Сказания Меекханского пограничья. Небо цвета стали Роберт М Вегнер

        Сказания Меекханского пограничья #3
        Много лет назад народ Фургонщиков покинул родные земли под натиском жестоких кочевников. Погибли тысячи людей, десятки тысяч лишились родины. Но молодое поколение, рожденное уже в Меекханской империи, воспитано на героических сказаниях предков и жаждет вернуть свою землю, которую никогда не видело. Генерал Ласкольник и его отряд участвуют в небывалом по масштабности плане: помочь Фургонщикам отвоевать у кочевников свой дом. Вот только для этого огромному каравану необходимо преодолеть высокие заснеженные горы, где на перевалах и тропах поселилась смерть. Тут раз за разом исчезают люди, и никто не в силах выйти на след таинственных преступников. Но именно здесь встретятся герои Севера и Востока: Кайлеан, всадница из отряда Ласкольника, и Кеннет, лейтенант Красных Шестерок, знаменитого подразделения Горной Стражи. Встретятся, чтобы понять: в мире, где давно отгремели войны богов, возникла новая странная сила - безжалостная и нечеловеческая, и битва с ней неизбежна.

        Роберт М. Вегнер
        Небо цвета стали
        Сказания Меекханского пограничья


        Robert M. Wegner
        NIEBO ZE STALI
        Публикуется с разрешения автора, издательства Powergraph и при содействии Владимира Аренева и Сергея Легезы
        Во внутреннем оформлении книги использована иллюстрация Иоланты Дыбовской


        Серия «Легендарные фантастические сериалы»


        2012 by Robert M. Wegner
        2012 by Powergraph
        © Сергей Легеза, перевод
        © Михаил Емельянов, иллюстрация
        2015 for the map of Meekhan by Jolanta Dybowska
        

* * *




        Пролог

        Мальчишка стоит в полутьме и проводит взглядом по лицам. Тех - около трех десятков. Большинство - детские, многие - не старше его самого. Дни печали едва миновали, почти на всех лицах следы белой краски; а у нескольких девочек волосы еще подвязаны в знак траура. Не знали, как по-другому выразить чувства. А теперь это…
        Он смотрит на остальных спокойно. Происходят из разных кланов и родов, но во всех они - самые старшие и в последние годы сделались предводителями остальных.
        - Мы потеряли б?льшую часть молодых воинов,  - начинает он, и ни одно лицо не кривится, ни в одних глазах не видно неприязни.  - Племена на долгие годы сохранят слабость, однако мы сделали то, что сделали.
        Он стискивает кулаки так, что ногти впиваются в кожу.
        - Если бы я мог, убил бы их. Сжег бы повозки, вырезал бы всех их коней, чтобы они смотрели на это и плакали. Предатели… проклятые…
        Ему не хватает слов, оттого он сплевывает и растирает слюну пяткой.
        - Отныне я буду воином клана Сломанного Клыка.  - Такие слова на устах десятилетнего мальчишки могли бы вызвать улыбку, когда бы не его глаза.  - Буду в битве носить знаки моего дяди и ездить верхом. Имя мое теперь - Амурех.
        Они кивают. Когда прыгаешь вниз головой с отвесного берега, задумываться нельзя.
        - Дядя сказал, что мы получим часть их земель. А если они попытаются туда вернуться… Я буду ждать.
        Он вынимает нож и глубоко ранит свою ладонь. Стискивает кулак, и кажется, словно он выжимает кровь из воздуха.
        - Останется шрам.  - Одна из девочек внимательно смотрит на него.
        - Знаю. И каждый раз, когда я стану сжимать руку на оружии, буду вспоминать. Понимаешь?
        - Да.



        Часть І
        Вкус железа




        Глава 1

        У глубоких долин главная проблема - обделенность светом. Тень в них лежит еще долго после того, как равнины и плоскогорья уже прогреются в лучах солнца, а влага утренней росы, что в других местах исчезает в несколько минут, тут может сохраняться долгие часы. Особенно на юго-восточном крае такой долины, вблизи одного из многочисленных в этих краях ручьев. Одежда, хоть ты и суши ее день напролет и прячь в провощенный мешок, утром будет влажной и станет раздражать неприятным липким холодом. Надо постоянно следить, чтобы ремни, доспехи, сапоги, ножны мечей и сабель, пояса и другие кожаные части экипировки оставались хорошо пропитаны маслом, ведь нет ничего хуже, чем патрулировать несколько дней в натирающих сапогах.
        Кеннет никогда бы не выбрал для постоя своих людей такого места. Четыре куреня, поставленные, вероятно, еще до последней войны с кочевниками, смотрелись убежищем временным, к тому же соорудили их там, куда солнце заглядывало лишь на несколько часов в день, что тоже отразилось на постройках. Плесень и мхи радостно оккупировали дерево, часть досок исчезла, а пол - если можно так назвать утрамбованную глину - тут и там пробивали хвощи. Когда месяц назад солдаты шестой роты получили приказ перебраться сюда, они не столько подновили, сколько перестроили курени, латая крыши, наново утрамбовывая пол и день и ночь поддерживая огонь в очагах, чтобы осушить стены, насколько удастся.
        И несмотря ни на что все это время влага продолжала им сопутствовать.
        А еще холод. И раздражение.
        Небо начало слегка розоветь, через часок вершины на восточном конце долины напьются солнцем, а небосклон сделается цвета холодной голубизны, столь светлой, будто он - купол из отполированной до блеска стали. Только когда солнце полностью взойдет над горизонтом, мир обретет нормальные цвета: белизна снежных шапок, наброшенных на вершины, чернота и серость скал под ними, темная зелень хвойных лесов, которыми поросли подножия гор, и несмелая зелень трав в долинах. Цвета, главенствующие на Олекадах, можно перечесть на пальцах двух рук.
        По крайней мере не нужно напрягаться при маскировке.
        Кеннет неторопливо, не делая резких движений, глянул влево, потом вправо, дал сигнал. Видел двоих из трех часовых, оба подняли ладони вверх.
        Все в порядке.
        Командир последним идет спать и первым - встает, это правило Горной Стражи было одним из тех неписаных, вековечных и нерушимых, которых он придерживался неукоснительно и безо всяких отговорок вроде усталости или неудобства. Но было у него еще и другое, куда более личностное: командир несет стражу со своими солдатами. От этой его привычки в последнее время Вархен и остальные десятники пытались Кеннета отучить. Потому что дурная привычка, постоянно говорил самый старый его сержант. Потому как, если кто и вправду попытается подкрасться к нам ночью, часовые могут погибнуть первыми, а рота останется без командира. А значит, Кеннет должен проводить ночи в курене, точно? Но лейтенант, обычно склонный прислушиваться к советам Велергорфа, на этот раз дал повод всем вспомнить, что у него - три четверти вессирской крови.
        Уперся.
        Потому что в Белендене, в тысяче миль к западу отсюда, ни один из его солдат и думать бы не посмел предложить нечто подобное. Кеннет вместе с ними стоял в дозоре, таился в засадах, бился в первой линии. С другой стороны - и эта мысль заставляла кривиться,  - когда у тебя тридцать девять человек, то хватит их лишь на первую линию.
        Вокруг куреней рос колючий кустарник да невысокие деревца. Лейтенант не приказал их выкорчевать, поскольку до стены леса было всего пятьдесят ярдов, а потенциальным стрелк?м задание лучше не облегчать. Кроме того, в кустарнике могли таиться часовые, застывая в неподвижности, растворяясь на его фоне. Как он сейчас, присев, в плаще, увешанном веточками и обсыпанном прошлогодними листьями, почти невидимый в полумраке рассвета.
        «Мы охотимся,  - подумалось ему.  - Сами не знаем на что, но расставляем силки в тихой надежде, что то, что в них попадется, окажется зайцем, а не медведем. Потому что такое - наша суть: когда близится опасность, мы не прячемся в замках и за частоколом, как здешнее дворянство, но ставим ловушку. Потому что на серну охотятся облавой, а на горного льва - приманкой. Потому что…»
        Он поднял правую руку.
        Все в порядке.
        В ногу его упиралась теплая тяжесть. Кенва - второй в иерархии пес роты,  - казалось, спал, но поставленные торчком уши и легкое подрагивание мышц свидетельствовали: он бдит. Берф Мавс, отвечающий за собак, умел с ними обращаться как никто другой. Звери были членами отряда почти наравне с людьми, тянули сани, выслеживали, сражались, стояли на посту, даже получали жалованье. Ежемесячно из кассы полка роте выделяли несколько оргов на дополнительные корма. Несколько оргов - это стоимость половины коровы, но дюжина больших, под сто пятьдесят фунтов, собак легко управлялась с таким количеством мяса. И только глупец - причем глупец, лишенный воображения,  - попытался бы их обманывать и на них наживаться. Плохо накормленный и оставленный без ухода пес - пес больной. А больной пес - это животное сонливое, медлительное и слабое. Псы шестой роты оставались наиболее ухоженными в полку и платили нерушимой верностью и послушанием, что обычно имело значение.
        Потому что вот уже три месяца в горах исчезали люди.
        Началось это с середины зимы. Кто-то вышел из дома и не вернулся, несколько купцов, выбравшись санями в короткие поездки по селам в северной части Олекад, пропали без вести, трое охотников, ставивших силки на лис с зимним мехом, не появились в условленном месте. Сперва никто эти происшествия не объединял, в горах - в любых горах - могло случиться все что угодно из отсылающего человека в Дом Сна. Лавины, бандиты и горные львы, лед на реке, что проламывается под ногами, несчастный случай, заканчивающийся свернутой шеей. Ничего необычного.
        Но потом начали пропадать люди Саэноха.
        Саэнох Черная Морда был одним из немногих бандитов, которые осмеливались показываться ближе чем за тридцать миль от замка Кехлорен. Большинство разбойников после увеличения числа Горной Стражи в этих краях перебрались к северу или к югу, но не Саэнох. Уперся - и все тут. Одни говорили, что у него в ближайшей деревеньке женка с какими-то там детьми, которых он не желал оставлять, опасаясь завистливых соседей, другие же - что был он просто глуп. Так или иначе, но, когда те завистливые соседи дали знать власти, где скрывается банда, к указанным пещерам послали две роты Стражи.
        Кеннет участия в той миссии не принимал, отряд его, как один из новых, получил приказ присматривать за ближайшими окрестностями, они знакомились с местностью, находили и запоминали тайные пути и тропки. Но те, кто вернулся… принесли сплетни о том, что они нашли… о людях Саэноха, которых кто-то распял, прибив к стенам пещеры железными костылями, вколоченными с такой силой, что их не удалось выдернуть из скалы.
        Четырнадцать бандитов. Якобы следов схватки не было. И якобы двое оставались живы. Якобы следопыты потеряли след убийц через несколько десятков шагов, а армейский чародей не мог прочесть ничего.
        Слухи и заставляющие стынуть кровь в жилах рассказы - только это и осталось, поскольку две роты, принимавшие участие в том деле, сразу же отослали на южные отроги, к самому дальнему из замков. И удвоили патрули в окрестностях.
        Но это не помогло. В следующие пару месяцев исчезло пять отрядов Стражи. Небольшие, максимум до десятка человек, посылаемых проверить состояние горных путей и связаться с отдаленными постами, но ни разу не удалось прояснить обстоятельств их исчезновения, и не было найдено ни единого тела, хотя все надеялись, что весеннее таяние снегов раскроет тайну.
        Первый, Девятый и Двадцать Шестой полки Горной Стражи представляли собой так называемое Восточное Соединение, но долгие годы они звались также Ублюдками Черного и в отличие от остальных полков Стражи действовали по-своему. Олекады были длинными, но сравнительно узкими горами, на картах они выглядели потеком на стене или сталактитом, свисающим с потолка. Их невозможно было контролировать наподобие окрестностей Белендена - а там ведь действовал всего-то один полк: главный гарнизон и рассылаемые во все стороны патрули.
        Крепость Кехлорен находилась почти посредине гор, а чтобы держать под контролем их северный и южный края, приходилось ставить в тех местах сильные военные лагеря. Зимой между ними и главным лагерем Соединения кружили патрули Стражи, которые часто пользовались собачьими упряжками. Переправляли новости, приказы, лекарства, транспортировали раненых и больных, кого не удалось вылечить на месте. Кавер Монель, глава Соединения, полагал, что такая активность даже во времена суровейшей зимы поддерживает в людях и зверях хорошую форму и дает понять всем вокруг, что Горная Стража бдит.
        Последние три месяца - потеря почти сотни людей и около двухсот псов - доказали, что в Олекадах появилась новая сила, с которой надлежит считаться.
        Потом пришли вести, быстро подтвержденные, что кто-то уничтожил гарнизоны нескольких сторожевых башен, которыми местное дворянство охотно украшало границы своих владений. Людей из гарнизонов чаще всего находили мертвыми, а те, кто выжил, оказывались страшно покалеченными и всегда потом пытались совершить самоубийство. Пошли также слухи, что в некоторых селениях и хуторах погибли целые семьи.
        Исчезновения и убийства, убийства и исчезновения. Никто не сомневался, что то и другое как-то связано, что стоит за ними одна и та же сила, и не маленькая, поскольку, чтобы обмануть следопытов Горной Стражи, их собак и военных чародеев, нужны были серьезные умения. Даже местные Крысы разводили руками, хотя - как сразу после прибытия на место объяснил Кеннету один из офицеров высшего ранга - у внутренней разведки здесь всегда было не много людей. Местное дворянство считалось настолько верным Империи, что Крысиная Нора не видела причин удерживать в Олекадах больший гарнизон. Потому ширились лишь сплетни, подозрения и инсинуации. А они превращали все окрестности в сарай, полный сухого сена, только и ждущий пацаненка с огнивом.
        Вершины на восточном крае заалели, а небо обрело цвет стали с синеватым отливом - знак, что впереди ждет еще один чудесный день. Кеннет чуть шевельнулся, ответил на сигнал своих людей, расслабился. Похоже было, что снова ничего не произойдет. Он не знал, радует это его или беспокоит. Хоть им приходилось уже видеть следы нападавших, даже Волк не сумел по ним ничего прочесть. А ожидание сражения с чем-то, что тебе неизвестно, для солдата худшая из вещей. Именно потому, получив месяц назад приказ оставить крепость и разместить роту в этих покинутых куренях, Кеннет принял его почти с облегчением. Место было скверным, но все лучше, поскольку шестая теперь будет действовать, будет пытаться перехватить инициативу, пусть даже поставив ловушку с собой в роли приманки,  - и это все лучше, чем торчать в крепости и считать дни до исчезновения очередного патруля.
        Лежащий у ног лейтенанта пес застриг ушами и обнажил зубы, не издав, однако, ни звука. Из-за ближайшего куста выскочил заяц, остановился, встал столбиком, огляделся. Кеннет улыбнулся себе под нос. «Если даже зайцы нас не замечают,  - подумал он,  - значит, нас тут и вправду нету. Значит, мы и вправду сделались частью поляны, как земля, кусты или ручей. И мы и вправду проклятущая Горная Стража, и никакие точки на карте ничего не изменят».
        Точки на карте. Это была главная причина, из-за которой сотни солдат уже месяц занимали позиции вокруг крепости. Подле каждой точки - означающей вырезанный гарнизон башни, убитую семью или исчезнувший патруль - стояла дата. Три месяца назад, два, полтора, месяц. Чем ближе к Кехлорену находилась точка, тем свежее была дата, а точка - больше. Последняя - несколько дней назад - отстояла едва-едва на пять миль от замка. В сторожевой башне нашли пятерых людей, утопленных в бочках, и шестого с выдавленными глазами и отрезанным языком. Пять миль! Час быстрого марша, полчаса бега трусцой. Под самым носом Черного Капитана.
        Кавер Монель чуть не рехнулся от ярости, когда об этом узнал, и - милостивая Госпожа - Кеннет этому совершенно не удивлялся. Все выглядело почти как провокация, щелчок по носу, тем более учитывая, что того, кто выжил, потом доставили к башне и отпустили. И, конечно же, нападавшие не оставили никаких следов. Лейтенант до сих пор помнил лицо Волка. Кейв Кальн понимал свои ограничения и принимал во внимание, что запросто может потерять след, но для того всегда были объективные причины. А тут уже в третий раз след просто растворялся в воздухе, и потому лучший следопыт роты ходил насупленный.
        Конечно, существовало простое и логичное объяснение. Если без следа исчезает почти рота стражи, если найденные жертвы не сопротивляются, а нападавших невозможно выследить, все указывает на применение магии. А жестокость смертей - на кого-то, одержимого Силой.
        Шестой роте уже приходилось иметь дело с безумными чародеями, но то, что происходило сейчас, казалось слишком… расчетливым. Даже те точки на карте: если их соединить в соответствии с датами, получилась бы своего рода спираль, в центре которой находился замок Кехлорен.
        Более очевидный вызов Горной Страже непросто было представить.
        Длинноухий стоял, блестя глазками, похожими на гладкие черные камешки, а потом опустился на все четыре лапы и уткнулся в траву. Да, шестая и вправду умела устраивать засады.
        И именно об этом Кеннета спросил Кавер Монель, когда месяц назад подыскивал отряды, чтобы окружить крепость дополнительным охранным кордоном: справитесь ли, оказавшись снаружи? Спираль тогда еще не проявилась из точек на карте, но командир Восточного Соединения уже наверняка чуял, что близится. Кроме того, существовало старое военное правило: если неизвестно, что делать дальше, нужно найти людям хоть какую-то работу, а потому несколько рот были отправлены по примитивным лагерям, разбросанным по краям долины, с довольно неопределенным заданием «держать глаза открытыми».
        Эта старая солдатская шутка: мол, не знаешь, чем заняться, играй в «держи глаза открытыми», смешила, пожалуй, лишь тех, кому не приходилось вот уже месяц ночевать в пастушьих куренях, стоять ночью двойную стражу и изображать из себя приманку. Кеннет и сам не знал, рассчитывает ли он на то, что таинственные убийцы осмелятся напасть на его роту и стражники все же смогут взглянуть им в глаза, или на то, что еще одна ночь пройдет спокойно. Убийцы никогда не нападали на отряд, где было больше дюжины бойцов, никогда не атаковали башни с полным гарнизоном или купеческие караваны с сильной охраной. Но, как любил повторять Велергорф, «никогда» продолжается лишь до «первого раза».
        Разве что этот «первый раз», который они ожидали каждую ночь, не случится сегодня.
        Светало. Над долиной раздался глубокий, звучный рев рога. Потом ему ответили другие. Гостящие в Олекадах верданно приветствовали солнце по-своему.
        Лейтенант не оглядывался в сторону, откуда разносился звук. Ему уже приходилось видывать это движение, подобное просыпающемуся муравейнику. Десятки тысяч людей и животных, стройные ряды фургонов со стенами в несколько повозок глубиной, гигантские табуны лошадей, заполняющие центр долины. А это ведь не все, вроде бы должны прибыть к ним еще несколько тысяч фургонов.
        Вот уже некоторое время лейтенанта преследовала мысль, что Черный приказал окружить долину кордоном дополнительных отрядов еще и затем, чтобы охранять своих гостей. Дойди до убийства Фургонщиков… Кеннет уже видел их вблизи. И они не казались спокойными и миролюбивыми пастухами, как описывали их императорские приказы. Не с теми их ножами, носимыми на спине, с фургонами, выстроенными в подобие замковых стен, и со всем тем оружием, которое они всегда держали под рукой и на виду. Посредине долины они уже успели вытоптать несколько округлых площадок для тренировок, где днем и ночью носились колесницы, бегала заслоняющаяся тяжелыми щитами пехота, а притворяющиеся людьми кипы соломы щетинились сотнями стрел. И все эти темноволосые, смуглые пришлецы с едва скрытым нетерпением поглядывали на восток. Слухи гласили, что один из отрядов Ублюдков нашел путь, по которому до Лиферанского плоскогорья можно добраться фургонами.
        Видимо, безумие в этих горах сходило за норму.
        Кеннет поднял правую руку и подал сигнал. Один из солдат встал, отряхнул плащ от маскировки и демонстративно потянулся. Второй, с другой стороны, сделал то же самое. Лейтенант и последний из стражников и ухом не вели. Отработали они эту тактику два года назад, когда взяли банду Бенца Венха, бывшего солдата и охранника караванов, опытного, отважного и задиристого. Знал он северные районы Нового Ревендата, словно собственный карман, и долгие месяцы водил Горную Стражу за нос, а у Шестого полка не хватало людей, чтобы устроить на него настоящую облаву, а потому тридцать головорезов, чьим главарем и был Бенц, не раз и не два выскальзывали из засад. Банда его чаще всего использовала линию явных и скрытых стражников, двое-трое оставались на виду и перекрикивались сквозь ночь, а еще двое-трое маскировались и стояли на страже молча. Если кому-то и удавалось подойти незаметно и атаковать первых, у вторых было достаточно времени, чтобы поднять тревогу.
        Во время первого столкновения с ними рота получила по носу: едва они сняли часовых, раздались пронзительные свисты, и, вместо того чтобы ударить по спящим разбойникам, Шестерки натолкнулись на стену копий и топоров. Тогда они откатились, позиция людей Бенца не подходила для фронтального нападения, а у Кеннета было лишь две десятки. Месяцем позже, уже в полном составе, они выследили банду в одной из пещер Высоких Залов. И ждали до зори, когда к трем стражникам, стоявшим подле логова, присоединятся еще двое, ловко укрытых среди ближайших скал.
        Они сняли всех залпом арбалетов и ударили по остальным, пока те не пришли в себя.
        С того самого времени рота выполняла железное правило: никогда все стражники не выдают своих позиций, пока весь отряд не будет на ногах.
        Всегда стоит учиться на чужих ошибках.
        Двое солдат принялись ходить между шалашами, постукивая в стены. Начинался очередной день.

* * *

        Штаб командира полков, ясное дело, находился в замке, хотя то, что Кавер Монель выбрал себе комнату почти на верхушке высокой башни, казалось дурацкой шуткой. Сто двадцать ступеней - и человек добирался до генерала уставшим и потным, а стоя перед ним, был в силах лишь выслушивать приказы и выдавливать из себя «так точно».
        А может, генералу только это и требовалось.
        Кеннет научился не спешить по дороге наверх. Наверняка то, что он заставляет Черного Капитана ждать чуть дольше, чем остальные младшие офицеры, было замечено, но генерал никогда и виду не подавал, что такое поведение ему не по нраву. Вообще, как успел убедиться лейтенант, несмотря на взрывной характер, командующий Горной Стражей в Олекадах в делах подчиненных ему отрядов всегда был корректен и основателен.
        И все же Кеннет добрался до вершины башни, чуток запыхавшись. Вдохнул поглубже и постучал.
        - Войдите!
        Комната была квадратной, с окном посредине каждой из стен. Узкие окна напоминали скорее бойницы, чем отверстия, впускающие свет, стены наваливались громадьем обработанного камня, что идеально подходил к почерневшим от старости доскам. Обстановка была скудной: простая кровать, несколько шкафов, стол и стул. И железная корзина с рдеющими угольями, стоящая на железной же плите, хотя, чтобы нормально нагреть помещение, потребовался бы камин шириной в десять футов. Стены едва ли не сочились холодом и влагой. Здесь даже курени над ручьем казались уютными. Что бы там ни говорили, но Кавер Монель не требовал от своих людей большего, чем от себя самого.
        - Вот и вы, лейтенант.
        Генерал поднял лицо над разложенными по столу бумагами и окинул Кеннета внимательным взглядом. Лейтенант привык уже к подобным взглядам - тем, после которых ждешь, что тебе сразу укажут на длину волос, неопрятную бороду, недостаточно отполированный доспех и неначищенные сапоги, то есть на все то, чем офицер-служака мог попрекнуть младшего по званию. Черный Капитан обладал многими неприятными привычками, однако служакой он не был.
        - Как прошла ночь?
        - Спокойно, господин генерал.
        - Вижу.  - Кавер Монель отодвинул бумаги на край стола, подпер подбородок и чуть улыбнулся, что выглядело так, словно у него разболелся зуб.  - Вы ведь знаете, лейтенант, что на самом деле вы не лучший из командиров.
        Кеннет взглянул на стену за его спиной и нагнал на лицо равнодушия.
        - Боюсь, что не понимаю вас, господин генерал.
        - Я отдал приказ, чтобы пять рот встали на постой вокруг долины и держали глаза открытыми.  - Усмешка сделалась шире.  - Когда я был лейтенантом, мы именно так это и называли. Но к делу. Четыре из этих рот окопались там, где я и приказал им встать. Окружили себя кордоном стражников и собак, жгут костры, орут десять раз в час пароли и отзывы, да так, что слышу их даже я. Зато пятая, похоже, проводит целую ночь в заслуженном отдыхе, тихо и спокойно. Можете это объяснить?
        - Наш лагерь настолько же хорошо охраняется, как и остальные.
        - Я об этом знаю, господин лейтенант. Будь иначе, ваши люди в полной выкладке как раз бежали бы сотню кругов вокруг замка, а сами вы сидели бы в подвале.  - Генерал выпрямился и стряхнул соринку со стола.  - Я послал нескольких доверенных разведчиков, чтобы те вас проверили. И не стройте такого лица, лейтенант, вы не могли их заметить, это ведь наша территория. Полагаю, что в Новом Ревендате вы сумели бы подойти к моим парням, но здесь все тропки и кочки известны именно нам. В любом случае, они весьма удивились. Другие роты отпугивают опасность, вы - подманиваете ее. И что бы вы сделали, когда б убийцы ухватили приманку?
        - Мы бы их убили.
        Кеннет все еще таращился в стену, но чувствовал, как взгляд командующего изучает его лицо.
        - Да. Быстрый и решительный ответ, достойный офицера Стражи.
        Кавер Монель встал и подошел к окну за столом. Развернулся и присел на узкий подоконник.
        - Собственно, я должен бы вас похвалить, когда б не ваши запавшие глаза и вид смертельно уставшего человека. А уставший офицер не в состоянии командовать во время боя. Не сумеет быстро думать и принимать решения. Это плохо. Я уже видел отряды, которые необдуманный или поздно отданный приказ обрекал на резню.
        Лейтенант отвел глаза от стены и поглядел на Черного Капитана, у которого было такое выражение лица, словно он над кем-то удачно подшутил. Не смотрел Кеннету в глаза, что заставляло нервничать еще сильнее. Если кто-то вроде Кавера Монеля не смотрит тебе в глаза, значит, дело плохо.
        - Стоять на страже вместе со своими людьми или ходить с ними в патрули - хорошее дело в спокойных, цивилизованных провинциях, как на западе. Но не здесь и не сейчас. У меня недостаток хороших офицеров.
        Лейтенант, видимо, и вправду был уставшим, поскольку беспокойство его после этих слов только возросло. Велергорф вспоминал Монеля как хладнокровного, твердого, что твой кремень, сукина сына, который орет и ругается на своих людей - когда все в порядке. Зато когда он начинает их хвалить, то все принимаются ходить на цыпочках, словно кто сунул им в портки осиное гнездо. А он, Кеннет-лив-Даравит, только что услышал нечто вроде комплимента. Похоже, Черный Капитан готовится протянуть ему руку, скрыв в ладони отравленную иглу.
        - Я как раз снова перечитывал рапорт полковника Геванра о вашей службе - вас самого и вашей роты. И когда б я не слышал о полковнике по-настоящему хорошего, решил бы, что он меня дурит. Вы знаете, почему так?
        - Нет, господин генерал.
        - Потому что, согласно рапорту, он отослал мне лучший из своих отрядов.
        Проклятие, второй комплимент.
        - Я все еще не понимаю, господин генерал. В Шестом полку есть еще несколько не менее заслуженных рот, а мы в нем - самый молодой отряд.
        - И самый известный. По крайней мере в окрестностях Белендена. Рейды на территорию ахеров, ликвидация группы проклятых чародеев, несколько уничтоженных крупных банд, поимка шпиона, удачный поиск затерявшегося зимой графа Хендера-сед-Фалера - и это во время метели,  - полное уничтожение трехсот людей из банды Навера Та’Клав - даже мы здесь об этом слышали. К тому же - похвальные слова о многих из солдат, право ношения собственного знака и всякое такое. В рапорте ваш командир описывает роту так, словно она - девица на выданье. Такая, не слишком красивая и с маленьким приданым.
        Кеннету потребовалось некоторое время, чтобы понять аллюзию.
        - Господин генерал думает, что он соврал?
        - Офицер Стражи другому офицеру Стражи?  - Усмешка, бродившая по бледным губам командира, стала резче.  - Ни за что. Скажем так: я полагаю, что он несколько приукрашивает.
        Вид генерала вполне соответствовал представлениям о хладнокровных сукиных сынах высшей пробы. Бледная кожа, короткостриженые волосы, гладковыбритое лицо, светло-голубые прищуренные глаза. Потому, когда он улыбался, любому казалось, что он вот-вот получит ножом в живот.
        - Осенью я послал пару человек на запад, чтобы те о вас порасспросили и задали несколько вопросов полковнику Геванру. Ничего особенного: идя вдоль гор, они старались добыть информацию обо всех ротах, которые я получил. В случае шестой они вроде бы подтвердили все, что было в рапорте. Местные все еще вспоминают о вас очень лестно.
        Если эта улыбка была добродушной, то Кеннету и знать не хотелось, какова тогда злобная.
        - Полковник несколько расширил данные, что содержались в официальном рапорте. Выходит, вы вступили в схватку с отрядом из Крысиной Норы.
        - По ошибке, господин генерал. Они нам не открылись. А потом был ночной бой…
        - …в котором всякий, на ком нет плаща,  - враг. Знаю. Но это с их стороны оказалось несколько убитых и раненых. И кто-то в Норе решил на вас отыграться?
        - Так я слышал.
        - Значит, полковник отослал вас сюда, чтобы сохранить роту? Вы знаете эту пословицу: из ручья в реку? Местную. Впрочем, неважно.  - Монель отмахнулся.  - Жаль, что дорогу Крысам не перешло побольше рот.
        - Не понимаю,  - вырвалось у лейтенанта.
        - В минувшее лето по горам прошел приказ: для усиления Восточного Соединения каждый полк должен отослать сюда одну роту. Впрочем, примерно так возникла в свое время и шестая, верно? Клочок бумаги, несколько десяток из разных мест, молодой офицер без своего отряда, печать - и вот у нас уже новая рота. Каких людей вы получили?
        - Лучших.
        О, теперь стало ясно, как выглядит злобная улыбка Черного Капитана. Казалось, даже стены комнаты покрылись инеем.
        - Андан-кейр-Треффер - трижды представлен к званию десятника, два раза разжалован, в том числе за оскорбление офицера. Берф Мавс - подозрение в злоупотреблениях или в краже с полковой кухни. Кейв Кальн - выговор за легкомысленное отношение к подчиненным. Тенх-кеа-Динсах - подозрения в контактах с местными бандами. Малаве Гринцель - выговор за уничтожение имущества в крупных размерах…  - Генерал сделал паузу.  - Мне продолжать? Кроме того, всего на пальцах двух рук можно перечислить тех, у кого за спиной больше десятка лет службы. Вы получили скверный материал и отковали из него прекрасный отряд.
        Еще один комплимент. Похоже, Черный Капитан намеревался отослать шестую на самое дно ада.
        У Андана и вправду был скверный характер, а его прошлый командир оказался просто занудным мудаком. Берф слишком любил своих собак, чтобы позволить им голодать, особенно когда квартирмейстер в его полку экономил на их рационах. Факт, что квартирмейстер позже попал в тюрьму, не повлиял на выговор десятнику. У Тенха было несколько кузенов, чьи другие кузены где-то там разбойничали. Ничего особенного, почти в каждой семье стражника, если покопаться в узах родства, нашелся бы кто-то подобный, однако у парня оказался еще и длинный язык - слишком уж он этим хвастался. Малаве по пьяни упал в колодец, а то, что он там оставил, потребовало его тщательной очистки. И так далее. Если рассматривать каждый случай отдельно, то люди Кеннета выглядели не хуже прочих стражников. Но если собрать все вместе, то Красные Шестерки имели наибольшее число проступков и выговоров в западной части Ансар Киррех. Генерал смотрел на него уже без улыбки.
        - Вы, лейтенант, получили отбросы от остальных рот. Худшие, наиболее вздорные десятки. А теперь скажите, какой материал, по-вашему, получил я?
        Кеннет снова перевел взгляд на стену.
        - Не знаю, господин генерал.
        - Хороший.  - Кеннету не нужно было смотреть, чтобы знать: Кавер Монель снова мерзко ухмыляется.  - Сказать по правде, куда лучший, чем я мог предполагать. Из двадцати трех полков Горной Стражи мне прислали двадцать три роты. В большинстве своем - неполного состава, а потому вместо двух с лишним тысяч человек я получил тысячу пятьсот. Но для Стражи это все равно изрядная сила. Только вот - как в случае с шестой ротой - командиры отрядов, которым приказывали поделиться людьми, выбирали тех, кто почти ничего не стоил. Вздорных, меньше умеющих, свеженабранных и всякое такое. Восьмой полк прислал мне роту, целиком состоящую из одних рекрутов, восьмидесяти трех молокососов, которым, если по уму, еще бы год-другой тренироваться в схватках и стрельбе, прежде чем позволить им выходить в патрули. А командир Восьмого просто собрал всех молокососов из полка, создал из них роту и отправил на восток. Надо бы поговорить с ним при ближайшей возможности.
        Лейтенант услышал шелест бумаг.
        - И все же, несмотря ни на что, и в такой толпе нашлось несколько… и что делать с ними, не понимаю даже я.  - В голосе Черного Капитана невозможно было услышать ничего, кроме настоящей обеспокоенности.  - То есть, лейтенант лив-Даравит, имей я больше времени, мои Ублюдки превратили бы их в солдат высшей пробы, но теперь, когда в горах гибнут люди, к тому же еще и с гостями у меня на шее… Прошу сказать, отчего вы несете стражу вместе с собственным отрядом?  - спросил он внезапно.
        «Прошу». В их разговоре впервые раздалось «прошу». Впервые со времени, как Кеннет попал под командование Черного. Сперва серия комплиментов, а теперь - «прошу». «Похоже, мы покойники»,  - мелькнуло у лейтенанта в голове.
        - Нас всего-то сорок,  - ответил он, осторожно подбирая слова, лишь частично соответствующие правде.  - Когда каждый человек на счету, командир не может занимать привилегированной позиции.
        - Кроме того, командир не засыпает, пока его солдаты не найдут ночлега, первым встает, последним идет спать, не ест, пока его люди голодны,  - и все такое прочее. Я знаю эти правила, лейтенант. Они не приняты в регулярной армии, но ни один офицер Стражи не станет их забывать, если хочет выйти со своими людьми в патруль и вернуться.  - Бумаги зашелестели снова.  - Однако вы расширили эти обычаи, вы стоите на страже, ходите в разведку, идете вперед, когда д?лжно оставаться сзади. С той поры, как вы приняли командование, Шестерки потеряли лишь несколько человек, и мне кажется, что вы стараетесь удержать это положение любой ценой. Даже рискуя собственной жизнью, когда следует рисковать жизнью солдат. Я прав?
        Говоря честно, Кеннет никогда не думал об этом таким вот образом. Он выходил на разведку, лез в опасные места, становился в первых рядах, поскольку ему и в голову не приходило, что все может быть иначе. Считал себя стражником - и только-то.
        - Я не слышу ответа.
        Лейтенант наконец-то взглянул на командира, лишь в последний момент удержавшись, чтобы не дернуть плечами.
        - Потому что я не знаю, что отвечать.
        - Понимаю. И еще: у вас все же слишком мало людей, лейтенант. Честно говоря, я тоже полагаю, что четыре десятка - это не рота. Именно потому я решил дать вам новых людей. Приказ - здесь.  - Кавер Монель помахал листком, который держал в руках.  - Вы, лейтенант, принимаете командование над Конюхами. Тридцать четыре стражника. Удачи вам.

* * *

        Утренние потягушки - очень личностный ритуал, словно, выполняя все эти движения, человек на миг становится жрецом, отдающим уважение Опекунше Снов. Проблема с Дагеной заключалась в том, что в такие моменты она была исключительно верующая и погруженная в ритуал жрица.
        Кайлеан сперва чуть не вылетела из кровати, потом получила локтем в ребра, наконец что-то ударило ее в лицо. И все это под речитатив протяжного «у-у-у-у-у-ух».
        - Погоди,  - пробормотала она, пытаясь завернуться в одеяло.  - Сейчас я найду саблю - тогда и поговорим.
        - Ох, да ладно тебе,  - донеслось из полумрака.  - Мы начинаем еще один чудесный день. Сейчас заявится сюда тот проклятущий Крыс и станет нас учить. И поправлять, и заставлять запоминать множество ненужных вещей. Позволь своей княгине минутку слабости. У-у-у-ух, ну и сон у меня был!
        В последней фразе таилась озорная, чуть мечтательная усмешка. Кайлеан, несмотря ни на что, ощутила любопытство.
        - О нашем Крысе?
        - Ну что ты? О… Впрочем, нет, не скажу.
        - Погоди-ка, ты… проклятие, о, вон она. И вчера я ее хорошенько наточила, точно. Так о ком?
        - Не скажу. А чтобы меня зарубить, тебе пришлось бы выползти из постели. Я себе это представляю.
        И она была права, проклятущее проклятие. Каждое утро вылезать из-под одеяла становилось вызовом. Кайлеан привыкла к ночлегам в самых разных местах: в сараях, конюшнях, на голой земле - и полагала, что знает, как оно - высасывающий любую каплю тепла холод. Однако замок Кехлорен обучил ее новым вещам. Эти стены были стары, стояли без малого четыреста лет, и, пожалуй, ни разу за всю историю их не грели надлежащим образом.
        Для девушек выбрали комнату в одной из внешних приземистых башен, где две стены столетиями ласкали ветер и дождь, и, вероятно, поэтому те переняли часть свойств обоих. Были стены почти все время ледяными и мокрыми, а в одном из углов влага, выступающая ночью, создавала маленькую лужу. Пол на ощупь напоминал замерзший пруд, а с потолка все норовила упасть за шиворот коварная капля. К тому же узкое окно выходило на север, и солнце никогда сюда не заглядывало, а единственным источником света служили несколько свечей и малая лампадка. Никакого камина, никакой печи, даже нет корзины с углями. «Плохая вентиляция»,  - пояснил Эккенхард, когда они попросили его о чем-то таком.
        Через пару дней они всерьез прикидывали, не лучше ли им поселиться в подвале.
        Дагена потянулась снова, опять заехав Кайлеан локтем под ребра. В комнате стояли две узкие кровати, но после первой же ночи девушки сдвинули их и спали вместе, делясь крохами тепла. Стало лучше, только вот утра из-за толчков и борьбы за оба одеяла неизменно раздражали.
        - Так кто встает и зажигает лампу?  - Кайлеан даже голову из-под покрывала не высовывала.
        - Инра-лон-Верис, конечно же,  - раздался из-под стены чужой голос.  - Неприемлемо, чтобы княжна Гее’нера из рода Френвельсов вставала первой, в то время как ее дама-наперсница валяется в постели.
        Одеяла взлетели вверх, прежде чем раздалось слово «княжна», а при слове «наперсница» обе были уже на ногах, одна с саблей, вторая с ножом и браслетом из нескольких связанных камешков в руках. Женщина, сидевшая под стеною, закончила фразу, глядя на два клинка и странно посверкивающий талисман. И даже ухом не повела.
        - Эккенхард предупредил меня, что нечто подобное может произойти, но должна сказать, что вы меня все равно удивили. Ночлеги под голым небом и враги, что могут таиться где-то во тьме, верно, мои дорогие? Несение стражи во вражеских землях, где от вас зависит жизнь товарищей. Оружие всегда под рукою и постоянная готовность, я права?
        Чужачка сидела в кресле с таким достоинством, словно это был трон. Прямая, с седеющими волосами, зачесанными в крохотную гульку, в черном платье, из монотонности которого выбивались лишь белизна воротника и манжет. Ладони она сплела под подбородком. На бледном лице сияли пронзительные черные глаза.
        Кайлеан опустила саблю.
        - И все же ты вошла сюда так, что мы тебя не услышали. Кто ты? Профессиональная наемная убийца?
        Женщина встряхнула головою:
        - Нет, моя дорогая. Я кое-кто более опасный, кое-кто, кто может приблизиться к тебе в любую пору дня и ночи. Кое-кто, кто может тебя одевать и раздевать, дотрагиваться до тебя обнаженной, копаться в белье, проверять письма, дать яд в пище или напитке, выкрасть любой документ, выявить любой секрет. Кое-кто, кого ты не замечаешь, кто движется, словно тень, на самом краю зрения, но всегда под рукою.  - Она улыбнулась неожиданно тепло и открыто.  - Я профессиональная служанка вот уже тридцать лет.
        Она взмахнула рукою в сторону Дагены.
        - Твой нож, сокровище. Не будешь ли столь мила? И то, что держишь в другой руке,  - тоже.
        Дагена поколебалась, но опустила оружие.
        - Хорошо. Придется мне сказать Эккенхарду, что условия, в которые он вас поместил, совершенно неприемлемы: холодно, темно и влажно. Полагаю, именно потому ваша одежда - такова, верно?
        Они переглянулись. Толстые рубахи, шерстяные порты и носки. Что она имеет в виду?
        Одетая в черное женщина сделала движение, словно намереваясь встать,  - и замерла с острием сабли у груди.
        - Ты не представилась… моя дорогая.  - Кайлеан позволила себе иронию, однако для того, чтобы подчеркнуть всю серьезность, чуть шевельнула ладонью.  - Бросаться именем Крысы - маловато. Слишком многие его знают. Ты вошла без приглашения, а у нас, на Востоке, за такое можно получить саблей по лбу. Скажи нам чуть больше, иначе мы свяжем тебя и дождемся нашего опекуна.
        Женщина опустилась в кресло, снова сплела пальцы под подбородком и улыбнулась одними глазами.
        - Полагаю, Эккенхард вас недооценивает.  - Она склонила голову набок, внимательно меряя Кайлеан взглядом.  - Он что-то говорил о двух клушах из провинции, которые отправляются на смерть, но полагаю, что вы не настолько наивны. Я права?
        Сабля легонько уперлась ей в подвздошье.
        - Хорошо.  - Улыбка исчезла из ее глаз.  - Ты - Кайлеан-анн-Алеван, приемная дочь Фургонщиков-верданно, а она - Дагена Оанитер из рода Вегейн, из племени Хеарисов. У обеих вас задание перевоплотиться в княжну Фургонщиков и ее подругу и проникнуть в замок графа Цивраса-дер-Малега. Вашим заданием будет проверить, отчего б?льшая часть исчезновений и убийств в Олекадах случается подле его земель. Ты, дорогое дитя,  - она взглянула на Дагену,  - должна стать варварской княжной, поскольку твоя красота, вполне интересная кстати, подходит к тому, как местные представляют себе такую персону. Кайлеан должна отыгрывать Инру-лон-Верис, меекханку чистой крови, которую княжна наняла как приятельницу и учителя языка. Поскольку последний большой караван должен прибыть лишь через несколько дней, а Фургонщики не согласись бы, чтоб их княжна покинула обоз прежде, чем все будет должным образом приготовлено, у нас есть еще немного времени, чтобы вы выучили свою роль. Я вас убедила?
        - Да.  - Кайлеан убрала саблю.  - Что теперь?
        - Теперь вы вернетесь в постель, пока не озябли окончательно.
        Они уселись на кровати, спрятав замерзшие ноги под одеялами, но все еще держа оружие на виду. Женщина, казалось, не обращала на это внимания.
        - Меня зовут Бесара, и, полагаю, этого вам должно хватить. Можешь называть меня госпожой Бесарой, и с этого момента я буду вашей учительницей этикета. Вы должны узнать его в той степени, чтобы ваша… миссия не завершилась сразу за воротами замка.
        - Но…
        - Тихо! Я говорю - вы слушаете. Это урок первый, и он, собственно, касается тебя, девица Инра. Ты дама, нанятая для сопровождения за деньги. Такие персоны не грубят, не говорят, пока их не спросят, и не бросают мрачных взглядов исподлобья. Так, как сейчас. Сядь прямо!
        Кайлеан подняла голову.
        - Хорошо. Ты должна понять, что это подозрительно, если подруга княжны не будет обладать хотя бы толикой благоразумия. Никто не поверит, что представительнице королевского рода наняли в учителя девицу, взятую прямиком с пастбища. Я не совершу чуда и не превращу тебя в профессиональную даму для сопровождения, говорящую на нескольких языках, играющую на десятке инструментов, цитирующую поэтов и философов. Но я могу приготовить тебя к отыгрышу твоей роли: Инры-лон-Верис, третьей дочери купца, который утратил б?льшую часть богатства, потому что плохо вложил деньги. Оставшихся хватило лишь на приданое старших сестер, у которых уже есть дети. Неожиданно в прошлом году ваш отец умер, и ты осталась одна. Сестры не слишком-то стремились принять тебя под свою крышу, да и ты не торопилась. Вместо этого ты работала как гувернантка, учила детей бывшего соратника отца. Эккенхард вспоминал, что ты умеешь читать и писать. Был прав?
        - Да.
        - Превосходно. Это мелкая подробность, но важная: как дама сопровождения ты должна это уметь. Когда твой работодатель стал уделять тебе больше внимания, чем следовало, ты сбежала и приняла предложение княжны. Фургонщиков ты знаешь достаточно хорошо, поскольку росла поблизости от Манделлена, а отец твой торговал с ними долгие годы. Оттого, когда княжна Гее’нера начала искать новую даму для эскорта, поскольку предыдущая не решилась на путешествие на север, ты согласилась на эту работу. Как сироте без денег тебе нечего терять, а княжна платит достаточно много, чтобы за несколько месяцев ты накопила на приданое. Ты успеваешь или я говорю слишком быстро?
        - Успеваю.  - Кайлеан поерзала на кровати.  - Но зачем это мне?
        - Потому что в замке графа у тебя будет не слишком-то ясный статус. Что-то между служанкой и дамой эскорта. Не исключено, что достаточно много времени ты проведешь вдали от княжны. Я бы предпочла этого избежать, но есть встречи, на которые просто не приглашается никто, кроме аристократии. Тогда у тебя будет оказия покрутиться по замку, а слуги всегда любят сплетни и разговоры. Потому на самом деле,  - взгляд черных глаз сделался предельно серьезен,  - твоя роль сложнее, чем у нее. Фургонщики для здешнего люда абсолютная загадка, банда варваров из восточных степей. Даже во времена, когда караваны верданно еще ездили по Лиферанской возвышенности, с ними не поддерживали близких контактов. Олекады - это истинная пограничная стена. Если Гее’нера внезапно начнет есть, держа ложку пальцами ног, они даже не скривятся, поскольку известно же: все варвары так едят. Но девушка из меекханской семьи - другое дело. Это тебя станут расспрашивать о княжне, причем как слуги, так и благородные. Ты наверняка будешь представлена графу, и не исключено, что он захочет поговорить с тобой лично. Твоя история должна быть
простой, короткой, почти банальной. Но ты должна ее запомнить в самых мельчайших подробностях, поскольку тебе придется повторить ее несколько раз. Каждая ошибка может стать для тебя последней. Вопросы?
        - Почему окрестности Манделлена?
        - Потому что оттуда ты, как я слышала, и происходишь. Это облегчает дело, тебе не придется учить названия всех тех городков и поселков, не придется запоминать новых подробностей. Кроме того, здешние, несмотря ни на что, порой спускаются с гор. Граф посылает людей, чтобы те покупали для него конскую упряжь, кожи или скот, потому что так дешевле, чем пользоваться посредничеством купцов. Племянник графа охотно ездит на юг, чтобы поохотиться в Степи на дрофу, волка и прочих животинок. Существует тень шанса, что он - или кто-то из свиты - видел тебя когда-нибудь в других обстоятельствах. Человеческая память действует избирательно, кто-то может запомнить лицо, но не сообразит, откуда оно ему знакомо. Если ты вспомнишь, что жила в окрестностях Манделлена, сознание этого кого-то,  - Бесара постучала пальцем в висок,  - само подскажет ему остальное. Вспомнит внезапно, что видел тебя на какой-то там улице, где ты ходила с отцом. Так это и работает.
        - А как мы объясним это?
        Кайлеан подняла правую руку, показывая мозоли от тетивы на ладонях.
        - Лук - нисколько не проблема. Даже среди местных девиц это популярное развлечение, а некоторые здесь полагают, что на Востоке любой должен убить как минимум трех се-кохландийцев еще до того, как сядет обедать. Ты училась стрелять смолоду, как и твои сестры, поскольку именно такова жизнь в пограничье. Хуже со шрамами.
        - Шрамами?
        Тонкий палец указал на Дагену.
        - У тебя шрам от сабли на левом плече, нечто, выглядящее как след от стрелы, что прошила тебе лодыжку, и рваный шрам сразу над правым бедром. Она,  - указала на Кайлеан,  - носит шрам на левой руке, на лодыжке нечто, что кажется раной от вил, на спине - два следа в районе правой почки и от длинного, но неглубокого пореза, что идет по левому бедру. Хорошо сросшегося - и даже без швов.
        Минутку они молчали, задумавшись.
        - Вчерашнее купание.  - Дагена оказалась быстрее.  - Тот крысиный помет…
        - Он обещал, что за вами не станет подглядывать ни один мужчина, и он сдержал слово. А благодаря этому вам нынче нет нужды раздеваться, чтобы я могла вас осмотреть.
        Минуту-другую они мерились взглядами, и Кейлеан внезапно поверила, что если бы эта невысокая женщина в скромном платье приказала, то они и вправду стояли бы сейчас с Дагеной голыми, позволяя осматривать себя, словно лошади на торге.
        Потому что так приказал Ласкольник.
        - У вас шрамы как у профессиональных солдат. Для одного-двух еще можно было бы придумать какую-то сказочку: нападение, случившееся давным-давно, или падение с коня прямо на торчащий из ограды гвоздь, однако подобную коллекцию не скроет ни одна правдоподобная история. А потому мы введем верданнский обычай, согласно которому никто, кроме ближайшего окружения, не имеет право увидеть княжну крови без одежды. Не знаю, кто с вами поедет, Эккенхард все еще над этим раздумывает, но наверняка это не будет слишком большой эскорт, а потому графиня предложит вам нескольких служанок в помощь. Держите их на расстоянии, следите, о чем рядом с ними говорите, и не позволяйте им увидеть вас голыми. Купание только вместе с Инрой, под какими-нибудь занавесями. То же самое касается и тебя, хотя здесь такой жесткой приватности не удастся обеспечить настолько просто, а потому тебе придется пользоваться водой исключительно после купания ее княжеского высочества. Понятно?
        Они кивнули.
        - С нынешнего момента мы вводим несколько новых правил. Во-первых, Кайлеан и Дагены не существует. В этой комнате находятся лишь Инра и Гее’нера. Именно так вы должны друг к другу обращаться, и только на эти имена вам следует реагировать. Причем ты, Инра, должна сохранять по отношению к княжне уважительную дистанцию. Это может быть уважение, полное симпатии, но никакого толкания в бок, обзывания и глупых шуточек. Она платит тебе немалые деньги, а если ты потеряешь эту работу, тебе некуда будет идти, ведь ты убогая сирота. Думай таким вот образом, поскольку одна ошибка может все погубить. Помните, зачем вы туда отправляетесь. Если подозрения Крысиной Норы верны, жизнь ваша будет зависеть от единственной гримасы и улыбки. Понимаете?
        «Проклятие,  - Кайлеан поерзала в кровати,  - мы наверняка сильнее ее, и у нас есть оружие, но именно она здесь решает. Это не игра железа и стали, но игра подлости и тайн. Она стиснула кулаки.
        Это не наш мир».
        И кивнула.
        - Во-вторых, отныне вы одеваетесь,  - Бесара очаровательно улыбнулась,  - в соответствующие платья. Вы ведь когда-то ходили в платьях, верно? Нет-нет… это просто шутка, но со штанами и рубахами, пошитыми по мужской моде, покончено. Для тебя, Инра, у меня есть несколько платьев: скромных, но со вкусом, для княжны - несколько традиционных верданнских одеяний, вполне приличных. К тому же чулки, белье, немного косметики. Никаких сабель, ножей и кинжалов.
        - Мне идти с голыми руками на волков?
        - Ты удивишься, детка, сколько оружия может оказаться у скромной дамы эскорта и что можно сделать с человеком при помощи обычного зеркальца из полированной стали. Я покажу вам. В-третьих,  - она энергично хлопнула в ладоши,  - хватит холода и сырости.
        Дверь отворилась, и вошел Эккенхард еще с одним мужчиной. Они тащили подвешенную к палке железную корзину, до краев наполненную крупной галькой. Даже сидя в постели, девушки почувствовали исходящее от нее тепло.
        - Принесут еще одну и станут менять их несколько раз на день. В таких условиях, как здесь, человеку неудобно думать и запоминать важные вещи. А это весьма скверно, я права?
        Обе они поглядели на корзину, на красного от усилия Крысу и широко улыбнулись. Похоже, день закончится получше, чем все остальные до того.
        - Вы несомненно правы, госпожа Бесара.

* * *

        Кей’ла шмыгнула в кусты и припала к земле. Острая горная трава неприятно царапала голые плечи, однако она не обращала на это внимания. Нее’ва была уже близко и в любой момент могла ее заметить. Но она никогда ее не найдет. Никогда, никогда, никогда!
        Кей’ла вжала лицо в мох и задержала дыхание.
        Никогда!
        Сестра вышла из-за дерева, огляделась с несколько ипуганным лицом, открыла рот, но отказалась от мысли звать ее. Нет смысла кричать тому, кто убегает, вопя, что не вернется уже никогда. По крайней мере пока кое-кто не остынет и не захочет сам оказаться найденным.
        Ну и конечно, оставалась еще проблема леса. Деревьев, кустов, зарослей травы, что казались шерстью притаившегося чудовищя, теней, странных шелестов, таинственных отголосков и того, что земля - вместо того чтобы лежать, по заветам богов, плоско - громоздилась все круче, а деревья - благодаря некой магии, не иначе,  - росли вертикально. И проблема того, что она задыхалась, пробежав едва половину мили, поскольку ноги не привыкли взбираться.
        Пугающее место.
        Кей’ла глядела, как Нее’ва минует ее укрытие и идет дальше. Не отозвалась, даже не пошевелилась, хотя и лицо сестры, и вся ее фигура выражали немую просьбу. Найдись, найдись, прошу! Прости меня!
        Нет! Никогда Кей’ла не простит Нее’ве того, что она сказала! Никогда! И никогда не вернется домой!
        Все началось утром. Лагерь все разрастался, новые фургоны беспрерывным потоком въезжали в долину и занимали выделенные им места. Уже возникло восемь больших четырехугольников, и должны были появиться еще два. Сорок тысяч фургонов, наибольшее собрание верданно в истории. «И как бы не последнее»,  - повторял отец, а его хмурое лицо тогда гневно морщилось.
        Кей’ла не слишком-то во всем этом ориентировалась.
        Они должны были ехать на восток, все так говорили, а отправились на север; должны были отобрать у се-кохландийцев земли предков, прекрасную огромную возвышенность, по которой фургоны верданно катались тысячи лет, а въехали между высокими, отвесными, будто стены замка, отрогами, которые, чудилось, готовы были их раздавить. Большие боевые фургоны, непобедимые, казалось бы, в Степи, здесь, перед лицом этих гор, становились вдруг такими… такими хрупкими. Люди в лагерях старались не смотреть на окружающие их вершины, отводили взгляды, сосредоточивая внимание на ближайшем окружении, на домашней работе, уборке, приготовлении пищи, уходе за животными, тренировках. А вечерами, когда солнце пряталось за вершинами гор, быстро запирались в фургонах и отправлялись спать.
        Только не Нее’ва. Средняя сестра вечерами выбиралась на некие тайные встречи, незамеченная, поскольку Ана’ве проводила время в кругу взрослых уже женщин и девиц на выданье, простегивая толстые кожаные маты, которые станут хранить спины и бока лошадей во время битвы, оперяя древки стрел, варя лечебные мази и декокты. Во время этих встреч достойные матроны примечали красоту девиц, их умения в трудах, внешний вид, вежливость и скромность. Хотя отец и крутил носом, повторяя, что старые кобылы смотрят, скорее, на одежду и на то, сколько золота и серебра девушки на себе носят; словно те и так не знали, каково богатство у соседей.
        Но понятно было, что старшая из сестер выставляется на продажу. Число юношей, которые в последнее время приходили к кузнице с какой-то мелочью на перековку, было удивительно велико. Их соседи по лагерю смеялись, что дочка привлекает для Анд’эверса клиентов. И как девица на выданье, спала она теперь в фургоне отца, в специально для нее отведенной части с отдельным выходом.
        А Нее’ва, пользуясь тем, что в спальне фургона они остались вдвоем, вечерами выскальзывала прочь и возвращалась лишь к утру, горячая, раскрасневшаяся и запыхавшаяся. Кей’ла наконец не выдержала и сказала ей, что знает о ее ночных прогулках и что если та не возьмет ее с собою - все расскажет отцу.
        «Ты маленькая шпионка!  - Старшая сестра прошипела это ей в глаза с таким лицом, что та даже подумала, будто Вторая ее ударит.  - Хотела бы я, чтоб умерла ты, а не мама!»
        Тогда Кей’ла выскочила из спальни, выбежала в проход в стене боевых фургонов и помчалась в сторону леса. Шмыгнула между стволами, слыша, как сестра торопится за ней, но это значения не имело.
        Как она могла?! Как могла?!
        Прежде чем Кей’ла пришла в себя, она уже мчалась вверх, лавируя между деревьями, цепляясь за корни и травяные кочки, все выше и выше. Острым стеблем порезала палец, разодрала платье о какую-то ветку, проламываясь сквозь кусты, оставила на них прядку волос. Неважно.
        Как она могла?! Как?!
        Только теперь, лежа на земле - вдыхая запах почвы, мха, мокрой земли, прошлогодней хвои,  - Кей’ла почувствовала, как сотрясают ее рыдания. Нее’ва!
        Как она могла?
        Кей’ла плакала бесшумно, как научилась за долгие месяцы после смерти мамы, словно рядом продолжала чутко спать одна из сестер.
        «Я бы тоже хотела умереть, лишь бы жила мама. Она никогда не вернется! Никогда-преникогда!»
        Из той части леса, где исчезла Нее’ва, внезапно раздался треск веток и словно сдавленный вскрик. Девочка перестала рыдать, вслушиваясь во внезапную тишину. «Сестра наверняка просто оступилась,  - подумала она мстительно,  - ну и пусть. Сейчас пойдет назад, грязная и в подранной одежде. И прекрасно! А когда ее увидит отец, то наверняка накажет!»
        Она вслушивалась, ожидая шагов возвращающейся сестры, неподвижная, словно притаившийся зверек. Ничего. Тишина. Тишина абсолютная, замолчали все птицы и мелкие создания, и даже ветер перестал шелестеть в кронах деревьев. Лес замер.
        Кей’ла поняла, что и сама старается не двигаться и почти не дышит, словно невидимый саван тишины, опустившийся на окрестности, накрепко ее связал. Что-то случилось, что-то плохое, отобравшее голос у всех живых существ. Воображение подсовывало ей картинку сестры, лежащей с разбитой головой в какой-то яме или под корнями, и при виде картинки этой вся злость и гнев куда-то улетучились. Нужно бежать за помощью… Кей’ла вскочила, сделала пару шагов в сторону лагеря и замерла, пораженная мыслью, что уже не сумеет найти это место. Даже если придет с помощью, не отыщет нужного фрагмента леса, деревьев и кустов. Лес везде совершенно одинаков. А Нее’ва будет лежать здесь в какой-то дыре, пока не умрет.
        Как мама.
        Кей’ла глубоко вздохнула, отряхнула одежду и отправилась за сестрою. Крик раздался всего через пару минут, после того как она потеряла сестру из виду, та не могла отойти слишком далеко. Как бы и самой не свалиться в ту же яму. Она прошла сквозь заросли и оказалась на небольшой полянке, посреди которой росла мощная сосна.
        «Это не яма»,  - поняла Кей’ла.
        Было их трое, одетых странно, в капюшонах, что отбрасывали глубокие тени на лица. Один держал Нее’ву за руки, второй сидел на ногах у девушки и водил ладонями по ее телу: груди, животу, шее. Шептал что-то, слишком тихо, чтобы услышать хоть слово. Последний поглядывал на происходящее со стороны: руки сложены на груди, ноги широко расставлены. Именно этот и заметил Кей’лу, не удивился, не крикнул предупредительно, только глаза блеснули из-под капюшона, а сам он сделал короткий жест, и ноги Кей’лы внезапно оторвались от земли, она пролетела по воздуху добрых десять футов и грянулась оземь рядом с сестрой. Что-то свалилось ей на спину, обездвижило.
        Кей’ла смотрела, поскольку только это и могла делать, как тот, что трогал Нее’ву, лезет себе под одежду и вытаскивает нож. Длинный, старый и несомненно острый. Потом он обернулся к предводителю и замер. Кей’ла никогда не видывала настолько никакого, бесцветного лица. Словно что-то смыло с него все цвета. И глаза мертвые, словно у снулой рыбы.
        Внезапно что-то дотронулось до ее шеи. «Нож»,  - поняла она в один пугающе короткий момент. Точно такой же, какой оглаживал кожу ее сестры. «Они нас убьют». Осознание того, что сейчас произойдет, парализовало Кей’лу, словно кружащий по венам яд. Убьют, а потом пойдут себе, словно ничего и не произошло. В серых глазах стоящего под деревом мужчины было ледяное равнодушие. Казалось, ему скучно от того, что он делает и где находится. Кей’ла знала, какое-то шестое чувство подсказывало ей: стоит ему повернуться к ним спиною, и девушки исчезнут из его памяти, словно их никогда и не было. Столь мало они для него значили.
        - Вы мешаете.
        То, что он заговорил, было настолько невероятным, что сперва она даже не поняла, что он сказал, хоть он и пользовался меекханским.
        - Мы близки, а вы мешаете. Он сбежит от нас. Но мы можем сделать выбор. Одна умрет, вторая - нет. Какая?
        Нее’ва задергалась и запищала. Кей’лу охватило парализующее оцепенение. Как это: умрет? Одно дело - предполагать, а другое - услышать приговор, произнесенный равнодушным, бесцветным голосом.
        А потом несколько вещей произошло одновременно.
        Змеиная петля вылетела из кустов, окружавших поляну, упала на шею того, который начал говорить, и потянула его назад. Мужчина даже не охнул, только вздохнул, захрипел, вцепился в передавившую глотку петлю, и тогда что-то выскочило из кустов, высоко, словно выброшенное катапультой, свалилось ему на спину, рвануло когтями - и глотка мужчины превратилась в плюющийся кровью кратер.
        Мужчины, придерживавшие сестер, вскочили и потянулись за оружием. Но создание, их атаковавшее, было уже рядом.
        Тот, что сидел на спине у Кей’лы, внезапно захлебнулся, присвистнул странно, отшатнулся назад. Второй издал сдавленный, полный недоверия стон, что-то выпало из его руки прямо перед лицом Кей’лы - нет, не «что-то»: это была его рука, отрубленная в запястье, пальцы медленно разжимались, выпуская рукоять длинного ножа. Девочка видела все очень отчетливо, ладонь была бледной, с длинными пальцами и аккуратно подрезанными ногтями, детали отпечатывались у нее в сознании, словно ужас фильтровал все происходившее вокруг, она не сумела бы сказать, какого цвета у мужчины штаны и сколько он сделал шагов, но ладонь с аккуратно подрезанными ногтями запомнит до конца жизни. В следующий миг чужак булькнул, схватился второй рукой за шею и исчез в кустах.
        Последний из нападавших отскочил под стоявшее посредине полянки дерево, уперся спиною в его ствол, словно бы уменьшился, сжавшись. В каждой руке он держал по ножу.
        А тот… то, что их атаковало, исчезло. Кей’ла осмелилась поднять голову, осмотреться - ничего. Два трупа, третий из нападавших, вросший в дерево, тишина. Нет, не тишина - шелест слева, потом справа, треск ветки, отзвук разгребаемых листьев. Мужчина под деревом потянулся к капюшону, отбросил его на спину. Были у него светлые, почти бледные глаза, серые, словно пакля, волосы, обычное лицо. Ничего выдающегося. И все же… Кей’ла, может, и прошла бы мимо него на улице, ни разу не оглянувшись, но теперь поняла, что не в состоянии оторвать от него взгляда. В мужчине было что-то нечеловеческое, держащие оружие руки даже не дрогнули, грудь, казалось, не поднималась, глаза не зыркали по сторонам. Он стоял неподвижно, словно опутанный заклинанием, будто трупы, испятнавшие кровью землю, не имели к нему никакого отношения.
        А потом он заговорил, а она не поняла ни слова. Это была короткая фраза, едва пара слов, брошенных равнодушным, как бы скучным тоном, и наверняка не на меекхе. И ни на одном из языков, с которыми Кей’ла сталкивалась, живя в том многоплеменном котле, каким была восточная граница.
        И ответ пришел. Что-то мелькнуло вокруг ствола на высоте шеи мужчины, обернулось вокруг нее, а самого его прижало к дереву. Оба ножа подскочили к петле, острия скользнули под веревку, стараясь ее перерезать, видно было, как человек напрягает мышцы в попытке избежать неизбежного. А веревка внезапно передвинулась вправо-влево, сделалась красной, напившись кровью из перерезанных артерий, и, невзирая на клинок ножа, продолжила пилить дальше.
        Мужчина захрипел, так сильно подался вперед, что оторвал шею от ствола, но через миг уже лишь булькал и трясся, дергаясь и скребя сапогами влажную от крови землю. Оба ножа выпали у него из рук, а сам он повис в полуприседе. А веревка пилила дальше, поскрипывая о шейные позвонки. А потом с влажным чмоканьем один конец ее исчез за деревом, а неудавшийся убийца свалился между корней.
        Наступила тишина.
        Такая, как и меньше четверти часа назад. Ни птица, ни животное не подавали признаков жизни. Лес задержал дыхание.
        Сестры лежали на земле рядом с тремя трупами, от таинственного нападавшего не осталось и следа. И вдруг где-то несмело запела птица, дятел выстучал короткий ритм на коре дерева. Тишина ушла.
        - Нее’ва…
        Сестра взглянула на нее невидяще, глаза были словно блюдца.
        - Кей… Кей, я тебя нашла.
        - Да… нашла… Почему ты шепчешь?
        - А ты?
        - Не знаю… Пойдем в лагерь…
        Они медленно встали, не глядя на трупы, взялись за руки. Ладонь Нее’вы была холодна словно лед.
        - Ты знаешь, в какой стороне лагерь?
        - Достаточно просто идти вниз.
        - Кто…
        - Не знаю, Нее. Но я рада, что он пришел. Пойдем. Пойдем со мной.
        Они зашагали вниз, не оглядываясь. Едва лишь отошли от полянки, а кусты закрыли от них место, где все случилось, ускорили шаг. Однако Кей’ла приостановилась внезапно, обернулась, быстрым жестом прикоснулась к губам и сердцу.
        «Спасибо».



        Глава 2

        Конюхи. Кеннет еще раз взглянул на лица своих десятников и решил, что если и у него было такое же выражение, когда Кавер Монель вручал ему приказ, то он лишь чудом избежал выговора за неуважение к старшему по званию или за несоблюдение субординации. Конюхи - отбросы из отбросов.
        Черный был прав по двум пунктам.
        Во-первых, отряды, которые присылали, чтобы усилить Восточное Соединение, и правда были наименее стоящими изо всех, какие у командиров полков были под рукою. Некоторые ради такого даже создавали роты особого назначения, выбирая по нескольку десятков - а то и по пятку-другому солдат - из подразделений полка и отсылая их на восток. Никто добровольно - и уж тем более ни один нормальный офицер - не лишится лучших людей, не отдаст их под чужое командование. Если бы не та несчастная стычка с Крысами, Шестая наверняка и по сей день оставалась бы в Белендене.
        Но, во-вторых, они, несмотря ни на что, были хорошими солдатами. Может, несколько менее дисциплинированными, более несдержанными на язык или менее опытными, чем в среднем в Горной Страже, но все же - стражниками. Не зря первый контракт со Стражей чаще всего заключали лишь на год. На пробу. Отходив в патрулях год, ты либо оставался на службе, либо становился мертвым. А из тех, кого послали в Олекады, ни один не служил меньше года.
        Конечно, с ними могла быть та же проблема, с которой Кеннет столкнулся в самом начале у своих парней. Обида за то, что их перевели из родного полка на чужую территорию. И все же они знали, что им придется служить под командованием Кавера Монеля - Черного Капитана, в рядах его Ублюдков. Кеннет не раз разговаривал за едой с другими офицерами или сержантами, и ни один из них не кривился, вспоминая о своем переводе. Служба в Олекадах - это была честь.
        И все же в такой массе солдат нашлась горстка, с которой не знал что делать даже Черный. То есть, как он сам признавался, превратил бы их в солдат, имей на то время, но времени у него не было. Вместо этого он решил добавить их к Шестеркам.
        В числе тех тридцати четырех стражников находилась третья десятка из восьмой роты Одиннадцатого полка, потерявшая своего сержанта по дороге на восток. Потерявшая при настолько неясных обстоятельствах, что после трехмесячного расследования дело было отложено незакрытым - случай совершенно беспрецедентный, поскольку такие происшествия Горная Стража расследовала до конца. Но эта десятка ушла в отказ, и никто - даже Крысы - не сумел узнать, как там обстояло дело. У остальных Конюхов было такое количество провинностей и выговоров, что от петли их отделял лишь один косой взгляд на офицера. И большинство совершили эти проступки уже здесь, на месте, в Олекадах. По крайней мере так следовало из документов, которые Кеннет получил в штабе.
        Тридцать четыре человека и ни одного сержанта.
        Андан первым покачал головой.
        - А вы уверены, господин лейтенант, что не плевали ему в суп? А может, там, не знаю… стоптали случайно грядку его любимых настурций?
        Андан пошутил скверно. Но Велергорф все равно хлопнул его по плечу, кривя татуированное лицо.
        - Хорошо. Только вот Черный не любит этих насруций, или как их там. А вот насчет супа я уже не так уверен.
        Сидели в курене прямо на земле. Между ними лежал приказ с печатью Черного и стопка бумаг. Здешняя военная бюрократия не слишком отличалась от подобной в других полках, и всякий вновь прибывший солдат уже был втянут в ее жернова. Чаще всего это означало листок бумаги, где стояли лишь имя, фамилия, звание и короткое изложение прохождения службы. У некоторых из Конюхов карточки были исписаны с двух сторон.
        Кеннет решил, что, прежде чем они отправятся за новыми солдатами, он ознакомит десятников с бумагами. Остальные из роты рассеялись по лагерю, чистя оружие, смазывая экипировку, тренируясь и делая вид, что внезапное собрание командиров их нисколько не интересует.
        - Заткнитесь, это совсем не смешно. Мы хотели усиления - мы его получили. Только вот, проклятие, попалось нам нечто, чего я не пожелал бы злейшему из врагов. А потому - начинайте соображать. Давайте.
        - Вы сказали: «давайте»?  - Берф приподнял брови.
        - Ага.  - Кеннет улыбнулся без тени веселости.  - Как и Черный - мне. Это чтобы вы знали, насколько все плохо. Мы получили тридцать четыре человека, в том числе солдат, подозреваемых в убийстве сержанта, и десяток-полтора таких, кому самое время сесть в темницу. И ни одного десятника. Кто из вас отдаст своих людей заместителю и возьмет над ними контроль?
        Установилась тишина. Вся троица вдруг выказала невероятную заинтересованность чем-то на потолке и на земле.
        - Так я и думал. Придется выбирать сержантов из той компашки, но не раньше чем через несколько дней, когда мы поймем, у кого там есть к тому расположенность. Сперва - коричневый с чернью, чтобы было понятно, кто выше положением.
        Кивки выразили согласие.
        - В соответствии с этим,  - Кеннет ткнул в приказ таким жестом, словно перед ним была коровья лепешка,  - нам нужно принять их до вечера. Еще чуть-чуть времени у нас есть. У кого имеются знакомые в Восьмой?
        - У меня,  - кивнул Андан.  - Двое моих приятелей там служат.
        - Прекрасно. Расспросишь их о той десятке, чей сержант внезапно и таинственно помер.
        - Не помер,  - покачал головой бородатый десятник.  - Всего лишь исчез. Посредине дороги на восток. Ушел в патруль со своими людьми и пропал, а они не смогли объяснить, что с ним случилось. Только это я и знаю.
        - Значит, расспросишь об остальном. Люди не исчезают так просто, а Стража не оставляет своих в горах, не выяснив, что с ними случилось. Здесь - что-то большее. Вархенн, ты поговоришь с кузенами, хочу знать все, сколько удастся, об остальных, эти бумаги выглядят скверно, но ведь не может быть все плохо аж настолько. У некоторых - по десятку лет службы за плечами, их бы давно выбросили или повесили, зарабатывай они выговоры с такой скоростью, как здесь.
        С того времени, как они прибыли в Кехлорен, Велергорф считал своим долгом познакомиться со всеми десятниками, каких он тут встретил, а особенно с теми, что происходили из Бергена. Кузены, как он их называл, принимали его с искренней радостью, а традиционные бергенские развлечения вроде метания топора в цель или бросания пятидесятифунтового камня всегда собирали изрядные толпы болельщиков. Кеннет, лишь разглядывая роты, пришедшие из самых разных полков, разбросанных вдоль всего Большого хребта, заметил, что почти в каждой нашлись солдаты с характерными клановыми татуировками на лицах и тыльной стороне ладоней. «Мы любим познавать мир,  - пробормотал спрошенный об этом Велергорф. И сразу же добавил:  - Если какой юнец что учудит, чаще всего его изгоняют на несколько лет из родных краев. И что ему делать без земли и денег, умея лишь размахивать топором? У него выбор - либо в армию, либо в разбойники. Это уже такая традиция, что идут тогда в Стражу. А потом некоторые остаются навсегда. Как я».
        Кеннет не спросил тогда, что же учудил сам Велергорф. И не имел такового намерения до сих пор. Отвернулся к Берфу.
        - Как собаки?
        - В порядке, господин лейтенант.  - Десятник явно удивился.  - Вся дюжина.
        - Хорошо. Как придут новые, проследи, чтобы псы привыкли к их запаху.
        - Так точно!  - Берф выглядел довольным, с собаками он справлялся без проблем.
        - Пока мы не соорудим новые курени, придется ставить палатки.
        - Они будут нести стражу вместе с нами, господин лейтенант?  - Андан приподнял брови.  - Теперь, когда мы охотимся?
        - Это стражники, как ты и я. И мы либо станем относиться к ним как к стражникам, либо отведем в горы, и с ними произойдет несчастный случай, после которого придется рапортовать о гибели тридцати четырех солдат. Кроме того, наш приказ не отозван: мы сидим здесь и держим глаза открытыми.
        Десятники покивали.
        - Берф, остаешься в лагере, расставь людей, потом вышли несколько патрулей с собаками по окрестностям, к каждой добавь следопыта. Черный хвастался, что его Ублюдки навещали нас ночью. Хочу знать - где и как. Вархен и Андан, поищите информацию о нашем пополнении, я прогляжу оставшиеся бумаги. За три часа перед закатом солнца встретимся снова, расскажете мне, что узнали. А потом пойдем за ними.
        Трое мужчин одновременно отдали честь.
        - За дело.

* * *

        - Спину ровно, длинные, свободные движения, пока не заставляй их ложиться противу их природы. Волосы любят делать это по-своему. Не наклоняйся так сильно, держи дистанцию. Если ты научишься расчесывать княжну, то граф не всунет вам для этого дополнительную служанку. Сколько у него сыновей?
        - Трое: Эвенс, Аэрих и Иврон. Старшие двое - от первой жены, последний - от второй.
        Кайлеан стояла за спиною Дагены и расчесывала ее. У Даг волосы были средней длины, в самый раз для аккуратной косы, и в последние годы она навряд ли укладывала их как-то иначе. Такая прическа хороша при бешеной скачке, при битве или при ночлеге на земле, с седлом под головою. Кайлеан и сама чаще всего довольствовалась такою, поскольку нормально заплетенную косу можно носить хоть и несколько дней. Но, несмотря на такое обращение, волосы Дагены оставались красивыми, смолянисто-черными, крепкими и одновременно шелковистыми на ощупь. В сравнении с ними ее собственные - тонкие, словно бабье лето, и никакие - пробуждали лишь сочуствие.
        - Кто наследует титул?
        - Аэрих, второй из братьев. Первенец потерял ногу. Несчастный случай шесть лет назад, а согласно здешней традиции, кто не может сам пройти милю за тысячу ударов сердца, не может и наследовать.
        - Тысяча ударов сердца или…
        - Четверть часа.
        - Откуда взялся этот обычай?
        Костяной гребень замер на миг, после чего продолжил работу.
        - Не знаю, госпожа Бесара.
        Это была первая вещь, о которой они договорились. Если ты чего-то не знаешь, говоришь об этом сразу, не крутишь и не врешь, чем облегчаешь работу, сказала ей учительница и применяла правило безоговорочно. Тем более что с самого начала пообещала, что за признание в незнании наказания не последует, а за вранье - обязательно. Например, холодная вода для умывания. И отсутствие корзины с горячими камнями.
        Бесара кивнула и пояснила:
        - Когда первый император Фреган-кен-Леов создавал армию, то призвал к оружию всех мужчин в Среднем Меекхане. Но в тяжелую пехоту, элиту, способную противостоять ярости святых легионов Сестер Войны, взял он лишь тех, кто в стофунтовой броне сумеет пробежать милю за четверть часа, или же, согласно здешней мере, за тысячу ударов сердца. Сказал тогда: это наилучшие, наипервейшие из сынов города. Отсюда обычай, что дворянский титул наследует тот из сынов, который сумеет повторить сей поступок. Конечно, если хорошими пехотинцами являются и другие наследники, тогда титул достается первенцу. Не переставай чесать, пусть твои руки запоминают ритм.
        Старшая женщина поднялась с кресла, взяла со стола лампадку и обошла вокруг девушек. Дагена сидела выпрямившись, а традиционная одежда верданнской княжны, состоящая из широкой юбки, блузки, украшенной цветными узорами, и синего корсажа, блеснула золотом и серебром на застежках, пуговицах и бижутерии. Кайлеан не единожды видывала в лагерях верданно девушек, одетых так, особенно тех, кто принадлежал к знатным родам, и без усилия признала себе, что подруга ее в нем выглядит получше многих высокородных Фургонщиц. Самой же ей пришлось довольствоваться скромным зеленым платьем с простым воротом и короткими манжетами. Она получила их несколько, различающихся между собой только цветом от мрачно-коричневого до холодной голубизны. Наверняка чтобы никто не сомневался, кто госпожа, а кто - служанка.
        Бесара довольно кивнула и продолжила:
        - Это информация не из тех, что спасет вашу жизнь, но имеет ключевое значение, если речь идет о понимании местной аристократии. Они - больше меекханцы, чем те, что при императорском дворе. Они культивируют традиции и обычаи, которые в центральных провинциях уже отошли в забытье. И один из этих обычаев лишил первородного сына графа права на титул. Платья, в которых ты будешь ходить, дорогая Инра, выглядят почти так же, как те, что носили лет триста назад. Скромность, простота, никаких корсажей, вышивок или экстравагантных украшений вроде кружевных воротников. Так здесь одеваются даже графини, как пристало дочерям, женам и матерям меекханских воителей, покорителей половины мира.  - Даже если бы от этого зависела ее жизнь, Кайлеан не сумела бы обнаружить в голосе Бесары и следа издевки.  - Все дело в том, что эти наши графы и бароны превратили память о геройствах предков в нечто подобное культу, укрепляющему меекханское право властвовать над другими. И полагают, что так должны думать и все остальные. В замке графа везде висят доспехи, щиты и оружие, а картины изображают исключительно батальные сцены.
Вот только здешнее дворянство, несмотря на то что оно столь предано военным традициям империи, очень редко вступает в армию. У него немного поводов показать себя в битве и здесь, на месте: от востока отделяют отроги Олекад, к западу находится Лав-Онее, спокойная и скучная провинция, северную границу держит Горная Стража. Но было бы неверным не выказывать надлежащего удивления, скажем так, их мужественностью. Понимаете?
        Обе кивнули.
        Подумать только, день едва перевалил за полдень. Способ, которым эта маленькая женщина ими завладела, мог быть прекрасным примером того, как можно в четверть часа лишить кого-то самостоятельности и собственной воли. Госпожа Бесара умела преодолеть все протесты и отрицания, сохраняя каменное лицо, единственным движением брови, что сопровождалось коротким: «Это ваша жизнь, меня там не будет». По ее приказу они то и дело меняли наряды, пока та не решила, что одеты они соответствующе. Отобрала их оружие, до самого последнего ножичка, после чего приказала позабыть, как им владеть. Во время завтрака и обеда они прошли ускоренный курс хороших манер: не держать локти на столе, шумно не глотать, есть маленькими кусочками, не разговаривать с полным ртом, использовать должную ложку к горячему супу, должную - к студню и должную - к десерту.
        А еще абсолютный, полный и безоговорочный запрет рыгать.
        Ну и конечно, все время Бесара не столько говорила, сколько произносила речь, заливая их потоками информации, более или менее существенной, но всегда касающейся местной аристократии. Могла, если ее не прервать, два часа кряду поучать их одновременно, как ходить, сидеть, говорить, держать голову и что в любой из этих ситуаций делать с руками. Собственно, учила она этому Кайлеан, поскольку у Дагены была более простая роль: поулыбаться, состроить положенное выражение лица, повосхищаться мощью и величием графского рода. Ее-то никто не станет допрашивать и ничего у нее выпытывать.
        - Ладно, теперь прическа, этот локон заплести, хорошо, завяжи, заколи. Неплохо, волосы внизу расчеши снова, подбери наверху головы, выше, пусть немного откроют шею. Хорошо, невидимки. Одна здесь, вторая - тут, шпилька для волос, да, эта, с жемчугами, я всегда полагала, что блондинкам не следует носить шпильки с жемчугами, те теряются в светлых локонах, зато тем, у кого такой вот оттенок волос, не подходит ничего другого. Они выглядят словно звезды в ночном небе.
        Кайлеан готова была поспорить, что Дагена слегка зарумянилась.
        Она отступила на пару шагов, и - проклятие - пришлось признать, что Даг выглядит… как истинная княжна. Высоко подобранные волосы обнажили стройную шею, лицо с высокими скулами, маленьким ртом и чуть раскосыми глазами обладало таким чудным выражением наивности и детской мечтательности, что большинство мужчин таращились бы на нее, словно пес на колбасу. Внезапно Кайлеан почувствовала себя раза в два уродливей в этом своем платье и с кое-как уложенной прической.
        - Хорошо.  - Бесара наконец-то казалась довольной.  - Правда, ты можешь выглядеть вдесятеро лучше, но зацикливаться мы не станем. В конце концов, ее княжеское высочество - в пути и не имеет времени на фанаберии. Вечером еще раз потренируешь делать эту прическу. До вашего отъезда несколько дней, полагаю, ты успеешь выучить еще четыре-пять таких. А больше вам и не понадобится.
        Кайлеан подняла руку и - сама этому удивилась - сделала реверанс. Наградой была широкая улыбка.
        - У меня вопрос, госпожа Бесара: отчего не понадобится?
        - А как думаешь, сокровище, сколько времени вы там проведете? Месяц? Два? Полагаешь, что гостеприимство Цивраса-дер-Малега столь велико? Вы там пробудете от пяти до семи дней. Ответ, сколько конкретно, еще не пришел. Двор графа заверил, что он в восторге от каприза княжны, но пока не предоставил предварительного плана визита. Однако я не думаю, что все затянется на срок больше семи дней. И особо не надейтесь на балы и приемы, может, случится одна-две охоты и немного хвастовства богатствами и значимостью. А может, и нет: весна - такое время, когда местные графы и графини склонны следить за работами на своих полях, гнать овец на пастбища и всякое такое. Вы должны все время помнить, что на самом деле это провинциальное дворянство. Здешние земли не слишком-то урожайны, а подаренное императором не приносит большого дохода. В центральных провинциях, в Степях или на далеком Юге умелый купец может с нескольких торговых экспедиций иметь доход больший, чем наш граф со всех своих земель. У дер-Малега на этом серьезный пунктик. Уже давным-давно ни один род из центральных провинций не пытался войти в здешнюю
аристократию, а единственной дочери графа пришлось выходить за местного барона. Это то, о чем не говорят вслух. Что бы они ни говорили официально, их старания хранить чистоту крови - это отчасти вынужденная необходимость. Во всех Олекадах лишь четыре графских рода, и они в родстве уже настолько, что дальнейшие браки между ними станут напоминать кровосмесительные связи. Все они кузены и кузины первой, второй или третьей степени.  - Бесара мило улыбнулась.  - Еще какие-то вопросы?
        И вот так каждый вопрос, пусть даже просто о том, который час, пробуждал настоящее словоизвержение, в результате чего учительница заливала их массой информации. Менее либо более важной, но подаваемой с такой раскованностью, будто она вычитывала ее из книги, а не изымала из закоулков памяти. И все же Кайлеан это достало.
        - Я всего лишь спросила - как долго,  - пробормотала она.  - Я не должна знать все о каждом из местных графов. Я воспитывалась в этих окрестностях. Я знаю, каковы они.
        Ожидала ледяного взгляда и высоко поднятых бровей. Вместо этого Бесара склонила голову к плечу.
        - Эккенхард мне об этом не говорил,  - проворчала она таким тоном, что Кайлеан сразу же сделалось жаль Крысу.  - Это плохо. Могут тебя узнать? Граф или кто-то из его советников?
        Они переглянулись с Дагеной - какими тропками кружат мысли у этой женщины, демоны ее возьми? Сразу, с пол-удара сердца, она поймала самое главное. Она может болтать, словно подвыпившая торговка, но ни на миг не забывает о главной цели их миссии. Кто она, собственно, такая? Ведь даже Эккенхард ее уважает - это сразу видно.
        Кайлеан пожала плечами.
        - Он мог не знать,  - ответила она коротко.  - А я все равно не хочу выслушивать десять тысяч сплетен всякий раз, когда открою рот. И нет, не думаю, чтобы меня могли узнать. Когда мы отсюда выезжали, я была такой вот,  - она изобразила отметку на уровне плеча.  - Маленькой, худой и нищей. Никто меня не признает.
        - У тебя интересный цвет глаз, дитя мое. Зеленый. Это редкость даже среди меекханских девушек. Но, увы, за такое короткое время с этим мы не поделаем ничего. И я вижу, что мы добрались до места, с которого не сдвинемся,  - Бесара снова поджала губы,  - без толики искренности. Хорошо, ваше высочество, Инра, приглашаю вас к столу на ранний ужин.
        Взгляды их задержались на стоящей на столе корзинке.
        - Да, мои дорогие. Сегодня все будет по-другому. Никаких военных рационов в замковой кухне.
        Их учительница разложила на столе белую скатерть, комплект вилок и ложек, расставила несколько тарелочек, хрустальные бокалы. В конце вынула бутылку вина и завернутые в пергамент пирожные.
        - Не поверите, что можно найти в замке вроде этого, если знать, где искать. Садитесь.
        Они сели, странно оробевшие, поскольку на скатерти бросались в глаза шитые шелковые узоры, а ложечки были из натурального серебра. Да и тарелки походили на настоящий императорский фарфор. Казалось, что огни свечей пронзали их насквозь.
        Бесара не выглядела слишком уж этим тронутой. Мигом положила им по несколько кусочков пирожных, налила вина.
        - Попробуйте,  - велела она.
        Пирожные пахли орехами и медом, а вкусны были настолько, что казалось, все ароматы смешивались на языке. Кайлеан проглотила первый кусок и уже подносила ко рту второй.
        - Мм, благодарности повару…
        - Ох, благодарю, я старалась. На этой службе человек всегда учится массе полезных вещей.
        - Значит, все-таки служба. Нора?
        - Конечно. Вот уже тридцать лет.
        - Начинала младенцем?
        Бесара так задрала брови, что Кайлеан почувствовала себя дурочкой.
        - Комплимент должен быть как прикосновение лепестка розы, а не как удар шестопером, дорогая Инра. В этом последнем случае он становится оскорблением, поскольку дает понять, будто ты считаешь, что жертва не сумеет понять намека.
        - Жертва?
        - Комплименты служат соблазнению, подкупу и установлению доверительности. Действуют они словно деньги и драгоценности, ты одариваешь ими людей, чтобы те тебя любили. Плоские же и тривиальные - просто дешевая бижутерия из меди и цветных стекляшек. Потому оценивай своего собеседника по комплиментам, которые он тебе говорит,  - это скажет о нем больше, чем многолетнее с ним знакомство.
        Кайлеан потянулась к бокалу:
        - Я не хотела тебя обидеть.
        - Знаю. Ты попросту неловка. Женщинам сложно говорить добрые слова другим представительницам своего рода. Это естественно.
        - Естественно?
        - Как выглядит княжна Гее’нера?
        Кайлеан окинула взглядом Дагену. В этой чудесной одежде, подчеркивающей талию и бюст, с жемчугами в волосах она выглядела…
        - Неплохо.
        - Видишь? Наша княжна - одна из самых красивых женщин, каких я в жизни видывала… притом когда она румянится, то выглядит еще лучше. А ты говоришь: неплохо. А вот мужчины развили искусство комплиментов, словно охотничьи способности. И некоторые в этом настоящие мастера. И вот если мужчина, который стоит выше тебя, богаче, носит титул или происходит из знатного рода, начинает говорить тебе непритязательные комплименты, это означает, что он относится к тебе легкомысленно или полагает идиоткой. Твое оружие - это как ты выглядишь.
        Кайлеан мелодраматично вздохнула:
        - Я думала, что на сегодня мы покончили с уроками.
        - А мы и закончили. Непросто учить кого-то, у кого все время полный рот, это ведь третий кусочек, верно, княжна?
        - Ммм, да.
        - И второй нашей Инры?
        - Верно.
        - А значит, благодаря этому вы меня не прерываете и слушаете, я права? Положи себе еще порцию, дорогая Инра.
        Дорогая Инра едва сдержалась, чтобы не показать язык, но послушно выполнила сказанное. Потому что Даг уже брала очередную добавку и пирожные исчезали в пугающем темпе.
        - У нас никого нет в замке, многие годы не было никакого смысла размещать там шпионов, и теперь такое отношение нам мстит. Местная традиция такова, что слуги наследуют профессию так же, как аристократия - титулы. Повар - сын, внук и правнук повара, садовник - потомок длинной линии садовников, служанка даже родилась в фартуке. Они все друг друга знают, держатся вместе, и очень непросто ввести к ним новое лицо. Последний шанс у нас был, когда несколько лет назад эпидемия тяжелой простуды выкосила изрядно жителей Олекад и графу пришлось принять нескольких новых людей, поскольку не было никого, кто перенял бы обязанности умерших. Но как я и говорила - мы свой момент упустили. А потому вы будете одни.
        - А вне замка?
        - Даже если бы вне замка стояла армия, это бы вам ничего не дало. Каменная стена умеет отрезать людей не хуже моря. Шансы на бегство? Никаких. Вы должны покинуть замок так, как и въехали в него,  - через ворота. Как княжна Гее’нра и Инра-лон-Верис. Конечно, хорошо, чтобы к тому моменту вы хоть что-нибудь узнали.
        Кайлеан отодвинула тарелку, уперла локти в стол, игнорируя возмущенный взгляд «княжны».
        - Давай начистоту. У Норы есть подозрения? Хоть какие-нибудь?
        Бесара покачала головой:
        - Нет. В том, что происходит, нет и капли смысла. Людей убивают, они исчезают. На карте места исчезновений и смертей укладываются в широкую спираль, центр которой приходится примерно на окрестности Кехлорена или замок графа, в зависимости от того, как читать знаки. А полной картинки у нас нет, поскольку наверняка выявлены не все убийства, в этих горах есть долины, которые только теперь начинают восстанавливать контакты с миром после зимы, к тому же, полагаю, ряд аристократов не сообщают нам о каждом пропавшем человеке. Мы до сих пор не знаем, кто стоит за этими смертями и исчезновениями. Отчего один селянский воз проезжает дорогой в безопасности, а другой, следуя за ним всего лишь в четверти часа, испаряется? Отчего в многолюдном селе кто-то входит в дом и убивает всех, вместе с беременными женщинами и младенцами, а другие семьи оставляет в покое? Отчего убивает гарнизон охранной башни, а одного из часовых выводит и калечит? Отчего бесследно исчезают патрули Горной Стражи? Мы не знаем. Наши просьбы о том, чтобы из других провинций прислали подмогу, получают отказы, а потому нам приходится
справляться с тем, что у нас есть.
        - То есть?
        - Несколько чародеев, в том числе один, который пригождается лишь для передачи приказов, пара десятков шпионов, разбросанных по селам и городкам, два боевых отряда. Обычно такое число людей работает в одном большом городе, но не в целой провинции.
        - Чародеи что-то нашли? Хоть что-то?
        - А вы что-то нашли? Хоть что-то? Искренность за искренность.
        Кайлеан глянула на Дагену. Та лишь приподняла брови.
        - Я не входила в башню,  - пробормотала она.  - А с тем несчастным у меня был лишь короткий контакт, и я больше старалась его поддержать, чем проверить. Может, если бы могла сейчас…
        - Он мертв. Умер вчера, хотя за ним постоянно присматривали. Ослабил путы, во время кормления вырвал у стражников ложку, вложил себе в глазницу и ударил лицом в стол. Умер на месте.  - Старшая женщина впервые потянулась за вином.  - Как видите, отчаявшемуся человеку хватит удара сердца, чтобы расстаться с жизнью. А ты, Инра?
        - Ничего. Я не разбираюсь в аспектах и всяком таком. А ваши чародеи?  - повторила Кайлеан.
        Бокал поднялся вверх. Даже отпивая из него, Бесара не сводила с нее глаз.
        - Аспекты перепутаны. Все. И на местах убийств, и там, где исчезали люди. Этого они никак не могут объяснить - в привычных терминах. Это невозможно пристроить ни к Кругу Венгерисса, ни к Монзельскому Дубу, ни к другим образцам. В этой башне мы нашли следы Зуба, Черного Мха, Масла и Ручья. Эти аспекты лежат на противоположных сторонах Круга, на разных ветвях Дуба. Я не слыхала ни об одном чародее, который владел бы ими одновременно. А если бы это были два или больше магов, чары их друг другу мешали бы, Зуб и Масло не переносят друг друга… Кроме того, наши чародеи утверждают, что эти аспекты, похоже, не использовались, они просто сильно возбуждены. И, как я вижу по вашим физиономиям, вы и понятия не имеете, о чем я говорю.
        Кайлеан послала ей очаровательную улыбку, затрепетала ресницами.
        - Мы - простые девицы из Степей, обученные лишь из лука стрелять и саблей махать. Куда нам до всех тех чародейств, кругов и деревьев! Это меекханские чародеи понапридумывали всякого, что Силу можно поймать в пергаменты, описать, взвесить и измерять. А еще - что, назвав, ее можно взнуздать. А когда эти чародеи встречают на своем пути Пометника, то ссут под себя в страхе, поскольку у них все аспекты перепутываются.
        - Это не Пометники убивают - их смрад несколько другой. Это-то мы умеем распознавать, да и вы тоже, полагаю.
        - Но мы не распознаем то, чего еще в глаза не видывали. Пустые разговоры. Пока что, когда в моем окружении кто-то тянулся к Силе, я не тратила времени на мысли: это аспекты, призвание духов, демонов или всего-то пердеж - я просто прошивала его из лука или убегала. Такая вот судьба.
        Бесара нахмурилась, и Кайлеан поняла, что впервые вывела ее из равновесия.
        - Это не было мило, девочка. Я не люблю безрассудства.
        - А я - пренебрежения. Мы говорили об искренности, а ты рассказываешь нам историю о том, что ты ничего не знаешь, после чего ждешь, что мы выдадим свои секреты.
        - Ты утверждаешь, что мы что-то скрываем?
        - Я это знаю. Ты следишь, чтобы мы ели сколько влезет, и раз за разом доливаешь нам вина, хотя сама - едва отпила несколько глотков. Ты пришла не поговорить - а лишь потянуть нас за язык. Такова уже природа шпиона: воровать чужие тайны, не выдавать собственных. Я права?
        Старшая женщина улыбнулась. Красиво, искренне, открыто.
        - Прекрасно. И подумать только, что Эккенхард утверждает, что вы - обычные глупые прошмандовки, которым только бы постель греть.
        Кайлеан не купилась ни на улыбку, ни на удивление в голосе.
        - А теперь ты пытаешься направить наш гнев на кого-то другого.
        На этот раз Бесара улыбнулась одними глазами.
        - Хорошо… Очень хорошо.  - Она положила себе немаленькую порцию пирожных и долила вина.  - Лучше, чем я полагала. Стало быть, с этого момента - ни слова на тему магии, задания или любых тайн. Пока пирожные не закончатся, станем говорить лишь о мужчинах и о том, отчего они такие глупцы.
        Девушки обменялись взглядами, одновременно отодвинули тарелки и шаловливо улыбнулись.
        - Мы слушаем, госпожа Бесара.

* * *

        - Итак? Что-то еще?  - Кеннет повнимательней поглядел на Андана, который как раз делился информацией, раздобытой у знакомых из восьмой роты.  - Твой земляк ничего больше не сказал? Третья десятка вышла, чтобы найти лучшую дорогу, и через пару дней вернулась, доложив о пропаже сержанта. Восьмая сразу же начала поиски. Искали-искали, но ничего не обнаружили, а потому оставили его в горах и помаршировали дальше? Вот так-то?
        - Вот так-то, господин лейтенант. Восьмая вышла из казарм довольно поздно, приближалась зима, в любой день мог пойти снег и ударить такой мороз, от которого столетние деревья пополам трескаются. У них не было выбора.
        Кеннет почесал нос, потом подбородок, все еще не сводя взгляда с Андана. Что-то в поведанной истории не клеилось.
        - Этого в документах не было. Получается, решение оставить сержанта Стражи в горах - решение командира восьмой… как там его имя?
        - Лейтенант Саленв-лен-Мохенн.
        - И тот лен-Мохенн отправился маршем в Олекады, бросив собственного десятника, может, мертвого, а может, всего лишь раненого, вместо того чтобы прочесать окрестности в радиусе двадцати миль, да?
        - Именно так, господин лейтенант.  - Глаза Андана блеснули.
        - Не нужно такого лица, Андан, просто скажи, демоны тебя подери, отчего на конюшне сидит третья, а не командир роты?
        - Потому что эти парни страшно путались в показаниях, господин лейтенант.  - Бородатый сержант хмуро скривился.  - Сперва твердили, что этот десятник, Аленф Фансох его звали, так вот, что этот Фансох вышел утром осмотреться, вверх по какому-то там ручью, отдав приказ, чтобы они ждали его, и они и вправду ждали чуть ли не до полудня, а потом начали искать, искали весь день, до поздней ночи, а утром следующего дня вернулись к остальному подразделению за помощью.
        - Ага…
        - Уже то, что десятник пошел один, было странно, ну а потом один из третьей проговорился, что вышел тот не утром, а вечером, другой сказал, что не вверх, а вниз по течению, еще один, когда выпил, проболтался, что искали они так сильно, что затоптали все, что могли. Было это настолько странно, что после прибытия лейтенант Саленв-лех-Мохенн отрапортовал обо всем, едва только восьмая добралась до места. Наверняка в какой-то степени от страха за собственную шкуру…
        Кеннет слегка прищурился.
        - Как поднимешься еще на пару званий, Андан, сможешь так вот отзываться об офицерах, понял?
        - Так точно.
        - И не морщись так, а то кажется, будто у тебя запор. Понятно, что все это дело воняет, а командир восьмой должен хоть как-то объяснить, почему не искал своего человека. Вот только если у третьей был целый день, чтобы спрятать тело… Или если у Фансоха имелся в запасе целый день и ночь, чтобы исчезнуть… Его бы и полк не нашел. Крысы их допрашивали?
        - Через месяц. Но говорят, что тогда-то уж их показания были схожими, господин лейтенант.
        - Чудненько, десять человек, повторяющие одно и то же: или у них идеальная память, или они врут, словно кот над сметаной. Вархенн, а ты? Что-то слышал о третьей?
        Десятник кивнул.
        - Чуток. Эргехенн Аленсамн - десятник в восьмой. Он из того же клана, что и моя мать, а потому не может, вернее, не должен бы мне брехать.  - Он подмигнул.  - Тот Фансох был молодым, умелым и задиристым. Эргехенн его любил, говорил - хороший материал для офицера. Якобы сам вызвался отправиться в Олекады. А мог остаться, потому что там у него были жена и дети, а из их полка на восток отправляли только добровольцев или холостых. И третья десятка его любила. Вся восьмая удивилась, когда парни без протестов согласились прервать поиски и отправляться дальше. Это и говорят. Зато я немало узнал об остальных.
        - Остальных?.. А, Конюхах. И что?
        - Почти все попали туда из-за действия одного офицера, молодого полковника Ленвана Омнела из Квартирмейстерского полка. Восьмая тоже потеряла так двоих стражников. Не на каждом рапорте стоит его подпись, потому что порой он велит писать их своим лейтенантам, но это Омнел отослал большинство людей в конюшни.
        Велергорф уселся поудобней, оперся о стену, прикрыл глаза. Ждал.
        - Ладно.  - Кеннет кивнул и обменялся взглядами с оставшимися двумя десятниками. Те понимающе улыбнулись.  - Чудесная работа, Вархенн. А ты, Берф? Нашел место, где разведчики Черного к нам подходили?
        Берф кивнул.
        - Так точно, господин лейтенант. Вернее, Волк и Азгер его нашли.  - Берф глянул искоса на Велергорфа, ухмыльнулся криво и продолжил:  - На краю леса, в каких-то ста шагах от нас и чуть вверх по ручью. Эти Ублюдки хороши, оставили не много следов, но, наверное, им было лениво.
        - Потому что?
        Кеннет не спускал глаз со старого десятника, Андан - так тот просто откровенно щерился.
        - Потому что уже несколько дней они пользуются одними и теми же схронами. Впрочем, это лучшие и безопаснейшие места в окрестностях, но все же они… как бы это сказать… отнеслись к нам несерьезно.
        Лейтенант кивнул.
        - Парни что-то с этим сделали?
        - Азгер уверил меня, что - да. Вы хотите знать, что именно, господин лейтенант?
        - А мне нужно?
        - Э…
        - Мне тоже так кажется. Офицер не должен заниматься каждым из дел, потому что не будет тогда времени на сон. Ну ладно, пошли в конюшни.
        Велергорф шевельнулся, явно обеспокоенный, открыл глаза.
        - Я кое-что вспомнил, господин лейтенант…
        - Вархенн, если ты вспомнил это только сейчас, то, скорее всего, это совершенно неважно. Разве что память твоя начинает давать сбои. Но в твоем возрасте…
        Татуированный десятник повел взглядом по лицам, в глазах его блеснуло веселье.
        - Хорошо, господин лейтенант. Не знаю, важно ли это, но несколько офицеров из вновь прибывших рот уже жаловались на того Омнела. У него есть доступ к бумагам, которые каждая рота принесла с собой, и, кажется, новички ему не по вкусу. Сперва он попросту цеплялся, устраивал скандалы и отсылал солдат к командирам - с наказанием. А потом вошел во вкус, ему уже не хватало направить дело непосредственному начальнику - сам принялся назначать наказания, а когда те накапливались, отсылал людей на конюшни как непригодных к использованию и норовистых. Особенно донимает он тех, кто, как говорится, имеет тяжелое прошлое. Я знаю по крайней мере четырех солдат, которые попали на конюшню из-за того, что не отдали честь старшему по званию.
        - Это ведь не такое уж и нарушение, Вархенн.
        - Особенно если офицер проходит в тридцати шагах от тебя, а ты стоишь к нему спиною и его не видишь. Или если офицер внезапно устраивает досмотр и отправляет тебя на конюшню за нечищеные сапоги, хотя они не в худшем состоянии, чем сапоги остальных. Он, кажется, и правда выбирает тех, у кого бывали проблемы. До того дошло, что прибывшие с запада роты бегут от людей Квартирмейстерства как от огня, потому что молодой полковник и его лейтенанты нашли, похоже, неплохое развлечение. Они не любят новичков и показывают им, кто здесь главный.
        - Черный не вмешивался?
        - А на каком основании, господин лейтенант? На бумаге все в наилучшем виде. Отсутствие уважения, отсутствие заботы об обмундировании, недолжное обращение к старшему по званию и всякое такое же. Если бы мы не проводили б?льшую часть времени вне крепости, к нам бы он тоже наверняка прицепился.
        - Что-то еще?
        Велергорф глянул на него, прищурившись.
        - Да. Оружие. Он приказал всем им сдать оружие, даже ножи и стилеты. И доспехи, щиты и шлемы. Стражники без оружия… некоторые предпочли бы отрезать себе что-нибудь важное. Если бы я вырос на пару званий, то сказал бы, что думаю, однако сейчас не могу позволить себе замечание, что тот молодой полковник - кусок дерьма, который свил себе теплое гнездышко в Квартирмейстерстве и развлекается властью и тем, что ломает людей.
        Кеннет вздохнул и прикрыл глаза.
        - Значит, стоит радоваться, что ты, скажем, не полковник, Вархенн. А еще раз позволишь себе не говорить такие вот замечания, так побежишь три раза вокруг долины в полной выкладке. С грузом припасов на десять дней. Мы друг друга поняли?
        - Так точно.
        - Конечно же, думать можешь что пожелаешь. А теперь - пойдем за остальной… ротой. Берф, ты тут займешься тем, о чем я не должен знать, и присмотришь за порядком. А… и приготовь место для палаток, курени новички поставят себе утром.
        - Слушаюсь.



        Глава 3

        Главный из складов замка находился в западном крыле. Несколько длинных строений с узкими окнами и дверями образовывали истинную крепость в крепости, теоретически - последнюю точку обороны, захвати враг стену. Учитывая, что там находилась масса оружия, еды, воды и запасов лекарств, в складах и вправду можно было продержаться много дней.
        Кеннет вместе с десятниками вошел в главное помещение, где за большим столом сидел молодой лейтенант. Тот не носил плаща - лишь кожаную куртку с узкой полосой на манжетах и с головой вессирской овчарки, вытисненной на груди. Морду пса пересекали два черных шрама. Символ Ублюдков Черного.
        При виде входящих офицер лишь кивнул, ожидая, пока ему отдадут честь. У Кеннета с лейтенантом было одно звание, но именно тот находился у себя. Кеннет выпрямился и приложил правый кулак к левой стороне груди. Ублюдок легко улыбнулся и, не отрывая задницы от кресла, выполнил некую пародию на приветствие.
        - Слушаю, лейтенант?
        - Кеннет-лив-Даравит, шестая рота Шестого полка. Пришел за оружием и вещами этих солдат.
        Он положил на стол список с фамилиями. Квартирмейстер даже не взглянул на листок, а лишь вынул из ящичка несколько перьев и принялся ревностно их очинять.
        - Конюхи, верно?  - обронил он, не поднимая взгляда.  - Старик, должно быть, пребывал в мерзком настроении, если уж их вам отдал. Увы, ничего не могу вам выдать.
        - Почему?
        - Согласно правилам Восточного Соединения, оружие и личные вещи может получить лишь солдат, которому те принадлежат. Им нужно прийти сюда лично. Иначе никак.
        Маленький ножичек поблескивал, кусочки пера падали на стол. Минуту стояла тишина, но наконец офицер прервал свое развлечение и поднял голову. Улыбнулся вежливо, вопросительно приподнимая брови:
        - Что-то еще, лейтенант?
        Кеннет медленно набрал воздух, настолько же медленно его выпустил.
        - Где сложено их оружие?  - спросил он тихо.  - Чтобы после не оказалось, что это не тот склад, а я беспокою вас без причины.
        - О, оно у нас.  - Очиненное перо указало на дверь слева от стола.  - Хотите взглянуть? Нет, нет такой необходимости. Последняя полка, на самом верху, чтобы крысы не добрались до кожаных частей. Не то чтобы те здесь были, но осторожность не повредит. Как только Конюхи тут появятся, я выдам все мгновенно.
        Они вышли на подворье, сперва лейтенант, потом оба десятника. Велергорф и Андан благоразумно молчали.
        - Вархен!  - Кеннет удивился, что может так рычать.
        - Так точно!
        - Когда закрывается этот склад?
        - Где-то через час, господин лейтенант!
        Над крепостью разнесся гудящей медью звук колокола.
        - Ровно через час,  - поправил себя десятник.
        - Этот уродец не представился, вы заметили?
        - Да.
        - А значит, через час мы застанем закрытые двери и придется искать неизвестно кого в казармах Ублюдков?
        - Так оно выглядит, господин лейтенант.
        - И это - несмотря на то что они знали, что Конюхи должны сегодня к нам присоединиться…
        Минуту они маршировали быстрым шагом.
        - Отчего молчишь?
        - Сержантский опыт, господин лейтенант. Если человек хочет сохранить голову на плечах, ему надо понимать, когда держать рот на замке. Особенно когда он думает об офицерах Квартирмейстерства. Только вот… пример-то идет сверху, господин лейтенант.
        Кеннет притормозил, расслабился, разжал стиснутые кулаки. Оглянулся через плечо и жестом подозвал десятников поближе:
        - Андан, действительно существует устав Восточного Соединения?
        - Да, господин лейтенант. Ублюдки имеют несколько собственных привилегий.
        - А стоят ли их права выше устава Стражи?
        - Нет. Такого не может быть.
        Лейтенант кивнул и указал на приземистые конюшни.
        - Ладно. Пока сидите тихо, и давайте устроим смотр этому нашему… пополнению.
        Конюшни были построены под самой стеной. В Кехлорене всегда находилось с тридцать голов лошадей, поскольку крепость, хотя и находившаяся посреди Олекад, соединялась с сетью имперских дорог, а там кони выигрывали по сравнению с пешими. Кроме того, сама долина, охраняемая твердыней, была довольно велика, а потому возможность быстро отослать людей на противоположный ее конец приходилась кстати.
        Кеннет знал, что б?льшая часть здешних животных принадлежит к породе анвер, полукровок тягловых коней, привычных на равнинах, и горных пони, которых использовали на Севере веками. От коней из долин анверы унаследовали рост и выносливость, а от своих горных предков - густую шерсть, длинные гривы и устойчивость к холоду и невзгодам. И упрямство, приводившее к тому, что горцы чувствовали их родственными душами. Это была единственная порода лошадей, которую вессирийцы искренне любили.
        И все же животным пришлось потесниться в конюшнях, уступая место людям. Когда открылись ворота, большинство стражников сидели или лежали в пустых загонах, уже устроившись на отдых. При виде входящих солдаты приподняли головы, глядя на прибывших с неприязнью, после чего начали неторопливо, словно неся на спине стофунтовую тяжесть, подниматься.
        Кеннет стоял у входа и ждал, пока все встанут. Понятное дело, ни одна ладонь даже не трепыхнулась в салюте, и он услышал, как за его спиной Андан набирает в грудь воздух. Оборвал его взмахом руки, глядя лишь на Конюхов. Не было нужды спрашивать, сообщил ли им кто-нибудь, что их переводят в новый отряд, поскольку одетыми здесь были лишь несколько человек.
        - Кто за вами присматривает, стражники?  - бросил он вместо вступления.
        Минуту стояла тишина.
        - Как отданные на работы по крепости, мы подчиняемся Квартирмейстерству,  - раздалось из тени.
        - Выйди, солдат.
        В проходе между загонами показался низкий, но сложенный будто бык стражник. В движениях его и взгляде было нечто, говорившее: он словно готовый к выстрелу арбалет.
        - Имя и фамилия, стражник.
        - Фенло Нур.
        - Третья десятка восьмой, верно?
        Кивок, взгляд исподлобья.
        - Лейтенант лив-Даравит, шестая рота Шестого полка из Белендена. Отныне - ваша новая рота. Может, тебе кажется, что ты - на самом дне, но если ты еще раз забудешь о приветствии старшего по званию, то, я уверяю, станешь тосковать по конюшне. То же самое касается и остальных. Понятно?
        Несколько десятков ладоней взметнулось в салюте. Одни быстрее, другие - медленнее. Кеннет кивнул и отдал честь, меряя людей взглядом. Молодые и старые, со шрамами, и совершеннейшие молокососы. И бунт в глазах каждого. Это хорошо. Их не сломили.
        Кеннет почувствовал, как стоящий за его спиной Андан беспокойно переступает с ноги на ногу.
        - Сейчас минует первая четверть, господин лейтенант.
        - Знаю. Мы успеем, уверяю тебя.
        Должно быть, что-то слышалось в его тоне, поскольку десятник отступил на шаг и замолчал.
        - Скверно выглядите.  - Кеннет покивал.  - Полагаю, это результат духоты, но свежий воздух наверняка поправит ваше здоровье. Через час вы будете вне крепости, в лагере роты. Поскольку у Квартирмейстерства масса обязанностей, оно, полагаю, просто позабыло вам об этом сообщить, не говоря уже о том, чтобы выдать оружие и вещи. К счастью, один славный лейтенант пообещал, что все для вас приготовит. Собираться!
        В конюшне началась суета. Это не было еще привычное военное движение, как у сработавшегося подразделения, но в несколько минут все оказались собраны и готовы в дорогу.
        - Третья, выходим!
        Несколько солдат выступили вперед, Фенло Нур поколебался, потом встал во главе. Кеннет кивнул: согласно рапорту, Нур был правой рукою исчезнувшего десятника.
        - Вы идете первыми. Остальные - ты, ты, вы четверо и те вон - за ними. Потом вы…
        Построить отряд в такой-сякой строй заняло несколько минут, и только теперь лейтенант заметил, чего не хватает.
        - Где ваши плащи?
        Солдаты молчали, некоторые опустили взгляд.
        - Нур?
        Мощный стражник поглядел на него с вызовом:
        - Сегодня приказали их снять. Так, как раньше - оружие.
        - Сегодня?
        - Да.
        - Понимаю. Видишь ту веревку? Бери ее с собой.
        Поворачиваясь, Кеннет поймал взгляд Велергорфа. Старый десятник сохранял каменное лицо, но глаза его напоминали кусочки льда.
        Дойти до склада заняло несколько минут, и к этому времени Кеннет был уверен, что любой, кто их видел, следит за ними с изрядным весельем. Если Квартирмейстерство желало развлечься за счет Конюхов и его роты, то наверняка постаралось, чтобы все остальные об этом знали.
        В комнате за столом сидел тот же офицер, и, судя по кучке лежащих перед ним очиненных перьев, намеревался он в ближайшее время накропать восьмитомный эпос о войне с кочевниками. Кеннет остановился перед ним, отдал честь.
        - Шестая рота за оружием и вещами для тридцати четырех человек.
        Лейтенант из Квартирмейстерства поднял голову, смерил взглядом его и стоящих за дверью солдат, потом спокойно вынул из-под стола маленькую клепсидру.
        - Четвертьчасовка, лейтенант. С момента вашего ухода я переворачивал ее уже дважды, через миг-другой - переверну в третий. Тогда у вас останется четверть часа, чтобы решить все вопросы, а этого времени слишком мало. Лучше всего будет, если вы придете завтра, где-то после полудня, хорошо? Не скажу точно, когда именно, но уж как-нибудь мы это решим. Эй!  - Он вскочил со стула.  - Что ты делаешь?
        Кеннет же как раз подходил к дверям, за которыми, похоже, был склад. Внутри находилось восемь высоких полок, ничего особенного, несколько досок и стоек, сколоченных так, чтобы на них разместить порядком тяжелые вещи, а на каждой полке - связки стрел, дротики, копья, сундуки и ящики. Последняя полка тонула в тени, на ее верху, в добрых десяти футах над землею, виднелись большие узлы.
        - Это - наши вещи?  - спросил он спокойно, а офицер Квартирмейстерства выполнил такое движение, словно хотел вылезти из-за стола, но в последний миг отказался от этой мысли.
        - Да.
        - Где лестница?
        На лице чиновника появилась улыбка.
        - Увы, ее нет. Как раз забрали ремонтировать.  - Улыбка сделалась шире.  - Но завтра, полагаю, она будет у меня. Наверняка. А сегодня, думаю, не смогу вам помочь.
        Кеннет отступил от двери, выпрямился, стряхнул пылинку с плаща.
        - Нет ли возможности задержать закрытие склада?
        - Никаких.  - Офицер перевернул клепсидру и с театрально обеспокоенной физиономией указал на вытекающий песок.  - Не знаю, как оно в Белендене или в других местах на западе гор, но здесь мы придерживаемся устава. Через четверть часа закрываемся.
        - Понимаю. Однако прошу поверить, лейтенант без фамилии, что в Белендене мы тоже придерживаемся устава. Нур!
        В дверях показался мощный стражник, неся на плече моток веревки.
        - Последняя полка. Привяжи веревку к ножке, в самом низу. Второй конец подать за дверь.  - Кеннет отдавал приказы, не спуская взгляда с квартирмейстера. У того на лице было такое выражение, словно он очутился в каком-то странном сне.  - Чего ждете? Хватайте веревку и тяните! На три. Раз. Два. Три!
        Рывок был сильным, раздался треск ломающегося дерева, последняя полка задрожала и наклонилась. Офицер Ублюдков заморгал, как будто только теперь поверил, что все происходит на самом деле.
        - Еще! Раз. Два. Три!
        Веревка застонала, а потом ослабла, а изнутри склада донесся приглушенный грохот.
        Кеннет даже не оглянулся, чтобы проверить, что они натворили.
        - Стражники, у вас меньше четверти часа, чтобы подобрать свои вещи,  - бросил он в сторону дверей.  - Если все тут сложено согласно уставу, я не сомневаюсь, что ваше оружие, плащи, палатки и сумки были упакованы отдельно и надлежащим образом описаны, а значит, достаточно найти соответствующий сверток. Чтобы избежать столпотворения, десятники Вархенн Велергорф и Андан-кейр-Треффер станут вам их подавать.  - Он взглянул на сержантов - пришлось признать, что они хороши: ни у одного и мускул не дрогнул.  - Двигаться!
        Он подошел к столу и внимательно посмотрел на клепсидру. Маленькая игрушка из хрусталя и меди с песком, окрашенным ремесленником в темно-зеленый цвет. Наверняка стоила она с его месячное жалованье. Он поднял взгляд и посмотрел прямо в глаза квартирмейстеру, который словно сделался меньше ростом.
        - Да, господин лейтенант, вы здесь один среди почти четырех десятков безумцев, у многих за спиной - даже преступления. Но они не сражаются этим.  - Кеннет ткнул в клепсидру, и та заколебалась опасно, чуть не упав со стола.  - Они сражаются оружием, которое было у них отобрано. И как раз должны выйти за стены на боевое задание, поскольку шестая, о чем вы забыли, разбила лагерь снаружи и ждет нападения. Десятник Велергорф, как продвигается?
        - Уже пятнадцать, господин лейтенант, все чудесно упаковано, как вы и говорили.
        - Прекрасно. Осталось ведь еще больше половины клепсидры, я прав?
        Осторожный кивок вполне сошел за ответ.
        - А потому можете не переживать, что мы не успеем. Поскольку я не представляю себе офицера Стражи, у которого бы не болело сердце за других стражников. Конечно, как квартирмейстеру вам придется привести склад в порядок, поскольку, увы, этот способ изъятия вещей несколько… Десятник Велергорф, сколько полок рухнуло?
        - Всего три, господин лейтенант.
        - Всего три. Это не должно занять времени больше, чем половина ночи. Конечно, на будущее я советую вам иметь запасную лестницу и не сосредотачиваться так на песочных часах.  - Он ткнул в игрушку снова и с задумчивым лицом глядел, как она колышется в пальце от края стола.  - У вас есть много отточенных перьев, как вижу.
        - Д-д… да.
        - Прекрасно. Вархенн?
        - Еще десять свертков, господин лейтенант.  - Изнутри склада снова раздался грохот.  - Четвертая полка упала, господин лейтенант.
        - Кто-нибудь ранен?
        - К счастью, нет, господин лейтенант. Просто пришлось посильнее дернуть и…
        - Можете не объяснять, десятник. Лейтенант… а как, собственно, ваша фамилия?
        Квартирмейстер смотрел на него взглядом человека, лицом к лицу столкнувшегося с настоящим безумцем.
        - Гевсун.
        - Лейтенант Гевсун наверняка оценит твое беспокойство, поскольку ты же слышал, для него оказалось чрезвычайно важным время, вот мы и стараемся забрать наши вещи, пока весь песок не пересыпался.  - Кеннет послал через стол ободряющую улыбку, а офицер Ублюдков чуть отодвинулся.  - Так о чем это мы? Ах, о перьях. Полагаю, какие-нибудь чернила у вас найдутся? Если нет, нам придется сделать то, что мы обычно в подобных случаях делаем в Белендене.
        Рука Гевсуна исчезла под столом и мгновенно поставила на стол небольшую чернильницу. Кеннет внимательно выбрал одно из приготовленных перьев и постучал им о горлышко сосуда.
        - Как командир роты я, полагаю, могу подписаться под списком взятого снаряжения, верно? Я никогда не был слишком хорош в уставе.
        - Можете, лейтенант.
        - Чудесно. Десятник Велергорф?
        - Последние три мешка, господин лейтенант.
        - Чудесно.
        Кеннет оглянулся через плечо, туда, где группа его солдат стояла, прижимая к себе бесформенные мешки из грубого полотна. Большинство таращились на него взглядами, что мало отличались от взгляда квартирмейстера, а некоторые наверняка бы охотно вернулись в конюшню. «Черный был прав,  - подумал он с легкой усмешкой,  - я слишком много на себя беру, слишком мало сплю и вообще почти не отдыхаю, раз так, то меня запросто можно вывести из себя, а в результате - одни проблемы. Как с теми Крысами, которых я велел оставить посреди озера. Некоторые называют такое талантом создавать себе врагов».
        Велергорф вышел из склада, держа последние мешки.
        - Хорошо.  - Кеннет взглянул на квартирмейстера.  - Так где мне подписать?

* * *

        Они покинули склад в молчании. Кеннет остановил отряд поднятой рукою и медленно повернулся к солдатам. Те смотрели на него со смесью интереса и удивления. Как на некое экзотическое создание.
        - Доспехи,  - обронил он.  - Вы не покинете крепость словно банда пастухов.
        Они надевали кожаные поддоспешники, разного размера кольчуги, ламелярии. Шлемы. Он оценивал их прежде всего по панцирям. Те, в ламеляриях и тяжелых кольчугах,  - наверняка убивающие в первом ряду, не следопыты или разведчики, но неоценимы, когда нужно ворваться в укрепленный дом или сломать строй врага. Это, впрочем, было видно и по их оружию: тяжелым мечам, бердышам и моргенштернам. По тесакам шириной с мужскую ладонь - для схватки в ближнем бою.
        Легкий доспех преимущественно носили стражники, привыкшие полагаться на скрытый шаг и быстрые стрелы, посланные в противника из засады. Легенда Горной Стражи времен войны с империей гласила, что тактика «стреляй и беги» приводила в ярость всех меекханских генералов. Но, сколько бы ни говорили о бесчестной войне, каждая рота как минимум на четверть состояла из прекрасных стрелков, которые, если речь шла о терпении и меткости, могли бы соревноваться с лучшими из браконьеров. Здесь были как минимум десяток таких следопытов: легкие панцири, легкие шлемы, арбалеты, выглядящие словно оружие наемных убийц из отрядов Крысиной Норы, из благородного оружия носили они лишь корды или два полумеча. Остальные солдаты использовали вооружение потяжелее: примерно такое, как сам лейтенант,  - кольчуга, шлем, меч или топор, порой щит и арбалет. Основа любой роты.
        Он отыскал Фенло Нура. Кеннета поразила кожаная куртка, покрытая пятнами разного оттенка коричневого, замаскированный кусочками материи арбалет, два колчана для стрел и несколько длинных ножей для комплекта. А ведь он готов был поспорить, что именно этот солдат станет носить тяжелый панцирь и двусечный топор. Нужно держать с ним ухо востро. Несмотря на первое впечатление, Нур был не холериком, что бросается в бой с пеной на губах, но хладнокровным сукиным сыном, что может часами таиться в засаде, чтобы после убить одной стрелою. Чудесное приобретение, если завоевать его доверие.
        - Плащи,  - обронил лейтенант следующий приказ, зная, что сейчас множество глаз в крепости следит за ними.
        Они надели плащи - быстрее или медленнее. Старательно или абы как. Но надели все.
        Кеннет повел взглядом по знакам, вышитым на материале. Рота, полк, рота, полк… разный размер и форма цифр, разные истории, по крайней мере восемь разных отрядов. Сделать сплоченную роту из четырех десятков ему удалось за два года. Сколько времени это займет теперь?
        - Сегодня мы идем в окрестности Кехлорена, вы станете нести стражу и будете наготове, как и прочие. А если кто-то окажется настолько глуп, чтобы на нас напасть, вам придется сражаться, как и остальным.
        Солдаты глядели прямо на него, некоторые даже с чем-то вроде симпатии. Однако б?льшая часть взглядов была показательно равнодушной. Он оценил их, они оценили его, искали слабые точки, черты характера. Возможно, некоторым понравилось его представление у квартирмейстера, но наверняка не тем, кто постарше. А несколько здесь были в возрасте Велергорфа.
        - Завтра утром вы отпорете номера старых рот и вышьете себе такие.  - Он указал на свой плащ.  - Две шестерки, та, что слева,  - наполовину выше первой.
        Как и полагал, почти все лица окаменели. Он уже это проходил - пару лет назад.
        - Проверю лично. Можете не носить плащи с этим номером, разве что я или ваш десятник отдаст другой приказ, но номер должен быть нашим. И вышитым красной нитью.
        - Красные Шестерки, да?
        Нур, конечно же.
        - Да, стражник, Красные Шестерки. Некоторые, возможно, о нас слышали, другие - нет. Те, кто слышал, могут понарассказывать всяких сказочек остальным. Важно то, что рота сделает, а не то, что сделала. А отныне…  - Кеннет заглянул Нуру прямо в глаза и нашел там то, на что он и надеялся. Несмотря на агрессивный тон и гневно сжатые кулаки - холод и спокойствие.  - Отныне вы - ее часть.
        Ему захотелось откусить свой язык. Такие разговоры хороши в героических эпосах, а не когда он стоит перед группкой циничных, битых судьбою забияк.
        - Вы уже меня оценили,  - продолжил он.  - Молодой, глупый, немного безумный и рыжий. И командиры его не любят, раз уж передали ему нас. А теперь я стану оценивать вас. Понятно?
        - Так точно!
        Он отсалютовал, получил ответные салюты и направился к выходу. За ним топало пополнение шестой роты.

* * *

        Это утро было другим. Двери ударили в стену так, что чуть не слетели с петель, и внутрь вошла Бесара.
        Кайлеан перестала расчесывать волосы Дагены.
        После исключительно скверной ночи была она злой и невыспавшейся. Их учительница заставила ее надеть соответствующую «ночную одежду», то есть длинную, до пят рубаху, накрахмаленную так, что в ней с трудом можно было двигаться. «Меекханская дама эскорта никогда не пойдет спать в чем-то другом»,  - пояснила Бесара коротко. Материал одежды был жестким, а оборки у шеи и на запястьях - раздражали. К тому же всю ночь рубаха задиралась так высоко, что начинали мерзнуть ноги. Конечно, Даг, как верданнская княжна, могла спать в чем захочет. Ближе к полуночи Кайлеан была готова ее убить, слыша спокойное похрапывание. Потому с мстительным удовлетворением разбудила ее за час до рассвета и устроила «княжне» утренний туалет.
        - Ой-ой,  - проворчала Кайлеан, когда с косяка двери посыпалась замазка.  - Или это новое испытание? Я сейчас должна пискнуть как девчонка и потерять сознание со страха?
        Дальнейшие злобные слова застряли у нее в глотке. Бесара выглядела как пять футов и четыре дюйма ярости. Конечно же, была она безукоризненно одета, а прическа ее представляла собой образец совершенства. Но глаза метали молнии.
        Ну и, ясное дело, она не выказала ни капли удивления, увидав девушек на ногах.
        - Завтра,  - рявкнула Бесара.
        - Что - «завтра»?
        - Завтра вы должны быть в замке у графа.
        Кайлеан кивнула и вернулась к расчесыванию. Дагена даже не вздрогнула.
        - Кто это решил?
        - Сам дер-Малег. Только что явился посланник. Якобы мать его приболела, через несколько дней они выезжают на север, а потому просит, чтобы княжна прибыла в его замок уже завтра, чтобы хоть некоторое время порадоваться ее компании. А Эккенхард, пропади его душа во Мраке, согласился.
        Девушки переглянулись. Наконец Дагена пожала плечами:
        - Хорошо.
        - Хорошо?  - Кайлеан показалось, что от тона Бесары стены покрылись изморозью.  - Он посылает вас на смерть. Вы и дня не проживете в том змеином гнезде. Они вас раскроют и убьют. Или хуже того.
        - Возможно.  - Кочевница чуть улыбнулась и склонила голову.  - Зачеши наверх, Инра.
        Кайлеан присела в поклоне:
        - Конечно, ваше высочество.
        Бесара миг-другой молчала.
        - Это что, демонстрация для меня? Княжна и ее дама при утреннем туалете? Вы не знаете ничего. Не умеете одеваться, говорить комплименты, вести себя за столом, понятия не имеете, как разговаривать с аристократией, а как - со слугами. Не сумеете вытянуть информацию и у ребенка. Вы…
        - Мы - из чаардана Ласкольника, госпожа Бесара.  - Кайлеан закончила укладывать волосы Даг и критично осмотрела результат.  - И мы согласились на все это. Остальное не имеет значения.
        - Не имеет значения?  - Черные глаза угрожающе сузились.  - Вы такие глупые или такие высокомерные?
        Кайлеан вздохнула:
        - Ни одно ни другое. Давно, когда чаардан только возникал, Ласкольник охотился на банду Саврехса-лес-Моноха. Бандит этот знал провинцию как никто другой, сидел в наших землях с конца войны, старый налетчик, и сперва рвал се-кохландийские а’кееры, а потом, в годы мира, не сумел найти себе места. У него имелись по селам и городкам верные люди, он был знаком с вождями кочевых племен, мог, если нужно, найти подмогу по одну и по другую сторону границы, а когда узнал, с кем имеет дело,  - исчез. Кха-дар рассказывал мне как-то, что он три месяца планировал, как вытащить изгнанника из укрытия, как расставлял силки, подсовывал якобы плохо охраняемые караваны. Нет, госпожа Бесара,  - Кайлеан вскинула руку,  - я хочу закончить. Это должно было стать большой охотой, но однажды пришла весть, что лес-Монох покинул лежбище и крадется в глубь империи. Кха-дар поднял чаардан на ноги - а было у него в ту пору едва с дюжину лошадей,  - по дороге созвал еще нескольких всадников и настиг банду на полдороге от Лифрева.
        - И зачем ты мне это рассказываешь?
        - Потому что я видела это много раз: интриги и фортели, которые планируются на много дней наперед, не получаются, поскольку кто-то заплутал или немного запоздал. А потому, когда планы рушатся, надо либо проводить долгие дни, составляя планы новые, либо просто сделать то, что нужно…  - Она поколебалась.  - Я не могу найти подходящих слов, госпожа Бесара…
        - Ты говоришь об импровизации?
        - Да. И нет смысла рассчитывать на то, что мир ляжет тебе под ноги - когда ты становишься против других, у этих других уже есть свои планы и желания.
        - Ну,  - Дагена хищно улыбнулась и, несмотря на платье и чудесную прическу, на миг выглядела как истинная дикарка с пограничья.  - Чаще всего они хотят увидать свою стрелу у тебя в кишках. У нас, когда мы теряем кого-нибудь из чаардана, говорят: «такая судьба», а потом идем в амрех к семье и, если можем, садимся на коня, чтобы отомстить. Мы чтим Ейффру, но не кланяемся ей до земли, рассчитывая на улыбку судьбы. А значит, если приходится быстро менять планы, мы не плачем и не жалеем себя, потому что на войне такое случается. А это ведь война, верно?
        Бесара глядела на них двоих, и было заметно, как уходит ее гнев. А потом неожиданно она присела в глубоком поклоне.
        - Жаль, что у меня нет полугода, чтобы отшлифовать вас в истинные бриллианты. Наше второе утро - и вы меня снова удивили. У нас есть еще день. Не станем уже играть в сплетни о местной аристократии, но я научу вам нескольким вещам, которые, возможно, спасут вам жизнь. Как обмениваться информацией без слов, как выйти из закрытой комнаты, как передать сообщение. Но сперва - завтрак. Может, вчерашнее пирожное?
        Могла и не спрашивать.
        Когда они закончили подметать крошки, Бесара устроилась поудобней и начала:
        - Знает ли княжна язык верданно? Какой-нибудь?
        - Знаю немного обычный язык. Последние несколько лет Фургонщики часто торговали с моим племенем.
        - Прекрасно. Самым простым методом кажется говорить на анахо, однако вы не всегда сможете делать это открыто. Кроме того, ты, Инра, с княжной всего лишь недавно, а потому знание языка верданно было бы подозрительным. Ну и, конечно, порой нужно передать друг другу кое-что, не раскрывая рта.
        - Может, так?  - Кайлеан выполнила рукой военную команду «поворот налево».
        - Можно и так. Но, во-первых, кто-то может узнать этот жест, а во-вторых, в устах… в ладонях дочки купца это будет выглядеть странно. Эх… Простите дурную шутку, это нервы. Кроме того, ваши знаки должны быть скрыты в обычных движениях. Сплести пальцы, поправить манжеты, разгладить платье, приподнять брови, взглянуть, склонить голову. Так можно передать массу информации. И - внимание - эти методы никак не кодифицированы, нет ни одной тайной крысиной книги под названием «Как разговаривать, почесывая нос».  - Бесара слегка улыбнулась.  - Каждая группа шпионов сама договаривается между собой о нескольких таких знаках, которые чаще всего означают самую общую информацию: «опасность», «внимание», «выходим», «бежим», «нападай». Иногда нужно передать сообщение, даже не видя друг друга, а поскольку нельзя написать письмо, то, как стоит у стола стул, может решить вопрос вашей жизни и смерти.
        Конечно, Дагена не выдержала:
        - И сколько шпионов сбежало - или не успело - от слишком говорливой служанки?
        Их учительница кивнула:
        - Несколько. Но только те, что оказались поглупее и не сумели так подобрать сигналы, чтобы никто из чужаков, даже случайно, их не распознал. У вас есть день и ночь, чтобы придумать для себя несколько знаков.
        Она замолчала и, казалось, какое-то время вела внутреннюю борьбу.
        - Я была зла, когда сюда входила, не только оттого, что у нас мало времени,  - прищурилась она.  - Была я зла и оттого еще, что надеялась, что это безумие отзовут. Я не должна вас туда посылать и делаю это лишь потому, что Генно Ласкольник выбрал вас в чаардан, а это - рекомендация уже само по себе.
        - Я не знала, что наш кха-дар известен и на Севере.
        - Дорогая Инра, ваш кха-дар обращается к императору по имени, ему отдают честь генералы всей меекханской армии, а над аристократами из Совета Первых он просто издевается. А я - Белая Роза империи и должна делить людей на тех, кому я доверяю, и тех, кто заслужил смерть.
        Кайлеан впервые услыхала в ее голосе настоящую сталь и знала уже, что это не шутки.
        - Значит, если бы ты нам не доверяла…
        - Ты не понимаешь, дитя. Я доверяю большинству людей. Купцы, пастухи, селяне, ремесленники, солдаты, дворяне, маги или жрецы - в целом это все люди, достойные доверия. У них есть свои - большие или меньшие - мечтания, и они идут к ним, стараясь не совершать чрезмерных жестокостей. Конечно, они могут тебя обмануть, продать порченый товар, завести в лес, что-то украсть и даже кого-то убить.  - Она послала им холодную улыбку.  - В вашем чаардане тоже есть такие, с неспокойной совестью, верно? Однако им можно доверять, если знаешь, за какие струны их сердец дергать. Но есть и люди, чьи амбиции уходят дальше и глубже, чем обычно. Хотят они больше, чем могут получить. Больше денег, власти, сил, больше всего, и ради этого «всего» они готовы поджечь мир. Чтобы получить власть над тысячью людей, они убьют десять тысяч, ради власти над десятью тысячами отправят во Мрак миллион…
        - Граф - такой?
        - Граф?  - На миг Бесара казалась искренне веселой.  - Нет. Он лоялен, хоть и несколько разочарован. Вот только никто не понимает, отчего убийцы держатся вблизи от его земель, а вам нужно постараться узнать, кто стоит за этими убийствами и исчезновениями.
        Дагена побарабанила пальцами по столу.
        - Этот титул, который ты упомянула… Белая Роза. Что он означает?
        - Белая Роза - это цветок в императорском саду,  - раздалось от дверей. Эккенхард опирался о косяк, сложив руки на груди.  - Это высший титул, который может получить шпион на службе империи. Титул этот присваивается тому, кто уничтожил большой заговор, стал причиной раскрытия невероятного предательства или же служил столько лет, что опыт его сделался бесценен. Его может получить любой из Крыс, вне зависимости от того, мужчина он или женщина, хотя женщины получают его чаще.
        - Почему?
        - Потому что женщины лучше нас в этой игре. И обычно умеют выгрести из ситуаций, в которых мужчина теряет голову и гибнет. Это Белые Розы посылают боевые отряды в сражение, когда полагают, что кому-то нельзя доверять.  - Он дерзко улыбнулся.  - А я - принес камни. Сменить?
        Бесара смерила его взглядом - и улыбка его поблекла и исчезла.
        - Уже несу,  - пробормотал он и исчез за дверью.
        Через миг он уже волок новую корзину, наполненную потрескавшимися от жара камнями. На этот раз нес ее сам, сопя от усилия и стараясь не обжечься.
        - Вче…ра, уф-ф, вчера вечером делегация верданно проведала Черного… Чтоб тебя!  - выругался он, когда, не заметив, зацепился рукою о корзину.
        Поставил ее подле старой и без приглашения присоединился к сидящим.
        - Уф-ф.  - Он налил себе вина.  - Не терпится им.
        - Ничего странного.  - Кайлеан пододвинула свой кубок и подождала, пока он его наполнит.  - Фургоны уже могут ехать дальше. Им нет необходимости вставать в лагеря.
        Эккенхард выпил вино несколькими большими глотками, долил, покачал головою.
        - Есть. Кто-то убивает здесь людей. Нападает даже на Горную Стражу и сторожевые башни. Ты ведь видела. В лагерях они будут в безопасности.
        - Я не видела ничего, кроме пустой башни и единственного искалеченного мужчины, который не мог ничего сказать.  - Она поднесла бокал ко рту, чуть смочила губы, не сводя с Эккенхарда глаз.  - Это нисколько не причина.
        - А разве в другом случае Горная Стража гоняла бы по окрестностям, как кот за течной кошкой?  - ответил он взглядом на взгляд.
        - Это все притворство, а на самом деле солдаты лишь следят, чтобы фургоны не вывернули куда-то за долину. Я права? Ведь отряды уже вышли из крепости и заблокировали дороги?
        - Они отделяют Фургонщиков от местных.
        - Которых никто и в глаза не видывал. Вместо этого вокруг верданно сжимается петля. Горы, леса, армия… Они задыхаются.
        Они мерились взглядами.
        - Собственно, почему ты мне об этом говоришь?
        - Потому что ты пришел сюда потянуть меня за язык на тему того, что они, собственно, думают. Я права?  - спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила:  - А потому я и говорю. Им здесь не нравится. Они привыкли к открытым пространствам, к местам, где нет ничего между тобой и горизонтом. И не это им обещали. Нет, не загнать их в долину и не запереть армией. И я советую о том помнить. Даже самые дикие командиры се-кохландийских налетчиков, которые осмеливались нападать на городки, не решались ударять по боевому лагерю.
        Она снова подняла бокал.
        - Кроме того, у них все меньше времени. Если хотят быстрой атакой отбить свою возвышенность, первые фургоны должны выехать уже дней через пятнадцать - двадцать. Они не могут здесь сидеть, проедая запасы. Что решил генерал?
        - Он покажет им дорогу, конечно же. Но за безопасность они станут отвечать сами. Черный не пошлет солдат, чтобы те их защищали.
        - Разумеется. Как-нибудь справятся и сами.
        - А вы? Тоже?
        - Если будет на то судьба.  - Кайлеан улыбнулась над бокалом с вином.
        Крыса внезапно выпрямился, покачал головой, словно ему пришла некая мысль.
        - Вы отправляетесь к графу завтра утром. Приготовитесь уже сегодня, потому что это дорога на весь день. Поедет один фургон: княжна, Инра, возница с помощником. Как эскорт вам будет сопутствовать рота Горной Стражи.
        Бесара кашлянула:
        - Почему Стража, а не Фургонщики?
        - Потому что за безопасность на дорогах отвечает Стража, госпожа Бесара, а граф не впустит в замок несколько десятков вооруженных варваров. Кроме того, двигающиеся вне долины верданно могли столкнуться с провокациями со стороны разных горячих голов. Потому, чтобы избегнуть дипломатических сложностей, пойдут солдаты. Ну и из-за того, что происходит в горах, Черный предпочитает дать людей, которым он доверяет. Убийцы никогда не решались атаковать больше чем два десятка стражников, а потому до места мы должны добраться в безопасности. Там они оставят вас самих - княжну и даму сопровождения,  - он снова поглядел на обеих девушек,  - через четыре дня фургон и эскорт вернутся, потому что потом Циврас-дер-Малег отправляется к матери. Так решено с посланником графа.
        - Что-то он не спешит к ней.
        - Официально потому, что река повредила мост и графу надобно ждать, пока его отремонтируют. Неофициально - он старается сохранить лицо. Не может принять княжну Фургонщиков со всеми почестями, соответствующими ситуации, когда местные крестьяне начинают волноваться, да и прочие дворяне косо поглядывают на наших гостей. Однако граф не может выказать обиду императорскому двору, который официально признает род Френвельсов аристократами высокой крови, а потому он выбрал средний путь: визит княжны Гее’неры будет коротким и без особого блеска вроде балов и шикарных приемов. Ровно столько, чтобы сохранить видимость гостеприимства. Знаю, мы надеялись на большее, но, может, вам в итоге будет немного легче перемещаться по замку и говорить с людьми: при полуофициальном визите вам предоставят б?льшую свободу.
        Он поклонился низко - сперва Бесаре, потом им.
        - Мы, скорее всего, уже не встретимся, не хочу, чтобы слишком много людей видели нас вместе.
        Дагена приподняла бровь:
        - Полагаешь, что у графа есть здесь шпионы?
        - Я бы их разместил, а потому готов поспорить, что граф тоже это сделал. Именно потому я не позволял вам покидать эту комнату. Еще вопросы?
        - Что с остальным чаарданом?
        - Насколько мне известно, они пребывают в одном из лагерей и держатся вместе.
        - Хорошо. Значит… до свидания?
        - До свидания.
        Он вышел.
        Минуту они молчали. Наконец Дагена потянулась за вином.
        - Он странно вел себя, тебе не показалось, дорогая Инра?
        - Полагаю, что так, ваше высочество. Выглядел нервным и неуверенным. Словно впервые делал что-то подобное…
        Они поглядели на Бесару. Очень многозначительно.
        - Еще полгода назад Эккенхард был Свободной Крысой. Ездил по империи, разнося приказы и информацию. Полагаю, он впервые посылает кого-то на подобную миссию.
        - То есть мы принимаем участие в безумии, спланированном Крысиным гонцом, который случайно вляпался в здешнюю трясину и не обладает никаким опытом, да?
        - Да.
        - И все это,  - Кайлеан махнула рукою,  - все это - одна большая импровизация?
        Их учительница широко улыбнулась и выставила перед собой посудину.
        - Именно так, девушки. Приветствую вас во внутренней разведке.
        Они чокнулись бокалами.

* * *

        Деревья тихо шумели, а их зеленые кроны легонько колыхались над ее головой. Кей’ла легла на спину и посмотрела вверх. Была она словно муравей среди травинок. Маленькая и потерянная. Счастье еще, что здесь невозможно на самом деле потеряться, успокоила она себя. Достаточно просто встать и идти вниз, и ноги сами принесут тебя на дно долины, в лагерь. Разве что выйдешь из лесу в совершенно другом месте, чем вошла.
        Она лежала на прошлогодней траве, серой, жесткой и острой. Хотя из земли лезли уже новые стебли, а молодой папоротник начинал сражение за место под солнцем, здесь все еще виднелись следы зимы. Опавшая хвоя, веточки, шишки, трава и сухостой местами складывались в ковер толщиной в несколько дюймов, над ним вставал запах увядающей растительности, а от земли все еще шел холод.
        Ей до этого не было дела.
        Лес казался таким… спокойным. Она запросто могла представить, что он шумел так же и тысячу лет назад, когда Лааль вела ее предков Дорогой Обмана; три с половиной тысячи лет назад - когда боги сражались с Нежеланными, а небо пылало огнем. А лес стоял неподвижно и пел, склоняясь лишь под лаской ветра, потому что боги, демоны и люди уходили, а он оставался. И будет так расти и следующую тысячу лет, когда уже исчезнет память о внуках ее внуков.
        Конечно, если станет известно, что она выскользнула из лагеря и вошла в лес в одиночку, без разрешения, то она не только внуков, но и будущего мужа не увидит. Кей’ла улыбнулась, потому что не слишком-то понимала, откуда такое пришло ей в голову. Наверняка из-за Ана’ве, которая целыми вечерами рассказывает сестрам, как Баз’да Кленниред присматривалась к ней с самого утра.
        Баз’да была бабкой Кар’дена, а ради этого парня Ана’ве могла хоть пол-утра наряжаться. Но так оно и происходило с Первой: близнецы всегда шутили, что она смотрит сердцем, слушает сердцем и думает сердцем же. Три дня тому она плакала навзрыд, потому что ей показалось, будто она приглянулась старой Сеф’лие, а даже Кей’ле приходилось признавать, что внук Сеф’лии выглядит как помесь поросенка с больной овцой. Конечно же, Ана’ве и в голову не пришло, что она могла бы воспротивиться решению отца и одной из матрон, а потому она то впадала в черное отчаяние, то безумствовала от счастья. Когда Нее’ва обронила замечание, что Ана’ве должна сама поговорить с отцом о деле с Кар’деном, старшая сестра состроила такую гримасу, словно Вторая предложила ей голой прогуляться вокруг лагеря. Кей’ла до сих пор улыбалась, воображая себе, какая сбежалась бы толпа.
        Традиция требовала, чтобы девушка уступила воле родственников. Традиция… Кей’ла осторожно потянулась под полу жилетки. Собственно, сейчас она нарушала один из вытекающих из традиции приказов, и что странно - совершенно не чувствовала вины. Не так ее воспитывали. Когда ее семья появилась в Лифреве, она была еще малышкой, гуляющей под конскими брюхами, а следующие несколько лет - росла среди людей с совершенно другими обычаями. Она говорила по-меекхански лучше многих взрослых, кто всю жизнь провел в лагерях; большинство людей, которых она узнала, были типичной многоплеменной приграничной кучей-малой, а из традиций Фургонщиков ей передали лишь те, знакомство с которыми казалось отцу и матери важным на данный момент. Одной из них было то, что женщина может сражаться, защищая собственный фургон, стрелять из лука и арбалета или колоть врага копьем, но она не может править боевой колесницей и не принимает участия в схватках вне лагеря. Эти вещи оставляли для юношей и мужчин. Если враг нападал на лагерь, женщины были равны мужчинам, но прежде всего они должны оставаться хорошими женами и матерями.
Традиция.
        И, согласно традиции, никогда-преникогда не дозволялось им носить кавайо. Это было оружие, которое превращало мальчика в мужчину, чаще всего его ковали лично - или покупали за собственноручно заработанные деньги. Когда мальчик входил в мир взрослых, он слегка рассекал кожу на груди, чтобы клинок сперва попробовал его крови. Верили, что это укрепляет связь между оружием и воином. Верили также и в то, что если кавайо будет носить девушка, то через некоторое время она станет бесплодной. А бесплодная женщина - проклятие для рода.
        И, несмотря на это, Кай’ла чувствовала под левой подмышкой опасную тяжесть. Она украла кавайо из кузницы отца, где Анд’эверс обычно держал несколько готовых штук на продажу. Сомнительно, чтобы он заметил пропажу, а она ведь не могла выбраться в лес с кухонным ножом за пазухой. Ей требовалось настоящее оружие, поскольку лес - опасен.
        В лесу таились злые люди.
        И в лесу был кто-то, спасший ей жизнь, а это долг, не вернуть который она не могла. Конечно, оплатить долг будет непросто, но сейчас она всего лишь хотела передать весточку, что знает и помнит. Видела его менее секунды, в движении, но и этого хватило, а кроме того, однажды ночью он ей приснился: светлая кожа, темные волосы, блестящие глаза, словно на лице его открылись оконца в летнее небо. И был он худ… это она помнила из своего сна, каждая мышца вырисовывалась под кожей, ребра и хребет, казалось, просвечивали наружу. Похоже, он был еще и голым, но тут она сомневалась. И выглядел немногим старше Кей’лы, а весил и того меньше. А значит, он наверняка голодный. И озябший.
        Она не была уверена в этих воспоминаниях, вылепленных из реальности и дремы, не была уверена, действительно ли там когти рвали горло и лезвие резало тело и кость. Но она знала: если не попытается уплатить долг, то никогда уже не уснет спокойно.
        За пазухой у нее был сверточек с несколькими кусками ветчины, двумя овсяными лепешками и горсткой сушеных плодов. Больше она не осмелилась взять: во время военного марша каждый кусок жестко учитывался, и Ана’ве, что надзирала над припасами их родного фургона, и так спросит о недостающей пище. Кей’ла всегда могла сказать, что почувствовала голод, хотя это наверняка и приведет к уменьшению порции ужина. Хуже было с пледом. Она забрала один из тех толстых, шерстяных, какими накрывали конские спины, и надеялась, что никто не станет их пересчитывать в ближайшее время. А потом караван будет уже далеко.
        Теперь плед лежал рядом с нею, она же вглядывалась в кроны деревьев и вслушивалась в лес. То, что она хотела сделать, было глупо, она поняла это уже в первый час. Лес везде одинаков - бесконечное число деревьев, растущих на склонах горы. В прошлый раз она убегала из лагеря чуть ли не вслепую, лишь бы подальше от сестры, давясь собственным гневом, а возвращалась с головой, наполненной пустотою, все еще чувствуя на затылке дыхание того бандита. А теперь не могла найти место, где на нее напали. Не знала даже, находится ли она там, где нужно. Еще минута - и придется возвращаться, прежде чем отец вышлет половину лагеря на поиски. Правда, в последнее время он до рассвета кружит у боевых фургонов, непрерывно что-то подновляя и договариваясь с возницами, а потому существовал шанс, что он пока не заметил исчезновения младшей дочери, но лучше не искушать судьбу. Впрочем, Ана’ве и Нее’ва тоже не обращали на нее внимания, а о братьях можно было и не вспоминать. Дер’эко, Фен’дорин и Ген’дорин днями и ночами тренировались в скачке на колесницах, Эсо’бар и Мер’данар - в смычке и размыкании боевых фургонов и в
охране лагеря, Рук’херт и Дет’мон - в том, как формировать стену щитов и отражать атаку конницы. Они спали вне родовых фургонов, ели не пойми что и появлялись лишь изредка - и ни один даже не улыбался, увидев ее. Воины, чтоб их хромая кобыла укусила!
        Порой Кей’ле казалось, что исчезни она - и никто не заметит.
        Из-за всего этого лазания по лесу и поисков проблем она проголодалась. Оторвала кусочек лепешки, откусила от ветчины - и сразу почувствовала себя глупо. Это так она пытается уплатить долг? Устраивая себе пикник и избегая работы? Она подняла голову и осмотрелась вокруг: заросли, папоротники, палая листва, дерево, рухнувшее Белая Кобыла знает когда. Здесь она оставит плед и еду. Если лишь звери и обрадуются этому, что ж, увы - лес не ее дом. Она не сумеет найти даже место, которое проведывала вчера, не говоря уже об отдельном человеке. Но по крайней мере она попыталась.
        Кей’ла встала, положила плед и узелок с едой на бревно, миг-другой раздумывала, не крикнуть ли ей, чтобы дать понять, что она сделала. Однако тогда она предупредила бы об этом не только незнакомца, верно? Злые люди тоже могли ее услышать.
        Она двинулась вниз, надеясь, что выйдет рядом с собственным лагерем и что никто ее не заметит.



        Глава 4

        Кеннет отдал приказ, чтобы Велергорф разбудил его, едва солнце окрасит небо, но, ведомый неким шестым чувством, открыл глаза сам, прежде чем десятник к нему явился. Впрочем татуированному сержанту случалось уже раз-другой посчитать, что солнце достаточно выкрасило небо, только когда оно вставало у них над головою, а потому Кеннет предпочитал полагаться на инстинкт.
        Начало ночи было нормальным: поставить палатки для новичков, определить часовых. Шестая почти удвоила свою численность, а потому он позволил себе небольшую модификацию - две линии стражи, одна громкая, что ходила вокруг лагеря, перекрикиваясь в темноте, и вторая, притаившаяся. Если у Черного были сомнения насчет метода, каким рота охраняла окрестности, то теперь он должен остаться доволен. Если его разведчики сумеют за всем подсмотреть, после того что придумал для них Берф.
        Кеннет взял первую тихую стражу, а после - лег спать. Кавер Монель был прав в одном - лейтенант вымотался, а ближайшие дни обещали оставаться не простыми.
        Проснувшись, он минутку вслушивался в звуки снаружи куреня. Спал со своей десяткой, большинство ее составляли солдаты, с которыми он служил, еще будучи сержантом. Все дышали спокойно и глубоко. Однажды, уже после того, как его повысили, но до того, как он получил шестую роту, его бывший лейтенант поделился с ним жизненной мудростью. Если солдаты спят как убитые, то они либо смертельно измучены, либо доверяют своему командиру. Это спокойное дыхание на рассвете должно хорошо о нем говорить.
        Он встал и вышел, и ни один из его людей даже глаза не открыл. «Похоже, Берф вчера их изрядно вымотал»,  - усмехнулся про себя Кеннет, полной грудью вдыхая ледяной воздух. Было холодно, в это время года еще случалось, что молодая трава под утро пряталась под инеем, а часовых выдавали облачка пара. Те, кто стоял в секрете, дышали через сложенную в несколько раз материю, зато остальных шестерых он заметил в несколько секунд. Они поприветствовали его, поднимая руки, и зашагали вокруг лагеря дальше, притопывая и размахивая руками. Из соседнего куреня вылез Велергорф, кивнул и спокойно отошел в сторону часовых.
        Кеннет сам ввел запрет отдавать честь, в то время как рота ждала нападения. Это увеличивало его шанс на выживание, особенно когда он не носил плащ. Он подошел к стоящему у входа ведерку, пробил пальцем тонкий слой льда, сцепил зубы и быстро ополоснул лицо и шею. Ледяные капли, стекающие за ворот, прогнали остатки сонливости. Не вытираясь, Кеннет подождал Велергорфа.
        - Солнце еще не окрасило небо, господин лейтенант.
        - Как по мне, так оно стоит едва ли не в зените, Вархенн. Что с новичками?
        - Не понимаю.
        - Я вижу только старых: Жердь, Малаве, Серха…
        - Они стояли, господин лейтенант, но так уж сложилось, что стража перед рассветом выпала нашим. Но двое в секрете - это новые.
        - Кто?
        - Тот Нур и еще один, Мийве Дирт зовется.
        Кеннет прищурился.
        - Фенло Нур, ты слышал что-нибудь о нем?
        - Нет, господин лейтенант, но я знаю, отчего вы спрашиваете. Кандидат на бронзу.
        - Возможно. Он держит восьмую сплоченной, если кто-то и знает правду, куда подевался их командир,  - то только он. Но я не стану давить. И все же мне нужно поделить их на десятки и выбрать сержантов, да побыстрее, а то такой толпой не покомандуешь толком.
        - Может, кто-то из наших их возьмет? Нескольким парням не помешало бы повышение.
        Офицер вздернул брови.
        - Как это мне не пришло в голову,  - сказал он иронически.  - Так кого ты отдашь из своей десятки? Кажется, Азгер - твой заместитель, а? Лишишься его? Ведь каждый хочет, чтобы в его отряде был хороший следопыт, верно?  - Помолчав минутку, лейтенант глубоко вздохнул.  - Нет, Вархенн, уж очень они норовисты. Если назначу им десятников не из их круга - это все равно, как если бы сказал, что не доверяю им и что они ничего не стоят. Пойдешь тогда с ними в патруль?
        Он улыбнулся, увидев физиономию десятника.
        - Буди их и готовь визит к Черному. Хочу, чтобы ты пошел со мной.
        - Он еще нас не вызывал.
        Кеннет махнул рукою в сторону замка.
        - Спорим, что, едва отворят ворота, из них выедет гонец?
        - Спасибо, господин лейтенант, я вчера проиграл Берфу б?льшую часть месячного жалованья.
        Офицер глянул на него, прищурившись:
        - И на что вы спорили?
        - Что вы не успеете получить вещи до того, как склад закроется.
        - То есть на то, что я не решусь заедаться с Квартирмейстерством? Мне жаль, десятник.  - Кеннет похлопал себя по заросшей щеке.  - Этот цвет обязывает.
        Велергорф кисло улыбнулся и отправился к куреням. Кеннет открыл дверь в свой, подпер его деревянным чурбачком:
        - Подъем!

* * *

        Гонец прибыл через два часа после восхода солнца, хотя и не такой, какого они ждали.
        Из леса начали выходить стражники, все в плащах с собачьей головой, перечеркнутой черным крестом. Не застали их врасплох, поскольку, пожалуй, и не имели такого намерения, шумя по дороге, словно стадо коров. Кеннет лишь искоса взглянул на две черные единицы - первая рота Первого полка, личный отряд командующего Восточным Соединением.
        Лейтенант прервал чистку кольчуги и встал, внимательно глядя на прибывших. Вся сотня, все вооружены, и хотя пока что держали руки подальше от мечей и топоров, то, как они окружили их курени, не обещало ничего хорошего. Кеннет осмотрелся, поскольку, как он знал, рота не отходила от Черного дальше чем на двести шагов. Увидал его через несколько мгновений: генеральская синева на плаще была настолько выгоревшей, что едва отличалась от цвета материи.
        Уголком глаза Кеннет заметил, как шестая вскакивает на ноги. Отдал честь.
        Кавер Монель подошел к нему спокойно, широким шагом, совершенно игнорируя остальных солдат. Осмотрел его, ответил на приветствие.
        - Как новые солдаты, лейтенант?
        - Ночью справились хорошо, господин генерал.  - Кеннет не намеревался вставать по стойке вольно, пока не раздастся такой приказ, а потому теперь неподвижно всматривался в пространство в нескольких дюймах над левым плечом Черного.
        - Я слышал, что вы получили на них оружие и вещи.
        - Так точно, господин генерал.
        - Что же до жалобы…
        - Я не стану жаловаться, господин генерал.
        Где-то в стороне кто-то втянул воздух, кто-то другой внезапно закашлялся. Стало тихо.
        - Не станете жаловаться, господин лейтенант?
        Кеннет не знал, что удивляет его больше: то, что Кавер Монель шепчет, или то, что этот шепот, а особенно выдавленное сквозь зубы «жаловаться», слышен по всем окрестностям.
        - Конечно, господин генерал. Я благодарен Квартирмейстерству за помощь в экипировке роты. Я также уверен, что это был такой тест, поскольку офицер Стражи не может не знать ее устава…
        - Устав Восточного Соединения гласит, что склады закрываются за час перед закатом.
        - Конечно, господин генерал. Разве мы нарушили срок?  - На этот раз Черный втянул воздух сквозь зубы, и Кеннет почувствовал, что нужно торопиться, пока он не сверзился в пропасть, быстро добавил:  - Как я уже говорил, лейтенант… Гевсун наверняка помнил, что, согласно уставу Горной Стражи, каждый отряд, выступающий на битву, должен быть обеспечен экипировкой в максимально короткий срок, невзирая на обстоятельства. И то, как они это решили, позволяет мне говорить, что я получил хороших солдат, господин генерал.
        Кавер Монель выдохнул и некоторое время молчал.
        - Мне было интересно, как ты это разыграешь, парень,  - сказал наконец генерал.  - Очень интересно. Уже приказал расчистить побольше места на конюшне и приготовить для тебя камеру. Значит, ты полагаешь, что выходил на бой?
        Лейтенант наконец взглянул командующему в лицо.
        - А разве мы не сидим здесь, на местности, где кто-то убивает людей?
        В глазах Черного мелькнула искра веселья.
        - Да. Именно что так. Хуже всего, что арестуй я тебя и поставь перед судом - эту линию защиты никто не сумел бы разрушить. Отряд выходит из крепости, ожидая сражения, стало быть, солдатам следовало получить свои вещи так быстро, как только сумеют. Согласно уставу. А ты даже спросил лейтенанта Гевсуна, не существует ли возможность продлить для вас время получения вещей, верно? Он сам признался. Да встань ты наконец вольно.
        Кеннет несколько расслабился:
        - Я рад, что он говорит правду.
        Генерал улыбнулся. Чуть-чуть, но все же.
        - Да. Всю правду. Остается еще проблема угроз.
        - Угроз, господин генерал?
        - Лейтенант Гевсун утверждает, что за отсутствие чернил ты пригрозил чем-то, что вы делаете в Белендене.
        - А-а-а… Это странно, господин генерал… В Белендене мы просто подписываем документы позже.
        Черный прикрыл глаза, заиграл желваками. Выдохнул.
        - Ладно… Гевсун - хороший офицер, разбирается в счетах и всяком таком… Но ты… нынче Квартирмейстерство станет искать повод, чтобы отыграться. Твои люди наверняка не будут отдавать честь офицерам, или у них окажутся неначищенные доспехи. Не говоря уже о том, что в ваших рационах появятся заплесневевшие сухари и несвежая солонина. Я не хочу конфликтов между моими Ублюдками и отрядами из пополнений, тем более что весть о вашем поступке уже разошлась и другие роты из новых могут взять с шестой пример.
        - Так, может, просто убрать занозу, пока она не нагноилась?
        Черный окинул его взглядом с головы до пят.
        - Младший полковник Ленван Омнел служит со мной уже пятнадцать лет. А начинал он с простого стражника. Мы больше не будем о нем говорить, вы поняли, лейтенант?
        - Так точно!
        - Хорошо. У меня для вас другие приказы. Вчера делегация Фургонщиков попросила меня об услуге. Совершенно случайно мы открыли путь, ведущий из этой долины на восток, прямиком на Лиферанское плоскогорье. Верданно хотели бы узнать этот путь, ведь плоскогорье - их родина, и у некоторых вроде бы остались там родственники. Вы получите карты и проведете их до подножия Олекад. Понятное дело, дорога лишь частично проходима для фургонов, но ногами по ней пройти удастся, а, как я слышал, Фургонщики верхом не ездят, а значит, они приличные пешеходы. Справятся.
        Кеннет молчал, внимательно разглядывая лицо командующего. Ждал знака, иронической улыбки, подмигивания, следа веселости в голосе. Случайно нашли путь через горы и случайно сорок тысяч фургонов - из которых пятая часть суть тяжелые боевые повозки - заглянули в долину. И совершенно случайно верданно узнали об этом пути и решили проведать давно не навещаемых родственников.
        Как видно, мысли эти отобразились на его лице, поскольку Черный Капитан наконец улыбнулся и добавил:
        - И помните, лейтенант, в истории шестой роты и слова не появится о том, что ее командир решил утереть нос квартирмейстеру и разнес половину склада,  - только рассказ о находчивости новых солдат. Точно так же и в истории империи не будет и слова о тайных переговорах с верданно и о помощи, им оказанной, зато найдется место для упоминания о бунте, который подняли неблагодарные варвары и который немногочисленные силы Горной Стражи не смогли подавить. Потому что нас во всех Олекадах - лишь четыре тысячи, а их, по крайней мере, в сорок раз больше. На самом деле историю создают те, кто записывает ее на пергаменте. С этим, кстати, связан и еще один приказ… Если бы Фургонщики захотели - как бы это сказать…  - применить силу, чтобы вырваться из гор, вы уступите и вернетесь в Кехлорен, чтобы написать рапорт. Понятно?
        - Так точно. Но,  - Кеннет заколебался,  - но если кто-то на них нападет? Так, как на тех несчастных в башне?
        - Я предупреждал вождей верданно, но, кажется, они не поверили. Теперь это их дело. Что-то еще?
        - Снаряжение на этот поход? У меня еды всего лишь на несколько дней, господин генерал. У нас нет веревок и крюков для скал, нет палаток на всех людей.
        - Веревки и крюки скорее не понадобятся, а буде возникнет такая необходимость, получите их от Фургонщиков. Они же станут вас кормить, а если вы постараетесь - то довольно неплохо. Да и без палаток вы вполне справитесь. Что-то еще?
        - Когда выступаем?
        - Разумеется, немедленно. Встретитесь с вождями ближайшего лагеря уже сегодня и завтра покажете им начало пути.
        Кавер Монгель отвернулся и кивнул одному из своих сержантов. Через миг подал Кеннету кожаный тубус.
        - Лейтенант, мне, разумеется, нет нужды упоминать, что карты - ценны. Показывают путь через горы, который не должен стать известен первому встречному. Карты должны ко мне вернуться. Если же обстоятельства этого не позволят - уничтожьте их. Понятно?
        - Так точно, господин генерал.
        - Хорошо.  - Черный Капитан неожиданно состроил озабоченную физиономию.  - Еще одно. Несколько моих разведчиков прошлой ночью столкнулись со странными проблемами. У них чешущиеся пятна на животах, груди, коленях и ладонях. У некоторых - и на лице. Не было ли подобных случаев в шестой?
        Кеннет сунул карты под мышку, демонстративно почесал голову.
        - Не слышал, но один из моих десятников имеет немалый опыт в лечении. Берф!
        Сержант быстренько подбежал, отдал честь. С непроницаемым лицом выслушал описание симптомов.
        - Выглядит как раздражение от волкомолочая, господин генерал.
        - Волкомолочай растет исключительно поздней весной и может раздражать, только когда пускает сок, десятник.  - Командующий Горной Стражи смотрел на Берфа с каменным лицом.  - Маловероятно, чтобы они наткнулись на это растение.
        - Ничего другого мне в голову не приходит, господин генерал. Два-три визита в баню должны помочь. Или в парилку, пот помогает очистить кожу от яда. Ну и, понятное дело, им придется выстирать вещи, в которых они лежали на земле,  - просто на всякий случай.
        - Понимаю. Передам им этот совет, десятник.  - Черный кивнул, не спуская с Берфа глаз.  - Они были неосторожны, верно? Использовали одни и те же места для наблюдения?
        Ни один из них даже слова не сказал. Генерал подождал миг-другой, потом взмахнул рукою.
        - В полдень вы должны встретиться с вождями. Они могут показаться вам дикарями, которые не умеют строить нормальные дома, но большинство из них сражались с кочевниками, когда вы еще мочились под себя. И се-кохландийцы не говорят о той войне как о легкой победе. Помните об этом, лейтенант. Они идут на бой с ненавистным врагом, а потому лучше не относиться к ним легкомысленно. Отчего вы улыбаетесь?
        Кеннет мысленно выругался, поскольку старый сукин сын замечал каждую гримасу.
        - Последнюю ночь я провел на нарах в курене, откуда нам сперва пришлось вымести овечьи катышки, господин генерал. Я не стану относиться легкомысленно к людям, у которых есть нормальные дома, тем более что те стоят на колесах и их можно забрать куда понадобится. Спроси кто меня, я бы сказал, что это довольно ловко, а вовсе не глупо. Но у меня еще одна просьба.
        - Слушаю?
        - Мне нужно четыре сержантских патента. Десятки должны стать полноценными.
        - Новые или старые?
        - Новые, господин генерал.
        Черный прищурился, скривился.
        - Наверняка в этом есть смысл, вот только они,  - он махнул рукою в сторону палаток,  - позавчера сидели на конюшне, вчера разгромили половину склада, а сегодня должны получить повышение? О таком станут говорить во всех горах. Потому я предлагаю звания четырех младших десятников на время выполнения задания. После вашего возвращения - признание полных званий по представлению командира роты. Коричневого с черным пока что должно хватить. Что-то еще?
        Кеннет и сам собирался просить именно об этом, а потому лишь отдал честь.
        - Это все, господин генерал.
        - Ага. И помни, парень. Три слова.
        - Понимаю, господин генерал.
        Кавер Монель отсалютовал, повернулся и зашагал в сторону леса. Его первая рота явно расслабилась, из глаз солдат исчезло напряжение, ладони перестали нервно постукивать по поясам вблизи оружия.
        - Они действительно полагали, что придется применять силу, господин лейтенант.  - Велергорф вырос откуда-то сбоку.  - И чем мы заслужили такое?
        - Понятия не имею, Вархенн, ни малейшего.  - Кеннет пожал плечами.  - Берф, есть ли где вблизи место, которого мне стоило бы избегать? Например, растолченные корни волкомолочая?
        - Мы нашли несколько таких корней, господин лейтенант. Выглядело так, словно кто-то их растолок и замочил в воде, чтобы они пустили сок. Но мы уже закопали их ради безопасности.
        - Хорошая работа, десятник, безопасность прежде всего. Вархенн, собери новичков. Хочу увидеть, как у них с вышиванием номеров роты.
        Через пару минут стоял перед бывшими Конюхами. Тридцать четыре человека, все в плащах с новыми номерами, вышитыми слева на груди. Кеннет посчитал, что нескольким из них не помешало бы пройти курс пользования иглой и ниткой.
        - К нам приходил генерал, как вы наверняка заметили. Мы получили новые приказы, и вы, по крайней мере, не возвращаетесь в конюшни. Третья десятка из восьмой - шаг вперед!
        Никто даже не пошевелился. Кеннет прикрыл глаза, скрежетнув зубами.
        - Бывшая третья десятка из восьмой, выйти из строя!
        Десять солдат выступили вперед.
        - Хорошо. С этого момента вы - пятая десятка из шестой. Остальным встать в три шеренги.
        Двадцать пять солдат засуетились, а через миг-другой три шеренги стояли одна за другой. Восемь, восемь, девять. Кеннет кивнул.
        - Шестая, седьмая и восьмая десятки. Так, как стоите.  - Лейтенант прошелся перед первой шеренгой.  - Ты.
        Перед второй.
        - Ты.
        Перед третьей.
        - И ты. За мной.
        Вскоре он стоял чуть в стороне с тремя стражниками.
        - Имя и фамилия,  - обратился Кеннет к первому, худому как жердь мужику в кожаном шлеме и кожаном панцире, утыканном железными набойками.
        - Цервес Фенл, господин лейтенант.
        У второго было лицо человека, ставшего ветераном уже в те времена, когда кочевники напали на империю. Носил он легкую кольчугу и - что сразу бросалось в глаза - лук. Подобное оружие было редкостью в Горной Страже, но потрепанная кожаная перчатка говорила о том, что солдат умеет им пользоваться.
        - Версен-хон-Лавонс, господин лейтенант.
        - Омнэ Венк, господин лейтенант,  - не стал ждать приглашения последний. Была у него обычная кольчуга, стандартный шлем и меч. Добавь ему щит - и можно принять за простого пехотинца. Стоя перед командиром, он нервно переступал с ноги на ногу и почесывал светлую бороду. Кеннет миг-другой раздумывал, не ошибся ли он в выборе.
        - Теперь вы - младшие десятники,  - сказал он наконец.  - Так, как и стояли,  - в шестой, седьмой и восьмой десятке. Прежде чем мы выйдем из лагеря, я хочу видеть черное с коричневым на краях ваших плащей.
        Версен-хон-Лавонс поднял руку.
        - Слушаю, младший десятник?
        - Отчего мы?
        - В ваших документах не было ничего о понижении звания, но на плащах у вас - свежая белизна. А значит, либо вам трем срезали канву, либо вы когда-то уже командовали десятками.
        Он глянул в глаза лучнику - серые, скрытые под седыми бровями и спокойные.
        - Однако если нас понизили в звании, то стоит ли рисковать, господин лейтенант?
        - Не знаю.  - Кеннет в последний момент сдержался от легкомысленного пожатия плечами.  - Но мне нужны сержанты. Даже те из них, кому придется оттолкнуться ото дна. Что-то еще?
        «Проклятие, я начинаю говорить как Черный».
        - Нет, господин лейтенант.
        - Хорошо, собирайте десятки и готовьте людей к выходу. У нас где-то пара часов на упаковку, и лучше ничего не забывать - мне что-то подсказывает: сюда мы больше не вернемся. Разойтись.
        Посмотрел, как они уходят, и двинулся в ту сторону, где все еще по стойке смирно стояла его новая пятая десятка. Улыбнулся поощрительно:
        - Вольно!
        Шеренга расслабилась. Кеннет повел взглядом по стражникам, пытаясь наложить вычитанные в документах имена на конкретные лица. С минимальным результатом. Через несколько дней он будет их узнавать, пока же они оставались лишь шеренгой воинов, пытающихся избежать его взгляда.
        За единственным исключением.
        - Фенло Нур.  - Он улыбнулся еще шире.  - Кто-то должен был подбить остальных на эту шутку с номером, верно? Но мне не нужны шутники, когда мы идем на задание. Что бы ты сказал о переводе в другую десятку?
        Стиснутые кулаки, губы - узкая полоса.
        - Понимаю. Ты можешь держать этих солдат, они тебя слушаются, и ты, похоже, стал их голосом. Обшей себе плащ черным и коричневым. Отныне ты младший десятник.
        Ох, Бычьи Рога, весело было увидеть этого человека удивленно моргающим.
        - Через два часа мы встречаемся с вождями верданно. Приступать!

* * *

        Встреча была запланирована на обочине, на небольшой полянке, куда вела единственная дорога, а Кеннет - увидав несколько фургонов, поставленных в защитный круг,  - лишь кивнул. Верданно, казалось, обладали пунктиком насчет боевых фургонов и ставили их так, словно в любой момент ждали нападения.
        Велергорф был того же мнения.
        - Это, похоже, в их головах.
        - Что?
        - Необходимость… желание окружать пространство, отхватывать его для себя, господин лейтенант. Я осматривал их лагеря, те, большие. Только внутри, за стеной из фургонов, они выпускают детей играть, только там женщины ходят поодиночке, а мужчины - без оружия. Не считая их ножей, конечно же. Едва они покидают лагерь, как сразу сбиваются в кучу либо вооружаются. Что ты об этом думаешь, младший десятник?
        Фенло Нур лишь скривил широкое лицо.
        - Это не мое дело,  - пробормотал он.  - Меня больше интересуют те, что в кустах.
        Кеннет слегка ухмыльнулся. Получается, хорошо его оценил. Нур был следопытом и разведчиком, от которого мало что могло укрыться.
        - Сколько?
        - Человек пятнадцать - двадцать, там и там.  - Он кивнул в сторону стены деревьев.  - Не слишком хороши, но - стараются. Идем?
        Кеннет даже не шевельнулся.
        - Я не расслышал твой вопрос, младший десятник.
        - Э-э-э… идемте, господин лейтенант?
        - Сейчас, пусть сперва дадут знак, что они нас заметили.
        Знак дали: между фургонов показался высокий, смуглый и темноволосый мужчина. Верданно в каждом дюйме. Кеннет уже насмотрелся на Фургонщиков, но издалека и не мог не признать, что вблизи зрелище оказалось куда более импонирующим. Более шести футов ростом, сукин сын был крупнее даже Велергорфа, а шириной плеч не уступал Нуру. Темное лицо, черные глаза, два шрама на щеке, внимательный хмурый взгляд, мощные ладони. Кому-то такому уступаешь дорогу на улице совершенно без раздумий. Ну и одежда: кожаные штаны, кожаная жилетка, широкий пояс. Ничего кроме. Похоже, холод не производил на него впечатления.
        - Анд’эверс Калевенх,  - представился он коротко, и было не понять, охрип ли он или это такой у него голос.  - Эн’лейд лагеря Нев’харр.
        - Лейтенант Кеннет-лив-Даравит, шестая рота Шестого полка из Белендена, мои сержанты, десятник Вархен Велергорф и младший десятник Фенло Нур.
        Фургонщик окинул их внимательным взглядом, а Кеннет почувствовал себя ровно так же, как в первый раз встав перед Черным Капитаном. Взвешенным и оцененным.
        - Где остальные?  - Фургонщик снова захрипел, должно быть, говорил так всегда.
        - Там и сям, вокруг этой милой полянки. Нет нужды им стоять у нас над душой.
        Темный взгляд обвел стену деревьев, потом Анд’эверс сделал какой-то неясный жест.
        - Хорошо,  - прохрипел он, отворачиваясь.  - Мы тоже присматриваем. Пойдемте.
        Похоже, он не принадлежал к разговорчивым: дорогу к фургонам они одолели в молчании. Велергорф чуть подтолкнул лейтенанта и показал взглядом на нож, торчавший у мужчины за поясом. Судя по форме ножен, в клинке было как минимум двенадцать дюймов, он расширялся кверху и загибался вперед. Кавайо, опознавательный знак всех мужчин-Фургонщиков. Они впервые видели такой нож настолько близко, и следовало признать, что оружие производило впечатление.
        Посредине лагеря был разведен небольшой костерок, над которым булькал закопченный котелок. Велергорф потянул носом и кивнул.
        - Хорошая говядина.
        Проходя между фургонами, их проводник забарабанил кулаком по борту ближайшего.
        Появились еще трое мужчин и одна женщина. Все высокие, загорелые, черноволосые. Можно их было принять за родственников эн’лейда.
        Кеннет задержался и смотрел, как они выходят из фургона. Двое мужчин, подобно Анд’эверсу, носили кожаные жилетки и штаны, а еще короткие, блестящие от жира косицы, а вот последние двое отличались как возрастом - оба, и мужчина, и женщина, выглядели как минимум вдвое старше остальных,  - так и одеждой. Были на них длинные, бесформенные черные одеяния, украшенные множеством перьев, кусочков костей, камешков и ракушек. Увидав это, Фенло Нур скривился, но благоразумно не стал комментировать.
        - Садитесь,  - их проводник указал на несколько разбросанных вокруг матов.  - Вот так.
        И уселся, подгибая ноги. Стражники сделали так же, потом к ним присоединились и остальные. Несколько ударов сердца царила неловкая тишина.
        Мощный верданно шевельнулся первым, приняв на себя обязательства хозяина.
        - Это Эмн’клевес Вергореф, боутану лагеря Нев’харр.  - Тот из Фургонщиков, что потолще, чуть поклонился, блеснул улыбкой.  - Дальше Аве’аверох Мантор, ламерей Трех Волн, а еще Хас и Орнэ.
        Самый худой из мужчин, с лицом, исчерканным шрамами, и с грозовой тучей во взгляде, и двое, одетые в черное, с племенными украшениями, также кивнули. Кеннет ответил им поклоном, заметив, что насколько вид всех верданно говорит об общности их происхождения, настолько же старшие мужчина и женщина выглядят так, словно связывало их - как говорили на Севере - единое лоно.
        - Да.  - Мужчина уловил и должным образом истолковал его взгляд.  - Мы родственники. Близнецы.
        - Достаточно.  - Анд’эверс энергично хлопнул в ладоши.  - Прежде чем мы начнем говорить, давайте поедим.
        Из одного из фургонов вышли три девушки. Двое подростков, одна - явно моложе остальных. Молча приблизились к сидящим, раздали и наполнили глубокие деревянные миски. Самая младшая разделила овсяные лепешки, после чего все трое поклонились и вернулись в фургон. Четверть часа слышалось лишь чавканье, прихлебывание да скрежет ложек по дну. Чавканьем и прихлебыванием особенно выделялся одетый в черное мужчина, и казалось, теми звуками он решил распугать всех животных в округе. Кеннет улыбнулся про себя, перехватив его взгляд,  - это была игра, проверка, как солдаты империи отреагируют на подобную демонстрацию простоты и варварства. Ну что ж, ежели кому доводилось частенько едать в компании стражников, больше походящих на разбойников, так что ему до отсутствия хороших манер, верно? Лейтенант громко чавкнул и отрыгнул бесцеремонно, чуть прикрыв рот. Наградой была широкая, искренняя усмешка.
        Гуляш подъели, хозяин хлопнул в ладоши, девушки вышли из повозки, забрали посуду и исчезли вновь.
        - Вы знаете дорогу на плоскогорье?  - начал тот, что имел самую большую коллекцию шрамов, Аве’как-то-там.
        Похоже, теперь, когда требования гостеприимства оказались исполнены, они сразу переходили к делу. Лейтенант оглядел - одно за другим - лица и темные глаза. Тут-то и было все, что касалось «проведывания» родственников: в глазах их, спокойных, решительных, опасных, тлело обещание войны. И немного равнодушных - люди эти уже приняли решение, и не могло идти и речи, чтобы они отказались от своих планов.
        - Пожалуй,  - ответил он правду, а буря, которую Кеннет увидел во взгляде мужчины, лишь разгорелась.
        - Пожалуй?  - В этом вопросе было все вместе со скрежетом клинка об оковку ножен.
        - Мы получили карты, планы и заметки, но не ходили тем маршрутом сами. Сделал это другой отряд.
        - Так отчего бы тому, другому, отряду нас не сопроводить?
        - Потому что это - Ублюдки Черного, а он решил, что для этого задания хватит и нас. Собственные отряды он предпочитает держать под рукою.
        Не было смысла пересказывать суть конфликта с Квартирмейстерством.
        - И мы должны полагать…
        - Эти карты достаточно подробны?
        Вопрос задал хозяин, и этого, похоже, хватило, чтобы прикрыть рот тому, самому сердитому.
        - Стража заботится о том, чтобы карты оставались самыми лучшими. В горах от этого зависит жизнь. Они подробны.
        - Фургон пройдет?
        - Согласно обозначенному - б?льшую часть. Довольно долго путь тянется старыми дорогами в сторону Авнморта. Это маленький замок, еще лет тридцать назад - база Стражи. Потом его покинули, поскольку ремонт выходил слишком дорогим, а в тех местах нет смысла держать постоянный гарнизон. Порой мы еще им пользуемся, а дорога, хотя ею нечасто ездят, в неплохом состоянии…
        Кеннет прервал себя, поскольку, по мере того как он говорил, верданно склонялись вперед, стискивали кулаки, привставали. Похоже, информация эта была для них на вес золота.
        - Тут стоит специально оговорить кое-что,  - он взглянул в глаза Анд’эверсу,  - отсюда, от этого места, до Лиферанского плоскогорья, будь мы птицей, каких-то сорок, может, сорок пять миль. Но дорога петляет между горами, поворачивает то на север, то на юг, а какое-то время, согласно карте, придется идти даже на запад. Полагаю, что путь до Авнморта как раз прост, а вот затем начнутся проблемы. В одном месте надлежит перебросить мост над ущельем, согласно пометкам - шириной футов в восемьдесят. В другом - проход в скалах сужается до двух ярдов, фургон не пройдет без изрядной работы каменщиков. Будет еще какое-то число деревьев под корчевку, разве что захотите объезжать изрядный кусок леса, что удлинит дорогу миль на десять. Так или иначе, но это не пикник на один день.
        Фургонщик кивал на каждое его слово и, казалось, мысленно делал какие-то пометки. Спокойствие и решительность ни на миг не исчезали из его взгляда.
        - А в конце?  - прохрипел он.  - Как выглядит выезд на плоскогорье?
        Кеннет склонился, вынул из пригасающего костерка обгоревшую палочку и начал рисовать на земле:
        - Это - восточная стена Олекад,  - он сделал горизонтальную черту.  - Каменная стена, высотой в милю, безо всяких перевалов или перемычек. Только в одном месте там есть скальный хребет длиной в полмили, чуть сворачивающий к югу…
        Он обозначил его экономным движением.
        - Путь, который мы должны вам показать, заканчивается как раз у подножия этого хребта, длинная - в несколько десятков ярдов - щель в скале ведет прямо туда, где-то в трехстах ярдах над землею. Эта щель - самая узкая часть во всем пути, в одном месте в ней едва три фута, да и сам выход из скал неплохо укрыт. Потом - только полумильный съезд вниз по скальному хребту - и вы дома.
        Они вздрогнули при этом слове, будто на спину их капнула горящая смола. Кеннет кивнул, меряясь взглядом с Анд’эверсом.
        - Сколько фургонов вы желаете туда перебросить?
        У верданно лицо сделалось словно каменным, потом он двинул челюстью, засопел, поиграл желваками:
        - Все.
        Не было никаких полузадушенных охов, возмущенных взглядов, и лишь сидящая с ними женщина исполнила нечто вроде жеста одобрения, поскольку искренне при этом улыбнулась.
        - Конечно, вы говорите нам это потому, что мы бы и сами догадались, я прав?
        Фенло Нур. Коренастый сержант не знал, когда стоит хранить молчание.
        - Конечно.  - Хас широко улыбнулся.  - Зато ты хорош, когда нужно хранить тайну, верно?
        Кеннет заметил, как каменеет Нур. От кончиков пальцев до глаз, которые внезапно утратили свою выразительность.
        - Младший десятник…  - произнес лейтенант настолько спокойно, насколько сумел.
        Нур отвел взгляд от старика и посмотрел на командира. Нужно признаться, что Кеннет не ожидал увидеть на его лице нечто вроде растерянности и паники.
        - Младший десятник,  - повторил он снова.  - Если снова подашь голос неспрошенным, лично перенесешь все эти фургоны на спине, понятно?
        Нур снова заморгал - и снова стал тем самым солдатом, которого Кеннет вчера увидел в конюшне: циничным и злобным, с приклеенной к губам ухмылочкой, которая аж вопила о рапорте насчет непочтительного поведения.
        - Тк тчно, гспдин лейтнт,  - процедил Нур, глотая гласные.
        Кеннет вздохнул:
        - Так-то лучше, солдат. Конечно же, если твои проблемы с речью продолжатся, придется тебе вернуться в конюшню. Не могу позволить себе, чтобы моей десяткой командовал кто-то, у кого проблемы с произношением.
        Гримаса сделалась отчетливей, но на этот раз «так точно» прозвучало громко и отчетливо.
        Лейтенант повернулся к Фургонщикам, которые наблюдали за сценой с явным интересом.
        - Когда вы хотите выдвинуться?
        - Завтра.  - Анд’эверс задумчиво поскреб щеку.  - Лучше всего на рассвете.
        - Ну, если говорить о начале пути, то никаких проблем быть не должно. До Авнморта - каких-то восемнадцать миль, то есть первые фургоны должны добраться туда вечером. Но по дороге нет ни одного места для того, чтобы встать лагерем. Впрочем, и по всему пути таких мест почти нету. Также нет возможности фургону развернуться или оттянуть его в сторону, если тот, например, потеряет колесо или сломается ось. Чаще всего вы будете двигаться цепочкой, без возможности маневра. На этих отрезках не получится распрягать животных и отводить их в сторону, а кроме того, почти на всей протяженности нет водопоев и пастбищ, все - от запасов корма до воды - вам придется везти фургонами. Первое серьезное препятствие, то ущелье, о котором я вспоминал, в пяти милях за замком. Как вы намереваетесь его преодолеть?
        - Построим мост.
        - А материалы? Камни, раствор, кирпичи?
        Внезапно все, даже тот, мрачный, рассмеялись.
        - Меекханцы,  - Хас казался всерьез развеселенным.  - Когда-нибудь вы попытаетесь и корабли выстроить из камня и кирпича. Или из железа. Но, поскольку вы будете нашими проводниками, мы вам покажем, как надлежит делать это в пути.
        Когда он закончил говорить - уже не смеялся. Глаза его были жесткими и холодными.
        - А теперь расскажи нам еще о том, что происходит в окрестностях и отчего нам должно держать часовых днем и ночью.

* * *

        Фургон, которым они намеревались добраться до графа, не отличался размерами, но упряжка в нем была прекрасной, свидетельствуя о богатстве владельца. И обстановка внутри соответствовала упряжке роскошью. Экзотические разновидности дерева мешались с шелком, батистом и атласом. Две мягкие софы, столик красного дерева, шерсть ручного тканья на стенах, резные шкафчики с хрустальными стеклами, отдельная спальня.
        Бесара оглядела все это и ограничилась единственным комментарием:
        - Не слишком кричаще, но многовато лошадиных мотивов.
        Потому что внутри кони были везде, мчались по шерсти гобеленов, паслись на обивках соф, даже ножки столика выполнены были как четыре вытянувшихся в полете конских силуэта. Похоже, кто-то обладал монотематическим вкусом.
        Ничего странного, это ведь был фургон верданно. Софы, если не принимать во внимание их излишнюю мягкость, каркас имели плетеный и жестко прикреплялись к полу, как и столик; фарфоровая посуда в шкафчиках покоилась в специальных, переложенных шерстью перегородках, а маленькие масляные лампы были прикрыты стеклянными колпаками, должными оберегать фургон от случайной искры. Кровать в спальне была увеличенной версией кроватей, которые Кайлеан знала по фургонам своей второй семьи.
        - И все же,  - Бесара казалась слегка разочарованной,  - я надеялась на нечто большее.
        - На монстра длиной в пятьдесят футов и шириной в двадцать, у которого внутри несколько комнат и отдельная кухня?  - покивала Кайлеан.  - Я когда-то тоже надеялась на нечто подобное. Но караван может ехать лишь со скоростью его самого медленного фургона, а такое чудовище вообще не сдвинулось бы с места. У верданно была тысяча лет, чтобы отыскать наилучший размер, и это - именно он. Ваше высочество.
        Она указала Дагене место на софе, сама скромно встала рядом.
        - Хорошо,  - старшая женщина окинула ее взглядом.  - Будь мне нужны модели для картины «Дикая княжна и ее учительница», вы подошли бы идеально. И так вам следует выглядеть все время. Самое важное должно находиться у вас в головах,  - она постучала себя пальцем по виску.  - Вам необходимо постоянно думать о себе как о фургонщицкой аристократке и бедной девушке, что пытается заработать на приданое. И одновременно вы должны помнить, зачем вы туда едете. Мы не знаем, отчего большинство убийств происходит рядом с землями графа, но, если сам граф в этом замешан, в замке вам будет постоянно угрожать опасность. Но это дело уже вышло за рамки локального, и потому вам придется узнать там все, что вы только сумеете.
        Посмотрела им в глаза. Долго и внимательно.
        - Вы из чаардана Ласкольника, а потому понимаете, что такое опасность. Тем более что… если те сплетня-другая, что я слыхала, правда, то в вас есть нечто большее. Да, ваше высочество, я не забыла тот браслет, которым ты тыкала мне в лицо во время первого нашего знакомства и от взгляда на который у меня до сих пор горько на языке.  - Бесара слегка улыбнулась.  - Я также заметила, что ты втайне упаковала несколько безделушек, о которых мне не следовало бы узнать. Но помните, что оружие это - о двух концах. Можно настаивать, что при тебе лишь варварские племенные амулеты, которых полно на Востоке. И не смотри на меня таким равнодушным взглядом - это словно признание вины. В замке графа нет ни одного чародея, по крайней мере ни одного настоящего Мастера, но вы все равно поосторожней со своими талантами. Местное дворянство считает Великий Кодекс стержнем империи, и хотя вреда вам может и не причинить, особенно княжне Гее’нере из рода Френвелсов, но такие вещи они могут посчитать оскорблением и чудесным поводом для того, чтобы вышвырнуть вас из замка.
        Она поколебалась, потом пожала плечами.
        - Я не умею прощаться и, если мне позволить, могу болтать до самого вечера, а потому полагаю, что лучше всего мне уйти. Увидимся через несколько дней.
        И вышла из фургона.
        Кайлеан тотчас свалилась на вторую софу. Вытянулась поудобней, распрямляя ноги.
        - У-у-ух… Проклятие, о нас скоро начнут песенки сочинять. Чаардан Ласкольника, банда чудаков, заслуживающих петли.
        - Чаардана уже нет, помни об этом, Инра. С Фургонщиками отправились лишь несколько его членов, которым понадобились деньги,  - вот они и продали свои сабли, поскольку даже верданно пригодятся несколько всадников. Кошкодур, Лея, Нияр, Йанне, Верия или Файлен нынче - всего лишь обычные рубаки. Хоть я и предпочла бы, чтобы они находились рядом.
        - Я тоже. Твои духи что-то рассказали?
        Дагена фыркнула.
        - Полагаешь, это свора гончих, которые поднимают след и ведут меня к добыче? А если говорить о псах…
        - Нет, тоже нет. Крутится где-то неподалеку, но я его не вызывала. Найди он нечто по-настоящему странное, наверняка бы пришел сам.
        - Вопрос в другом: что такое «странное» для пса-призрака.
        Они улыбнулись, и в этот момент кто-то постучал в дверь.
        Моментально обе сидели ровно.
        - Войдите.  - Дагена приняла на себя роль хозяйки.
        Мужчина, вставший в дверях, заполнил их целиком. Его кольчуга и шлем выглядели так, словно побывали не под одним ударом, но блестели, тщательно начищенные, равно как и оковка ножен меча и стальной герб Горной Стражи. Тот перечеркивал черный крест.
        - Капитан Гвенре Кохр. Третья рота Первого полка Горной Стражи,  - представился он с поклоном.  - Мы будем иметь честь сопровождать вас, ваше высочество.
        - Тогда мы можем чувствовать себя в безопасности, верно, Инра?
        - Конечно, княжна.
        - Когда мы намереваемся добраться до места, капитан?
        Офицер отвел взгляд от убранства фургона.
        - Примерно к вечеру, ваше высочество. Это каких-то двадцать миль, но дорога в хорошем состоянии, мы проверяли. Если кони справятся, мы можем успеть до ужина.
        - Если кони справятся?
        - Это горы, не равнина, им придется одолеть несколько подъемов и спусков. Если они устанут, понадобится отдых.
        Даг надула губки.
        - Кони справятся, капитан. А вот если ваши солдаты устанут - прошу подать мне знак, встанем на отдых.
        Стражник взглянул на нее без выражения.
        - Конечно. Через минуту отправляемся,  - он поклонился и вышел.
        Минуту они сидели молча.
        - Ну вот,  - покивала Кайлеан.  - Ты вела себя словно настоящая фургонщицкая княжна. Воткнула в него шпильку, потому что он плохо высказался о твоих конях.
        - Не потому.
        Она приподняла брови.
        - О? А почему, ваше высочество?
        - Потому что я нарядилась в шмотки, каких у меня в жизни никогда не бывало, полдня делала прическу и красилась, а он таращился здесь на стены.
        Кайлеан лишь улыбнулась.
        А потом фургон скрипнул и неторопливо двинулся вперед. Они переглянулись со всей серьезностью. Теперь уже возврата не было. Ехали в змеиное гнездо.

* * *

        Дорога прошла без проблем, с одним лишь коротким отдыхом, чтобы напоить животных и что-нибудь перекусить. Обе девушки использовали монотонное путешествие, чтобы выспаться за предыдущие ночи, а впрочем, более им заняться было просто нечем; Кайлеан показала еще Даг несколько верданнских жестов из низкого языка, а потом они расположились на софах и уснули. Прежде чем солнце спряталось за хребты, они добрались до имения графа Цивраса-дер-Малега. Дагена попросила капитана, чтобы они немного задержались перед замком. Строение это, хотя и присевшее на вершине горы, вцепившись стеною в скалы и бодая небо высокой башней, не было слишком уж ярким. Хорошая цитадель, но плохое жилье для аристократического рода. Не слишком большое и не очень представительное. Кайлеан вспомнила дворцы и имения, которые дворяне - причем даже беднейшие - ставили на Востоке. Ничего странного, что у местных графов есть комплексы.
        - Не слишком большой.  - Дагена присматривалась к замку и вьющейся вверх дороге.
        Капитан Стражи покивал.
        - Потому что некогда это была крепость Храма Дресс. Внутри более цивилизованно, чем снаружи, у графа вроде бы есть даже баня, но признаю - он не производит изрядного впечатления, ваше высочество. Но это одна из причин, почему мы не можем вас сопровождать: внутри просто не найдется места для сотни солдат. Мы станем ждать вас здесь через четыре дня.
        - Возвращаетесь в Кехлорен?
        - Нет, станем патрулировать окрестности.
        Кайлеан взглянула на офицера удивленно.
        - Приказ… нет, просьба Крыс. Мы должны ожидать поблизости и так, чтобы граф об этом знал. Показать, что Горная Стража бдит.
        - Это меня радует, капитан.  - Дагена не отводила взгляда от крепости.  - Итак, прошу доставить нас в это орлиное гнездо.
        Они снова вошли в фургон, а кони отправились в путь вокруг горы. Кайлеан предпочитала не думать о пропасти, которая открывалась справа от них, по мере того как повозка взбиралась все выше и выше. Вместо этого она быстро осмотрела вещи, взятые с собой. Три сундука с одеждой, шкатулка украшений и подарок, который они должны вручить графу от имени верданно: выполненная из алебастра скульптура коня высотой в пару футов. Животное было снежно-белым и неслось вперед легким галопом, высоко задирая хвост. Каждый раз, когда она на него смотрела, Кайлеан хотелось по-дурацки оскалиться - во лбу кобылки сиял желтый бриллиант размером с гороховое зерно. Вожди лагерей не только обеспечили их алиби, но и не стали экономить. Фургонщики обладали и вкусом, и чувством юмора. Во-первых, этот бриллиант наверняка стоил больше месячного дохода со всех волостей графа, а во-вторых, было это изображение Лааль в виде камендееф - белой кобылы с золотой звездой во лбу. Правда, Лааль вот уже несколько веков находилась в пантеоне, но, если правда то, что говорила Бесара, Циврас-дер-Малег имел собственное видение мира, в котором
для других богов, кроме Великой Матери, оставалось мало места. Но не принять этот подарок было бы оскорблением дочери Баэльта’Матран, обидой для гостьи и отказом от небольшого состояния. Конечно же, в этом-то и заключался смысл шутки, существовал немалый шанс, что аристократ не сообразит, что, собственно, он получил, поскольку Лааль в таком образе почитали чуть ли не исключительно верданно. В империи ее знавали как Сероволосую, Владычицу Степей, Матерь Лошадей, Черную Кобылу Сумерек. Таким образом, чуть ли не хитростью степная богиня получит себе кусочек земли посредине Олекад.
        Говаривали, что хитрости и фортели Лааль любит больше всего. И этот фокус ей наверняка бы понравился.
        По мере того как они поднимались выше, ветер все сильнее наваливался на стенки фургона. Кайлеан взглянула на Дагену.
        - Ледяное приветствие.
        - Не хуже, чем когда зима в Степи срывается северной вьюгой.  - Даг смотрелась в маленькое зеркальце.  - Как я выгляжу?
        - Как верданнская княжна. Дикая и слегка высокомерная. Так держать.
        - Я не о том спрашиваю. Произвожу ли я впечатление достаточно потрясенной и очарованной величием и силой меекханской аристократии?  - Она чуть приоткрыла рот и захлопала глазками.  - Ох, эти строения - словно каменные фургоны без колес, ох, эта одежда - из невыделанной кожи, а этот огонь, что открытым горит в домах, ох…
        Кайлеан натянуто улыбнулась.
        - Ты тоже нервничаешь?
        - Нет, с чего бы? Просто я впервые начинаю всерьез задумываться, что я здесь делаю. Мне бы следовало вместе с Кошкодуром и остальными искать дорогу для каравана, а потом сражаться с се-кохландийцами.
        Фургон дернулся и остановился. Запел горн, раздался отчаянный металлический грохот цепей. Решетка в воротах.
        - У нас последний шанс выскочить и сбежать, девушка. Решайся, потому что, едва мы войдем внутрь, ты станешь для меня лишь княжной Гее’нерой.
        Фургон тронулся с места.
        - Поздно, дорогая Инра. Игра началась.
        Стук копыт по камням, приглушенные голоса снаружи, будто бы короткая ссора. Потом в двери фургона постучали.
        Кайлеан их отворила, вышла наружу и скромно встала в стороне. Теперь свою роль должна была сыграть Дагена.
        Девушка замерла на пороге, обозрела подворье, подняла голову, рассматривая возвышавшуюся над ними башню. Потом взглянула на приветствующих ее людей.
        Во главе их стоял старший мужчина среднего роста в шитых золотом шелках, слева - две женщины, справа - двое дворян помладше, не слишком похожие, светловолосый с серыми глазами был ростом почти на ладонь выше второго, приземистого и темного. Женщины тоже различались как день и ночь, старшая была темноволосой, темноглазой, смуглой, и во взгляде ее сквозило высокомерие, характерное для людей, привыкших отдавать приказы. Зато младшая… Кайлеан окинула ее взглядом, перевела глаза на остальных приветствующих и, словно ведомая могучей силой, посмотрела снова. Девушка была красавицей. Банальные сравнения: насчет глаз - как летнее небо, волос - словно волны золота и губ - словно лепестки роз - прямо-таки просились на язык. Как можно быть такой… проклятуще совершенной? И эта фигура, которую простое по покрою платье лишь подчеркивало. Кайлеан уже знала, кого ей придется очень сильно невзлюбить в ближайшие дни.
        И тогда девушка подняла на нее глаза и улыбнулась. Искренне, без тени высокомерия, словно встретила старую подругу, которую не видела давным-давно. Скверное чувство, называвшееся - Кайлеан стоило быть искренней с собой - зависть, исчезло.
        Может, это не будет настолько худо.
        Несколько ударов сердца царила тишина, все более неловкая. Похоже, то, что случилось перед тем, как она отворила дверь, имело немалое значение. Кайлеан отыскала взглядом командира их эскорта. Капитан стоял в стороне, губы плотно сжаты, яростно прищурены глаза, каменное лицо. Должно быть, произошла какая-то стычка между ним и встречавшими, поскольку вся пятерка демонстративно его игнорировала.
        Наконец старший из мужчин слегка шевельнулся:
        - Я - граф Циврас-дер-Малег. Это честь для моего дома: принимать благородную княжну Гее’неру из рода Френвельсов.  - Он слегка поклонился: формально, с зажатой спиной.  - Редко проведывают нас гости столь благородной крови.
        После него поклоны отвесили младшие мужчины. Женщины присели. Кайлеан бросила взгляд на офицера, выражение его лица ничуть не изменилось. Он ждал.
        Дагена, все еще стоя на пороге, также присела - да с такой грацией, что Кайлеан почувствовала гордость.
        - Это для меня - честь, что я могу быть гостьей столь знаменитого рода, который славится далеко за пределами гор. Я лишь надеюсь, что моя просьба не доставила вам, господин граф, слишком много хлопот.
        Говорила она с легким восточным акцентом, старательно произнося слова, а в конце очаровательно улыбнулась. Бесара тоже была бы горда.
        Граф вернул улыбку - и к тому же выглядевшую искренне.
        - У нас, обитателей суровых окраин, бывает немного гостей, а ведь каждый - дар Госпожи. Мало вещей доставляет мне такую радость, как то, что ваше высочество выказало интерес к моему скромному дому.
        Кайлеан снова покосилась на капитана. Офицер Стражи не моргал: видимо, плоские комплименты и просчитанные вежливости были не тем, чего он ожидал. И казалось, что он будет ждать, пока замок не распадется от старости.
        Старший дворянин бросил на него раздраженный взгляд.
        - Ваше высочество окажет мне честь, если назовет мой дом - своим домом,  - начал он наконец,  - а мой очаг - своим очагом, мою честь - своей честью.
        Меекханское приветствие гостя. Кайлеан помнила его с самого детства, хотя простые арендаторы, среди которых она росла, в таких ситуациях говорили лишь: «войди в мой дом, согрейся у очага, спи спокойно». Как видно, дворяне любили пышность, но командир их эскорта, похоже, именно этого и ждал, поскольку лишь теперь ударил кулаком в левую половину груди, развернулся на пятке и зашагал к воротам.
        Она мысленно улыбнулась. Конечно, слова эти не обладали никакой силой, никакой властью над тем, кто их произносил. Если граф решит посадить их в подземелье или сбросить в пропасть, он сделает это. Но теперь, если до этого дойдет, капитан Горной Стражи сумеет свидетельствовать, что нарушены извечные обычаи.
        - Для меня будет честью делить с тобой дом, очаг и хлеб, господин.  - Дагена хорошо отрабатывала уроки, что было награждено несколькими улыбками. Даже черноволосая слегка растаяла.
        - Горная Стража…  - Граф поглядел на исчезающего в воротах офицера.  - Эти люди представления не имеют о манерах.
        - Я не разговаривала с капитаном слишком много.  - Дагена сделала шаг и оказалась на подворье.  - Однако он производил впечатление солдата.
        - Опытного, ваше высочество? Наверняка.  - Аристократ странно скривился.  - Стражники - обычно люди из низов, простые горцы, пастухи, селяне, порой даже разбойники, что службой в армии спасаются от веревки. А потому и опытом они обладают собственным - и порой небезынтересным. Ну и конечно, как большинство вессирцев, они упрямы и не выказывают уважения никому. Даже моим воинам приходится отчитываться перед ними, когда я еду по своим землям. Но хватит говорить об этих неприятных вещах.
        Похоже, он вспомнил об обязанностях хозяина.
        - Это мои сыновья, старший, Эвенс, и третий, Иврон.
        Первым поклонился тот светловолосый, а Кейлеан - помня переданную Бесарой информацию - глянула на его стопы, но широкие штаны и пара одинаковых сапог прекрасно скрывали увечье. Его брат лицом и цветом лица походил на черноволосую, а значит, она - вторая жена графа.
        - Моя жена, Евхерия-дер-Малег.  - Женщина снова присела.  - И графиня Лайва-сон-Барен, троюродная кузина, а вскоре, надеюсь, также и счастливая супруга моего второго сына, Аэриха, который, увы, нынче не смог приветствовать ваше высочество.
        Дагена чуть разворачивалась, кланялась и улыбалась. Истинная княжна, мать твою.
        - А значит, я стану с нетерпением ожидать встречи с ним, граф. И прошу, без этих «ваших высочеств». Хватит и княжны.  - Она улыбнулась еще шире.  - Я хотела бы также представить мою спутницу, девицу Инру-лон-Верис, благодаря которой я так хорошо изучила меекх.
        Проклятие, что она там снова выдумывает?
        Кайлеан чуть присела, обметенная несколькими быстрыми взглядами. Не так они планировали, это Дагена должна была нынче находиться в центре внимания, чтобы Кайлеан имела б?льшую свободу передвижения.
        - Дворянка?
        Видно было, что граф не ожидает утвердительного ответа. В его мире не было места для меекханской дворянки, что прислуживает княжнам верданно.
        - Нет, господин граф. Свободная меекханка чистой крови, но без титула.
        Он смотрел на Кайлеан некоторое время.
        - Что случилось, дитя, что такая молодая и красивая девушка нашла для себя такое занятие?
        Он пытался - возможно, из-за княжны - быть благодушным и любезным, но получалось снисходительно и беспокояще. «Ты Инра-лон-Верис, дочь купца, собирающая на приданое»,  - Кайлеан пришлось это себе повторять, чтобы не отвечать злобной гримасой и какой-то колкостью.
        - Мой отец знал дядю княжны Гее’неры, а когда он умер, то я… не хотела оказаться ни для кого обузой, а потому решила сама о себе позаботиться.
        Должно быть, она использовала лучший из возможных ответов, поскольку дворянин чуть заметно зарумянился.
        - Истинный меекханский цветок. Сверху ты кажешься такой хрупкой, но внутри скрыта гордая сталь. Это такие женщины сопутствовали своим мужьям, когда те выстраивали империю.
        Он снова кивнул ей и, не ожидая, пока она поклонится в ответ, перевел взгляд на Дагену, Кайлеан же пришлось напрячь все силы, чтобы не скривиться раздраженно. Бесара была права, дурные комплименты больше говорят о людях, чем прямые оскорбления.
        - А ваше… прошу прощения, вы, княжна Гее’нера, окажете нам честь и сядете с нами за ужин? Прошу не беспокоиться о фургоне, слуги сейчас его разгрузят.
        Слуги. Кайлеан только сейчас заметила, что на подворье были и другие люди. Одетые по-простому, они почти идеально растворялись на общем фоне. В несколько мгновений она насчитала шестерых. Если они стояли здесь с самого начала, то должны быть мастерами в том, чтобы не бросаться в глаза.
        - Конечно, господин граф. Однако я хотела бы сперва освежиться с дороги.
        - Разумеется. Комнаты ждут.



        Глава 5

        Комнаты, она не ослышалась - комнаты. А именно три. Отдельная спальня с кроватью размером с крестьянскую телегу, гостиная с отрядом соф, пуфиков и шезлонгов, расставленных лицом к гигантскому камину, перед которым лежала огромная медвежья шкура, и комната наименьшая, хотя тоже не маленькая,  - для слуг. То есть для нее.
        Едва лишь внесли их сундуки, Кайлеан отослала людей графа и распаковала нужные им с Дагеной вещи.
        - Синее или бордовое платье, княжна?
        - Ох, Инра, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не «княжночковала», когда мы одни. С полгода уже ездишь со мной, так что можешь называть меня Гее’нерой.
        - Мы уже говорили об этом, княжна. Это недопустимо.  - Кайлеан, не отводя взгляда от Дагены, легонько постучала пальцем по уху.
        «Слушают?»
        Пожатие плечами.
        «Возможно, будь начеку».
        - У нас несколько другие представления о допустимом и недопустимом. Если долго ездишь с кем-то одной упряжкой, если вы спите в одном фургоне - титулы перестают иметь значение. Мой возница зовет меня по имени.
        «Смотрят?»
        Собственно, она была почти уверена, что нет, поскольку Дагена наверняка бы сразу почувствовала и предупредила ее. То, как подруга взглянула на нее, подтверждало ее предположения.
        - Но сейчас мы не в фургоне, княжна. И нету и шанса, чтобы я стала твоим возницей.
        Даг рассмеялась, весьма натурально, и хлопнула по ближайшей софе.
        - Именно за это я тебя и люблю. Сделаешь мне прическу с жемчугами?
        - Конечно, княжна.
        Словно умела делать какую-то другую.
        - Но сперва - бордовое платье. Жемчуг к нему подойдет. Когда начнется ужин?
        - Граф дер-Малег сказал лишь, что кого-нибудь пришлет за вашим высочеством. Я пока что распакую вещи.
        - И речи быть не может. Ты идешь со мной.
        - Но, княжна…
        И так далее. Продолжали разговор на случай, если их подслушивали,  - какой и должны вести между собою княжна Фургонщиков и ее дама сопровождения. Кайлеан сама удивилась, как легко и быстро вошла она в роль бедной девушки из провинции, которая старается напитать основами хороших манер и обычаев слегка дикую варварскую аристократку. Но хотя и считала она, что игра эта довольно забавна, все время чувствовала под кожей беспокойство. Даг сразу решила, что кто-то их подслушивает. А если так, значит, граф не совсем рад их визиту или - что еще хуже - что-то подозревает. Если и правда он или кто-то в его замке имел отношение к убийствам в горах, было понятно, что он будет начеку, однако такая прослушка с самого начала не обещала ничего хорошего.
        Комнаты их находились на третьем этаже главного дома, из окон были видны лишь двор да конюшня. Никаких шансов на бегство, ибо в эти комнаты вели лишь одни двери, выходящие к тому же в лабиринт коридоров, где можно было и потеряться. Собственно, графу не требовались подвалы, чтобы туда заключить девушек. Хватало и демонстративного гостеприимства.
        Стук в дверь раздался, когда Кайлеан заканчивала укладывать волосы Дагены.
        - Господин граф имеет честь пригласить ваше высочество на ужин.
        В дверях стояла молодая девушка лет пятнадцати, в одежде, рядом с которой платье Кайлеан выглядело как наряд королевы. Темная серость, манжеты не шире тесемок и отсутствие воротника. Фартук не отличался цветом от остального. Скромнее могли быть лишь старые мешки с дырами для головы и рук.
        - Вот и чудесно, я проголодалась.  - Даг улыбнулась девушке, но та даже не моргнула.  - Мы не должны заставлять хозяев ждать. Да, Инра, это касается также и тебя. Идем.
        Даг действовала так, как они договорились по дороге: не разделяться первые несколько часов. В пасти медведя лучше быть вдвоем.
        Лабиринт оказался не столь страшным, как им сперва померещилось, хотя коридоров было много. Как и говорила им Бесара, всюду висело оружие. Мечи, топоры, шестоперы и копья заслоняли б?льшую часть стен, присутствуя в количествах, позволявших полагать, что граф в любой момент готов схлестнуться с любым врагом. Хватало здесь и доспехов, а также щитов и шлемов. При этом некоторые выглядели так, словно от старости уже приросли к стенам. Род дер-Малега трудился триста лет, чтобы создать такую коллекцию.
        Ну и картины. Подле первых трех Дагена даже замедляла шаг, заинтересовавшись, но следующие - а прошли они где-то мимо двадцати - уже проигнорировала. Сколько можно смотреть на мужчин в доспехах, стоящих на кучах трупов? Судя по этим картинам, предки графа не столько были солдатами империи, сколько выстроили империю собственными руками, лично выиграв все важнейшие битвы.
        Через несколько минут и поворотов они остановились перед светлыми дверьми.
        - Граф ждет,  - служанка поклонилась и отошла.
        Дагена протянула ладонь к ручке.
        - Ваше высочество.  - Кайлеан успела раньше.  - Позвольте я это сделаю.
        Не ожидая ответа, она открыла дверь и вошла внутрь.
        - Княжна Гее’нера из рода Френвельсов,  - объявила Кайлеан, отходя в сторону.
        Ей ответил скрип стульев. Вокруг стола, меньшего, чем она рассчитывала, но достаточного для дюжины человек, сидели граф с женой, двое из трех его сыновей и светловолосая красавица. Теперь все поднимались, приветствуя входящую поклонами и приседаниями. Кайлеан окинула взглядом белую скатерть, серебро и хрусталь, в котором играли огни дюжины свечей, десяток-другой мисок и несчетное число графинов и кувшинов. Ужин был богатым. За столом имелось еще одно свободное место, она, однако, не думала, чтобы и ее пригласили присесть. В лучшем случае она проведет вечер, стоя за спиною «княжны».
        А та знала, как произвести впечатление. Подождала, пока все поднимутся, и лишь тогда показалась в дверях. Жемчуга переливались под отблесками свечей, подчеркивая черноту волос и глаз, бордовое платье открывало то, что девушка могла открыть, а легкий поклон, которым она ответила на приветствия, был полон достоинства и гордости.
        - Княжна.  - Граф пошел в ее сторону, а в глазах его посверкивали радостные искорки.  - Я вижу, что благородный народ верданно препоручил в мои руки ценнейший из бриллиантов.
        - Не сумел бы он отыскать лучших рук в этих горах.  - Дагена одарила его улыбкой, от которой, казалось, и воск на свечах начал бы таять.
        Скажи кто сейчас Кайлеан, что еще недавно Даг могла жаловаться на отпечатки от седла на заднице и безумствовала с луком на пограничье, назвала бы такого лжецом. Назвала бы врушкой и саму себя, поскольку была ведь Инрой-лон-Верис, а роль ее состояла в присмотре, чтобы «княжна» достаточно умело пользовалась меекхом и не пыталась есть руками.
        Приветствия и взаимные поклоны продолжались еще какое-то время, и она уже решила, что будет совершенно проигнорирована и что ей придется простоять остаток вечера у дверей.
        - Девица лон-Верис,  - хозяин вдруг вспомнил о ней.  - Мы не полагали, что ты придешь.
        - Ее высочество настояла, господин граф.
        - Мой меекханский еще не настолько хорош.  - Акцент Дагены вдруг сделался слишком отчетлив.  - И порой мне требуется при разговоре помощь.
        - Ваше высочество в совершенстве владеет языком империи.  - Жена графа словно из-под земли выросла рядом с мужем.
        - Благодарю,  - еще одна улыбка.  - Но, например, я до сих пор не понимаю всех здешних поговорок.
        - Поговорок?
        - Например, когда вы говорите «пошел в Блеавх», это значит, что не знаете, где кто-то находится, а не то, что следует его искать по дороге к этому городу. Которого, как я слышала, на самом деле-то и нет.
        Невеста второго сына графа приподняла брови:
        - Это верно, но я никогда не раздумывала над этим. А как говорят верданно?
        - Конь на него сел.
        Блондинка жемчужно рассмеялась:
        - Ох, но я думала, что кони не садятся.
        - Конечно же нет. Но, возможно, они садятся в Блеавхе, городе, которого нет.
        На этот раз засмеялись все. Даже графиня. Дагена осмотрелась театрально и обронила:
        - Я полагала, что Аэрих-дер-Малег присоединится к нам. Разве его не будет на ужине?
        - Будет,  - решительно кивнул граф.  - Стража передала, что уже видна его свита. Именно потому я прикажу принести кресло для девицы лон-Верис.
        Он хлопнул в ладоши, служанки в сером и коричневом оторвались от стен, закрутились подле стола, а через минуту на снежно-белой скатерти стоял еще один прибор.
        - Прошу.
        Они уселись: во главе стола граф, справа от него - княжна со спутницей. Кайлеан пришлось признать, что дер-Малег не был мелочен: если уж решил признать, что присутствие дамы-спутницы и переводчицы крайне необходимо Гее’нере, то не стал их разделять или подчеркивать более низкий статус Инры.
        А значит, она получила тот же самый пугающий набор приборов, что и Даг, и насчитала перед собой четыре ложечки, три вилки для мяса и три разных ножа. Похоже, что скромность и простота были не для этой столовой. Она осмотрелась. Справа находилось пустое место, а в конце стола сидела Лайва-сон-Барен, встряхивая золотой гривой волос, притворный беспорядок которых был результатом многих часов работы.
        Слева от хозяина заняла место его жена, а дальше - по очередности - сыновья графа.
        Когда все расселись, Кайлеан оказалась под обстрелом серых, словно хмурое небо, глаз. Еще пару дней назад, если бы кто на нее так таращился, она бы оскалилась и обнажила саблю. Теперь же скромно опустила взгляд и занялась рассматриванием серебра.
        Цокнуло - и бокал ее наполнился темным кармином.
        Кайлеан не знала, что ее сильнее удивило - звук или то, что граф лично наполнил ее посуду. Она даже не заметила, когда он встал.
        - Согласно старому обычаю,  - заговорил он, все еще склонившись,  - хозяин должен сам наполнить первый бокал, особенно достойным гостям. А ведь на традициях и обычаях должен взрастать любой народ и любая держава. Не так ли?
        - Конечно, граф,  - Дагена очаровательно улыбнулась.  - Человек, который не знает, кто он таков и откуда, который не ведает обычаев и пути своих предков,  - всего лишь листок, несомый ветром. Предназначено ему исчезнуть и сделаться ничем.
        - Чудесно сказано.  - Лайва чуть приподняла бокал и наклонилась, чтобы лучше видеть собеседницу.  - Это вот, о дороге, имеет какое-то особенное значение в устах княжны Фургонщиков?
        Дагена ответила улыбкой.
        - Я не впервые слышу такие вопросы. Но отвечать я бы просила моего дядюшку, графиня. Сложность ин… ин…
        - Интерпретации?
        - Именно. Интерпретация мудрости разных народов - это его любимое развлечение. Впрочем,  - махнула она рукою,  - найдите двух мудрецов и спросите их о чем-то - и услышите два разных ответа.
        - Особенно если наткнешься на тех, кто мудрецами лишь считаются.
        - Верно. Рака.
        Граф закончил наполнять бокал молодой графини и вернулся на место. Кайлеан надеялась, что теперь к ним подскочит команда слуг, но нет, те продолжали стоять под стенами. Вместо этого старший сын потянулся к графину и двинулся вдоль стола, наливая сперва отцу и мачехе, потом брату, наконец, себе. Не садясь, поднял бокал.
        - Отец, окажешь ли мне честь и позволишь ли первому поднять тост за наших гостей?
        Кивок был достаточным ответом.
        - Я поднимаю тост за княжну Гее’неру из королевского рода Френвельсов, которая озарила наш дом светом своей красоты, и за ее подругу, девицу Инру-лон-Верис, дающую нам живой пример, что отвага не исчезла из сердец дочерей империи. Потому что для того, чтобы бросить отчий дом и отправиться в путь в неведомую сторону, нужна немалая отвага.
        Кайлеан поднесла хрусталь к губам и впервые посмотрела Эвенсу-дер-Малегу в глаза. Упомянуть в одном предложении особу королевской крови и безродную сироту - это либо глупость, либо просчитанная пощечина. Этот тост был оскорблением. Оскорблением для княжны и в каком-то смысле и для нее самой, поскольку предполагалось, что она слишком глупа, чтобы понять. Она отставила бокал.
        - Инра и вправду необычная молодая дама.  - Дагена отозвалась первой.  - По сравнению с ней моя предыдущая учительница и дама-сопровождающая - бледный призрак, лишенный темперамента.
        - Предыдущая?  - Граф тоже отставил бокал и кивнул слугам.
        Только теперь началось движение. Зацокали крышки тарелок, запахло жарким и острыми соусами.
        - Да, девица Эмива-хад-Лаверис. Увы, когда она узнала о приказе императора, ушла. У нее семья на Востоке, и Эмива не хотела ее оставлять.
        - Значит, девица лон-Верис служит у вашего высочества…
        - Полгода. Но я жалею, что мы не познакомились раньше.
        Сперва подали закуски, кусочки маринованного мяса, острые овечьи сыры и пласты копченой рыбы. Кайлеан не сводила глаз с Эвенса. Тот вернул ей взгляд и улыбнулся насмешливо, откровенно посматривая на Дагену. «Видишь,  - словно говорил он,  - я ее оскорбил, а она об этом даже не знает. Дикарка».
        На миг, буквально на мгновение ока, Кайлеан позабыла, что она теперь Инра-лон-Верис, сирота, которая, чтобы не попасть в нужду, взялась за работу у Фургонщиков. А Инра не смотрела бы столь вызывающе на потомка старого графского рода, ибо, хотя и была меекханкой чистой крови, но это ее отец кланялся в пояс любому барону и графу.
        Она опустила взгляд.
        - Императорский приказ оказался неожиданностью для всех нас.  - Граф насадил на небольшое острие кусочек мяса и размахивал им, словно миниатюрной булавой.  - Верно ли, что угроза со стороны се-кохландийцев настолько велика? До нас сюда доходят разные вести. И то, что Йавенир умер, и то, что умирает, и то, что чудесно выздоровел и в благодарность за это пообещал Госпоже Гроз снова повести свои орды на запад…
        - Если бы речь шла об очередном нападении, отец, император не приказал бы верданно сняться с места и отправиться на север,  - вмешался в разговор Эвенс.  - Якобы подданные ее высочества ненавидят кочевников, как ядовитых змей. Королевский род наверняка приказал бы сражаться.
        Все посмотрели на Дагену. Даже Лайва-сон-Барен вытянула шею, чтобы лучше видеть. Даг склонилась к Кайлеан.
        - И что мне им сказать?  - шепнула ей на ухо на грубом анахо.  - Как там оно у Фургонщиков заведено?
        Кайлеан едва ее поняла, что было весьма неплохо, поскольку, даже найдись за столом некто, знающий язык верданно, все равно не сумел бы подслушать.
        - Княжна просит, чтобы я переводила, поскольку она не слишком уверена в своем меекхе,  - проигнорировала она упорный взгляд Эвенса и обратилась прямо к его отцу:  - Верданно не являются ничьими подданными и никогда ими не были. Королевский род - это прежде всего судьи и охранители законов, а потому нет у них такой власти, чтобы кому-то приказывать.
        - Хорошо… говори, что ты там посчитаешь нужным, а я стану что-нибудь бубнить.  - Шепот «княжны» перешел в настоящее бормотание.  - Только быстро, потому что у меня слова заканчиваются, а я не люблю повторяться.
        - Королевский род владеет стадами, фургонами, собственной стражей, но властвует он лишь в Королевском Граде, самом крупном из существующих лагерей. А б?льшая часть племенных караванов странствует своими дорогами.
        - И отчего же они уже не странствуют?
        За тон, каким он задал этот вопрос, Эвенс должен был получить по лицу. Дагена тоже так считала, поскольку перестала бормотать и спросила дружески:
        - Он что, пытается меня оскорбить?
        - Постоянно, ваше высочество.
        Кайлеан ответила на анахо достаточно громко, чтобы услышали все. И сразу же добавила тише:
        - Пошепчи еще немного мне на ухо, а потом сиди и делай мрачное лицо.
        Выждала соответствующего момента.
        - Княжна хочет напомнить, что ее народ уступил армии, которая через несколько лет безнаказанно грабила половину империи, хотя империя в пятьдесят раз больше и обладает десятками тысяч солдат на любой вкус. И что кочевники до сих пор рыдают, вспоминая войну с верданно.
        Она произнесла это, пустым взглядом вперившись между старшим и его мачехой. Теперь она была не собой, а всего лишь голосом княжны.
        Граф принял это по-мужски. То есть сперва слегка покраснел, потом взглянул на старшего сына и наконец поднялся и поклонился с прямой спиной.
        - Прошу у вашего высочества прощения. Мой сын не хотел вас обидеть, у него просто есть привычка так подавать свои мысли, что порой их можно превратно понять.
        - А что он, собственно, имел в виду?  - Дагена так вжилась в роль, что не намеревалась спускать это с рук.
        Эвенс поднялся, тяжело наклонившись вперед, а Кайлеан на мгновение, не больше, увидала нечто, полыхнувшее в глубине его глаз.
        И поняла.
        Первенец. Наследник титула и богатств. Тот, которому принадлежала рука красивейшей из местных дворянок и чей сын должен был бы стать новым графом дер-Малег. По крайней мере - до несчастного случая шесть лет назад. Потому что сейчас, поскольку его родной отец чтит некие древние предрассудки и дурацкие обычаи, сам он стал никем. Это младший брат получит все, а случись что с Аэрихом, есть еще и Иврон, ублюдок от другой матери, который как третий сын должен бы уже давным-давно искать своего счастья где-то по миру, но сидит на отцовской земле, словно падальщик,  - и даже он нынче важнее его, старшего.
        Ненависть. Пылающая так, что глаза мужчины из серых сделались почти белыми. Всего за один удар сердца.
        А когда он выпрямился, то снова был уже лишь самим собою. Спокойным, владеющим собой потомком аристократического рода, с чуть ироничной улыбкой, приклеенной к губам.
        «Тут дело не в нас,  - поняла Кайлеан еще.  - Тут дело в графе. Это борьба между ними, отцом и сыном, а против варварской княжны Эвенс-дер-Малег ничего не имеет. Был бы столь же неприязнен к любому гостю, которого граф принял бы в замке».
        - Прошу у вашего высочества прощения,  - начал он с поклоном.  - Я имел в виду, что независимость и свобода, столь ценимые странствующими в Степи народами, оказались погублены огромной организованной ордой варваров. И то, что если бы власть королевского рода, к которому принадлежит ваше высочество, была сильнее, то наш общий враг никогда бы не победил верданно, славящихся своей отвагой.
        Кайлеан заметила движение. Это черноволосая жена графа забарабанила пальцами по столу, с явной тоской выслушивая речи пасынка. Похоже, такая ситуация не была здесь чем-то новым, и Эвенс не единожды уже испытывал терпение отца.
        Однако вывернулся он довольно ловко.
        Дагена склонила голову, принимая извинения.
        - Так звучит куда лучше. Я рада, что теперь понимаю вашу мысль куда… э-э… точнее. Благодаря чему могу радоваться гостеприимству этого дома.
        Она взяла серебряное острие, нанизала на него кусочек сыра и, прежде чем Кайлеан успела ее предостеречь, вложила в рот.
        Козий сыр. Копченный разными методами, порой с весьма специфическим привкусом. Чудесная закуска, приводившая к тому, что человек обретал внезапное желание есть. Все что угодно, лишь бы позабыть тот характерный привкус.
        Дагена повела себя достойно. Прожевала, сглотнула, свободным жестом потянулась за вином.
        - С чего, собственно, началось наше недоразумение?
        - Мы размышляли,  - граф не отводил взгляда от Эвенса, пока тот не уселся снова,  - что склонило императора к изданию указа переместить верданно в наши горы.
        Он обратил взгляд на Дагену и вежливо улыбнулся.
        - Император не издавал такого указа.  - «Княжна» отпила глоток вина, взболтнула остаток в бокале, засмотревшись на танец багрянца на хрустальных стенках.  - Он всего лишь выразил вежливое пожелание, которое вожди лагерей решили исполнить. Потому что, как наверняка вы знаете, граф, верданно не получили гражданства империи, а значит, формально указы их не касаются.
        За столом установилась тишина. А Кайлеан пришлось признать, что в этой игре Даг оказалась - пусть неожиданно - абсолютно прекрасным образом превосходно хороша.
        - Понимаю.  - Циврас-дер-Малег откашлялся.  - Прошу меня простить, ваше высочество, но мне интересно, что склонило трон к тому, чтобы выразить такую просьбу. Подобное действие беспрецедентно, десятки тысяч фургонов на несколько дней заблокировали одну из главных торговых дорог Востока, и я слышал, что еще не все они съехались в долину. Купцы несут убытки, а когда купцы несут убытки, страдает вся империя.
        Осторожные, взвешенные фразы гладко выходили из уст аристократа, а Кайлеан вдруг ясно поняла все плюсы того, чтобы быть кем-то вроде служанки. Никто на нее не смотрел. Все, включая сидящую на два кресла дальше Лайву-сон-Барен, водили глазами от графа к Дагене и обратно.
        - Ну и конечно,  - продолжал граф,  - такая просьба ослабила бы восточную границу, поскольку, как верно заметил мой сын, верданно славятся ненавистью к се-кохландийцам, а лагеря их долго оставались бы неприступными твердынями.
        - Только как долго эти твердыни удержались бы, граф? Лагеря, которые были у нас на юге, стали слишком многолюдны и велики, чтобы их защищать. Впрочем, два из них пока на месте. Деревн’ло и Больший Калеар. Остались в них женщины с маленькими детьми, старики и немного взрослых воинов, поскольку кому-то нужно присматривать за табунами и стадами, пока в Лав-Онее не вырастет трава.
        Жена графа поджала губы.
        - Нужно было перегнать их вместе с фургонами.
        - Полмиллиона голов?
        Эвенс едва не опрокинул на колени бокал, который как раз наливал, а графиня на миг замерла с полуоткрытым ртом.
        - Полмиллиона?
        - Мы - народ пастухов и скотоводов, господин граф.  - Дагена послала ему лукавую улыбку.  - Скот и лошади для нас почти то же, что для меекханского дворянства - земля.
        - Но Лав-Онее не прокормит стольких животных. Здешним землям едва по силам удерживать наших коз и овец.
        - Именно потому часть животных мы перегоняем в Вермох и дальше на запад. Тамошние пастбища более тучны, а вожди уже оговаривают вопросы о том, чтобы получить их в пользование. Впрочем, мы надеемся, что когда стихнет замять в Степи, император бер-Арленс позволит нам вернуться на восточное пограничье.
        - А до того времени группа стариков и женщин с малыми детьми станет охранять это богатство?  - Эвенс отставил графин, но не потянулся к наполненному бокалу.
        - Им помогает меекханская армия.
        Ох, вот она и сказала то, чего они, собственно, ждали. Сообщила, что меекханские солдаты «охраняют» стада верданно, и пояснила, каким кнутом погоняют Фургонщиков на север. По крайней мере это было просто и понятно для присутствующих.
        - Однако мы до сих пор не понимаем, отчего император высказал такую… просьбу,  - не отступал граф.
        - Ох, разве это не очевидно, отец?  - Эвенс отпил из бокала, после чего крутанул им, насмешливо пародируя Дагену.  - Отец Войны подыхает где-то в своей берлоге, не оставив, если я правильно понимаю варварские обычаи, законного наследника. Сыны Войны готовятся к битве за наследство, а значит, котел под названием Великие степи вскоре закипит. Существует шанс, что кипеть он будет много лет, и блюдом, в нем приготовленном, будет то, что кочевники перестанут представлять серьезную угрозу. Останется после них всего лишь - уж простите за банальное сравнение - осадок на стенках и немного кровавой каши на дне. Разве что некто, извините за еще одну банальность, ткнет в котел копьем. Тогда он может взорваться прямо нам в лицо.
        Дагена одарила его очаровательной и холодной улыбкой.
        - Чтобы ткнуть во что-то копьем, необходимо обладать достаточными силами и отвагой, чтобы им воспользоваться. Могу обещать одно: верданно не выйдут в Великие степи, чтобы бросить вызов кочевникам, ибо такова воля императора, которого мы уважаем, хотя, как бы это сказать… э-э-э… Лучше присыпать уголья землею? Я верно запомнила пословицу? Лучше быть предусмотрительным, чтобы не привести к войне. Чтобы некие горячие головы не подожгли всю восточную границу.
        Граф взял серебряную шпильку и принялся колоть выложенные перед ним холодные закуски, словно насаживая врагов на пику.
        - Значит… прошу простить меня за непосредственность вопроса, княжна, но приказы из столицы были слишком общими… значит, Фургонщики не переселены сюда навсегда?
        - Сюда?  - «Княжна» вздернула брови.  - В горы? Где нет места ни для людей, ни для животных? Где единственным в меру плоским пространством остаются имперские дороги, а остальное - это лишь скалы, деревья, камни и мох? Кроме того, как я уже сказала, мы не подданные меекханского императора, чтобы он мог переселять нас куда пожелает. Мы лишь исполняем его просьбу, чтобы отойти от границы и не провоцировать никого на глупые поступки. А чтобы быть верданно, нам нужны открытые пространства.
        Двери за спиной Кайлеан отворились, и один из слуг объявил:
        - Аэрих-дер-Малег, второй сын Цивреса-дер-Малега и Евхерии-дер-Малег-сег-Видрам, наследник рода дер-Малег, Высоких Восточных Полей, Калонвэе, Чехран, Малопаса…
        Видимо, согласно местной традиции, прибытие наследника предполагало соответствующую оправу, а слушающей длинный список городков и сел Кайлеан пришлось признать, что владения графа достаточно велики, хотя, как ей помнилось, село, в котором она родилась, состояло из пяти домов и трех сараев. Наверняка хрустальный бокал, стоявший перед нею, стоил больше, чем годовой доход от преимущественной части перечисляемых сел. Но число их было впечатляющим.
        Она взглянула на Эвенса. Тот вежливо улыбался, да и в глазах его была лишь искренняя радость, а руки, в которых он держал бокал, не тряслись. Лишь глядя, как он стискивал зубы, она могла бы поспорить: вставь между ними подкову - и та, перекушенная, упадет на пол.
        Дагена повернулась к входящему. Кайлеан поступила так же. У Аэриха волосы были чуть светлее, чем у старшего брата, зато глаза немного темнее. Прямой, как копье, высокий, широкий в плечах, он мог бы позировать еще для одной картины из коллекции графа как меекханский покоритель мира. Хотя наверняка уже сделал это.
        Он даже был в соответствующей одежде. Высокие сапоги для конской езды, темные штаны, кожаная куртка, пояс, отягощенный мечом и изрядным кинжалом. Все ношеное и пропыленное, будто он едва сошел с седла. Кайлеан поймала себя на том, что смотрит на двери, опасаясь увидеть в коридоре коня. Настоящий наследник воинственной аристократии, с детства обученный сражаться.
        - Ваше высочество,  - прервал он провозглашающего литанию слугу и поклонился в пояс.  - Отец, мать, дражайшая Лайва, брат, брат,  - он кланялся каждому по отдельности, но уже не так низко.  - Госпожа…
        Остановил на ней взгляд.
        - Девица Инра-лон-Верис.  - Кайлеан привстала и присела в поклоне.  - Подруга и переводчица ее высочества.
        - Я загнал двух лошадей, торопясь на эту встречу, но все равно буду жалеть о каждой пропущенной минуте. Потому, прошу вас, простите меня за дорожную одежду.
        Он сделал ударение на «загнал» и цокнул по-военному шпорами так, что те аж зазвенели. Кайлеан перевела взгляд на его сапоги. Шпоры были кроваво-красными.
        Она ткнула каблуком в стопу Дагены так, что та подскочила со стула. И тут же склонилась к уху «переводчицы».
        - Что с тобой?  - прошипела на анахо.
        За столом уже воцарилось замешательство, граф с графиней тоже вскочили на ноги, оба смотрели на вошедшего так, словно у того вдруг выросла вторая голова.
        Кайлеан лишь шепнула:
        - Он тебя оскорбил.
        Даг отреагировала мгновенно: без раздумий отодвинула кресло и, ни на кого не глядя, направилась к двери. Аэриха миновала с таким лицом, как будто был он лишь кучей дерьма, покрытой опарышами.
        - Ваше высочество! Ваше высочество!  - Циврас-дер-Малег попытался побежать за ней, но Кайлеан бесцеремонно преградила ему дорогу.
        - Прошу прощения, господин граф,  - присела она в поклоне.  - Но, когда княжна в таком настроении, лучше ей не мешать. Я попытаюсь ее как-то успокоить.
        И вышла, оставив всех в бесконечном удивлении.

* * *

        Едва лишь они добрались до своих комнат, Дагена замерла, словно прислушиваясь.
        - Ну ладно. Скажешь мне, в чем там, собственно, было дело? Если граф почувствует себя оскорбленным…
        Кайлеан снова стукнула себя пальцем по уху. Ее подруга фыркнула.
        - Нет, на этот раз - определенно нет. У меня свои методы. Бабка меня и этому научила. Итак: отчего мы рискуем быть вышвырнутыми из замка?
        - Потому что ее высочество Гее’нера из рода Френвельсов при одном упоминании о том, что он заездил двух коней, плеснула бы Аэриху вином в лицо. А после демонстрации окровавленных шпор - разбила бы ему бокал о голову.
        Даг смягчилась.
        - Об этом я не подумала…  - Она чуть улыбнулась.  - Получается, что я оскорблена в доме графа, и при этом - смертельно? Так что, ожидаем извинений?
        - Не можем ждать, поскольку Циврас-дер-Малег, похоже, слабо понимает, что произошло. Через пару минут я отправлюсь к графу с твоим пожеланием отправить гонца и вернуть наш фургон либо приготовить завтра собственный.
        - А если он согласится?
        Кайлеан покачала головой:
        - Нет. Он придерживается - или старается произвести такое впечатление - старых меекханских обычаев, а там нет большего позора, чем оскорбить гостя. Захочет нас удержать. Прикажет сыну извиниться. А мы позволим ему. Но только завтра. Пока же ты играешь дикарку в ярости. Разбей зеркало, сломай мебель, порежь обивку на софе.
        Дагена скривилась от нетерпения.
        - А потом?
        - Ты играешь гостя, который едва дает себя упросить и который не всегда имеет желание общаться с хозяином. Это даст нам побольше свободы. У нас есть еще три дня, и лучше не терять их зря.
        Четвертью часа позже Кайлеан вышла в коридор, поймала первого попавшегося слугу за рукав и приказала сопроводить себя к Циврасу-дер-Малегу.
        Похоже, ужин закончился, поскольку граф был уже в другой комнате, в помещении, полном книг и со стоящим посредине огромным столом из черного дерева. Выглядело так, словно он не надеялся, что она придет, стоя лицом к узкому окну, всматриваясь в ночь. На звук открывшейся двери медленно повернулся, а увидев, кто вошел, приподнял брови.
        - Девица лон-Верис. Что там, именем Светлейшей Госпожи, случилось?
        Она кратко и четко пояснила, в чем было дело.
        - Значит, проблема в лошади? В том, что Аэрих признался, что заездил двух из них?
        - Для княжны это чрезвычайно серьезное дело. Кони для Фургонщиков - это…
        - Знаю-знаю,  - махнул он рукою.  - Слышал о том, но полагал, что двадцать лет жизни на землях империи несколько смягчили их обычаи. Разве они не торгуют своими лошадьми? Не знают, что некоторые из них попадают к грубым, жестоким или неразумным людям?
        - Знают, господин граф. Но на Востоке ни один жестокий или неразумный человек не бывает настолько глуп, чтобы в присутствии верданно похваляться, как он мучает своих коней. От этого их отучили очень быстро.
        Он окинул ее внимательным взглядом, она же лишь тогда поняла, что выпала из роли, а Инру заместила Кайлеан. Выдал ее тон и то, как она обратилась к аристократу. Инра бы никогда такого себе не позволила, а вот девушка, чьим кха-даром был сам Ласкольник,  - запросто.
        - Отважные слова, девица Инра. Значит, мой сын ленив, жесток или неразумен?
        Она не отвела взгляд, не зарумянилась и не потеряла сознание. В конце концов, девица Инра не стала сидеть на шее у семьи и решила отправиться на край света, сопутствуя ездящим фургонами варварам. Это обязывало.
        - Нет, господин граф. Полагаю, что ваш сын хотел как лучше, но промахнулся.
        Хозяин кивнул.
        - Может, вы сумеете успокоить ее высочество? Мой сын не загнал насмерть ни одного коня. У меня нету столько лошадей. Прошу объяснить княжне, что это лишь местная поговорка. Если кто-то опаздывает на важную встречу, то, желая произвести впечатление, говорит: «Спеша сюда, я загнал одного - или двух, или дюжину - коня». Если бы Аэрих и вправду загонял скакуна каждый раз, когда опаздывает, конюшни мои были бы пусты.
        - А шпоры?
        - Что - шпоры? А-а… понимаю. Скажи, что я буду более чем счастлив подарить это животное княжне, чтобы в службе ей оно никогда уже не познало ни удил, ни седла. Только таким образом я могу ответить на неразумное поведение сына. Хватит ли этого?
        Это было достойное предложение, поскольку Аэрих не выглядел тем, кого удовлетворила бы езда на скакуне, худшем чем боевой канейа чистой крови.
        Она присела в поклоне:
        - Я попытаюсь объяснить все ее высочеству.
        - Хорошо. Вина?
        - Я… полагаю, мне не должно.
        - Как и мне.  - Граф слегка улыбнулся, положив руку на желудок.  - Особенно когда я прервал ужин в столь неприятных обстоятельствах. Несварение не даст мне заснуть. Но как-нибудь рискну.
        Он потянулся к тумбочке и вытащил небольшой графинчик и два кожаных стаканчика.
        - Хрусталь и серебро хороши во время приемов, но для старого солдата нет ничего лучше, чем пить вино так, как мы пили его во время войны.
        - Вы служили в армии, господин граф? Мой отец тоже.
        - О? А где, если я могу спросить?
        - Был он младшим лейтенантом первого отряда Четвертого Летучего полка.
        Аристократ вручил ей кубок, вино пахло смолой и цветами. Было крепким.
        - Меекханка чистой крови и дочь офицера. Чудесное соединение. Отец говорил, отчего он не остался в армии?
        - После войны полк расформировали, а он предпочел заняться торговлей, а не разбойничать по дорогам. Ну и якобы мать настояла. Предпочитала, чтобы занялся чем-то поспокойней.
        - И она наверняка была права. Я служил в Двенадцатом Пехотном полку. Принимал участие в битве за Великие Врата, а потом в марше на юго-восток, когда мы отбивали города и замки, куда Йавенер посадил своих людей. Три битвы в поле, восемнадцать стычек, пять штурмов стен. Дослужился я до младшего капитана, но после войны вернулся домой. Мой старший брат погиб, а я стал главой рода. А дома меня ждало это,  - он повел вокруг рукою.  - Это не магические книги, не героические эпосы, но бухгалтерские. Там - каждый городок, каждое сельцо, каждое стадо овец и коз, каждая из дорог и сторожевых башен, каждая мельница и лесопилка. Некоторым из этих книг больше трехсот лет, я унаследовал их от Храма Дресс, но б?льшую часть мы начинали уже сами.
        Кайлеан огляделась, придавленная числом томов. Было их сотни три. Граф перехватил ее взгляд и неожиданно тепло рассмеялся.
        - Нет, мне нет нужды заниматься всеми. Есть здесь такие, что касаются мест настолько уже безлюдных, сел, уничтоженных войною, наводнением или пожаром, сорванных мостов, которые слишком дорого отстраивать, стад, уничтоженных заразой или нами - на мясо. Другие уже полностью заполнены, а потому история кое-каких городов продолжается в томах новых. Нынче я слежу не больше чем за двадцатью из них,  - он указал на ближайшую к столу полку.  - Да и то не больше нескольких раз в год, например во время стрижки или весною, когда приходят вести, сколько людей померли в этом селе, сколько детей родились и всякое такое. Весенние записи я уже внес, а потому до лета могу не трогать книг.
        - Это весьма много работы, господин граф.
        - Да. И мне нужен для этого управитель, однако я не люблю полагаться в таких делах на других. Тем более не хотел бы заводить новые реестры. Множество новых…  - Он прервал себя, полагая, что девушка уже обо всем догадалась сама.
        Однако Кайлеан не намеревалась ему в этом помогать. Сделала удивленное лицо и заморгала, словно чем-то невыносимо обеспокоенная.
        - Я не слишком-то понимаю, господин граф…
        - Ох,  - он махнул рукою, выплескивая немного напитка.  - Не играй передо мной в простецкую девицу. Простецкие девицы выклянчивают приданое у семьи, а потом выходят за первого встречного, который их с тем приданым возьмет. Ты поймала жизнь в собственные руки, взялась за работу у дикарей, не стала колебаться, когда понадобилось выехать за сотни миль от дома. Это такие девушки помогали создавать Меекхан - таким, каким он стал нынче. Не те тошнотные, глупо хихикающие идиотки, которых нынче полно в дворянских родах, а жесткие, умелые и отважные женщины. Сколько Гее’нера тебе платит?
        - Двадцать оргов ежемесячно.
        На этот раз удивленным выглядел он.
        - Двадцать оргов? За это можно купить несколько голов скота.
        - Именно. Но предыдущая ее подруга получала десять и не решилась отправиться с княжной в ее поездку.
        - Значит, ты к тому же умеешь торговаться, дорогая Инра.
        - Скорее, знаю свою цену, господин граф.
        Он улыбнулся.
        - Ну, когда ты не строишь из себя убогую разумом простецкую девицу, ты выглядишь куда лучше. Я не буду морочить тебе голову. У меня есть надежда, что дело с княжной разрешится должным образом и мы не расстанемся во гневе, но сейчас меня заботят все Фургонщики. Придется ли мне начинать для них новые книги? Как долго они будут селиться поблизости от моих земель? Лишь несколько месяцев, как говорит ее высочество, чтобы самое большее на следующий год вернуться в Степи?  - Граф принялся прохаживаться вокруг стола, почти на нее не поглядывая.  - Императорские приказы были простыми и краткими. «Принять верданно в Олекадах, позволить поставить лагерь, не мешать». И только-то. Аж столько-то. Я не знаю, подумал ли кто об этом в столице, но их… сколько? Сто пятьдесят? Двести тысяч? Это целый народ. Во всех Олекадах нынче живет, может, вдвое больше народу, я знаю это, поскольку - видишь,  - он задержался взглядом на книгах,  - стараюсь точно знать число наших владений, а люди - их неотъемлемая часть. Увеличение этого числа вполовину - будет здесь, в горах, катастрофой. Эти земли не наполнят столько животов, а
даже если бы наполнили…
        Он снова сделал паузу и внимательно поглядел на Кайлеан.
        - Из того, что я знаю,  - начала она, осторожно подбирая слова,  - Фургонщики и думать не думают оставаться в горах слишком надолго. Стада и табуны - это их богатство, а здесь нет места для выпаса.
        - Я могу их купить.
        - Я дочь купца, господин граф, и знаю: если разойдется весть, что верданно приходится продавать свой скот и лошадей, то цена обычной коровы с пяти оргов упадет до одного. Они пойдут по миру. Ну и, конечно, лошади,  - она улыбнулась.  - Они не откажутся их разводить, потому что это - как продавать своих детей. Они скорее перестанут жить в фургонах и осядут где-то навсегда.
        - Но некоторые из их фургонов кажутся подготовленными и для этого.
        - Боюсь, я не понимаю…
        - Они везут кедровые и дубовые стволы, доски, бочки смолы, тысячи длинных гвоздей, плотницкий инструмент. Совершенно как если бы они были готовы встать в широком поле и выстроить там целый город.
        Ой-ой, ой-ой-ой… Думай, девушка, думай!
        - Я видела фургоны, груженные теми балками.  - Наилучшая ложь - та, которая содержит больше всего правды.  - И видела, как их используют, еще во время дороги Степями. Когда караван попадает на почву, преодолеть которую он не в силах, верданно строят из тех балок дорогу. Так делали, когда разлилась одна из речек и им пришлось преодолевать подмокшие пространства. Уложили стволы на землю, проехали и забрали их с собой. Сэкономили почти три дня дороги. Доски, смола и инструменты - для ремонта поврежденных фургонов, караван таких размеров потребляет порядком дерева.
        Он мерил ее взглядом, внимательно, щуря глаза.
        - Это умное объяснение,  - процедил он.  - Умное и логичное. И весьма рассудительное,  - добавил тихо.
        Пришло время оскорбиться. Она нахмурилась:
        - Прошу прощения, господин граф, но я не понимаю. Я себе и представить не могу, чтобы верданно не вернулись в Степи. Для того, кто воспитывался на равнине, где ветер пролетает сотни миль, не встретив даже малейшей возвышенности, здешние горы… давят. Черные и серые каменные стены, которые хотят человека смять, расплющить, отбирают у зрения остроту, а у груди - дыхание. Нужно или здесь родиться, или быть безумцем, чтобы хотеть обитать в горах.
        Резко, слишком резко для простой девицы.
        - Сильные слова, девушка.  - Ее собеседник во мгновение ока снова превратился в графа дер-Малег, аристократа в пятнадцатом поколении. Он выпрямился и словно бы несколько отдалился - и все, даже не сделав малейшего шага.
        - Отец всегда повторял мне, что даже перед императором нужно говорить правду. А скорее, что именно перед императором и необходимо говорить правду.
        - Дочь офицера, я чуть было не забыл,  - кивнул он.  - Ну хорошо, оставим это. Итак, ты полагаешь, что наши гости придавлены горами?
        - Не полагаю, а знаю. Я была с ними, когда они въезжали в горы. Если бы не приказы вождей, большинство фургонов повернули бы через несколько миль. Верданно не созданы для гор, а горы не созданы для них. Ну и еще эти солдаты… Горная Стража…  - Она состроила мрачную мину.
        - Горная Стража?
        - Ведут себя в долине так, словно их задание - следить за Фургонщиками. Заблокировали все дороги, запрещают выходить из лагерей даже за хворостом, совсем как если бы верданно были узниками. Это раздражает Фургонщиков. А это плохо, господин граф. В лагерях - много молодых, которым не по вкусу такие ограничения, а люди, жившие в Степях, не привыкли, чтобы их запирали. Кто-то может совершить глупость…
        Она прервала себя, прикладывая ко рту ладошку как некто, кто оказался за шаг до того, чтобы выболтать страшную тайну. Миг-другой она боялась, что сделала это слишком театрально и что граф раскусит ее игру.
        Глянула в его сторону и наткнулась на спокойный, расчетливый и внимательный взгляд. Всматривался он в нее так долго, что она сумела зарумяниться, и, пожалуй, это была именно та реакция, которой он ожидал.
        - Фургонщики не любят Стражу?  - спросил он тихо.
        Она покачала головой.
        - Ничего такого я не говорила, господин граф. Они просто не понимают, почему солдаты держат их в долине, словно в какой-то ловушке.
        Он даже не моргнул.
        - Я не знаю всех приказов из Меекхана, быть может, генерал Монель получил какие-то дополнительные поручения, но он в любом случае должен бдить. Стража - всего четыре тысячи людей, и, если верданно захотят силой прекратить свои обиды, он не сумеет их сдержать. Однако пока что никто не пострадал, верно?
        - Ну… нет, господин граф.
        - А значит, это всего лишь обычная чрезмерность, может, генерал не желает, чтобы что-то с кем-то случилось, поскольку в Олекадах не все относятся к Фургонщикам хорошо.
        - Несмотря на императорские приказы?
        Он тяжело вздохнул и послал ей снисходительную улыбку.
        - Император далеко, а отчизна - рядом. Если бы в Степях, поблизости от лагерей Фургонщиков, внезапно появилось какое-то другое племя кочевников, неужели ты, дорогое дитя, полагаешь, что их приняли бы с распростертыми объятиями? Человеческой природы не изменить, чужаки, если их немного, могут приниматься по-доброму, мясом и хлебом, их напоят и угостят. Но эти же пришельцы, явись они в большом количестве, наткнутся на запертые ворота и взведенные арбалеты. Потому что люди здесь,  - он дотронулся до груди,  - в сердцах, всегда делят мир на известное и неизвестное, на своих и чужих, на друзей и врагов. И, как видишь, в этом разделении «чужак» и «враг»  - это одно и то же.
        Он снова пустился в путь вдоль стола.
        - В горах, как и в моих землях, прибытию верданно предшествовали скверные слухи. О вытеснении с родины, о насильственном переселении целых сел и обозначении новых границ для наших владений. Я не поверил ни в один из них и под угрозой заключения приказал их не распространять. Это была моя ошибка, поскольку столь же успешно можно пытаться задержать пожар, ставя баррикаду из соломенных тюков. Потому-то я и обрадовался, когда княжна Гее’нера выразила желание проведать мой замок. Это позволит мне хотя бы частично сопротивляться слухам. Я смогу провозгласить, что сама княжна Фургонщиков заверила меня, что ее народ не имеет намерения здесь оставаться. Некоторые все равно будут поступать как привыкли, но много горячих голов возьмется за ум. Нынче весна, селяне должны сеять, выгонять стада на луга и наводить порядок в доме, а не…  - Он взмахнул рукою.
        - Острить топоры?
        - Пока что все не настолько плохо. Откуда такое предположение?
        - Оттуда, что командир Горной Стражи не позволил, чтобы княжну сопровождала ее собственная охрана, а еще оттуда, что послали с нами целую роту, как будто мы едем дикими землями. Ну и мы имели возможность поглядеть на солдат. Часто ли бывает, чтобы они ходили со взведенными арбалетами, граф?
        Должно быть, он почувствовал в ее голосе иронию, потому что взглянул на нее холодно, и между ними снова мгновенно воздвиглась стена. Снова был он лишь графом, а она - сиротой без матери и будущего. Все эти высокие слова о меекханке чистой крови, дочери офицера и женщинах, которые строили империю, на самом деле были лишь кучей навоза. Потому что, не нуждайся он в ней для своих планов, поняла она во внезапном прозрении, не стал бы он терять время на роль «человечного графа». Ну и, что самое важное, сукин сын даже не заикнулся о том, что в горах гибнут люди.
        - Мне не нравится твой тон, девушка. Полагаешь, что я обманываю?
        - Нет, господин граф. Скорее, что Горная Стража по-другому оценивает ситуацию.
        - Возможно,  - он внезапно смягчился, но на этот раз она не дала себя обмануть.  - Хотя лично я полагаю, что они не уверены в собственных силах. Они никогда не сталкивались с такой… проблемой, а потому стараются дуть на воду. Наверняка, если их прижать, начали бы рассказывать несусветные истории об опасностях, притаившихся в горах. Однако их… чрезмерная бдительность не решает моей главной проблемы. Какова она в действительности, эта княжна Гее’нера?
        Теперь она позволила появиться в своем голосе холодку:
        - Что вы имеете в виду, господин граф?
        - Ох, дитя,  - он махнул рукою с благожелательной улыбкой на устах.  - Не делай вид, что ты не знаешь, что я имею в виду. Ты с ней уже полгода, б?льшую часть времени вы проводите вместе, а она воспринимает тебя скорее как подругу, а не как нанятую даму для сопровождения. Я вижу. Это молодая красивая девушка, наверняка из-за занимаемого положения одинокая, а значит, ей нужен кто-то, кому она могла бы открыться, выплакаться, поговорить. Мне кажется, что она нашла в тебе поверенную и…
        Прервать себя на полуслове и выразительно взглянуть - было любимым способом общения Цивраса-дер-Малега. И очень удобным, поскольку всегда мог сказать потом, что он ни о чем не спрашивал.
        - Если уж речь зашла об этом, пожалуй, мне следует уже вернуться к княжне, господин граф.  - Кайлеан с достоинством выпрямилась.  - Она уже наверняка задает себе вопрос, что меня задержало. А такие опоздания может воспринять как дополнительное оскорбление.
        - Гордость и преданность. Я был прав насчет тебя, моя дорогая. Ты повод для гордости всех честных меекханских женщин. Но не пойми меня превратно, я не хочу, чтобы ты выдала мне тайну алькова княжны. Я лишь желаю, чтобы между моими людьми и Фургонщиками все прошло без ненужных столкновений. Потому мне должно знать, каковы их настроения, что думают вожди, что - обычные верданно, каковы их планы. Потому я расспрашиваю о княжне. Кавер Монель совершает ошибку, изолируя их от остальных обитателей гор. Незнакомый чужак - чужак, пугающий вдвойне.
        Да, а чужак знакомый перестает быть чужаком. Сколько еще банальностей она должна выслушать, прежде чем дворянин сделает ей конкретное предложение?
        Она глубоко присела.
        - С вашего позволения, господин граф, я отправлюсь к княжне и передам ваши извинения. Возможно, до завтра мы не покинем замок.
        Он сделал несколько быстрых шагов и схватил ее за руку. Не слишком сильно, хотя и решительно. Мгновение Кайлеан сражалась с Инрой. Первая вырвалась бы из его рук, разбила ему нос и, возможно, сломала бы то и другое. Вторая же лишь взглянула с чуть испуганным лицом.
        - Прошу меня отпустить, господин граф.
        - Сперва ты меня выслушаешь, девушка. Я должен знать, что княжне известно об истинных планах своих старейших. Я в курсе, что королевский род у Фургонщиков не правит, но наверняка он пользуется немалым почетом. У них есть какие-то планы, они должны их иметь, иначе не позволили бы загнать себя в ловушку, какой является эта долина. Они принесли сюда не только тысячи животов, которые нужно наполнять, но и собственную веру, собственную магию. Полагаешь, я не знаю, как оно бывает на Востоке? Что дикие шаманы и колдуны играют там с силами, которых людям не должно бы касаться? Фургонщики не используют аспектированные чары, не умеют пользоваться Силой.
        Он говорил все быстрее, горячечным шепотом того, кто делится своими страхами:
        - Я знаю, что они неглупы, что постоянно тренируются, их колесницы проезжают несколько кругов посреди долины, лучники, щитоносцы, копейщики превратили окрестности лагеря в военный плац. Это демонстрация, верно? Хотят показать нам, что они готовы к схватке. Но это - пыль в глаза, потому что битва уже началась, я прав? Они уже сделали первые ходы? Но это не будет битва мечами и топорами… Темные силы повисли над горами, и все началось как раз перед тем, как пришли приказы из Меекхана. Потому я должен знать, имеют ли они с этим что-то общее.
        Он до боли сжал пальцы на ее руке. Может, неосознанно, а может, рассчитывая на то, что объятая страхом девушка расскажет все, что знает. Вот только Инра знала не много.
        Кайлеан пискнула, выдернула руку из хватки и через миг стояла уже у дверей. Он не пошел за нею.
        - Я смогу быть… Я буду благодарен тому, кто поможет мне решить эту загадку. Очень благодарен, триста оргов… пятьсот… Только назови сумму.
        Она потянулась к ручке, не сводя с него глаз.
        - Не знаю, о чем вы говорите, граф, но я передам княжне извинения и завтра утром - ее ответ. На всякий случай, однако, прошу приготовить фургон в дорогу. А также сообщить капитану Кохра, что нам понадобится эскорт.
        И вышла.



        Глава 6

        Они были хороши. Хороши для людей, для которых вести огромные караваны - часть их жизни. И не имело значения, что последние годы они провели в лагерях: поколение возниц, помнившее странствия плоскогорьем, не вымерло еще, лишь выпестовало свои мечтания и воспитало наследников. За два дня Кеннет мог убедиться: в том, чтобы добраться за такое короткое время из Степей так далеко на Север, заслуга была отнюдь не одних только превосходных имперских дорог. Фургонщики получили свое имя не потому, что они ездили на фургонах. Они в фургонах жили. Рождались, росли, создавали семьи, сражались и умирали.
        Когда он поделился этими соображениями с Хасом, который по каким-то причинам сделался соединительным звеном между ротой и верданно, тот сперва поглядел на лейтенанта внимательно, а потом скривился в странной гримасе.
        - Ты правда думаешь, что мы шли быстро?
        - Вы одолели больше ста пятидесяти миль за десять дней. Почти так же быстро, как одиночный фургон, а в армии нас учат, что чем больше транспорта, тем медленнее колонна.
        - Мы могли бы одолеть эту дорогу за три-четыре дня. Так что пока это вовсе не было быстро, лейтенант.
        Минуту-другую они двигались в молчании. Кеннет шел обочиной, колдун сидел на козлах, рядом с возницей, всматриваясь в дорогу.
        - Б?льшую часть времени мы не ехали, но ставили и сворачивали лагеря,  - обронил он наконец.  - Езда фургонами непростое искусство, но любой научится ему в несколько дней в достаточной мере, чтобы суметь править в караване. А вот разбить лагерь, когда у тебя тысяча, две или пять тысяч фургонов… Когда боевые сразу же должны встать в окружную стену, а жилые и те, что с припасами, создать улицы и площади, когда нужно найти внутри место для тысяч голов скота, а вражеская конница сидит у тебя на загривке и уже рвет, бьет стрелами, поджигает фургоны, колет животных копьями…
        Он замолчал. Губы его сжались в узкую полоску.
        - Боевой фургон тянут четыре коня, и достаточно убить или ранить одного, чтобы выбить фургон из строя. Кочевники быстро этому научились. Правда такова, что колесницы, нас охраняющие, служат не для того, чтобы выигрывать битвы, но лишь чтобы дать фургонам время окопаться. Они должны не подпустить всадников слишком близко к лагерю до той поры, пока лагерь не встанет. А потому всю дорогу мы тренировались расставлять и соединять фургоны самыми разными способами: Круг, Квадрат, Рогатый Город. Мы и путешествовали-то столь долго - чтобы приготовиться.
        - И вы уже готовы?
        Хас посмотрел на него холодно.
        - Тридцать лет назад мы не были готовы, как не были готовы и во время восстания. Но теперь… мы учились целое поколение у племен, которые, как и мы, сражались с се-кохландийцами, пусть и проигрывая свои войны,  - и у тех единственных, что в войне с ними победили. У вас.
        - Тогда как, по-твоему, отчего мы победили?
        - Потому что вы слишком упрямы, чтобы знать, когда проигрывать.  - Колдун кивнул.  - И каждый раз, когда враг использует какой-то новый фокус, вы придумываете два других, пусть даже и неразумных. Молодежь, родившаяся в лагерях, сделалась немного подобна вам: они упрямы, норовисты, знают, чего хотят, и не боятся за этим тянуться. Они увидели… они выросли меж двумя мирами, и порой я готов лопнуть от гордости за них.
        Двигались они во главе колонны, шестая рота свободным кордоном окружила десяток-полтора первых фургонов. Плащи горцев отсвечивали грязной белизною, все псы были в ошейниках - и только слепец мог бы сомневаться, что это идут императорские солдаты.
        Лейтенант вздрогнул и сильнее запахнул плащ, прервав болтовню с колдуном. Справа тянулась стена леса, не слишком густого, но мрачного: хвойные кроны сплетались в плотный потолок, не пропускающий солнечного света, а потому взгляд терялся в тенях уже в десятке-другом ярдов за линией деревьев. Слева открывался вид на широкий лог, спускающийся все отвесней, пока противоположный край его не скрывался с глаз, наверняка отвесно обрываясь в пропасть. Дальше - скальные стены, фланкирующие узкую долину, что тянулась добрых три мили, после чего завершалась внезапно, скрытая очередной горой. В Олекадах было множество таких негостеприимных мест, закрытых со всех сторон долин, котловин, желобов, скальных плоскогорий, где не росли даже горные мхи. Эта долина выглядела словно кто-то выскреб ее между скалами узкой ложечкой, и Кеннет мог бы поспорить, что она необитаема, что, впрочем, всем им было на руку. Лучше, чтобы за тем, куда караван движется, наблюдало не слишком много глаз.
        И именно в этой долине дул морозный ветер, разгоняясь между горами и вея прямо на караван. Кеннет заслонил лицо. В нескольких сотнях ярдов впереди путь исчезал в узком желобе и - согласно карте - шел им почти пять миль. Нужно будет выслать людей наверх, чтобы проверили, не приготовил ли там кто Фургонщикам неожиданность.
        Они оговорили это уже вчера, пополудни и вечером, когда Кеннет рассказал верданно о людях, исчезающих в горах. Они приняли все спокойно, кивая, словно узнавая о вещах, которые случились в сотнях милях от них и к тому же давным-давно. Непросто было понять: они не понимают угрозу или просто уверены в своей силе и потому относятся к опасности легкомысленно. Пожалуй, точнее всего определил это Велергорф, сказавший позже, что они попросту ожидали чего-то подобного. Одетая в черное и хрупкие украшения пара племенных колдунов, с которыми лейтенант уже успел познакомиться, наверняка что-то чувствовала. Сам Кеннет прекрасно помнил, как вставали дыбом его волосы и как немели кончики пальцев, когда они нашли ту проклятущую башню без стражников. Там, где использовали чары, его солдаты становились нервными, а псы выглядели так, словно встали на след медведя. Особенно если чары эти, сопровождавшие - как гласил слух - убийства, не относились ни к одному известному аспекту.
        Однако он не стал спрашивать об этом Хаса - может, потому, что тот выглядел так, словно ожидал таких вопросов. Не приходилось спрашивать и о том, ожидают ли верданно атаки: позади, справа и слева были тому доказательства. Фургоны сопровождались вооруженными воинами. Часть из них шла краем леса, некоторые заходили глубже меж деревьев, кое-кто - двигался логом; когда дорога сужалась, они цеплялись за борта фургонов, проезжая кусок пути, словно дети, подшучивающие над взрослыми. Вот только в лицах их, фигурах и стискивающих оружие ладонях не было и тени детскости.
        Лейтенант присмотрелся к ним внимательней. Для варваров у них было вполне неплохое вооружение: короткие сабли, легкие топоры на длинных топорищах, копья, дротики и пики. Некоторые держали их в руках с непосредственностью людей, привыкших к оружию с детства, луки - со стрелами на тетивах. Большинство носили стальные шлемы и кожаные панцири или легкие кольчуги со звеньями более мелкими, чем те, что использовались меекханской армией, да к тому же и гуще сплетенные. Сверху они надевали набитые бляхами кафтаны без рукавов, сшитые из множества слоев полотна.
        - Это мудрость Востока,  - сказал Хас, когда заметил, как Кеннет посматривает по сторонам.  - Такой доспех легче держит стрелу.
        - Он довольно тяжелый.
        Колдун пожал плечами:
        - Не настолько, как кажется. Кроме того, мы сражаемся либо на фургонах, либо на колесницах. Редко бегаем по полю битвы.
        - Стрел из арбалета они не удержат.
        - Ну так и се-кохландийцы раньше этого не знали. Но нынче,  - нахмурился он,  - разве они, часом, не видели арбалеты в деле? Тогда, когда вдребезги разбивали ваши армии?
        - А разве не ты говорил, что именно у нас вы учились, как сражаться с кочевниками?
        - Верно. Только я забыл добавить, что мы учились, главным образом, на ваших ошибках. Тех, плодами которых становились тысячи трупов, утыканных стрелами.
        Так вот выглядела б?льшая часть бесед с Хасом. Старик был острым на язык и раздражающим, но, как ни странно, Кеннету это нисколько не мешало. По крайней мере тот отвечал на вопросы и время от времени улыбался.
        - Твои люди, кажется, не слишком-то нас любят.
        - Почему бы?
        Лейтенант оглянулся на ближайшего верданно, поднял руку, помахал. Темные глаза воина блеснули мрачно - и только-то.
        - Видишь? Он даже не моргнул.
        - Ты не принадлежишь ни к роду, ни к племени, не знаешь языка. В лагере в мирное время они приняли бы тебя пищей, обеспечили бы место для сна и крышу над головою. Стали бы хозяевами, не худшими чем меекханские дворяне. Но во время военного марша всякий чужак - это в лучшем случае обременительная помеха. Они тебя не знают, ты всего лишь проводник. Ну и горы, огромные, давящие со всех сторон скалы, лес, в котором ничего не видно дальше чем на двадцать шагов, где они не знают, что находится за ближайшим поворотом. Не удивляйся.
        - То есть, как я понимаю, не стоит делать резких движений?
        - Ха, я ведь говорил Анд’эверсу, что ты умнее, чем кажешься.
        Кеннет скривился в широкой ухмылке и сделал несколько жестов. Вторая и пятая вперед влево, третья и шестая - вперед вправо. Двести шагов.
        Несколько десятков стражников трусцой обогнали караван, чтобы взобраться на стены желоба и прикрыть фургоны сверху. При случае старые и новые десятки получили шанс устроить соревнование по подъему на скалы.
        - Приостановись, пока я не дам знать, что дорога безопасна.
        Хас кивнул и замахал, вытянув в сторону сухую руку.
        Кеннету не было нужды оглядываться, чтобы знать: возницы по очереди передают друг другу сигнал, а вся колонна замедляется, уменьшая расстояние между фургонами где-то до пары футов.

* * *

        Когда первые повозки въехали на мост, тот заскрипел, застонал, но устоял. Кеннет занял место на обочине, жуя кусок сушеного мяса, закусывая его сухарем и не отрывая взгляда от мужчины посредине конструкции, в каких-то восьми футах под выложенной досками поверхностью моста. Мужчина устраивал спектакль, сидя на поперечной балке. В одной руке он держал флягу с вином, в другой - куриную ножку и как раз завтракал. При этом болтал ногами над тридцатиярдовой пропастью с таким выражением лица, словно был на прогулке и словно над головой его не проезжали один за другим тяжелые фургоны, груженные балками и колодами.
        Звался он Гер’серенс, и был он Первым Строителем лагеря Нев’харр. То есть человеком, на плечах которого лежала задача перевести караван через горы. Говорили, пару лет обучался он в Императорском инженерном университете в самом Меекхане, благодаря чему соединял умения меекханских строителей с традиционным знанием верданно.
        На Лиферанской возвышенности строители занимались созданием дорог и переходов через заболоченные территории, укреплением боевых фургонов, когда караваны вставали на долгий постой, рытьем колодцев и строительством водопроводов из полых бревен, благодаря чему лагеря оказывались совершенно независимы от путей, проложенных вдоль рек. А еще - строительством деревянных мостов через реки, ручьи, глубокие распадки, болота или соединенные узкими каналами озерца, притом мостов, которые должны были выдерживать такой же вес, как и имперские каменные конструкции.
        Таких мостов, как этот, поставленный за один день из кедровых стволов, длиной в пятидесят футов. Кеннету пришлось признать, что он недооценил отчаянности и сообразительности Фургонщиков: когда вчера утром он привел караван на край ущелья, готов был поспорить, что за спиной его вот-вот раздадутся яростные проклятия и загрохочут громы. Ущелье, которое открылось перед ними, было где-то восемьдесяти футов шириной и сто - глубиной, постепенно, на манер клепсидры, сужаясь. По дну его мчался горный ручей. Было в нем ярдов десять - двенадцать ширины, однако напоминал он выпущенного на волю дикого зверя, что слишком долго пребывал на цепи. Рык воды разносился на полмили, а если человек вставал на краю ущелья и внимательно присматривался, то мог увидать в кипени мелькающие фрагменты деревьев, клочья кустов, камни, подталкиваемые потоком вниз,  - верный знак того, что в верховьях реки как раз начали таять снега. Лейтенант позвал Велергорфа и Андана и приказал им глянуть вниз.
        - Завтра будет фута на три выше, а послезавтра - на восемь,  - оценил старший десятник.  - Интересно, как они с этим управятся.
        Управились они ловко, спустив несколько длинных стволов и уложив их горизонтально где-то футах в двадцати над ручьем. Ущелье в этом месте было не более сорока футов шириной, а потому балки легли вполне солидно. Потом дело пошло быстрее, и при взгляде на строителя за работой можно было прийти к выводу, что он делает нечто подобное не в первый и не во второй раз в своей жизни.
        Сто фургонов, едущих в голове каравана, были нагружены деревом, распиленным, пронумерованным на меекханский манер согласно роду, длине, ширине и качеству, а Гер’серенс просто ходил меж ними и командовал - столько тех, столько этих, тут затесать, там провертеть отверстия, тут подрезать. Невероятно, но он едва взглянул на ручей, а имел уже, казалось, в голове готовый план: в полдня в ущелье возникла решетчатая конструкция, состоявшая из десятков соответственно подрезанных и подогнанных кедровых стволов, и она вставала все выше и выше, цепляясь за каждый скальный выступ и полку. И видно было, что это продуманная работа,  - каждую балку крепили так, чтобы она принимала на себя часть тяжести, перераспределяя ее вниз и в стороны, разгружая соседние; целиком конструкция возникла очень и очень быстро.
        А утром следующего дня, когда уже положили доски и смонтировали перила, строитель сел на середине моста, сразу под максимально груженными фургонами, которыми проверяли конструкцию, и попивал вино. А лицо его было таким, словно он - король мира.
        - Теперь ты понимаешь, отчего мы верим, что нам все удастся?
        Хас стоял рядом с лейтенантом и смотрел с нескрываемой гордостью, хорошо заметной в темных глазах.
        - Это разумно?  - Кеннет указал на строителя.
        - Ставить жизнь на свою работу - разве это странно? Кроме того, это меекханский обычай, как я слышал: мастер-каменщик входит под мост, когда тот готов.
        - Но меекханские мосты так не стонут.
        Колдун вслушивался в скрипение конструкции. Пробормотал что-то под носом, пошевелил пальцами. Кеннет скривился, чувствуя, как ползут мурашки по спине.
        - Дерево поет,  - проворчал наконец Хас.  - Оно довольно работой. Балки гнутся и распрямляются, притираются друг к другу. Через какое-то время они притихнут, но мост всегда будет немного поскрипывать. Мы использовали хорошее дерево, будет он стоять хоть сто лет, не требуя ремонта. Да и строитель не сидит там лишь из пустой показухи. Он слушает звуки своего творения. Это последний момент, чтобы услыхать фальшивую нотку, ломающийся или плохо закрепленный рычаг. Позже, когда двинутся остальные фургоны, уже ничего будет не сделать.
        - Понимаю,  - кивнул лейтенант.
        - Где остальные твои солдаты?
        - Половина уже по другую сторону. Проверяют, точна ли карта. Дальше должен быть крутой подъем, потом лес, в котором придется сделать просеку, а потом мы доберемся до места, называемого Хевен. Это длинный, почти в пять миль, кусок пути, усеянный камнями и валунами. Придется их убрать, чтобы проделать фургонам дорогу. А потом - щель в скале, что-то вроде желоба, которым фургоны наверняка не проедут. Придется скалу рубить.
        Колдун что-то проворчал себе под нос.
        - Я не расслышал.
        - Говорю - увидим, когда окажемся на месте, лейтенант.
        - Понимаю. Знаешь, колдун, сейчас начнется настоящая переправа. Дикие горы, которыми никогда не проезжала ни одна повозка.
        - Знаю. Мы пройдем. Должны.
        - Действительно? Я немного понимаю тех молодых, они мечтают получить земли предков, мечтают о военной славе, битвах, трофеях, крови врагов на собственной стали. Но ты? Что тянет туда тебя, на то ваше плоскогорье?
        Хас приподнял брови и взглянул на него с явным удивлением.
        - А если я иду за стадом?
        - Мне кажется, что ты, скорее, тянешь стадо за собой. То же самое я вижу и в Анд’эверсе, весь тот его холод во время путешествия. Но у него есть сыновья и дочери, потому можно сказать, что он желает сражаться за их будущее. А что толкает туда тебя?
        - Смелый вопрос, лейтенант.
        - Скорее, рассудительный. Мы должны вас переправить, а тут хорошо бы знать, что все достаточно мотивированны.
        - Мои мотивы?  - Старик неожиданно улыбнулся.  - Мои мотивы - это желание еще раз увидать вилоре’де, детей солнца. Это такие маленькие белые цветочки с золотой сердцевиной, которые не растут нигде, кроме нашей возвышенности. Хватит ли этого?
        Кеннет кивнул:
        - Это хорошая причина, чтобы пройти полмира.  - Он вложил в рот кусочек сухаря и поздновато вспомнил о хороших манерах:  - Завтрак?
        Сунул под нос колдуну мешочек с провиантом и с интересом наблюдал за реакцией. Солдаты утверждали, что сухари эти можно даже полюбить, если в окрестностях закончится трава, а на деревьях уже нету коры.
        - Хм… Хмм. Неплохо.  - Хас медленно прожевал, с выражением на лице, словно он боится сглотнуть, но стыдится сплюнуть.  - Это ваша обычная еда?
        Лейтенант улыбнулся:
        - Обычный военный рацион,  - он помахал кусочком сушеного мяса.
        Колдун поглядел на скрученную серо-коричневую стружку.
        - Теперь я понимаю, отчего вы победили кочевников.
        - Почему же?
        - Потому что людям, которые едят такие вещи, жизнь не важна. С сегодняшнего дня вы - наши гости. Прикажу готовить для твоих солдат горячую еду дважды в день.
        Кеннет взглянул на мост, пряча улыбку.
        Сухари действовали всегда.

* * *

        Путь вел почти все время в гору, хотя нужно было признать, что Ублюдки справились отлично, выбирая дорогу без подъемов слишком крутых для фургонов. По крайней мере пока что.
        Через три мили за мостом, когда они миновали очередной лог и перебросили кладку над широкой трещиной в скале, дорога пошла вверх. Вела неглубоким желобом, поросшим с двух сторон редкими деревьями и кустами. Судя по выглаженным до блеска камням и слою мха, желоб сбрасывал вниз воду от тающих снегов, постепенно превращаясь в мелкий ручеек. Как раз - более-менее - в это время года.
        Караван задержался при подъезде, возница первого фургона пустился с колдуном в короткий, наполненный взмахами рук и широкими жестами разговор. После чего пожал плечами, потянулся за вожжами и направил повозку вверх. За ним начали въезжать и остальные фургоны, сохраняя, однако, широкие, куда больше обычного, отступы.
        Кеннет обронил несколько приказов, рота заняла позицию перед передним фургоном и вокруг него. Две десятки трусцой пробежались вверх, осмотреть, как местность выглядит дальше. Где-то на половине желоба он подошел к Хасу, что ехал на первом возе.
        - Не слишком смело?  - обронил он.
        - Нужно проверить, как земля несет фургоны. Как работает под колесами, найти слабые места.  - Колдун смотрел прямо перед собою.  - Это самый быстрый метод, который мне известен. Проехать.
        Лейтенант внимательно глядел под ноги, стараясь не споткнуться. Дно желоба было усеяно большими и малыми камнями, выглаженными водой и покрытыми слоем зеленоватой, подсохшей грязи. В углублениях между ними рос мох. И чем выше поднимался караван, тем сильнее изменялся грунт, становился удобней, появлялись маленькие лужицы, глазки воды, рядом несмело шептал маленький ручеек. Земля еще впитывала воду, но через несколько дней ручей доберется до самого низа.
        - Могу сказать тебе, где первое слабое место.  - Кеннет покачнулся и схватился за борт.  - Начинается у подножия и завершается там, наверху.
        Выругался, ступив в лужу.
        Хас только улыбнулся.
        - Земля должна почувствовать фургоны на своем хребте. Должна испытать копыта и колеса. И тогда, только тогда она скажет, будет ли их носить или же попытается сбросить или пожрать…
        - То есть вы проверяете, не перевернется ли, не застрянет ли? Это какая-то фургонщицкая мудрость?  - На ходу Кеннет попытался вытереть липкую грязь о мох.  - Жизненная правда из тех, что выросли в Степях? Ну так поделюсь с тобой нашей мудростью. Видишь эту грязь?
        Указал на светло-коричневую слякоть на своем сапоге.
        - Мы называем ее медвежьей срачкой. Когда высохнет, станет тверже камня, но, когда мокнет долгое время, превращается во что-то вроде смазки для осей. Если таяние снегов началось в этом месяце раньше, чем обычно, то вы как раз пытаетесь подняться в гору по чему-то такому.
        Он перепрыгнул на один камень, потом - на следующий. Казалось, что он прав, пространство между теми наполняла глинистая грязь. Кое-где ее дополнительно покрывал слой воды - признак того, что земля пропитана насквозь.
        Фургоны тоже почувствовали изменения поверхности. Колеса запали глубже в размокшую почву, которая в несколько минут облепила их так сильно, что деревянные обручи утроили свою ширину. Коням приходилось сильнее наклонять вперед широкую грудь, напрягать мышцы, и не понять было, что доставляет им большую трудность: волочение фургона или вырывание копыт из грязи. Лошади громко дышали.
        Хас не отозвался и словом. Перед ними вставали последние двести ярдов подъема, ручей шумел уже в открытую, а грязь наполняла каждую рытвину. Хас дал знак вознице, тот погнал лошадей, которые - о, чудо!  - нашли в себе дополнительные силы, поскольку фургон пошел быстрее. И тогда колдун получил, что хотел,  - то есть убедился, будет ли земля их носить.
        Что-то треснуло в запряжке, конь слева от дышла вдруг вырвался вперед, потянув остатки ремня, привязанные к хомуту, правящий Фургонщик в последний момент отпустил вожжи, чтобы не свалиться с козел. Второй конь коротко заржал и, пытаясь противостоять огромной тяжести, увлекающей его вниз, склонился, чуть не зарывшись ноздрями в землю. Хас выругался по-верданнски и привстал на козлах, изо всех сил вцепившись в держатель тормоза. Впустую: тормоз прижался к обручу колеса и начал проскальзывать по грязи.
        Конь коротко заржал, словно давясь, его потянуло назад, а копыта не могли найти точку опоры на размякшей почве и мокрых камнях. Грязь, облеплявшая подковы, действовала как смазка, точно так же как и на колесах. Расстояние между фургоном и тем, что шел за ним, начало сокращаться.
        Кеннет свистнул и заорал:
        - Держать!!!
        Стражники прыгнули к фургону со всех сторон, вцепились в борта, подперли плечами. Воз слегка притормозил, но десятки наполнявших его балок весили сотни, если не тысячи фунтов. Лейтенант глянул назад: еще пара футов, и колеса войдут на широкий пояс грязи, по которому соскользнут вниз, словно по ледяному катку. Уперся сильнее.
        - Толка-а-а-ать!
        Это слегка напоминало попытку удержать движение ледника, гигантская масса неумолимо скатывалась, а они могли лишь чуть-чуть оттянуть неминуемое. У Кеннета перед глазами мелькнула картина кучи разбитых фургонов и окровавленных тел, на долгие часы заткнувших въезд на гору. Он мерзко выругался и тогда увидел, что у солдата впереди есть короткое копье.
        - Ланве, копье, быстро!
        Стражник оглянулся, не слишком-то понимая, чего он хочет.
        - Под низ, через колеса! Засовывай.  - Лейтенант поскользнулся и упал на колени, липкая грязь облепила его лицо.  - Быстро!
        Тяжелое копье молниеносно просунулось сквозь обручи передних колес, спицы прижали его к днищу фургона, затрещали, но не сломались. Кто-то из соображающих солдат сделал то же самое с задней парой колес, фургон притормозил, но все еще медленно скользил назад. Лейтенант напрягся изо всех сил, так, что даже закружилась голова, а во рту он почувствовал железистый привкус. И все же они продолжали сползать.
        - Камни под колеса!
        Они перекатили под колеса несколько булыжников побольше, оси воткнулись в грязь чуть ли не до половины, и повозка наконец-то остановилась.
        Кеннет осмотрелся. Не только он зарылся коленями в землю, б?льшая часть солдат вокруг были измазаны с ног до головы, светло-коричневые потеки испятнали плащи, панцири и оружие. И все скалились, словно дурачки. Им удалось.
        Он неторопливо подошел к козлам, возница уже был при лошади, гладил ее грудь и шею, шептал ей что-то на своем языке.
        - Проклятущие коневоды,  - проворчал Кеннет.  - Это ведь мы остановили фургон.
        Хас, все еще сжимая рукоять тормоза, послал ему веселый взгляд.
        - Если хочешь, тебя я тоже могу похлопать по шее, поласкать, дать кусочек сладкой морковки в награду. Кроме того, совершенно очевидно, что остановил его я, используя тормоз. Собственно, вы нам только мешали, принимая,  - он глянул на них сверху,  - грязевые ванны.
        Кеннет задумался.
        - Наверняка ты прав. Пожалуй, нам стоит извиниться.
        - Извинения приняты, все знают, что вы нисколько не разбираетесь в фургонах.
        Они слегка улыбнулись. Лейтенант первым посерьезнел.
        - Вам придется что-то делать с этой дорогой. Со дня на день здесь потечет порядком воды, станет очень скользко, а фургоны размягчат грязь еще сильнее.
        - Знаю,  - покивал колдун.  - Справимся.

* * *

        Два дня. Они провели в замке два дня, а знали не больше, чем когда сидели в Кехлорене под опекой Бесары. Вся эта миссия из безумной превращалась в какой-то фарс.
        Солнце уже зашло, делалось все холоднее. Кайлеан завернулась в толстый шерстяной платок, пряча озябшие ладони под мышки. На верхушке башни ветер дул безжалостно, не обращая внимания на хрупкие человеческие существа. Во время нынешнего обеда графиня очаровала ее рассказом о двух стражниках, которых лет двадцать назад порывистый вихрь смел с верха стены и сбросил на скалы. Якобы среди слуг ходит сплетня, что духи их все еще исполняют службу и в полночь разыгрывают пугающую пантомиму своей смерти, включая отчаянное цеплянье за каменные края и безголосый крик.
        Для столь древнего замка легенда была довольно свежей.
        Два дня - и ничего. Конечно, все вели себя чрезвычайно вежливо, вежество лилось из них галлонами, средний сын графа даже разыграл представление в стиле «молодой глупец, молящий о прощении», а конь, которого подарили Дагене, на глаз стоил сотню оргов. Боевой чистокровный канейа. Королевский подарок.
        Но миссия их не продвинулась ни на шаг. Чего, собственно, Крысы от них ждали? Что днем они станут изображать княжну и ее переводчицу, а ночью, переодевшись, станут красться темными коридорами, чтобы получить тайные документы ужасающего Братства Смерти, которое свило гнездо в доме графа? Или и того лучше: одетые в черные, словно ночь, одежды, замаскировав лица, станут ползать по внешним стенам замка, чтобы, зацепившись за парапет, подслушивать мрачные совещания, во время которых граф либо кто-то из его семьи выдаст подробности страшного заговора, лучше всего - тянущегося в самую столицу, а потом предатели выйдут, оставив на столе пергаменты со всеми подробностями разбойного плана. А они - проскользнут в окно, заберут доказательства и сбегут по веревке, сплетенной из разодранного белья, чтобы передать документы Бесаре и спасти жизнь самого императора.
        Она улыбнулась этим образам. Они были хороши для представления уличного театра. Которое, кстати, пользовалось бы успехом. Поскольку любое другое, где шпион блуждает по замку, не слишком-то понимая, что делать, и после чего удаляется с пустыми руками, скорее всего, успехом бы не пользовалась.
        Разница между жизнью и театром такова, что жизнь либо в сто раз скучнее, либо в сто раз интересней.
        Позади остались два спокойных обеда, на которых хозяева вели себя словно на поминках нелюбимого родственника. Причем граф относился к Инре теперь с высокомерной снисходительностью: закончились рассуждения о меекханке чистой крови и о дочери офицера. Похоже, он не любил, чтобы ему отказывали, даже если речь шла лишь о том, чтобы шпионить за хозяйкой. Из дамы-спутницы она опустилась до уровня обычной служанки. Но это не слишком-то расстраивало Кайлеан, к тому же даже благодаря этому она не получила большей свободы передвижений и ей не удалось ни с кем поговорить.
        Потому что, хотя в замке кроме семьи Цивраса-дер-Малега находились еще около двадцати солдат - в большинстве своем хмурых типов, похожих на горных разбойников,  - и слуги, однако все они принципиально ее игнорировали. Мужчины и женщины в серых одеждах крутились в лабиринте помещений, занятые своими делами, а если встречали ее, то вежливо кланялись, коротко отвечали на задаваемые вопросы, после чего шли по своим делам. К тому же слуг оказалось удивительно мало, Кайлеан прикидывала, что во всем замке насчитывалось их не больше трех десятков. Может, и была это старая крепость, однако, судя по числу комнат, тут должно бы управляться втрое больше народа.
        Очевидно, Бесара могла оказаться права, утверждая, что граф для аристократа просто бедноват, но в таком случае можно было надеяться, что слуги на каждом шагу будут охать, стонать и жаловаться на чрезмерность работы и с радостью выплескивать свои жалобы при первой подходящей оказии. Но - ничего такого. Когда во второй день присутствия Кайлеан сошла в замковую кухню, где, согласно традиции, горничные, конюхи, повара и все остальные ели собственный ужин, ее приветствовала глухая тишина. Все как один прервали разговоры и воткнули взгляды в тарелки. Она вышла через четверть часа, наполненного отзвуками жевания лепешек и хлебания жидкого супчика.
        Бесара была права: местные, даже слуги, не любили чужих.
        Кайлеан выглянула за зубцы и посмотрела вниз, прямо в пропасть на три сотни локтей глубины. Это единственное место, где она могла на миг снять маску: крышка люка, ведущего на ступени, отворялась со столь пронзительным скрипом, что не было и шанса, чтобы кто-то поймал ее врасплох. А она нуждалась в минутке безопасного одиночества.
        Бердеф. Она потянулась мыслью за другом. Бердеф.
        Почувствовала его с такой интенсивностью, словно он все время крутился рядом. А ведь с того времени, как они выдвинулись из Степей, появлялся он лишь изредка, буквально на несколько минут, дольше всего - подле той несчастной башни. Она не вызывала его по любому поводу, потому что ей всегда казалось это несколько неправильным. Он остался с нею, потому что она попросила, был другом и приятелем, а потому он должен иметь столько же свободы, сколько и она сама. Кроме того, она и так все время ощущала его под кожей - и этого ей хватало.
        Едва только он появился, выступив из тени, она протянула руку, положив ее на башку пса. Он любил такое прикосновение, а она, когда использовала собственный талант, по-настоящему чувствовала под пальцами его тело. Шкуру, кости, принесенную невесть откуда грязь. Мир духов совершенно не был таким уж чистым местом, как некоторые полагали.
        Иди ко мне,  - попросила она.  - Иди.
        Соединились сразу, безо всяких церемоний. Она глубоко вздохнула, ночная серость обрела контрастность, запахи - аромат, а звуки - глубину. Некоторое время она уже знала, что в миг соединения изменяется она сама. Иначе говорит, иначе смотрит, иначе движется. Даже мимика становится другой. Кто-нибудь, кто не знал ее хорошо, мог бы не сообразить сразу, но девушка, пытающаяся в минуты спокойствия обнюхивать все вокруг, в конце концов начала бы обращать на себя внимание. Потому она предпочитала в такие мгновения оставаться одна. Соединение душ состояло не только в том, что добавляло силу, рефлексы и выносливость Бердефа. Давало оно и все остальное.
        - Когда я вдруг начну чесать ногой за ухом - выйдешь.
        Она сказала это вслух и почти рассмеялась. Это всегда так выглядело, это чувство эйфории и внезапной силы, когда казалось, что она сумеет разбить кулаками каменную стену. Приходилось вдохнуть несколько раз поглубже, чтобы успокоиться.
        В межвременье Бердеф передал ей несколько картинок: ползущее по стене призрачное создание, освещенное звездами, два суслика в норе, кусок выбеленного водою дерева, полоса тени, тянущейся по небу, мураши, обгрызающие до костей скелет грызуна. Набор сцен наверняка был совершенно прозрачен для духа пса, для нее же - представлял лишь последовательность призрачных образов. Кроме одного: шеренги фургонов, вытянувшихся длинной колонной на горной дороге.
        Двинулись. Верданно двинулись.
        А она, вместо того чтобы быть с ними, играла в Крысу.
        Обнажила зубы. Когда они отсюда выберутся, она скажет Ласкольнику отвалить и пойдет за караванами. Конь под седлом, дрожание натянутой тетивы, ветер в волосах - это было тем, для чего она создана. Не юбки, платья, замысловатые прически и изображение из себя испуганной девицы.
        Ляда скрипнула, и звук воткнулся ей в уши тысячью ржавых сверл. Она почти зарычала в раздражении.
        Но, когда поворачивалась в сторону ступенек, снова была Инрой, чуть растерявшейся девушкой вдали от дома.
        В дыре показалось освещенное маленькой лампадкой лицо Лайвы-сон-Барен. Красавица-невеста Аэриха и будущая госпожа-хозяйка надела тяжелый плащ с капюшоном, подбитый лисьим мехом. На миг она казалась пойманной врасплох тем, что вершина башни не пустует, но тут же одарила Кайлеан своей обезоруживающей улыбкой.
        - Не помешаю?
        Ох, проклятие, когда аристократка в двадцатом колене спрашивает девушку из провинции, не помешает ли ей, обычно это значит лишь одно.
        - Нет. Я все равно собиралась спускаться. Замерзла.
        - Ну да, здесь можно замерзнуть. Я и сама хорошо это знаю.
        Она взошла наверх, в одной руке держа лампадку, прикрытую стеклянным колпаком, в другой - шерстяной плед, и прежде чем Кайлеан успела запротестовать, набросила тот ей на плечи.
        - Сейчас будет теплее.
        Бердеф исчез от этого прикосновения, и появилась Инра. И это она глубоко присела.
        - Спасибо, госпожа.
        Лайва насмешливо фыркнула:
        - О, теперь уже «госпожа», а вот мой будущий свекор доныне краснеет, когда тебя вспоминает. Степная кошка - так он говорит, и, поверь мне, это значит, что он и вправду почувствовал себя потрясенным от того, что ты сделала то, что сделала.
        Кайлеан сильнее завернулась в плед.
        - Или от того, что я не сделала того, что не сделала.
        Дворянка приподняла свои красивые брови.
        - Предложение из тех, которое честная девушка должна отклонить? А свекор со свекровью выглядят прекрасной парой.
        Прошло какое-то время, прежде чем Кайлеан поняла аллюзию.
        - Нет, не это… я…
        - Ох, знаю.  - Лайва искренне засмеялась и толкнула ее в бок.  - Я просто подшучиваю. Свекор Циврас ни о чем другом не говорит - только о Фургонщиках. А потому наверняка хотел, чтобы ты для него шпионила за княжной. Я права? У него есть все те его книги, куда он записывает каждую развалюху и каждого человека в своих владениях, и как бы он ни считал, а получается, что Фургонщики сумели бы накрыть все его земли одними шапками. Они ведь знают, что такое шапки, правда?
        Кайлеан кивнула.
        - Знают,  - ответила серьезно и только тогда поняла, что это снова была шутка.  - Обычно надевают их на лошадей.
        Наградой ей стала широкая улыбка. Такая, которая видна и в глазах.
        - Ох… Ты даже не представляешь, как мне не хватает подобных разговоров. Без титулов, без того, чтобы взвешивать каждое слово, без внимания к нюансам, особенно там, где их нет и в помине. Просто постоять с кем-нибудь и поговорить.
        - А жена графа?
        - С тетушкой Евхерией-дер-Малег?.. Да уж. Вторая жена в мире, где вторые жены должны лишь греть постель, поскольку ни они, ни их дети не наследуют титулов? Та, которая знает, что в миг, когда я выйду за ее пасынка, то стану выше нее в иерархии? Может, оно и не видно, но она младше мужа на пятнадцать лет, а значит, ей предназначена судьба вдовы с малым содержанием, скромно живущей в каком-нибудь доме в обществе единственной служанки, поскольку на большее его не хватит. Ну разве что с Аэрихом что-то произойдет…
        Кайлеан удержалась от комментария на тему волчьих законов, управляющих жизнью аристократов. В конце концов, она сама - согласно легенде - путешествовала на край света, потому что собственная семья не хотела дать ей приданое.
        - У меня здесь три собственные горничные и компаньонка, но ты наверняка уже убедилась, насколько занимательной бывает беседа со слугами. «Да, госпожа», «Нет, госпожа», «Уже иду, госпожа». Можно с ума сойти. Я выросла в обществе сестер и кузин, и мы, бывало, болтали всю ночь напролет, а здесь? Эх, я и вправду обрадовалась, когда пришли вести, что с княжной будет меекханская… дама сопровождения.
        - Что ж, я надеюсь, что не разочаровала вас.
        - Всякий, кто сумеет вывести из равновесия моего будущего свекра, достоин своего веса в золоте. Тут идет постоянное представление под названием «Старая аристократия, оберегающая последние истинные ценности».  - Лайва махнула рукою так, что лампадка отчаянно замигала.  - Ох, прошу прощения. Потому до дня свадьбы я порой ищу минутку, чтобы перевести дыхание, на этой башне.
        - А когда свадьба?
        - Свадьба? Через три месяца. Сперва Аэрих был полгода гостем в замке моих родителей, теперь я - гость в замке его отца. Как будущая госпожа этих земель, имею случай познакомиться с ними да узнать свекра и деверей. Здесь так часто делается.
        - Даже если невесте потом придется расширять платье?
        - Не этой невесте, уверяю тебя, девушка.
        - А потом? После свадьбы? Башня будет стоять все так же.
        - Но тогда-то наверняка придется расширять платье. Первой моей обязанностью будет привести в мир наследника рода. Мальчика, лучше светловолосого и светлоглазого, как мой муж. А еще лучше - двух или трех. Тогда-то уж в голове моей будут другие башни.
        - Если господин Аэрих ничем не уступает замку…
        Лайва фыркнула от смеха, а Кайлеан к ней присоединилась. Они хихикали, словно подростки, и успокоились не скоро.
        - Именно об этом я и говорю,  - сказала молодая дворянка.  - О таких беседах.
        Помрачнела.
        - Ты решила уже, примешь ли предложение дядюшки?
        Предложение. Ну да. Нынче утром граф проинформировал ее, что мост, которым он должен был ехать к матушке, не отремонтируют еще несколько дней, да к тому же, благодаря заступничеству Великой Госпожи, родительница его почувствовала себя лучше, а потому он может к ней не поспешать. И был бы более чем счастлив, пожелай княжна оказать ему честь и остаться еще на какое-то время. На четыре-пять дней. Будет ли она столь любезна?
        Обе не сомневались, что за приглашением этим стоит нечто большее, чем просто внезапный приступ гостеприимства. Фургонщики двинулись, а значит, Циврис-дер-Малег решил, что княжна будет еще некоторое время «гостить» у них. На всякий случай.
        - Княжна еще размышляет.
        - Ох, перестань. Я знаю, что все это «княжнование»  - исключительно напоказ: достаточно поглядеть на вас, девушки, чтобы понять - вы достаточно близки. Готова поспорить, что это ты подговорила ее не выезжать после того спектакля, разыгранного Аэрихом. Итак, каково будет решение?
        - Ее высочество Гее’нера, скорее всего, примет предложение графа.
        - Ее высочество Гее’нера.  - Лайва фыркнула снова, подражая демонстративно старательному произношению Кайлеан.  - Тебе приходится следить, чтобы не называть ее по имени, да? Но пусть уж. Я и правда рада, что вы остаетесь.
        Она подняла лампадку и помахала ею над головой.
        - А это зачем?
        - Ну как же? Теперь-то станут рассказывать о призраках этих несчастных, которые упали. Мы здесь только вдвоем. И следующий месяц никто к башне не приблизится.
        - Ах, вот откуда эти истории о духах?
        - Конечно. Иначе я не могла бы пребывать здесь в одиночестве.
        Крышка люка скрипнула снова, в отверстии появилась голова старухи. Серая одежда ее была едва видна в темноте.
        - Но, как видишь,  - Лайва тяжело вздохнула,  - действует не на всех. Да, Саинха?
        - Вы иззябнете, госпожа Лайва, это нерассудительно и опасно.
        Голос женщины был идеально поставленный, максимально нейтральный - ведь невозможно допустить, чтобы служанка осмелилась ругать свою госпожу, она всего лишь говорила чистую правду. Взгляд темных глаз прошелся по верхушке башни.
        - К тому же отсюда можно легко свалиться, как я слышала.
        Лайва драматично завела глаза.
        - Саинха Гемхель,  - представила она появившуюся.  - Со мной - с момента, как оторвали меня от материнской груди, оберегает мою безопасность и девство. А с того времени, как она поняла, что именно здесь я ищу минутки одиночества, не дает мне покоя.
        Судя по каменному лицу служанки, слова эти не произвели на нее ни малейшего впечатления. Были у нее обязательства, и только они и оставались важны.
        - Если у госпожи проблемы с тем, чтобы спуститься, я приду на помощь.
        - Нет, не нужно, я уже иду.  - Молодая аристократка послала Кайлеан страдающий взгляд.  - Надеюсь, что мы еще поговорим.
        Не ожидая ответа, развернулась и исчезла в отверстии.
        Кайлеан медленно выдохнула. Бердеф неистовствовал внутри нее, и, понадобись ей сейчас что сказать, наверняка она издала бы лишь дикое рычание. Духи… духи на башне не были лишь результатом сплетен, возникавших под воздействием визита невесты Аэриха. Кайлеан заметила их. В миг, когда голова служанки выросла в отверстии, что вело вниз, они появились где-то на краю зрения. Всегда, когда она соединялась с псом, Кайлеан получала такое умение, словно для нее открывался нематериальный мир, частью которого был Бердеф.
        Призрачные мужчины вышагивали вдоль зубцов, осматривались, притопывали. И едва лишь Лайва со своей лампой исчезла, они обрели глубину, сделались хорошо видны. Кайлеан пришлось признать, что ночные стражи вроде этой не имели на башне никакого смысла: окрестные горы были погружены в абсолютную тьму, а враг, подходя к замку, не выдал бы своего присутствия. Ночью определенно хватило бы стражников на воротах. Похоже, граф любил подобные пустые жесты, подчеркивающие военные корни его рода. Конечно, это легко, пока не тебе самому приходится вытаптывать тропку на вершине исхлестанной ветрами башни.
        Плащи стражников раздувал вихрь, которого она не ощущала. Капюшоны скрывали их лица от дождя или снега. Она вдруг почувствовала неуместность подсматривания: духи порой не уходили в Дом Сна, оставались в месте своей смерти - и воссоздавали ее раз за разом или же блуждали в немой тоске. Подглядывать за ними в такие моменты из чистого любопытства казалось ей чем-то отвратительным.
        А она взошла наверх не только для того, чтобы проведать Бердефа. Ей было нужно его присутствие, чтобы реализовать кое-какой план, а теперь она лишь теряла время.
        Кайлеан сделала шаг в сторону люка и остановилась словно вкопанная. Один из стражников преградил ей дорогу и посмотрел. На нее! Прямо в глаза, и ей показалось, что напряжение его взгляда выжжет ей зрачки. После чего призрак продолжил свой путь вдоль зубцов.
        Внезапно оба духа мужчин остановились и повернулись в сторону ступеней. Одновременно потянулись за оружием и одновременно отпустили рукояти мечей. Призраки поклонились - поколебавшись,  - тот, что повыше, открыл рот и обронил несколько слов. Махнул рукою, указывая на зубцы и притаившуюся за ними темноту. Головы их поворачивались, следя… за кем-то, кого Кайлеан не видела. Судя по взглядам, пришелец поднялся наверх и остановился почти в том месте, где стояла теперь она. Стражник снова заговорил - она жалела, что не умеет читать по губам,  - и указал на люк. А потом замер на полужесте, вытягивая меч. Не успел - клинок туманно заблестел, но вышел из ножен лишь на пару пальцев, а сам стражник пал на камень.
        Кайлеан видела, что его удержало. Призрачные нити, теневые щупальца вырастали из пола, словно там притаилась аморфная тварь, что только что отправилась на охоту. В несколько ударов сердца эти нити проросли в тела стражников, обвиваясь вдоль костей, так что через миг-другой абрисы их стали словно вылепленными из черного дыма, а потом тьма полностью поглотила их. Затем тот, что заговорил, медленно двинулся в сторону края.
        Она видела все отчетливо, видела отчаянную борьбу, отпечатывавшуюся на лице мужчины, рот, распахнутый в крике, который никак не мог выйти наружу, неуверенные движения. И миг, когда стражник встал в бойнице и шагнул вниз. Борьба другого стражника тоже была обречена на поражение, потому что Сила, принуждавшая его, оказалась слишком мощной.
        Но, прежде чем исчезнуть во тьме, стражник повернул голову и взглянул на нее. Снова - прямо в глаза.
        Бердеф шевельнулся в ней и тихонько заскулил.
        - Да,  - прошептала она внезапно пересохшими губами.  - Знаю.
        Здесь погибли хорошие люди, убитые чарами, а духи их возвращались на место смерти, чтобы пожаловаться. Убил их кто-то, кого они знали настолько хорошо, чтобы впустить на крышу. А ведь Бесара утверждала, что в замке нет ни единого чародея, никого, владеющего Силой. Что тем паче удивительно, ведь были это не чары сельской ведьмы. Очень непросто подчинить человека таким образом, чтобы заставить его совершить самоубийство, ведь в таком случае и тело, и душа сопротивляются: проще убить потоком магического огня, чем заставить броситься на меч.
        Башня. Не та, на вершине которой она сейчас стояла, но та, покинутая, с несколькими трупами в бочках. При мысли о том, что те мужчины спускались неровным шагом на первый этаж, распахивая уста в немом крике, после чего один за другим погружались в бочки с водою, а убийца несколькими ударами молота забивал над их головами крышки,  - Кайлеан охватила слабость. Ибо что потом? Он снимал заклятие? Чтобы послушать, как они отчаянно стучат кулаками в крышки? Как рвутся изнутри? Чтобы поглядеть на танец бочек, раскачивающихся на залитом водой полу, пока остальные несчастные ожидают своей очереди и смотрят, не в силах двинуться с места?
        Она выругалась. Так мерзко, что даже Кошкодур бы покраснел, и, развернувшись на пятке, вмазала кулаком в камень. Наверняка так и было, а потом убийца вывел последнего из них под башню и приказал выковырять себе глаза. Ей очень захотелось держать в руке саблю, и чтобы перед ней стоял противник из плоти и костей. Улыбнулась - гримасой, что больше напоминала предупреждающий оскал,  - и легонько коснулась сбитых костяшек. Похоже, ничего не сломала, хотя болело ужасно. Это хорошо, боль помогала овладеть гневом и вспомнить то, чему ее учила Бесара. В этой работе важен разум. Смотришь и думаешь, а лишь потом - действуешь.
        Она увидела духов, потому что была тем, кем была, и потому что она выбрала именно это место, чтобы соединиться здесь с Бердефом. Но показали они ей не только минуту своей смерти, выявили также и слабости врага. Кем бы тот ни был, он не мог контролировать двух мужчин одновременно. Сперва овладел одним, потом вторым, прыгнуть со стен заставил их по очереди. И она сомневалась, что лишь потому, что играл с ними. Это не была покинутая сторожевая башня - это замок, и каждый миг кто-то мог прийти, убийце следовало спешить. Стражники казались пойманными врасплох визитом, они явно хотели, чтобы пришедший удалился. То есть это был кто-то, кого они знали и кого в то же время здесь не должно было быть.
        Однако главный вопрос звучал так: отчего он это сделал? Почему их убил, почему ему оказалось важно, чтобы башня стояла пустой? После того «несчастного случая» граф перестал ставить здесь караул.
        Двадцать дней назад. В горах уже продолжались убийства и исчезновения, а значит, это не случайность, что в замке кого-то убили при помощи чар. Только вот зачем? Кто пользуется башней ночью? И при виде кого стражники отреагировали смесью удивления и опаски? Чье присутствие могло бы создать им проблемы и одновременно - кого они не могли попросту спустить с лестницы?
        Лайва-сон-Барен, светловолосая красавица с улыбкой, приказывавшей людям одарять ее любовью и доверием.
        Поглядим. Как говаривала Бесара - смотри, думай и подтверждай свои предположения.
        Кайлеан имела намерение оглядеться в замке ночью, пользуясь обострившимися благодаря псу чувствами. Однако сперва нужно было переговорить с Дагеной. У них осталось слишком мало времени, чтобы полагаться на счастливый случай, и, если они хотели чего-то достичь, следовало начать действовать. Ласкольник сказал - стрела по ветру, а стрела, выпущенная по ветру, должна заставить противника действовать, двигаться, совершить ошибку.
        Пусть так и будет.

* * *

        В животе ее забурчало так громко, что Нее’ва коротко рассмеялась.
        «Бездонный мешок»,  - затанцевали ее ладони в анахо’ла, а Кей’ла состроила рожицу и показала сестре язык.
        Со времени происшествия в лесу лишь несколько дней назад что-то между ними изменилось. Нее’ва перестала быть такой нервной, перестала смотреть на нее гневно и порыкивать. Не пыталась разговаривать на тему того, что там случилось, не извинилась и за обидные слова, которые подтолкнули тогда Кей’лу к бегству в лес. Но слова порой были не нужны, порой хватало взгляда, улыбки, жеста. В те несколько пугающих минут, когда они лежали на земле, уверенные, что умрут, и потом, когда вокруг умирали другие, что-то во Второй надломилось.
        Она изменилась, став словно тише и покорней. Безо всяких напоминаний исполняла все обязанности, а любую свободную минуту проводила в тренировке с оружием. Кавайо, возможно, не предназначался девушкам, но лук, копье или легкая сабля - совсем даже наоборот. И как братья часто подсмеивались над Первой, которая лучше управлялась с прялкой и иглой, так даже близнецы молчали, глядя, как Вторая тренируется с копьем в бою с тенью или как разносит в клочья очередные тюки соломы.
        Кей’ла порой думала, что предпочла бы сестру до ее изменения.
        Сама она была маловата для военного лука, а тот, который использовала, пригодился бы лишь для охоты на перепелок, но с палкой, изображавшей короткое копье, она управлялась довольно неплохо. Однако, глядя на среднюю сестру, Кей’ла знала, что ей еще многому придется научиться, а в последние дни времени для тренировок совсем не оставалось.
        Потому что они наконец-то действительно встали на дорогу, и, хотя пугающие горы все так же их окружали, теперь они по крайней мере были в пути, и каждый день приближал миг, когда окажутся дома. И на какое-то время они снова стали нормальной семьей, Нее’ва уже не исчезала на всю ночь, а братья вернулись в фургоны. Впрочем, что же здесь удивляться, кому-то ведь нужно править упряжками. В путь они взяли шесть повозок: кухонную, две спальные, две с припасами и последнюю - с передвижной кузницей и всяким необходимым для нее инструментом. Одним фургоном управлял отец, вторым - попеременно Ана’ве и Нее’ва, остальными четырьмя приходилось править Рук’херту, Дет’мону, Эсо’бару и Мер’данару, которые вспомнили наконец о доме. По крайней мере, когда в сумерках все они садились на ужин, за столом снова становилось тесно.
        Только Первый и близнецы почти не показывались, появляясь разве что на короткий перекус - похвастаться новыми кольчугами, которые они вообще теперь не снимали, дурачье. Вся троица должна была сражаться в колесницах: Дер’эко как каневей Третьей Волны лагеря Нев’харр, Фен и Ден - как возница и лучник.
        Б?льшую часть дороги близнецы жаловались, что брат требует от них вдвое больше, чем от остальных экипажей, приказывает ездить быстрее, стрелять точнее и резче делать повороты, и замолкали они, лишь когда отец предлагал им место в экипаже боевого фургона либо в пешем отряде. По каким-то непонятным для нее причинам все парни полагали, что схватка на колеснице - доблестней. Глупость их порой была удивительна.
        Ее живот снова издал мрачное бурчание, а Нее’ва засмеялась уже в полный голос и бросила ей кусочек лепешки, что успела достать не пойми откуда. Она поблагодарила за подарок кивком и отложила его в сторону.
        - Съем позже,  - пробормотала она.  - Сейчас у меня руки грязные.
        - Хорошо, только сперва принеси мне кусочек сыра, я сделаю себе затычки для ушей.
        - Съезжай в сторону,  - попросила она сестру ласково - чтобы та отстала.
        - Хорошо, но ты должна помнить, что, если обрушится на нас лавина, это будет твоя вина.
        Кей’ла улыбнулась и вплела последнюю веточку в ивовый заплот. Ежедневно, когда караван останавливался, они делали из гибких веток заслоны, которые станут венчать боевые фургоны. Верданно умели учиться на своих ошибках, и на этот раз кочевникам будет не так уж и просто забрасывать крюки на борта - и разорвать их цепочку несколькими лошадьми. Заплоты, которые верданно готовили, были тесно сплетены внизу, вверху же расширялись густыми вертикальными ветками. Крюк, не найдя точки зацепа, самое большее вырвет из них несколько веток, а всю конструкцию будет несложно отремонтировать. А экипаж боевого фургона позаботится о том, чтобы нападающие не имели возможности повторить бросок.
        Это была одна из неожиданностей, которые они готовили перед лицом близящейся войны.
        Фургоны остановились на время, необходимое, чтобы подготовить следующий кусок дороги для колес. Для гор, что должны бы состоять из твердой скалы и камня, было здесь многовато земли, грязи и воды. К тому же задержка в дороге представляла определенную проблему. Раньше всякая остановка превращала караван в лагерь, а пространство, окруженное стеной фургонов, сразу делалось освоенным и безопасным. Теперь же весь лагерь Нев’харр растягивался многомильной змеей, а чужое, враждебное пространство начиналось сразу за дверьми фургона. Даже в Лифреве семейные фургоны создавали очерченное безопасное пространство. Здесь было иначе. И это невзирая на то, что с обеих сторон охраняла их линия стражников, которые жгли костры и непрерывно перекрикивались. Нее’ва закончила работу и потянулась.
        - У-у-у-ух. Еще немного этих веток, и я сама превращусь в иву и выпущу листки. Скоро Первая позовет нас на ужин, а потому - ступай, помой руки и готовься. Ты хорошо сегодня поработала.
        Собственно, о том и речь. Нее’ва, которая ее хвалит, Нее’ва, которая позволяет использовать ценную воду для умывания, Нее’ва, которая временами умеет прикусить язык. Совершенно как если бы сестру кто-то подменил.
        Кей’ла выскользнула из повозки в темноту. С коней сняли хомуты, вычесали, накормили и напоили. Конечно, люди не садились ужинать, прежде чем позаботятся о животных. Те стояли теперь, привязанные к дышлам, их широкие спины покрывали шерстяные пледы, а с морд поднимались облачка пара. Ночи в горах были и вправду холодными.
        Она подошла к последнему фургону, принадлежащему ее роду, по крышу груженному железом, древесным углем, кузнечными инструментами и несколькими глыбами сырого железа. Эту повозку наверняка никто не попытается разгрузить в дороге за отсутствием времени на монтирование и запуск кузницы. А у сидящего на козлах Мер’данара тоже не было причины проверять ее содержимое.
        Она отворила заднюю дверь, вошла внутрь и присела, протянув вперед руку. Там было темно, слабый отсвет окрестных костров несмело вкрадывался в щели над дверьми и сквозь крохотное окошко, глазам требовалось немало времени, чтобы начать различать что-то кроме пятен тьмы. Одно из них шевельнулось и дотронулось до ладони девочки.
        Кей’ла услышала, как ее обнюхивают.
        Она нашла его в фургоне, из которого стянула тот плед, что оставила в лесу. Разве только сама Владычица Степей знала, как ему удалось туда добраться. Это было в день, когда они тронулись в дорогу,  - возможно, он использовал замешательство, сопровождавшее сборы лагеря.
        - У меня есть кое-что для тебя,  - она подала ему половину лепешки.  - После ужина - принесу еще.
        Не знала, понял ли он что-то, но это, по сути, значения не имело. С минуты, когда она его нашла, завернутого в подаренный плед и трясущегося от горячки, он не издал ни малейшего звука. Ни разу. Был таким, каким она увидала его во снах: худой, словно обтянутый кожей скелет, с мышцами, в которых каждое волокно выглядело словно вырезанным из камня, с кипой темных волос и светло-голубыми глазами. И с лицом неподвижным, словно посмертная маска. Он никогда не улыбался, не кривился, не хмурил лоб. Совершенно как если бы не знал, что такое мимика.
        Ел он странным образом: не откусывал, но ломал принесенную еду на маленькие кусочки и по одному вкладывал в рот. Пил много воды. Позволил ей осмотреть себя только через пару дней путешествия - и то лишь потому, что был слишком слаб, чтобы протестовать. На спине его длинная рана шла от левой лопатки и заканчивалась над ягодицей. Порез воспалился, началась горячка. В тот самый день, вечером, Кей’ла принесла в фургон немного мази, которую использовали для плохо заживающих ран коней: его порез она сперва обмыла, а потом тщательно смазала. Знала, что лекарство отчаянно щиплет, однако он не издал ни звука.
        Следующим вечером он приветствовал ее внимательным, без малого навязчивым взглядом, смотрел неподвижно, почти не моргая, а потом движением быстрым, почти незаметным ухватил ее за запястье. Медленно приблизил руку к своему лицу, понюхал, дотронулся языком. Тогда она впервые отчетливо разглядела его левую ладонь. Он носил на ней искусную конструкцию с десятком проводов, соединяющих охватывающий запястье браслет с несколькими кольцами, вставленными между суставами. Кончики пальцев венчали накладки в форме птичьих когтей. Браслеты, перстни и когти выглядели стальными, а соединяющие их провода - медными или золотыми. Провода бежали по тыльной стороне ладони так, чтобы кулак можно было свободно сжимать и разжимать.
        Кей’ле казалось, что он старался быть аккуратным, но, если бы тогда чуть сильнее стиснул ладонь, наверняка сломал бы ей предплечье. Хорошо, что она носила длинные рукава, иначе ни за что не сумела бы объяснить, откуда синяки.
        Он не был голым, хотя набедренную повязку и два пересекающихся на груди и спине ремня она вряд ли назвала бы одеждой. Странный, очень странный прикид для того, кого ты встретила в горах.
        И у него не было никакого длинного оружия, хотя в воспоминаниях ее остался образ серого клинка, танцующего вокруг мужчин, что хотели ее обидеть. Может, он его потерял.
        Парень взял у нее лепешку, начал ломать ее и есть. Она ощущала его взгляд.
        - Завтра мы отправляемся дальше,  - начала она.  - Я говорила уже тебе, что мы хотим покинуть эти горы, потому, если ты тоже захочешь, можешь поехать с нами. Я и Нее’ва перед тобой в долгу, а это значит, что весь род перед тобой в долгу. А если хочешь просто отдохнуть, а потом вернуться домой, то тоже можешь это сделать, только ты должен знать, что мы уезжаем.
        Она протянула ладонь.
        - Только ничего тут не поломай, хорошо?
        Он, как обычно, не ответил.
        - Я приду еще перед сном, принесу тебе еды и воды. Жди.
        Он отступил подальше в темноту, накрылся пледом.
        Кей’ла тяжело вздохнула. Было бы куда проще, если бы во взгляде его появились хоть какие-то эмоции. Что-то, что свидетельствовало: он понимает пусть не язык ее, но хотя бы интонацию. Пока же ей казалось, что разговаривает она с диким животным.
        Некоторые долги трудно платить.



        Глава 7

        Климат в Хевене был особенным. Даже симпатичным, если кому-то нравились скалы, камни и ветер, что дул с такой силой, что человеку приходилось изрядно наклоняться, чтобы его не опрокинуло. И так они и шли, подпираемые с одной стороны ветром, пронизываемые навылет ледяным дыханием, поскольку даже плащи не слишком-то здесь спасали.
        Кеннет выругался и взмахнул, балансируя, руками, когда ветер внезапно стих, выведя его из равновесия. Конечно, вихрь сделал это лишь затем, чтобы через миг дохнуть с удвоенной силой.
        Голова колонны осталась позади, на краю леса, а лейтенант повел половину роты на разведку, потому как карта оказалась не настолько подробной, чтобы на ее основании установить положение расщелины, которую они искали. На пергаменте была просто обозначена дорога с пометкой: «слева от грани хребта». Только вот - насколько слева? Сто ярдов, двести, пятьсот? Тем, кто нашел дорогу через Олекады, как видно, и в голову не приходило, что дорогой этой пойдут несколько десятков тысяч фургонов, которым нужен заранее разведанный и тщательно размеченный путь. Тем более что на этой скальной грани не хватало места для свободного маневра фургонов.
        Ведь Хевен можно было назвать гранью, пусть широкой, скалистой и ветреной. Когда рассматривали карту, рядом с названием виднелось несколько размазанных знаков; Кеннет готов был поставить годичное жалование, что кто-то написал там: «проклятущий йоханый Хевен» или «да пошел он нахер, этот Хевен». Уже впервые взяв в руки карту, он начал что-то подозревать. К тому же, в отличие от большей части граней, на этой не росло ничего, даже горный мох - все проигрывало бой с адским ветром, сдувающим со скал мельчайший фрагмент почвы. Зато все пространство здесь усеяно было каменными обломками размерами от человеческой головы до валунов, которых и нескольким мужчинам не обхватить. Кеннет видывал подобные места на севере Белендена, места, которые выгладили животами древние ледники, оставив после себя тысячи камней.
        В нескольких милях впереди вставала скальная стена, скрывающая остаток дороги, а вершина ее никогда не снимала снежной шапки. Офицер огляделся. Хевен с одной стороны прикрывал дикий лес, с другой - скала. Тот, кто приходил сюда добровольно, был безумцем или отчаянным малым.
        Такие размышления, возможно, и не имели большого значения, но по крайней мере отвлекали внимание от ветра. Лейтенант использовал минутку, когда вихрь несколько приутих, и снова осмотрелся. Согласно документам, окрестности были слабо заселены, ледяные вихри и труднодоступность проживанию тут не содействовали. Что не значило, что здесь вообще нет людей. Вон, далеко, на другом конце лесистой долины, поднимался вверх столп седого дыма. Охотники, бандиты, браконьеры? Без разницы. Если заметят караван - а ведь наверняка заметят,  - то в любом случае не осмелятся подойти.
        Только после прохода сквозь скальную щель, что должна была находиться в стене перед ними, они окажутся на землях, которые обозначены как безлюдные. То есть не было там поселений, в которые сборщики налогов осмелились бы заявиться даже в сопровождении армии.
        Соорудить туда дорогу для фургонов будет непросто. Еще несколько дней назад Кеннет оценил бы время, необходимое для таких работ, в месяц. Но теперь? Постоянно приходилось помнить, что позади еще тысячи фургонов,  - но и десятки тысяч рук для работы. И десятки тысяч конских хребтов, готовых двигать, перемещать и убирать любые препоны на пути. Понял он это, когда они подготавливали проезд по желобу, где едва не потеряли ведущий фургон. В четверть часа в желобе стало полно людей. Углубили русло ручья, чтобы направить воду в одно место, засыпали лужи и расщелины камнями, после чего уложили тысячи балок и досок, по которым должны были выехать фургоны. Все - менее чем в четверть дня.
        Однако эта армия строителей настоящую свою силу показала лишь позже, когда в тот же день они начали корчевать широкую - в тридцать футов - и в милю длиной просеку через лес. Несколько тысяч человек встали вдоль дороги, по единому знаку тысячи топоров одновременно поднялись и принялись рубить. Первые деревья пали через четверть часа и после отёски были мигом оттянуты в сторону, а к этому времени уже начали крениться следующие. Когда кто-то из рубак уставал, его сразу же сменял следующий: стук топоров не стихал ни на мгновение. Целый день лес стонал и плакал отзвуками падающих сосновых стволов, деревья рубили у самой земли, вырывая корни с помощью четверных запряжек, дыры же сразу же засыпали и утрамбовывали. Ночью поставили тысячи ламп, а верданно не замедлились ни на миг.
        Сверху это должно было выглядеть как работа ошалевшей армии муравьев, выгрызающих себе дорогу между трав. Именно потому лейтенант нынче давал Фургонщикам один, много - два дня на очистку дороги через Хевен. Вот только сперва роте нужно было найти и обозначить переход, ведущий по ту сторону горы, заграждавшей им дорогу. Кроме того, как утверждал Анд’эверс, колонна слишком растянулась, на некоторых перегонах фургоны теряли контакт друг с другом, а этого хотелось бы избежать. Фургонщики намеревались использовать паузу, чтобы подтянуть тылы.
        Тылы… Кеннет кисло скривился.
        Тылы все еще стояли в долине Амерсен. Когда лейтенант пытался это себе представить, его охватывала мрачная веселость: только сейчас становилось понятно, насколько безумным было то, что собирались сделать верданно. За спиной их осталось более двадцати пяти миль пути, и все же каждый ярд дороги был забит тяжелыми фургонами, но долину пока что покинуло всего четыре тысячи их. Одна десятая. А ведь они еще даже не выводили на дорогу табуны подменных коней. Колонна верданно напоминала слабое щупальце, выпущенное фантастической морской тварью. Кеннет был уверен, что, даже когда они каким-то чудом выведут первые фургоны на возвышенность, все равно окрестности Кехлорена не успеют покинуть и три четверти верданнских повозок.
        Безумие. Почти чарующее в своем размахе.
        А он и его рота - часть этого безумия.
        И что хуже, они соглашаются с аргументами Хаса и остальных, что верданно должны пробиться через Олекады как можно быстрее, поскольку вскоре в Великих Степях появится весенняя трава в достаточных количествах, чтобы зимующие над морем се-кохландийские племена отправились в ежегодный путь на север. Лиферанская возвышенность зимой оставалась почти ненаселенной, бродили по ней разве что малые группки изгоев, которые по каким-то причинам не отправились в более теплые районы Степей. Во времена своей силы верданно проводили зимы в лагерях, прикрытых от ледяных северных ветров стеною фургонов, но все равно при том держались южного края возвышенности. Но весна, лето и осень вознаграждали их за суровую зиму, даруя богатство разнотравья и выгонов для животных.
        Потому, когда зазеленеют Степи, там появятся племена се-кохландийцев, в частности те, что подчинены Аманеву Красному и Ких Дару Кредо, поскольку именно эти двое Сынов Войны поделили между собою пространства, похищенные у верданно. И якобы постоянно шли между ними столкновения за ту землю. Для Фургонщиков это была добрая весть, которая давала шанс использовать противоречия между командирами Йавенира и разгромить их одного за другим. При условии, что верданно успеют добраться на место раньше кочевников.
        План был амбициозным и рискованным. Потому что, если он не удастся, верданно, имея за спиной стену Олекадов, не смогут никуда отступить.
        Безумие пополам с одержимостью и ноткой отчаяния. И, несмотря на это, бродя между фургонами, прислушиваясь к спокойным разговорам на странном, полном жестов языке, Кеннет не находил в этих людях ни страха, ни глупой щенячьей бравады - что было бы вполне понятно, имея в виду возраст многих из воинов. Шли они на войну, собственно, уже на ней они находились, эта дорога, это продирание сквозь леса и горы стали их первой битвой, первой проверкой решимости и отваги, и здесь было все, что война с собой несла. Ну что же, они ведь собирались сражаться за свой дом.
        Получалось, что Кеннет за них слегка болел.
        Идущий подле него Фенло Нур внезапно поднял ладонь с растопыренными пальцами. Рота тотчас распалась на группки, солдаты искали укрытия за камнями, страхуя друг другу спины. Оружие было уже у всех в руках.
        Нур даже не вздрогнул, стоя на месте, словно статуя, а потом оглянулся на лейтенанта. Указал чуть влево, сжал кулак, подвигал им по горизонтали. Кеннет кивнул и несколькими жестами отдал приказ остальным: третья прикрывает пятую, восьмая и первая за ними.
        Пятая десятка уже поперла вперед, и нужно было признать, что стражники ее знали толк в работе. Двигались по двое-трое, перескакивая от камня к камню, умело приседали, не теряя друг друга из глаз. Ему попались неплохие солдаты.
        Труп они нашли в каких-то ста шагах дальше.
        Лежал он подле огромного валуна, на боку, с правой рукою, спрятанной под телом, с ногами, разбросанными в стороны, и с запрокинутой головой. Установить причину смерти оказалось легко, хватило единственного взгляда на расколотый череп, такой, словно по нему ударили боевым молотом.
        Тело было совершенно мумифицированным, словно провело на грани десятки лет. Полотняные штаны заворачивались вокруг обтянутых кожей бедренных костей, а раздернутый бараний кожух открывал сломанную клетку ребер. Высушенная кожа на том, что осталось от лица, стянулась, гротескно выгибая сломанную челюсть. Жемчуга зубов рассыпались вокруг черепа.
        Лейтенант отмечал все это, одновременно расставляя людей вокруг. Собственно, не было необходимости охранять тело, но следовало позволить следопытам получше осмотреть окрестности. Даже если труп лежал здесь со времен последней войны, они должны все проверить.
        Азгер Лавегз и Нур отложили оружие, начали обходить тело. Кеннету было интересно, что они надеются найти там, где лишь голая скала и валуны после ледника, не говоря уже о том, что, судя по состоянию тела, убийца наверняка успел дождаться правнуков и умереть. Но лейтенант не вмешивался, камни здесь - некоторые выше рослого мужчины - довольно хорошо защищали от ветра, а потому люди могли немного отдохнуть. Кроме того, наблюдая за Волком и остальными следопытами, он убедился, что они почти всегда начинают с осмотра местности, прежде чем примутся за тело. Когда-то Кеннет решил, что, пока они не станут вмешиваться в то, как он командует, он позволит им ходить вокруг любого трупа сколько они захотят.
        Внезапно Фенло наклонился, дотронулся до земли, подозвал старшего следопыта, обменялся с ним несколькими неразборчивыми бормотаниями, после чего они оба разошлись в противоположные стороны. Кружили вокруг, всматриваясь в скалу, глядя на камни и по спирали приближаясь к телу. Наконец Азгер бесцеремонно подвинул его к камню, пошире распахнул на мертвеце кожух, подтянул ему штанину. Без слова указал Нуру на сломанные кости ног. Сержант только покивал, сам дотронулся до места, где лежал труп. В неглубокой ямке чернели остатки крови.
        Старший из следопытов поднялся с корточек и подошел к офицеру.
        - Хреново, господин лейтенант.
        - Это я и сам вижу, Азгер. Много он нам не расскажет.
        - Расскажет столько, сколько захочет, господин лейтенант.
        - Не задавайся. Как долго, по-вашему, он здесь лежит?
        - Каких-то два-три месяца.
        Кеннет вздернул брови.
        - Всего-то?
        - Всего-то. Тут редко идут дожди, но, если б он лежал дольше, вода вымыла бы из-под него кровь. Впрочем, в таком месте этого будет достаточно. Зимой здесь всегда сухо, так как этот проклятый вихрь сдувает каждый лоскут снега, а к тому же тут холодно, и потому тело не разлагается.  - Следопыт почесал седую бороду.  - Мы в Грев в таких местах сушили мясо. Хватало нескольких дней и…
        - Спасибо, Азгер, из-за тебя несколько следующих лет я и глянуть не смогу на сушеную говядину. Почему его не тронули звери?
        - Здесь нет зверей. На этих скалах ничего не растет, ни один волк или лис не станет искать тут добычу. Птицы сюда тоже редко прилетают. Кроме того… звери избегают трупов, от которых отдает Силой.  - Азгер говорил спокойно, но глазами раз за разом постреливал по сторонам. Там, где убивают людей при помощи магии, надлежало сохранять осторожность.
        Кеннет глянул над его плечом на Фенло Нура. Тот все еще сидел на корточках подле трупа, внимательно осматривая его руки, ноги и живот. Несмотря на занятие, ладони младшего десятника двигались с удивительной деликатностью.
        - Ну вот мы и добрались до сути, стражник.  - Лейтенант взглянул на старшего следопыта.  - Как он погиб?
        - Упал.
        Это простое утверждение несло в себе столько подтекстов, что глупо было бы пытаться сделать из него вывод сразу. Упал. И все. По крайней мере это объясняло, отчего следопыты были уверены, что речь идет о чарах.
        - Ты уверен? Кто-то мог его убить и подбросить сюда тело.
        - Мог,  - без сопротивления согласился Азгер.  - Я, правда, не вижу смысла таскать труп, к тому же на собственных плечах, поскольку еще три дня назад тут не было ни моста, ни просеки, а потому конем убийца сюда не доехал бы. Еще мог его сюда загнать, забить тут и оставить. Но я знаю куда более интересные способы избавиться от тела.
        - Жертва ссоры между контрабандистами? Бандитами? Проходили здесь, поссорились, оставили труп и пошли дальше?
        - Возможно.  - Похоже, стражник решил во всем соглашаться с командиром.  - Но его кожух чего-то да стоит, сапоги тоже. Я не знаю разбойников, которые оставили бы что-то вроде этого. Кроме того, он попал сюда в самой середине зимы. Плохое время для контрабандистов, да и разбойники предпочитают тогда зимовать по удаленным селам, а не шляться по этой чудесной грани.
        Кеннет покивал. В логике Азгеру было не отказать.
        - А откуда вывод, что он упал?
        - У него сломаны кости лица, ребра, правое предплечье, раздроблены колени и голени. Я видал уже несколько человек, которым не повезло свалиться в пропасть и грянуться оземь, не ударившись раньше о стенку. Они имели схожие повреждения. Он падал лицом вниз с высоты как минимум трехсот футов, а может, и больше, в последний миг заслонил лицо правой рукой. Ударился о тот камень, под которым мы его нашли, да еще с такой силой, что кровь брызнула во все стороны вокруг. Мы обнаружили следы. Потом он соскользнул вниз, а может, его сдул ветер - и он ждал, пока мы сюда придем.
        Фенло Нур неторопливо подошел к ним. В руке держал кусок ремня.
        - Хочешь добавить что-то еще к тому, что сказал Азгер, младший десятник?
        - Нет, господин лейтенант. Я слышал, что он говорил, и со всем согласен.
        Кеннет посмотрел на тело.
        - Значит, кто-то поднял того несчастного на несколько сотен футов вверх, а потом отпустил? Чарами? Или отворил магический портал и его оттуда вытолкнул?
        - Весьма сложный способ, чтобы убить человека, господин лейтенант.
        - Знаю, Азгер, знаю. И слишком дорогой. Такие чары - это не волосы кому-нибудь поджечь или, там, понос вызвать, что любой сельский колдунишка сотворит. Ну и зачем кому бы то ни было такое делать?
        - Может, за этим,  - командир пятой десятки подал ему ремешок.
        Кеннет осмотрел его: ничего необычного - кусок кожи для шнуровки кафтана.
        - Ну и?
        - Этот узел, господин лейтенант.  - Нур указал петлю на его кончике.  - Это «дикая восьмерка», к востоку от Чахерден, откуда я родом, большинство стражников его используют, потому что она простая, а ремень всегда можно развязать, даже когда он будет мокрым.
        Минутку они переваривали информацию.
        - Это наш? Стражник?
        Младший десятник кивнул, широкое лицо его словно окаменело.
        - Мне так думается, господин лейтенант. У него есть…  - Он поколебался:  - Есть несколько шрамов, каких селянам получить непросто. В том числе - от меча и зубчатого тесака. Два ребра когда-то были сломаны и срослись с помощью чар, а на это не хватит средств ни у селянина, ни у разбойника. Ну и еще у него мозоли от тетивы…
        Мозоли от тетивы. Некоторые солдаты не использовали ни крюков, ни «козьих ног» для натягивания арбалетов, но лишь привычно наступали на стремя и дергали тетиву пальцами. Через несколько лет на их пальцах появлялись характерные для профессиональных солдат огрубления.
        Кеннет снова глянул на тело. Вот уже несколько минут оно было не просто анонимным трупом, но одним из солдат, которые исчезли зимой на дорогах. Из того, что они знали, в эту зиму ни один из них не исчезал в этих окрестностях.
        - Его оружие? Плащ? Фляга? Что-нибудь?
        Что-нибудь, что позволило бы подтвердить подозрения.
        - Мы ничего не нашли, господин лейтенант. И, похоже, ничего не найдем. Я полагаю, его выбросили именно в том виде, в котором мы его и обнаружили: в штанах, кафтане и сапогах.
        - Был выброшен?
        Фенло Нур кивнул.
        - Не сам же он прыгнул, верно? Да и откуда бы? И кое-что еще, но я хотел бы сперва, чтобы Азгер и я это проверили. Можем?
        - Идите.
        Кеннет смотрел, как следопыты склоняются над телом, и думал. Если это один из пропавших солдат, необходимо сразу же отправить весточку в Кехлорен. Это не та информация, которая может дождаться их возвращения, потому что исчезнувших стражников искали по всем горам. Перед глазами лейтенанта пронеслось видение магических порталов, отворяющихся тут и там над дикими закутками Олекад,  - и выпадающих оттуда кричащих людей. Он встряхнулся.
        Остальная рота уже, похоже, сообразила, что это необычный труп, потому как солдаты принялись перешептываться, поглядывая на тело. Кеннет заставил их утихомириться несколькими движениями и подождал Азгера и командира пятой.
        - Ну и?  - спросил лейтенант, едва они снова встали перед ним.
        У старшего следопыта было странное выражение лица. Потерянное и беспомощное.
        - Он…  - Он вздохнул тяжело, будто слова не желали протискиваться у него сквозь глотку.  - Он такой… худой не только от того, что ветер и холод его мумифицировали, господин лейтенант… Он… проклятие… кажется, что он много дней голодал… возможно, даже не меньше месяца. Когда падал, был худ, словно щепка. И… я тоже думаю, что это наш… один из Ублюдков…
        Кеннет прикрыл глаза, медленно вздохнул, медленно выдохнул.
        - Передайте остальным, что мы нашли,  - отдал он приказ.  - Пусть люди посматривают вокруг. Младший десятник, сумеешь снова найти это место?
        - Да, господин лейтенант.
        - Твоя десятка пойдет с третьей назад на край леса. Андан!
        Бородатый десятник поспешно подбежал:
        - Слушаю.
        - Это наверняка один из Ублюдков.  - Кеннет указал на тело.  - Ты и пятая возвращаетесь к остальным. Мы останемся здесь. Давай бегом, хочу получить сюда всю роту и так быстро, как только сумеешь. И пусть Хас шевелит своим худым задом, мне нужен кто-то, понимающий в чарах. Прошло несколько месяцев, но, может, осталась хотя бы тень, фрагмент Силы, запах аспекта. Я хочу это знать. Скажи еще Анд’эверсу, что если они торопятся, то могут убирать камни от линии леса до этого места, остальную трассу я обозначу, как только мы управимся с этим несчастным. И пусть он пошлет какую-нибудь весточку Черному. Тело отправим в тыл позже.
        Десятник отдал честь:
        - Слушаюсь!
        Кеннет повысил голос:
        - Внимание! Мы здесь на какое-то время останемся. Прогулка закончилась, теперь мы на территории врага.
        Там, где гибнут стражники, всегда - территория врага.

* * *

        Хас спокойно осмотрел тело, обменялся несколькими тихими фразами с Азгером и вернулся к лейтенанту.
        - Лежит здесь от двух до четырех месяцев,  - подтвердил Хас предположения следопыта.  - Это значит, что он погиб раньше, чем мы выдвинулись из Степей. Зачем ты мне его показываешь?
        - Его убили с использованием чар. Чувствуешь это?
        - Через столько-то дней? Нет. Кроме того, против него не использовали чары непосредственно. Он пал их жертвой, но те до него не дотронулись, понимаешь?
        - Более-менее. А место, откуда его сбросили?
        Колдун сделал какой-то жест Фургонщиков, а потом, похоже, вспомнил, с кем он разговаривает, и покачал головою:
        - Его уже нет. Портал открылся на миг и сразу же затворился. А воздух такие следы не держит слишком долго.
        Кеннет заиграл желваками: а собственно, на что ты надеялся после стольких месяцев?
        - Ты ничего здесь не нашел?
        - Немного. Кажется, что его смерть не имеет с нашим маршем ничего общего…
        - А мне кажется, что даже попукивание сусликов имеет с этим кое-что общее. С того времени, как я прибыл в горы, все только и говорят о верданно и их караванах. Не замыливай мне глаза.
        - У тебя есть приказы, лейтенант, просто выполняй их.
        - Конечно. А потому - расставляйте здесь лагерь дней на десять - двадцать. Неизвестно, когда мы отыщем дальнейший путь.
        Они мерились взглядами. Казалось, что на дне черных глаз Хаса пляшут крохотные огоньки. Внезапно колдун скривился и фыркнул коротким смехом.
        - Теперь я понимаю, отчего меекханцы говорят, что лучше не задираться с красноволосыми. Ты упрям, словно пьяный мул, дружище,  - кивнул он.  - Я мог бы утверждать, что вы нам не нужны, что нам хватит и карты.
        Кеннет щелкнул пальцами:
        - Бланд! Ко мне.
        Стражник появился в несколько ударов сердца. На спине его, кроме мешка с провиантом, был приторочен кожаный тубус.
        Лейтенант вынул пергаментный свиток и подал его Хасу:
        - Читай.
        Карта была прекрасной картой Горной Стражи, на ней обозначались высочайшие пики, долины, перевалы и леса - и путь, который должен был провести их к скальному проходу, ведущему на возвышенность. Но означало это также, что кроме привычных, легко распознаваемых символов находились на ней десятки идеограмм, странных знаков, таинственных каракулей.
        - Это карта Горной Стражи, и, если хочешь вызвать ярость меекханского картографа, брось ему в лицо эти три слова. А эти приписки - это информация, которая позволяет ориентироваться на местности. Скажу тебе, как оно работает. Вот здесь,  - Кеннет указал на карте точку, украшенную серией знаков,  - это ущелье и место, в котором вы построили мост. На ущелье вы бы наверняка вышли, но, поставив мост в наилучшем, на первый взгляд, месте, через милю вы натолкнулись бы на скальный котел без выхода. Пришлось бы вернуться и строить мост где-то в другой точке, надеясь, что это должная дорога. Наши значки - информация, где именно следует пройти ущелье, чтобы не влезть в слепой переулок.
        Он проехал пальцем до очередной точки:
        - Мы здесь, на Хевене. А здесь, в этой скальной стене, должна быть щель длиной в полмили, ведущая на другую сторону горы. Говорят, она узкая и хорошо скрыта между камнями. Хочешь ее искать сам? Полагаю, что дня через четыре, самое большее - пять ты найдешь. А значит, я и правда тебе не нужен, ты только подпиши мне документ, что отказываешься от проводников,  - и я вернусь в Кехлорен. Нам нужно похоронить одного из наших, который погиб из-за дел, никак не связанных с верданно.
        Колдун спокойно глядел на него, чуть склонив голову набок:
        - Чего ты, собственно, хочешь?
        - Что ты узнал?  - Лейтенант указал на тело.
        - Немного.  - Сморщенное лицо скривилось в странной гримасе, а жест, каким Хас укутался в свои одежды, заставил костяные фетиши резко загрохотать.  - Он голодал так сильно, что чуть не одурел. Перед самой смертью съел небольшой кусочек собачьего мяса. Целыми днями не видел солнца, хотя не бродил в темноте. Б?льшую часть времени было ему жарко, а потому он пил воду с изрядным содержанием серы, и она смердела тухлыми яйцами, это ощущается в его волосах и ногтях. Под ногтями и в складках его одежды - черная пыль. И где бы он ни был - сражался и убивал: в нем чувствуется запах смерти.
        Кеннет впервые видел Хаса настолько возбужденным. Куда-то исчез желчный, ироничный старик, и появился сильный племенной шаман, собирающий собственную Силу,  - что лейтенант понял, ощутив, как встают дыбом его волосы, а во рту скапливается слюна.
        - Что происходит?
        Мурашки прошли.
        - Ничего… ничего,  - покачал головой колдун.  - Старые легенды и сказки. Я не знаю ни где он был, ни как оттуда вышел, но если бы он этого не сделал - все равно через несколько дней умер бы от истощения. Ты доволен? Впрочем,  - улыбнулся Хас злобно,  - об этом трупе тебе нужно говорить не со мной.
        Кеннет проглотил непроизвольное «а с кем?», поскольку был твердо уверен, что взамен он услышит лишь какую-то раздражающую остроту.
        - Это все?
        - Верно. Еще одно, он…  - Старик неожиданно замолчал:  - Он не поддался отчаянию, не плакал и не молил Судьбу о жизни. Был крепким человеком.
        - Хорошо. Вы сумеете отослать его тело в крепость? И не найдется ли у вас пера и куска бумаги? Я должен написать рапорт и отправить его вместе с телом.
        - Мы люди цивилизованные. Найдем даже чернила. А о нем - не беспокойся: носилки, четыре бегуна, несколько перемен, и через пару дней он будет дома.
        - Хорошо. Тогда пошли со мною, осмотришь ту щель.
        - Ты ее уже нашел?
        - Еще нет, но я же умею читать карту.

* * *

        Щель как щель. Скальная стена, в которую упиралась грань, в этом месте наверняка имела полмили высоты, однако посредине ее бежал раскол. Как если бы великан пытался испытать на ней качество своего топора. Хорошо скрытая расщелина пряталась в каменных изломах и неровностях, и нужно было немалое счастье, чтобы ее вообще обнаружить. Или - нужно было иметь карту.
        Кеннет исследовал проход вместе с Хасом и Анд’эверсом. Позади них, на всей грани, кипела работа. Обозначали трассу, на этот раз шириной как минимум в четыре фургона, убирали камни и валуны, засыпали трещины в изножье.
        Могучий предводитель каравана без колебаний вошел в глубь расщелины. Раскинул руки, упираясь ладонями в скалу.
        - Узко.
        - Я говорил.  - Кеннет задрал голову, щель расширялась кверху, на высоте каких-то двадцати футов была уже вдвое шире.  - Если бы ваши фургоны могли летать - могли бы пробраться поверху. А так придется рубить. Эта скала довольно мягкая, через десять дней вы будете по ту сторону.
        Хас издал странный звук, наполовину фырканье - наполовину хихиканье.
        - Летать, говоришь. Ну, лейтенант, нужно тебе признаться, что голова у тебя мудрая. И если захочешь - увидишь летающие фургоны.
        И Кеннет увидел.
        Сперва Фургонщики очистили скалу на подходе, убирая каменное крошево. Одновременно сбивали рамы из деревянных стволов: два ствола вертикально, один соединяющий их наверху и два скрещивающихся посредине. Начали их монтировать и с другого конца прохода. Ставили такую раму между стенами и крыли досками, создавая высокий, в десять футов, помост. В некоторых местах они довольствовались лишь тем, что клали горизонтальную балку, опирающуюся в скалу, в других же - устанавливали по несколько рам рядом, чтобы усилить крепость. Оставляли они здесь небольшое богатство, поскольку использовали лишь лучшие из сортов дерева, но, как видно, деньги не представляли для них проблемы. Кеннет даже не пытался подсчитывать расходы - в отличие от некоторых из его людей.
        - Это кедр,  - выказал столярские знания Берф.  - Причем почти наверняка из западного Эверенна, потому что лишь там растут такие большие деревья. А одна кедровая балка стоит где-то пару оргов.
        - Целых два?
        - Это ценная древесина, господин лейтенант. Твердое, почти без сучков, хорошо противостоит воде, морозу и ветру. В моих родных местах есть кедровый мост, которому уже триста лет. Немногие каменные столько выдержат. А эти… На одном фургоне они везли где-то двадцать балок, опорожнили их уже с сотню. Две тысячи кедровых балок - это четыре тысячи оргов. А тот мост, по которому мы ранее переправлялись? Пошло на него немногим меньше дерева. С деньгами они не считаются.
        Несколько прислушивавшихся солдат принялись кивать, похоже удивленные расточительностью верданно. Только Велергорф широко ощерился:
        - Берф, а сколько?
        - Кого?
        - Ну Фургонщиков. Сто пятьдесят? Двести тысяч?
        - Более-менее. И что с того?
        - Ну и сколько каждый из них должен был вложить, чтобы купить это дерево? Парень, ты глядишь на реку золота, а видишь лишь медяк в ее потоке.
        - Река золота? Медяк?
        Велергорф вздохнул и воздел очи гор?. Очень драматически.
        - Говоришь, двадцать балок в фургоне, или сорок оргов, верно? А не видишь, что каждый из этих фургонов везут два, а то и четыре коня? А ты видел их коней? Откормленных, присмотренных, сильных и здоровых. Каждый стоит столько, сколько дерево, которое тянет в фургоне. У них есть сто тысяч коней, а то и больше, и худший из них стоит двадцать оргов. А фургоны? Солидные, в большинстве своем новые, любой купец отдал бы за такой несколько десятков оргов. А жилые фургоны? Мебель, печи, кухонные приборы, ковры, кровати, одеяла и горшки… А одежда, вооружение, еда? А те их боевые фургоны, наполовину шире и с бортами в два дюйма, которые тянут четверные запряжки? А то, чего они нам не показали? Золото и серебро в монетах и украшениях, приправы, вина, магические амулеты и талисманы, которых тоже задаром не раздают. И это лишь кусочек их богатств. Сосчитай, а потом говори, пустые ли расходы это дерево.
        На миг Берф и вправду выглядел так, словно пытался подсчитать.
        - Вот же проклятие, миллионы… много миллионов.
        - Да. Мы ведем через горы богатство, которое заполнило бы всю императорскую сокровищницу, да так, что и двери бы не прикрыть. Если бы им пришлось обрабатывать древесину во время пути, переправа заняла бы втрое больше времени; если бы они использовали дерево похуже, мост мог бы упасть, а подломись под каким-то из фургонов этот проход - и они потеряли бы еще несколько дней. Нет, они не расточительны, они просто знают, что у них есть шанс добраться до своей возвышенности, а потому они не стараются экономить. Гонятся за собственной мечтой.
        - Возможно, они хотят снова увидеть юношей, которые весной вступают в Круг Воинов, между поставленными в Сенди’ках каменными столпами, чтобы впервые окровавить свои кавайо. Или сесть на козлы и не ступать на землю, пока не проедут пятьдесят миль, а покачивание фургона заставит их мысли течь лениво, так, что лишь удар сердца отделяет от страны сна. Или почувствовать ветер в волосах, когда ты мчишься степью, в одной руке держа вожжи, а в другой - метатель дротиков, а рядом с тобой - сотни других колесниц.
        Они обернулись на Анд’эверса, как раз закончившего говорить. Он подошел во время тирады Велергорфа и, похоже, все слышал.
        - Это странно,  - прищурился десятник,  - но уж тебя-то я наверняка не стал бы подозревать в таких мыслях. Сыновья уже взрослые, а желание отослать их колесницы в бой - нисколько не верх желаний отца. Дочки, как минимум две, на выданье, а потому и здесь тебе должно бы, скорее, выбирать для них мужей и ждать внуков. Не знаю, как бы это сказать,  - он прищелкнул языком,  - но изо всех верданно ты всегда был наиболее холодным, если речь шла о вашем путешествии.
        - Это верно.  - Кузнец сложил руки на груди, крепкие мышцы его напряглись под жилеткой.  - Я не должен бы радоваться, но…
        На миг его взгляд затуманился, словно бы он пытался собраться с мыслями, в которых и сам был не уверен.
        - …но сегодня утром я перешел на другую сторону этой горы, взглянул на долину, которую нам предстоит пройти, и внезапно до меня дошло, что… что через несколько дней я смогу ступить на плоскогорье. Домой. Благодаря вам мы уже преодолели половину дороги, может, даже две трети, а я и не думал, что мы вообще выедем из-под замка. И тогда я вдруг вспомнил обо всех этих вещах, о которых только что вам сказал, и понял, что здесь,  - он дотронулся до груди,  - здесь, внутри, я тоскую по ним, как по первому дыханию. А потому я пришел вас поблагодарить.
        Кеннет кашлянул.
        - Не лучше ли подождать, пока мы окажемся на месте?
        Анд’эверс улыбнулся неожиданно ласково:
        - Нет. Тогда может оказаться тяжелее. И еще одно: здесь, где вы стоите, начнется помост, по которому фургоны будут въезжать наверх, а потому, если бы вы смогли…
        - Уже уходим.
        - Хорошо. Мы отослали тело вашего солдата вместе с письмом в крепость. Оно наверняка доберется туда уже завтра вечером.
        - Спасибо.

* * *

        Проход сквозь гору вел на поверхность тихой долинки, которую им нужно было миновать, чтобы ущельем между двумя стенами выбраться на очередную грань. Красные Шестерки оставили позади перебирающийся сквозь щель караван и вышли на добрые две мили вперед. С Кеннетом двигался весь отряд, Фургонщики не могли бы здесь заблудиться.
        Долина была шириной в добрых три мили, потом еще миля ущельем, где придется убрать немного камней и валунов, и очередной хребет, на этот раз узкий и острый, словно бритва. Грань эта беспокоила лейтенанта, поскольку на карте обозначили ее как исключительно опасную, но более он переживал из-за долинки и местных обитателей.
        То, что здесь кто-то вообще есть, они выяснили ночью, когда стояли у выхода из щели и смотрели на огоньки, что загорались на противоположной стороне долины. Насчитали восемь, все вблизи входа в ущелье, что обещало разнообразные проблемы. В таком месте даже маленькая группка нападающих могла бы задержать - или как минимум серьезно затормозить - поход верданно.
        Лейтенант не думал, что это разбойники. Грабители немного схожи с территориальными животными: чтобы выжить, им приходится держаться мест, которые обеспечивают им существование: окраин сёл, торговых путей, даже городов. Всякий атаман, который увел бы свою банду так далеко от купцов и селян, туда, где в радиусе двадцати миль нет никакого жилья, быстро перестал бы быть атаманом. Нет, костры наверняка разжигали какие-то «местные».
        «Местные» были постоянным элементом в любых горах. Забытые богами и мытарями долины, недоступные плоскогорья, дикие леса, населенные, кроме зверья, еще и людьми. Людьми, которые даже не знали порой, что живут в Меекханской империи, которые часто годами не поддерживали контакты с внешним миром, говорили на странных наречиях, а то и на совершенно чужих языках. По мере того как империя укрепляла власть на пограничье, «местные» или отодвигались в тень, или ассимилировались, но восточный конец Олекад сошел бы за земли более дикие, чем Большой хребет на севере. Поселенцев здесь ничего не привлекало, а потому группки полудиких горцев чувствовали себя тут вполне неплохо.
        Некогда «местные» были потомками племен и народов, обитавших в этих краях еще до Старого Меекхана,  - возникли из банд беглецов, ищущих собственного места на земле. Однако всегда подобные им оставались нетерпимы и недоверчивы в отношениях с чужаками, всегда соблюдали собственные обычаи, а бывало, что безжалостно убивали любого чужака, вступавшего на их территории. Кеннет не сомневался, что, если понадобится, Фургонщики пробьются силой, но вести караван узкой дорогою под угрозой еженощных нападений групп отчаянных безумцев было последней вещью, какой бы ему хотелось. Потому он собрал всю роту - и много подарков. Несколько мешков с остриями топоров, ножами, кусками цветной материи и симпатичными украшениями. Рассчитывал на совокупную силу невысказанной угрозы и совершенно реального подкупа. Конечно же, при условии, что местные вообще решатся показаться.
        Долина заросла лишь травой и редким кустарником. Велергорф первый указал на следы и кучки лепешек. Овцы и козы, еще одно подтверждение, что в окрестностях обитают люди, и одновременно знак, что люди эти спрятались при виде солдат. Кеннет осмотрелся: теоретически в этом месте непросто было бы укрыться: плоская равнина и рахитические кустики - совсем не идеальное место для засады. Но будь у него целая ночь, он бы здесь замаскировал хоть бы и целый полк. Вокруг было проклятуще тихо.
        - Собак вперед и в стороны,  - обронил он коротко.  - Оружие в руку.
        Люди и так держали ладони на рукоятях мечей, сабель да на топорищах, но разница между человеком, что держит ладонь на рукояти, и тем, у кого меч в руке, порой такая же, как между мертвым и тем, на кого никто не посмел напасть. Точно так же обстоит дело и с настороженным арбалетом: стрела, лежащая в бороздке, куда лучше убеждает противника отказаться от атаки.
        Кеннет осмотрелся, наблюдая за псами. Теперь именно они стали глазами, ушами и носами роты. Пока ничего не раскроют…
        Сперва одно, а потом и остальные животные остановились и глухо заворчали. Солдаты тотчас присели, те, кто был с арбалетами, вскинули оружие, те, что со щитами, присели за ними. Лейтенант не видел ничего подозрительного в том месте, на которое указывали псы.
        Может, кроме куста, что как раз чуть отклонился в сторону, и человека, выросшего как из-под земли.
        - Не стрелять!
        Мужчина поднялся из замаскированной ямки ярдах в тридцати от них. Был он низким, черноволосым, одетым в кожаные штаны, кожаную блузу и роскошную меховую шапку. Встал, небрежно отряхнулся - было что-то успокаивающее в этом жесте - и двинулся к ним, широко разводя пустые руки.
        - Не расслабляться.  - Кеннет и не думал верить этому мирному жесту.
        Если здесь прятался один - могла прятаться и сотня.
        - Стой,  - велел он, когда мужчине осталось еще несколько шагов до первых солдат.
        Незнакомец остановился, поднял повыше руки и неуверенно переступил с ноги на ногу. Но похоже было, что, по крайней мере, меекх он знает.
        - Ты кто?
        - Савондели Онг. Говорящий Людей Земли.  - Был у него странный акцент: низкий, горловой.  - А вы кто?
        - Лейтенант Кеннет-лив-Даравит из Горной Стражи.
        Мужчина нахмурился.
        - Ужасно длинное имя для столь молодого человека.
        - Ужасно юморной ты для того, в кого направлена дюжина арбалетов. Ты хорошо знаешь, что означает мое звание и все остальное.
        - Откуда эта уверенность, лейтенант Кеннет-лив-Даравит из Горной Стражи?
        - Потому что ты говоришь по-меекхански, а это значит, что известно тебе о мире побольше, чем простому клубню, который кто-то вырвал из земли.
        Мужчина улыбнулся и пожал плечами.
        - Точно, мне бы притвориться, что не понимаю ни слова. Вот только тогда я бы наверняка был уже мертв.
        - Наверняка. Чего ты хочешь?
        - Знания. Кто вы - мне уже известно: солдаты императора, который сидит на троне в тысячах миль отсюда. Теперь мне хочется знать, зачем вы сюда пришли и когда вы уйдете.
        - Потому что козы и овцы нервничают, спрятанные? Прикажи выйти остальным, и поговорим.
        - Остальных нет. Я один. Пока что.
        Кеннет задумался. Ветер уже трижды сменил направление, а псы продолжали указывать только на этого мужчину. Вероятно, он сказал правду.
        - Можешь подойти. Поговорим.
        Чужак осторожно обошел солдат и приблизился к лейтенанту. Только теперь удалось заметить, какой он невысокий. Кеннет был среднего роста, но пришелец едва доставал ему до плеча.
        - Сядем,  - предложил лейтенант.
        По крайней мере тогда не придется глядеть на его макушку.
        Кеннет сунул меч в ножны, и двое уселись друг напротив друга прямо на землю. Миг-другой мерились взглядами.
        - Мы слышали о солдатах императора, но редко видели их здесь.  - Мужчина не спускал с Кеннета глаз.  - Последних - где-то с полгода назад. Сперва они шли на восток, ущельем, через несколько дней - вернулись. Мы им не показывались.
        - Тогда почему показались теперь?
        - Потому что горы говорят о великих деяниях. О копытах, бьющих в те скалы, что никогда не знали такого прикосновения, о грохоте фургонов в местах, которые никогда не слыхали такого звука. Горы пойманы врасплох и удивлены.
        - А люди, в них живущие?
        - Тоже. Хотя некоторые жалеют, что не едет лишь несколько фургонов. Могли бы тогда поубивать их владельцев и забрать все богатсва.
        - Владельцы этих фургонов - воины, и едут они на войну. Могли бы порадоваться по случаю тренировки.
        - Именно потому есть множество и тех, кто говорит, что раз горы полны удивления, то мы не можем быть хуже них. Окажем уважение, отдадим честь смелости.
        - Это мудрые слова. Но что за ними стоит?
        Черные глаза чуть-чуть улыбнулись.
        - Быстрые слова, точные вопросы. Совсем как воин с мечом. Вы хотите пройти долиной и дальше, ущельем, до самого Прохода Виэрх - или Орла Граней, как вы называете это место,  - чтобы найти дорогу через стену Фенройс и выйти прямо на Рог Демона.
        - Рог Демона?
        - Туда, где начинается большая равнина. Где земля плоска, словно поверхность воды в миске.
        - Да. Мы направляемся туда.
        - Тогда у меня есть предложение.

* * *

        - Они пропустят нас без битвы, но хотят выкуп за право перехода.
        Совет проходил в фургоне, потому что снаружи лило. Первый весенний дождь с той поры, как они вышли из долины Амерсен. Кеннет решил, что им и так повезло, в это время года их бы даже метель не поймала врасплох.
        Они сидели за столом: Эмн’клевес Вергореф, крупный боутану лагеря Нев’харр, Аве’аверох Мантор, выглядящий словно голодная гончая, и Анд’эверс. Хас и его сестра не пришли. Вся троица всматривалась в лейтенанта, попеременно то хмурясь, то стискивая губы. Похоже, слово «выкуп» пришлось им не по вкусу.
        - Выкуп,  - отозвался первым Аве’аверох, командир колесниц, подтверждая подозрения Кеннета относительно своего взрывного характера.  - Мы должны откупаться от банды дикарей, живущих в пещерах? Сколько их здесь? Двести? Триста? Они лишь пытаются выжать из нас немного богатств, и только. А когда мы дадим им тот выкуп, посчитают нас слабаками и через пару дней потребуют следующего.
        - Не думаю. Мы в горах выполняем условия, особенно когда у обеих сторон под рукою оружие. И это их земля, и они имеют полное право взять оплату за переход по ней. Конечно, вы можете пробиться силой. Потеряете два, может, три дня и несколько сотен людей.
        Боутану покивал:
        - Мудрые слова. Если местные нарушат договор, мы всегда можем дать еще больше богатств, например нашего железа, так чтобы оно им боком вышло. Но войну мы должны вести на возвышенности, а не в горах. Кроме того, похоже, что и лейтенант готов согласиться на их предложение. Почему?
        - Потому что я видел ущелье за той долиной.  - Кеннет изобразил его размеры движением рук.  - Оно немногим шире той щели, которую вы так ловко подготовились преодолеть. Люди, знающие тропки поверху, могут вас крепко притормозить. А за ущельем находится Орлиная Грань, самое тяжелое место на всем пути. С одной стороны там отвесный обрыв: шаг - и человек валится в пропасть, с другой - чуть получше, фургон вполне может проехать. Но ему придется двигаться очень медленно, крепко накренившись: одна ошибка - и перевернется. Там нет возможности маневрировать. Двести человек с луками и арбалетами остановят там армию.
        Они обменялись взглядами, Эмн’клевес был спокоен, Анд’эверс - почти равнодушен, и только худой командир колесниц едва ли не кипел.
        - Так чего они хотят?  - прошипел он наконец.
        - Десять жилых фургонов с полным снаряжением, кроватями, мебелью, посудой и так далее. Не хотят лошадей, сразу это оговорили, в этом долине едва хватает травы для их овец и коз, но ваши фургоны их очаровали. Они никогда ничего такого не видели. Говорящий от Людей Земли предложил такой договор: пять фургонов сейчас, пять - когда покинете долину. Это честное предложение.
        Даже Аве’аверох слегка улыбнулся:
        - И только-то?
        - Всякая вещь ценна настолько, насколько видит ее покупающий.
        Лейтенант был прав. Для армии Фургонщиков потеря десяти жилых фургонов стала бы мелочью в сравнении с опозданием, к какому привели бы схватки с местными. А для местных жилые фургоны представляли собой дар небес, чудесный и небывалый в своем богатстве.
        Верданно думали так же.
        - Они получат свои фургоны,  - кивнул боутану.  - Что-то еще, лейтенант?
        - Орлиная Грань.  - Кеннет перешел к самому важному из дел.  - Я ее уже осмотрел. Она не только узкая, но и неудобная, эдакое седло,  - он показал ладонью выгиб,  - с неудобным подъездом в середине. Сильно груженный фургон не проедет там даже в четверной упряжке. Слишком под углом. Б?льшую часть из них придется разгружать, иначе те, что везут балки или припасы, застрянут.
        - С каких это пор Горная Стража разбирается в фургонах?
        - С тех пор, с каких некоторым нашим солдатам пришлось послужить в охране купеческих караванов. А если этой гранью не проедет ни один груженый фургон наших купцов, то и вам не удастся. Фургоны следует облегчить, часть вещей перенести вручную и загрузить лишь по другую сторону. Иначе вы потеряете здесь боги ведают сколько повозок и времени. Конечно, если погода удержится,  - добавил он.  - Пока это - легкий дождик, а если начнется всерьез или случится снег и настоящий ветер… придется ждать.
        Они молчали, глядя на него гневно, и Кеннет внезапно понял, что им, сыновьям Степей, не слишком-то понятно, как особенности местности и погода могут кого-либо задержать. Воспитали их бескрайние равнины, на которых, конечно, бывало тяжело, зимой - снега, а весной и осенью - дожди, способные затруднить движение, но всегда хороший конь и легкая колесница или сани могут перевезти человека с места на место. Даже в самые морозные месяцы, когда слюна замерзает на лету, можно путешествовать.
        Лейтенант тяжело вздохнул:
        - Вы не отдаете себе отчета, где находитесь, верно? Должно быть, поэтому горы к вам благосклонны. Потому что здесь любят отвагу и удаль, нет, не перебивай.  - Аве’аверох Мантор закрыл рот.  - Это Олекады. Я - не отсюда, и я, и мои люди, но мы знаем, что если речь идет о суровости, то лишь Большой хребет в силах конкурировать с этими горами. И даже он проиграет здешним ветрам. Как думаете, отчего Храм Дресс именно тут устроил себе главное подворье? Отчего Госпожа Ветров полюбила эти горы?
        Кеннет забарабанил пальцами по столу, кивнул.
        - Олекады - самое ветреное место в мире. Б?льшая часть здешних долин длинные, узкие, лежащие с севера на юг. Мы прошли несколько таких. Ветра из южных Степей врываются в эти долины и разгоняются здесь: бывает и так, что несколько долин, лежащих одна за другой, направляют их в одно место, где они собираются в мощное дуновение, известное как Дыхание Богини. Я слыхал о целых стадах скота, сдутых таких порывом в пропасть. Та грань, о которой я говорю,  - это именно такая труба, и если задует, то ни один фургон не устоит на колесах. А если начнет и вправду падать дождь или снег, возницы не увидят даже задниц собственных лошадей. Это не Степи, где можно проехать хоть бы и несколько миль вслепую. В горах один неверный шаг - и ты летишь вниз.
        Он замолчал, прошелся взглядом по темным лицам. Ничего. С тем же успехом он мог обращаться к резным деревянным маскам.
        - Оттого я повторю то, что сказал Человек Земли. Горы к вам благосклонны. Им нравится отчаянность, с какой вы идете вперед. Никто никогда не пытался такое сделать, а потому они исключительно милосердны к вашей отваге. Но не выказывайте пренебрежения.
        Анд’эверс поднялся, вынул из шкафчика на борту графинчик и несколько стаканчиков, налил, расставил по столу:
        - Что-то вы разговорились, лейтенант. За последние минуты сказали вы побольше, чем за весь прошлый путь.  - Верданно поднял стаканчик.  - Выпьем за это.
        Кеннет глотнул, поднял брови. Водка, крепкая, с привкусом полыни и дыма.
        - Хороша! Ваша?
        - Да. Наша. Что ты на самом деле хочешь нам сказать?
        Лейтенант поднял стаканчик ко рту и некоторое время наслаждался ароматом напитка. Раздумывал. Верданно не подгоняли его, смотрели: боутану с чем-то вроде доброжелательного интереса, Аве’аверох с явным нетерпением, Анд’эверс спокойно, словно уже зная ответ.
        - Все идет слишком гладко.  - Кеннет наконец облек свое беспокойство в слова.  - Слишком быстро и ровно. До вашего появления горы кипели, гибли люди, стражники, селяне, купцы - и все кивали на вас, на ваше прибытие. Каждый в Кехлорене полагал, что эти убийства и сплетни должны подбить местных против вас, чтобы в Олекадах вспыхнул бунт. Я полагал, что во время пути нам придется пробиваться через банды разозленных селян или что те таинственные убийцы ударят по вам, чтобы и кровь Фургонщиков пролилась на камни. А здесь ничего - даже горы, кажется, нам помогают, никаких бурь, селей, лавин, а любое препятствие вы преодолеваете с ходу. Слишком хорошо идет… И я из-за этого переживаю.
        - Любишь, когда кто-нибудь ломает себе кости?
        - Когда идет сто тысяч человек, то кто-то да должен. Особенно в горах. Именно потому я и советую прислушаться к моим словам. Разгрузите фургоны, сохраняйте осторожность. Притормозите. Два-три дня опоздания - это лучше, чем утрата сотен фургонов и людей.
        Они смотрели на него молча и бесстрастно. Похоже, он произнес слова, которые они не желали услышать. Опоздание.
        Наконец Анд’эверс кашлянул, снова наполнил кубки.
        - Оставим все как есть,  - обронил он примирительно.  - Вы ищете дорогу, мы идем так быстро, как сумеем.
        Кеннет выпил одним глотком, стукнул стаканчиком о стол и без слова вышел. Похоже, верданно ничего не поняли.

* * *

        То, чего он боялся сильнее всего, случилось двумя днями позже. Может, причина была в том, о чем вспоминал Анд’эверс,  - в чувстве, что они приближаются домой, в одержимости, в расслабленности, в желании пойти быстрее.
        Орлиная Грань называлась так не только потому, что при взгляде со стороны напоминала крылья взлетающего орла. Была она узкой, словно абрис тех крыльев. Целый день и целую ночь Фургонщики под надзором строителя готовились ее преодолевать, убирали камни, засыпали трещины, там, где угол наклона делал невозможным проезд, из валунов и утрамбованной земли настелили нечто вроде рампы, выравнивающей дорогу. Ветра и дожди наверняка размоют ее за несколько месяцев, но пока что ее должно было хватить.
        Утром следующего дня после прохода ущелья первые фургоны выехали на Орлиную Грань. Кеннет поймал себя на том, что, глядя на слегка кренящиеся влево повозки, упорно преодолевающие очередные ярды, он стискивает кулаки и сжимает зубы. Переход почти в милю, сперва вниз, в скальное седло, затем вверх, а потом пологий спуск в долину, ведущую прямо к последнему препятствию. Дорогу, как смогли за такое короткое время, приноровили к проезду фургонов, и Кеннет не думал, что и имперский инженерный корпус мог бы сделать лучше. И все же чувствовал, как беспокойство поднимается в груди и бьется под черепом. Да и не у него одного.
        «Горы возьмут, что их»,  - сказал во время вчерашнего совета Велергорф, и в том не было никакой жалобы или претензии, хотя десятник, подобно большей части горцев, воспринимал горы как живых существ. Силу. Мощную, порой враждебную, но лишенную злобы или коварства. Горы просто не прощают ошибок, требуют уважения в каждом вздохе и мысли, а малейший признак пренебрежения карают смертью. И здесь нет речи о какой-то там мстительности оскорбленного божества, ведь медведь, отмахивающийся от надоедливой мухи, не мстителен. Он просто-напросто медведь.
        Можно обладать счастьем, но злоупотреблять им нельзя, горы же не делают исключений ни для кого. Ни один Бессмертный никогда не принимал титула Господина или Госпожи Гор. Ни Сетрен, ни Андай’йя, ни Дресс или кто-то иной из их братьев и сестер. Жрецы находили множество сложных объяснений этому феномену, но для горцев дело было простым. Горы слишком горды, и даже боги не пытаются этой гордыне бросать вызов.
        Порой это делают лишь глупые люди.
        Фургоны преодолевали грань умело, один за другим, сохраняя ненамного более широкие дистанции, чем на всем остальном пути. Верданно спешили. Через седло перевалили уже две сотни повозок, и Кеннет, осматривая колонну с другого конца грани, отчетливо увидел тот миг, когда пришла беда. Может, Анд’эверс решил, что на проверенной дороге они могут двигаться быстрее, а может, просто возницы после двух дней ожидания подумали, что следует поспешить, поскольку теперь лишь несколько миль отделяло их от возвышенности,  - в любом случае на переходе вдруг оказалось больше, чем прежде, фургонов. Расстояние между ними уменьшилось до неразумного, и тогда Велергорф, долгое время уже стоявший рядом с лейтенантом, засопел, нахмурился и обронил лишь одно слово:
        - Идет!
        Дуновение крепло в горле долины с правой стороны грани, один из тех ветров, которые почитатели Дресс зовут Дыханием Богини. В долине было добрых четыре мили длины, и в дальнем конце, шириной еще как минимум в пару миль, раскидывались обширные горные луга. И тем лугом пролетела, разгоняя утренний туман, укладывая травы и нагибая кусты, волна воздуха. Может, был это ветер, родившийся в сотнях миль отсюда и ворвавшийся в Олекады, мчась между скальными стенами, разгоняясь все сильнее и сильнее. Долина сужалась, и вихрь с каждым мигом набирал силы: на половине дороги он уже не клал на землю кустарник и травы, не оглаживал их, но железным кулаком вминал в грунт, рвал и подхватывал, толкал перед собою в стене пыли.
        Кеннет бросился к ближайшему фургону.
        - Быстрее!  - крикнул.
        Молодой верданно взглянул на него непонимающе, лейтенант взмахом руки указал на близящееся чудовище. Фургонщик потерял несколько секунд, таращась в глубь долины, а Кеннет уже мчался вдоль колонны вместе с остальными солдатами:
        - Быстрее! Быстрее! В сторону! Съезжайте в сторону!
        Те, кто успеет схорониться за хребтом грани, получат хоть какой-то шанс. Лейтенант покосился налево: стена ветра была уже в середине долины, оставалось не больше сорока - пятидесяти ударов сердца, прежде чем она доберется до них.
        На другом конце грани, при выходе из ущелья, задудели рога, фургоны начали останавливаться, отступать в спасительное горло, те, что находились чуть дальше, сворачивали в сторону и съезжали с прооренного шляха, несколько опасно накренились, два перевернулись, разбиваясь, возницы их в последний момент соскочили с козел и были уже подле лошадей, резали ножами упряжь, чтобы освободить животных и отправить их в безопасное место.
        Но середина грани - та узкая седловина с отвесным съездом - не имела ни шанса. Насыпанная там рампа была слишком высока, чтобы съехать, слишком узка, чтобы вернуться, и ни один конь не сумеет идти задом наперед, запряженный в фургон. Один из возниц, ведший группу, что как раз миновала понижение, запаниковал, вместо того чтобы заблокировать тормоз, выскочить и обрезать постромки, попытался пойти быстрее. Махнул вожжами, крикнул, кони склонили головы и дернули, как их учили. На пару ударов сердца животинки стояли так, сбившись в кучу, и под кожей их вырисовывалась каждая мышца - и внезапно что-то глухо треснуло, звук пробился даже сквозь нарастающий рык ветра: запряжка отделилась от фургона.
        Мгновение, один короткий миг груженный ящиками фургон стоял на месте, а после покатился назад. Ударил в лошадей запряжки за ним, визг раненых животных разодрал воздух, теперь уже два фургона - вместе с бьющимися и старающимися спастись конями - скатывались вдоль грани. Ударили в третий, спутались с ним, ускорились снова - и внезапно все превратилось в огромное, шумное и ржущее существо, скатывающееся вдоль грани и пожирающее новые жертвы. Самым странным было то, что несколько мгновений, прежде чем все фургоны скатились к порогу седловины, клубок этот с какой-то странной, демонической уверенностью держался дороги. А когда наконец оказался внизу - добрая дюжина фургонов, превратившихся в кучу битых досок, осей, колес и окровавленных тел,  - пришло Дыхание Богини.
        Вихрь копил силы всю дорогу через долину, а когда добрался до грани, наверняка летел в два, а то и в три раза быстрее бегущего коня и нес с собой все, что сумел прихватить по пути: камни, щебень, траву, вырванные из земли кусты. На глазах Кеннета одного из Фургонщиков ударило в голову обломком размером с небольшое яблоко: он закатил глаза и съехал с козел. Лейтенант и один солдат добрались до лошадей, ухватились за узду и резко дернули, уводя запряжку ниже, за хребет грани. Фургон шатался, скрипел, дергаемый ветром, и только через сотню ярдов они оказались в месте, в меру безопасном, где скопилось уже несколько десятков повозок, которым повезло.
        Те же, кому не повезло, приняли на себя всю силу вихря.
        Главный удар Дыхания Богини пришелся в середину седловины - окровавленную, наполненную путаницей фургонов и тел. Кеннет оглянулся, слыша рык ветра, и сразу же понял, что не забудет этого зрелища до конца жизни. Вихрь промчался, захлестнул затор, но б?льшая часть его ударила в то скопление, словно само присутствие чего-то на грани провоцировало ветер выказать свою силу. Это было словно вода, прорывающая дамбу: затор мгновение-другое сопротивлялся, трещал и гнулся, разогнавшийся воздух дергал все, заглушая даже ржание лошадей, а потом один из фургонов сдвинулся, захлопал полотном, прикрывавшим его груз, потерял несколько ящиков и со звуком трескающегося дерева, пробившегося сквозь рык воздуха, оторвался от остальных и взлетел.
        Внезапно затор, эта несчастная дюжина повозок, сдвинулся, словно его подтолкнула рука великана, рассыпался на куски по скрытой от ветра грани, тяжелые фургоны катились вниз, словно игрушки, теряя по пути борта, сундуки и бочки, потянув за собою окровавленные, разодранные тела коней и людей, а ветер гнался за ними и толкал по скале или вздергивал в воздух, поднимал, вертел, играл, чтобы через миг, словно скучающий ребенок, бросить наземь и потянуться за следующей жертвой. В каких-то двадцати ярдах за седлом грань внезапно обрывалась, открывала провал в четвертьмильную пропасть - и казалось, что вихрь последовательно, один за другим, сбрасывал туда все фургоны, тела мертвых и живых людей и животных, будто гигантской метлой сметая, чистя верх грани.
        А потом, когда последний из фрагментов затора уже исчез внизу, ветер внезапно стих. Вот так, в три удара сердца все и закончилось.
        Тишина разлилась по скалам, и долгое время никто не издал и звука. Горы показали, что их следует почитать, почитать без сомнений, бесспорно, так, как почитают силу, которую не могут взнуздать даже боги.

* * *

        Щель они нашли после целого дня поиска, когда Кеннет уже начал ругаться себе под нос на чем свет стоит. И отыскали ее только благодаря идее Фенло Нура. Указание на карте «сто шагов влево от кипы горных сосен» оказалось просто-напросто смешным. Может, полгода тому подле скальной стены и находилась лишь одна кипа горных сосен, но теперь ими довольно густо поросло все вокруг. Все окрестности были в исключительно весеннем настроении, и растительность прямо взорвалась везде, где только могла. И особенно много здесь расплодилось этих проклятущих игольчатых кустов.
        К счастью, не было нужды спешить. Караван замедлился.
        Кеннету пришлось признать, что реакция Анд’эверса ему понравилась. Кузнец был эн’лейд лагеря Нев’харр, предводительствовал караваном во время всей дороги, и это на нем лежала ответственность за каждый из фургонов. Лейтенант знавал людей, притом не только в армии, чьей реакцией на любые проблемы был поиск виновных. Анд’эверс после случившегося вышел на грань, оценил потери и спокойно спросил, как они могут избежать такого в будущем. Ни на миг не показывал, что считает проводников ответственными за это несчастье. Это он был главным, а значит, он - и отвечал.
        И принял все советы стражников. Самым опасным фрагментом дороги было понижение грани, та проклятущая седловина, с которой невозможно сбежать. Фургоны теперь преодолевали ее группками по десять, быстро, один за другим, груженными лишь наполовину, а часть их ноши перетаскивали на спинах люди. В некоторые из фургонов впрягали дополнительно несколько лошадей, а следующая десятка съезжала вниз, только когда предыдущая оказывалась в безопасномсти. Если бы заметили очередной вихрь, возницам следовало просто оставить фургоны, заблокировать тормоза, обрезать постромки и убегать. Если горы захотят очередной жертвы - не получат ни тел, ни крови.
        Таким образом верданно теряли вдвое больше времени на преодоление грани, но оставался шанс, что уже никто не погибнет. Кроме того, они могли себе это позволить, Хас при последнем разговоре утверждал, что дорога все равно забита людьми, лошадьми и фургонами так, что можно переслать письмо в Кехлорен, передавая его из рук в руки. Кроме того, как он сам сказал, остальные верданно продолжали улучшать дорогу, расширяли просеки, вырубленные деревья укладывали на все более размякающих пространствах, особенно на горных лугах, где почва начала уже уступать напору тысяч копыт и колес, а посредине Хевена образовалась огромная площадка, что спасала от ветра стенами из камней, валунов и боевых фургонов, внутри которой разбили лагерь, где люди и животные могли немного отдохнуть. Коням нужно было не только перевезти фургоны через горы, но и остаться полными сил в момент, когда верданно выйдут на возвышенность. И этот постой мог и затянуться, если Шестерка не найдет дорогу на другую сторону.
        Наконец около полуночи после дня бесплодных поисков Фенло Нур доложил Кеннету:
        - У меня есть предложение, господин лейтенант.
        - Какое?
        - Утром будет густой туман, я чувствую это костями.
        Лейтенант глядел на него из-под чуть прикрытых век. Свет факела рисовал на угловатом лице младшего десятника глубокие тени, скрывая даже выражение глаз, но весь вид сержанта был решительно иным, чем ранее. Нур стал уже не таким… показательно дерзким, и Кеннету пришлось признаться самому себе, что он пропустил момент изменения. Будь он сам чуть более тщеславен, мог бы посчитать, что это влияние хорошего офицера. Только вот Нур продолжал выглядеть так, словно офицерам он привык перекусывать глотки и не стал бы поддаваться никаким влияниям.
        - Ну и?
        - Если здесь есть щель, ведущая на другую сторону, а с востока подует ветер…
        Кеннет огляделся. Б?льшая часть роты стояла то тут, то там с факелами в руках, хотя в темноте они могли больше рассчитывать на удачу, а не на зрение. В прошлую ночь они спали лишь несколько часов, а уставшие люди могут пропустить проход, пусть бы тот был и размером с избу.
        - Откуда будет видно лучше всего?
        - Полагаю, стоит отойти под лагерь Фургонщиков, господин лейтенант. Будем видеть на милю в каждую сторону.
        - Хорошо. Рота! Общий сбор!
        Именно там они и поставили палатки. И ждали рассвета в месте, откуда утром открывался вид на стену Внешних Виерхов. Горы эти были высокими, черными, растрескавшимися. Негостеприимными, словно берлога беременной медведицы. Правда, от плоскогорья они ждали еще худших впечатлений. Кеннет знал, что на всей восточной стене Олекад нет ни одного перевала, ущелья, прохода, ничего - лишь легкий подъем и вырастающие из него голые скалы.
        «Так что с этой стороны все выглядит еще куда ни шло, по крайней мере горные сосны хоть как-то украшают местность»,  - подумалось ему кисло.
        Вместе с холодным солнцем появился туман, густой, словно сметана - сперва клеился к земле, потом принялся выбрасывать щупальцы в сторону гор. Через четверть часа вал тумана уперся в скальную стену, погружая половину лога в млечные испарения.
        Рота наблюдала за этим в молчании.
        И внезапно, когда Кеннет уже утратил надежду, что-то подуло в белую стену, туман заклубился, будто продиралась сквозь него некая невидимая форма или боевой маг сформировал поток Силы. Несколько стражников присвистнуло в удивлении, кто-то подошел и похлопал Нура по спине. Кеннет слегка улыбнулся и шутливо отсалютовал. Младший десятник кивнул и отдал честь, не сводя взгляда с лейтенанта.
        Кеннет отдал приказ:
        - Андан! Два копья, промерь мне ту дыру. Останешься здесь и будешь направлять.
        На раз-два воткнули глубоко в землю два копья, одно впереди, другое - в двадцати шагах. Линия, проведенная через них, указывала на место, где задувал ветер. В горах расстояние могло обманывать, а начни запоминать приметы на глаз - и закончишь поисками нужной точки с точностью на десятки ярдов левее или правее.
        - Знаки?
        - Один дым - влево, два - вправо, ни одного - мы на месте.
        - Так точно.
        - И, Андан… твое «лево», не наше. И подожди, пока мы не доберемся. Идем, туман сейчас должен уйти.
        На месте, направляемые встающими столпами дыма, они все же нашли переход.
        Щель была не шире двух футов, вся заросшая кустарником. К тому же в нескольких ярдах от начала ее блокировал затор из валунов и замерзшего снега. Зимой здесь, как видно, сошла лавина, и слой снега лежал на высоте трех мужских ростов. Поздней осенью здесь, возможно, и вправду можно было бы пройти, но теперь? В конце концов теплые ветры и дожди растопят преграду, но на это понадобятся месяцы. Кеннет осмотрел дыру и подозвал ближайшего из десятников:
        - Цервес, ко мне.
        Командир шестой десятки подошел, глянул, стянул шлем, почесал макушку, присвистнул. Узкий разлом расширялся кверху, но не слишком, словно проделали его в скале исключительно узким клинком. У дна было здесь фута три шириной, а высоко-высоко узенькая полоса неба подсказывала, что и там щель не становится сильно больше. Масса грязного снега и камней накрепко преграждала путь.
        - Возьми людей и поднимись, проверишь, как далеко тянется этот снег и везде ли так узко. Потому что здесь-то им наверняка не выстроить помост, разве что под самую вершину.
        - Кто идет со мной?
        Кеннет нахмурился. Ну да, приучил людей, что всегда идут две десятки: одна старая и одна новая. Только вот это сразу сваливало всю ответственность за задание на Андана, Берфа или Велергорфа как старших по званию. Пора делать младших сержантов самостоятельными.
        - А тебе нужна нянька, младший десятник? Или, может, ты хочешь сказать, что не справишься?
        - Нет, господин лейтенант. Да, господин лейтенант. То есть мы справимся, господин лейтенант.
        - Ну так - за работу. Вархенн! Пошли кого-то к Анд’эверсу и Хасу. И пусть Андан собирает наших здесь.
        - Я уже послал, господин лейтенант.
        - Хорошо. Минутка отдыха.
        Минутка эта длилась, пока не вернулась десятка Цервеса. Рапорт был коротким - дальше щель расширяется, даже до восьми футов, хотя дно ее неровное. Все слегка поворачивает, а потому не видно ничего дальше, чем на расстояние выстрела, выход находится в нескольких сотен ярдах от ската. Кеннет ответил на салют и отослал шестую отдыхать. Теперь они ждали.
        Анд’эверс приехал колесницей. Кеннет впервые видел боевую повозку верданно вблизи. Широко поставленные колеса, борта из плотно сплетенного лозняка, эластичный пол из полос сушеной кожи. И две лошади, длинноногие и широкогрудые. Кони для преследований и быстрых маневров. Борта защищали возницу и его товарища до пояса, и дополнительно можно было на них повесить щиты, однако все вместе это производило впечатление быстроты и подвижности. Наверное, сильнее всего подчеркивали это колеса высотой более чем в четыре фута, зато с восьмью спицами, не толще дюйма каждая. Даже странно, что они не разлетелись под тяжестью кузнеца и его товарища.
        Анд’эверс безошибочно поймал несколько взглядов.
        - Вы никогда не видели колесницы?
        - Не вблизи.  - Велергорф выглядел восхищенным.  - Где вы их прятали?
        - Каждую можно разобрать и погрузить на фургон. Все вместе весит не больше ста пятидесяти фунтов.
        - Я себе представляю. Используете чары, чтобы эта игрушка не распалась?
        - Хе-хе.  - Хас выглянул из-за спины Анд’эверса.  - Хорошо. Она выдержит троих в полном доспехе рысью по степи. У нас было много времени, чтобы ее усовершенствовать. Где та щель?
        - Здесь.  - Кеннет указал на стену за своей спиной.  - И все хуже, чем я предполагал.
        Осмотр дыры в скалах продолжался минуту. Лейтенант с некоторым облегчением понял, что ни кузнец, ни колдун не выглядят разочарованными.
        - Я выслал десятку, чтобы та проверила, не блокирует ли что-нибудь дорогу. Нужно убрать этот снег и рубить скалу. Если Черный согласится, мы можем привлечь сюда опытных строителей, специалистов по туннелям…
        Замолчал, увидев на лице Хаса что-то странное. Колдун прикрыл глаза, дышал глубоко, полной грудью втягивая воздух. Правую руку вытянул вперед, а пальцы его исполняли медленный танец, словно лаская невидимую драгоценность. Он внезапно подал голос, хриплым шепотом на языке Фургонщиков, ступил шаг вперед, потом еще один и вошел в щель.
        Кеннет сделал движение, словно желая пойти следом, но мощная рука заблокировала ему дорогу.
        - Нет.  - Кузнец глядел на лейтенанта спокойно, без злости.  - Пусть побудет один. Он ждал этого слишком долго.
        Лейтенант тоже это ощутил: ласковое дуновение, не настолько холодное, как можно было ожидать, с явственным запахом оттаивающей земли.
        - Ветер с востока.  - Анд’эверс засмотрелся в глубь расщелины.  - Собирающий запахи над вересковыми пустошами Лао’хей, бегущий через равнины Псов, ловящий влагу на берегах Белых озер и Бервены. Нигде на свете ветер так не пахнет. Он не чувствовал его вот уже много лет.
        - Как и ты.  - Кеннет чуть отступил.
        - Это правда. Но мой домен - огонь и железо, а его - ветер и вода. Его это сильнее трогает за сердце.
        Лейтенант повернулся и кивнул десятникам.
        - Разбиваем там лагерь,  - указал он солдатам место в нескольких десятках ярдов от расщелины.  - А они пусть спокойно обследуют проход.
        Рота направилась в указанную сторону.
        - Можете не спешить.
        - Знаю.  - Кузнец взглянул на скалы, откуда доносился голос Хаса.  - Спасибо.
        - Не за что. Шестая рота всегда к вашим услугам.  - Кеннет направился за своими людьми.  - Разводите два костра, на какое-то время мы здесь останемся.
        Улыбнулся себе под нос. Им удалось, они доставили верданно до места, в котором те могли почувствовать ветер своей родины. В такие минуты даже гуляш из вяленой говядины может показаться вкусным.

* * *

        Скала глухо стонала, гудела и тряслась. И тряслась так, что, даже сидя в нескольких десятках ярдов от расщелины, они чувствовали это в костях. Орнэ и Хас начали решительный штурм камня, а поддерживающая их группа более слабых колдунов и колдуний оказалась больше, чем Кеннет мог предполагать. По крайней мере десятка полтора людей, одетых порой настолько же экстравагантно, как и Хас, а порой - совершенно обыкновенно, крутились вблизи входа в расщелину. Приближаясь к ним, Кеннет всегда чувствовал на языке железистый привкус, а волосы на всем теле его вставали дыбом. Колдуны верданно пользовались Силой способом, может, не настолько уж зрелищным, как он надеялся,  - но весьма интенсивным.
        И результативным. До полудня вход был уже добрых восемнадцати футов шириной, он стонал и пыхал паром, а фургоны, вывозящие изнутри скальные осколки, едва поспевали за работой.
        Воздух и вода. Так сказал Анд’эверс. Воздух и вода были доменом Хаса, и колдун использовал его, раскалывая и сокрушая скалы с каким-то мрачным, беспощадным упорством. Он не пошел, как Кеннет полагал, на ту сторону горы, чтобы взглянуть на возвышенность, отказал своему желанию, словно стремился использовать его как вдохновляющую силу в битве с камнем. Потом он начал расширять проход. И нужно признать, что делал это способом, что вызвал бы изрядное удивление у любого меекханского чародея.
        Лейтенант только раз подошел посмотреть, как Хас работает. Колдун освобождал Силу, растапливая снег и лед, лежащие в проходе, но не позволял воде стечь, убежать наружу, а заставлял ее карабкаться по стенам, взбираться на скалы, втискиваться в щели и невидимые невооруженным взглядом расколы, внедряться в камень. По сути, были это простые штучки, которые мог применить всякий чародей, пользующийся аспектами, связанными с водой. Но потом Хас поднялся на цыпочки, широко раскинул руки и внезапно выполнил жест, словно пытался щелкнуть пальцами или схватить подлетающую стрелу. Ладони он остановил в каком-то дюйме друг от друга, но между скалами раздался глухой звук, а Кеннету казалось, что ему кто-то выкрутил желудок.
        И внезапно скальные стены заскрежетали, загремели глухо и начали покрываться слоем льда. Ледовый язык протянулся от ног колдуна и пополз в стороны и вверх, словно выписываемые на стекле морозные цветы, только в сто, в тысячу раз быстрее. В некоторых местах он вспухал странными утолщениями, мощными наростами, в других - стекал вниз сталактитами. И все время раздавался стон и треск раскалывающегося камня.
        Хас стоял без движения, а скалы вокруг него покрывались инеем, затем он наконец выдохнул, опустился на пятки и уронил руки. Потом повернулся и взглянул на лейтенанта.
        - Уфф, давно,  - вытолкнул Хас из себя,  - давно уже я не ощущал чего-то такого. Такой Силы… на Востоке, в Степях приходилось иметь в виду ваших охотников за преступными колдунами, Ловчих Лааль, всюду вынюхивавших Пометников. Я почти позабыл, как оно бывает.
        Он говорил медленно, с перехваченным горлом, но в глазах его плясала дикая, непокоренная радость. Кеннет невольно улыбнулся шире.
        - Кое-кто должен моим солдатам стирку,  - и указал на ледяные наросты.  - Мы тогда могли и не шлепать по грязи.
        - От капельки грязи еще никто не умирал.  - Изо рта колдуна выходили клубы пара.  - Хорошо заранее оценить, с кем ты выходишь в путь.
        - Верно.  - Лейтенант кивнул и сменил тему:  - Племенные духи? Или дикие? Но диких ты бы не удержал столько времени вдали от родной земли, верно?
        Приподнятые брови, насмешливая гримаса, иронично изогнутые губы - все то, что Кеннет уже видел в исполнении Хаса десятки раз.
        - Ну-ну. Кто-то здесь прошел обучение у Крыс? Или в каком-нибудь храме?
        - Или служил в самой северной из провинций, рядом с землями ахеров, а их шаманы связывают с собой духов кровью и болью. Я умею распознавать такие вещи. Это,  - Кеннет указал на иней,  - не просто чистые аспекты.
        - Откуда ты знаешь?
        - Потому что некоторые из этих ледяных глыб, как я посмотрю, смерзлись в форме зверей и растений.
        Хас резко обернулся через плечо:
        - Хе-хе, негодник, ты почти меня подловил.
        - Почти? Да ты чуть не свернул себе шею. Но это ведь и правда не чистые аспекты?
        - А зачем тебе это знать? Если через несколько месяцев ты встанешь перед судом, чтобы давать показания в деле о нашем бегстве, тебе придется врать или признаваться, что, видя действие неаспектной магии, ты не отреагировал как офицер Горной Стражи. Ты и вправду хочешь, чтобы какой-то военный лизоблюд пытался посадить тебя в яму?
        Кеннет открыл рот - и закрыл. Об этом он не подумал. Если империя захочет сохранить видимость того, что вторжение Фургонщиков на Лиферанскую возвышенность произошло без согласия императора, то наверняка офицер, сопровождавший верданно в горах, встанет перед судом. Как свидетель или как подозреваемый. Внезапно до него дошло, отчего Черный выделил на эту миссию отряд не из Олекад. Его Ублюдки останутся с чистым послужным списком.
        А вообще-то - отчего бы и нет? Когда все закончится, Красные Шестерки вернутся в Беленден, и на восточной границе не останется никого, кого можно было бы обвинить. Решение хорошее, с любой точки зрения.
        - Нет,  - ответил лейтенант.  - Не хочу знать. Собственно, я ничего и не видел. Что теперь?
        - Теперь мы несколько разогреем атмосферу.  - Хас насмешливо ощерился и повернулся к щели:  - И лучше бы нам немного отойти.
        Он потянулся за Силой. И не имело значения, пользуется ли он аспектами или пленит их, как это делают племенные ведьмы и шаманы, прибегая к помощи духов, созданий из Мрака или иных неназываемых сущностей. Важнее, что делал он это результативно. Кеннет снова почувствовал тяжелый железистый привкус во рту, у него закружилась голова. И тогда - по мере того как иней исчезал - стены начали темнеть, ледяные сосульки трескались и ломались, вода стекала, и внезапно, с глухим стоном, на, казалось бы, гладких поверхностях появились трещины. Минута, две - и крупные обломки отделились от скалы и рухнули, почти полностью завалив проход.
        Колдун кивнул с удовлетворением. Махнул рукою, вода начала вползать на эти камни, искать щели, проникать в них… Щелчок - и ледяные цветы затянули все вокруг, а камни издали звук, словно в них ударил гигантский молот. Ближайшие просто распадались на куски, открывая внутренности, проросшие льдом.
        Хас обернулся, на этот раз без улыбки:
        - Мы будем работать много часов, и мне требуется полная сосредоточенность. Лучше бы, чтоб мне не приходилось соображать насчет того, кто стоит за моей спиною. Мы справимся сами,  - он указал на приближающиеся фургоны.
        Так оно и продолжалось. До конца дня верданно вгрызлись почти на сотню ярдов в глубь скалы. Колдуны крушили камень водою и льдом или - о чем свидетельствовали вырывающиеся порой из ущелья клубы пара - огнем и водой, а фургоны въезжали все глубже, выбираясь наружу груженные таким количеством обломков, что оси чуть не ломались под тяжестью. Рядом с ущельем росли груды щебня.
        А на горном лугу вырастал лагерь. За половину дня прибыла очередная тысяча фургонов и несколько больших табунов коней. Преобладали между ними длинноногие животные, как те впряженные в колесницу, которыми хвастался Анд’эверс. Ближе к ущелью ставили боевые фургоны: широкие, высокие, некоторые с чем-то вроде маленькой башенки для лучников - украшенные зубцами, выступающими на несколько футов. Расставили десятки плетеных щитов, которые в быстром темпе обрастали сотнями стрел и дротиков. Группы воинов, поделенные на отряды, передвигались по всей долине, проводя последние тренировки. Проверяли оснастку, чистили панцири, смазывали оружие.
        Верданно готовились к войне.



        Глава 8

        Темнота вовсе не была настолько уж однородной, как могло показаться. Разные оттенки серого рисовали в ней туннели, проходы, обозначали места, где надлежало свернуть или остановиться. Кайлеан впервые в эту пору покинула выделенные им комнаты и убедилась, что графу приходится экономить на всем, а более всего на свечах и масле для ламп. Коридоры замка оказались погружены в абсолютный мрак, разбавляемый лишь чуть более светлыми пятнами в местах, где сквозь узкие бойницы вливался свет луны. А ведь можно было думать, что аристократ, ведущий свой род от времен основания империи, позаботится, чтобы родовой замок постоянно заливал свет. Или, по крайней мере, что он оставит по маленькой лампе в каждом коридоре.
        Конечно, они приняли предложение остаться еще ненадолго. Притом не обошлось без визита капитана Горной Стражи, которому передали письмо для «Бес’ары из королевского рода Френвельсов». Кайлеан продолжала улыбаться при мысли, что их учительница сделает, увидав такую-то наглость. В письме написали лишь, что княжна очарована гостеприимством графа и решила продолжить свой визит, чтобы лучше узнать обычаи меекханского дворянства. Или, другими словами,  - «они следят за нашими руками, и мы еще ничего не знаем».
        Очередные три дня наполняли разговоры, торжественные ужины и поездки по окрестностям в маленьком двухколесном экипаже - последней новинке из столицы. Кайлеан уже видывала такие «новинки» на Востоке, да к тому же поистрепанные многолетней службой, но обе они с Даг были должным образом восхищены тем, как пристально род дер-Малег следит за модой. Во время этих поездок они проведали ближайший городок - чьи дома сверкали, свежеприбранные, и чьи улочки позаметали дочиста - и несколько окрестных сел, в которых они могли восхищаться огромными стадами овец, выгнанных на пастбища. Граф, похоже, принадлежал к тем хозяевам, которые любят показать гостям каждую грядку на огороде и каждый улей на пасеке.
        Однако они все еще не узнали ничего существенного. Никаких следов, улик, подсказок. Почему в историях о шпионах все просто? Кто-то всегда оставляет на виду важные документы, проговаривается по пьяному делу или, гонимый угрызениями совести, рыдая, выдает всех сообщников. Конечно, если в этих историях была женщина, виновник рассказывал ей все во время страстной ночи. Даг вчера сказала, что ни один из сыновей графа ей не нравится, а если дорогой Инре кто-то пришелся по душе, то - всегда пожалуйста. Инра спросила только, хочет ли ее высочество получить щетку для волос туда, где еще никто никогда не пытался ничего расчесывать.
        И это закрыло альковную тему.
        Их умения тоже мало для чего могли пригодиться. Дагена, может, и была племенной ведьмой, но ее духи оказались не слишком-то способны помочь, когда заходила речь о разведке. На самом-то деле они даже не могли проверить, о чем разговаривают люди несколькими этажами ниже. В этом замке больше бы пригодилась Лея, а не Даг и девушка, у которой время от времени подкатывало желание выкусывать у себя блох.
        И все же с каждым днем дурные предчувствия лишь росли. Что-то было не в порядке. Циврас-дер-Малег, как и никто другой из его рода - да что там, проклятие, как и никто другой из всего замка,  - даже не заикнулся, что в горах пропадают люди. Словно бы проблемы этой не существовало. И никто даже слова не сказал о том, что верданно куда-то двинулись. А ведь, если Фургонщики начали путешествие через горы, граф не мог о том не знать. Также к ним с Даг не приставили стражу, и - что и вправду было странно - с некоторого времени их перестали подслушивать. По крайней мере так утверждала Дагена, а для проверки таких вещей ее таланты подходили наилучшим образом.
        Потому теперь Кайлеан стояла в коридоре и всматривалась в темноту, медленно училась распознавать в общей серости двери, картины, висящее на стенах оружие, лестницы. Одним из приятных моментов в продолжающемся визите было то, что она довольно хорошо узнала жилую часть замка, а потому существовал шанс, что она не потеряется. Впрочем, когда Бердеф был с ней, ей не приходилось бояться. Сумела бы вернуться в комнаты ведомая одним только нюхом.
        Таким же образом она помогала себе и нынче, ища документы. Бумаги, пергаменты или хотя бы восковые таблички. Единственным местом в замке, где она видывала нечто подобное, была личная комната графа, наполненная книгами. Если дер-Малег и вправду такой формалист, каким она его считала, то записывал в тех книгах все, включая любой чих наименьшей из овец. А значит, там должна была появиться и информация об убийствах, исчезновениях, подозрительных персонах, необычайных происшествиях. Что угодно, что позволило бы им доказать - прежде всего себе самим,  - что они не теряют здесь времени даром. Что они не подвели Крысиную Нору, Бесару и Ласкольника.
        Кайлеан прямо на ночную сорочку набросила темное платье, поскольку именно так могла бы одеться служанка, которую княжна послала в кладовые за вином. Конечно, это объяснение подействовало бы, повстречай она кого-то в коридоре. Но вот что она скажет, если ее кто-нибудь поймает в комнате графа… Лучше бы до такого не дошло.
        Для человеческих ушей замок был предельно тих. Никаких шепотков, шагов, скрипа дверей. Все благополучно спали в постелях, и только на стенах несколько стражников прохаживались ритмичным шагом. Да и это она слышала лишь благодаря обострившемуся от единения с Бердефом слуху.
        Комнату, в которой граф держал книги, она отыскала без проблем. Двери не были закрыты, что, собственно, ее не удивило. У кого нашлось бы время и желание копаться в толстенных томах, на чьих страницах перечислялось, сколько коз и коров выкармливают в таком-то селе? Правду сказать, у нее тоже не нашлось бы времени делать все это на месте. План предусматривал, что она отыщет пару-другую книг, относящихся к последнему году, и вернется с ними к Дагене. Это было не так опасно, чем проводить половину ночи там, где находиться у нее права не имелось.
        Она вошла и оперлась спиною о двери. Комната пахла пылью, чернилами, старой бумагой, вином и мужским потом. Как видно, граф крепко сердился во время работы. Она помнила, какую полку он ей указал, там где стояли тома с новыми сведениями. Конечно, и речи быть не могло, чтобы собрать все, но, к счастью, она могла прочесть надписи на корешках: «Стада северных и западных пастбищ», «Стрижка овец», «Выработка, складирование и продажа древесины», «Дороги - имперские и наши», «Плата с держаний». Циврас-дер-Малег и вправду был скрупулезен.
        Книгу, которая более остальных ее заинтересовала, она нашла посредине полок. Название «Живая сила: держатели, пастухи, купцы, ремесленники, воины», похоже, не оставляла сомнений, насколько ценными были для графа его люди. Якобы в далеких, южных странах, где торговали рабами, некоторые называли тех «говорящими животными». Граф со своей «живой силой» указывал, что ему тот образ мышления был не чужд.
        Кайлеан вернулась с книгой в комнаты «княжны».
        Дагена расставила на столике несколько свечей и указала ей на стул:
        - Садись и читай. Я плохо управляюсь с меекханским.
        - Конечно, ваше высочество.
        Кайлеан присела в поклоне, пытаясь шуткой смягчить напряжение. Только когда за ней затворилась дверь, она почувствовала сухость во рту и то, как сильно трясутся ее ладони. Все же она не ощущала себя созданной для такой работы.
        Книга была толщиной пальцев в пять, взятая в окованные бронзой деревянные доски, с кожаным переплетом. Как видно, граф счел необходимым, чтобы она пережила несколько поколений, хотя зачем бы его прапраправнукам знать, кто умер в какой-то там деревеньке ста годами ранее,  - Кайлеан было не понять.
        «Аамне Малэ - восемьдесят семь человек». Вот так, никакого вступления или названия, похоже, книга была продолжением длинного ряда своих предшественниц.
        Ниже, словно в некоем военном реестре, шла таблица с перечислением количества изб, конюшен и амбаров, размеров полей и пастбищ и приписанных к ним холопов и пастухов. Было даже отдельное место для кого-то, кто назывался Харилол Санвэ и выполнял функции сельского знахаря, лечащего хвори как животных, так и людей. И полугодичные пометки: тот умер, здесь родился ребенок, это поле оставлено под пар, эта семья вернула арендуемую землю и переехала в город, здесь приняли на службу паренька… Циврас-дер-Малег и вправду мог сосчитать работающих на него чуть ли не поголовно.
        Кайлеан увидела восемнадцать обширных отчетов за десять лет подряд. В таком темпе примерно через шесть лет книгу придется менять на новую.
        Она перевернула страницу.
        «Чехран - тысяча пятьсот восемьдесят три человека».
        Чехран, вероятно, был городком, о чем свидетельствовало не только число обитателей, но и то, что в таблицах вместо амбаров и сараев фигурировали мастерские, кузницы, лавки и купеческие склады, а люди делились на гончаров, ткачей, красильщиков, кузнецов, бондарей, городских стражников и даже женщин для развлечения, как было оно тщательно описано. Если книги эти служили взиманию налогов и плат, то для графа, похоже, деньги не пахли. Также здесь записывались смерти, рождения, выезды и появление новых рук для работы, открытие новых лавок. Похоже, Чехран был драгоценностью в землях рода дер-Малег.
        Но, увы, одной из немногих. Кайлеан быстро перелистывала книгу: на первый взгляд, поселков, городков да деревень свыше двухсот голов у графа насчитывалось десятка полтора. Калонвэе, Чехран, Малопс, Высокий Веттен были наибольшими из них. Остальные представляли собой деревеньки даже меньшие, чем Аамне Малэ. До пятидесяти людей.
        Последние десяток-другой страниц заполняли сведения о солдатах на службе графа вроде: «башня на Двух Зубах - восемь человек под предводительством Фисадера-нет-Левоша». И ниже - информация: один ушел, другого перевели на службу в город, кто-то сломал ногу и был уволен, принято еще двое новых.
        Вид этих строгих, ровненьких таблиц должен был радовать душу любого военного предка графа.
        Они посвятили почти час просмотру книги, и наконец Кайлеан сдалась. В этом не было ни малейшего смысла. Все цифры и заметки много говорили о властелине окрестных земель, но ничего - о разыгрывающихся здесь событиях.
        - Отнесу ее на место,  - она потянулась, чтобы закрыть книгу.
        Дагена воткнула ладонь между страницами:
        - Погоди, я кое-что проверю.
        - Что?
        - Гляди, здесь,  - палец «княжны» указал на одну из строчек.  - Если я не ошибаюсь, это та группа шесть лет назад?
        Она перевернула страницу.
        - И здесь, и здесь, и здесь, и здесь тоже. Это запись от ранней весны, умерло больше людей, чем родилось детей, видишь? То есть болезнь пришла зимой.
        - Бесара вспоминала о какой-то горячке или о какой другой заразе. И я была бы крепко удивлена, приди горячка в середине лета.
        - Знаю. Читай, а то я - по слогам. Здесь…
        - Умер отец.
        - И здесь…
        - Двое парней и хозяйка…
        - И здесь…
        - Мастер-столяр со старшим сыном…  - Дагена переворачивала очередные страницы и указывала места в таблицах.  - Староста Старых Низин… Трое пастухов из… двое детей мельника… старшая дочка, женитьбу расторгли… один стражник из гарнизона башни… жрец Высочайшей Владычицы… швец… Убери-ка палец и скажи, о чем здесь говорится. Люди умирали словно от сильной горячки. Кажется, через Лифрев три года назад прошла болезнь, пославшая в Дом Сна двадцать душ. Маленькая Матти, сынок Бенгелы, трое детей шорника, старая мать Аандурса. Такое случалось.
        Дагена покивала, потянулась за мешочком, в котором держала кость бабки, сжала вокруг него кулак.
        - Там было другое,  - пробормотала она.  - Я говорила о том с Кошкодуром, болезнь забрала в Лифреве дюжину младенцев и восьмерых взрослых, из которых шестеро уже были одной ногой на дороге к Дому. Умерли лишь двое в расцвете сил. У нас в племени, когда появляется какая зараза, сильные мужчины и женщины обычно выздоравливают. Потому что болезни чаще всего убивают стариков и детей, а только потом - взрослых. А скольких детей ты насчитала в этой книге? Сколько стариков? Кажется мне, что такая горячка убивает лишь молодых и сильных. Крысы, должно быть, слепы, если это пропустили.
        Кайлеан слушала ее вполуха, листая страницы и сравнивая записи. И вправду, среди тех, кто умер в эту зиму, были, прежде всего, люди молодые или полные сил. Может, Крысиная Нора не ведет таких реестров, а значит, не могла сопоставить факты. Крысы лишь знали, что по Олекадам гуляла исключительно суровая хворь, забравшая больше людей, чем обычные осенние и зимние болячки, воспаления легких и всякое такое. Но это не было эпидемией того размаха, что заставила бы внутреннюю разведку присылать помощь,  - да к тому же она приугасла сама собой.
        Вот только мор оказался удивительно подозрительным.
        Дагена все еще сжимала мешочек в руках и таращилась в пространство незрячим взглядом. Или задумалась, или разговаривала с бабкой.
        - Кто принес болезнь?  - прохрипела она наконец таким голосом, что Кайлеан аж пригнулась.  - Кто привел к тому, что в таких разных местах люди начали умирать?
        Бередеф шевельнулся внутри, и она вдруг увидела. На противоположной стороне стола, держа ее подругу за руку, сидела старая, сморщенная, словно печеное яблоко, женщина. У нее были скулы Дагены и седые волосы, а губы ее шевелились, вторя словам, падающим из уст внучки.
        - Болезни,  - хрипела дальше Дагена,  - не возникают из ничего, а эта болезнь, убивающая одинаково в разных местах, должна иметь один источник.
        - Кто-то…  - Кайлеан пришлось сглотнуть, чтобы суметь это сказать.  - …кто-то ее разносил. Купцы, мытари, странствующие музыканты.
        - Зимой? Засыпанными дорогами, на которые неохотно выходят в эту пору даже горцы из солдат? Горы всегда были местом, где зараза замедляется или угасает.
        Ох, это оно. Еще не ответ, но по крайней мере вопрос, заданный со смыслом. Несколько лет назад по окрестностям прошла странная болезнь. Кто ее вызвал и разнес посреди зимы?
        Дагена вздохнула и повесила мешочек на грудь.
        - Бабка захотела тебе показаться,  - сказала она, явно удивленная.  - Это большая честь. Наверное, она тебя любит.
        Постучала пальцем в открытую страницу.
        - И что теперь? Не знаю, выяснили ли мы что-то важное.
        - Мне как раз пришло кое-что на ум.  - Кайлеан проверила последние записи.  - Смотри, здесь выше записано: «убит разбойниками», «погиб, приваленный деревом», «утонул в пруду». А тут отметки этой весны: «ранен медведем, умер», «замерзла до смерти», «погребен лавиной». Видишь? Помоги мне найти!
        - Что именно?
        - Записи о смертях и убийствах, которые случились на окрестных землях. Смотри,  - отыскала она соответствующую страницу,  - здесь написано «башня по дороге к замку Кехлорен». И вот: «шестеро людей под командованием Олеаса Грега». И ничего больше, никаких записей, что гарнизон был убит. Словно граф все еще убежден, что они живы и несут службу. Вспоминал ли он хоть когда-нибудь, что происходит на его землях? Нет. Пожаловался ли, что Горная Стража не может обеспечить безопасность? Нет. Жаловался ли на ее командира?
        Дагена смотрела на нее, прищурившись.
        - Никогда. Ни разу. Я полагала, что это часть меекханской традиции: ну, знаешь, не говори ничего, что могло бы заставить гостя переживать. Но,  - начала она осторожно,  - ты же не думаешь, что он не знает…
        - Ни он и никто из его семьи. Проклятие, а помнишь первый день? Аэрих возвращался из какой-то поездки, помнишь? Здесь только двадцать солдат, а значит, ему сопутствовали как минимум несколько из них. Позволил бы граф своему наследнику такие поездки, если бы знал, что в окрестностях даже отряды Горной Стражи не могут чувствовать себя в безопасности? А Фургонщики? Они выдвинулись - сколько? Шесть, семь дней назад? Граф молчит об этом, а должен бы уже провертеть тебе дыру в башке. Он не знает. Этот заносчивый ублюдок живет в собственном мире и вообще понятия не имеет, что вокруг происходит.
        Они переглянулись. Была ли это причина для вмешательства Крысиной Норы? Наверняка. Кто-то использует сильные чары против старого аристократического рода. Чары, которые мутят память, влияют на знания и приводят к тому, что граф совершенно не догадывается об опасности.
        Если это правда, то Циврас-дер-Малег стал жертвой. А то, что происходило в горах, могло в одинаковой степени как быть направлено против него, так и служить отведению внимания Горной Стражи.
        - Заберем книгу к Бесаре. Пусть решает, что с этим делать.
        Собственно, у них и не оставалось другого выхода. Визит их заканчивается послезавтра, и шансов продлить приглашение, пожалуй, не было.
        Двери бесшумно отворились, а Кайлеан чуть не подскочила, поскольку никого ранее не слышала и не чувствовала. Но она встала спокойно и обернулась ко входу, заслоняя книгу.
        - Довольно поздно для…
        Она намеревалась отпустить какой-то едкий комментарий, но слова замерли у нее на устах. В дверях стояла женщина, одетая служанкой, но лицо ее казалось чужим, и прошло несколько мгновений, пока Кайлеан сообразила.
        - Саинха Гемхель,  - вспомнила она.  - Личная служанка госпожи Лайвы.
        Сказала это вслух не только чтобы подтвердить факт, но и чтобы предостеречь Дагену. С того времени, как убитые стражники показали ей тот спектакль, девушки решили, что всякий, у кого есть близкий контакт с невестой Аэриха,  - под подозрением. А когда среди ночи появляется ее служанка - с глазами словно щелочки и спрятанными за спиной руками, она превращается в потенциального врага.
        - Кто-то ночью ходил по замку.  - Служанка говорила ровно так, как отозвалась тогда, на башне. Спокойно, без эмоций, просто ставя в известность.  - Кто-то копался не в своих секретах.
        Даг отошла от столика, свободно приблизилась к стене. Подняла тяжелое зеркальце из полированной стали и демонстративно поглядела на себя.
        - Я намереваюсь пойти спать, Инра. Можешь закрыть дверь.
        - Госпожу надо охранять. Даже от тех, кто ей нравится. Я клялась.
        Женщина свободно опустила руки, а Кайлеан почувствовала, как невольно ощеривается и морщит нос. Из ладоней прибывшей проливалась тьма. Вьющиеся, словно змеи, полосы стекали вниз и исчезали в камнях пола.
        - Это ты убила стражников башни?
        Казалось, служанка не слышит.
        - Столько циклов мы скрывались. Столько верных погибло. Они все ближе, но шанс еще есть.
        - Для чего?
        Кайлеан не дождалась ответа, но внезапно что-то прикоснулось к ее ноге и кипящей смолой стало взбираться вдоль костей. И мгновенно Бердеф перехватил контроль. Она прыгнула вверх, отрываясь от нападающих с полу лент, оказалась на столике, присела, зарычала. С большим трудом перехватила власть над собственным телом. Попытка кинуться и вгрызться Саинхе в горло была все же не лучшей идеей.
        - Больше. Вас больше.
        Даг повернулась со странной улыбкой:
        - Намного больше, чем тебе кажется.
        Духи затанцевали вокруг нее, смеясь и увлекая за собой полосы Силы.
        - Если того хочешь - позабавимся,  - добавила она.
        Крик, который внезапно разорвал ночную тишину, не напоминал ничего, что может издать человеческое горло. И сразу же к нему присоединился еще один.
        Кайлеан поднялась, указала на окно:
        - Кто бы там вас ни преследовал, он как раз прибыл, моя дорогая.

* * *

        Четыре коротких сигнала рога известили о конце работ. Три дня и три ночи - столько понадобилось Фургонщикам, чтобы пройти сквозь гору. Длинный, почти в милю, туннель они пробили за время, которое обычным рабочим, вооруженным кирками и ломами, хватило бы разве что на расширение входа. Однако заплатили они за это высокую цену.
        Хас выглядел словно ходячий труп, кожа, обтягивавшая его череп и ладони, сделалась полупрозрачной и отсвечивала неприятным, восковым оттенком, глаза запали, стали матовыми, волосы вылезали горстями.
        Когда Кеннет наконец увидел его, первое время не знал, что и сказать.
        - Ты намеревался убить себя, колдун?
        Бледные губы изогнулись в пародии ухмылки. Хас закашлялся:
        - Тяжело… кха-кха.
        Обычный кашель внезапно перешел в глубокий грудной, продолжавшийся так долго, что казалось, будто колдун уже не переведет дыхания. Сопровождавшие его девушки мотнулись скоренько, одна вынула из горшка горячий компресс, раздернула черные одеяния на груди мужчины - Кеннет заскрежетал зубами, увидав каждое ребро, просвечивавшее сквозь кожу,  - и пристроила парящий кусок материи выше солнечного сплетения. Вторая набрала какой-то темной жидкости в деревянный кубок и терпеливо переждала кашель. Едва лишь тот утих, приложила старику посудину к губам и несмотря на слабые протесты заставила сделать несколько глотков. Хас, похоже, почувствовал себя лучше.
        - Видишь, лейтенант, непросто мне будет помереть, потому как эти неуступчивые бестии силой удерживают меня при жизни.
        Одна из бестий была средней дочерью кузнеца, вторая - младшей. Хас отдыхал в фургоне Анд’эверса, который взял на себя тяготы его излечения. Девушки не выглядели слишком утомленными этими обязанностями.
        - Ступайте уже,  - махнул рукою колдун.  - Оставьте мужчинам мужские дела.
        - Вроде ковыряния в носу и порчи воздуха.  - Старшая из них погрозила лежащему пальцем.  - И речи быть не может. Орнэ мне обещала, что если мы от тебя глаза отведем, то она сделает так, чтобы у нас хвосты выросли.
        - Да,  - лукаво улыбнулась младшая.  - А с хвостами непросто будет сидеть на козлах. Отцу придется выпиливать дырки в сиденьях. А это проблема.
        Хас подмигнул Кеннету:
        - Видишь, задаются. Иначе не разговаривали бы при тебе на меекхане.
        Обе одновременно пожали плечами.
        - Это гость,  - пояснила старшая.
        - Нехорошо при госте разговаривать на языке, которого он не понимает. Кроме того, тебе нужно поскорее набираться сил.
        - Потому что?
        - Орнэ хочет с тобой поговорить.
        Хас перестал улыбаться, обмяк:
        - Эх. Меня и вправду понесло. Несколько мгновений даже казалось, что я всесилен…
        Кеннет знал уже, что стало причиной такого состояния старого колдуна. Это он, как лучше прочих контролирующий воду, при крушении скал сделался каналом для Силы, которую черпали остальные колдуны его лагеря. Меекханские чародеи редко пользовались таким решением, поскольку используемые ими аспекты должны были оставаться родственными - теми же или принадлежащими одной Тропе. А непросто собрать в одном месте группу магов с близкими талантами. Но важнейшей причиной стало то, что проходящая через мага Сила измучивала организм чародея, словно тяжелая физическая работа. Рвались кровеносные сосуды, изменялись суставы, атрофировались мышцы. Через несколько часов - а то и за меньшее время - человек начинал выглядеть как заключенный на золотых копях, выпущенный после отбытия девяти лет работ.
        У каждого из чародеев имелись свои ограничения, и, если он использовал тело как туннель, через который должна была пройти Сила, черпаемая другими, он всегда рисковал, что это его уничтожит. Однако такое состояние дарило чувство всесильности. И это соблазняло многих. Чары, которые прежде требовали сильнейшей концентрации, давались легко. Сила, черпаемая до той поры с трудом, находилась, казалось, на расстоянии вытянутой руки. Случалось, что кто-то полностью растворялся в Силе и пользовался ею, пока кости его не начинали ломаться под тяжестью тела, а легкие и живот не наполнялись кровью.
        Говорили, что Хасу до такого не хватило нескольких десятков удара сердца, когда сестра силой вытянула его из туннеля. Орнэ была в ярости. Кеннет с ней почти не разговаривал, но, когда недавно проходил мимо, трава вокруг ведьмы сохла и пускала усики дыма. Верный знак, что она едва-едва контролирует вспышку гнева.
        - Ты вел себя словно дурак,  - начал лейтенант.  - Что в тебя вселилось?
        Хас слабо улыбнулся:
        - Последние двадцать лет мне приходилось сдерживать свои умения. Скрываться, не бросаться в глаза. У империи есть свой Великий Кодекс, и, даже если на востоке его не соблюдают слишком тщательно, лишь глупец захотел бы проверить, сколь далеко можно зайти в его игнорировании. В Степях все знают, кто колдун и шаман, но, пока ты сдержан в своих умениях, оставляют тебя в покое. Я был как… был как слишком долго натянутый лук. Когда наконец-то сумел зачерпнуть настоящей Силы, когда духи воды и воздуха затанцевали для меня…
        Он прервал себя, внимательно всматриваясь в лицо офицера, а Кеннету пришлось изрядно постараться, чтобы не рассмеяться.
        - Да,  - кивнул колдун.  - Я повел себя как дурак, но, кто не чувствовал, не видел танца воды и льда, тот не поймет…
        Лейтенант вздохнул, уселся подле кровати и с неуверенностью взглянул на опекунш Хаса:
        - Не могли бы вы оставить нас наедине? Всего лишь на минутку.
        Они обменялись взглядами и какими-то жестами.
        - Только не заговори его насмерть.
        - Буду говорить мало.
        - Я не тебя имела в виду, солдат.  - Старшая шаловливо улыбнулась, после чего обе поклонились и вышли.
        Кеннет подождал, пока закроются двери.
        - Изменились.
        - Кто, они? Растут. Нее’ву вскоре нужно будет выдавать замуж, поскольку языком своим доводит всех до безумия, но в семье есть еще и Ана’ве - Первая, и именно ей должно сперва надеть свадебный венец. Но отец крутит носом насчет свадьбы во время военного марша, и он прав, девушка может в один день поприветствовать своего мужчину на ложе - и попрощаться с ним на могиле.
        - Ты расщебетался, Хас. Не о том говорю. Когда я впервые встретил их, они не отозвались и словом, даже не взглянули на меня, а теперь ведут себя так, словно мы - хорошие знакомые.
        Колдун внимательно прищурился на него:
        - Ты ничего не заметил? И твои люди - тоже нет?
        - Не заметил чего?
        Хас прищелкнул языком, скривился, и глаза у него внезапно заблестели:
        - Вы провели нас сюда, через половину гор, через леса, луга, перевалы и грани. Вы - никто другой. Твоя рота. Когда мы начинали, вы были просто отрядом солдат императора, которым не слишком-то можно доверять, поскольку служат они за деньги и прикрываются приказами. Многие не верили, что вам можно вверить судьбу каравана. Войди вы тогда между фургонами в любом из лагерей, вас бы в лучшем случае выгнали наружу.
        - А в худшем?
        - Вас затоптал бы табун напуганных коней. На Востоке с несколькими мытарями случились подобные несчастья, когда они слишком глубоко совали нос не в свои дела. Но вы другие, нежели многие думали, вы идете впереди, взбираетесь на скалы, ищете ловушки и засады, выходите вперед даже ночью, не жалуетесь и не оглядываетесь. Сегодня вы могли бы войти в любой фургон каждого лагеря, усесться за стол, а хозяин без слова поставил бы перед вами тарелку и лично наполнил бы ее. Вы стали нашими горными вех’лейд.
        - Не знаю, что это значит, но надеюсь, что мне можно не стыдиться?
        - Анд’эверс - эн’лейд. Глаз Змеи - глава каравана во время военного марша. Но змея не пользуется глазами, чтобы узнать дорогу, змея исследует ее языком, обоняет, пробует путь, которым она намерена ползти. Вех’лейд - это Язык Змеи. На плоскогорье - отряд воинов, который выдвигается перед главной колонной, чтобы проверить окрестности, найти источники и лучшие пастбища. Когда равниной идут две тысячи фургонов, нельзя двигаться вслепую. Порой известные источники пересыхают, а пышные в прошлый год пастбища оказываются яловыми. Караван - это слишком много ртов для прокорма, чтобы полагаться на судьбу. Вех’лейд - это наши чувства во время путешествия. Вы стали частью каравана.
        Махнул худой рукою в сторону двери фургона:
        - Мы гордый народ. Когда ты встретил их впервые, то был чужим мужчиной в лагере их отца. Не стоящим и слова. Теперь ты командир вех’лейд, знакомство с которым почетно. Когда б ты захотел, Нее’ва могла бы взять тебя в мужья.
        Из-за дверей донеслось сдавленное фырканье. Они приоткрылись, показав покрасневшее лицо средней сестры:
        - Я слышала это, колдун.
        - Я знаю. А теперь перестань подслушивать и займись, как Кей’ла, чем-то полезным.
        - Я еще увижу, как ты плачешь, старик!  - хлопнула она дверьми.
        - Первая пошла в мать, младшая - в отца, а эта унаследовала острый язык и нахальство от прабабки, должно быть. Я помню ее, у нее молоко от одного слова скисало. Но ты ведь хотел говорить вовсе не об этом, верно?
        - Нет.  - Кеннет вдруг почувствовал беспокойство, а мысль, пришедшая ему пару часов назад, теперь казалась банальной и глупой.  - Помнишь, ты рассказывал о тех маленьких белых цветках, которые весной расцветают за горами?
        - Вилоре’де, дети солнца. Я не встречал их нигде, кроме нашей возвышенности.  - Хас бледно улыбнулся.
        - Мы перешли нынче на другую сторону, строители уже укрепляют дорогу и выравнивают хребет спуска.  - Кеннет заколебался, потянувшись к маленькой сумке-плетенке, с которой пришел.  - Мы сходили вниз, так, чтобы просто посмотреть, какая земля на той вашей возвышенности, чтобы почувствовать ее под ногами и…
        - И чтобы добраться туда, куда не ступали другие роты?
        - Может, и так. И они там уже растут, те твои цветы, колдун.
        Кеннет осторожно вынул маленький букетик. У цветков была желтая середина, а головки их тонули в короне мелких белых лепестков. Пахли они слегка мятой и немного ромашкой.
        Хас осторожно, словно боясь, что подарок сейчас исчезнет, протянул руку, дотронулся пальцами до белых цветков и так замер.
        Кеннет осторожно сунул букетик ему в ладонь.
        - Большинство моих людей полагают, что я собирал его, чтобы поухлестывать за какой-то вашей красоткой, и если ты когда-нибудь сообщишь им об ошибке, то пожалеешь, что нынче не умер. Анд’эверс утверждает, что не выпустит тебя из фургона еще несколько дней, а потому я подумал, что сделаю хотя бы столько.
        Колдун не улыбнулся - лишь ласково гладил цветочки пальцами. Глаза его были прикрыты.
        - Знаешь,  - отозвался он почти шепотом,  - что я только теперь поверил, что мы пройдем? Не тогда, когда мы планировали это безумие, не тогда, когда мы создавали союзы и договоры, и даже не тогда, когда я входил в туннель, а скалы крошились под прикосновением духов. Только теперь, когда они у меня в руке… я верю.
        Кеннет кивнул и молча вышел.
        Закрыл двери и оперся о них спиною.
        - Мы уже можем войти?
        Это была та, младшая. Старшая сидела сбоку и смотрела на него исподлобья. Ах да, предложение замужества.
        - На вашем месте я бы подождал, пока он не позовет.
        - Орнэ сказала…
        - Если вы войдете сейчас, хвост может оказаться вашей наименьшей проблемой. Я бы подождал.
        Она нахмурилась:
        - Но он жив?
        Он улыбнулся, решив, что чувство юмора Фургонщиков ему по нраву:
        - Пожалуй, впервые за много лет.
        Кеннет подмигнул ей, вызвав улыбку, и двинулся к расщелине. Его рота ожидала его по ту сторону.

* * *

        Хребет отрога был узким и совершенно не проезжим, но у верданно имелись их строители, а те уже доказали, что родились для работы с деревом, камнем и землею. На вершине начали укладывать балки, подпирали их с обеих сторон вертикальными столпами, внизу трамбовали землей и камнями, а все вместе покрывали сотнями досок, частично отодранных от разбираемых фургонов. Подле конструкции работали больше двух тысяч человек, и съезд рос на глазах.
        Кеннет видел спешку в их движениях, нервное нетерпение, а взгляды, которые они бросали на восток, на раскинувшуюся там чуть волнистую равнину, горели. Когда б они могли, снесли бы свои фургоны на спинах и уже бы двинулись возвышенностью. Единственным человеком, которого не затронула горячка путешествия, казался главный строитель. Гер’серенс ходил вдоль возникающей конструкции, мерил, подсчитывал, проверял, похлопывал ее и остукивал. Лейтенант был свидетелем, как тот приказал разобрать изрядный кусок возникающей дороги, досыпать земли и утрамбовать ее тяжелыми молотами. Но никто не жаловался, осознание того, что от работы этой зависит быстрота и безопасность последнего этапа путешествия, результативно затыкало рты.
        Красные Шестерки отдыхали внизу, у подножия отрога. Между солдатами горело несколько костров, булькали котелки, а запахи дразнили. Б?льшая часть стражников просто прилегли на траву, подставив лица солнцу, некоторые спали. Они сошли на возвышенность как голова колонны, а Кеннет лишь после разговора с Хасом понял, отчего им оказали эту честь. Каким-то образом, незаметно, они сделались частью каравана. Он видел это, сходя вниз: работающие Фургонщики уступали ему дорогу, улыбались, здоровались. Сам Гер’серенс нашел время, чтобы кивнуть и шутливо отсалютовать на меекханский манер. Лейтенант вернул приветствие и улыбнулся. Чувствовал себя хорошо - чуть ли не впервые с момента, когда они отправились в путь, а когда видел, как растет дорога вниз, понимал, что они действительно это сделали, что провели сквозь горы караван в десятки тысяч фургонов, даже если б?льшая часть их до сих пор стояла под Кехлореном,  - пусть разум, проклятие, и пассовал перед этим знанием,  - то есть сделали нечто, что должно остаться записанным в хрониках имперской армии.
        То, что деяние это в хрониках не останется, поскольку империя захочет сохранять видимость, что атака верданно на Лиферанскую возвышенность была результатом «бунта» и «непослушания»,  - значения не имело. Фургонщики запомнят, а приказы были исполнены так хорошо, как солдаты сумели.
        К тому же нынче стоял прекрасный весенний денек, солнце светило ясно, а гуляш - или что там побулькивало в котелках - пах превосходно. Хорошо отдохнуть после прекрасно выполненной работы. Кеннет нашел себе место на невысоком холмике, хлопнулся в траву и осмотрелся. Андан дремал со стебельком травы между зубами, Версен-хон-Лавонс держал на коленях лук и смазывал тетиву жиром, Омнэ Венк, Велергорф и Цервес Фенл вели какой-то спор, главными элементами которого были размахивания руками и глуповатые жесты. При этом они скалились, словно идиоты. Берф кидал собакам кусочки мяса, каждой по очереди, а животинки подхватывали их на лету, клацая зубами и брызгая слюной. Фенло сосредоточенно помешивал в котелке. Пастораль.
        - Десятники, ко мне! Совет!
        Они встали, неторопливо подходя. Омнэ, Велергорф и Цервес при том не прерывали беседы, а Версен - осмотр лука.
        - Садитесь.
        Они уселись ровным полукругом, глядя на командира. Было получше, чем тогда, когда они лишь отправлялись из-под замка. Дни непростого пути привели к тому, что рота попритерлась; правда, хон-Лавонс все еще держался с краю, но то же самое лейтенант мог бы сказать и о Берфе, из которого обычно каждое слово приходилось вытягивать клещами и который производил впечатление словно псы для него важнее людей. Несмотря на это, Кеннет без колебаний доверил бы ему собственную жизнь.
        Впрочем, лучше всего изменения были заметны по тому, как расположилась остальная рота: десятки перемешивались между собою, ели из общих котелков, болтали или играли в кости. Солдаты были явно расслаблены и довольны. Даже десятка Фенло Нура, хотя и сидела чуть в стороне, производила впечатление… менее напряженной.
        - И как там персона, одаренная цветочками?
        Велергорф и парочка его товарищей широко скалились, выдавая, что было главной темой их дискуссии. Кеннет прикинул - и усмехнулся иронично.
        - Бледна и смертельно измучена,  - сказал он истинную правду.
        - Ха. Я же говорил.  - Цервес оскалился еще шире.
        - Я собрал вас здесь не болтать о цветочках, десятник. Задание выполнено. Нужно подумать над обратной дорогой.
        Он увидел их лица, покачал головой:
        - И нет, мы не собираемся выступать нынче и даже не завтра. Нужно отдохнуть, прежде чем мы вернемся в горы, и пополнить припасы, хоть я и не думаю, что с этим будут проблемы. Ну и прежде всего я хочу увидеть, как фургоны съезжают с гор. Только тогда я буду знать, что - удалось.
        Несколько кивков и одобрительных ворчаний. Похоже, не только ему хотелось увидеть, как фургоны примнут траву у подножия гор.
        - Кроме того, следует прикинуть, как мы станем возвращаться,  - продолжил он.  - Простейшим и безопаснейшим вариантом было бы вернуться так, как мы сюда пришли: тогда всегда находили бы ночлег и теплую еду. Но есть несколько проблем. Во-первых, путь этот настолько забит, что порой непросто будет даже пешему разминуться с фургонами - особенно на Орлиной Грани, проходе в скалах за ней, на мосту и в нескольких узких горлах. Верданно не станут останавливать движение всего каравана, чтобы мы могли протиснуться. Кроме того, это длинный путь, почти в пятьдесят миль. Ожидание, пока нас пропустят, может занять несколько дней.
        Он посмотрел на их лица: теперь его слушали все, исчезли глуповатые улыбки и отсутствующие взгляды. Андан все так же жевал стебелек травы, Велергорф и Берф казались задумчивыми, но Кеннет слишком хорошо их знал, чтобы купиться на такое. Слушали и запоминали. Четверка новых сержантов также не спускала с него глаз.
        - Во-вторых, мы не можем вернуться в замок путем, которым шли верданно, потому что они - официально - подняли бунт, а значит, Горная Стража не может бродить между фургонами, словно ничего не произошло.
        - Все равно в это никто не поверит, господин лейтенант.
        - Это правда, Омнэ, прозрачная, как жопка Владычицы Льда. Но тут дело не в том, поверит ли Отец Войны или нет, а в том, получит ли он повод отослать свои орды на запад. Если мы не станем делать вид, что Фургонщики взбунтовались, вождям кочевников не останется ничего, кроме как объявить войну империи, даже если воинам этого не хочется,  - просто затем, чтобы сохранить лицо и поддержку племен. Собственно, мы сейчас должны бы стоять там, наверху, и собственной грудью блокировать Фургонщикам проход. Чтобы принести в Кехлорен немного ран и синяков. Есть желающие?.. Ну конечно. Это третье, из-за чего нам следует выбрать другой путь. Мы можем свидетельствовать, что случайно открыли проход через горы, верданно нас атаковали, нам пришлось отступить в дикие районы Олекад и отправиться в долину Амерсен неизвестной дорогой. Это займет у нас несколько дней, что позволит большинству фургонов покинуть окрестности замка. Так выглядит мой план. Замечания?
        - Нам известна эта неизвестная дорога хоть немного?  - Фенло Нур смотрел неподвижно и спокойно.
        - Нет, младший десятник. Не больше, чем путь сюда. У нас есть карта, на которой обозначены Авирох, долина Мансенн, за ней Грозовой Виерх и лес Вендехаб,  - перечислял он по памяти.  - Потом несколько миль вдоль стены Овеозе - и мы уже у источников Салавии. Речка доведет нас до самой долины Амерсен. Это путь для пешего, в двух местах необходимо преодолеть вертикальную скалу, псов придется спускать вниз на упряжи, но, как я уже говорил, мы можем не спешить. Пойдем не торопясь, поглазеем на окрестности, станем пораньше разбивать лагерь и позднее сниматься. Прогулка.
        Поднял руку - в знак того, что он говорит важные вещи.
        - Но даже тогда нам следует поглядывать по сторонам. Мы не знаем, что происходит в горах, у нас нет связи с Черным и с другими отрядами. Анд’эверс уверяет меня, что никто не нападал на фургоны ни на одной точке по пути, а значит, убийцы не решились на такое…
        Версен-хон-Лавонс кашлянул, сплюнул в сторону и брякнул на тетиве лука.
        - Здесь порядком людей, господин лейтенант, могло их пропасть десятки, а в хаосе путешествия они бы и не сообразили.
        - Нет,  - покачал головою Фенло Нур.  - Даже когда мы сидели на конюшне, то сплетни доходили. Последний месяц людей убивали так, чтобы их нашли - и ощутили страх. Простых исчезновений было немного. Ударь кто-то по ним,  - он указал на работающих на отроге Фургонщиков,  - захотели бы, чтобы они об этом узнали. Оставили бы тела.
        - Это правда, Фенло. Наверняка бы оставили. Может, все дело в количестве и силе: верданно - истинная армия, а их колдуны - настороже, фургоны охраняет и магия. А может, убийцы утратили интерес или планируют что-то еще? Всегда, когда в окрестностях Белендена утихала какая-то банда, мы ждали серьезных проблем. Когда притихало несколько банд, мы ждали проблем гигантских.
        Все кивнули.
        - Черный тоже не принадлежит к людям, которые позволяют безнаказанно бить себя по лицу. Скорее всего, он сам что-то готовит. В любом случае для нас самое важное, что мы идем по враждебной территории. Будем разбивать лагерь и стеречь их, как под Кехлореном,  - никакой расслабленности. Пока не доберемся до замка, следует смотреть в четыре глаза.
        Взглянул каждому в лицо, но даже Велергорф казался смертельно серьезным. Тот безымянный солдат, чье тело они нашли, запал каждому в память.
        - И последнее.  - Кеннет почесал подбородок и улыбнулся без капли радости.  - Это я разговаривал с Черным, это я получил карты и приказы. Никто из вас. Помните, что всю дорогу вы были лишь десятниками, выполняющими приказ командира. И на этом вам следует настаивать, если кто-то станет вас расспрашивать.
        Андан выплюнул изжеванный стебелек:
        - Они этого не сделают!
        - Конечно нет. Но, если понадобится, империя пожертвует одним лейтенантом, только бы избежать войны. Впрочем, я не думаю, чтобы все было настолько плохо, но порой человек сует голову в жернова, а мельница мелет мелко. Случается.

* * *

        Верданно строили рампу до сумерек, однако ночью, безлунной и мрачной, сделали перерыв. Кеннету не пришлось спрашивать - зачем: разводить костры и даже использовать факелы, чтобы освещать себе место работы, было все равно, что прокричать о своем присутствии всем подряд миль на тридцать вокруг. На темной стене Олекад полоса света выглядела бы как освещенная солнцем щель в стене. Никто не знал, безлюдна ли нынче возвышенность, а потому верданно приходилось маскироваться: рампа отвесно обрывалась на высоте нескольких десятков футов, что не являлось препятствием для людей, но было непроходимым барьером для лошадей. Кеннет уже видел наверху готовые к битве колесницы, но пока, когда опустился мрак, строители сошли вниз, расположились на земле и заснули, оставив вокруг кольцо охраны.
        Кеннет приглядывался к ним, пока те готовились ко сну. Большей частью были они проклятуще молоды, даже по стандартам полудиких, варварских племен Востока. Он знал, что это видимость, опытные возницы, воины, предводители колесниц и пехоты сойдут вниз позже, когда рампа будет завершена; эти здесь в большинстве своем юнцы, слишком неоперенные, чтобы доверить им упряжку, но идеально подходящие для тяжелой работы. Однако молодой их возраст все равно бросался в глаза и не оставлял сомнений, что вся армия верданно… несколько незрела. Кеннет обратил на это внимание уже во время путешествия, когда ему случалось видеть фургонщицких воинов. Он более-менее представлял, каков средний возраст в его роте, большинству солдат было около тридцати, а некоторые, вроде Велергорфа или Азгера, перешагнули уже сороковник. «Проклятие, выходило так, что у них исключительно молодой командир»,  - мысленно скривился он. Почти любой из них служил несколько лет и имел за плечами опыт многих битв и стычек. И хотя они, скорее, были молоды, но по сравнению с верданно Кеннет предводительствовал отрядом ветеранов. У Фургонщиков, как
он уже успел заметить, на одного седого, покрытого шрамами воина приходилось пятеро-шестеро юношей, большинству из которых было, на глаз, между пятнадцатью и двадцатью. Отчетливо виднелась возрастная яма, словно кто-то вырвал целое поколение из этого народа.
        И в этом заключалась самая большая их проблема. Если в первых столкновениях они понесут слишком серьезные потери среди опытных воинов, то младшие не успеют ничему у них научиться, и Фургонщики останутся с армией молокососов, может, и жаждущих битвы, несомненно отважных, но - ничем большим, чем просто банда желторотиков. В Горной Страже - как и во всей имперской армии - работало неписаное правило «два на одного», то есть отряд, в котором на одного молодого не приходится как минимум пара опытных солдат, считался неполноценным. С точки зрения меекханских стандартов, верданно обладали не армией, а всего лишь бандой рекрутов.
        А должны были противостоять конным а’кеерам одного или двух Сынов Войны, которые постоянно тренировались в межплеменных стычках и рейдах вдоль границ империи. А потом они предполагали укрепиться на Лиферанской возвышенности и выдержать контратаку самого Йавенира или его наследника. Прохаживаясь между лежащими на земле, Кеннет присел и погрузил ладони в траву. Эта земля вскоре омоется кровью, фургоны будут гореть, люди и кони - гибнуть от железа, огня и чар. Фургонщики, казалось, полностью принимали приближающуюся войну, шли сражаться за свое место на земле и не имели никаких сомнений насчет оправданности своих идей. Изгнанники возвращаются, чтобы вооруженной рукою отобрать отчую землю. Чудесная тема для прекрасной эпопеи.
        Только вот те, кто пишет эпопеи, редко видят разбитые головы, отрубленные конечности и тела, нашпигованные стрелами, редко обоняют запах вспоротых животов и смрад жженого мяса. А то, что сумеет сделать с человеческим телом колдовство или призванный на поле боя демон, вообще не умещается в голове. Будь все иначе, никто не писал бы о славе полей сражений и геройстве павших. Для профессиональных солдат бой был обязанностью - притом, скорее, досадной,  - хотя, когда приходило время, шли они в сражение словно лесорубы в лес. Работу нужно исполнять - и только. Поиски славы и почета они оставляли героям эпопей, созданным людьми, видевшими кровь, лишь если обрежутся при бритье.
        Кеннет поднялся и вытер ладони о штаны. «Начинаю растекаться,  - подумал он,  - а может, все дело в том, что дети идут в бой не на жизнь, а на смерть, а я намереваюсь прогуляться по горам и вернуться в теплые казармы».
        А более всего пользы от этого будет империи. Достаточно взглянуть на карту - если се-кохландийцы утратят контроль над Лиферанской возвышенностью, то потеряют почти седьмую часть территории. К тому же на севере граничить с ними будет сильный воинственный народ, питающий к ним неприязнь. С запада - Меекхан, с севера - верданно. Так кочевники потеряют стратегическое преимущество, не смогут ударить по империи с полной уверенностью в безопасности собственных границ. Если через Олекады прошли караваны, то может пройти и меекханская армия, которая, соединяясь с силами Фургонщиков, заставит Отца Войны держать в северных регионах его государства немалые отряды, а это, в свою очередь, приведет к тому, что силы, которые можно использовать в атаке на империю с востока, уменьшатся. А тогда ему не настолько уж захочется развязывать следующую большую войну.
        И снова - мысли его совершили круг и вернулись к этим спящим детишкам. Кеннет скрежетал зубами: есть вещи, с которыми никак не справиться, а если человек слишком долго о них раздумывает, то впадает в удрученность. Лучше оставить их как есть. Шестая рота сделала все, чтобы Фургонщики спокойно перевалили через горы, и теперь она должна вернуться в Кехлорен, они же отправятся навстречу собственной судьбе. Он повернулся и зашагал в лагерь роты. Следовало отдохнуть перед обратной дорогой.
        Рассвет следующего дня вспыхнул трудами и суматошной активностью на отроге. Строители пробудились, едва восточный горизонт начал розоветь, но благодаря этому молоты, топоры и пилы заработали еще до того, как солнце подняло над возвышенностью свое красное лицо. Видно также было, что по ту сторону расщелины работа не останавливалась и на ночь, поскольку оттуда теперь выезжал бесконечный поток фургонов, наполненных уже отпиленными балками, досками, камнями и землею. Останавливались они у конца рампы, разгружались и поворачивали, освобождая место другим.
        У подножия отрога тоже кипела работа, сотни лопат вгрызались в землю, грузили ее в тысячи мешков и переносили в конец каменного помоста. Насыпали вал, который должен был дойти до вершины съезда, а стороны его укрепляли сотнями вбитых в землю кольев. В земной рампе имелось почти пятьдесят ярдов длины, и где-то через четыре часа после восхода она соприкоснулась наконец с участком, который строился сверху. Гер’серенс был уже на месте, каким-то деревянным инструментом с делениями оценил угол, довольно покивал и улыбнулся. На поданный им знак на насыпную рампу уложили сотни досок, застучали молотки, и в четверть часа остаток дороги был закончен.
        Кеннет отошел, чтобы увидеть результат их трудов. Рампа получилась более чем в полмили длиной и шла поверху отрога. В начале, где была она выше всего, ее обустроили еще и трехфутовым барьером, ниже, где она расширялась до трех фургонов, от подобной страховки отказались. Верданно доверяли своим возницам. Все вместе было удивительно простым и пологим, исчезли щербины и зубья, раздирающие хребет отрога, засыпали даже длинное понижение посредине его. Казалось, что можно провезти поставленный на козлы и наполненный до краев бокал - и не вылилось бы из него ни капли.
        И одновременно - что для офицера имперской армии было не менее важным - все это казалось хрупким. Хватило бы нескольких кувшинов с маслом и лампы, и огонь, раздуваемый веющим вдоль стены Олекад ветром, пожрет все за час-другой. У врага не будет и шанса ворваться внутрь Меекхана. Впрочем, даже захвати они рампу - и что? Расщелины в скалах, яры и ущелья, Орлиная Грань, поиски дороги в неизвестной местности… И все это с Горной Стражей на хвосте. Черный и его Ублюдки могли бы неплохо позабавиться. Нет, дорога эта настолько же безопасна, как и ранее.
        Фургоны двинулись вниз.
        Ехали не торопясь, по края бортов груженные деревом и припасами, сам строитель, согласно традиции, сидел на козлах фургона в голове колонны. Рампа трещала, доски выгибались, возницы мастерски управлялись с тормозами, проблемой при таком спуске было, чтобы фургоны не разбились, увлекаемые вниз слишком большим грузом. У лошадей почти не было работы, кроме как удерживать повозку на поверхности слегка доворачивающей рампы. Все шло довольно гладко.
        Первый фургон добрался до конца, притормозил и осторожно съехал на траву. На удар сердца стояла тишина, а потом раздался рев. Фургонщики у подножия конструкции вскидывали руки, кричали, смеялись, плакали. Это был миг, которого они ждали со времен Кровавого Марша, увенчание их усилий, надежд и мечтаний. После стольких лет первый фургон выехал на Лиферанскую возвышенность. Кеннет перенес взгляд вверх: там крохотные фигурки тоже исполняли танец радости - казалось, стоило прислушаться, и можно услыхать, как крик их проходит сквозь расщелину, взрывается радостью в лагере по ту сторону и катится вдоль всей проторенной дороги, перескакивая от фургона к фургону, пока наконец не взорвется рыком, от которого затрясутся горы у подножия Кехлорена. В целом видение это было достаточно правдоподобным, а потому получалось, что Кавер Монель узнает об успехе их миссии задолго до того, как Кеннет сумеет передать ему рапорт.
        Лейтенант оглядел своих людей. Все глупо скалились: им ведь, в конце концов, удалось сделать нечто, чем станут похваляться детям и внукам.
        - Хорошая работа,  - проворчал он.
        - Знаем, господин лейтенант.  - Велергорф потер татуированную щеку, поправил топор за поясом.  - Когда мы возвращаемся?
        - Я обдумываю это, Вархенн. Через три-четыре часа стемнеет, а мне не нравится идея путешествовать ночью. Останемся здесь до рассвета, а утром двинемся. Можно не торопиться.
        - Слушаюсь. Полагаете, они захотят это как-то отметить?
        - Мечтаешь напиться? В половине задания?
        - В его лучшей половине, господин лейтенант. Потом уже будет лишь холодно, ветрено и волковато.
        Кеннет слегка улыбнулся.
        - Волков я тебе не обещаю, но о какой-нибудь бочке вина спросить могу.
        Не пришлось.
        Вниз съехала почти сотня фургонов, после чего строители направились вверх по рампе, отмечая места, которые им не нравились. Конструкция будет использоваться много дней и ночей без перерыва, потому пришло время последнего ремонта.
        С фургонов, которые добрались до возвышенности, разгрузили дерево, мотки веревок, завернутые в серое полотно свертки. Вскоре при помощи веревок и забитых в землю колышков вокруг рампы обозначили абрис огромного лагеря, стены которого, на первый взгляд, должны были протянуться на добрую милю. Кеннет лишь кивнул. Фургонщики немного напоминали меекханцев: сперва следует окопаться, а лишь потом выезжать на войну. С другой стороны, если уж они хотели не утратить контроль над тысячами фургонов, что только собирались съехать, хорошее планирование нисколько не помешает.
        Лейтенант присматривался к этой довольно беззаботной суете с некоторой обеспокоенностью, потом не выдержал и спросил одного из помощников Гер’серенса, настолько ли Анд’эверс уверен в своем преимуществе, что не отошлет на возвышенность разведку. Мужчина поглядел с легким удивлением, после чего спросил, как далеко, с точки зрения офицера империи, можно увидеть с вершины рампы. Тридцать миль? Сорок? Зачем разведка, если есть глаза? Кроме того, се-кохландийцы наверняка далеко.
        Стражников более всего заинтересовало содержимое последних двух десятков фургонов. Выгрузили из них десятки бочек и ящиков, наполненных едой. Соленая говядина, завернутые в промасленные ткани куски печеного мяса, копченые бока, кольца колбас, тысячи пшеничных и овсяных лепешек, масло, мед, сушеные фрукты, большие котлы, наполненные ароматными соусами… Верданно намеревались отпраздновать.
        Странный это был праздник - праздник военный, с едва тлеющими кострами в выкопанных в земле ямах, с музыкой, тихо побрякивающей у поставленных в несколько разомкнутых полукругов фургонов, тех, которые должны были хранить всех от ветров и вражеских глаз. Потому что, даже если Фургонщики полагали, что им удалось застать кочевников врасплох, они не забывали, что теперь они - в военном походе и что нужно соблюдать осторожность. И все же была в этом не печаль поминок, а лишь с трудом сдерживаемая дикая радость.
        Строитель, сделавшись до странного робким, лично пригласил их к общему празднованию, и Кеннет провел вечер и половину ночи, переходя от костра к костру, наполняя желудок лакомствами и слушая песни Фургонщиков. Не то чтобы он понимал - язык верданно, казалось, в одинаковой степени состоял как из слов, так и из жестов,  - но в ту ночь, когда в животе приятной тяжестью почивал поздний ужин, а в голове шумело вино, это ему не мешало. Б?льшая часть рассказчиков вели, похоже, истории смешные, поскольку среди сидящих вокруг костра Фургонщиков то и дело вспыхивал хохот, и лейтенант уступил настроению, которое приказывало позабыть о крови и войне и радоваться спокойствию, хорошей компании и напиткам. Шестая рота рассеялась между кострами.
        Изрядная часть строителей вернулась за туннель, чтобы отпраздновать с семьями, а потому те, кто остался, получили в свое распоряжение все вино и еду. И пользовались этим без меры, щедро оделяя стражников. Кеннет наблюдал за своими людьми: те сидели плечом к плечу с Фургонщиками, ели, пили, улыбались, когда их хозяева хохотали, шутили сами. Он уже договорился с Гер’серенсом, на рассвете Фургонщики должны были подновить рампу, его рота использует этот момент, чтобы взойти наверх и миновать расщелину, потому как после фургоны пойдут нескончаемым потоком, день и ночь. В целом это означало, что им следовало бы уже отправиться спать, но опыт подсказывал, что не стоит отдавать людям приказы, которые невозможно выполнить. После дней, проведенных в прорыве сквозь горы, и ночей в легких палатках им не помешала бы временная передышка. Ведь, проклятущее проклятие, они вполне заслужили это: костры, горячую еду, хорошее вино.
        Кеннет еще раз обошел вокруг, отдавая короткие приказы десятникам, главным образом касавшиеся того, чтобы проследить, дабы ни один из солдат не перебрал с питьем, и расстановки караулов, и ближе к полуночи он нашел себе место под ночлег. Черный был прав, правила вроде того, что командир последним идет спать, хорошо звучат, но кончаются тем, что измученный офицер бессмысленно посылает людей на смерть. Ну и надо бы показать, что он доверяет подчиненным.
        Кеннет снял шлем, отложил щит, отстегнул пояс с мечом и миг-другой раздумывал, не избавиться ли от кольчуги, но решил, что стоит начать привыкать к невзгодам. «С завтрашнего дня снова ждет нас путь горами и ночи на земле»,  - подумал он, укладываясь на одной из опорожненных повозок и укрываясь плащом.

* * *

        Ее разбудило прикосновение, и она едва не вскрикнула, увидев над собой его лицо. Глаза, словно пара монет, почти светились в темноте, но было в них что-то еще.
        Беспокойство.
        Ана’ве спала в фургоне отца, Нее’ва снова исчезла на всю ночь, а потому Кей’ла получила весь фургон в свое распоряжение. Нынче все праздновали, им удалось пробиться сквозь горы. Пословица гласила, что дорога, выдержавшая один фургон, выдержит и тысячу. А они заботились, чтобы дорога была как можно лучше.
        Во всем лагере пили и ели, и казалось, что нынче никто не уснет. А завтра чуть свет фургоны примутся съезжать вниз, на возвышенность, домой.
        Кайлеан всегда посмеивалась, что, мол, верданно всегда говорят о чувствах с той же горячностью, что и о прошлогодней погоде. Но, если бы кузина увидала этот лагерь, тогда бы поняла, что любой слух неточен.
        Дом.
        Кей’ле тоже непросто было всерьез оценить вес этого слова, понять горячность в движениях и взглядах, в гонке слов и жестов на ав’аванахо, в пахнущем вином дыхании, в сжатых в кулаки руках, в искусственной веселости и демонстративной беспечности. Непросто, пока вчера она не увидала увлажнившиеся глаза Хаса и то, как отец вынимает из сундука лучшие одежды, не надеванные со времен смерти мамы.
        Дом.
        Место, принадлежащее человеку, и место, которому принадлежит сам человек.
        Только вот в доме их ожидала война с врагом, который ничего не отдавал без битвы. А потому - многие поклонятся стражникам Дома Сна, принеся дар жизни и дороге, что их сюда привела. Все ели и пили, а те, кто не мог больше, уходили парами в ночь, и ни матроны, стерегущие девиц, ни их отцы и братья не пытались препятствовать. Говорили, что Лааль Сероволосая была дочерью меекханской Госпожи, а Баэльта’Матран в своей божественной свите имела все, что соотносилось с жизнью.
        По крайней мере так говорили ее жрецы.
        Кей’ла тоже могла праздновать, а отец, наряженный в лучшие из одежд, позволил даже ей выпить большую чару неразведенного вина. Что, ясное дело, привело к тому, что голова ее быстро закружилась, и она решила отправиться спать. Должно быть, вино вызвало какие-то предчувствия, поскольку она увидала, как Ана’ва открывает двери своей половины фургона и впускает внутрь паренька с лицом Кар’дена.
        В эту ночь в лагере явно торжествовала жизнь.
        А теперь ее разбудил он, ее таинственный гость, и в глазах его было беспокойство. А потом она услышала крик, за ним следующий, и внезапно вокруг сделалось полно бегающих и кричащих людей.
        А надо всем этим возносился один-единственный рев. Короткий, высокий звук боевого рога.
        Война добралась до них, прежде чем закончилась ночь.
        Внезапно она поняла, что - одна, что сестер нет рядом, что отец наверняка принял командование, а братья как раз надевают броню и тянутся к оружию.
        Она потянулась в темноту и обняла его.
        - Прошу,  - прошептала Кей’ла, чувствуя, как худое тело под ее прикосновением окаменевает.  - Прошу, просто прижми меня к себе.
        Мальчишка не издал ни звука, но неловко обнял ее и похлопал по спине.



        Глава 9

        «Завтра» пришло скорее, чем они надеялись. Пришло в дрожи земли и нарастающем громе копыт, бьющих в почву. Пришло в звоне тетивы и свисте стрел - и в ужасном, вызывающем страх военном кличе се-кохландийцев:
        - Вара-а-а-а-а-а-а-! Аг саве вара-а-а-а-а-а!
        Те подошли тихо, от гор, с той стороны, где стражников было немного, а ножи и гарроты открыли им путь. Вероятно, вели лошадей в поводу, потому что ни одна не заржала, вскочили в седла сразу перед нападением и ринулись на спящий лагерь.
        Кеннет вскочил, когда между людьми - застуканными врасплох, не пришедшими в себя - ворвались фигуры на конях. Всадники, у которых были копья, кололи ими встающих, лучники же посылали стрелу за стрелою в лежащих под копытами их коней Фургонщиков: стрелы, выпущенные в упор, прошивали людей навылет и пришпиливали к земле.
        Срываясь с постели, он ухватил лишь щит, меч, отложенный в сторону, выскользнул из пальцев, Кеннет присел, чтобы его поднять, и в этот миг одна из стрел свистнула у него над головою, вторая же скользнула по кольчуге. Рукоять меча наконец-то приклеилась к ладони, лейтенант одним движением стряхнул ножны с клинка, и внезапно из полутьмы перед ним вынырнул летящий галопом всадник. Копье целилось прямо в живот лейтенанта, тот неловко заслонился щитом, и сила удара выбросила его за борт повозки.
        Мгновение он парил в воздухе, каким-то чудом не выпустив ни щита, ни меча, а потом грянулся оземь так, что перестал дышать. Непроизвольно перекатился, встряхнул головою, чтобы прогнать темные пятна с глаз. А кочевник уже летел, склонившись в седле, копье ударило вниз, коварно, на уровне бедра, Кеннет отбил наконечник мечом, подскочил к всаднику и изо всех сил толкнул щитом. Острый умбон воткнулся в ногу нападавшего над бронзовым наголенником, в месте, куда не доходила кольчуга, всадник вскрикнул, дернул поводья, пытаясь заставить коня отступить, и выронил копье, потянувшись за саблей.
        Кеннет не дал ему и шанса. Приклеился к конскому боку, потянул щит вниз, сильнее разрывая ногу противника, и крик раненого перешел в вой. Стражник ткнул мечом вверх, попав в живот, позиция была неудобной, он не мог вложить полную силу в удар, а потому кольчуга кочевника выдержала, но удар вышиб из него дыхание. Мужчина согнулся пополам, а очередной удар попал ему в шею, сразу под застежку шлема. Горячая кровь брызнула лейтенанту в лицо, он выдернул меч и отскочил, отступил на несколько шагов, пытаясь прижаться спиной к фургону.
        Двое конных выехали с двух сторон фургона и придержали лошадей. У правого было копье, у левого - лук, и он уже поднимал оружие для выстрела. Кеннет присел за щитом, болезненно понимая, что тот слишком мал, стрелок может спокойно выбрать, куда попасть, а его товарищ просто добьет раненого. Брякнула тетива, голова лучника запрокинулась назад с короткой арбалетной стрелой, торчащей посредине лба, второй кочевник поднял коня на дыбы, и в этот миг в него попали еще две стрелы. Он застонал, выпустил копье и свалился с коня, попытавшись потом отползти в сторону.
        Из темноты выскочили склоненные фигуры, Кеннет узнал свою десятку, несколько людей из второй и четвертой и пятую почти в полном составе. Один из солдат, пробегая мимо, пришпилил еще дергающегося кочевника к земле. Вокруг длился бой. Фенло Нур подскочил к командиру с арбалетом в руках. В зубах, словно кляп, держал он толстую стрелу.
        - Фыселы… тьфу,  - выплюнул он ее.  - Вы целы?
        - Да, это не моя кровь.
        - Хорошо.
        Десятник упер арбалет в землю, натянул, зарядил. Вокруг стражники уже создали свободный круг. Лейтенант глянул - было их около тридцати, половина с арбалетами, из сержантов только Нур.
        - Фургоны в круг,  - бросил Кеннет.
        Коренастый десятник лишь кивнул. Они находились на внешней стороне полукруга, выставленного из полутора десятков фургонов, на несколько минут установился покой, поскольку нападавшие рубились чуть в стороне, хотя, если судить по все более громкому лязгу стали и ржанью лошадей, приходилось им не так уж и легко.
        - Бланд, Малаве, Гавох и вы двое, два фургона слева - и закрывайте круг. Маронлес, Шпак и вы,  - Кеннет указал на нескольких солдат без арбалетов,  - фургоны справа. Фенло, бери арбалетчиков - и прикрывать. На три. Раз, два…
        Бросились бегом, склоняясь, подскочили к фургонам, дернули. Пустые повозки уступили легко, и полукруг начал закрываться. Лейтенант же отыскал повозку, в которой спал. Пояс с ножнами и кинжалом отправился на свое место.
        В этот момент блеснул свет. Кто-то бросил вязанку хвороста в один из лениво тлеющих костерков, пламя выстрелило на несколько футов вверх, освещая лагерь. Кочевники находились везде: мчались по окровавленной земле, кололи бегущих в спину, рубили саблями, разваливали топорами головы. Луки работали реже, в темноте непросто было целиться, и, может, именно потому они решили осветить себе окрестности. Тем более что в одном месте Фургонщики сомкнулись в серьезную группу, вооруженные чем попало: топорами, лопатами, тяжелыми молотами, деревянным дрекольем. Баррикада из окровавленных тел лошадей и людей свидетельствовала, что попытка разбить эту группу фронтальной атакой не удалась, и теперь разгорался второй, третий костер, а всадники потянулись за луками, засвистели первые стрелы.
        Верданно начали отступать в сторону фургонов, стоящих ближе к рампе, все быстрее, все более неуправляемо. Отделяла их от спасительного заслона какая-то сотня шагов, но ясно было, что, пока они туда доберутся, кочевники выбьют половину из них. А если Фургонщики бросятся наутек, то будут опрокинуты и вырезаны.
        - Там!
        Кеннет указал Фенло Нуру на группку конных лучников в какой-то полусотне ярдов. Сержант кивнул, отдал несколько коротких приказов, его десятка и еще несколько солдат с арбалетами прицелились.
        - Давай!  - Рев Нура пробился сквозь шум битвы, и десятка полтора арбалетов щелкнуло единым голосом.
        В указанной группке было ровно десять всадников, и вдруг четверо из них свалились наземь, пятеро закричали дурными голосами, согнувшись в седлах, а последний застыл с раскрытым ртом и наполовину натянутым луком.
        Фенло Нур не терял время на то, чтобы полюбоваться результатом своих трудов, упер арбалет в землю, дернул тетиву, без усилия, казалось зацепив ее за крюки, положил стрелу в желоб. Кеннет в жизни не видел, чтобы кто-то так быстро заряжал оружие. Десятник прижал ложе к щеке и аккуратно надавил на скобу. Последний всадник все еще осматривался, когда стрела ударила его в горло.
        Кеннет понял. Кочевники их не видели. Фургоны, которые стражники поставили в круг, находились сбоку, разожженные костры облегчали нападавшим прицеливание, но приводили и к тому, что мрак за кругом пламени становился в два раза гуще.
        - Стрелять дальше!  - приказал он.  - И фургоны ближе!
        Выскочил наружу, в темноту, где лежали тела трех убитых ранее кочевников. О первое он чуть не споткнулся, на ощупь отыскал лицо, присел подле трупа, сунул острие кинжала под ремень стального, увенчанного конским хвостом шлема, перерезал. Через минуту в руках его было уже три шлема и длинное, на двенадцать футов, копье. Вернулся к фургонам, на бегу связывая конские хвосты.
        Фургоны, образовавшие круг, поставили плотнее, вооруженные арбалетами солдаты посылали стрелу за стрелой, а се-кохландийцы сообразили уже, откуда их обстреливают, поскольку в борта начали ударять стрелы. Всадники еще не отправлялись в атаку, стреляли пока вслепую, к тому же лейтенант заметил, что то один, то другой из них начинают оглядываться на рампу - как видно, не были уверены в собственных силах. Однако Кеннет не желал позволить им колебаться слишком долго. Воткнул острие копья в узел связанных шлемов, поднял его вверх, сунул второй конец в щель на дне ближайшей повозки и встряхнул.
        Шлемы зазвенели, засверкали в свете огня.
        - Ну ладно, надо бы указать нашим парням дорогу! Шестая! Вместе! Шестая!
        Солдаты подняли крик, колотя в ритм плашмя мечами и обухами топоров в щиты и борта фургонов. Над окровавленным лагерем разнесся крик:
        - Шестая! Шестая! Шестая!
        Атакующие Фургонщиков кочевники крутили головами в сторону круга повозок, цеплялись взглядом о связанные, покачивающиеся на ветру шлемы и разворачивали лошадей. Непросто было придумать больший вызов. Тем более что из-за баррикады раз за разом вылетали стрелы. Первая группа атакующих оторвалась от верданно и, формируя на полном галопе свободный строй, помчалась в сторону Стражи.
        - Ждать!
        Можно было и не отдавать этого приказа, потому что Нур, взявший командование над арбалетчиками, трудился на славу. Поставил их в две шеренги по восемь стрелков и ждал вместе с ними.
        А Кеннет, видя, как се-кохландийцы разгоняют лошадей, внезапно понял, что они пытаются сделать. Кочевники собирались перескочить поверх бортов, и существовал шанс, что это им удастся. Повозки, используемые как баррикада, не были боевыми фургонами, борта их едва доходили солдатам до груди. Разогнанный конь мог одолеть такую преграду одним прыжком.
        - Первый, давай!  - Залп ударил в атакующих, два коня зарылись ноздрями в землю, несколько заржали, выламываясь из строя.  - Ждать!
        У Фенло Нура был бычий голос, а еще он понимал в стрельбе из арбалета. Первая шеренга стрелков отступила и принялась заряжать оружие, вторая приготовилась стрелять.
        - Ждать!
        Мчались на них каких-то тридцать всадников: склоненные к конским шеям и скрытые за щитами, были они проклятуще маленькими целями. Особенно в темноте, разгоняемой лишь несколькими кострами. Однако арбалетчики целились не в людей.
        - Жда-а-а-ать!
        Тридцать ярдов, свободный строй атакующих разошелся еще сильнее, кони перешли в карьер.
        - Давай!!!
        Восемь арбалетов, один за другим, щелкнули, пять лошадей свалились на землю, Кеннет видел, что как минимум трем из них стрела попала в голову, раскалывая череп и убивая на месте. Потому что тренированный для боя, охваченный боевой яростью скакун не нарушит строя, даже получив несколько стрел в грудь,  - и будет нестись вперед еще как минимум с сотню ярдов, даже если кровь начнет заполнять его легкие. Но убитый на месте…
        Всадники вылетели из седел, изувеченные кони зарылись в траву, били копытами, раня и калеча остальных животных. Кочевники, не успевшие сбавить шаг, попадали в ту же круговерть - и перед повозками вырос клубок человеческих и конских тел. Остальные атакующие разошлись вправо-влево, словно вода, обегающая скалу.
        - За мной!
        Кеннет перескочил через повозку и ворвался между лежащими. Ударом щита опрокинул пытающегося встать се-кохландийца, добавил размашистым ударом из-за головы, меч скользнул по шлему и развалил щеку. На этот раз кольчуга не помогла, клинок почти отрубил воину руку, лейтенант пнул противника, освобождая меч, осмотрелся.
        Шестая как раз заканчивала работу, тех нескольких всадников, что не погибли при падении, зарезали во мгновение ока.
        А вокруг внезапно засвистели стрелы.
        - Собрать копья - и к повозкам!
        Они вернулись под защиту, подняв несколько трофейных копий. Те могли пригодиться для боя с конницей.
        Стрелы били в борта все гуще, но еще не слишком точно, а в темноте человеческие фигуры, укрывшиеся за досками, были едва видны. Всадники же, напротив, в свете костров явственно выделялись на фоне звездного неба. Арбалеты принялись за работу.
        После нескольких залпов среди се-кохландийцев зазвучали свистки. Конница начала перестраиваться.
        Кеннет глянул в сторону верданно и заморгал: плотная масса их только-только добралась до фургонов у подножия рампы. А казалось, будто схватка их длилась больше четверти часа.
        - Идут.  - Голос Фенло был спокоен, настороженный арбалет он держал опущенным.  - Теперь ударят в двух местах.
        Малаве уткнул конец трофейного копья в землю, поплевал на руки.
        - Уперлись они или что?
        - У нашего лейтенанта талант приводить людей в ярость.  - Десятник красноречиво взглянул на побрякивающие на ветру шлемы.
        - А… нет, это не только сегодня.  - Стражник блеснул в темноте зубами, встряхнул копьем.  - Нам и вообще скучать не приходится.
        Кочевники заходили на них с двух сторон группами по тридцать. Кеннет огляделся на поле боя, но нападавших там больше не было. Похоже, на Фургонщиков напала только малая группа, меньше сотни коней. Тогда отчего они не бегут, имея под боком целую армию верданно?
        - Они хотят нас.  - Казалось, Фенло читает его мысли.  - Хотят имперских солдат как доказательство, что империя участвовала в переходе Фургонщиков через горы. Попытаются захватить кого-то живьем, такой пленник будет на вес золота.
        Копыта загремели внезапно слева и справа, се-кохландийцы ринулись на баррикаду.
        Кеннет понял, что не удержат их ни низкие повозки, ни несколько копий, что были у его солдат.
        - Готовься! Залп и под борт! Впускаем их!
        Арбалетчики встали под повозками, поспешный залп ударил в щиты, мокро зачавкал в конские груди и головы, после чего солдаты присели, прячась за бортами. Кеннет - тоже. Внезапно над повозкой, за которой он схоронился, пролетел конь, темный абрис на фоне неба, казалось, парил в бесконечность, согнув в прыжке передние ноги так, что те едва не касались груди.
        Конные перескочили через повозки лишь с одной из сторон, атака на другую была отвлекающим маневром, должным рассеять обороняющихся; перескочили и сразу же бросались в атаку с низко опущенными копьями. На глазах у Кеннета один из вскакивавших на ноги стражников, прежде чем успел развернуться, был пришпилен к борту, другой ускользнул от копья, но тренированный конь наехал на него, повалил и стоптал. Несколько ударов сердца - и у сгрудившихся под противоположной стеной оборонного круга солдат начались серьезные проблемы.
        - Бе-е-е-е-ей!!!  - заорал он, вскакивая на ноги.
        Рядом Фенло Нур, успевший каким-то образом за это время натянуть тетиву, послал стрелу в спину ближайшему всаднику, отбросил арбалет и, вытащив корды, кинулся на кочевников. Кеннет схватил трофейное копье, подскочил к первому се-кохландийцу. Тот оглянулся через плечо, пытался перекинуть древко через конскую шею, но не смог. Узкий наконечник ударил его в бок, на высоте почки, безо всякого труда пробил кольчугу и воткнулся в тело. Всадник вскрикнул коротко и страшно, Кеннет нажал сильнее, наконечник вошел еще на несколько пальцев. Он выпустил копье, выдернул меч и прыгнул на следующего нападавшего.
        Это был грязный бой. Кровавый и безжалостный. В темноте, с клинками сабель и топоров, бьющими сверху, с копьями, колющими на расстоянии. К тому же первая атака рассеяла стражников, теперь они сражались безо всякого строя и тактики. Один на одного, порой - один на двоих. Удар мог пасть с любой стороны, невидимый: в миг, когда ты свалил одного врага, следующий мог воткнуть тебе клинок в спину.
        Кеннет ворвался между двумя конями, хлестнул по открытой ноге одного из всадников, при оказии разрубив и бок животного, принял на поднятый щит удар топором, нанесенный вторым воином, и контратаковал коротким уколом под мышку. Неглубоко, но кочевник все равно крикнул и выпустил оружие. В этот момент кто-то вцепился в се-кохландийца с другой стороны и стянул его с седла. Лейтенант развернулся, всадник раненого коня как раз успокоил скакуна и теперь пер на него, животное безумно взблескивало глазами и клацало зубами.
        Офицер тоже ощерился в дикой гримасе. Проклятые коневоды, едва только оказываются в седлах, сразу начинают считать себя властелинами мира. Отступил на полшага, избегая укуса. Кажется им, что тупая пехота годится лишь проверять остроту оружия. А он здесь должен развлекаться с этим траханым ублюдком, когда его люди сражаются, рассеянные по всему лагерю, и гибнут, лишенные командования.
        Всадник склонился и попытался быстро уколоть саблей - глупо, поскольку оружие было коротким, но и это оказалось обманкой, поскольку, едва лишь Кеннет парировал удар, конь вытянул вперед шею и щелкнул зубами рядом с его лицом. Дюймом дальше - и лейтенант потерял бы нос и щеку.
        В этот момент в Кеннете что-то взорвалось. Он отскочил на пару шагов, взял широкий замах щитом и изо всей силы, с яростью, какой он старался до этого не поддаваться, ударил в лошадиную башку краем оковки. Сразу добавил с другой стороны, так, что голова коня отдернулась, а животное издало что-то между ржаньем и визгом. Оборвал его третий удар, после которого глаза коня затуманились, ноги разъехались и животное свалилось на землю.
        Лейтенант подскочил, добил поднимающегося всадника и бросился между остальными всадниками к своим людям.
        Первым был Малаве, прижатый к повозке, он отчаянно заслонялся от атак двух се-кохландийцев. Сабли взблескивали вверху и опадали, звеня по кордам, что поднимались со все большим усилием. Кочевники ударяли по очереди, непрерывно, еще несколько мгновений, и стражник запоздает с защитой. Кеннет добрался до первого коня, не глядя на ездока, ударил низко, почти отрубая правую переднюю ногу скакуна, заржавшего с переходом в отчаянный визг и отдернувшегося назад. В тот самый миг широкий удар снизу распорол коню горло.
        Лейтенант проигнорировал падающее животное, двинулся ко второму нападавшему, тот привстал в седле, сабля зазвенела о щит Кеннета, но тогда меч стражника до половины вошел в конский бок. Скакун захрипел, черная кровь брызнула у него из ноздрей, а сам он свалился набок, придавав всадника. Два быстрых удара - и все закончилось.
        - За мной!
        Малаве глубоко вздохнул - раз, другой, а потом кивнул. До следующего коня они добрались вдвоем, укол в бок животного и второй, в шею всадника, который успел вырвать ноги из стремян, но не заслониться щитом. Кеннет обошел умирающее животное и атаковал следующего кочевника, который как раз, склонившись в седле, тыкал саблей в какой-то абрис перед копытами скакуна. Лейтенант перехватил противника за руку, стянул его вниз и коротким, экономным движением перерезал глотку. В тот самый миг Малаве ударил коня плашмя по крупу, отгоняя в сторону.
        Лейтенант склонился над лежащим. Прутик заслонял щитом себя и еще одного солдата. Когда поднял голову, в глазах его была пустота.
        - Я пытался его спасти, но тот оказался быстрее… я пытался…
        Прутик пользовался большим пехотным щитом, под которым, как шутил Велергорф, могла найти спасение вся десятка. Но на этот раз щит оказался маловат. На земле лежал один из пятой десятки, лицо, в которое попало копыто, не напоминало ничего человеческого. Кеннет не смог бы его узнать, не теперь.
        - Где твое оружие?
        Прутик заморгал, встал, поднял с земли топор.
        - Пойдем.
        Кочевники пока не заметили, что происходит, еще были заняты короткими стычками с рассеянными солдатами, во время которых место на конской спине давало решительное преимущество. Но им не было настолько легко, как они надеялись: схватки продолжались, Горная Стража - это не банда селян на полях. Солдаты сражались отчаянно, несколько лошадей уже бегало с пустыми седлами, пара всадников вышли из боя. Несмотря ни на что, перевес оставался на стороне се-кохландийцев.
        Кеннет, Малаве и Прутик бросились к самой большой группе, где несколько стражников, встав спиною к повозкам, отбивали атаку где-то десятка кочевников. Бой затягивался. Может, кочевники и вправду хотели захватить их живьем: труп, даже одетый в плащ Стражи, не мог быть доказательством. Сабли, копья и топоры били раз за разом, но пешие оборонялись с мрачным отчаянием, молча, звон железа и тяжелое дыхание были единственными звуками, разносящимися над сражающимися.
        Кеннет на бегу подхватил с земли се-кохландийский топор: кавалерийское оружие с легким бойком, насаженным на длинное топорище, крутанул и метнул. Ближайший всадник вскрикнул, когда острие ударило его в спину чуть повыше задней луки седла, натянул непроизвольно вожжи так, что конь присел на задние ноги и скувыркнулся через спину на землю. Его скакун дернулся назад, в строю кочевников возникла дыра.
        Они ворвались в нее втроем.
        - Прутик, щит!
        Щит оказался у них над головою, принял несколько мощных ударов, но было тесновато, чтобы кочевники сумели их достать. Внезапно оба ближайших коня заржали, завизжали дико, один свалился на морду, второй встал дыбом, забил копытами по спине соседнего скакуна. Возникло замешательство, которое в миг, когда еще один конь после удара мечом в морду выпал из шеренги, переросло в панику. Всадники ломали строй и разворачивались, пытаясь оторваться от пеших. Старейший маневр конницы.
        Только вот - охренительно тяжелый, чтобы выполнять его в кругу повозок радиусом в каких-то тридцать ярдов, где всюду лежат трупы людей и коней, а животным маловато места, чтобы набрать разгон. О прыжке через повозки не было и речи.
        Впрочем, Кеннет не намеревался им это позволить.
        - За мной!
        Пошли Малаве, Прутик и те, что еще минуту назад были прижаты к повозкам. На этот раз ситуация вывернулась в противоположную сторону, к бортам оказались приперты всадники, а пехота их атаковала. Причем - с беспощадной действенностью. Шпак и Деврес, вооруженные тяжелыми двуручными топорами, подскочили к лошадям и в приседе нанесли мощные, горизонтальные удары на уровня пясти. Визг раненых животных взлетел над полем битвы, заглушив на миг все остальные отголоски. А стражники ворвались между всадников, стягивали их с седел, разбивали головы, кололи, рубили… Менее чем за десять ударов сердца все было закончено.
        Кеннет отер лицо от крови.
        - Малаве, Прутик, Деверс и вы - налево,  - бросил он.  - Остальные - со мной.
        Они двинулись вдоль линии повозок, по очереди атакуя оставшихся кочевников и поворачивая ситуацию в свою пользу. Свыше половины конных погибли или были ранены, а б?льшая часть его солдат все еще стояли на ногах. Кроме того, стражники уже сумели сгрудиться, а группа, которую собрал Кеннет, безжалостно напирала, убивая се-кохландийцев и их лошадей. Одного за другим.
        Где-то брякнул арбалет, затем второй, и еще двое всадников вылетели из седел. Кеннет оглянулся. Фенло Нур собрал несколько человек, и те как раз натягивали оружие. Но уже можно было не торопиться: трое оставшихся кочевников соскочили на землю, шмыгнули под повозками и исчезли в темноте.
        На миг все замерли, зажав в ладонях липкое от крови оружие.
        Стоящий рядом с Кеннетом Прутик упер щит в землю, склонился, вытер лицо рукавом, размазывая пот и кровь, а лицо у него было такое, словно он хотел расплакаться. Кеннету потребовалась минута, чтобы вспомнить, как Прутика звали по-настоящему.
        - Хорошая работа, Аэрс,  - сказал лейтенант громко.
        Для молодого солдата это был первый серьезный бой. Первый, в котором он видел смерть друзей и товарищей по оружию. Потому что на ногах осталось человек пятнадцать стражников. Еще несколько медленно поднимались, и видно было, что они более или менее сильно ранены. Как минимум десятеро лежали без движения.
        Кеннет оглянулся, услыхав топот. Приближались остальные конники.
        Были они где-то шагах в ста от них, галопировали узкой линией, чтобы затруднить жизнь арбалетчикам, но разгоняли коней, готовые ворваться в круг врагов и завершить дело.
        - Под повозки!
        В миг, когда Кеннет отдал приказ, кочевники получили залп в бок. Отряд свернулся, будто змея, пришпиленная стрелою, попытался встать против опасности, но было уже поздно. Потому что в его ряды ворвалась колонна колесниц.
        Горная Стража впервые стала свидетелем такого боя. Колесницы против конницы. Может, днем, под солнцем, когда обе группы были прекрасно видны издали, преимущество осталось бы на стороне се-кохландийцев. Но теперь колесницы оказались убийственно эффективными.
        Каждую влекла пара лошадей, покрытых кожаной броней, на каждой был экипаж из двух человек - возницы и лучника,  - спрятанных за высокими бортами, и каждый являлся настоящей боевой машиной. Стрелки шили по конным, а возницы, правя одной рукою, второй метали короткие дротики. Приготовившиеся к атаке на пеших, кочевники, без луков в руках, были пойманы врасплох.
        Клин колесниц разъял их колонну, с внушающей уважение точностью разрезал на две части и развернулся. В этом столкновении выигрывала масса и сила, двойная запряжка могла перевернуть и стоптать вражеского всадника, стрелы и дротики собирали среди всадников обильный урожай, и в несколько минут сбитый отряд конницы распался на мелкие группки, что сражались за жизнь.
        Внезапно с другого конца битвы донесся рык:
        - Шестая! Шестая! Шестая!
        И между конными и колесницами появились пешие фигуры, подскакивающие и бьющие коней по ногам, стягивающие вниз всадников, бьющие из арбалетов. Это был последний импульс, кочевники начали разворачивать лошадей и убегать в сторону равнины. Фенло Нур встал рядом с командиром, откашлялся, сплюнул на землю.
        - Наконец-то собрались,  - проворчал он.
        - Наверняка их что-то задержало, ночь такая чудесная, многие, полагаю, засмотрелись на звезды.  - Кеннет старался не выдать, какое облегчение он чувствует. Минуту-другую он боялся, что горстка людей перед ним - это все, что осталось от роты.  - Проблемы с горлом?
        - Один сукин сын попал мне локтем в шею.
        - Что-то личное?
        - Не сказал. Может, вся проблема в том, что я воткнул ему корд в брюхо.
        - Нечто такое обычно приводит к тому, что человек забывает о манерах.
        - Именно.
        Нур заглянул ему в глаза, и Кеннет почувствовал холод: это снова был тот самый спокойный взгляд убийцы. Наверняка он так и не стал любимым лейтенантом.
        - Это было хорошо,  - отозвался первым младший десятник.
        - Что?
        - Командование. Ты собрал людей, показал им, что они не одни, повел в бой. Имей мы худшего командира, живых бы не осталось. Будут долго рассказывать о том, как ты повалил коня ударом щита.
        «Проклятие, а может, все же?..»
        - Нур.
        - Так точно.
        - За то, что обратился к командиру на «ты»,  - двойные караулы ближайшие три ночи. А теперь - займись ранеными.
        - Так точно.
        Десятник вытянулся по стойке смирно и отсалютовал. Безо всякой там злобной гримасы.
        И только через пару минут до Кеннета дошло, что именно он услышал. Нур видел, как он нокаутировал коня, и видел, как собирал людей, снова формируя из них отряд. То есть наблюдал за ним. Во время боя, втыкая кому-то меч в брюхо. Кто он такой, проклятие, что не сводил с командира взгляда? Время от времени Кеннет слыхал о подобных солдатах: чувствующих горечь, живущих в ощущении обиды, считающих офицеров за воплощенное зло и искренне их ненавидящих. Интересно, управься он сегодня хуже, получил бы в спину случайную стрелу?
        Он скривился и сплюнул точно так же в сердцах, как десятник - минуту назад. Это было дурное время для таких развлечений. Следовало заняться ранеными и похоронить убитых.

* * *

        Они сели в кругу, молча. Кеннет, Велергорф, Андан с головой, обвязанной тряпкой, Берф с быстренько зашитым плечом, Цервес Фенл, чей кожаный панцирь напоминал сито, потому что один из конных поймал его на аркан и протянул пятьдесят ярдов по земле, Версен-хон-Лавонс и Омнэ Венк с рукой на перевязи, Фенло Нур. А за их спинами - остальная рота, несколько десятков мужчин, каждый с кубком в руке, каждый второй - с б?льшими или меньшими ранами.
        Уже подсчитали потери. Самые серьезные понесли первая и пятая десятки: по четыре человека; в остальных было один-двое погибших. Всего Шестая рота потеряла пятнадцать солдат, вдвое от этого оказались ранены. То есть ранены настолько, чтобы это снижало их боевые умения, поскольку такие мелочи, как надрезанное ухо или сломанные ребра, не считали. Потеряли также пять собак.
        Молчали. Это было время траура по товарищам. Так сложилось, что погибли восемь старых и семь новых стражников, хотя и существовал риск, что пропорции выровняются, поскольку один из людей Омнэ Венка был тяжело ранен в живот. Целители верданно старались, как могли.
        Анд’эверс сделал больше, чем приказывало гостеприимство. Раненых стражников окружил опекой даже большей, чем раненых Фургонщиков. Возможно, это имело что-то общее с докладом, который сделал Гер’серенс. Строитель описал всю битву, а заодно и то, как Велергорф собрал половину роты и защищал отход тех, кто не погиб в первой атаке, и то, как остальные солдаты оттянули на себя б?льшую часть сил врага. Эн’лейд осмотрел круг повозок, наполненный трупами кочевников и лошадей, посчитал их - и ничего не сказал. А стражникам первым осматривали раны, и их первых лечили целители и колдуны.
        Верданно не могли - или не умели - много говорить, но у них были и другие методы, чтобы выразить благодарность и признание. Перед скромным лагерем шестой роты росла кипа подарков. Бочонков вина, вышитых рубах и шелковых камзолов, новых сапог, поясов, оружия в украшенных золотом и драгоценностями ножнах. То и дело подходили несколько человек, без слов кланялись и оставляли свои презенты.
        Трудно найти большее доказательство признания.
        И все же, попивая подаренное вино, Кеннет ощущал пустоту.
        Велергорф сказал, что это поможет. Прощание. Без слов, без того, чтобы переодевать воспоминания о других в траурную ложь, без самообмана. Но ложь и не была нужна, поскольку погибли добрые люди, которые заслужили эту минуту тишины. Однако Кеннет подозревал, что дело вовсе не в умерших, а в живых. Это им нужно справиться со смертью, с тем, что их друзья, которые еще вчера смеялись и шутили, нынче лежат, обернутые в траурное полотно.
        Они уже более-менее восстановили ход битвы. После первой атаки Велергорф принял командование. Ему удалось собрать вокруг себя б?льшую часть роты, присоединиться к собирающейся группе Фургонщиков и отбить пару нападений, прежде чем кочевники додумались до костров и начали расстреливать защищающихся. И только благодаря тому, что - как он это назвал - господин лейтенант ткнул палкой в гнездо шершней, они не вырезали всех.
        Кеннет во время боя командовал своей десяткой, которая, как обычно, расположилась поблизости, пятой, как раз несшей стражу, и несколькими прочими солдатами. И хотя казалось, что битва длилась половину ночи, была она не длиннее четверти часа. Столько заняло у Фургонщиков послать вниз сотню колесниц, потому что лишь столько было их наготове. Неплохо для пойманных врасплох Наездниками Бури.
        Потому что на них напали Молнии Ких Дару Кредо, третьего среди предводителей Отца Войны. Верданно взяли живьем нескольких всадников и уже знали, что племена, покорные Дару Кредо, двинулись в путь раньше, чем обычно, и шли вдоль Олекад на север. Все сто тысяч человек, считая женщин, стариков и малых детей. Дару Кредо имел под собой каких-то пятнадцать тысяч легкой кавалерии, три тысячи Молний и пару по-настоящему сильных жереберов, но эти расчеты были неточны, потому что среди се-кохландийцев право на коня и лук имел каждый, несмотря на возраст и пол. А это означало, что против Фургонщиков может встать тридцать или сорок тысяч конных. А значит, усмехнулся горько Кеннет, кочевники знали. Знали, что Олекадами идет армия верданно, что бесконечные, непредставимые богатства - лошади, фургоны, оружие и одежды, золото и серебро - выливались через горы на возвышенность. И именно потому Ких Дару Кредо поднял свои племена раньше, чем обычно, чтобы захватить богатства самому. Был он молодым, амбициозным, жаждущим трофеев и верящим, что его тридцать тысяч конницы сумеют заполучить если и не все, то б?льшую
часть фургонщицких богатств. Потому что ни боевые фургоны, ни колесницы не казались ему страшными. Был он уверен, что, прежде чем прибудут остальные се-кохландийцы, он сумеет одолеть законных хозяев возвышенности.
        По крайней мере так утверждали пленники, а поскольку допрашивали их по отдельности и все говорили одно и то же, то новости казались правдивыми. Лагерь у подножия рампы атаковал лишь один а’кеер - не больше ста двадцати лошадей. Головные же силы Ких Дару Кредо должны были находиться в трех днях дороги к югу отсюда.
        А это означало - лейтенант стиснул руку на кубке, аж костяшки побелели,  - что все - зря. Б?льшая часть армии Фургонщиков еще торчала под Кехлореном, верданно требовалось как минимум десять дней, чтобы пройти через горы,  - а оставалось у них три, а то и меньше, поскольку из-за вестей, что принесут недобитки отряда, Сын Войны наверняка ускорится. Окружит их у подножия гор, прижмет кольцом кавалерии к Олекадам, не позволит создать большой лагерь. Если они не выдвинутся, все пойдет прахом.
        Все это безумие, связанное с проходом через горы, не имело смысла. Фургонщики должны сжечь рампу, завалить высверленный во внутренностях горы проход и вернуться под замок, уничтожая выстроенные дороги и мосты. А потом вернуться в Степи.
        Нынешней ночью его люди гибли зря.
        Не должно их здесь быть, его роте не следовало вмешиваться в политику империи, в игре своей передвигающей по карте мира целые народы и меняющей границы. Они должны сидеть в Белендене и бороться с бандитами.
        Он провел взглядом по своим десятникам. Те были молчаливыми, отсутствующими, сосредоточенными на собственных мыслях. Даже Велергорф сидел, уставившись в свой кубок, а татуированный лоб его перерезала горизонтальная морщина. Он потерял в схватке двух солдат, с которыми служил уже десяток лет.
        - Это были хорошие люди,  - сказал наконец.
        - Хорошие,  - согласились остальные.
        Самый старый десятник поднял кубок:
        - Чтоб им было хорошо по дороге в Дом Сна, и чтобы Мать ласково приглядывала за их душами.
        Они подняли кубки, выпили. Потому что таковы были проводы среди солдат Горной Стражи: короткие, тихие и напряженные. Кеннет отставил кубок:
        - Сколько людей не смогут идти?
        - Восемь.  - Велергорф уже обладал всей информацией.  - Я разговаривал с Анд’эверсом. Он предлагает, чтобы мы оставили их в лагере, пока не встанут на ноги, или же может отослать носилки назад, в замок. Наш выбор. Остальные раненые сумеют идти, хотя некоторые не пригодятся в бою.
        - Хорошо. Фургонщик говорил, что он теперь собирается делать?
        - А как вы полагаете, господин лейтенант?  - раздался хриплый голос сбоку.
        Анд’эверс стоял в нескольких шагах за крайними солдатами. Выглядел так, словно готов был двинуться в бой: серебристо посверкивала кольчуга из мелких колец, шлем с наносной стрелкой затенял лицо, а легкий топор на длинной рукояти постукивал о бедро. Сопровождала его пара человек. Один выглядел как младшая копия кузнеца, ради шутки одетая и вооруженная точно так же, второй, стоящий чуть в стороне,  - словно утопленник, едва-едва вытянутый из воды. И утопленник в сером имперских Крыс.
        - Мой сын, Дер’эко,  - представил молодого воина предводитель каравана.  - Каневей Первой Волны лагеря Нев’харр. Завтра поведет свои колесницы на юг. Он и еще восемь других Волн. Три полные Лавины под командованием ламерея Аве’авероха Мантора.
        Младшая копия Анд’эверса поклонилась зажато, глядя куда-то над головами стражников. Кеннет ответил кивком, после чего сказал десятникам:
        - Приготовьте людей в дорогу,  - сам же встал и начал протискиваться к кузнецу. Присутствие Крысы означало, что пришли какие-то приказы.
        - Значит, вы попытаетесь,  - начал он, встав перед Анд’эверсом.
        - Конечно. Не затем мы одолели такой кусок дороги.  - По лицу Фургонщика было не прочесть никаких эмоций.  - Кроме того, почти ничего не изменилось - мы просто встретили кочевников чуть раньше.
        Они отошли на несколько шагов в сторону.
        - Без подготовки и с большинством фургонов по ту сторону гор.
        - А что это меняет?
        Черные глаза Анд’эверса смотрели спокойно. Кеннет вздохнул:
        - Ты прав, это не мое дело. Так, любопытства ради, сколько колесниц вы выставите против се-кохландийцев?
        - Девять Волн. Где-то пять тысяч, из которых половина - тяжелых. Примерно двенадцать тысяч человек. И еще Орнэ с несколькими учениками. Говорят, среди жереберов Дару Кредо есть Фендор Кавэ Лахар. Тот самый, чьи чары уничтожили много наших фургонов во время Кровавого Марша. Орнэ имеет к нему счет.
        Это не походило на обычную подготовку к обороне - скорее, на приготовление к серьезной битве.
        - Вы станете удерживать их подальше от рампы?
        - Конечно. Ты принял решение насчет раненых?
        - Да. Предпочту, чтобы вы отослали их в тыл. Когда начнется бой, у вас будет достаточно проблем с собственными.
        - Хорошо.
        Ни один из них даже не посмотрел на нетерпеливо переступающего с ноги на ногу Крысу. Похоже, Анд’эверс имел такое же мнение о внутренней разведке, как и б?льшая часть солдат Горной Стражи, поскольку Кеннет готов был поспорить, что в глубине его глаз появляется искорка веселости.
        - Надо вам что-то? Еда? Лекарства? Одежда? Оружие?
        Лейтенант указал на кипы подарков, окружающих лагерь.
        - Скорее, нет. Мы и так не сумеем забрать все это, а потому было бы здорово, не приноси вы больше вещей.
        Кузнец покачал головою:
        - Мы этой ночью потеряли почти триста человек. А вы убили половину кочевников, отомстив за их смерть…
        Кеннет рассердился:
        - Дело не в мести.
        - Знаю. Но вы не обязаны были давать знак о своем присутствии таким вот образом,  - Анд’эверс махнул на воткнутое посредине лагеря копье, с которого все еще свисали три се-кохландийских шлема.  - Если бы вы не обратили на себя внимание, погибло бы больше наших. А потому приходят семьи тех, кто погиб,  - и тех, кто выжил. Я не могу им это запретить.
        Лейтенант вздохнул:
        - Мы не заберем все. Просто не сумеем.
        - Ничего, никто не обидится.  - Темное лицо кузнеца просияло чем-то вроде улыбки.  - Мы странники, которые понимают, что чрезмерность может стать проблемой, но важнее - подарок, а не то, что одаренный с ним сделает. А еще мы - практичные люди. Вещи, которые вы не возьмете, попадут в общую казну. Вам и вправду ничего не нужно?
        - Несколько моих людей заинтересовались вашими ножами.  - Кеннет указал на рукоять кавайо, выступающую из-за спины сына Анд’эверса.  - Наверняка они обрадуются настоящему оружию, а не этим игрушкам в золоченых ножнах.
        - Я скажу об этом. Когда вы намереваетесь выдвигаться?
        - После полудня. Как только приготовим всех в дорогу.
        Прошла минута, прежде чем Фургонщик понял:
        - Они должны быть похоронены в горах?
        - Конечно. Худо чувствовали бы себя в таком плоском месте.  - Кеннет махнул рукою на восток.  - И глазу не за что зацепиться.
        Они улыбнулись с пониманием. Наконец Анд’эверс выразительно взглянул на стоящего шагах в десяти Крысу.
        - Утверждает, что зовется Семнер-лоа-Вайес. Говорит, что он - чародей на службе Крыс. Пришел к нам около часа назад и сразу потребовал контакта с вами. Я приказал ему ждать.
        - Почему?
        - Он выскочил из портала точно над одним из ручьев и искупался: чары, которые охраняют лагерь, так вот действуют. И ему еще повезло, что не выбросило его над пропастью и что он не свернул себе шею. Я должен был удостовериться, что он говорит правду. Да и вы казались занятыми.
        - Понимаю. Я с ним поговорю.
        Анд’эверс кивнул и вместе с сыном двинулся в сторону рампы, наверху которой показались первые колесницы. Едва кузнец отошел на несколько шагов, Крыса добрался до Кеннета и застучал зубами:
        - Пр-р-р-роклятущий сын горной ослицы и пар-р-р-ршивого козла. Сказал, что если я обращусь к в-в-в-вам, прежде чем он з-з-з-закончит говорить, то, согласно какому-то там варварскому обычаю, он положит м-м-меня на землю и п-п-проедет по моей голове гр-р-р-руженым фургоном.
        Офицер смерил его взглядом: мокрая одежда, светлые волосы облепили голову, синие губы, лязг зубов. В эту пору года вода в горных ручьях исключительно холодна.
        - Лейтенант Кеннет-лив-Даравит.  - У него не было охоты слушать жалобы шпиона.  - У тебя для нас приказы?
        Посланник скривился, вытер мокрым рукавом мокрый лоб, затрясся, а Кеннет почувствовал, как его покидает злость. Этот молодой Крыса выглядел ровно на свой возраст, и в общем-то не его вина была в том, что он - Крыса. Если чародей сделался гонцом внутренней разведки, это значит всего лишь, что его аспект был слаб для другого. Порой судьба бывает зла, если речь идет о подборе талантов.
        - Точно. С-с-сейчас-с…
        - Верно. Сейчас. Андан! Подбрось дров в тот костер. И дай какое-нибудь одеяло. А ты - со мной. Стягивай мокрые вещи, согрейся, а то еще минутка - и от холода позабудешь не только наши приказы, но и собственное имя. Быстрее.
        Крыса разделся догола, завернулся в одеяло и принял кубок с горячим вином. Все время молчал, и не было это добрым знаком.
        Кеннет присел по другую сторону огня.
        - Сядь. Сейчас ты согреешься. И прости Анд’эверса. У него куча разных проблем.
        - Я видел.  - Без зубовного стука голос Крысы звучал лучше.  - У вас тоже?
        - У нас тоже.
        - А…  - Крыса запнулся, глянул на прохаживающихся вокруг вооруженных людей.  - А кочевники схватили кого-то из наших?
        Кеннет ожидал этого вопроса.
        - Нет.
        - Наверняка?
        - Я посчитал всех,  - процедил он самым равнодушным тоном, каким только сумел. Крыса опустил глаза.
        - Хорошо,  - произнес.  - Я Семнер-лоа-Вайес. Посланник Крысиной Норы.
        - И у тебя есть документы, подтверждающие твои слова?
        - Они в…
        Крыса бросил взгляд на свои вещи, лежавшие поодаль, и минутку казался искренне удивленным.
        - Верно.  - Кеннет вежливо улыбнулся.  - Я забрал у тебя одежду, документы и - наверняка - оружие: так, на всякий случай. Всякий может надеть серое и назваться Крысой. Так где эти документы?
        Семнер-лоа-Вайес указал взглядом на небольшую сумку. Кеннет открыл ее и вынул залакированный тубус.
        Внутри находилось два письма. Одно - с печатями Норы, подтверждающее, что сидящий перед ним страдалец - это и вправду Семнер-лоа-Вайес, чародей и посланник внутренней разведки, а второе - запечатанное Кавером Монелем. Черный начертал всего три слова.
        «Слушайтесь его. Удачи».
        Так, как они и договорились,  - три слова.
        - Ты не скажешь, что эти документы можно подделать?
        - Нет. Они настоящие. Так какие у тебя приказы?
        Шпион поглядел на него с подозрением, но никак не прокомментировал.
        - Вы, говорят, недавно встречались с Кайлеан-анн-Алеван и Дагеной Оанитер.
        Кеннет порылся в памяти.
        - Башня,  - подсказал Семнер.  - Люди, которых вы там схватили…
        Девушка, сидящая на искалеченном несчастном и держащая его глаз в руке. Память подсунула образ худощавой блондинки с яростно зеленым взглядом и выражением на лице, говорящим, что лучше бы ее не трогать. И второй девушки, высокой, черноволосой и ужасно похожей на верданно.
        - Помню. И что с ними?
        - Позавчера ночью они вывели из замка графа Цивраса-дер-Малега графиню Лайву-сон-Барен, невесту сына графа. В самом замке произошло что-то странное, пролилось немало крови. Обе девушки и их жертва направляются на северо-восток, и мы не знаем зачем. За ними идут две роты Ублюдков, но до того, как погоня вышла, прошло несколько часов, было немалое замешательство, а потому они могли удалиться на несколько десятков миль.
        Крыса говорил негромко, быстро, бросая по сторонам короткие взгляды. Похоже, он слишком вжился в роль.
        - К счастью, между возвышенностью и ними находитесь вы. Вы должны их схватить. И еще вам нужно знать,  - взгляды по сторонам сделались быстрее, а шепот - куда театральней,  - что эта анн-Алеван каким-то образом связана с Фургонщиками. Она их приемная дочь или кузина, неважно. Верданно не могут узнать, какие вы получили приказы, поскольку мы не можем им доверять в этом деле. Кроме того, зачем бы девушкам двигаться на возвышенность? Это подозрительно…
        Кеннет всматривался в него с нарастающим вниманием. Все тело гонца, от сгорбленных плечей до драматического шепота, кричало: «Я как раз передаю великие тайны! Прислушайтесь!»
        - Ты долго служишь в Норе?
        - Второй год.
        - И еще не научился, что тайны надо передавать как можно проще? Тебе удалось обратить внимание всей моей роты.
        И правда, большинство солдат занималось своими делами, смыкая круг вокруг командира.
        - Еще минута - и они начнут лезть в костер. Ладно, не красней и не охай. Мы скоро выдвинемся.
        - Приказ звучит - тотчас,  - сказал шпион.
        Кеннет саркастично ухмыльнулся:
        - Приказ звучит: «нужно их поймать». И мы поймаем, если это будет возможно. Если они направляются на северо-восток, то им придется перейти через перевал Амох, а затем через Черный Виерх. Другой дороги для конных нет.
        - Откуда…
        - Несколько десятков миль за несколько часов мог пройти только конный. Ну,  - Кеннет поднялся,  - допивай вино, разогрейся, подожди, пока твои вещи высохнут. Мы выходим. Вскоре.
        И отошел к своим людям, не оглядываясь на Крысу.



        Часть IІ
        Вкус крови




        Глава 1

        Конь фыркнул и погрузил морду в ручей. Кайлеан натянула вожжи. Скакун был слишком разгорячен, а вода - ледяная, все могло закончиться плохо.
        - Еще минутку,  - пробормотала она успокаивающе.  - Разобьем лагерь, ты остынешь, я тебя вычищу и только тогда дам напиться. Слово. Слово, ты, упрямая скотина!
        Она дернула повод еще раз, сильнее, и вывела коня на берег. Ручеек звенел дном небольшой долинки, сразу за ней начинался лес - гуще, чем тот, по которому они продирались раньше. Если так пойдет дальше, придется ей путешествовать пехом.
        Пока что кое-как удавалось удерживать направление. Лайва, казалось, знала в окрестностях каждый проход и порой указывала им путь, какой сами они наверняка бы не выбрали: какие-то яры, ущелья, русла ручья, протоптанную зверьми тропинку, что выводили их на очередной отрезок твердой дороги. Только чем больше они удалялись от замка, тем более хаотическим становилось их путешествие. Последний час они держали на север вместо северо-востока, однажды даже свернули в сторону, откуда приехали. Это не обещало ничего хорошего.
        Кайлеан обернулась в седле и взглянула на аристократку, что сидела с опущенной головою.
        - Куда теперь?
        Бледная рука приподнялась, указывая на север. Опять на север.
        - Еще с полмили - и нам придется остановиться. Не станем рисковать ночной дорогой по этому лесу.
        - Тропинка,  - хриплый шепот был едва различим.  - Налево.
        Кайлеан поехала в указанном направлении. И правда - в десятке-другом шагов деревья словно редели, а между пожелтевшими прошлогодними папоротниками вилась узкая тропинка.
        - Как далеко она нас уведет? Коням нужен отдых.
        - Милю. Потом - курень смолокуров.
        Они углубились в лес. Сперва Кайлеан, за ней Лайва, колонну замыкала Дагена.
        «Странная же мы троица,  - подумала Кайлеан.  - Три разные лошади, три разных народа, три разные женщины. Слабо вооруженные, без припасов и вещей, едущие лесом почти в сумерках. Прекрасно. Знай Ласкольник, как все закончится,  - уж он бы нам по задницам понапинал».
        Однако из замка они забрали самое ценное: собственную голову на плечах; все остальное: животные и вещи - было делом второстепенным и во многом случайным. Потому теперь она ехала на маленьком горном коньке, длиннохвостом и длинногривом, сидя в седле, предназначенном для более крупного животного. Хотя подпругу она затянула на последнюю дырку, оставалось неприятное впечатление, что она вот-вот опрокинется и повиснет головой вниз. Их проводница получила широкоспинного, тяжелого тяглового коня, который всю жизнь провел впряженным в повозки и которому, должно быть, врожденный флегматизм позволял не нервничать и не сбрасывать всадника. Дамское седло, наложенное ему на спину, похоже, доставляло ему немалое неудобство. Лучше всего было Даг. Подаренный ей Аэрихом скакун благородных кровей выглядел чудесно, а стилизованная под военную сбруя придавала ему гордый и боевитый вид.
        По крайней мере пока что.
        Кайлеан полагала, что из трех их коней он падет первым, созданный для скачек, атак на врага, проходов в парадах с заплетенной в косицы и перевязанной бархатом гривой. Путешествие по горным уступам сломает его быстрее, чем рабочую лошадку или ее коника, который, в конце концов, здесь и родился.
        Она склонилась в седле.
        - Внимание, ветка.
        Им и так повезло, что вырвали из конюшни хотя бы этих животных. Среди хаоса, резни и крови.
        По оценке Кайлеан, после длившегося половину ночи и весь день путешествия они удалились от замка на добрых сорок миль, может и больше. Оставили за собой смерть и безумие, трупы на стенах и на подворье, странную Силу, что ярилась в коридорах, тени, прыгающие по стенам. И Саинху Гемель, которая противопоставила нападавшим свои умения и прикрыла их бегство, крича:
        - Заберите госпожу! Заберите ее в савхорен.
        Когда бы на них тогда не напали, все могло бы пойти иначе. Может, атаковавшие направились к единственному окну, а может, привлекла их Сила, скопившаяся в комнатке,  - не важно. Важно, что стекло внезапно разбилось вдребезги, влетев внутрь вместе с частью рамы, а в следующий миг ветер задул свечи - и они уже не были одни.
        Через дыру в окне ворвались двое: боги ведают, каким чудом они взобрались по стене, но сразу же бросились на служанку. Если бы не Бердеф, с которым она была соединена, Кайлеан наверняка увидала бы лишь размытые тени, поскольку нападавшие преодолели расстояние от окна до Саинхи быстрее, чем, казалось, такое возможно. Только позже, вспоминая то, что случилось, она поняла, что те вовсе не двигались с некоей недоступной смертным скоростью, а тянули за собой туманные полосы, словно тела их исходили паром, оставляя в воздухе тенистые отпечатки. Сила Саинхи прыгнула им навстречу, оплелась вокруг, загустела. Это замедлило их настолько, чтобы можно было различить подробности: серые одежды, серые капюшоны, длинные узкие клинки в руках. Ударили они по защите служанки в тот миг, когда Кайлеан и Дагена включились в игру.
        Проклятие, до сих пор, когда она об этом думала, все пыталась найти какое-то разумное объяснение - но истиной было то, что руководствовались они инстинктом. В атакующих крылось нечто нечеловеческое, некая черта, некая неправильность в движениях, в положениях тел - что-то, что аж вопило: «Опасность!» В крике, который они услыхали перед самым нападением, таилась смерть.
        Нападавшие проломили защиту Саинхи, а полосы светлых чар прогрызались сквозь ее темные ленты, словно раскаленные уголья сквозь ледяную глыбу. Серые клинки от ее горла отделяло уже лишь несколько футов.
        Кайлеан потянулась к силе и быстроте Бердефа, а он уступил ей без сопротивления. Она соскочила со столика, ухватилась за его крышку, крутанулась на пятке и метнула мебель в ближайшего нападавшего. В столике было фунтов пятьдесят, и он ударил в спину нападавшего с такой силой, что тот сделал пару шагов вперед и упал на колени, а окружавшие его светлые полосы приугасли, сразу поглощенные темнотой.
        Он зашипел - Кайлеан до сих пор чувствовала мурашки по коже, вспоминая этот звук,  - и попытался встать. И тогда второго нападавшего осыпала горстка зерен четок.
        Дагена порвала ремешок одной из своих подвесок, собрала камешки и ракушки в ладонь и метнула их перед собою. Убийца затанцевал, словно его внезапно атаковал рой шершней. Вместо того чтобы пасть на землю, зерна приклеились к нему, вгрызлись в одежду и тело, вонь горящего мяса наполнила комнату. Мужчина дернулся, пытаясь сорвать их с себя, крутанулся вокруг оси, и тогда Дагена подскочила и дважды ударила его по голове зеркальцем в серебряной оправе.
        Бесара была права - в туалете дамы есть множество подходящих для защиты предметов.
        Второй из нападавших зашипел снова, а потом захрипел, закашлялся, по мере того как собственный нож втыкался ему в глотку. Он выгибался назад, пытаясь отодвинуться от клинка, который не мог выпустить. Кайлеан взглянула внимательней: темные полосы проникли в его тело и наполнили его почти целиком. Она отвела взгляд.
        Дагена подняла один из ножей второго из убийц, пришпилила того к полу, вырвала клинок из тела и спокойно вытерла об одежды убитого. И этот простой жест освободил ее ото всей «княжности», она вновь сделалась Дагеной Оанитер из племени Геарисов, подругой из чаардана. Притворство закончилось.
        Они обменялись дикими ухмылками. Такую игру они знали куда лучше.
        Даг бросила ей оружие и двинулась к своим сумкам. Пока вытряхивала их содержимое на пол, Кайлеан осматривала нож. Тот выглядел как полумеч или очень короткий корд, клинок длиной в пятнадцать дюймов - с небольшой гардой, необычного серого цвета, хотя тяжесть давала понять, что это обычная крепкая сталь. Пока что должно было хватить.
        Хрип второго убийцы смолк, тело с ножом, почти по рукоять воткнутым в горло, бессильно ударилось о пол.
        Кайлеан взглянула на Саинхе: у женщины было каменное лицо, глаза спокойны, руки недвижимы. Совершенно как если бы произошедшее ее не касалось. Даг появилась сбоку, обвешанная оберегами, ракушками, костьми и перьями. Выглядело так, что она собрала в путешествие чуть больше чем всего лишь «пару мелочей».
        Где-то в замке кто-то вопил голосом, полным безумного ужаса.
        - Что дальше?
        - Ступайте за мной, если хотите жить,  - сказала служанка.

* * *

        Тропинка вывела на небольшую полянку, посредине которой стояла странная конструкция, что-то среднее между низким домиком и куренем-переростком. Кайлеан остановилась, глубоко вздохнув. Сделала это столь естественно, словно нюх был ее оружием чуть ли не с рождения. Мех, сырая земля, гнилое дерево, слабый запах лиса. Никаких людей давным-давно.
        Подала знак - и Дагена выехала из кустов, ведя за уздечку коня Лайвы. Пора отдыхать.
        Сперва они внимательно осмотрели курень. Два матраса, пол, выложенный плоскими камнями, угасший очаг. И - Кайлеан почти пискнула от радости - запас сухих дров. На открытом пространстве они не рискнули бы развести огонь, но внутри строения, из дров, вылеживавшихся как минимум с прошлой осени,  - это совсем другое дело.
        Начали обихаживать коней. Вдвоем, поскольку Лайва после бегства из замка вела себя так, словно ее долго и крепко лупили по голове. Смотрела перед собою неподвижным взглядом, а с лица будто пропали все признаки жизни. На задаваемые вопросы отвечала - если вообще отвечала - лишь шепотом, а о том, кто такие нападавшие, откуда они взялись и чего хотели, не промолвила и слова.
        Но вела их путями, которые они сами не сумели бы отыскать.
        Корма для коней было мало - едва-едва полмешка, который они прихватили, выезжая из конюшни, и совсем ничего для себя. Несколько дней люди выдержат, и жуя один ранний весенний щавель, но потом, особенно в горах, голод примется вытягивать из них силы с молниеносной скоростью. Но с пустыми животами кони не проедут слишком далеко, и, если не будет оказии добыть для них немного овса, придется животинок расседлать и отпустить, надеясь, что они попадут в хорошие руки. Особенно это касалось благородного скакуна Дагены и тяжелого коня Лайвы, потому что горный пони Кайлеан уже набивал желудок молодой травкой. Она вспомнила шуточку насчет того, что эти коньки - родственники козам: жрут все, всюду забираются и только что молока не дают. Существовал шанс, что удастся сэкономить на нем корм. Когда они закончили заниматься лошадьми, Кайлеан указала Дагене на дворянку:
        - Введи ее внутрь, разведи огонь. Я попытаюсь расставить несколько силков.
        Опыт, полученный во времена голодного и холодного детства, мог пригодиться. Она обошла окрестности, высматривая следы, заячьи тропки, в надвигающихся сумерках это было нелегко, потому пришлось руководствоваться нюхом. За полчаса она поставила с полдесятка ловушек. Если повезет, утром у них будет завтрак.
        В курене горел огонь, Дагена сидела на одной из лежанок, Лайва же с закрытыми глазами замерла на второй.
        - Спит?
        - Не думаю.  - Даг тряхнула головою так энергично, что костяные амулеты глухо застучали.  - Она погружается в собственный разум, но люди в ее состоянии редко засыпают. Не знаю, сумеет ли она завтра удержаться в седле.
        Кайлеан уже собиралась обронить: «Ну так привяжем ее»,  - но в последний момент прикусила язык. Привяжут - и что? Только Лайва знала дорогу в то место, которое они искали.
        - У тебя нет ничего, что поставило бы ее на ноги?
        - Нет. Дома я бы нашла нужные травы, попросила бы о помощи племенных духов. Здешних растений я не знаю, а местные духи…
        - Ну?
        Дагена послала ей уставшую улыбку.
        - Эх, милая, это ведь не так действует, не то, что я осматриваюсь и кричу, размахивая рукою: «Ступайте-ка ко мне, ступайте». Порой нужно много дней, чтобы какой-нибудь, даже самый малый дух захотел тебе служить. А в местных я чувствую лишь раздражение и гнев.
        - Гнев?  - Кайлеан заметила, что Даг исследует ее лицо, прохаживаясь снизу вверх. Наконец заглянула и в глаза.  - Чего ты так таращишься?
        Гнев. Это было хорошее слово для чувств, которые направляли Кайлеан. Гнев на то, что все пошло не так, что им пришлось продираться сквозь эти горы, что грозил им голод, а одеты они лишь в то, что было на них в момент нападения на замок. Ночная рубаха и легкое платье - этого маловато для здешней весны. И еще Дагена, что таращилась на нее со странным блеском в глазах.
        Склонилась над ней, ощерилась.
        - Чего ты хочешь, спрашиваю?  - прорычала Кайлеан.
        - Бабка меня учила,  - опустила взгляд темноволосая девушка,  - никогда не смотреть в глаза незнакомому псу, поскольку те полагают, что это вызов. Как долго ты соединена с Бердефом?
        Гнев рос, словно вызревающий чирей.
        - Что тебе до этого?
        - Я наблюдаю за тобой с полудня. Кайлеан, если две души соединены в одном теле, они начинают перепутываться, потому шаманы и ведьмы моего племени редко когда - и на короткое время - приглашают духов внутрь. Их безопасней держать в приготовленных сосудах.  - Она медленно поднялу руку и загрохотала браслетом из ракушек.  - Ты делаешь это иначе, твой пес движется свободно в мире духов, используя тебя словно… столп, очаг, точку для ориентации в мире живых. Ты понимаешь?
        Кайлеан склонила голову и улыбнулась. Собственно, если хорошенько подумать, она понимала не все, но слова, тон, ритм были успокаивающими. Гнев начал опадать.
        - Но, когда вы соединяетесь, когда ты довольно долгое время используешь его силу и скорость, ваши души переплетаются. Это словно ты влила в один кубок две жидкости, чтобы те создали разные слои. Но через несколько дней они все равно смешаются. Понимаешь?
        Понимать было непросто, зато ей захотелось пить.
        - Мне пить хочется.
        - Скоро. Сколько вы уже соединены?
        Ей пришлось подумать.
        - Со времени сражения в замке. Нет, даже раньше, с того времени, как я вышла за книгой.
        - То есть почти целую ночь и целый день. Когда-нибудь ты призывала его на столько времени?
        - Нет. Но сейчас… нужно.
        - Кайлеан. Я наблюдаю за тобой полдня. Ты постоянно принюхиваешься, поворачиваешься на каждый шорох, да так быстро, что я побаиваюсь, как бы ты не свернула шею, рычишь, скалишься, морщишь нос. Через несколько дней станешь пытаться вылизывать себе задницу. Отпусти его. Сейчас же.
        Она вздохнула. Может, ей себе еще и руку отгрызть, а? Она обнажила зубы и зарычала. А потом, когда до нее дошло, что она пытается сделать, потянулась вглубь и призвала дух пса.
        И в этот момент мир принялся кружиться так, что Кайлеан пришлось сесть на пол. Она ощутила диссонанс, когда захлестнули ее два противоположных чувства: желание издать гневный рык, но одновременно - укрыть лицо в ладонях и расплакаться. Скулеж, который в результате вырвался из ее рта, был достаточно звериным, чтобы она не могла и дальше не обращать внимания на слова Дагены.
        Бердеф? Он появился настолько же сконфуженный, как и она. И настолько же растерянный и пребывающий в замешательстве. Если она получила его рефлексы, силу, быстроту и инстинкты, то что дала ему взамен? Стали ли для собаки человеческие воспоминания и эмоции неописуемым хаосом непонятных страхов и странных радостей? Во время боя все было несложным, бой - понятен даже для простейших из созданий, но потом? Души их переплетались с удивительной легкостью.
        - Это потому, что вы столько лет - друзья.  - Дагена присела и обняла ее ласково.  - Каждый новый раз вы соединяетесь легче и быстрее. Но сейчас ты должна с ним разделиться.
        Это напоминало отрывание присохшей повязки. Или попытку поднять саму себя за волосы. Ужасно больно, но - медленно, по кусочку - как-то да пошло. И внезапно она снова стала собой, запахи перестали набрасываться на нее со всех сторон, лес зашумел звуками, которые слились в один, цвета обрели глубину, но контуры утратили резкость.
        Она вздохнула глубоко и внезапно не пойми от чего расплакалась.
        - Это сейчас пройдет.  - Объятия Дагены сделались сильнее.  - Бабка говорила мне, что разделение двух душ, даже едва соединенных, напоминает вырывание себе сердца.
        Что-то холодное прикоснулось к ее лицу. Бердеф был здесь, не ушел и теперь толкал ее носом и пытался слизывать слезы. Она осторожно обняла его, прижалась.
        - Сила дотронуться до духа.  - В шепоте подруги появилось удивление.  - Ты даже не представляешь, насколько это редкий дар. Моя мать и бабка руку дали бы на отсечение, чтобы сделаться свидетелями чего-то подобного.
        Бердеф потихоньку выскользнул из ее объятий и исчез. Она его понимала - ей тоже требовалось время, чтобы зализать собственные раны.
        Дагена помогла ей подняться и почти силой усадила на постель.
        - Спасибо.  - Мысли продолжали хаотически кружить, слова не совсем еще совпадали с понятиями, но эти, простейшие, она находила без труда.
        - Не за что. На будущее же запомни: не следует соединяться с ним на срок больший, чем половина дня.
        - Знаю… Теперь знаю… Когда ты стала подозревать?
        - Когда, глядя на моего коня, ты начала истекать слюною.
        - Это нисколько не причина, я и теперь истекаю слюною, стоит мне подумать о твоем коне.
        - А отчего не об этом тяжеловозе?
        - У него копыта больше, его было бы труднее загрызть.
        Они улыбнулись. Шутка была дурацкой, но пока развлекает их одно и то же - все в порядке.
        Дагена первой сделалась серьезной:
        - Нам следует принять решение насчет дальнейших действий, Кайлеан. Должны ли мы сопроводить ее, куда она желает, или нужно повернуть и передать ее в руки Крыс.
        - Мы поклялись.
        Поклялись. Пробиваясь сквозь замок, сквозь хаос и темноту, ведомые служанкой Лайвы, они не знали, что это приведет их сюда, к пустому куреню, и почти наверняка к обвинению в измене, что повиснет над их головами.
        То, что происходило в замке, непросто было назвать штурмом: они не видели толп врагов, врывающихся сквозь выломанные врата,  - только крики и стоны, какой-то вой, доносящийся из кордегардии, вонь жженой шерсти, сияние сотен солнц, что внезапно взорвалось в одном из окон. В первом же коридоре они вооружились: Кайлеан саблей, а Дагена коротким копьем, хотя оказию использовать оружие они получили только на ступенях, что вели на второй этаж. Две тени внезапно вырвались из ниш в стенах и напали, рассчитывая на полумрак и растерянность. Но того, кто вырос в пограничье Великих степей, было непросто застать врасплох.
        Сабля, которую Кайлеан сняла со стены, может, и не была самой острой, однако кончик ее оказался заточен. Девушка парировала удар широкого ножа и контратаковала так быстро, что два звука слились в один. Противник ее повис на клинке, она позволила ему соскользнуть с него - и пинком отправила врага наземь. Второй убийца присоединился к нему мигом позже. С раздраженной Даг лучше было не задираться.
        Казалось, что ведущая их женщина вообще не заметила схватки. Шла вперед, бормоча себе под нос:
        - Эвелунрех и вех’заав, проклятые памятью Эйнрэе бездушные твари. Слишком долго, слишком… нужно было убегать… Каналоо, чтоб ты сдох сразу, как покинул лоно… нет у меня другой дороги… нужно искать спасения в савхорен. Они боятся… они все еще боятся… Но где хел’заав… где голова…
        Они добрались до спален графской семьи и сразу направились в комнаты Лайвы. Когда Саинха открыла двери, молодая дворянка сидела на постели с бездумными глазами.
        Потом был проход сквозь замок с аристократкой, которая шла безвольно, словно одурманенная. Дважды они натыкались на трупы, в обоих случаях в одеждах слуг, продырявленные столькими ударами, что непросто было поверить, что человеческое тело сумеет столько выдержать. А замок давал понять, что убийства еще не прекратились: крики, стоны, дикие вопли доносились с разных этажей, а внезапные вспышки света, странные запахи, ветер, что дул не пойми откуда, дрожь пола свидетельствовали, что кто-то играет Силой. Наверное, они не сумели бы добраться до конюшен, не натолкнувшись на нападавших, когда бы служанка Лайвы не свернула в боковой коридор и не отворила укрытую в стене дверь.
        - Тайный переход?  - Дагена заглянула внутрь и принюхалась.
        Служанка пожала плечами:
        - Не такой уж и тайный, молодые господа часто им пользуются, им можно добраться прямиком до конюшен.
        Говорила правду. Туннель между стенами заканчивался за деревянной перегородкой в одном из пустых боксов. Смазанные петли свидетельствовали о том, что использовали его часто.
        Только вот гости их наведались и в конюшню. Кайлеан знала об этом уже на середине лестницы, поскольку в воздухе все сильнее чувствовался аромат смерти. Не только запах крови, но именно смерти, вони распоротых животов, лимфы, а прежде всего страха. Именно так она чувствовала: страх, этот особый род пота, выступающий на коже, когда живое существо оказывается нос к носу с перехватывающей дыхание опасностью, перед которой нет спасения. У смерти - собственный запах.
        Попав в конюшню, поняла Кайлеан и то, что у смерти есть и собственные формы: распоротые брюхи, раскиданные по земле внутренности, куски кожи, срезанные с боков и свисающие, словно пародия на крылья. И что конский труп может стоять на ногах, подвязанный ремнями, переброшенными от хребта к потолку. И поняла, какое это производит впечатление, если труп тот окажется хорошо освещенным несколькими масляными лампами.
        Дагена резко отвернулась, и ее стошнило. Кайлеан словно ничего не ощущала. Бердеф ее прикрыл, оттолкнул ужас этого зрелища, потому, когда она заговорила, голос ее был почти нормальным:
        - Почему? Почему так?
        - Почему Эвелунрех так развлекаются? Потому что ищут свои сердца. Потому что никто им не помешает. Потому что могут.
        - Это они убивают людей в горах?
        - Да.
        Она осмотрелась. Животное в соседнем боксе оказалось разодрано в клочья, двумя перегородками дальше кто-то повесил коня, перебросив веревку через стропила и подтянув ее настолько, чтобы передние ноги скакуна чуть-чуть не достигали земли. Лампу поставили так, чтобы свет падал на вываленный язык и отсверкивающие вываленные белки. В следующем загоне конь был жив, вот только кто-то так тесно обвязал ему морду, чтобы животное не могло издать ни звука, после чего - ослепил. Дагена выпрямилась и повела вокруг безумным взглядом. Пламя ламп задрожало, хотя его охраняли стеклянные колпаки. Кайлеан взглянула внимательней: вокруг амулетов и талисманов, камешков, ракушек и перьев начали собираться тени.
        - Даг, сестра… нет. Не сейчас. Сделай то, что должна, но сохраняй силы для встречи с ними.
        Это подействовало. Словно обещание, что кое-кому будет перерезана глотка.
        Она указала на боксы по противоположной стороне. Там животные стояли не тронутые, выглядело так, что никто даже не пытался к ним приблизиться.
        - А эти? Почему они оставили их живыми?
        - Потому что. Потому что могут.
        Ослепленный конь внезапно издал сдавленное фырканье и встал на колени, а потом завалился набок. Дагена старательно вытерла нож о шерсть животного, а тени вокруг некоторых из ее украшений налились глубокой чернотой.
        Кайлеан глянула на Лайву. Ужас того, что творилось вокруг, казалось, нисколько до нее не доходил.
        - Умирают последние из ее братьев и сестер.  - В голосе Саинхи впервые появилась хоть какая-то эмоция. Глубокая, полная сочувствия печаль.  - Вскоре она останется одна. Госпожа в Скрытом Замке не простит предательства ни одной из своих дочерей. Даже ее.
        - А почему должна была бы простить?
        Он вынырнул из темноты, в которой тонул другой конец конюшни. Среднего роста, в серой одежде, с отброшенным на спину капюшоном. Обычное лицо, светлая радужка, еще более светлые волосы.
        - Ты,  - он указал на служанку,  - умрешь. Она,  - старательно ухоженная ладонь устремилась к Дагене,  - тоже. А наша пропавшая дочь и она пойдут со мною. Мать еще порадуется ее глазам.
        Кайлеан поняла, что речь идет о ней. Что, проклятие, все они имеют к ее глазам?
        - Умру, да? Так просто, словно речь идет о сломанной ветке?
        Дагена закончила вытирать серый клинок и вышла из бокса. При виде ее усмешки Кайлеан чуть отступила. «Заметил ли он это?  - промелькнуло у нее в голове.  - Эту подернутую пурпуром тьму, которая обвивает черноволосую девушку».
        Похоже, он не видел. Какими бы ни были его умения, они не позволяли ему заметить Силу, которую давали духи. Разъяренные духи.
        Он лишь кивнул и прыгнул к ней, выхватывая в воздухе ножи, а ленты черной серости окружили его со всех сторон. И он был действительно быстр - куда быстрее остальных. Но Даг попросту вытянула руку, а Сила, сойдя с нее, ударила мужчину в живот волной черноты и багрянца так, что тот согнулся, будто в полете напоролся на торчащий кол.
        Окружавшие его темные ленты устремились вперед, но были пожраны чернотою. Он упал, а Дагена сделала несколько шагов и изо всех сил пнула его в лицо. Голова его отскочила назад так, что, казалось, затылок приложился к спине. Девушка одной рукой ухватила его за одежду на груди и подняла, словно он был малым ребенком. Ударила второй раз. Он крикнул коротко, когда острие серого ножа выросло у него из спины, и снова - когда окровавленное острие еще раз вошло в тело, и опять - когда фонтан крови вырвался в другом месте. Потом он уже не кричал.
        Даг приблизила лицо к лицу трупа.
        - Матери придется немного подождать,  - прошипела она, и вместе с ней зашипели окружавшие ее ленты черноты.
        Нож еще раз погрузился в тело.
        - Даг?  - Кайлеан старалась говорить спокойно.
        - Ну?
        - Полагаю, ты его уже убила.
        - Я знаю.
        Труп рухнул на землю.
        - И что теперь?
        Саинха поглядывала на девушку с лишенным выражения лицом. Кайлеан только теперь заметила, что тьма стекала с ладони женщины и окружала ее кольцом на несколько футов. Совершенно как если бы она стояла посреди наполненного дымом садка. Глаза служанки проследили за ее взглядом.
        - Ты это видишь.  - Это не было вопросом.  - Видишь соэ’гуон.
        - Эту тень? Силу, которая убила стражников в башне?
        Старшая женщина прикрыла глаза:
        - Мой грех… моя вина… и проклятие. Этого не должно было случиться, но они оказались слишком сильны, а… я боялась… они приближались, вел их… соэ’гуон не должен служить для битвы.
        - К нам ты пришла готовая к битве.
        - Да. Но боялась я еще сильнее. Все умирают… все, кто перешел, братья и сестры, а вы ищете… я сперва вам не доверяла…  - Она впервые за все время улыбнулась.  - И я была права.
        Тени вокруг нее исчезли, втянулись в ладони.
        - У меня есть предложение.
        - Какое?
        - Вы не выйдете отсюда живыми, их слишком много…
        Ее прервал удар в двери конюшни. Доски ворот заскрипели.
        - …и они уже знают, что вы здесь.  - Она выпрямилась.  - Я их задержу, а вы отвезете госпожу Лайву туда, куда она пожелает. Она укажет вам дорогу.
        - А если мы предпочтем остаться и сражаться?
        - Тогда мы все умрем.
        Ворота снова дрогнули, а потом выгнулись вовне, словно рука великана потянула их на себя.
        - Договорились?
        Они переглянулись. Бой был чем-то куда более понятным.
        - Если сейчас мы дадим себя убить,  - Кайлеан не спускала взгляда с Дагены, окружавшая ту чернота сделалась словно бы не такой глубокой,  - то окажется, что я зря провела столько времени в мерзких одеяниях.
        Черноволосая кивнула и без лишних слов прошла к подаренному ей Аэрихом коню.
        - Договорились?  - Служанка Лайвы не намеревалась отпускать их без клятвы.
        - Куда мы должны ее отвезти?
        - В место, где она будет в безопасности, в савхорен. Она знает дорогу. Это в четырех днях пути отсюда.
        - А потом?
        - Расстанетесь.
        Ворота снова затрещали от удара такой силы, что один из верхних засовов выгнулся внутрь.
        - Четыре дня.  - Кайлеан седлала горную лошадку.  - Если она не найдет того места за четыре дня, мы возвращаемся и отдаем ее Крысам. Уговор?
        Саинха впилась взглядом в ее лицо.
        - Уговор,  - подтвердила она через миг.  - Когда ворота падут - езжайте.
        Так оно и случилось, они выскочили из конюшни, окруженные темным вихрем, который подхватывал и расшвыривал в стороны размытые фигуры, они промчались сквозь отворенные ворота и направились в горы. И хотя это походило на чудо, никто их не преследовал. И наконец после половины ночи и целого дня езды они попали сюда, в этот позабытый всеми курень, без еды, воды, с несколькими горстями овса для лошадей. И с раздражающим чувством, что едут они без цели, потому что хотя и казалось, будто Лайва направляет их в известное ей место, но б?льшую часть времени она вела себя как безвольная кукла, которой уже все равно.
        И теперь именно Дагена решилась поднять тему, каковой они избегали всю дорогу:
        - Что мы станем делать, Кайлеан? Повезем ее дальше?
        - Мы поклялись.
        - Мы пообещали, а это несколько другое. И сперва мы поклялись Ласкольнику, а я не думаю, что кха-дар похвалил бы нас за то, что мы делаем. Она,  - Даг указала на лежащую дворянку,  - ключ к тому, что происходит в горах. Кто-то три месяца убивает здесь людей, только бы до нее добраться. Крысы должны с ней поговорить.
        - Поговорить? Пригласят на пирог и болтовню?
        - Я не настолько глупа.
        - Знаю, Даг, знаю. Я - тоже. Но мы бы погибли в той конюшне, когда бы не ее служанка.
        - Она осталась не ради нас.
        - Но осталась. Я обещала ей четыре дня. Потом мы вернемся.
        - К этому времени нас станет преследовать вся Горная Стража.
        - Сотни мужчин, гонящиеся за нами по всем окрестностям? Отчего бы и нет?
        Еще одна шутка не разрядила атмосферы, но подруга ее поняла, что дальнейший разговор бессмысленен.
        - Четыре дня?
        - Нынче уже три и половина ночи, Даг. Обещаю.
        - Бесара с нас шкуру спустит, когда мы вернемся. Э-э-эх, широкой задницей Лааль клянусь, как бы я хотела, чтобы остальные наши были здесь.
        - Я тоже.

* * *

        Когда кони шли галопом, было непросто различить отдельные спицы, а когда переходили в карьер, колеса превращались в размытые плоскости. При такой скорости казалось, что воины на колесницах должны ощущать каждую кочку, но Кошкодуру уже довелось проехаться с ними во время тренировок, и он знал, что сделанный из переплетенных кожаных лент эластичный пол поглощает всю тряску. Его интересовала тактика, которую верданно намеревались применить, он помнил их рассказы о двух предыдущих войнах с кочевниками, но самым важным было то, сумели ли они сделать выводы из своих поражений. Улучшили ли маневры, как изменили колесницы, чтобы те смогли противостоять а’кеерам конных лучников и тяжелобронированных Молний.
        Четырнадцать - лишь столько всадников из чаардана Ласкольника сопровождало Фургонщиков в их пути на север, остальных генерал сохранил при себе. При расставании он отвел Кошкодура в сторону и сказал: «Следи за ними, Сарден. Ты, Дагена, Лея, Йанне и Кайлеан едете, потому что у вас есть таланты, которые могут вам пригодиться, но не дай, чтобы с ними что-то случилось. По мере возможностей держитесь вместе».
        По мере возможностей, чтоб его.
        Даже кха-дар, несмотря на свои стратегические таланты, и представить не мог, как будет выглядеть путешествие Фургонщиков. Почти трехсотмильный марш на север, просачивание горными дорогами к крепости и наконец проход через самые дикие районы Олекад. Кошкодуру разве что удалось устроить, чтобы они вместе с Даг, Леей и Кайлеан ехали во главе первого каравана, остальные по двое, по трое сопровождали следующие четыре. Они должны были проверять дорогу и выполнять роль гонцов, наткнись фургоны на какое-то препятствие. В конце концов, такова была воля Совета Лагерей, который им платил.
        А нынче в поездке на юг его сопровождали Нияр, Ландех, Лея, Верия и Йанне. Остальные - то есть вторая шестерка - еще не перевалили через горы, а Кайлеан и Дагена развлекались не пойми где в каких-то там играх Крыс. Вот она, истинная правда о планах и стратегиях - в любой момент могут перевернуться с ног на голову.
        Они въехали на невысокий холм. Он привстал в стременах и огляделся. Лиферанская возвышенность здесь была чуть ли не более плоской, чем степи, которые он знал, а такие холмы оставались редкостью, но, хотя и не казались они достаточно впечатляющими, вид отсюда открывался на несколько миль вокруг. Плоско, плоско, плоско, некая речка на востоке, стена гор на западе - и все. Трава едва-едва пробивалась из земли, не было никаких зарослей, кустов или чащоб, где удалось бы укрыться. Не будет неожиданностей, всадников, выскакивающих внезапно, чтобы послать несколько стрел и сбежать, или замаскированных ям, в которых кони ломают ноги. Для армии колесниц - это хорошая новость.
        Потому что, и это ему пришлось неохотно признать, верданно справились прекрасно, за один день перебросили через горы пять тысяч колесниц и тринадцать тысяч воинов. И это была не дикая орда, но настоящая армия, разделенная на отряды, с разноцветными бортами и развевающимися на высоких жердях флажками, командовали ею заранее назначенные люди, она слушалась приказов. Когда так вот гнали через равнину, казалось, что ничто не сумеет их остановить.
        Но впечатление это могло быстро оказаться под сомнением. Проклятие, он ведь сам бывший кавалерист и офицер, и, хотя за годы в чаардане уже успел отвыкнуть от военной дисциплины и от необходимости думать тактически в масштабах б?льших, чем тридцать лошадей, теперь, когда они шли на битву, старые привычки пугающе легко возвращались. Будь он на месте Сына Войны и пожелай проредить колесницы Фургонщиков, послал бы против них тысячу, может, две тысячи всадников, одних лишь конных лучников на юрких, быстрых скакунах, беспокоя молниеносными нападениями. Внезапная атака, засыпать противника стрелами и отступить. Это не разобьет армии такого размера, но введет ее в замешательство и задержит. Атака с фланга и бегство, атака и бегство. Не позволить себя окружить, не принимать фронтальной сшибки, держать дистанцию в сто, сто пятьдесят ярдов и лупить, непрерывно лупить стрелами. Стрела, выпущенная с такого расстояния, не убьет коня, особенно если на нем кожаная броня, но может его ранить. А раненое животное будет пугаться, истекать кровью, слабеть.
        Это была тактика хищников - измучить противника, как стая волков измучивает стадо степных буйволов, пока оно не растянется на всю длину и те, что послабее, раненые, не начнут отставать. Потому что через несколько часов такого развлечения и Фургонщики начали бы терять колесницы, пострадавшие кони делались бы медленнее и оставались бы позади. А Аве’аверох Мантор, предводительствующий этой экспедицией, имел бы тогда лишь два выхода - или приспосабливаться в скорости к ослабленным упряжкам, отдавая инициативу в руки кочевникам, или оставить их, как стадо буйволов оставляет тех, что обречены на смерть. Так или иначе, кочевники нашли бы в том выгоду.
        - Йанне?
        Светловолосый парень кивнул и прикрыл глаза. Высоко над ними кружил степной сокол, один из первых появившихся в окрестностях после зимы, теперь его глаза заимствовал птичник. Ведь никакой холм не заменит такого помощника.
        Через некоторое время Йанне выдохнул, фыркнул и нахмурил брови.
        - Ничего. То есть они там,  - он указал на юг,  - в каких-то пятидесяти, может, чуть больше милях перед нами, видно темное пятно, но между ними и нами нет ничего. Даже малого патруля. Разве что они научились рыть туннели в земле.
        Вся шестерка оглянулась. Так оно продолжалось с самого утра, с того времени, как они вышли из растущего вокруг рампы лагеря: никакого движения кочевников, никаких отрядов, не было даже единичных всадников. Только гигантский лагерь где-то позади них. А ведь невозможно, чтобы Ких Дару Кредо, ведя на север свои племена, не знал, что происходит. Это его а’кеер напал на спящих подле рампы строителей, а у тех, кто ушел из стычки, были целый день и целая ночь, чтобы добраться до главных сил.
        Вспомнив об этом, Кошкодур снова заскрежетал зубами. Будь тогда там весь их чаардан, они пошли бы за прореженными разведчиками и выловили бы их или выбили кочевников до последнего человека. Следы, которые они изучили утром, указывали, что убежать удалось от силы всадникам двадцати, из которых часть были еще и ранеными. Они сумели бы их достать, и тогда пассивность Сына Войны можно было бы объяснять тем, что ему еще не известно о возникновении рампы и о том, что верданно перешли через горы. И что важнее, он не понимает, что верданно уже поняли о приготовлениях кочевников.
        Возвышенность словно захлестнула разноцветная волна. Так это выглядело с вершины холма. Тысячи фургонов, тысячи развевающихся на ветру флажков, борта и конские панцири, раскрашенные в разные цвета. Четкие колонны в среднем по двадцать повозок, разделенные расстояниями в десяток ярдов. Явственные Струи, Ручьи и Волны, отряды, соответственно, по двадцать, двести и шестьсот повозок, что легко позволяли себя идентифицировать,  - легкие, двухместные, и тяжелые, трехместные колесницы. Все красиво и ровно, словно на параде. Что бы ни говорили о верданно, двадцать лет в неподвижных лагерях не лишили их умений.
        Кошкодур вовсе не относился к колесницам легкомысленно. Нияр, Йанне, Ландех, наконец он сам дали уговорить себя на поездку с возницей и лучником. Из интереса, чтобы понимать, что на самом деле могут Фургонщики. Учения в долине под замком выглядели вполне убедительно, умелый стрелок с двухсот ярдов попадал в соломенную фигуру всадника на лошади, хороший же возница, управляя упряжкой одной рукою, второй мог метко метать дротик на половину этого расстояния. И все - на полном карьере.
        Верданно использовали привезенную с Востока копьеметалку в виде куска дерева длиной в два фута, выглаженного, с уступом для конца копья. Ухмылки сошли с губ шутников, когда один из Фургонщиков послал оперенный дротик почти на двести ярдов. Правда, с легкого разбега, но расстояние все равно было удивительным. Луки и арбалеты превосходили их дальностью и точностью, но это простое оружие имело над ними и базовое превосходство. Им можно было пользоваться одной рукою, что позволяло вознице вполне удачно сражаться на дистанции. Колесничие чаще всего носили кольчуги или кожаные панцири, обшитые несколькими слоями полотна, и стальные шлемы, а в битве кроме луков и дротиков использовали сабли, топоры, порой - прямые длинные мечи. А в трехместной повозке кроме лучника и возницы находился еще воин, вооруженный большим щитом, двенадцатифутовым копьем и полным доспехом тяжелого пехотинца, включая арбалет. Кошкодур наблюдал за тем, как они тренировались во вскакивании и заскакивании на колесницы, когда те останавливались лишь на мгновение, и у Кошкодура было странное предчувствие. Возможность поставить стену из
щитов на пути атакующей кавалерии наверняка была интересной, но Фургонщики - вовсе не тренировавшаяся до потери сознания меекханская пехота, которая умела маневрировать по полю боя даже перед лицом наступающего неприятеля. На что они, проклятие, рассчитывают?
        Он отыскал взглядом находящуюся посредине фургонщицкой армии колесницу, над которой колыхалась жердь, увенчанная темно-серым флажком с рисунком горящей повозки. Знак лагеря Нев’харр, знак тех, кто прошел Кровавый Марш. Ламерей встал рядом с возницей и, словно ощущая этот взгляд, взглянул на холм. Кошкодур передал ему несколько знаков на низком языке. «Дорога свободна».
        «Продолжайте следить»  - вот и весь ответ. Проклятый ублюдок.
        Он ткнул коленями коня, съезжая с холма. Верданно использовали их как разведку, глаза и уши отряда. Это они выезжали на холмы, чтобы осмотреться, не раз выдвигаясь на милю перед идущими колоннами, а Йанне и Лея время от времени использовали свои таланты, чтобы осмотреть дальние окрестности. Им такое не совсем нравилось, ведь у Фургонщиков были и собственные колдуны, как, например, та внушающая ужас старуха, которая непрестанно крутилась подле Аве’авероха Мантора. Это они должны использовать свою Силу, чтобы проверять земли перед армией.
        В то же время их шестерка все равно должна была сопровождать колесницы, а способ, каким пользовались Йанне и Лея, жереберы раскрыть не сумели бы. Кто в здравом уме станет следить за каждой птицей на расстоянии нескольких десятков миль или проверять, нет ли в окрестностях девушки, вжимающей ладони в землю?
        Так или иначе, но похоже было, что нынче они с врагом не столкнутся. Колесницы могли бы до заката солнца преодолеть пятьдесят миль, отделяющие их от кочевников, особенно если и те продвигаются вперед, но тогда и люди, и кони устали бы после целого дня форсированного марша, а только глупец начинает бой, имея уставшую армию. Причем - перед самым закатом. Особенно учитывая, что се-кохландийцы ведут с собой табуны заводных, которыми могли бы воспользоваться их воины, а верданно имели только горстку запасных коней.
        Нет, разумней будет проехать еще каких-то пятнадцать - двадцать миль и пораньше разбить лагерь, отдохнуть, чтобы незадолго перед рассветом приготовиться. Если счастье будет на их стороне, они могли бы ударить по кочевникам на восходе солнца, атаковать их сонных и расслабленных, ворваться между шатрами, разогнать - а лучше украсть - лошадей, поджечь фургоны с припасами, раздуть хаос, который парализует находящиеся в пути племена на много дней.
        «Тпр-р-ру, лошадка,  - остановил он мысленно сам себя.  - Ты снова начинаешь строить планы как командир конницы. А это, несмотря на гром стольких копыт, отнюдь не кавалерия. Колесницами не слишком-то ворвешься внутрь лагеря, между расставленными шатрами, повозками и табунами. Слишком тесно, слишком мало места, повозки станут переворачиваться, застревать, ломать оси. Воины на них, разрозненные и окруженные врагами, окажутся вырезаны на раз-два. Силой колесницы остается бой в движении, когда она останавливается - превращается в ловушку. Нет, нападение на лагерь отпадает, разве что…»
        В избытке чувств он даже натянул вожжи, а конь его зафыркал, недовольный. Разве что у них есть две-три тысячи тяжелой пехоты. Траханые ублюдки! Неужели они планировали именно это? Атаковать лагерь лучшей конницы мира - кроме императорских полков и чаардана Ласкольника, ясное дело,  - пехотой? Сомкнутые отряды, что врываются в глубь лагеря, бронированные с ног до головы и вооруженные до зубов, против которых - кочевники в кожаных панцирях, войлочных куртках и с легкими саблями? А снаружи - кольцо колесниц, бьющих по всему, что попытается выйти. Тяжеловооруженных было маловато, чтобы одним ударом раздавить всю орду, насчитывающую несколько десятков тысяч голов, но они могли вырвать ей сердце и, возможно, улыбнись им счастье, сразить самого Сына Войны.
        Проклятие! Возможно ли подобное? Неужели за этим походом стоит именно такой план?
        То ли верданно желают рискнуть, то ли они настолько легкомысленны относительно надвигающегося врага, что полагают, будто это удастся сделать? Но - во имя длинных ног Черногривой - Ких Дару Кредо, может, и молод, и сделался Сыном Войны только каких-то десять лет назад, однако лишь глупец стал бы относиться к нему легкомысленно. Если за все это время он удержался в седле, значит, старый сукин сын Йавенир выбрал верно. Титул Сына Войны не наследуется, его необходимо заслужить бесшабашностью, преданностью и военными талантами. К тому же Дару Кредо имел под собою как минимум пятнадцать тысяч вышколенной конницы и мог получить вдвое больше, посадив на лошадей юношей, стариков, пастухов и даже женщин, поскольку среди кочевников любой мог в несколько мгновений сделаться воином. Кошкодур подогнал коня, вводя свой отряд между колесницами. Фургонщики начали сбавлять ход, кони их перешли на легкую рысь. Похоже, что информация, которую он передал главнокомандующему, вызвала такой эффект, на какой он и надеялся; верданно нынче не готовились к битве, а желали проехать еще несколько миль и поставить лагерь.
Рассудительное решение.
        Однако все еще не появилось ответа на самый важный вопрос. Отчего все так спокойно? Остатки разбитой разведки уже должны были добраться до главного лагеря кочевников, Сын Войны уже должен знать, что Фургонщики перешли горы и окапываются на возвышенности. Если он был в курсе умения, с которым верданно ставят военные лагеря, ему следовало бы изо всех сил стараться им в этом помешать. Тем временем он приближался неторопливым маршем, в таком темпе, словно имел перед собой все время мира. Это выглядело не военным походом, но всего лишь обычным для нынешней поры года кочеванием на новые пастбища.
        А может, именно в том и дело, что это не военный поход? Они разговаривали о том во время совета, прежде чем колесницы отправились на юг, и, кажется, именно Анд’эверс обрадовал их таким утверждением. Когда кочевники впервые сражались с верданно за Лиферанскую возвышенность, ударила конная армия, быстрые и ловкие летучие отряды, во время борьбы с восставшими Фургонщиками се-кохландийцы тоже сражались исключительно конницей. Но теперь отношения между Сынами Войны натянуты, ни один из них не может оставить своих женщин и детей, стада скота и табуны в Великих степях без охраны. Могло бы статься, что, пока он будет занят сражением, сосед вырежет его соплеменников и захватит имущество. Война войной, но Йавенир от нее не выздоровеет. А когда умрет, безопасней будет держать свои семьи и стада под боком, чтобы было к чему возвращаться.
        Конечно, могло случиться и так, что Сын Войны желает, чтобы верданно выехали на возвышенность. В конце концов, пленные признались, что он выдвинулся раньше, рассчитывая на хорошую добычу, а потому он не должен пытаться задержать их под неприступной стеной Олекад; скорость марша диктует его алчность, он предпочитает добраться до места как раз тогда, когда б?льшая часть невообразимых богатств окажется на расстоянии вытянутой руки. А потому, возможно, отсутствие разведчиков, предупреждающих его племена,  - это обычная дерзость, поскольку он верит, что все равно сумеет захватить любой лагерь. А значит, не ждет нападения, а верданно обладают реальным шансом разбить и оттолкнуть его единым, внезапным ударом.
        Кошкодур скрежетнул зубами. Прикидки, сомнения, теории… Проклятие, когда он во время войны командовал ротой, все было куда проще: получив приказ, они садились на лошадей и отправлялись в бой. Когда он метался по Степям во главе банды отчаянных людей, тоже не слишком часто думал о будущих днях, жилось тогда от добычи до добычи, от нападения до нападения. Иначе тогда он вкушал мир: кусками, давясь и яростно вгрызаясь в каждое мгновение. В армии ответственность с его плеч снимала военная иерархия, во время разбойных налетов - собственный кодекс, которого он придерживался, и осознание мимолетности жизни бандита. Нынче ешь и пьешь, завтра - тобой кормятся стервятники. Но теперь…
        Он окинул взглядом Лею, чей мышастый конек подпрыгивал в смешной рыси, на чернявого Ландеха, на Нияра, что как раз болтал с Верией, и на все еще сосредоточенного Йанне. С того времени, как погибли его братья, у Кошкодура не было никого, кого он мог бы назвать семьей, никого, чья смерть его коснулась бы, но с ними, товарищами по чаардану, был он настолько близок, что почти читал их мысли.
        Но дело заключалось не только в этом.
        Все полагали, что он - кто-то вроде заместителя Ласкольника. Фургонщики приглашали его на советы, выслушивали его мнение, расспрашивали о планах кха-дара. Он чувствовал, что, даже если ответит неверно или поделится с ними недолжным мнением, они все равно приспособят к нему свои планы. Тяжесть ответственности была словно скорлупа из сковывающей движения глины, облепляющей члены, вжимающей в землю. Так ли себя чувствовал Ласкольник? Все время впутанный в интриги и планы, переставляющие по карте континента целые народы и армии? Кошкодур вздохнул столь тяжко, что привлек к себе взгляд Леи.
        - Что?  - обронила та с усмешкой.  - Задница отвыкла от галопа? Стареешь? У меня во вьюках есть классная мазь, если хочешь.
        Он покивал:
        - Да, я именно о том и мечтаю, чтобы ты натерла мне задницу мазью, которую возишь с собой с момента, когда мать оторвала тебя от груди.
        Все знали, что у Леи во вьюках есть самые разные вещи, и если ее никто не заставляет, то она не выбрасывает ничего. По чаардану кружили легенды о том, что еще можно в тех вьюках найти и когда оно туда попало.
        - День, когда мне придется тебя чем-нибудь натирать, будет днем твоих похорон, старикашка,  - отбрехалась она.  - А мазь эта - наилучшая, мне ее сам Хевраст продал.
        - А разве он не помер пять лет тому?
        - Пять? Не больше двух, склеротик.
        - Ага. Два… А не говорил он случайно, как долго эта мазь остается годной?
        - Хорошее средство можно использовать годами. Так как? Желаешь или нет?
        Задница… Пусть уж лучше думает, что у меня задница болит.
        - Ну ладно,  - согласился он.  - А ты его хотя бы проверяла?
        - Шавлендеру помогла.
        Шавлендер. Кошкодур глянул сверху на конька Леи. Вроде бы взяла его имя из языка своей матери, хотя и не желала признаться, что оно значит.
        - То есть ему-то ты задницу натирала, а мне уже не желаешь?
        - Он несколько попристойней тебя. И нету у него все время такой вот хмурой морды.
        Он уловил несколько веселых взглядов, которыми она обменялась с остальными. Усмехнулся слегка.
        - В таком случае благодарю. А пока что…
        За ними раздались свистки, колесницы останавливались раньше, чем они могли предполагать.
        - Именно этого я и ждал. Готовьтесь разбивать лагерь. Лея, ты спишь с рукой на земле на всякий случай. Постарайтесь отдохнуть, потому что что-то мне подсказывает, что ламерей поднимет колесницы на марш задолго до восхода солнца. Это будет короткая ночь, лучше бы нам подремать.
        Лея свела глаза к переносице и шутливо отсалютовала.

* * *

        Лагерь рос с невероятной скоростью. По рампе съезжала непрерывная череда фургонов, главным образом боевых, которые сразу же расставляли в заранее определенные места. Они должны были создать величайшую Рогатую Городьбу в истории, такую, что сумеет отбить любое нападение и позволит остальному каравану выехать на возвышенность.
        В их родовом фургоне проходили совет за советом, а Кей’ла подавала вино, тарелки с едою, наполняла кубки, убирала со стола, порой бегала с какой-то важной вестью. И слушала, слушала, слушала. Как Эмн’клевес Вергореф, боутану всего лагеря, так и отец и Хас, казалось, воспринимали ее как пустое место - в конце концов, что такое для планирующих войну мужчин девятилетняя девочка, наводящая порядок - молча, как благовоспитанному ребенку и пристало? Другие, саниэо - командиры стен, ден’кав - командиры отрядов пехоты, за ними присматривающие, и распорядители припасов, первоначально казались удивленными ее присутствием, но через минуту забывали, что она - поблизости. Была она чем-то вроде движимого обустройства фургона. Когда кто-то ставил на пол кубок, наверняка думал, что вино наполняет его волшебным образом.
        Изменчивость. Слово это раздавалось чаще всего, роняемое на каждом из трех разновидностей языка, хотя на каждом оно означало нечто иное. Из того, что она понимала, с момента ночного нападения на строителей рампы все планы приходилось составлять сызнова. Первоначально ожидалось, что лагеря будут формировать внизу, один за другим, и сразу отправляться в дорогу. Все было запланировано таким образом, чтобы каждый из пяти больших караванов добирался на место предназначения более-менее в одно и то же время и - если она хорошо понимала - чтобы они могли поддерживать друг друга в марше и сражении.
        Но теперь, одновременно с вестями о приближающихся кочевниках, все изменилось. Первый караван, лагерь Нев’харр, их лагерь, не мог отправиться, пока не прибудут как минимум два следующих, иначе бы им пришлось встать против се-кохландийцев в одиночестве. Вместо быстрого марша, который позволил бы им занять важнейшие места на возвышенности, их ждал кропотливый прорыв шеренг врага, шаг за шагом, с колесами фургонов, по ступицы забрызганными кровью.
        Эта последняя фраза раздалась из уст отца, а она попыталась это себе вообразить, и ей оно совершенно не понравилось.
        К тому же Дер’эко и близнецы отправились на юг, навстречу - как она сумела догадаться, хотя никто не желал сказать ей этого прямо,  - приближающейся армии кочевников. Они отправились на войну, а все вели себя так, словно ничего не происходило. Эсо’бар и Мер’данар служили в команде боевого фургона, который ее семья выставила на этот поход. Рук’херт и Дет’мон, одетые в тяжелые панцири, вставали в строй, тренируясь под надзором своего ден’кава. Их щиты и длинные копья должны были удержать защиту, если бы кочевники прорвались сквозь внешнюю линию фургонов. По крайней мере так ей объясняли, однако оба они не умели лгать, да и сама она слишком часто видела, как сто или двести щитоносцев выстраивают бронированный четырехугольник. И что бы такого ему делать внутри линии фургонов? Тебе может быть девять, и ты не можешь носить кавайо, но это не значит, что ты глупа.
        Лагерь рос и готовился к битве. Внешние, боевые фургоны вместо ровных шеренг выстраивались в зубчатую извилистую линию, называемую Рогатой Городьбой. Углы лагеря вытягивались в шипастые отростки, из прямых стен на равных отступах вырастали треугольные шанцы. На все это нужно было в два раза больше фургонов, чем на прямую стену, но в любом месте, в котором осмелятся ударить кочевники, они всегда окажутся под перекрестным обстрелом. Эсо’бар объяснил ей это, когда она пришла с поручением от отца к командиру южной стены. Поняла она это с первого взгляда, линия обороны походила на острие пилы, любой, кто атаковал бы один фургон, получил бы другие сбоку, а порой - и за спиною. Ловко.
        Она покрутилась с минутку, разглядывая ряды заостренных кольев, вбитые на подступах, вырытые в земле ямы, тяжелые машины, что монтировались за линией фургонов. Все это выглядело четко и немного пугающе. Она решила, что если б была кочевником, то при виде одного такого вот лагеря развернула бы лошадь и отправилась восвояси.
        Рогатая Городьба имела один изъян. Установка ее и свертывание забирали в три раза больше времени, чем любого другого лагеря. Потому у Кей’лы имелось предчувствие, что если ее отец и боутану приняли решение именно о такой расстановке, то кочевники ни за что не повернут.
        Их ждала битва.
        А ее кроме прислуживания во время советов ждали и другие обязанности. Плетенки, что должны оберегать борта фургонов от крюков, сами не сделаются, как и стеганые заслоны на спины лошадей. Нее’ва, которая явственно завидовала, что не ей досталась честь подавать еду и напитки старшим лагеря, на этот раз не была милой сестрой и всегда оставляла ей несколько добавочных вязанок прутьев для плетения. Ведь Кей’ла использовала каждую минутку, чтобы над ними поработать.
        Так, как теперь. Отец вышел на инспекцию бронированных стен лагеря, она же прежде всего прибралась в фургоне, а после, сидя на ступенях, трудолюбиво сплетала гибкие ветви. Рогатая Городьба требовала тысячи таких украшений. Боевые фургоны обладали высокими бортами, полностью скрывали стрелков, но из-за этого становились более неустойчивыми. Предполагалось, что ивовые плетенки будут оберегать от крюков, а поскольку, как она случайно подслушала, кочевники еще не видели этой штучки, должна была она оказаться для них неожиданностью. От работы Кей’лы могла зависеть чья-то жизнь, потому она старалась так хорошо, как умела.
        И - конечно же - был он. Парень. Он все еще сидел в фургоне, что перевозил кузницу, все еще почти не двигался и ничего не говорил. Ни словечка. Только смотрел на нее этими своими неистовыми глазами, но съел и выпил все, что она ему принесла, и, похоже, б?льшую часть времени спал, хотя поймать его за этим она не сумела ни разу. К счастью, теперь у нее не было проблем с добыванием для него провианта, даже Ана’ве не сумела бы подсчитать, сколько их гости съели и выпили. К тому же отец, как и братья, имели столько занятий, что никто и не думал о раскладывании кузницы - в конце концов, непросто эн’лейду целого лагеря заниматься еще и подковыванием лошадей. Это были прекрасные обстоятельства, благодаря которым парень мог еще некоторое время скрываться. Но она знала, что это не будет длиться вечно. Кроме того, они выехали с гор. У нее еще не было возможности рассказать ему об этом, да и разговоры с ним напоминали беседу с лошадью: она раскрывала рот, а он лишь смотрел. И все же ей нужно было с ним поговорить, поскольку - а вдруг он не пожелал бы удаляться в неизвестность.
        На войну.
        Сама Кей’ла не хотела признаваться, насколько это слово ее пугало. Война. Короткое, выразительное, окончательное. Когда есть война, то нет ничего более. Нужно подчиниться ей окончательно, безо всяких исключений, люди не думают и не говорят больше ни о чем. Она видела это в лагере, все мужчины ходили с оружием, как и большинство женщин. Внимательные взгляды, четкие движения, экономность в словах и жестах. Куда-то исчезли красота и плавность ав’анахо, высокий язык был зарезервирован для выступлений сказочников и рассказов волшебных историй, но не для военных команд. Исчезли широкие улыбки, шуточные поддевки, развлечения. Последняя ночь на другой стороне гор, прерванная внезапным нападением кочевников, привела к тому, что война повисла надо всем, словно призрак в окровавленном саване.
        Семьи похоронили убитых в неглубоких могилах, вплели траурные ленты в конские гривы и принесли Клятву Мести. Кровь верданно снова впиталась в Лиферанскую возвышенность, и, хотя столкновение завершилось их победой, все знали, что это всего лишь начало. Даже близнецы, хотя ранее всегда имели для Кей’лы немного времени, в последние дни изменились, сделались серьезней, более скрытными. Когда они проведывали родные фургоны, то едва поглядывали на младшую сестру. А если уж открывали рот, то внезапно оказывалось, что Фен и Ген куда-то исчезли, а появился возница колесницы и его лучник.
        Говорили они о войне, думали о войне, жили войною. Когда рассказывали, как их Волна идет рысью в атаку, глаза их горели, а в голосах проявлялся дикий восторг. Ладони одного невольно изображали хватание вожжей, у второго - тянулись к луку. И казалось, что более всего они жалеют, что не они принимали участие в ночном столкновении с кочевниками.
        Кей’ла их не узнавала.
        Она вздохнула, переплетая очередные упрямые ветки. Порой она жалела, что не осталась в Степях с многими из стариков и малых детей. Но тогда бы не было у нее там никого из родных, годы жизни в Лифреве не позволили возобновить кровные связи. А потому отец решил забрать ее в поход, несмотря на то что детей ее возраста в лагере было лишь несколько. Она чувствовала себя как хромой жеребенок, который лишь замедляет табун. Потому она обещала себе, что не станет плакать и не позволит, чтобы кто-то исполнял за нее ее обязанности, даже если война, которая над ними висела, вызывала у нее корчи желудка и отчаянное сердцебиение.
        Ей пришлось признаться самой себе, что она была мелким мерзким трусом.
        А ведь она воспитывалась в Лифреве, городке, в котором сражения и смерть виднелись на горизонте в любое время дня и ночи. Достаточно было проехать несколько миль - и ты оказывался по другую сторону реки, где всякий мог тебя застрелить, потому что был твоим врагом. Она пережила три нападения на свой город, два первых - едва помнила, третье, когда все сражались с Молниями и чарами Пометников, запечатлелся в ее памяти картинкой всей семьи с оружием в руках, даже у матери и сестер были арбалеты в руках, и они с упрямым выражением лиц всматривались в тени вокруг фургонов, готовые стрелять в любого, кто попытался бы на них напасть. Однако помнила она и то, что, сидя в углу и прикрытая несколькими толстыми матами, она чувствовала себя тогда более защищенной, чем теперь. Потому что вся семья была вместе, даже если она не видела их, то знала, что они рядом, в соседних фургонах, что станут сражаться с нападающими и что наверняка их победят.
        Она отдала бы все, чтобы снова чувствовать себя сходным образом, а ведь нынче ее окружали тысячи фургонов и десятки тысяч соплеменников.
        Но тогда-то это было просто нападение, а нынче шла война. А война, как Кей’ла уже заметила, меняет людей еще до того, как те прольют кровь.
        Она снова тяжело вздохнула, переплетая последние из веток. Еще три плетня стояли прислоненными к фургону, каждый шириной в четыре фута, высотой в два, увенчанные гребенкой торчащих кверху веток. Целый день работы, от которой болели ее оцарапанные, в синяках пальцы. По крайней мере она верила, что за плетнями воины колесницы окажутся защищены - вот и вся польза от хромого жеребенка.
        Она внимательно огляделась: отец, похоже, не вернется так уж скоро, осмотр установленных фургонов всегда занимал немало времени, что, как она догадывалась, было связано с серьезными спорами с боутану. Во время похода ее отец был главным, он решал все насчет построения фургонов, размещения табунов, скорости движения. Теперь он постепенно передавал власть Эмн’клевесу Вергорефу, чьим заданием была оборона лагеря. Именно тот принял решение насчет постановки Рогатой Городьбы, хотя отец и был против - главным образом, оттого, что Городьба не позволяла сняться с места при нападении врага. Она походила на каменную крепость: устойчивая перед штурмом, но вгрызшаяся в землю. Но Эмн’клевес был именно таков: солидный и крепкий, словно скала, а опыт, полученный им во время войны и потом, во время обороны больших лагерей, поставленных в империи, был бесценен. Их споры с отцом тянулись часами и заканчивались обычно неким компромиссом, например договоренностью оставить кое-где фургоны, выставленные в прямую линию, чтобы их можно было легко убрать и выпустить караван либо колесницы. Однако она могла быть уверена,
что, прежде чем они достигнут понимания, солнце начнет опускаться за горы.
        Братья играли в воинов, Ана’ве снова выставляла себя на продажу, пытаясь очаровать бабок Кар’дена, Нее’ва тренировалась где-то в стрельбе из лука. Словно все они договорились, что родные фургоны вполне можно оставить под опекой Кей’лы. Однако у нее хватало ума, чтобы знать, что все это скорее означало, что ее не воспринимают всерьез, хотя и убеждены, что она достаточно выросла, чтобы не наделать проблем.
        Она подошла к фургону с кузницей и, осмотревшись еще раз, вскочила внутрь.
        Он ждал. Снова ждал, и Кей’ле казалось, что ждет все время. Никогда не удавалось ей подловить его спящим, дремлющим или хотя бы в каком-то возбуждении, что бывает после внезапного пробуждения. Всегда сидел он неподвижно, завернувшись в плед, и она всегда сперва замечала его глаза. Два голубых фонарика под копной темных волос. Он не двигался при виде ее, не издавал никаких звуков, просто сидел и смотрел. Уже не обнюхивал ее, ему хватало и взгляда, однако лицо его продолжало пребывать в абсолютной неподвижности. Она все подумывала: а войди внутрь кто-то другой, осталось бы это спокойствие настолько же неколебимым? Ведь стальные когти, которые были у него на руках, разрывали горла, а она сама видела, как ловко он умеет с ними управляться.
        - У меня для тебя кое-что есть.  - Она вручила ему две лепешки и кусок печеного мяса.
        Он ел все так же странно, отрывая кусочки и кладя их себе в рот. Кости же, которые всякий нормальный человек обгрыз бы зубами, он обскребал своей убийственной перчаткой. А потом давил их в ладони и выковыривал изнутри костный мозг. Порой - кусочки не большие зерна каши. Но по крайней мере он съедал все, что она приносила, и изо дня на день казался все менее больным. Оправлялся он, должно быть, ночью, а не то весь фургон провонял бы невыносимо. Благодарение Белой Кобыле, что до этого времени его никто не обнаружил. Хотя бы за это.
        - И еще - вот.  - Она достала баклагу.
        В последнее время, по мере того как жар снижался, парень пил все меньше, однако всегда вел себя одинаково: осторожно нюхал воду, первый глоток некоторое время держал во рту. Потом медленными, длинными глотками выпивал остальное и отдавал ей посудину. Никогда не пытался делать припасов, а когда она оставила ему баклагу, зная, что пару дней не сумеет к нему заглянуть, он не выпил ни капли, пока она не передала ему сосуд из рук в руки. Точно так же и с пищей: если оставляла какую-то в фургоне, не притрагивался, пока Кей’ла не вручала ее ему лично. Это принуждало ее к частым визитам, но на самом-то деле она не слишком переживала из-за такого. По крайней мере так она могла кое-кого проведывать.
        - Покажись.
        С некоторого времени он не протестовал уже, когда она стягивала с него покрывало и осматривала рану. Лошадиная мазь помогала прекрасно, разодранное заживало почти на глазах, исчезла отвратительная краснота и неприятный запах. Сказать честно, она полагала, что все заживает уж очень быстро, в таком-то темпе через несколько дней останется лишь шрам, но она не слишком в таком разбиралась, чтобы оценить, нормально ли это. Кроме того, лекарства, которые они давали лошадям, были лучшими в мире. Наверняка заживает так именно поэтому.
        Она накрыла его пледом и искренне улыбнулась:
        - Хорошо заживает. Уже не должно бы болеть - а ведь не болит, когда ты двигаешься?
        Конечно же, он не ответил. Только посмотрел на нее, склонив голову набок.
        - Ох… Болит?  - Она несколько раз широко взмахнула руками, драматически кривясь.  - Болит, когда движешься, да?
        Он прыгнул к ней так быстро, что она едва успела моргнуть,  - а он уже держал ее одной рукою за ладонь, а второй, невооруженной, прикасался. Спина, затылок, руки. От удивления она даже вскрикнуть не могла. Прикасался он кончиками пальцев, она явственно ощущала пять точек, горячих, словно извлеченные из очага угли. И впервые на лице его можно было увидеть хоть какие-то изменения. А лицо его сделалось сосредоточенным, серьезным, брови нахмурились, глаза сузились.
        - Стало быть, гримасы ты строить все же умеешь.
        Первоначальный страх прошел, пальцы его почти обжигали, однако ощущение не было неприятным. Едва лишь он ее отпустил, Кей’ла протянула руку и дотронулась до его груди между перекрещивающимися ремнями.
        - Ты!  - произнесла она настойчиво.  - У тебя там что-то болит? Там,  - указала на его руку, где начиналась рана.
        Он ответил. Его левая рука выполнила несколько сложных жестов, после чего дотронулась до его собственной груди, рта и лба. Потом он взмахнул руками точно так же, как она - мигом ранее, но нисколько не кривясь, после чего снова уселся, где был, завернувшись в плед.
        - Наверное, это значит «нет». Хорошо. Шрамы обычно стягивают кожу, и нужно тренироваться, чтобы они не мешали двигаться.
        Она уселась напротив.
        - У нас тут вскоре будет война, знаешь? Собственно, она уже идет, мы сражаемся с кочевниками, и, когда бы не те гостящие у нас солдаты, все было бы худо. Так говорит отец. А теперь Дер’эко, Фен’дорин и Ген’дорин поехали на юг, навстречу остальным кочевникам, а мы разбиваем здесь лагерь и ждем войну. Это значит, что Совет не надеется, что нашим колесницам удастся удержать се-кохландийцев, я права?  - Она подтянула колени под подбородок и обняла их руками.  - Я боюсь, знаешь? Я все время боюсь, думаю, что боялась, уже когда мы отправлялись, но не было случая о том подумать. Только позавчера, когда на нас напали, понимаешь? Я могла лишь корчиться под одеялом и плакать от страха. Если бы напали на меня, то я б упала на землю и позволила бы себя убить. Я ужасный трус… Не сумею никого защитить, никому помочь… это меня… это меня придется защищать.
        Что-то горячее потекло по ее лицу, и она с удивлением поняла, что плачет. Это должно было быть не так, она лишь хотела сказать ему, что должна уже уходить,  - ну и немного поболтать в конце. А теперь - вдруг, словно кто-то натер ей глаза луком, слезы капали, и она не могла уже их сдержать.
        - Они разговаривают, знаешь? Разговаривают при мне о том, что люди будут сражаться и умирать, что делать, если кочевникам удастся сломить наши ряды, куда переносить раненых, где хоронить убитых… Они уже подсчитывают убитых, знаешь? А мне порой хочется бросить все на землю, выскочить из фургона и сбежать. Они говорят, что я слишком маленькая, чтобы понять такие вещи, словно нужно, чтоб тебе было не знаю сколько лет, чтобы уразуметь, что означает пробитый копьем человек. Я боюсь, боюсь кочевников, войны, смерти, а более всего боюсь, что кому-то понадобится моя помощь, а я свернусь в клубок и примусь пищать от страха. И что кто-то… Нее’ва, Эсо’бар, отец - умрет из-за меня. Знаешь? Эй, это я здесь плакса.
        Потому что он тоже плакал, беззвучно, с глазами, полными печали, то и дело моргая, словно удивляясь своей реакции. Смотрел при этом на нее таким безоружным, безгранично удивленным взглядом, что, несмотря ни на что, она улыбнулась.
        - Ну нет, ты тоже? Я плачу, потому что боюсь,  - но ты? Я не хотела бы оказаться на месте того, кто попытается обидеть тебя, знаешь?  - Она шмыгнула носом и улыбнулась шире.  - Я надеюсь, что не заразила тебя трусостью.
        Он перестал плакать, хотя не слишком-то понимал, что делать со слезами на щеках. Она протянула руку и вытерла их рукавом.
        - Так лучше. Две плаксы, что сидят в темном фургоне,  - это на одну больше, чем нужно. Хорошо, что никто нас не видит.
        Кей’ла почти рассмеялась из-за своей последней мысли. Конечно, хорошо, что ее никто не видит в обществе полуголого немого мальчишки, вооруженного странными когтями, которыми он рвет людям глотки. А не то подумали бы себе что странное.
        Она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, а затем улыбнулась ему одними глазами. После слез и после того, как она проговорила вслух свои страхи, сделалось легче.
        - Спасибо. Хорошо с тобой разговаривается, знаешь? Но мы… мы уже на возвышенности. Дома. Это не то место, где мы повстречались. Я не знаю, должен ли ты с нами ехать… тебе окажется непросто возвращаться, пока наши будут съезжать по рампе, но, когда уже перестанут, ты должен уходить… Так мне кажется… что здесь… у тебя нет никого… Хорошо?
        Он не ответил, только наклонил набок голову, словно к чему-то прислушиваясь. Внезапно вскочил, стальные когти заскрежетали, когда он несколько раз стиснул и разжал кулак.
        - Что слу…
        Над лагерем раскатился глубокий звон боевого колокола.
        Началось.



        Глава 2

        Пользуясь светом луны, они отправились в путь за несколько часов до восхода солнца. В полумраке колесницы двигались равниной, словно волна темноты, идущая сквозь мир тени. Никаких огней, ламп, факелов. Кони шли рысью и, хотя такое казалось невозможным, держали строй. Кошкодур решил, что это хороший темп, животные не устанут, а на лагерь кочевников они должны выйти перед самым рассветом - и, проклятие, похоже, им не угрожало его пропустить.
        Учитывая, скольких людей вел Дару Кредо, лагерь се-кохландийцев должен оказаться достаточно большим - по крайней мере с милю-полторы. И, конечно же, он будет охраняться, но у столь большой массы людей и с управлением серьезные проблемы. Даже если стражники их заметят, пока тревога дойдет до всех, пока а’кееры вскочат в седло и займут позиции, пехота уже будет атаковать главный лагерь, а колесницы - штурмовать его сердце. Потому что планы верданно выглядели несколько иначе, чем он ожидал.
        В верданнской армии началось движение. В темноте Фургонщики пользовались столь популярными на Востоке металлическими, костяными или деревянными свистками, хотя сигналы, которые они применяли, были совершенно иными, чем те, какими обменивалась меекханская конница. Однако хватило серии тихих свистов, чтобы колесницы в центре начали притормаживать, а те, что по бокам,  - ехать быстрее, пока весь отряд не раскинул темные фланги, словно гигантское, в полмили, чудовище. Через несколько минут абрис тот разделился на три меньшие части, и каждая из них начала удаляться от остальных.
        Безумие и наглость. Или отвага и военный гений. Все зависит от того, удастся ли их план или нет.
        Верданно, эти дикие, одержимые дети, ведомые горсткой стариков, намеревались напасть на лагерь се-кохландийцев колесницами.
        Это значит, как он узнал вчера на совете, что они, несмотря ни на что, желали ворваться внутрь и разжечь там ад. Кочевники обставляли свои лагеря повозками, из-за которых удобней обороняться, и именно для этого и предназначалась нынче пехота Фургонщиков - она должна была ударить в повозки, захватить их и раздвинуть.
        Ких Дару Кредо разбивал лагеря по-военному, что позволяло ему быстро и умело их ставить и сворачивать. Гигантский круг повозок окружал внутреннее кольцо, где на выделенных им местах стояли шатры отдельных племен и родов, а центральную позицию занимали Наездники Бури и сам Сын Войны. Все было поделено на четверти, отделявшиеся друг от друга улицами шириной в пару десятков шагов, благодаря чему конница могла свободно перемещаться внутри. Это был ключ к успеху Фургонщиков. Перекрещивающиеся в центре улицы после захвата баррикад из повозок должны были привести верданно прямо к сердцу армии кочевников.
        Если, конечно, кочевники не изменили своих привычек.
        Убийство Ких Дару Кредо и прореживание Молний заставило бы его племена отступить, поскольку между вождями имелись слишком серьезные трения, чтобы те быстро выбрали нового предводителя, который потом все равно должен был бы добиться признания Отца Войны, чтобы принять титул Сына Войны. Медведя можно убить сотней стрел - или одним точным уколом в жизненный орган. А поскольку охотник тогда должен оказаться слишком близко к добыче, то и слава - прямо пропорциональна риску.
        Проклятущее проклятие! Ему пришлось признать, что план этот ему понравился. Было в нем что-то из дикой кавалерийской фантазии, напоминал он о временах войны, когда именно в таких схватках окончательно отковывалась конная армия империи. Это было очень по-меекхански: наблюдать за врагом, учиться у него, чтобы в соответствующий момент сдать перед ним экзамен. После битвы за Меекхан, когда они гнали прореженную кочевую орду на восток, некоторые из полков, а порой даже роты ударяли в двух-, а то и трехкратно превосходящего противника, разгоняли табуны лошадей, отбивали пленников, разбивали внезапными наскоками пойманные врасплох обозы. Кочевники внезапно открыли, что они - не единственная армия, способная к быстрым маневрам, внезапным разворотам и появлениям там, где их никто не ожидал. И верданно пытались сделать то же самое. На этот раз намеревались они избежать непростого похода бронированных колоссов, какими были большие караваны, которые будут раздергивать, обескровливать и по одному выбивать ловкие отряды конницы. Они выбрали стратегию быстрых атак и застающих врасплох маневров.
        Да. Такое могло удасться. Еще минута - и они займут позицию для нападения. Ударят с трех сторон, четвертую улицу и выход из лагеря оставляя свободными, чтобы кочевники могли сбежать. Это тоже было частью плана, благодаря ему они избегнут сражения с отчаявшимся, припертым к стене врагом, к тому же имеющим численное превосходство. А когда б?льшая часть обитателей лагеря сбежит, никто не помешает Фургонщикам поджечь все вокруг и отступить.
        Шестерка Кошкодура ехала в тылу. Так они решили в конце совета, и, сказать правду, он не слишком-то ругался из-за этого решения. Большинство молодых Фургонщиков направлялись на свою первую битву, и будут они помнить лишь одно: всякий всадник - их враг. Глупо было бы перебраться через Олекады и вступить на Лиферанскую возвышенность, чтобы погибнуть от случайной стрелы или дротика. А если… Ламерей взял его под руку и отвел в сторону, продолжая говорить: если что-то пойдет не так, они должны развернуться и гнать на север сколько будет сил в лошадиных ногах. Лагеря должны знать.
        Это было рассудительно и мудро. Кроме того, он хотел поглядеть на это сражение с расстояния.
        Раздались негромкие свисты, и колесницы, которые они сопровождали, начали притормаживать, одновременно формируя несколько длинных колонн, ровных, будто на параде. Он понимающе покивал: захоти они сесть в седло, то при своей любви к лошадям и почти магической связи, что соединяла их с животными, в два счета сделались бы они лучшей конницей в мире. Только тогда они наверняка пошли бы дорогой большинства кочевых народов, а Меекхан сотрясался бы от ударов копыт их скакунов. Все же лучше иметь этих темнокожих негодников союзниками, а не врагами.
        Они въехали на вершину небольшой возвышенности, перед ними раскинулось гигантское, шириной как минимум в пять миль углубление, посреди которого расположился обоз кочевников. Ничего странного, что они не приметили его раньше - был он чрезвычайно хорошо укрыт от чужого глаза. Кошкодур оглядывался, пытаясь хоть что-то различить в полумраке. Колесницы слева и справа должны были занять свои позиции.
        Лагерь кочевников оказался более компактен, чем они надеялись, имея каких-то полмили ширины. Из-за узкого кольца повозок виделись верхушки сотен шатров. Все они выглядели погруженными в глубокий сон.
        Приближался рассвет, небо на востоке явственно розовело, и Кошкодур наконец заметил прочие колесницы, что выравнивали глубокие ряды в оговоренных местах. Все было готово. Вскоре солнце выползет из-за горизонта, а свет прогонит из мира тень. Это тот час, когда стражники более всего расслаблены, поскольку считаные минуты отделяют их от конца дежурства. В любой момент весь лагерь может начать подниматься, и сделает он это куда раньше, если кто-то из стражников взглянет на края долины полубессознательно и заметит темные пятна сомкнувшихся отрядов, которые выросли там не пойми каким чудом.
        Кошкодур смотрел, как ламерей дает знак и как две тысячи колесниц начинают движение. В этот самый момент и остальные группы направились к се-кохландийцам. Сперва неторопливо, шагом, еще держа строй, с легкими колесницами на флангах и тяжелыми, становым хребтом атакующих, сосредоточенными в центре. Пехота, стоящая за повозками, забрасывала щиты за спины и, держась за поручни, готовилась к быстрому подскоку. От них будет зависеть успех первой фазы атаки. Захватить повозки, выбить дыры в броне, что сберегает мягкое, трепещущее подбрюшье, открыть дорогу колесницам. А потом надеяться на то, что атака удастся, поскольку в противном случае их оттуда никто не заберет.
        Удачи, негодяи.
        От центра долины повеял ветерок. Вся шестерка почти одновременно втянула воздух, пробуя его на вкус,  - и почти сразу же обменялась обеспокоенными взглядами.
        - Лея…
        Ему можно было и не говорить этого, девушка соскочила с седла и уже колола землю кинжалом и втыкала ладони в проделанную дыру.
        - Йанне?
        - Ищу,  - парень прикрыл глаза.  - Но поблизости нет ни одной ночной птицы.
        - Лея?
        - Уже… уже… уж-ж-ж-же…  - выдохнула она.  - Две мили… тяжесть повозок… шатры… люди… сто? Двести… ждут… пусто… пусто… сотня лошадей… пусто… Тюки соломы… сухих стеблей… вкус… холодного масла… Это ловушка!
        - Нияр, Верия! Остановить середину! Карьером!!! Йанне, Ландех, за вами левый фланг! Лея, на коня и останови правый фланг. Вперед! Вперед! В карьер!!!
        Они помчались. Колесницы находились на половине дороги, как раз переходя в легкую рысь, лагерь оставался тих и спокоен, но и неудивительно, принимая во внимание, что была это одна большая проклятая богами ловушка.
        Им следовало догадаться, когда не увидали вокруг лагеря ни одного табуна. Но момент, когда они приблизились, был наилучшим для нападения, а потому мало кто начал задумываться, что тут не так. И только когда подул ветер… Тысячи шатров, десятки тысяч людей… На Востоке была пословица: если ты потерялся в степи, держи нос по ветру. На привалах разжигают костры из конского или коровьего навоза, маленькие и дающие совсем чуть-чуть дыма, но любой понимал, что почувствовать их можно за сотни ярдов. Большие лагеря, где жгут тысячи костров, можно почувствовать за много миль, причем еще долго после того, как пламя затушат. Прибавить к этому запах животных, людей, дубленых кож, приготавливаемой еды. Кошкодур знавал таких, кто похвалялся, что на основе этих запахов сумеет сказать не просто как далеко лагерь, но и насколько он велик.
        Этот же лагерь не пах ничем. Был словно мертвым.
        А потому они гнали теперь за удаляющимися верданно, крича и размахивая руками. Что бы ни приготовили для них кочевники, наверняка никто из тех, кто въедет в лагерь, не будет этим обрадован.
        Кошкодур гнал за Леей, хоть его боевой скакун и не мог сравниться с ее мышастым коньком, и чувствовал подступающий к горлу ком желчи. Знал, что Нияр и Верия доберутся до центра лавы колесниц, им нужно было промчаться всего-то с полмили, а Фургонщики все еще шли неторопливой рысью, но вот фланги находились слишком далеко. Слишком далеко даже для легконогого демона ветра, каким обладала Лея. Если ни один из верданно не оглянется, не заметит несущихся к ним всадников и не сообразит, что что-то не так, они не успеют…
        Не успеют.
        Он придержал коня, соскочил на землю и побежал дальше. Огромный лев появился сразу перед ним, как всегда, когда было нужно. А с ним и воспоминания о широких равнинах, неисчислимых хребтах рогатых травоядных, теней, что прикорнули у корней раскидистых дерев.
        Простите.
        Лев присел на задние лапы, напрягся и прыгнул. В этот самый миг Кошкодур метнулся вперед, и снова стало так, словно они летели навстречу друг другу, чтобы пересечься на невидимой плоскости, которая их поглотила, превратила в ничто и выплюнула - и тогда-то у него уже было четыре лапы, желтая шкура, легкие, подобные мехам, и взгляд, который замечал мельчайшие подробности.
        Бег. Надо бежать, чтобы задержать коней и людей.
        Он промчался мимо одинокого всадника, чей скакун был и вправду быстр, почти так же быстр, как и он сам, появилась мимолетная мысль, мысль-гордость, мысль-тепло, что это член стаи и что если бы ему пришлось преследовать его на большее расстояние, то этому коню наверняка проиграл бы даже он. Но теперь, на короткой дистанции, он был быстрее.
        Он почувствовал это: сильное, быстрое дуновение ветра за собою, мысль-счастье, мысль-радость, прыгнул в самую середину этого дуновения, послал вперед свой запах, запах бегущего, охотящегося хищника. Мысль-шутку: не так охотятся… И вторую мысль-шутку: охотятся вот так… и издал ужасающий рев, разрезая, словно алмазом, ночь.
        Звук ударил в колонну и сразу же сбил ее авангард, рассеял, притормозил. Кони могли быть обучены для схватки с людьми и другими лошадьми, могли вынести удары саблями и копьями, выдержать дождь падающих стрел, но это рычание и идущий по ветру запах сыграли на инстинктах, от которых труднее всего избавиться. Несли они с собою обещание когтей, что разрывают тело, клыков, смыкающихся на горле, выпускаемых живьем внутренностей. Несли они записанные во плоти и крови воспоминания из времен, когда первые люди повстречали первых лошадей, когда огромные кошки свободно охотились там, где паслись травоядные. Возобладал инстинкт - не бежать туда, откуда доносился этот рык и этот запах.
        Колонна сломала строй, голова ее свернула направо, как можно дальше от хищника, некоторые из животных пытались оторваться от остальных, другие - повернуть, возницы старались удержать расстояние, но на несколько мгновений даже боевые лошади верданно, с возраста жеребят обучаемые для битвы, отказали в послушании. Инстинкт оказался сильнее. В несколько ударов сердца вся стройная конструкция распалась и смешалась.
        Он рыкнул снова, немного для развлечения, но более для того, чтобы люди обратили внимание в нужную сторону. Почти невероятно, чтобы они заметили его желтоватое тело, скрытое в тенях, но коня Леи и его всадницу, что орала и размахивала руками, они должны были увидеть. И лучше бы в этом отряде оказался кто с головой на плечах.
        В несколько мгновений, после того как сотни лиц обернулись в сторону несущейся во весь опор девушки, раздались резкие посвисты, и вся колонна начала притормаживать, упорядочивая в движении строй.
        Он глубоко вздохнул, нашел мужчину, сидящего на корточках под залитым солнцем деревом, и прыгнул ему навстречу.
        Это был короткий обмен, едва на несколько десятков сердцебиений, и возвращение не сопровождалось смешением мыслей, как случалось, когда они подменяли друг друга на более долгое время. Порой, когда он оставался котом на несколько часов, мысли-ощущения, мысли-эмоции появлялись все реже, умение помнить и сопоставлять факты размывалось в эмоциях и инстинктах хищника. Кошкодур почти был уверен, что побудь он в заимствованном теле несколько дольше, и он - Сарден Ваэдроник - исчез бы, а по Степям странствовал, самое большее, огромный кот, которого порой навещали бы странные сны. Теперь же он чуть ли не сразу оказался в человеческом теле, в человеческом способе мышления и наблюдения за миром. Он глубоко вздохнул, сделал несколько шагов, глядя, как находящаяся в двухстах ярдах колонна колесниц упорядочивает строй и останавливается. Они успели.
        Они - да, а вот Йанне и Ландех - нет.
        Третий отряд Фургонщиков ударил в лагерь с противоположной стороны. Сперва не происходило ничего - какой-то отдаленный крик, нечто вроде звона железа, короткое конское ржание. А потом внезапно - дикий визг, такой сильный, что он пролетел над лагерем и донесся до них,  - и топот тысяч копыт, что бьют в землю в убийственном галопе, а еще самый дикий и пугающий звук, какой Кошкодуру приходилось слышать в жизни: будто миллион яростных барабанщиков ударили в миллион металлических котлов.
        Он сунул пальцы в рот, коротко свистнул, призывая скакуна. Конь шел боком и скалился, как обычно после подмены, но прибежал. В миг, когда Кошкодур оказался в седле, лагерь вспыхнул огнями.
        Это не было пламя одного костра - но десятки огней, загоревшихся одновременно. Лея оказалась права, внутри осталось с две сотни людей, и теперь эти всадники делали то, что намеревались совершить верданно: носились по лагерю, размахивая факелами и поджигая все, что приготовили для чаемых гостей. Стога соломы, вязанки хвороста и фашин, а еще прихотливо уложенные и политые земляным маслом колоды.
        Те из Фургонщиков, что ворвались внутрь, не имели ни шанса. Огни, разожженные в тщательно выбранных точках, отрезали им дорогу к бегству, как если бы внутри ползала пламенная змея, пожирающая собственный хвост; внезапно, буквально в несколько мгновений, круг огня отгородил весь центр и начал заворачивать внутрь. Пламя перескакивало с одной копны сушняка на другую, жрало специально приготовленные вязанки соломы, молниеносно перескакивало во рвы, наполненные кусками дерева и масла. Там, где огонь попадал на особенно вкусный кусок, он подскакивал в небеса на добрый десяток футов, посылая во все стороны снопы искр.
        Внезапно над рыком пламени разнеслось отчаянное ржание, что издавали сотни конских глоток. Кошкодур однажды видал пожар на конюшне и слышал, какие звуки издают горящие живьем животные, но нынче ему казалось, что кто-то схватил и сжал самое его сердце.
        Несколько возниц с остановленного фланга вырвались вперед, но резкие посвисты остановили их. Ничего нельзя было сделать.
        Кошкодур подъехал к голове колонны, отыскал самого старого верданно:
        - Кто тут главный?
        - Он.  - Фургонщик указал на молодого мужчину в кольчуге и стальном шлеме. Кошкодур его знал.
        - Дер’эко! Эй! Посмотри сюда!
        Старший сын кузнеца отвел взгляд от пламени, и на миг казалось, что он не понимает, на кого смотрит.
        - Сарден… они… я…
        В Кошкодуре проснулся офицер. Он знал такой взгляд, видел его у молодых солдат, которые в первой битве теряли друзей.
        - Хватит! Им ты не поможешь! Время для печали наступит потом! Понимаешь?
        Молодой каневей заморгал, встряхнул головою и через миг выглядел так, как обычно в последние месяцы: будто младшая, более мрачная версия своего отца. Кошкодур мысленно ухмыльнулся. Быстро очнулся, хорошо, еще выйдет из него командир.
        - Хорошо, что ты сдержал атаку.
        - Лею почти не было видно, но этот ее бочонок с ножками я узнал бы везде.  - Фургонщик указал на приближающуюся девушку.  - И еще тот лев…
        Всадник пожал плечами.
        - Это дикие земли, наверняка он пытался здесь охотиться, а вы его напугали. А теперь - наша очередь охотиться.
        - Наша?
        - Те, кто поджег лагерь, еще из него не выехали.
        Кивок, свист. Колесницы двинулись, обходя горящий лагерь.
        Лея подъехала шагом, ни словом не комментируя тот факт, что конек ее совершенно не желал приближаться к Кошкодуру.
        - Сколько могло попасть внутрь?
        - Волна? Может, меньше. Йанне и Ландех должны были удержать хотя бы часть. Ты слышала тот шум?
        - А то. Словно градом по медной крыше.  - Лея глянула на горящий лагерь, сжала зубы.  - Сучьи дети, я бы их…
        - Они оказались ловчее, Лея. Они наверняка уже под горами.
        - Это должно мне помочь?
        Она потянулась за луком, вынула из колчана несколько стрел, одну наложила на тетиву, остальные перехватила ладонью.
        - Я знаю, что мне поможет, Сарден.
        Он улыбнулся, взял ее конька за узду и придержал.
        - Пусти.
        - Нет, девочка. Они станут стрелять в каждого, кто в седле. Ты не поедешь сражаться.
        - Пусти!
        - Нет. Это приказ. А теперь смотри.
        В каких-то двухстах ярдах от них стена повозок разломилась, и оттуда выскочила группа всадников. Может, два а’кеера. Лея не выдержала, послала в них три стрелы, без видимого результата, а кочевники уже шли галопом, уже смыкали строй, чтобы пробиться сквозь окружившие лагерь колесницы и прорваться в степи.
        Дорогу им заступила одна Волна. Повозки шли свободно, на расстоянии достаточно широком, чтобы конница проскользнула меж ними и сбежала. И вдруг… тысячи пьяных барабанщиков дорвались до тысяч металлических котлов. Звук раздался без предупреждения, и даже конь Кошкодура прижал уши и испуганно фыркнул.
        А у колесниц выросли крылья. За каждой развернулось несколько бьющихся на ветру полос, в резких цветах - красном, желтом, белом, оранжевом. Шириной в пару футов, длиной в двадцать, сужающиеся к концам, яростно хлопающие и щелкающие, будто кнуты.
        Кони се-кохландийцев принялись ржать, приостанавливаться, идти боком и приседать на задние ноги. Никакая сила в мире не заставила бы их приблизиться к этому ужасно шумному, многоцветному, подвижному препятствию, что внезапно развернулось и обволокло пытающийся отступить отряд.
        - Мы называем это Шелковым Кругом.  - Аве’аверох Мантор незаметно приблизился к ним, что, приняв во внимание поднявшийся вокруг шум, не было таким уж достижением.  - Шелк-сырец, раскрашенный в разные цвета, бьющийся и грохочущий при движении, словно флажок на кончике копья. Стоило это нам целое состояние, но окупило себя. Кони достаточно разумны, чтобы бояться новых вещей.
        - Людей бы это не сдержало.
        - И что это говорит о нашей мудрости?  - скривился с яростью ламерей.  - Я потерял половину Волны, потому что оказался идиотом. Глядите.
        Идущие по кругу колесницы сомкнули строй, а лучники их начали стрелять. Кочевники пытались обороняться, но еще никому не удавалось искусство точной стрельбы со спины коня, который то и дело крутится и бьет задом. Металлическое громыханье было оглушительным.
        - Откуда этот шум? Мне не верится, что флажки…
        - Оттуда.  - Старший Фургонщик передвинул нечто ногою, и между спицами его колесницы выдвинулся стальной лист.  - Звук - тоже оружие. Наши кони его не боятся, но когда мы сражаемся с непривыкшими… Сам видишь.
        Внутри Шелкового Круга царило опустошение. Последние всадники наконец-то соскочили с коней и натянули луки. Колесницы сломали строй и попросту их смели.
        - В шелке-сырце вязнут стрелы.  - Аве’аверох смотрел, как колесницы останавливаются, а их экипажи парой ударов добивают раненых.  - Может, одна из пяти пролетит сквозь свободно свисающие полотнища. Это - дополнительная защита, когда мы движемся строем. А теперь мы пойдем быстро, без отдыха. Орнэ - в ярости, и лучше побыстрее дать ей что-нибудь поджечь. А вы… Можете ехать с нами. Ваши кони справятся?
        Они кивнули, а верданно просто развернул колесницу и двинулся к остальным Фургонщикам, отдавая свистком команды. Лея улыбнулась кисло и спрятала лук.
        - Не за что, козел ты сушеный.

* * *

        Конь коротко фыркнул, расставил пошире ноги - и стало ясно, что дальше он не пойдет. Живот его был вздут, шерсть сбилась, бока ходили ходуном. Далеко ему было до того гордого, стройного, словно благородный олень, животного, которое подарил им сын графа. Три дня и три ночи пути в горах, пути непрестанного, все дальше на северо-восток, не должны были настолько его вымотать, но, использовав минутную невнимательность Дагены, он нажрался каких-то подозрительных папоротников. Оказалось, что растения, которыми мог насытиться горный пони, совершенно неприемлемы для боевого коня.
        Брюхо его напоминало нынче барабан, кожа вот-вот была готова порваться, вздутые кишки давили на легкие, и конь дышал словно после убийственного галопа. Пускал слюну и пузыри.
        Они расседлали его, переложив вещи на спину тяглового коня и выбросив дамское седло. Собственно, им бы нужно было оставить больное животное, но в таком состоянии скакун не мог бы защититься даже от стаи одичалых собак. Девушки не сумели так поступить.
        Впрочем, он и не сдерживал их слишком сильно. Дорога сделалась исключительно неудобной для лошадей: узкие скальные полки, лесные тропки, которыми ходили только дикие звери, расселины в скалах, какие-то странные, укрытые от людских глаз пути - из-за всего этого б?льшую часть пути приходилось идти пешком, волоча животных под уздцы, а не ехать верхом. Когда бы не то, что Лайва вела себя как безвольная кукла, время от времени лишь указывая им дорогу, они бы еще пару дней назад, до того неприятного инцидента с пищей, расседлали бы и отпустили лошадей. Но тогда им пришлось бы вести дворянку под руки, следя за каждым ее шагом, поскольку, когда ее снимали с коня, девушка либо стояла без движения, либо принималась бродить по окрестностям без цели и смысла. И только при вопросах о дороге она немного оживала, лицо ее обретало хоть какое-то выражение, брови хмурились, а в глазах появлялся проблеск сознания. Позже она снова сбегала внутрь собственной головы, в безопасное место.
        Кайлеан этому не удивлялась: когда бандиты убили ее семью и когда миновали эмоции, она и сама, уже отплатив за это кровью, искала успокоения в похожем месте. Не думать, не чувствовать, погружаться в сон наяву, пить, когда пододвинут тебе под нос кубок, есть, когда вложат в руку пищу, спать с открытыми глазами. И не вспоминать, гнать из памяти любой след от потери, иначе человек совьется в клубок и примется выть в небеса, раздирая лицо ногтями.
        Семья Анд’эверса окружила ее заботой, дала время на траур, а потом постепенно, шаг за шагом, втянула в водоворот собственной жизни. Но Кайлеан все равно понадобился год, прежде чем она снова искренне улыбнулась - искренне, то есть, как говорила тетка, лицом и сердцем.
        Но у Лайвы не было никого, кому она могла бы выплакаться ночью, и никого, кто устраивал бы ей глупые шуточки лишь для того, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию. Впрочем, Кайлеан и не хотела бы сделаться ее поверенной. Лайва сидела в самом центре паутины смерти и хаоса, что опутала все эти горы, и, может, не была пауком, но равнодушно глядела на то, что происходит, хотя наверняка знала, кто и во что здесь играет. И как это остановить. После ближайшего ночлега им останется день и ночь пути, а потом они вернутся и повстречаются с преследующими их солдатами.
        И пусть ею займутся Крысы.
        Хотя она все еще надеялась, что они сумеют добраться туда, куда Саинха велела доставить свою госпожу.
        Кайлеан пришлось признаться самой себе, что это одна из причин, по которым она решилась продолжать их эскападу, несмотря на то что Ласкольник оторвет ей за такое голову. Если бы они сразу же за стенами замка нарушили договоренность и выдали девушку Крысиной Норе, то никогда-никогда не узнали бы, в чем здесь дело. Саинха говорила о безопасном месте, а какое место может быть безопасным для того, за кем охотится внутренняя разведка, Горная Стража и банда странных субъектов, пользующихся непонятными Силами? Если где-то и скрывались ответы на вопрос о том, что здесь происходит, то только там. А если бы Крысы заполучили в свои лапы Лайву раньше, чем беглянки добрались бы до того места, то она, Кайлеан-анн-Алеван, до конца жизни раздумывала бы насчет того, кто, зачем, почему и ради какой цели.
        Конечно же, данное слово тоже обязывало, они обещали посвятить этому путешествию четыре дня, а потому хорошо бы аристократке знать, куда им нужно идти.
        Боевой скакун пошире расставил ноги, поднял хвост и глухо и громко, будто гром, пустил ветры. После чего фыркнул с явным облегчением.
        - Даже не знаю, посчитает это Госпожа Ветров прославляющей песнью или оскорблением.  - Дагена улыбнулась впервые за пару дней.  - Потому нам бы лучше отправляться. У меня встреча с неким маленьким, волосатым негодяем.
        Кайлеан похлопала жеребца по шее и заглянула в его глаза, из которых исчезло выражение безумного страдания.
        - Ну все, малыш. Полегче? Не слушай ее, она слишком долго не была с мужиком, и потому у нее теперь видения.
        - Приму каждого, у кого будет кусок мяса.
        - Слышишь? У нее в голове одно. А я - просто голодна.
        Она для пробы потянула за уздечку, конь фыркнул и сделал шаг вперед.
        Они были голодны - и все сильнее слабели. В последние пару дней б?льшую часть дороги они преодолели на своих двоих; холодные ночи, ледяные утра и постоянные восхождения поглощали все оставшиеся силы. Даже щавеля не было слишком много. В первую ночь поймали в силки одного худого зайца, от которого осталась лишь шкурка и кучка полупережеванных косточек. В другую ночь, проведенную в месте, почти лишенном растительности, счастье не улыбнулось им даже настолько. Весь следующий день они прошли, вслушиваясь в бурчание собственных кишок, зато очередная ночь принесла настоящую неожиданность. В силках нашли еще одного зайца и пару сурков. Правда, худых после зимнего сна, но для того, кто начинает раздумывать, каковы на вкус прожаренные на углях кожаные элементы сёдел, даже такие зверьки оставались огромным кладом. Вечером они остановятся и - пусть бы и все демоны Мрака пришли к ним - разожгут костер. Рискнут, поскольку не станут больше есть сырое мясо. Их ждала еще одна ночь и один день пути, и если они не доберутся до места в половине следующей ночи - поворачивают. Они обещали служанке Лайвы четыре дня и
ночи, и ни минутой больше.
        - Готова?  - обратилась Кайлеан к Дагене.
        - Как обычно. В путь.
        Они шли, чтобы не нагружать животных, а Лайва ехала попеременно то на горном пони, то на широкоспинном тягловом коне. Когда бы не лошади, им пришлось бы ее нести. Было в этом нечто знаковое: две простые девушки идут пешком, а всемилостивая аристократка сидит в седле. И если бы дворянка хотя бы раз раскрыла рот, чтобы пожаловаться, Кайлеан лично сбросила бы ее на землю. Но нет, где бы ни пряталась Лайва, голод, холод и усталость, казалось, не могли туда пробраться.
        Они все еще держали путь на северо-восток, последние пару миль - вдоль русла ручья, который вился глубоким яром. Дагена несколько раз пыталась вытащить из Лайвы информацию о том и вправду ли нет другой дороги, поскольку этот путь ей не слишком-то нравился. У яра были высокие и отвесные стены, им можно было идти либо вперед, либо назад, и для воспитанного в Степях место это казалось смертельной ловушкой. Но дворянка была упряма, а потому им пришлось въехать в распадок и двинуться вверх по ручью.
        Порой дорога сужалась настолько, что им и животным приходилось идти по самому руслу, а потому девушки шагали босиком. Стопы можно согреть, но они не знали, смогут ли разжечь достаточно большой костер, чтобы высушить сапоги. Через четверть часа Даг начала бубнить себе под нос, щелкая зубами от холода. Большинство ворчаний представляли собой обещания того, что она сделает с графиней, если дорога не выведет их в какое-нибудь сухое и теплое место. А еще лучше - с большой кучей горячей еды.
        И тогда Лайва заговорила. Не задушенным мертвым шепотом, но спокойно и громко, словно произнося тост на пиру:
        - У матери моей была восемьдесят одна дочка и шестьдесят восемь сыновей.
        - Я н-н-н-надеюс-с-сь, чт-т-т-то он-н-н-на уб-б-б-била з-з-за это т-т-т-твоего от-т-тца,  - застучала зубами Дагена.
        Казалось, девушка ее не слышит.
        - Сколько я себя помню, мы всегда соревновались за ее любовь, хотя она и уверяла нас, что ни один из нас не занимает в сердце ее больше места, чем остальные. Но когда я обращаюсь памятью вспять, то я все время думаю только о том, чтобы поймать ее взгляд и улыбку. Была она прекраснейшим существом, какое я только знала, волосы ее белы, будто снег, глаза столь светлы, что кажутся полированной сталью, губы - цвета лепестков молочной розы…
        Когда Кайлеан обернулась, монолог стих, и ее приветствовал спокойный, удивительно трезвый взгляд. Где бы ни пребывала Лайва, она как раз оттуда вернулась. Они смерили друг друга взглядами.
        Кайлеан решила воспользоваться случаем:
        - Много людей умерли из-за вас.
        Трезвый взгляд исчез, замещенный прекрасно известным им отсутствующим выражением. Словно эта короткая фраза снова втолкнула дворянку назад в то место, где она пряталась. Даг фыркнула и выдавила:
        - С-с-с… с-с-с… с-с-совет на буд-д-дущее… Гос-с-спожа говорит, м-м-мы с-с-с-слушаем.
        - Заткнись, з-з-з-заик-к-к-ка.
        Они зашагали дальше, ведя лошадей под уздцы.

* * *

        Пес рявкнул и задергал лапами в воздухе. Двое солдат, державших веревку, начали потихоньку стравливать ее. Зедир не имел ничего против высоты, но болтаться в сотне футов над уровнем земли - такое его всегда нервировало. Веревку перебросили через ветку склонившейся над пропастью сосны, чтобы пес не бился о скальную стенку, из-за чего животное покачивалось теперь под порывами ветра. До конца дня к вожаку стаи без опасения быть укушенным сумеет подойти только Берф.
        В одной из горных долин они оставили после себя двадцать пригорков. Пятнадцать больших и пять - поменьше. Потратили половину дня, чтобы сделать это как должно, чтобы могилы оказались достаточно глубокими и прикрытыми камнями побольше. Каждый из пригорков обсыпали землею и обложили дерном - через несколько месяцев лишь упорядоченность в их расположении станет говорить, что они - не произведение природы. Когда закончили, Велергорф попросил о праве сказать речь. Кеннет вздохнул:
        - Обычно ты не спрашиваешь. Говори.
        Старый десятник встал, расставив ноги, заложил ладони за пояс с топором, вперил куда-то выше голов неподвижный взгляд.
        - В Бергене мы верим, что, когда умирает хороший горец, его должно похоронить в пещере или в могиле столь глубокой, чтобы доставала она до голой скалы. Но мы также верим, что если невозможно этого сделать, то горы все равно будут помнить. Кости тех, кто погиб доброй смертью, станут погружаться вниз сквозь все слои земли, чтобы наконец прильнуть к груди гор. А потом соединяются с ними, вплавляются в каменную кожу и становятся их частью. Потому, ступая на скалу, мы ставим стопы на кости тех, кто был ранее нас, чтобы потом самим стать основой для стоп тех, кто придет после. Мы носим горы в костях при жизни - и становимся ими после смерти.
        Солдаты покивали. Велергорф присел, аккуратно положил руку на ближайший пригорок.
        - А значит, возможно не сегодня, а через несколько месяцев, снова встретимся, мы и вы, здесь, или в Белендене, или где-то еще, где горы встают к небесам.
        Стражники подходили, наклонялись и прикасались к пригоркам. Слова здесь были не нужны.
        Едва Зедир зашуршал когтями по земле, его быстро отвязали и отвели в сторону. Остальные псы уже были внизу, как и б?льшая часть роты. Им пришлось преодолевать уже второй обрыв, но благодаря этому они сократили путь как минимум на пятнадцать миль.
        Кеннет глядел, как последний из солдат спускается на веревках, отталкиваясь пятками от скал. Он вышел из Кехлорена с семьюдесятью тремя людьми и дюжиной животных, а возвращался с пятьюдесятью солдатами и парой псов. Кеннет надеялся, что раненые, которых Фургонщики отослали в тыл, доберутся до замка живыми, поскольку для шестой оставался важен каждый меч. Уже сейчас пришлось бы переформировать роту, уменьшив число десяток до шести. Но, проклятие, никто из его сержантов не заслужил того, чтобы с их плащей спарывали бронзу, а кроме того, десятки уже сплотились, и, когда доберутся до Кехлорена, Черный должен бы дать им какое-то пополнение. Красные Шестерки заслужили, чтобы стать полной ротой на срок больший, чем несколько дней.
        Теперь же впереди их ждала погоня. Карты, которые они получили, описывали также и этот район Олекад, хотя здесь они не были столь подробны, как Кеннет того бы хотел. Но он знал и то, что беглянкам пришлось бы научиться летать, чтобы суметь их обогнать.
        Это было преимуществом любого преследования в горах. Если некто желал укрыться, он имел множество возможностей, а отыскать его след оказалось бы непросто. Но когда ты желал поймать людей, которые двигались в определенном направлении… чаще всего дело было в том, чтобы попасть в определенное место впереди их. Пути в горах - это перевалы, желоба, расщелины в скалах, порой - козлиные тропки. На равнинах в любое место ведет сто дорог, в горах же - две-три, обычно не доступные для лошадей. Это облегчало задание.
        На перевале Амох они должны были оказаться завтра к полудню, лейтенант рассчитывал, что девушки не доберутся туда раньше - правда, они могли раздобыть лошадей и воспользоваться другой дорогой, но тогда им пришлось бы вести похищенную дворянку пешком, по дикой, неприступной территории, где и речи не было о быстром передвижении с пленником. Нет, скорее всего, они не рискнут, отправятся верхом, чтобы можно было привязать ее к седлу, что чрезвычайно облегчит путешествие.
        Последний стражник оказался внизу, отвязал веревку и принялся ее свертывать.
        - Андан, Берф, берите псов и идите вперед. Не хочу никаких неожиданностей. Остальным встать десятками, строй свободный, и выдвигаемся. Приказы вы знаете.
        Они должны были идти, пока позволит свет, потом поставить затемненный лагерь и встать на марш за час до рассвета. Никаких костров, огней и факелов. Кеннет не желал, чтобы хоть что-нибудь выдавало их присутствие. Если похитительницы поймут, что кто-то идет впереди них, могут сделать что-то глупое. Например, перерезать глотку своей жертве, спрятать тело и попытаться исчезнуть.
        Он заскрежетал зубами. С момента получения приказа что-то его смущало. Каким чудом девушки, которых он повстречал под той несчастной башней, попали в такое дерьмо? В худшем случае им должно б сидеть в Кехлорене, под допросом у Крыс. Правда, они обронили серьезное имя: Ласкольник - кто о нем не слыхивал?  - но это не свидетельствовало ни о чем. Насколько лейтенант знал внутреннюю разведку, если бы Крысы пожелали задержать девушек, Генно Ласкольнику пришлось бы прийти за ними лично, причем - во главе крупной армии. Откуда, проклятие, они вообще взялись в этом районе гор, замешанные в каком-то там нападении на замок и похищении графини?
        Он пробормотал несколько проклятий, так что идущий рядом Велергорф покосился на него. Но ничего не сказал.
        - Ну давай, выдай это наружу, Вархен.
        - Что, господин лейтенант?
        - Что тебя смущает в этой истории?
        - Что смущает?  - Татуированное лицо десятника сморщилось в притворном удивлении.  - Ничего не смущает, господин лейтенант. Это совершенно очевидно, что девушки, которых мы повстречали под башней, полной трупов, несколькими днями позже сбегают из подвалов Крыс, нападают на замок какого-то графа и похищают невесту его сына. Я их едва только увидел и сразу же подумал: именно этим все и закончится.
        Кеннет кисло улыбнулся. Мысли десятника кружили теми же путями, что и его собственные.
        - Вот и я, десятник, думаю так же.
        - Знаю, господин лейтенант. И все это - под звуки флейты.
        Да, флейты - инструмента крысоловов. Это был танец Крыс. Он стиснул зубы. Его отряд попал сюда, потому что неудачно и случайно впутался в такие игры. Тогда они выскочили из этого всего лишь с несколькими царапинами, но все могло закончиться и резней. Внутренняя разведка пожертвовала бы ими, совершенно не задумываясь.
        - Будем внимательны, Вархен. Очень внимательны. Передай остальным, чтобы воспринимали тех девиц как гнездо шершней.
        И все же… проклятие… он видел их… их всех. Смотрел в глаза всей четверке: непросто оценить незнакомцев за столь короткое время, но в них была некая солидность… внутреннее спокойствие… Это не банда сорвиголов, что шатается по миру в поисках грошиков на будущую трапезу, это люди, у которых есть цель и поддержка. Были они частью большого целого, а когда поняли, что имеют дело с солдатами империи,  - сразу же отказались от сражения.
        Завтра они убедятся, все ли пахнет настолько дурно, как кажется.
        - Изменение планов, десятник. Двойные стражи, видимые и скрытые, псам - тоже принюхиваться. По одному на стражу. И до отдыха найдем место, где к нам будет труднее подобраться.
        - Слушаюсь.
        - И… расскажи остальным то, о чем мы подозреваем. Пусть знают, что Крысы снова пытаются нами играть.
        - Так точно, господин лейтенант.

* * *

        Место было идеальным для лагеря. Кучка деревьев посреди широкой горной долины, обозначенной на карте как Пастбища Денмах. До леса с каждой стороны оставалось с полмили, а курень, что стоял под деревьями, говорил, что луга эти использовали довольно часто. Наверняка со дня на день в долину пригонят животных, а курень в ближайшие месяцы сделается пристанищем пастухов. Для Кеннета, однако, самым важным было то, что к такому месту не смогли бы незаметно подобраться даже его стражники.
        Они не разбивали палаток, деревья и кусты достаточно оберегали от ветра. Лейтенант, пользуясь этим заслоном, даже позволил разжечь небольшой костерок. Чашка горячего бульона из сушеного мяса и гороха была важнее любой маскировки. В горах, если человеку долгое время не удается согреться внутри, не помогут никакие палатки или одеяла, холод вгрызается в кости и не отпускает, высасывая силы и ломая дух.
        Они удерживали двойную линию постов: четверо людей на краю рощицы и четверо - чуть поглубже, притаившихся и замаскированных. Ни один солдат, даже Фенло Нур, не скривился. Игры внутренней разведки были тем, что превращает окрестности во вражескую территорию.
        Выступили они перед рассветом. Тихо, как ночные призраки, что запоздали с явлением и теперь пытаются сбежать от света солнца. Солдаты двигались быстро, с руками на оружии, с арбалетами в ладонях. Они охотились.
        Кеннет несколькими взмахами подозвал сержантов.
        - Около полудня мы должны быть на перевале,  - сказал он.  - Приказ - ясный, мы должны их схватить, у дворянки и волос с головы не должен упасть. Мы ничего не знаем об этих женщинах, кто они и что могут… Понимаете, о чем я говорю?
        - Чары?  - Андан нахмурился, словно лишь теперь об этом подумал.
        - Не знаю. Мы доставили девиц Крысам - а через несколько дней приходится за ними гнаться за много миль от Кехлорена, к тому же - они успели впутаться в какие-то странные происшествия. Крысиный посланник и слова не промолвил, но я видел, насколько он нервничает. Не станем рисковать. Если попытаются бежать, застрелите их лошадей. Если почувствуете вонь магии…
        - Тогда нам и их застрелить?
        - Нет, Фенло. Тогда - смываться. Когда у них не будет лошадей, они от нас не уйдут. Доберемся до них чуть позже. Это приказ.
        Десятники покивали.
        Перевал Амох был обозначен на карте тремя знаками. Первый говорил, что он узок, второй - что окрестности здесь безлюдны, а третий, несколько смазанный, казался информацией о том, что за перевалом начинаются дикие горы. Официально здешние земли принадлежат одному из местных графов, однако тот, похоже, не имел ни сил, ни желания, чтобы ввести на них меекханский порядок. Поселенцы тоже не стремились к негостеприимным и каменистым районам, где каждый кусок черного хлеба приходилось оплачивать галлонами пота. На таких землях даже долгие годы свободы от податей не обеспечивали благосостояния.
        Было понятно, что за перевалом беглянкам придется оставить лошадей, может, они еще сумеют добраться до Черного Виерха, острого хребта из темного гранита, но потом-то их ждет лишь пеший путь. Это еще одна вещь, которая оставалась не слишком понятной во всей этой истории. Отчего они убегали в эту сторону и как, проклятущее проклятие, находили здесь дорогу? Из нескольких фраз, которыми они перекинулись за время встречи, он понял, что они - с юга, из Великих степей. А в Олекадах двигались словно по собственному подворью. Откуда знали окрестности?
        Дела, в которые замешаны Крысы, воняют на милю.
        Когда рота добралась до перевала, оказалось, что те воняют еще сильнее.
        Во-первых, охотники сразу же поняли, что женщины уже были здесь, отдохнули и уехали. Судя по всему, добрались сюда еще утром, а потому наверняка б?льшую часть дороги преодолели ночью. В темноте, верхом, в горах. Или - и мысль эту подбросил Омнэ Венк - знали другой, более короткий путь, что только подтверждало подозрения, что Крысиная Нора не раскрыла им всей правды.
        Во-вторых, они разбили здесь лагерь и отдыхали с пару часов, в то время как их спутница-графиня бродила окрестностями совершенно бесконтрольно. Волк, Азгер Лавегс и Фенло Нур с четверть часа изучали следы и почти разругались, но выглядело все так, что ни одна из трех женщин не была связана, каждая могла двигаться свободно, одна из них, в туфлях с узкой подошвой и в длинном платье, удалилась по нужде шагов за сто. Это несколько противоречило полученной информации.
        В остатках кострища нашлись кости небольшого зайца и двух сурков, диета любого, кто выбирался в горы без припасов. Две лошади, как утверждал Волк, уже начали спотыкаться, явно теряя силы. А значит, они не имели ни пищи, ни корма для животных. Это могло говорить о том, что бегство в горы не было спланировано. Очередной удар по сказочкам, сообщенным Крысами.
        В-третьих, за ними кто-то шел.
        След нашел Фенло Нур, который отыскал логово, где таились, как минимум, четверо людей - мужчин, судя по длине шага и глубине отпечатка ног,  - вышедших в путь, едва женщины свернули лагерь. Прежде же преследователи остановились за четверть мили до перевала и, как утверждал коренастый десятник, не пытались приближаться к беглянкам. Четверо мужчин, что следят за тремя одинокими женщинами, но не пытаются напасть на них ночью.
        - Разбойники?  - спросил Кеннет.
        Нур странно поглядел на него и покачал головою.
        - Нет. Я вам, господин лейтенант, кое-что покажу. Пройдемся вдвоем, хорошо?
        Они пошли. И тот показал.
        Белку. Тщательно распятую на земле и живьем ободранную от шкурки. Судя по тому, что кровь едва-едва схватилась, зверек был еще жив, когда мужчины покинули укрытие. Дело закончили мураши.
        Кеннет отвел взгляд от мертвого тельца.
        - Им было скучно?
        - Возможно. Но они находились здесь ночью. Ночью никто не ловит в лесу белок. А значит - поймали ее днем, держали живой и развлекались, ожидая, пока женщины отправятся дальше.
        Лейтенант стиснул зубы. Такие вещи не должны случаться исключительно с его ротой. Словно все безумцы и дегенераты уперлись, чтобы переходить дорогу именно Красным Шестеркам. Следующего обычного бандита они наверняка станут обнимать от радости.
        Логика пыталась дать всему хоть какое-то рассудительное объяснение.
        - Может, это какой-то ритуал? Принесение жертвы, чтобы умилостивить малого бога или вызвать демона? Пометники так поступают.
        - Может быть, господин лейтенант.  - Фенло Нур переложил арбалет в другую руку, присел и ткнул в трупик веточкой.  - Но это должно было оказаться исключительно малое божество или такой же мелкий демон, чтобы удовлетвориться подобным созданием. Кроме того… я не чувствую Силы.
        - О, я и не знал, что ты чародей.
        - Я не чародей. Но я видел, как вы сглатываете, когда тот шаман Фургонщиков освобождает своих духов. Появись здесь эманация кого-то из Бессмертных или выстави из Тьмы свою лапу демон, мы бы почувствовали это даже через несколько дней.
        - Тогда зачем они это сделали?
        Десятник встал, подтянул пояс, пару раз пнул по земле, присыпая белку.
        - Полагаю, они это сделали, потому что любят. Нам бы найти этих женщин раньше них.
        - Верно. В путь.

* * *

        Они их заметили два часа спустя. Похоже, женщины ехали и вправду медленно, видимо, не могли решиться оставить лошадей, которые нынче их явно задерживали. Животные - судя по тому, как двигались,  - были ужасно уставшими, просто измученными. Шли, удерживаемые под уздцы, и только одно из них несло на спине всадника.
        Кеннет остановил роту на краю леса, перед солдатами открывалась длинная и узкая долина, типичная для Олекад, с лесом, растущим по краям, и пустой серединой, прорезанной вдоль узким ручейком. От беглянок солдат отделяла едва ли половина мили.
        Лейтенант скрыл отряд среди деревьев и принялся наблюдать. Женщины, не оглядывались, шли вперед со склоненными головами, уставшие, похоже, не меньше животных. Пойманный в силки заяц или сурок - этого маловато, чтобы дать человеку сил для длинного и быстрого путешествия. Они выбрали дорогу серединой долины, в сторону ее северного края, еще пара миль - и доберутся до места. И что тогда? Они уже миновали путь на Черный Виерх и если и вправду туда собирались, то должны были свернуть вправо четвертью мили раньше. Или же они потеряли дорогу, или не искали перехода - как подозревала внутренняя разведка - на Лиферанскую возвышенность.
        - Десятники!
        Те подошли. Кеннет не отводил взгляда от женщин.
        - Пойдем краем леса, чтобы они нас не заметили,  - приказал лейтенант.  - Мы должны их опередить, прежде чем они пройдут милю. Подождем их в конце долины.
        Несколько кивков были единственным ответом.
        - Если те, кто за ними идут, хотят сохранять дистанцию, они должны скрываться где-то в том лесу. Потому - внимание. Собак в авангард. Вы знаете приказы, мы должны взять женщин живыми - и мы так и поступим, но о тех странных спутниках не было ни слова. Фенло и я полагаем, что у них не в порядке с головой, а потому я позволяю действовать по усмотрению. Если полагаете, что они сдадутся,  - связать, если же нет… Просто не позвольте им сбежать. Выступаем.
        Лес был достаточно густым, чтобы скрыть стражников от взглядов преследуемых. Бежали трусцой, с оружием в руках, помня, что они не одни, псы шли впереди, растянувшись широким веером и не издавая ни звука. Знали, что идет охота на людей.
        Кеннет бежал краем леса, и если бы кто-то из женщин обернулся, и если бы ей крепко повезло, то могла бы его заметить, но он не желал рисковать потерять их из вида. Не сейчас, перед самым концом погони. Сокращали дистанцию с такой скоростью, что еще четверть часа - и обгонят их, отрезая дорогу. Где-то с милю впереди долина начинала резко сужаться, а фланги охватывающего ее леса сближались. Это было идеальное место, чтобы закончить погоню.
        Расстояние между ними плавно сокращалось: шестьсот ярдов, пятьсот, триста, двести - преследуемые ни разу не обернулись, даже не подняли голов. Как видно, и вправду смертельно устали. Он уже видел все подробности, сидящая в седле женщина наверняка была именно той похищенной дворянкой, но ее никто не связывал, а за ее лошадкой никто не присматривал более пристально: хватило бы одного движения ладонью, чтобы оторваться от своих охранниц и сбежать. К тому же в определенный момент именно она выдвинулась наперед и вела всю троицу.
        «Похищение,  - скривился саркастически Кеннет,  - ну конечно». Ясное дело, это не освобождало его от исполнения приказа, они задержат ее и доставят в Кехлорен, однако он уже многое понимал. Там, где крутятся Крысы, человек должен ожидать лжи и манипуляций. Если бы все зависело от него…
        Он их просмотрел. Выросли вокруг женщин внезапно, словно выскочив из-под земли: двое, четверо, восьмеро, в серых одеждах, с капюшонами на головах и длинными ножами в руках. Беглянки подняли головы, только когда кони принялись предупреждающе пофыркивать. Остановились, потянулись за оружием.
        Кеннет коротко свистнул «Ко мне!», а рота на бегу повернула и высыпала из лесу. Они были где-то в ста пятидесяти ярдах от всей группки, когда блеснули первые клинки. Светловолосая схватилась с одним из нападавших, сабля ее мелькнула в сложной «восьмерке», отбивая серию ударов, нанесенных с двух рук. Была она хороша, удалось ей даже заставить нападавшего отступить, но тут присоединился второй, и теперь пришлось отскакивать ей, ища защиты спины у конского бока.
        - Стрелять!
        Фенло уже опередил его, мчась длинными прыжками, потом вдруг остановился, припал на колено, прицелился. Его арбалет металлически щелкнул, а один из напавших на девушек мужчин закрутился на пятке, затанцевал в странном, наполненном дрожью танце и рухнул на землю.
        Нур, тот еще сукин сын: не побоялся стрелять, хотя мог попасть в одну из женщин.
        У других стражников рассудительности оказалось побольше - или поменьше веры в свои способности. Стрелы их ударили в трех из тех мужчин, что были чуть в стороне, причем двое устояли на ногах, несмотря на то что стрелы точно попали в цель. Берф просвистел серию быстрых сигналов, и псы ринулись вперед.
        Ситуация изменилась. Нападавшие - все как один - Кеннет запомнил эту картину надолго - повернулись к атаковавшим солдатам. На удар сердца они замерли, и даже сабля, воткнувшаяся в тело одного из них, не вывела их из этого странного ступора, а потом взорвались темнотою. И темнота эта, расширяясь чернильными пятнами, пролитыми на промокашку, прыгнула к стражникам, охватила их и поглотила.
        Кеннет почувствовал, что падает.
        Ударился о твердую поверхность, свалившись с высоты в несколько футов. Включились инстинкты, приобретенные за годы лазанья по горам, когда почва порой уходит из-под стоп. Он согнул ноги, склонился вперед и смягчил падение переворотом. И сразу же вскочил и побежал вперед, туда, где посредине небольшого, черного, словно ночь, холмика, стояли три лошади и три женщины - и несколько мужчин в серых одеждах.
        Вокруг него падали остальные из роты. Пространство лопалось, выплевывая из себя фигуры людей и псов. Все пойманные врасплох, но не хуже своего командира: большинство приземлялись уверенно, их увлекала еще инерция бега, а потому они попросту восстанавливали равновесие и мчались дальше, согласно приказу - схватить женщин, убить напавших на тех мужчин.
        Кто-то коротко и болезненно вскрикнул, когда не удалось удержаться на ногах, где-то брякнула тетива, освобожденная внезапным движением руки. Но шестая шла в атаку, а псы, не привыкшие удивляться, уже были около нападавших и рвались тем в глотки.
        Блеснули ножи, но в тот же самый момент короткие свистки придержали зверей, щелкнуло еще несколько арбалетов, один из мужчин в сером дернул головою, изо лба его выросла короткая стрела, еще двое качнулись назад, а стражники уже схлестнулись с чужаками. На ногах устояли теперь только трое из них, и лишь один не был ранен.
        Но вид нескольких десятков атакующих солдат их нисколько не остановил.
        Кеннет почувствовал на языке железисто-соленый привкус, словно рот наполнился вдруг кровью, а один из его людей внезапно подлетел на десяток футов вверх, после чего обрушился на землю с такой силой, что арбалет на его спине рассыпался в щепки. Серый убийца крутанулся, ножи его превратились в полупрозрачные матовые сферы, когда он отбивал атаку двоих, троих, а потом и четверых солдат одновременно. Казалось, он играет, танцует, плывет; лицо, скрытое под капюшоном, не выражало никаких эмоций, даже губы не скривились в ироничной усмешке; свободная одежда хлопала, серые клинки кинжалов пели, а Церах, Волк, Конус и Омнэ Венк не могли пробиться сквозь его защиту. Он словно развлекался, отгоняя кучку ребятишек.
        А потом Конус коротко вскрикнул и выпустил меч, отступив на три быстрых шага и стискивая разрубленное с внутренней стороны предплечье, а Омнэ принял на свой пехотный щит мощный пинок, воткнувший ему верхнюю грань в лицо и опрокинувший его на землю.
        - Назад!
        Рык Фенло Нура разодрал пространство, и Церах с Волком отскочили в противоположные стороны, а враг их остановился на половине движения, глядя туда, откуда раздался крик.
        Прямо на несколько арбалетов, что целились ему в грудь.
        Предложений о сдаче не прозвучало. Впрочем, глядя, как чужак направляется в сторону стрелков, Кеннет знал, что и смысла в них не было. Брякнули тетивы, и бегущий затанцевал в последний раз в фонтане крови и обломков костей, что выскакивали из его спины вместе с тяжелыми стрелами.
        Лейтенант осмотрелся. Все нападавшие были уже мертвы, ни один не попытался сложить оружие. Женщины стояли на месте, на вершине небольшой возвышенности.
        - Круг.  - Он повел ладонью в воздухе.  - Проверить потери. Ждать.
        Солдаты умело окружили холмик.
        Кеннет направился в сторону женщин, пряча меч в ножны и игнорируя оружие в их руках. На лицах обеих: и светлой и темной - появилась растерянность.
        - Да,  - кивнул он блондинке.  - Башня. Хотя ты выглядишь получше, когда не держишь в ладони чужие глаза.
        - Что…
        - Нет,  - прервал он ее, подняв ладонь.  - Пока что молчи.
        Подошел к сидящей на лошади дворянке. Она взглянула на него пустыми глазами и вернулась к наблюдениям за окрестностями. Он развернулся и осмотрелся.
        Небо было цвета полированной стали, светло-синей, с легкой голубой дымкой. Не тучи, но именно небосклон без следа солнца, который светился спокойным туманным светом. Под ним и речи не могло быть о тенях. Под этим куполом лежала равнина, исчерканная тысячами оттенков черноты. Матовая чернота сажи, глубокая чернота чернозема, холодная чернота морских глубин, резкая чернота обсидиана - человек видит разницу, только когда все эти оттенки оказываются у него перед глазами. Далеко на горизонте маячили какие-то возвышенности, словно черные зубы, впившиеся в небосклон. Кеннет присел и дотронулся до почвы. Твердая, на ощупь она напоминала выглаженный гранит - удивительно теплый, словно под скалой бил горячий источник.
        Велергорф подошел, присел рядом.
        - Трое раненых. Двое плохо приземлились, когда сюда вскакивали, один получил ножом…
        - Конус.
        - Да, господин лейтенант. Мы уже перевязали. Те двое - это Гессен и Йодл, вывихнутая лодыжка и разбитое колено. Едва могут идти. Волк и остальные следопыты уже осматривают трупы.
        - Хорошо. Ты знаешь, где мы?
        - Нет… Яйцами Быка клянусь, нет. Никогда не слышал о таком месте. Но это не Олекады, спроси меня кто.
        - Ну-ну, Вархенн, и как же ты это понял?
        Кеннет взглянул в лицо десятнику. Скрытые в татуировке глаза были спокойны и внимательны. Ни следа страха или хотя бы беспокойства. Велергорф, сукин сын, ты - скала под моею ногою.
        - Ну говори,  - поторопил его Кеннет.  - Вижу, тебе есть что сказать.
        - Я не знаю этого места, господин лейтенант. Спрашивал нескольких парней - они тоже не знают, куда нас выбросило. Но большинство полагают, что они,  - он указал в сторону беглянок,  - имеют с этим что-то общее.
        - Браво. Вижу, что я повстречался с целым отрядом болтающих мыслителей. Собери людей.
        - Так точно.
        Они встали, десятник отправился к солдатам, Кеннет же обернулся к женщинам.
        Дворянка сидела в седле, воткнувшись взглядом в конскую гриву, равнодушная до кататонии. Зато девушки смотрели на него внимательно: темный и светлый взгляды, руки уже без оружия, на лицах - маска вежливого интереса. Что-то вроде: как мило, случайная встреча, нет ли у вас каких вестей для нас, господин офицер?
        Он широко осклабился.
        - Лейтенант Кеннет-лив-Даравит, шестая рота Шестого полка из Белендена,  - представился он.  - Напоминаю на тот случай, если вы позабыли.
        Блондинка кивнула:
        - Кайлеан-анн-Алеван и Дагена Оанитер. А это,  - указала она на дворянку,  - девица Лайва-сон-Барен.
        - Я догадался. Вы далеко ушли за четыре дня.
        - У нас была хорошая проводница.  - Кайлеан снова указала на погруженную в неподвижность графиню.
        - Я так и думал. Вы голодны?
        Они покачали головами:
        - Не слишком.
        - Зато горды. Мы получили приказ схватить вас и доставить Крысам.
        Черноволосая странно улыбнулась.
        - Крысы должны решить, чего именно они хотят. Мы получили приказ разузнать, что происходит в горах.
        - Что-то подобное я и подозревал. Как иначе девушки, пойманные под той башней, попали бы в замок какого-то там графа? Однако я не вижу вокруг ни одной Крысы, а потому - давай-ка о них не переживать. Вы имеете что-то общее с тем, что мы оказались именно здесь? И знаете ли, где оно, это «здесь»  - вообще?
        Обе оглянулись на графиню.
        - Я не думаю, что она хотела попасть именно сюда. Полагаю, что наверняка нет.
        - Понимаю. Вы не наделаете глупостей, если я оставлю вас на некоторое время одних?
        Светловолосая похлопала лошадку по шее:
        - Они слишком устали, чтобы на них сбегать. Кроме того… лучше держаться вместе.
        - Тоже верно.
        Он развернулся и зашагал к отряду. Пятьдесят человек стояли в двух ровных шеренгах, псы присели сбоку. Он повел глазами по лицам. Вархенн, Андан, Берф, Малаве, Севрес, Жердь, Бриллэ, Коготь, Шпак… Большинство из них он знал долгие годы, а новые… поймал себя на том, что вот уже несколько дней не думает о них как о Конюхах, тяжести, наложенной на него Черным; багрянец цифр на их плащах перестал колоть глаза своей свежестью. Они вместе прошли через горы, вместе сражались и убивали. Новые солдаты вплелись в ткань шестой, связались совместной службой. Где бы они ни оказались теперь, попали они сюда как единая рота.
        Он взглянул на Фенло Нура. Ну, может, за малым исключением.
        - Ну ладно, давайте вольно и соберитесь в кучу. Ближе ко мне, не стану орать на все окрестности.
        Рота сломала строй, солдаты встали свободным полукругом.
        - Ситуация выглядит так, что мы не знаем, где находимся.  - Кеннет махнул рукою вокруг.  - Если кто-то из вас слышал о таком месте, вам лучше сказать.
        Подождал три удара сердца.
        - Хорошо. Я тоже о нем не слышал. Зато помню, что волна чар, что нас сюда забросила, шла от тех черных ублюдков. Волк, что ты о них узнал?
        Худой разведчик откашлялся, миг казалось, что он собирается сплюнуть на землю.
        - Ничего.
        Кеннет перехватил взгляд Нура, удивленный и словно бы с легкой веселостью.
        - Что значит - «ничего»?
        - Я не знаю, кто они такие, господин лейтенант. Не знаю, откуда происходят, материал их одежд соткан в узор, который я вижу впервые в жизни, сапоги сделаны из одного куска кожи, и я его не в силах распознать, оружие у них странное. Металл отполирован, но несмотря на это остается матовым, с тем серым оттенком…
        Волк замолчал, подвигал челюстью, словно пережевывая исключительно горький плод.
        - И они… но в этом я не уверен…
        - Он имеет в виду, что это не люди,  - произнеся это тяжелым, будто гранитный валун, голосом, Фенло Нур чуть расставил ноги и сложил руки на груди. Но если он готовился к ссоре, то Кеннету пришлось его разочаровать.
        - Почему ты так думаешь?  - спросил он спокойно.
        Младший десятник поднял раскрытую ладонь.
        - У них есть дополнительный сустав на пальцах. У всех. И у них нет волос на теле - кроме головы, бровей и ресниц. Ни одному нет нужды бриться.
        Кеннет поднял брови:
        - Ты осматривал их полностью?
        - Только двоих. Чтобы удостовериться. Остальным я проверил ладони и стопы. На пальцах ног у них на один сустав меньше, хотя длины они такой же, как и у нас. Я еще сказал бы, что и с мышцами их что-то не в порядке. Они словно прицеплены к костям в других местах, но здесь я могу ошибаться. Тут нужен медик, целитель или чародей, чтобы их осмотрели.
        - Волк?
        Горец покачал головой:
        - Не знаю, господин лейтенант. Десятник говорит правду, с ними явно что-то не так, но чтобы наверняка не люди? У меня в селе есть семья, где каждый второй ребенок рождается с шестью пальцами. Но они - хорошие горцы. Может, где-то в мире и есть люди, у которых больше суставов? Мы маловато знаем.
        - Потому-то я и говорю, что нужен бы чародей,  - кивнул Фенло Нур.
        - Но такового у нас нет, верно, десятник? Что вы еще нашли?
        - Запасов у них не было. Никакой еды или воды. Только одежда и оружие. И я бы сказал, что и то и другое не слишком подходят для гор.
        - Что ж, выглядит так, словно горы не были их целью.
        - Тогда что, господин лейтенант?
        - А как думаешь? Мы, Крысы, Ублюдки, ну еще и они. И одна цель.
        Взгляд десятника прошелся по взгорью.
        - Может, их вежливо спросить?
        - Что-то мне кажется, будто единственная, кому ответ известен, несколько не в себе. А потому - пока не спросим. Но будем следить, чтобы она не исчезла. Понятно?
        Они покивали.
        - Осмотреть царапины и синяки, готовимся в дорогу. Проверить, сколько у нас еды и воды. Экономим. Мы на территории врага, а потому держать открытыми глаза и уши. Берф, что говорят псы?
        - Им здесь не нравится, господин лейтенант. Постоянно принюхиваются и нервничают.
        - Я заметил. Скажи людям взять их на поводок. Пусть не бегают свободно, пока мы не поймем, где находимся.
        - Слушаюсь.
        Берф отдал честь.
        - Через четверть часа выдвигаемся к тем взгорьям.  - Кеннет указал на маячащие на горизонте черные зубцы.  - Я не могу прикинуть расстояние, но хотелось бы оказаться там до сумерек.
        Он оглянулся на холмик.
        - Ладно. Разойтись.
        Женщины стояли в том же месте, где он их и оставил. Успели уговорить дворянку сойти на землю и расседлали коней. Теперь вытирали их и оглаживали их бока.
        - Вы порядком прошли.
        - Да, немало.  - Блондинка явно была более говорлива.  - Если бы я знала, что за нами идут…
        - То что тогда?
        - Не знаю… я бы попыталась что-нибудь сделать. Наверняка не далась бы им живьем. Не после замка.
        Он покивал. Все еще помнил ободранную живьем белочку.
        - Так это они напали на замок?
        - Да. Искали ее,  - она указала на сидящую на земле графиню.
        - Вы знаете зачем?
        - Что ж,  - на этот раз странно улыбнулась черноволосая,  - кто бы она ни была, наверняка она не из аристократии. Ни она, ни ее служанка. Сделали что-то с графом и всеми людьми в замке. Что-то здесь…  - Она постучала себя по виску.  - Те не знали, что происходит в горах, понятия не имели об убийствах, исчезновениях - ни о чем. Непростое колдовство.
        - Зачем они это сделали?
        Они покачали головами. Одновременно.
        - Мы еще не знаем. То, что она говорила по дороге,  - какая-то ерунда. Но именно это мы должны были узнать для Крыс. Отчего б?льшая часть убийств и исчезновений случилась поблизости от земель графа.
        - И Кехлорена.
        Кайлеан покачала головой:
        - Кехлорен не был важен. Вблизи него дело доходило до убийств только потому, что под боком находился замок графа. Так я думаю. Полагаю, что они,  - кивнула она на трупы,  - попытались найти ее, выманить из укрытия, склонить к действиям. А когда наконец нашли - ударили. Но кто они и отчего охотятся на нее - даже не представляю.
        Дворянка фыркнула коротким смешком - так внезапно, что они подскочили.
        - Потому что милость матери не имеет границ, а всякое ее дитя окружено ею от рождения до смерти. Она захочет прижать их к груди - всех. Живыми или мертвыми. Я думала,  - начала она шептать,  - я на миг думала, что мы сбежим и что она позабудет о нас.
        И замолчала. Взгляд ее снова остекленел.
        - Видишь? Последние часы мы выслушиваем только это вот. Мать да мать.
        - Нужно было отдать ее Крысам. Сразу.
        Лицо Кайлеан ожесточилось:
        - Я обещала.
        Кеннет впервые присмотрелся к ним повнимательней. На них были порванные, грязные платья и что-то, что могло быть легкими туфельками, прежде чем невзгоды пути не превратили их в обшарпанную обувку, что держалась на нескольких кожаных ремешках. Должно быть, оказались исключительно отчаянными, раз уж забрались так далеко.
        - Правду говоря, мы рассчитывали на то, что в месте, куда мы попадем, окажутся хоть какие-то ответы.  - Дагена взглянула ему прямо в глаза.  - Что-то произошло в этих горах пару лет назад. Что-то, убившее несколько сотен взрослых здоровых людей. И я полагаю, что именно с этого все и началось. А отдай мы ее Крысам - ничего бы не узнали. Понимаешь?
        - Более-менее. Так эти убийцы преследовали вас от самого замка? Через все горы?
        Они переглянулись, удивленные.
        - Мы нашли их следы неподалеку от вашей последней стоянки. Хорошо, что вам удалось сбежать так далеко,  - улыбнулся он.  - Если бы не счастливый случай, они наверняка бы вас убили. Но мы не станем об этом говорить.
        Это неплохая линия обороны, если он когда-нибудь предстанет перед Крысиным Трибуналом. Не похищение, но бегство от убийц и попытка спасти жизнь единственному свидетелю. Но пусть уж сами сообразят.
        - Ваши кони могут идти?
        - Еще какое-то время. Но не слишком быстро.
        - Это хорошо, потому что я не намереваюсь ни с кем соревноваться в скорости. Мы пойдем в сторону тех гор. Может, оттуда осмотримся на местности.  - Он глянул на девушек.  - Какого вы роста?
        В запасных вещах для них нашлись штаны, свободные рубахи и кожаные куртки. Самая большая проблема оказалась с сапогами - ни у одного из стражников не было такой маленькой ноги, потому пришлось остаться в туфельках, приемлемых чтобы ходить по площадям, для крепости перетянутых несколькими кожаными ремешками. И только графиня была в прежнем платье - она все равно будет путешествовать верхом.
        Они оставили себе взятое в замке оружие.
        - Хорошо. В путь!
        Рота встала в свободный строй: сперва несколько человек с собаками, потом три десятки, лошади и остатки шестой, замыкающей колонну. Местность была ровной, плоской, будто гладь озера в безветренный день. Местами поднимались невысокие холмы. Ничего больше. Никаких камней, валунов, гравия, никаких следов растительности, мха, трав. Только гладкая черная равнина, тянущаяся во все стороны. На таком пространстве взгляд терялся и подводил, непросто было оценить расстояния, не хватало перспективы, точки отсчета, которая облегчала бы ориентацию. Черные взгорья на горизонте оставались еще слишком далеки, чтобы удалось прикинуть их высоту, однако, сколько они видели, не было ничего другого, потому - направлялись в ту сторону.
        Через час марша Кеннет сообразил, что Фенло Нур последовательно продвигается в его сторону. Через несколько минут они вышагивали плечо к плечу.
        - Тебя что-то беспокоит, сержант?
        - В какую сторону мы идем, господин лейтенант?
        - В смысле?
        - Север, восток, юг? Какое направление?
        Кеннет приподнял брови и послал ему кислую улыбку.
        - Думаешь, у тебя одного голова на плечах? Без солнца или звезд мы не определим направление, но пока непонятно, заглядывает ли сюда солнце вообще. Пока же мы идем к месту, где станем чувствовать себя как дома.
        - Потому что там - взгорья?
        - Именно. Лучшее место, чтобы разбить лагерь, осмотреться и отдохнуть. Место, где мы не будем торчать перед атакой, словно муравьи посреди пола.
        - Но…
        - Нур, заткнись, ладно? Ты приходишь ко мне, будто бы обеспокоенный странностями, а на самом деле хочешь, чтобы я объяснил тебе свои решения. А в твою тупую башку, десятник, не пришло, что не только ты здесь имеешь право оценивать? Полагаешь, я позабыл о вашем пропавшем командире? Я готов поставить остаток своих дней на то, что ты имел к тому какое-то отношение. Ты чуть не обосрался от страха, когда у Фургонщиков колдун вспомнил о твоих тайнах.  - Кеннет не глядел на Нура, но почувствовал, как тот весь напрягся.  - Тебе кажется, что ты чем-то лучше остальных? У меня есть люди, которые выслеживают настолько же хорошо, как и ты, точно так же стреляют из арбалета и так же хорошо сражаются. Если ты знаешь об этой равнине что-то, что может нам помочь,  - говори. Если не знаешь - молчи. Ты боишься, что мы не попадем назад в место, из которого сюда запрыгнули?
        Минуту они шли в молчании.
        - Это был вопрос, на который тебе нужно ответить, Нур.
        - Да, господин лейтенант. Я боюсь этого. Там, где есть вход, должен быть и выход.
        - Сказал лис, провалившись в яму. Подумай, десятник. Они нас сюда затянули. Зачем?
        - Может, не могли иначе?
        - Может. Но, если враг посылает тебя в какое-то место, стоит тут же это место покинуть. Если при виде нас они не пытались сбежать, а лишь бросили чары, которые нас сюда всосали, значит, они чего-то хотели этим достигнуть. Я бы выдвинулся отсюда, даже если бы гор и не было поблизости. Возвращайся в свою десятку и узнай, как там люди. Это приказ.
        Нур кивнул, потом отсалютовал и отошел.
        Кеннет скрипнул зубами. Сержант начинал действовать ему на нервы.



        Глава 3

        Деревянная пила вырезала в теле атакующей армии кровавые борозды.
        По крайней мере так оно выглядело сверху, с вершины рампы. Рогатую Городьбу уже окружала алая полоса мертвых тел и умирающих лошадей и людей, и каждая атака только расширяла ее. Кочевники ударяли в разных местах, с разным напором, порой только галопируя вдоль линии фургонов и стреляя из луков, порой бросаясь во фронтальные атаки, чтобы проверить упорство и решительность защитников. Так, обычное «тяни-толкай», проба сил.
        Везде они натыкались на решительное сопротивление. Луки и арбалеты работали без перерыва, метательные машины, главным образом легкие баллисты, посылали заряды на сотни шагов, сшибая с седел тех нападавших, кому казалось, будто они в безопасности. Непросто было понять, сколько Фургонщиков пострадало, но наверняка меньше, чем се-кохландийцев. Казалось, что решение ставить Рогатую Городьбу было верным.
        Кочевники явились под вечер предыдущего дня и наполнили ночь криками, воем и горящими стрелами, что перечеркивали небо, словно дождь из падающих звезд. Но боевые фургоны строили из досок, месяцами вымачиваемых в рассолах, пока дерево не начинало потеть кристаллами соли. Тяжело было их поджечь, а обороняющиеся быстро научились целиться в огоньки, горящие над землей. Целую ночь обе стороны прощупывали друг друга стрелами, а когда рассвет вышел на небосклон, оказалось, что се-кохландийцы использовали это время, чтобы разбить собственный лагерь. И только тогда начали искать слабину в стене фургонов.
        Боутану и эн’лейд стояли около расщелины, ведущей на рампу, откуда открывался прекрасный вид на всю возвышенность, раскинувшийся у подножия Олекад лагерь и на окружавшую его армию. Двадцать тысяч всадников, может немного больше, а за ними - огромный лагерь, наполненный шатрами, лошадьми, женщинами, стариками и детьми.
        Ких Дару Кредо обманул всех. Когда его а’кеер атаковал строителей, племена кочевников были уже всего лишь в двадцати милях на северо-восток от рампы, в месте, где никто их не ожидал. Сын Войны должен был украсить свой путь брошенными повозками, павшими животными и всем, что его задерживало, чтобы поддержать такую скорость. И боги знают, как ему удалось скрыть такую массу людей от глаз наблюдателей, стоящих на вершине рампы,  - но ему это удалось. А потом он поставил все на один удар, ночная атака и поддельные признания пленников сделали свое дело, колесницы лагерей Нев’харр и Ав’лерр отправились на юг, ища кочевников там, где их не было, и теперь инициатива принадлежала се-кохландийцам.
        Рогатая Городьба могла защищаться, но не могла кусать дальше выстрела баллисты. А Фургонщики - что наполняло их особенной горечью - были способны только смотреть, как кочевники подходят и спокойно разбивают свой лагерь. Будь у верданно хотя бы три-четыре Волны, племена Дару Кредо не осмелились бы подойти настолько близко, с почти оскорбительным пренебрежением, а разбили бы лагерь подальше, опасаясь контратаки. Пройдет еще как минимум день, прежде чем из-за гор спустится достаточно подкреплений от остальных караванов, что представляли собой реальную силу. А до этого времени кочевники окружат их лагерь кругом засек, неглубоких рвов и ловушек, которые удержат колесницы. Ров шириной в три фута и глубиной в два не был серьезной преградой для конницы. Для колесниц же он представлял непроходимый барьер. Те не смогут его преодолеть даже шагом, воинам придется выйти, медленно провести коней и перенести свой экипаж вручную. Дело не простое для исполнения, когда кто-то бьет по тебе из лука.
        Эмн’клевес Вергореф осмотрелся, заслоняя ладонью глаза. Солнце вставало, ослепляя и его, и Анд’эверса, хотя кузнец лишь едва нахмурил брови.
        - Мог хотя бы притвориться, что оно тебя слепит.
        - Когда часами всматриваешься в горн, ожидая, пока железо сделается нужного цвета, глаза привыкают.
        - И как ты определишь этот цвет?
        - Слишком горячо, должно остыть.
        Боутану только улыбнулся. Со вчера - с момента, когда заметили первых всадников,  - это он представлял полную власть над Стеной Фургонов. Глаз Змеи мог только советовать. И все же Эмн’клевес взял Анд’эверса наверх. Они ведь не перевалили через горы, чтобы дать кочевникам битву у их подножия. Эн’лейд должен был оценить, как и где надлежит ударить, чтобы прорвать окружение. Причем - до того, как прибудут остальные се-кохландийцы. Против сил одного Сына Войны они еще имели шанс выиграть. Когда же прибудут остальные… Фургонщики смогут вернуться в империю только как кающиеся бунтовщики, взывающие к милосердию императора и молящие о прощении. А императору, желающему сохранить видимость, придется их покарать. Однако горечь этой мысли была почти невыносимой - меекханцы никогда не уважали проигравших, особенно тех, кто выказал трусость и неумение.
        - Южная и северная сторона,  - Анд’эверс указал налево и направо.  - Сразу у гор. Хорошее место для колесниц. Там нельзя копать глубоко, потому что они наткнутся на скалу. Нынче я бы выдвинул туда Зубы в двух или трех местах. Фургоны можно будет быстро расцепить и выпустить атакующих.
        - Они тоже об этом знают.
        Поперек стены Олекад кочевники уже поставили засеки из густо сплетенного лозняка и выкопали рвы длиной в десятки ярдов, неглубокие, но с отвесными стенками, чтобы остановить фургоны и колесницы. Так же обстояло дело и с заостренными кольями. Отбивая атаку конницы, их надо вбивать каждый фут, в крайнем случае - каждые два, не шире, чем конская грудь; а колесницы сдержит ряд в три раза более редкий. Вбей колья через каждые четыре-пять футов, и твоя конница сможет просачиваться между ними, словно вода сквозь сито, туда и назад, а фургоны здесь завязнут, словно в песке. Петля сжималась вокруг лагеря, словно сотня шелковых нитей: каждая слабая, но все вместе смогли бы задавить его без особых проблем.
        Очередная атака прошла как раз вдоль гор. Несколько сотен всадников ударили с той стороны, воя, крича и выпуская тысячи горящих стрел, что, будто крохотные кометы, летели в сторону фургонов, волоча за собой ленты дыма.
        Лагерь спокойно принял их на бронированные бока и ответил залпом из луков и арбалетов. Кочевники заклубились, закричали еще громче и отскочили, оставив на предполье с десяток-полтора человеческих и конских тел. Всего ничего, обычная забава, чтобы рассеять силы обороняющихся, чтобы те не знали, где случится главный штурм. А если при случае удастся еще и что-то поджечь - тем лучше.
        - Хорошо, что они не колеблются.  - Эмн’клевес смотрел на убитых животных.
        - Хорошо.
        Этого они оба боялись более всего. Во время первой войны с кочевниками два лагеря сдались, потому что их защитники не смогли вести огонь по лошадям. Особенно когда кочевники сделали из тех живые щиты, гоня перед собою для защиты от стрел табуны лошадей с жеребятами. Но молодое поколение выросло в пограничье и не знало подобных чувств. После они вознесут соответствующие молитвы, однако сегодня кони были таким же врагом, как и их всадники.
        Анд’эверс повел взглядом вдоль линии тел, лежащих перед фургонами.
        - Они пока что лишь играют с нами.
        Кузнец был прав. За продолжающиеся полдня и всю ночь атаки потери кочевников были небольшими: всего около четырехсот, может пятисот, людей и примерно столько же лошадей. Даже те несколько непосредственных атак, которые бросили наездников прямо под сабли и топоры обороняющихся, оказались не слишком-то опасными. Ких Дару Кредо готовился к серьезному штурму, а до того времени должен был чем-то занять защитников.
        - Когда он увидит, что мы выравниваем стены,  - усилит оборону,  - вернулся к прерванной беседе боутану.
        - Знаю. Но я хочу вывести не Волны - хочу вывести Змею. По двести фургонов с каждой стороны. Караван вдоль стены гор, пробивающийся сквозь укрепления. Охраняя пехоту, которая станет вырывать колья и засыпать рвы. И только потом - послать колесницы. Самое большее пару Волн с каждой стороны. С флангов обойти лагерь, ударить по табунам и стадам, погнать животных на шатры.  - Анд’эверс раскинул руки и обвел ими круг. Говорил на анахо: высокий язык, ав’анахо, не был предназначен для разработки планов битв.  - А когда они сосредоточатся на этом нападении, ударить спереди. Быстро. Тоже сперва пехотой, щитоносцы убирают тамошние колья и засеки, выравнивают ямы - чтобы засыпать рвы, достаточно будет мешков с землею или связанных досок, переброшенных поверху. А по ним в атаку пойдут колесницы. Семь-восемь Волн, в полную силу. И сразу за ними - пехота, чтобы занять лагерь кочевников и сразу вырвать из его передней стены часть повозок, чтобы послать в ту дыру им на помощь две бронированные Змеи. Се-кохландийцы - как вода, их можно разбить, но они всегда попытаются снова собраться. Но, если у них не будет где
собираться, они пойдут врассыпную.
        - Пройдет какое-то время, пока сюда из-за гор спустятся десять Волн. В лучшем случае они будут здесь послезавтра на рассвете.
        - Знаю. Именно потому я поставил Рогатую Городьбу. Твое же дело - удержать ее.
        Эмн’клевес глянул на кузнеца, потом на осажденный лагерь - и снова на кузнеца:
        - Ты долго над этим думал?
        Анд’эверс вздохнул и сказал:
        - Ёж и лис.
        - Ёж и лис?
        - Когда я был молод и странствовали мы в караване, однажды мы разбили лагерь над рекой. Встретил я там молодого лиса, который наткнулся на тропку, используемую ежами. Лис был худым и очень голодным и чрезвычайно хотел до ежей добраться. Я хорошо развлекся, наблюдая за ним, как он пытается понюхать, укусить, перевернуть тех на спину. Ежи, как у ежей заведено, сворачивались в клубок и ждали, пока лису надоест. В первый же день у того нос и морда были исколоты в ста местах,  - на этот раз в ладонях Анд’эверса танцевала ав’анахо: это была подходящая история, чтобы сплести анахо с языком жестов.  - На второй день он пытался ударять их лапой, раз одной, раз другой, кололся, визжал и скулил. Но понял, что может покатить ежа по земле. На третий день спустился с игольчатым до самой реки, не пытаясь его схватить,  - просто смотрел. А на четвертый он покатил ежа вниз, по тропе, до самой воды, а когда тот развернулся, чтобы не утонуть, и принялся плавать - лис нырнул и вгрызся ему в живот. И через несколько дней уже не было худого лиса и множества ежей - но лишь толстый лис и всего-то несколько колючих
животинок. И лишь потом он снова начал худеть.
        - Ну да, съел большинство ежей.
        - Не потому. Оброс жиром так сильно, что уже не мог нырять, и на некоторое время плавающие ежи оказались в безопасности.
        Боутану громко и искренне рассмеялся. Но Анд’эверс его не поддержал, а лишь отозвался на анахо:
        - Я начал о том думать еще до того, как мы вышли из Степей. Я был молод во время первой войны, но помню одно: обороной не выигрывают. Лагерь, который отобьет нападение, не победит врага, а лишь научит его нескольким новым вещам. Так же как ежи учили лиса, как к ним подойти. Пока в конце концов кочевники не отыщут нашу слабую точку. Взгляни: они поймали нас в месте, где нет воды. Пока что мы можем доставлять ее по рампе, с другой стороны гор, но ее едва хватает. Пьем мы и животные, мы поливаем борта и крыши фургонов, тысяча бочек ежедневно должна съехать вниз, чтобы нас не сломили жаждой. А когда мы получим колесницы других лагерей, нам понадобится пять тысяч бочек ежедневно. Рампа начнет работать только на то, чтобы наполнить наши глотки.
        - Потом будет еще хуже, ты же знаешь.
        - Знаю. Мы уже говорили об этом. Но у нас нет выхода - или сила, или свобода в выборе дороги. Ты что, и вправду хотел бы выехать на возвышенность караванами по тысяче фургонов и с одной Волной для их защиты? Но теперь это неважно. Важно, что мы не можем быть ежом, который ждет, пока лису надоест. Этому лису не надоест, потому что он должен нас победить. И в конце концов он найдет способ. Если мы дадим им время, они построят собственные осадные машины, сделают подкоп, сложат жертву в тысячу коней и призовут орду демонов, которую наши колдуны не удержат. Меекханцы говорят, что невозможно выстроить неприступную крепость, а войны не выигрываются ожиданием. И я им верю. Мы должны ударить.
        - Совет Лагерей может не поддержать этот план.
        - Совет? А с каких пор Совет решает на поле битвы? Так ли нам нужно поступать? Сзывать Совет каждый раз, когда мы повстречаем какие-то трудности? Перед каждой битвой станем отправлять послов к кочевникам, прося их о времени, чтобы собрать Совет? Лагерь Нев’харр должен был открыть нам дорогу домой. Ты сам просил об этой чести, помнишь? И что теперь? Закроемся в Рогатой Городьбе и станем ждать, пока нас сломят? Или когда закончатся у нас припасы? Ты боутану, ты решаешь, как нам защищаться. Потому - решай.
        Кузнец цедил слова сквозь зубы, не отрывая взгляда от сражающегося лагеря. Там как раз очередной а’кеер отходил, оставив на земле с десяток трупов.
        - Они вернутся.  - Эмн’клевес словно хотел положить ему руку на плечо, но в последний момент сдержался.
        Анд’эверс засопел, как раздутый железной рукою мех, и стиснул кулаки.
        - Это было мое решение,  - рявкнул он.  - Это я их туда послал. Двенадцать тысяч человек. Повел себя словно ребенок.
        - Это было наше решение,  - поправил его боутану.  - Твое, мое и Аве’авероха. Если бы кто-то из нас не согласился, мы бы их туда не отослали. Впрочем, с ними Орнэ, а ее гнева боятся демоны огня. Будь у них проблемы, мы бы увидели, как пылает небо.
        - Дружище…
        Слово повисло между ними, и крупный мужчина не знал, то ли ему обижаться, то ли ощутить свою значимость. У анахо было множество преимуществ, а наибольшим оставалась недосказанность.
        - Дружище,  - кулаки кузнеца хрустнули.  - Ты смотришь на кровь на снегу и не видишь трупа. Смотришь на кочевников, которые готовятся к долгой осаде, и не видишь их уверенности и спокойствия. Они знают, что наши колесницы вне лагеря, они ведь сами их отсюда выманили, однако не выказывают ни малейшего беспокойства. Не строят дополнительных укреплений, не отсылают конную армию на юг. Я готов поспорить на моих породистых лошадей, что Ких Дару Кредо уверен в том, что колесницы погибли. Он поставил на них ловушку, из которой им не уйти живыми. И это моя вина. Только моя.

* * *

        Стрелы засвистели, застучали градом в высокие борта, часть промелькнула над боевым фургоном, увлекая за собой полосы дыма и фырча в воздухе: Фр-р-р-р-р! Фр-р-р-р-р! Фр-р-р-р-р! Пламя, привешенное к древкам, не желало гаснуть, намоченные смолой мотки ткани сыпали искрами и горели, даже когда стрела безопасно падала на землю. А на землю падали не все: кочевники изменили тактику, часть стрел посылали высоко над первой линией, так что некоторые долетали до жилых фургонов. Сто шагов - это мало, чтобы обеспечить безопасность.
        Жилые фургоны не были настолько огнеупорны, как боевые, а потому большинство крыш и бортов обложили мокрыми пледами, а отряды добровольцев, укрываясь за плетеными щитами, бегали между фургонами и гасили стрелы. В том числе и те, что втыкались в щиты и тела. Каждому следовало каким-то образом приносить пользу, в осажденном лагере не было места для лежебок и маленьких трусов.
        Кей’ла бегала зигзагами. Это могло утомить, но было куда разумней, чем попытка сократить путь, которая кончалась горящими стрелами в щите. Или в заднице. Эту истину вколотила ей в голову Нее’ва, когда они сменяли повязки. «Держи щит над головою и не отходи от фургонов»,  - повторяла та столько раз, что это выглядело словно какое-то заклинание. «Твоим отцом может быть эн’лейд всего лагеря, но это значит только то, что тебе надо стараться больше остальных». А потому все три - старались, раз за разом вызываясь добровольцами на разнос воды и стрел среди экипажей боевых фургонов. А еще на разнесение информации.
        Кей’ла взяла под «опеку» саво’лейд - Малую Змею, самый малый самостоятельный отряд боевых фургонов - двадцать повозок. Именно столько позволяло сфрмировать четырехугольник шириной в пять фургонов, внутри которого свободно разместились бы все лошади. Отец когда-то объяснял это парням, а она подслушала, делая вид, что шьет. Четыре боевых фургона могли создать четырехугольник, охраняющий один оль, или поле. Но все эти повозки тянулись шестнадцатью лошадьми, а на одном оле помещалось самое большее четверо животных. То есть одна запряжка нуждалась в одном поле для своих лошадей. А значит, какое наименьшее количество боевых фургонов необходимо, чтобы те могли результативно охранять собственные упряжки? Ее братья были настолько туповаты, что она успела сосчитать все раз десять, прежде чем один из близнецов несмело переспросил: шестнадцать?
        Так и было. Но при шестнадцати фургонах все пространство внутри такого малого лагеря заполнено лошадьми. Здесь невозможно передвигаться, а запрягать и выпрягать животных становится пыткой. А потому наименьшим самостоятельным отрядом боевых фургонов считается Малая Змея в двадцать экипажей - под предводительством хаверех, или же «ужа». Двадцать фургонов может поставить четырехугольник на двадцать пять олей, внутри которого поместятся все лошади и еще останется достаточно места для людей. А в Рогатой Городьбе двадцать фургонов создают два зуба, два треугольных шанца, словно клыки, щерящиеся на врага.
        Именно потому Кей’ле приходилось бегать зигзагом. Прямо, поворот, прямо, поворот, прямо, поворот, прямо и назад.
        Конечно, дело было не в линии фургонов - всего лишь в стрелах. Некоторые летели под таким острым углом, что падали всего в нескольких шагах от экипажей. Пожелай она сократить дорогу, пришлось бы бежать через обстреливаемую территорию. Путь вдоль линии фургонов был безопасней, хотя и здесь она нашла, всего-то в футе-двух от бортов, несколько дымящихся культяшек стрел. Те должны были упасть почти отвесно, а воткнувшись в землю, некоторое время горели, будто маленькие факелы. Именно потому ей и выдали все ее инструменты.
        Носила она плетеный щит, достаточно легкий, чтобы с ним бегать, и достаточно крепкий, чтобы удержать падающую с неба стрелу. Надела куртку из воловьей кожи без рукавов, снаружи обшитую подбитым металлом полотном. Нее’ва говорила, что в этом ей будет жарко, но если Кей’ла снимет панцирь, то она лично воспользуется ее головой как наковальней, в которую станет лупить молотком. И не соврала - было жарко, словно в кузнице. Пробежав несколько раз вдоль повозок, Кей’ла едва могла двигаться, пот слеплял ей волосы, она с трудом переводила дыхание.
        Щит она удерживала одной рукою над головой, прижимая второй к груди две баклаги с разведенным вином. На спине несла препоясанную ремнями плетеную корзину с едой. Все вместе: доспех, щит и припасы - весило почти половину от веса ее самой. Оставалось у нее стойкое впечатление, что пробеги она еще немного - и превратится в высушенный скелет, обтянутый сморщенной кожей.
        Это был ее третий тур за сегодня. Бегала она вдоль высоких бортов, входила внутрь, бросала баклаги и корзину с едой и возвращалась за припасами для следующего экипажа. Подле первого фургона для нее оставили телегу, наполненную едой и питьем, но Кей’ла была маловата, чтобы ее тянуть, а потому бегала туда и обратно. Такова уж судьба хромого жеребенка.
        Кочевники выпустили очередной залп, фырчанье подлетающих стрел звучало почти как трепет крыльев малых птиц. Присесть, щит над головой, скорчиться. И ждать: сперва быстрый глухой стук в борта боевых фургонов, потом фр-р-р-р, фр-р-р-р, фр-р-р-р стрел, летящих ко второй линии, и третья волна, идущая по крутой дуге прямо в небо, чтобы упасть почти отвесно, ударяя в защитников сверху. Фр-р-р-р, пак, фр-р-р-р, пак, пак, пак, пак, стрелы втыкались в мягкую землю с таким звуком, словно большой кот лупил лапою в мешок, наполненный мокрой мукой. Она и сама не понимала, откуда такие сравнения, но, когда сжималась под щитом, прикрыв глаза, видела это очень отчетливо - большой толстый котяра, играющий с мешком муки. Такая вот картинка.
        И тогда кот ударил лапой в ее щит. Зашипело, заскворчало, разнеслась вонь горящей смолы, и что-то укололо Кей’лу в руку, которой она удерживала защиту. Девочка почти вскрикнула и почти вскочила, но стрелы продолжали падать вокруг, а потому она закусила губу, считая до десяти, и, только когда несколько мгновений подряд ни одна стрела не ударила в землю, она встала и осмотрела щит. Посредине, словно посланная мастером лучником, торчала окрашенная в зеленое стрела. Древко над плетенкой почернело и все еще слегка дымилось.
        Она вырвала стрелу и осмотрела наконечник, острый и снабженный крюком, который должен был воткнуться в дерево и позволить привязанному к древку огню перескочить на него. К счастью, с намоченным водой лозняком справлялся он не слишком хорошо, влажные ветки сдерживали огонь. Но все равно острие наконечника оцарапало ей руку. Можно сказать, она пролила первую кровь.
        Это было всего ничего, красная точка на рукаве, а потому Кей’ла пожала плечами и помчалась дальше.
        Двери ближайшего боевого фургона стояли открытыми, она вскочила внутрь, отбросила щит в угол и со вздохом сняла со спины тяжелую корзину.
        Боевой фургон был длиннее, шире и выше, чем жилой, и, что важнее, на нем отсутствовала крыша. Пол, посыпанный влажным песком, находился на добрых три фута выше, чем в обычной повозке, а борта - достигающие роста взрослого мужчины - прорезывали бойницы. К ним крепились дополнительные плетеные полосы, уже пробитые стрелами, но в большинстве своем целые. У этого фургона не было маленькой башенки, единственное прикрытие сверху представлял собой тяжелый щит, упертый в стену. Несколько стрел, догоравших на песке, ни на кого, похоже, не производили впечатления. Кей’ла почувствовала укол зависти. Хотела бы и она настолько не бояться.
        - Еда,  - сказала девочка.
        - И питье. Не забывай о питье.
        - Питья нету. У вас фургон горел, потому пришлось использовать все, чтобы его погасить.
        Эсо’бар улыбнулся, как обычно,  - одними уголками губ, улыбка никогда не касалась его глаз. Взгляд этот появился у него в тот день, когда умерла мама, а она все еще не могла к нему привыкнуть. Словно смотрел на нее чужой человек. К счастью, Мер’данар вел себя более-менее нормально:
        - Ну-у что ты так долго? Приказываешь целый день ждать нам кусок заплесневевшего сухаря и глоток протухшей водицы, девочка. Стыдно. Тебе что же, приходится то и дело останавливаться, чтобы насладиться пейзажами?
        - Скорее, чтобы перехватить свежего воздуха, Мер. По крайней мере смердит тут еще хуже, чем раньше. Ты и правда думаешь, что пускание ветров сбережет тебя от стрел?
        - Что такая малая коза может знать о стрелах? Увидь тебя кочевники, подумали б, что какая-то жабка натянула доспех и мечется между фургонами.
        - А когда увидят тебя, то удивятся, отчего защищают нас дети.
        Была она чуть ли не единственной, кто мог так себя с ним вести. Мер унаследовал от отца толстые кости, но рост - от какого-то далекого предка. Даже Нее’ва уже была выше него. С другой стороны, он, единственный из семьи, мог соревноваться с Дер’эком и отцом в ломании подков голыми руками. Был он массивен, словно наковальня, слишком тяжел для колесницы и слишком низок, чтобы стоять в строю щитоносцев. Потому оставался ему боевой фургон. Пара глупцов подсмеивались над ним в открытую, пока однажды, забавы для, он не поволок на себе вместо четверки коней свой боевой фургон.
        Ну а как дочь Глаза Змеи Кей’ла могла по крайней мере позаботиться о том, чтобы ее причислили к тому же саво’лейд, в котором служат ее братья. Ана’ве же, конечно, выбрала тот, где находился Кар’ден, но Кей’ла на нее за это не обижалась - если девушка приглашает кого-то в свой фургон, то ей стоит следить, чтобы никто другой его не украл. Она же, по крайней мере, могла видеться с Эсо’баром и Мер’данаром.
        Который как раз махнул рукою, улыбаясь. В противоположность Эсо’бару, одними глазами.
        - Твое счастье, что никому и в голову не придет тратить стрелы на такого уродца.
        - Ну одному-то - пришло,  - отозвался Гев’лант.
        Она оглянулась через плечо. Командир фургона стоял под стеною и осматривал ее щит.
        - Неплохо,  - проворчал он.  - Прошла, как вижу, навылет.
        Что-то подхватило ее в воздух, перевернуло дважды и поставило назад.
        - Попали в тебя? Где? Покажи!
        Мер’данар уже не улыбался, а глаза его были внимательные и все примечающие.
        - Оставь ее, Мер, ничего с ней не случилось.
        - Откуда знаешь?
        - Потому что вижу.  - Эсо’бар даже с места не сдвинулся.  - Это всего лишь маленькая царапина на левой руке.
        Прежде чем она успела запротестовать, рукав ее был подвернут, а толстые пальцы аккуратно касались ранки:
        - Ты ее промыла?
        - Это ничего страшного.
        - От такой ранки начинается горячка, потом заражение и гангрена. У наших целителей полно работы, а ты хочешь добавить им лишку?
        Кей’ла устыдилась. Об этом она даже не подумала. Прежде чем сосчитала до десяти, рану ее промыли кисловатым вином и обвязали тряпкой.
        - Покажешь ее вечером Ана’ве. Пусть осмотрит и сменит повязку.
        - Хорошо,  - она почти скомпрометировала себя, шмыгнув носом.
        - Будут стрелять.
        Она не заметила, кто это сказал, но Мер’данар молча задвинул ее под прислоненный к стене щит и занял позицию. Она скорчилась, оглядываясь в фургоне. Экипаж его насчитывал восемь воинов: ее братья, вечно молчащий Сел’харр, мрачный Мол’хресс, о котором она знала лишь одно: что он потерял двух братьев в схватке у рампы, худой, как щепка, Клев’мер, командующий всеми Гев’лант и двое новых, чьих имен она еще не узнала. Все носили шлемы с кольчужными бармицами, что опадали прямо на спины. А еще кольчуги или кожаные доспехи, мечи, топоры, кинжалы, луки и арбалеты. В углу фургона стояла связка дротиков, копья, гизармы и рогатины. Не хотела бы она оказаться кочевниками, что их атакуют.
        Но кочевники пока что атаковать и не собирались. На этот раз, сидя под щитом около борта, она не услышала звука подлетающих стрел - просто что-то ударило в доски у ее головы, раз, другой и сразу застучало градом так, что она скорчилась еще сильнее, зажимая уши ладонями.
        Фр-р-р, фр-р-р, фр-р-р - над фургоном промелькнула очередная порция стрел, одна-другая зашипела, теряя пламя на плетеных заслонах.
        - Пока не выходи,  - проворчал Мер, словно она была дурочкой.
        Пак. Паопаапак. Четыре стрелы, одна за другой, воткнулись в песок на дне фургона, всхлипнули бессильно и погасли.
        - Ну все.  - Мер’данар вытянул стрелы из пола.  - Теперь сделают себе короткую передышку.
        Внимательно оглядел стрелы, две отбросил в сторону, две подал Гев’ланту.
        - Часть так обожжена, что не пригодится ни для чего, разве что используем наконечники. А часть можем отдать назад сразу же.
        Командир фургона несколько отошел, натянул лук и послал первую стрелу над плетенкой на борту. Эсо’бар приклеился к бойнице.
        - Сильно влево.
        Вторая стрела мелькнула в воздухе.
        - Прямо в цель.
        - Эх, развлечения…  - Мер выполнил несколько жестов на ав’анахо, говорящих, что он заскучал.  - Они стреляют в нас, мы - в них, а на самом деле никто не намеревается пока что причинить другому серьезный вред. Хочешь увидеть?
        Прежде чем она успела ответить, он поднял ее к ближайшей бойнице.
        Чуть правее нее была стена фургонов, пять повозок составляли короткую линию, что заканчивалась фургоном со стрелковой башенкой. Слева открывалось предполье, усеянное заостренными кольями, ямами и неглубокими рвами. А в каких-то ста пятидесяти - двухстах шагах дальше стоял широкий плетень, выглядевший так, словно его сколотили из досок и обложили свежесодранными шкурами. Даже отсюда она видела рои мух, реющие над столь аппетитным куском.
        - Их там с сотню, сидят за укрытием и расходуют стрелы. Нынче я ни разу не видел конных. Ждут.
        - Чего?
        - А паршивый козел их знает. Наверняка того, когда удастся поджечь жилые фургоны, поднять панику - и только тогда ударят. Всю ночь они ставили эти укрепления. Твари, осаждают нас, словно мы город какой-то. Будь у нас…
        Явственно прикусил себе язык, не договорив. Будь у нас колесницы… Если бы Дер’эко и близнецы не исчезли на юге вместе с пятью тысячами колесниц и Орнэ.
        - Не переживай. Они целы.
        - Да. Наверняка.
        Он держал ее, она же вцепилась пальцами в край крестообразной щели, а потому руки ее были заняты. На анахо легче врать, чем на высоком языке.
        - Если они желают пожара - дайте им его,  - вырвалось у нее, и она сразу же почувствовала стыд. С каких это пор трусливые девчонки советуют воинам?
        - Ну да, сестричка.  - Мер’данар рассмеялся, к счастью, совершенно не обидно.  - Вместо кочевников подожжем жилые фургоны, и правильно, чего им стрелы переводить?
        - Нет… нет… я просто подумала… ладно, ничего…
        - Ну хорошо.  - Он поставил ее на землю и шутливо ткнул ладонью:  - Говори.
        - Нет… не о чем говорить,  - опустила она голову.
        - Эх, бабы.  - Она не заметила, кто именно отозвался, но значения это не имело, потому что теперь наверняка все смотрели на нее и улыбались с жалостью.  - Если бы лагерь пришлось оборонять им - остались бы только дым и пепелище.
        Гнев появился внезапно, словно ранка от наконечника стрелы.
        - Ну именно дым… Я подумала, что если они увидят достаточно много дыма внутри лагеря, то атакуют. Довольно будет поджечь немного соломы и мокрых листьев… И вы узнаете, ждут ли они пожара или чего другого…
        Кей’ла подхватила щит и выскочила из фургона.
        Но, пока добралась до припасов, ее накрыло. Мер имел право немного пошутить, в конце концов, он стоял в первой линии обороны, рискуя жизнью, в то время как она всего лишь доставляла еду и питье в фургоны и к тому же имела наглость приставать к ним с какими-то дурными идеями. С каких это пор девочки говорят воинам, как тем сражаться?
        Но, по крайней мере, теперь она знала, что такое осада. Осада - это прятаться за заслоном, обтянутым мокрыми кожами, и стрелять в обороняющихся. Вчерашние атаки конных продолжались до вечера, а ночь, как видно, кочевники посвятили тому, чтобы закрыть лагерь в кольцо укреплений, который должен был совершенно отобрать у верданно свободу передвижения. Отец все время совещается с боутану и прочими командирами, а ее отослал в постель только хорошо за полночь, выглядя к тому же несколько удивленным, что она все еще крутится поблизости. А когда утром она сказала, что хочет помогать девушкам, только кивнул и отмахнулся на анахо’ла «ступай, ступай».
        Даже он перестал ее замечать.
        Кей’ла глянула в сторону рампы, что шла вниз и завершалась на середине лагеря. Сходил по ней очередной непрерывный поток фургонов и нескончаемый табун лошадей. Колесницы. Очередные Волны, взятые из лагерей, которые еще стояли по ту сторону скальной стены. Под рампой их собралось уже три тысячи, и все знали, что еще чуть-чуть - и разгорится настоящая битва, не тот малорезультативный обстрел вслепую, но бой лицом к лицу. Даже она понимала, что они должны вырваться из-под гор, отправиться на восток, иначе весь поход будет без толку. Они уже потеряли три дня, а каждый шаг солнца по небу отдалял их от достижения цели. Все ждали приближающейся схватки, она чувствовала эту жажду в горячке взглядов, в сдерживаемой резкости движений, искусственной веселости, выказываемой экипажами боевых фургонов.
        Еще один залп зашумел в воздухе. Присесть, щит над головою, подождать.
        Она успела доставить еду еще двум фургонам и как раз бежала с информацией, что экипажу десятого нужно больше стрел для арбалета, когда дверцы фургона ее братьев распахнулись, и сильная рука втянула ее внутрь.
        - Ну что-о-о?!  - крикнула она с возмущением и заболтала, удерживаемая в воздухе, ногами.
        - Поставь ее, Мер. Глупо выглядит. То есть глупее обычного.
        Руки у нее были свободны, поэтому она показала Эсо’бару «вонючий осел».
        - Мы решили передать боутану твою идею. Мер и Сел’харр нынче отправятся с ней к командиру. Хаверех передаст ее дальше. Хотим, чтобы ты знала.
        Мер аккуратно поставил ее, широко улыбнулся и шутливо толкнул в бок. Уже не так аккуратно. Если бы не панцирь - получила бы синяк.
        - Хорошая идея, жабка. А теперь - лети. У всех нас есть обязанности.

* * *

        Шли они где-то половину дня. Непросто было оценивать время под небом, которое, похоже, и не намеревалось одеваться в сумерки, но ноги - а особенно стопы - сообщали, что пришло время отдохнуть. Взгорья явственно приблизились, еще час-другой, и путники должны войти между ними. Кеннет оценивал высоту в несколько сотен футов: достаточно, чтобы с самого высокого охватить взглядом кусок окрестностей.
        Он поднял руку:
        - Стоять! Десятники - ко мне!  - Отошел с сержантами в сторону.  - Кто-то что-то вспомнил? Какую-то легенду об этом месте?
        Те лишь покачали головами.
        - Сделаем короткий перерыв, хочу, чтобы люди отдохнули, прежде чем мы выйдем на взгорья. Не знаю, наступает ли здесь ночь, а потому разобьем лагерь на вершине ближайшего и отдохнем какое-то время. Воду - экономить. Пока мы не видели и следа от нее.
        - Еды у нас тоже немного, господин лейтенант.
        - Если не отыщем быстро воду, еды нам должно хватить, Вархенн. Впрочем, если найдем - тоже хватит.  - Кеннет выразительно остановил взгляд на явно измученных лошадях.  - Берф, когда разобьем лагерь, вышли по окрестностям несколько патрулей с собаками. Они быстрее найдут воду, чем мы. И не делиться с ними своей водой.
        - Но, господин лейтенант…
        - Напоенные псы не станут искать воду, ты об этом знаешь. Они должны испытывать жажду.
        Берф скривился, но спорить не стал.
        - Вархенн, сколько у нас водки?
        Не только старый десятник приподнял брови в немом вопросе.
        - Осталось несколько фляг, господин лейтенант. Еще с Кехлорена. Не было настолько уж холодно, чтобы разогреваться.
        - Хорошо. Собери ее и следи, чтобы никто не почувствовал себя замерзшим. У меня есть кое-какая идея.
        Никто не спросил - какая именно, что хорошо говорило о дисциплине.
        - Пусть люди не сидят и не думают о глупостях. Им нужно осмотреть оружие и доспехи, проверить запасы, убрать лишние вещи. Здесь теплее, чем в горах, я не хочу, чтобы они начали терять сознание. И перед выходом - всем надеть плащи.
        Снова молчаливое согласие. Нужно ли им было попасть невесть куда, чтобы начать вести себя словно нормальный, дисциплинированный отряд?..
        - А что потом, господин лейтенант?  - тихо спросил Андан.
        Все же - нет.
        Кеннет повел взглядом по лицам. На всех виднелся один и тот же вопрос - что потом? Он улыбнулся:
        - Ты выскочил с вопросом - тебе и снимать сапоги, десятник.
        - Э-э-э…
        - Без разговоров, снимай.
        Андан миг-другой выглядел словно ему хотелось спорить, но наконец он охнул, хлопнулся на землю и расшнуровал тяжелую обувку. Подал командиру.
        Лейтенант осмотрел подошву, провел по ней пальцем. Сунул палец Нуру под нос:
        - Узнаешь?
        Что-то липло к коже, поблескивая алмазной чернотой.
        Десятник поглядел на пыль, проехался по подошве обувки собственным пальцем. Осмотрел его, понюхал, лизнул.
        Миг-другой шевелил губами, как знаток вин, оценивающий новый урожай.
        - Сера,  - проворчал Нур.  - И гнилые яйца. То самое место?
        - Не знаю. Но есть у меня такое предчувствие. Много людей исчезло в горах за последние месяцы. А эти серые были чужаками, не могли двигаться незаметно, наверняка оставляли порядком следов. Патрули натыкались на них и пытались проверить, кто зимой бродит дикими окрестностями. А те, что нас сюда выслали, делали с этими патрулями то же самое, что с нами: выбрасывали их сюда. Чем-то те им мешали, вот их и убирали.
        - Без боя?
        - Нас - полсотни, а в патрули зимой ходит не больше десятки. Псы в санях. Справились бы мы, будь нас десятеро, будь собаки впряжены и не могли бы сражаться и захвати нас врасплох? Мы уже шли в атаку, а Ублюдки наверняка и знать не знали, что происходит. Может, у серых было тогда достаточно времени, чтобы их сюда заманить и вернуться?
        - Может…
        Фенло Нур сплюнул темной слюною и взглянул на командира с чем-то вроде признания в глазах. А еще - с мрачной веселостью.
        - Выхода нет.
        - Есть.
        - Если у кого-то будут крылья.
        - Не все выходы должны оказаться настолько высоко. Знаем только, что в один из них отсюда можно выйти - хотя необязательно назад в Хевен. Кроме того, у нас есть кое-что… кое-кто, кто им нужен. Мы отсюда выйдем. А когда вернемся, ты получишь письменный выговор за то, что не называешь командира по званию, младший десятник.
        - Если мы вернемся, я сам сдеру с себя кусок кожи, чтобы было на чем его написать, господин лейтенант.
        Они смерили друг друга взглядами. Еще мгновение назад они понимали друг друга без слов, чуть ли не читая мысли друг друга. А теперь, спустя десяток ударов сердца, снова их развело по разные стороны.
        Молчание прервал короткий кашель. Велергорф взял на себя роль того, кто должен задать глупый вопрос.
        - Прошу прощения, господин лейтенант, но я - ни капли не понимаю. Где мы? Как выйдем? И почему младший десятник Нур слизывает грязь с сапога Андана?
        Остальные сержанты кивали.
        - Помнишь того мертвого Ублюдка, которого мы нашли в Хевене? У него в складках одежды была такая же пыль. А Фургонщик-колдун утверждал, что он пил воду с серой и пребывал в месте, где не видно солнца, хотя там и не темно,  - и что было ему тепло. Как ни крути - это здесь. То есть здесь есть вода, и отсюда можно выбраться. Потому прежде всего мы найдем что-либо пить, а потом - выход.
        Во всех глазах вспыхнул один и тот же вопрос.
        - И - нет. Не в тысяче футах над землею. Я сомневаюсь, чтобы во всем этом краю был лишь один выход, да и то над таким скверным местом. А теперь - дополнительные приказы. Здесь - только мы и, возможно, приятели тех, кто нас сюда загнал. Но раньше сюда наверняка попали и другие. Осматривайтесь, ищите следы, может, до нас кто-то уже ходил этими окрестностями.
        Велергорф приподнял бровь и машинально огладил острие топора:
        - Ублюдки? Все те, кто исчез в горах? Сотня солдат?
        - Сотня, разбитая на отряды по несколько - до десятка - человек. В горах что-то происходило всю зиму, помнишь? В разных местах убивали разных людей, купцов, селян, разбойников. Но не было ни одного случая, когда б напали на Стражу, ни одного убитого патруля. Патрули просто исчезали. Мы это просмотрели, все уверовали, что на солдат напали и их перебили и что они будут найдены позже, но так не случилось. Отчего? Потому что они попали сюда. Эти чужаки, серые,  - Кеннет машинально указал себе за спину,  - не из Олекад. Они не умели хорошо маскироваться, их легко было выследить. А зимой большинство охотников сидят по деревням и городкам, пути завалены снегом, перевалы недоступны, дороги - непроходимы. А потому, когда патруль Горной Стражи выходит из крепости и натыкается на странные следы, тропинки, оставленные людьми там, где их быть не должно,  - что тогда делает?
        Татуированный десятник покивал и горько скривился:
        - Идет за ними. Мы бы - пошли. Может, это тот, кому нужна помощь?
        - Именно. Потом патруль натыкается на группу чужаков, и эти чужаки бросают его сюда. Ветер навеет новый снег, следы исчезнут, отряд Ублюдков пропадет. Черный высылает в окрестности все более многочисленные патрули. Если они слишком сильны, чужаки скрываются или убегают. Если патруль не настолько велик и их поймали врасплох - или если тот чем-то мешает,  - они открывают какой-то переход, вталкивают его туда и занимаются своим делом.
        Кеннет прервался, дав ему время понять.
        - Значит, они… проклятие!  - Берф дернул себя за одну из косичек, в которые заплел волосы.  - Они с нами не сражаются, а лишь… что? Убирают с дороги? Когда мы оказываемся у них на пути, они воспринимают нас как мусор, который должно замести под ковер?
        - Не те, которых мы там оставили.  - Андан блеснул зубами из бороды, но стиснутые в кулаки ладони свидетельствовали, что и он поражен.
        - Те нас не ожидали. Как я и говорил, полагаю, что они не слишком привыкли ходить в горах. К тому же они хотели добраться до нее,  - лейтенант указал на женщину, что отдыхала чуть подальше.  - Мы были неожиданностью и уже знаем, отчего они избегают прямого столкновения со Стражей. Это убийцы, но не солдаты. Если у них нет времени воспользоваться своими Силами, то они гибнут так же быстро, как простые люди.
        Установилась тишина.
        - Мы в лучшей ситуации, чем Ублюдки,  - продолжал Кеннет, понимая, что надо поднять дух, поскольку знание, что ни один стражник из Восточного Дозора не ушел отсюда живым, было не слишком вдохновляющим.  - Нас больше, мы знаем, что происходит, что отсюда можно выйти и у нас достаточно пищи, чтобы этот выход отыскать. Теперь же мы должны обнаружить воду. Нынче отдыхаем между взгорьями, а завтра ее найдем. Вопросы?
        Десятники отсалютовали.
        - Отдохните еще немного, а я поговорю с нашими гостями.
        Кеннет зашагал к женщинам.
        Те сидели чуть в стороне под присмотром нескольких стражников. На жест лейтенанта солдаты поднялись с земли и отошли.
        Кеннет вот уже некоторое время рассматривал девушек. Они все еще не выглядели перепуганными беглянками, что умирают от страха перед наказанием. Не то чтобы он не верил их рассказу насчет поручений Крысиной Норы, но спокойствие их подтверждало то, о чем они говорили. Всю дорогу они преодолели пешком и для обитательниц Великих степей справились с этим достаточно неплохо. То есть не стонали, не рыдали и не умоляли, чтобы им дали отдохнуть. Неплохо. К тому же, шагая, они разгрызали солдатские рационы с таким выражением на лице, словно были это императорские деликатесы. Куда как неплохо!
        Или же они и вправду были голодны.
        Его приветствовало два спокойных взгляда черных и зеленых глаз. Он сел перед девушками и взглянул на дворянку. Ее не сняли с коня, и она сидела в седле со склоненной головою и прикрытыми глазами, будучи погруженной, казалось, в полудрему.
        - Не лучше чтобы она спустилась?
        - Нет. В последний раз мы потратили четверть часа, чтобы посадить ее назад.
        - Понимаю.
        Он взглянул на животных. Даже кто-то вроде него, не разбирающийся в скакунах, знал, что путешествие горами исчерпало их силы. Особенно одного. Конь стоял со склоненной головой, сбившаяся шерсть облепляла его бока, вздутое брюхо и нервная дрожь, пробегающая по его телу, создавали образ отчаяния и бедствия.
        Два других были не намного в лучшем состоянии, но по крайней мере не казалось, что они тоскуют по ножу мясника.
        - Выглядят почти как мы.  - Черноволосая послала ему уставшую улыбку.  - Один большой, один маленький и еще один - благородной крови, но толку от него меньше, чем от остальных.
        - Когда вы в последний раз его кормили? Настоящим овсом, а не горной травою?
        Она пожала плечами - когда-то, пару дней назад, в другой жизни.
        - Вам нужно оценить, как долго они протянут.
        - Мы уже оценили. Он,  - Дагена указала на более всех изможденного,  - выдержит до вечера, если тут наступает какой-то вечер. Этот большой - еще день, самое большее два. Пони - три. Потом встанут и будут стоять, пока не падут.
        Сказала она все это равнодушным тоном, словно разговор шел о погоде. Он заглянул ей в глаза. Она знала.
        - Нам понадобится мясо для собак и людей. Иначе через несколько дней мы и сами начнем падать на месте.
        - В каком же это - месте?
        Он пожал плечами:
        - Не знаю. Как и мои люди. А вы? Вспомнили, быть может, какую легенду? Рассказ о таком месте?
        - Нет. А…  - Она заколебалась:  - Куда мы, собственно, идем?
        - Ищем выход.
        - А он есть?
        - Нет выхода из тьмы кошмара, и нет надежды для тех, кто поставит сюда стопу. Эта дорога умирает, хотя некогда текли тут реки, росли леса, а стражники оберегали ее от всякой нечисти. Стражники погибли, реки пересохли, леса окаменели, нечисть устроила здесь логово. Душа распадается в пыль.
        Они одновременно взглянули на дворянку. Она не подняла головы, даже не дрогнула, но говорила голосом громким и чистым.
        - Ого, вот и наша ежедневная порция бормотания, приправленная щепоткой безумия,  - проворчала Кайлеан.  - Но если условимся, что она хоть немного права… Откуда ты знаешь, что отсюда есть выход?
        Он рассказал им в нескольких фразах о теле, найденном в Хевене, и о выводах, которые они сделали. Они отреагировали иначе, чем он предполагал:
        - Вы провели верданно?!
        Переглянулись и оскалились радостно и широко. Ну, по крайней мере, наконец-то кто-то получил хоть какую-то добрую весть. В несколько минут они вытянули из него остальное: что перешли через горы, что уже выстроили рампу, а фургоны принялись съезжать вниз.
        И что там их уже ждали.
        - Битва начнется быстрее, чем они надеялись. Они не могут остаться под горами, потому что, если кочевники окружат их кольцом окопов, они никогда оттуда не вырвутся.  - Дагена произнесла это с выражением стратега, планирующего кампанию.
        - Они об этом знают. Отослали колесницы навстречу приближающемуся Сыну Войны. И спускаются с гор по-настоящему быстро. Столько-то и я знаю.
        - Ты видел семейство Анд’эверса?  - на этот раз отозвалась Кайлеан. Притом - как-то мягко, колеблясь.
        - Видел. Порой. Три дочки: старшая красивая и тихая, средняя красивая и языкастая, младшая красивая и немного несмелая. Сыновей я встречал реже. Знаю, что самый старший поехал на юг с колесницами. Все чувствуют себя хорошо, если ты об этом.
        Она благодарно улыбнулась.
        - Что вы узнали в замке того… как там его…
        Зеленоглазая вздохнула:
        - Цивраса-дер-Малега. Немного. Граф и его семья понятия не имели, что происходит в горах, кто-то заморочил им головы, жили они словно в собственном мире. Не знаю, какие чары могут сделать такое.  - Она глянула на подругу, одновременно выдавая, кто здесь специалист по магии.
        - Это можно сделать, если выплетать чары долго, медленно и аккуратно.  - Дагена почесала нос.  - Это магия, опутывающая и разум, и душу, а и то и другое сопротивляется слишком сильному напору. Тот, кто накладывает заклинание, должен оставаться очень близко от человека, которого желает контролировать, и все время за ним следить. Заклинание такое ткут месяцами, если не годами. И его легко сломать, хватит, чтобы чародей на несколько дней утратил контакт с жертвой. Больше я не знаю.
        - А чары наложила она?  - Лейтенант указал на графиню.
        - Скорее, ее служанка. Она обладала странной Силой - это не были аспекты, это не был танец духов, скорее, нечто, что вытекало прямо из нее. И она даже убила несколько человек в замке, хоть я и не знаю зачем.
        Дворянка захихикала так, что у них мурашки пошли по спине.
        - Его лицо… такое старое и такое ребяческое. И те глаза… удивленные… он не должен был удивляться, он ведь привел их ко мне. Я должна была убить его пять лет назад, но он был таким сладким… невинным… без изъяна… чистый… каналоо… Мой брат… Моя рука… мы встретились на вершине башни, и я воткнула нож ему в спину… но поздно… они нас нашли… А он упал со стены и скользил по ней… те глаза… удивленные… он не должен был удивляться… У нее тоже были удивленные глаза… Не должна была удивляться. Она приказала ей лечь и уснуть… им… приказала им… и никто уже туда не входил…
        Она замолчала.
        - Немного же мы поймем, если вместо четких указаний будет у нас это лопотание,  - заскрежетала зубами Дагена.
        Кеннету пришлось с ней согласиться:
        - Верно. Но, возможно, именно у нее в голове ключ к нашему возвращению. А значит, позже попробуем еще. Когда остановимся на более долгое время, вы должны решиться, что делать с тем конем,  - указал на того, что был самым изможденным.
        - Это боевой канейа чистой крови. Знаешь, сколько он стоит?
        - Несколько порций пищи для моих людей и псов. То есть - он бесценен.

* * *

        Они шагали, приглядываясь к солдатам, целый день - если продолжалось это целый день. Под этим небом цвета бледной серости минуты и часы сливались в один поток, и было не понять, сколько же времени миновало. Кайлеан знала только, что, когда наконец дали сигнал остановиться, она не сомневалась, что вместо стоп у нее - две окровавленные культяшки.
        Они добрались до взгорья, если можно так назвать эти странные возвышенности, состоявшие из черных скал, и остановились на вершине ближайшей из них. Рыжий лейтенант сразу осмотрелся по сторонам. Черные взгорья перед ними, черная равнина позади. Небо из стали над головою. Ничего больше.
        Некоторое время офицер казался потерянным. Может, надеялся увидать отсюда нечто большее, какое-то указание, знак на горизонте, место, которое привлекало бы своей инаковостью. Ничего подобного. Если речь шла о выборе дальнейшей дороги, самым осмысленным казалось прикрыть глаза, несколько раз провернуться на пятке и отправиться в сторону, куда укажет нос.
        Потом командир стражников покивал, обронил пару приказов, а солдаты его принялись готовиться к отдыху. Снова появилась в нем эта твердость, непреклонное упорство, говорившее, что он станет сражаться, пока жив. На Востоке к такому подходили слегка иначе, множество кочевых народов обладало вписанным в жизнь фатализмом, и, когда обрушивалось на кого-то несчастье, тот говорил: «такова судьба»  - и старался жить дальше, а ежели несчастья валились одно за другим, то, не в силах больше их выдержать, садился он на землю и ждал, пока не откроется путь к Дому Сна. Горцы были другими: Кайлеан казалось, что, даже если бы сама Владычица Судьбы попыталась их сломить, они все равно поступали бы по-своему, а из последних сил еще бы и наплевали ей под ноги. Ей это нравилось.
        В целом-то она ведь и сама происходила из Олекад, а значит, была немного горянкой, верно?
        Лагерь они разбили умело, часть стражников сразу легли на землю, укутываясь в плащи, часть осталась на посту. Благородного скакуна отвели в сторону. Лейтенант предложил убить его подальше от их глаз, но Дагена хотела при этом остаться.
        Не сказала зачем.
        По крайней мере у них хватит еды на несколько дней. Из конских костей и кусочков жира можно будет даже разжечь небольшой костер, а потому часть мяса они испекут сразу, часть попытаются завялить. Голод пока что им не грозил.
        Хуже было с жаждой. У солдат было столько воды, сколько поместилось во флягах, для людей хватит на день-другой, но не для животных. Если они не найдут побыстрее какой-то источник, придется убить оставшихся лошадей.
        Она очень хотела верить, что догадки лейтенанта верны. Некогда какие-то из солдат Горной Стражи уже приходили сюда и нашли ту воду. А один даже обнаружил дорогу к выходу.
        Разве что то и другое расположено в сотне миль от этого места.
        Она легла, подкладывая одолженный плащ под голову, прикрыла глаза и призвала Бердефа. Почти сразу почувствовала его поблизости, хотя со времени бегства из замка они лишь единожды соединились друг с другом. Но, если бы не это, нож серого убийцы выпустил бы из нее кишки. Слишком уж этот сукин сын оказался быстр. Потом, сразу после битвы, пес сбежал, а она не пыталась его призвать. Но теперь он нужен был ей как никогда ранее.
        Он вошел в ее голову сразу - и сразу передал ей свои воспоминания. И свое смущение. И свою растерянность.
        Прошло какое-то время, прежде чем она поняла, в чем дело.
        Этот мир был мертв. Совершенно лишен жизни. Здесь ничего не росло, ничего не ползало, не летало и не прыгало. Это она видела и сама - но этот мир был лишен также и духов. Бердеф видел их и чувствовал, духов людей и зверей, духов, заключенных в места своей смерти либо странствующих без цели. Духов, отыгрывающих пантомимы последних мгновений своей жизни, не могущих принять свой конец. Иногда он видел даже духов мертвых вещей, камней, скал, гниющих колод дерева. Со временем большинство из них расточались в серые пятна, присоединяясь к вечному круговороту жизни и смерти. Все это было миром, который Бердеф знал и принимал, миром, наложенным на мир живых, центром которого служила она, Кайлеан. Но теперь этот мир исчез. То, что дух пса видел и чувствовал, было ровно тем самым, что видела и она: плоской черной равниной под серым небом, мертвой на каждом уровне.
        Так ее нашла Дагена:
        - Ты не должна этого делать.
        - Чего? Отдыхать? Тут нет ничего, знаешь об этом?
        Черноволосая покивала:
        - Знаю. Я осматривалась. Тут нет не только духов, но даже и следов обычной Силы. Аспектов - диких или поименованных. Никаких Источников, Течений, Рек, Колодцев или как там их зовут меекханские колдуны? Понимаешь? Но одновременно мне кажется, будто что-то давит на меня со всех сторон. Словно я нырнула на большую глубину. Окажись здесь чародей, владеющий аспектированной магией, он бы наверняка сошел с ума. Меня оберегает бабка, но даже она… растеряна.
        - Что ты видела?
        - Душа коня… она словно всосалась в землю. Даже не пыталась бежать, просто провалилась сперва по пяты, потом по живот, и за несколько ударов сердца ее уже не стало. Словно что-то протолкнуло ее на другую сторону.
        - То есть куда?
        - Не знаю.  - Дагена села рядом.  - В ближайшие дни в меню - только конина,  - добавила она еще.
        - Я догадалась. Скажи лейтенанту, что конину я есть не стану.
        - Сама ему скажешь.  - Подруга вытянулась рядом.  - Верданно?  - блеснула догадливостью Дагена.
        - Да. Дядя меня убил бы, узнай он. А остальные от меня отреклись бы.
        - Поговори с ним. У солдат еще есть немного сухарей и тех мясных полос, что пару тысяч лет тому назад были коровами. Каждый охотно поменялся бы ими с тобой за порцию свежего мяса. А если уж говорить о солдатах…  - Дагена сделала паузу.  - Что ты о них думаешь?
        - Твердые, упорные, неплохо сражаются. Им можно доверять. Добились уважения верданно, а это штука, удавшаяся не многим.
        - Откуда знаешь?
        - У нескольких - кавайо.
        - Пфе! Вели караван, а значит, наверняка купили. В чаардане…
        - Нет. На ножнах их вытравлены родовые знаки. Такое оружие ты можешь либо добыть в бою, либо получить в подарок. С той поры, как я живу у Калевенхов, дядя не подарил кавайо с родовыми знаками никому. Даже в нашем чаардане. А этот лейтенант упоминал только, что Фургонщики уже схлестнулись с кочевниками, хотя некоторые из его людей выглядят так, словно недавно сражались.
        - То есть не просто достойны доверия, но еще и скромны? Просто мед на сердце…
        - А ваша княжеская милость не может делать это в тишине? Спать охота.
        - Конечно, дорогая Инра, конечно.
        Минутку они лежали молча.
        - Кайлеан?
        - Я сейчас тебя ударю. Что?
        - До меня только-только дошло, что, пока нас нет и нет Ласкольника, всем командует Кошкодур.
        Кайлеан секунду-другую молчала.
        - Знаешь, Даг? Мы - боги ведают где, в обществе безумной девицы боги ведают, откуда и банды солдат, выглядящих так, что смогли бы они перепугать и демона. Не знаем, как отсюда выйти, у нас нет воды, а если выход найдем, то наверняка разобьемся о скалы. Но ты все равно умеешь сказать мне то, что заставляет меня переживать.



        Глава 4

        Мокрая солома, подгнившая листва, трава и влажные ветки горят медленно, давая немалое количество дыма. Только вот когда ветер подул в сторону гор, центр лагеря утонул в седых клубах. Как и съезд с рампы.
        По поданному знаку в нескольких местах в огонь подбросили сушняка, а пламя сперва приугасло, будто удивленное щедрым даром, а после выстрелило языками высотой в тридцать футов. Это был элемент представления, кочевники должны увидеть живой огонь, чтобы поверить, будто их обстрел принес желаемый результат.
        «Все - притворство,  - подумала она, сидя на ступеньках боевого фургона братьев.  - Это один из элементов войны, о котором мало кто вспоминает - по крайней мере в песнях, славящих победу над врагом. Подловить его, обмануть, убедить, что то, что он видит,  - является тем, к чему он стремится. Что пара десятков фургонов, наполненных соломой, листьями и привезенными из-за гор свежими ветками,  - это большой пожар, пожирающий сердце лагеря неприятеля».
        Эсо’бар утверждал, что всему этому придется гореть как минимум час, прежде чем се-кохландийцы поверят, что им удалось. Верданно были к такому готовы, запаса топлива должно хватить на половину ночи.
        Но, конечно, лишь последний дурак позволяет живому огню пылать бесконтрольно. Для тех, кто видел стелющиеся по степи пожары, огонь - словно непослушное дитя. За линией жилых фургонов выкопали несколько глубоких рвов, наполнили их топливом и подожгли сразу после очередного залпа, чтобы убедить атакующих: это их работа.
        Около полуночи Эсо’бар лично пришел ее разбудить, чтобы - как сказал - «жабка могла потаращиться на огонь, который развела». Прежде чем они добрались до места, она успела заметить, как лагерь готовится к битве, всюду видела вооруженных людей, по дороге к линии обороны они миновали несколько отрядов колесниц, что везли тяжеловооруженную пехоту под стену гор. Обслуга машин была на месте, около некоторых из фургонов стояли укрытые толстыми попонами кони. Даже ребенок сообразил бы, что все это значит.
        - Это все моя вина?  - спросила она, присаживаясь на ступеньки боевого фургона.
        - Что?  - Брат глянул на нее сверху вниз и неожиданно тепло улыбнулся.  - Война? Ты слишком серьезно о себе думаешь, Кей. Мы должны вырваться из-под этих гор, а твоя идея позволит нам отвлечь их внимание. Когда нападут, мы свяжем их боем, а остальные ударят с флангов. Хорошо, что на небе тучи и не видно луны, да и дым скроет нас.
        - Такая вот наша надежда?
        Он сделался серьезен, после чего протянул руку и взлохматил ей волосы.
        - Порой я забываю, что тебе уже девять, а во время войны - это как тридцать.
        Она посмотрела на него, посчитала:
        - А ты неплохо держишься для того, у кого за плечами пять десятков кочевок.
        Он улыбнулся снова, и на миг ей показалось, будто вернулся старый Эсо’бар, насмешник и шутник, а радость снова поселилась в его глазах. Но, может, то был лишь танец пламени в зрачках.
        - Порой я так себя и чувствую, Кей’ла,  - прошептал он, а она выругала свой глупый язык.  - Как будто я старше отца. Как будто все у меня позади, а в руке только горсть пепла.
        Она почувствовала его настрой, и на миг у нее даже дыхание сперло.
        - Если дашь себя убить по-глупому, Эс, мне придется замещать тебя в фургоне.
        - Ты бы наверняка славно управилась, сестричка,  - сказал он тихо.  - Ты самый отважный ребенок, которого я знаю.
        Она фыркнула, словно кот, которому наступили на хвост, и схватила его за руку. Он глянул удивленно.
        - Не только ты тоскуешь. Не только в тебе есть дыра, которую нужно заполнить. Мы все плачем. Все… Отец уже полгода смотрит на меня, словно на мебель…
        Он молчал, а потом вдруг развернулся и выскочил из фургона.
        «Да, беги. Трусливый щенок».
        Сказала она все это на анахо’ла, а потому он не увидел, но попробуй она выкрикнуть эти слова в ночь, голос бы наверняка подвел ее.
        Она была уставшей, невыспавшейся и напуганной. Стояла так перед боевым фургоном, и видела только свою дрожащую тень на досках, и стискивала кулаки от бессильного гнева. Отважный ребенок? В военном лагере нет детей, а что до отваги, только она знала, как сильно она боится. Эсо’бар не имел права над ней подшучивать лишь оттого, что она была маленькой и едва могла поднять щит.
        Она вздохнула. Старшие братья уж таковы, что им кажется, будто их проблемы - самые важные в мире. Нужно возвращаться в постель, потому что Нее’ва придет в ярость, если заметит, что Кей’лы нет.
        Она развернулась и сделала едва пару шагов, когда нечто прыгнуло ей на спину, опрокинуло и повлекло в сторону стоящей неподалеку повозки. Она пискнула, а в голове мелькнула мысль, что услышь ее писк братья, то посмеивались бы над ней до конца жизни,  - но уже она была под фургоном. Его внешние борта продолжали доски, не дающие возможности проползти под низом, а значит, она оказалась в месте достаточно безопасном с…
        Пламя затанцевало в голубых глазах, вооруженная когтями ладонь дотронулась до ее губ в жесте, который она сама так часто показывала ему. Тихо…
        Зашумели летящие стрелы. Но сейчас было не так, как в прошлые разы, когда обстреливал их лишь один из а’кееров. Теперь это звучало так, словно над фургоном пролетали миллионы птиц, а потом пак… пак, пак, пакпакпакпакпак… Она глянула налево, в сторону лагеря, где земля, казалось, взорвалась тысячами вырастающих в ней древков, между первой и второй линией фургонов она не увидала ни малейшего места, которое не оказалось в несколько мгновений истыкано стрелами. А она именно туда собиралась возвращаться.
        Кочевники не использовали горящих стрел, чтобы не выдать своего присутствия, подошли под линию обороны и засыпали внутренности лагеря смертельным дождем. Когда бы внутри и вправду безумствовал пожар, с которым отчаянно сражались бы Фургонщики, убитых и раненых насчитывались бы сотни. Хаос, смерть и замешательство охватили бы защитников и…
        - У-у-у-у-у-уа-а-а-а-а!!! У-у-у-у-у-уа-а-а-а-а!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!
        Они не стали обстреливать боевые фургоны, но сразу перешли в атаку. И без лошадей, словно были пехотой, штурмующей замок. Лежа на земле, Кей’ла услышала тысячи ног, топчущих землю,  - и тысячи глоток, издающих дикий ор. «Слишком рано»,  - успела подумать она до того, как первые из них добрались до линии обороны. Должно было пылать еще с час, а то и дольше.
        И тогда что-то ударило в борт, да так, что вся конструкция затрещала, словно от кулака великана. Раз, другой, третий, между досок на дне фургона посыпался песок, Кей’ла услышала крики экипажа и стук лестниц, упирающихся в дерево. И сразу же лязг железа. Что-то… кто-то завыл и упал, ударился о землю едва в футе от нее, по другую сторону деревянного фартука, оберегающего низ, и остался там, хрипя и кашляя, а для нее на несколько ударов сердца весь мир уменьшился до этого звука, что становился все тише и все влажнее, а еще - до царапанья в дерево, словно умирающий остатком сил желал попасть в лагерь. «Это не они… не наши… невозможно, чтобы кто-то из экипажа выпал наружу…»
        Сквозь лязг стали донесся еще один глухой стук, словно над головой обрушился мешок мокрого песка, и раздался тихий шепот на анахо, который она каким-то чудом услыхала:
        - Мама-а-а…
        Смерть справедлива, она одаривает ласками обе стороны.
        Над Кей’лой словно разразился ураган. Фургон дергало, великан лупил в борт раз за разом, и, хотя повозка была настолько мощной, что утянуть ее могла лишь четверка сильных лошадей, казалось, будто она вот-вот распадется на кусочки. Удары железа о железо, сопение, крики, топот ног, что перемещаются туда и назад… «Они ворвались,  - поняла Кей,  - каким-то чудом напор неожиданной атаки перебросил их через высокий борт, и теперь внутри фургона идет бой не на жизнь, а на смерть».
        А на лагерь непрерывным градом продолжали падать стрелы. Она перевернулась на живот и поползла на четвереньках под днищами фургонов. Все они тряслись и трещали, нападение шло вдоль всей изломанной линии. В любой момент кочевники могли ворваться внутрь.
        Кей’ла миновала одну и другую повозку, направляясь к месту, где вечером оставила повозку с припасами.
        Помощь. Им нужна помощь.
        Он схватил ее за ногу, придержал. Впервые на лице парня появилось столь явственное чувство. «Не уходи,  - просил он взглядом,  - не уходи».
        Фургон, под которым она была, внезапно затрясся от победного рыка:
        - Аг сайе вара-а-а-а!!! Вара-а-а-а!!! Вара-а-а-а!!!
        И сразу же раздался отзвук рубленных топорами досок.
        - Пусти,  - она дернулась, и тот, удивительно, сразу же ее отпустил.  - Я должна идти.
        Тележка дожидалась ее в каких-то пятнадцати шагах от линии боевых фургонов, к счастью, была она уже пустой, хотя и обрела собственную коллекцию оперенных древков, торчащих в десятке-другом мест. Легкая четырехколесная конструкция с солидным дном и высокими бортами. Кей’ла щучкой метнулась под низ. Стоя на четвереньках, упиралась спиною в дно ровно настолько, чтобы - когда начнет ползти - продвигать тележку с собой вместе. Доски должны выдержать падающие стрелы.
        Через несколько ярдов она поняла, что не все будет так уж просто. Тележка была тяжелее, чем выглядела, собственно, ею не выходило управлять, а стрелы падали вокруг, словно летний дождь. Тук, тук, тук… Очередные оперения изукрасили дно и борта. Таким-то образом, пока она доберется до помощи, кочевники вырежут всех.
        Глупая идея, глупая, глупая, глупая.
        Он ворвался под тележку, бесцеремонно отодвинув Кей’лу в сторону. Осмотрелся и на пару ударов сердца застыл без движения, словно погрузившись с открытыми глазами в сон, а потом ухватился за переднюю ось и без единого звука приподнял ее в воздух.
        - Что?.. А-а-а-а-а…
        Она поняла: поднятая под углом конструкция продолжала заслонять их от стрел, но в этом положении, согнувшись, словно старики под вязанками хвороста, они могли двигаться быстрее, таща по земле только задние колеса. Кей’ла уперла в дно спину.
        - Давай!
        Это был странный бег. Ось врезалась им в спину, они били пятками в доски, стрелы падали вокруг, стучали в дно и в борта их защиты, а те, что воткнулись в землю, хлестали их по лодыжкам. Но они справились. Вернее, он справился, поскольку она, сказать по правде, не подняла бы тележку даже на фут.
        Кей’ла не поднимала головы, потому как одна-другая стрела огладила ее по волосам, она не видела дальше чем на несколько футов перед собою, а потому почти дала себя поймать врасплох, когда они добрались до второй линии фургонов, тоже истыканной древками,  - и оказались в безопасном месте.
        Между жилыми фургонами было оставлено несколько щелей, не шире локтя, которые легко было заставить, но по мере необходимости именно через них проходили припасы для первой линии фургонов. Парень протолкнул ее через самую большую, а сам исчез под днищем фургона. Вывалившись по другую сторону, Кей’ла чуть не наскочила на щит тяжеловооруженного пехотинца.
        Ладонь в панцирной перчатке ухватила ее за плечо:
        - Что ты здесь делаешь?! Возвращайся к семье!
        - Про… прорвались.
        Он отпустил ее и легонько подтолкнул под стенку фургона. Она осмотрелась. Защитников здесь было где-то с сотню. Большинство носили длинные кольчуги, большие щиты, копья, рогатины, зубастые гизармы, тяжелые топоры и короткие мечи. Должно бы их хватить.
        - Где?  - Тот, который ее поймал, склонился ниже.  - Ден’кав!!!
        Появился мощный воин в шлеме, украшенном рядом галопирующих лошадей.
        - Говори! Где они ворвались?
        - Там,  - указала она за спину на поле, заросшее стрелами.  - По крайней мере захватили один фургон.
        - Дэс?
        Один из пехотинцев вышел из соседней щели.
        - Ничего. Линия держится. Они продолжают лишь тратить зря стрелы.
        Командир пехотинцев глянул на нее сверху.
        - Дитя, атака идет вдоль всей Рогатой Городьбы. Во всех местах сразу. Всадники безумствуют, пытаются перевернуть фургоны, наши омывают предполье в их крови. А мы ждем на тот случай, если кому-то и вправду удастся прорваться. Возвращайся к родителям, это не место для маленьких девочек.
        Злость горячей волной ударила ей в голову:
        - Они ворвались, по крайней мере, в один фургон, я слышала. И рубят его внутренности топорами… и они ударили пешим строем… Там мои братья, и они сейчас погибнут из-за таких тупых… глупых… волов… которые предпочитают укрываться за щитами!
        Анахо’ла бился в ее руках в ритме слов, соскакивавших с губ, будто горячие уголья из печи. Воин покраснел и протянул к ней руку. Но, прежде чем бронированная ладонь успела ее ухватить, она снова ввинтилась в щель и выскочила на предполье.
        Вокруг продолжали свистеть стрелы. Она склонила голову и бросилась вперед, к изломанной, словно зубья пилы, линии боевых фургонов, туда, где стучали топоры.
        Им понадобилось целых пять ударов сердца, чтобы за нею побежать. Тупые волы в тяжелой броне и с большими щитами. Все же верданно не оставляли своих детей на верную смерть.
        Они догнали ее в нескольких шагах от ближайшего фургона. Трое вооруженных. Два щита оказались перед ней, один сверху. Стук, стук, стук. Очередная стрела ударила в железную оковку щита с такой силой, что древко разбилось в щепки.
        - Куда бежишь, глупая?!
        Это был тот, с кем она разговаривала. На этот раз схватил крепко, до боли, словно желая сломать ей кости.
        - Слушай!  - Она дернулась, разрывая рукав.  - Слушай!!!
        Из-за боевых фургонов донесся рык, звон стали, крики раненых и умирающих. А еще звук выламываемых досок, рубки дерева.
        Они застыли на мгновение, все трое.
        - Там нет конных, они атакуют пешими! С лестницами и чем-то, что ломает борта фургонов!
        Воин, что держал щит над их головами, развернулся, замахал что-то одной рукою на ав’анахо. Щели во второй линии фургонов принялись выплевывать панцирную пехоту.
        «Поздно»,  - поняла Кей’ла, когда в ближайшем фургоне стих стук топоров. Бой все еще длился, рыки и лязг оружия не смолкали ни на миг, но этот фургон, всего-то в нескольких шагах перед ними, сделался внезапно очень-очень тихим. И почти в тот же миг ослаб дождь стрел, а она почувствовала, как дрожит земля. Тот, который держал ее, побледнел и прошептал:
        - Они идут.
        Подхватили ее за руки, оторвали от земли и бросились наутек.
        Она не знала, что означает такая дрожь,  - до момента, когда борт фургона упал и ударился о землю, открывая в шеренге бронированных повозок огромный проход. И проход этот принялся выплевывать всадников.
        Те въезжали по четверо-пятеро сразу, били копытами в окровавленные доски и летели в ее сторону. Три фута - никакая не высота для хорошего всадника. Она видела их, те словно плыли в воздухе, будто в дурном сне,  - кожаная броня животных, блеск кольчуг, острые шлемы, округлые щиты. Наконечники копий, венчающие длинные древки, и алые флажки, танцующие вокруг них, будто пламя.
        Копыта ударили в землю по эту сторону баррикады - и все ускорилось.
        Они налетели на пехотинцев, перевертывая и топча, и вся четверка бросилась врассыпную. Тот, что сжимал ее плечо в стальной хватке, куда-то исчез, отброшенный в сторону, и внезапно она уже лежала в одиночестве посредине поля смерти, вокруг носились кони, а копыта их били в землю, словно кузнечные молоты. Но никто из всадников не склонил копья и никто не сломал строй, чтобы ее стоптать. Порой хорошо быть кем-нибудь таким, маленьким и незаметным.
        Ростовой щит описал короткую дугу и упал рядом. Она ухватила за край и надвинула его на себя, словно тяжелое одеяло, скорчилась, подтягивая ноги под шею, под выпуклой броней было достаточно места для трех таких худышек. Что-то ударило сверху, раз и второй. «Копыто,  - успела она подумать,  - так лупят подкованные железом копыта». А того, кто набросил на нее щит, его уже не охраняют слои дерева, окованного металлом. И внезапно к грохоту копыт присоединились и другие звуки: звон стали, крики людей, визг раненых лошадей… Обе стороны оказались пойманы врасплох. Верданно - быстротой атаки и умелостью, с какой кочевники ударили в лагерь, а се-кохландийцы - тем, что за первой линией обороны раскинулось не пепелище, а стена из жилых фургонов, откуда били по ним, словно в соломенные тюки, и откуда непрерывно выливался ручей тяжелой пехоты. Причем пехоты, которая не намеревалась ни убегать, ни прикрываться щитами - но отчаянно атаковала, коля копьями, стягивая всадников из седел крюками гизарм и рогатин, режа коням ноги и вспарывая им животы.
        Кей’ла отважилась высунуть голову из-под щита.
        Не далее как в трех шагах от нее лежал труп человека. Руки и ноги раскинуты под странными углами, пробитая кольчуга, лицо, раздавленное ударом тяжелого копыта. Щита у него не было.
        Она отвела взгляд.
        Битва шла вдоль всей линии жилых фургонов, но похоже, кочевники уже поняли, что атака их не удастся, поскольку сквозь дыры в Рогатой Городьбе не вливались уже очередные волны всадников. Часть пехоты сражалась с ними на предполье, коля, рубя и молотя. Из глубины лагеря то и дело подходили отряды, создававшие стену вдоль жилых фургонов или занимавшие позиции на крышах. Пришло время арбалетов и луков.
        Зазвучали резкие свистки, и всадники принялись разворачивать лошадей, умело и без паники, которая забила бы узкие проходы массой бегущих. По двое-трое они отрывались от огрызающейся пехоты и, разгоняя лошадей для прыжка, скрывались в дырах захваченных фургонов. Некоторые еще и останавливались в десятке-другом шагов, разворачивались и принимали на себя удар контратаки, чтобы их товарищи тоже могли отступить. На глазах Кей’лы один из кочевников бросился в яростный галоп и пал, прошитый несколькими стрелами, а другой соскочил с лошади, чтобы помочь встающему с земли товарищу, и они вместе, плечом к плечу, похромали через устланное трупами поле.
        Кто сказал, что отвага должна быть признаком лишь одной из сторон?
        И в этот момент ее счастье закончилось.
        Конь одного из скачущих к спасительному выходу се-кохландийцев внезапно заржал и забил задними копытами в землю, всадник сумел вырвать ноги из стремян и соскочить с седла, прежде чем животное завалилось набок. Кочевник даже не оглянулся, только перекувыркнулся через плечо и схватился за первую попавшуюся защиту, способную уберечь его от стрел.
        За щит, под которым лежала Кей’ла.
        Она пискнула и судорожно стиснула кулаки на ухвате, но солдат был силен как бык. Он подхватил ее вместе с ростовым щитом, на миг короче, чем удар воробьиных крыльев, она увидела его глаза, темные и гневные, а потом он махнул рукою и влепил ей наотмашь открытой ладонью. Она чувствовала, как падает, а потом - что взлетает в воздух и плывет; в голове ее был лишь шум и шорох, но где-то поодаль, над какофонией близкой битвы, Кей’ла услышала их - длинные боевые рога, ведущие колесницы в атаку, и все более нетерпеливые свистки кочевников.
        «Они вернулись…
        Я знала, что они вернутся».
        Похититель перескочил через повозку и унес ее во тьму.

* * *

        Наутро Рогатая Городьба уже исчезла.
        Повозки разводили всю ночь, а в это время двадцать Волн отталкивали кочевников все дальше на восток. Аве’аверох Мантор привел назад около четырех тысяч колесниц, в самое время, чтобы ударить по а’кеерам, отступающим после неудачной атаки. К нему присоединились пять тысяч колесниц, остававшихся в лагере, и отступление кочевников превратилось в резню, особенно в тех местах, где они атаковали пешим строем. Фургонщикам даже удалось замкнуть в Шелковых Кругах два больших насчитывавших по тысяче лошадей отряда, которые выбили стрелами до последнего человека.
        Но это был их самой большой успех в ту ночь.
        Лагерь потерял около сотни боевых фургонов. Экипажи остальных серьезно пострадали. Не удалось также вывести из лагеря Бронированных Змей, чтобы помочь сражающимся Волнам. Не получилось и достаточно быстро раздавить обозы Сына Войны. Се-кохландийцы сопротивлялись так долго, чтобы сбежать, пусть они и потеряли половину стад и часть табунов, но б?льшая часть их сил утекла и рассеялась по возвышенности. Все знали, что не пройдет и трех дней, а Ких Дару Кредо снова их соберет.
        Теперь же экипажи колесниц нажимали на них, все дальше отталкивая от гор, но избегая битвы. Сын Войны не погиб, разбитый, а только глупцы верят в бегство кочевников.
        Эмн’клевес Вергореф стоял снаружи линии фургонов, как раз встающих в длинную колонну, и смотрел. Бронированная Змея поднималась с ложа, словно гигантская мифическая тварь, несколько раздерганная, но из-за этого лишь еще более яростная и опасная. Его обязанности как боутану как раз завершились, теперь настало время для Глаза Змеи.
        Вергореф глянул на стоящего в нескольких шагах Анд’эверса. Эн’лейд был сгорблен, словно кто-то забросил ему на спину собственную его наковальню. Кулаки он стискивал так, что казалось, лопнет кожа на косточках. «Дружище,  - подумалось Эмн’клевесу, поскольку никакие слова не имели нынче смысла,  - дружище… Никто из нас не может быть щитом для собственных детей от их первого и последнего вздоха».
        Он тихонько вздохнул и подошел к кузнецу.
        - Лис учится,  - проворчал он.  - И делает это быстрее, чем нам бы хотелось.
        Перед ними, на бывшем предполье, лежал перевернутый таран. Четыре высокие, в двадцать футов, балки, связанные с одной стороны и расставленные с другой, словно скелет большого шатра. И свисающий под ними горизонтальный брус, окованный бронзой. Замковую стену этим было бы и не поцарапать, но в ту ночь не один борт треснул под ударами такого кулака. К тому же все вместе можно было переносить всего-то несколькими мужчинами: одни несли основу, а еще один - таран, и тот переставлялся в любой момент куда нужно.
        - Следует копать ров поглубже. А колья втыкать на б?льшую глубину, чтобы не смогли они так запросто к нам подойти.  - Кузнец не отрывал взгляд от тарана.  - Он не слишком устойчив: если забросить наверх петлю и потянуть посильнее - перевернется.
        - Знаю. Глаза у меня тоже есть.
        - Если бы не атаковали ночью с такой силой, Эмн, им бы не удалось.
        Ему-то как раз утешение не было нужно.
        - Они не захватили лагерь,  - напомнил он мягко.  - И не захватили бы его, даже не вернись наши колесницы.
        - Знаю. Рогатая Городьба была хорошей идеей. А что сделаешь с этим?
        «Это» было нечто вроде рампы, сбитой из досок длиной в тридцать футов и снабженной с одного конца железными когтями, которую кочевники в нескольких местах подтянули к линии обороны, забросили на борта и прошли по ней внутрь. Исключительно действенный метод - там, где се-кохландийцам удавалось подтянуть рампу, оставался фургон, наполненный трупами.
        - Что-то да придумаю. Еж ведь тоже учится. Они больше не усыпят нашей бдительности.
        Они замолчали на мгновение.
        - Пленные говорят, что Аманев Красный и его сахрендеи уже отправились на север.
        - Значит, будет приятно их повстречать. Надеюсь, что это мы доберемся до них первыми.
        Да. Во всех лагерях возносили молитвы Лааль, чтобы именно их она оделила этой милостью.
        - Хас говорил с Орнэ. Тот не кажется довольным.
        - Самое время встать ему с постели. Его помощники не слишком-то пригодятся, когда появятся настоящие жереберы.
        К ним приблизился гонец. Выпрямился по-меекхански и, не глядя Анд’эверсу в глаза, доложил:
        - Северная стена готова. Лоб тоже. Южная упорядочивает строй.
        - Пусть поспешат. Лагерь Ав’лерр не станет ждать.
        - Слушаюсь.
        Лагерь Ав’лерр должен был съезжать на возвышенность сразу после них. Планы в очередной раз изменились, пришлось отказываться от удержания плацдарма под рампой, а лагерям придется проходить через горы как можно быстрее и тотчас отправляться на восток. С другой стороны скальной стены росли под небеса кипы оставленных вещей, из родовых фургонов выбрасывали столетнюю мебель, фарфоровые сервизы, привезенные за чистое золото из удаленных на тысячи миль королевств, чугунные печи и изукрашенные кровати. Все, что отягощало лошадей. А всякий фургон, что не был нужен, оказывался на дне пропасти. Владычица Ветров и сами Олекады никогда не оказывались довольными уже принесенными жертвами из богатств Фургонщиков. Зато кочевники, если им улыбнется Майха, не получат из этого ничего.
        Да… Планы изменились. Лагерь Нев’харр должен был идти вперед и отвлекать на себя все внимание. Лагерь Ав’лерр собирался присоединиться к нему через пару дней, но все это время они будут надеяться лишь на собственные силы. Если придут остальные Сыновья Войны, а одни лишь демоны Тьмы знают, где они нынче, то может быть весело.
        - Что-то еще?
        Гонец явственно смешался:
        - Сар’вейро Белый спрашивает, что со скотиной.
        Все утро они разговаривали об этом.
        - Выбить. У него время до полудня. Потом пусть догоняет.
        Да, выбить. Трофейный скот замедлял бы Бронированную Змею. Десять тысяч голов пойдут под нож, а стаи стервятников станут возносить благодарственные молитвы небу. Сар’вейро Белый командовал Волной, которая должна была стать арьергардом каравана, и уже с самого начала выпало ему скверное задание.
        Молодой гонец выпрямился снова и, все так же избегая глядеть на кузнеца, потрусил обратно.
        Все уже знали. Весть, что эн’лейд потерял младшую дочку, разнеслась по лагерю, от фургона к фургону, словно пожар. Ав’анахо, язык жестов, позволяет слухам кружить с устрашающей скоростью.
        Тысячи Фургонщиков в эту ночь потеряли своих сынов, отцов и братьев, но в истории маленькой девочки, которая, бегая под градом стрел, доставляла припасы в опаснейшие из мест, было нечто, что с каждым мгновением обрастало легендой. Верданно всегда любили такие рассказы, а анахо’ла только того и ждал.
        Однако рядом с Анд’эверсом все вели себя с тем полным смертельной серьезности признанием, которое обвисает на плечах человека, словно пропитанный кровью плащ.
        Раздался звук рогов, объявляющих, что середина лагеря готова в путь. Пять тысяч фургонов, в том числе и тысяча боевых, встали в гигантский прямоугольник длиной в милю, а шириной в четверть. Самая большая Бронированная Змея в истории мира должна была вскоре отправиться в дорогу.
        - Как далеко хочешь за сегодня дойти?
        - До Калеро.
        - Двадцать миль? Не далеко ли для первого дня? С детишками, которые никогда не ездили в настоящем караване?
        - Это их караван, и им нужно научиться. А завтра сделаем двадцать пять и остановимся под Санавами. Я хочу въехать в холмы при свете, поскольку не желаю пробиваться сквозь них ночью с кочевниками на загривке, а послезавтра утром, самое позднее около полудня, оказаться над рекою. За Лассой будет полегче.
        За Лассой. Семьдесят миль отсюда. В эту пору года она разливалась от таящих в горах снегов и напоминала большую серо-коричневую змею, лениво ползущую по возвышенности. Не было способа ее миновать, а ближайший брод, достаточно широкий, чтобы лагерь Нев’харр не завяз на нем на месяц, находился ровно посредине холмов Санавы.
        И все полагали, что именно там воды Лассы сделаются красными. Потому что уж за пару-то дней кочевники успеют собраться.
        - Что-то еще?  - Кузнец внезапно развернулся и заглянул Эмн’клевесу в глаза.  - Ты пришел по конкретному делу или всего лишь желая увидеть старого дурака, который не сумел присмотреть за собственной семьей?
        Этот голос. Проржавевшее железо и выгоревшие угли. Ничего странного, что все ходят на цыпочках. Боутану вернул взгляд:
        - Ты ошибался.
        - Что?
        - Насчет колесниц. Они справились и вернулись.
        Кулаки затрещали.
        - Она - не Волна колесниц… а я должен был…
        - Нет!  - оборвал Эмн’клевес кузнеца: коротко, резко, как вот уже годы никто не рисковал говорить с Анд’эверсом.  - Не начинай плакать! Эн’лейд не имеет права это делать. Возможно, тебе придется во время марша оставить кого-то на верную смерть или послать Волну в самоубийственную атаку. Это твой груз и твоя роль. Ты должен иметь каменное сердце, или же я созову Совет Лагеря и отберу у тебя командование. Те, что остались, не должны цепляться за твои колеса.
        Кузнец сделал шаг в его сторону, склонился, завис над ним, словно падающая гора.
        - Я не просил об этой чести,  - процедил он медленно, акцентируя каждое слово.
        - Я знаю. Я был среди тех, кто наложил на твою шею хомут. Но помнишь ли, отчего ты его принял?
        Лицо Анд’эверса потемнело:
        - Потому что не было никого другого…
        - Да. Никого с твоим опытом. А твои дети поехали бы все равно. Ты бы их не удержал. Мои тоже вырвались на дорогу, все шестеро. Я оставил в империи восемь шорных мастерских, двенадцать магазинов и контракт на десять тысяч оргов на доставку седел Восьмому кавалерийскому полку.  - Он вдруг улыбнулся с внезапной иронией.  - Я мог бы заработать те десять тысяч, но ради кого? Ради глупого старика, сидящего подле фургона и спивающегося насмерть, которого я бы увидал лет через десять в зеркале? А кроме того…
        Он поколебался, присел и вложил руки в переплетенья трав.
        - Ты чувствуешь?  - Он сунул под нос кузнецу измазанные черным пальцы.  - Она взывает к моим костям. Едва лишь я встал по эту сторону гор… Я не вернусь к магазинам и контрактам с армией. Это моя земля.
        - Они,  - Анд’эверс медленно выпрямился и кивнул на восток,  - говорят другое.
        - Тогда пойдем и объясним им их ошибку.

* * *

        Плен воняет.
        Не страхом, потому что у страха есть свои границы и в какой-то момент он превращается в мрачный ступор, в котором человек не чувствует очередных пинков и ударов, а при виде обнаженного клинка только открывает горло, дожидаясь удара.
        Не воняет также и кровью и - что скорее унизительно, чем отвратительно,  - мочою. Она провела половину ночи и б?льшую часть утра перекинутая, словно какая-то сума, через конскую спину, лицом вниз, с ногами, мотающимися в воздухе, и с лукой седла, втыкающейся в мочевой пузырь. И в конце она не выдержала. Пусть и слегка, но все же.
        И не воняет он выправленной кожей, конским потом и потной ногой в кожаном сапоге, который время от времени больно цепляет ее за голову.
        Нет, плен воняет влажной шерстью, грязной тряпкой, оторванной от тряпки другой, о чьем предназначении лучше не думать, и обернутой вокруг ее лица так, что она почти задохнулась. Воняет засохшим потом и грязью столь старой, что она наверняка помнит те минуты, когда Лааль Сероволосая отворила первым верданно дорогу на Лиферанскую возвышенность.
        Ехали они на восток. Столько-то и могла она понять по тому, с какой стороны солнце грело ее спину. Первые часы они гнали попеременно галопом и карьером, в панике вцепившись в конские гривы, как молодой кот в клубок шерсти. Кей’ла ощущала эту панику лошадей, что передавалась им от всадников, и, хотя она уже считала себя мертвой, сердце у нее пело. Они вернулись. Дер’эко и близнецы вернулись с остальными колесницами и стерли нападавших с лица земли. Лагерь Нев’харр оказался слишком сильным даже для десятков тысяч кочевников.
        Конечно же, она боялась: как и всякого маленького труса, страх хватал ее за глотку и забивал дыхание, но ей все равно хотелось смеяться во весь голос. Они вернулись.
        И не важно, что ранее похититель, что-то вереща на своем варварском языке, с яростью кинул девочку на землю и несколько раз пнул, да так, что почка, в которую он попал, взорвалась огнем. Не важно, что он грубо связал ей руки за спиною, затягивая ремни с силой, что могла поломать кости, а лицо обмотал грязной тряпкой. Не важно, что бросил ее в круг своих товарищей, в круг, полный тычков кулаками, пинками и уколами клинков, что резали ее одежду и кожу. И не важно, что она умерла как дитя фургонов, как верданно в тот миг, когда ее перебросили через спину лошади, а похититель вскочил в седло.
        Важно другое: что бы там кочевники ни запланировали для Волн, им не удалось, и теперь они бежали из-под Олекад, словно стая избитых собак.
        По мере того как ночь укладывалась спать, уступая место дню, они ехали все медленнее, зато во все увеличивающейся компании. Могла она это оценить по грохоту копыт и далеким крикам, когда очередные группки всадников находили друг друга в степи. Вскоре вместо нескольких десятков лошадей их собралось как минимум несколько сотен, крики же стихли до грозного ворчания. Отец был прав: кочевников можно победить и разбить, но, если не перебить их сразу же, они снова соберутся в кучу, словно капли воды, стекающие по стенкам миски. Верданно выиграли битву, но наверняка не войну.
        Похититель не обращал на Кей’лу большого внимания, как будто она была обычным узелком, набитым тряпками. Время от времени, когда она соскальзывала меж копыт, он грубо подхватывал ее за пояс и поправлял. Она не стонала и не плакала, что, казалось, крепко его раздражало, потому что при случае он несколько раз сильно ее дергал за связанные руки, будто желая выломать плечи.
        Но, если не считать этого, в остальном он совершенно ее игнорировал.
        Они остановились, когда солнце уже покинуло зенит. Она ничего не видела, но внезапно вспыхнуло яростное гоготание, и ее со всех сторон окружили гневные, перекрикивающиеся голоса, прерываемые дикими воплями. А потом, в миг, когда ей казалось, что теперь в дело пойдут сабли и топоры, раздались резкие свистки, и шум утих, словно обрезанный ножом. Кто-то взял кочевников под контроль, быстро и умело.
        Всадник соскочил с седла и стянул ее на землю. У Кей’лы закружилась голова, и если б было чем, то сблевала бы, но все же устояла на ногах. Се-кохландиец схватил ее за плечо и повел. Она слышала сотни - нет, тысячи - лошадей, но голоса людей ограничились до тихого бормотания и редких коротких команд. Кто бы ни навязывал им свою волю, он не выносил сопротивления.
        Мужчина остановил ее резким рывком, посадил на землю и привязал к вбитому в грунт колышку. После чего исчез. Она осторожно вздохнула, сбитые о седло ребра и живот болели, но давление на мочевой пузырь слегка уменьшилось, а потому был шанс, что она не обмочится. По какой-то причине в тот момент это казалось ей самым важным. Не обмочиться, не покориться, они могут ее убить, но не увидят лужи мочи под ее одеждой.
        Болтовня вокруг пульсировала в своем ритме, кто-то крутился за спиною пленницы, сперва один, потом несколько, но никто не обращал на нее внимания. Лупили молоты, вбивая в землю деревянные колышки, шелестела материя, запахло дымом. «Лагерь,  - поняла она.  - Они разбивают лагерь».
        Осознание этого заставило ее сердце сжаться. Лагерь - спокойствие и ощущение безопасности. Если кочевники ставят обоз, это значит, что они ощущают себя в безопасности, что нашим не удалось их разбить…
        Нашим… Нет уже «наших». Эта мысль была словно горсть холодной грязи, которую кто-то пихнул ей за шиворот, и теперь она стекала вниз, замораживая все новые и новые части тела. Она ехала на лошади противу собственной воли, но наверняка не сделала всего, чтобы этого избежать. Могла драться, дать себя убить, но не позволить, чтобы ее забросили на седло.
        «Дер’эко тоже,  - пришла мысль,  - тоже ехал верхом, но ведь его не исключили из семьи». Но Первый - это каневей Волны, он командует пятью сотнями колесниц, и какой бы грех он ни взвалил на плечи, смоет его кровью врагов. А что может сделать она? Сплести еще больше ивовых загородок?
        Где-то в стороне вспыхнул шум, сперва испуганный, а потом - и оттого сжалось ее сердце - все более радостный. Крики и смех приближались, и внезапно кто-то подошел и содрал тряпку с ее головы. Овеянное ветрами, перечеркнутое криво сшитым шрамом лицо оказалось напротив нее. Узкие глаза прищурились:
        - Ну, маленькая савеньйо, гляди, что остается от глупцов, которые думают, что колеса - лучше ног и копыт.
        Кей’ла даже не повернулась в указанном направлении, сосредоточив все внимание на говорящей. Потому что это была женщина - обтягивающая кожаная одежда не оставляла никаких сомнений: старая, с седыми патлами, заплетенными в несколько тонких косичек. Говорила она на меекхе, языке империи, хотя с ужасным акцентом и странно растягивая гласные.
        - Я знаю, что ты меня понимаешь, вы все теперь говорите на меекханском. Там,  - женщина схватила ее за ухо и, дернув, заставила развернуться в указанную сторону.  - Если не посмотришь, я отрежу тебе веки.
        Она не шутила, перед лицом Кей’лы блеснул узкий нож. Но она и так бы их не закрыла.
        Широкой улочкой, тянущейся между разбитыми шатрами, двигались колесницы. А скорее, то, что от них осталось. Кони тянули разбитые борта или шли сами по себе, а сломанные дышла тащились по земле. Порой у колесницы сохранялось только одно колесо, а от иной оставалась лишь окровавленная корзина. Животные тоже выглядели нелучшим образом, их толстые попоны щетинились древками стрел, некоторые кони едва плелись, орошая землю кровавыми пятнами. Не было нужды в способностях ясновидца, чтобы знать: они не доживут и до ночи. Гордость и честь верданно умирали в се-кохландийском лагере.
        Более же всего радости кочевникам доставили две последние колесницы, на одной - пришпиленный копьем к плетеному борту - сидел молодой возница. Когда бы не безвольно колеблющаяся с боку на бок голова и огромное красное пятно на груди, можно было б подумать, что он просто задремал. Вторая запряжка тянула то, что еще несколько миль назад было человеческим телом. Сама колесница распалась на куски, но запутавшийся в ремнях фургонщик проехал так чуть ли не половину равнины. На глазах у Кей’лы несколько подростков подскочили к трупу и принялись лупить по нему палками под хор воплей, поднявшихся над толпою.
        «Да,  - поняла она, осмотревшись вокруг,  - именно толпою». Поблизости стояло немного воинов, колесницы окружили перво-наперво женщины и дети разного возраста, а еще группки стариков с лицами морщинистыми, словно плохо смазанная кожа. Воины, в том числе и ее похититель, находились в поле, сражаясь - как видно, успешно - с Волнами Фургонщиков. Эсо’бар был прав, колесницы никогда не одолеют конницу.
        Она не отрывала взгляда от последней пары лошадей и чего-то, что некогда было ее родичем, возможно, она даже видела его во время тренировок, когда он, счастливый, словно дитя, метал дротик в тюк соломы. Наверняка ты не так все это себе представлял, а?
        Должно быть, взгляд ее привлек внимание подростков, что лупили по телу, потому что внезапно один из них, а потом второй, а через минуту и все остальные оторвались от своего занятия и замерли, всматриваясь в нее взглядами молодых волков, которым под морды подложили молодую связанную козочку. Колонна трофейных колесниц удалилась в глубь лагеря, вызывая очередные возгласы радости. Прекрасное доказательство победы.
        Тяжелая палка пролетела по воздуху и ударила Кей’лу в плечо. Парни коротко, по-собачьи засмеялись и бросили вопросительный взгляд на седую женщину. Та некоторое время словно что-то прикидывала. Оценивала подростков, собирающуюся за их спинами толпу, важность пленницы. Наконец сплюнула и проворчала:
        - Ну да. Будь ты на пару лет постарше, наверняка мой сын злился бы на меня, что я не уберегла его добычу, но тогда бы он не стал привязывать тебя в таком-то месте. Если не станешь слишком дергаться и пищать, им быстро надоест, и все закончится. Развлекайся, маленькая савеньйо.
        И исчезла в шатре.
        Кей’ла осталась одна.
        Парни стояли и смотрели на нее, широко улыбаясь. Пятеро, посчитала она, и каждый года на три-четыре старше нее. Слишком молоды, чтобы сражаться в седле, но через год-другой наверняка для них найдется место в каком-то из а’кееров. Хорошо будет, если попробуют крови пораньше.
        Они двинулись, постукивая в землю окровавленными палками и добавляя друг другу отваги. Битье трупа, который тянуло за упряжкой бог весть сколько миль по степи, и убийство живой девочки - все же отличны друг от друга. Палки покачивались, словно без уверенности, лица искривлялись слишком искусственными улыбками. Однако достаточно было взглянуть мальчишкам в глаза, чтобы понять: их не удержит ничто. Тут речь шла об отваге, а ни у одного ее не было достаточно, чтобы отступить. Нельзя выказывать колебания перед соплеменниками.
        Кей’ла смотрела на них спокойно, удивленная собственным равнодушием. Старуха была права: если им быстро наскучит, они пустят в ход ножи, висевшие у них на поясе, и все закончится. Пленница сидела на земле, ремень, которым ее привязали к колышку, позволял двигаться всего-то на пару футов - маловато, чтобы встать или уклоняться от ударов. Она лишь слегка передвинулась, чтобы колышек не втыкался ей в хребет: дурацкая предосторожность, но что ж, так оно с маленькой трусихой и бывает, что боится даже небольшой боли. По крайней мере ноги у нее были свободными. А вообще-то отчего бы и нет? Когда у тебя кучка старших братьев, то и девочка выучится нескольким штучкам. А когда разозлятся… Говорят, клинок, проникающий в сердце, словно ледяной поцелуй, приносящий покой. Кей’ла стиснула зубы.
        Самый младший из них выступил перед остальными, широко улыбаясь. Да. Начинают обычно именно самые молодые, те, кому нужно себя показать. Внезапно он прыгнул вперед с диким криком, пытаясь пнуть ее в грудь. Она опрокинулась на спину, подтягивая колени к груди, а мальчишка остановился над ней чуть ли не в раскорячку. Миг, который необходим капле, чтобы долететь до земли, она видела его испуг. Он знал, что будет.
        Она пнула обеими ногами вверх с такой силой, что аж ноги его оторвались от земли. Попала идеально, туда, куда ни один мальчишка не хотел бы получить, а эффект превысил самые смелые ожидания. Напавший взвизгнул, перевернулся в воздухе и грохнулся на землю, уже свернувшись в клубок, выдав из себя что-то среднее между скулежом и сдавленным плачем.
        Кей’ла села снова, и в то же мгновение на нее обрушились удары. Остальная четверка не играла в красивые пинки и подскоки. Попросту окружили ее со всех сторон и принялись лупить палками. Бац, бац, бац, бац… Получила пленница в плечо, лопатку, по спине, в ногу и в другую ногу, и каждый удар был словно удар копытом. Расходящиеся волны боли, которые всегда не пойми отчего направлялись в сторону желудка. Она завалилась набок, поджала ноги, дернула ремень в тщетной попытке заслонить голову. Главное - не закричать.
        Только вот они - то ли наученные кровавым опытом, то ли случайно - не били по голове. Зато быстро овладели гневом и ударяли теперь неторопливо, с расчетом, очень точно, и каждому разу сопутствовали хвалебные крики из толпы. Бац - рука, бац - голень, бац - локоть… Горячая волна сопровождала каждый удар, вдруг один из них попал в почку, и тогда она вытолкнула из себя короткий, страшный крик, который не была в состоянии контролировать. Словно кричала не она. И тут же подавилась кислой слюною, потому что желудок сжался в резкой судороге. Ее вырвало.
        Словно сквозь толстый слой шерсти Кей’ла услышала крики и смех, кто-то наступил ей на голову и втолкнул в то, что она миг назад выбросила из себя. Смех.
        Потом мальчишка снял ногу и поставил перед ее лицом. Все еще смеясь, попытался сгрести пяткой рвоту и втолкнуть ей в рот. Кожаный мокасин, короткие штаны, голая лодыжка.
        Ошибка.
        Она дернула головой вперед и стиснула зубы на смуглой коже. Изо всех сил, словно была голодной куницей, добравшейся до курей. Почувствовала сопротивление, и рот ее внезапно наполнило соленое тепло.
        Молодой кочевник завыл, вслепую ударил ее палкой, но она только рванула сильнее и поглубже воткнула зубы. Смех стих, и на миг казалось, что никто не понимает, что теперь делать. А потом она почувствовала удар по голове, и мир взорвался яркими звездами. Потом - новый удар, в затылок, после которого она бессильно раскрыла рот, а укушенный парень захромал подальше от ее зубов, постанывая при каждом шаге. Тогда удары принялись падать на нее, словно град, будто она оказалась в кругу не трех, но тридцати преследователей, у которых к тому же было по несколько пар рук. Ноги, руки, живот, грудь. На этот раз они били как можно сильнее и быстрее. И голова. И снова голова.
        После очередного удара ее охватило странное чувство, словно она летела в воздухе, отброшенная рукою великана.
        «Да,  - подумала она ускользающим сознанием.  - Сейчас».
        И вдруг земля затряслась, а окружающая ее толпа закричала - дико, но уже без триумфа. Что-то огромное обрушилось на мальчишек, что разбежались стайкой куропаток, развернулся кнут, щелкнул: раз, другой, третий, и каждый щелчок сопровождался криком боли.
        А потом свистнула сталь, и Кей’ла уже не была привязана ко вбитому в землю колышку, что больше не имело значения, поскольку все равно не чувствовала она собственного тела. Вернее, чувствовала, но так, словно кто-то оторвал ей голову и пришил к мешку, наполненному кусками мяса и костей.
        Ее подняли за руку, и она снова оказалась на конской спине. Из этого положения непросто было что-то различить, особенно когда взгляд мутнеет, а все размывается серыми пятнами, но когда она сосредотачивалась, то явственно видела гнев, враждебность и презрение на лицах окружавших ее людей. Однако никто не смотрел на нее, целью этих взглядов был всадник, ее освободивший.
        В некоторых руках появилось оружие: дротики, топорики, ножи. Нечленораздельные крики превратились в явственные угрозы, она не понимала языка, но слова могла различить. Всадник что-то фыркнул, отбрехался и поворотил коня, щелкая в воздухе кнутом. Его конь… Владычица Степей, только теперь Кей’ла заметила, насколько тот был велик, в сравнении с ним прошлый казался мулом, да и владелец - затуманенный взгляд девочки зацепился за стопу в украшенном серебром стремени - был ему под стать. «Это отсюда тот страх»,  - поняла она.
        Потому что хотя на лицах толпы были ненависть и презрение, но в глазах большинства таился испуг. Рядом с ней кто-то закричал от боли. Она вывернула голову: скакун, черный, словно ночь, ухватил зубами за руку одного из ее преследователей, и выглядело это так, словно волчица держит в пасти щенка. Одно движение челюстей - и парень останется калекой до конца жизни. Всадник засмеялся и обронил несколько слов, а конь тряхнул башкой и отпустил свою жертву. Кей’ла не видела, куда мальчишка сбежал.
        Они же снова принялись крутиться на месте, опять были щелчки кнута и презрительное ворчание. «Он провоцирует их,  - поняла она,  - один в толпе, лишь с кнутом в руках, провоцирует их к атаке, а они - не решаются…»
        Из-за ближайшего шатра выехал еще один конь. Сивка, настолько же огромный, как и тот каурый. Начни Кей’ла сравнивать, сказала бы, что новый - в холке на пядь выше тех лошадей, которые верданно запрягают в колесницы. А его всадник… Сойди он на землю, оказался бы выше на голову любого из кочевников. Даже на таком коне выглядел он словно взрослый на спине пони. Была у него темная кожа, раскосые глаза и лицо, перечеркнутое несколькими белыми полосами. Волосы он стриг коротко, а черная борода и усы придавали его лицу дикий вид. Из-под кожаного панциря виднелась обитая железом куртка, не было на нем шлема или брони. Столько-то Кей’ла и успела заметить, удивленная своей ясностью сознания. Тело ее находилось где-то далеко: пульсирующий тупой болью мешок, наполненный сломанными костями,  - однако мысли дико рвались вперед.
        Белые шрамы на лице… Враг, рядом с которым се-кохландийцы - словно добрые соседи. Подслушанные ночные беседы, гнев отца, боль в голосе матери… Рассказы, которыми пугали ее близнецы, пока отец не узнал об этом и не выпорол их. Аманев Красный… его мясники украшают лица именно таким образом…
        Пусти меня! Пусти меня! Пусти-и-и-и!!!
        Когда бы тело ее не было настолько отчаянно, настолько болезненно далеко, она могла бы начать дергаться и упасть с коня.
        Потом появились еще трое всадников, все большие и раскрашенные, словно для битвы. Обменялись несколькими фразами, ее всадник словно оправдывался, наконец тот, на седом жеребце, махнул рукою - и вдруг развернулись еще четыре кнута. Им даже не пришлось ими щелкать: толпа замолчала и отступила к шатрам.
        Пятеро всадников сформировали свободный клин и вывезли Кей’лу из лагеря.

* * *

        Воду почуяли кони. Не псы, но именно кони, и это в момент, когда уже приняли решение на ближайшем постое пустить под нож тяжеловоза. Животное страшно мучилось, возможно, связано это было с его зимней шерстью, когда вокруг царила все та же жара. Ранее, где-то в середине дня или около того, они сняли с него седло и пересадили графиню на пони, но это не слишком помогло. Конь шел из последних сил.
        Почва все еще была той же самой - черной скалой, покрытой, если хорошенько присмотреться, слоем пыли. Даже стражники родом из гор не могли сказать, что это за камень, но на самом деле оно и не имело значения. Холмы, сквозь которые они шли, изменились, сделались суровы, возносясь к небесам все более отвесными стенами, ограждая себя от соседей все более глубокими желобами и ярами, что заставляло выбирать дороги, доступные лошадям. По взглядам, какими солдаты окидывали животных, было понятно, что они считают их скорее помехой, чем помощью при быстром марше.
        Марше куда? Это был вопрос, который никто не задавал. Рыжий лейтенант время от времени созывал своих сержантов, советовался коротко и указывал направление. И все. Кайлеан опасалась, что, как это иной раз случается со странствующими в Степях, могут они начать ходить по кругу. Тут не было никаких знаков и ориентиров, солнца, звезд, виднеющихся на горизонте других гор - ничего. Они шли и искали следы исчезнувших солдат или других людей, что могли здесь когда-то бродить. С некоторого времени отряд двигался все более широким фронтом, дозоры на флангах выдвинулись уже на добрых двести ярдов, стражники прочесывали окрестности в надежде отыскать хоть что-то, что могло бы подсказать, где они находятся.
        И конечно, воду.
        И именно когда Кеннет дал приказ встать на очередной отдых, широкогрудый тягловый конь фыркнул, коротко заржал и рванул вперед. Двое солдат пытались заслонить ему путь, он раскидал их массивной грудью и побежал тяжелой рысью, направляясь в глубь щели в скале, которая темнела в нескольких десятков ярдов перед ними. Скорее всего, они пропустили бы ее, когда бы не реакция животного. Пони, с которого как раз сгрузили княжну, громко втянул воздух и двинулся за товарищем. А Кайлеан уже поняла, что означает эта внезапная энергичность.
        - Оставьте их!  - крикнула она, побежав за лошадьми.  - Наверняка нашли воду.
        Нашли. В ста шагах в глубине щели, во тьме настолько полной, что человек не увидел бы даже собственного пальца, приложенного к носу, журчал ручей. В свете факела скальная стена рыдала влагой. Вода стекала откуда-то сверху, сочилась по камню и заливала дно пещерки слоем в несколько дюймов. Оба коня стояли подле озерка и пили долгими глотками.
        Кайлеан подошла к озерку, погрузила в него ладонь и отпила немного. Рассказ лейтенанта приобретал черты правдоподобия: отвратительно теплая вода обладала легким привкусом серы. Но пить ее было можно.
        Они разбили лагерь возле входа в пещеру. Люди и животные утолили жажду, солдаты солидарно скинулись для обоих коньков. Несколько фунтов раскрошенных сухарей - лучшая еда, которую те ели за несколько последних дней.
        Офицер подошел к девушке со странным блеском в глазах.
        - Берф разочарован. Готов был спорить, что именно его псы найдут для нас воду.
        Кайлеан драматически вздохнула.
        - Но он же не сделает ничего глупого? Нет смысла взрезать себе вены по причине столь мелкой неудачи.
        Лейтенант вопросительно взглянул на Дагену.
        - Чувство юмора Фургонщиков. Она всегда так реагирует, когда счастлива. Потому что кони, похоже, еще немного пройдутся с нами.
        - Немного. А она,  - Кеннет указал на Лайву,  - что-то говорила?
        - Нет, молчит. Сейчас попытаюсь дать ей попить. Вы уже знаете, что эту пещеру сделали люди?
        - Знаем,  - кивнул он.  - Дно ровное, стена, по которой стекает вода, гладкая, в глубине нечто, напоминающее обрушившийся туннель.
        - Попытаетесь его раскопать?
        - Нет. Может, завал на несколько футов, а может, на несколько миль. Я не останусь здесь на месяц, чтобы в этом убедиться. Мы должны идти дальше.
        - И куда же? Прямо или опишем круг и выйдем на свои же следы? Или потеряем дорогу и, не найдя другого источника, умрем от жажды?
        Кеннет одарил Кайлеан спокойным взглядом.
        - Это взгорья, а не равнина. Мы удерживаем направление, посматривая на горы и на положение вершин. Подсчитываем их, записываем, фиксируем число пиков, ущелий, граней. Делаем карту. Мы не идем по кругу и всегда сумеем сюда вернуться. А вы как делаете это в Степях?
        - Смотрим на солнце, звезды и на то, откуда прилетают стрелы.
        - Тоже хороший способ. Дайте ей попить, пока не свалилась.
        Кайлеан наполнила кубок до краев и приложила его к губам дворянки. Та резко отодвинула голову, всматриваясь в посудину. После чего протянула палец, смочила его в воде и смотрела, как медленно стекают внутрь капли.
        - Когда он полон, капля падает - капля вытекает… мы не верили в это… это метафора, говорила я… Потом я стояла под небом, как глаза, и знала… кто-то ушел, потому что мы вошли… должно быть равновесие… только те, у кого нет души в теле, могут беспрепятственно переходить через обе границы…
        - Она…
        - Тихо,  - Дагена прервала лейтенанта гневным шипением и склонилась к графине.  - Сколько вас перешло? Сколько - на ту сторону?
        - Двести семнадцать. Из моего Дома, все, кто поверил. Хорошо ли мы сделали, мать?  - Лайва, плененная воспоминаниями, не отрывала взгляда от пальца, повисшего над кубком.  - Это был единственный шанс, сказала Саинха, гуон-ве затрясся и треснул, сейчас или никогда… Нас разбросало, но мы думали, что так будет лучше. Я согласилась, чтобы мои везуре’х жили как настоящие люди… свободными… могли выбирать… иметь детей… а ты ведь послала за нами погоню… разве наш грех был настолько велик? Я должна была его убить, когда уходила, маленького каналоо… он знал мой… наш запах… знал следы нашего соэ’гуон… выслеживал одного за другим… все ближе… Я слишком поздно его убила.
        Племенная колдунья отозвалась хриплым шепотом:
        - С телом, верно? Вы переходили с телами. Душа за душу. Молодые и здоровые, а потому молодые и здоровые умирали. Зачем?
        Легкая улыбка искривила губы Лайвы.
        - Мечта, мать. У нас была мечта… Ты думала, что все позабыли? О небе, как светлые глаза, о законе на собственное тело, о взгляде, который не погружается в туман.
        - Мать тебя любит.
        Дворянка вздрогнула.
        - Знаю… потому ты приказала убить Моахи, потому что не хватало тебе половины тела на стену красоты… Приказала проткнуть серебряной шпилькой живот с Дереном, хотела, чтобы Саинха перешла в Дом Трав… хотела, чтобы мой каналоо научился убивать, прежде чем ему исполнилось четыре года. Ты помнишь?
        Все время, пока она говорила, взгляд ее не отрывался от пальца и повисшей на нем капле воды. Дагена не прерывала маскарад.
        - Это все из любви.
        - Любви… я верила в твою любовь… Спасенные Дети должны всегда быть тебе благодарны за эту любовь, верно? Но ты не знаешь, что и у нас тоже есть мечты… собственные легенды… нашептанные ночью под покрывалами… Даже если ты караешь тех, кого поймала за этими рассказами… И - знаешь… они оказались правдой… это место существует, я жила в нем… смотрела на тех людей… смеялась и плакала с ними… бойся их… бойся тех людей, которые видят…
        - Страх не имеет значения, дочка. Важна правда. Что ты сделала со своим братом?
        - Я убила. Когда он был близко, заманила его на башню и воткнула нож в спину. Но раньше… те стражники… Саинха говорила, что не было выбора. Они не сошли бы оттуда, каналоо должен был погибнуть, а там было единственное место, где я могла его повстречать без свидетелей. Он обрадовался. Я видела это в его глазах… но ему пришлось умереть. Он ведь вел эвелунрех и вех’заав по нашим следам. От одного везуре’х к следующему, все ближе. Потому Саинха… я… мы… она была такой молодой… но у нас не было времени… и я думаю теперь, мать, что я вообще не отличаюсь от тебя.
        Лейтенант открыл рот, словно хотел что-то спросить.
        - Правда, дочка?  - Дагена жестом приказала ему молчать.  - А что бы я, по-твоему, сделала?
        - Не… не знаю… я, мы… чары были готовы… уже много месяцев, а когда она приехала… новые люди в замке, новые лица… суета… я решила… граф будет лучше оберегать будущую невесту сына, чем обычную служанку. Я поменялась с ней… достаточно было подменить лица в воспоминаниях… мне жаль… Ты бы не стала колебаться, мать.
        - Ты слишком долго сидела на одном месте.
        - Прошло пять лет… это долго? Некоторые из нас создали семьи и воспитывали детей. А ты… хорошее время выбрала для охоты… зима… Прежде чем вести разошлись, половина была уже мертва. Но если б я знала, что ты пошлешь вех’заав… я бы сбежала.
        Она поколебалась.
        - Я… прости… ты… ты простишь мне… я снова буду хорошей дочерью… обещаю… прости мне… прошу… прости… Прошу… Я…
        Капля оторвалась от пальца и упала в кубок.
        Лайва вздохнула, спрятала лицо в ладонях и зарыдала. Дагена поднялась и движением головы приказала им отойти в сторону.
        Они встали в полном напряжения треугольнике. Лейтенант мерил ее таким взглядом, словно был убежден, будто та скрывает от него какие-то секреты, ключ к тому, чтобы покинуть эту страну. Однако он молчал.
        Кайлеан тоже молчала, поскольку у Дагены было такое лицо, словно она именно сейчас вовсю сражалась с некими мыслями. Глядела невидящим взглядом в какую-то точку на земле и кусала губы.
        - Есть такая магия…  - начала она наконец, колеблясь.  - Такие чары, бабка немного о них знает, сама же слышала от своей бабки, которая слышала от своей - и так далее… представляете подобные цепочки. Когда сосуд полон, то, если упадет в него одна капля, другая должна вытечь. У нас в племени говорили: «мех» и «вино» или «кубок» и «кровь». Никто не знает, откуда именно взялась пословица, полагали мы, что относится она к определенному равновесию и к тому, что чрезмерность - вредна. В любом случае в чарах этих речь идет о том, что если в одном месте появляется какое-то тело, то другое должно это место покинуть, меняются друг с другом… как, знаешь кто, Кайлеан.
        - Знаю.
        Офицер откашлялся.
        - Я не знаю, но зато знаю, что некоторые чародеи умеют переноситься на большие расстояния - и никто оттуда не исчезает.
        Черноволосая загадочно улыбнулась.
        - Потому что они в одном и том же месте Всевещности. В том же самом царстве. Когда же переносишься дальше, должно быть равновесие. Тело за тело. Но должно быть согласие… Понимаешь, Кайлеан? Должно быть согласие обеих сторон. Он бы не сумел поменяться местами со львом, если бы лев этого не принял - как сумел. Но тело - ничто в сравнении с душой, это она якорит нас в мире. Полагаю, что удалось бы переместить тело, не меняясь им с другим, но душа… Бабка всегда говорила, что тело - как блоха, а дух - как скакун. Такая вот разница. Одно дело, когда мы умираем, тогда цепочка, цепь, что соединяет нас с миром, рвется, и душа может отправиться за Мрак, в Дом Сна. Но, чтобы перенести в другое место Всевещности некую душу в теле, необходимо заплатить смертью, забрать душу оттуда, вырвать ее из тела, что действует как… как «журавль» у колодца… одно идет вверх, второе - вниз, они меняются местами. Шесть лет назад вырвали души из двухсот семнадцати человек в том месте, куда попали они, беглецы из другого мира, иной реальности. Тот мор, что случился несколько лет назад… помнишь? В окрестностях замка тогда умерло
больше людей, чем обычно. Был тогда обычный зимний грипп или иная болячка… люди погибали и так… но в один день умерли двести семнадцать человек, во многих городах, местечках и селах одновременно, а потому этого не заметили, мало кто обратил на это внимание. Была ранняя весна, дороги в Олекадах еще оставались непроходимыми, новости расходились с запозданием. Пока они добрались до графа, эпидемия уже угасла, да никто, полагаю, и не указывал точной даты тех смертей. Начиналась весна, пора выгонять овец на пастбища, пора орать и сеять. Мертвых похоронили, жизнь потекла дальше…
        Кеннет тоже выглядел так, словно что-то укладывал у себя в голове.
        - А они? Эти новые? Не знают языка, обычаев, они странно одеты…  - спросил наконец он.
        Дагена пожала плечами.
        - Если бы некто появился так в Лифреве, мы бы посчитали его пришельцем из далеких стран, с которым приключилось несчастье. Может, напали на него бандиты, может, спутался разум у него в голове, может, коснулась его Владычица Судьбы? Так или иначе, но никто бы его не обидел. А как оно в горах?
        Лейтенант кисло улыбнулся.
        - Мы бы им занялись. Он бы получил еду и угол для ночлега. Гость, неважно насколько странный,  - это святое.
        - Вот именно, даже у аристократии. И якобы эта зараза убила несколько человек из ближайшей службы графа. Стало быть, некоторые из беглецов появились близко от замка. Чудная красавица со служанкой, говорящая на чужом языке, плачущая под воротами… Кто бы не впустил? Ну разве что красотка была грязной, мерзкой селянкой с кучей ребятишек, прилипших к юбкам.  - Кайлеан тоже скривилась.  - Приняли ее немного из милосердия, но, может, слегка из интереса, дали крышу над головой и позволили остаться. А служанка ее сплетала свои чары. В замке не было чародея или жреца - никого, кто сумел бы понять, что происходит. Через несколько дней все обитатели считали, что незнакомки должны остаться под их опекой, пока не обучатся языку и не смогут рассказать свою историю. Через месяц они сделались частью слуг, через полгода все забыли об их странном появлении и полагали, что приняли их на работу на место тех, кто умер.
        - Частью слуг? Не невестой сына графа?
        - Нет,  - покачала головой Дагена.  - Сколько ей тогда могло исполниться лет? Четырнадцать? Пятнадцать? Аэрих тоже был слишком молод. Впрочем, как бы она притворилась настоящей графиней? Как обмануть соседей, дальних родственников, других аристократов? Тут все дворянство друг друга знает. Ее опекунше пришлось бы набрасывать чары на половину гор, даже боги такого не сумеют. Зато двумя служанками, которые приехали из другой провинции, никто бы не заинтересовался.
        Лейтенант не выглядел убежденным.
        - Но владелец земель должен был заметить, что внезапно появилось много людей. Двести голов из ниоткуда. Ты сама говорила, что граф был мелочен в этих делах.
        - Поручное,  - проворчала Кайлеан.
        - Что?
        - Поручное. Налог с каждой взрослой пары рук в доме. Платится со всех, кому исполнилось больше двенадцати. Не должно быть дармоедов, и каждому следует себя обеспечивать. Людям такой налог не по нраву, поскольку ежели есть у тебя в семье столетняя слепая бабка, то должен ты или платить за нее, или посылать в лес, к медведям и волкам. Впрочем, насколько я знаю жизнь, войты и старосты сел не всегда говорят правду управителям баронов. Если в малом селе появился не знающий языка бродяга, то необязательно рассказали о нем сразу же. Потому что поручное должно заплатить даже за кого-то, от кого нет ни малейшей пользы. Поэтому граф мог и не знать всего о своих землях и людях. Потом, через год-два, когда новые выучили язык и какое-то полезное ремесло, может, о них и начинали упоминать. Люди из других провинций тоже ищут своего счастья в Олекадах, никого там не удивляет появление какого-то парня или девушки, выдающей себя за служанку. А потом… начались убийства. Кто-то принялся охотиться на этих беглецов.
        Кеннет поглядел на нее внимательно.
        - Погибло или исчезло больше чем две сотни человек.
        - В замке тоже не все были чужаками, а эти серые головорезы убивали кого попало. Стражников, слуг, лошадей.  - Кайлеан почесала себе голову, закусила губу.  - Полагаю, что если они встречали свою жертву в обществе других людей, то вырезали всех, кто попадался. Потому что любят, потому что для этого их создали, потому что им все равно: мужчина, беременная женщина, ребенок, конь, собака… Но убивают, только когда полагают, что люди эти как-то связаны с целью их охоты. Потому вырезали банды разбойников, что главарь их пустил к себе одного из новых, и потому в селе входили только в один дом, что кого-то из беглецов принимали в местную семью; или - убивали лишь одного купца на дороге, хотя в тот день проезжало их по ней несколько. Они знали. И все время приближались к замку, по спирали, все туже захлестывая петлю. Они искали. Наверняка умения ее служанки как-то да позволяли путать следы…
        - Это той, что погибла в замке?
        - Да, лейтенант, той самой. На чем я закончила? Они сумели как-то укрыться, но все равно чувствовали, что им грозит. Но не сбежали, а это было глупо; возможно, думали, что бегство ничего не даст, возможно, знали больше о том, что на самом деле умеют их враги, но решились на отчаянный шаг. Притворились, что она невеста сына графа, и та приняла ее… вид, скажем так. Намешали в голове графа, его семьи и слуг, ведь они держали их под чарами много лет… Может, думали, что так будет безопасней? Не знаю.
        Офицер перестал поглядывать на девушек так, будто задумывался, не стоит ли начать жечь им пятки.
        - Это совпадает с тем, о чем я уже вспоминал,  - отозвался он наконец.  - В горах исчезали патрули Стражи, но никаких тел не находили. То есть серые избегали сражения, если поблизости не было тех, кого они выслеживали. Однако если какой-то отряд слишком сильно приближался, забрасывали его сюда.
        - А никто из чужаков не мог вступить в Стражу?
        - Нет. Если ситуация не исключительна, у нас всегда всесторонне проверяют добровольца. Откуда он происходит, где его семья, не является ли он… как бы это сказать… гнилым яйцом. Ну и обычно набирают людей из местных, кто хорошо знает окрестности. Кто-то, кто жил в горах только несколько лет, не имел и шанса быть принятым, разве что началась бы война. А еще есть военные чародеи. Может, не наилучшие, но чувствующие странности. Полагаю, пришельцы должны были их избегать.
        - Поняла!  - Дагена широко улыбнулась.  - Я знаю, отчего они так заморачивали голову графу, что тот и знать не знал об убийствах в горах. Ха! Самые простые вещи сложнее всего заметить.
        Кайлеан и лейтенант взглянули на нее одновременно.
        - Магия,  - обронила она, словно это все объясняло.  - Ну что вы так смотрите? Что делает испуганный, но достаточно богатый человек, когда вокруг начинаются странные убийства, связанные с Силой? Призывает кого-нибудь, кто в этом разбирается, шлет гонцов в ближайшие гильдии или за помощью из храма. Наверняка, появись в замке некто с титулом мастера магии - или жрец высокого ранга,  - этот их маскарад сразу бы раскрылся. Даже если бы они продолжали прятаться там как служанки. А потому она притворилась графиней, чтобы о ней лучше заботились,  - в случае нападения граф всеми силами прежде всего защищал бы свою будущую невестку, а не каких-нибудь служанок,  - и одновременно им приходилось мутить ему память, чтобы он не призвал в замок чародея или жреца.
        - А все в окрестностях наверняка удивлялись спокойствию и самоконтролю Цивраса-дер-Малега, который ни словом не заикался об убийствах, зато спокойно объезжал свои владения и, будто ничего не произошло, готовил их к началу весны. Настоящий меекханский аристократ с характером, откованным из стали,  - покивала Кайлеан.
        - А настоящая графиня?
        - Что ж, она вспоминала, будто ей жаль, лейтенант. Потому настоящая Лайва-сон-Барен почти наверняка мертва.
        Установилась тишина. Офицер взглянул на их пленницу бесстрастно и с пугающим спокойствием. Кайлеан время от времени видывала такой взгляд у Ласкольника, а люди, на которых тот так смотрел, не могли похвастаться потом легкой жизнью.
        - Те, кто ее преследовал, изрядно потрудились, верно?
        - Да.
        - И наверняка они все еще желают ее схватить, не думаете?
        Кайлеан обменялась взглядом с Дагеной. Об этом они не подумали. Никто не сказал, что эти убийцы, которые погибли, когда их всех сюда затянуло, были единственными в горах.
        - Возможно,  - осторожно согласилась Дагена.
        - Это хорошо.
        Он удивил их обеих, коротко им отсалютовав.
        - Кто бы вас ни учил, он должен быть горд. Будь у Крыс побольше таких женщин, империя оставалась бы в безопасности. Проклятие,  - ухмыльнулся он со внезапной озабоченностью.  - Как это прозвучало?
        - Ужасно,  - ощерилась Дагена.
        - Отвратительно,  - согласилась Кайлеан.  - Но можно получить письменное подтверждение? Для одной служанки, которая, надеюсь, прочтет это, прежде чем прикажет спустить с нас шкуру.



        Глава 5

        - Выживет?
        - Ты уже спрашивал. Не знаю. У нее сломаны ребра, разбита голова, может - сотрясение мозга. Повреждены почки. Ноги выглядят так, словно по ним пробежался табун лошадей. Не приходила в сознание со вчера. Половину дня, всю ночь… Иногда такое хорошо, иногда - плохо.
        - Ты ее вылечишь?
        - Не знаю. Она сильная, но… Может, Ястреб сумел бы помочь.
        Фырканье.
        - Мы идем в бой, женщина, а я должен просить шамана, чтобы тот тратил силы на щенка Фургонщиков? У него найдутся дела поважнее.
        Тишина.
        - Тогда судьба ее…
        - Судьба ее в руках Владычицы Степей. Не нужно мне было ее оттуда забирать.
        - Правда? Вскоре эта земля истечет таким количеством крови, что птицы подумают, что здесь развернули сто тысяч свертков багрового шелка.
        - Птицы не думают, манейа.
        - Как и люди, отправляющиеся убивать. Ты был милосерден с этим ребенком…
        Фырканье.
        - Милосердие? Ты и вправду думаешь, что я оказал ей милосердие? Я даже не знал, кого забрасываю на конскую спину. Забрал бы ее, даже будь она побитой собакой, только бы подразнить тех амнейхо.
        - Правда?
        Тишина.
        - Займись ею.
        Шелест раздвигаемой завесы. Блеск света под сомкнутыми веками.
        Что-то холодное дотронулось до ее головы, прошлось по лицу.
        - Ты ведь уже очнулась, правда? Надеюсь, что ты меня понимаешь. А теперь приготовься и не кричи.
        Приготовиться? К чему-у-у…
        Тело вернулось. Оно все еще было мешком, полным сломанных костей и отбитого мяса, но внезапно оказалось совсем рядом. Кей’ла чувствовала его, каждый синяк, каждую рану. Ноги пульсировали тупой болью, руки тоже, живот и спина сделались одним-единственным очагом страдания, ей казалось, что кто-то запихнул ей под кожу раскаленные до белизны камни. Голова гудела, в ритме этого гудения под веками разгорались и гасли крохотные солнца.
        Некоторое время она не могла толком вздохнуть, а сознание ее отчаянно искало места, которое бы не болело. Она пыталась вздохнуть и почувствовала, как кто-то втыкает ей ножи между ребер.
        - Не кричи. У тебя сломаны ребра, и крик не поможет. Здесь,  - влажный холод коснулся ее лица.  - Сосредоточься на этом. Только на этом.
        Компресс. Тряпка, смоченная в холодной воде. Она сосредоточила на этом прикосновении все свое внимание.
        - Хорошо. А теперь - считай удары сердца. Чувствуешь их?
        Чувствует ли она? Каждый удар отдавался в ней волной страдания.
        - Нет, не думай о боли, только считай. И сосредоточься на сердце, заставь его замедлиться. И считай. До скольки сможешь.
        Раз, два, три, четыре, пять…
        - Хорошо. Теперь я дам тебе кое-что выпить. Оно очень горькое и мерзкое, но выплевывать тебе нельзя. Открой рот.
        Она разлепила губы.
        …десять, одиннадцать, двенадцать…
        - Значит, ты меня таки понимаешь. Сказали, что ты наверняка знаешь меекх, и, как я вижу, они были правы. Хорошо, теперь - внимание. По капельке.
        Женщина не обманула. Это оказалась мерзейшая вещь на свете, какую Кей’ла когда-либо пробовала. Масляные капли были на вкус как гниль, степная пыль и старый конский пот. А еще - как горечь, от которой кривится рот, а желудок бросается в неистовый пляс.
        - Нет. Ты должна это выдержать. Если выблюешь, лекарств больше не будет. Десять капель - и я сразу дам тебе попить.
        После последней капли женщина приложила Кей’ле к губам кубок с молоком.
        - Оно позволит лекарству быстрее впитаться, но ты не можешь срыгнуть. Считай. Снова сколько сможешь.
        У нее начала кружиться голова, а счет не желал приходить на память. Желудок сражался с микстурой, пару раз подкатил к горлу, но, когда Кей’ла все же досчитала до пятидесяти и несколько раз вздохнула поглубже, тошнота будто бы отступила. И только через миг-другой девочка поняла. Вздохнула снова, осторожно, но кинжалы так и не воткнулись между ребер. Боль, конечно, оставалась, тупая и поселившаяся очень глубоко, но ее словно бы обернули несколькими слоями свежесодранной шкуры. Болело - конечно, болело,  - но теперь это можно было вынести.
        Она открыла глаза. Вернее, один, потому что второй не слишком-то желал открываться. Находилась она в шатре, но в другом, не в том, перед которым ее привязал кочевник. У того была круглая основа, этот же стоял на квадрате, с высокими стенами и тяжелым резным столпом посредине. Она заметила кучу свертков, мешков, плетеных корзин и кип мехов.
        - Мы еще не развернулись.  - Женщина, сидящая рядом на корточках, читала, казалось, в ее голове.  - У нас позади длинный путь, почти шестьсот миль, а потому пройдет немало времени, прежде чем мы разложим нормальный лагерь и расставим все вещи.
        Кей’ла взглянула на говорящую и удивилась, увидев светлые волосы, усеянное веснушками лицо и синие глаза.
        - Да, я меекханка. Чистой крови. Ты удивлена? Первая реакция на лекарство - хорошая. Через минутку я проверю вторую, ладно?
        - Хх… хорошо. Как…
        - Обычно. Большая война, налет на монастырь, резня, грабеж, огонь. И горстка новообращенных в огромной колонне невольников, гонимых на Восток.
        Женщина говорила спокойно, без следа эмоций, словно рассказывая слышанную некогда историю. Кей’ла присмотрелась и поняла, что тридцати лет, которые она ей дала, маловато. Улыбчивые глаза и гладкая кожа молодили говорящую.
        - Я была военной добычей се-кохландийцев, прежде чем меня подарили глиндои, как оплату за пролитую кровь. Племена сахрендеев, к которым принадлежит этот народ, потеряли во время войны б?льшую часть своей молодежи. Йавенир дал им тысячу невольников, чтобы успокоить настроения и усмирить старейшин. Это были времена, когда Золотой Шатер шатался над его головою, и Отцу Войны требовался мир в государстве.
        Да. Это те названия, от которых в глазах отца разгорался огонь. Глиндои. Сахрендеи.
        - Те невольницы… их убили?
        - С чего такой вопрос?  - Женщина наклонила к плечу голову и улыбнулась, отняв у себя еще пару лет.  - Прости, я не представилась. Мое имя Тсаэран. Тсаэран-кор-Ламери. Это редкое имя, знаю, но мать моя решила, что в семье не будет еще одной Исавы или Камии. А как зовут тебя?
        - Кей’ла.
        - Хорошо. И отвечая на твой вопрос: нет. Их не убили. Ты удивишься, но б?льшая часть ушла с выкупом. Особенно в первые годы после войны, когда невольников было так много, что их давали троих за одного коня.
        - А ты?
        - Я?  - Тсаэран прищурилась.  - Видишь ли, монастырь, откуда меня похитили, был посвящен Великой Матери. И обладал суровыми установлениями. Девство, скромность и, прежде всего, чистота. Девушка, которая прошла как невольница тысячи миль по Великим степям, в глазах тамошних глав теряла эти атрибуты. Никто обо мне и не вспомнил. А я быстро открыла, что у этих варваров душа и сердце с той же стороны, что и у нас, а потому я осталась, чтобы обучать их милосердию и любви Владычицы. Не то чтобы они слушали, Лааль для них - единственная истинная богиня, но я все еще надеюсь, что кто-нибудь когда-то поймет. Кроме того, я всегда умела составлять лекарства, складывать кости и перевязывать раны, а потому я здесь кто-то вроде знахарки.
        - Это значит манейа?
        - То есть ты подслушивала. Нет. Манейа значит невольница. Но не так, как это понимают меекханцы, манейа - это невольница, которая сделалась частью рода. Не настолько близкой, чтобы учить ее языку, но кем-то, кого, например, нельзя перепродать без ее согласия и кого нельзя отхлестать от скуки.
        Кей’ла улыбнулась. Несмотря ни на что.
        - Ты не знаешь их языка?
        - Сахрендеи не учат чужаков своему языку. Некоторые пользуются меекхом, се-кохландийским или анавийским, но их собственный язык - только для членов рода и племени.
        - Тогда тебе непросто учить их про Великую Мать.
        Знахарка поглядела на нее внимательно.
        - Я и не говорила, что это легко. И… Дитя, я живу с ними двадцать лет, а потому, конечно, понимаю большинство, но ни один из них не заговорит со мною на языке племен, а я должна притворяться, что я совершенная дура, иначе могу потерять собственный язык. Они, конечно, догадываются, сколько я понимаю, но тему эту не поднимают. Это такой… рассудительный подход к традиции.
        Она улыбнулась тепло.
        - Ну и поговорили мы достаточно долго, чтобы лекарство подействовало. Чувствуешь себя лучше?
        Боль… уменьшилась. Была поблизости, словно та, что ноет в мышцах после целого дня тяжелых тренировок. Но если сравнивать с той, что терзала Кей’лу еще четверть часа назад,  - то словно бы и не было ничего.
        - Надолго?
        - До вечера. А если повезет, то и до полуночи: люди реагируют по-разному. Не могу обещать, что добуду для тебя еще порцию. Мы готовимся к битве, а потому лекарства - на вес золота.
        - Мы?
        - Да. Мы.
        - Против нас.
        - Ты удивлена? Зачем вы вернулись? Плохо вам было за Амерет, в империи? Зачем вам эта война?
        Ее поймал врасплох скрытый в вопросе гнев. Что эта женщина вообще знает об этих делах?
        - Мои родители здесь родились.
        - Удивишься, золотце, но большинство молодых сахрендеев - тоже. Лет двадцать уже половина Лиферанской возвышенности принадлежит им. Летом они пасут здесь стада и разбивают лагеря, зимой переезжают на юг, на тот кусок Степей, который им остался. Им некуда уходить, дитя. Вы зря вернулись.
        Кей’ла приподнялась на локте:
        - Это наша земля.
        - Правда? Ты говоришь так, словно право владения землей принадлежит кому-то с рождения. Словно это - гранитный фундамент, на котором покоится мир. Не будь дурочкой. Сколько тебе? Десять? Земля - такое же добро, как золото, кони либо драгоценности. Ее можно получить или потерять. Сахрендеи утратили б?льшую часть своих земель, когда сюда прибыли се-кохландийцы. Они оказались побеждены, потому что Отец Войны привел больше воинов и сумел лучше ими командовать. Некоторые рода сахрендеев уничтожили, другим предложили присоединиться к Вольным Племенам и вместе проливать кровь. Большинство согласились, хоть им и пришлось отдать лучшие пастбища новым господам Великих степей. Взамен они получили кусок возвышенности, и некоторые уже называли ее домом. А вы? Откуда вы прибыли, прежде чем ваши повозки принялись попирать ее колесами? Какие народы и племена вы отсюда изгнали? Вы хотя бы помните их имена? Чем вы от них отличаетесь?
        Кей’ла чувствовала, как в груди ее поднимается гнев. Попыталась вскочить с постели, но женщина неожиданно положила ей на лоб ладонь:
        - Не вставай. Хорошо… жара нету… несмотря на нервы.
        - Что? Убери руку!
        Ладонь отдернулась, а знахарка послала Кей’ле искреннюю улыбку:
        - Все-все. Прости. Мне нужно было тебя расстроить, чтобы проверить, как ты реагируешь на испуг. Порой при сильных эмоциях появляется горячка, человек начинает потеть, а потом теряет сознание и умирает. Ты все выдерживаешь прекрасно. К тому же ты согласилась и на вторую попытку, помнишь?
        Девочка упала на постель, внезапное движение стоило ей больше, чем она полагала, отозвалась боль внизу спины, а желудок скрутился в дикий узел. Теперь она чувствовала большую слабость.
        - Но из того, что я сказала, немногое расходится с правдой. Однако наша Госпожа оценивает людей не по неизменным правилам, но лишь по тем, что они носят в сердце. Чувствуешь сонливость?
        Кей’ла уже не имела сил ответить, а потому лишь кивнула.
        - Тогда спи. Я загляну вечером. А если проснешься раньше, не выходи из шатра. Снаружи любой может тебя обидеть. И…
        Остальное потонуло в водовороте света и шуме ветра, который как-то сумел ворваться в шатер. Кей’ла уснула.

* * *

        Проснулась она в одиночестве, в тишине столь глубокой, будто Кей’ла оказалась на дне бездонного озера. Судя по багряной полоске, лижущей стену шатра напротив входа, солнце уже льнуло к горизонту, но опекунши ее все еще не было.
        Минутку Кей’ла лежала неподвижно, всматриваясь в верх шатра, припухлость над левым глазом явственно уменьшилась, и тот уже можно было открыть. Лекарство все еще действовало, потому как боль не отбирала уже сознания, а может, она просто к ней привыкла. Для пробы девочка вздохнула чуть глубже. Кольнуло.
        Она отбросила покрывало и осторожно уселась, а потом встала. Видимо, ее раздели, потому что лежала Кей’ла голышом, не считая повязок на ребрах, но это было даже лучше, поскольку она могла хорошенько себя осмотреть. Да, болело, хуже всего обстояло дело с левой ногою, потому что лежала она тогда на правом боку, а значит, в левую попало и больше всего ударов. И в левый бок. И в левую почку… все новые и новые места на теле напоминали о себе тупой пульсацией. Неважно. Сейчас хуже всего выглядело колено, оно походило на мешочек, наполненный водой, а бедро, казалось, покрыто было черной татуировкой. Живот и ребра приобрели странный сине-зеленый оттенок. Становилось больно уже от одного взгляда на них.
        - Если я скажу, что жалею, что забрал тебя оттуда, ты посчитаешь меня зверем?
        Кей’ла пискнула и бросилась в берлогу, натягивая толстую ткань под самую шею. В голове у девочки зашумело, а боль в груди почти отняла дыхание.
        - Тогда я не думал о чем-то специально. Это были трудные переговоры, нет… не переговоры, на самом деле мы приехали за приказами, за приказами от паршивого ублюдка, сына овечьего вора, который с одной из тех ярок его и родил. Но мы должны его слушаться, поскольку, согласно перемирию, что заключено давным-давно, Сын Войны, происходящий из истинных се-кохландийцев, может приказывать Сыну Войны родом из другого племени. И его воинам. Таким-то образом наши племена потеряли всю молодежь в битве за Меекхан, послав их в первую атаку, между горами и садами. Та горстка, которая вернулась, рассказывала о бронированных шеренгах тяжелой пехоты, стоящих на вершинах холмов, которых невозможно было заманить в ловушку. И о том, что в первый день битвы а’кееры се-кохландийцев не сдвинулись с места. Ничего с тех пор не изменилось. С нами все еще говорят клятва или кровь. А мы - выбираем.
        Только теперь Кей’ла нашла его взглядом. Сидел он между двумя кучами свертков, сам подобный неловкой, кое-как сложенной куче ненужных вещей. Выглядел он как тот, кого она видела, пока висела в седле. Коротко подрезанные волосы, черная борода, темная кожа, дикие глаза. Говорил он на меекхе, языке, которым она пользовалась издавна, хотя и со странным, каким-то знакомым акцентом.
        И был он большим. Когда встал, то, казалось, вознесся головой под самый полотняный потолок. Даже повыше ее отца, хоть настолько же широкий в плечах.
        - Я забрал тебя,  - он стоял подле резного столпа, а лицо его кривила странная гримаса,  - потому что приказали мне приехать в их лагерь без оружия и получить приказы, словно мы - не более чем банда рабов. А приказы давал козий ублюдок, который только в прошлую ночь получил по голове от банды савеньйо и должен был убегать от них добрых шестьдесят миль на восток.
        Он скривился.
        - Теперь-то он утверждает, что сделал это специально, что таков был его план, а бегство - лишь спланированная ловушка. Интересный маневр, после которого половина обоза и стад остаются в руках врага… Ничего не скажешь? Тсаэран утверждает, что ты свободно болтаешь на этом языке. Ты там была… Но не думаю, чтобы понимала в стратегии, верно? Дару Кредо пытался захватить себе как можно больше, словно та глупая дворняга, что вцепляется в ногу вола и полагает, что добыча уже ее. А теперь вол сошел с места и движется на нас.
        Он послал ей улыбку, от которой у Кей’лы скрутило желудок. И дело было вовсе не в отбитых внутренностях.
        - Да, они уже двинулись, весь лагерь, пять тысяч фургонов, три тысячи колесниц. Мы пропустим ваш обоз через холмы, а затем подождем, пока вы приблизитесь к реке. Потому что между рекою и холмами фургоны и колесницы окажутся в ловушке. Знаешь, зачем мы так сделаем? Потому что, хотя и легко было бы вас удержать у подножия Олекад, никто не отвергает гостей, приносящих богатые дары. Ваши фургоны, кони, золото и серебро станут нашими. А потом мы займемся следующей бандой, что сойдет с гор, и следующей, и следующей.  - Он внезапно наклонился вперед и выдохнул:  - Я всю жизнь ждал, чтобы встать посреди вашего лагеря и сказать, как назвала меня мать…
        Он извлек откуда-то небольшой сундучок и обрушился на него так, что аж затрещало.
        - Я забрал тебя,  - продолжил он,  - поскольку мог дать волю своему гневу, плюнуть им в миску, подразнить. Потому что радостно мне было видеть уважение на их лицах.
        - Это не было уважение,  - пробормотала она сквозь плед.
        - Что ты сказала?
        - Это не было уважение,  - ответила она громче,  - только страх. Тебя радует страх женщин и детей?
        Кей’ла не знала, зачем она вообще с ним разговаривает.
        - Те дети учатся метко стрелять, целясь в старых невольников, привязанных к столпам, а женщины лупят из луков и метают дротики не хуже мужчин. И были там еще и другие - старые воины, даже несколько полных сил, ты об этом знаешь. Как полагаешь, отчего они позволили вырвать у себя из зубов окровавленную добычу?  - Он усмехнулся без следа радости в глазах.  - Да, все дело в страхе. Мы ему научились, и научились также, что сами мы его не ведаем. Радуйся тому страху, потому что только благодаря ему ты все еще жива.
        Не миновало ее внимания это «еще». Он же не позволил ей ответить:
        - Нам тоже известна такая игра, знаешь? Когда попадается особенно упрямый невольник или пленник, с которым будут только проблемы…
        - Вы его убиваете.
        - Мы даем ему шанс. И не прерывай меня больше.
        - А то что,  - не выдержала она,  - свяжешь меня и побьешь?
        - Это был бы лишний труд,  - снова холодно улыбнулся он.  - Просто запрещу Тсаэран приходить к тебе и давать хоть какие-то лекарства. Жизнь в Степях - не игрушки за стеной фургонов, под опекой имперской армии. Такой невольник, которому мы даем шанс, может выбрать. Мы убьем его или продадим другому племени - или привяжем за щиколотку к вбитому в землю колышку и прикажем встать против трех молодых воинов. Каждый - и он тоже - имеет палку или посох. Если пленник выиграет, получает коня, нож и запас еды на десять дней. Если проиграет - все равно становится свободным.
        Он склонил голову, меряя ее взглядом.
        - Если бы дали тебе палку и позволили сражаться, я бы не вмешался. Но теперь я жалею, что это сделал.
        Она не нашла никакого остроумного ответа, да он, похоже, и не ждал такого.
        - Наша Госпожа наверняка найдет способ, чтобы заглянуть в глубины твоего сердца, аменрай. И узнает твои мотивы.
        С этими словами ее опекунша откинула полог и вошла в шатер. Мужчина и женщина обменялись взглядами, и Кей’ле пришлось признать, что не были это взгляды господина и слуги. Сказать правду, именно он казался смешавшимся.
        - Лучше бы твоей богине не вмешиваться.
        - Она редко вмешивается. Как иначе мы сумели бы сохранить свободу выбора? И ты говорил, что до нее тебе дела нет.
        Это последнее явно относилось к Кей’ле.
        - Потому что и нету. Я хотел лишь проверить, не позабыла ли ты, как лечить. Скоро это нам понадобится.
        - И сильнее, чем думаешь, если рассказы людей Ких Дару Кредо правдивы. Говорят, будто ее родственники сражались словно стая демонов.
        - Сплетни уже разошлись?
        - Вместе с плачем новых вдов. Говорят о трех тысячах убитых прошлой ночью. Но это может и измениться, поскольку еще не все собрались. Ты пришел смеяться над этим ребенком?
        - Я пришел поглядеть, что вытянул из-под копыт своего коня.
        - И жалеешь?
        - Да. Тот, кто ее похитил,  - это Хенве Гер Ловеса. Командир а’кеера, родственник самого Дару Кредо. Он уже успел тому пожаловаться.  - Мужчина резко поднялся, снова вырастая выше семи футов.  - Когда узнает, где она находится, мне придется ее отдать. Потому, как видишь, моя жалость имеет на то причины. Я всегда сожалею о лишних усилиях.
        - Так выдай ее.  - Знахарка стояла, расставив ноги, хотя, чтобы заглянуть ему в лицо, ей приходилось задирать голову.
        - Раньше кони начнут летать, чем я по собственной воле отдам что-то тем смердящим сыновьям паршивых овец. Но на всякий случай не переводи на нее слишком много лекарств. Жалко их.
        Он вышел из шатра, едва ли не согнувшись напополам.
        - Не переживай из-за того, что он говорил. Сердце у него лучше, чем может показаться, хоть он и носит на нем некий шрам, залечить который я не в силах. Впрочем, как и все они. Ну давай поднимайся. И не красней так - кто, думаешь, тебя раздевал? Медленно,  - знахарка подала ей руку,  - медленно, хорошо. И что тут у нас через столько-то часов?
        Она осторожно прикасалась к ее ногам, особое внимание уделяя коленям.
        - Что за «они»?
        - О-о-о? У тебя еще есть силы, чтобы говорить? И чувствуешь ты себя достаточно хорошо, чтобы ощущать любопытство? Прекрасно. Они. Зовут их Волками или Призрачными Волками, потому что, идя в бой, они красят лица белым и выглядят тогда словно призраки, и се-кохландийцы боятся их сильнее демонов Мрака.
        - Но ведь они тоже се-кохландийцы.
        Тсаэран тихо рассмеялась.
        - Дам тебе хороший совет: не повторяй такое никому в этом лагере. Они могли бы себя почувствовать весьма расстроенными. Они - сахрендеи, хоть название это охватывает такие племена, как глиндои, саракаи, мандехии, кавойны или вехрис. Но сколько среди тех племен родов и кланов - того никто не считал. Например, это - клан Сломанного Клыка из глиндоев. Те, кого вы называете се-кохландийцами, покорили народы сахрендеев еще до войны с империей и даже перед войной с Фургонщиками: порой оружной рукою, вырезая сопротивляющиеся племена, чаще - что свидетельствует о мудрости и рассудительности - дипломатически, предлагая им союзы и перемирия. Сахрендеи понимали, что… Болит? А здесь?
        Ее пальцы были холодны как лед, а места, к которым она притрагивалась, теряли, казалось, чувствительность. Постепенно колено перестало докучать.
        - Магия?
        - Нет. Мазь.  - Целительница вынула из-за пояса небольшую баночку, сунула туда палец и растерла мазь по остальным ранам.  - Как видишь, проблема послушания строптивой невольницы уже решена. О чем я говорила?
        - Что их покорили.
        - Именно, покорили. Можно покорить огнем и мечом, а можно договорами и лживыми союзами. Сахрендеи считали, что лучше плохой союз, чем хорошая резня, однако они уже понимают, что все вышло не самым хорошим образом. Нынче ими предводительствует Аманев Красный, вождь их народа, которому, однако, единственному из Сынов Войны, нельзя иметь отряды Наездников Бури. У них есть собственные законы, и почитают они Владычицу Степей, как их предки, но должны также кланяться и Господину Бурь, богу се-кохландийцев. Они - вроде бы и часть Вольных Племен, но на войне им приходится подчиняться приказам Йавенира и никогда не наоборот. Их посылают в самые кровавые атаки, но получают они меньшую часть добычи. Как видишь, здесь порядком разных «но». Болит?  - Она легонько нажала на живот девочки.  - А здесь? Уже мочилась?
        Только теперь Кей’ла почувствовала, насколько полон у нее мочевой пузырь.
        Тсаэран вытащила из угла глиняный горшок с крышкою.
        - Ну что? Мы ведь не варвары. А ты не должна выходить из шатра. Садись, я отвернусь. И скажи, если будет больно. Видишь,  - причмокнула она легонько,  - сахрендеи на самом-то деле не слишком любят кочевников, ха-ха, я знаю, что они тоже кочевники, но как-то по-иному о них думаю. Причем «не любят»  - это очень мягко сказано. Особенно после битвы за Меекхан, где погибло большинство наших воинов, остальные Сыны Войны нападали на земли и стада сахрендеев, похищали женщин и детей, рвали лагеря поменьше, а Йавенир наблюдал за этим со смехом. Он любит, когда его псы дерутся между собою, потому что тогда они не задумываются о месте хозяина. Кроме того, он следил, чтобы ни один из них не приобрел слишком много силы. Но все изменилось каких-то десять - пятнадцать лет назад, когда первые Волки принялись ездить Степями. Ты закончила?
        - Да.  - Кей’ла встала.
        - Есть кровь в моче?
        Содержимое горшка не выглядело интересно, но крови там не было.
        - Нет.
        - Это хорошо. Очень хорошо. Следи несколько дней и, если появится, сразу дай знать. А теперь иди-ка сюда, я осмотрю ребра.
        Снять повязку оказалось куда больнее, чем Кей’ла надеялась.
        - О-о-о…  - Целительница покачала головою.  - А вот здесь все так плохо, как я и думала. Сломаны как минимум три. Лекарство вскоре перестанет действовать, а я бы не хотела давать тебе еще порцию, потому что ты в лучшем случае выблюешь его. Тебе не мешает, что я постоянно болтаю? Давно не было случая пообщаться с кем-то, кто говорит на меекхане так хорошо, как ты.
        - А ты не должна скорее слушать?
        Женщина засмеялась:
        - О да. Потому я не буду против, если ты станешь больше говорить.  - Мазь из баночки перенеслась на ребра, покрывая их слоем льда.  - Но, пока ты меня слушаешь, ты меньше думаешь о боли, верно?
        - Фокусы знахарки?
        - Мудрость веков, дитя мое. Мудрость веков. Хочешь послушать о Волках, пока я стану перевязывать тебе грудь?
        - Отчего мне хотеть о них слушать?
        - Потому что то, кем они стали, спасло тебе жизнь.
        Кей’ла лишь кивнула.
        - Волки - это новое поколение. Они принадлежат не к одному племени, но к нескольким, ездят и сражаются верхом, как никто на этих землях вот уже тысячу лет, некоторые говорят, что сама Владычица Лааль благословила их, а когда они идут в атаку, то в облаках пыли, поднятой копытами их лошадей, видят Белую Кобылу. Другие говорят, что они просто-напросто банда безумцев, которым нравится драка и которым наплевать на смерть. Но они за пять лет научили племена се-кохландийцев, что к ним не стоит относиться легкомысленно. За следующие пять - научили их бояться. Идя на войну, они рисуют на лицах белые полосы, и уже случалось, что при виде их рисунков лучшие из се-кохландийских воинов разворачивались и сбегали.
        Повязка захлестывала плотно, Кей’ле казалось, что она и вздохнуть не сможет.
        - Сколько…  - выдавила она.  - Сколько их?
        Тсаэран пожала плечами и закончила перевязку.
        - Несколько тысяч. Трудно сказать, потому что в отрядах, хм… можно сказать - хоругвях Волков, сражаются и мужчины, и женщины. Помогает им двадцать тысяч конных лучников, но с какого-то времени Волки сделались главной силой сахрендеев: конницей, которая может вставать наравне против Молний и которой все боятся. И благодаря этому ты жива. Когда бы из того лагеря тебя попытался вывезти обычный воин, его бы порвали в клочья. Но теперь все рассказывают, что Йавенир воспользуется случаем и бросит их в первую атаку на ваши фургоны.
        Это заморозило Кей’лу.
        - Отец Войны? Он здесь?
        - В двух днях дороги отсюда. Вместе с восьмью тысячами Наездников Бури, всей своей гвардией. Кайлео Гину Лавьё с двадцатью тысячами всадников находится в каких-нибудь пяти днях дороги отсюда, но идет медленно, как и Дару Кредо, он ведет женщин, детей и все стада. Завир Геру Лом приближается с юго-запада, так я слышала, и с ним только двадцать тысяч всадников, прочих всех оставил с обозами в центральной части Степей, потому что боится нападения со стороны Совиненна Дирниха, который не отказался напрямую от похода на север, но все еще оттягивает отправление. Не выслал даже символических отрядов. Как видно, когда Отец Войны стоит одной ногой в могиле, некоторые из Сынов делаются строптивы. Ты же - в лагере, поставленном племенами сахрендеев и тех, кого собирает по возвышенности Ких Дару Кредо. Вместе - каких-то тридцать пять - сорок тысяч воинов. Через пару дней к ним присоединится Йавенир, а через еще несколько - остальные, и будет тогда здесь с восемьдесят тысяч конницы, в том числе пятнадцать тысяч Молний. Ваши лагеря будут рушиться один за другим. Покажи голову.
        Опухоль над левым глазом все еще болела, но Кей’ла не охнула б, даже если бы рану жгли живым огнем. В голове ее шумело от избытка новостей и от их весомости. Знали… все кочевники знали о планах верданно. Все путешествие на север, проход через горы был ни к чему.
        - С тем же успехом мы могли отправиться на возвышенность через Степи,  - прошептала она.
        Целительница повернула ее лицо к себе и ободряюще улыбнулась:
        - Дитя. О том, что вы намереваетесь вернуться, мы знали месяцы назад. Нельзя построить десять тысяч боевых фургонов и в два раза больше колесниц и делать вид, что это всего лишь игра. Почти все в ваших лагерях жили этим возвращением, молодые и старые, говорили о нем, похвалялись, рассказывали о старых битвах. Полагаешь, что Йавенир не разместил среди вас свои глаза и уши? Даже старый и умирающий, он хитер, словно лис, и коварен, словно змея. Впрочем, для старика, уже стучащего во врата Дома Сна, он неплохо держится, если уж заявился нынче сюда со своей гвардией, верно? Если бы вы двинулись через Степи, то ни один фургон не выехал бы на возвышенность. Вы отправились горами, план отчаянный и безумный, но благодаря ему вы, по крайней мере, умрете дома, а не где-то в дороге.
        Кей’лу словно по лицу ударили:
        - Откуда ты знаешь… откуда знаешь, что мы умрем?
        - Потому что я почти двадцать лет лекарка в клане Сломанного Клыка и видела много войн и войнушек между кочевниками. И знаю, что ни отвага, ни стена боевых фургонов, ни самые безумные налеты колесниц не выстоят против такой силы, какая здесь встанет.
        - Ты хочешь, чтобы мы проиграли, верно? Я права?
        В светлых глазах женщины поселилась печаль:
        - Думаешь, что я этого хочу? Что об этом я молюсь Ласковой Госпоже? Двадцать лет я целительница в клане Сломанного Клыка, я видела, как большинство Волков превращаются из детей во взрослых, как быстро, порой за один день, они меняются, потому что такова жизнь в этой стране. Я зашивала их раны, принимала их детей и плакала на их похоронах. Они сделались моей семьей. А теперь… теперь Отец Войны пошлет сахрендеев под мечи и топоры Фургонщиков, чтобы они завалили тех собственными телами, прежде чем он бросит в бой племена истинных се-кохландийцев. Поверь, я бы предпочла, чтобы вы не возвращались. Никогда. Но, раз уж вы вернулись, не проси мне желать вам успеха. Потому что успех верданно - это смерть моей семьи. И неуспех - тоже.
        Под этим взглядом все обвинения встали Кей’ле поперек горла.
        - Тогда зачем ты меня обихаживаешь?
        - А что другое может сделать человек при виде изувеченного ребенка?
        Девочка широко улыбнулась, понимая, насколько горька и цинична эта улыбка.
        - Когда я лежала на земле, а они меня били, люди вокруг кричали и смеялись.
        - Я говорила не о людях, но о человеке. Люди - это твари с каменным сердцем и со ста пастями, алчущими крови. Сядь уже, ладно? Не так ты представляла себе войну, верно?
        Кей’ла упала на постель и завернулась в плед:
        - Нет. Не так. В лагерях…  - Она заколебалась, стараясь отыскать нужные слова.  - По дороге на север… все рассказывали о войне… Говорили о том, как наши колесницы разгонят кочевников, как при одном виде их развернут они лошадей и сбегут, вопя от страха. Говорили, что… что это уже не будет резня безоружных караванов, как во времена Кровавого Марша, и не битва с каждым племенем отдельно. Что теперь уже нет племен - есть только верданно. Что мы сильны… что…  - Внезапно голос отказался ей служить, глаза защипало, а где-то в груди поднялась волна безграничной печали.  - Мои братья… говорили… похвалялись, что подарят мне десять трофейных… коней! А теперь я даже не знаю, живы ли они-и-и-и!..
        Она расплакалась. Что ж, то, к чему ее не сумели вынудить ни похититель, ни банда подростков с палками, ни пробуждающий ужас «избавитель»,  - удалось этой светловолосой лекарке. Может, потому, что те хотели увидеть ее страх, а даже маленький трус обладает достаточной гордостью, чтобы не дать удовлетворение врагам, а Тсаэран не хотела ничего, кроме того как поговорить на родном языке.
        - Тихо,  - обняла ее и прижала к себе женщина.  - Все хорошо. Это не твоя вина, не должны они были брать тебя на войну. Но поплачь, если хочешь. Слезы - это дождь, который вымывает засохшую кровь из наших ран. Плачь.
        Меекханка прижимала ее, ласково укачивая и напевая себе под нос спокойную мелодию.
        Прошло немного времени, пока Кей’ла не успокоилась. Красная полоса на стене исчезла, в шатре сделалось темно.
        - Все? Уже лучше?
        Стало лучше. Настолько, что, когда Кей’ла отозвалась, голос ее не дрожал:
        - Прошу прощения.
        - Не за что. Я и сама порой плачу, когда бессилие прижмет. Это помогает.
        - Мы… не плачем при чужаках.
        - Ну это-то я знаю. Сахрендеи тоже не плачут публично. И почему вы это так не любите?
        - Что?
        - Я видела выражение твоего лица, когда ты разговаривала с аменрай. Выглядело это так, словно ты не понимаешь, убегать тебе или броситься ему в глотку. А я слышала, что ты умеешь кусаться,  - блеснула она зубами.  - В лагере уже рассказывают о девочке, которая перекусила сухожилие одному из тех козьих говняшек.
        Кей’ла покачала головою:
        - Я не сумела, он вырвался.
        Тихий смех наполнил темноту. Был он настолько заразительным, что Кей’ла через миг, сама того не желая, присоединилась к исцелительнице.
        - Видишь. Ты можешь смеяться. Это хорошо. Что-то болело?
        - Только ребра.
        - Ну они у тебя есть. Скажешь мне, отчего сахрендеи так вас не любят?
        - Они нас?
        - Да. Хотя и не так, как се-кохландийцев. Вас они, скорее, презирают. Не говорят прямо, в чем дело, а я не расспрашиваю, поскольку пришлось бы тогда выдать, что я знаю их язык, но, вспоминая верданно, они сплевывают и растирают слюну ногою, а это - самое большое оскорбление, какое может выказать сахрендей. А вы? Чем они перед вами провинились?
        Кей’ла вспомнила, какое лицо становилось у ее отца всякий раз, когда говорили об Аманеве Красном и его народе. И не только у него. Таких случаев не было слишком много, словно никто не желал обсуждать такие вещи, но однажды, когда она была маленькой, близнецы рассказали ей о бородатых чудовищах с раскрашенными в белое лицами, которые приходят и убивают маленьких детей. Напугали ее так сильно, что она проплакала всю ночь. Когда отец узнал об этом, то в первый и единственный раз выпорол их ремнем, а мама - тоже в первый и единственный раз - пропела ей одну печальную колыбельную, слов которой Кей’ла толком не запомнила, но которая рассказывала о детях, что идут спать в темной земле далекой страны. Кроме этого, она не знала ничего, это была тайна, которой старшее поколение неохотно делилось с младшим.
        - Не знаю. Но ненавидят их сильнее, чем самого Отца Войны, хотя никогда с ними не сражались. По крайней мере я об этом не слышала.
        - Как и я. Но теперь, самое большее через пару дней,  - будут сражаться. Вы и сахрендеи.
        Ох! Два дня.
        - Да. Два дня. Мы вблизи реки, вы называете ее Лассой, кочевники же зовут ее Алеса. Тот лагерь, из которого тебя похитили, выдвинулся из-под гор и уже подходит к холмам. Я подслушала, как об этом говорят воины. Если они удержат такой темп, то завтра перейдут холмы, а послезавтра встанут над рекою и попадут в ловушку, потому что кроме племен Дару Кредо будем здесь и мы, и Молнии с самим Йавениром во главе.
        Женщина прижала Кей’лу сильнее:
        - И мне снова придется сшивать их раны и вытягивать наконечники стрел из тел, лечить ожоги и обморожения от магии, а если какому-то колдуну придет в голову идея призвать демонов, то стану пытаться лечить нанесенные теми раны, которые не должен получать ни один человек. Стану смотреть, как они умирают, и плакать на их похоронах. Скажи мне… что ты думаешь о женщине, которая плачет при похоронах врагов своей родины?
        - Такой, что не может отвернуться от побитого ребенка? Она жестокая. И… больно!
        Целительница отпустила ее и чуть отодвинулась:
        - Прости. Пойду уже. Ты должна отдохнуть. Не переживай, в этот шатер никто не войдет. А теперь - ложись и спи.
        Она вышла, не оглядываясь, а Кей’ла лежала некоторое время в темноте. Боль возвращалась: тупая в ребрах и голове, рвущая в колене. Но это не было важно. Важно же было лишь то, что лагерь Нев’харр выдвинулся и направляется к реке. И не знает, что его ждет здесь бой не с одним Сыном Войны, но с двумя и с самим Йавениром. Как далеко они могут быть? Тридцать, сорок миль? Сколько времени… Эта мысль была богохульной, но ведь ей и так нечего терять. Сколько времени занял бы путь к ним верхом?
        И где они держат здесь лошадей?

* * *

        На следующий день они отыскали дорогу.
        Та шла верхом взгорьев и сложена была из квадратных плит шириной в каких-то пару футов. Кеннет скомандовал роте встать на постой, а сам с Велергорфом и Нуром вскарабкался на вершину, на которой разведчики открыли остатки каменного пути. Тропа легонько поворачивала, приспосабливаясь к форме взгорья, что ясно доказывало, что строители ее не были меекханцами. Инженеры империи сделали бы дорогу ровной, словно натянутая тетива, при необходимости пробиваясь через возвышенности и засыпая долины. Но если говорить о тщательности работы, то творцам этого тракта наверняка нечего было стыдиться. Плиты уложены тщательно, одна к другой, так что в щели едва входил кончик ножа. Прекрасная работа.
        Лейтенант прошелся ладонью по одной из плит, глянул на черную пыль, липнущую к коже:
        - То же самое, что и везде.
        - Так точно, господин лейтенант.
        - Вархенн, мы здесь одни, я и два самых недисциплинированных сержанта, каких я знаю. Не разыгрывай комедию. Что ты об этом думаешь?
        - Дорогу кто-то должен был построить. И обычно дороги куда-то ведут.
        - Браво, десятник! Сам бы я до этого не додумался.
        Кеннет встал, окидывая взглядом путь впереди. Тракт плавно сворачивал, исчезал через несколько сотен ярдов, но лейтенант мог заметить, что тот вновь появляется на следующем взгорье и ведет дальше.
        - Разведка!
        Трое стражников, стоявших неподалеку, напряженно отсалютовали.
        - Бегите до конца взгорья и проверьте, отчего обрывается тракт.
        - Так точно!
        Они отправились.
        - Фенло, вернись и скажи мне, как оно выглядит сзади.
        Странно, но десятник послушно развернулся на пятке.
        - Каменные плиты идут по хребту, обрываются, на следующей возвышенности видно что-то вроде остатков этой же дороги, она куда сильнее разрушена, за ней… за возвышенностью значит, видны следующие, путь тянется и туда тоже, дальше не вижу, не уверен…
        - На сколько миль назад ты видишь?
        - Каких-то три-четыре. Не больше… господин лейтенант.
        - А впереди?
        На этот раз Нур пожал плечами, но снова развернулся и принялся описывать то, что у Кеннета было перед глазами:
        - Взгорье, дорога обрывается, идет следующим взгорьем, обрывается, потом - следующим, видно что-то вроде поворота, перескакивает на следующее, идет дальше… потом еще дальше…  - Фенло Нур поколебался, наконец добавил:  - Отсюда вижу на добрых двенадцать, может и больше, миль.
        - Ага. Я тоже. Вархенн, покажи карту.
        Кеннет получил на руки свиток пергамента, на котором они рисовали карту. Положил его на землю, обозначил самые дальние из видимых фрагменты дороги. Карта состояла из белых пятен и узкого, вручную прорисованного пути с обозначенными ориентирами.
        - Глядите, мы пришли примерно отсюда, это - та равнина, на которую нас выбросило. Смотрите сюда,  - он указал на несколько знаков,  - тут мы вошли между взгорьями, они сперва были невысокими, потом делались все отвесней, теперь у некоторых - даже вертикальные стены. А это дорога. Идет изгибами, но в одном направлении. От равнины куда-то туда. Понимаете?
        - Ну-у-у… немного, господин лейтенант.  - Велергорф поскреб щеку, словно зачесалась его татуировка.  - Дорога вела откуда-то на эту равнину?
        - Верно. И чем ближе к равнине, тем сильнее она разрушена. Как и взгорья. Эта черная скала выглядит как расплавленная, будто что-то выжгло в этом мире дыру диаметром в десятки, а то и в сотню миль. Над тем местом,  - он указал направление, откуда они пришли,  - некогда вспыхнуло живое солнце, растапливая своим жаром все, словно воск. Что бы там ни было - оно исчезло бесследно.
        Даже младший десятник выглядел потрясенным.
        - Кто обладает такой Силой?
        - Бог, демон, некто из другого мира? Не знаю. Кто бы здесь ни жил - строители подземных туннелей и надземных дорог,  - они не имели и тени шанса. Их уничтожили.
        - Это случилось давно,  - Велергорф удивленно покачал головою.
        - Может, сто лет назад, а может, и десять тысяч. С того времени, как мы здесь, я не почувствовал ни дыхания ветра, ни дождевой капли у себя на лице. Черная пыль лежит одинаковым слоем и на вершинах взгорий, и в долинах… Может, это значит, что никогда здесь не дует ветер и не идет дождь.
        - Когда-то - шел,  - пробормотал Фенло Нур.
        Они глянули на него, ожидая пояснений.
        - Эту дорогу выстроили на хребте взгорья. Так строят, когда окрестности дождевые. Вода стекает вниз, а путь остается сухим даже под проливным дождем. Поверхность плит немного выпукла, чтобы вода стекала в стороны. В моих землях есть несколько доимперских дорог, которые ведут именно хребтами как раз из-за дождей. Используем мы их до сих пор.
        Прибежали разведчики.
        - Говорите.  - Кеннет поднялся и свернул карту.
        - Дорогу словно ножом обрезали, господин лейтенант. Внизу ничего не видно.
        - А на что ты надеялся, Малаве?
        - Не знаю.  - У стражника было обеспокоенное лицо.  - На какие-то камни, валуны, кучи битого щебня.
        - От моста? А если его строили из дерева? Что осталось бы от деревянного моста, если бы на него дохнул жар плавящихся скал?
        Они кивнули и больше не заговаривали.

* * *

        Шли они вдоль каменного тракта. Чаще всего шагали понизу, долинами, ярами и ущельями, порой набрасывая изрядный крюк, потому что путь был сложнее и не слишком приятным, но, противу ожиданий, идти так оказалось быстрее, поскольку каменный тракт поверху вел от ущелья к ущелью, от перевала к перевалу, а от мостов, которые некогда соединяли те отрезки, не осталось и следа.
        Окрестности изменились: черные скалы, черная пыль под ногами, стальное небо над головой. Никаких теней, никаких проблесков солнца, никаких намеков, что нечто подобное солнцу здесь вообще существует.
        Кеннет поглядывал на своих людей. Те вышагивали с мрачной решимостью, но все реже переговаривались, не было шуток, глупых подтруниваний, а во время постоев - игр в кости или даже обычной болтовни. Они шли, пока не раздавалась команда отдыхать, потом механически осматривали вооружение, ели немного сушеной конины, пили вонючую воду, ложились спать или становились на стражу. Он заметил, что большинство не засыпали. Человеку для сна нужна ночь; если вокруг царствует вечный, непрерывный день, то можно задремать, но настоящий, глубокий сон, дающий отдохновение, так и не приходит. Большинство лежали с открытыми глазами, другие погружались в короткую дрему, из которой то и дело вываливались в явь. Невыспавшиеся, они превращались в кукол, что исполняли все приказанное в каком-то трансе, часовые осматривались невидящими глазами, разведчики двигались, словно марионетки, ведомые неловким кукловодом, все маршировали будто отряды живых трупов.
        На третий день… День? Проклятие, лейтенант давно потерял счет времени, не знал, странствуют ли они три дня, четыре или, может, пять, утро ли нынче, полдень или середина ночи. Но - на третий день, так он постановил, на третий день он решил что-то с этим сделать.
        Устроил для половины отряда десятимильный забег по дну самого широкого из попадавшихся им яра, путь был прямым, стены гладкими, и только разведчики уверяли, что из яра есть выход на очередной отрезок каменной дороги. Прежде чем они двинулись - только четные десятки,  - Кеннет объявил, что победитель получит в награду две полные фляги воды. Счет шел по прибытию на место последнего стражника.
        Когда остальной отряд, сопровождающий женщин и лошадей, добрался до цели, большинство солдат уже спали сном праведных. Шестая стояла в карауле, получила награду и обещала, что поделится со Второй, которая якобы проиграла совсем чуть-чуть. Кеннет оставил девушек в лагере и устроил короткий, на пять миль, бег для нечетных десяток. Две с половиной мили в глубь яра и назад. Награда - как и в предыдущем случае.
        У седьмой было более всего счастья - или лучших бегунов.
        Впервые за многие часы вся рота спала как убитая, а утром у Кеннета снова был полноценный отряд. Следующий условный вечер они провели в соревнованиях по перетягиванию каната, борьбе и гонках. Даже псы приняли участие в развлечении. Если что-то в этой стране обладало ушами, то, слыша дикие вопли соревнующихся людей и лай собак, наверняка посчитало бы, что стоит держаться подальше от этих демонических бестий.
        Они все так же шли вдоль каменной дороги и все так же чего-то ждали. Движения, нападения, попыток отбить или убить графиню. Если выводы, которые они сделали из рассказа Лайвы и девушек, верны, это путешествие должно было иметь свой предел.

* * *

        Ночь прошла спокойно. Вернее сказать, спокойно для того состояния, в котором находилась Кей’ла. Боль вернулась, но оказалась теперь не настолько яростной, как прежде, порой девочке удавалось заснуть, порой она внезапно просыпалась, особенно когда пыталась перевернуться на бок.
        Ее мучила жажда. Кроме нескольких глотков молока, она не пила ничего с ужина, который съела еще перед похищением. Кей’ла не подумала о том, чтобы попросить Тсаэран что-нибудь попить, а поверхностный обыск шатра закончился в тот миг, когда она ударила опухшим коленом о какой-то сверток и едва не потеряла сознание.
        После этого Кей’ла пролежала почти до рассвета и заснула в миг, когда усталость победила страдание.
        Пробудило ее легкое прикосновение. Целительница сидела рядом и всматривалась в лицо Кей’лы со странным выражением:
        - Ищут тебя.
        На миг безумная надежда затанцевала у нее в груди, но угасла, когда она поняла, что именно видит она в глазах меекханки. Озабоченность.
        - Се-кохландийцы?  - догадалась Кей’ла.
        - Да. Ких Дару Кредо пожелал, чтобы мы тебя выдали. Но все послы, которые были вчера в его лагере, выехали на запад, навстречу вашим колесницам, и никто не знает, кто именно из них тебя забрал.
        - Как это никто? Кто-то же наверняка…
        - Ш-ш-ш,  - Тсаэран приложила к губам палец и улыбнулась заговорщицки.  - Никто в этом лагере того не знает. Уверяю тебя. А перед битвой Дару Кредо не рискнет ругаться по столь несущественной причине. Но потом,  - обеспокоенность вернулась,  - когда твои люди прольют кровь наших… Может так оказаться, что нелюбовь к этим козьим окатышам меньше, чем к Фургонщикам. Перед завтрашним днем мне нужно перенести тебя в свой шатер, притом так, чтобы никто этого не заметил. А потом - пусть ищут. Хочешь пить?
        Не ожидая ответа, налила из баклаги в маленький кубок немного воды, после чего воткнула в него кусок соломинки.
        - Пей через это. Это единственный способ, чтобы ты пила маленькими глотками. Потом дам тебе следующую порцию.
        Кей’ла высосала всю воду мгновенно, и показалось ей, что было той меньше наперстка. Облизала губы:
        - Еще.
        - Подождем немного. Мне все еще не нравится твой живот. Особенно те синяки слева. Мочилась уже?
        - Нечем.
        - Я видывала людей с такими животами, которые обпивались водою и через минуту умирали, блюя кровавой флегмой. Те, кто удерживался от питья, порой проживали дольше. Полагаю, что тех первых убивали судороги от тошноты, которые усиливали внутренние раны. Потому я предпочла погодить с тем, чтобы давать тебе воду.
        - Могла бы мне и сказать.  - Кей’ла не отрывала взгляда от кубка, в котором снова оказалось немного воды.
        - И направить все твои мысли к жажде? Интересная идея. Тебя тошнит? Чувствуешь корчи в кишках?
        - Нет.
        - Ну тогда пей. Через соломинку.
        Тсаэран наполнила кубок еще несколько раз, наливая все больше воды, пока наконец маленькая баклага не оказалась опустошена. Кей’ла почувствовала себя немного лучше. Настолько, чтобы боль снова сделалась самой важной частью ее жизни.
        Повторился вчерашний осмотр и натирание мазью. Часть синяков стали сине-зелеными, зато опухоль на колене словно уменьшилась.
        - Хорошо,  - целительница выглядела довольной.  - Какова боль, когда ты пытаешься ходить?
        - Как бы… скрипящая.
        - Скрипящая? Хорошо. Позже я принесу мазь, которая уменьшит опухоль, и мы перевяжем колено. Через какое-то время должно оно стать как новенькое.
        - Раньше нельзя?
        - Нет. У меня есть и свои занятия, а такая мазь сама собой не появится. Ты голодна?
        Что за вопрос! В несколько глотков Кей’ла уничтожила порцию холодной кашицы со вкусом сушеной говядины и облизалась, высматривая добавку. Меекханка не сводила с нее взгляда.
        - Что ты придумала?  - бросила Тсаэран вдруг, накладывая ей еще ложку.
        Кей’ла замерла. Настолько хорошо заметно?
        - Ничего.
        Голубые глаза насмешливо прищурились:
        - Ничего? Вчера в тебе была одна большая дыра. Вот здесь,  - она дотронулась до груди девочки на высоте сердца.  - Тебя привезли на лошади, а потому, если я хорошо понимаю ваши обычаи, ты уже не принадлежишь к верданно. Но ты была тверда. Не плакала ни когда тебя били и пинали, ни когда разговаривала ты с моим аменраем. Слезы полились, лишь когда ты вспомнила братьев. Могла ты думать только о том, не погиб ли кто из твоей семьи, и что ты не можешь вернуться и понять, что с ними. То, что мучило тебя больше всего, это вовсе не синяки и переломы, но раны духа. А теперь? У тебя искорки в черных глазенках, к тебе вернулся аппетит, и ты аж рвешься к… Скажешь ли мне - к чему? Отчего ты так хочешь вылечить колено? Куда ты собираешься?
        Кей’ла отобрала у нее очередную порцию кашицы и принялась есть, демонстративно уткнувшись в миску.
        - Не хочешь - не говори. Но этот шатер принадлежит Амуреху Вомрейсу из клана Сломанного Клыка, предводителя Волков, и никто не войдет сюда без его позволения. Если ты покинешь его, то окажешься не под его охраной.
        - Мне не нужна его охрана.
        - Это хорошо, поскольку и ему неинтересно тебя ею оделять. Я видела это в его глазах, таких же черных и диких, как и твои. И лучше…
        Завеса, выполняющая роль двери, отдернулась, резко откинутая. В шатер вошла высокая женщина с самыми красивыми волосами, какие Кей’ле приходилось видеть в жизни. Именно они первыми бросались в глаза. Спускались ниже ягодиц, были густыми и блестели, словно покрашенный черным шелк. Только потом внимание любого смотрящего притягивали мрачные, подведенные темной тушью глаза, губы, которые наверняка были чем-то окрашены, ибо такой красноты не бывает у естественного рта, а еще несколько десятков мелких колечек в ушах. Истинная дикарка. Ни одна из женщин верданно не стала бы так краситься, не увешала бы себя таким количеством сережек и не отрастила бы таких волос.
        Увидав ее, целительница вскочила на ноги.
        - Уэнейа,  - она легко, но с явным уважением поклонилась.
        Женщина совершенно проигнорировала ее, минутку просто стояла у входа и всматривалась в Кей’лу. А девочка, хотя и старалась выглядеть достойно, ощущала себя так, словно с каждым ударом сердца ее покидала уверенность в себе. Глаза женщины были бесстрастны, будто видела она лишь кусок дерева. Тяжело бросить вызывающий взгляд тому, кто смотрит на тебя как на предмет.
        - Вижу, ты кормишь ее нашим мясом и поишь нашей водою.
        Фраза эта, оброненная на меекханском с густым акцентом, имела горький привкус. Словно Кей’лы не существовало или словно была она неразумной зверушкой.
        - Аменрай запретил мне использовать лекарства, но ничего не говорил о пище.
        - А ты впервые в жизни его послушала, манейа? А запах мази и зелий, который стоит в этом шатре, ты просто принесла с собою.
        - Именно так и было, уэнейа.
        Красные губы изогнулись в кислой улыбке:
        - Ты самая непослушная невольница, что ходит в этом лагере. Но мой муж слишком сильно тебя любит, а я слишком ценю твои умения, чтобы карать за любую мелочь. Однако не ври мне в глаза, чтобы проверить, кто из нас для него более важен.
        Меекханка согнулась в более глубоком поклоне:
        - Прости, госпожа. Без этих лекарств она могла бы умереть, а не думаю, чтобы аменрай захотел бы этого. Не после того, как он ее привез.
        Черноволосая улыбнулась шире и не так зло:
        - Так-то лучше. Эта ложь уже немного похожа на правду. Хотя я и не думаю, чтобы она умерла, но не сумею доказать, что ты лжешь. Но больше не относись ко мне легкомысленно, Тсаэран.
        Еще один поклон.
        - Я не отношусь к вам легкомысленно. Но не позволю…  - Маленькие руки сжались в кулаки.  - Не могу позволить… не желаю…
        - Я знаю. Мне ведома твоя слабость. Разреши тебе - и любой хромой пес и паршивый кот попали бы в твой шатер. Вместо того чтобы терять время, лучше ступай готовить лекарства и инструменты. Твои умения вскоре понадобятся.
        - Но…
        Высокая женщина обронила несколько слов на каком-то местном наречии, и целительница вдруг побледнела, согнулась в поклоне и, не оглядываясь, вышла.
        Они остались одни.
        - Знаешь, что я ей сказала?
        Кей’ла невольно сделала жест на анахо’ла: «Не знаю».
        - Отвечай словами!
        - Не знаю.
        - Знаешь, кто я такая?
        - Не знаю.
        - Мое имя Саонра Вомрейс. Я жена того, кто привез тебя сюда. Он не признался мне в этом сразу, только вчера вечером, перед тем как покинуть лагерь, сказал, что ты - в нашем шатре. Мужчины…  - Раскрашенное лицо искривилось в странной гримасе.  - Они поддаются эмоциям, а затем говорят: знаешь, мое сокровище, у меня на стороне какой-то ребенок. Сам не знаю, как оно случилось.
        Гримаса превратилась в безумную улыбку.
        - Я месяцы напролет выучивала наизусть тысячи имен, а он следил, чтобы ни одно я не позабыла. Многие из нас их учат, чтобы помнить, кем мы были, потому что даже собачий труп заслуживает, чтобы помнить его имя.
        Сказала она это так быстро и с такой страстью в голосе, что Кей’ла сперва не была уверена, хорошо ли она ее поняла. Тем более что меекх женщины звучал не слишком хорошо: неловко и грубо. Но именно из-за этой страсти девочка и не отважилась отозваться.
        - А теперь он устраивает такое вот. Привозит в наш шатер щенка Фургонщиков, вырвав из пасти степных стервятников. А я вижу, как кровоточит его сердце.
        Улыбка исчезла.
        - Видишь, маленькая девочка. Он некогда дал клятву, что за то, что вы сделали, станет вас презирать. За измену, которую вы допустили, и за трусость, которую вы выказали. Что, если вы попытаетесь вернуться, он подожжет ваши фургоны и станет греться при их огнях. Такие клятвы легко давать, когда раны свежи, но порой даже шрамы перестают чесаться. Новые враги, новые схватки, вера, что вы никогда не станете столь отважны, чтобы вернуться.
        Кей’ла не выдержала:
        - Это наша земля.
        - Нет! Она была вашей землей, пока вы ее не оставили, а с ней - и все свое прошлое. Пока вы не предали. Нашли вы себе новую землю, под опекой Меекхана, за щитами его солдат. Это мы остались здесь, и это нам приходилось сражаться за каждый день. Они… и другие… и я…  - Женщина сжала кулаки.  - Раны сделались шрамами. Когда бы не ты… когда бы не она…
        Она сделала шаг вперед, а девочка остановила взгляд на длинном ноже, что колыхался в ножнах у пояса. Она - безумна. Только о том Кей’ла и могла думать. Было бы исключительной шуткой судьбы, погибни она теперь от руки этой странной женщины.
        Разделяющее их расстояние уменьшилось еще на шаг, и Кей’ла тоже сжала кулаки. Она не отступит. Не выкажет страха.
        - Если бы ты…  - черноволосая шипела сквозь зубы,  - если бы ты была кем-то вроде тех, остальных, Амурех не потратил бы на тебя даже плевка. Но нет, тебе понадобилось оказаться ребенком, связанным и избиваемым палками, но таким смелым, чтобы пинаться и кусаться.
        Смелая? Ей хотелось рассмеяться. Она? Самый большой трус, ехавший когда-либо в караване?
        - Знаешь, что услышала от меня наша манейа? Знаешь, что сделал мой муж? Не знаешь, что он сделал.  - Снова этот странный акцент и снова слова, будто летящие стрелы:  - Он взял свой малейх и поехал на запад, меж холмами. Ваш обоз близится к ним, и колесницы идут верхом холмов, словно жуки по трупу. Мы сталкиваемся, мы и они, а кровь стекает в яры и долины.
        Она еще сильнее сжала кулаки.
        - Мой муж ищет забытья в ненужных боях. Прислал даже трофей, хочешь увидеть?
        Она что-то коротко рявкнула, и завеса шатра поднялась: вошли две женщины, волоча за собою тело. Тсаэран шагала рядом и пыталась на ходу осматривать раненого.
        По очередной команде Саонры они бросили мужчину на землю и вышли. Ни одна даже не оглянулась.
        - Он мог бы лежать посреди лагеря, и никто даже камня не бросил бы и не коснулся бы его палкою. Он просто сдох бы, а потом мы вытащили бы его труп в степь и оставили, чтобы вороны и дикие псы устроили себе пир. Но мой муж возжелал, чтобы я удерживала его при жизни, потому что - возможно, он расскажет что-то важное о ваших планах.
        Кей’ла не отводила взгляд от мужчины. Верданно, лучник из колесницы, потерял где-то шлем, хотя получил теперь другой, поскольку засохшая кровь слепила ему волосы в твердую скорлупу. Стеганая куртка, надетая поверх кольчуги, была порвана в клочья, сама кольчуга - прорублена так глубоко, что виднелась нижняя броня и посверкивающая в кровавой ране кость. Дышал он тяжело, лицо его было разбито от удара боевым молотом, от чего нос и губы выглядели словно гигантские, упившиеся кровью клещи.
        - Говорить он, скорее всего, не станет, но как знать. Вы ведь словно вши, непросто вас убить.  - Черноволосая миг-другой выглядела так, словно желала сплюнуть.  - Скажи мне, маленькая савеньйо, приказать ли мне осмотреть его или позволишь, чтобы он подох?
        - Ты уже приказала.
        - О да. Приказала. Потому что я хорошая жена глупого мужчины, который полагает, что разрубит несколько голов - и это залечит старую рану. А потому я послушаюсь своего мужа… а вы проследите, чтобы он выжил.
        Отвернулась и вышла из шатра.
        Целительница тотчас добралась до раненого.
        - Помоги мне.
        Следующую четверть часа заняла морока с тяжелым телом, снятие панциря, промывка ран, а учитывая, что был он типичным Фургонщиком, то есть росту в нем было больше шести футов, а веса - фунтов двести, чудом управились они так быстро. К счастью, мужчина все еще оставался без сознания, а потому не метался, не стонал и не размахивал руками. Тсаэран ограничивалась короткими командами: «подержи», «перетяни», «переверни», «внимание». Было видно, что умеет она снимать панцирь с тяжелораненых. Полную фразу она произнесла, лишь когда уложили его на постели и перевязали б?льшую часть ран.
        - Она - вовсе не злая.
        Кей’ла, занятая смыванием крови с лица раненого, не ответила.
        - Она не злая.  - Целительница исследовала огромные синяки на животе воина.  - Она испуганная. Муж ее поехал на войну, которой не было бы, не вернись вы. Она много раз отправлялась с ним в бой, и я не знаю лучшей лучницы: на всем скаку попадает на двести шагов в цель размером с голову. Хочет быть с ним, присоединить собственный лук к его топору, но не может. Сахрендеи верят, что душа убитого в битве врага может войти в тело нерожденного, чтобы мстить. А потому в жизни женщин есть такие моменты, когда те держатся подальше от поля боля.
        Мужчина охнул, захрипел под ее прикосновениями. Пытался сдвинуться с места. Целительница покачала головой в явном беспокойстве.
        - Потому-то она и недовольна, что муж приказал привезти его сюда, и потому-то приказала разместить его в этом шатре.  - Тсаэран указала на резной столп.  - Духи предков рода, странствующие по земле, не допустят, чтобы дух этого мужчины угрожал ребенку. Но более всего она боится, что ее муж может погибнуть. Что не вернется. Что попадет в него стрела или дротик, что стопчут его кони или что падет он от меча. Будь снисходительна к страхам беременной женщины.
        Раненый выглядел скверно. Им не удалось убрать корку крови с его головы, лицо все так же напоминало кусок мяса, а рана на груди кровоточила так, что бинты уже успели пропитаться светлым кармином. Кей’ла слушала говорок меекханки, однако мысли ее крутились вокруг лучника. Кем он был, из какого рода, сколько ему лет?
        - Слышишь меня?
        - Да,  - кивнула она.  - Она не злая. Воистину окружают меня только добрые люди. Ее муж тоже не злой, просто от скуки отправился убивать моих родственников, а если ему прикажут, то выдаст меня в руки се-кохландийцев. Я очень рада.
        Кей’ла взглянула на целительницу, надеясь на смущение или раздражение. Взрослые часто так реагировали, когда она оказывалась более разумной, чем должно девятилетней девочке.
        Однако повстречала взгляд, в котором веселость смешивалась с печалью.
        - Они - хорошие люди. Честные по отношению к соседям, верные друзьям, стараются не быть понапрасну жестокими и придерживаются данного слова. Что еще нужно, чтобы оставаться хорошим человеком? А каковы твои близкие? Нет… не говори, мы ведь обе знаем. И все же клятвы, принесенные годы назад, подталкивают их к войне, которой не было бы, если бы твои не вернулись. Несмотря на обещания сжечь ваши фургоны, в глубине сердец они наверняка надеялись, что вы уже здесь не появитесь.
        - Что мы им такого сделали? Что мы сделали?
        Целительница покачала головою:
        - Не знаю. Они даже между собою редко говорят об этом и никогда - при невольнице. Но, как я уже тебе говорила, сахрендеи презирают вас и предпочли бы, чтобы вы никогда не вставали у них на дороге. Они лишь начинают гневаться, жар их гнева только-только показывается из-под слоя пепла, но поверь: когда он взорвется, то и небо запылает. А вы? Отчего вы их не любите?
        Кей’ла воткнула взгляд в лежащего.
        - Не знаю,  - прошептала она.  - Они мне не говорили… не говорили о таких делах детям. Мама… должна была рассказать мне о Кровавом Марше после моих двенадцати. Но сейчас… я не знаю…
        Смех меекханки был тихим и искренним, однако расцвеченным толикой горечи.
        - Видишь? Две девушки, которые понятия не имеют о произошедшем, пытаются оценить, есть ли смысл у этой войны. В глазах Великой Матери ни одна война смысла не имеет, но она понимает, что порой приходится и сражаться. Это довольно свободная интерпретация Третьей Книги Жизни, и глава моего монастыря устроила бы мне за такое головомойку, но порой это выглядит именно так. Когда человек выйдет из-за стен или когда его оттуда выволокут, он начинает глядеть на мир по-другому. Порой хорошие люди сражаются с хорошими, а потому…
        Снаружи забили копыта, послышались крики. Целительница одним прыжком оказалась подле выхода.
        - Привезли наших раненых. Я должна идти. Следи за ним, но не давай пить, у него поврежден кишечник.
        И исчезла за завесой.
        Кей’ла осталась наедине с мужчиной. Тот тяжело дышал, из ошметков, что когда-то были его носом, выдувались кровавые пузыри. Повязка на груди сделалась липкой.
        Долгое время Кей’ла сидела подле него неподвижно, только сейчас начав ощущать и собственные раны. Позабыла о них, занятая опекой над воином, но они-то никуда не исчезли. Тяжело. Если сравнивать с ним - это лишь несколько царапин. Она легонько погладила его по голове, а потом осторожно прилегла рядом и прижалась, не обращая внимания, что измазывает одежду кровью. Заплакала, тихо, словно в родном фургоне.
        Хорошие люди убивают хороших людей.
        Не так выглядел мир в песнях бардов.
        Она уснула.



        Глава 6

        Проснулась Кей’ла от стона и внезапного движения. Раненый пытался встать. Она вскочила, встретив лихорадочный, полный растерянности взгляд человека, который не понимает, что с ним происходит.
        Она тут же присела на корточки, несмотря на протест заболевших мышц и предупреждающего головокружения.
        - Не двигайся. Лежи, а не то сделаешь себе хуже.
        Он отреагировал на анахо, устремляя на нее удивленный взгляд.
        - Ты тяжело ранен. Не пытайся говорить.
        Он не послушался, попытался, и глаза его потемнели от боли: охнул так, что у нее почти остановилось сердце.
        - Я ведь говорила. Лежи спокойно, а не то будет хуже. Я об этом немного знаю.
        Он скользнул взглядом по стенам и сделался неподвижен.
        - Хорошо. Пытайся дышать неглубоко.  - Обычное для таких ситуаций «все будет хорошо» не могло протиснуться у нее сквозь горло.  - Можешь говорить на ав’анахо?
        Он чуть приподнял правую руку.
        «Могу. Ты кто?»
        Ладонь у него тряслась, но знаки можно было понять.
        - Кей’ла. Кей’ла Калевенх.
        «Дочка эн’лейда».
        - Да.
        Казалось, в глазах его она заметила веселье.
        «Отец нервничает». «Братья - тоже». «Я видел, как они сражаются».
        Ав’анахо не создан для длинных бесед. Но порой нескольких слов хватит. Как сражаются… Она заморгала.
        - Они живы.
        «Живы». «Крепко сражаются». «Другие тоже». «Шавки бегут». «Мы выигрываем».
        Она отвернулась, чтобы не прочитал по ее лицу немого обвинения. Мы выигрываем? Тогда что ты здесь делаешь, воин?
        Тот, однако, сообразил, в чем дело, поскольку сперва легонько притронулся к ее руке, а потом, когда она взглянула на его ладонь, та затанцевала.
        «Мы сделали ошибку». «Отъехали далеко». «Было темно». «Засада».
        - Знаешь, кто тебя схватил?
        Должно быть, он ощутил неуверенность в ее голосе, потому что замер.
        «Нет»,  - раздалось через миг.
        - Глиндои.
        Ладонь замерла и некоторое время лежала неподвижно. Она перевела взгляд на его лицо, припухшие глаза казались колодцами.
        - Они уже здесь вместе с остальными сахрендеями. Будет у них под сорок тысяч всадников. Йавенир, говорят, находится всего в дне дороги отсюда со всей своей гвардией, Кайлео Гину Лавьё - в каких-то трех днях дороги. Завир Геру Лом тоже спешит сюда. Они знали и ждут нас. Отступают, чтобы мы втянулись в ловушку. Между холмами и рекой будет некуда бежать. А потом они займутся остальными караванами. Одним за другим,  - повторила она то, что услышала от целительницы, как сумела.  - Вы не выиграете. Идете на резню.
        Его ладонь задрожала и показала несколько знаков.
        «Убийцы». «Предатели». Потом был знак, которого она не поняла, а потому наверняка принадлежал он к тем, которых не следует показывать маленьким девочкам.
        Наконец он успокоился, и было видно, что много бы отдал, чтобы мочь говорить. И что он сильно страдает, волны боли раз за разом туманили его взор. Но он крепился.
        «Нужно предупредить». «Должен…»
        Кей’ла поглядела на него сверху вниз:
        - Ты ничего не должен, воин. И ничего не сумеешь сделать, потому что вскоре умрешь.
        Удивилась, как легко эти слова прошли сквозь ее горло. Умрешь. Она знала, что права, поскольку Тсаэран, целительница, которая помогала каждой собаке в племени, не дала ему никаких лекарств. Не дала ни мазей, ни отваров. Вероятно, после внимательного осмотра решила, что мужчина все равно умрет.
        - Как ты собираешься кого-либо предупреждать, если едва можешь шевелиться?
        Ладонь лежащего подрагивала, словно бы его били судороги. «Ты». «Ты должна». Даже эти простые жесты были удивительно неуверенными.
        - Да,  - кивнула она.  - Я должна. Найти коня и поехать. Я уже не верданно, но знаю свои обязанности. Но могу это сделать только в сумерках. Украсть коня, надеясь, что он меня не сбросит, и отправиться на запад, молясь, чтобы попасть в лагерь.
        Взглянула ему в глаза. Он смотрел внимательно, до тревожного внимательно для того, кто одной ногой был уже на дороге к суду Белой Кобылы.
        «Прости».
        - Не за что. До сумерек осталось немного времени. Прежде чем ты уйдешь, расскажешь мне, что сделали сахрендеи?
        «Ты слишком молода».
        Она улыбнулась и дотронулась до нескольких синяков.
        «Правда, воин?»
        Он отвел взгляд в сторону, будто поняв внезапно, что перед ним - не обычная девочка. «Прости». «Расскажу».

* * *

        Он умер сразу после того, как закончил рассказывать. Низкий язык вырос из языка жестов, которыми возницы передавали друг другу вести во время путешествий гигантскими караванами, и не слишком подходил для таких историй. Историй, набухших гневом, ненавистью и презрением. Человек, говорящий нормально, имеет целый набор инструментов, чтобы передать то, что он хочет сказать на самом деле. Жесты, мимика, интонации. Произносимые слова часто имеют второстепенное значение. Но в ав’анахо, которым пользуется некто с разбитым лицом, не могущий вдобавок даже двинуться, есть только слова. Такие, что выжигают ему в сердце глубокие, словно грехи мира, раны.
        Кей’ла выскользнула из шатра, едва зашло солнце. Лучник, имени которого она так и не узнала, умер около часа назад: умер так, словно милость Владычицы Степей сошла на него. Просто прикрыл глаза, вздохнул, и грудь его перестала двигаться. Кей’ла произнесла короткую молитву над телом, прикрыла изуродованное лицо куском материи и подождала. Целительница не появилась. Может, та беременная запретила ей приходить, а может, раненных в бою было так много, что ей пришлось ими заниматься все это время. Девочка надеялась, что их и вправду много и что еще больше - мертвых и умирающих, чьи черные души будут растоптаны Кобылой.
        Убийцы.
        Кей’ла надела свои вещи, а обыскав несколько узелков, нашла наконец нечто вроде свободной одежки, длиной до колена, с капюшоном. В лагере должны быть стражники, если они ее зацепят, она заговорит с ними на меекханском - может, посчитают ее одной из невольниц. О беге не было и речи, опухоль на колене уменьшилась, но нога все еще не гнулась, а когда Кей’ла пыталась это делать, отзывалась отвратительной болью. С остальными ранами было не лучше, несколько раз у нее закружилась голова, а внезапное колотье внизу спины напомнило, что никуда не подевались ее почки. Но было нечто, что действовало как лучшее лекарство от боли.
        Ненависть и гнев.
        Убийцы и предатели.
        «Мы заключили перемирие»,  - говорил Фургонщик на ав’анахо.
        «Еще до Кровавого Марша».
        «С ними».
        «Мы знали, что мы слишком слабы».
        «Что нам нужна конница».
        «Подмога для наших колес».
        «Они…»
        «Перед первой войной…»
        «Перед приходом се-кохландийцев».
        «Были мы друзьями».
        «Торговали мы».
        «Вместе праздновали».
        «Смешивали кровь».
        «Друзья».
        Невероятно, сколько презрения можно выразить одними глазами.
        Прежде чем выйти из шатра, из нескольких вещей Кей’ла выложила на своей постели продолговатый сверток и прикрыла его пледом. Может, удастся обмануть, а может, даст ей это лишь на несколько ударов сердца больше. Неважно. Если когда-либо она еще повстречает целительницу, прорычит ей в лицо, что думает о «добрых людях».
        Ночной воздух был холодным, отрезвляющим, несколько вдохов прогнали головокружение и прояснили мысли. Кей’ла осмотрелась и вздохнула с облегчением. Шатер этот находился почти на краю лагеря. Лишь несколько других отделяли его от пустого пространства возвышенности.
        Лагерь глиндоев находился на краю огромного углубления в форме продолговатой лохани, в которой мать часто подавала печеного гуся. При одном воспоминании у Кей’лы кольнуло в груди и одновременно забурчало в животе. Место это чуть снижалось, переходя в равнину диаметром в несколько миль, а потом восходило линией волнистых взгорий, отделенных черными хребтами от ночного неба. Она отыскала взглядом несколько знакомых звезд - да, взгорья были на западе. Туда она и должна была ехать.
        Кей’ла вздохнула поглубже. Воздух пах дымом, влажной кожей и лошадьми. Тихое фырканье доносилось откуда-то спереди, со стороны открытого пространства. Конечно, это очевидно, никто не держит лошадей между шатрами. Она прикрыла глаза, собирая всю отвагу и ругая собственную трусость. Ей казалось, что из-за каждого из окружающих шатров вглядываются в нее злые глаза.
        «Ну давай,  - подогнала она себя,  - вперед. И не крадись, а иди, как будто у тебя есть там дело».
        Рассказ умирающего воина жег ее внутри мрачным жаром. Едва только она прикрывала глаза, то видела дрожащую ладонь, что чертит в воздухе новые и новые знаки.
        «Друзья».
        «Из всех конных племен мы больше всего доверяли им».
        «Когда Йавенир…»
        «…напал на империю».
        «Сказал».
        «Дайте заложников».
        «Гарантию послушания».
        «Мы были побеждены».
        «Побежденные… не отказывают».
        «Мы отдали».
        «Только попросили».
        «Пусть заложников…»
        «…возьмут сахрендеи».
        «Они - близко».
        «Были нам… друзья».
        «Были нам… почти братья».
        «Много крови… смешали мы на годы».
        «Йавенир покорил их…»
        «…присоединил к своей орде».
        «Но… друзья… верили им».
        Первых несколько шагов она сделала осторожно - так, словно ступала по тонкому льду. Потом пошло полегче. Она миновала два шатра и, прячась под стенкой последнего, осмотрелась. Узкий серп месяца висел в небе, но света хватало, чтобы различить все вокруг. Долина и впрямь была большой, Кей’ла не могла точно оценить ее размеры, но до холмов оставалось несколько миль. Без коня она хромала бы туда до рассвета.
        К счастью, несколько больших движущихся пятен указывали в темноте места, где кочевники собрали свои табуны. Завтра те кони примут участие в битве. Разве что некто предупредит лагерь о близящейся битве.
        «…верили им».
        «Восемь тысяч детей».
        «По одному от рода».
        «Поселилось под шатрами».
        «Было им два, три… шесть лет».
        «Война с империей…»
        «…пять кровавых лет…»
        «…мы ждали…»
        «Слушались».
        «Воители сахрендеев…»
        «…отправились на запад».
        «Сражаться не за свое дело».
        «А мы говорили их вождям…»
        «Оставьте кочевников…»
        «…вы и мы, седла, колесницы…»
        «…боевые фургоны».
        «Победим их, прогоним».
        «Они слушали охотно».
        «Говорили: хороший план».
        «Говорили: поедем с вами».
        «Как только наши соколы вернутся…»
        «…прогоним (не знала того знака)».
        «Не вернулись… Империя…»
        «…из их костей насыпали холм».
        «Йавенир… услышал о наших планах».
        «Сказал им… докажите верность».
        «Убейте заложников».
        «Они… трусливые псы…»
        «…льнущие к ногам господина…»
        «Выкопали ямы… наполнили их…»
        «…телами наших детей…»
        «Восемью тысячами тел».
        Хорошие люди. Ей хотелось кричать. Орать и плакать одновременно. Хорошие люди… И эти,  - она непроизвольно повторила непонятный жест на ав’анахо,  - осмеливались сплевывать при упоминании верданно. Но ведь именно так оно и действует: ты наносишь кому-то страшное оскорбление и пытаешься потом отобрать у него достоинство и честь, потому что тогда легче смотреть самим себе в глаза.
        Кей’ла ждала, всматриваясь в темноту. Зрение пообвыклось, она уже различала отдельных животных в табунах. Однако нигде не видела охранников, а потому - либо глиндои чувствовали себя чрезвычайно уверенно, либо охранники находились за лошадьми. Это значило бы, что ей придется выбрать по-настоящему хорошего скакуна и рассчитывать на удачу.
        Десяток-другой быстрых шагов вынесли ее за линию шатров, она хромала, спотыкаясь, стискивая зубы и сдерживая оханье, когда ставила левую ногу. Кони приветствовали ее нервным пофыркиванием, а потому Кей’ла какое-то время стояла неподвижно, чтобы они могли почувствовать ее запах и оценить, представляет ли она угрозу. Надеялась, что ночь и день в шатре глиндоев и украденные одежды обманут животных. Кей’ла присматривалась к ним - все выглядели хорошо упитанными и быстрыми, к тому же достаточно большими, больше, чем лошадки се-кохландийцев. Но и глиндои были побольше обычных кочевников - может, из-за смешения крови, о котором упоминал умирающий лучник.
        Тем большей была их вина.
        Кей’ла отвернулась, чтобы окинуть взглядом лагерь, и у нее перехватило дыхание. Тысячи шатров. Они занимали весь склон долины, растянувшись на мили в обе стороны и, похоже, растягиваясь до самых холмов. Вероятно, здесь и вправду были все сахрендеи. Все до одного.
        Если бы обладала она какой-никакой магической силою, постаралась бы, чтобы все они так и остались здесь.
        Ее предупредило то, что лошади принялись пофыркивать, хотя она не двигалась. Но было уже поздно. Темная рука зажала ей рот, а в ушах зазвучал мрачный шепот:
        - Я так и думал, что если кто-либо и попытается сбежать ночью из лагеря, то окажешься им именно ты.
        Говорил он с ужасным акцентом, а голос его она слышала впервые в жизни, но в том, как он это сказал, было что-то личное. И уже следующая фраза объяснила все:
        - Сын моего друга будет хромать до конца жизни, потому что моя собственная мать не устерегла невольницу. Но когда мы уже победим ваш лагерь, я добуду достаточно лошадей и золота, чтобы оплатить ему помощь наших колдунов.
        «Значит, я все же перекусила ему сухожилие»,  - сумела она подумать, прежде чем получила по голове и провалилась во тьму.

* * *

        Они ждали до самого рассвета, прежде чем начать, но тогда уж посвятили ей достаточно времени. Сперва дали ей попить и накормили досыта, силой вливая ей в рот холодную юшку и горько пахнущую воду. Старательно выбрали место: на краю лагеря сахрендеев, на верхушке небольшого холма, с которого открывался прекрасный вид на долину. Старательно расставили распорки. Три длинные жерди, связанные с одной стороны и поставленные треугольником, словно скелет самого примитивного шатра. Только вот нынче должны были висеть на нем вовсе не звериные шкуры.
        Кей’ла не сумела догадаться о предназначении пучка ремней, завершающихся крючками, которые ее палачи извлекли, когда конструкция уже была готова,  - и, пожалуй, этим немного разочаровала мучителей. Потому ее быстро бросили лицом к земле, прижали, а затем… один из них склонился и принялся быстрыми, удивительно умелыми движениями втыкать ей крюки в спину. Она крикнула, пойманная врасплох, когда первое острие пробило кожу и вышло наружу, но тут же стиснула зубы. Нет. Она не станет ныть и плакать.
        Воткнули ей в спину четыре крюка на высоте лопаток, повернули и воткнули еще четыре на груди. Поставили ее на перевернутое ведро посредине той конструкции, перебросили пучок ремней через верх жердей и - тогда она уже понимала, что они с ней сделают, хотя воображение и пыталось избежать очевидности,  - выбили ей подпорку из-под ног.
        Рывок был мягким, куда менее болезненным, чем она надеялась, а чувство, что она парит в воздухе, оказалось настолько непривычным, что она почти могла игнорировать боль.
        Один из се-кохландийцев дернул ее - так, что она закрутилась вокруг своей оси. Сжала губы. Не станет кричать.
        Они лишь засмеялись.
        - Видишь, савеньйо,  - произнес тот, кто ее похитил,  - весь фокус состоит в том, чтобы подвесить животное так, чтобы оно прожило подольше. Однажды я видел, как сильный невольник только после десяти дней перестал шевелиться, хотя птицы уже после пяти пировали у него на лице. Тебе мы даем три дня. Я даже оставлю здесь своих людей, чтобы ты не накормила ворон своими глазами слишком рано. Отсюда открывается чудесный вид.
        Он указал на панораму долины. Хребты холмов, которые теперь поднимались чуть левее, горели под солнечным светом, справа просыпался отстоящий ярдов на двести лагерь сахрендеев. Ее еще не заметили - или им не было дела до того, кого там се-кохландийцы вешают на рассвете. Да и какое им до того дело?
        За лагерем кочевников долина полого спускалась к блестящей реке. Широко разлившейся, темной и спокойной.
        - Твои - уже между холмами, вчера шли целый день, потом разбили лагерь и скоро снова двинутся, прямо на этот брод. Потому что это единственный брод окрест, который пропустит такой караван. Мы могли бы уже их уничтожить, но Отец Войны прислал приказ, чтобы ждали с атакой до его прихода. Хочет командовать лично. У тебя будет прекрасный вид на битву.
        Кочевник говорил хрипло, то и дело поглядывая на лагерь сахрендеев. Было понятно, что мог он выбрать сотню других мест и что ждет реакции соседей. Она стала игрушкой, предметом, который вырывали друг у друга из рук, лишь бы насолить презираемому противнику.
        - За то, что ты сделала его сыну, мой друг хотел тебя закопать живьем в муравейнике. Но я ему сказал: нет.  - Он слегка ухмыльнулся с отрепетированной жестокостью.  - Но я подумал, что мы сделаем это, только когда ты останешься над рекою последней из своего паршивого племени, когда увидишь уже, как мы сожжем все ваши фургоны и перебьем всех твоих родственников. Тогда, если ты все еще будешь жива, мы найдем какой-нибудь муравейник.
        Похоже, он изо всех сил хотел увидеть страх в ее глазах. Потому Кей’ла лишь улыбнулась. Нее’ва много лет учила ее, что такое острый язык.
        - Было много желающих?
        Он нахмурился, не понимая.
        - Ты сбрендила со страха?
        - Нет,  - покачала она головой.  - Спрашиваю, много ли было желающих охранять меня? Потому что те, кто станет охранять,  - не отправятся на битву. И не встретят моих братьев.
        Он перестал улыбаться, но резким рыком удержал одного из своих людей, который как раз примерялся перетянуть ее ремнем.
        - Хорошо. Очень хорошо. Прежде чем ты умрешь, прикажу вырвать тебе язык и накормлю им своего пса. Может, он станет громче лаять. А теперь - жди. Прежде чем перевалит за полдень, появятся первые фургоны. Впустим их сюда, позволим увидеть реку, а потом все сожжем. И тогда я найду для тебя муравейник.
        Он сдвинулся и исчез за ее спиною. Один из его людей остался, миг-другой присматривался к девочке, а потом уселся, оперся спиною об одну из жердей и закрыл глаза.
        Солнце в полной славе своей взошло над горизонтом.

* * *

        Этот «день» был обилен на неожиданности. Сперва в одном из ущелий они нашли нечто напоминавшее руины. Ряды квадратных фундаментов не больше фута высотой выступали из почвы. Стражникам пришлось сойти на самое дно, чтобы проверить. Квадраты были от десяти до сорока футов длиной. Выстроили их из того же камня, что и дорогу, но если что на них когда-то и стояло, то нынче не осталось от того и следа. После часа осмотра Кеннет скомандовал продолжать путь.
        Потом, во время дневного постоя, они заметили движение в небе. Три темные точки двигались сразу над горизонтом, далеко впереди. Непросто было оценить как расстояние, так и размеры существ. Могли они оказаться и большими птицами, и летающими городами.
        Точки делались все меньше, по мере того как удалялись, а после и вовсе растворились в бледной серости. С этой минуты Кеннет приказал всем следить за небом.
        Потом, после очередной передышки, они нашли тела.
        Вся рота сгрудилась вокруг четырех трупов, лежавших в щели под скальным навесом, навечно застывших в драматических позах. Не заметили бы их, когда б не псы, но и те не отважились подойти к трупам: остановились в добрых двадцати шагах от щели и, скуля, указали ее людям.
        Четыре тела. Полностью мумифицированных, но в остальном в прекрасном состоянии. Если не считать сломанных костей, ран и оружия, которое даже после смерти торчало в тех ранах.
        Три трупа принадлежали людям, захоти кто называть так тех серых убийц. Волк, Нур и Азгер единогласно утверждали, что это если не братья, то, по крайней мере, кузены убийц, безумствовавших на Олекадах. Трупы были слишком стары, чтобы удостовериться окончательно, но серые одежды и серые клинки в руках выдавали принадлежность их к одной банде. Но четвертый труп - тот, что заплатил им за смерть той же монетой…
        Лейтенант приказал извлечь его из щели, чтобы проверить, не подводят ли их глаза. Чуть ли не семи футов ростом, он наверняка не был человеком. Во-первых лицо: широкое, со странно животными чертами, плоским носом - вернее, с ноздрями, с широко расставленными глазами и четко очерченными челюстями, в которых ясно видны были массивные клыки. Во-вторых, волосы: короткие, жесткие и грубые. В-третьих, руки. Четыре - по две с каждой стороны тела, завершенные нормальными пятипалыми ладонями, пусть даже большие пальцы казались длинноватыми.
        Кеннет приказал внимательно осмотреть тело, ища… проклятие, ища, например, следы маскарада, какой-то конструкции, что искусственно удерживала бы лишнюю пару рук на теле, или что-то еще подобное. Ничего такого не обнаружилось, и лейтенанту пришлось проглотить тот факт, что у убитого было больше конечностей, чем у людей, хотя одевался он почти нормально, носил обычные штаны, нечто вроде свободной куртки без рукавов и сапоги с кожаной подошвой.
        На поясе его висели ножны от двух длинных сабель или от оружия, которое напоминало сабли, поскольку перо расширялось на три дюйма, а рукоять явно была двуручной. Один из таких клинков торчал в черепе нападавшего, воткнувшего четырехрукому нож в живот, второй - лежал под стеной, сломанный напополам. Существо погибло от удара в грудь настолько сильного, что кончик второго ножа вышел у него из спины, хотя, судя по положению тел, убийца его с рассеченной шеей помер в тот же момент. У последнего был разрублен бок, что четко говорило о том, как он умер.
        Все носили следы жестокой схватки, у каждого из трупов виднелось хотя бы несколько ран, а значит, они слишком хотели друг друга поубивать. Неизвестно было лишь, удовлетворил ли их исход схватки.
        Стражники осматривали тела довольно долгое время, но даже объединенные силы лучших следопытов роты не могли совершить чуда. Например, ответить, кем был этот четырехрукий гигант и когда он погиб. Трупы эти могли насчитывать многие века. Лишь в двух вещах они не сомневались: что у этой мертвой страны были когда-то хозяева и что она стала полем битвы, а выпущенные на волю Силы превратили ее в пустыню. И то, что серые убийцы были с ней как-то связаны.
        Кеннет поверил в это, когда показал тела девушкам.
        Кайлеан только пожала плечами, а Дагена выглядела так, словно пыталась что-то вспомнить, но через минуту-другую махнула рукой. А вот их пленница… Сперва Лайва вообще не поднимала взгляда, закрывшись в клетку равнодушия, но когда поставили ее над растянутым на земле телом - замерла. Лейтенант впервые в жизни видел, чтобы кто-то так окаменевал. Она словно превратилась в скульптуру.
        А когда заговорила, из уст ее раздалась молитва. Не был это меекх или любой другой язык, который Кеннет мог бы понять, но если звучала не молитва, то Кеннет готов был съесть собственный щит. Только у молитв такие ритмы - независимо от языка, на котором их возносят. Только в молитве, в молитве искренней, могут так опускать плечи и склонять голову, и только такую молитву могут сопровождать слезы. Никто не станет плакать, декламируя эротическую поэзию или проклиная.
        Потом, так же быстро, как появилась, Лайва исчезла. Просто спряталась в собственной голове так глубоко, что на поверхности не осталось и следа. Словно в седле сидел теперь труп. Если бы не следы от слез на щеках, можно было бы все случившееся принять за вымысел, галлюцинацию измученного разума.
        Уже пару дней… пару условных дней они не находили и следа очередного источника воды.
        Вчера днем забили второго коня.
        На следующем постое придется убить пони.
        Дорога, которой они пытались держаться, вела, казалось, в никуда.

* * *

        Кошкодур вздохнул, выругался и вытер пот со лба. Санавы. Ему следовало бы догадываться, как это взгорье станет выглядеть. Верданно описывали его очень подробно, рассказывая о здешних возвышенностях как о спинах огромных рыбин, плывущих под поверхностями вод. И более-менее так они и выглядели.
        Гигантские, длиной в две, а то и три и шириной в половину мили холмы, пересекающие Лиферанскую возвышенность с севера на юг. Не были они высокими, не больше ста - ста пятидесяти ярдов, но в этой плоской стране и так казались огромными. Но не представляли собой никакого препятствия для фургонов - кони справлялись с легкостью, только пришлось поменять строй. Бронированная Змея растянулась в стороны, сократилась, подобрала тылы, превратившись почти в квадрат. Конечно, в этом был свой смысл: останься караван растянутой на милю колонной, его голова - прячась за холмами - на некоторое время теряла бы контакт с хвостом. Теперь, по крайней мере, Кошкодур и сам мог, стоя на холме, оценить огромность предприятия, которое затеяли эти безумцы. Пять тысяч фургонов, где-то с тридцать тысяч людей и столько же лошадей. И все это в странствии через проклятую возвышенность, прямо в орду кочевников.
        Кошкодур привстал в стременах и огляделся. Повозки плыли ленивой волной, очень неплохо удерживая строй, хотя Анд’эверс постоянно выглядел недовольным. Кошкодур же полагал, что если принимать во внимание, что едва каждый пятый из возниц обладает опытом в вождении караванов, то справляются они очень недурно. Несмотря на то что он себе напредставлял, внутри охранной границы, созданной из боевых фургонов, вовсе не было тесно. Жилые и транспортные фургоны шли в группах по сотне, где всякий имел предводителя и точное место в строю. Каждая такая группа ехала в колонне шириной в пять и длинной в двадцать повозок, а у ее возниц главным заданием было держаться своих. Между этими небольшими караванами оставалось порядком места, с широкими промежутками здесь шли колесницы, порой поодиночке, порой в больших группах, хотя изрядное их число создавало охранный кордон вокруг странствующего лагеря. Такой строй обеспечивал всему обозу подвижность и возможность молниеносно окапываться, как, например, вчера вечером, когда в полчаса походный строй превратился из гигантского каравана в огромный военный лагерь. Внешние
стены, состоящие из трех шеренг боевых фургонов, сомкнули строй, образуя непроходимую преграду, меньшие группки фургонов создавали собственные защитные формации, внутри которых получали охрану как люди, так и животные. Всё вместе оно выглядело как город, с кварталами и разделяющими их улицами. Весьма четко и по-военному.
        Утром - и тоже за полчаса - все они собрались и были готовы в дорогу. Кошкодур должен был признать, что такой навык устыдил бы даже меекханскую армию.
        А Анд’эверс все равно выглядел недовольным.
        Мимо них прошел отряд колесниц, возвращающихся - судя по состоянию, в каком находились кони,  - из далекой разведки. Возницы приветствовали их, поднимая руки, кто-то свистнул. Он отмахнулся, показывая один из оскорбительных жестов, которым научился в последнее время. Ответили ему свист и хохот. Щенки. У них за спиной одна битва и несколько стычек, но они все еще банда детишек, играющих в войну.
        После ночного приключения на юге, где Кошкодур и остальные из чаардана помогли избежать резни, сделались они в лагере чем-то вроде почетных гостей или талисманов. Каждый фургон стоял перед ними открытым, мужчины приветствовали их как ровню себе, а молодые женщины улыбались призывно и показывали, где будут ночевать. Нияр, Ландех, Йанне, да и - прости его копыта Лааль - сам он приняли не одно приглашение. Отчего бы и нет? Что делали Лея и Верия - он не знал, но и девушки не выглядели недовольными. «И отчего же,  - повторял он сам себе,  - отчего бы, проклятущее проклятие, и нет? Мы ведь едем этими проклятыми холмами на проклятую битву. У нас три тысячи колесниц, тысяча боевых фургонов и тридцать тысяч людей, а против нас стоят… Кроме сил Ких Дару Кредо, который наверняка собрал уже своих мясников, наверняка будут там сахрендеи».
        Прошлым вечером верданно схлестнулись с несколькими разъездами, в которых бились бородатые варвары с лицами, раскрашенными белыми полосами. Якобы те начали так краситься перед битвой только в последние годы, но на востоке никто не сомневался, кто они такие. Белые Волки, элита сахрендеев. Весть об этом уже разошлась, и во всем лагере чувствовалось отвратительное напряжение.
        Кошкодур понятия не имел, в чем тут дело, просто при упоминании о племенах Аманева Красного в глазах верданно появлялся странный блеск. Был он на войне и повидал всякого, в том числе и подобные взгляды - у людей, для которых не осталось никакого дела ни до чего, кроме мести и чужой смерти. Кошкодур знал и то, что хорошо бы иметь в отряде несколько таких отчаянных парней, которые без раздумий бросятся в самую безумную атаку или с радостью останутся на проигрышной позиции, только бы еще раз увидать кровь врага на собственном клинке. Но целая армия с такими глазами - это обещание не битвы, а резни. Не будет захвата пленников или договоров, не будет и шанса на мир или перемирие. Не то чтобы он на нечто подобное рассчитывал, но как командовать, когда твои люди желают лишь чувствовать вкус чужой крови во рту? Узнав, что Волки близко, несколько отрядов колесниц, невзирая на приказы, вырвались вперед и больше не вернулись. Никто не сомневался, какова была их судьба, но не это оставалось самой большой из проблем. Если уже сейчас у верданно не все в порядке с дисциплиной, то что будет позже? Когда они
встретят шеренги ненавистных врагов, которые станут верещать и провоцировать,  - сумеют ли удержаться тогда? Когда увидят, как враг разворачивается и бежит, даже если каждый сохранивший холодный разум будет понимать, что это - ловушка, послушаются ли они приказов и останутся ли на месте? Ненависть и презрение к врагу хороши в песнях и эпосах, но на поле битвы это обоюдоострое оружие. Войны надлежит вести так, как научили тому всех своих соседей меекханцы: холодно и расчетливо, просчитывая каждый шаг и не позволяя, чтобы результатом битвы управляло боевое неистовство. А позже пусть уж поэты пишут себе что захотят. Теперь же то, что пылало в глазах Фургонщиков, обещало проблемы. И проблемы будут у того, кто ими командует.
        Командование, кстати, тоже давало повод для беспокойства. Как бывший офицер, Кошкодур любил простые и конкретные структуры: один командир, его заместитель, а под ними - расширяющиеся ряды подчиненных. Треугольник, на вершине которого находится вождь - генерал, атаман, Отец Войны, как ни назови,  - а внизу новобранцы, чистящие копыта лошадям. Здесь было трое командиров: один для марша, другой для обороны и третий, от колесниц, с очень нечеткой позицией. Что они сделают, когда враг ударит в момент окапывания? Кто предводительствует в такой-то миг?
        Неправильно без меры усложнять себе жизнь.
        Кошкодур заскрежетал зубами.
        К тому же Анд’эверс не выпускал их наружу. А внутри каравана они не слишком-то могли помочь. Йанне упоминал о большой массе людей, лошадей и шатров где-то над рекой за холмами, но талант его имел свои ограничения и не позволял дотянуться до разумов птиц, находящихся дальше, чем за несколько миль. Лея тоже подтверждала, что лагерь движется в сторону врага, но с такого расстояния она не могла описать, сколько там всадников: пять, десять или пятьдесят тысяч. Его люди должны отправиться вперед, час-два быстрой скачки - и приблизились бы настолько, чтобы узнать больше. Разъездов кочевников он не слишком опасался, не впервые ему играть с ними в кошки-мышки. Но кузнец был несгибаем. «Если вы поедете туда,  - говорил он весьма рассудительно,  - мне придется сообщить всем патрулям, что вы отправились наружу. Нынче все совершенно прозрачно: они видят всадников и принимаются стрелять и атаковать, но, едва вы покинете караван, мои воины могут заколебаться. А это опасно. Я стану впустую терять людей».
        Впустую. Это слово говорило обо всем. Анд’эверсу и дела не было, кто перед ним. Ему не требовались никакие известия: пусть ждал его над рекою сам Отец Войны со всеми силами Вольных Племен, эн’лейд не свернет и не придержит ход. Наверное, не было у него выхода, ведь караван такого размера можно переправить только через достаточно широкий брод, через другие они протискивались бы месяц,  - но, может, дело заключалось и в чем-то другом.
        Кей’ла.
        Тела не нашли, хотя искали тщательно, и все знали, что была она похищена и что, скорее всего, погибла. Среди Фургонщиков ходили фантастические рассказы насчет нее, и Кошкодур им нисколько не удивлялся: людям нужны символы, так что, хотя во время боя погибли сотни воинов, именно рассказ о маленькой девочке, которая спасла лагерь и заплатила за это наивысшую цену, сжимал сердца и приказывал рукам искать оружие. Говорили, что она сама вызвалась доставлять припасы и бегала под градом стрел, под защитой одного лишь щита; говорили, что была она ранена, но не отказалась от своих обязанностей; говорили, что она придумала фокус с фальшивым пожаром и во время штурма перебежала через поле смерти, а милость Владычицы Степей уберегла ее от вражеских стрел. Говорили, что она заставила командира пехоты нарушить приказ и бросить людей в контратаку. Проклятие, а прошло всего-то пара дней. Через пять девочка превратится в авендери самой Лааль, воплощение части души богини, которая лично вмешалась, чтобы спасти своих верных почитателей.
        Кошкодур скривился и двинулся вперед, съезжая с холма. Это верно, такие рассказы хороши для армии и заставляют забывать о собственном страхе. И он готов был поклясться Черногривой, что сам ловил себя на том, что, слушая, чувствовал, как и у него перехватывает горло. Как любой из чаардана, он знал семью Анд’эверса по Лифреву, не раз подковывал у него коня, не один кувшин осушил с его старшими сыновьями и самим кузнецом. Порой даже приносил малой несколько печенек или какую мелочь, поскольку для ребенка своего возраста была она умненькой, и не любить ее оказалось невозможно. А если даже такой старый циничный сукин сын, как Сарден Ваэдроник по прозвищу Кошкодур, чувствовал эдакое волнение, то что можно было сказать о тысячах молокососов, идущих в бой?
        Дер’эко, один из ее братьев, выводил свои колесницы дальше других каневеев и возвращался с дюжинами се-кохландийских трупов, привязанных за повозками. И лишь менял раненых лошадей, вырывал стрелы из бортов колесниц - и возвращался охотиться. На шест, прикрепленный к борту, привязал он пучок трофейных шлемов - боги ведают, откуда пришла ему такая идея,  - другие это скопировали, и теперь Волна, идя в атаку, добавляла к грохоту копыт яростное бряцанье железа. Он выковывал собственную легенду, и было видно, что возницы его отправятся за ним в огонь.
        А что сказать о самом эн’лейде, чьи сыновья пока что отделались всего лишь несколькими поверхностными ранами, а младшую дочь уже выкрал и замучил извечный враг? Кто вел их на битву: опытный воин или отец, ищущий мести и искупления?
        И где, проклятущее проклятие, Ласкольник?

* * *

        Несмотря ни на что, путь оказался непростым. Некоторые фургоны отставали - ломали оси или повреждали колеса, а в таких случаях Анд’эверс был неумолим. Коней выпрягали, необходимые вещи переносили в другие фургоны, а остальное сжигали, пусть даже то был и красивейший из родовых экипажей со стенами из резного дерева и со стеклами из хрусталя. Если какой-то из коней получал в битве контузию или раны, которые его замедляли, совершали короткий обряд и отдавали его «на милость Лааль», то есть на милость судьбы. Тут Фургонщики оказывались прагматичными - если сама Владычица Степей допускала, чтобы на ее землях жили волки, лисы, а порой даже горные львы, следовательно, таковы были ее намерения, и, если оставленное животное падет жертвой хищников, значит, такова ее воля. Кошкодур удивлялся тому, что, несмотря на собственные обычаи, они сражались с конницей, не колеблясь. Стрелы и дротики их положили уже тысячи скакунов кочевников, а единственной реакцией были лишь короткие молитвы, которые они произносили всякий вечер на постое.
        Как вчера вечером, когда разбили лагерь между холмами. Главный караван встал на вершине большего из них, опустившись там, словно уставший, тяжело дышащий зверь, а на соседних поставили лагеря поменьше, которые должны были оберегать главные силы от неожиданной атаки. Кошкодур полагал, что это избыток осторожности: если кочевники впустили их настолько далеко, то не для того, чтобы рисковать схваткой в местности, на которой оборона проще нападения. Лагерь на холме приходится атаковать в гору, принимая град стрел и контратаки колесниц. Нет, если местность, куда они направлялись, была такова, как ее описывали, то есть представляла собою долину в несколько миль шириной, закрытую с трех сторон взгорьями, а с четвертой - рекою, где все видно как на ладони,  - то командиры се-кохландийской конницы должны принять бой именно там.
        Кроме того… Никто не говорил об этом во весь голос, но всякий, у кого были глаза и разум, знал, что бочки с водою опустошаются слишком быстро. Именно потому столь большие караваны не двигались ранее возвышенностью. Между Олекадами и Лассой не было ручьев, колодцев или источников, которые могли бы обеспечить их достаточным количеством воды. Тридцать тысяч человек, тридцать тысяч животных, непростой путь, постоянные стычки и бои, в которых животные выкладываются полностью. Кони верданно были из тех, кто хорошо противится голоду и жажде, но значило это лишь то, что могли они выдержать чуть побольше прочих, особенно если учесть, что и трудились они тяжелее, чем обычно. Каждое животное выпивало ежедневно от девяти до пятнадцати галлонов воды, особенно боевые кони, запряженные в колесницы и совершающие далекие рейды. Шестидесятигаллоновую бочку упряжка осушала в пару дней. А упряжек таких было тысячи. Столь огромные караваны должны перемещаться короткими прыжками, от водопоя к водопою, и, навязывая жесткий режим расхода воды, можно несколько продлить их жизнь, но всего на несколько дней. Нечто за
что-то, сила взамен зависимости от жажды.
        Потому-то на самом деле пробиться к реке было для Фургонщиков делом жизни и смерти, они рассчитали запасы воды так, что либо пополнят их у Лассы, либо погибнут. И, даже если кочевники и не обладали столь точными познаниями о своих врагах, у них наверняка были разум и опыт. Они знали, что задание их - просто не подпускать фургоны к воде. Им даже не нужно было встревать в битву - достаточно просто продержать верданно несколько дней в осаде.
        Кошкодур сидел на лошади вместе с остальными из чаардана. «Нет,  - подумал он, глядя на собирающийся и становящийся в строй лагерь.  - Эта битва произойдет. Слишком уж все ее жаждут. Чувствуют, что случится все очень скоро, и не могут дождаться».
        Прошлым вечером окончательно подтвердилось, что с кочевниками Дару Кредо стоят и сахрендеи, а потому лагерю придется сражаться с двумя Сынами Войны сразу. Но такая перспектива их совершенно не пугала, более того - они этого жаждали. Часть колесниц уже отправилась вперед и исчезла за хребтами ближайших холмов, часть - растянулась в линию, оберегающую караван, но большинство заняли место внутри Бронированной Змеи. Глубокие колонны их вставали между жилыми фургонами, готовые к резкому броску.
        Готовились к битве, и пусть Лааль смотрит на них милостивым глазом.
        Кошкодур погнал коня в сторону лагеря Анд’эверса. Эн’лейд приказал вызвать его с самого утра, а вызовы предводителя каравана нельзя игнорировать. Кроме того, он официально платил им за услуги, верно? Нияр, Ландех, Йанне, Лея и Верия порысили за Кошкодуром. Ему не было нужды отдавать какие-то приказы, все они вооружились как для битвы: броня, шлемы, мечи, сабли, топоры и луки. Вся пятерка столь же хорошо, как и он, знала, что нынче их ждет настоящий бой.
        Кузнец принял его в движущемся фургоне, где он продолжал советоваться с Аве’аверохом Мантором, который, увидав Кошкодура, только кивнул легонько и послал ему что-то вроде улыбки. Ламерей был в полной боевой экипировке, даже шлема не снял, а что самое странное, принимал приказы Анд’эверса, то и дело соглашаясь и вставляя словцо-другое. Это было успокаивающее зрелище, похоже, что перед битвой иерархия командования обретала должную форму.
        Через минуту командир Волн чуть поклонился и покинул фургон, почти сразу же заскочив на едущую рядом колесницу. Возница ударил вожжами, и они исчезли в облаке пыли.
        - Горячо и сухо,  - словно подвел черту кузнец, указав Кошкодуру место напротив себя.  - Раньше вёсны здесь были куда влажнее.
        Анд’эверс перешел на меекх столь естественно, словно продолжал лишь на минуту прерванный разговор.
        - В прошлом году было длинное лето и жаркая осень, нынче - ранняя и горячая весна, точно,  - согласился всадник.  - Зачем ты нас вызвал?
        Они смерили друг друга взглядами. Кошкодур любил кузнеца, потому что мужик умел и выпить, и в морду дать - да так, что несчастный лишь ногами накрылся бы. Однако нынче перед ним сидел эн’лейд, Глаз Змеи, как говорили верданно, тот, на шее кого сидела целая армия. В бывшем бандите просыпался солдат и офицер. Он встал прямее.
        - Я уже поблагодарил вас за то, что вы раскрыли ловушку?  - спросил кузнец.
        - Конечно. Не станем больше об этом говорить.
        - Хорошо. Не станем.  - Анд’эверс покивал.  - Знаешь, где нынче Ласкольник?
        Этот вопрос поймал Кошкодура врасплох. Он не говорил о своих подозрениях вслух, но до сих пор была у него тихая надежда, что, по крайней мере, предводитель каравана в курсе планов кха-дара. В конце концов, он настолько доверял кузнецу, что принял участие во всем этом безумии.
        - Нет. А вы? Тоже нет?
        - Нет. Уже месяц не подает признаков жизни. Но мы делаем что должно. А потому нынче я встану против двух Сынов Войны и попытаюсь их сдержать. Сдержать - не победить, потому что не верю в победу над ними с тем, что у меня есть.
        Впервые он сказал это вслух.
        - Я их не сумею победить,  - продолжил кузнец через миг,  - но смогу задержать.
        - На сколько времени?
        - Несколько дней… может дольше. Достаточно, чтобы остальные сошли с гор. Планы изменились…
        Да. Так случается на войне. У тебя может быть прекраснейший план кампании, но противник никогда не делает того, чего ждешь ты. Кошкодур помнил это со времен войны, битвы за Меекхан и даже Долгой Погони. Ситуация на поле битвы менялась тогда каждый час, врага никогда не было там, где они надеялись, собственные отряды либо опаздывали, либо приходили слишком рано, один разрушенный мост мог решить судьбу всего сражения. Только те, кто знал о войне лишь из старинных книг, посвященных военному делу, полагали ее тем, что можно контролировать и планировать. Конечно же, когда писались эти книги, любое решение полководца можно было оправдать, объяснить и мотивировать.
        Он лишь улыбнулся.
        - Как долго мы планируем продержаться?
        - Несколько дней. Дольше, если пробьемся к реке. Я не рискну переправляться с кочевниками на загривке, но Ласса тогда закроет нас хотя бы с одной стороны.
        - И даст воду?
        - Да. Даст воду.
        Они обменялись взглядами. Оба были слишком стары, чтобы обманывать друг друга.
        - А если не дойдешь до реки?
        - Три дня. Если будем экономить, то и пять. Лошадям, которым не придется тянуть фургоны, уменьшим рацион. А люди выдержат дольше животных. Лагерь Ав’лерр должен уже сойти с гор, через два дня на возвышенности будут Саро’дех, через пять-шесть - остальные. Мы должны продержаться до этого времени.
        Хотя план этот и выглядел рассудительно - потому что логичным казалось задержать силы обоих Сыновей Войны в этом месте и тем самым дать остальным Фургонщикам время на форсирование гор,  - но Кошкодур предчувствовал, что речь идет о чем-то другом. Слишком сильной была ожесточенность, с какой верданно шли в эту битву. Ну и чересчур легко кочевники впустили их так глубоко на возвышенность. Они преодолели уже семьдесят миль, а единственным сопротивлением, на какое они натолкнулись, были небольшие патрули и не слишком многочисленные отряды, с которыми колесницы справлялись без особых проблем. Последние пару дней потери среди Волн не достигли и ста экипажей. Каждый, у кого были глаза, а в голове - разум вместо горсти-другой кровавого дерьма, знал, что их завлекают в ловушку. Может, у кочевников был именно такой план - втянуть лагеря по одному в глубь возвышенности и ликвидировать их один за другим, по очереди. Возможно, они надеялись на жажду и проблему с водой: если весна окажется настолько же жаркой, как и предыдущее лето, се-кохландийцам достаточно будет просто отступать, отравляя источники и
удерживая верданно подальше от больших рек. А может, речь шла еще и о чем-то другом.
        Майхе бы зваться Владычицей Предположений и Домыслов, а не Госпожой Войны.
        Ну что ж, у лагеря Нев’харр не было другого выхода. Повернуть означало бы передать инициативу в руки кочевникам. И тогда - путешествие на шестьдесят миль на запад с усыхающими на глазах запасами воды.
        - Может, начнется дождь?  - обронил Сарден, хотя и сам в это не верил.
        - Да-а-а,  - кузнец протянул слово, впервые поглядывая на Кошкодура с явной издевкой.  - Может.
        Если у кого-то есть колдуны, которые черпают силы у духов земли, то он знает, заплачет ли небо.
        - Но я вызвал тебя не для этого.  - Анд’эверс помрачнел.  - Мы идем в бой, который вас не касается. Вы помогали каравану в империи и в горах, отправились с колесницами на юг, вам нет нужды ехать дальше.
        Кошкодур позволил себе кислую ухмылку.
        - Хотите нас оставить? В степи, полной кочевников? Мы и часа не проживем.
        - И это говорит тот, кто вчера обещал, что обманет самого Отца Войны, окажись тот здесь?
        - Это было вчера. Нынче мы - ближе к врагу.
        - Мы едва-едва сдвинулись с места.
        - Может, но…
        Кузнец поднял руку:
        - Хочу, чтобы вы нашли Ласкольника. И сказали ему, что, если будет худо, мы сформируем Мертвый Цветок. Он поймет, что это означает.
        Это положило конец глупым переглядываниям. Разумеется, остался еще один вопрос.
        - Ваша возвышенность - немалый кусок земли. Откуда ты знаешь, что он здесь?
        - Потому что обещал.
        Ну да. Обещал. Вера, с какой Фургонщики полагались на Ласкольника, была почти мистической. И на самом деле она не отличалась от той, которой обладал Кошкодур,  - иначе бы его здесь не было.
        - Он обещал нам помочь,  - сказал Анд’эверс.  - Обещал конницу, которая поддержит наши колеса. Наемников, вольные чаарданы, забияк, что станут биться за наше золото. Десять - пятнадцать тысяч сабель, благодаря которым наши шансы увеличатся. Мы не настолько безумны, как ты полагаешь. Даже теперь мы можем победить кочевников, выдавить их на юг, но какой ценой? Потеряв половину нашей молодежи? Тогда мы ничем не лучше того безумца, что, желая избавиться от крыс в фургоне, сжигает его в пепел. Мы хотим получить назад наш дом и удержать его, но не сумеем этого сделать без конницы. Без наемников. Никому другому во всех Степях не удалось бы собрать такой силы на протяжении десяти или двадцати дней, а если Серый Волк завоет, ватага сбежится моментально. Люди пойдут за Ласкольником, ты ведь знаешь.
        - Знаю,  - кивнул Кошкодур,  - если бы кха-дар бросил клич, новость помчалась бы пограничными провинциями, словно пожар по сухой степи. Отправиться под командой Генно Ласкольника против кочевников? Да еще получить за это золото Фургонщиков? Да в несколько дней он собрал бы десять, а за десяток-другой - и все двадцать тысяч людей, чаарданы, наемников, воинов союзных империи племен, даже императорский приказ не удержал бы их. При условии что император не поддерживает эти планы, верно? Это так просто. Если план удастся, империя поздравит верданно и вышлет послов; если нет - Меекхан не отвечает за бунт Фургонщиков и за наемные банды, которые они оплатили. А Ласкольник? Он ведь не занимает в империи никакой должности, он всего лишь уставший военный ветеран, играющий в степного вождя.
        Кошкодур почувствовал, как лицо его искривляет широкая ухмылка. Если речь об интригах и коварствах, то мало кто может сравниться с имперской дипломатией.
        - Он обещал нам конницу.  - Кузнец почесал щеку, игнорируя выражение лица кавалериста.  - На известие, что мы переходим горы, он должен был повести ее с юга, через Степи на возвышенность. Мы должны были встретиться у подножья гор, но кочевники перечеркнули эти планы. Именно потому я и послал колесницы на юг, чтобы те с ними соединились.
        Взгляд кузнеца сделался настойчивым.
        - Он не сказал тебе об этом, верно, Сарден?
        - Сказал, что мы встретимся,  - и все.
        Для бывшего солдата такие вещи очевидны. Ласкольник - это генерал. А генералы не объясняют своих планов каждому подчиненному им лейтенанту. Особенно такому, которого посылают на территорию врага и кто может быть пойман. Кошкодур заметил изменение отношения командира уже несколько месяцев назад. Чем ближе к весне, тем меньше в Ласкольнике было от кха-дара и больше от офицера. Генно сделался более скрытным, не объяснял своих решений, отдавал приказы, а они исполняли, ни о чем не расспрашивая. Чаардан плавно превратился из банды степных забияк в военный отряд. Что ж, лично ему это вполне подходило.
        - Если ты настолько доверяешь своему кха-дару…
        - Не меньше, чем тот, кто привел сюда всю свою семью.
        «Ошибка. Проклятие, проклятие, проклятие! Пусть самый мерзкий из всех демонов Мрака насрет на мой глупый язык!»
        У Анд’эверса не дрогнул и мускул на лице. Только щелкнули пальцы, когда он их распрямлял.
        - Поищешь его? Для нас?  - Голос кузнеца был спокоен, словно они разговаривали о вчерашней погоде.  - Если я пошлю назад колесницы, те не пройдут и нескольких миль. Знаю, что у кочевников там есть свои патрули. Но ты и твои люди… Хас и Орнэ утверждают, что вы сумеете мимо них пробраться. Поедете?
        Глупый вопрос.
        Они поехали без вопросов. Нияр лишь поправил за спиной щит, Ландех откупорил флягу и вылил несколько капель вина на гриву своего коня, на счастье. Лея скривилась и срезала вьюки, висящие по бокам седла. Те грянули о землю, да так там и остались.
        Найти Ласкольника. С их талантами это не должно быть настолько уж трудным: если кха-дар и вправду привел на возвышенность несколько десятков тысяч лошадей, Йанне должен увидеть его птичьими глазами, а Лея - почувствовать. Правда, ситуация за последние дни менялась несколько раз, а потому они просто могли не знать, что происходит, но то, что Ласкольник до сих пор не пытался связаться с Фургонщиками, не обещало хорошего. Согласно первоначальным планам, верданно как раз должны укреплять под горами большой лагерь, откуда двинулся бы в путь первый караван. Тем временем Нев’харр был уже в семидесяти милях от Олекад и шел навстречу двум Сынам Войны.
        Проклятущее проклятие, им был нужен Ласкольник, даже если бы он привел всего-то пять десятков лошадей.
        Они миновали последние фургоны и отправились в путь по холмам. Ландех поднял повыше трофейное копье с куском темной шкуры на наконечнике. Пока вблизи находятся колесницы, полные щенков с горячими головами, лучше, чтобы их видели издалека. И надеяться, что щенки помнят, что этот сигнал нынче значит - сперва спроси, потом нападай.



        Глава 7

        Болело не так сильно, как она ожидала. Конечно, боль была, но она не лишала чувств и не парализовала волю. Кей’ла могла ее выдержать. Несколько мест - те, куда всадили крюки,  - тупо пульсировали, она чувствовала, как струйки крови стекают по ее спине и груди, но, по сути, это было пустое. Постаравшись, она могла бы поднять руки и прикоснуться к тем ранам. Могла бы, будь она одной из тех полумифических героинь из рассказов верданно, ухватиться за пучок ремней, на которых висела, и подтянуться вверх. Подтянуться на одной руке, второй вырывая крюки, бесшумно опуститься на землю, придушить стражника и сбежать.
        Да.
        Эти мысли лучше всего прочего свидетельствовали, что она уплывает в безумие, но благодаря им она понимала, в чем состоит эта пытка.
        Невозможно было сбежать во тьму, боль присутствовала, но не настолько сильная, чтобы лишить сознания, забрать жертву в страну спокойствия. Постоянная, монотонная, однообразная… Но даже не она являлась сутью пытки.
        Дыхание. Острия пробили в нескольких местах мышцы, и, когда Кей’ла вдыхала сильнее, они проникали глубже, разрывали тело, боль росла. Потому она дышала мелкими глоточками и медленно, но время от времени приходилось вдыхать поглубже, несмотря на то что тогда по телу бежали очередные ручейки крови.
        Чтобы не думать об этом, она осматривалась по сторонам.
        Когда солнце взошло выше, она поняла, отчего они так старались и вешали ее в этом месте. Не только потому, что отсюда открывался вид на всю долинку и можно было подразнить сахрендеев. Прежде всего, затем, чтобы все, в том числе и кочевники Дару Кредо, видели, что умелый воин сделал со строптивой невольницей и каким чудесным образом унизил нелюбимых союзников.
        Справа от нее расположился лагерь сахрендеев. В дневном свете она могла полностью оценить его величину, палатки тянулись почти на милю и исчезали за хребтом взгорья. Был это целый передвижной город. Где-то за ее спиной находился и лагерь племен Ких Дару Кредо, Кей’ла не могла повернуть головы, чтобы его увидеть, но, судя по звукам и далекому шуму, был он настолько же велик. Впереди же перед ней раскрывалась панорама долины вместе с фрагментом реки, и, если Кей’ла хорошо разбиралась в направлениях, караван должен был появиться на холмах слева от нее. Каких-то шесть-семь миль ровного пространства, на котором верданно окажутся внизу, а кочевники - чуть выше.
        Смертельная ловушка для фургонов и колесниц.
        Ей пришлось вдохнуть поглубже: заболело.
        Она закусила губу.
        «Не стану плакать».
        Следующий час она выдержала, наблюдая за развлечениями врагов. Неприязнь между племенами, происходящими из настоящих се-кохландийцев, и теми, кто оказался ими покорен, была большей, чем она полагала. Обе стороны провели утро в провоцировании друг друга и поисках поводов для ссор, словно тот факт, что приближаются ее соплеменники, оставался лишь досадным неудобством.
        Только теперь Кей’ла заметила, что лагерь сахрендеев окружен поясом скошенной травы шириной в несколько стоп, за которым бдят вооруженные луками и копьями стражники. Воины Дару Кредо демонстративно подъезжали к тому месту, одни медленно, другие галопом, словно намереваясь нарушить границу сахрендеев. И в последний момент, когда луки стражников уже натягивались, разворачивали коней и с диким смехом гнали галопом вдоль обозначенной скошенной травой линии. Дюймом дальше - и пролилась бы кровь.
        Но никто не посмел продвинуться на этот дюйм. Ни подле лагеря, в котором стояли Волки. Впрочем, и глиндои не оставались в долгу перед се-кохландийцами. Кто-то из стражников лагеря «случайно» выпустил стрелу так, чтобы та воткнулась в пяди от копыт одного из коней кочевников; скакун всполошился и дернулся назад, приседая на задние ноги и тряся башкою. Ответом был залп смеха и вызывающий посвист от шатров. Всадник испугавшегося коня что-то крикнул, обозлясь, выдернул из ножен саблю и поднял скакуна на дыбы, готовый пересечь границу. Смех и свисты моментально смолкли, луки натянулись сильнее, лица окаменели.
        Раздался короткий, пронизывающий уши свист, и кочевник натянул узду и с ворчанием, которое могло быть лишь ругательством, спрятал оружие. После нескольких очередных посвистов он и его товарищи развернулись и исчезли за вершиной холма.
        Кей’ла вздохнула. Не могла уже выдержать, чувствовала, как крюки разрывают едва сросшиеся раны и что густая кровь снова течет. Чтобы не охнуть, она сильнее сжала зубы.
        Три дня? Она не выдержит и до вечера.
        И только одно у се-кохландийцев совершенно не получилось. Глиндои вели себя так, словно ее не существовало, будто в двухстах ярдах от их кочевья висел обычный кусок мяса. Даже если среди всадников, которые на минутку показались между шатрами, и был ее спаситель, он не подал и знака, что судьба ее хоть сколько-то его заботит.
        Ох… Проклятые убийцы. Когда у кого-то на руках кровь восьми тысяч детей, смерть одного - настолько же неважна, как прошлогодний дождь. Но она все равно многое бы отдала, чтобы взглянуть ему в глаза, а потом… О чем вспоминала исцелительница? Плюнуть под ноги и растереть плевок ногою? Теперь сделать это было бы нелегко, но ведь хватит и просто плевка. «Зачем вы вернулись?»  - спрашивали они. Теперь она понимала, что таилось в глубине их глаз. И его, и той безумной женщины.
        Страх.
        Страх перед справедливой местью и карой.
        Дыхание и боль. Кровь на губах.

* * *

        Развлечений ей хватало. До полудня появились несколько парней, в том числе и один из ее преследователей. Кей’ла хотела спросить, как там нога их приятеля, но ей не хватило дыхания.
        Мальчишки стояли и смотрели, один попытался ткнуть в нее палкой, однако стражник осадил его коротким рявканьем. На этот раз это не было приключением для скучающих молокососов. Потому теперь они лишь стояли и смотрели, пока над лагерем се-кохландийцев не загремела какофония пищалок, горнов и маленьких барабанчиков. Сперва она не поняла, в чем дело, не помог ей даже вид охраняющего ее кочевника, который вскочил на ноги и отдал три глубоких поклона в сторону лагеря. Только когда прошел галопом мимо них отряд конницы в блестящих кольчугах, в шлемах с конскими хвостами и со щитами, на которых кроме знака молнии был виден черный ястреб,  - она поняла. Это были Наездники Бури, принадлежащие самому Йавениру. Значит, целительница не врала: Отец Войны прибыл, чтобы лично командовать битвой против первого из лагерей верданно.
        Стражник, должно быть, заметил что-то на ее лице, потому что засмеялся и обронил несколько слов на своем языке, красноречивым жестом проведя пальцем по горлу.
        Вдох.

* * *

        Боль.
        Боль при каждом движении. Боль, когда поднимался ветер и колыхал ее и когда ветра не было. Боль, когда стражник внезапно упирался в жердь и когда поднимался размять кости.
        Более всего она боялась, что не выдержит и начнет плакать, молить о пощаде. Это, по сути, была последняя мысль, которая удерживала ее по эту сторону, единственная, в которую она вцепилась и которая не позволяла ей сдаться. Уже вскоре… придут фургоны… огромные, словно дома, боевые фургоны и быстрые, как смерть, колесницы, и кочевники поймут, что милость Владычицы Степей на стороне тех, кто приходит мстить за своих детей. А она увидит тела чернобородых убийц, устилающих все окрестности, а их шатры будут стоптаны копытами и раздавлены колесами…
        Так будет…
        Именно так и будет…
        Боль.

* * *

        Крики. Должно быть, несмотря ни на что, она на минутку потеряла сознание. Кей’ла вдохнула поглубже и охнула противу своих обещаний, но стражник не обратил на это внимания. Был слишком занят всматриванием в суету, что вдруг вспыхнула на границе лагеря сахрендеев.
        Там стояла большая группа кочевников, а на земле лежало три тела. Напротив них возвышался тот, кто раньше спас Кей’лу. Ибо кому иному возвышаться на голову над кочевниками и иметь подле себя невысокую светловолосую невольницу? Се-кохландийцы что-то кричали и размахивали руками, но чернобородый великан оставался невозмутим. Возможно, уверенности в себе добавлял ему тот факт, что за спиной его, на краю шатров, высились десяток лучников, которые выглядели так, словно стрелы жгли им пальцы. Он некоторое время вслушивался в вопли, после чего обратился с каким-то вопросом к целительнице. Та пожала плечами и красноречивым жестом постучала себя по виску.
        Оба без слова отвернулись и двинулись между шатрами, а луки охраняющих их стражников начали натягиваться, поскольку следом направились и се-кохландийцы. В этот момент в группу кочевников въехали несколько всадников в длинных кольчугах со знаками Отца Войны на щитах. Хватило одного рыка, одного жеста - и все сделались покорными и исчезли, забрав тела.
        Остался только тот, кто двинулся в их сторону.
        - Тебе удобно?  - спросил он, добравшись до места.
        Ее похититель и палач. На этот раз он был одет в кожаный панцирь и шлем с кольчужной бармицей. Смотрел на нее с интересом, словно на небывалую зверушку.
        - Я пытался убедить их, что это будет глупо. Что у тебя не нашлось бы достаточно времени, чтобы отомстить. Но некоторым невозможно что-то доказать.
        Она не поняла.
        - Где-то… час назад мы нашли первое тело. Начали искать остальных и наткнулись еще на два. Это те мальчишки, которых ты уже встречала. Шаман утверждает, что их души вырвали из тел вчера до полуночи, то есть до того, как я тебя схватил. Но ты вошла к коням со стороны обоза габеалео, а потому у тебя не было достаточно времени, чтобы их убить. Шаман, однако, не сумел найти убийцу, а потому родители мальчиков пошли к тем,  - он кивнул в сторону шатров сахрендеев,  - обвинить их в этой крови. Глупо, поскольку даже глиндои не убивают таким образом. Одному из мальчиков вырвали сердце, второму отрезали голову, третьего удавили.
        Он смотрел ей в лицо, ожидая реакции, а потому она набрала воздуха и сбежала в боль. Порой это может пригодиться. Он фыркнул.
        - Будь правдой, что это Волки вошли в наш лагерь и вышли оттуда живыми, все стражники повисли бы подле тебя. Но зачем бы им убивать тех молокососов? Чтобы отомстить за тебя? Они вас презирают. Ненавидят чуть ли не сильнее, чем нас. Нет. Это что-то иное, но теперь у нас нет времени на игры… Через час или два здесь будут ваши фургоны. Однако, если ты проживешь до конца битвы, мы еще поговорим. Я и семьи тех мальчиков зададим тебе несколько вопросов.
        Улыбнулся. Словно бешеный пес обнажил зубы.
        - А чтобы ты не чувствовала себя одинокой, вечером я пришлю сюда еще одного стражника. Двое опытных воинов - это не то же самое, что одинокий мальчуган, верно?
        Она проигнорировала его, сосредоточившись на крюках. Только на них. Она снова набрала в грудь воздух, и свежая кровь побежала по телу.
        Двое опытных воинов? Даже четырех или восьми может не хватить.
        Она уже знала, конечно, знала, кто за ней идет.
        Видела уже, как он сражается, причем когда он был ранен. А теперь? «Сколько миль ты пробежал по возвышенности? Сколько трупов оставил за собою? Трупов, которых никто не считал, поскольку в последнее время людей убивают везде. Надеюсь, что ты знаешь, что не стоит убивать тех, кто ездит колесницами.
        Ох… братик, ты должен вернуться в горы, туда, где твой дом».
        Она закрыла глаза и не открывала их, пока не услышала, как мужчина уходит.

* * *

        Он сказал «два часа», однако, казалось, не прошло даже часа, как Кей’ла увидела первые фургоны. Далеко слева, над холмами, появилась туча пыли. Сперва небольшая, она в несколько минут выросла и принялась выплевывать из себя колесницы.
        С этого расстояния они выглядели игрушками, едва заметными точками на фоне неба, но это наверняка были колесницы, поскольку другие повозки не смогли бы двигаться с такой скоростью. Они ринулись вниз, поднимая в небо полосы пыли,  - и остановились на половине дороги. Когда пыль опала, Кей’ла смогла их посчитать: около тридцати повозок, выставленных в ровнейшую линию, выглядели совершенно мизерно по сравнению с величиной котловины. Но нет, на вершине холма начали появляться следующие - по две, три, пять - гордые колесницы с развевающимися на ветру флажками.
        У нее перехватило горло. Не останутся ли через миг-другой от них только печальные обломки, которые станут показывать по лагерям кочевников, к радости толпы? Как прекрасно выглядели колесницы во время тренировок в империи. Но сейчас? Даже такой ребенок, как она, знает, что это нелучший выбор. Колеса против копыт. Защищенные борта и набивные доспехи на конских спинах против скорости и ловкости - и против тысяч стрел. Могут сопротивляться какое-то время, но стрелы в конце концов свалят их - одного за другим.
        «Мы должны нарушить клятву и ездить верхом,  - подумала она внезапно.  - Как се-кохландийцы, как меекханцы, как сахрендеи, и только Сероволосая знает, сколько еще народов. Они могут - и Владычица Степей считает их своими детьми, принимает жертвы и выслушивает молитвы. А ведь кони для того и были созданы, чтобы ездили на них люди. Лааль Сероволосая, подарившая людям этих животных, сама некогда, в образе Белой Кобылы, позволила взнуздать себя обычному человеку. Отрицая роль, которую богиня предназначила лошадям, мы оскорбляем ее и проявляем легкомысленность».
        Мысли эти были удивительно ясными и спокойными, словно принадлежали не ей. Значило ли это, что она умирает? Кей’ла вдохнула поглубже - болело, текла кровь, следовательно, она еще жива.
        Не плачь!
        Колесницы стояли на холме, словно ожидая ответного хода кочевников. Кто бы ни командовал отрядом Фургонщиков, фелано или каневей, для него открывался прекрасный вид на поле будущей битвы. Овальная долинка, окруженная небольшими возвышенностями, закрытая линией реки,  - только шатры кочевников сидели на далеких холмах, будто плесень на хлебе. Командир этого отряда не мог видеть их всех, но если не был дураком, то должен был предполагать, что за холмами, спрятанные от его глаз, скрыты куда большие силы.
        И все же он отдал приказ, и колесницы двинулись.
        Создали боевой строй, называемый Вишневой Косточкой,  - твердое, сомкнутое ядро, прикрытое по сторонам двумя свободного построения колоннами. Ох, как же Кей’ла любила смотреть, как Эсо’бар тренировал со своими колесницами все возможные построения, как для малых групп, так и для всей Волны! Судя по числу повозок, перед ней был Поток, двести колесниц, в самый раз для сильной разведки.
        Над холмами с противоположной стороны низменности появились еще облака пыли, из которых вскоре показались очередные колесницы. Прибывало их с каждым мгновением. То есть шла сюда целая Волна, около шестисот повозок. А это значило…
        Ветер внезапно качнул ею, крюки воткнулись глубже. Больно, больно, больно!
        «Нет! Сосредоточься! Не плачь…»
        Это… значит… что караван близко… Как объяснял ей Эсо’бар? Поток или отряд поменьше - силы для ощупывания, проверки. Волна - это сила ломающая, молот каравана. Волна на разведку не высылается.
        Кей’ла повернула голову влево, над холмами продолжала подниматься туча пыли. Они были там! Были…
        Она поймала взгляд своего охранника и задрожала. В глазах кочевника плавилось мрачное, сытое удовлетворение. Се-кохландийцы знали, что лагерь верданно должен сюда прийти, а Отец Войны был уже на месте со своею гвардией. Все выглядело так, как они и запланировали: стая степных волков истекала слюной при виде близящейся добычи.
        Она опустила взгляд, а охранник рассмеялся коротко, горлом, и сделал жест, чья очевидная оскорбительность была ясной даже для Кей’лы. Потом ткнул ее древком копья, а когда она заколыхалась, сцепив зубы, указал на запад, обронил несколько слов и снова толкнул древком. Смысл был ясен - вскоре все будете так висеть.
        Она взглянула в сторону, куда тот указывал. Первые боевые фургоны, создающие голову Бронированной Змеи, как раз появились на верхушках взгорий. Шли широко, очень широко, шеренгой в полмили. А потом начал выезжать караван.
        Фургон за фургоном, четкие, словно на параде, колонны жилых и транспортных повозок, широкие улочки между ними, заполненные колесницами и табунами запасных лошадей. С такого расстояния все выглядело как армия муравьев или жуков, но это количество! Когда они путешествовали в Олекадах, а потом через горы - или в лагере у их подножий,  - Кей’ла даже не представляла себе, как будет выглядеть этот переход. Тысячи фургонов, десятки тысяч лошадей и людей!
        В несколько минут фургоны заполонили половину самого крупного из взгорий, а другого конца каравана все еще было не видно. Из-за вершины выезжали все новые колонны, фланкированные тройными рядами огромных, как дома, боевых фургонов и заслоненные очередными сотнями колесниц. Это был истинный гигантский странствующий город, и казалось, что даже боги его не остановят. Что если верданно пожелают, то они отправятся прямо, раздавливая любое сопротивление одной массой.
        Кочевник замер на миг-другой с раззявленным ртом. Она бы засмеялась, не будь ей настолько больно. «Этого-то ты не ожидал, верно? Прежде чем развесишь нас на крючьях, мы навалим целую гору ваших мертвецов».
        По сигналу, который она не услышала, из-за холма слева от нее выскочила конница. Пять сотен? Восемь? Тысяча всадников? Непросто было их сосчитать, особенно учитывая, что шли они галопом в достаточно свободном строю. Никаких кольчуг и копий - только кожаные или набивные панцири, луки и дротики. Легковооруженные, чья задача - замедлить караван и пустить ему первую кровь.
        Стражник ее яростно фыркнул и указал на обоз сахрендеев, проворчав несколько слов.
        Конечно же. Отчего не они?

* * *

        Они стояли на вершине холма - пара десятков мужчин, плотно завернутых в серые плащи, чтобы их не выдал блеск кольчуг, окружая свободным кольцом старика посредине. Все смотрели на близящийся караван. Тот был огромным, гигантским. Только те, кто помнил первую войну с Фургонщиками, могли найти для него сравнения, хотя даже тогда обозы врага не были настолько управляемы и дисциплинированы. Вот только ветеранов таких осталось мало, большинство погибли в землях империи.
        Ких Дару Кредо ждал. Приказы отданы и ясны, а теперь, словно нижайший из невольников, он вынужден покорно стоять вне круга гвардейцев, пока Отец не вспомнит о его существовании. Потому он ждал, глядя, как его легковооруженная конница идет в первую атаку. Больше у него не было никого, в момент появления Йавенира Наездники Бури из-под его командования перешли в подразделения Отца Войны. Их а’кееры как раз разделяли между Крыльями: похоже, старый сморчок не доверял Молниям, которые в последние годы находились при его Сыне.
        Дару Кредо мысленно улыбнулся. Он и сам бы сделал точно так же, дополнительно назначив новых командиров, а старых разместив под стражей в тылу. Йавенир мог быть старым, словно сам мир, мог много месяцев, как рассказывают люди, напоминать полутруп, но разум его все еще оставался быстр. Пока что никому не удалось предвидеть, какой ход он сделает следующим.
        Новость о том, что он прибывает лично, оказалась словно кубок ледяной воды. Все надеялись, что он вышлет своих Наездников Бури на север под предводительством Кайлео Гину Лавьё, поскольку этому Сыну он доверял более прочих, но нет, он заявился лично. Причем не на носилках, но в седле, во главе колонны тяжеловооруженных, как во времена войны с империей. Говорили также, что повсюду возит он с собою молодую невольницу, что греет ему постель. «А как же иначе»,  - кисло ухмыльнулся в мыслях Ких Дару Кредо. Но только в мыслях.
        Внешне он сохранял спокойствие. До этого времени Отец не встречался с ним лицом к лицу - только присылал гонца с приказами, которые он как раз и выполнял. Потому Крыло легкой кавалерии Дару Кредо - тысяча всадников - гнало теперь навстречу паршивым, вонючим, завшивленным любителям лошадей. И только-то. «Прощупайте их, хочу увидеть, чему они научились. Господин Великих Степей, Владыка Золотого Шатра». Только это он и услышал от посланников, только это и передал Отец. Такое отношение не обещало многого, но чтобы Ких Дару Кредо, Белый Сокол, Владыка Восьми Племен, Сын Войны, известный по всем Степям, должен был выказывать беспокойство? Скорее он разденется донага и устроит Танец Молодой Наложницы.
        Приказали ему прийти без оружия и встать в таком месте, чтобы каждый видел пустые ножны сабли и место на поясе, где должен был висеть кинжал. Он мог бы так принять послов от собакоедов-сахрендеев, но чтобы приказывать ему, словно последнему невольнику?! Для всех в обозе будет понятно, что Отец Войны уже не взирает на Ких Дару Кредо с милостью. Он уже видел пламя, разгорающееся в глазах Салэ Мозо Леуры или Карпа из Белых Овец. Кланы их были сильнейшими, и каждый по отдельности полагал, что это он должен преклонить колени пред Йавениром и получить от него Сыновий Пояс.
        Если бы мог, Дару Кредо ощерился бы, словно волк. Еще не сейчас, сухое дерьмо. Захоти он моей головы, она бы сейчас уже торчала на острие копья.
        Он сдержал гнев.
        - Сын мой. Я рад нашей встрече.
        Этот голос. Последний раз они виделись четыре года назад - четыре года, наполненные выстраиванием планов, интригами и поисками союзов на то время, когда Йавенир уйдет, чтобы встать перед лицом Владыки Бурь. Четыре года… Отец Войны вел себя как старик, что едва в силах прошептать несколько слов, что трясется как в лихорадке и истекает слюною, глядя в пространство. Четыре года Дару Кредо постоянно платил дань Золотому Шатру, хотя последние три раза позволил себе проверить его силу, присылая все меньше золота, коней и невольников. Отсутствие реакции было ответом, который он ожидал.
        Но если бы он тогда услышал такой голос, удвоил бы подарки.
        Это был голос не девяностолетнего мужчины - но того, кому как минимум вполовину меньше. В серых глазах Дару Кредо не видел даже следа той потерянности, которая появляется у стариков, пытающихся вспомнить, кто они и что делают.
        Последние годы этот… он проглотил проклятие даже в мыслях, чтобы стоящий перед ним мужчина ничего не ощутил. Последние годы Отец Войны обманывал всех. И благодаря этому он сохранил мир, поскольку никто из Сынов не прислал ему в подарок отравленного мяса или невольницу, выученную искусству тайного убийства, поскольку все ожидали, что вот-вот над Золотым Шатром появится Сломанная Стрела.
        Ких Дару Кредо непроизвольно почувствовал удивление. Страшное и давящее сильнее, чем этот пронзительный взгляд.
        Он встал на колено и склонил голову:
        - Отец. Видеть тебя в столь добром здравии радостно для меня.
        - Галлег решил, что до того, как он примет меня пред свое лицо, я должен закончить несколько дел. Одно из них - они,  - старец указал на далекий караван, к которому как раз приближалось Крыло конных лучников.  - Нужно следить, чтобы не оставить на этом свете важных вещей, иначе душа не узнает покоя в Доме Сна.
        «Важные вещи». Это прозвучало как угроза.
        - Встань.
        Сын Войны поднялся, впервые открыто глядя на Йавенира. Старческое лицо, вспаханное бесконечным числом морщин, седые волосы удерживаются вытертой льняной повязкой, простая кольчуга, чья тяжесть должна бы сломать хрупкие кости. И все же в движениях и во взгляде владыки всех се-кохландийских народов не было хрупкости.
        - Племена, которые я тебе доверил, понесли немалые потери. Как это случилось?
        «Которые я тебе доверил…» Боги.
        Дару Кредо кратко отчитался о своем марше на север, о ловушке, которую он поставил, чтобы выманить из лагеря верданно колесницы и уничтожить их, а также об осаде. Без лишних слов и без лжи, поскольку те, кто пытался обмануть Отца Войны, кончали, вися на крюках, а вороны выклевывали их языки изо рта. Йавенир прерывал его только затем, чтобы задавать короткие вопросы.
        - Ты уверен, что они сами подожгли нечто, чтобы заставить тебя напасть?
        - Да. Те, кто вышел из лагеря, говорят, что за первой линией фургонов находилась вторая. Укрепленная. И множество пехоты. Это была хитрость. А потом с юга вернулись колесницы, а из лагеря выехали следующие.
        - Какая пехота?
        - Тяжелая, большие щиты, господин, рогатины, тяжелые кольчуги. Как имперская.
        - Ловушки? Рвы, частокол?
        - Конечно, были, но…  - Он замолчал, поскольку это все больше напоминало жалостное оправдание и поиск отговорок.  - Они… пехота вышла из лагеря под прикрытием тяжелых фургонов и приготовила пути, которыми колесницы…
        - Знаю… вижу. Они немалому научились у меекханцев. Раньше они почти не использовали пехоту в чистом поле. Колесницы?
        - Быстрые, хорошо руководимые, производят немало шума.
        - Как?
        - Втыкают металлические полосы между спицами. Этот звук… одна повозка уже шумна, но сотни - слышны за мили. Их кони привычны, наши - нет. Некоторые пугаются, непросто сохранить строй. И те флаги. Они распускают за собой шелковые ленты: красные, желтые, синие. А потом те бьются на ветру во время галопа, колесница кажется больше, кони не желают наступать…
        - Стрелы вязнут.
        - Да, Отец. Вязнут.
        - Ловко. Хотя и дорого. Видишь, мальчик, они понимают лошадей. Понимают, как никто на свете. Знают, что кони умны, а умные животные боятся нового и неизвестного. Но и наши скакуны быстро привыкнут к этим фокусам, а потому это не проблема. Проблема - люди. Каковы они были?
        Дару Кредо заморгал, пойманный врасплох.
        - В бою, какие они были в бою?  - повторил Йавенир.  - Во время первой нашей войны они были дикими и отважными, но не слишком дисциплинированными. Их колесницы давали оттянуть себя от лагерей и там погибали. Их воины более ценили отвагу и поединки, чем удержание строя. А теперь?
        Взгляд старых глаз пронзал его навылет.
        - Теперь нет, Отец. Сражаются, как имперская армия.
        Сморщенные губы растянулись в ухмылке, которая выглядела словно трещина в сухой земле.
        - Новое поколение. В Меекхане все - словно губки, быстро пропитываются имперскими обычаями и способом мышления. Но это можно изменить, достаточно их покрепче разозлить.
        Ких Дару Кредо увидел свой шанс:
        - Это можно легко сделать, Отец. Тут - сахрендеи, а после того, что они сделали с заложниками, верданно вцепятся им в глотку…
        Остановился, потому что Йавенир посмотрел на него взглядом волка, увидевшего мертвую мышь.
        - Сыне мой…  - Снова этот тон.  - Ты что, полагаешь, что я слепец, который не замечает, что трава зелена? Ты лез в битву с ними, несмотря на мои приказы. Я не позволял атаковать их у подножья гор. Они могли испугаться и повернуть назад, а я хочу получить их здесь всех, до последнего человека. Или ты рассчитывал, что соберешь богатые трофеи, а потом отступишь?
        Как ответить на этот вопрос, чтобы не заболтать ногами в воздухе?
        - Мой господин, разве ты не стремился, чтобы Сыны твои были сильны, отважны и жадны к победам?
        Ких Дару Кредо не увидел ее. Не заметил, как она подошла, и теперь она вступила в разговор. Было у нее бледное овальное лицо, окруженное светлыми локонами, и глаза цвета вечернего неба, самые большие, какие ему приходилось видеть. Губы красные, словно кровь. Несмотря ни на что, он почувствовал щемление в паху. Значит, у Йавенира и правда красивая невольница.
        Такая, кому можно вмешиваться в разговор между ним и одним из его Сыновей. Он настолько низко пал?
        - Конечно же, красавица.  - Йавенир снова улыбнулся, но на этот раз по-другому.  - Но непослушных детей следует карать. Хотя кара не будет серьезной, поскольку мой сын, Ких Дару Кредо, вел себя так, как некогда поступил бы и я сам.
        Надежда имела вкус молодого вина, ударяла в голову и заставляла кипеть кровь.
        - Потому-то я и уступаю ему честь первой атаки на этот караван. У него достаточно сил, чтобы его задержать, я же стану смотреть. Может, верданно поймают нас врасплох еще несколькими фокусами, кто знает? Лучше проверить. И не пользуйся жереберами, пусть они первые выдадут, что могут их колдуны.
        Вино превратилось в уксус. «Первая атака… Он посылает нас в первый бой, зная, что у нас уже серьезные потери. Без Наездников Бури и шаманов - только легкой кавалерией против бронированных фургонов. Прежде чем закончится день, я потеряю половину бойцов. А что потом? Сажать на лошадей пастухов и женщин?»
        Кочевник заглянул в глаза Отца Войны и понял, что - именно так. Если понадобится, в атаку пойдут все, кто в его лагере сумеет натянуть лук.
        - Сахрендеи атакуют после вас, уже завтра, когда Фургонщики окажутся измотаны. Измотанные люди легче поддаются гневу. И завтра мы захватим тот лагерь, а потом уничтожим и остальные. Один за другим. И теперь мы посмотрим, что сумеют наши гости.
        В нескольких милях от них от каравана оторвался отряд колесниц и помчался навстречу легкой кавалерии.

* * *

        Кочевники начали стрелять с расстояния в триста ярдов, а их стрелы полетели, словно дождь,  - тысячи посланцев смерти на серых перьях. А после залпа они тотчас повернули. Как верданно и предполагали, это была легкая кавалерия, быстрая и ловкая. И неплохо вышколенная, судя по умению, с каким она сделала разворот.
        Волна приняла стрелы спокойно, с такого расстояния набивные доспехи лошадей, кольчуги людей и крепкие борта колесниц минимизировали потери. Сами ответили залпом, тоже не надеясь на серьезный результат. Несмотря на это, с десяток-полтора се-кохландийских лошадей заржали и попытались выйти из строя, а пара-тройка всадников зашатались в седлах. Всего ничего, но конные пошли врассыпную и бросились наутек.
        Дер’эко сунул свисток в губы.
        «Медленней!»
        «Ровняйся!»
        Командиры Ручьев и Потоков повторили сигнал. Колесницы притормозили и выровняли ряды. Вскоре от конных их отделяло уже с четверть мили.
        «Стоять!»
        Остановились. Девять шеренг колесниц: три, перерыв, три, перерыв и последние три. Три Потока по двести повозок каждый. Строй шириной в триста ярдов, глубиной в сто пятьдесят. Дер’эко осмотрелся по сторонам, между крайними лошадьми первого ряда можно было протянуть веревку, и ни одна упряжка не выставила бы из-за нее головы. Его Волна.
        Конница оттянулась почти на полмили, а командир кочевников уже понял, что хитрость не удалась, потому что его отряд тоже замедлился и остановился. Молодой каневей осмотрелся. Долина - если можно назвать так это место,  - в которой им предстояло провести битву, была добрых четыре мили шириной, а от реки, что маячила впереди, отделяло их каких-то семь миль. Подход к Лассе был широким и пологим, но фланкировали его холмы, украшенные шатрами се-кохландийцев, словно дохлая корова - мучными червями. Как и предполагалось, дорогу к броду придется пробивать сквозь тела врагов.
        В конце концов, для того они сюда и прибыли.
        Он ухватился за прикрепленную к борту жердь и встряхнул ею. Несколько стальных шлемов громко зазвенели. Звон пошел вдоль рядов, и, хотя еще не все повозки могли похвастаться таким трофеем, но все равно грохот получился изрядным. Звучал как вызов. Придите и попробуйте их у нас забрать!
        Конница развернулась и помчалась вперед, формируя полумесяц. Фокус для наивных.
        «Вперед!»
        «Широко!»
        Они двинулись, растягивая строй первой шеренги. Вскоре шли галопом.
        «Первые крылья!»
        «Охват!»
        Лучники дернули за лини, привязывавшие флажки, и разноцветные ленты раскрылись за передовыми колесницами. В этот момент ширина Волны выросла до добрых четырехсот ярдов и продолжила увеличиваться, по мере того как росли отступы между повозками. Но через миг-другой колесницы второго и третьего ряда заполнили их, и против атакующих кочевников шла теперь истинная волна лошадей и колесниц, тянущих за собой бьющиеся на ветру шелковые ленты. А полукруг всадников, если и вправду хотел их окружить, должен был бы растянуться еще сильнее, превращаясь в жалостливо тонкую линию. К тому приводила и разница в лошадях: кони верданно были массивнее, выводимые поколениями из-за силы и быстроты, кочевники же, кроме лучших отрядов, скакали на степных лошадках, выносливых и сильных, но выглядящих словно мулы-переростки. Се-кохландийцам должно было казаться, что идет на них стена копыт, широких грудей и пенных морд.
        Не выдержали. Выстрелили: раз, другой и третий - и, разделившись на две части, попытались окружить Волну, чтобы засыпать ее стрелами с флангов. Однако в тот миг, когда их кони миновали первых атакующих и повернули, чтобы захлопнуть Фургонщиков в ловушке, ударили в них два молота. Два оставшихся Потока, скрытых до того за стенками колесниц и бьющимися на ветру флагами, перестроились в сомкнутые колонны шириной в четыре повозки и вырвались прямо перед едущими в свободном строю кочевниками.
        Это было короткое и грязное столкновение, когда стреляли друг в друга с расстояния менее нескольких шагов и побеждал тот, кто быстрее прицеливался. Только вот верданно были к такому более готовыми. У лучников стрелы лежали на тетивах - тяжелые, предназначенные пробивать бронь, возницы держали в руках дротики, вложенные в копьеметалки. Этот короткий обмен снарядами проредил голову напирающих кочевников, сметая их с седел и сваливая лошадей.
        Но не удалось их окружить и заключить всадников в Шелковый Круг. В миг, когда передние ряды атакующих смешались, остальные рванули врассыпную. Прыснули во все стороны, пустив лошадей в карьер и максимально рассеиваясь, не переставая при том бить из луков. Дер’эко засвистел.
        «Стоять!»
        Экипажи колесниц, готовые уже пуститься в погоню, задержали лошадей. Преследование не имело смысла, кони всегда будут быстрее колес. Можно обладать превосходством брони и силы в близком столкновении, но не догнать легкую конницу. Только лучники еще выпустили вслед убегающим по несколько стрел, а после соскочили с повозок и спокойно занялись ранеными врагами. Кавайо вкусили первой крови, а жерди некоторых из колесниц получили новые украшения.
        Каневей глядел, как кочевники покидают поле битвы, и не казалось, что они намереваются возвратиться. Он осмотрелся: на первый взгляд, было у него убито до десятка людей, а несколько колесниц уничтожено - сломанные оси и тяжелораненые кони не позволили бы им принять участие в дальнейшем сражении. Се-кохландийцы оставили на земле около восьми десятков тел, и наверняка вдвое больше ушли ранеными. Несомненно, в этой стычке выиграли те, кто оказался лучше защищен, и помог им тот факт, что удалось поймать конницу врасплох. А еще важно то - оглянулся он через плечо,  - что караван неутомимо продвигался вперед и был уже где-то в полумиле за ними. Не оставалось сомнений, что впереди ждут их схватки, где конница покажет свою истинную цену. На месте командира всадников он тоже предпочел бы сейчас отступить и не рисковать серьезной стычкой под боком у главных сил противника.
        Дер’эко взглянул на небо. Солнца не было видно, но до сумерек осталось еще несколько часов. Они должны успеть добраться до реки.

* * *

        Старец на вершине улыбнулся и кивнул. Выглядел довольным, словно поражение собственного отряда было чем-то, на что он рассчитывал.
        - Дисциплинированы, лучше бронированы, чем в последний раз, лучше вышколены. И сражаются как армия, а не как племя. Видел?
        Ких Дару Кредо не отводил взгляда от лежащих на земле тел. С этого расстояния выглядели они черными точками на светло-зеленом ковре. Движущийся вперед караван поглотил их, и ни один из фургонов не притормозил и не попытался свернуть с дороги.
        - Я видел, Отец.
        - И какие у них слабости?
        - Они медленнее нас, менее поворотливы. И у них меньше стрелков.
        - Хорошо, мой Сын. Что еще?
        Придумывать было бы ложью, а в конце всякой лжи маячил пучок ремней с крюками.
        - Не знаю.
        - Ты не был Сыном Войны тридцать лет назад, потому можешь и не знать. Конь с одной раненой ногою не побежит. А колесница - словно живое существо с восемью ногами и двумя колесами. Рань одну конечность - и получишь искалеченное животное. И это не изменилось. Даже они,  - Йавенир указал на приближающиеся фургоны,  - несмотря на тысячи лет совершенствования своих колесниц, не сумеют сделать большего. Не используют сплошных колес, поскольку те слишком тяжелы, и не сумеют надеть на лошадей более длинную и тяжелую броню, потому что животные пали бы от усталости после мили галопа.
        Улыбнулся неожиданно холодно.
        - Тридцать лет тому я выказал им милость, а они отплатили бунтом и предательством, а потом сбежали, спрятавшись за спины меекханских солдат. А теперь они вернулись, уверенные, что я слаб, а верность моих Сыновей - неустойчива. Тем самым они отнеслись ко мне легкомысленно, рассчитывая на то, что победят нас колесницами и стеной из фургонов.  - Он блеснул зубами в дикой гримасе.  - Теперь у них три, может три с половиной, тысячи колесниц. Видишь?
        - Да, Отец.
        - Прежде чем падет мрак, пусть потеряют тысячу. Ты за это отвечаешь лично. Если не сумеешь, завтра утром у меня будет новый Сын. Понял?
        - Да, Отец.
        - Вперед. И не позволь им дойти до реки.
        Йавенир завернулся в плащ и направился в сторону своего лагеря.

* * *

        Ох! Это было прекрасно. Красотой танца смерти, наблюдаемого издали, красотой прекрасно вытканного гобелена, который можно повесить в фургоне, к зависти соседей. Маневры конницы и колесниц, обмен стрелами, разворот, должный оторвать Волну от каравана, быстрая атака, что закончилась разбитыми флангами конницы и бегством отряда… С такого расстояния это выглядело как некий обряд, мистериум в честь Майхи, в котором раненые и убитые добровольно проливают кровь, чтобы отдать уважение Госпоже Войны. Кей’ла на миг позабыла о боли.
        Ей напомнил о ней грубый удар в спину, от которого она даже задохнулась. Ремни натянулись, она вскрикнула, пойманная врасплох.
        Кто-то коротко засмеялся и ударил снова. Сильнее. На этот раз она выдержала, стиснув зубы. Сила удара развернула ее так, что она увидела, что теперь стоит за ней. Шатры. Тысячи шатров, а между ними широкие проходы, заполненные садящимися на лошадей кочевниками. Все в полном вооружении. Лагерь племен Ких Дару Кредо готовился к битве.
        Тот, кто ее ударил, как видно, посчитал себя оскорбленным тем, что Кей’ла на него не смотрит, потому что влепил наотмашь, так что она закрутилась вокруг своей оси в другую сторону и снова оказалась напротив вооруженного мужчины.
        Несмотря на то что Кей’ла держалась изо всех сил, она вскрикнула.
        Спасение пришло откуда не ждала. Ее стражник, словно загипнотизированный, глядевший на поле боя, наконец пришел в себя, подскочил к мучителю, оттолкнул его и что-то коротко рявкнул. Тот зареготал и ощерил пеньки зубов. Он был стар, но вооружен до зубов - копьем, топором и несколькими длинными ножами. На кожаный панцирь он набросил вонючую овчину.
        Словно не обиженным нападением, он только указал на Кей’лу и выплюнул несколько слов, а потом подошел к одной из жердей и уселся, опершись на нее с размаху - да так, что она почувствовала это всем телом. На этот раз она не вскрикнула.
        Второй стражник. Это наверняка второй стражник, который должен за ней следить на случай нападения таинственного убийцы.
        Лишь бы тот пришел как можно скорее.
        Боль и страдания, должно быть, как-то повлияли на ее разум, поскольку на миг ей показалось, будто в глазах первого кочевника она увидала тень сочувствия. Похоже, даже се-кохландийцы не подвешивали так детей. Но миг миновал, а стражник вернулся на свое место, не глядя на нее больше и совершенно игнорируя своего приятеля.
        Позади раздался писк металлических свистков, и несколько тысяч кочевников двинулись вниз, навстречу близящемуся каравану. Битва только начиналась.



        Глава 8

        Кочевники двинулись с правого холма, поскольку там стоял их главный лагерь. Сперва они казались серо-бурой волной, катящейся вниз, но быстро разделились на несколько отрядов. «Как минимум пять Крыльев»,  - оценил Дер’эко и оглянулся. Его Волна продолжала ехать во главе каравана, они уже успели заменить раненых лошадей и восполнить потери, но на этот раз, согласно приказам эн’лейда, ударить по врагу им было нельзя.
        Эн’лейд. Не отец, но Глаз Змеи. Это он командовал караваном во время военного марша, и даже Аве’аверох Мантор, ламерей всех Шести Волн, не пытался с ним спорить. Так и положено во время войны. А приказы командира были совершенно ясны: колесницам запрещено удаляться больше чем на милю от Бронированной Змеи. Важнейшая из целей - добраться до реки. Дер’эко вспомнил шутку, которая ходила между экипажами: «Отчего наши отряды именуются Ручьи, Потоки и Волны? Потому что двадцать упряжек осушат ручей, двести - малую реку, а шесть сотен - выпьют море».
        Это было правдой, как и то, что они нуждались в воде. Запасов ее оставалось на сутки, потом… Ненапоенные животные не пробегут слишком долго.
        Дер’эко оглянулся, ища взглядом колесницу ламерея. Аве’аверох Мантор ехал с ними во главе своего Потока, потому что хотел лично командовать в приближающемся бою.
        Перехватив этот взгляд, командир Волн взмахнул рукою:
        «Стоять! Ждем остальных».
        Анахо’ла порой пригождался в битве сильнее, чем свистки и пищалки.
        Ждем остальных. Знаем, что эти пять Крыльев - еще не все, что се-кохландийцы приготовили. Кроме Ких Дару Кредо, у которого как минимум вдвое от этого легкой кавалерии, не считая Молний, есть ведь еще и сахрендеи. Пятнадцать - двадцать тысяч всадников. Дер’эко не мог оценить точнее, поскольку скрытые за холмами се-кохландийцы оставались для них невидимыми.
        Возвышенность, заслоняющая впадину слева от Дер’эко, принадлежала Фургонщикам. Идущий по его вершине Поток видел все поле битвы, как и то, что оставалось скрытым от главных сил верданно. Но правую сторону долины захватить не удалось, кочевники отчаянно сопротивлялись, не подпуская колесницы к своим лагерям. В коротких стычках Фургонщики потеряли пару десятков экипажей. Было у них маловато сил, чтобы захватить холмы по обе стороны долины и стоящие там лагеря, однако и главная цель их была вовсе не такой. Когда доберутся до реки, окопаются и превратятся в крепость. Задержат здесь кочевников достаточно долго, чтобы остальные лагеря сумели сойти с гор, а когда через три-четыре дня на западе появятся новые караваны, они раздавят кочевников и развеют их по всем четырем ветрам.
        Пока же их проблема - это пара тысяч всадников.
        В середине каравана, за тройной линией боевых фургонов, формировавших голову Бронированной Змеи, шли трансформации. Боковые стены Змеи тоже менялись, в нескольких местах бронированные повозки проредились, и из трех рядов остался лишь один, а с их внутренней стороны копились колесницы. Конечно, мудрый эн’лейд должен быть готов к тому, что кочевников ведет опытный вождь, то есть такой, кто не рвется в битву во главе своей орды, но, используя пространство, стоит где-то на возвышенности и следит за всеми маневрами. Однако выхода у них не оставалось, потому им следовало перегруппироваться.
        Вершина правой цепочки холмов была для взглядов Фургонщиков непреодолима, и они могли только предполагать, что за ней, собственно, Сын Войны и собрал свои главные ударные силы: Наездников Бури и жереберов. Потому лагерь Нев’харр постепенно отклонялся влево, увеличивая расстояние до тех высот. Им понадобится побольше времени на реакцию, когда Ких Дару Кредо начнет настоящую атаку.
        Потому что той коннице, которую они видели, наверняка не ставили задачу разбить караван. Это все равно, что пытаться задержать медленно сходящую грязевую лавину с помощью горсти камешков. Нет, они должны были замедлить ее на подходе к броду, дать время тем, на холмах, укрепиться, раздергать фланги, вырвать из бронированных стен столько фургонов, сколько удастся.
        По крайней мере, так бы оно и выглядело, не будь Волн. Именно колесницы должны были стать охранным коконом, внутри которого двигались бы остальные. Стрелки боевых фургонов могли пустить коннице лишь немного крови, но именно юркие колесницы оставались живым щитом лагеря. И тела их экипажей. Дер’эко осмотрелся по сторонам, обмениваясь взглядами со своими людьми. Третья Волна, одна из двух в лагере, не имела тяжелых колесниц, перевозящих пехоту, зато получила лучших лошадей и самых умелых возниц. Все знали, что, когда придется бить по Молниям, именно они и пойдут в первых рядах, и были этим ужасно горды. В схватках они добыли уже более двух сотен трофеев, а на жерди вешали шлемы только тех кочевников, которых убили сами. Увы, не все се-кохландийцы использовали шлемы хорошей стали, чаще всего у них были кожаные, а то и простые шапки. Потому-то люди Третьей Волны так рвались в битву с Наездниками Бури.
        Или с Волками сахрендеев. Говорили, что те пользовались хорошими стальными шлемами.
        Всадники, заграждающие им дорогу, продолжали дробиться, сейчас они видели уже с десяток-другой отрядов, каждый самое большее по несколько а’кееров. Значит, как и можно было предсказать, собирались их раздергать.
        Расстояние между кочевниками и колесницами сократилось до трех четвертей мили.
        Первые группы всадников, на взгляд не больше одного Крыла, вырвались вперед.
        Свистки и пищалки принесли новые приказы.
        «Стоять!»
        «Ждать!»
        Лагерь Нев’харр продолжал двигаться по левой стороне долины, ближе к холмам, которые верданно контролировали. Когда они займут соответствующую позицию, каждый из отрядов, нападающих справа, должен будет сперва преодолеть где-то три мили и все это время останется открытым как на ладони.
        Это была территория более удобная для конницы, чем для повозок. Взгорья вокруг делали возможными скрытые обходы и внезапные атаки с флангов. Однако сушь, которая воцарилась в окрестностях, давала обороняющимся шанс, что они сумеют раскрыть нападающих, поскольку любой крупный отряд конных поднимал в небо такую пыль, что выдавал свои намерения за час до нападения. Госпожа Степей, казалось, поддерживает Фургонщиков.
        Скачущие конные лучники были уже в четверти мили от колесниц Третьей Волны и с галопа переходили в карьер. Крыло разделилось на несколько а’кееров, из которых два выдвинулись вперед, а потом плавно повернули и, несясь вдоль головы каравана, засыпали его стрелами.
        «Ждать!»
        С расстояния трехсот ярдов кочевники не могли навредить слишком уж сильно, легкие стрелы не имели достаточно силы, чтобы пробить набивные пледы, укрывавшие спины лошадей верданно, или ранить экипажи колесниц. Дер’эко, прищурившись, следил за летящими стрелами. И… время!
        Он склонил голову, выставляя чашу шлема в сторону стрел, которые мгновением позже засвистели вокруг, втыкаясь в землю, в доспех лошадей, плетеные борта, тела. Кто-то крикнул, получив в лицо,  - дурак, таращившийся на смерть на удар сердца дольше, чем нужно. Даже среди хороших экипажей всегда найдется кто-то такой. Какой-то из коней заржал, не понять - испуганный или раненый,  - но и только.
        Каневей осмотрелся: линия его отряда не нарушилась даже на фут. Они продолжали ехать во главе каравана, растянувшись почти на четверть мили, справа от Первой Волны. Полные три Потока, один за другим, в свободном строю, чтобы не облегчать работу вражеским лучникам.
        А кочевники уже поворачивали и гнали назад, уступив место очередному отряду. И снова: галоп, карьер, а с расстояния каких-то трехсот ярдов - залп. И снова пищалки передают приказ вдоль головы каравана: «Ждать!»  - и снова глядеть на подлетающие стрелы, чтобы в последний момент склонить голову перед приговором Госпожи Войны.
        И очередные а’кееры, идущие в атаку.
        Не было смысла вырываться вперед или расходовать стрелы. Это Крыло се-кохландийцев желало всего лишь измучить их и спровоцировать на глупую атаку. Если у кочевников нет ничего другого в рукаве, то через каких-то три-четыре часа караван доберется до реки, захватит холмы вокруг подходов к броду и сядет на них, превратив возвышенности в крепость, окруженную тройным рядом бронированных фургонов, поставленных в Рогатую Городьбу или другой строй, настолько же непростой для взлома. Такой обстрел с дальней дистанции был не более обременителен, нежели сильный дождь, что превратил бы землю в грязь и задержал бы фургоны.
        И… пора!
        Кто бы ни командовал се-кохландийцами, он должен был прийти к тому же выводу, что и Дер’эко, потому что внезапно атакующие отряды - силой каких-то пяти а’кееров - не повернули, но после залпа ринулись в их сторону, стреляя раз за разом, словно лучники принимали участие в состязании, смысл которого заключался в том, чтобы как можно скорее опорожнить колчан. Пять-шесть стрел в десяток ударов сердца, четыре-пять - одновременно в воздухе. Град смерти, несущийся навстречу колесницам.
        За спиной Дер’эко услыхал свисток Аве’авероха Мантора: «Первая Волна!», «Вперед!», «Вперед!», «Вперед!»
        Да, такое требовало ответа, нельзя было позволить кочевникам наглеть.
        Идущая справа Волна вырвалась вперед каравана, навстречу коннице, которая теперь явно пыталась обойти их и ударить во фланг идущего обоза. Такова была роль колесниц - не допустить обстрела каравана сбоку, не позволить ранить лошадей, впряженных в боевые фургоны. Тройная линия тяжелых фургонов должна была бы отбить такого рода атаку, но даже она через какое-то время начала бы ломаться. Тут находилась слабая точка любого каравана. Животные, впряженные в передние повозки, кроме набитых панцирей носили также наголовники и конские нагрудники, те, что шли в арьергарде, заслонялись фургонами, а наиболее подверженными опасности ранения оставались именно впряженные в боковые повозки. Невозможно было надеть на коней панцири столь толстые, чтобы те охраняли бока от каждой стрелы, и одновременно требовать, чтобы лошади тянули большой боевой фургон вместе с экипажем. Повозка с раненым животным должна съехать в сторону, чтобы не блокировать дорогу остальным. Дыру от нее заполняет фургон второй или третьей шеренги, а экипажу обездвиженной повозки приходится справляться самому. Чаще всего, если ситуация
безнадежна, фургон оставляли, выпрягая уцелевших коней, забирая, что удастся, а остальное - обливали маслом и поджигали. Говорили тогда, что идущий боевым маршем караван кровоточит фургонами.
        Колесницы как раз и были предназначены для того, чтобы такого не случалось.
        Караван двигался со своей скоростью, даже когда облака пыли заслонили всем вид на поле битвы. Первая Волна, все шестьсот колесниц, не должны были иметь проблем с несколькими вырвавшимися вперед а’кеерами.
        Когда караван проглотил следующие триста ярдов, из облаков пыли вырвались две сотни всадников и попытались обойти обоз слева. Ламерей был наготове.
        «Третья!»
        «Вперед!»
        Третья Волна уже неслась в сторону всадников, стреляя из луков не медленнее кочевников. Дер’эко знал, что в тот самый момент в боковых стенах каравана образуются проходы, которыми из-за охраны бронированных фургонов выливаются очередные Потоки, чья задача - перехватить тех кочевников, которые пройдут сквозь его колесницы. Потому что он не сомневался, что атака идет именно на главный лагерь,  - ведь задержать караван было основной целью легкой конницы. Только когда она заставит фургоны остановиться и окопаться, можно будет начинать планомерную осаду.
        Расстояние между колесницами и конницей сокращалось молниеносно, стрелы летели по все более прямым траекториям, ударяли со все большей силой, некоторые из возниц уже перекладывали вожжи в одну руку, второй берясь за копьеметалки. Дер’эко вложил свисток между губ.
        «Первый и Второй!»
        «Гребень!»
        Два первых Потока выстрелили вперед, в несколько мгновений разделяясь на Ручьи. Каждый отряд растянулся в колонну шириной в две колесницы и длиной в десять и - сохраняя учетверенное расстояние от запряжки между собой и соседями - ринулся на врага. Третий Поток чуть притормозил, вытягиваясь в широкую, ровную линию.
        В империи они тренировали это сотни раз. «Гребень»  - группа из двадцати колонн, несущихся на противника, она должна была сломать, прочесать его строй. Кони атакованных кочевников повели бы тогда себя так, как любое рассудительное существо: выбрав единственную незакрытую дорогу, въедут в пустые пространства между колесницами, а там уже преимущество окажется на стороне тех, кто лучше вооружен и одоспешен. Те же се-кохландийцы, что уцелеют, наткнутся на последний Поток, который займется ими до того времени, пока остальные колесницы не совершат разворот.
        Все было бы хорошо, поведи себя кочевники так, как должно. Но нет, увидев, как атакующая Волна принимает неизвестное построение, они молниеносно разделились на две группы и повернули. В миг, когда они бросились наутек, от наступающих колесниц отделяло их едва полсотни ярдов, но Дер’эко уже знал, что не успеют, легкие и ловкие лошадки се-кохландийцев, может, и не могли сравняться силой и размером с конями верданно, но были они по-настоящему быстры. И все же расстояние оказалось идеальным для дротиков. Возницы нескольких ближайших Ручьев безо всякого приказа послали в убегающих ровный залп. Гибкие, величиной почти в шесть футов, немного напоминавшие стрелы-переростки, дротики с такого расстояния были куда действенней своих меньших сестер. Накрытый облаком из почти сотни дротиков, а’кеер заклубился, сломал строй и прыснул во все стороны, оставив на земле десяток-другой тел. Дер’эко кисло улыбнулся и засвистел.
        «Стоять!»
        «Ровняй позиции!»
        «Гребень» превратился в линию, а те, кто уже готовился покинуть колесницы, чтобы захватить шлемы, остановились. Не было времени на поиск трофеев, тем более что пыль, поднятая копытами тысяч лошадей, ограничивала видимость до ста ярдов. Дер’эко едва видел фланги своей Волны.
        Он оглянулся на ближайшие колесницы. Стычка с кочевниками продолжалась несколько десятков ударов сердца, но и это имело свою цену. Броню почти всех лошадей украшали теперь стрелы, да и корзины колесниц получили неплохую коллекцию таких вот подарков. Среди ближайших экипажей несколько человек были ранены, но в большинстве случаев кольчуги сберегли им шкуру. Как и в предыдущей стычке, сталь выигрывала у набивных и кожаных панцирей, которые использовали всадники.
        «Вперед!»
        «Кулак!»
        «Кулак»  - сомкнутый строй колонны шириной в Поток, используемый, главным образом, для быстрого перемещения, потому как атака такой формой, где кони чуть ли не втыкаются в предыдущую колесницу, была равна самоубийству. Одна перевернувшаяся запряжка могла повлечь за собой и остальные. Но таким образом лучше всего удавалось быстро и умело занять новую позицию, не опасаясь, что широко раскинувшаяся Волна столкнется с другой.
        Дер’эко вел свой отряд левее, на возвышенность на фланге долины, откуда должен бы открыться вид получше. Пока что над полем битвы не раздавался рев рогов, которыми караван вызывал свои колесницы для непосредственной обороны, впрочем, он этого и не ожидал, поскольку внутри обоза были еще четыре другие Волны под командованием самого ламерея, а Аве’аверох Мантор не в куче конского навоза родился. Дер’эко направлял колесницу чуть в гору, чувствуя, как со стороны реки срывается ветер. Хорошо, лучше будет видно.
        Они повернули, строясь в три свободные линии и упорядочивая строй в тот миг, когда ветер закрутил пыль, поднимающуюся над полем битвы, и погнал ее в сторону каравана.
        Госпожа Сероволосая!
        Свисток в губы.
        «Вперед!»
        «Три острия!»

* * *

        Стражники оставили ее в покое, полностью увлеченные наблюдением за представлением, что разыгрывалось в долине. На границах лагеря сахрендеев движение замерло тоже, сотни кочевников, вбивающих колья в землю, прервали работу и молча глядели на битву.
        Сперва на пробные атаки и обстрел головы движущегося лагеря, потом на контратаку колесниц. Даже когда поднятая копытами тысяч лошадей пыль почти полностью скрыла вид - только караван, монструозный четырехугольник, как раз сполз с возвышенности и все еще оставался узнаваем,  - они не двинулись с места. Но в пыли, раскинувшейся на добрую милю от первых боевых фургонов, и правда не многое можно было различить. Порой на краю ее проявлялись тени больших отрядов, порой - единичные всадники, местами взблескивало железо. Раз, единственный раз Кей’ла отчетливо заметила отряд несущихся колесниц, что тянул за собой - словно крылья - ленты шелка. Но и только.
        В определенный момент - и от этого вида сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди - из тучи пыли выскочил отряд конницы побольше и сломя голову понесся в их сторону. Но нет, это было не бегство - вскоре всадники остановились, выровняли строй и развернулись, быстро набирая скорость.
        Потом справа выехала сомкнутая колонна колесниц, правящая на возвышенность. Там она притормозила и с удивительной четкостью развернулась, сразу перестраиваясь тремя широкими линиями. Кей’ла почти улыбнулась, это увидев: кочевники галопом сбегают с поля боя, и им едва ли хватит отваги, чтобы вернуться, а ее народ спокойно и неспешно готовится к атаке, которая сметет се-кохландийцев с лица земли.
        Она почувствовала ласковое дуновение на лице, ветер начинал вспоминать, для чего он существует.
        А через минуту она позабыла о боли. Крюки, раны, то, что сама она висит, словно кусок мяса у мясника, не имело никакого значения, ибо преследователи ее видели теперь полную мощь гнева верданно. Гнева иного, чем им доводилось испытывать до этих пор: холодного и беспощадного, словно ледяная река, неумолимо движущаяся вперед, гнева, порожденного давней войною, унижением, изгнанием из земель предков, а прежде всего - смертями, что случились годы назад. Это возвращаются не какие-то там дикари, чтобы сражаться за племенные территории,  - это законные владельцы стучат в двери узурпаторов, чтобы выставить тем счет за обиды.
        А потом ветер повлек пыль на запад, а грудь Кей’лы сжалась от боли нового рода. Сперва она некоторое время глядела непонимающе на отступившее на полмили от каравана сражение, а потом застонала тихонько - так, чтобы никто ее не услышал.
        Потому что в полумиле от каравана гибла целая Волна. Даже такой ребенок, как она, понимал, что, собственно, там случилось,  - что кочевники удачно использовали тучи пыли, чтобы ослепить контратакующих защитников, а потом по Волне ударили четыре-пять тысяч всадников одновременно, ломая ее в молниеносной атаке. Какими бы умелыми и отважными ни были экипажи колесниц, при перевесе десять к одному они не могли не лечь. Кей’ла не видела подробностей, не с такого расстояния, но на поле осталось еще несколько десятков колесниц, которые не формировали ни Потока, ни даже Ручья, но только сосредотачивались в жалкие немногочисленные группки из нескольких упряжек, еще пытаясь схлестнуться с конницей, которая явственно издевалась над ними. Издалека казалось, словно рассеянное стадо скота пытается сопротивляться многотысячной стае. Волки тогда избегают непосредственных схваток, уходя от рогов отчаявшихся коров и быков, но раз за разом нападая на сократившееся стадо, хватая за ноги, валя очередных животных.
        На глазах Кей’лы группа в несколько десятков всадников добралась до шести колесниц, окружила их со всех сторон, засыпала стрелами и, пока верданно успели трижды натянуть луки, отскочила. Из шести повозок осталась лишь одна.
        Старший из ее стражников засмеялся горловым смехом и похлопал младшего по спине. А потом взглянул на нее и медленно, словно о чем-то раздумывая, ткнул в нее тупым концом копья. Потом усмехнулся шире и прошептал что-то на своем языке, указывая на поле битвы.
        «Смотри,  - казалось, говорит он,  - смотри, что теперь произойдет».

* * *

        Гир’конвес, по прозвищу Жердь, остановил охромевшую упряжку и выскочил из корзины. Не было нужды подходить к животным, чтобы видеть - с ними уже покончено. Конница, которая минуту назад разбила его Поток, удалялась - как видно, никому не хотелось развернуть лошадь и заняться экипажем последней колесницы.
        Кочевники изменили стратегию и достигли того, чего Фургонщики опасались,  - численного преимущества. Первая Волна предполагала лишь отогнать с дороги каравана несколько а’кееров - не более тысячи всадников, поскольку оставшиеся-де будут ждать возможности непосредственной атаки на лагерь, но попала в умело расставленную ловушку. Сын Войны проигнорировал караван и использовал пыль, поднятую тысячами копыт, чтобы бросить против колесниц оставшихся всадников, а верданно внезапно оказались в кругу пяти тысяч се-кохландийцев. Командующий Волной Кен’сор Гевалор приказал выстроить Мельницу-из-Бронзы, гигантский тройной круг, в котором колесницы несутся одна за другой с развернутыми шелковыми стягами, а хлопанье шелковых флагов и громыханье пластин в колесах отпугивают конницу и удерживают ее от непосредственной атаки. Такой строй позволил бы им продержаться до подхода подмоги.
        Они лишь не предвидели, что пыль окажется настолько густой, что успешно закроет их от взора каравана, как и того, что кочевники изменят не только стратегию битвы, но и тактику атак.
        Сукины дети били по лошадям. Но не так, как ранее, метя по колеснице. Теперь они откладывали выстрел до последнего момента, даже не отвечая на залпы верданно, после чего дотягивались до очередных Потоков и засыпали их градом смерти, целя низко, по конским ногам. Попасть по тем нелегко, но если десяток лучников выпустит несколько стрел по одному коню, то свою рану животное получит. Казалось бы, бок, прикрытый стеганым доспехом, представлял собой куда большую цель, но кочевники уже поняли, что одна стрела в ногу задерживает колесницу куда лучше дюжины - в бок.
        Эта тактика лишала их добычи, поскольку большинство получивших такого рода раны животных были потеряны, зато она давала отличный результат. Тем более что при каждой атаке кочевники концентрировались всего на нескольких колесницах. Четвертый Ручей потерял при первом столкновении три экипажа, во втором - четыре, в третьем - еще три, а в четвертом - уже пять, поскольку три колесницы столкнулись на полном ходу, образовав клубок конских и человеческих тел, сломанного и окровавленного дерева и металла. Се-кохландийцы лущили Мельницу-из-Бронзы послойно, будто чистя луковицу, выскакивали из облаков пыли в притворных атаках, чтобы внезапно свернуть и исчезнуть, не произведя ни единого выстрела, и тогда очередной а’кеер ударял из другого места и вырывал из строя новые и новые колесницы. На этот раз быстрота и оборотистость давали преимущество кочевникам, к тому же сукины дети вели себя так, словно собственные потери не имели для них значения.
        Кто бы ими ни командовал, он, похоже, отчаялся до предела.
        Жердь подошел к лошадям, у правой в упряжке торчало две стрелы в передней ноге и три в задней. Наконечники стрел у кочевников были широкими, заканчивались зазубринами, и при выстреле в упор они наносили широкие и отвратительные раны, словно от ножей с волнистыми лезвиями. Из одной раны торчали осколки костей. Конь смотрел на человека, не отворачивая головы, дрожа и тяжело дыша. Знал.
        - Да, Коралл.  - Жердь подошел к животному, разрезая по дороге упряжь, и ласково погладил его по мягким ноздрям.  - Ты и я уже сегодня встанем перед лицом Белошерстой Кобылы. Скажи ей, что Гир’конвес, Второй из рода Дамехортов, прозываемый всеми Жердью, идет следом за тобой, чтобы поцеловать ее копыто.
        Он ткнул ножом под набитый панцирь, сразу за передней ногой, конь застонал, фыркнул жалобно и упал. У второго животного, раненного только в одну из передних ног, еще оставался шанс. Если так можно было назвать неволю у кочевников. Но судьба его находилась в руках Владычицы Степей, верданно прерывали мучения только тех лошадей, спасти которых было уже невозможно.
        На раз-два Жердь отрезал постромки и отогнал коня хлопком по заду.
        - Ты закончил?
        Вер’сан не сдвинулся с места, что было вполне понятно, если помнить, что стрела пробила ему бедро, пришпилив к борту. Когда кони освободились, колесница сильно накренилась вперед, и лучнику стало не так-то просто сохранять равновесие. Рана пульсировала ярким багрянцем, несмотря на наложенный выше нее жгут.
        - Да. Они оба свободны.
        - Хорошо.  - Лицо Вер’сана было бледным, губы он сжал в узкую полоску. Потом улыбнулся.  - Помнишь Эсо’ну?
        - Я видел ее нынче утром, ты, дурачок.
        Гир’конвес быстро проверил колесницу. Там остался один дротик, несколько стрел в колчане, меч и топорик. Ну и кавайо, несомненно. Хватит.
        Где-то в пыли промелькнули кони.
        - Я был с ней… вчера. Подарок для хорошего лучника. Может… может, я не весь умру.
        - Ну да, то, что через девять месяцев в мир придет какой-то страшно уродливый младенец, должно меня утешить?
        Жердь быстро поднял лук и воткнул перед собой в землю несколько стрел. Оглянулся: накрененная колесница должна была хоть немного защитить ему спину. Товарищ его стоял в полуприседе, держась за воткнувшееся в бедро древко. Внезапно дернул его, вырывая стрелу из борта, и хрипло вскрикнул. Сразу уселся на землю, опершись о колесо.
        - Завиду… ешь…
        - Нет. Но, пожалуй, ты прав, представить невинного ребенка с твоей мордахой - такое запросто заставит человека захотеть смерти уже сейчас.
        - Хе… хе… х-х-х…
        Гир’конвес оглянулся: лучник сидел на земле, и пятно багрянца разливалось вокруг него, словно шелковый плащ цвета императорского пурпура.
        «Прощай, друг».
        Он обернулся, пыль ограничивала видимость до трехсот ярдов. Может, успеет выстрелить хотя бы дважды.
        Увидел, как ветер чешет траву, а через миг в поле зрения появились с десяток всадников.
        «Мы должны сражаться в седлах, как эти сукины дети,  - подумал он.  - Ты наложила на нас нелегкое бремя, Владычица Всех Коней».
        И натянул лук.

* * *

        Рога загудели: коротко, длинно, коротко, коротко, длинно. «На помощь!»
        Это был призыв для всех Волн, Потоков и Ручьев оборонять караван. Что бы ты ни делал, какая бы победа ни находилась у тебя под носом, тебе следовало все бросить и гнать в лагерь, потому что он был в опасности.
        Или там заметили, что ты лезешь в проблемы, из которых не выйдешь живым-здоровым.
        Дер’эко, уже пронесшись ярдов триста, знал, что ведет своих людей в атаку на пять тысяч всадников. Пыль, поднимаемая лошадьми, если и была подарком Владычицы Степей, то - подарком обеим сторонам: кочевники не имели и шанса скрытно обойти караван, но одновременно, когда битва уже начиналась, караван становился слеп к тому, что происходило на поле битвы.
        Они развернулись. С болью в сердце, ибо меньше чем в полумиле перед ними серо-бурое чудовище кочевников пожирало остатки Первой Волны, они же не жаждали ничего, кроме как пустить ему кровь. Несколько а’кееров вырвалось в их сторону, словно провоцируя на атаку, но дальнейший бой был бы безумием. Даже когда бы ламерей бросил в бой все, что имел, благодаря чему они могли сравнять шансы и разбить эти пять Крыльев, Волны понесли бы слишком большие потери, а ведь роль колесниц - это не победа в поле, но защита тяжелых фургонов и получение времени для каравана, чтобы тот успел превратиться в неприступный лагерь. Может, лет тридцать тому назад, когда на битву вставали орды диких воителей, для которых не было важным ничто, кроме военной славы, экипажи не послушали бы приказов и ринулись бы на врага. Но теперь верданно шли не за славой, но за собственной землей и надлежащей им местью, и у них было вдосталь времени, чтобы понять: местью следует наслаждаться как хорошо охлажденным пивом, спокойно и без эмоций. Потому они двинулись в сторону бронированных фургонов, под градом стрел - пусть се-кохландийцы и не
давили на них слишком сильно. Похоже, они довольствовались уничтожением одной Волны - или же, что тоже возможно, у них закончились стрелы.
        Так или иначе, в четверть часа обоз Нев’харр потерял шестую часть своих колесниц.
        Третья Волна заняла место в его главе, широко растянулась, чтобы заполнить пустые места от Первой. Дер’эко заскрежетал зубами в бессильной злости, глядя на поле битвы, к которому они приближались. Помнил он - пусть и не должен был этого вспоминать,  - какое это чувство: сидеть в седле, ощущать под собою живого коня, его тело, работу его мышц, каждый удар копыт о землю, каждый его вздох. Чувствовать, как бьется его сердце и как твое собственное приспосабливается к тому ритму, пока вы не станете одним целым. Возможно, последнее это воспоминание было лишь частью снов, которые его порой навещали, но эти сны исключительно выразительно несли единое чувство, нынче получившее кровавое подтверждение. Колеса хуже копыт, и когда бы Фургонщики вместо трех тысяч колесниц имели шесть тысяч конницы, то и схватка выглядела бы совершенно иначе.
        Свистки передавали приказы вдоль линии колесниц.
        «Равняйся!»
        «Ждать!»
        Кочевники отступили в сторону своего лагеря, где виднелись очередные отряды, готовящиеся к битве. Ехали спокойно, неторопливо, с заносчивостью тех, кто покидает поле победной битвы. Горькая пощечина гордости верданно.
        За его колесницей задержалась колесница другая. Ламерей махнул рукою.
        «Перескакивай».
        Дер’эко отдал вожжи своему лучнику и соскочил на землю. Едва лишь они поменялись местами с лучником предводителя, Аве’аверох Мантор чуть придержал лошадей, пока они не оказались в паре десятков шагов за Третьей.
        - Какие потери?
        Ламерей использовал анахо, цедя слова сквозь зубы. Очевидный выбор, все остальные языки можно было читать глазами, но было понятно, что нынче все глаза устремлены на их колесницу.
        - Немного раненых. Но все колесницы я привел назад.
        - Счастье Владычицы Степей - с тобою. Из Первой вернулось тридцать экипажей.
        Тридцать! Было даже хуже, чем он полагал.
        - Они калечат лошадей.  - Голос старшего мужчины сделался еще тише.  - Стреляют по ногам, глазам, в ноздри, порой мечут дротики в колеса. Атакуют со всех сторон сразу, выбирают по нескольку экипажей, разбивают строй. Мельницу развалили меньше чем в четверть часа.
        - В прошлой войне…
        - В прошлой войне не было настолько больших обозов, а у нас - крыльев и настолько хорошо защищенных упряжек. Но тогда они старались скорее захватывать лошадей, а не убивать их. Им нужны были животные и невольники.
        Да. Это изменилось. Это, а еще тот факт, что пока кочевники не пытались ударять в караван. Дер’эко оглянулся: было что-то успокаивающее в невозмутимой уверенности, с какой стена бронированных фургонов продвигалась вперед.
        - Не смотри так на него.  - Казалось, Аве’аверох читал его мысли.  - Пока что мы едва проехали милю, а сила идущего обоза - мнима. Без колесниц они разобьют караван в несколько часов, тяжелые фургоны стоят в сто раз больше, когда они создают сомкнутую стену, чем когда они в дороге. Оттого-то они и принялись оскребывать обоз от Волн. Когда не станет колесниц, тысяча всадников заставит нас остановиться. Видишь? Уже идут в наступление.
        Дер’эко взглянул в указанную сторону. От лагеря кочевников приближалась очередная серая орда. «Нет,  - поправил он сам себя,  - не орда. Армия. Едут слишком ровно, слишком спокойно, без проблем делятся на Крылья и а’кееры, и все - в движении, рысью. Это проклятущая конная армия, что выросла из тысяч схваток и сотен битв. Мы отнеслись к ним легкомысленно в прошлом сражении, полагая, что если уж у нас лучшие доспехи и большие кони, то мы просто-напросто сквозь них проедем. Мы разбили их у подножья гор, а потому казалось нам, что нынче они тоже бросятся наутек, едва увидят наши колесницы. Как и многие народы до нас, мы позволили себе миг гордыни, увидав тучу недомерков в кожаных панцирях, войлочных кафтанах или овчинах, что сидят верхом на крохотных лошадках и стреляют из маленьких смешных луков. Даже империи потребовалось несколько лет и пришлось напрячь все силы, чтобы их сдержать».
        Это были горькие мысли, окрашенные нотками мрачного удовлетворения, источник которого находился в убежденности, что се-кохландийцы поклонялись Галлегу, Господину Гроз, а народы, для которых более важной была Владычица Степей, должны были склонять пред ними голову. Владычица Лошадей оказалась унижена конной армией.
        - Мы должны сидеть в седлах.
        Это вырвалось у Дер’эко неосознанно, как увенчание мыслей, что вот уже долгое время гуляли в его голове. И он сразу же посмотрел на командира, полагая, что увидит мрачный взгляд и обиженное лицо. Но ламерей не отрывал глаз от кочевников, что занимали позицию.
        - Они в какой-то паре миль от нас, но покоя нам не дадут… О, видишь, снова двинулись. У вас - запрет атаковать, пусть бы они даже въезжали меж ваших лошадей. Можете стрелять, но не удаляйтесь дальше сотни ярдов от фургонов. На них - на всех - дополнительные арбалетчики, станут вас поддерживать.
        Такая тактика называлась Атласной Рубахой. Колесницы держались настолько близко от каравана, как рубаха - у тела, и обстреливали врага вместе с экипажами боевых фургонов. Однако таким образом они теряли свое главное достоинство - быстроту и подвижность. А ведь все время им вбивали в головы, что медленная колесница - мертвая колесница.
        - Ветер стих,  - пробормотал старший из мужчин, не смотря на Дер’эко.  - Я не позволю вам исчезать в клубах пыли, иначе вы оттуда не выйдете. Я молюсь Сероволосой, чтобы эти тучи, которые собираются у нас над головами, окропили нас хотя бы чуть-чуть, прибили пыль к земле, но пока что она и не думает меня слушать. Потому вам - держаться поближе, даже если мы будем нести серьезные потери.
        Он замолчал на миг, двигая челюстью, словно жевал кусок полусырого мяса.
        - Я езжу колесницей с того времени, как мне исполнилось шесть лет и когда я вырос настолько, чтобы увидеть что-то над краем борта. Я никогда не нарушу клятвы. Но двадцать лет в империи, между всадниками разных народов… если бы Владычица Степей дала мне какой-то знак… я бы всех вас посадил на лошадей… Если бы она дала знак. Но… беги уже. Третья ждет.

* * *

        Ких Дару Кредо остановил разгоряченного коня перед шатром Йавенира. Купол из желтого шелка возвышался над остальными на несколько локтей, пусть и оставаясь - несмотря на свои размеры - лишь заменителем истинного Золотого Шатра. Тот, истинный, стоял в Кох Дален, посреди Великих степей, в центре царства Вольных Племен, было в нем триста ярдов диаметра, и состоял он из нескольких соединенных друг с другом шатров, изукрашенных милями драгоценнейших тканей в цветах от бледной желчи липового меда до темной, агрессивной оранжевости, какой цвет можно встретить на головах степных гадюк. Здешняя конструкция по сравнению с тем, истинным, выглядела словно невольничий шатер.
        И все же сердце се-кохландийских племен билось именно в этом месте.
        Сын Войны соскочил с седла, остановившись перед растянутым на земле красным шнуром.
        - Ких Дару Кредо молит об аудиенции у Отца Войны, Десницы Галлега, Владыки Гроз.
        Унижение имело горький привкус. Он, один из пяти сильнейших людей Степей, должен докладываться, словно простой слуга, и ждать, пока один из мрачных стражников войдет внутрь и сообщит Йавениру о его присутствии. И все это на глазах у сотен Наездников Бури, готовящихся вокруг шатра к битве. Ни один из них не смотрел на него открыто - взглядывали быстро, уголком глаза, но все равно легонько посмеивались, будто бы собственным мыслям, и специально прохаживались рядом, разговаривая вполголоса. Всадники знали, что милость Отца уже не почиет на его Сыне, а поскольку были они гордостью Вольных Племен, то и позволяли себе побольше остальных.
        Да. Горький привкус. Он чувствовал его на языке и нёбе, словно кто-то угостил его настойкой на полыни.
        Комок желчи подкатил к горлу, когда из шатра вышла светловолосая невольница.
        - Сколько?  - спросила она легко, а он в первый момент не понял, о чем она, будучи занятым размышлением о том, сколь многие среди окружавших его воинов заметили, что Йавенир выслал к нему невольницу.
        - Сколько?..  - И потом вспомнил поручение старого гриба.  - Где-то пять сотен. Они потеряли пять сотен колесниц.
        На миг казалось, словно бы она прикидывала, будто - Кулак Молний!  - от нее зависело, удовлетворителен ли этот ответ.
        - Отец выслушает твой доклад.  - Она отошла все же в сторону.
        Йавенир посвятил ему несколько минут, сидя на волчьей шкуре, брошенной прямо на землю. Что означало, что ему, Ких Дару Кредо, пришлось преклонять пред ним колени, поскольку во время аудиенции голова Сына не может находиться выше головы Отца.
        Существовали сотни способов согнуть непокорную выю, и Дару Кредо теперь казалось, что нынче придется испытать их все.
        - Хорошо. Но в следующий раз тебе не удастся так легко оттянуть колесницы от каравана. Нынче тебе придется вести битву у стены бронированных фургонов, под градом стрел. Ты уже послал людей в атаку?
        - Да, Отец. Следующие пять Крыльев.
        - Хорошо. Насколько быстро идет обоз?
        - Не быстрее марширующего человека.
        - Многовато их, верно? Это хорошо. Слишком много фургонов, слишком мало опытных возниц. Не могут ехать быстрее, поскольку столь большой караван трудно контролировать и охранять одновременно. Когда одна сторона замедлится, вторая пойдет быстрее, и строй разорвется.
        - Понимаю, Отец.
        - Это хорошо,  - вождь Вольных Племен задумчиво кивнул.  - Мои жереберы говорят, что нынче дождя не будет. Пыль все время станет закрывать поле битвы.
        - Да, Отец. Я отдам приказы.
        Йавенир снова покивал:
        - Хорошо. До заката солнца осталось где-то три часа. Тебе нужно уничтожить еще пять сотен колесниц,  - сказал он негромко, улыбаясь в притворной радушности.  - Поспеши, мой Сын.

* * *

        Больно-больно-больно…
        Дыхание становится невыносимой мукой, крюки превращаются в раскаленные до белизны клыки диких тварей, что вцепились в грудь и спину, пытаясь разорвать ее в клочья. Каждый вдох только дразнит их, провоцирует к следующим нападениям. Каждое дрожание мышц, судорожное, порой непроизвольное движение отзывается огнем в ранах, дергает внутренности, втыкает раскаленные клинки между ребрами.
        У Кей’лы закрыты глаза, сцеплены изо всех сил зубы, ладони сжаты в кулаки столь сильно, что ногти, должно быть, проткнули кожу.
        Она не станет кричать.
        Она не станет смотреть.
        Не на тот десяток округлых предметов, раскиданных вокруг ее треноги, словно брошенные шаловливыми детьми мячи.
        Несмотря на сжатые веки, перед глазами Кей’лы все еще стояли всадники, возвращающиеся с первой битвы. Победившие, смеющиеся, перешучивающиеся. Даже те из них, кто, истекая кровью, покачивался в седлах, ехали с довольными лицами. За ними, на подступах к каравану, осталось несколько сотен колесниц, разбитых, поломанных, лишенных упряжек. Волна, пытавшаяся контратаковать, внезапно повернула и помчалась в сторону бронированных фургонов, словно бы в поисках защиты в их тени. Заметив это, лагерь за ее спиной взорвался криками и смехом, что жгли ее душу, словно капли кипящей смолы. Племена Ких Дару Кредо рассчитывались за ночной бой при рампе, а когда на стороне верданно не оказалось неожиданности, конница с легкостью победила их.
        Последняя группа всадников остановилась и кинула в ее сторону некие округлые предметы. Кей’ла знала, что это такое, конечно же, знала, но сознание сопротивлялось тому, чтобы их назвать, словно придание этим предметам имени могло еще что-то изменить. Она выделила среди всадников своего «хозяина», того, кто ее здесь подвесил. Тот лишь ухмыльнулся и бросил ей под ноги еще одну голову. Она не посмотрела вниз, хотя косица ударила ее по ногам. И так знала, что до конца жизни не забудет выражения страдания, что застыло на лице, замеченное ею, пока катилась голова,  - замеченное лишь на мгновение.
        До конца жизни, то есть до вечера.
        Может, до рассвета.
        Может, он все же придет и… и даст ей отдохнуть.
        Кей’ла видела все хуже, грани предметов размывались, подергивались красным туманом, сбегали в серость.
        Потому она закрыла глаза.
        Ничего не жаждала она так сильно, как уплыть во тьму.
        Коротко вскрикнула, сразу же закусив губу. Удар попал ей в солнечное сплетение, заставляя дернуться, выпустить воздух, а потом резко вздохнуть.
        Старший из стражников всматривался в нее, морща лоб в забавной гримасе. Видя, что она открыла глаза, рыкнул что-то и толкнул ее еще раз, точно попав в один из крюков - так, что по телу ее пошел огонь. Кей’ла крикнула - да простит ее Сероволосая Госпожа - крикнула, потому что ей показалось, что раскаленный прут пробил ее сердце. А стражник кивнул и указал на долину, выплюнув несколько слов на своем языке. Ей не нужен был переводчик, жест был понятен. «Смотри!» Тебе придется, иначе снова тебя ударю.
        Потому она подняла голову и посмотрела.
        Долина тонула в пыли. Если столкновение, случившееся перед тем, подняло тучу пыли диаметром с милю, то теперь казалось, что к земле, волоча по траве брюхо, припала грозовая туча. За десяток шагов уже ничего не было видно, на глазах колонна из двух сотен всадников въехала в пыль, и еще до того, как в нее погрузился последний всадник, первый уже исчез из виду. Выглядело так, будто кочевники решили сражаться вслепую, вот только они могли не переживать, что потеряют врага,  - ведь нельзя потерять нечто размером с город.
        Ох, на самом деле Кей’ла никогда не странствовала с таким караваном, но легко могла себе представить, что делается внутри. Кони сбиваются с шага, возницы пытаются удержать строй, видны лишь три фургона впереди и столько же позади, экипажи боевых фургонов всматриваются в серую стену, пытаясь разглядеть кочевников, прежде чем те внезапно выскочат перед ними, засыплют стрелами и исчезнут. Главное превосходство, имевшееся у арбалетчиков,  - возможность бить врага с большого расстояния, прежде чем он успеет подобраться поближе,  - исчезло. Колесницы… Кей’ла несколько раз наблюдала за тренировками Ручьев и Волн, уже перед тем как они двинулись на север, и знала, как много места нужно большому отряду колесниц, чтобы сражаться с толком. Куда больше, чем такого же размера отряду конницы. Как ребенок, выросший в приграничном городке, полном конных забияк, Кей’ла легко могла заметить разницу. К тому же ни одна Волна не сумеет сражаться, не видя врага. Дер’эко сказал ей однажды, что для командира колесниц самое главное - глаза, потому что нет ничего хуже повозок, что сталкиваются друг с другом, вместо того
чтобы выполнять маневр.
        А кочевники лишили их глаз. Причем простейшим из возможных способов, в чем Кей’ла убедилась, когда из пыли выехала галопом группка из десятка всадников, тянущая за собою привязанные за лошадьми ветки. Сделали круг, подняв тучу пыли, и исчезли.
        Ох… Владычица Степей, пошли им дождь.

* * *

        Караван истекал кровью. Вот только кровью были не боевые фургоны, а колесницы. Теряли людей и коней. А хуже всего было то, что они ничего не могли поделать. Дер’эко даже не знал, сколько у него осталось экипажей, поскольку Третья Волна растянулась вдоль правого бока Бронированной Змеи почти на милю, в трех колоннах, должных отгородить кочевников от обоза. Внешняя линия боевых фургонов пребывала где-то в пятидесяти ярдах слева, но и так - он едва замечал абрисы больших повозок. Его отряду приходилось подстраиваться под скорость всего обоза, которая все падала, и теперь он делал не больше полумили в час, дерганым ритмом, во время которого фургоны то и дело останавливались, чтобы не столкнуться, возницы кричали, а животные все больше нервничали.
        Се-кохландийцы главенствовали на поле битвы. Атаковали с разных сторон, разным числом и с разной частотой. К тому же они вновь сменили тактику. На этот раз стреляли не только по лошадям, но и по людям, и многие Фургонщики убедились, что стрела, выпущенная с тридцати шагов, совсем неплохо справляется с кольчугой. В результате экипажи начинали бить из луков по всему, что появлялось в поле зрения. Чаще всего - в собственные видения.
        Кочевники же не давали передышки, появлялись по нескольку десятков, засыпали колесницы стрелами и исчезали. Иногда просто возникали, чтобы сразу отскочить, исчезнуть, словно призраки. А порой… как несколько минут назад - бросались во фронтальную атаку, въезжая между колесницами, рубя саблями по головам лошадей и коля копьями в открытые ноги, сходясь лицом к лицу с экипажами фургонов, прежде чем лучники верданно успевали потянуться за другим оружием. И только оттого, что Волна формировала три линии обороны, до сих пор не прорвались сквозь них,  - но та короткая схватка стоила им почти Ручья. Утверждавший, что неподвижная колесница - мертвая колесница, был прав. Еще несколько такого рода атак - и кочевники доберутся до боевых фургонов, а караван не получит ничего, кроме потери большей части колесниц.
        Долго, долго, коротко.
        Звук рогов звучал словно плач, словно признание проигрыша. Долго, долго, коротко. «Стой!»
        Боевые фургоны останавливаются, экипажи выскакивают и выпрягают лошадей, другие, из внутренних рядов, въезжают в отверстия от запряжек, в последних футах толкая свои повозки вручную. В несколько минут возникает линия почти без разрывов, потому что хороший эн’лейд не забывает о своих колесницах. Через каждые полдесятка фургонов есть проход, блокируемый при необходимости щитоносцами. Третья Волна ждет сигнала возвращения, ухода внутрь лагеря, но время выстраивания Броневой Стены дольше, чем при спокойном путешествии. Люди и животные нервничают, кое-где ряды слишком растягиваются, в других местах - сбиваются в кучу. Именно потому караван редко ведут ночью - слепота вызывает не меньший хаос, чем атака целой вражеской армии.
        Наконец - коротко, коротко, коротко: «Колесницы в лагерь!»
        Кочевники только в двух местах атаковали отступающие Потоки, но, получив залп из боевых фургонов, сразу исчезли из поля зрения, и Дер’эко не мог избежать впечатления, что им просто позволили спрятаться внутри каравана. В конце концов они достигли успеха, задержали самую большую Броневую Змею в мире, причем не сталью и огнем, а степной пылью.
        Лааль, должно быть, улыбается нынче исключительно кисло.
        - Командиры Волн к эн’лейду!  - Вдоль линии повозок пронесся галопом вестник на колеснице.  - Командиры Волн к эн’лейду!
        Дер’эко направился к центральной части лагеря.
        Перед фургоном Анд’эверса было людно. Когда он сюда добрался, там уже стояли командиры остальных Волн, ламерей, Хас, Орнэ, Деем и Каа, четверка сильнейших колдунов лагеря Нев’харр, и Вам’овез Баверах, командир всей пехоты, какая у них была.
        И именно он отозвался первым:
        - Разве не боутану должен бы теперь говорить?
        Кузнец смерил его взглядом сверху вниз.
        - Эмн’клевес проверяет северную стену. Слишком уж она растянута. Поскольку мы не видим, куда едем, невозможно поддерживать порядок. Мы не разбиваем лагерь, а лишь ищем выход из ловушки. Нынче мы можем выровнять фургоны, выпрямить стены, потом выпустить колесницы наружу и под их защитой пройти еще с четверть, может, с половину мили. А потом снова остановиться и выровнять ряды. Сколько мы проедем, прежде чем потеряем все Волны? Деем говорит, что дождя нынче не будет и что не будет его завтра и послезавтра.
        Одетый в черное колдун кивнул. Откуда-то слева доносились отзвуки битвы, крики, звон оружия, посвист стрел. Через несколько минут все стихло.
        - Они нас проверяют,  - коротко подвел итог Анд’эверс.  - Уже видят, что мы стоим, но не знают, надолго ли. Им понадобятся часы, чтобы принять решение, что дальше: позволить нам двинуться, чтобы рвать конницей, или начать осаду.
        - Мы не можем позволить замкнуться осаде.  - Ламерей неспокойно шевельнулся: для командира колесниц осада означала конец боя. Самое большее, он мог бы ссадить экипажи на землю и использовать их для латания дыр в обороне.
        - Мы и не намереваемся. Через день мы будем подыхать здесь от жажды, через два - примемся пить собственную мочу. Мы так протянем еще немного, но не кони. Нам надо добраться до реки. Это каких-то пять миль.
        Никто ничего не сказал, никто не фыркнул с издевкой. Пять миль. При такой скорости - это десять часов, при условии, что кочевники не станут давить сильнее. Дер’эко откашлялся:
        - А вы, колдуны, что скажете? Сумеете притянуть дождь? Призвать ветер? Сделать хоть что-нибудь?
        Хас, все еще бледный и слабый, переглянулся с сестрой. Были они самыми старыми и самыми сильными шаманами в лагере Нев’харр, одними из опытнейших среди верданно. Одними из тех немногих, кто пережил резню, которую Отец Войны устроил для колдунов Фургонщиков при захвате Лиферанской возвышенности. Остальные шаманы были из молодежи, которую тайно обучали в лагерях на границе империи. Однако теперь брат с сестрой покачали головами.
        - Чтобы вызвать дождь с неба, которое не желает плакать, нам потребовалось бы десять, а то и двадцать таких, как мы. Притом большинство наверняка заплатили бы за такую попытку жизнью. Кроме того…  - Старый колдун казался обеспокоенным:  - Наши умения… наши духи еще понадобятся. Там,  - он махнул рукою в сторону лагеря кочевников,  - собирается Сила.
        - Жереберы,  - фыркнул командир пехоты.  - Мы знаем, что они там есть.
        - Это не жереберы. Они умеют вырвать дух из тела и взнуздать через него Силу, но сами-то они не слишком чувствительны к духам, находящимся вокруг. Зато там… сахрендеи,  - Хас сплюнул на землю,  - тянут за собой духов предков, тех, кто не ушел в Дом Сна, и строят из них сторожевой кордон вокруг своего лагеря. Только вот что-то там изменилось, что-то там собирается… Ох, Белым Копытом клянусь, это словно разговаривать о красках с дождевыми червями!
        - Хватит.
        Эн’лейд - когда Анд’эверс делал такое лицо, Дер’эко даже мысленно не мог назвать его отцом - откашлялся и сплел руки на груди. Все знали уже эту стойку: сейчас будут отданы приказы.
        - Пока что на нас нападают только всадники Ких Дару Кредо. Эти вшивые ублюдки Аменева Красного даже не показались. Мы не знаем, отчего так, но тем лучше. Кочевники сделали ошибку, пренебрегши нами, но за это наступит расплата. Мы все время отходили влево и теперь находимся где-то в миле от вершины, которую держат наши колесницы. Их командир прислал мне весть, что там, выше, ветер развеивает пыль и все видно на сотни ярдов. Мы поворачиваем. Движемся влево и идем, чтобы занять тот холм.
        Установилась тишина. Они повернулись влево. Вот так просто, весь проклятущий, насчитывающий несколько тысяч фургонов обоз. Когда-то они тренировали такое, в Меекхане: по этому приказу фургоны останавливаются и разворачиваются в одну сторону, а караван может сменить направление пути или даже развернуться, не двигаясь с места. Но несколько тысяч фургонов, да в этой проклятущей пыли, да еще и с кочевниками на загривке?
        Ламерей первым понял, что это значит:
        - Когда мы ударим?
        Кузнец глянул на него и скривил губы в странной ухмылке:
        - Вы не ударите. Я не потеряю тысячи колесниц, чтобы дать нам четверть часа, а то и меньше. Нас заслонит пехота.
        Вам’овез Баверах поправил шлем, улыбнулся, словно чуть обеспокоенный.
        - Так, как мы уговаривались?
        - Да. Ты отдал приказы?
        - Конечно. Отряды готовы.
        Аве’аверох Мантор переводил взгляд с одного на другого с таким выражением, словно не до конца понимал язык, которым те пользовались.
        - О чем вы…
        - Оставим за собой пехоту - два четырехугольника по тысяче двести человек. Укрепленные щиты, с пиками и арбалетами. Так, как делают меекханцы.
        Ламерей засопел, склонил голову и на миг казался быком, готовым к атаке.
        - Спроси их лучше, сколько солдат они потеряли, прежде чем поняли, что конница делает из такой пехоты мишень для своих стрел.
        - Лишь когда пехота пытается выиграть битву. А мы ведь желаем только слегка сдержать врага - так, чтобы успеть сделать разворот и выровнять строй. Потом снова заберем их. Когда будем повыше, спустим с цепи твои колесницы. Потому Волны должны быть наготове. И вы, колдуны, тоже. Начинаем на четыре коротких. Они ошиблись, когда отнеслись к нам легкомысленно.

* * *

        - Легкомысленность. Это величайший грех на поле битвы. Ты вынудил их остановиться, мой Сын, но, похоже, они все еще относятся к нам легкомысленно.
        Седоволосый старик расселся на вырезанном из темного дерева стуле и из-под приспущенных век смотрел на заполняющее долину облако пыли. Выражение лица у него было таким, словно он в силах проницать туманную взвесь, все еще заслонявшую окрестности, несмотря на то что отряды всадников, «причесывающих» сухую траву, прекратили свой труд. Нескольких атак, разбившихся о стену бронированных фургонов, хватило, чтобы остудить запал самых горячих голов. Теперь воины Вольных Племен нуждались в смене тактики.
        - Мы не захватим лагерь легкой конницей, Отец. Стрел и дротиков не хва… тит…
        Ких Дару Кредо заикнулся, поскольку Йавенир, Отец Войны - да пожрут паршивые стервятники его гнилое нутро - всматривался в него со странной улыбкою, словно выслушивая жалобы раздраженного подростка.
        - Сколько колесниц ты отобрал?
        Это был хороший вопрос, на который Дару Кредо и сам пытался себе ответить. Семь? Восемь сотен? Йавенир не нарушал данного слова. Если говорил: «дай мне это, а не то я заберу у тебя то», надлежало сделать все, чтобы «это» отдать.
        - Где-то семь с половиной сотен.
        - Значит, ты уже близок. Как думаешь, что они теперь сделают?
        - Пойдут дальше вперед. С той поры, как они выступили от Олекад, им не попадался ни единый источник, река или колодец. Они должны добраться до воды.
        - Да, Сын. Но к воде ведет вовсе не один путь. Зачем я приказал отобрать у них зрение?
        Ответ на этот вопрос снизошел на него, словно откровение:
        - Чтобы они пошли другой дорогой?
        - Точно. В месте, где они находятся нынче, можно выкопать колодец. Много колодцев, которые быстро наполнятся, потому что дно долины - ниже уровня реки. Может, они не знают об этом, потому что никогда им не приходилось рыть колодцы для такого количества людей и животных, а может, они слишком уверены в себе и полагают, что доберутся до реки несмотря ни на что. Это не имеет значения, важно лишь то, что теперь они свернут налево, а мы не станем им в том мешать. Пусть займут позицию на взгорье, где могут выкопать хоть тысячу колодцев - но не доберутся и до капли воды.
        На миг он смотрел на старика, Отца Войны, сердце и душу Вольных Племен. Ненависть и презрение, которые он чувствовал, когда Йавенир приказывал ему раз за разом бросать в атаку лучших людей, исчезли. Этот сукин сын… Пусть он лучше подохнет от старости, и храни меня все боги с самим Галлегом во главе от того, чтобы встать когда-нибудь против него на поле боя.
        - Что теперь, Отец? Мы позволим им отступить?
        - О да. Хотя и не безнаказанно. Взгляни.  - Пыль медленно опускалась, а первое, что показалось из нее, был четырехугольник пехоты шириной ярдов в двести.  - Они заслоняют спину щитами пехотинцев.
        Старец улыбнулся почти благодушно:
        - Убей столько, сколько сумеешь.

* * *

        Вокруг треножника начала собираться толпа. Кочевники подходили, осматривали лежащие в пыли головы, смеялись и шутили. Никто не пытался приблизиться к ней, нескольких наиболее любопытных прогнало ворчание одного из стражников. Кей’ла должна была прожить так долго, чтобы насытить жажду мщения своего хозяина. Красный туман, затянувший края ее поля зрения, разросся, охватил ее коконом равнодушия.
        Важно было лишь одно.
        Медленный вдох.
        Медленный выдох.
        Боль.
        Не дышать глубоко, не плакать, не жаловаться.
        И помнить: время от времени поднимать голову и глядеть в сторону долины, туда, где из туч пыли как раз начинает проступать большой движущийся город, упорно взбирающийся вверх по склону. Потому что, если она слишком долго висела с опущенной на грудь головою, старший из стражников тыкал в нее тупым концом копья, пока она не начинала покачиваться, как окровавленный маятник, а толпа вокруг взрывалась коротким смехом. Крюк, в который он попал прежде, разорвал тело и почти выскочил из раны, горячая кровь стекала по коже: у ног ее натекло уже с небольшую лужицу.
        Даже захоти Кей’ла, не сумела бы уже заплакать. Просто не было сил.
        Несколько подростков бегали вокруг треноги, покрикивая и попинывая одну из голов, которая уже утратила всяческое сходство с частью человеческого тела. Остальные - главным образом женщины и старики - таращились на долину, карабкающийся наверх обоз и клубы пыли, встающие за ним. Непросто было там различить хоть что-то, порой мелькал какой-то отряд всадников, иногда взблескивало железо. Однако похоже было, что се-кохландийцы не могут приблизиться к каравану.
        Больно-больно-больно-больно…
        Это не имело значения. Никакой героизм, жертвенность или безумная отвага не спасут эти фургоны. Пока что верданно противостояли лишь одному из Сынов Войны, к тому же ослабленному,  - и при этом беспрестанно отступали. А ведь у сахрендеев в два раза больше всадников, чем у Ких Дару Кредо, а еще есть Йавенир и его Молнии… Этот караван погибнет, а после него и остальные. Им не следовало возвращаться.
        От пинка голова покатилась по земле и остановилась у Кей’лы под самыми ногами, в черной луже, глядя на нее единственным глазом. Из приоткрытого рта высовывался распухший язык.
        Ворчание охранника отогнало мальчишку, который пытался подкрасться к ней. Вся группка смотрела на лежащую голову, потом кто-то из них засмеялся и принялся пинать следующую.
        Кей’ла отвела взгляд от избитого лица и посмотрела на поле битвы. От реки как раз подул ветер, закрутил серый туман, разодрал его и понес на запад. Из пыли показались два больших, окруженных стеной из щитов четырехугольника пехоты в кольце всадников. А на самом деле - в полукольце, поскольку пехота медленно отступала, неким чудом удерживая строй и не допуская, чтобы расстояние между ней и прикрывающими караван фургонами было больше пятидесяти - шестидесяти ярдов. Каждый отряд конницы, оказавшийся в этом пространстве, нашпиговали бы стрелами, а потому кочевники нападали на пехоту лишь с трех сторон, били из луков и бросали дротики, но не пытались перейти к прямой атаке. Щиты пехотинцев были почти шести футов высотой и с вырезом справа, что делало возможным стрельбу из арбалета, а потому пешие отряды яростно отстреливались, удерживая кочевников на дистанции. За линией щитов виднелся лес пик, рогатин и гизарм, готовых к бою.
        Но пока что не походило на то, чтобы они могли пригодиться. Конница, хотя и многочисленная, не атаковала напрямую, довольствуясь залпами из тысяч стрел, взлетавших, словно тучи серых птиц, и бьющих внутрь четырехугольника. Линия стоящих за щитоносцами пикинеров время от времени покачивалась, но удерживала строй. Как и весь четырехугольник, что медленно, шаг за шагом отступал вслед за караваном. Выглядело так, что ни одна из сторон не получит превосходства,  - ни пехота не сумеет заставить конницу броситься наутек, ни конница не сможет сломать ее строй и вырезать бегущих в панике Фургонщиков.
        Только вот кочевники не впервые сражались с такой пехотой.
        Кей’ла увидела, что готовится чуть в стороне - там, где недавно уничтожили колесницы, и невольно горько улыбнулась.
        «Нам нельзя было возвращаться».
        Вдох…
        Больно…
        Она подумала, стоят ли среди тех пехотинцев Рук’херт и Дет’мон и обождут ли их духи ее на дороге к Дому Сна. Очень не хотелось ей идти в одиночестве.
        Кей’ла опустила взгляд, пытаясь не смотреть на то, что близится. Кровь стекала у нее по ноге, капала прямо на отрубленную голову.
        Открытый глаз медленно моргнул.

* * *

        Щит делался все тяжелее, десятки воткнувшихся в него стрел весили немало. Ден’кав трусцой пробегал вдоль линии и орал:
        - Держать! Ровно! И…
        Упереться ногами, ухватить за щит двумя руками.
        - …давай!!!
        Дернуть вверх так, чтобы аж потемнело в глазах, потому что зубья воткнулись глубже, чем казалось сперва, и поднять эту проклятущую тяжесть.
        - Хорошо! Три шага назад! Раз! Два! Три! Ровняй!!!
        Щиты опали, и железные зубья вгрызлись в землю. Арбалетчики подскочили к щелям, прицелились, послали в кочевников горсть стрел. Ветер стих, а потому пыль снова загустела, через несколько минут видимость упадет настолько, что они едва смогут разглядеть отступающий караван. Чтоб Владычица Степей в облике Белой Кобылы встала над ними и насрала им на головы! Они должны были уже нас забрать! Где сигнал «Пехота - домой»?
        Рук’херт уперся в щит посильнее, чувствуя дрожание земли под ногами. Идут! Отряд всадников вылетел из пыли и проскочил мимо стены щитов, лупя из лука с такой скоростью, словно им за это платили. Часть стрел ушла выше, чтобы упасть на Фургонщиков в глубине строя, остальные били прямо. Щит затрясся от нескольких ударов, одна из стрел попала в щель для арбалетчиков, и кто-то за его спиною задохнулся от короткого вскрика.
        Командир пехотного отряда орал снова:
        - Ровно! Держать! Давай!
        Упереться, поднять проклятущую тяжесть, три шага назад, опустить.
        Двигались они отскоками, по три шага, лишь на миг ослабляя строй, чтобы отплатить кочевникам залпами из арбалетов. Квадрат растянулся в прямоугольник - шириной в двести пятьдесят человек, глубиной едва в четыреста,  - чтобы защитить самый большой фрагмент каравана, но, похоже, было это излишне, поскольку кочевники по какой-то причине не пытались добраться до фургонов. Вместо этого они сосредоточились только на них, потихоньку обескровливая отряд. У верданно были хорошие кольчуги и шлемы, но «хорошее» не означает «непробиваемое».
        Отчего - проклятущее завшивленное паршивое, словно дохлый стервятник, проклятие - до сих пор нет сигнала «Пехота домой»?!
        Хватило бы и того, чтоб фургоны приостановились, латные четырехугольники прильнут к ним на миг, и пехота втянется внутрь под защитой лучников и арбалетчиков.
        Где сигнал?
        Рук’херт надеялся, что сражающийся в соседнем отряде Дет’мон чувствует себя получше. После короткого совещания они решили, что разделятся: близнецы могли бы сражаться вместе, их бы не разделяли, но посчитали, что не было бы хорошо, потеряй род двух сыновей от одного удара копьем.
        Дрожь земли. Упереться, перехватить, выровнять щит, чтобы, кроме амбразуры для арбалета, не было и щели.
        Удар, раз, другой, третий… И следующие. Арбалетчики припали к щитам, послали в кочевников залп, ржание лошадей смешалось с горловыми криками людей, но волна стрел не становилась меньше.
        В нескольких шагах справа один из стрелков пал на землю, из лица его торчало темное древко, а Рук’херту внезапно показалось, что по ту сторону неистовствует град, мечущий ледяные шары размером с кулак.
        Что происходит?
        Он выглянул в щель. Конница стояла шагах в сорока и выпускала в их сторону стрелу за стрелой, готовясь… для чего?
        Рук’херт увидел это в миг, когда шеренга стрелков разошлась, создавая щель в несколько ярдов шириной. В щели показалось… В первый миг Рук’херт не понял, что видит, а когда понял, заорал во всю глотку:
        - Цепь!!!
        Приподнял правый край щита, заходящий за кромку другого, в руках воина рядом, и зацепил стальное кольцо, укрепленное на щите, за крюк, торчащий из щита товарища. Эта идея Фургонщиков родилась из принципа соединения боевых фургонов цепями. Стальное кольцо справа и крюк слева щита позволяли мгновенно усилить линию пехоты, затрудняя ее разрыв при непосредственной атаке. Такой, какая как раз приближалась.
        Вернее, подъезжала, тарахтя колесами по сухой земле. Се-кохландийцы использовали несколько захваченных колесниц. Каждую загрузили трупами - так, что даже оси выгнулись и толкали их вперед, держа за дышла. Такая масса, даже если не идет со скоростью рысящей лошади, сумеет разбить любой строй.
        Ближайшая колесница, наполненная ужасным содержимым, катилась прямо на него.
        - Держать!!!
        Арбалетчик, стоявший рядом, подскочил, уперся в щит плечом, сразу же его примеру последовали еще несколько человек, остальные отступили и склонили пики.
        - Внимание!!!
        Ударило: линия щитов выгнулась в нескольких местах, крюки и кольца металлически звякнули, но выдержали. Со стороны щита Рук’херта удар напоминал встречу с разогнавшейся повозкой, внутренняя часть щита дала ему по голове, шлем сбился набок и заслонил глаз, но спину его сразу же подперли воины, стоящие сзади. Вся стена напряглась было в молчании: несколько шеренг мужчин с одной стороны против массы, напирающей с другой.
        «Мы слишком растянуты»,  - подумал он, стискивая зубы и упираясь посильнее.
        А потом все сломалось.
        В середину строя ударили сперва две колесницы, а после, когда уже казалось, что они удержат линию,  - еще три или четыре, одна за другой, и строй соединенных друг с другом щитов внезапно треснул, шеренга поддерживающих их пехотинцев опрокинулась, некоторые крюки выскочили из колец, и образовалась дыра.
        В нее тотчас ворвались всадники с саблями, топча лежащих на земле Фургонщиков и бросаясь сразу же на последний ряд обороны.
        Ошибка. Если бы в атаку шли носящие кольчуги Наездники Бури на одоспешенных лошадях или будь эта пехота менее отчаянной, четырехугольник рассыпался бы во все стороны, а конница выбила бы бегущих в несколько мгновений.
        Но это были легковооруженные лучники всего-то в набивных кафтанах или - самое большее - в кожаных панцирях и шлемах, а напротив них стояла стена железа и стали. Несколько сотен пик, рогатин и гизарм склонились, и страшный бронированный еж двинулся в атаку, клюя, коля, стягивая всадников с седел. Через миг лишь несколько наиболее наглых кочевников противостояли Фургонщикам, рубя саблями древки, но, прежде чем человек успел бы преодолеть сотню шагов, они бежали или были убиты.
        Открывая дыру в строю ярдов в тридцать шириной.
        И триста конных лучников, стоящих строем со стрелами на тетивах в какой-то сотне шагов от верданно.
        Они выстрелили. Сразу, едва лишь сбежал последний из штурмующих, выпустили триста стрел, летевших прямо и быстро. С такого расстояния даже хорошая кольчуга, укрепленная надетым на нее набивным кафтаном, не всегда поможет, тем паче что стрелы летели одна за другой, каждый удар-другой сердца, неостановимым, убийственным градом.
        Где-то в стороне командир пехотинцев орал надсадно:
        - Щиты! Поднимайте щиты! Быстрее, уроды!
        Рук’херт смотрел, как щитоносцы начинают вставать так, как их учили: «Если конница разорвет строй и ты упадешь, укройся под щитом и жди, пока остальные справятся, а потом вставай и выстраивайся в линию». Но все это происходило слишком медленно, словно ошеломленные люди двигались в густом сиропе,  - а может, это ему лишь казалось, потому что стрелы продолжали врываться в дыру шумящей, мощной волною, и все вокруг словно замерло. Шеренга пикинеров, не заслоненных щитами, шаталась и падала, и прежде, чем восстановили линию, прежде, чем арбалетчики подскочили к отверстиям и угостили кочевников градом собственных стрел, почти половина Фургонщиков выронили оружие, сгибая ноги.
        В десять - двенадцать ударов сердца четырехугольник получил сотню убитых и тяжелораненых, а шеренга его дрожала и колыхалась. К тому же они слишком долго стояли на месте, и фургоны успели раствориться в густой пыли.
        Они остались одни.
        Земля начала дрожать.
        - Круг! Круг! Засранцы! Быстрее!!! Раненых внутрь!
        Линия щитов начала выгибаться, создавая гигантский круг.
        - Сокращаем! Двойной! Говорю, две линии! Насыплем курган из их трупов!!! Цепь!
        Две линии щитов снаружи и вооруженная копьями пехота внутри. Крепость, сломать которую стоило бы изрядно времени и крови. Крепость, которая не может сдвинуться с места.
        И правда, насыпать курган из трупов се-кохландийцев - единственное, что им оставалось.
        Грохот копыт нарастал, и внезапно из пыли перед ними вылетели колесницы, гонящие в карьер с развевающимися разноцветными лентами, прикрепленными к бортам. Ближайшая остановилась рядом с товарищами Рук’херта:
        - Убирайтесь отсюда! Мы дадим вам время!

* * *

        - Сколько?
        - Тысяча, Отец…
        Тишина. Ких Дару Кредо со склоненной головой стоял на колене перед Йавениром. Не поднимал лица: ему нынче хватило вида седовласого старикана, небрежно сидящего в резном кресле,  - и светловолосой невольницы, стоящей рядом, с ладонью, возложенной в доверительном жесте на его плече. Было в том что-то неестественное. Невольники должны ползать у стоп властелина Вольных Племен.
        Дару Кредо упрямо всматривался в свое колено, дорогая кожа штанов была грязна и забрызгана кровью. Ему пришлось командовать лично, во главе отряда приближенных носиться от а’кеера к а’кееру, выкрикивать приказы, поднимать дух, поддерживать тех, кто колебался. Он не мог даже приблизительно прикинуть, сколькими убитыми и ранеными он заплатил за эту трехчасовую схватку, за безумные атаки на колесницы и на бронированные, словно какое-то мифическое чудовище, четырехугольники пехоты. Две, три тысячи? Возможно, через несколько часов он будет знать точно. В лагере были уже десятки шатров с ранеными и умирающими воинами, а последняя, продлившаяся едва ли полчаса схватка с контратаковавшими колесницами наполнила еще несколько. Он не думал, что Фургонщики выведут их из каравана и что будут столь яростно отчаянны. На минуту-другую среди нападавших воцарился полный хаос, и казалось, что колесницы отбросят их на милю назад, разобьют, погонят на лагерь.
        Если бы он не вмешался лично, все могло бы так и случиться.
        Впрочем, верданно и не стремились к яростному преследованию, им хватило спасти свою пехоту, пусть бы это и стоило еще двухсот - трехсот экипажей.
        - Хорошо. Очень хорошо, мой Сын. Я тоже думаю, что они потеряли тысячу колесниц, причем - только в схватке с легкой конницей. Но ты-то, конечно, понимаешь, что не это их главная сила?
        - Да, Отец.  - Дару Кредо поднял голову, старательно обходя взглядом невольницу.  - Их сила - боевые фургоны.
        - Верно. Колесницы только должны задержать нас на то время, пока боевые фургоны встанут в строй. Но мы заставим их встать там, где этого хочу я. На вершине той возвышенности.
        - Придется атаковать вверх по склону,  - вырвалось у него.
        - Это не слишком крутой склон, первый из рода Дару Кредо. Небольшой. А у них там не будет и капли воды, а легкий ветер раздует всякую искру в пожар. Им придется использовать остатки запасов, чтобы гасить огонь, а уж огня мы не пожалеем. Я поджарю их на огне их собственных фургонов.
        Некоторое время Отец Войны всех Вольных Племен легко ухмылялся. Словно говорил о какой-то мелочи, пересказывая шутку.
        - Взгляни туда,  - указал он на противоположный конец долинки, где караван наконец-то устраивался на вершине холма.  - Там они должны остаться и умереть.
        Ких Дару Кредо оглянулся; несмотря на то что от верданно его отделяли какие-то три мили, лагерь их производил изрядное впечатление. Стена фургонов шириной в двадцать шагов скрывала - теперь он видел это прекрасно - неисчислимые ряды повозок. Увидел, как все они делают поворот вправо, чтобы идти вершиной холма к реке. Перед фургонами кружили колесницы, выше ветер развеивал пыль - и сила Фургонщиков открывалась, словно на ладони.
        Внезапно он понял, что им не удалось вырвать из этой стены ни одного укрепленного фургона, а в его племенах осталось всего десять тысяч воинов. Или в два раза больше, если посадить на лошадей женщин и подростков.
        - Как…  - Он сглотнул.  - Как мы заставим их там остаться?
        Улыбка старика чуть расширилась:
        - Это просто, Сын. Мы испугаем их до смерти.
        Йавенир поднял костистую ладонь, и где-то за его спиною вверх выстрелил клуб желтого дыма.



        Глава 9

        Они остановились на холме, фланкирующем долинку слева. Совершенно не так, как планировали: дорога посредине была короче, удобней и быстрее. Здесь, где фургоны заняли вершину холмов, непросто стало удержать строй, поскольку возницы с одной стороны взгорья не видели своих товарищей с другой стороны, к тому же землю тут покрывали камни и неровности.
        Зато было здесь куда меньше пыли. Ветер почти постоянно дул в окрестностях, позволяя им видеть все в радиусе более полумили - вдесятеро от того, что внизу. Существовал шанс, что они сумеют с толком применить колесницы, а лучники и арбалетчики воспользуются возможностями своего оружия. Ну и не потеряют они так глупо оставшуюся пехоту.
        Анд’эверс стоял посредине шеренги боевых фургонов и наблюдал за окрестностями. Чашу долины все еще заполняла пыль, проклятая всеми богами пыль, отобравшая у них зрение. Из-за этого разворот и отступление каравана заняли у них куда больше времени, чем он предполагал: низкий язык, язык жестов, которыми возницы передавали друг другу приказы, двигался от фургона к фургону медленнее и вносил сумятицу и ошибки. При развороте несколько колонн жилых фургонов чуть было не столкнулись, один из табунов заводных разбежался, а в левой стене, которая еще минуту назад представляла собою спину каравана, возникла дыра, могущая разместить целую армию. Управлялись со всем этим по ходу движения, надеясь только, что пехота сумеет отступать следом. Не было смысла увеличивать хаос внутри обоза, впуская ее туда, тем более что солдаты умело удерживали кочевников на расстоянии.
        А потом вдруг пришла весть, что задние фургоны не видят четырехугольников и что снаружи слышны звуки яростной битвы. Он едва успел послать три Волны для контратаки. Удалось отогнать легкую конницу с поля боя, хоть они и потеряли очередной Поток и более трехсот пикинеров и щитоносцев. В этой пыли невозможно было сражаться, невозможно было использовать наибольшее их преимущество, каким служили лучшие доспехи и вооружение, а также ту помощь, которую могли оказать сражающимся вовне каравана экипажи боевых фургонов.
        Анд’эверс выругался и стиснул кулаки в бессильной злости. Никогда он не был религиозен. Лааль Сероволосая - для него далекая богиня, которой его народ некогда принес клятву, что никогда не станет ездить на лошадиных спинах. И многие поколения этой клятвы придерживался, даже если Владычица Степей не слишком-то выказывала ему свою милость. Была она суровой, далекой и равнодушной. Но сейчас… Могла бы дать им хотя бы малый дождик. В конце концов, они ведь, чума их всех раздери, возвращались сюда во имя ее.
        Он вздохнул… Обманываться - первый шаг к поиску виноватых. Сперва будет виновна Владычица Степей, а после - те, чьи грехи отвратили от верданно ее милость. А потом кавайо вкусят крови. Они возвращались не во имя ее. Ее имя было здесь ни к чему. Возвращались они, чтобы получить свое и отомстить за предательство и измену, случившиеся годы назад. Возвращались, чтобы утопить сахрендеев в крови и отплатить се-кохландийцам за унижения и поражения. Возвращались, потому что воспитали они многочисленное и гордое потомство, что не желало жить на чужой земле. Потому что красота рассказов об утраченной родине воровала у молодых сны и подталкивала их в дорогу, конец которой ведет ровнехонько под Белые Копыта.
        Дет’мон. Принесли его тело на перевернутом щите. Лицо его было спокойно, словно он спал, а на месте горла зияла широкая рана, нанесенная, похоже, саблей. Стеганый кафтан сделался рыжим от крови. Анд’эверс закрыл сыну глаза и приказал отослать в фургоны, куда собирали прочих убитых.
        Так платят за романтические глупые мечтания.
        Кей’ла, а теперь он… Анд’эверс удивлялся, что принимает это столь спокойно. Боутану прав, нельзя быть Оком Змеи и отцом одновременно. Эн’лейд - отец всем внутри каравана, а потому единственная смерть не может произвести на него излишнего впечатления. Он принял известие о ней как информацию о еще одной утрате, которую понесла Броневая Змея, и отослал в глубины памяти. Позже наступит и время для печали.
        Он огляделся. Фургоны внешней линии выровняли строй, колесницы сновали вдоль них не дальше чем в сотне ярдов от каравана. Они уже потеряли треть экипажей, и - что хуже - начало не хватать возниц и лучников. Некоторые Ручьи возвращались с экипажами настолько израненными, что они уже не могли сражаться; оставались в силах заменить лошадей, вырвать стрелы из бортов, но даже лучшие из целителей не сумели бы поставить на ноги того, кто получил стрелу в живот. Уже двести пустых колесниц тянулось за фургонами. Анд’эверс был бы глупцом, если бы послал на них наружу людей, которые не обучались по нескольку месяцев скачке, поддержанию строя и командам.
        Неважно. Они прошли почти половину дороги к реке. Если не сегодня, то завтра утром они доберутся до воды и превратятся в истинную крепость. Остановят кочевников на достаточно долгое время, чтобы к ним успели присоединиться остальные,  - не три с половиной, а двадцать тысяч колесниц встанут на битву. И тогда, с милостью Лааль или без нее, они превратят всю возвышенность в могилу для се-кохландийцев.
        Заревели рога, рапортуя о готовности к выступлению.
        Анд’эверс улыбнулся устало. Такие дерзкие мысли больше подходили какому-нибудь горячему молокососу, хотя сейчас, через три часа схватки, даже среди них наверняка нашлись бы и такие, которые ворчали бы так и на трезвую голову. Истина такова, что им требовалась конница. Ласкольник был им просто необходим - он и все люди, которых он сумел бы собрать. Если в их самоубийственном марше в глубь возвышенности есть хоть какой-то смысл, то следующий караван кроме колесниц должен иметь также и сопровождение из всадников. В этом-то и был смысл их жертвенности: задержать кочевников так долго, чтобы дать Ласкольнику шанс присоединиться к одному из следующих обозов. Тогда - и только тогда - они еще могут выиграть эту войну.
        Конечно же, лишь при условии - и вот уже некоторое время Анд’эверс не мог избавиться от этой мысли,  - если империя их не обманула. Это был бы удачный ход: убрать от границ сумасбродных пришельцев, бросить их в битву с вражескими силами, но так, чтобы самому остаться в тени. В лучшем случае обе силы выпустят друг другу достаточно крови, а опасность с Востока окажется отодвинутой. Всякий кочевник, убитый стрелой Фургонщика, был пыльцой, собранной меекханской ловкостью.
        Анд’эверс глубоко вздохнул и расслабил кулаки. Империя могла бы так поступить; но не Генно Ласкольник. Он - нет…
        Поворот был завершен, впереди ждали три с половиной, а то и четыре мили пути, в конце которого - штурм лагеря сахрендеев. Если понадобится атаковать его после заката, он не поколеблется, ночь - лучшее время для пехоты и броневых фургонов, чем для конницы.
        И тогда Анд’эверс услышал шум. Звук рос, усиливался, пока не превратился в горловой рык десятков тысяч людей, орущих в небеса в диком, вызывающем ритме. С такого расстояния он не мог их понять, но ведь раньше он не раз уже слышал этот крик. Ритм был прост: раз-два, раз-два, раз-два-три, и Анд’эверс запросто наложил на него слова:
        - Аг сайе!!! Аг сайе!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!
        Запев перед сражением, ведущий кочевников в бой.
        А потом он взглянул на их лагерь и почувствовал, как сердце в его груди замирает.
        В лагере проклятых богами сахрендеев видно было, как между шатрами выезжают ровные шеренги всадников. Десять, пятнадцать, двадцать тысяч? Может, даже и больше. Анд’эверс еще не видел, где стоит их элита, Волки, но это не имело значения, поскольку в тот же момент - далеко слева от сахрендеев - из лагеря Ких Дару Кредо начали появляться новые и новые отряды всадников. Ровные Крылья, сразу разделяющиеся на а’кееры, словно кочевники желали сказать: «Ну давайте сосчитайте нас!» Пятнадцать тысяч? Если это так, то бой, длившийся несколько часов, совершенно не сократил их сил. Но самым пугающим был вид справа. Из-за южных холмов, за силами Ких Дару Кредо, появилась волна золота. Это солнце, клонящееся к западу, освещало выходящую на поле армию.
        Сверкающие кольчуги, лес длинных пик, высокие шлемы. Конечно: Молнии - у кочевников они не могли не найтись, но чтобы столько?.. Сознание Анд’эверса отказывалось принимать во внимание то, о чем прекрасно свидетельствовала выходящая широким, в половину мили, фронтом армия. Отказывалось до момента, когда над последней шеренгой появился большой бьющийся на ветру стяг цветом точь-в-точь заходящее солнце. Середину его украшала черная одноногая птица.
        Йавенир. Йавенир был здесь. Возможно, с самого начала. Это объясняло бы истовость воинов Дару Кредо, спокойствие сахрендеев и невозмутимое упорство, с каким их выталкивали на это место. Этот старый сукин сын должен был подыхать в сотнях миль к югу отсюда, но каким-то непонятным образом оказался здесь. Ждал их… «Мы должны были сражаться с одним, а затем с двумя племенами, с двадцатью пятью, может тридцатью, тысячами конных. Силы были бы равны. Но теперь… Их вдвое, и у них - сколько? Пятнадцать? Двадцать тысяч Наездников Бури? И наверняка сильнейшие из жереберов, которых Отец Войны всегда держит подле себя. Четверым нашим колдунам с горсткой учеников придется помериться силой с дюжиной - или больше - шаманов».
        Несмотря ни на что, мысли эти были словно кусочки льда, плавающие в реке. Лениво колыхались, и Анд’эверс едва их замечал, поскольку они были почти незаметны в общем течении. Кочевники знали об их планах и ждали их. Не только эти двое Сынов Войны, но и все остальные. Если Йавенир здесь - значит, и все остальные.
        Проблемы.
        Нужно задержать их как можно дольше, чтобы остальные сумели сойти с гор и драться вместе, потому что, только собравшись, фургоны будут иметь шанс.
        Легкая колесница остановилась рядом. Боутану встал рядом, с равнодушным лицом глядя на вражескую армию.
        - Сейчас все узнают,  - сказал он.
        Анд’эверс улыбнулся. За их спинами уже шла волна, весть, передаваемая быстрыми ладонями, катилась от фургона к фургону. Анахо’ла порой был проклятием.
        Но в обозе все еще оставалось тихо. Ни криков страха, ни стонов отчаяния, мрачного рычания испуганных людей.
        Никогда он не был так горд ими.
        - Стебель теряет опадающий цветок,  - процитировал Анд’эверс старую пословицу.
        - …и тот умирает там, где коснется земли,  - закончил Эмн’клевес.  - Сделаем это. Сейчас, потому что через час они нам не позволят.
        - Обоз в твоих руках, друг.  - Кузнец повернулся и поднял правую руку.
        «Мертвый Цветок».

* * *

        - У страха - сила тысячи копий, мой Сын. Он отбирает дыхание, ослабляет ладони и мутит сознание. Он - лучшее оружие на поле битвы.
        Ких Дару Кредо поклонился еще ниже. Слова уже не были нужны. В то время, как он сражался с караваном, Йавенир отдавал приказы. Сахрендеи усадили на лошадей всех, кого только смогли, в его лагере пять тысяч женщин получили заводных коней и заняли место среди воинов. Вдвое больше надели светлые одежды и присоединились к Молниям, увеличивая их число. Одним простым приказом Отец Войны увеличил свои силы в глазах врага, который теперь отчаянно перестраивал фургоны, окапываясь на возвышенности.
        - Может… ударить сейчас?
        - Может.  - Улыбка старика резала холодом.  - А может, провести бой ночью, когда глаза их снова будут слепы, а каждый огонь станет видно на десять миль? Когда сердца их сокрушатся сильнее, а наши жереберы получше приготовят свои заклинания? Кроме того, твоим воинам нужно успеть приготовить инструмент для штурма. Моя милость все еще на тебе, Сын. У тебя будет честь начать первую атаку.
        На миг, на кратчайшее движение век царила тишина. Ких Дару Кредо уже понимал, отчего ему все еще приказывают становиться перед Йавениром без оружия. Имей он хотя бы кинжал…
        - Да, Отец. Это честь для меня.
        - Я знаю. Иди готовься к битве.

* * *

        Нет. Только не это. Не делайте этого!
        Формируйте Каменную Стену, или Свернувшуюся Змею, или даже Рогатую Городьбу, но не Цветок, не Мертвый Цветок!
        Кей’ла дернулась так, что затрещала тренога, а боль прошила пленницу снизу доверху. Она крикнула коротко, но никто - даже ее стражники, занятые наблюдением за силами кочевников,  - не обратил на это внимания. Не могла она оценить, сколько всадников вышло в поле, казалось ей, что одних сахрендеев - с полсотни тысяч. Встали перед своим лагерем шеренгой на две-три мили, сели на оба холма, между которыми находились подходы к реке. Слева стояли кочевники Дару Кредо, а далеко за ними - серебристо-золотая стена Наездников Бури. Такие силы се-кохландийцы не выставляли в одном месте со времен великой войны с империей. Но все равно… Не Мертвый Цветок!
        Воздух наполнял несмолкаемый рев:
        - Аг сайе!!! Аг сайе!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!
        Даже вызов орали они на своем языке, и казалось, что сам купол неба, покрытый бледно-серым заслоном высоких туч, трясется и колышется в ритме боевого рева:
        - Аг сайе!!! Аг сайе!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!
        Кей’ла опустила лицо - когда б смогла, то заткнула бы уши. Но не могла. Было больно. Больно так сильно, что прошлые часы ей казались лишь ласками. Теперь уже не помогало медленное дыхание, раны рвало то острой, то тупой болью, в животе что-то давило, тянуло вниз, словно желая вырваться наружу.
        Она сперва взглянула на свои ноги, потом на черную лужу внизу и только после - на лежащую рядом голову. Та моргнула ей уже дважды - а может, ей так лишь показалось? Это было быстрое моргание, а что она знает об отрубленных головах? Может, они и моргают от скуки? В конце концов, непросто сделать хоть что-то, когда нет тела, рук или ног, когда нельзя почесаться или уйти, и приходится лежать там, куда тебя запинали,  - и моргать. Распухший язык наполняет рот, а потому она не может прищелкивать, или улыбаться, или даже говорить - это было бы сложным без легких и гортани. И…
        - Ты сходишь с ума?
        Старший из стражников развернулся внезапно, прошипел что-то резко и выдвинул перед собою копье. Женщина, произнесшая эти слова, отреагировала не более чем взглядом, какой дарят зарвавшейся псине, а когда тот, явно озадаченный, опустил оружие, она обронила несколько слов на гортанном языке. Он гавкнул в ответ коротко и отвернулся.
        - Ты таращишься на эту голову и улыбаешься ей - это признаки безумия.
        Кей’ла подняла лицо и взглянула в черные глаза. Саонра Вомрейс, уэнейа… жена того чернобородого убийцы. Сидела на пятнистой кобыле всего в нескольких шагах от треноги и смотрела на пленницу равнодушным взглядом.
        - Уб… бийцы… пре… датели…  - Кей’ле едва удалось это прошептать, и, должно быть, та не поняла, поскольку даже не моргнула.
        - Мы готовы к битве. Не желаем ее, но пойдем, чтобы биться во славу Отца Войны, потому что вы, трусливые любители лошадей, смердящие замарашки, вернулись, хотя никогда не должны были этого делать. Мои братья и сестры погибнут, я же не чувствую ничего, кроме скуки и легкой печали. Я - Говорящая-с-Духами, но те еще к нам не добрались, резные столпы пока мертвы, оттого я не понимаю, откуда это чувство. Я должна вас ненавидеть и презирать, но уж поверь мне - не могу. Завтра мы убъем вас, а после, когда прибудут остальные, раздавим один за другим прочие лагеря, а наши шатры наполнятся добычей. Я должна радоваться этому, но тоже не могу. Полагаешь, что добыча будет достаточной расплатой?
        Расплатой? Расплатой?!
        Кей’ла дернулась так, что затрещали ремни, повернула голову и сплюнула под копыта пятнистой кобылы:
        - Убийцы!
        Старший стражник, искоса за ней наблюдавший, фыркнул коротким смешком, тотчас оборвавшимся, когда женщина соскочила с седла и в несколько шагов оказалась перед Кей’лой. Раскрыл рот, словно желая протестовать, но промолчал.
        - Убийцы? Если бы вы сюда не пришли, мы не должны были бы вас убивать,  - зашипела Саонра.  - Сплюнь еще раз, и я лично прослежу, чтобы ты не умерла еще десять дней. Ну! Давай! Плюй!
        Десять дней… десять…
        Слюна пересохла.
        - Вы не должны были возвращаться! Из-за вас… Нет, из-за тебя… Он колеблется. Может погибнуть. Другие тоже. Полагаешь, что мы не видим? Что мы слепы? Они повесили тебя так, чтобы все видели. Маленькая девочка на крюках. Не плачет, не рыдает, не стонет. Такая смелая, что даже урожденные сахрендеи, даже зная, из какого племени та происходит, спрашивают нас, отчего мы не оделим ее милостью. «Заслужила»,  - говорят они. «Дайте ей эту милость»,  - говорят. Люди ломаются… вспоминают… Ты забираешь у нас силу!
        Женщина прервала себя, дыша словно после тяжелого бега. Верхняя губа ее покрылась капельками пота.
        - Милость… Мой муж прислал меня, чтобы я ее тебе пожертвовала. Группа всадников может проехать мимо тебя. Несколько стрел… мы хорошо прицелимся, больно не будет - не сильнее, чем сейчас. Не станут искать виновных перед битвой, а после окажется, что стрелки погибли в бою. Но ты должна согласиться, иначе это будет обычным убийством. Примешь милость? Может, тогда духи придут к деревянным столпам, а то их до сих пор нету… Они словно отвернулись от нас! Может, в тебе-то и дело… Ты согласна? Примешь?
        Милость… Добрые люди оказывают милость стрелой с острым наконечником. Убийцы детей.
        - После битвы,  - прошептала она.  - Прежде чем она закончится… вас останется немного… там ждет…
        - …Мертвый Цветок.
        Она взглянула женщине в глаза: черные и спокойные. Она и вправду знала, знала построение, которое верданно использовали, лишь когда собирались сражаться до конца. Строй, который непросто создать и который действительно не позволит каравану встать на колеса раньше, чем через много часов упорного труда. Сперва выстраивали из боевых фургонов гигантский круг, где размещали всех лошадей, потом укрепляли его прилегающими полукругами. Словно ребенок рисовал палочкой цветок в снегу: круг и лепестки. Внешний выстраивали из фургонов жилых и транспортных, самые слабые лепестки дальше всего от сердца. А вокруг Цветка, в десятке мест - Листья. Круги по несколько десятков фургонов, стоящих ярдах в трехстах от крайнего лепестка. Должных задержать атаку и заставить врага распылить силы.
        Фургоны ставили под разными углами, с некоторых снимали колеса, чтобы нельзя было оттянуть их по земле, другие переворачивали набок и крепили к вбитым кольям. Некоторые из полукругов неплотно прилегали к соседям, чтобы можно было выпустить из них колесницы. Все это занимало много времени, но создавало лабиринт, который придется штурмовать линию за линией. Всякий раз, когда враг захватывал одну стену, он оказывался перед следующей, еще более мощной. Его отряды не видели друг друга, не знали, удалась ли атака остальных, нужно ли им напирать или отступать. Чтобы захватить сердце лагеря, следовало пройти через десяток полукружий. Порой - и через больше. Десять линий смерти.
        Что не меняло факта: Мертвый Цветок предназначен для того, чтобы сражаться до конца. Или враг считал себя побежденным и отступал - или все гибли. Нельзя было выйти из него и отправиться в путь раньше, чем противник бежал, а уж те, кто перед ними, наверняка не сбегут.
        - Да, я знаю, что это значит. Вы станете биться до конца, чтобы дать время остальным. Но это не имеет значения, потому что худший из врагов - уже в вашем лагере.  - Саонра заглянула ей в глаза, будто в поисках следов отчаяния.  - Жажда. Кони, которых захватили во время боя с вашими колесницами, пили так, словно два дня им жалеют воды. Чем вы погасите горящие стрелы? Что удержит чары, несущие пламя? Завтра Мертвый Цветок увянет.
        Она облизала губы быстрым, нервным движением.
        - А ты? Примешь милость?
        - Милость? Чтобы не увидеть, как вы станете гибнуть?
        Взгляд подкрашенных глаз затвердел:
        - Как пожелаешь, савеньйо.
        Она ушла.
        Боль осталась.

* * *

        Сумерки приходили быстро, но словно украдкой. Тучи затянули солнце, потому небо начало темнеть, сгущаясь все более глубокой серостью, чтобы наконец прикрыть всю долину черным покрывалом. Ничего не просматривалось дальше чем на тридцать шагов.
        Лагеря были готовы к битве. Демонстрация силы возымела эффект, верданно остановились и превратили караван в бронированную крепость. Однако - в крепость, бронированную лишь деревом и землею, а Вольным Племенам доводилось уже брать и такие, что состояли из камня и скал.
        Йавенир стоял на поле, озирая готовящихся к битве воинов Дару Кредо. Ох, он видел гнев и ярость молодого вождя, но старца они не волновали. Этот Сын Войны слишком уж усилился, слишком продвинулся на пути к титулу Отца. Он одним из первых попытался бы захватить власть, едва над Золотым Шатром повисла бы Сломанная Стрела. Потери его не настолько уж велики - всего-то две-три тысячи воинов, остальные - раненые, которых целители поставят на ноги, но пройдут годы, пока Ких Дару Кредо вернет свой авторитет в достаточной мере, чтобы старшины племен позволили ему попытку бунта. Его даже нет нужды менять - отныне Сыновий Пояс станет больше сдерживать его движения, чем придавать сил.
        «И это будет хорошей наукой для остальных. Не пытайтесь добраться до Черного Ястреба, мои Сыны. Возможно, он и одноног, но когти от этого не менее остры, чем всегда».
        Йавенир взглянул на стоящую рядом невольницу. Нет, не невольницу - он не думал о ней так уже долгие месяцы. С момента, когда ее чудесное целительное прикосновение развеяло в его сознании туман старческой немочи, а мускулам вернуло бодрость, которой он не помнил многие годы. Если бы не она, этим псам-Фургонщикам и вправду могло удасться застать его врасплох.
        «Кровь, пролитая нынешней ночью, жертвуется ей, как и победа завтрашнего дня. Она заслужила».
        Воины, которым придется идти в первую атаку, готовились старательно. Держали большие плетеные щиты, обложенные свежесодранными шкурами, легкие лестницы, веревки с крюками, которые собирались забрасывать на фургоны, чтобы их раздвинуть; вязанки фашин и хвороста, баклаги и кувшины. Большинство отложили луки, слабо полезные в темноте, взяв вместо них в руки сабли, топоры, тяжелые ножи, дротики и копья. На набитые кафтаны набросили панцири из жесткой кожи.
        Отец Войны улыбнулся. Его люди умели быстро превратиться из умелой конницы в упорную, боевитую пехоту. Может, и не так хорошо вооруженную и вышколенную, как имперская, но не уступающую ей отвагой и ожесточенностью.
        Он махнул рукою, и в темноте раздались звуки свистков. Началось.
        Лагерь верданно был виден издалека, потому что над фургонами горели факелы. Выглядел он словно цветок - и, кажется, он именно так и назывался, Йавениру же приходилось сражаться с так поставленным лагерем лишь единожды. Это было во время первой войны с Фургонщиками и закончилось резней всех, кто находился внутри. Только вот тот караван насчитывал каких-то шесть сотен фургонов, а этот - вдесятеро больше.
        В десять раз больше жаждущих глоток.
        Йавенир взмахнул рукою снова, свистки унесли весть в ночь, и идущие впереди штурмовых отрядов воины зажгли факелы. По одному на группу.
        Вокруг каравана запылали все новые и новые огни. Десятки и сотни. Не всех их несли кочевники штурмовых отрядов, но это тоже был элемент игры на страхах врага. Пусть знают, что мы идем. Пусть видят сотни огоньков и задумываются, за какими движется смерть, а какие несут одинокие люди. Пусть распылят силы вдоль всей линии обороны. Когда мы займем позиции, все факелы погаснут, оставляя наших врагов с сердцами, охваченными страхом.
        «Огонь,  - ухмыльнулся он,  - истинный союзник захватчиков. Неудержимая сила, прущая вперед, кормящаяся всем, что может переварить». Йавенир видал уже, как его жереберы раздували пламя, плавившее камень. Здесь не будет нужды в таком усилии, дерево, пусть и специально защищенное, остается деревом.
        Он оценил расстояние, какое прошли его отряды. Достаточно.
        Вождь взмахнул рукою в третий раз, и флейты снова понесли приказы во тьму. Во мгновение ока все факелы погасли.
        Установилась тишина. Абсолютная, даже ветер словно сник, спрятался в какое-то укрытие, испуганный тем, что сейчас начнется.
        Первая атака должна была пойти на те лагеря, что поменьше, разбросанные вокруг главного. Каждый состоял из нескольких десятков фургонов, поставленных в обычный круг, с гарнизоном не больше двух сотен человек. У верданно было мало времени, чтобы окопать их как следует, не успели они вбить вокруг заостренные колья или вырыть ров, что замедлили бы атаку, Йавенир же не собирался давать им шанс исправить положение. Тем более что днем атака на эти лагеря была бы опасней, поскольку каждый из них находился на расстоянии выстрела из двух других и в досягаемости стрел из баллист, которые были у Фургонщиков в главном лагере. Но ночью… Если тебя не видят, то не могут и попасть. Кроме того, Йавенир издал приказы, чтобы меньшие племенные шаманы, не заслужившие титул жереберов, производили замешательство в мире духов. Колдуны верданно пока тоже не дали о себе знать, но наверняка ведь будут начеку. Всю ночь. А уставший колдун - не колдун.
        Вождь хлопнул в ладоши трижды, и в небо взлетела горящая стрела.
        - Аг сайе!!! Аг сайе!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!
        Спешенные кочевники атаковали. В темноте, без единого факела и без обстрела врага. Он видел это уже множество раз: внезапный рев тысяч глоток, топот ног, стук лестниц, упираемых в борта, и…
        Вот! Лязг стали и стоны людей. Слышные даже с такого расстояния. И отзвук рубленных топорами досок. Как и должно.
        И как и должно, меньше чем после сотни ударов сердца его воины отошли. Растворились во тьме, оставляя обороняющихся в удивлении и растерянности. Как это? Все? Мы их отбили?
        В нескольких десятках мест загорелись одинокие огоньки, быстро умножаясь и собираясь в большие группки. Укрытые за щитами лучники натянули оружие и послали пылающие стрелы в сторону фургонов: туда, где некоторое время назад подложили вязанки хвороста и сушняка и где к бортам повозок привесили меха и кувшины с маслом и топленым салом.
        Огонь, первородный сын матери войны.
        В десятках мест борта загорелись. Сперва неохотно, особенно там, где окружности состояли из боевых фургонов, но ведь не им нужно было загореться. Главной целью служили круги из жилых фургонов. Хворост и сушняк подкладывали под них, поливали маслом - и вот пришло их время. Согласно плану, подожгли каждый круг в трех-четырех местах сразу, чтобы распылить силы обороняющихся. Через несколько мгновений пламя выстреливало уже на несколько футов вверх, заставляя Фургонщиков прятаться и освещая поле битвы золотыми огнями.
        Из дюжины кругов целых семь были выставлены из обычных жилых и транспортных фургонов, у верданно просто не хватило боевых повозок, чтобы защититься как нужно. Там огонь безумствовал сильнее всего, перескакивая с доски на доску и вырастая на глазах. Обороняющиеся пытались гасить его, лили воду, сыпали землю, забрасывали на борта какие-то тряпки. Впустую. Огонь кочевников, если уж вгрызался, не желал гаситься ничем, да и фургоны теперь оказались прекрасно освещены, и каждый защитник, хоть на миг выставлявший голову над бортом, должен был понимать, что может получить стрелу.
        Старик легко улыбнулся. Он почти почувствовал это снова - ту дрожь победы, ощутимую кончиками пальцев, когда ты сидишь в седле во главе стотысячной армии, а враг - уже почти разбитый - только ждет последнего удара. Хотя нынче это была лишь слабая тень подобного триумфа, истинная победа придет завтра, когда запылают все фургоны, а из трофеев насыплют холмы высотой в тридцать футов. А прежде наступит тот момент, как раз перед атакой на сердце лагеря, когда уже никто и ничто не отберет у тебя победу,  - миг сладости большей, чем даже вид кургана вражьих голов перед тобою.
        Пока же ему приходилось довольствоваться горстью горящих фургонов и страхом, с каким их гарнизоны ожидали неминуемого.
        А неминуемое пришло в миг, когда большая часть огней начала угасать. Се-кохландийцы ринулись на штурм ослабленных конструкций. Ударяли только там, где огонь причинил самые серьезные разрушения, атака велась в кругу жилых фургонов, где пламя выгрызло в дереве крупные дыры. Йавениру не нужны были глаза, чтобы это увидеть, тысячи ног, ударяющих в землю, веревки с крюками, взмывающими на догорающие остатки, дыры в оборонительной линии. И горсточка испуганных бунтовщиков-Фургонщиков, встающих на последний, безнадежный бой. Во тьме поглотила их волна его воинов.
        Внутренности атакованных укреплений наполнились звоном оружия и воплями людей.

* * *

        Огонь. Этого можно было ожидать. Эмн’клевес Вергореф глядел на пылающие фургоны.
        У них имелось совсем немного времени, чтобы как следует приготовиться к сражению. «Клянусь Гривой Лааль! Даже обычный жилой фургон может сделаться частью неприступной твердыни, если у его гарнизона будет достаточно времени». Внешние стены и крышу обкладывали свежесодранными шкурами скота или мокрыми набитыми доспехами, снятыми с конских спин, под них подсыпалась земля, а перед фронтом вбивались заостренные колья. Только вот кочевники не дали им для этого времени. Верданно едва успели выстроиться. Да и не было у них ни довольно скота, чтобы покрыть все фургоны шкурами, ни достаточного количества воды, чтобы спасаться мокрыми попонами. Рассчитывали на то, что ночь позволит им выкопать рвы, вбить колья и приготовиться к обороне.
        Эти работы продолжались перед главным лагерем, потому в каком-то смысле жертвы защитников внешних лагерей не пропали зря. И все же, как он сумел подсчитать, при первой атаке они потеряли четыре Листа, а при второй - еще три. В полосе смерти, которые те должны были создавать вокруг Мертвого Цветка, остались широкие дыры. Эмн’клевес явственно видел места, где враг сумеет пойти на штурм главного лагеря, не опасаясь обстрелов с фланга.
        Рассвет - он был в том уверен. Ударят на рассвете.
        - Помни, кто тебе противостоит.
        Анд’эверс вырос рядом с ним так быстро, словно тьма породила его.
        - Помню. И все же я рассчитывал, что Листья удержатся хотя бы до рассвета. Днем мы могли бы попытаться вывести из них часть людей.
        - Там остались одни добровольцы. Полагаешь, они не знали, что их ждет?
        - Знали. И все же…
        - Теперь мы знаем наверняка: он там. Узнаю эту смелость… Одноногая Птица, Лис Степей, Молния Галлега. И он - это он. Не болеющий старикан, что прячется в шелковых стенах Золотого Шатра, но тот самый сукин сын, который покорил Степи и нас - а еще почти поставил на колени империю.
        - Ты говоришь это, чтобы сломить мой дух?
        Было темно, и они не глядели друг на друга, а потому пользовались обычным анахо. Тем, в котором о значении слов приходится догадываться из интонации и контекста.
        - Дружище,  - это было странное «дружище», почти ласковое и совершенно непохожее на кузнеца,  - твой дух - велик, как зад Белой Кобылы, и тверд, как Ее копыта. Его не сломить. Я говорил с людьми, они рады, что командуешь ты. Они готовы к схватке с Йавениром и знают, что под твоим руководством мы задержим их на день, два и даже три, если понадобится. Будем делить воду для лошадей, а сами - пить собственную мочу. А потом - как знать, может, прибудут остальные обозы, а может, и сам Ласкольник во главе двадцати тысяч всадников. Милость Владычицы Степей - капризна.
        - Милость Владычицы Степей нисколько меня не касается. Если она желает помочь, пусть принесет нам дождь, а лучше - дней на десять, чтобы им пришлось атаковать только пешим ходом и чтобы огонь не мог зажечь ни стебля травы. Или пусть даст нам двадцать тысяч конных. А если не желает помогать, то пусть убирается отсюда, чтобы, умирая, я не слышал стука Ее копыт.
        Он не смотрел на Анд’эверса, а потому услыхал только его тихий смешок.
        - Смелые слова. Я знаю таких, кто поставил бы тебе их в упрек.
        - А я - таких, кто со мной согласился бы.
        Установилось молчание. Формально кузнец стал в иерархии ниже Эмн’клевеса, он должен был держаться подальше от передовой, чтобы принять командование, когда караван снова двинется в путь. Но на самом деле важным оставалось лишь то, что нынче он не играл уже никакой роли в жизни лагеря Нев’харр. Но только дурак пренебрег бы его опытом.
        - Это не имеет значения,  - нарушил тишину боутану.  - А завтра мы узнаем, как далеко нынче наши.
        - Хм… И каким же способом?
        - Если эти грязные козолюбы атакуют быстро и во всю силу, значит - они уже близко. Если не станут спешить, тогда остальные обозы далеко - или их уже разбили. Помни, что нам неизвестно, где еще трое Сынов Войны.
        - Далеко.
        - Откуда тебе знать?
        - Потому что если бы Йавенир верил, что они справятся сами, то не появился бы здесь лично. Нет. Он захочет командовать каждым боем самолично, чтобы слава снизошла на него одного. А они нападут быстро, чтобы сломить нас завтра,  - и он использует для того сахрендеев.
        Сахрендеи. Они весь день стояли в стороне, и теперь было понятно почему. Отец Войны придерживал их для главного штурма, в котором никто не станет брать пленных.
        - Я знаю тех, кто ждет не дождется встречи с ними.
        Кузнец показал ему сжатый кулак. Простейший из знаков анахо’ла. «Стоим». Да, стоим и ждем, поскольку ради этого мы сюда и прибыли. Нечего больше болтать.
        - Что говорят колдуны?  - спросил он.
        - Как всегда,  - пожал плечами Анд’эверс.  - Бормочут что-то без смысла. Знают, что шаманы Йавенира где-то готовятся к бою, но пока что якобы это не выглядит слишком опасно. Полагаю, что настоящие жереберы ударят завтра, когда выспятся. Кроме того, Хас и Орнэ непрерывно кружат по южному краю лагеря. Говорят что-то о сборе духов, которого не должно быть - или которое происходит в поганом месте. Выглядят словно пара исхудавших гончих, взявших странный след и не знающих, броситься вперед или сбежать.
        - Прикажи им отправляться спать. Ты, пожалуй, единственный, кого они слушают.
        - Хорошо.
        Кузнец обернулся и сделал несколько быстрых шагов в ночь.
        - Мне жаль насчет Фер’бонеха,  - донеслось из темноты.
        Да. Фер’бонех. Материны глаза, фигура отца. Он сам вызвался в один из Листьев, и ничто не могло его удержать. А теперь остатки фургонов догорали в том месте, где он служил.
        Эмн’клевесу хотелось ответить грубо, но из уст того, чьи двое сыновей как раз сражались в одном из внешних лагерей, это «мне жаль» прозвучало искренне.
        В темноте долины зажглись огоньки. Кочевники готовились к следующей атаке.

* * *

        - Прош… пошу, пошу, пош-ш-ш…
        Был это писк, тихонький, словно мышиная смерть. Больше она не могла из себя извлечь. Было больно, но уже не так, как раньше, боль наполняла ее тело, и в некотором роде так стало лучше, без эпицентров страдания, борьбы за каждый вдох. Но Кей’ла уже так ослабела, что даже моргание было теперь серьезным поступком.
        Она покачивалась тихонько, еще порой поднимая голову, хотя старший из стражников уже игнорировал ее. Собственно, она не видела слишком много, Мертвый Цветок время от времени окружали полоски горящих фургонов, но потом они угасли, кочевники еще несколько раз приготовились к атаке, но, похоже, им удалось захватить еще только один Листок, остальные отбили штурмы. Все это происходило в сотнях миль от нее, где-то на другом конце света, в месте, где не было крюков, медленного покачивания и ночи, которая вскоре собирается захватить всю Всевещность.
        Это было худшее, что ее ожидало. Темнота. До той поры Кей’ла не знала, откуда черпает силу, теперь оказалось, что черпает она ее из чужих взглядов, из того, что прочие ожидают, когда она начнет плакать, умолять о милосердии, а потому она не могла этого сделать. На самом деле она так и не покинула круг подростков с палками, они окружали ее все время: в шатре вождя Волков, когда она говорила с его целительницей, женой или с ним самим, когда сидела рядом с умирающим лучником и когда повисла на ремнях - особенно тогда. Она должна была оставаться смелой и отважной. Потому что они хотели увидеть ее страх.
        Но теперь, в темноте, когда никто на нее не смотрел, парни с палками исчезли, растворились во мраке, а вместе с ними ушла и решимость. Осталось отчаяние, чернейшее, чем глотка сквернейшего из демонов Мрака, сдерживающее ее дыхание умелей, чем воткнутые в кожу крюки.
        «Нет, нет, нет… больше не хочу… не хочу жить… я… Кей’ла из рода Калевенхов… хочу умереть… не видеть смерти… не смотреть на горящие… фургоны… не хочу смотреть… Прошу… прошу, прошу… Приди, брат, и забери меня отсюда… Потому что это был ты… правда? Ты убил тех парней… приди ко мне… Прошу, прошу, прошу».
        Изо всей этой молитвы наружу выходило только малое «прош… ппрош… пос…», которые, возможно, и были слышны - когда б кто-то приложил ухо к ее лицу. Но это не имело значения, важным осталось лишь то, что темнота наконец-то обнажила ее истинное лицо - маленькой трусихи, которая только и может, что скулить о милосердии. И, собственно, это тоже не имело значения. Важна была лишь боль, засевшая в ее теле, и то давящее на волю чувство, что она должна уже умереть. Должна была умереть множество раз, как и тысячи ее земляков, поскольку чрезвычайно неправильно, что она еще дышит, когда столько хороших людей погибло.
        Голова, что лежала под ее ногами, превратилась во тьме в бесформенный сверток, но Кей’ла была уверена, что она насмешливо скалится на каждую такую ее мысль.
        - Прош… пошу, пошу, пош-ш-ш…
        Ответ на просьбы пришел в полной тишине. Один из ее стражников свалился на землю. Просто опрокинулся и больше не встал. Тот, что постарше, узнала она, поскольку молодой какое-то время назад уселся, опираясь об одну из жердей треноги, и, казалось, заснул. Шум, вызванный падением товарища, должен был его пробудить. Но нет, он даже не шевельнулся, хотя приятель его вел себя странно. Сперва некоторое время он лежал неподвижно, а потом - вдруг, в полной тишине,  - разделился надвое. Одна из частей осталась на земле - пятно черноты во тьме, а вторая - двинулась вперед. Немного хаотически, покачиваясь легонько и выполняя странные нескоординированные движения. Словно сражалась с бурным течением дикой реки.
        А потом перед Кей’лой, чуть ниже, выросло бледное лицо, окруженное черными волосами, и два холодных фонарика глаз, разгоняющих тьму.
        В первый миг она его не узнала, настолько худым он был, словно его морили голодом много месяцев. Жирные волосы прилеплялись к светлому лбу, глаза сияли горячкой.
        - …пришел, бра… тишка… я уже ду… мала, что… что… что ты забыл…
        Он не ответил. Дотрагивался до нее движениями быстрыми и аккуратными, словно прикосновение языка ящерицы. Пальцы его жгли ледяным огнем, особенно в тех местах, куда воткнуты были крюки.
        - За… берешь меня отсюда? Да… ле… ко…
        Он не ответил - да она этого не ожидала,  - даже выражения лица не изменил. Взглянул вниз, на лежащую между ними голову, склонился и обнюхал ее. Потом развернулся и исчез во тьме.
        Кей’ла изо всех сил зажмурилась, но слезы все равно потекли.

* * *

        Атаковали их, когда Кеннет уже начал сомневаться в разумности своего плана. Может, Лайва оказалась не настолько уж хорошей приманкой, как он рассчитывал, а может, преследователи готовы были удовлетвориться ее голодной смертью? Все сомнения разрешились однажды «утром», хотя они так и не сумели понять, зачем кто-то преследует аристократку и откуда этот «кто-то» взялся.
        И кто - на милость всех богов - победил нападавших.
        Это было перед самой побудкой, когда большинство людей спали, а часовые уже немного расслабились. Кеннет знал о таком, но не проявлял к солдатам за это особенной строгости. Здесь все было иначе, мир не менялся в ритме «день-ночь», отсутствовали какие-либо указания относительно течения времени, стража с одинаковым успехом могла длиться полчаса и половину ночи. В таких условиях, когда много дней странствуешь под одним и тем же небом, бдительность неизбежно притупляется.
        Ударили по ним шестеро - безумцев или отчаянных воинов, и не было сомнения в том, кто - цель. Атаковавшие прошли часовых, даже не пытаясь их снять, не обратили внимания на поднимающихся с земли стражников, но, волоча за собою серые полосы, сразу кинулись в сторону Лайвы. А Кеннет, вскакивая с наполовину выхваченным из ножен мечом, чувствовал сокрушительную уверенность, что, пока они доберутся до нее, исчезнет и она, и похитители.
        Для роты это был бы конец надежды на спасение.
        Он бросился вперед с диким рыком, пробудив остальных и пытаясь отвлечь внимание серых убийц, но те совершенно его проигнорировали. Однако девушки спали чуть в стороне, как обычно положила Лайву между собою, и в миг, когда он зарычал, вскочили на ноги с оружием в руках. Были они очень хороши, но ни за что бы не сумели встать против шестерых нападающих сразу.
        Кайлеан крутанула саблей, сперва нормально, а после третьего удара переходя на свою невероятную скорость, однако сумела она сдержать только одного из атакующих. Дагену окружил рой вертящихся в воздухе камешков и ракушек. Первый серый, который в них воткнулся, крутанулся вокруг собственной оси и упал, второй же кинулся на девушку, заставляя ее отскочить назад. Ее короткое копье кружило, перехватывая десятки ударов.
        Трое оставшихся были уже подле Лайвы. Она сидела на земле, светлые волосы заслоняли ее лицо, а когда убийцы ухватили ее за плечи, она коротко вскрикнула и сползла, словно потеряв сознание.
        И тут они начали исчезать. Она и окружавшая ее тройка убийц. Они не становились прозрачными, но словно удалялись, проваливаясь в глубь воздуха.
        А потом эта скульптурная группа: девушка и трое мужчин, стоящих над нею,  - словно взорвалась изнутри. Сероволосая голова взмыла в воздух, волоча за собой капли крови, моментально превращавшиеся в темную пыль. Один из похитителей отлетел от аристократки на несколько шагов, словно его дернули назад веревкой, привязанной к мчащемуся коню, второй же отступил перед невысокой фигуркой, толкавшей его, уперевшись в грудь убийце ладонью.
        Летели карминовые капли, превращавшиеся в темноту, распадавшиеся, ударившись о землю.
        Лейтенант бежал, глядя на эту пару: мужчину в сером и полунагого темноволосого ребенка со светлой кожей, который упирал… у которого не было левой руки… у которого левая рука исчезала… погрузившись по запястье… Милосердная Владычица… он… воткнул ладонь в грудь серому.
        А потом дернул резко, словно был медведем, пытающимся выхватить рыбу из ручья, и вырвал мужчине сердце. Вырвал ему сердце! Кеннет почувствовал, как нереальность этой сцены словно лупит его обухом по голове. Ребенок выглядел как изголодавшийся сельский паренек и при этом вырывал у людей сердца. И потрошил их, будто мясник - туши. Третий из серых даже не пытался сражаться, просто бросился к Лайве, но маленький убийца проскочил мимо него, а мужчина захрипел и упал, путаясь в собственных кишках.
        Кеннет остановился, уверенный, что все закончилось. Кайлеан как раз снимала пинком с сабли своего противника, напавший на Дагену замер, окруженный несколькими солдатами, а мальчишка остановился перед Лайвой.
        На кратчайший миг все застыли. Она и он, аристократка… нет, та, кто притворяется аристократкой, и ребенок с окровавленным клинком в одной руке и с когтями на руке другой. Лейтенант не видел лица девушки, но лицо паренька оставалось видным даже слишком хорошо. Словно миллион эмоций пытались одновременно с этого лица соскочить. В абсолютной тишине он протянул руку, ту, когти которой слипались от черной крови, и легонько, почти лаская, коснулся щеки девушки. Лайва вздрогнула, будто кто-то плюнул ей в глаза, и прошептала слово, которого Кеннет не услышал.
        Мальчишка исчез.
        Лейтенант повернулся к живому еще убийце:
        - Взять его!
        Слишком поздно. Мужчина сделал странный жест, словно засовывал себе руки в глотку и что-то отбрасывал. А потом - упал, сотрясаемый дрожью.
        Первой при нем оказалась Дагена.
        - Держите его!  - рявкнула она, садясь на него сверху.
        Несколько солдат прыгнули на помощь. Ухватили серого за руки и ноги, придержали, а черноволосая девушка срывала свои амулеты, складывая их на его груди, и шептала что-то все более лихорадочно, а руки ее порхали в сложном танце. Ничего не вышло, мужчина дергался все сильнее, конечности его, казалось, обладали собственной волей, голова отклонялась назад, затылок бился о землю. Четверо сильных стражников едва могли его удержать.
        - Фенло! Сделай что-нибудь!
        Кеннет не заметил, кто это крикнул,  - наверняка кто-то из пятой. Нур, стоявший до той поры в стороне, сжал кулаки и засопел:
        - Он умирает! Не позволь ему!
        Не позволь? И кто такой этот десятник?
        Все смотрели на сержанта, который явственно собирался с духом. Наконец он пожал плечами, подошел к Дагене и решительно отодвинул ее в сторону. Присел рядом с неудавшимся похитителем и возложил ему руки на грудь.
        Это выглядело так, словно Нур истек кровью до смерти. Побледнел, обнажил зубы, под глазами его налились тяжелые синяки. Он рявкнул, нетерпеливым движением распахнул на лежащем рубаху и воткнул пальцы в бледную кожу. Мужчина перестал дрожать.
        - Ничего… Этот гребаный урод ничего здесь не имеет… ни следа…
        Нур ругался так, что, казалось, и воздух густел.
        - Где у него… должен иметь…
        Смех сбоку заставил всех повернуться к Лайве. Девушка захлебывалась безумным хохотом - по щекам ее даже слезы текли.
        - Что ты ищешь, солдат? Души у бездушного? Хочешь удержать нечто, чего он никогда не имел? Будь у него душа, не сумел бы он перейти на другую сторону!  - Внезапно она крепко выругалась.  - Не найдешь и следа от нее в том, кто рожден из вамийо.
        Кеннет не отводил взгляда от младшего десятника. Нур еще дышал сквозь стиснутые зубы и ругался. Но наконец, после нескольких минут усилий он оторвал ладони от бледного тела, встал и с размаху пнул труп в бок.
        - Где она, сукин ты сын!  - заорал он.  - Она не могла уже уйти!
        - У него ее никогда не было.  - Дагена стояла сбоку с лицом мрачным, словно обещание бури.  - С самого рождения.
        - Это невозможно!
        - Правда? Ни у одного из них нет души. Это именно то странное чувство, которое я испытывала, когда с ними сражалась. Словно смотрела на людей, вырезанных из пергамента. Теперь я понимаю, отчего так.
        - Это невозможно!  - Нур, как видно, должен был выплеснуть на кого-то злость, а раз уж первой отозвалась Даг, то тем хуже для нее.
        - Я тоже так думала.  - Черноволосая чуть улыбнулась и встала, слегка расставив ноги и сложив руки на груди.  - У тебя великий дар.
        Десятник двинулся на нее, стискивая огромные кулаки.
        - Нур!
        Кеннет осадил его одним словом, хотя на миг казалось, что сержант оборвет цепь дисциплины и кинется на девушку.
        - Все видели, что ты пытался сделать, Фенло.
        Лейтенант двинулся вперед, указав взглядом Велергорфу и Андану на людей из пятой. Дисциплина дисциплиной, но несколько солдат выглядели так, словно готовы были поддержать Нура в возможной схватке.
        - Ты хотел удержать его по эту сторону, удержать душу в теле. Это одно из величайших преступлений согласно Великому Кодексу. Души должны странствовать в Дом Сна свободно. Но тут Кодекс не действует, мы вне территории империи, а потому я не стану тебя в том обвинять. Что ты понял?
        Десятник засопел, словно давился, но не пошевелился.
        - Он,  - указал Нур на труп,  - не имел души. И следа. Даже… веревки, шнурка, что соединяет душу и тело - и который можно чувствовать еще долго после смерти. Был он словно пустая скорлупа…
        - Зачем бы кому-то создавать таких…  - Кеннету не хватило слов.
        Ответила Дагена:
        - Чтобы свободно странствовать между разными местами. Душа и тело цепляются за свои районы Всевещности, они соединены с ними предельно прочно. Сила, которая позволила бы переноситься им между разными царствами, пробиваться сквозь Мрак,  - она непредставима. Но одна душа или пустое тело, скорлупа, оживленная интеллектом, она как одуванчик, легкий и невесомый.  - Даг указала на Лайву.  - Она и ее люди убили более двухсот человек, обменивая душу за душу, но это сложные чары, обращающие на себя внимание.
        Аристократка снова захихикала так, что у всех по спинам побежали мурашки.
        - Есть еще один способ… Один точный, новый… но он до меня дотронулся… вы видели… ранил…  - Лайва повернула лицо, показывая щеку, на которой появился шрам не больше половины дюйма.  - Должен был встать на колени и клясться мне, а он дотронулся… ранил меня… без… дозволения…
        Говорила она все медленнее, будто слова были какими-то чуждыми конструктами, значение которых от нее ускользало. Кеннету надоело:
        - Нур! Ты и пятая - ко мне. Поговорим. Остальным - встать вокруг и быть наготове.
        Велергорф кашлянул и поднял руку, давая сигнал, что он хочет что-то сказать.
        - Нет, десятник. Ты получил приказ. Исполнять!
        Лейтенант отошел на несколько шагов, встал лицом к явно нервничающей десятке. Вернее, пятерке. Четверо солдат остались под земляными холмиками в горах. Повел взглядом по их лицам, и, что его несколько удивило, все они опустили глаза. Даже Фенло Нур.
        - Ты что-то умеешь, десятник. Ты использовал это умение на своем предыдущем командире, том, который исчез. Я прав?
        Все кивнули. Значит, он догадался верно, что вся десятка по уши влезла в это.
        - Что именно ты умеешь?
        Нур окинул его ледяным взглядом:
        - Я умею призывать назад душу, которая только-только покинула тело. Я могу… Не знаю, как это сказать… Тело мертво, но оно может двигаться, говорить и действовать, потому что я делюсь с ним собственными силами. Это трудно… выматывающе. За те двенадцать дней я потерял тридцать фунтов.
        - Двенадцать дней?
        - Столько нам пришлось удерживать Аленфа на ногах,  - вмешался Кахер Венк, самый молодой из солдат.
        - Вашего исчезнувшего десятника, верно? Зачем?
        Они молчали. Дело было таким, что и Крысиная Нора, и все жрецы, Ловцы и Инквизиторы всякого храма в Меекхане бросились бы на них, словно голодный медведь на дохлого лосося.
        - Я напоминаю, мы вне империи. И что бы вы ни сказали здесь, не может быть повторено там. Но - проклятие, хватит игр и тайн. Отчего вы хотели, как точно сказал Кахер, удержать его на ногах? Это вы его убили?
        Он обидел их, это было видно по тому, как они переглянулись. Нет, это решительно не тот тип солдат, что убивают своих командиров. Видно, говорили правду, что пятая любит своего десятника.
        - Он…  - Нур запнулся, но, похоже, наконец принял решение:  - У него была жена. Вийя. И ребенок. Любили друг друга, это все видели. Все мы их любили, ее и малыша. Но устав - это устав. Вдова сержанта получает треть жалованья, пока ребенку не исполнится шестнадцать лет, только когда отец погиб во время службы.
        Кеннет почувствовал, как что-то разъясняется:
        - Как он погиб?
        - Мы были в увольнительной, после патруля. В полку все готовились к отсылке роты к Черному, но мы должны были остаться. Аленф не хотел покидать жену. Мы пошли напиться за тех парней, которые собирались отправиться в Олекады, и возвращались поздно… ночью. Над речкой было переброшено бревно, которым мы пользовались, чтобы сократить себе дорогу.
        - И он упал, господин лейтенант. Просто поскользнулся и упал.  - Кахер Венк обронил это, словно давал показания перед судом.  - Никто его не толкал и не…
        - Заткнись, молодой.  - Нур покачал головою.  - Сейчас это не имеет значения. Там часто кто-то падает в воду, и все над этим смеются. Говорим мы об этом месте «вытрезвляющий мостик», потому что едва искупаешься, и… Ну, вы понимаете.
        - Говори дальше.
        - Он упал, и все, целая десятка, сперва смеялись, но внезапно оказалось, что десятник не встает. Река была мелкой, в самом глубоком месте - по пояс. Я вскочил, и вытащил его, и знал… только-только притронулся… знал… я всегда знаю, когда кто-то при мне умирает…
        Некоторое время Нур стоял, стискивая и разжимая кулаки.
        - Ударился головою. Череп треснул, он погиб на месте. Мы посовещались там, на берегу, ночью. Дело было не в нас, а в его жене и ребенке… они не только не получили бы денег, но их выбросили бы из казарм. Устав. Поэтому я это и сделал… притянул его душу с полдороги в Дом Сна и поместил назад в тело. Никогда не забуду, как он на меня глядел… словно я нанес ему величайшую обиду. Но принял это как мужчина. Утром мы вызвались добровольцами в роту, что отправилась на восток. Но я никогда не делал этого так долго и никогда с человеком… это… высасывает как пиявка. Через двенадцать часов у меня и сил не осталось. Потому мы ушли словно на разведку, нашли небольшую пещеру и оставили его там, замаскировав следы, а когда я удалился на пару сотен шагов, то почувствовал, как он уходит. Потом мы отошли на несколько миль дальше, переждали день и сообщили роте. И все.
        - Ты видишь духов?
        Десятник покачал головою и сразу же пожал плечами:
        - Порой мне так кажется. Что-то тянет меня к местам, где погибли люди.
        - Как на Хевене?
        - Да, господин лейтенант.
        Куда-то исчез дерзкий сержант, готовый на каждом шагу оставаться на волос от нарушения субординации. Кеннет понял, что то, что он сделал, что все они сделали,  - тяготило их, словно мешок мокрого песка. Теперь, сбросив это с плеч, Фенло Нур мог передохнуть.
        Лейтенант не выдержал и фыркнул иронично:
        - Проклятие, ну и рота мне попалась! Черный должен мне бочонок хорошего вина.  - Он проигнорировал удивленные взгляды пятой.  - Нормально. Это дело остается здесь, а вдова вашего десятника и дальше будет получать часть его жалованья. Империя не обеднеет от этого. Вы молчите, а остальная рота будет молчать тем паче.
        Кеннет видел, как уходит из них напряжение.
        - Нур, если с тобой еще раз будут проблемы - я собственноручно отпинаю тебя по заднице. Говорю серьезно. Хочу иметь сержанта, который выполняет приказы и не дает понять мне каждым жестом, что сам все знает лучше. Разве что он и вправду все знает лучше и тогда может аккуратно это показать. Учись у Велергорфа. И закрой рот, у тебя все еще коричневая полоса на плаще. Твой талант говорит тебе что-то об этом месте? Ты исследовал тот четырехрукий труп?
        Десятник кивнул:
        - Да. Но он умер слишком давно. Даже если и была у него душа - уже ушла.
        - Что-то еще? Чем эта страна отличается от нашего мира?
        - Она…  - Нур закусил губу.  - Она пустая, господин лейтенант. Нет шума, следов…
        - То есть?
        - Э-э-э… я не сумею этого описать, поскольку и сам не понимал, пока сюда не попал. Я словно всю жизнь жил над рекою и слышал ее пение, а потом вдруг перенесся в пустыню, в тишину. Тут ничего нет, будто все место протерто дочиста. Словно оно мертво.
        - Хорошо. Столько я и сам уже знаю. Однако кто-то здесь жил, сражался и убивал. Причем - недавно. Хас так говорил о том Ублюдке, что упал на Хевен. Что он сражался, убивал здесь. Потому уверяю тебя: окрестности не настолько мертвы, как бы нам хотелось.
        Нур окинул взглядом пространство за спиной лейтенанта и странно улыбнулся.
        - Верю, господин лейтенант,  - сказал он, медленно потянувшись за кинжалом.  - Верю, как никогда ранее.
        Кеннет повернулся и взглянул в пару светло-голубых глаз. Мальчишка стоял в паре шагов за ним, и вопрос, как он, во имя богов, сумел подойти, был на вес жизни, поскольку правая ладонь ребенка сжимала убийственное серое острие с такой ненавязчивой свободой, с какой лев носит когти. Потом мальчишка метнулся между ними, словно что-то искал,  - и лейтенант только и успел прошипеть:
        - Никому не двигаться.
        Они даже не шелохнулись, а мальчишка ходил между солдатами, игнорируя трупы, словно те были лишь кусками камня, пока наконец не остановился подле девушек. Дагене посвятил всего минутку, и следовало признать, что нервы у черноволосой были стальными, поскольку, когда он приблизился и принялся обнюхивать ее на высоте груди, та даже не вздрогнула.
        Зато подле Кайлеан… Он подошел, понюхал, отступил и забавно наморщил нос. Понюхал снова.
        А потом переложил оружие в когтистую руку и сделал странный жест.
        Девушка побледнела, а он повернулся и побежал вперед легкой рысью.



        Глава 10

        Эсо’бар выругался и сплюнул. Рана отвратно болела. Кочевники дважды на протяжении ночи врывались к ним в лагерь. Первый раз - всего-то два дурака, которых сразу и прирезали, а во второй - аж пятеро. И бились хорошо, сучьи дети: яростно и дико. Тот, второй, раз стоил гарнизону их фургона одного убитого и двоих раненых, среди которых оказался и сам Эсо’бар. Клинок се-кохландийского кинжала пробил его кольчугу, и не уклонись он, со сталью познакомилась бы и его печенка. А так - всего-то получил широкую, исходящую жгучей болью рану, что тянулась от правого бока почти под мышку. Сволочь!
        Их Листок состоял из Четырех саво’лейд, Малых Змей,  - восьмидесяти тяжелых боевых фургонов, поставленных в двойной круг. Только оттого они и выдержали ночные атаки, когда кочевникам наконец-то удалось после нескольких попыток развести огонь достаточно большой, чтобы уступили даже борта боевых фургонов. Но, когда с диким ревом ворвались се-кохландийцы через проломы от двух сожженных повозок, их поприветствовал концентрированный залп со второй линии и яростная контратака, после которой защитники еще долго преследовали их вне укреплений.
        Потом на место сожженных поставили новые фургоны и стали ждать хода врага. Из того, что Эсо’бар видел, только Листья, чьи командиры использовали тактику двойного круга, еще держались, остальные пали, и теперь, после ночи штурмов, оставалось их всего-то три-четыре. Те, что выстроены были из жилых фургонов, не пережили и первой атаки, но какое это имело значение? Те, кто вызвался сражаться во внешних лагерях, наперед знали: эта битва победы не принесет.
        Вот только те вонючки, что прячутся в темноте, сменили тактику. Не то чтобы они отказались от попыток поджечь фургоны, но теперь, похоже, жаждали, чтобы огонь залил всю внешнюю линию. И казалось, были у них бесконечные запасы дерева и масла. В какой-то момент стенка фургона начала пропускать внутрь дым и сделалась горячей, словно печка. Эсо’бар уже потерял счет, сколько раз волна кочевников бросалась в атаку, оставляя под фургоном кучи хвороста. Даже искусство защиты дерева от огня, которое верданно развивали веками, имело свои ограничения. Еще несколько таких штурмов, и придется отступить на вторую линию. А потом? Потом - в ад, ясное дело.
        А еще кочевники не отказались от попыток победить защитников в прямой схватке. Две атаки, когда вместо дерева в борта застучали лестницы и крюки на концах веревок, почти поймали их врасплох. Плетеные защитные заплоты уступили огню первыми, а потому фургон затрясся, покачнулся, верхние доски затрещали, верданно едва успели перерубить веревки. А сразу после внутрь принялись заскакивать кочевники.
        Эсо’бар выругался снова. Мер’данар не церемонился - приказал ему снять кольчугу, набитую поддевку, промыл рану уксусом и бесцеремонно наложил несколько грубых швов.
        Мер’данар, его младший брат, чуть старше близнецов, убил нынче троих людей способом, пробуждавшим без малого богобоязненный ужас. В семье все они посмеивались над его фигурой и врожденной флегматичностью, и хотя силой он не уступал ни отцу, ни Первому, никогда не пытался использовать ее хоть ради какого-то преимущества. Девчонки, особенно Кей’ла, вертели им, как хотели. После ее смерти с лица Мер’данара исчезла обычная спокойная улыбочка, он помрачнел, сделался словно отсутствующим. А потом, четверть часа назад, взорвался. Когда кочевники вторично ворвались в фургон, ухватил ближайшего за шею и задавил одним движением - так, как обозленный ребенок душит голубя, а потом двинулся вперед, склонившись, втянув голову в мощные плечи и все еще с голыми руками. Следующий из нападавших получил удар кулаком, и се-кохландиец словно провалился сам в себя, свернулся вокруг места удара, будто из него выпустили воздух, и сразу же получил второй удар, в голову, так, что хрустнуло что-то у него в хребте. Потом враг упал. Последний бросился на фургонщика с ножом и легким топорком. Мер’данар уклонился удивительно
ловко при его массе и тесноте фургона, ухватил атакующего за руку, дернул, ударил в борт и пригвоздил его к стене не пойми когда выхваченным кинжалом.
        Эсо’бар глянул влево: труп все еще висел на том же месте, никто, кроме его младшего брата, не сумел бы вырвать оружие из дерева.
        - Нам надо бы его вышвырнуть,  - проворчал он, указывая на тело.
        Мер’данар лишь кивнул и быстрым движением отсек кусочек дратвы.
        - Надень броню до того, как подпухнет,  - проворчал он в ответ.  - И у тебя будут проблемы с правой рукою.
        - Скажи мне то, о чем я не знаю.  - Эсо’бар облачался, кривясь и ругаясь.  - Долго до рассвета?
        - Пара часов. Не знаю точно, небо все еще в тучах. Но делается все светлее.
        Похоже, они обменялись большим количеством слов, чем за последние три дня.
        Они все еще не глядели друг на друга, и Эсо’бар чувствовал за это чрезвычайную благодарность. Знал, что могло таиться в глубине глаз брата. «Это ты ее туда привел!» Лучше было не смотреть.
        Они сражались всю ночь, и их Малые Змеи потихоньку истекали кровью. Во внешнем кругу у половины фургонов были настолько подгоревшие борта, что хватило чуть пнуть, и те разлетелись бы. Они и так должны считать себя счастливчиками, поскольку атаковали их при помощи обычного огня.
        - Иду-у-у-ут!!!
        И правда, шли. Где-то после полуночи, когда кочевники захватили большую часть Листьев, появились первые жереберы. Фургонщики их не видели, не знали точно, где они находятся, ночь была темна, но внезапно во тьме раздалось дикое ржание - звук, который издает лишь животное, претерпевающее ужасные мучения,  - а потом рядом с их фургоном пронеслась волна жара.
        Невидимая, это не была стена огня, создание которой выдавало бы позицию жеребера и подставляло бы его под контратаку. Шаман попросту метал поток, реку горячего воздуха - для сынов кузнеца ощущение это было чем-то настолько же естественным, как и жар очага. Они чувствовали его едва-едва, когда часть этого жара прошла поверх их фургона, а за ними, на первых лепестках Цветка, раздались крики и шум. Эсо’бар понимал, в чем тут дело: волна жара ударила непосредственно в деревянные борта, разбилась о них, после чего потекла в стороны и в глубь укрепленных позиций. Сперва могло показаться, что не происходит ничего опасного, что если человек не выставит голову под тот жар, то ничего с ним и не случится, а покрасневшее от горячего воздуха лицо еще никого не убило. Только вот не была это первая волна жара в эту ночь, равно как не вторая или пятая. Жереберы атаковали так караван уже несколько часов, и Эсо’бару непросто было представить, как теперь обстоит дело во внешних линиях обороны. Воздух суше прокаленного степного жара, борта нагреваются и коробятся, людям нечем дышать, они теряют от жары сознание.
        Этой тактике верданно нечего было противопоставить. Не хватало у них воды, чтобы гасить растущую из-за жары жажду, недоставало и колдунов, чтобы защитить весь Мертвый Цветок. Да и атакой - обычной или магической - непросто попасть в того, кто невидим и постоянно меняет позицию. Так и теперь. Едва чары начали угасать, раздался топот копыт, и невидимый отряд всадников промчался сквозь тьму. Наверняка жеребер со своими охранниками. Судя по звуку, были они не далее чем в двухстах ярдах от них. Днем маги не смогли бы позволить себе подобную наглость, как накладывание чар на дистанции арбалетного выстрела. Но нынче - нынче все еще продолжалась ночь.
        Снаружи заиграли флейты.
        - Идут.  - Эсо’бар произнес это почти с облегчением.
        - Идут,  - повторил Мер и вернулся на свое место.
        Прежде чем Эсо’бар успел втиснуться в кольчугу, на соседнем фургоне началось замешательство, а потом вдоль линии пронеслось:
        - Идут сахрендеи!
        Он встал.
        Наконец-то.

* * *

        Старик улыбнулся. Легко, легонько: любой, стоящий рядом, мог бы посчитать эту усмешку лишь тиком, кривящим уголок губ. Но Йавенир знал, что улыбается, хоть нынче это и было выражение скорее скуки, чем триумфа.
        Все шло так, как он и спланировал. Кочевники ударили до того, как лагеря успели толком окопаться: подступы к главному лагерю теперь украшали лишь догорающие круги. Несколько Листков устояло под атаками, но это не имело значения, они будут уничтожены в нужный срок. Теперь пришло время штурма главного лагеря, череда атак на очередные полукружия, и лишь глупец посчитал бы, что это окажется простой работой.
        Йавенир уже слышал доклады Ких Дару Кредо. Фургонщики не сдавались и не просили о милосердии. В восьми захваченных лагерях находились около двух тысяч человек, а в плен взяли лишь троих, да и то - они вскоре умерли от ран. Его жереберы насылали на лагерь верданно потоки жара, но они были уже измучены, хотя пятерых самых сильных он пока придерживал в резерве. Когда подойдет время атаки, фургоны запылают, словно смоляные факелы.
        Он взглянул направо - час назад он решил, что Дару Кредо, его непокорный сын, уже получил соответствующий урок,  - и отдал приказы.
        Со стороны лагеря Аманева Красного выдвигались тяжелые колонны, освещенные сотнями факелов. До рассвета осталась лишь пара часов. Прежде чем встанет солнце - а скорее, прежде чем тучи обретут серо-стальной оттенок - внешние полукружия лагеря Фургонщиков должны пасть.
        Усмешка искривила и второй уголок губ старого вождя. И вот он отдал те приказы, которые должен был отдать, а сейчас собирался проверить, настолько ли велика ненависть, какую верданно испытывают к племенам Аманева Красного, как о том говорят. После того что сделали сахрендеи - она должна быть огромной.
        Светловолосая невольница шевельнулась в третий раз за последнюю четверть часа. Обычно - и это его в ней удивляло - могла она становиться частью обстановки настолько же хорошо, как, скажем, стул, на котором он сидел.
        - Ты из-за чего-то переживаешь, драгоценнейшая?
        Она даже не взглянула на него, что любому другому - мужчине, женщине или ребенку - стоило бы глаз. Но не ей, чье прикосновение вернуло ему молодость и кто предостерег его, чтобы следил за северо-западом своей державы.
        Она смотрела в темноту с неким напряжением, словно пытаясь пронзить ее взглядом. Ее рука чуть двигалась.
        - Узел…  - прошептала она.  - Формируется узел. Вся битва сворачивается вокруг единственной точки…
        Он засмеялся ласково. Женщины…
        - Нет, драгоценнейшая, битвы - это не ткань, они не сворачиваются и не разворачиваются вокруг каких-то узлов. Это соревнование силы воли и опыта вождей, а еще - мужества воинов.
        Она наконец повернулась в его сторону, лицо ее было бледнее, чем обычно, и странно замершим.
        - Я не одна из твоих певцов, мой господин, я не запишу эти слова, чтобы стали они свидетельством твоей мудрости.  - Она использовала язык Вольных Племен, формальный и несколько чрезмерно торжественный.  - Но, когда битва проиграна, армия разбегается, верно? А когда разбегается армия, сперва разбегается одно Крыло, так? А когда разбегается одно Крыло, сперва бросается в бегство единственный а’кеер. А чтобы сбежал он, в нем должен найтись один воин, чье сердце первым оробеет и кто первым повернет коня. Я права, мой господин?
        Ему не понравился ее тон, но в целом для женщины говорила она мудро.
        - Права, майи.
        Йавенир назвал ее прозвищем, которое само по себе было ласковым напоминанием. Майи - баловень, вещь, собственность. Она поняла и сразу сделалась покорна.
        - Прости, господин,  - поклонилась она, но продолжила:  - Но, когда бы нашелся кинжал, что воткнулся бы в сердце того воина перед самым его бегством, возможно, а’кеер, Крыло и вся армия продержались бы на поле боя на минуту дольше, и, может, потому проиграл бы враг. Если бы сейчас из тьмы прилетела стрела и воткнулась в твое сердце, разве битва не закрутилась бы вокруг этого места? Хаос и паника отсюда распространились бы во все стороны и охватили бы всех твоих воинов. Ты стал бы узлом.
        Она редко говорила так много, но он позволил, поскольку были они одни, ближайшие стражники стояли шагах в тридцати, а потому никто ее не слышал. Кому-то другому за саму мысль о том, что он, Отец Войны, Сын Галлега, может погибнуть от обычной стрелы, Йавенир приказал бы вырвать язык и бросить псам. Некоторых слов нельзя было произносить.
        - Хаос, мой господин, действует через узлы, через точки, из которых распространяется уничтожение. Там,  - махнула она рукою,  - формируется узел, собираются духи, ползут сквозь землю… Ждут. Это дурной знак. Твои шаманы не чувствуют этого? Они настолько… за… заняты боем? Нужно обрезать тот узел.
        Она начала заикаться, чего не случалось с ней с того момента, как вошла в его шатер несколько месяцев назад. Должно быть, она сильно нервничала.
        - Погоди,  - прервал он ее.  - Сперва они.
        Сахрендеи как раз пошли в пробную атаку. Часть конницы спустилась с лошадей, превратившись в солидный отряд пехоты, остальные заняли место по бокам. Конница двинулась первой, засыпая линию обороны дождем горящих стрел. Лучники скакали в сторону фургонов, выпускали стрелы и возвращались по окружности, внешнюю часть которой создавали воины, держащие факелы. Всадники подъезжали к ним, зажигали стрелы и снова скакали вперед. Ночью выглядело это исключительно эффектно, два больших, вращающихся в противоположных направлениях и плюющихся огнем круга всадников, и движущаяся между ними масса пехоты в скорлупе щитов.
        Пехота, которой, похоже, не найдется много работы.
        После атак жаром, длившихся вот уже несколько часов, внешние стены фургонов были так нагреты, что загорались от одной-единственной стрелы. Защитники даже не пытались их гасить. Старик улыбнулся, на этот раз широко, его догадки насчет проблем Фургонщиков с водою полностью подтвердились. Полукруг фургонов, который атаковали сахрендеи, запылал, словно скирда соломы, пламя встало футов на тридцать, золотое сияние залило все на сотни ярдов. Йавенир прищурился, над линией пехоты в колеблющемся свете пламени было видно знамя с волчьей мордой, перечеркнутой несколькими белыми полосами. Волки. Как он и полагал, Аманев выслал в бой свои лучшие тяжеловооруженные отряды. Не свыше тысячи человек, но для того, чтобы захватить одну или две защитные полосы, больше и не нужно.
        Йавенир взглянул вправо: между шатрами за спинами атакующих как раз начали выезжать новые ряды конницы. Было их много, даже не считая тех, кого сейчас атаковали верданно: как минимум пятнадцать тысяч. Пока в последние годы он потихоньку погружался в старческую слабость, силы сахрендеев выросли. Хорошо бы, если б после этой войны им пришлось подольше зализывать раны, поскольку вслед за силой идет гордыня, а она - стремя у седла, на котором ездит бунт.
        Отец Войны улыбался уже открыто. После того что они сделали, ему нет нужды переживать об их потерях.
        Дерево, атаковавшееся полночи магическим жаром, горело быстро; впрочем, это были жилые и транспортные фургоны, поменьше и послабее в бортах. Через четверть часа, во время которого невольница его не переставала вертеться и сопеть, огонь начал угасать, и пехота тотчас перешла к штурму. Было видно уже немного, догорающие уголья в два счета оказались вытоптаны тяжелыми ногами, и отряд без проблем ворвался в первую линию обороны.
        Именно: без проблем, и в этом-то проблема и состояла. Отец Войны вздохнул и мучительно потер лоб. Уже после первых залпов, когда защитники не ответили собственными стрелами, стало ясно, что линии фургонов оставлены. А потому командир кочевников должен был прервать поджоги и сразу бросить вперед пехоту - стоило захватить эти фургоны в лучшем состоянии - один Галлег знает, что можно сделать с большим числом исправных повозок. Ну что ж, это только одна схватка, бои же и предназначены для того, чтобы молодые вожди учились на собственных ошибках.
        Пехота, подобно огню, захлестнула гарь и, как мог легко себе представить Йавенир, встала перед двумя очередными линиями обороны. Внезапно раздался вскрик, такой сильный, что он непроизвольно содрогнулся,  - будто выстрелил гигантский арбалет. Сахрендеи получили залп с двух сторон, заклубились, закричали. Было темно, но старец видел слишком много битв и прекрасно знал, что там сейчас происходит. Убитые и раненые падают на землю, истекая кровью, во внешней стене щитов появляются дыры, стрелы ныряют туда, ища очередные тела, отряд колеблется и отступает. А потом рык - он услыхал его даже здесь: во тьме ночи всякий звук разносится далеко, а битва нынче шла лишь в том одном месте. Рык дикий, гневный. И внезапно шеренги атакующих бросились на шеренгу фургонов. Об борта ударили лестницы - это ведь все еще жилые фургоны, они легче и ниже боевых; тяжелые топоры вгрызлись в дерево, по лестницам поднялись первые смельчаки, смели защитников с крыш, яростно порубили стропила, чтобы ворваться внутрь,  - неужто они забыли, каков план?
        Через миг рык раздался и с другой стороны, и началась контратака. Верданно дрались дико, отбросив сабли, копья и топоры: в таких условиях, на скользкой от крови крыше, сражаются ножами, кулаками и зубами, тела схлестываются и валятся на землю, а сторона, на какую они упадут, решает - выживут или погибнут. Через минуту командир сахрендеев понял, что это еще не подходящий момент, что Фургонщиков все еще слишком много, потому подал сигнал, и атакующие отошли, преследуемые стрелами и дротиками.
        Йавенир видел все те образы под сомкнутыми веками. Снова возникали там картины времен первой войны, когда ему приходилось захватывать племенные лагеря один за другим. На самом-то деле ничего не изменилось: прошло тридцать лет, а люди все еще сражаются и гибнут на этой паршивой возвышенности.
        Через короткое время шум схватки стих, прореженный отряд пехоты отступил бегом, прикрываемый конными лучниками. Отец Войны был уверен, что через минуту Аманев пришлет ему рапорт о том, какие у них потери, как шла атака, что нового придумали верданно. Но и без этого он знал, что в следующий раз придется нападать в десятке мест одновременно, чтобы сжечь все внешние круги, а потом следующие и следующие, пока той фургонщицкой падали не будет уже куда отступать.
        Невольница шевельнулась вновь:
        - Узел затягивается, мой господин.
        Узел! Несмотря ни на что, после бессонной ночи он был слегка раздражен. Йавенир не любил, когда она удалялась от него, потому что тогда чувствовал, как старость вгрызается ему в затылок источенными клыками, но если уж она не может усидеть…
        - Тогда пойди и развяжи его, женщина. Возьми столько людей, сколько тебе понадобится,  - и иди.
        Она легко поклонилась и без слов исчезла.
        Когда вернется - он заставит ее заплатить за эту наглость.

* * *

        Темнота напирала со всех сторон, а вместе с ней - картины каждого из мгновений, когда Кей’лу оставляла отвага. Когда она корчилась, словно животное, под ударами, когда была добра к тем убийцам-сахрендеям, когда заколебалась и не плюнула той женщине под ноги во второй раз. Наверняка оттого-то он ее и покинул. Не затем пробежал десятки миль по сожженной солнцем возвышенности, чтобы встретить маленькую трусиху, подвешенную на крюках. Потому он убил стражников и сбежал.
        Кей’ла с усилием открыла глаза. Небо постепенно светлело, вокруг лагеря Фургонщиков поднимались столпы дыма, неотличимые по цвету от туч. Мертвый Цветок отчетливо уменьшился. В последнее время кочевники провели несколько атак на его внешние лепестки, железом, магией и огнем захватив как минимум две линии обороны. Последнее нападение сорвалось после отчаянной атаки Волны колесниц, которая, увы, вскоре вся и легла под стрелами тысячи конных лучников. Кей’ла сомневалась, что хотя бы треть экипажей вернулась за стену фургонов.
        Боль отступила, и она поняла это с некоторым удивлением. То есть болело, конечно, но так, словно кто-то напоил ее отваром из трав, снимающих боль. Тело было отделено от головы, кто-то приставил его к чужому корпусу, подвешенному забавы ради над землею. Что-то происходило: с ней, с воздухом, с жердями, на которых она висела. Дерево вибрировало, гнулось и пульсировало.
        Бред - у нее как раз сохранялось достаточно сознания, чтобы понять: она бредит.
        Полчаса назад поблизости проезжала группка всадников. Кони при виде треножника принялись идти, не желали ехать, потому ее обошли по широкой дуге, казалось, что у одного переброшенного через седло трупа - лицо ее мучителя. Было непросто распознать, потому что удар каким-то тяжелым оружием размозжил ему голову, но она откуда-то знала, что это - он. И не чувствовала ничего: ни радости, ни облегчения, ни мстительного удовлетворения. Был он мертв, а мертвые окрест нынче представляли собой привычное зрелище.
        И тогда Кей’ла поняла, что ночью ее братец все же возвращался, поскольку теперь оба ее стража были прислонены к жердям - словно дремали. Вернулся, прислонил их к треножнику и снова ушел.
        Она прикрыла глаза, чтобы не заплакать.
        Трусы умирают в одиночестве.
        Зато боевой лагерь Дару Кредо взорвался боевыми криками и отчаянными причитаниями.
        Война - мать двух песен.
        И только среди сахрендеев царила тишина. Эти убийцы вот уже какое-то время сражались, атаковали фургоны, поджигали их, штурмовали, захватывали или бывали отбиты, но не кричали радостно и не жаловались равнодушному небу. Шли в бой, а потом возвращались, частично на своих двоих, частично - поддерживаемые товарищами, после чего их замещали другие отряды. Мертвый Цветок - это тесно стоящий лагерь, нет никакого смысла бросать на него целую армию. Кроме того, большую часть работы делал огонь, и сомнительно, чтобы в битве они потеряли больше пяти сотен человек.
        Воспоминание о том, как сильно она желала увидеть их шатры поваленными несущимися колесницами, а самих их - в плаче и вое бегущими в сторону реки, казалось Кей’ле нынче неисполнимой мечтой. Этого никогда не могло случиться - колесницы и фургоны против конницы. Но даже сейчас, когда все от горделивых мечтаний до высокомерных планов оказалось просто смешным, ее родичи даже не думали о том, чтобы сесть на лошадей! Что с того, что они не умели,  - Дер’эко тоже не умел, а поехал!.. Дерево завибрировало сильнее, будто один из мертвых стражников принялся беззвучно хохотать.
        Дураки! Дураки! Дураки!
        Она бы удивилась этой своей вспышке, если бы имела силы удивляться. Словно в тот миг, когда Кей’ла утратила связь с собственным телом, что-то раскрылось в ней - некая бездна, откуда вглядывались в нее голодные глаза ужасающих тварей, а их чувства мешались с ее собственными в ее голове.
        Кей’ла открыла глаза, когда ветер бросил ей в лицо вязкий запах сожженного дерева и кожи, приправленный тошнотворной вонью обуглившегося мяса и горелых волос.
        Лагерь Нев’харр уничтожался спокойно и методично, словно был это не бой, а спланированная страда. Жереберы беспрестанно метали в него чары - на этот раз с дальнего, более безопасного расстояния и под прикрытием сильных отрядов конницы. И что с того, что кое-где колдуны Фургонщиков им сопротивлялись? Она видела землю, тронутую заклинанием: как та вспучивается и ослабляет чары се-кохландийского шамана, видела группки призрачных созданий, будто духов, рожденных из самого дыхания Владычицы Льда, которые бросались и сталкивались с волнами жара. Колдунов было мало, они могли сдержать лишь каждую четвертую или пятую магическую атаку. Тем более что жереберы чувствовали себя все смелее.
        Где-то за полмили от нее остановился один из них. Примерно с сотню всадников окружали маленького мужчину в серых одеждах, что неловко сидел на гнедом коньке. Человек тот сделал несколько жестов, воздух вокруг него заволновался, а потом понесся вперед, укладывая волной жара высохшие травы. Черная полоса с тлеющими краями мчалась в сторону повозок, постепенно расширяясь; ударила в деревянные борта, которые мгновенно задымились и потемнели. Конь колдуна стоял, окаменев, даже не вздрогнул, когда тот легко соскочил на землю и подбежал к другому жеребчику. И только тогда конь завалился вперед, на ноздри, живот его вспух, словно мех, наполненный воздухом, шкура задымилась, он пытался заржать, но жалоба его потонула в вылетающей изо рта волне черной крови. Один из всадников набросил аркан на заднюю ногу несчастного животного и потянул его, все еще подрагивающего, к лагерю Дару Кредо.
        У кочевников ничего не пропадало зря.
        В один момент Кей’ла поняла, отчего ее сородичи так ненавидят жереберов. Будь у нее свободны руки, имей она лук или арбалет, хотя бы нож!..
        Эмоции были дикими, будто не ее,  - они ломали ее равнодушие, Кей’ла в бессильной ярости протянула руку к удаляющемуся отряду, не чувствуя боли разрываемого тела, и закричала.
        Это был безумный вой, орала она не своим голосом - голосом тысяч людей, мужчин и женщин; деревянные жерди треножника пульсировали в ритме ее крика, рождая лица, все новые и новые, накладывающиеся одно на другое; глаза уходили на губы, губы закрывались и вспухали носами, которые вдруг посверкивали гладкими зеницами. Вытянутые вперед ладони тоже начали вспухать, пальцы почернели, из-под ногтей полилась кровь.
        Ничего не случилось.
        Жеребер не вспыхнул огнем, не взорвался дождем крови и костей - даже не оглянулся. Голос ее утонул в шуме битвы, сделался лишь еще одним аккордом военной песни, наполняющей окрестности.
        Она опустила руки, боль вернулась, ухватила ее когтями, рванула. Наполовину присохшие раны, разодранные внезапным движением, пролились красным, и лежащая на земле голова напилась свежей крови.
        Кей’ла услышала приближающегося коня. Саонра Вомрейс на ходу соскочила с седла и шла к ней: волосы в беспорядке, безумие во взгляде, нож в руках.
        Женщина даже не посмотрела на мертвых стражников - интересовала ее лишь Кей’ла. Подошла ближе, встав против нее почти лицом к лицу.
        - Мы сражаемся,  - выдохнула она.  - Идем на штурм, истекаем кровью и умираем. Оставляем там наших братьев… Мы поклялись, что сожжем ваши фургоны… потому что…
        Внезапным движением она схватила Кей’лу за рубаху на груди и притянула к себе:
        - Они смотрят на тебя. Идущие в бой… Мы поклялись… за разбитые сердца… предательство… А теперь у нас нет ни гнева, ни боевой ярости, которая потрясла бы небеса… Когда я сказала им, что ты не желаешь милости, некоторые… некоторые просили тебя о прощенье… Тебя! А к тому же… духи отвернулись от нас… столпы мертвы… у нас неоткуда взять благословения…
        Саонра оттолкнула ее резко, взмахнула перед лицом ножом:
        - Проси прощения! За то, что вы сделали… Что были у тебя мать и отец… что они выбрали тебя вместо… вместо…
        Взблеснуло - нож отлетел в сторону. Женщина упала на землю, на спину, глаза широко открыты, рот искривлен удивленьем. Он! «Откуда ты здесь взялся?! Как?» Но - был, был, ее братик подскочил к ней одним прыжком, склонился над лежащей женщиной, узкий клинок уперся ей в щеку, когти на левой руке слегка подрагивали.
        Тишина.
        «Убей ее!  - Что-то в Кей’ле выло и верещало:  - Убей! Убей! Убей!»
        Мальчишка трясся, ждал, шрам на спине потемнел. Он обернулся к ней и посмотрел как-то странно. Сделал движение рукою, клинок исчез, потом он ухватил когтистой ладонью за ближайшую жердь, что принялась виться и биться под тем прикосновением, а вторую ладонь положил на голову женщине.
        Тишина.
        А потом уанейя закричала. Схватившись за голову, будто пытаясь оторвать его руку, она орала. Вырвалась наконец, на четвереньках добралась до ближайшей жерди и обеими руками вцепилась в нее. Дерево пульсировало лицами.
        - Нет… нет… нет… нет… НЕТ!!!
        Крик этот, чуть другой - он отчаянный, слова выдыхались, выплевывались к небесам, резали воздух, словно летящие стрелы. Женщина глядела на Кей’лу диким взглядом.
        - Нет… дитя, нет! Это неправда! Это… духи здесь. Не при столпах… а здесь… Они… ты… я сейчас…
        Встала. Осмотрелась и потянулась за лежащим на земле ножом.
        Вспышка. Нож полетел на землю, а он встал между ними.
        Из лагеря сахрендеев доносились отзвуки от сбора новых отрядов, готовящихся к атаке.
        Тогда в левое плечо мальчишки ударила стрела.
        И послышался цокот копыт, земля задрожала, Кей’ла уголком глаза увидела всадников: десять, может больше, серебряные кольчуги, высокие шлемы, еще двое выстрелили из лука, но на этот раз ее «брат» был готов, уклонился, потом сделал два быстрых шага к Кей’ле. Положил ей одну руку на голову, второй схватил деревянный шест треноги. Женщина на земле шире открыла глаза.
        Всадники неслись, склонив копья, за ними, на кобыле в яблоках сидела некая фигура, темная и светлая одновременно, и воздух наполняли грохот и крики. Духи орали, а кони начали пугаться, останавливались и вставали дыбом. А в ней… что-то рушилось, словно внутри нее открылась огромная дыра, всасывающая все вокруг. Она попыталась отодвинуться от той дыры, но как отодвинуться от того, что у тебя под сердцем? Она распахнула рот в немом крике: «Нет, нет, нет, нет, нет!»
        Ближайший всадник остановился в каких-то тридцати шагах от них, его конь замер на месте на прямых ногах, изо рта его потекла пена; другие кони тоже не желали скакать. Воинов подгонял крик, наконец они соскочили с седел и зашагали вперед с саблями в руках. Дюжина мужчин против женщины и двух детей. Все происходило медленно, будто во сне, небо делалось все бледнее, все светлее, трава потемнела, из ниоткуда появился ветер.
        Для Кей’лы это не имело значения. Духи пульсировали в ее крови. Духи сахрендеев, духи погибших Фургонщиков, странно соединенные, сплетали историю, что свалилась на нее, словно снежная лавина. Им нельзя было сопротивляться, от них нельзя отвернуться, выкрикнуть свое несогласие, потому что история их вливалась прямиком в душу.
        Она смотрела на лежащую на земле женщину и начала плакать.
        Подбегающие воины были уже совсем близко - пятнадцать шагов, подняли сабли для удара, мир на миг сделался черно-белым.
        И внезапно небо вспыхнуло, из ниоткуда появился демон с топором, острие описало широкий полукруг и разрубило бок первого кочевника, а потом, не теряя скорости, ударило в следующего. Низко, на высоте коленей, и нога мужчины отделилась от тела.
        Распахнулись врата хаоса. Свет выплевывал новых и новых демонов. Все они были сложены из черноты и теней, окружены облаком пыли, воняли гнилыми яйцами. А тот первый продолжал сражаться, топор его рубил воздух в поисках новых и новых тел. Демон ворвался между двумя се-кохландийцами, мощным ударом отрубил первому руку, уходя от неловкого укола, и ударил снизу, обухом. Лицо воина превратилось в месиво.
        Кочевники умелы, следующие бросились на чудовище, а оно отгородилось от них низким плоским круговым ударом, на миг закрутившись в нескольких безумных пируэтах, а длина рукояти не позволяла врагам подойти - и тогда начали петь арбалеты. Раз, два, три… светлые кольчуги взорвались кровавыми гейзерами, люди затанцевали пляску смерти, вздрагивая и рушась на землю. Двое последних се-кохландийцев попытались сбежать, но стрелы догнали их и повалили на землю.
        Конец.
        Черная пыль медленно опадала, а она, Кей’ла из рода Калевенхов, свисала на крюках между демонами, упавшими с неба. На миг все замерло в неподвижности.
        И тогда та светло-темная фигура поворотила коня и погнала в сторону лагеря Наездников Бури. В тот самый миг Кей’ла услыхала покашливания, проклятия, какой-то странный, полубезумный смех. А демон, который первым пролил кровь, развернулся к товарищам и усмехнулся, его черно-синее лицо сморщилось в дикой гримасе.
        - Проклятие, я надеюсь, что зарубил тех, кого нужно. Но они появились так внезапно, э-э-э-эх…  - Он махнул рукою, рассеивая в воздухе несколько горстей черной пыли.
        «Меекх. Говорят на меекхе»,  - поняла она, более того, кажется, она их узнала.
        «Это они вели нас через горы».
        Одна из фигур, поменьше остальных, подошла ближе. Внимательно всмотрелась в нее взглядом того, кто перестал доверять собственным глазам. Протянула руку и осторожно прикоснулась к ее щеке:
        - Кей? Кей’ла?
        Она лишь улыбнулась и показала на анахо’ло: «Привет, кузина». Но Кайлеан не видела этого, глядя на нее, словно на какое-то чудо, слишком удивительное, чтобы оказаться правдивым. Кей’ле показалось, словно на взгляд ее наложился взгляд кого-то еще, дикого и чужого, и внезапно девушка развернулась на пятке и прыгнула, сабля превратилась в сверкающий полукруг, замерев рядом с лицом Саонры Вомрейс.
        - Что ты с ней, сука, сделала?!
        Кей’ла попыталась поймать взгляд парня, ее братишки, который стоял между вооруженными людьми спокойно, будто все это было лишь каким-то представлением. Казалось, он игнорирует стрелу, прошившую его тело над ключицей. Он понял ее без слов, сделал два шага и встал между Кайлеан и уэнейа.
        На короткий удар сердца вокруг треноги стало совершенно тихо.
        А потом тишину прервал шепот. Настолько неожиданный, что на него обращаешь внимание, словно на крик:
        - Господин лейтенант, полагаю, мы уже не в горах.

* * *

        Вот - галоп на конской спине вдоль приготовившихся к бою рядов. Вот - крик и шум. Вот - плач, странный, ломкий плач и руки, которые тянутся прикоснуться к ней. Вот - земля под ногами, пульсирующая от собравшихся вокруг духов, и собаки, смешные, большие, черно-серые псы, поджимающие под себя хвосты и сикающие от страха. Вот - тепло груди, в которую она упирается, сейчас - крик и размахивание руками. Вот - бег в сторону четырехугольных шатров, крики стражи лагеря, луки, натягивающиеся при виде вооруженных чужаков. Вот - прикосновение, легкое, почти ласкающее, и вот - нож, обрезающий ремни. Вот движение, рождающееся между шеренгами вооруженных, которые сперва стоят, окаменев, а потом пошатываются и морщатся, будто крик этот оказался камнем, брошенным в стоячую воду. Кони ломают строй, одни выезжают вперед, остальные отступают, кто-то соскакивает на землю и бежит к ближайшим шатрам. Вот - вис на крюках, красный туман, затмевающий взор, и смех зевак. Вот - рука, вытягивающая крюки из тела, и рука, втыкающая их под кожу. Вот - вид лиц, исполненных яростью и гневом. Вот - короткий жест, лихорадочный
приказ и стрелы, направленные в землю. Вот - замешательство и весть, бегущая от шатра к шатру. Вот - конь, кобыла, прекрасная, словно мечта, и белая, словно снег. Вот Кайлеан, которая орет что-то, и ругается, и вырывается из хватки солдат. Вот краска на конском лбу, и крик, и снова гнев и отчаяние, и жажда, и боль, и дерганье, и конская спина.
        Это все - вот, сразу, одновременно, каждая минута, каждый образ, невозможно отличить то, что нынче, от того, что было, и от того, что сейчас будет. Единственной постоянной вещью остается он, черный чуб, бледные руки, всегда слева от нее, окруженный пустым пространством в несколько футов, будто каждый, кто оказывался вблизи, знал, что не следует слишком приближаться к нему.
        А потом - галоп через затянутую дымом землю.

* * *

        Земля смердела. До этой поры Эмн’клевес Вергореф даже не представлял, что она может смердеть так сильно, но Хас лишь проворчал, что если ему что-то не нравится, то он может сваливать на четыре ветра. И никто, даже боутану всего лагеря, не обладал отвагой, чтобы ответить на такое безрассудство. Не тому, кто выглядел как полузамерзший труп, синий и бледный, с запавшими глазами и волосами, слазящими с черепа вместе с кожей, с руками, пальцы на которых ломались от малейшего прикосновения.
        Колдун не спал всю ночь, как и остальная четверка и все их ученики. Они не могли отбивать атаки жереберов непосредственно: непросто сопротивляться тому, кого ты не видишь и кто мечет заклинания на ходу. Но все же они пытались. Хас накладывал заслоны холода, замораживал борта фургонов, охлаждал места, которые от пожара отделяла лишь искра. Пропускал сквозь тело столько Силы, что оно в конце концов начало сдаваться.
        Но они дали время, он и другие колдуны, благодаря чему Фургонщики приготовились к последней битве.
        Эмн’клевес осмотрелся по линии укреплений, делая обход вместе с Анд’эверсом, которого все считали его заместителем. Ночью кузнец командовал на тех участках, где атаковали сахрендеи, и люди уже рассказывали о холодной ярости Анд’эверса и кучах трупов, что падали под лезвием его топора. И о том, как он лично командовал шестью контратаками. Ему завидовали из-за этой привилегии. Боутану имел право лично вставать в бой лишь на последней линии обороны. Ранее же должен был держаться от боев подальше.
        Он отказался от активной защиты трех внешних линий. Всякий раз, когда на них шла атака, они отступали, позволяя врагу сжечь фургоны,  - а потом дрались на следующей. Когда кочевники отступали и ждали, пока жар разгрызет борта, чтобы проще было их поджечь,  - тоже отступали. Такова была роль лепестков Мертвого Цветка: затормозить врага, измучить его шаманов, заставить терять время. А вернее - дать время защитникам.
        На четвертой линии они укрепляли фургоны землей. Копали перед ними рвы, набрасывая вырытое на борта, пока не создавался накат, из-под которого торчала только верхняя часть повозок. Чтобы сухая пыль, сходившая здесь за землю, не падала вниз от легчайшего дуновения ветерка, надлежало ее увлажнить.
        А какую влагу могут предложить тридцать тысяч человек, для которых важен каждый глоток воды?
        Он приказал всю ночь опорожняться всем в специально предназначенные для этих целей бочки. Приказал также собирать конский навоз. Сухим он прекрасно горел, но против свежего огонь был бессилен.
        А теперь защищаемые линии обороны немилосердно воняли.
        Но существовал шанс, что колдуны Фургонщиков смогут отдохнуть, поскольку потоки жара, высылаемые жереберами, не причиняли вреда земле.
        Если можно было это назвать землей.
        Но при взгляде на Хаса становилось ясно, что если старый колдун ляжет спать, то уже не встанет. На ногах его удерживали лишь ярость, злоба и упорство. А еще желание перебить как можно больше сахрендеев.
        А они уже поубивали некоторое их число. Обе стороны сражались отважно и дико, хоть от тех проклятых убийц он и не ожидал подобного упорства. Но только утро должно было принести настоящий бой.
        Боутану не рассчитывал на победу, которая случилась бы, лишь если б они обескровили сахрендеев настолько, чтобы те отказались от осады. Но если бы ему удалось удержать лагерь до ночи, у них оставался бы шанс на помощь. Лагерь Ав’лерр уже должен сойти с гор и направляться в их сторону. Если…
        Он прервал эти пустые размышления и почти рассмеялся. Люди его ехали половину дня, а вторую его половину и всю ночь - сражались. А он искренне сомневался, что кочевники задействовали в атаке силы больше пятой части того, что у них имелось. Молнии еще даже не обнажали сабель, сахрендеи отправляли в бой отряды по тысяче человек, даже у Дару Кредо наверняка было еще с десяток тысяч всадников. Это не будет равная битва. А подмога? Разве Йавенир - глупец? И где остальные Сыны Войны? И сколько всадников нужно, чтобы заставить обоз окопаться?
        Не будет подмоги.
        Это были странные, горькие и циничные мысли, липкие, будто смола, и - как она - замедляющие. Боутану улыбнулся им и сплюнул, чтобы не тратить влагу, прямо в одну из специальных бочек. Если все так, если подмоги не будет - что ж, так тому и быть. Но кочевники станут плакать сто лет подряд, вспоминая битву при броде на Лассе. А сахрендеи от одной мысли о ней станут сикать себе по ногам.
        Он вскочил на баррикаду, оглядывая окрестности. Дым от догорающих фургонов затягивал округу, синий туман ограничивал видимость до нескольких десятков ярдов. К счастью, колдуны твердили, что через четверть часа или через полчаса подует ветер.
        И тогда должно было начаться.
        Этот лепесток, состоящий из нескольких фургонов, поставленных в полукруг, был ближе прочих к лагерю сахрендеев. Он уже отбил одну из атак, а боутану надеялся, что именно сюда те направят и следующую. Уже куда более серьезную. Он и сам бы послал первый удар сюда, поскольку они сильнее прочих выставлялись вперед. И отступать они уже не станут.
        Он увидел впереди движение.
        Двое посланных на разведку Фургонщиков как раз волокли по земле пленника.
        Из груди его торчали обломанные древки двух стрел, но раненый все еще подавал признаки жизни. Разведчики добрались до баррикад, им на помощь выскочили еще несколько воинов и в два счета перебросили кочевника в круг фургонов. Тот даже не застонал.
        - Говори.  - Эмн’клевес обратился к старшему из разведчиков.
        - Те два Листка еще стоят. Потеряли часть фургонов и сузили круг, но держатся. С полуночи их почти не атаковали.
        - А мои приказы?
        Мужчина чуть улыбнулся, усталым жестом протирая глаза.
        - Командир Листка приказал мне засунуть их себе в задницу. Не для того, сказал он, я столько времени оборонялся, чтобы теперь отдать эти фургоны ни за что. Остались.
        - Все?
        - Ни один не захотел вернуться.
        Собственно, он мог этого ожидать. Экипажи боевых фургонов неохотно покидали свои повозки.
        - Сказал еще, что заслонит нас, насколько сможет. Перед ними - лагерь сахрендеев, сукины дети с рассвета готовятся к главной атаке.
        - Ты это видел?
        - Да. Чуть ли не все вышли на поле. Тысяч двадцать.
        - А он?  - кивнул боутану на раненого.
        - Мы нашли его ярдах в ста отсюда. Еще дышал.
        - Скажет он нам больше, чем ты?
        - Полагаю, нет.
        Боутану глядел на пленника. Молодой, двадцать с небольшим, черная борода, высоко подбритые волосы, кожаный панцирь с характерным тиснением. Глиндои, родное племя Аманева Красного.
        Интересно, видел ли он, как убивают детей Фургонщиков?
        - Займитесь им,  - сказал Вергореф громко.
        Их не пришлось поощрять. Сперва двое, затем трое, а потом - с десяток-полтора людей окружили лежащего, а потом подняли оружие. Ударили одновременно.
        Эмн’клевес Вергореф посмотрел на лица. Каменные мины, бесстрастные взгляды. «Такова ваша месть,  - подумал он.  - Когда мы отправляемся в бой, горит в нас огонь, но когда враг перед нами - мы словно отлитые из бронзы скульптуры. Холодные и равнодушные. Традиция: не говори о чувствах, не выказывай их, лицо - маска души, особенно когда глядят другие. Когда бы не ав’анахо, наши женщины никогда бы не услышали…»
        Топот копыт. Один конь. В тишине, которая стояла над полем битвы, звук копыт разносился очень далеко. Всадник ехал сперва галопом, потом рысью, потом шагом - и был все ближе. Несколько ближайших Фургонщиков уперли в борта арбалеты, целясь в расплывчатую фигуру.
        Из дыма вышла Богиня.
        Боутану открыл рот и замер. В их сторону шагала снежно-белая кобыла с золотой звездочкой во лбу. Шла спокойно, без испуга, а у всадника, что сидел сверху, не было ни седла, ни уздечки.
        Лааль.
        Он услыхал ропот за спиной, короткий шум, скрежещущий голос Хаса, напоминающий звук ломающегося льда. Неважно. На миг, на один короткий удар сердца, Эмн’клевес оказался между Белыми Копытами, в тени Ее Ноздрей.
        «Я засомневался… Прости мне, Госпожа».
        А потом словно кто-то вылил ему на голову бочонок холодной воды.
        Боутану заметил, что всадников на ее спине двое, а рядом с лошадью, обычной сивой кобылой, бежит еще кто-то, что бока лошади испятнаны кровью, а грива ее не настолько уж и бела, как должна бы, а звездочка на лбу расплывается бесформенным пятном. Что это паршивая, мерзкая, проклятая уловка, чтобы подобраться поближе к фургонам, издевка над их верой и попытка выставить ее на посмешище.
        Он ухватил ближайшего арбалетчика за руку, вырвал у него оружие: видимый над краем арбалета всадник был просто обычным смертным.
        Какая-то сила подбила ему арбалет вверх, стрела ушла в воздух.
        Анд’эверс. Он стоял и смотрел, а губы его странно шевелились.
        - Кей’ла,  - прошептал кузнец.

* * *

        Вот - галоп сквозь дым, вот - седые клочья дыма, образующие странные формы люди, животные, чудовища. Вот - копыто, огромное, словно гора, сивая кобыла объезжает ее по кругу, хотя ее всадник этого, кажется, не замечает. Вот - гигантский меч, воткнутый в землю, и группа четвероруких созданий, что стоят и смотрят. Она машет им рукою.
        Вот - смрад. Запах мочи и кала, линия фургонов, полузасыпанных какой-то грязью, и сотни таращащихся на нее лиц.
        Вот - спокойствие. Вот - гарь. Вот - тишина.
        Стоят. Их троица: женщина, которую она некогда ненавидела, мальчик, что не говорит, и она, Кей’ла Калевенх, которой нужно кое-что сделать.
        Духи танцуют вокруг, показывают картины.
        Лагерь сахрендеев охвачен хаосом.
        Сотни, тысячи людей, тянущихся к резным столпам.
        Амурех Вомрейс сидит на лошади с топором в руке, лицо его дрожит.
        Светловолосая невольница стоит на коленях и возносит ладони в немой молитве к своей богине. Плачет.
        Крик. Все более громкий. Наконец один человек, мужчина, лупит головою в столп шатра, пока кровь не начинает пятнать дерево. Тот крик несется, его подхватывают остальные, кто-то вытаскивает нож и широко режет себя по щеке, кровь брызгает на землю.
        Духи довольны. Такое отчаяние выгибает окоем. Над лагерем сахрендеев, кажется, проваливается небо.
        Вот - крик со стороны фургонов. Один из них вырван из линии. Они въезжают внутрь.
        Лица. Мужчины и женщины. Лица смуглы, прекрасны диким очарованием, серьезные и грозные. Вот - оружие во многих руках.
        Вот - тишина.
        И движение, которое привлекает внимание, лицо отца, исхудавшее и странное, она не помнит, чтобы у него было столько седых волос.
        Не помнит, чтобы он когда-либо плакал.
        Вот - внезапная дрожь, пробегающая толпой, и десятки протянутых к ней рук. Нет, не к ней, но к женщине позади. Кто-то хватает ее за ногу, кто-то тянет с другой стороны, пытаясь сбросить с лошади, мечи и топоры начинают свой танец, некоторые клинки все еще в крови.
        Вот - наконец - полный вдох и боль.
        - Не-е-е-е-ет!!!
        Вопль словно не из ее горла, мощный и сильный, кобыла фыркает и поворачивается, отталкивая людей и освобождая место.
        Вот - внезапная неподвижность, когда все застывает.
        Вот - шепот, едва различимый, но она откуда-то знает, что слышат - все.
        - Скажи им… скажи, как твое имя.
        Вот - тишина и ответ, который ломает в ней все.
        - Нет.
        Вот - удивление и боль. Взгляд назад, в лицо женщины, и взгляд туда, куда смотрит она.
        Вот - печаль и стоны духов, которые ту печаль чувствуют. Вот - тело, лежащее на земле, изуродованное десятками ударов, вот - молодое бородатое лицо, застывшее от боли.
        Вот - голос Саонры Вомрейс.
        - Нет. Не скажу. Не сейчас. Скажу, как звался он. Гарвен Моверс из клана Зеленого Орла двадцати семи лет. Был он хорошим мужем и отцом, прекрасным воином.
        Вот - тишина, еще более глубокая, чем раньше, тишина абсолютная.
        - Когда был он мальчишкой, любил бегать за жеребятами и кушать овсяные лепешки. Мать называла его Дер’конерс, по деду. Дер’конерс из рода Манелехов.
        Вот - словно ветер, поднимающийся здесь и летящий во все стороны. Вот - вопрос, может ли знание ломать людей? Может ли оно сгибать их напополам, отбирать дыхание, разжимать ладони, сжатые на рукояти оружия, сгибать колени, красить лица белым?
        Вот - осознание, что несколько Фургонщиков вскакивают на баррикаду и, используя анахо’ла, передают весть дальше.
        Вот - понимание, что на других Лепестках появляются новые верданно, а весть летит дальше, и ее уже ничто не удержит.
        Женщина набирает в грудь воздуха и начинает говорить:
        - Гос’манер из рода Цедеваров, убит стрелой, Кан’дсар из Веленихов, топором, Заферох из Болумонов, мечом, Йов’ли…
        Имена текут непрерывно, а каждое - словно камень, давящий на плечи окружающих их людей. Расходятся волны жестов низкого языка, а вместе с ними, словно пожар в степи, расходится осознание. Там, где имена падают в должное место, колени втыкаются в землю, а из груди вырывается стон. Потому что анахо’ла в своей бережливости всегда говорит больше, чем кажется на первый взгляд.
        «Наши дети».
        «Мы убиваем наших детей».
        Вот - тишина и голос, который перечисляет имена всех Волков, погибших в атаках на Мертвый Цветок. Первые имена.
        Вот - лицо отца, болезненно близкое и далекое одновременно. Словно Кей’ла глядит одновременно на двоих людей: кузнеца-силача, ломающего подковы в руке, и старика с глазами, наполненными слезами. Видит в тех глазах просьбу и знает, что ее придется отвергнуть.
        - Это правда. Вы называли их Бородочами, помнишь?  - шепчет Кей’ла.  - Сахрендеев. Когда еще считали их друзьями. Мы смешали с ними кровь, коней, стада. Смешали с ними наши рассказы и наши шутки. Мы говорили: Бородачи, они говорили - Молокососы. Наши мужчины носят длинные волосы, всегда гладко бреются. Они носят короткие волосы и бороды. Наши женщины стригут волосы и почти не красятся. Так сложилось. Их - отпускают волосы всю жизнь и с детства используют краски для лица. Носят сережки в ушах. Я видела это на крюках, когда пришли ко мне духи.
        Кажется, что имена будут течь потоком нескончаемым. Вот - знание, что это неправда.
        - Побрей его,  - указывает она отцу на мертвого пленника.  - И добавь длинные волосы. Умой ей лицо и отрежь волосы до плеч. Увидишь моего брата и мою сестру.
        Имена заканчиваются, было их больше двухсот, может триста, остальные - это раненые, чья судьба в руках Лааль. Вот - тишина. Очередная тишина, очередная ее степень. И вопрос, которому должно пасть:
        - Почему? Почему вы с нами сражаетесь?
        - Сказали им…  - Кей’ла улыбается и знает, что на самом деле через нее улыбаются духи.  - Сказали сахрендеям, что Отец Войны приказал вам отдать большую часть лошадей, потому что ему нужны были скакуны вместо тех, что он потерял в империи. А вы отказались, убили послов и сбежали на запад.
        - Чтобы спасти своих лошадей…  - шепчет Саонра Вомрейс, и в шепоте том такое чувство нанесенной обиды, что и небо начинает раскалываться.  - Сказали, что вы оставили нас и сбежали, чтобы сохранить своих лошадей.
        - Нам сказали,  - вырывается у кого-то сбоку, а Кей’ла, хотя и знает эту историю, потому что духи все еще поют в ее венах, ведает, что это должно быть произнесено,  - что Йавенир начал подозревать о союзе между сахрендеями и нами, а потому повелел им убить наших детей, чтобы те доказали свою верность. А они… их убили.
        Ее сестра наклоняет лицо. Шепчет:
        - Он и приказал… сахрендеи… советовались три дня и три ночи. Мы жили между ними несколько лет, как гости, а не как заложники. Сами они потеряли большую часть молодежи во время войны, потому считали нас собственными детьми. Но не имели достаточно сил, чтобы нас оберечь… Как скрыть восемь тысяч детей, которые не ездят верхом? Как обмануть шпионов Отца Войны? Они рискнули всем, что имели. Если бы Йавендир узнал…
        Поднимает голову и улыбается с безумием.
        - Потом пришел к нам Аманев Красный и спросил, что мы решили. Спросил детей, самому старшему из которых было двенадцать лет, рискнуть ли ему жизнью своего народа, чтобы нас спасти. Детей, которые чувствовали себя преданными и обманутыми, которые ненавидели своих родителей как никого другого на свете. Ох, я была при этом. Была там как ребенок, видела, как мой будущий муж отрекается от собственного отца, отрекается от имени и вскакивает на спину лошади, чтобы взять имя новое. Когда пришли се-кохландийские посланники, увидели свежевскопанную землю, окропленную кровью. И всех в лагерях, ездящих верхом. Этого хватило.
        Рассказ расходится по лагерю короткими фразами на низком языке. Анахо’ла не предназначена для таких историй, это язык команд или сплетен, передаваемых друг другу во время пути, когда не стоит надрывать глотки. Но - действует. А ее сестра снова шепчет:
        - Мы ненавидели вас, словно заразу. Все эти годы. Мечтали о том времени, когда вы придете,  - а мы сожжем ваши фургоны, убьем лошадей и, стоя над их трупами, выкрикнем собственные имена. Но время шло, а вы не возвращались. Ненависть застывает - не много таких, кто умеет бесконечно поддерживать ее. Мы росли, создавали семьи, сражались и убивали, защищая их. Родились у нас дети, смех которых вытапливал жар из сердец. Осталась пустота. Даже когда вы вернулись… когда выехали на возвышенность… ненависть и злость вернулись, но на короткое время. Если бы вы вернулись и снова сбежали, мы бы не преследовали вас. Сражались бы с вами, но без того гнева, который мы надеялись найти. Но как… как нам было сказать, что это мы? И кому нужно было это говорить? Тем, кто выбрал лошадей вместо собственных детей? Даже когда нет гнева, остается гордость.
        Кей’ла чувствует прикосновение. Саонра прячет лицо в ее волосах.
        - А она там висела… Мой муж забрал ее из лагеря Дару Кредо, такую маленькую и такую смелую, она сражалась, даже когда руки у нее были связны… А потом она пыталась сбежать, наверняка чтобы вас предупредить, а ее поймали и повесили на крюках. Мы сказали: что ж, не наше дело, все равно она тотчас примется хныкать и молить о стреле… Она сама виновата.
        Что-то горячее пробрало ей затылок.
        - Она висела там так долго, что родовые духи сахрендеев пришли к ней. Им было интересно, кого воспитала империя. Интересно, плачет ли она над грехами своих предков. Хотели увидеть ее боль. А потом… началась битва, и пришли ваши духи, погибших воинов, и что-то изменилось. Не все уходят в Дом Сна: те, у кого еще есть незавершенное дело, остаются… И тогда впервые со времени, когда вы покинули возвышенность, духи верданно и сахрендеев встретились в одном месте. Под треногой, на которой умирал ребенок. А мы смотрели и удивлялись, отчего она до сих пор не молит о милости. Но - смотрели и видели себя, какими мы были годы назад, покинутые и обреченные на смерть. Мы даже предложили ей помощь… железный наконечник на длинном древке. А родовые духи все не приходили к родовым столпам, хоть мы и ждали. И снова в нас зародился гнев. А я поехала под треногу, чтобы дать ей отдых. Простите… простите… простите…
        «Значит, затем-то был ей нужен тогда нож»,  - улыбнулась Кей’ла и шевельнула рукою: «Ничего не случилось».
        - Я дотронулась до одной из жердей, и они ко мне пришли. Духи. И показали мне правду.
        Правду? Толпа вокруг густеет. Люди тянутся из соседних Лепестков, перепрыгивают повозки, идут, покачиваясь, словно в пьяном ошеломлении, мужчины и женщины, главным образом те, кто помнил Кровавый Марш. Есть в них какая-то хрупкость и беспомощность, глаза их пусты, лица - безоружны.
        - Кто?..  - доносится со стороны хриплый голос.  - Кто с нами это сделал?
        Вот - смех. Странный смех, немного дикий, немного безумный, и, слыша тот смех, Кей’ла знает, что не только через нее говорят духи. Уэнейа - истинная Говорящая-с-Предками.
        - Кого зовут Лисом Степей? У кого после поражения от Меекхана закачался над головой Золотой Шатер? Кто боялся, что Отец Мира возжелает созвать Большое Вече? Кому вожди племен готовы были вцепиться в глотку и грозили разорвать лошадьми? Кто потерпел поражение и оставил пятьдесят тысяч трупов, гниющих под городом? Не было трофеев, не было невольников, скота или лошадей, а откуда их взять? Он не был уверен до конца, сговариваются ли против него верданно и сахрендеи, но что с того? Через несколько лет вы восстановили ваши богатства, а он хотел ваши стада и табуны, золото, упряжь, оружие и имущество… Ему нужна была победоносная война, что отвлекла бы внимание от поражения империи. Но даже он не мог ударить на возвышенность просто так, без причины. Другое дело, если верданно подняли бы бунт…
        Голос тихнет.
        - Единственным приказом и единственной ложью он сберег власть, дал своим Сыновьям победную войну, получил ваш скот и табуны, и что важнее - получил вашу землю. Сумел оделить недовольные племена богатыми пастбищами, мог передвинуть сахрендеев на север, подальше от себя, сумел вбить клин между друзьями. Знаете ли… что наши духи даже теперь удивляются его поступкам?
        Вот - движение. Кто-то проталкивается сквозь толпу. Женщина. Старая, со спутанными волосами, с лицом, отмеченным свежими царапинами от ногтей, разодравших щеки до мяса. Вот - взгляд, полный безумия.
        Женщина идет, покачиваясь, а все уходят с ее дороги. Она доходит и преклоняет колени. Минуту старческие ладони гладят лицо мертвого пленника.
        Наконец она поворачивается и ведет взглядом вокруг, а те, чье оружие в свежей крови, бледнеют. Старуха подходит к ближайшему и протягивает уверенную руку к его кавайо.
        Вот - удивление, без ропота осуждения.
        Вооруженная ножом, до которого она не имеет права дотрагиваться, она отворачивается и выходит сквозь дыру в баррикаде.
        Исчезает в дымке.
        Вот - тишина.
        И хмыканье.
        - Одна она всех не убьет,  - говорит боутану сдавленным голосом.
        - Знаю.  - Ее отец не говорит, но сопит и смотрит как-то странно, сжимая кулаки.  - Где ламерей?
        - Здесь.
        Аве’аверох Мантор появляется в поле зрения, сжавшийся, меньший, чем обычно.
        - Сколько у нас колесниц?
        - С тысячу. Может, меньше. Но возниц - меньше чем наполовину. Мы потеряли больше людей, чем лошадей.
        - Нее’ва!
        Вот - старшая сестра в кожаном панцире и шлеме, с луком в руках. Из них троих она лучше прочих управлялась с оружием. Вот - несмелое прикосновении и дрожание губ.
        - Сколько из вас умеют пользоваться колесницей?
        - Четыреста.
        Вот - понимание и тихий смех. Вот что делала Вторая, когда исчезала на постоях. Училась с другими девушками запретному воинскому искусству. Вот - пропитанное веселостью любопытство. Носит ли она еще и кавайо?
        - Поедете?
        Вот - взгляд в глаза сестры и удивление, что так можно измениться всего-то за несколько дней.
        - Где колесницы?
        Вот - движение вокруг, но люди не возвращаются на свои места, но выходят из Мертвого Цветка. Все больше и больше, Лепестки пустеют, и кажется, что эта человеческая река никогда не иссякнет. Вот - знание, что весть о старухе, идущей с ножом мстить за сына, уже разошлась лагерем, и люди шагают следом за ней. Вот - знание, что никто и ничто их нынче не удержит.
        - Удивление, говоришь…
        Вот - непонимание, как у отца может быть такой голос. Черный-черный голос.
        Вот - прикосновение и снятие ее с лошади. Вот - прижимает ее к широкой груди.
        - Я положу ее в безопасном месте, а потом мы расскажем тебе, дитя, что значит наше удивление. Как звали тебя родители?
        - Саэ’ва Маверонх.
        - Я знал твою мать. У тебя ее глаза. Подождешь ли меня здесь, чтобы я мог поехать с тобой в ваш лагерь?
        - Да.
        А потом отец относит ее на руках.
        Рядом с ними - он, на которого почти никто не обращает внимания, ее брат, опекун, копна темных волос и худые руки. Вот - жилой фургон и кровать. Вот - прикосновение лица.
        Улыбка - как ухмылка после вырванного зуба.
        Шепот:
        - Прости, доченька.
        Вот - веселость, что нынче все взрослые просят у нее прощения.
        - Ты будешь здесь в безопасности, пока мы не закончим… это. Оставлю тебе лампу.
        Вот - захлопнувшаяся дверь и маленькая лампа, разгоняющая по углам тьму.
        Вот - духи.



        Глава 11

        В лагере кочевников царило замешательство. Кеннету казалось, что его солдаты - единственные люди, которые не бегают кругами, не кричат, не молятся и не проклинают. Стояли они на краю огромного города шатров - группка уставших солдат и псов, лужица спокойствия в океане хаоса. Похоже, та странная женщина, что забрала раненую девочку, обладала немалой властью, потому что нескольких слов ее хватило, чтобы никто не пытался нашпиговать их стрелами.
        Перед ними раскинулось поле боя. Взрытая копытами земля, круги от сгоревших фургонов, гигантский лагерь на холме.
        Фургонщики.
        Лейтенант уже перестал удивляться хоть чему-то.
        Взглянул на Кайлеан. Ее уже могли отпустить, хотя она до сих пор не получила оружия. Дагена стояла рядом с выражением на лице, говорящим, что она еще не уверена до конца, кому давать тумаков, но лучше было не переходить ей дорогу. Их светловолосая подружка выглядела как труп.
        Шестая рота держалась чуть получше. Это были вессирские горцы, которых непросто сломать и которые, послужив в Горной Страже, видали собственными глазами воистину разные вещи.
        «Оказались мы в месте, где солнце никогда не всходит и не заходит? Что ж, это был попросту необычайно длинный день.
        Видели мы вещи, которые простых людей привели бы на грань сумасшествия? Давайте не преувеличивать. Видели бы вы, что умеют делать ахерские шаманы, если их по-настоящему разозлить.
        Вышли мы оттуда прямиком на поле боя между Фургонщиками и се-кохландийцами, одни боги ведают как далеко от гор?
        Ну так и что? Оружие ведь у нас в руках, верно?
        Если боги когда-либо станут искать что-то, что тверже алмаза, пусть используют вессирский дух».
        Только Фенло Нур выглядел так, словно не знал - пытаться ему сбегать или делать вид, что ничего не случилось. Кеннет же решил пока оставить Нура в покое. Десятнику придется самому справляться с тем, что он сделал, и принять решение, останется ли он с ротой. Исчезни он - и вписать его в список потерь не составило бы никакого труда.
        Лейтенант осмотрелся. Это не был обычный хаос. По мере того как Кеннет приглядывался к беспорядочному движению в лагере, он начинал улавливать определенный порядок. Из глубоких рядов конницы, стоящей лицом к полю битвы, то и дело вырывались кочевники, то поодиночке, то группами, и исчезали между шатрами. Видел, как они входят внутрь и как выходят через минуту. Уже другие, изменившиеся, с лицами бледными, словно полотно, покрытыми потом, некоторые держа в руках оружие - так, словно не знали, что с ним теперь делать. Покачиваясь, подходили к своим лошадям и занимали место в строю. Потом перед шеренгой проехал отряд кавалерии под крашенным в алое бунчуком. Командир его орал что-то и размахивал руками, но никто не обращал на него внимания.
        - Что-то там происходит, господин лейтенант.  - Велергорф указал на лагерь верданно.
        И правда - происходило. Между фургонами вытекала наружу армия, если можно это так назвать, потому что на первый взгляд Фургонщики походили на обычную толпу, смешавшуюся без складу и ладу. Шли линией шириной в какую-то четверть мили, все более и более глубокой, по мере того как очередные группы покидали свои позиции. Нет, Кеннет должен был отдать им справедливость,  - все же в том был какой-то порядок, с внешней линии обороны вытаскивали фургоны, и их ставили на флангах: похоже, люди намеревались их толкать, а фронт оброс стеной щитов, видимо кто-то там все же командовал.
        Но все равно это было глупо. Отказаться от обороны за многочисленными баррикадами и выходить в поле против конницы?
        Навстречу Фургонщикам вставала конная армия. Настоящая армия, разделенная на четкие отряды в несколько глубоких шеренг, с центром, блестящим сталью, и боками, охраняемыми массой серо-бурой легкой конницы.
        - Молнии,  - старший десятник почти выплюнул это слово.
        Да. Фургонщики выходили против - демоны их раздери - как минимум десяти тысяч Наездников Бури. Они что, совсем ошалели?

* * *

        Сидящий в седле старик широко улыбнулся.
        Вот оно! Именно этого он и искал в пылу битвы. Еще час назад он полагал, что его ожидает упорный захват одной линии фургонов за другой, кровавые штурмы, чары, сотрясающие небеса, и все настолько же вдохновляющее, как, например, попытки оплодотворить некрасивую и нелюбимую жену. Закрываешь глаза и делаешь свое дело, потому что - нужно. Не было в том ни красоты, ни легкости - только тяжелый труд вроде сокрушения каменной стены двадцатифунтовым молотом. Но теперь? «Эти шавки-Фургонщики покидали свой лагерь и, Господин Гроз, клянусь, готовились к атаке!»
        Где-то сбоку их гигантского формирования тарахтели колесницы - не более чем бокал вина в завершении прекрасного пира. Этого он и ждал: нечто, что сломит рутину предвиденных действий на поле битвы, что превратит ее в быстрый, наполненный утонченностью поединок, словно танец двух вооруженных саблями воинов в Кругу Молодых. Йавенир чувствовал себя почти как шестьдесят лет тому назад, когда во главе отряда в тысячу всадников побеждал отряды в три-четыре раза б?льшие. Уже искал взглядом слабые точки в строю врага - шириной в четверть мили и потому слабого для фронтальной атаки. Фланги предохраняли фургоны, толкаемые людьми, но если забросить на них арканы и вырвать из строя, внутренности вражеской армии отворятся для атаки Наездников Бури, словно разбитый улей перед нападением голодных шершней. Колесницы на правом крыле будут задержаны конными лучниками, что как раз готовились к бою. Воины Дару Кредо сумеют добыть еще больше славы.
        Сахрендеи до этого времени стояли спокойно, верданно явственно шли на войско Йавенира. Хорошо. Он послал уже гонцов к армии Аманева, чтобы, едва лишь появится дыра между рядами вражеской армии и опустевшим лагерем, он въехал в нее и атаковал Фургонщиков с тыла.
        А командующему верданно за эту показушно-глупую отважную атаку он даст чего тот и жаждет. Йавенир оценивал его силы в двадцать, может, в двадцать две тысячи людей, из которых наверняка половину составляли женщины. Это будет короткая битва, прекрасная прелюдия к победной войне. Крылья Наездников Бури уже стояли в готовности.
        Поле между двумя армиями было в меру ровным, два круга сожженных меньших лагерей не будут преградой для всадников. Жереберы продолжали направлять чары, один из них как раз остановился в нескольких сотнях ярдов перед Фургонщиками и, сжигая конский дух, зачерпнул Силу. Трава вокруг него начала морщиться от жары, но внезапно из земли выскочили ледяные ленты, что, разрастаясь спиралью, окружили шамана и сомкнулись над ним прозрачной клеткой. Освобожденным чарам пришлось быть в замкнутом пространстве, жара столкнулась со льдом, растопила его в слабейшем месте и вырвалась вверх, создав в несколько мгновений странный гейзер, соединение пара и льда. Наконец все это распалось, не выдержав внутреннего давления, кусочки льда разлетелись во все стороны, открыв всадника и коня, сваренных живьем.
        Старец кисло ухмыльнулся. Чары он ценил как средство достижения цели и одновременно презирал их за бездушную жестокость. Так или иначе, но после целой ночи атак колдуны Фургонщиков должны быть измучены, хотя, как видно, еще могут кусать в ответ. Он решил не рисковать потерей новых шаманов, тем более что, когда дойдет до сражения лицом к лицу, использовать чары - уже бессмысленно. А воины всегда более ценили битвы, выигранные сталью, а не Силой.
        - Отвести жереберов, пусть сосредоточатся на защите от колдунов Фургонщиков,  - приказал он, а гонец понесся на поле.
        Верданно сдвинулись: спокойно и ровно.
        Прекрасно, пусть начнется танец.
        Его невольница все еще не возвращалась. Получается, она была немного права с тем своим узлом: за час все изменилось, но наказание за то, что оттягивает возвращение, ее не минует.
        Только - уже после битвы.

* * *

        Вот - темнота и тишина. Вот - чувство покоя. Вот - тело, что лежит рядом, и ладонь, вооруженная когтями, гладит ее по лицу. Боли нет. И следа. Есть образы, мелькающие под веками.

* * *

        Атака Молний выглядела впечатляюще. Ехали они неудержимой волною железа и стали, флажки трепетали, прекрасные кони были укрыты кожаной бронею. И хотя в первую атаку пошли не более тысячи всадников, дрожь земли долетала до самого лагеря сахрендеев.
        На правом фланге верданно легкая конница уже гнала в сторону колесниц, била из луков, поворачивала и снова атаковала, похоже, пытаясь спровоцировать их к нападению. Колесницы защищали бок марширующей колонны, но даже тот, для кого кавалерийская битва была новостью, понимал, что если дать оттянуть себя от главных сил, то в миг они окажутся окружены и перебиты. Пока же их экипажи отвечали ровными залпами и держали позицию. Пыль вставала все выше, но постоянные порывы ветра сгоняли ее с поля боя.
        Кеннет стоял на краю лагеря и смотрел. Похоже, командир кочевников отказался от попыток расстрелять неторопливо марширующий четырехугольник. Правда, на флангах неистовствовали конные лучники, но главный удар пришелся на центр. И - ради Морозного Поцелуя Андайи - ведь это было настолько очевидным! Растянутый на несколько сотен ярдов, ровный, словно имперская дорога, фронт состоял лишь из одного ряда щитоносцев. За ними, на расстоянии как минимум сотни шагов, двигалась плотно сбитая масса пеших, едва удерживающая видимость строя. Когда Молнии разорвут первую линию и ударят в толпу, случится величайшая резня, какую видела эта возвышенность.
        А Наездники Бури как раз начинали разгоняться для удара.

* * *

        Вот - духи, хоть она и не понимает, отчего они ее не покинули. Она ведь сделала все что нужно. Вот - миг тишины. Дрожь почвы и осознание, что это жалоба земли, мучимой тысячами копыт.
        Вот - картины.
        Эсо’бар и Мер’данар стоят за широким щитом.
        Нее’ва держит поводья, легким движением поправляя положение колесницы в строю.
        Близнецы - один с повязкой на пол-лица - смотрят на Вторую и глупо щерятся.
        Дер’эко дует в свисток, выполняя команды.
        Рук’херт глядит через плечо на девушку позади. Девушка - это Ана’ве, всегда такая серьезная и сосредоточенная, стоит рядом с парнем - в кольчуге чуть не по росту. Держит лук, а за поясом у нее - несколько длинных ножей. Панцирь из широких переплетенных ремней бычьей шкуры подходит ей как корове седло, но это - ничего.
        Отец едет колесницей за белой кобылой, прямо в лагерь сахрендеев.
        Вот - вопрос.
        Потому ли вы еще не оставили меня?
        Чтобы я смотрела, как они умирают?
        Вот - веселость.
        Не ее.
        Их, духов.
        Вот - картина.
        Атака конницы достигает щитоносцев.
        Щиты кладутся на землю, словно пшеничное поле, прижатое ладонью ветра, а кони, которые уже замедлялись и перед которыми внезапно открылось пустое пространство, проскакивают над ними, ударяя копытами в дерево, и мчатся вперед. Тысяча бронированных всадников против массы пеших.
        Вот - удар. Кони в последний миг замедляются, неохотно напирая на плотную толпу, но не останавливаясь полностью. Наконечники копий тонут в груди или - ловко подбитые пехотинцами - пролетают над головами. Копыта пытаются топтать лежащих, конские зубы скалятся в лица. Всадники тянутся за топорами и саблями, ударяют сверху и…
        Рык.
        Толпа дергается вперед, ведомая одной мыслью, сотни копий, гизарм и рогатин тянутся к кочевникам, клюют их, колют, стягивают с седел. Вот - сабля, что погружается в чью-то грудь и которую невозможно вырвать, потому что ладони раненого смыкаются на запястье с силой кузнечных клещей. Вот - удар мечом, который рубит руку, и обрубок, брызжущий кровью. Вот - удар копьем, удар топором, чьи-то руки стягивают воина с седла, стрела, вылетающая из дальних рядов и пробивающая шею, нож, режущий сухожилия лошадям, молот, разбивающий конскую голову. Вот - тысячи и тысячи рук, несущих смерть. Вот удивление, непонимание: отчего они не бегут? Что в них вселилось? Вот - сигнал к отступлению и конь, который спотыкается и падает на передние ноги. Мужчина оглядывается и видит стену щитов, закрывающих дорогу к бегству. Вот некий безумец с топором, прорубающий себе кровавую тропу между всадниками, мощными ударами отсекающий руки, ноги и конские головы. Вот…
        Нет… Не хочу смотреть на это. Не приказывайте смотреть мне на убийства и смерть.
        Вот - осознание.
        Ты должна.
        Кто-то должен рассказать.
        Вот - отец, едущий колесницей перед шеренгами бородатых воинов.
        Вот - отец, останавливающийся между старшим мужчиной в тяжелой кольчуге, что стоит под алым бунчуком.
        Вот - отец на земле.
        Отец, стоящий на коленях со склоненной головою.
        И тишина в рядах, и единственное слово на анахо’ла, будто силой вырванное из стиснутой груди.
        «Простите».
        Вот - отец, мчащий галопом в сторону битвы, и армия всадников, что, словно окаменев, стоит за его спиною.
        Вот - движение, когда очередные отряды посеребренных сталью конных воинов отрываются от армии кочевников, на этот раз - три, один несется в середине, чтобы раздавить тонкую линию щитоносцев и прийти на помощь попавшим в ловушку товарищам внутри, два остальных поворачивают на фланги, одному навстречу выскакивают колесницы - отчаянная атака тысячи экипажей против как минимум двух тысяч Молний, поддерживаемых лучниками. Колесницы едут свободным строем, в последний момент используют шумелки, волна металлического лязга разрывает воздух, некоторые из лошадей кочевников пугаются и замедляются, строй рвется, и в этот хаос врываются Фургонщики.
        Вот - Нее’ва, дико вопящая и натягивающая вожжи.
        Вот - люди, соскакивающие с колесниц и посреди битвы создающие панцирные четырехугольники. Вот - арбалеты, бьющие в упор, щиты, вырастающие стеной там, где еще миг назад открывался свободный проход.
        Колесницы бросаются в битву, дав время пехоте встать и соединить щиты цепями.
        Вот - замешательство и болезненное, словно свежая рана, осознание, что этого - мало.
        Вот - вид с другого конца битвы и крюки, забрасываемые на борта. Несмотря на потери, кочевники разворачивают конец и разрывают линию фургонов.
        Вот - бронированный клин, летящий в ту дыру, и Ана’ве, раз за разом стреляющая в сторону всадников.
        Вот - линия щитов, опрокинутых на землю, на этот раз без притворства, и сотни всадников, получивших шанс на бегство.
        Вот - звук флейт кочевников и серебряная волна всадников, отскакивающих от верданно.
        Вот - вид куч трупов, человеческих и конских, заполоняющих внутренности защищаемого фургонами формирования.
        Вот - просьба.
        Равнодушный отказ.
        Нет.
        Ты должна смотреть.

* * *

        - Следующей атаки они не выдержат.
        Велергорф говорит это спокойным и равнодушным тоном. И только рука, опирающаяся на топор, явственно подрагивает.
        - Хотел бы оказаться там?
        - Я - здесь, господин лейтенант, и только это и важно. Не стану, как дурак, раздумывать, что было бы, если бы.
        - Хотел бы и я так. Парни знают, что делать?
        - Да.
        Да.
        Если все пойдет плохо - не дать взять себя живыми. Просто.
        Кайлеан и Дагена стояли чуть в стороне и смотрели на поле боя. Лица у них были каменными, но Кеннет не дал себя обмануть.
        - Вы до них не доберетесь. Но есть шанс, что бой не пройдет мимо нас.
        Кайлеан взглянула на него, и лейтенант удивился, увидев, что глаза ее полны слез.
        - Ты не понимаешь, лейтенант.  - Усмешка девушки походила на открытую рану.  - Спроси его, о чем поют духи?
        Фенло Нур оперся о ближайшую повозку, и казалось, что он вот-вот сблюет.
        - Едут,  - простонал он.
        К лагерю кочевников галопом приближались трое всадников под знаменем с черной птицей.

* * *

        Верданно шли. Гигантский подвижный лагерь поднялся с земли и, оставляя за собой тысячи трупов, пер вперед. В его сторону.
        Йавенир спокойно сидел в седле, а всякий, кто поглядел бы на него со стороны, увидел бы лишь легко кривящиеся губы и дикий блеск в глазах. Истинный Отец Войны, стальная воля, сокрушающая врагов Вольных Племен.
        Ему пришлось стиснуть руки на луке седла, чтобы скрыть их дрожание. Где она? Где?! Он понял, что она покинула его на такое долгое время впервые за несколько последних лет. Чувствовал, как слабеет, как разум его застилает туман, первоначальный восторг битвы сменился чем-то вроде подернутого страхом удивления. Почему они продолжают идти? Любая другая армия в мире попыталась бы отступить к окопанному лагерю. Любая другая армия, испытавшая на собственной шкуре силу Наездников Бури, тряслась бы от одного звука бьющих в землю копыт. Но - не они. Они шли вперед, справа защищаемые меньшим квадратом пехоты, слева - колесницами, которые как раз меняли позицию.
        Он скривился и сплюнул на землю, притягивая несколько пораженных взглядов. Неправильно осквернять плевком почву, в которую впиталась кровь героев. Их духи могут почувствовать себя оскорбленными.
        Неважно. Он уже выслал приказ сахрендеям, пусть Аманев докажет, как сильно его люди презирают тварей-Фургонщиков. Тот приказ, отданный годы назад, был хорошим, потом хватило всего-то нескольких слов, чтобы его враги никогда не встали на битву вместе. А теперь пришло время закончить эту игру.
        Он указал ладонью, Крылья Наездников Бури из первой и второй шеренги двинулись с места. Раздавят пехоту на правом фланге Фургонщиков, воткнутся клином в их центр и разорвут ряды армии. Ничто не удержит восемь тысяч бронированных всадников.
        С другой стороны - там, где нынче едут колесницы,  - ударят сахрендеи. Пусть их Волки покажут, заслуживают ли они свою славу.
        Тыл атаковать не станут. Пусть у врага будет возможность бегства… Нет более прекрасного зрелища, нежели легкая кавалерия, преследующая врага.

* * *

        Вот - плач и безголосая просьба.
        Вот - стальной коготь, неподвижно лежащий на высоте ее сердца.
        Вот - колебание брата, глаза его, кажется, и вправду светятся в темноте.
        Вот - лагерь сахрендеев.
        Вот - мужчина под красным бунчуком, который что-то говорит Амуреху Вомрейсу, после чего обнимает его и похлопывает по спине.
        Вот - картина нескольких тысяч легковооруженных всадников, разворачивающихся и исчезающих между шатрами.
        Вот - образ тяжелой конницы, ровняющей строй, шесть-семь тысяч Волков, стоящих стройными рядами. Вот - мысль: это мы, когда б сидели в седлах.
        Вот - трое посланцев, над ними - стяг с черной птицей, вот - приказы, отданные крикливым и быстрым голосом.
        Вот - кивок вождя Волков, который вынимает из петли у седла топор. Вот - взгляд, пробегающий по рядам, и огонь в тех глазах, что еще минуту назад наполняли слезы и безумие.
        Вот - удар, нанесенный сверху, усиленный всем весом тела, и расседающийся, словно арбуз, шлем.
        Вот - движение.
        Волки едут в бой.

* * *

        Кеннет - хотя, проклятие, не понимает уже ничего - щерится, смотрит на Велергорфа, когда гонцы Йавенира гибнут, а конница идет вперед. А девушки смеются и кричат. Обнимаются и плачут. Как с девушками и бывает.

* * *

        Невольница появляется в миг, когда Наездники Бури ударяют в Фургонщиков.
        - Мы должны бежать, господин.
        Бежать? Сейчас? Когда победа в его руках? Когда щитоносцы выбиты, а пехота приняла в грудь острия копий? Когда сахрендеи пошли в атаку?
        Он ударяет ее по лицу. Легко, чтобы не рассечь кожи, но чтобы напомнить, где ее место.

* * *

        Вот картина - броневой клин вгрызается в живое тело армии Фургонщиков.
        Вот картина - квадрат пехоты, плотно окруженный, покачивающийся и гибнущий под сотней ударов.
        Вот картина - командир Крыла Молний, разгоняющийся для удара, поворачивает голову вправо и таращит глаза.
        Вот картина.
        Тысяча, может, и больше всадников на огромных, как горы, скакунах на полном ходу врывается в растянутый отряд Молний и топчет его, опрокидывая лошадей, колет, рубит без милосердия. В несколько мгновений отборное Крыло превращается в рассеянную группку воинов, сражающихся за свою жизнь.
        У них нет и шанса.
        Вот картина - на напирающих на пехоту кочевников падает атака сзади, и внезапно все меняется. Щиты, шлемы, тела, мечи, топоры, сабли, ножи - все перемешивается, сливаясь в один огромный, убийственный водоворот, мельницу, смалывающую в клочья пойманных в ловушку се-кохландийцев. Вот - стягивают с седел, режут глотки, пальцы втыкаются в глаза, вот - ярость и безумие.
        Вот картина - старик на холме. У него вытаращенные глаза и трясущиеся руки.
        Вот картина - большой отряд Волков летит в его сторону, сталкивается с Крылом Молний, разбивает его, гонит вперед и нападает на его личную стражу.
        Вот - резня.
        Оставшиеся Крылья Наездников Бури стоят, не ведая что делать.
        Легкая конница идет врассыпную и сбегает.
        Вот картина - меж шатрами кочевников Ких Дару Кредо врываются конные лучники. Факелы дарят ткани и дереву поцелуи огня, луки раз за разом натягиваются, опорожняя колчаны прямо в спину убегающих женщин и стариков. Сабли рубят руки, впустую прикрывающие головы, копья бьют в спины. Мужчина под красным бунчуком довольно улыбается.
        Кровавая резня внутри армии Фургонщиков останавливается. Волки разворачивают лошадей и гонят в сторону лагеря кочевников, в котором безумствует легкая конница сахрендеев. А за ними бегут остальные: мужчины и женщины, размахивая оружием, что-то хрипло крича, их ненависть, кажется, может поджечь небо.
        Вот картина - колесницы наступают на легкую кавалерию, прижатую с другой стороны Волками.
        Нет.
        Вот картина - жеребер останавливается и пытается наложить заклинание. Аркан падает ему на шею и стягивает с конской спины с такой силой, что мужчина погибает, не долетев до земли.
        Нет.
        Вот картина - молодой Наездник Бури полулежит на конской спине, сломанная нога его выгибается под странным углом. Он стягивает шлем и отбрасывает его в знак того, что сдается. Стрела разбивает ему висок и выходит по другую сторону черепа.
        Нет.
        Поток ледяных осколков разносит в клочья группу людей. Хас - если этот ступающий на худых ногах скелет он - разворачивается, высылает еще одно облако чар. Потом падает замертво.
        Нет.
        Женщина лежит, заслоняя ребенка. Выпущенная сверху стрела пришпиливает ее к земле.
        Мужчина, которому удар тупым оружием разбил лицо, бродит на ощупь. Стонет.
        Из горящего шатра выбегают горящие дети.
        Нет! Нет! Нет!!!
        Кей’ла встает, садится, внезапно ощутив свое тело. Машет руками, попадая в маленькую лампадку. Масло плещет на кипу каких-то свертков и вспыхивает.
        Нет!!!
        Пламя тянется выше, перескакивает на сложенные под стеною вязанки стрел, вспыхивает ярче.
        Не хочу этого видеть, не хочу смотреть!
        Уходите отсюда!
        Духи притихают, словно удивленные. И наконец уходят, а с ними вместе и картины.
        Она падает на постель, снова чувствуя каждую рану, перелом и синяк. Понимает - еще словно сквозь туман,  - что через несколько мгновений она примется стонать, и плакать, и молить, чтобы они вернулись. Чтобы забрали боль.
        Фургон наполняется дымом. Пламя начинает лизать потолок.
        Она тянется к руке мальчишки, той, с когтями, кладет себе на подвздошье.
        - Я все еще не знаю, братишка, как тебя зовут,  - шепчет она, а он улыбается ей глазами и ничего не говорит.
        Конечно.
        - Забери меня… забери меня отсюда,  - шепчет она.
        И - холод у сердца.
        И - темнота.



        Глава 12

        Ласкольник прибыл на следующее после битвы утро, приведя пятнадцать тысяч конных и две тысячи колесниц лагеря Ав’лерр. Его армия преодолела девяносто миль за сутки, вписываясь золотыми буквами в книгу кавалерийских рейдов только затем, чтобы опоздать.
        Будь у нее силы, Кайлеан посмеялась бы над такой иронией судьбы.
        Йавенир ушел с третью Молний и недобитками племен Дару Кредо. Сахрендеи, Волки и те колесницы, чьи экипажи еще могли сражаться, гнали его на юг много часов, однако потом отказались от преследования. Во тьме верданно не могли понять, за кем гонятся, да и Отец Войны бежал так быстро, что они едва за ним поспевали. Разведчики, которым выпало следить за се-кохландийцами, донесли, что те маршируют в сторону Степей и через день-другой покинут возвышенность. Даже то, что Йавенир по дороге прихватил силы Кайлео Гину Лавьё, не изменило направления их путешествия. По крайней мере пока что кочевники сбегали.
        Лагерь Нев’харр выглядел как город мертвых. Не было фургона, на котором не висели бы траурные ленты, большинство обитателей ходили, словно лунатики, окидывая окрестности равнодушными взглядами, пытаясь разобраться со своей жизнью после событий предыдущего дня. Смерть, гнев, ярость битвы, безумное неистовство, сметшее армию Отца Войны, возвращение потерянных детей… это слишком много для обычных людей. Почти треть каравана погибла, раненым же счет шел на тысячи. Прохаживаясь между все еще поставленными в Мертвый Цветок фургонами, Кайлеан видела Фургонщиков с лицами, серыми от усталости, и с глазами, припорошенными пеплом боли. Была у нее надежда, что на пепле этом сумеет вырасти что-то другое.
        Она сидела в стороне, перед серым шатром, глядя на старую женщину, которая ходила за одним из Волков. В жестах ее и взглядах не было ничего, кроме огромной просьбы, но он спокойно подошел к своему коню и с ошеломляющей легкостью вскочил в седло. Она остановилась и опустила голову, похоже не имея сил, чтобы взглянуть на своего - сына? племянника?  - и принять то, кем он стал. Всем требовалось время, потому что ничто уже не могло быть как раньше. Выслали гонцов к другим лагерям с вестью, что нашлись дети, которых считали мертвыми. Что могли сделать верданно? Бросить их снова? Повернуться спиною и решить, что Волки - не их крови, потому что ездят верхом? За что-то подобное она и сама подожгла бы им фургоны.
        И все же Кайлеан надеялась на лучшее. Во-первых, некоторые уже утверждали, что Лааль дала им знак, позволяя отыскать детей и показав верданно новую дорогу. Во-вторых, во взглядах, какими молодые Фургонщики окидывали своих чудом обретенных братьев и кузенов, была нескрываемая зависть. Будет непросто, но вскоре верданнские кони узнают тяжесть седел на своих спинах.
        Полы шатра распахнулись, и Кошкодур шагнул наружу. С того момента, как они встретились, лицо его было таким, словно кто-то похитил у него из-под задницы лучшего скакуна, причем средь бела дня. Анд’эверс отослал его с остальным чаарданом в сторону гор, на поиски Ласкольника. Но мало того что это не он отыскал командира, а Ласкольник нашел их маленький отряд, так еще и битва, о которой вскоре станут петь по всем Степям, прошла мимо. Йавенир был разбит Фургонщиками и их новыми союзниками, а Сардена Ваэдроника меж ними не оказалось.
        Жизнь - штука вредная и несправедливая.
        Он уселся рядом, закусил сухую травинку и выругался.
        - Все еще ссорятся?
        Он кивнул, глядя на уезжающего Волка.
        - Все из-за них.
        - Не понимаю, Сарден.
        - Ты когда-нибудь задумывалась, что было бы, если б верданно захотели сделаться кавалерией? Четверть миллиона новых всадников рядом со Степями?
        - Нет,  - ответила она искренне.  - Никогда. А ты?
        - Я тоже нет,  - странно улыбнулся он и выплюнул травинку.  - Но некоторые - задумываются, и, похоже, это их пугает. Кха-дар отказывается отправляться за Йавениром, несмотря на бунт Совиненна Дирниха,  - добавил Кошкодур, словно это все объясняло.
        Кайлеан уже об этом слышала. Последний из Сынов Войны, который, подобно Аманеву Красному, происходил не из истинных се-кохландийцев, поднял своих людей на бой, ударив в земли Завира Геру Лома. В чаардане ходили слухи, что в том было что-то общее с небольшим табуном лошадей и группкой пленников, которых передала в руки Совиннена имперская разведка. События предыдущего лета, отчаянная скачка между холмами в качестве приманки принесли свои плоды.
        Геру Лом свернул на юг, пытаясь сберечь, сколько сумеет. Двое Сыновей Войны сражались между собою, один был почти полностью уничтожен, второй перешел на сторону Фургонщиков. С Отцом Войны остались лишь Кайлео Гину Лавьё и личная гвардия. Никогда еще не был он слабее, чем теперь.
        Вести по лагерю расходились быстро, а эта была - из важнейших. «Идем,  - гласила она,  - обозы все еще сходят с гор, свежие силы, люди рвутся в бой; теперь на нашей стороне и сахрендеи, и Волки, и Ласкольник, соберется сорок тысяч всадников, пятнадцать тысяч колесниц и столько фургонов, сколько не видывал еще мир. Идем! Раздавим змею, притаившуюся в Степях! Закончим историю!»
        Но Ласкольник сказал: нет. Фургонщики должны закрепиться на возвышенности и не двигаться отсюда - такова воля империи.
        На вопрос, отчего воля империи должна быть для них значима, кха-дар ответил, сгибая три пальца.
        Во-первых, у нас все еще ваши лошади и скот.
        Во-вторых, я и мои люди не поедем.
        В-третьих, мы помогли вам, давали вам укрытие четверть века и позволили пройти через горы.
        Ваша очередь ответить нам взаимностью.
        - Не понимаю,  - повторила Кайлеан.  - Надо нам его добить.
        Кошкодур коротко, без следа веселости, рассмеялся.
        - Политика,  - скорее выплюнул, чем произнес он.  - Может, кое-кто полагает, что лучше иметь в окрестностях несколько меньших банд, которые станут сражаться между собой, чем одну большую. По крайней мере я так думаю. Лучше, чтобы на Востоке, в Степях и на возвышенности, было несколько главарей. Если Фургонщики и Дирних раздавили бы се-кохландийцев, кто захватил бы власть? Верданно, ездящие фургонами и сражающиеся в колесницах, сильны - но силой вола. Медленной и спокойной. Верданно на лошадях могут превратиться в…  - Он искал определение получше:  - В волков. Настоящих. Новая сила, которую ничто не удержит.
        Она поняла.
        - Разве что на Востоке будет другая сила?
        - Именно. И даже две. Взбунтовавшийся Совиннен, которому придется ходить под империей, потому что без помощи и торговли он не продержится и месяц, и Йавенир,  - а наверняка вскоре его преемник,  - жаждущий мести, но слишком слабый для открытой войны. Треножник - это устойчивое седалище. Мир на нем можно возвести на длительное время.
        - Ты пил и теперь превратился в плохого поэта?
        - Нет. Я видел Анд’эверса. Он поседел. Полностью поседел, словно кто ему возраст удвоил. Не говорит и слова.
        - Да. Я знаю.
        Она видела дядю только раз. Это было после того, как он, говорили, час голыми руками копался на пепелище. Кайлеан полагала, что это пепел так окрасил его волосы. Тогда он обнял ее без слова и подал траурные ленты. Прибила она к фургонам три. Дет’мон, Рук’херт и Кей’ла. Первый погиб, прикрывая отход каравана, второго копье Наездника Бури ударило в спину при резне, начавшейся во время последней кровавой схватки. Но Кей’ла… Фургон, в котором она лежала после чудесного спасения, полностью сгорел. Во всем лагере к бортам повозок прикрепляли ленты с ее именем. Из шатра выглянула Дагена:
        - Кайлеан, войди. Ты тоже, Сарден.
        Она медленно поднялась, отряхнула штаны и, склонившись на входе, исчезла в полумраке. Кошкодур вошел следом. В шатре сидел Ласкольник, рыжеволосый лейтенант, Даг, Лайва и двое людей, которых Кайлеан видела впервые в жизни. Офицер, не прекращая говорить, кивнул ей.
        - …мы шли за тем мальчишкой целый день. Порой он исчезал, словно входя в скалу, иногда выныривал из тени, но все время вел в одном направлении. А потом побежал к какому-то холму, где воздух сгущался, словно черная пыль вставала плотными колоннами. Мы пошли за ним, и это было… как дыхание Госпожи Льда пронзало нас навылет. Распад и мороз. А потом мы выскочили здесь, на поле битвы.
        Кеннет повернулся в сторону тех двоих чужаков и холодно улыбнулся:
        - Четвертый раз я это повторять не стану.
        Один из мужчин, худой и седоватый, ответил усмешкой же:
        - Я вас уверяю, лейтенант, что, если возникнет нужда, вы повторите это и тысячу раз.
        - Правда?
        Они столкнулись взглядами, но, пока не дошло до более резкого обмена мнениями, Ласкольник откашлялся:
        - Этого хватит, совпадает до последнего слова с тем, что говорили мои люди.
        Стражник сделал движение, словно намеревался подняться.
        - Посидите. То, что будет здесь сказано, касается вашей роты больше, чем мне хотелось бы, и, возможно, что без этих слов вы не проживете и месяца.  - Тон кха-дара был легким, но Кайлеан знала его слишком хорошо, чтобы знать: он не шутит.
        На миг-другой установилась полная тишина.
        - Мне следовало организовать дело так, чтобы вы испарились.  - Легкий тон остался, но сопровождала его странная мрачная гримаса, говорящая, что дело - смертельно серьезно.  - Лучше всего было бы, исчезни твоя рота в горах. Отправились на поиски графини в дикие регионы Олекад, и - вырезали вас разбойники, а может, вы просто исчезли, подобно прочим отрядам Стражи. Были вы там, где никому не должно быть, и видели вещи, которые никому не должно видеть.
        Кеннет склонил голову и состроил вежливое выражение лица: у негодника были стальные нервы.
        - Есть несколько причин, отчего так не случится. Генерал Монель - таков, каков он есть, но он выгрыз бы мне дыру в заднице, сотвори я что-то подобное. Он может и убить за своих людей, а я не думаю, что сумел бы сохранить такое дело в секрете. К тому же верданно знают, что вы спасли ту девочку, а значит, до Монеля мне пришлось бы иметь дело с Анд’эверсом. Кроме того, ваше исчезновение могло бы привлечь чье-то внимание, а этого я не желаю. И то, что вы сделали…  - Ласкольник покачал головой.  - Неважно. Вы вернетесь в Олекады. Фургонщики подвезут вас колесницами, а потому готовьтесь к быстрой езде. Попадете на другую сторону и отправитесь в Кехлорен. Официально вы не сумели ни схватить девушек, ни отбить дворянку. Их следы внезапно оборвались, или же вы вообще на них не наткнулись. После многодневных поисков ты решил прервать миссию и вернуться в замок. Вы будете не единственной ротой, которой не удалось выполнить задание. К тому же теперь, когда опасность с Востока уменьшилась, Черный отошлет другие отряды домой. Через пару месяцев вы окажетесь в Белендене. Далеко от мест, к которым все братства
чародеев и все храмы станут теперь присматриваться.
        Лейтенант приподнял брови с тем же безрассудством, с каким выслушивал планы уничтожения своей роты. Кайлеан послала Даг веселый взгляд. Горцы были круты.
        - Присматриваться?  - спросил он спокойно.
        - Проблемы в Олекадах уже притягивают внимание, странные расстройства в аспектах, люди, что появляются ниоткуда и убивают без жалости, одна из старых графских семей, вырезанная почти под корень в собственном замке, родовые духи, собирающиеся группами, о каких не слыхивали многие годы. Если ты полагаешь, что никто этим не заинтересуется, то ты - дурень, не достойный багрянца на плаще, лейтенант. Однако, если вместе с другими ротами ты вернешься в родной гарнизон, возможно, никто не свяжет вас со здешними проблемами. Мне ведь не надо спрашивать, сумеют ли твои люди держать язык за зубами?
        Кеннет пожал плечами:
        - И о чем бы им рассказывать?
        - Хорошо.
        - А у меня могут быть вопросы?
        - Могут, лейтенант.
        Рыжий офицер слегка скривился.
        - Зачем бы мне слушать генерала, который не служит в армии и нанимается к Фургонщикам за горсть золота, и людей, выдающих себя за Крыс, хотя внутренняя разведка не имеет права действовать за границами империи?
        Кошкодур зашипел, сделав полшага вперед, но Кайлеан ухватила его за плечо и придержала. Ласкольник не казался оскорбленным или хотя бы раздраженным наглостью молодого офицера. Присматривался к нему внимательно с таким выражением, словно мысленно что-то прикидывал.
        - Знаешь ли ты, лейтенант, что происходит, когда наши чародеи проникают в глубь Источников Силы, когда черпают из собственных аспектов настолько глубоко, насколько вообще могут дотянуться?  - спросил наконец он негромко.
        - Зубы у них выпадают?
        - Это тоже. Но я говорил не о неумелых магах, которые пытаются проглотить больше, чем поместится в глотке, но об истинных мастерах, ступающих Тропами Силы. Что они чувствуют в такие минуты?
        Кха-дар перевел взгляд на седого. Тот миг-другой мерился с ним равнодушным взглядом, потом вздохнул, пожал плечами и начал говорить:
        - Существует стена… нет, не стена. Бездна. Словно плавая по морю над мелью, ты миновал подводный порог и вдруг осознал, что дна под тобою нет - только бездна, черная и мрачная. Можно в нее взглянуть, но нельзя в нее проникнуть. Те, кто пытался…
        - Заканчивают как Пометники, безумцы - или гибнут. Столько-то и я знаю - как солдат.  - Ласкольник поблагодарил мужчину кивком.  - И до этого времени мне не было до того дела. Мастера магии, жрецы, сильные шаманы и прочие, владеющие Силой разнообразным образом, говорят одно и то же. Под источниками аспектных Сил, под миром духов есть нечто. Мрак. Называют его так почти на всех языках. Говорят, что души умерших уходят за Мрак, в Дом Сна. Говорят, что тем, кто призывает демонов, приходится притягивать их сюда из мест столь отдаленных, что находятся они за Мраком. Что Пометники черпают из-за него свою Силу. Что Урочища - это места, где Мрак прикасается к нашему миру. Наши чародеи избегают Урочищ, не способны вблизи них должным образом использовать собственные таланты, не могут заснуть, чувствуют, словно их нечто душит, высасывает силы. Говорят много, но мы не знаем почти ничего. Чародей, который слишком приближается к Мраку, низвергается в безумие или гибнет, душа, что уйдет за Мрак,  - не возвращается…
        Ласкольник поколебался: похоже, столь длинная речь его вымотала, как обычно.
        - Несколько лет назад случилось нечто, что дало определенным людям понять: Мрак - это не только бездонная пропасть, это место, в котором - или за которым - обитают чудовища. И не только чудовища… Кто-то предпринял действия осознанные и логичные, каких чудовища не предпринимают. Но как исследовать место, само приближение к которому уничтожает наших лучших боевых магов?..
        Он глянул искоса на их троицу: Дагену, Кошкодура и Кайлеан.
        - По просьбе Крысиной Норы я отправился на Восток, в место, максимально… как бы это сказать… насыщенное неаспектными талантами. Остановился я в Лифреве и искал людей, которые месяцами переносят близость Урочищ, благодаря чему есть надежда, что таланты их сопротивляются безумию, направляемому Мраком. Я искал отряд, который сможет результативно действовать внутри него.
        Ласкольник странно улыбнулся.
        - Мы и понятия не имели, что такое Мрак. Мы не знали, что это черная равнина и черные холмы под седым небом. Не знали мы, что есть те, кто овладел искусством перехода к нам откуда-то из другого места. Не знал я и то, что девушки, отосланные к Крысам, попадут туда, куда должен был попасть наш чаардан.
        Он прервал себя, внимательно поглядывая на Кеннета, который казался слишком придавленным новостями, чтобы откликнуться.
        - Вы понимаете, господин лейтенант лив-Даравит? Вы прошли немалый путь внутри Мрака. Дышали тамошним воздухом и пили тамошнюю воду. Единственные из людей за… даже не знаю сколько лет, вы вернулись с той стороны. Что случится, если эти новости разойдутся?
        Кайлеан и Даг обменялись взглядами. Каждый Храм, каждое братство магов, все шпионы мира бросятся на них, словно голодные стервятники на падаль. Офицер Стражи тоже это понимал, потому хотя несколько раз открывал он рот, однако так и не прервал рассудительное молчание.
        - Крысиная Нора может обеспечить вам… нет, не безопасность, но, по крайней мере, частичную охрану. Заметание следов, подбрасывание нескольких документов, что свидетельствовали бы, что были вы там, где вас не было. Взамен вы будете в их распоряжении. Не делай такое лицо, сынок… Не так, как думаешь,  - ты не станешь шпионить за другими солдатами или доносить на несправедливость при выдаче сухарей. Возможно, кто-то что-то вам покажет, расскажет, заберет в некое место, чтобы вы опознали некую вещь, ну и хорошо было бы, если бы вы смотрели по сторонам. На Севере происходит нечто странное… Ваше знание и опыт - бесценны. Конечно, карту, которую вы нарисовали, путешествуя по той стороне, мы заберем. Что-то еще?
        Ага. Наконец-то Кеннет стал выглядеть достаточно потрясенным. Словно человек, идущий по кладке и вдруг видящий, что внизу течет поток лавы, а доски начинают трещать и дымиться.
        - Отправляйтесь уже сегодня. Можете быть свободны.
        Офицер встал, на миг казалось, что он отдаст честь, однако - лишь кивнул скупо и вышел. Ласкольник проводил его взглядом.
        - Упрямый сукин сын,  - проворчал он и повернулся к Кайлеан:  - Уже понимаешь, зачем я тебя вызвал? Чтобы не повторять всего еще раз. Ты странствовала с Даг через Мрак. Мы проверили это. Только Мрак оставляет на человеке такой… осадок. Ближайший месяц вам следует держаться подальше от Мастеров Магии и Великих Жрецов. Потому-то я и отсылаю Стражу на запад: пока доберутся до Белендена, тоже очистятся. Вы вернулись. Можешь добавить что-то еще?
        - Кроме того, что те места были некогда обитаемы? Что там шла война, которая уничтожила все? Что тамошние скалы плачут?
        - Плачут?
        - Когда я нынче утром задремала, то услышала тот плач. Словно бы… не знаю, проснулась и тоже плакала. И кроме того, что оттуда нас вытащил мальчишка, который убивал людей как кроликов. Что она имеет с этим нечто общее?  - Кайлеан указала на блондинку.  - Что из-за нее вырезали сотни людей в горах? Нет, кроме этого добавить мне нечего. Что происходит, кха-дар?
        Ласкольник некоторое время выглядел так, словно жевал нечто мерзкое.
        - Шесть лет назад случилось кое-что… нечто прошло сквозь Мрак к нам, нечто сильное и дикое. И сразу же исчезло. Мы не сумели его обнаружить.
        Лайва подняла голову, один из сидящих рядом мужчин сделал то же, откашлялся и, указав на пленницу, сказал:
        - Она перешла сразу после тех событий. Вместе с кучкой слуг или приятелей. Утверждает, что хотела сбежать от матери. Чтобы проскочить Мрак, безопасно пройти сквозь него, они использовали сильные чары, душу за душу… убили более двухсот человек и остались здесь, в Олекадах. Кто-то выследил их и начал охоту. Знаешь, что порой на местах резни находили живых людей, которые после совершали самоубийства? Недавно это проверили, и оказалось, что всегда такие персоны были кем-то, чья история в Олекадах насчитывает меньше шести лет. Это служило… наказанием. Убивали родных и друзей тех людей, на их глазах, а потом их калечили и отпускали. Мы знаем, что невозможно перейти на другую сторону Мрака, мы пытались. Тело и душа оказываются разделены. Чары, которые она использовала, для нас не доступны. Но некто открыл способ, как переходить, чтобы не утрачивать душу.
        - Мы тоже перешли,  - возразила Дагена.
        - Нет. Вы вошли в Мрак, странствовали в нем и вышли с той же стороны. Если бы вы попытались выйти с другой, туда, откуда она происходит, ваши души наверняка оказались бы вырваны из тел. Насколько нам известно, те серые убийцы - единственные, кому это удается.
        Светловолосая девушка шевельнулась, встряхнула головою, взгляд ее убежал вдаль.
        - Эвелунрехи не имеют души. Нет для них врат… они сотворены из мертвых тел, могут странствовать между реальностями… преисполненные ненависти… делают что пожелают… раскрашивают мир в красно-белое… потому что могут. Для них сладость и горечь одинаковы на вкус…
        Внимание Кайлеан привлек товарищ седого, низкий и худой. Когда девушка говорила, он сидел с прикрытыми глазами и немо повторял ее слова. Среди людей ходили легенды о Живых Книгах Крысиной Норы, о чародеях, чьи аспекты были настолько нетипичны, что не пригождались ничему конкретному - кроме того, чтобы запоминать разнообразнейшие вещи. Если легенды говорили правду, то даже на смертном одре мужчина сумеет точно повторить слова Лайвы, вместе с акцентом и паузами, чтобы перевести дыхание. Кайлеан взглянула на «графиню», девушка все еще смотрела вдаль с отсутствующим видом. Нужно было это использовать.
        - Тот мальчишка не был серым.
        - Каналоо? Ох, каналоо… Мой брат… рожденный из одного лона… я бы должна сказать: из одной матери, но… когда он родился, прежде чем перерезали пуповину, надели на него а’санверх… потом закрыли ему рот и нос и ждали, пока он умрет… схватили душу… закрыли ее в паутине… и оживили новорожденного. Тело… у которого нет души, можно менять сильнее, чем то, что уже обитаемо. Душа не позволяет совершать изменения… Он рос… тело и душа вместе, но отдельно, душа, которая не познала прикосновения матери, вкуса ее молока, поцелуя… душа чистая и невинная, словно новорожденный. Мог он перейти, потому что невозможно вырвать из тела душу, которой у него нет. Он должен был стать моей рукою… его учили сражаться и убивать, а поэтому…
        Седой раскрыл было рот, но Кайлеан предостерегающе подняла руку.
        - А ты попыталась его убить?
        - Он вел их ко мне! Мы не забрали его сюда… был он слишком отличным, другим… но он не умер, как сказала Саинха… Выжил… и потом…
        - Искал тебя, вел погоню от беглеца к беглецу… все ближе…
        - Да… потому мы заманили его на башню, и там я его убила. Видела, как он падал.
        - Но он выжил и нашел себе новую госпожу… новую сестру… Потому что, когда те серые хотели убить Кей’лу и Нее’ву, что-то в нем сломалось. Его воспитывали, чтобы он охранял девушку… А она позаботилась о нем… накормила и напоила, когда он был ранен. Сделалась его новой госпожой.
        - Это невозможно!  - Лайва дернула головой, и внезапно выражение ошеломления исчезло с ее лица.  - Понимаешь?! Невозможно! Я его госпожа! Только я! Не мог он этого сделать! А’санверх не позволил бы ему этого!
        - Он дотронулся до тебя, помнишь? Ранил. Ты уже не его госпожа. Потому что Кей’ла перевязала его, накормила и напоила. И никогда не требовала ничего взамен. Ты недооцениваешь силы таких жестов. И он привел нас к ней, потому что ей требовалась помощь.
        - И что с того?!
        Кайлеан почувствовала вкус пепла на губах. Именно. И что с того? Несколько сожженных фургонов и дядя с волосами, покрытыми сединой.
        - Нас ждет война с твоим народом?
        Хихиканье «графини» прозвучало жутковато.
        - Войны не будет… Добрые Господа никогда не сражаются. Мать ненавидит насилие… Вместо того…
        - Да, вместо того,  - прервал ее Ласкольник.  - Пленники говорили о светловолосой невольнице, которая вот уже несколько лет не отступала от Йавенира ни на шаг. Я показал одному из них нашу гостью,  - он сделал жест в сторону Лайвы,  - и тот сразу же спросил, схватили ли мы также и Йавенира. Был уверен, что обе они - одна и та же персона. Некто приложил все усилия, чтобы возвышенность истекла кровью, чтобы кочевники вырезали здесь Фургонщиков, а Фургонщики - кочевников. Прежде чем Отец Битв с ними покончил бы, сто, может, и двести тысяч человек стали бы кормом для ворон. Похоже, ее мать,  - он подчеркнул голосом последнее слово,  - делает так, чтобы прочие решали ее проблемы. Зачем? Зачем ей опустошенная Лиферанская возвышенность и наполовину опустошенные Степи?
        «Графиня» опустила голову:
        - Не знаю. Мысли матери для меня закрыты.
        - Для меня - пока тоже.  - Кха-дар хищно ухмыльнулся.  - Но, чтобы это узнать, я приложу все свои усилия. И потому-то, Сарден, мы не отправляемся в Степи против се-кохландийцев. Я не превращу Степи в кровавое поле боя. Более того, едва остальные верданно сойдут с гор и укрепятся, а Дирних покорит большую часть приграничных племен и создаст свое царство, я вышлю послов к Йавениру с предложением мира.
        Кошкодур кашлянул:
        - Он не согласится.
        - Может, и нет. Но после такого поражения Отец Мира начнет возвращать свое влияние. А перспектива того, что Меекхан поддержит Фургонщиков, Дирниха и Аманева Красного всеми своими силами, наверняка повлияет на благоразумие других вождей.
        - Такая игра уже выше моего понимания, кха-дар.
        - Верно, лейтенант.  - Ласкольник использовал старое звание Кошкодура, и тот непроизвольно отсалютовал.  - Потому что, прежде чем наступит лето, мы должны установить здесь порядок.
        - А что потом, кха-дар? Мрак?
        - А ты пойдешь туда со мною? Хорошо.  - Улыбка Ласкольника сделалась шире.  - Но нет. Что-то происходит и на Севере, и на Юге. А значит, потом мы отправимся к морю, переплывем его и высадимся в Малых Степях. Там у меня есть несколько друзей еще со времен войны. За Малыми Степями - горы, а дальше пустыня. Хочу там осмотреться. Что-то еще, Сарден?
        Кошкодур опустил голову, а когда снова поднял взгляд, выражение лица было у него странным.
        - Мы их найдем? Тех, кто убивает новорожденных детей, чтобы сделать из них оружие?  - спросил он тихо.
        - Мы наверняка будем их искать. Если это все - ты свободен, лейтенант. Собери остальных, позже я отдам распоряжения. Вы останьтесь,  - обратился Ласкольник к девушкам.  - У меня есть для вас новости.
        Когда Кошкодур покинул шатер, Ласкольник посмотрел на девушек:
        - Час назад меня нашел Крысиный гонец с письмами. Одно адресовано лично мне как вашему кха-дару. Некая Бесара пишет, что очень хотела бы с вами встретиться, чтобы спросить, что именно вы не поняли из ее урока об обязанностях, рассудительности и - как она написала - «о том, чтобы не вести себя как цыпленок с отрубленной головой».
        Они обменялись взглядами. Ласкольник продолжил:
        - Ага. Наконец-то вы выглядите испуганными. Прекрасно. Теперь я знаю, какая угроза заставит вас исполнять приказания. Она и правда настолько страшна, насколько о ней говорят?
        - Хуже, кха-дар. Хуже. Что теперь?
        Он потер щеку, внезапно сделавшись ужасно уставшим.
        - Приберемся. А потом отправимся прибираться кое-куда еще. Вы со мною?
        - Конечно, кха-дар,  - проворчала Кайлеан.
        - Конечно,  - добавила Дагена.  - Уборка всего мира - куда лучше встречи с некоей служанкой.



        Индекс
        Важнейших богов, персон, мест и понятий

        ПАНТЕОН

        Баэльта-Матран - праматерь богов
        Реагвир - Господин Битв
        Сетрен Бык
        Лааль Сероволосая
        Дресс - Госпожа Ветров
        Кан’на
        Венниса-с-Копьем
        Агар Красный
        Кай’лл - дочь Реагвира, погибла во время Войн Богов
        Эйфра - Госпожа Предназначения, Госпожа Судьбы
        Андай’я - Госпожа Льда
        Майха - Госпожа Войны
        Галлег - Господин Гроз
        Ганр и Аэлурди - Близнецы Морей
        ИМПЕРИЯ

        ПЕРСОНЫ


        ШЕСТАЯ РОТА
        Кеннет-лив-Даравит, Вархенн Велергорф, Андан-кей-Треффер, Берф Мавс, Цервес Фенл, Версен-хон-Лавонс, Омнэ Венк, Фенло Нур, Азгер Лавезгс, Бланд, Тех-кеа-Динсах, Малаве Гринцель, Кахер Венк, Ланвэ, Севрес, Прутик, Волк, Брылэ, Коготь, Шпак.
        Зедир - вожак псов (альфа-самец).
        Кенва - один из псов роты.


        АРМИЯ
        Кавер Монель - генерал, командир Восточного Соединения, состоящего из Первого, Девятого и Двадцать Шестого полков Горной Стражи, так называемых Ублюдков Черного.
        Аленф Фансох - пропавший десятник третьей десятки Восьмой роты Одиннадцатого полка Горной Стражи.
        Саленв-лех-Мохенн - лейтенант, командир восьмой роты Одиннадцатого полка Горной Стражи.
        Ленван Омнель - младший полковник, главный квартирмейстер Восточного Соединения.
        Гвенрэ Кохр - капитан, третья рота Первого полка Горной Стражи.
        Гевсун - лейтенант, офицер Квартирмейстерства.


        ВНУТРЕННЯЯ РАЗВЕДКА
        Эккенхард - Крыса, исполняющий обязанности командира Крысиной Норы в Олекадах.
        Госпожа Бессара - Белая Роза империи.
        Семнер-лоа-Вайес - чародей, посланник Крыс.


        АРИСТОКРАТИЯ
        Циврас-дер-Малег - граф.
        Евхерия-дер-Малег - его вторая жена.
        Эвенс, Аэрих и Иврон - сыновья графа.
        Лайва-сон-Барен - невеста Аэриха, второго сына.
        Саинха Гемхель - служанка Лайвы.


        ЧААРДАН
        Генно Ласкольник, Файлен, Нияр, Ландех, Сарден Ваэдроник, прозванный Кошкодуром, Дагена, Лея, Верия, Йанне Неварив.


        МЕСТА
        Олекады - горы на северо-востоке империи.
        Лиферанская возвышенность (Большая Северная возвышенность)  - родина верданно, что лежит на восток от Олекад.
        Долина Амерсен - долина вблизи замка Кехлорен.
        Лав-Онее - провинция.
        Кехлорен - замок.
        Клендоан - обиталище графа.
        ФУРГОНЩИКИ (ВЕРДАННО)

        ПЕРСОНЫ


        Калевенхи - приемная семья Кайлеан.
        Анд’эверс - отец, эн’лейд лагеря Нев’харр.
        Сыновья: Фен’дорин и Ген’дорин, близнецы; Дер’эко, Рук’херт, Дет’мон, Эсо’бар, Мер’данар.
        Дочери: Ана’ве, Нее’ва, Кей’ла.


        ДРУГИЕ ФУРГОНЩИКИ


        Эмн’клевес Вергореф - боутан лагеря Нев’харр.
        Авэ’аверох Мантор - ламерей лагеря Нев’харр.
        Хас и Орнэ, Дем и Каа - чародеи.
        Гир’конвес Дамехорт - возница колесницы.
        Вер’сан - лучник.
        Сел’харр, Мол’хресс, Клев’мер, Гев’лант - экипаж боевого фургона.


        ПОНЯТИЯ И ТЕРМИНЫ ИЗ ЯЗЫКА ФУРГОНЩИКОВ


        Анахо’ла, анахо и ав’анахо - низкий язык, язык, высокий язык.
        Эн’лейд - Глаз Змеи, командир лагеря-каравана во время боевого марша.
        Боутану - Твердая Кожа, командир лагеря-каравана во время осады.
        Ламерей - Быстрый Зуб, командир всех колесниц каравана.
        Авееро - командир Потока, около 20 колесниц.
        Фелано - командир Ручья, около 200 колесниц.
        Каневей - командир Волны, около 500 -600 колесниц.
        Саниэо - командир стен, отвечающий за оборону отдельных фрагментов лагеря во время марша и осады.
        Саво’лейд - Малая Змея, отряд из 20 боевых фургонов.
        Хаверех - командир группы из 20 боевых фургонов, соединяющихся в Малую Змею.
        Ден’кав - командир отряда пехоты из резерва, не приписанной к фургонам.
        Камендееф - белая кобыла с золотой звездой во лбу, наиболее распространенный символ Лааль Сероволосой среди верданно.
        Вилоре’де - «дети солнца», эндемический сорт цветов, растущих лишь на Лиферанской возвышенности.
        Совет Лагерей - высший орган власти у верданно.
        Лагеря верданно: Нев’харр, Ав’лерр, Саро’дех, Маса’вер, Кле’а.
        Кровавый Марш - путь бегства Фургонщиков с возвышенности после поражения восстания.
        ВОЗВЫШЕННОСТЬ И ВЕЛИКИЕ СТЕПИ

        ПЕРСОНЫ


        Йавенир - Отец Войны.
        Саонра Вомрейс - жена Амуреха Вомрейса.
        Амурех Вомрейс - командир Волков.
        Тсаэран-кор-Ламери - целительница.
        Сыновья Войны - Аманев Красный, Кайлео Гину Лавьё, Ких Дару Кредо, Завир Геру Лом из Клаххиров, Совиненн Дирних.


        ПЛЕМЕНА


        Сахрендеи - племенной союз, управляемый Аманевом Красным.
        Глиндои - одно из племен сахрендеев, родное племя Аманева Красного.


        ПОНЯТИЯ И ТЕРМИНЫ


        Аменрай - вождь рода (сахр.)
        Уэнейа - жена вождя рода (сахр.)
        Манейа - невольница (сахр.)
        Савеньйо - животные, добытые в схватке, трофеи (се-кох.)
        Амнейхо - конский навоз (се-кох.)
        Габеалео - паршивый козел (се-кох.).
        Говорящая-с-Предками - среди сахрендеев титул человека, что может установить контакт с духами-опекунами рода посредством резного столпа, что поддерживает шатер.
        Малейх - группа около тридцати воинов, базовый отряд у сахрендеев.


        МЕСТА


        Амерта - река, пограничная между империей и Степями.
        Санавы - холмы на Лиферанской возвышенности.
        Ласса - река за холмами Калеро.