Борн Джефф Вандермеер

        В разрушенном войнами городе будущего мусорщица Рахиль подбирает странное существо - не то животное, не то растение, не то оружие. Борн - так девушка называет найденыша - учится говорить и понимать мир, населенный такими же, как он, неудавшимися экспериментами ученых. Задает неудобные вопросы (что такое машина? личность? ад? здравый ум?). Показывает красоту среди развалин. Заставляет вспомнить прошлое, осознать ответственность, испытать - привязанность, ощутить - опасность.

        Джефф Вандермеер
        Борн

        Посвящается Энн

* * *

        JEFF VANDERMEER
        BORNE

        Published by arrangement with Farrar, Straus and Giroux, LLC, New York

        Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

        

        Часть 1

        Что я нашла и как

        Я нашла Борна бронзово-солнечным днем, когда к нашему дому подковылял гигантский медведь Морд. Так что в первую очередь, Борн был для меня найденышем. Хотя тогда я еще не знала, чем он для нас станет. Не думала, что он полностью перевернет нашу жизнь.
        Тем более что и думать-то было особо не над чем: темно-фиолетовый комок размером с мой кулак, цепляющийся за шерсть Морда, словно выброшенный прибоем полураспустившийся морской анемон. Я заметила его только потому, что он, как маячок, каждые полминуты помаргивал изумрудно-зеленым огоньком, пробивавшимся сквозь пурпур.
        Подобравшись ближе, я почувствовала запах моря, он накатил соленой волной, на мгновение смыв разрушенный город, вечные поиски еды и воды, бегство от вооруженных банд, а также измененных существ неясного происхождения или назначения. Исчезли даже изуродованные обгоревшие тела, свисающие с разбитых фонарей.
        Вместо них на краткий момент найденная мною вещь вернула меня на отмели моей юности, далеко от этого города. Я ощутила ветер, аромат сморщившегося от соли засушенного цветка, узнала холодок воды, окатившей мои ноги. Припомнила долгую охоту за ракушками, хриплый голос отца и переливчатую скороговорку матери. Мои ступни погрузились в медовое тепло песка, я всматривалась в белые паруса у горизонта, обещавшие нашему острову гостей из-за моря. Если только я действительно когда-то жила на острове. Если только все это было правдой.
        Отблеск солнца в гнилой желтизне глаза Морда.

        В тот день я все утро следила за Мордом, с самого его пробуждения в тени здания Компании, что далеко на юге. Истинный правитель города поднялся в небо, приблизился к тому месту, где я пряталась, разинул пасть и начал утолять жажду, возя рылом по нечистому речному ложу, простиравшемуся на север. Никто, кроме Морда, не мог напиться из этой реки и остаться в живых. Таким его создала Компания. Затем, невесомый, будто семечко одуванчика, убийца вновь появился в небесной лазури. Где-то на востоке, под хмурыми дождевыми облаками, Морд обнаружил добычу и, рухнув на нее с высоты, освободил несколько визжащих кусочков мяса от необходимости жить. Обратив их в кровавый туман, во взбаламученную волну своего наигнуснейшего дыхания. Иногда свежая кровь заставляет его чихать.
        Даже Вик не знает, почему Компания прозевала приближение дня, когда из охранника Морд превратился в их погибель, почему они не попытались его уничтожить, пока оставалась возможность. Теперь было слишком поздно, потому что Морд стал не просто Бегемотом. Какая-то инженерная магия, вырванная им у Компании, научила его подниматься в воздух и летать.
        К тому времени, когда я добралась до лежки Морда, он спал беспокойным сном, вздрагивая, точно от подземных толчков. Задняя лапа высоко вздымалась над моей головой. Даже когда он лежал на боку, его туша достигала третьего этажа. Удовлетворив жажду крови, он делался сонлив; вот и сейчас, бездумно растянувшись там, где застала дрема, он сравнял с землей подвернувшееся здание, превратив его в шаткую груду кирпичных обломков, ставших ему постелью.
        Когти и клыки Морда убивали и потрошили с быстротой молнии. Глаза, иногда открытые даже во сне, были огромными, засиженными мухами буркалами, поставляющими информацию мозгу, который, по уверениям некоторых, функционировал во вселенском масштабе. Для меня же - человеческой блохи по сравнению с ним - все, чем он занимался, выглядело ассенизацией. Из каких-то побуждений, известных ему одному, Морд доламывал и переделывал наш и без того разгромленный город, преобразуя его на свой безумный манер.
        Когда он, возбудившись, вылезал из берлоги, устроенной им в развороченном здании Компании, к его косматой, свалявшейся от грязи, падали и химикатов шерсти прилипали самые разнообразные сокровища. Он то и дело одаривал нас упаковками неизвестного мяса, оставшимися от Компании, временами я находила трупы неопознанных животных с лопнувшими от внутричерепного давления головами и блестящими выпученными глазами. Если нам везло, эти сокровища так и падали с него дождем, когда он вразвалку брел по земле или скользил по небу, в такие дни нам не приходилось на него забираться. И в один из лучших из этих пропащих дней мы нашли жуков, которые можно было засовывать в ухо, наподобие тех, что мастерил мой товарищ Вик. Как и все в этой жизни, находки были непредсказуемыми, оставалось лишь следовать по пятам за Мордом, согнувшись в три погибели, и надеяться чем-нибудь от него поживиться.
        Отдельные вещи, как всегда предупреждал меня Вик, могли быть подброшены специально. Могли оказаться подлыми ловушками. Обманкой. Но в чем в чем, а в ловушках я разбиралась. Сама частенько их ставила. Так что ежеутренний совет Вика «быть осторожной» я, выходя из дома, выбрасывала из головы, о чем ему было прекрасно известно. Я рисковала жизнью, чтобы притащить свои находки Вику, а тот уже копался в них, как авгур в кишках. Иногда мне казалось, что Морд дает нам все эти вещи из какого-то извращенного чувства привязанности к нам, к своим игрушкам, куклам для битья. А иной раз я думала, что сама Компания когда-то возложила на него эту обязанность.
        Многие мусорщики, обыскивавшие тушу Морда, так же как и я, недооценивали глубину его сна. И в результате оказывались поднятыми на высоту, срывались и падали, разбиваясь насмерть. Морд, даже не замечая этого, скользил по воздуху над своими охотничьими угодьями, над городом, который до сих пор не заслужил себе имя. Поразмыслив, я решила на сей раз ограничиться поисками на одном боку Морда. Злыдарь. Ведмедь. Морд… Его имена были многочисленны и зачастую волшебны для тех, кто произносил их вслух.
        Итак, спал ли Морд на самом деле или в ядовитых завихрениях помойки, которую представлял собой его мозг, зародилась какая-то новая каверза? Сегодня в этом непросто было разобраться. Ободренная храпом медведя, проявлявшимся в крупной дрожи всей поверхности его тела, я поползла вверх по задней лапе, пока остальные мусорщики выжидали внизу, используя меня как шахтеры канарейку. Тогда-то, путаясь в бурых, жестких водорослях медвежьей шкуры, я и наткнулась на Борна.
        Он лежал, тихонько напевая сам себе, едва заметное отверстие на верхушке напоминало постоянно двигающийся рот: колечки плоти то сжимались, то расширялись. «Оно» тогда еще не стало для меня «Им».
        Чем ближе я подбиралась, тем больше Борн высовывался из шерсти Морда, становясь похожим на какой-то гибрид анемона и кальмара,  - этакая гладкая вазочка, по которой пробегала разноцветная рябь: фиолетовая, темно-синяя, цвета морской волны. Четыре вертикальных гребешка пересекали его теплую, пульсирующую кожу, гладкую и слегка шершавую, как у отполированной волнами гальки. Пахло прибрежными тростниками праздным летним полуднем и морской солью с ноткой страстоцвета. Позже я обнаружила, что для каждого у него был свой запах и свои видения.
        В общем, оно не выглядело едой или мемо-жуком, но не казалось и мусором, так что я в любом случае подобрала бы его. Просто не смогла бы удержаться.
        Туша Морда приподнялась и опала, сотрясаясь от сапа, и мне пришлось присесть, чтобы удержать равновесие. Мерно всхрапывая и замирая, он как бы вторил своему болезненному соннопению. Его завораживающие глаза, огромные, черно-желтые, словно метеориты или треснувший купол обсерватории на западе, были крепко зажмурены, а массивная башка беспечно простиралась к востоку.
        И на нем сидел Борн, совершенно беззащитный.
        Остальные мусорщики, которых шаткое перемирие на короткое время сделало друзьями, осмелев, поползли вверх по боку Морда, рискнув вступить в лес его грязной, но чудотворной шерсти. Я спрятала находку не в сумку, а за пазуху, под мешковатой рубашкой, чтобы никто не увидел и не отобрал.
        Борн стучал в мою грудь, будто второе сердце.
        - Борн.
        Имена и названия значили теперь так мало, что мы прекратили обременять друг друга их поисками. Карта старого горизонта стала пристанищем для зловещей сказки, которая говорила не словами, а отзвуками злодеяний. Полная безвестность среди всех этих обломков погибшей Земли, вот чего я желала. А еще - пару крепких ботинок, если похолодает, да старую жестянку с супом, найденную под щебнем. Вот что теперь составляло мое счастье, и разве могло оно сравниться с какими-то там именами?
        И все же я назвала его Борном.

        Кому я отнесла Борна

        Вик, мой товарищ и любовник, торговал наркотой, иначе и не скажешь. Наркота эта - ужасна и прекрасна, безрадостна и сладостна, как сама жизнь. Жуки, которых он переделывает или изготавливает самостоятельно из материалов, подцепленных нами у Компании, не просто обучают, если ты сунешь их в ухо. Они могут избавлять тебя от одних воспоминаний, подарив взамен иные. Те, кто не в состоянии смириться с нынешней реальностью, кладут их в уши и получают доступ к опыту тех, кто был куда счастливее и жил давным-давно, в местах, которых больше нет.
        Именно этот наркотик Вик предложил мне, когда мы впервые встретились. А я отказалась, нутром почуяв опасность того, что выглядело спасением. Стоило поместить такого жука в ухо, и за ментоловым или лаймовым взрывом следовали волшебные призраки мест, которых, как я надеялась, никогда не существовало в действительности. Было бы чересчур жестоко, если бы рай оказался реален. Подобные безрассудные идеи могли одурманить навеки.
        Изумление на лице Вика при моем отказе заставило меня тогда остаться и поговорить с ним. К сожалению, об истинной причине этого изумления я узнала много позже.
        Я выложила «морского анемона» на шаткий стол, перед которым стояли два наших стула. Мы сидели на одном из выветрившихся балконов, выступающих из отвесной скалы и наведших меня на мысль прозвать наше убежище Балконными Утесами. Настоящее имя этого места, обозначенное на ржавой табличке в подвальном вестибюле, прочитать было невозможно.
        Позади нас находился дом, где мы жили, а далеко внизу, за сетью Вика, призванной скрыть нас от посторонних глаз, извивалась в корчах ядовитая река, опоясывающая большую часть города. Над варевом из солей тяжелых металлов, нефти и всяческих отходов постоянно висело едкое марево, напоминая нам о том, что все мы вскоре сдохнем от рака или чего похуже. За рекой лежала пустошь, поросшая чахлым кустарничком. Отвратительное, ненужное место, хотя изредка из-за горизонта сюда еще приходили люди.
        Например, я.
        - Что это за штуковина?  - спросила я Вика.
        Тот посмотрел на мою находку долгим пристальным взглядом. Она пульсировала, точно безобидная практичная лампа. Будучи тем не менее одним из кошмаров, на которые когда-то обрекла этот город Компания, решившая испытать свои биотехнологии, что называется, на улицах. Город превратился в огромный полигон, а теперь доживал последние дни. Как и сама Компания.
        Губы Вика искривились в слабой рахитичной улыбке, напоминавшей скорее гримасу. Он сидел, одной рукой облокотившись о столешницу и закинув ногу на ногу, одетый в широкие льняные штаны, найденные неделю назад, и рубаху на пуговицах, когда-то белую, а теперь пожелтевшую от долгой носки. Вик выглядел расслабленным, но я знала, что это только поза, призванная создать видимость спокойствия, как говорится, на благо города, так и ради меня самой. Штаны порваны. В рубашке - дыры. Детали, которые не хотелось замечать, говорили о многом.
        - Чем она не является,  - вот вопрос, который надо было задать первым,  - произнес Вик.
        - Ладно, и чем же она не является?
        Он пожал плечами, словно не желая доверять мне тайну. Иногда, при обсуждении моих находок, между нами вдруг вырастала стена недоверия.
        - Может, мне зайти в другой раз? Когда ты будешь более разговорчивым?  - спросила я.
        По мере нашего общения я подрастеряла свое терпение, что было, в общем-то, неправильно, так как именно сейчас ему требовалась моя поддержка. Сырье для жуков заканчивалось, к тому же, на него давили конкуренты, особенно Морокунья, подмявшая под себя все западные районы города. Конкуренты предъявляли ему определенные требования, завладев не только его территориями, но и думами. Красивое лицо под густыми светлыми волосами заострилось, щеки впали, резче обозначились высокие скулы. Короче, он сгорал, как свечка.
        - Оно может летать?  - спросил наконец Вик.
        - Не-а,  - улыбнулась я.  - Крыльев-то нет.
        Впрочем, мы оба знали, что это еще ничего не значит.
        - А кусаться?
        - Ну, меня оно не укусило. Может, мне самой следовало его укусить?
        - Но съесть мы его съедим?
        Само собой, есть мою находку он не собирался. Вик всегда был осторожен, даже когда вел себя безрассудно. Однако в итоге он все-таки приоткрылся, как всегда неожиданно. Наверное, в этом и была вся соль.
        - Нет, не можем.
        - Тогда давай поиграем им в мяч.
        - Хочешь помочь ему полетать?
        - Ну, раз уж мы не собираемся его есть.
        - Оно уже не похоже на мячик.
        И это было правдой. Некоторое время назад создание, которое я назвала Борном, съежилось и с необыкновенно изящной, даже робкой грацией приняло форму вазы. Штуковина просто стояла на столе, успокаивающе пульсируя и мерцая. Теперь она казалась крупнее, чем прежде, то ли из-за этого мерцания, то ли действительно начала расти. Карие с прозеленью глаза Вика расширились, на худом лице засветился интерес: он размышлял над загадкой моей находки. Его глаза замечали все на свете, кроме того, каким я видела его самого.
        - Я знаю, чем оно не является,  - сказал Вик на сей раз уже серьезно.  - Это не творение Морда. Вряд ли он вообще знал, что таскает его на себе. Однако вовсе не обязательно, что оно создано Компанией.
        Коварства Морду было не занимать, а их отношения с Компанией постоянно менялись. Иногда мы задавались вопросом, не разразилась ли в руинах комплекса зданий Компании гражданская война между теми, кто поддерживал Морда, и теми, кто уже сто раз пожалел, что он был создан.
        - Где же он мог это подцепить, если не в Компании?
        Дрогнувшие губы сделали черты Вика еще более завораживающими.
        - До меня дошли кое-какие слухи. О тех, что бродят по городу и не принадлежат ни Морду, ни Компании, ни Морокунье. Я видел их на окраинах, ночью в пустыне, и мне стало любопытно…
        Утром за мной тенью бежали лисы и другие мелкие зверюшки. Не их ли Вик имел в виду? Их странно быстрое размножение оставалось загадкой: была ли причастна к этому Компания или просто на город наступала пустыня? Я не стала говорить Вику о зверье, предпочитая, чтобы он сперва высказал свои соображения.
        - Их?  - переспросила я.
        Однако он, проигнорировав мой вопрос, сменил тему.
        - Что же, теперь можно и поизучать,  - Вик протянул руку к Борну.
        Пунцовые черви, жившие в его запястье, ненадолго высунулись наружу, обследовали мою находку и втянулись обратно под кожу.
        - Как ни удивительно, но это вещь Компании. По крайней мере, создано в ее стенах.
        Лет десять назад он сам работал на Компанию, когда та была еще в зените славы, потом его «вышвырнули оттуда, как собаку», признался он мне в редкую минуту откровенности.
        - В ее стенах, но не самой Компанией?  - уточнила я.
        - Аскетичность дизайна определенно указывает на единственного автора.
        Когда Вик принимался плясать вокруг моих находок, я всегда нервничала. Мир был слишком ненадежен, а если я что и рассчитывала получить от Вика, помимо безопасности, так это знания.
        - Думаешь, какой-то брак?  - спросила я.  - Выкидыш? Нечто, выброшенное в мусор за ненадобностью?
        Вик покачал головой, но хмурое выражение его лица выглядело не слишком обнадеживающе. Он был самодостаточен и замкнут. Как и я. Ну, или так мы оба считали. Однако теперь я чувствовала, что от меня утаивают какую-то важную информацию.
        - Что же это тогда?
        - Да, в общем-то, что угодно. Маячок. Сигнал бедствия. Бомба.
        Неужели он действительно не знает?
        - Так, может, имеет смысл его съесть?
        Он засмеялся, разбив вдребезги строгие черты своего лица. Его смех меня вовсе не задел. Во всяком случае, не тогда.
        - Пожалуй, я - пас. Хорошо, если слопаем маячок, а если бомбу?  - Он подался вперед.
        Я находила определенное удовольствие, наблюдая за ним исподтишка.
        - Но нам надо выяснить его предназначение. Если ты дашь это мне, я разберу его и прогоню через своих жучков. Так мы узнаем больше. Найдем ему применение.
        На свой манер мы с ним были партнерами. Иногда я даже звала его боссом, поскольку занималась для него поисками, но отдавать ему своего «анемона» не собиралась. Такого соглашения мы не заключали. Конечно, он мог бы стащить его, пока я спала… но подобные случаи всегда рассматривались мною как проверка наших отношений. Являлись ли мы симбионтами или паразитами?
        Я вновь посмотрела на креатуру, стоящую на столе, и мною овладел собственнический инстинкт. Он нахлынул совершенно неожиданно, но было абсолютно естественным. И вызван не только тем, что именно я рисковала своей шкурой, залезая на Морда, чтобы найти этого Борна.
        - Думаю, я пока придержу его у себя.
        Вик посмотрел на меня долгим взглядом, пожал плечами и нарочито небрежно проговорил:
        - Как знаешь.
        Борн мог оказаться чем-то необычным, но мы уже повидали немало необычного. Возможно, Вик решил, что вреда от находки не будет.
        Достал из кармана золотого жука, сунул себе в ухо, и его глаза перестали меня видеть. Он поступал так всегда, когда что-то особенно болезненно напоминало ему о Компании, вызывая своего рода яростное самобичевание и меланхолию. Я не раз намекала, что исповедь помогла бы ему обрести душевный покой, но он оставлял мои слова без внимания. Говорил, что щадит меня. Нельзя сказать, чтобы я ему верила.
        Скорее всего, он пытался забыть подробности какого-то собственного фиаско, которое не в силах был себе простить. Чего-то, что он возложил на себя, каких-то действий, предпринятых под самый конец. Тогда как работа, которую он выбрал, или был вынужден выбрать, после ухода из Компании, напоминала ему о ней ежечасно и ежедневно. Сама я сообразить, в чем дело, не могла, поскольку мало что смыслила в биотехнологиях, чувствуя между тем, что разгадка кроется именно в них. Вероятно, Вик считал, что я просто ничего не пойму.
        Если бы я в тот день была повнимательней или если бы Вик поговорил со мной о Борне, все могло обернуться совершенно иначе. Если бы только он настоял на своем и забрал у меня Борна. Но он этого не сделал. Он не мог.

        Где я живу и почему

        К тому моменту, когда я нашла Борна, мы с Виком были связаны самыми разными способами. Общим безопасным жильем - теми самыми Балконными Утесами у отравленной реки на северо-восточной окраине города. Западная часть города, спускавшаяся к морю, была территорией Морокуньи. На юге, за лоскутным одеялом оазисов и пустырей, раскинулись руины Компании, охраняемые Мордом. Значительная часть всего этого расползлась по высохшему морскому дну, простиравшемуся до пустынной равнины за городом.
        Вик обнаружил и «застолбил» Балконные Утесы еще до знакомства со мной. Однако окончательно устроился там только после того, как пригласил меня. Его вкладом в совместное хозяйство стал постоянно тающий запас биотехнологических и химических обманок, моим - талант ставить ловушки, как физические, так и психологические. Воспользовавшись чертежами Вика, я укрепила и расчистила лучше всего сохранившиеся коридоры, прочие же заканчивались теперь замаскированными ямами, битым стеклом или чем похуже. Я воспользовалась ностальгическими страшилками: обложками книг с изображениями черепов, окровавленной колыбелью, которую за все эти годы никто не решился уничтожить, а также несколькими дюжинами пар обуви (некоторые были прямо с мумифицированными ногами). В одной комнате с потолка свисали ветхие останки похожего на собаку животного, видимо заблудившегося здесь и издохшего. Граффити, намалеванные на стене, преследовали бы непрошеного гостя в ночных кошмарах. Если только он умел читать. Проволочная растяжка запускала шоу ужасов, срежиссированное Виком при посредстве феромонов и галлюциногенов. Нападения не
замедлили начаться, многие сквоттеры испытывали свою удачу, но нам всегда удавалось отбиться.
        Один маршрут вел к комнатам Вика, другой - к лестнице в бывший вестибюль, откуда можно было попасть в убежище, скрытое под слоем перегноя. Еще один вел мимо западни к переоборудованному бассейну, где Вик, на манер сумасшедшего ученого, устроил садок для своих биотехов. Оттуда можно было попасть к утесу с балконами, который и дал имя этому месту.
        Если принять за точку отсчета мастерскую Вика, то пути, обозначенные на плане, разворачивавшемся в моей голове, вели прежде всего к южному краю холма, отделенного от зданий Компании широкой полосой разрушений на юго-западе города, где пути эти нарочно ветвились, с целью создать непроходимый лабиринт для нежелательных гостей… прежде чем вновь упроститься до трех проходов, из которых только один шел в безопасное место, спрятавшееся за дверью, совершенно сливавшуюся с холмом и покрытую вуалью из мха и вьющихся растений. Чем ближе вы подходили к двери, тем сильнее шибало в нос гнилостной вонью - одним из наиболее вдохновенных феромоновых извращений Вика. Даже мне было нелегко выходить из дома этим путем.
        Теперь по всему лабиринту, в который мы превратили Балконные Утесы, была разлита взаимная верность куда более интимная, чем то, что происходило у нас в спальне. Коридоры? Туннели? Все различия стерлись благодаря нашим правилам ведения раскопок, а также добавленным Виком особенным паукам и прочим насекомым. Я следила за своими ловушками по карте, а Вик, поднаторевший на подобных штуках за время работы на Компанию, использовал для контроля сидевшую в неглубокой кастрюле с водой камбалоподобную креатуру, на чьей спинке отражалась постоянно меняющаяся аккуратная схема.
        В какой-то момент наши тела переплелись так же, как наши системы защиты, что породило неожиданную синергию. Взаимная выгода, вызванная крайним одиночеством и нуждой, сначала преодолела пределы дружбы, а затем подошла к некой аморфной границе, к чувству, которое не могло быть любовью, по крайней мере мне его так называть не хотелось.
        В минуты слабости я проводила ладонью по его сухощавой груди, дразня Вика за бледную, почти прозрачную кожу, в сравнении с темно-коричневой на моих бедрах, и тогда на какое-то время становилась счастливой в потайном сердце наших Балконных Утесов. И меня вполне устраивало, что сегодня мы были любовниками, а завтра - просто союзниками.
        На самом деле, когда мы спали вместе, я знала: Вик теряет себя, отваживаясь быть уязвимым. Я чувствовала это совершенно отчетливо, даже если ошибалась. По этой причине, пусть и скрывая от него что-то, я всегда возвращалась в Балконные Утесы, ведомая чем-то вроде оптической связи. Лазерные лучи, исходящие от нас двоих и несущие информацию о наших телах и разумах, пронизывали Утесы, которые благодаря нашим взаимным усилиям оставались островком безопасности. Сенсоры и проволочные растяжки, чувствительные к малейшему прикосновению и вибрации… Мы будто бы находились в центре чего-то очень важного. И Вик, лежа подо мною, тоже не в силах был освободиться от этой связи.
        А еще была щекочущая нервы таинственность: чтобы сохранить безопасность, мы не могли появляться вместе, всегда ходили разными путями и в разное время. Привкус этой таинственности стал составной частью наших отношений. Любой, кто рыскал у нас над головами, решил бы, что внизу, под рощицей чахлых сосен, находится лишь навозная куча да старая мусорная свалка: множество слоев обвалившихся балок, человеческих останков, ржавых холодильников, взорванных автомобилей, спрессованных в упругую, почти живую труху.
        Однако под всей этой массой, прикрывающей нас, под крепкой крышей Балконных Утесов, таилась паутина, служившая нашим вместилищем, линии, объединявшие женщину по имени Рахиль и мужчину по имени Вик. Своего рода тайная геометрия нашей внутренней жизни, карта, постоянно вращавшаяся в наших головах словно микрокосм.
        В этот-то кокон, безопасный рай, огромный силок, ловивший время и ресурсы, я и принесла Борна. А где-то включился таймер, отсчитывая оставшееся нам время. Мы с Виком оба знали, что сколько бы биотехнологического сырья он ни создал или ни выменял, детали жуков и иные предметы первой необходимости, когда-то позаимствованные им у Компании, рано или поздно закончатся. А мои ловушки без его страшненьких «присадок» надолго мусорщиков не удержат.
        Неуклонно приближался тот день, когда нам придется пересмотреть не только наши отношения с Балконными Утесами, но и друг с другом. В центре всех троп находились мои комнаты, где мы, туго сплетенные, трахались, занимались любовью, равноудаленные от любых границ, грозящих посягательством, и любых врагов, стремящихся к нам проникнуть. Здесь мы могли быть жадными и эгоистичными и видеть друг друга как на ладони. Ну, или, по крайней мере, думать так, ведь все, что мы имели - это враждебный мир за стенами.

        В ту первую ночь, после того как я принесла Борна в наш дом, мы с Виком лежали в моей комнате и слушали далекий, глухой звук ливня, бьющего по мшистой земле над нашими головами. Мы оба знали, что дождь не настоящий. Настоящий дождь в этом городе приходил на короткое время, но мы не рисковали покидать убежище. Даже дождь зачастую проливался ядом.
        Мы почти не разговаривали. Не занимались сексом. Просто лежали, уютно обнявшись, в то время как Борн стоял на стуле в углу спальни, настолько далеко от нас, насколько это было возможно. Пальцы Вика были сильными, а их кончики - практически гладкими после многих лет работы с материалами, требовавшимися для его чанов с прото-жизнью. Мне нравилось держать его за руки.
        Вот как далеко мы забрались: могли молчать и все же быть вместе. Но даже тогда, в ту первую ночь, присутствие Борна что-то изменило, и я не понимала, не молчим ли мы в том числе и из-за него.
        Утром, выглянув в одну из наших потайных дверей, мы обнаружили треснувшую землю, корчащуюся смертельными муками тысяч крошечных алых саламандр. Ковер медленно шевелящихся лапок и обсидиановых глазок. Почти что мираж. Узор оживших вопросительных знаков, бессмысленно пролившихся дождем с темного неба. Тут же с запада послышалось рычание Морда, и мы почувствовали дрожь его шагов. Гневался ли он на этот ни с чем не сообразный дождь или на что-то - кого-то?  - еще?
        Однажды на небосклоне появились кометы, и люди приняли их за небесных жителей. А теперь вот у нас был Морд и саламандры. Что они предвещали? Какая судьба ждала город? В течение нескольких минут тела саламандр под солнечными лучами растеклись жижей, впитавшейся в землю. Осталась тускло-красная переливчатая пленка вроде нефтяной, усеянная мельчайшими следами искомых животных.
        Вик, похоже, не особенно заинтересовался саламандрами, несмотря на необходимость пополнить запасы материала в своем плавательном бассейне.
        - Они зараженные,  - подтвердил он то, что я уже прочитала на его лице.

        Почему я назвала его Борном и как он изменился

        Я назвала креатуру Борном, припомнив то немногое, что Вик рассказывал мне о работе в Компании. О своих созданиях он говорил так: «Он зародился, но его породил я».
        Когда я не занималась поисками для Вика или для себя самой, то возилась с Борном. Для этого пришлось немного поэкспериментировать, отчасти потому, что прежде мне никогда не приходилось ни о ком заботиться, за исключением нескольких крабов-отшельников в детстве да бродячей собаки. В последнем случае меня едва хватило на день. Семьи у меня не было, родители умерли еще до того, как я перебралась в город.
        О Борне я ничего не знала и сначала обращалась с ним как с растением. На первый взгляд это казалось логичным. Борн выглядел вполне довольным, даже раскрылся, пока я тихо-мирно закусывала продовольственным пайком, целую кучу которых обнаружила в полузасыпанном подвале. Борн с таинственным видом стоял на столе передо мной. И вдруг, жуя, я услышала хныканье и отчетливый «чмок». Отложив еду, я увидела, что верхушка Борна вновь раскрылась, и почувствовала аромат, напоминающий одновременно розу и тапиоку. Оболочка его отогнулась, разделившись на «лепестки» и обнажив тонкие, темно-зеленые усики, которые извивались, защищая скрытое ядро.
        - Никакой ты не морской анемон, Борн,  - непроизвольно вскрикнула я,  - ты - растение!
        Я уже приобрела привычку «беседовать» с ним, но при звуках моего голоса Борн сразу закрылся - про себя я назвала это «защитным поведением» - и в тот день больше не раскрывался. Так что я, поставив его на тарелку, отнесла в ванную комнату, на полку под косым отверстием в потолке, где на него мог упасть неправдоподобный солнечный свет. Я сама любовалась этим зеленоватым, плесневелым отсветом по утрам, прежде чем отправиться по делам Вика.
        К концу второго дня Борн приобрел желтовато-розовый оттенок, продолжая упорствовать в своем «защитном поведении». То ли заболел, то ли впал в религиозный экстаз,  - то и другое я часто видела в городе. От него отчетливо запахло кухней. Я сняла Борна с полки и вернула на обеденный стол. Между тем я заметила, что черви, перерабатывавшие мои фекалии в нутриенты, используемые Виком в его бассейне, исчезли.
        Итак, я узнала кое-что полезное. Борн может перегреться на солнце. Борн любит навозных червей. Борн может передвигаться самостоятельно, но никогда не делает этого при мне. Следовательно, он сам захотел побыть на солнце. В общем, ничто не указывало на то, что Борн был уродцем или каким-то там «бракованным экземпляром».
        Я повысила его в звании до животного, но не перевела в категорию «целеустремленных». А должна была бы, поскольку Борн не старался больше скрывать свои перемещения. Возвращаясь домой, я, бывало, находила его в спальне, хотя оставляла на кухне, или в коридоре, а не на полу гостиной. При моем появлении Борн всегда делался неподвижным и не издавал ни звука, и мне никак не удавалось поймать его на «горячем». Казалось, это его веселит, но вероятно, я просто проецировала на него собственные чувства. Это стало своего рода потехой: угадать, куда он заберется на сей раз. Отныне я возвращалась домой с гораздо большим нетерпением, чем обычно.
        Однако когда я сказала об этом Вику, передавая ему полуживого лазурного слизняка, раздобытого неподалеку от Компании, он не увидел здесь ничего забавного.
        - Тебя саму это не беспокоит?
        - О чем мне беспокоиться?
        - Хотя бы о том, что он утаивает от тебя свои способности. Уже. И ты понятия не имеешь, что будет дальше. Ты говоришь, что оно - органическое и, вероятно, умное как собака, а мы до сих пор не знаем его назначения.
        - Ты же сказал, что назначение необязательно.
        - Я мог ошибаться. Слушай, отдай его мне, а? Я выясню, что оно такое.
        - Разобрав на части?  - содрогнулась я.
        - Ну, может быть. То есть да, разумеется. Оборудование у меня здесь довольно примитивное. К тому же нет ни времени, ни талантов для чего-то неинвазивного.
        Вторжение Морокуньи и заканчивающиеся припасы - вот что определяло теперь течение нашей жизни. Для Вика Борн был просто еще одной переменной, чем-то, что требовалось взять под контроль, чтобы держать в узде собственное нервное напряжение. Я это прекрасно понимала, но беда в том, что жизнь в Балконных Утесах создавала ложную уверенность, будто мы можем загадывать на день вперед, а то и на целую неделю. Вместе со смехом над выходками Борна в меня заполз червь сомнения.
        Повинуясь порыву, я крепко обняла Вика, попытавшегося отстраниться. «Это просто общее дело, вопрос выживания,  - говорило мне его сопротивление,  - не надо смешивать личные отношения с бизнесом». Однако я ничего не могла с собой поделать.
        Как не могла отдать ему Борна. И отнюдь не из лицемерной жалости, заботливости или чего-то в таком роде. А раз не могла отдать, то и говорить о нем перестала. На вопросы отвечала односложно и легкомысленно: «Он в порядке», «Он всего лишь растение и ничего больше», «Ходячий кактус, горшок по нему плачет». Вик смотрел так, словно видел насквозь, однако Борна не трогал.
        Все это стало проверкой того, не исчезло ли между нами взаимное доверие, и каждый раз, потихоньку расширяя эту зону доверия, я ожидала, что Вик не выдержит груза и его терпение лопнет.

        Что я нашла в комнатах Вика

        Доверие, однако, требовало кое-какого предательства. Задолго до появления Борна, я обыскала комнаты Вика, пока он ходил продавать своих жуков. Думаю, он сделал то же самое, хотя кто знает? Анатомию доверия друг с другом не обсуждают.
        Осуществление моего предательства потребовало определенных навыков в работе с отмычкой и обходе ловушек, но в итоге оказалось, что игра не стоила свеч. Все три его комнаты мало что смогли поведать о своем хозяине. Признаки его существования в этом ограниченном пространстве оказались мизерны. Ни семейных фотографий, ни портретов, лишь крайне скромный набор личных предметов.
        Тогда я решила, что, вероятно, Вик хочет ограничиться малым, чтобы все тайны, лежавшие на сердце, так там и остались. Вообразила, что где-то глубоко, в самой толще Балконных Утесов, погребен запертый сундук, где Вик прячет все, что может бросить на него тень. Если это и было так, мне это место неизвестно. У меня в руках имелись только весьма жалкие доказательства, выуженные из ящика стола посредством творческого переосмысления техники открывания замков: свернутый схематический рисунок рыбы, засунутый в трубу разбитого телескопа, и металлическая коробочка, полная мелких алых раковинок наутилусов, витых и безжизненных.
        Я сунула в карман одну, намереваясь рассмотреть попозже, и развернула рисунок, подставив его под тусклый свет светлячков, разведенных Виком на потолке. Мне было известно, что это связано с его последним проектом для Компании, тем, о котором он болтал только по пьяни. Ничего подобного еще не выползало из импровизированного чана-бассейна. Пока не выползало.
        Каково бы ни было содержание рисунка, на первый взгляд это было просто изображение уродливой рыбы вроде окуня или карпа. Поперечный разрез с линиями-стрелками, исходящими из мозга и других частей тела, на конце которых находились цифры и случайные буквы. То, что у рыбы было лицо бледной женщины с голубыми глазами, помогало не очень, впечатление все равно получалось омерзительным. Закрадывалась тревожная мысль, что какой-то сумасшедший ученый решил оживить носовую фигуру древнего парусника.
        Впрочем, слово «тревога» не годилось для неразборчивых надписей на обороте листа. Наиболее поздние заметки на полях, насколько я могла понять, были постфактум сделаны рукой Вика: эдакие скупые наметки, как можно было бы возобновить рыбий проект, который, судя по всему, в свое время благополучно свернули. Однако основную часть листа занимали более старые надписи, принадлежавшие другому человеку, чья очевидная страсть постепенно переродилась в безумие. Почерк становился все размашистее, буквы - острее и неразборчивее, пока не превратились в темные облака клинописи. Порча затмевала их смысл, что само по себе говорило о многом. Как и то, что слова, проглядывающие сквозь путаницу, оказались практически бесполезными. Прежде чем они окончательно скомкались в нечитаемую невнятицу, я сумела разобрать: «Компании больше нет».
        Положив пустой телескоп на кровать, я продолжила свои изыскания, боясь, что Вик вернется и застукает меня за моим занятием. Однако скоро поняла, что ловить больше нечего. Инстинкт мусорщицы толкнул меня к разбитому телескопу. Его поверхность подернута была перламутровой патиной. Я подняла цилиндр поближе к светлячкам и залюбовалась.
        И тут меня как огнем обожгло. На поверхности было что-то вытравлено. В действительности «металл» оказался мозаикой из множества рыбьих чешуек, так хорошо друг к другу пригнанных, что места стыков совершенно невозможно было разглядеть. Поверхность была блестящей и чистой, но повернув трубу, я заметила, что от тепла моих пальцев на чешуе проявились миниатюрные изображения. Ах, Вик, ах, хитрюга! Впрочем, я не видела причины, по которой ему требовалось их скрывать. Судя по всему, это были фотографии города перед разрушением, взятые из старых книг и не представлявшие тайны.
        Заинтригованная, я стремительным движением, словно играя на музыкальном инструменте, потерла поверхность, разогревая чешуйки, и посмотрела, что получилось.
        Те, которые не содержали фотографий ныне исчезнувших мест, представляли собой подобие путевых заметок. Списки названий под заголовком «Восстановление», а также некие вопросы и ответы вроде: «Как убить здание? Бездействием». Некоторые оказались аналогом микрофишей с информацией о богатой истории города перед тем, как в нем появилась Компания. Другие были настолько маленькими, что оставалось только гадать об их содержании и удивляться, как Вику удается их читать. Возможно, у него имелось специальное устройство, тоже, разумеется, спрятанное. Все это было совершенно не похоже на Вика, которого я знала: одиночку, никогда не вспоминавшего о прежнем городе, не питавшего, казалось, никаких надежд на его будущее.
        Когда я сообразила, что тут не только старые фотографии и еще более старинные данные, до меня дошла необходимость хранения всего этого в тайне. На некоторых чешуйках помещались чудовищные изображения проектов, так никогда и не завершенных, они донельзя пугали меня, по сравнению с ними Морд выглядел весьма прозаически. Но самое главное, что на некоторых чешуйках содержались технические характеристики биотехов, созданных, насколько мне известно, самим Виком. Нельзя, чтобы эта информация попала к нашим врагам.
        Иногда я задавалась вопросом, сохранится ли очарование Вика, если я раскрою все его секреты и пойму, кто он без них.
        Вернувшись к себе, я бросила украденного наутилуса в стакан с водой и стала наблюдать, как он оживает. Сверкнув багрянцем, раковина начала раскручиваться, моллюск уставился на меня почти вызывающе, а потом распался без остатка, будто его никогда и не было. Фокус с исчезновением. Иллюзия.
        Выпить сей эликсир, настоянный на тайнах Вика, я не решилась. Выплеснув воду, вымыла стакан и бросила его на кучу грязной старой одежды, валявшейся в коридоре.

* * *

        Второе мое предательство Вика было совсем простым: мне очень нравился Борн. Нутром чуяла, что от него надо избавляться, одновременно понимая, что это выше моих сил. Чем больше интеллекта проявлял Борн, тем прочнее я к нему привязывалась.
        Кроме того, содержать его оказалось проще простого. Ел он что угодно, подбирая любую мелочь, крупинку или щепку, а все до единого червяки, попадавшие в зону его досягаемости, исчезали, что называется, без вести. Борн подъедал даже то, что я спокойно выбросила бы вон. Благодаря ему компостная яма практически опустела. Думаю, проголодайся он как следует, слопал бы и само мусорное ведро.
        Несмотря на простоту содержания, Борн продолжал ставить меня в тупик. Знаете, что было самым загадочным? В него помещалась целая прорва, а вот наружу не выходило ничего. Абсурд, если не пугающий комизм. Я не могла удержаться от смеха. Ни тебе катышков. Ни кучек. Ни лужиц. Ни-че-го.
        Наконец Борн увеличивался в размерах. Да, он рос! На первых порах мне не хотелось этого признавать, поскольку концепция роста тянула за собой вывод о возможности и более радикальных изменений: в голову закрадывались мысли о ребенке, становящемся взрослым. Ведь для многих животных взросление сопряжено с такими серьезными изменениями, что родители весьма сильно отличаются от потомства. Итак, к концу третьего месяца я вынуждена была признать, что Борн мало-помалу увеличился в три раза.
        Не могла я отрицать и того, что всячески его скрывала. Не звала Вика к себе, а если звала, то предварительно относила Борна в другую комнату, с глаз долой. Все попытки Вика убедить меня рассматривать Борна как угрозу или хотя бы как существо, требующее осторожности, я игнорировала.
        Борн отличался вполне мирным нравом, и я никогда не думала о нем как о чем-то опасном. В принципе было смешно даже использовать местоимение «он», поскольку в поведении Борна не было агрессивности или эгоцентричности, присущих самцам. Напротив, в те первые дни Борн казался мне своего рода чистым листом, на котором я вознамерилась написать только правильные слова.

        Что Вик рассказал мне о «рыбьем проекте» и о Компании

        Большую часть того, что мне стало известно о «рыбьем проекте» и о Компании, я получила от Вика в виде обрывков некой мрачной истории, которые впоследствии сама соединила в единое целое. Я не понимала, цеплялся ли он за эти воспоминания, чтобы увернуться от мира, или, наоборот, чтобы вернуться в него. Компания заявилась в город незваной, когда тот уже почти разорился и был не в состоянии защититься от вторжения. Во время оно Компания казалась горожанам спасением. Им достаточно было одной перспективы получения работы. Я попыталась представить молодого Вика, затянутого Компанией и прошедшего путь от ученика до создателя. Однако образ, как всегда, расплывался и ускользал. Я могла вообразить Вика только окончательно сформировавшимся, таким, каким его узнала.
        «Рыбий проект» стал его крахом, причиной изгнания из Компании после многих лет службы. Но хотя рыба и привела к фиаско, воспоминания о ней все же навевали на него ностальгию.
        - Аквариум,  - как-то ночью пробормотал Вик, примерно за год до того, как я нашла Борна.
        Мы находились на нашем балконе, глядя в черное небо и старательно игнорируя волглое хлюпанье отравленной реки внизу. Иногда сквозь защитную завесу, созданную Виком, можно было рассмотреть других людей, сидящих на балконах к северу, вне зоны нашего контроля. Они выглядели безнадежно далекими статуями или манекенами, но мы знали, что они представляют опасность.
        Это случилось в начале года, морозным вечером. Порывы ветра из темноты бились о камни балкона, принося с собой бледные речные запахи, я слышала успокаивающее уханье сов и чьи-то скрытные шорохи из подлеска внизу. Я еще подумала, что существа, незаметные и неинтересные нам, отправились по своим делам, тоже не включая нас в свои планы. От меня, впрочем, тоже было мало проку, даже мне самой. Мы оба налакались алко-гольянов, устав после долгого трудового дня. Подошвы моих ботинок измазались в крови: кое-что в моих раскопках пошло не так, но не все было плохо.
        Звезды, расплывающиеся в небе, кружили, словно что-то разыскивая, бродили с места на место и мелко дрожали, несмотря на то, что я старалась неподвижно сидеть на своем стуле, задрав голову. При этом я слушала Вика, сидевшего рядом. Бодрая как огурчик. Моя печаль дарила мне ясность ума и своего рода незаслуженную трезвость. Вик был куда пьянее.
        - Такая прекрасная рыба! С широким, скорбным ртом, какой можно встретить разве что у некоторых собак. Прекрасная и вместе с тем отвратительная, она двигалась торжественно, как левиафан. По суше, прикинь! Она могла дышать воздухом. Мне очень нравилось, что она могла дышать воздухом. Я подарил ей чудные глаза с изумрудно-золотыми прожилками.
        Эту часть истории я уже слышала. При всем при том, хотя Вик и рассказывал о своей рыбе, его подспудные чувства относились вовсе не к ней. Точнее, не совсем к ней. Время шло, звезды постепенно замедляли свое вращение, выстраиваясь в знакомые созвездия, и эмоциональные воспоминания Вика обратились на людей из Компании: старых друзей, покинувших его, или тех, кого покинул он сам, особенно на одного нового сотрудника, который его предал. А еще на руководителя, курировавшего «рыбий проект». На всех этих людей, которых он когда-то впустил в свою жизнь и которые потом ополчились против него. Или сменили кожу. Или изначально действовали согласно своей натуре: Вик на какое-то время оказался в фокусе их внимания, а потом покинул его.
        Я не знала этих людей, Вик никогда не рассказывал о них ничего такого, что могло меня заинтересовать. Однако я не припоминала, чтобы, будучи взрослой, доверяла хотя бы трем людям одновременно. И Вик, доверившийся такой куче народу сразу, казался мне глупым и безответственным: доверие - это индульгенция, выдававшаяся старым миром. О том, что Вик доверял им больше, чем доверял мне теперь, даже думать не хотелось. Оставалось лишь гадать, сможет ли он когда-нибудь изменить свое видение Компании и готовность простить ее, согласившись с моей точкой зрения. Для меня же Компания была бледным раздувшимся клещом, присосавшимся к телу больного города, тем, что окончательно растратило наши ресурсы и породило хаос. По слухам, они через подземные туннели переправили готовую продукцию подальше, оставив на нашу долю лишь отстойники с отбросами.
        Изредка я встречала старых мусорщиков, которые плели небылицы о прошлом богатстве города, до того, как в него пришла Компания. При этом их лица светились внутренним светом, почти заставив меня изменить мнение насчет мемо-жуков. Ну, почти. То, что они мне рассказывали, было не совсем правдой. Скорее тем, что мы говорим о родном покойнике, вспоминая только хорошее. В этом-то и заключалась прелесть Компании: она победила, несмотря ни на что. Сохранила неразрывную связь с историей города, даже после того, как от него осталась одна лишь сброшенная кожа, призрак былого. И гигантский, жуткий Ведмедь.
        - Убил мою рыбоньку прямо перед камерой, встроенной в одного из жуков-шпионов.
        Вот только позже он говорил уже о другом человеке. А потом всплыла еще одна версия: что рыба, мол, была только ранена и какое-то время влачила жалкое существование в отстойнике за границей территории Компании. Якобы она протянула там без малого год, то есть куда дольше, чем можно было ожидать, отчасти потому, что ее подкармливал Вик. Креатура сделалась проклятьем того места: чудище с человеческим лицом, всплывающее из глубин, чтобы жрать. Хотя человеческое лицо с самого начала было мертво и объедено всякими мелкими тварями, попав в грязную воду, оно начало гнить, и никто так и не узнал, кому оно когда-то принадлежало. Как и о том, не погибло ли тело рыбы от этого воплощения смерти, оказавшегося на ее голове.
        В четвертой версии Вик намекал, что рыба, возможно, до сих пор существует где-то глубоко под водой. Короче, Вик рассказывал байки. Он был болен. Впал в экзистенциальную тревогу, вспоминая о том, как его выперли из Компании, саботировали «рыбий проект», как, потеряв связь с головным офисом, Компания скатилась в анархию, и Вику пришлось выживать самостоятельно, без защиты, к которой он привык. Стать торговцем наркотиками, «выживальщиком», таким тощим и полупрозрачным, что он сам сошел бы за одного из глубоководных или пещерных существ.
        В свои самые мрачные минуты, когда меня посещали сомнения в истинности собственного «я», когда я предавала свое «я», стремясь к Вику как к противоядию, мне открывалось, что в действительности Вик признается: в прошлом он участвовал в создании столь ужасного оружия, что даже несравненная красота не оправдывала его существование.
        Правда, от которой Вик благополучно избавился в своих воспоминаниях, была совершенно недвусмысленна. Она открывалась в примечаниях к рисунку, найденному мною в его комнатах: чудовищная рыба должна была использоваться для полицейских нужд и контроля над толпой, внушать страх, а возможно, и убивать. Где-то, когда правительство еще сохраняло какую-то власть или хотя бы намерение восстановить порядок, и было решено вложить деньги в это самое восстановление.
        В ту ночь на балконе, первый и единственный раз, в бессвязной Виковой болтовне о Компании появился другой монстр:
        - Морд знал о рыбе. И Морд показал мне, кто я есть.
        Я не знала, как это понимать. Получалось, что Вик и Морд работали на Компанию в одно и то же время? Когда Морд был меньше и не летал? Но всякий раз, готовый проболтаться о чем-то важном, Вик, словно чувствуя мой интерес, резко закруглялся. Умолкал совершенно ненатурально.
        Это стало границей, за которую Вик не отваживался заходить.

        Как я поступала с другими и как другие поступали со мной

        В городе граница между кошмаром и реальностью была текучей и изменчивой, так же как смысл слов «убийца» и «смерть». Наверное, ответственность за это лежала на Морде. А может быть, на всех нас.
        Убийцей называли того, кто убивал по причинам, не связанным с выживанием. Убийцей был сумасшедший, а не тот, кто пытался просто пережить следующий день. Однажды я ударила камнем женщину. Мы встретились при раскопках на пустынной улице в западной части города. Я нашла гладкий обломок металла, почти поглощенный лоснящимся красным растением, напоминавшим плоть. Я никогда прежде такого не видела и не знала, пригодится ли оно Вику.
        Вывернув из-за угла с добычей в руках, я наткнулась на ту женщину. Лет пятидесяти, жилистая, как и многие выжившие, с распущенными седыми волосами, одетая в заплатанные черно-серые тряпки. Увидев меня, она улыбнулась. Потом перевела взгляд на то, чтобы было в моей руке, и улыбка сползла с ее лица.
        - Отдай, это мое.
        Может быть, она имела в виду: «Сейчас оно станет моим».
        Не имело смысла дожидаться, когда она нападет. Присев, я нашарила свободной рукой камень. Незнакомка рванулась ко мне с середины улицы. Я запустила в нее своим камнем, угодив прямо в лоб. Она пошатнулась и повалилась на бок, тяжело дыша. Потом с трудом поднялась. Я швырнула другой камень, снова попав в голову.
        На этот раз она покачнулась, скрючилась, уперлась руками в колени. Из раны на голове закапала ярко-красная кровь. Женщина тяжело осела среди обломков, держась за голову, и глядела, как я разжимаю кулак, роняя уже приготовленный третий камень.
        - Я просто хотела посмотреть,  - произнесла она, в замешательстве то отнимая ладонь от раны, то вновь прижимая.  - Просто посмотреть и больше ничего,  - глаза женщины начали стекленеть.
        Я не стала задерживаться ни чтобы помочь ей, ни чтобы добить. Я ушла.
        Умерла ли она? Убила ли я ее, и если - да, убийца ли я?

        Случившееся между мной и той женщиной не было чем-то из ряда вон выходящим, какой бы амнезией мы все тут не страдали. Это было старо как сам старый мир, и даже старше. Первое и единственное правило заключалось в том, что вы сами отвечали за свою безопасность в той степени, в какой могли: мы защищались изо всех сил и имели на это полное право.
        Однако в один вечер, через три недели после того, как нашла Борна, я утратила-таки бдительность. Банда подростков, подкравшись по мху и детритам, перехватила дверь прежде, чем та за мной закрылась. Они бесшумно пробрались по коридорам прямо к комнатам, ступая точно по моим следам и счастливо избежав всех ловушек, атак феромонов, пауков и прочего. Я ничего не заметила, все мои мысли поглощены были Борном и тем, где его обнаружу.
        Вик как раз подался обслуживать дальний предел своей разваливающейся наркотической империи. А никто из моих собственных защитников вроде хищных тараканов в коридоре, пауков-бокоходов, встроенных в дверь, или доброго, проверенного временем стального лезвия не мог остановить нарушителей.
        Помимо Морда, ядовитых дождей и разнообразных дефективных биотехов, несущих если не смерть, то неудобство, самой большой неприятностью в городе был молодняк. В их глазах не осталось ничего человеческого. У них не было воспоминаний о старом мире, которые сдерживали бы их или внушали надежды. Их родители умерли, если только с ними не произошло чего похуже, и с ранних лет в среде этих детей торжествовало самое ужасное и извращенное насилие.
        Их было пятеро. Четверо из них уже сменили свои глаза на зелено-золотых ос, которые, будучи вставленными в глазницы, усиливали зрение. На руках, напоминая отточенные запятые, красовались длинные когти. Чешуя на шеях вспыхивала красным при каждом вдохе. На голой спине самого низенького, сохранившего серо-голубые человеческие глаза, трепетало крылышко. Очень скоро я пожалела, что он тоже не поменял глаза на ос.
        От них пахло морской солью, пылью и потом. Они поминутно облизывали губы и демонстративно поигрывали мускулами словно маленькие воители. Тогда мы еще не понимали, как вышло, что они настолько изменились, предполагая, что это было дурным влиянием Компании. Мы не могли определить источник и смысл этой новой напасти.
        Я сражалась, но иногда этого недостаточно. Мало проявить агрессию и волю к сопротивлению. Если ты хочешь остаться в здравом уме, нельзя винить себя в поражении, когда тебя превзошли числом.
        Все было бесполезно. Я оказалась бессильна. Несколько часов они измывались надо мной всеми способами, какие только можно вообразить. Коротышка в основном смотрел, стоя у кровати и тараща огромные тускло-стальные глаза, чьи белки были не белее его бледной кожи. Все они были под наркотой, найденной, вероятно, среди токсичных отходов.
        Между всхлипами, воплями и ударами, окрашивавшими простыни красным, под удовлетворенные завывания я повторяла сероглазому ребенку:
        - Не смотри. Не смотри.
        Хотелось верить, что этим я пытаюсь защитить его, на самом же деле, я защищала саму себя. Его - было уже поздно.
        Устав от своих забав, они разломали все, что, по их мнению, не представляло ценности, затем, взобравшись друг дружке на плечи, потушили моих светлячков.
        А потом они нашли Борна. Видимо, он пошевелился, привлеченный суматохой. Их интерес ко мне уже угас. Уходя, они решили забрать Борна с собой, я заметила опухшим, налившимся кровью глазом, как они его сцапали.
        Именно в этот момент я взмолилась в первый раз. Я впервые поняла, как Борн для меня важен. Но молитва не помогла. Они забрали его, бросив меня в темноте, с изрезанными щеками, кровоточащими руками, ногами и лицом, некоторые раны были довольно глубоки. Моя кожа горела. И онемела. Искромсанная плоть чувствовала холод вопреки жару. У меня не было сил встать.
        Город нанес мне дружеский визит, напомнив, что я значу для него меньше, чем ничего, и что Балконные Утесы отнюдь не безопасны. Что каждая нить в моей голове, связанная с защитными системами, может быть оборвана в любой момент.

* * *

        Время тянулось, а я, дрожащая, без умолку вопила и визжала. Всякое самообладание исчезло, об этом позаботилась боль. Придя в очередной раз в себя, я обнаружила, что моя голова лежит на коленях Вика, и он смотрит на меня с каким-то странным выражением на лице. От волнения его кожа мерцала светло-зеленым - побочный результат симбиоза с диагностическими червями. Потом он занялся мною, и тело ощутило мягкое тепло и новую боль, грозившую поглотить без остатка.
        - Прости,  - тихо, словно над покойницей, произнес Вик.
        Прежде я никогда не замечала жалости в его голосе, теперь же она была явственной и определенно искренней, казалось, он плакал. Эти чувства захлестнули меня и напугали, ведь сейчас мне требовалась его сила, а не смятение.
        - Лежи спокойно. На время боль утихнет.
        Но мне все равно было больно. Да, боль утихла, однако я продолжала ее ощущать. Чтобы не нервировать Вика, я кивнула, глядя на него как сквозь туман. По счастью, я все еще могла видеть точеные черты его прекрасного лица. Это все еще было важно для меня.
        Вик запустил на мое тело диагност-жука. Старенького, с поцарапанным панцирем, но его лапки сохранили гладкость и блеск. Там, где они касались моей кожи, я ощущала мгновенное, быстро угасающее тепло. Хирургические слизни уже затянули мои раны. Вспомнилась приятная прохлада, которой сопровождалась их работа, когда я поранилась в последний раз. Подростки имели творческую жилку и порезали меня не абы как, а разрисовали узорами и словами, не имевшими смысла ни для кого, и меньше всего - для самих художников. Слизни двигались точно по этим линиям, тем самым придавая им смысл.
        - Я бы тебя обнял,  - откуда-то издалека донесся голос Вика,  - боюсь только причинить боль.
        Тут я вспомнила, что они забрали Борна, и хотела уже попросить Вика… Но о чем? Бежать за ними вдогонку? Упреждая, Вик посоветовал мне не пытаться говорить, добавив:
        - Прости, что меня здесь не было. Прости, что они сюда пролезли.
        Мы с ним находились в различных обстоятельствах и беспокоились о разном.
        - Насколько тяжело они тебя поранили?  - спросил Вик особенным тоном.
        Я поняла, о чем он. Вопрос был медицинским, но касался отнюдь не медицины. Вик воссоздал в воображении всю картину нападения, определив худшее, и теперь ему требовалось понять, насколько инвазивной должна быть диагностика.
        - Все на поверхности,  - ответила я, и он заметно расслабился, что почему-то меня огорчило.
        Нападавшие оказались недоразвиты или нечеловечески холодны, чтобы изнасиловать. Самому старшему из них, сероглазому, было лет одиннадцать. Дитя с пшеничными волосами и изящными кистями рук. Я не обязана была рассказывать Вику всю правду, даже если бы они меня изнасиловали. Но они действительно этого не сделали. Двое из осиноглазых, калеча меня, совали свои языки мне в рот, но, вернее всего, просто пытались чем-то заразить. Я чувствовала еще привкус металла на языке.
        И тогда я заплакала. Слезы ручьями потекли по лицу, остававшемуся совершенно безучастным. Не так уж много ты можешь вытерпеть, прежде чем почувствуешь, что все усилия напрасны. Лучше бы на меня напали на улице, и я бы сейчас валялась в подворотне, чем тут, в самом сердце Балконных Утесов, облитая его покаянием, жалостью и заботой. Ощущать на себе его взгляды, тогда как все, чего мне хотелось, это заползти в самую темную нору и либо уже сдохнуть, либо оправиться от ран.
        Однако я не стала мешать Вику делать его работу и, как могла, рассказала, что именно тут произошло, передавая информацию о тонких местах в нашей защите. Я выжила и по прошлому опыту знала, что со временем воспоминания потускнеют. Это позволяло мечтать, что когда-нибудь мы освободимся. Освободимся от города, от Морда, от всего на свете. Можно ли было считать это надеждой? Или всего лишь инерцией упрямства?
        - А еще они забрали Борна,  - добавила я немного погодя, не уверенная, что ясно выговариваю слова.
        Мне требовалось время, чтобы примириться с мыслью о потере, иначе можно было сорваться. Вик, сидевший в кресле у моей кровати, нахмурился.
        - Ничего подобного,  - он кивнул в сторону гостиной.  - Вон он, твой Борн.
        Сквозь болезненное оцепенение и ощущение бегающих по телу жучиных лапок я почувствовала облегчение пополам с изумлением.
        - То есть они его вернули?
        - Сомневаюсь. Он торчал в коридоре перед дверью. Рядом никого не было. Я занес его обратно.
        - Спасибо,  - поблагодарила я, понимая, что это решение далось ему нелегко.
        - А он подрос,  - добавил Вик.
        Я ничего не ответила. Не осмелилась. Впервые Вик выглядел обеспокоенным из-за чего-то, что, очевидно, не было напрямую связано со мной. Последние две недели я успешно скрывала Борна от него.
        Жук наконец закончил свою работу. Вик поднялся на ноги.
        - Тебе надо отдохнуть. Принесу с кухни чего-нибудь перекусить. Я пока усилил нашу защиту. А потом мне нужно ненадолго выйти, скоро вернусь.
        Я понимала. Ему требовалось убедиться, что напавшие действительно убрались восвояси. Вику пришлось сменить замки, чтобы быть уверенным в надежности дверей. А это означало непредвиденное сокращение наших и без того невеликих ресурсов, что в свою очередь ставило нас под угрозу.
        Жгучая, жалящая, режущая мука не должна была возвращаться еще несколько часов, теперь она словно отстояла от меня на многие световые годы. Я коснулась щеки Вика, уголка его губ, но мысленно он был уже далеко отсюда.
        - Я должен был быть здесь,  - повторил он.
        - Если бы ты не вернулся, я бы умерла.
        Ничего успокоительного в моих словах не было. Если город захочет меня убить, он меня убьет, как убил уже многих.
        - Прихвачу Борна с собой,  - добавил Вик нарочито небрежно.
        - Нет. Ну, пожалуйста,  - сморщилась я.
        Если бы я закричала или возразила таким же небрежным тоном, наверное, ему было бы проще. Но я не кричала. Произнесла эти три слова тоненьким, ломким голоском, и Вик тут же сдался.

* * *

        Вскоре после его ухода я поняла, что не смогу уснуть и надумала встать. Было больно, но мне не лежалось, я как-то не привыкла валяться в постели. И еще мне хотелось увидеть Борна. Я плохо соображала и боялась, что похитители могли его повредить. А может быть, желала убедиться, что Вик все-таки не забрал его с собой.
        Борн, слабо мерцая золотисто-зеленым, находился на стуле в кухне. Вик успел восстановить не всех моих светлячков, и я могла видеть только свечение Борна. За последние несколько часов он вырос по крайней мере на полфута, а его основание стало толще. Теперь, стоя на стуле, он доставал мне до плеча. Никаких повреждений я на нем не заметила, он оставался идеально симметричен. Он впечатлял.
        - Это просто я,  - произнес Борн.
        Я взвизгнула и отшатнулась, судорожно пытаясь нащупать какое-нибудь оружие: палку, нож, все, что угодно. Голос звучал точь-в-точь как скрипучий басок того сероглазого мальчишки.
        - Просто я. Борн.

        «Просто я».

        Черви, запущенные в мое тело Виком, заелозили, впрыскивая наркотики, чтобы меня успокоить. Меня трясло. Я издавала нечленораздельные звуки.
        - Это просто я,  - повторил Борн, будто пробуя слова на вкус.
        Я пятилась, пока не уперлась спиной в стену. На сей раз голос прозвучал не как голос сероглазого, а теплее и восторженнее. Стал таким, какой я впоследствии привыкла считать его обычным голосом, хотя Борн мог подражать кому угодно.
        - Рахиль,  - сказал Борн.  - Не надо. Пугаться.
        От голоса сероглазого мальчишки не осталось ничего.
        - Не указывай мне!  - закричала я.  - Что ты вообще такое?
        Он начал спускаться со стула.
        - Не приближайся! Стой, где стоишь!  - Я точно пыталась словами заполнить пространство между нами.
        - Иди отдыхай,  - голос Борна вклинился между моими судорожными воплями.  - Пожалуйста, успокойся. Не волнуйся. Поспи.
        Борн тщательно обдумывал каждое слово, прежде чем использовать то или другое, видимо не зная, как их правильно сочетать.
        - Поспать?  - фыркнула я.  - Как я теперь усну? Ты же со мной говорил!
        - Я - Борн,  - произнесло нечто, стоявшее передо мной.  - Я говорю, говорю и говорю.
        Сейчас речь Борна стала похожа на сладкозвучное бормотание, напомнившее о наших играх в прятки в последние несколько недель. Но откуда исходила эта речь? У Борна не было ни лица, ни настоящего рта.
        - Это сон?
        - Сон?  - переспросил он.
        - Как ты ушел от них?
        - Них?
        - Да, от них. От детей, которые на меня напали.
        - Детей. На меня напали.
        Затем, против моей воли, перед глазами у меня все поплыло: заработали крохотные биотехи в моем теле. Я попыталась сопротивляться, чувствуя, что сползаю вниз по стене, пока не уселась на задницу. Черви, похоже, тоже решили, что мне пора спать. Окружающее сделалось расплывчатым и смутным.
        Через какое-то время я различила силуэт Борна, нависшего надо мной, и почувствовала, как по моим венам ползают черви. Вот я на кровати. Вот я на полу. Вот в гостиной. Бодрствую. Сплю. Нахожусь между сном и явью. В горячечном бреду никак не могу понять, приснился ли мне кошмар или все только начинается. Все воспоминания о прошлом, которое я пыталась забыть, всплыли на поверхность, а рядом стоит Борн, стоит и слушает. Я все ему рассказала. Даже такое, в чем не признавалась самой себе. То, что всегда хранилось под спудом и над чем у меня не было власти.
        Тогда я не могла этого знать, но то, что я доверилась Борну, вероятно, спасло мне жизнь.

        Кто я и откуда

        Прежде все было иначе. Прежде у людей были дома, родители и школы. Города помещались в государствах, а в тех государствах имелись правительства. Люди путешествовали ради приключений и отдыха, а не ради выживания. Но к тому времени, когда я выросла, первоначальный смысл этих слов сделался дурной шуткой. Незаметно для нас скольжение стало свободным падением, а свободное падение закончилось адом, в котором мы варились как призраки в мире с привидениями.
        Прежде, когда мне было лет восемь или девять, я хотела стать писательницей, во всяком случае, не беженкой. И не траппером. Не мусорщицей. Не убийцей. Мои тетрадки заполняла нескончаемая писанина. Стихи о том, как сильно я люблю море. Собственные переложения сказок. А также сцены из романов, которые я так и не закончила и уже не закончу. Борн вполне мог быть героем тех детских фантазий. Моим воображаемым другом.
        Наверное, именно поэтому я и рассказала ему о своем прошлом даже то, что никогда не рассказывала Вику, так же как Вик не говорил со мной о картинке из телескопа, тайной истории города и биотехах-наутилусах. Хотя не исключено, в тот момент я готова была раскрыться перед кем угодно.

* * *

        Я родилась на острове, который был уничтожен не войной или болезнью, а морем. Мой отец был политиком, членом совета, управлявшего крупнейшим островом архипелага. В свободное время он любил рыбачить и мастерить всякие штуки. Коллекционировал старинные морские карты и отыскивал в них ошибки. У него была лодка «Черепаший панцирь», которую он построил сам. Познакомившись с моей мамой, он часто приглашал ее на «плавучий пикник», увозя чуть ли не за горизонт.
        - Должно быть, я ему доверяла,  - поясняла мать, рассказывая мне эту историю.  - Сильно доверяла, раз позволяла уплывать бог знает куда.
        Моя мать тоже родилась на острове, однако ее предки приплыли сюда издалека, с самого материка. Когда мать с отцом поженились, вышел большой скандал: такого брака еще никогда здесь не случалось. Именно из-за того скандала я и получила свое имя, Рахиль: оно не принадлежало ни одному, ни другому роду. Являлось компромиссом.
        Мама была детским врачом. Она легко улыбалась и смеялась, может быть, слишком легко, поскольку смеялась, даже когда волновалась или огорчалась. Я часто замечала, как отец внимательно смотрит на нее, очевидно пытаясь понять разницу. Мама обожала пряную кухню своих предков и любила клеить модельки кораблей. Она вечно подсмеивалась над моим отцом, который использовал ее модельки для строительства настоящих лодок. Делал полноразмерные образцы из зубочисток. Оба они любили читать, и я росла в окружении книг.
        У нас было все, что нам хотелось, и даже больше. Мы хорошо знали, кто мы такие. Но поднимающегося моря нам было не остановить, окрестные островки, один за другим, исчезали в пучине. Прежде, стоя ночью на берегу, мы могли видеть их огни в подзорную трубу, а потом огни пропали. Что произошло, нам было прекрасно известно, но после этого мы убрали подзорную трубу подальше.
        Когда мне исполнилось шесть, мы покинули остров, став беженцами. Я помню эту историю потому, что родители рассказали ее мне, когда я подросла. Они продолжали рассказывать мне истории, несмотря на то, что мы оставались беженцами, перебирающимися из лагеря в лагерь, из страны в страну, в попытке обогнать распадающийся мир. Вот только мир разваливался сразу везде.
        Я мало что помнила о лагерях. Всепроникающая грязь, превращавшаяся в слякотную хлябь под ногами тысяч людей. Плотные тучи комаров, из-за которых приходилось всегда держать рот на замке. Невыносимая жара, сменявшаяся невыносимым же холодом. И повсеместная тенденция устраивать заборы и сторожевых собак куда лучше, чем тенты для беженцев. Новые бумаги, о которых нужно было хлопотать, старые бумаги, которых вечно оказывалось недостаточно. Помнила, как нам скармливали отходы производства биотехов, как перестали работать сотовые телефоны и все такое прочее. Постоянную пустоту и непреходящий голод. То, как постоянно простужалась и температурила. Людей снаружи и охранников, которые были такими же, как мы, и я не понимала, почему они - снаружи, а мы - внутри.
        Но я не забыла и то, как смеялись родители, показывая мне вещи, напоминавшие о доме. К тому времени я достаточно повзрослела, чтобы понять их ценность. Альбом с фотографиями, церемониальную чашу, которую отец захотел забрать во что бы то ни стало, украшения матери, собственноручно сделанные ею. Каждый раз, когда мы снимались с места и переезжали, начиная все с нуля, отец тут же принимался за дело: ставил палатку, заборчик, разбивал огородик. Мама, внося свою лепту, лечила больных, хотя страны, в которых мы жили, не признавали ее диплом. Было ли это самоотверженностью? Они боролись за свою жизнь, за сохранение своих личностей. Так что, пожалуй, самоотверженностью тут не пахло, но пользу людям приносило.
        Должно быть, мой отец держался таким бодрячком ради нас с матерью. Ведь она могла когда-нибудь вернуться на родину предков. Он - нет. Даже людей с нашего острова мы почти не встречали. Истории, которые отец мне рассказывал, по мере их повторения казались все более скучными, хотя теперь я понимаю, что он просто пытался проложить курс к исчезнувшему острову, используя компас своих воспоминаний.
        Несмотря ни на что, родители не забывали о моем образовании. Не о школярских знаниях, а о том, что мне действительно бы пригодилось: за что стоит держаться, а от чего - избавляться, за что сражаться, а что - выбросить. А еще - о ловушках.

        Однажды мы отыскали место, где наконец обрели покой. Отец привез нас на другой остров. Не такой, каким был наш, даже близко не такой, но то ли от ощущения собственной ненужности, то ли набравшись смелости, отец решил воссоздать прежнюю жизнь. Так мы провели два прекрасных года. Город, в котором можно было жить, пляж для прогулок, ботанический сад, школа, игры с детьми, похожими на меня. Мы обитали в крохотном двухкомнатном домишке, на заднем дворике которого папа построил весельное каноэ с мотором-франкенштейном из деталей, собранных, что называется, с миру по нитке. Мама же стала лечить людей за еду и всякие нужные вещи.
        Время от времени до нас доходили новости с материка, из которых следовало, что дела идут все хуже. Мои родители скрывали от меня это сколько могли. До тех пор, когда в один прекрасный день нас не окружили солдаты и не переправили на переполненных паромах в очередной лагерь на материке. Позади остались зеленовато-голубая вода, отцовская лодка и наш домик.
        Жизнь неуклонно катилась под откос, все ниже и ниже, пока наконец не осталось даже лагерей. Одни только беженцы, бредущие по земле в поисках уголков, где еще сохранялось разделение на здравомыслие и безумие. На доброту и жестокость, которые зачастую берут начало из одного и того же источника. Отец носил в ботинке нож и по очереди с матерью небольшой револьвер. Нам могли с одинаковой вероятностью встретиться как обгоревшие, слегка закиданные землей трупы в канаве, так и вполне живой фермер с сыновьями, вооруженными дробовиками. А однажды улыбчивый мужчина зазвал нас в свой дом и попытался изнасиловать мать. После чего у моего отца появился шрам на левой руке, и мы отныне старались держаться подальше от больших дорог.
        Мы предпочли голод отчаявшимся толпам, медленно влачившим себя навстречу миражам. Проселочные дороги, которыми мы пробирались, постепенно обратились в серых змей, извивавшихся во мраке лесных зарослей. Далекие огни городов или одиноких хижин вызывали у нас страх, впоследствии сменившийся осторожностью. Так или иначе, мы предпочитали обходить их стороной.
        Через несколько месяцев после того, как надежда обрести приют окончательно покинула нас, на холме впереди показался удивительный город, в сумерках напоминающий огромную хрустальную люстру, опустившуюся с неба, или океанский лайнер, выброшенный на берег. Не в силах отвести глаз я принялась умолять родителей отправиться туда. Они меня не послушали и были правы. Город оставался на нашем горизонте еще восемь дней. А на девятую ночь его восточная часть, продолжавшая манить нас из-за лесов и равнин, загорелась, и все эти сверкающие огни поглотил огромный пожар, чье зарево разгоняло темноту на многие мили вокруг.
        По небу проплыли подмаргивающие сигнальные огоньки бомбардировщиков, улетавших прочь, и мы стояли, удивленно задрав головы. Прошло уже много лет с тех пор, как в небе пролетал хоть какой-нибудь самолет. Они казались нам одновременно знакомыми и незнакомыми. Мы задались даже вопросом, не означают ли эти самолеты возрождения нормальной жизни? Но это было всего лишь очередным миражом. Ничего они не означали.
        Мы поспешили на восток, страшась нового исхода выживших, волна которых могла смести наше маленькое семейство, пусть эти люди ничем от нас и не отличались. В воздухе несколько дней висел густой, похожий на пыль, черный дым, затем прибитый нечистым дождем. И тогда из земли полезли извивающиеся черви, кролики и другие умирающие животные.
        Совсем скоро мы начали вспоминать те дни с сожалением. Но тогда мои родители еще не утратили надежду отыскать безопасное место. Они не сдавались. Они так и не сдались. Я это точно знаю, хотя они умерли.

        Много чего еще я поведала Борну, однако не могу теперь заставить себя все это изложить на бумаге, трудно подобрать нужные слова. Речь о том, чего я не могу вспомнить, а именно как я пришла в этот город и что случилось с моими родителями. Мои последние воспоминания, восходящие к «догородской» жизни, касаются наводнений, плотов, связанных из чего попало, и расползающегося молчания людей - мертвых или умирающих в воде. И еще полоски земли на горизонте. Мои последние воспоминания - это погружение все глубже под воду и легкие, полные ила.
        А потом я очнулась в городе. Шла по берегу реки, как будто делала так всегда.
        Одна.

        Что я сделала после, хотя, возможно, это и было неправильно

        Если взглянуть на мою комнату свежим взглядом, в глаза бросится отсутствие водопровода, плесень, ведущая войну с созвездиями светлячков на потолке, полуобвалившаяся стена с окном, выходящим на гору мусора… Несмотря на все это, а также на уличные сцены, когда один измученный грязнуля дерется с другим, таким же измученным грязнулей, за остатки, которые старый мир счел бы ненужной дрянью… так вот, несмотря на все это, я упорно продолжала фантазировать о том, как вернуть всякие приятные нам в прошлом мелочи.
        - Это просто я,  - сказал Борн.
        Довольно долго я ему не отвечала, свернувшись на кровати калачиком и пытаясь хоть как-то оклематься. Вернее, отвечала, но это сложно было назвать ответом. Выплевывала в забытьи бессвязные слова. Иногда рядом с Борном появлялся Вик - и тут же опять исчезал. Порой я чувствовала, как он меня обнимает. Порой замечала его виноватый и вроде бы подозрительный взгляд.
        Он подозревал что-то насчет Борна? Со времени нападения Борн изменился еще сильнее. Теперь он уже не напоминал морского анемона. Скорее, напольную вазу или кальмара, балансирующего на приплюснутой мантии. Отверстие на верхушке вывернулось краями наружу, вытянувшись вверх и образовав что-то вроде длинной шеи. Тонкие, похожие на перья нити вокруг «рта» казались почти неестественными. С долгим, едва слышным вздохом они собирались в пучок, потом раздвигались, как странные пловцы-синхронисты. Борн вырос настолько, что на добрых два фута возвышался над кроватью. Его тело продолжало мерцать, цветные пятна плавали по поверхности словно обрывки слоистых туч: лазурь, лаванда, изумруд. Обычно от него пахло ванилью.
        Я лежала на боку и наблюдала за ним, полуиспуганно, полулюбопытствуя. Борн обзавелся целой коллекцией глаз, расположенных по окружности тела. Каждый такой глазок был совершенно не похож на остальные. Одни были человеческими - голубыми, черными, карими и зелеными, другие - звериными. И всеми он определенно видел. Эти глаза меня смущали, я не могла понять, что они значат. Я решила считать их необычным украшением, чем-то вроде пояска.
        Заметив, что я на него смотрю, Борн издавал робкое покашливание и прятал лишние глазки, оставляя одну пару и помещая ее повыше. Иногда они, наоборот, опускались ниже, к «бедрам», но с самого начала, всегда имели голубой цвет и длинные ресницы, хотя увеличились в размерах и двигались независимо друг от друга.
        Наверное, Борн думал, что таким образом выглядит человечнее.

* * *

        На шестой день я почувствовала, что прихожу в себя, проснувшись всего лишь с легким головокружением. Вик снова куда-то ушел, упрямо не желая отказываться от своего бизнеса. Моих обидчиков он так и не нашел, и я подозревала, не найдет никогда. Мы больше с ним не говорили о случившемся. Другое дело, мы вообще мало говорили. Когда он ко мне приходил, я притворялась спящей. Моих сил хватало только на Борна.
        Лежа в постели, я задала ему вопрос. Один-единственный, острый вопрос, напрямую связанный с моим опасным расположением духа. Я все еще «сидела» на фарм-червях и хотела быть чем-то полезной, а не валяться бревном.
        - Скажи, что ты такое?
        Мое сердце забилось, но нельзя сказать, чтобы я очень боялась.
        - Не знаю,  - хрипловато, но мелодично ответил Борн, и мне вдруг померещилось, что он заговорил голосами сразу обоих моих родителей.  - А сама ты знаешь, что ты такое?  - добавил он.
        - Давай сыграем в игру и попробуем кое-что выяснить,  - предложила я, проигнорировав его вопрос.
        Несколько секунд Борн молчал, «пригасив» свои краски. Затем вновь вспыхнул.
        - О’кей,  - согласился он.  - О’кей!
        - Но ты должен быть честен со мной.
        - Чес-тен,  - Борн прокручивал слово в голове.
        - Это значит - говорить правду.
        - Честен,  - по его коже пробежала яркая пурпурная рябь.  - Я могу быть честен. Я честен. Честен.
        Я то ли огорчила его, то ли вызвала какие-то иные эмоции, но вернее всего, он просто пробовал новое слово на вкус.
        - Ты уже много обо мне знаешь,  - рискнула начать я.  - А я о тебе не знаю ничего. Это будет игра в вопросы и ответы. Готов ответить на несколько вопросов?
        - Я отвечу на вопросы,  - неуверенно проговорил Борн, и мне стало интересно, понимает ли он значение слова «вопрос».
        - Ты - машина?  - спросила я.
        - Что такое машина?
        - Вещь. Вещь, сделанная людьми.
        Похоже, вопрос поставил Борна в тупик, он надолго задумался, потом уточнил:
        - Ты тоже вещь. Тебя сделали двое людей.
        - Я имела в виду предмет из металла, или плоти, или из того и другого сразу. Но полученный не естественным биологическим путем.
        - Тебя сделали двое людей. Ты состоишь из плоти,  - Борн казался взволнованным.
        - Почему ты меня тогда не выручил?
        - Выручил?
        - Не спас от тех пацанов. Не помог. Не остановил их, когда они причиняли мне боль.
        Наступила долгая пауза. Борн ушел в себя, превратившись в серый силуэт. Даже глазки исчезли. Затем цвета разом вернулись, полыхнув розово-красным, вскипев зелеными вихрями. Вокруг отверстия вылупились и захороводились глаза.
        - Но я же помог! Помог! Я помог Рахиль. Я помог,  - повторял он в расстройстве.
        - Мальчишки мучили меня несколько часов,  - рявкнула я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, и, слава Морду, мне это удалось.  - Они надо мной измывались, а ты бездействовал. Они причиняли мне сильную боль. Тогда как ты мог бы что-нибудь предпринять.
        Снова молчание, потом - тихий шепот:
        - Я не мог. Не мог. Помочь. Прежде.
        - Прежде чем что?
        - Прежде, чем узнал их.
        Судя по тону, слово «узнал» было не тем, которое ему требовалось. Наверное, нужного слова просто не существовало в его лексиконе, и он вкладывал в то, что было, двойной, а то и тройной смысл.
        - И как ты их узнал?
        - Я не завершен,  - сказал Борн.  - Я был не завершен. Я не завершен.
        Борн попытался компилировать слова, но это не помогло, и фраза скомкалась, из-за чего его перистые псевдоподии напряглись, сделавшись похожими на шипы.
        - А теперь - завершен? И осведомлен?  - Мне хотелось избежать пугающего слова «активирован».
        - Более завершен.
        - Ты их убил,  - спокойно сказала я, заорав про себя: «Но только после того, как они вдоволь наиздевались надо мной!»
        - Убил?
        - Прервал их существование. Сделал неживыми. Мертвыми. Их больше нет.
        - Я их узнал,  - недоуменно пробормотал Борн.  - Я узнал их.
        - Убивать нехорошо. Больше никаких убийств. Не убивай.
        Если только на тебя не нападут. Если тебя не вынудят. Мне не хотелось объяснять Борну различия,  - сил на это у меня сейчас не было.
        Теперь его глаза утратили красоту. Они казались опасными ловушками. Серый глаз выглядел знакомо, или мое воображение сыграло со мной злую шутку? Я резко отвернулась и опять провалилась в беспамятство. Лучше уж оно, чем необходимость обдумывать слова Борна.
        И все же, почему я отвернулась, ведь я не чувствовала себя в безопасности?

* * *

        На седьмую ночь я спала у Вика, а высоко над нами спал Морд, растянувшись на суглинке и мусорных кучах, покрывавших Балконные Утесы. Его дыхание, словно бесплотная глубинная бомба, проникало сквозь потолки, балки, штукатурку, несущие колонны и потрескавшиеся арки, заставляя вибрировать каждый атом дюжины перекрытий над нашими головами. Мы воспринимали этот звук не столько ушами, сколько кожей и всем телом.
        До нас доходил и зловонный душок, сочившийся через вентиляционные трубы, тысячи трещинок в почве и ходы, проделанные червями и жуками. Этот запах, как гром после молнии, пришел позже и сдавил горло. Вонь живых существ, убитых Мордом за последние дни. Чуял ли он нас внизу, глубоко под собой? Может быть, принимал нас за мышей? Маленьких человеческих мышек?
        Вик лежал неподвижно, в страхе, что это не случайно, и Морд знает, что он, Вик, здесь, потому и явился сюда этим утром, что хочет нас извести. Какое-то время мы только перешептывались, двигаясь нарочито медленно, словно были подводными лодками, а Морд - рыщущим вокруг миноносцем. Шепча, Вик плотно прижимал губы к моему уху. Ему не терпелось передать мне слухи о Мордовых последышах, шастающих по городу в поисках… Чего? Вик не сказал этого, но у меня сложилось такое чувство, что он в курсе.
        Потом, когда Морд начал стонать во сне, Вик окончательно умолк. Стоны, похожие на зубовный скрежет, проникая сквозь почву, заглушали наши слова. Мы ничего не могли понять. Кроме одного: в стонах звучало страдание.
        Через несколько часов мы почувствовали, что Морд исчез. Казалось, сами Балконные Утесы облегченно распрямились. Утром мы обследовали Мордову лежку - глубокую впадину, продавленную весом медведя. Если бы Морд решил провести здесь всю ночь, не провалился бы он вниз, пробив, одно за другим, все перекрытия, и не рухнул бы, спящий, прямо на нас? Его вонь оставалась еще день-два, и всякий раз, унюхав ее, я чувствовала себя в замешательстве.
        Я ночевала у Вика для того, чтобы он сам не заявился ко мне и не увидел Борна, но именно о Борне Вик и заговорил, когда Морд ушел. Я уже почти пожалела, что медведь ушел, тогда бы Вик продолжал молчать.
        - Я все еще могу забрать его,  - предложил он.
        - Кого?  - Я сделала вид, что не понимаю.
        - Борна. Сейчас самое время. Заберу его и все выясню. А ты пока выздоравливай.
        - Не стоит.
        Он замялся, похоже, размышляя, не признаться ли в чем, но потом вроде бы смирился с моим решением. Обнял покрепче, словно я была его щитом против Морда, и вскоре тихонько засопел мне в плечо. Я не отстранилась, хотя было больно. Боль явилась ценой согласия. Так было проще. И лучше для нас обоих.
        Но уснуть не получалось. Я думала о безумных беседах, которые вела с Борном. Его знания об окружающем мире были отрывочны и плохо стыковались между собой. Вот, например:

        Борн: «Почему вода влажная?»
        Я: «Не знаю. Потому, что не сухая?»
        Борн: «Если что-то сухое, значит, оно не важное?»
        Я: «Важное или влажное?»
        Борн: «Важное».
        Я: «Важность, она в глазах смотрящего».
        Борн: «Как это?»
        Пытаюсь объяснить ему значение слова «важный».
        Борн: «Важность преходяща, как сыпучий песок? Важничать - это пускать пыль в глаза?»
        Я: «Ага, сухую пыль».
        Борн: «Хочу пить. И есть. Я голоден-голоден-голоден».

        Беседа прерывается поисками перекуса для Борна, что, в общем-то, не трудно. Больше всего ему нравится так называемая «нездоровая еда», она же - «съедобный мусор», хотя эти выражения давным-давно утратили свой изначальный смысл.
        Может быть, мне так понравился Борн потому, что Вик был всегда ужасно серьезен? Борн еще очень долго не знал, что значит «серьезность».

        Утром, когда Морд с его тяжестью сделался дурным сном, Вик вновь завел свою шарманку.
        - Я постараюсь сделать все как можно осторожнее,  - неубедительно настаивал он.  - И верну его тебе в целости и сохранности.
        - Нет.
        - В принципе, можно было и не спрашивать,  - он тяжело привалился к моей спине.  - Ты и сама знаешь, что это надо сделать.
        - Не надо.
        - Рахиль, ты же понимаешь, что неправа!  - Вик уже почти кричал.
        Как и большинство мужчин, он, боясь чего-то, выплескивал свой гнев на что-то другое. Я промолчала.
        - Отдай мне Борна,  - не отставал Вик.
        Я даже не шевельнулась.
        - Ты обязана отдать его мне, нам нужно знать, что он такое. Он живет здесь, с нами, и ты защищаешь его как наседка цыпленка. А сама даже ничего о нем не знаешь.
        - Нет.
        - Он вполне мог повлиять на тебя с помощью биохимии. Возможно, ты думаешь уже не своей головой.
        В ответ я лишь расхохоталась, хотя его слова могли оказаться правдой.
        - Рахиль, ты не имеешь права,  - произнес Вик, обиженно подчеркнув это самое «право».
        - Лучше расскажи-ка мне о своей работе в Компании,  - я уже устала от этого разговора, просто устала.  - И не забудь и о своем жутком телескопчике.
        Разумеется, о телескопе он ничего не сказал. Нечего ему было говорить, а мне и подавно. Мы оба понимали, что еще одно слово, и либо я уйду из его постели, либо он сам меня выпроводит.

        Вик. Вик и Рахиль. Наш портрет: Вик и я - на противоположных краях картины, наполовину вне ее. Мы до странности настороженно относимся друг к другу. Несмотря на всю свою заботу, Вик, наверное, ожидал от меня большего чувства вины, что оправдало бы его собственную. Я же, вероятно, винила Вика в том, что он сделал меня зависимой от его сведений, от его жучков-паучков, за то, что отвыкла полагаться только на собственные ловушки и стала слабой.
        Справедливо ли? Нет. Я сама была виновата: утаила от него секрет поважнее.
        Борн мог разговаривать. Борн убил моих мучителей и куда-то подевал их тела. Борн - разумен. Борн сделал меня счастливой.

        Чему я научила Борна, и чему Борн научил меня

        Борн сделал меня счастливой, но ума счастье не прибавляет. Выздоравливая, я с трудом вспоминала, что ждет меня снаружи, как будто, несмотря на огромный опыт, должна была учиться всему заново.
        В голову закрадывались разнообразные бредовые, опасные идеи, вроде как маленькие лисички и иные пустынные зверушки, поселившиеся в моем разуме. Они тявкали, бегали вокруг, поднимая пыль и останавливаясь только затем, чтобы взглянуть на меня издалека, приглашая побегать вместе. Я вообразила, что живу в настоящей квартире в одном из надежных приютов моего прошлого. И все будет хорошо, я просто подхватила грипп или ангину, долго болела, а теперь мне становится лучше… Что я буду делать, когда станет совсем хорошо? Вернусь в университет или на свою необременительную работу. Получу диплом и стану писательницей. Разрушенный город - это всего лишь плохой сон, и раскопки мусора - плохой сон, скоро я проснусь, видения смерти родителей, того, как я чуть не утонула, и всего, что случилось после, развеются как морок.
        Чем сильнее Вик пытался меня оградить, тем больше подобных идей возникало в моей голове. Они очень слабо были связаны с воспоминаниями о перелете, попытках найти убежище и опасностях города.
        Человеческий разум любыми способами пытается себя защитить, возводя крепостные стены, и некоторые из этих крепостей становятся ловушками.
        Даже когда я начала потихоньку ходить по комнатам вместе с Борном. И когда отважилась выйти в коридор. Фантазия была столь эфемерной, что я старалась поскорее прошмыгнуть мимо призраков с того света, которые могли бы ее развенчать. Стула, застрявшего в стене. Проржавевшего канцелярского шкафа, используемого не для хранения документов, а для перегораживания зева туннеля. Отсутствия книжных полок и других людей.
        И все же, благодаря Борну, эти недели затворничества стали для меня одними из самых запоминающихся. Вик вечно где-то пропадал, отслеживая действия Морокуньи и снабжая жуками свою небольшую команду дилеров… А может быть, и из-за нашей ссоры.
        Мы с Борном оказались предоставлены самим себе. Борн тоже засиделся дома. Когда мне становилось известно, что Вика не будет несколько часов, я брала Борна с собой в коридоры, то и дело покрываясь мурашками от страха и напрягаясь из-за боли в медленно заживающих ранах.
        В то время игра в сокрытие способности Борна разговаривать шла вовсю. Вик должен был узнать. Но поскольку я ни в чем не признавалась, а он не спрашивал, Борн превратился в секрет полишинеля, встрявший между нами, будто огромный клин. Я сделалась дерзкой, тем самым вынуждая Вика играть со мной в открытую. Мне казалось, что если он не откроется, наши отношения превратятся в одну сплошную ложь.
        Не обращая внимания на мою телесную немощь, мы с Борном носились по сумрачным пыльным коридорам. Борн боялся налететь на стену и запутаться в собственных щупальцах и завывал сквозь смех: «Ты бежишь оооооочень быстро!» Или: «Почему это так веселооооо?» Я тоже принималась хохотать. Если бежишь просто так, а не потому, что должен, бег становится на удивление приятной штукой.
        Наконец, мы повалились на пол у дальней стены. Я позволила Борну охотиться на ящериц и крыс, так что своеобычные жалобы на голод и предложения срочно перекусить поуменьшились, зато добавились многочисленные вопросы. Он вообще задавал их непрерывно, алча ответов.
        - Пыль очень сухая. Почему пыль такая сухая? Не надо ли добавить воды для равновесия?
        - Тогда получится грязь.
        - Что такое грязь?
        - Влажная земля.
        - Я еще никогда не видел грязи.
        - Да, не видел. Пока не видел.
        Когда я показала ему фотографию ласки в одной старой энциклопедии, он ткнул в нее щупальцем и сказал:
        - Ооооо! Длинномышь!
        Это навело меня на мысль научить Борна читать, вот только он додумался до этого сам. Когда мы играли в прятки, я иногда обнаруживала его согнувшимся над грудой брошенных книг, а из его головы свисало щупальце с огоньком на конце.
        Он с одинаковой охотой читал любые тексты, при этом его многочисленные глаза бегали туда-сюда по страницам книги, поставленным на пюпитр. Я очень сомневалась, что для чтения ему в самом деле требуются глаза или свет, однако делая что-либо, он любил подражать мне. Может быть, думал, что с его стороны будет невежливым читать в темноте, да еще и без глаз.
        Правда заключалась в том, что я не знала, ни о чем он думает, ни каким образом, только отвечала на его бесконечные вопросы.

        Как-то я показала ему «лабораторный» бассейн Вика. Я любила этот бассейн; наверное, это означало, что я любила и самого Вика. В потолке над бассейном имелся световой колодец, ведущий к самой вершине Балконных Утесов. Он так и оставался в крыше, Вик только замаскировал его с помощью своих обманок.
        Когда солнце стояло в зените, свет падал в бассейн золотисто-зелеными волнами, как будто мох и лишайники, росшие наверху, смешиваясь с солнечными лучами, превращались во что-то совершенно новое. Свет этот переливался на живых нитях, с которыми работал Вик, и можно было видеть плавающие пылинки, случайного водяного жука или бабочку, а также парок над водой, завивающийся колечками, как побеги папоротника.
        Следовало только привыкнуть к запаху химикатов, добавлявшему влажному воздуху пряную нотку. Не важно, чем они отдавали, сладостью или кислотой, их запах всегда был острым. По утрам Вику требовался свет, чтобы кормить свое густое, разбухающее и мерцающее варево и получить из него несколько жуков или еще что-нибудь. Наше дерьмо и моча также служили «пищей» бульону, но основной запах давали водоросли, торф и кое-какие реагенты. Я давно привыкла к нему и даже находила приятным.
        В трясине бассейна извивались угреподобные твари, поверхность рассекали плавники невиданных рыб, чтобы снова уйти в глубину.
        - Что такое плавательный бассейн?  - спросил Борн.
        - Это место, где люди… плавают.
        - Но он полон отвратительных вещей! Отвратительные вещи живут в нем. Совершенно отвратительные. В самом деле отвратительные.
        «Отвратительный» стало с недавних пор любимым словечком Борна, которое он вставлял повсеместно.
        - Главное, не трогай все эти отвратительные вещи, даже если голоден,  - я мягко вытащила его щупальце из воды, куда оно погрузилось уже на дюйм.
        Я понятия не имела, какое действие окажут на него химикалии. Не хотелось мне, и чтобы Борн кормился Виковым сырьем, которое, чего доброго, могло бы ему прийтись по вкусу.
        - Плавательный бассейн - это место, полное отвратительных вещей, в которых людям нравится плавать,  - подвел итог Борн.
        - В общем и целом,  - хихикнула я.  - В реальном мире ты их почти не встретишь.
        И тут же пожалела о своих словах, которыми дала Борну понять, что мирок Балконных Утесов - не реальный. Что мы живем в пузыре времени и пространства, который в любую минуту лопнет.

        Выводила я его и наружу, на балкон, но с этим было сложнее, поскольку Борну для его же безопасности требовалась маскировка. Я отыскала шляпку с цветочками и побуревшим от засохшей крови пулевым отверстием. Прибавила большие «фирменные» солнечные очки. Что до одежды, выбирать пришлось между синей простыней и черным вечерним платьем, которое я раскопала в полузасыпанной квартире. Оно было изъедено молью и сильно выцвело, сделавшись, скорее, темно-серым, но я предпочла платье: во-первых, мне все равно некуда было его надевать, а во-вторых, оно оказалось велико на несколько размеров.
        Борн перестроил тело, чтобы выглядеть постройнее, втянул кое-как «живот», после чего облачился в свой смешной наряд. Тем не менее сидел он на нем довольно неплохо. Только потом я сообразила, что Борн скопировал очертания своего тела с моего, и передо мною оказалось грубое зеленокожее подобие меня самой.
        Однако Борн посчитал, что образ незавершен.
        - Как насчет обуви?  - спросил он, и я пожалела, что недавно произнесла при нем пафосный спич о важности пары крепких ботинок.
        - Обувь тебе ни к чему. Никто твои ноги не увидит,  - ответила я, подумав про себя, что его вообще никто не увидит.
        - Обувь требуется всем,  - сказал Борн, процитировав меня.  - Решительно всем. Ты не разуваешься, даже когда спишь.
        Это было правдой. Я так и не смогла отвыкнуть от ночевок под открытым небом. Когда спишь в каком-нибудь опасном месте, никогда не снимаешь обувь, на случай если у тебя окажется всего несколько секунд, чтобы собрать свои шмотки и удрать.
        Борн без дураков захотел получить обувь. Чтобы, так сказать, закончить ансамбль. Так что я дала ему запасную пару ботинок, ту, в которых ходила в город.
        Он устроил целый спектакль, отращивая себе «ногоступы» и вытягивая руки, чтобы натянуть обувь. Его кожа приобрела оттенок, похожий на мой. Из отверстия на верхушке, прикрытого шляпой, донесся приглушенный голос:
        - Можно идти.
        Если Борна волновал наряд, то меня - его сходство с человеком.
        - Нет, пока ты не сделаешь себе рот,  - ответила я.  - И вообще лицо.
        - Ой-ей!  - воскликнул он, совершенно упустивший это обстоятельство.
        В те дни он использовал это «ой-ей» всегда, когда понимал, что совершил глупость. А может быть, еще пытался потихоньку вредничать, исследуя понятие «упрямство» в полевых, как говорится, условиях, причем делая это совершенно очаровательно.
        Трансформация заняла какие-то секунды. Почти все его глаза исчезли, осталась всего одна пара в нужном месте,  - и, конечно же, серые!  - вырос нос, похожий на головку ящерицы, которую Борн слопал несколько часов назад, и возник рот с идиотской улыбкой. И вот, передо мной стояло это великолепие - со шляпой на голове. В черном вечернем платье. И в ботинках.
        Он выглядел таким серьезным, что захотелось обнять его от умиления. Мне и в голову не приходило, какой подарок я ему сделала. Просто не понимала, какой еще метод маскировки можно было применить.
        Мы вышли на балкон. Борн притворился, что не видит сквозь солнечные очки и снял их. Его рот раскрылся, изобразив искренне удивленное «О».
        - Это прекрасно!  - провозгласил он.  - Прекрасно, прекрасно, прекрасно…
        Еще одно новое слово.
        Действительно, гибельный пейзаж, с которым я так и не сумела свыкнуться, был прекрасен. Прежде я никогда не замечала этой красоты. В странных аквамариновых сумерках река внизу переливалась лавандой, золотом и апельсином меж бесчисленными каменными островками, поросшими причудливыми деревьями… Река была волшебна. Балконные Утесы в предвечернем свете приобрели глубокий насыщенный оттенок, почти черный… нет, почти синий… нет, цвета колеблющихся теней, густых и прохладных.
        Борн не подозревал, что все это несло смерть, было отравлено и отвратительно. А может быть, для него оно не было таким? И он мог поплавать в реке и вылезти оттуда целым и невредимым? Наверное, тогда-то я и поняла, что полюбила его. Борн смотрел на мир не так, как я. Он не видел ловушек. Он заставил меня переосмыслить значение таких простых слов, как «отвратительный» и «прекрасный».
        И я решила пожертвовать своей безопасностью ради чего-то иного. Именно в тот момент. Не важно, что случилось после, я перешла в новое состояние, и отныне вопрос был не в том, кому могу доверять я, а в том, кто может доверять мне.

        Часть 2

        Как все прошло и что случилось после

        Впервые я увидела Морда сумеречным вечером за шесть лет до того, как нашла Борна. В тот день мне не попалось ничего, кроме вонючей шевелящейся груды мяса, дергающейся у приоткрытой ливневки. Ловушку я распознала с первого взгляда. Пометила место мелом, чтобы не забыть, и потопала дальше на запад, к остаткам забытого шоссе, покрытого лишайником и заваленного ржавьем вперемешку с костями: зелено-рыже-белый узор, казавшийся искусственным. Лишайники, правда, были дрянными, иначе я собрала бы немного.
        Из-за высокого содержания химических реагентов в воздухе городской закат будоражил душу, даже если вы были смертельно измучены, растеряны или вам просто было не до поэзии. Оранжево-желтые слои переплавлялись в пурпурно-синие. Я проверила северное и южное направления. Никого. Набрела на выцветший шезлонг, уселась и принялась грызть отдававшие затхлым крекеры, найденные накануне. Смотрела на заходящее солнце, и мой желудок сжимался, превращаясь в болезненный ком.
        Целый день я проползала в туннелях полузаброшенной промзоны. Я устала, была грязной, от меня воняло. Несмотря на все предосторожности, меня мог заметить кто угодно. И напасть. Мне это было уже безразлично. Иногда приходилось давать слабину, иначе вы рисковали позабыть, как это делается, а я уже достигла предела выносливости на этой неделе. Мясо, щедро подложенное в качестве приманки в ловушку, установленную психом, каннибалом или еще каким извращенцем, окончательно меня доконало.
        Морд взмыл в небо из-за группы домов прямо передо мной. Сначала он был похож на огромный, темно-коричневый кособокий шар на фоне оранжевого солнца. На какой-то миг мне померещилось, что это - затмение или химический выброс, предвещающий скорую смерть. Однако «затмение» резво двинулось в мою сторону, закрыв собой солнце и небеса. Тогда-то я разглядела громадную косматую башку во всех подробностях.
        Я не могла сдвинуться с места. Понимала, что должна бежать, и не могла. Надо было рвануть в ближайший дренажный туннель, но я не двигалась. Словно прилипла к шезлонгу, с крекером, торчащим изо рта, и смотрела, как меня накрывает тень Бегемота.
        В те времена Морд был помельче и продолжал жить в здании Компании. Когда он проплывал надо мной живым дредноутом, его золотисто-коричневая шерсть выглядела шелковистой, чистенькой и пахла так, будто толпа прислужников расчесывала и холила ее с утра до ночи.
        Огромные глаза были яркими, любопытными, человеческими, а не налитыми кровью, вылезшими из орбит буркалами, какими они стали позже. В идеальной белизне его клыков чувствовалась не кровавая угроза, а быстрая и чистая смерть. Он наслаждался ветерком, перебирающим его мех.
        Я не в состоянии была вполне объяснить впечатление, которое Морд оказал на меня в тот момент. Величественная голова склонилась, взгляд, в котором крылось что-то вроде потаенной насмешки, скользнул по мне, от шерсти, оказавшейся всего в двух футах над моей головой, пахло жасмином… Я же смотрела, как колоссальный зверь проплывал мимо и едва сдерживалась, чтобы не протянуть руку и не погладить его.
        В глубине души я никак не могла решить, сподобилась ли лицезреть сошествие бога или просто галлюцинирую от голода. В ту минуту мне хотелось обнять Морда. Зарыться в его мех. Прижаться к нему, словно он был последним нормальным существом в этом мире, даже если это будет означать мой конец.

        Когда Морд миновал меня, я не оглянулась. Я испугалась. Испугалась, что он тоже оглянется с хищным взглядом. Что сама вызвала его из какой-то темной нужды, а в действительности никакого медведя не существует. Как Морд мог летать? Было ли это чудом или проклятьем? Я не знала, Вик же никогда не давал никаких объяснений. То, что Морд мог когда-то быть человеческим существом, казалось какой-то далекой-предалекой правдой из тридевятого царства. Но именно его способность летать заставляла часть горожан верить, что все мы давно умерли и находимся на том свете. То ли в чистилище, то ли в аду. Кое-кто из поклоняющихся Морду намеренно приносил себя ему в жертву, и отнюдь не сидя в шезлонге, раззявив рот с недожеванным крекером. Ведь если вы уже мертвы, какая, в сущности, разница?
        Я все сидела, зажав последний крекер, на меня опускались сумерки, показались первые звезды. Только потом я начала дрожать, а заслышав приближавшиеся странные звуки, поднялась наконец и отправилась на поиски безопасного ночлега.
        Спустя немного времени я встретила Вика, а потом, не без опаски, перебралась к нему в Балконные Утесы.

* * *

        Пусть Борн убил тех мальчишек и я по-прежнему ничего толком о нем не знала, все же я не желала соглашаться с Виком. Разве не мог мой найденыш оказаться хорошим и достойным существом, каковы бы ни были его цели? Вот в чем заключался важнейший вопрос, постоянно звучавший во мне из темноты, пусть у меня уже имелся ответ Вика.
        За несколько последних недель мне стоило огромных трудов принять Борна таким, каким он был, и я больше не воспринимала его как диковинку. Даже если он продолжал расти, став выше Вика, или принимал все новые обличья и формы, от конуса до шара, а затем вновь обращался перевернутым кальмаром.
        Вик теперь почти все время проводил дома, заботясь обо мне. Следовало быть ему благодарной, вместо этого его присутствие раздражало меня все сильнее и сильнее. Когда он сидел рядом, Борну приходилось вести себя бездвижно, безгласно и безглазно, торча где-нибудь в углу, пока мы с Виком беседовали. В такие моменты он напоминал гигантский вопросительный знак, и та манера, с которой Вик смотрел на Борна, показывала мне, насколько он опасается моего нового друга.
        Какое-то время после ухода Вика наши с Борном разговоры оставались скомканными и натянутыми. Я избегала вопросов, которые должна была задать прежде, но потом все-таки возвращалась к ним, поскольку у меня не было выбора. Я думала о себе как о его щите против Вика, чьи вопросы будут куда агрессивнее, а выводы - жестче.
        В общем, я вернулась к мысли, что Борн - это машина. Отыскала в развалинах древнюю книгу, показала ему фотографии робота и биоинженерной коровы. Долгонько же теперь пришлось бы искать корову, пасущуюся в городе!
        - Ну и как? Узнаешь?
        Борн вскинулся, отрастив множество псевдоподий, словно проступивших из пор.
        - Я не машина. Я - личность. Точь-в-точь как ты, Рахиль. Точь-в-точь.
        Тогда он обиделся в первый раз. Прежде я, бывало, ставила его в тупик, но не оскорбляла.
        - Прости, Борн,  - искренне извинилась я, решив сменить тему.  - А как ты вообще оказался в городе?
        - Не помню. Вроде бы была вода, много воды, и я шел. Просто шел.
        - Нет-нет,  - терпеливо возразила я.  - Это мои воспоминания. Я сама тебе об этом рассказывала.
        Подобные конфузы происходили с ним как-то уж слишком часто. Подумав немного, Борн сказал:
        - Я знаю многое о многом, что не было моим. Но все смешалось. Я все смешал. Должен был смешать. В белом свете.
        Мне сразу же вспомнился свет, часто встречавшийся в рассказах о смерти, типа: «Я оказался в туннеле и видел белый свет».
        - Ты что-нибудь помнишь об этом свете?
        Он не ответил. Вместо этого, решив, видимо, сделать мне приятное, сказал:
        - Я обрел себя, когда ты меня подобрала! Я был найден тобою! Ты сорвала меня. Сорвала.
        Слово «рвать» было тогда для Борна новым, оно, похоже, навсегда его очаровало. Всякие «рвать» и «вырвать» так и сыпались из него. Временами он принимался вприпрыжку носиться по коридорам, будто слабоумный школьник, выкрикивая «Рвак-рвак-рвак!» на манер лягушачьего кваканья, которому я его научила. Однако теперь его голос звучал все ниже и ниже, а сам Борн делался все более плоским, пока не растекся лужицей на полу у моей кровати. Он делал так всякий раз, рассказывая о том, что его пугало.
        - Ты знаешь, в чем смысл твоего существования?  - спросила я.
        Недавно появившиеся глазки-стебельки вытянулись, непонимающе уставившись на меня, а затем снова втянулись обратно.
        - Цель,  - пояснила я.  - То, зачем ты живешь. Ты же появился с какой-то целью?
        - Рахиль, а цель должна быть обязательно?
        Меня, сидящую в своей комнате, уставившись на покрытый плесенью потолок, словно обухом ударило. Действительно, какова моя собственная цель? Копаться в мусоре для себя и Вика, а теперь еще и для Борна? Выживать, выживать и… ждать? Но чего?
        Однако я собиралась быть ему хорошей воспитательницей и другом, поэтому сказала:
        - Да, цель есть у всех и вся. Каждая личность должна обязательно иметь цель в жизни или пытаться ее найти.
        Цель. Или - мотив.
        - А я - личность?  - спросил Борн, и стебельки его глаз приподнялись, впившись в меня.
        - Да, Борн,  - ответила я без колебаний.  - Ты - личность.
        Он действительно был для меня личностью, если не чем-то большим.
        - Я личность в здравом уме?
        - Не понимаю, что ты имеешь в виду,  - ответила я, использовав уловку, к которой часто прибегала, когда требовалось подумать и посоветоваться, так сказать, со своим здравым умом.
        - Если есть здравый ум, значит, бывает и нездравый?
        - Полагаю, что да. Конечно, бывает.
        - А откуда он берется? Он сам зарождается внутри?
        - Ну, это сложный вопрос,  - ответила я.
        В другой раз я бы сказала что-то вроде «А тебе что, хочется обзавестись нездравым умом?» или заявила бы, что подобное случается и так, и сяк: у кого-то зарождается, у кого-то появляется в результате травмы. Однако в тот день я долго чинила ловушки и устала.
        - Сложный потому, что у меня нездравый ум?
        - Нет. А ты не хочешь немного помолчать?
        Борн, конечно, был личностью, но личностью весьма утомительной, поскольку пытался до всего докопаться.
        - Помолчать из-за нездравого ума?
        - Молчание - золото.
        - Потому, что сделано из света?
        - Как ты вообще умудряешься разговаривать безо рта?  - заботливо спросила я.
        - Потому, что у меня нездравый ум?
        - Ум-то у тебя здравый. А вот рот - нет.
        - Отсутствие рта - это нездраво?
        - Отсутствие рта - это…  - я расхохоталась, так и не закончив фразу.

        Я воспринимала все эти его разговоры как шалости. Однако в действительности в них проявлялась работа детского, только формирующегося ума, который пока не умел выражать сложные идеи. Отчасти потому, что его органы чувств и сознание работали не так, как мои, он должен был не только понять смысл слов, но и научиться с моей помощью существовать в человеческом мире. В итоге между всем этими состояниями возникла ужасная путаница, связанная с попыткой найти единство, сделаться, по существу, триязычным в мире человеческих существ. Сколько мы друг друга знали, суждения Борна всегда отличались крайней неопределенностью, так что трудно было понять, что собственно он имеет в виду.
        Много позже, осознав это, я множество раз прокручивала в памяти наши беседы, пытаясь перевести их в привычную мне систему координат. Но было уже слишком поздно. Они так и оставались тем, чем были. И означали только то, что означали. Я догадывалась, что многое запомнила неправильно, и это причиняло мне боль.

* * *

        Предыдущей ночью, прежде чем мне отправиться на раскопки, Вик зашел меня проведать. В тот период наших отношений такие визиты стали чистой воды формальностью, совершавшейся из чувства долга. Борн тут же принял положение, которое позже сам он шутливо называл «режим истукана»: втягивал глаза, съеживался, ковылял в угол и там стоял, неподвижный и немой.
        - Как ты?  - спросил Вик, появившись в дверном проеме.
        На его скулах залегли резкие тени, и я почувствовала, что ко мне приближается некая абстракция.
        - Спасибо, хорошо,  - ответила я.
        - Завтра будет еще лучше.
        - Ага,  - согласно кивнула я, хотя вопроса он мне не задавал.
        Вик постоял еще минуту, его глаза блестели, как осколки камней, делая его чужим и далеким. Я не хотела причинять ему боль, но меня, что называется, понесло. Он не должен был относиться к Борну столь категорично, вот в чем заключалась его вина. Поэтому я не стала больше ничего говорить. Постояв еще немного, Вик отступил обратно в коридор и, по всей вероятности, отправился засовывать себе в ухо мемо-жука.
        Вик отступал в прошлое, а Борн - расцветал. Так все и шло в те дни, и одновременно менялась ситуация в городе: странности цвели и пахли, давно знакомые вещи - увядали. За то время, пока я была там в последний раз, главной силой города стала Морокунья. Она занимала теперь северо-западный район, начинавшийся примерно там, где заканчивалась юрисдикция Компании на южной окраине. Множащаяся армия клевретов помогала ей делать наркоту и защищать территорию от Морда и прочих. А у Вика были единственный бассейн, крепость Балконных Утесов и мусорщица, умевшая ставить ловушки и хранившая от него секреты, а также креатура неизвестного назначения, которую он мечтал изгнать.
        Хуже всего было то, что открыто проявились последыши Морда, оказавшиеся еще кровожаднее своего прародителя. Они не ведали никаких законов и правил, даже естественной склонности спать по ночам. Перед их появлением Морд несколько дней пыхтел и сопел перед зданием Компании, как будто между ней и его последышами имелась какая-то связь. Под его сомнительным покровительством развалины Компании становились все более и более неустойчивыми и небезопасными. Морд то дрых перед воротами, то забывал притворяться охранником и принимался рассеянно крушить стены своей огромной башкой. Мы замечали людей, продолжающих жить на верхних этажах, словно в осажденной крепости. Все их существование свелось к обслуживанию капризов Морда, и до нас доходили слухи, что внизу, на глубоких подземных ярусах Компании, не осталось уже никого.
        Несмотря на возросшую опасность, Вик не собирался меня щадить. У нас было соглашение, и я должна была соблюдать свою часть договора. Должна была идти и копать. Не знаю, было ли это милосердием или жестокостью и в чем именно крылся побудительный мотив Вика. Да это было и не важно. Настало время встать с постели.
        Когда Вик ушел, Борн протянул один из «усиков» и взял мою руку в свою «ладонь» - вполне сносную копию моей, только немного влажную.
        - Рахиль!
        - Что, Борн?
        - Помнишь, что я говорил о белом свете?
        - Да.
        - Пока твой друг был здесь, какой-то части меня привиделся кошмар об этом свете.
        Я едва удержалась, чтобы не засыпать его вопросами: «Части тебя? То есть ты сейчас спал? И видел сны?» Подобным тоном Борн говорил тогда, когда решался довериться мне, поведать что-то действительно важное.
        - Какой еще кошмар?  - спросила я, раздумывая, откуда он вообще взял это слово: по крайней мере я ничему такому его не учила, и прежде он его никогда не использовал.
        - Я был в темном месте. Но его наполнял свет. Я был один. Но там были другие, похожие на меня. Я был мертв. Мы все были… мертвы.
        - То есть неживыми?  - переспросила я, памятуя о том, что иногда Борн называл мертвым - неподвижное, например - стул. Или шляпу.
        - Неживыми.
        - Это был рай или ад?
        - Рахиль,  - мягко произнес он,  - Рахиль, я не знаю, что означают эти слова.
        Я тоже не знала. Откуда мне это знать, живя в норе под землей, среди разрушенного мира, и ведя беседы с жизнерадостным монстром? Я рассмеялась, прогоняя ненужную идею, потому что она была смешной.
        - Не важно, Борн. Это религия, я потом объясню тебе… Или не объясню.
        Мои родители не были религиозны, а на примере культа Морда я узнала, что в городе религия давала не надежду на искупление, а манила смертью.
        - Хорошо,  - ответил Борн, и в его глазах мелькнула какая-то укоризненная улыбка.  - Я не всегда тебя понимаю, Рахиль. Я тебя люблю, но не понимаю.
        Любовь? Он только что признал, что ничего не знает о рае и аде. Что он может знать о любви? Отмахнувшись от этой мысли, я спросила, побуждая его рассказывать дальше:
        - И что было потом?
        - Я попытался проснуться. Попытался разбудить других. Но не смог. Потому что был мертв. Да, именно так: я был мертв. А мне обязательно надо было проснуться, потому что открылась дверь.
        Опять же, слово «дверь» у Борна могло означать что угодно.
        - И что произошло, когда она открылась?
        - Они заставили меня пройти через нее. Я не хотел проходить в дверь, и не только потому, что был мертв.
        - А что было за дверью?
        Все глаза Борна разом обратились ко мне, будто ряды далеких звезд, мерцающих на темно-фиолетовом небе его кожи. Впервые за долгое время я почувствовала, что совершенно не знаю Борна.
        - Я же был мертв, и мне неизвестно, что находилось за той дверью.
        Больше он ничего не сказал.

        Что случилось, когда я снова вышла наружу

        Я намеревалась подобраться к Морду поближе и следовать за ним по пятам, как делала прежде. Это было наилучшим способом раздобыть что-нибудь полезное. Оптимальной проверкой моей формы стал бы подъем по ненадежному Мордову боку, с тем, чтобы рискнуть сразу, а не обнаружить позже, что я утратила навыки или самообладание. Но это выглядело слишком опасным. Поразмыслив, я подалась в район, где хозяйничала Морокунья.
        С выходом я задержалась. Проснулась поздно, делая вид, что это - всего лишь еще один день моего выздоровления. Однако к полудню прекратила подыскивать отговорки и увертки. Время для выхода было вполне подходящим. Вик еще спал, вернувшись домой позднее, чем рассчитывал, из-за того, что проверял, не увязались ли за ним шпионы Морокуньи или последыши Морда.
        Собрала сумку, сложив в нее небольшой запас оружия и припасов. Двух из немногих оставшихся нейро-пауков, способных заморозить нервную систему нападавшего. Двух мемо-жуков, которыми, попади я в беду, можно попытаться откупиться. Кусок чего-то настолько древнего, что оно с равным успехом могло быть и мясом, и хлебом, но Вик уверял, что это вполне съедобно. Хороший, проверенный на практике, длинный нож, немного тронутый ржавчиной и найденный мною в туннелях. Фляжку воды, собранной с запотевшего потолка ванной.
        Я чувствовала себя жестокой, сильной и опасной.
        Увидев, что я кладу в сумку фляжку, Борн поинтересовался:
        - Как потом обойдешься с потом? Ладно, с потом - потом, а чем ты обойдешься? По томаты пойдешь потом?
        Мне потребовалось время на расшифровку этой абракадабры. Про «томаты» он, видимо, прочитал в книжке по садоводству.
        - Вся наша жизнь - сплошное потом с потом,  - несколько на философский лад ответила я.
        Впрочем, и настоящими вопросами его слова назвать было сложно, скорее - эхом.
        - Так куда ты идешь?  - продолжал допытываться Борн.  - Люди с сумками всегда куда-то идут. Люди с сумками - это люди с целями.
        Упаковав наконец вещи, я обернулась к нему.
        - Иду наружу. Мародерствовать. Вернусь до темноты.
        - Что еще за мародерство?
        - Это значит, что мне придется попотеть,  - ответила я.  - Попотеть ради тебя.
        - Я тоже хочу пойти,  - заявил Борн, как будто город был очередным туннелем.  - Я должен идти. Решено. Я иду.
        Ему нравилось все решать самому, без меня.
        - Ты не можешь пойти, Борн.
        Мои страхи мигом вернулись. Я считала, что Борн пока не готов встретиться с опасностями города. И дело не только в Морде и Морокунье. Мои коллеги тоже были не сахар: мусорщики, прятавшиеся рядом со своими ловушками, словно пауки, готовые прыгнуть на жертву. Другие, кто пошаманив с найденными в промзонах вещами, обменивали их на еду. Или те, кто, обнаружив богатые залежи чего-нибудь, ревностно их защищал. И такие, весьма, впрочем, немногие, кто научился выращивать некое подобие пищи на собственных телах и теперь пожирал себя, с каждым днем получая на выходе все меньше и меньше. Наконец, те, кто оказался недостаточно умен или удачлив, такие почти вымерли, их кости удобряли поля разрушенных зданий, не оставив у выживших ни воспоминаний, ни даже тени сочувствия. Я хотела избежать любой из этих судеб и, кроме того, не желала, чтобы кто-нибудь заполучил Борна в качестве трофея.
        Однако Борн был полон решимости сломить мое сопротивление.
        - У меня есть идея,  - сказал он.  - Только не говори сразу «нет».
        Еще один излюбленный его ход. Только не говори сразу «нет». Когда это, интересно, я говорила ему «нет»? Свидетельством обратного являлось возрастающее количество ящериных головок в мусорном ведре в дальнем углу Балконных Утесов.
        - Нет.
        - Но я же просил не говорить «нет»!  - Борн словно обрушил на меня громы и молнии.
        Он раздулся во все стороны, заполнив собой комнату и став похожим на покрытое рябью, диковинное зеленоватое озеро. С потолка на меня уставились два громадных красных сверкающих глаза. Явственно завоняло горелым. Он прекрасно знал, что я не люблю этого запаха. (К сожалению, он не возражал, если я воняла ему в отместку.) К его истерике я отнеслась спокойно, она меня ничуть не испугала. За время своей болезни чего я только не повидала.
        - Как-нибудь в следующий раз,  - ответила я своим любимым ходом.
        Борн сжался до размеров и очертаний крупной зеленой собаки, два красных глаза слились в один большой карий, преданно смотревший на меня. Борн спрыгнул с потолка на пол. Наружу вывалился собачий язык.
        - В следующий раз! В следующий раз. В следующий раз?  - взволнованно затявкал Борн.
        - Посмотрим.
        Надувшись, он спрятался в ванной. В последнее время Борн стал угрюмым и вспыльчивым. Отчасти потому, что еда, которую он получал от меня, была довольно однообразной, а возможно, и потому, что, несмотря на необходимость избегать Вика, он уже обследовал каждый дюйм Балконных Утесов. Я была совершенно уверена, что несмотря на его способность делаться маленьким, туннели и коридоры начали вызывать у него приступы клаустрофобии. Но что поделать, мне не хотелось, чтобы Борн выходил наружу.
        Временами, когда мои родители с обожанием смотрели на меня, я физически чувствовала тяжесть их любви и, проказничая, показывала им язык. Теперь же сама с обожанием смотрела на Борна.

* * *

        Яркий свет снаружи поразил меня, лучи света прорезали пространство под самыми странными углами. Я переменила три или четыре ложных маршрута, а последние сто футов проползла, ободрав бока, по узкому лазу, чтобы убедиться в отсутствии соглядатаев, пока наконец не выбралась. А выбравшись, зажмурилась от слепящего солнца, его жар после долгого пребывания под землей был даже приятен. Судя по всему, я находилась на территории Морокуньи, однако в отличие от последышей Морда, она умела спать, а ее претензия на контроль являлась, скорее, бунтом против всемогущества Великого Медведя.
        Жилой район выглядел так, будто подвергся массированным бомбардировкам, причем удерживался защитниками до конца. Кто бы ни поселился здесь теперь, следов своего присутствия они не оставляли, поскольку оставлять следы означало приманивать хищников. В почерневших стенах зияли рваные отверстия. Нигде ни дверей, ни даже дверных петель. Крыш тоже почти не осталось. Прогнившие древние телефонные столбы, сломанные у основания, подпирали стены выстроившихся в ряд мертвых домов с пыльными площадками на месте бывших газонов. Столбы, видимо, поломал Морд,  - все они лежали под одинаковым углом. Там, где улица была сильно занесена песком, приходилось ориентироваться по столбам.
        Я была уязвима в окружающей тишине, хотя и держалась в тени бесполезных стен, стараясь двигаться так, чтобы солнце всегда оставалось у меня за спиной. Выбирала только безлюдные тропы, разве что кто-нибудь виднелся совсем далеко. Как, например, несколько потерянных душ на веранде рядом с кучей обвалившихся балок, когда-то бывших домом. Или двух человек, удирающих прочь, поминутно оглядываясь назад. Амбала в черном, рубящего что-то топором… дрова? мясо? Я не стала задерживаться, чтобы это выяснить.
        В те дни город казался тихим и спокойным не потому, что в нем не осталось обитателей. Просто вы не всегда могли обнаружить их присутствие. Теперь мало кто жил хорошо, долго и счастливо. Но как-то мы продолжали существовать, и, находясь вне надежных стен Балконных Утесов, я старалась не забывать, что вокруг были люди: они спали, прятались и выжидали, зарывшись глубоко под землю, когда я или кто-то вроде меня не пройдет мимо, надеясь поймать нас в ловушку или западню, на худой конец, проследить за прохожим на случай, если у него имеется еда или полезные биотехи.
        Пригнувшись к самой земле, я перебежала перекресток к следующему укрытию. Шмыгнула в дыру размером с дверной проем, проделанную в стене взрывом, может быть, для того, чтобы обеспечить кому-то безопасный проход под снайперским огнем. Во все стороны прыснули ящерицы. Я ощущала только собственное учащенное дыхание, запах пота и хруст пыльного гравия под подошвами ботинок. Высохшие остатки чьей-то попытки развести огород и несколько новых, судя по натяжению, бельевых веревок.
        Подойдя к краю двора, я наткнулась на необычную картину. Для города, впрочем, она как раз была самой обычной. Три мертвых астронавта, упавших на Землю и вкопанных в нее по грудь, словно поникшие тюльпаны, разбитые забрала были полны праха. Из шлемов расползались то ли странные лишайники, то ли плесень. А еще - кости. Мое сердце вздрогнуло, заметавшись между надеждой и отчаянием. Выходит, кто-то все-таки прибыл в город из недоступного далека, например - из космоса! Это означало, что где-то там оставались люди. Но прибывшие погибли здесь, как гибло здесь все.
        Затем я сообразила, что никакие они не астронавты, только похожи. Просто солнце выбелило их защитные костюмы. Настроение противоестественно улучшилось. Я не знала, что тут произошло. Наверное, они были врачами, присланными на борьбу с какой-то заразой в последние дни перед тем, как разразился хаос. Хаос, в который позже внесла свою лепту и Компания. А может, они были кем-нибудь еще. Однако теперь они торчали здесь, и на месте их лиц разрослось странное. Я не помнила, чтобы видела их тут месяц назад. И не доверяла тем, кто их здесь прикопал, пусть даже те люди давно умерли или ушли. Потому что кто-то или что-то могло до сих пор скрываться внизу, под слоем земли и песка.
        Что бы ни стояло за этой падалью, приближаться к ней не стоило, и я рассматривала детали в бинокль. Столь нарочито. Слишком мало общего с жизнью. Перчатки на костях их рук не сочетались с костюмами и, видимо, были притащены из магазина. Мне показалось, что в разбитом забрале одного из шлемов что-то мелькнуло, отражение кого-то за моей спиной. Я резко обернулась. Никого. Однако ощущение не проходило, а я всегда доверяла своим ощущениям.
        Есть много трюков, позволяющих засечь шпиона. Самый банальный - встать вполоборота и сделать вид, что завязываешь шнурки. Вполне достаточно, чтобы обнаружить наивного, неопытного или неловкого соглядатая. А если они намерены напасть, это побудит их показаться, потому что в этот момент вы кажетесь им легкой добычей, утратившей бдительность.
        Новый намек на движение в углу, который я проверила по пути сюда. И снова все почти мгновенно замерло. Странное чувство, но я опять начала доверять своим странным чувствам.
        Слева, позади меня, находился полностью разрушенный таунхаус, справа - одноэтажные дома, а посередине - пыльная дорога. Я достала из сумки жука и сунула в карман, затем, не заходя во дворик с мертвыми «астронавтами», метнулась на противоположную сторону улицы, туда, где лучше сохранились дома, и по груде щебня забралась на отлогую крышу. Нужно было взглянуть на все сверху, хотя противная дрожь в коленях и слабость, появившаяся в плечах, говорили, что лезть на крышу - плохая идея.
        Я растянулась на шершавой черепице и гнилых щепках. От них исходило слабое, истомленное тепло. Крыша была повреждена, но вполне надежна. Небо надо мной горело дурным синим пламенем. Вдалеке тонкой зазубриной манил мираж гор. Вот только никаких гор там не было, насколько мы знали. Небо лгало нам.
        Сверху открывался обзор на могильник домов таунхауса, кривоватый перекресток походил на косой крест. Я могла даже разглядеть кукольные головки мертвых «астронавтов» в том нелепом дворике.
        Несмотря на выгодную позицию, я чувствовала себя выставленной напоказ, такое впечатление, будто я была триангулятором и вместе с тем - древней мстительницей, ищущей сатисфакции: волнующее состояние охотника в засаде, может быть, даже снайпера, заставляло трепетать. Но торчать на крыше в этом городе было тем еще удовольствием. В любую минуту вниз мог спикировать Морд и сцапать меня прежде, чем я сцапаю того, кто прятался на земле. Или, что куда более обыденно, на крышу заберутся последыши Морда и шутя разделают меня на рагу.
        Несколько минут ничего не происходило. Я лежала, как поваленная статуя. Наконец, показалось нечто, сперва совершенно непонятное: на улицу вывернула фигура. Я напряглась, съежившись за коньком крыши, и всмотрелась в игру света и теней.
        Ко мне приближался кто-то высокий, закутанный в темное одеяние. В остроконечной широкополой шляпе, сдвинутой на самый нос. Эта шляпа с обвисшими полями быстро вращалась и блистала звездами, а походка выглядела странно текучей и разболтанной. Потом до меня дошло, что так мог бы ходить ребенок, разжившийся телом взрослого. Руки безвольно висели, болтаясь при каждом шаге. Они были слишком бледными и какими-то незначительными, словно туловище и ноги - реальны, а руки добавлены только для довершения образа.
        На некотором расстоянии за фигурой следовал «хвост»: маленький зверек, подсматривающий, выглядывая из-за углов, точно так же как подсматривала я, выглядывая из-за конька крыши. В бинокль я разглядела торчащие ушки и розовый язычок, вроде лис, глаза только странные. Любопытное бродячее животное, ищущее падаль? Или шпион? Ищейка? Тогда чей и откуда? Кем бы он ни был, его инстинкты оказались под стать моим: зверь вдруг поднял голову, заметил меня и тут же исчез, словно его никогда не было.
        Фигура в шляпе сделала еще несколько шагов. Страх отступил, я про себя хихикнула, но веселье тут же сменилось раздражением и беспокойством. По улице как ни в чем ни бывало топал замаскированный Борн. Никаких одежд он не надевал, он пошел дальше: вырастил тряпье из своей кожи. Шляпа была его головой, а узор из звезд - глазами.
        Когда он приблизился к дому, я свесилась с крыши, не желая вставать и становиться для кого-нибудь легкой мишенью.
        - Борн!  - позвала я.
        Тот остановился и испуганно взглянул вверх.
        - Вот тебе раз!  - воскликнул он.
        После чего принялся расти, все выше и выше, вертясь штопором, пока не дотянулся, распрямившейся пружиной, до самой крыши. Его волшебная шляпа близоруко уставилась мне в глаза.
        - Борн!  - от возмущения я чуть не упала.
        - Рахиль!  - Он мягко спружинил на землю, продолжая глядеть на меня.
        - Борн.
        Голова у меня запоздало закружилась. С утра он еще подрос.
        - Рахиль, ты не должна была меня увидеть.
        - А ты не должен был здесь оказаться! Тут небезопасно.
        - Если тут небезопасно, зачем ты сюда пошла?  - спросил он с оттенком раздражения, появившимся только на прошлой неделе.
        - Это моя работа. Ты меня не послушался. Следил за мной, а это - плохо. Плохо!
        Хотя Борн находился на полпути от ребенка к взрослому, он так и не перерос это самое «плохо» и «хорошо». Он всегда хотел быть «хорошим».
        - Я знаю.
        Он смутился. На самом ли деле? В позе Борна было что-то ликующее. Он испытывал восторг, и никакие выговоры не могли его умалить, раз уж не смог этот кошмарный, огромный мир вокруг. Несмотря на мою показную суровость, его настроение передалось мне. Наверное, он это почувствовал.
        Одежда опала, и Борн снова сделался шестифутовой помесью кальмара и морского анемона с кольцом глаз. Вздрогнув, я отступила, рука сама потянулась к жуку. Никогда еще Борн не казался таким чужим, как в тот момент: голый и одинокий посреди улицы, пусть даже мне хорошо был знаком его истинный облик.
        Ничто и никто не выглядело здесь настолько чуждым.
        Я готова была бросить его тут, среди пыльных развалин, удрать, перепрыгивая с крыши на крышу, как можно дальше. Моя жизнь сразу стала бы проще и лучше, а Борн пусть донимает кого-нибудь другого. Но мгновенно нахлынувшее чувство утраты заставило меня пошатнуться, я чуть не свалилась с крыши. Нет, так поступить я не могла.
        Внезапно воздух потяжелел, в голове родилась абсурдная мысль, что это приближается Морд. Я стремительно скатилась вниз. Ко всему прочему, мне не улыбалось торчать тут после заката.
        - Кем это ты вырядился?  - поинтересовалась я.
        - Да так,  - сказал Борн, не глядя мне в глаза, что, учитывая количество его собственных глаз, было настоящим подвигом.
        - А все же?
        - Волшебником,  - застенчиво пробормотал он.  - Из старой книжки, найденной в Балконных Утесах.
        - Какой книжки?
        - Не помню. Про волшебников много книг. И все они похожи.
        - Только заклинания у них разные,  - заметила я.
        - Правда? А Вик тоже волшебник? Он знает заклинания?
        - Я волшебница. И знаю одно заклинание, которое вернет тебя в Балконные Утесы.
        - Это не заклинание,  - неуверенно возразил Борн.
        По крайней мере, волшебники не были морокунами. Если он попал под заклинание настоящей морокуньи, мы все погибли.
        - Что же мне с тобой делать-то?  - спросила я его, поскольку сама понятия не имела.
        Конечно, глупо было надеяться уберечь Борна от дурного влияния улицы. Будь у меня время, я прямо на месте преподала бы ему наглядный урок, рассказав об опасностях, окружающих нас со всех сторон. Открыла бы то, о чем до сего момента не упоминала: большинство мусорщиков будут рассматривать его как утиль. Никто не увидит в нем личность, только вещь.
        На обратном пути мы снова прошли мимо мертвецов в разбитых костюмах. Борн помахал им рукой и попрощался.
        Как будто знал их лично, и они были его добрыми друзьями.
        Спустя какое-то время я опять почувствовала затылком покалывание чужого взгляда. Вскоре обнаружился и источник этого чувства, тенью следовавший за нами на мягких лапках.
        - Этот лис идет за тобой, Борн. Что это значит?
        - Он мой ручной лис.
        - Он вовсе не ручной лис. Разве ты его приручил?
        - Нет. Он мне не позволяет.
        - Почему тогда он ходит за тобой?
        - Я ему сказал.
        - Сказал?
        - То есть, конечно, я ему не говорил. Это было бы нелепо. Безобразно. Глупо. Неприемлемо.
        - Почему бы тебе не подкрасться к нему и не съесть, как ящерку?
        - Нет, он мне этого не позволит.
        - Даже если ты устроишь засаду?  - Я ничего не имела против лиса, но он и ему подобные уже начали действовать мне на нервы.
        - Он всегда включен.
        - Что хочешь этим сказать?
        - Включен, как лампочка. Другие - тусклые, он - нет.
        - В каком смысле?  - переспросила я.
        Никаких лампочек давно не существовало. Откуда Борн о них узнал?
        Он мне не ответил, а когда я обернулась в следующий раз, лиса уже след простыл.
        Однако я сделала хороший крюк, путая следы и постаравшись убедиться, что к тому времени, когда мы вышли к тайному входу в Балконные Утесы, никто за нами уже не следит.

* * *

        Я проснулась среди ночи, похоже, разбуженная голосом Борна. Он свернулся калачиком у моей кровати, свободно разбросав коротенькие, зеленоватые щупальца, множество глаз так и шныряли по телу. Половина наблюдала за мной, половина - за входной дверью. У меня возникло впечатление, тут же, впрочем, пропавшее, что несколькими мгновеньями раньше он наблюдал за мной с гораздо более близкого расстояния.

        «…я не знаю, почему они за мной ходили, и не подозревал, что снаружи все будет таким пыльным и большим. Какое же оно большое. Там было небо. Огромное небо. Такое огромное, что казалось, оно вот-вот упадет на меня. А еще все эти… стены. Стены, стены… Маленькие зверюшки, идущие за мной, и жара. Там было жарче. Да, жарче. Определенно жарче. Мне не хотелось пить, но я вполне мог и попить. Потому что было жарко. Широкие просторы. Это - город. Так выглядит город в жизни. Как-то так. Да, именно так…»
        «А еще там были мертвые астронавты. Закопанные в землю».

        «Астронавты» надолго запали ему в мысли. Он раздобыл трех кукол и несколько недель возился с ними, ведя воображаемые беседы. Якобы они только что прибыли с Луны и помогали восстанавливать жизнь на Земле, или что-то в подобном роде. Наличие кучи щупалец помогало ему разыгрывать весьма сложные сцены.
        Перевернувшись на другой бок, я попыталась не замечать его неумолчного бормотания. Видимо, он получил слишком много впечатлений. Еще бы, столько всего нового. Мне требовалось привыкнуть, иначе его удивление будет постоянно удивлять меня саму. С другой стороны, если бы я привыкла, то не смогла бы разделять его чувства, пусть и жить от этого стало бы проще. Притупленное восприятие вечного чужого трепета представлялось своего рода даром.
        Потом меня вдруг осенило. Я потянулась и похлопала Борна по тому месту, которое привыкла считать головой.
        - А? Чего тебе, Рахиль?
        - Слушай, а как ты выбрался наружу? Ну, когда потопал за мной?
        - Дверь была отперта. Прямо-таки распахнута. Все выглядело так, будто ты хочешь, чтобы я пошел за…  - его голос звучал медленно и отстраненно.
        Казалось, что даже когда он отвечает на мои вопросы, основная часть тела бродит где-то далеко-далеко. Привстав на локте, я оборвала его словоизлияния:
        - Нет, дверь была закрыта, а я ничего такого не хотела.
        Уходя, я специально заперла дверь на несколько замков, в основном чтобы не влез Вик.
        - Зато внизу осталась щель.
        Я не сразу смогла понять его слова. Получалось, Борн мог делаться плоским, как блин, и просачиваться под дверью? Здорово!
        Оставив Борна предаваться мечтам, балансируя между сном и явью, я встала и отправилась к Вику, надеясь, что тот уже вернулся из своих ночных странствий. Мне захотелось спать с Виком. Что именно подразумевалось под этим «спать», об этом я не думала. Хотя бы на часок, а лучше - на все утро, я хотела получить забвение, которое, впрочем, уже давно ничего не давало.
        Растить Борна в одиночку оказалось весьма утомительным занятием.

        Вика я нашла рядом с его разлюбезным бассейном, полным «отвратительных» биотехов. И я овладела им прямо там, на полу, с удивлением, почти исподволь, обнаружив, что он совсем не против. После пребывания снаружи, сопутствующего напряжения и тотального самоконтроля я наконец получила разрядку, к тому же выяснила, что полностью оправилась от ран и могла свободно двигаться, не испытывая боли.
        Действительно, я побывала снаружи и ничего не случилось. По крайней мере, со мной не случилось ничего плохого. Как ничего плохого не случилось и дома.
        - Не сейчас. Я занят,  - завел Вик было свою старую песню, следуя нашим привычным ритуалам, кодам и играм.
        - Нет, сейчас.
        - Но я же должен работать!
        Однако в его голосе сквозила радость, привычное брюзжание не могло скрыть того, что он совершенно не прочь отвлечься от своей работы и заняться сексом, которого у нас не случалось уже несколько недель. Я овладевала им раз за разом, пока он окончательно не выдохся, а мы не промокли от пота. Тела еще сохраняли память друг о друге, а Балконные Утесы были свидетелями наших уз. Я до сих пор чувствовала силовые линии, протянувшиеся наружу, все мои ловушки и Виковы «сюрпризы» крепко переплелись, а точно в центре этой паутины находились мы.
        Потом мы почти не разговаривали, лишь шептали ласковые прозвища, непонятные больше никому на свете, ну и пусть. Мне сделалось хорошо, я почувствовала, что все неправильности, случившиеся между нами, можно исправить. Но при этом мне пришлось утратить бдительность, поскольку после секса Вик становился более игривым, чем обычно.
        Он встал, натянул какие-то драные шорты и футболку и подошел к краю бассейна. Опустившись на одно колено, выловил из зловонных вод нечто чешуйчатое, металлически-серое и оглянулся через свое худое, но мускулистое плечо, посмотрев на меня завораживающим взглядом.
        - Ты поставила нас обоих под угрозу, Рахиль,  - весело сказал он.
        Оттуда, где я лежала, Вик выглядел бесстыдно-обнаженным и чрезмерно длинноногим. Он двигался с отчетливым, почти насекомым жужжанием. Это было верным признаком того, что Вик принял что-то успокаивающее или воспользовался одним из своих жуков и теперь частично пребывает в другом, лучшем мире.
        - Под угрозу? Сексом, что ли?
        Он рассмеялся. Из-за пещерной акустики помещения смех прозвучал необычно гулко. Заметив что-то, то ли мерцание, то ли свечение, Вик обошел бассейн и палкой помешал густую массу.
        - Сегодня Борн ходил за тобой в город,  - сказал он.  - Вот почему ты вернулась так рано. Кроме того, Рахиль, он растет с невероятной скоростью.
        Наконец слова были произнесены вслух. Я открыла было рот, чтобы высказать все, что думаю о его подлом шпионаже, но беззвучно захлопнула. Какой смысл? Я ведь сама лазила в его комнаты и обшаривала вещи.
        - Может, тебе лучше озаботиться Мордом? Или Морокуньей?
        - Борн тебе не друг, Рахиль.
        - А я этого и не утверждала, Вик,  - покривила душой я.
        - Ты стояла на этом самом месте и уговаривала меня смириться с ним.
        - Нет, не уговаривала. То есть не такими словами,  - заюлила я.
        - Убеждала, что я должен принять Борна.
        Еще один шаг, и мы принялись бы все отрицать, отрицать, отрицать: я так не говорила, я так не делал… Точь-в-точь банальная парочка.
        - Хорошо, почему бы тебе действительно его не принять?
        - Потому, что ты не права. Я же не могу закрыть глаза на факты. Могу только попытаться решить проблему обходным путем.
        Он, кажется, намекал, что моя вера в Борна сродни религиозной.
        - Не говоря уже о том,  - продолжил Вик,  - что он не испражняется.
        Подумаешь, большое дело!
        - То, что он не гадит, вряд ли может угрожать нашей безопасности.
        - Но может быть, он где-нибудь это прячет?
        - Может, и прячет, кому какое дело?  - Я ненавидела подобные беседы, заставлявшие нас становиться растерянными баранами, цепляющимися к словам.
        - Потому что если это не так, он - самое эффективное существо, какое я когда-либо встречал.
        - Слишком поздно разбирать его на запчасти, Вик. От него живого нам будет куда больше пользы.
        Настало время познакомить его кое с какими фактами.
        - Поздно, но не по этой причине,  - возразил Вик.  - Мне надо было с самого начала проявить больше твердости. Зря я тебя послушал.
        - Если бы ты тогда меня не послушал, то сейчас мы бы с тобой не были вместе.
        - То есть сейчас, по-твоему, мы вместе?  - Вик бросил на меня пронизывающий взгляд.  - А не просто существуем под одной крышей?
        Я ответила не сразу. Легкость, с которой я овладела им, теперь представлялась мне проблемой. Не потому, что я вернулась к нему, а потому, что он не сопротивлялся, не задал никаких вопросов, оставив их на потом, несмотря на все наши трудности. Это означало, что у меня была над ним власть, о которой я прежде только догадывалась. Хотя можно было и догадаться, раз уж он сохранил мне Борна.
        - Мы вместе постольку, поскольку у нас нет друг от друга секретов,  - проговорила я.
        Наверное, это было нечестно, зато - правдой. У Вика были от меня секреты.
        Он глядел, сжимая в руке шест с фильтром на конце, с помощью которых отсеивал самых мелких обитателей зелено-оранжевого бассейна. В воде булькали подросшие зародыши биотехов, выныривали на поверхность и вновь уходили в глубину. В зеленоватом свете Вик выглядел еще более странным, чем Борн.
        - Я знаю, что он разговаривает,  - произнес он.  - Борн ведь разговаривает? Я сам слышал. Однажды Борн сказал, что, может быть, он - оружие.
        - Ты слышал?  - Я с трудом подавила гнев.  - Иными словами, подслушивал у моей двери?
        И вновь мне показалось, что проблема Борна может привести к разрыву. Мысль, что в результате мы превратимся в чужаков, вынужденных делить квартиру, поскольку у них нет иного выхода, была мне поперек горла.
        - Ничего подобного.  - Вик покачал головой.  - Я напоролся на него в коридоре. Он говорил об этом двум ящерицам, которых сам же и убил. Меня он не заметил.
        Да, Борн частенько разговаривал сам с собой. Теперь он стал еще больше себе на уме, даже оставаясь со мной. Почему-то это ранило меня больше всего. Ранило чувство, что одной меня ему мало.
        - Никакое он не оружие, ты ослышался. Он даже не понимал, что говорил.
        - Возможно,  - пожал плечами Вик.
        В его глазах сквозила боль, ведь я так и не признала, что предала его, скрыв умение Борна разговаривать.
        Тогда я полностью и бесповоротно капитулировала, постаравшись смягчить эту боль поцелуями и сексом. С одной стороны, я все еще его хотела, а с другой - так не пришлось бы ничего объяснять. Разговоры несут беду. Язык наш - враг наш. Хватит с нас разговоров.

        Что же влекло меня к Вику? Что вообще привело меня к Вику? Я не хочу приукрашивать его в ваших глазах, придумывать какие-то оправдания, делиться с вами личным или подавать повод для симпатий и антипатий.
        Вероятно, в самом начале, это было тем же самым, что позже привлекло меня в Борне. Я помнила детское наслаждение, с каким он принимал те простые вещи, которые подавляли или блокировали его испуг, его страх, его стресс. Все эти банальные, избитые, сентиментальные клише вроде солнечного луча или бабочки. Они составляли разительный контраст с его болезненной подозрительностью. С настороженностью, которую он носил словно экзоскелет, защищающий маленького застенчивого мальчика.
        Даже в эти трудные, напряженные и неопределенные времена, чувствительность еще могла к нему вернуться. Всего через два дня после нашего разговора я исподтишка наблюдала за ним, весело носившимся по коридорам Балконных Утесов с криком: «Я могу это сделать! Я могу!»
        Даже подумала тогда, уж не повредили ли диагност-черви его мозг, иначе с чего это ему быть таким счастливым? Я давно уже не помнила его таким. Наверное, он был пьян. Затем, когда я позже зашла к нему, Вик был вновь сама серьезность. Неужели он мог проявлять светлую сторону своей души только в одиночестве?
        Но это мое объяснение запоздало. Теперь же я могу говорить только о призраках. Он мог быть добрым, мог быть заботливым. Он мог быть идеалистичным. Это я знаю. Но точно так же я знаю, что он приписал мне слова, которых я не говорила. Я ведь никогда напрямую ему не говорила, что он должен принять Борна, или что Борн - мой друг.

        Как Борн дал мне понять, что ему требуется личная жизнь

        Через несколько дней после того, как я встретила Борна в городе, он огорошил меня официальным заявлением, что уходит из моей квартиры. Объявляя о своем решении, Борн сделался маленьким и, как он сам это называл, «респектабельным». Почти гуманоидом, несмотря на переизбыток глаз. В действительности же его «респектабельный вид» походил на то, как выглядит человек, претерпевший какую-то мучительную и сомнительную трансформацию в сухопутного спрута с четырьмя ногами вместо щупалец. Именно в таком образе он и явился просить об одолжении. Кто-либо другой, встретившись с подобным «милашкой», с воплями убежал бы прочь.
        - Ах, переехать? Ишь ты,  - глупо пробормотала я.
        При одной мысли об этом мои руки затряслись. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, а в голове зашумело, будто там забило крыльями множество чаек. Неужели он это серьезно? Нет, не может быть. Никуда я его не отпущу.
        - Да, Рахиль,  - ответил Борн, распространяя запах жимолости и морской соли, что было его способом воздействия на меня.  - Рано или поздно это должно было произойти.
        Да ну? Прямо-таки должно? Мне вот даже в голову подобный поворот событий не приходил. Я могла с закрытыми глазами пройти по всем ответвлениям туннелей Балконных Утесов, но будущее оставалось для меня непроницаемым. Борн существовал здесь, в сердце всех этих линий, нарисованных моим воображением. Я вырастила его в своей квартире, мы будем жить здесь с ним вместе, и так будет всегда.
        - И куда же ты собрался?  - только и смогла выговорить я.
        - В другую квартиру Балконных Утесов.
        - Почему?  - беспомощно пробормотала я, глядя на него.
        - Мне требуется личное пространство,  - ответил он таким тоном, что я, несмотря на свое смятение, растаяла от умиления.  - Мне нужна личная жизнь. Уединение.
        - Хочешь сказать, я тебе мешаю?
        - Нет. Просто я должен пожить самостоятельно. Обещаю, что буду тебя навещать. А когда окончательно устроюсь, ты сможешь приходить в гости, и все у нас станет хорошо.
        Следовательно, он выбрал себе настоящий клоповник, где работы предстояло непочатый край. Или подходящие для жизни апартаменты, по мнению Борна, сильно отличались от моих, что тоже не могло меня не задевать.
        Не удавалось отделаться от ощущения, что он вычитал эту сцену в одной из книг и теперь старательно играл роль. Вероятно, по сценарию мне полагалось раскричаться, наотрез ему отказать или затеять длинный, нескончаемый, тупиковый спор о том, как он неправ. Но поступить с Борном таким образом я не могла.
        Какая куча плохих или «не таких уж и плохих» мыслишек, недостойных нас обоих! Я проклинала себя, ела поедом за то, что не знала, как быть хорошей матерью. К примеру: если я теперь запрещу ему выходить из дому, отнесусь с пренебрежением к его желаниям, то, возможно, так ничего и не пойму, пока он меня не покинет. Или: не является ли его желание естественным этапом развития ребенка, покидающего родимый дом, выбирающего свой путь? Его взросления? Вот только в этом городе не было путей, не было места, где можно было бы закрепиться, чтобы жить как все, в безопасности, пусть даже я и постаралась вложить ему в голову представления о нормальной жизни и мертвые прописные истины.
        - Хорошо, но с условием,  - сказала я наконец.  - Установим правила. Если ты их нарушишь, то вернешься обратно ко мне.
        Я все еще не понимала, откуда взялась у него эта идея отделиться и жить одному, идея, казавшаяся мне ужасной и отвратительной. Не внушили ли ему ее извне? На заднем плане продолжал вопросительным знаком маячить тот мелкий лис.
        - Какие правила?
        - Во-первых, ты будешь навещать меня каждый день.
        - Разумеется, буду!  - Похоже, его огорчило мое подозрение, что он не собирается этого делать, если только это не было игрой моего воображения.
        - Во-вторых, ты не будешь выходить в город без меня. То есть на данный момент это означает, что ты вообще не будешь выходить наружу. Можешь, если уж хочется, протискиваться под дверями своей квартиры, но ни шагу из Балконных Утесов!
        - Хорошо, Рахиль. В любом случае я буду занят. Буду украшать свое жилище.
        - А еще ты будешь помогать мне по мере надобности. И Вику тоже.
        Было просто жизненно необходимо, чтобы Вика и Борна как можно скорее связало нечто большее, чем настороженность. Оба знали о существовании друг друга. Вскоре надо будет официально их познакомить. Кроме того, нужно приложить все усилия, чтобы у Вика сформировался положительный образ Борна, пусть даже я несколько раз и села в лужу.
        - Я готов,  - ответил Борн.  - По рукам?
        - По рукам,  - нехотя согласилась я, словно мы действительно подписали некий договор.
        Договор этот уязвил меня в самое сердце, однако тяжесть потери несколько отступила. Он же будет рядом. Он останется с нами.
        - Спасибо! Спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо-спасибо-спасибо-спасибо.
        Борн раздулся, раскинул крылья морского ската и заключил меня в пылкое, всеобъемлющее объятие, которое я стойко перенесла, скрывая боль и гадая, почему мне так грустно. Борн стал таким сильным, что даже невинные его порывы грозили синяками.
        - Ну все, все, хватит…  - пробормотала я, не отпуская тем не менее Борна.

        Он облюбовал себе квартиру совсем рядом, в соседнем коридоре за углом, и в первый вечер я даже не почувствовала его отсутствия, поскольку Борн забежал поболтать, в основном о досадной нехватке ящериц в Балконных Утесах. Потом мы сыграли с ним в игру, в которую играли, когда он был еще маленьким, то есть всего несколько недель назад. Теперь он из нее вырос, однако она напоминала нам о счастливых днях, так что мы играли больше для того, чтобы выразить свои нежные чувства.
        - Рахиль, Рахиль, кто же я?  - Его раскраска напоминала расслабленную улыбку.
        - Не могу догадаться. Я не знаю, кто ты.
        - Я - белка?
        - Вряд ли.
        - Рыбка?
        - Ручаюсь, что нет.
        - Может быть, я… лис? Тайно взращенный как обычный зверь? А взаправду я - король-лис. Самый королевский из всех лисиц. Первый среди лисьего рода.
        - Никакой ты не лис,  - покачала я головой.
        Борн по обыкновению пересказывал детские сказки. Тем утром я решила дать ему какие-нибудь книги по экономике и политике. Если удастся их раздобыть. Или какое-нибудь чтиво, типа того, что продавалось когда-то в киосках аэропортов, если только получится ему втолковать, что такое аэропорт. Наверное, это было своеобразной местью с моей стороны: ах, ты собираешься стать взрослым? Изволь быть им на все сто.
        - Тогда, может быть, я… Борн?
        - Ну, конечно!  - воскликнула я.  - Ты - Борн.
        - Вот и хорошо, ведь именно так ты меня и назвала,  - сказал он, всерьез или саркастически - я так и не поняла.
        - А я - Рахиль.
        - Нет, ты - человеческое существо.
        - Может быть, я - свиная косточка, приделанная к кости руки?  - предположила я, вспомнив, как моя мама в шутку переделала детскую песенку про человеческий скелет.
        - Разве у свиной косточки бывают руки? Я вижу все твои кости, но не знаю, для чего они.
        Прикусив губу, чтобы нервно не хихикнуть, я ответила:
        - Хорош скрипеть мозгами, Борн, а то закипят. Ты же не хочешь, чтобы у тебя закипели мозги?
        - Не хочу. А если мои мозги все-таки закипят, я смогу получить новые? Такие, которые будут всегда под рукой?
        Шутка показалась мне довольно натянутой, я сдалась и предложила перейти к другой игре, в которой Борн, отрастив себе подобие рук, показывал на стене тени животных, а я пыталась их угадать. Потом наступала моя очередь, но человеческие руки были слишком неуклюжи по сравнению с его ловкими щупальцами.
        Довольно долго, пока Борн не пригласил меня к себе, я считала, что он все еще продолжает играть, выясняя, что значит быть личностью. И утешалась, воображая себя наперсницей Борна, а Вика - злоумышленником, который только и мечтает, как бы подкрасться к моему воспитаннику и подслушать его беседы с воображаемыми ящерицами.
        Мысль о том, что Вик мог знать о Борне куда больше меня, казалась смешной.

        Что случилось, когда я взяла Борна наружу

        Вик довольно скоро обнаружил, что Борн перебрался в другую квартиру и усмотрел в этом новое доказательство, что тот опасен. Однако куда более насущной проблемой для меня стала необходимость следить за своим языком, чтобы не упоминать при Борне о городе, поскольку интерес ко всему находящемуся вне Балконных Утесов всецело его захватил. Впрочем, со временем я бы в любом случае потеряла контроль над ситуацией. Не важно, остались бы мы жить вместе и сдержал бы Борн свое слово или нет, у него все равно появился бы соблазн выбраться наружу.
        - Какая рифма к слову «паршивый»?  - спросил он как-то.
        - Счастливый?
        - Нет, «отстой».
        - Никакая это не рифма к «паршивый».
        - Но оно рифмуется со словом «городской», а то, в свою очередь,  - со словом «счастливый».
        - Неправда.
        - «Правда» рифмуется с «фактом».
        - Ну, разве что в каком-то смысле.
        - А «факт» рифмуется с «городской» и «счастливый».
        - В таком случае и «городской» и «счастливый», вместе взятые, рифмуются с «заключением».
        - Ты согласна с моим заключением?
        - Борн…
        Его перекрученные рифмы были похожи на плохие трехмерные каламбуры, скучные и очень часто сортирного свойства или, как выражался сам Борн,  - «натурного, что рифмуется с культурного». Причем его мысли всегда вращались вокруг одной и той же идеи. А именно, что я должна отвести его в город.
        Но я проявляла твердость и не спешила брать Борна с собой, хотя иного выхода, судя по всему, у меня не было. Для начала я раза два вышла в город в одиночку, хотя так и не отважилась на волнующе-опасную экспедицию по телу спящего Морда. По сути, я выторговала у Борна это время, пообещав, что в третий раз мы выйдем в большой мир вместе. И я стану там его наставницей, пусть даже сама все еще продолжала учиться.
        Итак, я дважды выходила на улицы и оба раза думала о себе как о приманке. Я перестала верить в собственные ловушки и в свою способность замечать чужие. Сделалась приманкой, вроде тех мертвых астронавтов, которые никогда не падали на Землю, но выглядели так, будто упали. Быть приманкой означало постоянно думать о тех, для кого я ею стала, а также о том, что может соблазнить того, кто увидит во мне эту самую приманку.
        Мне было двадцать восемь, и я прибыла сюда из другой страны. Копалась в мусоре ради того, чтобы выжить, а в свободное от поиска полезных биотехов время заботилась о своем негуманоидном ребенке. Умела пользоваться оружием и за милю чуяла ловушки. Взамен школярского образования получила неплохое домашнее, по крайней мере, прекрасно умела читать. Под руководством Вика выращивала в ванне всякие съедобные штуки. Короче, не девица, а сокровище. Каждый раз, выходя из дому, я прикидывала, кто может наплевать на столь многообещающий послужной список и решит добыть себе малость белка, или воспользоваться моими навыками, или, напротив, захочет, чтобы их носительница исчезла в небытие.
        Вернувшись из обоих походов с добычей для Вика, я пришла к выводу, что полностью восстановилась, а также что вроде бы восстановились и наши отношения. У меня больше не оставалось предлогов для того, чтобы не брать Борна с собой.

* * *

        Поскольку Борн шел со мной, нам следовало «пастись» близко к дому, что было против правил, но иного выбора у меня не было. В последнее время я и сама предпочитала не отдаляться от Балконных Утесов. Морд, конечно, был мощной силой, но вместе с тем очень заметной, а вот Морокунья - клинком, который вы не видели до тех пор, пока он не вонзался вам под ребра. Ее знаки и символы появлялись повсюду, некоторые районы стали очень небезопасны, быстро заполнившись ее ревнителями и живыми во плоти прозелитами. Буквы «М», нацарапанные на стенах домов, могли означать Морда. А могли и не означать.
        Я решила рискнуть и посетить промышленную зону к северо-западу от Балконных Утесов. В этом лабиринте складов и проржавевших остовов цехов прятались многочисленные провозвестники смерти: безразличные, опустелые, молчаливые. Дымовые трубы, задушившие этот город. Конвейеры, завалившие мир ненужными товарами, но нас заставляли верить в их нужность. А затем пришла Компания и осуществила наши истинные, подспудные желания.
        Район этот был обманчиво сумрачен, тих и спокоен. Большая часть зданий имела повреждения, некоторые были взорваны ракетами еще во время какой-то забытой войны. Путь отыскать труда не составляло, однако приходилось перебираться через беспорядочные нагромождения обрушенных балок. Там легко было оступиться и подвернуть ногу, и вскоре мои старые раны не на шутку разболелись. На сей раз мое вооружение составляли металлическая бита и побитый старый бинокль. Пауки закончились, в поясной сумке у меня сидел один только ядовитый жук. Эти жуки вгрызались в плоть, расправляли жесткие надкрылья и принимались рыть проходы в вашем теле. Одного болевого шока было достаточно, чтобы убить.
        Чем ближе мы подходили к центру паутины, тем проще становился путь. Узкие улочки и проходы были свободны от сломанных автомобилей с давно исчезнувшими шинами. Слева застыла лавина кирпичей и обломков бетонных балок, справа - фабричные корпуса, а посередине - целый «хайвей» из пыли. Кирпичи, кирпичи, кирпичи. Балки, балки, балки. Все разбитое в щебень. В этом месте, среди капищ ушедшего века, я всегда чувствовала себя пигмейкой.
        Борн, следовавший за мной по пятам, превратился в большой валун, который каждый раз беззвучно останавливался, стоило мне оглянуться. Он почти сливался с окружающим пейзажем. Мне приходилось поминутно оборачиваться, поскольку я никак не могла убедить его идти рядом.
        Оглянувшись в очередной раз, я увидела уже не валун, а гигантского извивающегося червя, очень похожего на тех, которые перерабатывали отходы в Балконных Утесах.
        Затем вдруг вперед вырвалась, взволнованно жужжа, огромная муха - самая мерзкая из его личин. Впрочем, мой милый сталкер быстро сообразил, что подобный аватар выделяется на окружающем фоне как белая ворона. Зная его чувство юмора, я бы не удивилась, если бы, снова оглянувшись, действительно увидела бы белую ворону. Однако следующее его воплощение лишь подтвердило то, что мне и так было прекрасно известно. А именно, что он очень-очень любит ящериц, пусть даже эта любовь и не взаимна.
        Позади меня ковыляла ящерица размером с человека. Виноватая ящерица. Смущенная и социально-неприспособленная ящерица с огромными выпученными глазами и высунутым языком. Рептилия перебегала от камня к камню и выглядывала из-за них, проверяя, не слишком ли далеко я ушла. Картина одновременно ужасная и удивительная, она тревожила меня. Я еще училась «читать» Борна, но что все-таки гласила эта книга, помимо того, что мне придется принять невозможное?
        Остановившись, я с закинутой на плечо битой повернулась к Борну лицом. Ящер тут же обратился в камень. Расстояние между нами позволяло говорить, не повышая голоса.
        - Борн, я хочу тебя видеть. Ты пришел сюда со мной. Я знаю, что это - ты.
        Молчание.
        - Борн, ты уже был камнем, червем, мухой, ящерицей. Думаешь, я тупая? Несмотря на то, что сама привела тебя сюда?
        Камень слегка закачался из стороны в сторону.
        - Ты несколько промахнулся с размерами мухи и ящерицы. И должна тебе сказать, выглядишь отвратительно, совсем как плавательный бассейн.
        - Я - камень,  - глухо, словно его рот теперь находился где-то внизу, возразил Борн.  - Я ведь камень?
        - Да-да, на первый взгляд не отличишь. Обалденная, мать ее, каменюка. Настоящий булыжник. А теперь живо превращайся обратно!
        Я просто кипела от негодования. Он что, шуточки надо мной шутит? Мне было отнюдь не до шуток. Мне не нравилась его маскировка - грубая, почти клоунская, пусть он это и не нарочно. А если нарочно, то еще хуже. Все его превращения, может, и восхищали, но на маскировку совсем не походили. Подобная смена личин смертельно опасна. И, может быть, я начала впадать в паранойю, но мне померещилось, что позади нас мелькнул тот самый лис.
        - Борн, я хочу, чтобы ты вел себя достойно,  - сказала я булыжнику.
        Тот пробурчал что-то про себя. Я не знала, понял ли он, что мне от него нужно.
        - Я вырастила тебя из горошины. И тебе это прекрасно известно.
        Мы с ним оба придерживались этой версии, поскольку она была проста и незамысловата, пусть даже он никогда не был горошиной, и «выращивание» заняло каких-то четыре месяца, а не всю жизнь. Хотя, быть может, для него эти четыре месяца и были всей жизнью?
        - Да,  - признал булыжник.  - Ты вырастила меня из горошины.
        - Ты ведь знаешь, что я хочу для тебя лучшего?
        Камень вновь обратился ящером, но его шкура осталась серой, сливаясь с окружающей пылью. Со стороны, наверное, казалось, что я разговариваю с пустотой.
        - Самого наилучшего,  - подтвердил Борн.  - Или лучшего из того, что ты знаешь. Как знать, знаешь ли ты как?
        Я проигнорировала эту выходку, просто закрыв на нее глаза, как в свое время делала моя мать.
        - Борн, выходи! Игры кончились. Ты можешь сколько угодно умничать, проявлять смекалку и бдительность. Но дурачиться в городе нельзя,  - я знала, что все эти слова ему известны.  - Ты можешь играть и дурачиться только в Балконных Утесах.
        Борн вновь стал Борном, что по-прежнему меня пугало.
        - Прости, Рахиль.
        - Не мог бы ты принять человеческий вид?  - попросила я.  - Пожалуйста.
        - Хорошо.
        Борн сделался более или менее похожим на человека в нормальной, а не «волшебной» шляпе, пусть даже сотворенной из его собственной плоти и кожи. Шляпа была ковбойской, он увидел такую в рваном комиксе о Диком Западе. Я бы предпочла что-нибудь иное, образ ковбоя был для меня чужим и значил меньше, чем ничего.
        Мы договорились, что Борн соорудит себе что-то вроде маскхалата, подобный наряд скрывал бы отсутствие ног. По мере взросления мой воспитанник все реже и реже их отращивал. Видимо, нижние конечности не вписывались в его архитектуру. Слава богу, Борн хотя бы не обзавелся тысячью «ресничек», перебирая которыми, передвигался бы по каменистой земле.

        Кроме всего прочего, фиглярство Борна вырывало у меня почву из-под ног, вбивая клин между мной и окружающим и мешая оценивать обстановку. Надо было сразу отвести его назад в Балконные Утесы. Вместо этого я решила идти дальше.
        Увидев первую попавшуюся распахнутую дверь, я нырнула в нее, оказавшись в приземистом четырехэтажном здании с покосившимся стальным каркасом и перебитыми окнами. Наверное, когда-то здесь пытались жить, но теперь все стены поросли так называемым «мхом Компании». Он был вполне съедобен, следовательно, здание давно стояло необитаемым.
        По обширному полу цеха разбросаны были прогнившие детали станков, там и сям попадались емкости с жидкой ржавчиной, а пыли хватило бы, чтобы похоронить десяток таких, как я. Ряды лестниц вдоль стен вели на крышу. Ничего ценного здесь не наблюдалось. Нам требовалось только то, что можно было сжечь, преобразовать или чему можно было выпустить кровь.
        Борн, оказавшись внутри, заметно оживился. В одно мгновенье он вернул себе «походную» модификацию: сделался ниже, около пяти футов ростом, и распластал по полу широкое, устойчивое основание. Отверстие на макушке расширилось, количество щупалец увеличилось, но они стали короче и толще, за исключением одного, вытянувшегося вверх, словно перископ, обеспечивая ему лучший обзор. На концах щупалец появились глаза, таращившиеся во все стороны, будто часовые. Сам Борн называл подобный облик «многослойно-толстым».
        - И что ты собрался делать?  - поинтересовалась я.
        - Исследовать вместе с тобой.
        - То, что мы зашли внутрь, отнюдь не означает, что ты можешь опять быть самим собой. Ты должен оставаться Борном-в-человеческом-облике, пока мы не вернемся в Балконные Утесы,  - напомнила я ему о том, о чем мы договорились еще дома.
        Ни одно из глаз-щупалец даже не взглянуло в мою сторону, не похоже было, что он смутился или как-то озаботился моими словами. Все его внимание сосредоточилось на чем-то другом.
        - Да, Рахиль. Ты права. Но они приближаются. Они скоро будут здесь, ты же хочешь быть готовой? Хочешь, да?

        «Они скоро будут здесь».

        Меня захлестнул страх. Страх и топот бегущих ног. Множества ног. Они направлялись прямо к нам, их топот становился все громче, все быстрее, но я не могла понять, откуда идет звук. Ясно было одно: кто-то или что-то скоро будет здесь. Единственный путь, который нам оставался, это путь наверх. И мы побежали вверх по лестнице, по ступенькам, на крышу. Чтобы бежать быстрее, Борн вновь стал ящерицей.
        Я и мой ящеромонстр взбирались по лестнице на крышу.

        Что случилось на крыше

        Мы не сразу увидели врагов, потому что те лезли из подвала. Потому-то я и не поняла, откуда доносился звук: эхо в помещении мешало сориентироваться. Разглядев через проем в крыше происходящее на первом этаже, я увидела, кто это был: из дренажной трубы выбирались порченые измененные дети вроде тех, что напали на меня. Настоящий калейдоскоп красок, текстур и огромное разнообразие конечностей. У одних были сверкающие панцири. У других - легкие, стрекозиные крылышки. Некоторые скалили клыки размером с мясницкие ножи, донельзя уродовавшие их рты. Мягкие, розовые, обнаженные или, наоборот, твердые и закованные в броню, они потоком изливались наружу. Карнавальное шествие убийц. Кое-кто, пользуясь терминологией Борна, был «модификацией», остальные - «доморощенными».
        Борн охнул, точь-в-точь как я сама. Ему, похоже, не требовался бинокль, чтобы подробно их разглядеть. Его ящериная шкура покрылась наростами и колючками, он испускал слабый запах спирта и горелых спичек.
        - Еще,  - прошептал он.  - И еще. И еще больше таких же.
        - Тс-с-с, тише,  - шикнула на него я.
        Да, они прибывали и прибывали, с необычайно целеустремленным видом. Они выглядели патрулем. Вооруженные копьями, битами, ножами и мачете. У некоторых были дробовики, которые вполне могли быть заряжены, а могли использоваться и как дубинки. Детки разбежались по первому этажу, будто что-то разыскивая. Я похолодела, глядя на казавшиеся сверху крошечными отпечатки ножек, лапок, копытец и ботиночек, закруживших, как в танце, по пыльному полу. Наши с Борном следы быстро затерялись, когда дети хлынули из трубы, сразу все затоптав. Теперь у них оставались только следы собственного пребывания. На ступенях лестницы ничего не осталось, но дети явно искали нас, возможно, они наблюдали за нами снизу или услышали наши шаги.
        Я не сводила глаз с отпечатков их ног, не решаясь разглядывать самих детей.
        Щепки и покрытые гудроном камешки больно врезались в мою ладонь. Я старалась не шевелиться и не издавать никаких звуков, стать невидимкой, чтобы этим детям даже в голову не пришло посмотреть вверх и заметить блеск окуляров моего бинокля. Каждый шрам на моем теле заныл, запульсировал огнем. Пульсация эта была призывом к мести, мне пришлось подавить ее усилием воли. Ведь со мной был Борн. Он, конечно, убил четверых таких, но теперь их было больше двадцати.
        Впрочем, он не собирался на них нападать. Похоже, он что-то уловил с помощью своих органов чувств, которые числом превышали мои. Застыл, сделавшись твердым, глаза превратились в дыры, где клубился розовый туман.
        - Приближаются другие, Рахиль,  - зашипел он, как чайник.  - Новые штуки скоро будут здесь!
        Новые штуки?
        - Плохие,  - выдохнул Борн,  - плохие-плохие-плохие.
        Этот его страх испугал меня больше всего.
        Борн посерел, слившись с цветом крыши, распластался блином и, накрыв меня, попытался свернуться в рулон. Чем-то он напоминал шершавый язык.
        - Прекрати!  - прошептала я, чувствуя, что теряю контроль, а бинокль больно упирается мне в горло.  - Хватит, не нужна мне твоя помощь,  - я выбралась из-под края «блина».  - Я должна все видеть. Я должна!
        Выпроставшись по пояс из-под «блина», я вновь поднесла к глазам бинокль.
        Снизу уже доносились вопли, рев и мокрое хлюпанье, с которым разрываются на части человеческие тела. Последыши Морда. Одни вошли через ту самую дверь, что и мы с Борном. Другие забрались через окна.
        - Не смотри,  - сказала я Борну.  - Не смотри.
        Но как я могла его удержать? Его тело было полно не только глаз, но и других рецепторов, которым не было названия.

        Как описать то, что я увидела? Это была кровавая, быстрая бойня, отличавшаяся такой слаженностью, что трудно было отвести взгляд. Хуже всего то, что последыши Морда воплощали ту месть, которую я тысячи раз разыгрывала в своем воображении, только делали это в невероятном темпе.
        Именно их скорость и потрясла меня больше всего. Ибо все они были золотыми медведями, огромными и прекрасными, ростом выше человека, с мощными мускулами, так и перекатывающимися под их шкурами, проступая твердыми, но гибкими виноградными лозами. Последыши двигались так быстро и изящно, что их можно было сравнить со змеями или выдрами в бурной реке.
        Чудовищными золотисто-бурыми молниями они с порывистой, танцевальной легкостью разрывали на куски одичавших детей, отпечатки ног в пыли скрылись под красными лужами и ошметками внутренностей. Фонтаны артериальной крови. Головы, болтающиеся на жилах. Потоки темной крови из глубоких ран на бедрах. Хором визжа и лая, последняя пятерка дикарей образовала полукруг, вскоре также превратившийся в мешанину кишок и торчащих костей, по мере того, как последыши Морда наскакивали на детей с обеих сторон и заключали в свои давящие объятия, рвали плоть клыками и когтями.
        Острый, горький запах крови достиг даже крыши. К нему примешивался запашок мочи и дерьма.
        Кто-то умолял о пощаде, кто-то гордо отказывался сдаваться, хотя ни то ни другое не имело смысла: последыши Морда ни с кем не вступали в переговоры. Единственной формой подчинения, которую они признавали, была смерть.
        Когда все закончилось, пол цеха представлял собой кошмарную картину, нарисованную кусками тел и потоками крови.
        Грубо очерченный круг, образованный красными, желтыми, темными мазками, будто проведенными метлой или шваброй. Казалось, вот-вот ты заметишь в их хитросплетениях некий смысл. То там, то здесь выделялись завихрения и плотные пятна, еще не тронутые лапами художников. Мне чудилось, что я смотрю на срез Мордова мозга.
        Когда они со всем покончили, и размытые, подобные мельтешению крылышек колибри движения последышей Морда стихли, они вновь стали медведями. Медведями, которые в отличие от своего прародителя не умели летать.
        Медведи, чей золотой мех был покрыт кровью, бродили, разглядывая плоды своей битвы, ворчание, рычанье и покашливание вырывалось из их глоток, звери то вставали на задние лапы, то вновь опускались на все четыре. Они принюхались, и запах им нравился. Потом, довольно сопя и урча, скатили в центр оставшиеся целыми детские головы.
        Они успокоились, и я смогла их сосчитать. Пятеро последышей шутя расправились с двадцатью пятью дикарями.
        Тем не менее, хотя последыши не понесли потерь, когда спала горячка битвы и утих боевой задор, стало несложно заметить, во что им обошлась победа: медведи двигались куда медленнее, чем нормальные звери, по их шкурам то и дело пробегала дрожь, а среди рыка нет-нет да и прорезался жалобный стон. В прежней их скорости было что-то неестественное. Что-то, за что они платили последующей вялостью, совсем как люди, отходящие от амфетаминов. Следовательно, последыши были уязвимы, если подстеречь их после боя.
        - Мрккккккк,  - прогудел один другому.
        - Мрркккккккрыв,  - откликнулся третий.
        - Мрррккккооосссть.
        Прорычав все это, пятеро последышей Морда, отяжелевшие и вялые, но по-прежнему опасные, начали подниматься по лестнице на крышу. За ними тянулись отпечатки кровавых лап.

        То, что во время побоища я оставалась наполовину спеленута Борном, ничего не значило: он продолжал потихоньку разговаривать со мной, протянув одну из ложноножек к самому моему уху. Если это помогало ему не впасть в панику и не полезть в мясорубку, то и ладно. Я словно сомнамбула отвечала что-то, захваченная зрелищем резни, как никогда ясно осознавая уязвимость собственного тела.
        - Плохо-плохо-плохо,  - используя свой обычный лексикон, бормотал Борн, наблюдая за умирающими дикарями.  - Расточительство. Большое расточительство. Они растратили все впустую.
        Словечко «расточительство» было новеньким для него.
        - Они умирают, Борн,  - пояснила я.  - Их убили.
        - Их больше нет здесь. И там тоже их нет.
        Там? Я не была уверена, что хотела знать, где находится это «там».
        - Когда они это делают?
        Еще один странный вопрос.
        - Сейчас, Борн. Они умирают прямо сейчас. На наших глазах.
        При этом я не могла отделаться от подозрения, что он видит куда больше меня.
        - Тогда зачем они это делают? Зачем?
        Удовлетворительного ответа на этот вопрос у меня не было. То есть вообще. Как и на то, почему Борн больше не казался испуганным. При том, что именно сейчас к нам вверх по лестнице топали последыши Морда и дрожь ступеней не оставляла сомнений в исходе дела.
        - Борн, ты не мог бы нас спрятать?  - попросила я.
        - Спрятать? От кого?  - Борн, почувствовав мою нервозность, тоже занервничал.
        - От медведей.
        - Медведей?
        - Тех, которые поднимаются по лестнице!
        - Спрятать…
        Момент для коммуникационного сбоя и прочих проблем перевода был самым неподходящим.
        - Стать камнем. Ты можешь притвориться камнем? Но так, чтобы я находилась внутри тебя и могла дышать?
        Я уже знала, что он умеет превращаться в камень. Так почему бы не попробовать? Хоть какой-то шанс.
        - Ты же запретила мне быть камнем,  - заметил Борн.
        - Забудь об этом! Забудь! Теперь ты можешь быть камнем. Ведь ты можешь?
        - Да, я могу!  - Борн воспылал энтузиазмом.  - Я положу тебя внутрь!
        - И ты сможешь оставаться камнем, что бы ни случилось? Сможешь? Лежать тихо-тихо, как всамделишный камень?
        Медвежий топот все ускорялся, похоже, последыши восстанавливались. Они должны были появиться на крыше с минуты на минуту.
        - Я смогу быть камнем.
        - А пахнуть как камень? Как настоящий камень?
        - Смогу!
        - Тогда давай! Только быстрее!
        - Хорошо, Рахиль.
        Борн раскрылся, развернулся, высоко приподнялся и рухнул на меня волной. Оказавшись в его центре, я свернулась клубочком, сдавленная ворсистой, как бы резиновой плотью.
        Я ничего не видела.
        И ничего не могла сделать.
        Я находилась внутри Борна, как в ловушке, оставалось только надеяться, что снаружи он действительно выглядит камнем.

        В темноте я всегда чувствовала себя неуверенно. Она напоминала мне о временах, когда я, еще маленькая, должна была прятаться вместе с родителями. В темноте, тесноте, в ямах, в туннелях… Мы таились, ожидая, что нас вот-вот обнаружат, раскроют, заметят. Надо было сидеть тихо-тихо, почти не дыша, пока опасность не минует. Когда я попала в город, моя паника в подобных ситуациях только возросла.
        Медвежье сопение все приближалось, яростный рык, в котором звучала незамутненная звериная жажда крови. То и дело звучали сдавленные хриплые слова их формирующегося языка:
        - Мрррккккккк. Мррррррк. Мрррррк.
        Мне стало трудно дышать, трудно контролировать свое дыхание. Мое положение было небывалым и вместе с тем привычным. В одном мире я находилась внутри живого кокона, продолжавшего оставаться для меня необъяснимой тайной, при всей моей любви к нему. В другом мире я пряталась в пещере от диких зверей. Измерения привычности и неизведанности столкнулись во мне. Как в тумане, я вновь увидела странный лисий глаз, мертвых астронавтов, необычный кусок мяса в приготовленной для меня ловушке. Увидела подрагивающий Мордов бок.
        И пожалела, что со мной нет Вика. Как бы мне хотелось, чтобы он был здесь, на крыше, чтобы объяснил, что еще можно предпринять. Чтобы все исправил и прогнал последышей Морда. Наверняка он знал, как это сделать. Борн же был всего лишь ребенком. И к тому же просто камнем.
        Минутой спустя я услышала, как медведи ходят вокруг Борна-камня. И тут клаустрофобия меня доконала. Я уже готова была заорать, умоляя Борна выпустить меня наружу. Я не могла дышать. Я не могла рассуждать.
        Видимо, Борн почувствовал, что со мной творится. Он знал, что происходит и вовне, и внутри него. «Пещера» немного расширилась, ее «стены» засветились бледно-зеленым, из «стены» выдвинулась прямоугольная полочка, на которой стоял «телефон», сформированный плотью. Он дрожал, будто бы от звонка. Я сняла трубку и прошептала:
        - Алло.
        - Это Борн. Борн тебе звонит.
        - Поняла,  - ответила я, чувствуя себя маленькой девочкой, разговаривающей по игрушечному телефону со своей воображаемой подружкой.
        - Тебе не обязательно говорить вслух, Рахиль. Я услышу тебя, даже если ты будешь просто шевелить губами.
        - Что там происходит?  - беззвучно проговорила я, когда Борн немного покачнулся от толчка слева.
        - Вокруг меня ходит медведь. Медведь меня толкнул, и я пошатнулся, как настоящий камень. Совсем чуточку. Ведь я же камень, а не Борн.
        - Молодец. Думаю, медведь скоро уйдет.
        - Рахиль, должен ли я бояться?
        - Чего, Борн?
        - Я боюсь, что медведь откусит от меня кусок.
        - Медведи не едят камни.
        - Я боюсь, что если буду сильно бояться, что медведь откусит от меня кусок, то перестану быть камнем и тогда медведь меня съест.
        - Ты. Должен. Быть. Камнем.
        Всеми фибрами своей души я надеялась, что Борн останется камнем.
        - Я собираюсь положить трубку,  - сказал он.  - Кажется, медведь хочет еще что-то сделать. Пока.
        - Пока, Борн.
        «Пока, Борн», «Привет, Борн» - это все, что мне оставалось.
        Борн опасно накренился, и мне пришлось растопырить руки, чтобы удержать равновесие. Я боялась, что несмотря на всю иллюзию Борна, медведь прогрызет в нем дыру и доберется до меня. Мы с Борном умрем здесь, на крыше, и может быть, впоследствии наши трупы отыщет Вик.
        Покачивание, откат, быстрый переворот, и вновь Борн плотно сомкнулся вокруг меня, оставив воздушный пузырь только вокруг моей головы. Свет потух, исчезли все фальшивые предметы, изготовленные Борном, чтобы успокоить меня. Задыхаясь, я лежала внутри, и плоть Борна, его кожа вновь сделалась жесткой и шершавой, об меня терлись реснички, превратившиеся в крошечные рты, они вопили в мою одежду, в мои руки, ноги и волосы. Борн не мог заплакать наружу, и он плакал внутрь.

        Меня охватил инстинктивный, панический ужас. Я поняла, что медведь может учуять меня внутри камня, и забилась, заметалась, но пришлось замереть, поскольку с каждым моим движением Борн все сильнее стискивал меня. Дышать стало больно.
        Я чувствовала удары лап последышей, чувствовала, как их зубы вонзаются в Борна. Казалось, медведь мял и терзал верхушку Борна, обхватив ее. Он раздирал камень. Разгрызал его. И я, живой человек в живом гробу, приготовилась расстаться с жизнью, встретившись визави с огромной косматой медвежьей башкой. Встретиться с посланником Морда. Встретить смерть.
        Пытливое ворчание. Потом - довольный рык, такой низкий, что он проникал повсюду, заставляя дрожать каждую мою жилку. Сердитое пыхтение.
        Затем эти звуки вдруг прекратились, и до меня донеслась удаляющаяся медвежья поступь. Вот звуки переместились на лестницу, и вскоре все окончательно стихло. Я прошептала:
        - Борн! Ты здесь, Борн? Ты в порядке?
        Реснички прекратили вопить. Плоть застыла. Замерла. С таким же успехом я могла находиться внутри какого-то предмета: в спасательной капсуле, выброшенной со взорвавшегося звездолета где-то далеко в космосе, или в одноместной субмарине, лежащей на дне смертельно опасной реки, а у меня вот-вот должен был закончиться воздух. Легкие вели себя так, словно я была глубоко под землей, так далеко от поверхности, что непонятно, как оттуда выбраться. Передо мной замаячила омерзительная перспектива выкапывания из мертвого Борна.
        - Борн!  - рискнула я позвать громче.
        - Я здесь, Рахиль,  - послышался тихий голос, раздававшийся отовсюду и ниоткуда.  - Я здесь. Я все еще камень.
        - Ты ранен?  - одними губами спросила я.
        - Я не чувствую части себя. Мои части исчезли.
        - Не шевелись, Борн. Лучше не шевелись, пока медведи не уйдут.
        - Теперь не шевелиться легко,  - ответил он.  - Во мне осталось мало того, что может шевелиться.
        Его голос звучал странно. Не болезненно, а скорее - удивленно. Его собственные раны удивляли его.

* * *

        В старом мире, когда мы с родителями выбирались из потайной комнаты, туннеля, пещеры или еще какого убежища, мы точно знали, куда возвращаемся: в то же самое место, откуда ушли, такое же опасное или безопасное, каким оно было прежде. Мы и прятались, чтобы остаться в том мире, говорили друг другу, что, несмотря ни на что, верим в него. Ведь выбора у нас не было. Хороший был мир или плохой, возвращаться больше было некуда.
        Однако выбравшись из Борна на крышу, я почувствовала себя совсем иначе. Мы с ним выжидали до тех пор, пока он не сказал, что последыши Морда окончательно убрались, и внизу осталось что-то вроде мусорщиков, которые разбегутся при нашем приближении. Наверное, какие-нибудь негодные биотехи, более или менее способные двигаться, выползли с наступлением сумерек.
        Мы тоже дождались ночи. Именно тогда, когда я выбралась из Борна, мир изменился. Изменился во многих смыслах сразу. И дело было вовсе не в том, что Борн спас меня, а не наоборот. Изменилось само небо.
        Мнительные последыши Морда оторвали куски от тела Борна. Теперь эти кусочки валялись на крыше точно маленькие камешки. На моих глазах они начали дрожать и корчиться, похожие на открывающиеся и сжимающиеся ладошки, опять делаясь плотью Борна.
        Даже в подслеповатом ночном свете я видела, что тело Борна покрыто царапинами и уродливо деформировано. Он вернулся к своему нормальному размеру и форме, став похожим на перевернутую вазу, сочетающую в себе облик кальмара и морского анемона, но был таким подавленным и ошеломленным, каким я его еще никогда не видела.
        Я содрогнулась, заметив, что его левый бок лопнул и стал пурпурно-черным, а кольцо тускло сияющих глаз, хаотично опоясывающих его тело, напоминало распадающуюся карусель, держащуюся на одном болте и грозящую в любой момент врезаться в толпу. При этом он испускал запах гнилой рыбы и заплесневевших бинтов.
        - Прости, Борн,  - проговорила я, чувствуя, что едва стою на ногах.  - Не надо было мне тебя сюда брать.
        Каким-то образом они узнали. Узнали, что мы здесь будем. Вот только кто? Дикари или последыши? Мне не хотелось признавать, что все это - не более чем совпадение и цепь нелепых случайностей. В голове настойчиво пульсировала кошмарная мысль о моей ответственности: если бы Борн не «переехал», не притворился взрослым, я вряд ли повела бы его в город.
        - Все хорошо, Рахиль. Все хорошо.
        - Нет, не хорошо.
        Взгляд Борна ожег меня гневом, но это был не такой взгляд, каким он смотрел на меня, когда я ему отказывала. Это было новое, настоящее, взрослое чувство. Оно выразилось в оранжево-красном свечении, едва заметном в самой сердцевинке его тела. Неизвестно, означал ли красный цвет предостережение для Борна, но Борн точно знал, что этот цвет означает для меня.
        - Все хорошо, Рахиль. Мне нужно учиться. Я должен узнавать.
        - Но не ценой боли и ран.
        - Ранит не боль.
        Борн был другим, у него могло быть множество органов чувств, он мог делать непосильное людям, но… мне кажется, я поняла, что он имел в виду. (Впрочем, поняла ли я на самом деле, это еще вопрос.) Теперь Борн узнал, что его можно ранить. Что он уязвим. Кончилась беззаботная детская радость. Кончились дурачества. Потому что теперь в нем затаится определенное знание: он может умереть.
        - Я устал, Рахиль. Мне нужно немного побыть в покое.
        - Хорошо, Борн,  - искренне сказала я.
        Если он решил, что эта крыша на несколько часов станет нашим домом, так тому и быть.
        С наступлением темноты похолодало. На необычно ясном небе показались звезды. Долгое время мы молчали, я не делала попыток спуститься вниз, чтобы разведать обстановку. Борну требовалось мое присутствие, а еще, я уверена, нам обоим было страшно туда спускаться. Ни ему, ни мне даже в темноте не хотелось приближаться к тому, что осталось на месте боя.
        Внимание Борна поглотили звезды. Он осторожно поднял щупальце, будто пытаясь дотянуться до них. Хотя наверняка понимал, что это невозможно.
        - Ты не сможешь до них дотронуться,  - на всякий случай сказала я.
        - Почему? Они горячие?
        - Да, горячие. Но причина не в этом. Они очень-очень далеко.
        - Но мои руки тоже очень длинные, Рахиль. Я могу вытянуть их настолько, насколько захочу.
        - Можешь, наверное, только…  - я осеклась, сообразив, что он шутит.
        У Борна имелась мелкая, но очень примечательная привычка. Когда он шутил, некоторые из его глаз смещались влево, собираясь в кучку. Он не мог это контролировать.
        - Бесовская,  - произнес Борн, захваченный видом неба.  - Бесовская. Безмерная. Безумная. Бездна.
        Четыре новых слова, которые он пробовал на вкус. Хотя слово «бесовская» он узнал вовсе не от меня. Я почувствовала укол ревности. Вычитал небось в какой-то книжонке, я ведь не единственный источник знаний.
        Ночное небо было самым обыкновенным, однако теперь я увидела его глазами Борна, и оно показалось мне неудержимым, стремительным, мощным приливом. Насколько мне было известно, Борну еще ни разу не приходилось наблюдать ночное небо во всей его наготе. Несколько взглядов с Балконных Утесов на закате или картинки в книгах не в счет. Теперь же он видел мириады звезд, которых не мог затмить скудный городской свет. Небо напоминало мне небо над моим островом много лет назад. Тогда я могла гулять по берегу моря без фонарика, хватало света звезд.
        Мерцающий небесный риф, распространяющий вокруг себя флюоресцентное свечение, и у каждой звездочки могла быть жизнь на планете, вращающейся вокруг нее. Там могли быть люди вроде нас, тоже глядящие в ночное небо. Моя мама иногда говорила мне, что нельзя забывать о вселенной где-то там, пусть мы и ничего не знаем о ее обитателях; даже если мы примиримся с нашим ужасающим невежеством, она от этого не перестанет существовать. И там, вне наших пределов, было нечто еще, совершенно равнодушное к нам и нашей борьбе, безразличное к тому, что вселенная продолжит существовать без нас. Моя мама находила утешение в этой идее.
        Глаза Борна стали звездами, а его кожа приобрела бархатный ночной оттенок. Он стал отражением неба. Глазки-стебельки приподнялись над телом, распластавшимся по крыше и превратившимся в озерцо плоти у самых моих ботинок. Теперь его раны стали особенно заметны: он походил на круг, от которого откусили кусок. Каждый стебелек заканчивался трехмерной моделью звезды. Эти звездочки меняли свое положение до тех пор, пока Борн не стал похож на небесную карту: на нем появились туманности, галактики… Несколько светлячков, точно метеориты, пролетели над его бездонными просторами.
        - Оно прекрасно,  - сказал Борн из звездной карты своего тела.  - Прекрасно.
        Впервые то, что он находил прекрасным, было действительно прекрасно.
        Несмотря на его демонстрацию чуждых способностей, мы стали ближе друг другу, но меня тут же кольнула опасная мысль. На самом ли деле он так бесхитростен? Не повторяет ли он осознанно ситуацию с отравленной рекой, помня мою реакцию? Однако пусть даже Борн, как я подозревала, выбрал слово «прекрасное» для сближения со мной, становилось ясно, что он принял эту форму, чтобы излечиться. Что он находит ее удобной, облегчающей его страдания.
        - Что они такое?  - спросил Борн.  - Они… свет, вроде света Балконных Утесов? Или… электрические огни? Кто их включает?
        Похоже, что бы он ни читал в своих книжках, о звездах ему там ничего не попалось. Совсем ничего.
        - Никто их не включает,  - ответила я, понимая, что одним махом отбросила тысячелетнюю историю религий, но отступать было поздно.
        - Никто?
        - Мы живем в мире,  - пустилась я в объяснения, не зная, какие лакуны имеются в его самообразовании.  - Наш мир вращается вокруг звезды, которая представляет собой гигантский огненный шар. Такой большой, что будь мы к нему поближе, то умерли бы, сгорев дотла. Эту звезду мы называем Солнцем, оно тебе не слишком понравилось, поскольку светило очень ярко, помнишь? Все эти световые точки тоже солнца, только далекие-предалекие, и у них имеются собственные миры.
        Перед глазами у меня вдруг все поплыло,  - запоздалый отголосок наших приключений.
        - У всех звезд? У каждой-прекаждой? Но их же сотни!
        - Тысячи, если не миллионы.
        В центре звездной карты Борна появилось одно большое солнце, тоже на верхушке стебелька. Борнова космология приобрела еретический привкус. Он оказался то ли символистом, то ли метафизиком, а может, и просто глупцом.
        - Невероятно,  - прошептал Борн.  - Восхитительно. Умопомрачительно.
        Внезапно что-то начало стирать звезды над нами одну за другой, выключая их переливчатое сияние и затягивая все великой, безвозвратной чернотой.
        - А это что такое?  - спокойно спросил Борн, как о чем-то совершенно нормальном, просто пока ему, Борну, неизвестном, но он готов полностью довериться моему объяснению.
        Я же утратила дар речи. На миг мне показалось, что наступило светопреставление и какой-то рок привел нас на эту крышу, чтобы мы полюбовались концом… всего?
        Затем я сообразила, что именно мы видим, и невольно издала сдавленный смешок. Что же, все сходится! Мы действительно присутствовали при конце мира.
        - Над чем ты смеешься, Рахиль?  - спросил Борн, и его голос звучал все отчетливее, по мере того как он принимал свою привычную четкую форму, пусть и деформированную ранами, отползая все дальше от носков моих ботинок.
        - Это Морд,  - пояснила я.
        Да, это был Морд, парящий высоко в ночном небе, такой огромный, что даже находясь на большой высоте, он затмевал звезды. Гигантский, разгневанный чем-то медведь скользил по ночному небу, и до нас доносились его хрипы и сиплое сопение. Он тушил одно созвездие за другим, он стирал звезды, заставляя меня заново с ними знакомиться. Морд был великой тьмой, и пусть я боялась, ненавидела и презирала его, в эти минуты он стал чистейшим зеркалом нашего города.
        - Мооооооррррррдддд,  - протянул Борн.
        Даже в иссякающем свете я увидела, что каждый дюйм его здорового тела покрылся зазубринами, острыми шипами и колючками, а глаза, будто стволы зениток, провожали Морда, поворачиваясь на стебельках. Похоже, он рассчитывал и анализировал траекторию летучего медведя.
        - Он очень далеко и не сможет напасть на тебя,  - успокаивающе сказала я, хотя ни то, ни другое утверждение не было вполне правдивым.
        - Так вот что ты имела в виду, говоря о последышах Морда. Он их исток.
        - Да.
        - Они его дети.
        - В каком-то смысле.
        - Тогда почему он позволяет одним детям делать такое с другими детьми?
        Удовлетворительного ответа у меня не имелось, но я была уверена, что Борн знал о Морде достаточно от меня и Вика, чтобы понимать, кто перед ним. Под нашим влиянием Морд стал для него страшилищем, букой, живущим под кроватью: не выходи из дома, не делай того, не делай сего, а то придет Морд. Однако теперь Борна покалечил один из Мордовых посланников, и он пытался лучше понять Морда. Настоящего Морда.
        Тот же, подобно древнему богу, продолжал кувыркаться и выписывать виражи в небе.
        - Морд прекрасен,  - гордо произнес Борн.  - Морд силен. Морд - плохой.
        По его тону мне показалось, что он насмехается над собственной наивностью.
        - Да, Борн, по большей части он плохой. Помни об этом и избегай его.
        - Он убивает звезды. Он убивает звезды и порождает мрак.
        - Ну, звезды скоро вернутся.
        - А те дети внизу - нет.
        «Вообще-то ты сам убил четверых таких же в Балконных Утесах»,  - хотела сказать я. Но промолчала.

        Что мы принесли Вику

        Под впечатлением нечаянного спасения от смерти я, возвращаясь в Балконные Утесы кружным путем, чувствовала себя окрыленной, как и Борн, чутко уловивший мое настроение. Кроме того, я, таким образом, пыталась отвлечь его от боли. Если, конечно, он ее чувствовал. Сам он, по крайней мере, о ней не говорил.
        Побывав на волосок от смерти, я вновь ощутила яркие краски жизни. К возбуждению примешивалась и некая бесшабашная злость: когда мы в конце концов спустились с крыши, я обнаружила секрет, принадлежавший Вику, который я теперь хотела ему вернуть.
        Мы шли по унылым коридорам, гордо задрав головы, разве что иногда сгибались пополам от хохота, и у меня не осталось никаких сомнений, что я - дочь своего отца, ведь он вел бы себя так же, точь-в-точь. Я «дуплетом» повторяла его в горе и в радости. Пока мы шли домой, Морд получил от нас кучу разнообразных эпитетов от «эффектного парня» до «буффона», а его манера поглощать звезды в итоге обернулась выходкой неуклюжего, летучего медведя-маньяка.
        - Разве бывают летающие медведи?  - твердила я Борну.  - Это все равно что растение, которое в действительности говорящий осьминог.
        Борн же зациклился на новом для него слове:
        - Буф-фон!  - скандировал он.  - Фон-барон! Фараон-фанфарон!
        Я заранее знала, что это слово заворожит Борна, и он, забыв о медведях, начнет крутить его так и эдак, раз за разом, пока оно не превратится во что-то совершенно неузнаваемое.
        - Да,  - глубокомысленно сказала я.  - Буффон он и есть буффон.
        Таким образом, я немного пришла в себя, чему очень способствовали перешучивания с моим другом Борном, который, казалось, совершенно не изменился после своего переезда. С другом, который, пожертвовав собой, спас жизнь нам обоим.
        - Буффарон!
        Думаю, что Борн при этом был искренен. Он всегда оставался таким. Однако он перенял все мои реакции, научившись сразу откликаться на мои сигналы, а уже во вторую очередь - на сигналы из окружающего мира и книг. И я решила, что по крайней мере на несколько часов Борн забудет о своих ранах.
        Если бы я не вела себя подчеркнуто легкомысленно, Борн тоже не проявлял бы «безмерного счастья». Не пустился бы в пляс вокруг Вика и его бассейна, проворно перебирая ресничками, не втягивал бы их потом в себя, растекаясь широкой «лужайкой», как он это называл, не примеривался, чтобы запрыгнуть на стену и чуть не под самый потолок зала, высокого, как кафедральный собор, и не глядел бы оттуда глазами-звездами, вновь имитируя ночное небо.
        - Привет, Вик,  - поздоровался Борн с потолка.  - Привет, Вик. Я принес тебе подарок. Рахиль дала мне для тебя подарок. Привет, Вик.
        Мы ворвались к Вику таким ураганом, что я сперва даже не заметила, что тот был в стельку пьян. Может, перебрал алко-гольянов, а может - обычной дури, которой барыжил. Факт в том, что он пребывал в такой же точно эйфории, как и мы с Борном, если не еще хлеще. Меня это немного обеспокоило, но я была слишком на взводе, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Мы живыми вернулись в Балконные Утесы. Мы спаслись.
        - Вик, это - Борн. Борн, это - Вик,  - представила их я друг другу.
        В голове у меня засела глупая идея, что Вик может осмотреть раны Борна и помочь. Хотя с чего бы? Кто он такой, этот Вик? Врач? Ветеринар?
        - Мы уже встречались,  - сказал Вик.  - Даже разговаривали. Мы с ним, можно сказать, братья,  - в его голосе прозвучала какая-то мрачная, самоуничижительная нотка.
        - Правда, Рахиль! Я знаю Вика. А Вик знает меня. Мы же с ним теперь соседи. Когда я переехал в свою новую квартиру, я пошел с ним знакомиться.
        Я прямо оторопела. Борн выглядел уж слишком довольным своим соседством.
        - Так и есть, Рахиль,  - подтвердил Вик.  - К тому же сдается, что Борну и до нашего знакомства было немало обо мне известно.
        - Да-да, Рахиль говорит о тебе почти все время, Вик.
        - Я так и понял.
        Мое веселье испарилось.
        Я стояла, все еще не в силах поверить, что событие, которого я так боялась, пытаясь скрыть страх за напускной веселостью, а именно - контакт двух разнородных химических соединений, уже давно свершилось.
        Вик с Борном оказались знакомы. Они даже разговаривали. Я почувствовала себя преданной, как если бы Вик проделал что-то важное за моей спиной. Или еще хуже, как если бы такое проделал Борн. Хотя все это было просто смешно. Вик и Борн поладили, разве не этого мне хотелось больше всего на свете?
        - И что же ты принес мне, дружок?  - спросил Вик, глядя на Борна и совершенно игнорируя мое изумление.  - Поздний ужин? Запчасти из развалин Компании? Или еще что?
        На Вике были разномастные шлепанцы, на несколько размеров больше, чем нужно, клетчатые шорты и белая майка с ядовито-зеленым пятном. Судя по всему, он как раз собирался пойти спать.
        - Кооооогооооть,  - ответил Борн.  - Я принес тебе кооооогооооть.
        И с видом заправского конферансье он вырастил из плоского тела псевдоподию (Вик при виде подобного боязливо попятился), тогда как «звезды» сменились обычными его глазами. Щупальце вытянулось, действительно протягивая Вику коготь. Вик уставился на подношение, а я поморщилась, вспомнив залитый кровью пол фабрики. Коготь был длиной с мужское предплечье, устрашающе изогнут и заканчивался широким острием.
        - Это еще что?  - неуверенным голосом поинтересовался Вик.  - В отстойниках нашли?
        - Ты прекрасно знаешь, что это,  - сказала я. Таким пьяным Вик мне не нравился.
        - Кооогооть! Великолепный кооогоооть! Коготь Мордомедведя.  - Борн уронил коготь на пол, щупальце втянулось, глаза вспыхнули, то ли от радости, то ли от боли.  - А теперь я желаю проэкспедировать потолок.
        - Проинспектировать, а не проэкспедировать, Борн.
        От Борна отчетливо пахнуло соленой водой, чистой и свежей. Он сделался еще «лужаистее» и распластался по всему потолку, утончившись до четверти дюйма.
        - Ты собрался обручиться с этим потолком, Борн?  - спросила я.
        - И не думал! Я никогда ни с кем не обручусь!
        - А выглядит так, будто собрался.
        - Нет! Просто хочу его потискать. Я сегодня всех тискаю. Все и вся.
        - Может, тестируешь?
        - Тостирую.
        Он явно шел на поправку. Каким-то образом, все эти его «лужайки» и «тискания» ему помогали. Глядя на шрамы и отметины, нанесенные ему Мордовыми последышами, я поняла, как дорого обошелся Борну наш поход, при всех его заверениях, что он скоро будет «в полном порядке».
        Вик поднял коготь, повертел его и плюхнулся на стул рядом с бассейном со своей квашней. Поверхность ее сегодня была темной и бормочуще-пузырящейся, в глубине она слегка отсвечивала зеленью. Свет, исходивший от лишайников и светлячков на потолке, теперь экранировал Борн. Впрочем, он предусмотрительно «включил» огоньки на себе самом.
        Я села на соседний с Виком стул.
        - У нас сегодня выдался тот еще денек. Столкнулись с Мордовыми последышами. Потому и задержались.
        - Догадался. По когтю,  - резко сказал Вик, но было заметно, как он обеспокоен.
        Я долгим взглядом смерила Вика, сгорбившегося на стуле с когтем в руке. Как есть ходячий скелет с запавшими щеками и темными кругами под глазами. Увидев его таким худым и потерянным, я не решилась напомнить, что первым делом ему полагалось бы поинтересоваться, все ли с нами хорошо. Во-вторых, обнять меня. Ну, и в-третьих, раз уж он у нас такой умный, взглянуть мне в глаза и сообразить, что нам надо срочно поговорить.
        - Я думала, коготь будет тебе интересен.
        Мое понимание биотехнологий вообще и Виковых возможностей в частности всегда отличалось некоторой туманностью. В голове у меня шевелились наивные мыслишки о сотворении клона Морда, но хорошего Морда. Ответственного Морда. Морда-помощника.
        - Ну да, коготь. Медвежий. От последыша, значит? Я много смогу из него выжать. Спасибо.
        - Что-то не так, Вик?
        - Ты считаешь, что это была здравая идея, притащить сюда Борна?  - Он посмотрел на потолок.
        Борн продолжал свою экспедицию, исследуя штукатурку и светлячков. В данный момент он расковыривал гнездо пауков (обычных, не биотехов).
        - Не тронь светляков!  - прикрикнул на него Вик.
        - Нужно же было вам познакомиться. И потом, ты ведь с ним уже общался. Вы подружились.
        - Ни с кем я не подружился. Мы просто перемолвились парой слов в коридоре. Если уж у меня нет выбора, я желаю хотя бы знать, что он затевает. К тому же я никогда не приводил его сюда прежде. А ты?
        - Вообще-то, приводила,  - созналась я.  - Я показала ему все коридоры и потайные местечки, даже такие, куда он мог протиснуться, а я - нет.
        Прошлись частым гребнем по всей нашей помойке, хотелось съязвить мне. По всей нашей помойке, от и до.
        - Это значит, что твой вопрос основательно запоздал. Борн может помочь нам лучше узнать собственный дом. Благодаря ему мы теперь будем находить гораздо больше всяких полезных штук под завалами мусора.
        - Борн то, Борн се,  - Вик постукивал кончиком когтя по краю бассейна.  - И так ситуевина донельзя паршивая, а теперь еще и это. Рахиль, во всех Балконных Утесах не осталось никого живого, кроме тебя, меня и Борна. Ни на какие мысли не наводит? Я же просил держать его подальше от бассейна. Я…
        - Насколько мне известно, он и тебе приносил ящериц, Вик.
        - Нет, не приносил. Он приносил их только в свой рот, который, кстати, ему не нужен.
        - Ни я, ни Борн не собираемся выслушивать подобные оскорбления,  - ответила я.
        По крайней мере, я точно не собиралась. Вредные насекомые, паразиты… Борн содержал Балконные Утесы в чистоте, вот и все.
        - Это же и наш дом тоже. Мы живем здесь все вместе. Я и Борн. Ты, я и Борн. Разве он не чудо? Неужто у тебя язык повернется сказать, что он - не чудо?
        Борн, отрастив на концах щупалец кукольные головки, развернул на потолке бурную дискуссию о различных толкованиях слов «экспедирование» и «инспектирование», явно играя мне на руку.
        - Угу, просто шедевр,  - хмыкнул Вик.  - Настоящий гений.
        Мне оставалось только надеяться, что он не услышал Борново бормотание несколькими минутами раньше. Тот распространялся о том, что Вик не так уж и «по уши увяз в грязи», как я утверждала. И что сверху плавательный бассейн смотрится «здоровским, пусть и нездоровым, но в целом - просто опупенным местечком». Уж не раскопал ли он где-то в дебрях Балконных Утесов залежи подросткового фэнтези?
        - И все-таки, Вик, что не так?
        - Прежде всего выпроводи отсюда своего Борна. Пусть убирается вон.
        - Нет.
        Похоже, он не хотел замечать, что я вот-вот сорвусь. Я была не только на взводе, я еще и устала, у меня все болело, мне хотелось спать. Я почти с ног валилась после того, как побывала на седьмом небе от счастья.
        Вик поразил меня тем, что швырнул коготь в бассейн, как какую-нибудь безделицу.
        - Ладно, черт с вами,  - сказал он незнакомым голосом.  - Почему бы и нет?
        Порывшись в металлическом ящике, выудил пригоршню алко-гольянов. И тогда я сообразила, что он не столько пьян, сколько в отчаянии.
        - Эй, Борн! Держи гольянов!
        Вик подкинул к потолку полдюжины рыбешек. Недостаточно высоко, но это ничего не значило. Псевдоподии, метнувшись, поймали их всех.
        - О-о-о-о! Гольянчики за коогоооть!
        - Ага, Борн. Гольянчики за коготь. Ты же был так щедр со мной.
        Борн принялся шумно пировать, булькая и чавкая, что в его системе координат означало выражение благодарности. Один в один - старый, гадкий, цирковой тюлень.
        - Значит, теперь ты узнал Борна настолько хорошо, что решил подпоить его?
        Вик развернул стул так, чтобы оказаться лицом ко мне.
        - Выпивка не окажет особенного эффекта на нашего дорогого Борна. То-то и оно. Биотехи не такие, как мы. Прежде всего они непредсказуемы, причем куда в большей степени, чем тебе кажется. Борн-биотех может напиться… но несколько иным способом. Лови!  - и он бросил мне пригоршню гольянов.
        Гольяны эти были похожи на соленые сардины, однако стоило откусить кусочек, и во рту разливалась мятная прохлада, а вслед за этим спирт (или некий его аналог) обжигал горло, он был горяч и холоден одновременно, оставляя резкое, но приятное послевкусие. В жаркий день - просто бомба.
        - Так что именно ты не хотел говорить при Борне?  - спросила я, сжевав две рыбешки.  - Давай, колись.
        Последовала долгая пауза, потом он заговорил, как всегда подходя к сути дела исподволь, окольным путем.
        - Рахиль, здесь стало слишком опасно. В Балконных Утесах. Для нас. Ты и сама должна это понимать после того, что случилось с тобой сегодня вечером.
        - Ты ведь даже не поинтересовался, что случилось! Даже не спросил,  - я не смогла скрыть обиду, хотя и чувствовала себя из-за этого ребенком.
        - Может быть, потому, что ты осталась жива и здорова. Может, потому, что ты здесь, ты вернулась. А может быть, потому, что Морокунья передала мне послание.
        Холод спирта был ничем, по сравнению с холодом, поползшим у меня по спине. От таких новостей у меня начался приступ клаустрофобии и нервный зуд, а голова пошла кругом.
        - И чего же она хочет?
        - Мы получим защиту,  - сказал Вик, игнорируя мой вопрос.  - Всякие полезные вещи, еду, воду, новых отличных биотехов. Мы с ней вместе будем работать против Морда.
        Голова у меня закружилась, но теперь это была не эйфория, а особенное чувство, которое возникает, когда вы падаете в пропасть: желудок поднимается к горлу, и вас охватывает дикая, неуправляемая дрожь от того, что все пошло кувырком.
        - А что взамен?
        Вик поморщился, глядя вниз, на свои ладони.
        - Тебе не понравится.
        - Да уж, наверное, мне не понравится. Если даже ты не в восторге.
        - Она хочет Балконные Утесы. И, вероятно, твоего Борна в придачу. Поскольку желает получить доступ ко всем нашим биотехам. Вплоть до самого распоследнего.
        Балконные Утесы. Борн.
        Морокунья желала получить все, включая наши души.

        Как я впервые встретилась с Морокуньей и чем она оказалась

        Прежде все сведения о Морокунье я черпала из слухов, многочисленных и сомнительных, поскольку Вик на эту тему не распространялся, а иных источников информации у меня не было. Болтали, что она была из «доморощенных», выходкой из какой-то развалившейся общины где-то на западе, а потом сферой ее интересов стала деятельность Компании. Якобы сначала она собирала все хоть сколько-нибудь полезные воспоминания, не столько на продажу, сколько для того, чтобы понять происходившее внутри Компании. Хотела воспользоваться этим богатством против Компании. До недавних пор это казалось пустой бравадой. Однако время шло, и Морокунья узнала достаточно, чтобы начать вымогать инструменты и биотехов у оставшегося персонала Компании, запертого в здании и влачившего жалкое существование, подстраиваясь под прихоти Морда.
        Другие утверждали, что Морокунья когда-то сама работала в Компании. Третьи,  - что она прибыла из-за несуществующих далеких гор, потому что внутреннее море, которым когда-то правили ее предки, теперь превратилось в бесполезную соляную пустыню. Еще говорили, что она одновременно жестокая и справедливая, высокая и низенькая. В общем, болтать можно было что угодно, все равно Морокунью почти никто в лицо не видел.
        Сама я видела ее лишь однажды. Она не любила открытых пространств и, как только сделалась достаточно могущественной, показывалась лишь в окружении всякого сброда, ставшего ее союзниками.
        Вик говорил, что, пользуясь своей силой, она подминает под себя части города, и в этом мы с ней тягаться не могли. Аморфные прежде места обретали форму, содержание и границы исключительно благодаря ее воле. Мы же добились власти - ну, или, по крайней мере, выжили,  - отказавшись от всех этих границ и мест. Игнорируя тем самым ее власть. Мы просто хотели жить сами по себе в Балконных Утесах.
        Я повстречала ее, когда, удирая от мусорщика-психопата, забралась далеко на юг. В тот день я, как всегда, собиралась заползти на бок Морда, выследив его далеко на западе, в местах, которые редко посещала. Справа там еще высился приметный расколотый череп обсерватории. Но нервы сдали, я так и не решилась вскарабкаться по смердящему меху, и мой противник воспринял это как свидетельство слабости.
        К югу лежала только пустошь, за которой виднелось здание Компании. У самой границы этой пустоши я шмыгнула в какие-то круглые развалины на гребне холма. Достала из сумки бинокль и принялась искать своего преследователя.
        Тогда-то мое внимание и привлек противоположный холм с такими же круглыми руинами. Возможно, прежде это были резервуары или сторожевые башни, но на фоне древней стены из бурого камня, поросшей лишайниками и желтыми лианами, я на краткий миг увидела высокий силуэт. Он промелькнул так быстро, что я даже засомневалась в его реальности, списав на собственную нервозность в ожидании «коллеги».
        Но минут десять спустя услышала шорох, и голос за моей спиной произнес:
        - Ну, здравствуй, Рахиль.
        Выхватив нож, я развернулась и ударила им врага. Однако там никого не оказалось, мой нож пропорол пустоту. Выпущенный жук-штурмовик упал на землю, беспомощно гудя.
        - Убери нож,  - проговорил глубокий, хрипловатый женский голос.  - Убери. Я здесь не для того, чтобы причинить тебе вред. Если бы я захотела, ты уже была бы мертва.
        Я бросила еще одного жука туда, откуда доносился голос. Жук упал, повалившись на спину, и начал крутиться вокруг своей оси, шумно вибрируя крылышками.
        - Это пустая трата ресурсов, Рахиль,  - продолжил голос.  - А я никогда не считала тебя транжирой.
        - Кто ты?  - Я не стала выпускать следующего жука, но нож не бросила.
        - Люди называют меня Морокуньей. Может быть, ты слышала обо мне.  - Голос отдавался эхом, доносясь отовсюду и ниоткуда.
        Тогда это имя почти ничего не значило для меня: просто очередная самозванка, мошенница, претендующая на то, что является чем-то большим, чем есть в действительности.
        - Чего тебе надо?
        - Ты прямолинейна, это хорошо. Я тоже такая,  - ответила гостья.
        Послышался тихий шорох, подсказывавший, что она находится прямо у меня под носом, но я по-прежнему ее не видела.
        - Говори, что хотела, и проваливай,  - сказала я, ведь мне было не до нее: на хвосте у меня висел чокнутый мусорщик Чарли Х.
        - Ты счастлива, Рахиль?
        Счастлива? Я? Что за странный вопрос? Эгоистичный. Мне захотелось истыкать ножом этот бесплотный голос, забросать его веером своих жуков.
        - А тебе что за дело?
        Раздался низкий, грудной смех.
        - Мне до всего есть дело, пусть даже тебе об этом неизвестно. Итак, я второй раз тебя спрашиваю: ты счастлива? В Балконных Утесах? Со своим Виком?
        Эти самодовольные намеки на тайное знание, вкупе с попытками втереться в доверие, всколыхнули во мне всю мою ненависть.
        - Покажись! Покажись, если ты хочешь говорить со мной.
        - Ты хорошая мусорщица. И голова у тебя светлая. Я давно за тобой наблюдаю. И мне сдается, что хорошо тебя изучила.
        - А я тебя знать не знаю.
        Над пустошью быстро летели облака, солнце то скрывалось, то вновь освещало землю. Все было спокойно. Никто не выдавал своего местонахождения. Где-то там прятался Чарли Х, желавший меня прикончить.
        - Но можешь узнать. Можешь примкнуть ко мне.
        - Примкнуть? К тебе? Ради чего?
        - Ради чего-то большего, нежели все это.
        Что - «это»? Небо, солнце или земля? Как будто мы были в силах оставить наш мир.
        - И зачем бы мне?
        - Может быть, потому, что я не похожа на Чарли Х?  - ответила она, изрядно меня удивив.  - Не дура и не сумасшедшая. Не живу одним днем. Напротив, пытаюсь здесь что-то построить. Создать коалицию, какую-то перспективу.
        - Что тебе известно о Чарли Х?
        - Только то, что он мертв. Я сама его убила. Лежит позади развалин на том холме.
        Я испытала разом облегчение, недоверие и страх.
        - Лжешь.
        - Я полагала, он преследует тебя. Я полагала, он собирается подкрасться к тебе и забрать твою жизнь. Я также полагала, что мне бы не хотелось, чтобы это произошло сейчас.
        - Лжешь.
        - Можешь потом сама сходить и проверить. Всегда к твоим услугам,  - непоколебимая уверенность тона заставила меня ей поверить, пусть и крайне неохотно.
        - Чего ты хочешь?
        - Найти способ победить Морда. Найти дорогу в будущее.
        Наверное, Морокунье еще не доводилось слышать такого горького и издевательского смеха.
        - Если бы ты была на это способна, тебя бы здесь не было.
        - Рахиль, а тебе известно, что Компания творила мерзости куда худшие, чем Морд? Она вмешивалась в то, чего не должна была даже касаться? Что влияет теперь и на твою жизнь.
        - Ходят толки, что ты тоже начала менять людей, и, говорят, без их согласия,  - я сплюнула на землю.
        - О нет! Я всегда спрашиваю согласия.  - Морокунья рассмеялась.  - Но ты, прежде чем рассуждать обо мне, можешь поинтересоваться мнением Вика. Вик хочет, чтобы все оставили его в покое. А я хочу изменить город. Вернуть все, что у нас было.
        - Ты пытаешься воздействовать на Вика.
        - У меня и так масса рычагов для воздействия на него.
        Я подумала, что, вернее всего, это тоже ложь, но от ее твердого тона мне стало не по себе.
        - Но их недостаточно для того, чтобы вынудить его приказать мне работать на тебя, я правильно понимаю?
        - Видишь ли, Рахиль, быть прямым, как палка, иногда полезно. А бывает, подобная черта характера ведет прямиком на кладбище.
        - Еще раз говорю тебе: убирайся.
        - А то что? У тебя остался один жук, один паук и нет огнестрельного оружия. И ты понятия не имеешь, где я нахожусь.
        Она возникла передо мной, но так, что я не смогла бы пырнуть ее ножом. Это было удивительно, как если бы передо мной появился тигр: редкое, нереальное, завораживающее зрелище.
        Ее капюшон был низко опущен, но мой взгляд притягивала одежда, которая оказалась своего рода биотехом. У Морокуньи были густые темные волосы и бронзовая кожа, черты ее лица можно было бы назвать львиными или царственными, если бы не шрам, пересекавший правую щеку, цепляя верхнюю губу. Положа руку на сердце, Морокунья походила на меня куда больше, чем можно было вообразить, вплоть до блестящих глаз и фигуры. Разве что моя кожа была куда темнее, волосы - короче, и я никогда не вела себя так, будто родилась повелевать прочими.
        Если бы Морд прямо сейчас спикировал с неба, чтобы сожрать ее, она бы и тогда сохранила самообладание, а может быть, даже нашла способ испортить ему аппетит.
        - Теперь ты меня видишь,  - сказала Морокунья.  - И?
        - В последний раз тебе говорю: проваливай,  - не отступала я.
        Она улыбнулась. От ее улыбки стало светло, как от солнца, невозможно было это отрицать. От нее так и веяло опасным чувством собственного достоинства.
        - Ты - ценный товар,  - произнесла Морокунья.  - У тебя должно быть все: счастье, смелость и цель. Тебе не следует жить, будто крысе в норе. Но, кажется, мне так и не удалось тебя переубедить. Так что до поры я с тобой прощаюсь, Рахиль.
        Капюшон поднялся над ее головой, словно живое существо, замерцал, растворяясь в воздухе, послышался легкий шелест - знак порывистого движения, с которым Морокунья исчезла. А я осталась стоять разинув рот. Похоже, ей повезло, и она нашла некий камуфляжный биотех, идеально растворявший ее в окружающем, что придавало маскировке масштабность и основательность, делая непохожей на примитивную тантамареску, кое-как вписанную в пейзаж.
        Я не имела понятия, ушла ли она на самом деле. На вершине холма было пусто, если не считать меня саму, находящуюся в полной прострации. Следующие несколько дней мне то и дело мерещилось, что Морокунья рядом и следит за мной. Приходилось с великим трудом убеждать себя, что никого нет. Что она занялась другими вещами, другими планами, другими людьми. И хотя Морокунья мне не нравилась, из-за того, как она тогда смотрела на меня, в голове угнездилась неприятно-странная мысль: пусть я и не знаю ее, но она меня знает.
        Я нашла Чарли Х там, где она указала. На его теле не видно было ни единой раны. Только ужас, застывший на мертвом лице, словно перед смертью он увидел другую ипостась Морокуньи. Ее истинную ипостась.

* * *

        И вот, три года спустя дух Морокуньи проник в наше жилище, встряв между мной и Виком. Ее логово находилось далеко на западе, в руинах обсерватории, но она нашла способ повлиять на нас, потому что мы оказались слабы, наши припасы - ограничены, и Вик не видел иного выхода. На самом деле, она нашла путь в Балконные Утесы, поскольку всегда незримо там присутствовала.
        Борн на потолке как-то притих, наши голоса зазвучали громче, а тон Вика сделался оборонительным.
        - Мы не покинем Балконные Утесы,  - объявила я.
        И мы не покинем Борна. Я жутко устала и была вдрызг пьяна, но вот это понимала четко.
        - Нам и не потребуется куда-то переезжать,  - неуверенно сказал Вик.  - Сюда придут другие люди, помогут нам все здесь укрепить. Мы же живем здесь совсем одни. Неужели ты думала, что так будет вечно?
        - Но это длится уже довольно долго, Вик,  - сказала я и сунула в рот еще одного гольяна, наверное, уже пятого. Мы оба вели себя так, словно наши запасы алкоголя были неограниченны.
        - Нам просто повезло.
        - Почему сейчас, Вик? Скажи, почему она просит этого именно сейчас?
        - Наверное, планирует что-то серьезное. И, думаю, она близка к цели,  - прошептал Вик, как будто Морокунья могла нас подслушать, чем только больше взбесил меня.
        - А как она с тобой связалась? Подкараулила, когда ты толкал наркоту? Надавала тебе кучу обещаний, которые не собирается выполнить, и ты сам это знаешь. И вообще, как ты вернулся? Почему она тебя отпустила?
        - Морокунья не просит. Она говорит. Так теперь обстоят дела: она говорит, что делать, и люди делают.
        Я представила Морокунью на одном холме, а Вика - на другом, общающихся с помощью знаков или флажков.
        - Так кто с кем связался, Вик? Ты с ней или она с тобой?
        Он что-то пробормотал, поднялся, ухватился руками за спинку стула и раза два стукнул его ножками по полу.
        - Он говорит, что связался сам,  - доложил с потолка Борн.
        - Не вмешивайся, Борн!  - заорали мы дуэтом.
        - Но ты же сама сказала, что не расслышала. Я подумал, что тебе интересно узнать.
        - Слушай, иди в мою квартиру. Я приду проверить, все ли с тобой в порядке, прежде чем ты заснешь.
        - Хорошо, Рахиль. Я пойду в твою квартиру.
        Его голос прозвучал понуро, а может быть, это было только мое воображение. Борн медленно сполз со стены, принял свое обычное вертикальное положение, восстановил глаза и покинул нас. Я сделала вид, что не замечаю тянущегося за ним шлейфа, отдающего пауками. Как точно так же пыталась игнорировать то обстоятельство, что откровения Вика вышли для меня на первый план, сделавшись важнее ран Борна.
        - Я просто хочу, чтобы все оставили меня в покое,  - сказал Вик.  - Больше мне ничего не нужно.
        Знакомая песня. Я никогда не спрашивала, почему он хочет, чтобы его оставили в покое. Это же Вик, думала я. Вику нравится одиночество.
        - Это станет нашим концом, Вик. Как ты можешь ей доверять?
        - А как я могу доверять тебе? Ты притащила сюда Борна. И не хочешь от него избавиться. Последыши звереют с каждым днем. Все вокруг звереют с каждым днем. У нас с тобой нет выбора.
        - Ты же знаешь, что случится с Борном, когда она наложит на него лапу.
        Вик пожал плечами, как бы говоря, что это не его проблема. Вероятно, он надеялся, что, когда Борн сделается не моей заботой, я приду в чувство и мы вновь станем «нами», тогда как Борн превратится в одного из «тех».
        - И это еще не самое плохое, Вик, сам понимаешь.
        - Что ты имеешь в виду?  - он озадаченно посмотрел на меня.
        - Дикие дети, которых я видела этим вечером, точь-в-точь такие же, как те, что напали на меня в Балконных Утесах.
        - В городе полно всякого отребья. Просто навалом.
        - Эти выглядели как отряд, было похоже, что они выполняют чье-то задание. Тебе известно чье? Вижу, что да.
        Мне ужасно хотелось это ему сказать.
        - По-моему, тебе нужно отдохнуть. Шла бы ты спать.
        Он не взглянул на меня даже тогда, когда я встала прямо перед ним. Но это не имело значения. Упрямый факт заключался в том, что я знала Вика как облупленного, а Вик так же знал меня, и мы оба понимали, что я имела в виду. И это понимание было самым меньшим, что мы совместно понимали в тот момент. Но я продолжала наседать, поскольку слова нужно было произнести вслух.
        - Той ночью сюда влезли люди Морокуньи и напали на меня. Это не было случайностью. Они напали, потому что таким образом Морокунья отправила тебе послание. Ты знал, но не сказал мне.
        - Я не знал!  - запротестовал Вик.  - Я не мог знать, что она сделает это. Я сделал все, чтобы с тобой ничего не случилось. Взгляни мне в глаза и скажи, неужели ты думаешь, что я этого хотел? Да никогда в жизни.
        - Вик, ты придерживал информацию. У тебя были проблемы с Морокуньей, а ты мне даже не намекнул.
        К его чести, он не стал отрицать очевидное.
        - А как бы ты поступила на моем месте?  - перешел он в наступление, срываясь на крик.  - Или хочешь сказать, что, предупреди я тебя, ты, возвращаясь домой той ночью, вела бы себя очень-очень осторожно, вместо того чтобы быть просто очень осторожной? Ничего подобного. Все бы закончилось тем же самым. Не важно, что я сделал, а что - нет, раз сумел удержать Балконные Утесы.
        - Ты не доверился мне!  - заорала я в ответ.  - Не доверился, черт бы тебя побрал!
        - Это все не имеет никакого отношения к доверию,  - раздраженно и обиженно возразил Вик.  - Совершенно никакого.
        Слово «доверие» он произнес так, как если бы речь шла о проказе.
        - Если бы я знала, это бы мне помогло. Ты обязан был быть откровеннее со мной, а не прятаться и секретничать. Неужели ты не видишь, что Морокунья вбила клин между нами? Что она хотела, чтобы ты начал защищать меня от ее поползновений? Хотела тем самым оторвать нас друг от друга?
        - Это ты оторвалась от меня. Ты делаешь все, что тебе вздумается. Приперла сюда Борна и не желаешь от него избавиться. Вцепилась точно клещ. Ты сама это сделала. Сама!
        - А ты не знал, что Морокунья пыталась завербовать меня еще три года назад? Не знал? Конечно, ты не знал. Я скрыла это от тебя, не желая, чтобы она получила над тобой еще большую власть.
        - И чем же твой поступок отличается от моего?  - уязвленно закричал он.  - Я тоже своим молчанием пытался тебя защитить. Нет никакой разницы! Никакой! И вообще, мне плевать!
        Так мы кричали друг на друга, обвиняли друг друга и никак не могли остановиться.
        - Разница в том, Вик, что ты много чего скрываешь. И самое главное, то, каким образом Морокунья обрела над тобой власть. Ты прячешь у себя в комнате разные секреты, считая, что мне о них ничего не известно.
        Вик так и взвился, но быстро сообразил, что на самом деле никаких его тайн я знать не могу, только провоцирую, ведь он был очень осторожен.
        - Нет у меня никаких секретов,  - соврал он.  - Никаких, о которых тебе нужно знать.
        - Нет секретов, о которых мне нужно знать,  - повторила я.  - Сам-то не слышишь, как это глупо звучит? Ладно, может быть, к утру ты припомнишь парочку секретов, о которых мне знать все же стоит. Например, «рыбий проект». Или сломанный телескоп. Или металлическая коробка с биотехами. Не говоря уже о твоей семье. Может быть, к утру ты поймешь, как много мне нужно узнать о тебе, если мы и дальше собираемся жить вместе.
        Вик схватил деревянный шест и, повернувшись ко мне спиной, принялся яростно мешать блевотину в своем бассейне.
        - Тебе что, не нужно куда-то бежать? Скажешь, тебя никто не ждет?  - обвиняюще спросил он, но в резком тоне прозвучала боль.
        На этот раз он явно на меня обиделся.
        С самого начала мы оказались заложниками этих отношений. Вик пытался защитить меня и всегда поступать правильно, что бы это ни значило… А мне наивно казалось, что у меня могут быть Вик и Борн одновременно. Я соблазнилась этой идеей. Мы оба сознавали, глядя на себя со стороны, что сожаление, чувство вины, все эти наши споры отвлекают нас от самого важного: от выживания.
        Я направилась прочь, намереваясь, как и обещала, проведать Борна.

        Как я подвела Борна

        Я злилась, все мое внимание сосредоточено было не на том, на чем нужно, поэтому я не решилась сразу отправиться к Борну, чтобы посмотреть, как он там. Мой мир продолжал стремительно уменьшаться, сжавшись до границ Балконных Утесов - территории, которую я считала давно завоеванной и безопасной. До поры меня не заботило, как чувствовал себя Борн, что он испытывал под маской показной веселости. Что он испытал, например, когда я отослала его в мою квартиру, одинокого, раненого, тогда как он не отходил от моей кровати, пока я не выздоровела.
        Мир Борна, напротив, за один день расширился, вобрав в себя понимание собственной смертности и ужас огромного пространства, окружающего нас. Он увидел гневного, ревущего Морда. Узнал, что Земля вращается вокруг Солнца, а огоньки на черном небе - далекие звезды, вокруг которых вращаются свои Земли со своими чудовищами и разрушенными городами. Ни одному страннику из далеких времен не приходилось путешествовать на такие расстояния и с такой скоростью. Ни одному астронавту, кружившему по орбите Земли, не требовалось сживаться ни с чем подобным. Никто, ни в прошлом, ни в настоящем, не должен был постигать столько всего, одновременно учась говорить, думать и чувствовать. Не раздавит ли это Борна? Достаточно ли он крепок, чтобы выдержать такую нагрузку? И как много он еще готов выдержать?
        После того, как Морд покинул ночное небо, мы с Борном спустились вниз, на место побоища. Мне требовались разведданные. Я должна была побольше выяснить о детишках-мутантах, чья злоба выглядела на первый взгляд хаотичной, но все же в их действиях проглядывала военная дисциплина. Еще я надеялась раздобыть что-нибудь, оставшееся от последышей, и именно Борн углядел оторванную лапу и «потискал» ее, да так интенсивно, что на долю Вика остался один коготь. Я попыталась убедить Борна, что ему следует оставить этот трофей, пожертвовав его на благородные цели. Только потом до меня дошло, что я пыталась урезонить того, кто, вероятно, находился в шоке.
        Однако я нашла и кое-что еще. Растерзанного дикаря, чья куртка осталась достаточно целой, чтобы ее можно было обшарить в поисках улик, бумаг или чего-нибудь, что навело бы на след.
        Там-то я и обнаружила эмблему Морокуньи. Нашла ее печать, ее символ. Это почти неоспоримо доказывало, что именно соперница Вика стояла за дикарями, проникшими в Балконные Утесы и напавшими на меня. Вот и на этот раз все произошло слишком близко к дому и выглядело как способ передать послание.
        Даже моя болтовня с Борном по пути домой таинственным образом подтверждала мои подозрения. Слова сами собой вырастали в ночном воздухе, они раздувались до тех пор, пока я не начинала проникаться их значимостью, выходившей далеко за пределы буквального смысла.
        - Как могло все это приключиться с миром?
        - Не знаю, Борн. Из-за людей, видимо. Мы сами все это натворили.
        И продолжаем творить.
        - Так было всегда?
        - Не всегда. Когда-то здесь было намного больше людей и все вообще было лучше.
        Не потому, конечно, что людей было больше.
        - Больше людей…  - задумчиво повторил Борн.
        - Ага. Повсюду были города, где люди жили в мире.
        На самом деле люди никогда не жили в мире. Во всей жестокой истории никогда не существовало прочного мира, а это как раз и означает, что никакого мира не существовало. Из чего, в свою очередь, вытекает, что люди - неразумные животные.
        - Города повсюду,  - несколько недоуменно повторил Борн.
        Мы уже почти подошли к потайной двери в Балконные Утесы, когда он заговорил вновь:
        - Я одинок, как Морд?
        - У Морда теперь есть последыши.
        - Но он все равно один.
        - Борн, у тебя есть я.
        - Я не об этом. Есть ли где-то еще такие, как я? Или я один? Как Морд.
        - Я тоже одна, Борн,  - с оттенком горечи произнесла я.
        Была ли я одинока по собственному выбору или… Ответа у меня не имелось. Насколько я помнила, мне тогда очень не понравилось, что Борн сравнил себя с Мордом. Я не понимала, что это означает и к чему может привести.

* * *

        Итак, я намеревалась пойти к себе и проведать Борна, но на полпути развернулась и потопала к квартире Вика, чтобы обыскать ее еще раз. Учитывая, что тот остался сидеть пьяным у своего бассейна, предприятие не выглядело чересчур рискованным, хотя, быть может, во мне говорил мой собственный пьяный кураж. Даже наверняка это были именно пьяный кураж и моя собственная обида, требовавшая восстановить справедливость. Мне хотелось насолить Вику, как-то его наказать.
        Однако едва я обезвредила двух защитных червей в двери и приступила к куда более прозаическому замку, как почувствовала, что за спиной кто-то стоит. Обернулась и вздрогнула. В темноте коридора маячил расплывчатый силуэт Вика.
        Выдернула из скважины отмычку, лихорадочно подыскивая оправдания, но когда оглянулась во второй раз, коридор был пуст. Куда делся Вик? Алкоголь в моей крови решил, что это не важно и надо вернуться к работе. Замок щелкнул, я распахнула дверь, и тут по моему плечу кто-то постучал. Вик появился опять, как в дурном розыгрыше.
        На сей раз я подпрыгнула и, чертыхнувшись, вывалилась обратно в коридор.
        - Хе-хе!  - воскликнул Вик и, тыча в меня пальцем, изобразил какой-то пьяный триумфальный танец.  - А я знаю, что ты тут делаешь. Опять. Ты хочешь вломиться в мою квартиру. Опять.
        Его самодовольство разрушило волшебную иллюзию, опьянение отступило на второй план, и тонкий шарм превратился в трупную худобу, огрубив игольно-острые, угловатые черты лица.
        - Не смей ко мне подкрадываться!  - заорала я, решив, что лучшая защита - это нападение.
        - Ты даже не представляешь, как мне надоели твои попытки прокрасться ко мне без моего ведома. На-до-е-ли. Я все знаю! Как же мне не знать?
        - А может, я забыла тебе что-то сказать. Может, думала, что ты уже дрыхнешь у себя. И не слышишь мой стук, вот я и… Ну, ты понимаешь…  - я качнулась к двери и завращала ладонью, пытаясь изобразить поворот ключа.
        - Чего это ты?  - не понял Вик.  - Что ты делаешь? Пытаешься вкрутить в кого-то штопор?
        Я расхохоталась. Мне почему-то показалось, что я в жизни не слышала ничего смешнее. Наверное, потому, что в глубине души считала себя самым проницательным человеком на свете, тогда как Вик утверждал, что я - мультяшный персонаж, огромными шагами подкрадывающийся к двери, не замечая, что со стены за ним пристально следят глаза портрета.
        - Да, я такая, коварная и проницательная. Проникну куда угодно. Коварно.
        Вик ответил мне собственным сухим смешком и втолкнул в квартиру. Дверь, однако, оставил открытой. Я прошла внутрь.
        - Борн показал тебе вечером, что такое коварство,  - сказал Вик.  - Встретился с Мордовыми последышами и выжил. Борн может сделать все, что хочет. Ты в состоянии остановить его? Кооогоооть! Кооогоооть!  - издевательски передразнил он.
        - Заткнись.
        Вик плюхнулся на кровать и вытянулся, опершись на локоть. Я присоединилась, оставив, впрочем, приличное расстояние между нами.
        - Возможно, их дни так и так были сочтены,  - произнес Вик.  - Дети Морокуньи. Ее расходный материал. Ее маленький народец. Или кто они ей. Если не принимать во внимание, что они - говнюки, при том, что они действительно говнюки.
        Мне пришлось сделать усилие, чтобы разобрать его невнятицу.
        - Тебе не следует об этом говорить.
        Вдруг сделалось холодно, я почувствовала себя голой и вновь рассердилась.
        - Говорю тебе, я даже не думал, что Морокунья придет за мной.
        - А она и не приходила! Она за мной явилась!  - Я ударила его в бок.
        - Больно же!  - Вик вздрогнул и поморщился.
        - Правильно, и должно быть больно.
        Вик отвернулся к стене. Словно натянул упругую броню, появлявшуюся, когда он не желал чему-то противостоять.
        Я вздохнула. Вздох этот больше походил на мучительную корчу, расслабившую напряженные плечи и сдавленную грудь. На потолке мерцали светлячки. Красивые, будто живые созвездия. Но и они мало-помалу выходили из строя, в среднем - по две штуки за день, так что даже с сотнями светлячков комната Вика становилась ночь от ночи все темнее. Еще несколько месяцев - и она погрузится во мрак. Хотя к тому времени мы либо будем рабами Морокуньи, либо она нас прогонит.
        У Вика было многовато тайн. Становилось все труднее жить с ним в одном месте, путешествуя при этом по различным вселенным желаний и надобностей.
        - Ты задолжал мне,  - произнесла я, чувствуя, что злость ушла.  - Ты должен рассказать мне о том, что происходит. Хоть что-нибудь. А если не можешь, значит, все это - ложь. Если не можешь, то у нас ничего нет.
        - Ты меня ударила, не забыла? Только что.
        - По заслугам.
        Долгое время он молчал, даже не шевелился. Потом все-таки заговорил, и по тону я поняла, что лучше его не перебивать.
        - Морокунья связалась со мной из-за «рыбьего проекта». Сама она не из этого города. Но была служащей в Компании непосредственно перед тем, как все пошло прахом. Я познакомился с ней, работая над «рыбьим проектом», так что ей было известно, кто я такой, пусть даже она и покинула Компанию. Когда она впервые пришла ко мне, мы заключили сделку. У нее был доступ к запасам сырья и материалов, тогда как у меня к тому времени почти закончилось все, что я украл у Компании. Она продала мне то, что меня спасло. Я же плачу ей биотехами и утилем. Однако теперь она хочет заполучить все…
        - Что еще ей известно?
        - Слишком многое. Но одно ей неведомо,  - Вик перегнулся через меня, дотянулся до комода у кровати, вытащил металлическую коробку с биотехами-наутилусами и протянул мне.  - Думаю, ты их уже видела.
        - Что это?
        - Прежде я получал их от Компании. Теперь делаю сам.
        - Но что это?
        - Лекарство. Очень-очень специфическое лекарство, которое я должен принимать. У меня есть патология.
        - Что случится, если ты перестанешь принимать лекарство?
        - Ты поняла, почему я тебе это говорю? Теперь ты - единственная, кому это известно.
        Я знала, что он под этим подразумевает: «У меня все еще есть секреты, но у тебя будет власть надо мной».
        - Так что случится, если ты не примешь вовремя лекарство, Вик?
        - Я умру.

        Я лежала рядом с Виком, скрестив руки на груди, несколько часов. Отчасти потому, что была измотана, выжата досуха нашей ссорой. Отчасти - от облегчения. Ведь мы с ним вновь отошли от обрыва. Я знала, некоторые обиды, нанесенные нами друг другу, брали свое начало в осознании, что, пока мы кричим друг на друга, это еще не конец, и хотя мы вроде бы искренне не согласны друг с другом, это всего лишь игра в несогласие. Куда я могла пойти одна? Куда мог пойти он?
        Я продолжала прокручивать в голове новые факты. Вик - болен. Эта информация всегда была у меня перед глазами: худоба, полупрозрачная кожа, бдительные диагност-черви, навечно поселившиеся в его руке. Морокунья помогала нам выжить в Балконных Утесах, а Вик оказался более зависим, чем я думала. В общем, ситуация была столь же отвратительной, сколь и прежде, если не хуже.
        Наконец, я отправилась к себе, но Борна там не оказалось. Не оказалось его и в собственной квартире. Его не оказалось нигде, и я поняла, что, пока мы с Виком ругались, Борн ускользнул в ночь.
        Вик сказал чистую правду: я больше не могла контролировать Борна, если у меня вообще когда-либо была над ним власть. Отныне Борн будет бродить по городу, когда ему заблагорассудится.

        Как Борн научил меня тому, что его не надо учить

        Когда мне было двенадцать лет, родители в качестве награды за хорошие школьные отметки, которые я получила в нашем последнем прибежище, повели меня в замечательный ресторан. Это случилось перед самым концом всего. Тот город был волшебным оазисом посреди пустыни беззакония, в который мы попали, удирая от безумного диктатора, увлекавшегося каннибализмом и бессистемной ампутацией голов. Мы преодолели внешние укрепления и баррикады, карантины и бесконечные допросы потому, что в том городе требовались учителя и врачи. На полтора года наш новый дом дал нам стабильность. Мать устроилась медсестрой, а отец вспомнил свои навыки строителя.
        В том ресторане было блестящее серебро, белоснежные салфетки и официант, начинавший каждое предложение со слов «сэр» или «мадам». У них были даже горячие полотенца и особые фарфоровые чаши для ополаскивания рук между переменами блюд. На стены проецировались изображения прекраснейших уголков природы, мирных и спокойных: волны прибоя у черного песчаного пляжа, вид с горы на заросшую лесом лощину, от которой веяло такой чистотой и прохладой, что вы почти ощущали ветерок. Маленькие биотехи, выглядевшие пушистыми птенчиками и миленькими хомячками, резвились, щебетали и разыгрывали свои представления на широком подоконнике. За окном же угасал обычный вечер: уличные фонари, мостовая, по которой, рыча, проносились редкие уже автомобили.
        Моя мама обожала биотехов и постоянно задавалась вопросом, откуда они берутся: ведь это означало, что где-то есть место не только высокоразвитое, но и спокойное, где у людей имеются дома и еда. Она верила, что биотехи прокладывают тропу, являясь своего рода подсказками, и если пройти по ней, то попадешь туда, где ждет спасение.
        Это было незадолго до того, как тот город тоже пал, так что вопрос безопасности стоял для нас ребром. Пока же все пытались игнорировать происходящее, уделяя все свое внимание мелочам. Я, например, впервые за долгие годы ходила в школу. Старалась хорошо учиться. Сверстники относились ко мне так, как обычно относятся к чужакам. Со временем я достаточно вписалась в тамошнее общество, чтобы меня почти перестали дразнить за вьющиеся волосы и странноватый акцент. А если и дразнили, я отвечала обидчикам добродушной улыбкой. В тамошних школах было много детей, прибывших в город издалека. Я гордилась своими успехами, тем, что смогла приспособиться и отрешиться от ужасов, которые мы испытали, прежде чем добрались туда.
        Родители в тот раз подарили мне книгу по биологии со страницами, на которых были изображены различные пейзажи, красочные, подробные и реалистичные. Оплетенные лианами джунгли с крошечными большеглазыми обезьянками, ядовитыми лягушками и смешными, причудливыми птицами. Пустыни с шишковатыми кактусами и норами в песке, где сидели серьезные мыши, за которыми охотились чешуйчатые монстры с раздвоенными языками. Книжка выглядела совсем новой, но я-то знала, что мама целый год хранила ее в коричневом бумажном пакете. Я уже несколько раз перелистывала страницы, пока родители спали. Я же не знала, что книга предназначена для меня.
        Потом нам принесли еду, и она оказалась восхитительна. Мясо, тающее на языке, будто масло, овощи, приготовленные как положено, деревенский хлеб с замечательной хрустящей корочкой и воздушным мякишем. Десерт был посерьезнее: сладкая, пикантная башня, обложенная шариками ванильного мороженого. Когда его подали, два дурашливых биотеха спрыгнули с подоконника и принялись отплясывать вокруг моей тарелки, распевая: «Поздравляем, поздравляем!» Я с умилением смотрела на этих созданий, хотя еще год назад, поймай мы их во время наших странствий, приготовила бы и съела.
        Когда мы вернулись домой, родители были в приятном подпитии, и мы до полуночи просидели в гостиной, болтая и смеясь. Тогда мне и в голову не приходило, что вскоре я их потеряю, а сама сделаюсь мусорщицей в руинах безымянного города. Что меня будут преследовать сны о том, как я тону, что стану «матерью» для придурочного биотеха, который мне хамит, при этом влияя на меня и подталкивая в ту или иную сторону.
        Потом я часто жалела, что мы тогда пошли в ресторан, а не остались дома, поскольку воспоминания о вкусе еды затмили то, о чем мы говорили. Сколько я ни пыталась, не могла припомнить наш разговор, зато вкус мороженого навсегда врезался в мою память.
        - Мир очень велик, Рахиль,  - сказал мне Борн по пути в Балконные Утесы после нашего ночного приключения.  - Он длится и длится.
        - Ну, он все-таки конечен. А скоро станет намного меньше,  - ответила я и тут же прикусила язык.
        Я не знала, не вырастет ли мой мир снова после откровений Вика. Не понимала больше, где верх и где низ. Но одно я знала точно: той ночью нарушила данное Борну слово, а потом пережила ужасный день, тоскуя о нем и вынужденно мирясь с приподнятым Виковым настроением. Иногда он даже насвистывал, чем возмущал меня до глубины души, ведь я думала, он счастлив оттого, что Борн ушел. Все это притупило мое сочувствие к болезни Вика.
        Я так и не узнала, где Борн провел тот день или где прятался. Непонятно, дала ли его отлучка хоть что-то, кроме стресса и материнского беспокойства, или моя минутная слабость и небрежение пустили в итоге все под откос. Мне известно лишь, что Борн вернулся целым и невредимым и поздоровался со мной, как ни в чем не бывало, словно выходил всего на часок.
        Я хотела как-то загладить свою вину перед Борном и решила заняться его обучением более систематически. Например, объяснить, что такое солнце и звезды, в общем, поступить так, как делали мои родители, старательно учившие меня даже тогда, когда не было школы, семейных обедов и шикарных ресторанов. Потому что со мной все еще оставалось то, что они мне передали: культура, знания, мораль. Это был их способ подготовить меня к сносному будущему.
        Добираясь до города, я подрастеряла все свое имущество, однако потом, занимаясь раскопками, нашла другую книгу по биологии. В ней отсутствовали страницы-«раскладки», да и иллюстраций было маловато, но те, что имелись, напомнили мне книгу, которую я когда-то так любила. Я решила отдать ее Борну вместе с материалами по другим дисциплинам. Но те, другие учебники, на самом деле просто маскировали то, что оставалось очень личным для меня.

        Дверь новой Борновой квартиры оказалась заперта. Не знаю почему, вместо того, чтобы сперва постучать, я дернула за ручку. Может быть, потому, что на двери не видно было никаких защитных биотехов. И только затем постучала. Борн не ответил. Я уже подумала, что он опять подался в город, когда расслышала приглушенное «Входи!» и «Бегу-бегу!». Дверь распахнулась, Борн заключил меня в объятия и втянул внутрь, прекрасно зная, что я не буду возражать против щупалец, крепко обвивших мою талию.
        И вот я, сжимая свои книжки и пытаясь выкинуть из головы мысли, навеянные словами Вика две ночи назад, попала в апартаменты Борна, которые он себе «обустроил». Одна комната, очень просторная, словно Борн снес все перегородки, хотя я не замечала следов реконструкции. Пахло свежей краской, что было почти невозможно, и исподволь - сиренью, запах которой Борн, без сомнения, хотел сделать основным.
        - Присаживайся,  - гостеприимно сказал он.  - Присаживайся.
        Однако никакой мебели, на которую можно было бы присесть, у него не имелось, только голый пол. В одном углу, правда, стоял большой глобус, совсем такой же, как в старинных библиотеках. В другом - шкаф, набитый детскими грампластинками так, что они из него вываливались. Видимо, Борн проигрывал записи, создав из реснички патефонную иглу. То есть до меня ни разу не донеслось ни звука, но он определенно их слушал.
        Я опустилась на табурет, образованный Борном из себя самого. Под ногами распластался ковер вроде коврика для ванной, опять же состоящий из Борна, а из коврика вырастала башенка, повернутая ко мне фасадом, чтобы я чувствовала себя комфортнее. Башенка широко улыбалась, на ее верхушке голубел большой, глуповатый глаз.
        Помимо уроков, я собиралась помочь Борну с украшением его жилища. Но в его доме уже имелось украшение: те самые три мертвых «астронавта», свисающие теперь с крюков в стене.
        Увидев подобное зрелище, я напрочь забыла все заготовленные речи. Один взгляд на черепа, белевшие сквозь разбитые забрала, заставил меня похолодеть. Словно Борн притащил к нам в дом нечто смертельно опасное.
        - Что они здесь делают, Борн?  - спросила я, хотя ответ был очевиден: висят, болтаясь на крюках, уставясь в пол. Три мертвеца на стене, три скелета.
        - А, ты про мертвых астронавтов? Лис посоветовал мне немного декорировать это место. Придать ему шика. Шарма.
        Я утратила дар речи. Лис. Мертвые астронавты. Это не говоря уже о «декоре», «шике» и «шарме»,  - мертвых словах, которые негде больше использовать, кроме как в книгах, где Борн их и вычитал. Впрочем, слова были не главное.
        - Никакие они не астронавты. Так что еще тебе сказал лис?
        - Не важно. Это была шутка. Я пошутил. Итак, чем могу быть тебе полезен? Чем могу служить?
        «Чем могу служить?» Ну, надо же!
        - У тебя на стене три скелета, Борн.
        - Да, Рахиль. Я принес их из того дворика. По-моему, очень миленько смотрятся.
        Висельники с разинутыми ртами, как раз по одному рваному скафандру на каждого из нас. Когда он их сюда припер? Какие ловушки ему пришлось обезвредить, чтобы выжить?
        - Это мертвые люди, Борн.
        - Я знаю. Они решительно неживые. Мертвые астронавты ушли отсюда. В них уже ничего нельзя прочитать.
        Глаз на верхушке башенки прищурился, тоненький усик, на конце которого он болтался, вытянулся и заколыхался передо мной. Если бы я захотела, могла бы погладить Борна по глазному яблоку.
        - Мерзкая тухлятина,  - сказала я.
        - Тухлятина-дохлятина,  - смакуя повторил он, так что слово прозвучало, скорее, как «телятина».  - Ты про духов, что ли? Думаешь, они одержимы духами?
        - Нет.
        - Клянусь, здесь нет никаких духов,  - сказал Борн, дотрагиваясь до скафандров удлинившимся щупальцем, отчего те слегка закачались на своих перевязях.  - Что-то не так, Рахиль?..
        Я попыталась смириться с мертвецами на стене. Борн упорно продолжал именовать их «астронавтами», а это означало, что и мне придется величать их так при нем. История мертвецов была установлена раз и навсегда. Вот только голая, убогая правда сводилась к тому, чем Борн украсил свою комнату, а это означало, что в следующий раз найти с ним точку соприкосновения будет еще труднее. Меня это дико раздражало.
        - Нет, ничего такого ты не сделал. Но кое-кто из людей обиделся бы на то, что ты повесил мертвецов на стенку,  - сказала я, будто Балконные Утесы полны были жильцами.
        - Они кажутся мне такими умиротворенными, Рахиль. И одинокими. Я думаю, кто-то специально закопал их на том перекрестке, Рахиль. Думаю, это сделали плохие люди. А я их спас. Они теперь в безопасности, так я думаю.
        Ну, конечно, мертвые и в безопасности.
        - Борн, терпеть не могу просить тебя о чем-то, но не мог бы ты пообещать мне убрать их с глаз? Ну, хоть в шкаф, что ли?
        - В шкафу нет места,  - возразил он, но, похоже, выражение моего лица побудило его согласиться избавиться от «астронавтов».  - Уверен, я подыщу им что-нибудь получше.
        Я не стала уточнять, что означает «получше», а Борн так и не снял мертвецов со стены.

        Я не могла дать Борну даже подобия систематического образования, у нас были только те книги, которые нашлись в Балконных Утесах. Да и кто бы стал терять время на поиски книг? Так что я показала ему книгу по биологии, соврав, что получила ее от своих родителей, а вот теперь передаю ему. И мы можем прочитать ее вместе.
        Усик втянулся обратно, глаз над башенкой вновь распахнулся, вернулась широкая улыбка. Борн зашуршал и сделался сине-зеленым, словно отражением морских волн, которых никогда не видел. Мне казалось, что его омывает прибой.
        - Очень мило с твоей стороны, Рахиль. И я высоко это ценю, но я уже прочитал все книги в Балконных Утесах. Прочитал их все и думаю, что с меня хватит чтения. Я должен жить.
        - Что-то я не заметила здесь большой библиотеки.
        Жалкая отговорка. Кажется, я опять сваляла дурака. Я заранее пообещала себе, что не буду спрашивать, куда он ходил, поскольку чувствовала, что этого делать не стоит, но в этот момент ощутила дистанцию между нами, мигающим маячком которой являлся Вик, а не я или Борн. Вовсе не я и не Борн, весело бегавшие туда-сюда по коридорам Балконных Утесов во время моей болезни.
        - О, их здесь груды, груды и груды! Никому не нужное барахло. Столько барахла! Столько вещей, которые можно изучать. Я помню их все. Я их все прочитал. Я прочитал все-все.
        Я попыталась представить, что же такое Борн: крупное беспозвоночное, продолжающее расти, которому требовалась большая комната, чтобы растягиваться там всласть. Имеющий кожу, которая была много «умнее» моей. Он был личностью, пусть и не гуманоидом. Ему не требовалось то, что требовалось нам. Например, мебель. Что, если кучи «барахла» в моих комнатах заставляли его страдать?
        - Но у тебя должны были возникнуть вопросы.
        Я, конечно, сказала это так, вообще, но Борн с радостью принялся тут же их задавать.
        - Да-да, вопросы! Как давно живут люди на этой планете? Чего они добились? Я не нашел ответа. Ты упоминала о привидениях. Ты веришь в привидения? Не знаешь, не продолжает ли вращаться вокруг Земли космический корабль? Где-то же должны быть космические корабли, хотя бы два или три. Ты когда-нибудь чувствовала себя одержимой? Призраками, например? Находила ли что-нибудь зловещее? Кто такие «мы» и кто - «они»? Колонизировали ли люди другие планеты? И сколько людей сейчас живет на Земле?
        - Это очень много вопросов, Борн,  - пробормотала я, не зная с какого начать и что конкретно ему сказать.
        Книги, которые я принесла, тут мало чем могли помочь, они совершенно не отвечали нуждам Борна. Как и моим.
        - А я чувствую, что они меня преследуют. Я ими одержим.
        Мотив преследования не отпускал Борна с тех пор, как он «повзрослел». Постепенно я поняла, что «преследование» означало для него не то, что для меня. Ландшафты, которыми он проходил, не имели ничего общего с теми, которые видела я. Похоже, его чувства постоянно переживали сильнейшую информационную атаку, которую мне и представить было сложно.
        - Кто тебя преследует?
        Борн развернул свою башенку к мертвецам на стене и осветил их рассеянным пурпурным светом.
        - Они. Но не как привидения… Я их вижу, я ощущаю их на вкус. Все заражено. Низкоуровневая радиация, могильники, сточные воды. Все больное, и эта болезнь повсюду. Если посчитать, я трачу восемнадцать ящериц в день, чтобы держать все это подальше от себя. Они заставляют меня каждую секунду держать себя под контролем, следить за собой.
        Когда-то я воображала, как буду вести с Борном «взрослые» разговоры. Теперь мне этого совсем не хотелось. Я даже не понимала, о чем именно мы толкуем, не желала, чтобы он мне напоминал о тех испытаниях, которым мое тело каждый день подвергается в городе.
        Но решила попытаться еще раз. Во-первых, показала ему расписание, которое составила на несколько дней вперед и в котором один предмет сменялся другим. Основы математики, литература, естественные науки, гуманитарные науки. Не забыла даже о музыке с философией.
        Борн изучил листок, держа его в каком-то намеке на щупальце. Даже не дал себе труда вытянуть его полностью, из-за чего мне пришлось встать и передать листок ему.
        - Хмм,  - протянул Борн.  - Хмм.
        Выглядело все это подчеркнуто наигранно, а звучало издевательски. Он не стал показывать, что прочитал мою писанину, хотя я знала, что прочитал. Таков уж был Борн, когда намеренно мне грубил.
        - Ну, и? Что не так?
        - Борн играет на пианино. Борн танцует. Борн поет. Декламирует стишки. Ты действительно этого хочешь? Сам-то я занят куда более важными вещами, но, думаю, смогу уделить тебе толику себя, если тебе в самом деле это требуется.
        Он произнес свою тираду ровным, холодным тоном, что смахивало на попытку повторить не только мои слова, но и интонации.
        - Но это же нужно тебе! Это для тебя! Чтобы ты всему научился.
        Не для меня же, верно? Отнюдь не ради памяти о школьнице в далеком городе, ходившей на уроки музыки или ужинавшей в ресторане, игравшей на настоящей детской площадке и мечтающей стать писательницей.
        - Я и так учусь каждый день, Рахиль,  - сказал Борн раздраженно, словно я не понимала самые простые вещи.  - Я читаю, пробую и наблюдаю. Каждый день. Вот чем я занят.
        Вот чем он занят.
        Я указала на глобус, предпринимая последнюю попытку:
        - Может, я хотя бы этому тебя научу?
        Глобус Борна заинтересовал. Он подтащил его поближе, легко, будто бумажный самолетик, приподняв мощными щупальцами. Впервые я обнаружила, что он не только сильный, но и грозный.
        - Это место выглядит скалистым. Я бы хотел когда-нибудь подняться на гору, а потом спуститься вот сюда, где все эти озера. Представляешь, Рахиль? Много, много озер. А у нас нет ни одного. Нет озер. Мне бы хотелось увидеть озеро. Даже если озеро - это только чья-то шутка. Шутка-прибаутка. Впрочем, утку мне бы тоже хотелось увидеть.
        Войдя в раж, он принялся сыпать вопросами о городах и странах. Вот только этих мест, большинства по крайней мере, уже не существовало: их границы изменились, маленькие страны были поглощены крупными, в свою очередь, растворившимися в анархии и беззаконии, вновь разбившись вдребезги. Множество городов сгорели, и, насколько я помнила, мои родители никогда не рассказывали мне об этих местах, воспоминания о них были слишком болезненны.
        Казалось, Борн пытается решить проблему, которую люди решили для себя давным-давно, и я не могла ему ничем помочь, не хотела бередить свои раны.

        И вот я замолчала. Просто замолчала. Чем больше я старалась, тем больше Борн отдалялся от меня и тем сильнее удивлял, даже в каком-то смысле оскорблял его нарочитый отказ. Я ведь пришла сюда, чтобы якобы заняться образованием Борна, хотя, если честно, в действительности хотела только убедиться в том, что мы еще близки.
        Наверное, я хотела, чтобы Борн был «нормальным», совершенно соответствуя образу «нормального мальчика». Я отчаянно желала этого после событий последних дней. Меня мучила мысль, что я, возможно, не справляюсь, и дело тут не столько в физическом, сколько в интеллектуальном взрослении Борна. Я же не поспеваю за ним, продолжая видеть в нем малыша. Дурацкую башенку с огромным глазом.
        И тогда я сдалась. Мне оставалось задать последний вопрос:
        - Что же я тогда могу сделать для тебя, Борн? Должно же быть что-то такое.
        Башенка исчезла, сменившись перевернутой вазой, то есть его «истинной» формой. Он сокращался, подтягивая «табурет» вместе со мной все ближе и ближе к кольцу своих глаз. Его кожа походила в этот момент на грозу в сумерках, с разрядами молний, казавшимися серебряными трещинами на фоне переливчатого, темно-зеленого неба, то сгущающегося до черного, то вдруг расцветающего пронзительно-синим, какой можно видеть с лодки, плывущей по чистой воде.
        Запахло приторной сладостью, напоминающей аромат хрустящих вафель, политых бренди, маслом и сиропом.
        - Есть одна такая вещь, Рахиль. Кое-что, что ты собиралась сделать. Что ты мне пообещала,  - произнес Борн умоляющим тоном.
        - Ну и?  - подбодрила его я.
        - Ты не могла бы проверить места, которые я больше не чувствую? Не могла бы сказать мне, что там происходит?
        Я впала в ступор, вдруг осознав всю глубину собственной тупости.

        Итак, я отложила в сторону книги, отказавшись от идеи заняться «образованием» Борна, поскольку это было не то, что ему требовалось, а вместо этого принялась проверять места, которые он больше не чувствовал. Делала то, что пообещала ему в ночь, когда на него напали последыши Морда. Сама я чувствовала себя при этом мерзко.
        В том-то и проблема с существами, которые не являются гуманоидами. Вы никогда не можете сказать, как сильно они ранены и насколько нуждаются в вашей помощи, пока они сами вас не попросят. А они этого не умеют.

        Что можно сказать о теле Борна и о том, как его осматривать? Он мог делать с ним все, что захочет: становиться шершавым там, скользким сям, шишковатым и жестким, как терка, или гладким, как обкатанный рекой голыш. Квадранты его тела, логика, которая удерживала их вместе и оживляла, были чрезвычайно чувствительны к прикосновениям, и именно через прикосновения я начала понимать всю его сложность: тугие колечки присосок, которые он мог создавать; подрагивающая щетина упругих ресничек, нежных и хрупких только на вид; уверенная несокрушимость там, где Борн образовывал ребра и гребни; стеклянистая прочность глаз, прикрытых пленкой, твердеющей всякий раз, когда глаз появлялся, и в долю секунды растворявшаяся, когда он прятался под кожей.
        На ощупь Борн казался сплошными мышцами, без малейшей жировой прослойки, но в некоторых местах он был прозрачным, и эта прозрачность расползалась по нему как бы веером или паутиной. Присмотревшись, я обнаружила узоры, выглядевшие слишком филигранными и орнаментальными, чтобы иметь практический смысл, и тем не менее смысл у них явно был.
        Раскрываясь передо мною, Борн подпускал меня все ближе и ближе к самой своей сердцевине, при этом не произнося ни слова и позволяя самой отыскивать повреждения. Даже запах не менялся, оставаясь нейтральным, но прикосновения, но свет… Свет Борн изменил. Теперь тот фонтаном струился из его макушки, отражался от потолка и падал на нас так, чтобы я могла лучше все рассмотреть. Наверное, это было все равно что прикоснуться к чему-то удивительно редкому. Вроде слона или синего кита. Я сознавала, что за смотрящими на тебя понимающими глазами скрывается настоящее богатство единственного в своем роде прикосновения. Совершенно иной способ воспринимать то, что выглядело таким чудесным на фотографиях.
        Я довольно быстро обнаружила повреждения, но продолжала тщательно его осматривать, боясь что-нибудь пропустить. Когда наконец закончила, то выяснилось, что имеются три отвердевшие зоны: шероховатые, неподатливые уплотнения, рассекавшие пульсирующие области и парализующие нормальную жизнедеятельность тела Борна. Он, в свою очередь, подтвердил, что именно этих мест больше не чувствует, и изменил цвет вокруг них на темно-бордовый, обесцветив сами раны. Они сделались отвратительно бледными: пятно на щупальце, пятно на «щеке» и еще одно на периферии, на своего рода «оборке из плоти».
        Теперь явственно проступили следы клыков и когтей Мордовых последышей. Отметины Морда, можно сказать - его подпись. Однако характер повреждений ясным не становился.
        - Борн, теперь я хочу, чтобы ты ответил на два вопроса. Во-первых, как ты думаешь, плоть в этих местах мертва?  - я имела в виду «некротический абсцесс», но не была уверена, что Борн знает такие слова.  - И, во-вторых, увеличились ли онемевшие места в размерах с момента укуса?
        Вывернутый наизнанку, полностью раскрывшийся под потоком света, Борн казался как никогда похожим на человека, хотя я не понимала почему: щупальца - в одну сторону, мантия - в другую, центральный стержень, поддерживающий его форму, различные сморщенные комочки плоти, под которыми шевелились реснички. Именно таким, как в тот момент, он был мне лучше всего знаком и наиболее понятен.
        - Плоть там мертва. Я не получаю от нее ничего. Сначала онемение расползалось, но потом я запечатал мертвую плоть. Я не чувствую нигде больше загрязнений.
        - Борн, ты понимаешь, что такое «яд»? Что значит быть «отравленным»?
        - Да, Рахиль.
        - А ты не знаешь, не попал ли яд, это загрязнение, в твое тело, когда последыши укусили тебя?
        - Да, это произошло именно тогда. Я был готов к загрязнению от окружающей среды и все запечатал. Но я думал, что укус грозит только отмершими или утраченными клетками.
        - Ты отравлен. Полагаю, клыками или когтями последышей, а может, и тем и другим сразу. Они были покрыты каким-то ядом.
        Как оказалось, я была права. А заодно обнаружила еще одну опасность, которую требовалось учитывать при взаимодействии с внешним миром: последыши Морда были ядовитыми, как змеи. Яд помог последышам в драке с отрядом Морокуньи, ускорив гибель «доморощенных».
        - Что я должен делать, Рахиль? Я в беде? Я умираю?
        - Ничего ты не умираешь. Однако какое-то время будешь плохо себя чувствовать. Если ты похож на других животных, скоро эти ткани отомрут и останется шрам. Но тебе надо будет последить, чтобы инфекция не прогрессировала. Если эти места начнут меняться, сразу дай мне знать.
        - Инфекция? Как меняться?
        - Если начнется воспаление.
        - Воспаление?
        - Как бы тебе… Вот, видишь струп?  - Я протянула руку, которую поцарапала, споткнувшись на лестнице в ночь нашего приключения на крыше.  - Видишь, какое красное? Там есть гной.
        - Гной. Струп. Гноооосссссструууууппп-ах!
        Ну и пакостное же слово!
        - Небольшое количество гноя не повредит, главное, чтобы его не стало слишком много. Если он начнет скапливаться, надо будет прочистить рану от инфекции. Короче, умереть ты не умрешь, но за ранами присматривай.
        - Не слишком много гноя,  - повторил Борн.
        Около каждой раны выросли три тоненьких стебелька с глазками и приготовились «присматривать». По опыту я знала, что так он обычно шутит.
        - Ну да, что-то в этом роде.
        - Спасибо, Рахиль. Спасибо тебе большое.
        - Не за что, Борн. Всегда к твоим услугам.
        Я понимала, что теперь буду постоянно о нем беспокоиться. Волноваться о его безопасности. Потому что не смогу проконтролировать каждый его шаг. Впрочем, даже если бы и смогла, все равно никакой гарантии не было бы. Я буду беспокоиться из-за его наивности. Из-за пробелов в образовании. Вот почему я «забыла» забрать принесенные книги, посчитала, что ему все-таки много еще нужно узнать.
        Перед самым моим уходом Борн сказал:
        - Рахиль, я не могу остановиться.
        - В смысле?
        - Читать. Учиться. Меняться. Вот почему мне не нужны твои книги. Я учусь слишком многому и слишком быстро. Оно переполняет меня, но я не могу остановиться. Вот почему, когда ты говоришь, что мне надо учиться еще, я начинаю…
        - Напрягаться?
        - Да! Точно! Напрягаться. Это такое напряжение.
        Морокунья тоже не могла остановиться, однажды начав свой путь. И я не могла остановиться. И Вик не мог. А теперь вот и Борн говорит, что не может.
        - Это ничего,  - сказала я, обрадованная тем, что вернула себе расположение Борна, и не особенно задумываясь над смыслом его слов.  - Все будет хорошо. Я не стану заставлять тебя учиться. Только избавься от своих «астронавтов».
        - Они роют нору, но никакой опасности нет,  - ответил Борн.
        - Кто роет?
        - Последыши Морда. Я их слышу.
        Я не слышала ничего. Никто не напал на Балконные Утесы ни в тот день, ни на следующий, ни неделю спустя. Только это вовсе не значило, что Борн их не слышал.

        Как Морокунья еще больше все испортила

        Возможно, я надеялась, что если проигнорирую ультиматум Морокуньи и буду избегать попыток Вика обсуждать ситуацию, то и ультиматум, и Морокунья просто исчезнут, пропадут, словно их никогда и не существовало в природе, а перед нами внезапно откроется светлый путь к сохранению Балконных Утесов и самих себя.
        Но у Морокуньи были иные планы на сей счет.
        Через десять дней после того, как я услышала об ультиматуме, Вик показал мне тайный ход, расположенный почти у самой вершины Балконных Утесов, куда надо было подниматься по шаткой железной винтовой лестнице, такой узкой и крутой, что без проблем пройти по ней мог разве что цирковой акробат. Поднявшись, вы попадали в крошечную, незаметную каморку, где можно было только стоять. Вентиляционные отверстия в потолке выходили на поверхность футах в двадцати над землей. Там, прямо под ногами, начинался подземный ход на запад.
        Из него остро воняло плесенью и дождевыми червями, однако где-то далеко впереди пробивался тусклый свет. Нужно было как-то протиснуться по этому ходу, настолько тесному, что локти задевали стены, а одежда елозила по коже, заставляя потеть. Ход заканчивался на вершине крутого обрыва, смотревшего с западной границы на остатки города. Открывалась эдакая узкая треугольная панорама, которую нельзя было увидеть ни снизу, ни сверху.
        Вик получил некую наводку от кого-то, отчаянно нуждавшегося в мемо-жуках. Я предполагала, что информация может оказаться ложной, а Вику просто захотелось отдохнуть от своего бассейна и проветриться, но пошла.
        И вот, рассматривая виды в бинокль, я должна была сознаться, что все это - правда: бешено-золотой отблеск солнца на лопнувшем куполе обсерватории - цитадели Морокуньи на северо-востоке - почти ослеплял, но он не был больше единственным. Ниже, под этим искусственным мысом, и кое-где к югу виднелись блики поменьше, отмечая огневые позиции. Три дня назад их еще не было.
        На юго-западе находилось здание Компании: белый одутловатый овал, огромное яйцо, породившее столько хаоса и ненависти и все же продолжающее разными способами нас питать, пусть нам и не всегда по вкусу было это питание.
        Точно в центре панорамы на расчищенном перекрестке сидел Морд и вылизывал свой мех. Даже свалявшийся и замазанный кровью, мех этот тускло сиял на солнце, а вокруг виднелись плотные силуэты дозором рассевшихся последышей. Закончив чиститься, Морд вырвал из земли стройное деревце и, ухватив его за крону, принялся корнями чесать себе спину. Затем начал кататься в пыли, видимо пытаясь унять зуд. От рева и стонов затряслась земля. Кто знает, сколько при этом он раздавил скелетов, лежавших в той пыли?
        Низина была никому не принадлежавшей землей: широкое пространство, заполненное зданиями, дворами, бывшими торговыми центрами, музеями, деловыми кварталами, редкими деревьями и кустарниками, на фоне которых ярко выделялись оранжево-зеленые жилы «мха Компании», покрывавшего камни. Издали этот район казался миражом возвращения цивилизации, торжества закона и культуры. А заодно напоминал, как много для этого следует сделать.
        Мало какое здание теперь насчитывало более пяти этажей: Морд желал беспрепятственно просматривать окрестности, отправляясь на прогулку, и привел дома в соответствие с собственным строительным кодексом. Местами дома выглядели так, будто какой-то великан играл в шары на равнине, превратив все препятствия в груды щебня. Местами же они вроде как сохранились снаружи, однако внутри все равно были сильно повреждены.
        С землей в низине все было непросто, она не была ни мертвой, ни живой, одушевленное в ней спорило с неодушевленным. В этой борьбе участвовали не только всякие банды и мусорщики, неразличимые для нас с обрыва. Там, в песчаной почве, таилась жизнь Компании, заброшенная, рассеянная, как семена одуванчиков. Таилась и ждала капли воды или, скажем, капли крови, чтобы прорасти и стать чьей-то добычей на поле битвы. Никто не мог предсказать, где и когда это произойдет, но покинутый, бесхозный участок, отравленный масляными лужами и черной плесенью, мог через неделю, через год или столетие вдруг разродиться странной жизнью.
        А вот с небом все было давно определено: его злая, горячая синь принадлежала Морду. Как и любое место, куда ему приспичит приземлиться, принадлежало ему, пусть и разрушенное им же. Подземный мир… Теперь там пытались хозяйничать последыши, однако в основном подземье было отражением наземных войн, в свою очередь зависящих от протяженных туннелей, старых сетей метро и подвалов зданий, от которых на поверхности не осталось даже воспоминаний. Растущее влияние Морокуньи говорило, что именно оттуда поднимется волна, которая когда-нибудь унесет нас прочь.
        Столь наглядная карта показывала ясно как день, что назревал конфликт из-за того, кто будет управлять городом. Но какую же сторону выбрать? Нам еще повезло, что после всех этих распрей мы могли выбирать между доморощенным тираном Морокуньей, стремившейся к победе любой ценой, и взращенным Компанией тираном Мордом, хранившим город в относительном равновесии, оставляя нам шанс подстроиться под его причуды. Ни Морокунью, ни Морда невозможно было долго вытерпеть в роли правителей. Однако мы не имели представления, на кого сделать ставку, кроме них, если только не брать в расчет призрак Компании, которая однажды может восстать из пепла.
        Пока мы наблюдали, до нас донесся низкий, трубный глас, затем еще и еще. Морд задрал к солнцу широкую башку, на которой можно было разместить несколько Балконных Утесов, и начал принюхиваться, монотонно, на медвежий манер, покачивая туда-сюда мордой.
        Не издала ли этот звук вкусная добыча, настолько безрассудная, чтобы себя обнаружить? Что бы там Морд ни думал по этому поводу, запах заставил его подняться во весь рост, на две могучие лапы, высокие и мощные. Тогда он наконец и определил, что звук исходил из обсерватории. Затем, неправдоподобно легкий, Морд взмыл в небо, а его верные последыши, также поднявшись на задние лапы, нюхали воздух и одобрительно сопели. Он взлетал все выше и выше, пока не стал тенью в небесах, волшебным странником, сумасшедшей кляксой, а потом ринулся вниз, все ниже и ниже, уверенно нацелившись на источник звука. Его массивное тело сделалось как будто плотнее.
        Но едва определилось направление атаки Морда и он, совершив вираж, приблизился к обсерватории, из одной огневой точки вырвался сгусток пламени. Заикающийся рев был уже не медвежьим, это был рев реактивного двигателя.
        Морокунья выстрелила в Морда ракетой. Ракета, пронзительно визжа, вылетела из-под земли, стремительно ввинчиваясь в небо и оставляя за собой хвост черного дыма.
        Морд предпринял маневр, который я могу описать только как резкое, до упора, торможение, перевернулся в воздухе и принял скорее вертикальное, чем горизонтальное положение, словно собирался атаковать задом, а не головой. Ракета так же изменила курс, но с секундной задержкой, чего оказалось недостаточно: она со свистом пронеслась мимо Мордовой головы.
        Вернее, нам так показалось, потому что ракета продолжила свое движение, пока не врезалась в пустырь напротив здания Компании, взорвавшись в брызгах огня и дыма. Рассыпавшись звездными искрами, которые быстро обратились в расползающийся пожар.
        Тут только мы увидели, что половина головы Морда тоже горит: ракета все-таки его зацепила, хотя урон на таком расстоянии оценить было трудно.
        Морд издал гневный, почти человеческий вопль боли, но к нему уже летели вторая и третья ракеты, так что Медведю пришлось стремительно подниматься вверх, все выше и выше, прямо к солнцу. Он поднимался, а ракеты мчались по его горячему следу, летели строго вертикально, презрев упругое сопротивление силы тяжести.
        Интересно, не достигнет ли Морд солнца прежде, чем его нагонят ракеты? Мы смотрели, затаив дыхание. Меня прямо заворожила мысль, что Морокунья, возможно, убьет Морда, и он умрет прямо сейчас, здесь, на наших глазах. Однако как бы давно мы ни ждали этого дня, в глубине души я «болела» за Морда, безнравственно желая ему удрать от ракет. Потому что все это было слишком рано, мы были еще не готовы, никто в городе не был готов.
        А он продолжал рваться к солнцу, пока не превратился в точку, в спутник, висящий над Землей. Ракеты преследовали его, но все медленнее и медленнее.
        До тех пор, пока они не сдались.
        Пока гравитация, налагавшая на них все более тяжелую дань, не пересилила.
        Пока они не достигли своего пика и не сошли с дистанции.
        Чтобы бессильно пасть на Землю.
        Их падение казалось мучительно медленным, долгой попыткой угадать, куда же они приземлятся, эти умирающие бомбы, долгой надеждой и молитвами, чтобы они не рухнули где-то поблизости. К счастью - или к несчастью,  - они упали на нейтральную землю, упали и взорвались, рассылая во все стороны огненные валы. Некоторые пожары потухли быстро, другие полыхали несколько часов, пожирая то, что и так уже было почти разрушено, изгоняя прятавшихся там и сжигая остатки.
        У Морокуньи не было больше ракет, а значит, Морд больше ничем не рисковал и мог снова напасть. Что он и сделал, на сей раз осторожнее, без шума и пыли, подобравшись со стороны пустыни. Подло и исподтишка, лишь когти скребли по камням, высекая искры.
        Защитники обсерватории, находящиеся на огневых позициях, не могли видеть того, что видели мы с нашего насеста. Они, возможно, даже решили, что Морд убит их ракетой высоко в небе, ведь, с их точки зрения, Медведь исчез.
        Морд же, разогнавшись так, что тряслась вся его шкура, отчего он выглядел еще страшнее, показался в тылу обсерватории, бросился вперед и с гортанным боевым рыком раздавил ракетные установки, растоптал в пыль и прах тех, кто их обслуживал. После чего занялся самой обсерваторией. Не оставил ни сверкающего стекла, ни стальных полос, поддерживавших купол, все мигом перекосилось, покорежилось, будто от прямого попадания метеорита или от всеразрушающего времени, тогда как в действительности это было дело Мордовых лап.
        В обсерваторию потянулись последыши, что не предвещало Морокунье ничего хорошего, их массивные золотые фигуры карабкались на стены и кувыркались вниз, словно собираясь заполнить здание и развалить его собственной массой. В голове у меня возник образ пузыря, заполняющегося кровью, по мере того, как армия Морокуньи возвращалась в свое исходное состояние, то есть - в тлен.
        Однако и Морду досталось. Хотя резкие движения притушили ревущее пламя на его башке, паленая шерсть в том месте почернела и пропиталась кровью. По беззвучно раззявленной пасти и лапе, судорожно прижатой к щеке, становилось понятно, что теперь Морд должен найти берлогу, чтобы залечь в нее и спокойно исцелиться. Когда последыши устремились на территорию обсерватории, сам он полетел к югу, туда, где неподалеку от здания Компании находились широкие отстойники, полные отбросов и позабытых биотехов. Морд сунул голову в жижу, топя в ней свою боль, и лежал так, пока рана не покрылась толстой коркой грязи.
        Пока он там лежал, ожила какая-то древняя защитная система Компании, таящаяся в прудах. Дряхлый, серый левиафан, с жабрами и чешуей, поднялся из мутных вод и цапнул Морда за бок. Тварь, походившая скорее на игуану, чем на рыбу, широко распялив пасть, двигалась неуклюже, демонстрируя утрату конечностей. Сцена разыгрывалась перед нами точно в аквариуме: драка между двумя случайными созданиями, помещенными туда богом, решившим проверить, сможет ли акула победить медведя. Схватка закончилась едва начавшись: Морд прихлопнул тварь лапой, выдавив ей мозги, левиафан повалился на берег как нечто, никогда не бывшее живым.
        Зрелище казалось фантасмагорией, однако я еще не рассказала вам о самом чудесном. О том, что со временем превратило этот день из мифического в легендарный, в такой, который не может приукрасить самый смелый фантазер. Морд, расстроенный, похоже, слабостью обсерватории и жалкой попыткой левиафана затеять драку, все еще кипел от ярости и в поисках мести обратил свой гнев против Компании.
        Мы в ужасе наблюдали то, что я теперь едва могу описать. Морд снес верхушку здания, словно это был трухлявый улей. Один взмах лапы - и обломки верхних этажей улетели далеко на запад, в пустыню за городом. Потом он принялся старательно выковыривать содержимое и, возя огромным языком в лабиринте камней и пластмассы, вылавливал крошки сладкой плоти, выплевывая прочее. В его взгляде не осталось ничего человеческого, один лишь неутолимый голод. Это был воплощенный кошмар. Люди и биотехи выпрыгивали из разломанного улья прямо в отстойники, где их ждала смерть. Морд не обращал на них внимания.
        Эскадрилья бесполезных вертолетов, чьи лучшие времена явно остались позади, попыталась подняться в воздух откуда-то из глубины здания, но Морд, взлетев вслед за ними, посбивал их на землю. Некоторые обломки упали неподалеку, другие - вонзились в песок окружающей пустыни, и уже через минуту казалось, что они лежали там испокон веков.
        Тогда в бой вступила последняя линия обороны. В небо поднялся рой биотехов, напоминающих ос или саранчу. Их плотная, темная туча окружила Морда, но тот, издав низкий, рокочущий хохот, широко разинул пасть и принялся летать сквозь рой туда-сюда, словно кит, набивающий брюхо крилем, до тех пор, пока от дронов не осталось почти ничего, лишь мизерные объедки, рассеявшиеся где-то у горизонта.
        Так радостны, так свободны были в тот момент движения Морда, что мне невольно подумалось: нападение Морокуньи и рефлекторная атака левиафана послужили Медведю предлогом для разорения здания Компании. Поводом совершить то, что он давно собирался.
        Защита пала, разверстая Компания лежала перед Мордом, он же закапывался все глубже внутрь, разгребая когтями металл, камень и тела людей. Каждый раз, находя богатую добычу, он поднимал морду, чтобы вопящий комочек окровавленной пищи легче проскальзывал в глотку. Даже издалека было видно алое пятно, растекающееся по его морде.
        Мы загипнотизированно смотрели, потрясенные зрелищем мучений, но наконец все успокоилось. Морд, насытившись, подхватил труп левиафана, разодрал его и презрительно швырнул внутренности вместе с позвоночником на вершину кучи, в которую превратилось здание. На этой финальной ноте медведь улетел прочь.
        Однако нам еще долго пришлось слушать рев и мычанье Морда, пропитавшие воздух, заставляя самую непроглядную ночь воспламеняться искрами горя и ярости, всей глубины которых нам не дано было постичь. Злыдарь, Морд, Великий Медведь, который когда-то был, наверное, человеком и который еще много раз возвращался в сумерках к руинам Компании и спал беспокойным сном на ее камнях, мучимый видениями, превращавшими наш собственный ночной отдых в бессонные блуждания с зажмуренными глазами.
        А со всего города откликались последыши, ревущие свое «Мррррк!»
        Это было уже слишком. Оно сводило на нет наши шансы. Шансы, что мы переживем не то что месяц, а хотя бы следующий день. Я запуталась в своих желаниях, склоняясь к мысли, что уж лучше ультиматум Морокуньи, уж лучше бы ракета поразила свою цель, тогда городской хаос остался бы управляемым и привычным.
        На следующее утро по городу пополз слух, что Морокунья мертва, что последыши выковыряли ее из подземного убежища и сожрали, так что и духа ее на свете больше нет.
        Но я в это не поверила.

* * *

        Я пыталась проникнуться масштабом этих событий, хотя честно сказать, произошедшее меня так напугало, что я чуть не обделалась под ворчливые комментарии Вика, которые он отпускал и во время спектакля, и после его окончания:
        - Уж не собирается ли он напасть на Компанию? Да, он такой… Откуда, интересно знать, у нее ракеты и пусковые установки? Ну, это же просто! Из-под земли выкопала… Остается лишь понять, придет ли она за нами сейчас или погодя? Ранена она или убита?.. Здание Компании уходит под землю на много этажей, он снес только голову. Тело пока остается там, внизу. В нем все еще теплится жизнь. Вероятно… Компания не контролирует Морда. Абсолютно. Что же из этого, по крайней мере, следует, что новых последышей ему не видать как своих ушей. Других-то источников нет. Если только твари не способны размножаться.
        У меня не было слов даже для того, чтобы сказать Вику, что у меня нет слов, не то что обсуждать его замечания. Единственный человек, которого он мог развлечь, был он сам. Я понимала лишь то, что Морокунья показала себя опасной, безрассудной дурой: привести в движение подобный план, с треском провалить его и не позаботиться о запасном «аэродроме»,  - это нужно быть полной идиоткой. А нам всем, так или иначе, теперь придется расплачиваться. Даже если она подохла, ее детки-мутанты все еще в городе, и мы понятия не имеем, что может выползти из подвалов Компании.
        Мы стояли рядом, почти вплотную, на нашем насесте, я и мой бедный больной Вик. Я вновь почувствовала сладко-соленый, резкий запах гольянов в его дыхании. Но мне это было безразлично. Его волосы пахли чище, чем должны были, мое бедро прижималось к его бедру, моя рука - к его руке, невозможно было видеть в нем просто больного или врага, какое-то препятствие. При всех этих линиях, паутинках и ловушках, протянувшихся во все стороны из Балконных Утесов, пока остававшихся на своем месте, несмотря ни на что.
        - Куда мы пойдем, если нам придется покинуть Балконные Утесы?  - без обиняков спросила я, кожей почувствовав, что его сердце забилось быстрее.
        Огромные глаза и неподвижное тело - билось только сердце,  - он напоминал гигантскую древесную лягушку. Все это притупило мои инстинкты, некое глубинное убеждение, что Вик никогда не изменит свое мнение насчет моих отношений с Борном.
        Он не двинулся, даже когда я склонилась к нему и поцеловала в губы в награду за созерцание бездны. Или, может быть, за то, что он не был ни Мордом, ни Морокуньей, ни последышем, а просто самим собой.
        Затем я вступила в борьбу с его жилистым телом. В глазах Вика проявились вопрос о моих намерениях и беспокойство, чем же мы стали после бурной ссоры.
        Я же намеревалась только сопеть, как Мордов последыш. Сопеть и рычать, обхватив Вика. Вцепиться в него и дышать ему в ухо, став настоящей медведицей. Во всем, за исключением поцелуев.
        Может быть, я малость спятила после бойни. Или пыталась, таким образом, выпрыгнуть из собственной кожи, помня о том, как мои родители играли свои роли, и роли эти означали быть моими отцом и матерью, а причина, по которой я воспринимала их как актеров, крылась в той невероятной скрытности, между тем как они должны были ослабить бдительность, показать мне свои страхи и сомнения, отчаяние и безысходность, когда наша ситуация становилась все хуже, а мир демонстрировал свой истинный дурной нрав. Но из-за меня они только и делали, что притворялись, и как же мне хотелось вернуться назад и посоветовать им не поступать так. Все, что мне хотелось теперь, это увидеть их самими собой, запомнить их. Вот о чем я думала, глядя сверху вниз на лицо Вика и желая, чтобы мы раскрылись друг перед другом, забыли, что Вик тоже играет роль. Как и Борн. Наши жизни стремительно катились в тартарары.
        - Последыши тебя услышат, придут и слопают нас обоих,  - чуть погодя прошептал Вик, видимо, после того, как убедился, что сама я не собираюсь его лопать.
        Мы были близки, восхитительно близки.
        - Тебе бы понравилось.
        - Нет, это тебе бы понравилось!
        И мы сердито, скованно засмеялись.
        Он прекратил сопротивляться, позволяя мне целовать его вновь и вновь, обнюхивать, как медведице. Вот что означало примерить на себя шкуру Морда или Мордовых последышей. Сопение, сознание огромной силы, добыча, которой не уйти. Прижавшись к Вику, распластавшись на нем, я впервые поняла, что счастье не приходит к нему по щелчку пальцев. Не счастье вообще, а его отблески. Отблески счастья промелькнут мимо, если только Вик не поймает их с помощью своих алко-гольянов или мемо-жуков; бремя его жизни слишком тяжело, он ни на минуту не забывает о нем, бремя, которое, должно быть, сопровождает его с рождения.
        Находиться сверху мне было нелегко из-за чрезмерной худобы Вика. Какое-то время спустя, когда над зданием Компании поднимались вверх черные дымы, а люди в низине, лишившиеся убежищ, судорожно искали новые, я скатилась с Вика и вытянулась рядом, положив руку ему на грудь. Надо же, такое хрупкое сердце у такого твердого мужчины.
        - Как же нам быть, Рахиль?  - спросил Вик.  - Я не знаю. Я больше ничего не знаю.
        - Укреплять Балконные Утесы. И ждать,  - ответила я.
        У меня кончились хитрые ловушки, а единственный план, который приходил мне в голову после вида Морда, напавшего на Компанию, это надежда, что кто-то придет и спасет нас. Только некому было приходить.
        Мы еще какое-то время продолжали обнимать друг друга в том тайном месте, в нежданном укрытии, а город продолжал тлеть, и мир продолжал меняться, забыв о нас.

        Как я пыталась выйти из положения

        Хотя мы не знали, жива Морокунья или погибла, главной нашей бедой стали последыши, заполонившие город после ракетной атаки. В то время они так часто мне снились и я так много о них думала, что уже не могла разобрать, что из этих снов и мыслей - мое, а что - чужое, внушенное кем-то. Именно так: я себя чувствовала, словно это была уже не совсем я. Какое-то время казалось, что всем происходящим управляют последыши, и все это наваждение - результат их фокусов. Даже отказ Борна читать мои книги представлялся теперь частью их плана, до такой степени я потеряла рассудок. В моих снах последыши научились летать, окошко в крыше над бассейном вдруг распахивалось и в его зияющий зев устремлялись последыши, чтобы завербовать Вика, и тот начинал злоумышлять с ними против меня и Борна с целью единолично завладеть Балконными Утесами.
        Мордовы последыши, спотыкаясь, как пьяные, в лужах пролитой ими крови, рычали слова на неслыханном прежде языке, их клыкастые пасти даже во время нескончаемых убийств изрыгали мысли и желания, которых не имел никто и никогда в этом городе. Даже сам Морд. А мы по внутренностям их жертв пытались угадать, чего же на самом деле хотят золотые медведи, пытались отыскать смысл… хоть в чем-нибудь.
        Морд ни разу еще не произнес ни одного осмысленного слова, он только рычал и ревел. Тогда как последыши, созданные по его образу и подобию, говорили непрерывно, пока разрушали стены и высаживали двери, добираясь до свежего мяса, прятавшегося за ними. Они не желали или не могли молчать. Иногда - просто бормотали себе под нос. Иногда пыхтели. А то заводили хором гортанную песнь. По звукам их непереводимой, раскатистой речи мы определяли, где они находятся в данный момент. Но у нас не было ни толмача, ни словаря, так что судить о последышах нам приходилось по их делам. И тогда мы поняли, что единственный выход - сжить их со свету, остановить поток их невнятной речи, не заботясь о том, какое место они занимают в империи Морда, точно так же, как они хотели изжить нас самих.
        Но в основном мы прятались от них или обходили стороной, в надежде избежать смерти. Пытались маскировать свои запахи и свое жилище. Поменьше бывать снаружи. А поскольку значительная часть наших клиентов погибла или разбежалась, мне не составило особого труда убедить Вика сидеть внутри наших укреплений.
        В те времена я часто просыпалась посреди ночи от кошмаров, в которых огромный глаз Морда сиял над моей постелью, подобно злобному солнцу, окончательно заменив собой настоящее светило. Я просыпалась лишь для того, чтобы обнаружить, что единственный, кто на меня смотрел - это Борн, нуждавшийся, как я тогда полагала, в утешительных разговорах.
        И я старательно исполняла свой долг, даже если была уставшей до полусмерти, потому что не хотела вновь его потерять. Боялась этого больше всего на свете. Еще боялась, что он для меня постепенно растворится в рутинных заботах, в которую превратилась моя жизнь: укрепить стены, возвести новую баррикаду в конце опасного, на мой взгляд, коридора, выкопать ловчие ямы. Заприметив однажды, как из своего логова вылезают дикие дети, мы начали бояться и людей, которые могли сделать подкоп и напасть на нас. Иногда мы действительно слышали звуки раскопок, ленивое поскребывание то здесь, то там, и я думала, что это, должно быть, последыши, может, даже просто развлекающиеся, безо всякой мысли о том, чтобы расправиться с нами. Но так будет недолго, совсем недолго, считал Вик.
        Примерно в половине случаев, приходя ко мне, Борн принимал, как он сам выражался, «походную модификацию» и становился цвета голубого льда с золотыми разводами, от которых на стенах появлялись звездчатые узоры. Мои светлячки уже потухли до уровня, который он считал приемлемым. В этой модификации у него оставалось только два глаза, зато необыкновенно ярких.
        Иногда Борн раздувался, становясь похожим на огромный, мясистый баклажан, а его щупальца опускались вниз, поддерживая тело в вертикальном положении. Однако все чаще он начинал с такой скоростью менять свою форму, что на него было трудно смотреть, человеческие глаза к подобному не приспособлены. Я не знала, теряет ли он контроль над собой или входит в некую новую фазу развития.
        Я постаралась привыкнуть к тому, что сам он появлялся в моей комнате, когда хотел, тогда как мне приходилось предварительно обговаривать свои визиты к нему. Иногда заставал меня, устало стягивающей ботинки после напряженного дня или расхаживающей в одном нижнем белье. Использовать биотехов для защиты дверей в наши квартиры стало непозволительной роскошью: ведь Борн полагал, что нет ничего ценнее еды.
        - Ну и как оно там, снаружи? Вот скажи, зачем, ну зачем ты опять выходил?  - вопрошала я.
        Впрочем, он всегда возвращался целым и невредимым. И рассказывал, как прошел его день или что-то в подобном роде.
        - Что происходит в этом городе?  - однажды спросил меня Борн голосом усталого старичка.
        Ответа у меня не было. «Не знаю,  - подумала я.  - Что-то просто происходит». Все развалилось. Наверное, мы недостаточно старались. Мы прирожденные жертвы. Нам не хватило организованности. Мы вовремя не сделали то, что требовалось. Хотели, но не делали. Слишком много было людей и слишком мало места. Мы раздавлены и неспособны видеть то, что видел Борн. Очень может быть, последыши Морда - это не отклонение, а закономерный итог всего.
        - Все умерло, Рахиль. Все лежит в руинах. Все… опустили руки.
        Я уверена, ответственная мать немедленно начала бы все отрицать, утверждая, что на самом деле все не так плохо. Но у меня был тяжелый день в длинной череде таких же, я не выспалась, поэтому только истерически расхохоталась. Наконец-то до него дошло! В глубине души я даже порадовалась, что Борн стал ближе к нам. По крайней мере, ко мне тогдашней.
        - Так и есть, Борн. Выживание - это тебе не сахар. Мы все тут пытаемся выжить. Понимаешь, о чем я?
        Нелишний, кстати, вопрос. При всех моих опасениях Борн в каком-то смысле воспринимал все легче, чем мы. Мы рисковали подохнуть с голоду в Балконных Утесах, а он просто сожрал бы какой-нибудь стул и продолжил бы жить.
        - Да понимаю я,  - нетерпеливо ответил Борн.  - Но ведь есть и другие пути.
        - И что же нам, по-твоему, делать?  - полушутя-полусерьезно спросила я, мне на самом деле стало любопытно.
        - Я пока не уверен.
        - Дай мне знать, когда поймешь.
        - Сегодня я встретил старого человека. Он копал яму.
        - Ну и?
        - Он копал яму и разговаривал со мной.
        - А он, случайно, не заметил, как ты выглядишь?  - поинтересовалась я, про себя подумав, не был ли этот «старый человек» персонажем какой-нибудь очередной книжки.
        - Не заметил. Сказал, что он не местный.
        - Ничего удивительного. Мало кто из тех, кто старше тридцати, родился здесь.
        - Старик сказал, что ищет еду. Но все, что я там увидел, были только корни.
        - Может, он был уже совсем старым?
        А может, рыл себе могилу, поскольку ему хватило ума предвидеть свое будущее.
        - Еще он сказал мне, что нужно уметь отказываться от чего-то, если хочешь куда-то добраться. Так он сказал. И так я собираюсь отныне поступать. Потому что хочу куда-то добраться.
        - А раньше ты не замечал? Все снаружи пытаются обеспечить себе лучшее будущее. Особенно старики, копающие ямы.
        - Это сарказм?
        - Ага.
        Он впервые задал подобный вопрос, видимо, сарказм был мне несвойствен.
        - Помоги мне, Борн,  - попросила я, по-прежнему держа в голове, кем для него являюсь, мне очень не понравился его измученный тон.  - Мне требуется твоя помощь в Балконных Утесах.
        - Думаю, я смогу уделить тебе часок,  - ответил он так, будто его ежедневник распух от обилия назначенных встреч.
        Я просто хотела дать ему задание, которое его отвлечет и в то же время поможет нам. А заодно - поможет держать подальше от всяких стариков, копающих ямы.

* * *

        Большинство ночей проходило теперь под какофонию яростных воплей и с ощущением скрытого движения. Шум и эхо от шума, причитания, рык… Кого-то убивали, кто-то убивал сам. Звуки города, разуверившегося во всех правителях и в собственном будущем. Даже Морд временами рычал от недовольства гамом, а над нами, там, где когда-то лежала его голова, рыли норы последыши. А может быть, рыли люди Морокуньи? Все крайне запуталось, и каждая сторона пыталась выдать свои убийства за работу соперников.
        Морокунье в этом отношении повезло больше: последышам явно не хватало изящества. Еще один характерный звук в ночи: хрип агонизирующих людей, умирающих на улицах, тех, кто ушел от последышей, но не избегнул их яда. Вскоре и Морокуньины мутанты обзавелись как усиленными панцирями, так и собственным токсином, выделяемым их когтями, которыми они тщетно надеялись проколоть толстую медвежью шкуру. С этими «нововведениями» жизнь сделалась короче, но веселее, хотя их скорость все же нервировала.
        Борн изобрел слово «ноктурналии», подразумевая жизнь, внезапно активизировавшуюся, когда на город опускался мрак. Собственно, ночная жизнь с ее особенным ритмом не исчезала никогда, хотя мы ее избегали. Но теперь в нее влилось множество странных чужаков, рыскающих под покровом темноты, делая ночь особенно опасной. Мы понятия не имели, кто они и откуда, не знали, каковы их привязанности, как не понимали и бурного распространения тех, кто после провала Морокуньи принялся поклоняться Морду, перейдя на сторону Великого Медведя и отдав ему свою преданность в глупой надежде, что за это он как-то их защитит.
        Барометром нашего отчаяния стала ночная стрельба. Патронов в городе было так мало, что каждый выстрел, близкий ли, далекий, казался началом последней битвы. В те ночи, когда количество выстрелов переваливало за дюжину, мы уже верили, что нас вот-вот смоет кровавый девятый вал. Ночные огни также превратились в невиданные прежде ловушки. Крошечные островки жизни, от которых уже не ждешь ничего хорошего.
        Морокунья так и не объявилась, однако о ее последних подвигах много болтали. Слухи росли и множились, возникали все новые истории, и постепенно в людских устах она превратилась в мученицу. Одну такую историю, словно ценную добычу, притащил мне Борн. В ней повествовалось об удивительной птице с прекрасным оперением, прилетевшей в город. Очень странной птице из тридевятого царства. Она летала, заблудившаяся и потерянная, пытаясь найти дорогу обратно. Пытаясь понять, куда же она попала и что ей теперь делать.
        Но так ничего и не придумала. А на следующий день кто-то, кто пытался ее поймать, сломал ей крыло. Птица ускользнула, улетела как смогла. Однако вскоре какой-то бродячий биотех изловил ее, убил и съел. Потом этого биотеха поймала Морокунья и пустила на запчасти. И снова странная птица летает по городу, только уже - по воле Морокуньи, и никто не смеет к ней прикоснуться, потому что птица эта - ее посланница. Только теперь всем стало ясно, зачем прилетела в город странная птица.
        Затем, что этого хотела Морокунья.
        И даже если сама она умрет, ее странная птица продолжит жить.

        Истории о здании Компании были ничем не лучше. Последыши патрулировали его периметр, а Морд вырыл рядом берлогу, чтобы там спать. Ручеек беженцев-биотехов продолжал потихоньку вытекать из осажденного здания, вливаясь в ноктурналии. Мне не хотелось даже смотреть в сторону этих калек, едва ковылявших, тогда как им полагалось ходить. Впрочем, большинство из них так и так сожрали последыши…
        Я часто вспоминала тех прекрасных рабов-биотехов, которые отплясывали вокруг моего замечательного десерта в чудесном ресторане. В моем воображении они так и продолжали нарезать круги вокруг тарелки, бисквит сначала обратился в черную плесень, затем и вовсе сгнил, а они все кружили и кружили, пели и пели, пока не умерли на ходу, и их плоть также не разложилась и не истлела, оставив лишь маленькие печальные скелетики.
        Которые продолжали танцевать.

        Как я пыталась помочь Борну, заставив его помогать мне

        Избавить Борна от неприятностей я пыталась, заручившись его помощью в обследовании Балконных Утесов. Хотела, чтобы он всюду ходил со мной и пробивал стены квартир и комнат, куда мы не могли попасть из-за завалов и прочих препятствий. Выбираться на поиски наружу я почти не могла, так что это был единственный способ пополнять наши запасы.
        Попытки пробираться туда с помощью тривиального коловорота были неэффективны, а ко всему еще и опасны. У Борна же было замечательное тело, его щупальца могли становиться твердыми, как алмаз, или гибкими, как лоза, проникать в любые щели, разрушать мешающий участок стены и заглядывать внутрь. Я изготовила длинное и тонкое оптическое устройство из трех-четырех имевшихся телескопов, и когда Борну удавалось проделать дыру подходящего диаметра, я просовывала туда свой прибор и смотрела, нет ли чего полезного. Ну а если стена оказывалась нетолстой, могла и просто так заглянуть.
        Когда мой прибор не срабатывал, Борн отращивал глаз на конце щупальца и рассказывал мне, что видит внутри. Обнаружив что-нибудь полезное, мы расширяли дыру или рисковали и пробивали стену, чтобы влезть и забрать находку. Еще мы с Борном играли, угадывая, что обнаружится в очередной комнате. Сначала он угадывал абсолютно точно, а потом стал ошибаться, как я думала - нарочно, ради забавы:
        - Шпатель, кухонный стол, миски, мертвый холодильник, несколько стульев, скульптура гигантской птицы.
        Прищурившись, я заглядывала в свою пиратскую подзорную трубу и со смехом перечисляла:
        - Кладовка со стремянками, бочонками, запасами бумаги и кофеваркой.
        Однако двумя комнатами спустя мы действительно натыкались на гигантскую птицу. Мне снова начало приходить в голову, что, помимо обычных пяти чувств, у Борна имелся какой-то орган-радар.
        Однажды мы нашли комнату, набитую бесполезными, давно недействующими сотовыми телефонами. По ним ползало множество ящериц, забиравшихся через щель в потолке. Впрочем, ползать им там оставалось недолго.
        В другой раз я чуть не чокнулась, когда, заглянув в дыру, проделанную Борном, увидела целый дом… Кукольный домик, занимавший целую комнату. Там не было ничего, кроме этого пятиэтажного кукольного дома, эдакой мини-версии Балконных Утесов. Мы с Борном словно заглянули в другой мир, принадлежавший иному пространству и времени. Я изучала этот кукольный домик куда дольше, чем следовало, учитывая то, что он не имел для нас никакой ценности.
        Повсюду мы находили тела, но не меньше их было и в городе. Эти же не походили даже на мертвых «астронавтов», они умерли так давно, что не составляло никакого труда игнорировать кучку костей, рассыпавшийся череп или прядь волос на ржавом детском автомобильчике.
        Наши усилия были вознаграждены пакетами с продпайками, двумя отличными топорами и топливом. Один раз нам попалась завернутая в целлофан коробочка, в которой блестящими рядами уложена была дюжина изумрудных жуков, изготовленных еще Компанией. Увидев нашу находку, Вик довольно расквохтался, похоже, даже немного смягчился.
        Под полом, на который я случайно пролила воду, обнаружился целый косяк алко-гольянов. Борн пришел в такой восторг, что я едва могла удержать его от попытки тут же слопать их всех. После этого я стала брать с собой небольшую фляжку воды, чтобы смачивать поверхности на случай, если там что-нибудь припрятано. Предварительно отослав подальше Борна с его неуемным аппетитом.
        Борну нравилась наша «игра», но работа продвигалась довольно медленно, поскольку он не мог заниматься чем-либо долее двух часов подряд и начинал придумывать разные предлоги, почему он должен прерваться и вернуться к себе. Разумеется, все его предлоги были притянуты за уши, но на меня слишком давил хаос за стенами. В мозгах постоянно раскручивалась темная спираль, мешая заниматься делом.
        Иногда за работой мы болтали, и тогда я забывала об этой спирали в голове.
        - Когда я вчера вышел наружу и повстречал людей, я с ними вежливо поздоровался, а они швырнули в меня камнем и убежали,  - рассказал мне как-то Борн.  - Потом я встретил маленькую девочку, а она попыталась заколоть меня ржавым ножиком и принялась кричать. После чего я подправил свою маскировку.
        - Возможно, то же самое они пытались бы сделать и со мной. И вообще с кем угодно,  - спокойно заметила я, пытаясь унять свое беспокойство за Борна.
        Мне никак не удавалось смириться с тем, что теперь он выходил из дома один. С тем, что я не могу его контролировать. Разве что заставить дырявить стены.
        - Они там всего боятся. Особенно Морда. Хотя Морд - это просто очень большой медведь, а его последыши - медведи поменьше,  - презрительно сказал Борн.
        - Опасная идея.
        - А меня они бояться будут?
        - Они тебя уже боятся,  - пошутила я, но шутка вышла неважная.
        - Знаю,  - грустно ответил он.  - Это самое трудное, с чем я должен смириться. Вик этого не говорит, но он думает, что я - уродец. Чудовище. Я захожу к нему, чтобы поздороваться, а он мне не отвечает. Он ничем не лучше людей в городе. Ты передаешь ему мои гостинцы?
        Разумеется, я все послушно передавала, каждый раз присовокупляя: «Это тебе от Борна». Находки всегда были очень ценными. Борн приносил их из своих странствий по городу, и это наполняло меня гордостью. Вик же мог буркнуть: «Передай ему спасибо», но никогда при этом не улыбался. У него были какие-то рамки, в которых он держал Борна, и самого его, похоже, вновь снедала паранойя.
        - Он знает все наши ловушки, все проходы,  - твердил мне Вик.  - Я заставил его вчера мне в этом сознаться. Он знает все, Рахиль.
        Конечно же Борн знал! Ведь иначе, покидая или возвращаясь в Балконные Утесы, он мог случайно нас выдать. Однако Вику все виделось в ином свете.
        И еще. Вик больше мне об этом не напоминал, но я не забыла: Борн изничтожил всех ящериц, пауков, тараканов в Балконных Утесах, следовательно, теперь за любым источником белка ему нужно было выходить наружу. Поэтому, с точки зрения Вика, как бы ни были для нас полезны подношения Борна, мы даже не оказывались перед ним в долгу.
        - Я поссорился с Виком,  - продолжил Борн.  - Наверное, у него было плохое настроение. Потом вернулся и сказал ему, что я вовсе не такой, как он думает.
        - Поссорился?  - переспросила я. Мне ужасно не нравилось, что эти двое общаются друг с другом.
        - Да, это когда два человека…
        - Я знаю, что такое ссора, Борн. Из-за чего вы поссорились?
        - Из-за всего. Всего такого. Все нормально, Рахиль. Я все уладил.
        И принялся рассказывать о своих страшных снах, требуя, чтобы я объяснила, что они означают. А потом вдруг превратился в пару глаз, плывущих по воздуху. Оказалось, он научился делать так, что его кожа повторяла цвет и текстуру потолка, и теперь вопрошал оттуда:
        - Ты меня видишь? Я стал невидимкой?
        Что же, по крайней мере, нашлось нечто новое и при этом - полезное, чем мы с Борном могли заниматься вместе. Я радовалась и чувствовала, что он простил меня за попытку учить его по своим книгам.

        Вик восхищался моей изобретательностью, но мои средства ему не нравились. Ему не нравилось участие Борна, не нравилось, что мы все перевернули вверх дном и теперь его выверенный поэтажный план не соответствует действительности. Ведь из этого следовало, что необратимо меняются сами Балконные Утесы, а коридоры, которые мы когда-то оставили заваленными, теперь стоят раскопанными. Любое отклонение от плана, существующего у него в голове, причиняло ему непонятную боль.
        Иногда, поздно ночью, Вик впадал в иную крайность, он приходил ко мне и восхищался Борном, проявляя собственную слабость. Казалось, его обуревают неразрешимые противоречия, и он утратил все ориентиры ради меня. Я поняла, что ненавижу его слабость куда больше, чем прежде возмущалась его непоколебимостью, и, кажется, он это чувствовал, потому что сразу уходил, даже не попытавшись заняться сексом.
        Он сказал, что может умереть без своих пилюль-наутилусов. А я до сих пор не знала, что означают разбитый телескоп или женское лицо, нарисованное поверх головы гигантской рыбы.
        Узнаю ли я это когда-нибудь?

        Как мы друг друга потеряли

        И вот наступил день, вместивший в себя, по ощущениям, победу и поражение разом. День, когда наступила передышка. Мы так целеустремленно работали над укреплением Балконных Утесов, что нас не хватало ни на что другое. Мышцы болели, мозги вскипали от постоянных мыслей о возможных пробелах в нашей обороне. С каждым часом совместной работы я все больше убеждалась, что Вик освободился от власти Морокуньи.
        Вроде мы все закончили, но не были в этом вполне уверены. Со временем у нас выработался осадный менталитет. Мне казалось, что мы противостоим огромной армии, чьи великие силы или начнут штурм стен, или сдадутся и уйдут восвояси. Наверное, истинной причиной, по которой мы с Виком решили, что все действительно закончено, было подсознательное понимание того, что сделать Балконные Утесы неприступными невозможно в принципе. В любом случае останется какая-нибудь лазейка.
        Тем не менее мы сделали все посильное: упрочили внутренние «крепостные валы», пополнили припасы, прикинули возможные направления атаки и… все. Ничего не происходило. Ни жучки-паучки, ни иные информаторы Вика не зафиксировали ни единого признака или хотя бы слуха о готовящемся нападении. Неужели мы переоценили нашу значимость для города, превратившегося в разворошенный муравейник? Неужели о нас забыли, закрадывалась предательская мыслишка. И мы умрем не от ножа, воткнутого в живот, и не от клыков, вцепившихся в горло, а от голода и жажды? Злая ирония заключалась в появлении панического страха перед тем, что нам некому будет сдаваться.
        Границы наших владений были удивительно спокойны в те дни.
        - Просто они ждут своего часа,  - объяснял Вик, не понимая, сколько сделал Борн для того, чтобы «подчистить наши границы», по выражению самого Вика.
        - Ни одной ящерицы не осталось,  - доложил мне Борн, а это означало, что мусорщики никогда не придут сюда, чтобы чем-нибудь поживиться.
        Но чувствовать себя в осаде, пусть даже подсознательно ощущая всю бессмысленность этого чувства, все-таки лучше, чем находиться в осаде или отражать нападение. В нашем убежище стало тесновато и душновато: из страха перед последышами мы заткнули отверстие в потолке Виковой лаборатории, а я окончательно перестала выходить на балкон, потому что мне мерещились то самодельная стрела в горле, то враги, скрытно карабкающиеся по стене. И все же наше убежище пока оставалось нашим, этот факт не мог не радовать. Прошло уже четыре недели затворничества, а Морокунья с ее ультиматумом так и не объявилась. Судя по всему, у нее возникли более серьезные проблемы: она либо бегала от Морда, либо была мертва.
        Вик по-прежнему был одержим идеей извлечь максимум возможного из своих биотехов, так что в первую ночь затишья я оставила его около бассейна, а сама отправилась спать.
        Проснулась где-то через час.
        У изножья моей кровати кто-то стоял. В первую секунду у меня душа ушла в пятки, потом я с облегчением узнала Вика, хотя его неожиданное появление посреди ночи изрядно напрягло. Мне не нравилось, что сперва Борн, а теперь и Вик заимели обыкновение вламываться ко мне без стука. Это вызывало в памяти прошлое, о котором я не хотела вспоминать.
        - Я ведь заперла дверь, Вик. Как ты вошел? И зачем?
        - Так же, как ты входила ко мне,  - пожал он плечами.
        Его голос был каким-то отсутствующим. В тусклом свете и в моем собственном сумеречном восприятии его кожа показалась мне пятнистой, бледной, прозрачной до голубизны, как будто он пролил на себя свои химреактивы.
        - И что тебе понадобилось такого, чего нельзя было отложить до утра?  - спросила я, рывком садясь в постели. Мне очень хотелось, чтобы он ушел.
        - Ничего особенного, Рахиль. Я просто хочу знать, любишь ли ты меня.
        - Да твою ж мать!  - рявкнула я, взрываясь.  - Ты разбудил меня только затем, чтобы спросить, люблю ли я тебя?
        Сказать, что я разозлилась, значит не сказать ничего. Мне захотелось в самом деле превратиться в последыша и порвать Вика в клочки. После всего, что было с нами, всего, что мы сделали, чтобы вернуть отношения в нормальное русло, он приходит и спрашивает меня об этом?
        - Так ты меня любишь?
        Я зарычала.
        - Иди поспи, Вик,  - гаркнула я, про себя подумав: «Иди проспись».  - Убирайся!
        Он, конечно, страдал бессонницей, но мне-то требовался сон. Вик то ли не услышал меня, то ли не обратил внимания и вяло уселся на край кровати.
        - А как насчет Борна? Борна ты любишь? Ты сильно любишь Борна?
        К этому краю мы уже подходили: взгляд Вика на Борна ограничивался ревностью, но никогда прежде он не требовал от меня так четко обозначить мою позицию.
        - Я Борну все равно что мать. Он мне как ребенок,  - терпеливо объяснила я, стараясь унять невроз Вика и не ляпнуть что-нибудь, что еще глубже вобьет клин между ним и Борном.
        - То есть он до сих пор для тебя ребенок?  - грустно и как-то жутковато улыбнулся Вик.
        - Ну да,  - ответила я, покривив душой.
        Какое другое слово можно придумать в отношении разумного негуманоидного сироты? Может, такого слова и в языке-то не существует. Вдруг я подумала, а что, если у Борна были настоящие родители? И меня охватило отчаяние. Я тут же представила, что родители разыскивают его где-то там, в ночи, грохочущей выстрелами.
        - Спасибо, что сказала, Рахиль.
        С этими словами Вик поднялся и ушел. Я заперла за ним дверь на засов.
        Прошел час, а я никак не могла заснуть. Все думала о несообразном визите Вика и о том, как странно он выглядел. Никак не могла выбросить это из головы. Потому что Вик выглядел как привидение. То есть не был похож на привидение, а казался настоящим призраком.
        Я накинула первую попавшуюся одежду и сама отправилась к Вику. Постучала, он не ответил. Постучала громче. Ответа не было. Либо крепко спал, либо ушел. На всякий случай я спустилась к бассейну.
        Приблизившись к двери, я услышала голоса. Должно быть, они там с Борном, решила я. Опять разговаривают. Отлично. Ускорила шаг, завернула за угол и влетела в лабораторию.
        И увидела себя, разговаривавшую с Виком.
        Вик разговаривал с Рахилью.
        Подделка была идеальной, практически неотличимой, сердце у меня так и екнуло: я впервые увидела себя со стороны. Как я разговариваю с Виком. Словно кто-то похитил у меня тело, превратив в бестелесный дух.
        Вик взглянул на меня, вновь перевел глаза на ту, другую Рахиль, вздрогнул, и в его руке зажужжали защитные жуки. Видимо, он отличил оригинал от подделки по мимике.
        - Кто ты?  - закричал он второй Рахиль.  - Говори, что ты такое?
        Но я уже поняла, кем была та Рахиль.
        Той Рахилью был Борн.

        Жила-была женщина, которая однажды нашла живое существо на спине гигантского медведя. Во время оно то существо было простым биотехом, который рос-рос, пока не переселился в собственную квартиру. И тогда это существо по имени Борн нацепило на себя личины единственных двух людей, которых любило, и сделало вид, что оно - эти люди. Может быть, его намерения были чисты, а причины поступка - уважительны. Может быть, он считал, что поступает правильно. Все может быть.
        - Борн,  - проговорила я.  - Борн.
        От звуков разочарования и ужаса в моем голосе, та, другая Рахиль, мигом обернулась Борном. Зал наполнили спазматическая рябь и вздохи, эхом отражавшиеся от стен… Я знала, что и это был Борн, хотя теперь он напоминал огромный водоворот, полный глаз, воронку, прилепившуюся к стене. Этот беззвучный вихрь казался гипнотической иллюзией.
        Там, где только что стояла я. Где только что стояла Рахиль.
        Но за морок ему пришлось заплатить дорогой ценой. «Рахиль» протянула руку, потянулась к запястью Вика, с тревогой поглядела на меня, и ее черты окончательно разметало вихрем, а я стояла и смотрела, как рассыпаюсь на кусочки, как мои глаза множатся, как у меня отрастают щупальца и, вытягиваясь, тянутся к Вику, чтобы коснуться его руки.
        Вик заорал и отшатнулся, чуть не упав в бассейн, словно прикосновение щупальца Борна обожгло его или причинило боль. Он взмахнул другой рукой, истерически пытаясь отстраниться от Борна, тем самым отдав приказ жукам, уже дюжинами жужжащих вокруг. Те ринулись к Борну, чтобы зарыться в его плоть и прогрызть ее насквозь.
        Но они ничем не могли повредить Борну. Встретившись с его поверхностью, они просто растворились в нем, Борн с оглушительным воплем двинулся на Вика, точно мрачно пенящийся вал прибоя. Вот только между ними двоими уже стояла я. Слева от меня был Вик, справа - Борн, оба готовые сойтись в смертельной схватке.
        - Прекратите! Прекратите!  - завизжала я им.
        Находясь точно на линии перекрестного огня.
        Борн отступил, пусть и сделавшись еще более огромным и грозным, поглотив сияние светлячков, он метнулся к потолку словно злая отливная волна. Я стояла как замороженная, будто была той, другой Рахилью.
        Вик так и стоял, жуки ползали по его телу, готовые защитить от новой атаки. Из бассейна доносилось хлюпанье и кваканье биотехов, тоже жаждущих вступить в битву.
        Однако новой атаки не последовало.
        Борн пятился и пятился назад, точно хотел просочиться сквозь потолок, вся его кожа запузырилась глазами, извивающиеся щупальца ветвились, истончаясь, как струйки воды на стекле. К мольбе о прощении, читающейся во всей его позе, примешивалось что-то еще, вызывающее и непонятное. Запах горелого масла сменился вонью прогорклой печенки, а потом и вовсе исчез.
        Я вновь и вновь прокручивала в голове начало сцены. Пыталась понять, о чем думал Борн и каким образом он рассуждал. Мне хотелось остановить время. Остановить время, и чтобы Вик ушел, а я могла поговорить с Борном наедине. А в следующий момент мне уже хотелось, чтобы ушел Борн, и я могла переговорить с глазу на глаз с Виком. Я хотела удостовериться, что правильно во всем разобралась, что приняла оптимальное решение. Но мне никогда этого не узнать.
        Все, что мне известно, это что я своим телом закрыла Вика, встала на его защиту. Я смотрела на расплывшегося по всему потолку Борна, он мог обрушиться на нас как цунами и утопить в своей плоти. Я смотрела вверх, и теперь меня не могли ослепить никакие, самые яркие созвездия: на потолке сидел монстр.
        Я стояла так близко к Вику, смотрящему в пустоту, что чувствовала лихорадочное биение его сердца, дрожь его плеча, прижавшегося к моему плечу. Вик больше не кричал. Под его кожей возились диагност-черви, борясь с шоком и стараясь ликвидировать последствия ущерба от встречи с Борном. Это значило, что Вик находился в полубессознательном состоянии. Мы не могли покормить червей уже несколько недель, и я боялась, что они умрут прежде, чем его вылечат. Впрочем, крови видно не было, только ожог и шок.
        - Я не хотел,  - заныл Борн.  - Рахиль, я не хотел его ранить. Даже не собирался. Ты напугала меня, ты меня заставила.
        - А притворяться мной и разговаривать с Виком тоже я тебя заставила? Или может, я тебя заставляла притворяться Виком и разговаривать со мной?
        Я уже кричала на Борна. Кричала, визжала и не могла остановиться. Как же я была глупа, как он был безрассуден, и вот теперь все, все пропало. В отличие от Борна, я ясно видела это.
        - Я хотел помочь,  - сказал Борн.  - Хотел помочь. Хотел, чтобы вы вели себя хорошо друг с другом.
        Хорошо, плохо… Ведь он больше не ребенок.
        - Хотел, чтобы вы прекратили ругаться из-за меня.
        - Это было не твоего ума дело,  - сорванным голосом прохрипела я.  - Не твоего ума дело.
        Я была испугана и зла. Потому что вспомнила то, что давно знала. Оно всегда лежало на поверхности. «Я этого не говорил», «Я этого не говорила»… Так время от времени утверждали мы с Виком и списывали все на недоразумение или недопонимание, даже не предполагая, что на самом деле разговаривали с кем-то - или чем-то?  - другим. Это испортило мои отношения с Виком, привнеся нездоровую подозрительность в нашу жизнь. Нам предстояло сверить каждую минуту прошлого, разобрать и заново сложить его кусочки, чтобы определить, какие из них наши.
        Борн продолжал умолять, пытался что-то объяснить, но я его больше не слушала.
        Не с Борном ли я ходила на тот обрыв и рычала, как Мордов последыш, в день, когда Морокунья обстреляла Морда? С Борном или Виком я обсуждала защиту Балконных Утесов? И с кем я спала?!
        Нет, такое насилие над доверием невозможно. Я не могла в это верить. Я же знала тело Вика, знала каждый шрам и каждое его несовершенство, знала, как он движется внутри меня, и я бы различила столь чудовищную подделку.
        Однако у меня оставались вопросы.
        - Борн, сколько раз ты прикидывался нами? Сколько раз был в моей постели или в постели Вика?
        Ему потребовалось время, чтобы понять вопрос. Потом он посерел и сник.
        - Ни разу! Как ты только могла такое подумать?
        - И действительно, как я могла?
        - Теперь и ты тоже меня боишься. Но ведь я не делал ничего, что не делали бы вы сами.
        - Мы подобного не делаем.
        - Ты тайком пробиралась в его квартиру. Он тайком пробирался в твою, шпионил…
        - Борн…  - подняла я на него глаза.
        Тонна чуждой плоти с сотнями глаз таращилась на нас сверху.
        - Я тебя люблю,  - сказал Борн моим голосом.  - Но я тебя боюсь и не могу больше тебе доверять.
        - Ты напал на Вика.
        - А он собирался напасть на меня. Я знаю. Сколько я ни старался, он все равно меня ненавидит.
        На меня вдруг снизошла холодная рассудительность. Стоящий рядом со мной в горячечном жаре Вик напомнил мне кое о какой правде.
        - Может, мне надо разрешить Вику разобрать тебя на части? Что ты вообще такое?
        - Рахиль, это Борн. Борн, твой ребенок. Ты любишь меня, как ребенка. Ты сама сказала, что любишь меня, как ребенка.
        Тогда, услышав мои слова, он явно расстроился, почему же это должно спасти его сейчас?
        - Ты не человек,  - произнес Вик, вздохнув так, словно это был первый его вздох.
        Это означало, что ему стало лучше, что он начал оправляться от раны, нанесенной ему Борном.
        - Но я личность! Рахиль говорила мне, что я - личность!
        - Личность, которая примеряет на себя чужие личины,  - заметил Вик.
        - Не познал ли ты меня так же, как познаешь своих ящериц, которых ешь?  - спросила я.
        - Нет!  - запротестовал Борн.
        - Тогда как ты смог стать мною?
        - Я могу выглядеть, как ты, но я не могу быть тобою, пока…
        - Пока не убьет тебя,  - закончил за Борна Вик.
        Он пододвинулся ко мне совсем близко, и по тому, как напряглось его тело, я поняла, что он готов к новой атаке.
        - Я никогда не причиню тебе вреда, Рахиль.
        - Борн все понимает,  - сказал Вик.  - Борн точно знает, кто он такой. Он - убийца. Мы должны разобрать его на части.
        Борн сделался сине-черным, как штормовое ночное небо. Едко запахло чернилами и еще немного - мхом.
        - Я тебе не позволю. Я такого не делал. Я бы не стал. Я не имел,  - затравленно и неуверенно забормотал он.
        - Ничего не понимаю,  - резко перебила его я.
        Но все я понимала. Прекрасно понимала, хотя мне этого очень не хотелось. Наверное, потому, что всегда это знала. То, что Борн делал в городе, весь этот спектакль, замаскированный под битву последышей и мутантов. Все эти люди, о которых он мне рассказывал, старик с ямой и другие… Что это были за разговоры? Не закончились ли они очень быстро? Забор образцов.
        - Он, должно быть, уже давно этим занимается,  - сказал Вик.  - Быстро учится. Быстро растет. Слишком быстро.
        На его лице промелькнуло что-то столь дикое и чужое, чего я не смогла ни распознать, ни понять, и почувствовала себя между двумя монстрами.
        - Спроси его Рахиль, спроси,  - продолжил Вик.  - Из него ничего не выходит наружу, все остается внутри.
        Борн растянулся по шероховатому потолку во всю ширь, только голова выступала, словно голова пловца в перевернувшемся вверх тормашками море. Широкая, впечатляющая, пугающая плоскость. Теперь я видела, что мой доппельгангер все еще живет в нем, как кукла, которую Борн может в любой момент снять с крючка, а рядом с «Рахилью», кажется, висела кукла «Вик».
        - Это цена,  - сказал Борн.  - Цена за то, что я есть. За то, что я делаю. Но я люблю тебя, Рахиль. Я тебя люблю, и я исправлюсь. Я смогу остановиться.
        Я колебалась. Мне было стыдно говорить, и Вик это заметил.
        - Докажи,  - произнес он.  - Скажи правду. Будь честным. Ты убивал людей? Убивал?
        - Не убивал. Я поглощал. Усваивал. Они все живут. Во мне.
        - Убивал, убивал,  - настаивал Вик.  - Присваивал их память. Их знания о мире. Лучше добром согласись, Борн. Это для твоего же блага. Давай я разберу тебя на части. Ты же сам все знаешь. Иначе однажды ты станешь хлеще Морда.
        Имело ли значение то, что Борн испытывал противоречивые чувства? Что он не хотел убивать? Может быть. Однако по некоторым, почти незаметным изменениям во внешности Борна я со страхом поняла, что нам не удастся убедить его умереть. Он ни за что не согласится быть разобранным, а следовательно, пусть речь и идет о нашем выживании, мне предстоит трудный выбор, которого Вик никогда не поймет.
        - Уходи,  - сказала я.  - Уходи и никогда сюда не возвращайся. Никогда.
        Изгнание. Первое, что пришло мне в голову. Но разве у меня был иной выбор? Все остальное стало бы предательством Вика, предательством Балконных Утесов, а Борн принял это решение вроде бы легко. Хотя для меня оно стало самым тяжелым во всей моей жизни. Самым тяжелым.
        Борн сделался цвета морской волны, его мягкая, просвечивающая поверхность отразила свет.
        - Но я вас люблю,  - сказал Борн.  - Вы - моя семья.
        - И я люблю тебя, Борн,  - искренне ответила я.  - Но это ничего не изменит.
        Может быть, воспоминаний о любви будет достаточно, может быть, времени, которое мы провели вместе, будет довольно. Однако внутри я уже содрогалась, все во мне вопило при одной мысли о предстоящем.
        - У меня нет дома,  - сказал Борн.
        - Я знаю.
        - Мне не с кем будет разговаривать.
        Это было уже почти невыносимо, но я должна была вынести все.
        - Борн,  - сказала я,  - ты должен уйти ради нас. Если ты действительно нас любишь. Я знаю, тебе тяжело, но это ради нашей безопасности.
        А зачем же еще он переехал? Почему сказал мне тогда, что не может остановиться? Почему в последние недели проводил со мной всего лишь по одному-два часа в день? Он знал. Он все прекрасно понимал. Он был убийцей.
        - Я ведь никого не знаю, кроме вас,  - произнес Борн, и его слова болью отозвались в моих костях, сердце и голове.
        Я никогда больше не встречу никого, похожего на Борна. Даже если встречусь с самим Борном, все будет не так, как было в Балконных Утесах, где мы бегали по коридорам, пробивали дыры в стенах, шутили и смеялись, а я учила его новым словам, которые он перебирал в памяти как драгоценные жемчужины, повторяя снова и снова, пока не начинал понимать их лучше меня.
        - Там тебе будет лучше,  - соврала я.  - Все не так плохо, как тебе сейчас представляется,  - соврала я во второй раз.
        Вик хранил молчание. Он не был частью нашего мирка, но знал, когда стоит говорить, а когда - нет.
        - Увижу ли я тебя вновь, Рахиль?  - спросил Борн.
        - Конечно, мы еще увидимся, Борн. Непременно увидимся.
        Борн опять изменился. Только я одна могла увидеть эти изменения, и хотя для меня было бы трудно объяснить кому-то, в чем они заключались, я понимала, что они означают стоическое приятие неизбежного.
        Он спустился с потолка и стал похожим на того Борна, которого я давно знала, который жил в моей квартире и которого я когда-то приняла за растение.
        Он подошел ближе. Встал рядом со мной, и я не отстранилась. Коснулся моего лица толстым мягким щупальцем. Хоровод глаз. Тело, похожее на вазу или кальмара. Мерцающие краски выражали теперь уверенность и смелость, но я видела, что он просто пытается меня успокоить, и это поколебало мою решимость, заставило усомниться. Действительно ли он - чудовище, убийца, способный поглотить нас или, в исполнение ультиматума, убить и завладеть Балконными Утесами?
        - Так я пойду,  - сказал Борн.  - Там мне будет лучше. Не волнуйся за меня. Со мной все будет хорошо. Я никогда не забуду тебя, Рахиль. Я тебя не забуду.
        И он двинулся мимо меня, прочь из зала, а я упала, сраженная горем, не в силах принять случившееся, и не позволяла Вику ко мне приблизиться. Наша осада изнутри закончилась. Похоже, вообще все закончилось.
        Борн ушел.

        Что я нашла в жилище Борна

        Я была совершенно раздавлена уходом Борна. Превратилась в корабль, который слепо и бесчувственно бьется о рифы. Натыкалась на стены, мебель. Все сделалось как в тумане. Я хотела наказать себя за случившееся. Наказать, а потом найти Борна и объяснить ему, что я имела в виду совсем другое, что мы сможем перевоспитать его, погасить его агрессивные импульсы, что он сам сумеет перебороть их, и все-все у нас будет хорошо.
        Однако ничего подобного я не делала. Только лежала, скрючившись, на кровати, и ревела, пока от слез не становилось больно. Я хотела этой боли. Мне было уже не важно, что со мной будет. Морд мог бы выкопать меня и проглотить, как муравья, и какая-то часть моего «я» была бы ему только благодарна. Но оставалась и другая часть Рахили, которая уже шесть лет прожила в городе и, терпеливо стоя за сценой, подсказывала: разберись во всем прямо сейчас, разберись немедленно, иначе со временем оно тебя убьет.
        Через несколько часов - дней? веков?  - я очнулась и отправилась к Вику. Оказалось, нам почти нечего сказать друг другу, разговор вышел скомканным, я не могла поднять на него глаз, как если бы мы стали другими людьми, ведшими иные разговоры, и я не знала, с кем разговариваю. Требовалось срочно начать инвентаризацию наших встреч за последние несколько месяцев, чтобы определить, где был Вик, где - я, а где - Борн. Потом мы будем воспринимать эти разговоры как реквием, потому что не имели права требовать отчета друг от друга, и бесполезно было потом рассуждать, что мы хотели только поддержать историю, повествующую о нашей любви и дружбе, и ничего кроме этого.
        Прошло время, и вновь проснулся инстинкт, позволявший мне распознавать ловушки и ставить их самой. Этот инстинкт привел меня в квартиру Борна, чтобы, с одной стороны, удостовериться, что он действительно ушел, а с другой - ее обыскать. Я вошла туда медленно и с опаской, я была настолько выпотрошена, что уже ничего не чувствовала, разве что подсознательно ожидала найти Борна дома.
        Однако Борн действительно ушел, почти ничего после себя не оставив. Впрочем, у него и было-то немного. Три мертвых «астронавта» продолжали висеть на крюках, но у них больше не было надо мною власти; напротив, теперь эта троица казалась мне старыми приятелями, Борн все-таки приучил меня к зрелищу их скелетов.
        Осталось только барахло в шкафу. Одежда, куча чужой одежды всех фасонов и размеров, в основном ношеная, драная и в крови. Кое-какие вещи я узнала - они были собраны в других квартирах Балконных Утесов, другие - нет, и большая часть последних, должно быть, принадлежала тем, кого Борн «поглотил». В шкафу было около полусотни рубашек. Как минимум.
        В самом низу, под ворохом разномастных штанов, нашелся толстый ежедневник с буквой «Б» на обложке. Ежедневник как ежедневник, старый, в «лисьих» следах бурой плесени. Наверное, Борн где-то его откопал, чтобы повторно использовать. Замочек был на запоре, но в нем торчал крошечный ключик. Я долго смотрела на него, прежде чем открыть. Смотрела, смотрела и не могла отвести глаз, пока все не начало расплываться, уходя в небытие. Я догадывалась, что если прочитаю записи Борна, то впоследствии очень об этом пожалею. Но ведь я была Рахилью-мусорщицей, а передо мной лежала особенная добыча, необходимая мне, потому что я опустела и искала отгадок.
        Большая часть дневника была написана на языке, которого я не знала, тогда как заглавная страница представляла собой первые, робкие попытки освоить письмо.

        Мое имя - Борн.
        - Мое имя не Борн. Это то, как Рахиль меня назвала. Борн - это слово означает, что тебя породили, хотя сам ты об этом никогда не просил.

        Мое имя не-Борн, я прибыл сюда на теле Морда, и не важно, что говорит Рахиль.
        - Я не прибыл сюда на теле Морда.
        - Я запутался в его шерсти. (Кто меня запутал?)
        - Откуда я сюда прибыл?
        Мое имя не-Борн.
        Я не прибывал сюда на теле Морда, но я - человек.
        - Я не человек. Я не человек. Я не человек.
        - Рахиль называет меня «он». Я - «он», «она», оба сразу или ни то ни другое?
        - Я - личность.
        Плохой. Плохой.
        Прекрасный.
        Я прибыл сюда с далекой звезды.
        Я прибыл сюда с Луны, как мертвые астронавты.
        Я был создан Компанией.
        Я был создан кем-то.
        Я не по-настоящему живой.
        Я робот.
        Я личность.
        Я оружие.
        Я (не) разумен.

        Я имею девять органов чувств, тогда как Рахиль только пять. Я могу сделать глаза, когда захочу, а Рахиль - нет. Если она потеряет свои глаза, то будет слепой. Если я потеряю глаза, то все равно буду видеть.

        Я не знаю, когда я тот, кем они хотят меня видеть, а когда я - это я. Лучше, когда я «хороший». Так безопаснее.

        Плохой. ПЛОХОЙ.

        Борн прибыл с далекой звезды. Борн прибыл из далекой Компании. Борн не может прекратить есть. Борн не может прекратить убивать. Борн не думает об этом, как об убийстве, но это, очевидно, именно оно. Должно быть, это убийство.

        БОРН ДОЛЖЕН ПРЕКРАТИТЬ УБИВАТЬ. ПРЕКРАТИТЬ ТИСКАТЬ. БОРН ДОЛЖЕН ПРЕКРАТИТЬ БЫТЬ БОРНОМ. БОРН ДОЛЖЕН ЕСТЬ ТО, ЧТО УЖЕ УМЕРЛО, КАК НОРМАЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ.

        Что, если я - одинок?
        Что, если я - бессмертен?
        Что, если меня никто не создавал?

        Там все было как на ладони. Все, что я сделала, чтобы помочь ему, и все, что я сделала, но это не помогло. Все, что я сделала, чтобы изменить его, и все, что я не сделала. Как сказал сам Борн, он пробирался в наши комнаты потому, что видел, как я залезаю в комнату Вика. Он стал притворяться мною и Виком, потому что не хотел, чтобы мы ругались, хотел, чтобы мы были хорошими. Увидел, как мы, волоча на себе свое прошлое, играли свои роли, и подумал: «Не будет вреда, если я сделаю то же самое».
        Своим примером я учила его постоянно, даже в мелочах, даже не понимая, что учу. Учила самым своим незначительным поступком, а не только во время уроков. Я учила его всей своей жизнью, и мне очень захотелось вернуться в прошлое и кое-что там подправить. Например, не лазить в квартиру к Вику. Как бы мне хотелось, чтобы я сама была лучше.
        «Рахиль не может защитить меня от Морда, а я не могу защитить ее от самого себя».
        Борн различными путями говорил мне: «Я не могу остановиться». Не могу перестать расти, не могу перестать быть тем, кто я есть, не могу перестать убивать людей. А я только затыкала ему рот, игнорировала его, пытаясь представить все так, будто он был не тем, кем был в действительности, тем самым предавая его.
        Потому что Борн был именно тем, кем он был.

        Я не хотел уходить из квартиры Рахиль. Но я был должен. Иначе не знаю, что бы с ней сталось. Я продолжаю есть ящериц, но этого недостаточно. Может быть, если я буду жить самостоятельно, все наладится. Может быть, я обрету над собой контроль.

        Особо отмечались дни, когда он выходил наружу и «мог сопротивляться» или «не мог сопротивляться». Он систематизировал признаки. Занимался самопознанием. Экспериментировал с заменителями. Но самой эффективной заменой было, как он знал, самое худшее, и он не мог, не мог остановиться и убивал людей, чтобы не убить меня. Он даже не мог ни с кем об этом поговорить, в итоге впав в отчаяние.
        Борн рос, и росла куча рубашек в его шкафу.
        Становление… но чего? И где… начало?
        Он был еще более одиноким, чем мне представлялось. И куда более отчаявшимся. По-другому не назовешь. Хуже всего оказались те записи, в которых Борн выражал мне «благодарность». Какой хорошей я с ним была, сколькому его научила, сколькому он научился, как он «никогда-никогда» меня не забудет, словно предчувствовал, что однажды его изгонят из Балконных Утесов.
        Найденное в квартире Борна не принесло мне облегчения. Но я считала, что и не заслужила его.

* * *

        Неделю спустя я увидела Борна. Издалека, в сумерках. Наше затворничество продолжалось, но я вышла на балкон взглянуть на прекрасную грязную реку и порожденные ею тени. Мне было спокойно. Вик потихоньку выздоравливал.
        Далеко-далеко внизу я увидела саму себя, бегущую по речному берегу. Я бежала по каменистой земле свободно и легко. Я там была не совсем собой, в любом случае я стояла на балконе, следовательно, там внизу был Борн.
        Я даже не думала, что выгляжу такой хрупкой и изящной. Не догадывалась, что Борн так горячо меня любит.
        Честно говоря, от одного взгляда на него мое сердце опять защемило, и на один мимолетный, незабываемый миг я почувствовала, что это я бегу вдоль реки, увидела мир глазами Борна, будто и не стояла наверху на балконе.
        Ощущение тут же прошло, а Борн, словно зная, что я за ним наблюдаю, сделался вновь самим собой, и я увидела странных зверей, бегущих следом. Маленьких лисиц, кроликов и тех, кто был только похож на лисиц и кроликов.
        Я попыталась убедить себя, что Борн стал частью этого города, но утрата была слишком свежа, чтобы думать о нем просто как еще об одном препятствии, угрозе или возможности. Я никогда бы так не смогла.
        Вначале я решила, что те животные на него охотятся, но нет, вскоре стало ясно: Борн их ведет. Каким-то образом он руководил ими. Всеми этими забытыми и отверженными существами, на которых город не обращал внимания.
        А река продолжала свое движение, унося нас всех вместе с собой.

        Часть 3

        Что они отняли у Морда и у нас

        Через несколько дней после изгнания Борна Морд потерял способность летать. Вероятно, те, кто лишил Медведя этой способности, надеялись застать его врасплох в полете над городом, на то, что он рухнет вниз и издохнет в море собственной крови. Однако этого не произошло. Просто однажды утром Морд проснулся и не смог взлететь. Почувствовали ли мы облегчение? Наверное, но одновременно это стало неким знамением, знаком в череде других знаков, что вещи, от которых все мы зависим, начали меняться.
        Морд во всем своем апокалиптическом меховом великолепии восседал посреди бетонной автостоянки, окруженный сопящими, рычащими, хрюкающими последышами, и не мог взлететь. Не мог больше летать, парить и реять в небе, как ни старался. И сколько же было недоумения в его рыке, сколько вопросов в его пыхтении! А затем над городом разнесся громоподобный рев, яростный вздох возмущения. Морд разучился летать, и где-то в городе рухнула по крайней мере дюжина различных культов, а их приверженцы - в смятении разбежались или покончили с собой. Бог перестал быть Богом. Бог принужден был ходить по земле как простой смертный. Бог утратил то, что делало его Богом, исчезла вера, что он будет отныне и вовек, и для многих это стало ударом.
        Тем не менее Морд попытался вновь вернуть себе божественный статус. Он рванулся в небо, но получилось только косолапо пробежаться, споткнуться и тяжело грохнуться на все четыре лапы, дробя дорожный бетон. Морд вытянулся во весь рост, каждый его мускул напрягся струной, он во что бы то ни стало хотел вернуться в небо… Так он стоял, а последыши кружили у его ног, хором растерянно рявкая свое «Мрррк-мррк».
        Морд снова и снова предлагал себя небу, но каждый раз, что бы он ни делал, оно его отвергало. Он пытался взлететь, разбежавшись на всех четырех, осторожно спрыгнуть с трехэтажного здания, тут же обрушившегося от толчка его лап. Еще одна попытка, теперь уже разбежаться на двух задних лапах, тоже окончилась пшиком. Полдня Великий Медведь провел в тщетных потугах вернуть волшебство, восстановить технологию Компании, позволявшую ему поднимать его телеса к облакам. Но в итоге он пришел к тому, что диктовал инстинкт: принялся топтать развалины, сметая все на своем пути, разбивая дома и круша дымовые трубы, обламывавшиеся, как тонкие соломинки.
        Все напрасно. Тогда Морд попытался достичь скорости отрыва, которой он никогда не обладал или попросту в ней не нуждался, но бухнулся обратно после нескольких прыжков, от которых у зрителей перехватило дыхание, потому что начинало казаться, что он все-таки отрывается от земли, что между его брюхом и землей появляется пустое пространство, что его лапы… Однако все это было лишь иллюзией, и он падал, иногда - весьма чувствительно, наверняка заработав себе массу ссадин и кровоподтеков, сравнивая с землей очередной забор или здание.
        Иногда, появляясь из поднятых им облаков пыли, Морд пристально смотрел в сторону горизонта, как будто ища там ответ. Но по большей части он просто сидел, вроде бы смирившись с уменьшением своей силы. Сидел и размышлял, водя из стороны в сторону огромной башкой, с любопытством озирая свои владения: кто первым посмеет бросить вызов ослабевшему властителю? Выглядел Морд при этом так, словно его разум обуревали мысли об убийствах, потому что он распознал грядущее и был к нему готов. А еще он был похож на медвежонка, брошенного матерью на произвол судьбы посреди гигантской кучи костей, в которую превратился город.
        Я видела Морда всяким. Голодным и томимым жаждой. Страдающим от потаенной боли. Раненым, поджимающим поцарапанную лапу. Но никогда прежде я не видела его покорившимся, впавшим в отчаяние или смотревшим как смертный. Не видела ни я, никто другой. Мы все пребывали на пороге то ли страха, то ли новой надежды. Самым главным вопросом в городе стал вопрос о том, может ли Морд умереть.
        - За всем этим стоит Морокунья,  - говорил мне Вик.  - Морокунья вернется.
        - Да ну?  - откликалась я, хотя мне было почти все равно.
        Контакты Вика поредели, однако у него сохранялось чутье на новости. В последующие дни до нас дошел слух, что это люди Морокуньи пробрались в здание Компании, просочившись сквозь заслон последышей, и выключили или испортили какое-то устройство, что и привело к низвержению Морда. Другие полагали, что своим нынешним «пехотным» статусом Морд обязан некоему задержавшемуся до поры эффекту от разрушения здания Компании, повредившего механизм, который теперь окончательно вышел из строя. Или объясняли случившееся тем, что поклонники Морда из числа служащих Компании окончательно разуверились в нем.
        Что из этого было правдой, меня тогда мало волновало и не трогало, сможет ли Морд летать. Я переживала собственное тяжелое потрясение и утрату, которую было уже не исправить. Остался город, и мы должны были идти дальше, будто ничего не случилось, не выказывая ни слабости, ни растерянности. Все, что следовало для меня из факта ослабления Морда,  - это необходимость приложить усилия и глядеть в оба, чтобы вовремя увидеть, что может еще произойти лично со мной, обессилевшей без Борна.

        Дни шли, и стало ясно, что Морд больше не взлетит. Из города ушел странный звук, который мы не замечали, потому что он никогда не стихал. Звук этот напоминал тайное манипулирование воздухом, он оставлял так мало следов, что я почти не могу его описать. Очень незаметный, очень гладкий, лишенный какой-либо окраски, вкуса и запаха, и мы поняли, что теперь нам будет его не хватать, даже если и не могли как следует вспомнить тот тембр. Я нутром почуяла, что этот фоновый, почти подсознательный гул, означал одно: Морд может летать.
        Мне вспомнились дополнительные органы чувств Борна. Я начала размышлять о Компании и Морде, задаваясь вопросом: что еще есть в городе такого, чего мы сейчас не слышим, а услышим лишь тогда, когда оно стихнет?

* * *

        Слабые, но бесспорные признаки возвращения Морокуньи начали проявляться куда ближе к нашему дому. Как-то раз Вик с виноватым видом предложил мне сходить к северному выходу из Балконных Утесов и полюбоваться на открывающийся оттуда вид. Я понимала, что Вик пытается меня отвлечь, облегчить боль от потери Борна, выманить из пустоты, образовавшейся в моей голове, иначе он просто сказал бы, в чем дело. Но я все-таки пошла.
        Сразу за северным входом Морокунья, или еще кто-то, подобрала трех мертвых «астронавтов», выброшенных туда Виком, выкопала три открытых могилы, положила в каждую по телу и написала на деревянных табличках: Вик, Рахиль, Борн.
        Рядом на земле палкой было накорябано: УБИРАЙТЕСЬ.
        Сведения Морокуньи, если это действительно была она, а не ее подчиненные или вообще кто-то другой, сильно устарели. В Балконных Утесах оставались только двое из нас, и там стало куда более пусто, чем прежде. Увидев эти могилы, я первым делом решила, что Морокунье не хватает чувства меры. Вероятно, до тех пор, пусть мы и были врагами, я ее переоценивала, находя определенное утешение в мысли о том, что она, возможно,  - надежда на будущее города, что после кровопролития и отвратительных войн придет мир и стабильность.
        Пока я там стояла, из-за кучи шлакоблоков, утопающих во мху, появился знакомый лис. Только он не был настоящим лисом. Теперь, в свете дня, становилось видно, что это - разумный биотех-потеряшка. По-моему, в густом мехе на груди даже мелькнули рудиментарные ручки. Да и острый взгляд был слишком человеческим.
        - Передай Морокунье, чтобы отстала от нас,  - сказала я лису, хотя не верила, что он - ее посланец.
        Скорее уж, посланец Борна. По крайней мере, я на это надеялась. Лис выразительно посмотрел на меня. Видимо, я должна была о чем-то догадаться, но все эти тонкие намеки и знаки меня не интересовали.
        - Проваливай,  - сказала я.
        Лис оценивающе наклонил голову и тявкнул.
        - Проваливай,  - повторила я.
        Лис сделал что-то со своим мехом, который оказался и не мехом вовсе, а каким-то биолюминесцентным фокусом, и… начал медленно, по крупицам, растворяться, пока не исчез совсем. Впрочем, исчез лис только из поля зрения. Кажется, я услышала удаляющееся «топ-топ-топ» мягких лапок.
        Интересно, он всегда это умел или его научил Борн?

        Я уже несколько устала от того, что мертвых «астронавтов» весьма непочтительно тягают туда-сюда, как каких-то безродных бродяг. И, по правде говоря, видеть их больше не могла.
        Поэтому решила наконец уделить ребятам толику драгоценного времени. Вернувшись домой, нашла ржавую лопату и похоронила их прямо в тех же могилах, выбросила таблички, затерла подошвой ботинка слово «УБИРАЙТЕСЬ» и даже произнесла несколько прочувствованных слов над могилами, которые присыпала сосновой хвоей и мхом, чтобы они не бросались в глаза.
        - Покойтесь с миром,  - пожелала я «астронавтам».  - Отныне покойтесь с миром и никому не позволяйте втягивать вас в свои дурацкие игры.
        Когда я впервые услышала байку о Морокунье и странной птице, та поразила меня, показалась то ли ужасно важной, то ли ужасно трогательной. Показалось, что она что-то такое значит. Но эта история не значила ровно ничего.
        Особенно для того привидения, которым я тогда стала. Я стала призраком. Я - призрак. Мои линии начали изнашиваться и рваться. Светлячки в моей квартире потухли. Ванная не работала. Мы ели от силы два раза в день. Для экономии ресурсов я перебралась к Вику, но вскоре и его светлячки приказали долго жить.
        Борн писал в своем дневнике: «Сегодня я встретил хорошего лиса. Он пошел за мной. Я хотел его съесть, но он мне не позволил, хотя сильно извинялся. Потом мы немного поговорили. И я решил, что не буду его есть».
        Еще одна выдержка: «Первое, что я помню, это нагадившая на меня ящерица. Я ненавижу ящериц, осквернивших мои первые воспоминания. Но я их при этом очень люблю, потому что они вкусные».
        И еще: «Река не красивая. Она отравлена. Она полна яда. Я ее исследовал. Я никогда не стану там плавать, хотя, кажется, плавать мне бы понравилось. Во всем этом городе, похоже, не осталось ни единого места, где можно было бы поплавать. Река отравлена, колодцы почти пересохли, пруды Компании тоже ядовиты, что бы там ни утверждал лис, а здешнее море высохло сотни лет назад. Мне бы хотелось принять настоящую ванну, как дети в книжках. Искупаться в старинной ванне на звериных ножках. Хорошенькая помывка - вот то, что мне нужно. Долгое купание. Купание. Борн сидит в ванне. Рожденный купаться».
        Еще: «Рахиль говорит, что убивать плохо. Это означает, что я - плохой, потому что делаю то, что убивает. Но я не могу остановиться, оно кажется правильным, как дыхание, и не ощущается так, как должно бы ощущаться „убийство“, ведь я могу видеть их внутри себя, разговаривать с ними, и они остаются теми, кем или чем были прежде, даже ящерицы. Так какое же это „убийство“?»

        «Очень тяжело ощущать, что ты находишься в двух или трех местах одновременно, и вести осмысленные разговоры. Я начинаю говорить так, будто не знаю значения слов».

        И еще Борн написал в своем дневнике: «Мир сломан, я не знаю, как его починить».

        Когда через какое-то время я не обнаружила дневника Борна, то поняла, что его забрал Вик, но это было уже не важно. Наоборот, я была ему за это почти благодарна. Я уже наизусть помнила все, что смогла разобрать, все, что было написано на известном мне языке. Сам дневник больше не имел никакого значения. Его мог забрать у меня кто угодно и когда угодно. Важно было лишь то, что я выбрала, чтобы запомнить.
        Отсутствие Борна сильно упростило жизнь в Балконных Утесах. Упростило меня и Вика, сделало наш быт скучнее, лишило чего-то ценного, какого-то бурного многообразия красок, заставило меня думать о себе как о чем-то полуживом. Я чувствовала себя наказанной, маленькой и ненужной. Однако с каждой минутой возрастало и облегчение от того, что моя жизнь приближается к тому, чем она, по своей сути, являлась, освобождаясь от неуместных претензий на нечто большее. Пусть даже это было иллюзией, но что тогда не иллюзия в нашем мире?
        Из-за той истории с Борном, чтобы точно знать, мы это или уже не мы, нам с Виком пришлось ввести пароли, которые мы меняли каждый день и пользовались ими, просыпаясь утром или встречаясь в коридоре, отправляясь спать или уходя по делам. Какое-то время мы жили в страхе, что Борн, переменив личину, вернется в Балконные Утесы.
        Паролями служили всякие глупости, всего лишь яркие словечки среди прочих тусклых и серых, и большую их часть предлагал Вик, как бы продолжая традицию игр, в которые мы играли прежде, когда я приносила ему биотехов. То, что некоторые из его паролей заставляли меня смеяться, только делало остальные дни еще серее.
        - Сыр-из-дыр,  - говорила я Вику.
        - Треклятая устрица,  - отвечал он.
        - Петушиный гребешок.
        - Илистый прыгун.
        - Медвежья какашка, медвежий след, медвежатина.
        - Плащ Морокуньи-растлительницы.
        Ужасно глупо, но эти слова давали нам знать, что мы - это мы, что мы говорим с настоящими Виком и Рахилью. Даже если я не была настоящей.
        Очень может быть, мне становилось смешно от того, что наши пароли походили на слова, придуманные Борном.

* * *

        О том, чтобы принять требования Морокуньи, Вик больше не заговаривал, даже после обнаружения «астронавтов» в могилах. Несмотря на уход Борна и наше примирение, в Вике что-то переменилось, и ультиматум Морокуньи заставлял его все чаще думать о Балконных Утесах как о крепости, оплоте против нее. Что же касается меня, я послушно выполняла указания Вика и открывала рот лишь для того, чтобы поддержать его мнение, поскольку собственного у меня в ту пору не имелось.
        К счастью, работа совершенно захватила нас. Она изгнала все мысли из моей головы, что мы с радостью приветствовали, по крайней мере - я. События в городе предсказать мы не могли, зато у нас все еще оставались Балконные Утесы. Мы продолжали ими владеть и вновь напряженно, молча работали бок о бок, стараясь устроить все так, чтобы ни один убийца-шатун нас не унюхал.
        Самым изобретательным трюком стала настройка светлячков с помощью феромонов. Они загорались теперь с полуминутной задержкой, зато если кто-то кроме нас проходил мимо биорецепторов на входах в Балконные Утесы, светлячки потухали. Наименее изобретательным - прочистка воздуховодов над кроватями, на случай если не останется иного способа бегства.
        Мы готовились к некой неопределенной катастрофе. Связи и иерархии в городе еще не прояснились, и союзников у нас не было. Последыши научились пользоваться орудиями и сделались настоящим войском ставшего уязвимым, а потому - хитрым, Морда. Мы же скопили запас армейских продовольственных пайков, хотя я, если честно, предпочла бы живых насекомых, чем склизкие, резиноподобные, давным-давно просроченные комки из этих пакетов. Замороженный куриный салат. Тушеная говядина с морковью. Таких пакетов у нас было двадцать три, то есть нам их хватило бы примерно недели на две. Дожди выдались краткими и в основном - токсичные, так что запасов воды у нас оставалось где-то на неделю, после чего наступило бы время жажды. Вик на скорую руку соорудил сбор утреннего конденсата, чтобы приберечь основной запас на черный день. В общем, с учетом того, что он мог добыть из своего бассейна, у нас имелось провизии на неделю-две. Последним «лакомством» являлись до невозможности кислые и твердые мемо-жуки.
        - Продпакет или мемо-жук?  - бывало спрашивал меня Вик, протягивая мне яства.
        - Проджук?
        - Это блюдо в меню отсутствует.
        Правда, кое-что в «меню» все-таки вернулось. А именно - ящерицы и пауки, а однажды я даже видела трех крупных серебристых рыб, пересекавших коридор, оставляя за собой в пыли волнистый след. Но каждый раз, заметив в Балконных Утесах живое существо, я вспоминала Борна.
        В наше «свободное время» мы с Виком, защищенные паролем, сидели плечом к плечу в туннеле, комнате или коридоре. Это ты? Точно ты или Борн? Мы еще не до конца реконструировали наши прошлые разговоры: кто что говорил друг другу, а что - не говорил. После того как мы сняли покров лжи и восстановили правду, раны затянулись, темные углы осветились пусть даже подобием света, а нарушитель был выставлен вон.
        Вот только я оказалась не готова изгнать непрошеного гостя навсегда.

        Что я вынесла из ноктурналий

        Я начала выходить по ночам где-то через месяц после того, как лишилась Борна. Говорила себе, что я - привидение, а следовательно, меня никто не увидит, потому что я - привидение. Или что нужно сходить на разведку ради безопасности Балконных Утесов. В общем, любую ложь, которая могла сработать. Ложь была мне необходима. Морд сделался еще злее, а Морокунья возродилась и принялась с утроенной силой вербовать новобранцев в свою армию. Последыши открыли, что их ядовитое дыхание при определенных усилиях может загораться. Морд Уязвимый нагонял теперь куда меньше страха, но оставался на престоле. Лишь стал еще более опасным и безжалостным.
        Начали проявляться и некоторые закономерности. Бесследно исчезали люди, и куда - неизвестно. Ходили неясные слухи о некоем невидимом убийце, которые дошли до нас с Виком через его обрывочные контакты и мои беседы с коллегами-мусорщиками. Сначала на эти исчезновения никто не обратил внимания. Город так и манил к себе всяких психопатов. Людям свойственно было периодически пропадать и умирать.
        Однако стоило перекинуться парой словечек со старухой на углу или с мальчишкой из кварталов, только что оставленных последышами, как становилось ясно: происходит что-то иное. Морд наводил ужас, но это таинственное нечто напоминало скорее тень. Оно становилось тем, что пожирало. Говорили, что оно может превратиться в вашего соседа или даже друга. Кого только не винили в этих исчезновениях! Одни утверждали, что это новая тактика последышей. Чтобы посеять еще больше страха, они, мол, не бросают убитых в луже крови, а закапывают. Или так делают не все, а только один, самый умный, спятивший с этого ума и начавший действовать не как медведь, а как серийный маньяк.
        Другие болтали, что это Морокунья, раненная и окончательно рехнувшаяся после нападения Морда на ее твердыню, бродит по городу, душит ротозеев и прячет (или ест) их тела. А то еще, чего доброго, использует трупы для создания биотехов. Самым же отвратительным был слух о том, что за исчезновениями стоит Компания. Якобы после разрушения верхних этажей таинственные начальники из подземелья начали похищать по ночам людей и промывать им мозги, превращая в зомбированных, чокнутых биотехов.
        Я одна знала правду.

        Я ничего не говорила Вику о своих вылазках, даже не предупреждала, что ухожу, представляя, как Вик в Балконных Утесах будет выкликать имя призрака, а никакого призрака не появится. При этом я питала робкую надежду, ведь каждый раз, когда я думала, что наши с Виком отношения не выдержат очередного предательства, мы расстанемся и никогда больше не сойдемся, оказывалось, что границы нашего взаимного доверия весьма эластичны и у нас гораздо больше поводов не доверять друг другу, чем у кого-либо еще.
        Однако за всеми этими отговорками скрывалось всего лишь желание увидеть Борна, как бы ни опасно это было. А может быть - как раз поэтому. Привидение хотело увидеть Борна и найти способ все исправить. Привидение было сконфужено, понимая, что, если об этом узнает Вик, будет скандал, поэтому Вик не узнает никогда. Привидение полагало, что оно усердно поработало на благо Балконных Утесов и теперь имеет право рисковать, потому что рискует только собой. На собственную безопасность ему, привидению, было просто плевать. В глубине души оно считало, что если Борна в Балконных Утесах нет, то Вик не вправе указывать ему, привидению, куда оно может ходить, а куда - нет.
        Тем не менее, чтобы все это сработало и обрело хоть какой-то смысл, привидению нужно было восстановить в памяти старые добрые времена, отправиться в прошлое с помощью дневника Борна, а в этом прошлом Борн провел снаружи куда больше времени, чем внутри. Борн был потерянным ребенком, о котором следовало позаботиться. И вот я вышла на поиски в одну из замогильных ночей - в период «ноктурналий», как это называл Борн,  - проскользнув неприметной тенью по разрушенным улицам нашего проклятого города.
        Привидение, пользуясь обретенными навыками выживания, провело тщательную разведку. Только сумасшедшее привидение стало бы бегать взад-вперед, выкрикивая имя Борна. Или пошло бы к последышам спрашивать, не видали ли они Борна, потому что в глубине души привидение совсем не хотело умирать. Возможно, потому, что оно уже подошло к самому краю, и все краски внезапно вновь заиграли перед его внутренним взором.
        Хотите доказательств его осмотрительности? Как-то, в самом сердце того, что некогда было деловым кварталом, привидение завернуло за угол и увидело там двух последышей, терзающих человеческое тело. Тогда привидение развернулось и сделало крюк в несколько кварталов. Столкнувшись на перекрестке с компанией скелетоподобных людей, сосущих самогон из заплесневевших бутылок, оно снова подправило свой курс. Глаза пьянчуг блуждали уже где-то в ином мире, и ничто в их лицах не наводило на мысли о доброте и разумности. Привидение подумало, что эти люди сами очень скоро станут призраками, вот тогда оно с ними и поговорит.
        Весь свой гнев и все свое горе привидение переплавило в энергию осознанного, бескровного, методичного поиска. Первым делом оно обыскало периметр Балконных Утесов, а затем, начиная с юга, взялось обшаривать те места, где он, вероятно, мог быть. В душе привидения бушевал гнев, но почему оно гневалось? Из-за неспособности защитить Борна от мира, а мир - от Борна? Или из-за разочарования от того, что оно все еще стремилось его увидеть?
        Однако когда привидение с головой погрузилось в ночь, почувствовав себя совершенно в своей тарелке, его поиски постепенно потеряли смысл. Тогда, незаметно для себя, привидение изменило свои цели и сделалось хронистом разрушенного города, который не просуществует вечно, раздираемый чудовищами и враждебными силами, и тоже когда-нибудь станет призраком. Пока же тело города продолжало дышать, реанимируя себя и до сих пор сохраняя способность к возрождению. Но так будет не всегда. В конце концов коллективная память оборвется, и странники, если они когда-нибудь тут появятся, найдут одну только пустыню, бывшую прежде широким морем, и не обнаружат ни следа города.
        Тем не менее люди продолжали свою возню. Во время своих блужданий, привидение встречало их, тех, кто еще не сдался, и от вида людей, все еще способных заботиться о чем-то умирающем, если уже не мертвом, привидение охватывало какое-то едкое исступление, извращенный азарт и безрассудство.

        Если бы привидение однажды не нашло искомое, я бы продолжала ускользать из дому до тех пор, пока меня не убили бы. Даже привидению может осточертеть вечно бродить по опасному месту, переполненному страхом, пусть это конкретное привидение обычно имело таинственный вид актера, разыгрывающего вселенскую грусть и отвращение к себе, так что встречные побаивались задавать ему вопросы.
        Подсказку я получила от незнакомца, прятавшегося в нише, земля перед которой была усыпана битым стеклом, а то и чем похуже.
        - Чего-нибудь странного? Странного? Иди мимо сгоревшего медведя. Мимо детской площадки. Ищи там. Там ты найдешь кое-что странное, будь спокоен. И тогда, может быть, об этом пожалеешь.
        Было ли оно достаточно странным? Привидению предстояло выяснить это самостоятельно.
        - А как насчет чего-нибудь знакомого?  - прокаркал незнакомец, довольный своей шуткой, когда привидение отдалилось.  - Ты точно не хочешь чего-нибудь знакомого?
        Сгоревший медведь лежал под выцветшей розовой аркой давно разрушенной галереи. Чешуйки краски осыпались, как струпья с пораженной лишаем кожи, открывая потрескавшийся бетон и стальную решетку. Медведь был приметой, которой привидение пользовалось и прежде, от нее до дворика, когда-то приютившего мертвых «астронавтов», оставалось около полумили. У последыша что-то не сложилось с выдыханием пламени, огонь охватил его самого, да так быстро, что медведь остался сидеть на карачках, голый и обуглившийся, похожий на огромную адскую крысу или летучую мышь. Черный череп поблескивал, оказавшись очень узким без мохнатой шерсти, торс состоял из спекшихся костей, иссохшей плоти и пепла. Грозные когти на широких лапах были замечательно белыми, труп так никто и не тронул, опасаясь ловушки. Каждый раз, когда я видела его, он напоминал мне статую: памятник, поставленный из будущего, где Морд единолично правит городом и все ему поклоняются. Если Морокунья не вмешается, мы из Эры Компании плавно войдем в Эру Медведей.
        Я пользовалась сгоревшим последышем как ориентиром, прежде чем рискнуть пройти дальше, предварительно убедившись, что поблизости нет отрядов Морокуньи. На этой территории, принадлежавшей либо ей, либо никому, было поспокойнее. Морд правил балом на западе, и Морокунья сменила тактику.
        Привидение скользнуло по ночному двору, миновав горстку бормочущих теней, и направилось к заброшенному, дочиста разграбленному магазину, с древней, давным-давно нечитаемой вывеской. Я взобралась по лестнице на стене. Лестница была новой и блестящей, привидение усмехнулось. Такая примитивная ловушка была своего рода шуткой, нарочно оставленной тем, кто убивал или захватывал здешних трапперов. Как и следовало ожидать, на крыше ничего не было, кроме безопасного прохода и легкого ветерка. Луна то ли легла спать, то ли скончалась, а на звезды я смотреть не могла без того, чтобы не вспомнить о Борне.
        С обратной стороны обнаружились окаменевшие останки общественного парка, в центре которого догнивал фонтан. Несмотря на попытки воскресить это место, покореженные качели были вдавлены в землю, и над всем висел душок падали пополам с прокисшим костным мозгом. Будучи достаточно опытным привидением, я не собиралась туда заходить, а медленно и осторожно двинулась по краю, будто земля на площадке была токсичной или сама площадка - не площадкой вовсе, а бездонной ямой, кишащей чудовищами.
        За парком находился открытый, выступающий над землей участок, то ли бывший каток, то ли ангар, где пятеро мусорщиков просеивали мешанину бесполезных, скорее всего, обломков. Для освещения они использовали фосфоресцирующего червяка, посаженного в песочные часы. Наверное, когда песок высыпался, они перемещались дальше. Их добыча составляла пустые грязные пластиковые пакеты, старые бочонки, плесневелые коробки, покоробившиеся от влажности, и груды мусора, пролежавшего там так долго, что он уже перестал вонять. Но с каждым поколением уровень запросов снижался.
        Две женщины чем-то были похожи на меня, только одна - лысая, а другая - с более темной кожей. Белый мальчик-подросток опустил голову, игнорируя мой приход. Двое последних были весьма примечательны: здоровенный мужик и девочка лет двенадцати. Вместе и все же отдельно, молчащие, если не считать разговором хмыканье или кивки, в каком-то танце мы обогнули собачьи мощи и высохшую кучу дерьма некоего крупного зверя, а также иные сокровища. Самое странное, что мужика я заприметила последним, похоже, увидев меня, он отступил в тень.
        Я ничего не знала об этих людях, кроме того, что эти мусорщики оказались людьми чести или хотя бы просто честными, они не напали на меня и не прогнали, хотя мы были конкурентами. Большинство подозрительно покосилось и вернулось к своей работе, это означало, что моя «привиденческая» сила пропадает. Уверенно кивнув им, я посмотрела на них долгим взглядом, надеясь, что мужик и девочка выйдут на тусклый свет.
        По своему обширному опыту я знала, что они доберутся и до мертвых собак, и до дерьма, но сделают это в последнюю очередь, поскольку операция была весьма грязной. Ко всему, разгребание трупов и говна высвободит жуткую вонь, остававшуюся долгое время запечатанной. О квалификации мусорщика вы могли судить не только по ловкости рук, но и по тому, насколько притуплено его обоняние.
        Судя по тусклому отблеску, девочка нашла пару засохших алко-гольянов и сунула их в свою торбу. Рыбок могли бы оживить несколько капель воды, но сначала маленькой мусорщице предстоит решить, не лучше ли эти капли просто выпить.
        Гигант был недостаточно проворен для этой игры и держался особняком. Пока он только склонялся над чем-нибудь, другие успевали очистить участок под самым его носом. Удивительно, что он выжил и даже не был истощен. Возможно, у него имелись какие-то припасы, а теперь они закончились, вынудив пойти в мусорщики. Или он был членом какой-то банды, а может быть, секты, из которой его изгнали соратники или вытеснили последыши Морда. Беженцы, пришедшие в город в поисках убежища, часто вновь становятся беженцами.
        - У нас есть укрытие,  - сказала девочка, приблизившись ко мне.
        «У нас есть укрытие». Удивительно было видеть ребенка, еще не затянутого Морокуньиной армией мутантов. Тоненькая, но крепкая, она не отвела взгляда, даже когда привидение обошло ее кругом.
        - У нас есть еда, припасы, и мы готовы торговать.
        Вероятно, во мне что-то еще оставалось от моего «привиденчества». Или каким-то образом проявлялась моя квалификация. Ну или еще что.
        - Ты приглашаешь меня как торгового партнера или как мясо?  - поинтересовалась я. Пожалуй, в глубине души я искала чего-то простого вроде драки.
        Девочка засмеялась. Смех был чистым и звонким, словно пришел сюда из городского прошлого, прошлого без Морда, без Компании. Такой звук на раз-два привлекает хищников. Хищники, впрочем, не появились, должно быть, она предварительно обследовала округу.
        - Ни то ни другое,  - отозвалась одна из женщин.  - Мы не из таких.
        - Возможно, я была бы не против,  - сообщила я.
        Привидение почувствовало соблазн. Стать бродягой, остаться на улице, рисковать изо дня в день, как было когда-то, когда обеспечиваешь свою безопасность тем, что просто не заботишься о ней. Наверное, это был лучший способ быстро сделаться привидением.
        - Это недалеко,  - сказала девочка.
        Похоже, именно она была их вожаком. Потому, скорее всего, что была редкостью, к тому же успехи войска Морокуньи существенно повысили ценность юных созданий в этом городе.
        - Согласна, но только если пойду со своим товарищем,  - я показала на гиганта.
        Привидение заприметило кое-что неправильное в его фигуре: несмотря на отличную форму, которую мужик каким-то образом сохранил, форма эта непрерывно менялась. Эту особенность можно было заметить в неверных тенях, только если специально приглядываться.
        - С ним?  - удивилась девочка.  - Так он с тобой? Мы думали он сам по себе. Он всегда ходит сам по себе.
        В неуверенности девчушки я почуяла не столько опасение, сколько досаду. Как если бы она не рассчитывала, что я соглашусь. Здоровяк же уставился на привидение, хотя единственным привидением здесь был он сам.
        - Да, он со мной,  - твердо сказала я.
        - Ты с ней?  - спросила у него одна из женщин.
        Тот кивнул. Но, должно быть, все еще не понимал, почему обязан следовать за привидением, и вообще - зачем я это делаю.

        Пройдя через древние нагромождения покореженных остовов машин и туннели, проложенные через джунгли магазинных тележек и всяких иных бессмысленных изобретений, мы достигли их укрытия. Патио, наполовину спрятавшееся под крышей. С одной стороны - открытое всем ветрам, а с другой - нет. Вроде бы на виду у Морда, а вроде и нет. Если смотреть сверху, то увидишь зазубренный треугольник открытого пространства. Эдакий клин, который, как они, похоже, надеялись, никогда не заинтересует Морда, который возвышался чуть ли не над всем в городе.
        Под навесом виднелись импровизированные палатки, а у единственного входа стояли часовые. Я понадеялась, что где-то там имеется запасной выход. Насчитала двенадцать человек, в основном детей, ни одного из которых не коснулась порча Морокуньи. Все они были стройными и здоровыми, тьма скользила по ним, не прилипая.
        Группа раздобыла где-то отличного слизнеподобного биотеха, безголового и бесхвостого. Они подожгли его, и тварь, горящая вечным пламенем, не возражала, лишь довольно урчала. Она обладала гипнотическим очарованием: живая корона, танцующая посреди огня, густо-оранжевая с красно-белыми оборками по краю. Биотех давал достаточно жара для приготовления еды, а все, что ему требовалось взамен - чтобы его снова и снова зажигали.
        По количеству пепла и свежего мусора я поняла, что они прожили здесь около трех суток, значит, если пробудут еще столько же, то предсказуемо умрут. Их или обнаружит патруль Морокуньи, или унюхают последыши. Но даже привидение изо всех сил желало им выжить.
        Четверо расселись вокруг живого огня, к ним подсели неуклюжий гигант и я. Здоровяк бросил на меня какой-то нервный, скользящий взгляд. Но из-за чего ему тревожиться?
        - Ну, что у вас есть на продажу?  - спросила девочка.
        Ее улыбка мне не понравилась. Девчонка улыбалась так, словно ей выпала козырная карта.
        - Зависит от того, что вы можете нам предложить. Может, вот это?  - Я кивнула на извивающееся огненное существо.
        Девочка рассмеялась. Я ничего не могла с собой поделать, мне нравился звук ее смеха. Она казалась феей, глядящей на меня сквозь языки пламени, а биотех - духом огня, которого она приручила. Привидение почувствовало себя старым и усталым.
        - Это нам самим нужно,  - ответила она с наивностью, которая в ее возрасте выглядела несколько неуместной.
        Мне было жаль девочку. Она определенно нервничала, и я знала, что остальные восемь человек ждут в тени, готовые напасть на нас, если мы окажемся опасными.
        - У меня есть это,  - сказала я и поднесла ладонь с боевым жуком к огню, чтобы девочка могла рассмотреть.
        Мой громоздкий приятель, сидевший на корточках, шарахнулся, но я положила руку ему на плечо:
        - Не бойся, это не против тебя.
        Жук знавал лучшие времена. Его радужный панцирь треснул, крылышки высовывались наружу, толком не складываясь. Но он все еще был способен прогрызть дыру в вашем враге, доставив ему немалые неудобства. Просто летать далеко не мог.
        - Сгодится для ближнего боя или защиты,  - пояснила я девочке.
        - И сколько у тебя таких?  - поинтересовалась она.
        - Один. Он, кстати, съедобен. Сверху могу предложить штучку-другую алко-гольянов, но все зависит от того, что есть у тебя. В крайнем случае, дам и побольше.
        Заговорил сонный, дикоглазый мальчик, похоже - заместитель девочки:
        - Твой приятель не слишком разговорчив. Почему он все время молчит?
        - Несчастный случай,  - ответила я, с улыбкой взглянув на товарища.  - С тех пор он все больше помалкивает.
        - Мне от него не по себе,  - добавил мальчишка, не замечая, что девочке от его слов тоже стало не по себе.
        - Да, он такой.
        Довольно долго мы с мальчишкой таращились друг на друга, тогда как здоровяк, стараясь казаться поменьше, тупо уставился в землю.
        - Ну, так что можешь предложить ты?  - переспросила я у девочки.
        Та с ухмылкой кивнула мальчишке, тот - кому-то еще, и так дальше по цепочке.
        Их предложение было более или менее ожидаемым. Вперед вывели самого маленького члена группы, лет восьми-девяти. В рваной рубахе, с бритой во избежание клещей и вшей головой, темно-коричневой кожей, еще помнящей детский жирок, вот только его глаза были старыми, а по сжатым зубам и рукам, скрюченным на груди, я видела, что он ужасно боится.
        - За жука и гольянов ты получишь нашего Тимса,  - сказала девочка.
        - И зачем мне ваш Тимс?
        То ли мой тон показался ей угрожающим, то ли не понравилась быстрота ответа, во всяком случае, слова девочка начала подбирать очень осторожно:
        - Затем, что ты знаешь Морокунью. Если отведешь Тимса к ней, получишь четыре или даже пять жуков.
        В моей голове зашевелились неприятные мысли.
        - А с чего ты решила, что я знаю Морокунью?  - тихо спросила я.
        - Ведь ты - Рахиль-мусорщица. Работаешь на Вика, а Вик знаком с Морокуньей.
        Неприятные мысли упрочились и начали множиться, я попыталась сжечь их, глядя на пламя биотеха, но они не сгорали. Меня сделала мелкая девчонка, раскусив всего за несколько минут нашей встречи, да еще в темноте. Она знала обо мне достаточно, чтобы допустить, что я захочу продать Морокунье человеческое существо в обмен на биотехов…
        - И в чем подвох? Почему ты продаешь его всего за одного жука и двух гольянов?
        - Они меня не отпускают. А я хочу уйти. И уйду!  - подал голос Тимс, продолжая судорожно сжимать руки на груди. Его глаза посуровели, и черты лица заострились.
        Разумеется, я все понимала. Группа не могла добыть достаточно еды и воды, а Тимс был не только самым маленьким, но и наименее способным мусорщиком, ослаблявшим их всех. Избавившись от него, они избавлялись от лишнего рта.
        Доля Тимса в этом предприятии заключалась в том, что его не просто выгоняли или бросали на произвол судьбы, а передавали под чье-то покровительство. И Тимс вел себя так, будто хотел именно этого, то есть создавал видимость, что был хозяином своей жизни и всегда все решал сам.
        Я могла получить его даже бесплатно, сэкономив жука и гольянов. Девочка хотела, чтобы он ушел, ей было это нужно. Но Тимсу придется попытать счастья каким-либо другим путем. Я протянула девочке жука, и та опасливо взяла его с моей ладони.
        - Не нужен мне Тимс,  - сказала я.  - Но ты получишь жука, если продержишь Тимса при себе еще месяц.
        Тимс и заместитель девчонки взглянули на меня со смесью надежды, недоумения и разочарования. Девочка же все пыталась понять, что за игру я затеяла, в чем моя выгода, и чем это грозит ей.
        - Я вовсе не Рахиль и с Морокуньей не знакома,  - произнесло привидение.  - А тебе не стоит знаться ни с той, ни с другой. Ко всему прочему, не советую в дальнейшем приглашать незнакомцев к своему костру, каким бы здоровским этот костер ни был и как бы вам ни хотелось им похвастать.
        Девочка начала подниматься с места, я тоже, Тимс уже свалил, заместитель, похоже, не знал, что ему делать, восемь теней выдвинулись из темноты.
        - Борн, покажись-ка им,  - сказала я и пристально посмотрела на здоровяка, пока девочка раздумывала, не отдать ли команду напасть на нас. Выражение ее личика я не назвала бы милосердным.
        Ровно до тех пор, пока Борн не предстал перед ней во всем своем блеске, превратившись из неуклюжего здоровяка в подобие их огненного биотеха, только размером с дракона, в огромного, пылающего слизня, нависшего над палатками и выдыхающего пламя. Но слизня с головой и светящимися глазами - Борн всегда был позером. Для него сбросить личину было также легко, как очистить банан от шкурки.
        Все они - девочка, ее заместитель, Тимс и прочие - прижались к стенам патио и, вздохнув только раз, остались неподвижными и безмолвными, как если бы их вообще не было. Однако на их лицах, тронутых отсветами Борнова пламени, появилось новое напряжение, словно они с ужасом поняли, что в городе по-прежнему таится немало секретов и сюрпризов, могущих мигом лишить их глупой иллюзии, что они способны за себя постоять.
        - Забирай это,  - девочка протянула мне жука.  - Забирай все, что хочешь, и уходи.
        - Оставь себе. И Тимса тоже оставь. Не ходи за нами. Не приводи в убежище незнакомцев. Не оставайся здесь даже на одну ночь. Не ищи меня. И не ищи Морокунью.
        Борн сделался меньше и уже не таким огненным, и я отвела его в другое место.

        Мы миновали детскую площадку и забрались на крышу старого магазина в нескольких кварталах от сгоревшего медведя. Вроде бы срывался снег, только снежинки были серыми: с запада, где последыши превратили крепость Морокуньи в костер, летел пепел. Пепел не был горячим. Он вообще никаким не был. Ничто, падающее с черного ночного неба.
        Там, на крыше, далеко от чужих глаз, Борн с облегчением скинул личину одного из тех, кого держал в себе, и заструился по бетону, превратившись в толстый ковер ласковых неоновых глаз.
        Теперь, когда Борн был передо мной, привидение отступило, желание видеть Борна угодило в ловушку реальности. Я о чем-то спросила, не помню о чем. Было ли это важным? Вряд ли.
        - Я могу вернуться домой?  - спросил Борн, игнорируя мой вопрос.  - Вик меня простил?
        - Нет.
        Вик его не простил. Как и я.
        - Тогда зачем ты пришла?
        Проведать его. Убедиться, что с ним все в порядке. Сработала некая связь, старая привязанность. Самоистязание. Рефлекторное подергивание мертвого хвоста ящерицы.
        - Борн, ты не видел сегодня ночью ничего нового?
        Поверхность вокруг меня забурлила, вспенилась, покрылась рябью и приняла, из солидарности со мной, человеческое обличье, вновь став тем гигантом, которым он представлялся недавно.
        - Это очередной урок, Рахиль? Ты заставила меня уйти. Вы с Виком заставили. Ты не имеешь права говорить мне теперь, что я должен делать. Или превращать меня в… фейерверк.
        - Ты видел, как живут эти люди? Не увеличивай их страдания.
        - Я никогда не ходил в их лагерь. Я бы защитил их. Я бы попытался.
        - Все они - тоже Рахиль,  - сказала я.  - Та девочка. Другие мусорщики.
        - Я бы не причинил ей вреда. Я ведь ее не тронул.
        - Но ты с ними шастал, и не в первый раз. Скажи, чем бы это закончилось?  - спросила я, про себя подумав, не поставила ли я сама девочку в опасность, желая ей помочь. Ловушки, ловушки…
        - Я пытался вписаться,  - обиженно ответил Борн.  - Хотел честно попытать успеха. Доказать тебе, что могу.
        «Честно попытать успеха». Борн был куклой, скроенной из лоскутов, однако его синтаксические конструкции - это что-то с чем-то. И я сама лишила его чего-то важного, не предложив ничего взамен. Теперь он старался заполнить пустоту.
        - Кем он был? Тот, чье тело ты сейчас носишь?
        - Мусорщиком. Как и ты.
        - И что ты с ним сделал?
        - Ничего. Ничего такого. Когда я на него наткнулся, он уже умирал. У него не было ни семьи, ни друзей.
        - Ты его убил?
        - Все умирают, Рахиль. И он умирал. Ты почему-то выглядишь расстроенной. Тебе не нравится, что я вернулся к его облику?
        - И каким же образом он «умирал»?
        - Я бы сказал, он почти умер.
        - Ты продолжаешь убивать.
        - Почти умер,  - повторил Борн.
        Я стояла молча и неподвижно. Привидение возвращалось, потому что живому человеку с бьющимся сердцем не под силу было найти выход. Мне все еще небезразлична была судьба Борна, но по спине пробежал холодок. Интересно, не обрастет ли вскоре жизнь Борна городскими легендами, как обросла жизнь Морда? И насколько схожи будут их легенды?
        Борн был слишком умен, чтобы не прочитать мои мысли по лицу, и слишком непосредствен, чтобы промолчать.
        - Рахиль, у меня идея. Только не говори сразу «нет». Сперва выслушай.
        - Борн…
        - Я стараюсь убивать только плохих людей или тех, которые уже умирают. Я учусь держать все под контролем. Я собираюсь взять все под контроль. И если я это смогу, то, может быть, смогу вернуться в Балконные Утесы? Может быть, тогда вы с Виком мне позволите? Я буду помогать тебе приводить их в порядок, ставить ловушки и даже, наверное, помогу Вику с биотехами. Вернусь к вам, и мы вместе попробуем. Обещаю, Рахиль, я буду хорошим.
        Наступила моя очередь игнорировать его слова.
        - Ты не можешь больше пользоваться этой личиной, Борн. Тебя раскрыли. О тебе пошли слухи. Ты уже не вписался. Люди начали кое-что подозревать.
        - Я понял, Рахиль,  - ответил Борн, и неприветливая физиономия его маски мутировала во что-то более довольное, как если бы я с чем-то согласилась. Возможно, Борна удовлетворил сам факт того, что я его искала.
        И он предстал передо мной в своей старой походной модификации, только теперь был куда крупнее, чем прежде. Все, чего мне в ту минуту хотелось,  - это вернуться домой и никогда оттуда не выходить, но я точно знала, что вернувшись, сразу начну мечтать о том, как пойду в город и опять найду Борна.
        - Ты пока не можешь вернуться назад,  - проговорила я. И добавила как можно тверже: - Никогда не сможешь. Ты никогда не вернешься.
        Но почему я сама не могла уйти? Что меня удерживало? Почему была не в состоянии подавить эту последнюю искру любви к нему? Из человеческого сострадания? Жалости?
        Борн молчал. Он весь как-то осел, и заметно стало, что пепел с неба падал на нас обоих. Я стряхнула эту серость, и на моей рубашке осталось грязное пятно.
        - Рахиль, я… когда-нибудь умру?
        - Да. Все умирают.
        Он и сам знал ответ. Вопрос - ответ. Мы это сделали.
        - А что тогда будет с теми, кто внутри меня? С людьми? С животными?
        - Они давно умерли,  - сказала я, хотя, сколько я ему этого ни твердила, Борн никогда не понимал.
        - Нет, они не мертвы, Рахиль. Я убил их, но они не мертвы. Ты ошибаешься. Думаю, они вообще никогда не умрут.
        - В том смысле, который был важен для них самих, Борн, они мертвы.
        Я не была уверена, что мы с Борном употребляем слова «мертвый» или «убить» в одном и том же смысле. Для него, на каком-то недоступном для моего понимания уровне, не существовало ни смерти, ни умирания. Возможно, мы находились по разные стороны бездонной пропасти непонимания. Действительно, что такое человек без смерти?
        - Ты все еще любишь ящериц?  - спросила я после паузы, не желая на него давить.
        - Я все еще люблю ящериц,  - Борн издал звук, похожий на чириканье.  - А они меня - нет.
        - Ума не приложу, почему.
        - Хотя теперь я становлюсь похож на последышей Морда,  - продолжил Борн.  - Я охочусь на них, потому что они хотят убить тебя. Их убить трудно, но я стараюсь, Рахиль. Если все они исчезнут, Балконные Утесы вновь станут безопасными. И тебе не придется прятаться. Может быть, тогда я смогу вновь увидеть тебя и поговорить с тобой. А ты сможешь пойти со мной к реке. И в другие интересные места.
        Борн окольными путями пытался вернуться в Балконные Утесы.
        - Охотиться на последышей опасно. Ты не должен этого делать. К тому же их слишком много.
        Я продолжала упорно притворяться, что не замечаю его намеков. Я должна была. Должна была скрепить сердце и избавиться от идеи тайных встреч, от намерения вести двойную жизнь за спиной Вика. И если я буду непоколебима, эта наша встреча станет вакциной, которая излечит меня.
        - Я должен,  - возразил Борн.  - Должен. Все будет лучше, ты увидишь. Вот увидишь.
        Взволнованное чудище с одной-единственной, навязчивой идеей, преданно заботящееся о моем благополучии.
        - Мне надо идти,  - сказала я.
        - А ты не можешь побыть со мной еще? Хоть чуточку? Ну, пожалуйста!
        - Очень бы хотела, но увы.
        - Понимаю,  - Борн кивнул в какой-то незнакомой, чужой манере.  - Но как же приятно было вновь повидаться с тобой, Рахиль. Так приятно, так приятно.
        Он протянул щупальце, и я пожала его, с секундной задержкой, будто человеческую руку. Гладкая, мягкая кожа. Совсем как у человека.
        - Я не хочу покидать тебя, Рахиль,  - сказал он.  - Ты думаешь, что покинула меня, но я-то знаю, что это не так. Не совсем так. И я тебя не покину. Никогда. Вот увидишь. И поймешь.
        Привидение внутри меня рассыпалось на кусочки, желая превратиться в туман или росу, лишь бы не быть существом, способным понять слова Борна.
        Тот вновь изменил облик, сделавшись огромным и трепещущим, но по-прежнему оставаясь чем-то длинным, плоским, потокообразным, змееподобным. Он рванулся с места так быстро, что превратился в толстый, размытый черный зигзаг, заскользивший к краю крыши.
        - Я не сделаю ничего плохого людям, которых ты видела этой ночью,  - сказал Борн напоследок, но мне было известно, что память Борна - это замок, построенный из черепов.

* * *

        У останков обуглившегося медведя меня кто-то поджидал. Никогда прежде я не замечала, чтобы этот кто-то сиял так ярко, в темноте, под пепельным дождем. Высокий и прямой, он загораживал собой медведя. Похоже, я раньше не замечала его истинного облика. Его кожа светилась, лицо было блаженным, решительным и опустошенным, словно у пришельца из далекого прошлого. Портрет кисти старых мастеров, где свет падает на лицо, слишком совершенное, чтобы быть настоящим.
        - Вик…
        - Ты никогда больше так не поступишь, Рахиль. Ты никогда больше так со мной не поступишь.
        Его лицо выражало столько обиды и боли от предательства, таких явных и отчетливых, сколько я ни у кого не видела в городе. Я знала, он наблюдал все, слышал каждое слово, сказанное мной Борну, и это было невыносимо. Мне стало стыдно. Я не могла тут стоять, я этого не заслуживала.
        Но мне этого очень хотелось. Я захотела быть достойной яркого света, который Вик зажег для меня.
        Я стояла перед ним и не отводила взгляда, точь-в-точь как та девочка во дворе. Потом кивнула. Да, я никогда так больше не поступлю. Никогда больше не пойду искать Борна, что бы ни случилось. Как бы мне ни было больно.
        - Унылый оракул,  - сказала я, давая ему понять, что я - это я.
        Казалось, его тело вибрирует от силы эмоций, настолько он был сейчас жесток и несгибаем. Он стоял на краю обрыва, и ему нужно было принять решение. Переполненный светом и сомнениями, все так же повернутый внутрь себя, как если бы продолжал что-то от меня скрывать.
        - Угорь из ботанического сада,  - наконец произнес он отзыв.
        Он был так стремителен, так вызывающе прекрасен, каким я его никогда не видела прежде. Даже теперь, когда я думаю о моем милом Вике, я вспоминаю его именно таким: как он стоит рядом с мертвым медведем, словно сам его завалил, и глаза его - желто-зеленые бриллианты. Он казался человеком, знающим, что вот-вот все потеряет, но тем не менее хочет рискнуть.

        Как мы утратили то, за что боролись

        Я укрывала убийцу и никак не могла избавиться ни от мыслей об этом, продолжавших крутиться в голове, ни от последствий. Борн был даже не убийцей вроде меня, но тем, кто убивал невинных, пытаясь возложить на них вину за это. Я думала, что действовала по доброте душевной, хотела, сообразуясь со здравым смыслом, научить Борна быть хорошим. Однако можно ли винить волка за то, что он убивает свою добычу? Или орла - за полет? Единственным моим спасением от чувства вины, единственным козырем, оставшимся у меня в руке, чем-то блестящим, замеченным в грязи и, может быть, бесполезным, была идея, что я не могу так просто отбросить свои чувства, ведь Борн был для меня чем-то большим. Я продолжала в него верить, нутром чуяла нечто, чего не понимала разумом.
        Наверное, это было заблуждением, и я ошибалась, но даже привидения не вполне лишены чувств. Встретив в облике привидения Борна в глухом уголке города, я продолжала думать о нем как о достойной личности, всего лишь подверженной дурным наклонностям. Сколько я ни старалась убедить себя, что он - злой и ужасный психопат, у меня ничего не получалось.
        И в Балконные Утесы вернулась уже Рахиль, а не привидение. Я вернулась во временной разрыв, щель, которую до сих пор считаю осколком счастья, найденным перед самым концом, перед тем, как мы потеряли все. Вик мог отдалиться от меня, а я - от него, но в те несколько дней я познала его настолько глубоко, что дальнейшее сближение грозило сжечь нас обоих.
        Придя в свою комнату, я стянула пыльную, грязную одежду сначала с себя, потом - с него, и мы принялись трахаться с такими страстью и самозабвением, что они вытеснили все остальное. Я не хотела от него нежности, а он не хотел быть нежным, мы брали и брали друг друга, пока нам не стало больно, пока мы не устали так, что могли уснуть без снов и кошмаров, измученные, голодные, оставшиеся ни с чем, но все это было не важно.
        После того мы лежали и разговаривали настолько честно, насколько это было возможно. Я рассказала ему о встреченных мусорщиках, о последыше на перекрестке, о том, как тошно мне в Балконных Утесах без Борна. Рассказала ему это не затем, чтобы ранить, а чтобы выпустить наружу демонов, засевших у меня внутри, и провести без них хотя бы одну-единственную ночь. Пока он меня слушал, его тело напряглось и расслабилось, и в этих обыденных ощущениях было огромное облегчение.
        Сразу вслед за этим Вик обвил своими жилистыми руками мои плечи, мою талию, а потом, словно мы были законченными наркоманами, сон слился с явью, руки Вика нервозно бродили по моему телу, всякий раз оказываясь именно там, где я в них больше всего нуждалась. Он вновь отвердел, и мы вновь занялись любовью, на сей раз - медленно, я с радостью встречала это чувство, распространяющееся по всему телу, везде и нигде.
        На несколько дней все вновь стало нормально.

        На четвертую ночь после моего возвращения мне приснились маленькие лисы, бегущие за Борном. Дело происходило за городом, на иссохшем морском ложе. Они играли в песке, лаяли и тявкали, по очереди исчезали, чтобы появиться в самых неожиданных местах, как будто даже не маскируясь, а мерцая то тут, то там. Вдруг один лис остановился и в упор уставился на меня. Я знала, что это тот самый, которого встретила у могилы «астронавтов».
        Через несколько часов я проснулась от крошечных метеоритов, бьющих мне в лицо. Виковы светлячки умирали и не по одному, а целыми созвездиями, выгорали широкими полосами, и их трупики валились на нашу постель. Сработала сигнализация.
        - Вик!  - Я потрясла его за плечо.  - Нам пора уходить! Сейчас же.
        Он заспанно посмотрел на потолок, потом схватил штаны, и мы принялись лихорадочно одеваться.
        Осталось тридцать светлячков, затем двадцать, десять, потом наступил мрак, если не считать бледного свечения, исходившего от червей в теле Вика. Вся постель была усыпана маленькими темными тельцами.
        - Откуда они идут?  - спросила я, уже зная ответ. Чего мы не знали, так это того, кто идет.
        - Отовсюду.  - Вик с неестественным спокойствием поднял свой рюкзак с неприкосновенным запасом и протянул мне мой.
        Мое сердце превратилось в таран, пробивающийся из грудной клетки. У нас было все, чтобы выжить. Мы наизусть знали маршруты отхода. Прошло не больше двух минут после того, как я заметила смерть светлячков.
        Вик открыл дверь.
        В коридоре было полно медведей.

        Сплошная стена грубого потускневшего меха, перемежающаяся тенями. Из-за ляжки медведя, блокирующего выход, мелькнула массивная башка другого. Завоняло безудержной дикостью: кровью, грязью, дерьмом, гнилым мясом. Запах листвы и лишайников, горячее, горькое послевкусие дыхания Морда заполнило коридор, вытеснив привычный нам воздух.
        Одна секунда - и я захлопнула дверь.
        Двумя секундами позже Вик усилил ее своими последними жуками. Через четыре секунды он подсадил меня в воздуховод. На пятую я уже втаскивала туда его самого.
        А через десять секунд последыши выжгли нашу квартиру дотла.
        Тяжело шлепнувшись у самого входа в туннель, Вик поджал ноги к груди, а затем, пока я протискивалась вперед, чуть ли не умудрился обогнать меня, шарахнувшись от медвежьих когтей шарящих в дыре.
        Мы ползли дальше, а вслед нам неслись рев и ужасный запах. И еще скребущий звук лап, лезущих в дыру. Еще и еще. Пока одни пытались продраться сквозь потолок, другие надумали нас опередить и угадать, где мы вылезем.
        Не говоря ни слова, мы свернули на перекрестке. Ползли так быстро, как только могли, чувствуя, что наши животы ничем не защищены, поскольку туннель проходил над самым коридором. Один точный удар лапой снизу,  - и потолок обвалится, а вместе с ним в потоках крови вывалятся и наши внутренности.
        В эти минуты мы напоминали слепых и немых кротов, зарывающихся вглубь в панике до того всепоглощающей и черной, что она походила на стену величайшего спокойствия. Наши рюкзаки потерялись где-то внизу. Наши мозги остались там же и давно были сожраны медведями. Бежали только наши тела, рефлекторно ввинчиваясь в туннель, тела эти тоже должны были бы остановиться, но продолжали убегать. Единственным их стремлением было: бежать, бежать, бежать. И мы, не обращая внимания на синяки, ссадины и сбитые коленки, проталкивались вперед, наше желание убраться подальше от места, которое мы так долго защищали, было бездумным, абсолютным, ничто больше не имело значения, ничего больше мы не чувствовали.
        Сначала я двигалась впереди Вика, то и дело ненароком попадая ему в лицо пятками, потом впереди оказался Вик, и уже мне пришлось сносить его удары, однако боли мы не чувствовали. Она пришла позже, тупая, ноющая боль, поразившая сразу все тело, словно мы долго ловили неводом рыбу, бродя по пояс в воде, не способные ни утонуть, ни выплыть на берег.
        Только жгучая боль в ладонях, ободранных до мяса острой бетонной крошкой, вырвала меня из скотского состояния.
        - Вик! Стой!  - прошипела я, но он не услышал.  - Вик!
        Он продолжал тупо переть вперед. Тогда я схватила его за ногу и дернула, он машинально уперся, по его телу пробежала дрожь, наконец он сдался и обмяк.
        - Прислушайся,  - сказала я ему в ухо.
        Мы притихли. Шум, производимый где-то вдали медведями, акустика воздуховода превратила в дребезжащий гул. До нас доносился глухой звук раскопок.
        - Где мы?  - спросил Вик.
        - Без понятия.
        Если уж не знал он, то я и подавно. Все, что мне было доступно, это пять футов воздуховода впереди и пять футов позади.
        - Они все разрушили. Они все тут разрушили,  - прошептал Вик с болезненной гримасой, которая, как я понимала, не имела ничего общего с физической болью.
        Атака, заставившая сработать все наши ловушки и уничтожившая всех наших биотехов, началась со всех сторон сразу и оборвала все нити. Легкость, с которой это произошло, ранила нас даже больше самого факта вторжения. Будто сгорела хитроумная карта, существовавшая в единственном экземпляре. Об этом не хотелось думать. Дыхание перехватывало. Мы даже не могли сформулировать вопросы, которые придут к нам позже, все эти отчего да почему. И мы все еще находились в смертельной опасности.
        - Как же мы выберемся, Рахиль? Похоже, они караулят у каждого выхода.
        - Ну, есть один путь, о котором они могли и не прознать. Он ведет на юг.
        - Что?  - Вик посмотрел на меня так, словно я заговорила на тарабарском наречии.
        Я хитро улыбнулась. Не только у него имелись секреты.
        - Когда мы обыскивали Утесы в поисках припасов, Борн по моей просьбе проделал туннель через старые квартиры.
        В глазах Вика зажегся было огонек надежды, однако быстро потух.
        - Если Борн знает, знают и они.
        - Борн нас не предавал,  - отрезала я.  - Морокунья или еще кто, но только не Борн.
        Вик собирался уже запротестовать, но тут до него дошло еще кое-что.
        - На юг?..
        Да, это была проблема. Южными выходами мы не пользовались уже больше месяца. Судя по положению границы фронта между Морокуньей и Мордом, там теперь была территория медведей. Южный выход означал, что мы попадем прямехонько к врагам и должны будем выбираться назад, на северные нейтральные земли, все время переходящие из рук в лапы. А это означает, что придется повстречаться с последышами.
        - А разве у нас есть выбор, Вик? Выбора-то у нас нет.
        - Как и припасов,  - заметил он.  - Может, метнемся назад в мою лабораторию и что-нибудь захватим?
        - Они нас убьют. Последыши там. Мы умрем, если срочно не уберемся отсюда.
        Медвежий шум и гам слышался теперь четче, похоже, за время нашего разговора они продолжали занимать комнату за комнатой, помещение за помещением.
        - Я знаю одно безопасное местечко на юге. Потайной резервуар рядом с колодцем.
        - Что же, сойдет,  - согласилась я.  - Выбирать не приходится.
        Положение выглядело как последний рубеж и, видимо, таковым и являлось. Вскоре мы наверное узнаем, предал нас Борн или нет. Я вспомнила девочку и ее блаженствующего в пламени биотеха.
        Поцеловала Вика в губы, глядя ему прямо в глаза.
        - Мы ведь живы. Мы все еще живы.
        И не поняла, что означает настороженный взгляд Вика.
        Не сообразила, что для него покинуть Балконные Утесы может означать смерть.

* * *

        Путь был свободен. Никем не замеченные, мы отыскали вход в мой секретный лаз, хотя звуки грабежа, рев и характерное «Мррк! Мррк!» последышей были слишком близки, чтобы страх нас покинул. Впрочем, я и не хотела избавляться от этого страха.
        Для спасения своих жизней нам следовало пройти вереницей дыр, пробитых Борном в стенах жилищ давно умерших людей. Отверстия были достаточной величины, что сквозь них можно было пролезть, скрючившись, или проползти на четвереньках. Некоторые из этих дыр находились точно одна против другой, что позволяло заранее заметить засаду. Прочие я замаскировала, чтобы ввести в заблуждение незваных гостей, и нам приходилось отодвигать стол или покореженный шифоньер, чтобы пройти дальше и отыскать следующую мышиную нору, которая могла сделать петлю или сначала вывести вперед, а уже затем сделать петлю. Путь получился извилистым потому, что я специально выбирала только те зоны Балконных Утесов, которые отсутствовали на плане Вика.
        Зияющая пустота и тревожащая дрожь последовательных отверстий заставляли нас ускорять бег, подставляя головы под лезвия зазубренных гильотин и внутренне соглашаясь, что не то, так это зло может легко восторжествовать над нами.
        Глухие же комнаты принуждали нас останавливаться, осознать, что мы теряем, что оставляем позади, ощутить запах историй, сохранившийся от давным-давно истлевших жизней. Я уже бывала в этих комнатах и, несмотря на немалое их число, все еще помнила, что в них находится. Так что была готова. А вот Вику пришлось нелегко попасть туда и не поддаться чужим воспоминаниям, пока мы осторожно разбирали проход в следующую комнату, а потом в следующую и в следующую…
        Мы оба были в пыли и саже. Ладони покрылись волдырями. Каждый сустав болел, колени были сбиты.

        Спустя какое-то время рев последышей почти стих, и, несмотря на прилипчивую мавзолейную затхлость нашего пути, мы почувствовали, что дорога пошла под уклон, а воздух посвежел. Это означало, что мы движемся в правильном направлении. Не сговариваясь, мы как-то вдруг поверили, что выберемся, вопреки голоду и жажде. Когда мы присаживались передохнуть, наши руки дрожали, а в головах были сплошные медведи, однако впереди у нас была цель и какое-никакое убежище, о котором упоминал Вик. Там нас ждали вода и еда. Это служило отличным стимулом. Мы почти спаслись.
        Последний проем вышел на лестницу, ведущую вниз, я знала, что там, внизу, находится замаскированная дверь наружу, хотя внешний наблюдатель не увидит ничего, кроме оползня и валежника, покрытых лишайником.
        И вот, пошатываясь, словно постарев за эти несколько часов, мы стояли на вершине лестницы. Нам предстояло покинуть наш дом. Выйти в большой мир, от которого всегда старались держаться подальше, встречаясь с ним только на наших условиях.
        - Готов?  - спросила я Вика, обнимавшего меня за плечи.
        Теплая кровь, сочащаяся из его ладони, пачкала мою рубашку, и без того неимоверно грязную, но мне было все равно.
        - Мы станем крабами-отшельниками, лишившимися раковин,  - отозвался Вик.
        - Ничего, найдем новые.
        Его протяжный, тяжелый вздох показался мне предсмертным хрипом.
        - Я готов.
        Мы спустились вниз и покинули Балконные Утесы.

        Что принесла нам свобода

        Некоторые городские ландшафты позволяют вам, пусть и на краткое время, притвориться и взять под воображаемый контроль то, что не можете контролировать в действительности. Место, на которое мы попали, щурясь от злого полуденного солнца, можно было представить пологим полем сорной травы, ведущим к неглубокой лощине, поросшей соснами, из-за которых виднелись крыши домов. Вы могли даже вообразить, что лощина эта - результат эрозии, и где-то в прохладных темных глубинах продолжает пузыриться и булькать ручей, пенясь на острых камнях, пробиваясь все дальше, туда, где лощина превращается в пустынную равнину на подходах к зданию Компании.
        Только ручей этот пересох годы назад, а деревья умерли и стояли без листьев, полуокаменевшие. Их обман выдавали шишковатые зеленые кактусы, выросшие вокруг. Упрямые сорняки желтели на фоне песчаной земли, а возле склона лощины им приходилось пробиваться сквозь потрескавшийся асфальт, такой старый и искрошившийся, что его чернота казалась лавой подземного вулкана, вышедшей на поверхность.
        В небе кружили стервятники. Хороший знак. Значит, внизу есть что-то живое, а поломанные стволы и несколько курганов мусора, наваленные у древних стен, могли стать неплохим укрытием, если мы захотим попытать там счастья.
        Убежище, о котором упоминал Вик, находилось на северо-западе. Лощина вела не туда, но сразу отправиться на северо-запад мы не могли: пришлось бы идти по открытой местности у подножия Балконных Утесов, и мы боялись, что нас заметят последыши.
        В горле у меня пересохло. На ногах оказалась самая плохая пара обуви. В карманах обнаружился один-единственный алко-гольян, которым я и поделилась с Виком, а также перочинный нож. Что было у самого Вика, он не уточнил, лишь намекнул, что «прибережет свой запасец».
        Мы направились к лощине, спустившись туда, где склон был более крутым, а теперь продвигались по мешанине асфальта и сорняков. Я в последний раз оглянулась на Балконные Утесы, до того покрывшиеся мхом и травой, что с этого места они казались настоящим утесом, а не высоким зданием.
        Пока я так стояла, произошел какой-то сбой и время остановилось, раздался крик Вика, окликавшего меня будто откуда-то издалека и тянущего за руку. Мне показалось удивительным, что солнце вдруг куда-то подевалось, а на Балконные Утесы пала густая тень, хотя за секунду до этого в небе не было ни облачка.
        Рядом с настоящим солнцем взошло новое, налитое кровью. Бурая стена выросла предо мной, заслонив Балконные Утесы. Сердце стучало так медленно, что каждый его удар казался последней тягучей каплей меда, вытекающей из горлышка кувшина на тарелку далеко-далеко внизу.
        Шумный мир в один миг сделался безмолвным, и в этом безмолвии весь воздух покинул мои легкие, так что на меня снизошло глубокое умиротворение. Я оказалась лежащей на спине и как будто всегда так лежала.
        Волна грома и чудовищная дрожь земли сбили меня с ног. Меня оторвало от Вика, или он сам оторвался от меня, покатившись вниз по склону, и застыл, истекая кровью среди сорняков, слишком бледный на черном асфальте. Я видела его лишь краем глаза, в остальном мой взгляд приковало небо, словно придавившее меня своей тяжестью.
        Морд встал надо мной, до этого он то ли прятался, то ли был невидим, асфальт брызнул крошевом от удара медвежьей лапы совсем рядом с нами и просыпался градом, так что мне пришлось заслонить рукой лицо, однако взгляда я оторвать не смогла. Странно-безмятежная голубизна, тишина и Морд, огромный, золотисто-бурый медведь, поднимающийся на задние лапы, вымарывая небо, уничтожая все, от мельчайшей пылинки до солнца… И я лежала на земле и смотрела вверх, на то, как его тело вытягивается, растет, и как небо горит и дрожит на кончиках шерстинок, будто нимб вокруг невозможно-душной густоты его меха, как поднимается мощная когтистая лапа, а там, над лапой, в невообразимой вышине виднеется длинная морда, клыки и огромный желтый глаз, буйнопомешанный маяк, такой же опасный, как и в моих снах. Этот глаз видел меня, я могла бы поклясться, что он меня видит, что он уставился в упор и не даст мне уйти. Могла бы поклясться, что Морд меня знает, но я продолжала лежать на спине, затерявшись в содроганиях земли, одна из моих барабанных перепонок лопнула, и что-то липкое текло по голове. Я не чувствовала ни рук, ни
ног, этих своих тонких, бесполезных веточек.
        Мучительно медленно Морд делался все больше, он рос и рос. Прошли уже, наверное, недели, а я все продолжала лежать, тогда как Морд в бесконечной милости своей и долготерпении уничтожил вначале небо, затем весь остальной мир и сделался Богом Небытия. Но наступил безвестный день, в суровом солнечном свете, когда Вик неподалеку все еще истекал кровью, а я увидела шрамы на черных подушечках воздетой лапы так близко, что рассмотрела каждый клочок меха между пальцами и здоровенные отвалившиеся комья грязи, продолжающие болтаться на них, опускаясь вместе с гигантской ногой, прямо в неосевшие до сих пор клубы пыли. От Морда пахло жирной грязью и нежной жимолостью. Дерьмом и, как ни странно, мятой. Длинные, желтые когти были огромными, их кончики - загнутыми и острыми, и я могла видеть линии трещин там, где они когда-то расщепились и были многократно починены, заметила, какие эти когти по-своему изящные, волшебные и смертоносные.
        Голубизна сокращалась, а Морд увеличивался, меня вот-вот должна была растоптать пята бога, обратив в прах, и тогда все завершится, закончится судорожное мельтешение, которое я звала своей жизнью. Мое тело расслабилось, перестало шевелиться и думать, его атомы приготовились стать чем-то иным.
        Темная, холодная поверхность лапы Морда, несущая покой, была все ближе. Однако еще ближе послышался голос, прокричавший мне в здоровое ухо:
        - Рахиль! Рахиль! Рахиль!
        Имя прозвучало нелепо, напомнив воронье карканье. Вместе с его звуками пришло ощущение того, что меня куда-то тянут, тащат, и я быстро-быстро волочусь по ухабистой земле, в то время как лапа продолжает опускаться прямо на меня.
        Темнота наступала, но мое лицо вдруг оказалось на свету, и я увидела небо. Темнота приближалась, моя грудь уже находилась на свету, а ноги оставались в тени. Это удивляло словно дождь, идущий только на одной стороне улицы.
        Меня в последний раз с силой дернули за руки, я кувыркнулась в воздухе, под действием чудовищного удара и тогда Рахиль снова пришла в себя и покатилась под гору, она катилась, катилась, а к ее спине прилепилось какое-то странное создание, продолжавшее выкрикивать имя привидения:
        - Рахиль! Рахиль!
        Мир потемнел, но если бы я умерла, ведь тогда ко мне вернулся бы слух, и голос звучал бы не только в моей голове. Громыханье, рев, визги и потустороннее «Мрррк! Мрррк!» неслись вслед утаскиваемому мешку плоти.
        Где-то рядом текла меховая река, темная, сухая река, полная камней и химикатов, река выбросила меня на берег, и я ждала, чтобы хоть кто-нибудь меня нашел.

        Как мы обрели временное убежище

        Однажды в качестве сказки перед сном, хотя Борн никогда, по сути, не спал, я рассказала ему об острове, на который родители увезли меня, когда мне исполнилось лет шесть или семь. Там я провела с таким трудом доставшиеся нам два года без потрясений, войн и лагерей беженцев. На том острове мне начало уже казаться, что я смогу прожить там свою жизнь. Остров дарил ложное чувство постоянства, совсем как Балконные Утесы, и даже больше.

        Мы поселились в квартире, расположенной на берегу бухты в столичном городе, но особенно живо мне запомнился не наш дом или другие городские здания, а ботанический сад с искусственным прудом, в центре которого возвышался мертвый фонтан. Поверхность воды покрывали маслянисто-желтые цветы водяных лилий, зеленые тарелки из листьев с приподнятыми краями повторяли очертания круглого гранитного парапета пруда. Ограда была как раз такой высоты, что я, встав на цыпочки, могла перегнуться и опустить в воду руку. Тогда приплывали мальки и осторожно покусывали мне кончики пальцев. В илистой воде жили также карпы, толстые золотые рыбки и коричневые, таинственные угри с жабрами, похожими на кружевное жабо. Пухлые безобразные лягушки сидели в чашечках лилий, черепашки размером с мой большой палец грелись на солнце в этом крошечном мирке. Улитки с серыми прозрачными раковинами, под которыми темнели спирали их телец, любили лепиться к граниту, и нужно было склоняться осторожно, чтобы не раздавить их неловким, таким неуклюжим человеческим телом.
        Там все было настоящим. На острове были запрещены биотехнологии, а тамошнее правительство приравнивало искусственных существ к средствам шпионажа. Уродливые или попросту редкие животные могли вызвать панику у населения, и в газетах то и дело появлялись статьи о том, как фермеры, заметив подозрительного биотеха, зарубили его мачете.
        Мать частенько говорила за обедом, что биотехи уже распространены в мире гораздо шире, чем кажется людям, на что отец только закатывал глаза. Она говорила, что они мимикрируют, пытаясь вписаться в окружающую среду и избежать излишнего внимания.

        После школы мы с друзьями под присмотром чьей-либо матери или моего отца шли гулять в тот сад. Забирались на переплетенные ветви росших у пруда деревьев, со свисающими над самой водой гроздями ярко-алых цветов, от которых я чихала. Ветер с моря, плескавшегося всего через дорогу, приносил запах соли и свежесть, охлаждавшую наши вспотевшие тела. Потом по дороге мы шли домой, в сторону бухты. По пути, когда у меня были монетки, полученные за выполнение домашних дел, мы забегали в лавчонку на углу и покупали соленые сливы и рисовые карамельки. Старушка за прилавком никогда не улыбалась, зато дарила мне маленькие разноцветные зонтики, которые вставляют в стаканы с коктейлями.
        Если еще не было темно, то после ужина мы с родителями отправлялись на пляж, где собирали ракушки или, сняв обувь, бродили по мелководью. Мне нравилось наблюдать за песочного цвета рыбками, с сердитыми физиономиями бултыхавшимися в волнах прибоя. Затем наступало время возвращаться домой и делать уроки, а перед сном отец читал мне детские книжки, а иногда книги для взрослых или стихи, рядом с которыми были напечатаны картинки. Новых книг на острове не издавали, а электричество то появлялось, то исчезало. Но я ничего не замечала, даже не думала об этом. Я собиралась прожить там всю жизнь. Каждый последующий день будет повторять предыдущий, и каждая ночь - вчерашнюю, и океанский бриз будет вздымать волны, тихонько шуршать листвой пальм, а иногда будет слышаться легкий топоток мышей или крыс, очаровавших меня, но заставлявших моего отца яростно сооружать мышеловки.
        По утрам один из местных, продававший процеженную кипяченую воду в стеклянных банках и всякие разности, будет провожать меня вместе со стайкой соседских детишек в школу, куда мы ходили в коричневых кожаных сандалиях и плохо сшитой, колючей серой форме, передававшейся из поколения в поколение. Там мы освоим письмо, чтение, арифметику и естественные науки, а потом нас отпустят на каникулы. Школа находилась рядом с морским берегом, и мы, презрев опасности, будем уходить все дальше, исследуя границы нашей территории, находя то огромного пальмового краба, то своенравных раков, вылезших из воды.
        Нам редко удавалось добежать до моря без того, чтобы какой-нибудь взрослый не позвал нас обратно. Но иногда я подходила к забору и рассматривала заросшую илом пойму там, где река впадала в бухту. Мне нравилось наблюдать за илистыми прыгунами - мягкими, скользкими, проказливыми и пучеглазыми существами, чьи плавники вытягивались вдвойне, позволяя бегать по земле. Я даже не замечала болотную вонь, так нравились мне эти прыгуны, а еще - осторожные крабы-скрипачи, сплошным ковром покрывавшие грязь. Стоило приблизиться к забору, как они исчезали в своих норках, оставив после себя опустевший город-призрак.
        А вот илистые прыгуны, даже не моргнув выпученным глазом, оставались на месте, как серые статуэтки, совершенно неподвижные, если не считать легкого трепыханья жабр. Потом раздавалось «хлюп-хлюп-хлюп», и рыбки тоже исчезали в воде. Некоторые из них были часовыми, другие - наслаждались ничегонеделанием, однако разница была не особенно заметна.
        Мама часто расспрашивала меня о прыгунах: не было ли у кого из них странных глаз, не вел ли себя кто необычно. И вообще, не видела ли я чего-нибудь странного. «Да нет, глаза как глаза,  - отвечала я.  - Не-а, ничего такого не видела». Она говорила, что ходят слухи о биотехах, прячущихся в илистой пойме. Она чувствовала, что биотехи оставляют метки, и если проследить, откуда они приходят, можно найти дорогу к спасению. Тогда-то я и догадалась, что родители вовсе и не надеются прожить на острове долго. Они рассматривали его как временное убежище, которое вскоре придется покинуть.
        Теперь меня удивляет, что когда-то я могла вести такую насыщенную жизнь, иметь столько свободного времени или смотреть на кого-то просто так, а не как хищник на источник белка. Ничто из того, что было на острове, не протянуло бы в городе и полдня: пруд из ботанического сада превратился бы в лохань с мутной водой, а пойма - в безжизненную пустыню.
        Когда я закончила рассказывать Борну об острове, он спросил:
        - Это сказка?
        - Нет, это быль из моего детства.
        - Ага, значит, все-таки сказка.
        - Нет-нет, это правда.
        - Ясно. Из времен «когда я была маленькой»,  - произнес он так, словно записывал часть моих рассказов в отдельную книгу сказок, а я была этакой дряхлой занудой, вещающей о добрых старых деньках, которых на самом деле никогда не существовало.
        - Все это чистая правда, Борн.
        - Что такое собака?  - спросил он.
        Иногда, под настроение, я рассказывала ему о собаке, которую подкармливала на острове и от которой пришлось отказаться.
        - Тебе прекрасно известно, что такое собака.
        - Собака - это обед на четырех лапках.
        - Борн!
        - Ты сама так сказала.
        - Это была шутка.
        Однако в городе никаких собак не было, разве что на самых окраинах, далеких и опасных. В городе не осталось ни одной дружелюбной собаки, потому что дружелюбная собака - это обед на четырех лапках.
        - И где теперь тот остров?  - спросил Борн, словно острова могли уплывать, спросил, скорее всего, для того, чтобы сменить тему.
        - Я не знаю.
        - Думаешь, он все такой же?
        - Не знаю.
        - А я думаю, он изменился.
        - Может, и нет.
        Что, собственно, мог знать Борн? Я, помнится, подумала, что свое краткое детство он провел на одном месте, будто величественное комнатное растение. Он никогда нигде не был. Борн же продолжал выспрашивать, не понимая, как это меня доставало.
        - Откуда тебе это известно, Рахиль? Разве это где-нибудь написано?
        Откуда мне известно? Оттуда, что я до сих пор чувствую утрату. Однако я не знала, как передать Борну значение слова «утрата», ведь сам он никогда ничего не терял. По крайней мере, тогда. Он только накапливал, отбирал, тестировал. Он обретал мир, тогда как я его теряла.

        Когда я в первый раз проснулась - или очнулась?  - в Виковом укрытии, Вик прижимал меня к каменной стене, перед обмелевшим колодцем. Все, за исключением воды в нем, поблескивающей голубой рябью, было в тени. Стены сходились наверху, образуя срезанный конус, оставлявший лишь небольшое отверстие для света на самой вершине. Пахло мхом и какой-то особенно чистой темнотой. Два пальца моих тут же заныли дурной, пульсирующей болью, в плече стреляло, будто оно было обмотано электрической паутиной. В прорехах штанов виднелись окровавленные ссадины. Зад и левое бедро, похоже, были сплошным синяком, и, судя по боли, с ними что-то было не так. Слабость в щиколотках рано или поздно прошла бы, а вот левое ухо внушало серьезные опасения. Теперь мне придется напрягаться, чтобы что-то расслышать, поскольку в левом ухе остался только непрерывный звон. Мои кости все еще помнили тяжесть Морда, давившую на землю, и меня слишком беспокоило состояние моего тела, чтобы продолжать притворяться привидением. Наша обувь была пыльной и грязной пародией на то, чем должны были заканчиваться ноги. Снимать ее очень не хотелось, я
боялась того, что под ней найду.
        Тонкие волосы Вика были всклокочены, точь-в-точь - «сумасшедший гений», а пыль на лице образовала маску, сквозь прорези которой сияли злые, как у викинга, глаза. Мне не нравилась краснота его лица и рук, он выглядел потрясенным, но вроде бы не был ранен. Однако из-за этой красноты казалось, что он пьян или наглотался водорослей из зацветшей, отравленной воды. Впрочем, к моему удивлению, он был куда более спокоен и легкомыслен, чем я, и смотрел ехидно.
        - Где мы?  - спросила я.
        Он ответил. Между нами и колодцем стоял перевернутый деревянный ящик, а на его неровной поверхности - блюдечко. На блюдечке лежала черная фасолина.
        - Угадай, что это?  - спросил он, затевая нашу старую угадайку, в которую мы играли, когда я притаскивала ему добычу.
        - Это боб.
        - Верно! Боб.
        - Но это точно боб? Или все-таки что-нибудь более полезное?
        - Увы, это именно боб. Один из видов.
        - А блюдце где взял?
        - Не важно.
        - Мы собираемся съесть этот боб?
        - Нет.  - Вик покачал головой.  - Хотя это практически наша единственная еда. Из моего кармана.
        Итак, все его «запасы» свелись к одному-единственному бобу.
        - Боб,  - проговорила я.  - Впечатляет. Щедро. Станем есть и веселиться? Заколем откормленного… боба?
        - Я просто подумал, что ты должна знать, какими запасливыми мы с тобой оказались, прежде чем заглянуть в найденный здесь сверток,  - Вик вытащил откуда-то из-за спины рюкзак.
        - Открывай уже,  - потребовала я. Есть хотелось ужасно.
        - Подожди минутку.
        Боб на блюдечке задрожал и из него вылупилось крошечное, влажное и блестящее насекомое. Расправило прозрачные крылышки, они казались выточенными из обсидиана. Оно было похоже на стрекозу, только более изящную и тоненькую. Стрекозка взмахнула крылышками, поднялась в воздух над колодцем и пропала на фоне черноты каменных стен. Может быть, вылетела в дыру наверху, а может, решила поселиться где-то здесь. В любом случае мы никогда больше нашего «боба» не видели.
        - Что это за биотех?
        - А это вовсе не биотех,  - ответил Вик.  - Понятия не имею, откуда оно взялось в моем кармане. Его никто не делал. Это было яйцо. Наверное, кто-нибудь отложил его в мой карман. Ну разве это не чудо?
        - И ты его отпустил,  - нарочито попеняла ему я, продолжая игру, хотя после ухода Борна все это было уже не то.
        Вик смиренно пожал плечами.
        - Если в этом пакете не окажется еды, Рахиль, остальное уже не важно. Пусть кусочек Балконных Утесов продолжает здесь жить. Почему бы и нет?

        Наше новое убежище и близко не могло сравняться со старым. Снаружи резервуар выглядел как осевшая насыпь или террикон, который давно обвалился, погребя под собой возможных жильцов. Внутрь можно было попасть, сдвинув некий камень там, где террикон становился холмом. Рядом с колодцем был люк, который вел в туннель, а тот, в свою очередь,  - к замаскированному выходу, отстоящему на расстояние четверть мили. В круглом колодце, занимавшем половину плоского каменного пола, имелась солоноватая вода, глубиной в несколько дюймов. Когда-то, вероятно, она была отравленной, но теперь ее очистили биотехи-фильтровальщики - толстые голубые светящиеся слизни, прилепившиеся к стенкам колодца и непрерывно ползающие под водой. Они да электрический запах горелых спичек, исходящий из колодца, были лучшим свидетельством того, что никто пока этого места не нашел. Иначе слизней бы давно забрали.
        Однако убежище это принадлежало не Вику. Оно принадлежало Морокунье, а он просто обнаружил его несколько месяцев назад. Так что убежище отнюдь не было безопасным. Кроме того, пусть даже обрушившееся, оно до сих пор представляло заметный ориентир для внимательных глаз.
        Случившееся после нападения Морда я помнила довольно смутно и обрывочно: падение, что-то ошеломительно огромное наверху, Вик, тянущий меня куда-то, скольжение в лощину, попытки спрятаться, Морд, неумолимо прущий к нам, но скрывающийся вдали, словно и не собирался нас давить. Может быть, действительно не собирался, даже не заметил. Вероятно, Морд находился там для острастки и топал лапами, чтобы выгнать из-под земли всех спрятавшихся там червячков. Однако его последыши бродили неподалеку, поэтому мы торопливо пробежали между сломанными мертвыми деревьями и по странному черно-серому щебню, из-за которого пейзаж выглядел инопланетным. Я бежала до тех пор, пока не ослабела окончательно. Шок, подавивший боль и придававший силы, прошел, и я захромала, мои ноги стали заплетаться. Тогда Вик подхватил меня и потащил вперед, тащил до тех пор, пока я не потеряла сознание совсем рядом с нашим новым убежищем.
        В свертке оказались самые обычные, и не более того, предметы: сухпаек, нож, фляжка для воды, пара рубах, древняя аптечка, разбитый бинокль, пистолет без патронов, компас и несколько старых протеиновых батончиков, твердых, как клыки Морда.
        Вик выложил все находки рядком на краю колодца, будто подношение духу воды.
        - Еды на неделю,  - сказал он,  - воды - навсегда. Ну, хотя бы ее хватит на подольше.
        Мне пришлось склониться, повернувшись к нему здоровым ухом. Второе, поврежденное, слышало вместо слов лишь тихий гулкий стук.
        - Если мы будем есть раз в день, еды хватит даже на две недели,  - заметила я.
        - Рискованно. Мы и так ослабели.
        - А получится ли удержать за собой это место, пока мы разыскиваем еду?
        - Мы в любом случае не сможем здесь остаться. По крайней мере, я.
        - Почему не сможешь?
        - Мое лекарство… наутилусы. Я или раздобуду их, или умру.
        Я во все глаза уставилась на него. Это было самое откровенное из признаний Вика, до сих пор его зависимость оставалась для меня абстракцией, существующей только в моей голове. Лапа Морда снова начала опускаться, чтобы раздавить меня, и рядом со мной был Вик.
        - Единственное место, где я могу их найти,  - продолжил он,  - это здание Компании. Ты должна пойти на север и попытаться вернуться в город, а я отправлюсь на юг.
        - Ага, я, значит, на север, а ты на юг. И когда это ты успел решить за нас обоих?
        - Ну, ты можешь подождать меня здесь.
        - Подождать, пока последыши не унюхают меня и не сожрут?  - фыркнула я.  - Или пока сюда не нагрянет Морокунья? Или какой-нибудь мародер, вынюхивающий воду?
        - Тогда на север.
        - Остаться здесь и подохнуть в темноте с этими слизняками или уйти на север и подохнуть при свете дня? Предоставив тебя твоей судьбе? Как-то это не очень.
        Но Виковы сюрпризы еще не закончились. Он вытащил из кармана штанов конверт, вроде тех, в которых люди прежде посылали письма. Судя по толщине, в нем находилось листов пять или шесть. Конверт был грязным, в пятнах пота, похоже, его много раз сворачивали и разворачивали. Вик явно написал это письмо не здесь, а задолго до того, как мы покинули Балконные Утесы, и принес с собой.
        - Я тебе соврал. Я захватил из Балконных Утесов не только боб. Вот, возьми.
        Но я лишь подозрительно смотрела на конверт. Он казался самой страшной ловушкой, которая только мне попадалась.
        - Что это?
        - Письмо. Тебе от меня.
        - Ты забыл взять лекарство, но захватил это?
        - Письмо лежало в кармане. Лекарство - в рюкзаке.
        - Не хочу я его читать.
        - Неправда,  - сказал Вик лукаво и даже улыбнулся.  - Тебе очень хочется его прочитать. Там все. Все, чего я тебе не говорил, потому что не мог. Но ты должна знать. Прочитай, если я не вернусь.
        Так вот почему Вик был таким легким и легкомысленным: все свое бремя он вложил в этот конверт, а теперь возлагал это бремя на меня.
        - Есть только одна проблемка, Вик. Я иду с тобой. Я тебя не брошу.
        - Прежде чем принимать решение, прочитай письмо.
        - Нет.
        - Возьми письмо.
        - Нет.
        Он продолжал протягивать конверт.
        - Нет. А что, если тебе станет плохо в пути? Тогда ты просто не доберешься до Компании.
        - Почему ты вечно все усложняешь?
        - Ничего я не усложняю. Только проясняю ситуацию. После того, как ты спас мне жизнь, после всего… ты правда думаешь, что легко заставишь тебя бросить? Нет, Вик, так легко ты от меня не отделаешься. Уж лучше я усложню,  - я вырвала письмо у него из руки.  - Так и быть, беру я твое письмо, а ты за это возьмешь меня с собой на юг.
        Вик успокоился и как-то весь подобрался. По его телу пробежала судорога сильного чувства. Однако я не стала обнимать его, даже не дала понять, что заметила, зная: если укажу на слабость в его сердце, оно разобьется вдребезги. И вполне возможно, что в письме содержатся не только худшие стороны его души, но и лучшие.
        - Если мы отправимся в Компанию,  - сказал Вик,  - ты можешь увидеть там то, о чем пожалеешь. Все там будет не так, как ты думаешь.
        - Ох, Вик!  - холодно рассмеялась я.  - Неужели оно будет столь уж разительно отличаться от прочего?
        Я устала от нашего спора. Хотела поскорее отправиться в путь, прочь от этого укрытия, которое неизбежно бы нас предало.
        - Если мы пойдем вместе, не читай письма, пока я не умру.
        - Хм, в таком случае у меня нет причин беречь твою жизнь.
        Вик хихикнул, я ткнула его кулаком под ребра, и тема была закрыта. Но мне кажется, что доверие, которого искал Вик, заключалось не в том, когда именно я прочитаю письмо, а в чем-то более глубоком. Я так никогда ему и не сказала, прочитала я письмо или нет. А Вик так и не узнал, когда я его прочитала.
        Он мог знать только одно: осталась ли я рядом или бросила его.
        В том временном нашем убежище вдруг обрели новый смысл самые простые вещи. То, как Вик, привалившись к стене, склонял голову, чтобы сидеть прямо. Множество старых шрамов от укусов насекомых-биотехов на его руках. Тонкая кожа на обнаженной шее, такой откровенно-беззащитной, что мне сразу хотелось его туда поцеловать. То, как он теперь смотрел на меня, очень прямо, будто желая запомнить.
        Я разделась, обтерлась тряпкой, намочив ее в колодце, кое-как простирнула одежду и повесила сушиться на камень, выступавший из стены. Попросила раздеться Вика, обтерла и его, смыв пыльную маску с лица, осторожно промыла ссадины и царапины, пройдясь по груди, спине и ногам.
        Когда мы стали сравнительно чистыми, я легла, положив голову ему на колени, и принялась смотреть вверх, на мох и прохладные камни, висящие над головой. Долгое время я молчала и ничего не делала, только слушала рассуждения Вика о Балконных Утесах, о том, как он жалеет, что потерял рюкзак, когда мы бежали через воздуховод, ведь тогда все сейчас бы было по-другому; о том, что несмотря на страх и ощущение утраты, он чувствует теперь облегчение, поскольку без Балконных Утесов у Морокуньи гораздо меньше возможностей нам навредить; и о том, какие последыши умные, раз сумели преодолеть нашу защиту. За эту последнюю идею Вик, похоже, цеплялся из оптимистичного чувства собственного достоинства, ведь предполагаемый ум медведей некоторым образом снимал с нас ответственность за провал.
        - Это место было бы проще защитить, чем Балконные Утесы,  - добавил он.
        - Что только привело бы медведей в бешенство,  - парировала я.
        Сердце кольнуло при мысли, что Борн навестит Балконные Утесы и увидит наш дом пустым и разрушенным.
        - Но здесь же нет ничего. С чего им беситься-то?
        Кроме воды. За нее многие готовы убивать.
        - В любом случае Утесы были слишком велики для нас,  - сказала я.
        - Да, слишком велики и полны медведей.
        - Заражены медведями.
        - Инфицированы медведями. А это место - полностью обезмедвежено.
        - Пока.
        - Пока,  - согласился Вик.
        Медведи были умны, хитры и терпеливы. Они, вероятно, долго прислушивались сверху, тихонько зимовали там, зарывшись в мох, и знали обо всех наших шагах: о подготовленных ловушках, о сильных и слабых местах. Хотя все эти фантазии не имели смысла, возможно, мы были захвачены врасплох слепой яростью, быстротой натиска и огромной силой воли, презрением к жертвам. Наверное, мы никогда не узнаем, почему потерпели поражение: продала ли нас Морокунья, один из клиентов Вика или еще кто.
        И все же произошло что-то большее. Я до сих пор переживала момент того самого, первого удара Морда, вызвавшего землетрясение, то, как воздух сначала исчез, словно его высосали, вместе со мной, чтобы обрушиться заново. То, как небо завертелось и пропало, и оставался один только Морд и единственная истина, заключавшаяся в том, что я сейчас буду раздавлена насмерть.
        Между тем Вик витал где-то в ином месте. В его голове прокручивались иные воспоминания о Морде, подготавливавшие почву для иных слов, которые влекли за собой еще какие-то слова, а он даже не знал, как выплюнуть их изо рта. Ничего, зато потом они полились потоком.
        Вик определенно лучше знал Морда по работе в Компании, чем показывал. Можно было даже предполагать, что они дружили. «Он любил наблюдать за птицами, много читал, мы вместе ходили обедать. Ему все было интересно». Из запоздалых признаний Вика я заключила, что по поручению Компании Морд выполнял самые разные задания, даже руководил группой, изучавшей городской хаос - дисфункцию, которую они же сами и создали,  - чтобы понять, как теперь его преодолеть. «Но все это было несерьезно, Компания уже потерпела крах и утратила перспективы. И головы начальства, отрезанного от центрального офиса, стали посещать странные идеи».
        Из речей Вика, желавшего во что бы то ни стало облегчить душу, следовало, что именно тогда и пролился целый водопад «странных идей», гротескных образов, куда более диких, чем даже Морд, изображения некоторых я видела мельком в его квартире. Левиафаны с пастями-экскаваторами, поедающие почву и изрыгающие ее обратно, только уже стерильную, очищенную от любых следов жизни. Рой многокрылых креатур, затмевающих солнце, которые должны были патрулировать небеса и убивать всякого, кто выступил бы против Компании. И еще целая куча идей, настолько ненормальных и ужасающих, что они смахивали на маниакальное желание как следует поизмываться над городом.
        Но ни одна из них не продвинулась дальше этапа планирования. Ни одна, кроме Морда.
        «Когда лопнул и „рыбий проект“, - рассказывал Вик,  - все попытки возродить город были оставлены. Морда перевели в экспериментальный отдел. Своего рода наказание». Предварительно несправедливо обвинив в провале «рыбьего проекта» именно его, тогда как Морокунья не пострадала. «Никто из нас не пережил бы того, чему он подвергся, Рахиль, того, для чего его избрали». Но так ли это было на самом деле? Или Морд всегда был чувствительным? Сомневаюсь, что Вик знал. «Он мог разговаривать и все понимал, пока они его трансформировали и дотрансформировались до того, что он спятил». Единственной отдушиной для Морда стали записи, полученные Виком контрабандой в разбитом телескопе, уже после изгнания из Компании. Записи, которые наряду с инструкциями, помогли Вику стать тем, кто «делает» биотехов. Ну, или хотя бы переделывает их.
        Вик много чего рассказывал, но некоторые вещи понять мог только посвященный, мне же не хватало знаний, которые сам он получил, работая в Компании.
        Сегодня Морд попытался раздавить нас своей пятой. Сегодня он был куда выше и чудовищней, чем когда-либо прежде. Вик пытался справиться с шоком так же, как это пыталась делать я, мучительно совмещая два несовместимых мира: нормальный и гротескный, старый и новый, обыденный и невероятный, что, само собой, было невозможно. Как мне невозможно было представить, что когда-то я опускала пальцы в пруд, позволяя рыбкам их покусывать. Или наблюдала за илистыми прыгунами через щель в школьном заборе. Или ужинала в настоящем ресторане.

        «Он мог разговаривать и все понимал».

        Правда заключалась в том, что я не хотела, чтобы Морд чем-то походил на нас. Напротив, я желала, чтобы он был совершенно на нас не похож. Чтобы, когда он убивал и разрушал, я была вправе говорить: вот чокнутый зверь, бессовестная, бесчеловечная тварь. И еще я хотела, чтобы у нового и старого миров сохранялось нечто общее.
        Поэтому я молча слушала, старательно кивала и понимающе мычала. Мое внимание рассеялось. Письмо Вика жгло карман. Оно казалось бомбой, и я одна могла решить, когда эта бомба взорвется. Не рассказывал ли Вик о своей связи с Мордом только для того, чтобы подготовить к содержимому письма? Или, таким образом, он в последний раз пытался убедить меня не ходить с ним?
        Ни о письме, ни о походе на юг мы больше не говорили. Все было решено, и Вик понимал, что незачем вновь поднимать эту тему.

* * *

        В ту ночь отовсюду приходили зловещие предзнаменования, из дальних и ближних мест. Посреди ночи мне захотелось, так сказать, подышать воздухом. Ведра у нас не было, я тенью выскользнула наружу и присела под кустиком, удачно росшим среди потрескавшихся камней. Сидеть было больно, учитывая все полученные мной синяки.
        Там, где находились Балконные Утесы, над скалами и вершинами деревьев мелькали языки пламени. На западе и северо-востоке тоже что-то горело. Это наводило на мысль, что нападение на нас было частью какой-то более крупной операции. Центр города тоже, кажется, был охвачен беспорядками, но кто там с кем воевал, кто побеждал и кто терпел поражение, мне было не видно.
        Я уже было собиралась вернуться внутрь, когда обратила внимание на абсолютную тишину той ночи. Сначала решила, что это результат повреждения слуха, но не исключала, что дело было в другом. Встала, застегнула штаны, вскарабкалась на вершину резервуара и стала высматривать любые признаки движения. Меня окружали перекрученные ленты черноты: искривленные ветви мертвых деревьев на склоне над такой же мертвой пустошью у подступов к зданию Компании. Вдали, между деревьями, в тусклом свете переливались бледные обрывки теней - облака над глубокой, почти фиолетовой синью.
        Ничего. Ни единого движения. Но я продолжала терпеливо осматриваться. С верхушки нашего «террикона» обзор был прекрасный, так что если кто-нибудь приблизился бы, он обязательно попал бы в мое поле зрения.
        Затем, на краю леса, там, где склон плавно понижался, я почувствовала рябь турбулентности, словно при подъеме испарений, едва заметное мельтешение на фоне более светлых участков. Я не была вполне уверена, но мой инстинкт говорил: по склону кто-то бежит сломя голову. Я не могла никого разглядеть, но движение оставалось какое-то время заметно с этого ракурса. Бежать с такой скоростью ты будешь, только спасая свою жизнь.
        Я провела воображаемую линию вверх по холму и примерно в двухстах футах позади эта линия пересекла бурную реку. Очень знакомую реку. Целую реку меха с безмолвными перекатами, призрачным мраком, вздымающимся и опадающим, питаемую жаждой крови, воплотившейся в этом безрассудно-радостном беге. По меньшей мере трое последышей гнались за… кем?
        Их жертва начала выдыхаться. Водоворот теней замер, как бы в раздумье, затем быстро развернулся и устремился к югу. Мерцание на фоне деревьев определенно было знакомым.
        Вскоре все прекратилось, остались только те приметы, в которых я не могла найти смысл, так что вернулась внутрь конуса.
        К моему удивлению, Вик был на ногах и ждал меня, будто не ложился. Отсветы колодезной воды покрывали его тело голубыми, электрическими бликами.
        - Последыши,  - доложила я.
        Он кивнул.
        Я не стала говорить, что гнались они, скорее всего, за Морокуньей, как и мы, бежавшей на юг. Я чувствовала, что даже вне Балконных Утесов эта новость может плохо на него повлиять, а это, в свою очередь, плохо повлияет для нас обоих.
        Пока мы торопливо собирались, он сказал:
        - Ты должна решить, кем будешь потом. Не все ж тебе оставаться мусорщицей.
        - Когда - «потом»?  - поинтересовалась я.
        Но Вик так и не объяснил.

        Кого мы встретили на пустоши

        Итак, мы направились на юг, вообразив, что Компания - наше единственное спасение. Этим мы ничем не отличались от тех, кто поклонялся Морду, разве что ритуалы и слова молитв были различными. Вик толковал о том, что ему известно о неком тайном входе, расположенном рядом с двумя отстойниками, примыкающими к зданию Компании. Уверял меня, что Морд по уши занят на севере, а руины уже чуть ли не до нитки обобраны мусорщиками, и теперь там никого нет. Я подшучивала над ним, хотя кроме этого жалкого подобия плана других идей у нас не имелось.
        - Тебе известно, как пройти на нижние уровни?
        - Да. Морд мне рассказал. Когда еще был человеком.
        - Не устарели ли твои сведения?
        - Там ничего не меняется.
        Да ну? В его голосе звучала магическая квинтэссенция надежды, и я была не в состоянии отделить факты от вымысла, правду от его самовнушения.
        Глубокой, глухой ночью мы пробирались безлюдными землями, лежащими между городом и зданием Компании, сразу за мертвым лесом. Компания давным-давно засеяла это пространство биотехами, а долгое забвение погрузило ловушки глубоко под землю. Оставалось надеяться, что нам повезет и мы не напоремся ни на одну живую мину. Теперь эта буферная зона выглядела безжизненной, если не считать мест, куда жизнь, сомнительная и опасная, проникла вновь. Своего рода илистых отмелей без ила, где под потрескавшейся соляной коркой пучились остатки фундаментов давно разрушенных домов, испуская миазмы древних грязевых отложений. Если вам хватало ума, вы никогда не пытались пить воду из водоемов, образованных этими стоками, маслянистую, густую эссенцию того, что некогда было живым, собирающуюся в спонтанно возникших каналах.
        Тем не менее ночью здесь было безопаснее, тем более что земля слабо светилась от остаточного присутствия каких-то микроорганизмов. Днем здесь было жарко, мерзко и любой хищник мог углядеть вас за много миль, если, конечно, на вас не было камуфляжа Морокуньи. Цементные фундаменты скрывались под завалами поломанных, бесполезных вещей, там не было ни ориентиров, ни примет, и даже стервятники редко залетали в эти гиблые места. Кисло воняло грязью и химикатами, и когда ветер менялся, нам приходилось затыкать носы и рты.
        Далеко впереди в наш разбитый бинокль можно было разглядеть лопнувшее яйцо здания Компании, сверху, должно быть, казавшееся плоским белым овалом, по которому расползлись трещины, с тех пор как Морд выгрызал его «желток». Но, как и предрекал Вик, стены уверенно уходили вниз, в глубину подземных уровней, избежавших разрушения.
        На юго-востоке виднелись прижавшиеся к зданию, широкие, подтекающие пруды, если не озера, где до сих пор гнили умершие или неудачные тела ошибочных проектов Компании, трупы тех, кто сбежал, и тех, кто думал, что сбежал. Когда-то и я думала, что сбежала, но теперь я возвращалась.
        Во время перехода по пустоши мы то и дело ловили намеки происходящей схватки. В первый час до нас доносились звуки погони, когда погас солнечный свет и на нас опустился обжигающе-кровавый, в золотых разводах закат, сопровождаемый жарким ветром, в отдалении показались двое последышей.
        К тому времени мы уже вышли на пустошь и чувствовали себя выставленными напоказ. Метнулись за кучу гравия, здорово приложившись о твердую землю, и стали следить за последышами в бинокль. Мне казалось, что камешки подо мной ворочаются, пытаясь прогрызть мне брюхо. Было очень больно, и я понимала, что вскоре вынуждена буду встать, хотя бы для того, чтобы отползти, если разуму удастся победить тело.
        Последыши, словно солдаты, сидели на корточках в замаскированных окопах. Солнечные лучи иссякли красным потускневшим золотом, растворяясь в жаркой сизой дымке, и мы подумали, что они, должно быть, тоже нас заметили, сгорбленно топавших по пустоши, различили наши силуэты в чередовании света и теней.
        Но нет. Медведи вылезли из своих траншей и косолапо загалопировали на юго-восток, подняв тучу пыли. Мы же никого не видели, даже когда последыши, похоже, загнали свою невидимую добычу и принялись грызть ее.
        На безопасной дистанции от последышей суетились лисы, которые не были лисами. Они зеркально отражали действия медведей: цапали зубами воздух и, используя свой камуфляж, то исчезали, то вновь появлялись на том же самом месте, гоняясь за собственными хвостами. Один последыш даже бросил свое занятие и уставился на лисиц, как бы решая, враги они или нет.
        - Там кто-то есть,  - сказала я.
        - Там всегда кто-то есть,  - отозвался Вик.
        - Может, они впали в бешенство? Или это сумасшествие? Игра?  - гадала я.
        - Или Морокунья.
        - Или мух ловят?
        Пока мы наблюдали, то, чего мы не могли видеть, ускользнуло-таки от тех, кого мы видели прекрасно, и погоня переместилась в западные пределы пустоши, хотя невидимка упорно рвалась на юг, и только на юг. Прежде чем свет окончательно потух, мне почудилось, что я увидела, как один из последышей споткнулся и упал, точно подкошенный, но нам уже пора было отправляться в путь.
        Лисы превратились в мазки жженой умбры на фоне заката, этакие сидящие и смотрящие ушастые силуэты. Потом и они пропали.
        В наступившей темноте мы устремились дальше, через пустошь, куда менее мертвую, чем нам бы хотелось. Раздавалось рычанье, немного менее грубое, чем медвежье, лисье тявканье, скользящее шуршание, хорошо если змеиное, частый топоток, который издают норные зверьки с розово-звездчатыми носиками, и даже кваканье из кактусовых зарослей, которые мы предусмотрительно обошли стороной,  - наверняка лягушка пыталась вызвать дождь. Блоки и глыбы черноты пресекали любые попытки понять, кто там опасен, а кто - невинен.
        - Не припомню, чтобы эта пустошь была такой живой,  - пожаловался Вик, но я очень сомневалась, что за последние годы он часто наведывался сюда по ночам.
        Взошла луна, укутанная облаками, добавив небу светло-фиолетовую, акварельную лессировку, а вместе с луной появился намек на ослабление ветра. Мы упорно продолжали идти и где-то за час до рассвета добрались до места, в котором пустошь была темнее и шла увалами, звуки там доходили до нас неискаженными. Устроились на привал с подветренной стороны толстой поваленной колонны. Мы забились как можно глубже в расщелину, пытаясь преодолеть иррациональный страх, что колонна вдруг покатится и раздавит нас или придет какой-нибудь последыш-шатун и выковыряет нас, как термитов.
        Мы не знали, смогут ли медведи пройти по нашему пути, но слежка за ними и так уже сильно задержала нас, к тому же ночь оказалась более тревожной, чем ожидалось. Мы решили отдохнуть часок, а затем ранним утром направиться к отстойникам. Щиколотка, даже после того как я ее перевязала, доставляла немало неудобств при ходьбе по неверной земле, и сумку почти все время приходилось нести Вику, тогда как мои плечи отдыхали. Я чувствовала себя скрипучей развалиной, состарившейся раньше времени.
        Молча мы с Виком разделили сухпаек. Сделали по глотку воды из наших скромных запасов. Вик дремал, пока я караулила, потому что все равно бы не уснула. Адски болело бедро, и я чувствовала себя обитаемым экзоскелетом, избитым молотком.
        Из выемки в колонне луна выглядела мертвой, отравленной, какой-то фабрично-серой: округлая голова мертвого робота с наполовину оголенным черепом. Но я продолжала на нее смотреть. Во-первых, других источников света все равно не имелось, а во-вторых, больше смотреть было не на что.
        Я попробовала оживить воспоминания о ночном острове моего детства, заменив секущий ветер тропическим бризом, тени и песок - шелестом прибоя и бахромой густых пальм. Однако окружающий пейзаж был слишком грязным и в то же время безжизненным, а я - чересчур измученной своей одержимостью прошлым.
        Мой взгляд блуждал, уплывал, кажется, я задремала, вопреки собственной воле. Мне мерещились последыши, гонящие по пустоши невидимку, потом чудовищная пята Морда опускалась прямо на меня, охваченную странным чувством самоуничижения.
        Когда я очнулась вновь, то почувствовала разлитый в воздухе ошеломляющий аромат, словно древний океан, погребенный в собственном иле, соли и рефлексии. Темнота сложилась в нечто осмысленное. Пустошь, увалы которой угадывались даже во мраке, превратилась теперь в сплошной, мерцающий антрацитовый слой. Настоящая доброта, утешительное воспоминание: переливчатое мерцание тысячи крошечных светлячков, совсем как на потолке в Балконных Утесах. Мягкое, золотое подмигивание, шедшее с земли и желающее, чтобы я успокоилась.
        Край этого тусклого подмигивающего моря плеснул к краю разбитого камня, выступавшего из колонны, и с любопытством уставился на меня.
        - Тс-с-с, Рахиль. Это я,  - произнес знакомый голос, голос обманщика.
        Я застыла, борясь с желанием разбудить Вика.
        - Я испугал медведей,  - продолжал он,  - я прогнал их, хотя бы ненадолго.
        Каких еще медведей?
        - Как ты нас нашел, Борн?  - задала я насущный вопрос.
        - О, мне рассказала маленькая лисичка. Я как раз был в городе, сражался с последышами Морда.
        - И чего тебе?  - Я старалась говорить тихо и спокойно.
        Зашевелился, просыпаясь, Вик. Я точно знала, что он скажет, и совершенно справедливо, кстати.
        - Привет, Вик. Как дела?
        - Убирайся,  - сказал Вик.
        - А то что, Вик?  - пренебрежительно спросил Борн.  - Закидаешь меня червяками? Будешь обзываться? Прогонишь меня?
        Я оглянулась и, положив руку на грудь Вика, прошептала:
        - Позволь поговорить с ним. Доверься мне.
        - Я огорчился из-за того, что вам пришлось покинуть Балконные Утесы,  - продолжил Борн.  - Такое хорошее место для всех нас. Вы не собираетесь туда вернуться?
        - Может, когда-нибудь, Борн.
        В кармане у меня лежал нож, но я пыталась найти какое-нибудь настоящее оружие, которое могло бы меня защитить, прекрасно зная, что тут такого нет. Кроме того, что дало бы ложное чувство безопасности. Камень. Обрезок трубы.
        Борн был огромен, он покрывал землю, как нефтяной разлив. Значит, продолжает жрать, продолжает собирать образцы. Если его натура возьмет верх, если он убьет нас, и Рахиль с Виком окажутся внутри Борна, продолжат ли они существовать в каком-то ином измерении?
        - Вы идете в Компанию,  - сказал Борн.
        - Да.
        Он издал цокающий звук, как будто был недоволен мной.
        - Здание Компании отвратительно. Просто отвратительно. Ненавижу его. Не желаю иметь с ним ничего общего.
        Старый, подавленный страх, о котором я узнала из его дневника.
        - Борн, мы идем не на север,  - произнес Вик даже с какой-то симпатией в голосе.  - Мы идем на юг. И ты можешь нам помочь.
        Довольно долго Борн молчал, и чем дольше он молчал, тем меньше мне это нравилось. Из светлячкового моря доносилось лишь какое-то кваканье, тихое шипение и брюзгливое хныканье. Вик напрягся в темноте нашего укрытия, и я знала, что он приготовился в случае надобности выпустить на Борна наших последних биотехов. Но это не входило в мои планы.
        - Ты в порядке, Борн?  - спросила я, не желая показывать свою неуверенность, потому что не знала, как на это отреагирует Вик…
        Но я устала, я вырастила Борна и ничего не могла с этим поделать. Даже теперь, на этой адской пустоши под мертвой луной, направляясь в разверстую могилу, я чувствовала, как много задолжала Борну.
        - Ох, Рахиль, у меня все в порядке,  - ответил Борн усталым, если не старческим голосом, какого я от него никогда прежде не слышала.  - Я стараюсь изо всех сил. Но последыши слишком умны. Даже когда я маскируюсь, они в конце концов меня находят. Я с ними сражался, я их поглощал, но последышей много, а их клыки больно жалят.
        - Покажи мне, где они тебя ранили,  - попросила я.
        Светлячки погасли, и на изломанной поверхности Борна проявились тусклые серебристо-серые пятна.
        Как же много их было. Мертвая плоть там, где ее поразил яд. Сейчас Борн был очень велик и продолжал быстро расти, так что раны вряд ли угрожали ему, но он страдал, и нельзя было сказать, кто же в итоге выиграет эту войну.
        - Ты должен остановиться. Найти безопасное место, спрятаться и излечиться,  - сказала я. Старая добрая материнская забота прорвалась из-под моего панциря.
        Борн засмеялся, как будто я сказала что-то смешное, его поверхность пошла рябью и бурунами. Такая человеческая реакция от существа, ничем не напоминающего человека. Борн смеялся, его раны исчезли, вернулись светлячки, хотя и поменьше, чем раньше.
        Передо мной появилась маленькая фигурка знакомого мне Борна. Глупенькая, перекрученная вазочка с колечком глаз и щупальцами, извивающимися на макушке.
        - Я слишком велик, чтобы скрываться, Рахиль. Я не могу вжать себя в нужное пространство. И ты знаешь, Рахиль, я постоянно голоден. Ты всегда это знала, говорила мне, а я тебя не слушал. Потому что не мог. И чем больше я ем, тем сильнее мой голод.
        Множество глаз понимающе смотрело на меня. Один усталый ветеран беседует с другим.
        - Более легкая добыча,  - сказала я, ступая на скользкую почву.
        - Нет, Рахиль. Я больше не пытаюсь быть хорошим. Это не в моей природе. Я создан, чтобы поглощать. Убивать. Теперь я это знаю. Все было бесполезно.
        - Ты должен попытаться.
        Пустые слова, которые лишь взволновали его, заставив вспыхнуть.
        - Повторяю, Рахиль, я больше не могу. Я устроен не так, как ты. Я не человек. И я не личность.
        На широкой поверхности Борнова моря, среди ряби, точно головки пловцов, появились головки людей. Головки животных. Головки детей-мутантов и последышей Морда. Медведей было около дюжины. Блестящие, темные головки уставились на меня дырочками вместо глаз. Но этим меня было уже не пронять.
        - Хватит, Борн.
        Головки исчезли, море вновь стало гладким и спокойным. Я почувствовала запах прогретого солнцем песка, прибоя, всех тех вещей из моего прошлого, которые так любила, и Борн об этом знал.
        - Ты личность,  - сказала я потому, что должна была это сказать. Пусть даже доказательство обратного находилось прямо передо мной. А может быть, именно поэтому.
        - Рахиль, ты не видишь того, что вижу я. Я вижу все связи. Я вижу, куда они ведут и к чему все идет. Мне просто не хватало сил, чтобы довести дело до конца. Все откладывал, откладывал. Думал, что может быть…
        Я-то знала, о чем он думал. Я тоже об этом много думала, даже после того, как обещала Вику. Вик завозился за моей спиной. Видимо, решил, что Борн собирается напасть, хотя нам ничего не угрожало. Мы, в отличие от всех остальных, были в полной безопасности.
        - Слушай, сделай, как я сказала. Найди убежище. Замаскируйся.
        Но у него были другие идеи.
        - Рахиль, что происходит, когда мы умираем? Куда мы уходим?
        - Борн…
        - Куда, Рахиль?
        - Никуда, Борн. Уходим в землю, чтобы никогда больше не вернуться.
        - Я в этом сомневаюсь, Рахиль. Я все-таки думаю, что мы куда-то уходим. Не в рай или ад, но куда-то еще. Так должно быть.
        - Почему, Борн?
        - Потому что я пришел сказать тебе, что знаю, как все исправить. Теперь я ясно это вижу. И могу сделать. Могу все исправить. Ты увидишь и поймешь, что я говорю правду.
        Наступила кратчайшая пауза, и если бы я не знала его так хорошо, даже не заметила бы ее или не поняла, что она означает.
        - И в конце между нами все опять наладится, вы сможете вернуться в Балконные Утесы, и с вами буду жить я, и все будет так, как было, когда мы бегали по коридорам и смеялись. Или как тогда, когда ты одевала меня и водила на балкон над прекрасной рекой. Да, все будет именно так.
        - Борн…
        Все, что я могла сказать, было его имя. Больше я не могла сказать ему ничего, это показало бы ему, как мои инстинкты вступают в противоречие с разумом. Только не на глазах Вика. Мне подумалось, что Борна захватила обманчивая власть раскаяния, заставляющая нас считать, что силой своего убеждения, силой чувств мы можем все исправить, хотя на самом деле мы ничего не можем. Я подумала, что чувство вины и иллюзии заставляли Борна произносить все эти бредовые слова.
        - До свидания, Рахиль.
        - До свидания, Борн.
        Как же я недооценила этот момент и как же теперь жалею об этом. Я, видите ли, верила, что должна скрепить свое сердце и не поддаваться.
        - Мы еще увидимся, я знаю,  - сказал Борн.
        Если бы я могла вернуться назад, то охотно дала бы ему свое разрешение. Позволила бы ему уйти, получив мое одобрение, сказала бы, что верю ему, и не важно, верила ли бы я на самом деле или нет, я дала бы ему почувствовать себя хоть немного счастливым на избранном им пути. Даже, пожалуй, соврала бы о будущей счастливой жизни в Балконных Утесах. Остается только надеяться, что выражение моего лица, нечто в моем поведении показали ему тогда, что, несмотря на его дурные поступки, я никогда не смогу от него отказаться.
        Все произошло очень-очень быстро. Вик нервно вскочил позади меня.
        Борн втянулся в себя с фантастической скоростью. На сером облачном небе как раз показалась полоска рассвета. В долю секунды Борн сделался толстым, бесформенным и темным, став похожим на широкий, крепкий пень. Это пень стал его телом, глиной, из которой Борн вырастил-вылепил массивную золотисто-бурую голову, покрытую шерстью: медвежью голову с добрыми глазами и почти улыбкой на зубастой морде с вывалившимся розовым языком. Откуда-то я знала, что это мой Борн смотрит на меня в последний раз.
        Затем его глаза пожелтели, рыло вытянулось, заострилось, голова увеличилась в размерах, так что мы с Виком вынуждены были забиться поглубже в тень колонны. На массивном, мощном, неохватном теле красовалась широкая, великолепная голова, на его лице в утреннем свете долго еще оставалось выражение не грусти, ненависти и ужаса, но блаженная уверенность и ангельское звероподобие, и клыки его были белы и чисты.
        Тело росло, тянулось к самому небу, медвежья голова Борна возвышалась надо мной, а под нею находилось мускулистое тело, которое поддерживали сильные задние ноги, чьи ступни были шире, чем колонна, где мы прятались, вжимаясь в камень. Сходство было поразительно точным, но основывалось оно все же не на самом Морде, а на поглощенных последышах, а потому - оказалось более бесчеловечным и диким, а само тело - компактнее и более гибкое.
        Этот новый Морд, новый Борн посмотрел на нас с огромной высоты, рыкнул и заковылял на север. Мы выскочили из нашего укрытия, чтобы посмотреть ему вслед.
        Сначала этот Борн-Морд двигался, как ящерица, затем - как мокрица, потом пошатнулся, будто пьяный, взметнув клубы пыли. Борн только приспосабливался быть медведем. Наконец он осознал себя, исправился и стал двигаться, как медведь, размашисто шагая на всех четырех лапах.
        - Морд! Морд!  - заревел он, вызывая своего противника.
        Не откладывая ни на минуту. Оставив нас позади. Уходя на никому не принадлежавшие земли.
        Борн пошел своим путем, а мы - своим. Говорить было не о чем, оставалось только собрать наши нехитрые пожитки и топать на юг. Мне пришлось отвернуться от горизонта, в то время как там, под огромным весом Борна, взрывались биотехи-ловушки, отмечая его путь бегемотами, левиафанами и прочими фантомами жизни, бессильно клацавшими челюстями в пустом воздухе, они принимались кружить в поисках плоти, а затем падали обратно, колотясь в агонии своей квазисмерти.
        Но даже когда Борн ушел, я продолжала чувствовать, что так или иначе он здесь, рядом со мной, просто замаскировался в плащ-невидимку, такой же тонкий, как молекулы воздуха, которым я дышала.

        В утреннем свете стало понятно, что борозды в земле у колонны проделала та самая, неудачно запущенная Морокуньей ракета.
        На самой границе пустоши мы увидели одинокую утку с перебитым крылом, пившую из грязной лужи. Утка делала глоток, тревожно поднимала головку, снова делала глоток и опять молча замирала. Ждала. Просто чудо, что ее никто не убил, что она ускользнула от всех незамеченной.
        И мы пошли дальше, к зданию Компании.

        Во что мы вляпались у отстойников

        Мертвый плавник, трепещущая жаберная щель, шлеп-плюх тех, кто таскается на двух ногах, хотя им бы полагалось иметь четыре. Маленькие, скрюченные козявки, пойманные в капканы луж, непрерывно вылупляющиеся и умирающие, вылупляющиеся и умирающие, один и тот же организм, раз за разом сотворяющий себя снова и снова. Яд в запечатанном ковчеге. Обрывки генетического материала, перемешанные, вечные, никогда не заканчивающиеся. И никогда на самом деле не жившие.
        Посередине сравнительно крупного водоема - скопление крови на поверхности, как зрачок слепого глаза, без начала и смысла, просто откуда-то снизу толчками била, отравляя воду, кровь. Выпьешь - и конец тебе. Не исключено, что это была одна из дьявольских ловушек Компании. Или нечто такое, с чем они не справились. Или вообще не их рук дело. Никто не смог перекрыть протечку, и кровь продолжала себе литься, давно перестав их заботить. Кому могло быть нужно подобное уродство?
        Это была сущность отстойников между зданием Компании и пустошью, так называемыми «солончаками», в которых не было ничего естественного,  - искрошившаяся пластмасса вперемешку со стеклом и металлом.
        Отходы, которые они не смогли или не захотели сжечь. Мерзость покрывала дно водоемов, лепилась к стенам здания, точно икра какой-то искусственно выведенной рыбы, тяжелыми комьями приставала к подошвам наших ботинок. Она придавала отстойникам их особенную окраску, и они невообразимо переливались всеми цветами радуги, а при определенном освещении казались то темно-зелеными, то бледно-голубыми или розовыми. Их отсветы мерцали на обрывках тумана, стелившегося над самой землей не выше колен.
        Иначе говоря, всевозможное загрязнение и заражение. Сюда сплавляли ненужных биотехов, и они либо сами подыхали, либо их сжирали другие выброшенные биотехи, подбирали стервятники, койоты или люди вроде меня, гордо именовавшие себя профессиональными сборщиками живой ткани. На дне меньшего водоема валялись мертвые «астронавты», их зараженные костюмы до сих пор светились оранжевым, а от тел и лиц не осталось почти ничего, даже костей.
        Я уже целую вечность не приходила сюда на охоту, но знала это место и всегда ненавидела его: скорбное, неизлечимо больное, наглядное доказательство того, насколько презирала нас Компания. У меня не было ни малейшего желания стать частью местной экологии, но не было выбора. До того, как Морд в непредсказуемой ярости своей не напал на Компанию, сделав из этого места запретную зону.
        Затем началась война между Морокуньей и Мордом с его последышами, сохранявшая недоступность этого места.
        Вик не был в здании Компании с тех самых пор, как покинул ее.
        - Раньше тут было так же миленько?  - спросила я его, когда мы приблизились.
        - Если не милее.
        Особенной красотой это место никогда не отличалось, но теперь стена здания, примыкавшая к двум водоемам, обвалилась и обгорела, ее белизну запятнала плесень, то, что пощадил огонь, покрылось красными, зелеными и темно-серыми подтеками, почти скрывшими первоначальный цвет. Обломки стен, как осколки толстой яичной скорлупы, торчали из искусственного песка или валялись в отстойниках, попав туда во время нападения Морда. Мы прошли рядом с продолговатыми, оплавившимися обломками вертолета, черной стрекозой, раздавленной Мордом. В кабине можно было различить только странную окровавленную панель и никаких других останков пилота, ни единой косточки. Лучше всего сохранилось дерьмо Морда, пологими кучами лежавшее на подступах к зданию, словно неряшливые стоги сена. Старое, засохшее и просеянное до последней крошки. Нам повезло, что в последнее время Морд наведывался сюда нечасто.
        Нужно было отыскать запасной выход - замаскированную дверь-невидимку, подвластную только осторожной, знающей руке, такой, как у Вика. Она наполовину находилась под водой и ею не то что никто не пользовался, никто почти не знал о ее существовании. До того как Морд разорил Компанию, пробраться туда было невозможно, да и теперь это было не то место, где стоило попытать счастья.
        Хуже всего было то, что дорогу нам преградил последыш. Поначалу зверь бежал по пустоши в сторону от нас, поминутно оглядываясь через массивное плечо, как будто не был уверен в правильности своего выбора.
        Как будто не мог решить, продолжать ли движение к ужасному, поразительному Борну-в-обличье-Морда, добравшемуся к тому времени до скопления разрушенных домов, все еще господствуя над всем окружающим, или же начать преследовать нас?
        Медведь замедлился, как если бы ему мешал сильный ветер. Повернулся, немного подумал, еще немного потоптался на месте, затем галопом понесся в нашу сторону. Наблюдая за ним в бинокль, я по приметам прикинула скорость и сказала Вику, что последыш догонит нас через десять минут.
        Иначе говоря, нам следовало в течение пяти минут найти дверь или бросать все и сломя голову бежать на юг, в пустыню. Оттуда уже было бы почти невозможно вернуться в город, так как пришлось бы делать крюк по разоренным западным землям. Поплясали бы с лисицами в пыли древнего морского ложа да и сгинули бы от жажды либо от клыков хищников. А может быть, нас бы там поймали последыши.
        Совсем рядом находился отстойник, а в нем - вся трагедия этой полужизни, раскрывающая тайны бытия и истинные мотивы того, что мы сделали друг с другом и с животными. Не тратя времени, мы тяжело побежали по искусственному песку, чтобы добраться до стены, отыскать дверь, забраться внутрь и не стать медвежьим обедом.
        На середине дистанции я оглянулась - мертвая равнина и пересекающий ее медведь, неуклонно приближающийся. В отдалении - золотистые, неуклюже подпрыгивающие пятна, другие медведи, направляющиеся к замаскированному под Морда Борну. Некоторые из них становились жертвами последних биотехов-ловушек, выглядевших как дым или бирюзовая пыль, обладающие волей. Мерцающие полотнища из микроорганизмов, которые то исчезали, повернувшись к нам на ветру своей тонкой плоскостью, то вновь появлялись широкими волнами. Мы видели, как один медведь, пойманный такой сетью, споткнулся, упал и забился в судорогах, разевая пасть, как будто не мог дышать. Но сеть лопнула, и последыш поднялся. Древние защитные системы показали свою слабость - призраки былого могущества Компании.
        Вдали происходили вещи, в которые невозможно было поверить, зато можно было рассмотреть в бинокль. Как мираж. Наверное, мы были уверены, что подобного нельзя увидеть на этом свете, и отказывались верить своим глазам.
        Вик расхохотался. Его рассмешила энергичность приближающегося по равнине ядовитого медведя, шутовская красота бегущего биотеха. Нельзя было не заметить горькой иронии происходящего: выбирая между нестерпимым жаром и ножом, приставленным к горлу, мы все время попадали из огня да в полымя. Мы лишились Балконных Утесов, покинули временное укрытие, потеряли сам город, а теперь должны были вот-вот покинуть дневную поверхность. Определенно, мы постоянно недооценивали свое богатство, наше жизненное пространство уменьшалось и уменьшалось, а мы до сих пор оставались живыми.
        Но что такое стойкость в совместной борьбе, если не преданность? Из преданности Вик, теряя драгоценные секунды, осторожно вел меня по полузатопленной песчаной перемычке между двумя отстойниками, по гряде измельченного мусора, гнилых досок, переброшенных через мелководье какой-то доброй душой,  - неверной тропе к убежищу.
        В этом его жесте сквозила надежда.
        Письмо лежало в кармане моей куртки.

        Забавно все-таки устроена наша память. Я помню, как мокрый песок охватывал мои ступни, угрожая засосать. Помню смятенный взгляд медведя, его почти человеческое пренебрежение к собственной безопасности, когда он прокладывал себе путь на дальнем краю первого отстойника, рыча при каждом неверном шаге. Помню, как Вик что-то говорил, но не помню - что именно. Я как будто завязла в янтаре или опять сделалась призраком. Стояла и смотрела на медведя, парализованная зрелищем приближающейся смерти. Все, что мне оставалось, это молиться, чтобы дверь открылась.
        Медведь бежал, полный жизни и огня. По сравнению с ним, мы были такими маленькими и слабыми. Во всем этом ощущалась какая-то истина, которую я не способна была постичь. Почти под самыми нашими ногами, из глубины отстойника, из-под мертвых «астронавтов», покрытых мертвыми остатками тростника, начал расти большой бурый валун и, словно огромный пузырь, закачался на поверхности.
        Вик нашел дверь.
        Но дверь намертво заклинило.
        Она нас не спасет.
        Медведь уже совсем близко.
        Рядом в стене была щель. Достаточно широкая, чтобы туда протиснуться. Достаточно для нас, но не для медведя.
        Это был не просто сон, это был ночной кошмар. То, что происходило с нами. Я помню. Мы были уставшими, обессилели от недосыпа, жажды и трудной дороги. Мы были не готовы дать отчаянный отпор смерти, просто не могли. Рядом дымились отстойники, из которых мы едва вырвались, к нам рвался последыш, а мы торчали на узкой полоске земли, точнее - мокрого, расползающегося песка, выбирая между медведем и щелью в стене. Медведь или щель?
        У нас еще оставалось время. По крайней мере, мне так казалось.
        Физиономия последыша - маска злобной ненависти, жаждущая крови. Не мне было ему противиться. Вероятно, ему вообще нельзя было противостоять. Но будучи человеком, я предпочитала умереть, блуждая в темноте, а не с вырванным горлом, объеденным лицом и вывалившимися кишками.

        Поджидавший нас в отстойнике медведь восстал из вод в тот самый момент, когда я потянула Вика в щель, к последнему, крошечному шансу на спасение. Медведь, до той поры не подававший признаков жизни, врезался в стену с такой силой, что посыпалась пыль, а брызги воды с его шкуры окатили меня грязным дождем.
        Вик был уже внутри. Я уверена, что он был там вместе со мной. Косматый бурый мех закрыл щель, наступила темнота, завоняло падалью, медведь был близко, слишком близко. Вик жалобно вскрикнул, я рванулась дальше вглубь, желудок свело от приступа клаустрофобии, ощущение грубого, сырого камня на моей щеке, крик Вика, медведь, тянущийся к нему.
        Я, как могла, обхватила Вика за талию, дернула на себя, он споткнулся и почему-то повалился назад, в щель, огромные медвежьи когти со свистом рассекли воздух, Вик завизжал опять, мы с ним оказались на полу, слепо тычась в темноте.

        Я едва помещалась в узкой трещине, моя задница упиралась в одну стену, руки - в противоположную, я поползла боком, по-крабьи, так быстро, как только могла, так, что рвались одежда и кожа, и толкала перед собой наш рюкзак, потом он свалился куда-то, застряв где-то там, внизу, а медведь ревел совсем близко. Затхлый воздух загустел от пыли и паутины.
        Вик протиснулся рядом со мной, толкнул меня и забился, пытаясь пролезть дальше. Мне тоже отчаянно хотелось бежать, продираться, забиться как можно глубже, чтобы ни клыки, ни когти не могли меня достать, но в этом месте о быстроте речи не было. Оно было слишком тесным. Бежать никак не получалось, только протискиваться.
        - Давай, Вик! Быстрее!
        Не знаю, говорила ли я ему это, кричала или только думала, продвигаясь все дальше, по возможности не обдирая ссадины на ладонях.
        «Выбери что-то одно, сосредоточься на самом важном, а все остальное отложи в сторону»,  - так говаривала мне мать. На корабле. В разрушенном городе. В зарослях высокой травы, где мы прятались от вооруженных людей.
        - Ты ранен?  - спросила я Вика. Разглядеть ничего было нельзя.
        - Плечо,  - ответил он.  - Кровь.
        Яд.
        Мы превратились в безмозглых, полудохлых ракообразных. В воплощение бегства от клацающих позади челюстей. Потеряв остатки самостоятельности, я толкала и толкала перед собой рюкзак, хотя он был мне не нужен и ужасно мешал, а медведь сзади бешено ломал стену, отдирая от нее огромные куски и расширяя проход, его нескончаемое «Мррк! Мррк!» гремело вокруг нас, прорывалось над нашими головами и неслось дальше, вселяя страх в наши мозги, населяя мрак призраками медведей, ждущими нас впереди.

        Внезапно Вик умолк и обмяк, я не понимала, умер ли он или только потерял сознание, но вот он, всхлипнув, ожил. Я подумала, что его последний оставшийся диагност-червь остановил кровь. Попыталась оглянуться, извернувшись в тесной щели. Вик уперся в меня, навалился, пополз по мне, как будто бы я была неодушевленным предметом. В слабом свете, исходившем от медведя, я увидела, что по плечу Вика словно прошлись грабли: четыре борозды от когтей, разодравших одежду. Кровь текла медленнее, чем могла бы, никак не удавалось рассмотреть, насколько глубоки раны. Насколько они испачканы грязью и зараженной мертвечиной.
        Когти медведей покрывал тот же яд, что и клыки, однако не все они были ядовиты. Я заметила, как подох последний червь, образовав белую полоску пены вокруг раны. Умер ли он от яда или Вик слишком его перетрудил?
        Медведь бросил ломать стену. Его налитый кровью глаз уставился в расширившуюся щель, пригвождая нас к месту. Воспаленный, осознающий себя, оценивающий взгляд. Я не могла отвернуться от него, но упорно продолжала корячиться и ползти боком. «Мррк! Мррк»!  - словно посмеивался медведь.
        Потом глаз исчез, а вместе с ним и медвежья тень.
        Вик, застывший на моих коленях, пришел в себя. Я промокнула капли его крови полой своей майки.
        - Быстрые,  - прошептал он.  - Какие же они быстрые.
        - Молчи, ты ранен. Нам нужно найти какое-нибудь укрытие.
        - Яд,  - возразил Вик, озвучив мой страх.
        - Ты не можешь знать этого наверняка.
        - Я его чувствую. Червь его чувствовал. Черви не ошибаются.
        - Ты все равно сможешь выжить.
        Некоторые выживали. О таких было известно. Правда, не те, кто и без того был болен. Кто и так слишком многое пережил.
        Мы находились всего в двадцати или тридцати футах от выхода.
        Медведь окончательно ушел. Мы не слышали его рычания. Полоска чистого, голубовато-белого неба манила нас. Наш маяк, проблеск надежды.
        - Не верю, что он ушел,  - сказала я.  - К тому же, сдается мне, там еще один.
        - Кинь камешек. Я не могу.
        Я тоже не могла. Было слишком тесно, а бросать приходилось снизу. Получилось только с девятого раза. Камешек пролетел в щель, но никто не появился, не кинулся с рычанием, загораживая свет.
        - Медведи все еще там,  - сказал Вик.
        - Откуда ты знаешь?
        - Ниоткуда, но рисковать не хочу.
        - Этот проход глубже, чем я думала,  - заметила я.
        - А что если это тупик?
        - Тогда вернемся. Рискнем. Однако ты ранен.
        - Я смогу встать и идти.
        Впрочем, слово «идти» применительно к этой норе звучало глупо.
        - Так светлая трещина или темная трещина?  - спросила я.
        - Ты у нас спец по ловушкам. Тебе и выбирать.
        - Тогда я выбираю проснуться от этого кошмара.
        Вик рассмеялся. Смех человека, заранее смирившегося с тем, что грядет.
        - Значит, темная трещина.
        - Проход.
        - Трещина.
        - Хорошо, «протрещина». Возможно, я умру, не хочу, чтобы мои последние слова были потрачены на бессмысленный спор.
        Никто из нас не подумал тогда, что полоска голубоватого неба досталась нам слишком уж легко.
        Мы не в силах были забыть того, что увидели вдалеке, пока спасались от медведя. Там в дыму и огне, в сопровождении взрывов и хора скорбных воплей, бились не на жизнь, а на смерть два адских бегемота, зеркальные отражения друг друга: Морд против Морда. В любом случае Морд оставался победителем. Растерянно вертящимся у них под ногами последышам приходилось выбирать, на чью сторону встать. Вполне возможно, некоторые выбирали не того. Два одинаковых Великих Медведя, встав на задние лапы, схватились друг с другом, сходились, расходились, кружили друг около друга туда и обратно, кусались, размахивали огромными лапами со смертоносными когтями, их рев и рык сотрясали окрестности.
        Пока мы пытали счастья в здании Компании, Борн сражался с Мордом за город, и неизвестно было, кто из богов станет победителем к нашему возвращению.

        Мы двинулись в темноту.
        Ход был ужасен. Рюкзак все так же зверски мешал, а бросить его было нельзя, приходилось держать его перед собой, пока рука не уставала, или толкать вперед, будто в какой-то тюремной игре. Полоска неба сузилась, утончилась до серенькой трещины, а затем и вовсе исчезла, как оптический обман. Я не знала, насколько далеко можно так пролезть, и не чувствовала над собой потолка.
        От Вика исходило сияние: нездоровое, злое, красноватое. Но даже этот неверный свет нес успокоение, давал мне понять, определившись по тени на стене, что вялая рука в моей онемевшей ладони - вовсе не наваждение, как временами начинало казаться.
        Мы продолжали протискиваться боком, если бы эта «протрещина» действительно оказалась тупиком, я не знаю, что бы мы делали. Вернее всего, отчаялись бы и сдались. Иногда проход настолько сужался, что я начинала судорожно биться в ужасе, что застряла окончательно. Но каменная хватка ослабевала, а то, что казалось прежде непроходимо узким, оборачивалось щедрым простором.
        Понемногу мои глаза привыкли к темноте, но смотреть было не на что. Не то что биотехи, даже «мох Компании» - и тот отсутствовал. Эта пустота давила на сердце, распирала легкие, я еле преодолевала приступы тошноты и обжигающей паники, уступив какому-то безумию, которое все же легче было перенести, чем проклятие нескончаемого шарканья: раз-два, толкнуть рюкзак, раз-два, толкнуть рюкзак, раз-два, толкнуть рюкзак…
        Еще я разговаривала с Виком, чтобы отвлечь его от мыслей о ране. Он что-то бормотал в ответ, пожимал мне руку или подавал другой знак, что слышит меня.
        - Какой я была? Ну, когда ты впервые увидел меня?
        Непростой вопрос.
        - Счастливой, далекой, прекрасной.
        - Не то что сейчас. Несчастная уродка на расстоянии вытянутой руки.
        - Нет-нет, совершенно такой, как сейчас. Точь-в-точь.
        - Я не чувствую своих рук.
        - А я не чувствую своих ног… своими руками.
        Слышится истерический смех. Или это просто истерика?
        Еще мы распевали песни. Глупые, нелепые песенки, сочиненные прямо на ходу и пропетые кошмарными, хриплыми голосами. И добрые старые песни, которым меня когда-то научили родители, а теперь я учила им Вика.
        Рассказывала ему всякие истории, заставлявшие меня забыть, иногда на целую минуту правду о нашем положении, от них даже стены как бы раздвигались. Честно говоря, безопаснее было бы молчать,  - кто знал, что ждало нас впереди или следовало за нами. Однако умолкнуть в этом мраке означало окончательно потерять себя, на такое я пойти не могла. Голос у меня все еще оставался. Значит, я не погрузилась в посмертие. Я была жива, и Вик был жив.
        Я рассказывала ему о невероятно удачливых мусорщиках, о найденных ими удивительных биотехах. И то, что мне рассказывали родители: о происхождении мира, который когда-то покоился на спине огромной черепахи; об акульих божествах и островитянах, превращавшихся в птиц или деревья, чтобы обмануть чудовищ. О своих приключениях в городе, пусть даже Вик о них все уже знал. А когда я выдохлась и тьма взяла надо мною верх, Вик перехватил инициативу и измученным, бесплотным голосом поведал мне легенды о городе, пересказал слухи о Морокунье и то, что он помнил о Морде.
        Наши разговоры перемежались пыхтением, самыми глубокими вздохами, какие мы только могли сделать, воздух становился все более спертым, все более плотным, мы оба чувствовали, что с каждым шагом нам все труднее сосредоточиться, головы кружились, ноги заплетались. Появилось ощущение, что я заключена в гробу, ползущем вместе со мной. Только очередной клочок одежды, оставленный на остром камне, или удар локтем о стену напоминали, что это не так.
        И вот наступил момент, когда я больше не могла двигаться. Уронила рюкзак, отбив им себе мизинец, и остановилась передохнуть, согнув колени и уперев руки в бедра.
        - Почему ты остановилась?  - спросил Вик, и его голос показался мне голосом умирающего.
        Я не решалась ему сказать. Не хотела, чтобы он знал, что мы потерпели неудачу, что все кончено, потому что сил на обратную дорогу у меня нет. Мы словно опять угодили в воздуховод Балконных Утесов, а может, никогда оттуда не выбирались, а все случившееся потом было только наваждением.
        - Передо мной стена, Вик.
        Мне так хотелось стать привидением? Что же, мое желание скоро исполнится. Правда, пока я многовато всего чувствовала: свою липкую от пота кожу, камушки в бетоне, дрожащие, горящие от усталости ноги.
        Какое-то время Вик сжимал мою бессильную руку, однако остался на удивление спокойным.
        - Лезем наверх,  - предложил он.
        - Там нет ни проблеска света, ни дуновения воздуха. Мы заберемся, а там ничего…
        Мы ведь могли свалиться или даже застрять. Стены сходились так близко, что было проблематично нормально по ним карабкаться. Мы могли в какой-то момент утратить контроль над своими руками и ногами. Впрочем, никакого катастрофического падения не было бы. Вместо этого мы получили бы смертельные травмы, избитые и изломанные стенами, после чего агонизировали бы в этой тесной ловушке, не позволяющей просто упасть и вышибить себе мозги. Или просто обессилили бы настолько, что потеряли бы последний, эфемерный шанс. Кто знает, сколько времени мы пролежим потом изломанные, умирая в кромешной темноте?
        - Вверх,  - повторил Вик, тем самым давая мне понять, что у него тоже нет сил вернуться назад.
        И мы полезли по стенам, не думая о том, что внизу, потому что для нас там больше ничего не было. Лезли и молились всем богам, в которых не верили, чтобы наверху оказался свет. Любой, какой угодно.

        Что мы нашли в обломках Компании

        Я соврала Вику про Борна, потому что в то время этот вопрос что-то значил… В общем, не имеет значения. Еще до того, как я первый раз взяла Борна в город, мы с Виком в очередной раз спорили, может ли Борн быть оружием, и я сказала: нет никаких признаков, что мой воспитанник - оружие. Но дело в том, что Борн сам мне объяснил, что может быть оружием, во время нашего ночного разговора, одного из тех, которые я заводила, когда не могла уснуть, и от которых, наоборот, вся дремота разом слетала.
        Борн рассуждал:
        - Я не чувствую себя оружием. Я не выгляжу как оружие. Может, из меня хотели сделать оружие, но не получилось? Я вышел бракованным? Я даже не понимаю, что это за слово такое, оружие. Раньше у меня его не было. Оружие-оружие-оружие. О-ру-жи-е. Ор-уж-ие. Ору-жие,  - повторял он на разные лады, прежде чем усвоил новое понятие.
        Его глаза превратились то ли в миниатюрные скалы, то ли в хребты, он стал похож на малюсенькое сине-зеленое море, растекшееся по полу моей комнаты. Глаза-хребты напоминали застывшие волны.
        - Рахиль,  - сказал Борн,  - я знаю, что ты не спишь.
        Разумеется, он это знал. Мои глаза были открыты, а он уже не раз демонстрировал мне, что прекрасно видит в темноте.
        - Где это ты узнал слово «оружие»?  - поинтересовалась я.
        Борн привык, что я спрашиваю, откуда он узнал то или другое, а многое он узнавал от меня самой.
        - Ну, ты понимаешь,  - начал темнить Борн.  - Все там же.
        - И где именно?
        - Тут и там, там и сям.
        Борн перешел на язык детских книжек, и я решила, что расследование ни к чему не приведет. Я уже пожалела, что подарила ему такое количество детских книг.
        - Сомневаюсь я, что ты у нас оружие. Ты слишком глуп для этого.
        - А оружие не может быть глупым?
        - Нет.
        Однако потом мне пришло в голову, что почти все оружие или на самом деле глупое, или выглядит таковым, потому что умно в каком-то ином, своем смысле.
        - Но что, если я все-таки оно, Рахиль?
        - Тогда не знаю.
        - Чего именно ты не знаешь? Как меня можно остановить? Ведь тебе придется меня остановить, если я - оружие? В книжках всегда так поступают.
        А вот это было уже серьезно. В каких книжках? Я села в постели и сделала сердитое лицо. Я влияла на Борна точно так же, как Борн влиял на меня, мое сидение на кровати с измененным выражением лица воспринималось им как изменение формы тела и глаз.
        - Ты комичен,  - сказала я.
        Один из трюков, чтобы переключить внимание Борна,  - это воспользоваться новым для его лексики словом. Обычно он принимался повторять его то так, то эдак и зацикливался. Но в тот раз моя хитрость не сработала.
        - Но как ты меня остановишь, Рахиль? Как?
        Мне ужасно не хотелось об этом думать, сидя перед ним на кровати.
        - А как ты останавливаешь другое оружие?  - продолжил допытываться Борн.  - Ты убиваешь людей, чтобы их остановить? Как ты это делаешь?
        - Давай лучше предположим, что ты не оружие,  - сказала я.  - Что ты никакое не оружие, а нечто удивительное, восхитительное и полезное. Постарайся придумать эту удивительную штуку и стань ею.
        После того разговора я долго не могла уснуть, смутно о чем-то волнуясь. Что же все-таки стало известно Борну? Все мы, в той или иной степени,  - оружие. Потому, что все мы, в той или иной степени,  - вооружены.
        - Я личность или оружие?  - Он всегда хотел быть уверен, что он личность, и периодически переспрашивал, словно проверяя, не проговорюсь ли я и не скажу: «Нет, ты не личность».
        - Да, Борн, ты - личность. Но как и любая личность, ты можешь стать оружием.
        Теперь, когда мы с Виком ползли наверх, надеясь обнаружить там свет, я припомнила тот разговор, и часть надежды на свет стала надеждой на то, что прежде меня страшило.
        Что Борн действительно является оружием. И не важно, что случится с нами, когда мы найдем свет, я хотела, чтобы Борн был не просто хорошим оружием, но величайшим оружием на свете. Оружием, способным победить Морда.

* * *

        Никакого света мы не нашли, потому что проваландались в своей «протрещине» до темной ночи. Нашли только дыру, выход наружу, словно напоминание о Балконных Утесах, и были счастливы, как дети, так обрадовались свежему воздуху, сочащемуся из нее. С глупым хихиканьем подставляли сквозняку лица, пачкая их пылью и паутиной, подползали поближе, пролезая между огромными, пожелтевшими позвонками какой-то бестии и гипсовой медвежьей головой, вид которой заставил Вика беззвучно смеяться, схватившись за бок.
        - Ох, Рахиль,  - сдавленно выдохнул он.  - Ох, Рахиль…
        Роскошь открытого пространства, возможность вытянуться, дышать нормальным воздухом,  - слишком много кислорода сразу, слишком много свободы.
        Мы смотрели на безоблачное, темно-синее небо, плавно сереющее к горизонту, на восходящую мертвенную луну. Чувствовался слабый, всепроникающий солоноватый смрад, которого не мог развеять даже сильный ветер. Это пованивал левиафан, убитый Мордом. Рядом с его позвоночником мы сейчас и лежали.
        Все здесь было неподвижно, кроме ветерка. Окружающая тишина казалась неестественной, фактом было то, что никто пока не вскочил и не напал на нас. Просто покинутое здание, и все его обломки, от искореженного оборудования до обрывков палаток, свидетельствовали, что сотрудники Компании жили здесь как сквоттеры до самой своей смерти. Вся эта их импровизированная линия обороны, отпечаток их последних дней.
        Один-единственный звук, донесенный ветром, как будто вернул нас в тот день, когда Морд разрушил здание Компании. Однако теперь у Морда был поединок с Борном. Мы услышали рычание двух Бегемотов: один рычал гневно, другой - недоуменно, будто до сих пор не понимал истинной природы соперника. Далекий, но ясный и настойчивый звук пришел с севера, и мы догадались, что Борн все еще сражается с Мордом.
        Мы, два мешка плоти, выжившие среди развалин, в которые Морд превратил здание Компании. Мы так перепачкались в грязи, что Вик представлялся мне каким-то пещерным жителем, не поднимавшимся на поверхность даже не дни, а многие годы. Если бы Морд все еще умел летать и увидел нас сверху, то не стал бы тратить усилий, чтобы сожрать два маленьких кусочка мяса, дрейфующих в море хаоса, едва сдерживаемого стенами, высоты которых было пока достаточно, чтобы нас скрывать. Эти кусочки мяса так радовались своему спасению, слабые, опьяненные своим счастьем.
        Но Вик был куда слабее меня. Каждый мускул моего тела дрожал и побаливал, бок и спину жгло огнем от трения о стены «протрещины». Ничего, зато меня не тронул медведь.
        Я прислонила Вика к могучему позвонку и начала рыться в аптечке. Бинты, обезболивающие таблетки, дезинфицирующие средства.
        - Как ты себя чувствуешь, Вик?
        - Хорошо,  - ответил он, и его голос был словно звук рашпиля, проведенного по серебряной канители.  - Со мной все в порядке.
        Ничего хорошего, вопреки его утверждениям, заметно не было. Его руки дрожали, а его лицо потемнело, но не от грязи, и не от пыли расползлась желтизна вокруг глаз. Отметины когтей на плече распухли, они подсохли сверху, но налились жаром изнутри, выпирали, точно могли вот-вот лопнуть. Рану надо было хотя бы промыть и перевязать, даже если я не могла удалить из нее яд.
        - Будет больно,  - предупредила я.
        И напрасно, судя по взгляду, которым Вик на меня покосился. Хорошо. Он уже устал бояться. Не взвыл, когда я делала то, что следовало: вскрывала рану, поливала ее жидким огнем, забинтовывала плечо, не слишком туго, чтобы кожа не присохла к повязке. О том, что означает эта рана, мы не говорили, как и о стадиях отравления.
        Я дала ему глоток воды из фляжки, сама отхлебнула чуток. Довольно долго мы так и сидели, привалившись к костям поверженного Мордова врага. Я слишком устала и в окружающей тишине не замечала ничего, кроме того, что в данную минуту мы были в безопасности. Если бы я все-таки не выбралась из трещины в полу, где могла умереть, так и не поняла бы, что спокойствие означает контроль. Из отсутствия мусорщиков следовало, что кто-то контролировал это место, несмотря на его запущенный вид.
        - Ты знаешь, куда отсюда идти?  - спросила я.
        Как ни крути, а нам предстояло теперь топать вниз, если только мы были еще на это способны. Я надеялась, что там мы найдем не только обычное лекарство для Вика, но и какое-нибудь противоядие.
        - Да,  - ответил Вик.  - Если только дверь не завалена левиафаньими костями.
        Снова со стороны города послышался ослабленный расстоянием рев, судя по этим громовым раскатам, исход схватки оставался неясен.
        - Скажи, когда будешь готов,  - попросила я.
        Сама идея встать на ноги представлялась мне путешествием в далекие, волшебные земли, лежащие за зыбучими песками.
        - Я готов,  - ответил Вик, скрежеща зубами. И, упершись рукой о пол, встал.
        Я тоже поднялась и потопала за ним. Голова закружилась почти до обморока, но я как-то оклемалась, рюкзак словно тяжелый маятник качался на плече. Вик схватился за мое запястье и потащил за собой, морщась от боли.
        - Мы почти на месте,  - сказал он.  - Дверь должна быть где-то здесь.
        Все слова, которые мы теперь говорили друг другу, были очень практичными, словно теперь, у самого края смерти, другие было произносить уже поздно. То, что мы должны были сказать друг другу, надо было сказать раньше, до того, как мы узнали свое будущее.

        Проходя лабиринтом из обломков стен, напоминающих детали пазла, мимо брошенных сломанных столов, сложенных в поленницы, и скелета левиафана, лежащего на всем этом, будто обессилевший охранник, мы с Виком замечали многочисленные признаки заброшенности и запустения. Кучи бумаг, присыпанные пеплом. Небольшие палатки, приютившиеся там и сям, с кострищами неподалеку, обычно сосредоточенные вокруг покинутых лабораторий - открытых всем ветрам и зачастую - разгромленных Мордом, причем, похоже, разгромленных целенаправленно, потому что остальные помещения остались нетронутыми. Время от времени попадались мертвые тела, одни жались по углам, другие лежали под открытым небом. Впрочем, это место с трудом функционировало и было наполовину разрушенным еще до того, как Морд сорвал с него крышу. Его разрушили не столько гражданская война, сколько нарастающий хаос.
        Больше всего мне действовали на нервы медведи. Медведи были повсюду. Фотографии медведей и картины с медведями - рваные, покоробившиеся от влаги, висели на стенах. Грубые статуэтки медведей и медвежьи бюсты. Медведи бегущие, идущие, сидящие на корточках. Рисунки, изображающие медведей. Похоже, все это использовалось при создании последышей, а теперь милосердно тонуло в тенях, скрытое от нас темной ладонью ночи. Страсть, с которой выжившие сотрудники Компании присоединились к культу Морда, была совершенно очевидна. Или так проявилась их глубинная потребность в решении проблемы? Используя оставшиеся знания, они работали, служа Морду, отчаянно служа ему, но в итоге он все равно их уничтожил.

* * *

        Мы, впрочем, так и не обнаружили никакой потайной двери, и поиски на нижних уровнях напоминали блуждание двух пьяных от слабости, болезни и ран людей, поддерживающих друг друга, чтобы не сломаться и кое-как перелезать через завалы обрушившихся потолков, шатающихся несущих стен, дыша пылью и уже равнодушно глядя на очередной труп.
        Но для Вика это было все равно что вернуться домой, в то место, которому он желал смерти. То, что Компанию уничтожил не он, а кто-то другой, было для него невыносимым, но я радовалась этому его чувству, потому что оно разожгло в нем огонь, горящий все ярче и чище, может быть, еще на какое-то время.
        Однако чем дальше, тем больше Вик привыкал к зрелищу погибшей Компании. Место, где он давно не был, оказалось совсем не таким, как в его воображении. Все люди, занимавшие его мысли, умерли, вероятно, много лет назад. Он же, вернувшись, снова стал сотрудником Компании, как будто место определяло человека, а не человек место.
        Пока мы так бродили, опасение того, что не осталось ничего, питавшего наши надежды, гнало его вперед, заставляя искать хоть что-нибудь знакомое, не изменившееся с тех пор, как он был здесь в последний раз. Однако в нас гнездилось и иное знание, знание о тикающих часах, пришедшее к нам от Борна. Борна, сражавшегося с Мордом. Скоро все могло стать бессмысленным, даже если бы я помогла Вику спуститься глубже в этот неподвижный, безучастный ко всему мусорный омут, одновременно бесполезный, таинственный и тоскливый. Мы больше не слышали отдаленного рычания Морда, то ли из-за того, что забрались слишком глубоко, то ли потому, что Морд победил.
        - Оно же совсем не здесь стояло,  - бормотал Вик.  - Зачем они это сделали?.. Как глупо!  - провозглашал он.  - Уж лучше б они это просто съели, чем вот так… Неужели не понимали, что такая баррикада и минуты не продержится?
        Пока Вик балансировал на канате прошлого, я заглядывала в его будущее, корни которого уходили в прошлое. Никто из нас больше не мог удерживать своих чудовищ.

        И вот время пришло. Мы достигли какого-то порога, решения некоего уравнения, образованного случайной комбинацией балок, стен, умножения распадающегося дерева на металл и пластмассу. Вик остановился и оглянулся, как будто услышал звук. Но это был отзвук того, что давно исчезло. Морд с Борном, может, до сих пор дрались, а может, нет. В любом случае мы их не слышали.
        Исчезновение этого звука потушило в Вике огонь, заставлявший его двигаться, осматривать руины, а во мне оставалось только непреходящее ощущение, что кто-то - или что-то?  - исподтишка наблюдает за нами с чувством собственного превосходства. От этого я находилась в напряжении, в постоянной боевой готовности. А вот Вика ничто больше не волновало, как будто под воздействием яда он утратил эту способность. Мне не раз и не два приходилось напоминать ему быть поосторожнее, не торопиться, смотреть, куда ставит ногу, и не шуметь.
        - Уже близко, совсем близко,  - сказал Вик через несколько минут, словно унюхав что-то. По крайней мере, запахи он еще различать мог.
        Мы добрались до самого дна провала. Посмотрев вверх, я увидела плотную толщу водоворота над нашими головами, с этой точки зрения он напоминал решетчатую башню, созданную ураганом или землетрясением. Мы опустились в воронку мусорного торнадо. И, честно говоря, меня не прельщала мысль карабкаться потом обратно по этим искусственным развалинам, хотя тогда я еще не знала, будет ли у нас шанс на это.
        И тут Вик вдруг начал колотить кулаком в треснувшую дверь, ведшую на лестницу, заваленную щебнем, потом он прижался к двери лбом, шлепая по дереву ладонями. Мне пришлось остановить его, схватить за царапающие, скребущие руки, стараясь не задеть плечо.
        - Что с тобой, Вик? Что случилось?
        Вик горел. Я чувствовала лихорадочный жар его ладоней, он вспотел, глаза запали, и я увидела в них свет: точки темно-красного пламени, живого, но чересчур яркого. Потом взгляд сделался неподвижным, и я испугалась, не ослеп ли он. Атрофировавшийся червь, зашитый в плечо, прежде бывший цвета слоновой кости, почернел и начал разлагаться, пачкая рубаху маслянистой жидкостью. Вик уже весь провонял этим маслом.
        - Это то самое место, Рахиль,  - в голосе Вика слышалась нарастающая паника.  - То самое. Это было там. Но Морд все завалил. Морд все завалил, нам туда не пройти. Он меня ненавидит. Он хочет меня убить. Хочет меня убить.
        Вик бредил. Голова Вика наполнилась ватой и бритвенными лезвиями, он разговаривал со мной из глубины старого колодца. Вику казалось, что Морд проявляет к нему личный интерес, тогда как ничего подобного не было и в помине. Я вгляделась в заваленную пропасть. Там было темно, холодно и пыльно.
        - Вик, послушай меня. Морд этого не делал. Просто не смог бы. Разрушение слишком точечное и давнее. Эту дверь заблокировали давным-давно.
        Причем намеренно.
        Вик снова тяжело привалился к стене, опустив голову, окруженный всем этим бесполезным ныне богатством.
        - А какая, в сущности, разница?
        Я увидела в глубине его глаз растерянность, безмерное отчаяние при мысли о необходимости карабкаться обратно, а потом вновь спускаться в «протрещину» и возвращаться к отстойникам. Проделать этот путь ему было не под силу. Да и мне, пожалуй, тоже.
        Я побрызгала водой ему на лицо, хотя у нас ее почти не осталось. Напоила, открыла и заставила съесть целый сухпаек из наших тающих запасов.
        Постаревший, исхудавший, заросший щетиной Вик вперился глазами в никуда, словно ему требовалось отдохнуть от мира. Оставив его охранять наш рюкзак, я отправилась искать другой путь. Ведь если лестница обвалилась давно, то вполне возможно, когда все эти нагромождения сместились, образовался какой-нибудь новый проход.
        Отодвинула от стены стол. Ничего. Проверила щель между стеной и разбитой колонной, упавшей, похоже, с верхнего этажа. И здесь ничего.
        И опять ничего. И снова.
        Вик выглядел совсем далеким.
        Я подумала о Борне, прячущем вещи в шкафу. Припомнила тайники Вика и свои собственные, в которых хранила добычу, слишком крупную, чтобы тащить ее домой самостоятельно, без Виковой помощи. Думала, думала и ничего не придумала.
        - Вик,  - пробормотала я,  - ты должен отсюда выбраться. Ты должен мне помочь.
        И вдруг заметила, что на меня смотрит лисья морда, торчащая словно охотничий трофей из стены футах в двадцати. Первой моей мыслью было: «Это лис-призрак, проходящий сквозь стены, сверхъестественный лис, значит, я умираю, это галлюцинация, совсем скоро я увижу белый свет в конце туннеля».
        Но тут же обнаружила, что лис выглядывает из дыры в стене, и почти сразу оттуда потянуло сквозняком. После нашей «протрещины» дыра казалась более чем широкой. Если она ведет туда же, куда и лестница…
        Лис исчез. Ничего, мы спустимся в его нору. Будем следовать за его хвостом, за яркими, настороженными звериными взглядами. Я решила, что момент настал.
        - Вик!  - окликнула я.  - Иди-ка сюда и захвати рюкзак.
        Ответа не было. Вик был рядом, но он обмяк, как будто уснул, а когда я к нему подбежала, то обнаружила, что он почти потерял сознание. С трудом растолкав его, потерявшегося в горячке, объяснила, что нам надо спуститься в дыру. Постаралась убедить себя, что, кивнув, Вик подтвердил мою догадку насчет того, куда ведет эта нора. В желудке противно засосало, но не от голода. Скорее, от неуверенности. Похоже, Вик не слишком-то пришел в себя.
        По крайней мере, нам не потребуется лезть обратно наверх. Как не нужно сидеть на месте и ждать смерти. Бросить Вика, а самой отправиться на поиски, я тоже не могла, потому что не знала, найду ли обратный путь. Если бы я оставила Вика, могла бы никогда больше его не увидеть, он так и умер бы в одиночестве.
        - Вик, ты меня понимаешь?  - спросила я, лишь бы как-то успокоиться.  - Шансов у нас немного. Я знаю, тебе очень плохо, но ты должен пойти со мной.
        Останься со мной, Вик, хотя бы еще ненадолго.
        Ему пришлось идти первым, потому что только так я могла следить, чтобы он не заснул и не впал в кому. Из-за тесноты рюкзак опять пришлось нести перед собой.
        Если бы мы провалились в центр Земли, это одним махом решило бы все наши проблемы.

        Что находилось в недрах здания Компании

        Мы вышли на седьмой уровень. Нора вела именно туда. Мы пробирались по ней, как мыши, но в пыли я заметила столько звериных следов, что можно было подумать, здесь находится зверинец или проходила целая звериная армия. Потайной был туннель или нет, им активно пользовались, однако самого лиса я не видела. Наконец мы оказались в широком, высоком, безликом помещении, с заблокированным входом позади и ведущей к лабиринту проходов и комнат аркой впереди.
        От этой арки и коридоров за ней веяло какой-то заброшенностью, стены слегка светились, наверное, прежде помещение освещалось микроорганизмами, почти исчезнувшими за прошедшие годы. Въевшийся запах антисептика тоже ослабел, вытесненный мускусным ароматом звериной шерсти. Складывалось впечатление, что это место когда-то пытались реанимировать, но потом опять все забросили, и теперь оно уже никогда не вернется к жизни. И еще: из глубины слышался то ли подспудный гул, то ли жужжание, то ли вибрирующее потрескивание.
        Комната с лекарствами, которую надеялся отыскать Вик, находилась в следующем коридоре, за углом. Оставив Вика у выхода, я, следуя его указаниям, прошла через арку в лазарет. И обнаружила, что он был подчистую ограблен. Мы пришли слишком поздно. Все, что представляло хоть какую-нибудь ценность - медицинские инструменты, оборудование, даже столы и стулья,  - оттуда вынесли.
        Все же я решила исследовать комнату до конца. И в захламленном углу отыскала-таки четырех наутилусов. Они выглядели старыми и высохшими. Я схватила их трясущимися руками, сдула пыль. Что же, значит, мы еще побарахтаемся. Не бог весть какая находка, но я была благодарна и за эту малость. Один наутилус - один месяц. Я приобрела для Вика четыре месяца жизни, а то и пять. Если, конечно, он оправится от яда. По пути прихватила еще кое-какой мусор, в расчете, что Вик найдет ему применение.
        Меня не было где-то минут двадцать. Когда я вернулась, Вик продолжал лежать у дыры. Опустившись на колени, я дала одну пилюлю, которую он проглотил с глубоким благодарным вздохом.
        - Оно до сих пор на месте, до сих пор,  - хрипло прошептал он.
        - А лестницу-то завалили неспроста,  - заметила я.
        Дверной проем выглядел с этой стороны так, словно его специально замуровали. Кто-то проделал большую работу.
        - Да ну?
        Либо лекарство несколько привело его в чувства, либо он воспрял духом, обнаружив наконец неповрежденную часть своего бывшего дома.
        - Здесь ничего больше нет, Вик? Нет ничего, о чем мне следовало бы знать?
        - Нет. Возьми, что сможешь унести, и уходим.
        И тут я кое-что увидела в тусклом свете. Поверх отпечатков звериных лапок и моих собственных ботинок шли следы чужой обуви. Но в коридоре было пусто.
        - Вик, кто сюда приходил, пока меня не было?
        - Никто.
        - Никто-никто?
        - Я никого не видел.
        - И не слышал?
        Вик покачал головой.
        Раньше у меня было ощущение, что мы с ним угодили в вакуумный пузырь. Не слышалось ни звука. Безмолвие, тишина широкого пространства убаюкали меня. Однако теперь это чувство исчезло.
        При мне был только нож. Нам требовались еда, вода, все, что можно здесь обнаружить. Я не могла тащить Вика за собой в дыру, если бы он там упал, мне его было не вынести. Он все еще страдал от яда.
        Оказалось, что место мне прекрасно знакомо. Я поняла это, когда рискнула пройти дальше. Потому что я уже ходила этими залами. В Балконных Утесах. Из ностальгии или какого-то неосознанного желания Вик спланировал нашу расчистку Утесов таким образом, чтобы коридоры точь-в-точь повторяли этот этаж Компании.
        Наверное, я никогда не постигну всех его тайн.

        Нож я оставила Вику. Отвела его в лазарет и усадила в угол так, чтобы виден был дверной проем. Оставила ему и рюкзак, а наутилусов посоветовала положить в карман рубахи.
        Заверила, что скоро вернусь и двинулась на разведку. Решила взглянуть, как выглядит местная версия плавательного бассейна. Так же отвратительно? Но в основном я шла по следам чьих-то ботинок в пыли, там, где могла их рассмотреть. Я не знала, правильно ли поступаю, но решение было принято.
        По пути обнаружилась теплая компашка, которую я и ожидала найти, покидая лазарет. В каждой комнате, мимо которой я проходила и заглядывала, были свидетельства их присутствия, а их осторожные следы присоединялись к моим. Двое, трое, шестеро… Они не отставали от меня ни на шаг, тревожно глядя снизу вверх. Маленький лис, тот, что следовал за Борном, или его близнец. Пасть приоткрыта, глаза сверкают. И его собратья. Кто-то из них выглядел лисами, кто-то - нет. Тени в стране теней. Я радовалась, что могу идти вперед. Что они мне разрешают.
        Двигалась по коридорам так же легко, как и лисы, словно сама принадлежала этому месту или когда-то уже бывала здесь.
        Но разве я бывала здесь прежде?

* * *

        Она была в Зеркальном зале, как я впоследствии назову это помещение. В другой жизни там бы находился плавательный бассейн Вика, полный плодовитой, созданной им живностью. Здесь же вместо бассейна была только искусственная пещера вроде амфитеатра, с тусклым металлическим полом, каменными стенами и закругленным потолком, угадывающимся в сумрачных высях.
        В дальнем углу - серебристый отсвет стены. У этой стены валялся трак от какого-то транспортного средства, притащенный и сваленный в кучу, рядом - груда перевернутых пластмассовых ящиков, просыпавших свое содержимое. Складывалось смутное ощущение, что, как и весь этаж, Зеркальный зал был построен из некоего набора качественных, но стандартных кубиков. Интересно, сколько других таких залов имелось в прочих отделениях Компании?
        Слева стояла Морокунья, задумчиво созерцая пейзаж.
        Мне одновременно захотелось драться и удрать, пришлось подавить оба желания.
        - Привет, Рахиль,  - сказала она, не оборачиваясь.
        Я так никогда и не узнала, хотела ли она, чтобы я ее увидела, или у ее камуфляжного биотеха были проблемы. То, что покрывало ее с головы до ног, напоминало теперь, скорее, оживший плащ: он медлил, никак не желая исчезать. Биотех был сделан по принципу бабочек, хамелеонов и птичьих перьев. Он зажужжал, завздыхал и защелкал где-то на спине Морокуньи, беспокойно затрепетал. А еще он выглядел рваным, ветхим и неисправным.
        Стуча ботинками по металлическому полу, я подошла поближе, но не вплотную.
        - Тебе больше нечего мне сказать?  - спросила Морокунья со знакомой ноткой превосходства.  - Ты разве ничего не хочешь спросить? Например, узнать, что это такое?  - она показала на серебристую стену.
        На эту стену мне смотреть не хотелось. Я очень боялась потерять Морокунью из виду. Сделала еще несколько шагов, по-прежнему держась на безопасном расстоянии. Я чувствовала вокруг силовые линии ловушек, ждущие и меня, и ее. Чувствовала других существ у себя за спиной.
        Постепенно мои глаза привыкли к своеобразному свету и к темноте Морокуньи. Она стояла очень прямо, но выглядела не очень: волосы всклокочены, лицо грязное. Я задумалась, не стоит ли она так неподвижно потому, что ранена, и не желает мне этого показывать.
        - Видела тебя недавно на пустоши,  - сказала я.  - Ты дралась с последышами. Это они порвали твой плащ?
        - Они вбили себе в мохнатые головы, что это я похитила крылья Морда.
        - А разве нет?
        - Может, медведь просто не хочет больше летать?  - Морокунья устало пожала плечами, но голос ее звучал довольным.  - Может, он утомился.
        - Напасть на Морда было дурацкой затеей.
        - Мне это почти сошло с рук,  - она криво усмехнулась в темноте, ее взгляд стал хищным.  - И я все еще могу выйти сухой из воды.
        - Угу, похоже, у тебя все идет по плану. Особенно твоя война с последышами, хотя тебе и пришлось проделать весь этот путь ножками.
        - Рахиль, ты говоришь так, будто не хочешь, чтобы Морд издох.
        - Как давно ты за нами следишь?
        Ответ меня не волновал. Мне хотелось только знать, что она собиралась сделать. А еще мне требовалось время, чтобы обдумать собственные шаги.
        Она обернулась. За три года ее лицо состарилось на все десять: последствия травм, жизни на износ, ранений. Она словно лишилась точки опоры, и я заметила, как дрожит ее рука, сжатая в кулак, как будто Морокунья боролась с сильной болью. Все ясно: она была в бегах. Последыши Морда выкурили откуда-то и ее, одновременно с нападением на Балконные Утесы. И, судя по всему, дела у нее шли не важно.
        - Довольно давно,  - ответила Морокунья.  - Скажем, где-то от резервуара. Или с тех, как я натравила медведей на Балконные Утесы. Это все не важно. А вот это…  - она указала на стену,  - это очень важно. Сказочно, ценно, это то, о чем никогда не говорили в городе, потому что об этом почти не говорили и в Компании.
        Я увидела, что в одной руке она сжимает нечто вроде пульта дистанционного управления. Морокунья нажала кнопку.
        - Мне почти не попадались воспоминания об этом месте,  - продолжила она.  - Но была одна подсказка. Ее оказалось достаточно, чтобы захотеть найти это место.
        Стена превратилась в реку серебряной капели, затем застыла, образовав картину настолько реальную, что мне с трудом удавалось убедить себя, что я смотрю на экран. Это напоминало голограммы в ресторане из моего детства. Только сцена на экране не менялась.
        - Нужно отдать должное твоему Вику,  - сказала Морокунья.  - Он хранил его от меня так ревностно, не думала, что ему достанет смелости. Или что он узнает об этом раньше меня. Интересно, он и от тебя это хранил? Знаешь ли ты, Рахиль, сколько всего он от тебя скрывает?
        Маленькие лисы и их приятели крутились вокруг нас, то исчезая из виду, то появляясь, как бы выпадая из пространства и времени, а потом возвращаясь обратно. Морокунья не замечала, что ее окружает целое собрание. Я и сама почти упустила это обстоятельство, долгое время не понимая того, что вижу.
        - Вот откуда все взялось,  - сказала она, вновь указав на экран.  - Вот для чего это все. Они посылали нам материалы. Брали из города, а мы отправляли назад продукцию. Но не по железной дороге и не подземными туннелями, а через это.
        Красивое место, не тронутое ни войной, ни разрушительной деятельностью Компании. Изображение, оставаясь неподвижным, мерцало, но никак не желало вновь становиться четким. Но мне и так было понятно, что там все целое, неповрежденное, богатое, такое, каким наш город, вероятно, никогда не был и каким ему уже никогда не стать. Вместе с тем оно было нереальным и никак не могло спасти. Никого. Так что я не позволила изображению взять надо мною верх, не впустила его в мою реальность.
        - Продукцию туда не отправляли уже много лет,  - продолжила Морокунья.  - К тому времени, когда я поняла, что это место действительно может существовать, сведения о нем превратились в миф, в нелепые слухи. С таким же успехом оно может и сейчас быть не более чем мифом. Хотя они какое-то время посылали нам вещи, разве нет? Вроде этого,  - она махнула рукой в сторону ящиков и их содержимого.
        Я не думала, что Морокунья обыскивала другие комнаты. Она не видела даже той малости, которую увидела я, то, что лис и его товарищи нашли, переправили в город и переделали под себя. Но даже если бы она видела все туннели, прорытые на этом этаже от оснований стен до потолка, все равно не обратила бы на них внимания. Эти пути были слишком малы для людей, чего не скажешь о других созданиях.
        - Прежде я мечтала, чтобы слухи оказались правдой,  - сказала Морокунья.  - Мечтала, что сон однажды станет явью, и я смогу пройти туда, на другую сторону. Но той стороны больше нет. Какая жалость. Уж там бы я развернулась. Но хорошенько изучить тут все не помешает.
        Нет, она прошла прямиком сюда. Экран был для нее сокровищем. Она хотела получить еще один шанс на воскресение, она жаждала этого шанса. А следовательно, понадобятся новые биотехи, и вот мы стояли в пещере, почти пустой, но содержащей достаточно сокровищ, чтобы такая, как Морокунья, начала все заново. С небольшой помощью.
        - Кто знает, Рахиль, что происходит в городе. Неизвестно, что мы там найдем по возвращении. Зато я знаю тебя, Рахиль. Знаю всю твою жизнь. Мы могли бы делать общее дело. Ты бы мне помогала, я бы защищала тебя. Обеспечивала всем необходимым. Ты заслужила все этого за то, что привела меня сюда.
        Не попросила бы она меня бросить Вика? Была ли она доведена до отчаяния? Я не могу вам сказать. Она стояла передо мной в своем потрепанном плаще и предлагала присоединиться к себе, к той, что уродовала детей, ставила на них эксперименты, врала миру, что все это ради благой цели, потому что мир хотел уверенности, что идет по самому легкому пути. Самое поганое, что для меня это стало бы не таким уж плохим выбором, если смотреть глазами мусорщика или головореза. Именно так она завоевала свою власть: предлагала другим безопасность, еду, территорию. Это превращало ее в вожака, и не важно, что вы думали о том, кого она вела и как. Не важно, что Морокунья сама была в бегах, она ведь все еще была жива.
        - А еще, Рахиль, я могу поведать тебе о твоем прошлом, причем куда больше, чем известно тебе самой. Ну, все эти белые пятна, ты понимаешь, о чем я. Я знаю, что в них спрятано.
        Что бы вы сделали, мои читатели, давно следящие за мной так же, как следила Морокунья,  - невидимо, внимательно и не беспокоясь о последствиях?

* * *

        Невозможно описать мою ненависть к Компании, когда я увидела то, что находилось в зеркальном зале. Ненависть эта росла и зрела во время всего нашего пути, когда я наблюдала за слабеющим Виком и думала: так-то Компания платит ему за его преданность. Это чувство поселилось внутри меня, подобно страху, оно накатывало волна за волной.
        Они сделали так, чтобы мы полностью зависели от них. Экспериментировали над нами. Отняли у нас способность к самоуправлению. Прислали нам чудовищного судию и надсмотрщика, который со временем стал совершенно безумным и неуправляемым. Обезличили Вика. В некотором роде и Морокунью породили тоже они, потому что все, что она делала, имело цель противостоять Компании. И в самом конце, когда мы перестали быть им нужными, оставшиеся сотрудники Компании отгородились от нас, предоставив нам самим выживать и договариваться с Мордом о все более опасном и нереальном прекращении бессмысленной войны.
        Все, что я когда-либо знала о природе их сердца, воплотилось в этом гаснущем, несправедливом зеркале. Чем оно было? Будущим, эксплуатирующим прошлое, или прошлым, эксплуатирующим будущее? Что показывало зеркало? Картинку из далекой, по-прежнему цветущей части нашего мира или альтернативную реальность Земли? Не могу сказать. Это была дверь куда-то еще. Компания явилась в наш мир из какого-то иного места, которое ее породило и одновременно испортило. Тем не менее Компания навсегда останется частью нашей самой сокровенной истории, хотим мы того или нет. Сколько бы времени ни прошло после смерти или поражения Морда. И сколько бы времени ни прошло после того, как я сама превращусь в пепел и прах или же буду погребена Морокуньей в одной из безвестных могил.
        Мы оказались предоставлены сами себе. Мы и прежде были предоставлены сами себе. Нам не к кому было обратиться за помощью, вы не представляете, как сильно в глубине души мне хотелось, чтобы где-то в недрах Компании сохранился человек, хоть кто-то, кто мог бы ответить на наши вопросы, объяснить нам все, чтобы мы перестали чувствовать себя одинокими. Кто услышал бы наши мольбы и нажал бы на нужную кнопку или, там, потянул бы за рычаг, чтобы все исправить, провести перезагрузку и начать жизнь с чистого листа.
        Но не было такого человека. Потом я осознала, что Морокунья по-прежнему стоит рядом, в окружении животных, пробравшихся сквозь трещины, прорывших норы и вернувшихся сюда, в то место, которое разрушило их хрупкие жизни. Крысы прогрызали стены, создавая новые проходы. Они были будущим нашего мира, но Морокунья этого не понимала. Наивно считая, что будущее - это она.
        Стена, ниспадающая каскадом серебра, портал, работавший в одну сторону, показывала застывшую сцену: могучая река с доками и пирсами, сверкающее голубое небо, в котором замерли в полете птицы, везде - первые признаки весны и возрождающейся природы, яркие современные здания там, на земле, которая, по всей видимости, никогда не знала войны. Эта сцена у любого из жителей нашего разрушенного города вызвала бы тоску, а может быть, они бы ее узнали.
        Это была явная ловушка.
        Морокунья продолжала что-то говорить. Она по-прежнему стояла рядом в этой пещере и рассказывала, почему я должна к ней присоединиться. Объясняла, что все это означает и как нам спасти город от самого себя.
        Но я не слушала больше ее болтовни. Вместо этого я ударила Морокунью камнем, и она умерла, а животные не сделали ничего, чтобы мне помешать. Может быть, если бы я не убила ее, они бы убили ее сами. Потому что, пока она была жива, у города не было будущего. Может быть, я и выбилась из сил, но в тот момент, когда приняла это решение, голова у меня работала.
        Странно, до чего неосторожной она стала, до какой степени не принимала меня в расчет, полагая, что она знает меня как облупленную. Но Морокунья ошиблась. На самом деле она меня совершенно не знала, и не важно, что она сама об этом думала.
        Кроме всего прочего, ей был неизвестен один маленький секрет: я уже прочитала письмо Вика. Так что, можно сказать, у нее не было ни единого шанса.

* * *

        Во всем этом было много такого, чего не знал даже Вик. Он и сам скрыл от меня одну вещь, не упомянув о ней в своем письме. Он прибыл сюда в поисках лекарства. Морокунья появилась здесь ради биотехов, в надежде стать правительницей города. А я была для Вика той, которая, словно настойчивый призрак, преследовала его все последние годы.
        Все мы были слишком мелки в своих помыслах. Слишком ничтожны, чтобы видеть по-настоящему и понимать то, что увидели.
        В перевернутых ящиках, когда-то принадлежавших Компании, лежали самые разные предметы. Словно некто пополнил перед уходом запасы, чтобы не давать остающимся повода беспокоиться. Материалы для создания биотехов. Упаковки с едой. Законсервированные эмбрионы, чтобы засеять город новыми алко-гольянами.
        А в последнем грузе из Компании лежали Борны. Множество Борнов. Сотни и сотни их высыпались из ящиков, стоявших перед серебряным зеркалом. Согласно этикеткам на ящиках в них были детские игрушки, но этикетки эти не соответствовали содержимому. Спящие зародыши Борнов. Запертые теми, кто в последний момент сообразил перекрыть этот уровень.
        Пока туда не пробрались животные.
        Убив Морокунью, я под безразличными взглядами лис пробежалась пальцами по сложному устройству, некогда управлявшему серебряной стеной. У города не было будущего, если бы Морокунья осталась жива. Но будущего не было бы и в том случае, если зародыши из секретного груза, явно предназначавшегося «на пробу» для постепенного внедрения, сотнями попали в город.
        Может быть, Компания планировала таким образом его уничтожить? Стереть с лица земли? Забрать обратно те образцы, которые уже стали его частью? Если да, то она просчиталась. Весь груз, высыпавшийся из этих контейнеров, был поврежден, убит еще до рождения. Только небольшая часть образцов смогла бы выбраться наружу - и то лишь в случае, если бы окружающие меня теперь животные позволили им это. Если бы лис захотел, чтобы это случилось. Сколько попыток на самом деле сделали звери? Или Борн оказался первым, кого они разбудили? Может быть, они каким-то образом изменили его, прежде чем выпустить на свободу? Судя по тому, что я увидела в других комнатах, лис и его сородичи поменяли здесь очень многое. Те, у кого были руки, помогали тем, у кого их не было. На город незаметно наползала тихая революция.
        Что же касается утаенного Виком, то все это было в его письме, не говоря уже о многих подсказках, которые я нашла по дороге сюда.
        Морд показал мне, что я такое.
        В одной из комнат я обнаружила то, что он, как ему казалось, хорошо спрятал, то, с чем так долго жил: целую гору старых схем и моделей биотехов. Ящики, полные пожухших запчастей.
        У каждого из биотехов в этих ящиках были лица Вика. Смятые, разбитые, покрывшиеся трещинами, выброшенные за ненадобностью лица.
        Вик не человек и никогда им не был.
        Но для меня он был и остается личностью.

        Что я прочитала в письме Вика

        Дорогая Рахиль, я не умею писать письма. Это первое письмо, которое я кому-либо написал.
        Я говорил тебе, что болен, и это - правда, но меня мучает не столько болезнь, сколько тайны, до сих пор стоящие между нами. Одну из них попросила меня сохранить ты, остальные я просто вынужден был держать при себе. Большинство из них связано с одним-единственным фактом: когда мы с тобой встретились в первый раз, этот раз, на самом деле, не был первым. Ты не приходила в город с реки. Ты не приходила с севера. Ты пришла из Компании.
        Там-то я тебя и нашел. Твои родители умерли вскоре после того, как вы сюда прибыли. Смерть их была ужасна, и она наложила на твое сердце неизгладимый отпечаток. Семь лет назад я нашел тебя бродящей возле отстойников Компании, за несколько месяцев до нашей якобы первой встречи, которая сохранилась в твоей памяти. Ты была в ужасном состоянии, измучена горем и уже много дней голодала.
        В те годы отстойники представляли собой настоящий кошмар, не то что в наши дни. Воплощение цинизма, позволявшего Компании считать себя милосердной на том основании, что многие из тех, кого они сбрасывали туда, какое-то время продолжали жить. Эксперименты сворачивались один за другим, и мусорщики яростно сражались со зверями за право пожирать отходы.
        Когда я тебя увидел, ты брела между этими сценами убийства и отчаяния, словно в филиале ада на земле, устроенного Компанией. Я не знаю, сколько еще ты бы так протянула, пока кто-нибудь не решил бы, что ты не человек, а биотех, не расчленил бы тебя или не попытался бы каким-то образом изменить.
        Ты находилась в шоке и ничего не замечала. Твоя одежда была порвана, к тому времени кто-то уже успел снять с тебя ботинки.
        Когда я приблизился к тебе, ты сказала одну-единственную фразу, словно бы проговаривая вслух свою мысль. Твой голос звучал невыразительно и бесцветно, как и положено голосу существа с другой планеты.
        - Ты такой красивый. Такой красивый, что не можешь причинить мне вред.
        Я не ожидал услышать что-то подобное, и больше, кстати, ты никогда такого не говорила, но это были единственные слова, которые ты произнесла за долгое время. Вначале эти слова показались мне полной чушью, и я засмеялся. Эта фраза свидетельствовала, что ты не понимаешь, кто ты и где находишься. Она свидетельствовала о том, что ты - добыча.
        К тому же это не было правдой. Я все-таки причинил тебе вред, хотя вред был не в том, что я не бросил тебя там. Долгое время я и сам не мог понять, почему сразу же не бросил тебя там же, где нашел. Почему спас. Говорил себе, что сделал это потому, что ты была единственным человеческим существом вокруг, и потому, что наша встреча застала меня врасплох. Я ведь не ожидал тебя там увидеть. Так же, как не ожидал услышать от тебя те слова. А еще потому, что и меня в некотором роде тоже бросили.
        Я привел тебя в Балконные Утесы, однако лучше тебе не становилось, слишком многое ты успела пережить.
        В прошлом люди иногда попадали в город изнутри Компании, но никогда - извне. Твои родители тоже очутились у нас благодаря Компании: они спрятались в контейнере с припасами, которые были отправлены в город из какого-то другого места. Не знаю, откуда, никто в городе этого не знает, большинство даже не подозревает о существовании других мест.
        Но по правилам, установленным Компанией, все, что прибывало в грузовых контейнерах, по определению не могло быть человеком. Вы считались биотехами, запчастями. Исключений быть не могло. Это просто чудо, что кто-то смилостивился над юной девушкой и вместо того, чтобы убить на месте, выбросил ее умирать в отстойники, с глаз долой.
        А вот твои родители умерли в стенах Компании. Были убиты на твоих глазах, когда выбирались из контейнера. Их убили и выбросили на полную кровавых останков свалку на окраине города. Города, который ты не знала и никогда прежде не видела.
        Ты не понимала, где находишься. Твои родители привезли тебя сюда, так далеко от любого моря, а потом их убили, и это безвозвратно сломало что-то в тебе.
        Месяц спустя после того, как я тебя нашел, ты наконец поняла, что произошло. И попросила меня стереть твои воспоминания. Ты хотела избавиться от памяти. Не спрятать, не пригладить, а избавиться полностью. От первой до последней минуты. Хотела начать жизнь заново.
        - Наполни меня чьими-нибудь воспоминаниями,  - попросила ты.  - Я знаю, как ты ко мне относишься, Вик, пожалуйста, сделай это ради меня.
        Тогда я в первый раз увидел на твоем лице какие-то чувства.
        Услышав эту просьбу, я понял, что ты безумна, как понял и то, что если не выполню твою просьбу, ты найдешь другой способ, обратишься к кому-нибудь еще или сделаешь нечто худшее.
        Я по-прежнему тебя не понимал. Я оставил Компанию после «рыбьего проекта», меня выгнали, выбросили к отстойникам, так же, как и тебя. Они думали, что я умру там, подобно другим. Вместо этого я обрел новую жизнь в городе. Я никогда не считал себя личностью, не принимал решений, присущих личности. Просто считал себя недостойным после того, что пережил в Компании. Чувствовал себя безвозвратно потерянным, думал, что так себя и не найду, остается только выживать. Поэтому принимал решения не как полноценная личность, а как существо, пытающееся выжить.
        Те же решения, которые я принимал в отношении тебя, казались мне абсолютно бессмысленными. Зачем было спасать тебя из отстойников, зачем вмешиваться в эту безнадегу? Я должен был предоставить тебя твоей участи, какой бы она ни была. Меня беспокоило, что, когда я впустил тебя в свою жизнь, это напоминало действия настоящей личности. А теперь, чтобы исполнить твою просьбу, мне пришлось вырезать себя из твоей жизни.
        Ты бы забыла и обо мне, и о городе. Я сказал, что не стану этого делать - по многим причинам.
        Ты же настаивала, вцепившись в эту идею, как в спасительную соломинку, думаю, ты хотела так себя наказать. Наверное, считала, что заслуживаешь наказания - за собственное бессилие. Но ты же была в шоке, одинокая и потерянная, ты ничего не понимала. Всю жизнь прожила с родителями - и вдруг осталась без них в этом странном месте…
        В результате я выполнил твою просьбу… по крайней мере, большую ее часть. Я стер твои воспоминания о городе, о смерти родителей, обо всем, что случилось до нашей встречи. Но убрал только их, а все остальные не тронул.
        Не знаю, может быть, тебе теперешней будет даже труднее понять, почему ты попросила уничтожить всю твою память или почему я не смог выполнить твою просьбу до конца. Ты же не попросила меня убить тебя, вместо этого ты захотела стать другим человеком, обрести шанс на другую жизнь, начать с нуля. И если я тебя уважал и тем более любил, я должен был сделать, как ты просила.
        Меня ужасала мысль превратить тебя из личности в какого-то робота. Для меня это было невозможно. Ты ничего не подозревала, но именно поэтому я категорически отказывался выполнить твою просьбу. Только в кошмаре мне могло привидеться, что я без твоего ведома заполняю твою память чужими воспоминаниями. Поэтому я пообещал себе, что найду способ все исправить, хотя на самом деле мною руководил эгоизм: я искал способ не потерять тебя, даже после того, как ты бы меня забыла.
        Потом я снова отпустил тебя в город и предоставил стать самой собой. Что я мог знать о том, как жить с другим человеком, как самому быть человеком, как заботиться о человеке? Ничего.
        Я сделал так, чтобы ты очнулась возле отравленной реки, под Балконными Утесами, хотел проследить за тобой в бинокль и убедиться, что ты пришла в себя и находишься в безопасности. Увидел, как ты встала и ушла.
        И подумал, что это конец.
        Однако я по-прежнему думал о тебе, о том, чем ты теперь занимаешься и стало ли тебе лучше. Пытался решить, было ли то, что я с тобой сделал, добром или злом. Или ни тем, ни другим?
        Я ничего не мог в себе изменить и принялся разыскивать тебя в городе. А когда наконец нашел, какое-то время просто наблюдал издалека. Я думал, этого окажется достаточно. А потом случилась та встреча у реки, которую запомнила ты. И я тебе солгал. Притворился, что не знаю тебя, и предложил то, чего не мог не предложить.
        Спросил, не хочешь ли ты получить более приятные воспоминания. Сказал, что могу их тебе дать, ведь это именно то, чем я занимаюсь. Ты ответила отказом. Если бы ты сказала «да», я выполнил бы свое обещание и навсегда тебя покинул. Так что в некотором смысле ты в итоге получила бы именно то, о чем просила меня с самого начала.
        Я не смог ничего тебе рассказать. Сперва боялся, а потом стало слишком поздно. Так и продолжал жить в паутине лжи. Хотя в первый раз мы провели вместе очень мало времени, мне было стыдно за то, что я воспользовался знанием о тебе в собственных целях. Все это время я втайне ощущал недостойный восторг оттого, что во второй раз, когда у тебя уже был выбор, ты добровольно осталась со мной, мы стали партнерами и принялись совместно укреплять Балконные Утесы.
        Новая Рахиль ничего не помнила ни о Компании, ни о смерти родителей, но часто грустила и порой чувствовала непонятное смятение. При этом ты была более уверена в себе, ушло твое отчаяние, лихорадочный блеск глаз, говоривший о глубокой психической травме. Я начал даже подумывать, что, возможно, мне тоже дано стать личностью. И это в дни моего величайшего предательства!
        Ирония в том, что я надеялся своим предательством заслужить твое доверие, как бы перевернуть мир с ног на голову.
        Однако это не единственное зло, которое я совершил. До нашей второй встречи, прежде чем мы стали жить вдвоем в Балконных Утесах, случилось еще кое-что.
        Ты хотела забвения. Хотела перестать существовать. Но у этого желания была своя цена. Я продал твои воспоминания Морокунье. Вот какова плата за мою помощь, с которой ты согласилась, сама не подозревая. Воспоминания обо мне. Память о днях в недрах Компании. О смерти родителей. Координаты терминала, и как вы туда добрались.
        Морокунья всегда интересовалась мною, ее интересовали все создания компании и особенно сотрудники Компании. Те, кто, по ее мнению, знал о Компании больше, чем она сама. Задавала вопросы, внедряла своих агентов. Именно так она обнаружила, что «рыбий проект» вовсе не был прекращен. Потому, что я ходил к отстойникам, где она меня и заметила.
        Морокунья воспользовалась этой информацией, чтобы узнать еще больше.

        Ты должна понять: когда я впервые тебя увидел, твоя судьба была мне безразлична. Я думал о тебе только как о добыче. Вернее, в то время я вообще ни о чем не думал. Забота пришла позже. К тому же мне в голову не приходило, что я еще когда-нибудь тебя увижу, я не подозревал, что от всего этого мог быть какой-нибудь вред. Думал, Морокунья в один прекрасный день исчезнет. Что ее либо убьют, либо однажды она просто уйдет и не вернется. В то время разве что ее безжалостные, холодные глаза намекали на то, кем она станет. Особенно если учесть ее противостояние Компании.
        Морокунья разузнала о Морде из других своих источников и использовала это знание, чтобы меня шантажировать. Я передал ей только то, что менее всего меня компрометировало, а в обмен она хранила молчание и продавала мне нужные материалы.
        Однако то, что она обнаружила, было правдой: это я помог создать Морда. Компания применила знания, полученные в ходе «рыбьего проекта», чтобы сконструировать Медведя. Его отнюдь не создавали с чистого листа. Они не собирались нацепить человеческое лицо на морду животного, как планировалось в «рыбьем проекте». Нет, напротив, они стремились воссоздать животное на человеческой основе.
        Возможно, я не понимал, что собиралась с ним сделать Компания, но это не оправдание. Я должен был бы найти какой-нибудь выход, помочь Морду спастись. Хотя на самом деле выбора у меня не было. Вот чем занимался после окончания «рыбьего проекта». Я осуществил превращение Морда, я держал его за руку, когда оно началось, держал, пока он не перестал меня узнавать. Думаю, он вообще не понимал, что с ним будет.
        Затем Компания меня выкинула, и теперь я не мог ничем помочь Морду, не мог даже утешить.

        Как не мог спасти ту рыбу, только прикончить ее из милосердия, после того, как она просуществовала несколько месяцев в отстойниках. Единственный хороший поступок, который я совершил в своей жизни, это твое спасение. Я знал, чего ты хотела на самом деле, и знал, что совершил, но думал, что все это пройдет и забудется. Не сложилось. И не могло. Просто на какое-то время ушло под воду.
        Таким образом, Морокунья узнала не только о моей роли в создании Морда, но и твою историю. Она воспользовалась этим знанием после того, как мы с тобой вернулись в Балконные Утесы. Пользовалась им всякий раз, когда ей было что-то нужно. Пока наконец не потребовала Балконные Утесы себе. Это было уже чересчур.
        А потом появился Борн. Я не смог отобрать его у тебя, я и так слишком много вмешивался в твою жизнь. Ты постоянно спрашивала, личность ли он. Я же не верил, что сам являюсь личностью. Так что не мог ответить на твой вопрос.
        Скоро ты поймешь, что я не то, чем тебе казался. Я, скорее, ближе к Борну, и каждый раз, когда ты говорила мне, что он личность, я чувствовал себя не-личностью. Я чувствовал, как оболочка моей человечности сжимается. Я не виню тебя за это, но для меня все обстояло именно так.
        И всегда так будет.
        Ты должна поверить, что специально я не делал ничего, чтобы причинить тебе вред. Все, что я делал все эти годы, было ради безопасности, твоей и Балконных Утесов. Я очень надеюсь, что ты мне поверишь.

* * *

        Я прочла письмо Вика, еще сидя в нашем временном убежище. И мучительно обдумывала его все время, пока мы шли к зданию Компании. Обдумывала, когда ухаживала за Виком, поила его, заставляла идти дальше. Каждый раз, глядя на него, я видела что-то иное и чувствовала себя иначе. Как будто он стал зеркалом или окном, вид из которого постоянно менялся.
        Когда начинало казаться, что у меня нечего больше отнять и меня уже невозможно сильнее унизить, то, что должно было помочь, принесло новые потери. Что, если я действительно хотела потеряться? Что, если та, прежняя я, была умнее, мудрее нынешней, когда собиралась лишить меня всех воспоминаний? Ради выживания. Ради возможного в будущем счастья. Что, если я всегда была несчастна потому, что когда-то помнила о счастье?
        У нас всегда есть выбор, хотя бы между собственной смертью и амнезией. Я поняла, какая тяжесть все это время лежала на Вике. Этот секрет мог убить его, пусть и иначе, чем болезнь. Секрет, который многих в городе заставил бы его возненавидеть, а то и желать ему смерти. Почитатели Морда, возможно, попытались бы вознести его на пьедестал, что тоже закончилось бы смертью.

        Возвращение и что я увидела на горизонте

        Возвращаться оказалось ничуть не легче, даже труднее. И единственная истина, которую я вынесла из этой борьбы, это то, что вся моя жизнь - борьба. Истина эта помогла мне в том сером, нудном состоянии тоски и запредельных усилий. То есть я уже совершенно выбилась из сил, но все еще боролась.
        Мелкие зверюшки ничем не могли мне помочь: у них были собственные цели и устремления. Их не волновало, насколько болен Вик и до какой степени устала я. Они теснились вокруг мертвого тела Морокуньи, обнюхивали ее, лизали ей лицо и руки, а потом просто оставили труп и разбежались по своим делам. Наверное, тело так и сгнило там, под землей.
        Это было словно отражением того, что я сделала с Виком, точнее, того, что я еще не сделала в тот момент, но потом мне все равно пришлось бы сделать, пока я еще была в состоянии. Хуже всего было то, что я не могла справиться с мерным ходом времени. Каждое мгновение представлялось мне четким и цельным, и каждое из них было само по себе. Нужно было как можно скорее найти временное убежище для Вика и каждая пропадающая секунда отдавалась в теле физической болью. Чтобы уйти от мыслей о произошедшем несчастье, я вспоминала родителей, наши долгие изнурительные походы, их щедрую помощь и мужество. Ведь это именно они привезли меня сюда, а значит, я не могла сдаться и подвести их.
        В какой-то момент оказалось, что я все еще слышу шум битвы. Мы по-прежнему скрывались в здании Компании, но и сюда доносились отголоски яростного боя между Мордом и Борном. Другое дело, что когда ты видишь, как безвозвратно уходит время, когда ты уверена, что умрешь прежде, чем удастся обрести свободу, некоторые вещи теряют важность. Я слышала звуки их битвы словно издалека, сквозь мутную толщу своих воспоминаний.
        Мне удалось протащить Вика сквозь оставленный Компанией мусор. Я заволокла его наверх через настоящий торнадо обломков, вся в синяках и царапинах, скользя и оступаясь, протащила его через «протрещину». И вот мы оба придушенно охнули, с облегчением падая на кровавый песок у отстойников, совсем рядом с их опасным мелководьем. Мы кое-как выползли на свет, опасаясь, что он станет причиной нашей смерти, и обнаружили, что стража покинула эти места: последыши исчезли. На горизонте висел какой-то мираж, но мы были не способны его понять.
        Два огромных существа сражались на горящих руинах города. Сшибались, расходились и вновь кидались друг на друга - вымотанные боем и собственной жестокостью. Серый дым столбом поднимался в небо и расплывался стаями черных стервятников, круживших, словно колючие темные венцы вокруг двух исполинских голов.
        В длинном узком ходе Вику опять стало плохо. Он бы упал там без сознания, если бы я не следила за ним. Подхватив его, заставила двигаться вперед и поддерживала голову, когда его рвало. Яд уже глубоко проник в тело: вены чернильными линиями прорисовались на багрово светившейся коже, губы почернели. Он дышал быстро, прерывисто, от него шел ужасный запах.
        Глаза Вика закрылись, но в трещине так и так было темно. Я дотронулась кончиками пальцев до его век и ощутила легкий трепет.
        Оказавшись возле отстойников, я собрала остатки решимости и, спотыкаясь, потащила Вика на пустошь, это было наградой нам за то, что мы еще были живы. Мы возвращались в город, разрушенный чудовищами.
        Лисиц и прочих там уже не было, может быть, все они попрятались при виде сразу двух Мордов. Мы представляли собой легкую добычу, но, к счастью, никто к нам даже не приблизился. Я прихватила с собой камуфлирующего биотеха Морокуньи, но он находился в таком глубоком шоке, что у меня не хватило духу им воспользоваться, и я просто уложила его в рюкзак, поверх остальных вещей, после чего застегнула молнию. Если нас и окружали опасности, я их не замечала.
        - Ты для меня слишком ценен, чтобы тебя бросить,  - сказала я Вику.
        - Ты в порядке - тебе уже лучше,  - уверяла я его позднее.
        - Тебе надо продержаться еще совсем чуть-чуть,  - умоляла я.
        Его тело было такое легкое, такое податливое, словно Компания создала его именно таким, и такое слабое сейчас, что я была куда сильнее его, сильнее, чем я прежде думала. Но его руки по-прежнему инстинктивно цеплялись за меня.
        - Мы заново отстроим Балконные Утесы,  - говорила я ему, прекрасно зная, что он не может меня слышать.  - И снова будем там жить.
        Я говорила все это не для того, чтобы его утешить, а чтобы ободрить себя. Верила в каждое слово, только бы он остался со мной. Очутись я вновь одна, забыла бы свое имя, свое прошлое, надежду обрести дом. Я бы исчезла, превратилась в ничто.
        На краю пустоши, неподалеку от замершего на холмах леса, я опустила свою ношу на редкую траву, сбросила с плеч рюкзак. Губы Вика были плотно сжаты, глаза все так же закрыты, он был холодным на ощупь. Ужасное чувство охватило меня, словно темные воды сомкнулись над головой. Что, если он умер, пока я его несла? Что, если он мертв?
        Я не могла проверить его пульс своими изувеченными пальцами, к тому же мои руки сильно тряслись. На лице Вика было спокойствие отдыхающего, и я не знала, как это понять. Нет, не мог он быть мертвым. Я не могла позволить ему умереть.
        Смочила водой сперва его губы, потом свои. Поцеловала и обмыла грязное лицо. Снова и снова повторяла его имя. Меня ничто больше не интересовало, за исключением этого худого слабого тела, лежащего на пожелтевшей траве. Я не решалась встряхнуть его или попробовать разбудить как-то еще, боялась, что малейшее беспокойство причинит ему вред.
        Так и стояла на коленях рядом с ним, чувствуя себя опустошенной и беспомощной, вся покрытая грязью и кровью - своей и чужой. Мой желудок сморщился до размеров ореха, а тело высохло так, что я не могла даже плакать.
        Все же я попыталась успокоиться. Зажала правую руку левой, словно тисками, чтобы остановить дрожь, и прикоснулась к запястью Вика. Я убедила себя, что почувствовала слабый пульс и, значит, если не сдамся и не брошу его, он выживет.
        Снова надела рюкзак, подсунула руки под тело Вика, напрягла колени, с усилием подняла его.
        И мы с Виком направились вверх по склону.

        Бывают моменты, когда события, свидетелем которых ты являешься, настолько огромны, что ты просто не можешь найти им место в своей повседневной жизни. Хуже, когда эти события повторяются снова и снова, становясь все огромнее, своего рода водопад, подобного которому ты никогда не встречал и не знаешь, к чему его отнести. Что особенно во всем этом неприятно, это то, что постепенно ты привыкаешь, перестаешь обращать внимание. И когда эти явления продолжают повторяться, само их величие приобретает для тебя черты повседневности, сам их масштаб делает невозможными любые попытки ими восхищаться, ужасаться или судить. И понять их значение.
        Когда я несла Вика вверх по склону, из города позади меня донесся новый, непривычный звук. Как бы противоположный звуку, исчезнувшему, когда Морд потерял способность летать. Словно резкий щелчок, эхом отозвавшийся в воздухе и даже в земле. Вроде землетрясения, но не совсем. Этот звук заставил меня оглянуться.
        Вдалеке, ясно видимый над деревьями в утреннем свете, Морд сражался уже не с Мордом, а с Борном. С Борном, сбросившим личину Морда, избавившись от клыков и когтей, чтобы обрести свою истинную форму - еще более совершенную и устрашающую. Словно истинный бог, безразличный к поклонению, потому что его подобрали и вырастили мусорщики, не ведавшие, что такое религия. Чудовище, которое я вырастила, сражалось с чудовищем, которого помогал создать Вик.
        Для меня было шоком увидеть вместо мохнатого силуэта того самого Борна, которого я знала прежде, только несравненно более огромного. Вздымающийся над городом мерцающий силуэт напоминал громадную пурпурную вазу или странную башню, но был живым существом. Борну не удалось победить соперника в облике Морда, и он решил попробовать в своем истинном виде. В полный рост он оказался даже выше Морда и выбрасывал перед собой знакомые мне щупальца. Я знала, что внизу его основание держится на подвижных ресничках, каждая размером с мое тело.
        Морд в изумлении отпрянул назад, сшибая и без того полуразрушенные здания и подняв облака пыли. Но его удивление длилось недолго. Едва пыль начала оседать, Морд рванулся вперед, атакуя вроде бы беззащитную плоть стоящего перед ним существа, в то время как его последыши, скорее всего, роились вокруг основания Борна.
        Морд издал хриплый радостный рык, видя, что противник наконец сбросил личину и ему не нужно больше сражаться с собственным отражением.
        Преображение обошлось Борну дорого. Приходилось все время изменять форму, отращивать заново оторванные Мордом шипы и щупальца. Из них двоих один Морд был истинным убийцей, и Борн не мог его остановить. Медведь вгрызался в плоть Борна, вырывая огромные полумесяцы плоти, которые, падая на землю, тряслись, словно желе. Послышался пронзительный визг Борна, от звука которого у меня подкосились колени, я ощутила глубочайший ужас при мысли о том, что произойдет, если Морд победит в этом бою и Борн погибнет.
        Морд нападал снова и снова, пытаясь повалить Борна, сжать лапами его горло. Световые вспышки побежали по Борнову израненному телу. Он вздрагивал, размахивал щупальцами, но Морд крепко вцепился в него, раздирая клыками и когтями, пытаясь загрызть. Клыки медведя с хрустом вгрызались в плоть, и этот звук болью отдавался в моем сердце. Последыши, как темные пятна, карабкались по бокам Борна, пока Морд оставлял в них глубокие борозды, словно раскаленными крючьями в воске. Огромные куски все чаще влажно шлепались на землю.
        Борн корчился в смертоносных объятиях врага. Зрелище было настолько ужасным, что мне приходилось отводить взгляд. Я по-прежнему брела, спотыкаясь, вверх по склону с Виком на руках. Но невозможно было не смотреть на это. По мере того, как жизнь утекала из Борна, боль его ран вливалась в мои собственные.
        Наконец, Борн сдался.
        Вернее, осознал, что должен был сделать. Единственное, что ему оставалось сделать. Он не мог выиграть эту схватку. Возможно, его и создали оружием, но не закоренелым убийцей, каким сделался Морд. Тот до самого конца продолжал бы грызть противника, чтобы только слышать хруст костей, даже испуская последний, задушенный вздох, последний фонтан крови. Морд никогда не остановился бы и не сдался.
        Того, что произошло дальше, целиком не видел никто, все видели лишь отдельные обрывки. Но в моей памяти сложилась целостная картина.
        Борн внезапно изменил тактику. Вместо того чтобы вытягиваться в высоту, он сплющился и начал растекаться вширь. Морд продолжал вгрызаться в его плоть, уже наполовину увязнув в ней, пытаясь добраться до сердца противника, вырвать этот пульсирующий комок на потеху всему городу. Он все больше погружался в тело Борна, а тот продолжал растекаться все шире, его края начали изгибаться, Борн стал напоминать огромный цветок страстоцвета. Сложный, многолепестковый и очень красивый.
        Должно быть, Морд принял это за поражение и вообразил, что тот умирает - именно поэтому дальнейшее произошло так быстро. Морд вздыбился, высоко приподнялся на задних лапах и кинулся вниз, прямо в середину этого «цветка» со все удлиняющимися лепестками. Морд провалился внутрь Борна, чьи щупальца вдруг сомкнулись над его головой, образовав подобие решетки. Борн взвился, заключив врага в себя, как в мешок. Лишь голова Морда еще виднелась через отверстие наверху.
        Слышались приглушенные крики, вой, жалобный скулеж, яростный рев и лязганье могучих челюстей: Морд изо всех сил пытался вырваться из живой тюрьмы.
        Борн же рос и рос, словно всасывая в себя воздух. Звуки прекратились.
        Ослепительная бело-голубая вспышка расколола мир яростной волной света. Я упала, закрыв Вика своим телом. Но жара не было, только где-то рядом, мне показалось, совсем близко, раздался оглушительный удар грома. И, могу в этом поклясться, у меня в голове прозвучало слово. Кто-то произнес мое имя: Рахиль… Которое теперь означало нечто совершенно иное, чем еще несколько мгновений назад.

        Какую-то долгую минуту я лежала не шевелясь, гадая, что увижу, поднявшись на ноги. В конце концов я встала и посмотрела на город. Мертвых тел видно не было. Вообще не было никаких останков. Стервятникам не досталось ничего.
        Морд с Борном исчезли, словно и не существовали никогда. Город затих, только поскуливали горюющие последыши, да струйки дыма по-прежнему поднимались там и сям над руинами.
        Я чувствовала себя опустевшей. Горевала о своей потере, едва могла дышать от горя.
        Он родился, но его породила я.
        Я знала, что в конце Борн испытывал ужас смерти. Знала, что он мучился не напрасно, оставив нам в дар лучшую жизнь. Я горевала о ребенке, которого помнила - добром, любопытном, милом ребенке, который просто не мог перестать убивать.

        Что случилось потом и как все изменилось

        Мой рассказ приближается к концу. Собственно, осталось написать только о моей теперешней жизни.
        Возле колодца, в конусе, служившем нам временным убежищем, я кормила Вика с ложечки, словно он был редкой и хрупкой птичкой, пока его организм избавлялся от остатков яда. Я заставляла его пить воду, промывала и перевязывала раны. Разговаривала с ним, хотя он по-прежнему меня не слышал, и все время держала его за руку. Еще я охраняла его от врагов, но их больше не было.
        Все это время я рассказывала ему, как его люблю. Что он - личность, и что он - человек. Я снова и снова повторяла, что люблю его, потому что мне казалось - умолкни я хоть на минуту, и он умрет, а у меня никогда больше не будет шанса сказать ему об этом.
        Мы с ним вечно находили друг друга, теряли и находили снова - так было всегда в нашей жизни. Я не знаю, как еще это выразить. Возможно, только мое прощение могло сделать Вика человеком. И мы могли бы быть людьми вместе.
        Дождь шел три дня и три ночи. Это само по себе было странно, но дождь был совершенно необычным. С неба сыпались самые разнообразные существа, и еще больше их прорастало из упавших на землю капель. Высокие заросли травы покрыли землю вокруг конуса, расстилаясь волнующимися полосами, я заметила новые листочки на давно уже мертвых деревьях на склонах холмов. Позднее я узнала, что на многих улицах города распустились цветы и разрослись лианы, о которых уже много лет никто слыхом не слыхивал. Сквозь шум дождя доносились трели птиц, давно попрятавшиеся животные потихоньку выходили из своих укрытий.
        Разумеется, большая часть этих существ была биотехами. Струи воды, пролившиеся на безжизненную пустошь, размочили последние ловушки, буквально взорвавшиеся живыми облаками, огромные рои пчел или каких-то существ, похожих на пчел, поднялись над болотами и рассеялись порывами ветра. Какие-то длинные гибкие твари выбрались из-под земли после долгой спячки и, подозрительно, но несколько смущенно оглядевшись, отправились на своих кривых лапках копать новые норы.
        Отстойники переполнились, заливая здание Компании, затопляя равнину, мы никогда не узнаем, сколько новых существ появилось именно оттуда. В городе обнаружились целые косяки гибких, скользких алко-гольянов, вместе с другими организмами они быстро заселили руины улиц, пещеры, любые щели. Людям, давно привыкшим к нищете, город вдруг показался… настоящим рогом изобилия.
        На третий день поток воды иссяк, влага испарилась или ушла в землю. Зелень снова исчезла, многие новые животные умерли, спрятались или были съедены. Человеку, увидевшему город в первый раз, он, возможно, вновь показался бы разрушенным и бесполезным. Но это было не так. Многие существа выжили и укоренились. Некоторые даже процветали. Вода дочиста промыла город, и то, что она принесла с собой, было не менее важно, чем то, что она унесла.
        На четвертый день Вик открыл глаза - ясные и чистые. В его взгляде больше не было боли. Он с трудом поднялся на ноги и с улыбкой посмотрел на колодец.
        Я сохранила Вику жизнь. Я потерпела поражение во многих вещах, но Вику я сохранила жизнь.
        В первые же минуты, когда в нем проснулся разум, он произнес один из наших паролей, чтобы доказать, что он - это он.
        - Они нам больше не нужны,  - сказала я.
        Какое-то мгновение он выглядел озадаченным, а потом на его лице отразилось понимание.
        Человек менее цельный, чем Вик, окружил бы себя ложными воспоминаниями, придумывал бы истории о прошлой жизни, лгал бы - или же полагался бы на фальшивки, заложенные в него Компанией. Но Вик этого не сделал. Он отказался от всего, предпочитая одиночество плену.
        - Ты спасла мне жизнь,  - сказал Вик. Он меня поцеловал, и я позволила ему это.
        Той же ночью мы вернулись в Балконные Утесы, чтобы разобрать завалы и начать жизнь снова.

* * *

        Странные животные, оставленные в этом мире Компанией, живут сейчас среди нас. Им свойственно ненасытное любопытство, как и Борну, но им ничего не нужно от старого мира. Они сами себе хозяева и сами распоряжаются своей жизнью, хотя кое-кто из людей все еще смотрит на них, как на еду или на ресурсы. Но меня утешает их бесстрашие и упорство в достижении своих планов. Пройдет время, и они обгонят нас, история города станет их историей, а не нашей.
        Последыши наводили на всех ужас еще какое-то время, но им самим пришлось справляться с ужасом существования без своего повелителя. Многие из них умерли в течение трех-четырех лет, оставшиеся создали свое общество, более цивилизованное и более опасное, чем наше. У них возник собственный сложный язык, состоящий из чириканья и уханья, и начали складываться свои традиции. Нынешним детенышам уже не присуща бездумная агрессия, они куда более похожи на настоящих медведей. Подозрительны, умны и ведут себя осторожно, явно куда лучше осознавая свое место в мире, чем их предки.
        Дикие дети, созданные Морокуньей, растворились среди населения города. Некоторые, безнадежно изуродованные, сохранили тайные поселения в недрах города, под фабриками. По ночам они выходят, чтобы наводить на людей ужас или же просто напомнить нам о своем существовании. Но их становится все меньше, и они уже не в силах удерживать свою территорию, как при Морокунье.
        Некоторым удалось даже порвать с прошлой жизнью. Кто-то вернулся в семьи, принявшие их обратно, несмотря на физическое уродство и психозы. Те, у которых семей не было, стали селиться под мостами и в заброшенных зданиях. Они не могли стать вполне нормальными, и с этим ничего нельзя было поделать.
        Теперь я могу пройтись по засаженной молодыми деревцами улице, зайти на рынок, где люди обмениваются товарами под самодельными тентами. Я могу это сделать, хотя в городе еще остались опасные районы, где царит насилие и куда я никогда не сунусь. Иногда мы видим странные огни в районе обсерватории, некоторые явно электрические: осколки старого мира возвращаются к нам. Люди чистят и копают колодцы, вокруг которых образуются новые поселения, сажают овощи. Ходили даже слухи, что где-то уже появились сады.
        Мертвых «астронавтов» на перекрестках становится все меньше. Остались только мы и те чудовища, которые стали частью нашей жизни и навсегда пребудут с нами. В этом новом и одновременно старом городе мне не нужно никакой власти, кроме власти над собой. Я всегда хотела, чтобы над городом не властвовал никто: ни Компания, ни Морд, ни Морокунья. И даже не Борн - хотя я и любила его.
        Какое-то время я часто видела около Балконных Утесов маленького лиса. Он всюду следовал за мной. Я смотрела в его яркие глаза, на острые ушки и легкий бег и спрашивала: ты специально выбрал меня? Ты хотел, чтобы я нашла Борна? Или все это было случайностью? Ошибкой? Знал ли ты, что случится, когда я его найду? Я не ждала ответов, а через какое-то время лис исчез и больше не возвращался.
        Вик уверяет меня, что мы живем в альтернативной реальности, на что я возражаю, что это его Компания всегда была альтернативной реальностью. А мы каждый день создаем настоящую реальность, наши реальные действия создают многочисленные реальности, пока мы живы. Я говорю ему, что Компания - это прошлое, пытавшееся жить за счет будущего. А будущее - это мы.
        Мерцающий небесный риф, распространяющий вокруг себя флюоресцентное свечение, и каждая звездочка может иметь жизнь на планете, вращающейся вокруг нее.
        Существует ли где-нибудь иной мир за пределами нашего? Может быть, сверкающая стена серебряных капель означала именно это? Проход в другой мир? Или это просто был самообман?
        Не важно.
        Мы можем создавать мир прямо здесь и сейчас.
        Свой мир.

        Моя нынешняя жизнь

        Когда мы вернулись, Балконные Утесы были пусты. Мы вошли осторожно, готовые дать отпор и прогнать захватчиков, но медведи уже покинули их, а прочие были слишком напуганы, чтобы попытаться захватить нашу территорию. Последыши уничтожили и поломали массу вещей, но особенно нас развеселило то, что невозможно было понять, что именно они сломали, а что не трогали - разве что по оставленному помету. Многие дыры в стенах проделаны были еще Борном. Мы словно впервые увидели свое жилище и вдруг осознали, что до сих пор жили на слегка прибранной помойке, и теперь нам предстоит куча работы.
        - Что скажешь, Рахиль?  - спросил Вик.  - Что нам теперь делать?
        - Все, что захотим,  - ответила я.
        И мы принялись за работу.

        Вик так и не выздоровел окончательно, хотя в некоторые дни чувствует себя вполне сносно. Левая сторона его тела осталась частично парализованной, и левая рука не работает как следует. Кожа, покрытая сеткой черных вен, так и не обрела прежней бледности. Иногда он смотрит куда-то вдаль отсутствующим взглядом, словно слушая только ему одному доступную музыку. Возможно, это транс или просто воспоминания, но такое случается с ним нечасто. Мы просто живем, помогаем друг другу и довольствуемся тем, что у нас есть. Вик почистил свой бассейн, по-прежнему создает биотехов и нашел способ изготовить себе лекарство до истечения четырехмесячного срока, когда был принят последний наутилус.
        Я так и не призналась Вику, что убила Морокунью. Для него она просто ушла и не вернулась. Если Вик мог столько времени нести бремя своей тайны, значит, и я смогу хранить свой секрет, не взваливая на него ненужную тяжесть.
        А еще я не сказала Вику, что знаю его секрет - его главную тайну. Мы никогда не вспоминали о том письме, хотя он наверняка догадывается, что я его прочитала. Чтобы оставаться вместе, нам следовало держать при себе свои тайны. О многих вещах мы просто не решались говорить - такой разговор стал бы западней. Люди слишком много всего говорят друг другу, думая, что это важно, а потом сожалеют о сказанном. Но сказанное уже не вернешь, оно становится частью твоей жизни, и сколько бы ты ни пыталась это игнорировать, ничего не получается.
        Мне больше по душе слепое доверие. То, что я по-прежнему рядом с ним, говорит ему все, что он должен знать. Кем бы Вик ни был, он никогда не убивал человека камнем. И он больше не торгует воспоминаниями.
        Раньше Вик не верил, что он личность, и это медленно убивало его. Борн постоянно стремился стать личностью, потому что этого хотела я и потому что он думал, что так правильнее. Каждый из нас хочет быть личностью, хотя никто не знает, что это такое.
        В самом начале совместной жизни я была уверена: все, что Вику от меня нужно - это мое тело. Но вот уже долгое время я знаю, что когда он тянется обнять меня, он тянется обнять именно меня - человека по имени Рахиль, которая в конце концов полюбила другого человека по имени Вик.
        Жизнь наша по-прежнему непроста, но справедлива. И в ней куда больше счастья, чем страданий.

* * *

        Вокруг все еще сохранились никому не нужные территории и не стоящие труда ловушки.
        Рядом с нами на Балконных Утесах теперь живет много народа. Проходя по коридорам, я все время вижу новые лица. Некоторых мы сами позвали к нам присоединиться. Это дети, которым больше некуда было пойти. Мы ничего от них не требуем, кроме сбора припасов и уборки за собой.
        Вик мастерит для них всякие штучки, в основном мелких биотехов, которые их веселят и приводят в восторг. Мне нравится смотреть, как Вик играет с детьми. Мне нравится слышать детский смех. Это гораздо лучше самого замечательного ресторана. Как ботанический сад на острове.
        Тимс - один из мальчишек, поселившихся с нами. Он мне почти как сын. Одно время я мечтала найти девочку, которая была у них вожаком, и вырастить ее как свою дочь. Но так и не нашла. Зато нашла Тимса и привела к нам. Он стал первым.
        Тимс - самый обычный мальчишка, он любит играть в мяч, терпеть не может овощи и читает книжки только из-под палки. Он всегда готов подраться и повозиться в грязи, а из-за упрямого подбородка кажется, что он постоянно не согласен с чем-то. Но у него большие, широко распахнутые глаза, которые видят все, не упуская ни малейшей детали. Он честный, добрый, у него есть достоинство и мужество.
        Я учу его только полезным вещам, только тому, что придает надежду. Я учу его быть таким же, как я - и одновременно тем, чем мне никогда уже не стать.
        Можно не сомневаться, Тимс считает нас с Виком стариками, людьми щедрыми, но недостаточно жесткими. Людьми, не способными различать ловушки перед собой. Но так ли уж он ошибается? Вику и мне более чем хватило наших приключений. Их у нас было куда больше, чем нужно, и хорошо, что никто не знает об этом нашем секрете. Жители города немногое поняли бы в моем рассказе, да им и не нужно его понимать.

* * *

        Мне осталось рассказать всего об одной вещи. В солнечный золотой полдень, вскоре после того, как мы вернулись в Балконные Утесы, я, как и всякий мусорщик в городе, отправилась на место гибели Борна и Морда.
        И там, среди мусора и обломков я снова нашла его. Борна. Подняла, отряхнула. Он стал таким же крошечным и слабым, как когда я нашла его в первый раз. Но это был точно он. Он пах, как воздух над океаном моего детства - морской солью, прибоем и водорослями. Впрочем, для другого человека, он, возможно, пах бы как-то иначе.
        Я принесла Борна домой в Балконные Утесы. Он больше не мог разговаривать, но я чувствовала его присутствие. Он убил много людей. Делал страшные вещи, пусть и не хотел этого. Всем нам приходилось делать страшные вещи.
        Я поставила Борна на балконе, где Вик мог его видеть, и поклялась, что если он когда-нибудь вырастет или снова заговорит, я его убью. А если Вик захочет разобрать его на части, я не стану ему мешать.
        Но ничего такого не произошло. Вик его не тронул, а Борн больше не двигался, он сидел на одном месте, словно растение, питаясь солнечным светом. Он так и не заговорил вновь, хотя я разговаривала с ним, и иногда мне смутно хотелось услышать ответ. Это была память о бывшем сомнении и память о прошлом желании, я думаю, вы простите мне этот небольшой грех.
        В хорошую погоду мы с Виком сидим на балконе, держась за руки, и глядим, как в сумерках на реке загораются огоньки. Те, кто знает меня сейчас, после стольких пробежавших лет, видят просто немолодую женщину, живущую на Балконных Утесах, заботящуюся о детях, а иногда сидящую и глядящую на реку. Река теперь куда чище, чем раньше, когда-нибудь она станет по-настоящему прекрасной.

        Благодарности

        Я благодарен медведям за их терпение и понимание. Медведи поразительно умные, сообразительные и вызывающие уважение животные. Они заслуживают нашей любви и поддержки. Если вы встретите медведя, пожалуйста, не пытайтесь убежать. Стойте совершенно неподвижно. А если можно, сядьте на землю и притворитесь камнем[1 - Пожалуйста, прежде чем встречаться с медведями, изучите специальные пособия по безопасности.].
        Все медведи - чудесные существа, многие из людей - тоже. Приношу искреннюю благодарность моему самому первому читателю - моей жене Энн, а также Шону МакДоналду - моему гениальному издателю в Farrar, Straus and Giroux, а также всему персоналу компании за их терпение и ум. Спасибо моим издателям в Великобритании, Канаде, Китае и Германии за то, что они проявили интерес к этому роману. Спасибо моему агенту Салли Хардинг и агентству Кука, а также Джо Велтре из Gersch. Спасибо Эли Бушу, Скотту Рудину, Алане Майо и компании Paramount Pictures за их энтузиазм и творческий подход к делу.
        Я благодарен своей приемной дочери Эрин Кеннеди и внуку Райли (Мистеру Р.) за идеи о том, как именно мог говорить Борн. Отдельное спасибо Эрин за «длинномышь».
        Спасибо Стиву Эриксону, одному из моих литературных идолов, за то, что он разместил отрывок из романа в своем чудесном журнале Black Clock задолго до того, как я закончил книгу. Его советы и поддержка значили для меня очень много. Отдельное спасибо Элизабет Хенд за красных саламандр и Скотту Иглу за «чешуйчатый телескоп».
        Наконец, спасибо нашему огромному коту Нео, широко известному также под именем Массированная Атака, без которого многие черты личности Борна и Морда просто не осуществились бы. Например, это касается их отношения к ящерицам.

        Об авторе

        Джефф Вандермеер - писатель и издатель, лауреат различных премий, известен как автор трилогии «Зона Икс», по первому роману которой, «Аннигиляция», «Парамаунт» в настоящий момент снимает фильм, который выйдет на экраны в 2017 году. Джефф вместе с женой Энн Вандермеер издает «Большой сборник научной фантастики». В его работах постоянно встречаются экологические темы, он неоднократно выступал с лекциями о глобальном потеплении, а также об искусстве писать книги, в различных учебных заведениях, таких как Университет Вандербильта, Университет Де Поля в Чикаго, Университет Хьюстона и Массачусетский технологический институт. Его статьи на эти темы печатались в Los Angeles Times, The Guardian и Electric Literature. До последнего времени он также был одним из стипендиатов Триаса в Колледже Хоббарта и Уильяма Смита. Джефф Вандермеер вырос на островах Фиджи, а в настоящее время живет в Таллахасси, штат Флорида.
        notes

        Примечания

        1

        Пожалуйста, прежде чем встречаться с медведями, изучите специальные пособия по безопасности.