Эрзац - вечность / Ersatz Eternal [= Вечный эрзац, Эрзац бессмертие, Эрзац вечности] Альфред Элтон Ван Вогт

        Рассказы #0
        Вера в «богоподобность», в ту искру всемогущества человека, которую можно раздуть в космическое пламя, если искать и лелеять ее, проходит красной нитью через рассказ «Эрзац-вечность».

        Альфред Элтон Ван Вогт
        Эрзац — вечность


        Грейсон снял наручники с запястий и лодыжек молодого человека.
        — Харт!  — позвал он хрипло.
        Тот не шевельнулся. Грейсон помедлил, а потом в сердцах пнул его ногой.
        — Послушай, Харт, черт бы тебя побрал! Я тебя освобождаю  — на тот случай, если вдруг не вернусь.
        Харт не открыл глаз, не выказал никаких признаков того, что почувствовал удар. Он лежал совершенно неподвижно, но тело было мягким, неокостеневшим  — он был жив. Лицо отсвечивало мертвенной бледностью, черные волосы слиплись от испарины.
        Грейсон снова заговорил:
        — Харт, я пойду искать Молкинса. Он собирался вернуться через сутки, а прошло уже четверо.
        Ответа не последовало, и Грейсон повернулся было, чтобы уйти, но опять помедлил и сказал:
        — Харт, если я не вернусь, ты должен понять, где мы находимся. Мы на новой планете, ясно? Нам никогда не доводилось бывать здесь раньше. Наш корабль потерпел аварию, и мы трое спустились на спасательном аппарате. Нам необходимо горючее. За ним пошел Молкинс, а я теперь иду на его розыски.
        Фигура, лежащая на койке, оставалась неподвижной. Грейсон медленно, будто преодолевая внутреннее сопротивление, направился к двери, вышел и двинулся к видневшимся вдали холмам. Он ни на что не надеялся.
        Три человека очутились на неведомой, лишь богу известной планете, и один из этих троих был тяжко болен: им овладело буйное помешательство.
        Грейсон шел, изредка с удивлением поглядывая по сторонам. Пейзаж был очень похож на земной: деревья, кусты, трава, вдали  — горы в голубоватой дымке. Это было тем более странно, что Грейсон отчетливо помнил: когда они сели на эту планету, ему показалось, что она безжизненна, бесплодна, безатмосферна.
        А теперь легкий ветерок касался его лица. В воздухе чувствовался запах цветов. Он увидел птиц, порхающих среди деревьев, и раз даже послышались звуки, удивительно напоминавшие пение жаворонка.
        Он шел весь день. Следов Молкинса нигде не было. Не попалось на пути ни одного жилища  — признака цивилизованной жизни.
        Начало смеркаться. Вдруг Грейсон услышал, что женский голос зовет его по имени.
        Вздрогнув, он обернулся. Перед ним стояла мать. Она выглядела гораздо моложе, чем он помнил ее в гробу, когда она умерла восемь лет назад. Мать подошла и строго сказала:
        — Билли, обуй галоши.
        Грейсон посмотрел на мать, но не выдержал, отвел глаза. Не веря в истинность происходящего, он подошел к ней и дотронулся до нее. Мать взяла его за руку  — пальцы были живые, теплые.
        — Поди скажи отцу, обед готов,  — сказала она.
        Грейсон высвободил руку, отступил и огляделся вокруг. Они с матерью стояли на пустынной, покрытой травой равнине. Вдалеке блестела серебристая полоска реки.
        Он повернулся к матери спиной и зашагал прочь. Сумерки сгущались. Когда он оглянулся, на том месте уже никого не было. Зато рядом с ним шагал мальчик. Сначала Грейсон как-то не заметил его, но теперь он украдкой бросил взгляд на своего спутника.
        Это был он сам в возрасте пятнадцати лет.
        Стало почти совсем темно, но он успел разглядеть и узнать второго спутника, появившегося рядом с первым. Это опять был мальчик. Он сам, в возрасте одиннадцати лет.
        «Три Билла Грейсона»,  — подумал Грейсон. Он дико захохотал, потом бросился бежать.
        Когда он снова обернулся, никого сзади не было. Запыхавшийся, с прорывающимися сквозь одышку рыданиями, он перешел на шаг и почти сразу же в мягком сумраке услышал смех детей. Ничего странного в этом звуке не было  — знакомый звук, но он поверг Грейсона в ужас.
        — Все они  — это я в разном возрасте,  — пробормотал он и, обращаясь в темноту, произнес:  — Эй вы, убирайтесь! Я знаю  — вы лишь галлюцинации.
        Силы покинули его, голос упал до хриплого шепота, и он подумал: «Галлюцинации? А уверен ли я в этом?»
        Глубокая депрессия и невыразимая усталость охватили его.
        «Харт и я,  — проговорил он устало,  — мы оба сошли с ума».
        Наступил холодный рассвет.
        Грейсон с надеждой ждал восхода солнца: быть может, тогда наступит конец безумию этой ночи. Свет постепенно ширился, и перед Грейсоном стал вырисовываться какой-то пейзаж. Он в замешательстве огляделся вокруг: он стоял на холме, а под ним простирался его родной город Калипсо в штате Огайо.
        Не веря своим глазам, он смотрел вниз, и это было так похоже на реальность, что он не выдержал  — побежал туда, к городу.
        Да, это был город Калипсо  — такой, каким он был в детстве Грейсона. Он пошел туда, где должен был находиться его дом. Да вот и он сам: этого десятилетнего мальчишку он узнал бы везде. Он позвал мальчика; тот взглянул на него, повернулся, побежал и исчез в доме.
        Грейсон лег на траву и закрыл глаза.
        — Кто-то,  — сказал он себе,  — кто-то прокручивает картины моего мозга и заставляет меня смотреть их.
        Ему показалось  — если, конечно, он останется жив и в здравом рассудке,  — что эта мысль заслуживает того, чтобы ее запомнить.

* * *

        Прошло шесть дней после ухода Грейсона. В спасательном аппарате оставался один Джон Харт. Он шевельнулся и открыл глаза.
        — Есть хочу,  — сказал он вслух, ни к кому не обращаясь. Подождал, сам не зная чего, потом сел, тяжело поднялся с койки и направился в камбуз. Поев, он подошел к двери и долго стоял, глядя перед собой. Открывающийся вид напоминал Землю, и от этого Харт почему-то почувствовал себя лучше.
        Он решительно спрыгнул на землю и направился к ближайшему холму. Быстро темнело, но он и не подумал возвращаться.
        Вскоре покинутый им корабль растворился в ночи.
        Девушка, с которой он встречался в молодости, заговорила с ним первой  — она вышла из темноты, и они долго-долго беседовали, а потом решили пожениться. Их тут же обвенчал священник, приехавший на машине. Обе семьи были уже в сборе, и бракосочетание закончилось пиром в прекрасном доме в окрестностях Питтсбурга. Старика священника Харт знал с детства.
        Молодая чета отправилась в свадебное путешествие, и свой медовый месяц супруги провели в Нью-Йорке и у Ниагарского водопада, а затем на аэротакси добрались до Калифорнии, где и решили обосноваться. Откуда ни возьмись появилось трое детей, и вот они уже владельцы огромного ранчо, на нем пасется миллион голов рогатого скота, и кругом ковбои, одетые как кинозвезды.

* * *

        Цивилизация, возникшая и расцветшая вокруг Грейсона на планете, которая прежде была бесплодной, безвоздушной пустыней, для Грейсона казалась кошмаром. Продолжительность жизни окружавших его людей равнялась семидесяти годам. Дети рождались через девять месяцев и десять дней после зачатия.
        Он похоронил шесть поколений основанной им семьи. И вот однажды, переходя Бродвей (это улица в Нью-Йорке), он вдруг увидел: с противоположной стороны навстречу ему двигался человек; его невысокая крепкая фигура, походка и манеры заставили Грейсона застыть на месте.
        — Генри! Генри Молкинс!  — крикнул он.
        — Да, я… Билл Грейсон!
        Обменявшись рукопожатием после первого взволнованного приветствия, они безмолвно смотрели друг на друга. Молкинс заговорил первым:
        — Там, за углом, бар.
        После второй рюмки вспомнили о Джоне Харте.
        — Ищущая форму жизненная сила использовала его мозг,  — индифферентно заметил Грейсон.  — По-видимому, она не смогла найти собственного воплощения. Она попыталась использовать меня…  — Тут он вопросительно взглянул на Молкинса. Тот утвердительно кивнул:
        — И меня.
        — Думаю, мы слишком сопротивлялись.
        Молкинс вытер со лба испарину.
        — Билл,  — сказал он,  — все это похоже на сон. Я женюсь и развожусь каждые сорок лет. Я беру в жены двадцатилетнюю девушку. Через несколько десятков лет она выглядит на все пятьсот.
        — Как ты думаешь, все это происходит лишь в нашем мозгу?
        — Да нет, не думаю. По-моему, вся эта цивилизация существует в действительности  — все равно, что мы подразумеваем под существованием.
        Молкинс застонал.
        — Давай не будем вдаваться в эти дебри. Когда я читаю философские сочинения, объясняющие жизнь, я чувствую себя на краю бездны. Если бы только нам удалось как-нибудь освободиться от Харта!
        Грейсон мрачно улыбался.
        — Ты что, еще не знаешь?
        — Чего не знаю?
        — У тебя есть при себе оружие?
        Молкинс молча протянул ему игольно-лучевой пистолет. Грейсон взял его, приставил к своему правому виску и нажал на изогнутый спуск. Молкинс рванулся к нему, но было уже поздно.
        Показалось, будто тонкий белый луч прошел сквозь голову Грейсона. Сзади в деревянной стене образовалась круглая, черная, дымящаяся дыра. Целый и невредимый, Грейсон стоял как ни в чем не бывало.
        — Что нам делать, Билл?  — спросил он с тоской.
        — Мне кажется, нас держат про запас, так сказать, в резерве,  — сказал Грейсон.
        Он поднялся и протянул руку.
        — Ну что ж. Генри, рад был повидать тебя. Давай будем встречаться здесь раз в год и сравнивать свои наблюдения.
        — Но…
        Грейсон улыбнулся. Улыбка вышла чуть принужденной.
        — Крепись, друг. Разве ты не понимаешь? Ведь это самое крупное явление во вселенной. Мы будем жить вечно. Как видно, мы являемся вероятными заменителями на случай, если что-то пойдет не так, как надо.
        — Но что же ЭТО такое? Что совершает ЭТО?
        — Задай-ка мне этот вопрос через миллион лет. Может быть, тогда я смогу тебе ответить.
        Он повернулся и вышел из бара не оглядываясь.