молочком»?
        Это вызывает у мужчин оживленные споры.
        - Я бы об этом знал. Вы покупаете?
        - Это очень заманчивый бизнес.
        Иван возбужденно машет рукой, а Вадим наклоняется ко мне.
        - Оглянитесь вокруг. Посмотрите на этот кусочек рая, где мы находимся, который мы построили своими собственными руками. Зачем нам рисковать всем этим, торгуя на черном рынке спермы?
        - Потому что вам нужны деньги, чтобы за все это платить. А для вас это совершенно ничего не стоит.
        - Вы полагаете, у нас есть в дальнем углу какой-нибудь сарай, куда все заходят и подключаются к доильным автоматам, выдают свою дозу, после чего мы переправляем урожай в морозилке тому, кто готов больше заплатить?
        - Наблюдается новая вспышка беременностей. - Несмотря на Всемирный закон о воздержании, приведший к тому, что основные банки спермы были уничтожены как раз для того, чтобы это предотвратить, жизнь находит лазейки. Как всегда.
        Иван замыкается.
        - Я ничего об этом не знаю. Вы не хотите взглянуть на швейную мастерскую? - предлагает он через Вадима. - Мы сами шьем себе одежду.
        Снова в кабине фуры Джайсинга, покрышки пожирают мили растрескавшегося асфальта между Дели и Мумбаем.
        Я спрашиваю у него, почему он не продает свою сперму, учитывая соблазнительность черного рынка, и он печально улыбается.
        - Эпидимитит придатков яичек, когда мне было сорок пять. Это означает, что я бесплодный, но даже если бы это было не так, сперма старика никому не нужна. Но не говорите моим подружкам, они очень расстроятся. Надежда есть всегда.
        Я переживала насчет разбойников, однако самым интересным, что произошло за те шестнадцать часов, что мы ехали, было стадо коров, вызвавшее двадцатиминутную остановку, и заброшенные города, через которые мы проезжали, уже поглощенные джунглями.
        - Отрадно видеть возвращающуюся природу, - говорю я, и Джайсинг равнодушно ворчит что-то. - Как вы думаете, люди сюда когда-нибудь вернутся? Все когда-нибудь станет снова нормальным?
        - Может быть, - говорит он.
        Когда мы въезжаем в пригороды Мумбая, над горами Повай уже брезжит рассвет. Джайсинг высаживает меня на стоянке для дальнобойщиков на въезде в город, потому что, хотя компания грузоперевозок и разрешила эту совместную поездку, складской квартал укреплен почище «Свободы».
        Для нас с Джайсингом это конец пути. Я говорю ему про то, что в «Городе XY» мужчины берут за секс деньги.
        - Вот это да, - задумчиво потирает подбородок Джайсинг. - И сколько?
        - Десять тысяч долларов за один раз.
        Я распахиваю дверь и уже выбираюсь из кабины, когда Джайсинг меня окликает.
        - Слушай, если когда-нибудь захочешь задаром, у тебя есть мой телефон.
        Я знаю, что некоторые женщины не смогли бы устоять перед подобным предложением.
        ДОПОЛНЕНИЕ: С момента первой публикации статьи «Свобода» была разгромлена Интерполом, действовавшим совместно с российским спецназом «Беркут». Толчком к этому стали события в Куала-Лумпуре. Оставшихся в живых мужчин в целях их же собственной безопасности распределили по специальным комплексам.
        31. Архивы откровений
        Стенограмма / Церковь Всех Печалей / Мать-настоятельница / закрыто / Откровения / Сестра Надежда
        Название файла: ДжанеттаУильямс0001_первыйконтакт. doc
        Создан: 14.03.2021
        Дежурный рыболов: сестра Надежда
        Место: Зал скаутов Норт-Скоттсдейла, штат Аризона
        Стенограмма расшифрована сестрой Надеждой 15.03.2021
        Рыболов: Здравствуйте, я сестра Надежда, спасибо за то, что обратились к нам. Надеюсь, я смогу вам помочь.
        Джанетта Уильямс: Здравствуйте. Мм… Это диктофон? Вы всё записываете?
        Рыболов: Да. Если вы ничего не имеете против. Мы поступаем так со всеми, кто к нам обращается, чтобы эти люди могли вернуться к нам и прослушать беседу еще раз. Это помогает человеку лучше понять себя, послушав, как он рассказывает о себе и своей жизни.
        Дж. У.: Даже не знаю. Не думаю, что мне когда-либо захочется снова это слушать. Я терпеть не могу звуки собственного голоса, вы понимаете, что я имею в виду?
        Рыболов: По-моему, никому не нравится, как звучит его голос. Но это ведь самый мелкий пустяк из того, что нас беспокоит, правда? Вы будете удивлены, какую пользу это окажет для вашей личной реализации. И если потом вам станет стыдно, я с радостью сотру запись в вашем присутствии.
        Дж. У.: Нет. Уверена, вы добрая и приятная женщина. Но я не хочу, чтобы вы меня записывали. Тут что-то не то. Вы не должны записывать разговоры других людей. Даже если потом сотрете эти записи.
        Рыболов: Я вас понимаю. Смотрите, я выключаю диктофон и убираю его.
        (Приглушенный звук)
        Дж. У.: Вот и отлично. И все же… Вы должны об этом подумать. Это смущает людей.
        Рыболов: Знаете, это очень хорошее предложение. Я доведу его до сведения остальных сестер. Все должно быть добровольно, вы это хотите сказать?
        Дж. У.: Да. Совершенно верно. Предоставьте людям выбор.
        Рыболов: Подобно тому как Господь предоставил нам выбор в Эдемском саду. Свободная воля. Это что-то!
        Дж. У.: Да. Совершенно верно. Свободная воля.
        (Длинная пауза)
        Дж. У.: Знаете, вы не такая, как я ожидала увидеть.
        Рыболов: Вы думали, что мы очень серьезные.
        Дж. У.: Печальные, может быть. Понимаете, из-за названия.
        Рыболов: Мы несем на себе печаль мира, но мы радуемся делам Бога, принимая друг друга. Мы объединяемся, чтобы обрести покой и утешение в борьбе с мраком.
        Дж. У.: Очень поэтично.
        (Длинная пауза)
        Дж. У.: Вы просто ждете, когда я уйду?
        Рыболов: Я здесь для вас. Я готова выслушать все, о чем вы хотите рассказать, что вас сюда привело.
        Дж. У.: С чего лучше начать?
        Рыболов: Почему бы нам не начать с имени вашего греха, с каких-то личных данных?
        Дж. У.: Мне не нравится это выражение: «имя греха». Я не совершила ничего плохого.
        Рыболов: Вы человек?
        Дж. У.: Была человеком, когда проверяла в последний раз.
        Рыболов: В таком случае вы совершали ошибки. Как и все мы.
        Дж. У.: Я даже не знаю, с чего начать.
        Рыболов: Давайте для начала вы назовете себя.
        Дж. У.: Меня зовут Джанетта. Джанетта Уильямс. Мне двадцать четыре года. Подождите, какой сейчас месяц? Да, все еще двадцать четыре.
        Рыболов: Когда у вас день рождения?
        Дж. У.: Девятнадцатого апреля. Уже совсем скоро.
        Рыболов: Заранее поздравляю вас.
        Дж. У.: Спасибо.
        Рыболов: И где вы работали, Джанетта?
        Дж. У.: Я служила в авиации. Была рядовым, новобранцем, понимаете? Ничего интересного. Нас должны были отправить на авианосец «Саратога», работать в трюме, но тут началась эта хрень, и нас передали Национальной гвардии. Послушайте, у вашей Церкви есть доступ к окулисту? Мои старые очки больше не помогают. Наверное, это оттого, что мы выплакали свои глаза, как говорила Марша.
        Рыболов: Кто такая Марша?
        Дж. У.: Моя подруга, Марша Кулидж. Мы с ней потеряли связь. У меня уже давно нет от нее вестей. Я не знаю, что с ней, где она. Для того чтобы поддерживать связь друг с другом, нужно прилагать много усилий.
        Рыболов: Не нужно, если с нами Бог. И отвечая на ваш вопрос: да, мы знаем одного великолепного офтальмолога в Майами. У нас есть и зубные врачи. Если вы присоединитесь к нашей Церкви, мы обо всем позаботимся. У нас тесная семья. Мы помогаем друг другу.
        Дж. У.: Как в авиации, да?
        Рыболов: Тут я ничего не могу сказать. Полагаю, некоторые отличия все же есть.
        Дж. У.: Да?
        Рыболов: Начнем с того, что у нас нет формы. Жилье гораздо лучше казарм. И кормежка. Мы выращиваем свои овощи.
        Дж. У.: Но вы ходите в рясах. Это ведь так называется?
        Рыболов: Да, действительно мы носим «апологии»[57 - Апология - объяснение мотивов того или иного поступка, обоснование своей позиции, ответ на возможные обвинения.]. Это напоминание о том, какой большой путь нам еще предстоит проделать.
        Дж. У.: Они просто ужасные. Не понимаю, почему они должны быть таких ярких красок. У меня от них глаза болят. Надеюсь, я вас не обидела.
        Рыболов: О, фасон разрабатывала не я. Но, наверное, как раз в этом весь смысл. Мы носим рясы как знак смирения и благочестия.
        Дж. У.: Ну да.
        Рыболов: Я тоже первоначально отнеслась к этому скептически. Это совершенно естественно. Это здоровый подход! Мы не какая-то секта, охотящаяся на уязвимых и беззащитных. В Сестринство приходят сильные, способные женщины, которым пришлось пережить страшные ужасы, но они выстояли. И теперь они ищут ответы. Почему вы сегодня пришли сюда?
        Дж. У.: Не знаю. А вы как думаете? Может быть, Святой Дух?
        Рыболов: Ха! У вас внутри огонь, Джанетта. Пылающий ярко. Однако в жизни вам пришлось многое перенести, правильно?
        Дж. У.: Думаю, не больше, чем другим. Жизнь несладкая, а затем человек умирает.
        Рыболов: Армия полностью изменила вас. И Маршу.
        Дж. У.: А она тут при чем?
        Рыболов: Она вас не понимала. Ставила свои приоритеты выше вас. Не видела, как вам от этого приходится тяжело.
        Дж. У.: Все было совсем не так.
        Рыболов: Однако вот что мы имеем: вы здесь, а Марши здесь нет.
        Дж. У.: Это все очень сложно.
        Рыболов: Вы правы, Джанетта. Мы представляем собой бесконечно сложные вселенные, каждая из нас, хотя и созданы по образу и подобию Бога. Порой бывает очень сложно жить с этим.
        Дж. У.: Это точно, твою мать.
        Рыболов: Лучше и не скажешь, твою мать!
        Дж. У.: Не знала, что монашкам разрешается сквернословить.
        Рыболов: У Господа Бога есть дела и поважнее, вы не согласны? И часть этих дел мы берем на себя, мы руки, выполняющие его работу на Земле. Джанетта, вы религиозны?
        Дж. У.: В церкви я не была с тех пор, как умер мой отец, ну, понимаете, дяди, братья, остальные мужчины на базе и мой маленький племянник Ифен. Ему было всего шесть лет. Вся школа опустела, все мальчики поумирали. Что это за бог, допускающий такое?
        Рыболов: Вот почему вы обратились к нам?
        Дж. У.: Я подумала, может быть, у вас есть прямая линия связи с ним. Чтобы спросить у него, что происходит. Какую игру он ведет? Понимаете?
        (Примечание интервьюера: Дж. У. засучивает рукава, показывая многочисленные шрамы поперек запястий.)
        Рыболов: Вы пытались покончить с собой.
        Дж. У.: Меня обнаружила Марша. Я лежала в ванне, включив воду, и истекала кровью. Я пролежала там долго, и горячая вода закончилась, что, вероятно, и спасло меня. От холодной воды сосуды сжимаются. Марша была просто в бешенстве, кричала, плакала, отвешивала затрещины, потому что злилась на меня, пока она меня тащила, она вся перепачкалась в крови, а я отбивалась от нее, кричала, чтобы она оставила меня в покое. Я собиралась встретиться с богом, спросить у него, что он творит. Я молилась. Вы понимаете? Я молилась, молилась и молилась, а ответа не было. Никакого.
        Рыболов: Я вас понимаю.
        Дж. У.: А потом он даже не позволил мне умереть. Он отобрал у меня всех родных и близких, черт бы его побрал, всех мужчин в моей жизни, и мою маму, у нее не выдержало сердце. Она умерла через три дня после того, как похоронила Кимона. Это мой брат, ему было восемнадцать. Но бог хочет, чтобы я торчала здесь, страдала?
        Рыболов: Чтобы вы были свидетелем.
        Дж. У.: А я и была свидетелем! Я повидала столько, что никому не пожелаешь. В армии, охраняя магазины, я насмотрелась на то, на что способны люди, впавшие в отчаяние, и начала задумываться, что же это за бог, доводящий людей до такого состояния. Ночью это давит грудь, как будто тебе на нее поставили тяжеленную гирю.
        Рыболов: Джанетта, как вы пришли к нам?
        Дж. У.: Увидела вашу листовку. Подумала, может быть… не знаю…
        Рыболов: Вы искали прощения.
        Дж. У.: Марша не могла меня видеть. Не могла со мной говорить. Я имею в виду после того случая. После того как я выписалась из госпиталя. Но она была в оцеплении вместе со мной, вот так. Марша была там, нажимала на спусковой крючок, как и я, перепуганная до смерти, как и я. Мы не знали, что к тому времени резиновые пули уже закончились. Я хочу сказать, наверное, мы что-то подозревали, потому что эти патроны не перезаряжались автоматически. Но нам было так страшно, а у этих женщин тоже было оружие, и они были настроены решительно. Это была стрельба на поражение. Они были готовы убить нас, потому что мы не давали им пройти к мешкам с мукой. Понимаете, это была даже не говядина. Не молоко, не овощи, рис, овсяные хлопья или, не знаю, пирожные с шоколадным кремом, обсыпанные сахарной пудрой. Просто мешки с мукой. Что с нею делать-то?
        Я не была в группе зачистки. Нас направили в другое место. Но в новостях были фотографии. Особенно одна, вы должны ее знать. Женщина с ребенком в «кенгуру». Ну зачем брать с собой ребенка? Я хочу сказать, возможно, она была из тех, кто протестовал мирно, а может быть, просто рассчитывала добыть что-нибудь поесть для ребенка, и у нее не было где его оставить. Но, как говорили, у нее был пистолет, 22-го калибра, и она из него стреляла, это определили по следам пороховых газов у нее на руках. Говорили, что ее убила пуля одной из бунтовщиц, понимаете, по заключению криминалистов. Шальная пуля, прошла насквозь через обеих. Не наша пуля, не из нашего оружия. Но я точно не знаю. Я много об этом думаю. Иногда мне кажется, будто я ее видела, с ребенком на груди, сгорбленную, пытавшуюся выбраться оттуда. Но другие утверждают - нет, они точно видели ее с пистолетом, она потрясала им как сумасшедшая, кричала, что если ее ребенку нечего есть, то больше никто не будет есть. Возможно. Я такого не помню. Но мне было так страшно. У меня в голове стоял сплошной гул. Так что я ничего не знаю.
        Рыболов: Вы перенесли сильную психологическую травму.
        Дж. У.: Марша не понимала, почему я так поступила. И не хотела со мной разговаривать. Если я заходила в комнату, она вставала и уходила. Как будто одно мое присутствие, то, что я живая, ее оскорбляло. А потом, естественно, меня уволили. По причинам психического расстройства. Хотя я далеко не единственная пыталась наложить на себя руки.
        (Плач)
        (Приглушенные звуки)
        (Примечание интервьюера: предлагает собеседнице коробку с влажными салфетками)
        Дж. У.: Все в порядке, честное слово. Все хорошо.
        Рыболов: Слезы говорят, Джанетта, что вы живая. Ваша боль говорит вам, что вы живы.
        Дж. У.: Я не хочу… чувствовать… чувствовать боль. Я пресыщена болью. Все до одного… все те, кто умер, вы представляете себе, каково это?
        Рыболов: Расскажите.
        Дж. У.: Ты думаешь, что теперь будет легче. Что ты стал - как там это слово - невосприимчив к боли. Но удар оказывается таким же сильным. Он раздирает внутренности. Вспарывает грудь. И ты думаешь, что если умрешь, то по крайней мере не будешь больше это чувствовать. Онемеешь и перестанешь воспринимать действительность.
        Рыболов: Вы знаете, что такое прощение?
        Дж. У.: Знаю ли я? Блин!
        Рыболов: Это означает, что сначала человек должен простить себя самого.
        (Всхлипывания)
        Рыболов: Джанетта, послушайте меня. Вы служили в военной авиации. Если бы вы действительно хотели свести счеты с жизнью, вы бы воспользовались пистолетом. Вы этого не сделали, потому что на самом деле хотели жить, Джанетта.
        Дж. У.: Нет. Нет, я не хотела!
        Рыболов: Вы хотели, чтобы кто-нибудь вас увидел. Я вас вижу, Джанетта. Я знаю вашу боль. Мы с вами прошли через одно и то же.
        Дж. У.: (неразборчивые всхлипывания)
        Рыболов: Предлагаю вам пройти со мной. У нас есть комната для размышлений, где вы сможете посидеть до тех пор, пока не успокоитесь. Она отдельная, вас там никто не побеспокоит.
        Дж. У.: Я не… я не… (неразборчиво)
        Рыболов: Извините, я вас не слышу. Вы не могли бы повторить еще раз, пожалуйста? Я хочу вас услышать.
        Дж. У.: Я не хочу оставаться… оставаться одна.
        Рыболов: В таком случае я посижу с вами.
        Дж. У.: А как же все эти люди… которые хотят поговорить с вами… там ведь… там ведь их целая комната, и все они вас ждут…
        Рыболов: В настоящий момент я нужна им не так, как вам. Идемте, Джанетта. Идемте со мной. Я побуду с вами столько, сколько нужно.
        (Запись заканчивается)
        Часть вторая
        32. Билли: В неведомых местах
        У Билли возникает ощущение деревьев. Фактура леса. Кто-то переклеил обои, не сказав ей. Она очень мерзнет, затем ей очень жарко, она пытается стянуть с себя рубашку, но ей не дают. Чьи-то руки удерживают ее. Грохот упавших на пол предметов.
        - Держи ее крепче!
        Ей силой поворачивают голову набок, прижимают ее к клеенчатой скатерти, красные и белые клетки, как коврик для пикника из детской книжки. Кто-то пытается забраться ей в мозг и поковыряться там. Билли протестующе вопит, пытается сопротивляться, однако ее руки крепко прижаты к столу. Раскаленный добела рывок скальпа, и ее голова раскрывается, воспоминания длинной лентой раскручиваются на пол.
        - Господи, какая же ужасная вонь! - Голос Рико. Где-то кто-то давится, словно комок волос застрял в глотке.
        - Хреново дело, - говорит незнакомый голос, сиплый от чрезмерного обилия сигарет. Но здесь для Билли все чужие. Никто ее не знает. Никому нет до нее дела. Кто-то копается в ране у нее на голове, и она громко стонет.
        - Ее не обработали должным образом. Придется отрезать это.
        Билли брыкается и стонет:
        - Не-е-ет!
        - Успокойся, солнышко, - говорит скрежещущий голос. - Это мертвое мясо. Его нужно убрать.
        - Ты врач? - краем рта с трудом выдавливает Билли. Черты лица женщины вырисовываются расплывающимся месивом на периферии поля зрения, увиденные через руку, которая прижимает ее голову к скатерти, пахнущей гвоздикой и мылом.
        - О лучшем тебе сейчас нечего и мечтать.
        - Мне нужно в больницу. Мне нужен врач, мать вашу!
        - Тсс, ты только усложняешь себе жизнь. Вот это поможет. - Комариный укус в руку. Нет, побольнее.
        - Ты тратишь на нее хорошее лекарство?
        Мечты о подпольном стоматологе. Кладбище и варка клея из дохлых лошадей. Любовь и обман. Улыбка улыбок, в которой встречаются две улыбки. Все ее тайны выпариваются из дыры в голове черным маслянистым дымом. Вокруг женские голоса, перешептывания скворцов, сливающихся и разделяющихся в конфигурации, в которых она не видит смысла.
        Билли просыпается, вся в поту, тело чешется, она лежит на полу на тонком матрасе в голой комнате, стены покрыты рисунками. Прошло несколько часов или несколько дней. Ее рука, освобожденная, автоматически поднимается к затылку, к ране. Там повязка. Чистый белый бинт. Это лучше, чем клейкая лента.
        Зеркала здесь нет, понимает она, поднявшись, медленно и осторожно. Ее руки покрыты крошечными красными укусами. Клопы, блохи, комары или аллергическая реакция на грязный матрас. Ленивые жирные мухи собираются в кучку на подоконнике под грязным стеклом в паутине трещин. Они жужжат и бьются о стекло. Гангренозное зловоние гниющего мяса и цветов исчезло, но Билли по-прежнему чувствует запах гари. Это признак того, что у нее сердечный приступ. Или аневризма головного мозга. Как у ее матери.
        Снаружи доносится смех. Звон разбитого стекла. Снова смех. Женщины в приподнятом настроении. Билли направляется к двери, однако ее ноги получают рассинхронизованные сигналы, она спотыкается и налетает плечом на косяк, с трудом удержавшись от того, чтобы не скатиться по лестнице.
        - Осторожнее! - окликает Рико со своего места у кострища. Она сидит в кемпинговом кресле, миниатюрная женщина с волосами, красными словно банка кока-колы, примостилась у нее на коленях, их ноги переплетены. - Мы не можем себе позволить постоянно тебя латать.
        - Это не Чикаго. - Билли делает шаг от двери и вынуждена сесть, резко. Она оглядывается по сторонам. Зеленый фильтр. Нет, это деревья, густые, придающие всему вокруг изумрудный оттенок. Здание у нее за спиной - это старая ферма, полуразрушенная, окруженная навесами, все затянуто камуфляжной сеткой. Вдалеке сарай из гофрированного железа с заколоченными окнами, также одетый в густую вуаль камуфляжа. - Что это такое, подпольная лаборатория амфетаминов, твою мать?
        Девица у Рико на коленях хихикает.
        - Господи, - выдыхает Билли. - Во всей Америке не нашлось ничего получше! Где хоть это?
        - Ты с друзьями, и это все, что тебе нужно знать. - Рико пьяна, у нее заплетается язык. В кострище валяется разбитая бутылка из-под дешевого виски, среди прогоревших углей, окурков и зеленых, коричневых и белых осколков от выпивки, которая была до этого, а также сгоревших останков плюшевой игрушки - голубого кролика, теперь по большей части черного. - Ты должна быть признательна Золе за то, что она тебя заштопала.
        - Посмотрите-ка, кто у нас проснулся! Ты так долго провела в отключке. Мы уже начали подумывать о том, что придется рыть тебе яму. - Это хриплый голос, из прошлой ночи. Не рыжеволосая, кто-то еще, с отрастающим «ежиком», появляется из одного из соседних зданий с тремя бутылками пива между пальцами. Она в армейских брюках и спортивной майке камуфляжной расцветки, которая открывает кельтский крест, украшающий ее живот. Билли знает, что это означает.
        Нацистская шваль сбегает вниз по лестнице, слишком бодрая, подходит к кострищу, протягивает две бутылки пива и садится на поставленное торцом бревно. Она отпивает большой глоток из третьей бутылки.
        - Ты врач? - спрашивает Билли, откидываясь на косяк. Держась из последних сил.
        - Это было спасибо? - Зола шутливо прикладывает ладонь к уху. - За то, что тебе спасли жизнь.
        - Не дождешься, - говорит Рико, лениво поглаживая радиоактивной рыжеволосой промежность через джинсы. Она что-то шепчет ей на ухо, отчего та смеется и бросает томный взор на Билли, работая на публику. Как будто Билли есть какое-либо дело до того, кто из этих животных кого сношает. - К сожалению, наша подруга не славится своим чувством благодарности.
        - Может быть, если бы вы угостили меня чертовым пивом, - говорит Билли, уже разрабатывая стратегию действий. Бороться с огнем адским пламенем. За деревьями стоит дом, рядом джип, выкрашенный в черный цвет, два квадроцикла. Далеко, не разглядеть, торчит ли ключ в замке зажигания.
        - Каждый обслуживает себя сам, - машет рукой Зола. - Холодильник вон там.
        Кивнув, Билли идет по заросшему газону ко второму дому, поднимается по лестнице в абсолютно голую кухню. Растрескавшийся линолеум на полу и снова жирные мухи. Их жужжание - больные отголоски воспоминаний. В мойке грязная посуда, на плите соус, черные бобы и оплывший сыр. По ее оценке, достаточно свежий. Билли помнит его запах по прошлой ночи. Она берет двумя пальцами кусок и отправляет его в рот, внезапно почувствовав страшный голод.
        Старенький серебристый холодильник ворчит и булькает. Билли открывает дверцу в поисках пива. Внутри почти все место занимают упаковки пива, а также печальное сборище ингредиентов: увядшая брокколи, сыр, опять бобы, вскрытая консервная банка с тунцом, соевый соус и майонез, полупустая бутылка кетчупа, на горлышке под белой крышкой застывшие матово-красные подтеки, похожие на рану на голове. Работать особенно не с чем. Но она что-нибудь придумает. Как всегда.
        Вытащить бутылку из пластика. Это напоминает ей тех, кто копался у нее в голове. Она машинально снова подносит руку к голове. По крайней мере рана теперь перебинтована. Ей просто необходимо найти зеркало. И консервный нож. Пиво дорогое, какая цивилизация, сделано в Неваде. Это наводка. Возможно. «Не наступай на меня», - гласит этикетка на бутылке.
        За кухней коридор с имитацией паркета на полу, отрывающейся от бетонной стяжки, который ведет к клетушкам-комнатам. Занавеска из бисера, сдвинутая в сторону, другая дверь завешана простыней. Внутри шарканье ног. Где-то в глубине дома кто-то сливает воду в унитазе. Воинственный медведь дрищет в лесу? Внутри двое, по крайней мере. Три на улице у кострища. Зара где-то еще.
        Билли ставит бутылку пива на кухонный стол, тот самый, к которому вчера вечером ее прижимали лицом. На полу полумесяцы перерезанных стяжек для проводов. Билли сует нос в мусорное ведро. Скомканные салфетки, окровавленные, в самом верху, вместе с бумажными тарелками с застывшими подтеками соуса. Не ошметки ее мозгов. По стеклу бутылки плачет конденсат.
        Билли шарит по ящикам стола в поисках открывашки. Пластиковые ножи и вилки, палочки для еды. Такую запросто можно воткнуть в глаз. Кухонные ножницы. Ножи. Она проверяет один на вес, трогает лезвие, засовывает обратно в ящик. Для готовки едва подходят. С ножом в перестрелку лучше не соваться. Одна против шестерых. Может быть, их еще больше. Расклад не в ее пользу.
        Наконец Билли находит в мойке консервный нож, засунутый среди тарелок, покрытый коркой соуса, а под ним нечто такое, отчего она застывает: сверло. Блестящее: сверкающее. Кроме тех мест, где оно покрыто бурой ржавчиной. Ее рука непроизвольно поднимается к затылку.
        33. Коул: Тени на стене пещеры
        Жара - это нечто осязаемое, проникающее в окна автобуса подобно гигантской ладони, вжимающей их в спинки сидений. «Это рука Господа, - думает Коул, - проверяющего, что Сестры всех печалей знают свое место, сидят на своих задницах, вверх в гору и вниз с горы, спешат донести его слово».
        Мила прислонила голову к окну впереди нее, призрачное отражение ее лица в стекле накладывается на зеленый фон лесов Колорадо. Только ее темные глаза видны над яркой вуалью «речи», закрывающей ее рот, которым она говорит с окружающими.
        Говорила вместо тебя, крошка, когда тебе это было нужно.
        И действительно. Ее подобрали, когда она лежала на земле, в полном смятении, и вместе с Милой приняли в паству. Спасли их. Хвала Господу, она не верит. Но это часть маскарада. Теперь она уже больше не Никки, тренер по теннису или ландшафтный дизайнер, а кающаяся Терпение. С этим она как-нибудь справится.
        Они не должны были оказаться в такой ситуации. Это она все испортила. Развалилась, когда была больше всего нужна Миле. Она ведь вроде как взрослая. Как там говорил ее отец? «Тебе нужно вернуть себя к себе».
        Будь помягче с собой, крошка.
        «Нет времени, Дев». Чувство вины по-прежнему здесь, чудовище, облаченное в ее кожу, наполняющее ее изнутри, но в настоящий момент не пожирающее ее живьем. У нее был небольшой нервный срыв, но теперь она опомнилась и пришла в себя. А Мила так гордится собой: тем, что заботится о матери, тем, что на ходу придумала этот безумный план.
        - «От Западного побережья до Восточного», мам, - указала она на транспарант. - Мы сможем проделать весь путь на этом автобусе.
        «Твой сын гений, Дев, черт бы тебя побрал».
        Весь в меня. Это я так, к слову.
        Это не Нью-Йорк, где, по словам Кел, у нее есть связи. И не Новый Орлеан, что было бы гораздо ближе. Но зато они путешествуют задарма, им не нужно выклянчивать или воровать наличные на бензин, на еду, не нужно искать, где поспать, и все это время колеса автобуса увозят их все дальше и дальше. И кто будет искать их здесь? «Найди щель», - сказала Патти. Эта щель достаточно большая?
        Все не так уж и трудно. Дома в Йобурге Коул ходила в англиканскую школу. И хотя сестры, конечно, рехнувшиеся, к незнакомым людям они относятся с добротой. Добрее, чем вела бы себя на их месте она сама. Коул видит в этом возможность для морального совершенствования, для того чтобы лучше понять сестер, познакомиться с их образом жизни.
        Луноликая сестра Щедрость, с широкими плечами и широкими бедрами, заводит автобус хоровым пением. Это новый текст на мелодию какой-то популярной песни, слов которой Коул не знает, хотя Мила мурлычет мотив.
        Как ей объяснили, их имена должны быть напоминанием о той женской добродетели, к которой они должны усердно стремиться, чтобы обрести спасение, благословение и внутреннее спокойствие. Однако через какое-то время все эти имена начинают звучать одинаково, и бросающегося в глаза соответствия нет. Если сестра Вера, молчаливая водитель, и сомневается в чем-то, свои сомнения она держит при себе. Властная матрона сестра Надежда определенно никогда не впадала в отчаяние. Однако имя сестры Целомудрия как нельзя лучше подходит хитрой искорке в ее темных глазах и покачиванию бедер. «Секс на ножках», - как сказал бы Девон. На очень тоненьких. Похожая на богомола. Готового откусить врагу голову. Похоже, имя ей выбрали умышленно жестоко, как и имя сестре Щедрости, что кажется скорее насмешкой, чем указанием на то, какой злобной и эгоистичной она была до обращения. А есть еще Умеренность, чьи следы от многочисленных уколов открываются, когда она поднимает руки, позволяя рукавам упасть вниз.
        Для пущей радости (в кавычках) у Коул начались месячные. Ей очень не хватает спирали, которая занимала в ее матке место, предназначенное для ребенка, на шесть лет избавив ее от месячных. Гинеколог из «Атараксии» извлекла спираль, и без того простоявшую на целый год дольше положенного срока, чтобы появилась возможность накачать Коул гормонами, пожиная урожай яйцеклеток, спасающих мир, даже несмотря на то, что ей уже за сорок и в нормальном мире ни у кого даже не возникло бы желания их заморозить. Однако нормального мира уже давно нет. Месячные начались с недельной задержкой, спазмы такие, словно из нее вытягивают внутренности, голова наполнена битым стеклом, в промежности тупая боль. Коул уже успела забыть, какие же это ужасные муки, в какой степени женщины зависят от лекарств, помогающих перенести критические дни. В доктрине Церкви это более чем заслуженное наказание за преступное любопытство Евы, напоминающее каждый божий месяц о том, что женщины подвели мужчин, что они каялись недостаточно усердно, чтобы их вернуть, не говоря уж о том, чтобы выполнять естественную обязанность всех женщин -
брюхатиться.
        Первую ночь они провели в мотеле «Койот», недалеко от казино, по трое в номере, хотя их с Милой сестры оставили одних в 103-м номере, на первом этаже, полностью оплаченном, включая завтрак.
        Похоже, сестра Надежда обрадовалась, увидев их утром, словно они могли передумать и сбежать в предрассветных сумерках. Куда, с какими деньгами, на каких колесах? «Мерседес» по-прежнему на стоянке перед казино. Там найти его труднее. Значит, труднее проследить за ними. Они позавтракали в кафе мотеля, вместе с ухмыляющимися официантками и поваром, вышедшей поглазеть на них. Что не помешало одной из горничных потом выйти на улицу к автобусу и удалиться в дальний угол к мусорным бакам, для покаяния один на один с сестрой Надеждой.
        Одно покаяние - это легко. Коул предстоит семь дней и семь ночей Откровений, прежде чем ее примут в лоно Церкви полноправной сестрой. Не крещение, а «умерщвление», что бы это ни значило, черт побери. Никто ей это не говорит. Но к тому времени их с Милой больше здесь не будет. Хочется на это надеяться. Ну а пока что она вынуждена сидеть с сестрой Надеждой и ее цифровым диктофоном и листами с замечаниями по два часа в день, рано утром и в конце долгого дня, посвященного усилиям поколебать сердца и умы. Коул исповедуется в грехах, переплетая вымышленные, которые, на ее взгляд, удовлетворят сестер, с определенной долей правды, чтобы получалось убедительно.
        Покаяния гораздо проще. Это что-то вроде драмкружка. Коул отдается демонстрации скорби, что неминуемо приводит к изгнанию из того места, которое сестра Надежда на этот раз назначила посланником порока.
        Вчера это был секс-шоп в центре Денвера, где разъяренная владелица попыталась напасть на сестру Щедрость с помощью «Магического жезла Хитаци». Однако она недооценила способность сестер терпеть унижения, и в конце концов, в слезах от отчаяния, владелица и взволнованная кассирша, взявшись с ними за руки, покорились Слову. Позднее, покидая город, они снова проехали мимо магазина, и Мила постучала по стеклу, показывая Коул, что он еще открыт. Извинения помогают не всегда. Но вот быть надоедливым - это замечательная маскировка.
        По крайней мере это не сайентология, и это только временное. Они расстанутся, благополучно пересекут Атлантический океан до того, как для Коул наступит время Умерщвления. На автобусе к спасению, но не тем маршрутом, который предлагает Церковь. Нужно только продержаться до Майами. Монашки в бегах[58 - Аллюзия на английскую кинокомедию 1990 года.].
        Ну да, есть свои сложности. Коул пришлось отдать сестрам все свои пожитки (минус половину наличных, засунутых в лифчик), а «интернет - это нить, привязывающая к окружающему миру и его искусам», поэтому она не имеет возможности дать Кел знать, где они, куда направляются. Но и здесь есть свой плюс: никто не сможет их отследить. Больше никаких лживых посланий от ФБР, выдающего себя за ее покойную сестру. Но по дороге будут остановки. Нужно навестить какие-то Сердца (что бы это ни значило), и Коул готова выйти в интернет, как только появится такая возможность.
        Испохабленный поп-гимн уступает место чему-то другому, с корявым новым текстом. К сожалению, эту мелодию Коул знает: «Материальная девушка» Мадонны.
        Потому что мы живем в безбожном мире,
        А я хочу подняться на райское крыльцо.
        Ты знаешь, что мы живем в безбожном мире,
        И к свету я подставить должна свое лицо.
        Коул наклоняется вперед между сиденьями и кладет руку Миле на плечо.
        - Надеюсь, они заплатили справедливую цену за выдачу лицензий и забой скота.
        Мила что-то бурчит, выражая свое одобрение.
        - Ты об этом сожалеешь?
        - Больше, чем обо всем остальном случившемся? - Мила вздыхает и, обхватив мать за шею, дважды сжимает ее. Их личный код Морзе.
        - Все в порядке, мам. Это же временно, правильно? И нам нужно - не знаю, мужаться. Или в нашем случае женяться.
        - Ну, это уже по моей части.
        - Да. Точно.
        - Сестры! - Щедрость милостиво убавляет громкость музыки. - Сегодня мы уже выполнили дневную норму по милям, и поскольку это день отдыха…
        - Только не у меня, - бормочет сидящая за рулем сестра Вера.
        - Мы сделаем остановку, чтобы полюбоваться историческими достопримечательностями!
        - Только не думайте, что это школьный автобус, - говорит Вера, и те сестры, кто распустил волосы или снял вуали, торопливо приводят себя в порядок, исчезая в уютном однообразии экстравагантной скромности.
        Легко спрятаться у всех на виду, когда ты быстро надоедаешь всем своим занудством. Это почище Свидетелей Иеговы и кришнаитов. Ни у кого нет желания смотреть тебе в глаза, не говоря уж о том, чтобы заглядывать под вуаль, когда ты упорно навязываешь раскаяние: «Сестра, ты слышала это слово? Оно очень простое и очень важное. Возьми меня за руку, давай произнесем его вместе».
        Однако между тем, чтобы обращать в веру, и тем, чтобы строить из себя туристов, есть большая разница. Эта мысль приходит Коул в голову, когда сестры выходят из автобуса и направляются к пещерному городу Маниту, вырубленному в скалах.
        - Если бы я захотела посмотреть на погибшие цивилизации, достаточно было бы просто выглянуть в окно, - жалуется Мила.
        - Уважай других людей, дочь Мила. - Щедрость тычет ее в плечо, на взгляд Коул, чересчур фамильярно. Однако величественное зрелище жилищ анасази[59 - Культура анасази - древняя индейская культура, существовавшая на юго-западе США. В музее под открытым небом Маниту в штате Колорадо представлены копии их скальных жилищ.], высеченных в скалах, уже само по себе является достаточно строгим выговором. Помимо воли Мила пищит от восторга и, протиснувшись в узкую щель, взбегает вверх по лестнице, едва не запутавшись в складках своей «апологии».
        - Мам, это потрясающе! - Она высовывает голову в окно наверху.
        Коул заходит в комнату с очагом - по крайней мере так указывает табличка - и кладет ладони на холодный камень с белыми и ржаво-бурыми прожилками.
        В свое время она изучала городскую культуру: пробиралась в заброшенный бассейн в Вудстоке, исписанную непристойностями пещеру льва в старом зоопарке рядом с Кейптаунским университетом, гуляла по пустынным платформам и наслаждалась мозаикой старого вокзала в центре Йоханнесбурга. Но это совершенно другое, древнее. Мрачное утешение бренности бытия, напоминание о том, что и другие люди до них мечтали и страдали, создавали причудливую архитектуру, а затем исчезли по причинам, непостижимым для тех, кто пришел после. История живет в развалинах, но то же самое можно сказать и о людях.
        Можно подумать, что страх пожирает способность удивляться чудесам, однако благоговейное восхищение проникает в притупленное и приглушенное сознание Коул. Ощущения буквально религиозные.
        Только чтобы сестры этого не слышали, крошка!
        Они бродят по музею, изучая осколки керамики и оружие, сестры то кучкуются, то расходятся в разные стороны, вызывая изумленные взгляды у других туристов.
        Мила забыла обо всем. Полностью поглощена осмотром.
        - Почему они ушли?
        - Какая-то катастрофа, - говорит Щедрость. - Я что-то об этом читала. То ли засуха, то ли война. Возможно, они строили свои жилища в скалах, спасаясь от врагов. Может быть, каннибализм. Кажется, я читала, что в окаменевших фекалиях были обнаружены человеческие останки. Люди с отрезанными лицами.
        - Ого!
        - Сестра Щедрость, не надо! - вмешивается Коул. - Ее ночью будут мучить кошмары.
        - Твоей девочке нисколько не страшно, - чирикает Вера.
        - Да, мам, помолчи! Рассказывайте дальше!
        - Мила! Как ты разговариваешь со своей матерью? - строго отчитывает ее Надежда. - Мы любим своих матерей и беспрекословно им повинуемся.
        - Все в порядке, Надежда. Я сама справлюсь с ее воспитанием. - Это получается у нее резче, чем она хотела. Разумеется, она справится с воспитанием своего ребенка. Только посмотрите, какую отличную работу она проделала до сих пор!
        - Вы знаете, что тут все ненастоящее, да? - говорит Вера. - Это копия.
        - Консервация, - поправляет ее Щедрость, читая буклет, который им дали на входе вместе с билетами и недоуменными взглядами, к которым Коул уже начинает привыкать. - Это настоящие постройки, но только их перенесли сюда, чтобы защитить от разграбления и вандалов.
        - Значит, это вроде парка развлечений? - Миле кажется, будто ее предали.
        - Не хватает только аттракционов, - замечает Коул.
        Они подходят к сувенирному киоску в ожидании следующей экскурсии в Пещеру Ветров - Мила настаивает на том, что они обязаны там побывать, а Надежда ворчит, но затем уступает, заявляя, что это будет интересно с образовательной точки зрения. В киоске предлагают «ловцы снов»[60 - «Ловец снов» - индейский амулет в виде сетки, украшенной хвостами животных и перьями, защищающий спящего от злых духов и болезней.], книги по искусству, брелки и шляпы из искусственной шкуры енота.
        - Совсем как в «Лесорубах»[61 - «Лесорубы» - серия комиксов про девочек, отдыхающих в лагере скаутов, где им приходится сталкиваться со странными существами и таинственными явлениями.], - бормочет Коул, водружая шляпу себе на голову. - Как там звали енота?
        Но Мила полностью поглощена крошечной резной фигуркой с перьями и раскрашенным лицом.
        - Что там у тебя? - подходит к ней Коул. Шляпа сдавила ей лоб.
        - Дух бурундука, - читает Мила этикетку снизу. - Мам, можно купить?
        - Это всё языческие идолы. - Сестра Надежда забирает фигурку у нее из рук и ставит обратно на полку. - Если ты хочешь на экскурсию с фонарями, она начинается сейчас.
        Это почти как отпуск. Можно спутать с нормальной жизнью. Почти все сестры отказываются, предпочтя перекусить в кафетерии, поэтому на экскурсию отправляются только Коул, Мила и Щедрость. Вместе с ними в группе еще семья из четырех человек, мама, бабушка, маленькая девочка в платьице с оборками и сандалиях, даже отдаленно не подходящих для спелеологии, ее сестра-подросток одета агрессивно-бесполо, с коротким «ежиком» на голове, по которому она постоянно проводит ладонью; и пара абсолютно одинаковых пенсионерок-близнецов в эластичных джинсах и футболках, которые, как они спешат поведать всем, торопятся посмотреть все достопримечательности, прежде чем наступит конец света, на этот раз уже наверняка.
        - Вы ведь верите как раз в это? - спрашивает одна из близнецов, однако Щедрость изящно уклоняется от прямого ответа.
        - Мы не из секты Нового откровения. Мы верим в искупление, и в то, что Господь возродит мир, но, по-моему, сейчас об этом никто не хочет слышать.
        - В самую точку, черт возьми! - выразительно закатывает глаза подросток.
        Они проходят в главную пещеру, подсвеченную, чтобы были видны причудливые образования, сталактиты и сталагмиты. В своих бесформенных «апологиях» троица сама отдаленно напоминает каменные образования.
        Они собираются перед узким проходом в обширную систему пещер и ждущую темноту. Экскурсовод, настоящая спелеолог в перепачканных штанах и с ослепительной улыбкой, зажигает всем по очереди оловянные светильники и приглашает пройти внутрь.
        - Это все равно что присоединяться к церкви, - замечает Коул. - Слепо шагать в темноту.
        - Ваша вера озарит вам путь, - говорит Щедрость. - Даже если она дрожит и моргает.
        - Вот только Вера осталась в автобусе, - напоминает Коул.
        - Мам, жалко с нами нет Терпения, чтобы выслушивать твои шутки.
        Знаешь, крошка, это у него от меня. Король острот.
        Экскурсовод пускается в историческое повествование про человека, который открыл вход в главную пещеру и превратил ее в туристическую достопримечательность.
        - Но старина Джордж был тем еще шутником. Любил пугать людей так, чтобы те делали в штаны. Он купил за пять долларов мумию индейцев юта, обнаруженную в местной каменоломне, и положил ее на каменную полку за занавеской. И когда люди заходили вот в эту самую пещеру, он восклицал: «Смотрите! А вот и моя мумия!» и отдергивал занавеску, открывая останки. Обыкновенно все ахали и визжали - кое-кто даже падал в обморок. Но однажды никакой реакции. Потеряв терпение с этими простофилями, не способными разглядеть редкую мумию прямо у себя под носом, Джордж шагнул вперед, чтобы посветить фонариком на выпотрошенный труп и… его там не оказалось!
        - Где же он был? - хором спрашивают Мила и девушка-подросток.
        - А! Именно это Джордж и подумал. «Где моя мумия?» - заорал он. Показать вам, где он ее нашел?
        Они следуют за экскурсоводом в глубь пещеры, и прохладная темнота окружает их подобно живому существу.
        - Это место Джордж называл «тоннелем любви». Именно здесь он со своей очаровательной женой прожил несколько лет, потому что только так он мог присматривать за своим капиталовложением и не позволять самозванцам предъявлять права на его пещеры. Но как-то раз Джордж отлучился по делам, а его жене надоел мумифицированный труп буквально у входной двери. Поэтому она убрала тело вот сюда, подальше, чтобы его не видеть.
        - Но так же гораздо хуже, - замечает Мила. - Я бы предпочла иметь возможность видеть мумию, чтобы знать, где она.
        - Ты ничего не заметила в этой пещере?
        - Здесь теплее?
        - Совершенно верно. Здесь теплее и более сыро. И за те несколько недель, пока Джордж отсутствовал, знаете, что произошло с мумией? На ней появилась тонкая пленка плесени, и эта плесень распространилась на пол пещеры, и вот здесь вы можете увидеть эту плесень, растущую сто пятьдесят лет спустя. У нас здесь были специалисты-микологи, и они сказали, что никогда не видели ничего подобного. Мы предпочитаем считать, что всему виной проклятие мумии, и даже несмотря на то, что ее уже давно в знак уважения вернули индейцам юта, какая-то ее частица по-прежнему остается здесь. И вот подошло время. Я прошу всех загасить фонари, пожалуйста, и давайте поищем следы плесени.
        Все поднимают фонарики и шумно дуют на пламя, и пещера погружается в такой непроницаемый мрак, что в нем можно утонуть. Коул машинально протягивает руку, ища Милу, но той рядом нет.
        - Бу-бу-бу! - кричит кто-то, и Мила ругается дрожащим голосом:
        - Твою мать!
        - Эй, пожалуйста, давайте оставим дурачество и глупые розыгрыши Джорджу! - Экскурсовод щелкает зажигалкой, слабый дрожащий огонек разгоняет мрак. Это от здешнего воздуха у Коул кружится голова или же всему виной вся эта масса породы, давящая на них? Коул оглушена хрупкостью происходящего, тем, какие они слабые и беззащитные в своих сосудах крови, плоти и костей, стоящие в пустоте под скалами.
        - Я должна идти. Мила, мы должны уйти отсюда, немедленно.
        - Все в порядке. Беспокоиться нечего. Нам ничего не угрожает. Давайте я зажгу ваш фонарь.
        - Я хочу уйти. Немедленно. Пожалуйста!
        - Сестра Терпение, это была я, - признается Щедрость. - Я хотела напугать Милу. Это было глупо. Извините.
        - Мне нет до этого никакого дела. Это не имеет значения. Пожалуйста. Мне нужно уйти. - У нее участилось дыхание. Судорожные неглубокие вдохи и выдохи. Грудь сдавило, руки затекли.
        - Экскурсия заканчивается. Сейчас мы поднимемся на поверхность.
        В кафетерии их ждет женщина с аптечкой первой помощи.
        - Голова кружится? Тяжело дышать? Все думают, что инфаркт - это когда жжет в груди, но у женщин это проявляется по-другому. У вас в семье ни у кого…
        - Это не инфаркт, - перебивает ее Коул. - Это приступ паники. Наверное, об экстренной медицинской помощи я знаю побольше вас. Так что если только вы не собираетесь дать мне таблетку успокоительного, пожалуйста, убирайтесь к такой-то матери.
        Женщина принимает это как должное.
        - С вами такое уже случалось?
        - Нет! - отрезает Коул, но это ложь. Паника является константой; только сила ее то уменьшается, то возрастает. Это не приступ, а война на истощение. Коул испытывает раздражение, когда в автобусе Щедрость склоняется между сиденьями и вкладывает Миле в руки бумажный пакет.
        - Вот, малышка, держи. Это за то, что я пыталась напугать тебя в темноте.
        Коул догадывается, что это такое, еще до того как Мила раскрывает пакет. Чертов бурундук.
        - Классно, спасибо!
        - Я знала, что тебе понравится, - сияет Щедрость. - Только не показывай Надежде. Лживые пророки и все такое.
        Твоя реакция чрезмерна, крошка, - говорит ей призрак. - Это же здорово. Кто-то посторонний делает Миле приятное. Ты просто не привыкла к доброте.
        Однако Коул это не нравится. Совсем не нравится.
        34. Майлс: Ад - он розового цвета
        Майлс уже какое-то время назад заметил, что города иногда имеют цветовую кодировку. На такое обязательно нужно обращать внимание, если ты хочешь снимать фильмы. Майлс недавно решил, что именно это будет его призванием, а не разработка видеоигр, потому что он предпочел бы сам в них играть; и не свой канал на «Ютубе», потому что придется слишком много трудиться, чтобы создать какой-нибудь хит; и еще он не станет адвокатом, хотя мамина подруга Кел и говорила, что ему следует этим заняться, поскольку у него язык хорошо подвешен.
        Нью-Йорк голубой - все эти небоскребы, стекло и река Гудзон. Йоханнесбург золотисто-коричневый, с его отвалами горной породы из шахт и многоквартирными жилыми домами семидесятых. А Санта-Фе тускло-розовый. Весь город. Дома в испанском стиле из розового песчаника под розовым, словно внутренность раковины, небом, которое в свою очередь окрасило окрестные холмы в тот же самый пыльный розовый цвет, усиливающийся по мере сгущения сумерек.
        - Должно быть, это влияние музея Джорджии О’Киф[62 - О’Киф, Джорджия Тотто (1887 - 1986) - американская художница. В ее творчестве значительное место занимают пустынные пейзажи юго-западных штатов.], - говорит мама, как будто для него в этом должен быть какой-то смысл. Все устали и ворчат. Кондиционер периодически грохочет, угрожая воскреснуть, но затем все-таки с громким шумом сдается.
        - Я в общем-то покончил с историей искусства. - Он изображает зевок.
        - Твое упущение, - пожимает плечами мама, но Майлс чувствует, что обидел ее. Она откидывается назад и закрывает глаза, но все-таки бросает, не в силах удержаться: - Что ж, матери раздражают своих сыновей. Это неотъемлемая составляющая ремесла.
        Она резко выпрямляется и открывает глаза.
        - Черт!
        - Никто тебя не слышал. Остынь. - Они устроились в самом конце автобуса, словно дети-проказники. Их отправили туда, чтобы мама смогла полежать после сердечного приступа.
        - Твою мать! Извини. Блин!
        - Ничего страшного. Никто ничего не услышал.
        - Но Надежда услышит. - Мама теребит рукав своей «апологии». - Я должна пройти Откровения. Когда мы доберемся туда. Я не могу так облажаться при включенном диктофоне. Господи, что бы я сейчас отдала за кофеин!
        - Отличная работа, мам. Пожалуй, ты высказала все ругательства.
        - Да, спасибо. Твою мать, жопа, членосос.
        Майлс недовольно морщится.
        - Ну хорошо, хорошо! Достаточно! Кстати, о чем ты говоришь?
        - Обо всех тех ужасных вещах, которые совершила в своей жизни. Перечень длинный. Я так полагаю, семи дней тут не хватит. - Мимоходом, легко и небрежно.
        - А что произойдет на седьмой день?
        - Нападение кайдзю[63 - Кайдзю - японское слово, дословно «странный зверь», но чаще употребляется в смысле «чудовище», «монстр».], и нам придется облачиться в механические доспехи и сразиться с ними, верно? Нет, подожди, не так. Правильно, все мои грехи волшебным образом прощены, и я обретаю внутренний мир и покаяние. Но на самом деле вместо меня уже клонированная монашка-зомби, и ты скоро будешь таким же.
        - Звучит здорово. - Он не может смотреть на нее, полностью поглощенный розовыми зданиями. - Это не про глупых клонов. Про все остальное. Может, нам нужно остановиться и попробовать. - Перестать бежать.
        Майлс чувствует, как мама изучает его, ее тщательное внимание подобно захватывающему лучу из фантастических фильмов, устоять перед которым невозможно. Однако ей нечего беспокоиться. Это он беспокоится. Майлс мельком оглядывается на нее, крошечная улыбка, полная надежды. Он не может удержаться. Сестры спокойны, и он приходит к выводу, что и им спокойствие не помешает.
        - Давай посмотрим, - говорит мама.
        На ночь они останавливаются в огромной вилле (розовой, естественно), перед которой растет лаванда (почти розовая). У женщины, ждущей их у входа, рыжевато-светлые волосы (почти розовые) и бирюзовое ожерелье (не розовое); она просто жутко волнуется, принимая их.
        - Привет всем. Я Сара. Привет! Я так счастлива, что вы здесь. Это такая честь принимать вас! Мы просто в восторге, что вы хотите основать прямо в Санта-Фе «Сердце веры».
        Надежда строго кивает.
        - Спасибо, Сара. Мы разговаривали по телефону. Я сестра Надежда.
        - О, я так и думала, что это вы! Я хочу сказать, с этими эпилогами так трудно разобрать, где кто.
        - «Апологиями».
        - Ну да, да. Разумеется. Все еще не освоилась с терминологией! В общем, ваши комнаты готовы. Раньше здесь было прибежище любителей аяуаски[64 - Аяуаска - напиток-галлюциноген, приготавливаемый индейцами бассейна Амазонки из определенного вида лиан.], но, конечно, это было несколько лет назад, и с тех пор здесь все полностью переделано, поэтому, уверена, вы сможете читать молитвы.
        - Мы очень устали, Сара. День выдался долгим.
        - Нет проблем. Нет никаких проблем! Сейчас я вас устрою. О, вижу, вас четырнадцать. А я рассчитывала на двенадцать…
        - У нас новые приверженцы.
        - Нет проблем! Я все улажу!
        - В гостинице нет номера, да? - Мама поворачивается к Майлсу.
        - Мам, ты не Иисус, - бросает он.
        Она бросает на него утомленный взгляд.
        - Как и ты.
        В конце концов их селят вместе с сестрой Целомудрием, и Майлс проклинает бога, в которого не верит. Что такое произошло, что не приведет меня к искушению? Двуспальная кровать разделяется на две односпальные; мама говорит, что их займут они с монашкой, а для него суетливая Сара притаскивает туристический матрас. Мама уходит вместе с сестрой Надеждой на Откровения, бросив на него встревоженный взгляд. Как будто он не знает, что нужно быть осторожным.
        - Пойду в душ, - окликает Целомудрие, закрывая за собой дверь в крошечную ванную. Майлс слышит шум воды. И стоны. Он уже собирается постучать в дверь, спросить, все ли в порядке, но тут до него доходит, что у нее все в порядке. И даже больше: он слышит наслаждение. Майлс застывает на месте, не в силах перестать слушать. Член у него под рясой твердый как камень и болит. Она себя трогает?
        «Ты уже… дрочишь?» Голос его тетки. Не думай о ней. Не думай о том, где она. Кровь у мамы на рубашке. Ха. Это ломает его сексуальное развитие. Кровь, секс и монашки.
        Вода выключается. Поворачивается ручка двери. Майлс отпрыгивает назад и падает на матрас, сворачивается в комок, вжимает непослушный член в матрас. Что доставляет удовольствие. Прекрати! Немедленно прекрати!
        Целомудрие выходит из ванной, вытирая полотенцем свое обнаженное тело, ряса переброшена через руку, с темных волос капает вода. Майлс не смеет на нее смотреть. Вот почему они здесь, вот почему он во всем виноват. Дурачок, держи свои мысли при себе. Майлс судорожно ищет в голове какой-нибудь гамбит для начала разговора и с трудом выдавливает:
        - К вам часто присоединяются новые люди, как мы с мамой?
        - О да, такое происходит часто. Гораздо чаще, чем ты думаешь. - В ее голосе звучит хрип, словно она проглотила гремучую змею. - Кое-кто думает, что обхитрил нас, они хотят, чтобы их задарма подвезли, или еще чего-нибудь, но на самом деле Господь таким путем наставляет их на путь истинный. Господь не судит, малышка. Ты ведь это знаешь, да? Он хочет, чтобы мы нашли лестницу, по которой поднялись бы к искуплению. - Целомудрие бросает полотенце на пол. Майлс резко отворачивается в противоположную сторону.
        - Стесняться нечего, - хихикает Целомудрие. - Наше тело - это нечто естественное. Проблема в том, что мы с ним делаем. Вот что идет наперекор богу. Если мы используем свое тело не так, как ему предназначено. Вроде меня. Я думала, что секс был моей сверхсилой, однако на самом деле он оказался моей сверхслабостью. Я так опозорила себя и своих родных.
        Майлс думает, что она одевается. Пожалуйста, пусть она оденется.
        - Не надо мне говорить. - Голос у него сдавленный. - Ваша греховная жизнь касается только вас. - Ведь так? Но на самом деле он хочет услышать. И в то же время не хочет. «Секс был моей сверхсилой».
        - Нам обязательно нужно это обсудить! Наша Церковь выступает за открытость. Все мы должны быть живым уроком остальным сестрам. И особенно тебе, малышка. Тебе придется очень непросто, когда в твоем теле начнутся изменения. Тебе необходимо услышать все это, чтобы ты смогла избежать пути, ведущего во тьму. Для меня это было ужасно. Я буквально пристрастилась к плотским наслаждениям!
        Эти слова, произнесенные голосом Целомудрия, он будет слышать до конца своей жизни. Они будут звучать в его снах.
        - Показать тебе, какой я была ужасной?
        - Что? - Он поднимает голову, оборачивается. Полный надежды. И страха. Но Целомудрие уже полностью одета в «апологию» и держит в руке сотовый телефон. - Разве вам это разрешается?
        - Не беспокойся, он не подключен к сети. Нет СИМ-карты. Но я сохранила все это для Покаяния. - Она щурится на экран. - Сейчас загружу.
        - Это порнуха? Я не хочу смотреть!
        - Нет-нет, милочка. Порнуха запрещена. Это мои бывшие знакомства по «Запалу»[65 - «Запал» («Тиндер») - мобильное приложение для поиска романтических знакомств, в первую очередь краткосрочных отношений и секса без обязательств.].
        - Кто-то по-прежнему этим занимается?
        - Только не в Церкви! Но я храню это как память. Вроде розария, чтобы прогуливаться среди своих былых похождений. Я храню это как память о том, что у меня было, всех мужчин, с которыми занималась сексом, и как мне было плохо, как я могла бы стать лучше. Во всем была виновата я сама. Я была одержима, как Иезавель[66 - Иезавель - жена израильского царя Ахава (IX век до н. э.), ее имя стало нарицательным для порочных женщин - гордых, властолюбивых и тщеславных богоотступниц.], и я увлекала вместе с собой в пучину всех этих хороших мужчин. Я повторяю их имена как молитву. Извини, аккумулятор сел. Я тебе покажу их как-нибудь потом. Но я храню как память и вот это.
        Целомудрие задирает свою «апологию», и на какое-то страшное, восхитительное, пугающее мгновение Майлсу кажется, что она снова собирается раздеться. Однако Целомудрие лишь показывает ему длинную татуировку, извивающуюся по ее бедру. Ряса задрана не слишком высоко и не открывает трусики.
        - Это мой знак греха. - Целомудрие усмехается. Женщина, в которую проникает осьминог, как на том хентае[67 - Хентай (по-японски «извращение») - жанр японских комиксов и графики, основным содержанием которых являются содержащиеся в них эротические и порнографические сцены. В данном случае имеется в виду гравюра «Сон жены рыбака» известного художника Кацусики Хокусая.], который Майлсу как-то показал его друг Ной, воспользовавшись тем, что родители не установили на поисковую систему в интернете надежный фильтр.
        - Я скажу тебе вот что, Мила. Нет на свете более развращенного существа, чем женщина. Адам был сотворен из божественной глины, но мы были созданы из его плоти, и посему всегда ее жаждем. Я считала себя освобожденной. Считала слово «шлюха» - как там это называется?
        - Комплиментом?
        - Точно. Но это не так. Правильно? Женщины слабые, малышка. Помни это. Мы слабые и беспомощные, и теперь, когда мужчин больше нет, нам нужен бог, чтобы нас направлять.
        - Мм… - с трудом выдавливает Майлс.
        - После того как я пришла к Господу, я спросила у сестры Надежды, нужно ли мне удалить татуировку. Но она мне сказала, что нельзя просто уйти от греха, он все равно оставляет свои отметины. Она сказала, что черные отметины у меня в душе были гораздо хуже этой татуировки, и я должна сохранить ее как память о гнили у себя внутри.
        - А разве секс не является чем-то естественным? - робко осмеливается он. - Человеческое тело ведь естественное. Разве здесь есть чего стесняться?
        - О нет, малышка. - Целомудрие смеется. - Это священнодействие. Между мужем и женой. Секс тебя уничтожит. Эти позывы меня едва не уничтожили. Мы обитаем в физическом теле, милочка, но наша истинная сущность - это душа, и нельзя допускать, чтобы плотские влечения брали верх.
        Раздается стук в дверь, и Целомудрие поспешно опускает рясу, закрывая голые ноги. В комнату заглядывает сестра Щедрость.
        - Пришла сказать, что ужин почти готов. Сестра Целомудрие, ты не оставишь нас на минутку? Мне нужно кое-что сказать дочери Миле.
        Целомудрие удаляется, покачивая бедрами. Майлс на нее не смотрит. Он поглощен тем, чтобы погасить эрекцию. Ему помогает мысль о том, что Щедрость собирается поговорить с ним о чем-то серьезном. Она входит в комнату, широкоплечая, пригибаясь в дверях. Знает ли она? Член-щенок увядает, и Майлс садится на кровать и поправляет «апологию».
        - Дочь моя, я должна тебе кое-что сказать, - на одном дыхании произносит Щедрость. - Я поступила плохо, напугав тебя там, в пещере. Я не хотела расстраивать твою маму, и я прошу у тебя прощения.
        - Ну, это ведь самое главное слово, правильно?
        - Ты меня простишь?
        - Ну да, конечно, подумаешь, пустяки.
        - А классный был прикол? - ухмыляется Щедрость. - Я пошутила, я пошутила! Это все отголоски моей греховной жизни. Я всегда была чересчур большой, и не только плотью. Такая у меня натура. Я была страшной болтушкой. Мне приходилось учиться укрощать себя, во многих отношениях, быть хорошей женщиной, спокойной, выдержанной. Но, как видишь, я по-прежнему борюсь с собой. Наверное, вот почему я решила приколоться в пещере.
        - Да. Ничего страшного.
        - И еще я постоянно оправдываюсь. Извини.
        - И я сама такая же!
        - Давай постараемся стать лучше перед Богом.
        - Аминь! - соглашается Майлс. В первую очередь для того, чтобы завершить этот мучительный разговор. Это тоже обязательно? Все признаются ему в своих дурных поступках. Исповедуются, исповедуются и исповедуются. Это просто жутко утомительно.
        - Мила, я хочу еще кое-что сказать… - Щедрость берет его за руки, смотрит ему в лицо. В ее темных глазах горят золотые искорки, но руки у нее липкие от пота, и Майлс хочет высвободиться. Ему приходится собрать всю свою волю, чтобы сдержаться.
        - Я тебя вижу. Мне самой довелось столкнуться с разными неприятностями. Такими, которые приводят людей в нашу Церковь. Но я хочу, чтобы ты знала, что я помогу, я рядом. Как и Бог, он тоже рядом.
        - Мм… спасибо.
        - Я рядом с тобой. Я знаю, кто ты такая. В глубине души. Я тебя вижу. Ты понимаешь, что я говорю?
        - Да, спасибо, - повторяет Майлс, высвобождая руки. - И я тоже.
        В обеденном зале монашки радостно болтают друг с другом, сдвинув свои «речи», чтобы можно было есть. Ароматы безумно соблазнительные: посреди стола огромный котел с рисом и овощами, достаточный для того, чтобы накормить всех четырнадцать человек четырнадцать раз.
        - Мамы здесь нет, - замечает Майлс.
        - Она все еще занята Откровениями с Надеждой, - говорит Щедрость. - Не волнуйся, мы им отложим поесть.
        - Надеюсь, иначе маме придется ужинать словами! - Но никто не смеется, и Майлс в очередной раз с тоской вспоминает своего отца.
        Он пододвигает стул между Состраданием, в прошлом крупной финансовой воротилой, принимавшей решения, оказавшиеся очень плохими для тех, кто ей доверился, и Умеренностью, которая в детстве была кинозвездой, а затем связалась с наркотиками, потому что бремя славы очень тяжелое? И она потратила впустую всю свою жизнь, до тех пор пока не пришла к Богу? Это раздражает, когда она так говорит. Она не подросток. Но мама говорит, что некоторые люди застревают в том возрасте, когда добиваются славы. И разве она в этом не виновата? Наверное, это раздражает еще больше, чем то, о чем недоговаривает Умеренность? Мама занимается тем же самым.
        «Сиськи», - провозглашает тупой мозг Майлса, когда он садится рядом с Умеренностью. Да, спасибо, пожалуйста, кто-нибудь скажите ей, чтобы она носила «апологию» на размер больше, ради его гормонов. Майлс старательно избегает ту сторону стола, где сидит Целомудрие - она заняла место рядом с Верой, водителем, в прошлом служившей в военной авиации, и Стойкостью, эмигранткой из Мексики, работавшей на клубничных полях в Калифорнии. У нее было пять сыновей, и все они умерли. Стойкость рассказывает об этом маме при первой возможности, добавляя, как же ей повезло, что у нее по-прежнему есть дочь, но Майлс частенько ловит на себе ее взгляды, при этом губы у нее дрожат, словно она вот-вот расплачется.
        - Эй, Мила! - хлопает его по плечу Умеренность. - Что ты думаешь о нашем будущем Сердце? Разве оно не красивое?
        - Вообще-то я не совсем уверен, что такое Сердце, - говорит Майлс. Если не считать дополнительной жизни в видеоигре. Щедрость накладывает от души риса и протягивает ему тарелку.
        - Позволь у тебя спросить, - вмешивается Сострадание. - Как тебе нравится с нами? - У нее отвратительные гнилые зубы и изо рта всегда плохо пахнет, сколько бы мятных конфеток она ни жевала. Потому что у нее булимия - проклятие тщеславных женщин. Наверное, ее следовало бы назвать Скромностью, однако одна Скромность уже была в Майами, где находится Храм. Майлс слышал, как о ней упоминали.
        - Ну, тут все совсем по-другому. Я хочу сказать, тут классно. Я думаю, мы помогаем людям? - Теперь уже он сам начинает говорить как Умеренность.
        - Мы Руки и Голос.
        - И мы носим «речь» и помогаем людям сказать Слово. - Это он уже успел усвоить. - Мы выполняем Миссию, потому что нужны здесь, в Америке, хотя, хочется надеяться, настанет день, когда мы расправим крылья и отправимся на помощь нашим страдающим сестрам во всем мире. - Майлс повторяет как попугай услышанное в надежде на то, что это позволит ему освободиться от назойливого внимания. На этом урок заканчивается. Он просто очень хочет есть.
        - Совершенно верно, Миссии четыре раза в год, мы ездим по стране, чтобы принять участие в паломничестве в Храм радости вместе с матерью Низшей. - Сострадание слишком близко склоняется к нему, и он отдергивается прочь. Разве недостаточно того, что он вынужден ходить в рясе и говорить «простите-простите-простите» людям, которым на самом деле все равно?
        - Это вроде съезда, когда все сестры собираются вместе. - «Только косплей[68 - Косплей - перевоплощение в различные роли, заключающееся в переодевании в костюмы и передаче характера, пластики тела и мимики персонажей компьютерных игр, кинематографа, литературных произведений и комиксов.] гораздо хуже», - мысленно добавляет он.
        - Совершенно верно. Но проблема с просветительской деятельностью во время Паломничества… - Сострадание стучит вилкой по столу. - …заключается в том, что нам приходится постоянно быть в движении. Мы приобщаем людей к силе прощения, после чего уезжаем. Что они должны делать?
        - Обратиться к интернету? - Майлс отправляет в рот порцию риса. Он горячий и острый, приправленный бобами и овощами. Такой вкусный.
        - Мы несем людям веру, но нам нужна и обратная связь. Мы должны устраивать Сердца в общинах - вот для чего мы здесь, в Санта-Фе.
        - А ты что думаешь на этот счет? - Умеренность сияет. - По-моему, просто очаровательное место для нового Сердца!
        - Да. Здесь классно. Мне нравится. - С набитым ртом. - Тут все розовое.
        - Девочка проголодалась, - одобрительно замечает Щедрость.
        - И тогда мы получим назначение в новое Сердце и будем работать здесь? - говорит Умеренность. - После того как вернемся из Паломничества? Особенно если мы найдем что-нибудь очень хорошее, тогда у нас будет право выбора работать здесь.
        - Если есть достаточная необходимость, - поправляет ее Сострадание, - а также поддержка в общине, и удобное местонахождение, и это будет разумно с точки зрения налогов.
        - Да, да, сестра Скопидомка, - разводит руками Умеренность. - Мне здесь нравится. Тут так красиво, душевно и спокойно. Разве вы не чувствуете спокойствие? Надеюсь, мы сможем сюда вернуться. Может быть, вы с сестрой Терпением сможете присоединиться к нам! Ты не хотела бы жить здесь?
        - Возможно. - Но это действительно выглядит так здорово. И все такие радушные. И можно было бы больше никуда не бежать, и, возможно, они завели бы собак. Попросили бы у Спивак одного из щенков. И Церковь была бы рада получить мальчика, правда? Ему бы позволяли заниматься своим делом, и ведь есть закон об отделении церкви от государства, так что если бы правительство захотело отнять его у мамы, Церковь всех печалей его бы защитила. Пожалуй, он бы даже смирился с розовым цветом.
        Целомудрие оживленно жестикулировала за противоположным концом стола, продолжая рассказывать о своих Покаяниях, а другие сестры поддакивали ей, вставляя воспоминания о своих былых прегрешениях, почти ностальгические. Но теперь Целомудрие окликает Майлса:
        - Эй, наверное, нам нужно подумать о твоем добродетельном имени. Каков твой главный порок, Мила?
        - О, не говори глупостей, - фыркает Щедрость. - Она еще слишком маленькая, чтобы грешить.
        Если бы они только знали!
        - Все мы рождены из плоти и остаемся ее прислужниками до тех пор, пока не приходим к Богу, - назидательно произносит Сострадание, однако остальные сестры улыбаются Майлсу, согревшиеся, раскрасневшиеся, наслаждающиеся едой, возможностью «расстегнуться». Он испытывает легкое потрясение, осознав, что отсутствие не только строгой сестры Надежды, но и бдительного ока его матери позволило всем расслабиться.
        - Я так рада, что ты примкнула к Церкви, - возбужденно говорит Умеренность.
        - И я тоже, - выдавливает из себя Майлс. И затем уже с б?льшим воодушевлением: - И я тоже!
        35. Билли: Доказательство жизни
        День близится к вечеру, но по-прежнему никаких признаков Зары, хотя Рико отправила ей на телефон перечень того, что нужно Билли. От Коул ответа нет, и с Билли никто не разговаривает. Она сидит недовольная у кострища, пьет пиво, потому что делать больше нечего, когда одна из одурманенных метамфетаминами вонючек, с уложенными в тонкие косички волосами, вручает ей потрепанную коробку с антибиотиками, срок хранения истек еще два года назад, и их хватит только на половину курса, что плохо, совсем плохо, если она собирается поправиться. Хоть как-то поправиться.
        Билли все равно благодарит Косички. Ей не помешает наладить хорошие отношения. Если верить наклейке, этими лекарствами потчевали некую Маргарет Графтон, страдающую циститом, жительницу Су-Фоллс. «Твое здоровье, Мэгги!» - мысленно благодарит Билли, запивая похожую на мел таблетку глотком теплого пива. Где-то в сыром полумраке дома Рико сношает рыжеволосую, ее похожие на тявканье щенка крики перекрывают стрекот цикад, ветер шумит в деревьях, вдалеке слышится завывание двигателя квадроцикла.
        Билли только притворяется пьяной, выстраивая пустые бутылки, однако по большей части она выливает пиво в траву, когда никто не смотрит. Она наблюдает за поведением девиц, чертов Дэвид Аттенборо[69 - Аттенборо, Дэвид Фредерик (род. 1926) - телеведущий и натуралист, один из пионеров документальных фильмов о природе.], изучающий шайку накачанных метамфетаминами красоток, обитающую в лесах Небраски. Если это именно они.
        Билли рассчитывала поговорить с Золой. Не для того чтобы выразить ей свою признательность. Но Зола ей нужна. Ей нужен хоть кто-нибудь. Здесь их восемь или девять, все заняты-заняты-заняты, глаза у всех горят слишком ярко (словно блестящие наконечники сверл). Не думайте, что она не заметила в кострище отломанную щепку, среди битого стекла, пустых консервных банок и мертвого плюшевого медвежонка, которая на самом деле вовсе не щепка, а соскобленная плоть, ее плоть, с серебристой полоской клейкой ленты и клочками светлых волос. Эх, трахнуть бы хорошенько этих животных! Толстым сверлом!
        Но когда Билли видит свой шанс, поблизости никого нет, встает и бредет к зарослям за кострищем, кто-то лениво ее окликает:
        - Эй!
        - Чего тебе? - обернувшись, отвечает она. Косички развалилась в туристическом кресле, которое кто-то затащил на веранду дома. Кому это могло понадобиться? Мальчишкам, игравшим в разбойников. Девчонкам. Но девочкам в жизни приходится больше доказывать. Они должны быть более сильными, более ожесточенными, более жестокими, чтобы занять место Больших мужчин. Миссис Амато наглядно продемонстрировала это с бедняжкой Сэнди. Билли ее поняла. Не нужно быть таким же хорошим, как мужчина. Нужно быть хуже. Нужно довести все до крайности, показать, что ты здесь самая плохая стерва.
        - Я пошла отлить, что, нельзя?
        - Я бы этого не делала, - кричит Косички.
        - Что, нельзя поссать?
        - Ядовитый дуб, дура. Сходи лучше в сортир. - Она тычет большим пальцем на дом, при этом показывая пистолет в кобуре под мышкой. - В доме.
        Билли делает так, как ей сказали. Перед зеркалом в ванной она крутит головой так и эдак. Повязка, похоже, наложена профессионально - или достаточно профессионально. Не врачом. Билли гадает, что бы это могло значить. Ветеринаром. Стоматологом. Какой-нибудь самоучкой, блин. Открыв шкафчик, Билли обнаруживает беспорядочное месиво косметики, гигиенических средств, зубной пасты - но никаких лекарств, ничего такого, чем можно было бы воспользоваться, кроме противозачаточных таблеток на пластиковом круге, обозначающем двадцать восемь никому больше не нужных дней. По крайней мере, не нужных по своему прямому назначению. Билли выдавливает на палец пасту и трет зубы. Она ни за что не воспользуется зубными щетками этих лахудр. Мало ли что можно от них подцепить.
        Дверь распахивается, и врывается Рыжая, раскрасневшаяся, пахнущая жизненными соками влагалища. Она в футболке, ноги у нее голые.
        - Я… - начинает было Билли, но Рыжая уже стаскивает с себя трусики и опускает задницу на стульчак.
        - Если хочешь, можешь взять мою зубную щетку, - говорит она, нисколько не смущаясь шумом хлещущей из нее мочи. - И мою косметику.
        - Нет, спасибо. - Билли избегает смотреть ей в глаза, не хочет видеть розовое пятно у нее между ног. Она начинает складывать хлам обратно в шкафчик, но тут у нее за спиной возникает Рыжая и забирает из ее руки коробочку с тенями.
        - А видок у тебя выжатый, - задумчиво произносит она, затем у нее зажигаются глаза. - О! О господи! Дай я тобой займусь!
        И Билли думает, а почему бы и нет? Поэтому она садится на тот же самый стол на кухне, повернувшись лицом к свету, а рыжеволосая (Фонтэн, как будто родители решили назвать ее первым прикольным французским именем, на которое наткнулись) притаскивает большую косметичку.
        Билли никогда не позволяла кому бы то ни было делать ей макияж, если только речь не шла о профессиональной фотосъемке. Например, рекламные снимки для «Величественного подземного ужина», выходившие в «Индепендент» и «Дейли мейл». К сожалению, они так и не отметили начало эпикурейских подземных пиршеств в заброшенных тоннелях лондонской почтовой службы, поскольку ее безмозглый деловой партнер-любовник забыл получить необходимые разрешения по санитарным нормам и требованиям безопасности. Билли выглядела сногсшибательно, в нефритовом платье с асимметричным кроем, показывающим ноги, одно плечо обнажено, волосы в прилизанном «каре». Не то что сейчас. Вид у нее жуткий. Растрепанная сломленная птичка с дыркой в голове, и, может быть, волосы у нее никогда больше не отрастут и она навсегда останется уродиной. Билли держит глаза закрытыми, чтобы не мешать щетке для волос и кисточке.
        - Рико говорила тебе, что это сделала со мной моя собственная долбаная сестрица? - спрашивает она, пока Фонтэн накладывает тени ей на веки.
        - Я у нее не спрашивала.
        - Так вот, это сделала она. - Билли открывает глаза и смотрит Фонтэн в лицо. - Рико сказала тебе, почему?
        - Она решила, меня это не касается. - Фонтэн хмурится и облизывает большой палец. - Закрой. - Имея в виду глаза, чтобы можно было вытереть свою ошибку, воспользовавшись слюной.
        - А салфеток нет? - отдергивает голову Билли.
        - Израсходовали все вчера вечером. На тебя. - Подчеркнуто.
        - Спасли мне жизнь. - Билли подчиняется обслюнявленному пальцу, трущему в уголке ее глаза, наносящему бронзовые блестки. Это не ее стиль.
        - Тебе повезло, - замечает Фонтэн.
        - Мы охотимся за ней. - Билли понижает голос. - За моей сестрой. Рико говорила, почему?
        - Я не спрашиваю. Она не говорит. Мы не настолько близки. Посмотри вверх. - Фонтэн водит кисточкой по ресницам.
        - Ха. - У Билли непроизвольно наворачиваются слезы. - Пожалуй, так оно и к лучшему.
        Фонтэн спрыскивает ей лицо, брызги холодные и резкие, словно пощечина. По крайней мере это не сверло.
        - Помаду какую?
        - Бесцветную, если есть.
        - У меня только алая. Потемнее или посветлее?
        - На твой вкус.
        - Рико сказала, ты не выполнила заказ, - смягчается Фонтэн. - Твоя сестра сбежала с товаром.
        - Она так сказала? - Билли трясет головой и издает слабый смешок. - Ха!
        - На самом деле все было иначе?
        - Ну, я бы выразила это по-другому. Я имею в виду, вряд ли можно называть «товаром» живого человека.
        - Это кто? Какая-то знаменитость?
        - Блин, я не должна была ничего говорить. Я полагала, ты знаешь.
        - Это была Рианна[70 - Рианна (Робин Рианна Фенти, род. 1988) - барбадосская певица, актриса, музыкальный продюсер, модный дизайнер и филантроп.]? Потому что я читала, что никто не знает, где она. То есть она может скрываться на каком-нибудь частном острове.
        - Кое-кто поважнее. Редкий товар. - Билли трогает пальцем свеженакрашенные губы и таинственно улыбается. - Но тсс, хорошо? Никому ни слова. А то у меня будут неприятности.
        - Кое-кто поважнее Рианны?
        - Можно посмотреть? - Билли забирает у Фонтэн пудреницу и крутит зеркальце так и сяк. - Очень красиво, спасибо. Ты не займешься и моими волосами, после того как снимут бинты?
        - Если ты хочешь! - Фонтэн вспыхивает от удовольствия. - Но ты не могла хотя бы намекнуть?
        - О господи, я и так уже сказала слишком много. Это должно быть секретом. Я наговорила лишнего. Забудь о том, что я вообще тебе что-то сказала. Пожалуйста.
        Все это чересчур просто. Лицо Фонтэн скручено в жадном любопытстве. Словно завести игрушку и пустить ее.
        - О, смотри, - говорит Билли, - Зара вернулась. - Голос ее проникнут фальшивой радостью. - Я пойду ей помогу. Еще раз спасибо, ты просто ангел!
        Она хромает к машине, остановившейся на лужайке перед домом, стараясь не выглядеть чересчур самодовольной.
        - Что у тебя с лицом? - спрашивает Зара, когда Билли забирает у нее сумки с покупками.
        - Фонтэн. Макияж. Она на мне не сидела, если тебя интересует. Это я оставляю Рико.
        Которая спешит к ним, смущенная, с похмелья, если Билли в этом разбирается. А она в этом разбирается.
        - Ревнуешь, chica[71 - Детка (исп.).]? - непристойно показывает ей язык Рико.
        - Долбаные дети! - усмехается Зара.
        - О нет, - поправляет Билли, сладкая словно леденцовое сердечко. - Полагаю, Фонтэн уже есть восемнадцать.
        - Это шутка, - замечает Зара.
        - Что говорят в мире? - тихим голосом спрашивает Рико. - Прежде чем мы зайдем в дом.
        - Мм, - ворчит Зара. - Адрес Тайлы подтвержден. Семья по-прежнему живет там, недавно оплатили счет за электричество. Покупатель по-прежнему ждет товар. Но нам нужно довести дело до конца. Мы могли бы тронуться в путь сегодня вечером, если бы ты не была так пьяна.
        - Или если бы ты не была так ленива, черт возьми, - скалится Рико. - Ты могла бы вести машину сама, сучка!
        - После алкоголя усталость - следующий убийца на дороге.
        - «Покупатель», в единственном числе? - уточняет Билли.
        Зара пропускает ее слова мимо ушей.
        - Я слышала, ты стряпаешь для нас. Не вздумай подмешать нам какую-нибудь дрянь! Я о тебе наслышана.
        - Ни в коем случае, - возражает Билли. - Они и без меня уже здорово наширялись.
        Она их сосчитала: девять любящих белый порошок девиц, живущих в лесу. Белоснежка и восемь наркоманок. Девицы назвали ей свои имена, но они провалились мимо, вместе с комплиментами по поводу еды, которую Билли приготовила своими собственными руками, курица-гриль с персиками и ее фирменным соусом (адаптированным под реалии, потому что в этой глуши копченую паприку не достать), поджаренная до румяной корочки брокколи с семенами кунжута, бобы и лепешки из пресного теста, запеченные в фольге в углях.
        Их имена Билли не нужны. Точнее, нужно только одно, и Зола сама подходит к ней после трапезы, что избавляет ее от необходимости отводить ее в сторону. Так более естественно, менее подозрительно. Зара сидит у кострища, уставившись на огонь, и кто-то притащил караоке или компьютер с микрофоном, и Рико исполняет бунтарский рок-гимн так, будто это романтическая баллада, но так оно и к лучшему, потому что она не обращает внимания на Билли и Золу, моющих посуду в ярко освещенной кухне. Вообще-то посуду моет одна Билли, а Зола стоит рядом и держит пальцами за горлышко бутылку пива, словно повешенного.
        - Фонтэн сказала, твоя сестра сбежала, прихватив кое-что, - небрежным тоном говорит Зола. - Или кое-кого.
        - Точно, - говорит Билли, делая свою речь заплетающейся, как у пьяного. - И я ее прикончу, твою мать! - «И всех вас, - мысленно добавляет она. - Или дам вам перебить друг друга».
        - Наркотики?
        Билли молча качает головой.
        - Лекарства?
        - Я не должна разговаривать с тобой.
        - Ну же! Что заставляет тебя нестись через всю страну с пробитой головой? Золенте ты можешь сказать. Я тебя спасла. Ты думаешь, прочистить рану и спасти тебе жизнь смог бы кто угодно? Далеко не у каждой хватило бы присутствия духа и знаний. Ты была в глубокой заднице. Так что выкладывай.
        - Я правда не могу сказать, - снова качает головой Билли, отказываясь оборачиваться, разыгрывая из себя застенчивую, усердно отскребая соус со сковородки.
        - Деньги. Целый чемодан денег.
        Билли смывает со сковородки мыльную пену и ставит ее перевернутой в сушилку.
        - И не деньги. Нужно сходить и остановить Рико, чтобы она не уродовала хорошую песню.
        - Они твои подруги, эти двое? - хватает ее за руку Зола.
        - Я бы их так не называла.
        - Деловые партнеры. Все правильно. Я знаю, что это такое. Они также и мои деловые партнеры. По крайней мере Рико. Мы помогаем друг другу крутиться. Переправляем разные пакеты. Спрос и предложение.
        - Шестеренки коммерции, - соглашается Билли.
        - Но их нужно смазывать.
        - Иначе их заклинивает.
        - И вся машина встает. Ты меня понимаешь.
        - Я не из тех, у кого в руках кошелек.
        - Ну да, конечно. Но мне было бы проще все уладить, если бы я понимала, с чем мы имеем дело, что это за редкий и ценный товар, за которым вы гоняетесь.
        - Тебе нравятся твои деловые партнеры? - спрашивает Билли.
        - Все зависит. А тебе?
        - Нет.
        - Фонтэн сказала, это человек. - Она у нее на крючке.
        - Верно. Очень необыкновенный человек…
        36. Коул: Излияния
        Каждый вечер. Каждый божий вечер, твою мать, Коул приходится раскрывать свою душу и исповедоваться сестре Надежде в присутствии электронного слухача. Это та цена, которую она заплатила за присоединение к Церкви, за возможность спрятаться вместе с Милой у всех на виду, но ей кажется, будто ее нервы трут наждачной бумагой. Многослойное нагромождение лжи, приправленной необходимым минимумом правды, и отчаянная мольба о том, чтобы не подвергли перекрестному допросу Милу, для проверки ее рассказа.
        Многие-многие часы бесконечных разговоров, словно ей мало последних месяцев и лет, словно это помогает. Скорбь - это чудодейственный самонаполняющийся бездонный сосуд. Человек вываливает свои внутренности, выжимает себя до последней капли, но обнаруживает, что боль снова заполняет его до самого верха. Иногда Коул хочется уйти в глухую молчанку. Однако в Церкви так не принято. И если это поможет им с Милой добраться туда, куда им нужно…
        Будь верна своему имени, крошка.
        Коул[72 - Созвучно coal - «уголь» (англ.).]? То есть она должна поджигать все вокруг? Однако она понимает, что призрак имеет в виду имя, данное ей в Церкви. Долбаное Терпение.
        Посему это продолжается снова, теперь в кабинете с видом на горы Нью-Мексико, в сизых сумерках мерцают россыпи огоньков. Внутренности ее сжались в тугой кулак, спина ноет. Прокладка уже промокла насквозь.
        - Добро пожаловать, сестра Терпение. Да пребудет с тобой милость Господа! - Надежда ставит на стол между ними цифровой диктофон.
        - И с вами тоже, сестра Надежда, - эхом повторяет Коул слова. Она отлично запоминает текст, со школьного спектакля в шестом классе, где она играла богомола с неуклюжими картонными клешнями в амбициозной африканской версии «Золушки».
        - Всем приходится пройти через это. Очень нелегко взглянуть на себя со стороны, увидеть, кто ты такая. Процесс становления тяжелый. Многие сестры отсеиваются еще до того, как дело доходит до Умерщвления. Это не для хнычущих неженок - принимать на себя вселенскую скорбь. Но я вижу тебя. Господь знает, что в твоем сердце. Я знаю, что ты мужественная.
        - Я не чувствую себя мужественной, - признается Коул. Колышки правды, но она ставит свою большую палатку в поле, усеянном острыми бритвами, которые могут зацепить нить и разорвать тент до самого верха, если она не будет осторожна.
        - Но ты мужественная. Проделать такой путь, перенести все то, что выпало на твою долю.
        - Едва ли это можно считать чем-то особенным.
        - У бога нет рулетки, чтобы нас измерять. Все мы страдаем. И любые страдания идут в зачет.
        - Это не спортивные соревнования.
        - Совершенно верно. Очень хорошо, сестра Терпение! Мне это нравится! Я обязательно использую это сравнение, с твоего позволения, разумеется.
        - Не стесняйтесь, берите по полной. Все это ваше. Значит, сегодня мы продолжим разговор о похоти?
        - Мы можем к этому вернуться. Но я хотела поговорить о тех моментах в твоей жизни, когда, как тебе кажется, ты могла бы поступить лучше, чтобы ты смогла себя простить.
        - Ого! Даже не знаю, с чего начать.
        Может быть, с убийства? По-моему, отличная отправная точка.
        - Вот для чего я здесь.
        - Я никогда не была религиозной. Я хочу сказать, я ходила в церковную школу в… там, где жила. - Коул спохватывается раньше, чем успевает сказать «в Йоханнесбурге». - Но только это было несерьезно. Что-то вроде уроков геологии, только вместо скальных и осадочных пород были притчи, нечто такое, что нужно перетерпеть, хотя и знаешь, что в жизни с этим никогда больше не столкнешься.
        - Все мы приходим к богу каждый в свое время.
        - Так что особого опыта у меня нет, но это больше напоминает психотерапию, чем религию.
        - Вам много приходилось заниматься с психотерапевтом?
        - Да нет. Мы с моим мужем…
        - Ивеном, - подсказывает Надежда, сверившись со своими записями.
        «Вот видишь, призрак? Видишь, как она жульничает с их именами?»
        - Да. Мы пару раз ходили на приемы после рождения Милы. Я не представляла себе, как тяжело придется с новорожденным. Конечно, об этом рассказывают, но все равно ты оказываешься не готова к действительности. Недаром лишение сна используют как пытку. Нас это сломало на какое-то время. Было так тяжело. У вас есть дети?
        - Сейчас речь не обо мне. И ты не должна сравнивать. Никакой рулетки, помнишь? Растить детей тяжело. И тебе было непросто.
        - Точно. - Чрево Коул жалуется, и она вжимает пальцы в живот. Можно ли молитвой унять боль от месячных?
        - Итак, давай поговорим о твоих чувствах к своей дочери, о том, как ты могла бы быть более хорошей матерью и женой.
        И сестрой. Вот о ком нам нужно было бы поговорить.
        - Я пришла сюда… - подсказывает Надежда.
        - Да, извините. Я пришла сюда с открытым сердцем, чтобы признать все свои прошлые ошибки, чтобы сопоставить свои прегрешения, взять на себя ответственность за свои проступки и постараться стать лучше.
        - Потому что мы должны сначала простить себя самих…
        - Потому что мы должны сначала простить себя самих, прежде чем искать божьего прощения. Он живет в нас. Мы - его царство, и его сила и слава обитают в нас, ныне и навеки.
        - Аминь.
        - Аминь, - повторяет Коул. Она чувствует, как это легко, как просто - полностью отдаться на чье-то попечение, принять чужие правила. Не нужно думать, не нужно принимать решения, не нужно вообще ничего делать. Достаточно только следить за тем, чтобы ложь была гладкой. До тех пор, пока они не доберутся до Майами.
        - Вчера вечером мы говорили о похоти. - Глаза Надежды разгораются ярким жадным пламенем. Все любят подглядывать за чужой жизнью. Вчера Коул поспешно вывалила всю грязь, простую: когда впервые начала мастурбировать, первый парень, с которым она спала. Теперь все это кажется болезненно невинным.
        Ей было девять лет, родители делали ремонт в ее спальне, поэтому она устроилась в соседней комнате с книгой, тайком взятой с верхней полки книжного шкафа в отцовском кабинете: «Радости секса». До сих пор книга неизменно вызывала у нее отвращение или смешила своими иллюстрациями: парочка-хиппи, он с густой бородой, у нее волосы под мышками, и все позы, в которые они скручивались. В тот раз она уселась на подлокотник зеленого плюшевого дивана и что есть силы прижалась к нему, чувствуя жар, огонь и головокружение, помогая себе тыльной стороной руки.
        Потом ей было пятнадцать лет, а Джеймсу - девятнадцать, и она произносила вслух его имя, томно, с придыханием, на качелях под шелковицей в глубине сада, для которых явно была слишком взрослой, а веревки неуверенно скрипели, но также создавали сладостное давление между ног. В самый первый раз даже от одного пальца внутри ей было больно.
        Затем были заранее обреченные романы на одну ночь, парни, с которыми она спала только ради того, чтобы записать на свой счет очередную победу. Разговорами о сексе Коул могла бы заполнить сотню Откровений. Если сестра Надежда хочет этого, она с радостью сыграет свою роль.
        Надежда берет ее руки в свои.
        - Это совершенно естественно, то, что ты чувствуешь.
        Сексуальное возбуждение? Коул не говорит это вслух, поскольку сейчас за штурвалом та ее частица, которая полностью сосредоточена на том, чтобы остаться в живых.
        Сконцентрируйся.
        - Чувство вины. Давай больше не будем говорить о сексе. Давай поговорим о твоих отношениях со своим мужем. Ты всегда любила и слушалась его?
        «Постель идет в счет?» Руки привязаны к изголовью кровати, легкий садо-мазохизм. Выдохнутое с радостью: «Слушаю и повинуюсь!»
        Это открывает дверь к воспоминаниям. К тем временам, когда Девон еще не заболел по-настоящему, когда он мог ходить, мог вставать с кровати. Они курили крошечный «косячок» полученной по карточкам марихуаны в том доме в Окленде, пока Майлс крепко спал наверху, в кровати, которую они делили на троих. (Коул взяла на себя роль «средней ложки», ложилась между мужем и сыном, чтобы мальчик не чувствовал острые углы отцовских бедер, его костлявые ноги - жалкий остов того, что было раньше.) Крошечный - потому что нужно было беречь «травку» для того, когда… Для неизбежного. Для того, когда заболеет Майлс.
        Девон издевался над ней за ее пристрастие к «Книге мертвых», вспоминает Коул; под этим собирательным названием подразумевались кладбища в средствах массовой информации, фамилии текли непрерывным потоком, подобно тому как текли курсы акций до обвала финансовых рынков. Поток этот был бесконечным, следить за ним не было никакой возможности, однако именно поэтому он и обнадеживал: они были не одни.
        - Кто умер сегодня? Есть какие-нибудь знаменитости?
        - Джейк Джилленхол[73 - Джилленхол, Джейкоб Бенджамин (род. 1980) - американский киноактер и продюсер.]. Президент Буркина-Фасо, тайваньский кинорежиссер, мальчик, с которым я ходила вместе в детский сад, Бенджамин Банни.
        - Его правда звали Бенджамин Банни[74 - «Кролик Бенджамин» (англ. Benjamin Bunny) - сказка английской писательницы и художницы Беатрикс Поттер (1866 - 1943).]?
        - Нет, это было его прозвище. На самом деле его звали Бен Лудтц. - Она печально вздохнула. - Когда-то я собиралась выйти за него замуж.
        - Вместо этого тебе достался я. Извини.
        - По крайней мере, ты еще жив. - Она уткнулась головой ему под руку, как когда-то делала их кошка Мьюэлла.
        - Пока что. Я с ним когда-нибудь встречался, с твоей первой любовью?
        - Нет, и, если честно, я даже не знаю, что это он. Какой-то Бен Лудтц умер сегодня среди многих и многих.
        - От разрыва сердца. Через тридцать лет. Потому что ты его отшила! - Девон выхватил «косячок» у нее из пальцев. - В кругу друзей клювом не щелкай!
        - Друг мой, я тебя сломаю, - рассмеялась Коул, - если ты не будешь осторожнее со своими лживыми обвинениями!
        - Это проще простого. Я хрупкий. Я хрустну пополам, вот так! - Девон щелкнул пальцами и уронил самокрутку на пол. - А, черт! - Но когда Коул потянулась за ней, он ее остановил. - Оставь!
        - Мы спалим весь дом, - протестуя лишь наполовину.
        - Неужели? - Девон изогнул бровь на плитку на полу в кухне. У него всегда получалось очень хорошо изгибать брови. - Нам обязательно нужно обсудить, какие материалы являются горючими. - Он ее поцеловал.
        - Нам нужно обсудить твое дыхание! - рассмеялась Коул и прижалась к его губам, внезапно почувствовав горячую необходимость ощутить его.
        - Я умираю, - пожал Девон плечами - точнее, одним плечом, кладя руку ей на поясницу и привлекая к себе. - И ничего не могу с этим поделать.
        - Не умирай, - с укором произнесла Коул, - и сними вот это, - указывая на совершенно неэротическую пижаму с динозаврами, которую выбрал отцу на Рождество Майлс.
        - Стараюсь, малышка. Честное слово, стараюсь. - Они неуклюже заковыляли в целующем-обнимающем-поглаживающем-раздевающем танце к кушетке. - Но я просто хотел сказать…
        - Что? - Коул стащила с себя толстовку, расстегнула лифчик и отшвырнула его в сторону.
        Девон улыбнулся, опять словно контуженный.
        - Я тебе говорил, какие у тебя восхитительные сиськи?
        - И много раз, - улыбнулась в ответ Коул, забираясь на кушетку и ногой стаскивая трусики. - Что ты там говорил? - Она направила его руку себе между ног. - Я потеряла нить.
        - Господи, ты уже пустила соки. - Девон поколебался, игриво-серьезный (что означало очень серьезный). - Я просто хотел сказать, крошка, что, если я умру, не держи на меня зла за это.
        - А как насчет этого? - Коул нетерпеливо потянулась к его члену. - Вот это я могу держать?
        - Да… - простонал он. - Твою мать, пожалуйста… пожалуйста, держи!
        Секс и смерть. Какое клише! Так устроены люди: на семьдесят процентов состоят из воды и ужасных клише. Это не был последний раз, но это был последний хороший раз.
        Ее возвращает к действительности покашливание Надежды.
        - Почитала и слушалась? Да. Я старалась. Иногда я бывала своенравной. И не слушала его.
        Как тогда, когда она разрешила Майлсу смотреть в выпусках новостей негритянские выступления в Америке, это казалось так далеко, она думала, ему не будет страшно. Но они изучали апартеид в школе, слушали аудиокнигу Тревора Ноа[75 - Ноа, Тревор (род. 1984) - южноафриканский актер-комик. В 2016 г. выпустил автобиографическую аудиокнигу «Рожденный преступником».]. «Мама, я тоже был рожден преступником?» Мальчик не мог заснуть, он боялся, что его застрелит полицейский.
        - Он же ребенок, Коул, - отчитал ее Девон, после того как целый час пролежал рядом с сыном в кровати, рассказывая разные истории до тех пор, пока тот не заснул.
        - Но он же должен знать мир.
        - Это подождет. У него и без того своих тревог хватает.
        - Но ты же знаешь, что это уловка.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Твой сын умный и хитрый, Дев. Я не сомневаюсь, что он встревожен и напуган, но почему это всегда происходит, когда ему пора ложиться спать? Ты знаешь, что вчера вечером он раскрутил меня на часовую беседу, начавшуюся с сегрегации? Потом мы заговорили о фотографии, освещенности и различной выдержке для разных оттенков кожи, а затем каким-то образом перешли к тому, как из-за магнитного поля Земли возникает северное сияние.
        - Это у него от меня.
        - Прошу прощения?
        - Твоя привлекательная внешность, мои ум и хитрость. Не бей меня! Это комплимент!
        И вот теперь:
        - Ты можешь привести пример? - спрашивает Надежда, и Коул лихорадочно копается в памяти, ища то, что сможет ее удовлетворить.
        - Я шутила над мужем. Прилюдно смеялась над ним. Как-то раз я жутко на него разозлилась, когда мы после рождения Милы гостили в Чикаго у его сестры, и мы пошли в ресторан вместе с ее тремя детьми и нашей коричневой малышкой, и какая-то женщина приняла меня за белую няньку. Она высказалась на этот счет - сказала, как это прогрессивно.
        - Мм, - говорит Надежда. - Ты почувствовала себя недостойной и лишней.
        - Тайла была… Тайла идеальная. Она красивая, умная, у нее замечательная семья. Была замечательная семья. Джей умер. Затем Эрик.
        Имена, крошка. Ты называешь настоящие имена.
        Черт!
        - И вам казалось, что в сравнении с ней вы проигрываете по всем статьям?
        Нужно вернуться в колею.
        - Да. Как я уже говорила, материнство далось мне тяжело. Я оказалась не готова. И… я продолжала работать, в то время как должна была заниматься семейным очагом. - Коул блуждает впотьмах, надеясь на то, что неспособность стать «степфордской женой»[76 - «Степфордские жены» - фантастический роман-триллер американского писателя Айры Левина. Выражение «степфордская жена» стала нарицательным для обозначения женщины, которая стремится стать идеальной домохозяйкой, ставя интересы семьи превыше своих.] - это как раз то, в чем ей нужно признаться.
        - Так, - говорит Надежда. - Ты полагаешь, ты плохая мать?
        Плохая мать. Плохая сестра. Как выяснилось, она не могла быть одновременно и тем, и другим.
        - Господи, я чувствую, что это те самые слова.
        - Ты можешь себя простить?
        - Не знаю. - Никогда. Даже если она проживет миллион лет. Только не за то, что произошло с Билли.
        - Ты о чем-то недоговариваешь, сестра. Здесь никто не будет тебя судить.
        - Я стараюсь. За один раз понемногу, правильно? - Анонимные раскаяния.
        - Тогда давай произнесем слова. Они тебе помогут.
        - Наш Отец, который на небесах и также во мне, озари меня своим светом, спали мои грехи огнем своей любви, помоги мне найти смысл в пепле и простить себя, как прощаешь меня ты.
        - Аминь. - Надежда сует руку в карман, достает уголек и прикасается им к губам Коул, оставляя черное пятно - их ежедневный ритуал Пепельной среды[77 - Пепельная среда - день начала Великого поста в католической, англиканской и некоторых лютеранских церквях, отмечается за 46 календарных дней до Пасхи. В православии соответствует чистому понедельнику.]. - Ты прощена. Тебя любят. Будь новой, сияй во славе Господа.
        37. Майлс: Свет маяка
        Ему кажется, что он едет в этом автобусе уже целую вечность. Вне автобуса нет ничего. Автобус - это жизнь. Долгие-долгие часы изо дня в день, направляясь к следующему Сердцу в Атланте. Вибрация двигателя передается через сиденье. Пейзаж за окнами меняется и остается одним и тем же, и снова меняется, зеленые поля и леса, проплывающие мимо маленькие поселки и большие города, и он ждет, когда картины начнут повторяться, когда в изображении движения произойдет сбой. Разве он уже не видел этот белый сарай? А эти силосные башни выглядят ужасно знакомыми. Определенно, они уже проезжали мимо вот этого самого придорожного торгового центра вот с этим самым кафе.
        Они регулярно делают остановки, чтобы показать, что за пределами автобуса также есть жизнь. Чтобы размять ноги и помолиться или достать чего-нибудь съестного. И он встает и выбирается из автобуса, «апология» стремится вклиниться ему между ягодицами, а иногда они раздают листовки, и иногда они проводят Покаяния, согласно какому-то таинственному распорядку, которым заведует сестра Надежда. После чего все снова садятся в автобус, и тот опять становится всей вселенной.
        Майлс наблюдает за пейзажем и слушает проповеди матери Низшей через наушники, подключенные к цифровому проигрывателю Всех печалей (потому что иметь телефоны запрещено всем, кроме Надежды и Целомудрия), ее голос спокойный и теплый, вселяющий надежду, и тут не только библейские рассказы; мать Низшая говорит также много мудрых и правильных вещей. Даже мама оценила бы их, если бы дала им шанс.
        И Майлс выводит слова на своей «апологии», проводя пальцем по большим буквам, снова и снова повторяющим: «прости». Это своего рода медитация - сначала прямые линии «П», затем раскаяние «Р», «О», обозначающее жизненный круг, «С» и «Т», спокойствие и терпение, а что у нас на «И»? Изюм, возможно. Майлс определенно сожалеет о том, что на свете существует изюм. Нет, можно придумать что-нибудь получше. «Р» - это робот. «С» пусть будет супергероем. «Т» - «ты», то есть он. Ну а «И» - изобретатель. Опять-таки он.
        Голос матери Низшей в ушах говорит, что его любят, что всех нас любят, и бог сотворил нас такими, какие мы есть, чтобы знать наши нужды. Мы думаем, что сможем справиться одни, но это не так. Нам нужна его направляющая рука, его любовь, его отеческие наставления. Потому что он знает, что для нас лучше, и величайшее проявление веры - принять это! Ты на правильном пути, поднялся на первую ступеньку лестницы. Но ты должен держаться обеими руками, крепко стоять на ногах, быть готовым к восхождению, по одному шагу за раз, через все свои печали, подняться по лестнице к радости и прощению. Верь в божий промысел!
        «Пожалуйста, пусть этот промысел включает в себя санитарный перерыв», - думает Майлс. Он в отчаянии; ему ненавистна мысль воспользоваться туалетом в автобусе, в котором сквозь запах химических реагентов воняет старым говном. От такого непочтительного отношения его охватывает чувство вины. Прости, бог!
        Остановка должна быть в самое ближайшее время. Майлс поворачивается и смотрит на папины часы, неуклюже-большие на обмякшей маминой руке, лежащей на коленях. Она «дает отдохнуть глазам». С момента последней остановки прошел всего час. Но почему за окном темно? Словно конец мира - химические сумерки.
        - Мам! - толкает он мать.
        - Мммф… - Она трет глаза. - Сколько сейчас времени?
        - Я сам хотел у тебя спросить. Что случилось с небом?
        - Твою мать! - выдыхает мама, глядя вперед. Шоссе перегородила стоящая наискосок полицейская машина, в полумраке мигают красная и синяя лампочки. Женщина-полицейская поднимает руку. Автобус уже замедляется перед дорожным постом. Мама садится прямо, дважды пожимает ему руку. «Все будет хорошо». Но будет ли? Правда?
        Мама закрывает лицо «речью» и перевоплощается, просто сменив позу, ссутулившись, опустив подбородок, становясь маленькой, робкой и благочестивой. «Прими позу», - думает Майлс. Он следует маминому примеру, приглаживает непокорную прядь, натягивает «речь». Здесь смотреть не на что. Только благочестивые монашки. Сердце гулко стучит в груди, целая лавина лошадей. Но причиной тому не только страх. Но также и надежда, и не говорите маме, но, может быть, на этом все закончится. И им больше не надо будет спасаться бегством. Это ведь явится облегчением, правда? Отчасти. Ведь так?
        Полицейская машет рукой, чтобы Вера открыла дверь, и поднимается по ступеням в салон. На ней отвратительные солнцезащитные очки с поляризованными стеклами, похожие на узкие глазки жука, которые никому не идут, и разве она не знает, что полицейские должны носить круглые очки, как у летчиков? Она тощая, волосы у нее забраны во французскую косичку, рот маленький и злой. Майлс не знает, что они будут делать, когда полицейская покажет на них с мамой. «Мы вас разыскиваем! - скажет она. - Вы думали, что сможете от нас спрятаться. Отдайте мальчика!»
        Мама крепко сжимает ему руку. Потому что у них нет никакого плана, бежать некуда, и это может быть конец.
        У полицейской на поясе пистолет, но Майлс знает, что у Веры тоже есть пистолет, для самообороны, и он представляет, как вспыхивает перестрелка, прямо здесь, в автобусе; волна неоновых монашек выполняет приемы ниндзя, мелькают рясы, яркие краски против темно-синего мундира. И, вероятно, будут жертвы. Кто-то падает на землю, посреди «О» в одном из «прости» расплывается кровавое пятно. Наверное, Умеренность. «О нет?» - воскликнет она так, словно это вопрос. И мама будет так поглощена помощью ей, что не увидит, как он вскочит с места и набросится на полицейскую, потому что Целомудрие в беде, полицейская сделает ей захват за шею и приставит к голове пистолет, беря ее в заложники, и он окажется единственным, кто сможет ее спасти. Он ударит полицейскую Библией и оглушит ее, а Целомудрие сорвет с лица «речь», поцелует его и скажет, что она всегда знала правду. Они все знали. И ждали его… нет, это слишком приторно. Нужно гнать прочь подобные мысли. Богу это не понравится. Даже фантазии. Как говорит мать Низшая, наши мысли - это зеркало, которое мы подносим к своему сердцу.
        Однако полицейская не говорит ничего этого. Она удивленно кивает, словно показывая - ну да, группа монашек в сумасшедших клоунских нарядах, и что с того?
        - Дамы, - говорит она, - с сожалением сообщаю вам, что дорога закрыта.
        Мама разжимает стиснутые руки, а Майлс трясет кистями, восстанавливая кровообращение.
        - Но мы едем в Атланту, - говорит Надежда. - Нам нужно в Атланту. У нас строгий график.
        - Этой дорогой вы туда не попадете. В горах Уошито сильные лесные пожары. Там опасно.
        - Спасибо тебе, изменение климата, - шепчет мама. Она испытывает облегчение, огромное облегчение от того, что речь идет всего-навсего о горящих лесах, легких Земли, а не разыскивающих их полицейских. Майлс напрягается, затем замечает, что мама следит за ним и старается исправиться. - Это ужасно. Извини. Это очень страшно. Не могу себе представить опустошения, причиненные огнем.
        - Возможно, мы могли бы помочь, - говорит Майлс, достаточно громко, чтобы его голос донесся до полицейской. - Мы можем помочь? - Потому что это было бы что-то полезное и осмысленное - борьба с пожаром.
        - А, девочка, - говорит Целомудрие, - ты просто прелесть!
        - Мы отстаем от графика, - возражает Надежда.
        Полицейская качает головой.
        - Добровольцев у нас и так достаточно. Люди спешат на помощь со всех сторон. Если только у вас в автобусе нет пилотов пожарных самолетов, самая большая польза, которую вы можете оказать, это никому не мешать и объехать пожар стороной.
        - Мы будем за вас молиться, - предлагает Умеренность.
        - Будем вам признательны, - говорит полицейская и разворачивается. И Вера заводит двигатель, и они возвращаются в Мир Автобуса.
        Объездная дорога ведет на север вдоль границы Арканзаса (Майлс катает это название на языке: «арррр-кан-зассс») в сторону Талсы. Она отнимает лишних пять часов, а небо становится все более мрачным, даже несмотря на то, что автобус удаляется от пожаров, и затем медленно, постепенно синева становится черной словно знак Господа. А может быть, просто ветер дует в другую сторону.
        Ближе к вечеру Вера сворачивает к мотелю рядом с аэродромом. Желто-черный самолет торчит из фасада здания, словно собираясь взлететь, рядом с неоновой вывеской «Мотель Миля в небе». И более важные таблички: «Открыто» и «Есть свободные места».
        - Если изменить одну букву, это будет твой мотель, - говорит мама, все еще стараясь вернуть его расположение после неудачного замечания об изменении климата.
        Целомудрие слышит ее замечание и подхватывает:
        - «Мотель Мила в небе»? Пожалуй, так будет лучше. - Она поясняет, ради него: - «Миля в небе» - это неприличное выражение[78 - Так шутливо называется секс на борту самолета.]. - Как будто он не знает. Как будто он еще маленький и глупый.
        - Могло быть и хуже, - говорит Умеренность. - Мы могли бы остановиться на ночь в гигантском ананасе.
        Владелица мотеля - веселая женщина лет шестидесяти, и они с Надеждой сразу же заводят разговор о самолетах. Майлс предполагает, что именно поэтому Вера решила остановиться здесь. Впрочем, выясняется, что владелица мотеля - друг Церкви, потому что, хотя Сердец по всей стране лишь несколько десятков, Добровольные помощники есть везде.
        - Мотель пуст, - говорит женщина. - Никто больше сюда не приезжает. В наши дни мало кто летает ради удовольствия, - продолжает она. - Кухню мы закрыли еще несколько месяцев назад, но если вы хотите запастись содовой и чипсами с печеньем, есть торговый автомат. И в нескольких милях отсюда есть столовая, где предлагают весьма приличный завтрак, если у вас есть желание завтра попробовать.
        - Не опаздывайте на вечернюю молитву, - окликает монашек Надежда, когда они разбредаются по номерам. Номер, который достается им с мамой, отвратительный, запущенный, гнетущий, две измученные двуспальные кровати, запах горячей пыли и воспоминание о дыме от пожаров.
        - Пойдем на разведку? - предлагает мир мама. - Готова поспорить, мы сможем проникнуть в ангары.
        - Да! - сияет Майлс.
        Сквозь трещины в бетоне взлетно-посадочной полосы пробивается трава. Каркает ворона, расправляя крылья, прогоняя Майлса и маму от своей добычи. Похоже, дохлого зайца.
        Они идут по аэродрому к выстроившимся в ряд ангарам, массивные железные ворота заперты, тронутые ржавчиной. Автобус остановился перед одним из них, капот поднят, Вера копается в двигателе.
        - Щед, передай мне ключ на полдюйма, - окликает она.
        - Это который? - спрашивает Щедрость, примостившаяся на корточках с другой стороны.
        Коул подходит к ней и выбирает из сумки с инструментом нужный ключ.
        - Вот, держи.
        - Спасибо! Хотела спросить, Надежда говорит, что среди твоих благословений есть навыки механика. Этот гребаный автобус жутко теряет воду. Мне постоянно приходится подливать, и это меня просто бесит. Ты не взглянешь?
        - Конечно. Только чудес не обещаю.
        - Пойдем, малышка, - хитро говорит Щедрость. - Оставим это экспертам. Я хочу тебе кое-что показать.
        Коул встревоженно поднимает взгляд.
        - Только далеко не уходите!
        - Не беспокойся, мама-медведица, мы будем прямо здесь.
        Щедрость ведет Майлса к воротам ангара. Угол отогнут, так что можно пролезть внутрь. Там кромешная темнота и пахнет сыростью. Даже в темноте Майлс чувствует, какой ангар большой, а от сквозняков у него на коже высыпают мурашки.
        - Выключатель был… где-то… здесь, - говорит Щедрость, и в десяти ярдах над головой вспыхивают яркие лампы дневного света. Свод изгибается дугой, как в соборе, пересеченный сеткой стальных балок. На бетонном полу стоят самолеты, под разными углами, словно огромные игрушки, рассыпанные гигантом. На деревянной доске, прислоненной к стене, эмблема авиационного общества Талсы с облупившейся надписью: «ЖАЖДА НЕБА».
        - Ого! - восклицает Майлс, устремляясь к ближайшему самолету, малышке с крылом над двухместной кабиной. Он проводит ладонью по гладкой обшивке хвостового оперения.
        - О, это «Сессна-150». Я видела такую на воздушном шоу на Гавайях, когда еще была маленькой. В шестидесятые их выпускали тысячами.
        Майлс дергает за ручку, и дверь кабины распахивается.
        - Смотрите!
        Щедрость нагибается и сплетает руки, делая ступеньку, чтобы Майлс смог забраться в кабину. Затем она обходит самолет и забирается во второе кресло. Кресла обтянуты ярко-красной кожей, приборная панель кремовая. Майлс начинает дергать ручки и щелкать тумблерами.
        - Поосторожнее! - смеется Щедрость. - Смотри, не взлети и не врежься в потолок! - Но аккумулятор давно умер, приборы остаются темными.
        Майлс берет штурвал и тянет его на себя. Какой же он упругий!
        - Как вы думаете, эта штука далеко сможет улететь? - Думая, что, может быть, мама сможет привести самолет в рабочее состояние. Они сбегут и спрячутся, дождутся, когда монашки перестанут их искать и продолжат путь в Атланту. И улетят к свободе, навстречу восходящему солнцу.
        - А, эта? Они создавались для обучения летчиков и для развлечений толстосумов. Думаю, триста миль на полном баке, максимум.
        Майлс понуро опускает плечи. Это была хорошая мечта - пока она продолжалась.
        - Сестра Щедрость, а вы хотели стать летчиком?
        - Не-ет. Сказать тебе, кем я действительно хотела стать? Спасателем. Для ребенка, выросшего на Гавайях, это расхожий штамп, но одно лето я работала на пляже, и мне это понравилось. Если мы найдем какое-нибудь место с бассейном, я покажу тебе некоторые приемы спасения, если хочешь.
        - Конечно, как-нибудь. А почему вы не стали спасателем?
        - Честно? А я похожа на героинь «Спасателей Малибу»[79 - «Спасатели Малибу» - американский телесериал о спасателях, которые патрулируют пляжи Лос-Анджелеса; выходил в эфир 11 лет.]? Там был жестокий отбор. Ты думаешь, главное - это умение плыть с каким-нибудь придурком, висящим у тебя на шее, который вырывается и пытается утопить обоих? Но нет, нужно еще выглядеть сексуально в купальнике. Парням живот и татуировки еще сходили с рук, но только не девчатам. - Голос Щедрости становится заговорщическим. - К тому же кое-что происходило. Я имею в виду, в моем теле. Я тогда была очень наивной. Еще не познала милость Господа. Знаешь, как меня называли в школе?
        - Твое настоящее имя… э… я хочу сказать, греховное имя?
        - Ламантин. Меня называли Ламантином. И знаешь почему?
        - Нет.
        - Попробуй догадайся.
        - Потому что ты любила плавать? - Ему неловко, он не хочет быть жестоким.
        - Ну, это тоже верно. Но нет, меня называли так потому, что я была толстой. Нет, не извиняйся. Ты не можешь этого не видеть. Ты сама так думала с самого начала. Это очевидно. - Щедрость хлопает себя по животу. - Жир - это уже само по себе плохо, но затем у меня у первой в классе начали расти сиськи.
        Еще более стыдно. Майлс непроизвольно скрещивает руки на груди и опускает взгляд.
        - Ну… тебе трудно пришлось, - неуверенно произносит он.
        - Твоя мама говорит с тобой о таких вещах? О переменах, происходящих в женском теле?
        - Да, - выдавливает из себя Майлс. - Да, говорит.
        - Не нужно смущаться. Так пожелал для нас Господь, чтобы наши тела становились идеальным дополнением мужчин. Мы подходим друг другу.
        - Мила! - окликает его Коул, появляясь у отогнутых ворот, напряженная, словно закрученная пружина.
        - Я здесь, мам! - Никогда еще он не был так рад видеть ее.
        - Автобус починен. Мы возвращаемся в мотель. Vamos[80 - Идем (исп.).].
        Щедрость помогает ему выбраться из кабины самолета.
        - Спасибо. Это было здорово, - говорит Майлс. - Ну, мы почти полетали.
        - Всегда пожалуйста. Мы, девочки, должны держаться вместе, - говорит Щедрость. Майлс не может сказать, был ли сделан акцент на слове «девочки».
        38. Билли: Гламорама[Аллюзия на сатирический роман американского писателя Брета Истона, в котором высмеиваются культ знаменитостей и тотальное потребительство.]
        «А теперь я укладываюсь спать. Баррикадируюсь в одной из комнат, прячусь под массивным деревянным письменным столом. Пусть сами разбираются». Эскалация. Снаружи крики, разобрать смысл трудно, однако Билли улавливает несколько громких отчетливых слов.
        - Только не говори мне, твою мать… - (бормотание, слишком тихое) - Мальчик. Вот в чем дело. Волшебное слово. Мальчик. Тот самый мальчик. Ее мальчик. Мальчик среди голубей[82 - Аллюзия на английскую поговорку «пустить кошку к голубям», смысл которой - вызвать переполох, столкнуть противников.].
        Билли надеется, что они переубивают друг дружку. И тогда она станет чистой и свободной. Она мысленно представляет себе, как выходит отсюда, накрашенная, как шлюха, даже помада на губах не размазана, садится в машину и уезжает из этого бандитского леса. Можно будет оставить все позади. Забыть Коул, забыть Майлса и свой должок, забыть все обещания. Исчезнуть.
        Или…
        Или она обирает здесь все подчистую: тут должны быть деньги, оружие, определенно наркотики (этот комариный укус). Проворачивает исчезновение.
        Или этого недостаточно. Даже близко недостаточно за все то, через что ей пришлось пройти. Механический визг сверла дрели. Запах горелой эмали. Нет, она хочет, чтобы они все переубивали друг друга. После чего она заберет у Зары телефон, отправится искать мальчишку (не своего племянника: он лишился всех привилегий родственных отношений, когда его мать попыталась ее убить) и доставит его миссис Амато. Или кому-нибудь еще: покупателю, другому покупателю. Миссис А. ей не нужна; ей никто не нужен.
        Снова крики. Выстрел. Кто-то пронзительно вопит, снова и снова, не умолкая. Это не Фонтэн. Билли уже достаточно наслышалась ее криков, она знает тембр и тональность. Крики ярости, бешенства. Опять выстрелы. Крики резко обрываются.
        Пошли они к такой-то матери! Все! Билли накрывается с головой. Нужно было захватить на кухне кастрюлю, надеть ее вместо каски. Вместо этого она захватила нож, однако нож не остановит пулю, а тут хорошо было бы иметь бронежилет. Билли гадает, какой калибр они используют, пробьет ли пуля бетон и дерево, твердое дерево письменного стола, такого, какой был в кабинете у ее отца, под которым они играли с Коул, но всего один раз, когда был тот день, когда нужно было «взять своих оставшихся без мамы девочек на работу».
        Наступает тишина. Билли ненавидит тишину. Можно было бы подползти к окну, выглянуть на улицу. Но пули пробьют стекло, проще простого. Что-то ударяет в дверь, и Билли вздрагивает и бьется макушкой о крышку стола.
        - Билли! - ревет Зара. Еще один удар. - Открой дверь. Открой долбаную дверь! Живо! Билли! Живо!
        Тишина.
        Зара думает, что она ответит? Выползет, пристыженно поджав хвост? Надо было бежать в лес, пока была стрельба, угнать квадроцикл. Но ехать в темноте через лес, по незнакомым дорогам? Значит, угнать машину. Билли подается вперед, прислушивается.
        Затем два выстрела, звон металла. Замку хана. Зара вышибает дверь и входит в комнату. Хватает Билли за волосы.
        - Глупая стерва! - орет она ей в лицо. Билли брыкается, лягает стол, стараясь вырваться.
        - Поднимайся. Встать! - кричит Зара. Она вытаскивает Билли из комнаты в коридор и дальше на кухню. Битое стекло, стол опрокинут. На полу кровь, одна из женщин, Косички, ползет по линолеуму, ворча как животное, как маленький зверек, устраивающийся спать у себя в норе.
        За дверью на бетонных ступенях лежит еще одна опрокинутая женщина, уставившись в небо. Низкопробная актриса. О, Ромео! Ее черная рубашка промокла, издавая тихие чавкающие звуки, словно автоматический очиститель бассейна, который случайно всплыл на поверхность и засасывает воздух. Пальцы сжимают рукоятку пистолета. Билли не знает, что это за пистолет. Большой. Пожалуйста, подберите мне подходящее оружие за пару сотен. Зара ногой отбрасывает пистолет в сторону.
        Пальцы женщины хрустят под ботинком, пистолет грохочет вниз по ступеням. Но женщина этого не замечает, и ее грудь перестала издавать чавкающие звуки, а Зара тащит Билли вниз по ступеням, к траве. Билли пытается подняться на ноги, взять себя в руки. «Я хочу дожить до ста лет, пожалуйста!»
        Протуберанец в ночи, со стороны кострища. Строб света выхватывает женщину, руки обнажены, пистолет направлен на них. И тотчас же она исчезает. Зара стреляет вслепую. Один, два выстрела, громкие словно петарды, взрывающиеся у Билли в голове. Она непроизвольно вскрикивает. У нее по шее снова течет кровь. Старая рана или новая, она сказать не может.
        Рядом с Зарой появляется Рико, лицо окровавлено, на руке кровь.
        - Я тебя прикрою! - говорит она. Имея в виду Зару. Не Билли. До нее никому нет дела.
        Взрывы петард. Снова стробоскопический эффект, Зола бежит по лужайке к ним, вспышки молнии выхватывают ее искаженное лицо, зубы оскалены, это бесконечная ненависть или радость, но это смерть, приближающаяся к ним, сверкая черепом, и затем вдруг ничего. Темнота и огоньки пламени в кострище, но больше никаких силуэтов, никаких стробов. И Фонтэн, Билли узнаёт этот голос, она его знает, всхлипывает и причитает где-то в кромешной темноте.
        Билли спотыкается обо что-то в траве. Женское тело, ничком. Слава богу, лица не видно.
        - Садись в машину, блин! Долбаная стерва! Залезай живо! - Зара заталкивает ее на переднее сиденье, и Билли больно ударяется головой о приборную панель.
        - Ой! - скулит она. Дверь захлопывается.
        Зара забирается за руль, заводит двигатель и сдает назад. В свете заднего фонаря Билли видит бегущую к машине Рико, стреляющую куда-то в темноту за спиной. В кого? Сколько их еще осталось? Билли борется с арифметикой. Подсчитывает мертвых.
        Покрышки проскальзывают на мокрой земле, затем задняя дверь распахивается и в машину вваливается смеющаяся Рико.
        - Спасибо за гостеприимство! - кричит она. - Это было просто здорово! - Гони, твою мать, гони! - Рико по-прежнему смеется, глаза безумные, заряжает в пистолет новый магазин, и они несутся через лес, который был таким зеленым, а теперь стал таким черным. И тут грохот и треск, словно сверхзвуковой самолет преодолел звуковой барьер, разбив реальность в разлетевшиеся во все стороны осколки стекла и брызги крови.
        - Гони! - кричит Билли. Сорвав с себя толстовку, она вытирает с лобового стекла красную изморозь.
        У Зары кровь на правом ухе. Точнее, в том месте, где было ее правое ухо. Но она не отрывается от дороги. Вдогонку трещат новые выстрелы. Ветер завывает в остатках заднего стекла, от которого остался зазубренный клык, упорно цепляющийся за кузов.
        В свете фар грунтовая дорога кажется золотой тропой, но она извивается и взлетает вверх и вниз, массивные стволы деревьев торчат из темноты подобно ловушкам. Машина так сильно подпрыгивает на ухабе, что у Билли захлопывается челюсть. Рот наполняется металлическим привкусом. Звучат новые душераздирающие выстрелы. Билли мысленно представляет себе инверсионные следы, оставленные пулями в темноте, по которым смогут ориентироваться квадроциклы.
        И вот машина вырывается из леса, вылетает юзом на асфальт, и Билли еще никогда не испытывала такого облегчения. В передней части машины слышится скрежет и грохот.
        - Ты ранена? - спрашивает Зара.
        - Нет, - отвечает Билли. - Со мной все в порядке. Машина…
        - Бампер оторвался. Об этом будем думать потом.
        Но Рико… Билли оборачивается. С Рико не все в порядке. Рико обмякла на сиденье словно пьяная. Из тех, кого уже пару раз вырвало, а теперь изо рта течет струйка слюны и желчи, что безнадежно испортит пятизвездочный рейтинг в «Юбер»[83 - «Юбер» - американская компания, создавшая одноимённое мобильное приложение для поиска, вызова и оплаты такси или частных водителей. Сервис позволяет оценивать не только пассажирам водителей, но и водителям пассажиров (за вежливость, размеры чаевых и т. п.).]. Билли поворачивается вперед и смотрит на дорогу, бампер грохочет, у нее на коленях окровавленная толстовка, пальцы Зары стиснули рулевое колесо, побелевшие от напряжения костяшки похожи на ряд крошечных черепов, под стать татуировке на большом пальце.
        Зара гонит машину чересчур быстро, особенно если учесть производимый шум, скрежет оторванного бампера. Стрелка спидометра подпирает к восьмидесяти милям в час. Мимо проносятся деревья, мелькая в искаженной темноте.
        - Я тебя предупреждаю сразу, - говорит Зара спокойно, словно по щеке и шее у нее не течет кровь, в темноте кажущаяся черной нефтью. - Когда мы остановимся, чтобы починить бампер, я выброшу труп Рико из машины.
        - Хорошо, - соглашается Билли. Она могла бы схватить рулевое колесо, направить машину в кювет, отобрать пистолет, воспользовавшись смятением. Однако исторически стратегия хаоса тут не работала. Господи, не дай ей умереть вот так, с жутким макияжем, нанесенным Фонтэн, на лице!
        - Я хочу услышать причину, почему не сделать то же самое и с тобой.
        Билли понимает, о чем идет речь. Предательство не имеет значения. Что сделано, то сделано.
        - Я тебе нужна, - осторожно произносит она. - Никто другой не сможет к нему подойти. Ты хочешь получить его живым? Значит, и я тебе нужна, живая.
        Зара долго не отвечает, и в течение нескольких минут единственными звуками остаются вой двигателя и грохот бампера.
        - Я тебе не рассказывала свой любимый анекдот? - прощупывает почву Билли.
        Зара молчит.
        - Я тебе его все равно расскажу. - Если говорить быстро, можно победить реальность. - Если ты его уже слышала, остановишь меня. Медведь заходит в бар. - Эти слова даются уже легче. Билли испытывает облегчение. Она уже тысячу раз рассказывала этот анекдот. Сила привычки. Она старательно не смотрит в зеркало заднего вида.
        - Он опускает свою волосатую задницу на табурет перед стойкой и оглядывается по сторонам. Еще рано, и единственная посетительница в баре - дряхлая страхолюдина в другом конце зала, нянчащая стакан виски. И когда я говорю древняя, это не преувеличение. У нее волосы цвета никотина, кожаная мини-юбка и сапоги-ботфорты, которые следовало отправить на пенсию еще тридцать лет назад.
        - Дерьмовая забегаловка, - замечает Зара. Мельком взглянув на Билли.
        - Да. Точно. Но медведь сегодня в хорошем настроении.
        - Почему?
        - Быть может, у него есть какой-то повод для праздника. А может быть, просто день хороший. Почему медведь не может быть в хорошем настроении? К истории это отношения не имеет. Итак, медведь говорит бармену: «Привет, дружище, какой сегодня замечательный день! У меня отличное настроение. И, чтобы это отметить, я хочу стаканчик ледяного пенистого пива».
        - Пиво - это мерзость.
        - Однако бармен занят, или притворяется, что занят. Он протирает стаканы маленьким полотенцем, сама знаешь, буквально полирует до блеска. Бармен даже не смотрит на медведя, что невежливо. А говорит он вообще недопустимую грубость, хотя и произносит ее очень спокойным, скучающим тоном. Он говорит: «Сожалею, сэр, но в этом баре мы медведям пиво не подаем».
        Зара хмыкает.
        - Медведь ошеломлен. Медведь в ярости. Это же дискриминация косолапого семейства. И он говорит: «Не говори глупостей, дай мне пива, твою мать! Живо!»
        Это слишком напоминает команды Зары в лагере. «Открой дверь! Живо!» Запинаясь, Билли продолжает.
        - А бармен, продолжая протирать стаканы, поскольку ему нужно чем-нибудь заняться, говорит: «Сожалею, сэр, в этом баре мы не подаем пиво задиристым медведям». И этим он просто выводит медведя из себя. Ты думала, медведь до того был зол; теперь у него пена идет изо рта.
        - Он взбешен.
        - Точно. И он говорит: «Послушай, мил человек, если ты немедленно не дашь мне пива, твою мать, я… я…» - и медведь обводит взглядом этот убогий бар. Когда он видит бывшую шлюху, потягивающую пиво в дальнем углу, у него зажигаются глаза. Он ухмыляется, очень зубастой, очень недоброй медвежьей ухмылкой. «Если ты не дашь мне пива, я сожру твою клиентку, вместе с сапогами и всем прочим».
        - «Сожалею, сэр, - говорит бармен невозмутимо, хотя он уже перешел к другому стакану и смотрит сквозь него на свет, проверяя, насколько тот чистый. А стакан безукоризненно чистый, правда? Этот бармен чемпион по протиранию стаканов. - В этом баре не подают пиво задиристым грубым медведям».
        - «Ну тогда держись!» - рычит медведь, ударяя своими огромными лапищами и своими огромными когтями по стойке. Он поднимается во весь свой устрашающий рост, с ревом бросается в противоположный конец зала и проглатывает бедную кричащую старуху вместе с сапогами и всем остальным, чавкая и хрустя косточками. Повсюду кровь и медвежьи слюни. Медведь возвращается к стойке, вытирая окровавленной лапой свою косматую морду, и снова плюхается мохнатой задницей на табурет. Он выковыривает из зубов хрящ страхолюдины.
        Зара одобрительно хмыкает.
        - И он шипит, очень холодно, очень зло: «А теперь - дай - мне - мое - пиво». Бармен побледнел, но по-прежнему продолжает наводить марафет на стаканы, настоящий профессионал своего дела, и он говорит, правда, теперь уже едва слышно: «Сожалею, сэр. Но в этом баре не подают пиво задиристым грубым медведям… под кайфом». Медведь сконфужен.
        - Что такое «сконфужен»? - спрашивает Зара.
        - Ну, в замешательстве, да? «Что? - восклицает медведь. - Что ты хочешь сказать?» Он даже оборачивается, проверяя, может быть, бармен обращается к какому-то другому медведю, стоящему у него за спиной. На самом деле медведь даже немного задет этим ложным обвинением. «Я не под кайфом!» - решительно заявляет он.
        - «Сожалею, сэр», - говорит бармен. - Билли делает паузу для пущего эффекта. - «Под кайфом была та дама, которую вы съели».
        Билли отбивает руками торжественную дробь.
        - Не поняла, - после длинной паузы говорит Зара.
        - Ну да, конечно, - вздыхает Билли. - Кто может понять все?
        39. Коул: Тайник
        Пение птицы: сладостные восходящие ноты, заканчивающиеся пронзительной трелью. Девон определил бы, что это за вид. Коул издевалась над ним, потому что максимум, на что была способна она, это выдать что-нибудь вроде: «Вон та маленькая коричневая птичка, которая не голубь».
        Маслянистый свет просачивается сквозь дешевые занавески. Вентилятор вяло перемешивает воздух, уже плотный и горячий, как согретая дыханием телефонная трубка. Коул предполагает, что все это осталось в прошлом. Еще один пункт для каталога ностальгии.
        Она делает короткую паузу, привязываясь ко времени и месту. Гостиница при аэропорте в Талсе. Точно - она старается держаться в курсе. Десять дней с тех пор, как они покинули «Атараксию». Четыре - нет, пять дней с тех пор, как они присоединились к Церкви.
        Коул садится в кровати. Милы нет, но матрас совершенно голый, а в ванной льется вода.
        Коул встает и стучит в дверь.
        - Эй, это я. Можно войти?
        Мила открывает дверь, пунцовая от слез. Постельное белье лежит в ванне, над ним поднимается пар. Руки у Милы по локоть красные от горячей воды.
        - В чем дело?
        - Белье. Я… я…
        - О! О, тигренок, все нормально. Такое со всеми случается. Но почему сейчас, половая зрелость? Время самое неподходящее. Коул скрывает свое огорчение. - Стыдиться нечего.
        - Но если об этом узнают?
        - Нам нужно позаботиться о том, чтобы никто об этом не узнал. Мы будем предельно осторожны. Посмотри на меня. - Она поворачивает лицо Милы к свету - над верхней губой легкий пушок. - Я достану бритву. Мы с этим справимся, хорошо?
        - Мам… - Голос Милы дрожит от унижения.
        - Тебе нечего стесняться. Правда.
        В ванную засовывает голову Вера. Худший момент трудно было бы придумать.
        - Трогаемся в путь в девять ноль-ноль. - По-военному четко. Наверное, избавиться от этой привычки нелегко. - Так что пошевелитесь, если хотите успеть на завтрак. По дороге мы заедем в какую-нибудь столовую. - Она медлит, оценивая происходящее. - У вас все в порядке?
        - Просто маленькая неприятность. - Коул смещается в сторону, загораживая собой ванну.
        - О, у нее начались месячные? Поздравляю! Это лучше отстирывать холодной водой, малышка!
        - Не совсем… - Коул закрывает дверь в ванную и понижает голос, но все-таки говорит достаточно громко, чтобы Мила услышала. - Она… иногда мочится в кровать. Посттравматический синдром. У нее бывают кошмары.
        - Так, понятно. Я тоже иногда просыпаюсь в холодном поту, обнаруживаю, что все белье мокрое. Повидала много плохого, когда служила в Национальной гвардии.
        - Пожалуйста, Вера, не говори никому! У Милы начинается переходный возраст, забот выше крыши, и ей так стыдно!
        - Я тебя поняла, сестренка. Не беспокойся. У нас хватает своих печалей. Ты возьми на себя материнские заботы, а всеми остальными проблемами займусь я. - Она подмигивает и хлопает себя по бедру, обнажая твердые, знакомые очертания.
        - Это пистолет? Я не знала, что в Церкви носят оружие. - Коул старается скрыть свое потрясение.
        - Только я одна. С нами во время Миссий находится по крайней мере один Солдат Господа. До сих пор можно наткнуться на что-нибудь плохое. Из того, что у нас отняли всех мужчин, еще не следует, что стало безопаснее. Шпана - она и есть шпана. Люди по-прежнему бедные, отчаявшиеся и голодные, а есть просто сброд - и тут уж ничего не поделаешь.
        - Тебе когда-нибудь приходилось?..
        - Ни разу с тех пор, как я ушла из армии. Не было необходимости. Большинство людей понимают доводы разума, а вот это, - она хлопает по выпуклости под своей «апологией», - обеспечивает неотразимый контраргумент для упрямых.
        - Я лучше помогу Миле.
        - А, все будет в порядке. Полагаю, ей будет не так стыдно, если ты оставишь ее одну. К тому же, я надеюсь, ты еще раз взглянешь на радиатор, чтобы мне было спокойнее. Я хочу перед отъездом еще раз его проверить. Не хотелось бы, чтобы двигатель перегрелся и мы застряли бы посреди дороги.
        - Конечно. Ты иди завтракай. Дай мне ключи, и я этим займусь.
        Коул одевается и спускается к пустынной стоянке, с пучками травы, пробивающимися сквозь трещины в бетоне. Это напоминает ей о том, как она однажды решила подстричь своих кукол: обнажившиеся пластмассовые скальпы с торчащей из дырочек щетиной.
        Вчера она воспользовалась хитростью, которую узнала от своего отца: яичный белок и молотый перец могут залепить дыры в радиаторе на столько времени, что этого хватит добраться до места назначения. Она не знала этого о себе - оказывается, способность починить что-то собственными руками доставляет не меньше удовольствия, чем те глупые игры, в которые она когда-то играла на сотовом телефоне.
        Выбравшись из-под капота, Коул видит в салоне автобуса сестру Сострадание, она же сестра Растратчица, с поднятыми вверх руками, словно она возносит хвалу бытию. Коул снова ныряет под капот, чтобы ее не было видно, но сама она по-прежнему может видеть. Сострадание не возносит хвалу Всевышнему, а забирается рукой в потайной закуток под потолком. Что-то крадет? В Круге прогресса Сострадание поделилась своими надеждами на будущее: она верит, что сможет связаться со всеми теми нуждающимися, кто по ее милости лишился своих денег. Ее священная миссия заключается в том, чтобы разыскать их и исправить содеянное. Пятая ступень на Лестнице к Искуплению, то есть уже почти на месте: осталось еще всего две ступени.
        Но сейчас Сострадание пугливо озирается по сторонам, вытаскивает из закутка матерчатый мешочек, роется в нем и запихивает все обратно. Любопытно. Как там называет ее Умеренность - сестра Скопидомка?
        Открыв дверь автобуса, Сострадание вздрагивает, увидев Коул, вытирающую испачканные в машинном масле руки.
        - Сестра Терпение! Ты до смерти меня напугала! Что ты здесь делаешь - затаилась, прячешься?
        - Вера попросила меня взглянуть на радиатор.
        - Ах да. Я забыла, что на тебе благословение. А я проверяла… - Сострадание заливается краской. - Я ничего не могу с этим поделать. Это моя кара. Каждый день после окончания пути я должна потрогать каждое сиденье, на котором мы сидели, но только вчера Целомудрие пересела, из-за солнца. Поэтому мне пришлось повторить все еще раз.
        - Обсессивно-компульсивное расстройство. Понимаю. - «Вот только я впервые вижу, чтобы ты этим занималась».
        - Да. Точно. Ты уже завтракала? Потому что мы скоро трогаемся в путь. - Монашка определенно настроена агрессивно. Неужели Церковь на самом деле - это прикрытие контрабанды?
        - Тогда нужно поторопиться за своими оладьями! - изображает фальшивую жизнерадостность Коул.
        Они заходят в столовую. Воздух в зале ледяной, кондиционер врублен на полную мощность. Компрессор натужно гудит, перекрывая звуки старых хитов, непрерывно доносящиеся из музыкального автомата. Ритмичное диско сменяется мелодической балладой. Телевизоры над стойкой погасшие и мертвые. Один экран покрыт паутиной трещин, расходящихся от аккуратного «О» слева от центра. Пулевое отверстие. Больше никакого спорта! Но, наверное, это выпуск новостей вдохновил не так давно какую-нибудь посетительницу пальнуть в телевизор.
        Даже несмотря на длительные периоды оторванности от телевизора, Коул обратила внимание на то, что спорт по-прежнему остается болеутоляющим наркотиком, объединяющим мир; просто теперь эфир все больше занимают новые женские команды, в промежутках между ностальгическими повторами. По этому поводу звучат возражения: «Вы позорите наших героев!» - но американский футбол остается демонстрацией веселой кровожадности, бейсбол - это галантный патриотизм, баскетбол - изящество, пот и безграничная вера. А если смотреть на экран прищурившись, можно притвориться, будто в фигурах на поле есть что-то мужское.
        Хозяйка, в замасленном фартуке поверх джинсов, строит недовольную гримасу, увидев новых монашек. Они уже оккупировали половину зала маленькими группками, изящно отправляют вилками еду в рот, сдвинув в сторону «речь». Повар спешно жарит вяленую баранину, отчего у Коул в животе все переворачивается. Этот запах слишком напоминает густые столбы дыма над трубами крематориев, работающих непрерывно, и самодельные погребальные костры, к которым пришлось прибегать людям, когда очереди на ожидание стали слишком длинными и горы трупов умерших заполнили все улицы. Коул становится тошно от воспоминаний о слое маслянистого пепла, принесенного на базу Льюис-Маккорд, покрывающем сушащееся на веревках белье, пачкающем все поверхности. Она потрясена тем, что кто-то может выносить запах, хоть отдаленно напоминающий запах бекона.
        Коул садится на пластиковый стул рядом с Милой, которая весело болтает со Щедростью и Умеренностью, стыд по поводу ночного пролития погребен глубоко. Но теперь произошло еще одно пролитие, на этот раз еды на грудь. Щедрость наклоняется к Миле, чтобы вытереть ей «апологию», и от этого материнского жеста Коул ощетинивается.
        - Опля! - Коул вроде бы весело выхватывает салфетку из руки у Щедрости, обмакивает кончик в стакан с водой и оттирает Миле грудь. Это липкое сочетание оладий, яичницы и кленового сиропа, хочется надеяться, такого же фальшивого, как и бекон, потому что в противном случае срок его хранения закончился не меньше пяти лет назад.
        - Какая мать, такая и дочь. Проливать что-то - в нашей семье это генетическая традиция, уходящая в глубь поколений. Моя мама особенно любила ронять еду в вырез платья, а до нее тем же самым славилась ее мать. У меня самой никогда не было для этого достаточно большой ложбинки между грудями, и Мила, похоже, в этом в меня. Сиськи могут пару поколений пропустить, а вот неаккуратность - это навсегда.
        - Мам! Я сама могу!
        - Ну хорошо, хорошо. - Коул отдает салфетку и углубляется в изучение меню, хотя она уже готова сделать заказ - простой тост с маслом, чтобы избавиться от тошноты, вызванной бараниной.
        Она не может не обратить внимания (на самом деле она внимательно за этим следит) на то, что когда приносят счет, Сострадание, расплачиваясь, достает деньги из пухлой пачки, спрятанной под складками «апологии». Может быть, она пополняла заначку? И там под потолком специальный «священный» банк? В наши дни мало где принимают банковские карты; использование наличных снова растет.
        Им с Милой потребуются деньги для оплаты дороги домой. И сотовый телефон, чтобы это устроить, когда они доберутся до Майами.
        Все сходится. Не такая уж она никчемная. Не такая уж она глупая. Она решит этот вопрос.
        О, крошка, я всегда в тебя верил.
        40. Билли: Стокгольм[Имеется в виду так называемый «Стокгольмский синдром» - термин, популярный в психологии, описывающий защитно-бессознательную травматическую связь, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата или похищения; под воздействием сильного переживания заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия и в конечном счете отождествлять себя с ними, перенимая их идеи и считая свою жертву необходимой для достижения «общей» цели.]
        По-прежнему в Омахе, по эту сторону границы. Колесят по улицам промышленного района, таким однообразным и бездушным, даже в темноте, что сюда, очевидно, никто никогда не вернется. Труп Рико они бросили в кювет, кое-как завалили ветками, наломанными в придорожных кустах, оторвали до конца бампер и положили его сверху. Погребальный курган на шоссе. Уехать прочь и оставить позади все заботы! Но кровь в машине еще свежая, а в ушах у Билли по-прежнему грохот и треск. Скальп болит в том месте, где Зара дергала ее за волосы.
        Они подъезжают к заброшенному мексиканскому ресторану в пустующем придорожном торговом центре. Меры безопасности смехотворные; запертую дверь можно обойти через разбитое окно. Внутри затхлый полумрак, наполненный призраками острых кукурузных лепешек и запахом подгоревшего масла, в свете фонарика на телефоне яркие бумажные украшения и мексиканские флаги под потолком. Билли, у которой не осталось сил задавать вопросы, безропотно проходит следом за Зарой на кухню, хотя если эта сучка полагает, что она будет есть из пакета кукурузные хлопья трехлетней давности, она глубоко ошибается.
        Никакой протухшей еды. Чистящие средства. Зара достает их из шкафа. Средство для мытья посуды, чистящее средство для духовки, «Мистер Пропер». У Билли был в Кейптауне знакомый-актер, который снимался в рекламе «Проктер энд Гэмбл», трахаясь с лысым мультяшным персонажем. Набирая в охапку бутылочки, Билли понимает, что именно это замыслила для нее эта гангстерша, долбаная шлюха-бандитка.
        - Мы же все равно собираемся менять машину, - протестует она, когда они пробираются мимо столов обратно к своему личному месту преступления на колесах. - В темноте никто не увидит. Нас не остановят. Я не видела на дороге ни одной машины - вообще ни одной, я не говорю про полицию. Нам это не нужно. Лишь пустая трата времени. Возможно, нас преследуют. Мы должны оторваться, пока есть такая возможность, и добраться до Чикаго.
        - Заткнись. А то я, возможно, убью тебя. Пожалуй, я тебя все равно убью. Мы с тобой… - Зара проводит по горлу ребром ладони. Гильотина.
        - Что ты собираешься делать?
        - Взглянуть на машины. - Перегнувшись через рулевое колесо, Зара вытаскивает ключ из замка зажигания и швыряет его Билли в лицо. Самый агрессивный язык жестов.
        Опустившись на четвереньки на заднее сиденье, Билли попеременно оттирает пропитавшееся в обивку человеческое пятно Роршаха[85 - Тест Роршаха - психодиагностический тест для определения личности, опубликованный в 1921 году швейцарским психиатром Г. Роршахом. Испытуемому предлагается дать интерпретацию десяти симметричных относительно вертикальной оси чернильных клякс.] и борется с накатывающими приступами тошноты. Она сплевывает на землю, вытирает рот. Пора бы уже привыкнуть. Вот почему люди раскошеливаются на кожаную обивку салонов.
        Пятно не оттирается. Гребаная мертвая стерва. Моб твою ять, Рико. И разбитое заднее стекло. Должен быть способ попроще. Билли возвращается в столовую и выходит с картонными коробками, скотчем и стопкой сложенных скатертей-клеенок, ярко-красных и тяжелых.
        Нужно сначала продумать план. Если легавые возьмут их до того, как они обзаведутся новой машиной, это будет лучше или хуже? Она не отвечает за то, что произошло в лесу с Золой, Фонтэн и остальными. Заложница, а не сообщница. Не держала в руке пистолет, не сделала ни одного выстрела. Если не считать того, которым убили Пугливую Нелли, попытавшись свалить все на нее. Но у Рико был другой пистолет. Ну разумеется. В машине, до того как ее застрелили. Она стреляла в ответ. Где этот пистолет?
        Быстрее! Зара возвращается, тяжелые армейские ботинки громыхают по стоянке. Пальцы Билли ныряют под сиденья, руки погружаются до подмышек, но там только рычаги и полозья, грубые механизмы регулировки сидений. Пистолета нет. Долбаного пистолета нет. Должно быть, он вывалился, когда они вытаскивали труп из машины. Ей даже кажется, что она слышала стук металла по асфальту. Только сейчас до нее доходит, как же ей не хватает этих просроченных антибиотиков.
        Зара хмурится, оглядывая ее работу: скатерти, которыми накрыта испорченная обивка, заднее окно, заделанное картоном, чтобы не допустить сквозняк.
        - Пластик я найти не смогла. Там есть мешки для мусора, но они не прозрачные. Недостаточно прозрачные. - Билли ненавидит себя за прозвучавшее в ее голосе малодушие, за страстное желание услышать слова одобрения. Нет, не это, - получить отсрочку.
        Семь с лишним часов до Чикаго. Они расставляют точки на карте, как в старых фильмах. На станции подержанных машин в Омахе Зара платит три тысячи долларов наличными за то, чтобы не называть номер карточки социального страхования, как того требует закон штата.
        - Мы спешим. На юбилей, - говорит Билли, стремясь быть полезной.
        - Завидую вам, - говорит управляющая, демонстрируя в улыбке золотой зуб, а рядом сломанный. Возможно, деньги, убранные в сиреневую куртку со светоотражающими полосами, она потратит на хорошие зубные протезы.
        Ну теперь-то можно заглянуть в аптеку и купить антибиотики.
        - Ты должна пустить меня за руль, - осторожно намекает Билли.
        - Де-Мойн, - парирует Зара, протягивая ей телефон. - Проложи туда дорогу. - Аккумулятор заряжен на тридцать два процента. - И проверь свою почту.
        Ответа от Коул по-прежнему нет. Вообще никакого. Билли заглядывает на страничку Тайлы в «Фейсбуке», выложенную в открытый доступ, чтобы все смогли увидеть ее трогательные мемориалы в память о Джее, Эрике и Девоне, семейные фотографии, красивых девочек, растущих слишком быстро.
        «Надо быть поосторожнее, - думает Билли, - выкладывая в интернет фотографии детей. Мало ли какие хищники там бродят». Но никаких снимков счастливого родственного воссоединения, никаких «вы только посмотрите, кто только что постучал в дверь: это же мои считавшиеся пропавшими без вести свояченица и любимый племянник!» (с анимацией в виде падающих конфетти). Но куда же еще могла направиться Коул? К кому еще она могла обратиться?
        Зара полностью сосредоточилась на дороге, а у Билли есть все основания полностью углубиться в телефон. Она выходит в «Телеграм». Сообщения от З. для Х. Как будто сложно догадаться: от Зары для Хулиты Амато. Кое-кто чересчур полагается на программу шифрования. Билли водит снизу вверх пальцем по экрану, восстанавливая в обратной последовательности переписку неестественно высокопарным языком, который ее бесит.
        Три дня назад:
        З.:
        Уточнение. Едем в Чикаго. К сестре мужа. Не возражаете?
        Два дня назад:
        Х.:
        Всё, что нужно для результата. Я полагаюсь на твое компетентное мнение.
        З.:
        Хорошо.
        Сегодня, 01.22:
        З.:
        Плохие новости. Сожалею, что вынуждена вас огорчить.
        Х.:
        Насколько плохие?
        З.:
        Очень плохие.
        Х.:
        Надеюсь, ты предоставишь полный отчет, когда это будет удобно.
        З.:
        Цена повышается. Теперь я работаю одна.
        Х.:
        Понятно.
        Насколько повышается? О каких суммах идет речь?
        Эта операция и так уже дорого обошлась.
        З.:
        4 ляма.
        Х.:
        Могу предложить 2. Но я больше не хочу слышать ни о каких остановках для восстановления сил и задержках.
        З.:
        Хорошо.
        Х.:
        Адрес миссис Любительницы рыбок будет, как только ее экзотика окажется в аквариуме.
        З.:
        По-прежнему Нью-Йорк?
        Х.:
        Да. Все необходимые бумаги будут ждать тебя. Наша подруга по-прежнему с тобой?
        З.:
        Да. Пока что.
        Билли отключает звук, тайком сохраняет копию экрана и отправляет ее себе на электронную почту, после чего стирает отправленное сообщение, уничтожает фото и очищает корзину. Сообщники улики не собирают, а вот заложники этим занимаются. Пусть обзавестись пистолетом она не смогла; по крайней мере теперь у нее есть патроны.
        И матерь божья! Два миллиона долларов?
        41. Коул: Недвижимость
        - Что ты слушаешь? - Коул хлопает Милу по плечу, чувствуя себя отрезанной наушниками, этими доспехами подростков. Мила милостиво вынимает из уха одну таблетку; оттуда звучит женский голос, звучный, настойчивый. Коул его не узнаёт, но это явно не рэп.
        - Проповеди. Матери Низшей. Они уже загружены в проигрыватель. Щедрость говорит, это часть моей подготовки.
        - По-моему, прямо сейчас тебе не нужно это слушать.
        - Она сказала, мам!
        - Ну хорошо. Есть что-нибудь интересное?
        - Ничего такого, что я уже не слышала, - пожимает плечами Мила. - Так, это Мемфис. Хо! Самый обыкновенный город.
        - А ты что ожидала? Двойников Элвиса[86 - Имеется в виду Элвис Пресли (1935 - 1977), американский певец и актер, «король рок-н-ролла». Умер от передозировки наркотиков, однако вследствие полузасекреченного характера расследования появилась популярная легенда о том, что певец до сих пор жив.] на каждом углу? - насмешливо спрашивает Коул. Она не добавляет, что даже если бы распространенная в бульварной прессе версия о том, что Элвис жив, была бы правдой, к настоящему времени Калгоа все равно уже прикончил бы его.
        - Смотри, кто-то нам машет! - Майлс указывает на тощую пожилую даму в светло-бежевом спортивном костюме, с улыбкой размахивающую руками.
        - Ну наконец-то! - говорит Вера, должно быть, здорово уставшая за длинный перегон от Талсы через Файеттвиль. Она крутит рулевое колесо, откликаясь на жесты пожилой дамы, которая приглашает их на стоянку, словно диспетчер с оранжевыми кругами на рулежной полосе аэродрома.
        Дама танцуя приближается к самой двери, чтобы поздороваться со всеми, пожать руку каждой сестре, выходящей из автобуса.
        - Добрый вечер, добрый вечер! Какая радость встретить всех вас! - Вблизи видно, что ее пепельно-серое лицо покрыто густой паутиной морщин, а ярко-красная губная помада растеклась по складкам кожи вокруг губ.
        - Алисия Грейсон, фирма «Грейсон-недвижимость». И я так рада, что вы наконец добрались сюда! Долгая дорога, да?
        - Мы к этому привыкли, - говорит Надежда. - Я сестра Надежда. Мы говорили по телефону.
        - Конечно, конечно. Ну, вот оно. Понимаю, смотреть особенно не на что, но у владения есть потенциал. Я вас провожу, если вы готовы.
        Сострадание хлопает себя по лицу.
        - Прошу прощения за комаров. Не самая теплая встреча. Могло бы быть и хуже, могли бы быть тараканы. Сейчас так жарко, черт побери, их просто настоящее нашествие. А еще не закончилась весна. Надеюсь, они не переносят вирус Зика. Но, я так полагаю, вы не из тех, кто разъезжает по всей стране, стараясь залететь. Это ничего, что я использую такие выражения? - Она похотливо подмигивает.
        - На самом деле, - говорит Щедрость с вымученной праведностью интернет-комментатора, - наша Церковь верит в то, что материнство - это священное призвание. В нем высший смысл для всех нас.
        - Это все красивая мечта, божья воля и все такое. Сама я так как-то и не завела детей. Это прошло мимо меня - узкие бедра не годятся для того, чтобы рожать. А теперь предлагаю вам пройти со мной, я хочу, чтобы у вас сложилось правильное представление.
        - У вас нью-йоркский акцент? - интересуется Коул.
        - Родилась и выросла там! Но климат мне не подходит. То слишком холодно, то слишком жарко. Здесь он лучше, мягче. Но я вот вам что скажу: у меня много времени на церкви. Не знаю, известна ли вам эта часть недавней истории, потому что она как-то выпадает из выпусков новостей, но черные церкви сделали для этого города больше, чем кто бы то ни было. Ураган Саймон в 2020 году? Было очень плохо, Миссисипи вышла из берегов, электричества не было две недели, полгорода в темноте, но это была лишь репетиция перед «Падением мужчин», вы понимаете, о чем я говорю, а погода не желает смилостивиться только потому, что люди умирают. Хотите знать, кто сплотился и позаботился о наших людях, черных, белых, корейцах и всех прочих, какие вам угодно? Афроамериканские церкви. Люди шли в темноте, электрические провода были оборваны, а ярко горящие окна церквей служили маяками, открытая дверь, лампы на солнечных батареях и газовые обогреватели; нуждающимся выдавали одеяла и теплую одежду, и еду. Церкви ухаживали за больными, помогали провожать в последний путь умерших.
        - Это все очень похвально… - начинает Надежда.
        - И это еще не все. Помощь и утешение. Истинно по-христиански. У вас такая Церковь? Потому что я вам прямо скажу: таким в городе будут рады. Именно это нам сейчас здесь нужно. Если вы пришли сюда, чтобы выполнять работу Господа, вы получите все разрешения проще простого. Хотя вам все равно придется заполнить все необходимые бумаги. Но, думаю, вы с этим справитесь. Совершая благие дела. Мой отец был египтянин, родом из Каира, мать из Куинса, и раз он еще в далеком 1935 году смог получить «зеленую карту»[87 - «Зеленая карта» - идентификационное удостоверение, подтверждающее наличие у иностранца права на трудоустройство в США.], хотя тогда это еще так не называлось, вы сможете получить от города разрешение основать свое… как вы это называете?
        - Сердце, - подсказывает Надежда.
        - Почему она так много говорит? - нетерпеливо пыхтит Мила.
        - Может быть, нервничает, - говорит Коул, не добавляя вслух: «А ты, наверное, нервничаешь потому, что не сходила в туалет на последней остановке, когда была такая возможность».
        - Точно! Я вспомнила, что это какая-то часть тела! Знаете, во время урагана, о котором я говорила, пожарные тоже проявили себя настоящими героями, все мы тому свидетели. Порой это все, что в твоих силах, потому что трагедия тоже может быть маленькой, личной. Знаете, какая большая трагедия событий 11 сентября 2001 года практически не получила внимания? Животные, которые были брошены в близлежащих районах. Я тогда присоединилась волонтером к обществу защиты прав животных, и мы спасли множество домашних питомцев. Я очень люблю животных. Все мы божьи создания, но они особенные, потому что они невинны; они никогда не делают никому ничего плохого, разве что из страха, или когда их натравливают плохие хозяева, как во время собачьих боев. Это просто отвратительно.
        - Аминь, - говорит Щедрость, но Алисия не замечает резкие нотки в ее голосе.
        Они подходят к фасаду здания из красного кирпича с серыми ржавыми ставнями и выцветшей вывеской, на которой еще можно разобрать буквы «…дский дом».
        - Та-дам! Вот тот дом, о котором я говорила. Ну, что скажете? Здесь был бар с живой музыкой, здесь выступали группы и комедийные шоу.
        - Пожалуй, нам придется изгонять отсюда призраков - прочь, разврат! - шепчет Коул Миле, но дочь лишь закатывает глаза и подчеркнуто придвигается к Щедрости.
        Алисия отпирает огромный навесной замок и борется с опускающимися железными воротами.
        - Первым делом нам нужно будет снять вывеску. Уф! Или смазать ворота, - смеется она. - Кто-нибудь мне поможет?
        С помощью Надежды ей удается приподнять наполовину створку ворот; всем приходится по очереди подныривать под нее, чтобы попасть в сырую темноту.
        - Дайте секунду, я найду щиток. - Щелчок в темноте, и протестующе начинают мигать люминесцентные лампы. Тараканы застывают на мгновение, словно захваченные стробоскопом, затем разбегаются во все стороны, когда во всех трубках равномерно загорается электричество.
        - Так! Здесь нужно навести порядок. Могу посоветовать отличных девчат, они сделают вам новую вывеску, может быть, даже со скидкой. Как, вы говорите, называется ваша Церковь?
        - Всех печалей.
        - Ого! Серьезно! Я так понимаю, комедийных шоу у вас не будет? Сожалею, сама я вам помочь не смогу, рот у меня как японский скоростной поезд. Вы слышали, хотят проложить такую линию от Нью-Йорка до Чикаго? По-моему, у нас есть задачи и поважнее, чем возможность посетить родственников в Иллинойсе, но, полагаю, все, что позволит нам быть ближе в эти непростые времена…
        - Это один из женских грехов, - мягко замечает Надежда.
        - Вы о чем, милая?
        - Многословие. Это один из множества путей, какими мы предали Господа, имевшего в отношении нас вполне определенные планы. Женщина должна знать, когда попридержать свой язык.
        Алисия холодно застывает на месте.
        - Ну, извините, если вас обидела. Первое, что узнаёшь в нашем городе, - много культур, много перспектив. Надеюсь, вы будете иметь это в виду. Любовь к ближнему - это та же самая терпимость.
        - Но терпимость уничтожила цивилизацию! - выпаливает Мила. Коул потрясена. Она притворяется? Определенно, она притворяется. Однако получается у нее весьма убедительно.
        - Совершенно верно, дочь моя, - сияет Надежда. - Если мы будем проявлять терпимость по отношению к злу, разве тем самым мы не допустим зло? Дорога в рай вымощена добрыми намерениями, снисхождением и терпимостью. Мы не можем позволить себе терпимость. Это роскошь слабых и трусливых. Мы должны твердо отстаивать свои позиции, бороться с унижениями и позором.
        Агент недвижимости моргает - у нее внутри щелкает тумблер, отключая что-то.
        - О да, теперь я вспоминаю название. Вы связаны с той большой церковью во Флориде, Храмом радости, с этой - как там ее - которая у них главная?
        - С нами благословение Матери, - говорит Щедрость. - Мы с радостью поможем вам раскаяться.
        - Мне не за что извиняться. Я горжусь всеми до одной своими ошибками, ношу их как медали. - Алисия продолжает, теперь уже ледяным профессиональным тоном: - Как видите, это бар, если хотите, строители его снесут. Если пройти в эту дверь, вы попадете в зрительный зал. Как я уже говорила по телефону, он вмещает двести человек, его легко переоборудовать в место для молитвы. Можете осмотреться. Не торопитесь, но вы должны меня извинить: мне нужно кое-кому позвонить.
        Пока остальные разбредаются по зданию, Коул хватает Милу за руку и отводит в сторону.
        - Я хочу посмотреть зрительный зал! - в негодовании восклицает та.
        - Зачем тебе это? И почему ты вдруг стала такой грубой?
        Мила презрительно пожимает плечами.
        - Я хотела, чтобы она заткнулась. Она говорила и говорила без умолку. Остынь, мам!
        Коул ощущает между лопатками холодный удар страха. Не может быть, чтобы Мила говорила это серьезно! Она притворяется. Ну конечно. Но когда они сидели в автобусе, тихий вкрадчивый голос матери Низшей выливался из наушников, капая ей в уши смертельно ядовитый «Кул-эйд»[88 - 8 ноября 1978 года 909 членов секты «Храм народа» покончили с собой, приняв цианистый калий, растворенный в прохладительном напитке «Кулэйд».].
        Уноси ноги! Как в кино, крошка. Пока не слишком поздно.
        «Я над этим работаю, хорошо? Еще несколько дней. Это если Мила возьмет себя в руки и не станет истинной последовательницей культа».
        Ее дочь высвобождает руку и выходит в двустворчатую дверь в зал со сверкающими люстрами.
        Риелтор проходит мимо, постукивая по телефону, и Коул выходит следом за ней на улицу. Она должна довести игру до конца, выбраться отсюда.
        - Послушайте, я прошу прощения за свою дочь. У нее переходный возраст. Она не хотела грубить.
        - Мне показалось, она просто повторяла то, что вы проповедуете.
        - Понимаю. Порой они действуют очень радикально. - Упор на «они». - Я… - начинает она и снова осекается. - Можно вам кое в чем признаться?
        - Я не знаю, а вам можно? - язвительный сарказм.
        - Если честно, я не знаю, подходит ли Миле такое окружение.
        - Вот как, - говорит Алисия, тыча в экран телефона, едва слушая ее.
        - Вы говорили, что люди должны помогать друг другу… - Она в полном отчаянии, доверяется совершенно незнакомому человеку.
        Когда-то нужно кому-нибудь довериться, крошка.
        Риелтор вздыхает и опускает телефон.
        - Чего именно вы хотите?
        - Я подумываю о том, чтобы покинуть Церковь. Потому что… ну, вы сами видите. Но мне нужен телефон. Чтобы связаться с родственниками.
        - Вы хотите, чтобы я отдала вам свой телефон? - поднимает подведенные карандашом брови Алисия.
        - Нет. Но я просто подумала, вы не могли бы купить мне СИМ-карту с оплаченным временем? У меня есть наличные. - Коул сует руку в лифчик, за утаенными пятьюдесятью долларами. - Самой мне это ни за что не сделать. Они обязательно заметят. - Она вкладывает мятые купюры, хранящие тепло ее тела, Алисии в руку. - Пожалуйста!
        - Гм.
        Но это не «нет».
        42. Билли: Стремная, стремная, стремная рыба
        Они останавливаются у торгового центра, чтобы купить чистую одежду и шапочку - прикрыть ей голову, черную круглую, с пушистыми кошачьими ушками, единственную, которая налезла на бинты, и прочие необходимые вещи: зарядку для телефона, патроны. Продавщица не моргнув глазом отпускает патроны, но фармацевт отказывается продать антибиотики без рецепта. Долбаная Америка.
        - Пожалуйста! - умоляет Билли. - Мне очень плохо. Мы едем издалека, мой врач в Джорджтауне, - ухитряется поправиться она, в самый последний момент, пережевав «Йоханнесбург» в совершенно другое место. Она даже не знает, где это находится. Быть может, она придумала это название.
        - Приходите завтра, в приемные часы, - говорит женщина в белом халате. У нее заметные усики, косматые брови. Слишком много тестостерона. Вот это наверняка можно достать без рецепта. Билли вынуждена довольствоваться чистыми бинтами и огромным тюбиком антисептической мази.
        Дешевая гостиница в центре Де-Мойна. Двуспальные кровати. Жуткое оформление номера. Ракушки и пляжные зонтики - как будто рядом океан. Билли в ванной, разматывает бинты, подцепляет ногтями края пластыря, прилепленного на затылке, чтобы добраться до раны, морщится от боли, когда пластырь не отдирается.
        Это не единственное, что удерживает ее мозги в черепной коробке. Правда. Не будь глупой. Люминесцентные лампы чересчур яркие, жестокие, маленькие дохлые мошки, лежащие на абажуре над головой, трупы насекомых, разбросанные по толстому стеклу иероглифами, которые Билли не может прочитать.
        Она бросает бинты в раковину. Без второго зеркала рана ей не видна, но она может ее пощупать, плотный распухший комок, похожий на укус паука, в том месте, где вошло сверло, оттуда сочится прозрачная жидкость. Билли не знает, что это такое, боится присмотреться внимательно. Гной, да? Не иначе как гной. Не внутричерепная жидкость. Если только гной не означает то, что началось заражение и она все равно умрет.
        По крайней мере крови нет. Мозгового вещества не видно. На паучьем укусе два грубых стежка, а вокруг него - рваная рана там, где ее родная сестра пробила дыру ей в черепе. Пересаживание волос реально работает, или ей до конца жизни придется носить долбаный парик?
        Билли моет руки с маниакальным усердием хирурга, обильно обрабатывает рану антисептиком. Жжет так сильно, что ей хочется плакать. Как будто ее окунули в кислоту. Прямо-таки Малала[89 - Юсуфзай, Малала (род. 1997) - пакистанская правозащитница, выступающая за доступность образования для женщин во всем мире. За свою деятельность была тяжело ранена в 2012 году боевиками из террористического движения «Талибан». Лауреат Нобелевской премии мира 2014 года.] из Де-Мойна. Ее облили кислотой? Или ей выстрелили в голову? Билли не помнит.
        Мазь густая, оранжевая. У Билли перепачканы пальцы.
        - Ты пищишь прямо как подыхающая кошка. Мя-ууууу-у, - передразнивает ее Зара. Она перетащила одну кровать к двери, перегородив выход, словно Билли собирается бежать этой ночью. Открывшийся от перестановки мебели ковролин более светлого оттенка непримечательного серого цвета, чем в остальной комнате. Контраст представляет его порталом в другое измерение. «Помогите мне вырваться отсюда», - думает Билли.
        - Не хочешь мне помочь? - спрашивает она.
        - Это омерзительно.
        - Тебе необязательно прикасаться к ране, но пластырь ты можешь приклеить? Я сама не могу. Я подержу.
        Зара неохотно приходит ей на помощь. Выглядит она еще хуже, чем Билли. Мешки под глазами разрослись из сумочек в баулы. Кровь из отстреленного уха запеклась на шее.
        - Мы с тобой замечательная парочка. - Билли зубами отрывает кусок лейкопластыря и протягивает его Заре. - Заклей края.
        - Ты знаешь, как оказывать первую помощь?
        - Я знаю, что нужно промыть этот аборт у тебя на голове, пока не началось заражение. Вон там антисептические тампоны.
        - Ой-ой-ой! - шипит Зара, склоняясь к зеркалу, чтобы посмотреть на себя. Словно они две девочки, делающие макияж перед вечеринкой.
        - Так кто у нас подыхающая кошка? - Билли обматывает ей голову бинтом. Наверное, это уже чересчур, но откуда ей знать?
        - Думаю, мы обе. - Едва заметная улыбка рассекает холодное суровое лицо.
        - Мя-у-уу-у! - мяучет Билли.
        - Мяу! Мяу! Мяу! Мяу!
        - Ты орешь так, будто у тебя течка. - Она тычется плечом Заре в спину.
        - Ха!
        - Привет, З.
        - Ты что?
        - Кто покупатель?
        Зара замыкается мгновенно.
        - Ты читала мои сообщения.
        - Ты же читала мои.
        - Не смей так делать! - Она ударяет Билли по затылку, прямо по бинтам. С силой.
        - Твою мать, больно!
        - Ты забыла, зачем мы здесь, забыла, как ты облажалась? - Зара выходит из ванной.
        - Знаешь что? - выскакивает следом за ней Билли. - Я всё помню. А ты? Это моя сестра. Мой племянник. Я поднесла их вам на блюдечке с голубой каемкой. А ты решила остановиться в этом долбаном лагере среди белой швали и все запорола. Это твоя гребаная дорога через ад!
        - Закончила? - Зара сидит на кровати, снимает ботинки. Пистолет лежит рядом на украшенном цветами покрывале. Не слишком ли откровенно?
        - Да пошла ты! - огрызается Билли.
        Зара поглаживает пистолет, словно домашнего питомца.
        - Я ищу повод.
        Билли пылает возмущением, беспокойно крутится, испытывает раздражение. Возможно, к этому примешивается и лихорадка. Ей нужны антибиотики. И - о да, справедливая доля от двух «лямов». У нее из головы не выходит то, с какой легкостью и быстротой пришел ответ. Не моргнув глазом, без колебаний, не торгуясь, не тратя время на то, чтобы подумать. Два миллиона, поднесенные на блюдечке, словно это совершенно разумная сумма.
        Дыхание Зары замедляется. Она во всей своей одежде, глаза закрыты, рука возле пистолета, лежащего на отдельной подушке рядом с ее головой, на вышитом покрывале. Билли могла бы объяснить, какая это отвратительная мерзость. Покрывала никто не стирает, в отличие от постельного белья, которое кипятят после каждого использования. Билли надеется, что Зара подцепит клопов, крабов, а еще лучше - долбаную лихорадку Эбола.
        Она приходит к выводу, что тут нечто большее, чем просто торговля спермой на черном рынке. Торговля «молочком» не может приносить такие деньги. Даже если ежедневно собирать «урожай» столько раз, сколько сможет надрочить подросток, экономика явно хромает. Это вроде «Де Бирс»[90 - «Де Бирс» - международная корпорация, которая занимается добычей, обработкой и продажей природных алмазов, а также производством синтетических алмазов для промышленных целей.] с грудой сверкающих камушков в огромном сейфе, поскольку не нужно затоплять рынок ни алмазами… ни жемчужными ожерельями[91 - «Жемчужное ожерелье» - на жаргоне проституток сперма, брызнувшая на шею при оральном сексе.]. Билли презрительно усмехается. Грязные шутки получаются сами собой, даже несмотря на то, что Билли предпочла бы не думать такое про своего родного племянника.
        Также: экономика эпохи запрета на воспроизводство. Это чем-то напоминает краденые произведения искусства: ограниченное количество клиентов, готовых заплатить за него и обладающих возможностью сохранить это в тайне. Мало какая коллекционерка пожелает единолично владеть средствами воспроизводства. Оптовая торговля. Зачем покупать молоко, когда можно получить целую корову - точнее, молодого бычка, имеющего все шансы стать быком-производителем? Но тут мы снова возвращаемся к риску затопления рынка. Нет, Билли приходит к выводу, что тут дело в чем-то другом.
        Зара хрипит и ворочается в постели. Плохие носовые пазухи. Ей следует об этом позаботиться. Если они заглянут еще в одну аптеку, чтобы купить, о, не знаю, долбаных антибиотиков.
        Ключ к разгадке в синтаксисе. «Любительница рыбок и экзотика в аквариуме». У нее в памяти мучительный поход в аквариум в Кейптауне, с похмелья, когда Коул и Майлс «порадовали» ее своим приездом в гости. Мальчишке тогда было три или четыре года, он устроил настоящую истерику, катался по полу, размахивая руками и ногами и издавая истошные звуки, и все только потому, что нужно было ждать своей очереди, чтобы проползти по трубе в бассейн и вынырнуть прямо посреди рыбок-клоунов. Коул вела себя беспомощно, бестолково, пыталась отвлечь внимание сына муренами, рыбами-крылатками, «а давай посмотрим на медуз», вместо того чтобы схватить его за руку и хорошенько шлепнуть по круглой детской попке, сказав, чтобы он вел себя хорошо.
        «В поисках Немо»[92 - «В поисках Немо» - полнометражный мультфильм о подводном мире, лауреат премии «Оскар» 2004 года.], - думает Билли.
        Что может стоить больше молодого мальчишки, глупого и полного спермы?
        Сын.
        43. Коул: Мадонна с пропускного пункта
        Вечерний свет делает все вокруг плоским, поэтому пропускной пункт кажется наложенным на выжженное зноем синее небо. Тени образуют четкие геометрические узоры на бетонных баррикадах, которыми перегорожено шоссе. Витки колючей проволоки разрастаются кустарником в тени деревьев. Флора безопасности. У полицейских (разумеется, одних женщин), дежурящих на пропускном пункте, под мышками расплываются темные пятна. В отличие от сестер, все они в темных очках. И с оружием. Это вызывает в памяти аэропорт. Или блокпост. Неужели их сейчас схватят?
        Мила прячется ей за спину, и трудно сказать, то ли это тревога перед чем-то нежелательным, то ли подростковая стеснительность, а может быть, в данном случае это одно и то же. Но затем Коул видит, в чем дело. Мила заметила еще одного гостя пограничной охраны, девочку-подростка, разлегшуюся на ступенях жилого фургона, поставленного перед входом в центр обработки, в шортах, переделанных из джинсов, и черных сапогах. Заметив это любопытство, девочка отрывается от сотового телефона и, подняв его, делает фотографию. Раздается щелчок затвора, призрачный электронный голос фотоаппаратов, и Коул непроизвольно вздрагивает.
        Скоро. Скоро они вырвутся из всего этого, расстанутся с Церковью и окажутся на корабле, неспешно плывущем домой. Но пока что они еще здесь. Держись, малыш! Теперь осталось недолго. Барьеры нужно брать по одному. Коул одергивает «апологию», мокрыми от пота складками прилипшую к ногам.
        Их сгоняют в комнату ожидания с оранжевыми пластиковыми стульями, расставленными дружелюбными кружками, похожими на смайлики, все стулья заняты женщинами, терпеливо дожидающимися обработки. Ничего подобного за всю дорогу Коул еще не встречала. Да, пограничная охрана, в каждом штате, проверяющая водительские права и иногда сертификаты здоровья, а в Оклахоме их встретили волонтеры в футболках с логотипом «ААТД», раздавшие продуктовые наборы и ваучеры на размещение. (Это породило споры, когда Умеренность сообразила, что за аббревиатурой ААТД скрывается Ассоциация атеистов, творящих добро, и пришлось решать, как быть: съесть продукты, выбросить их или попытаться обратить атеисток в истинную веру.)
        Очередь движется по принципу «встать-пересесть»: все перемещаются на один стул, когда обслуживают очередную женщину. У Умеренности специальное разрешение, выданное Церкви, а также документы всех сестер, а на них троих (Коул, Милу и Целомудрие, которая, как выясняется, канадка) - нотариально заверенные свидетельства, удостоверяющие личность, и номера карточек социального страхования, вместе с письменным подтверждением того, что их документы утеряны и они предпринимают усилия как можно быстрее их восстановить. В системе зияют бреши, в которые можно проскользнуть, но Коул не знает, насколько оперативно их заделывают.
        - Нужно было бы установить здесь конвейер, - шепчет Миле Коул. - Как в суши-ресторане. Так было бы гораздо удобнее.
        - Что? - Мила даже не трудится скрыть свое раздражение.
        Коул завидует тому, как эффективно у ее дочери получается отключать страх, постоянно звучащий фоновой болтовней: а что, если здесь есть собаки, способные по запаху определить пол, что если потребуются отпечатки пальцев и узор сетчатки глаз, и настоящие документы, и их выхватят из очереди? Разоблачат при всех, арестуют и уведут прочь. Она знает, что полицейские в первую очередь ищут иудовы признаки собственного тела, выдающие человека: потение, нервные взгляды, дрожь. И это все вдобавок к фундаментальной тревоге, не покидающей ее ни на миг. Коул смотрит невидящим взглядом на листовку с Протоколами свободы, которые им раздали в дверях, не понимая смысл.
        Они встают, пересаживаются, продвигаясь все ближе к началу, как вдруг Коул слышит шум за дверью, эту леденящую душу фразу «вопрос безопасности будущего», она вскакивает на ноги и увлекает за собой Милу, опасаясь худшего. Полицейские. Террористы. Департамент мужчин собирается забрать их в новую золотую клетку. Или в тюрьму.
        Звучат тяжелые шаги, четверо пограничников ведут крошечную женщину, серую, как мышка, плачущую, крепко прижимающую к груди большую спортивную сумку. Ее окружили со всех сторон, словно террористку, или бомбу, готовую взорваться. Следом за ними идет сотрудница американской почтовой службы, ее сопровождает еще одна женщина-пограничник.
        - Я не знала! - протестует сотрудница почтовой службы. - Я понятия не имела, что она там! Вы должны мне верить!
        Кто-то вырывает спортивную сумку из рук у крошечной женщины, а может быть, она сама роняет ее. Сумка падает на пол, и идущая в авангарде пограничник не успевает вовремя сделать шаг и закрыть собой страшную правду. Это не наркотики, а что-то еще более противозаконное, более опасное.
        Крошечная женщина беременна.
        По всем собравшимся в комнате женщинам пробегает дрожь. Тоска. Ужас. Вот что пыталась скрыть эта женщина, прижимая к себе сумку, чтобы спрятать округлившийся живот. Еще не слишком большой, пока что не раздувшийся дирижабль, но уже явно заметный на ее миниатюрном теле, даже под надетым на ней мешковатым спортивным костюмом. Пять месяцев? Шесть?
        - Это не то, что вы думаете! - кричит женщина. Волосы у нее сальные, немытые. Косметики на лице нет. Она попыталась стать невыразительной, однако иногда это не помогает в качестве маскировки. «Ей следовало бы примкнуть к Церкви», - думает Коул. Под «апологией» можно спрятать все, что угодно.
        - Она правда?.. - начинает было Мила.
        - Не смотри на нее! - говорит Коул. В этом не должно быть ничего удивительного. Женщины всегда находили способ противозаконно прервать беременность. Разумеется, они найдут способ противозаконно завести ребенка.
        И это может быть муляж. Накладной живот, который надевают некоторые женщины, это как маленькие собачки, которых катают в коляске, или, полный ужас, сверхреалистичные куклы, изображающие новорожденных младенцев.
        - У меня расстройство кишечника! - завывает женщина. - Меня просто раздуло!
        - Обнаружили ее прячущейся в кузове почтового грузовика, - докладывает одна пограничник командиру. - В отделении за кабиной.
        - Я не знала! - твердит сотрудница почтовой службы. - Вы должны мне верить!
        - О, она благословенна! Она благословенна, - в благоговейном восторге бормочет Щедрость. - Дева Мария!
        Пожилая женщина вскакивает со своего места, шатающейся походкой идет к беременной девушке, к жизни, которую та носит в себе, раскрыв объятия, умоляя.
        - Dios[93 - Боже (исп.).], ты благословенна, ты благословенна, как моя Паола! Вылитая моя Паола, когда та носила близнецов, Франциско и Кристофера. Он уже брыкается? Можно я пощупаю, как он брыкается?
        - Мэм, я должна попросить вас сесть, - рявкает пограничница. - Это относится ко всем. Вернитесь на свои места!
        Но с таким же успехом она может просить остановиться надвигающийся прилив. Скрипят стулья, женщины встают, все устремляются к Мадонне.
        - Я серьезно! Всем живо вернуться на свои места!
        - Прямо сейчас он не брыкается, но его можно почувствовать, - говорит беременная женщина.
        - Это мальчик?
        - Не знаю. Я не смогла пройти УЗИ.
        - Эта женщина арестована за нарушение Закона о воспроизводстве, и все, кто станет нам мешать, также будут арестованы за препятствование действию властей. Назад! Это относится ко всем!
        Слышится шарканье ног и недовольный ропот. Неужели это все, что требуется для бунта? Одна беременная женщина? Пожалуйста, только не сейчас! Когда они уже так близки к спасению.
        - Вот это его головка, а вот это, пощупайте, твердая маленькая пяточка. Он очень любит поднимать ножки и пихать меня в ребра. Он просто маленькая прелесть! Вы его чувствуете?
        - Я его чувствую. О, он восхитительный. Такой восхитительный! Господь благословил вас. Вы назовете его Франциско? Или Кристофером? Ради меня, пожалуйста, в честь моих мальчиков, моих внуков, которые умерли. Пожалуйста, для меня это будет очень много значить.
        - Так, я вас предупреждала. - Пограничница оттаскивает пожилую женщину назад и с силой толкает ее на стул.
        Та падает, всхлипывая:
        - Te suplico, te suplico, te suplico![94 - Умоляю тебя (исп.).]
        - Так, а ты - руки за голову!
        - Пожалуйста, не сделайте больно моему ребенку! - кричит девушка. - Я заплачу штраф! Мой муж оставил мне все свои деньги. Вы думаете, я решилась бы на такое, если бы не могла позволить это себе?
        - Никто не сделает вашему ребенку ничего плохого. Но только вы должны нам помогать.
        - Эвакуационная команда уже в пути, - докладывает другая женщина в форме, держа рацию у рта.
        - Замечательно. Уводим ее отсюда.
        Мадонну уводят прочь в лабиринт служебных помещений в глубине. Электрические двери с шипением закрываются, и ее уже нет. Остается только воспаленная рана растревоженных чувств. Толпа возбуждена, расстроена.
        - Что с ней будет? - шепотом спрашивает Мила.
        - Полагаю, билет первого класса до «Атараксии». Или куда-нибудь в другое такое же место.
        - Ребенка оставят в живых?
        - Его поместят на карантин, если это мальчик. Впрочем, если девочка, тоже. Сделают все тесты. Возможно, всю свою оставшуюся жизнь ребенку придется жить в полной изоляции.
        - А мать?
        - Скорее всего, отправится за решетку. Надолго. Властям нужно преподать урок. - Так же в точности поступят и с ней, если ее схватят.
        - Это несправедливо, - говорит Мила. - Церковь учит, что материнство является священным долгом каждой женщины. За это нельзя наказывать!
        - А может быть, ребенок подтолкнет новую вспышку болезни, которая убьет нас всех. Это безответственно. Это противозаконно.
        Надежда встает и объявляет:
        - Сестры, давайте помолимся.
        - Нет! Ни в коем случае! С нас и так достаточно. Только не здесь! - в отчаянии кричит пограничница. Но Надежда во всей своей красе присваивает себе минуту всеобщего внимания, заводит толпу.
        - Я тоже скорблю, сестры. Скорблю по горю и утрате, заполнившим мир. Возьмемся за руки. Все мы любили, все мы потеряли близких. Te suplico. Матери, дочери, бабушки, сестры и подруги, te suplico!
        Момент выбран как нельзя лучше. Все берутся за руки, сдвигая стулья. И когда наконец доходит очередь сестер, сотрудница иммиграционной службы не глядя ставит им в документы печати.
        - Спасибо, - говорит она, высовывая в окошко руку и хватая Надежду за рукав «апологии». - Это было замечательно!
        44. Коул: Проигранные сражения
        Перегон до Атланты очень длинный. Сестры поют, пока автобус едет по спагетти эстакад, накрывших центр города, направляясь к объездной дороге. Чем дальше они отъезжают от центра Атланты, тем более живописными и запущенными становятся кварталы. Красивые особняки стоят на фоне подступающих к ним сзади лесов; полные надежды маяки цивилизации, несмотря на облупившуюся краску, выбитые стекла в окнах и щедро разросшуюся траву на лужайках, говорящую о том, что сюда уже давно никто не заходит. За одним домом в баскетбольном кольце какая-то птица свила гнездо, похожее на застывший в полете мяч неправильной формы.
        Мила свернулась в клубок на сиденье, спит, уронив голову на грудь под неудобным углом, что напоминает Коул о долгих поездках, которые они совершали всей семьей. Тогда они с Девоном много разъезжали по проселочным дорогам, исследуя новые места, а ребенок неохотно засыпал в машине. Но когда Коул пытается усадить Милу в более удобную позу, как делала это раньше, та ворчит во сне и стряхивает с себя ее руку.
        По радио звучит популярная песня в стиле кантри, Вера подпевает, отбивая пальцами такт по рулевому колесу.
        На протяжении вот уже нескольких миль им не встретилось ни одной машины, и вот теперь сумерки крадутся между бледными полосками деревьев, рисуя узоры теней, заполняя изнутри пустые здания. Но фонари остаются немыми. Окна остаются слепыми. Если здесь и есть жильцы, они затаились, невидимые.
        Лес становится более густым, смыкается вдоль дороги, прижимается к ограде, и наконец автобус поворачивает к невысокой каменной стене с воротами, перекрытыми шлагбаумом, и будкой охранника с холодным голубым свечением жидкокристаллического экрана в окне - маяком в расползающихся сумерках. Или блуждающим огоньком на болоте, готовым завести в топь. Мила шевелится, откликаясь на прекращение движения, точно так же, как когда была маленькой, и трет глаза тыльной стороной руки.
        - Мы уже там?
        - Где-то. - Коул читает вывеску. - Академия Бенфилд.
        Автобус поднимается по широкой дороге под пологом листвы к студенческому городку, столетние здания с деревянными рамами в окнах и стенами, увитыми плющом, или, скорее, японским кудзу, предполагает Коул. Ползучий бич Джорджии.
        На нее производит впечатление умение Церкви переоборудовать под свои нужды самые разные помещения: приют, где кормят галлюциногенами, элитная частная школа, даже бар и театр в Мемфисе - хотя Надежда и Сострадание предпочли не заезжать туда, из-за тараканов и въевшегося налета греха.
        По крайней мере в этом благословенном месте комнаты, которые можно считать отдельными, - навороченный пансион для избалованных деток богатых родителей, в каждой по две кровати. Им не придется ночевать с кем-то посторонним; то есть если у Милы случится еще одно ночное происшествие…
        «Мокрые сны», крошка, совершенно нормально для мальчика. Этот эвфемизм совершенно в твоем духе.
        Коул прекрасно знает, что это такое - «спасибо, призрак!» Это все ради нее. Чтобы слова попали прямиком ей в голову. Надежда на каждом последующем Откровении нажимает все сильнее, добиваясь подробностей, имен, времени, того, что именно она испытывала в тот момент. Развешивать свое грязное белье, чтобы скрыть испачканные в буквальном смысле простыни Милы.
        Коул предоставляет Миле выбрать им комнату, с крошечным балкончиком, и заносит свои вещи.
        - Не совсем «Хогвартс», - замечает она.
        - Магия - это глупо, - бормочет Мила, олицетворение подросткового обаяния.
        - Вот. - Коул протягивает одноразовую бритву. - Я захватила это для тебя в той гостинице под Талсой. - Пафос бытовых принадлежностей, бритвы, лосьоны после бритья и дезодоранты с такими названиями, как «Прерия» и «Клык мастодонта», а также зубные щетки и ватные тампоны. - Не порежься! - окликает она Милу, удаляющуюся в ванную.
        - Я ношу «речь», мам. Так что если порежусь, никто ничего не увидит.
        - За ужином ты ее снимаешь.
        - Я не хочу есть.
        - Ты что, уже порезался, да?
        - Нет, не порезался. - Мила выходит из ванной, вытирая лицо полотенцем. Покупать крем для бритья слишком опасно, поскольку сестрам запрещаются такие женские тщеславные мелочи старого мира, как удаление волос на теле. Тюбик не спрячешь, он слишком большой, особенно если учесть, что у нее уже есть контрабанда: СИМ-карта, купленная риелтором Алисией, бритва и четыреста двенадцать долларов, которые ей к настоящему времени удалось забрать из «автобусного банка». Коул старается соответствовать своему добродетельному имени: сестра Терпение, при первой возможности засовывает руку, чтобы вытащить несколько купюр. Не надо хватать всю пачку и убегать с ней - пока что. Они еще слишком далеко от побережья.
        Мила швыряет полотенце на кровать.
        - Перестань обращаться со мной как с ребенком!
        - Ты и есть ребенок.
        - Мне уже тринадцать лет. Ну, будет через несколько недель. Я сам могу решать за себя.
        Коул прижимает пальцы к вискам.
        - Не всегда, тигренок. Я делаю все возможное. Мы уже почти добрались до цели. Еще одна ступень на лестнице к бегству.
        - Пожалуйста, не извращай высказывания Церкви в свои дурацкие шуточки!
        - Но это же и есть шутка. Мошенничество. Все эти догмы, покаяния - это же все ненастоящее. Не погружайся слишком глубоко. Мы в конспирации, помнишь?
        - Как скажешь, мам.
        - В нашей семье не говорят: «как скажешь».
        - Странно. Потому что я только что это сказал. - Она уходит.
        За ужином ее нет. И на молитве после ужина, и Коул начинает суетиться, старается занять свои руки, вместе с Умеренностью, Щедростью и Целомудрием занимается шитьем в учительской, выходящей окнами в сад. Это одна из их священных обязанностей - расшивать «молитвенную одежду» именами умерших. «Любимый отец». Все они любимые. «Кристофер - люблю и помню». «Молитвенную одежду» отвезут в Майами, где ее благословит сама мать Низшая, и обыкновенно Коул находила в работе успокоение, протягивая золотую нить сквозь ткань и размышляя о Девоне. Однако сейчас ее не покидает тревога и у нее болят руки.
        - Она еще подросток. Ты должна это понимать, - назидательно говорит Щедрость. - Ей нужно побыть одной. Стойкость послала ее обойти все комнаты, посмотреть, нет ли там чего-нибудь полезного. А у меня есть для нее овсяные хлопья, так что голодной она не останется.
        - Спасибо, Щедрость, ты очень добра.
        - Все мы стараемся как можем. Мила необыкновенная девочка.
        - Она действительно необыкновенная, и я говорю это не просто потому, что она моя дочь. - Язвительно. И не то чтобы Коул ревнует к тем отношениям, которые возникли между Щедростью и Милой; ее тревожит то влияние, которое приобрела над ее дочерью пышная гавайка. В настоящий момент ей меньше всего нужно, чтобы ее малышка выдавала ядовитые догмы.
        Рядом с Коул орудует иголкой Умеренность. Она суетится, путает слова. В Благодатях не все сестры равны между собой, но Умеренность старается. В конце концов она больше не может сдержаться.
        - О, Терпение, я так за тебя рада!
        - Понимаю. Впервые в Майами. - Она пропускает иголку туда и обратно. И мы увидимся с матерью Низшей. Мила в восторге. Это все равно что встреча с папой римским.
        - Умеренность, как ты могла? - стонет Целомудрие.
        - О! О да. - Умеренность становится пунцовой. - Встреча с матерью Низшей. Вот что я имела в виду.
        Коул опускает шитье.
        - В чем дело, Умеренность?
        - Извини, Щедрость! Я так рада за нее! Я не смогла сдержаться.
        - Кошка уже выпущена из мешка, - вздыхает Щедрость. - Говори уж теперь.
        - Твое Умерщвление! - сияет Умеренность.
        - Оно же еще только через несколько дней.
        - Надежда говорит, ты уже готова. Она говорит, у тебя отлично получается!
        - Достаточно, Умеренность. Ты же знаешь порядок.
        Умеренность хлопает себя по губам обеими руками, однако глаза у нее сияют.
        - Извини! Извини, я больше не скажу ни слова!
        Ого! Твою мать!
        - Даже не знаю, что сказать.
        Это уж точно.
        - Это восхитительная новость, Терпение. Лучшее, что только может быть, - говорит Целомудрие. - Ты переменишься, отмоешься дочиста, станешь совершенной перед Господом.
        - Жду с нетерпением! - говорит Коул. Но она заметила сотовый телефон Целомудрия, тот, с которого та выходит на свои старые странички знакомств, словно это Покаяние, а не пища для мастурбации. Телефон заряжается на кухонном столе рядом с тостером.
        - Это… просто здорово. Вы меня извините? Мне нужно немного побыть одной.
        - О да, чтобы все осмыслить!
        - Лучше всего мне сейчас немного прогуляться. Щедрость, если увидишь Милу, напомни ей, чтобы она не забыла почистить зубы.
        «Вот видишь? Я тоже могу быть хорошей матерью».
        45. Майлс: Волк в волчьей шкуре
        Майлс бродит по пустынной школе, почесывая себя под складками «апологии». Ему до смерти надоели эти проклятые рясы, до смерти надоело все. Ему страшно не хватает папы. Первые недели после смерти отца, когда его постоянно пичкали таблетками снотворного на военной базе, отец снился ему каждую ночь, но это, очевидно, были кошмары, порожденные стрессом. Папа, падающий с обрыва в черный океан. Папа, превращающийся в облако мошкары, кружащейся вокруг головы Майлса. Папа, стоящий спиной к нему. Майлс хватает его, разворачивает к себе, но там, где должно быть лицо, лица нет. Только размытое пятно, растворяющееся в памяти.
        В последнее время сны стали более спокойными, и Майлс, просыпаясь, чувствовал себя все лучше и лучше. Они вдвоем сидят рядышком на большом диване на крыльце своего дома, с телефонами в руках, и посылают друг другу текстовые сообщения. Их любимое развлечение до Мужчинопокалипсиса.
        Воображая на мгновение, что все это реальность - что отец ждет его где-то, и они с мамой наконец смогут остановиться и больше никуда не бежать.
        Майлс проходит через старый зал, с витражей ему улыбаются святые. Он пересекает еще один внутренний двор, мысленно представляя себе, сколько других мальчиков ходили до него этим путем. Мальчиков, занятых мыслями о своих оценках, о девчонках, о том, как попасть в футбольную команду, о друзьях и врагах. Мальчиков, которые, возможно, считали себя неудачниками, беспокоились, что они никому не нужны. Мальчиков, которым не нужно было думать о спасении своего биологического вида, за которыми не охотилось государство, из-за которых их матерям не приходилось становиться беженками, застрявшими на противоположном конце земного шара. У каждого мальчика была всего одна нормальная, совершенная жизнь. Майлс скорбит по всем ним.
        Он пересекает внутренний двор и оказывается в скоплении аудиторий, задушенных плющом. Первая заперта. Во второй художественный класс. Вдоль стен мольберты с работами. Натюрморт с фруктами, писанный маслом, несколько автопортретов, одни фотографически реалистичны, другие - импрессионистская фантазия. Вот мальчик-киборг, вот другой, со вскрытой черепной коробкой, наполненной с левой стороны голубым небом. Это действует на нервы. Кого нарисовал бы Майлс? Наполовину девочку, наполовину мальчика. С одной стороны «речь» и «апология» - спокойствие, сдержанность. Вторая сторона будет реалистичной. Ярость. Майлс корчит соответствующее выражение лица.
        На стене висит плакат со школьной клятвой.
        Я, ученик академии Бенфилда.
        Обещаю не сдаваться перед трудностями.
        Помогать другим, не ожидая награды.
        Быть храбрым и защищать тех, кто нуждается в моей защите.
        Я буду вежливым и добрым.
        Я буду держать свое слово.
        Я буду с радостью выполнять порученную мне работу.
        Я буду чтить Бога и выполнять свой долг перед Родиной.
        И я буду находить мужество стать тем, кем мне предназначено быть.
        Майлс ловит себя на том, что он плачет. На него давит вес - пустота аудитории, призраки мальчиков, которые должны были бы быть здесь. На него давят сны об отце. Сознание того, что рядом не будет никого, кто сможет показать, кем он должен стать.
        Он замечает ранец, засунутый под парту у стены. Когда-то давно ранец, наверное, был желтым, но теперь он выцвел и стал кремовым. На застежке молнии болтается брелок с героями мультфильмов. Майлс расстегивает ранец. Внутри скомканные серые шорты, белая рубашка и галстук.
        Майлс прекрасно понимает, что не надо так делать. «Но твою мать!» - мысленно произносит он, наслаждаясь этими словами. Он снимает «апологию» и надевает рубашку и шорты. Они мятые, но ему все равно. Он пропускает галстук под воротничком и пытается сообразить, как его завязать. Майлс вспоминает, что видел, как папа делал это, когда ему предстояло выступить с лекцией или презентацией. Там было что-то насчет кролика и лисы, бегающих вокруг дерева. Он пробует заправить тонкий конец.
        В дверях слышится восклицание и стук. Стремительно развернувшись, Майлс видит на фоне светлого прямоугольника Щедрость. Она выронила миску с крекерами, рассыпавшимися по полу.
        Они молча смотрят друг на друга в течение нескольких секунд, растянувшихся в долгие годы.
        Щедрость поднимает с пола миску.
        - Я думала, ты проголодалась. - Она старательно не смотрит на него.
        Майлс подбирает с пола рясу. «О нет, нет, нет, нет!» Он лихорадочно ищет какое-либо объяснение, однако ничто не сможет оправдать сам факт его тела. Его отправят обратно в «Атараксию» или куда-нибудь похуже. И он больше никогда не увидит свою маму.
        - О Мила, - восклицает Щедрость, - я знала это! Я знала, что ты такая же, как я!
        - Я… что?
        Щедрость подходит к нему и заключает его в удушающие объятия.
        - Мне было четыре года, когда я начала надевать одежду своих братьев. Я требовала, чтобы все называли меня другим именем. Когда наступила пора половой зрелости, я стала бинтовать себе груди. Мне казалось, что мое тело предает меня, как будто оно принадлежало какому-то другому человеку. Я думала, что если очень захочу, то смогу заставить весь мир видеть меня такой, какой я видела себя сама, - мальчиком.
        Майлс чувствует, что разговор сделал крутой вираж, резко сбившись с курса. Он старается сохранить свое лицо непроницаемым, чтобы скрыть недоумение.
        - Но это неправильно, Мила. Теперь я это понимаю. Мы несем грехи Евы и не можем избавиться от них, притворяясь кем-то другим. Мы должны научиться не обращать внимания на голос сатаны в наших сердцах и слушать бога. Он сотворил нас женщинами, и мы должны принять наши страдания. Ибо такова его воля. - Щедрость хватает его за плечи. - Мне повезло. Я нашла Церковь до того, как смогла накопить деньги на операцию. Я была так близка к тому, чтобы изуродовать тело, которое мне дал Господь. Я травила себя гормонами, Мила. Но я помогу тебе спастись от всего этого!
        - О, я… э… спасибо.
        - Извини, если тебе тяжело это слушать, дочь Мила. Но разве ты не видишь - Господь пожелал, чтобы я узнала твою тайну. Мы поможем друг другу. Наставим друг друга на путь истинный.
        - Да будет благословенна его воля, - автоматически говорит Майлс. Даже несмотря на то что он силится следить за тем, что говорит Щедрость, сам он в это не верит. Ему хочется сказать ей, что нет ничего плохого в том, чтобы быть тем, кем ты чувствуешь себя внутри, а не тем, кем ты выглядишь снаружи. Но, возможно, он ошибается. Возможно, он ошибался все это время. Но так ли это? Майлс сбит с толку, ему стыдно и страшно, потому что Щедрость застала его врасплох, и он хочет ее поправить, но это станет концом всему, и даже несмотря на то, что он хочет, чтобы все закончилось, - хочет определенности, чтобы можно было больше ни о чем не тревожиться, - может быть, если он признается ей, это еще не будет конец. Это будет начало чего-то еще более неведомого и неподвластного.
        - Аминь, - говорит Щедрость, снова стискивая Майлса в объятиях, от которых у него трещат кости.
        - У меня болит живот, - жалуется он.
        - Тогда найдем тебе что-нибудь поесть, - отвечает Щедрость.
        46. Билли: Права на свидание
        Озеро под эстакадой огромное, словно океан, конца и края ему не видно. На этой стороне дороги сверкающие жилые комплексы из стекла и бетона, а внизу непомерно большое колесо обозрения на набережной. Это «Ши», как называют его местные. Коул, долбаная сучка, ну почему ты боишься показать себя и не отвечаешь на письма?
        Первым делом сегодня утром они проверили ее электронную почту. Заклятая подруга Зара не дала телефон ей в руки и даже не разрешила прикоснуться к нему, поэтому Билли пришлось заглядывать ей через плечо, вводя пароль. При этом она прикрыла экран ладонью. Билли не глупая. Но ответа нет. Как будто Коул старается ее убить. Пусть она окажется на месте. Пусть она будет ждать их дома у Тайлы с собранными вещами и бесконечными извинениями за все то, что по ее милости досталось Билли.
        Нужно будет ее успокоить, образумить. Вряд ли Зара выстрелит Коул в голову на глазах у Майлса. Это будет плохо для всех них. Коул - ценный ресурс, мать ребенка. Она не свидетель. Не помеха. Не бедняжка Нелли-ежик.
        От Билли будет зависеть то, чтобы Коул не взбеленилась; это она должна будет донести до нее, насколько опасна Зара и как всем будет лучше, если она заткнется ко всем чертям и сделает то, что ей скажут.
        Тут есть еще одна фантазия. Может быть, они смогут скорешиться и прикончить Зару. Получить каким-либо образом деньги и отправиться навстречу восходящему солнцу.
        «Неужели ты не видишь, Коул, что меня приперли к стенке? - У нее в голове звучит новая песня. - Только посмотри, до чего ты меня довела!»
        - Я думала, что Линкольн-Парк - это название какой-то поп-группы[95 - На самом деле поп-группа называется «Линкинг Парк».], - говорит Билли, когда они сворачивают с шоссе.
        - Нет, - отвечает Зара. Она просто мастерски умеет поддержать разговор.
        Они катятся по обсаженной деревьями авеню, следуя инструкциям навигатора в телефоне, и Зара сбавляет скорость до черепашьей. «Цель назначения справа», - радостно сообщает навигатор.
        - Это тот самый дом? С видом на парк? Хвастливая корова!
        - Да. - Зара проезжает по улице дальше, чтобы поставить машину в парковочный «карман». Это получается у нее только с третьей попытки. Вероятно, оторванное ухо повлияло на ее умение выполнять параллельную парковку. Определенно, это начисто убило надежду когда-либо еще снова надеть одинаковые сережки.
        - Идешь ты, - говорит она, заглушив двигатель.
        - А ты что собираешься делать?
        - Сзади есть черный вход. Если они побегут, я буду ждать там.
        - Хорошо.
        Билли натягивает на лоб дурацкую шапочку с кошачьими ушками. У нее онемели руки. Приближается момент истины. Она вылезает из машины и идет по тротуару к дому. Это что, бурый песчаник? Что-то историческое, дорогое. Интересно, по-прежнему ли Тайла преподает. «Фейсбук» оказался скуп на подробности. Скорее всего профессиональная вдова. Полностью сосредоточенная на том, чтобы быть мамашей оставшимся в живых детям. Укрывательница этой сучки, ее беглой сестры.
        Вокруг оживление. Мимо проезжают машины, на автобусной остановке женщина в кресле-каталке, волосы забраны в косички, ярко-красный шарф, шорты, топ с огромным вырезом. Хозяйка выгуливает тявкающую дворняжку, крики детей на площадке напротив.
        «Наверное, это здорово, - думает Билли, проходя мимо стоящего у тротуара грузовика паркового хозяйства, - жить в хорошем районе, рядом с парком, приятные соседи занимаются своими соседскими делами. Билли вздрагивает, краем глаза заметив какое-то движение в грузовике, но это всего-навсего водитель, бездельничает, сидит в кабине и тычет пальцем в свой телефон. «Ах ты ленивая корова!» - думает Билли. Да, она действительно дерганая; столько свидетелей, а она уже знает, как у Зары чешутся руки нажать на спусковой крючок.
        Билли останавливается у входа, обдумывая возможные варианты. Еще одна фантазия: Тайла впускает ее к себе, они баррикадируются в квартире. «Меня взяли в заложники, в машине убийца, вызывай полицию!» Бегство, безопасность, отмщение, в идеале увидеть, как Зару изрешетит пулями целая армия полицейских.
        Однако в этом случае она останется без двух миллионов долларов. Но что она скажет, чтобы убедить впустить ее вместе с подружкой-гангстершей? Импровизация. Она что-нибудь придумает. Билли нажимает кнопку звонка квартиры 304. Ждет. Звонит снова. Она потеет в этой идиотской шапочке. Солнце припекает. О, полцарства за прохладный ветерок! Разве Чикаго не называют «Городом на ветрах»? Она звонит снова, налегая на кнопку всем своим весом. Корова из паркового хозяйства пялится на нее. Билли машет ей рукой. Занимайся своими делами, черт возьми!
        Ответа нет. История ее жизни. Билли звонит в соседнюю квартиру на этом же этаже. Хрипит женский голос. Не Тайлы. Более пожилой. Более белый.
        - Да?
        - Здравствуйте… - начинает Билли, но тут позади материализуется Зара, хватая ее за локоть. - Я думала, ты караулишь сзади.
        - Скажи ей, что тебе нужна помощь. Скажи, чтобы она тебя впустила!
        - Это не Тайла. Там никто не отвечает.
        - Я могу вам чем-либо помочь? - спрашивает белая дама не из той квартиры.
        - Да, я… у меня посылка для Тайлы Кармайкл, но она не отвечает и…
        - Да-да, по-моему, она выгуливает собак в парке. Можете оставить посылку перед дверью. Здесь совершенно безопасно.
        - Нет, я… э… она должна расписаться в получении. Быть может, вы меня впустите, и я подожду здесь?
        - О нет, нет, сожалею. Вам придется прийти еще раз. Не сомневаюсь, Тайла скоро вернется.
        - Как вы думаете, через сколько минут?
        Женщина в домофоне хихикает.
        - Увы, я не веду отсчет времени. Всего хорошего.
        - Блин! - Билли пинает дверь, и стекло дребезжит в раме. - Ого!
        - Мы ждем, - пожимает плечами Зара.
        - На хрен ждать! День чудесный. Идем в долбаный парк.
        Жарко. Слишком жарко, чтобы находиться на улице, резвиться на траве, выгуливать собак, вообще заниматься чем бы то ни было. Она возглавляет поиски, потому что Зара держится сзади, прикрывая пути к бегству. Они напугают Тайлу, если подойдут к ней вдвоем. При условии, что они вообще ее найдут.
        Билли старается вспомнить, какие у Тайлы псины. Эти, с длинными ушами - гончие. Точно. Насколько трудно найти женщину с гончими? Но парк огромный, дорожки петляют во все стороны. Вдалеке зловещим призраком над соседними зданиями возвышается черная башня со шпилями наверху. Самая настоящая Барад-дур[96 - Барад-дур (Черная башня) - крепость, столица вымышленного государства Мордор в произведениях английского писателя Дж. Р. Р. Толкина.].
        Билли разворачивается назад. Пожалуй, Зара права. По крайней мере в машине есть кондей. И тут, словно видение, появляющееся из деревьев за спортивной площадкой, она видит ее: тощая как жердь женщина со старательно уложенными волосами, рядом скачут две девочки-подростка, также тощие, с трудом удерживая на поводках собак.
        - Привет! - окликает Билли, с улыбкой в голосе, приближаясь широкими шагами. Зара отстает. Это хорошо. Билли сама разберется. Ни в коем случае нельзя ее спугнуть. И только посмотрите на эту сучку, идущую по газону со своим потомством, не замечая ничего вокруг. - Прошу прощения, это гончие? Можно их погладить?
        Тайла хмурится, стараясь понять, кто это, однако шапочка натянута до самых глаз, и Билли опустила голову, глядит на собак. Девочки останавливаются, ощетиниваясь подростковым скептицизмом.
        - Нравится, да? - язвительно интересуется одна из них.
        Билли присаживается на корточки перед собаками.
        - О, я просто обожаю собак! Особенно гончих. Какие хорошие мальчики! Это мальчики?
        - Нет, мальчик и девочка, - отвечает одна из близнецов. Билли не может вспомнить, как их зовут, хотя она не далее как сегодня утром рылась в «Фейсбуке» их мамаши. - Это Белла, а это Себастьян. Но они уже очень старые, и Себастьян может есть только жидкую пищу, потому что у него не осталось зубов.
        - Какая жалость.
        - Простите, мы с вами знакомы? - спрашивает Тайла. Они встречались всего пару раз, в том числе на свадьбе Коул, и еще был тот большой семейный ужин, когда американцы прилетели в Южную Африку на летнее Рождество. Однако Билли все равно оскорблена. Она это припомнит. Непременно.
        Билли поднимает взгляд.
        - Ого, я обиделась! Не узнала свою свояченицу! Неужели то Рождество так быстро стерлось в памяти?
        - Билли? - Тайла смеется, однако в ее смехе нет веселья. - Что ты здесь делаешь? Это как-то связано с Коул?
        - Ты сама знаешь, что связано. И не притворяйся, будто ничего не понимаешь. Твою мать! - Она теребит собаку за ушами. Тут ничего интересного, встретились собачницы. - Кто у нас хороший мальчик?
        - Мам? - спрашивает близнец номер один.
        - Видите ту женщину позади, у деревьев? Высокую громилу? У нее есть пистолет, и она без колебаний пристрелит твоих дочерей и твоих собак, если ты только вздумаешь поднять шум.
        - Все в порядке, Золя. Делай, как она говорит.
        Одна собака лает на Билли, прямо в лицо.
        - Эй, поосторожнее!
        - Себастьян, не надо! - Близнец номер два тянет собаку за поводок. Она плачет. Отлично. Пусть знают, кто тут главный.
        - Хороший мальчик, - говорит Билли. - И девочки тоже хорошие. Где Майлс? Тебе нужно только сказать мне, где он, и всем будет хорошо.
        - Мама!
        - Все хорошо. Все в порядке, - говорит Тайла. - Их здесь нет. Я их не видела.
        - Попробуй еще раз.
        - Правда. Честное слово.
        - Полиция вас разыскивает, - говорит близнец номер два. - Всех вас. Они приходили к нам домой. Сказали, что у вас большие неприятности.
        - София, не вмешивайся! Это правда. Вас ищут. Я сказала Коул, чтобы она сама пришла в полицию.
        - Значит, ты с ней виделась.
        - Нет, она прислала мне сообщение по электронной почте, с какого-то другого адреса. Я обнаружила его в спаме, уже после того как приходила полиция. Я отправила ответ, сказав, чтобы она пришла в полицию. Это безумие - то, что она делает. Для Майлса ничем хорошим это не кончится. Это очень опасно. Я говорила с адвокатом, она говорит, что дело будет очень громким. По ее словам, в ожидании рассмотрения дела Майлса отдадут под нашу опеку. Он будет в безопасности.
        - О, не сомневаюсь, вы будете этому рады. Каждый хочет заполучить кусочек мальчика!
        - Но Коул так и не ответила. Я не знаю, где она. Я их не видела. - Голос Тайлы дрожит, подбородок трясется, хотя она и пытается это скрыть. Подумай о детях.
        - Ты лжешь.
        - Мы не лжем! - возмущенно восклицает близняшка. Тон ее голоса возбуждает собак. Одна из них с лаем набрасывается на Билли, скаля клыки. Та отпихивает ее, но шапочка сползает ей на затылок.
        - Держи своих долбаных животных!
        - Билли, я не знаю, что происходит, но тебе нужна помощь. Ты ранена. А Майлс в опасности.
        - Это из-за вас он в опасности! Из-за всех вас! Говори, где он!
        Собаки скалятся и лают, близнецы с трудом их сдерживают.
        - Эй! - кричит кто-то. Билли оборачивается. Грузовик паркового хозяйства подкатил к обочине, ленивая корова вылезает из кабины с пистолетом в руке. - Не двигаться! - снова кричит она.
        - Твою мать! - бормочет Билли и хватает одну из близняшек за руку, свалив ее на землю. Собаки обезумели, женщина, которая даже близко не садовник, продолжает кричать: «Стоять! ФБР!», но Билли не оглядывается назад, поскольку между ней и пистолетом дети, собаки и прочие случайные прохожие, и она бежит как можно быстрее к деревьям, обратно к дороге и машине.
        Они снова едут. Куда? Туда, где Зара ее убьет. Подальше от легавых. Подальше от ФБР. Долбаное ФБР! Откуда она могла знать? Это не ее вина. Зара должна была знать. Это она военный преступник. Может быть, ей удастся схватить пистолет. Выкрутить руль, врезаться во что-нибудь. Но они несутся по шоссе. Они обе погибнут. Так не пойдет. Она не собирается умирать. Только не сегодня. Только не после всего этого.
        - Сбрось скорость, - говорит Билли, стараясь сохранить голос спокойным.
        - Долбаная дура!
        - Я не знала, понятно? Откуда я могла знать?
        - Не надо мне было тебя слушать.
        - Никто за нами не гонится. Пока что. Были бы вертолеты. Но нам нужно сменить машину. И сделать это нужно срочно, Зара. Они видели, как мы заходили в дом. У них есть наши номера.
        - Гребаная стерва!
        - Знаю, знаю. Ты сможешь убить меня позже. Но ты знаешь, что я права. Нам нужно сделать это сейчас, Зара. Немедленно!
        Ей еще никогда не приходилось участвовать в захвате машины. На светофоре Зара выходит из машины, не заглушив двигатель, направляет пистолет в окно остановившегося рядом «Приуса» и вытаскивает водителя из салона. Билли остается только поспешить за ней, запрыгнуть на заднее сиденье, прежде чем она уедет. Разумно было бы остаться, уйти прочь и затеряться на враждебных улицах Чикаго. Но она здесь. Зара за рулем. Воистину долбаная дура.
        - Зара!
        - Что?
        - Зара, послушай меня, - говорит она медленно и раздельно, как нужно вести себя с шизанутыми дебилками. - Еще не все кончено. Успокойся. Сбрось скорость. Меньше всего нам сейчас нужно, чтобы нас остановили за превышение скорости. И дай мне телефон.
        - Зачем?
        - Чтобы я смогла проложить маршрут. Нам нужно поскорее убраться отсюда. Наверное, снова сменить машину. Я не собираюсь вызывать легавых, но я гарантирую, что та женщина, которую мы выбросили из машины, скажет свои номера, и тогда мы в заднице. Но пока что мы не в заднице. Мы еще далеко не в заднице.
        Руки Зары на рулевом колесе по-прежнему белые от напряжения, однако стрелка спидометра падает до разумных пятидесяти пяти.
        - Гребаная сучка! - повторяет Зара.
        - Да. Хорошо. Замечательно. Но послушай. Это не было похоже на западню. Нас не ждали. За нами не охотятся. Сама подумай, хорошо? Про нас с тобой никто даже не знает. Ну, может быть, про меня знают. Если Коул здесь и рассказала про меня. Но послушай, я никому не нужна. Кто я такая? Я сообщница. Или, быть может, Коул целиком свалила на меня похищение мальчишки. Как бы там ни было. Это неважно. Потому что если бы Коул и Майлс уже были у них в руках, на меня им было бы насрать. Они не знают про миссис Амато. Не знают про тебя, Рико и остальных. Я им не нужна. Им нужен Майлс. А если бы он уже был у них в руках, они не следили бы за квартирой Тайлы, поджидая, когда он заявится туда вместе со своей мамашей. Теперь понимаешь?
        - И что с того?
        - Я пытаюсь втолковать тебе, что в Чикаго их нет. Они не связывались с Тайлой. Пока что не связывались.
        - Ну и?
        - Ну и, ну и, ну и! Черт возьми, я говорю, что их здесь пока что нет, и нам нужно только добраться до них первыми.
        Зара издает лающий смешок.
        - И это все?
        - Нам нужно проявить терпение.
        - Нет. Хватит. Все кончено. Дело закрыто.
        - И что, ты собираешься меня убить? - язвительно спрашивает Билли, однако сердце у нее бешено колотится. - Трудно сделать это прямо посреди шоссе. Или ты хочешь попытаться выбраться отсюда сама? Пробки - мерзкая штука, когда удираешь от федералов.
        И тут пищит телефон, и Билли восклицает:
        - Твою мать! На хрен, господи Иисусе!
        - Ты хочешь, чтобы я в кого-нибудь врезалась, - осуждающим тоном произносит Зара.
        - Успокойся! Догадайся, кому почта?
        47. Коул: Умерщвленная
        Коул идет по двору мимо нового корпуса академии, с современным стеклянным атриумом, прилепленным сбоку к старому зданию, уютная часовня, аудитория под открытым небом. Ей хотелось, чтобы у них была возможность отдать Милу именно в такую школу, и в то же время она радуется, что этого не случилось. Близость к непристойному богатству делает человека грубым эгоистом, зацикленным на себе.
        Но не убийцей.
        «Только не сейчас, Дев».
        Мимо бассейна, мимо футбольного поля, мимо проклятого поля для поло. Она присаживается на корточки перед пустыми конюшнями. Надо будет сказать Миле о конюшнях. Она обязательно захочет их посмотреть, даже несмотря на то, что здесь уже много лет не было лошадей. Булавкой от своей «речи» Коул открывает крышку телефона Целомудрия, вставляет СИМ-карту и перезагружает устройство. «Поиски сети», - показывает экран. Ищи, ищи.
        Две полоски сигнала. Коул рассчитывала на 4G, но нищим (ворам) приходится довольствоваться тем, что есть.
        Она открывает ящик электронной почты, созданный в Каспроинге, кажется, миллион лет назад. Сосредотачивается, чтобы ввести правильную последовательность цифр и букв, строчных и прописных. Вот было бы смешно, правда? Забыть чертов пароль, застрять здесь, на этой ступени проклятой лестницы! Она по-прежнему мыслит догматами Церкви.
        Десятки писем от Кел. Коул бегло просматривает их. Всевозможные вариации на тему: «Ты где?». «Ты пропала». «Я очень беспокоюсь». «Пожалуйста, дай о себе знать». Коул быстро набирает ответ.
        Привет!
        Я здесь. Я в Атланте, направляюсь в Майами. Мы должны быть там через несколько дней. Прячемся среди монашек. Ты была бы от них в восторге, совершенно спятили, верят в то, что если все мы попросим прощения достаточно громко, Господь нас простит и вернет всех мужчин. Церковь всех печалей. Поищи их в и-нете.
        У них намечено какое-то большое сборище в Храме радости в Майами-Бич. Я собрала кое-какие наличные, но, боюсь, этого не хватит.
        Нам нужно организовать рейс из Майами - большой порт, это лучше, чем Нью-Йорк? Дай знать, как только сможешь.
        Я тебя люблю. Мы уже так близко
        Целую, К.
        Она отправляет письмо. Приносящий удовлетворение шелест сообщения, идущего по электрическим цепям, мачтам с антеннами, по небу, на другой континент.
        Телефон пищит извещениями. Новые контакты! А ты шустрая! И никакой целомудренности, Целомудрие. А может быть, она никогда не отключала свою доступность.
        Пусть тот, у кого бревно в глазу, не бросит камень первым.
        У нее не хватает сил ждать. Твою мать! Она входит в свою старую электронную почту. Понимая, что это рискованно, если федералы за ней следят. Но когда почтовый ящик наконец открывается, она едва не плачет от злости. Еще одно долбаное сообщение от Билли.
        И еще одно, и еще, и еще, на целую страницу. Долбаные уроды! Выдают себя за ее мертвую сестру. Чтоб вас всех, долбаные федералы!
        Вот только… тема… тон…
        Эй ты, козлина!
        Бздец. Ты где?
        Майор Том вызывает Коул-прикоул.
        Она открывает наугад одно сообщение.
        Привет, козлина! Ты за каким хреном трахнула меня по башке? Чтобы меня завалить, недостаточно один раз огреть меня железякой. Ладно, я тоже виновата. Я была не в себе. Мне отчаянно хотелось вытащить вас обоих оттуда. Я тебя не слушала. Твои тревоги полностью оправданны. Я бы ни за что на свете не лишила Майлса свободы выбора. Я собиралась послать за тобой. Я облажалась по полной. Извини. Не знаю, о чем я думала. Дай знать, что у тебя все в порядке. Где ты?
        Она всхлипывает от облегчения, сильная икота разрывает ей грудь. Билли жива. Жива! Она не сестроубийца. Они не Каин и Авель.
        Еще одно сообщение.
        Эгей!
        Ты где? Хочешь испортить этот праздник? Мне уже тошно в Америке. Это не для меня.
        Если ты думаешь, что я все еще взаперти, на казенных харчах, ты меня плохо знаешь.
        Я удрала прямиком следом за тобой. И без твоей помощи.
        Проклятая девчонка, удар у тебя поставлен. Ты что, в свободное время занималась гольфом?:)
        Но я это заслужила. Я все понимаю.
        Ты была права. Наверное, не думала, что услышишь от меня такое, а?
        Ты была права. Я была неправа.
        Теперь довольна?
        А теперь самый главный прикол.
        Я сперла кучу лекарств из клиники в «Атараксии» и продала их. Наличных долларов у меня столько, что хватит на самолет, на поезд, на корабль или на что ты еще захочешь.
        Кровные сестры и контрабанда наркотиков! В одной лодке!
        Никакого подвоха. Никакой платы. Это мой подарок тебе. За то, что я сделала.
        Ну, Коули, что скажешь?
        Прости и забудь, и давай выкурим этот «косячок» вместе!
        Целую, Б
        Набирать ответ трудно из-за слез, руки у нее трясутся.
        Дай мне свой телефон. Мне нужно услышать твой голос.
        Я думала, что тебя нет в живых. Думала, что тебя убила.
        Ты забыла, что она сделала с Майлсом?
        «Только не сейчас, Дев!»
        Ты даже не представляешь себе, Господи, как же я рада, что ты жива!
        У нас все замечательно. У нас обоих все замечательно. Мы в Джорджии, направляемся в Майами. Встретишь нас там? Будем через два дня. Кел устраивает переправу. Поговори с ней, она тебе скажет, что происходит.
        Я не знаю, когда появится возможность снова воспользоваться телефоном.
        Конечно, я тебя прощаю.
        Если ты простишь меня за то, что я попыталась вышибить тебе мозги.
        Твою мать! Извини! Я жутко виновата!
        Целую, Коул.
        Еще одна волна. Раскаяния. Она испытывает слабость. Тяжести в груди больше нет.
        Ответа не приходит, хотя она ждет до тех пор, пока это возможно. Время вечерней молитвы. Ее хватятся. Нужно будет подержать телефон Целомудрия еще чуточку. Коул отключает его и возвращается обратно, сестры уже поют, их голоса льются в ночь. Она пытается скрыть свое возбуждение, свое облегчение. Ей хочется рассказать все Миле, но когда она возвращается в комнату, ее дочь уже раскинулась в кровати с подростковой безмятежностью и сопит, словно маленький щенок.
        «Мы уже почти у цели, - думает Коул, проводя ладонью по жестким кудрям дочери. - Осталось еще совсем немного».
        За ней приходят в последние предрассветные часы.
        Коул слышит щелчок замка в двери и мгновенно просыпается. Она уже столько времени в бегах, что замечает малейший шум - крохотный зверек, который может стать чьей угодно добычей. Она усаживается в кровати, и дверь распахивается, открывая двух женщин в темно-красных платьях и прозрачных вуалях, скрывающих их лица, как у убитых невест.
        - Пора, сестра.
        Коул не может узнать их под вуалями, липнущими к телу подобно саванам. Или оболочкам, содержащим родовые воды. Точнее, воды перерождения, поскольку Умерщвление - это избавление от своей мертвой сущности, от своего мертвого имени, и перерождение. Коул уяснила это в ходе бесчисленных Откровений.
        Мила ворчит и накрывается с головой одеялом. Коул усилием воли заставляет ее спать дальше. «Беспокоиться не о чем, - думает она, - это лишь призраки старых окровавленных прокладок». Сестры стоят перед ней, анонимные и безликие. Серые сумерки говорят о близости рассвета.
        - Я полагала, это может подождать до Майами? - пробует Коул.
        - Сестра Терпение, твое время подошло. - Она узнаёт повышение интонации в конце фразы, свойственное Умеренности. - Идем.
        - Можно мне одеться?
        - Это ненужно.
        Она следует за ними мимо верениц безликих дверей, закрытых перед ними, мимо общей кухни с висящим в воздухе запахом вчерашнего ужина, и заходит в бывший класс. Теперь совершенно пустой, за исключением стула с прямой спинкой и стола с приготовленным для Коул причастием: оловянный кувшин с красным вином, зеленое яблоко неправильной формы и нож на разделочной доске. От яблока уже отрезан кусок, молочно-белая мякоть потемнела по краям. Стул развернут к плотному красному занавесу, которым отгорожена вторая половина помещения.
        Коул садится. Призрачные фигуры встают у нее за спиной. Она чувствует запах контрабандного дезодоранта с ароматом ванили, которым опрыскала себя Целомудрие.
        - И сказал змей Еве: «Бери, ешь», - говорит Умеренность.
        Коул берет кусок яблока и кладет его в рот.
        - Это искушение, это знания, это грех. - Две сестры хором распевают эти слова у нее за спиной, зловещие ангелы у нее на плечах. - И Ева вкусила запретный плод, ибо плоть ее была слаба, а дух еще слабее, как у всех женщин.
        - Но Спаситель сказал: «Пей, это моя кровь». - Скрытое красной вуалью видение Целомудрия протягивает бокал.
        Вино дешевое и кислое; особенно отвратительно оно после металлической терпкости яблока. Коул страстно хочется, чтобы все это поскорее закончилось. Как на рождественских школьных спектаклях Майлса каждый ноябрь. Улыбаться и терпеть.
        - Да будет благословенным его имя, - отвечает Коул. - Да будут благословенны его дочери, находящие путь к нему.
        - Ты сожалеешь, сестра моя? - спрашивает Целомудрие.
        - Я сожалею обо всем. Обо всем том, что сделала, и о том, как сбилась с пути. - Но Коул думает о том, что Билли жива, и ощущает внутри радостное тепло. Твердый, достоверный факт. Билли жива.
        - Встань, пожалуйста. Разденься.
        - Я стесняюсь, - начинает она. - Это правда необходимо?
        Но Целомудрие уже раздраженно дергает ее ночную рубашку.
        - Хорошо, я разденусь. - Она скидывает с себя ночную рубашку, складывает ее и кладет на стол рядом с яблоком. Утренняя прохлада жалит ей кожу, вызывая мурашки на руках. Но это восторг. Билли жива, а все остальное не имеет значения.
        - Трусики тоже?
        - Ты должна предстать перед богом нагой, какой ты пришла в этот мир, облаченная только в свой стыд.
        Она спускает благопристойные белые хлопчатобумажные трусики и переступает ногами, оставляя их на полу. «Если захотят, пусть убирают сами», - думает она. На ластовице бурое пятно. Заметное. Поделом им, если в ходе их драгоценной церемонии у нее по ноге потечет менструальная кровь. Впрочем, кажется, это ведь часть наказания, наложенного на Еву?
        По-моему, крошка, ты чересчур уверена в том, что тебя не собираются принести в жертву.
        «Ты, как всегда, кстати, Дев». Но что с ней собираются сделать, заставить совершить ритуал искупления в чем мать родила? Это она запросто. Вверх ногами, стоя на руках, если потребуется. Билли жива. И они так близки к тому, чтобы вернуться домой. «Ну же, давай!» - думает она, когда Целомудрие возлагает ей на голову венок из полевых трав. Принцесса Умерщвления. Она с трудом сдерживает улыбку. Это нелепо, вся эта комедия!
        - Трава увянет и цветы опадут, - произносит нараспев бывшая сексуальная маньячка. Затем она наклоняется к Коул и поправляет ей выбившуюся прядь волос. - Облизнешь губы, - шепчет она так, чтобы не услышала Умеренность. - Когда придет время. Доверься мне!
        Коул старается перехватить ее взгляд. Черт возьми, что все это значит?
        Однако Умеренность начинает:
        - Когда ты будешь готова, сестра Терпение? - По-прежнему добавляя ненужные вопросительные знаки. - Когда ты обретешь смирение, необходимое для того, чтобы перебороть себя, тебе нужно будет пройти в эту дверь? - Она указывает на занавес, и Коул кивает так, будто это совершенно естественная просьба. Выход, в который ее выведут монашки. Сестры удаляются, закрывают за собой дверь, и она сидит в полной тишине, перед ней яблоко и пустой бокал из-под вина, она пытается обрести смирение, о котором ей говорили, но помимо воли улыбается. Билли жива.
        Она вспоминает, как бросилась в больницу, когда ей позвонили и сказали, что Билли на вечеринке упала с балкона. Наверное, им тогда было по двадцать с небольшим, это случилось еще до рождения Майлса. Они с Девоном в панике ворвались в приемное отделение и обнаружили Билли болтающей с медсестрами, лишь трещина без смещения в локтевой кости. Коул пришла в такую ярость, что ткнула кулаком в плечо Девона, первую подвернувшуюся мишень.
        - Я не знаю, чего ты ждала, - сказал тот мягко, учитывая обстоятельства. - Твою сестру невозможно убить. После апокалипсиса во всем мире останутся только Билли и Кит Ричардс[97 - Ричардс, Кит (род. 1943) - британский гитарист, основатель группы «Роллинг стоунс». В свои 77 лет продолжает активно гастролировать.], приручающие тараканов.
        Признаю, насчет Ричардса я был неправ.
        Достаточно ли времени прошло? Она хочет поскорее со всем покончить. Натянув на лицо подобающее виноватое выражение, она поднимает тяжелый занавес и выходит в дверь на улицу.
        Булыжник под ее босыми ногами влажный. Во дворе звучит пение. Дверь часовни открыта настежь, черные с золотом врата.
        Она делает шаг в том направлении, и тут что-то ударяет ей в спину. Она падает на четвереньки, обдирая кожу на коленях. Рядом с ней с грохотом падает метла, и тотчас же чьи-то руки хватают ее за волосы и тащат к фонтану. Она брыкается и кричит, но та, кто ее держит, сильнее ее, - вероятно, это Щедрость, - и окунает ее лицом в воду. Шок от холода выдавливает воздух у нее из легких. Она не может дышать, не может пошевелиться долгие секунды, и затем, инстинктивно, открывает рот, чтобы закричать, и ледяная вода хлещет ей в легкие.
        Она вырывается на свободу, откашливаясь и отплевываясь. Это унизительно, потому что монашки поют «Бесконечную благодать». Ей ужасно. Она извергает из себя водянистое месиво, и вместе с ним все восторженное возбуждение. Остаются только мрак и холод. И ярость. «Долбаные сучки, вы не знаете, кто я такая, - думает она. - На что я готова пойти ради того, чтобы мой сын остался жив».
        Щедрость садится на корточки рядом с ней, с рукавов ее рясы капает вода.
        - Ты очистилась от своей прежней жизни. Теперь пришло время света и пламени воскрешения. - Она тычет ее метлой. Коул пытается отстранить метлу, но Щедрость с силой бьет ее по бедрам, и она отползает прочь на четвереньках, как собака.
        Метла снова ударяет ее по бедренной кости. Она вскрикивает и с трудом поднимается на ноги и бросается к пылающей двери и нарастающему вокруг пению.
        Она стоит в нефе, учащенно дыша, клацая зубами, словно кастаньетами, оглядываясь по сторонам. Надежда стоит на сцене рядом с двумя женщинами в золоте и черном, с зауженными рукавами.
        - Блудная дочь, - говорит она, но в ее голосе гнев, а не прощение, и все должно проходить не так.
        Коул слышит свой собственный голос, доносящийся из динамиков. Это ее Откровения, записанные и воспроизведенные для всех. Как они только посмели, твою мать! Все эти жутко интимные подробности - имена, места, даты, - по большей части настоящие, правда переплетена с ложью.
        Сестры хором поют обвинения, перекрывая воспроизведение.
        - Сплетница!
        - Иезавель!
        - Эгоистка!
        - Непослушная жена!
        - Язычница!
        - Обманщица!
        - Плохая мать!
        - Блудница!
        - Грязнуля!
        Метла снова ударяет ее по спине.
        - Ступай! - говорит Щедрость. - Ступай бороться с собой!
        Сестры встают в два ряда, у них в руках хлысты, они бьют Коул, вынуждая ее бежать, голую, тряся сиськами, а они обрушивают удары ей на спину и плечи, на бедра, на ягодицы.
        До сцены она добирается уже на четвереньках, всхлипывая от боли и ярости. Все сборище умолкает, когда она взбирается по лестнице. Она слышит причитания, вырывающиеся из предательского горла. Все их слышат.
        Но Билли не единственная, кто знает, как выжить в любой ситуации. Она сможет вытерпеть все. Она должна потерпеть, еще совсем немного. И затем они втроем, Майлс, она и Билли, найдут дорогу домой.
        Она делает свое лицо непроницаемым, усмиряет дыхание и поднимает взгляд на Надежду, жуткую в своем торжественном облачении, с зелеными каменными глазами.
        - Ты пришла к нам, сестра, отскоблив свое накрашенное лицо, - говорит Надежда. - Однако твоя душа несет на себе печать Иезавель. У тебя нечистые губы, и ты живешь среди народа с нечистыми губами, а твои глаза видели Царя, Всемогущего владыку.
        - Да, я нечистая, - говорит Коул, сверкая глазами на колени Надежды. - Простите меня! Я раскаиваюсь.
        - И тогда ко мне прилетела серафим с горящим углем в руке, который она достала щипцами из алтаря.
        Коул узнаёт Причастие Всех печалей. Она закрывает глаза и поднимает голову. Конец близок. Она уже у цели.
        - Она прикоснулась им мне к губам и сказала…
        Она чувствует лицом что-то горячее. Открыв глаза, она видит кухонные щипцы, какими переворачивают мясо на мангале, с зажатым в них горящим угольком.
        «Оближи губы», - звучит у нее в голове шепот Целомудрия, но уже слишком поздно. Надежда прижимает горящий уголек ей ко рту, она кричит от боли и отдергивает голову. Боль накатывается красками и волнами - звуковая палитра унижения.
        - Смотри, этот уголек прикоснулся к твоим губам; твоя вина снята с тебя, твои прегрешения искуплены. Твоя печаль стала нашей, а наши печали стали твоими.
        Коул прижимает горящие губы к холодному полу, стараясь унять боль. Затем она поднимает голову и смотрит Надежде в глаза. Ярость твердым камнем у нее в груди. Она с трудом беззвучно шевелит губами:
        - Аминь!
        Но на самом деле она имеет в виду: «Твою мать!»
        Худшее еще впереди. Она ковыляет к себе в комнату. Ей хочется лишь рухнуть на кровать, утонуть во сне, унять жуткую дрожь, найти свою дочь, дожидающуюся ее, сидящую на краю кровати с сияющим лицом. Мила вскакивает и обнимает мать, не ведая о ее синяках.
        - Мама! Тебя Умертвили!
        - Это не причина для праздника, - бормочет Коул сквозь волдыри на губах. Ее рот представляет собой одну большую, горячую пульсирующую боль, даже несмотря на то, что сестры дали ей специальный бальзам от ожогов, а также мазь арники, чтобы обработать содранные колени и ссадины на теле. Этого у нее теперь достаточно - лекарств для физических и душевных ран.
        - Тот, кто страдает телом, распрощался с грехами, - говорит Мила.
        Откуда это, твою мать?
        - Прекрати!
        - Ты смирилась и вошла в Его храм.
        - Мила! Я же сказала, прекрати! - слова неуклюже застревают в горящем рту.
        - Господи, остынь, мам. - Мила снова садится на кровать, сгорбившись, словно ее нудная старая мать все портит. Опять. - Я тобой горжусь. Только и всего. Для тебя это знаменательный день, мама. И ты должна постараться насладиться им.
        - Я не могу. - Она указывает на обожженные губы. - Только посмотри, что они со мной сделали!
        Ее дочь морщится, но лишь на мгновение.
        - Щедрость говорит, что все твои грехи сгорели. Все сказанные вслух слова, все мысли и поступки. И когда ожоги заживут, ты сама также исцелишься! Я жду не дождусь, когда настанет мой черед.
        Коул близка к тому, чтобы отвесить дочери затрещину. Ей становится страшно. Задействовав весь до последней капли контроль, оставшийся в ее теле, покрытом ноющими ранами, она выдавливает:
        - Твой черед не настанет.
        Мила встает, подбородок у нее железобетонный, и выходит из комнаты.
        - Мила!.. - Коул разбита, у нее нет сил броситься за ней вдогонку. Что еще сказать? Тут она ошиблась и все испортила.
        Она закрывает глаза. Хлопает закрывшаяся дверь.
        Как такое произошло?
        Возможно, нужно забрать деньги, которые ей уже удалось украсть, схватить Милу и бежать прямо сейчас. Подальше от этих опасных фанатичек, с их убийственными улыбками и безумными идеями.
        «Дев, твою мать, где ты, когда ты мне нужен? О господи, как же ты мне нужен!»
        Нужно потерпеть немного, крошка. Еще пару дней.
        «Тебя здесь нет. Ты не знаешь, что это такое. Это уже слишком».
        Ты собираешься позволить этим извращенкам взять над тобой верх? После всего того, через что ты прошла?
        «Заткнись! Твою мать, тебя здесь нет!»
        Но ты здесь. И кроме тебя, у него больше никого нет.
        48. Билли: Изменившаяся ситуация
        - Она хочет поговорить с тобой, - говорит Зара, протягивая ей телефон. Они в гостинице в Нэшвилле, штат Теннесси, классом повыше, и выражение у нее на лице - о, это что-то. Это всё.
        Билли ни за что не покажет Заре сообщения. Она вышла из электронной почты и отказалась войти снова и назвать пароль даже под дулом пистолета. Она знает свою цену. Если Зара сможет общаться с Коул без ее участия, если узнает, куда она направляется, с кем она, Билли окажется в придорожной канаве с простреленной головой.
        - Здравствуйте, миссис Амато, - говорит Билли. - Да, у нас хорошие новости. Мы снова взяли след. Я держу все под контролем.
        Зара хмурится, услышав эти слова, но что она может на это возразить? Правда - она и есть правда, пылающий меч во тьме.
        - Ты не хочешь выйти прогуляться? - спрашивает Билли у своего мрачного стража, кивая на дверь, однако Зара молча качает головой. Зализывая раны, но не сдавая своих позиций. Пока что. Ничего, посмотрим! Билли готова потерпеть. Новенькая пачка антибиотиков, срок годности которых истекает только через два года, делает ее великодушной. Как выяснилось, раздобыть их оказалось не так уж и трудно. Билли даже настояла на том, чтобы Зара купила лекарства и себе, «потому что твое ухо, дорогая, выглядит просто ужасно». Можно также будет подумать о косметической операции. Им обещали лучших частных врачей и хирургов, после Майами, после того, как товар будет доставлен. И они уже так близки к цели. Билли буквально чувствует вкус денег. На что это будет похоже - два миллиона, полный рот?
        - Все, что ты хочешь мне сказать, ты можешь говорить перед своей подругой, - говорит по телефону миссис А. - Но, пожалуйста, помни, что это незащищенная линия.
        - Я хотела обсудить условия.
        - Вот как? Ты только-только выбралась из леса и уже хочешь торговаться?
        - Я хочу справедливости. Я могла бы потопить все предприятие. Мне известно насчет покупательницы.
        - Наша подруга говорит, что ты совала нос в чужую переписку. Что именно тебе известно, Вильгельмина?
        - То, что ей не нужен наш товар. Ей нужна замена. Того, что она потеряла.
        - Да, произведение искусства. Это был очень дорогой предмет. И на самом деле ничто не сможет его заменить. У нее разбито сердце.
        - Однако то, что мы предлагаем, сможет в какой-то степени облегчить ее боль.
        - Предположим, это так, хотя я ничего не говорю, и что с того?
        - Необходимо учесть разные соображения.
        Приглушенный смешок.
        - Как всегда.
        - Моральный аспект.
        - Не холодные, бездушные финансы?
        - К этому мы еще перейдем.
        Тон миссис Амато превращается в острые ледяные иглы.
        - Ты хочешь поговорить об убытках, понесенных мною? В значительной степени вследствие твоих ошибок.
        - Мы с вами деловые женщины. Полагаю, нас обеих больше интересует конечный результат.
        - Мне так кажется, у тебя есть какое-то предложение.
        - Мне необходимо иметь представление о том, куда все это движется. Я должна быть уверена в том, что это лучший возможный исход, учитывая… э… текущее состояние рынка.
        - Смею тебя заверить, товар будет оценен по достоинству. Ты даже представить себе не можешь, насколько щедро. Наша клиентка - женщина состоятельная и сделает все, что в ее силах - весьма значительных, чтобы обеспечить нашему шедевру надлежащее место. Скажем так: она истинный коллекционер и знает, как обеспечить заботу и уход. И она очень, очень хочет получить товар.
        - Ну а продавец?
        - Ты?
        - Другая сторона. Я хочу быть уверена в том, что о ней также позаботятся.
        - Разумеется.
        - Я тут подумала, может быть, она останется с товаром в качестве… ну, куратора? - На самом деле няньки. Эх, если бы можно было говорить прямо, но это невозможно, потому что их может каким-то образом подслушивать ФБР, все боятся собственной тени. Коул сможет приспособиться к обстоятельствам. Дворец в Эмиратах, шале в Швейцарии. Она продолжит общаться с сыном. А Майлс получит ну просто абсолютно лучшее воспитание. Денег на него жалеть не будут. Сплошные плюсы для всех.
        - Я определенно доведу это до сведения клиентки.
        - Я больше ни о чем не прошу, да? Обеспечиваю интересы продавца. Мне нужно быть уверенной в том, что о ней позаботятся.
        - А ты? Что насчет твоих интересов? Я так понимаю, тебе до смерти хочется это обсудить.
        - Ну, миссис А., я вам честно скажу: по-моему, я заслуживаю более высокого вознаграждения, учитывая крайне негостеприимный климат и вызовы, с которыми мне пришлось столкнуться. Взять, например, эту долбаную дрель.
        - Бедная Билли! Тебе здорово досталось.
        - Это точно. Но я уверена, что вы компенсируете мне мои труды. Потому что кроме меня, миссис А., никто не сможет доставить вам товар.
        Это точно.
        49. Майлс в Майами
        Автобус. Весь мир. Но такое продлится еще недолго. Они уже официально во Флориде, и Майлс сидит, раскрыв на коленях альбом. В открытые окна врывается влажность, похожая на бульон, отчего «апология» липнет к телу в неудобных местах. Майлс повадился засовывать в трусы мамины прокладки, чтобы скрывать выпирающее хозяйство. Ему отчаянно хочется стряхнуть с себя груз своих собственных грехов, ложь, с которой он вынужден жить.
        Мама лежит в задней части автобуса, проникнутая жалостью к самой себе, поскольку у нее болят губы. Майлс понимает, что она обижена на него за то, что он не рядом с ней, однако его выводит из себя, что она ведет себя так, будто ее избили, в то время как на самом деле это часть церемонии, и она сама виновата в том, что не сделала то, чего от нее ждали.
        Чистое небо сменилось низкими серыми тучами, нависшими над рядами пальм вдоль шоссе. Вокруг все такое зеленое и дикое. Точнее, не совсем. Майлс отмечает дорожные указатели «Киностудия «Юниверсал», «Диснейуорлд». Интересно, парк развлечений работает? Вероятно. Очаги упадничества, подобные казино в Блэк-Хок или секс-магазину в Денвере. Странно думать, что он когда-то был ребенком, считавшим парки развлечений невинной забавой, а не творением сатаны. Наверное, вот почему они заболели после того, как сходили в «Диснейленд». Божественная кара.
        - Что ты там рисуешь? - Щедрость грузно опускается в соседнее кресло.
        - Аттракционы для парка развлечений.
        - Отвлечений, - недовольно поправляет Щедрость, как будто он сам этого не знает. - Мы готовы на все, чтобы отвлечься от окружающего мира и своих забот. Парки развлечений. Наркотики, выпивка, секс. Только бог способен принести в нашу душу покой.
        - Но что, если бы это был парк развлечений Всех печалей? Храм Страны радостей! Все аттракционы основаны на Священном Писании и…
        - Красивая мысль, Мила, - говорит Щедрость, мягко закрывая лежащий у него на коленях альбом, чтобы он больше не мог рисовать. - Но это не наш путь.
        - Но разве Господь не хочет, чтобы мы тоже радовались?
        - Конечно хочет. Из печали радость.
        - Но никаких парков развлечений.
        - Вот именно.
        Майлс вздыхает и убирает альбом. Автобус проезжает мимо скульптуры в виде огромной каменной руки, тянущейся к небу. Чтобы прикоснуться к богу, как в Сикстинской капелле. «Не к члену, это не памятник онанизму. Прекрати!»
        Временами шоссе проходит по узкой полоске земли между океаном с обеих сторон, на берегу у самой воды коттеджи, по большей части заколоченные. Многоуровневые парки пышут зеленью, подобно висячим садам Навуходоносора. Майлс радуется новым знаниям. Он предполагает, что это городские фермы, подобные тем, что были в Солт-Лейк-Сити.
        - Слушай, Щедрость, а Церковь разрешает вам держать собак?
        - Бог любит всех животных, перечисленных Адамом. Мы не можем брать с собой собак, отправляясь в Миссию, но если бы мы решили основать где-нибудь Сердце, думаю, без собак было бы никак не обойтись. В целях безопасности. И для удовольствия.
        «Понятно, - думает Майлс. - Никаких мастурбаций. Никаких парков развлечений. Но собаки - это можно. Только простые радости».
        И тут шоссе приводит их в Майами, город-джунгли, похожий на Дурбан, отмечает Майлс, на деревьях большие белые цветы, какие засовывают в волосы девушки, и повсюду пальмы. Небоскребы такие высокие, что достают до небес.
        - Людское тщеславие, - неодобрительно бормочет Щедрость. - Подобно Вавилонской башне, пытаются дотянуться до бога. Мы должны знать свое место.
        Однако слева от шоссе зияющая яма и груды строительного мусора, огороженные бетонными блоками и колючей проволокой. «Проход воспрещен! - написано на ярко-желтом плакате. - Опасный район!»
        - Что это? - Майлс выкручивает шею, чтобы посмотреть. Вокруг хаос и опустошение, целые кварталы разбомблены, на груде обломков валяется опрокинутый бронетранспортер. Здания разорваны пополам, в выпотрошенных внутренностях видны электропроводка и мебель.
        - Твою м… - Майлс сдерживается в самый последний момент. Мама подходит, чтобы посмотреть, садится за ним, поскольку ее место заняла Щедрость.
        - Все это мы уже видели. Это так печально, - невнятно произносит она своими покрытыми волдырями губами. - Как в Солт-Лейк-Сити.
        Да, но только там были следы от пуль на стенах и одно разрушенное здание рядом с Храмом. Здесь все масштабнее, страшнее и безлюднее. Огромная рана, зияющая посреди города.
        - Сражение за Майами, - ворчит Вера. - Попытка военного переворота во время «Вымирания». Мой знакомый служил здесь в береговой охране, когда все началось. Доминик О’Клэр. Его убило осколком минометной мины при штурме городской ратуши.
        - Я должна это сфотографировать! - восклицает Целомудрие, роясь в рюкзачке. - Где мой телефон? Кто-нибудь видел мой телефон?
        - Где ты видела его в последний раз? - пытается помочь ей Умеренность.
        - А я почем знаю! Кажется, в Атланте.
        - Должно быть, провалился между сиденьями.
        - Но что, если я не смогу его найти? Там все мои Покаяния!
        - Можно подъехать ближе? - спрашивает Майлс.
        - Нет, ни в коем случае! - решительно отвечает Вера. - Это опасно. Здания могут обрушиться в любой момент. Там могут оставаться неразорвавшиеся боеприпасы. Это место нужно обходить стороной.
        - Почему район не восстановили?
        - Это мемориал, дочь моя, - говорит Надежда, - мемориал страха, недоверия и того, что происходит, когда мы отворачиваемся от нашей веры.
        - Скорее у городских властей просто нет денег, - замечает Вера и направляет автобус по объездной дороге вдоль реки, а может быть, это океан. Майлс оборачивается, не в силах удержаться. Развалины прежнего мира.
        - Не беспокойся, - пожимает ему плечо мама. - Ничего подобного больше не повторится. - Но она не может этого знать. Никаких гарантий нет.
        Вера сворачивает на узкую дорогу, словно ведущую на остров, по обеим сторонам вода, въезд перегорожен шлагбаумом. Небо темнеет, становится гнетущим, влажность увеличивается. Сейчас не помешали бы жабры. Майлс едва не высказывает это вслух маме, но затем вспоминает, что злится на нее.
        - Что, если я его потеряла? - Целомудрие по-прежнему причитает из-за своего дурацкого телефона. - Что мне делать?
        - Мирские блага, - назидательным тоном произносит Щедрость.
        Шлагбаум поднимается, и автобус въезжает в убогий район, с бунгало среди тропических растений и покосившихся оград, но здесь уже стоят и другие автобусы, заклейменные логотипом Церкви из слезинки, окруженной лучами божественного света, и по улицам разгуливают другие сестры, оживляя все вокруг буйством красок своих «апологий». Гремит музыка, в парке разбит шатер, рядом столы и скамьи, и буфет, за которым сестры готовят и раскладывают еду. И здесь есть другие дети!
        Ватаги девочек в футболках и юбках, скроенных из той же ткани, что и «апологии», но только с непокрытыми волосами, со смехом снуют между монашками. У Майлса в груди сжимается комок, напоминающий о том, как же он соскучился по общению со своими сверстниками.
        Но он также разочарован увиденным. Академия в Атланте и вилла в Санта-Фе убедили его в том, что это Сердце должно быть грандиозным.
        - Мы здесь останавливаемся?
        - Недвижимость в Майами по-прежнему в цене, - объясняет Щедрость. Все стремятся сюда, вот почему мы нужны здесь. Больше душ - для этого требуется больше рук и больше голосов.
        - Но и более красивые Сердца, правда?
        - У нас есть Храм радости. Подожди, ты его еще увидишь.
        Им выделяют домик для размещения. Майлс с мамой, Щедрость, Целомудрие и Вера, по соседству с группой женщин из Бостонского отделения. Все так рады видеть друг друга, маленькие кучки у столов для пикника и взрывы пения, но мама недовольно уходит прочь.
        Майлс находит ее в заросшем густым кустарником уголке парка в самом конце острова, сидящую на скамейке под деревом. У нее в руках телефон.
        - Это телефон Целомудрия? Она его повсюду ищет.
        - Блин! Ты меня напугал! - Мама по-прежнему нечленораздельно мямлит. Она приспустила свою «речь», чтобы не натирать волдыри, у нее на губах плотный комок гноя. Тьфу!
        - Ты не ответила на мой вопрос.
        - Нам телефон нужен больше, чем ей.
        - Мама, воровать - это грех.
        - Наименьший из наших грехов. Подсаживайся ко мне. У меня свежие новости.
        - Какие? - Он остается стоять, скрестив руки на груди.
        - Билли дала о себе знать. Она жива.
        - А она умирала? - невозмутимо уточняет Майлс. Однако сердце у него бешено колотится. Окровавленная рубашка. Молчание, недоговорки, уклончивые ответы - все это подобно волдырю у мамы на губах, готовому лопнуть. Она ему лгала.
        - Я думала, что Билли нет в живых. Мне нужно было сказать тебе раньше. Выложить все начистоту. Я перепугалась до смерти, действовала не думая. Но с ней все в порядке, и мы уносим ноги отсюда.
        - А что, если я не хочу никуда отсюда уезжать?
        - Почему ты говоришь такие вещи?
        - Мам, мы что, собираемся бегать вечно?
        - Последний бросок, тигренок. Я понимаю, как это изнурительно. Но мы с Кел и Билли - у нас есть план. Извини, я понимаю, как это изнурительно для тебя.
        Его это бесит. И пугает. Он ничего не говорит.
        - Доверься мне, - продолжает мама. - В этот раз. Все, через что мы прошли, все, на что я тебя обрекла, все это было ради того, чтобы мы попали сюда. Мы так близки к цели, Майлс!
        Удар ниже пояса - назвать его настоящим именем. Он подсаживается к матери. Чайки дерутся из-за корки пиццы, их пронзительные крики разрывают воздух.
        - Я хочу, чтобы ты полностью верил мне. Ты сможешь?
        Он кладет голову ей на плечо.
        - Но только больше никакой лжи, мама.
        - Я никогда тебе не врала.
        - Тогда, значит, больше ни о чем не умалчивай.
        - Хорошо.
        - Итак, каков наш план?
        - Мы уходим отсюда. Деталей я пока что не знаю.
        Однако он чувствует, что она снова недоговаривает.
        50. Коул: Страна детей
        Недоверие. Чего раньше между ними никогда не было. Часть взросления, нормальная гравитация между подростками и их родителями, отделяющая их друг от друга. Коул всегда думала, что ей придется беспокоиться, как бы Майлс не убегал из дома, не пил и не пробовал наркотики. Она представить себе не могла, что он станет таким религиозным. Она не может ему сказать. Ему нет еще и тринадцати лет, он слишком маленький, чтобы играть в покер.
        И еще есть вероятность того, крошечная-крошечная, что Майлс проговорится своей новой подруге Щедрости, мать ее за ногу. Это ради его же собственного блага. Любимая отговорка всех.
        Значит, он снова мальчик? Осторожнее, крошка. Расслабишься - и тебя поймают.
        Поэтому она не говорит Миле о двух следующих сообщениях, пришедших ей на почту.
        От Кел:
        Найди магазин грампластинок «Кровь и пот» в Маленьком Гаити. Спроси Даллас. Она посадит вас на корабль. Не беспокойся, за все уже заплачено. Поторопись! НЕ ПРОПУСТИ ДАТУ ОТПЛЫТИЯ! Берегите себя!
        Мы вас любим,
        Я, Сисонке и собаки
        И затем от Билли:
        Коули, не уплывайте без меня. Я уже в пути! Дождитесь меня! Ты обещала.
        Целую, Б
        Она бежала бы отсюда сию же секунду, но есть проблема со шлагбаумом на въезде, и сотней свидетелей. К тому же ей нужно напоследок еще раз наведаться в «Автобусный банк», невзирая на заверения Кел.
        Терпение, крошка. Постарайся соответствовать своему имени.
        Вечерние Покаяния - грандиозный спектакль; все восемьдесят семь присутствующих отделений отправляются в разные стороны, чтобы помочь массам обрести прощение. По дороге сюда Надежда вкратце рассказала о предстоящей массированной вылазке в город.
        - Это будет великолепная возможность, - сказала она.
        Точно. Смыться не оглядываясь.
        Поэтому Коул полностью готова к двум часам дня, когда сестры не спеша возвращаются к автобусу, который, как ей хочется думать, она больше не увидит. Ее заначка, засунутая в лифчик, теперь составляет уже семьсот девяносто долларов, и она чувствует липкое похрустывание купюр. Ее «апология» уже насквозь промокла от пота.
        Но Мила нетерпеливо приплясывает. Она действительно ждет этого. Тем больше причин ничего ей не говорить. Пока.
        Мальчик поймет. Позже. Ты поступаешь совершенно правильно.
        Обнадеживает то, что в Майами по-прежнему царит оживленная суета, даже несмотря на призрачные акры мемориала на месте сражения. Этот город - старое и новое божество. Кажется, все стараются соответствовать легендам, связанным с этим местом. Гангстеры и иммигранты, латиноамериканские щеголихи и белые пенсионерки, играющие в гольф, весенние каникулы и старые деньги, ар-деко и неон.
        Они направляются в Кокосовую рощу, шикарную и очаровательную, как это предполагает название. Здания в стиле ар-деко с затейливыми карнизами и жилые комплексы из голубого стекла, в том числе одно, закрученное вокруг своей оси, словно косичка, возвышающаяся среди пальм.
        И жизнь! Многонациональная, со всеми оттенками коричневого: девочка с двумя косичками на затылке катится на скейтборде прямо по дороге, увертываясь от ржавого грузовика. Стайка женщин в пышных платьях, с ухоженными ногтями класса бездельников, глазеют на витрины магазинов, вытянувшихся вдоль улицы, потому что, несмотря на контейнеры у грузовых причалов, заполненные гниющей одеждой в таких количествах, износить которые не смогут пятьдесят ближайших поколений людей, непомерно дорогие вещи по-прежнему в моде.
        Из окон вырываются острые ароматы ямайских булочек с мясом, смешанные со зловонием пищевых отходов. В тренажерном зале, выходящем на улицу огромными окнами, женщина едва не сваливается с беговой дорожки, возбужденно указывая на автобус своей приятельнице. Религиозный цирк на колесах. Коул приветливо машет им рукой.
        Мимо проезжает на велосипеде женщина в желтом летнем платье, в корзине на руле пудель в очках, и Коул хочет толкнуть Милу, привлекая ее внимание. Однако ее дочь уставилась невидящим взором в окно.
        Сестры выходят из автобуса у небольшого торгового центра, однако время самое неподходящее. Трое девиц лет восемнадцати-девятнадцати, в джинсах с оторванными штанинами, белых жилетках и пестрых бусах, устанавливают ударную установку и портативную акустическую систему среди хозяек, выгуливающих собак, и работниц, обедающих на скамейках, в серых комбинезонах со светоотражающими полосками, с касками, болтающимися на руке подобно корзинкам. Женщина средних лет в пурпурном спортивном костюме кормит хлебными крошками голубей и одну бесстыжую крысу.
        Одна музыкантша берет скрипку. Она закрывает глаза, ее естественно вьющиеся волосы колышутся в такт изящным движениям смычка. Тут вторая девица садится за барабаны, третья начинает речитатив рэпа, и в целом получается очень неплохо. Стратегия гораздо лучше, чем у сестер, всем так проще, мгновение удовольствия и восхищения, не требующее полноценного участия и даже контакта взглядами. В обитом изнутри бархатом кофре у ног девиц растет горстка монет.
        Кое-кто из зрителей трясет головами в такт музыке, все происходящее кажется таким живым. Коул ловит себя на мысли, что здесь можно было бы остаться. А правда, насколько трудно будет затеряться в этом городе?
        Тем временем сестры понимают, что устраивать свой спектакль рядом - это уже слишком; соперничать с музыкой они не смогут. Поэтому все снова садятся в автобус и по совету Умеренности отправляются в Уинвуд. Сперва район не кажется им многообещающим. Целые кварталы складов и мастерских, по большей части заколоченных, сменяются игривыми настенными рисунками нестрашных чудовищ, амазонок и детей с птичьими головами. Однако на многих строениях таблички «Сдается коммерческая недвижимость»; здесь по-прежнему безлюдно. До тех пор пока автобус не заворачивает за угол и не оказывается в оживленном центре. За столиком перед кафе «Пантера» («Здесь подают настоящий кофе! Также есть кофейные напитки и цикорий!») женщина в пестром западно-африканском платье и в таком же платке уставилась вдаль поверх экрана переносного компьютера с видом человека, ожидающего вдохновения. Две женщины в сознательно уродливой одежде, мешковатой, с накладными плечами, и с такими же уродливыми прическами оживленно беседуют перед часовым магазином, а тем временем их собаки, бульдог и афганская борзая, обнюхивают друг друга.
        - Это как раз то, что нужно, - одобрительно говорит Надежда. - Замечательная идея, Умеренность.
        Сестры рассыпаются по улице пестрыми кучками, пытаясь достучаться до заблудших и напуганных, вот только таковых здесь нет. Тут все чем-то заняты, а сестры им мешают. Какой святой покровитель дел, заранее обреченных на неудачу? Апостол Фаддей. Он бы по достоинству оценил упорное стремление сестры Надежды проповедовать тем, кто абсолютно не желает ее слушать.
        Бизнес-леди в сшитом на заказ костюме и туфлях на шпильках с красными подошвами, похожими на предостерегающую окраску ядовитого паука, разговаривает по телефону, выразительно сверкая глазами на сестер.
        - Извини за шум, дорогая. Нет, я понятия не имею. Наверное, это какие-то очередные жуткие импровизации.
        - Давай попробуем сюда, - предлагает Коул, утаскивая Майлса прочь от толпы.
        - Прощу прощения, - обращается она к коротко остриженной женщине с мигающими огоньками на шее и мастерски наклеенными усами и бакенбардами. - Вы не знаете, где магазин грампластинок «Кровь и пот»? Это в Маленьком Гаити?
        - Сожалею, что бы вы ни продавали… - женщина разводит руками. - Я просто не могу.
        - Терпение… эй, тигренок? - Но Милы рядом уже нет, она дальше по улице, пролезает в дыру в заборе. Начинает накрапывать дождь.
        На заборе афиша: «Уинвуд-Воллс. Специальная выставка по 30 июля 2023 года. МЛАДЕНЕЦ В ЛЕСУ».
        Коул спешит следом за Милой и оказывается во дворе, окруженном стенами, также покрытыми рисунками. Вот тигрица и тигренок, тянущий ее за ухо, нарисованные черной и белой красками, вот причудливые дети со слишком большими глазами, у некоторых головы животных, частично Маргарет Кин, частью Роджер Баллен[98 - Маргарет Кин (наст. имя Пегги Дороти Хокинс, род. 1927) - американская художница, получила известность благодаря тому, что у персонажей ее картин неестественно большие глаза; Баллен, Роджер (род. 1950) - южноафриканский фотограф.]. Рисунок беременной женщины, в животе которой вселенная (роды будут чертовски тяжелыми, мысленно отмечает Коул), целая серия фотографий отцов из разных стран, со своими новорожденными детьми. Ким Гын-Сук, Сеул. Лавмор Эшун, Хараре. Теро Икспетяя, Турку. У Коул стискивает грудь. И это зрелище производит впечатление не на нее одну. Две женщины тихо всхлипывают, а когда она протягивает руку к фотографии, охранница в футболке с надписью «Уинвуд» мягко ее останавливает.
        И настоящие младенцы, центральный экспонат - огромный правдоподобный зародыш в стеклянном пузыре, подвешенном на растяжках, натянутых через двор. Мальчик, готовый родиться, висящий головой вниз, его голубые глаза наблюдают за всеми, кто проходит под ним.
        На другой стене экран, на нем видеоконцепция рождения человека, ускоренная съемка, начиная от миллионов сперматозоидов, окружающих яйцеклетку, «Большой взрыв» зарождения вселенной (художественная вольность, хотя Коул помнит, как почувствовала это, просто почувствовала мгновение зачатия, подобное взрыву у себя внутри, солнце, вспыхнувшее в позвоночнике, - даже несмотря на то, что Девон ей не поверил). А затем зародыш, развивающийся из чуждой зиготы в маленькую рыбку, в крошечного сформировавшегося человека, и наконец кровавые роды, показывающаяся головка младенца.
        Мила завороженно смотрит до этого момента, затем отворачивается и корчит гримасу.
        Неужели в толпе во дворе настоящие беременные женщины? Определенно нет, после случившегося на контрольно-пропускном пункте. Нет, об этом рассказывала Стойкость: в моду вошли накладки на живот, изображающие беременность.
        Перед Милой останавливается группа девиц, подчеркнуто непритязательных, в джинсах и топах на бретельках, все с телефонами.
        - Вы тоже участники выставки? - говорит предводитель, направляя на них свой телефон. Телефон в розовом чехле с подмигивающей кошкой. - А вы кого изображаете?
        - Слышала ли ты Слово, сестра? - пробует Коул. - Мы принадлежим к Церкви. Ты не хотела бы покаяться вместе с нами? Подробная информация здесь. - Она протягивает листовку, гарантированное средство избавиться от любопытных.
        Вот только девица берет листовку и внимательно ее изучает, подруги заглядывают ей через плечо.
        - О господи, Церковь всех печалей! Ребята, я о вас слышала!
        - На этой неделе должно произойти… как это там? - Другая девица щелкает пальцами, стараясь вспомнить вылетевшее из головы слово. - Ну, знаете? На той знаменитой стоянке в Майами-Бич.
        - «Ликование», - подсказывает Мила. - В Храме радости.
        - Точно! Эй, Джозефа, ну-ка, тащи сюда штатив и микрофон! Можно взять у вас интервью? Это для моего канала в «Ютубе».
        - Нет. Мы… э… не можем. Это противно нормам Церкви. - Коул поднимает ладонь в древнем как мир жесте, оберегающем от бульварных писак.
        - Вы не общаетесь с соцсетями? Но как же вы распространяете свое учение? Ну же, - упрашивает девица, - я прикреплю ссылку на вашу интернет-страничку.
        - Фотографироваться и сниматься в видео противоречит нашим верованиям, - стоит на своем Коул. - Это грех тщеславия и гордыни.
        - А что, если мы направим камеру на себя, вас в кадре не будет, только голоса. И, может быть, вы произнесете молитву или что там еще, и мы это заснимем?
        - Об этом не может быть и речи. Сожалею.
        - Вы верите в то, что мужчины вернутся? - покраснев под своей «речью», быстро произносит Мила.
        - Да, конечно, рано или поздно. Существуют разные государственные программы и прочее дерьмо. Но это случится не сразу, да?
        - А мы вообще хотим, чтобы они вернулись? Пиво, футбол и приятели целыми днями! Менсплайнинг[99 - Менсплейнинг - мужская, сексистская, упрощённая и самоуверенная манера объяснять женщинам то, что им и так известно.]! Я сыта этим по горло!
        - Ну-ка, Таммани, выложи им всё!
        - Да ты даже не помнишь это! - резко замечает Коул. - Сколько тебе лет? Пятнадцать?
        - Хотите рассказать нам об этом? Хотите нас просветить? Пожалуйста, говорите в микрофон, - упрашивает девица с розовой кошкой. - Или, быть может, вы произнесете молитву? Всего одну!
        - Пожалуйста, прекратите снимать нас. Это неуважительно.
        - А навязывать свои религиозные взгляды совершенно незнакомым людям - это как?
        - Мы же сказали - нет! - без предупреждения восклицает Мила. Она с такой силой пихает предводительницу в грудь, что та роняет свой телефон, после чего разворачивается и убегает.
        - Мила!
        Девица наклоняется, чтобы поднять свой телефон, лежащий экраном вниз на асфальте. Она изучает покрывшийся паутиной трещинок экран.
        - О нет! Вы разбили мой телефон!
        - Извините. Мила не в себе. Извините, мы должны идти.
        - Лучше беги, сучка! - окликает ее вдогонку одна из девиц. - Мы сняли это на видео!
        - Будь уверена, это разойдется по всей сети! - кричит предводительница. «Нападение монашки в стране детей». Ты станешь знаменитостью!
        51. Майлс: Моральная ответственность видов, находящихся под угрозой исчезновения
        - Я тебя искала везде! - говорит мама, когда находит его в задней части автобуса. Майлс сидит у окна и наблюдает за местными жителями, которые ждут, когда сестры соберутся и уедут. Он уже полностью готов к «Ликованию». - Нельзя убегать вот так, не сказав ни слова! - Мама хватает его за руку, трясет ее.
        - Хочешь нарваться на насилие над ребенком? - Он высвобождает руку.
        - Это несправедливо, - обиженно говорит мама и тут же взрывается: - И это говорит человек, ударивший девочку-подростка перед объективом камеры!
        - Она не хотела тебя слушать. Вела себя неуважительно. Я сожалею о том, что так получилось, ты довольна? Мать Низшая меня простит.
        - Господи, тигренок, самый неподходящий момент! - Мама поднимает вуаль и трет лоб. - Как насчет того, чтобы прогуляться, очистить голову, встряхнуться?
        - У меня нет настроения.
        - Так и будешь сидеть в этом автобусе?
        - А почему бы и нет?
        Мама садится рядом, и они молча ждут, когда вернутся остальные.
        Майами-Бич - это кое-что получше. До начала «Ликования» еще остается часа два, поэтому сестры разбредаются по дощатому настилу, петляющему между пляжем и гламурными гостиницами со сверкающими бассейнами за оградой. Жарко и душно, накрапывает неуверенный дождик. «Решись же наконец!» - думает Майлс, глядя на тучи. Мама поняла намек и оставила его в покое. Но по-прежнему вздыхает, по-прежнему заламывает руки, потому что та-а-а-ак тревожится за него.
        Щедрость объясняет, что гостиницы по большей части превращены в элитное жилье.
        - Долго так не продлится, изменение климата, штормы и повышение уровня моря, но пока что все эти богатенькие девочки обрели греховную жизнь своей мечты на берегу.
        - А это что такое? - Майлс указывает на позолоченный скелет мамонта, заключенный в стеклянную витрину, застывший во дворе одной из гостиниц. - Этот парень обрел смерть своей мечты?
        - Полагаю, он предпочел бы быть живым, - говорит Щедрость.
        - Вряд ли, если он оставался последним. Давление было бы слишком велико. Выживание всего его биологического вида лежало бы на его волосатых плечах.
        - Это была бы очень большая ответственность. Или это могло стать освобождением.
        - Я думаю, бедняга хотел просто бросить все к черту. Давление было чересчур большим. Неудивительно, что он умер.
        - Ты смышленая девочка. - Щедрость ласково хлопает его по спине между лопатками, но она начисто забыла про свою силу. - Вот только ты слишком много думаешь.
        - Это у меня от мамы. Будь ты проклята, генетика! - Он потрясает кулаком, грозя небу. В серой пелене появился голубой просвет, на воде солнечные блики, отражающиеся от гребешков волн.
        Майлс спускается на берег вместе со Щедростью, и та плюхается на мокрый песок рядом с Целомудрием и Стойкостью, уже успевшими устроиться поудобнее. Стойкость поднимает лицо к перемежающемуся солнцу, закрыв глаза. Целомудрие задрала подол «апологии», однако Щедрость опускает его назад, закрывая обнаженную плоть и святотатственные татуировки.
        - Посидишь с нами?
        - Нет, лучше прогуляюсь немного.
        Майлс бредет по песку, засасывающему его выданные в церкви белые кроссовки, однако показывать всем свои босые ноги он не хочет. «Апология» - это доспехи, защищающие от сумятицы окружающего мира, - а мама ведет себя как корова. Определенно, это грех - проклинать ее. «Люби и слушайся своих родителей!» А нельзя обойтись только одним родителем? Любить и слушаться папу, который на небе вместе с этим большим парнем Творцом? По крайней мере он не засирает ему мозги.
        Так, не ругаться. Да. Хорошо.
        Группа девушек выходит из калитки одной из гостиниц и направляется на пляж. Девушки скидывают сандалии, расстилают на песке полотенца, болтают и смеются.
        Майлс находит это чересчур оптимистичным, учитывая погоду. Океан такой же серый, как и небо, волны накатываются на песок.
        Без своих тонких накидок (как там называются эти пляжные кимоно? Вот еще пример непонятного девчачьего сленга) девушки практически голые, бронзовая и эбеновая обнаженная кожа на фоне облегающей ткани крошечных купальников.
        Майлс подходит к ним, поскольку все равно направлялся в ту сторону.
        - Привет!
        - Слушай, малышка, ты кто такая? - Белая девушка с золотистыми волосами, схваченными в высокую прическу в виде ананаса, приподнимается на локтях и всматривается поверх огромных солнцезащитных очков.
        - Можно немного посидеть с вами?
        - Ну да, наверное. Если только ты не извращенка.
        - Ты извращенка? - Это уже очень черная девушка, лежащая неподвижно, как труп, бисеринки пота усеяли нос и лоб. Она даже не открывает глаза.
        - По-моему, нет.
        - Чем вы занимаетесь, ребята?
        - Мы стараемся помочь.
        - А мне ты поможешь намазаться кремом для загара? - спрашивает блондинка.
        - Хорошо. - Он думает про голову младенца, протискивающуюся сквозь материнское влагалище, - подобно тому, как откладывает яйцо курица. Про отвратительный волдырь у мамы на губах. Его члену все равно, он непоколебим, для него имеет значение только то, что его руки прикасаются к обнаженным плечам девушки, к ее гладкой коже, ощущают маслянистую липкость крема для загара. «Господи, пожалуйста, помоги мне совладать со своими позывами!»
        - Откуда ты, девочка в парандже? Как тебя зовут?
        - Меня зовут Мила, - говорит он. - А эта ряса - это «апология».
        - Классный наряд! - Негритянка открывает глаза и запрокидывает голову назад, чтобы обозреть Майлса. - Тебе в нем не жарко?
        «Ты даже представить себе не можешь, как жарко», - думает он, подаваясь вперед, чтобы скрыть движение в промежности. Какое отвратительное слово! Он неохотно нажимает ладонями сильнее. Как только блондинка намазана, Майлс отдергивает руки и вытирает остатки крема об «апологию». К его коленям прилипли песчинки.
        - К этому привыкаешь. Она не дает нам забыть, кто мы такие.
        - Можно посмотреть на твое лицо?
        Он оглядывается по сторонам, проверяя, не смотрит ли кто-либо на него, кроме мамы, преследующей его словно шпионка, и отстегивает свою «речь».
        - А ты хорошенькая! - озорным тоном замечает блондинка. - И какая улыбка!
        Майлс заливается краской и торопливо закрепляет вуаль на место, но он улыбается.
        - Я никогда раньше не видела монашку.
        - Я еще не полноценная сестра. Но я стремлюсь к этому.
        - Ну и в чем ваш прикол?
        - Мы верим в то, что Господь вернет мужчин.
        - Хорошая вера.
        - Да, нам нужно быть лучшими. - Эрекция спала, слава богу, но это еще не все. Майлс ловит себя на том, что получает прилив удовольствия. Именно так должен чувствовать себя бог? Внимание девушек приковано к нему. Слушать самому - это замечательно, но еще лучше, когда слушают тебя. Однако Майлс понимает, что сверхсерьезные вещи распугают девушек, поэтому он сбавляет обороты, излагает все своими словами. - Мы должны отвечать за все свои ошибки. Должны быть хорошими и добрыми и постоянно совершенствоваться.
        - Классно! Хорошая у вас религия. Наверное, вы очень счастливы.
        - На самом деле сегодня вечером будет «Ликование». Вы можете прийти. Это недалеко.
        Девушки переглядываются.
        - Даже не знаю…
        - Вам не нужно будет надевать рясы и все такое, - настаивает он. - Это только для сестер. Мы объединимся в празднике радости!
        - Ладно, красавица, мы подумаем, хорошо? Может быть, встретимся на празднике. Приятно было поговорить с тобой.
        Это откровенное указание на то, что разговор окончен.
        - До встречи! - говорит Майлс. Он поднимает большие пальцы вверх, ненавидя себя за этот легкомысленный жест. Он нехотя бредет обратно к дощатому настилу, проходящему вдоль пляжа, где на скамейке сидит мама.
        - Мила, - с издевкой спрашивает она, - ты заигрывала?
        - Мама! - Он оскорблен ее вопросом.
        - Так, послушай. Нам нужно убираться отсюда. Пора!
        - Но как же «Ликование»? Мать Низшая?
        - Знаю, вот почему сейчас самый подходящий момент для того, чтобы дать деру.
        - После.
        - Мила!
        - Я никуда не пойду, если мы не побываем на «Ликовании». И вообще, какая разница? Подумаешь, лишних два часа.
        - Тигренок…
        - Мама! Для меня это очень важно. Я этого хочу. Неужели ты не можешь мне уступить? Я ведь ни о чем тебя не просил все это время. Пожалуйста!
        Должно быть, категорическое нежелание написано у нее на лице, потому что Майлс внезапно приходит в ярость.
        - Только это одно! Я пойду с тобой, сделаю все, что ты скажешь, какой бы бредовый план ни был у тебя на этот раз… но ты должна дать мне это!
        Мама борется с собой.
        - Хорошо. Но сразу же после мы уходим. На самом деле так будет даже лучше, много народа, больше суматохи. Проще. Иди сюда!
        Он позволяет обнять себя.
        52. Билли: Подделка
        Они по очереди ведут угнанную машину, на этот раз «Ауди», мимо по обеим сторонам проносятся бескрайние просторы Америки. Зара хочет дать ей понять, что это привилегия, что Билли садится за руль, потому что она ей это позволяет, упрямо не желая признать то, что они поменялись местами. Сила - непостоянная шлюха, и Зара должна с этим смириться. Да, она элитный боец, но все равно она рядовой воин, в то время как Билли - это Одиссей, хитрый и изобретательный, полководец и предводитель, даже когда ее держали в заложниках и истязали, даже когда она была раненая и не в себе. На самом деле она выжидала. И вот ее час пробил.
        Почти десять часов через Теннесси, уголок Алабамы, и дальше Джорджия, прямо на восток, чтобы избежать блокпоста на въезде в Атланту, о котором их предупредили. Поездка сопровождалась мрачной музыкой кантри о шлюхах, которым прострелили сердце, и мужчинах, сражавшихся за родину, которых бросили за решетку, когда они вернулись домой, из князей в грязь. Но теперь радио начинает хрипеть и пропадать, и баллады о разбитой любви и патриотические гимны затухают, уступая место кубинским мелодиям. Здравствуй, Флорида! Они уже так близко, Билли буквально это чувствует. Ей не дает покоя зуд отчаяния, вызванного очередной задержкой. Однако есть бренные заботы, которыми также нужно заниматься: поесть, отдохнуть, сменить машину, - и еще надо забрать новенькие сверкающие паспорта.
        Зара тоже на взводе, однако причина этого другая. Ее взгляд снова и снова обращается к зеркалу заднего вида.
        - Никто нас не преследует, - говорила ей Билли. И не один раз. Однако взгляд Зары снова неудержимо скользит к зеркалу. Она не понимает, что, если бы за ними охотились полиция, федералы или, черт возьми, национальная гвардия, если бы у кого-нибудь были хоть какие-то догадки о том, где они, если бы думали, что Майлс у них, были бы вертолеты, блокпосты и настоящие погони.
        - Или они думают, что мы приведем их прямиком к мальчишке.
        - Не говори глупостей! - Слишком высока вероятность того, что они ускользнут, затеряются на проселочных дорогах, скроются в темноте. Их бы уже давно остановили, сковали наручниками, прижав лицами к машине, им предложили бы сделку в обмен на то, что они помогут найти ее сестру и племянника.
        - Ты полагаешь, у них хватит людей, чтобы организовать на территории нескольких штатов охоту на нас с тобой? Не зная наперед, с нами ли мальчишка и сможем ли мы привести к нему? Народу не хватает, ресурсов не хватает. Все заняты решением своих собственных проблем на местном уровне. Позволь сказать тебе, сестренка…
        - Я тебе не сестренка!
        - Не перебивай меня. Я хочу тебя просветить. Я выросла в Южной Африке и на собственном опыте убедилась в том, что полицейские на девяносто девять процентов некомпетентные козлы, которые понятия не имеют, что им делать, и просто катаются на своих патрульных машинах, отрабатывая зарплату. Уверяю, здесь все то же самое.
        - Такие же, как ты. - С горечью.
        - Господи, Зара! Да успокойся же, наконец! Скоро мы станем богатыми и больше никогда не увидим друг друга. Разве это не будет клево? - При этой мысли она улыбается.
        Изготовительница фальшивых документов, к которой их направила миссис А., живет в экологическом районе на границе болот, предназначенном для богачей, относящихся с оптимизмом к изменению климата. На въезде Билли записывает их как «Эдина» и «Патси», приехали к Дине Галеоталанза. Охранница, на вид ей лет четырнадцать, щеки и лоб в прыщах, прилежно записывает номер их машины и поднимает шлагбаум.
        Все дома похожи друг на друга, вроде бы в каждом есть что-то индивидуальное, но все они спроектированы в соответствии со строгими критериями, дерево и стекло, упор на дома, высоко поднявшиеся над землей на сваях, вдоль улиц похожие на одуванчики фонари на солнечной энергии. Как если бы Фрэнк Ллойд Райт был эвоком[100 - Райт, Фрэнк Ллойд (1867 - 1959) - американский архитектор, создатель «органической архитектуры» и приверженец открытого плана. Созданные им «дома прерий» стали прообразом американской жилой архитектуры ХХ века. Эвоки - вымышленная раса живых существ из фантастической саги «Звездные войны».], хочется сказать Билли, однако Зара не поймет тонкую иронию.
        Район простирается на многие мили, от главной дороги отходят ответвления, ведущие к новым скоплениям строений через заросшие травой болота, известные под названием «мокрые прерии». При этом делается все возможное, чтобы избежать сходства с элитным коттеджным поселком. Дикая природа подступает вплотную, поднятые дощатые настилы проходят над буйством болотной растительности, а у улиц такие причудливые названия, как Элтроплектрис и Тилландсия[101 - Элтроплектрис - латинское название орхидеи длиннохвостой; тилландсия - род травянистых вечнозеленых растений семейства бромелиевых.], что очень затрудняет поиски нужной, поскольку все они длинные, незнакомые и запутанные. Им приходится остановиться и спросить указания у женщины, катящей детскую коляску, в которой сидит маленькая собачонка.
        Наконец они сворачивают на Криптотецию[102 - Криптотеция - род зеленоватых лишайников, растущих в тропиках и субтропиках.] и находят дом номер 12, прямо у кромки воды, с отходящим от берега причалом.
        - Определенно, миссис А. предпочитает места, куда можно добраться на лодке, - замечает Билли. - Специальная «Эйрнбиэнби»[103 - «Эйрнбиэнби» - интернет-площадка для размещения и поиска краткосрочной аренды частного жилья по всему миру.] для тех, кому требуется свободный доступ по воде. Социальная сеть, позволяющая очень плохим людям находить друг друга? - Она нашла бы здесь свое место. Но, с другой стороны, скоро ей уже будет не нужно все это. Шанс, который дается раз в жизни.
        Зара выходит из машины, никак не отреагировав на ее слова, и приветственно поднимает руку угрюмой грузной женщине, стоящей на веранде наверху, в больших темных очках со стальной оправой, какие любят серийные убийцы, и шляпе с огромными мягкими полями.
        - Опаздываете, - говорит Дина Галеоталанза. - Я уже решила, что вы не приедете. После стольких моих трудов.
        Билли сразу же проникается к ней неприязнью.
        Деревянный внешний облик дома в духе «Дома над водопадом» Фрэнка Ллойда Райта никак не соответствует тому, что внутри: мечта поджигателя, опасно покосившиеся стопки книг и бумаг, разбросанные по всем мыслимым поверхностям, запихнутые в шкафы, сплошным ковром покрывающие пол, скомканные и расправленные листы с изображениями сказочных персонажей и, насколько может судить Билли, картами и планами выдуманных мест и волшебных государств.
        - Смотрите, куда наступаете. - Дина осторожно пробирается по ковру иллюстраций и карт. Как там называлась эта игра, которой так раздражал Билли ее племянник, когда она видела его в последний раз на дне рождения его отца? Мальчишка перебирался с дивана на стул, со стула на кресло, заявляя, что пол - это раскаленная лава.
        - У уборщицы на этой неделе выходной? - язвительно спрашивает Билли.
        - Вам нужны эти документы или нет? - поворачивается к ней Дина. Она поднимает очки на переносицу. Это «хамелеоны», стекла темнеют на ярком свету, но в полумраке помещения они стали прозрачными, открыв карие глаза, устроившиеся в сплетении морщинок, но острые, как у хищника. - Если будете грубить мне в моем собственном доме, можете сами рисовать себе паспорта. Я знаю, что вы думаете. «Как я могу доверять ее работе, если у нее дома царит такой бардак?» А вы не задумывались над тем, как непросто держать все это в голове, сколько времени и кропотливого труда это требует, и нельзя допустить ни малейшей ошибки? Это означает, что нужно сохранять равновесие. Инь и ян. Вот здесь, - она стучит себя по голове, - все строго разобрано по полочкам, а тут раскидано в полном беспорядке. - Она поворачивается к письменному столу, разгребает бумаги и разноцветные карандаши и случайно задевает погребенный под ними планшет, отчего зажигается огромный экран, возвышающийся над хаосом. - Твою мать, куда я это положила?
        Зара и Билли переглядываются, на какое-то мгновение объединенные общим разочарованием и весельем. Билли поворачивается к экрану.
        - Не трогай! - резко бросает Дина.
        - Ты рисуешь комиксы?
        - Иногда. Я много что рисую.
        - У меня сестра художница. - Коул могла бы сменить карьеру. И в кои-то веки заняться чем-то полезным. Подделкой паспортов. И картин тоже, судя по всему.
        - Подумать только! Может быть, в следующий раз уже она нарисует тебе брунейский паспорт. Я же знала, что они должны быть где-то здесь! - Дина достает пухлый конверт из плотной бумаги. - Ну, вот и они.
        Однако Зара перехватывает конверт, опередив Билли.
        - Спасибо, - говорит она и засовывает его за пояс джинсов под куртку.
        «О, значит, вот мы как?»
        53. Коул: Страна матерей
        Автобусы извергают радугу сестер на улицы Майами-Бич, массой (или, скорее, «мессой», хочется сострить Коул, однако Мила по-прежнему держит ее на коротком поводке), и их встречают те, кто уже на берегу. Зрелище впечатляющее, вынуждена признать Коул, эта процессия в вечерних сумерках, распевающая гимны на мотив популярных песен. В настоящий момент сестры насилуют «Танцуй со мной» группы «А-ха», но получается на удивление красиво.
        Я знаю, что должна сказать.
        Я сожалею о своих прегрешениях.
        Сегодня мы должны обрести покой.
        Не останавливайся, Господь окружает нас своей любовью.
        Покайся со мной!
        (Покайся со мной.)
        Скажи это слово!
        (Скажи это слово.)
        Господь ждет тебя,
        Прости и ты меня!
        Лазерные лучи в ночном небе указывают дорогу, рассекая темноту над процессией. Коул наблюдает за идущей впереди Милой, танцующей и раскачивающейся в такт музыке, подпевая в полный голос своим еще красивым альтом. Ее очаровательная дочь. Которая всего через каких-нибудь несколько часов снова станет ее сыном.
        Он воскреснет! Аллилуйя!
        Они проходят мимо жилых домов к номеру 1111 по Линкольн-авеню и собираются на булыжной мостовой, проходящей между роскошными бутиками. Зеваки расступаются, снимают их на телефоны. Официантки кафе смотрят из окон, разинув рты. Сестры торгуют сувенирами, как на рок-концерте: простенькие золотые ожерелья с одним-единственным словом «прости», футболки с надписью «мой путь - покаяние», ароматизированные свечи.
        Храм представляет собой бывшую многоуровневую стоянку, которая по задумке архитектора должна была состоять из четких прямых линий, внушительная своей массивностью. Сестры собрались на всех уровнях, яркие рясы пестреют на фоне серого бетона. Они раскачиваются, поют и хлопают в ладоши, исполняя версию очередной популярной песни.
        Хлопай вместе со мной, сестра, если ты готова выслушать правду.
        Щедрость берет Милу за руку и протискивается сквозь толпу, чтобы привязать молитвенную ленточку к ограде; Вера следует за ними на цыпочках, бормоча молитву. Ленточки треплются на ветру. Блин! Ей тоже нужно было принести с собой ленточку? Полностью сосредоточенная на том, что будет потом, она не обращала никакого внимания на все это.
        Кто-то вручает ей свечу. Она успокаивает нервы, отщипывая от свечи воск, разминая его между пальцами, вылепляя из него толстых птичек, которые улетят отсюда.
        Щедрость о чем-то шепчется с Милой, указывая на женщин в белом, стоящих на балконе над ними.
        - Это Именованные. Та, что с темными волосами, это Эстер, слева от нее Рут, Ханна и Магдалина. Магдалина осуществляла мое Умерщвление.
        - Я жду не дождусь Умерщвления, - говорит Мила, достаточно громко, чтобы Коул ее услышала.
        Он тебя заводит, крошка. На самом деле он этого не хочет.
        «Это ничего, Дев, что в данный конкретный момент наш сын мне не очень нравится?»
        На второй уровень стоянки выходит струнный квартет, в черных платьях, с электрическими инструментами, немыслимые формы и космические изгибы; прожектор освещает музыканток, затем поднимается на один уровень выше, на молодую солистку в белом, изображающую ангела. Поразительно мощным сопрано солистка начинает гимн:
        - Господь дал нам силу и твердость…
        Затем еще один гимн, «Иерусалим», который подхватывают все присутствующие, и снова раздают свечи. Случайные прохожие, не являющиеся членами Церкви, также с улыбками принимают свечи, захваченные происходящим. Когда затихают последние ноты, прожектора поднимают свои лучи вверх, и Именованные расступаются, освобождая дорогу.
        Толпа суетится, гул голосов нарастает. Какая-то незнакомая сестра рядом с Коул начинает плакать. Мягкий луч света плавно движется по балкону над ними, следуя за матерью Низшей, выходящей к ним. Толпа дружно ахает. И тут оживает огромный экран, установленный под балконом, показывая, что мать Низшая стоит на прозрачной плексигласовой платформе, отчего кажется, будто она парит в воздухе. На ней небесно-голубое облачение, длинные золотисто-соломенные волосы ниспадают на плечи, на груди поблескивает ожерелье «Прости». Классический голливудский блеск, Кэтрин Хепбёрн[104 - Хепбёрн, Кэтрин (1907 - 2003) - великая американская актриса, ведущая актриса Голливуда на протяжении 60 лет, четырехкратная обладательница премии «Оскар».] в роли Девы Марии. Она поднимает руки, и толпа отвечает дружным ревом. Кто-то из присутствующих близок к обмороку.
        - Добро пожаловать, сестры! Радуйтесь вместе со мной, ибо вы благословенны, вас любят, и благодаря святой милости Господа вы прощены. - Динамики разносят ее голос по улицам, сильный и мягкий; такой и должна быть мать, всегда сгибающаяся, подобно тростнику в воде или дереву в бурю, дающая и дающая до тех пор, пока у нее остается хоть что-нибудь.
        - Сестры и души, сегодня замечательный день. Вы собрались здесь. Это просто замечательный день. Даже радостный. - По толпе проносится рябь смешков. Все внимают каждому слову матери Низшей.
        - И мы с радостью видим здесь новые лица. Спасибо. На нас снизошла благодать. И нам бы хотелось пригласить тех, кто еще не примкнул к Церкви, встать рядом с ними. Зажгите свечи. Обещаю, мы не кусаемся. И никто не будет пытаться ничего вам продать. Если только в вашем списке покупок нет вечного спасения! Шучу.
        В такой прекрасный день легко забыть, правда? Сияющее солнце, мороженое и волны, набегающие на пляж. Но мы помним, да? Даже в самые светлые мгновения мы храним скорбь, мы помним. Помним своих мужчин.
        Коул мысленно отмечает, какая у нее идеальная материнская фигура, «Низшая» только в том смысле, что она не отец. Она всегда знает, что делать, что лучше, куда направлять, которая заботится о своих детях: но только им дозволяется быть лишь детьми. Венди из «Питера Пэна»[105 - Венди - персонаж сказочных повестей шотландского писателя Дж. Барри о мальчике Питере Пэне, который не хочет взрослеть. В отличие от него Венди взрослеет и становится матерью.]. Для кого-то это просто замечательно.
        Но только не для тебя, крошка.
        «Да, извини. Как выясняется, ничто человеческое мне не чуждо, и я совершаю страшные ошибки». Но нужно держаться. Это не призвание. Мало просто быть матерью; для того чтобы делать дело хорошо, нужно в первую очередь быть личностью.
        - Теперь они здесь, с нами, - продолжает мать Низшая. - Они живут в наших воспоминаниях, в том, как мы каждый день почитаем их в своем сердце. Я хочу поддержать ваше стремление хранить память о своих любимых, о тех, кого больше нет с нами, о мужчинах, которых вы знали, которые жили в этом мире, и пусть теперь они живут в вас. Я хочу, чтобы вы зажгли свечу в своем сердце и сохранили пламя в радости и в горе, особенно в горе. Когда вы будете тонуть в страхах и сомнениях, неуверенные в каждом своем решении, пусть это пламя озарит ваш путь. Одна свеча - это ничто. Света едва хватит на то, чтобы кое-как видеть, но от одной свечи зажгутся другие, и если каждая из вас зажжет свечу…
        Служительницы идут сквозь толпу, зажигая свечи. Свет гаснет, стремительно накатываются сумерки. Коул понимает, что момент точно рассчитан: к тому времени как зажжется последняя свеча, станет совсем темно.
        - Тогда света у нас будет достаточно, чтобы справиться с любым мраком. Так помолимся же о том, сестры мои, чтобы нам было ниспослано прощение за все наши ошибки, за совершенные нами грехи, за все те моменты, когда мы сходили с праведного пути. Помолимся о том, чтобы найти благодать в нашей женственности, быть скромными, смиренными и добрыми, ласковыми и добродетельными, чтобы усмирять желания, гнев, отчаяние и повышать голос только в прошениях, молитве и хвале. Господь простит нам всё. Но вы должны попросить. Да будет с вами мир! - Она задувает свою свечу.
        - И с тобой мир! - повторяет толпа, ее слова и ее жест, и на какое-то мгновение все оказываются в полной темноте.
        - Ну вот, самый подходящий момент! - Коул хочет взять Милу за руку, но та отдергивает ее.
        - Мам, ну можно? Можно, пожалуйста? - с мольбой произносит она. - Щедрость говорит, что начнутся благословения. Мы сможем подняться к матери Низшей; она возложит на нас руки.
        «Только после моей смерти!»
        - Извини, малыш. Мы пришли, увидели, помолились, и теперь мы уходим.
        54. Майлс: Составные грехи
        Мама распахивает дверь автобуса и забирается внутрь. Она принимается словно безумная шарить под потолком, затем открывает потайное отделение и достает тряпку, в которую завернуто что-то пухлое. Пачки купюр.
        - Нам это понадобится, - говорит мама, после чего хватает его за руку и бежит по улице, прочь от Храма и от всей жизни, которую они построили.
        - Мама, какого хрена? Я хочу сказать, какого фига… какого черта? - поправляется Майлс.
        - Мы вынуждены так поступить. К тому же правительство Соединенных Штатов конфисковало все мое имущество. - Она затаскивает его в фойе гостиницы. Возможно, той самой, перед которой стоит скелет мамонта.
        - Мама, это грех!
        - Здравствуйте! - обращается мама к дежурной. - Будьте добры, вызовите нам такси. Спасибо. - Она ведет себя словно сумасшедшая.
        - Вы остановились у нас?
        - Нет, но мы занимаемся богоугодным делом. Всего один звонок? Вызвать такси? Господь вас благословит!
        - Ну хорошо, - вздыхает дежурная. - Куда вам нужно?
        - Маленькая Гавана - это ведь в центре, да?
        Дежурная вопросительно поднимает брови.
        - Обманный маневр, - подмигнув, шепчет мама.
        Через пять минут перед входом останавливается зеленое с белым такси.
        - Спасибо! Да будет благословен ваш день! - Мама тащит Майлса к машине, нарочито громко заявляя: - Маленькая Гавана! Ты рада, доченька?
        - Но нам ведь туда не нужно, да?
        Мама прикладывает палец к губам: тсс! Волдырь лопается, проливаясь прозрачной жидкостью на подбородок.
        - Блин! Ладно, будем считать это знамением свыше.
        - Ты скажешь мне, куда мы направляемся?
        - Не сейчас! - Она на взводе.
        - Ты не можешь принимать такие решения без меня! Ты должна мне сказать, что происходит.
        - Скажу. Обещаю. Попозже. Извините, водитель, мы передумали, вы можете отвезти нас в Уинвуд?
        - Вы клиенты, вы и заказываете музыку, - отвечает водитель. Это бабуля в очках в роговой оправе, склонившаяся к рулевому колесу. Не лучшая машина для бегства.
        Ночной Уинвуд бурлит высокооктановой жизнью. Майлс с матерью оказываются в праздничной атмосфере рынка под открытым небом; машины, торгующие всякой снедью, скейтодром, девушки, выполняющие трюки, скрежет роликов по дереву.
        - Куда мы направляемся?!
        - В Маленькое Гаити - но сначала мы должны поставить дымовую завесу. - Мама покупает бутылку содовой на деньги, материализовавшиеся из лифчика, после чего увлекает его в туалет.
        - Снимай свою «апологию»! Живо, живо, живо!
        - У меня под ней ничего нет! - возражает он.
        - У тебя под ней сорочка. Этого достаточно.
        - Да она меня едва прикрывает!
        - Ничего, ночь стоит теплая. Давай! Мы встречали женщин, на которых надето еще меньше.
        Он одергивает сорочку, которая на самом деле лишь длинная футболка, и с белыми кроссовками смотрится просто уродливо. Мама сворачивает «апологии» изнанкой наружу, чтобы не были видны «прости», запихивает их в мусорный бак и засыпает сверху другим мусором, поэтому ее рука оказывается перепачкана каким-то соусом.
        - Проголодался? - улыбаясь, протягивает ему руку она.
        - Фу! Нет!
        Мама пытается оторваться от воображаемого «хвоста», продолжая жить в сумасшедшем шпионском романе, в котором кому-то действительно есть дело до того, где они.
        Она машет рукой, останавливая другое такси, и ему хочется умереть со стыда за свои голые тощие ноги, у всех на виду.
        - Я хотел послушать проповедь! - возражает он.
        - Как-нибудь в следующий раз.
        Такси целую вечность выбирается с улиц, запруженных пешеходами, и вот наконец они мчатся по другому шоссе, сворачивают на другой съезд. В воздухе пахнет цветами. Местность вокруг снова становится запущенной, отчего Майлс решает, что мама передумала и они возвращаются в коммуну сестер. Но нет, рано он обрадовался.
        - Отлично, приехали, - говорит водителю мама.
        - Это же какая-то дыра!
        - Тетя Гиллиан живет здесь. - Она произносит это чересчур отчетливо.
        - Кто?
        - Выходи из машины, - шепчет мама. - Спасибо, сдачу оставьте себе.
        Они выбираются из машины. Нарисованный на стене Черный Наполеон[106 - Туссен-Лувертюр, Франсуа Доминик, прозванный Черным Наполеоном (1743 - 1803) - лидер Гаитянской революции.] взирает на них с непостижимой неуверенностью.
        Они идут по пустынной темной улице, мимо магазина лекарственных трав и церкви с заколоченными окнами, к маленькому зеленому дому, перед которым женщина поливает газон, в десять часов вечера, словно весь день не шел дождь.
        - Здравствуйте! - окликает ее мама. - Мы ищем магазин грампластинок «Пот и кровь».
        - No parlais American[107 - Я не говорю по-американски (искаж. фр.).], - отвечает женщина и поворачивается к ним спиной, бормоча что-то себе под нос.
        Майлс останавливается на месте как вкопанный. С него достаточно.
        - А ты не задумывалась, что мне, может быть, не хочется никуда ехать? Я счастлив, мама. Ты даже не спросила у меня! Все безнадежно обосрано, а ты только делаешь еще хуже! Мы как будто завязли в зыбучих песках, а ты думаешь: «О, я знаю, что поможет, как насчет того, чтобы вывалить нам на голову огненных муравьев, пожирающих плоть!»
        - Я стараюсь сделать как лучше, - говорит мама, но она даже не слушает его. - Это должно быть где-то здесь. Я взглянула через плечо водителя на навигатор.
        - Возможно, тебе пора прекратить стараться. Просто остановись.
        - Вот! - Неоновая вывеска, погашенная, потому что на дворе ночь и магазин грампластинок закрыт.
        Но соседнее заведение открыто. Бар, мигающая вывеска с космическим кораблем и названием: «Барбарелла».
        Вышибала, стоящая под вывеской, олицетворяет все, что пошло наперекосяк в этом мире, и Майлс чувствует себя еще более потерянным. Лицо вышибалы покрыто пирсингом всех цветов радуги, она в одном жилете из белой сетки, без лифчика, поэтому виден блеск колец в сосках. Все это так притягивает внимание Майлса, что он не сразу замечает трусики с огромным торчащим багровым членом, надетые поверх джинсов.
        - У нас строгий дресс-код, - кричит вышибала, перекрывая грохот музыки, выплескивающейся на улицу из озаренных неоном дверей.
        - Неужели мы должны ненавидеть себя еще больше? - говорит Майлс. Эта фраза получается жесткой, язвительной и холодной, и он цепляется за свой гнев - воздушный змей, который унесет его прочь.
        - Мила! - резко одергивает его мама. - Достаточно!
        - И никаких несовершеннолетних до восемнадцати лет.
        - Извините. Мы ищем Даллас. Она работает по соседству, в магазине грампластинок.
        - Еще одна подружка. Даллас - хозяйка этого заведения!
        - Мы можем ее повидать?
        Майлс пятится прочь, не отрывая взгляда от окурка, словно это самое увлекательное зрелище на свете, однако краем глаза видит дрожащую огромную багровую дугу члена вышибалы.
        Из клуба выходит еще одна извращенка, только так и можно ее описать, одетая как танцор из дешевого мюзикла, с прилизанными черными волосами и блеском накладной щетины.
        - Привет, красотки, - говорит она, закуривая. - Я Л?на. Чарли вас донимает?
        - Мы ищем Даллас.
        - О, кажется, она вас ждет! По-моему, вы должны были быть здесь два дня назад? Ну да ничего страшного. Идемте со мной.
        Л?на проводит их по коридору, выложенному как плиткой экранами, на которых показывают короткие видео с мужчинами, храбрыми, сильными, сексуальными. Майлс узнаёт кое-кого из них: Хан Соло с бластером, затем тот актер, сыгравший капитана Америку, Идрис Эльба[108 - Эльба, Идрис (род. 1972) - американский актер.], с обнаженной грудью, смеющийся, держащий на руках щенка, который лижет его в лицо; но многие откровенно странные, тощий чувак в очках с впалой грудью, толстяк в псевдоантикварном костюме и цилиндре, подкручивающий усики, бывший канадский премьер-министр. Образы случайные. И с нормальными видео перемежаются те, от которых Майлсу становится тошно. Сексуальные, вроде мужчины, преклоняющегося перед туфлей на шпильке, надетой на вытянутой женской ножке, или жилистая мужская рука на горле женщины, рот ее приоткрыт, черно-белая фотография мужской задницы с торчащим из нее наподобие хвоста кнутом.
        Они выходят из коридора сексуальных причуд в бар с красной кожаной мебелью и сценой, на которой какая-то любительница караоке измывается над хитом девяностых. Все официантки изображают мужчин в наглаженных костюмах, с мальчишескими прическами. Майлс морщится, осознав, что стеклянная витрина за стойкой заполнена не бутылками, а фаллоимитаторами.
        - Это что, секс-клуб? - спрашивает он.
        - Кябакура[109 - Кябакура - в Японии ночной клуб для общения с женщинами.], - говорит Л?на. - Выпивка, кабаре, караоке, привлекательная девушка, внемлющая каждому твоему слову, готовая пленить и очаровать тебя своим остроумием. Удовольствие на любой вкус, мы никого не судим. А если захотите в постель, это уже строго между вами и вашей знакомой.
        - Даллас? - Мама увядает, силы у нее на исходе.
        - Сюда.
        Л?на открывает дверь слева от сцены, которую Майлс ни за что бы не заметил. Они поднимаются по винтовой лестнице и проходят в боковое крыло, где группа женщин, одетых водопроводчиками, поправляет натянутые на искусственные выпуклости в промежностях комбинезоны.
        - А это что за смазливая мордашка? - говорит высокая девица, пытаясь схватить Майлса за подбородок. Вблизи он может прочитать лозунг, написанный на кармане ее рубашки: «Водопроводчик Большой Билл! С нашей помощью у вас забьет фонтан!»
        - Осади назад, Луиджи, - мягко останавливает ее Л?на.
        - Ему тринадцать лет, оставьте его в покое! - огрызается Коул.
        - Ух! Мамаша, его нужно отдать в фотомодели! Приводите его сюда, когда он станет совершеннолетним!
        - Не обращайте внимания на этих кретинок, - говорит Л?на. - Они слишком вживаются в роль.
        Проходя мимо гримерных, Майлс старается не смотреть на артисток и их наряды, оскорбление памяти мужчин. Они снова поднимаются по лестнице и наконец заходят в дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен».
        Хочется надеяться, что это Даллас, склонившаяся за столом. Свет проникает сквозь ее редеющие пепельно-серые волосы, образуя нимб и подчеркивая форму черепа. Не ангел, а ведьма. Старая, дряхлая, немощная карга в блестящем трико из зеленого велюра.
        Даллас откладывает ручку и смотрит на вошедших поверх очков.
        - Вы, должно быть, наши африканцы. Хм. Я автоматически предположила, что вы будете черными.
        - Мне часто приходится с этим сталкиваться, - говорит мама.
        Старуха с трудом поднимается на ноги и ковыляет к ним, тяжело опираясь на палочку. Помимо воли Майлс замечает, что рукоятка у палочки в виде серебряного члена.
        - Значит, это из-за вас столько шума, да? Не считай себя чем-то особенным. У нас тут работают полно мужчин-трансвеститов. Хотя ты будешь первым производителем спермы.
        - Но они же не настоящие мужчины!
        - Майлс! - Мама потрясена, это написано у нее на лице. - Где твое воспитание!
        - Нет, я хочу сказать, они… просто… - Он осекается. Ему хочется закончить: «Церковь учит, что тело - это храм, созданный богом для того, чтобы человек жил в нем, и нужно верить в его любовь и в то, каким он тебя сотворил». Но затем он вспоминает Щедрость и то, как она топила эту частицу себя до тех пор, пока та не утонула. Спасательный круг наоборот. Он сбит с толку, он устал постоянно быть в бегах. И еще ему хочется есть.
        - Вы торгуете секс-рабынями? - спрашивает Майлс, стараясь развернуть все наоборот, унять бурление у него в желудке, стиснутом Раковыми пальцами.
        Даллас ошеломлена, затем она широко улыбается, открывая желтые зубы.
        - Ха! Давай выясним все начистоту. Нет, извини, вынуждена тебя разочаровать.
        - Мы все лицензированные хозяева, благодаря Закону о сексе! - вставляет Л?на. - Мы платим за право ставить здесь свои спектакли. Слишком много, как кое-кто считает.
        - Надеюсь, ты не относишься к этим «кое-кому», - замечает Даллас, поднимая одну выщипанную бровь.
        - Я тут ни при чем, леди-босс! Я счастлива, словно устрица!
        - Снова ты о своем влагалище? - скрипит карга. - Кстати, дорогие, вы сами почти совсем голые. Л?на, окажи любезность, снабди этих замечательных людей какой-нибудь одеждой. Есть хотите? Принеси меню. Еда у нас хорошая, на «Мишленовскую» звезду[110 - Имеется в виду Красный каталог «Мишлен» - наиболее известный и влиятельный ресторанный рейтинг.]. Неофициально, поймите меня правильно, но мы знаем, чего хотят наши клиентки. Наши завсегдатаи - классные возбужденные стервы.
        Майлс хмурится, и Даллас хихикает.
        - Не воспринимай все так серьезно, малыш! Это же чистые фантазии. И как знать, иногда расцветает романтическое чувство. Настанет день, и ты полюбишь. Это так прекрасно. А сейчас мы с твоей мамой должны заняться делом. Нам нужно обсудить детали трансатлантического путешествия. Не хочешь сбегать вместе с Л?ной? Она подберет вам какую-нибудь одежду, даст чем перекусить и покажет, где устроиться на ночлег.
        Майлс сверлит мать лазерными лучами своих глаз, показывая всем своим видом: «Не заставляй меня идти вместе с ней, разве ты не видишь, что здесь происходит?» Но мама уже подпала под ведьмины чары, она опускается в кресло.
        - Все в порядке, Майлс. Здесь мы в безопасности. Так сказала Кел.
        55. Коул: Забыть о чести
        - Выпить не хотите? - предлагает Даллас. - Ухаживайте за собой сами. Мне нельзя чересчур перегружать ногу. Артрит - страшная штука. Когда слишком много времени работаешь на высоких каблуках, суставы безнадежно калечатся.
        - Вы были танцовщицей? - Коул наливает себе виски из графина на столике, глядя на фотографии на стене, изображающие молодую крашеную блондинку в джинсовой жилетке и высоких ковбойских сапогах - и только, оглядывающуюся через плечо назад, на свою голую аппетитную попку. Черно-белая фотография придорожного бара, вырезка из газеты за 1997 год: «Заместитель мэра Финикса задержан во время облавы в известном стриптиз-клубе». Виски обжигает ободранные губы, но тепло разливается по груди, расслабляет напряженные плечи. Господи, как же ей этого не хватало!
        - Лучшей в Аризоне. Добилась кое-чего и в 92-м открыла собственное заведение, «Диаблос». Должна вам сказать, удовлетворить мужчин гораздо легче, чем женщин.
        Возвращается Л?на с джинсами и клетчатой рубашкой. Переодеваясь прямо в кабинете Даллас, Коул приходит к выводу, что это маскарадный костюм из серии «папа-бухгалтер».
        - Не беспокойтесь насчет мальчишки. Он смотрит телевизор. На кухне ему приготовили гамбургер с цукини. Я подумала, зелень ему не помешает. У меня у самой тоже были дети, - говорит Л?на. - Я знаю, что это такое. Их уже нет в живых, можете не спрашивать. Сопутствующие инфекционные заболевания.
        - Простите. - Коул чувствует, какими фальшивыми звучат эти слова, затасканные бесконечным повторением, не только в Церкви, но и в каждом разговоре с начала проклятой эпидемии. Это не утешение, а признание общей боли.
        - Да, вот как все получилось, - вздыхает Л?на. - А вы сами не хотите гамбургер? С грибами, мой любимый, особенно с острым корейским соусом.
        - Это было бы просто замечательно. - Как будто ей есть какое-то дело до еды: в настоящий момент она готова есть опилки.
        - А теперь я уполномочена сказать вам, что, хотя ваш рейс уже оплачен и сегодня ночью вы должны подняться на борт, есть мнение, что вы должны остаться и вступить в борьбу за свои права, - говорит Даллас. - Ваше дело может стать знаменательной вехой. Подумайте о других семьях. Других мальчиках и их матерях, застрявших там, где они не хотят быть.
        - Нет. Спасибо. Я уже думала об этом. Мы просто хотим вернуться домой. Я не хочу спорить с вами и с кем бы то ни было еще. Не хочу быть подопытной крысой, завязшей в юридической трясине. Мы хотим вернуться домой.
        - Разумеется. Иногда просто не хочется ввязываться в неприятности. Когда мой бывший муж подал на меня в суд, требуя отдать ему клуб, я уступила ему и стала библиотекаршей. Не смейтесь. Я собрала вещи, перебралась в Нью-Мексико и получила диплом на вечерних курсах.
        Коул подумывает о том, чтобы налить себе еще виски, но нет, ей нужно сохранить голову трезвой.
        - Знаете, - подначивает она Даллас, - обыкновенно происходит обратное: библиотекарша снимает очки, распускает волосы и дает свободу спрятанному в груди сексуальному котенку. Стриптизерши не вешают на стену туфли на шпильках, чтобы засесть за каталогами.
        - Вы не слишком-то заводитесь. Что определенно можно сказать про падших женщин - так это то, что они определенно неуклюжие.
        - И как раз тогда, когда ты думаешь, что наконец выбралась…
        - Ты падаешь снова. Вся штука в том, чтобы падать лучше и красивее, чем в предыдущий раз. Падать стильно.
        - Вы сказали - сегодня ночью? - вдруг доходит до Коул. - Прямо сегодня ночью?
        - В два часа. Мы отплывем от частного причала в Саут-Бич и доставим вас на борт. Катер поведет Л?на. Переправит вас на «Принцессу Диану», это бывший контейнеровоз, в настоящее время стоящий на якоре в международных водах, перед тем как двинуться в долгий обратный путь на Филиппины. Он сможет остановиться рядом с Африкой…
        - Это не континент, а страна, - машинально поправляет Коул. - Извините, получилось автоматически.
        - Где-нибудь у африканского побережья. Где именно, будет решено по пути.
        - Моя сестра. Я не знаю, успеет ли она добраться сюда вовремя, до двух часов ночи. Вы можете дать мне координаты причала? Чтобы мы встретились там?
        - Ваша подруга ни словом не обмолвилась о третьем пассажире.
        - Ситуация изменилась. Долго объяснять.
        - Ладно, деньги ваши. Но вам нужно позвонить ей, выяснить, где она, успеет ли добраться сюда. Я не хочу ни у кого отнимать время, потому что время дорого стоит. Что касается документов, вы берете паспорта двух моих девочек. Ну да, трех. Что, конечно, низко и подло - красть документы у тружениц секса. Как вы могли? - мрачно подмигивает старуха.
        - Наверное, мы низкие и подлые люди. - Коул достает украденный телефон и отправляет указания на электронную почту Билли, напоминая не опаздывать.
        - Вам уже приходилось проделывать такое раньше? - спрашивает она у Даллас.
        - Милочка, я занималась подобными вещами всю свою жизнь. «Женская железная дорога»[111 - По аналогии с «Подземной железной дорогой» - тайной системой, применявшейся в США для организации побега негров-рабов и их переправки из рабовладельческих штатов Юга на Север.]. Раньше мы помогали жертвам домашнего насилия. Теперь таких меньше. Но по-прежнему бывают. Впрочем, в этом нет ничего удивительного.
        Коул готова потонуть в ее голосе, в ее рассказах. Всему виной тепло кабинета, алкоголь, предвкушение безопасности.
        - Спасибо.
        - Спасибо вашей подруге Кел. Взяла кредит, чтобы заплатить за вас. - Старуха поднимает брови, увидев удивление Коул. - Милочка, вы думали, что за дорогу через Атлантику можно расплатиться какими-то жалкими несколькими сотнями долларов?
        И тут в кабинет врывается Л?на на грани истерики.
        - Быстрее, пожалуйста! Я не знаю, куда он пропал. Он сказал, что хочет выпить воды. И теперь его нет нигде в клубе. Простите!
        Коул поскальзывается на лестнице - так она спешит спуститься вниз. Она падает на копчик, у нее перехватывает дыхание. Схватившись за перила, она поднимается на ноги, все ее тело болит, все шрамы Умерщвления отзываются тупыми отголосками страха, стиснувшего ей грудь.
        - Майлс! - кричит она, выбежав на улицу. Она хватает вышибалу за грудки. - Где он? Куда он пошел? Почему вы его не остановили?
        - Ваш ребенок? Я его не видела. Разве его нет внутри?
        - Должно быть, он вышел через черный вход, - говорит Л?на. - В переулок. Простите, простите!
        Коул отрывается от них. Выкрикивая его имя, всматриваясь в темноту в поисках характерной копны волос, широких шагов.
        - Майлс! - завывает она в ночи.
        - Майлс!
        Дождь усиливается. Клетчатая рубашка промокает насквозь, волосы прилипают к черепу.
        Думай, крошка!
        56. Билли: Математика путешествий
        Во Флориде идет дождь, косые потоки воды застилают огни уличных фонарей, отражающиеся в бескрайних водных просторах по обеим сторонам от узкой полоски дороги, скользкой и блестящей в лучах фар. «В воде аллигаторы, - думает Билли, - невидимые чудовища, прячущиеся на глубине».
        Давным-давно они с Коул придумали эту детскую фразу: «До завтра, аллигатор!» Так они заканчивали разговоры по телефону и сообщения по электронной почте, еще когда это происходило регулярно. Говорили. Говорили по-настоящему. Когда такое было в последний раз? До того как Коул стала нудной. Скучные послания о своей одомашненной животной жизни, Майлс, Майлс и еще раз Майлс, долгие семейные письма, которые Коул посылала первые годы, с десятком прикрепленных фотографий, подтверждающих то, что это действительно человеческий ребенок. Билли перестала даже распечатывать конверты. Она слышала, как Майлс использовал эту фразу в «Атараксии», в разговоре со своей веснушчатой подружкой. Но на самом деле фраза принадлежала только им двоим. Ей и Коул. Они проверяли, как долго смогут подбирать к ней рифмованные продолжения. Жестокость может быть разновидностью любви; издевки и бомбы правды. Кто еще покажет тебе твою истинную сущность, все твои бородавки и изъяны, как не твоя родная кровь? Она оказывала своей сестре любезность.
        Зара за рулем, Билли сзади, заряжает телефон, дожидаясь новых сообщений от Коул. Ничего с тех пор, как она час назад ответила на загадочное послание сестры:
        Отплываем сегодня ночью! Мы готовы. Полностью готовы. В безопасности. Ты где?
        Мы в безопасности. В секс-клубе. Не спрашивай. Целую.:)
        Дай номер, по которому тебе позвонить.
        На что Билли беззаботно ответила:
        Плохая девчонка, ты очень шустрая! Я спешу к тебе.
        Дождитесь меня, хорошо?
        Я уже в пути. Тороплюсь как могу.
        Мы здесь заодно. Помни!
        Дождитесь меня.
        Спешу к тебе, на бороде, быть беде. Она отправила номер телефона Зары, но ответа нет. Ни одного слова. Пусть Коул только попробует снова напортачить! Пусть только попробует струсить и дать деру, потому что Билли, если потребуется, сожжет дотла весь город, невзирая на дождь, чтобы их найти.
        - Мне нужен пистолет, - говорит она Заре.
        - Ты не умеешь им пользоваться.
        - Неправда! Что, трудно научиться?
        - У нас только один пистолет. Мой.
        - По-моему, это недостаточная предусмотрительность, - жалуется Билли. - Нам следовало подготовиться лучше. Как знать, с кем связалась моя сестра. - С монашками и проститутками. От хороших привычек к плохим. Но она обратила внимание на то, что куртка Зары лежит на заднем сиденье рядом с ней, вместе с бутылкой бурбона в бумажном пакете, купленной на последней заправке, к которой она постоянно прикладывается, чтобы унять поющие нервы, а также пакетиком говяжьей нарезки, слишком красной и слишком соленой, чтобы ее можно было есть, и обертками от гамбургеров от последнего перекуса в пути. Билли шуршит бумажным пакетом, скрывая шорох своей руки, проникающей под куртку, и да, она вытаскивает пухлый конверт со свежеотпечатанными фальшивыми паспортами.
        Их три. Два кроваво-красных с гербом из средневековых львов, оплетенных лавровым венком, и словами «EUROOPA LIIT EESTI PASS» на обложке. Билли понятия не имеет, что это означает, твою мать. Внутри написано «Эстония», над фотографией Зары, теперь она Александра Колга. Ее паспорт на имя Полины Трейи. Она надеется, что никто не заставит ее говорить по-эстонски, и какого черта к ней прилипла эта «Полина»? Это чем-то похоже на дешевый джин, из тех, что пожирают кости.
        Третий паспорт ярко-красный, с полумесяцем и крылатым жезлом, накрытым молитвенно сложенными руками. «Султанат Бруней» золотым тиснением, под каракулями на каком-то незнакомом языке, арабском или урду. Билли раскрывает паспорт и встречает Майкла Заина Саллаха, тринадцати лет, гражданина Брунея. Умн?. Он смуглый, сойдет за азиата, а Бруней - это очень хорошо. Значит, покупательница непристойно богата - это Билли и так уже известно, - но также это страна, в которой с Майлсом будут обращаться как с принцем. Вероятно, он и есть принц, его приемная мать султанша. Или шейхша? Кажется, шейхи в Эмиратах. У Билли довольно смутные представления о геополитической номенклатуре и правящих классах. Главное - Майлс будет жить во дворце, ни в чем не нуждаясь. Чего еще может желать для своего сына любая мать?
        Но где же четвертый паспорт? Где паспорт Коул? Вместе с документами, удостоверяющими то, что она иностранная няня, работающая у богатых клиентов? Ничего этого нет. Они так не договаривались. Эти сволочи не сдержали свое обещание.
        И тут у Билли в руке звонит телефон. Она вздрагивает от неожиданности.
        - Коул?
        Разобрать слова трудно. Голос в трубке плачет. Полный отчаяния. Как когда папа упал со стремянки, и Коул не могла выдавить ни слова. Но тогда все кончилось хорошо, папа лишь сломал руку. И сейчас также все будет хорошо. Если Коул будет сотрудничать.
        - Билли! О господи, Билли!
        - Так, успокойся. - Билли приходит к выводу, что ее сестра догадалась о том, что они задумали. Обман раскрылся. И Коул снова исчезнет, а ей опять придется повсюду ее искать. Однако оказывается, что на самом деле все гораздо хуже.
        - Это Майлс, он пропал. Он пропал, и я не знаю, где его искать!
        - Что там? - спрашивает Зара.
        Билли подается вперед и шипит уголком рта: «Тсс!» Блин! О блин, блин, блин! Она труп. В придорожной канаве. Канава-расправа.
        - Коул, - говорит она, - чувиха, успокойся! Ты где? Мы его найдем. Мы с тобой. Два мушкетера. Скажи, где ты. Я спешу к тебе.
        - Хорошо, - всхлипывает на том конце Коул. - Хорошо.
        - Ладно, хватит скулить, мы идем к тебе. - Твою мать, она сказала «мы». - Но Коул в истерике и ничего не замечает. И как она могла допустить это, твою мать? Как она могла так поступить с ней, твою мать? Кто теряет своего ребенка? Плохая мать. Худшая из худших. Та, которой на него наплевать. Не можешь удержать своего ребенка - значит, ты не заслуживаешь того, чтобы быть рядом с ним. Ему будет лучше в Брунее. «Ты бестолковая долбаная сучка!»
        - Пожалуйста, поторопись!
        - Да. Тороплюсь. Бегу! - Билли заканчивает разговор, и телефон пищит, сообщая о пришедших координатах. Билли открывает навигатор, моля бога о том, чтобы система геопозиционирования работала. Спутники, не подведите! Она прикончит эту гребаную Коул!
        - Всё согласно плану? - спрашивает Зара, и в ее голосе звенят сосульки.
        - Никаких причин для беспокойства. - Билли отвинчивает крышку бурбона и делает глоток. - Всё под контролем.
        - Я бы не хотела, чтобы ты мне лгала.
        - Все в порядке, твою мать, все замечательно. Мальчишка играет в прятки. Глупые детские игры, он постоянно отмачивает такое, а моя сестра запаниковала из-за ничего.
        До завтра, аллигатор.
        И завтра поутру я предам свою сестру.
        57. Майлс: Кем тебе нужно быть
        Он находит дорогу обратно к Храму, словно направляемый рукой Господа. Помогла дама в винном погребке, вызвавшая ему такси. Он сказал ей, что ему нужно вернуться к маме, так как он сбежал из дома, но потом передумал и решил вернуться. Формально правда. Он не солгал. Женщина строго отчитала ее, и другая посетительница предложила отвезти его, но она уже здорово набралась (ты не должен отравлять свое тело ядами), и вдвоем они сошлись на том, что такси будет лучше.
        Таксистка пытается завести с ним разговор, но он ее одергивает.
        - Моя мама запрещает мне разговаривать с незнакомыми людьми.
        Они пересекают широкое пространство черной воды; единственный звук - радио в машине, исполняющее песни на незнакомом языке. Наверное, испанском, со звенящими барабанами, подчеркнутыми ритмичными гитарами.
        Такси высаживает его у магазина спортивной обуви, потому что он сказал, что их квартира прямо наверху. Полная ложь, но он помолится о прощении позже.
        Теперь здесь значительно спокойнее, чем прежде; он видит парочку в искрящихся платьях и туфлях на шпильках, направляющуюся в ночной клуб, женщин, выходящих из кинотеатра. Из немногих баров, которые еще открыты, доносится шум веселья. Люди ищут любовь, хорошее времяпрепровождение. У них нет никаких забот. Они считают, что это обыкновенная нормальная жизнь, не в силах понять то, что Господь призвал его обратно. Выполнить то, что нужно сделать. Отдернуть покрывало и высказать вслух то, что нельзя произнести.
        Он подходит к Храму, стесняясь одежды, которую ему дали: блестящих штанов из водоотталкивающей ткани, вероятно, предназначенных для плавания на яхте, и серебристой футболки, чересчур тугой в воротнике. Ему не хватает его «апологии»; как хорошо было бы вытащить ее из мусорного бака, куда ее выбросила мама, и пусть она была бы перепачкана зловонными объедками. Он вспоминает, как однажды разыграл папу, измазав пальцы шоколадным маслом и притворившись, будто это собачье дерьмо; он гонялся за папой по всему дому, а затем - о ужас! - облизал пальцы. Как ему хотелось бы снова стать тем глупым малышом.
        Однако когда он подходит к позолоченному мраморному входу, ведущему в здание, дверь оказывается запертой. Он стучит в стекло, машет рукой охраннице, читающей книгу, закинув ноги в черных ботинках на стол так, что видны разноцветные конфетти, прилипшие к подошвам. Но та показывает на часы, пожимает плечами и беззвучно произносит: «Приходи завтра!»
        Он снова стучит в дверь, сильнее. Охранница качает головой, поджав губы, и отмахивается от него.
        - Закрыто! - кричит она, громко, чтобы было слышно через стекло.
        - Мне нужно войти. Я должен увидеть мать Низшую.
        - Завтра.
        - Пожалуйста!
        Охранница решительно качает головой. Он с силой колотит по стеклу обоими кулаками, отчего то дребезжит. Охранница встает, подходит к двери и опускает защитные жалюзи, отгораживая его от искупления.
        Все в порядке. Все в порядке. Господь проверяет его. Только и всего. Это испытание.
        - Юная леди, с тобой все хорошо? - спрашивает бездомная, опираясь на тележку из супермаркета, заполненную всяким хламом: старый тостер, сломанный вентилятор, подушка в протертой наволочке, из которой лезет пух. - Помощь не нужна? Я могу кого-нибудь найти. Где твоя мама?
        - У меня все в порядке. Честное слово. - Дыхание застревает у него в груди, боль стискивает желудок.
        - Помочь тебе найти твою маму?
        - Вот ее-то я как раз не хочу видеть, блин! - Он разворачивается, сглатывая всхлипывания.
        - Эй, послушай, тебе следует быть осторожнее, в таком наряде! - окликает его бездомная. - Кто-нибудь может по ошибке принять тебя за настоящего парня.
        Он возвращается на набережную. Если ты заблудился, возвращайся туда, где ты в последний раз знал, где находишься. Не так ли гласит общепризнанная мудрость? В бойскаутах он продержался всего три месяца. Лучше играть в видеоигры, чем ставить палатки и разводить костры. Но в этих густых зарослях, скрывающих все из вида, стоит зловещая тишина, и он понимает, что за шумом прибоя и приглушенным ритмом музыки, доносящимся с пляжа, не услышит, если к нему подкрадутся сзади. Гостиницы в этой части города погружены в темноту, слабые отсветы фонарей отражаются в холодных черных стеклах. Щедрость ошибалась: они заселены далеко не все.
        Он не знает, куда направляется. Он просто идет. Приблизительно на звуки музыки, то есть к жизни и другим людям, может быть, к тем детям, которых уже видел, или к девушкам в бикини, которые, насколько он может судить, так и не добрались до «Ликования». Прямо перед ним дорогу перебегает крыса, и он, вскрикнув, отскакивает назад.
        Вдруг до него доходит, что он, повинуясь пространственной памяти, вернулся к мамонту. Все эти глупые поиски сокровищ в «Атараксии». Он садится на жесткий дощатый настил, в темноте, совсем один, и обхватывает себя за колени, причитая. Кажется, мама рассказывала, что кошки мурлычут, успокаивая себя. Информация, полученная от мамы. Она всё портит. Всё и всегда.
        Негромкий шорох в темноте. Еще одна крыса, или Раковые пальцы, ползущий с пляжа на своих длинных заплесневелых пальцах, в свете луны, пробивающемся сквозь тучи, его плоть того же бледно-молочного цвета, что и песок. В груди у него сжимается комок страха, пронизанный болью.
        - Мила? - В голосе звучит изумление.
        Майлс тоже не может в это поверить. Он бросается в объятия Щедрости.
        - Что ты здесь делаешь?
        - Я хотел вернуться назад… - У него дрожит голос. - А ты?..
        - Искала тебя. Я была сама не своя. На протяжении нескольких часов бродила по этой части города, с тех пор, как вы пропали. Мы все вас искали, но остальные вернулись обратно. Я осталась одна. Почему - не знаю. Рука Господа.
        - Мама… Она хочет… чтобы мы ушли. И мы ушли.
        - А, - говорит Щедрость. - Но ты сейчас здесь.
        - Я не знаю как быть.
        - Ну, - поставленным голосом произносит Щедрость. Усевшись на настил, она откидывается спиной на ограждение и хлопает ладонью рядом с собой. - Люди постоянно покидают Церковь. Ты это знаешь. Это огорчительно, но каждый человек должен сам найти свой путь, и иногда люди возвращаются. Как ты. Твоя мама сбилась с пути, но это не означает, что она больше никогда его не найдет. Господь приведет ее к нам так же, как он привел тебя. Вот только ты не можешь жить с нами без своей мамы. До твоего совершеннолетия. Это не балаган. - Она шутливо тычет его в плечо. - Где сестра Терпение? Идем ее искать? Уверена, я сумею ее убедить.
        - Садится на катер. Не знаю. Там был секс-клуб. «Барби»-что-то там, с ракетой на вывеске. Это было ужасно. Зачем мама привела меня туда?
        - Она привела тебя в секс-клуб? - Щедрость потрясена. - Это… возмутительно! Это противозаконно! Твою мать могут лишить права опеки за то, что она подвергла тебя такому.
        - Я не хочу этого! - Они проделали такой долгий путь как раз ради того, чтобы их не разлучали. Тогда почему же он убежал? У него в голове все смешалось. «Господи, ты этого хочешь? Тебе нужно, чтобы я был таким?»
        - Дочь моя, я вижу, что тебе больно. Позволь мне помочь тебе. Я твой друг.
        - Мне нужно кое в чем тебе признаться. Это плохо. Это тайна. - Длинные тонкие пальцы крепко сжимают его внутренности.
        - Судить может только бог.
        - Я… - Слова застревают у него в горле. «Трусливая тряпка!» - Я мальчик. Я имею в виду, биологически.
        Щедрость ошеломлена. Он видит, как ее губы беззвучно шевелятся под «речью».
        - Как пророк, - шепчет она. Ему ненавистен благоговейный восторг в ее голосе. - Ты Илия, пришедший вновь, перед великим и страшным днем Господа, чтобы возродить сердца отцов в их детях, и сердца детей в их отцах!
        - Я смогу остаться в Церкви? Может быть, для меня найдется место. Как для мальчика. Вместе с моей мамой?
        - Наши молитвы услышаны! - Кажется, она плачет? - Господь выполнил свое обещание. Ты - дар жизни. Ты несешь в себе величайшую благодать. Семя, которое даст цветы повсюду.
        - Нет! Не надо! Только не ты! - Он вскакивает на ноги и в отчаянии со всей силы пинает ограждение. - Ну почему все… Я просто хочу быть нормальным! - кричит он, обращаясь в ночную темноту. - Я не извращенец, нет. Я тот самый, кого ты знала. Ничего не изменилось. Я просто ребенок. Ребенок! - Он всхлипывает.
        Щедрость решительно поднимается на ноги.
        - Идем.
        - Куда? Мы возвращаемся в Храм? Я пробовал, но он заперт, а мать Низшая… мы повидаемся с ней? - С надеждой. Со страхом.
        Щедрость качает головой:
        - Нет. Мы отправляемся искать твою маму. Нам нужно вернуть ее в паству.
        58. Коул: Поисковая партия
        Л?на везет ее обратно к Храму радости, так быстро, как только позволяют ограничения скорости, но когда они добираются туда, все уже наглухо закрыто, размокшие от дождя молитвенные ленточки валяются на асфальте подобно мертвым червям. Ветер отрывает одну и уносит вдоль улицы, закручивая в спираль. Снова начинается дождь. Толпы рассеялись, магазины на соседнем бульваре закрываются.
        Майлса нигде не видно. Ее сын не ждет под сенью стоянки, превращенной в собор, обхватив себя руками за грудь, с мокрыми от дождя волосами.
        Ну же, крошка, признайся, ты ведь не ждала этого.
        Коул подается вперед, напряженная, сгорбленная, и Л?на тут ни при чем. Она говорит непрерывно, стараясь пробиться сквозь страх, ядовитым газом заполняющий салон машины.
        - Вы примкнули ко Всем печалям? Господи! Неудивительно, что вы постарались вырваться. Там знали, что он мальчик?
        - Нет. Этого никто не знал.
        - Все в порядке, - успокаивает ее Л?на. - Все в порядке. Мы его найдем, не плачьте. Я однажды потеряла свою кошку, ее не было целую неделю, вероятно, ее случайно заперли в гараже, потому что она вернулась жутко тощая и съела за пять минут три банки корма.
        - Майлс не потерявшаяся кошка.
        - Знаю. Я просто старалась помочь… черт. Простите. - На лице смущение. - Простите!
        - Я больше не хочу слышать это долбаное слово! - Она близка к обмороку. От тревоги, горя, ужаса. И от голода. Она так и не съела этот чертов гамбургер. Ну как она могла так расслабиться? Она же знала, должна была знать, как глубоко проникли эти крючки. Стокгольмский синдром.
        Это нормально. Подростковый бунт.
        «Твою мать, Дев, он мог бы выбрать для этого другое время!»
        - Ну хорошо, куда дальше? - спрашивает Л?на, как можно более беззаботным тоном.
        - Есть лагерь отдыха для всех отделений Соединенных Штатов. Если кто-нибудь нашел Майлса… - Например, Щедрость, вечно старающаяся взять его под свое крыло. - …его отвезут туда.
        - Значит, лагерь отдыха, - говорит Л?на, направляясь к мосту, ведущему обратно в Майами.
        В домах на маленьком островке горит свет, слышны женские голоса, распевающие гимны. Если бы Майлс был там, если бы стало известно, что он мальчик, шума было бы гораздо больше. Нельзя было разрешать ему присутствовать на «Ликовании». Как знать, возможно, он сейчас в личных покоях матери Низшей, проходит Умерщвление или, что еще хуже, обожествление.
        Из будки охранника появляется заспанная сестра и подходит к остановившейся перед шлагбаумом машине, направляя на нее луч фонарика.
        - Чем могу вам помочь? - спрашивает она.
        - Я сестра.
        - Вы сняли «апологию»? - В ее тоне явственно сквозит неодобрение.
        - Я сбежала.
        - О! О, хвала господу! Сестра Терпение, да? Все вас искали. Мы так беспокоились! Мы молились за ваше благополучное возвращение.
        - Простите, - сквозь стиснутые зубы выдавливает Коул, стараясь выразить свою вину. Но ничего этого в ней больше нет.
        - Вы прощены, разумеется, прощены. Знаете, такое бывает. Сомнение - это отмычка в руках дьявола. - Она опускает голос, радуясь возможности посплетничать. - А правда вы украли деньги своего отделения? О, и это видео! В компании неверующих девиц на той жуткой выставке. Говорят, Мила набросилась на них. Сама я не видела, но все только и говорят об этом. Для Церкви это очень плохо. Вы навлекли на нас позор. Мать Низшая очень расстроена.
        - Раскаяние - это дело всей жизни, - говорит Коул и начинает: - Моя дочь… - В тот самый момент, когда монашка спрашивает: - Но где же ваша дочь?
        - Ее здесь нет? - говорит Коул.
        - Разве она не с вами?
        - Поклянись, что ее здесь нет! - рычит Коул. - Душами своих мужчин!
        - С какой стати она должна быть здесь? - заикается монашка. - Она должна быть с вами. Это вы ее мать.
        - Едем! - бросает Л?не Коул. Цепенея от ужаса. Если Майлса здесь нет… он может быть где угодно. В любом месте Майами. С кем угодно. У торговцев мальчиками. У похитителей. В полиции. Мертвый в придорожной канаве. Пропал. А она, возможно, никогда этого не узнает. Весь город - огромная черная дыра, в которую провалился ее сын.
        - Куда? - спрашивает Л?на, быстро разворачиваясь в три приема.
        Монашка бежит следом за ними, колотя по багажнику.
        - Сестра Терпение! Сестра Терпение! Мы вам поможем!
        Ты знаешь куда. Выбора нет.
        - В полицию. - Коул с трудом глотает комок в горле. - В ближайший полицейский участок. Вы знаете, где это?
        - Да. Конечно. Но… вы уверены?
        Выбора нет.
        И это почти облегчение.
        «Дзинь-дзинь». Детская игра. Как она называется в Америке? Девон ей говорил. «Поговори со мной». Когда они с Билли были подростками, в нее играли по телефону. Девочки в школе звонили из телефона-автомата - ха, помните, были такие? - набирая наугад случайный номер. Розыгрыш. Попытка убедить ответившего человека в том, что он выиграл в каком-то конкурсе, и заставить его ответить на тривиальные вопросы. У Билли это получалось бесподобно, она говорила так убедительно, что иногда Коул начинала ей верить.
        Поэтому когда по дороге в ближайший полицейский участок на телефон Л?ны звонят, Коул сперва думает, что это страшная шутка. Л?на говорит, ведя машину, зажав телефон между подбородком и плечом, что опасно. За такое могут арестовать.
        - Это Даллас. Она говорит, в клуб пришла монашка, - передает Л?на. - Вместе с ней Майлс. У него все хорошо. С ним все в порядке!
        - Что?
        - На. Поговори с ней сама.
        - Коул?
        - Майлс там?
        - Да, котенок. Дыши глубже. Все будет хорошо. Но мне нужно, чтобы ты поскорее забрала их. Твоя святая подруга плохо действует на клиенток.
        - Я хочу поговорить с ним.
        - Малыш, мама хочет сказать тебе пару слов.
        - Мама?
        - Майлс, если ты еще раз… О господи! - Тесно переплетенные ярость и облегчение, сердце полыхает огнем. - Я думала, что тебя нет в живых! Я думала…
        - Мам, извини, я не хотел…
        - Все в порядке. Я тебя люблю. Оставайся там. Хорошо? Никуда не уходи. Оставайся на месте.
        - Хорошо, мама! - Она буквально чувствует, как он закатывает глаза. А насколько он зол на нее? Ей хочется смеяться и плакать, и что-нибудь разбить. - Подожди, мама. Даллас говорит, что мы должны встретиться на причале.
        - Нет! Я хочу, чтобы ты оставался там. Я тебя заберу. Оставайся на месте. Никуда не уходи!
        Приглушенный шорох телефона, который передают из рук в руки.
        - Слушай, мамаша, - говорит Даллас, - ты еще успеешь на катер. Но только если отправишься прямиком на причал. Я доставлю тебе твоего щенка.
        - Нет! Я должна его увидеть.
        - Поторопись, пока не будет слишком поздно. Пока твоя подруга-монашка не разболтает всем, если ты понимаешь, о чем я. Поверь мне, я привезу тебе твоего сына. Клянусь честью шлюхи!
        Она разрывается. Разрывается на части. Один раз она чуть не потеряла сына. И еще много раз до того.
        Что такое жизнь без доверия, крошка?
        И нужно помнить, что их тайна теперь известна всем. Они близки к цели. Так близки. В миллионный раз Коул жалеет о том, что ей приходится пройти через все это одной.
        - Хорошо, - говорит она. - Встречаемся на пристани. - Она тычет красную кнопку и держит телефон в руке. Переполненная чувствами. После чего издает вопль. Чего - она уже сама не знает. Чего-то первобытного, вырвавшегося из груди матери.
        - Эге! - вторит ей Л?на. - Вы возвращаетесь домой!
        - Мы возвращаемся домой. - Словно если она произнесет вслух, это станет реальностью. - Черт! Мне нужно позвонить сестре.
        Волны ударяют в причал. Пришвартованные яхты образуют призрачный лес из мачт на фоне пальм. Многие пальмы расщеплены, обломанные листья торчат в стороны подбитыми крыльями. Недавно здесь бушевал сильный шторм. Еще одно последствие климатического хаоса. Сломанные ветки устилают землю ощетинившимися баррикадами. Выброшенная на берег яхта лежит на боку, среди поваленных деревьев. Дождь утих до переменной мороси.
        Ошибка. Она совершила ошибку. Ну где же они? Она ходит взад и вперед по пристани, то и дело поглядывая на телефон. Щедрость и Майлс в микроавтобусе, позаимствованном у Церкви, Билли, спешащая к ней через весь город. Не надо было отпускать Л?ну.
        - Ты уверена? - спросила та. - Точно уверена?
        Но она не хочет больше ни о ком думать. Не хочет привлекать внимание случайных прохожих. Достаточно одного лунатика, расхаживающего взад и вперед по пристани среди ночи под дождем.
        Семнадцать минут до подхода катера. Времени в обрез. В двадцать лет Коул работала менеджером в реалити-шоу, посвященному путешествиям по всему земному шару, что не так уж отличалось от работы старшим дизайнером в студии, где она провела несколько лет, прежде чем стать профессиональным художником. Там тоже время имело решающее значение. И еще крики за сценой, паника, лихорадочные телефонные звонки с целью выяснить, готово ли следующее препятствие на пути участников, спешащих к конечной цели. Нужно было бы подготовить страховочную сетку. Первая команда, которая доберется до нее, получает в награду иммунитет от ЧВК.
        Время. Если они пропустят катер, им придется ждать недели, а то и дольше. И оставаться в Майами будет небезопасно. Особенно если Церковь узнает про Майлса. Это их лучший шанс, их единственный шанс.
        Тебе помогут вера. И Щедрость.
        Ну да, конечно. Если только у нее нет каких-то своих мотивов. Что, если она приведет сюда все «Ликование»? Но Коул готова к этому. Готова драться. В своем теперешнем состоянии она перегрызет кому-нибудь глотку.
        Теперь ты жалеешь о том, крошка, что выбросила ружье в канаву?
        Коул останавливается, глядя на полузатонувший скутер, плавающий на воде мусор и качающийся на волнах выцветший оранжевый спасательный жилет.
        Будем надеяться, вам плыть не на нем.
        «Я тоже на это надеюсь». Вздрагивая на шум каждой проезжающей мимо машины, на мгновение озаряющей светом фар дорогу. Краем глаза Коул замечает какое-то движение. Две фигуры, долговязый подросток и габаритная женщина в рясе, идут вдоль погруженного в темноту причала под зонтиком. Коул не видела, как они подъехали, но это не имеет значения, она бежит к ним, заключает сына в объятия, сокрушая его.
        - Майлс!
        59. Майлс: Отверженный
        - Мам! - негодующе стонет он. - Я не могу дышать!
        - Мне все равно.
        - Я серьезно, мам. Мне больно!
        - Я больше никогда тебя не отпущу! - Но она его отпускает. Берет за плечи и целует ему лицо и волосы, и смотрит на него так, будто он волшебное существо из другого измерения. «Остынь, - мысленно взывает к ней он, - прошло всего каких-то два часа». Он чувствует себя каким-то опустошенным, вывернутым наизнанку. Словно спираль в пустой раковине улитки.
        - Я думала, что потеряла тебя! О господи! Никогда больше не смей так поступать!
        - Знаю!
        Мама поворачивается к Щедрости, сияющей под скрывающей лицо «речью».
        - Спасибо, Щедрость. Я даже не знаю, как тебя отблагодарить!
        - Мальчик должен быть вместе с мамой, - пожимает плечами монашка. - Но он хочет кое-что тебе сказать. - Она подталкивает его в спину. Он выгибается. Ему не нужна поддержка.
        - Мама… я хочу остаться. - Он не может смотреть маме в глаза.
        Она смеется нервным лаем, не в силах поверить.
        - Мы не можем. Даже не думай об этом.
        - В Церкви. Щедрость говорит, ты можешь вернуться. О нас позаботятся. Для нас это лучшее место. Мы не случайно их нашли. Нас привел сюда Господь.
        - Прекрати! Прямо сейчас! - говорит мама тоном, предполагающим, что она прибьет его на месте, если он вздумает ей перечить. - Говорить тут нечего. И у нас нет времени.
        Щедрость пытается вмешаться. Ему хочется сказать ей, что лучше бы она этого не делала.
        - Майлс рассказал мне о ваших проблемах с законом, о контрабанде наркотиков и прочем. Но, Терпение, у Церкви есть высококлассные адвокаты и связи наверху. Сенатор Рамона Маккоули - член нашей конгрегации!
        - Я тебе очень признательна, Щедрость. Но тебе лучше поскорее убраться отсюда к черту!
        - Так будет лучше для него. И для тебя. Твой сын вырастет, окруженный любовью и божьей благодатью. И только подумай, что он значит для нас, для всего мира! Доказательство действенности наших молитв. Он дар, ниспосланный свыше. Нам. И всем людям.
        В нем вскипает ярость, врывающаяся в пустоту у него в груди.
        - Прекратите говорить обо мне так, словно меня здесь нет! Словно у меня нет права голоса относительно того, что будет со мной!
        - Возлюбленное дитя, - говорит Щедрость, успокаивая его. - Мила…
        - Меня зовут не Мила! И не малыш, не тигренок, не крошка! Меня уже тошнит от всего этого! Тошнит от вас! Почему здесь нет папы? Как было бы хорошо, если бы он остался жить, а вы бы все умерли!
        Мама отшатывается назад, словно получив удар.
        - Хорошо. Ладно. Хорошо. - Это выражение ее лица - будто все кости под кожей смялись. Но затем она напрягается, распрямляет плечи. - Но знаешь что? Полная задница.
        - Что? - Он всхлипывает. Ему ненавистно то, что он плачет. Но он в ярости, в скорби, в смятении, и чувства подобны вулкану. Это его личные Помпеи.
        - Полная задница, Майлс. Тебе не повезло, - говорит мама. - Я не твоя подруга. Я твоя мать. Вот кто я. Я принимаю решения. Я понимаю, что ты взрослеешь. Понимаю, что когда-нибудь мне придется отпустить тебя, отпустить одного в этот мир. Но это произойдет не сейчас. Я сражалась за тебя всю свою жизнь, и я знаю, что для тебя лучше.
        - А как насчет того, чего хочу я?
        - Тигренок… Извини, Майлс. Ты ребенок. Ты пока что не знаешь, чего хочешь. Весь смысл всего этого, всех этих метаний из стороны в сторону, в том, что я хочу переправить тебя туда, где ты сможешь сам принимать решения, когда станешь достаточно взрослым. Я хочу, чтобы у тебя был выбор. Ты даже не представляешь себе, какое это счастье. И послушай, если ты, когда тебе исполнится восемнадцать, захочешь вернуться сюда и примкнуть к этой «прости»-команде - чудесно. Черт возьми, если ты захочешь, ты сможешь работать в «Барбарелле»! Однако сейчас я отвечаю за тебя, и я всегда думаю о том, как сделать тебе лучше. Чего нельзя сказать об остальных. Да, иногда я принимаю плохие решения. Прости. Прости тысячу миллионов раз. Я тоже человек и совершаю ошибки, как это свойственно всем людям. Может быть, твой отец принимал бы другие решения. Но он умер. А я жива. И я забираю тебя домой. Прямо сейчас!
        На стоянку сворачивает машина, ослепляя светом своих фар.
        - Кто это? - спрашивает Майлс, прикрывая глаза козырьком ладони.
        - Это Билли! - В мамином голосе звучит восторг. - Слава богу! - Она берет руку Щедрости и трясет ее так, словно выиграла приз. - Щедрость, спасибо! Спасибо за все! Спасибо за то, что привела ко мне моего сына. Если тебе станет легче, быть может, такова божья воля? Ты воссоединила нас, и это самый божественный подарок, который ты только могла нам дать!
        - Но он хочет остаться, - обиженным тоном протестует монашка.
        В слепящем свете фар Майлс различает, что от машины к ним идут две женщины. Его тетка, слегка прихрамывающая, и незнакомка, высокая, темноволосая, с лицом, похожим на каменоломни и каким-то кривым. Он не сразу соображает, что у нее только одно ухо. И в руке у нее пистолет.
        60. Билли: Как жестоко быть доброй
        - Коул! - восклицает Билли, раскрывая объятия. - Ого! Не могу поверить! - Она старается быть дружелюбной, правда старается. Чтобы успокоить сестру. Никакие осложнения нам не нужны. Однако Коул вздрагивает при виде Зары, в открытую держащей в руке пистолет. Полная дура! Так бездарно все испортить!
        - Кто это? - спрашивает ее долбаная сучка - сестра, заслоняя мальчишку собой, словно это сможет его защитить. Пули пробивают насквозь машину. Не веришь - спроси об этом у бедняжки Рико. - Что происходит?
        - О, Коул, сестричка, подробности как-нибудь потом. Нам нужно шевелиться. Нам нужно ехать.
        - Кто это? - снова повторяет Коул. Словно заевшая пластинка.
        - То же самое я могу спросить у тебя. - Билли указывает на женщину-гренадера в пестром балахоне с шарфом, закрывающим лицо. Настоящее приключение: друзья, которых мы заводим по дороге. - Это Зара. Мы с Зарой гонялись за вами по всей этой проклятой стране. Ты даже не поверишь, что нам пришлось пережить по твоей милости.
        - Это одна из твоих торговок спермой? Почему у нее пистолет, Билли? Скажи ей, чтобы она его убрала.
        - О нет, - скалится Билли. - Сперма? Нет. Это осталось позади. Ты все испортила. Мы бы сейчас могли нежиться на пляже где-нибудь на Карибах, потягивая коктейли. Но ты попыталась меня убить. И теперь произойдет вот что. - Фраза, которую говорят маленьким детям родители: «Ты нас не слушался и теперь сам пеняй на себя». - Ты попыталась меня убить! - У нее надламывается голос. - И я едва не умерла! Возможно, у меня поврежден мозг. Мне сверлили череп дрелью, Коул. Из-за тебя, глупая долбаная стерва! Сучка! И теперь ты даже не сможешь быть няней!
        - Билли, пожалуйста, мы так близки к цели! - Коул ошеломлена, сбита с толку. Это было бы прелестно, если бы не было так трогательно. Она указывает на черный океан позади. - Сюда идет катер. Я тебя люблю. Прости за то, что ударила тебя. Обе мы наделали гадостей и…
        Зара поднимает пистолет.
        - Хватит болтать!
        Да, наивная прямолинейность. «Мы обе наделали гадостей». Коул понятия не имеет, твою мать, даже не представляет себе, чт? ей пришлось вынести по ее милости. Надо было разрешить Заре пристрелить ее.
        - Да пошла ты, Коул!.. - говорит Билли. - Мы уходим. Идем, Майлс.
        Но мальчишка держится за живот.
        - Мама… - скулит он. - Мне плохо! - Он хватает Коул за руку и падает на землю.
        - Что с ним? Подними его!
        - У нас нет времени на это, - предостерегает Зара.
        61. Коул: Сигналы
        Господи, какой же она была глупой! Какой самонадеянной - верила в то, что им удастся бежать. Она должна была догадаться. Все дело было в чувстве вины, пожиравшем ее живьем, лишившем ее способности рассуждать.
        Твоя сестра мне никогда не нравилась.
        У нее в висках стучит кровь, конечности онемели, налившиеся свинцом ноги приросли к земле, хотя она хочет наброситься на них, ударить их чем-нибудь.
        Чем, например, листьями пальмы?
        Она полная идиотка и все испортила! Нельзя было доверять Билли, она не может поверить в то, что ее родная сестра продала их торговцам людьми. Она должна была это предвидеть. Господи, она должна была это предвидеть! А теперь уже нечего об этом думать, поскольку Майлс распростерт на земле, стеная от мучительной боли. Проблем с желудком у него не было после того приступа в аэропорту. Кажется, это случилось миллион лет назад. Тогда они в последний раз были близки к тому, чтобы выбраться отсюда. Коул думает лишь о том, чтобы выбраться отсюда.
        Майлс по-прежнему цепляется за ее руку словно за якорь. Двойное пожатие.
        Семейный код Морзе. «Не беспокойся. Я все понял».
        - Ма-ам, больно-о-о! - корчась, стонет он.
        Он притворяется. Отвлекает внимание.
        - Что с ним случилось? - жестким тоном спрашивает женщина с пистолетом.
        - У него болит живот, - объясняет Коул. - Причина этого - паника, но боль настоящая и очень сильная. Он не сможет идти самостоятельно. Не сможет идти с вами. Я должна его успокоить.
        - Подними его! - нетерпеливо машет рукой гангстерша. - Живо!
        И если бы Билли была на их стороне, если бы она хоть когда-нибудь была на их стороне, она воспользовалась бы этим моментом, чтобы наброситься на эту женщину, отобрать у нее пистолет. Но она равнодушно наблюдает за ними, прижимая ладонь к затылку, с отрешенным выражением лица, словно все это происходит где-то в другом измерении.
        Коул опускается на корточки рядом с сыном.
        - Все будет хорошо! Я с тобой! - Пожалуйста! Твою мать! Она не хочет умирать. Коул робко улыбается женщине с пистолетом. - Вы не поможете мне? Давайте поднимем его на ноги.
        Та делает шаг к ней, и Коул напрягает мышцы, взмахивает рукой и со всей силы ударяет ее кулаком в промежность. Она знает, как это должно быть больно, поскольку в детстве как-то раз шла по деревянному забору и, не удержав равновесие, упала так, что брус оказался прямо между ног, и тогда она несколько минут не могла дышать.
        Сейчас она дышит.
        Женщина отшатывается назад, и Коул поднимается на ноги, бросается вперед и бьет ее в живот. Удар получается не в полную силу, но все-таки это хоть что-то. И тут Щедрость налетает на незнакомку всем весом своего тела. Выбитый из руки пистолет отлетает в сторону и падает на землю, грохочет гром выстрела. И раздается крик.
        Коул отскакивает назад, прикрывая собой Майлса.
        - Ложись!
        - Мам, это не я, со мной все в порядке! - Он выбирается из-под нее.
        - Твою мать? - стонет Билли. - Что это такое, твою мать? - Она прижимает руку к ключице. Даже в темноте, под дождем Коул видит просачивающуюся сквозь пальцы кровь.
        - Мама, бежим! - тянет ее за руку Майлс. - Уходим отсюда!
        Вдалеке сквозь шум дождя слышится «так-так-так» приближающегося катера.
        Щедрость продолжает бороться с торговкой мальчиками, но она крупнее и сильнее, и, пожалуйста, пусть она с нею справится! Звучит характерный хруст ломающегося хряща, и Щедрость отшатывается, хватаясь за лицо, внезапно покрывшееся кровью.
        - Твою мать! - восклицает она, и это так странно - слышать, как она ругается, что Коул готова рассмеяться. Щедрость наваливается на гангстершу, толкая ее в грудь обеими руками, и та, зацепившись ногой за сваю, падает назад, срываясь с края причала. Ударившись с тошнотворным стуком о борт яхты, она скрывается под водой.
        - Плавать она умеет? - озабоченно спрашивает Щедрость, глядя на черную воду, в которой лицом вниз плавает женщина. - О черт, кажется, мне придется лезть в воду! - Она начинает стаскивать с себя «апологию».
        - Что? - Шок. Это шок.
        На это нет времени, крошка.
        Катер приближается. На носу мигает фонарь, подавая сигнал. Им нужно уходить. Теперь нужно думать только о том, как попасть на борт катера.
        Но Билли…
        Билли подобрала пистолет. Она держит его как священную реликвию, крутит в руках, плечо у нее в крови.
        Майлс делал так, когда был совсем маленьким, мелькает у Коул безумная мысль. Дев называл это «младенческой наукой». Взять незнакомый предмет. Покрутить его так, покрутить эдак, засунуть в рот. Достать изо рта, снова покрутить, отложить в сторону.
        Не будет ли лучше для всех, если Билли сейчас просто засунет пистолет себе в рот?
        Самая худшая ее сторона, у самой поверхности, готовая вырваться наружу.
        Это не ты.
        «Возможно, это я, Дев». Возможно, сейчас она действительно желает своей сестре смерти. Один раз она уже прошла через осознание своей вины. Один раз уже пережила это.
        Сестра направляет пистолет на них. Руки у нее трясутся.
        - Вы не сядете на этот катер!
        Внизу в воде громкий плеск. Но Коул не может посмотреть.
        - Ступай к такой-то матери, Билли, - говорит она, спокойно и раздельно.
        - Это ты мне? - визжит Билли. - Это ты втянула нас в это! Ты заставила меня так поступить!
        - Нет. Это ты так думаешь. Но ты неправа. Ты всегда была неправа.
        - Я сейчас тебя пристрелю! Не вынуждай меня стрелять в тебя!
        Катер глушит двигатель и по инерции скользит к соседнему причалу. На носу женщина в желтом жилете машет рукой.
        - Тогда стреляй. Мы уходим. - Она поворачивается к сестре спиной, толкая Майлса перед собой, чтобы прикрывать его собой, и направляется к катеру. Ожидая получить пулю в спину.
        - Одумайся, Коул! - вкрадчиво, чарующе. Этот тон Коул слышала всю свою жизнь. - У меня с собой три паспорта. Ты станешь Полиной. На том конце нас ждет дворец. Все мы будем жить припеваючи. Тебе достаточно лишь поехать со мной.
        Глубокие вдохи и выдохи. Идти медленно, не торопиться. Она не слушает. Только не сейчас.
        - Я выстрелю! - истошно вопит Билли. - Что мне пришлось перенести из-за тебя! Что ты со мной сделала!
        Вверх по трапу, ведущему к искуплению. Напряженно ожидающая пулю, которая вот-вот пронзит ее. Один шаг. Другой. Вверх. И прочь.
        Майлс протягивает руку женщине-моряку в желтом жилете.
        Коул ждет пулю.
        62. Билли: Блудная дочь
        У Билли трясутся руки. Ее ранили. За что? Долбаная самовлюбленная сучка! Она всегда была такой. Всегда! А Билли - нет. Она по-прежнему держит пистолет. Но руки у нее трясутся, и она никак не может сообразить, как взвести курок. Как работает эта чертова штуковина?
        - Я тебя пристрелю! - кричит она вдогонку Коул. Кажется, нужно оттянуть назад вот это? Сдвинуть весь затвор. Ее пальцы не могут ухватить скользкую от дождя сталь. К тому же они еще и в крови. А это предохранитель? Твою мать, где предохранитель? Она кричит от бешенства и швыряет пистолет вслед своей сучке-стерве-шлюхе-сестре и ее выродку.
        Слышится довольное кряхтение. Но это не Коул. Это дюжая монашка, промокшая насквозь в океане и под дождем, лезущая по трапу, таща за собой одной рукой Зару.
        - Не бросайте меня! - кричит Билли вслед Коул, отворачиваясь от большой женщины и с ужасом взирая на катер, давший задний ход. - Пожалуйста! Прости! Прости, прости, прости! Я не хотела! У меня сотрясение мозга! - В глазах у нее слезы, смешанные с дождем. Как в какой-то песне. Она не виновата. Она была в отчаянии. Ее вынудили. Ее хотели убить. - Коул! Ты не можешь меня бросить! Прости!
        Коул стоит у борта катера. Билли не может разобрать выражение ее лица. Ее сестра - лишь силуэт за пеленой дождя. Дыра в форме Коул в темноте. Она кричит в ответ, и ветер отчетливо доносит ее слова:
        - Мне все равно.
        - Пожалуйста!
        - Я тебя люблю, Билли. Но я не обязана тебя прощать.
        Билли кивает. Кивает еще раз, опуская голову. Хорошо. Хорошо-хорошо-хорошо-хорошо. Она складывается пополам, опускаясь на колени. Сжимается в комок, покачиваясь из стороны в сторону. Хорошо. Кровотечение не останавливается. Она ранена. Она осталась одна. Никто ей не поможет. Никому нет до нее дела.
        - Простите… - всхлипывает она.
        Но кто-то гладит ее по спине. Большая женщина, все еще в одних трусах и лифчике, кожа покрыта мурашками.
        - Все в порядке, сестра. Я здесь.
        - Она меня бросила!..
        - Но я знаю того, кто тебя не бросит. Никогда. Если ты примешь его в свое сердце. Если покаешься. Ты уже произнесла самое главное слово. Самое трудное слово. И я здесь для того, чтобы сказать тебе, сестра моя: ты потерялась, но теперь тебя нашли. Тебя узнали. Я с тобой.
        - Что? - спрашивает Билли. - Нашли?
        - И узнали. Но слушай, ого, кровотечение сильное. Пожалуй, тебя нужно отвезти в больницу.
        - Я не хочу, чтобы меня узнали! - бормочет Билли. Вместе с головокружением накатывает паника. Потеря крови. Всему виной потеря крови. Монашка поднимает ее словно мешок картошки. Безжизненный вес. - Ты меня не знаешь. Ты не знаешь, что мне пришлось пережить. Что я сделала. Ты не знаешь. Не можешь этого знать.
        - У тебя еще будет время пройти через все печали. Когда ты выздоровеешь. Присоединяйся к нам. Мы о тебе позаботимся.
        Эпилог: всплытие на поверхность
        Поверхность моря вздымается и опускается подобно груди огромного дышащего животного. Майлс никак не мог предположить, что океан способен принимать такие разные формы. Белые гребешки, горные хребты, гладкое стекло. Амихан встает рядом с ним у леерного ограждения, ростом такая же, как и он, под сенью нагроможденных у них за спиной контейнеров, красных, синих и оранжевых, похожих на кубики «Лего». Вокруг суетятся женщины в комбинезонах, затягивая тросы, очищая от ржавчины стойки. Амихан улыбается, открывая кривые зубы. Одного резца нет, остальные сгрудились в кучу. Но Амихан откладывает деньги, заработанные в плавании, на то, чтобы привести зубы в порядок. «Принцесса Диана» зайдет сначала в Браззавиль, затем в Уолфиш-Бей, в Намибии. Там они сойдут на берег. Кел и Сисонке приедут за ними. Это до сих пор кажется несбыточной мечтой.
        - Ты занимаешься тагальским языком? - спрашивает Амихан.
        - Да! Мадаганг арав! Прекрасный день!
        - Почти в точку. Ма-ган-данг арав. Мысленно представляй себе красную бейсболку Трампа. Ма-га[112 - По начальным буквам лозунга, с которым Дональд Трамп выиграл президентские выборы 2016 года: Make Ameriсa great again! - «Сделаем Америку снова великой!»].
        - Спасибо, эта ассоциация мне совсем не нравится! - корчит гримасу Майлс.
        - Зато не забудешь.
        - А как твой зулусский?
        - Соу-бвана, - неуверенно пробует Амихан.
        - Савубона, - смеется Майлс.
        - А как по-зулусски: «Где твоя мать?»
        - Ответ: у нее по-прежнему морская болезнь. Внизу в каюте. Ее выворачивает наизнанку.
        - Думаю, ей бы лучше подняться на палубу. - Амихан показывает на воду. - Она должна взглянуть на это.
        Майлс несется вниз по трапам, так, как научился у моряков, соскальзывая на руках по поручням, в каюту, где забилась его мама. Он распахивает дверь и плюхается на койку.
        - Мама! Вставай! Ты должна пойти со мной!
        - Нет, я умираю. Иди без меня.
        - Ты должна!
        - Позвоните в службу опеки, - стонет мама, уткнувшись лицом в подушку. - Здесь есть мальчик, его нужно отдать в другую семью.
        - Мам, я не шучу. Вставай! Это нужно, поверь мне.
        - Что, уже показался африканский берег?
        - Лучше! - Он сияет.
        - Надеюсь. Ради твоего же блага, молодой человек. Кстати, я тебе говорила, у тебя папина улыбка.
        - Ты постоянно мне это говоришь, но тут ты неправа. Это не его улыбка. Это моя улыбка.
        Майлс поддерживает маму, когда они идут по коридору (хотя он и подозревает, что она отчасти притворяется), помогает ей подняться на палубу и подойти к ограждению. Амихан протягивает ему бинокль, но в этом нет необходимости, они так близко.
        Перед ними простирается океан, такой огромный, что виден изгиб земной поверхности, горизонт искривляется.
        - О господи! - бормочет мама. - Море по-прежнему здесь. Где мы его и оставили.
        - Не это! Прояви немножко терпения! - В глубинах прячутся чудовища, другие измерения, а иногда и целые семейства. Но там есть и что-то хорошее.
        - Помнишь, как твой папа заставлял нас смотреть на закаты? Все мы лежали на земле и смотрели, как солнце скользит за горизонт.
        - А потом мы вскакивали на ноги, чтобы увидеть заход солнца во второй раз. Два по цене одного.
        - На что я смотрю?
        Они смотрят на море, и вдруг поверхность воды разрезает плавник, невероятно высокий.
        - Это акула?
        - Нет. И не дельфин.
        - О господи! - восклицает мама.
        - Киты-убийцы, - выпаливает Майлс. - Знаешь, почему их так называют? Потому что они убивают китов. И акул. Подныривают прямо под брюхо большим белым акулам и выгрызают им печень!
        - Они убивают больших белых акул?
        Косатка поднимает голову над гребнем волны - бело-черную, как панда. На белом золотистый налет. Наверное, какие-то водоросли. Косатка выписывает в воздухе изящную дугу и снова ныряет. Другой плавник вспарывает воду позади нее, затем третий, прямо рядом с бортом корабля.
        - Целая стая! - Мама в восторге. Майлс знал, что так и будет.
        - И это матриархальное общество! Амихан говорит, что стаей заправляют бабушки и матери.
        - А что происходит с самцами?
        - Амихан говорит, они приходят, спариваются и уходят.
        - Гм. - Мама пожимает ему руку. - Возможно, иногда их тоже нужно отпускать. Надеясь, что они вернутся.
        - Когда будут готовы, - говорит Майлс.
        - Когда будут готовы, - соглашается мама, глядя на то, как большие плавники разрезают воду в ста футах под ними, а затем снова скрываются в океане.
        Благодарности
        Каждая книга - это гора, и не важно, сколько вершин ты уже покорил, эта - новая и неизведанная, по-своему коварная и смертельно опасная. Литературное творчество подобно альпинизму, вроде бы должно быть сольным предприятием, но мы являемся людьми благодаря другим людям, и я не написала бы эту книгу без любви, заботы и поддержки своих потрясающих друзей и великодушных незнакомцев.
        Сэм Бэкбессинджер и Хелен Моффет, вы подталкивали меня все выше и выше и подхватывали, когда я падала. Спасибо. Сара Лотц, как всегда, я признательна за всё. Спасибо, Дейл Халворсен, за то, что ты был моим сообщником; также спасибо доктору Нанне Вентер, которой на написание диссертации потребовалось вдвое меньше времени, чем мне на эту книгу.
        Я бесконечно признательна команде в моем углу: Оли Мансон, Анджеле Чен Каплан и всем в издательстве «Эй-Эм Хит и Чен Каплан», моим замечательным редакторам Джошу Кендоллу, Джессике Лийк и Фури Боте, а также Клио Корниш, Гиллиан Тейлор, Эмили Джилерьяно, Хелен О’Хейр, Катрионе Росс, Келли Норвуд-Янг и Эмад Ахтар.
        У меня были братья по оружию, с которыми мы вместе работали каждый над своим проектом, собираясь у кого-нибудь в гостях или удаляясь в пристанища для писателей. Спасибо вам, Клара Левер, за прогулки и разговоры, Чарн Лавери, за убийственные салаты и Антарктиду, Софи Аль-Мария за мускат и пышные вечеринки в пустыне - и да, даже за коттедж серийного убийцы в горах с этими жуткими лягушками, затаившимися в лужах. Спасибо и тебе, Саймон Дингл.
        Я консультировалась с различными учеными, которые помогли мне создать убивающий мужчин вирус, не связанный с тестостероном или хромосомами, и в первую очередь доктором Джанин Шолфилд и доктором Бриджет Калдер; доктором Керри Гордон; экспертом по общественному здравоохранению Лидией Николас (вам правда следует подумать о том, чтобы стать профессиональным консультантом писателей, работающих в жанре постапокалипсис); а также Хейли Томес, которая в ближайшее время защитит докторскую диссертацию, за то, что она позволяла мне торчать у нее в лаборатории и смотреть на срезы головного мозга крыс, хотя это на самом деле не имело никакого отношения к книге. Все неточности и вольности в обращении с наукой исключительно на моей совести.
        Медицинскую информацию по вирусам и черепно-мозговым травмам я получила от своего любимого специалиста по биоинженерии Мэттью Проксеноса и знакомых врачей доктора Джоффа Лоури и доктора Рейчел Блокленд. Старшая медсестра травматологического отделения Фиона Питерс очень любезно старалась переписать эту книгу так, чтобы кому-либо из героев сделали компьютерную томографию. (Опять же, все ошибки и неточности мои.)
        Экономику я обсуждала с Джеймом Уотсоном и Ханнес Грассенджер, иммиграционные законы - с Томми Торторичи, а социологию - с доктором Эринном де Казанова. Скотт Хансельман и Катерина Фицпатрик любезно поделились опытом воспитания детей-мулатов в Америке. Джеми Эштон познакомила меня со своей диссертацией о Еве и половом вопросе в религии, что помогло создать Церковь всех печалей; Кирен О’Нейл рассказала о конце света, а Мэттью Шелтон просветил меня об эпикурейцах и сторонниках теории атомизма, хотя я так и не смогла придумать, как включить их в свою книгу.
        В своем романе я ездила по разным дорогам, и я признательна своим гидам в городах, встретившихся на моем пути: Эшли Саймону в Солт-Лейк-Сити, Дамьену Вулвену и Кристен Браун, показавшим мне Атланту, Ане Джозеф, сводившей нас в местный храм, сопровождавшей меня в «Клермон» (вдохновивший «Барбареллу») и познакомившей меня со своей мамой, Бонитой Уайт. В Майами Парс Тариги ответственна за мамонта, Дональд и Эрик Уилсоны - за местонахождение Храма радости, а Айсис Масуд - за общее впечатление о городе.
        Также я хочу поблагодарить всех тех, кого встретила в пути, кто провел меня через хитросплетение мироустройства и гендерной политики. Я знаю, что пропустила несколько имен. Пожалуйста, простите меня!
        Ничего этого я не смогла бы сделать без поддержки Мэттью Брауна и Ли Джарвиса, без той помощи, которую на протяжении многих лет мне оказывали Дориан Дютриё, Дженни Уиллис, Люсьен Бестолл, Ника Корнелл и Фани Байс, а также мой очаровательный сосед Ричард Питерс, поддерживавший в живых кошек и растения, пока я пропадала в отъездах.
        Мелоди Пик-Корнелиус, Мерайка Вульф и Лиз Легг помогали мне сохранить рассудок, поскольку психическое здоровье жизненно необходимо для творчества и для жизни, а Тони-Линн Монджер и Улика Сингх помогли мне раскрыть собственное тело и понять весь калечащий идиотизм кабинетной работы, не идущей ни в какое сравнение с лазаньем по горам.
        Я признательна фонду Рокфеллера за то, что меня приняли в пансионе Белладжо, что позволило мне писать в невероятном месте, в окружении выдающихся людей. Если вы продвинулись на любом поприще и готовы бросить вызов миру, советую вам подать заявку в фонд.
        И, наконец, я благодарна своей дочери Кейту, мудрой, строгой и правдивой, которая учит меня уму-разуму каждый божий день. Я тебя люблю!
        notes
        Примечания
        1
        Уильям Генри Маккарти по прозвищу Малыш Билли (1859 - 1881) - знаменитый американский преступник. (Здесь и далее прим. перевод.)
        2
        Атараксия - душевное спокойствие, невозмутимость, безмятежность, по мнению древнегреческих философов, достигаемая мудрецом.
        3
        Мой сын (фр.).
        4
        Моя дочь (фр.).
        5
        Принцип Златовласки - в астробиологии обитаемая зона вокруг звезды (развитие разумной жизни требует определенной температуры на планете). Назван по аналогии со сказкой «Три медведя», героиня которой пробует каши из трех тарелок и приходит к выводу, что ей нравится не слишком горячая и не слишком холодная, а та, что «в самый раз».
        6
        Дюк Эллингтон (наст. имя Эдвард Кеннеди Эллингтон, 1899 - 1974) - один из наиболее известных джазовых музыкантов ХХ века.
        7
        Флосс - модный танец, при котором человек качает бедрами и машет руками перед собой и за спиной попеременно.
        8
        Шкала Глисона - используется для гистологической оценки дифференцировки рака простаты.
        9
        Элен Рипли - персонаж, главная героиня серии фильмов «Чужой»; Фуриоса - персонаж медиафраншизы «Безумный Макс», однорукая женщина-воительница.
        10
        Ностальгия; детская зависимость (нем.).
        11
        У. Шекспир. Макбет. 5-й акт, 1-я сцена.
        12
        Аллюзия на популярную песню «Отель Калифорния» американской группы «Иглс», представляющую собой рассказ утомлённого путешественника, пойманного в ловушку в кошмарной гостинице, которая сначала казалась весьма привлекательной.
        13
        Шонгололо - на языках зулу и коса «многоножка».
        14
        Аллюзия на фильм ужасов «Плетеный человек» с американским актером Николасом Кейджем в главной роли.
        15
        Диаграмма Венна - схематическое изображение всех возможных отношений подмножеств универсального множества.
        16
        Намек на то, что мормоны допускают многоженство.
        17
        DoS-атака (от англ. Denial of Service - «отказ в обслуживании») - хакерская атака на вычислительную систему с целью довести ее до отказа путем создания таких условий, при которых добросовестные пользователи системы не смогут получить доступ к предоставляемым системным ресурсам.
        18
        Имеется в виду т. н. «храмовое облачение», специальное нижнее белье, которое после обряда посвящения обязаны постоянно носить последователи Церкви святых последних дней (мормоны).
        19
        Шакшука - блюдо из яиц, жаренных в соусе из помидоров, острого перца, лука и приправ, входит в кухню Израиля и большинства арабских стран.
        20
        Нигерийские письма - вид мошенничества, получивший наибольшее распространение с появлением массовых рассылок по электронной почте. Как правило, мошенники просят у получателя письма помощи во многомиллионных денежных операциях, обещая солидные проценты с сумм. Другое название - 419-е мошенничество, оно также связано с Нигерией: 419 - это номер статьи нигерийского закона, запрещающей, в частности, этот вид мошенничества.
        21
        Додж-Сити - город в штате Канзас, во время освоения Дикого Запада прославился своими буйными нравами и разгулом преступности. Его название стало нарицательным для обозначения места, где царит беззаконие.
        22
        Вернуться домой (африканск.).
        23
        Тихоокеанское поясное время.
        24
        Капитан Жан-Люк Пикар - персонаж научно-фантастического телевизионного сериала «Звездный путь».
        25
        «Штази» - министерство государственной безопасности Германской Демократической Республики, отличалось жесткими и циничными методами работы. Его название стало нарицательным.
        26
        Аллюзия на «Старый король Коль» - английский детский стишок.
        27
        Аллюзия на персонажа игр для игровых приставок «Нинтендо».
        28
        «Скорость» («спидбол») - смесь кокаина с героином или морфином, крайне опасная для жизни.
        29
        Цукерберг, Марк Элиотт (род. 1984) - американский предприниматель в области интернет-технологий, создатель и владелец социальной сети «Фейсбук»; Брин, Сергей (род. 1973) - американский разработчик, один из соучредителей компании «Гугл»; Безос, Джеффри Престос (род. 1964) - основатель и владелец интернет-компании Amazon.com.
        30
        «Горящий человек» - ежегодное событие, происходящее в пустыне Блэк-Рок в штате Невада. На неделю в пустыне устанавливаются произведения современного искусства, часто фантастических форм, которые затем сжигаются.
        31
        «Кьюанон» - распространенная в США теория заговоров, считающая, что страной (или даже всем миром) правит некая тайная и могущественная клика сатанистов-педофилов, включающая в себя лидеров Демократической партии, бизнесменов, голливудских актеров, королевские семьи и другие знаменитости.
        32
        Аллюзия на рассказ английского писателя Уильяма Уаймарка Джекобса в жанре сверхъестественного хоррора. По сюжету владельцу обезьяньей лапки даются три желания, но за их исполнение и вмешательство в судьбу приходится платить огромную цену.
        33
        Куки-файл - небольшой фрагмент данных, отправленный сервером и хранимый на компьютере пользователя. Применяется для сохранения данных на стороне пользователя, на практике обычно используется для: аутентификации пользователя; хранения персональных предпочтений и настроек пользователя; сведения статистики о пользователях. Во многих странах сайты законодательно обязаны запрашивать у пользователя согласие на обработку личных данных.
        34
        Ваканда - вымышленная страна из комиксов про супергероя Черную пантеру.
        35
        Родс, Сесил Джон (1853 - 1902) - выдающийся южноафриканский политик, организатор английской колониальной экспансии в Южной Африке. Приложил много усилий для реализации своего видения железной дороги от Капской провинции до Каира через британскую территорию.
        36
        «Конкорд» - британо-французский сверхзвуковой пассажирский самолет, эксплуатировался с 1976 по 2003 год.
        37
        Энджел - ангел (англ.).
        38
        «Дети кукурузы» - американский фильм ужасов по одноименному роману Стивена Кинга.
        39
        Ситхи - персонажи вселенной «Звездных войн», адепты темной стороны Силы.
        40
        Гриффиндор - один из факультетов в школе магии и волшебства «Хогвартс» из серии романов о Гарри Поттере.
        41
        «Прыжок через акулу» - метафора, используемая американскими телевизионными критиками для обозначения момента, когда телевизионный сериал проходит пик успешности. Как только шоу «прыгает через акулу», зрители чувствуют заметное снижение качества.
        42
        Аллюзия на популярную песню группы «Кэтс ин бутс».
        43
        Кат - вечнозеленый тропический кустарник, чьи листья в свежем и сушеном виде используются в качестве легкого наркотика-стимулятора.
        44
        Закусками (фр.).
        45
        Фатехпур-Сикри - город в Индии, во второй половине XVI века был столицей империи Великих Моголов.
        46
        «Техасская резня бензопилой» - серия американских фильмов ужасов о семейке маньяков-каннибалов, обитающих в глухом запустевшем районе Техаса.
        47
        Цисгендерность - термин, обозначающий людей, чья гендерная идентичность совпадает с приписанным при рождении полом.
        48
        Железы Скина (женский гомолог простаты) - железы, расположенные вокруг нижнего конца уретры.
        49
        «Фокс-ньюс» - американский телевизионный канал традиционных, консервативных взглядов.
        50
        Агендер - человек, у которого нет определенной гендерной идентичности или его гендерная идентичность нейтральна.
        51
        Митохондриальные заболевания - группа наследственных заболеваний, связанных с нарушением функционирования митохондрий; передаются только по женской линии детям обоих полов.
        52
        Юстинианова чума - первая в истории зарегистрированная пандемия чумы, возникшая во время правления византийского императора Юстиниана I и охватившая почти всю территорию цивилизованного мира того времени.
        53
        Имеется в виду Канье Уэст (род. 1977), американский рэпер, известный своими скандальными заявлениями на различных церемониях и в социальных сетях, что не раз приводило к скандалам.
        54
        Ланги - нилотская этническая группа, проживающая на севере Уганды.
        55
        Фела Кути (полное имя Олуфела Олусегун Олудотун Рансоме-Кути, 1938 - 1997) - нигерийский музыкант и композитор.
        56
        «Крокодил» - жаргонное название дезоморфина, опиоидного наркотического анальгетика, приготовляемого в домашних условиях из кодеиносодержащих лекарств.
        57
        Апология - объяснение мотивов того или иного поступка, обоснование своей позиции, ответ на возможные обвинения.
        58
        Аллюзия на английскую кинокомедию 1990 года.
        59
        Культура анасази - древняя индейская культура, существовавшая на юго-западе США. В музее под открытым небом Маниту в штате Колорадо представлены копии их скальных жилищ.
        60
        «Ловец снов» - индейский амулет в виде сетки, украшенной хвостами животных и перьями, защищающий спящего от злых духов и болезней.
        61
        «Лесорубы» - серия комиксов про девочек, отдыхающих в лагере скаутов, где им приходится сталкиваться со странными существами и таинственными явлениями.
        62
        О’Киф, Джорджия Тотто (1887 - 1986) - американская художница. В ее творчестве значительное место занимают пустынные пейзажи юго-западных штатов.
        63
        Кайдзю - японское слово, дословно «странный зверь», но чаще употребляется в смысле «чудовище», «монстр».
        64
        Аяуаска - напиток-галлюциноген, приготавливаемый индейцами бассейна Амазонки из определенного вида лиан.
        65
        «Запал» («Тиндер») - мобильное приложение для поиска романтических знакомств, в первую очередь краткосрочных отношений и секса без обязательств.
        66
        Иезавель - жена израильского царя Ахава (IX век до н. э.), ее имя стало нарицательным для порочных женщин - гордых, властолюбивых и тщеславных богоотступниц.
        67
        Хентай (по-японски «извращение») - жанр японских комиксов и графики, основным содержанием которых являются содержащиеся в них эротические и порнографические сцены. В данном случае имеется в виду гравюра «Сон жены рыбака» известного художника Кацусики Хокусая.
        68
        Косплей - перевоплощение в различные роли, заключающееся в переодевании в костюмы и передаче характера, пластики тела и мимики персонажей компьютерных игр, кинематографа, литературных произведений и комиксов.
        69
        Аттенборо, Дэвид Фредерик (род. 1926) - телеведущий и натуралист, один из пионеров документальных фильмов о природе.
        70
        Рианна (Робин Рианна Фенти, род. 1988) - барбадосская певица, актриса, музыкальный продюсер, модный дизайнер и филантроп.
        71
        Детка (исп.).
        72
        Созвучно coal - «уголь» (англ.).
        73
        Джилленхол, Джейкоб Бенджамин (род. 1980) - американский киноактер и продюсер.
        74
        «Кролик Бенджамин» (англ. Benjamin Bunny) - сказка английской писательницы и художницы Беатрикс Поттер (1866 - 1943).
        75
        Ноа, Тревор (род. 1984) - южноафриканский актер-комик. В 2016 г. выпустил автобиографическую аудиокнигу «Рожденный преступником».
        76
        «Степфордские жены» - фантастический роман-триллер американского писателя Айры Левина. Выражение «степфордская жена» стала нарицательным для обозначения женщины, которая стремится стать идеальной домохозяйкой, ставя интересы семьи превыше своих.
        77
        Пепельная среда - день начала Великого поста в католической, англиканской и некоторых лютеранских церквях, отмечается за 46 календарных дней до Пасхи. В православии соответствует чистому понедельнику.
        78
        Так шутливо называется секс на борту самолета.
        79
        «Спасатели Малибу» - американский телесериал о спасателях, которые патрулируют пляжи Лос-Анджелеса; выходил в эфир 11 лет.
        80
        Идем (исп.).
        81
        Аллюзия на сатирический роман американского писателя Брета Истона, в котором высмеиваются культ знаменитостей и тотальное потребительство.
        82
        Аллюзия на английскую поговорку «пустить кошку к голубям», смысл которой - вызвать переполох, столкнуть противников.
        83
        «Юбер» - американская компания, создавшая одноимённое мобильное приложение для поиска, вызова и оплаты такси или частных водителей. Сервис позволяет оценивать не только пассажирам водителей, но и водителям пассажиров (за вежливость, размеры чаевых и т. п.).
        84
        Имеется в виду так называемый «Стокгольмский синдром» - термин, популярный в психологии, описывающий защитно-бессознательную травматическую связь, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата или похищения; под воздействием сильного переживания заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия и в конечном счете отождествлять себя с ними, перенимая их идеи и считая свою жертву необходимой для достижения «общей» цели.
        85
        Тест Роршаха - психодиагностический тест для определения личности, опубликованный в 1921 году швейцарским психиатром Г. Роршахом. Испытуемому предлагается дать интерпретацию десяти симметричных относительно вертикальной оси чернильных клякс.
        86
        Имеется в виду Элвис Пресли (1935 - 1977), американский певец и актер, «король рок-н-ролла». Умер от передозировки наркотиков, однако вследствие полузасекреченного характера расследования появилась популярная легенда о том, что певец до сих пор жив.
        87
        «Зеленая карта» - идентификационное удостоверение, подтверждающее наличие у иностранца права на трудоустройство в США.
        88
        8 ноября 1978 года 909 членов секты «Храм народа» покончили с собой, приняв цианистый калий, растворенный в прохладительном напитке «Кулэйд».
        89
        Юсуфзай, Малала (род. 1997) - пакистанская правозащитница, выступающая за доступность образования для женщин во всем мире. За свою деятельность была тяжело ранена в 2012 году боевиками из террористического движения «Талибан». Лауреат Нобелевской премии мира 2014 года.
        90
        «Де Бирс» - международная корпорация, которая занимается добычей, обработкой и продажей природных алмазов, а также производством синтетических алмазов для промышленных целей.
        91
        «Жемчужное ожерелье» - на жаргоне проституток сперма, брызнувшая на шею при оральном сексе.
        92
        «В поисках Немо» - полнометражный мультфильм о подводном мире, лауреат премии «Оскар» 2004 года.
        93
        Боже (исп.).
        94
        Умоляю тебя (исп.).
        95
        На самом деле поп-группа называется «Линкинг Парк».
        96
        Барад-дур (Черная башня) - крепость, столица вымышленного государства Мордор в произведениях английского писателя Дж. Р. Р. Толкина.
        97
        Ричардс, Кит (род. 1943) - британский гитарист, основатель группы «Роллинг стоунс». В свои 77 лет продолжает активно гастролировать.
        98
        Маргарет Кин (наст. имя Пегги Дороти Хокинс, род. 1927) - американская художница, получила известность благодаря тому, что у персонажей ее картин неестественно большие глаза; Баллен, Роджер (род. 1950) - южноафриканский фотограф.
        99
        Менсплейнинг - мужская, сексистская, упрощённая и самоуверенная манера объяснять женщинам то, что им и так известно.
        100
        Райт, Фрэнк Ллойд (1867 - 1959) - американский архитектор, создатель «органической архитектуры» и приверженец открытого плана. Созданные им «дома прерий» стали прообразом американской жилой архитектуры ХХ века. Эвоки - вымышленная раса живых существ из фантастической саги «Звездные войны».
        101
        Элтроплектрис - латинское название орхидеи длиннохвостой; тилландсия - род травянистых вечнозеленых растений семейства бромелиевых.
        102
        Криптотеция - род зеленоватых лишайников, растущих в тропиках и субтропиках.
        103
        «Эйрнбиэнби» - интернет-площадка для размещения и поиска краткосрочной аренды частного жилья по всему миру.
        104
        Хепбёрн, Кэтрин (1907 - 2003) - великая американская актриса, ведущая актриса Голливуда на протяжении 60 лет, четырехкратная обладательница премии «Оскар».
        105
        Венди - персонаж сказочных повестей шотландского писателя Дж. Барри о мальчике Питере Пэне, который не хочет взрослеть. В отличие от него Венди взрослеет и становится матерью.
        106
        Туссен-Лувертюр, Франсуа Доминик, прозванный Черным Наполеоном (1743 - 1803) - лидер Гаитянской революции.
        107
        Я не говорю по-американски (искаж. фр.).
        108
        Эльба, Идрис (род. 1972) - американский актер.
        109
        Кябакура - в Японии ночной клуб для общения с женщинами.
        110
        Имеется в виду Красный каталог «Мишлен» - наиболее известный и влиятельный ресторанный рейтинг.
        111
        По аналогии с «Подземной железной дорогой» - тайной системой, применявшейся в США для организации побега негров-рабов и их переправки из рабовладельческих штатов Юга на Север.
        112
        По начальным буквам лозунга, с которым Дональд Трамп выиграл президентские выборы 2016 года: Make Ameriсa great again! - «Сделаем Америку снова великой!»