Повелитель и пешка Мария Валентиновна Герус
        Крылья #2
        Оберон Александр Свенельд Хорт, или просто Обр, - пятнадцатилетний подросток, всем чужой, никому не друг, но для многих опасный враг. Он живет в недобром мире вечных междоусобиц, он привык защищаться и нападать, больше всего на свете ценит свободу и уверен, что никто ему не указ. Но своя ли воля движет им и окружающими? Или они только шахматные фигуры в руках таинственного Повелителя?
        «Повелитель и пешка» - это приключенческая притча и в то же время - история любви, история про сложный выбор и «слабость против силы». И, конечно, здесь есть место волшебству. А еще эта книга - продолжение бестселлера-фэнтези «Крылья». Кстати, здесь мы встретимся с его повзрослевшими героями.
        Мария Герус
        Повелитель и пешка
        Иллюстрации Софии Дзюбы
        ТД «Никея», 2023
        Часть 1
        Пешку убирают с доски
        «Пешки - самые слабые фигуры. Во время игры для достижения победы ими можно пожертвовать».
        Шахматы для начинающих
        Глава 1
        
        Древнее, отполированное сотнями прикосновений дерево рукоятки нежно ласкало ладонь. Обтянутая истертым бархатом лопаточка скользила по гладкой доске, почти не встречая сопротивления. Повелитель никогда не касался фигур руками. Только лопаточкой, мягкой чуть выцветшей от времени тканью. И никогда не делал резких движений. Медленно передвигал фигуры в надлежащее место или осторожно сталкивал их с доски, если того требовала игра. Вот они. Слон, башня, десятка три пешек. Когда-то они были необходимы, чтобы поддерживать равновесие сил в этой части доски, ценные участники большой Игры. Но теперь Игра требовала убрать их. К несчастью, это не так просто. Много лет назад им было позволено выстроить сильную защиту. Повелитель склонился над доской, бездумно поглаживая рукоятку, а потом решительно двинул вперед коней и слонов.

* * *
        Клочья облаков летели над морем легко и свободно, и Обр летел вместе с ними. Выше чаек, выше шумящих сосен, выше прибрежных скал. Старая сосна нависала над самым обрывом. Ветер дул упругими толчками, раскачивая колючую ветку. Ветка пружинила, подбрасывала Обра, так что сердце замирало, но ствол за спиной, весь в шуршащих чешуйках отслоившейся коры, был шершавый, толстый, надежный.
        Раньше, когда Обр был совсем мелким, ему нравилось забираться сюда. Зажмуривался и представлял, будто мать качает его на руках. Дремучая дурь, конечно. Матери своей он вовсе не знал, а отец его на руках сроду не носил. Обр был седьмым сыном, не считая тех, кто помер в младенчестве, и до вчерашнего дня думал, что отец вообще не помнит о его существовании. Так, бегает по двору что-то, не стоящее внимания. Урвет кусок-другой на поварне и снова исчезает с глаз долой.
        Оказалось, помнит. Так что на любимую сосну нынче пришлось лезть не для того, чтоб полюбоваться восходом луны над заливом. Впрочем, и луну, и Усольскую бухту Обр видел уже тысячу раз и мог бы описать их с закрытыми глазами. Слева от выхода в море - мыс Рогатый Камень, седые скалы. На скалах - огонь маяка. Зажгли уже, хотя еще не совсем стемнело. Чуть ближе - черные треугольнички крыш, десятки труб и шпилей с флюгерами, высокие кресты трех храмов - город Большие Соли. Еще ближе бледные полосы прибрежных дюн, прорезанные сизыми языками сосняков. Над сосновыми лесами - одинокие скалы, торчащие посреди каменистой пустоши. А как раз напротив Больших Солей, на другом берегу почти круглой бухты - Соли Малые.
        Тут уж крест всего один, и шпилей никаких не видать. Деревня деревней. На главной улице коз пасут, а туда же: город считается, как при Деде. И судья, и городской старшина, и даже городская стража имеются. Даром что вместо каменной стены загородь из жердей, да и то больше для того, чтоб козы не разбежались. Дед никогда такого не допустил бы. Давным-давно, еще когда Дед был молод, вся эта земля, все, что видно глазом, принадлежало Хортам. Охотничьи угодья, скудные, засоренные камнями поля, дюны и пустоши, рыбные ловли, города и деревни. Но этого Обр уже не застал. Все было отнято еще до его рождения. Жестокого захватчика, князя Доната, проклинали в Усолье уже лет двадцать. Теперь только и осталось, что Укрывище. Но ничего. С этой ночи все переменится. Войска князя будут изгнаны, Усолье вздохнет свободно, и Хорты вернут свое.
        В лесу резко захохотал филин. Обр вздрогнул, хотя ждал этого уже больше часа. Умеет братец Герман нагонять жути. Уж лучше бы волком выл, как все люди.
        Обр нехотя отлепился от надежного ствола и, легко качнувшись вперед, распростерся вдоль толстой ветки, отдался на милость ветра. Пахучие острые иглы кололи правую щеку, лезли в глаза. Руки тут же стали липкими от смолы, штанам и рубахе тоже досталось. Впрочем, всерьез повредить этим штанам ничто уже не могло. Получил последыш Хортов сей нужный предмет, как всегда, от Конрада. А до этого их носил, кажется, дядька Сигурд. Так что два-три лишних пятна их только украсили.
        Текли минуты. Ветер выл, ветка раскачивалась, Обр ждал. Сосна нависала прямо над дорогой, которая в этом месте как раз круто поворачивала на юг. Дороги он не видел, мешали нижние ветки, да и ночь уже почти наступила. Но тем, кто умеет слушать, видеть не обязательно. Гулкий быстрый топот. Три всадника пронеслись галопом. Разведчики. Проверяют дорогу. Нуну. Тяжкий мерный грохот множества конских копыт. Большой отряд, всадников тридцать, не меньше. Основная охрана. Обр ждал, пропуская их под собой, терпеливый и собранный, как змея в засаде.
        Минутная тишина. Наконец, снова топот, шелест упряжи, деревянный перестук колес. Обр вздохнул во второй раз и медленно стек, соскользнул с ветки, с сухим шорохом прорвался сквозь нижние сучья и мягко, на все четыре, упал на туго обтянутый грубым полотном верх повозки. Полотно спружинило и само толкнуло его вперед, туда, где над крытым верхом торчали, покачивались в такт дорожной тряске солдатская треуголка и приплюснутая посредине валяная шапка. Охранник и возница.
        Охранник встревоженно повернулся, любезно подставив свой висок под коротко свистнувший кистень[1 - Кистень - холодное оружие, груз, соединенный цепью с рукояткой.]. Не мешкая, Обр спрыгнул на освободившееся место и с ходу двинул начавшего привставать возницу коленом в челюсть. Тот глухо охнул и тоже исчез из виду.
        Ловко подхватив вожжи, последыш Хортов сунул короткую рукоять кистеня за пояс, уселся поплотней, покрепче уперся ногами и, выдернув из-под козел кнут, от души махнул по всей четверке.
        Момент был рассчитан верно. Дорога, удаляясь от обрыва, стала шире. Охрана придержала коней, раздвинулась, чтобы продолжать движение, окружив повозку во всех сторон. Понукаемая Обром четверка лошадей, запряженных цугом[2 - Цуг - упряжка лошадей, идущих по одной или парами одна за другой.], бурей ворвалась в образовавшийся проем. И тут же в тех, кто еще преграждал ей путь, сверху со склона холма, из густой сосновой поросли полетели стрелы. Сзади, от обрыва, загрохотали выстрелы. Дядька Ольгерд с сыновьями замкнул засаду, занялся той частью охраны, что ехала позади повозки. Обр повис на вожжах, на всем скаку объезжая чью-то упавшую лошадь. Повозка прогрохотала по камням и кочкам, стала валиться набок, но он каким-то чудом удержался на козлах и вернул напуганных коней на дорогу. Сзади орали и стреляли, но его это больше не тревожило. Там отец с братьями, дядька Ольгерд с сыновьями, а если кто-то и прорвется, дядька Сигурд его перехватит.
        Вот, так и есть. Навстречу, обтекая повозку с двух сторон, в темноте пронесся конный отряд. Немного, человек десять. У дядьки Сигурда почему-то рождались только девки. Их сплавляли в деревню и забывали о них. Так что у Сигурда под началом не было ни одного настоящего Хорта. Только наемники, пришлый сброд, которым подавай только деньги.
        На Обра даже не поглядели. Промчались мимо в тишине, точно дикая охота. Лишь последний весело выругался и, перегнувшись в седле, успел вытянуть парня плетью. Слегка, в качестве поощрения. «Маркушка…» - Обр усмехнулся и, в свою очередь, прошелся кнутом по конским спинам. Так, чтоб не спали.

* * *
        Маркушка был откуда-то издалека, с юга, аж из-за хребта. В Укрывище он считался немного тронутым.
        Лет восьми не по годам шустрый Обр выучился выть волком. Да так здорово, что куры в ближней деревне падали замертво. Ясное дело, он все время испытывал свое новое уменье на ком попало и однажды под вечер, заметив со стены, как возвращается домой дядька Ольгерд со своими девятью отпрысками, не удержался и завыл. Получилось здорово. Шесть из десяти всадников воробушками выпорхнули из седла. Тех же, кто все-таки усидел на лошади, взбесившиеся кони уволокли в самую чащу, в густой колючий подлесок. Может, это и сошло бы Обру с рук, но, как на грех, среди всадников оказался сам Дед. Он-то, конечно, совладал с конем, но добрее от этого не сделался.
        Обр прыгал по стене, надрываясь от хохота, пока его не ухватили за ухо. Очень крепко. До сих пор, как вспомнишь, левое ухо ноет. Потом Дед собственноручно выдрал его, а уж потом поинтересовался: чей он? Из Свеновичей, сознался зареванный Обр.
        Отец, получив от Деда нагоняй за Обровы прегрешения, сам последыша драть не стал. Должно быть, еще помнил, какая у Деда рука тяжелая. Вместо того он приставил к провинившемуся чаду Маркушку. Старый, битый вор вовсе не горел желанием идти в няньки. Но тогда он только появился в Укрывище, прихрамывал, часто кашлял и пуще всего боялся, как бы его не выгнали за древние, но еще надежные стены прямо в лапы княжеской стражи. Чужаков, особенно больных и каличных, Дед не жаловал. Так что пришлось Маркушке, стиснув зубы, возиться с малолеткой.
        Обр тоже не особо обрадовался. До этого он жил, как хотел, спал, где придется, ел, что удавалось урвать на поварне, и сутками пропадал в лесу. Он рано понял: там лучше, чем в Укрывище. И еду добыть проще, и тычков и затрещин избежать легче. За стены Укрывища его загоняла только зима. Да и то окрепшая, самая лютая. Наставники ему не требовались. Вырвать из рук старших братцев хорошую кость с остатками мяса и спрятаться после этого, чтоб не нашли, выдоить чужих коз прямо на пастбище, ставить силки на рябчиков и руками брать дурную дикушу[3 - Дикуша - редкая птица, представитель тетеревиных.], управляться с острогой[4 - Острога - трезубец для рыбной ловли.], добывая мелкую рыбешку в холодных ручьях, - все это младший из славного рода Хортов знал и умел прекрасно. Убегать и прятаться, доводя новоявленного наставника до безумия, - тоже. Маркушка пробовал лупить его - не помогало. Обр был увертлив, а Маркушка хром. Тогда с горя злосчастный наставник пораскинул умом и отправился на поварню.
        На следующее утро, когда Обр, как обычно, пытался улизнуть из Укрывища, у любимой лазейки за кухонным водостоком его уже поджидал Маркушка. Сидел, ухмыляясь, на торчащем корне прилепившейся над обрывом сосны. На коленях - горшок просянки, в руках ложка. Вторая ложка приглашающе торчала из густой ноздреватой каши. Есть Обр хотел всегда, сколько себя помнил. А особенно зимой. Зимой только и оставалось, что поворовывать яйца в курятниках и обчищать плохо запертые подклети. Благородные Хорты не крадут. Всего лишь берут у своих холопов то, что по праву им причитается. Это Обр усвоил с младых ногтей. Но местные холопы держались иного мнения, за паршивую курицу или пару-тройку яиц могли и прибить.
        Между тем Маркушка уписывал кашу за обе щеки, причмокивал, облизывал ложку. В тот раз Обр все же выдержал характер, презрительно свистнул и скатился с кручи в гущу росших на дне оврага будылей и крапивы. Но на следующий день Маркушка явился на то же место с кабаньей ногой, на которой оставалось еще много истекающего соком, покрытого коричневатой корочкой мяса. Этого Обр вынести уже не смог. Он получил кабанью ногу и вгрызся в нее так, что аж в ушах запищало, а хитрый Маркушка обрел возможность приглядывать за строптивым отроком хоть пять минут в день. Чтобы, налопавшись, мелкий паршивец сбежал не сразу, старый бродяга, покряхтев, завел длинную запутанную историю. Как раз в тот день Обр впервые выслушал рассказ о побеге с каторги. Впрочем, даже тогда не поверил ни одному слову. Маркушка врал, но врал так занятно, что порой Обру хотелось, чтоб все это было правдой.
        Так оно и пошло. Маркушка подкармливал последыша Свена, присматривал, чтоб тот не попадался на глаза отцу и деду и не слишком пакостил в Укрывище. Между делом учил помаленьку тому, что сам знал. А знал он много. Умел складывать склады и даже подписать свое имя. И цифирь разумел, столбцы наизусть говорил, до семью восемь пятьдесят восемь. В тюрьме выучился. До Укрывища Маркушка был карманником где-то далеко, в большом городе, но успел побывать и конокрадом, и мародером, и морским разбойником. На каторге оттрубил пять лет - и горел, и тонул, если бы не сбежал, непременно там бы и помер. В общем, знающий человек, опытный. Одно худо: не Хорт по рождению. Тогда бы ему вовсе цены не было.
        С руганью и затрещинами, с кривыми ухмылочками Маркушка худо-бедно выучил Обра и грамоте, и цифири, и даже болтать по-чужеземному, чтоб не облапошили на торгу. Благородному бою научить, конечно, не мог. Но благородного боя никто из младших Хортов как следует не разумел. Хорошо владели клинком лишь отец и старшие дядья, которых обучал еще Дед, пока был в силе. Зато любая поножовщина Маркушке была нипочем. Ясное дело, каторжный.

* * *
        Обр усмехнулся, потихоньку придерживая разогнавшихся лошадей. Звуки схватки давно затихли позади. Коней тоже пожалеть надо. Полоса светлого лунного неба меж черных косматых сосновых веток, качаясь над головой, то и дело гасла, пропадала за низко несущимися штормовыми тучами. Свету на лесной дороге только и было, что от этой полоски. Обр чуть не пропустил поворот. Правда, пути тут отродясь не было. Пришлось загодя прогуляться по лесу, отыскивая местечко поровней, подальше, в самой чаще, срубить несколько деревьев, убрать мешавшие валуны и проделать широкий проход в густых кустах.
        Обр осторожно поворотил лошадей, свел с каменистой дороги в лесной прогал, на ощупь забросал следы колес прошлогодней хвоей, заранее припасенными сухими ветками. Хвоя пахла прохладной прелью, ветки - сухой, выжженной солнцем сосновой смолой. Он усмехнулся, вдохнул поглубже ускользающие лесные запахи, вернулся к коням, огладил коренного, потянул вперед, подальше от дороги. Повозку мотало, подкидывало, Обр недовольно прислушивался к скрипу осей, к тому, как колеса обрушиваются в ямы под корнями, скрежещут по подвернувшимся валунам.
        А Семерик не соврал. Груз тяжелый. Поглядеть бы, что там. На ходу парень попробовал сунуть руку под полотно. Завязано было плотно, под пальцами двигались только какие-то доски. Что там: порох или золото? Снаружи на ощупь не разберешь: то ли бочки, то ли сундуки. Развязать бы… Обр поскреб в затылке концом кнутовища. Развязывать было некогда. Впрочем, до Укрывища оставалось всего ничего.
        А Дед-то еще молодец. Точно рассчитал. Расписал как партию в кости. Теперь все по-иному пойдет. У кого порох - тот в Усолье настоящий хозяин. А хозяева здесь Хорты испокон веков. Так было и так будет.
        Замечтавшись, Обр получил по лицу колючей веткой, выругался тихонько и, проведя передних лошадей сквозь густой растрепанный подлесок, выбрался, наконец, на Кузькину луговину.
        Кто такой этот Кузька, никто не знал, среди Хортов таких сроду не водилось. Холопское имечко. А ведь живет, держится. Сырой ветер ходил по луговине, гнул траву, трепал темный бурьян на высоких кочках. Обр встряхнулся, влез на передок и потихоньку, огибая знакомые болотца и промоины, кое-как выехал на старую дорогу. Колеса бодро затукали по тесаному камню. Камень был подогнан ровнешенько, без щелей. Ни трава сквозь него не росла, ни водой его не размыло, хотя дорогу клали еще до Деда, да, верно, и до прадеда. Все Усолье, рассказывают, согнали. Голод даже был, потому что урожай тем летом не собрали, дорогу к Укрывищу строили. Только тогда оно не Укрывищем звалось. Твердыня Хортов, во как. Обр привычно поднял глаза. Над ним, под пестрым от туч небом с неверной ветреной луной, возвышалась громада Укрывища. Парила растрепанным черным вороном над скалами и песчаными обрывами, над гнущимися под ветром вершинами сосен и купами косматой ольхи, над двумя глубоченными провалами, дно которых тонуло в чернейшей тени.
        Обр приостановился, свистнул погромче, чтоб перебить шумы и шорохи. Получить стрелу между глаз ему совсем не хотелось. Кузькин лужок простреливался весь, от обрыва до самого леса. Хромуша хвалился, что из своего гнезда над воротами с закрытыми глазами попадет в любую былинку на выбор, и Обр ему верил. Зверь ли, человек ли, появившийся на этом клочке земли без предупреждения, жил ровно столько, сколько требовалось Хромуше, чтоб наложить стрелу.
        Издалека долетел по ветру слабый ответный свист. Нахмурившись, Обр вновь сполз с козел и медленно, осторожно потянул коней на мост. Кони всхрапывали недовольно, слегка упирались, но шли. Верили. Маркушка не раз говорил, что конокрад из Обра получился бы знатный.
        Обр и сам терпеть не мог этот мост - почти ровесник старой дороги, шатучий, скрипучий, прохваченный ночным ветром. Пропасть под ним, с корявыми соснами, лепившимися по обрывам, с сухим каменистым руслом в путанице кустов и бурьяна на самом дне, пугала. Пугала и притягивала.
        Поэтому по мосту Обр ходил редко и вниз старался никогда не глядеть, хотя понимал: только эти обрывы и кручи, подступающие с двух сторон провалы оврагов, да отвесные скалы вместо третьей, южной, стены до сих пор защищают Укрывище и от стражи из Больших Солей, и от взбунтовавшегося быдла, и от войск самого князя. Подступали к нему, мечтая покончить с Хортами. Не раз подступали. Да кишка оказалась тонка. Топтаться на Кузькином лужке, изображая из себя живые мишени, никому не охота. А мост, как ни крути, всего один, и, когда вторая половина поднята, она перекрывает ворота, и попасть в крепость невозможно. Хотя Обр, конечно, попадал. Но не станут же тяжеловооруженные стражники белками сигать по верхушкам сосен и резвыми ящерками ползать на брюхе по грязным камням старого водостока. Сам Обр и то в последнее время в любимую лазейку протискивался с трудом. Что-то плечи стали застревать.
        Но сейчас мост был опущен, ворота гостеприимно распахнуты. Обр довольно ухмыльнулся. Ждут его здесь. О-очень ждут. Теперь ему, последышу Свена, совсем другая цена будет. И место у очага найдется, и доля в добыче. Теперь объедков со стола старших он даже нюхать не станет, и кусков на поварне воровать уже не придется. И в город можно будет. Не на базаре у холопов кошели резать, а развлечься по-настоящему. Маркушка рассказывал. Есть там такое заведение, «Морская дева» называется…
        Да, другая цена. Лишнего просить не станем, но свое… Свое когтями вырвем, зубами выгрызем.
        С младенчества Обр твердо знал: люди делятся на тех, кто берет, и тех, кто всю жизнь отдает. Сумел взять побольше - ты сильнее. Пришлось отдать все - ты труп, волчий корм. Стало быть, те, кто вынужден отдавать, - быдло, грязь, неудачники, которых облапошили еще в колыбели. Обр грязью не был. И неудачником, по всему видать, тоже. Он был Хорт по рождению, из тех Хортов, которые нынче поднимутся снова.
        Твердой рукой он провел коней в темные ворота. Повозку качнуло, колесо едва не попало в одну из многочисленных выбоин в плитах, уложенных добрую сотню лет назад, но он вовремя спас положение. Входить следовало достойно. Посреди двора его поджидал сам Дед. Седая грива тяжело спадала на плечи, укрытые овчинным полушубком. Под полушубком дорогая кольчуга, оттого и плечи, обычно прямые, горбятся как от тяжкого груза. Все-таки старость не радость. Теплая не по сезону, поярковая[5 - Поярок - шерсть от первой стрижки овцы в возрасте семи месяцев. Поярковая шапка - однослойная или многослойная шапка полуовальной формы, сделанная из поярка.] шапка надвинута на глаза, могучие руки сложены на посохе. С посохом Дед стал ходить не так давно. Не то чтоб он сильно сдал, но все же был уже не тот, что раньше. Впрочем, посох этот не только для подпоры. Так что приближаться Обр на всякий случай не стал. Почтительно остановился в некотором отдалении.
        - Погоня? - отрывисто спросил Дед.
        Обр покачал головой. Слов он тратить не любил, а уж в разговоре с Дедом вообще лучше помалкивать.
        Дед прислушался, кивнул, не спеша двинулся к повозке. Острый наконечник посоха скрежетал по разбитой брусчатке.
        - Из каких ты?
        Всех законных и незаконных отпрысков своих восьми сыновей Дед не запоминал.
        - Седьмой сын Свена, - почтительно доложил Обр.
        Дед снова кивнул.
        - Последыш, стало быть.

* * *
        Высокорожденный Сигурд Оберон Свенельд Хорт стиснул зубы. Вот ты, последний Хорт. Босой, без плаща, в драной рыбацкой куртке на голое тело. Нечесаные лохмы треплются по ветру.
        Но в род удался. Этого не отнимешь. Косые скулы, рысий прищур, хищный рот. И росту хорошего. Только худой, как хлыст. Не кормят они его, что ли?
        Старый Сигурд вздернул подбородок, вспоминая. Вот он сам вводит во двор коня. Настоящего, а не эту деревенскую худобу. Темные волосы красиво струятся из-под собольей шапки. На плечах дорогой бархатный камзол с тончайшими прошивками серебряной нитью. Длинный плащ спадает с плеч, блестит драгоценный мех, белоснежный, как кудри всадницы, нареченной невесты, прекрасной Эммарики. Давно это было. Очень давно.
        Станет ли этот настоящим Хортом, даже если отскрести с него многолетнюю грязь да одеть как должно? Навряд ли. Дикарь, как все младшие. Волчонок, лесная тварь. Может, права ты была, госпожа Исонда? Да только что твоя правда против моей силы? Не послушали тебя. Вырастили зверей на свою голову.
        Младшего поколения в глубине души старый Хорт побаивался. Держать их в руках становилось все труднее. Конченые люди. Может, только этого еще удастся спасти. Теперь, когда стерва-удача, наконец, улыбнулась.
        - Хорошо управился, - обронил он.

* * *
        Обр возрадовался, но тихо-тихо, про себя, старательно сохраняя каменную неподвижность физиономии. Истинный Хорт должен быть сдержан. Слова Деда значили очень многое: место у очага, долю в добыче, свободу, которую дает положение старшего.
        Совсем стемнело. Ветер трепал, старался выдрать с корнем кустики козьей ивы, привольно разросшиеся в бойницах угловой башни. Скрипела и грохотала какая-то невидимая доска, которая уже давно собиралась рухнуть, да все не было удобного случая. Дед доковылял до повозки, ласково провел сухой ладонью по полотняному боку, исподлобья оглянулся на Обра.
        - Порох или золото?
        Обр молча повел плечом. Любопытство в Укрывище тоже не поощрялось.
        - Бочки… Порох… Не обманул Семерик.
        Дедова лица Обр не видел, но точно знал: жесткий рот разъят в той же кривой ухмылке, с которой глава рода Хортов еще пару лет назад, пока был в силе, выигрывал поединки. Руки в набухших старческих жилах жадно впились в веревки, которыми полотно крепилось к повозке. Порох! Ключ от всех дверей, ключ к свободе и власти. Изгнанные захватчики, освобожденное Усолье. Рыбные промыслы и пашни, рудники и деревни, Соли Большие и Соли Малые. Величие рода Хортов во всем его блеске.
        Веревки не поддавались. Дед, кряхтя, согнулся, вытянул из-за голенища нож. Просмоленное полотно затрещало, лопнуло сразу в нескольких местах. В разрывы ринулись сверкающие клинки палашей, ярко-алые даже в темноте камзолы, белые от пудры парики с косицами, начищенные ботфорты.
        Деда смяли в один миг, он исчез за солдатскими спинами без крика, сгинул, как и не было. Лишь посох отлетел в сторону, скользнул по сырым камням под ноги Обру. Обр рухнул на землю, уворачиваясь от занесенного над ним палаша[6 - Палаш - клинок.], перекатом добрался до посоха, схватил обеими руками еще теплую рукоять и снизу вверх всадил заостренный окованный медью наконечник в живот нападавшего. Тот захрипел, стал валиться навзничь, а Обр, выдернув свое оружие, развернулся, привстав на одно колено, и съездил по ногам княжеского солдата, набегавшего сзади. Точнехонько туда, где кончались ботфорты, как раз под коленки. Тот взвыл и тоже повалился. Обр снова перекатился, чудом избежав летящего сверху лезвия, вскочил на ноги, перехватил посох поудобней. Думать он при этом ни о чем не думал. «Меньше думаешь, дольше протянешь», - твердил, бывало, Маркушка, лупя Обра по ногам концом толстого ивового прута и заставляя до одури повторять одни и те же движения.
        Дедов посох, приятно тяжелый, вертелся в руках, со свистом рассекал воздух, принимая на себя удары или с маху врезаясь в мягкое. Очередной нападавший, справиться с которым Обр наверняка не успевал, внезапно упал лицом вниз. Из обтянутой красным мундиром спины торчала стрела. Во Хромуша дает. Никогда не мажет.
        Однако, что же это выходит? В замке-то, кроме него и Хромуши безногого на воротах, больше никого. Есть пара старух на поварне, да они не в счет. В слегка кружившейся голове Обра, у которого начало сбиваться дыхание, медленно зрела первая законченная мысль. Надо бежать. Куда? Да все туда же, куда он убегал от гнева отца и братьев. Скользкая дыра разрушенного водостока сразу за поварней, верхушка кривой сосны, густой ольшаник, вечно влажное дно оврага. Обр покосился в сторону поварни, и тут слабый свет лунного неба померк, стало темно и больно, посох выпал из ослабевшей руки и брусчатка двора с маху ударила по коленям.
        Глава 2
        На грудь навалилась такая тяжесть, что остатки воздуха сами собой вырвались из легких. Обр застонал и даже удивился, до чего жалобно вышло. Сверху по-прежнему давило что-то тяжелое. Попробовал освободиться. Для этого требовались руки. Но рук не было. Во всяком случае, он их не чувствовал. Зато голову чувствовал. Еще как. Похоже, Ольгердов Август снова смазал его по башке кистенем. Ну и шуточки у этих Ольгердовичей. Все как один такие же тупые, как их папаша. Наученный горьким опытом, Обр знал, что головой двигать нельзя, будет только хуже. Глаза открывать тоже не стоит. Однако почему так трясет и мотает? И что же все-таки давит на грудь? Вопль «Тпру, стой!» ввинтился в уши, как бурав в сырое дерево. Тряхнуло сильнее. Обр треснулся скулой о твердое, снова застонал и все-таки открыл глаза. Над головой качались косматые сосновые ветви, сверху черные, снизу подсвеченные неверным оранжевым огнем.
        - Пшел! - рявкнули в самое ухо.
        Идти Обр никак не мог. Сил хватило лишь на то, чтобы слегка приподнять голову. В глаза сразу полезли чужие жесткие волосы. Из-под волос сверкнул золотой ободок. Серьга. С серьгой в ухе ходил старший из Свеновичей - Герман. Обр всегда хотел себе такую же. Верно, Герман. Кожаная кольчуга с бляхами, которые сейчас больно впивались Обру в живот. Здоров старший брат, ни одна солдатская кираса на нем не сходится.
        Герман, каменно тяжелый, навалился на Обра, почти не давая дышать. Сознание медленно прояснялось. Подробностей Обр так и не вспомнил. Понял только - стряслась большая беда. Попробовал еще немного приподняться. Впереди маячила обтянутая алым камзолом спина возницы. Осторожно скосил глаза. Над высоким бортом повозки навис конский бок и стремя с вдетым в него солдатским сапогом. Красномундирник держал вонючий смоляной факел.
        Лежать было тесно. В правое ухо хрипло, болезненно дышал еще кто-то. В повозку их явно побросали как попало, особо не разбираясь, кто живой, кто мертвый, а сейчас, похоже, пытались впихнуть сюда еще одного. Этот был наверняка жив. Под громкие крики и понукания, больно отдававшиеся в Обровой голове, он сам перевалился через дощатый борт, двигаясь неловко оттого, что мешали скрученные за спиной руки, скорчился, сторонясь окровавленных неподвижных тел, забился в угол у передка. Хрипло рявкнул возница, повозку качнуло, и снова началась выматывающая душу тряска. Всадники с факелами тоже двинулись вперед.
        Обра замутило от вида шатающихся на фоне неба вершин, он хотел закрыть глаза, но тут новый пленник поднял лицо, красное не то от крови, не то от света факелов, и, поймав взгляд Обра, криво усмехнулся разбитым ртом. Маркушка! Неужто их взяли всех? Нет, наверняка многим удалось уйти… Не может быть, чтобы всех…
        - Маркушка, - шепнул Обр.
        Маркушка в ответ странно дернул головой, пытаясь избавиться от прилипших к окровавленному лбу седых прядей, а потом вдруг закатил глаза, будто указывал на что-то наверху, и скорчил дурацкую рожу, сложив губы трубочкой. Озадаченный Обр тоже завел глаза, посмотрел наверх. Впереди, над головой возницы вставал облитый лунным светом обрыв, над которым боролась с ветром одинокая сосна. Эту сосну Обр узнал бы из тысячи. Сейчас будет поворот на Большие Соли - место злосчастной засады. Выходит, проклятый Семерик продал их с потрохами. Между тем Маркушка, раздраженный непонятливостью Обра, пробормотал что-то, наверняка ругательство, и снова скорчил страшную рожу. Точь-в-точь пес, воющий на луну.
        И тут Обра осенило. Борясь с болью и головокружением, он, сколько мог, приподнялся на связанных за спиной руках, попытался выползти из-под неподвижного тела Германа, набрал в грудь побольше воздуха и завыл.
        Это был настоящий волчий вой, глухой, утробный, пробирающий до мозга костей. Зимний вой голодного вожака стаи, от которого становится не по себе даже матерым охотникам, а деревенские собаки, скуля, забиваются под крыльцо.
        Лошади, впряженные в повозку, тоже были простые, деревенские, взятые в Малых Солях. Они точно знали, что предвещает такой вой. Возница заорал «Стой!», повис на вожжах, но это не помогло. В следующий миг переднее колесо угодило на корень, разогнавшуюся повозку мотнуло особенно сильно, и красномундирная спина исчезла из виду. Обр еще наддал, добавил взрыкивающих глухих тонов и голодной тоски. Кони охранников завертелись, вскинулись на дыбы, в слепом ужасе борясь с седоками. Повозка стремительно летела вперед, к повороту над обрывом.
        - Вожжи! Вожжи подбери! - прохрипел кто-то прямо в ухо Обру. Маркушка, руки которого почему-то оказались свободны, метнулся на передок.
        «Уйдем!» - успел подумать Обр, прежде чем его швырнуло на доски борта. Борт затрещал, и тошное чувство падения накрыло его ледяной волной. Он падал, обреченно зажмурившись, не имея возможности прикрыться руками. Острые иглы хлестали по лицу, сучья срывали одежду вместе с кожей, все вокруг трещало и ломалось, где-то кричала обезумевшая лошадь. Он падал и падал, пока всем телом не ударился о тугой песок. Песок просел, поддался и потек, все быстрее и быстрее, унося Обра вниз по крутому склону.

* * *
        Все было забито песком. Глаза, волосы, ноздри, разинутый в крике рот. Надо было дышать, но не получалось. Извиваясь, как раздавленный червяк, Обр перекатился на живот, подтянул под себя колени, свернулся крючком, выплевывая, выталкивая песок из глотки. Лошадь все еще кричала где-то наверху. Хрипло, пронзительно.
        Очень осторожно он разогнулся, приподнял гудящую голову, внутри которой тяжело пересыпались сухие горячие песчинки; болезненно щурясь, посмотрел наверх. Наверху, над кручей с темными косматыми пятнами сосен и смутно белевшими языками осыпей, тянулась редкая цепочка огней. Факелы стражи. Песок в голове клонил ее книзу, жег глаза изнутри. Хотелось упасть лицом вперед - и будь что будет.
        А что будет-то? Найдут, подберут, снова бросят в телегу. Свезут куда-нибудь. Скорее всего, в Большие Соли, в княжескую тюрьму. И тут Обр, наконец, испугался. Это был отчаянный звериный страх, ужас лесного жителя перед западней, капканом, ловушкой. Поймают - запрут. Мысль о том, что дело, скорее всего, кончится не тюрьмой, а полем виселиц, в голову ему не пришла. В свою смерть Обр не верил. Зато жизни в каменном мешке боялся смертельно.
        Огни зашевелились, медленно двинулись вниз по склону. Обр застонал, разогнулся, выпрямился. Вокруг все закачалось, как на море в бурную погоду. Море… Море шумело справа, в двух шагах, за грядой дюн. Шумело мерно, настойчиво, неторопливо. Или это в ушах шумит? Дюны… Укрытие!
        Может, найдут не сразу. Или вообще не найдут. С третьей попытки Обр встал на ноги и потащил побитое, вопящее о пощаде тело по песку в просвет между дюнами к взбаламученному ночным ветром морю. Лучше бы ползти. Тогда дело пошло бы быстрее. На своих двоих он чувствовал себя очень неуверенно. Но жгучий страх гнал вперед, помогал подниматься каждый раз, когда он спотыкался и падал. Наконец он скрылся за дюнами, в очередной раз свалился, мягко съехал с песчаной горки прямо к кромке прибоя и оказался во власти ветра. Разбитое лицо сразу заломило. Набежавшая волна лизнула щеку ледяным языком, следующая окатила с головой. Резкой болью отозвались порезы и раны. Больно было так, будто всю кожу содрали. Обр жадно слизнул холодные капли, но они были соленые. «Воды бы, хоть глоточек…» - подумал он и захлебнулся в темном горячем песке.
        
        Повелитель скрупулезно проверил, все ли фигуры стоят на местах. Позиция была верной. Осторожно примерившись, он повел деревянной лопаточкой и одним мягким движением смел с доски кучку загнанных в угол пешек.
        Глава 3
        Чистая струя, дрожа, играя солнечными искрами, лилась из тонкой, просвечивающей насквозь розовой раковины. Обр жадно потянулся к ней. Плавающий вокруг золотистый туман порвался, рассеялся, и стало видно, как чьи-то пальцы сжимают узкое горло кувшина. Застонав, он рванулся к воде, но струйка исчезла. Зато губы поймали мокрый шершавый край деревянной плошки. Он принялся жадно пить, уверенный, что никогда не напьется, но после нескольких глотков его замутило. Он откинулся назад, чувствуя, как все тело сотрясает противная мелкая дрожь.
        Затылок погрузился во что-то мягкое, шуршащее, остро пахнущее. Лба коснулась влажная прохлада. Тоненькие ручейки потекли по вискам, утишая жестокую головную боль.
        «Все пройдет, - прошелестело над ухом, - все пройдет. У кошки боли, у собаки боли, у нашего мальчика не боли».
        Туман всколыхнулся, исчез окончательно. Оказалось, что над Обром склоняется нечто жуткое. Зверь не зверь, человек не человек. Зеленая шерсть торчала в разные стороны из круглой кудлатой головы. Из-под шерсти внимательно смотрели светлые, вполне человеческие глаза. Влажная тряпица в последний раз коснулась лба, осторожно прошлась по щекам, точно стирая слезы, и зеленое чудище исчезло из виду.
        Обр легонько покосился направо. Увидел белый бок печки, на котором лежало размытое пятно света, линялую занавеску над полатями, плетенную из пестрых лоскутов дорожку перед печкой на полу. Сбоку к печке была приткнута короткая лавка. У лавки, склонившись над лоханью, возилась старуха в зеленом мохрастом платке, завязанном крест-накрест через грудь поверх необъятной коричневой кофты. Платок, видать, сделали из старого одеяла. Длинные концы с торчащими нитками болтались сзади, цеплялись за складки бесформенной юбки.
        Тетка была приземистая и в этих тряпках больше всего походила на пыльный клубок шерсти. По правде говоря, одежа деревенских баб всегда нагоняла на Обра тоску. Замотаются в платок, один только кончик носа и торчит наружу. Юбка по земле тянется, сверху еще передник какой-нибудь напялят пострашнее и ходят, переваливаются. Да уж, на городских глядеть куда интереснее. Во, и на этой тоже. Не один платок, а целых два, и оба рваные. Ну, этой-то, небось, все равно.
        - Нюська! Нюська!
        Обр вздрогнул. Вопль впился в голову, прошил ее насквозь каленой стрелой. Казалось, орут прямо в левое ухо. Морщась, он осторожно покосился налево. Слева оказалась стенка, сложенная из шершавого, насквозь просоленного плавника[7 - Плавник - гладкие деревяшки, выловленные из моря и обработанные волнами.]. Прямо над прикрытой тонким лоскутным одеялом грудью тускло светился квадрат окошка, затянутого желтоватым рыбьим пузырем.
        - Нюська! - продолжало надрываться за стенкой невидимое дитя.
        - Чтоб ты сдох! - с чувством прошептал Обр. Встать бы, надрать уши гаденышу, чтоб знал, как разоряться.
        Бабка вскинулась, вытерла руки о передник, покатилась к выходу, перевалилась через порог, но дверь за собой прикрыла плотно.
        - Нюська! - завопил неуемный щенок. - Мамка зовет за Кланькой глядеть. Нам в город надо!
        Та прошелестела что-то в ответ. К счастью, после этого голосистый ребенок заткнулся и сгинул. Бабка же вернулась, подкатилась к Обру, поставила в головах табуретку, на нее плошку с водой, прошептала едва слышно: «Поспи, я скоро», влезла у порога в громадные разбитые мужские башмаки и ушла. Не стукнула, дверью не хлопнула, за что Обр был ей благодарен. Больше никакой шум его не тревожил. Можно было без помех следить за светлым пятном, медленно переползавшим с печки в дальний, темный угол. Что-то мерно шуршало, гудело в отдалении. Снова море. Куда ж от него в Усолье денешься. Дом-то рыбацкий. Строен из плавника, у двери сеть на крюках развешана, и воняет рыбой. Не, не рыбой. Солью, что ли. В подушке, придавленной тяжелой головой Обра, под застиранной наволочкой шуршала пахучая морская трава. Ага. Море, рыбацкая хижина, рыбацкая деревня. Какие-нибудь Белые Камни или Устье. Осталось вспомнить, как его сюда занесло. Ничего не вспоминалось.
        Обр ослабел, забылся, а когда очнулся, уже стемнело. Бабка была дома, разжигала фителек в плошке с ворванью. Заметив, что Обр открыл глаза, засуетилась, притащила котелок, принялась поить его с ложечки жидкой юшкой.
        - Где я? - спросил Обр, после третьего глотка отвернувшись от ложки, потому что мутило страшно.
        - У меня, - прошелестело из-под платка.
        - А ты кто?
        - Анна.
        - Это хорошо, - сказал Обр. Все-таки эти простолюдины страшно тупые. Тут нужно терпеливо, снисходительно.
        - Как я сюда попал?
        - На лодке.
        - На какой лодке?
        - На моей.
        - Дура! - рявкнул Обр, терпение которого было очень коротко. По-настоящему рявкнуть не получилось, вышло какое-то жалкое шипение, да еще сильнее заболела голова. Но бабку в разум привести удалось.
        - Я перемет проверяла, - сообщила она, - мы всегда у Сосницкой косы переметы ставим. До света вернуться не успела. Ветер поднялся, я не справилась. Отнесло к самым Откосам. Гляжу, на берегу чернеется что-то. Думала, морем выбросило. Решила проверить, вдруг что-нибудь нужное. А это ты оказался.
        - А, - сказал Обр. Что он забыл у Откосов, помнилось слабо. Вроде драка какая-то была, с дерева прыгать пришлось. Наверное, головой треснулся. И вообще все болит.
        - Вот я тебя в лодку и забрала. А потом мы с тобой шли. Еле-еле дошли, - закончила бабка.
        - Куда шли?
        - Домой.
        - Точно дура! - снова не удержался Обр. - Да дом-то твой где?
        - Вон там, - бабка махнула куда-то в темный угол, за печку, - Соли Малые, а мой дом тута, с краешку, на рыбацком конце.
        Соли Малые. Обру это не понравилось. Все же город, не деревня. Народу много. Ходить начнут, вынюхивать. Дознаются - донесут. Бабка, видно, малоумная. Ей и невдомек, кто он, а то сама бы давно донесла. За Хортов хорошую награду дают. Всю ее хижину купить можно и лодку в придачу.
        Но никто к бабке не ходил. Кричали-стучались под окном, звали на работу. Бабка нанималась поденно чистить-потрошить свежий улов, чинить сети, стирать белье или глядеть за детьми. Домой возвращалась поздно, уже в сумерках, кормила Обра тем, чем наградили за труды. Расплачивались с ней все больше рыбой. Хорт изо дня в день ел уху или жидкую кашу, заедал хлебом-серячком, но не спорил. В еде он был непривередлив. Покормивши раненого и повозившись с посудой, бабка забиралась на полати, копошилась за занавеской, устраивалась на ночь. Небось, платок свой безразмерный разматывала. А уходила часто засветло, ухитрившись не разбудить Обра. Говорить она с ним почти не говорила. Только и слов что «поешь», да «дайка я тебя умою», да «пойдем, до ветру сведу». Заботилась, в общем. Лекарств у нее никаких не было. Все раны, ушибы и шишки бабка лечила холодной водой. Но Хорта это не тревожило. На нем все заживало как на собаке. А от головной боли холодные примочки, сделанные сморщенными руками, хорошо помогали.
        Почему женщина заботится о нем, Обр особо не задумывался. На то и смерды, чтоб служить благородным Хортам. А эта, небось, родилась еще при прадеде. Помнит, наверное, как все тогда было. Стариков Обр не любил. Они вызывали у него брезгливую жалость и чуть-чуть пугали. Жить до тех пор, когда все зубы выпадут, спина согнется и ноги держать перестанут, он не собирался. Из Хортов мало кто доживал до старости. Все гибли в бою, как и надлежит.
        Однако эта Анна была еще бодрой. По дому каталась шустрым шариком. Когда работы не было, она только и делала, что скребла чистым песком то пол, то посуду, лавки, вытряхивала лоскутные половички, стирала какие-то тряпки, и все это тишком-молчком, чтоб не тревожить валявшегося на лавке Обра. Частенько она уставала, усаживалась отдыхать прямо на полу, растирая натруженную спину. Хорт сроду не жил в такой чистоте. Иногда ему казалось, что здесь все такое ветхое, вытертое и линялое от бесконечной стирки-уборки.
        Прибравшись, бабка не унималась. Садилась чинить чьи-то чужие сетки, вязать крючки на переметы. Когда забывалась, начинала тонким девчачьим голосом петь протяжные песни про бурь-погодушку и распроклятое злое море. Но стоило кашлянуть или пошевелиться - тут же замолкала. Он часами ничего не видел, кроме сгорбленной над работой спины, мохнатого платка и оттопыренных локтей, таких острых, что оставалось только диву даваться, как они до сих пор не проткнули бабкину кофту.
        Но чаще Обр оставался один. Сначала лежал, привычно следя взглядом за медленно ползущим по стенам световым пятном, слушая шум моря, которое то шуршало почти неслышно, то ревело и грохотало. Потом понемногу начал подниматься, путешествовать от лавки до печки. От скуки исследовал избу. В углу за печкой оказалась полка, украшенная бумажными кружевцами. На полке три плошки, три стертых по краям ложки и невесть откуда взявшаяся неописуемой красоты фаянсовая кружка, разрисованная яркими павлиньими хвостами. Из кружки сиротливо торчала жалкая розочка из красного шелка. Другие кружки, простые, оловянные, скромно висели на гвоздиках.
        В противоположном углу оказалась божница. Икона была одна, такая тусклая, что, гляди не гляди, не разберешь, что ж на ней такое изображено, но зато в веночке из тряпичных розочек, в тех же жалких бумажных кружевцах. Рядом висел неумело сделанный деревянный кораблик. Обр качнул кораблик пальцем, тяжело вздохнул. Моление о тех, кто в море. Такими корабликами были увешаны все усольские церкви. Под иконой к стене приткнулись высокие пяльцы на подставке. На пяльцах - пыльное вышивание, к которому давным-давно никто не притрагивался. Поверх вышивания сидела тряпичная кукла в лоскутном платье с удивленным, слегка полинявшим лицом. Обр хмыкнул. Деревенские у кукол лиц не рисовали. Считалось - дурная примета. И вышивка сделана по-городскому. Не крестом и красной шерстью, а разными цветами, красивая, как картина. Девичья работа. Бабке - не по глазам.
        Поразмыслив, Хорт решил, что раньше здесь, кроме бабки, жили еще двое. Девка, которой принадлежали кукла и рукоделье, и мужчина, рыбак, чьи штаны и рубаха нынче достались Обру. Ну, ясное дело, были у бабки муж и дочка. Муж, как водится, пропал в море, и никакой кораблик ему не помог. Дочка либо померла, либо замуж вышла. Вот бабка одна и мыкается. Хорту эта мысль показалась очень складной.
        По привычке он пошарил за иконой. Именно там местные прятали все самое ценное. Кое-что нашлось и у бабки. Рука сразу наткнулась на мягкий сверток. В чистенькой белой тряпице оказался завернут медальончик-сердечко на тоненькой цепочке, серебряный, но из самых дешевых. Такие в городских семьях дарили дочерям к совершеннолетию. Кроме медальончика в тряпочке оказалась маленькая, с ноготок, стеклянная фигурка. Забавная кошка. Уши торчком, носик пупочкой, хвост трубой. Обр поглядел на кошку, ухмыльнулся, сложил все как было и запихнул обратно. Бабкины сокровища ему были без надобности.
        Скоро избушка опостылела ему так, что, цепляясь за что попало и тихо шипя от опоясывающей боли под ребрами, два из которых как пить дать были сломаны, он выбрался на крыльцо, сполз вдоль дверного косяка, уселся на ступеньку и изо всех сил вцепился в кривую, прогнившую доску. В трех шагах от крыльца земля обрывалась, точно срезанная ножом. От этого тут же закружилась голова. Не сразу Обр сообразил, что обрыв не такой уж высокий и тропиночка с него сбегает вниз, к морю, наверное к причалу. Море подступало к обрыву со всех сторон. Бабкина избушка плыла в туманном просторе. Далеко-далеко в светящейся дымке виднелись шпили и башни Больших Солей. Домишки Малых Солей тянулись вдоль берега по правую руку. Но видеть оттуда Обра не могли. Слишком далеко. Хорошо. Просторно. И вечная головная боль унялась, чуть-чуть отступила.
        Все же на крыльцо Хорт выходил нечасто. Опасался нарваться на соседей. Память вернулась к нему довольно быстро. Лучше бы не возвращалась. Проклятый Семерик. Шкура продажная. А ведь как ему верили. Почти что родней считали. Как же, папаша Германовой жены! Жена, конечно, была ненастоящая. Хорту на дочери корчмаря, пусть и богатого, жениться не пристало. Но Герман все ж возился с ней вот уже четыре года, на других девок не глядел, дочку свою признал, носил ей гостинцы, а жене подарки.
        А ведь Герман наверняка убит. Кто еще убит и что сталось с остальными, Обр старался пока не думать. Ладно, Семерик, я к тебе приду погостить, племянницу проведать. Я тебе припомню и разговор, якобы тобой у пьяных офицеров подслушанный, и засаду на повороте, и повозку с грузом пороха. Да… Повозка. О своей вине Хорт тоже старался пока не думать. Сам-то хорош. Своими руками привез красномундирников в Укрывище. Хотел ведь проверить, что там, под полотном. Хотя, если рассуждать трезво, ничего хорошего такая проверка ему не сулила. Зарубили бы, как пить дать. Или, того хуже, попытались бы заставить везти в Укрывище. Может, и заставили бы.
        Но трезво Обр рассуждать не мог. Веками твердыню Хортов не могли взять, и вот нашелся лопух развесистый, Обр, седьмой сын Свена, сдал крепость без боя. Ну, положим, не совсем без боя. Одного-то точно уложил. От этого Обру становилось легче, но не намного.
        Время шло. Злой северный ветер, полуночник, сменился южным, обедником, сырым и теплым. Отбушевали весенние бури. Подошло лето и, как всегда, долго медлило на пороге, прежде чем шагнуть в холодное Усолье.
        Голова больше не кружилась, грудь почти не болела, синяки сошли, царапины поджили, оставив после себя длинные рваные шрамы. Но к шрамам Обру было не привыкать. Теперь его глодали голод и злость. Злость на себя, на Семерика, князя, его проклятых красномундирников и весь белый свет.
        Впрочем, голод был даже сильнее злости. Обр до крошки выскребал горшок каши, заглатывал опостылевшую рыбу вместе с мелкими косточками и, кажется, год жизни отдал бы за кусок мяса. Но мяса у бабки не водилось.
        Он понимал, что пора уходить, но все почему-то тянул, откладывал, благо малахольная старуха и не думала его гнать.
        Однажды, когда он со скуки взялся ладить очередной перемет, под окном снова заорали.
        - Нюська-подуруша, Нюська-подуруша, - выводили гнусавые голоса полувзрослых отроков. Бабка будто и не слыхала ничего. Острые локти все так же ходили под кофтой, худые пальцы мерно вязали узлы.
        - Чего им надо? - угрюмо спросил Обр.
        - Ничего, - прошелестела в ответ бабка, - пусть их.
        - Они и раньше приходили, - сообщил Хорт, - когда я без сил валялся, встать не мог.
        - Да пусть их. Они все верно говорят. Уж если кого люди подурушей зовут, значит, так оно и есть.
        - Нюська-подуруша, выползи наружу!
        Дальше из невинных детских уст посыпалось такое, что Обр, черных слов не любивший, хотя рядом всегда был великий ругатель Маркушка, озлился окончательно.
        - Зато сейчас я могу встать, - с угрозой сказал он и поднялся, уронив с колен перемет. Накостылять поганцам так, чтоб вечно помнили, или просто надрать уши, он еще не решил, но надеялся, что, пообщавшись с ним, они долго здесь не появятся.
        Он уже хотел толкнуть дверь, когда в запястье вцепилась маленькая шершавая рука.
        - Не ходи.
        - Это почему? - удивился Обр. - Дам им раза, чтоб долго помнили. Да не боись, до смерти убивать не стану.
        - Увидят тебя. Худо будет.
        Обр вздрогнул, отбросил бабкину руку.
        - Ты знаешь, кто я?
        - Ну, кто… Разбойник.
        - Чего?! Я Хорт, прямой потомок самого Оберона Сигурда Храброго.
        - Так я же и говорю, - безмятежно согласилась бабка, - Хорт. Разбойник.
        Обр медленно завел руки назад и отступил к стене, чтобы не укокошить ненароком полоумную старуху. Почти сто лет Хорты сражались и умирали за этих смердов, за то, чтобы защитить их от князя, выкинуть из Усолья проклятую стражу, и вот она, благодарность.
        - Так чего ж ты меня не выдала? - выговорил он, давясь словами. - В цене не сошлись?
        Бабка глянула на него из-под махров дурацкого платка и вновь вернулась к своему перемету.
        - Боишься меня?
        - Боюсь, - сказано это было так, будто дырявая сетка занимала ее куда больше, чем обозленный Обр.
        - Как есть подуруша. Увидела, мужик валяется, весь в крови, да еще связанный, и подумала: дай-ка подберу, может, в хозяйстве пригодится? Стражу надо было звать, а не в лодку меня тащить.
        Бабка тяжело вздохнула.
        - Ты плакал.
        Хорт аж задохнулся от такого оскорбления.
        - Врешь.
        - Скулил так жалобно. Будто котенок брошенный.
        - Дура! - Обр плюхнулся на лавку, поискал, чего бы такое сломать. Ничего не нашел. Пришлось просто двинуть кулаком в стену. Стена задрожала, но выдержала.
        Минут через пять он немного успокоился и понял, что теперь можно задать вопрос, который терзал его все это время.
        - Эй, - стараясь, чтоб голос поменьше хрипел, позвал он, - ты не слыхала… ну, про наших… может, в городе говорят… или деревенские на торгу болтают?
        Бабка съежилась внутри своей кофты, подняла плечи, помолчала немного.
        - Не, ниче не слыхала.
        Хорт скривился. Где уж ей услыхать. Подуруша, она и есть подуруша.

* * *
        Утром, дождавшись ее ухода, Обр стал собираться в дорогу. Сборы были короткие. Штаны он натянул свои, тщательно отстиранные, в десяти местах заштопанные, с аккуратными заплатами на коленях. Рыбацкие порты из грубого полотна всем были хороши, да уж очень широки в талии. Зато рубаху Хорт решил оставить на себе. Его старая куртка была так располосована, что даже упорная бабка с ней поделать ничего не смогла. Наплевать. Лето началось, можно и без куртки. Пошарил на полке, заглянул в горшки, но еды никакой не нашел. Подумал-подумал и полез за икону. Тряпочку свернул и положил на прежнее место, а цепочку и смешную кошку затолкал в пояс старых штанов, куда всегда прятал все самое ценное, хотя, правду сказать, что-то ценное у него водилось редко. Штаны поддернул, веревочную опояску затянул покрепче. Бабке эти цацки ни к чему. Не молоденькая уже. Много за цепочку, конечно, не дадут, но, если придется перебиваться в городе, на первое время хватит. Зачем ему сдалась еще и кошка, Обр и сам не знал. Так, под руку подвернулась.
        Ну, вот и все. Он помедлил, постоял немного, вдыхая запах чистоты, морской соли и полевой полыни, пучочки которой бабка недавно развесила по всем углам. Тихо тут. Тихо. Покойно. Может, остаться?
        Хорт вскинул голову, решительно толкнул дверь и, минуя ступеньки, прыгнул прямо на песок, сквозь который кое-где пробивалась кучерявая травка. Весь песок от крыльца до обрыва был покрыт следами тяжелых бабкиных башмаков, которые перемежались с маленькими, будто детскими. Узкая стопа, круглые аккуратно прижатые друг к другу пальчики. Не, больше похоже на девичьи. Эти-то откуда взялись? Вчера вроде никто не приходил. Обр снова дернул плечом, отгоняя глупое желание потрогать, приласкать эти следочки. Совсем одурел от сидения в четырех стенах. Пора двигаться.
        До полудня было еще далеко, но солнце уже стояло над городской колокольней. День обещал быть погожим. Ветер дул весело, по морю летели буйные барашки, чайки мотались над обрывом, сверкали на солнце белыми крыльями. Хорт повернулся спиной к морю и городу, быстро миновал заросли полыни пополам с репейником и нырнул в гущу шумевшего над обрывом молодого сосняка.
        
        Повелитель созерцал доску с чувством легкого недоумения. В стройные порядки фигур где-то вкралась ошибка. Медленно, не торопясь он еще раз проверил последние ходы. Все развивалось как должно. Но что-то мешало. Какая-то мелочь, будто соринка в глазу. О, вот оно… Пешка. Совершенно лишняя и никому на этой позиции не нужная. Пешку на это поле он определенно не ставил. Неторопливо прошел вдоль доски, присмотрелся поближе и с облегчением улыбнулся. Должно быть, это одна из тех, от которых он благополучно избавился месяц назад. Он по праву гордился той комбинацией.
        Проделано было красиво и с малыми жертвами. Эта пешка, как видно, задержалась на доске случайно. Их было слишком много, чтобы помнить о каждой. Но всякое дело следует доводить до конца. Впрочем, здесь никаких сложных ходов не потребуется. Повелитель поднял лопаточку и осторожно передвинул пешку на нужную клетку.
        Глава 4
        Какое-то время Обр бесцельно брел по лесу, стараясь подальше уйти от Малых Солей. Сосны шуршали молодыми, чуть липкими иглами, пахли нагретой смолой и морским ветром. Длинная слабая трава путалась под ногами. И зачем он так долго торчал у бабки?
        Однако куда бы податься? В Большие Соли? Город богатый, торговый, парусники заходят с моря. Пришлого народу много, на чужого никто лишний раз и не глянет, и наверняка можно разузнать, где искать Хортов. Одно плохо - далековато эти Большие Соли. Лодки нет, а на своих двоих вдоль берега идти не меньше недели. Может, сразу в корчму «У семи сосен», к Семерику? Разобраться с ним, да так, чтоб другим неповадно было. Решено, к Семерику. Вот только голова нынче как чужая. Обр чувствовал себя немного пьяным от воздуха, света и летней зелени. Пожалуй, надо сначала в себя прийти. Поесть где-нибудь раздобыть. Лучше всего мяса. А то сейчас любая блоха одной лапкой его перешибет.
        Ага, Укрывище. Вдруг там кто-то из своих прячется. Или не прячется даже. Собрались с силами, вышибли солдатню, завалили, скажем, косулю. Не, лучше кабана. Сидят, мясо жарят. Вертел поскрипывает, сок течет, огонь вспыхивает, шипя, но не гаснет…
        С вечера не евший Хорт проглотил слюну, затянул пояс потуже, поглядел на солнце, поймал щекой ровный ветер, прикинул направление и двинул к Укрывищу. У него была привычка ходить напрямик, без дорог, сквозь любой, самый густой лес, корявое редколесье, вересковые пустоши, мертвые островки песка или прямо через скалы. На дорогах, старательно обходящих все болотца, овражки и осыпи, Обр скучал. Больно надо ноги бить, время напрасно тратить. Да и опасно там, на дорогах-то.
        Так что к Укрывищу он шел строго по прямой, как птица, летящая к своему гнезду. Жесткая хвоя под ногами сменялась хрустящим вереском, сыпучим песком или сырой болотной травой. Лес жил и дышал вокруг, и Обр был счастлив. Он почти забыл о том, что случилось с благородным родом Хортов. О голоде забыть было труднее. У него не было ни ножа, ни даже паршивой веревочки, чтоб сделать силки. Пришлось отвлечься, разорить несколько гнезд, немного отбить аппетит заячьей капустой и корнями стрелолиста. Поэтому черную тень Укрывища, нависшую над лесом, он увидел уже глубокой ночью. Тень была какой-то странной, как будто обгрызенной, но Обр устал, хотел спать и раздумывать о ночных странностях ему не хотелось. По дороге на мост он, конечно, не пошел. Нырнул в темноту оврага, вскарабкался по крутому склону, ввинтился в водосток и очутился на задах поварни. Прислушался. Ничего. Так тихо бывает только в безлюдном месте. Принюхался. Солдатского запаха - сивухи, пороха, лошадиного пота - не учуял. Пахло пылью, сырым воздухом ночного леса, старой гарью. Едой, к несчастью, не пахло вовсе. Бочком просочился в
приоткрытую заднюю дверь поварни. Так и есть. Тоже темно и пусто.
        Кабан на вертеле так и остался голодной мечтой. Но Обр не растерялся, быстренько обшарил все знакомые углы. Почти сразу отыскал мешок, на треть полный лежалым зерном, набрал сколько смог, в подол рубахи, и так же ощупью скользнул за очаг, по обвисшим доскам взобрался на чердак. Там, возле трубы очага, у него было любимое зимнее логовище: куча соломы, прикрытая парой изодранных плащей и еще каких-то тряпок неопределенного происхождения. Княжеское ложе. Куда лучше короткой бабкиной лавки. Хорт блаженно вытянулся на нем, принялся грызть чуть тронутые прелью зерна и быстро заснул.

* * *
        Ему снился торг в Больших Солях, крики зазывал, стук колес по брусчатке, шарканье ног, неясный тул толпы. Рядом опрокинулся воз с пустыми бочками, и они, подпрыгивая и грохоча, покатились прямо на Обра. Он проснулся, сел, тряся головой, но грохот не прекратился. Вопли и стук колес - тоже. Снаружи орали что-то вроде «Раз, два - взяли! Еще взяли! Еще разик, еще раз!». Потом кто-то рявкнул: «Поберегись!» И снова загрохотало так, что стены дрогнули. Обр метнулся к тому скату крыши, что выходил во двор, приник к щели в рассохшейся дранке. Сквозь нее он обычно наблюдал за передвижениями своих близких родственников, когда те в очередной раз метались по двору, угрожая намять шкодливому младшему братцу шею, оборвать уши, вправить мозги или повыдергать ноги. Воспитательные меры в семье Хортов разнообразием не отличались.
        Сейчас на дворе оказалось полным-полно смердов с веревками, ломами и заступами. Там и сям переминались лошади, запряженные в подводы. Валялись груды битого камня. Пыль стояла столбом, так что яркое полуденное солнце казалось бледным пятном в сером небе.
        Укрывище крушили споро, с песнями, с веселым гиканьем. Грузили битый камень и уцелевшие каменные блоки на широкие подводы и увозили в выломанные ворота. В западной стене уже зиял громадный пролом. Обе угловые башни разобрали почти до основания. Похоже, трудились не первый день. Хорт смотрел на эту муравьиную суету в полном остолбенении, пока не закашлялся. Оказывается, от ужаса он вообще перестал дышать.
        Стало быть, и вправду все кончено. Полное поражение. Дед убит, стены разрушены.
        Ну нет, пока жив хоть один Хорт, красномундирникам покоя в Усолье не будет! Обр посидел немного, закрыв глаза и силясь вздохнуть полной грудью. Он-то, последыш, седьмой сын Свена, наверняка жив. Надо выбираться отсюда.
        Слегка отдышавшись, он начал действовать. Тихотихо сполз через любимый лаз вниз на поварню. Внутри по-прежнему никого не было, но прямо за задней дверью слышалось ритмичное лязганье металла о камень и чья-то ленивая перебранка. Значит, принялись уже и за восточную стену. Прежним путем уйти не удастся. Обр поразмыслил, стянул рубашку, подпрыгнул раз двадцать до первого пота, подтянулся на потолочной балке, зачерпнув из очага пригоршню старой золы, щедро посыпал спину и плечи, грязными руками хорошенько повозил по лицу. Серая пыль пристала к телу, припорошила старые и новые шрамы. Хорошо получилось. Рубашку Обр обвязал вокруг головы, будто бы от солнца. На самом деле она прикрыла длинные волосы. Усольские смерды стриглись в кружок, но Хортам с короткими волосами ходить не пристало. Теперь в руки надо что-нибудь взять. Лом там или лопату… Но ничего подходящего не нашлось. Зато отыскался кусок толстой веревки. Так, ни то ни се, обрывок в полторы сажени. Что ж, сойдет и веревочка.
        Обр, не скрываясь, распахнул широкую, давно рассохшуюся дверь поварни и, помахивая сложенной вдвое веревкой, неспешно зашагал по двору. Он шел по своему разоренному дому, щурился на горячий круг солнца, вдыхал каменную пыль и изо всех сил старался не глядеть на проломы в стенах, не оглядываться на цитадель, которую пока не тронули. На ходу он с видимой ленцой, но ловко уклонялся от столкновения с оглоблями, лошадиными крупами и снующими туда-сюда вонючими смердами, потными, пыльными, голыми по пояс, в общем, ничем не отличавшимися от Хорта в его нынешнем виде.
        Наконец на глаза ему попалась подвода, груженная целыми каменными блоками, которая определенно направлялась к воротам. Обр деловито зашагал к ней, ухватился за низкий борт, прикинулся, будто поправляет веревку, удерживавшую груз на месте, да так и пошел рядом. Никто не обращал на него внимания.
        В воротах подвода встала. Хорт присел сзади, опустил голову, терпеливо ожидая, когда все это кончится.
        Тут, перекрыв путь, скопились сразу три подводы. Было ясно, что незаметно выскользнуть не удастся.
        - Вот эти две, - вещал от ворот начальственный голос, - не в город, а снова ко мне на двор. Разрешение у меня, сам понимаешь, имеется.
        - Да куда ж тебе столько? - скучливо поинтересовался возница.
        - Не твоего ума дело. Новый дом строить буду. Низ каменный, верх деревянный.
        - Ишь ты! - раздался другой голос, молодой и насмешливый. - А не боишься?
        - А чего мне бояться?
        - Душ неуспокоенных. Вот проснешься ночью в своем новом доме, а они стоят над тобой и воют: «Семерик, отдай наше добро!»
        У Обра снова захватило дыхание. Еще минута, и в обморок грохнулся бы, как девка на смотринах. Он уткнулся лбом в прохладные камни, словно надеялся, что они ему помогут. Семерик! По голосу и не узнать. С Хортами он так сроду не разговаривал. Герман частенько гонял Обра к «Семи соснам» с поручениями или просто за свежей сивухой, так даже перед ним, самым младшим, Семерик юлил, лебезил, предлагал угощение и даровую выпивку, и все это тонким козлетоном, с пришепетываниями и придыханиями.
        Сейчас коренастый корчмарь стоял в воротах важно, распрямив плечи, засунув за пояс крепкие кулаки. Как же. Наградили его. Родовое гнездо Хортов на откуп отдали.
        Обр знал, как убивают голыми руками. Правда, сам никогда не пробовал, но Маркушка все растолковал очень доходчиво. Это вам не столбцы. Это последыш Хортов запомнил влет, с одного раза. Но дураком он не был, поэтому бросаться на предателя на глазах у толпы смердов не стал. Все-таки сумел удержаться, хотя дышал по-прежнему трудно. Тихонько, не поднимая глаз, побрел рядом с тронувшейся тяжелой подводой, прошел мимо, так близко, что на него пахнуло от Семерика кислым вином пополам с кухонным чадом, почти дошел до ворот и тут не выдержал, оглянулся. И встретился взглядом с корчмарем, смотревшим вслед подводам.
        Жуткий вопль «Хорт!» повис над двором, мгновенно заглушив все звуки. Как видно, Семерик боялся куда больше, чем хотел показать. Теперь он вопил, вылупив глаза, как ревун в тумане.
        В один миг Обр сообразил - уйти не удастся. Уже весь двор орал «Хорты!», все бежали, теснились к воротам. И тогда он сделал последнее, что мог успеть в этой жизни. Прыгнул на Семерика, мигом преодолев разделявшие их сажени, еще в полете захлестнул на жирной шее обрывок веревки. В умелых руках и веревочка - оружие. Семерик повалился как куль с мукой. Колено Хорта давило ему на грудь, веревка неумолимо затягивалась, тонула в багровеющих складках жира.
        Десятки рук вцепились в последыша Свена, отодрали от валявшегося в пыли предателя, Обр, не глядя, врезал кому-то локтем в печень, кому-то сухой мозолистой пяткой по лодыжке, и его отшвырнули вперед, под ноги надвигающейся толпе. Он упал удачно, как кот, на все четыре, задыхаясь, вскочил на ноги. Что сейчас будет и как это будет, он знал совершенно точно. Как-то раз в Белых Камнях у него на глазах забили конокрада. Принимать смерть, как тот несчастный, валяясь в ногах у всех этих возчиков и каменотесов, умоляя о пощаде и завывая от смертного ужаса, он не собирался. Надеялся только, что слишком долго терпеть не придется. Почти у каждого из тех, кто неумолимо надвигался на него, в руках были ломы, колья и лопаты.
        Обр взглянул вверх. Тускло блестящий солнечный диск тоже показался ему гладким краем тупой лопаты. Пора было пугаться, но даже на это не осталось времени.
        От первого брошенного камня он увернулся. От второго тоже уклонился, легко, но в это время третий врезался как раз в сломанные, едва поджившие ребра. Хорт согнулся от боли, но успел принять на предплечье, пропустить по касательной удар черенком лопаты, направленный прямо в голову. Рука сразу онемела. Кто-то крепко вмазал ему по спине. Обр все-таки упал.
        - Разойдись! А ну, разойдись, кому говорю! Именем князя!
        Небо вдруг очистилось. Черные всклокоченные головы, занесенные для удара руки и оскаленные в крике лица исчезли, будто их ветром сдуло. Хорт приподнялся на одно колено. Сквозь толпу, работая рукоятками палашей, а то и кулаками, к нему пробились, встали вокруг красномундирники. Немного, человек пять, во главе с малорослым, но решительным капралом.
        - Стоять! - рявкнул тот, отпихивая наиболее рьяных, все еще пытавшихся достать Обра.
        - Хорт! Смерть Хорту!
        - Самосуда я не допущу! - заорал капрал, аж приседая от натуги. - На землях князя закон соблюдается неукоснительно.
        - Это земли Хортов, - упрямо прохрипел Обр.
        Глава 5
        Лошади стали, и Обр едва не повалился вперед. Упасть помешали веревки. Они тянулись от скрученных спереди рук куда-то вперед и вверх. Должно быть, к тем самым всадникам, которые ехали по обе стороны от него всю дорогу. Но точно этого Обр не знал. Трудновато видеть что-то, когда на голову надет старый вонючий мешок. Именно из-за мешка он смертельно устал. Ехали не шибко, за неспешно трусящей лошадью он мог бы бежать целые сутки, но только с открытыми глазами и без кляпа во рту. Кляп попался какой-то особенно мерзкий, со вкусом лежалого навоза. Должно быть, мстили за тот фокус с лошадьми. Честно говоря, Обр рассчитывал повторить его. Не вышло. Но это не беда. Выбравшись из такой страшной напасти, он уверовал, что хуже уж точно не будет.
        Веревки ослабли, затекшие руки бессильно упали вниз. Мешок сдернули. Обр сразу же зажмурился: тихий свет раннего летнего вечера показался ему нестерпимо ярким.
        - Ух ты, так это и есть ваш страшный Хорт? - весело спросили сзади. Обернувшись, Обр осторожно приоткрыл один глаз. В лицо ему усмехался веселый худощавый мужик с черными усами щеточкой.
        - Скажи мне, дитя малое, неразумное, который тебе годик пошел? - с этими словами мужик ловко освободил рот Обра от кляпа. Обр смачно сплюнул, вытер рот о голое плечо, но говорить ничего не стал. С простолюдинами он разговаривать не собирался. Надменно отвернувшись от мужика, он смог, наконец, безболезненно глядеть на белый свет и чуть не застонал от разочарования. Откуда ушел, туда и вернулся. Соли Малые, будь они неладны. Вон, по правую руку белые стены их храма, тлеет красная лампадка у входа, тускло блестит позолота над крыльцом. Так и есть, городская площадь. Прямо перед Обром маячило знаменитое на все Усолье Дерево Правосудия. Здоровенный дуб, неизвестно каким чудом затесавшийся среди корявых усольских сосен. Дуб был очень стар, не одно столетие справлялся с морозами и метелями, не гнулся и не кланялся даже когда задувал ледяной сиверко.
        Сквозь сплетенье черных кривых ветвей с едва развернувшимися листочками просвечивала громадная прозрачная луна. Под дубом на широкой поставленной полукругом скамье рассаживались чисто одетые солидные горожане. Двенадцать человек, как положено. Все в густо напудренных слегка всклокоченных париках. Должно быть, выскочили из дома в спешке. Сбоку примостился серьезный, как голодный барсук, писарь, с другого краю вальяжно уселся спасший Обра капрал. Военная власть.
        Впрочем, к дубу сбежалось не только начальство. Площадь была черна от народа. Редкие солдаты с пиками в руках сдерживали толпу, так что кусок утоптанной земли между Обром и городскими старшинами оставался чистым. Рыжебородый дядька, которому пудреный парик с изящной черной ленточкой шел как корове седло, помялся, прокашлялся, набычившись, поглядел на Обра:
        - Имя и возраст?
        Обр предпочел не заметить вопроса. Стоял, слегка запрокинув голову, разглядывал луну, наслаждался тем, как мягкая земля холодит сбитые в кровь босые ноги.
        Жаль, рубашка куда-то пропала. Торчать полуголым на потеху смердам было противно. Злые взгляды жгли обнаженную кожу не хуже крапивы. Над тропой ходили горячие темные волны ненависти.
        - Запирается, - сказали под деревом.
        - Явное неуважение к суду.
        - Что ж, придется прибегнуть к процедуре установления личности. Кто знает этого человека, или видел, или встречал его, или заглазно слыхал о нем?
        - Я! - раздался хриплый голос.
        Обр рванулся вперед, но помешали немедленно скрестившиеся перед ним лезвия палашей и черноусый мужик, крепко ухвативший его сзади за локти.
        Семерик! Опухший и синеватый, как упырь в полнолуние, но, несомненно, живой. Не помогла веревочка. Только багровый след на шее остался.
        Хорт немедленно пожалел, что не воспользовался советом Маркушки. Бить надо было по шее, ребром ладони в становую жилу. Или просто, без затей каменюкой в висок. Гад живучий!
        - Можешь ли ты подтвердить, что этот человек действительно Оберон Александр Свенельд Хорт, седьмой законный сын Свенельда Германа Хорта и Исонды Ингеборги, дочери владетельного Арнольда, рожденный в год кометы на исходе месяца травня?
        Рыжебородый в дурацком парике вычитывал по большому свитку с княжеской печатью, старательно водя по нему пальцем.
        - Не знаю я никакой Ингеборги, - просипел Семерик, - но это он. Младший из ублюдков Свена Топора.
        Да вы приглядитесь, он приметный. У него одна прядь волос седая, из темечка растет, прямо на лоб падает. Такой уж уродился. Бог шельму метит.
        Все посмотрели на Обра. Седая прядь, о которой он и думать забыл, даже под слоем пыли отчетливо виднелась среди прочих, от природы черных. Капрал оживился, порылся за пазухой, извлек оттуда еще один весьма потрепанный свиток, бегло просмотрел его, загнул нужное место и передал рыжебородому.
        Тот долго вчитывался, шевеля губами, потом солидно кивнул.
        - Означенная примета в описании имеется. Показания свидетеля имеются. Личность обвиняемого можно считать установленной.
        - Он это, он, - мстительно твердил Семерик, - родной брат того подонка, что доченьку мою загубил.
        - Сам ты подонок, - не выдержал Оберон, снова рванувшись вперед, так что острия палашей вонзились в кожу, - шкура продажная! Благородный Хорт вам честь оказал! Катерину твою как жену почитал.
        - Че-есть! - издевательски протянул Семерик. - Опозорил девку, наградил ублюдком. Кто на ней теперь женится-то? А ведь какая красавица была.
        Лицо его вдруг скривилось, глаза наполнились мутной влагой - вся жизнь в страхе! Днем и ночью ждешь: пожгут, ограбят или пронесет, обойдется.
        Толпа сочувственно загудела. Обр мог бы сказать, что Семерик неплохо нажился, перепродавая кое-что из добычи Хортов, но не стал. И так унизился, наболтал слишком много. По груди из свежей царапины медленно стекала липкая струйка. Внезапно он почувствовал, что силы закончились. Но падать при всех по-прежнему считал ниже своего достоинства. Покрепче утвердился на разбитых ногах и вновь уставился на луну, которая постепенно теряла нежную прозрачность, наливаясь ярким холодным блеском.
        Между тем под дубом молодцеватый капрал бодрым голосом докладывал, что означенный Оберон Александр Свенельд Хорт обвиняется в многочисленных преступлениях против властей предержащих, а именно в попытке вооруженного грабежа при отягчающих обстоятельствах, а также в зверском убийстве рядового Ингви и поручика Ларса, а также в сопротивлении при аресте, чему имеются многочисленные свидетели.
        «Ну надо же, - озадаченно подумал Обр, - выходит, я офицера уложил. Нашим про такое даже рассказывать не стоит. Все равно не поверят».
        Представителя военной власти сменил кто-то из городских. Этот мялся и мекал куда больше капрала, но суть сводилась все к тому же. Означенный Оберон Хорт оказался виновен еще и в убийстве некоего честного жителя Малых Солей по имени Матвей Дудка, после которого осталась жена с тремя малолетними детьми, прокормление коих тяжким бременем легло на городскую казну. В этом месте толпа, оставшаяся равнодушной к участи княжеских солдат, злобно зашевелилась. Точно по дуплу пчелиному палкой треснули.
        Матвея этого Обр совершенно не помнил. Со здешними он вроде не дрался. Похоже, на него хотели повесить чужой грех, но спорить он не стал. По сравнению с убийством стражников при исполнении это был сущий пустяк. Унылый горожанин все мямлил что-то, будто мочалку жевал. Наконец заткнулся и сел, но на его место тут же вылез городской старшина, и все началось сначала. Зажгли факелы, хотя луна светила достаточно ярко. Хорт немного переменил позу, почти облокотился на мужика, который держал его сзади. Теперь судьи долбили все вместе, как дятлы по весне, по очереди повторяя одно и то же.
        - Виновен, виновен, виновен.
        Потом толпа за границей красного светового круга завыла и заорала, судьи, потягиваясь и покряхтывая, стали подниматься.
        Обр обрадовался, решив, что все закончилось, но тут ни с того ни с сего напомнил о себе охранник, на котором он почти висел последние пять минут. Отпихнув Хорта, усатый дядька ринулся на середину.
        - Да вы че! - завопил он с глубоким, яростным возмущением. - Вы чего творите? Ему и пятнадцати нету!
        - Есть уже, - обидевшись, проворчал Обр.
        - Да вы поглядите на него. Это же ребенок! Старшему моему ровесник!
        - Это государственный преступник! Кроме того, по поводу Хортов имеется личное распоряжение князя, - веско заметил капрал.
        - Не возьму греха на душу, - выкрикнул усатый явно в последнем приступе отчаяния.
        - Возьмешь, - глядя ему в глаза, жестко произнес городской старшина, - куда ты денешься.

* * *
        - Пошли, - мрачно сказал усатый дядька и повлек Оберона Александра прочь от дуба к большому пятистенку, срубленному из исключительно толстых бревен. Хорт, скривившись, выдернул локоть из липких чужих рук и сам пошел по узкому коридору, который солдаты расчищали для него в грозно гудевшей толпе. Камнями пока не швыряли. Хоть в этом повезло. Правда, откуда-то из задних рядов прилетел ком конского навоза. Хорт даже делать ничего не стал. Просто немного замедлил шаг, слегка повел плечом, и навоз размазался по красному мундиру охранника. Пустячок, а приятно.
        Красномундирник заругался, опустил пику, стараясь отряхнуться. Воспользовавшись этим, откуда-то вдруг вывернулась маленькая девочка. На взгляд Обра, лет четырех, не больше. Девочка на миг замерла перед Обероном, уставилась на него круглыми черными глазами и вдруг плюнула прямо под ноги. Чьи-то руки протянулись, утаскивая ее в толпу, откуда донесся отчаянный плач. И чего ей надо? Но размышлять об этом не было сил. Хорт так устал, что даже мысль о тесной камере уже не пугала. Дойти бы уж поскорее. Там, небось, лечь можно будет, а если повезет, и напиться дадут.
        С огромным облегчением он шагнул в темную дверь, через первый порог перебрался благополучно, о второй все-таки запнулся, растянулся во весь рост и сразу решил, что вставать, пожалуй, не будет. Может, подумают, что он в обмороке и, наконец, оставят в покое. Не оставили. С двух сторон подхватили под микитки[8 - Под микитки - под ребра.], с усталой руганью поволокли куда-то в темноту, подняли и с размаху усадили на жесткое. За спиной Обр ощутил бревенчатую стенку и тут же попытался сползти по ней, но и этого не позволили. Крепко взяли за плечо и плеснули в лицо ледяной водой. Хорт помотал головой, но глаз не открыл. Не смог. Очень жесткие пальцы надавили под челюстью. В невольно открывшийся рот тут же полилось нечто настолько забористое, что глаза не просто распахнулись, но и самым натуральным образом полезли на лоб.
        Можжевеловка. Неразбавленная.
        - Прах гнилой! - выплюнул Обр, судорожно глотая жгучую жидкость.
        - О, говорить можешь, - с удовлетворением заметил бодрый капрал, который, низко склонившись, разглядывал побитую физиономию преступника в дрожащем свете единственной сальной свечки.
        - Ты мне должен.
        - За что? - выдохнул Хорт.
        - За то, что не позволил прикончить тебя на месте.
        Обр промолчал. Возразить было нечего.
        - Два вопроса, - сказал капрал, жестко держа его взглядом, - только два, и можешь снова прикидываться нежной фиалкой. Ты меня понял?
        Обр кивнул.
        - Кто тебя прятал целый месяц? Где ты отлеживался?
        - В лесу, - прохрипел Обр. Выдавать полоумную бабку он не собирался. Не хватало еще, чтоб ее, дуру, тоже в острог сунули.
        - Врешь. Ты ранен был. Тяжело. До сих пор следы остались. Один в лесу ты бы подох.
        - Ну не подох же.
        - Не врет, - негромко заметили за спиной капрала. - Семерик сказывал, этот сам вроде зверя. Недаром его Волчьим Пастырем кличут.
        - Ладно. Неважно, - капрал приблизил свое лицо к лицу Обра, близко заглянул в глаза. - Где золото Хортов? Отвечать. Не лгать.
        - Нет никакого золота, - совершенно честно ответил Обр, - было да все вышло.
        - Я же сказал - не лгать. Помни, ты мне должен.
        - Нет золота, - повторил Хорт заплетающимся языком, - все, что было, Дед истратил. Порох, оружие, хорошие кони, наемники. Кабы не Семерик, мы бы вас еще весной отсюда выкинули.
        Капрал помедлил, сверля Обра взглядом, поджал губы, соображая что-то.
        - Оружие мы нашли. Это верно.
        - С пристрастием допросить бы… - вмешался другой голос.
        - Завтра успеем. Сейчас он все равно ни на что не годен.
        Последнее обидное замечание слегка разогнало пьяный туман в усталой голове Хорта.
        - Дядька Ольгерд… - начал он, - у него был… - и замолчал, старательно собирая в кучку глаза и мысли.
        - Ну?! - рявкнул капрал, больно стиснув его плечо.
        - У него был свой схрон, - поведал Обр, - собственный. Я подглядел… случайно…
        - Где?
        - Под восточной стеной ход раньше был. Теперь его почти завалило. Лаз в углу у конюшни. Через шестнадцать шагов по левую руку ниша, камнями заложена. Камни старые, а раствор свежий. И потолок в этом месте закопченный.
        - Что там?
        - Доля его с той большой лодьи[9 - Лодья - ладья в северных говорах.], которую наши в позапрошлом году разбили.
        Капрал поморщился. Дело с разбитой заморской лодьей, которую Хорты взяли, подплыв в тумане на трех рыбацких кочах[10 - Коч (кочь, коча) - собирательное название судов, на которых поморы ходили по северным морям.], было громкое и для князя позорное.
        - Золото, камешки, - продолжал Обр, - палаш дурацкий такой, тонкий очень, рубить по-настоящему нельзя, но зато рукоять и ножны все в серебре и светлых перлах.
        - Шпага Койта, - выдохнул капрал и покосился назад на своих подчиненных.
        - Только все это, небось, нашли уже, - задумчиво добавил Хорт, - вчера как раз за восточную стену принялись, я видел.
        - Ага, - также задумчиво сказал капрал и отпустил плечо парня, позволив ему наконец сползти по стене и растянуться на чем-то весьма твердом, - ладно, дрыхни. Но смотри, ежели соврал, я тебя и на том свете достану.
        Сказал и ушел, прихватив с собой свечку и двух солдат. Оставшись в полной темноте, Обр улыбнулся так широко и хищно, что любой матерый волчара помер бы от зависти. Оказывается, и от чистой правды может быть польза. Ольгердов схрон он описал предельно честно. Вот только забыл добавить, что Ольгерд - мастер на всякие пакостные ловушки. Та, что охраняла его добро, была особенно неприятной. Кто не задохнется и не утонет, потом всю жизнь будет благоухать как навозная куча по весне. Схрон-то точнехонько под конюшнями. А чистить их младшие Хорты ленились. Так что последние мысли, посетившие засыпающего седьмого сына Свена, были весьма утешительны, и спал он хорошо, крепко.
        Глава 6
        На сей раз никто не помешал ему выспаться. Он проснулся с больной, но, как ни странно, ясной головой и некоторое время прислушивался. Потом приоткрыл глаза. Острог в Малых Солях был вовсе не страшным. Обычная деревенская горница с печкой и широкой лежанкой, на которую кто-то заботливо пристроил Обра. Только тесно очень, и оконце больно высоко. На оконце, конечно, решетка. Толстая и сделана хорошо, не выломаешь. Дверь из широких, плотно пригнанных плах[11 - Плаха - кусок расколотого пополам бревна.] заперта снаружи. Дымоход узкий, не пролезть. Может, попробовать разобрать потолок - и на крышу? Можно, но времени понадобится много. У трубы надо попробовать. Обр пошевелил отекшими после вчерашних веревок руками. Руки болели, но слушались.
        За дверью заскрежетало, потом, глухо грохнув, свалилось что-то тяжелое. Засов, наверное. Судя по звуку, здоровенный. Уйти через дверь Обр и не надеялся, но все же поспешно сел, спустил ноги с лавки. В каморку боком протиснулся давешний черноусый дядька, хмурый, как разбуженный медведь. Втащил деревянную бадейку на веревочке, грохнул на пол, так что через край плеснула вода, буркнул: «Умывайся» - и ушел.
        Обр с удовольствием погрузил ноющие кисти рук в холодную воду и первым делом напился. Потом старательно смыл с лица и тела вчерашнюю пыль, запекшуюся пополам с кровью и потом. Тем временем черноусый вернулся, швырнул на лавку ком серого полотна.
        - Одевайся!
        И снова ушел.
        Обр оделся охотно, так как после ледяной воды его пробрала легкая дрожь. Рубаха оказалась очень просторной, длинной и с широким капюшоном вместо ворота. Но размышлять о странностях местной тюремной моды последышу Хортов было неинтересно, поскольку черноусый вернулся в третий раз, угрюмо произнес: «Лопай» - и пихнул в руки большую миску. Из наполнявшей посудину каши торчали ложка и здоровенная скибка хлеба. Но это не главное. На миг Хорт застыл в блаженном потрясении. В каше томились бараньи ребрышки с кучей мяса. Над всей этой роскошью витал нежный чесночный дух.
        Он оторвался от миски, только когда последняя корочка хлеба впитала в себя последние капли жира и была благоговейно отправлена в рот, поставил начисто вылизанную посуду рядом с собой и, довольный, прислонился к стене, закинув руки за голову.
        - Пива или вина? - спросил черноусый, не спускавший с него мрачного взгляда.
        - Чего? - лениво удивился сытый Обр. - У вас тут что, все время так кормить будут?
        - Нет. Только сегодня. Так пива или вина?
        - Пиво - гадость, вина не пью. А с чего только сегодня-то? Жадничаете. Несчастному узнику хорошей жратвы и то жалеете.
        - Так ты че, не понял ничего? - проскрипел черноусый, теперь глядевший на Обра как на кровного врага. - Совсем не в себе вчера был?
        - Вроде того, - благодушно подтвердил Обр.
        - Повесят тебя.
        - Да ну? Правда, что ли? - Хорт потянулся, устроился поудобней. Дожидаться казни в этой каморке он не собирался. - А когда?
        - Сейчас.
        - Врешь! А суд?
        - Был вчера.
        - Ты меня за дурака не держи. Так эти дела не делаются.
        После общения с Маркушкой Обр точно знал, как делаются подобные дела в трех сопредельных государствах, не считая родного княжества.
        - Для Хортов по распоряжению князя особые правила. Сокращенное дознание и потом это… повесить за шею, пока не умрет.
        Казалось, черноусого сейчас стошнит, но Обру уже было на это плевать. Сытую одурь как рукой сняло.
        - Я Хорт! - со злобой выкрикнул он. - Благородных не вешают. Только через мечное сечение. А ежели у вас меча или там палача нет, пошлите в Большие Соли. Желаю, чтоб все было по закону.
        - Нету для вас закону. Приказ князя. Благородных, может, и не вешают, а всех Хортов повесили уже.
        - Всех? Почему всех? - растерялся Обр.
        - Ну, не всех. Иных при аресте убили. Кое-кто в тюрьме от ран помер. А остальных того… На торгу в Больших Солях. Пятерых, самых матерых, в столицу свезли. Так тех - там. В назидание всему княжеству. Один ты и остался. Навязался на мою голову. Лучше бы где-нибудь под кустом тихо помер. И чего тебя, дурака, к людям-то понесло?
        - Не… Не верю. Не может быть, чтобы всех.
        - Хошь верь, хошь не верь. Твое дело. Там священник пришел…
        - Зачем? - тупо спросил Хорт.
        - Положено так.
        Священник оказался тощим нескладным парнем, явно из деревенских, на вид ничуть не старше Обра. Рыжеватые мягкие кустки на подбородке, некий намек на будущую бороду, солидности ему нисколько не прибавляли. Прозрачные глаза, как две капли серой морской воды похожие на глаза бабки с рыбацкого конца, взирали на Обра с явным опасением. Однако черноусого тюремщика он выпроводил кивком головы, дверь прикрыл плотно и, шурша черной ряской, бестрепетно уселся на лавку рядом с узником.
        Обр, раздавленный последними новостями, сидел молча. Священник тоже вел себя тихо, глядел прямо перед собой.
        - Ну и че? - злобно спросил наконец Хорт. - Чего тебе надо-то?
        - Мне - ничего. Может, тебе чего-нибудь надо?
        - Надо. Палаш хороший. А лучше - острый шест. Или пику.
        - Утешение, значит, тебе не требуется.
        Обр хмыкнул.
        - И покаяться ты не хочешь.
        - Не в чем мне каяться.
        - Ты человека убил.
        Обр снова хмыкнул.
        - И, как я слышал, не одного.
        - Да я б их всех перебил, как бы силы были, - с глубокой убежденностью сказал Обр.
        Обладатель чахлой бородки только вздохнул, и это обозлило Обра еще больше.
        - Я сражался и убил в бою! В честном! Их было два десятка, а я один. Или я, или они. Деда на моих глазах зарубили… Да что я… Тебе не понять. Ты на всю жизнь за ряску свою спрятался!
        - А Матвея несчастного за что? - тихо спросил священник.
        - Кого? Не знаю такого. Я местных сроду не трогал.
        - Да откудова ж тебе знать. Ему, Матвею-то, когда вместе с конями и повозкой подряжали Князев груз вести, не сказали, знаешь ли, что везти надо, куда и зачем. Заплатили правда, хорошо. У него трое, и жена опять беременная, так что он и за половину согласился бы.
        Обр даже глаза прикрыл от старания припомнить, как оно там было с возницей.
        - Не убивал я его, - уверенно сказал он, - всего-то дал в челюсть. От этого не помирают.
        - Ты ему в челюсть, он - с козел спиной вперед, хребет сломал, да еще виском об корень. От чего помер, теперь и не угадаешь.
        - Да кто ж его просил соглашаться Князев груз везти, проклятые деньги брать?! Все вы предатели. Хорты за вас бьются, кровь проливают, а вы за добро свое трясетесь, только и ищете, как бы нажиться. Люди Князевы из вас жилы тянут, а вы все кланяетесь. Четыре шкуры дерут, а вы пятую предлагаете.
        - Кровь, говоришь? - раздельно переспросил священник, помолчал и также раздельно добавил: - У меня Хорты всю семью вырезали.
        - За что?
        - За коней. У нас кони хорошие были, породистые. Наша Стрелка от какого-то проходящего жеребца родила однажды. От того жеребенка все и пошло.
        - Кони нужны, - с полным знанием дела заметил Обр, - без коней не повоюешь.
        - Нужны, - согласился священник, - как без коней в хозяйстве? Ложись и помирай. Отец за так отдать не захотел, да еще говорят, согрубил им что-то. Я, пятилетний, тогда у тетки в Белых Камнях гостил, потому и выжил. А тебя там не было?
        - Нет, - мотнул головой Обр, - я тогда, небось, еще совсем мальцом был.
        - Ага. Значит, помочь я тебе ничем не могу. Плохи твои дела, раб Божий Александр.
        - Я тебе не раб, - оскорбился Обр, - сроду никому рабом не был. А ты че, правда помочь хочешь?
        - Хочу, - вздохнул священник, - вернее, должен хотеть. Но путей к тому никаких не вижу.
        - Не видишь? - почти весело поинтересовался Обр. - Так это очень просто. Давай махнемся не глядя. Ты мне ряску с капюшоном, а я тебе свои тряпки. Фигурой и ростом мы похожи вроде. Ты останешься, я уйду. Вешать тебя вместо меня они, ясное дело, не станут. А если я тебя оглушу осторожненько, даже пожалеют.
        - Понятно, - кивнул священник, - а скажи мне, что ты станешь делать, когда уйдешь?
        - Ну это, первым долгом раскаюсь, - хмыкнул Обр, которому этот выход нравился все больше и больше. - Могу даже горсть пыли на голову высыпать и свечку поставить. А уж потом займусь делом. Навещу кое-кого.
        Кого именно и зачем, Обр уточнять не стал. Сначала Семерик. Потом добраться до Больших Солей, поговорить с этими… которые братьев вешали. А если очень повезет, то и в столипу можно наведаться.
        Размечтался, дурак. Священник успел подняться и уже стучал в дверь.
        - Отопри. Тут мне больше делать нечего.
        Черноусый распахнул тяжелую створку и вдруг присел на пороге, глядя на священника снизу вверх. Лицо у него дергалось, усы повисли, будто мокрые.
        - Этому все равно, - плаксиво сказал он, с ненавистью глядя на Обра, - душегубом родился, душегубом и помрет. А мне-то за что грех на душу принимать?
        - Это не твой грех, - устало сказал священник.
        - Мой. Положим, по приказу, да все же каждый сам за себя отвечает.
        - Это верно.
        - Да ты-то чего скулишь? - разозлился Обр. - Не тебя вешать будут. Ты вообще кто такой?
        - Я палач! Палач, понял?! Должность у нас наследственная, от отца к сыну. Тихая, надежная. Ну, выпорешь там кого для вразумления или к позорному столбу поставишь. А смертью у нас в Малых Солях уже сто лет никого не казнили. Не умею я вешать. Мне куренку шею свернуть и то жалко. А тут вон… мальчишка… сыну моему ровесник.
        - Ну, тогда я пошел, - сказал Обр.
        - Щас, разбежался.
        - Или хошь, жалобу подам. Мол, так и так, желаю опытного палача, а то местный при виде покойников в обморок падает.
        - Молчал бы уж лучше.
        - Откажись, и дело с концом, - предложил священник.
        - Легко сказать «откажись». Откажусь - должность потеряю. Другой работы мне тут не дадут, а у меня семья. Лучше б его вчера всем миром прикончили.
        - Опаздываем, - басовито раздалось из сеней, - там уж народ собрался.
        
        Уже вознамерившись уходить, Повелитель вспомнил о лишней пешке, осторожно, двумя пальцами ухватил ее за тонкую талию, поглядел в лицо. Очень молодой, напуганный парень с приметной седой прядью. Да, на этот раз никаких ошибок. Повелитель снял пешку с доски и небрежно выпустил из пальцев. Она исчезла, не долетев до пола. Для Повелителя было тайной, как это происходит, но тайной неважной. Без ответа на этот вопрос он вполне мог обойтись.
        Глава 7
        В каморку набились солдаты. Обр и оглянуться не успел, как оказался на улице, снова со скрученными руками и в окружении красных мундиров. На улице было печально. С неба сыпался нудный бесконечный дождик. Видно, начался он еще ночью, потому что плотная земля главной площади успела превратиться в истоптанную грязь. Несмотря на погоду, народу вокруг Дерева Правосудия скопилось еще больше, чем вчера. Хорт поглядел на дождик, на мокрый дуб и споткнулся взглядом о веревочную петлю, свисавшую с толстой ветки. Другой конец веревки был аккуратно переброшен через сучок, чтоб не запачкался. От Обра до петли было шагов двести.
        Ноги сами остановились, наотрез отказываясь идти дальше. До последней минуты он был уверен, что пронесет, удастся вывернуться, как всегда обойдется. Но тут отчетливо понял - не пронесет. Его ощутимо подтолкнули в спину, и он пошел, лихорадочно цепляясь взглядом за любой пустяк: глубокий след от солдатского сапога с рубцами на подошве, красный бабий платок в толпе, дурацкий треух на чьей-то всклокоченной голове, черные глаза вчерашней девчонки. Девчонка стояла в первом ряду, стиснув маленькие кулачки.
        - Кто это? - спросил Обр.
        Священник, шедший чуть сзади, проследил за его взглядом.
        - А, это того самого Матвея дочка. Может, хоть ее тебе жалко?
        - Нет. Каждый сам за себя.
        На этих словах двести шагов и кончились. Это оказалось так страшно, что Обр понял, сейчас сорвется, будет валяться в ногах, умолять о пощаде, выть как волк в капкане. Выть…
        Жуткий звук повис над площадью Малых Солей - предсмертный вой обложенного со всех сторон вожака. Две минуты, пока в глотку ему снова не вогнали на редкость неаппетитный кляп, на этот раз сделанный из солдатской перчатки, Обр наслаждался властью над перепуганной толпой, визжащими бабами, обезумевшими лошадьми и бившимися в истерике собаками. Такого шума Малые Соли не слыхали со времен последнего разграбления.
        На исходе второй минуты он уже стоял с капюшоном на голове, с петлей на шее и страстно хотел, чтобы все это кончилось немедленно. Но нет. Сквозь капюшон донесся скрипучий голос городского старшины.
        - Приводится в исполнение смертный приговор, вынесенный городским судом Оберону Александру Хорту, обвиняемому в разбойном нападении и убийстве. Основанием для отмены приговора в данном случае могут быть помилование от его сиятельства князя Повенецкого.
        - В наличии не имеется, - тут же прибавил кто-то.
        - Новые свидетельства, вызывающие сомнения в виновности приговоренного.
        - В наличии не имеется.
        - Некто, знающий, что означенный преступник осужден невинно и желающий взять его вину на себя.
        - В наличии не имеется.
        - Девица честного поведения, желающая взять означенного преступника в мужья.
        - В наличии не имеется.
        - Некто, желающий выплатить выкуп и приобрести означенного преступника…
        - Господин Лисовин, данный случай не подпадает…
        - Да, действительно. Итак, поскольку никаких предусмотренных препятствий не имеется, приказываю приступить к казни.
        - Не надо!
        Обр готов был поклясться, что это орет он сам. Но повезло. Кляп спас от позора. Вопль раздавался откуда-то из мира живых, оставшегося за серой тканью капюшона.
        - Ах, чтоб тебя, - прямо над ухом выругался палач, - да держите же ее, и без того тошно.
        Грязь смачно захлюпала под солдатскими сапогами, а потом задыхающийся, но ясный голос решительно произнес:
        - Отпустите его. Я беру его в мужья!
        Услышав такое, Обр изо всех сил затряс головой, пытаясь избавиться от капюшона. Серая влажная тряпка неохотно сползла с лица. Прямо под дубом из крепких солдатских рук вырывалась бабка в зеленом платке. Юбка ее была перепачкана, хлипкий кулачок притиснут к груди, видать, чтоб сердце не выскочило, зеленый платок сбился, повис на плечах, открыв на всеобщее обозрение серый, такой же старый и рваный. Красно-мундирник крепко ухватил ее повыше локтя, потянул прочь, но не тут-то было.
        - Я хочу взять его в мужья! - задыхаясь, повторила бабка. - Я девушка честная, все знают!
        Толпа притихла, не меньше Обра потрясенная этим явлением.
        - Это че такое? - в смущении воззвал солдат, понятия не имевший, как унимать бойких теток. Бить такую вроде нехорошо, а слов глупая баба не слушает.
        - Кхм… - отозвался солидно стоявший под дубом рыжебородый старшина и попытался поскрести в затылке, отчего пышный парик слегка перекосило, - это у нас городская дурочка. Ты того… полегче с ней. Она безобидная. С детства была малость с придурью, а с тех пор, как отец у нее в море пропал, и вовсе ничего не смыслит.
        - Слышь, Нюсенька, - ласковым голосом проговорил стоявший по правую руку от старшины писарь, больше прежнего похожий на печального барсука, - шла бы ты домой. Тебе на такое глядеть не годится. Напугаешься. Иди с дяденькой. Дяденька добрый. Он тебя до дому проводит.
        Солдат хмыкнул и снова потянул бабку за собой, но та оказалась упрямой.
        - Неправду говорите, господин Лисовин. Не такая уж я дурочка. Сколько лет сама себя содержу-обихаживаю. Милостыню ни разу не просила. Все знают.
        - Верно, Нюська, - радостно заорал палач, - в нашем городе и поглупее тебя найдутся! - И добавил потише: - Свезло нам с тобой, парень. Теперь, главное, не спорь и не дергайся.
        Обр замычал, намекая, что, раз такое дело, хорошо бы избавить его от кляпа.
        - Не, - не согласился палач, - ты лучше помалкивай, а то еще ляпнешь что-нибудь не то - все испортишь.
        Тут в дело вмешался священник, решительно шагнул вперед, отстранил солдата, взял тетку за руки, наклонился низко, заговорил тихо, убедительно.
        В ответ та отчаянно замотала головой. Зеленый платок свалился окончательно, но она вовремя подхватила его и вновь натянула на самые глаза. Священник повел плечами, повернулся к городскому старшине.
        - Могу удостоверить, что сия девица и вправду хорошего поведения и вовсе не так глупа, как многие думают. Но, полагаю, сейчас она вряд ли понимает, что делает.
        - Все я понимаю, отец Антон, - строптиво всколыхнулся зеленый платок, - сами знаете, девушке одной не житье. Хочешь не хочешь, а замуж выходить надо. А кто меня такую по своей воле возьмет? Ни кожи, ни рожи. Родни никакой. Приданого - дом насквозь худой да лодка дырявая. Да еще подурушей ославили. Кому я нужна такая-то?
        Отец Антон закашлялся. Городской старшина снова поскреб в затылке, да так рьяно, что парик съехал до самых бровей. Писарь скорбно поник головой и пробормотал что-то насчет брачного возраста.
        - Подходит она по возрасту! - снова встрял палач, как видно, пуще всего опасавшийся, что Обра все-таки придется вешать. - Скажи им, Нюсь.
        Тетка молча прикинула что-то на пальцах и утвердительно затрясла головой.
        - Да, припоминаю, - кивнул и городской старшина, - действительно. В таком случае по закону казнь должна быть остановлена. Город, однако, оставляет за собой право после совершения брака применить к преступнику иное наказание.
        - Во-во, - бодро добавил палач, - сегодня свадьба, завтра я его по-быстрому выпорю, и пусть катится к молодой жене. Может, еще человеком станет.
        - Господин капрал будет недоволен, - зажав в кулак острую бородку, заметил писарь.
        - Ну и судил бы военным судом, - отрезал палач, - сам судил, сам бы и вешал. Так нет, понесло его куда-то в самую ночь-полночь. А ежели город судит, то и законы наши.

* * *
        Обр сидел у корней дуба, прижавшись щекой к мокрой шершавой коре, глядел вверх, на упругие трубочки молодых листочков, тихонько трепетавшие в черной сети корявых веток. С веток падали крупные капли, мелкий дождик сеялся, прилипал к щекам, и последыш Свена отчаянно жалел, что нельзя ловить его ртом. Мешал кляп. Руки тоже остались связанными. Красные мундиры по-прежнему окружали его, но веревка с петлей валялась в грязи безопасной жалкой кучкой. Зачем его охраняют - чтобы не сбежал или чтобы добрые горожане не набросились, - Обр не знал. За границей пятачка, окруженного солдатскими спинами, страсти накалились не на шутку. Одни требовали не слушать некстати вылезшую подурушу и прикончить, наконец, проклятого Хорта, другие склонялись к мысли, что законы и древние обычаи следует соблюдать, но кроме порки проклятый Хорт заслужил еще и двое суток у позорного столба, и тут уж дело горожан, выживет он после этого или нет. Обр полагал, что разница невелика, но обе стороны орали так, что ясно было - дело скоро дойдет до драки. В голове вяло зашевелилась мысль, что позора порки истинному Хорту не вынести,
пусть лучше вешают, но сейчас он не был в этом так уж уверен, врать самому себе не мог и предпочел думать о чем-нибудь другом.
        - А он ничего, смазливый, - громко рассуждали совсем рядом какие-то разбитные бабенки, - у Нюськи-то, оказывается, губа не дура.
        - Да ну тебя. На нем же живого места нету. Весь в шрамах, аж глядеть страшно.
        - Зато дворянская стать есть. Сразу видно, из благородных.
        Обр не знал, смазливый он или нет. Выяснить это не было никакой возможности, потому как девок, что городских, что деревенских, он до сих пор видел только издали.
        «Бабы - дуры», - скучливо подумал он. В голове было пусто и гулко, как в заброшенных переходах Укрывища.
        Наконец, растолкав солдат, к дубу прорвался палач. Его черные усы возбужденно топорщились.
        - Вот, - сказал он, сунув в нос Обру раскрытую ладонь, - кольца.
        На корявой ладони лежали два звена расклепанной цепи, довольно толстые и немного ржавые. Хорт покосился на них, но особого ликования не ощутил, хотя по сравнению с петлей свадьба с полоумной теткой казалась сущим пустяком. Свадьбу-то он точно выдержит, не моргнув глазом, а вот повешенье за шею - навряд ли.
        - Конечно, невесте положено золото, жениху - серебро, - заметил палач, слегка обиженный равнодушием Обра, - но не взыщи, золота не держим.
        - Невеста готова! - взмыл над площадью визгливый бабий голос.
        Палач засуетился, ухватил Хорта за шкирку, поднял на ноги и, слегка подталкивая коленом пониже спины, повел к храму. Солдаты по бокам оттесняли буйных горожан. «Красиво живу, - подумал Обр, - второй день с почетом водят. Охрана не хуже, чем у князя». Тут его затолкали в храм и поставили напротив аналоя. В церковь последыш Свена раньше заглядывал с Маркушкой, который был очень суеверен и никогда не упускал случая поставить свечку. Так что здесь он ничего нового не увидел, только прикинул, что в Больших Солях иконостас побогаче будет.
        Шурша ряской, пришел отец Антон и первым делом спросил про кольца. Палач с гордостью передал требуемое.
        - А ты крещеный? - поинтересовался священник, недовольно глядя на жениха. Обр помычал утвердительно. Он был законнорожденный, крестили его в Больших Солях, и надлежащая запись об этом имелась в церковной книге. Маркушка растолковал ему это однажды и велел запомнить накрепко.
        - Ну и как я его, такого, венчать буду? - настроение у отца Антона было явно нерадостное.
        - А что? - палач по-отечески обдернул на Обре смертную рубаху, пятерней отвел с лица влажные волосы. - Хорош! Красавец!
        - Кляп из него вынь.
        - А может, не надо?
        - Надо. Он на вопросы отвечать должен. И руки ему развяжи.
        - Это еще зачем?
        - Сейчас обручение будет. Как он кольцо наденет?
        Палач нехотя подчинился, шепотом посоветовав Обру не баловать. Хорт баловать не собирался. Смысла не было. Народ в церковь не пустили, зато солдаты надежно стояли у двери и под всеми окнами. У двери же плотной кучкой толпились городской старшина и еще какие-то господа в париках, начальственного вида. Поодаль пригорюнились две старушки из тех, что непременно заводятся в любой церкви.
        Вместо баловства Обр принялся разминать руки, которым сегодня снова досталось, и так увлекся этим занятием, что и думать забыл, о чем там бормочет священник.
        - Обручается раб Божий Александр рабе Божией Анне. Руку давай. Правую.
        Жених послушно протянул правую руку, почувствовал холод скользнувшего на палец кольца.
        - Надень кольцо невесте.
        Он поднял взгляд - и чуть не свалился на пол.
        - Эй! Ты кто?!
        - Анна, - тихо раздалось в ответ.
        - Не, - растерянно хмыкнул Обр, - какая же ты Анна…
        Рядом с ним стояло худосочное дитя нежного возраста, все в белом, в белоснежном платочке, плотно повязанном вокруг бледненького, остренького личика. На личике имелись тонкие ровные бровки, розоватый, слегка облупленный носик и знакомые прозрачно-серые глаза.
        - Кончайте насмешки строить. Не моту я на младенцах жениться.
        - Если верить записи в нашей книге, - бесстрастно сообщил священник, - девица Анна уже достигла брачного возраста. Ты решительно отказываешься брать ее в жены?
        - Только откажись, - зашипел в самое ухо палач, - только попробуй. Я тебя тогда не просто повешу. Я тебя сначала как Сидорову козу! Семь шкур спущу. Эх, говорил же - не надо кляп вынимать.
        - Не отказываюсь я, - пробормотал ошеломленный Обр, - валяйте, венчайте.
        - Кольцо невесте надень.
        После этого жених покорно делал все, что велели: менялся кольцами, брал невесту за холодную тощую лапку, на все вопросы отвечал «да» и терпеливо ждал, когда всему этому придет конец. Палач, ни на секунду не отходивший от Обра, лично держал над ним венец и время от времени пихал в спину, подсказывая ответы.
        Наконец он облегченно вздохнул. Хорт почуял, что дело сделано и теперь, пожалуй, можно будет как-нибудь и сбежать.
        - Можешь поцеловать невесту, - сухо сказал священник.
        Невеста послушно подняла лицо и почему-то зажмурилась.
        «Еще чего», - подумал Обр, но коварный палач ловко толкнул его в затылок. Пахнуло морской травой, сушеной полынькой, в подбородок ткнулись сухие шершавые губы. Хорт отшатнулся, зашипел на палача, как дикий кот с пустоши.
        - Ишь, зверюга какая! - ухмыльнулся палач. - Даже погладиться не дается.
        - Эй, не теряйся, - глумливо хохотнул кто-то из солдат, - не такая уж она страшная.
        Невеста опустила голову, а жених нашел весельчака взглядом и подержал немного, запоминая. Так, на всякий случай.
        - Зверюга или нет, а на улицу его сейчас выпускать нельзя, - заметил отец Антон, - да и Нюсе пока выходить не стоит.
        - Да, пожалуй, - согласился господин Лисовин, прислушиваясь к громкому ропоту за дверью, - сторожка, помнится, еще пустая стоит.
        - И запирается, - вставил палач.
        - Хорошо, - сказал священник и кивнул Обру, приглашая следовать за ним.

* * *
        В сторожке было светло от недавно выбеленных стен, чисто и пусто. Белая печка, свежевыструганный пол и одинокая табуретка в углу.
        Невеста робко остановилась посреди горницы. В беленькой рубашке с кружевцами и какими-то бледными цветочками, в простенькой, до белизны застиранной полотняной юбке она казалась такой тонкой, что так и подмывало ткнуть пальцем в туго затянутый голубой шелковый поясок, проверить - переломится или нет.
        Обр, в крови которого после вынужденного поцелуя скребли-стучали остренькие частые молоточки, заставлявшие все время двигаться, пружинисто обошел вокруг нее, как хищник вокруг насмерть перепуганной жертвы.
        - Так сколько тебе на самом деле?
        - Пя… Пятнадцать, - пискнула молодая жена.
        - Н-да, старость не радость. А может ты, того… как мара лесная? К вечеру старая, с утра опять молодая?
        Серые глаза широко раскрылись, тонкие бровки полезли вверх.
        - Ты все это время думал, что я старуха? А я-то боялась, что ты ко мне приставать начнешь…
        Обр взял красную сморщенную лапку с тяжелым кольцом на безымянном пальце, поднес к лицу, чтоб рассмотреть поближе.
        - Чего у тебя с руками-то?
        - С руками? - Анна осторожно отняла руку, поглядела на нее задумчиво. - Ну, я же на людей работаю. Мало ли что делать приходится. То стирать-полоскать, то рыбу солить… Соль, она едучая. Да у нас на рыбацком конце у всех руки такие.
        - А одежа? Тряпки эти старушечьи откуда выкопала?
        - А что одежа… Ношу, что люди дадут. У нас люди добрые, сирот жалеют. Вот, юбку и платок почти новый тоже отдали. А рубашка моя. Мамино приданое. Мама у меня белошвейка была. Для хороших домов шила. Красиво, правда?
        Оправила складочки, обдернула юбку, повернулась кругом, слегка приподняв длинный подол.
        - Страсть как красиво, - согласился Обр, смутно подозревая, что от него ждут чего-нибудь в этом роде.
        Новых башмаков добрые люди сироте не отдали. Под юбкой оказались не очень чистые босые ножки. Маленькие, тесно сжатые детские пальчики. Чтоб не глядеть на них, Обр отступил к широкому окну, одним махом взлетел на подоконник, устроился в оконной нише.
        - Красиво-то, оно красиво. А вот что мы теперь делать будем?
        Девица Анна вздохнула, чинно уселась на табуретку, аккуратно сложила руки на коленях.
        - Так это очень просто. Дел сколько хочешь. Во-первых, крышу залатать надо. Потом щели в доме заделать. Еще огород вскопать. Одной мне не по силам было, а вдвоем справимся. Сажать поздновато немного, но ничего, лето теплое будет - все вырастет. Свои овощи заведутся - голодать не будем. А еще лодку починить. Ты конопатить умеешь? Вар у соседей попросим, а пеньку я уж давно запасла. Будет лодка - будет рыба. Я отцовские места знаю. Наймусь на солеварню, за работу солью возьму. Наловим - себе насолим, остальное продадим.
        Обр внимал этим хозяйственным речам с приоткрытым ртом как некоему загадочному пророчеству, но при слове «рыба» встрепенулся и сказал: «Нет!»
        - Что нет? Конопатить не умеешь?
        - Не умею, - честно признался Хорт, - и крышу чинить не умею, и огород. А если съем еще хоть одну рыбу, у меня жабры прорежутся и хвост вырастет.
        - Да ты не огорчайся, - утешила его Анна, - научишься. Жить-то надо.
        - Ты че, правда думаешь, что я с тобой жить буду? Ты вообще соображаешь, что наделала? Или в самом деле так замуж приспичило, как ты им там расписывала?
        - Нет. Замуж мне еще рано. Я слабая. Тяжелую работу делать не могу. Хвораю часто.
        - Но тогда зачем?
        Анна подняла на него серые глаза, полные чистосердечного изумления.
        - Они бы тебя убили.
        - Ладно. Я твой должник, - признал Обр. - Потом сочтемся. Но ведь я-то здесь не останусь, все равно уйду.
        - Если уйдешь, тебя снова ловить начнут.
        - Не поймают.
        - Однажды уже поймали.
        - Случайно. Не повезло. Так вот, пойми своей глупой головой, я уйду, а тебе здесь жить. С этими… - Он мотнул головой в сторону площади. - Тебе же никакой жизни не будет. Загрызут.
        - Ну что ты. У нас в городе люди добрые. А разве тебе у меня было плохо? Ушел - и сразу вон чего сталось.
        Обр уткнулся подбородком в сцепленные на колене руки.
        - Плохо ли, хорошо ли, а я как всякий поганый смерд жить не стану. Я Хорт.
        - Я знаю.
        - Да что ты знаешь-то?! Мы, Хорты, - начал он и подавился словами.
        Все, сказанное ему утром, все, о чем он просто не успел подумать, вдруг встало перед ним во всей своей ужасной сути. Будто туман разошелся, и он увидел это… Ряды виселиц в Больших Солях. Блеск серьги в ухе мертвого Германа. Кровь на лице Маркушки.
        Нет больше Хортов.
        Да, его никто особенно не любил. Да, о последыше Свена вспоминали, только когда ему удавалось учинить какую-нибудь удачную пакость. Не вернись он однажды в Укрывище, никто бы и не заметил.
        Но все же они всегда были за его спиной. Дед и отец, дядья и братья. Семь поколений воинственных предков. Могучий, опасный род Хортов, готовый вступиться за любого из своих и жестоко отомстить за малейшее оскорбление. И вот теперь он остался один, один против всего мира. Как вчера в Укрывище. Как сегодня на площади.
        Вырваться бы отсюда. Бежать, двигаться, нестись сломя голову… Обр всем телом прижался, приник к оконной решетке. Стекла не было. Сырой воздух беспрепятственно вливался внутрь, холодными каплями оседал на разгоряченном лице.
        А Маркушка… Ведь его тоже. Не будет больше ни кривой ухмылочки, ни рассказов, ни гостинцев, принесенных из Больших Солей, ни руки, отвешивавшей отеческие подзатыльники и изредка трепавшей Обра по волосам.
        Стоя на коленях на подоконнике, Обр вцепился в решетку, рванул изо всех сил. Решетка даже не звякнула.
        За решеткой бушевала черемуха. Маленький садик, зажатый в углу меж двух кирпичных стен храмовой ограды, до краев был полон дрожанием мокрых веток, цветочным запахом, белой цветочной пеной. Выбраться. Нырнуть с головой в сырую прохладу. Руки сами напряглись, разгибая прутья. Фигурные украшения в виде замысловатых завитушек впились в ладонь, сдирая кожу до крови.
        Сзади что-то стукнуло. Обр оторвал от решетки саднившие ладони, вытер о рубаху, медленно обернулся.
        Посреди горницы валялась упавшая табуретка. Рядом, бессильно откинув руку с тяжелым кольцом, лежала девица Анна.
        - Эй, ты чего?
        Никакого ответа. Больше всего Обра напугали открытые, совершенно пустые глаза. Мигом слетев с подоконника, он навалился на дверь, которая, разумеется, не поддалась. Хорт забарабанил по ней руками и ногами. Внезапно толстые доски двинулись прямо на него. Он отскочил, едва не получив по лбу, и с опозданием сообразил, что дверь, похоже, и не была заперта. На пороге возник отец Антон в своей потрепанной ряске, поглядел вопросительно и тут увидел Анну.
        - Что ты с ней сделал?!
        - Ничего, - растерянно сказал Обр, - мы разговаривали и все. Честно. Ничего такого.
        Отец Антон сгреб Анну в охапку, развернул к себе, принялся торопливо похлопывать по щекам.
        - Нюсь, - позвал он, - Нюся! Чего ж ты сомлела-то? Сроду за тобой такого не водилось. Этот тебя напугал?
        - Нет, - шепнула Анна, - не пугал он меня… я не знаю… что-то голова закружилась…
        - Да ты ела сегодня?
        - Ела. А как же.
        - Врешь. А это грех. Когда ты в последний раз ела как следует?
        - Да я…
        - Лучше не ври. Красиво выходит, как я погляжу. Последний месяц ты работала с утра до вечера, за день в два, а то и в три места норовила поспеть. Платили тебе, конечно, мало. Дурочку обмануть - дело нехитрое. Но ведь платили же - где едой, а где и деньгами. Голодать ты не должна. Я думал, ты на новую обувку копишь. Однако обновок у тебя никаких не прибавилось, да и еда, выходит, впрок не пошла. Так где ты прятался, парень?
        - В лесу, - глядя прямо в укоризненные серые глаза, четко сказал Обр: нечего ее в это дело впутывать. - Знать ее не знаю и вообще в первый раз вижу. А если она чего говорить будет - не верь. Сам знаешь, она дурочка, ничего не смыслит.
        - Угу. Она не смыслит, но ты-то должен. Как же ты, сидя в своем лесу, не заметил, что она не ест ничего, все тебе скармливает?
        Обр уставился на бледную Анну. Ничего такого он, конечно, не заметил, да и не приглядывался особо, чего она там ест. Конечно, добровольно отказаться от своей доли могла только полная дура.
        - Мне много не надо, - прошептала Анна.
        Юный священник тяжело вздохнул, явно пытаясь не выпустить наружу все те слова, которые ему очень хотелось сказать Обру.
        - Вот что, пойдем-ка посмотрим, что у меня на кухне делается.
        С этими словами он подхватил Анну на руки и быстро вышел. Только черный подол в дверях взметнулся. Обра к трапезе не пригласили. Но он не огорчился. Дверь сторожки так и осталась нараспашку. Последыш Хортов выждал немного. Все тихо. Никто не топает, не орет, оружием не бряцает. Тогда он снова метнулся к окну. Толстые прутья, конечно, раздвинуть не удалось, но острые витые финтифлюшки все-таки оказались погнуты. Щель все равно была слишком узкой. Но ведь об этом никому, кроме него, неизвестно.
        Обр зацепился краем рукава за острое украшение, дернул посильнее. На решетке повисла полотняная полоска. Для пущего правдоподобия он обтер об нее все еще кровоточившие ладони и только после этого бросился к двери. Темный крытый коридорчик без единого окна. Направо - наверняка в дом священника. Оттуда тянуло пшенной кашей и доносились приглушенные голоса.
        Хорт, не теряя ни минуты, кинулся влево. На одном дыхании миновав темную галерейку, он с разгону выскочил в пустой храм. Здесь любой шелест казался грохотом. Прерывистое дыхание Обра прокатывалось под сводами грозным эхом.
        В главные двери, заложенные изнутри засовом, ломиться наверняка не стоит. За ними площадь, а на площади - добрые жители Малых Солей. Окна высоко и тоже в решетках. Ага, вот еще одна дверь. Стараясь не коситься на суровых святых, которые взирали на него крайне неодобрительно, Обр бесшумно пролетел через открытое пространство, нырнул под арку, взбежал по чугунной винтовой лестничке, выскочил в открытый люк и едва не врезался лбом в большой колокол. Но это было к лучшему.
        Он невольно согнулся в три погибели раньше, чем сообразил, что тут ни в коем случае нельзя вставать в полный рост. Ползком, под сложным переплетением планок, рычагов и веревок, подобрался к фигурным чугунным перилам, распластался на полу, осторожно посмотрел вниз.
        Внизу была площадь с развесистым дубом посредине, серая крыша острога в светлых заплатах свежей дранки, небольшая, но злобно гудящая толпа у дверей храма. Так, подниматься нельзя. Сразу заметят. Хорошо хоть, что красных мундиров нигде не видно. Ан нет, вон двое у самых дверей. Так же, ползком, Хорт перебрался на другую сторону колокольни. Теперь под ним была крыша храма. Не так уж высоко, если повезет, можно бы и спуститься, но не получится. Здесь тоже заметят. Ага, вон и еще солдаты. Стоят вдоль стены черемухового садика. Вон красный кивер[12 - Кивер - военный головной убор цилиндрической формы с козырьком.] маячит. И еще один. И еще. Обр вздохнул поглубже. Растянулся поудобнее на мокрых досках.
        Нудный дождик и не думал переставать. Сеялся и сеялся. На колокольне все было мокрым. На перилах дождик собирался в прозрачные крупные капли, веревки поседели от капель мелких, темные бока колоколов влажно блестели. Серое брюхо тучи висело так низко, что, казалось, его можно потрогать рукой. Или это Хорт забрался слишком высоко? Сейчас он видел все Малые Соли - скопище мокрых крыш, темно-красных черепичных и черно-пестрых, крытых осиновой дранкой[13 - Дранка - кровельный материал в виде пластин из древесины.]. Крыши горбатились, тянулись вдоль серого моря, которое нынче сливалось с таким же серым и влажным небом совсем близко от берега. Это давало надежду. Темно по-настоящему сегодня не будет… Время почти летнее. Но все же… все же…
        Впрочем, пока свобода оставалась такой же далекой, как если бы он по-прежнему сидел в остроге. Колокольня была всего лишь ловушкой. Надо ждать. Внизу тулко лязгнуло, послышались голоса. Сейчас поднимутся сюда, а деваться некуда. Ловушка! Придется драться, но это не поможет.
        Позовут на помощь - и все, конец. Тогда уж не уйти. Обр даже за руку себя укусил от досады. Внизу грохнуло сильнее, снова послышался металлический лязг - и все, тишина. Заперли дверь и ушли. Совсем. Теперь, должно быть, уже до утра.
        Понемногу сгущались сумерки. Толпа перед храмом быстро редела. Становилось все холоднее, но Обр терпел, с надеждой глядя на вал серой мглы, медленно приближавшийся к городским крышам. Вот исчезли причалы и домики рыбачьей слободки, вот мгла коснулась полосы крыш, вот очертания дуба стали расплывчатыми. Редкие огни на площади потускнели, окутались бледным ореолом. Город, и без того не шумный, будто накрыли толстой периной. Ну, еще чуть-чуть. Любопытно, почему до сих пор отец Антон не поднял тревоги? Не заметил, что его нет? Все еще утешает несчастную дурочку? Это немного покоробило Хорта, будто дурочка была его собственная. Надо рассчитаться с ней. Как-нибудь потом, когда дела пойдут получше.
        И тут дела обернулись совсем скверно. Туманная тишина внезапно наполнилась стуком и грохотом. На площадь ворвался конный отряд. Всадники спешились. Явственно послышался голос капрала. Слов было не разобрать, но чувствовалось, что сей воинственный муж очень зол.
        Обр понял, что ждать больше нельзя. Привстав на колени, очень осторожно, чтоб никакой дурацкий колокол не звякнул, не брякнул, где руками, а где и зубами отвязал одну из веревок. Мгновенно захлестнул ее на чугунных перилах со стороны крыши, перемахнул через них и заскользил вниз, стараясь держаться как можно ближе к стене колокольни, чтоб не было видно с площади. Веревки до конца, конечно, не хватило. Хорт отцепился от нее и упал на свинцовую крышу. Без стука не обошлось, но он получился приглушенным. По-прежнему прижимаясь к стене колокольни, огляделся и понял, что ему повезло. На Малые Соли лег, наконец, тот густой непроглядный туман, которого он ждал весь вечер. Не стало видно ни креста, ни купола, ни самой колокольни.
        На площади между тем разгорался скандал. Капрал орал на кого-то так громко и самозабвенно, что Обр решил рискнуть. Оторвался от стенки, не прячась, уповая только на туман, побежал к тому краю крыши, где, как он помнил, солдат не было. Слишком высоко, прыгнешь - без ног останешься, а то и хребет сломаешь. Некстати вспомнив несчастного Матвея Дудку, Оберон Хорт уцепился за водосток, повис на вытянутых руках, зажмурился и разжал пальцы. Падать он умел, но удар был все-таки очень сильным. Ноги пробило болью, отдалось в спине, отозвалось в недавно сломанных ребрах, захватило дыхание. Однако повезло. Земля под ним была мягкой, влажной. Повозившись немного и кое-как собрав руки-ноги в кучку, Обр повернулся и прямо перед собой увидел темные очертания домов, туманный просвет между ними и рванулся туда, не обращая внимания на боль. Куда угодно, лишь бы подальше от проклятой площади, петли под дубом и капрала.

* * *
        Редкие освещенные окна казались бледными размытыми пятнами. В каком-то дворе закатилась, залаяла собака, шарахнулся в сторону случайный прохожий, но орать «Держи его!» не стал. Должно быть, ничего не разобрал в тумане. К счастью, большинство жителей отсиживалось по домам, пережидая непогоду. Длинная извилистая улица была пуста. Обр летел по ней в сумраке, густом, как вода, в душном черемуховом запахе, а она все не кончалась и не кончалась. Сады, призрачно-белые цветочные облака над черными заборами, черные островерхие силуэты домов повторялись, будто это длился сон, один из тех, когда бежишь куда-то и никак не можешь добраться.
        Хорт уже потерял всякую надежду, но тут заборы раздвинулись, отступили, и он грудью врезался в жерди, огораживающие городской выгон, перемахнул через них и, почуяв волю, полетел так, будто крылья выросли. Вернулось ровное дыхание, душный запах черемухи исчез, побежденный запахом мокрой придорожной полыни. Сырой песок был упругим и твердым, не проваливался, не скользил под ногами, и Обр бежал с наслаждением, пока не споткнулся о толстый корень и не растянулся во весь рост. Сел, потирая ушибленную ногу.
        Похоже, пригородные поля кончились. Он был уже в лесу. С обеих сторон дороги темнело нечто неясное, шевелилось в тумане, шуршало, капало. Так. Выходит, он все это время бежал по дороге. Это была такая вопиющая глупость, что Хорт даже подумал, не заразился ли он от той дурочки. На дороге конная погоня достанет его в два счета.
        Он встал и с ходу нырнул в ближайшую темную тень, оказавшуюся густыми кустами. Продравшись сквозь скопище мокрых веток, Обр оказался в хорошем сосновом бору. Нечастые прямые стволы выступали из тумана в самый неподходящий момент. Бежать не получалось. Да и идти было трудно. Обхватив очередной смолистый ствол, он вдруг почувствовал, как земля медленно проседает под ногами. Присел и нащупал под корнями сосны широкую яму. Укрытие показалось подходящим. В яме было сухо и вроде не так холодно. «Пережду, пока туман рассеется, - решил Обр, - все равно передохнуть придется». Забился в обретенное убежище и стал ждать рассвета, слегка задремывая, но то и дело просыпаясь, благо холод и сырость не давали забыться.

* * *
        Медленно светлело. Наконец туман стал молочно-белым. Должно быть, взошло солнце, но Обр по-прежнему не видел ничего дальше тонких кривых корней, свисавших над входом в его убежище. Потянуло ветром, корни согласно качнулись - и вдруг туман унесло вверх. Сразу будто занавеску отдернули. Обр ахнул. То, что он принял за стенку ямы, оказалось песчаным склоном прибрежного откоса.
        Море лежало перед ним, гладкое, как полотно, бесшумно покачиваясь, лизало песок. На воде мерцала яркая дрожащая дорожка. Солнце уже поднялось над рогатыми скалами, било прямо в пещерку под корнями. Хорт потянулся навстречу горячим лучам. Так, рассиживаться нечего. Надо идти. Берег - это слишком опасно. Надо исчезнуть в лесу. В лесу его никто не найдет. «Только сначала согреюсь, - подумал он, - только согреюсь, и все».
        
        Повелитель устало потер пальцами около глаз, осторожно коснулся ноющего виска. Ночь, проведенная над доской, миновала незаметно, но ход игры все еще не удовлетворял его. Князь, раззадоренный полным разгромом Хортов, намеревался ввязаться в новую войну, потихоньку присвоить богатый и хлебный Угорский край. Допускать этого Повелитель не собирался. Эта война была ему не нужна.
        Пришлось долго и осторожно манипулировать важными фигурами при дворе, пожертвовать несколькими неважными, что повлекло за собой кое-какие перемены по всей стране. Но лучше малые жертвы, чем большая кровь. К утру позиция, наконец, сложилась, но выходило, что непременно придется ехать в княжескую столицу лично. Терять время на дорогу, тратить силы на пустые беседы… Повелитель тяжело вздохнул. Ответственность слишком велика. Не время думать об удобствах.
        Весьма довольный своим мужеством и готовностью жертвовать собой ради общего блага, он решил, что вполне заслужил хороший отдых, медленно пошел вдоль доски, случайно задел краем широкого рукава какую-то фигуру. Фигура качнулась, но устояла. Повелитель пригляделся, стремясь убедиться, что не сдвинул ее. Пешка. Та пешка, которую он еще вчера собственноручно убрал с доски. Висок прошило тупой мучительной болью. Да, тот самый парень с приметной сединой в волосах, который был должен умереть еще вчера. Парень мирно спал, да еще и улыбался во сне. По безмятежному лицу скользили теплые солнечные пятна. Невероятно. Доска отказывается служить? Минувшие столетия, когда ею пользовались редко или не пользовались вовсе, не прошли даром? Нет. Этого не случится. На его век хватит. Хватит с избытком. Безотчетно он толкнул лишнюю пешку пальцем. Пешка скользнула по доске и исчезла в темной области, на просторах Злого моря. Безлюдные моря и земли доска не показывала никогда.
        Глава 8
        Обр встрепенулся, отгоняя дремоту. Нет, спать нельзя. Бежать, и как можно скорее! Тело ныло, будто от долгой неподвижности. В пещерке было темновато. Он осторожно выглянул наружу и от души выругался. Вот тебе и погрелся. Солнце ушло.
        На прибрежном песке лежала неровная тень леса. Освещенным оставался только самый край у кромки прибоя. Ветер успел раскачать спокойное с утра море. Волны опять взялись за свою бесконечную работу.
        Дурак ленивый! Проспал целый день. Обр высунулся из-под свисающих корней, чтобы оглядеться, и выругался снова, хотя грязные слова вряд ли могли помочь делу. Заколдованы они, что ли, эти Малые Соли? Всего в полуверсте чернели домишки рыбацкого конца, тянулись в море полоски причалов, торчали мачты пузатых кочей. От крайнего причала до этого откоса вообще рукой подать. Хуже всего было то, что на берегу между причалом и ближайшими домиками копошились человеческие фигурки, быстро двигались в сторону Обра. Бежать или переждать, спрятаться?
        Хорт помедлил минуту и понял, что ждать не сможет. Хватит с него ловушек. Глубоко вздохнув, он выскользнул из пещерки, прижавшись к сосновому стволу, бросил последний взгляд на берег, но красных мундиров среди бегущих не заметил. «Интересно, чего это они всполошились?» - мелькнула праздная мысль. Впереди, путаясь в длинной юбке, все пытаясь подобрать ее на ходу, бежала женщина, за ней в некотором отдалении - кучка парней разного возраста, от совсем пацанов до вполне взрослых. Один из них нагнулся на бегу и, ловко размахнувшись, бросил камень. Попал. Женщина споткнулась, но продолжала бежать. Обр уже слышал свист и крики парней. Еще один камень просвистел мимо, но брошенный следом кусок мокрого плавника сделал свое дело. От удара в спину женщина упала. Пока она пыталась подняться, первый преследователь оказался рядом, грубо схватил за плечи, содрал и отшвырнул прочь рваный зеленый платок. Зеленый платок!
        Увязая по щиколотку, Хорт слетел по крутому песчаному откосу и только потом подумал, что бежит не в ту сторону.
        Анна закричала, как зайчонок, попавший в силок. От этого крика у Обра потемнело в глазах. Подвернувшимся кстати куском плавника он шарахнул обнаглевшего парня по крепкому загривку. Бревно разломилось на две мало пригодные к бою половинки. Парень, охнув, обернулся. Девчонку ему пришлось выпустить. Хорт левой рукой отпихнул подальше несчастную дурочку, а правой с наслаждением врезал прямо по пухлым губам, по угреватому носу уточкой. Бить пришлось снизу вверх, парень был на полголовы выше, но все равно получилось удачно. Помогло толстое железное кольцо на безымянном пальце. Удобная вещь, оказывается. Кровь струей хлынула из разбитой губы и сломанного носа, заливая лицо и перед рубахи. Парень взревел и размахнулся, намереваясь дать сдачи. Обр, рассчитывавший как раз на это, летящий на него кулак пропустил мимо, карающую руку аккуратно перехватил и резко выкрутил, заодно развернув взвывшего от боли парня лицом к остальным, чтоб видели. Крови натекло уже много, и Обр надеялся, что выглядит все это достаточно страшно. В конце концов, он же не кто-нибудь, а Хорт. Должны бояться. И верно, парни подбежали и
остановились шагах в трех-четырех. Семеро. Еще один взрослый, остальные подростки, может, и помладше самого Обра. Но Хорт точно знал: такие гораздо опасней взрослых. Так и вышло. Старший встал как вкопанный, видно припомнив кое-какие рассказы о нраве Хортов. Остальные медленно приближались. Парень в руках Обра дергался, пытался достать его ногой и всякий раз начинал хрипеть от боли.
        Ну что ж, семеро так семеро.
        - Эй, Герман, - глядя поверх голов надвигавшихся противников, весело сказал Оберон Александр, - ты чего так долго-то?
        Мертвый брат не подвел. Помог. Все как один испуганно обернулись. Воспользовавшись этим, Обр основательным пинком швырнул своего пленника, так что тот врезался прямешенько в живот второму двадцатилетнему амбалу, и они вместе повалились на песок. Пока они бранились, цеплялись друг за друга, пытаясь встать, Хорт быстренько разобрался с третьим противником. Без затей с разбегу врезал ему ногой в пах. Парень повалился и завыл так, что даже жаль его стало. Себе Обр такого не пожелал бы. Краем глаза он заметил, как сбоку подбирается четвертый, норовя запустить камнем, а пятый, согнувшись, тянется к голенищу сапога. Хорт вовремя ударил ногой по кисти, уже сжимавшей нож. Нож взлетел, сверкнув в воздухе серебряной рыбкой, и приземлился прямо в подставленную ладонь. Маркушкины уроки всегда приносили пользу. Только не те, которые про столбцы. Эти еще ни разу не пригодились.
        Второй здоровяк, спихнув с себя страдальца, рука которого была если не сломана, то уж точно вывихнута, поднялся, наконец, на ноги, весь в песке и чужой крови, двинулся было к Обру, но, увидев нож, призадумался. Хорт широко улыбнулся, скользнул взглядом по растерянным хмурым лицам и крутнул нож в пальцах. Фокус, которому он тоже научился у Маркушки. Видать, они уловили что-то в прищуренных Обровых глазах.
        - Хорт проклятый! - подозрительно знакомым гнусавым голосом заорал кто-то из младших. - Висельник! Хватай его!
        - Такой убьет - недорого возьмет, - нерешительно донеслось из задних рядов.
        - Тебя даром уделаю, - пообещал Обр, оскалясь по-волчьи.
        Первым дрогнул бывший хозяин ножа, который еще не успел разогнуться. Так и рванул в сторону Малых Солей почти на карачках.
        - На помощь звать надо, - солидно пробасил здоровяк с разбитым носом и, живо развернувшись, кинулся прочь. Через минуту на берегу вокруг Хорта было чисто. Парни быстро удалялись к городу.
        Не обращая внимания на пару камней, брошенных в него с безопасного расстояния, Обр повернулся, отыскивая девчонку. Она сидела на песке, там, куда он ее толкнул, молча глядела на него большущими от испуга глазами. Хорт ухватил ее за руку, заставил подняться.
        - Это и есть твои добрые люди?
        Девчонка посмотрела вслед убегавшим и вдруг вцепилась в Обра обеими руками, уткнулась в грудь, прижалась всем телом. Она не плакала, только мелко дрожала и дышала часто-часто, как смертельно раненный зверь. Цепкие пальчики тискали суровое полотно его рубахи.
        Согреть ее надо, что ли. Хорт замер в растерянности, а потом все-таки решился, неуверенно обхватил трясущиеся плечи свободной левой рукой. Но этого показалось как-то мало. Правая рука выпустила нож и присоединилась к левой. Как ни странно, это помогло. Глупая девчонка обняла его за шею, уткнулась носом в самую грудную ямку, но дрожать перестала. Лишь ходили под рукой острые воробьиные ребрышки.
        - Ты вернулся за мной, - прошептала она, - ты правда за мной вернулся…
        - Угу, - сказал Обр в склоненную, обтянутую белым платком макушку. А что еще он мог сказать? Что-то щекотало его шею, точно муха. Он попробовал смахнуть ее, и пальцы наткнулись на тонкую светлую прядку, выбившуюся из-под платка.
        - О, оказывается, у тебя волосы есть.
        Прядка обвилась вокруг пальцев, мягкая, как беличья шерстка. Хорт слегка потянул за нее и, видно, сильно дернул. Нюська встрепенулась, оторвалась от него, заполошно завертела головой.
        - Ты… Тебе нельзя здесь.
        - Знаю, - согласился он.
        - Ничего ты не знаешь, ты сбежал, а там такое началось.
        - Чего там могло начаться-то…
        - Сначала, конечно, ничего. Мы пришли, а тебя нету. Ну, Антоша сказал, что это к лучшему.
        - Антоша?
        - Ну, отец Антон. Моя мать с его теткой дружила, он меня с детства знает. Он хотел потихоньку домой меня отвести, но тут приехал господин капрал со своим отрядом. Воняло от них от всех, будто на площадь сто пудов тухлой рыбы вывалили. Злющие, страсть. Господин капрал как спешился, так сразу и начал орать.
        Сначала разорялся, что тебя слишком рано повесили. Ну, Антоша сказал, что тебя не повесили, мол, древний городской обычай и все такое. Но это ему тоже не понравилось. Разорался пуще прежнего. В острог хотел меня забрать. Антоша вступился. Это, говорит, дурочка, все равно ничего не понимает и никуда из своего дома не денется. Ну, я и пошла домой. А тебя теперь по всей округе ищут. Только они, верно, думают, что ты далеко ушел. Как спал туман, поскакали куда-то сломя голову.
        - Угу, - снова сказал Обр, - а эти чего хотели?
        Анна опустила голову, стиснула жалкие кулачки.
        Хорт плюнул и, подхватив по дороге нож, потянул ее за собой.
        - Ты куда? - пискнула Анна.
        - В лес.
        В прекрасный вольный лес, который ждал и манил, обещал надежное укрытие, покой и свободу.
        - В лес нельзя, - вдруг уперлась Анна, - у них собаки.
        - Ха. Собак обмануть ничего не стоит, - просветил ее Обр, - главное - найти текучую воду.
        Анна кивнула и покорно побрела за ним, спотыкаясь на каждом шагу. Да, с ней прятаться будет труднее. Намного труднее. Опять же, если от собак бегать.
        Тут Оберон остановился как вкопанный. Чего ее искать, воду-то. Вода лежала прямо перед ним. Много воды, способной навсегда отделить его от господина капрала и всех собак на свете. Последний из Хортов круто развернулся и побежал к причалу, волоча за собой девицу. При этом он все время поглядывал в сторону города, но там пока никто не появлялся.
        У ближайшего причала качалось на привязи с полдесятка пустых карбасов[14 - Карбас - парусно-гребное судно среднего размера.], пара больших шестивесельных, для выходов в открытое море, прочие поменьше, но такие же широкие, прочные, обитые по бортам еловой доской. В одном - какая удача! - лежали весла, валялся небрежно сложенный плащ, на корме - свернутые сети. Как видно, кто-то собирался на ловлю, да отлучился, оставив карбас готовым к отплытию. Обр не стал долго раздумывать, подхватил Анну, сунул в лодку, спрыгнул сам, рубанул ножом по веревке, закрученной вокруг мокрой сваи.
        - Ты что! - пискнула Анна. - Это не моя. Моя там!
        Обр оглянулся, увидел такой же прибрежный карбас с двумя веслами, но старый, побитый, глубоко осевший в воду.
        - А это чья?
        - Это Гладыша. Он на ночной лов собрался.
        - Ага. Была Гладыша - теперь моя будет, - сообщил Хорт, воткнув нож поглубже в лавку и сноровисто отпихиваясь веслом от причала. Грести он умел. Грести и плавать в Усолье умели все.
        Волна была небольшая, ветер дул в корму. Обр налег на весла, поглядывая в сторону берега. Там все еще было пусто и тихо. Лишь в отдалении спокойно шли двое, несли что-то длинное, свернутое. Небось снасть какую-нибудь для ночного лова тащат. Хорт принялся грести быстрее, надеясь уйти подальше, чтоб никто не мог разобрать, чья там лодка бултыхается в море.
        - Так нельзя, - жалобно твердила дурочка Нюська.
        - Можно, - не согласился Обр, - я точно знаю, сколько раз пробовал.
        - Все равно нельзя.
        - А так, как эти с тобой поступили, можно?
        Нюська стиснула руки, затравленно оглянулась, но причитать перестала.
        - Прав?ло бери, - приказал Оберон. Кормовое весло болталось без толку, править приходилось самому, и это уменьшало скорость.
        Анна встряхнулась, кивнула, но бросилась почему-то к мачте и принялась умело и быстро отвязывать обернутый вокруг нее парус. Парус хлопнул, развернулся. Девчонка ловко воткнула в отверстие в лавке отогнутую подпору, веревку на свободном треугольном конце зацепила за крюк в полу на корме. Одним движением встряхнула и разгладила в воздухе тяжелую мешковину. Обр только одобрительно присвистнул. Парус поймал ветер, лодка ходко рванулась вперед. Анна уселась на корме, вцепилась в кормовое весло, ногой уперлась в деревянный брусок, приколоченный к днищу, всей грудью навалилась на тяжелую рукоять. Тоже уверенно, будто сто раз это делала. Карбас, качнувшись, повернул, стал уходить от берега. Обр поглядел-поглядел, как Анна сражается с правилом, вытащил весла, девчонку, пошатнувшись с непривычки, снял с кормовой скамьи, усадил у мачты, а правилом занялся сам.
        - Все, мы в расчете, - сказал он.
        - Как это? - не поняла Нюська.
        - Ты мне жизнь спасла. Я - тебе.
        Она задумалась.
        - Нет. Ты мне еще должен.
        - Это почему же.
        - Я тебя два раза спасла, а ты меня - только один.
        Обр тряхнул головой и рассмеялся довольный. Дурочка, а соображает.
        Вышли из тени берега, ветер задул шибче, проклятущие Малые Соли уверенно удалялись, вытягивались в нитку вдоль Усольской бухты. Показались лесистые холмы за ними, позолоченные долгим летним закатом. Но на воде уже лежала тень. По берегу метались какие-то черные точки, но это Обра почти не беспокоило. В бухте, пользуясь хорошей погодой, мотались и другие карбасы под скошенными парусами. Отличить один парус от другого на таком расстоянии не смог бы никто. Когда он оглянулся в следующий раз, людей уже различить не смог, однако заметил, как над рыбачьим концом поднимается растрепанное облачко черного дыма. А вот и пламя. На расстоянии это казалось мирным далеким костром. Этакий добрый оранжевый огонек, который манит усталых путников к дому. Вдруг Нюська вскрикнула, вскочила, едва не оказавшись за бортом, но вовремя ухватилась за мачту, да так и застыла возле нее.
        - Эй! - позвал Обр. - Чего там? Погоня, что ли?
        Нюська сползла вдоль мачты, жалким комочком съежилась на лавке, закачалась, обхватив руками тощие плечи. Вот теперь она плакала, тоненько подвывая, тихонько всхлипывая.
        - Ну, чего еще? - угрюмо поинтересовался Хорт. И правда, чего ей надо? Все так хорошо обошлось. Ловко всех одурачили, а она рыдает. Вон слезищи какие, больше глаз.
        - Дом… - донеслось до него жалобное, - мой дом.
        Обр пригляделся. Верно. Яркий костер на берегу вполне мог быть на месте старой хижины.
        - Отплатили, стало быть, - хмыкнул он, - ну и ладно. Пусть горит. Чего там хорошего. Сама ж говорила - стены дырявые, крыша течет. Барахло твое старое сгорит - так туда ему и дорога.
        Но Нюська плакала, не слушала его уговоров, уткнулась лбом в широкую лавку, всхлипывала и дрожала как давеча, на берегу. Ничего из ее причитаний разобрать было уже нельзя, кроме жалобного слова «мама» и невнятного бормотания «отец вернется - а дома нету». Обр понял, что простыми уговорами не отделаешься. Внезапно он кое-что вспомнил и, закрепив рулевое весло, перебрался к Нюське, устроился рядом на дне лодки.
        - Вот, гляди, чего у меня есть.
        Потянул девчонку за руку, разжал стиснутые пальцы, осторожно вложил в них стеклянную кошечку. Нюська словно и не видела ничего сквозь слезы, но схватила игрушку, стиснутый кулачок прижала к груди.
        - А вот еще. - Обр покачал перед лицом зареванной девчонки серебряным сердечком на цепочке.
        Нюська ахнула тихонько, попыталась цепочку поймать, но пальцы не слушались. Тогда Хорт собственноручно расстегнул нехитрый замочек, сам надел медальончик на тощенькую, обмотанную платком шейку.
        - Не реви. Вот твои сокровища. Все при тебе, в целости и сохранности. А больше там ничего и не было.
        Нюська снова всхлипнула, но хоть скулить перестала. Тогда Обр закутал ее в подвернувшийся под руку плащ, накрыл с головой, так что лишь один покрасневший носик остался снаружи, и вернулся к рулю. Решительно взялся за правило, потихоньку, пока позволял ветер, поворотил на север.

* * *
        Солнце окончательно покинуло бухту, скрылось за поросшими сосной холмами, за дальними скалистыми кручами. Малые Соли отдалялись, сливались в одну серую полосу, тонули в тени берега. Только столб дыма поднимался к небу, да все еще сверкал медный крест на колокольне.
        Зато Соли Большие вставали из воды во всем величии своих высоких крыш, башен и шпилей. Уже можно было различить тусклые огни на причалах и в прибрежных домах, фонари на высоких мачтах, остроконечную тень башенки охраны порта. Но Обру Большие Соли были без надобности, он держал на север, к маяку на Рогатом камне, к крутым откосам Козьей кручи. Хотя ночь была светлой, над маяком все равно плясало бледное пламя.
        Ветер еще дул с запада, ровный, сильный, так что Хорт справлялся, хотя в море хаживал нечасто. Вскоре огни Больших Солей качались уже за кормой, зато черные утесы, оберегавшие выход из бухты, придвинулись почти вплотную. И тут парус провис, хлопнув, натянулся и снова повис бесполезной тряпкой. Лодку, потерявшую ход, тут же развернуло бортом к волне. «Скалы гасят ветер, - сообразил Обр, изо всех сил навалившись на правило, - надо браться за весла, пока не опрокинуло». Из-под плаща, все это время пролежавшего на дне лодки жалкой всхлипывающей кучкой, вынырнула Нюська. Глаза вспухшие, наплаканные, бледное личико в красных пятнах. Оглянулась, как только что вылупившийся птенец, испуганно уставилась на Хорта. Вскочила, ухватилась за весла, несколькими гребками ловко отвела лодку от опасного места. Обр тут же решительно направил ее к входу в пролив.
        - Ты куда правишь-то?! Куда тебя несет?!
        - Туда.
        Он качнул головой в сторону выхода из бухты, который был так близко, что уже казался широким. Вдали, между черных скал светилась серебром полоска лунной шири - то ли море, то ли небо, отсюда не разберешь.
        - Туда нельзя! К берегу давай!
        - Угу. А там господин капрал уже дожидается. С собаками.
        - Да нельзя туда, - задыхаясь, жалобно вскрикнула Анна.
        - Это почему? Там же большие лодьи запросто проходят. Значит, и мы проскочим.
        - Нельзя, - заупрямилась дурочка, - там Злое море.
        - Ну да! А я думал, там молочная река - кисельные берега.
        - Там Морская старуха. Стережет выход, ставит подводные сети.
        - Ты еще про Морского змея вспомни, - ухмыльнулся Обр.
        Дурочка, она и есть дурочка. Что с нее взять.
        - Ты не понимаешь. Там мой отец погиб, - выдыхала-выговаривала Нюська в перерывах между гребками. - Год был плохой. В бухте рыбы не было вовсе. Ну, решили артельно в море идти. На больших карбасах. В первый раз хорошо сошло, во второй сошло, а в третий…
        - А в третий никто не вернулся, - пробормотал Обр. За мотавшимся парусом он не видел Нюськиного лица, но был уверен - она снова плачет. - Стало быть, так, - сурово сказал он, - там еще неизвестно: либо потонем, либо нет. А здесь в Усолье меня наверняка убьют. Да и тебя не помилуют. Забыла, что ли?
        Она не забыла. Мерные гребки прекратились. Весла беспомощно зашлепали по воде. Ветер отдернул в сторону серое полотнище. Дурочка, приоткрыв рот, смотрела на берег. Обр тоже оглянулся на сырую гальку под обрывом, обглоданные морем мокрые валуны, кривой сосняк, свисающие к волнам колючие ветви. Он представил, как белая фигурка останется на черных валунах. Лодка будет уходить все дальше и дальше, а фигурка становиться все меньше и меньше. Да наплевать! Баба с возу - кобыле легче. То бишь лодке тоже легче… Наверное.
        - Ну че, остаешься?
        - Парус убери, - тонким хрипловатым голоском велела Нюська, - через горло только на веслах.
        - Так давай весла.
        - Не, я сама. На руле тяжелее будет. Там течение крутит. Нынче шелоник[15 - Шелоник - южный, юго-восточный или юго-западный ветер, который может вызвать большую волну.] сверху воду в бухту гонит, а отлив понизу назад в море тянет.
        - Откуда знаешь?
        - Отец рассказывал.
        Нюська гребла легко, точно, ловко ловила веслами крутую волну. При этом, жмурясь, как напуганный котенок, все время бормотала что-то. Молилась, что ли? Впрочем, иногда из невнятного шепота выбивались отдельные слова: «Все время держи на полночь… против маяка поворота на запад… поперек течения греби… возле приметной скалы, жила белая полосой выходит, бери влево, а то закрутит и расшибет… а как выход откроется - снова на полночь».
        Обр все выполнял в точности, хотя взмок и запыхался, как мышь под метлой. Совладать с правилом в этой путанице течений, суматохе волн, отраженных от прибрежных скал и подводных камней, и вправду оказалось трудно. Нюська тоже притомилась, ворочала тяжелые весла все тише и тише, с легким стоном на выдохе, но держалась. И вдруг, прикусив тубу от натуги, втянула их в лодку, уложила вдоль бортов, развернула парус, который с треском натянулся, вобрал в себя западный ветер. После этого уселась, вцепившись обеими руками в лавку, втянула голову в плечи и снова плотно зажмурилась. Лицо белое, на закушенной губе капелька крови.
        - Все.
        - Че все? - не понял Обр.
        - Вон они, седые космы Морской старухи.
        Хорт отвел с лица собственные космы, огляделся. Кругом не было ничего, кроме мерно вздымавшейся сине-стальной воды под прозрачными небесами и бледной зари на северо-востоке. В высоте качались редкие точки звезд, самых ярких, не боявшихся летней ночи. Карбас все еще ходко шел на полночь, удаляясь от черного бугристого берега. Над берегом высоко стояла луна, серебрились в ее лучах тянувшиеся от прибрежных скал длинные светлые полосы.
        - Брось, - сказал Обр, которому все же стало немного не по себе, - это же просто пена. Старуху какую-то выдумала.
        - Не я выдумала. Люди говорят, - не открывая глаз, скороговоркой зашептала Нюська, - Морская старуха ходит по дну, ставит сети меж подводных скал, ловит проходящие лодьи, губит моряков.
        - Хм. Еще чего скажешь?
        - А еще у той старухи муж есть - Морской старик.
        - Тоже по дну ходит?
        - Не, по небу летает. Есть у него летучий корабль - то маленький, как облачко, то громадный, как грозовая туча. И на том корабле возит он по свету черное горе, неминучую погибель, все беды и все напасти.
        - Ага. А хорошее тут что-нибудь есть?
        - Откуда… Это же Злое море. Да ты не смейся! Вот в Белых Камнях был один, тоже все шутил, ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай не верил, пока не всплыла перед его лодкой Морская Пучина - Кругом Глаза[16 - Морская Пучина - Кругом Глаза - сказочное существо из мифологии; образ моря, наделенного сознанием.].
        - Чего? Это зверь такой или рыба?
        - Никто не знает. Кто видел - уж не расскажет. Хуже этого только Лодья мертвых.
        Обр крякнул. Пустота, простор, слишком много неба вокруг и непривычно высокие волны кого хошь напугают и без страшных рассказов. Но дурочка не унималась.
        - Говорят, если плыть и плыть прямо на полночь, вода станет густой, как смола, и откроется в ней бездонная яма.
        - Прямо в море яма?
        - Так рассказывают. И вот раз в год, в самую глухую зимнюю полночь подплывает к этой яме Лодья мертвецов. Неужто не слыхал? Она правда есть. У нас на рыбацком конце многие видели. И дядька Макар, и дядька Степан с сыновьями. Большая лодья. Паруса черные и все рваные. Но идет быстро, потому что весел много. За гребцов на этой лодье все, кто помер в минувшем году. А кто умер последним - тот у руля.
        Рассказывая, Нюська так увлеклась, что даже глаза приоткрыла. Видать, надеялась поглядеть, как Хорт дрожит и пугается. Но он пугаться не стал.
        - Те, кто умер в этом году… Хм… Это, значит, полная лодка Хортов. Неплохо. Глядишь, своих повидаю.
        Нюська передернулась и зажмурилась поплотнее.
        - Ты давай, кончай жмуриться, - хмуро велел Обр, - открой глаза-то.
        - 3-зачем?
        - Решать надо, куда пойдем. На полночь земли никакой нету. Или есть?
        - Нету.
        - Стало быть, только черная яма. В яму я пока не собираюсь. Значит, остаются восток и запад.
        - Ты не понимаешь. Этот карбас для моря не годится. Маленький. На нем только вдоль берега ходят.
        - Так мы вдоль берега и пойдем.
        - Вдоль берега здесь тоже нельзя. Камни.
        - А меж камней Морская старуха. Я понял. Пойдем осторожно, в отдалении. Скажи только: восток или запад?
        - А куда нам надо?
        - Куда-куда… Туда, где нас нет. Главное, подальше отсюда.
        Нюська тяжело вздохнула, открыла глаза.
        - На закат до самой Новой Крепи сплошные скалы, на три дня ходу при попутном ветре.
        - А на восток?
        - На восток до Сафонова креста тоже пристать негде. Камни, скалы, обрывы. Если и пристанешь, то наверх не вылезти.
        - А потом?
        - Крест на мысу ставили, у входа в хорошую бухту. До нее тоже не то два дня, не то три.
        - Так, - прикинул Обр, - ветер у нас западный, значит, плывем на восток. А ты не сиди как засватанная. Я жрать хочу. Там где-то торба с едой была.
        Нюська всполошилась, забыла, что надо бояться, покопалась под лавкой, вытащила большую торбу. Внутри оказался здоровенный рыбник и четыре толстые ватрушки. Ватрушки Хорт засунул обратно. В море предстояло болтаться дня три, не меньше. Рыбник же пристроил на лавке и с аптекарской точностью рассек ножом на две равные части.
        - На, лопай.
        - Мне столько не нужно.
        - Нужно, - свирепо рявкнул Обр и впился зубами в поджаристую маслянистую верхнюю корку.
        - Ешь, кому говорят, - промычал он с набитым ртом, - твой дружок в ряске сказал, что тебя как дитя малое кормить надо. Щас так и сделаю. Насильно все в рот запихаю.
        Нюська уставилась на него перепуганными круглыми глазищами, вздохнула и робко отломила кусочек. Конечно, она была голодна. Кусочки исчезали довольно быстро.
        Хорт порадовался, что его ничуть не мутит, хотя лодку то вздымало вверх, то неумолимо тянуло вниз. Рыбник был обильно сдобрен маслом и немного солоноват. Запить надо бы.
        - Слышь, - вдруг испугался он, - а вода-то у нас есть?
        - В носу бочонок, - отозвалась Нюська, - у нас без запаса в море не ходят.
        - Эт хорошо, - сыто пробурчал Обр, озираясь в поисках ковша, - эт правильно.
        - В торбе еще наливка, - робко сообщила Нюська.
        - Потом. Когда до берега доберемся. Вот тогда я нарежусь. Всех помяну. И ближних и дальних.
        Тут он заметил, что его уже никто не слушает. Дурочка снова сползла с лавки и спит, прижавшись щекой к сырому веслу. Хорт усмехнулся, но тревожить ее не стал.

* * *
        Карбас качался мерно, как деревенская зыбка, туго натянутый парус тихонько гудел. Ветер уверенно гнал лодку на восток. В отдалении тянулся темный гористый берег, отчетливо различимый в стеклянном сумраке летней ночи.
        Остыв от лихорадочной гребли в проливе, Обр начал мерзнуть. Ветер студил потное тело с прилипшей на лопатках рубахой. Поежившись, он потянул со дна лодки плащ, набросил на себя. Гладыш этот, видно, мужик хозяйственный, и плащ у него хороший, широкий, плотный, но от лежания на дне лодки отсырел, и резкий ветер все же умудрялся как-то прорваться сквозь пропитанную ворванью кожу. Спать по этой причине не хотелось. Да и нельзя спать. Унесет далеко от берега - конец, прибьет слишком близко - тоже конец, на камнях, в объятьях той самой старухи.
        А вот дурочка совсем сомлела. Нюська съежилась у левого борта. Покрасневшие руки зябко обхватили острые плечики под тонкой рубашкой. Накрыть бы ее чем. Вылезать из плаща ради малахольной девчонки? Нет, таких глупостей Обр делать не собирался. Но все же придумал, как помочь горю. Сгреб дурочку в охапку и, завернувшись в плащ вместе с ней, уселся прямо на дно лодки. Кстати, и дуть будет меньше. Замученная Нюська даже не проснулась. Лишь, цепляясь слабыми лапками за его рубаху, завозилась, как котенок за пазухой, и промяукала что-то: не то «мама», не то «милый мой». Какой уж там милый мог быть в ее жалкой жизни, Хорт не знал, да и знать не хотел. Проверил, удобно ли держать правило, с удовольствием вытянул ноги. Нюська угрелась, замерла, тихо дышала, уткнувшись Обру в подмышку. Теперь и ему стало тепло. Даже, пожалуй, жарко.
        Злое море качалось под бледным небом с тусклыми льдинками звезд, луна канула за темный берег, зато впереди, на востоке все ярче разгоралась светлая полоса. Но Оберон Александр Хорт знал: до настоящего рассвета еще далеко. Он долго следил, как конец мачты чертит круги в светлеющем небе. Наконец, соскучился.
        Нюська по-прежнему спала, уткнувшись лицом в его плечо. Разбудить, что ли? Или нет. Пусть ее… Узелок, которым был затянут новый, но теперь уж не очень белый платок, маячил прямо перед носом. Ага. Вот и дело нашлось. Распустить туго затянутый узел было нелегко. Обр долго возился, подцепляя грубыми непослушными пальцами плотные складки ткани, но все же справился, одолел проклятую тряпку. Освобожденные концы упали, и он медленно, пядь за пядью потянул платок в сторону. Никаких роскошных кудрей под ним не оказалось. Было бы что прятать. Волосы как волосы. Рыженькие такие, вроде сереньких. Легкие, слабые, такие же недокормленные, как сама Нюська. Зато пахли приятно. Морской травой и горькой полынькой.
        Глава 9
        Яркий слепящий луч зажег под сомкнутыми веками небольшой пожар. Обр вскочил и только чудом не вывалился за борт. Несколько мгновений он в ужасе озирался. Проспал! Вокруг только небо яркой утренней синевы и волны, бесконечные волны.
        А… вот он, берег. Чернеет надежной полосой далеко на юге. Опасно далеко. Обр плюхнулся на лавку и торопливо повернул лодку к юго-востоку. Сколько же он проспал? Должно быть, не очень долго. Солнце стояло совсем низко. Злое море яростно сверкало золотой рябью, но даже это сверкание казалось холодным.
        От перепуганных трепыханий Обра проснулась Нюська, села и, конечно, первым делом схватилась за голову.
        - Ой, а где…
        - Что где? - решил поразвлечься Обр. - Берег вон, никуда не делся. А если ты Морского змея ищешь, так он уплыл уже. Как тебя увидел, так сразу и слинял. Я, говорит, таких тощих не жру.
        - Где мой платок?
        - А, платок… так он того, развязался и улетел. Морской старухе обновка будет.
        - Ой, а как же я теперь… - и смотрит с таким ужасом, будто осталась не без платка, а без головы.
        - Ладно, - сжалился Обр, - на, получай. Я его спас, не дал погибнуть в пучине.
        Дурочка шутку не поддержала. Вцепилась в мятую тряпку и принялась торопливо наматывать на голову. Обр наблюдал за этим без особого одобрения.
        - Слышь, а зачем все это?
        - Что зачем?
        - Платки эти ваши. Городские девки хоть кружевные носят, прозрачные, а по деревням все до носа закутаны - от семилетних до семидесятилетних.
        - Ну как же без платка-то, - рассудительно возразила успокоившаяся Нюська, прищурилась на солнце из-под руки, поглядела на берег, тщательно разгладила полотняные складочки. - Без платка никак нельзя. Вдруг кто из Хортов заметит.
        - Ну и что?
        - И украдет. Схватит и увезет в проклятое Укрывище.
        Обр поперхнулся. Что бывает с теми, кого привозят в Укрывище, он знал очень хорошо. Не всем так везло, как Германовой Катерине. Ох, не всем.
        - Хорты властны над телом и душой своих холопов, - надменно вымолвил он, - а тебе и вовсе поздно заматываться.
        - Почему?
        - Потому. Я Хорт, и я тебя увез.
        Нюська наморщила лобик, призадумалась, чинно уселась, прикрыв подолом босые ноги, поглядела на Обра.
        - А ведь верно…
        Подумала еще немного, строго сведя тонкие бровки, вздохнула печально.
        - Только неправильно все это.
        - Что неправильно? - зевнул Обр
        - Все. Я думала, все не так будет.
        - А как надо-то? На коне тебя воровать? Мешок на голову, перекинуть через седло? Придушить еще можно для верности.
        - Нет. Зачем воровать? Я думала, будет так. Вот сижу я на крыльце… или нет, лучше иду по улице… А навстречу он.
        - Кто?
        - Мой жених.
        - Какой еще жених? - безмерно удивился Обр.
        - Такой. Высокий и статный. Волосы светлые, глаза синие-синие.
        Обр, смекнувший, что это все одни девичьи глупости, хрюкнул, но от смеха все-таки удержался. Впрочем, Нюська, вся в мечтах, ничего не заметила.
        - И вот подходит он ко мне, берет за руки и говорит: «Наконец-то я тебя нашел. Больше ничего не бойся. Для тебя я сделаю все, что захочешь».
        В этом месте Обр не выдержал и все-таки заржал в голос.
        - Где ж ты таких видела? - спросил он, едва переводя дух.
        - Нигде, - покорно согласилась дурочка, но ручонки стиснула, а глаза стали круглые и вроде уж мокрые.
        - «Сделаю все, что захочешь!» Ха, как же! Все вы, бабы, захребетницы. Только о том и мечтаете, чтоб из мужиков веревки вить и жилы тянуть.
        Истину эту поведал Обру Маркушка, а Маркушка редко бывал не прав.
        На это дурочка ничего не ответила, лишь пристально разглядывала дальний берег, будто надеялась именно там обнаружить синеглазого придурка, способного ляпнуть такую глупость.
        Обру вдруг стало обидно. Подумаешь, белые волосы, синие глаза.
        - Я за тобой не бегал, - зло бросил он, - сама навязалась. Сидела бы лучше дома, ждала своего красавца.
        - Они бы тебя убили.
        - Тьфу!
        Опять двадцать пять. Однако крыть было нечем.
        Он тихо выругался и потянул из-под лавки полупустую торбу. Оставшиеся ватрушки были разделены по справедливости. Две Обр взял себе, две сунул Нюське. Она пыталась всучить ему третью, но он гордо отказался, хотя вполне мог съесть и третью, и четвертую, и пятую. После еды стали слипаться глаза. Он попробовал помочь горю, перегнувшись через борт и поплескав в лицо морской водой. Водичка оказалась обжигающе холодной. Такая убьет в два счета, быстро и верно, как стрелы Хромуши.
        К несчастью, умывание помогло ровно на пять минут.
        - Поспи, - сказала Нюська, - ведь всю ночь просидел.
        - Ночь - волчье время, - проворчал Обр, растянулся на дне лодки, под голову сунул пустой мешок, накрылся плащом и тут же заснул.

* * *
        Проснулся он бодрым, хотя спал не очень долго, и зверски голодным. Напился, тщательно заткнул бочонок, чтоб не пропало ни капли драгоценной влаги, свирепо потряс мешок, надеясь извлечь какие-нибудь завалящие крошки. Нюська, поглядев на это дело, принялась выбирать тянувшуюся за кормой веревку. Вскоре из воды показалась сетка, полная рыбы.
        - Вот. Обед.
        - Ну и как ее… Где мы тут костер разожжем?
        - Ее сырую можно. Многим даже нравится, если с солью.
        Соль в лодке припасливого Гладыша, конечно, нашлась. Обр сел у правила и принялся наблюдать, как Анна ловко потрошит рыбу, нарезает тонкими ломтиками.
        - Далеко еще до того креста?
        - При таком ветре завтра к вечеру будем.
        День был яркий, хотя по небу с запада на восток тянулись ряды облаков, то и дело закрывали солнце. Летучие тени скользили по воде, которая то вспыхивала, то погасала, делалась тусклой и серой.
        - Хорошо бы пристать где-нибудь на ночь.
        Моря Обр не боялся, но предпочел бы хоть немного побыть на чем-нибудь таком, что не швыряет тебя поминутно то вверх, то вниз.
        - Не… Я же говорила. До самого креста сплошные скалы. Крест на то и поставлен, что, мол, приставать можно.
        - Все-то ты знаешь. С чего тебя только подурушей прозвали?
        - А я нечуй-траву искала.
        - Чего-чего?
        - Ну, трава такая. Не знаешь, да? Растет на дальних островах, где никто из людей не бывал. Там, за окоемом. По осени вянет она, ветер ее срывает и носит по воздуху. Может и в нашу сторону занести. Кто найдет ее, тот будет ведать погоду, повелевать ветрами. Все по его приказу будет: и дождь, и вёдро. Захочет - шелоник подует, захочет - полунощник.
        - Что-то я не слыхал, чтоб у нас в Усолье такие водились. То есть колдунов-погодников полным-полно, только пользы от них - кот наплакал.
        - Ту траву найти очень трудно, потому что она, как от корня оторвется, становится невидима. И найти ее сможет только слепой, да и то если прямо на нее босой ногой станет. Тогда ему все и откроется.
        - Так ты ж не слепая.
        - А я глаза завязывала и после осенних бурь по берегу ходила, искала. Днем работать надо было, так я ночью.
        - Босая?
        - Босая. Все думала: вот буду владеть ветрами, прикажу им отыскать отцов карбас и пригнать домой. Да и людям облегчение было бы. На ловлю ходили бы без помех, возвращались бы при попутном ветре.
        - Не нашла?
        - Не, не нашла. Мне уж потом сказали, что она только слепым от рождения открывается.
        - Значит, ты зимними ночами босая гуляла по берегу, да еще и глаза завязывала. Да… Такое в Малых Солях нескоро забудут. Быть тебе подурушей веки вечные.
        - Да я тогда и вправду немножко не в себе была. Только ты меня не жалей. Дурочкой быть хорошо.
        - Правда, что ли? - невнятно пробормотал Обр, запихивая в рот кусок рыбы.
        - Ага. Вот люди рассказывают, жила-была одна дурочка, не то у нас, в Малых Солях, не то в Белых Камнях. А другие говорят, что и не у нас вовсе, а где-то под Новой Крепью.
        - Угу. Верю. Дурочек везде сколько хочешь.
        - И вот нагадали ей, когда она еще девчонкой была, будто выйдет она за князя, княжеского сына.
        - Хм.
        - И будто придет тот князь за ней на новой лодье с красным парусом.
        - Вранье. Красных парусов не бывает.
        - Не бывает. А она поверила. Каждый день ту лодью ждала, все на море глядела.
        - Пока не померла от старости, - бодро предположил Хорт, обсасывая косточки.
        - Нет! - торжественно заявила Нюська. - Она дождалась!
        - Ух ты!
        - Ранним утром приплыла большая лодья под красным парусом, сошел на берег прекрасный князь, княжеский сын, и говорит…
        - Чего он ей сказал, я уже знаю, - не стерпел Обр, - дальше что было?
        - Ничего. Он ее увез.
        - Угу. И выкинул в первом же порту, или просто отправил на корм рыбам, или продал кому-нибудь.
        Нюська посмотрела так, будто у него внезапно прорезались лосиные рога вкупе с кривыми волчьими клыками.
        - Ты совсем глупый, да? Вовсе ничего не понимаешь?
        В ответ Хорт только улыбнулся и положил в рот последний кусок рыбы.
        - Не, я умный. Я точно знаю, благородные на деревенских дурочках не женятся. Никогда.
        - А сам женился! - запальчиво возразила Нюська.
        - Иначе они бы меня убили, - проговорил Обр тонким противным голосочком. Он и сам не знал, зачем дразнит глупую девчонку. Так, от скуки.
        Скучно было нестерпимо. Ветер по-прежнему дул ровно, понемногу усиливаясь. Ряды облаков сомкнулись в одно сплошное серое поле, из которого по временам побрызгивал легкий дождик. По правому борту все тянулся скалистый берег с белой полоской пены, которая издали казалась совсем безобидной. Но даже неопытный Хорт понимал, что близко лучше не соваться.
        Нюська помалкивала, хмурила бровки, косилась обиженно. От скуки Обр вырезал на лавке крест, потом стрелу, принялся было вырезать родовой герб Хортов, но тут девчонка заверещала: «Беляки прямо по носу!» Пришлось хвататься за правило, огибать невесть откуда взявшиеся скалы, верхушки которых в облаке белой пены едва торчали из воды. К скалам от берега тянулся длинный мыс, похожий на корявую руку. После него береговая линия резко пошла к югу.
        Стемнело. Но настоящего мрака не было. Так, сероватые сумерки. Часы ночного бдения и плащ снова поделили по-честному, на двоих. Но, конечно, дурочка и не подумала его будить. Пригревшийся возле нее Хорт спал крепко. Проснулся только под утро, попытался припомнить, каким образом его голова оказалась на Нюськиных коленках, высунулся из-под плаща. Небо вновь было ясным, солнце еще не взошло, но над берегом поднималась, сияла цепь розовых, золотых огней.
        - Это че такое? - забеспокоился он. Непонятного Обр не любил. Все непонятное могло быть опасным.
        - Горы, - сонным голосом отозвалась Нюська, - я давно уж смотрю. Белые горы. В Усолье их не видно, хотя говорят, наши горы - отроги этих.
        - А светятся почему?
        - Сказывают, там, на верхушках, снег лежит и никогда-никогда не тает. Это он от солнца такой.
        - Дура! Солнца-то нету.
        - Это для нас нету. А там, на горах, вовсю сияет.
        Скоро солнце поднялось и для темных скал и холодных волн Злого моря. Горы потускнели, погасли.
        На завтрак пожевали подсоленной, слегка завялившейся рыбки. Запили невкусной стоялой водицей.
        - Меньше полбочонка осталось, - озаботилась Нюська.
        - Ты ж говорила, к вечеру у креста будем.
        - Кто знает. Это же Злое море.

* * *
        Так начался второй день. Очень скоро небо опять затянуло. Ветер нынче был какой-то неровный: то вовсе стихал, то задувал так, что снасти стонали как живые. Обр сидел у правила, поглядывал то на небо, то на далекую цепь горных вершин и, наконец, решился растолкать Нюську, прикорнувшую у мачты.
        - Слышь, не спи. С погодой что-то не то. В случае чего я один не справлюсь.
        - Тогда давай разговаривать, - сонно хлопая ресницами, согласилась Нюська.
        - Ну, расскажи еще чего-нибудь.
        - Про что рассказать-то?
        - Давай хоть про горы эти.
        - Про горы… А смеяться не будешь?
        - Нет. Ври в свое удовольствие. Только занятно ври.
        - Ладно. Там на горах, на белых снегах живут снежные птицы - Лебединые девы.
        - А что они там делают?
        - Летают.
        - Со скалы вниз головой?
        - Ты же обещал.
        - Ладно-ладно. Не буду.
        - У них крылья есть. Вот такие.
        Со стороны моря низко и совершенно бесшумно, едва шевеля белыми крыльями, плыл над водой буревестник, самый большой, из тех, что никогда не садятся на землю.
        - Паршивая примета, - припомнил Обр.
        - Красивый. А примета и вправду плохая. Не выпустит нас Злое море.
        - Ты рассказывай давай. Зачем они летают? Тоже, небось, предвещают пакость всякую.
        - Нет. Они добрые. Увидеть их - к счастью. И помогают они во всякой беде, унимают скорби, лечат болезни. Сами ищут, кому помочь, и взамен ничего не просят.
        - Хм. Ты, конечно, ври, но ври осторожней, чтоб хоть малость похоже на правду было.
        - Так я не вру. Люди видели. Вот ты Белый луг знаешь?
        - Ну, знаю. Это возле Вересковой кручи, за Волчанским бором.
        - А знаешь, почему он белым зовется?
        - Так это каждый дурак знает. Цветы там эти…
        - Да. Белые колокольцы. Цветут от весны до самого снега.
        - Ну и что?
        - А люди помнят, когда там не было ничего. Пустошь и пустошь. Вереск, да кострец, да колючки всякие.
        - Ну, семечко ветром занесло, от него и пошло все.
        - Может, и ветром. Игнат из Белых камней рассказывал. Брат его родной коз в тех местах пас. Как-то под вечер - он как раз костерок запалил, ужинать собрался - ни с того ни с сего ветер поднялся при ясном небе, да такой сильный, что прямо с ног валило. Костер потушило, шапку с мужика сорвало. Побежал он за шапкой, поймал. Обернулся, смотрит - на пустоши люди. Много. Старые, молодые, дети малые. Кто сидит, отдыхает, кто стоит, на море смотрит. Одеты все просто, по-дорожному, в плащах теплых, но видно, не деревенские. Говорят тихо, медленно, будто горе у них, такое горе, что на белый свет глядеть не хочется. Брат Игнатов решил было, что мерещится ему, да тут один из них, главный видно, подошел, поклонился, попросил продать молока. Мол, дети у них устали, проголодались. Ну, подоили их женщины коз, детей напоили, спать уложили. Брат Игнатов костер зажег, посидел с мужчинами. Только про себя они ему ничего не рассказали, а больше расспрашивали как и что, да какая жизнь у нас в Усолье. А жизнь у нас известно какая. Слева Хорты, справа князь.
        - Хортов не трогай!
        - Да я не трогаю… После полуночи напал на Игнатова брата сон, да такой, что где сидел, там и повалился. Проснулся на рассвете - никого. Чисто. Даже костровища и того нет. Только вся пустошь в цветах. Качаются белые колокольцы, звенят печально, и звон такой, будто сама земля плачет. А места там глухие, дорог никаких. Брат Игнатов по тропке вниз побежал, думал, с детьми они далеко не уйдут. Смотрит - ни травинки не примято. Кроме старых козьих следов - ничего.
        - Куда ж они все делись?
        - Как прилетели, так и улетели. Откуда, куда - никто не знает.
        - А было тому брату счастье?
        - Не знаю. Женился, говорят, счастливо. Деток много.
        - Какое ж это счастье? Это самое настоящее горе. Хм. Знаешь что… Про крылатых девок я ничего не знаю, а вот про крылатого мужика слыхал.
        - Правда? - обрадовалась Нюська. - Расскажешь?
        Великим рассказчиком Обр не был. Невеликим, по правде говоря, тоже, но историю Маркушкиного побега выслушал раз сто и мог бы повторить, не задумываясь.
        - Друга моего на каторгу закатали.
        - Ох! За что?
        - Не твоего ума дело! Попал он гребцом на большую боевую лодью. Очень большую, у нас таких не строят. Гребцов так много было. Надрывались, мерли как мухи. Напарник у него помер, а сам он уже доходил, когда привели к ним одного. Такого… - Обр покрутил рукой, изображая крайнюю степень нежности, слабости и никчемности. - Маркушка думал, он и трех дней не продержится. Баланду не жрал. От сивухи, что перед боем давали, нос воротил. Дышать даже не мог, мутило его от запаха. От простого разговора краснел, как девка. Сразу видно, из благородных. Забили бы его, если бы не Маркушка. Прикрывал дурака, сколько было сил, жизни учил потихоньку. В общем, притерпелся тот парень, не помер. Через полгода и баланду с червивыми сухарями за милую душу трескал, и от сивухи не отказывался, а уж ругался так, что самого Маркушку завидки брали. И греб не хуже других. Маркушке облегчение вышло. Весло-то у них одно на двоих было. Так около года промаялись, а потом их лодья в заварушку угодила. Уж чего там было, Маркушка не видал, а только надстройки разнесло, мачту повалило. Она палубу пробила, здоровенная дыра получилась.
Наверху все горит, сбоку вода хлещет. Кто орет, кто молится. Этот напарник Маркушкин первый понял, что главную цепь порвало, наверх кинулся, чуть не в самый огонь, и Маркушку за собой поволок. Скованы они были вместе. Вытащил его на корму, ни стрельбы, ни огня не побоялся, закинул как мешок за спину да прямо за борт и сиганул. Маркушка заорал, думал, тонуть придется. Цепь тяжелая, на дно утянет, и к гадалке не ходи. Только не потонули они.
        - Почему? - выдохнула Нюська.
        - Крылья у того парня выросли. Во. Во-от такие!
        В этом месте Маркушка обычно начинал размахивать руками по-петушиному и норовил развести их как можно дальше. Размер крыльев всегда зависел от количества пропущенных перед этим стопок. Как раз в этом месте Обр еще в первый раз перестал ему верить.
        Но Нюська поверила. Сидела, хлопала мохнатыми ресницами.
        - А дальше?
        - Дальше улетел он оттуда и Маркушку на себе вынес. Долго летели. Снизу море, сверху дождь. Летун этот уставать начал. Крылья у него намокли или еще чего. Цепь-то чуть ли не полпуда весом, да и Маркушка тоже - мужик здоровый. Над самой водой до какой-то скалы дотянули. Повезло. Как раз тогда отлив был. Пока тот парень без сил валялся, Маркушка камень нашел, стал цепь с них сбивать. Сначала сомневался, конечно. Боялся, что бросит его летун прямо на голой скале, когда свободу почует. Но потом решился. Бился, бился, руки в кровь содрал, но как светлеть стало, все ж таки разбил. При свете берег стало видно, только далеко, не доплыть. Тут как раз прилив начался. Вода поднимается, а парень этот крылатый не просыпается.
        Маркушка давай его трясти, чует - тот весь горит. Глаза открыл, а видно - ничего не смыслит. Насилу ему Маркушка втолковал: мол, лететь надо, а то потонем. Тот встал, как былинка шатается, но крылья свои громадные все ж таки развернул. Тут уж Маркушка долго думать не стал, сам за него уцепился. В общем, до берега добрались.
        - А дальше?
        - Все, - отрезал Обр. Дальше Маркушка продолжал говорить, только если ему удавалось напиться в дым. При этом ничего, кроме пьяных слез и невнятных рассуждений о том, что все люди гады, выжать из него не удавалось.
        - А где теперь этот Маркушка? - пристала любопытная Нюська.
        - Там же, где и все, - хмуро отозвался Хорт.
        - Ой!
        - Все равно это вранье, - прибавил он, ежась от резкого ветра, и с сомнением взглянул на небо. На небе творилась непонятная кутерьма, путаница из длинных растрепанных хвостов и рваных туч, которые неслись на юг, толкаясь, как бараны в воротах.
        - А вдруг правда? - вздохнула Нюська.
        - Да, как же.
        - Но ведь этот твой Маркушка и вправду сбежал.
        - Сбежал. Прыгнул за борт и доплыл куда-нибудь. Там море теплое, не то что здесь. Тонуть, небось, одно удовольствие.
        - Куда доплыл-то?
        - Не знаю. Может, просто откупился. Донес на кого или взятку смог кому-нибудь сунуть.
        - По-твоему, в мире одни гадости?
        - В мире одни гады. Далеко еще до креста твоего?
        Нюська наморщила носик, вгляделась в четкие как никогда очертания берега и расцвела улыбкой.
        - Нет. Видно уже. Во-он там.
        Обр щурился до тех пор, пока не разглядел далеко-далеко на юго-востоке короткую черточку, чуть поднимавшуюся над линией скал.
        - Ну и глаз у тебя!
        - Я же рыбачка, рыбацкая дочь.
        Через пару часов черточка превратилась в отчетливо видимый крестик. У Хорта прямо камень с души свалился. Качка, ветер и холодные брызги за двое суток надоели ему до смерти.
        Он глядел на крест и не понял, почему Нюська, взвизгнув, рванула на себя подпору, державшую парус развернутым. Парус опал. Хорт, спохватившись, сбросил петлю кормовой растяжки. Нюська обхватила рвущееся из рук полотнище, попыталась наскоро привязать его к мачте.
        Управились в последний миг перед тем, как их накрыл вихрь дождя пополам с ледяной крупой. Мелкие льдинки хлестали по липу. Море вокруг кипело от падающих капель. Удар ветра был так силен, что легкий карбас, несмотря на все усилия Обра, развернуло бортом к волне. Второпях затянутый узел не выдержал. Парус рванулся, взлетел громадным серым флагом. Лодку положило на бок. Полотно коснулось воды, мгновенно намокло, отяжелело, не давая суденышку выпрямиться. Хорт прыгнул к мачте, наискось полоснул ножом.
        Карбас все-таки черпнул бортом, но выправился. Мокрая парусина сползла за борт, быстро исчезла в кипящей пене. Вдвоем они навалились на правило, развернули карбас носом к волне. Из мглы радостно вырвалось солнце. Осветило снежно-белые вершины туч и белые пенные гребни.
        - Ниче себе! - высказался Обр.
        - Злое море, - шмыгнула покрасневшим носиком Нюська, - погибельная пучина.
        - И что теперь?
        - Теперь только на веслах.
        Хорт уселся на весла сам. Ему казалось, что так будет быстрее. Нет худа без добра. Шквал оказал им услугу. Крест маячил уже совсем близко. Хорошо было видно, какой он громадный, старый и прочный, намертво вросший в землю, истерзанный всеми ветрами Злого моря.
        - Держись! - крикнула Нюська.
        Теперь они были готовы. Новый шквал, свистопляска дождя, волн и ветра. Когда все кончилось, вконец закоченевший Обр обнаружил, что берег исчез, провалился куда-то, будто и не было его никогда. На юге и западе стояла сплошная серая пелена, с севера нависал темный вал следующей тучи.
        - А теперь что? - Он злобно уставился на Нюську, как будто она была во всем виновата.
        - Теперь по солнцу, - пискнула мокрая как мышь Нюська, посмотрела на бледное пятно, метавшееся между облаками, и принялась споро вычерпывать плескавшуюся в лодке воду, - прямо на юг.
        Хорт ругнулся для бодрости, подышал на руки, чтоб отогреться, и вновь взялся за весла.
        Берега они так и не увидели. Тучи с севера шли гораздо быстрее, чем бултыхавшаяся в воде лодчонка. Сквозь летящий снег Обр едва различал Нюську, всем своим тщедушным телом навалившуюся на правило. Сам он повис на рвущихся из рук веслах. На совесть сработанный карбас, обшитый по бортам сосновой доской, прыгал по волнам как поплавок. Но если их вновь развернет боком - конец. Вновь вода засверкала под прорвавшимися из-за туч лучами. Хорт тряхнул мокрой головой, избавляясь от лезущих в глаза волос, быстро огляделся. Вокруг стремительно перемещались клубящиеся завесы из дождя и снега. Метались меж ними злые пенные волны. На востоке повис яркий обрубок радуги, а наверху, высоко-высоко - будто смотришь со дна колодца - синел-светился кусочек неба с сияющей белой птицей. Буревестник, будь он неладен. Накаркал беду и радуется. Хотя буревестники вроде бы не каркают? Ну, значит, накрякал. Хорошо ему там, над тучами.
        Обр яростно навалился на весла. Раздался треск - и сильнейший удар в грудь сшиб его с лавки. Правая уключина, выломав кусок борта, скользнула в море. Правое весло, мешавшее подняться задыхающемуся от боли Хорту, последовало за ней и сразу исчезло из виду. Карбас накренился. Левое весло беспомощно билось о борт, грозило разнести его в щепки. Хватая ртом воздух, Обр все же поднялся, стал на колени, попытался втянуть весло внутрь, сам едва не вылетел за борт и в конце концов вытащил из воды бесполезную палку с кривым обломком лопасти. Лодку косо волокло на гребень огромной волны. Пробитый борт черпал воду.
        - А теперь что, прах гнилой?! - заорал он.
        - А теперь мы умрем, - едва слышно донеслось в ответ. Сказано это было безнадежно, с полной покорностью.
        - Да ни за что! Накося выкуси! - Цепляясь за что попало, он перебрался на корму, ухватился за правило. - Я не могу помирать. У меня на этом свете еще дел полно.
        Совсем близко оказалось перепуганное лицо Нюськи.
        - Злое море не спрашивает. Можно, я за тебя держаться буду? А то страшно очень.
        Вот дура! Страшно ей! В ногу ему ткнулся болтавшийся в натекшей воде ковш. Он схватил его, сунул Нюське в руки.
        - Вот за это держись!
        Она кивнула и послушно принялась вычерпывать воду.
        - Кого… должны повесить, тот не потонет, - прохрипел Обр, цепляясь за разбухшую от воды рукоять кормового весла, - слыхала?
        - Слыхала.
        - Стало быть, не потонем мы. Главное, держать против ветра.
        «Держать против ветра!» - скоро в его голове осталась только эта мысль. Несмотря на Нюськины отчаянные усилия, карбас, отяжелевший от воды, слушался плохо. Понемногу он стал казаться Обру продолжением собственного тела, таким же усталым, окоченевшим, неповоротливым. Солнце больше не выглядывало из-за туч, море и небо сомкнулись, заключив лодку в непроницаемый кокон из воды и ветра. Стемнело, но Хорт потерял счет времени и не мог догадаться, ночь ли наступила, или просто тучи стали слишком плотными. Скоро он уже едва различал Нюську, копошившуюся с ковшом у мачты. Ковш поднимался все реже и реже и, наконец, выпал из ослабевшей, посиневшей от холода лапки. Стоя на коленях, девчонка прижалась к борту. Совсем застыла. Сейчас либо смоет ее, либо за борт выкинет.
        Обр рискнул оторваться от правила, ухватил дурочку за одежу, подтянул к себе, содрал с головы дурацкий платок, пропустил тряпку у нее под мышками и пристроил девчонку у себя за спиной. Затянул узел на груди, проверил, крепко ли, и вновь ухватился за мокрую рукоять. В который раз хлынул ледяной дождь, но застывшая кожа лица уже почти ничего не чувствовала. Ноги тоже.
        Плохо дело! Похоже, они сначала замерзнут, а уж потом потонут. Или все-таки потонут раньше. Волны стали такими, каких, Хорт был твердо уверен, на самом деле и не бывает. Может, ничего этого и вправду нет. Сон такой, про Злое море, погибельную пучину.
        Пучина глядела на него из каждой волны тысячами холодных глаз. Морской змей вздымал над волнами чешуйчатые скользкие кольца. Бородатый старик соткался из дождя и пены, летел над водой, тянул к Обру бледные руки и все никак не мог дотянуться.
        Карбас подняло так высоко, что Хорт решил - все, конец, и тут в отдалении мелькнула чужая лодья. Ее несло по гребням со страшной быстротой, рваные паруса трепались по ветру. Только бы увидели! Только бы не исчезли в струях дождя!
        Обр попытался разомкнуть застывшие губы, позвать на помощь. Конечно, его не услышали, но видно, ветер дул в нужную сторону. Очень быстро лодья оказалась совсем рядом. За кормовым веслом сидел мужик в косматой шапке, надвинутой так низко, будто никакого лица у него и вовсе не было, а на носу, сложив руки на впившемся в палубу посохе, подставив ветру непокрытую белую голову, стоял Дед. И все они были здесь. Сидели на веслах. Отец, Ольгерд, Сигурд. Блеснула золотая серьга Германа. Маркушка перегнулся через борт, призывно махал рукой.
        Вот и все. Сейчас его подберут. Его место среди Хортов. А другого места для него нет. Ни на земле, ни в море. Застывшие пальцы не хотели отпускать правило. Грудь сдавил намокший Нюськин платок. А ведь с Нюськой к ним нельзя. Обидят. Вот еще, навязалась ему на шею…
        Карбас провалился вниз, лодья взмыла на самый гребень. Дождь сменился мокрым снегом, окутавшим все почти непроницаемой пеленой. Снег летел прямо в лицо, застилал глаза. Обр замотал головой, утерся сгибом локтя, и тут ему показалось, что у мачты кто-то стоит. Лодья мертвых его почему-то совсем не пугала, но это напугало до дрожи, хотя высокая тень, внезапно возникшая в лодке, вела себя тихо, не выла, страшных слов не говорила, рук к Хорту не тянула, только цеплялась за мачту, прижималась к ней, будто пыталась слиться с лодкой в одно целое.
        - Эй, ты кто? - смог выговорить Обр.
        В этот миг и лодья, и тучи, и безумные волны скрылись из глаз. Все заслонил взмывший, распахнувшийся над лодкой громадный белый парус. Он сиял сквозь темноту, сквозь снег и летящую по ветру пену, закрывал полнеба, подрагивал, изгибался, ловя ветер, но не исчезал, оставался настоящим, плотным, живым. По всем законам карбас должен был немедленно опрокинуться. Такой парус был бы слишком велик и для большой лодьи. Но текущая как решето, тяжелая от воды лодка не опрокинулась, а, напротив, бодро рванулась вперед. Хорт все еще держал правило, но проку от этого не было никакого. Карбас несся, перескакивая с гребня на гребень, едва касаясь воды, так что кормовое весло то и дело обнажалось полностью. Парус звенел от натуги, и кто-то стоял у мачты, совсем близко, но разглядеть его было нельзя.
        Внезапно Обру стало так страшно, что он все-таки отпустил весло. Все что угодно, лишь бы не быть рядом с этим… этим непонятно чем!..
        Глава 10
        Стиснув зубы, он перевалился через борт… и шлепнулся на мокрое, но твердое. Было похоже, будто вся вода разом ушла, обнажив гладкое склизкое морское дно. Ну ничего себе! Отливы, конечно, случаются, но не так внезапно.
        Мысль о том, что все это ему кажется, Обр отмел сразу. Песок был самый настоящий, сырой и холодный. Грудь болела, мучительно ныли замерзшие ноги. Он закопошился, как краб, пытаясь встать, приподнялся на руках. Вокруг по-прежнему бились волны, шипели, оставляя за собой грязную пену. Почти перед самым носом зябко переступали запачканные песком узкие ступни, красные от холода босые пятки. Рядом с ними уверенно стояли большие мужские башмаки, мягкие, хорошей кожи, с завязками у щиколоток.
        Хорт некоторое время пялился на эти завязочки, а потом поднял голову, и челюсть отвалилась сама собой. Прямо перед ним обнаружилась Нюська, похожая на только что выловленного из воды недоутопленного котенка. В этом, конечно, не было ничего особенного. Но рядом с Нюськой, твердо расставив длинные ноги, стояла ее золотая мечта - красавец-жених, высокий и статный. Одет он был, правда, не по-княжески. Штаны, безрукавка, серая от влаги рубаха. Любой рыбачок из Усолья мог бы носить такое. Но зато мокрых белых волос за спиной моталось столько, что хватило бы набить средних размеров подушку, а лицо…
        По лицу Обру захотелось немедленно врезать. Никто на свете не имеет права расхаживать с такой наглой рожей.
        Красавчик держал Нюську за обе лапки, да еще и ко рту их поднес, видно грел дыханием. А уж смотрел… Смотрел он на нее так, что Обр понял: просто врезать - мало. Таких надо убивать. Без пощады.
        Но дурочка тоже хороша. Парень был намного выше, и она глядела на него снизу вверх, запрокинув голову, прямо тянулась, как цветок к солнцу, даже на цыпочки привстала.
        Та-ак. Не просто убивать, а с особой жестокостью, по способу дядьки Ольгерда.
        Парень счастливо улыбался, будто невесть какое сокровище нашел, и что-то втолковывал дурочке сладким голосом. Мягко так, будто сытый кот мурлычет. А потом, змеище подколодный, обнял за плечи и потянул за собой. До этого дурочка все кивала, соглашалась с каждым словом. А тут вдруг воспротивилась, замотала головой.
        - Не трожь ее! - хрипло прорычал Хорт и резко встал с твердым намереньем первым делом расквасить красавчику нос.
        Это было ошибкой. В глазах потемнело, и земля, качнувшись, ушла из-под ног.

* * *
        Ему отчаянно терли уши, а потом принялись лупить по щекам. Обр зарычал, немедленно дал сдачи и без промаха угодил по всхлипывающей Нюське, которая возилась рядом, пытаясь привести его в чувство.
        - Где он?
        - Кто?
        - Ну такой… весь из себя… князь твой…
        - Чего? - ошарашенно спросила она, отстранилась, давая оглядеться, и Хорт тут же понял, что сморозил глупость.
        Он сидел на дне карбаса, по самые борта ушедшего в песок. С обеих сторон узкой песчаной косы было море. Чудом уцелевшее кормовое весло болталось в воде, как хвост дохлой рыбы. Волны перекатывались через узкую полоску земли. Коса тянулась на юг, к лесистому берегу, такому далекому, что деревья над светлой линией прибоя сливались в одну серо-зеленую полосу. Кругом ни лодки, ни человечка, на песке никаких следов.
        - Как мы сюда?..
        Нюська пожала плечами, улыбнулась растерянно.
        - Выкинуло, значит. - Обр поскреб в затылке, провел ладонью по лицу, отбросил назад мокрые волосы. - Во, я ж тебе говорил, не потонем! Не судьба мне утонуть.
        Ухватившись за борт, рывком поставил себя на ноги, поежился от сразу налетевшего ледяного ветра, мельком подивился тому, что не так уж и мерзнет, еще раз осмотрелся. Пустое всклокоченное море. Ни единого паруса. Лишь беляки идут рядами до самого берега. На берегу ни дымка, ни крыши. Только лесистые холмы, дюны, далекие горы в сером тумане. Внезапно Хорту страшно захотелось на берег, в лес, в темную шелестящую тень. Морем он был сыт по горло.
        - Где мы, не знаешь?
        Девчонка покачала головой, возвела к серому небу задумчивые серые очи.
        - Несло нас вроде на юго-восток, а потом повело, закрутило. Очнулась я уже тут.
        - Ага. А вот интересно, щас у нас что: утро или вечер?
        - Утро, наверное.
        - Почему?
        - Не знаю.
        - Ну ладно, не век же здесь сидеть. Только бы до леса добраться. Лес и прокормит, и обогреет.
        - Пошли, - с готовностью согласилась Нюська, повернулась и вдруг всполошилась, запрыгала, замахала руками.
        Обр пригляделся. Далеко-далеко бледным пятнышком маячил, качался в волнах косой парус.
        - Помогите! - пищала она.
        - Тихо! Чего разоралась?
        - Так там же… так вон они…
        - А ты знаешь, кто они? Может, там солдат полная лодка.
        - Ой! Мы же далеко уплыли.
        - А если недалеко?
        Лодка понемногу увеличивалась в размерах. Уже стало заметно, как дружно поднимаются и опускаются черточки весел.
        - Так, - сказал Обр и, скривившись от боли, сдернул с руки кольцо. В кровь содрал намятую под ним мозоль. Раньше надо было от него избавиться. - Свое тоже давай.
        - Зачем? - удивилась Нюська, торопливо шарившая в лодке, разыскивая драгоценный платок. Нашла и пригорюнилась, разглядывая грязную, мятую, насквозь мокрую тряпку.
        - А вот зачем, - хмыкнул Хорт, стянул с ее пальца свободно болтавшийся железный ободок и, широко размахнувшись, зашвырнул оба кольца в море.
        Молодая жена ахнула, вывалилась из лодки и вроде бы попыталась схватить его за руку.
        - Дура! По ним нас в два счета узнали бы.
        Вспомнив об особых приметах, он заглянул в лодку. Нож не пропал. Торчал из лавки на прежнем месте. Обр выдернул его, рукояткой вперед сунул растерянно хлопавшей глазами Нюське.
        - Эй, очнись! Гляди на меня. Седую прядь видишь?
        Она кивнула.
        - Режь под корень, чтоб духу ее здесь не было.
        Нюська поняла, поднялась на цыпочки, зажала в кулак слипшиеся волосы. Обр наклонился, чтоб ей было удобней, и пробубнил в холодное ушко:
        - И не вздумай ляпнуть, что мы муж и жена.
        - Брат и сестра? - тихонько предположила дурочка.
        - Нет. Вообще чужие. Не похожи мы, да и ни к чему это. А как в одной лодке оказались… Придумай что-нибудь, ты умеешь.
        Драную смертную рубаху Обр стянул через голову и наскоро закопал в песок. Мерзнуть без рубахи долго не пришлось. Лодка приближалась и скоро закачалась совсем рядом. Широкий и крепкий шестивесельный карбас с приспущенным парусом. Шесть жилистых мужиков на веслах, седьмой у правила на корме, восьмой на носу. Все они махали руками и что-то орали. Хорт понял: не хотят подходить поближе. Боятся тоже угодить на мель.
        Нюська кинулась было в воду и взвизгнула. Злое море есть Злое море. Вода по-прежнему была ледяная. Обр крякнул, подхватил дурочку на руки и медленно пошел к лодке. Силенок у него все-таки сейчас было маловато. «Либо волной сшибет, либо ноги сведет от холода», - обреченно подумал он после десятка неуверенных шагов. Но все же дошел, добрел по пояс в воде, передал «сестру» в протянутые руки. Потом и его самого перетащили через борт, пихнули на дно, в скользкую кучу свежевыловленной рыбы, накинули на плечи чью-то еще теплую робу, сунули в руку флягу с отчетливым сивушным духом. Обр задержал дыхание, сделал вид, что пьет. Он знал: доверять нельзя никому, тем более чужим. Тут жди любой подлости.
        Закашлялся напоказ, выдохнул и прохрипел: «Откуда идете?» Оказалось, из Кривых Угоров, что под Городищем. Это ему ничего не говорило. Выразительно посмотрел на Нюську, по уши закутанную в другую робу. Та шмыгнула носом и принялась врать. Глаза ясные, голосок тонкий. Врет и сама в это верит. Не всякому такое дано. По ее словам выходило, что они жили в каких-то Еланях, что под Новой Крепью. Мол, Обр подрядился ее в эту самую Крепь отвезти в базарный день, поплыли, а тут ветер, буря…
        Дальше уж и ничего выдумывать не пришлось. Мужики кивали, сочувствовали, дивились только, что они уцелели. Один сказал, что до Новой Крепи отсюда чуть не месяц ходу, ежели при хорошем ветре. Другой пробурчал, мол, их Угорам повезло, что эта буря стороной прошла. Потом вспомнили как три года назад Высокие Гривы снесло начисто.
        - А хоть бы и нас снесло, - проворчал кто-то, - тогда б полюдье платить не пришлось.
        - Ага, - возразили ему, - князь наших дел не разумеет. Снесло, не снесло, а полюдье подай вовремя.
        Снова все покивали, соглашаясь, а Обр порадовался, что не выпил ни капли. Выходило, что они все еще на земле князя.
        - Слышь, парень, а че там горело-то? - спросил рулевой.
        - Где? - лениво пробормотал Хорт, изо всех сил старавшийся не глядеть на волны.
        - Да на косе, где вы сидели.
        - Ниче не горело. Чему гореть-то. Сырое все.
        - Вот и я говорю. Нечему там гореть. Помстилось, значит.
        - Всем помстилось? - возразил кто-то из гребцов. - Все видали. Яркий огонь, белый, как на маяке. Мы только оттого к косе и двинули, поглядеть, чего это.
        Обр пожал плечами и прикрыл глаза. Век бы это море не видеть! Скорей бы берег.
        
        Повелитель прохаживался вдоль стола, постукивая ручкой лопаточки по губам, посматривал на доску. Цель, к которой он шел годами, медленно, осторожно выигрывая одно сражение за другим, была близка. Фигуры, сильные и слабые, связанные невидимыми узами, готовы служить ему. Впрочем, большинство из них пребывало в счастливом неведении, полагая, что просто живет. Так оно и было. Они жили, плодились и умирали, как бессмысленный скот. Он же тихо строил из их жизней нечто высшее, что должно послужить отдаленной, но прекрасной цели.
        Глава 11
        Берег оказался самым обыкновенным. Причалы, растянутые для просушки сети, корка крыш над бурыми горбами дюн. Ни дать ни взять Малые Соли, только вместо колокольни серая от времени деревянная часовня на крутом бугре.
        Под навес с длинным столом для чистки рыбы набилась куча народу. Похоже, вся деревня сбежалась поглядеть на выловленных утопленников. Никаких солдат. Обычные смерды в вонючих робах и серых армяках, дедок с клюкой, несколько женщин с широкими обветренными лицами, любопытные мальчишки, которые все норовили пробиться поближе к Обру и жавшейся к нему девчонке. К этому времени Хорт снова начал мерзнуть, и ненасытный желудок опять напомнил о себе. Стараясь не думать о еде, он лежал с закрытыми глазами и усердно прикидывался, будто ничего не соображает, но чутко прислушивался к тому, как рыбачки обсуждают, что с ними делать. С приободрившейся по пути к берегу Нюськой разобрались быстро. Растолкав мужиков, перед ней встала руки в боки сухопарая тетка в мужских сапогах, высоко подоткнутой юбке и длинном глухом переднике.
        - Он тебе кто? - сварливо спросила она, нависнув над девчонкой.
        Обр замер.
        - Никто, - прошептала Нюська.
        Все-таки и дурочке можно что-то втолковать. Если, конечно, постараться.
        - Коли так, нечего тебе здесь среди мужиков торчать. Что делать умеешь?
        - Стирать, готовить, за скотиной ходить, за детьми тоже, рыбу потрошить, солить, на солеварне тоже могу, - принялась старательно перечислять Нюська.
        - Вот и славно, - слегка смягчилась тетка, - со мной пойдешь.
        Дурочка заколебалась было, покрепче вцепилась в рукав Обровой робы, но Хорт незаметно подтолкнул ее, и она послушалась, ушла с суровой теткой, хотя то и дело оглядывалась, смотрела отчаянными глазами. Ничего. Прислугой быть ей не привыкать. Баба эта явно не подарок, но все ж кормить, небось, будет.
        Обр же доверия никому не внушал, хотя изо всех сил прикидывался слабым и несчастным и даже пробормотал несколько слов, чтобы дать понять, мол, он свой брат. Рыбак, рыбацкий сын. Припомнив свое второе, крещеное имечко, назвался Лексой.
        В конце концов, дооравшись до хрипоты, мужики порешили снести его в дом артельного старосты. И правда, снесли, сунули в камору, где по летнему времени обитали сыновья старосты. Три дня он провалялся на старом, видавшем виды тюфяке, укрытый плащом, до последней нитки пропахшим рыбой, и какой-то теплой рванью, некогда, в незапамятные времена, бывшей овчинным полушубком. Валялся просто так, чтоб не приставали. Никто и не приставал. Верили, что ему худо. И то сказать, человек, которого отпустило Злое море, мог и заболеть, и помереть, никто бы не удивился. Кровоподтек в том месте, где шибануло веслом, и вправду был страшенный. Но болело не шибко. И застывшие ноги отошли, слушались как миленькие.
        Обр тихо гордился своей живучестью, но вставать не торопился, благо еду приносили и хлеба давали вволю. Нюська не появлялась. Зато к концу третьего дня заявился староста, уселся на крыльце и завел пространную речь о неком Федуле, который справлял именины и досправлялся до того, что слетел с собственных полатей, крестец зашиб, согнуло всего, а нынче дует обедник[17 - Обедник - теплый и сухой дневной юго-восточный ветер.], самая путина[18 - Путина - время массовой миграции рыбы; сезон, в течение которого проводится интенсивный лов рыбы.], рыба идет косяком, весло воткнуть можно, так оно стоять будет, а Федул гребец был каких поискать, да вот согнуло его, а завтра хошь не хошь в море идти надо, потому что обед-ник дует и рыба прям сама в сети ломится.
        Из всего этого Хорт понял, что даром кормить его больше не станут. Уродоваться с веслом вместо незадачливого Федула он не собирался. Стало быть, надо уматывать отсюда. Он согласился, что южный ветер дует как по заказу, согласился и с тем, что без шестого гребца на карбасе никак невозможно, старосту почтительно спровадил и завалился спать как можно раньше. Проснулся, как и хотел, еще до восхода, затянул покрепче завязки на пожертвованной кем-то латаной-перелатаной рубахе, сверху накинул чужую же робу, подогнул рукава, чтоб не мешали. Шапки и обувки у него не имелось, зато имелся нож да сбереженная со вчерашнего дня краюха хлеба. Нож он привязал к поясу, краюху затолкал за пазуху. Припомнил, что всего неделю назад так же собирался, чтобы уйти от Нюськи. Имущества за это время не прибавилось. Хотя теперь у него есть нож. Да и злобы накопилось в избытке. На всех Хортов хватило бы.
        Обр потихоньку выбрался из каморы, поглядел на серое море, на десяток больших и малых карбасов, качавшихся у причала, решительно повернулся ко всему этому спиной, подставил лицо мягкому южному ветру и зашагал прочь по единственной улице.
        Да и не улица это была вовсе. Так, одно название. С одной стороны растянутые на козлах сети, кочки, низкие кустики козьей ивы, за кустами - дюны в пучках жесткой, ко всему привыкшей травы. С другой - приземистые дома, похожие на пузатые черные лодьи, как попало выброшенные на изрытый оврагами берег.
        При домах чахлые огороды. На здешнем песке все росло плохо.
        Изгороди хлипкие, две жердины вдоль, десяток потоньше, наискосок. Видно, городили не от людей, а от коз. Коров в Угорах не держали. Хороших покосов не было, а покладистые здешние козы соглашались глодать не только иву, но и сосновые ветки. Сразу за деревней начинался лес, в котором этого добра хватало. В общем, все как в Усолье. Вот только дома похуже, черепичных крыш нигде не увидишь, все кроют осиновой дранью. И почему-то никто ничего не запирает. Так, накинут щеколду, чтоб козы не разбежались. Хорт мог бы в одну ночь обчистить всю деревню. Даже собаки тут… Лохматые, пыльные, ленивые твари. Брешут только от скуки. Не-ет, в родном Усолье не то. В тех же Белых Камнях у каждой двери по семь замков, заборы такие, что три дня оборону держать можно, а собачки любого порвут, только дай им волю.
        И девки здесь лиц не заматывают. Простоволосые, ясное дело, не ходят, но всякая норовит подвязаться покрасивше, на свой манер.

* * *
        Вспомнив о девках, Обр тут же увидел одну, поднимавшуюся от колодца в овражке. Колодец этот, единственный, поил всю деревню. Вода в нем была невкусная, а после сильных бурь так и вовсе горькая. Но здешние привыкли, не замечали. Девка, согнувшись, тащила коромысло с двумя здоровенными ведрами. Хорошая примета! Значит, будет ему удача.
        Хорт не раз видал, как в Усолье бабы по полчаса болтают, покачивая на плече коромысло с этакой тяжестью. Но встречная девица так бы не смогла. Уж очень хлипкая. Не поймешь, то ли ведра ее вперед тянут, то ли она их. Того и гляди переломится.
        Приглядевшись, он выругался, скатился по крутой песчаной тропке, ухватил упруго качнувшееся коромысло, с натугой поднял, утвердил у себя на плече. Скривился, наскоро оглянулся, не видит ли кто. Носить воду - дело бабское, а для Хорта так и вовсе зазорное. Увидят - засмеют.
        А дурочка обрадовалась, засияла как солнышко.
        - Ты ко мне шел, да?
        Обр поглядел на небо, без нужды поправил коромысло.
        - Так мой дом в другой стороне. Только к нам нельзя. Тетенька Костылиха рассердится.
        - Смотри, как бы я не рассердился, - прошипел Хорт, притомившийся на крутом подъеме, - такую тяжесть пусть сама таскает.
        - Так я ж не бегом, как ты. Я потихонечку.
        - Значит, так, - Обр пинком распахнул вдовью калитку, с размаху плюхнул ведра у крыльца, - ежели я еще раз тебя с этим увижу - сломаю.
        - Что сломаешь? - перепугалась Нюська.
        - Коромысло. О спину твоей Костылихи.
        Дурочка всплеснула руками, заговорила быстробыстро:
        - Да она меня не заставляет. Я сама. Воды-то много надо. Тут и огород, и скотина. Козы у нее. Она сыр варит, в город возит, с этого и живет. Лодки нету у нее. Муж в море пропал. Ты не думай, она добрая.
        «Угу. Добрая-предобрая. Прям как те в Малых Солях», - подумал Хорт.
        - Она говорит, - продолжала тараторить Нюська, - тебя Северин в артель гребцом хочет взять. Пойдешь?
        - Пойду, - соврал Обр, - куда я денусь.
        А тут и тетка Костылиха, легка на помине, выкатилась из-за угла с полным подойником и сразу же вызверилась на Обра:
        - Ты чего здесь забыл?
        Этого гордый наследник Хортов и сам не знал. По-хорошему ему уже следовало добраться до леса, а не возиться здесь с чужими ведрами.
        - Чего к девке лезешь?
        Он прищурился, молча окинул тетку знаменитым хортовским взглядом, от которого в Усолье спадали с лица самые крепкие парни. Но на драконоподобную Костылиху взгляд нисколько не подействовал.
        Непуганый тут народ и оттого наглый. Пришлось прицельно плюнуть в теткину капусту, развернуться и уйти. За калиткой он подзадержался и услыхал, как тетка выговаривает Нюське.
        - Не вздумай его сюда приваживать!
        - Да я не приваживала, он проведать…
        - Проведать! Коли он тебе чужой, так и ходить нечего. Все равно он тебе не годится. Ты погляди на него. Смотрит, будто укусить хочет. Повадка волчья, рожа разбойничья.
        Что в ответ на это чирикает девчонка, Обр слушать не стал. Повернулся и пошел к лесу. Ноги проваливались в холодный песок, южный ветер качал сети, трепал кусты, ерошил волосы.

* * *
        Дорогу он обиняками выспросил заранее. Десять верст лесом до главного тракта, а там уж по тракту на юг, до столицы не более сотни. Дойдя до леса, он приостановился, полной грудью вдохнул сырой воздух, смолистый, грибной, медвяный. С самого краю при дороге стояла старая сосна, родная сестра той, что осталась в Усолье. Здесь, на опушке, ей было привольно, и разрослась она пышно. Нижние ветви клонились к самой траве, к мелким сиреневым колокольцам и белой кашке, верхушка, измученная северным ветром, тянулась к теплу, к югу. Рядом никого не было, никто не глядел на Хорта, поэтому он сделал, что хотел. Приник всем телом, прижался щекой к морщинистой красной коре и, наконец, почувствовал, что все-таки жив. Из петли вывернулся, из цепких лап господина капрала вырвался, от разъяренной толпы ускользнул. Злое море и то отпустило. Теперь он свободен, и никто ему не указ. Хочет - отправится бродить по здешним лесам, захочет - пойдет прямо в стольный Повенец по душу князя, а захочет - хоть весь день просидит здесь, у толстых корней, глядя на глупых, суетящихся внизу людишек.
        С высокого пригорка видна была вся деревня. Рано встают в Крутых Угорах. Копошился народ на причалах, кто-то шел по воду, в теткином огороде мелькал белый платочек. Не иначе Нюська. Маленькая такая. Взять бы двумя пальцами, сунуть за пазуху и носить с собой, слушать, как она там шевелится, цепляется шершавыми лапками. Иногда выпускать погулять на ладони. А кормить можно крошками.
        «Подожди, - шепнуло дерево, - не торопись, подумай».
        Может, и не стоит сразу показываться на тракте. Тот капрал не из тех, кто бросает дело на полдороге, да и княжеский приказ, небось, до сих пор действует. А здесь, в Угорах, тишь да гладь. Солдат тут отродясь не видали, можно начать все заново. Нет и не было никакого Хорта. Сгинул, пропал, взяло Злое море. Есть рыбачок Лекса. Это Лекса обживется здесь, протянет год-два, сколько понадобится, чтоб все забыли о последнем из Хортов. Это Лекса отправится в недалекую столицу, чтоб найти корабль до дому, до Новой Крепи. И на княжеский дворец поглядеть пойдет Лекса из Кривых Угоров. Может, даже наймется туда, в истопники там или в поломойки. Вот только до Князева горла доберется Оберон Хорт. А потом и до Семерика очередь дойдет. Это уж непременно.
        Да и Нюську нельзя бросать на растерзание всяким хорошим людям. Все ж таки он ей должен. Обр тяжко вздохнул, повернулся к лесу спиной и двинул к причалам.
        Глава 12
        Правильно Маркушка говорил: чтоб поверили, прикидываться мало, надо забыть себя, с головой влезть в чужую шкуру. Настоящий Хорт нипочем не стал бы целые дни работать веслом за харчи и самую малую долю в артельной добыче. Зазорным почел бы даже кончиком пальца до того весла дотронуться. Зато рыбацкий сын Лекса работал в охотку и был еще благодарен, что взяли в артель. А что меньше всех получит, так это только справедливо. Доли его ни в лодке, ни в снастях не было, да и по годам он был самым младшим.
        Настоящему Хорту на смердов полагалось глядеть свысока, чтоб знали, с кем дело имеют. В разговоры не вступать, пищу с ними не делить. Зато рыбачок Лекса мог сколько угодно таскать кашу со всеми из одной миски и с удовольствием смеяться местным забористым шуткам. Впрочем, шутки были так себе, от братьев Обр слыхал и похлеще.
        Вот только в каморе этот злосчастный Лекса спать не мог. Сны-то остались Обровы. В темной духоте под храп сыновей старосты три ночи подряд снилось ему одно и то же: острог в Малых Солях и петля на шее. Поэтому он перебрался в артельный сарай, где лежали запасные сети, латаные паруса, а под крышей висела-вялилась рыба. Ветер гулял в том сарае от стены до стены, постукивал рыбьими тушками, но Обр был доволен. Староста тоже: еще бы, даровой сторож.
        Дни текли, как вода под веслом, наматывались, как канаты невода на скрипящий шпиль. Два артельных карбаса сначала долго расходились, опускали сеть там, где знающим людям казалось лучше, медленно тянули ее, потом сходились под скрип тяжело крутящихся шпилей, подтягивали матицу[19 - Матица - часть невода в виде мешка, в который набирается пойманная рыба.], полную трепещущей рыбы. И так изо дня в день, если не мешала погода. Но погода стояла на диво тихая, хоть и холодная. Правда, здешние считали, что это и есть самое настоящее жаркое лето. Привыкли, что Злое море вечно холодом дышит.
        На берегу улов попадал в руки женщин, которые с немыслимой быстротой избавляли рыбу от внутренностей и чешуи и отправляли в бочки. Обр загляделся на их руки, летавшие со сказочной ловкостью, корявые, красные, со сведенными от холода пальцами. Нюська говорила: «У нас у всех руки такие».
        Хорт поискал глазами глупую девчонку и не нашел. Это ему не понравилось.
        Вроде бы все тут, кроме самых ветхих старух. Вон и дракониха, тетка Костылиха, выше всех на голову, пластает рыбу как заведенная. Чешуя вокруг веером, нож в руках так и мелькает. В полночь на большой дороге цены бы ей не было.
        А Нюськи нет. Сколько ж он ее не видел? Выходило, недели две. С тех пор, как воду нес будто дурак последний. Неужто дракониха ее все же съела? Ну да, а косточки зарыла где-нибудь в огороде вместо навоза. Не пропадать же добру.
        Обр вместе со всеми поволок наверх тяжеленный сырой невод, сделал вид, что помогает растягивать его на козлах для просушки, а сам боком-боком исчез в кустах, срезал угол через овражек и скорым шагом двинулся вверх по деревне в сторону дома «добренькой» вдовы, на ходу припоминая, который, собственно, дом ему нужен. Кажется, вон тот, на горке, на отшибе, с самым большим огородом и самым нескладным сараем.
        - Оп-па на два! Это еще кто такой? Почему не знаю?
        - Дак это Лекса-утопленник, которого у косы выловили.
        Обр оторвал взгляд от теткиного огорода. Посреди дороги стоял белобрысый мальчишка. Второй, постарше, с обведенным светлой щетиной круглым подбородком, привалился к воротному столбу. Оба крепкие, коренастые, как боровики на опушке. Светлые волосы мелкими сальными кольцами. Не иначе братья. «Не люблю белобрысых», - подумал Хорт.
        - Куда ползешь, утопленник? - лениво поинтересовался тот, что подпирал воротину. - Ишь, патлы по ветру распустил.
        - Не иначе благородный, - усмехнулся мальчишка.
        Обр похолодел. Пень тупой! Про седую прядь вспомнил, а про это забыл. Две недели глядел на артельных, под горшок стриженных, и хоть бы что. Хорошо, Маркушка этого позора не видит.
        - Зарок у меня, - сказал он хмуро, - матери моей нагадали. Мол, ежели не стану волосы стричь, пока борода не вырастет, любая погибель меня минует.
        - Хм. Нагадали ему! И как, помогает?
        - Еще бы. Вон, даже Злое море не берет.
        Кажется, удачно соврал. Поверили.
        - Ты б их хоть платочком прикрыл.
        - Точно. Ходит, как девка простоволосая. Срам на всю деревню.
        - Утопленник лохматый!
        Тут до Хорта, наконец, дошло, что белобрысые братья ничего такого в виду не имели, а просто-напросто хотят почесать языки. Он так обрадовался, что даже отвечать ничего не стал. Плечом отодвинул с дороги наглого мальца и шагнул вперед.
        - Глянь, Векша, он меня ударил! - гнусаво заныл мальчишка.
        Парень с чахлой порослью на подбородке лениво отлепился от воротины, заступил дорогу.
        - Ты что ж это, тля, делаешь?! Ползаешь тут по нашей улице, малого обидел.
        Обр, после пережитого страха настроенный благодушно, и этого хотел просто отодвинуть, но тот ухватил гордого последыша Хортов за грудки, рванул на себя.
        «Левша, - подумал Обр, отводя голову от удара, - и кулаки крепкие. Но дурак».
        Определив таким образом сущность противника, он без замаха, коротко и жестко врезал ему в подвздох. Противник медленно отлепился от Обра, свернулся на земле калачиком и заскулил по-щенячьи. Хорт же прыгнул назад, к забору, не глядя, выдернул первую попавшуюся жердину. Шест из нее вышел корявый и суковатый, но все же лучше, чем ничего, когда на тебя прут два сердитых амбала.
        Мужики, выскочившие из ворот, жили на свете подольше младшего братца, плечи имели неохватные, ручищи и кулачищи могучие, но тоже ума не нажили. Только бородка у одного была погуще, завивалась мелкими колечками, а у второго уже достигла такой красоты и силы, что впору мышам гнезда вить.
        Лопуха и неудачника Лексу размазали бы по песку в один миг. Но Оберон Хорт, последыш Свена Топора, всю жизнь имел дело с противниками сильнее и старше. Недолго думая, он всадил конец жерди в грудь набегающего мужика. Хотел пониже, в живот, а угодил прямиком в грудную кость. Жердь не выдержала, переломилась, но и ребра тоже хрустнули. Старший из братьев зашатался, захрипел неразборчиво, зато второй наскочил на Обра, как молот на наковальню. Но сносить удары Хорт тоже привык с раннего детства. Под первым не устоял, отлетел к забору, упал на спину, зато второй принял на кусок жерди, под третий нырнул и что было силы воткнул острый конец обломка в босую ногу противника. Тот, конечно, свалился, потому как одна нога - опора ненадежная, зато Обр вскочил, походя пнул старшего, помогая и ему прилечь отдохнуть рядом с братьями. А затем, не оглядываясь на громкую, но бездарную ругань, живо покинул негостеприимную улицу.
        Теперь неприятностей не оберешься. Вот что значит ходить торной дорогой. Дальше он пробирался задворками, ловко минуя чужие заборы и в который раз удивляясь легкомыслию здешних собак. Опасаясь нарваться на вдову, к дому подкрался оврагом, густой бузинной чащей, глянул через огород и увидел нечто до того умилительное, аж зубы заломило.
        На крылечке, на теплом солнышке сидела Нюська, живая и здоровая, только немного бледная и, конечно, с какой-то работой в руках. Вокруг дурочки на ступеньках и прямо на земле расселись пятеро детей мал мала меньше, три пыльных косматых недоразумения, которых здесь почему-то именовали собаками, и одна пестрая кошка. Кошка, конечно, возлежала на Нюськиных коленях, да еще и лапы с обеих сторон свесила. Рядом с кошкой пристроил белую голову какой-то ребенок и поглядывал на всех гордо. Видно, это место считалось самым лучшим. Вокруг компании мелькали ласточки, и Обру ни с того ни с сего показалось, что они тоже собрались тут ради Нюськи, послушать, что она там мелет.
        Как всегда, дурочка молола полную чушь.
        - Встала радуга высокая до самого края моря. Скачет, скачет по радуге белый конь, вьется по ветру золотая грива, держит всадник золотое копье. Охраняет дорогу в Ирий-сад.
        Дети и собаки внимали, разинув рты, и только кошка дрыхла без зазрения совести. Внезапно Обр разозлился. В кои-то веки пришел проведать, а у нее, вишь, гости. Может, ему наедине поговорить надо. Он вдохнул поглубже и зарычал. Низко, глухо и грозно. Кошка подскочила, будто и не спала, в один миг, оставив на столбе глубокие царапины, взлетела на крышу. Дети завертели головами и шустро полезли на крыльцо, поближе к Нюське. Собаки взвились с истошным лаем. Самая умная, поскуливая, забилась под крыльцо, две другие кинулись было к Обру, топча нежную огородную зелень. Хорт взял тоном ниже, объясняя им, кто они и где их настоящее место. На полпути собачки поджали хвосты и, раздумав бросаться, свернули к знакомой дыре в заборе. Правда, оказавшись за забором, вновь принялись гавкать на все лады. Видать, соседи у вдовы хорошие, дружно живут, коли вместо ограды сплошные дыры.
        Обр вынырнул из бузины и пошел к солнечному крылечку. По дороге гаркнул нахальной мелочи, повисшей на Нюське: «А ну, брысь отсюда!» Мелочь шустро снялась с места и тоже исчезла за забором, и Хорт получил дурочку в полное распоряжение.
        На шею вешаться, голову на колени пристраивать, конечно, не стал, остановился напротив.
        - Что это тебя нигде не видно? Я подумал, тебя уже съели и косточек не оставили.
        - А я теперь вот… - Нюська встряхнула лежащую на коленях работу. Оказалось, женская рубаха, простого полотна, но весь ворот расшит алыми розами, золотыми перьями.
        - Красиво, правда?
        - Ого! Не знал, что ты так можешь. Выходит, там, на пяльцах, твое вышиванье было?
        - Мое. И мамино. Она начала, а я закончить хотела. Теперь пропало все.
        Обр уселся рядом, потрогал пышные розы пальцем.
        - Что-то больно ярко. Аж глаза режет.
        - Невеста так пожелала. Ты же знаешь, Настена за старшего Шатуна замуж идет.
        Этого Хорт, конечно, не знал и знать не хотел. Чужие свадьбы ему были без надобности. А Нюська продолжала тараторить дальше.
        - Рубаху праздничную мне заказала, из приданого кое-что. Тетенька Костылиха два полотенца моих в Городище хорошо продала и решила: ежели я шить стану, от меня больше пользы будет. Вот смотри, я на рукавах такой же узор пущу, только розочки помельче выйдут.
        - Что ж ты дома этим не зарабатывала? - удивился Обр, разглядывая не розочки, а исколотые иголкой красные пальчики, натянувшие плотную ткань.
        - Так в Малых Солях уже две белошвейки. А подуруше кто закажет?
        - Это верно.
        - Ты дрался, да?
        - С чего ты взяла?
        - У тебя лицо в крови, ворот рваный и рукав на честном слове болтается.
        - Я не дрался. Я мимо шел.
        - Но ведь ты не…
        - Не боись, ногами вперед никого не вынесли. Все сами уползли.
        - Погоди, я сейчас!
        Нюська подхватила свою работу и убежала в дом. Назад она воротилась с любимым лекарством от всех болезней: холодной водой в глубокой миске и чистыми лоскутами.
        Обр морщился, строптиво уворачивался от ее осторожных прикосновений. Ему было худо. Только что тело, привыкшее терпеть боль, ничего не чувствовало и вот размякло, расслабилось, все ссадины и ушибы, старые и новые, напомнили о себе, засвербели, заныли.
        - У кошки заболи, у собаки заболи, у нашего мальчика не боли.
        - Эй, - скривился «мальчик», - ты меня со своей мелочью не путай! Чьи детишки-то?
        - Соседа. Он с артелью не ходит. Сам по себе промышляет. В том году жена у него померла. Пятеро осталось, мал мала меньше, а присмотреть некому.
        - Угу. Ну, хватит. Я пошел.
        - Подожди. Тут еще зашить надо.
        - Сойдет.
        - Нет. Так не годится, - твердо сказала Нюська и снова убежала, на этот раз за иголкой и нитками.
        Обр пригрелся, привалился спиной к теплым перилам. Боль потихоньку отступила, затаилась до времени. По правде говоря, уходить никуда не тянуло, и он позволил Нюське делать все, что хочется. Девчонка возилась рядом, дышала в шею, латала рваный ворот.
        Вокруг крыльца снова мелькали ласточки. Огородная зелень пахла по-вечернему свежо и пряно. Кошка вернулась и попыталась взгромоздиться на колени. Обр и не заметил, как задремал. Помстилось, что ласточка скользнула совсем близко. Концом крыла нежно коснулась лба. Последыш Хортов встрепенулся, сел прямо и обнаружил, что Нюскины пальчики копошатся в его волосах, осторожно разбирая спутанные пряди.
        - Эй, ты чего!
        - Сиди-сиди. Тут опять седина показалась. Я сейчас ее аккуратненько, ножничками. Вот, поешь пока.
        Пирог у тетки Костылихи оказался с мясом. Жирный, основательно сдобренный луком. Обр засунул в рот почти половину, с упоением принялся жевать и не сразу понял, что теперь по его волосам робко, но упорно гуляет широкий деревянный гребень.
        - Нюська!
        - Что?
        - Отвали!
        - Сейчас, еще немножечко. Вот погоди, я тебе скоро шнурок сплету. Красивый, с кисточками.
        - И ошейник с бубенчиками, - фыркнул Обр. - Отвали, я сказал!
        И разом поднялся, так что дурочка от неожиданности села на ступеньку.
        Из дыры в заборе показалась всклокоченная детская голова. Любопытные голубые глазищи впились в Обра, будто к ним во двор явился Морской змей собственной персоной. Хорт быстро скорчил страшную рожу. Обнажил клыки и слегка щелкнул зубами. Голова мгновенно исчезла. За забором кто-то заревел перепуганным басом.
        - Ну, я пошел, - снова сказал Обр и на этот раз в самом деле пошел по огороду, за калитку, по безлюдной улице. Оглядываться не стал, но все-таки покосился краем глаза. Нюська стояла в солнечном луче и, бессильно опустив руки с зажатой в них гребенкой, смотрела вниз, на пышную поросль теткиных огурцов. Вот дура! И чего на них смотреть-то?

* * *
        К месту ночлега Обр пробирался со всей осторожностью, старательно пренебрегая торными дорожками. К сараю прибыл благополучно и даже позволил себе помечтать об обеде. Оставили ему его законную долю или все сами сожрали? Размышляя об этом, он выскользнул из кустов ивняка и сразу понял, что влип по-крупному.
        Под стеной сарая рядком сидели три белобрысых братца. Тут же подпирал угол еще один кудревато-бородатый, но рыжий. Этого Хорт не знал. Прямо на пороге сарая устроился Устин, второй сын артельного старосты. Рядом от скуки кидал в стенку ножик братан его, Родин, или попросту Родька, Обров ровесник и напарник у весел. Прямо на тропинке устроились рулевой Фома и еще двое незнакомых. По всему было видно, что силушкой они тоже не обижены.
        Хорт, не будь дурак, тут же нырнул обратно в кусты. Но за спиной оказался старший из Севериновичей, Первин по прозвищу Жила, схватил повыше локтя и повлек к сараю. Обр даже не вырывался. Ясно было - при таком раскладе ничто не поможет.
        - Этот, что ли, вас побил? - спросил Жила.
        - Ну! - мрачно кивнул младший из белобрысых братьев.
        - Вот этот? - с нажимом переспросил Жила, переводя взгляд с пыльных, потрепанных пострадавших на чисто умытого, благонравно, волосок к волоску причесанного Хорта.
        - Этот самый, чтоб его! - высказался старший брат, осторожно потирая грудь.
        - Один троих?
        Рядом тихо свистнул ехидный Родька, у которого в голове тоже никак не укладывалось, что тощий как смерть, вечно хмурый молчун Лекса вот так, за здорово живешь отметелил братьев Шатунов, первых драчунов на деревне.
        - Да он увертливый, гад, никак его не ухватишь, - проворчал средний брат.
        - Он, небось, вообще заговоренный, - встрял младший, - бьешь его, а он как деревянный, даже не шатается. Во, все костяшки отшиб!
        «Сначала заговоренный, потом колдун, потом убивать начнут», - мрачно подумал Обр.
        - Слышь, Жила, - как можно убедительней сказал он, - я всего-то по улице шел. Откуда мне знать, что мимо их дома даже ходить нельзя.
        - Ходить можно, - заметил Устин, подумал и добавил: - Только осторожно.
        - Это у нас Мокша, Рокша и Векша, - разъяснил Жила, - а папаша их Шатун прозывается. Полесуют они. В море не ходят. Охотой промышляют. Так ты их побил или нет?
        - Побил, - сознался Обр, - знать не знаю, чего они на меня набросились. Я ж говорю, шел по улице, никого не трогал…
        - Куда шел-то? - с невинным видом поинтересовался Родька.
        - Куда надо было, туда и шел.
        - Побил, значит, - протянул Жила. - А как?
        - Как-как, - удивился Хорт, - руками. Ну, это… ногой добавил немного.
        - Да ты не таись, - с ласковой убедительностью склонился к нему Жила, - ежели у тебя и вправду кулак заговоренный, так в этом зазорного нет. Это дело хорошее.
        Обр поглядел на свою правую руку, пошевелил пальцами. Вот угораздило. Теперь эти Шатуны проходу не дадут. Не успокоятся, пока по уши в землю не вгонят. А ведь он тут жить собирался.
        - Обычный у меня кулак, - вздохнул он. - Слышь, мужики, вы на меня зла не держите. Если, скажем, по-честному драться или на поясах тягаться, вы меня в два счета одолели бы. Любой из вас, даже самый младший.
        Младший, Векша, приосанился. Братья хмыкнули, переглянулись, и Обр понял, что попал в точку. С девками он, может, разговаривать и не умел, но как дурить головы парням, знал до тонкости. Шесть родных братьев, не считая двоюродных, кому хошь ума вложат.
        - Тут вот какое дело, - начал он, - у нас в деревне каторжный жил. Срок ему вышел, отпустили его. Родни у него не осталось, так он на родину не пошел, к нам прибился, и я… того… перенял у него кое-что. А там, на каторге, сами знаете: или ты их, или они тебя. Короче, я по-честному не умею. И вполсилы не умею тоже. Он меня не драться, он меня убивать учил. Попадись мне под руку нож или сук покрепче, точно кого-то не досчитались бы. Я, мужики, не хвастаюсь. Правда это.
        Есть, есть польза от чистой правды!
        - Да мы верим, - уважительно прогудел Жила, - как не верить, когда они все в песке и за бока держатся, а ты свеженький, как снеток[20 - Снеток - мелкая рыба.] в рассоле.
        - Ну, мне тоже досталось, - скромно возразил Обр, - они здорово дерутся.
        Лести много не бывает. Это он знал точно.
        - Еще бы не здорово. Первые бойцы. Мокша против Косых Угоров всегда заводилой выходит.
        - Против Косых Угоров? - тупо повторил Хорт. - У вас чего, война с ними?
        - Дурень, - снова встрял беспокойный Родька, - кулачные бои у нас. По праздникам стенка на стенку ходим.
        - Во-во, - загудел Жила, - ты понимай. Ивана Купала скоро. Так?
        - Так, - согласился Обр.
        - На Катькин Верх пойдем?
        - Пойдем. - Отчего же не пойти, коли у них так положено.
        - Стенка на стенку выйдем?
        - Ну, выйдем.
        - Тут-то нас и побьют.
        - Почему побьют? Че у вас, мужиков нету?
        - У нас мужиков сколько хочешь! - рявкнул Шатун-старший. - Третий год подряд поле за нами оставалось. Только нынче они людей Харлама наняли.
        - Пятерых, - дополнил Родька.
        - Врешь, - озаботился Жила, - я про троих слыхал.
        - Последнее, небось, отдали, - буркнул Фома-рулевой. - Харламовы люди за так не пойдут.
        - У Харлама людей мясом кормят, - безнадежно добавил кто-то.
        - Понял? - опять загудел Жила. - Заводилой станешь, против их старшего.
        - Ага, - сказал Обр, понявший главное: прямо сейчас его бить не будут. Подумал немного и добавил: - А если я его покалечу или насмерть уложу? Стенки эти, я знаю, дело незаконное. Меня в острог и на каторгу, а вас по судам затаскают.
        Лезть в чужую драку, да еще заводилой, ему не хотелось.
        - Ну, ты как-нибудь полегче, - хмыкнул Устин.
        - Да не умею я полегче-то. Не, мужики, так дело не пойдет. Тут подумать надо.
        Думали до самых сумерек, почти до полуночи. По ходу размышлений, не дождавшись законных противников, едва не подрались между собой. Поначалу Обр отмалчивался, но потом увлекся и начал орать и размахивать руками вместе со всеми. Как ни странно, к нему прислушивались, хотя годами почти все были старше.
        Наконец бойцы притомились, вспомнили, что пора на боковую, и, позевывая, отправились по домам.
        - Пошли, я тебе хоть щец холодных налью, - сказал Жила, - небось, с утра не жрал ничего.
        - Не жрал, - согласился Хорт, в душе которого воскрес нежный росток надежды на земную справедливость.
        - Так идем. Верка тебе оставила.
        Верка была младшей сестрой Жилы и артельной кухаркой. Нрав она имела суровый, но к Обру-Лексе почему-то благоволила.
        - Так зачем ты в деревню ходил? - по дороге к дому спросил Родька.
        - Надо было.
        - К этой своей?
        - Не моя она!
        - Да ладно, ходил и ходил. Дело житейское. Хотя, конечно, мог бы и покрасивше найти. Вон, Верка наша на тебя заглядывается. А эта твоя как доска плоская, да и с лица тоже…
        - Еще чего скажешь? - тихо спросил Обр.
        Таким голосом Дед, Сигурд Оберон Хорт, отдавал приказ казнить заложников или вырезать всех до последнего человека. Родька с Дедом знаком не был, но отчего-то вдруг сник, зевнул напоказ и боком-боком уполз спать на полупустой сеновал.
        - Сирота она, - чудом совладав с поднявшейся в сердце черной нерассуждающей злобой, выговорил Обр, - дурочка безответная. Любой обидит. А тут чужие кругом. Кроме меня, у нее и нет никого.
        - Это ты верно говоришь, - согласился Жила, боком пролезая в дверь летней каморы, немного узковатую для таких плеч, - только бабы у нас злые очень.
        - И че?
        - Вот ты сегодня днем с нею на крыльце сидел?
        - Ну, сидел, - невнятно прочавкал Хорт, дорвавшийся до горшка со щами.
        - А вечером уже все любопытничают, как ребеночка крестить будете.
        - Какого ребеночка?
        - Известно какого.
        Обр, наконец, понял. Вареная капуста стала ему поперек горла и немедленно оказалась на свежевыскобленном столе.
        - Прибрать не забудь, - благодушно посоветовал Жила, похлопав его по спине, - а то утром Верка голову снимет.
        - Да вы че! Она сама ребенок еще!
        - Хм. Это Верка-то ребенок?
        - Че, все видели, как я ее за косу на сеновал тащил?
        - Верку?
        - Нюську!
        - Того не видали. Зато видали, как она над тобой хлопотала, гриву твою непомерную расчесывала.
        - Расчесывала! Да она всех подряд умывает и причесывает. Кошек, собак, детей! Сегодня вот я под руку подвернулся.
        - Дак я и говорю, бабы у нас очень злые. Не ходил бы ты туда, а то ей жизни не будет. Совсем заедят.
        - Чтоб я сдох! - Обр-Лекса скрестил пальцы и плюнул на пол. Поклялся по-каторжному. В общем, выдал себя с головой. Но Жила щурился по-прежнему благодушно. Не понял ничего или не обратил внимания.
        Глава 13
        Утром на Ивана Купалу Обр стоял на краю широкой поляны, называвшейся Катькин Верх. Серая чайка-поморник висела над ним, над крутым, далеко уходящим вниз обрывом, ловила крыльями могучий северный ветер. За спиной, на взгорье гомонил собравшийся народ. Сверху было видно, как по тропинкам от Косых Угоров по правую руку и Кривых Угоров по левую еще тянутся опоздавшие, мелькают яркие платки и праздничные белые рубахи.
        Хорт смотрел на море. К Катькиному Верху он пришел рано. Стояли светлые бесконечные дни, солнце медленно катилось по северному морскому окоему. Катилось и не закатывалось. Ночные облака горели ярым червонным золотом. Обра это тревожило, и спал он плохо. Ночами повадился уходить в лес, валялся на траве, выискивал спелую землянику и все думал, не уйти ли из деревни совсем. Но не уходил. Вместо этого притащился на проклятую поляну раньше всех. Любой из Хортов знал: перед делом надо изучить поле боя. Знание - половина победы.
        Драться, защищать честь каких-то там Угоров, будь они хоть трижды кривые, Обру по-прежнему не хотелось. Но начал песню - допевай хоть тресни. Он побродил по поляне, прикинул, нет ли рытвин, ям, случайных корней. Росистая трава стояла высоко и ровно, курчавился под соснами медвяный вереск, сосны гнулись под ветром, бормотали что-то свое, от века привычное.
        Теперь на поляне пахло дымом, сочные травяные стебли были вбиты, втоптаны в землю, поломанный вереск хрустел под ногами. Нет, мир без людей был бы куда приятней.
        - Эй! - гаркнули над самым ухом. - Не спи, замерзнешь! - весело заорал Родька и больно пихнул его локтем в бок. - Уже начинается!
        Обр-Лекса угрюмо кивнул и следом за Родькой двинулся туда, где на ровной травяной площадке, которая гордо именовалась полем, становились друг против друга славные бойцы из Крутых и Косых Угоров. Подростки, парни постарше, матерые мужики. Наемников Обр вычислил сразу. Не трое. Четверо. Полюбовавшись на них минуту-другую, он тихонько протолкался к Жиле. Жила деловито засучивал рукава и вообще был настроен поработать кулаками, а не языком.
        - Плохо наше дело, - шепнул ему Хорт, изображая на лице полную безмятежность, - солдаты это. Ну, может, бывшие или беглые какие, но всему обученные. Вашим против них не выстоять. В два счета всех вырубят.
        - Почем знаешь, что солдаты? - пробубнил оказавшийся рядом Мокша Шатун.
        - Ну, сам гляди. Рыбачки ваши угорские, хоть и здоровые ребята, а все ж горбятся. Спина с детства над веслами согнута. А эти стоят прямо, плечи развернуты, грудь вперед. Выправка солдатская прям из ушей прет. Вон, у того рука на поясе. Когда палаш на перевязи, у него рукоять как раз в этом месте приходится. А у того сапоги. Такие сапоги только на княжеской службе дают.
        - Да, одежа у них хорошая, и морды аж лоснятся. Сразу видно, мяса жрут немерено, - завистливо вздохнул Мокша.
        - Ишь, лыбятся, - фыркнул Родька, - спокойные, гады!
        - Зря лыбятся, - деловито повел плечами Жила, - это мы еще поглядим, кто кого вырубит.
        - Откуда они взялись такие? - небрежно спросил Обр. Этот вопрос беспокоил его гораздо больше, чем то, за кем останется поле.
        - От Харлама. Перекупщик он, рыбой занимается. Другой год уже в наших краях. В Овражках за Городищем да в Заболотье все для него ловят. За год всех под себя подмял. Артелью уж там не ходят. Все от него: и лодки, и снасти, - растолковал Родька.
        - Голодает народ в Овражках-то, - вздохнул Устин.
        - Не похоже, чтоб они голодали, - опять взялся за свое Мокша.
        - Угу, - кивнул успокоенный Обр. Что ж, если деньги водятся, и не таких гладкомордых нанять можно.
        - Да ты че, забоялся? - хмыкнул Родька. - Штаны-то сухие еще?
        - Забоялся, - согласился Обр-Лекса, не желая отвечать на Родькино паскудство. - Слышь, Жила, вы один на один с ними не выходите. Вдвоем одного держите. А лучше втроем.
        - Мы свое дело знаем. Ты-то свое не забудь. Чтоб все как договаривались. Ты придумал, тебе и исполнять.
        Хорт дернул плечом - не любил, когда его поучали, - и с тяжелым сердцем пошел на свое место, впереди, с самого краю.
        - На кулачки! - крикнул кто-то.
        - На кулачки! На кулачки! - подхватили в разных местах на взгорье и вскоре уже вся поляна орала, так что казалось, будто сосны гнутся не от ветра, а от крика.
        - Тихо! - завопил, продираясь на середину, дедок в полушубке на одно плечо, знаток кулачной потехи из Косых Угоров.
        - Значит, так! - гаркнул он, устремив в небо худосочную седую бородку и орлиным взором озирая выстроившиеся с двух сторон стенки. - В подвздох не бить, лежачего не топтать, грузила свинцовые в кулаки не зажимать. Кто последний в поле останется, тот поле и унесет.
        - Нечестно, - заорал неуемный Родька, - у них чужие!
        - Так и у вас чужой! - не остались в долгу Косые Угоры. - Вон с краю прячется.
        - Он здешний! Лекса это, дядьки Северина артельный!
        - Так и мы здешние, - хохотнул один из наемников, - соседи будем.
        - Ин ладно, - махнул рукой дедок, - навались, ребята!
        Ребята не заставили долго ждать. Сначала пооскорбляли друг друга немного, чтобы разогреться. Особенно старался Родька, честивший дорогих противников и в хвост и в гриву. Потом сцепились мальчишки. Обр присмотрел себе поединщика из ровесников - коренастого парня с красным родимым пятном на щеке. Парень наседал, Хорт вяло отмахивался, не забывая поглядывать на поле битвы. Когда стенки сошлись плотно и свалка стала общей, он с облегчением прекратил валять дурака и старательно выдал парню прямой в челюсть. Тот шмякнулся на спину с таким удивленным лицом, что Обр даже пожалел, что Маркушка этого не видит. Он-то всегда ругал последыша Свена за слабый удар и внушал, что бить надо один раз - первый, он же последний.
        Но особо раздумывать было некогда. Дела на поле, как и следовало при таком раскладе, клонились не в пользу Кривых Угоров. И зачем только он в это влез? Что за дело ему, Хорту, до какой-то мужицкой «чести»? Обр тяжко вздохнул и нырнул в драку, как в холодную воду.

* * *
        Через четверть часа он вынырнул с другой стороны, почти у обрыва, стер сочащуюся из носа кровь, лизнул содранное ребро ладони, подергал рукав, опять державшийся на честном слове, с любопытством оглянулся. Плоды его трудов пока были не очень заметны. Наемники и прочие крепкие бойцы из Косых Угоров бодро держались на ногах.
        Но Обр знал - это ненадолго. В дурацкие поединки он не ввязывался, но зато смог достать всех, кто казался ему хоть сколько-нибудь опасным. Одним основательно настучал по правой повыше кисти. Других обезручил, саданув по локтю. Кулак они, может, и сожмут, но ударить как следует - не-ет, не выйдет. Одного наемника подковал, врезав ногой по голени. О, вот его уже и сбили! Пусть полежит, отдохнет, с одной ногой много не навоюешь.
        С другим наемником, самым здоровым, вышло совсем смешно. Пока он мутузил Мокшу, Хорт подобрался сзади и со всей силы шарахнул раскрытыми ладонями ему по ушам. Думал просто слегка оглушить, как проделывал это со старшими братьями, но мужик повалился как подрубленный, а Обр-Лекса оказался лицом к лицу с всклокоченным Мокшей и едва избежал встречи с его занесенным кулаком. Нападать со спины было против правил, но на юркого, быстрого подростка внимания в пылу битвы никто не обращал. А зря!
        Оглядев поле еще раз, Обр ухмыльнулся, очень довольный, и тут его сгребли за шкирку, рванули вверх. Боль молнией ударила в голову, рассыпалась в глазах белыми звездами. Да уж, прямые в челюсть приятнее раздавать, чем получать.
        Он упал бы, но его держали и держали крепко.
        - Ты че делаешь, прах гнилой? Я давно за тобой смотрю! Ты че творишь-то?
        Обр с усилием приоткрыл глаза. Оказалось, что он висит в руках четвертого наемника, которого в общей суматохе как-то упустил из виду.
        - Кто ты ваще такой? Откуда выполз?
        - Лекса я, дядьки Северина артельный, - прохрипел Хорт и двинул коленом. Хотел в подвздох, а угодил в пах. Наемник отвлекся, схватился руками за больное место и позволил Обру стечь на землю. Борясь с головокружением, Хорт попробовал, нет, не встать, хотя бы откатиться в сторону. Но тут на него обрушился тяжелый сапог. Ну почему всегда по тому же самому месту?! Свернувшись клубком, он подставил под следующий удар спину. Надо встать да бежать отсюда. А то ведь забьет.
        - Эй, чужак, ты чего! Лежачего не бьют!
        Обр сразу же раздумал вставать.
        - Совсем сдурел! Зачем пацана метелишь?
        В ответ послышалась смачная солдатская ругань, и Хорту врезали еще раз.
        Тот стерпел, только старательно закатил глаза, застонал жалобно.
        - Держите его, мужики!
        - Говорил я вам, не связывайтесь с чужаками!
        - Гляди, убил мальчонку! До смерти убил!
        Приоткрыв один глаз, Обр-Лекса с удовольствием наблюдал, как дядька Северин, какой-то пожилой здоровяк из Косых Угоров и Шатун-старший волокут прочь с поля последнего опасного противника. Противник орал и вырывался, но справиться со всеми сразу все-таки не мог.
        - Эй, парень, ты как, живой? - Обр даже глядеть не стал, кто спрашивает, лишь снова застонал тихонько. Мол, в обмороке я, ничего не вижу, ничего не слышу. Почувствовал только, как его осторожненько перекладывают на воняющий рыбой плащ и волокут куда-то в сторону.
        Пока Хорт изображал из себя беспомощную жертву, его оттащили к лесу и оставили в холодке под соснами. Он дождался, когда все сердобольные и сочувствующие убрались подальше, перекатился на живот и уткнулся лицом в землю. Уф! Может быть, если избавиться от рыбной вони, запаха кислого пота и крови, висевших над растерзанной поляной, наконец, перестанет мутить. Земля была колючей от хвои, пахла сыростью, вереском, грибной прелью. Хорош ударчик у этого костолома! Повезло, что все зубы целы. Обр осторожненько попробовал языком. Точно, целы.
        Что-то скользнуло по волосам, тихонько поползло по спине. Он сердито передернул лопатками.
        - У кошки боли, у собаки боли, у нашего мальчика…
        Хорт повернул голову и совсем близко увидел влажные серые глаза, окруженные слипшимися от слез ресницами. Только этого еще не хватало. Он щелкнул зубами, едва не прихватив покрасневший кончик Нюськиного носа. Нюська отпрянула, но руку не убрала.
        - Уйди отсюда, - прошипел Обр, - не мешай прикидываться.
        - Как прикидываться?! - всхлипнула Нюська. - Ты же головы поднять не можешь!
        - Я все могу, - просветил ее Хорт. - Могу. Но не буду.
        - Почему?
        - Чтоб не приставали. Дальше пусть сами разбираются, без меня.
        - Ой, ты такой!.. Такой…
        - Какой такой? - заинтересовался Обр. Выходит, дурочка все видела. Это было почему-то приятно.
        - Такой стра-ашный!
        - Чего?!
        Он тут подвиги совершает, родное войско спасает от поражения, а она - «страшный». Ну, сказала бы, «сильный» или «храбрый».
        Но дурочка гнула свое.
        - Дерешься ты очень страшно.
        - Ну да, я ж разбойник, чудище опасное и ужасное. А другие прям голуби нежные белоснежные.
        - Другие дерутся оттого, что весело им, сила играет, себя показать хотят или, наоборот, боятся, чтобы трусами не ославили. А ты будто горох молотишь.
        - Ну, ты и ляпнула. При чем тут горох-то?
        - Ты не злишься, не лютуешь. Ты бьешь, будто они неживые вовсе, куклы, соломой набитые. Аж мороз по коже!
        - Ну страшно, так и не глядела бы. Зачем ты вообще сюда притащилась? Сидела бы дома.
        - Сосед нас с тетенькой позвал за детьми присмотреть. А у тебя опять все лицо в крови.
        - Это чтоб еще страшнее было, - фыркнул обиженный Обр, но все же утерся рукавом.
        - Нет, - вздохнула Нюська, - только хуже размазал. Дай-ка я!
        - Ты совсем убитый или не совсем? - раздался рядом тонкий голос.
        - Что, добить хочешь? - огрызнулся Обр.
        - Нет, я за Нюсей пришел. Папанька говорит, домой пора, потому что закончилось все, а плясать нам не положено. Маленькие еще.
        - Закончилось? А кто победил? - поинтересовался Обр-Лекса.
        - Наши победили. Дядя Жила с Ропшей Шатуном последними в поле остались. Нюсь, пойдем, папанька ждет, и Костылиха ругается.
        - Иди, а то она, чего доброго, тебе голову откусит, - посоветовал Обр и снова уткнулся в землю, давая понять, что разговор окончен.
        Нюська снова вздохнула, неслышно поднялась и ушла. Хорт повалялся еще немного, пока его не нашел растерзанный, но очень довольный Родька. Пришлось вставать и идти к своим. Хотя какие они свои? Своих у Обра на этом свете не было.
        Правда, тут его считали героем, хлопали по спине, радостно ржали, вспоминая, как он свалил здоровяка-наемника и едва не подвернулся под кулак расходившегося Мокши.
        Краем глаза он успел заметить, как дурочку уводят с поляны под строгим конвоем. Один белобрысый ребенок держится за юбку, другой вскарабкался на закорки. Слева прямая, как жердь, тетка Костылиха, справа незнакомый мужик средних лет, широкий, как сарай, и тоже с ребенком на руках. Видно, тот самый сосед.

* * *
        На поляне вновь разгорелись костры, бабы достали угощение, из кустов выкатили пузатый бочонок, заходили кружки. Хорт тоже пригубил в надежде, что проклятые ребра и слегка свернутая челюсть будут болеть поменьше. Бражка оказалась не такой уж противной, да и боль отпустила. Можно бы принять и по второй, но он удержался. Никаких своих у него здесь нет. Кругом чужие, и забывать об этом нельзя.
        Заиграла сиплая дудка, девки потянулись, завели хоровод. Скоро плясали все, у кого была охота и достаточно трезвая, чтоб управлять веселыми ногами, голова. Обр и пикнуть не успел, как его тоже втащили в круг.
        Через час последыш Хорта начал думать, что усольские бабы знали, о чем говорят. Должно быть, он и вправду смазливый. Ни разбойничья рожа, ни волчья повадка, ни распухшая нижняя челюсть здешних девок нисколько не пугали. Обра то и дело выбирали в «Золотых воротах», норовили задеть плечом, прижимались мягким боком. Пересмеивались, поглядывали со значением. Вначале он слегка удивился, но потом решил, что это ему, пожалуй, нравится. Особенно Верка в тонкой рубахе с кружевными прошвами, сквозь которые просвечивали круглые сдобные плечи.
        Танцевать Хорт сроду не умел, но послушное тело быстро переняло все, что надо, и скоро он вертел девок не хуже других. Не труднее, чем шестом махать. Правда, каждая опускала глазки и спрашивала, кем ему приходится Нюська. Обра так и подмывало брякнуть: «Женой. Скоро девочка родится, Федей назовем». Но он сдерживался. Выдавать себя из-за таких пустяков было бы глупо. Поэтому всем подряд он нудно твердил одно и то же: «Соседка - с детства знаю - подрядился в город отвезти - унесло в море - едва не потонули». Девки хихикали, делали вид, что не верят.
        В конце концов, от всего этого ему стало не по себе. И хихиканье, и томные взгляды, и Верка, вившаяся возле него, как муха у меда, показались чем-то вроде сладковато-липкого, вязкого болота. И приятно вроде, а дух замирает, знаешь ведь, что тонешь.
        Хорт не выдержал и сбежал к костру. Здесь, среди пьяных парней, которые, пересмеиваясь, подкалывая друг друга, травили байки, было привычнее, спокойнее. Ну, в точности, как в Укрывище. И разговоры почти те же самые.
        Разобрали по статьям девок, потом привязались к младшему Шатуну, поминая какую-то Дуньку Корягу. Тот отбрехивался, краснел и надувался, но, к изумлению Обра, в драку не лез. В Укрывище после таких слов давно бы уже схватились за ножи, а здесь ничего. Никто даже с места не сдвинулся. Никто не мешал глядеть на бледное пламя, тянувшееся к зеленоватому беззвездному небу, слушать вполуха или не слушать вовсе.
        Когда немного стемнело, принялись за байки пострашнее. Выползли на свет Божий и Морской змей, и яма посреди моря, и Лодья мертвых, которую своими глазами видел не то сват, не то брат, не то родной дед рассказчика. Пристали к Обру, не видал ли и он чего, пока носило их Злое море. Хорт отмалчивался. Рваные черные паруса до сих пор кивали ему по ночам. А о том нестерпимо страшном, что мерещилось у мачты, он вообще старался забыть.
        Очнувшись от скверных воспоминаний, он услышал, как какой-то мужик из Косых Угоров с основательно разбитой скулой рассказывает, вытаращив глаза и для убедительности помогая себе руками:
        - В темном лесу, в подгорной пещере живет Князь-волк, и никто ему не указ. Пути к той пещере никто не знает, не ведает, а кто близко подойдет, гибнет лютой смертью. Есть у того князя сорок сыновей, сорок внуков, сорок правнуков. Днем они спят, а наружу выходят лишь ночью, ибо света дневного боятся. И каждый из них может превращаться в живую тварь: ворона летучего, змея ползучего, черного волка или черного пса. В глухую полночь вылезают они из своей пещеры, и нету от них проходу ни конному, ни пешему. В том краю по дорогам в одиночку не ездят, ночью из дома носу не кажут, собак, и тех не выпускают, скотину в лесу не пасут, все Князя-волка боятся. До того дошло, сказывают, что и дорог там никаких нет. Заросли дороги. Всех губит проклятый волк со своей стаей. Никого не щадит - ни старого, ни малого. Только утром перед восходом возвращаются они в свое Укрывище.
        - Куда возвращаются? - вздрогнул Обр.
        - Ну, в нору свою, в пещеру подгорную. Сотни раз их выкурить оттуда пытались. И солдаты, и наемники, и народ с дрекольем сходился. Да только назад никто не вернулся. Нет управы на проклятых Хортов.
        Обр открыл было рот, но скрепился, стиснул челюсти, уставился в костер, в самую сердцевину горящих углей. Вот, значит, как их честят. Сначала разбойники, а теперь еще и кровопийцы-оборотни. Их, Хортов, три поколения бившихся за своих людей и свою землю!
        - Да ладно врать-то, - лениво заметил Устин, - в городе говорят, поймали их всех.
        - Верно, - отозвался кто-то. - Братан третьего дня из столицы вернулся, говорит - там на площади пятеро до сих пор висят. Страшные разбойники из Усолья дальнего. Сотни невинных душ у каждого на совести.
        - Угу. Наш князь на своей земле разбоя не потерпит.
        «Это наша земля!» - без звука, одними губами прошептал Хорт.
        - Эй, Лекса, ты же из тех мест?
        - Нет! - слишком быстро отозвался, слишком громко крикнул. Надо медленнее, спокойнее. - Я из-под Новой Крепи.
        - Так я и говорю, от тех мест недалече. Про Князя-волка слыхал?
        - Не, не слыхал. Вранье все это.
        - Может, и вранье, - мирно согласился рассказчик, - но врут складно.
        Обр сидел очень тихо. Даже глаза закрыл. Под опущенными веками плясала красная пелена. То ли свет костра, то ли неотомщенная кровь убитых и оболганных Хортов.
        Он медленно, глубоко вздохнул, поднял сосновую палочку, сунул в огонь и стал глядеть, как пламя ползет по черному дереву все выше и выше, как покрывается сизым налетом, белеет и осыпается пеплом тонкий кончик.
        Сзади кто-то пихнул его, уселся рядом, дохнул в ухо пивным перегаром. Обр не глядя слегка отодвинулся.
        - От кого бегаешь, парень?
        Так. Быстро, горящей веткой в глаз и ходу, ходу! Подальше в лес, в темноту, в безопасность!
        Совладав с собой, он осторожно покосился в сторону. Так и есть, снова этот недобитый четвертый наемник.
        - Разуй глаза, дядя! Я не бегаю, я сижу. - Обр-Лекса пошевелил палочкой в костре и добавил: - Пить надо меньше.
        - А ты не наглей! - наемник снова навалился на Обра плечом, ухватил за подбородок, резко развернул к себе. - Ноздри целы. Уши на месте. Не клейменый. Стало быть, не каторжный.
        Хорт поневоле близко заглянул в пустые глаза, отражавшие рыжее пламя, брезгливо вырвался, поднимаясь. Наемник с силой надавил ему на плечо, вынуждая остаться на месте, резко задрал рубаху на спине.
        - Не клейменый, но битый. Кто ж это так тебя?
        Обр вывернулся, встал, одернул рубаху.
        - Дед ума вложил. А отец с братьями добавили.
        На этот раз чистая правда не помогла нисколько.
        - Ой, врешь, ой, врешь! Родную кровь так никто драть не станет. И машешься ты не по-деревенски. Стало быть, солдатское мясо. От службы бегаешь. Наемник отвалился назад, чем-то очень довольный. - Да ты сознайся, парень. Я тебе не враг. Сам от вербовщиков две ночи в стогу прятался.
        - Брось, - с той стороны костра пробубнил Жила, - молод он еще. Таких в службу не берут.
        - Ха! А отчего ж тогда у парня спина как терка, будто он каждый день на «кобыле» лежал, правая лопатка палашом разворочена, а под седьмым ребром болт арбалетный наискось прошел?
        - Протрезвись сначала, - хмуро сказал Обр-Лекса, - а уж потом шрамы посчитаем. Ты - мои, я - твои. Тебя, похоже, не болтом, а колом по башке приложили. Последние мозги вышибли.
        Наемник зарычал, неуверенно приподнимаясь. Пока он боролся с собственными ногами, Обр спокойно развернулся и пошел прочь от костра.
        Палашом его саданули лет пять назад, во время лесной облавы. За голову любого Хорта и тогда давали пятьдесят золотых. Княжеский всадник, с гиканьем гонявший последыша Свена по лесу, верно, думал, что мальчишка будет легкой добычей. Тогда Оберон Александр Хорт убил в первый раз.
        Ну а болт… Болтом его с пьяных глаз шарахнул дядька Ольгерд, на спор паливший по воронам. Обр почти успел увернуться. Даже и не болело потом. Но шрам остался.
        Он шел медленно, с ленцой, шаг за шагом, зачем-то считая их, пока за спиной не сомкнулись колкие ветки молодых сосен. Только тогда он сорвался и побежал. Стремительно, не разбирая дороги.
        
        - Я все устроил, - отрывисто произнес Повелитель. - Как видите, это последнее из ваших условий. Надеюсь, что и вы будете также аккуратны в исполнении договора. Ваш Шарль или как его там…
        - Карл Лаам, - почтительно поправил его собеседник.
        - Как я и обещал, он получит Городище и его окрестности на серебряном блюде. Я бы предпочел, чтобы обошлось без жертв. Однако, полагаю, это из области мечтаний. Все эти прибрежные деревушки… При таком раскладе их существование попросту невозможно. Впрочем, число жителей невелико.
        - Неизбежные потери, - прошелестел собеседник. - Ради общего процветания…
        - И процветания рода Лаамов.
        - Но ведь и ваши цели…
        - Что до моих целей, о них позвольте судить мне самому, - улыбнулся Повелитель.
        Совесть его была чиста. Благодаря ему и его доске справедливость в княжестве торжествовала гораздо чаще, чем позволяет устройство мира.
        Глава 14
        К утру Обр отмахал две-три версты по оврагам, зарослям малины и лесному бурелому, исцарапался, обстрекался крапивой, основательно вымок в незнакомом болоте. Этого хватило, чтобы он перестал бояться и начал думать. Разоблаченный Оберон Хорт, кругом виноватый беглый висельник, должен был и дальше нестись через лес, уходя от погони, жертва любого, кто захочет его выдать.
        Зато рыбачок Лекса, который ни в чем не замешан и никому ничего не должен, на другой день спокойно стоял на причале под Городищем, прямо в глаза усмехаясь знакомой четверке наемников. Наемники сопровождали перекупщика, которому артель надеялась сплавить дневной улов. Перекупщик ругался с артельным старостой. На самом деле ругался староста Северин. Орал, хватал плотного, рыжеусого, добротно одетого мужика за грудки и выражался неумело, но смачно.
        Вначале Обр особо не прислушивался. Задрав голову, он с любопытством рассматривал стену Городища, знаменитой на все княжество приморской твердыни. Стена эта, крепкая, построенная на диво разумно (уж в этом Обр понимал), венчала вершину холма в полуверсте от рыбачьего причала и упиралась в скалы длинного мыса с толстой башней маяка. Ходили слухи, что от крепости к маяку пробит подземный ход и башня эта не столько маяк, сколько форпост, с которого простреливаются обе здешние бухты и все подходы с моря. За мысом лежал основной порт, пристани для больших торговых и боевых лодий, но рыбацкие карбасы туда не пускали, чтоб не путались под ногами.
        С причала видны были открытые южные ворота с уходящим от них столичным трактом. От тракта к морю по склону холма тянулась хорошо наезженная колея.
        Тем временем староста метнул под ноги любимую праздничную шапку, да еще и пнул ее со всей дури.
        Обр повернулся к Жиле.
        - Чего это он?
        - Того! - рявкнул Жила, которого тоже корежило от злости. - Две гривны за весь улов! Сроду таких цен не бывало.
        Улов был неплох. Отоспавшись после праздника, артельные в ночь отправились проверять сети, поставленные загодя меж длинных кривоугорских мелей. Соль во всей деревне вышла, так что староста постановил рыбу продавать свежую. Да видно, не задалось.
        - Нет таких цен, - согласился Родька, - в прошлом году Семен по три гривны брал, а Вторуша по все четыре. Правильный мужик, из наших, из Заболотских.
        - Ну и где они?
        Хорт покрутил головой. На причалах никого не было, кроме Харламова перекупщика с охраной да артельных из какого-то Устья-Сонного, угрюмо перегружавших рыбу на телеги, в сырые, переложенные крапивой рогожи.
        - Где-где… Вторуша еще в прошлом году по осени в море пропал. И с чего пропал? Погода была тихая, бабье лето. После осенних бурь карбас его пустой на берег выкинуло, и, сказывают, - Родька понизил голос, - борт у него топором проломлен.
        - Ага, - сказал Обр-Лекса, - понятно.
        - Федьке Свею по весне торговать воспретили. Вроде как подать не доплатил. Пришлый он был, снялся да уплыл восвояси. А нынче, я смотрю, и Семена Дальнего нет. Один только и остался кровопийца Харлам. Где ж это видано, две гривны!
        - Так пошли, морду ему набьем, - предложил Обр, - все равно дело не задалось, так хоть удовольствие получим.
        - Без толку, - махнул рукой Родька, - во-первых, сам видишь, охрана. А во-вторых, это и не он вовсе, это холуй его. Сам-то Харлам бережется. Зачем самому руки марать, когда холуев много.
        - Так чего ж вы рыбу в город не возите? По своей цене продавать - прямая выгода.
        - Умный какой! - буркнул вернувшийся к ним красный, распаренный староста. - В городе в этом за вход плати, за ввоз товара - особо, за место на базаре - само собой, да и не дадут тебе его, это место.
        - Непривычные мы, - уныло протянул Жила, - всегда перекупщикам сдавали.
        - Две гривны! Да лучше я весь улов в воду покидаю!
        Обр-Лекса поглядел на город в высоте, на довольных, нагло ощерившихся охранников. Ишь, весело им! Прикусил губу, дернул за рукав старосту.
        - Погодите, не кидайте пока.
        - И че? Уснет ведь рыба-то. Иль согласиться?
        - Не уснет. Водичкой полейте.
        - И чего будет?
        - Посмотрим.
        Хорт нырнул в лодку, выбрал морского окуня-клювача покрупнее, красноперого, толстобрюхого, колючего. Обернул в мокрую рогожку, натолкал крапивы, чтоб не уснул, пробежал по упруго качнувшимся доскам причала и, поднырнув под рыбными возами, рванул по каменистой дороге вверх, к городским воротам. К воротам как раз подвалил большой обоз из самой столицы. Все стражники были при деле. Требовать входную плату у тощего подростка без всякой поклажи ни у кого охоты не было.
        Сразу за воротами начинался громадный торг, куда обширней, чем в Больших Солях. Вначале Обр даже растерялся, сколько тут было всего: людей, лошадей, возов, каменных лавок, размалеванных полотняных палаток, шума, гама и резких непривычных запахов. Моря и главной бухты не было видно за высокой стеной, сложенной из почти нетесаных зеленоватых валунов. Но небо было ярко-синим, каким никогда не бывает на суше, а вместо ворон и голубей над толпой кружили белые чайки, высматривали, где бы урвать отбросы повкуснее.
        Над всем стоял неумолчный упорный скрип, время от времени перекрываемый дружными невнятными воплями. Скрипели громадные колеса, укрепленные на верху стены, непрерывно тянули, наматывали и разматывали толстенные канаты. Обр удивился, подошел поглядеть. Оказалось, и тут все устроено мудро.
        Городище строилось для того, чтоб отражать нападения с моря. Северная стена, нависавшая над бухтой, была самой толстой и ворот никаких не имела. Да и бухта не годилась для торговых судов, которым нужны удобные сходни, широкие причалы. Времена нынче стояли мирные, торговля наладилась, но хитроумные горожане, зная, что любые мирные времена когда-нибудь кончаются, ломать стену, строить ворота и широкие лестницы даже не собирались. Вместо того придумали подъемники, колеса из тесаных бревен, которые то спускали к причалам, то поднимали в крепость здоровенные сети, полные тюков и мешков.
        Пробравшись на самый верх и полюбовавшись немного, как груз, покачиваясь, ползет вдоль стены, как его цепляют баграми и подтягивают к помосту, Хорт загляделся на медленно входившую в бухту невиданную многопарусную лодью. Зачем пришел, вспомнил, только когда соскучившийся клювач хлестнул его по ноге мокрым хвостом и забился, видимо намереваясь дорого продать свою жизнь. Тогда последыш Свена перехватил рыбину покрепче, сбежал со стены по пологому настилу и окунулся в самую гущу торга. Потолкался у прилавка с яркой глиняной посудой. Поглазел на конскую сбрую (уздечка там была красоты неописуемой, тонкая, прочная, с серебряными накладками). Под рукой стянул толстый пупырчатый огурец и, смачно хрупая, отправился искать рыбный ряд. Нашел, конечно, по запаху и обилию развеселых зеленых мух. Впрочем, весело было здесь только мухам. Остальные чувствовали себя неважно. Рыбка продавалась сушеная или соленая, видать, еще из прошлогодних запасов. Свежей рыбой торговали всего в трех местах, но, приценившись и поглядев на гладкие морды торговцев, Обр живо смекнул, что все это люди того же Харлама. Цена у них
была одна, и держали они ее твердо, хотя круглоплечая горожанка в ярком платке с длинными махрами торговалась до того яростно, аж в ушах звенело.
        - Семитка, больше не дам.
        - Две семитки с денежкой.
        - Две семитки за эту плотву полудохлую?!
        - Всего две за этого прекрасного клювача. Свеженький, только что плавал. Две с денежкой - это еще мало будет.
        - Две! Да еще с денежкой! За эту снулую рыбу! Да как у тебя совести хватает в глаза людям глядеть?!
        Хорт прикинул, сколько навару выйдет, если взять весь улов по две гривны, а потом продавать каждую рыбку по семитке, а то и по две да еще с денежкой, и совсем разозлился.
        - Слышь, тетка, - громко сказал он, - дурят здесь тебя. В глаза врут и не краснеют.
        - А ты кто такой? - сразу вызверился торговец. На это Обр отвечать не стал.
        - Разве ж это клювач? - упорно гнул он свое. - Во, гляди, вот это - клювач!
        И сдернул рогожку. Здоровая красноперая рыба, сверкнув на солнце золотой чешуей, забилась так, что едва не вырвалась из рук. Подняв рыбину повыше, чтоб побольше народу видело, и отворачиваясь от хлещущего по лицу хвоста, Хорт постоял немного и скромно добавил: - И отдал всего-то одну семитку.
        Горожанка кинула снулую рыбу торговцу, жадно уставилась на парня.
        - Где взял?
        - Да за воротами, на рыбацком причале, - улыбнулся Обр, - там как раз карбас подвалил с утреннего лова. Могу тебе, тетка, за две отдать. Без денежки. Я-то не ленивый, еще сбегаю.
        - Перебьешься! - победно заявила тетка. - К рыбацкому причалу я и сама сбегаю. - Одной рукой подхватила юбку, другой - длинную корзину с крышкой и нырнула в толпу.
        Обр хмыкнул, пошлялся еще среди набежавших зевак, потолковал про карбас со свежим уловом и невиданную дешевизну, между делом загнал опостылевшего клювача за полторы семитки, вытер руки о штаны и с чистой совестью пошел бродить по торгу.
        Купил подержанные, но хорошие ножны. Надоело таскать нож в кармане или за пазухой. А теперь куда хочешь вяжи - хошь на руку под рукав, хошь на ногу.
        Посидел в трактире, послушал разговоры. Маркушка учил, что такое всегда пригодится. И вправду, услыхал много интересного. Особенно разорялся сильно пьяный дядя, как выяснилось, тот самый Семен Дальний. Оказалось, городские власти, придравшись к тому, что его лошаденка наложила кучу аккурат под самой воротной аркой, в качестве штрафа воспретили ему возить груз через главные ворота аж на полгода, то есть как раз до конца путины. Будто другие кони не гадят. «Ну-ну, - подумал Обр-Лекса, - этот Харлам городскому старшине наверняка либо сын, либо брат, либо сват. Либо денег сунул так много, что старшина теперь перед ним мягким ковриком стелется».
        У самого Хорта осталось два гроша, и как раз подвернулась лавка со сладостями. Он тут же обзавелся двумя пряниками. Один честно купил за грошик, другой свистнул, сам не зная зачем. Так, под руку попался. Сладкое он не любил.
        Последний грошик остался на счастье, чтоб деньги не переводились. Обр затянул пояс потуже, поглядел на небо и решил, что, пожалуй, пора возвращаться.
        На обратном пути ему раз пять попались встречные с рыбой в корзинке или просто в рогожке. На причале староста Северин, слегка ошарашенный, но с каждой монетой делавшийся все довольнее, солидно беседовал с покупателями, покрикивал на своих, чтоб поторапливались, подбирали рыбку получше. Рядом, заткнув руки за пояс, стоял Жила и глядел на все это в остолбенении.
        Перекупщика не было. Неподалеку толкалась парочка его охранников, но вреда они никакого как будто не делали.

* * *
        Назад шли неспешно, ловили упавший к вечеру ветер, крепко оберегали просмоленный бочонок с солью. Обра не хвалили, не благодарили, лишь староста Северин поглядел со значением:
        - Бойкий ты, Лекса. Как и не деревенский вовсе.
        - Да ладно, - отмахнулся Обр-Лекса, - у нас в Еланях все такие. Небось, не в лесу живем.
        Кажется, название родной деревни вспомнил правильно. Или нет? Надо будет спросить у Нюськи.
        С пряниками он поступил так. Уворованный за ужином сунул Верке, чтоб кормила получше, не обделяла. А может, и еще почему. Верка-то точно подумала про другое, покраснела, как свекла, и сильно пихнула его локтем. Обр покачнулся, поперхнулся, но на лавке все-таки усидел.
        Пристроить второй пряник, честно купленный, оказалось намного труднее. К счастью, на другой день в море не пошли. Отдыхали. С утречка, еще и роса не высохла, Хорт отправился к вдовьему огороду. Пробирался он туда тихо, как волк в овчарню, так, чтоб веточка не шелохнулась, травинка не дрогнула, чтобы не только собаки, но и самые досужие сплетницы не почуяли. Пробравшись, залег в знакомой бузине под березой и стал ждать. Полюбовался на вдову во всех видах: с коромыслом, с подойником, с охапкой травы для скотины. Наконец на крыльце показалась и Нюська. Поглядела на низкое солнышко, вытащила откуда-то тяпку и принялась окучивать капусту. Обр подождал, пока она дойдет до конца рядка, что упирался в самую бузину, и мяукнул. Жалобно, тоненько. Нюська перестала ковыряться тяпкой в серой сыпучей земле, прислушалась. Он мяукнул еще раз. Голос у него все-таки был не кошачий. Получилось хрипловато, будто несчастный котенок мается жутким похмельем. Но Нюська поверила. Всполошилась, тяпку бросила и шустро полезла в бузину. Должно быть, решила, что кто-то душит бедняжку, и кинулась на выручку.
        Пока дурочка, встав на коленки, причитала «кис-кис-кис», шарила под бузиной, копалась в траве вокруг березы, Обр бесшумно шагнул из кустов и обхватил ее сзади. Хотел напугать немного, но вышло нечто вовсе несообразное. Оказалось, что и Нюська уже не ребенок. До Верки, конечно, ей далеко, но не ребенок, это точно.
        Хорт до того изумился, что рук не разжал. Наоборот, притиснул девчонку еще крепче. Дурочка дергалась, пыталась слабо отпихиваться локтями, но от этого было только хуже. Под пальцами что-то отчаянно трепыхалось, билось о хлипкие ребрышки.
        Нюськино сердце.
        - Тихо, - шепнул Обр, - тихо, дура! Своих не узнаешь?! - И, наконец, разнял руки.
        Нюська рванулась вперед, чуть не упала, ухватилась за березу, уставилась на Хорта огромными, слепыми от ужаса глазами. Вот это пошутил. «Как есть разбойник, - укорил себя Обр, - даже шутки разбойничьи».
        - Ну, ты чего? - пробурчал он. Было немного совестно, и ладони горели, как от мокрых канатов. - Я это, я.
        Дурочка всхлипнула и тихо сползла на землю у толстых березовых корней.
        - Сама виновата, не будешь по кустам лазить.
        Никакого ответа, на лице по-прежнему ужас. Обр плюхнулся рядом, незаметно остудил руки в сырой траве.
        - Ты ведь не меня испугалась, - с полной уверенностью сказал он, - ты на другого подумала. Кто к тебе лезет-то? Только не ври. Кто?
        - Сосед.
        - Угу.
        - Что ты, - встрепенулась Нюська, ухватила слабыми лапками за жилистое Оброво запястье, близко заглянула в глаза. С Дедом она тоже никогда не встречалась, но тихую ярость почуяла. - Не надо, что ты! У него же дети. Он не… ничего такого.
        - Сама ж сказала.
        - Да не трогает он меня. Только я его боюсь. Придет в гости, сядет как сыч и все про хозяйство свое рассказывает. А сам смотрит. Нехорошо так. Недавно башмаки в подарок принес. Новые, почти неношенные. Сказал - от жены остались. Ты ведь не…
        - Надо бы все-таки поучить для острастки.
        Нюська замотала головой, спряталась в сползший на лицо платок, как улитка в раковину.
        - Ну, хочешь, научу, как бить, когда сзади хватают? - Сказал и понял: все зря. Никого эта несчастная дурочка бить не будет. - Ладно. Ежели сосед этот или еще кто полезет, просто придешь ко мне.
        - Хорошо, - прошептала дурочка.
        Помолчали. Тихо шелестела береза. В бузине звенели скрывшиеся от дневного солнца комары.
        - А ты… ты сам почему не приходишь?
        - Не хочу, чтоб гадости про тебя болтали, - проворчал Хорт.
        - А, - Нюська вдруг засмеялась тихонько, - это, наверное, Северинова Верка.
        - Почему Верка?
        - Она на тебя глаз положила. Всем говорит, что по осени ты на ней женишься.
        Обру тоже стало смешно.
        - По осени? Ничего не выйдет. Я и так женатый, дальше некуда.
        Достал из кармана пряник, шикарным жестом отряхнул приставшие рыбьи чешуйки и небрежно уронил помятый гостинец на острые коленки, обтянутые грубым полотном юбки.
        - Это… что? - робко донеслось из-под платка.
        - Это едят, - с тяжким вздохом объяснил Хорт, - не бойся, не ворованное.
        - Это правда мне?
        - Не, соседу своему отдай!
        - Спасибо, - прошептала Нюська.
        - Все, мы в расчете. Ты мне - пирог, я тебе - пряник.
        - Не-а. Ты мне еще должен. Я тебя целый месяц кормила.
        Обр усмехнулся, потом вспомнил о соседе и снова помрачнел. Смотрит он, подарочки дарит.
        - Слышь, а те башмаки неужто впору?
        - Нет.
        - Велики, конечно?
        Дурочка кивнула. Обр решительно нагнулся, добыл из-под длинного подола босую, перепачканную землей ступню, обхватил ладонью, прикидывая размер. Ступня была узкая и холодная. Или это рука такая горячая? Нюська съежилась, спрятала ногу под юбкой.
        Дурак. Кончай ее хватать. Это тебе не Верка.
        - На ботинки я еще не заработал, - бодро сказал он, - но подходящую обувку тебе добуду.
        - Анна! - донеслось со стороны дома. - Анна! Где тебя носит?!
        Нюська встрепенулась, готовая кинуться на зов.
        - Мне надо бежать. А когда ты опять… - Но вопрос остался без ответа. Обр исчез, как змея в траве, бесшумно и быстро, не задев ни единой ветки.

* * *
        - Где тебя носит? - сердито спросил Родька. - Отваливать пора, а тебя нигде нету.
        Обра носило по лесу. Не так давно он отыскал высокий пригорок, поросший елями. Деревья стояли густо, но с лысой каменистой вершинки все же было видно море. Хорт полюбил сидеть там в ветреные дни, когда комары не слишком донимали. Или валяться, раскинув руки, на широком взлобье здоровенного валуна, глядеть на вольно бегущие облака, в стылую нежную голубизну над ними.
        Ему казалось, надо хорошенько обдумать что-то важное, но думать не получалось. Получалось какое-то невнятное томление, непохожее на обычную тоску и желание отплатить за погибших Хортов. Чего ему теперь не хватает, он и сам не знал.
        Правда, пока пререкался с Родькой, понял: если чего и не хватает, так это хорошего ужина. Но ужин он проворонил, и пришлось идти на ночной лов голодным.
        Лов оказался удачным. Поутру карбас сидел глубоко, шел тяжело, медленно. Да и ветер был противный. Маяк и крепость на горе показались только к полудню. Видно было, как от полоски рыбацкого причала отвалила чужая лодка, развернула парус, двинулась по ветру.
        - Косоугорские, - определил Жила, - раньше нас поспели.
        - Неладно, - пробормотал Северин, - еле ползут, будто полные. Слышь, Фома, поворота к ним. Спросим, чего и как.
        Завидев их, косоугорские живо убрали парус и еще издали принялись орать и махать руками. Когда подвалили поближе и стало можно разобрать слова, оказалось, что слова эти сплошь ругательные. Доставалось и Северину, и всем Кривым Угорам, и патлатому Лексе, чужаку недоутопленному, чтоб его Злое море обратно взяло. Северин в ответ рявкнул, чтоб кончали лаяться и говорили толком. Выяснилось, что еще вчера сами косоугорские и усть-соньские спокойно торговали на рыбацком причале и остались с прибылью, а нынче сунулись - на причале стражники и эти, псы Харламовы. Мол, приказ от городского старшины вышел: на причале рыбой более не торговать, потому от такой торговли городская казна в убытке. А сам Харлам теперь не по две - по полторы гривны за пуд рыбы дает. Ясно, проучить всех желает. Чтоб он потонул вместе с Лексой вашим. Ишь, с сильными тягаться вздумал. Через него все беды.
        Тут и на Севериновом карбасе все посмотрели на Обра. Но седьмой сын Свена давно привык, что он самый младший и потому вечно во всем виноватый. Косые взгляды на него не действовали. Он прищурился, всматриваясь в полоску причала, и, показалось, снова разглядел там своего личного врага, обладателя очень твердых кованых сапог.
        - Поворачиваем, - хмуро сказал Северин, - соль есть пока. Все на засол пойдет.
        - А потом? - уныло спросил Жила. - Соленую-то эту потом куда денем? Харлам по осени так цену собьет, что…
        - Вот чего, - сказал Обр-Лекса, - высадите меня во-он там, подальше, за причалом, а сами идите за мыс, в порт и встаньте где-нибудь с краю, как под разгрузку.
        - Погонят, - отмахнулся Северин.
        - Не успеют.
        - Ну, встанем мы, и чего будет?
        - Посмотрим.
        - Там, за причалом, к берегу не подойти, на камни сядем, - заметил Фома.
        - Ладно, - Обр зло прищурился, потянул через голову рубаху, - я и вплавь могу, если недалеко.
        Лето уже перевалило за половину, но водичка по-прежнему оставалась ледяной. Однако последыш Свена так обозлился, что был готов на все. Не то чтобы ему было особенно жалко здешних смердов, но позволить взять над собой верх он никак не мог.
        Глядя, как он быстрыми гребками, вытянув над собой руку с узлом одежды, одолевает оставшиеся до берега сажени, Северин недоверчиво покрутил головой, поскреб в просоленной бороде и все-таки велел править за мыс. Ухмыльнулся про себя, заметив, что следом за ними потянулись и косоугорские.
        В порт вошли робко, по стеночке. Гребцы изумленно посматривали на громадную двухмачтовую лодью, стоявшую на якоре в отдалении. Такие до здешних мест добирались редко. Места у широкого дощатого настила под скалой, в высоте переходившей в городскую стену, было довольно, но карбас осторожненько приткнулся с самого краю. Причальный канат забросили, но весел не покидали. Опасались гнева начальства. Северин то и дело озирался, высматривая портовую стражу.
        - Эй, - звонко раздалось сверху, - эй, на карбасе!
        Вдоль стены шустро полз вниз ком спутанных веревок, хитро крепившийся на двух толстых канатах. На веревках качалась, летала из стороны в сторону маленькая фигурка, трепались по ветру длинные темные патлы.
        - Лекса? - прищурился Северин.
        - Он, - отозвался зоркий Фома-рулевой.
        Радостно засвистел Родька, но Обр-Лекса к долгим приветствиям был не расположен.
        - Нагружайте! - заорал он, прыгнув вниз, когда до причала оставалось еще не меньше четырех саженей. Скопление веревок, которое он потянул за собой, оказалось прочной, мелкоячеистой сетью. - Шевелитесь! За подъемник по времени плачено. Дядька Северин, пошли наверх!
        - Зачем?
        - Деньги получать. Семен Дальний три гривны за пуд дает. А может, и все четыре. Как сторгуетесь. Он на все согласен, лишь бы Харламу этому цену перебить. В город ему въезжать-то запретили, а торговать можно, но нечем.
        - А у нас возьмет? - подали голос косоугорские.
        - Спрошу, - пообещал взъерошенный Обр.
        - Тут нас не ждите. Разгрузитесь и гребите на рыбацкий причал. Туда придем, - сказал Северин и, заранее отдуваясь, двинулся к пробитой в стене единственной лестнице, такой узкой, что подниматься можно было только гуськом, да и то плечи все время задевали шершавый камень.
        - Я вот чего думаю, - медленно выговорил Жила, разглядывая удаляющуюся тощую спину Хорта, - прав был тот солдат беглый - не Лекса он. Не нашего поля ягода.
        - А кто? - вытаращились на него гребцы.
        - Да кто ж его знает.

* * *
        Дело с Семеном сладилось и пошло. И хорошо пошло. Портовая стража не то чтобы не гоняла рыбачков, а просто смотрела сквозь них, будто и нет на свете никаких вонючих, облепленных чешуей карбасов, портящих строгий вид военного порта. Обр однажды услыхал, как Семен хвалился в трактире, будто ему даже взяток давать никаких не пришлось.
        Господин Стомах, начальник порта, высшая военная власть, был на ножах с властью штатской, городским старшиной, господином Барухом, и только рад был поприжать Харлама, коему городской старшина покровительствовал. Правда, особенно больших доходов не было и не предвиделось, потому что Семен старался держать цену хоть грошиком ниже, чем в Харламовых лавках, но кривоугорские, косоугорские, усть-соньские, усть-польские не роптали. Лишь бы избавиться от чужака Харлама, раз и навсегда выжить из Городища. Упрямый Харлам, конечно, сопротивлялся.
        То и дело возле подъемников возникали драки, ражие Харламовы молодцы пытались если не отобрать, то хоть попортить чужую рыбку. Портить подъемники они все же опасались. Начальник порта, в ведении которого находились эти скрипучие механизмы, был личностью грозной и вооруженных людей в своем распоряжении имел достаточно.
        Однажды и Хорта, пока он, втихую отлынивая от работы, слонялся по торгу, загнали в угол. Хотели поквитаться как с главным зачинщиком. Конечно, и старый знакомец, владелец кованых сапог, оказался тут. Пришлось бы совсем плохо, если бы не Жила с товарищами. Вовремя подоспели. Обр-Лекса отделался парой кровоподтеков, расшиб руку да минут пять провалялся без сознания. Ко всему этому он отнесся с полным спокойствием. Сам виноват - сам подставился.
        Глава 15
        Тихо и мирно миновало две-три недели. Вернулись темные ночи, и звезды стали показываться настоящие, яркие. Монотонная работа то у весла, то с сетью надоела Обру хуже горькой редьки. Кожа и волосы просолились так, что никакая баня не помогала, руки, и без того не шибко нежные, покраснели, покрылись жесткой мозольной коркой. Он понял, что долго отсиживаться здесь не сможет. Дотянет до следующей весны и уйдет.
        Одно хорошо. Кормят-то хоть не досыта, да каждый день. Прятаться, убегать, пробираться тайком тоже незачем. Сроду последыш Свена так не жил. От сытости и покоя ему даже начали сниться девки. То Верка, то пышная Дунька Коряга, то Шатунова Настена, то вовсе какие-то незнакомые.
        Снов этих Обр не любил. Было после них тяжко и муторно. Поэтому, когда ни с того ни с сего привиделась Нюська, он просто обиделся.
        В артельном сарае море всегда шумело в самое ухо и умудрялось просачиваться даже в сны. Дурочка шла по песку, по самой кромке прибоя. Босые ноги ступали по белой пене. Глаза у глупой девчонки были плотно зажмурены. По ветру развевалась белая рубашка, тонкая, как у Верки, с прозрачными кружевными прошвами. Лучше совсем без ничего, чем в такой рубашке. Вот дурочка! Додумалась расхаживать в таком непотребном виде.
        Сам Хорт стоял на ее пути и не мог никуда двинуться. Отяжелевшие ноги не слушались, вязли в сыром песке.
        Нюська подошла, остановилась совсем близко, обняла за плечи тонкими слабыми руками, распахнула серые глаза и прошептала: «Проснись!»
        Обр не удержался, сгреб ее в охапку, притиснул как можно крепче.
        - Проснись! - повторила Нюська и выдернула его из мягкого солнечного полдня в сыроватый ночной мрак артельного сарая.
        Она и вправду была тут, трясла за плечи, тянула вверх. Обр тут же выпустил ее и рухнул обратно, на свое не шибко мягкое, но нагретое ложе.
        - Ты?! - невнятно со сна пробормотал он. - Ты че тут делаешь? Щас день или ночь?
        - Ночь, но…
        - Совсем рехнулась. Приперлась сама, да еще ночью! А если видел кто?
        - Ты же мне позволил, - шепотом возразила Нюська, - ну, если надо будет. Вот я и пришла. А там… там…
        - Чего там?
        Дурочка без слов ухватила его за руку и потянула к полуоткрытой двери.
        - Вот.
        Обр глянул и захлебнулся холодным ночным воздухом. Прямо напротив сарая, довольно близко от берега покачивалась, закрывая низкие звезды, черная тень чужого судна. «Коч, - сообразил он, - здоровенный, многовесельный. На таком к нашим причалам не подойдешь, глубины не хватит».
        Зато неподалеку в песок уткнулись носы двух хороших, приемистых лодок. К лодкам по берегу неторопливо спускались пятеро. Тащили что-то длинное и, как видно, тяжелое. Что, в темноте и не разберешь, но Хорт догадался, и ему стало совсем худо. Не иначе большой невод - главная ценность Севериновой артели, как раз нынче вечером тщательно развешанный для просушки. Тот самый, на который всем миром семь лет копили и потому берегли как зеницу ока.
        Справа, на причале у лодок, тоже копошились какие-то тени. На дальнем, уходящем в море конце причала вспыхнула яркая точка. Погасла и снова вспыхнула, будто кто-то баловался с кресалом[21 - Кресало - приспособление для получения огня, закаленная стальная пластинка с мелкой насечкой.].
        - Прах гнилой! - вырвалось у Обра.
        - Тебя кто-нибудь видел? - едва шевеля губами, прошептал он.
        - Нет. Я кустами, кустами, по тропиночке.
        - Ага. Так вот, давай как пришла. Кустами, кустами, по тропиночке, бегом к часовне, и в набат. Поняла?
        Нюська пискнула в ответ что-то, но он прислушиваться не стал, быстро выпихнул ее из сарая, толкнул в кусты за углом, а сам схватил первое, что попалось под руку среди стоявших у двери поломанных весел, жердин и палок, и рванул вниз, к причалу.

* * *
        На полпути понял, что схватил не то. Руки оттягивал увесистый багор, которым по весне отпихивали от бортов шальные опасные льдины. Одной рукой с таким не справиться. Правда, пока тяжеленная штуковина с кривым, грубо откованным крюком на конце даже помогала, сама тащила Обра вперед, вниз по склону. Мимо пятерки похитителей невода он пронесся как лавина и первого из отиравшихся на причале просто-напросто снес с дороги. Навстречу из темноты метнулась новая тень. Сзади заорали сразу несколько голосов. Вертеть багор, как обычный шест, Хорту было не под силу, поэтому он лишь слегка направлял его, нанося короткие, резкие удары, не позволяя никому ворваться в круг, описываемый увесистыми концами его оружия. Только бы не споткнуться! Только бы хватило дыхания!
        Кому доставались удары, он толком не видел. Дважды кованый наконечник врезался во что-то с глухим чавкающим стуком. Откуда-то сбоку раздался задыхающийся вопль, заглушенный громким всплеском. Обру было все равно. Он рвался к концу причала, где вновь вспыхнули бледные искры и ярко загорелся смоляной факел. Поджигатель, ни минуты не медля, сунул его в непонятную кучу, громоздившуюся на носу последней лодки. Почти сразу взметнулось пламя, ярко осветило мачту со свернутым парусом. Поджигатель обернулся, намереваясь запалить груду просмоленной пакли на носу второй лодки, и остолбенел. Прямо на него в отблесках огня неслось нечто в широкой, бьющейся по ветру рубахе и с окровавленным багром в руках. Поджигатель швырнул факел в Хорта и выхватил из-под ног до времени отложенный в сторону взведенный арбалет.
        С такого расстояния промахнуться невозможно. Обр прыгнул в сторону, надеясь только на удачу, споткнулся о горящий факел, но, падая, метнул багор как копье. Показалось, что жилы рвутся от напряжения. Хрустнуло в спине, отозвалось в животе. Он упал плашмя на дрогнувшие мокрые доски, но артельный багор снова проявил самостоятельность, полетел куда надо и вонзился в воду, по дороге сбив с причала неудачливого стрелка. Выпущенная стрела ушла вверх.
        Хорт судьбой поджигателя интересоваться не стал. Вскочил и, на ходу хлопая по успевшей затлеть рубахе, кинулся к горящей лодке. Во все стороны сыпались искры. Занялась пакля в соседней лодке. Обр выхватил нож. Ножны он давно закрепил на ноге и не снимал никогда, даже во сне.
        Прикрываясь локтем от жара, он полоснул по причальному канату. Раз. Другой. Третий. Тугие волокна, наконец, расселись. Руки слушались плохо, но Хорт плюхнулся на колени, уперся в горящую лодку изо всех сил, отворачиваясь от жара, отпихнул тяжелую посудину как можно дальше. И тут же понял, что ошибся. Сейчас плавучий факел вернется, врежется в другие лодки.
        Обошлось. Охваченная огнем посудина тихонько качалась на плоских ночных волнах, мирно отражаясь в темной воде. Слабенький ветерок медленно потянул ее вдоль берега, прочь от артельных кочей и лодчонок помельче.
        Свесившись с края причала, Обр проводил ее взглядом. Потом спохватился, вскочил, обжигаясь, вышвырнул в воду тлеющую паклю из другой лодки и снова со стоном рухнул на дрожащие сырые доски. Болело все: сорванные мышцы рук, спина, живот, обожженные ладони. Вот-вот из темноты со стороны берега появится кто-нибудь из этих - и конец. Сейчас его можно было убить гусиным перышком. Он напрягся, пытаясь рассмотреть, что там на берегу, и враз, будто затычки из ушей вынули, услышал, как в темноте, надрываясь, неровно, но часто стонет набат. Колоколу вторил бешеный собачий хор. Проснулись, наконец!
        На берегу метались светлые пятна, должно быть, в исподнем все повыскакивали. Кто-то кого-то бил, кто-то куда-то бежал, но кто, кого, куда и зачем, разобрать было невозможно.
        «И зачем я во все это впутался? - устало подумал Хорт. - Мне-то какое дело? Узнай они правду, живо ринулись бы в город получать награду за мою голову».
        На берегу завопили, перекрикивая набат. Над артельным сараем взмыл сноп искр, травяную крышу лизнуло пламя. На причал упал рыжий отсвет. Стало видно, что в каждой лодке навалены пакля, стружки, прочий горючий сор. Вот крысы! Все подчистую сжечь вздумали.
        На темных досках недалеко от края что-то оранжево поблескивало. Арбалет. Дорогой. Из тех, что бывают только у солдат из самой столицы. Обр потянул его к себе, чтоб посмотреть поближе. Да, хорош. Струна стальная. Ложе удобное. Навскидку стрелять из такого - одно удовольствие. На ложе особая канавка, и в ней запасной болт. Хорт осторожно тронул острие. Помедли он хоть миг, и такой же болт торчал бы у него в горле.
        Свет от горящего сарая становился все ярче.
        «Так, - с расстановкой подумал Обр, - добро наше портите». И, кривясь от боли в обожженных руках, поспешно принялся собирать клочки дотлевавшей на причале пакли. С каких пор добро здешних смердов стало для него своим, он не знал, но ярость, сунувшая ему в руки багор и погнавшая спасать лодки, всколыхнулась снова. Всепоглощающая ледяная ярость неукротимых Хортов. Отодрав от подола рубахи кривой узкий лоскут, он прикрутил паклю к своему единственному болту. Прижимая к груди арбалет, как любимого ребенка, неуверенно выпрямился. Неловко наложил болт, подул как следует, чтоб разгорелось получше. Далеко не полетит, но нам далеко и не надо.
        Скрипнул винт, лязгнула тетива. Болт ушел, описав в темноте огненную дугу, и бессильно, на самом излете ткнулся в приспущенный парус по-прежнему темного чужого коча.
        «Вреда особого не наделаю, но, может, хоть на голову кому-нибудь свалится», - злорадно подумал Обр. Однако канаты на коче были, видно, просмолены на совесть. Черный парус внезапно подернулся алой каймой. В минуту и рея, и мачта до самого верха оказались охвачены пламенем. Хорт вытянулся в полный рост, чтоб получше видеть. Давненько он так не радовался.
        С левого борта мелькнула синеватая вспышка, донесся громкий треск. Парень понял, что вставать в полный рост все же не стоило, но поздно. Левое бедро полоснуло горячей болью. Нога подломилась. Он упал, и вовремя. Теперь с горящего коча палили почем зря. Сам дурак! Мог бы догадаться, что у них и пищали[22 - Пищаль - общее русское название ранних образцов средне-и длинноствольного огнестрельного оружия.] есть.
        Обр не стал озираться, доискиваясь, в кого стреляют и зачем, а просто соскользнул с причала ногами вперед в ледяную воду. Оказалось, не очень глубоко. Стоять нельзя, но дно совсем близко. Он оттолкнулся, вынырнул и, цепляясь снизу за скользкие доски, втянулся под причал, в самую густую тень. Прямо над головой громко стукнуло. В волосы набилась труха и гнилые щепки. В образовавшуюся щель просочился красноватый лучик, отсвет пожара. Ну, если им нравится палить по пустому причалу, пусть развлекаются. Самому Хорту развлекаться было недосуг. Раненую ногу тут же свело судорогой. Вода стиснула тело жгучими ледяными обручами. Он сцепил зубы и, то хватаясь за склизкие доски и сваи, то вплавь, то отталкиваясь от твердого песчаного дна, двинулся к берегу. Под пальцами скользила мокрая просоленная гниль, хрустели ракушки, обрывалась волосистая тина.
        Ну, больно, ну, холодно, ну, темно. Но терпеть можно. Целую минуту можно вытерпеть. И две. И три. На третьей минуте Обр уткнулся лицом в сапог. Сапог вместе со своим мертвым владельцем плавал под причалом. Владельца Хорт не узнал, поскольку тот лежал в воде лицом вниз, а вот сапог узнал сразу. Новый, солдатский, с блестящей даже в темноте подковкой, с окованным мыском, которым так ловко бить под чужие ребра. Он равнодушно отпихнул труп, мешавший двигаться дальше, мельком пожалел о добротных сапогах, которые нельзя снять прямо сейчас, и только потом задумался: выходило, неведомые ночные враги - люди Харлама. По крайней мере, один из них.
        Дыхание перехватывало, двигаться становилось все труднее, но Обр упрямо цеплялся за доски над головой, отворачивал лицо от рвущейся в приоткрытый рот черной воды. Главное, темно. Худо, когда идешь, а конца не видно. Причал-то не три версты тянется. Он споткнулся, упал, захлебываясь, но колени уперлись в плотный песок.
        Тихонько постанывая, Хорт выполз, вытянул себя на берег, трясясь в жестоком ознобе, привалился к ближайшей свае. Из-под дощатого настила благоразумно вылезать не стал. Из раны, закрывшейся было в холодной воде, снова точилась кровь. Левой ноге было горячо, зато остальное тело стыло, дрожало и отказывалось служить такому тупому и нерачительному хозяину.
        Обр глядел на простоволосые бабьи тени, метавшиеся с ведрами вокруг горящего сарая, и завидовал самой жестокой завистью. Им-то, небось, не холодно. Ишь, носятся, дуры. Не потушат, конечно. А вот на коче с пожаром справились. Спихнули в воду горящие обломки мачты. Ничего, хоть малость, да поквитался.
        В этот миг на коче полыхнуло так ярко, что осветился весь ближний берег, заполненный расхристанными фигурами, сцепившимися в жестокой драке. Хорт зажмурился с непривычки, а когда открыл глаза, коч пылал высоким костром и по волнам к нему тянулась, трепетала на воде широкая золотая дорожка.
        Он знал, отчего бывают такие штуки. Надо же, какой этот Харлам богатый. Порох. Много пороха. Хранили прямо на палубе, потому обошлось без взрыва, но зато пожар получился знатный. Было хорошо видно, как черные человеческие фигурки сигают за борт, спасаясь от пламени.
        Над головой по причалу протопали чьи-то ноги. Утопающих спасать кинулись. Дурачье деревенское. Сам Обр этих спасать бы не стал. Рядом кто-то завопил, нещадно ругаясь. Его вязали аж втроем, приговаривая при этом: «Ишь, чего удумали, по ночам грабить! Мы те пограбим, пограбим… Так, что родная мать не узнает».
        «Наши, - сообразил Обр-Лекса уплывающими остатками разума и прохрипел: - Помогите!» Хортам таких слов не то что выговаривать, даже думать не полагалось. Унизительно. Каждый сам за себя. Но Обр знал: сам не справится. Прямо тут и помрет. А помирать ему было никак нельзя. Пока жив хоть один Хорт, князю покоя не будет. И еще что-то на нем… Что-то важное. Ах да, Нюська. Пропадет дурочка. Не-ет. Помирать нельзя.
        - Помогите!..
        Качающаяся тень, одна из многих на этом освещенном пожарами берегу, метнулась к нему и оказалась чумазым, исцарапанным Родькой.
        - Ты?! - выдохнул он. - Ты чего это, а? Ты живой?
        - Рану… перетянуть, - прошептал Обр, - сумеешь?
        - Ага, - затряс головой Родька.
        - От рубахи отрежь. У меня нож на ноге.
        - Ага-ага. Щас.
        - Вот тут… Туже, туже затягивай…
        - Кровищи-то, кровищи! Весь песок черный. Как бы хуже не было.
        - Тяни. Хуже уже некуда.
        - Где ж ты так подвернулся?
        - Да по глупости. Мне бы одежу сухую или хоть к костру.
        - На-ка, хлебни для начала, - сказал невесть откуда взявшийся Северин. От него сильно несло пожаром. В бороде застряли хлопья сажи.
        - Ладно, - прошептал Обр и от всей души приложился к толстой фляге в кожаной оплетке. Надо же, о чужаке забоятся! Выходит, он для них и вправду вроде своего. Должно быть, поэтому и кинулся один против десятка с паршивым багром. Он Хорт. А у Хортов судьба такая - защищать своих смердов. Высокое предназначение.
        Утвердившись в этой мысли, Обр-Лекса поднялся, цепляясь за Родьку и Северина, которые перетащили его к открытому очагу. Здесь обычно топили вар, смолили лодки перед путиной.
        Сейчас очаг жарко горел. Обр прислонился к теплым камням, стянул мокрую рубаху. Родька тут же содрал свою, пропахшую потом и гарью, но вполне сухую, принялся одевать его как маленького. Вдеть в рукава ноющие руки оказалось не так-то просто. Штаны Хорт все же стащил сам, при свете огня осмотрел рану. Она оказалась пустяковой - так, вырвало кусок мяса. Вот только крови вытекло много, и от этого голова кружилась так, что все плыло перед глазами. Тем временем Родька принес охапку чистого тряпья. Похоже, чью-то новую рубаху на полосы порвали. Сунулся перевязывать, но явно не знал, как приняться за дело. Обр-Лекса отпихнул его локтем, сам ослабил жгут, сам перевязал рану.
        Ох, голова-головушка! Темнота расплывалась, дробилась на яркие языки огня и шатучие тени. Рядом ходили, присаживались к очагу. Мимо кого-то волокли, заломив руки, а тот хрипел, выплевывая воду пополам со скверными словами.

* * *
        Хорт забылся в тепле, утонул в забытьи, как в Злом море, которому опять не достался, а когда очнулся, было уже совсем светло. В очаге дотлевали красные угли. Вокруг на корточках или прямо на песке сидели кривоугорские рыбачк?. Закопченные, побитые, в разодранных на груди исподних рубахах, а то и вовсе без рубах. Точно, в чем спали, в том на берег и выскочили.
        В отдалении курилось пожарище. Присмотревшись, Обр понял, что сарай почти удалось отстоять. Выгорел один угол и провалился кусок крыши. Харламову кочу повезло меньше. Посреди бухты качался на волнах черный корявый остов. Как ни странно, он не утонул, и якоря надежно держали его на месте. Видно, даже Злое море не желало принимать такую мерзость. На берегу под крутым песчаным откосом сидели и лежали надежно связанные чужаки из уцелевших, выплывшие или сердобольно выловленные из воды. Вид у них был жалкий и донельзя озлобленный.
        Поодаль рядком лежали те, кому выплыть не удалось. Туда же, как видно, стащили поджигателей, познакомившихся с Обровым багром. Этих можно было отличить сразу. Проломленный череп, кровавая маска вместо лица, жуткая рваная рана через всю грудь. Голыми руками такого не сделаешь.
        Обр отвернулся, поглядел на светлеющее небо. Над лесистым мысом, за которым скрывались Косые Угоры, стояла громадная сизая туча. Дым. Значит, сначала чужаки завернули к ним, и там, похоже, Харламу все удалось.
        Здесь тоже было нерадостно. Над берегом висел захлебывающийся, страшный, неизбывный, как погибельная пучина, бабий вой.
        - Что это? - спросил Обр-Лекса, которому казалось, что именно от этого крика нудно ноет все тело и отзывается стреляющим колотьем в ране.
        - Фому нашего зарезали, - буркнул незаметно подсевший к очагу Северин, - жена убивается. Он один из первых прибежал, невод выручать кинулся, а его ножом. - Помолчал и добавил: - Еще Векшу Шатуна подстрелили. Неведомо: то ли выживет, то ли нет.
        - Выживет. Шатуниха травы знает, - сказали с той стороны очага. - А вот Кузя Коряга помрет, наверное.
        - Да, дела, - тяжко вздохнул Северин, - хуже некуда.
        - Почему некуда? - возмутился Родька. - Сеть спереть не дали, лодки спалить не позволили, сарай и тот отстояли.
        - Да что сарай, - Северин вздохнул еще тяжелее, - дурак ты, малый. Совсем ничего не смыслишь. Это ж Харламовы люди были.
        - Знаю, - буркнул Обр.
        - Откуда знаешь?
        - Узнал одного. По сапогам.
        - Ну, теперь сам Харлам сюда заявится, - предрек Родька, - вооружаться надо, вот что.
        - Не заявится, - скривился Северин, расчесал пальцами бороду, стараясь избавиться от налипшей сажи, заплывшим глазом покосился в сторону откоса, - вон он лежит, Харлам-то.
        Хорт приподнялся, отчего все снова начало вертеться и раскачиваться, и увидел на песке неподвижную спину, облепленную мокрой рыбацкой робой. К робе прилипли длинные светлые волосы. На откинутой вбок мертвой руке тускло блестели кольца. И манжетка из-под грубого рукава торчала белая. К тонкому кружеву пристал мокрый песок.
        - Он что, из благородных?
        - Вроде того. Из самой столицы прибыл. Сынок чей-то незаконный, я так думаю. Признавать его не желали, а к месту все ж таки пристроить хотели. Городской старшина под его дудку плясал не только потому, что в долю вошел. Вот погодите, нагрянут стражники, так мы еще и виноваты окажемся.
        Мужики завздыхали, глухо забурчали, соглашаясь. Обр тоже кивнул. Ему все было ясно.
        - Как виноваты?! - вскинулся Родька. - Они же напали! Ночью! Фому до смерти убили!
        - Кто первый начал да кто напал, разбирать не будут, - подвел черту Северин, - надо идти добро прятать.
        - Кочи до времени увести за косу, - согласились мужики, - да и людям бы в лес пока.
        - Как бы всю жизнь по лесам прятаться не пришлось, - добавил подошедший Мокша.
        - А ты и рад, Шатун беспутный!
        Один за другим мужики стали подниматься, потянулись за Северином.
        - Слышь, Лекса, встать-то можешь? - засуетился Родька. - Давай-ка я тебя домой отведу.
        - Не, рано домой, - сказал Обр-Лекса, ощупывая, просохли ли разложенные на камнях очага штаны. - Ты Нюську нынче ночью не видел?
        - Видел, вроде. С бабами пожар тушила.
        - Найди ее.
        - Зачем?
        - Надо. Ты же не хочешь по лесам всю жизнь прятаться? И вот чего, Верку тоже зови.
        - Что, обеих? Одной тебе, значит, мало? Верка-то, она того, ревнивая. Она твоей Нюське последние волосенки повыдергает.
        - Зато она, небось, голосить умеет.
        - Гы! Еще как умеет. А на че?
        Хорт поглядел на Родьку, подивился про себя. Надо же, живет на свете такое дурачье. Нога болит, голова трещит, каждую жилу ломит, а тут изволь все разжевать, по полочкам разложить, так, чтоб деревенский дуботолк понял.
        - Отец твой все верно говорил. Виноватыми вас сделать - раз плюнуть. Мужиков в тюрьму, деревню разорят. Так что надо нам шевелиться, пока городские обо всем не пронюхали.
        - Да чего надо-то?
        - Верку приведи. И Нюську.
        Глава 16
        Легкая лодочка бежала ходко. Уже часа через три показались маяк и стена Городища на высоком утесе, почти касавшаяся розовой паутины утренних облаков. Обр так и не понял, чью лодку они стянули. Впрочем, ему было не привыкать.
        Гребли по очереди Родька, Верка и Нюська. Обр-Лекса тоже было взялся за весла, но руки и плечи сразу пробило нестерпимой болью, аж слезы из глаз. Не раз еще аукнется этот багор. Повязка на ноге тоже украсилась свежим кровавым пятном, так что к веслам он больше не прикасался. Сидел, развалясь, на дне лодки и втолковывал Родьке и глупым девкам, что говорить и что делать. После пятого повтора, наверное, дошло до всех, даже до Нюськи, на которую Обр возлагал особые надежды.
        Гребли молча, торопливо, на пределе сил. Пока шли мимо Косых Угоров, вдоволь налюбовались на дымное облако, окутавшее весь берег. Целы ли дома, за дымом видно не было. Лишь маячили в море обугленные подпоры. Все, что осталось от трех косоугорских причалов.
        Нюська, когда ей сунули весла, запыхалась очень быстро, и ее снова сменила Верка, приговаривая: «Брысь отсюда, клуша ленивая, не умеешь, так и не берись». Дурочка не спорила. Молча устроилась на носу рядом с Хортом и попыталась незаметно, кончиками пальцев, дотронуться до его руки.
        - Тебе очень больно?
        Обр только плечом повел. Больно - не больно, надо терпеть. Он знал: перетерпеть можно все. Ну, почти все.
        - Повезло нам, что ты в сарае ночевать любишь, - сказал Родька, глядя на дым над Косыми Угорами. - Пулю словил, когда в набат ударил? Круто ж тебе пришлось. Я видел, там возле била[23 - Било - бытовой и сигнальный музыкальный инструмент, деревянная или металлическая доска, по которой ударяли молотком или палкой.] весь угол в щепы разбит и стрела торчит. Вот такенная.
        Обр представил себе Нюську, лежащую на сухой чахлой травке с «вот такенной» стрелой в груди, да так живо, что сам нашел и стиснул ее руку. Должно быть, крепко стиснул. Девчонка дернулась и охнула.
        Верка, которая гребла, как настоящая рыбачка, ровно и сильно, зыркнула на них через плечо.
        Солнце выбралось на небо, поднялся ветерок. Родька поставил парус, и лодка побежала еще быстрее, так что в порт Городища они влетели легкой чайкой и мимо остроносых боевых лодий, мимо широких и приемистых торговых понеслись прямиком к таможенному причалу.

* * *
        Портовый дежурный задумчиво перебирал удочки, проверял леску на прочность, прилаживал крючки. Никаких прибытий-отбытий сегодня не ожидается. Досмотров не предвидится. Погода на диво хороша. Целый день можно будет просидеть с удочкой на причале или поодаль на широких плоских камнях. Солдат спит, а служба идет.
        Вам!!!
        Грохнуло так, что рука дрогнула и крючок вонзился в ладонь. Колокол таможни, которому надлежало степенно возвещать о прибытии кораблей, грохотал так, что стены дрожали. Выругавшись, дежурный с мясом выдрал проклятый крючок из заскорузлой ладони и бросился вон. С лежанки скатился его оглушенный напарник, которому привиделось, будто его положили на наковальню и лупят по голове тяжелым молотом.
        На причале творилось незнамо что. Колокол терзал незнакомый полувзрослый парень, грязный и оборванный, будто только что выбрался из печной трубы. Второй парень стоял, опираясь на плечи двух девок, таких замурзанных и взъерошенных, будто ими и вправду трубы чистили. Был он бледный, как рыбье брюхо, на лице пузыри свежих ожогов, порванные штаны в крови.
        - Чего, пожар, что ли?
        - Нет, - тихо сказал раненый парень, - не пожар. Война.
        Одна из девок, та, что повыше, на вид покрепче, немедленно завыла таким тонким и звонким голосом, что зачесалось не только в ушах, но и в носу. Понять ничего было нельзя, кроме слов «Ой, лихо, ой, лишенько!».
        - Отведи нас к господину Стомаху, - попросил раненый.
        - Тихо! - гаркнул дежурный, зажав уши. - Тихо!
        - Я господин Стомах. Что здесь происходит?
        Дежурный попытался встать по стойке смирно, не отнимая рук от ушей.

* * *
        Господина Стомаха Хорт раньше видал только издали. Крепкий мужик, подтянутый. Наверняка из бывших моряков, костистый и жесткий. Одни говорили, что он из простых, из рыбацкой деревни, другие твердили, что, напротив, происхождения самого благородного, но в одном все были согласны: с городским старшиной он на ножах.
        Обр тихонько дернул Верку за подол. Но Верка и без приказа бухнулась в ноги и, обнимая сапоги господина Стомаха, завыла с новой силой: «Ой, беда-беда, разорение!» Платок сполз с головы, рубаха - с плеча. Сплошная красота. Как раз то, что надо.
        - Тихо! - в свою очередь гаркнул господин Стомах.
        Родька с Веркой дрогнули и онемели. Дежурный облегченно вздохнул. Тогда Обр-Лекса незаметно подтолкнул Нюську. Это было его последнее оружие. Страшной убойной силы.
        Дурочка, вздохнув так глубоко, что приподнялись под рубашкой острые плечики, выступила вперед, возвела на господина Стомаха серые очи.
        - Из Кривых Угоров мы, - сказала она тонким голосом. - Напали на нас, дяденька. Ночью напали. Жгут и грабят. И Косые Угоры тоже горят. Мы с моря дым видели. Наши мужики отбиваются как могут, только у тех пищали.
        Обр послушал-послушал ее мягко журчащий жалобный рассказ, успокоился, сел, а потом и прилег на причал. Все шло как по маслу. Суровый начальник порта при виде Нюськи слегка размяк, прочь не гнал, слушал внимательно. Такую разве прогонишь.
        Язык у дурочки подвешен хорошо, начальства она по глупости не боится, и даже врать ей не придется, потому что о том, кто напал, почему и зачем, она знать не знает. Со слов Нюськи выходило, что кривоугорские мужики отнюдь не преступники, но герои, мужественно защищавшие родное княжество от неведомого врага, скорее всего свеев. Свеев тут, по правде говоря, уже лет двадцать не видели, но память осталась.
        Начальник порта все понял, как требовалось. Он и вправду оказался не промах. Не успела Нюська закончить свою печальную повесть, а все уже бегали как наскипидаренные. В пять минут от причала отвалили две боевые лодьи и быстро двинулись на северо-запад. В крепости играли тревогу. Над маяком поднялся столб дыма - дневной тревожный сигнал для всей округи. В общем, шуму вышло много.
        Впрочем, Хорт был уверен, что господин Стомах не очень огорчится, обнаружив вместо вторгшихся свеев дохлого Харлама и его сотоварищей. Хорошая плюха городскому старшине, господину Баруху. Надо же, лучшего друга-приятеля поймали на грабеже и поджогах. Так что, ежели городская стража в Кривые Угоры заявится, ее там встретят как надо.
        Лежать на причале было хорошо. Главное, шевелиться не нужно. Солнышко светит, доски теплые. Обр смотрел на небо, на летучие облака, на взбудораженных тревогой чаек и, кажется, снова ненадолго забылся.
        Глава 17
        
        Повелитель не спеша отворил тяжелую дверь. Послушно, один за другим, вспыхнули факелы. Вначале, давным-давно, он удивлялся этому, потом привык. Здесь, в подгорном покое, его занимала только доска. Отражение длинного ряда желтоватых огней в бархатно-черных клетках, мягкий золотистый отсвет на светлых.
        Доску он не видел уже больше недели. Накопились дела, которые можно было решить только лично. Но все фигуры стояли на верных, точно просчитанных позициях, и партия, которую он вел очень давно, тихая битва за полную власть над душой и разумом князя, а значит, и над этой несчастной страной должна была кончиться победой. Личной славы и почестей он не хотел, но власть, настоящая власть была нужна ему, ибо он и только он, один среди жестокого тупого быдла, знал, как распорядиться ею наилучшим образом, к вящей славе княжества и благополучию того самого быдла, которое, как непослушное дитя, постоянно требовало вразумления.
        Все было так хорошо продумано, что и поправлять ничего не требовалось. Фигуры двигались сами собой. Один ход влек за собой другой. Все же Повелитель, так, на всякий случай, достал из футляра легкую лопаточку, приблизился к доске - и глазам своим не поверил. Победа выглядела как жестокое поражение.
        Хуже. Полный разгром. Его сторонников теснили по всем направлениям. Ошибка?! Где? Где та малость, которая привела к краху? Крохотный камень, который зовут краеугольным, ибо без него рушится все здание. Хрупкая рукоять лопаточки хрустнула в стиснутых руках. Повелитель вздрогнул, с ужасом глядя, как змеится, ползет по древнему дереву черная трещина.
        Но он не был бы Повелителем, если бы не умел проигрывать. Обуздав гнев и справившись со страхом, он принялся шаг за шагом, будто распутывая хитроумно сплетенное кружево, перебирать ходы. Назад, назад, к самому истоку, в поисках места, с которого начала рушиться его постройка. Он медленно продвигался вдоль доски, пока не оказался у морских границ княжества, у самого Городища.
        Городской старшина, на которого опиралась вся комбинация, - на доске слон - заперт в угол и совершенно бесполезен. А где же младший отпрыск свейского рода Лаамов - на доске хитрый непредсказуемый конь? Нет на доске коня. И пешек, которые его прикрывали, тоже нет. Побит!
        Этого не могло случиться, но доска не лжет. Вестей из Городища дожидаться не меньше недели, но доске можно верить. Всегда.
        Итак, что мы имеем? Конь побит. Тьфу, то бишь Карл Лаам убит. Стало быть, из союзников Лаамы могут превратиться в противников. Вслед за Лаамами отвернутся Готланды, а высокородные Середовичи снова начнут юлить, выторговывая кусок пожирнее.
        Конь побит. Кем? Кем, песья кровь?! Повелитель склонился над доской, разглядывая фигуры. В самом центре кошмарного разгрома стояла пешка. Стояла против всех правил, прямо на скрещении линий.
        Он! Тот самый, из недобитых Хортов. «Вот так простая небрежность может оказаться роковой, - с трагической торжественностью помыслил Повелитель, - и даже изменить судьбы мира!»
        Но юному паршивцу, натворившему таких дел, на судьбы мира было плевать. Он снова спал. Видно, его пытались будить, потому что он жмурился, уворачивался и бормотал: «Отстаньте! Идите все лесом!»
        Повелитель всматривался в его грязную, синюшнобледную, но вполне довольную физиономию и не знал, впервые за много лет не знал, что делать. Сбросить его с доски? Было. Отправить туда, откуда он не сможет выбраться? Было. Сыграть против него сильными фигурами? При нынешнем раскладе они будут нужны в другом месте. Да и не поможет это. Наверняка не поможет. Не играет гаденыш по правилам. Вон стоит прямо на линии, и хоть бы что. Доска терпит.
        Повелитель осторожно тронул пешку лопаточкой, вернул на середину клетки. Может, лучше ее вообще не трогать?
        Впрочем, кроме игры есть ведь и настоящая жизнь, живые кони, обычные воины. Его собственные воины, например.
        Конечно, как это сразу в голову не пришло! Послать человек десять, для верности. А чтоб шустрый поганец никуда не делся, запереть его пока. Так, кто там у нас посильнее? Ах да, старый знакомый, господин Стомах - на доске ферзь. Герой десятка морских сражений, искатель северных островов, друг детства князя. К счастью, бывший друг. Управлять им трудно, а поссорить с князем и удалить из столицы было и того труднее. Ну, ничего, в Городище ему самое место. Таким, как он, морские границы надлежит охранять, а не политикой заниматься. Так-так, господин Стомах, посмотрим, как вы сумеете охранить одного паршивого мальчишку.

* * *
        - Отстаньте, я спать хочу!
        - Потом поспишь, - прикрикнула Верка, - господин Стомах приказал рану твою осмотреть.
        - Осматривал я уже, - сонно пробормотал Обр. - Ерунда.
        - Откуда ты знаешь?
        - Что я, огнестрельных ран, что ли, не видел?
        - Где это ты их видел? - тут же прицепилась Верка.
        - Перевязать надо, - тихо, но упрямо сказала Нюська.
        - Да перевязал я, - простонал Обр-Лекса, приоткрыв один глаз. Так было хорошо, а тут опять лезут с глупостями.
        Над ним склонился щекастый дядя в черном господском камзоле. Борода на его солидных щечках росла отдельными лохматыми перьями, а цвет носа сразу наводил на мысли о свежем пиве.
        - Ты кто? - зевнул Обр, все еще надеясь, что тот отстанет.
        - Лекарь, - ответствовал дядя. - Ты, парень, эти деревенские замашки брось. В своих Угорах, или как их там, гнилому пню тыкать будешь. По мне, так сдохни прямо здесь, на причале, я не заплачу. Но у меня приказ. Господин начальник порта изволили лично распорядиться.
        Обр понял, что сопротивление бесполезно. Уж если господин Стомах изволили распорядиться лично, то из него веревки совьют, бантиком завяжут и на главной башне вывесят вместо флага. Он, кряхтя, встал, с удовольствием повис на чистеньком франтоватом лекаре всей своей грязной костлявой тушкой, позволил отвести себя в портовую караулку и усадить на лавку. Лекарь кривился и отворачивался, потому что пахло от Хорта далеко не розами, но живо разрезал заскорузлую штанину, размотал кровавые тряпки и принялся копаться в ране. Вытерпеть, конечно, можно все, Обр и терпел, сколько мог. А потом взвыл и попытался вмазать лекарю здоровой ногой. Лекарь прикрикнул на него и сунул стакан. Хорт выпил залпом. Думал - бражка, а оказалось - сонное зелье. Говорил Маркушка: нельзя пить из чужих рук. И верно, нельзя.

* * *
        Проснувшись, он увидел над собой низкий свод в грубых швах каменной кладки и кусок нежно-голубого неба, перечеркнутый прутьями решетки. Схватили и опознали!
        Он тут же сел, намереваясь немедленно бежать. Конечно, это было глупо. Из каменной темницы так просто не убежишь. Спина и плечи сейчас же отозвались болью, прозрачно намекая, что лично они никуда бежать не намерены. В ногу же и вовсе будто вогнали железный лом.
        - Что ты? Больно? Может, принести чего?
        Хм. Верка. Ухватила за плечи и толкает назад. Уложить пытается. От боли Обр не стал сопротивляться, покорно улегся на что-то мягкое. Ладно, с ним все ясно. А вот сестру Жилы за что посадили?
        - Ты что здесь делаешь?
        - За тобой ухаживать осталась, - ласково сказала Верка, - господин лекарь строго приказал, когда проснешься - накормить как следует. У меня тут припасено в горшочке. Не остыло еще. Сам поешь или помочь?
        - Сам.
        Есть не очень хотелось, но Хорт лучше всяких лекарей знал, сколько крови из него вытекло. В таких случаях надо и правда есть побольше. Может быть, тогда голова перестанет кружиться и можно будет попробовать смыться отсюда.
        Верка поддержала его, подложила под спину взбитую подушку. Обр понял, что лежит не на лавке, а на самой настоящей кровати с тюфяком и одеялом. Такое случилось с ним впервые в жизни. А ничего, мягко. Вот только на окнах решетки и сводчатый потолок давит на голову, сводит с ума.
        - Где мы?
        - В Рычащей башне. Прямо над нами пушки стоят. Страх какие громадные. А в соседнем покое у них порох хранится. Там солдат с ружьем и никому ходу нет.
        Та-ак. Вот это попал. Наверху пушки, за дверью солдаты, а внизу… Внизу тоже от красных мундиров плюнуть некуда. К Рычащей башне примыкали городские казармы, которые осторожный последыш Свена всегда обходил за версту.
        Перевязанными, облепленными липкой мазью руками он принял у артельной кухарки горшочек, с трудом зажал ложку в кулаке и принялся торопливо есть. И зачем только его понесло в этот проклятый город? Надо было их одних послать.
        Дубина, испугался, что не справятся, не дойдут до начальства или ляпнут что-нибудь не то. Хотя нет. Нюську он одну не отпустил бы, а на ней все держалось. Сам он говорить был не мастер, а Верка с Родькой при виде господина начальника порта и вовсе растерялись.
        - Где наши?
        - Родька с господином Стомахом на лодье ушел, домой отправился.
        Хорту это не понравилось. Представилась Нюська, плывущая в Крутые Угоры на полной солдат лодье. Обидеть не обидят, а шутить начнут, слова всякие говорить станут. А Родька не защитник. Теленок он еще, Родька-то. Таким теленком последыш Свена и в семилетием возрасте не был.
        - А Нюська? - упрямо переспросил он.
        - Да здесь она, здесь, - недовольно проворчала Верка, - вон, в углу сидит, неделуха ленивая.
        У Обра прямо гора с плеч свалилась. И тут он вспомнил нечто важное. Совсем из головы вылетело с этим Харламом и его придурками.
        Он проглотил остатки хорошей, молочной каши, поскреб по глиняному дну ложкой.
        - Слышь, Вер, а можно еще? Не наелся я.
        - А как же, - встрепенулась Верка, - господин лекарь велел давать, сколько попросишь. Сейчас принесу. - Подхватила горшочек и убежала, громко стукнув дверью. Обр про себя отметил, что дверь не заперта и засова снаружи нет.
        - Нюська, - шепотом позвал он, - где ты там?
        По полу прошелестело, и в изножье появилась дурочка, остановилась, держась за грубо сколоченную занозистую спинку кровати.
        - Сюда садись, - Хорт похлопал по одеялу.
        Нюська отцепилась от спинки, робко подсела поближе.
        - Легче тебе?
        - Ниче мне не сделалось. На мне все быстро заживает. Сама знаешь. Этот дурак лекарь разбередил только. Больше не дамся.
        Она кивнула, погладила его по руке.
        - Ты вот чего скажи, - нахмурился Обр, - ты зачем ко мне в сарай темной ночью притащилась?
        Нюська без нужды принялась разглаживать вымазанную в песке и саже юбку.
        - Ну?!
        - Я Федору квашню на голову надела.
        - Кому?!
        - Соседу нашему.
        - Врешь! - с глубокой убежденностью сказал Обр. - Ты ее и не подымешь, квашню-то.
        Девчонка съежилась, опустила голову чуть ли не к самым коленкам. Щека, обращенная к Обру, стала пунцовой.
        - Под вечер тетенька ушла к Щипачам, крестницу проведать, а я у окна вышивала, торопилась заказ кончить. Тут он и зашел. Без спросу. Ты, говорит, не бойся меня, я, говорит, с бабами добрый. А сам ко мне. А я от него, к печке. А на печке, на загнетке, квашня подходила. Ну, я ее и спихнула, - Нюська шмыгнула носом, - прямо ему на голову.
        - Случайно, небось, спихнула?
        - Не, - расстроено прошептала дурочка, - нарочно.
        - Вот и умница! - похвалил Обр, а сам представил, что именно следует сделать с этим добрым Федором - что-то много добрых людей на одну Нюськину голову. - Зуб даю, сговорился он с твоей теткой. Продала она тебя.
        - Нет, что ты, она не могла.
        - Еще как могла. Дальше что было?
        - Не знаю. Он завыл, а я убежала. В овраге в бузине спряталась. Дождалась, пока стемнеет хорошенько, и к тебе. А там эти… Что же теперь будет?
        За дверью затопали. Нюську легким перышком унесло в дальний угол. Присела на лежанку у холодной печи, сжалась там, будто и нет ее вовсе. «Да что ж это такое, - уныло подумал Хорт, - ни ей, ни мне нигде места нет».
        - Вот, - сказала раскрасневшаяся, улыбающаяся Верка, - рубец дали. С кашей.
        Эта своим местом в мире была премного довольна.
        Обр принял широкую миску, поставил на колени, укрытые серым сукном одеяла, принялся жевать, хотя и подозревал, что его потчуют объедками, собранными со всей казармы. Но мясо есть мясо. К несчастью, есть совсем расхотелось. Пока болтал с дурочкой, будто полегчало, а теперь слабость и боль набросились с новой силой. Болела не столько нога, сколько спина плечи, руки. Да уж, последним дураком надо быть, чтобы крутить тяжелым багром как шестом. Тоже мне, нашелся Еруслан Лазаревич. Братья бы засмеяли.
        - Сами доешьте, - вернул он Верке ополовиненную миску и вытянулся на своем роскошном ложе. Впрочем, на деле это была солдатская койка с тюфяком-сенником и подушкой, набитой шерстью. Здесь, в зимней караулке для пушкарей, стояло пять таких коек. Обра-Лексу с девицами сунули сюда, потому что летом помещение пустовало. Летними ночами пушкарям полагалось бдеть наверху, прямо у пушек.
        Комковатая подушка и колкий тюфяк не помешали Хорту проспать с вечера до полудня. Смутно помнилось, будто ночью он проснулся от собственного крика. Болело так, что привычный кошмар про острог в Малых Солях приобрел дополнительные подробности. Ко всему прочему добавился усатый палач с кнутом и пытки на дыбе. Но потом - во сне ли, наяву ли - пришла Нюська, и все уладилось. Палач сгинул, стены раздвинулись, закачалась под звездами утлая лодка. Обр сгреб девчонку в охапку, прижал к себе, чтобы дурочка не замерзла, и мирно странствовал по Злому морю, пока дверь не грохнула так, что гул пошел по всей пустой караулке.

* * *
        В дверной проем ввалилась целая толпа. Двое солдат, затем господин начальник порта лично, при нем писарь и еще какой-то - не то охранник, не то оруженосец. Сзади, за красными мундирами маячила борода старосты Северина.
        Господин Стомах мотнул головой, и Верку, притулившуюся у Обра в ногах, вымело в коридор. Обр-Лекса медленно сел и понял, что ему сильно полегчало. Болело, конечно, но со вчерашним не сравнить. Все верно. Хорты - живучая порода.
        - Не вставай, - милостиво позволил господин Стомах. Обр вставать и не собирался. Еще чего не хватало! Он только уселся поудобнее, оперся затылком о жесткую спинку кровати.
        - Дверь там прикройте, - распорядился господин Стомах. Дверь закрылась, помирающая от любопытства Верка и хмурый Северин остались с той стороны. - Так-с, - вздохнул господин Стомах и опустился на табурет, почтительно поставленный у кровати. - Давай, рассказывай, как все было.
        - Ну, че тут рассказывать, - начал Обр, исподволь разглядывая высокое начальство. Ясное дело, настоящий хозяин моря. Всеми ветрами битый, всеми волнами тертый. Такие в Большие Соли попадали нечасто.
        - Правду, - посоветовал тертый и битый господин Стомах.
        «Ага, - подумал Хорт, - щас. Разбежался».
        - Ну, проснулся я. Живот схватило. Пошел до ветру. Гляжу, невод наш тащат. На причале с огнем балуются. Ну, я кустами, кустами до била, что у часовни висит. Грохнул в било. Те давай стрелять. Наши прибежали. Увидели, что сарай занялся и лодки горят? - на берег кинулись. Ну и я вместе с ними. Сгоряча и не заметил, что меня подстрелили.
        - Мда, - сказал господин Стомах, глядя на Обра-Лексу стылыми серыми глазами, - а кто они?
        - Кто?
        - Напал кто? - терпеливо повторил Стомах. В голове у него вертелась любимая фраза Хорта про тупую деревенщину, но он был человек опытный, самообладание по пустякам терять не привык. - Ты их хорошо разглядел? Кто это был?
        - Свей. Кто ж еще-то? А рассказать толком ничего не могу. Темно было. Все дрались. Только я понял - не отбиться нашим, потому что у тех пищали. Ну, собрал кого мог. Родьку Северинова… Ну и девок. Гребут-то они не хуже парней. Ну, поплыли за помощью. Пока плыли - видели над Косыми Угорами дым до неба.
        Обр устало прикрыл глаза. Он почти не притворялся. Слабость накатывала волнами, снова хотелось в сон, в тихо качающуюся лодку.
        Начальник порта молча глядел на него, хмурился, думал о своем. Сколько их было на его веку, раненых, умирающих мальчиков. Таких же, как этот, может чуть старше. Храбрых, рвущихся совершить подвиг, до конца верящих тем, кто послал их умирать.
        Этот еще легко отделался. На полпальца влево - и ногу пришлось бы отнять.
        А услуга, которую оказал этот парень, была велика. Господин Стомах не чаял, как избавиться от ставленника Лаамов и купленного ими городского старшины Варуха, вздумавших наводить в округе свои порядки. А тут такой случай! Теперь главное - в столицу отписать побыстрее, пока жирный гусь Варух не опомнился. Впрочем, их гонца и перехватить можно.
        Нападение, грабеж, убийство - настоящий морской разбой, иначе не назовешь. А морской разбой князь поощрять не станет, как бы ни мутили воду эти Лаамы вкупе с тихоней Стрепетом.
        Кстати, мальчишку этого хорошо бы при себе оставить. Храбрый и не дурак. Ночью не растерялся, да и сейчас говорит спокойно. Взгляд как у старого солдата, которого никакой кровью не удивишь, никаким страхом не напугаешь. Впрочем, может, это и от усталости.
        Похож на кого-то.
        - Ты сирота? - спросил он.
        - Да.
        - Ко мне служить пойдешь?
        Парень напрягся, открыл глаза. Отчаянные, точно ему не службу предлагают, а вешать собрались за невесть какие преступления.
        - Нет.
        - Угу, - хмыкнул господин Стомах, - была бы честь предложена. Пару недель тут побудешь, пока рана подживет. Через две недели как раз суд будет. Расскажешь там все, ну, как мне рассказал.
        Та-ак. Теперь парень всерьез напугался. Лицом не дрогнул, бровью не шевельнул, но на скулах проступили белые пятна, а глаза стали совсем дикие. Прямо волк в капкане. Из тех, что лапу готовы отгрызть, лишь бы вырваться.
        - За что на суд? Я ничего не сделал.
        Тихо так выговорил, уверенно, но опытный Стомах сразу почуял, что сделано было немало.
        - Дурень, - хмыкнул протоколист, поплотнее затыкая чернильницу, - судить будут тех, кто Угоры ваши пожег. Свидетелем будешь. Из самой столицы явятся тебя послушать.
        - Из столицы? - лениво протянул парень, однако в углу рта дрогнула тонкая жилка, а взгляд метнулся от забранного решеткой окна к плотно закрытой двери.
        Мда. Прояснить бы это надо. А может, и нечего прояснять. Все деревенские суда и судейских хуже смерти боятся.
        - Может, хочешь чего? - спросил господин Стомах, поднимаясь.
        - Штаны отдайте.
        - Обойдешься пока. В печке сгорели твои штаны. Лежи, береги ногу.
        - У меня в поясе деньги зашиты были. Две семитки с грошиком, - пробурчал Обр, понимавший, что денег своих более не увидит.
        - Это дело поправимое.
        Начальник порта порылся в кошеле, подвешенном у пояса, швырнул на одеяло пару серебряных монет, добавил горсту глухо звякнувшей меди.
        - На штаны хватит.
        И вышел. Охрана, грохоча сапогами, потянулась за ним. Хорт вздохнул с облегчением. Как-никак, две недели у него есть. Вроде ничем себя не выдал. Однако не успела тяжелая дверь захлопнуться, как в нее кособоким крабом проник Северин. Покосился на блестящую кучку монет, к которой Обр так и не притронулся, грузно уселся на табуретку. Табуретка возмущенно скрипнула.
        - Нету тут никого? - спросил он, озираясь, как медведь на свадьбе.
        Обр-Лекса мотнул головой, отчего сразу заныла шея.
        - Ну, стало быть, так. Верку я на торг отправил. А Нюська где?
        - Не знаю. С утра не видел.
        - Ин ладно. Кто ты?
        - Че?! Лекса я, рыбак из-под Новой Крепи.
        - Угу. Это мы уже слыхали. Так не скажешь?
        - А че? Чего сказать-то?
        - Не ска-ажешь. Ну, в то, что бабы наши врут, я, ясное дело, не верю.
        - А что врут-то?
        - Подглядели, как ты на Чудь-камень ходишь. Лежишь, в небо глядишь, облака заговариваешь. Недаром погода у нас с весны на диво. Такого и старики не запомнят.
        - Хы!
        - Про Морского змея слыхал?
        Обр фыркнул.
        - Так они болтают, будто ты тот самый змей и есть.
        - Ну и дуры.
        Впрочем, бабья глупость Хорта не удивила, скорее успокоила.
        - Угу, - подтвердил Северин, - перекинулся, мол, в человеческий облик и помогаешь, чем можешь. Старики говорят, от веку бывало такое. За простоту нашу в несчастье посылается.
        - Тьфу.
        - Вот-вот, бабьи сказки. Этому я ничему не верю.
        «Ну и чего пристал?» - подумал Обр.
        - А верю я вот чему, - по обыкновению неспешно и обстоятельно продолжал Северин, - наши на причале арбалет нашли и ложе у того арбалета закопченное. Стало быть, коч Харламов не случайно загорелся. Помог кто-то. У нас из арбалета, кроме старшего Шатуна, стрелять никто не умеет, а его на причале не было, точно знаю.
        Северин задумчиво поглядел на лежащую на колене корявую руку, поскреб желтым ногтем по сухой давней мозоли.
        - Это одно. Другое - из бухты поутру дюжину трупов вытащили. Почти все утопленники. Все, да не все. Двое под причалом плавали, еще двое на причале валялись. Сколько живу, мальцом еще помню, как свей наши Угоры грабили, а таких жутких ран не видел.
        - И че?
        - А то, - тяжко вздохнул Северин, - у конца причала из воды багор достали. Тот, что в сарае у притолоки стоял. А в сарае ты ночуешь. Как вы с Родькой, балбесом моим, палками крутили, я видел. Только думал - баловство это. А вот если вместо палки багор взять, да тем багром…
        - Багром трудно, - ровно, будто это его не касалось, сказал Обр-Лекса, - тяжелый очень. Не был я на причале.
        - Ну не был так не был. - Северин сгорбился, склонил голову, уперся руками в колени.
        - Смекалистый ты, Лекса, или как тебя там. И работать можешь. Как бы не ты, мы бы с весны под Харламом ходили, живот к хребту поясом привязывали. Я уж думал тебя в приймаки взять. Верка моя к тебе неровно дышит. Думал окрутить вас по осени. Все лучше, чем девку на сторону отдавать.
        За печкой легонько стукнуло, потом зашуршало.
        - Мышей развели, - вздохнул Северин. - Отчего это мыши казенные харчи любят? - Забрал в кулак бороду, снова вздохнул. - В Косых Угорах, кроме лодок и причалов, все сараи пожгли, все запасы изничтожили. Огонь на деревню перекинулся. Пять домов сгорело. А у нас цело все. И про свеев это ты хорошо придумал. Когда стража городская примчалась, у нас там уже господин Стомах вовсю распоряжался. Волоса на голове ни у кого из наших тронуть не дал. Еще и наградить обещался. По-хорошему, в ножки тебе поклониться надо. Все верно. Все так.
        Глаз на Обра он не поднимал, глядел в пол.
        - Вот только этот, которому ты полбашки снес, до сих пор в глазах стоит. И второй, у которого вся грудь разворочена. Это ж какую злобу-силищу надо иметь! Уж не знаю, кто ты есть: Змей морской, солдат беглый, бродяга-разбойник приблудный или вправду наш брат, рыбак, - я тебе так скажу: ежели дело до суда дойдет, да про тех убитых вспомнят, да доискиваться начнут, кто коч поджег, деревня на себя твои грехи брать не станет. Родька первый скажет, как тебя из-под причала вытащил. Твоих рук дело - тебе и ответ держать. Сам похвалялся, что любого простой палкой убить можешь. Все слышали.
        Северин замолк, исподлобья глянул на мертво молчавшего Обра-Лексу, поднялся, тяжело разогнувшись.
        - Ну а если доискиваться не станут, живи как прежде. Мы-то от тебя, хоть ты и чужак, кроме добра, ничего не видели. Только от Верки подальше держись. Вот, бабы наши торбу тебе собрали. Поесть кое-чего, рубаху чистую.
        Хорт еле заметно кивнул, уставившись в потолок. Северин потоптался, двинулся к двери. Дверь распахнулась. Влетела румяная Верка в новом шелковом платке, с большой корзиной в руках. Северин, недолго думая, сгреб ее за шею одной левой и, поднавалившись, выпихнул из караулки, вышел следом. За гулко грохнувшей дверью раздались удаляющиеся Веркины вопли. Слышно было, как Северин бубнил что-то в ответ, будто сваи вколачивал.
        Наконец, все смолкло. Обр устало вытянулся на постели. На пол с дробным звоном посыпались подаренные монеты. Грязные княжеские деньги, жалкая подачка. Милостыню Хорты сроду не просили и теперь не станут.
        Последний из Хортов полежал немного, радуясь хоть малой передышке. За печкой упорно скреблась мышь, шуршала по камню сухими лапками.
        Однако разлеживаться некогда. Обр спихнул на сторону одеяло, извернулся, разглядывая, ощупывая больную ногу. Повязка была чистой. Гноем не пахло. Пахло каким-то едким лекарством. Болело, конечно, но это дело наживное. Поболит и перестанет. Дня три еще можно поваляться, а там… Там уж хочешь не хочешь, а встать придется. Надо убраться отсюда до суда с участием столичных гостей. Главное - штаны добыть. С больной ногой по городу бегать можно, а вот без штанов - никак.
        - Вот твои штаны.
        Обр, даром что ослабел от потери крови, подпрыгнул чуть не до потолка.
        - Нюська! Уйди, бесстыжая!
        Одеяло сползало, никак не хотело натягиваться на голые ноги.
        - Я не смотрю, - сказала Нюська, которая и вправду отворачивалась изо всех сил, протягивая фамильные хортовские штаны, те самые, которые до Оберона Александра носил Анджей, а еще раньше - дядька Сигурд.
        Отстирать их от крови до конца не удалось, но дыры от пули и докторского ланцета, раскроившего их вкривь и вкось, были зашиты - заштопаны меленькими аккуратными стежочками.
        Хорт выдернул из протянутых рук драгоценный предмет, прижал к сердцу, как любимого друга. Жизнь определенно налаживалась.
        - А еще вот, - робко сказала Нюська. В руках она держала нож в пристяжных ножнах. Держала она его, правда, как тухлую рыбку, двумя пальцами за ремешок. Даже носик морщила, будто от дурного запаха.
        - Откуда он у тебя? - поразился Обр.
        - Да я, пока мы лекаря ждали, сняла его и спрятала. А то стали бы тебя раздевать, а у тебя нож на ноге.
        - Соображаешь, - искренне восхитился Хорт, засовывая нож под тюфяк, поглубже. - Откуда ты тут взялась?
        - А я за печкой сидела.
        - Стало быть, все слышала?
        - Да.
        - Уходить мне надо.
        - Вот поправишься, и уйдем.
        - Нет, - отрезал Обр. Когда погоня висит на плечах, хромота, конечно, - большая помеха. Но в придачу к хромоте еще и хлипкая девчонка - это уже не помеха, это верная смерть.
        Хлипкая девчонка все поняла. Дернула острым плечиком, кулачки сжала, локти растопырила. Такая храбрая, аж глядеть страшно.
        - Я здесь не останусь.
        - Дура! - вскинулся было Хорт, но сообразил кое-что и сразу остыл. Здесь же соседи всякие, люди добрые, квашней по голове стукнутые. Да уж, тут ничего не поделаешь. Придется пристроить ее где-нибудь, подальше от Городища. Где-нибудь, где добрых людей поменьше.
        - Ладно, - хмуро сказал он, - деньги подбери. Дуй на торг и купи себе там башмаки хорошие, по ноге и чтоб нигде не терли. А то я на обувку тебе так и не скопил. А потом иди к тряпичникам, попробуй плащ себе попрочнее добыть и еще чего там вам, девкам, в дорогу надо.
        - А еще припасы какие-нибудь, - радостно прибавила Нюська.
        - Добудем припасы, - проворчал Обр, ища, к чему бы придраться. Выходило, что девчонка как-то одержала над ним верх, а спускать такое он не хотел. Нюська ползала по полу, собирая рассыпанные монеты. Подняла голову, улыбнулась ему, но улыбка вышла кривая.
        - Это еще что? А ну, иди сюда!
        Дурочка поднялась и боком двинулась подальше, отворачиваясь от падающего из окна света. Обр схватил ее за руку, притянул к себе.
        - Что это такое?
        - Что?
        - Вот это, - приподнявшись, он коснулся пальцем распухшей, покрасневшей щеки. - Кто тебя?
        Нюська улыбаться перестала и руку потихоньку вытягивала. Хорт все попытки освободиться пресек, стиснув хрупкую кисть как можно крепче.
        - Кто?
        - Ну, кто… ну, Верка, - еле слышным шепотом поведала дурочка.
        - За что?
        - А… ты прошлой ночью спал очень плохо. Сначала метался, а потом орать начал.
        - Что орал? - сурово спросил Обр. Выдать себя во сне было бы совсем глупо.
        - «Не надо!» И за ворот хватался, будто душит он тебя. Я… я догадалась, что тебе снится. Испугалась ужасно, что Верка проснется и услышит. Мы ведь обе тут ночевали.
        - И чего?
        - Ничего. Села к тебе на кровать.
        - Колыбельную спела, - поморщился Хорт.
        - Спела. Поговорила немного. Ты успокоился, орать перестал. Зато в руку мою вцепился и не отпускал. Я сидела-сидела, а потом рядом с тобой и заснула. Проснулась только утром, когда меня Верка с кровати сдернула и ругать принялась. Тоже бесстыжей называла.
        - Ох, девки-девки, какие же вы дуры! - вздохнул Обр.
        - А я не бесстыжая вовсе. Ты сам не отпускал.
        - Ладно, - смилостивился он, - давай, ползи на торг. Да костыль мне какой-нибудь раздобудь или хоть палку покрепче. Завтра встану.
        Глава 18
        Однако Обр не встал ни завтра, ни послезавтра. То ли лекарь ничего не смыслил, то ли роскошная кровать так действовала. Или холод, сочившийся из плохо замазанных щелей между камнями, или сухой, скребущий гортань запах извести и черного пороха. Свод душит, стены давят. Хорт был уверен, что в лесу на вольном воздухе поправился бы в два счета.
        Он не поднялся бы и на пятый день, да куда-то подевалась Нюська. Хитрая девчонка пристроилась помогать на казарменной кухне. Ночевала тоже где-то там, со стряпухами. А днем исправно таскала Обру еду, прибиралась, если была свободная минутка, усаживалась рядом, болтала глупости.
        И вот теперь живот уже подвело, а дурочки нет. Завтрак не несет, у постели с гребнем и полотенцем не копошится, последние новости не рассказывает. Кряхтя, Хорт поднялся, ухватился за суковатую старушечью клюку, которую тоже где-то достала Нюська, и выбрался на широкую лестницу, винтом крутившуюся внутри башни. Чуть выше виднелись сапоги часового у порохового склада.
        Нога слушалась. Еще третьего дня встать надо было, а не валяться тупым бревном.
        Долго и неуклюже Обр сползал по лестнице. На полдороге его осенило, что когда-нибудь придется и подниматься. А может, сорваться прямо сейчас? За дверь, за ворота, и ходу, ходу. Правда бежать все-таки лучше на двух ногах.
        Сейчас же сил едва хватило, чтобы доковылять до самого низа. У нижней ступеньки последыш Свена принюхался, соображая, где тут поварня. Лестница выходила в короткий сводчатый коридор, в конце которого светилась арка входа. Едой определенно пахло, но как-то слабо, неуверенно.
        Постукивая клюкой, шаркая босой подошвой по каменному полу, Обр двинулся к свету и вдруг замер. В арку стремглав нырнула Нюська с прикрытым полотенчиком горшком в руках. Это, конечно, было хорошо. Но за ней, сразу заслонив свет, ввалился мужик с фигурой в виде сарая. Не иначе тот самый сосед Федор. Такие плечищи трудно не узнать. Надо же, не старый еще. И не особо страшный. Такой вполне может девкам нравиться.
        Мужик, качнув плечами, двинулся к Нюське. Та прижалась к стене, крепко-накрепко вцепилась в горшок.
        Обр покрепче наступил на больную ногу, перехватил клюку обеими руками. Хорошая палка, увесистая. Коротковата только. Поглядеть, как дурочка надевает горшок с кашей на кудлатую соседскую голову, само собой, любопытно, но кашу Хорт надеялся все же съесть сам. К счастью для себя и для каши, сосед благоразумно остановился в двух шагах от Нюськи.
        - Аннушка, - просительно, как дитя малое, протянул он, - не убегай!
        «Какая еще Аннушка?» - не понял Обр.
        Нюська-Аннушка, глядя исподлобья, по стеночке двинулась к лестнице. Стоявший в тени Хорт сообразил, что его пока не замечают, и тихим, медленным шагом пошел навстречу, превозмогая боль.
        - Напугал я тебя, - сокрушенно вздохнул сосед. От могучего вздоха по коридору прокатился небольшой сквозняк. - Да я же ничего, я только спросить хотел…
        «Знаем мы, чего ты хотел, - мрачно подумал Обр, - ничего, щас я сам с тебя спрошу. Мало не покажется».
        - Не бойся! Я тебе худого не сделаю. Я же по-честному, - не унимался сосед, - я замуж зову.
        Нюська вздрогнула, и Хорт снова озаботился судьбой каши. Уронит - и прощай завтрак.
        - Ты подумай, - продолжал бухтеть сосед, жалостно улыбаясь, - ты ж сирота, бесприданница. Мастерица, конечно. Так ведь одним мастерством не проживешь. А у меня хозяйство, и лодка своя, и огород, и дети тебя любят.
        Нюська-Аннушка вжалась в стенку, прижала горшок к груди, зажмурилась от ужаса и твердо пискнула:
        - Нет!
        Обр напрягся, собираясь прыжком покрыть оставшиеся до соседовой туши сажени, но тот стоял смирно, руки держал при себе, только с ноги на ногу переминался.
        - Стар я для тебя, - снова вздохнул он, - ну, не хочешь замуж, не надо. Я ж не зверь какой, я понимаю. Насильно мил не будешь. Хочешь, живи, как прежде, у Костылихи. Я и близко не подойду, глядеть на тебя не стану, только вернись. У меня малой ревмя ревет, к Нюсе просится. Легко ли одному с ними… Поехали домой, а? Без тебя будто солнце ушло и всякая радость канула.
        - Солнце, говоришь? - выплюнул Хорт, становясь между ним и Нюськой и перенося вес на здоровую ногу. Клюка лежала в руках плотно, удобно. - Щас я тебе покажу солнце, луну и звезды.
        - Не трогай его, - донеслось из-за спины, - пожалуйста…
        - Брысь! - рявкнул Обр и с облегчением услышал быстрый удаляющийся топоток.
        Впрочем, как такого трогать, он пока не знал. Уж очень здоровый. И, главное, не нападает, не ругается даже. Стоит как телепень, губами шлепает.
        - Вона чего, - протянул сосед.
        - Ты до сих пор живой только потому, что она просила, - просветил его Хорт, - детей твоих жалеет.
        Надо было бить, но для этого никак не удавалось достаточно разозлиться.
        - Загубишь ты ее, - с телячьей покорностью молвил сосед, - она тебе не годится. Она радость земная, свет поднебесный, а вокруг тебя чернота одна.
        - Ну да, ведь это я жену в гроб работой вогнал, - прошипел Обр.
        Вот тут сосед наконец раскачался, двинулся на соперника. Тот напружинился, готовый к удару, хотя понимал, что пробить такую тушу будет непросто.
        - Эт че такое? Почему в башне посторонние?
        В арку ввалился сменный караул пушкарей во главе с разводящим. Между красными солдатскими камзолами мелькнула Нюська. Хорт с некоторым облегчением понял, что драться не придется. Могучего соседа живо выдворили из казенного помещения, а затем и с чисто выметенного казарменного двора. Он угрюмо отпихивался и бубнил, что Обр-Лекса, мол, тоже посторонний, на что ему вразумительно отвечали: не посторонний, а главный свидетель, пребывающий в башне по приказанию самого господина Стомаха. Такой важной персоне живо помогли подняться по лестнице и, наконец, оставили наедине с вожделенным горшком каши и встрепанной, порозовевшей от переживаний Нюськой.
        Поедая остывшую кашу, Хорт все представлял дурочку женой этого сарая. Представлялось плохо. С другой стороны, она будет пристроена, и тогда уж он за нее не в ответе.
        - А с чего ты отказалась-то? - спросил он, жуя. - Выходи, чего там. Все будет, как ты хотела: дом, огород, лодка почти новая. И крыша у него, небось, не течет. Урожай по осени уберете, рыбы насолите - красота! Не жизнь, а малина.
        Тут он поднял глаза от горшка и обнаружил, что Нюська опять смотрит так, будто у него изо рта торчат окровавленные клыки или валятся черные жабы.
        Посмотрела и отвернулась.
        - А что, - хмыкнул Обр, - он же белобрысый. Хотя на князя, конечно, не похож. Глаза, опять же, водянистые, руки корявые. Но зато хозяйственный и душой телок добродушный. Даже квашню простил.
        - Я не могу.
        - Это почему?
        - Я уже замужем.
        - A-а, ну да, - сообразил Хорт. - Но я-то тебе не враг. Я никому не скажу. Никто не узнает.
        - Я знаю. Ты знаешь. Мы перед Богом обещались.
        - Да ладно, обещались. Вынужденная клятва в счет не идет.
        Девчонка ничего не отвечала. Ушла в угол в обнимку с веником и деловито шуршала там. Прибиралась, должно быть.
        - Или он тебе вовсе не нравится? - спросил Обр, пристраивая пустой горшок на табурет у кровати.
        - Нет, - тихо донеслось из угла.
        - Ну не хочешь, как хочешь, - пошел на попятный Хорт, - тогда уйдем вместе. Только просто уйти нельзя. Тут надо, чтоб никто не знал, когда ушли, куда ушли, через какие ворота вышли. Ты вот чего, вызовись на торг ходить. По кухне всегда чего-нибудь нужно.
        - Да я хожу уже. Ох, и сегодня ведь посылали. - Озабоченная Нюська выползла из угла в полосу льющегося из оконца света, возвела глаза к сводчатому потолку, припоминая.
        - Вот и хорошо. Завтра с тобой пойду.
        Глава 19
        Почти неделю Обр провожал Нюську на торг. Каждое утро, ближе к полудню, они выходили из ворот казармы. На локте у Хорта висела большая корзина с крышкой. Другой рукой он галантно поддерживал дурочку. И она ничего, не смущалась, опиралась на нее, как будто так и надо.
        Любопытные взгляды ехидных стряпух и прачек, ядреные шутки караульных Обра не трогали. Он был занят делом. По первому разу опасался, что за ворота не выпустят. Но ничего. Никто и слова не сказал. Правда, Хорт в эту легкость не поверил. В тот день ему все мерещился чей-то буравящий спину взгляд. Потом прошло.
        Во второй раз не только пропустили, но еще и монетку кинули, приказали принести пива. Седьмой сын Свена унижение стерпел молча, монетку поднял, приказ смиренно выполнил, прохладный тяжелый кувшин принес. И с тех пор перестал беспокоиться. Ходил туда-сюда как хотел и глаза чужого за собой больше не чувствовал. Да и все в казарме привыкли к тому, что кухонная девчонка со своим хромым кавалером всякий день отправляются за провизией.
        За воротами лежала широкая улица, до того пыльная, аж в носу свербело. С одной стороны глухая кирпичная стена казармы, с другой - крепостная стена. Взгроможденные друг на друга сизые валуны.
        В пыли отпечатывались босые Нюськины ножки, тянулся прерывистый след Обровой клюки. Упиралась улица в гудящий торг, выходила к скрипучим колесам подъемников, к помостам, по которым вечно катали бочки, тягали крючьями короба и рогожные тюки.
        Обр старался идти между Нюськой и корявыми, блестящими от пота крючниками: еще заденут ненароком или скажут чего. На базаре он вручал ей корзину и шел в корчму, самую захудалую, где обычно останавливались мужики из нищих окрестных деревень. Называлось заведение просто и без затей «Ось и колесо». Для скотины имелись все удобства: тут тебе и стойла, и кормушки, и водопойная колода. Людям же полагалось ночевать на сеновале или прямо на дворе, на телеге, либо под телегой, смотря по погоде.
        Хорт скромно усаживался поближе к двери, спрашивал пива. Гадость эту, горькую и вонючую, он терпеть не мог с тех самых пор, как пьяный Герман с криком «Пусть привыкает!» сунул его, восьмилетнего, головой в едва початый жбан. Нахлебался тогда вдоволь. На всю жизнь хватит.
        Одно хорошо: кружки в этом «Колесе» большие, стало быть, сидеть можно долго. Обр и сидел, цедил по глоточку горькую отраву, в разговоры ни с кем не вступал, никого ни о чем не расспрашивал, только смотрел и слушал, кто когда приехал, чем торгует, когда собирается восвояси. Здесь его обычно и находила Нюська.
        Хорт расплачивался, забирал у девчонки корзину, и тем же порядком они возвращались назад. При этом Обр старательно хромал, тяжело опираясь на палку. Вид имел, спасибо Нюське, скромный и ухоженный, всякому начальству, попадавшемуся навстречу, почтительно кланялся. Была бы шапка, и шапку ломал бы. Но шапки у него, к счастью, не было, так что от этого унижения он был избавлен.

* * *
        Как-то раз нарвался на самого господина Стомаха, с брезгливой миной прохаживающегося по двору казармы. Тот поглядел внимательно, поманил пальцем. Хорт с трудом сдержался, чтобы не дернуть сразу в отрытые ворота. Кивнул смиренно и, бросив посреди двора перепуганную дурочку, поплелся следом за высоким начальством. Начальство направилось прямиком в Глазастую башню, в личный кабинет.
        Стены тут были, как и везде в казармах, беленые. Шесть узких окон смотрели на север, на море, еще шесть - на юг, так что на всем лежали тонкие полосы света и тени. От этого, наверное, круглая комната показалась Обру большой прочной клеткой. Вещей было мало, будто хозяин не жил тут, а так, остановился перед дальней дорогой. Конторка[24 - Конторка - письменный стол для работы стоя или сидя на высоком стуле.] с кучей небрежно скрученных свитков, высокий поставец[25 - Поставец - 1. Разновидность невысокого шкафа с полками для посуды и других хозяйственных принадлежностей. 2. Подсобный столик, на который ставились принесенные из кухни кушанья до подачи их к столу.], чуть не до дыр просиженное складное кресло. На костылях, безжалостно вколоченных в стену, пара хороших кожаных плащей и два палаша. Один - в истертых ножнах, другой - страсть какой красивый: ножны - черный бархат в серебре, рукоять - фигурная. Но Хорт сразу понял - в бою от него толку не будет.
        Господин Стомах уселся в кресло, кивнул Обру-Лексе на табурет у двери.
        - Сядь. В ногах правды нет.
        Хорт опустился на самый краешек, якобы от робости. И клюку из рук не выпустил. Нутром чуял, что того гляди придется драться и убегать.
        - Как рана?
        - Хорошо, только болит все время.
        Нога его не так уж и мучила, но пусть лучше думают, что он калека беспомощный. Так спокойнее.
        - Ваши-то хоть отблагодарили тебя?
        - За что?
        - За то, что тревогу поднял, деревню спас.
        - Ага. Отблагодарили. А как же.
        Господин Стомах прищурился. Парень говорил спокойно, смиренно глядел в пол, но чудился в его словах некий яд. Не любят его, видно, в деревне. Ясное дело, чужак.
        - Как насчет службы, не передумал?
        - Смотря какая служба, - осторожно ответил Обр.
        - Ко мне на «Крыло бури» пойдешь? Харчи казенные, плащ, сапоги, куртка кожаная - все от казны. Да еще жалованье.
        - Не, я не могу. Я домой пробираться буду.
        - Да что у тебя дома-то?
        - Родня.
        - Ты ж говорил, что сирота.
        Обр-Лекса стиснул пальцы на нагревшемся в руках дереве, но сказал тихо, рассудительно:
        - Это я здесь сирота. А дома по мне, небось, все глаза выплакали. Да и наплавался я уже. Пока тонул, таких страхов навидался, что на море это проклятое даже глядеть не хочу.
        - Бывает, - пробормотал господин Стомах, - тогда, может, при казарме остаться хочешь? В деревне много не заработаешь.
        Он и сам не знал, почему привязался к парню, почему так уж необходимо не упускать его из виду. Ну не хочет служить - и не надо. Не в подземелье же его запирать.
        Тут же возникло чувство, что именно это и следует сделать. Самое правильное решение. Да еще и к стене приковать, чтоб уж наверняка. Начальник порта незаметно поежился. Так поступать с покалеченным, ни в чем не повинным мальчишкой он, конечно, не собирался.
        - Премного благодарен, - сказал Хорт, не отводя взгляда от сложенных на клюке рук.
        Господин Стомах посмотрел на него пристально. Ну не верилось ему в это смирение. Глаза прячет, голову опустил, лицо волосами завешено. О чем думает, не разберешь, но напряжен, как снасти под ветром. Аж звенит.
        - Грамотный?
        - Нет, - благоразумно соврал Обр, - мне бы попроще чего. При кухне там или на посылках. Подкоплю деньжат, дождусь корабля в нашу сторону - и домой.
        - Можно и при кухне. Подживет нога - в истопники тебя определю.
        - Премного вам благодарен, - повторил Хорт. До того от этих слов было во рту противно, будто червивое яблоко надкусил.
        - Что морщишься?
        - Да вот, нога.
        - Ну, иди, нянчи свою ногу. Чтоб ко дню суда был как огурчик.
        Обр неловко поднялся, поклонился как можно глубже и скользнул за дверь.
        Господин Стомах посидел немного, пересчитал полосы света и тени на белой стене. Точь-в-точь прутья клетки. Дотянулся до поставца, извлек прохладный кувшин с высоким горлом и почерневший от времени серебряный стаканчик. Налил пальца на три, кувшин поставил на пол, чтоб был под рукой.
        Стомах, Стомах, морской ястреб, кто сунул тебя в проклятую клетку? Тебе бы флотом командовать на восточных рубежах, где зреет война, или рваться на север сквозь льды и туманы, отыскивая легендарную Рассветную Землю. А ты засел здесь, разбираешь мелкие дрязги, подписываешь счета за солдатские сапоги. Два года моря не видел.
        Прославленный капитан поднял кувшин и снова налил ровно на три пальца. Напиваться среди бела дня он не собирался.
        Глава 20
        Дней через пять Обр, как обычно, посиживал в «Оси и колесе», дожидался Нюську. Сквозь открытую дверь доносился шум торга, ровное гудение, время от времени прерываемое гулким грохотом или громкими воплями. Внезапно заорали особенно сильно. Торг притих, а потом поднялся такой галдеж, что иные посетители встали из-за стола поглядеть, что там стряслось. Даже мальчишка, поивший на дворе коней, подтянулся поближе, не выпуская из рук полной бадьи. Хорту тоже стало любопытно. Он лениво поднялся, вышел на свет, под сверкающее над человеческой суетой яркосинее небо. За плотно сомкнутыми спинами зевак ничего не было видно, но голос доносился отчетливо, наверняка женский, но зычный на зависть любому мужскому.
        - Ты что ж это творишь, что ж ты делаешь?! Солидный человек ей честь оказал, посватался, как к путной, а она, вишь, кобенится. По казармам отирается, деревню позорит! Я ее, мокрохвостую, приютила, поила-кормила, а она с разбойником снюхалась.
        Обр, повесив клюку на локоть, начал проталкиваться сквозь толпу, пока не споткнулся о бадейку конюшенного мальчишки, наслаждавшегося каждым мигом занятного происшествия. На затоптанном пятачке, куда сходились рыбный, скобяной и хлебный ряды, возвышалась тетка Костылиха. Ухватила Нюську за узкие плечи и явно вознамерилась волочь куда-то - не то на суд и расправу, не то немедленно венчаться с солидным соседом.
        - А ну, пошла, пошла! Я те поупираюсь. Скажи спасибо, что Федор наш с придурью, тебя и такую взять согласен!
        Хорт тяжко вздохнул, подхватил лошадиную бадью и, шагнув вперед, с удовольствием выплеснул мутноватую водичку с плавающими в ней соломинками в раскрасневшуюся физиономию Костылихи. Бадья была почти полной, так что тетка вымокла с головы до ног да и нахлебалась порядочно.
        Обр не стал дожидаться, пока она прокашляется. Живо подхватил корзину, крепко взял девчонку за руку и повел прочь.
        - Ой, убили! - взвыла позади Костылиха. - Ой, да что ж это делается! Говорила я, разбойник, так он разбойник и есть!
        Хорт, не оборачиваясь, твердой рукой вел Нюську через гудящий торг. Но спокойно уйти им, конечно, не дали.
        - Бесстыжая! - визгливый женский голос.
        - Гулящая! - отозвались радостным басом с другой стороны.
        - Собака подзаборная! - прямо над ухом завопил какой-то мальчишка.
        Другой выскочил и запрыгал перед ними спиной вперед, строя рожи и делая всякие жесты. Обр сильно надеялся, что дурочка ничего такого не понимает. Поймать бы гаденыша и отодрать зауши. Но тогда точно придется драться со всем торгом.
        Под ноги шлепнулся раскисший гнилой огурец. Второй размазался о плечо. Хорт стиснул зубы, обнял Нюську и пошел быстрее.
        В спину больно врезалось что-то твердое. Должно быть, кислым яблоком кинули. По щеке мазнула тухлая рыбья голова. Обр навис над девчонкой, прикрыл распахнутой курткой, как курица цыпленка. Почти бегом они вырвались на пыльную улицу при казармах. К счастью, за ними никто не последовал. Лишь стайка грязноватых мальчишек продолжала забегать сбоку, кривляясь и размахивая руками. Убедившись, что развеселая рыночная толпа осталась далеко позади, Хорт улучил момент, разобрался с ними быстро и без всякой жалости. Клюка-то была под рукой.
        Через минуту парочка самых наглых корчилась в пыли, размазывая по липу слезы, прочие же удалились на безопасное расстояние, выкрикивая неопределенные угрозы.
        - Ничего им не будет, - разъяснил он специально для Нюськи, хотя она ничего не говорила, только цеплялась за его рубаху и всхлипывала, - щас встанут и пойдут к мамочке.
        - За что…
        - За дело. В другой раз не полезут.
        - За что они так с нами? Это же все неправда…
        - Да ладно. Тебе-то не привыкать.
        - Почему меня люди гонят? Я же зла не делаю.
        - Ну, скучно им. Меня братья тоже гоняли и в хвост и в гриву. И тоже от скуки. Когда бы мог, отплатил бы этим. Может, и отплачу. Потом. Мы, Хорты, такое не забываем.
        С наслаждением он представил себе, как врывается в город во главе отборного войска, как горят подожженные навесы торга, как разбегаются с воплями «добрые» горожане. Вон по той мерзкой роже да плетью поперек! Небось сразу заткнулся бы.
        Девчонка всхлипнула, но уже с облегчением. Будто поняла что-то.
        - И верно. Их тоже винить нельзя. Живется им трудно. Докажут, что похуже их кто-нибудь есть, и радуются.
        - Во-во. Лучше в лесу с волками. Они хоть своих не жрут.
        - Как я теперь на торгу покажусь.
        - А тебе и не надо показываться, - спокойно рассудил Обр, выскребая пятерней приставшую к волосам чешую.
        Он рассчитывал уйти прямо перед судом, хотел, чтоб нога поджила получше.
        До суда оставалось еще дней пять-шесть. Ждали приезда столичных гостей. Но при таком раскладе можно и завтра. Чего ж Нюську мучить. Кстати, и случай, он знал, будет подходящий.

* * *
        Назавтра, как обычно, из ворот казармы, кивнув часовым, вышла парочка: парень с клюкой и девица с корзинкой. Девица была бледненькая и заплаканная. Видать, стряпухи совсем задразнили. В корзинке лежало какое-то линялое тряпье, на которое никто не обратил никакого внимания.
        Через полчаса на дворе «Оси и колеса» к старому Велесу, кормившему перед дорогой свою клячу, подошла девчонка в низко, до самых глаз завязанном платке.
        - Дедушка, я слыхала, ты нынче едешь.
        - Ну, - согласился Велес. Был он пасечник, жил на выселках за лесной Непрягой, сплошь зарос мягкой седовато-рыжеватой щетиной и как две капли воды походил на толстого шмеля, укутанного в десяток куцых, торчащих из-под друг друга одежек.
        - Возьми нас с бабушкой, мы заплатим.
        - А вам куда надо-то?
        - В Подорожье.
        - Эвана куда! Так мне не туда. Я с полдороги в Не-прягу сверну. Там направо поворот в Косые Угоры будет, потом в Кривые, а мне уж налево, в Непрягу.
        - Да нам хоть с полдороги. Бабка моя ходит плохо. Но с полдороги добредем как-нибудь.
        - Да где ж бабка твоя?
        - А вон.
        На приступочке у трактирного крылечка грузно сидела бабка, с головой закутанная в вытертый, но заботливо залатанный плащ. Из-под плаща торчала упертая в землю кривая клюка.
        - Три гроша, - сказал Велес. - До Подорожья четыре взял бы. А так три.
        - Довези за два, дедушка, у нас больше нету.
        - А нету, так пешком ходить надо, - проворчал Велес. - Или дома сидеть.
        Но все ж таки сжалился. Согласился на два.
        Девчонка привела бабку, помогла взгромоздиться на телегу, закинула полупустую торбу.
        - Рядом садись, - велел Велес, - песни петь умеешь?
        - Не, - воздохнула девчонка, - не умею.
        - Тогда разговаривать будем.
        Девчонка кивнула, вскарабкалась на передок.
        Минут пять Велес втолковывал своей кляче, что пора трогаться с места, и наконец со скрипом, стуками и стонами они двинулись к южным воротам, к выезду на столичный тракт.
        У ворот вышла заминка. Пришлось остановиться, пропуская конный отряд. Всадников десять, не меньше. Они ворвались в город, будто взяли его приступом, и, быстро обогнув торг, галопом устремились к казармам.
        - Это хто ж такие? - рассуждал дед Велес, направляя клячу в ворота. - На солдат вроде не похожи. Все в своем, не казенном. Разбойники? Тогда чего ж их в казармы понесло?
        - Может, из самой столицы судейские? - предположила девчонка. - В городе говорят, ждут каких-то.
        - Много ты понимаешь. Судейские в карете приедут. Так им по чину положено. А эти непонятные какие-то. Модные господа. Ну, да пусть их. Не наше дело.
        Песчаный тракт мягко лег под колеса. Жужжали-скрипели тележные оси, жужжали слепни над костлявым крупом клячонки, дед жужжал в ухо Нюське что-то про пчел и их сложные повадки. Долго ли, коротко - впрочем, скорее долго - проскрипели десяток верст до поворота на Непрягу.
        Все три часа дороги Обр просидел, скрючившись под плащом, так что сполз с телеги вполне по-старушечьи и сразу же оперся на палку. Нога от неудобной позы, как на грех, опять разболелась.
        Пасечник благополучно повернул в свою Непрягу. К счастью, Хорт видел только его круглую спину. Между тем щетина на лице Велеса топорщилась от улыбки.
        - До чего молодые нынче бабки пошли, - жужжал дедок, обращаясь к хвосту своей клячи. Он успел-таки разглядеть руки, сжимавшие клюку. Крепкие, загорелые, с длинными, сильными пальцами. - Ишь чего делается. Парень девку увозом увез. От родителев прячутся.
        Хотел было подшутить напоследок, но поленился, и это спасло ему жизнь. Оберон Александр Хорт твердо знал: в серьезном деле свидетелей оставлять не следует. А дело нынче было таким серьезным - дальше некуда.
        Но обошлось. Обр подождал, пока жужжащая телега скроется за поворотом, оглядел песчаную дорогу, пустую в обе стороны, с наслаждением распрямился, откинул капюшон.
        - Ну, пошли, что ли?
        - Пошли, - улыбнулась Нюська.
        Хорт забросил на плечо полупустую торбу, и они пошли по дороге, пролегавшей меж двух заросших сосной холмов.

* * *
        - Я не знаю, где он, - сказал как отрезал господин Стомах, - да и не обязан знать. Парень работает при кухне. Вероятно, его послали с каким-то поручением. Прочешите торг, если есть желание. Да хоть весь город перетряхните. Не мое дело.
        Собеседник был так противен ему, что даже руки немного дрожали. А ведь когда-то приятелями были. Да и выпито вместе было немало.
        - Отчего он не в тюрьме? - еле сдерживаясь, спросил бывший друг.
        - Может, это у твоего господина казематы[26 - Каземат - укрепленное сооружение или сводчатая камера в форте.] полны раненых детей. Так сказать, последняя столичная мода. Но в моем городе тюрьма - для воров и убийц.
        - Это дитя - приговоренный к смерти беглый преступник.
        - Да неужели? Кто бы мог подумать. А на вид тихий, скромный, работящий. Даже спиртного не касается. Да еще подвиг совершил между делом. Целую деревню спас. Ошибка у вас вышла. Не за тем бегаете.
        - Никакой ошибки, Стомах! А вот ты ошибся, да так, что придется расплачиваться.
        - Ну, если бы мне сообщили заранее, я бы непременно сунул парня в подвал Волчьей башни. Да еще и к стене приковал бы для верности.
        - И заслужил бы благодарность князя.
        - Не нуждаюсь.
        - Н-да? Сидя в этой дыре?
        - Лучше сидеть в этой дыре, чем быть чужим псом. Палаш не тронь! Тебе нельзя. Станешь время попусту терять - хозяин накажет. Тебе парня надо искать. Почему ты ему служишь, Радивой? Ты же боевой командир. Ты же крепости брал, Улфрида Победителя с тысячным отрядом разбил наголову. Какого рожна ты в цепные псы пошел?
        Собеседник загнал палаш в ножны и обессиленно склонил голову.
        Часть 2
        Пешку проводят в ферзи
        «Пешку, если ее удается довести до конца шахматной доски, можно превратить в любую фигуру, кроме короля».
        Шахматы для начинающих
        Глава 1
        На крутых склонах, возвышающихся над дорогой, шумели сосны. Обочина поросла непролазной, пожелтевшей к закату лета травой, лиловыми копьями отцветшего кипрея.
        Шли не торопясь. Светлый песок мягко обтекал ноги. Обр еще не придумал, куда идти, а Нюська не спрашивала. Выбрались из города - и хорошо.
        Через час притомились, решили, что пора и пообедать, уселись под кстати подвернувшейся кривой березой, которая храбро росла на обочине и, видно, многое повидала в своей жизни. На нижнюю ветку кто-то давным-давно навесил тележное колесо, и оно так и вросло в ствол, окруженное натеками коры, темными корявыми наростами.
        Еда, конечно, оказалась на самом дне. Пришлось разбирать всю торбу. Заодно Хорт проверил, какое барахло натолкала туда хозяйственная дурочка, нет ли чего лишнего.
        Сверху лежал второй плащ, купленный за гроши у тряпичника и такой же поношенный, как тот, что до сих пор болтался за плечами Обра. Оба плаща были зашиты и заштопаны до того тщательно, что издали выглядели почти как новые. Должно быть, глупая девчонка ночами сидела. Так, а здесь у нас дареная новая рубаха. И платочек новый, беленький. Ну, конечно, как же нам без платочка-то. Полотняный мешочек, который Хорт сразу отбросил, чувствительно уколовшись. В мешочке оказалось Нюськино барахлишко: нитки, иголки, гребешок, маленькие ножницы. Ну, скажите на милость, кому это надо в дороге? Было бы потяжелее, непременно бы выкинул. Так, а вот это вещи действительно нужные. Трут и кресало, нож, который парень моментально пристроил на ногу, да моток хорошей, прочной веревки. Затем озадаченный Обр наткнулся на что-то твердое и вытянул две пары лаптей с аккуратно свернутыми внутри них чистыми онучами[27 - Онучи - часть обуви, обвертка на ногу, замена чулок, под сапоги и лапти, длинная, широкая (около 30 сантиметров) полоса ткани.].
        - Это еще что? - строго спросил он. - Я же велел тебе башмаки купить.
        - Так это ж дешевле, - улыбнулась довольная своей рачительностью Нюська, - и на двоих хватило: и тебе, и мне.
        - Мне-то зачем? - поморщился Хорт, до снега ходивший босиком и только зимой влезавший в битые-перебитые сапоги, подаренные добрым Германом. Ну, а ты давай, обувайся, нечего ноги мучить.
        Нюська послушно принялась наматывать онучи, а Обр тем временем разобрался с едой. Вытащил солоноватый белый сыр, краюху хлеба, пяток яиц, пару ранних, еще кислых яблок. Хлеб и сыр ловко располосовал ножом. Ломти получились крупноваты, но, как известно, большому кусу рот радуется. Сквозь ветви березы поглядел на синее небо. И верно, погоды в этом году на диво: ни затяжных дождей, ни туманов.
        Поели не торопясь. Хорт поглядывал на Нюськину розовую мордочку в белых «усах» от козьего сыра, усмехался про себя. Дурак, надо не на девку пялиться, а думать, что делать дальше. Но делать ничего не хотелось. Век бы сидеть под этой березой.
        - Пить хочется, - сказала Нюська, деликатно вытирая рот рукавом.
        Обр молча кивнул. Чтобы утолить жажду, одного кислого яблочка оказалось мало. Но тащиться куда-то искать воду он ленился.
        - Ой, смородина! - встрепенулась Нюся и, подхватившись, заторопилась к росшим в отдалении при дороге кудрявым кустам.
        Пока она копошилась там, заползала в самую гущу, отыскивая последние переспевшие черные ягоды, Хорт натянул плащ на голову, забился поглубже в негустую березовую тень и задремал. Спал он в эту ночь плохо, все тревожился, что не выпустят их, что-нибудь да сорвется.

* * *
        Глухой дробный перестук, смягченный вязкой дорожной пылью, его не потревожил, зато легкая дрожь земли заставила очнуться. Он приподнял голову и тут же скрылся под плащом, вжался в помятую траву, подтянул поближе старушечью клюку, с которой уже успел сродниться. На миг даже зажмурился в тщетной надежде, что все это так - сон, мара полуденная. Но перед глазами все равно стояла яркая картинка: Нюська на дороге подле кустов смородины, а вокруг конные.
        Те самые, что сегодня поутру ворвались в город. Коней переменили, но одежа та же, богатая. Здесь даже в городе ни у кого такой нет. Сукно многоцветное, яркое. У ворота, на шапках, на отворотах сапог серебряное шитье. Красота - аж глазам больно!
        Всадники окружили дурочку, оттеснили от обочины. Завыть, что ли? Так ведь ее первую стопчут. Драться? Ага. Подрался один такой.
        Один из конных - сразу видно, главный - склонился к девчонке, что-то втолковывал ей. И Нюська ничего, не пугалась. Слушала, задрав обтянутую светлым платочком голову, а потом вдруг всплеснула ручонками, привстала на цыпочки, принялась махать, указывая куда-то вдоль дороги, в сторону города.
        Главному ее махание не понравилось. Он дернул головой, будто выругался. Прочие тоже заволновались, без толку горяча коней. «Затопчут», - обреченно подумал Обр. Однако главный порылся в седельной сумке, развернул перед носом у Нюськи какую-то бумагу. Невдомек ему, что она вовсе неграмотная. Однако дурочка на бумагу поглядела, как будто смыслит что, и на этот раз замотала головой. Нет, мол, ничего не знаю. Всадник выпрямился, бумагу спрятал, что-то сказал своим. Те развернулись и - о чудо! - двинулись прочь. Какой-то красавчик в малиновом направил своего рыжего жеребца грудью на девчонку, нагловато ухмыляясь, похлопал по крупу позади себя. Мол, садись, красотка, покатаемся. Нюська отпрянула, Обр напрягся. В голове заметались обрывки мыслей: кинуться наперерез, сбить гада с седла, подхватить девчонку - а там уж конь вынесет. Но тут всадники с места рванули в галоп. Только пыль винтом пошла по пустой дороге. А дурочка осталась стоять у смородины. В пыли валялись исходящие лиловым соком растоптанные ягоды.
        Хорт негромко свистнул. Девчонка опомнилась и заторопилась к нему.
        - Что это было?
        - Ох…
        - Ты не охай. Ты говори толком. Че им надо?
        - Тебя, - выдохнула Нюська, - они тебя ищут.
        Обр замер, глядя на удаляющийся столб пыли, а потом одной рукой подцепил мешок, другой ухватил девчонку за руку и поволок за собой так быстро, что она едва успевала переставлять ноги.
        Прорвавшись сквозь траву, заплетенную повиликой и подмаренником, он вломился в юную сосновую поросль выше по склону и лез вперед и вверх по крутому косогору, засыпанному рыжей хвоей и хрусткими шишками, пока не добрался до верхушки холма.
        Здесь было светло и ветрено. По земле стелилась длинная нежная травка. Толстенные стволы уходили высоко вверх.
        - Кого искали? - отрывисто спросил он, толкая Нюську на землю, чтоб не маячила на виду. - Меня-Хорта или меня-Лексу?
        - Я не… - прошептала дурочка, стараясь отдышаться, - не знаю.
        - Как не знаешь? А почему думаешь, что меня?
        - У них твой портрет был.
        - Че? Как это портрет? Картина, что ли?
        - На бумаге портрет. Черными чернилами.
        - Муть какая-то! Откуда у них такое?
        Нюська пожала плечами.
        - Они сначала дорогу спросили. В Кривые Угоры. Они поворот пропустили.
        - И ты показала? - скривился Обр. - Они же там такого наворотят. Соврать не могла, что ли?
        - Ничего они не наворотят. Там господин Стомах сильный отряд оставил. Зато отсюда уехали.
        Хорт нашел взглядом облако пыли, медленно катившееся по белой дороге. Да уж, уехали!
        - А потом их главный твой портрет достал.
        - Да не писали с меня портретов!
        - А может, и не твой, только похож очень. Достал, значит, и спрашивает, не видала ли я такого в городе или на дороге. А я говорю - не видала. Ну, они и уехали.
        Обр выпрямился, глядя вниз, на песчаную полоску, огибавшую подножье холма и скрывавшуюся в сизой зелени сосняков.
        - Чтоб я сдох, если еще когда-нибудь пойду по дороге!
        Скрестил пальцы, плюнул под ноги. В общем, поклялся как положено.
        Потом повернулся к дороге спиной и решительно двинул дальше в лес, в пахучую глубину столетнего соснового бора. Нога побаливала, но идти не мешала, хотя клюку он забыл внизу.
        - А куда мы идем? - донесся сзади тонкий голосок Нюськи.
        - Не знаю. Туда, где нас нет.
        
        Повелитель легонько поглаживал правый висок и старался ни о чем не думать. Но противный холодок под сердцем не отпускал. Пешка, надежно запертая у края, та самая, за которой посланы были лучшие, преданнейшие люди, исчезла с доски. Просто взяла и исчезла, будто и не жил никогда на свете Оберон Александр Свенельд Хорт, младший и последний отпрыск Усольских Хортов. Повелитель знал правила: исчез с доски - исчез из жизни. Но пешка не была бита. Теперь вся надежда на посланный отряд, но - чует, ох, чует сердце! - надежда плохая. Оберон Александр Свенельд Хорт вышел из игры.
        Глава 2
        - Знаешь, я больше не могу, - испуганно призналась Нюська, - совсем.
        - А больше и не надо, - покладисто отозвался Обр, - вот только речку перейдем. А то здесь нехорошо. Сыро.
        Эта речка - или, скорее, широкий ручей - была четвертой или пятой из встретившихся им на пути.
        По первому ручью Хорт долго шел вверх, благо вода была чистой, а дно твердым, песчаным. Выбраться на берег он постарался так, чтобы ни следа не осталось. И даже примятую траву расправил бережно, как родную.
        Со второй речушкой повторил то же, только пошел вниз по течению, выше щиколоток увязая в густом иле. Нюську взял на закорки. Не хотел, чтобы дурочка вымокла. Пронес полсотни саженей[28 - 50 саженей - 106,68 метра.] и очень удачно посадил на низко склонившуюся над водой ольховину. Так что у самой воды не то что следов - и запаха не осталось. Ежели от дороги станут искать с собаками, трудненько им придется. Измокшую повязку он, стиснув зубы, отодрал от раны, но не бросил, сунул за пазуху. А рана… Да что рана. Авось и так заживет. Не в первый раз.
        Третью речку они просто перешли вброд. Через четвертую, извивавшуюся в заросшей осокой и молочаем болотистой низине, перебрались, перепрыгивая по кочкам. Обр по-звериному чуял твердую дорогу, но тут пару раз ошибся, провалился по пояс. Да оно и к лучшему. По такому болоту ни одна собака след не возьмет.
        Корабельные сосновые боры на крутых приморских обрывах давно остались позади. Потянулись хмурые ельники: где потемнее - затянутые мягким седым мхом, где посветлее - заросшие высокими, по грудь, папоротниками, и самые темные - в которых под ногами не было ничего, кроме бурой от влаги хвои и странных грибов, похожих на бледные щупальца. Да изредка попадался петров крест - тот самый, что долго тайно ползет под слоем прелых игл, прежде чем прорваться наружу чешуйчатыми белыми побегами.
        Хорт знал, что идут они уже долго. Заметно темнело. Небо в просветах между еловыми лапами стало закатным, розовым. Направление он держал примерно на восток. Просто так, чтоб не ходить кругами да убраться подальше от проклятой дороги.
        - Я правда не могу, - жалобно прошептала дурочка.
        И верно, не может. Личико бледное, губы обметало, под глазами темные тени.
        Крякнув, Обр подхватил девчонку на руки и медленно перешел последнюю речку - широкую, мелкую, совсем прозрачную, легко скользящую по песчаному дну.
        На другом берегу он высмотрел хорошее место. Полосу светлого песка под берегом, у корней нависших над потоком елей. Видно, днем здесь подолгу бывало солнце. Прибрежный песок оказался совсем сухим. Хорт опустил Нюську подальше от воды, у свисавших сверху тонких, кривых корней. Не простоит долго это дерево. Осенние дожди подмоют, а весеннее половодье уронит в реку.
        Девчонку ноги совсем не держали. Съежилась на песке, свернулась, как младенец в утробе матери, закрыла глаза.
        «Умучилась, - тоскливо подумал Обр, - а я ведь и не бежал вовсе. И хоть бы раз пожаловалась. Вот дурочка».
        - Живая?
        - Да, - прошелестело в ответ, - я сейчас, вот только полежу немножко…
        - Угу, - сказал Хорт, взлохматил для бодрости волосы и начал действовать. Присел на корточки, ворча развязал слипшиеся завязки, стащил с дурочки отсыревшие лапти, размотал мокрые онучи. Ноги совсем холодные. Простудится еще, возись с ней. Сдернул с плеч плащ, покопавшись в торбе, достал второй, закутал девчонку, как младенца, с головой, у ног подоткнул поплотнее.
        - Есть хочешь?
        - Пить.
        Обр снова порылся в мешке, но кружки никакой не нашел. Забыли кружки. Принес воды просто так, в пригоршне. Нюська глотнула и закашлялась. Почти ничего и не выпила.
        Парень хмыкнул, вытер руки о штаны, достал нож и, вскарабкавшись по невысокому обрыву, нырнул в лес. Вернулся через несколько минут с охапкой лапника и обнаружил, что дурочка уже спит. Глаза закрыты, носик заострился, но дышит ровно.
        Обр снова хмыкнул и сделал еще пару ходок за лапником. Лежбище получилось что надо. Немного колко, но зато мягко, да и теплее, чем на голой земле. Осторожно пристроил на него Нюську, которая застонала, но не проснулась. Авось теперь не замерзнет. Хорт поднял ворот рубахи, засунул руки поглубже в рукава, присел рядом с девчонкой и стал слушать. Вечером должно быть далеко слышно.
        Нежно пела река. Что-то шлепнуло по воде. Наверное, лягушка прыгнула или рыба плеснула на глубоком месте. В лесу над берегом птицы шуршали, скребли лапками по коре, устраивались на ночь. Прилетел одинокий комар, запищал над ухом, но Обр разобрался с ним без лишних церемоний, только порадовался, что ближе к осени гнуса уже не бывает. Где-то далеко захрустело, затопало тяжело, но мягко. Сохатый прошел… Да не один. Наверное, лосиха с семейством.
        Он перебирал лесные звуки, узнавал, раскладывал по полочкам, как хозяин нужные вещи, и все ждал, не раздастся ли собачий лай, не затрубят ли рога, не донесет ли влажный вечерний воздух командные крики. Но нет. Все тихо. Пока тихо.
        Он нутром чуял, сердцем угадывал эту погоню: солдат с собаками, с опытными вожатыми, прочесывающими оба берега у первой речки, потерявшими и вновь взявшими след у второй, осматривающими край болота, пытаясь угадать, где его пересекли беглецы.
        Но слышны были по-прежнему лишь тихие речи реки, да возилось где-то в чащобе, хрустело молодой осиновой порослью лосиное семейство.
        Розовые волокна в небе погасли. Совсем стемнело. Хорошо. С факелами в такую чащу никто не полезет. Обр немного успокоился, прилег рядом с Нюськой и стал смотреть, как темно-синее небо становится все чернее, а над крестами - верхушками елей проступают звезды. Конечно, лес и не думал засыпать, продолжал неспешно жить ночной потаенной жизнью. Одни звуки легко узнавались, другие оставались загадкой. Все-таки это был чужой, незнакомый лес. Это в Усолье Обр каждую сосну знал по имени.
        Одно хорошо: собак по-прежнему не слыхать. Должно быть, помогло болото у четвертой речки. Но здесь все равно оставаться нельзя. Надо идти дальше. Обр покосился на жалобно вздохнувшую во сне Нюську. Один он и не подумал бы здесь ночевать. За ночь отмахал бы еще верст десять, да не просто так, а по болотам, по самому страшному бурелому. Ему-то темнота никогда не мешала. Да, та еще обуза. Вспомнился сосед Федор со своим тоскливым: «Загубишь ты ее».
        «И верно, загублю, - уныло подумал Хорт, - я - ее, а она - меня».
        Звезды глядели нынче сквозь легкую дымку. Тускловато, печально. Шальной порыв холодного ночного ветра прошелся по верхушкам. Огромная крылатая тень бесшумно скользнула между пригнувшимся лесом и звездным светом.
        Обр моргнул, протер усталые глаза. Было тихо. Бледные огоньки в небе сияли там, где им положено, все на своих местах. Померещилось. Для облака слишком быстро, а птиц таких на свете и не бывает. А может, филин пролетел, а от усталости всякое мерещится.
        Он спустился к реке, поплескал в лицо холодной водой и снова сел, поглаживая натруженную за день больную ногу.
        Перед самым рассветом сон все же одолел его ненадолго, но тут уж постарался утренний холод. В поисках тепла он подкатился под бок к Нюське, но и она дрожала под своими плащами. К счастью, над речкой встал туман. Да такой густой, что пропал из виду недалекий супротивный берег. Даже протянутые над головой ветки елей едва проступали сквозь белую хмарь.
        Хорт воспрянул духом, со скрипом распрямил, размял застывшие мускулы и нырнул в лес. Через четверть часа на реке жарко пылал костер. Дым мешался с туманом, тянулся понизу, у воды. Запах не отобьет, но хоть видно не будет.
        Обр подтащил закутанную девчонку поближе к огню.
        Она проснулась, испуганно распахнула свои серые глаза, улыбнулась благодарно. С трудом села, выпростала из-под плаща и протянула к огню дрожащие руки. Хорт тут же сунул ей хлебную горбушку. Она взяла, но оглянулась смущенно и растерянно.
        До Обра дошло довольно быстро.
        - Вон там я бочажок[29 - Бочаг - расширение и углубление русла небольшой реки, озера, болота.] присмотрел, - сказал он, - вода, конечно, не кипяток, но окунешься - полегчает. И руки-ноги болеть перестанут.
        Сказал и снова отправился за дровами. Гулять по лесу на этот раз постарался подольше.

* * *
        - Надо идти.
        - Хорошо, - прошептала чистенькая, в свежем платочке, но полупрозрачная от утомления Нюська и принялась складывать в мешок остатки завтрака.
        - Хорошо тебе, значит?! - вспылил Обр. - Что ж ты безответная такая! Ты же и шагу ступить не сможешь.
        - Смогу.
        «И ведь сможет, - сердито подумал Хорт, - встанет и пойдет. И будет идти, как вчера, пока не свалится».
        - Вот чего, - проговорил он, засыпая костровище песком и старательно разравнивая его, - пойдем не спеша, сколько сил твоих хватит.
        - Думаешь, гонятся за нами?
        - Не знаю. Пока не слыхать.
        Обр собрал лапник, тщательно замел веткой все следы на песке.
        - Но если заслышим погоню - разделимся. Я тебя спрячу, а сам их уведу. Будешь сидеть, ждать меня. Не бояться, не реветь, никуда без меня не порываться! Ясно?
        - Ясно. А если тебя догонят?
        - Да никогда, - с полным убеждением сказал Хорт, - гоняли меня уже. В одиночку и целой облавой, с собаками и так, наудачу. Солдаты, смерды всей деревней, охотники за головами. А я до сих пор живой.
        - Пойдем, - вздохнула дурочка.
        Вскарабкались на берег, продрались сквозь густой, непролазный ельник. Пошли над рекой вверх по течению по высокой гривке. Обру не хотелось ходить кругами, а солнца до сих пор не было. Туман поднялся и висел над лесом, цеплялся за мокрые верхушки.
        - Хоть бы дождь пошел, - ворчал Хорт.
        - Зачем? - слегка задыхаясь, спросила Нюська.
        - Запах смоет.
        На гривке рос сухой бор. Толстые ели со стеклистыми потеками смолы стояли в окружении черничных кочек. Черника уже отошла. Кустики топорщились голыми ветками-прутиками.
        Шли хоть и без вчерашней спешки, но долго, пока у Обра снова не подвело живот. Девчонка по-прежнему не жаловалась. Упрямо переставляла обутые в лапоточки ноги.
        Идти приходилось все время в гору. Туман слегка рассеялся, солнце стало над лесом тусклым пятном. По верхушкам загулял ветер. Наконец, ели нехотя расступились, и беглецы вышли на высокий травянистый пригорок над самой речкой, которая здесь была больше похожа на узкий порожистый ручей. Из травы там и сям торчали плоские, обглоданные погодой камни.
        - Отдохнем? - спросила Нюська. - Или еще нельзя?
        - Все можно, - решил Обр, - считай, пришли мы.
        - А куда мы пришли?
        - Сюда. Теперь здесь будем. А не понравится - в другое место пойдем.
        Нюся поглядела на ручей, на стену елей вокруг верхушки холма, присела на камень.
        - Высоко как.
        Внизу, под тусклым тяжелым небом плавно вздымались сизые волны леса. Одна за другой, до самого скрытого дымкой моря.
        - А ты ничего такого не слышишь?
        - Нет. Пока нет! - отрезал Обр и снова пошел за дровами. Уже не таясь, запалил костер, потом отправился за лапником. Под пышно раскинувшей свои ветви на опушке елью соорудил шалаш. Одним плащом закутал девчонку, другой бросил в шалаше на лапник.
        - Сиди тут, жди меня. Костер поддерживай помаленьку. Я на запах дыма обратно выйду.
        - А ты куда?
        - Пойду, пожрать добуду чего-нибудь.
        - Так у нас есть еще.
        - Это беречь надо.
        Он врал. Ему просто хотелось побыть одному. Как раньше, в Усолье. Он нырнул в лес и шел все быстрее, пока деревья плотно не сомкнулись за спиной, и тогда побежал, дыша полной грудью, плавно, по-волчьи обтекая препятствия. Нога досаждала немного, но скоро он и думать о ней забыл. Одолел крутой склон, вырвался из бурелома, тенью проскользнул сквозь густой молодой осинник, и перед ним во всей красе открылся коренной черный бор. Неохватные стволы поднимались из сплошного ковра седого мха. Живых ветвей внизу не было. Лишь сухие сучья с бородами лишайника. Тишина стояла здесь вековая, ровесница этих елей. Ни ветра, ни шороха, ни малого шепотка.
        Обр с разбегу упал навзничь, на сырой мох, с наслаждением раскинув руки, словно пытался обнять старого друга, и лес принял его. Хорт замер от сладкого ужаса. Раньше это удавалось только в Усолье, да и то не часто.
        «Я ваш», - прошептал он. «Наш», - прошелестело в ответ.
        Он лежал неподвижно и больше уже не был Обероном из рода проклятых Хортов. Огромный лес тек сквозь него сотнями ручьев, дышал моховыми болотами, прорастал сплетенными под землей корнями, тянул голодные ветви к неяркому свету.
        Обр чувствовал его весь, до последней сосновой иголки, от берегов Злого моря на севере до предгорных пустошей на самом юге. Столичный тракт с ветвившимися вокруг редкими дорогами тянулся сквозь него, как старый привычно ноющий шрам. На юго-востоке, ближе к столице, отзывался острой болью свежий поруб. «Тоже ранен», - с нежностью подумал Обр. Возле по-руба и еще кое-где по опушкам, как блохи в звериной шкуре, возились люди: грибники, охотники, дроворубы. А вот погони не было. Ни у первой речки, ни у второй. Никаких солдат, никакой стражи, никаких охотников за головами с притравленными на людей собаками. Никого.
        Никто и не думал за ним гоняться. Обр так обрадовался, что с силой саданул кулаком по мху и тут же напоролся на коварно таившийся там сучок. От боли пришлось стать самим собой. Затравленным голодным подростком в отсыревшей от нутряной моховой влаги одежде, к которой тут и там пристали хвоинки и седые волокна. Оно и к лучшему. Так и вовсе раствориться недолго. Однажды в Усолье, еще мальчишкой, он провалялся так почти трое суток. Спасибо, Маркушка отыскал, принес на руках в Укрывище.
        В Усолье лес был поменьше. Полоса сосняков, зажатая между горами и морем. Да, здесь не то. Здесь привольно. Счастливый, он вскочил на ноги и, запрокинув голову, затрубил по-лосиному. Не ко времени, конечно.
        Осенний гон еще не начался. Но вдруг издалека донесся ответный звук.
        Та-ак. Добаловался. С волками еще можно договориться. А вот с лосем, когда ему в голову ударило… Кхм.
        Обр развернулся и шустро покинул поле боя. Извини, друг, в другой раз. Как-нибудь потом пободаемся.
        Теперь он уже не бежал, а быстро шел, высматривая порхалище[30 - Порхалище - место с сухой почвой, где глухари, тетерева, рябчики и куропатки купаются в пыли, чтобы избавиться от паразитов.]. Наконец отыскалась песчаная ямка. В стороне валялось несколько свежих перышек. О-очень хорошо. Тетерева, значит. Вот тут они на полянку заходят, тут в песочке купаются, пероедов выводят, а вот сюда уходят. Тут мы силок и поставим. Тонкая веревка была у него при себе, прочный, но гибкий прут нашелся быстро. Скоро надежно закрепленные дужки с петлей были пристроены с обеих сторон тетеревиной дорожки. Это вам не рыба. Это, если готовить умеючи, язык проглотишь. На днях и приготовим, если повезет. Пока же сойдут и грибы. В светлом месте, у ветровала[31 - Ветровал - деревья, полностью поваленные сильным ветром.], Хорт набрел на гнездо боровиков, выбрал пяток помоложе, покрепче. Эти и сырые ничего, даже вкусно, только привычку надо иметь. Иногда он бывал таким голодным, что готов был даже мухоморы жрать, сырые и без соли.
        Наевшись, он забился поглубже, туда, где ветки смыкались тесно, а лесная подстилка была посуше, и сразу заснул.
        К вечеру пошел дождь, неспешный, мелкий и теплый. Обр, не просыпаясь, услышал его и улыбнулся. Теперь уж точно все следы смоет. Под такой дождь спать можно долго, особенно если прежде многие ночи проходили без сна, а дни - в непрерывной тревоге. Проснулся он сильно за полдень и снова отправился бродить. Валялся на траве, набивал рот поздней малиной, вновь говорил с лесом и был свободен и счастлив.

* * *
        К утру третьего дня его новой безмятежной жизни поднявшийся от полуночи ветер донес слабый запах дыма. Тут он вспомнил, что явился в лес не один. Хорошо бы проведать, как там дурочка. Еды у нее вроде достаточно, она и крошкой сыта, но все же проверить надо. Заодно проверил и силки. Добыл-таки мяса.
        До места добрался, когда солнце спустилось так низко, что освещало только верхушки. Нюська сидела у дотлевающего костра, ссутулившись, тесно обняв колени. Одного взгляда хватило, чтобы понять: она так и просидела все это время, сжавшись в комок у огня, прислушиваясь к каждому шороху. Хороших дров принести сил не было или от костра отойти боялась, поэтому и жгла всякую дрянь: траву, кору, тонкие веточки.
        - Эй! - негромко позвал Обр, становясь так, чтобы она его видела.
        Девчонка медленно распрямилась, подняла белое без кровинки остренькое личико, все в размазанных пятнах сажи… Плакала она, что ли? Или заболела? Серые глазищи на пол-лица, а в них - смертный холод стылой воды, все беды и все напасти.
        - Ты чего? - всерьез испугался он.
        - Ничего, - почти по складам, точно отвыкла, выговорила Нюська, - только ночью страшно очень. Так страшно! - помолчала и добавила: - Я думала, ты больше не придешь.
        - Ну и дура! - бодро сказал Хорт. - Че, думала, я тебя бросил?
        - Нет. Я думала, тебя схватили. Или убили. Или волки…
        - Хватит! Реветь не о чем. И бояться нечего. Никто за нами не гонится. Я проверил. А волки с медведями нынче в другом месте гуляют. Сейчас в лесу самый страшный зверь - это я.
        Нюська кивнула, глотая слезы.
        - Знаешь, а у тебя глаза как елкины иголки.
        - Колючие?
        - Да нет, - дурочка чуть улыбнулась дрожащими губами, - цвет такой. Раньше ты все хмурился или щурился. Я и не знала, что у тебя глаза зеленые.
        - Я тоже не знал, - хмыкнул Обр. Постоять лицом к лицу к зеркалом ему еще ни разу в жизни не удавалось. Впрочем, какая разница. Ну, зеленые так зеленые. Хотя у отца, кажется, черные были. И у Германа вроде тоже. - Смотри, я пожрать принес, - занялся он более насущными делами.
        - А как с ними? - испугалась Нюська, жалостливо глядя на мертвых птиц. - Без горшка, без печки. Я не умею.
        Хорт понял, что снова придется делать все самому. Запихнул Нюську в шалаш и велел спать, пока не разбудят. Запалил хороший костер, выпотрошил на скорую руку двух разжиревших за лето тетерок и одного петуха, обложил мхом, присыпал землей, старательно закопал в ямку, вырытую в самой середке горячих углей. Посолить, конечно, забыл, но это дело поправимое. Все испеклось отлично, а перья отвалились с глиняной коркой. Тогда он подбросил в костер еще дровишек, для свету, потому что было уже совсем темно, растолкал Нюську и принялся кормить ужином.
        - А что мы завтра будем делать? - спросила она, осторожно обгладывая косточку.
        - Ничего, - поведал сытый Обр, приоткрыв один глаз. Он лежал на животе, глядя на огонь, и решал сложную задачу: заснуть или пока погодить.
        - Как это ничего? - растерялась дурочка. - Так нельзя.
        - Можно, - заверил ее Хорт. - Ты попробуй, тебе понравится. Тут главное - начать. А дальше уж само пойдет.
        - Нельзя! - заупрямилась Нюська.
        - Это почему?
        - С голоду помрем.
        - Летом? В лесу? Ха! Завтра сведу тебя вон туда, на пригорочек. Там грибов тьма-тьмущая. Неделю одними грибами кормиться можно.
        - А как их без сковородки-то?
        - Да на палочках. А иные и жарить не обязательно. Прямо так можно лопать, целиком.
        - А если в них червяки?
        - Червяки - это же мясо.
        Нюська передернулась. Обр снисходительно ухмыльнулся.
        - Не боись! Я тебя всему научу. Ну а если своей любимой рыбки захочешь, так сетку сплети. Ниток у тебя много, я видел. Не пропадем. Завтра еще мяса принесу, настоящего. Лося тебе хватит? Есть тут у меня один, третьего дня познакомились.
        - Ой, а может, не надо?..
        - Ладно, ладно, шучу. Но мясо будет.
        - А ты больше не уйдешь?
        - Надолго - нет, - скрепя сердце пообещал Хорт.

* * *
        С тех пор в его жизни появилась забота. Никогда прежде он ни о ком не заботился, с тех самых пор, когда братец Конрад отнял рыжую крыску - соню, прибившуюся к нему как-то летом. Последыш Свена, тогда еще глупый щенок, ревел страшно, от горя чуть не помер.
        Однако с крыской было проще. Спать она любила у Обра за пазухой, а еду добывала самостоятельно. Дурочка же в лесу была совершенно беспомощна, ничего не умела и всего боялась.
        На одном месте они не сидели, чтобы дичь не перевелась, перевалили через гриву и потихоньку двигались на восток. Хорт заранее выискивал хорошие, сухие места на берегах ручьев и речушек, которых так много было в этом лесу. Сам он спал на теплом костровище, сдвигая в сторону горячие угли, звал и девчонку, но она всегда отказывалась, стеснялась. Так что приходилось устраивать ей гнездо под старыми елями, под молодыми деревьями, согнутыми зимним снегом, или в густом, еще не растерявшем листву осиннике.
        Сам он мог есть что попало: хоть змей, хоть лягушек, если припрет, и вовсе не шутил насчет червяков. Но для Нюськи старался добыть чего получше, всякий день возился с силками, благо дичь была непуганой.
        Как-то раз даже выследил заячью тропу и ухитрился с помощью простой петли-удавки изловить зайца.
        Один он всегда бродил по лесу, где хотел, особенно не думая о ночлеге, но ради глупой пугливой девчонки приходилось возвращаться к месту стоянки до темноты. Сначала Обр ворчал и злился, но в конце концов это даже начало ему нравиться. Придешь - а тут костер уже горит, у костра Нюська возится, малину сушит, рыбку потрошит или грибы на нитки нанизывает, еда готовая и соленая в самую меру, песок на зубах не хрустит, золу с мяса стряхивать не приходится. Как это у нее получается - тайна. У самого Хорта никогда так не выходило, хотя он всю жизнь на костре готовил.
        В общем, попривыкла к лесу девица. Даже поправилась немного. Бледность сошла, румянец на щеках появился. Отнять бы у нее платок да одеть во что-нибудь эдакое…
        Но этих мыслей Обр боялся. Он же не такой гад, как этот Федор-сарай.
        Хотя со временем ему стало казаться, что как раз такой. Ничуть не лучше. Хорошо ли, вернувшись раньше времени, подсматривать тайком, как девица купается. Правда, ничего такого он не увидел. Купалась стеснительная Нюська прямо в рубашке, а после и сушила ее на себе. А рубашка-то как доспехи, широкая, толстая и вся в заплатах. Добрая Костылиха, должно быть, свою отдала.
        А однажды, вернувшись среди дня, он застал ее на камушке у ручья. Сначала подумал: ловит что-нибудь. Сетка давно была сплетена, натянута на рамку из прутьев и исправно снабжала их мелкой рыбешкой. Но нет, ничего она не ловила. Сидела, глядела в темную воду, как в зеркало. Платок сняла, волосы распустила по плечам, легкие, тонкие, рыженькие такие, вроде сереньких. Натыкала в них лиловых рогатых васильков, что росли на взгорке. Забавная дурочка. Хорту стало любопытно, чего она дальше делать будет. Но ничего интересного она делать не стала. Повела острыми плечиками, цветочки из волос вытряхнула, косицу заплела, платок натуго завязала, а рогатые васильки унесла вода.

* * *
        - Ты на меня сердишься?
        - Не. С чего ты взяла?
        - Тогда почему не разговариваешь?
        - Че? Разговариваю я.
        - Ага. Вчера ты сказал: «Дай пожрать чего-нибудь». Позавчера: «Опять жрать нечего». А сегодня: «Во, я жрачку принес».
        - Ну вот, разговариваю же.
        - По три слова в день.
        - А че, тебе мало?
        - Я ведь совсем ничего про тебя не знаю. А ты - про меня.
        - Знаешь. Разбойник я. Страшный и ужасный. А еще оборотень, волчий пастырь и упырь-кровопийца. Да и я про тебя все знаю. Хотя нет. Как получилось, что твоя мать, такая мастерица, за простого рыбака вышла?
        - Очень просто, - охотно начала Нюська, - они на торгу познакомились. Отец в Большие Соли рыбу возил, там выгоднее продать можно. Он посватался, как положено. А родня ее не хотела отпускать. Вся семья у нее в златошвейном цеху состояла. Мужчины золотом-серебром вышивали, а женщины - белье, рубахи, скатерти. Мама мастерица была редкостная. Они бы и за богатого ее не отдали, невыгодно им это было. И тогда отец ее увез.
        - Выходит, у тебя куча богатой родни.
        - Да. Наверное. Только я их не видела никогда. У мамы от прежнего житья только и осталось, что медальончик серебряный да кошечка. Ну, которые ты для меня сберег. Вот и все. А теперь ты чего-нибудь расскажи.
        - Чего тебе рассказать-то? Как нас с братом Конрадом облава по Оленьему бору гоняла? Конраду четырнадцать было, мне - двенадцать. Конрада зарубили.
        - Ой, а как же ты…
        - А я того, кто за мной скакал, зарезал.
        - Ты же еще маленький был.
        - Ну и что. У нас кто оружие держать может, тот и воин.
        - Но как?!
        - Да так. Залез на дерево, подстерег, прыгнул на коня сзади, ткнул стражника его же ножом. Оказалось, правильно ткнул. В становую жилу угодил случайно. А потом на его коне от погони ушел. Че, не надо про это? Ну, тогда могу про то, как я вечно жрать хотел. Такой был голодный, что у коней из кормушки овес таскал. Живот с этого овса жуть как пучило. А потом дядька Ольгерд поймал меня на конюшне, да так отлупил за это, что до сих пор шрамы остались. Про это тоже не нравится?
        - А хорошее у тебя что-нибудь было? - тихо спросила Нюська. Спросила и смотрит. Глаза серые, жалобные.
        - Хорошее? - честно задумался Обр. - Ну вот, когда я первый кошелек удачно срезал, Маркушка мне на радостях целую гривну подарил. Я тогда пирогов с требухой накупил. Так налопался, чуть не помер. Только об одном жалел, что впрок, как медведь, наесться не могу. А еще однажды, на том месте, где наши один возок разбили, я в снегу камешек подобрал. Из серьги, должно быть, выпал или еще откуда. Красивый такой. Сам как капля, прозрачный вроде, но когда ни посмотришь - хоть в самую пасмурную погоду, хоть при луне, хоть при лучине, - а в нем все солнце играет. Я его в Укрывище не понес, чтоб не отобрали, в лесу припрятал. А потом место потерял, дурак. Искал-искал, так и не нашел.
        - А еще?
        - Еще… Крыска у меня жила. На тебя малость похожа.
        - Кры-ыска?
        - Она милая была, - торопливо добавил Обр, догадавшись, что на «крыску» девчонка может обидеться, - рыженькая такая, вроде серенькой. Все лето ко мне прибегала. Я ее кормил, если было чем.
        Сказал и замолчал. Будто кляп вогнали.
        - А потом? - тонким голосом спросила Нюська, заподозрившая неладное.
        - Щи с котом, - буркнул Хорт.
        Когда окончательно похолодало, и сонная крыска вознамерилась устроить зимнее гнездо у него за пазухой, он, дурак восьмилетний, принес зверюшку в Укрывище. Принести принес, а спрятать от братьев не сумел. Зря он про это вспомнил.
        - У кошки боли, у собаки боли, у нашего мальчика…
        - Да ты что, меня жалеть вздумала?! - грозно спросил Обр.
        - Что ты. Как можно. Разве разбойников жалеют?
        - Прах гнилой!
        Хорт улегся на спину и стал смотреть в небо, окруженное темными верхушками. Точно со дна колодца глядишь. В глубокой, пустой, яростной синеве широкими кругами ходили две птицы. Высоко-высоко, но все-таки можно было разглядеть очертания крыльев. «Здоровенные какие, - подумал Обр, - в лесу таких не водится. Не иначе с моря залетели. Или с гор. Там, говорят, такие орлы обитают, что крыльями избу накрыть могут. Врут, наверное».
        Он пригляделся, прикрываясь рукой от солнца. Надо же, должны быть одной породы, а кажется, будто одна белая, а другая черная. Верно, солнце отсвечивает.
        - Глянь, Нюсь, чего это? У тебя глаз острый.
        Нюська задрала голову и, ахнув, вся съежилась, точно мышь от совиного крика, приникла к Хорту, уткнулась в его плечо.
        - Эй, ты чего? - удивился он. - Ну птицы, ну летают. Красиво.
        Птицы качнули крыльями и, плавно развернувшись, ушли в сторону моря.
        - Экая ты, - проворчал Обр, поглаживая девчонку по тощей спине, - всего боишься. Вот погоди, я в силу войду, сколочу свой отряд, разберусь с кем надо, Усолье освободим, а потом подберу тебе надежное место, высокие хоромы. Любой дворец твой будет, какой пожелаешь. Хочешь, в Больших Солях, чтоб родня твоя завидовала, а хочешь - в самом Завеличье. Поселю тебя там, охрану приставлю, и заживешь ты тихо и покойно.
        Сказал и снова представил, как врывается в горящий город. За спиной сотня конных, и каждый предан ему до конца, до последнего вздоха. Стелется по земле черный дым. Горят алым пламенем Малые Соли, а на другом берегу полыхают Большие. Верные соратники волокут к заветному дубу господина капрала в окровавленной рубахе, бледного опухшего Семерика, гонят, как стадо, городских старшин, роняющих на ходу парики.
        - Нет, - пискнула Нюська, - покойно не выйдет.
        - Это почему?
        - Потому что те, у которых ты эти хоромы отберешь, захотят их назад получить, а другие завидовать станут, тоже для себя чего-нибудь пожелают. Один раздор выйдет и безобразие. Никакая охрана не поможет.
        - Много ты понимаешь!

* * *
        После этого разговора неведомо как засела в кудлатой, нечесаной голове Обра мысль, что дурочку надо чем-то радовать. Через пару дней, воротившись из своих лесных блужданий, принес целый подол красно-рыжих ягод шиповника. Небрежно бросил: «Насуши, что ли!» Но Нюська, как он хитроумно предвидел, ничего сушить не стала, зато на другой день щеголяла в роскошном ожерелье и ярко-алых браслетах. Хорт всю эту красоту старательно похвалил, и девчонка заметно повеселела, даже напевать начала потихоньку.
        Потом отыскал для нее полянку сочной, прежде времени созревшей брусники, потом неизвестно зачем приволок здоровенный лосиный рог. Упарился, пока тащил. Но девчонке понравилось. Долго восхищенно разглядывала, поражаясь его красоте и мощи, водила пальчиком по шершавым костяным изгибам. В другой раз, велев помалкивать, завел ее в самую чащу, шепнул: «Смотри!» Нюська ничего не понимала, растерянно вертела головой, не могла смекнуть, на что смотреть-то, и вдруг ахнула. На прелой хвое блестели два агатовых шарика - два глаза. Прижавший уши зайчонок приник к лесной подстилке, почти слился с ней. Бегать и прятаться он еще не умел.
        - Ой, какой!
        - Осенний. Дня два как родился.
        - А можно мы его возьмем?
        - Съедим? - коварно предложил Обр.
        К его полному удовольствию, Нюська до того перепугалась, что все слова растеряла, только руками всплеснула.
        - Не хочешь? А зря. Он вку-усный.
        - Ты… ты…
        - Ну, не хочешь, как хочешь. Тогда не трогай его. А то зайчиха чужой запах почует и не подойдет, кормить не станет.
        Дурочка молча схватила Хорта за руку и потянула за собой от греха подальше.

* * *
        Так оно все и шло. День за днем, тихо и спокойно. Вот только ночи становились все холоднее. Отяжелела, опустила к земле рыжие кисти рябина, брусника в борах налилась ярко-алым, ручей принес багряный осиновый лист. Привычный Обр на своем теплом костровище не так уж и мерз, хотя пару раз утром пришлось отдирать от травы запорошенные инеем волосы. Но Нюська простыла, шмыгала носом, начала покашливать. Хорт ругался, звал ее к себе на кострище, но она по-прежнему отнекивалась.
        Потом тепло вернулось, но зарядили дожди. Медленные, безнадежные. Хвоя под ногами пропиталась водой, капли висели на каждой ветке, на каждой иголочке, на осенней густой паутине. Живность попряталась. Рыба ушла в глубину. Пришлось кормиться одними грибами да брусникой. От такой жизни Обр заскучал, но поделать ничего не мог. Со скуки выследил семейство кабанов и долго глядел из кустов на прогуливающееся мясо. Но завалить кабана или хоть подсвинка добыть с одним ножом нечего было и думать.
        Вернулся продрогший от блужданий по лесу, где каждое дерево щедро делилось накопленной водицей, но и тут согреться не удалось. Костер погас. В шалаше было сыро, почти как на улице. Нюська куталась в темный от влаги плащ, так что наружу торчал один распухший от холода носик, старалась глядеть весело, но у нее не очень получалось.
        Хорт разозлился, наорал на нее, чтоб не кисла. На другой день оббежал всю округу и нашел-таки хорошее место: крутой обрыв над оврагом, над быстрым, вспухшим от дождей ручьем. Над обрывом из мха и вереска торчала обомшелая скала, широким козырьком нависала над песчаным скатом. Покопавшись, Обр устроил под ней небольшую пещерку. И сухо, и хорошо, и место для костра найдется. Сбоку, конечно, поддувало, закидывало дождевой пылью, но хоть снизу не текло и сверху не капало. Перебрались одним духом, заделали щели с боков безотказным лапником, развели костерок. Растопку - смолистые, соструганные сосновые палочки - Хорт хранил и сушил на себе, за пазухой, так что и костер хоть и не сразу, да запалили. Дым, конечно, набивался в пещерку, но все же выходило теплей, чем снаружи. Огонь не заливает, и ладно.
        Пещерка была тесновата, Нюся все ежилась, куталась в плащ, норовила улечься подальше.
        - Слышь, не дури. Вдвоем теплее.
        Никакого ответа. Притаилась, как мышь в углу.
        - Ты меня с прочими добрыми людьми не равняй. Ну, хошь, нож возьми.
        - Зачем?
        - Ткнешь меня, если что.
        Девчонка от ножа шарахнулась, пробормотала что-то неразборчиво.
        - Я те не сосед Федор какой-нибудь, - убедительно сказал Обр. - И уж точно не добрый. Веришь?
        - Верю, - шепнула Нюська, - только ножик убери.
        Так и уладилось. На один плащ легли, другим покрылись. Дурочка тихо сопела под боком, и это было так хорошо и правильно, будто тут ей самое место. Хорт еще подумал, что руки надо держать при себе, чтоб не напугать ненароком, и провалился в сон, как в черную яму. Оно и понятно, намерзся, набегался за день.
        Ничего, почти неделю так прожили под шелест дождя и Нюськины сказки. Слушали, как шумит ветер, глядели на мокрые верхушки тронутых желтизной берез на той стороне оврага. Обр таки подловил отбившегося подсвинка, да запасы были кое-какие.
        Наконец, ветер переменился, дохнул со Злого моря. Небо очистилось, заполыхало тревожным ярким закатом. Хорт сразу понял, чем это грозит, и, пока не смерклось, собрал побольше дров. Разложил жаркий костер наверху, прямо на скале.
        Звезды вырвались на свободу, громадные, как спелые яблоки. Стремительно холодало. Он знал: к утру ударит настоящий мороз.
        - Днем отоспимся, - сказал он Нюське, - на солнышке. Сейчас нельзя. Во сне либо насмерть застудимся, либо вовсе застынем.
        Так и сидели, смотрели на звезды, которые в эту ночь падали густо, как листья с промерзших берез. За каждой тянулся тонкий зеленоватый след.
        - Красиво как! - вздохнула дурочка. - Наверное, много детей этой ночью родится.
        - Почему? - удивился Обр.
        - Говорят, это души людские с неба на землю посылаются.
        - Хм.
        - А еще говорят, это летавицы - звездные сестрицы. На небе им скучно, холодно, вот они и слетают среди людей пожить. Поживут - и домой возвращаются.
        - А я думал, это старые звезды осыпаются. Ну, которые сгорели уже.
        - Ох, смотри, большая какая! Ты желание загадал?
        - Че?
        - И это не знаешь? Ну, примета такая. Что загадаешь, пока звезда летит, все сбудется.
        - Ага, как же!
        - Правда-правда! Вот ты чего хочешь?
        - Жрать хочу.
        - И все?!
        Бровки вверх домиком, серые глаза нараспашку, и в них бесконечное удивление.
        Обр всерьез задумался. В последнее время он как-то позабыл, что надо чего-то хотеть. Ну, кроме самого простого: поесть, поспать, обогреться. Да еще все труднее становилось держать руки вдали от несчастной дурочки. Все ж и он мужик, а не пень березовый. Настоящий Хорт, а не кто-нибудь.
        И вдруг его будто насквозь пробило. Он тут лес слушает, звездочки считает, с девчонкой хороводится. А князь живет-поживает в своем Повенце, мягко ест, сладко спит, о Хортах и думать забыл. Вот оно как! Долги неоплаченные, обиды неотомщенные.
        - Князя повидать хочу, - угрюмо промолвил он, - в глаза ему поглядеть. И еще кое-кому. Список у меня длинный. Ну, а ты чего хочешь?
        - Хочу, чтоб не страшно было.
        - Что не страшно?
        - Жить.
        - Со мной, что ли, страшно?
        - С тобой страшно. Без тебя страшно. И за тебя тоже страшно.
        - Да что мне сделается!
        - Да я боюсь, вдруг ты сам что-нибудь такое сделаешь…
        «Сделаю, - подумал Обр, - уж я сделаю, никому мало не покажется!»
        
        Повелитель прохаживался вдоль доски и непрестанно упрекал себя за безволие. Выслеживать безумную пешку стало его новой дурной привычкой, но справиться с собой он уже не мог. Забыв другие дела, забросив Игру, он часами просиживал, карауля пустое место между приморским Городищем и столичным Повенцом, огромное даже на доске пространство гиблой Сиверской чащобы. Пешка могла появиться в любую минуту. Она блуждала в безлюдных краях, где даже линий никаких не было, бродила по полю без всяких правил и законов, а потом внезапно исчезала, чтобы через пару дней, будто в насмешку, возникнуть совсем в другом месте. Первое время Повелитель ждал ее появлений, чтобы успеть подтолкнуть в нужном направлении, заставить двигаться если не к стольному городу, то хоть к тракту. Напрасный труд! Лопаточка то проходила сквозь непокорную фигуру насквозь, то упиралась в нее, как в пудовую гирю.
        Но Повелитель был упорен. Иногда ему казалось, что пешка все-таки поддается, с привычной плавностью движется в нужную сторону.
        Глава 3
        - Пойду силки проверю, - зевая, сказал Обр.
        Всю ночь они провели у костра, но к утру все равно замерзли. Мороз ударил не на шутку, настоящий, почти зимний. Правда, утром небо выгнулось чистым куполом, яркое, радостное. Над лесом выкатилось мохнатое от лучей солнце и быстро съело выпавший с полуночи густейший жесткий иней. Трава под ним пожухла, потеряла последнюю свежесть. Одинокая осина на краю оврага покраснела за одну ночь и теперь роняла хрусткие промороженные листья - один за другим, один за другим…
        - А я… - начала Нюська, не удержалась и тоже зевнула.
        - А ты поспи пока. - Хорт отодвинул в сторону угли, привычно устроил постель на нагретом месте.
        - Нынче солнце сильное. Скоро совсем тепло станет.
        Нюся кивнула благодарно, и Обр быстрым шагом двинулся в лес. Но к силкам, расставленным в разных подходящих местах, не пошел. Ноги сами понесли его сквозь мокрый, туманный, сверкающий капелью березняк к давно запримеченному холму. Холм этот мог бы зваться и горой, если бы вдали не синели настоящие горы. На вершине среди искрошенных валунов росла сосна. Всем соснам сосна. Такая, что и втроем не обхватить. Обр хотел влезть на нее и как следует осмотреться. Смутно думалось: «Избушку бы какую-нибудь найти или зимовьюху охотничью. Или уж лучше сразу в славный град Повенец, в княжескую столицу».
        Добравшись до вершины холма, он совсем разомлел, но все-таки вскарабкался по скрученным в бесконечной борьбе за жизнь толстенным корням, подпрыгнул, ухватившись за обломанный нижний сук, и привычно полез наверх.
        Наверху свирепо посвистывал сиверко. В лесу ветер почти не чувствовался, но верхушку сосны мотало так, что Обр не рискнул лезть дальше. Уселся на хорошей, надежной развилке, прижался всем телом к поющему под ударами ветра стволу. Забавно. Будто сосны передают его с рук на руки. Та, что осталась дома, над обрывом, потом другая, при дороге в Кривых Угорах, теперь эта, самая старшая красавица.
        Отдышавшись, он огляделся. Высоко. Очень высоко. Весь лес как на ладони. Ближние холмы, зеленые, мохнатые, с желтыми пятнами берез, с крестиками - верхушками елей, дальние - темно-лиловые. Волна за волной, на восток, на юг и на запад, а еще дальше - сизая голубизна, так что и не поймешь, лес ли там, небо или вовсе далекое море.
        Меж холмов угадывались изгибы речных долин, круглые чаши озер, прогалы болот и гарей. На юго-востоке кусок дальнего леса был точно обгрызен крысами. Ну да, та самая вырубка. Там большая река должна быть, видно, как холмы расходятся. Рубят, небось, и сразу сплавляют. Отсюда, наверное, дня три. Не, если с Нюськой, то все четыре.
        Северный ветер студил щеки, раздувал ветхую рубаху, но солнце крепко припекало спину. Над холмом, над самой сосной, в столбе теплого воздуха ходил ястреб, высматривал добычу.
        С севера, покрикивая, потянулся длинный косяк серых гусей. Жаль, арбалета нет. На юг подались. Издалека летят, из-за моря. Видно, там, за морем, не одна черная яма. Есть и теплые земли. Говорят, этот Стомах-мореход их искал, только не добрался.
        Обр проводил глазами тянувшуюся к горам, к дальним острым вершинам гусиную стаю, прижался лбом к шершавой, как драконья шкура, коре, и в который раз за эти дни лес забрал его. Быстрее вздоха он стал одинокой сосной и парящим над ней ястребом, сосущими холодный камень корнями и усталой, пожухлой травой у корней.

* * *
        Лес застывал, уплывал в зимнее полусонье. Все медленнее текли остывшие реки, все тише струился живой сок, покидая ветку за веткой. Дремота, умирание, полный покой. Вот только ныл, как всегда, свежий поруб, да еще где-то совсем близко забивался в ноздри, раздражал целый букет запахов: от злого, опасного запаха гари до дразнящего аромата рыбы, которой удавалось полакомиться ой как нечасто. Если бы не дым да не это странное существо, которое вроде пахнет человеком, но на человека никак не похоже, можно было бы и подойти. Рыбкой пахнет. И еще малиной. А порохом не пахнет. Подойти или нет?
        - Не подходи! - заорал Обр, снова становясь самим собой, и едва не сверзился с дерева. Вниз он слетел за минуту, расцарапав ладони и левую щеку. Руки-ноги не слушались, будто и вправду срослись с корнями и ветками. Тень от сосны далеко переместилась по каменистому склону. Сколько ж он там просидел?
        Так и совсем раствориться недолго. Оно бы и к лучшему. Остаться с лесом, уйти в зиму под снег и спать, спать до весны. Хорошо бы, если бы не висела на нем глупая девчонка, к которой принюхивается какая-то лесная тварь. Да еще долг перед дедом, отцом и братьями.
        Торопливо спускаясь с холма, Хорт пошевелил в себе ненависть к князю и обнаружил, что ничего такого не чувствует. Выходило, что порубщиков, калечивших лес, он ненавидит куда больше. Позор! А все дурочка с этими ее «не трогай, не обижай, пожалей». Ворча себе под нос, он спешил к костру, но по дороге все же завернул к ловушкам. На этот раз повезло. Добыл двух охочих до рябины рябчиков. Невелика птица, а все же лучше, чем ничего. Все ловушки снял. Охотиться здесь он больше не собирался, так чтоб птицы понапрасну не мучились. Закончив с делами, рванул к костру. Добежал быстро и еще издали услышал:
        - Ах ты, милый, рыбки захотел? Иди сюда, будет тебе рыбка. Мяконький ты мой, мохнатенький!
        С кем это она? Котенка, что ли, в лесу нашла? Обр вышел на поляну, но, увидев бурого «мохнатенького» ростом с хорошую собаку, выпустил из рук добычу и, очертя голову, ринулся вперед. Даже закричать не смог. Воздух колом стал в горле. Молча вцепился в Нюську, поволок к осине над обрывом. Успел вовремя. Ну, почти успел. Разъяренная медведица, которой очень не понравилось, что кто-то обнимается с ее драгоценным сыночком, всего лишь мазнула его когтями по голени. Выше, даже стоя на задних лапах, ей было не дотянуться. Хорт поджал ноту, зашипел на девчонку, чтоб лезла вперед. Нож бы вытащить. Хотя пользы от него, когда косматая мамаша полезет-таки на дерево, будет немного.
        Могучая лапа проехалась по коре, оставляя глубокие белые борозды.
        От кострища послышался возмущенный скулеж. На поляну выкатился второй медвежонок, а за ним - его старший братец, полувзрослый пестун[32 - Пестун - медвежонок старше года, оставшийся при матери.]. Все трое принялись копаться в разложенных для просушки Нюськиных запасах, с увлечением отнимая друг у друга сушеную рыбку. Медведица отвлеклась от уничтожения врагов, мягко плюхнулась на все четыре лапы и, покачиваясь, потрусила воспитывать молодое поколение. Раздав две-три затрещины, снова вспомнила о врагах и вернулась под осину. Рявкнула, задрав морду вверх.
        - Выше лезь! - приказал Обр, подтолкнул Нюську. Ветхая юбка поехала по шву, и он едва не ткнулся носом в нежную складочку под исцарапанной, угловатой коленкой. На миг даже про медведей забыл. Только чувствовал, как горят уши, и думал: «А если потрогать?» - и не удержался, провел по прорехе тыльной стороной ладони, вроде бы случайно.
        К счастью, девчонка была занята тем, что боялась медведя и свалиться с осины, так что ничего не заметила.
        - Прогони ее, - попросила она.
        - Как? - хмыкнул Хорт. Медведица слонялась между осиной и кострищем и, похоже, была готова заниматься этим до вечера.
        - Ну скажи, чтоб ушла.
        - Дура! Она по-человечески не понимает.
        - А ты не по-человечески. Ты же умеешь. Я подсмотрела, как ты с волками разговаривал.
        - Так то с волками. Волки умные. Хотя они тоже не словами говорят. Всего-то и было: волчица сказала, что это их место. Ну, я согласился, старшинство ее признал, и мы ушли.
        - А со змеями… Помнишь, на болоте.
        - Хы! Змеи вообще разговаривать не умеют. Знаешь, почему?
        - П-почему?
        - У них ушей нету. Не слышат, стало быть, и говорить не могут. Змей я травой отогнал. Есть такая травка полезная. Если растереть, чтоб пахло, и в воду бросить, все змеи уйдут.
        - Да, а давеча с вороном… Страшнющий такой ворон. Огромный, черный. Он каркнет, а ты в ответ.
        - Это мы так, переругивались от скуки. Вороны, они тоже умные. А эта - дура, как все бабы. Сейчас ей ничего не втолкуешь. Уж если ей втемяшилось, что ты на ее чадо напала…
        - Я не напала. Он хорошенький.
        - Хорошенький? Вот и сиди теперь.
        - А давай слезем и убежим, пока она там?
        - Слез один такой. Тихо сиди.
        «И ноту убери куда-нибудь», - хотел добавить он, но смолчал. А то и в самом деле свалится. Осина-то над самым обрывом.
        Наконец, уже на закате, медведице надоело слоняться туда-сюда, да и вкусности из торбы уже были съедены. Рявкнув на пестуна, она споро погнала медвежат с поляны.
        Обр выждал немного, послушал, как они ломятся сквозь приовражный ольшаник, и только после этого спрыгнул на землю сам и разрешил Нюське:
        - Падай! Теперь можно. Только быстрей падай, а то скоро ночь. Опять костер палить надо, да и жрать хочется.
        Дурочка послушалась и тут же упала. Пришлось ловить. Ну, поймал, конечно. Все-таки не три пуда девчонка весит. И поймал, и к костру отнес. Вот навязалась на шею со своими глазищами, волосами и коленками!

* * *
        От Нюськиных припасов не осталось ничего. Сожрали даже сушеные грибы, не говоря уже о малине. Рассыпали и слизали остатки тщательно сберегаемой соли. Дурочка причитала над разорванным рукодельным мешочком, разыскивая в измятой траве нитки и иголки. Обр же молча и яростно искал кресало. Без костра эту ночь можно и не пережить.
        Кресало нашлось уже в сумерках, далеко от костровища, у самого обрыва. Каким-то чудом уцелели и рябчики, в спешке брошенные на краю поляны.
        - Здесь не останемся, - решил Хорт, - мало ли что этим в голову стукнет. До темноты надо уйти подальше.
        Сегодня, может, и луна выйдет. На ходу не замерзнем. Как стемнеет, остановимся. Будем костер жечь. Днем при солнышке отоспимся, а потом опять пойдем.
        - Куда? - устало спросила Нюська. - Опять туда, где нас нет?
        - Тут верстах в пятидесяти лес валят. Туда и пойдем.
        - Зачем?
        - Пора к людям выбираться. Зима скоро. Один бы я подольше задержался, а тебе в тепло надо.
        - А нет ли тут избушки какой, хоть маленькой?
        Обр помотал головой.
        - А срубить?
        - Чем? Ножичком? Может, у тебя топор припасен?
        Распространяться о том, что рубить избы он тоже не умеет, Хорт не стал.
        - Хватит, - сказал он, - погуляли! Пора и делом заняться.
        Дело его ожидало трудное и страшное, но, в конце концов, должна же быть справедливость на свете. Умоется кровью князь-вешатель, будет помнить проклятых Хортов.
        Глава 4
        - Вот едут они, едут, а дело к ночи. Лес, туман, дорога темная. Смотрят - стоит на дороге некий человек. Босой, оборванный, волосы всклочены.
        - Разбойник?
        - Не, - рассказчик помешал в котле, поправил костер, значительно оглядел слушателей, - хуже.
        Слушатели тоже не поражали красотой одежд и изяществом причесок. Среди ожидавших ужина лесорубов и сплавщиков многие за лето, проведенное в лесу, оборвались до лохмотьев, а космы и бороды собирались подстричь недельки через две, вернувшись домой и попарившись в бане.
        - Разбойник бы добро отобрал, а самих, может, и отпустил бы, - зловещим басом прогудел кашевар, - или отбились бы. Мужики здоровые были. А этот подошел как путный. «Мир вам, - говорит, - добрые люди! Заблудился я, а дело к ночи. Смилуйтесь, подвезите до жилья».
        - И че?
        - И все! - рассказчик полоснул по горлу ручкой поварешки. - Более их никто не видел. Телегу потом у Корявой топи нашли. Добро не тронули. Ни нитки не пропало. А люди и лошади сгинули. Прохожий тот не разбойник, а лешак оказался. Из Сиверской чащобы. Те двое лесорубы были. А лешаки этого страсть как не любят.
        - Им бы отчураться, - подал голос кто-то из сумрака, сгущавшегося вокруг костра.
        - Вовремя признали - может, и отчурались бы, - рассказчик, прищурившись, поглядел на кашу, соображая, упрела она или еще нет.
        - Вдоль лезвия ножа глядеть надо было, - со знанием дела заметил один из сплавщиков, принюхиваясь к каше.
        - Врешь! - возразили ему. - Через нож только оборотня отличить можно. Чтоб лешака узнать, надо поглядеть на него меж ушей вороного коня. Тогда он в своем виде и предстанет. Выше самой высокой сосны, а руки, как корни, до земли свисают. Идет - деревья гнутся. В Сиверской чащобе их тьма-тьмущая. Вот мы тут сидим, а они, может, на нас из кустов глядят.
        - Ну, готово, - заявил кашевар, - таскай со всеми.
        Глубокие деревянные ложки чинно, по очереди погрузились в пухлую кашу.
        Ужин был последним. Кашевар постарался, собрал все остатки: и гречу, и горох, и последние корочки давно заветрившегося сала. Назавтра предстояло вести тоже последний, уже собранный плот по застывающей Мологе в столичный Повенец.

* * *
        - Мир вам, добрые люди!
        Обр, остановившийся на краю светового круга, слегка удивился, увидев два десятка мрачных, перепуганных лиц с приоткрытыми ртами, с запутавшейся в бороде и усах кашей. Чего это они? Вроде поздоровался, сказал все как положено. Вид смирный, оружия на виду не держит.
        Больше часа он пролежал в кустах, разглядывая артельную ватагу, сидящую у костра, но ничего опасного не заметил. Обычные смерды-работяги, усталые и оттого спокойные. Нюська начала мерзнуть, ежилась, дышала на руки, и он наконец решился выйти к костру. Получается, зря.
        Руки мирных работяг потянулись к топорам, а один выхватил нож и зачем-то принялся вертеть у себя перед носом.
        - Хлеб да соль! - вежливо, как велит обычай, продолжал Хорт. Но и это не помогло.
        - Ем свой, а ты подальше стой! - скороговоркой отчурался кашевар. Поварешку он держал на отлете, как топор.
        - Да стою я, стою, - мирно отозвался Обр, торопливо соображая, что с ним не так. Ну одежа рваная, так какой же ей быть после блужданий по лесу. Ну волосы, с утра безжалостно обрезанные тупым ножом, торчат во все стороны. Так за это не убивают. Неужто и тут его опознали?
        - Кто таков?! - рявкнул самый здоровый, в сплавных сапогах, поднимаясь во весь рост и постукивая обухом топора по ладони.
        Не опознали. Уже хорошо.
        - Заблудились мы, дозвольте погреться.
        - Ну и где мы теперь вороного коня возьмем? - сурово спросили у костра.
        «Во дают, - подумал Хорт, - либо совсем одичали, либо допились тут до белой горячки».
        Самым догадливым оказался кашевар.
        - Оборотень? - напрямик спросил он.
        - Не…
        - Лесовик?
        - Ты, дядя, совсем того! - разозлился Обр.
        - А ну, перекрестись!
        По виду зашевелившихся мужиков Хорт понял, что, если сейчас не перекрестится, в ход пойдут топоры. Торопливо попытался вспомнить, как это делается. Маркушка, помнится, умел креститься, но делал это всегда второпях, будто украдкой.
        Обр поднял руку ко лбу, мучительно соображая, что делать дальше. Может, просто нырнуть в темноту, угнать у них плот, как хотел с самого начала, и пусть выбираются как знают. Таких дуботолков учить надо. Только вот беда: плот-то больно велик. Одному никак не справиться.
        - Мир вам, добрые люди! - раздалось за спиной.
        Ну, конечно, дурочка. Выскользнула из-за плеча, перекрестилась как положено и легкой походкой двинулась к костру, к новым «добрым» людям.
        - Дозвольте обогреться, дяденьки.
        Жить она боится! А мужиков с топорами в темном лесу не боится, значит?!
        - Ух ты, - умилился кашевар, - откуда к нам такая чуда-юда? Мамка-то тебе позволяет с парнями по лесу шляться?
        Хорт быстренько повторил ее движения и шагнул следом.
        - Брат и сестра мы, - решительно сказал он, чтоб сразу пресечь глупые разговоры, - шли в столицу, у развилки, где старая дорога на север уходит, решили срезать.
        - У Крестового камня?
        Обр кивнул. Кто его знает, как тот камень называется. Дорогу и развилку он видел только глазами леса.
        - И, ясное дело, заблудились, - посочувствовал кашевар.
        - Уже две недели в лесу, а то и поболе, - соврал Хорт. На самом деле с тех пор, как они покинули Городище, прошло больше месяца. - Охотник я хороший, так что с голоду не померли.
        С этими словами он выволок к костру двух свежепойманных глухарей. Тут уж мужики обрадовались ему как родному. На всех двух птиц, конечно, не хватит, но суп может получиться знатный. От каши и горького сала всех уже воротило.
        По этой причине Обра окончательно было решено признать человеком, пустить к костру и позволить подчистить остатки каши. Дали бы и хлебца, но последние сухари приели еще вчера. Хорт ел с осторожностью, понемногу и дурочку толкнул в бок, чтоб сразу не наваливалась.

* * *
        Широкая Молога плавно несла неуклюжий плот. Тяжелая холодная вода слепо ощупывала песчаные косы, подтопляла заросли бурой после морозов крапивы, над которой торчали сухие зонтики дудника[33 - Дудник - лекарственное зонтичное растение.]. Еловый лес стоял над низкими берегами темной глухой стеной.
        Плот был длинный, рук не хватало, так что Обр ворочал шестом наравне со всеми. Когда же нужды в шесте не было, лежал, уткнувшись лицом в сырые бревна, с головой укрывшись изодранным плащом, и мучился.
        «Не уходи, - слышалось ему в плеске воды, в шелесте сухих трав, в колючем шорохе елей, - ты наш, не уходи, останься».
        «Я ваш, - шептал последыш Свена в щель между бревнами, когда делалось уж совсем невмоготу, - я ваш, я вернусь, верьте мне». Кожа горела оттого, что день за днем рвались тонкие, тоньше волоса, легче паутинки, невидимые нити, связавшие его с лесом. Болело так, что, казалось, вот-вот покажется кровь.
        В довершение беды он чувствовал себя предателем. Поглядел поутру на обширную вырубку с корявыми пнями, закиданную мертвыми сучьями, на содранный до рыжей глины скат, по которому громадные мачтовые бревна спихивали в воду, на скукожившийся, засохший мох и кусты черники, лишившиеся привычной тени, и возненавидел повенецких плотогонов и лесорубов лютой ненавистью, хотя ничего худого им с Нюськой эти немногословные, заросшие до самых глаз мужики не сделали. Глупых вопросов больше не задавали. Накормили, обогрели, взяли на плот. Дурочка в отплату взялась готовить и мыть котлы. Обр не возражал. Готовить - значит крутиться у костра, горевшего прямо на плоту на широкой глиняной площадке. Все-таки в тепле будет. В последние ночи в лесу она сильно кашляла. Мать-то у нее, небось, от чахотки померла. Как бы худо не было.
        Ну вот, размяк, опять о девке думает, о лесе мечтает. Не о дурочке надо заботиться, а рассудить хорошенько, что и как будет в Повенце, кем прикинуться да как добраться до князя.

* * *
        Пять или шесть дней уплыло мимо плота в густом осеннем тумане, в сыром холоде, под шорканье ледяной шуги[34 - Шуга - рыхлая масса льда.]. Лес отступил к горизонту, река растекалась все шире, проталкивалась к морю большими и малыми протоками сквозь целые поля высохшего камыша. Берега украсились растрепанными кустами козьей ивы с остатками скрюченной ржавой листвы. К закату седьмого дня морем запахло так ясно, что Обр все всматривался вперед, ждал, когда откроется серая туманная ширь.
        Зачем ждал, непонятно. Тоже мне радость - распроклятое Злое море. Но вольный ветер и соленый запах тревожили, не отпускали. И вдруг он увидел корабль. Громадные светлые паруса плыли над бестолковыми кустами, над осенней тоской, над волглым[35 - Волглый - влажный, сырой.]речным туманом, прекрасные, как чужая счастливая жизнь, которой он сроду не видал и никогда не увидит. Нет, не может быть. Хорт вгляделся пристальней - и наваждение исчезло. Корабль обернулся стоящей на холме деревенской церковью. Плот поворачивал, и церковь медленно плыла над рекой. Было видно, как в узких окнах колеблется теплый золотистый свет. Красной точкой теплилась лампадка над входом.
        - Ну вот, слава Богу, и прибыли, - заговорили плотогоны. Кое-кто, сняв шапки, перекрестился. - Вот он, столичный город Повенец.
        Обр быстренько все сообразил, встряхнулся, освобождаясь от сонного равнодушия, мигнул Нюське, чтоб держалась рядом. Тут его, обругав, пихнули в спину. Пришлось снова взяться за шест. Пора было приставать к берегу, сплошь покрытому штабелями дров, длинных досок, корабельных бревен. Мужики торопились, спешили избавиться от плота до темноты.
        Улучив момент, когда плот стал наконец на место и, дрогнув, завяз в густом, в три слоя покрытом опилками иле, Хорт подхватил девчонку под локоть, заставил спрыгнуть на берег и сразу потянул в темную щель между штабелями. Никто их не хватился. Вслед не орали и удерживать не пытались.
        Глава 5
        Деревянный лабиринт тянулся далеко во все стороны. Обр уже начал думать, что придется тут ночевать. Но все же, проплутав с полчаса, выбрались, наконец, на дорогу. Или на улицу, кто ее разберет. С одной стороны глухие заборы, длинные сараи, все те же бесконечные груды бревен.
        С другой - обычные деревенские дома с крылечками, ставенками, щегольскими наличниками. В заборах калиточки, у калиток - лавочки.
        Повенец расширялся, рос, поглощал ближайшие деревеньки. От этой только и осталось что одна улица да церковь на пригорке. Хорт поправил на плече почти пустую торбу, соображая, куда податься, и тут Нюська тронула его за рукав.
        - Пойдем?
        Обр поглядел на церковь, куда тянула его несчастная дурочка.
        - Еще чего! У нас денег на ночлег в обрез, а ты - свечки ставить.
        - Да я не за этим.
        - А зачем? Там ведь жрать не дадут и ночевать не позволят.
        - Антоша позволил бы.
        - Что, соскучилась? Антоша тебе родной был, а здесь все чужие. Они тебя привечать не обязаны.
        Нюська опустила глаза, подышала на замерзшие руки, поплотнее закуталась в плащ.
        - Ладно, - покладисто пообещал Хорт, - завтра-послезавтра деньжат раздобуду, тогда и зайдем. А пока надо ночлег искать.
        Сказал и бодро двинулся вниз, туда, где чинная деревенская улица упиралась в скопище каких-то сараев и кособоких, явно сляпанных на скорую руку домишек. Вдали, на повороте, словно со дна пруда, наполненного темным, нечистым туманом, подмигивал большой фонарь на длинной жерди.
        Нюська покорно засеменила следом, оскальзываясь на комьях замерзшей грязи. Дешевая обувь - лапти, только век у нее недолгий. За пару месяцев совсем истрепались. Жжет и царапает мерзлая земля сквозь дырявые подошвы. Обр приостановился, подставил девчонке локоть, почувствовал, как цепляются за куртку дрожащие пальчики. Боится. Еще бы! В чужом-то городе, да на ночь глядя. Портовая окраина - место не самое спокойное, Хорт и сам опасался, но виду, конечно, не подавал.
        Вблизи стало ясно, что им повезло. Неверный свет падал на встопорщенную сухую елку, прибитую под крышей, - знак кабака. Это была большая удача. Где кабак, там, небось, и еда, и на ночлег принимают.
        Повезло, да не очень. Цена, которую тощая белобрысая девица в обтерханном, но господском платье, украшенном роскошными оборками, заломила за угол в общей спальне на чердаке, оказалась до того солидной, что стало ясно: придется выбирать между ужином и ночлегом. Усталый Обр, у которого в глазах до сих пор плыла серая речная вода, решил, что поесть можно и завтра, после прогулки по базару или людным столичным улицам.
        Город богатый, ротозеев, не умеющих уследить за своими кошельками, много, и, если прогуляться только один раз и не наглеть, местная братва против не будет.
        Так что он кинул в облюбованный угол торбу, бросил на солому, покрывавшую пол, сырой плащ и уж собрался улечься, растолковав своему желудку, что нынче им ничего не светит. Но тут Нюська, о чем-то шушукавшаяся с кабатчицей, снова потянула его за рукав.
        - Пошли!
        - Куда еще?
        - Ужинать. У них судомойка рожать надумала. Я посуду нынче помою, а нас за это покормят.
        Обр только хмыкнул. Дурочка-дурочка, а везде устроится. И в Малых Солях жила - не тужила, и в Кривых Угорах обжилась как родная. Вот только связалась с Хортом, которому нигде места нет.
        Однако в переполненном общем зале место для них все-таки нашлось. Нюська притулилась на краешке длинной лавки. Для Обра белобрысая девица приволокла, грохнув об пол, кривую засаленную табуретку. Похлебав наскоро жидкой пшенки, девчонка убежала на кухню. Хорт свой хлеб есть не торопился, ложкой водил медленно. Надо было подольше остаться в зале, поближе к глупой девчонке. Мало ли что. Сидел, жевал неспешно, глядел по сторонам.
        Воздух тут был до того плотный, что хоть ножом его пили и кашу закусывай. Только вряд ли кто захочет есть такую вонючую гадость. Мда. Столичная публика могла бы быть и почище. Кабак стоял на краю обширных трущоб, разросшихся вокруг приречных лесопилок, дровяных складов и знаменитых повенецких верфей[36 - Верфь - место постройки и ремонта судов.]. Сплавщики, плотники, дровоколы шелковых камзолов не носили и заморских ароматов не употребляли.
        На лавках вдоль длинных столов сидели густо, локоть к локтю, места все были заняты. Давешняя девица в платье с оборками и два парня, с виду ее братья, носились туда-сюда с мисками и кружками, будто пожар тушили. Но никакой опасности Обр не высмотрел. Красные мундиры в толпе не мелькали, в упор на него никто не глядел, исподтишка не пялился.
        Правда, за соседним столом развлекалась явно подозрительная компания. Орали чересчур громко и пили без удержу. Так ведут себя перед большим и опасным делом, на которое идти боязно, а не идти совестно. Ага, а вон тот, похоже, главный. Сам пьет мало, больше угощает. На военного вроде похож. Что-то в нем такое есть. А впрочем, кто его знает. Ватага, должно быть, какая разбойничья. Или заговорщики. На князя чего-нибудь умышляют. Есть у него враги и кроме последнего Хорта.
        Впрочем, это их дела.
        Обр доел кашу, облизал ложку, коркой вычистил тарелку. Остатки хлеба припрятал за пазуху, на завтрашний черный день. Белобрысая девица плюхнула перед ним кружку с пивом. Он незаметно поморщился, но кивнул благодарно. Люди были ему тяжелы. Орут, воняют, пиво хлещут чуть ли не бочками. В лес бы, хоть к медведю в берлогу. У медведя под боком, небось, тепло, тихо, хорошо спится.
        - А ну, пшел, сопляк!
        Замечтавшийся Обр все же успел собраться и потому врезался в затоптанный, заплеванный пол не лицом, а плечом и локтем. В кабак ввалилась новая компания, и какой-то жилистый дядя, оставшийся без места, положил глаз на Оброву табуретку. А зря!
        Всякий Хорт, сумевший выжить в своей любящей семье, в таких случаях действовал быстро и не раздумывая. Рука и плечо - опора, обеими ногами с разворота обидчика под коленки, когда рухнет на спину, вскочить и лупить предметом спора, то есть табуреткой, по чему попало. Правда, от табуретки старшие братья почти всегда успевали увернуться.
        К несчастью, жилистый плотогон не был истинным Хортом. Повалился он тяжело, как мешок с брюквой, запутался в коротком кожаном плаще, да и высокие сапоги помешали. Так что удар пришелся точно по голове. Здоровяк тихо крякнул и закатил глаза. Хилая табуретка сломалась. В руках Обра остались два куска. Один так, гнилье. Зато второй - подходящий, с парой кривых и ржавых, но острых гвоздей.
        «Та-ак, - мелькнуло в голове, - ночлега здесь не выйдет. Пропали денежки. Да что денежки. Хорошо, если живым выпустят. Верно Маркушка говорил: всегда садись у двери или у окна. Но окон тут не было, а до ступенек, ведущих к низкой забухшей двери, далеко, не протолкнуться».
        Он отбросил гнилушку, покрепче перехватил кусок с гвоздями… И обнаружил, что бить, собственно, некого.
        Чахлый мужичонка, сидевший по соседству, отодвинулся сколько смог, от греха подальше, придерживая свою миску, да какой-то в дым пьяный возчик гаркнул: «Так его, так его, болезного!» - но кого именно он имел в виду, осталось неизвестным. Прочие проявили умеренное любопытство, кое-кто приподнялся со своих мест в ожидании бесплатного развлечения, но вступаться за побитого никто не собирался.
        В довершение всего плотогон, которого Обр сгоряча посчитал покойником, приподнялся, сел и, раскачиваясь, как медведь на ярмарке, неразборчиво завыл что-то насчет Обровых родителей. Ловко пробираясь между столами, подбежали белобрысые братья-подавальщики, привычно подхватили крикуна под микитки и оттащили к стене, отдыхать. Набежавшая девица с ведром щедро плеснула на него водой в качестве лекарства от головной боли. Любопытствующие расселись по местам и вернулись к прерванным разговорам.
        Хорт с облегчением уронил обломок под ноги и двинул на кухню. Забрать Нюську и ходу отсюда, пока любитель чужих табуреток не очухался или его дружки не надумали вмешаться.
        - Постой-ка, парень!
        На плечо легла чужая рука, цепкая и властная. Обр хмуро обернулся. В лицо ему ухмылялся широколицый, мохнатоусый коновод развеселой, но опасной компании за соседним столом.
        - Ловко ты его.
        - Я к нему не лез, - сквозь зубы пробормотал Хорт, намереваясь идти дальше. Меньше всего он хотел, чтобы в этом кабаке его запомнили.
        - Я гляжу, ты парень не промах, - еще шире улыбнулся мохнатоусый. - Вино пьешь?
        Обр неопределенно мотнул головой.
        - Значит, пьешь. Садись с нами, гостем будешь. Или брезгуешь?!
        В таких случаях спорить - себе дороже. Пришлось сесть на лавку между мохнатоусым и молодым парнем, который был таким красным, будто только что выполз из парной. Тут же, откуда ни возьмись, появился толстый стаканчик зеленого стекла. Не с вином, с самой натуральной водкой.
        Хорт сначала нашарил взглядом кусок мяса пожирнее, хотя от свиньи на блюде посреди стола мало что осталось, а уж потом выпил залпом и сейчас же закусил, чтоб не пробрало. Еще один полезный урок Маркушки.
        - Ну, давай за встречу! - заметил мохнатоусый. - Из каких будешь?
        - Сирота я. Из Залесья.
        Должна же быть где-нибудь такая деревня, Залесье. Лесов-то в округе пруд пруди.
        - А девица эта тебе кто?
        - Какая девица?
        Водка все-таки действовала. Обр очень старался помнить об этом и не сболтнуть лишнего. Между делом запихнул в себя еще кусок мяса. Надо пользоваться, пока дают.
        - Та самая, что с тобой пришла.
        - Она не со мной. Судомойка здешняя. Знать ее не знаю.
        Вот-вот! Нечего Нюську сюда впутывать. Не знаю, и точка.
        - Стало быть, сирота. А драться где наловчился?
        - Нигде, - нахально ответил Хорт, которого все-таки немного повело, - дар у меня такой. От рождения.
        - Ну-ну. Случается. Звать-то тебя, сироту, как?
        - У-м-м, - промычал Обр с набитым ртом. Выдумывать что-то ему было лень. Но собеседника этот ответ устроил.
        - Со знакомством! - заметил он, придвигая к Хорту наполненный стаканчик. - Этот вот герой - Миха с рыбацкого конца, это - Кондрат из Черемховки, вон то - Сема-плотогон, а я буду дядька Дрон.
        Выпили за знакомство. Обр только губы обмочил, а остальное ловко, под рукавом вылил на пол, где, к счастью, и без того уже было склизко. Он все выжидал, когда можно будет уйти, никого не раздражая, а покуда прислушивался к разговорам. Разговоры были обычные. Кто-то бахвалился, вспоминая былые подвиги, кто-то со слезой жаловался на жизнь эту распроклятую, судьбу горькую. Сему-плотогона влекло к вечной мудрости. Сведя глаза над блестящим стаканом, он зычно рассуждал о том, что, мол, все помрем, все там будем, так не все ли равно, когда и где помирать.
        Невеселое какое-то было у них веселье. Будто из-под палки. Довольным казался только широкоусый дядя Дрон да пара крепких мужиков постарше всех прочих. В разговоры они не вступали, пили в меру и больше налегали на еду.
        «Эдак они всю ночь гулять будут», - подумал Хорт, встал, старательно утерся рукавом, поклонился по-деревенски.
        - Спасибо за хлеб, за соль! Спать пойду. Целый день в дороге.
        - Знамо дело, - благожелательно кивнул дядя Дрон, - давай по последней, на посошок.
        - Можно, - согласился Обр. Он знал, что от двух стопок наверняка не окосеет. Наверх, в спальню, уж точно дойдет. Выпил залпом, крякнул и закусывать не стал.
        - Вот это по-мужски, - хлопнул его по плечу мохнатоусый, - молодец!

* * *
        Паршивый кабак, и спальня у них паршивая. Холодно, жестко, голова трещит. Должно быть, из щелей надуло. Вот беда! Болеть-то никак нельзя. Без денег, в чужом городе…
        - Нюсь, - позвал он, не открывая глаз, - принеси водички.
        - Щас, ненаглядный ты мой, будет тебе водичка! - сказала Нюська хриплым противным басом, и на голову обрушился ледяной водопад. Обр вскочил, хотя веки по-прежнему не желали подниматься, слепо бросился вперед. В ногах запуталась скользкая солома, под колени подвернулся деревянный бортик. Запнувшись об него, парень тут же рухнул головой вниз. Едва успел выставить вперед руки. От боли в содранных ладонях и разбитых коленях глаза все-таки согласились смотреть на мир и увидели… Укрывище?
        Со всех сторон высокие стены, могучие квадратные башни, впереди, за широким простором двора, главная цитадель, за ней торчат-громоздятся черные скалы. Вот только на памяти Обра стены никогда не были целыми, двор сплошь вымощенным, а кровля на цитадели новой, да еще и украшенной дымниками с фигурами танцующих журавлей. Нет, все-таки не Укрывище - чужая, неизвестная крепость.
        Да и смутные мужские тени, окружавшие его, надрываясь от хохота, на поверку оказались не братьями, а какими-то незнакомыми парнями.
        - Козлы! - прохрипел Хорт.
        - Еще водички? - гнусаво осведомился один из насмешников.
        - Сию минуту, ваше сиятельство! - тонким голосом пропел другой, что вызвало новый приступ смеха.
        - Встану - убью! - совершенно серьезно пообещал Обр и для начала сел, нащупав позади себя что-то твердое. Это оказалось тележное колесо. Цепляясь за телегу, он поднялся на ноги. Журавли на крыше закачались, собираясь в полет, мощеный двор накренился, пытаясь стряхнуть сновавших по нему человечков.
        - Ну и надрался ты вчера, - довольно добродушно заметил плечистый парень в рыбацкой робе с капюшоном.
        Вчера? Хорт напрягся, припоминая, что было вчера.
        - Не пил я! - вырвалось у него. - Всего-то две стопки!
        Это вызвало новый приступ веселья.
        - Стало быть, рано тебе по кабакам ходить.
        - Сидел бы лучше у маминой юбки.
        - Не, у них в Медвежьем Углу, или как его там, настоящей водки в глаза не видели.
        - Точно! Они там по праздникам хвойный отвар пьют, шишками закусывают.
        Обр уже не слушал, пытаясь оценить размеры случившейся беды. Голова болела, и думалось плохо.
        - Ну будет, будет, - послышался знакомый добродушный басок, - отчего же и не выпить, ежели перемена в жизни вышла.
        Хорт медленно, чтоб все опять не поплыло, повернулся на голос и понял: беда пришла большая, страшнее и быть не может. По двору уверенно шагал вчерашний широкомордый - мохнатоусый, только теперь рука его опиралась на эфес палаша, а на плечах красовался самый настоящий красный мундир. Поскрипывала кожаная перевязь, постукивали о вычищенный сапог длиннющие ножны.
        - На-ка вот, накинь, - сказал он, протягивая парню красную солдатскую куртку. - До присяги не положено, но уж больно у тебя одежа худая. Мерзнешь, поди.
        - Че? - только и смог выдохнуть Обр, отшатнувшись от красного мундира как от чумной заразы.
        - Давай, надевай, мне хворые рекруты не нужны! - принахмурился мохнатоусый. - А вы - ноги в руки и марш на поварню! Господин Стрепет изволил распорядиться, чтоб вам ужинать дали. Нынче здесь заночуем, завтра в Сетунь-Скрепах, а там и до княжеской ставки недалеко.
        - Какой еще присяги? Какие рекруты? - прошипел Хорт, начавший догадываться, во что влип.
        - Да ты и вправду такой пьяный был, что ничего не помнишь? - хмыкнул мохнатоусый.
        «Капрал, - оценив знаки различая, подумал Обр. - Везет мне на капралов».
        - Помню, - вызывающе сказал он, - две стопки выпил и спать пошел.
        Парни снова заржали.
        - Где две, там и три, - мирно заметил капрал, но взгляд у него стал твердый и цепкий.
        - А где три, там и четыре, - ехидно добавили сзади.
        - Две, - уверенно прищурился Хорт, - только вторая с дурью была.
        Нравы и приемы княжеских вербовщиков ему были хорошо известны.
        - Ты, щенок, говори, да не заговаривайся! - капрал посуровел, однако не терял хладнокровия. - Я ж тебя, сироту, пожалел. По годам ты не годишься еще, но в Повенце пропал бы ни за грош. Там таких, как ты, полные улицы. А так сыт, одет, обут будешь. Кормежка такая, какой ты в своей деревне лесной и не нюхал. А ты молодец, военная косточка! У меня глаз верный. Ну, надевай, да пошли ужинать.
        Однако брошенный Обру мундир беспрепятственно свалился в грязь.
        Он понимал, что сейчас проще прикинуться, смириться, а уж потом, по дороге на южную границу или куда там собирались везти эту партию рекрутов, дождаться удобного случая и сбежать. Но заставить себя прикоснуться к мерзкой красной тряпке не мог. Он выпрямился, отцепился от телеги, покрепче утвердился на ногах, глянул исподлобья.
        - Никуда я не поеду. И присягать не стану. Нету такого закону, чтоб вольных смердов насильно увозить.
        На миг показалось, что тяжелый кулак капрала сейчас полетит ему в голову. Обр подобрался, готовый уклоняться, а если придется, то и дать сдачи, но капрал, человек опытный, понимал, что удержать от побега строптивого рекрута будет нелегко, и не терял надежды договориться.
        - Ну отчего же насильно.
        Широкие усы качнулись, приподнятые улыбкой. Капрал сунул руку за борт мундира, извлек сложенный вчетверо, изрядно засаленный лист.
        - Во где вы у меня все. Поименно, как положено. Ты вчера на все согласился, документ подписал и задаток принял.
        - Какой задаток? - Хорт похлопал по карманам. Карманы, разумеется, были пусты.
        - А тот, который вчера с нами пропил. Тоже не помнишь? Вот гляди, тут и подпись имеется. Твоей рукой крест поставлен. Узнаешь?
        Обр глянул на накарябанные печатными буквами имена, на ряд кривых крестов, среди которых красовались две-три корявые подписи, и усмехнулся.
        - Нет, не узнаю. Крестом не подписываюсь. Грамотный я.
        - Че? Грамотный? - развеселились парни.
        - Ученый - во щах моченный!
        - Его медведь в берлоге обучал.
        - Не, леший, по воде вилами.
        - Ты ври, да знай меру! - хмыкнул капрал.
        - К чему мне врать? - тихо произнес до предела обозленный Хорт. Насмехаются они. Нашли развлечение. Вилами по воде, говорите. Ну ладно. - Вот моя подпись!
        Отодрал от колеса ком налипшей рыжей глины, повернулся к тележному борту. Что это поможет, он, конечно, не рассчитывал, просто не желал, чтоб тупые смерды над ним смеялись. Писать он умел не шибко хорошо, только печатными буквами, но родовое имя Маркушка научил его подписывать красиво, по-благородному, со всякими фигурами и заковыристыми завитками.
        Писать было неудобно. Глина крошилась. Обр так старался, выводя буквы, что даже жарко стало, несмотря на осенний холод и мокрую одежду.
        - Хм, - бурчал над ухом капрал, - О-бе… Обре… Ну и имечко выдумал!
        Видно, сам он тоже был не шибко грамотный.
        - Оберон Свенельд Александр, я полагаю, - произнес за спиной спокойный, весьма приятный голос.
        Только тут Хорт понял, что натворил. Родовое имя, собственноручно начертанное, горело на борту телеги как смертный приговор. Оставалось только одно. Мазнув рукавом по обличающей надписи, последыш Хортов резко развернулся, с разгону врезался головой в живот преграждавшего путь здоровяка, походя сшиб с ног еще кого-то из рекрутов и рванул, не разбирая дороги, через широкий замковый двор.
        Ворота? Закрыты решеткой и заперты. Спрятаться в доме - поймают. В стенах - никаких лазеек и проломов. А ноги сами несли его привычной дорогой, к разрушенному водостоку на задах поварни. Нырнул за угол, но оказалось, что здесь не поварня, а, судя по запаху, конюшня. Водосток нашелся на том же месте, что и в Укрывище, но был забран толстой решеткой, прочно вмурованной в стену. Задыхаясь, чуя за спиной топот погони, Обр метнулся вдоль стены. Лестница! Одним духом он взлетел по ней, твердо веря, что там, снаружи, под стеной река или на худой конец полный воды ров. И плевать, что вода холодная. Нырнул под кровлю, тянувшуюся вдоль всей стены, с разгону метнулся к бойнице.
        Он был так уверен в удаче, что едва удержался на краю. Никакой воды внизу не было. Крутой глинистый склон с торчащими кое-где обломками скальной породы и побитыми первым морозом стеблями чертополоха. Грохнешься - костей не соберешь.
        Топот сзади неумолимо приближался. А может, и вправду шагнуть вперед. Все лучше, чем снова руки палача, смертный балахон и петля на шее. Он вздохнул поглубже, зажмурился - и всего на миг опоздал. Сразу несколько рук выдернули его из бойницы, как морковь из грядки. Правда, морковь очень злую и весьма опасную.

* * *
        Один в поле не воин, особенно если этому одному всего шестнадцать. Но тело, насквозь пронзенное страхом смерти, билось до последнего, корчилось на грязной соломе, до крови обдирало руки, пытаясь содрать ремни, грызло случайно угодившую в рот веревку.
        Схваченный на стене, Обр отбивался как дикий лесной кот, поэтому связали его без всякого порядка, но зато от души. В ход пошли вожжи, рваные уздечки и разный веревочный хлам, который можно найти на конюшне.
        - Ишь, бегать вздумал! - отдуваясь, пыхтел капрал. - Дурак деревенский! Ну ничего, сейчас ты у меня поумнеешь. Я тебя бегать-то отучу. Ты у меня раком ползать будешь. Если выживешь.
        Капрала можно было понять и даже пожалеть. Левая бровь у него была рассечена до крови. Правая рука замотана тряпицей, сквозь которую тоже сочилась кровь. Нож у Хорта отобрали, но зубы-то остались при нем.
        - Что ты намерен с ним сделать?
        Сквозь прилипшие к разбитому лицу волосы Обр увидел хорошие мягкие сапоги светлой кожи. Сапоги медленно приближались, брезгливо огибая навозные кучи. Над сапогами колыхался синий бархатный подол с оторочкой из пушистой седой лисы.
        - Да кто его знает! - прохрипел капрал в некотором недоумении. - Бешеный он какой-то. Ну, ничего, и не таких обламывали! Вот щас растяну прямо тут или на крюк подвешу и выпорю до кровавых рубцов. Так и буду пороть каждый день, до самой границы. Подохнет - не велика потеря, а выживет - сдам вместе с остальными.
        Хорт замер и даже ремни оставил в покое.
        - Где ты его раздобыл, такого резвого? - промолвил тот самый мягкий голос, из-за которого он ударился в бега.
        - Да в Повенце, господин Стрепет, в «Доброй кружке». Он там самого Гриню Ломаного свалил и даже не запыхался. Я сразу понял: он для нас годится. И учить почти не придется. Сразу к господину Юхану в пластуны. За обученных, ясное дело, платят больше.
        - Сколько рассчитываешь за него получить?
        - Ну, за всех по семь гривен с головы, а за этого - восемь. Он у нас, оказывается, еще и грамотный.
        - Сам-то он не пойдет. Всю дорогу придется связанного на телеге держать.
        - Пойдет, куда он денется! Хотя крови мне, конечно, попортит.
        - Хлопот не оберешься. Оставь-ка ты его мне.
        - Как это «оставь»?
        - Да так. Десять гривен - и никаких хлопот.
        - Хм.
        Послышался звон монет, а Обра снова скрутило. Капрал его не опознал, а этот, в сапогах, опознал наверняка. Десять гривен против пяти сотен награды. Неплохая сделка.
        - Все, он ваш, - буркнул капрал, - только развязывать не советую, - и, напоследок наградив Обра тяжелым пинком, направился к выходу.
        - Послушай! - окликнул его господин в сапогах. - Он что, действительно вчера напился до потери памяти?
        - Как бы не так, - с досадой фыркнул капрал. - Отнекивался, как красна девица. Пришлось дури ему плеснуть.
        - Так-с. А какой именно дури? До утра-то доживет?
        - Да ничего такого. От этого не помирают. Средство проверенное.
        - Хорошо. Ступай.
        Новый хозяин Обровой судьбы приблизился, тщательно следя, чтобы полы плаща не касались грязной соломы.
        - Развязать? - спросил третий голос, незнакомый, глухой и низкий.
        - Пока не стоит. Ты меня слышишь, Оберон?
        Хорт оторвал голову от навозной подстилки, чтобы взглянуть в глаза своей смерти. Серый свет сырого осеннего вечера скупо сочился в распахнутую дверь, но длинный плащ переливался глубокой морской синевой, серебристый мех оторочки блестел, точно под солнцем. А поверх плаща его милость, хозяин замка, еще и муфту нацепил, тоже на седой лисе, чтобы не студить лишний раз руки на коварном сквозняке.
        Обладатель прекрасного плаща оказался тонок, хрупок, хоть и довольно высок. Легкие волосы цвета серебристого меха были скромно собраны в хвост, но все равно стояли вокруг головы невесомой шапкой. «На одуванчик малость похож, - подумал Обр, - а лицо-то как у дорогой фарфоровой куклы. Правильное, красивое и такое же бледное. Руки в муфте прячет, нос в воротнике. То ли запах не нравится, то ли и вправду мерзнет. Такого одним плевком до смерти убить можно».
        Зато за спиной хлипкого господина, опустив руки на широкий кожаный пояс, стоял такой крепкий и спокойный дядя, что робкая надежда получить свободу разом увяла.
        - Ты меня слышишь? - повторил человек-одуванчик.
        Хорт дернул подбородком, показывая, что слышит. Во рту у него по-прежнему находилась веревка.
        - Я не выдам тебя.
        «Да, как же», - с горечью подумал Обр и отвел взгляд.
        - Не веришь? Я вижу, ты очень неглуп. Но никто не мешал мне выдать тебя еще во дворе.
        «Ага! С капралом делиться не захотел», - мгновенно сообразил неглупый Обр.
        - Ты можешь быть свободен. Сейчас я выведу тебя из замка, - сказал господин.
        - Че?
        Такого поворота Хорт не ожидал.
        - Не говори «че». Следует говорить: «Простите, я вас не совсем понимаю». Итак, если ты не станешь драться, убегать, хвататься за нож и вообще вести себя буйно, то через пять минут будешь свободен.
        - Прах гнилой! - прошепелявил Обр.
        - Это надо расценивать как знак согласия?
        «Что я теряю?» - подумал Хорт и кивнул.
        - Развяжи его.
        Серьезный дядя не стал тратить время на многочисленные узлы и петли и ловко избавил парня от пут с помощью ножа. Особо не церемонясь, поставил на ноги. Обр зашатался, но устоял и локоть из рук избавителя поскорее выдернул.
        - Идти можешь? - поинтересовался человек-одуванчик.
        Этого Хорт не знал, но снова кивнул, торопливо соображая, где же кроется подвох.
        Но никакого подвоха не обнаружилось. Владелец плаща на седой лисе покинул конюшню и в самом деле двинулся к воротам. Шел он до того плавно, что Обр усомнился, уж не снится ли ему все это. Казалось, шикарные сапоги вообще не касаются брусчатки двора, а синий плащ - просто часть ранних осенних сумерек.
        Последыш Хортов брел за ним без всякого изящества, думая только о том, чтобы не упасть. За спиной топал серьезный дядя, мрачно дышал в затылок.
        Таким порядком они и прибыли к воротам. Человек-одуванчик качнул рукой, небрежно, будто муху отогнал, и прикрывавшая воротную арку решетка поползла вверх. Другой конец темного прохода под башней закрывали могучие ворота из кованых железных полос. Дорогая штука! Не всякому по карману. В Укрывище ворота были из дубовых плах, крест-накрест скрепленных вот такими полосами. «Одуванчик» легко коснулся ворот. Послышался скрип, и на темной створке обрисовалась тонкая светлая щель, прямоугольник прорезанной в воротах калитки.
        - Прошу! - пригласил провожатый. Обр последовал за ним и оказался снаружи, на том самом глинистом склоне, который едва не стал его могилой. От ворот по склону сползала разбитая мерзлая дорога. Густые сумерки уже смыкались над ней, дышали холодным туманом, прятали, превращая в опасных чудовищ голые кусты и деревья.
        - Все! Ты свободен.
        Хорт судорожно втянул в себя сырой воздух, без сил привалился к воротине.
        - Можешь идти куда душа пожелает.
        Не идти, а бежать. Исчезнуть. Скрыться в тумане.
        - В двух верстах одна из моих деревень, там развилка. Вниз, на север - в столицу, вверх, на юг - тракт до самой границы.
        Бежать! На юг, на север, куда угодно. Вот только ноги не идут. Помяли его все-таки основательно. Холодное железо воротной створки обжигало спину, но оторваться от нее не было сил.
        Хлипкий спаситель тоже мерз, надвинул капюшон с меховой опушкой на самые брови, утопил хрупкие руки в муфте. Но уходить почему-то не спешил. В душе Оберона проснулось нехорошее подозрение, вспомнились забавы дядьки Сигурда, который тоже любил отпускать пленных «наудачу». Кое-кому удача и вправду улыбалась. Удавалось добежать до леса без стрелы в спине. До того живо все вспомнилось, что даже почудился скрип взводимых арбалетов.
        - Зачем? - спросил он.
        - Что зачем? Прости, я не совсем понял.
        - Зачем отпускаешь?
        - Весьма прискорбно наблюдать, как безжалостно уничтожают столь древний и знатный род, много лет стоявший на страже западных границ. Хорты и им подобные - соль земли, столп и опора княжества.
        Обр не помнил, чтобы Хорты были каким-нибудь особенным столпом и опорой, но слушать такое было приятно. Не то, что со смердами разговаривать. Сразу видно высокородного дворянина.
        - Ведь ты последний? - с участием поинтересовался высокородный собеседник.
        - Ну, - честно задумался седьмой сын Свена, - по деревням, наверное, остались еще незаконные, но из законнорожденных да, последний.
        Сказал - и будто в темную яму рухнул. Один. Снова один в холоде и тумане, без огня, без теплой одежды, почти без сил. И все же лучше забиться в глушь и сдохнуть где-нибудь под кустом, чем в руках палача. Надо идти. Он качнулся вперед, помня, что первый шаг - самый трудный, потом станет легче, но ноги подвели. Пришлось снова ухватиться за воротину. Ослабевшие пальцы поехали по стылому, влажному металлу, цепляясь за швы ковки и толстые трехгранные шипы.
        «Ну, давай же! - приказал себе Обр. - Ты же Хорт. Мы, Хорты, живучие».
        - Уже стемнело, - донеслось из-под капюшона. - Ночь будет холодной. До деревни далеко. Да ты, верно, и не захочешь идти в деревню.
        - Куда я пойду - это мое дело, - огрызнулся парень.
        - Безусловно. Я всего лишь хотел предложить тебе свое гостеприимство. Ужин, теплая постель, ночь в безопасности. А что до награды за твою голову - одна застежка на этом плаще стоит в десять раз больше. Для меня это не деньги, мальчик.
        Обр машинально пересчитал поблескивающие даже в темноте, явно серебряные застежки. Пять штук. Это его убедило. «Отлежусь до завтра - авось полегчает», - решился он. Помирать на темной дороге все-таки не хотелось.
        - Ладно, остаюсь.
        - Вот и прекрасно.
        Тонкая рука вынырнула из муфты, приглашающе указала на калитку.
        Так Оберон снова очутился в проходе под надвратной башней. Под единственным факелом маялся дядя-телохранитель. Глянул исподлобья, будто гвоздем к стене прибил. Калитка лязгнула, закрываясь. Обра передернуло.
        - Рад, - возвысил голос хозяин замка, - скажи там, в караулке, этого юношу выпускать из ворот по первому требованию, в любое время дня и ночи.
        - Угу.
        - А еще баню для нашего гостя, чистую одежду, ужин.
        Рад не удивился, только кивнул и скорым шагом двинулся исполнять приказания.
        - Поверь, ты не пленник.
        «Верю-верю всякому зверю, лисе и ежу, а тебе погожу», - по привычке прошептал Хорт, но обещанная возможность покинуть крепость когда угодно все-таки успокаивала.

* * *
        - Баня у нас с обеда топлена, простыла уже немного, ну да ничего, - бубнил краснощекий, крепкий, как антоновское яблочко, старичок, - в таком виде за трапезу усаживаться - грех.
        Обр полагал, что трапезничать можно в любом виде, но спорить не стал, послушно потянулся за дедком-колобком, вежливенько под локоток увлекавшем его куда-то вглубь цитадели.
        В бане, под низкими закопченными сводами было совсем темно. Только и свету, что от очага, обложенного раскаленными камнями, но зато тепло. Очень тепло. Парень только теперь понял, как сильно промерз в мокрой и рваной одежде. Казалось, кожа сейчас начнет таять и отваливаться, как ледяная корка.
        Он наскоро стащил с себя все, что было. На ощупь отыскал кадушку и ковш. Вода в кадушке, гретая опущенными камнями, оказалась такой, что глаза на лоб полезли. Обр тут же почувствовал себя мокрой ошпаренной курицей. Нет, все-таки петухом, но петухом полудохлым. Все ссадины, полученные в сегодняшней драке, тотчас же отозвались болью. Ни с того ни с сего напомнила о себе и давно затянувшаяся рана. Прочие, менее пострадавшие части тела посовещались и решили, что им тоже пора на покой.
        Постанывая, Хорт растянулся на широкой лавке, оба конца которой терялись в багровом сумраке.
        Было очень тихо. Приятно пахло распаренным березовым листом и можжевеловой смолкой. От этих лесных запахов пустая баня показалась Обру уютной норой, самым лучшим убежищем на свете. Хорошо-то как! Главное, тепло. Руки не мерзнут, ноги не стынут.

* * *
        - Эй, парень, ты живой? Угорел, что ли?
        - Нет, - прошептал Обр, - я сплю. Шел бы ты, дед, отсюда. Ночью спать надо.
        - Ночь, парень, ночью была. Белый день на дворе. Полуденные петухи отпели.
        Хорт не поверил. Но на мокром полу лежали бледные пятна света. Сквозь косые окошки под потолком вползало промозглое осеннее утро. Он поежился. К счастью, баня еще хранила тепло.
        Неужели и вправду день? Пошевелил руками-ногами. Ничего, ворочаются. Голова ясная. Отоспаться в тепле - большое дело. Теперь пожрать бы чего-нибудь и ходу отсюда.
        - Одевайся, - проворчал дедок-колобок, - тебя господин Стрепет требует.
        Обр, кряхтя, поднялся. Одеться - это хорошо. Было бы во что. Попробовал кое-как отчистить штаны. Все-таки фамильная реликвия. Натянул рубаху, морщась от запаха старого пота и вчерашнего навоза. Грязную куртку решил завязать вокруг пояса, чтобы не пугать здешних слуг ее видом. Кое-как намотал вонючие онучи, влез в разбитые лапти.
        Лестниц и коридоров в цитадели оказалось великое множество. Банному старичку наверх ходу не было, и он с рук на руки передал Хорта мрачному Раду. Тот угрюмо кивнул, вроде как поздоровался, и повел туда, где голый камень сменился светлыми липовыми полами, свет падал сверху сквозь узкие окна, а двери были сплошь покрыты легким кружевом тонкой резьбы.
        Обр чувствовал себя странно. Казалось бы, его растерзанная фигура тут вовсе не к месту, как и грязные лапти на чистом гладком полу, но на голове будто лежала чья-то ласковая ладонь, и тихий голос твердил: «Ты дома, ты снова дома, и мы тебе рады».
        В конце концов Рад толкнул плечом одну из дверей, и за ней обнаружился господин Стрепет. Легкие волосы в полном беспорядке, в руке перо, за ухом - другое. Чернильные пятна теперь не только на тонких пальцах. Вон и на скуле чернеет капля, и даже на кончике точеного носа.
        Он стоял за высокой конторкой, а кругом, даже на полу, лежали полуразвернувшиеся свитки, громоздились книги.
        - А, вот и вы! - улыбнулся он. - Как спалось? А почему на тебе до сих пор эти мерзкие тряпки?
        - Мне чужого не надо, - ощетинился Оберон Александр, - хоть тряпки, да мои.
        - Да, благородная гордость у тебя в крови, - господин вновь улыбнулся, провел кончиком пера по бледным губам. - Рад, ты свободен. И проследи, чтоб здесь под дверью никто не слонялся без всякой надобности.
        Обр между тем исподтишка осматривался. Три высоких стрельчатых окна, за окнами, в отдалении, круглый бок башни, кусок стены под свинцовой кровлей, кусок серого неба. Свет осеннего дня, проникая в окна, делался золотистым, теплым. Помогали золоченые переплеты, составлявшие сложный рисунок, на каждом окне свой. Светлый навощенный пол, потолок цвета темного меда, крестообразные узлы мощных балок. С балок, слегка покачиваясь, свисали воздушные сплетения золотистых нитей с множеством узелков, цепочки с кусочками сердолика и янтаря, с хрупкими золотыми колокольчиками. «Обереги, должно быть, - уважительно подумал Хорт. - Торгует он ими, что ли?» По стенам тянулись ряды книг. Книги громоздились на широких столах, блестели красным золотом, раскрытые на высоких подставках.
        - Нравится? - дружелюбно поинтересовался хозяин кабинета.
        Обр неопределенно пожал плечами. Окна высоко и второго выхода нету.
        - Тепло, - вздохнул он.
        И вправду, печной бок в медовых изразцах просто дышал жаром.
        - Твоим вчерашним спутникам повезло меньше. С раннего утра месят дорожную грязь. Теперь ты сможешь уйти спокойно.
        «Значит, пожрать не дадут», - подумал Хорт.
        - Но прежде я хотел бы показать тебе кое-что. Подойди сюда.
        Обр, стараясь занимать как можно меньше места и ни до чего не дотрагиваться, послушно двинулся вперед. Господин поджидал его у стола, на котором на двух деревянных валиках был намотан свиток необъятной ширины. Карта? Да нет, не похоже.
        - Догадываешься, что это? Видел когда-нибудь такое?
        - Родословное древо! - вырвалось у Оберона.
        На листе текли, сплетались, пересекались цветные ленты с надписями киноварью[37 - Киноварь - ртутный минерал красного цвета, применявшийся в качестве красной краски.] и золотом. Одну, темно-красную, он узнал сразу.
        Родословное древо Хортов было вышито на куске толстой негнущейся парчи, которую в старину употребляли для знамен и хоругвей. Хранилось оно у Деда, и каждый должен был знать его назубок. Дед следил за этим сам, и горе тому, кто не смог бы, разбуженный среди ночи, изобразить все его разветвления и изгибы.
        - О, - приятно удивился господин Стрепет, - кое-чему тебя все-таки учили!
        - Тут, небось, не только Хорты, - поразмыслив, сообразил Обр.
        - Да-да. Ты совершенно прав, здесь все знатные семейства княжества и свейского Завеличья. Уверяю тебя, это был тяжкий труд.
        - Как-то тут все запутано.
        - Что делать. Все мы между собой в родстве.
        «Мы» Хорту понравилось. Выходило, что этот распрекрасный господин, как ни крути, все-таки хозяин замка, без дураков считает его ровней.
        - Вот, взгляни! - продолжал господин Стрепет. - Твой отец женился на Исонде Ингеборге из свейского рода Альфхейн.
        Тонкая указка из светлой липы уперлась в отцовское имя. Возле имени яркой киноварью был поставлен крестик и цифры. Год смерти. Такие же крестики стояли у имен Конрада, Германа, Ольгерда, Сигурда. Будто кровь пролили. Только одно имя без алой меты - Оберон Александр Свенельд Хорт.
        - Сосредоточься, прошу тебя, - вывел его из задумчивости фарфороволицый хозяин замка, - это весьма важно. Исонда Ингеборга, твоя уважаемая матушка, урожденная Альфхейн, дочь благородного Арнольда… - Кончик указки переместился на голубую полосу и пополз по ней вверх. - Брак был, бесспорно, неравный, поскольку род Альфхейн не слишком древний. Основатель его, прапрадед прекрасной Исонды был простым ратником из свеев, получившим титул и земли за доблесть всего двести лет назад. Что дало ему право жениться на…
        Оберон Александр Хорт зевнул.
        - На Лирондель Стрепет, родной сестре моего прадеда по прямой линии.
        Указка переместилась на золотую ленту и поехала вниз. Свиток разматывался. Цветные полосы выползали из прошлого и, сплетаясь, ползли к настоящему, к алым крестам над именами Хортов. Голова немного кружилась, должно быть, с голоду.
        - Ты понял? - настойчиво поинтересовался хозяин замка.
        - Что понял? - очнулся Обр.
        - Твоя мать, Исонда Ингеборга, урожденная Альфхейн, доводится мне внучатой племянницей.
        - Внучатой? - удивился Хорт.
        Собеседник его был, конечно, чахлым и хилым, но выглядел никак не старше отца или даже Германа. Хотя, если приглядеться… Фарфоровая поверхность щек и высокого лба будто тронута сетью трещинок. Мелкие, незаметные морщинки. Печать времени.
        - Я живу уже довольно давно, - заметил господин Стрепет, - и хорошо помню Исонду. Конечно, тогда она была еще ребенком. Милая девочка. Кудряшки до пояса, башмачки с голубыми бантиками. Очень доброе создание. Слуги ее обожали.
        - Я не помню ее, - сказал Обр. - Совсем.
        - Матушка скончалась при твоем рождении?
        - Нет. Лошадь понесла. Я был с ней тогда в седле. Упал, ударился головой. Потерял память.
        - Значит, ты еще более одинок, чем я думал. Прискорбно, когда нет даже воспоминаний.
        Хорт дернул плечом. Сейчас он скорбел в основном о том, что не ел уже больше суток.
        - Как видишь, мой дорогой Оберон Александр, я твой единственный родственник. Во всяком случае, тот, который тебя признает.
        «Ну, - подумал Обр, - и че?»
        - Как ты смотришь на то, чтобы остаться здесь, у меня?
        Хорт с тоской посмотрел в окно. Кажется, снова дождь. И высоко - не выскочить, а за дверью наверняка ошивается этот Рад.
        Хозяин замка слегка раздвинул тонкие, будто нарисованные губы. Улыбнулся.
        - Ты можешь уйти, когда захочешь. Я же обещал. Никто не станет тебя удерживать. Но вначале подумай немного. Ты каким-то чудом избежал казни, скрываешься уже более полугода, и пришлось тебе, я вижу, несладко. Устал, изголодался, а скоро зима. Здесь твою тайну знаю только я, и я еще раз обещаю тебе защиту. Все травят беглого разбойника, но никто не посмеет поднять глаза на моего родственника, одетого в соответствии со своим высоким положением, живущего в замке и представленного ко двору.
        Обр вздрогнул.
        - Ко двору - это значит князю?
        - Да, разумеется. Мы довольно часто беседуем наедине, и ты, если пожелаешь, мог бы…
        Но Оберон уже не слушал. Он хорошо представлял, что мог бы сделать, встретившись с князем наедине. Очень хорошо представлял. Во всех подробностях. Недаром говорят, если дела совсем плохи, жди перемены к лучшему.
        - Я согласен, - выпалил он и, спохватившись, добавил, - премного вам благодарен.
        - Не говори «премного благодарен», ты же не холоп. Следует говорить: «Я вам чрезвычайно признателен». М-да, манеры у тебя не для княжеского двора. Но прежде всего тебя надо одеть… хм… и обуть… и причесать.
        - Поесть бы сначала, - не выдержал Хорт.
        Глава 6
        - Других средств нет. Только парик. Думаю, светлый, цвета спелой ржи, на висках небольшие букли, сзади - кудри попышнее.
        - Ни за что, - сказал Обр.
        Впервые в жизни он стоял перед зеркалом. В зеркале отражался лесной разбойник или того хуже - лешак-оборотень. Нос крючком, скулы торчком, глаза мрачные, о взгляд порезаться можно. Губы разбиты, на лбу гуля с голубиное яйцо. Волосы слиплись в косицы и тоже торчат в разные стороны. К тощей шее прилип березовый банный лист. Бурые пятна крови на рваной рубахе, серые пятна не отмытой с первого раза грязи на лице.
        Да, хорош! В таком виде не то что в княжеский терем, не во всякий кабак пустят. Может, и вправду парик нацепить? «А что, - подумал Хорт, - стану белобрысым. Белобрысых все любят». И покосился на брадобрея, любовно расправлявшего светлый паричок. Но трогать мертвые волосы неизвестных девок, да еще и на голову их цеплять… Б-р-р!
        - А руки, - продолжал стенать брадобрей, - вы только посмотрите на руки.
        Обр поглядел вниз. Ну и что такого. Все пальцы на месте. Руки как руки. С костяшками, разбитыми после вчерашнего, с застарелыми мозолями от весел и более свежими от ножа, который в лесу служил ему и топором, и пилой, и лопатой. Ну, копоть въелась от возни с костром. Так это отмоется. Обычные мужские руки. Не то что девичьи, с розовыми, исколотыми иголкой пальчиками. Так, про это не думаем. Про это думать больше нельзя.
        - Чтоб эти ногти отчистить, нужен не я, а скотник с лопатой.
        Надо же, сколько у некоторых пустых хлопот! О ногтях Хорт вообще никогда не задумывался. Обкусывал, если мешали. Но чаще они сами ломались.
        - Не может быть на одном человеке столько грязи!
        - Из грязи да в князи, - проворчал в бороду один из слуг, втащивших в комнату, отведенную Обру, здоровенный резной ларь.
        Оберон Александр медленно развернулся. Дом, конечно, чужой, холопы тоже чужие, а сам он тут из милости, но оскорблений от всякой швали больше терпеть не станет. Хватит, натерпелся уже за эти полгода.
        Увидев лицо Обра, брадобрей попятился, зацепился за угол ларя, разодрал красивый, черный с серебряной искрой чулок. Ларь грохнулся на пол. Слуги переглянулись и тихонько принялись отступать в сторону двери. Но путь к отступлению был отрезан. В дверях бесшумно, как хорошо воспитанное приведение, возник хозяин замка.
        - Друзья мои, я ценю ваше мнение, но все же просил бы обращаться с моим родственником со всей возможной почтительностью. Здесь твоя новая одежда, мой мальчик. И я бы рекомендовал прислушаться к советам господина Ферхейма. Он великолепно знает свое дело.
        Оберон угрюмо кивнул. Ради того, чтобы потолковать с князем с глазу на глаз, он был готов на многое.

* * *
        На следующее утро он снова стоял перед зеркалом. Надлежало явиться к завтраку в приличном виде. Вид получился что надо. Ворон на огороде пугать хорошо. От ужаса будут падать еще на подлете.
        Правда, от парика удалось отбиться. Природную брезгливость он побороть не смог. Брадобрей покряхтел-покряхтел, заставил вымыть голову в трех водах и соорудил из криво и косо обкромсанных Обровых волос подобие приличной прически. Укрощенные черные патлы ровно спадали, закрывая уши, и красиво заворачивались внутрь, едва касаясь воротника. Еще бы серьгу сюда, как у Германа.
        А вот камзольчик такой Герман даже в пьяном виде не надел бы. Полы до колен врастопырочку, шнурочки крученые, пуговички золоченые. Гладкая ярко-зеленая ткань блестит, сверкает, переливается, неприятно цепляется за грубую кожу пальцев, за зудящие кончики чисто-начисто подстриженных, подпиленных ногтей. Штаны тоже топырятся на тощих ногах и так шуршат при ходьбе, аж мурашки по всему хребту. Обр пошевелил пальцами в тонких шелковых чулках. Не протянут долго эти чулочки. Зато сапоги хороши. Мечта, а не сапоги. Мягкие, легкие, теплые.
        В дверь скромненько постучали. Не дождавшись внятного ответа, бочком просочился слуга.
        - Кушанье поставлено в общем зале. Прошу господина следовать за мной.
        Сказано было почтительно, глаза холоп держал долу, но по губам, Обр ясно видел, скользнула тень ехидной усмешки. Еще бы. Не каждый день выпадает удовольствие полюбоваться на такое пугало.
        Ну хорошо же! В чужой монастырь со своим уставом не ходят, но становиться посмешищем Обр тоже не собирался.
        - Ступай, друг мой, - сказал он надменно, подражая господину Стрепету, - я буду позже.
        Слуга ухмыльнулся уже в открытую и исчез. Как только дверь захлопнулась, Хорт кинулся к ларю и принялся копаться в нем, как петух в навозе, одновременно сдирая с себя золотисто-зеленую красоту. Под руку все время попадалась такая же красота, только синяя, фиолетовая, белая с серебром. Но в конце концов повезло. Из своей комнаты он вышел немного взлохмаченный, но все же похожий на человека, а не на ряженную под фазана ворону. На дне ларя нашлась теплая вязаная рубаха с высоким горлом, из тех, что надевают под кольчугу, и штаны из мягкой замши, вроде старых фамильных, но новые и как раз по размеру. Подумав, что являться к трапезе в одной рубахе здесь, наверное, не полагается, Обр в последнюю минуту нацепил сверху длинный жилет из той же замши. Хорошо! Ничего не топорщится, не шуршит, нигде не мешает.
        Общий зал он нашел, отловив в коридоре пробегавшего мимо холопа. Шагнул в дверь под высокой аркой и сразу расстроился. За большим столом, под могучими белеными сводами на широких столбах, сидело десятка два молодых парней, одетых в блестящее, переливающееся и шуршащее. Стараясь не замечать приподнятых бровей и насмешливых взглядов, Хорт скромненько уселся с краю и почти сразу получил огромное удовольствие. К своему месту во главе стола хмуро прошествовал господин Рад, наряженный как родной брат Обра. Только жилет небрежно распахнут, так что виден кожаный пояс. А на поясе - ножны, в ножнах - немалого размера кинжал. Хорошо ему! У Обра-то нож пропал во время истории с вербовщиками.
        Прикидываться рыбаком или деревенским дурнем было нетрудно. И тех и других он в своей жизни перевидал великое множество. А вот благородные господа попадались ему только на большой дороге: полуживые от страха, ограбленные до нитки, а то и вовсе мертвые. Правда, был еще Дед, но Хорт догадывался, что его манеры весьма далеки от принятых в приличном обществе. Так что он все время поглядывал на угрюмого Рада, тупо повторяя все его движения. Прочие сотрапезники вели себя довольно свободно, ели жадно и много, громко звали слуг, требовали вина. Сам Обр от вина наотрез отказался, для верности даже стакан вверх дном перевернул. Пить с чужими он зарекся навечно.
        Зато мяса поел вволю. Правда, какой-то дурак испортил вкус терпкими, кисло-сладкими приправами. Вместо каши подали тушеные овощи, хлеб нарезали тонкими кусочками, а нарядные холопы все время маячили за спиной. Хорт не любил, когда сзади кто-то топчется. Оглянуться не успеешь, как получишь нож в спину или по голове чем-нибудь тяжелым.
        Наконец трапеза благополучно закончилась. Обр не то чтоб до конца насытился, но и глупостей никаких не наделал. Молодцы в шикарных камзолах отряхнули от крошек расчесанные усы и стриженые бородки, деликатно вытерли руки поданными полотенцами и потянулись прочь из зала. Оберон подумал и двинул за ними. Надо бы осмотреться тут да проверить, правда ли, что за ворота выпустят по первому требованию.
        Где выход, он представлял довольно смутно. Прошел по полутемному коридору, свернул на какую-то лестницу, которая вроде бы вела вниз, и тут его прижали к стене и крепко сдавили горло. Захват был хорош, не дернешься.
        - Запомни, ты, пащенок, - прошипел нависший над ним Рад, - будь ты хоть внук господина, хоть его двоюродная бабушка, насмешки над собой строить я не позволю!
        - Какие насмешки? - искренне удивился Хорт.
        - Напомнить? Ты чего щас за трапезой вытворял?
        - Учился, - честно прошептал Оберон. Воздух в легких у него почти закончился, и перед глазами мелькали красные точки.
        - Чего?! - Рад так изумился, что разжал руки и даже отступил на шаг. - Чему это ты учился?
        - Манерам, - серьезно объяснил Обр, потирая шею, - как есть, как сидеть, как ложку держать.
        - Хм. Умный, что ли?
        - Ну, не совсем дурак. Там вон какие фазаны сидели. А меня благородным манерам не учил никто.
        - Что, так обнищали, что даже дядьку нанять денег не было?
        - Был у меня дядька, - обиделся за Маркушку Оберон, - только насчет манер он… это… не очень.
        - Из бывших солдат, что ли? - догадался Рад.
        - Вроде того.
        - Так чему ж он тебя учил?
        - Грамоте, счету. Ну и это, драться.
        - Научил?
        - Угу. Еще бы!
        - Тогда пошли.
        - Куда?
        - Увидишь.
        Долго спускались по лестнице, которая извивалась как-то особенно хитроумно, но в конце концов вышли на волю, на широкий двор. Обр поморщился. Воля оказалась сплошным обманом. Хорошо утоптанный квадрат двора со всех сторон окружали стены. Высокие, гладкие, не перелезть.
        Во дворе оказалось полно народу. Тут толпились все бывшие сотрапезники и еще кое-кто, кого Хорт прежде не видел. Камзольчики свои они поснимали, остались, невзирая на холод, в одних рубахах. Все при оружии. У кого палаши, у кого сабли. Двое дрались, картинно отставив свободные руки, прочие болтали, собравшись кучками, или просто слонялись без дела. При свете видно было, что все они немногим постарше Обра, у некоторых еще и борода не росла. Зато прически у всех на диво, одна другой чуднее. Может, и вправду парики носят.
        - Та-ак, - сказал Рад, - бездельники! Ты вот что, погуляй пока, игрушку себе какую-нибудь найди. Тобой я позже займусь.
        Хорт кивнул. Ему было все равно.
        Пока Рад орал на своих подопечных, выстраивал их парами, толковал про правильную позицию ног и постановку дыхания, он побрел осторожненько, вдоль стены, чтоб не подвернуться кому-нибудь под руку, и скоро наткнулся на длинный сарай, в котором на самом деле нашлось много игрушек. Обр потянул было из длинной стойки синевато-блестящий палаш[38 - Палаш - рубяще-колющее оружие, имеющее широкий длинный клинок и рукоять в форме плетеной корзины.], один из многих, стойка качнулась, другие обнаженные орудия убийства звякнули, и он толкнул приглянувшееся оружие на место, от греха подальше. Вытащил из соседней стойки другой палаш, деревянный, побитый и иззубренный в учебных схватках, принял позу, махнул пару раз, сунул на место. Не умеешь - не берись. Покосился на составленные в углу пики для конного боя, заметил парочку прислоненных к стене рогатин, провел пальцем по лезвию бердыша[39 - Бердыш - широкий длиннодревковый топор с лезвием в виде полумесяца.].
        На крюках, вбитых в стену, вперемешку с красивой конской упряжью висели длинные ножи и кинжалы в ножнах. Один Хорту очень понравился. Короткий трехгранный стилет с желобками для стока крови на каждой грани. Хорошая вещь! В сапог можно спрятать или в рукаве скрыть, а убьет не хуже большого. Прикинул, можно ли его как-нибудь присвоить, и решил повременить. Вещь на виду. Сразу заметят и на чужого подумают. А кто тут у нас чужой? Оберон Хорт, конечно. Чужой всегда и везде.
        От мрачных мыслей его отвлекла новая игрушка. Метательные ножи. Целая дюжина на прочной кожаной перевязи. Гладкие, тускло блестящие в своих гнездах, как рыбы в ячейках сети.
        Нюська боевой нож берет двумя пальчиками, как тухлую рыбку. Но про это думать нельзя. И вообще, при чем тут рыба?!
        Перекинув перевязь через плечо, Обр выскользнул во двор, заполненный топотом, криками и звоном клинков. Поискал глазами, во что бы всю эту блестящую красоту покидать. В дальнем углу топорщились прутья для рубки, соломенные куклы в полный рост и поодаль три деревянных болвана, подвешенных за шею на ржавых цепях. Чурбак вместо головы, бревно потолще вместо туловища. И то и другое в многочисленных следах ударов и порезов. Ага, то что надо.
        Уворачиваясь от разошедшихся бойцов, Хорт пробрался туда, стал напротив, нежно вытащил первый нож, прикинул на руке. Да, это вещь! Пальцы сами сомкнулись в метательный захват. Стало быть, трое. Князь, Семерик и тот капрал из Малых Солей. Или этот, здешний. Все они одинаковы. А ножей у нас как раз двенадцать. О-о-очень хорошо!
        В левый глаз, в правый глаз, в горло, в живот. В левый глаз, в правый глаз, в горло, в живот. Ножи втыкались в старое дерево почти без звона, будто в живое тело. Поразив всех врагов, Обр любовно выдернул гладкие лезвия и повторил все сначала. А потом еще разок. Но на этот раз все прошло не так гладко. На девятом броске он почувствовал, что за спиной кто-то пыхтит. Глянул через плечо, и рука дрогнула. Сзади столпились все, кто был во дворе, во главе с господином Радом.
        Смотрите? Ну что ж, смотрите. Перед этим он кидал лениво, в свое удовольствие, но последние четыре ножа выпустил из рук как в настоящем бою. Очень быстро, почти не глядя. Удовлетворенно кивнул, оттого что все вошли точно, и двинулся было собирать, но Рад придержал его за плечо.
        - Вот, - сказал он назидательно, - все видели? Кто-нибудь может это повторить?
        Хорт поглядел на дело своих рук. Все ножи торчали на местах, вытянувшись тремя совершенно ровными рядами. В левый глаз, в правый глаз, в горло, в живот. Деревянные болваны слегка покачивались. Обр поморщился. Девятый все-таки не на месте. Маркушка такого бы не спустил, тем более что и цели пустяковые. Достойной целью Маркушка считал доску не шире ладони или толстый ивовый прут, да чтоб кидать в них шагов с тридцати, да быстро, не целясь.
        - Думаю, в бою этот парень стоит десятка таких, как вы.
        Молодые красавцы в изрядно пропотевших рубахах возбужденно загалдели. Один, самый азартный, кинулся к ножам, другие принялись доказывать, что, мол, они не разбойники, плебейским оружием владеть не обязаны, третьи, прежде Хорта вовсе не замечавшие, теперь удостоили его своим вниманием, и вниманием вовсе не дружеским.
        Обр понял, что громко высказанная похвала сослужила ему худую службу, и сразу же заподозрил, что Рад сделал это нарочно. Надо бы тихонько смыться отсюда. Но дорогу уже заступил высокий парень. Завитые кудерьки не то собственных волос, не то парика болтаются гораздо ниже плеч, брови дугой, холеные усы кольцами, рубаха разорвана чуть ли не до пупа, в опущенной руке палаш.
        - Недурно, недурно, - заметил он со всей возможной снисходительностью, - но нож - это для смердов. Другим оружием владеете?
        Оберон поглядел на светлые кудерьки, на кольцо-печатку, блеснувшее на среднем пальце могучего кулака, на лоснящуюся от пота широкую волосатую грудь и сказал:
        - Владею.
        - Как насчет поединка?
        - Это можно.
        Правила Хорт знал. Собери вместе десяток мужиков, и, смерды ли, дворяне ли, так и будут тягаться, пока не выяснят, кто за кем стоит по силе-храбрости. Кто волк, а кто овца, кто победитель, а кто грязь под ногами. Хочешь не хочешь, а драться придется.
        - Тогда подберите себе оружие, юноша. Не торопитесь. В таком деле спешить нельзя. Я подожду.
        Усатый красавчик изящно качнул палашом, красиво заложил левую руку за спину, намекая, что справится с Обром и так.
        Оберон кивнул, нырнул в сарай и вышел оттуда довольно быстро, с опущенным палашом в правой руке. Левую тоже убрал за спину.
        - Я выбрал.
        - В таком случае приступим?
        - Приступим, - повторил Хорт, выронил бесполезный палаш и пустил в ход припрятанный за спиной дрот. Левшой он не был, но палки умел крутить обеими руками. Послушный дрот змеей обернулся вокруг запястья противника, выбил оружие и, прочертив на голой груди красную полосу, уперся в дрожащее горло.
        Рука дернулась, готовая к добивающему удару, но Обр сумел удержаться.
        - Ты че, обалдел?! - завопил противник. Снисходительность и хладнокровие слетели с него вместе с хорошими манерами. - Ах ты!..
        - Нечестно! - заорали в толпе зрителей. - Не по правилам!
        - Честно, честно! - хохотнул очень довольный Рад. - В настоящем бою вам будет не до правил. Убил он тебя, Валериан. Может быть, еще кто-нибудь хочет?
        «Я не хочу», - подумал Хорт, но его не спрашивали. Новый поединщик нашелся быстро. У этого усики были тонкие, бородка шильцем, черные волосы убраны в хвост. Узкий и ловкий, он тенью выскользнул из-за чужих спин, и Обр понял: с этим будет непросто. Некоторое время они кружили друг против друга, примеривались. Хорт покручивал свое оружие, принимал пробные удары на кованый наконечник, держал оборону. Дрот, ясное дело, длиннее палаша, но рубить-то им нельзя. А вот древко перерубить тем самым палашом - проще простого. Горько пожалел, что не взял что-нибудь потолще. Топор пригодился бы.
        Оп-па! Зацепил-таки, гад, по запястью. Теперь на правую руку надежда плохая. Убить, конечно, тут не убьют, но все-таки обидно. Пришлось принять удар на древко, на котором появилась отчетливая зазубрина. Скоро таких зазубрин было уже две. Рубить, значит, нельзя. А что можно? Известно что. Это ж дрот.
        Обр прыгнул назад, разрывая расстояние, пробежал несколько шагов под свист зрителей и, обернувшись, швырнул легкое копьецо. В последний миг спохватился, кинул тупым концом вперед. С такого расстояния промахнуться трудно. Древко угодило шустрому противнику прямо в грудь. Тот пошатнулся, но устоял, отбросил ногой упавший дрот, насмешливо поднял брови.
        - Как это понимать?
        - Ты труп, - ухмыляясь, растолковал Хорт.
        Чернявый противник иронически оглядел себя, поднял руки, приглашая остальных полюбоваться полным отсутствием видимых повреждений.
        - Напрасно гогочете, - разъяснил продравшийся в круг Рад, - если бы он бросал как положено, эта штука, Корнелиус, сейчас торчала бы у тебя в груди.
        - В горле, - поправил его Обр, - я в горло метил, да только когда так кидаешь, он и летит неправильно.
        - Мда, так ты мне всех бойцов перепортишь!
        - А мне со всеми драться? - ехидно оскалясь, осведомился Хорт, которому надоели эти детские игры. - Так чего ж они по одному подходят? Эдак я до вечера провожусь. Наваливались бы все сразу.
        Подопечные Рада заволновались. Новичок окончательно зарвался, и наглеца следовало немедленно проучить.
        - А что, это любопытно, - одобрил Рад, две-три минуты послушав громкие возмущенные вопли. - Только не увлекайтесь! Господин очень огорчится, если его новообретенного племянника прикончат в первый же день.
        Обр ждал, покачивая в руке верный дрот. Он знал, в общей свалке эти бодрые ребята будут очень мешать друг другу.
        Далее началось такое безобразие, что многоопытный господин Рад только хмыкал и почесывался. Временами ему казалось, что дерзкий мальчишка и его вертящееся копьецо просто порхают туда-сюда над лезвиями палашей этаким черным стрижом, ухитряясь находиться во всех углах двора одновременно. Конечно, через четверть часа и древко ему разрубили, и самого загнали в угол, приставив к груди целых три палаша, но рубашки у нападавших уже не были белыми и целыми, а тонкие дворянские лица украсились вульгарными гулями и фонарями.
        - На сегодня достаточно, господа! Умойтесь и переоденьтесь. Вы в этом, несомненно, нуждаетесь. А ты иди сюда!
        - Чего еще? - проворчал недовольный Оберон. Так полюбившаяся ему теплая рубаха была порвана в двух местах, испачкана кровью, и рукав, разумеется, снова держался на честном слове. Зашить отдать кому-нибудь? Нюська бы зашила. Меленькими такими стежочками.
        Да что ж это такое! Какая еще Нюська?! Теперь дела пошли такие, что об этом надо забыть. Накрепко.
        - Я спрашиваю, палашом вовсе не владеешь? Эй, заснул, что ли? - донесся до него раздраженный голос Рада.
        - Владею. Но плохо, - признался Обр. - Да на кой он мне сдался! Топором или там дубиной гораздо сподручней, и раздобыть их проще.
        - Господин приказал обучить тебя благородному бою. Так что завтра с утра придешь сюда. Можно подумать, тебя не солдат учил, а разбойник с большой дороги.
        
        Повелитель смотрел на пешку. Пешка скромно стояла на своем месте, исчезать не собиралась, самостоятельно никуда не стремилась. Как и подобает порядочной пешке, она находилась полностью в его власти. «Что ж, - размышлял Повелитель, - если нельзя уничтожить, не лучше ли превратить непокорную фигуру в ферзя?» И это… Да, это выход. Одним ударом, почти мгновенно можно вернуть все потери и получить то, к чему он шел столько лет. Правда, ферзем потом придется пожертвовать.

* * *
        - Парень - прямо находка. С Корнелиуса спесь сбил в два счета. А ведь это у меня лучший. Я все гадал, как наших красавцев в настоящем бою попробовать. Так теперь я этого вашего родственника новоявленного каждый день на них натравливать буду. Узнают, почем фунт лиха.
        - Ты выяснил, на что он способен?
        - Палашом, мечом, саблей не владеет. С кинжалом обращается как разбойник с большой дороги. Но встретиться с таким на этой самой дороге я бы не хотел. Метательные ножи - блестяще. Сказать по чести - никогда такого не видел. Шест, копье, рогатина - как будто он с ними в руках родился. Топор, бердыш, алебарда - умеет. Тут ему, правда, силенок пока не хватает. Но это дело наживное.
        - Арбалет?
        - Сам не проверял, с его слов знаю, что может. Говорит, птицу бил влет со ста шагов. И я ему верю.
        - Превосходно, друг мой Рад! Лучшего и желать нельзя. А что еще он любит, кроме оружия?
        - Э-э… он не любит оружие. Полировать до одурения любимый меч, давать ему имя, беречь и лелеять, как дорогого друга, не станет. Ему что нож, что копье, что алебарда - все едино. Не будет алебарды, выдернет топор из поленницы, не будет топора - обойдется поленом. Он дерется для того, чтобы выжить. А уж чем драться, ему наплевать.
        - Но все-таки, что его привлекает? Вино, деньги, женщины?
        - Не пьет ничего, кроме воды, да и ту сам из колодца набирает. Похоже, не может забыть, как его опоили.
        Деньги? Ну, не знаю. Выдал ему месячное содержание, так он поблагодарил сквозь зубы, сунул куда-то и даже пересчитывать не стал. А женщины… Хм… зелен он для этого. Еще ничего не смыслит.
        - Не думаю. Шестнадцать лет. Возраст вполне подходящий. Деньги же ему пока не на что тратить. О чем еще мы забыли? Власть? Поручи ему гонять своих парней. Может, ему понравится.
        - Им это наверняка не понравится. Они с ним и так не ладят. Он годами-то мальчишка еще, а бьется, как старый ветеран, сорок раз во все места раненный. Будто всю жизнь на войне провел.
        - Почти уверен, что так оно и было.
        - Гложет его что-то.
        - Да. Пошли его ко мне.

* * *
        Обр переступил через порог кабинета и снова увяз в золотистом сиянии, в шорохе качающихся под потолком оберегов, в шелесте песка, скользящего в больших песочных часах. С трудом нашел взглядом господина Стрепета, гревшего руки у печных изразцов. Дернул головой, обозначая поклон, посмотрел выжидающе. Мол, зачем звали. Господин Стрепет усмехнулся про себя, оценив и скупость поклона, и тяжесть взгляда.
        - Друг мой, почему ты опять в таком виде?
        Хорт повел плечом. Вид как вид. Рубаху, в которой пришлось драться три дня назад, он собственноручно застирал и заштопал как сумел, выпросив иглу у какой-то служанки. Получилось немного криво, но рубаха-то снова целая. Штаны и жилет тоже в порядке, а сапоги ему какой-то холоп ежедень чистит, надо и не надо.
        - Я же приказал принести тебе приличную одежду в достаточном количестве. Мое приказание исполнили?
        - Да.
        - Так в чем же дело?
        - Неудобно.
        - Что неудобно?
        - Жить, - кратко разъяснил Обр.
        - О, видимо, ты не стремишься следовать моде и предпочитаешь простой охотничий стиль.
        Хорт в стилях не разбирался, но на всякий случай кивнул. Предпочитаю, мол.
        - Вечером тебе принесут другую одежду.
        - Премного благодарен, - озадаченно пробормотал Обр, убежденный, что теперь придется-таки ходить в шуршащем и тесном.
        - Напоминаю еще раз, не следует говорить «премного благодарен».
        - Ну, это… я очень вам признателен.
        - Превосходно. Однако умение носить камзол все же необходимо, так же как и умение вести беседу, не употребляя слов грубых или неуместных. Через два месяца, во время зимних собраний, я намерен представить тебя князю.
        Хорт кивнул, сдерживая ликование. Ради беседы с князем он был готов целый год проходить наряженным как паяц на ярмарке.
        - Утром ты занят на ристалище[40 - Ристалище - площадь для гимнастических, конных и других состязаний (ристанья), а также само состязание.], - продолжал господин Стрепет, - но я бы желал, чтобы после дневной трапезы ты приходил сюда. Насколько я понял, ты грамотен.
        - Да, - признался Обр, с отвращением вспоминая о своем промахе.
        - Два-три часа, проведенные за хорошей книгой, пойдут тебе на пользу.
        Насчет пользы Хорт сильно сомневался. Его знакомство с печатным словом ограничивалось завлекательной историей про то, как мыши кота хоронили. Яркие картинки с подписями, повествующие об этом событии, украшали стены трактира «У семи сосен».
        - Не надо так пугаться, - мягко заметил господин Стрепет, - вот несколько книг, которые, как мне кажется, будут тебе интересны. Присаживайся сюда, здесь теплее.
        - Не надо теплее, - обреченно сказал Обр. - В тепле я засну.
        Взял верхнюю, к счастью, не самую толстую книгу из предложенной стопки. Решительно прошагал к окну. Устроился на подоконнике. Тоскливым взглядом окинул по-прежнему серое небо, круглый бок башни, фигуру часового, торчащую на стене. Хорошо ему. Уж его-то точно читать никто не заставит. Но если для того, чтобы добраться до князя, нужно читать, будем читать. Чего бы это ни стоило.
        Он уныло повертел книжицу в пальцах. Название было изображено на переплете до того красиво и расчудесно, с такими росчерками и завитушками, что ни одной буквы опознать не удалось. Внутри все тоже было очень красиво. На широких полях в золотом обрамлении неслись всадники, насмерть бились храбрые воины, летели стрелы, пылали осажденные крепости. К счастью, буквы оказались понятными. Хорт собрался с духом и, водя по страницам аккуратно подстриженным, раздражающе коротким ногтем, принялся складывать их в слова.
        Господин Стрепет поморщился. Свои книги он любил как родных детей. А эта и вовсе была не из дешевых. Не следовало перегибать ее на колене и пачкать страницы грязными пальцами.

* * *
        Час спустя Оберон невидящим взглядом смотрел в окно. История, к несчастью, была написана стихами, которые сильно мешали понимать, о чем идет речь, но как две капли воды походила на его собственную.
        Враги, напавшие вероломно. Правитель и старшие сыновья, убитые в решающей битве. Младший сын, спасенный старым слугой и воспитанный им в лесу. Враги торжествуют победу, но младший сын, давший страшную клятву отомстить, настигает их поодиночке: в дороге, в спальне, за трапезой. Враги охотятся за ним, но он неуловим. Лес служит ему надежной защитой.
        - На сегодня достаточно, - мягко сказал господин Стрепет, - уже слишком темно. Завтра можешь прийти пораньше.
        Глава 7
        Дождь медленно падал на холодную землю и все раздумывал: превратиться ли ему в снег, или подождать. Обр сидел на стене, вжавшись в узкое пространство бойницы, и безнадежно пялился на поросший сухим чертополохом рыжий склон.
        И склон, и чертополох опостылели ему до чесотки. Сидеть было мокро и холодно, но он не уходил. Под крышей его отчего-то мутило. Который день он чувствовал себя мухой, угодившей в миску с духовитым золотистым медом. Тепло, сытно, до тошноты сладко, а дышать нечем, и шевелиться все труднее и труднее.
        Откуда такие мысли, он не понимал. Пленником он наверняка не был. Бродить ему разрешалось где угодно - от караулки в надвратной башне до громадного скотного двора и конюшен. Крепость была больше похожа на маленький поселок с собственной кузней, кладовыми и амбарами, с оружейными и шорными, швейными мастерскими, с казармой, набитой ратниками в цветах князя. Питомцы господина Рада, отборный отряд, состоявший из младших сыновей вконец обнищавших, но благородных семейств или незаконнорожденных отпрысков семейств знатных и обеспеченных, обитали отдельно. Для чего их готовят, неизвестно, но вряд ли для мирных прогулок по цветущим лугам.
        Как раз сейчас Обр вместе с ними должен был заниматься рубкой лозы, отмахиваться от очередного противника деревянным палашом или лупить этим же палашом по плетеному чучелу. Но с благородным боем дело никак не ладилось. С чучелами и ивовыми прутьями он сражаться ленился, деревянный палаш все время норовил перехватить двумя руками и биться как палкой, а настоящий господин Рад ему не давал, опасаясь за жизнь и здоровье своих подопечных.
        Так что от посещений ристалища Хорт увиливал или сбегал с него под любым предлогом. Господин Рад его особенно не неволил. Маркушки, чтобы закатить вразумляющую оплеуху, рядом не было, поэтому Оберон слонялся по замку или, как нынче, сидел на стене, глядел на сетку дождя над дальним лесом.
        Зато господин Стрепет вел себя куда строже. Часы чтения пропускать не дозволялось. Хорошо хоть, камзол напяливать не заставляли. Напротив, Хорту принесли кучу простых льняных и шерстяных рубах, свободные бриджи мягкой замши, добротный полушубок, плащ, подбитый волчьим мехом. Все строгое, черное или серое. Против такой одежды Обр не возражал. Против чтения, в общем, тоже.
        Умный господин Стрепет не пытался всучить ему философские трактаты или слезливые любовные истории. В книгах - а за две недели Хорт осилил целых три штуки - говорилось о предметах весьма возвышенных, достойных настоящих мужчин.
        Герой самой первой из прочитанных историй отомстил-таки врагам, но был заколот во сне предавшим его лучшим другом и похоронен рыдающими соратниками, предатель же был пойман и умер в жестоких мучениях. «Так и надо», - решил Обр, хотя до описанного в книге способа казни сам бы никогда не додумался. Затем в той же книге содержалась песнь о двух братьях, которые родились в один час и были похожи волос к волосу, голос к голосу. Один был убит в бою, а второй, стоя на поле брани, над его телом поклялся страшно отомстить убийцам. И разил врагов без пощад, и принес победу своему войску, но умер от ран. Обоих схоронили на высоком холме с двуглавой вершиной, который с тех пор так и зовется «Братья».
        Оберон читал, часто отрываясь от книги, глядел в вечно серое небо, думал о своем. От горячих слов руки сжимались в кулаки, глаза жгло от непролитых слез, а сердце - от ненависти. Он понимал: если все-таки доберется до князя - живым не уйдет. Что ж, дело того стоило. Может, когда-нибудь и о нем сложат песню - об одиноком мстителе, последнем из Хортов. Может, и пригорок в Усолье в честь него какой назовут.
        Несколько дней Обр раздумывал, где бы раздобыть оружие. Присвоить что-нибудь из сарая на ристалище или стянуть прямо из оружейных мастерских. И то и другое казалось ему опасным.
        Однако в последнее время все его желания исполнялись со странной легкостью. В сундуке с новой одеждой на самом дне отыскался нож. Такой, как он мечтал. Трехгранный, тонкий, не слишком длинный, с узкой удобной гардой[41 - Гарда - часть холодного оружия между лезвием и рукоятью, защищающая руку.]. Такой и бросать можно, и носить на себе незаметно. Сначала он таскал стилет под одеждой, потом рискнул носить открыто. Парни Рада все как один ходили с оружием. Хорту тоже никто не сказал ни слова.

* * *
        Обр провел пальцем по волглому металлу витой рукоятки, скользнул взглядом по рыжим пятнам далеких берез, по лохматой кромке соснового бора и случайно заметил на дороге мелькавшее меж кустов белое пятнышко. Идет кто-то из деревни. Баба или девка. Платочек беленький. Сердце дрогнуло, пропустило удар. Он втиснулся в узкую бойницу, впился глазами в дорогу. Фигурка в беленьком платочке, в сером затрапезном платьишке уверенно приближалась к воротам замка.
        Нюська! Нашла его! Вот дурочка. Все-таки нашла! Ну, сейчас он ей покажет! Сейчас он ей растолкует, что только полные дуры по всей стране за парнями бегают. Особенно если вспомнить, как ей везет на добрых людей. Вот тут на воротах тоже страсть какие добрые стоят.
        Оберон встрепенулся, пулей пролетел по стене, кубарем скатился по лестнице, вихрем пронесся по задам конюшни, ворвался на главный двор, увидел у ворот белый платочек. Кинулся к нему, промчался с разгону шагов двадцать и остановился.
        Коренастая девица в белом платке протягивала рыжеусому пожилому стражнику большой, крепко увязанный узел. Стражник узел принял, зажал под мышкой, любовно заправил под платок выбившиеся рыжие кудри. Дочка, должно быть. Навестить пришла.
        Девица, почувствовав чужой взгляд, стрельнула глазами в сторону Обра, прикрывшись рукавом, стыдливо хихикнула.
        Хорт развернулся и медленно пошел прочь.
        - С дороги! - диким голосом заорали за спиной. - Прочь с дороги!
        Тяжелый топот, истошный женский визг, хриплая, задыхающаяся ругань. Пришлось оглянуться. И вовремя. От конюшни к воротам несся высокий жеребец каурой масти. В седле ловко сидел бравый Валериан, видно посланный с каким-то поручением. На ходу они с конем решали вечный мужской вопрос: «Кто здесь главный?» Мнения по этому поводу явно расходились. Конь шел к воротам боком и чуть ли не задом, а Валериан орал, ругался и, наконец, взялся за плеть. В ответ конь тоже обругал его последними словами по-своему, по-лошадиному, и сделал «свечку».
        Цепкий Валериан удержался в седле, да только седло не выдержало. То ли подпруга была плохо застегнута, то ли вовсе порвалась. Всадник грохнулся спиной на мокрый булыжник, а конь еще разик встал на дыбы, взмахнув передними копытами над беспомощным телом, и понесся кругом двора, волоча за собой седло, которое быстро превращалось в лохмотья. Обитатели замка, видимо хорошо знакомые с нравом подлой скотины, разбегались и ныряли куда попало. У ворот перепуганный стражник заталкивал в караулку визжащую девицу.
        Через полминуты на дворе было безлюдно, как в пустыне. Остались лишь тщетно пытавшийся подняться Валериан и Оберон, с нравом подлой скотины еще не знакомый.
        Ярящийся конь по кличке Змей носился по кругу, торжествующе задрав хвост, косил глазом на укрывшихся за дверями и загородками людишек. Повалившись на спину, содрал остатки седла, весело вскочил и вновь встал на дыбы, чтобы показать, кто здесь хозяин.
        - Говорил я, не бери эту тварь! - орал старший конюх, не покидая безопасной позиции за углом конюшни. - Только корм переводим! Давно пора пристрелить заразу.
        Змей рванулся в его сторону, и выглядывавшие из-за угла конюхи благоразумно скрылись. Валериан, не в силах подняться, съежился, прикрыл голову руками, чтобы хоть так защититься от разящих копыт.
        Жеребец торжествующе заржал - и вдруг услышал в ответ яростное злобное ржание.
        «Прочь с моей дороги, прочь от моего табуна! Я старше! Я сильнее! Я господин!»
        Змей грохнулся на все четыре, озираясь в полном недоумении. Давно, очень давно, с глупых жеребячьих лет ему не доводилось слышать ничего подобного. Где он, где соперник, рискнувший пойти против вожака?
        Соперников не было. Да и откуда им взяться в этой каменной клетке? Зато посреди двора стоял человек. Без кнута, без палки, без железных колючек на ногах.
        Конь фыркнул и двинулся к нему особым коварным скоком, норовя зайти сбоку и получше рассмотреть эту жалкую фигуру.
        И тут человек поймал его взгляд.
        - Ну? - спросил он жестко.
        Змей снова фыркнул, что в переводе с лошадиного означало, должно быть, нахальное «баранки гну!», но уже не мог отвести глаза. Боком, боком, точно его тянули на веревке, он приблизился еще на несколько шагов, принюхался, вытянув длинную породистую морду. Отскочил с независимым видом, но снова вернулся.
        Да, этот был вожаком. Больше, чем вожаком. Он был запретной волей, лихим ветром, безумным бегом по весенней земле. Он был прекрасен и страшен. Страшен, как сама смерть, как ночная волчья чаща, куда ни один разумный конь не сунется ни за какие коврижки.
        Змей разумным не был и, выгнув шею, мрачно глядя из-под длинной спутанной челки, приблизился еще на шаг.
        - Ко мне! - приказал вожак. - Ко мне, гад ползучий!
        Слова «ползучий гад» конь слышал так часто, что считал их своим настоящим именем. Он приблизился еще на шаг, но прижал уши и глядел по-прежнему злобно. Глаза вожака, безжалостные, властные, требовали полной покорности и в случае неповиновения обещали только смерть.
        Обр шагнул вперед, протянул руку, коснулся темного лба с жесткими завитками шерсти. Змей дрогнул всей шкурой и покорно склонил голову.

* * *
        Вот так-то лучше. Но какой конь! Лошадей в Укрывище было множество, но такую красоту Оберон видел впервые. Постоять рядом с таким - и то счастье. Не успев ни о чем подумать, он вцепился в черную гриву и вмиг оказался на гладкой горячей спине. Змей взбрыкнул было, но Хорта со спины можно было сшибить только ударом копья или выстрелом в упор. Подобрав поводья, он бешеным галопом промчался по двору и ловко направил коня под надвратную башню, благо решетка была уже поднята. Грохот заполнил короткий коридор, тяжелые створки ворот послушно распахнулись.
        Свобода!
        С радостным ржанием Змей рванул без дороги, по кустам и кочкам, по голым пожням[42 - Пожня (пожень) - луг, место покоса.], по пустым перелескам, усыпанным ржавой листвой.
        В клочья мелкий дождь, в клочья скользкий туман, в грязь, под копыта чужую волю!
        
        Пешка медленно таяла, как тает утреннее облако в жаркий день, обращалась в легкий туман, который вытягивало за границы клетки.
        - Какого рожна ему еще надо?! - рявкнул Повелитель и с размаху саданул кулаком по краю доски, чего не следовало делать ни в коем случае. Последствия могли быть самые ужасные, но сейчас он об этом не думал.
        Глава 8
        Когда конь и всадник умаялись, что случилось не скоро, оба наконец призадумались, куда это, собственно, их занесло.
        «Куда теперь?» - подумал Змей, замедляя бег.
        «Да кто ж его знает?» - подумал Оберон. Где они находятся и что теперь делать, он понятия не имел. Сбегать из замка, где все шло именно так, как ему нужно, он не собирался. А выходило, что сбежал. Да еще и коня украл. Хорошего коня, наверняка дорогого.
        Обр соскочил на землю, надрал сухой травы, больно резавшей руки, как смог обтер, очистил вспотевшего красавца, поводил немного, потом позволил напиться в ближайшем болотце.
        Горы скрылись в тумане. Кругом тянулись холмистые поля в серых пятнах гранитных валунов, редкие сосновые рощи, жидкие перелески. В низине вилась какая-то речушка, за ней, на другом берегу, огромное болото с торчащими стволами мертвых берез. Дичь, глушь, осенний холод.
        И, как назло, опять ни плаща, ни теплой одежды, ни кремня с кресалом. Из имущества только нож да конь, да и тот неоседланный. Поразмыслив, Хорт снова взобрался на широкую потную спину. Надо как-то выбираться.
        Змей почуял растерянность вожака и принял решение самостоятельно. Носиться по мокрым кустам и корявым кочкам ему уже наскучило.
        Через полчаса Обр с облегчением увидел широкую дорогу. Змей, решив, что сделал все, что мог, принялся бродить по ней, с удовольствием пощипывая травку, которая на обочине оставалась почему-то еще зеленой.
        - Ну, ты даешь! - проворчал вожак. - Благородный скакун, а ведешь себя как простая кляча.
        Но травка была вкусной, а ворчание Змей хладнокровно пропустил мимо ушей.
        Хорт не стал его понукать, лишь развернул мордой вдоль дороги и намекнул, что можно жевать и идти одновременно. Колея была наезженная и оттого грязная. «Доберусь до первого жилья, а там видно будет», - рассудил Обр. Дорога стекала вниз, медленно извиваясь меж распаханных под озимые полей.
        Камней-то сколько, прямо как в Усолье. Круглые голыши размером с кулак, а то и с детскую голову «всплывали» на полях после каждой вспашки - хоть выбирай, хоть не выбирай.
        Жилья дожидаться не пришлось. Навстречу из-за поворота выползла фигура в войлочной шляпе с обвислыми полями и обляпанном грязью дерюжном плаще. За фигурой тянулся кнут, хотя никакой скотины поблизости видно не было.
        - Эй! - крикнул Хорт, одновременно пресекая попытку Змея толкнуть могучей грудью мирного поселянина. - Это куда дорога?
        - Смотря в какую сторону, - справедливо заметил унылый, как осенний туман, парень лет семнадцати, с опаской высунув нос из-под полей шляпы.
        - В ту, - наугад ткнул пальцем Обр.
        - В ту - господский замок. Гнилой Кут.
        - Че, прямо так и называется? - поразился Хорт.
        - Не, это по-нашему, по-деревенски. По-ихнему зовется Твердыня Туманов, во как.
        - А господина как зовут?
        - Ну, господин Стрепет.
        - Добрый господин?
        - Ничего, не обижает. Только колдун он.
        - Откуда знаешь?
        - Все говорят.
        «Ну да, конечно, - подумал Обр, - книжки читает, ратной потехи не любит, значит, колдун».
        - А в другую сторону что?
        - Город, - слегка удивившись, ответил парень.
        - Повенец, что ли?
        - Он, - хмыкнул пастух и добавил подозрительно. - А че ты без седла?
        «Еще немного, и в конокрады запишут», - смекнул Хорт.
        - Да убег, понимаешь, паршивец этот. Нравный очень. Пока ловил, совсем спутался. Не пойму, где чего.
        - A-а. Убег, значит. Вот у меня тоже козы ушли. И куда их леший занес. Не видал?
        Обр покачал головой. Все было ясно. Морда Змея удачно смотрела в сторону замка, а в городе ему делать нечего. Разве что на платочки белые любоваться. Глупая девчонка не пропадет, пристроится как-нибудь.
        А у него дело, страшное и трудное. На кону честь Хортов и торжество правды.
        Оберон свистнул, поднял Змея на дыбы. До смерти перепуганный пастух кубарем слетел с дороги, по щиколотки провалившись в раскисшую пашню, а Хорт развернул лошадиную морду в сторону города, хлопнул по гладкой шее, шепнул «давай», и конь вновь сорвался в галоп.
        Отчего же не побегать, если вожак хочет! Дорога ровная, седок легкий, понимающий. Сидит так, будто и нет его вовсе.
        По дороге Змей, оказавшийся иноходцем, летел плавно, едва удостаивая грязную землю прикосновения своих царственных копыт. Правда, иногда развлекался тем, что, поднимая тучи грязных брызг, на полном скаку врывался в глубокие дорожные лужи.
        В придорожном Заболотье так и не поняли, что пронеслось мимо: стремительный всадник, дождевой вихрь, летучие клочья тумана…
        Обр поздно сообразил, что даже не спросил, сколько осталось до города. Верст шесть одолели единым духом, прежде чем Змей начал сдавать. Дождик перестал, туман стелился понизу, впереди в глухом облачном покрывале замаячили холодные бледно-голубые промоины. Дорога, прямая, как удар палаша, развалила пополам мокрый голый осинник, и перед Обероном во всей своей красе открылось круглое блюдо равнины. А в самой середке раскинулся Повенец, княжеская столица. У города, огибая его с обеих сторон, сходились две реки, несли свои воды в холод и непокой вечно серого Злого моря. Видно было очень хорошо.
        Туман отнесло морским ветром, с закатной стороны неожиданно вырвался блеклый солнечный луч, скользнул по стенам, густо окруженным посадами и подгородными деревушками, по ярко вспыхнувшей медной крыше высокого терема, по куполам и крестам, которых внизу виднелось великое множество. Кресты послушно загорались бледным золотом.
        Да, это вам не Малые Соли. Город был велик и, на взгляд Хорта, построен весьма бестолково.
        - Ну вот, примчались, как дураки, - сказал он своему скакуну. - Где мы тут ее искать будем?
        «Я даже тот кабак не найду», - запоздало сообразил он. Ни кабак, ни дорогу, по которой его, беспамятного, увозили. С высоты было видно, как дороги расползаются в разные стороны, будто змеи из корзины. Пойди найди среди них нужную. Или отправиться прямо в город и расспрашивать всех подряд, не видали ли девицу в белом платочке? Обр окинул безнадежным взором скопище повенецких крыш и вдруг заметил белый отсвет на дальнем холме.
        Развернулся так резко, что Змей недовольно всхрапнул. Так и есть. Та самая церковь, как корабль над рекой. Без всякой жалости саданул в конские бока каблуками. Конь устал, но все же рванул вперед, подгоняемый нетерпением склонившегося к холке седока.
        В церкви звонили. Издали звук колокола казался тонким, жалобным. Приблизившись, Хорт разглядел маленьких человечков, ползущих на звон вверх по дороге. Большинство женщины, добрая половина - в белых платочках. Одна из них, самая маленькая, семенит в сторонке ото всех, завернута в видавший виды длинный плащ.
        Обр не понимал, что с ним. От волнения даже руки похолодели. Нет, теперь уж наверняка. Теперь никакой ошибки быть не может. Чтобы срезать угол, он пустил коня прямо через поле, подхватил взвизгнувшую девчонку и рванул подальше от чужих глаз, за кусты, за ветлы и ольховины, к болотистому берегу широкой Мологи.
        Нюська извернулась и попыталась укусить его за руку.
        - Дура, - нежно сказал Оберон, перехватил поудобней, усаживая перед собой, - не дергайся. Конь у меня нравный.
        Совсем близко увидел широко распахнутые серые глаза, покрасневший от холода носишко, вечно выбивающуюся из-под платка прядку.
        - Ты… - задохнулась дурочка, - ты…
        - Я, - согласился Хорт, - ты ж сама хотела, чтоб тебя на коне воровали. На лодке тебе тогда не понравилось.
        Он был очень доволен. Вот она, Нюська, живая и здоровая, не сон, не видение. Пахнет морской травой и полынькой, дышит ему в грудную ямку, сердечко под рукой трепыхается.
        Змей его радости не разделял.
        Вожак - это одно, а всякие посторонние на спине - это совсем другое. Он прянул в сторону, будто испугавшись куста, и небрежно поддал задом. Седоки слетели как миленькие. Хлопнулись в сухую траву среди торчащего будылья[43 - Будыль - сухие стебли крупного травянистого растения.] и пышных растрепанных кочек.
        Видно, здесь, в отличие от подгорных деревенек, настоящего дождя давно не случалось. В воздух облаком взлетели легкие семена чертополоха и прочий сухой сор. Летучие звездочки поплыли, закружились в последних закатных лучах.
        Конь отбежал, но недалеко. Остановился поглядеть, что будет делать вожак. Обычно сброшенный седок с трудом поднимался, держась за спину или другое больное место, на чем свет стоит костерил проклятую тварь, а потом пытался эту самую тварь поймать. Тут-то и начиналось веселье. Любимым развлечением Змея было подпустить седока поближе, а потом как ни в чем не бывало удалиться легкой рысью на безопасное расстояние.
        Но вожак ругаться и ловить никого не стал. Валялся на траве, широко раскинув руки, и хохотал как безумный. Рядом, уткнувшись ему в подмышку, смеялась тощая девчонка.
        Обр и не знал, что может так веселиться. Раньше не приходилось. Да и сейчас вроде не из-за чего.
        - Вот гад! Ну, гад! Я таких гадских гадов еще не видел. Нюська, ты не ушиблась?
        - Нет, здесь мягко.
        Девчонка завозилась в траве у него под боком, пытаясь сесть.
        Озадаченный, Змей подошел поближе, фыркнул на испуганно пискнувшую Нюську, ткнул мордой валяющегося Обра. Мол, вставай, лови меня.
        - Да ну тебя! - отмахнулся вожак. - Иди, пожри чего-нибудь.
        Змей махнул хвостом и, на ходу обнюхивая кочки в поисках свежей травы, гордо удалился к речному берегу, откуда приятно пахло текучей водой.
        - Он убежит, - встревожилась Нюська.
        - От меня? - самодовольно усмехнулся Хорт. - Никогда! Вставай.
        Эдак и замерзнуть недолго. Обр встал сам, помог подняться Нюське, ощупал на всякий случай, не сломала ли чего.
        Девчонка смотрела на него, как на ясное солнышко, и сама прямо светилась от счастья.
        - Ты сбежал от них, да?!
        - Сбежал, - не стал вдаваться в подробности Хорт.
        - Я знала! - Нюська до того разошлась, что даже топнула обутой в старый лапоть ножкой, стиснула красные кулачки. - Знала, что они тебя не удержат!
        - Ха! Еще бы!
        - Я той ночью наверх не пошла. Посуды много было. Так я под утро прямо там прилегла, на кухне. Проснулась, а тебя нигде нету. Мне сказали, тебя вербовщики напоили и увезли. А куда увезли, в город, на корабль или еще куда, никто не знает. Я потом всякий день, как уйти удавалось, в город бегала или в порт.
        - Зачем?
        - Тебя искала. Город большущий, путаный, народу страсть как много, все куда-то бегут, спрашиваешь - не отвечают или ругаются.
        - Совсем ума лишилась. В порт! В город! По портовым трущобам знаешь кто шляется?! Эх, раньше мне надо было…
        Нюська вздохнула, принялась отряхивать жилет Обра от приставших пушинок и вдруг отдернула руку, опустила глаза.
        - Ведь ты его не убил?
        - Кого?
        - Этого… Кого ограбил.
        Ну вот, никакого доверия. Чуть что, сразу ограбил!
        - Не грабил я никого. Мое это.
        Девчонка отодвинулась немного, поглядела на хорошие, ладные сапоги, мягкий блестящий ворс дорогой ткани на штанах и жилете, чистую, ни разу не штопанную рубаху. Глаза сделались как блюдца, а обветренный ротик сложился в аккуратную букву «О». «Щас в обморок хлопнется», - испугался Обр.
        - Я богатую родню нашел, - поспешил объяснить он. - Ну, чего ты так смотришь? Хорты - это тебе не кто-нибудь. Лучшие семейства с нами роднились.
        - Родня - это хорошо, - с большим сомнением произнесла Нюська. - А конь тоже твой?
        - Не, коня я взаймы взял. Нравится?
        - Да-а. Нравится. - Нюся снова коснулась пальчиком мягкой замши, провела по ряду начищенных медных пуговок. - Ты очень красивый. - Помолчала и добавила: - Я, наверное, пойду.
        - С чего это вдруг? - обиделся Обр. Скакал, скакал сломя голову - и вот, на тебе, пойдет она. - Куда ж ты пойдешь? Где ты сейчас?
        - Да я все там, в «Доброй кружке». Судомойка у них померла родами. Ну, я и осталась вместо нее. Меня за это кормят и в угол при кухне ночевать пустили.
        - Добрые люди, значит?
        - Добрые.
        - А платят они тебе?
        - Платят немножко.
        - То-то я смотрю, ты в старом рванье так и ходишь.
        Дурочка съежилась, отступила, тощие плечики сгорбились.
        Холодно, конечно, в таких-то лохмотьях. Совсем работой замучили добрые люди. Вон какая бледная. Плохо дело. Надо дать ей что-нибудь, а у него, как назло, ни плаща, ни кожуха, ни денег. А ведь в замке-то целый кошель.
        - Мне надо домой, - сказал он.
        - А… - Нюська хотела что-то спросить, но осеклась, опустив голову, отступила еще на шажок. - Я, правда, пойду. Я ведь к вечерне шла. Уже и звонить перестали.
        - Угу. Но запомни. С кухни своей больше ни шагу. Сиди, жди меня. Жди, ясно? Я приеду, когда смогу. Не завтра и не послезавтра. Но приеду. Скоро.
        Нюся кивнула, вдруг улыбнулась легко и нежно, протянула руку, вытащила из Обровых волос приставший репейник.
        - Ты, правда, вернешься?
        - К тебе, надо будет, и из могилы вернусь, - фыркнул Хорт, - веришь?
        - Не надо из могилы.
        - Ну, то-то же! А теперь иди, куда шла. Свечку там за меня поставь.
        День быстро потухал. Надо было торопиться, но он все стоял, смотрел, как девица Анна, спотыкаясь, поднимается вверх по склону к белому храму. Весь платок и плечи в светлых звездочках пушинок-семян. Выбралась и встала на краю в серебристом закатном свете темная фигурка в сияющей короне.
        Сзади подкрался Змей и чувствительно прихватил его за плечо.
        - Поехали назад, - сказал Обр, - хватит, погуляли.

* * *
        До замка они добрались уже в полной темноте исключительно благодаря коню, который видел не больше всадника, но чуял дорогу. К воротам приплелись шагом. Змей хотел есть. Хорт еще и замерз и с глубокой тоской думал о том, что им наверняка не откроют. Но тяжелые створки распахнулись, стоило въехать в дрожащий круг света у надвратной башни. Протопали по проходу мимо трещащих факелов. Жеребец делал вид, что пугается собственной тени, но вяло, больше по привычке.
        Посреди двора, вбив руки в боки, стоял Рад.
        - Совладал-таки, - сказал он. Непонятно, не то обругал, не то, наоборот, восхитился.
        Набежали конюхи с фонарями, с попонами, с веревкой, но к своим обязанностям приступать не спешили.
        Обр поглядел на них, слез с коня и, строго приказав не дурить, повлек строптивца в конюшню. Тесную конюшню Змей ненавидел всей душой, но есть хотелось все сильнее, а он твердо знал, что во дворе ничего не получит.
        Хорт завел его в стойло, убедившись, что никто не видит, прижался к гладкой, пахнущей потом шкуре.
        Змей заржал тоскливо, на столпившихся за загородкой конюхов глядел неприветливо, Обра же, двинув крупом, попробовал прижать к стенке.
        - Не хочешь, чтоб я уходил? - пробормотал Оберон. - Ладно, заработал.
        - Ишь, - хмыкнул старший конюх, - да ты, парень, как я погляжу, коней понимаешь.
        Хорт фыркнул не хуже Змея. Чего тут понимать-то! Было время, он и спал, и ел вместе с лошадьми, а себя считал кем-то вроде беспризорного жеребенка. В общем, конюхи смело могли идти ночевать. Он все сделал сам. Сам накормил, напоил. Сам вычистил. Сам осмотрел спину. Не годится на таком коне без седла ездить.
        Под конец ему уже хотелось, чтобы кто-нибудь накормил и вычистил его самого. Благодарные конюхи, избавленные от возни с опасной тварью, принесли ему кувшин пива и добрый кусок еще теплого пирога с морковью. Жуя, Обр плюхнулся на сено, с вечера сброшенное с сеновала для утренней кормежки, вытянул усталые ноги, прислонился к стене пустого денника и решил, что никуда отсюда не пойдет. Веки стали смыкаться. Лошади топтались в стойлах, дышали успокоительно. Хорошо-то как!..
        - Где ты был?
        Хорт приоткрыл глаза. Над ним во всей красе своего роскошного плаща возвышался хозяин замка, господин Стрепет. Каждая складка одежды, каждое движение выражали сдерживаемый гнев.
        Пришлось встать, отряхнуть крошки. Руки сами потянулись застегнуть, оправить одежду.
        - По холмам носились. Еле совладал.
        - Я беспокоился.
        - Застоялся он. Такому коню бегать надо.
        - М-да, - смягчился господин Стрепет, - боюсь, что ездят на нем не часто. Родословная прекрасная, но нрав…
        - Поверили родословной, - проворчал старший конюх, высунувшийся откуда-то сбоку, - никто совладать не может. Замучились. Продать его надо от греха подальше.
        - Мальчишка-то справился, - хмуро заметил господин Рад.
        - Нет-нет, продавать мы его не будем, - улыбнулся господин Стрепет, - особенно теперь, когда объявился такой прекрасный хозяин. Что ж, Оберон, отныне он твой.
        - Че?!
        - Не говори «че!» - тяжко вздохнул Хортов родственник, - следует говорить: «Простите, я вас не совсем понял».
        - Не, я понял. Выходит, я могу его брать, когда захочу?!
        - Не совсем так. Этот конь твой. Можешь ездить на нем, забрать его отсюда, продать, подарить.
        - Хоть с кашей его ешь, - буркнул господин Рад.
        Обр открыл рот, потом закрыл, потом уставился на хозяина замка, пытаясь понять, издевается он или просто пьян. Последыш Хортов точно знал, сколько стоит такой конь. За эту широкую грудь, сильные ноги, неутомимое сердце, за это изящество и богатырскую мощь можно было отдать полцарства. Как в сказке. О таком можно мечтать, видеть во сне, пытаться украсть, чтобы продать королю или князю, но иметь - никогда.
        - Ну-ну, - снисходительно молвил заметно подобревший господин Стрепет. - Я давно желал сделать тебе подарок, вот только не знал, что тебя порадует. А тут такой прекрасный случай.
        - Ох, - сказал Обр, - прах гнилой!..
        - Немного грубо, ты не находишь? Впрочем, я склонен рассматривать это как выражение благодарности.
        - Как его зовут?
        - Змей. Помнится мне, от Зари и знаменитого Меченосца. Покойной ночи! Завтра не забудь подняться ко мне. Занятия прерывать не следует.
        Хорт ошалело кивнул.
        - Змей…
        - Аспид. Гад ползучий, тварь подколодная, - проворчал конюх.
        Услышав про ползучего гада, Змей заволновался. Он устал, а эти сейчас опять куда-нибудь потащат. Да ни за что!
        - Змеище… - Обр медленно приблизился, дотянулся, обнял за шею, зарылся лицом в жесткую гриву. Конь фыркнул, покосился на жалких людишек. Уходите, а то хуже будет! Теперь у него есть вожак. Вожак его в обиду не даст. Хлебом от него пахнет. Змей дохнул вожаку в ухо. Вожак засмеялся и сунул ему зажатый в кулаке кусок пирога.
        Глава 9
        - Я не спрашиваю, зачем он вам. Это не мое дело.
        - Безусловно, не твое, Рад.
        - В родство я не верю.
        - Напрасно. Оно существует.
        - Но… Кхм… Короче, отдайте его мне.
        - Прости, что значит «отдайте»? Он не кукла, не раб, не домашний скот.
        - Не кукла, это уж точно. Как он с этим конем, а?! А как удар держит! Молодой дури будто и нет совсем. Крови не боится - ни своей, ни чужой, - но и на рожон никогда не лезет. Ленив, конечно. Работать не любит.
        Вы приказали ни к чему не принуждать. Только потому я его своеволие и терплю.
        - Я по-прежнему не понимаю, зачем он тебе. Для услуг он не годится.
        - Наплевать. Для услуг годится любой болван. Но я… э… не молодею. Все, что я знаю, умрет со мной. Мне нужен ученик, оруженосец, мальчик для битья… Называйте, как хотите. Мне нужна власть над ним, которая позволит заняться им серьезно, и года через три вы получите лучшего телохранителя по эту сторону гор.
        - Приятная перспектива. К несчастью, друг мой, у мальчика иное будущее. Своя миссия, так сказать. Высокое предназначение.

* * *
        «И вот с помощью колдовства Эфреи - а были они великие ворлоки - среди лета заморозили озеро так, что стало оно твердым, как камень, и ворвались на остров, и перебили всех до последнего человека. Так отплатил дом Эфреев своим врагам, и закончилась эта распря, длившаяся два века».
        - Тьфу! - плюнул Обр, в сердцах отшвырнув книгу.
        - Тебя не устраивает идея справедливого возмездия? - сухо поинтересовался господин Стрепет, не поднимая глаз от своих записей.
        - Если б все можно было решить с помощью колдовства! - сердито отозвался Хорт со своего любимого подоконника, на котором обычно предавался чтению. - Сделал куклу, воткнул в нее иголку, покапал воском - и все. Враг мертв, справедливость торжествует.
        - Мда, я бы сказал, что воткнуть кинжал в живую грудь - способ более надежный. Так сказать, проверенный.
        - Угу, еще бы! - искренне согласился Обр.
        - Правда, придется набраться терпения, все время быть наготове, хладнокровно ждать удобного случая и, наконец встретив врага лицом к лицу, нанести удар. Впрочем, случаю можно немного помочь.
        Оберон кивнул. Умный этот господин Стрепет. Все понимает.
        - Что ж, если тебе наскучило чтение, поговорим немного об истории княжества.
        Хорт покосился на дверь. Ему надо было в город. Деньги для Нюськи он вторые сутки таскал на себе, ожидая того самого удобного случая, но господин Стрепет решил взяться за него всерьез, да и господин Рад не давал спуску. Незаметно смыться не удавалось.
        - Это будет не так скучно, как ты думаешь, - утешил умный и понимающий господин Стрепет, - мы будем вспоминать историю твоего рода. Итак, триста лет назад Сигурд Оберон Свенельд Хорт прибыл из-за гор с малым отрядом, чтобы…
        Историю Хортов Обр знал с раннего детства. Дед позаботился. Так что вначале он особо не вслушивался, соображая, как бы все-таки поскорее вырваться в город. Но почтительное внимание изображал. За такого коня он перед этим Стрепетом на всю жизнь в долгу. Правда, от нее немного осталось.
        - Итак, многие годы Усолье в руках Хортов было западным щитом против свеев, исконных врагов княжества. Правда, гордые Хорты никогда не платили дани, но заключили военный союз и слову были верны.
        Обр слыхал, что, бывало, чего уж там, заключали союз и со свеями. Дед-то женился на свейской княжне. Но в устах господина Стрепета все выглядело красивей и правильней.
        - Однако верность вознаграждается плохо, - продолжал господин Стрепет, - завеличские свей слабели, проиграли несколько морских сражений, осажденное с моря Завеличье сдалось на милость отца нашего князя. И вот тогда Усолье стало мешать. Из щита оно превратилось в лакомый кусок чужой земли, зажатый меж княжеских владений. Впрочем, отец нынешнего князя был склонен соблюдать старые договоры. А вот его сын считал иначе.
        Стиснув зубы, Оберон Александр слушал историю предательства и поражения. Так вот отчего они нищали, за годом год тратя на войну последнее. Вот отчего война не прекращалась, сколько он себя помнил. Князь не просто сожрал Усолье. Он предал и прикончил союзника, верно служившего столько лет.
        Обр думал, что уже не может ненавидеть сильнее. Оказывается, он просто не знал, что такое настоящая ненависть.
        После трапезы на ристалище он яростно, как попало рубил деревянного болвана. Ненависть клубилась в нем, как черный дым, застилала глаза, обжигала сердце. Болван качался на цепи, деревянный палаш свистел в воздухе и наконец, хрястнув, расслоился, обратился в длинные щепки. Но Хорт не останавливался. Просто не мог.
        Что-то мешало двигаться, противно побрякивало за пазухой. Деньги. Деньги для Нюськи. Задыхаясь, весь в поту, он наконец опустил расходившуюся руку.
        В горле было сухо, ослабевшие колени сводило мелкой дрожью. Прежде чем рассчитаться с князем, надо заплатить этот долг. Все ж, как ни крути, он ей жизнью обязан. Отдать эти деньги - и больше не видаться. Нельзя, чтоб о ней узнали. Когда он доберется до князя, никто не должен знать, что у него есть венчанная жена. Иначе и ей плохо придется.

* * *
        В конюшню он пробрался в страшную рань, еще до конюхов. Напоил, накормил, оседлал Змея, тихо вывел - и у самых ворот напоролся на Рада. Караулы, что ли, тот проверял в самую тяжкую предрассветную пору?
        Обр быстро взлетел в седло. Остановить конного гораздо трудней, чем пешего.
        - Слышь, ты, как тебя там, - негромко проговорил Рад, недрогнувшей рукой придерживая коня за узду, - ты вроде не дурак.
        - Как когда, - скромно заметил Обр. Злить Рада ему не хотелось.
        - Бесплатный сыр знаешь, где бывает?
        - Сыр? - не сразу понял Хорт. - A-а, бесплатный-то? Да известно где.
        - Добрый у тебя конь. За один перегон верст двадцать отмахать можно.
        - Добрый. А что?
        - Я говорю, уехать можно далеко.
        - Так я поехал?
        - Давай.
        Обр вырвался из ворот, полетел по сумеречной туманной дороге и после первого упоения безумной скачкой на счастливом Змее, верстах в пяти от замка и вправду задумался о даровом сыре, который, как известно, бывает только в мышеловке.
        Конечно, он и прежде подозревал, что все эти дары и знаки родственного внимания даются не просто так. Потребует платы милый и приятный господин Стрепет, ох, потребует. И высокой платы. Господин Рад зря намеками разбрасываться не станет.
        Умная мышь и сыр добудет, и из мышеловки ноги унесет. А его сыр сейчас весь при нем: увесистый кошель и конь, которому цены нет. Беги, серая зверушка, беги прочь, пока не захлопнулась мышеловка.
        «Но я-то не мышь, - мрачно подумал Оберон, - нынче я кот, охотник. Я тоже караулю добычу. И я ее получу. Чего бы это ни стоило».

* * *
        Вожак забыл о Змее, сделался задумчив, и думы те были невеселые. От этого и конь заскучал, затомился, замедлил бег. Но тут, к счастью, впереди показалась ползущая под гору телега. Кто-то из Подорожья спозаранку собрался в город.
        Змей живо догнал попутчиков и принялся объяснять пожилому чалому мерину, спокойно занимавшемуся своим делом, кто здесь главный. Мерин ничего не отвечал, только осуждающе косился из-под седой челки, зато возница заорал, заругался, попытался съездить коня кнутом. Змей этого, конечно, стерпеть не мог, но тут вожак очнулся, быстро растолковал всем, что главный здесь он, и твердой рукой направил коня в сторону города.
        Трястись вялой рысью Змей не любил, поэтому снова пошел во весь мах. Два часа конь и всадник в полном согласии рвали на части холодный воздух, не думая ни о чем, кроме бешеной скачки. Только ворвавшись в тесные переулки пригородных трущоб, Обр сообразил, что коня следовало оставить где-нибудь за городом. Из-под копыт то и дело выныривали какие-то оборванцы, кто-то визжал, кто-то безбожно ругался, вслед летели комья грязи, палки и камни. Змей злился. Хорт с трудом удержал его у двери знакомого кабака. Коновязи тут не было. Видать, на конях клиенты «Доброй кружки» прибывали редко. Тогда Обр решительно толкнул створки ближайших хлипких ворот. Палка, которой они были заложены, хрястнула, и открылся путь на грязный двор, окруженный кособокими сараями, сарайчиками и сараюшками. Накинув поводья на торчащий из забора гнилой кол, Хорт заметил, что на другой стороне улички уже собрались местные жители самого неприглядного вида, плотоядно поглядывая на шикарно одетого пришельца и его роскошного коня. Ну и пусть себе! Всякого посмевшего приблизиться к Змею придется потом отскребать от забора. Похлопав коня по
лоснящейся шее, Обр с великолепным пренебрежением к сверлящим спину взглядам направился к «Доброй кружке», спустился по пяти заплывшим грязью ступенькам, распахнул замызганную дверь. Ничего этого при свете дня он не узнал, зато запах узнал сразу. Пахло кислым пивом, горелым жиром и сыростью.
        По утреннему времени в кабаке было пусто. В щели под потолком, вероятно, изображавшие окна, свет почти не проникал. В полутьме раздавался размеренный шаркающий звук. Хорт прищурился, привыкая к темноте, и с трудом разглядел сгорбленную фигурку, упорно скребущую толстую столешницу широким тупым ножом.
        - Эй, - окрикнул он, - смотри, дыру протрешь!
        Шорканье прекратилось. Нюська подняла голову, заморгала как сова.
        - Выйдем? - спросил Обр.
        Девчонка встрепенулась, радостно кивнула, пискнула: «Я сейчас!» - и укатилась куда-то в темноту.
        Хорт вынырнул на воздух, вздохнул с облегчением, глядя в серое небо. Холодно. Ничего не поделаешь. Октябрь уж за половину перевалил. На днях первый снег выпал. День в самом разгаре, а не поймешь: то ли раннее утро, то ли поздний вечер.
        На нижней ступеньке возникла счастливо улыбающаяся Нюська. Платочек затянут туго-натуго. В красных ручонках видавшая виды торба.
        - Пойдем, - быстро проговорила она, - пойдем скорее!
        - А чего это ты с узлом?
        - Так у меня уже два дня как все собрано. Я только и ждала, когда ты за мной придешь.
        - Прах гнилой! - высказался Обр, подхватил дурочку под локоток, быстренько затолкал в ворота, не переводя дыхания, запихнул в ближайший сарай, как оказалось доверху набитый дровами.
        Нюська, прижатая к дровам, смотрела на него снизу вверх, и улыбка медленно гасла, становилась неуверенной, жалкой. Руки беспокойно тискали узелок.
        Хорт тяжело вздохнул.
        - Слушай меня. Не знаю, чего ты там себе выдумала, но забрать тебя отсюда я не могу.
        - П-почему? - еле слышно прошелестело в ответ.
        - Потому что я не этот, не жених с белыми волосами и все, что ты захочешь, делать не стану.
        Девчонка вздрогнула, узелок спрятала за спину.
        - На-ка вот, держи!
        Он порылся за пазухой, достал тяжелый мешочек.
        - Что это?
        Обр оглянулся, не подсматривает ли кто, рванул тугие завязки. В полутемном сарае золото блестело тускло, точно засаленное.
        - Ты что… - задохнулась Нюська, - ты зачем…
        - Пойдешь в город, купишь себе, наконец, башмаки хорошие, одежду попригляднее, наймешь комнатку, где почище, взнос заплатишь, вступишь в цех к белошвейкам. Будешь сидеть, вышивать на продажу.
        - Спрячь сейчас же!
        - Дура! Не бойся, деньги чистые.
        - Ты… это… сам не очень умный, - зашептала в ответ Нюська, - ничего не понимаешь, да? Это же золото. Здесь такое и разменять-то не у кого. А увидят - в два счета убьют.
        Хорту стало совестно. И вправду, сам дурак. Но ошибки свои он признавать не любил, поэтому быстро придумал кое-что другое.
        - Тогда вот! - Скинул теплый плащ на меху, завернул в него девчонку, так что снаружи остались одни только перепуганные глаза. Сверху присыпал дорогую тряпку захваченной из-под ног землей, растер как следует и остался доволен. Теперь никто не подумает, что вещь новая.
        - И еще, - содрал безрукавку, стянул через голову рубашку, скомкав, сунул под плащ, в холодные Нюськины лапки. - Держи. Она еще чистая.
        - А ты как же?
        - У меня их полно. Деньги-то разменять я тоже не могу. Для этого в город надо, а туда мне соваться не стоит. Вдруг узнает кто-нибудь. Я тебе из замка дня через три серебра привезу. Или нет, пожалуй, меди.
        - Может, лучше уедем? - шепнула Нюська.
        - Нет! Не уедем! - отрезал Обр, упорно глядя на дрова. Дрова были старые, позапрошлогодние, пахли мертвым деревом и сухой трухой.
        - Ха! - сказала белобрысая подавальщица, с порога «Доброй кружки» наблюдая бурное отбытие Хорта на раздраженном Змее. - А говорила, он тебе брат.
        - Брат, - глядя в землю, твердо сказала Нюська.
        - Видали мы таких братьев.

* * *
        «Еще раз, - думал Обр, - еще только один раз - и все. Больше видеться не будем. Октябрь на исходе. До зимних собраний полтора месяца. Устрою ее получше, приданое добуду. Через полтора месяца станет она вдовой, сможет выйти замуж за кого пожелает, хоть за того же Федора. Через год-другой про меня и думать забудет. Так и расплачусь. Все по-честному».
        Правда, от такой честности он почему-то впал в уныние. Но держался твердо. Все. Все! Еще только раз - и с этим покончено!
        Глава 10
        Господин Стрепет поднял глаза от книги, поглядел на своего телохранителя устало и печально, как отец, донельзя утомленный поступками непутевого отпрыска.
        - Ты выяснил, куда он все время ездит?
        Рад качнул могучим плечом, выражая полное презрение.
        - Ну, выяснил. Город. Кабак. Девка.
        - Хм. Девка. Кабак. Все это как-то грязно, ты не находишь?
        - А чего? Дело молодое. А парень умный. В город не суется. Нашел себе дыру на окраине.
        - Что за девица, узнать не удалось?
        - Да кто их разберет. Есть там подавальщица одна, вроде ничего.
        - Все же это… хм… довольно странно. Вот так исчезать из-за какой-то подавальщицы.
        - Чего ж тут странного? Да и не исчезает он. Ночует в замке.
        - Да-да. Но все-таки, я думаю, стоит показать ему иную жизнь.
        - Э-э… Да я уж отстал от этого.
        - Поручи своим подопечным. Я полагаю, они знают места получше.

* * *
        Временами Обру казалось, что он подхватил какую-то заразу. Будто сквозь него прорастает, ласково щекочет измученный мозг липкая цепкая паутина. Даже сознание временами мутилось, и все виделось нечетко, будто сквозь мутное слюдяное окошко. Кристально ясным оставалось только одно - яростная, неутолимая ненависть к князю.
        Хорошо хоть, господин Стрепет теперь не часто принуждал его к чтению, а все больше беседовал о несправедливости жизни. Вроде как утешал. Мол, не с одними Хортами обошлись скверно. Поведал о Стомахе-мореходе, лишенном чина и сосланном в Городище за некую измену престолу. К слову сказать, об измене своей Стомах впервые узнал, вернувшись из дальнего похода на северо-запад.
        Потолковал о войне, затеянной на юге, о бездарных командирах и несчастных рекрутах, вербуемых правдами и неправдами. Вздыхая, говорил о голоде, охватившем неведомое Обру Подкоморье. Сетовал на кругом продажных приказных, кстати припомнив Карла Лаама, в котором легче легкого узнавался тот самый Харлам, что едва не пустил по миру Кривые Угоры.
        Рассуждал о том, как бы поправить дело, вытащить княжество из беды. Но ясно было: рассуждения эти пустые. Господин Стрепет, чернильная душа, книжек начитался много о правде и справедливости. Теперь вот сидит, мечтает.
        Оберон слушал, кивал, думал свою думу. По всему выходило, что, убив проклятого князя, он отплатит не только за погубленных Хортов, но и избавит страну от большой напасти. Значит, помнить о нем будут долго. Может, и петь будут. Или книгу какую сочинят. Вроде и помирать не страшно.
        Но, должно быть, страшно все-таки было. Спал он плохо, просыпался часто.
        Снилось ему, будто он - нож, трехгранный стилет с желобком для стока крови, зажатый в чужой, занесенной для удара руке, с маху вонзающийся в чужую, обтянутую шелком, шитую золотом грудь. Долгое мучительное мгновение он не чувствовал ничего, кроме душного жара рвущейся плоти, а потом просыпался, весь в поту, глотая горячий от натопленной печки воздух. Сердце колотилось, просилось на волю. Паутина густела, забивала горло, хотелось только одного - вздохнуть полной грудью.
        И тогда он срывался. Наплевав на слуг и охрану, на хмурого Рада и укоризненного господина Стрепета, бежал на конюшню, седлал Змея и несся в город, жадно пил холодный туман, вечно висевший над замком и его окрестностями. Каждый раз проклинал себя за слабость воли - и все равно оказывался в «Доброй кружке».
        Но хоть Нюську устроил как надо. А то вздумали тоже добрые люди, заставили спать прямо на кухне, в двух шагах от поганой лохани. Вместо постели куча какого-то тряпья да подаренный им плащ. От кухонной печи жар, по стенам течет, с полу дует.
        Увидев все это, Обр разозлился, наорал на белобрысую подавальщицу с красивым свейским именем Ильга, добрался до ее папаши, самого хозяина «Доброй кружки».
        Хозяин был из пленных свеев, прожил в Повенце много лет, но по-здешнему толком говорить так и не выучился. Зато в золотых монетах разбирался отлично. За две, переданные осторожненько, из рук в руки, нашлась светелка на задах кабака, маленькая, как собачья будка, но с окном, глядевшим на крыши тех самых дровяных сараев.
        Это Оберону понравилось. В случае чего лишний путь отхода не помешает. Печки в комнатушке не было, только небольшой очаг навроде свейского камина, но Хорт рассудил, что до настоящих морозов еще далеко, а позже Нюське здесь жить не придется.
        Прикупил дров, отдельно заплатил, чтоб кормили дурочку хоть раз в день. Заодно постарался запугать всех и каждого, чтоб худого слова ей сказать не смели. Братья-подавальщики вроде испугались, папаше-свею было плевать на все, кроме денег, а белобрысая Иль-га на Обровы угрозы только понимающе ухмылялась.
        Работать Обр Нюське накрепко запретил. Хватит пачкать руки в грязной лохани со щелоком. Вместо этого сам отвел ее в лавочку, хоть и на границе трущоб, но приличную. Прикупили полотна, иголок, шелка, цветной шерсти.
        Нюська расцвела, разрумянилась, трогала пальчиком яркие мотки, чирикала с лавочницей о чем-то своем, им двоим понятном. Ну и Хорт порадовался, забыл на время о скверных снах и о том, сколько ему осталось. Теперь у него было место, где он мог дышать.
        Крепился, сколько хватало сил и хортовской гордости, но, когда становилось совсем невмоготу, когда и яростная скачка по холмам уже не помогала, отправлялся в город, оставлял коня в крайней избе у одинокой бабки, которая, радуясь нежданному заработку, охотно пускала их со Змеем в пустой коровник, пешком сбегал по деревенской улице, задержав дыхание, нырял в общий зал «Доброй кружки», взлетал по узкой, неведомо на чем державшейся лестнице, стучал особым стуком в запертую дверь. Запираться на засов глупой девчонке было приказано строго-настрого.
        За дверью была тишина добела отмытой комнатки, огонь в очаге, яркие цветы, расцветавшие на холсте вопреки стылой осени, горшочек тушеного мяса, специально для него припасенный, и была Нюська с ее глупыми разговорами, детскими сказочками и немудреными песенками. Трещало пламя. Дождь стучал в мутное, оплывшее стекло, разделенное частыми переплетами, а мир, стряхнув остатки паутины, становился простым и ясным.
        Напрасно Ильга каждый раз гнусненько хмыкала, когда он проталкивался через главный зал кабака. Что ж теперь, и сестру уже навестить нельзя?! В то, что Нюська его сестра, кажется, никто не верил, но Обру было все равно. Глоток воздуха - и он мог жить дальше. Ждать, терпеть и надеяться на случай.
        Однажды на пути в город его застигла настоящая зимняя метель. Мокрый снег летел над землей не хлопьями, а целыми комьями размером почти с кулак. До «Доброй кружки» Хорт добрался, неся на каждом плече по высокому сугробу. На волосах, как всегда ничем не покрытых, снег таял и стекал по спине холодной дорожкой.
        Наверху, у Нюськи, буйные белые хлопья бились в щелястое окошко, по комнатушке гулял злой сквозняк. Но Обр как следует растопил очаг, стащил с Нюськиной постели дареный плащ, теперь служивший ей одеялом. Завернувшись в него, они уселись перед огнем, ели горячие, с пылу с жару лепешки, глядели на пляшущее пламя.
        Пол слегка подрагивал от воплей разгулявшихся посетителей, которые, стремясь согреться, набились в «Добрую кружку», как селедки в бочку.
        Выл, рвался внутрь северный ветер. Каморка скрипела, как лес в жестокую бурю, и немного раскачивалась, точно лодка. Девчонка сидела, прижавшись щекой к его плечу, тянула к огню слабые лапки, и ему казалось, пока они сидят вот так, в тепле, под одним плащом, ничего плохого случиться не может. Должно быть, заразился Нюськиной глупостью.
        Понемногу он размяк, разговорился. Принялся толковать об уме, силе и прочих выдающихся качествах любимого Змея. Нюська послушно восхищалась. Порассуждал о том, как правильно работать палашом. Нюська кивала с умным видом.
        Потом неизвестно почему вспомнил Германову Катерину, которая подкармливала его и однажды, когда он был еще совсем щенком, попыталась погладить по голове, а он цапнул ее зубами за руку, чтоб не лезла. Совсем зверенышем тогда был.
        Нюська слушала, смотрела внимательными серыми глазами. Только губы легонько шевелились. Обр заподозрил, что она шепчет свое знаменитое «у нашего мальчика не боли», но даже не разозлился. Ссориться не хотелось, и вообще ничего не хотелось, а уж тем более подниматься и ехать назад сквозь метель.
        В общем, никуда он не поехал. Так и заснул, уткнувшись в теплые Нюськины колени. Спал как убитый, никаких ножей, палашей, кинжалов и прочего холодного оружия во сне не видел, будто и не было их на свете. Лишь под утро привиделось, будто он стал дворнягой, ленивой, лохматой и пыльной. Лежит себе на теплом крылечке, всех собак распугал, всех кошек разогнал, отвоевал крыльцо в свою полную собственность, и кто-то чешет его грязную шкуру, выбирая из нее приставшие репьи.
        Проснулся он очень поздно. В комнате было бело. Окошко до половины залепило снегом. Над снегом светился кусок ярко-синего, совсем весеннего неба. Пришла Нюська, принесла завтрак и теплой водицы для умывания.
        На вопрос «Который час?» ответила:
        - Полдень.
        - Это ж сколько я проспал! - ужаснулся Обеорн. - Господин Стрепет разозлится, два часа мораль читать будет. Теперь хоть не возвращайся.
        - А ты и не возвращайся, - опустив глаза, тихо сказала Нюська.
        - Как это?
        - Давай уедем.
        - Опять ты за свое!
        На минутку он все же проявил слабость. Зажмурившись, представил, как здорово было бы замотать глупую девчонку в теплый плащ, посадить впереди себя и рвануть через горы, на юг, туда, где никто и слыхом не слыхивал о проклятом князе и погубленных Хортах.
        Но он был истинным Хортом, и мужества ему было не занимать.
        - Сказано, не могу. Дело у меня здесь.
        Бодро поднялся, растрепал пальцами волосы, вроде как причесался, плеснул в лицо водички.
        - Какое дело? - не отставала Нюська.
        - Хорошее.
        Девчонка подобралась поближе, взяла его за руку, заглянула в глаза.
        - Для кого хорошее?
        - Для всех, - честно ответил Обр, - зуб даю, всем лучше будет. И тебе, и Антону твоему малахольному, и всем Усольским, Косоугорским.
        - Лучше? - повторила Нюська, поднявшись на цыпочки, всмотрелась в его лицо и вдруг заключила: - Ты мне врешь. И дело это дурное.
        - Много ты понимаешь!
        Хорт отвернулся, высвободился, принялся натягивать сапоги, коварно снятые глупой девчонкой с него, сонного.
        Девчонка свела пушистые светлые бровки.
        - Если не дурное, отчего ты ходишь, словно под тучей? Будто сглазили тебя.
        - Ха!
        - Или заколдовали.
        - Тьфу! Как есть дура!
        Нюська обиду, как всегда, проглотила, ушла к окну, запрокинув голову, посмотрела на полоску синего неба.
        - Иногда так больно бывает.
        - Где больно? - встревожился Обр. С чего бы это она? Не кашляет, в обморок больше не падает.
        - Быть с тобой больно.
        Хорт с облегчением снова занялся сапогами. Так и знал, не болезнь, а девичьи глупости. Нюська медленно обернулась. Личико в голубом небесном свете бледное, совсем восковое.
        - Ведь ты мне не расскажешь, что задумал, даже если я попрошу?
        Ишь как расхрабрилась! Носик наморщила. Кулачки сжала.
        - Это мужские дела, тебе не понять.
        - Знаю я ваши мужские дела. Ты убьешь. Тебя убьют. А потом большая кровь будет.
        - Без крови дела не сделаешь, - отрезал Обр. О том, что будет после смерти князя, он как-то не задумывался, но выходило, что дурочка права. Когда все начнут грызться за право на престол, крови будет много, очень много. По всей стране.
        - Я не хочу тебя бояться, - прошептала дурочка.
        - А зря! Я ж тебя предупреждал. Страшней меня в этом лесу зверя нет.
        После этой беседы он совсем было решил больше не ездить в город, не тревожить себя и ее, но надолго ли его хватит, не знал.
        Глава 11
        - Слышь, Свен, я твой должник!
        Оберон, валявшийся на постели, закинув на спинку ноги в сапогах и заложив руки за голову, посмотрел на красавчика Валериана, ни с того ни с сего заявившегося к нему в спальню, с большим подозрением.
        - Чего это вдруг?
        - Ну как же, помнишь, с конем я тогда оплошал.
        - Ага.
        И верно, должник.
        - Сам-то ты как справился? Тайное слово какое знаешь или оберег у тебя?
        - Выведывать пришел?
        - Экий ты! Ни в ерша, ни в ежа, ни в дикую кошку. Того гляди, кусаться начнешь. Отблагодарить тебя хочу.
        - Поздновато вспомнил.
        - Лучше поздно, чем никогда, - благодушно заметил Валериан, присев на сундук. - Че ты, как дикий, все один да один?
        - А че, нельзя?
        - Ты ж не зверь, чтоб в норе сидеть.
        Обр ничего не понимал. С самого начала все подопечные Рада, у которых Валериан был признанным вожаком, глядели на него свысока. За то, что годами моложе всех, одет скверно, палашом не владеет и вообще чужой, а у хозяина в любимчиках ходит. Да и бивал их Хорт без всякой пощады. Почитай, у каждого его отметина имеется.
        - Одному лучше, - осторожно заметил он.
        - Зря ты так. Наши на тебя не в обиде. Наоборот, перенимают кое-что помаленьку.
        - Так и я зла не держу, - ровным голосом сообщил Обр. И то правда. На дураков не обижаются.
        - Вот и ладненько. Мы в город собираемся. Поедешь?
        - Зачем?
        - Хм… Я думал, ты умный. Гонцы к господину Стрепету что-то зачастили. То от Лаамов, то от Верховичей, то от самого князя. Того и гляди, начнется что-то. Заварушка какая-то намечается.
        - Ну и че?
        - Дурень! Убить могут. А мы тут вкалываем как каторжные, никакой жизни не видим.
        Оберон молча оглядел холеного Валериана. На каторжного тот походил мало.
        - Пора, пора нам встряхнуться. Хоть напоследок повеселишься. Мы тебе все покажем. Тут местечко одно есть, считай в самом Белом городе…
        - Нет.
        - Почему? - искренне удивился Валериан.
        - Чего я там не видел?
        Нельзя сказать, чтобы эта затея казалась совсем глупой. Во всяких таких местах Обр сроду не бывал и знал о них только по рассказам Маркушки. Отчего бы и не развлечься напоследок. Завить горе веревочкой. Но рисковать, появившись в самой середке Повенца, возле Белого города, где стража на каждом углу? Нет. Это полным дураком надо быть и все дело испортить. Развлекайтесь без меня, парни.
        «Скоро в этом мире вообще все будет без тебя, - мелькнула подлая мыслишка, - и месяца не пройдет». Обидно. Помирать собрался, а с девкой ни разу не был. Сам виноват. Раньше надо было думать, в Кривых Угорах, когда Верка на шею вешалась. От таких мыслей сразу стало жарко. Оберон покосился на восседавшего на сундуке Валериана и как можно равнодушней сказал.
        - Ладно. Свистните мне, как соберетесь.
        - Свистнем, - ухмыльнулся новый приятель, - можешь не сомневаться. Только ты это… оденься поприличнее. А то ходишь так, будто только что из боя вырвался. Есть у тебя?
        Хорт вяло кивнул. Но Валериан не успокоился. Сам полез в сундук, долго копался в нем, нашел-таки рубаху с кружевцами, серый камзольчик с серебристой искрой.
        - И шляпу непременно, - напомнил он на прощание. - А то я видел, ты вечно простоволосый гоняешь.
        Обр снова кивнул и прикрыл глаза, показывая, что Валериан ему надоел. Он уже жалел, что ввязался в это дело. А вдруг и правда кто узнает? Может, все-таки парик нацепить?

* * *
        Обошлось без парика. Модную треугольную шляпу, одолженную у Валериана, Оберон нахлобучил на самый нос, волосы напудрил немного, чтоб не было видно, какого они цвета. Видок получился не самый распрекрасный, но терпеть можно. А что на себя не похож - это наверняка.
        После дневной трапезы собрались у конюшен: чем-то очень довольный Валериан, верткий молчаливый Корнелиус, здоровенный беловолосый Хенрик из Завеличских свеев и еще парочка принарядившихся подопечных господина Рада.
        На Змея и люди, и лошади косились с неудовольствием и старались держаться от него подальше. Сам Змей вел себя скромней приютской сиротки, но Обр, видевший ползучего гада насквозь, сунул ему в морду кулак и вполголоса пообещал всякие кары. В отместку жеребец пихнул его грудью, но все же смирился с тем, что повеселиться не удастся.
        Рыжее солнце стояло низко, над самыми крышами цитадели, но светило ярко. Первый хороший денек в этом месте. Верно люди говорят, Гнилой Кут.
        - Ну, на посошок! Погреемся, - предложил Валериан, извлекая на свет объемистую фляжку. Фляжка живо пошла по рукам. Оберон сделал вид, что это его не касается. Молча вскочил в седло. Валериан усмехнулся, но настаивать не стал.
        Треугольная шляпа и щегольский камзольчик под легким кожухом на меху сильно мешали жить, но Обр терпел, благо поездка началась бодро.
        Змей очень не любил скакать в общей куче, пытался кусать соседей, норовил вырваться вперед. Из-за этого тут же поднялся спор, чей конь лучше. Землю хорошо проморозило, дорога застыла, ничто не мешало устроить гонки. Хорт молча выслушал ехидные рассуждения о том, что у Змея, мол, гонору много, а толку от него мало, а потом обошел всех, как стоячих. Пришлось еще дожидаться, пока подтянутся остальные. Тут все, наконец, заметили, что у Обра нет ни шпор, ни хлыста. А уж когда обнаружилось, что и уздечка просто зацеплена за луку седла, а всадник правит коленями, гвалт поднялся страшный. Полдороги из Хорта пытались вытянуть, как он это делает. Обр ничего объяснить не смог. Делает - и все. Никакие обереги и тайные слова тут ни при чем.
        - Это бывает, - высказался молчаливый Корнелиус, - просто у них одна душа - у коня и всадника. Нашли друг друга и радуются. С другим конем у него ничего не выйдет.
        Насчет присутствия нежной души у Змея Хорт сильно сомневался и наверняка знал, что справится с любой лошадью, где угодно и когда угодно. Но не спорил. А то опять колдуном обзовут.
        Вновь пошла по рукам фляжка, и тут он отказываться не стал. Глотнул в очередь со всеми. Чего ж мерзнуть-то.
        В общем, ехали весело, почти как дома, с братьями. Под городом Змей попытался свернуть на знакомую дорогу, но Обр направил его вместе со всеми по главному тракту, к проезду через первое укрепление, высокий земляной вал. Меж бурых скатов вала они промчались бешеной лавиной, в ворота черного города ворвались, прямо как в мечтах Оберона Александра, армией захватчиков-победителей. Нужный дом стоял под самой стеной Белого города, прямо над вечно кипящим котлом громадного повенецкого порта. На вывеске, болтавшейся по соседству с ярким, хорошо заправленным фонарем, стояло: «Приют усталых душ». Коновязь здесь, не в пример «Доброй кружке», была, была и конюшня, и даже мальчики выбегали принять лошадей. Ну, Змея, ясное дело, Обр никому не доверил.
        Внутри тоже все было куда роскошнее. Как положено, столы да лавки, но на столах камчатые[44 - Камча (дамаст) - шелковая ткань с рисунком, образованным блестящим атласным переплетением нитей на матовом фоне.] скатерти, а лавки темного дуба, с резными спинками. На лавках пестрые подушки, на столах подсвечники на шесть свечей, аж жарко от свету. Или оттого, что подавальщицы одеты так, что не знаешь, куда глаза девать. Не глядеть невозможно, а глядеть совестно.
        Вновь прибывших приняли как родных. Девицы-подавальщицы страсть как обрадовались. На Валериане повисли сразу две: одна в черных кудерьках и розовых оборках, у другой кудерьки белые, а оборочки голубые.
        Прочие тоже не остались без внимания. На столе мгновенно явилось угощение. Правда, все больше соленые закуски, но Хорт живо воспрянул духом, мигом высмотрел розоватый, с прожилками кус копченого окорока и занялся им, помогая себе любимым кинжалом. Ветчина тоже оказалась соленой-перченой, но, когда перед ним возникла полная чарка, Обр решительно отодвинул вино в сторону.
        - Что так? - участливо спросила ни с того ни с сего оказавшаяся рядом розовая девица с черными кудерьками. - Красного не пьешь? Чего покрепче налить?
        - Не трожь его! - заорал с другого конца стола Валериан. - Он вообще не пьет. Его вербовщики опоили. Так с тех пор в рот не берет, боится - опять отравят.
        - Ой! - ужаснулась черноволосая. - Бедненький. Страсти какие! Как же ты выкрутился?
        - Выкупили, - буркнул Хорт.
        - Ну, здесь тебя не отравят. Давай так!
        Девица ловко подхватила серебряную чарку двумя пальчиками, сделала большой глоток, протянула Обру.
        - В случае чего помрем вместе. Так и схоронят в одной могилке.
        Возвела глазки кверху, вздохнула томно.
        Оберон чарку принял, отхлебнул немного. Пить все-таки хотелось. Здешнее вино оказалось вкусным, не то что пиво. И пахло приятно: садом, сладостью, солнцем. Не смог оторваться, допил до дна.
        На краю чарки пристало что-то красное. Вот отчего у розовой девицы губы такие. Намазаны чем-то. Да и все лицо, видно, тоже набелено, нарумянено. Брови в ниточку, под глазами намазюкано.
        - Чего уставился? - рассмеялась девица, повела плечиком. - Нравлюсь?
        Плечико было пышное, беленькое. Не говоря уже обо всем остальном. Хорт вспомнил, зачем пришел, подумал и сказал:
        - Ну, нравишься.
        - Ишь ты, строгий какой! - Девица тряхнула кудерьками-оборками, подсела поближе. - Слышь, Валериан, он у вас всегда такой?
        - Угу, - отозвался Валериан, который, не теряя времени, облапил девицу в голубом, - всех запугал. Плюнуть при нем лишний раз стесняемся.
        - Ах! Люблю таких, мрачненьких. Имя-то у тебя есть, красавчик?
        - Свен, - сообщил Обр. Так его звали в замке.
        - Из свеев?
        Хорт неопределенно хмыкнул. Посвящать кого попало в подробности своей сложной жизни он не собирался.
        - Не похож ты на свея-то. Больно темный.
        Придвинулась поближе, запустила длинные пальчики в жесткие от пудры волосы, затеребила, поглаживая. Обр уклонился. Рука, протянутая к голове, с детства была для него только угрозой. Лишь Нюськины лапки почему-то никогда не пугали.
        В ушах стоял легкий гул - то ли от вина, то ли от шума голосов, то ли оттого, что в углу надрывались, тянули мелодию виола и лютня. Девица руку убрала, но близко заглянула в глаза.
        - Так из каких ты?
        - Из зверей лесных, - ухмыльнулся Хорт.
        - Оборотень, что ли? - уважительно протянула девица. - В волка превращаешься?
        - Бывает.
        - И на луну воешь?
        - Не без того.
        - А хочешь - вылечу?
        - Как?
        - Очень просто. Как из чудовища сделать добра молодца, любая девушка знает.
        Обр и ахнуть не успел, как на него обрушился полновесный поцелуй. Будто рот и нос залепило полной горстью того самого меда, в котором он тонул в последнее время. Тело опалило влажным жаром. Губы у девицы были сладкие от вина и липкие, как видно, от той красной краски. Во рту тоже стало липко и сладко. Хорт не знал, нравится ему это или нет, но девицу стиснул крепко и даже на колени к себе притянул. Само собой получилось.
        Девица ерзала, прижималась теснее. Пахло от нее тревожно и резко, вроде как фиалкой, а еще потным, рыхловатым телом. «А ведь она не молодая уже, понял Обр, - баба в годах, усталая и не очень здоровая». По запаху много чего понять можно, если только чуешь их, запахи.
        - Тебя-то как зовут? - прохрипел он, только чтобы что-нибудь сказать.
        Девица потянулась за полной чаркой, жадно выпила половину, остальное протянула ему.
        - Со свиданием, милый! Анна я.
        - Че?!
        - Аннушка, - коснулся уха горячий шепот, - Анюточка, Нюта, Нюся.
        Хорт поперхнулся вином, забрызгал роскошный вырез розового платья, остатки пролил на себя.
        - Нет!
        - Почему нет? - ласково шепнула девица. Должно быть, решила, что парень уже совсем пьяный.
        - Нет! - твердо повторил Обр. - Какая же из тебя Нюся? Разве Нюськи такие бывают?
        И совершенно ясно понял, что надо делать. Выпутался из облака розовых тряпок, спихнул девицу с колен, ужом вывернулся из-за стола и уверенно двинулся к выходу. Ну и винцо у них! Пьется как вода, а в голову ударяет - только держись. Дверь, украшенная занавеской с золотистой бахромой, казалась очень далекой, скользкий блестящий пол немного покачивался.
        - Эй! Ты куда?! - раздался веселый голос Валериана.
        - До ветру, - выдохнул Оберон, ухватившись за дверь, и шагнул в прохладные, темные сени.
        На улице постоял немного, жадно глотая ледяной воздух, яростно вытер губы, поглядел вниз, на огоньки порта, и твердым шагом направился к коновязи. В седло вскочил, как всегда, легко, сел крепко и, склонившись к уху любимого коня, шепнул: «Поехали к Нюське».
        Команду «К Нюське» Змей понимал очень хорошо, вот только выполнять ее умел лишь на тракте. Туда он и направился. В пять минут вынес вожака из города, благо ворота еще не заперли, долетел до знакомой развилки и что было сил понесся к церковке, белевшей на пригорке сквозь густые синие сумерки. Чуял, что вожак торопится.
        Хорт и вправду весь извелся от нетерпения. Розовая девка растревожила его. Но она была ему не нужна. Да и никто не нужен. Только глупая девчонка со своими глазами, волосами, узкими пяточками и исцарапанными коленками. Как же это он сразу-то не сообразил! На кой ему сдались всякие посторонние? У него же жена есть. Настоящая. Все как положено. Кожух он кое-как набросил, а шляпу надеть забыл. Волосы привычно летели по ветру, в лицо бил сухой снежок, копыта Змея бодро стучали по мерзлой дороге.
        Он так торопился, что снова вломился в путаные трущобные переулки прямо на коне. Змея бросил у двери «Доброй кружки», не особо заботясь о том, что проникнуть в кабак теперь будет весьма затруднительно.
        Внутри, как всегда, дым стоял коромыслом. Вечер выдался холодный, время было еще не позднее, уходить от тепла и выпивки никому не хотелось. Но Нюськин платочек Обр увидел сразу. Увидел и разозлился. Глупой девице сказано было сидеть наверху, а она, вот поди ж ты, таскает подносы вместе с белобрысой Ильгой.
        Нюська тоже заметила его, заулыбалась смущенно, пустой поднос попыталась спрятать за спину. Не обращая внимания на приветственные вопли завсегдатаев, Хорт пробился к ней, крепко ухватил повыше локтя и потащил узкими коридорчиками, через хозяйскую половину, к лестничке в каморку-голубятню.
        Девчонка перепугалась, поднос уронила, залепетала что-то жалобно. Мол, я не хотела, попросили меня. Надо же людям помочь. Вон народу сколько. Решила, что он из-за этого злится, дурочка. А он и не злился вовсе. Просто больше не мог терпеть. Впихнул девчонку в каморку, прижал покрепче, по-настоящему, как еще в лесу хотелось, и поцеловал тоже по-настоящему, одновременно сдирая постылый платок.
        Вот теперь все правильно: и запах моря и полыньки, и нежные губы в сухих корочках, и хрупкие ребрышки под руками. До того увлекся, что не сразу понял: все так, да не так.
        Нюська стояла смирно, не вырывалась, не отбивалась. Но была как деревянная кукла. Все равно что с болваном на ристалище целоваться.
        Обр нашел в себе силы, слегка отодвинулся, попробовал заглянуть девчонке в глаза, но ничего не увидел за растрепанными, упавшими на лицо волосами.
        - Ну, чего не так-то?
        - Ничего, - прошептала Нюська.
        - Че, слов красивых не сказал?
        - Каких слов? - голосок усталый, жалобный.
        - А никаких и не надо. Ты мне жена?
        - Жена, - покорно согласилась дурочка.
        - Тогда что?
        - Я ведь тебя не гоню. Только…
        - Что только?!
        - Ты пьяный.
        - В седле усидел - значит трезвый.
        - И… ты ведь меня не любишь.
        - Ну?
        - Ну… и я тоже… не люблю.
        Прах гнилой! Любовь еще какую-то выдумала. Князя своего все дожидается. При чем тут вообще любовь-то! Отчаянно желая втолковать глупой девчонке, вбить ей в голову, насколько она ему нужна - ну, как хлеб голодному, как соль в пресной похлебке, как последний глоток воздуха перед казнью. Хорт вцепился в худые плечи, в грубый ворот рубахи, изо всей силы рванул к себе. Ну как, как сказать, чтоб она поняла?!
        Под пальцами оборвался, лопнул какой-то шнурок, что-то мягко стукнуло об пол. Смирная и покорная Нюська вдруг оттолкнула Обра так, что он покачнулся, упала на коленки, торопливо зашарила по полу.
        Он, несмотря на шум крови в ушах, все же сообразил, в чем дело, и осторожно шагнул назад. В мешочке, который Нюська всегда носила на шее, были зашиты ее сокровища - материнское подаренье: стеклянная кошечка и серебряный медальончик. Не раздавить бы, а то потом слез не оберешься.
        Нюська тыкалась во все стороны, как слепой щенок. В полусвете тлеющего очага Хорт видел гораздо лучше и сразу заметил пропажу, завалившуюся в широкую щель. Кошечка выпала и валялась рядом. Первым делом подобрал ее, протянул Нюське.
        - На, держи.
        Выковырнул из щели мешочек, попытался запихнуть поглубже выскользнувшую цепочку. Цепочка не запихивалась. Запуталась в чем-то. Обр сердито дернул. За цепочкой потянулась длинная прядь светлых, почти белых волос.
        Он уставился на них, пока еще ничего не понимая, только чувствуя, что видит что-то нехорошее, медленно поднял, всматриваясь.
        - Что это?
        - Ничего, - тихонько выговорила Нюська. Даже в полумраке было видно, как вспыхнули ее щеки.
        - Чье это?
        - Ничье.
        Сжалась, отступила, притиснула к груди кулачок с зажатой в нем кошкой.
        Хорт пропустил прядку между пальцев, машинально отбросил в сторону приставшее к волосам белое перышко. И тут его затрясло, будто за шиворот налили что-то холодное и липкое. Он ясно вспомнил разлетавшиеся под ветром блестящие светлые пряди, смазливую наглую рожу, воркующий низкий голос.
        - Так он был на самом деле…
        - Кто?
        - Этот. Красавчик-жених! Долгоногий и белобрысый.
        Девчонка совсем вжалась в стенку у черного окна. Даже дышать перестала.
        - Ты мне врала! Ты!
        В голове это укладывалось плохо. Уж в ком в ком, а в Нюське он был уверен. Правильно Маркушка говорил: ни одной бабе верить нельзя.
        - Он был там! Был на самом деле. Он мне врезал, я без памяти свалился. А потом ты мне соврала! Говори, врала или нет?! Был он там?
        - Был, - слабым голосом созналась дурочка.
        - Кто он?
        - Я не… не могу… это не… ты же все равно не поверишь.
        - Да я теперь ни одному слову твоему не поверю! И так все ясно. Рожа сытая, одежда хорошая. Наверняка из Харламовых выродков.
        - Нет-нет. Что ты! Понимаешь, он…
        - Я-то понимаю! Я без сознания валялся, а ты с ним миловалась. А может, он к тебе и в деревню ходил? Все вы одинаковы!
        На это Нюська ничего не ответила, только всхлипнула в темноте, а Обр понадеялся, что белобрысого гада под шумок убили во время нападения на деревню.
        - Что ж он тебя с собой не забрал? - продолжал допытываться он. - Деревенской девкой побрезговал?
        - Он хотел забрать, - неожиданно донеслось от окна.
        - Ух ты, хотел он! А ты, стало быть, не пошла?
        - Я не могла.
        - Чего это вдруг?
        - Не могла тебя бросить.
        - Че?!
        - За тобой все время смотреть надо.
        - За мной?! - поразился Оберон.
        - Ну да. Ты без меня пропадешь.
        Хорта перекосило от злобы. Пожалела она его. Добренькая. С ним, стало быть, из жалости, а на груди белые волосы носит. Там у нее любовь. Та самая, с красными парусами.
        Он шагнул к очагу, держа белую прядь как дохлого червяка. Медальончик с остатками мешочка швырнул под ноги Нюське, а злосчастные волосы, оскалясь в улыбке, уронил на горячие угли. Посмотрел, как они вспыхнули, сворачиваясь и потрескивая. Скривился от запаха паленой шерсти.
        - Все! Я больше тебе ничего не должен!
        Сказал как отрезал, повернулся и вышел, не оглядываясь.
        Сквозь гудящий кабак прошел как призрак на пиру. Про Змея вспомнил, только когда с разгону уткнулся лицом в мокрый от снега горячий бок. Кое-как взобрался в седло, тихо сказал: «Домой!» - и больше не думал о дороге. Змей нес его через ночь, ветер жег глаза, обдирал щеки. Над головой летели колючие, холодные звезды. Или это был снег?
        Обр замерз так, что не чуял ни рук, ни ног, застыл внутри и снаружи, как зимнее поле, и это было к лучшему.
        Глава 12
        Господин Рад был премного доволен. Просто нарадоваться не мог на своего строптивого ученика, который целые дни проводил теперь на ристалище. Часами лупил палашом по ивовым прутьям или по деревянным болванам. Биться был готов хоть на ножах, хоть на топорах, хоть на палках с любым и каждым. Правда, желающих находилось все меньше и меньше. Даже деревянный палаш в его руках сделался оружием опасным, оставлявшим на телах поединщиков следы, которые проходили не скоро. Когда поединщиков не было, он до изнеможения крутил рогатину о двух лезвиях, самую тяжелую. Господин Рад этого не одобрял. Так и надорваться недолго. Не по росту такое оружие угловатому мальчишке, да и не по силам. Но Обр на его ворчание внимания не обращал. Часы, проведенные с рогатиной на пустом ристалище, выматывали его до донышка. Два светлых лезвия на концах без устали кромсали сгущавшиеся сумерки. Плечи и руки болели все сильнее, тянуло-крутило раненую ногу, но Хорт выпускал толстую рукоять, только когда боль становилась нестерпимой. Он знал, что теперь наверняка сможет заснуть и никаких девиц с печальными серыми глазами во снах не
будет. Впрочем, сны без девиц тоже были скверными. Частенько перед рассветом виделась такая гнусь, что и нарочно не выдумаешь.
        Снилось ему, будто стоит он совсем один, ни рукой, ни ногой шевельнуть не может. Кругом туман густой, а земля под ним гладкая, аж блестит, и вроде как пестрая. Клетка черная, клетка светлая. И будто где-то в тумане есть другие люди, разговор слышно, а никого не видать. А над туманом ничего нет, и оттуда, сверху, кто-то смотрит на него, упорно так смотрит, пристально. И от этого взгляда хочется бежать куда глаза глядят. Только нельзя бежать и спрятаться некуда.
        Кончалось все тем, что Обр просыпался в своей жаркой и мягкой постели, скатывался с пухлой перины, будто от выстрела уходил, и тащился к окну. Долго стоял, слушал, как поют предрассветные петухи. Ноги мерзли. Печка к утру бывала совсем холодной. Можно было бы пойти досыпать. Команду Рада ранними подъемами не морили. Но Хорт знал - доспать не получится. Только мысли всякие полезут. Поэтому одевался кое-как, приглаживал волосы пятерней, пробирался на поварню, перехватывал там что-нибудь из вчерашних остатков и отправлялся слоняться по замку. Торчал на стене, глядел на черные поля, скукожившиеся под ветхим одеялом первого снега, заходил на конюшню отогреться, проведать Змея и в конце концов неизменно оказывался на ристалище. Более в замке делать ему было нечего, только ждать. Ждать, когда наконец можно будет попроситься во дворец, поглядеть на повенецкого князя.
        Что чувствует перед боем нож в тесных ножнах? Холод? Страх? Одиночество? Ничего он не чувствует, потому что железный.
        Оберон Александр железным не был. От такой жизни он похудел, почернел, словно сухой огонь сжигал его изнутри и вот-вот готов был вырваться наружу. Слуги обходили его за версту, Валериан и прочие сторонились сильнее прежнего. Неладное почуял даже благодушный и рассеянный господин Стрепет.
        - Ты опять не слушаешь, мой мальчик. В конце концов, это просто невежливо!
        Обр перестал глядеть в окно и перевел взгляд на печку. Глядеть на чистенького, участливого господина Стрепета ему не хотелось. Чего тут слушать-то. Все и так ясно.
        - Ты болен? - не отставал хозяин замка. - Может, послать за лекарем?
        - Нет.
        - Видимо, мой друг Рад заморил тебя упражнениями.
        - Нет.
        - Так не годится. Тебе надо развеяться. Почему ты больше не ездишь верхом?
        «Куда ездить-то?» - подумал Хорт.
        - Конюхи на твоего Змея жалуются. Совсем застоялся. Того и гляди, все там разнесет.
        «И верно, - подумал Обр, - конь-то чем виноват. Не одна дорога на свете».
        - Ага, - пробормотал он, соскакивая с подоконника, - ага, я щас.

* * *
        При виде седла и уздечки Змей обрадовался до того бурно, что Хорт почувствовал себя самым последним гадом. Совсем коня забросил. Как всегда, подул ласково в ухо, покормил с ладони хлебушком, вывел во двор. Пока седлал, уже полегчало. А уж в седле и вовсе будто крылья выросли. Из ворот они вырвались как на пожар и полетели без дороги по мерзлым кочкам, присыпанным сухим снежком.
        Рад терпел два дня. Скрипел зубами, но терпел. На третий, снова не найдя на ристалище своего нерадивого ученика, не выдержал и отправился жаловаться господину.
        От господина Стрепета он вышел через четверть часа мрачнее самой черной тучи. К вечеру половина ристалища была завалена искромсанными ивовыми прутьями, которым досталась вся ярость, предназначенная паршивцу Свену. Из тех, кому все дозволено, толку не будет.
        Сам Обр этого кипения страстей попросту не заметил. Как и прежде, он с утра пробирался на кухню, прихватывал еды для себя, на конюшне насыпал торбу овса для Змея и исчезал из замка. Впрочем, два-три раза господин Стрепет, полагаясь на быстроту Змея, лично просил отвезти какие-то письма, не в город, а в замок Лаамов да в подгорное сельцо Сетунь-Скрепы, где зазимовала часть княжеского войска.
        Но обычно ему никто не мешал. Хоть весь день пропадай, никто слова не скажет.
        Конь не знал усталости. Ему такое времяпрепровождение очень даже нравилось. Да и Хорт отошел, поуспокоился. Только корил себя, отчего же не ездил раньше.
        На дорогу в город он даже глядеть не хотел. Гонял Змея лесными тропами, а то и вовсе без всяких троп. Притомившись и замерзнув, спешивался, разжигал маленький костерок, засовывал наглую морду жеребца в овсяную торбу. Хорошей травы уже не осталось, а мясо Змей не уважал. Дрова трещали, шипели, избавляясь от налипшего снега, дымок подымался к небу прозрачной сизой струйкой, пах приятно, лесным бродяжим духом.
        Иногда Обр и вправду бродил пешком, глядел на следы по первому снегу. Зверья тут было немного, и было оно пуганое, травленое, осторожное. Пару раз издали тоненько доносился охотничий рог. Сам Хорт не охотился. Нужды не было. А охоту для забавы он не понимал.
        Очень скоро он отыскал живой лес, чистый сосняк на кручах и предгорных утесах. Тихий, по-зимнему молчаливый, но живой. Обр долго не решался поговорить с этим гордым бором, но, наконец, набрался храбрости и не пожалел. Тягучая смолистая кровь еще струилась, текла по стволам, несмотря на ноябрьский холод. Стремительные белки скользили по веткам, проверяя свои запасы, волки сбивались в стаи, семейство тетеревов устроилось на самой высокой верхушке, негромко обсуждая свои дела.
        Повенецкий бор знал, как и для чего жить. Стоял под высоким, но беспросветно серым небом, слушал ветер, ждал бурю. Тихо пел мощным неслышным хором и сам был как песня. Была в нем холодная ясность, тихое мужество и покой.
        Над ухом громко фыркнули, и кто-то ткнулся в щеку горячей, пахнущей овсом мордой. Змей знал: если всадник, белый как снег, валяется на спине, разметав руки и слепо уставившись в небо, дело плохо. Всадника своего он ценил безмерно и поэтому сделал все, что мог. Кажется, успел вовремя.
        Хорт сел с большим трудом. Ноги тупо ныли. Застывшие руки не желали подниматься. Но ничего. Разошелся. Стряхнул с одежды легкий снежок. Похлопал Змея по шее. Попрыгал, разминаясь. В общем, принялся суетиться и мельтешить, как любой жалкий человечишко. Но прекрасная ясность еще жила в глубине души, не таяла, не отпускала.
        В этот день он забрался довольно высоко. В туманной дали, под ровной пеленой слегка подсвеченных невидимым солнцем облаков угадывалось Злое море. Серое, как широко распахнутые глаза Нюськи.
        Может, того, съездить к ней, раз так скверно приходится. Для чего же маяться, на стену лезть, землю грызть с горя? Все равно недолго осталось. Значит, и мучить себя ни к чему. Ну, врала она ему, верно. Так все бабы врут. Слабые они, вот и защищаются враньем да хитростью. Ну, таскала при себе волосы этого козла распрекрасного. Только рядом-то с ней никакого козла и в помине не было. В Угорах такого заметили бы. Мимо Угорских девок и баб мышь не проскочит. А после Угоров Нюська все время на глазах была. Не было рядом никакого красавчика. А был он, Обр. Был и всегда будет. Пока жив, конечно. Все-таки, как ни крути, Нюська ему венчанная жена.
        Оберон поскреб подбородок, на котором вроде бы собиралась пробиваться щетина, поглядел туда, где небо сходилось с морем. И вправду, что ли, съездить? Помириться напоследок. Купить, может, чего-нибудь. Пирога сладкого или там ленту. Хотя она и без подарка простит. Глупая потому что.
        Ну ладно, хочешь не хочешь, а в лесу ночевать не годится. Надо ехать. Тропинку бы вниз какую найти подходящую.
        Толковая тропа нашлась очень быстро. Узенькая, петлявшая меж сосен над невысоким, но крутым обрывом. Под обрывом гремел и звенел, бился о свежий лед мелкий, но бурный поток. Хорт подышал на застывшие пальцы, уселся на Змея и двинулся вдоль обрыва, с наслаждением вдыхая запах талой воды, свежего снега, подмерзшей хвои. Змей не спеша переставлял точеные ноги от валуна к валуну, между торчащих корней и снежных надувов - и вдруг вздрогнул, заволновался, прянул ушами.
        - Еще чего? - проворчал Обр, но осекся. Далеко, ниже по ручью кричала лошадь, кричала хрипло и страшно, как тогда, у Откосов в Усолье.
        
        Повелитель ласково улыбнулся. Придирчиво оглядел новоиспеченного ферзя, застывшего в ожидании приказаний. Блестяще! Просто блестяще! Великолепный ход! Неожиданный и красивый. Он поправил позицию, проследил, чтобы фигуры заняли надлежащее положение и, нежно дыхнув на лопаточку, толкнул любовно выпестованную опасную фигуру в самую гущу событий. Шах королю. Шах и мат. Мат неизбежный, неотвратимый и быстрый.
        Глава 13
        - Ненавижу охоту, - прохрипел Донат.
        Мысль эта была единственной, пробившейся сквозь боль и ужас.
        - Чтобы я еще раз когда-нибудь…
        Тут он с полной, жестокой ясностью понял, что никакого другого раза уже не будет. Забава, любимая белая кобыла, билась на камнях, и каждому было ясно, что у нее сломан хребет. Это бы еще полбеды, но между камнями и крепким кобыльим боком оказалась зажата левая нога Доната. Вырваться и отползти он не мог. С каждым бурным рывком лошади накатывала новая волна боли. Как глупо… На дурацкой охоте, на которую он и ехать-то не хотел.
        - Ненавижу, - снова простонал он в наплывающую кровавую темноту и добавил парочку слов покрепче.
        - Правильно, так его! - отозвалась темнота глуховатым юношеским баском. - А кого ненавидишь-то?
        - Охоту, - выдохнул Донат. Из кровавого тумана выступило лицо. Так и есть. Полувзрослый отрок, лохматый и тощий.
        - Ну, дед, ты и влип! - высказался он, ловко уклонившись от рассекшего воздух копыта. - Как же это тебя угораздило?
        - Прах гнилой, восемь раз перевернутый!
        - Эт точно, - согласился подросток. Лохматая голова сочувственно качнулась на фоне серого неба.
        Невесть откуда возникла рука с охотничьим ножом, ловко полоснула по горлу лошади. Парень явно знал, куда бить. Кровь хлынула фонтаном. Крупные брызги полетели в лицо Донату. И полушубок, и плащ - все стало красным и липким, но Забава дернулась еще пару раз и затихла. Парень, который ухитрился почти не запачкаться, к этому времени уже притащил здоровенный сук, подсунул под лошадиную тушу и, напрягая все силы, спихнул ее вниз. Забава, оставляя за собой кровавый след, медленно сползла по склону, освобождая несчастную ногу. Правда, болеть от этого меньше не стало, но Донат хотя бы смог перевести дух, застонал, заругался. Лежал он вниз головой на обомшелом валуне, упираясь спиной во что-то очень острое. Теплая бобровая шапка, спасшая при падении его голову, слетела и валялась внизу, у самого ручья.
        Шустрый отрок быстро ощупал его, подхватил под микитки, потянул куда-то.
        - Отвяжись, - сказал Донат, - дай помереть спокойно.
        - Да ты че, дед?! - ухмыльнулся отрок. - Рано тебе помирать. Ну, нога, ну, пара ребер. Подумаешь, дело какое!
        - Много ты понимаешь, - проворчал старик, но, скрипя зубами от боли, позволил отволочь себя к подножью корявой сосны, каким-то чудом притулившейся на самом дне оврага, почти у ручья.
        - Слышь, ты, как тебя… Там у меня в седельной сумке…
        Смышленый отрок все понял с полуслова. Одним духом сбегал, принес заветную фляжку. Фляжка тоже оказалась запачкана лошадиной кровью, но сейчас Донату на это было плевать. Он сделал большой глоток и подумал, что, может, все-таки не помрет.
        После спиртного полегчало. Неудачливый охотник приложился к фляжке еще разок, оттер набежавшие слезы и принялся разглядывать своего спасителя. Диковатый парень. Есть в нем этакая разбойничья ловкость. Но одет скромненько, без воровского шику. По виду - слуга из хорошего дома.
        - Ты чей?
        - Ничей, - отрезал подросток, - свой собственный!
        Дело у него спорилось. Доната завернули в плащ, хоть и пахнущий кровью, но все-таки теплый, на голову нахлобучили шапку. Под боком зачадил-задымился бодрый костерок из сухих сосновых веток.
        - Сиди, грейся, дед. Я щас.
        Подхватил свой нож, не охотничий, как сперва показалось, а настоящий фряжский стилет, трехгранный, с гравировкой, с надежной красиво отделанной гардой.
        Донат испугался, что его бросят. Но прежде, чем догорели последние ветки, отрок вернулся, ловко прыгая по камням, принес две прямые, очищенные от коры палки.
        - Не помер еще? - бодро поинтересовался он, подбросил в костер дровишек и принялся раздеваться. Скинул тонкую не по погоде охотничью куртку, стянул через голову шерстяной подкольчужник, не особо чистую льняную рубаху. Ее-то он и принялся кромсать на широкие полосы. Острые, еще мальчишеские лопатки ходили под вдоль и поперек исполосованной шрамами кожей.
        - Много драли в детстве? - посочувствовал Донат.
        - Угу.
        - Значит, было за что?
        - Угу.
        - Ничего, крепче будешь. Меня тоже драли. Ты б оделся. Холодно.
        - Угу. Щас.
        Парень послушался. В два приема натянул свою нехитрую одежду.
        - Ну, дед, теперь давай, рассказывай, кого ты там ненавидишь.
        - Зачем?
        - Может, легче будет. Или тогда уж ори. Все-таки польза. Вдруг услышит кто-нибудь.
        С этими словами шустрый отрок опустился на колени, склонился над покалеченной ногой и, умело орудуя ножом, разрезал и отшвырнул в сторону сапог, вдоль раскромсал окровавленную штанину.
        - Охоту ненавижу, - одним глотком забросив в горло остатки из фляги, прошептал Донат. Орать и вправду очень хотелось, но при мальчишке было неловко. - Дурное занятие. Пустопорожнее. Двадцать конных дураков целый день одного зайца гоняют.
        - Чего ж тебя в этот раз на охоту-то понесло?
        - В лесу одному хотелось побыть, подумать.
        О том, что, откажись он, пошли бы разговоры о его старости и слабости, Донат предпочел не упоминать. Спросил вместо этого:
        - А ты охотишься?
        - Когда жрать хочу.
        Парень скреб в затылке, разглядывая обнаженную ногу.
        - Слышь, дед, у тебя тут все в кашу переломано и кость наружу торчит.
        - Спасибо, утешил.
        - Ща больно будет. Очень.
        - Куда уж больнее-то, - пробормотал Донат.
        Следующие полчаса он выл, орал и ругался, срывая голос. Но парень, как выяснилось, хорошо знал, что делает. Так действуют те, кто привык перевязывать раны на поле боя: быстро, грубо и не особо заботясь о чувствах пациента. Но худо-бедно кровь была остановлена, а покалеченная нога оказалась в корявом, но прочном лубке, сооруженном из бывшей рубахи и двух палок.
        - Так, - хмыкнул отрок, глядя на дело своих рук, - пока сойдет, а там пусть лекаря разбираются. Ты как, дед, не помер еще?
        - Песья кровь! - прохрипел старик.
        - Ну-ну! - хмыкнул отрок. Прикрыл ногу краем плаща, присел рядом, покосился в сторону лошадиного трупа, отвернулся к звенящей воде.
        - Лошадь жалко.
        - Жалко, - согласился Донат, - добрая была скотинка. Случайно поскользнулась. Не повезло.
        - Да, бывает, - вздохнул парень. Видимо, в жизни ему не везло часто и по-крупному.
        - Теперь вот что, - озаботился он, - надо тебя наверх вытащить. У меня там конь. Довезу тебя до ближайшей деревни. Или уж сразу до города, как пойдет.
        Боль мало-помалу отпускала. От костра тянуло теплом. В крови бродило полштофа хорошей, правильной браги. Снова шевелиться, вставать, ехать куда-то, трясясь на спине неизвестного коня, совсем не хотелось.
        - Ловкий ты парень! - заметил Донат. - Так кому служишь-то?
        - Никому. Сказал же, я сам по себе.
        - Ко мне пойдешь?
        - Не. Больно надо.
        - Зря. Я бы из тебя человека сделал.
        - Хы.
        - Ладно. Потом поговорим. На коня твоего я не полезу. Худо мне. Все болит, и голова кружится.
        - Понятно. Когда с лошади падал, ты, небось, еще и башкой треснулся.
        - Поэтому поступим мы так… - Донат запустил пальцы под левый рукав, покряхтывая, стянул-скрутил с руки браслет. Побрякушка была старинная, свейской работы. Без камней, но редкого, белого золота, с узором, нанесенным грубыми насечками.
        - На-ка, вот.
        - Это че, награда?
        - Ишь чего захотел! Родовая вещь. Тебе не по носу. И затаить не вздумай. Продать все равно не выйдет. Он один на свете такой. Награду после получишь. А сейчас бери и езжай на своем коне вниз по ручью, да забирай к морю, на северо-запад. Скоро услышишь, рога трубят. Охотнички мои где-то там, и шуму от них будет много. Покажешь цацку, скажешь, князь Донат в Студеный овраг сорвался, ногу повредил. Понял?
        Похоже, не понял. Эвона как высокое имя действует. Вид у смышленого отрока сделался такой же остолбенелый, как у любого деревенского увальня.
        - Это ты, что ли, князь? - медленно и недоверчиво переспросил он.
        - Ну я, я. Что, не похож?
        - Великий князь Донат Повенецкий?
        - Да, - уже раздраженно ответил Донат, - не стой столбом, шевелись давай! Эй, ты что, сдурел?
        Тяжелый браслет, родовое сокровище, красиво блеснув в воздухе, врезался в белую пену на самой середине потока и исчез без возврата.
        - Стало быть, князь Донат, - склоняясь пониже, повторил парень. Белое без кровинки лицо, черные провалы глаз, искусанные бледные губы.
        - Ну а я - Оберон Хорт, последний из Хортов.
        Красивый фряжский стилет вонзился резко и сильно, без замаха, точно под десятое ребро.

* * *
        Спас толстый полушубок на беличьем меху да любимая кольчуга, которую князь ценил за малый вес и последнее время носил почти постоянно. Однако удар был очень силен. Дыхание перехватило, и даже слезы на глазах выступили. Но он все же успел вцепиться в руку с ножом, уверенно метнувшуюся к его горлу. Другой рукой он попробовал дотянуться до собственного ножа, смирно покоившегося в ножнах на бедре, но этого ему не позволили. Левая рука словно в тиски угодила.
        Донат, старый воин, был не из тех, кто умирает тихо и покорно, и силу, что бы о нем ни болтали, растерял еще не всю.
        Темное от лошадиной крови лезвие дрожало у его горла. Он все старался сдавить узкое крепкое запястье, заставить парня выронить нож, но парень был, видно, не чувствителен к боли. Цепкие пальцы побелели, но не разжимались. Тогда Донат просто попытался отшвырнуть его прочь, хоть на миг отсрочить неминуемую гибель.
        Неожиданно это получилось легко. Мальчишка отлетел к самой воде, чудом удержался на ногах, но снова бросаться на князя почему-то не спешил.
        - Слишком просто, - пробормотал он.
        Вот он, долгожданный случай, за который и жизнь отдать не жалко. Не надо выдумывать глупые предлоги для того, чтобы господин Стрепет сжалился, взял в княжеский терем, не надо тайком проносить оружие, не надо биться с охраной.
        Вот темное дерево под бледным небом, бессмысленный ропот потока, гранитные валуны в сером инее и то самое распроклятое чудовище, Донат Повенецкий, полностью в его власти.
        «За все наши муки, - думал седьмой сын Свена, - за все смерти, за ряд алых крестов под нашими именами, за повешенных на площади, за все беды и несчастья княжества. Слишком просто. Нет. Пусть эта тварь получит сполна, пусть на своей шкуре почувствует…»
        Как заставить жертву почувствовать очень и очень многое, Обр знал не понаслышке. Но сейчас все это казалось как-то мелко, гадко, глупо и грязно.

* * *
        Князь, человек до крайности хладнокровный, соображал быстро. Выходит, к нему вернулось старое дело, одно из тех не самых важных, но противных дел, которые тянутся годами и досаждают как заноза в заднице. Непокорные Усольские Хорты, воспользовавшись давней смутой, не только отхватили себе неплохой кусок княжества и никак не желали с ним расставаться, но еще и вредили как могли. Конечно, когда-то они были полезны. Эдакий щит между княжеством и обнаглевшими свеями. Но нынче свей присмирели, и все это превратилось в сплошной позор. От соседей стыдно. Западный тракт, торговля со всеми свейскими и фряжскими землями, а ездить нельзя. Через раз грабят. Да и на море небезопасно.
        Разделаться с разбойниками, ко всеобщему удовольствию, удалось лишь недавно. Сделал это Аликсан, человек верный, хотя и чересчур умный. Умным князь старался не доверять. Но на Аликсана полагался, и не напрасно. Как ему удалось навести порядок в Усолье - тайна. Прямо колдовство какое-то. В колдовство князь верил мало. Просто у Аликсана везде свои люди. Всегда знает, на кого как нажать и за какие ниточки дернуть. Казалось, с Хортами покончено. Но нет, видать, они как крапива. Сколько ни дергай, все что-нибудь останется.
        - Твой отец Сигурд Хорт? - спросил он, чтобы потянуть время.
        - Моего отца, высокородного Свенельда Германа Хорта все лето вороны клевали. На главной площади. А деда моего, Сигурда Хорта, на моих глазах…
        Голос у парня сорвался, и он не пытался продолжать.
        - Послушай, - очень тихо, успокаивающе начал Донат, - раненого старика добить - дело нехитрое. Немного тебе будет славы. Отомстить-то всегда успеешь. Лучше помоги мне. А потом, как поправлюсь, обещаю тебе честный бой. При всем народе за своих расплатишься. Красиво. А еще того лучше, поступай ко мне на службу. За спасение жизни князя немалая награда положена. Для начала рындой[45 - Рында - почетное звание оруженосца и телохранителя московских царей.] тебя сделаю, а как в силу войдешь, Усолье в удел отдам. Сам подумай, на что оно мне, Усолье ваше. Далеко и хлопотно.
        Он говорил и с холодной безнадежностью понимал - все напрасно. Парень даже не слышал. Повенецкий князь для него уже был трупом, а с трупами не разговаривают. Вот замер, прислушиваясь к чему-то. Князь воспрянул духом. Неужели свои близко?
        Обр выпрямился, запрокинул голову к вершине сосны. Черная, будто нарисованная тень между белой пеной потока и жемчужным небом. К небу взвился полный боли и одиночества, протяжный вой. Низкий, взрыкивающий, призывный, вой вожака стаи, почуявшего близкую добычу.
        Раньше Донат считал, что все истории про Хортов-оборотней выдумки запуганных смердов или трудяг из приказа Внутреннего спокойствия, честно пытавшихся вызвать народную ненависть к опасному семейству. Но выходило, что в этом есть доля правды.
        Где-то над обрывом заржал-забился перепуганный конь. Мальчишка умолк, переводя дух, встревоженно глянул в ту сторону, и в этот миг с другого берега, издалека, но отчетливо, донесся ответный вой.
        Обр улыбнулся и снова завыл. Настойчиво. Властно.
        На этот раз ответили не только из-за реки, но и с юга, из лесу над обрывом.
        - Вот так, - одобрительно хмыкнул Хорт и двинулся к князю. Донат, давно выжидавший, швырнул в него собственный охотничий нож, наконец-то с превеликим трудом извлеченный из залипших от крови ножен. Парень шагнул в сторону, позволив ножу воткнуться в бурную воду, неторопливо растоптал почти потухший костер, недовольно поморщился, снова услышав тревожное ржание, поглядел на князя сверху вниз.
        - Ну, я пошел, - ровным голосом сообщил он, - конь беспокоится. Как бы чего не вышло. А ты жди. Сейчас за тобой придут. С дороги не собьются. Свежей кровью на всю округу воняет. Да и позвал я их хорошо. Они твари умные, не то что люди. С первого раза все понимают. Так что жди. А пока ждешь, подумай, каково нашим было, когда их пытали и вешали. Жаль посмотреть не смогу, как тебя рвать будут. Коня увести надо.
        Повернулся и полез вверх, легко одолевая торчащие корни и камни.
        - Эй, ты что… ты что задумал? - выговорил князь почти жалобно. - Вернись. Не по-людски это.
        - А я не человек, - донеслось в ответ, - я оборотень. Хорт проклятый.

* * *
        Некоторое время под сосной не было слышно ничего, кроме грохочущего ручья. Небо темнело, становилось совсем вечерним. Князь начал надеяться, что все обойдется. Мало ли каких глупостей наболтал доведенный до отчаяния мальчишка. Скоро его начнут искать и, конечно, найдут. Быть может, еще до ночи. Это же не Сиверская чащоба. Повенецкий подгорный бор невелик, а охота нынче выехала большая. С этой утешительной мыслью он наклонился, чтобы раздуть костер, и встретился глазами с серым зверем, спокойно смотревшим на него с того берега.
        Волк сидел неподвижно. Старая летняя шерсть на брюхе сбилась колтунами, висела клочьями. На спине и загривке топорщилась новая, темно-серая с чудным серебристым подшерстком. Вой повис над Студеным оврагом, перекрывая шум текущей воды. Вожак не отозвался, но и не обманул. Запах, потоком лившийся с того берега, обещал роскошную трапезу.
        «Через ручей ему не перебраться», - в панике подумал Донат.
        Напрасная надежда! Сильное тело метнулось в воздух и перетекло-перелетело водную преграду. За вожаком, соткавшись из холодных сумерек, последовала голодная стая.
        Скоро пять волков, урча и поскуливая, рвали Забаву. На князя они сначала оглядывались, потом сочли неопасным и на время о нем забыли. Сжав зубы, стараясь не стонать, Донат ухватился за дерево и встал. Перевязка с лубком, устроенная малолетним Хортом, удалась на славу. На ногу можно было даже немного опираться. Рубашки не пожалел, гаденыш. Хороший мальчик, должно быть. Родственников любит. Старших уважает.
        Донат попытался дотянуться до нижних веток, добыть палку покрепче, но сухие ветки были хрупкими.
        Раз ударишь - и ломается. Огня бы сейчас, но проклятый Хорт потушил костер со всей тщательностью. Ни уголька не оставил.
        Волчье урчание внезапно переросло в угрожающий рык. По валунам, по корням с крутого обрыва стекали новые серые тени. Штук семь, не меньше. Еще четверо, вытянув морды, неслись вдоль берега, оскальзываясь на обледенелых камнях. Некоторые из вновь прибывших вступили в драку за конский труп. Другие же азартно принюхивались к человеку под деревом, от которого несло конской кровью, потом и страхом. Осторожно, боком по шажку, они двинулись, обходя дерево, медленно сжимая кольцо.
        - Будь ты проклят, - прошептал прислонившийся к стволу князь Повенецкий, стиснув бесполезную ветку, - будь ты проклят!
        Часть 3
        Пешка выходит из игры
        «Для игры требуется доска и фигуры».
        Шахматы для начинающих
        Глава 1
        Обр тихонько вел коня по скользкой тропе.
        - Не бойся, Змеище, - бездумно шептал он, поглаживая напряженную шею, - не бойся, тебя не тронут!
        Вот и все. Дело сделано. Сзади раздался волчий вой, заглушая звук воды, прокатился вниз по Студеному оврату.
        Потом можно будет вернуться. Взглянуть, как там и что вышло. Но в глубине души Обр знал, что глядеть на это не станет. Малодушие, конечно, но нет, не станет. Зато как удачно все получилось! Его даже обвинить никто не сможет. Не от человеческих рук князь погиб. Сам виноват. Мало ли что на охоте бывает.
        Все. Сделано. Сделано дело. Правда, радости от этого пока никакой. Отчего-то голова кажется пустой, как деревянный кубарь, в котором гулкими горошинами перекатываются чужие бессмысленные слова. Но ничего, радость придет потом. Дело сделано, а он еще жив и волен поступать как угодно. Бежать на юг, где его никто не знает. Пробраться в Усолье, чтобы рассчитаться с Семериком. От души прошвырнуться по всем здешним кабакам. Хорошая вещь - свобода! Знать бы еще, что с ней делать.
        Домой бы надо. Отдохнуть, отоспаться, а там видно будет. Да, надо искать дорогу к замку.
        Земля по правую руку резко ушла вниз. Ручей, в пене и брызгах, ринулся с горного порога грохочущим водопадом. Хорт оказался на безлесном взгорке, поневоле оторвал взгляд от тропы. Увидел поглощенную туманными тенями морскую даль, край грязного пятна города с его верфями и лесными складами. Слева блеснула, кольнула глаз светлая искорка. Крест да купол. Церковь. Должно быть, та самая, что у «Доброй кружки». «Ах да, - припомнил Обр, - я же вроде к Нюське ехать хотел. Теперь-то уж можно». Тут-то наконец шевельнулась в нем радость. Живой, и Нюську увидит, и увезет ее, как хотел, куда глаза глядят. Пропади оно пропадом, Повенецкое княжество!
        Змей снова вздрогнул, заржал жалобно, но позади было тихо, как в могиле. Обр похлопал коня по шее, взобрался в седло. Вот что ему надо. Добраться до Нюськи, схватить в охапку, рассказать, как ему повезло, как в одиночку он сделал то, за что годами бились все Хорты.
        - Что же ты ей расскажешь? - шепнул очень тихий, но трезвый голос. - Как пырнул ножом беспомощного старика? И про волков расскажешь? Все до конца? Ведь она послушает-послушает, всплеснет ручками, вскинет пушистые бровки да и спросит: «Ведь ты его не убил?»
        - Убил, будь он проклят! - прорычал Обр. - И еще убью, и дважды, и трижды!
        Выходит, нельзя к Нюське-то. Ее не обманешь. Она все чувствует. Куда угодно можно, а к ней нельзя.
        Что-то изменилось в мире. Весь день небо сочилось сереньким слабым полусветом, но теперь по юго-западу, над лесистыми холмами и скалистыми предгорьями, протянулась ржаво-красная полоса. Еще минута - и полнеба налилось алым, багровым, кроваво-черным. Вершины сосен и снег на взгорке покраснели, от конного Обра протянулась размытая длинная тень.
        Хорта пробрала дрожь, точно ком снега за шиворот сунули. Он тронул коня, сам не зная, куда поедет, лишь бы подальше отсюда.
        Маленькая фигурка в серенькой юбчонке, в белом платочке, бросилась навстречу, протягивая худенькие руки.
        - Теперь большая кровь будет, - ясно разнеслось над соснами, над горами, над дальним морем под сочащимися алым тучами.
        - Дура, не тебе судить!
        Никто не ответил на этот вопль. Молчало небо, молчало дальнее море. Тихо стояла в тени молодая сосенка с растопыренными веточками, с присыпанной белым снегом верхушкой.
        Обр с маху врезал по сосенке, стряхнув снег, и рванулся в лес напролом, без пути, без дороги.

* * *
        Первого, что бросился на него, Донат шарахнул суком по оскаленной морде. Отдалось в больной ноге, да так, что не удалось сдержать крика. От человеческого вопля волки шарахнулись в сторону, но лишь на миг, и своих намерений не оставили. Глядели они без злобы, спокойно, деловито.
        Донат заорал снова, на ходу вспоминая самую скверную солдатскую ругань, и снова врезал по чему попало. На этот раз вышло не так удачно. Сук сломался, а волк прыгнул и не промахнулся. Больная нога тут же подвела. Князь упал, стараясь защитить горло. Чьи-то зубы впились в устроенную Обром повязку, а потом грохнуло так, будто крутые берега Студеного оврага столкнулись, роняя камни. Упавший зверь навалился на сломанную ногу всей своей немалой тяжестью. Ахнул новый выстрел. Сверху донесся нетерпеливый собачий лай.

* * *
        - Вовремя вы меня нашли! - пробормотал князь Донат, жадно глотая обжигающую жидкость, правда, на этот раз из чужой фляжки.
        - Ага, как раз подоспели, - фамильярно заметил старый доезжачий[46 - Доезжачий - старший псарь, распоряжающийся собаками во время охоты.], ровесник князю, знавший его всю жизнь и потому позволявший себе некоторые вольности, - хватились-то не сразу. Да и искали вовсе не в той стороне. Кто ж знал, что тебя на кручи на эти понесет! Здесь и дичи-то никакой нет. Говорил я тебе, не езди один! Вот, нашли бы поутру только белые косточки.
        - Типун тебе на язык! Собаки ко мне привели?
        - Да нет, какое там! Собачки у нас дурные, не то что раньше. Парнишка какой-то примчался. Сам тощий, плюнуть некуда, а конь - зверь. Давно таких не видел. Выскочил он, значит, из лесу прямо перед нами, конь под ним пляшет, на дыбы становится, а он орет, мол князь в Студеный овраг свалился, ногу сломал! Крикнул и рванул через лес. Ну, мы за ним. Так и привел сюда, и в самое время.
        Князь стиснул зубы, обдумывая услышанное.
        - Где он?
        - Кто его знает. В суматохе делся куда-то.
        - Так найдите!
        - Разве ж его теперь найдешь? Темно уже. Да небось завтра сам явится. Награду за спасение княжеской жизни получить всякому лестно.
        - Мда, - согласился князь Донат, - будет ему награда! Только до завтра я ждать не стану.
        Глава 2
        Густели синие, уже совсем зимние сумерки. Змей несся во весь опор по пружинящей, присыпанной снегом хвое, по запорошенным травяным кочкам, по черной, промерзшей пашне. Обр сидел, скорчившись, уткнувшись лицом в конскую гриву, держался из последних сил, точно раненный насмерть. Крутило под ребрами, подступало к горлу, стыли под встречным ветром мокрые щеки. Ничтожество! Слабак! Отступник! Не справился. Предал. Предал всех! Ничего больше не осталось: ни дома, ни родовой чести, ни цели, ни смысла. Только Нюська.
        К Нюське он и летел теперь, спешил донести все свои горести в чистую комнату с косым окошком. Только бы заглянуть в серые глаза, рассказать все как есть, до донышка. Пусть положит руку на плечо и спросит: «Ведь ты его не убил?» - «Не убил», - честно ответит он, и она не опустит глаз, не станет сторониться. Она посмотрит пристально и скажет какую-нибудь глупость вроде того, что, мол, нельзя никого убивать даже ради мести и чести, даже ради того, чтобы всем от Злого моря до самых гор получше жилось. Может быть, он ей и поверит.
        Змея он бросил, как всегда, у крайнего дома, у старухиного сеновала. Надо ж и ему поесть хоть немного. Змей есть не стал. Только хватал губами свежий снежок с низко нависшей крыши. Скачки по подгорному лесу вымотали его.
        Поспешно миновав длинную деревенскую улицу, Обр сообразил, что ночь наступила только в лесу. В городе жизнь еще кипела вовсю. На реке, невидимой за бесконечными штабелями, что-то тяжко бухало, кто-то орал и ругался, отчетливо стучали топоры. Изредка попадавшиеся прохожие от Обра шарахались, глядели дико.
        Но в «Доброй кружке» еще и не таких видали. Кровь на рукаве охотничьей куртки, грязь вперемешку с кровью на сапогах, бурые брызги на лице никого не смутили. Вот только Ильга-подавалыцица уставилась с разинутым ртом, будто призрак увидела. Но Обр спешил и на Ильгу даже не глянул. Взбежал по знакомой лестнице, толкнул дверь, и она повалилась вперед, сильно грохнула об пол, взметнула облако золы в холодном очаге.
        Стылые сумерки, пустая постель, холмик снега под раскрытым окном. Это было так неправильно, так несправедливо и невозможно, что даже в глазах потемнело. Всегда, откуда бы он ни возвращался, сколько бы ни отсутствовал, глупая девчонка ждала его там, где он ее оставил. А теперь ее почему-то нет.
        Хорта накрыла детская обида. Мчался сломя голову, устал, измаялся, коня едва не загнал, своих предал, только ради того, чтобы иметь право быть с ней, чтоб не так болело, чтоб понять, как теперь жить. А ее нет!
        В изнеможении присел на край кровати, снова позвал, на этот раз шепотом: «Нюська!» Заскрипели ступени. В дверной проем робко протиснулась Ильга. Улыбнулась искательно, словно виноватая.
        - Добрый вечер, господин! Может, огонь развести?
        - Где она? - с усилием выговорил Обр. Отчего-то губы еле ворочались.
        - Так ведь как оно вышло… - начала было Ильга.
        - Где?
        - Да мне-то откуда знать, - вдруг рассердилась девица, - я ей не нянька!
        «Спалю проклятый кабак, - подумал Хорт, с облегчением отыскав новый объект для ненависти, - обещал спалить и спалю!»
        - Выгнали, - процедил он, глядя в пол. - Скоты! Ведь за месяц вперед заплачено было.
        - Напраслину возводишь, господин! - Ильга уперла руки в боки с полным сознанием собственной правоты. - Мы к ней всей душой.
        Обр молча посмотрел на сорванную с петель дверь. Медленно встал, развернулся к Ильге.
        - Не трогали мы ее! - зачастила девица. Коптилка задрожала в ее руке, грозя пожаром без всякой помощи Хорта. - Такую обижать - грех. Опять же верно: за месяц вперед заплачено. Мы думали, ты, господин, ее совсем бросил. Три недели носу не казал. И то сказать, не подходит она тебе. Ты вон какой из себя красивый, статный, а она - так, мышонок. И она ничего, не очень-то горевала. Только глаза в начале наплаканные были. А так ничего. Я уж хотела ей хахаля нового подыскать. Одним шитьем здесь не проживешь.
        Обра передернуло. Сжав кулаки, он шагнул вперед. Ильга совсем спряталась за дверной косяк и продолжала уже оттуда:
        - Только третьего дня она вдруг сходит вниз с узелком. «Прощайте, - говорит, - добрые люди! Не могу больше тут оставаться, мужа моего погубить хотят». - «Что ты несешь? - спрашиваю. - Какого мужа?»
        Гляжу, глаза у ней блестят не по-хорошему, а сама как в огне горит. Ну, я узелок-то прибрала. Свели мы ее наверх, уложили. Лед на голову, горячий кирпич к ногам. Затихла вроде. А на другое утро глядим - дверь заперта, на стук никто не отзывается. Дверь, ясное дело, наши ребята вышибли, а тут - никого. Через окно сбежала. Ну, Олаф и Ольгерд поискали по задворкам. Да разве здесь найдешь. Как в воду канула.
        Обр пересек пустую темную комнату. Встал у окна. Этот путь по крышам он наметил сам и сам же разъяснил Нюське, как им пользоваться. Недолго думая, перемахнул через подоконник, съехал по крытому старой дранью скату, спрыгнул на дощатую крышу чужого дровника, по щиколотку провалившись в успевший скопиться там снег, и совсем рядом увидел узкие, нетронутые следочки босых ног. На всякий случай даже потрогал, погладил их, убеждаясь, что ему не мерещится.
        Потом опомнился, перебежал на плоскую крышу какой-то сараюшки. С нее слетел в незнакомый пустой проулок. Глянул под ноги, надеясь, что следочки поведут его дальше, и увидел истоптанную городскую грязь в белых пятнах забившегося в ямки снега.
        Проулок тянулся в обе стороны. Глухие стены, кривые заборы, низкие козырьки крыш. Второпях Хорт бросился направо, хотя с тем же успехом можно было бежать налево, свернул куда-то и заметался в сплетении трущобных тупиков и сквозных проходов.
        Нельзя, ох, нельзя шататься по повенецким трущобам ноябрьской ночью! Оглянуться не успеешь, как у тебя потребуют кошелек или жизнь или без спросу отберут и то и другое вместе с сапогами.
        Но Обр не оглядывался. Все шел и шел меж высоких, гнилых заборов, покосившихся, кое-как подпертых кольями стен, штабелей бревен и вонючих, не успевших еще замерзнуть канав. Ну должна же она где-то быть, его Нюська! О том, что ее может не быть нигде, он старался не думать.
        К нему не вязались. Верно, вид был чересчур дикий даже для здешних веселых мест. Напали всего один раз. При этом Хорт не только не понял, чего от него хотят, но, по правде говоря, даже не разобрал, мужик это или баба. К счастью, нож разглядел хорошо. И вовремя.
        Ну что ж. Врезал с разворота, добавил коленом и отправил обратно в темноту, из которой это неизвестно что выползло.
        Драка слегка отрезвила Обра. Порезать его все-таки порезали. Из щеки сочилась кровь. Он присел неподалеку от тусклого фонаря над дверью какого-то склада, на штабеле свежих громадных бревен, привалился спиной к пахучим надежным стволам и попробовал что-нибудь придумать. Бродить бесцельно по этим переулкам было явной глупостью.
        Ничего толкового не придумывалось. Вот если бы она в лесу пропала… А что, город-то ведь почти как лес, весь деревянный. Заранее зная, что говорить с мертвым деревом бесполезно, Хорт закрыл глаза.

* * *
        - Эй, парень! А ну-ка, давай, шевелись! Шевелись, тебе говорят! Совсем застыл, что ли?
        Уши и щеки зверски терли совсем не женские ручки. Большие, как лопата, и грубые, как наждак.
        - Да ты весь в крови. Ранен?
        - Нет - сказал Обр, размыкая усталые веки, - заснул, должно быть.
        - Заснул! Нашел время и место. Вчера таких заснувших пятерых подобрали. Слабый мороз опасней сильного. Незаметно пробирает. А ну, подымайся! Вставай, тебе говорят!
        Обр поднял голову. Перед ним снова стояло непонятно что. То ли мужик, то ли баба. Снизу из-под потертого полушубка торчала длинная юбка, сверху - ровная рыжая борода.
        - А, - догадался Хорт, - ты поп.
        - Поп, - согласился хозяин бороды. Был он длинный, костистый, сильно пожилой, но на вид еще крепкий.
        - Из той церкви, что у реки, с самого краю?
        - Отец Антоний.
        - Антоша, - прошептал совсем запутавшийся Обр, - откуда ты здесь? Ты ж в Малых Солях…
        - Для тебя отец Антоний. Имя славное, означает «встречный», «противостоящий», «с пути свернуть не дающий». Настоятель храма Покрова-на-Мологе я. Да ты вставай, а то хуже будет.
        - Нюська к тебе побежала? - с проснувшейся надеждой спросил Оберон, поднятый за шкирку и увлекаемый вниз по переулку.
        - Нюська? Какая такая Нюська?
        - Ну, дурочка. Маленькая такая. Глаза серые.
        - A-а, девица Анна.
        - Значит, к тебе побежала? - остановился Обр.
        - Шевелись, шевелись! Сию прекрасную девицу не видел я с самого воскресенья.
        Хорт опустил плечи и покорно побрел, куда его решительно толкали. Какая разница, куда идти!
        - Стало быть, ты и есть раб Божий Александр?
        - С роду никому рабом не был. И не Александр я вовсе.
        Проболталась дурочка. Небось, насказала с три короба. Но злиться на нее сейчас Обр не мог.
        - Девица эта все за какого-то Александра молилась. Неразумного и несчастного.
        - Не я это.
        - Да уж видно, не ты! Ты-то, как я погляжу, счастлив так, что дальше некуда. Чего у тебя стряслось-то? Отчего ночами по улицам бегаешь? Убил, что ли, кого?
        - Нет! - рявкнул Хорт. - А лучше б убил. Все-таки легче. Нюська пропала!
        - Что значит пропала?
        - Из дому ушла. Поругались мы. Я недели три не был. Приезжаю, а тут…
        - И теперь, значит, ищешь.
        - Ищу.
        - Где?
        - Не знаю. Везде.
        - Угу. Ну, пойдем, свободный человек без имени. Сведу тебя в одно место, где поискать стоит.

* * *
        Не так уж далеко и ушли. У отца Антония был свой фонарик, хилый огонек, плясавший за закопченными стеклами. А Хорту темнота никогда не мешала. Переулок, хитро извернувшись, привел к очередному длинному забору. Пошли вдоль него. Забор оказался не очень плотным. Местами завалился, встал широким веером. Сквозь дыры и щели проглядывало белое поле с редкими кустами и деревьями. Из поля там и сям торчали какие-то палки. Наконец из темноты выступил большой дом сложных очертаний. Только когда подошли поближе, Обр понял: церковь. Деревянная, куда меньше той, что на берегу.
        Однако поп в церковь не пошел, а повел парня через дорогу, к низкой, приземистой, но тоже большой избе. Над крыльцом в три кривые ступеньки горел окруженный туманным ореолом фонарь. Вид у всего этого был такой же подозрительный, как у любого здешнего притона. Прежде чем войти, Обр приготовился, нащупал нож. Лицо сделал соответствующее. Мол, сколько вас тут на фунт сушеных идет.
        А никакого притона внутри и не оказалось.
        Сразу пахнуло не пивом и перегаром, а мятой, ромашкой, щелоком, кислым, но жилым духом. В широкой горнице копошились две бабы. Впрочем, нет. Одна баба, а другая все-таки дама. Баба стирала, развешивала у печи какие-то белые тряпки, а дама, стоя у стола, макала губку в глиняную миску, смывала с лица сидевшего на лавке мужика кровь и грязь. Лицо было разбито до мяса, нижняя губа вывернута, левый глаз заплыл громадным кровоподтеком. Другой мужик, такой же грязный и оборванный, притулился рядом, нянчил левую руку со скверной гноящейся язвой.
        - Посиди-ка тут, - сказал отец Антоний, толкнув Обра на лавку, - а я пойду, в женском покое погляжу. Самому тебе лучше туда не соваться, а то бабы, как глянут на тебя, свободного и счастливого, со страху до срока рожать начнут.
        Сказал и исчез за занавеской.
        - Чего тут? - осторожно спросил растерявшийся Хорт.
        Тетки оторвались от работы, взглянули с удивлением.
        - Больница на Рассолохе, - поведал мужик с больной рукой. - Неужто не слыхал? Приезжий, должно быть. Че, порезали тебя? Присаживайся. Третьим будешь.
        - Ищешь кого? - спросила тетка с губкой. Голос у нее был ровный, взгляд спокойный, усталый, и Обр снова решился на откровенность.
        - Девочка пропала.
        - Давно?
        - Третий день. Больная, в жару ушла из дому.
        - Случается, - вздохнула тетка.
        - Маленькая? - поинтересовалась прачка.
        - Не. Это… лет пятнадцати.
        - Есть одна такая.
        Обр вскочил.
        - Через две недели рожать будет.
        - Как рожать? - перепугался Хорт.
        - А твоя что, не собиралась?
        Обр снова сел, едва удержавшись от того, чтобы сказать глупой бабе пару ласковых.
        - А других у нас не было, - заметила спокойная дама.
        - Ага! Сюда все больше наш брат ходит, - хохотнул мужик с больной рукой.
        - Помалкивай, - оборвала прачка, - говорили тебе - не береди язву.
        - Ежели ее не бередить, подавать будут меньше.
        - Работать надо! Шел бы на верфи. А теперь, того гляди, руку потеряешь.
        Между тем Хорт снова немного поплыл. То ли от тепла размяк, то ли с голоду. Сердобольная прачка обтерла о фартук разбухшие от воды руки, пошла за печку, принесла ковшик с теплым питьем. Обр отшатнулся было, но ковшик все-таки сунули в руки, а самого ткнули в него носом, как щенка. Оказалось, не спиртное, а вроде лекарства. Пахло медом и какими-то травками.
        - Ты пей, пей, - велела прачка, - сразу полегчает. Это нам один бродячий травник оставил. Ох, парень! Огонь! Уж как мы его просили подольше задержаться - ни в какую. Но все ж таки обещал бывать иногда.
        И правда полегчало. Хорошо! Главное, горячее. Будто после Злого моря на солнышке отогрелся.
        - Найдется твоя девочка, - вздохнула спокойная дама, накладывая на лицо своего подопечного толстую повязку. - Кто она тебе? Сестренка, что ли?
        - Жена, - прошептал Оберон.
        - А напротив смотрел? - встрял веселый нищий.
        - А что напротив?
        - Ишь ты, и этого не знает! Вовсе про Рассолоху ничего не слыхал? Страсть как удобно. Тута больница, а через дорогу кладбище. Кого здесь уморят, сразу туда несут. Чтобы далеко не ходить, значит.
        - Сюда свозят тех, кого на улице подберут, или вовсе бедных, кого хоронить не на что, - пробурчала прачка.
        - Или висельников, - добавил нищий. - Эй, парень, ты погоди зеленеть-то! Может, и нет ее там.
        - Все там будем, - разбитой губой прошамкал раненый.
        - Так! - сказал Обр. Осторожно поставил ковшик на стол, встал и двинулся к двери. Никто его не остановил.
        И верно, все рядом. Вот тебе больница, а вот и кладбище. Дверь в церковь была приоткрыта. Изнутри тянуло знакомым запахом.
        Покойников Хорт не боялся, перевидал их немало, и никогда они ему ничего худого не делали. Но входить в эту дверь было страшно. Вот сейчас откроет, войдет, а там прямо на полу, на грязной рогоже…
        Стиснув зубы, он толкнул плечом забухшую дверь и сразу увидел в глубине на полу светлое пятно платка. Остановился, прикрыл глаза. Впереди горела красная лампадка, мешала смотреть. Покойников, и вправду положенных прямо на пол, оказалось не так уж много. Медленно прошел вдоль всего ряда. Все мужики. Все, как один, без сапог. Двое наверняка убиты. У одного рубаха в крови, у другого - голова проломлена. В конце ряда очень худая старуха. Эта одета аккуратно, на голове платочек, поверх бумажный смертный венчик, в руках на груди иконка. Возле нее Обр остановился. Прищурился на лампадку, на слепые доски иконостаса, повернулся и пошел прочь.
        У выхода его встретил отец Антоний, положил руку на плечо.
        - Не нашел?
        - Нет.
        - Ничего. Не отчаивайся. Заночуем здесь. Завтра с утра отпою усопших, а потом и Анну твою поищем. В могиле посмотреть надо.
        - Где? - отшатнулся Хорт.
        Общая могила, жуткий ров, куда бросают тех, кто никому не нужен. Должно быть, там и отец, и остальные, кого казнили в столице.
        - Ну-ну, не пугайся так. Вот старый дурак! Сказал неладно. Тут недалеко, прямо вниз по улице брошенная верфь есть. Один купец большой корабль хотел выстроить, вроде тех, что с юга приплывают, да так на этом и погорел. Туда теперь все негодные суда свозят. Оттого и зовут это место Лодейной Могилой. В холода там много народу спасается. Кому голову приклонить негде - прямая дорога - в Могилу. Стой, куда ты?! Ночью ничего не сделаешь!
        Но Обр уже летел по улице, которая и правда все круче уходила вниз.
        Глава 3
        Лодейную Могилу он узнал сразу. Остов громадной лодьи возвышался над длинной двухэтажной постройкой. Одинокая мачта с обломанной реей торчала над крышей, как черный покосившийся крест. И вправду, будто могила.
        На первый взгляд дом казался совсем заброшенным. В пустые провалы полукруглых окон намело снегу, и теперь каждая оконница светилась узкой белой полосой, отчего черная пустота за ней казалась еще чернее. Однако над провалившейся крышей тут и там вставали-просачивались почти невидимые дымки.
        Широкая арка главного входа до сих пор была перекрыта основательными, окованными железом воротами. Но Обр ясно видел: главными воротами тут никто не ходит. Люди, точно крысы в амбаре, давно проложили множество новых ходов через разломанные окна, под стеной, а то и вовсе сквозь стену.
        Хорт отлично соображал, что к чему, и на свежую голову не сунулся бы в такое место даже днем. Разве что с Маркушкой. Но сейчас он будто в огне горел. Поэтому, не раздумывая, нырнул в тот ход, где снег был затоптан сильнее.
        Тьма там была кромешная. Почти сразу он споткнулся и скатился по невидимым ступенькам к рогожной занавеске, из-под которой сочился красноватый свет. Сунулся внутрь, увидел коптилку, маленькую, накаленную докрасна железную печку и еще одну занавеску, рядом с которой сидела бабка, как две капли воды похожая на ту, на Рассолохе. Только вроде бы живая. Сидела она тут так давно и прочно, что, казалось, приросла к своему табурету, и даже плесенью они покрылись одновременно.
        - Переночевать - полкопейки, - прогнусавила она, выставив поперек прохода суковатую клюку.
        - Слышь, - сказал Обр, - ты тут не видала девицу в белом платочке? Маленькая такая. Глаза серые.
        - Делать мне нечего, за девицами глядеть. Иди сам посмотри.
        Хорт рванулся вперед, но клюка по-прежнему преграждала путь.
        - За вход - полкопейки.
        Пришлось торопливо рыться в карманах. Обр отлично понимал: бабка-бабкой, а попробуй вломись без денег, прибегут здоровенные вышибалы и самому вломят так, что мало не покажется.
        К счастью, за подкладкой куртки нашлась копейка. Хорт кинул ее бабке, нырнул в освободившийся проход и снова подумал, что разница между страшной Рассолохой и этим местом невелика. В сводчатом низком подвале люди лежали на полу двумя длинными рядами. Вот только рогожи почище и поцелее, да еще шевелятся некоторые, кутаются во всякое отрепье. Почти все спали. Должно быть, пока он без толку блуждал по трущобам, наступила уже глубокая ночь.
        В углу потрескивала кособокая, кое-как слепленная печка. Над входом чадила одинокая коптилка. Обр пошел по проходу между рогожами, разглядывая скрюченные, укутанные с головой серые фигуры. Вдалеке, в мутном от испарений воздухе маячила еще одна коптилка. Он шел медленно, боялся пропустить, не узнать, ошибиться. Но женщин было немного и все, как смерть, страшные. Не только на Нюську, но и вообще ни на что не похожие.
        Наконец, подвал кончился. Арка в конце была забита досками. Обр остановился, оглянулся беспомощно и тут заметил довольно широкую щель. Доски разошлись, будто так и надо. Похоже, здесь тоже собрались любители запасных выходов. Миновав узкий проход, засыпанный битым кирпичом, он попал в другую комнату, на этот раз круглую, будто в башне, но счел за лучшее исчезнуть оттуда быстро и незаметно. Веселые парни, коротавшие свой досуг возле початого бочонка, были не такого сорта и не в том состоянии, чтобы задавать им вопросы.
        Потом началась полная сумятица. Где полагаясь на свое волчье зрение, а где и просто ощупью, он брел то по выщербленному до дыр кирпичному полу, то по шатким, кое-как скрепленным между собой доскам, а то и прямо по земле. Коридоры и тупики ветвились и множились без всякого порядка. Темнота кипела шорохами и скрипами, шевелилась черной муравьиной кучей.
        Люди ютились тут и правда как крысы, в каких-то норах. Ненароком он споткнулся о чью-то руку. Думал - мертвый, а оказалось - спящий. Мертвые так не ругаются. То ли свалился где попало, то ли это и была его личная спальня. Этого Обр выяснять не стал. Потом прямо из стены высунулась освещенная коптилкой голова, жуткая, как хорошо обгрызенный зверями труп. Повела очами и исчезла. Хорт тоже поспешил побыстрее смыться.
        Попробовал расспросить тетку с двумя ребятами, ютившуюся в жалкой каморке, выгороженной под бывшей лестницей. Но та, прикрыв собой детей, только шипела, как разозленная кошка, а уж когда в ее руке оказался нож, Обр точно понял - ничего ему здесь не расскажут.
        Надо, надо было дождаться утра. Но он нутром чуял: ждать нельзя, и не останавливался, все брел куда-то, то по полу, то просто по хрустящей под ногами береговой гальке. Иногда сверху проступали размытые пятна чуть светлее здешней обычной тьмы, должно быть, небо. Под ногами снова спружинило дерево, с виду надежный, широкий настил. Правда, любой местный житель не стал бы ходить по верхней палубе «Сердца морей». Но Хорт этого не знал и только ахнул, когда подломились вконец прогнившие доски.
        Упал - вернее, скатился - как будто удачно, с размаху вляпался в какую-то мягкую слякоть и гниль. Осторожно вздохнул пару раз, проверяя, целы ли ребра. Как будто целы. Собрал в кучку руки и ноги. Ничего, вроде шевелятся. Ребром ладони стер сочащуюся из носа кровь. Руки, правда, не увидел. Темнота здесь была глухая, хорошо выдержанная. Медленно сел, обняв колени, просто чтобы убедиться, что ноги у него еще есть, не пропали, не растворились в кромешном мраке.
        Безнадежная усталость навалилась враз, будто мешок на голову натянули. Весь вечер и, должно быть, почти всю ночь он куда-то бежал, спешил, летел. И вот все кончилось. Он был крошечной точкой в сплошной темноте, и темнота засасывала его. Ничего не осталось. И Нюськи тоже нет. Такие, как она, в трущобах не выживают. И все по его вине. Выходит, и Нюську он тоже предал. Обр уткнулся лбом в колени. Оставалось только одно: сжаться, свернуться в точку и умереть. Когда-нибудь его тут найдут и тоже свезут на эту ихнюю Рассолоху. Закопают где-нибудь рядом с Нюськой. Вот и свидятся.
        Нет! Нечестно это! Несправедливо! Не место ей в общей могиле. Обр знал, что правого суда и справедливости ждать не стоит. Все равно не дождешься. Но это же Нюська… Радость земная. Свет поднебесный.
        - Помогите! - сказал он неизвестно кому, и голос увяз в темноте, как в болоте. - Не для себя прошу. Для нее. Не заслужила она такого. Я знаю, меня никто слушать не станет. Да мне самому ничего и не надо. Но ей, кроме меня, надеяться не на что.
        Сказал и замер. Больше он ничего придумать не мог. Слова кончились, а темнота осталась. Нет правды, и справедливости нет. Черным-черно внутри и снаружи. Лишь издали тихо-тихо донесся глухой вздох ветра. Первый привет от надвигающейся бури.
        Да еще какие-то вопли наверху. Орала кошка. Мяв был громкий, противный, с оттяжечкой. Аж в ушах засвербело. Обр удивился, как это не слышал его раньше.
        - М-я-а-а-у! Ми-а-а-а-а-у!
        Сидеть и скорбеть под эти вопли не было никакой возможности.
        - Чтоб ты сдохла, - пробормотал он, поднялся и ощупью, все время натыкаясь на что-то, побрел на звук.
        Хоть кошку выручить. Или придушить, чтобы не орала.
        Всеми правдами и неправдами, разгребая склизкое гнилье, цепляясь зубами за воздух, не раз и не два напоровшись на ржавый гвоздь, вылез, выцарапался наконец туда, где было немного светлее. Недостроенный корабль завалился на бок, левый борт обратился в крышу, сквозь которую с трудом пробирался снежный отсвет долгой зимней ночи. В бывшем трюме громоздились груды когда-то припасенной для конопаченья пеньки[47 - Пенька - грубое волокно, полученное из стеблей конопли.]. От времени она местами сгнила, местами слежалась, превратившись в сухую труху. Возле самой большой, до потолка, груды ходила тощая белая кошка. Она больше не орала, а громко мурлыкала.
        Обр пошатнулся, будто снова получил по носу. Даже кровь опять пошла. Кошка терлась о торчащую из-под пеньки худенькую руку.
        Глава 4
        Нюська и вправду была горячей, как печка. А руки и босые ступни - ледяные.
        Обр вытащил ее из-под трухи и прелых волокон, притиснул крепко, как мог.
        - Ох, - прошептала она, не открывая глаз, - вот я тебя и нашла.
        - Дура! - рявкнул Хорт. - Это я тебя нашел.
        - Нет, я! - заупрямилась Нюська. - Я бежала к тебе, бежала…
        Обр усадил ее рядом на пеньковую кучу, торопливо ощупал, цела ли.
        - Ты зачем из дома ушла?
        Нюська вздохнула, пристроила голову ему на плечо.
        - Тебя искала.
        - Зачем?!
        - Сказать хотела… - голосок угас, замер.
        - Что сказать? - слегка встряхнул ее Хорт. Только бы сознание не потеряла. Пусть лучше болтает.
        - Тебя погубить хотят.
        Частое горячее дыхание жгло щеку. Бредит, конечно.
        - Кто хочет? Князь?
        - Не знаю. Привиделось мне…. Ведь ты никого не убил?
        - Нет. Не убил, не ограбил, вдов-сирот не обижал. Занят был очень. Все тебя искал.
        - А мы пойдем домой? Ведь мы не дома?
        - Нет.
        - У меня все спуталось как-то. Иду-иду, а дороги все нет и нет… кисонька плачет… бедная… тут страшно очень… вот я и спряталась.
        - Молодец, - похвалил Обр, - очень хорошо спряталась! Ты у меня такая, нигде не пропадешь. А теперь пошли домой.
        Как это сделать, он не знал, но не век же здесь сидеть. Кое-как поставил девчонку на ноги, закинул ее руку себе на шею и повел потихоньку, заставил карабкаться вверх, туда, где свету побольше.
        - А как же кисонька? - забеспокоилась Нюська.
        - Найдем и кисоньку, - пообещал Хорт, - после найдем.
        Кошка куда-то делась, и гоняться за ней он не стал бы за все золото мира.

* * *
        Даже самая легкая и тощая девчонка что-нибудь весит, особенно если приходится тянуть, тащить и подталкивать ее, пробираясь почти в полном мраке по трясущимся ступенькам, сквозь дыры в стенах по узким, неизвестно куда ведущим коридорам. Нюська слушалась, но почти ему не помогала, поэтому колышущийся впереди свет он увидел не сразу, а когда увидел, было уже поздно. Двое. Нет, трое. У первого фонарь. Воровской, с железной заслонкой. Заслона приоткрылась, и острый луч ударил прямо в лицо. Обр так отвык от света, что даже жалкий огонек заставил его зажмуриться. Но запах он чувствовал отлично. Ядреный мужской пот, первосортная бражка, лук, редька.
        Обр подался назад и, усадив девчонку у стены, прикрыл ее собой. Нож выхватил, но держал пока за спиной. Вдруг все еще обойдется мирно. Нет, не трое. Гораздо больше. Сзади в тесном проходе маячили еще головы.
        - Опа-на-два! Эт че такое? - прошипел тип с фонарем, подняв его повыше.
        - Че-че, - хохотнул его спутник, которого Хорт никак не мог разглядеть из-за бившего в лицо света, - прирезал девку и теперь ищет, где бы труп спрятать.
        - Не, она живая еще. Гляди, шевелится.
        - Запалит он нас, - резко сказал некто, явно главный, - кончайте их.
        - Да побыстрее, - добавили сзади, - а то жрать хочется.
        Ой-ой-ой. Плохо-то как. Настоящие «деловые». Эти церемониться не будут.
        - Шли бы вы, добрые люди, к своему месту, - тихо и вежливо предложил Оберон. - Я вас не видел, вы меня не видели.
        А нож вытянул из-за спины, постарался, чтобы длинное лезвие сверкнуло в свете фонаря, ловко, с переворотом перебросил из руки в руку.
        - Хороший ножик, - одобрили во мраке за фонарем, - мой будет.
        - Отчего же твой?! - возмутился хозяин фонаря.
        - А мне сапоги, - встрял еще кто-то.
        - Да кончайте его! Хватит трындеть! Смерть как жрать хочется.
        - Ну валяйте, подходите! - мрачно предложил Обр. Их, ясное дело, много, но проход-то узкий. Двоим и то не развернуться. Эх, если бы не Нюська…
        - Так-так-так, - весело донеслось сзади, - опять чего-то делят и опять без меня… Ух ты, еж рогатый, против шерсти полосатый! Как стоишь, дурень, как перо держишь?! Растопырился, как кура на вертеле!
        Ноги у Хорта подкосились, так что пришлось прислониться к стене. Нож сам собой выпал из ослабевшей руки.
        - Маркушка, - прошептал он. - Маркушка, ты живой?

* * *
        - Ты лопай, лопай, - приговаривал Маркушка, похлопывая Обра по спине, так что проглоченная еда едва не вылетала обратно. - Золото, а не парень. Сам его всему выучил. Такой и на дыбе не расколется.
        Хорт кивнул, подтверждая свою надежность, и старательно впился зубами в свиную ножку. Он понимал: надо помалкивать. Пусть старый вор отдувается. Ему виднее.
        - Головой за него ручаешься? - спросил Корень.
        Ватага у Корня была крепкая. Народ подобрался деловой, солидный. Работали на подгородных дорогах только по наводке и каждый раз в другом месте. Не брезговали и городскими домами. Имели своих людей в повенецкой страже и десяток осведомителей среди нищей братии, так что трудились наверняка. Даром клювом не щелкали.
        Берлога у них была лучшая в городе, на корме заброшенного «Сердца моря», в капитанской каюте.
        Добраться сюда было трудно, а выходов существовало сколько угодно. Дым из медной, хорошо накаленной печки хитро вытягивался по трубе и незаметной струйкой выползал наружу, смешиваясь с морским туманом.
        - Ясное дело, ручаюсь, - подтвердил Маркушка, - должник я его. По-крупному. Парень жизнь мне спас.
        - Ну-ну, - хмыкнул Корень.
        - А чего он умеет? - встрял Земеля, дядя весьма крепкого сложения, одетый по-крестьянски, в шерсть да овчину. Ему бы на рынке хлебом торговать. Сразу видно - хозяин.
        - В детстве кошельки хорошо резал, - сообщил Маркушка. - Верно я говорю?
        - У-м-м, - согласился Оберон, не отрываясь от свиной ножки. Про себя же отметил, что имени Хортов старый вор не упомянул ни разу. В воровскую поруку он и сам не верил, и Обру не велел. Как только узнают, какая награда за его голову обещана, так и выдадут. Никакая порука не поможет.
        - А еще коней воровать умеет, - поведал Маркушка, - любого уведет.
        - Нам это без надобности, - заметил Земеля, по-крестьянски ненавидевший конокрадов.
        - Ну не скажи, - влез в степенную беседу Вершок, - иногда коней увести или, к примеру, остановить - дорогого стоит.
        Этот, напротив, щеголял в камзольчике и панталонах в растопырочку. Даже шапка у него была в точности как у модника Валериана - с пряжечкой, с торчащим перышком. Ловко сидела на светлых кудрях. Ага, белобрысые, они все такие.
        - Крови не боится? - отрывисто спросил Корень. Прочие солидные люди, без суеты вкушавшие поздний ужин у печки, с интересом воззрились на Обра.
        Маркушка фыркнул.
        - Который годок-то тебе шел, когда ты своего первого порешил?
        - Ум-ум-ать.
        - Вот и я говорю, двенадцать. Или все же тринадцать?
        - Почему порешил?
        Такие вопросы задавать не полагается, но, как видно, главарю все позволено.
        - Облава была, - сумрачно сообщил Обр, из уважения к старшему сначала проглотив все, что было во рту.
        - Стало быть, стражник на тебе.
        Хорт дернул плечом. Разных солдат и стражников на нем было больше десятка, но посторонним об этом сообщать не стоило.
        - Вот и лады. На днях в деле тебя проверим.
        Обр хотел было возразить, но Маркушка чувствительно наступил ему на ногу и вскорости увел в свою каморку, от греха подальше.

* * *
        Устроился бывший наставник очень недурно. Была у него своя отдельная печурка и даже почти настоящая постель, на которой теперь спала Нюська, укрытая роскошной собольей шубой. О судьбе бывшего владельца шубы Обр благоразумно расспрашивать не стал. Из лекарств у Маркушки имелась только выдержанная брага. Но ради дорогого гостя он расстарался, добыл где-то кувшин фряжского вина, развел с водой, помог напоить девчонку. Нюська пила жадно. Похоже, у нее больше суток маковой росинки во рту не было.
        - Проснется - поесть дадим, - пообещал он.
        - Марку-ушка, - с удовольствием, растягивая каждый звук, повторил Обр, усаживаясь на пол рядом с Нюськой, - как ты выжил-то?
        За год Маркушка сильно сдал. Волосы, прежде чуть припорошенные сединой, совсем побелели, узкая грудь провалилась внутрь, плечи сгорбились, правая рука торчала локтем вперед и, видно, слушалась плохо. И, вот беда, ни следа не осталось от вечно кипевшей в нем веселой злой силы. Только брови чернели по-прежнему, лихо загибался клювом сломанный нос, да черные глаза глядели остро, точно насквозь видели. Хорош был старый вор Маркушка. Встретишься с таким в темноте - потом всю жизнь заикаться будешь.
        - Выжил, как видишь, - усмехнулся он, - дело нехитрое. Расшибся, конечно. Рука, вишь, не слушается. Но все ничего. Очухался. Они тогда все тебя ловить кинулись. А я сутки в лесу отлежался, потом добрел до Больших Солей. Там сколько-то провалялся.
        - У Магды?
        - Нет. У меня другая нора была. Тайная. Потом нашел дружка, он меня на подходящую лодью пристроил. Не даром, конечно. Руку вот жалко. Эх, тебе бы пораньше завыть или повременить чуток!
        Обр расстроенно вздохнул.
        - Мне тогда по голове сильно дали. Соображал плохо.
        - Да ладно! Ты себя не вини. Живые выбрались, и хорошо. Правда, по карманам работать я уж не могу. В пешие стрелки перешел.
        - Так уж и в стрелки? - ужаснулся Оберон: стрелками на Маркушкином языке именовались нищие. - А Корню этому дань, что ли, платишь?
        - У Корня я в доле, - ухмыльнулся старый вор.
        - А, - с облегчением вздохнул Обр. Значит, не все так плохо. Маркушка, ясное дело, - не простой нищий, а наводчик, да, как видно, из главных. Иначе бы в долю его не брали. И Корень этот, видно, его уважает.
        - Ты-то как выжил?
        Хорт пожал плечами. История была длинная, рассказывать он никогда не умел, да и сил сейчас не было.
        - А это тебе кто?
        - Жена.
        - Ух ты, еж рогатый! Значит, правду люди говорят: Хорта-висельника девица от казни спасла?
        - Правду.
        - А самого-то тебя зачем сюда принесло?
        - Надо было.
        - А зря! Тут у нас дела веселые. С полуночи облава идет. И, заметь, хватают все больше молодых, у которых еще борода не растет. Не только стражники работают. Личная охрана князя тоже старается. Я прямо весь в тоске и печали. Не убил ли кто-нибудь нашего Доната?
        - Не убил, - сквозь зубы выдавил Обр.
        - Отчего же не убил-то? - ласково поинтересовался Маркушка.
        - Не смог.
        - Угу. Ну, какие твои годы. Сейчас не смог, потом как-нибудь сумеешь.
        Маркушка присел на корточках перед печкой. Застучал нож, кроша на щепы какую-то деревянную рухлядь.
        - Я же вашу породу знаю. Теперь ни есть, ни спать не будешь, пока снова его не достанешь. Или тебя достанут. Это уж как повезет. Хоть всю жизнь на это положи. Кто я такой, чтобы Хорту указывать.
        Отложил нож, распахнул дверцу, начал засовывать щепки в печку. Свет от пламени играл на его остром лице, глаза, как у лесного зверя, вспыхивали красным.
        - Ну, а сейчас что делать думаешь? - наконец спросил он.
        - Не знаю. У меня вот. - Обр тихонько взял Нюську за руку. - Нам к лекарю надо. Выведи нас отсюда, а?
        - Вывести - дело нехитрое. Это можно. Это запросто. Отсюда - и прямиком в застенок. Таких дурней, как ты, обязательно взаперти держать надо. Или сразу вешать. Чтоб не мучились. Я тебе про что битый час толкую? Не понял? Облава идет. Кого ловят, напомни мне?
        - Меня, - признал Обр.
        - Молодец! Догадливый. Один ты, может, и ушел бы, а вот с ней…
        - Я ее не оставлю.
        - С ней тебя живо схватят. Тебе бы из города выскользнуть, а как вы вместе? На руках понесешь?
        - У меня конь, - заторопился Хорт, - настоящий, не кляча какая-нибудь. Мне бы только до «Доброй кружки» добраться.
        - Не доберешься. Схватят.
        - Маркушка…
        - Кому Маркушка, а тебе господин Марк.
        - Марку-ушка.
        Обр легко вздохнул и, как в детстве, уткнулся лбом в жесткое плечо старого вора.
        - А я тебя в Лодье мертвых видел.
        - Эх ты, поскребыш! Со страху чего только не увидишь.
        От грубой Маркушкиной куртки привычно пахло горячо любимой им можжевеловкой и горьким дымом городских улиц. На затылок на миг легла тяжелая рука, забрала в горсть волосы на загривке.
        - Ладно, поскребыш. Говори, где твой конь.
        - Так он к тебе не пойдет, - испугался Оберон.
        - Ко мне кто хошь пойдет. Учить меня еще будешь!
        - Только верхом на него не садись.
        - Что так?
        - Убьет.
        - Хм. Это мы еще поглядим. На, девке своей еще попить дай. Отсюда ни шагу! Сюда кто придет - язык не распускай. В случае чего - дерись. Ну, да тебя учить нечего.
        Повозился в темноте, наматывая на себя какое-то тряпье, и исчез совсем не в той стороне, где, как казалось, был выход. Только скрипнуло что-то, да сквозняком пахнуло.
        Обр растянулся под боком у Нюськи, позаимствовал у нее край шубы. Девчонка дышала нехорошо, прерывисто и часто. Но ведь дышит, живая, никуда не делась.
        Печка прогорала, огненные отсветы на стенах погасли, скоро стало совсем темно. Снаружи по-прежнему доносились редкие, глухие вздохи ветра, время от времени в стенку, которая здесь плавно переходила в потолок, принималось стучать что-то. То ли дождь, то ли снег. Внутри тоже не было полной тишины. Слышались осторожные шаги, тихий говор, крысиный писк, стук жестких коготков по старому дереву.
        Спать по-настоящему Хорт опасался. Подремывал вполглаза. Время тянулось медленно. Ноябрьские ночи долгие.
        Должно быть, он все-таки заснул. Проснулся от громкого ворчания над самым ухом. Сразу же сел с ножом в руке, готовый немедленно драться. В каморке, при свете крохотной коптилки снова возился Маркушка.
        - Ну, поскребыш, ну и натворил ты дел!
        Обр вздохнул.
        - Я тут порасспросил кое-кого. Оказывается, ищут того, кто на князя волков натравил. А другие говорят, наоборот, от волков спас. И тому, кто его укажет, награда немалая. Я-то видел, как ты с волками, будто с псами. Только вранье все это. Ножичек у тебя в крови.
        - Это лошадиная, - пробормотал Хорт.
        - Дай-ка, гляну.
        Обр покорно протянул нож и тут же получил затрещину.
        - Сколько раз я тебе говорил - оружие чистить надо. Вот уже ржавчина показалась. Дубина ты лесная, неотесанная! Было тебе сказано - не доверяй никому! Ножичек-то тю-тю. Сам отдал.
        - Маркушка!
        - Заладил: Маркушка, Маркушка. Думаешь, много радости было за тобой ходить, сопли вытирать? Он, видите ли, Хорт, древний род, белая кость. Пупырь на ровном месте! Волчонок поганый. Сколько крови ты мне перепортил! Да и вся твоя родня - вот! - Маркушка чиркнул лезвием ножа по заросшей седой щетиной шее. - Да не трясись. Ты ж Хорт, тебе нельзя! Выпущу я тебя, выпущу. А там уж пеняй на себя.
        - Маркушка… - потрясенно пробормотал Обр. Волчьим своим слухом он уловил за дощатой стенкой стук копыт, голоса, нетерпеливое ржание.
        - На награду позарился?
        - Стало быть, позарился. Мне на старость деньги нужны.
        Нету никакой воровской поруки. И у Обра больше никого нет. Только Нюська. Нюська-то пропадет теперь. Хорт прищурился, подобрался. Горевать о Меркушкиной подлости будем потом. Сейчас действовать надо.
        Бросаться с голыми руками на вооруженного ножом Маркушку он не мог. Да и в честном бою вряд ли одолел бы. Хотя кто знает… Теперь у него рука…
        Старый вор замер, следил за ним неотрывно.
        - Ну, выбирай, какого тебя им выдать. Живого или мертвого? Мне без разницы, да и им, по-моему, тоже.
        - Вы, дяденька, неправду говорите.
        Обр покосился назад. Нюська высунулась из сбившейся в кучу шубы, как мышь из норки.
        - Ах ты, еж рогатый! - изумился Маркушка. - А тебе чего надо?
        - Никому вы нас не выдали, - тонким хрипловатым голоском поведала девчонка. - Вы же любите его. И страсть как рады, что он живой. Сколько лет ему вместо отца были.
        - Тьфу, - сплюнул старый вор, - как есть дура!
        - Дура, - согласился Обр, не отрывая глаз от Маркушкиных рук, стараясь предвидеть каждое движение. Удар должен быть один, первый, он же последний. Правая, больная рука старого вора вдруг сжалась, потянула за какую-то веревку. Стукнуло, брякнуло, в лицо резко пахнуло холодом - и, ахнув, Хорт полетел в распахнувшийся прямо под ногами люк. Рухнул головой вперед на промерзший, присыпанный снегом песок, в последний миг успел перекатиться, вскочил, готовый драться, и тут же снова упал, сбитый с ног соскучившимся Змеем.
        Утренние сумерки. Пустой берег. Схваченное прибрежной ледяной коркой море. Серый волнистый песок. Шагах в двадцати - развалины высокой стены. Никаких других лошадей и ретивых стражников. Змей, известный сквернавец и ползучий гад, возвышался над Обром в гордом одиночестве.

* * *
        Прикрикнув на Змея, Обр поднялся на ноги. Сзади и сверху нависал черный борт лежащего почти на боку недостроенного корабля. Прямо над головой на высоте трех саженей тянулся ряд пушечных портов, заткнутых, заколоченных или, как и надлежало по замыслу кораблестроителей, аккуратно прикрытых плотно пригнанными люками. В один из таких люков высунулся Маркушка, стал осторожно спускать Нюську.
        - Принимай жену, поскребыш!
        Ошарашенный Обр, голова у которого шла кругом то ли от свежего воздуха, то ли от странных Маркушкиных поступков, девчонку все-таки принял. Локтем отпихнул Змея, который живо интересовался всем происходящим. Сверху свалился истрепанный, видавший виды суконный плащ. Следом на песок корявым пыльным пауком соскользнул сам Маркушка. Только теперь, на вольном воздухе, в свете пытающегося проклюнуться дня, Хорт понял, насколько тот постарел, ссохся, съежился. Страшен был старый вор Маркушка, и не было у Оберона человека роднее.
        Действовал он, как всегда, быстро. Поддержал Нюську, плотненько завернул ее в плащ, подсадил в седло к совладавшему со Змеем Обру.
        - Вырос с весны, - сварливо заметил он, глядя на парня снизу вверх, - в плечах раздался. В родню пошел. Стало быть, так. Езжай вдоль моря, прямо на восход, до Семахинских причалов. Там хорошая дорога наверх будет. Выедешь на тракт - дуй все так же, на восток, до самых Холмов.
        - Это где замок Лаамов?
        - Замок имеется. Вот чей - знать не знаю. Там, в Холмах, и лекаря найдешь. Ну, прощай, поскребыш! Даст Бог, больше не свидимся.
        - Я вернусь, - не очень уверенно пообещал Оберон.
        - Вернешься - сам зарежу. Вот этими руками. Беги куда хошь - в Угорье, к свеям или вовсе на юг, за горы. У тебя своя жизнь. Ни я, ни Хорты твои тебе не указ.
        - А Корню ты чего скажешь?
        - Правду. Для нас ты опасен, и держать тебя тут резону никакого нету. Скажу - сдал тебя. Такие деньги на дороге не валяются. Порешил да и выдал страже, как и хотел с самого начала.
        - А ты хотел? - наклонился с седла Обр.
        - Хотел. Еще бы! - осклабился Маркушка. - Запомни накрепко: никому не верь. Никому, никогда! Да езжай ты, не стой, не маячь тут. Дубина лесная, неотесанная!
        С этими словами он врезал по гладкому крупу Змея, и тот рванулся вперед.
        Конь летел вдоль моря, вдоль белой кромки припая[48 - Припай - вид неподвижного льда в морях, океанах и заливах вдоль берегов.], о который с шелестом бились свинцовые волны. Ветер дул резкими злыми порывами, швырял крупу пополам с солеными брызгами. Сзади, на западе, вставала стена клубящихся, страшных туч.
        Но Хорт скакал на восток, туда, где все ярче разгоралась золотистая полоска холодного зимнего рассвета. Стучали копыта, с треском ломая лед в мелких прибрежных лужах, летела по ветру черная грива, стелился над землей давно не чесанный длинный хвост.
        Вырвались! Вырвались из самой Могилы. Обр пил ветер, дышал полной грудью, крепко прижимал к себе Нюську и не хотел больше ничего. Так бы и скакать куда глаза глядят. Не останавливаясь, не уставая.
        Но нет, Нюське нужен покой, и лекарь тоже нужен, никуда не денешься.
        Когда долетели до Семахинских причалов, уже совсем рассвело. К счастью, на длинных мостках, выдававшихся далеко в море, не было ни души. Лодки и кочи по зимнему времени вытащены на берег. Снасти прибраны.
        Дорогу наверх Обр едва не пропустил, хотя темная, наискось поднимавшаяся по белому склону полоса была хорошо заметна. Направил Змея посередке, между глубокими колеями и, верно, быстро оказался на тракте. Но торной дорогой не поехал. Не такой уж он был дурак. Просто двинул на юго-восток, к горам, полями и перелесками. Кресты и трубы Холмов показались над лесом и быстро сгинули. Зато флюгера и башни замка Лаамов долго маячили то спереди, то сбоку. Но далеко. Безопасно. Жалея коня, через лес Хорт пробирался легкой рысью или шагом. Зато открытые пространства полей проскакивал во весь мах. Пару раз останавливался, поил Нюську растопленным в ладони снегом, легонько обтирал горячий лоб. Вначале она благодарила его, потом уж ничего не отвечала, лежала тихо и безучастно.
        Поэтому последние несколько верст он решился проскакать по дороге. Дорога от замка Лаамов в Гнилой Кут, он же Твердыня Туманов, была хорошая, торная.
        К воротам крепости примчались с первым ударом бури, которая раскачалась наконец и обрушила на Повенец все свои снега. Ворота, как всегда, послушно открылись. Змея Обр, вопреки обычаю, бросил во дворе. Пусть нынче конюхи сами разбираются. Схватил Нюську в охапку и понес к себе, ничего вокруг не замечая.
        Между тем его прибытие стало для обитателей замка большим потрясением. Слух о том, что хозяйский любимчик Свен сутки пропадал неизвестно где и заявился только сейчас с какой-то девицей на руках, распространялся как лесной пожар.
        Стряпухи, служанки, швеи и прачки вместо того, чтобы заниматься своими делами, шныряли там и сям и вовсе не там, где следует. Новость срочно требовала обсуждения. Никто не знал, кто такая эта девица, откуда взялась и почему про нее раньше никто ничего не слышал.
        Глава 5
        Во время всего трудного пути под волчий вой и стоны надвигающейся метели Обру казалось, что главное - добраться до безопасного места, уложить Нюську в теплую постель. И тогда все будет хорошо. Все наладится. Но вот Нюська в его постели, тепло укрытая - и все такая же восковая. Лишь на щеках два скверных алых пятна - признак жара. В себя не приходит, глаз не открывает и даже пить не может.
        Раздался грохот, и в комнату ввалилась служанка с охапкой дров. По правде говоря, это была обязанность мужской прислуги, но уж очень ей хотелось хоть одним глазком поглядеть, кого это притащил нелюдимый любимчик хозяина.
        Хорт служанку почти не заметил, на ее любопытные взгляды внимания не обратил. Увидел только дрова. Радуясь, что может хоть что-нибудь сделать, быстро растопил печку. И снова уселся рядом с девчонкой, взял ее руку. Что делать дальше, он не знал. Дай устал сильно.
        Снова стукнула дверь. На этот раз негромко. Деликатно. Обр медленно поднял голову. На пороге стоял господин Стрепет.
        - Что это? - спросил он, изящно приподняв брови. - Где ты это взял и что это такое?
        - Это моя жена, - твердо сказал Обр.
        Господин Стрепет вздрогнул, будто ему на нос упала холодная капля.
        - Какая еще жена?
        - Законная. В Малых Солях запись имеется.
        Тонкая рука в кружевном манжете неуверенно потянулась к тому месту, где на виске, под прозрачной кожей набухала голубая жилка.
        - Но это невозможно!
        - Почему же невозможно? - слегка обиделся Оберон. - По деревням и пораньше женятся.
        - Да-да. Ты прав, конечно. Давно она с тобой?
        - С весны.
        Рука с отполированными жемчужным порошком ногтями все поглаживала явно занывший висок. Вид у хозяина замка был такой, будто это он, а не Обр, два дня без сна и отдыха носился по горам и лесам. Глаза красные, в лопнувших жилках. На подбородке чахлая седоватая поросль, лицо изголуба-бледное.
        - Вы тоже больны?
        - Я? Нет. А вот твоей… э-э-э… жене определенно нужен лекарь.
        - Да, - опомнился Хорт, - да!
        - Кроме того, ее надо вымыть, переодеть… От нее же, прости меня, пахнет.
        По мнению Обра, от Нюськи пахло Нюськой. Впрочем, он и сам чистотой сейчас не блистал.
        - Я распоряжусь, - сказал господин Стрепет и вышел, по-прежнему растирая висок.
        Не успел Хорт оглянуться, как в комнату вломилась целая толпа служанок, а также старшая прачка, вторая стряпуха и сама главная ключница. Приволокли глубокое корыто, бадью с горячей водой, ведра с холодной, полотенце и еще какие-то тряпки. Обра живо выперли за дверь. Он сопротивлялся как мог, но против ключницы, надвигавшейся на него всем своим обширным бюстом, не устоял. Вылетел в коридор и обнаружил там господина Стрепета.
        - Не думаешь ли ты, что нам необходимо побеседовать? - поинтересовался тот.
        Оберон дернул плечом. Уходить слишком далеко от Нюськи ему не хотелось, но еще меньше хотелось оказаться за воротами замка с больной Нюськой на руках. Поэтому открыто противоречить он не посмел, покорно побрел в кабинет-библиотеку и там, усевшись, против обыкновения, на один из высоких, неудобных стульев, выложил все как есть. Все, о чем не счел нужным рассказывать Маркушке. Умолчал только об истории с князем.
        Господин Стрепет слушал очень внимательно, можно сказать, хищно. Иногда переспрашивал, когда что случилось. Даже заметки делал. Под конец смягчился, расслабился и улыбнулся не без приятности.
        - Какая романтическая история! Весьма поэтично. Из этого бы вышла прелестная баллада в старинном духе.
        - Ну, я пошел? - настойчиво спросил Обр. Про баллады он ничего не знал, чувствовал только, что нужно быть возле несчастной девчонки. Как бы не вздумала помереть по глупости!
        - Идем вместе, - любезно предложил хозяин замка. - У меня есть кое-какие снадобья. Старинные рецепты, еще от основателя рода. Впрочем, лекарь, я полагаю, уже там.
        Нюська по-прежнему лежала неподвижно, но чисто отмытая, в свежей льняной рубахе, в чепце с оборками, с аккуратно выпростанными поверх одеяла руками. У постели топтался не только лекарь, но еще и брадобрей, приглашенный, как видно, по принципу «ум хорошо, а два лучше».
        - Они бы еще коновала позвали, - проворчал Хорт. Но тут к обсуждению присоединился господин Стрепет, и дело пошло поживее. В тонкой руке хозяина замка появился серебряный бокал с горячим ароматным настоем. Каким-то образом им удалось заставить Нюську это проглотить, и Обр, скромно сидевший на сундуке, подумал, что все сделал правильно.

* * *
        Мело и завывало три дня. Замковый двор покрылся снегом. Занятия на ристалище прекратились. На улицу никто старался не высовываться. Зато слухи множились, как блохи, и расползались, как тараканы. На кухне, в прачечной, в девичьей, в людской без конца обсуждали одно и то же. Мол, господский любимчик Свен притащил в замок неизвестную девицу. Назвал женой, Тоська своими ушами слышала. Только, ключница говорит, кольца-то у нее нет. Кольца нет, а в комнате у него ночует. Тощая, бледная, будто и неживая уже. Ой, страсти! Федор дрова туда носил, сказывает: Свен-то этот сам на полу спит, будто зверь какой, и рычит, как пес. Не то что к девчонке этой подойти, внутрь никого не пускает. Может, он оборотень. Украл где-то девицу, а как полная луна встанет, он ее и того… сожрет.
        К концу третьего дня всем уже было ясно: любимчик господина Стрепета на самом деле упырь с повенецкого кладбища. А девица ему нужна, чтобы кровь сосать. Потому и бледная такая. А когда она помрет, он другую выберет. Ту же Тоську.
        Мужское население замка в упырей не верило. В казармах и на конюшне все объясняли соображениями высшими, политическими. Свен, молчун себе на уме, похитил девицу из высшей знати, может, из самого княжеского дома и тайком обвенчался с ней, да не просто так, а по приказу господина Стрепета. Тут большая игра идет. Понимать надо!
        Сам похититель девиц, он же вампир-убийца, ничего об этом не знал. Стерег Нюськин сон, поил по часам отварами, едва не прирезал замкового лекаря, который попытался заикнуться о том, что случай, мол, безнадежный. Беда в том, что ни лекарь, ни господин Стрепет, ни тем более брадобрей не понимали, что с ней. Горит девица в жару, тает, как свеча, а отчего, почему - неизвестно.
        Нюська то спала, то просто лежала в забытьи, водила рукой по одеялу, звала кисоньку. Обр всю крепость перетряхнул в поисках подходящей кисоньки. Но пара солидных котов, обитавших на поварне, и пуховая подушка с лапками и хвостом, принадлежавшая ключнице, бедную кисоньку заменить никак не могли.
        Впрочем, отвары господина Стрепета пошли на пользу. На четвертый день поутру Нюська открыла глаза, чистые, ясные, без болезненной поволоки, поглядела осмысленно, попросила хлебушка. Хорт одним духом слетал на поварню, принес белой булочки, молока, малинового варенья в горшочке. За ним прокралась целая толпа девиц в надежде чего-нибудь подглядеть-подслушать. Упыри-упырями, а все-таки страх как любопытно! Обр девиц не заметил. Всю добытую еду утвердил на табурете перед Нюськой, помог сесть повыше, подушку поправил не хуже любой горничной.
        Нюська взяла кусок булочки, надкусила, но глядела теперь задумчиво, чуть не со страхом.
        - Ты на меня еще сердишься?
        - Че? - не понял Хорт. Потом вспомнил, скривился. - Ну я… это… и вправду… Не то чтобы пьяный был, а так… не в себе малость.
        Нюська посмотрела на него странно и вдруг покраснела, вцепилась ручонками в перину.
        - Это твои волосы были.
        - Че?!
        - Ну помнишь, там, на косе ты велел седую прядь отрезать.
        - Ну.
        - Ау меня не осталось ничего от тебя. Кольцо-то ты отобрал. Вот я и спрятала ее.
        Последние слова могла услышать только перина, но Обр, сидевший на полу у постели, тоже был не глухой. От расстройства аж застонал и даже слегка стукнулся головой о кроватную спинку. Таким дураком он себя не чувствовал с раннего детства. И даже обругать некого. Сам кругом виноват. Не было там никого и быть не могло. Он отчетливо припомнил песок на косе, сырой, волнистый, без единого человеческого следа. Сам все выдумал и сам же из-за этого две недели на стену лез. Нюська молчала. Затаилась под своей периной.
        Оберон вытащил нож, отхватил у себя порядочный клок волос.
        - На, пользуйся, мне не жалко.
        Нюська всхлипнула, завозилась под периной, но ручонку высунула, взяла.
        - Я так и не понял, с чего тебя в трущобы-то понесло, - нарочно грубым голосом, чтобы заглушить эти всхлипывания, спросил Обр, - обиделась на меня и сбежать решила?
        - Нет.
        Нюська выкопалась из-под перины, села ровно, ворот рубахи затянула туго.
        - Я подумала, ты посердишься, посердишься, да и придешь. В ту лавочку сходила, где, помнишь, мы вместе были. Продала кое-что. Новую работу начала. А ты все не приходил. И вдруг мне так боязно стало. Так боязно, что всякая работа из рук валилась. А потом привиделось, будто стоишь ты на горе. Высоко стоишь. Черный такой, страшный. Кругом все в огне, а небо, - она побледнела, даже зажмурилась от ужаса, вспоминая, - небо кровью сочится.
        - Это ты заболевала уже, - как мог ласково сказал Обр. Нюська тяжело вздохнула.
        - Я тогда целую ночь просила-молила… За тебя, за всех, за землю нашу… А потом побежала к тебе. Я знала, где ты, хоть ты и не говорил.
        - Откуда?
        - Догадалась. Порасспросила людей обиняками. Только они, глупые, заперли меня. Заперли и обувку отобрали. А я тогда через окошко. Как ты научил. А там переулок незнакомый. Я туда, сюда, вот и заплутала. Потом что-то плохо помню. Кажется, по улицам ходила, тебя искала. Кисоньку вот нашла. Худенькую такую, бедную. Хлебушек мне подали и денежку. Хлебушек мы с кисонькой съели, а денежка не знаю где. Потеряла, наверное. Ты знаешь, там такие люди…
        - Неужто добрые?
        - Несчастные. Иные до того несчастные, что уже и не люди вовсе.
        Подумала и добавила:
        - Страшно там.
        - Угу. Еще бы!
        - Вот я и спряталась, чтобы меня никто не нашел.
        - Я нашел, - сурово сказал Обр, - а мог бы и не найти.
        - А как же кисонька?
        - Не пропадет. Там мышей целые тучи. Не пойду я твою кошку искать. Меня самого всюду ищут.
        Глава 6
        Еще через три дня Нюська стала подниматься. Господин Стрепет прислал валяные сапожки - деревенские коты - и платье господского покроя, теплое, темного немаркого цвета. Конечно же, коты оказались велики, а платье и длинно, и широко. Обр пошел в девичью, попросить ниток и был крайне изумлен, когда чуть не все эти Тоськи, Туськи и Дуськи хором выразили желание пойти ушивать Нюськино платье.
        Однако Нюська со всем справилась сама. Увидев, как она прибирается, сметает в кучку у печки щепочки и ниточки, Обр воспрянул духом. Похоже, дело действительно шло на поправку. Кормил он ее с особой жестокостью. Выцарапывал на поварне лучшие кусочки и заставлял съедать все, до крошки. Нюська, напуганная роскошью обстановки, попискивала, но слушалась.
        Говоря по чести, Обру следовало бы уйти жить в людскую или еще куда, чтоб не смущать бедную дурочку. Но он просто боялся оставить ее без присмотра. Боялся снова вернуться и обнаружить, что ее нет.
        Поэтому отворачивался, за дверь, когда надо, выходил, но спал тут же, за печкой, и без нужды старался никуда не отлучаться.
        Нюська поправлялась медленно, ела плохо, ежилась, куксилась и все просилась на вольный воздух.
        Когда декабрьские метели, трепавшие Гнилой Кут так, будто хотели снести его с лица земли, немного подустали и успокоились, Обр решился. Хорошенько закутал девчонку в заботливо присланную хозяином замка шубейку и повел на улицу. У самого выхода, как назло, нарвались на господина Рада.
        - Хм, - сказал тот. - Значит, ты к этой ездил? А я думал - к другой. Другая-то повиднее будет.
        - У всякого свой вкус, - строптиво пробурчал Хорт.
        - Ну теперь, когда она у тебя под боком, можно и делом заняться. Ристалище нынче от снега очистили. Приходи, я тебе особый удар покажу. Прямой с перебросом.
        - Угу, - кивнул Обр и поспешил увести Нюську. Ему не понравилось, как дрожит лежащая у него на локте ручка.
        - Ты его не бойся, - сказал он, сводя девчонку по расчищенным ступеням, - он хороший мужик. Толковый. И ударчик тот я бы посмотрел. Да что с тобой?
        - Я его раньше видела, - глядя на носки беленьких котов, мягко ступавших по заснеженному двору, сказала Нюська.
        - В городе, что ли? Боишься, что следил он за мной? Так это по приказу. Господин Стрепет обо мне больно беспокоится. Будто я дите малое.
        - Нет. Не в городе. Помнишь, на дороге под Городищем искали тебя?
        - Ну.
        - Это он мне твой портрет показывал.
        - Не-е… С какого перепугу…
        - Он! Я со страху хорошо запомнила. У него вот тут, на щеке, будто курица клюнула.
        - Сама ты курица! Это его стрела клюнула. Зачем ему меня искать? И портрет откуда?
        Нюська только вздохнула. Как всегда. Лучше бы спорила, что ли.
        Гулять было, по правде говоря, негде. Двор не успели расчистить как следует. Везде лежали кучи уже нечистого, желтоватого снега. Обр повел Нюську на любимое место, на стену. Кругом было бело. Позади над крепостью - белые вершины, впереди - поля и пригорки, затопленные снегом. Лишь кое-где торчали тонкие ветки кустов да крестики - верхушки маленьких елок. Оберон вздохнул. Все умерло, все пропало, вся его жизнь как земля под снегом.
        Хорошо хоть Нюська на стене разрумянилась, повеселела. Подняла на Обра серые глазищи. Аж сердце зашлось. Посмотрела внимательно и спросила:
        - А когда мы уедем?
        - Теперь уж до весны, - старательно сжимая в кулаке податливый снежок, отозвался Хорт. Снежок полетел в ворону, сидевшую на зубце стены шагах в десяти. Ворона с оскорбленным воплем унеслась прочь. Черная клякса на белом поле.
        - А сейчас уехать нельзя?
        Ох уж эта Нюська! Если что заберет в голову - колом не выбьешь.
        - Сейчас нельзя, - терпеливо объяснил Обр, - если бы я еще один был… Ты же больная совсем.
        - Я уже поправилась.
        - Да чем тебе тут-то плохо? Тепло и сытно. Кормят, поят, привечают. Где еще нас даром кормить будут?
        - Здесь нехорошо. Тошно, будто в паутине бьешься.
        Оберон поежился.
        - Это тебе от болезни кажется. Пойдем! Замерзла, должно быть.
        На обратном пути пошли проведать Змея. Конь обрадовался, рвался на волю, даже Нюську обнюхал благосклонно. Ладно уж, невелика тяжесть. Лишь бы двигаться.
        Желание его сбылось очень быстро. На ступеньках крыльца обнаружился господин Стрепет. Стоял, кутаясь в тяжелую белую шубу, задумчиво смотрел, как они пробираются по двору.
        Нюська совсем засмущалась, спряталась за Обра. Хозяин замка приветливо улыбнулся.
        - Мой друг, я, бесспорно, не хотел бы разлучать тебя с прелестной молодой женой, но дело не терпит отлагательства. Завтра мне необходимо доставить одно письмо. И доставить быстро, а дорога нынче не хороша. Твой конь подойдет как нельзя лучше.
        - Можно, - нехотя сказал Хорт.
        - Не говори «можно». Следует говорить: «Я к вашим услугам». Сегодня я приготовлю пакет, а завтра чуть свет отвезешь его в Сетунь-Скрепы. Передашь воеводе Отусу. И непременно дождись ответа. Это очень важно!
        «И верно, что-то затевается, - вяло подумал Обр. - Опоздали они, зима-то уж стала. А зимой, всякий знает, воевать неудобно». Оставлять Нюську по-прежнему не хотелось, но деваться ему было некуда. Не годится кусать руку, которая тебя кормит.
        - Не тревожься, - заметил проницательный господин Стрепет, - за твоей дамой я присмотрю! Кажется, вы рукодельница, милая? У меня хранятся великолепные образчики свейских вышивок. Так называемые Лебединые полотна. Согласно легенде, они были созданы на десятом году царствования Чарлониуса Шестого, когда…
        Оберон подавил тяжкий вздох. Господина Стрепета понесло… Куда его могло занести и долго ли это продлится, никто предсказать не мог.

* * *
        С утра пораньше, как только слегка посветлело, Обр тихонечко выбрался из комнаты, оставив спящую Нюську, забрал приготовленный в кабинете пакет, оседлал сытого Змея и с первыми лучами солнца, которые все равно не смогли прорваться сквозь плотные облака, поскакал по худо-бедно очищенной от снега дороге. Во владениях господина Стрепета за этим следили. Для того чтобы очистить путь, крестьянские лошади по очереди таскали туда-сюда тяжеленную штуковину под названием «снежный плуг».
        Змей двигался почти бесшумно, будто по облакам. Пухлый снег забрал, впитал в себя, погасил все звуки.
        Коротки дни в середине декабря. Коротки, облачны и туманны. Но Обр Змея не горячил. Не так уж далеки эти Сетунь-Скрепы. Дорога пробиралась густым сосняком все выше и выше. Деревенские поля лепились по неширокой речной долине.
        В Сетунь-Скрепы Хорт въехал шагом. Дома тут были большие, добротные, с высоким крыльцом, с подклетью. Заборы - плотный частокол. Никаких тебе жердей, как в Кривых Угорах. Сразу видно: богатая деревня. Не зря на тракте стоит. У местного воеводы, зазимовавшего тут со своим отрядом, Обр уже бывал, поэтому сразу направился к дому старосты. Крыльцо вполовину выше, чем у прочих, балясины резные, ступени широкие. На ступенях скучал караульный. Видно было, что пялиться на чужой забор и торчащую над ним крышу с деревянным петухом и живой ободранной вороной опротивело ему до зевоты.
        - Письмо воеводе от господина Стрепета, - доложил Оберон.
        - Ну, давай.
        - Велено ответа дождаться.
        - Ну, подожди.
        Караульный кивнул на ступеньки.
        - Не, - солидно отказался Обр, не слезая с седла, - у меня еще дело. Через полчаса вернусь за ответом.
        - Как знаешь.
        Дело у Хорта было смешное и глупое. Проезжая по деревне и с высоты своего коня глядя поверх заборов, он ухитрился заметить нечто важное. Отъехав чуть назад, свернул в боковой проулок, куда выходили широкие ворота сеновала. Сейчас они были приоткрыты. На разбросанном сене вальяжно развалилась пестрая кошка. Вокруг, путаясь в сухих стеблях, ползали мелкие котята. Пасла все это хозяйство небольшая девчонка в хорошем крепком тулупчике, но почему-то босая и без платка. На всадника, надвигавшегося на огромном коне, она посмотрела с опаской и явно собралась нырнуть в глубину сеновала. Обр торопливо спешился, старательно скорчил умильную физиономию и сказал:
        - Ой, какая кисонька хорошенькая!
        С девчонками вроде этой он раньше никогда не разговаривал и понятия не имел, как это делается. Проще было схватить искомое и быстро смыться. Но девчонка наверняка разорется, а шум ему ни к чему.
        Однако слова про кисоньку подействовали.
        Девчонка заулыбалась.
        - Это Мусенька. У нее котятки.
        - Твоя?
        - Не, мамкина. Вот это моя будет.
        Отловила одного котенка и с гордостью сунула под нос Обру. Котенок такое обращение сносил с полным спокойствием. Видно, привык.
        - А мне котеночка подаришь? - елейным голосом спросил Хорт.
        - Могу, - согласилась девчонка. - А на что тебе? Ты же, дяденька, солдат.
        - Да я не себе.
        - А, - сейчас же смекнуло мудрое дитя, - невесте подарить хочешь?
        - Угу.
        - На, - девчонка изловила другого котенка, потолще.
        Обр присел, чтобы разглядеть его повнимательнее.
        - Не годится, - решил он, - это ж кошак. Мне бы кисоньку. Бе-едненькую.
        Девчонка уставилась на свое стадо, соображая, кто из них самый бедненький, и тут совсем рядом, у старостиного крыльца, заорали, заругались так громко и страшно, что кошка подскочила на месте и, подхватив за шкирку первого попавшегося котенка, ринулась по куче сена на самый верх.
        «И верно, должно быть, началось что-то, - подумал Обр. - Видать, письмо не простое было».
        - Где он?! - воззвал начальственный голос. - Быстро, пятерых к южному концу, пятерых к реке! Все прочесать, чтобы муха не пролетела. Где он, я тебя спрашиваю?!
        - Да найдется, - смущенно пробубнил караульный. - Через полчаса сам придет. За ответом.
        - А если не придет?! Ты понимаешь, дубина, кто это был?! Ты ж озолотиться мог, дуботолк! Шутка ли, последний Хорт! За него такая награда обещана!
        Угу. Непростое письмо. Господин Стрепет?! Человек-одуванчик. Печальные голубые глаза, чернильные пятна на тонких, сроду не державших оружия пальцах… Нет! Наивный книгочей, которому Хорт два месяца с легкостью морочил голову в надежде добраться до князя, сто раз мог его выдать раньше. Но не выдал. Наоборот, даже Нюську приветил, заботился, вылечил. Не-не-не. Обр даже удивился своей глупости. Тут стражников полная деревня. Наверное, как всегда, не повезло: попался по пути кто-то, кто знал его еще с усольских времен. Опознали! Вечно хорошо продуманные планы срываются из-за случайных встреч и прочих нелепых случайностей. Бежать!
        Но встал медленно, спокойно забрал в кулак повод нетерпеливо переступавшего Змея.
        - Чего это они? - спросила девчонка, с опаской сгребая в кучу пищащих котят.
        - Не знаю. А котенка я у тебя потом возьму. Пусть подрастет.
        Вскочил в седло и не спеша поехал вперед по проулку, пригибаясь, прячась за высокими заборами.
        По улице, оставшейся позади, дружно прогрохотали копыта. Он не обернулся, только слегка ткнул Змея каблуком в брюхо. Змей намек понял.
        И когда за спиной заорали и стук копыт заметался между заборами, Обр тоже не обернулся. Лишь шепнул Змею: «Давай!» Змей послушно наддал. Заборы понеслись мимо, и поздно, слишком поздно Хорт понял, что впереди тупик. Проулок упирался в основательные ворота, хозяйственно утыканные поверху острыми колышками. Никаких боковых отвороток в проулке не было. Звук погони настигал, сзади орали радостно и хищно. Обр собрался, скорчился, стараясь меньше давить на лошадиную спину и, зажмурившись, послал Змея вперед. Во время их совместных скитаний по лесам Змей в охотку сигал через овражки и гривки, поросшие молодыми сосенками. Но тут-то не гибкие вершинки. Пропорет брюхо - и всем конец: и коню, и всаднику.
        - Давай!
        Змей сильно оттолкнулся, ринулся вверх, разрывая воздух, а Обр в последний миг подумал: «А что, если там, за воротами телега с оглоблями? Или борона зубьями вверх?»
        Змей грянулся оземь всеми четырьмя копытами. Хорт едва не вылетел из седла, но удержался. Открыл глаза. Змей с разгону ломился через какие-то голые кусты, должно быть смородину. За смородиной оказался обширный огород с длинными, засыпанными снегом грядками. Справа, в окне добротного дома мелькнула чья-то перепуганная физиономия, а спереди, за огородом, еще одни ворота, раскрытые настежь, сани и два мужика, скидывавшие подвезенное по первопутку сено.
        Змей пропахал огород не хуже снежного плуга, распугав мужиков, вырвался в ворота и сразу оказался за околицей. Недолго думая, Обр направил коня по санному следу, уходившему наверх к спасительному лесу.
        В лес вломились минут через пять. Змей пытался идти как по ровному, рвался из жил, разбрызгивал липкий снег, точно воду. Хорт все оглядывался назад, но никого не увидел. Даже давешних мужиков куда-то унесло. Должно быть, погоня все еще стучала в те ворота или кинулась в объезд, а это дело долгое.
        В лесу он держался санного следа, пока не доехал до вершины холма, до каменной гривки, с которой снег сдувало ветром, и только тогда направил коня вбок, по камням, и уж потом скатился вниз, в густую еловую чащу. След все равно останется, но хоть найдут не сразу. В конце концов они со Змеем забились в такие дебри меж тесно стоящих молодых елок, что даже заячьих следов вокруг не было. Лишь ровная белизна в черных черточках опавшей хвои. Тут Обр спешился, захватил полную горсть снега, обтер разгоряченное лицо, осмотрел тяжко дышащего коня.
        Ну, подколодный! Даже не поцарапался!
        - Да тебе цены нет! - нежно сказал он. - Какой же ты Змей? Ты у меня целый дракон!
        Змей встряхнулся и фыркнул надменно. Ну ясное дело, дракон! Кто же еще?
        - Поехали потихоньку, - сказал ему Обр, - по следам нас в два счета найдут.
        Следы он постарался запутать, пробираясь сквозь самую непролазную чащу. Кое-где как смог закидал, наскоро замел еловой веткой. Змей нервничал, злился.
        Лазить по колено в снегу по страшно трещавшему под ногами бурелому ему не нравилось.
        Впрочем, довольно скоро они выбрались туда, куда хотел Хорт, на высокий откос. Здесь южный тракт, тянувшийся от замка, расходился надвое, в горы, к перевалу и через Сетунь-Скрепы, в Угорье.
        - Ну и куда теперь? - подумал Обр, мрачно глядя с обрыва на три дороги. В Сетунь-Скрепах, понятно, делать нечего. В замок нельзя. Письмо-то он из замка принес, значит, там его и искать будут. Так что к перевалу, и только туда. Так ведь и Маркушка говорил. А Маркушка плохого не посоветует.
        Спрыгнул в снег, сразу провалился по колено, ухватил Змея за повод, потянул за собой, заставил съехать по крутому скату чуть ли не на крупе. Змей послушался, хотя вид имел при этом до крайности озадаченный. Первым делом Хорт осмотрел дорогу и понял, что пока по ней никто не проезжал. Его утренние следы красовались на подтаявшем снегу в гордом одиночестве. Вот и славно. Значит, дорогу к перевалу еще не перекрыли. Все хорошо.
        А как же Нюська? Ничего, господин Стрепет присмотрит.
        Да, присмотрит он! Сошлет на кухню куда-нибудь. А ей вредно, ей отдыхать надо. А еще там Валерианы, Харальды, Корнелиусы всякие.
        К замку-то тоже никто не проезжал. А это значит, можно, можно добраться до замка раньше погони, забрать Нюську…
        Вот тут-то их и схватят. Тепленьких. Оберон решительно тряхнул головой. Да что это он! Он же не кто-нибудь. Внучатный племянник господина Стрепета, и оный господин Стрепет не раз обещал ему всяческую помощь и защиту. Спрячет их в замке или вовсе поручится, что обознался тот караульный или кто-то еще, кто опознал последнего Хорта. Не Хорт это вовсе, а некий Свен, воспитанник и родня. Главное, чтоб на дороге не схватили.
        Обр прислушался. Звука погони не услышал и, вскочив в седло, погнал Змея к Твердыне Туманов.
        Глава 7
        Всадник понукал, просил, уговаривал, и Змей слушался, себя не жалел, делал все, что мог, и даже больше. Погони они за собой так и не услышали, но Обр чуял: она там, сзади. Тоже несутся, не щадя коней. У замка, близ деревни дорогу уже успели затоптать, так что следы они потеряют, но в замок все равно заявятся.
        В замковом дворе он подлетел к самым конюшням. Покрытого пеной, тяжко дышащего Змея наскоро поцеловал в морду и сдал с рук на руки лично старшему конюху. Распорядился сурово:
        - Поводи немного. Воды пока не давай.
        - Да знаю я, не первый раз замужем, - отмахнулся конюх, принимая повод усталого коня. - Чего ты гнал-то как на пожар? Неужто война?
        - Хуже, - отмахнулся Обр и опрометью кинулся к цитадели. Сейчас главное - Нюську найти, велеть собираться, а уж потом к господину Стрепету, растолковать ему, как и что.
        Посреди двора, как всегда неожиданно, напоролся на Рада, который, видно, получал удовольствие, подстерегая нерадивого ученика.
        - Откуда ты взялся?!
        - Оттуда! - рявкнул Хорт. - Пустите!
        - Неужто война?
        - Нет. Хуже!
        - Хуже? Угу, - здоровенный воин развернул Обра к себе, заглянул в лицо и выговорил тихо, едва шевеля губами: - Говорил я, беги! Может, еще не поздно.
        Оберон вывернулся и вправду побежал дальше.
        В свою комнату он влетел прямо в облепленных снегом сапогах, в распахнутом полушубке, с порога заорал:
        - Нюська, собирайся!
        - Я не Нюська. Туська я.
        Стукнула крышка сундука. Девица, копавшаяся в Обровых вещах, разогнулась, посмотрела умильно, но с удивлением.
        - Ты чего здесь делаешь?
        - Прибираюсь. Господин Стрепет приказали вещи ваши собрать.
        - Зачем?
        - Так ведь уезжаете вы. Мы-то думали, вы уж в дороге.
        Снаружи донеслись неясные крики. Хорт метнулся к окну. Орали у ворот, караульный на надвратной башне перегнулся вниз, размахивал руками. Похоже, погоня добралась до замка. Сразу их, конечно, не впустят, но в конце концов впустят обязательно.
        - Так, - стиснул зубы Обр. - А Нюська где?
        - А ей господин Стрепет замок показывает. Теперь, я видала, в подгорные покои повел.
        - Где это?
        - Так туда без господина Стрепета никому ходу нет. Дверь не откроется.
        - Ничего. У меня все откроется. Показывай! Я срочные вести привез.
        - Неужто война?
        - Да что вы все заладили, война да война. Хуже! Показывай давай!
        Пока Туська, суетливо оборачиваясь, вела его к неприметной двери в конце коридора, наискось от хозяйского кабинета, Хорт отошел от бешеной скачки и немного успокоился. Все, кто ему нужен, сейчас вместе. Значит, дело пойдет быстрее. Никому ничего по отдельности объяснять не придется.
        Дверь была самой обыкновенной, резной, светлого дерева, только чуть меньше, чем прочие двери в верхних покоях. Обр с ходу толкнул ее, и она открылась под удивленное аханье запыхавшейся Туськи.
        Хорт живо нырнул внутрь, ловко задвинул кстати оказавшийся внутри засов. Чем больше препятствий между ним и погоней, тем лучше. Проворно обернулся, ожидая увидеть темный спуск в подземелье или что-нибудь этакое, таинственное. В подгорных покоях наверняка хранятся родовые сокровища, всякие там Лебединые полотна и прочая муть.
        Темноты никакой не было. Аккуратный короткий проход упирался в удобную, крытую пыльным ковром лестницу, которая вела вовсе не вниз, а вверх. На верхней площадке, там, где ступеньки поворачивали, горела ясная масляная лампа. Стены, правда, из голого камня, но гладко отесанные, сухие, чистые.
        Обр взбежал по лестнице, которая оказалась высокой, четыре длинных пролета. На каждой площадке - лампа. Под каждой лампой - каменная скамья для утомленных подъемом посетителей. Но он взлетел по ступенькам в один миг. На минутку приостановился, ловя ртом воздух. Высоко.
        Должно быть, все это выбито в скале, что нависает над крепостью.
        Наверху тоже не было никаких ужасных лабиринтов. Широкий ухоженный, но полутемный коридор. Тесаный камень без единого шва, единственная дверь, на этот раз узкая, почти как лаз. За дверью свет и отчетливый голос господина Стрепета.

* * *
        - О своем так называемом муже можешь не беспокоиться. Я передал его в надежные руки.
        Услышав такое, Оберон замер. Охота ворваться в полуоткрытую дверь мгновенно пропала. Вместо этого он прижался к стене и стал красться, тихо и медленно, как в лесу.
        - В надежные? - дрожащим голосом переспросила Нюська.
        - Надеюсь, что так. Его судьба меня больше не занимает. А ведь какая была великолепная комбинация! Столько трудов, чтобы провести глупую пешку в ферзи! Два месяца готовил. Князя привел ему прямо в руки. А он все испортил и теперь ни на что не годен. Убрать с доски - и дело с концом. Поговорим лучше о тебе.
        Обр распластался по стенке у самой двери и почти совсем перестал дышать. В голове будто что-то щелкнуло, и все сложилось как деревянная головоломка: письмо, намеки господина Рада, вопли Сетуньского воеводы, дура Туська, собиравшая в сундук его вещи. Правильно говорил Маркушка, никому верить нельзя. Сдал его господин Стрепет, сдал со всеми потрохами!
        - Обо мне? - донесся до него растерянный голос Нюськи.
        - Разумеется, о тебе, дитя мое, - приятнейшим образом ответствовал господин Стрепет. - Ведь наш мужественный Хорт здесь ни при чем. Как ты это делаешь?
        - Делаю… что? - окончательно перепугалась Нюська. - Я ничего не делаю!
        - Прости, но факты говорят об обратном.
        - Кто говорит? Я таких не знаю. Врут они, ваши Хвакты. Я пойду. Мне… мне мужа найти надо.
        - Не стоит так спешить. Я же сказал, о нем позаботятся. Надеюсь, уже позаботились. А я хотел бы показать тебе кое-что. Глупо одолеть все эти ступеньки и не увидеть. Уверяю, тебе понравится.
        - Ой! Что это?
        - Красиво, не правда ли? Великолепная вещь. Поистине сказочная. И, как ты понимаешь, очень, очень древняя. Когда мой отец впервые привел меня сюда, я был потрясен. Хотя тогда все это выглядело гораздо скромнее.
        Отец никогда не пользовался этим. Он полагал, что это… э… такая красивая игрушка. Дед, по-моему, тоже. Прадед, насколько мне удалось установить, изредка применял ее по назначению, но только в нашем поместье. И даже он не знал ее настоящей силы.
        Нюська молчала, и Обр, забеспокоившись, осторожно заглянул в щель. Стена за дверью была очень толстой, так что вместо обычного дверного проема получился проход длиной в полторы-две сажени. Обр бесшумно втянулся в него, прилипнув к холодному камню, просочился к арке, из которой лился яркий свет, осторожно заглянул внутрь - и земля ушла у него из-под ног.
        На миг почудилось черно-белое поле, густой туман и полная беспомощность.
        Доска была очень велика. С перепугу она показалась ему вообще бесконечной. Свет факелов змеился, отражаясь в черных клетках, желтоватым прозрачным воском дрожал на светлых. «Шахи», - смекнул сумевший справиться с тошнотой Обр. Игру эту он видал в одном кабаке в Больших Солях. Знал, что на деньги в нее играют редко, чаще на интерес, а правила путаные, трудные, без кружки браги, как говаривал Маркушка, не разберешься. Только доска тут куда больше и фигур что-то много. Ишь, мелкие какие! Но все вырезаны очень подробно. На одеждах каждую складочку видать. Больше всего было круглоголовых ратников. Над ними кое-где возвышались фигуры поважнее. Как они зовутся, Оберон не помнил. Смутно брезжило, что тут все как-то неправильно. Вроде бы там война должна быть и два войска - черные и белые. Ну да, вон тот длинный, в шлеме, так и называется: «мудрец», или «полководец». Но тут все фигурки были одинаково темные, глубокого медового цвета.
        Факелы на стенах, посаженные очень часто, сияли так, что даже жарко делалось от этого света. Низкий каменный свод посверкивал искорками мелких кристаллов. Больше ничего интересного в этом обширном зале не было. Только доска. Над доской, довольно далеко от входа, склонилась Нюська в своем темном, с чужого плеча платье. Господин Стрепет наблюдал за ней с отеческой улыбкой.
        Обр старался не глядеть на доску, чтобы снова не закружилась голова. Голова ему нужна была для того, чтобы все обдумать. Первый порыв: по-быстрому разделаться с предателем, схватить Нюську в охапку и бежать - имел существенный изъян. Бежать было некуда. По замку наверняка уже разгуливают люди Сетуньского воеводы.
        - Считается, - мечтательно произнес господин Стрепет, - что основатель нашего рода был не совсем человек. Или вовсе не человек. Отец полагал, что это глупая легенда. Но он ничего не знал о свойствах Игры. Не знал и знать не желал. Тогда шла очередная добрососедская война с Лаамами за обладание некой Коровьей топью. Он был весьма занят. А я… Я полюбил прятаться здесь. Здесь и в библиотеке. Однако в библиотеке меня часто находили, норовили усадить на коня и заставить гоняться за каким-нибудь злосчастным зайцем. Или совали в руки очередную тяжелую железяку и волокли на ристалище. Отвратительно. Но здесь… О, здесь никто не мог до меня добраться! Тишина. Покой. Одиночество. Только я и мои пешки. Только я и Игра. Тогда она была куда меньше. Немало времени прошло, прежде чем я смог разбудить всю доску. Согласись, теперь здесь есть на что посмотреть.
        - Ой! - вдруг пискнула Нюська, - Они что, живые?
        - Ну, что ты, - снисходительно отозвался господин Стрепет, - это всего лишь фигуры!
        - Но у них… У них у всех лица. Глаза смотрят. Губы шевелятся. Это люди!
        - Не совсем так. Люди бродят по лику земли, обделывают свои мелкие делишки, предаются порокам, рождаются и умирают. Обычно я им не мешаю. Зачем? Они все равно участвуют в Игре. Все. От Злого моря до самых гор.
        - В какой игре?
        - В моей. Поначалу я только смотрел. Это было забавно. Я мог видеть, что делает отец, слуги, стражники. Потом отец отправился воевать. Мне захотелось взглянуть на битву, и на доске появилась Коровья топь со всеми ее окрестностями и войско Лаамов. Они бились, и каждая битая фигура просто исчезала. Я подумал, что могу помочь нашим, и стал играть. И у меня получилось. С тех пор я понял, что могу управлять ими. Это не так просто. Играть должно по правилам. Нельзя нарушать законы бытия. Но можно их использовать.
        - Зачем?
        Нюська отвела взгляд от фигур, стиснула кулачки, подняла лицо к господину Стрепету.
        - Наивный вопрос! Видишь ли, милая, большинство людей не заслуживает этого высокого звания. Это просто быдло.
        Нюся отшатнулась.
        - Тупое, ленивое, корыстное быдло, - уверенно продолжал господин Стрепет. - Каждый гребет под себя и готов загрызть всякого, кто подбирается к его корыту. В сущности, это, - он плавно повел рукой над головами пешек, - всего лишь скот. А скот, как тебе известно, нуждается в пастухе. Дело это трудное и неблагодарное. Но я не жалюсь. Кто-то ведь должен следить, чтобы они не перегрызли друг другу глотки. Сделать их лучше, указать верную цель, чтобы торжествовало добро, чтобы высшая справедливость…
        - Это не скот. Это люди! - упрямо сказала Нюська.
        - Да, - согласился господин Стрепет, - люди, живущие и умирающие как бессмысленный скот. Они не знают, что им делать со своими жалкими жизнями. Зато это знаю я. Я знаю, что делать с этими людьми и с этой страной. О, какую прекрасную жизнь создал бы я, если бы мне не мешали! Недавно я потерпел досадную неудачу. Но ничего, есть еще время найти причину и все исправить.
        Девчонка молча смотрела на него, просто смотрела, но господину Стрепету это не нравилось.
        - Разве тебе никогда не хотелось восстановить справедливость, предотвратить преступление, наказать виновных? - проникновенно спросил он.
        - Хотелось, - бодро согласилась Нюська.
        - А могла ли ты это сделать?
        - Нет. Не могла.
        - А я могу. В любом месте княжества.
        - И в Усолье?
        «Во дает. Нисколько не боится! - подумал Обр. - Ну ладно, щас мы разберемся, кто тут скотина, а кто пастух».
        Господин Стрепет медленно пошел вдоль доски.
        - Вот твое Усолье. Кстати, о торжестве справедливости. Не так давно я избавил твой край от Хортов. Это было красиво. До сих пор горжусь этой комбинацией. Пока Хорты нужны были для защиты западных рубежей, я держал их там. Немного страдали те, кого принято именовать простыми тружениками, но всегда приходится чем-то жертвовать. Это одно из правил. Зато теперь страна избавлена от разбойников. Заметь, быстро избавлена. Одним ударом я, Аликсан Стрепет, покончил с разбойничьей шайкой, оказал услугу князю и окончательно завоевал его доверие, которое потребуется мне, чтобы покончить с самим князем и наконец получить власть не только на доске. И тогда…
        - Всем станет лучше?
        - О да!
        Нюська приблизилась к нему, склонилась над доской.
        - Хочешь найти знакомых? - благосклонно поинтересовался спустившийся с небес на землю господин Стрепет. - Найдешь, только смотри внимательнее. Здесь у меня все - от князя до последнего нищего. Все, кроме тебя и этого разбойничьего выродка. Трижды битая пешка! Бессмертная. Неуправляемая. Неуловимая. Я все думал: отчего доска теряет его? Догадаться было невозможно. Ведь тебя нет на доске. Нет и не было. Сейчас ты стоишь рядом с доской, а на поле тебя по-прежнему нет. Откуда я мог знать о твоем существовании? Но он сделал ошибку - привел тебя сюда. И я понял: пока он с тобой, доска не видит и его тоже, и тогда я не могу управлять им. Единственной пешкой на всей доске. Поэтому спрашиваю еще раз: кто ты? Как ты это делаешь?
        - И вовсе здесь не все. Антоши нет. Тетеньки Фетиньи нет.
        Господин Стрепет снисходительно улыбнулся.
        - Нет на доске - нет в живых. Этот Антоша - твой близкий родственник? Вероятно, я должен принести свои соболезнования.
        Нюська по поводу смерти сероглазого отца Антона не огорчилась, пошла вдоль доски, ведя над ней пальчиком, словно разыскивая что-то. Остановилась. Замерла, всматриваясь.
        - Ну вот. Федора тоже нет.
        - Кто такой этот Федор?
        - Сосед наш. В Кривых Угорах рядом жили. Ни его самого нету, ни его детей. Неужто все сразу померли?
        - Видимо, так оно и есть, - подтвердил господин Стрепет, начиная раздражаться.
        - Не-а, - радостно заявила девчонка, - не может быть, чтоб по всей стране малые дети померли. Кухаркина дочка сегодня с утра во дворе бегала, а кухарка на нее орала.
        - Мда, - призадумался господин Стрепет, - странно. Раньше я как-то не обращал внимания. Хм. Доска не видит детей. Должно быть, для Игры они бесполезны. Но ты уже не ребенок. Даже замуж успела выйти, если твой дружок не врет. Так почему, почему доска не видит тебя?!
        Нюська задумалась, опустила глаза, провела пальчиком по краю доски.
        - Я не знаю. Должно быть, мне ничего не нужно.
        - Чепуха! Всем что-нибудь нужно. У каждого свой крючок. Отчего, например, Радивой Каменецкий, бескорыстный герой, храбрый и верный, служит у меня личным телохранителем? Странно, правда? У нашего Рада два сына. Вот один, а вот и другой. Близнецы. Крепыши. Красавцы. К сожалению, незаконнорожденные. Согрешил наш герой с простой рыбачкой. Однако детей своих любит и на многое готов, чтоб избавить их от жалкой участи. Конечно, они в армии. Но не в солдатах, как следовало бы по рождению. Я помогаю им делать карьеру и заодно слежу, чтоб их не убили. А вот у господина Стомаха детей нет. Поэтому он сидит в изгнании, а я тихо жду, когда он дозреет и за избавление от Городища будет готов на все.
        - Это не то. Нужда разная бывает. Вот маленьким деткам нужно, чтоб их мама любила. И все. А этого ваша доска дать не может. Зацепиться ей не за что.
        И взрослые такие есть. Ну, такие, которым для себя ничего не надо. Вот Антоша…
        - Твой брат?
        - Нет.
        - Думаю, все-таки брат. Не ведаю, как это произошло, но, должно быть, вы тоже из нашего рода - рода творцов и пастырей. Однако ты портишь всю Игру. Я составляю композицию в расчете на твоего… хм… мужа. Пестую, направляю его, превращаю в грозную силу. И что же? В самый ответственный момент он исчезает и мчится к тебе. Что прикажешь с тобой делать? Мысль об убийстве мне претит. На доске это все гораздо проще. Но лично… О нет, на такое я не способен!.. Слишком мягкое сердце - большой недостаток в этот жестокий век. Засадить тебя в подвал поглубже? Удочерить и научить Игре? Или жениться на тебе? Хорошая мысль. Ведь у меня еще могут быть дети. Настоящие творцы, а не тупой скот.
        - На мне нельзя жениться, - решительно возразила Нюська, - я замужем.
        - Не переживай. Это ненадолго. Скорее всего, ты уже вдова.
        - Не дождешься! - прошипел Хорт и шагнул вперед.

* * *
        Господин Стрепет стоял по ту сторону доски. Рука дернулась за ножом, чтобы швырнуть его и покончить со всем одним ударом. И тут Обр вспомнил, что нож остался у Маркушки. Так. Ладно.
        - Нюська, иди сюда!
        Девчонка сейчас же послушалась, подбежала, встала за спиной. Обр быстро огляделся, ища что-нибудь подходящее, но ничего не нашел. Забить бы гада голыми руками. Только чтоб Нюська не видела.
        - Уходим, - сказал он, не спуская мрачных глаз с малость растерявшегося Повелителя, - щас мы его тут запрем. Там снаружи засов надежный. Пусть подыхает вместе со своей Игрой. Давай, шевелись. А он тут пусть чего хочет, то и делает.
        - Все, что хочу, моя безумная пешка? - смиренно улыбнулся Повелитель, поглаживая рукоять лопаточки. - Благодарю за разрешение! Так-так, посмотрим, что у нас здесь. О, какие живописные прибрежные деревушки! Как их там - Пригоры, Угоры?
        Мягко, ласково он занес лопаточку над кучкой пешек у края доски.
        - А ведь я даже не знаю, что произойдет. Любопытно, что это будет. Буря? Пожар? Поветрие?
        - А мне плевать, - прищурился Обр. Нюська вцепилась сзади в его полушубок. Могла помешать. Кругом бежать - долго. Прыжком его достать, через доску - далеко. Под доской перекатиться, схватить за ноги - можно попробовать. Хотя все равно дел он наделать успеет.
        - Не говори «плевать». Следует говорить: «Для меня это не имеет никакого значения».
        Хорт напрягся, готовясь к нырку с перекатом, повел плечами, освобождаясь от полушубка.
        Господин Стрепет продолжал улыбаться.
        - Собственно, мне тоже плевать, - светским тоном заметил он. - О, да тут свадьба! И невеста какая красивая. На мой вкус толстовата немного.
        Обр чувствовал, как Нюська, уткнувшись в его спину, крепко стиснув грубую овчину, шепчет как безумная: «Не надо, не надо, не надо!»
        Лопаточка коснулась крайней пешки. Кто это? Хорошо, если тетка Костылиха. А если Родька, Мокша Шатун или, скажем, Верка?
        - Отойдите от двери, дорогие мои! Оба. И побыстрее! Пока рука у меня не дрогнула.
        Нюська всхлипывала, отчаянно тянула в сторону, и Хорт понял, что уже подчинился, медленно движется вдоль доски к дальней стене. Господин Стрепет обходил доску с другой стороны, предусмотрительно держа лопаточку над круглыми головами пешек.
        - Дальше, прошу вас. Еще дальше.
        Оберон не сводил с него глаз и поймал-таки тот момент, когда Повелитель пешек отшвырнул свое страшное оружие и кинулся к выходу. Взметнулся белый меховой плащ, взлетели одуванчиком белые волосы.
        Обр немедленно рванул за ним. И ведь успел. Бегать он умел - этого не отнимешь. Ухватил за ускользающий плащ, дернул, чтобы повалить.
        Но тут без всякой видимой причины сверху свалилась точно по размеру отесанная каменная плита. Плотно заткнула проход. Обр чудом увернулся. Едва по хребту этим камнем не получил. Вскочил, встряхнулся и тут же набросился на перепуганную Нюську.
        - Дура! Из-за тебя все. «Не надо, не надо…» Вишь, чего ты наделала?
        - Но как же… там же наши…
        - Наши? Костылиха тебя при всем честном народе позорила. Родька с папашей своим выдать меня хотели. А Федору, сараю этому, ты сама квашню на голову надела! Ну ладно, ладно, не реви. Спасли мы их. Вот только нас спасать, как всегда, некому.
        - Теперь мы не сможем выйти?
        - Да сможем, сможем, - отмахнулся Хорт. - Это не беда. Беда с той стороны поджидает. Стражников господин наш распрекрасный, скотина подлая, сюда не позовет. Место тайное. Ну, может, Рада пришлет. Но вряд ли. А вот как мы из замка выйдем - этого я тебе сказать не могу. Но все же рассиживаться нечего. Хочешь не хочешь, а уходить надо.
        Нюська потрогала пальчиком безнадежно неподвижную плиту, попыталась сунуть его в щель у притолоки и не смогла.
        - Как уходить?
        - Запросто.
        В нише, открывшейся над каменным монолитом, позвякивая тянулись цепи, поблескивали края хорошо смазанных блоков, насаженных на толстенные, вбитые в стену штыри.
        - Ты знаешь, как оно открывается? - с уважением протянула Нюська.
        - Ну, вообще-то открывается-закрывается оно снаружи, - пробормотал Обр. - Там, небось, рычаг какой-нибудь секретный или еще чего. Но это ж не камера. Пешки эти сами разбегаться не станут. Хотя и стоило бы. Потому и механизм весь наружу. Прятать его не от кого. Короче, щас.
        Скинув давно мешавший полушубок, он подтянулся, проник в нишу, подергал, позвякал цепями, нащупал противовес и едва успел выскочить, когда толстенный каменный блок устремился вверх.
        - Все. Пошли.
        Но ушли они недалеко. Только полторы сажени до внешней двери, разукрашенной медными гвоздиками.
        Обр с разбегу навалился на нее, но толстенная зараза даже не скрипнула.
        - А вот это хуже, - сообщил он, сердито покосившись на Нюську, - Пошли назад, сердобольная ты моя.
        - А никак нельзя?..
        - Не-а. Замочной скважины нет. А снаружи там еще засов во-от такенный. И замок навесной. Такое отсюда даже Маркушка не откроет.
        - А что же делать?
        - Орать и бегать. Можешь начинать. Прямо сейчас.
        Хорт плюхнулся на скомканный тулупчик, мрачно уставился на нависшую над входом глыбу.
        - Что же будет? - не отставала глупая Нюська.
        - Да ничего. Родственничек мой, господин Стрепет, вилы ему в бок, сейчас оклемается, передохнет, грушевого взвару попьет у себя в кабинете, книжечку почитает. А через недельку придет с доской поиграться и заодно трупы прибрать. Интересно, сам вынесет или верного Рада попросит? Как думаешь, на какую подлость человек ради своих детей пойти может? Или это уже не подлость будет? Ведь он их любит, детей-то.
        - Я не знаю. Наверное, все равно подлость. А какие трупы?
        - Наши! Сколько человек без воды протянуть может, знаешь?
        - Ой!
        - Вот тебе и «ой».
        - Это я во всем виновата!
        - Ну не я же.
        Обр еще посмотрел на неподвижную глыбу и наконец дал волю давно кипевшему гневу.
        - Нет. Не будет он больше играться. Щас я его игрушку порушу.
        - Не надо!
        - Да что ты заладила. Не надо, не надо. Надо! Сломаю доску - и дело с концом. Всего-то пару раз ногой врезать.
        - Да? Вот ты врежешь, а они все… вся страна… от Злого моря до самых гор…
        Оберон тут же представил, как вся страна, с городами, деревнями, Усольскими борами и Сиверской чащобой, расколотая трещинами, медленно валится в пропасть, и поспешно шагнул назад. Даже руки за спину убрал от греха подальше. Иногда дурочка соображала на удивление здраво. Но играться великий Повелитель все равно больше не будет. Все! Игры кончились.
        Снова нырнул в дверной проход, поразмыслил, отыскивая потайной рычаг, поднимающий плиту входа. Нашел лоснящийся от прикосновений квадрат стены, выбрался из прохода и, ухмыльнувшись, дотянулся до потайного рычага длинной лопаточкой. Рычаг сработал как надо. Кусок стены со скрипом пошел вниз, закрывая проход. Теперь комната с доской была заперта не только снаружи, но и изнутри.
        - Мы отсюда не выйдем, но и господин Стрепет сюда не войдет. Всю оставшуюся жизнь кайлом работать будет, стену пробивать. А стена здесь то-олстая.
        Цепи были могучие, блоки прочные, литые. Из инструментов у Обра имелся только уцелевший кусок лопаточки. С превеликим наслаждением он изломал его, сбрасывая противовес и заклинивая блоки. Всю свою ярость в это дело вогнал. Ничего не осталось. Разве что так, на донышке.
        Спрыгнул, весь в пыли и ржавчине, полюбовался на дело своих рук и с облегчением упал на заботливо расстеленный Нюськой полушубок.
        - Что-то темнеть стало.
        - Факелы тухнут.
        - Угу. Ясное дело. Колдун смылся - магия кончилась.
        - А что теперь? - в который раз спросила глупая девчонка.
        - Да ничего. Устал - сил никаких нет. С утра в седле. Погоди, щас передохну немного - и помирать начнем.
        Нюська тихо вздохнула, уселась рядом на тулупчике и ручки на коленках сложила. Честно приготовилась помирать. Обр по-настоящему спать не мог, но глаза закрыл. Не хотелось ему на нее глядеть. Дурочка! Связалась с разбойником. У него-то жизнь кончилась, когда он князя добить не смог. Ну, хоть одно хорошее дело сделал. Людей от доски этой проклятой освободил. А ей-то для чего помирать? Сидела бы сейчас дома, в Усолье.
        На полу было неуютно. В полусне казалось, будто он завалился отдыхать в самом неподходящем месте, у входа на черную лестницу. Сквозняк, суета, всякие Дуськи-Туськи туда-сюда носятся…
        Глава 8
        Должно быть, он все-таки задремал ненадолго. Когда открыл глаза, факелы уже погасли. Но оказалось, что в темноте доска светится слабым, восковым, медовым светом. Свет падал на Нюськино серьезное личико. Стоя у доски, она сосредоточенно разглядывала фигуры.
        - Отойди оттуда, - хрипло, со сна, посоветовал Обр, - а то как бы чего не вышло.
        - А знаешь, тут одни появляются, а другие исчезают.
        - Умирают, наверное.
        - А еще они движутся. Вот, по дорогам. Если близко наклониться, все большое делается. Дома, деревья. Людей хорошо можно рассмотреть.
        - Жуть! Это значит, он за каждым подсматривать мог.
        - За тобой не мог. Потому и злился. А я Маркушку твоего нашла.
        Обр заинтересовался.
        - Ну и как он, Маркушка-то?
        - Стоит на улице, говорит с кем-то.
        - Не побитый, не пораненный?
        - Вроде нет. Видно плохо. Там темно уже. В домах окна светятся.
        - Это хорошо. Я все боялся, Корень не простит, что он нас отпустил.
        - Ой. А вот, наверное, сам князь.
        - Старый, седой, нога сломана?
        - Ага. Ногу на подушке держит, на скамеечке. Ест чего-то.
        - Вот так. Он ужинает, а я с утра не жрамши.
        «Он живой, а я помру теперь», - мысленно прибавил он. Как назло, сразу захотелось пить. Целый жбан выпил бы. Скоро, скоро будут они лизать камень, чтоб хоть немного охладить горящий язык. Будут жилы грызть, чтоб хоть собственной крови напиться. Но Нюське лишний раз про их пиковое положение напоминать не стал. Пусть забавляется.
        - А в Кривых Угорах и правда свадьба.
        - Какая еще свадьба?
        - Ну как же, я же тебе говорила. Настена за старшего Шатуна замуж выходит. Миленькая какая! Рубашку мою надела.
        Полюбовалась на невесту и добавила:
        - Я вот чего думаю. Это все… красивое такое. Добрыми руками сделано. С душой. Для хорошего дела, не для дурного.
        - Для хорошего?! - вскинулся Хорт. - Уж мне-то можешь не говорить. Я был там, на поле! Я знаю! Тебе не понять. Тебя эта треклятая штука не видит.
        - Но ведь и тебя больше не видит.
        - Ну да, главное - ничего не хотеть. Чушь все это! Прям щас я много чего хочу. Ногой в челюсть господину нашему Стрепету хочу заехать? Хочу! А еще жрать хочу. Очень! Или, на худой конец, чтоб по ногам не дуло.
        - Наверное, дело не в этом. Вот господин Рад. Если бы его дети рыбаками остались, разве же он бы их меньше любил? Но он захотел…
        Обр вдруг замер и уставился прямо перед собой.
        - Ну-ка, повтори, что я щас сказал.
        - Ты жрать хочешь, - покорно вздохнула Нюська, - и это, ногой в челюсть. Ну в общем, как всегда.
        - Не-не. Потом. После этого.
        - Чтоб не дуло.
        - Угу.
        Оберон упал ничком, прижался щекой к полу, закрыл глаза, замер, принюхиваясь.
        - Та-ак. Хватит прохлаждаться.
        - Помирать, значит, пока не будем? - серьезно спросила Нюська.
        - Не, я передумал. Неуютно тут помирать.
        - Почему?
        - По полу дует.
        - Из двери, наверное.
        - Нет. Оттуда дуть не может. Там три двери, не считая тех, что в замке, и все закрыты наглухо. А тут снегом пахнет.
        - Разве снег пахнет?
        - Еще бы!
        Обр поднялся, исподлобья поглядел на мягко светящуюся доску. Выругался беззвучно.
        - Вот что, Нюська. Держись за меня и не отпускай. Да не за руку. За рубаху держись. Ни за что не отпускай, что бы ни случилось!
        - Куда ты? Там же темно.
        - Ничего. По стеночке, по стеночке. Слепые же ходят.
        Положил ладонь на шершавую холодную стену и, стараясь касаться ее не только рукой, но и плечом, пошел прочь от проклятой доски.
        - Куда же ты? Там стена.
        Они уже отошли настолько, что доска угадывалась только по пятну света на потолке.
        - Ш-ш-ш! Не стена это.
        - А что? - испуганно прошептала Нюська.
        - На, потрогай.
        Хорт в темноте нащупал ее руку, потянул вперед.
        - Ой, шатается!
        - Во-во. Пока при свете смотришь - стена и стена. Сплошная. Я бы к ней даже и не подошел. Здорово глаза отводит. Может, и сам хозяин не знал, что тут. Зачем ему стены-то простукивать. Он, кроме своей доски, и не видел ничего. Занавеска это. Большущая, во всю стену.
        Нюська шагнула вперед, начала щупать обеими руками.
        - Парча. Толстая. Старинная. Теперь так не делают. Дорогущая - страсть! Нитка золотая, нитка серебряная. Вышито что-то. Апч-хи!
        - Че, пыльная?
        - Ужас! Почистить надо бы.
        - Нюська!
        - Так ведь хорошая вещь.
        - Отцепись от нее. Дальше пойдем или тут помирать будем?
        - А куда дальше-то?
        - Ясное дело, туда, где нас нет.
        Напрягая все силы, Обр оттащил от стены тяжелый негнущийся край парчи, проник по ту сторону занавеса. И ничего не увидел. Темно было, как под землей. То есть совсем. Хоть открывай глаза, хоть закрывай - никакой разницы. Но стена под правой рукой надежно продолжалась дальше.
        Прижавшись к ней спиной, присел на корточки, швырнул прямо перед собой нашаренную в кармане монетку. До противной стены монетка не долетела.
        Легонько стукнула об пол где-то в отдалении. Вторую монетку сильно подбросил вверх. Эта тоже зазвенела по полу. Выходит, и потолка нет. Пещера? Но пол ровный, да и стена гладко отполирована.
        - Ладно, пошли! - решил он.

* * *
        Шли медленно. Обр осторожничал. Всякий раз, прежде чем шагнуть вперед, проверял надежность пола, но тот по-прежнему оставался ровным, а под рукой тянулся зернистый, выглаженный неведомыми мастерами камень.
        И вдруг пальцы наткнулись на мягкое, шерстистое, волосатое. Паук! Гигантский, мохнатый. Примостился на стене и поджидает добычу!
        Нет, не паук. Пещерное чудовище, с нависшей над ними оскаленной крысиной мордой!
        Хорт живо отдернул руку. Подавил желание бежать сломя голову с дикими воплями, замер, прислушиваясь. Даже дышать перестал. Тихо. Никто не дышит, не шуршит, не царапается.
        К пальцам пристала длинная шерсть. Обтерев руку о стену, он, стиснув зубы, снова протянул ее вперед и принялся исследовать непонятное.
        - Что там? - жалобно прошептала Нюська.
        - Что-что. Медведь!
        - И-и-и!
        - Стой, дура! А ну, стоять, кому говорят! Предупреждал же, от меня - ни шагу! Шкура это. Просто шкура на стене. Очень старая. Шерсть клочьями лезет. Сто лет назад сюда повесили. А может, и больше.
        - Зачем повесили?
        - Откуда мне знать! Может, просто так, а может, для красоты. Здоровенный был медведище. Из этих, из горных.
        Миновали шкуру, двинулись дальше. Внезапно стена резко свернула вправо. Не сразу Обр догадался, что это не поворот, а просто ниша, начинавшаяся примерно на высоте пояса. Сунул руку поглубже и нащупал чьи-то ноги в сапогах.
        Худо, когда противник стоит выше. Хорт в который раз потянулся к ножу, которого, ясное дело, не было, и только потом сообразил, что все это мраморное, вплоть до щегольских отворотов на сапогах, гладкое и холодное.
        - Болван каменный, - удивилась Нюська, - в Больших Солях на площади такой стоит.
        - Стало быть, тоже для красоты, - рассудил Обр, - это не пещера и не подвал. На парадную залу больше похоже, - и тут же левой, свободной рукой задел за что-то железное. А может, золотое-серебряное, в темноте не разберешь. Но повалилась эта штука с ужасным лязгом и грохотом.
        - Точно, зала. Это я подсвечник какой-то свалил.
        - Что-то больно большая, - усомнилась Нюська, - мы уже давно идем.
        - Много ты понимаешь в парадных залах! Ты хоть одну вообще видела? - проворчал Хорт. Ему тоже казалось, что они идут слишком долго. Или это от темноты?
        Тем временем стена под рукой стала плавно загибаться влево. Обр остановился, подбросил последнюю монетку, но удара о потолок снова не дождался. Шагнул вперед - и тут же полетел носом вниз. Нога не нашла опоры. Ступеньки. Вернее, ступени. Широкие и как будто с остатками ковра. Под руку все время попадались какие-то растрепанные волокна. Пальцы ощутимо стыли. По полу явственно тянуло холодом.
        Ступенек оказалось двадцать. Еще несколько шагов по ровному - и протянутая вперед левая рука снова уперлась в холодное железо. Теперь Хорт действовал осторожней, да и предмет оказался не хрупкий. Массивная полоса куда шире ладони с выпуклыми бляхами посредине и мелким узором по краям тянулась в обе стороны примерно на уровне глаз. Помедлив, Обр пустил в ход и правую руку. Выше и ниже полосы прощупывалось неровное от старости дерево. Плотно, без щелей пригнанные друг к другу широченные плахи. Хорт бросился на колени. У самого пола обнаружилась вторая полоса, от времени вросшая в камень. Никаких видимых отверстий не было, но все же именно оттуда сочился вольный, холодный воздух.
        - Ну вот, - заявил Обр, - вот тебе и другая дверь!
        - Это не дверь, - прошептала Нюська, - это ворота какие-то.
        - Какая разница. Главное - выход.
        Следующие полчаса Оберон потратил на изучение двери. Похоже, и вправду это были ворота, кончавшиеся намного выше, чем он мог дотянуться, окованные металлом, который почему-то совершенно не тронула ржавчина, украшенные разными загогулинами и накрепко запертые изнутри.
        Пудовые балки засовов прикипели к пазам, и Обр, как ни старался, не смог сдвинуть их и на полпальца.
        - Может, еще выход поищем? - осторожно спросила Нюська.
        - Сядь и сиди! - рявкнул Хорт. Он снова страшно злился. На себя, на господина Стрепета, на свою злую судьбу. Ярость взорвалась в нем, как бочка порохом. Удар в челюсть ногой с разворота, которым он так мечтал угостить своего родственничка, весь достался воротной плахе. Каблук с глухим стуком впечатался в старое дерево.
        - На! Получай! Это тебе за письмо! Это за жениться на Нюське! Это за Хортов! А это лично от меня!
        Последний удар пришелся по железу, так что Обр невольно взвыл, но ярости это не охладило.
        - На! На! Получи!
        Дерево хрипло хрястнуло, Оберон добавил еще, почувствовав, как отлетел каблук. Кривые обломки нехотя провалились в пробитую дыру, впустив бледный голубоватый луч и острую струю ледяного воздуха.
        Остальное Обр в азарте выломал руками, протиснулся вперед, плечом расталкивая доски, разогнулся - и прямо над собой увидел громадную голубоватую луну в прозрачном, на полнеба морозном круге.
        Глава 9
        По бледному диску тянулись тонкие облака. Казалось, что резкий безжалостный ветер дует прямо оттуда, из неведомых холодных пространств.
        Спасаясь от ветра, он обернулся. Ворота, проделанные прямо в склоне горы, возвышались над ним на три человеческих роста, сияли серебром, искрились хрустальным блеском. Неуверенно протянув руку, он провел по сверкающей поверхности. Посыпались, разрушаясь, густые гроздья инея. Конечно, это не серебро. Старое черное дерево, позеленевшие полосы кованой меди.
        Левая створка почти скрылась под рухнувшей еще в незапамятные времена грудой песка и камней. Обр порадовался, что не стал ломиться в ворота с этой стороны. Хоть в чем-то повезло.
        - Нюська, - позвал он, - вылезай, не бойся! - и поскорее, пока тут еще что-нибудь не обрушилось, вытащил дурочку наружу.
        Нюська увидела луну, морозный круг, сияющие облака и ахнула:
        - Ой! Красиво как!
        Посмотрела на Обра с восхищением, будто он сам все это устроил.
        - Ага, - согласился Оберон. - Красиво. Только холодно очень.
        Днем была оттепель. Уходя от погони, он совсем запарился в своем полушубке. Но теперь здорово подморозило. Ветер насквозь прошивал шерстяную рубаху. За одеждой, что ли, вернуться? Снова в эту темную могилу? Нет, уж лучше замерзнуть. Да, может, и не придется замерзать. Меж крутых, засыпанных снегом склонов к воротам вела широкая, плавно уходившая вниз дорога. Сейчас по ней, конечно, никто не ездит. Но ведь куда-нибудь она выведет. Иначе зачем было городить такие ворота.
        - Вперед! - сказал он. - На ходу не так пробирает.
        Снова повезло. Подтаявший днем снег к ночи смерзся, застыл хорошим, надежным настом. Так что поход начался бодро.
        Вот только закончился быстро. Через сто шагов прекрасная дорога уперлась точнехонько в луну. Наст закончился снежным козырьком, нависавшим над пустотой. Под луной чернели вершины дальних хребтов, сияли белые склоны, далеко под ногами громоздились припорошенные снегом скалы.
        - Та-ак, - протянул Обр. Что ни говори, а везение у него короткое. Нюська замерла, завороженная луной, простором и вольным ветром. Но он-то понимал, что все это значит. Придется вернуться. Там, за воротами, хоть не дует. Холод убивает быстрее, чем жажда. Плюхнувшись на живот, он осторожно пополз по насту, заглянул вниз. Крутой, почти отвесный скат срывался в долину с ровными, будто специально заглаженными стенками. Да-а… Красота-красотища! Горы, скалы, лунный блеск. Только Лебединых дев не хватает.
        - Пойду, спуск какой-нибудь поищу, - проворчал он, поднимаясь. - Только чует мое сердце - возвращаться придется. Другой выход искать.
        - Я туда не хочу! - воспротивилась обычно покладистая Нюська.
        - Сам не хочу! А что делать?
        - Смотри, во-он там огонек.
        - Огонек?
        - Красненький.
        - Правда что ли? Где?
        Обр подошел, стал рядом, приобнял девчонку, чтоб поменьше мерзла.
        - Там крепость, - сообщила остроглазая дочка рыбака, - и во-он к ней дорога тянется.
        Хорт прищурился. И верно. Гораздо ниже и очень далеко черная полоска на белом склоне, и чуть выше красный, чужой холодному лунному свету огонек.
        Так-так. Где тут у нас юг, где север?
        - Это южный тракт. Ну тот самый, который в Загорье. Добраться бы до него. На кой ляд тут дорога, которая никуда не ведет? Совсем очуметь надо, чтобы такое строить. Тут, верно, обвал случился. Рухнул здоровенный кусок земли, вот эти ворота и забросили.
        - А если нет? - мечтательно подняв к луне остренькое личико, спросила Нюська. - Если они летали?
        - Чего они делали?! Да ну тебя! - рассердился Обр - и тут же понял, что сам летит, вернее падает прямиком в лунный морозный круг. Рядом визжала девчонка. Обр лихо приложился плечом и локтем, но зато падать перестал.
        Он по-прежнему летел вниз, но теперь уже просто скользил по склону в тучах голубой снежной пыли. Тело у Хорта было умное, наверное, гораздо умней хозяина, поэтому сразу же принялось тормозить, цепляясь за что придется обеими ногами и свободной рукой. Вторая рука, как выяснилось, крепко держала Нюську и даже ухитрилась подтянуть поближе, притиснуть покрепче, так что девчонка ехала теперь на многострадальном Обре почти как на санках. Он цеплялся и толкался, опасаясь только одного: налететь спиной на какой-нибудь камень. Откажут ноги - всему конец.
        С треском ломая наст, они врезались в глубокий снег на дне долины и наконец остановились. Хорт перевел дух, завозился, отделяя себя от Нюськи, а Нюську от снега. Выкарабкался из получившейся ямы. Тяжко вздохнул.
        Содранная кожа заживет. Плечо болит, но рука слушается. А вот любимые сапоги уже не вернешь.
        Теперь и второй каблук как ножом отрезало. Да и подметки держатся на честном слове.
        Нюська тоже вылезла из ямы. Встала рядом, вытряхивая снег из складок широкой юбки. Уцепившись за Обра, по одному опростала от снега мягкие домашние коты. Тоже, конечно, вся побитая-исцарапанная, но вроде руки-ноги целы.
        - Ух ты, откуда это мы?
        - Оттуда, - Хорт затряс головой, тоже стараясь избавиться от набившегося в волосы снега. След на белом склоне был виден отчетливо, от самого обрыва, на котором последние метели оставили широкий козырек снега. Теперь его плавные очертания были сильно подпорчены.
        - Говорил я тебе: не стой с краю!
        Обр пошевелил плечами. Жилет на спине, конечно, был порван вдрызг, но снимать его не стоит. Все-таки теплее.
        - Пошли вниз, - буркнул он, недовольно косясь на поникшую, кругом виноватую девчонку. - Как выйдем на открытое место - оглядимся, огонь твой поищем. Может, повезет - сразу на тракт попадем.
        Долина, похожая на корыто для рубки капусты, спускалась довольно полого и вроде бы в нужном направлении. Наст устоялся крепкий, держал хорошо, лишь похрустывал под ногами. Дуло гораздо меньше, чем наверху, так что идти было нетрудно. Нюська оставляла на снегу маленькие аккуратные следочки. Обр иногда все-таки проваливался по колено, но быстро выбирался.

* * *
        От ходьбы согрелись. Нюська повеселела, а Оберон размышлял о том, что на вольном воздухе помирать все-таки приятней, чем в темной могиле.
        Луну затянуло светлой пеленой, и теперь они шли будто внутри фонаря. Повсюду яркий свет, голубой блеск, призрачное сияние. Даже голова немного кружилась. Казалось, они плывут в морозном воздухе, вовсе не касаясь земли.
        Обр не вынес такого количества красоты и принялся дразнить Нюську.
        - Ну, где же твои Лебединые девы? Давай, зови на помощь! Пропадают, мол, бедные путники от голода и холода.
        - Да я позвала уже, - совершенно серьезно отозвалась Нюська. - Как из подземелья выбрались, так и позвала. Я все ждала, когда самый крайний случай будет. Ну, наверное, он сейчас и есть.
        - Бывает и хуже, - не согласился Хорт.
        - Ага. Вот в подземелье воды не было.
        - Чего не было, того не было. Надо же, глупость какая. Когда нет воды - жутко пить хочется. А тут снегу горсть захватил - и все, больше не хочется ничего.
        - Вот. Там и позвать нельзя было. А тут я снег растопила и позвала. Смотри, - и протянула Обру раскрытую ладошку, к которой пристало мокрое, слипшееся от влаги белое перышко.
        Хорту сделалось так смешно, что он подхватил глупую девчонку, закружил по снегу. Та не поддавалась, сердито колотила по плечам костлявыми кулачками.
        - Вот увидишь! Вот увидишь!
        - Ох, ну ты и чудачка! Прибудут твои Лебединые девы, принесут в клюве нечуй-траву, счастье немереное, богатства несметные.
        Воздух дрогнул. По долине пронесся глухой, нутряной вздох. Будто ладонями по ушам врезали. Обр споткнулся, упал, уронил Нюську. Слыхал он такие вздохи. Ох, слыхал.
        - Бежим! - крикнул он и поволок девчонку к ближайшему спасительному склону. Главное - взобраться как можно выше. Тогда, может, пронесет. Сзади нарастал низкий, тугой шум, от которого дрожала земля и закладывало уши.
        - Что это? - задохнулась Нюська.
        - Лавина! Бежим!
        Слишком поздно он понял, что убежать не получится. Склон заканчивался отвесной скальной стеной. Тогда, считая последние секунды, он высмотрел подходящую щель. Ввинтился в нее, стараясь упереться покрепче. Хоть какая-то надежда. Быстро оглянулся назад. По долине, заполняя ее до краев, закрывая небо и далекие горы, катилась клокочущая, кипящая снегом туча. Все! Вот теперь все! Пусть это будет быстро. Только бы не мучиться, не умирать под завалом.
        - Держи меня, - вскрикнула Нюська, - держи меня! Я боюсь!
        Обр послушался, стиснул девчонку крепко-накрепко, вцепился мертвой хваткой. В лицо хлестнуло жесткой снежной пылью. Он зажмурился и почувствовал, как ноги оторвались от твердой опоры. Его трясло и вертело, крутило и мотало.
        - Держи меня! - отчаянно шептала Нюська, цепляясь за него слабыми лапками. - Только не отпускай!
        И он держал, держал до тех пор, пока сильный удар не вышиб из него дух. Но, как всегда, ненадолго. Все-таки Хорты - живучая порода. Вот и руки еще застыть не успели. Он знал: сейчас над ним многопудовая тяжесть. Теперь его никогда не найдут. Разве что по весне, если растает весь этот снег.
        Значит, быстро ничего не будет. Не заслужил. Правда, пока дышать ничто не мешало. Должно быть, угодил в воздушный пузырь. Медленно открыл глаза, и их тут же запорошило легким сухим снежком. Снег падал со светлого, озаренного невидимой луной неба.
        - Облака, - прошептал Обр. Облака, ясное дело, ничего не ответили. Ощупал землю вокруг себя. Неровное, комковатое. Лед, едва присыпанный снегом. Канава какая-то. Нет, колея. Дорога.
        Так же медленно, слегка побаиваясь, что все это исчезнет, сел. Голова намекнула, что с ней не все в порядке, но в общем служить не отказывалась. Спина и еще прошлой весной сломанные ребра болели, но терпеть было можно.
        И верно, дорога. Замерзшие колеи круто уходили вверх - туда, где мигал, подрагивал, но не гас яркий рыжий огонь. Одно из двух: все это - или смертный бред, или происходит на самом деле. Как отличить одно от другого, Хорт не знал. Поразмыслив, решил действовать, как в жизни. Бред или не бред, а просто так валяться ждать смерти - глупо. Шагах в двадцати впереди, у края дороги виднелась жалкая кучка какого-то тряпья. Нюська? Нюська!
        Обр поднялся на ноги резко, одним рывком и тут же согнулся пополам. Хорошо, что не ел уже почти сутки. И без того вывернуло знатно. Выпрямляться больше не пытался, одолел эти шаги ползком, на четвереньках. Задыхаясь, уселся рядом, спросил жалобно:
        - Нюсь, а Нюсь, как мы сюда попали?
        Падали-то они вместе с лавиной. Так или нет? Ну и где она? Где все эти ледяные глыбы, груды камней и снега? Все чисто. Даже снег, и тот на дороге не держится. Видно, сдувает. Стало быть, это бред. И Нюська ему мерещится.
        - Нюсь, ты как?
        Глупая девчонка ничего не ответила.
        - Слышь, а ты платок потеряла.
        Платок и вправду исчез неизвестно куда. Светлые волосы рассыпались по дороге. Коты тоже слетели. Вон босая ножка торчит. Замерзнет теперь.
        «Мертвым не холодно», - произнес кто-то у него в голове.
        Очень осторожно он поднял девчонку за плечи, притянул к себе. Нюськина голова мотнулась беспомощно. Кляня себя за тупость, путаясь в тонких волосах, запустил дрожащие пальцы под жесткий ворот платья, постарался нащупать на шее бьющуюся жилку. Кожа тонкая, шейка слабая. Как тут понять: то ли бьется, то ли нет.
        - Вот чего, Нюсь. Мы тут сидеть не будем. Так и замерзнуть можно. Мы, знаешь, чего сейчас сделаем? Пойдем посмотрим, что там за огонь такой. Где огонь, там и люди. Там и отогреемся. Меня, может, и прогонят, но тебя-то уж верно пожалеют. Ведь пожалеют, Нюсь?
        Нюська снова ничего не ответила. Снег забивался в легкие волосы, падал на лицо и не таял. Обр зажмурился, чтоб перед глазами ничего не кружилось, стиснул зубы, оперся на колено, и все-таки встал, и смог удержать на руках девчонку, и, покачиваясь, сделал первый шаг. Потом второй, третий и пошел, пошел по промерзшей дороге. Ступал очень осторожно. Стоит поскользнуться, упасть - и больше встать не удастся. Голова гудела, как колокол, и шевелить ею было опасно, но он шел, цепляясь взглядом за манящий огонь, и едва не заплакал, когда тот исчез. То ли скрылся за горой, то ли пропал за летящим снегом. Метель, похоже, начиналась всерьез. Но дорога по-прежнему была под ногами. А раз есть дорога - надо идти. До конца. Донести Нюську к огню. Тяжелая она какая. Будто целый пуд весит. Небось, это не она. Это платье ее толстенное. Чужое платье. Никогда-то у нее не было ничего своего. На плечо бы ее закинуть. Все-таки легче. Но этого Обр сделать не мог. Боялся уронить. Так и шел, качаясь, сквозь летящий снег, по ледяным комьям, застывшим лужам, снежным надувам. Когда стало совсем невмоготу, снова начал считать
шаги. Зарок себе поставил: «Сделаю тысячу шагов - сяду, отдохну». Знал, что сам себя морочит, что садиться нельзя, но все-таки считал. Если бы еще ветер не мешал, и снег в лицо, и дорога была бы под гору.

* * *
        На тысяча двести пятнадцатом шаге ветер налетел с бешеной силой, снег поволокло по дороге плотной завесой. Оберон не удержался, рухнул на колени. И, должно быть, потерял сознание, потому что из снежного вихря прямо перед ним вырвался белобрысый и длинноногий прекрасный князь, вымечтанный жених. Длинные волосы разметало в стороны, за спиной бьется по ветру, закрывает полнеба громадный белый плащ.
        - Песья кровь! - прорычал сказочный красавец. - Так я и знал! - Вырвал из ослабевших Обровых рук Нюську и исчез в метели, будто и не было его никогда.
        Обр упал лицом в снег, да так и остался. Куда теперь идти? Зачем? Ради чего? Нет и не было никакой Нюськи. И дороги не было, и огня. Только пуды снега над головой. Мало ли что может померещиться погребенному заживо. Скорей бы уж помереть, а то холодно. И больно очень. Да еще всякие белобрысые перед смертью являются. Но оказалось, что белобрысые - это еще не самое плохое.
        Над головой отчетливо затопали тяжелые сапоги, мелким дребезгом отозвалась солдатская амуниция.
        - Где он?
        - Песья кровь! Не видно ни шиша.
        - Ага! Вот тут, слева. Слева, слева заходи!
        - Берите его, мужики.
        На плечо легла твердая солдатская лапа.
        - Эй, парень, сам пойдешь или как?
        - Никуда я с вами не пойду, - упрямо пробубнил Обр, не желая сдаваться даже в предсмертном бреду, и добавил пару любимых Маркушкиных выражений.
        - О, ругается! Значит, живой.
        - Петро, снимай полушубок.
        - Сам снимай. Недалеко же. Мы его так донесем. За руки за ноги.
        - Смотрите, не покалечьте! Вам смехи, а мне отвечать.
        - Да ладно, он уж и так весь покалеченный. Хуже не будет.
        Глава 10
        Сбоку квадратные кирпичи, отделенные друг от друга светлыми полосками глины. Печка. Сверху грязные, прокопченные доски полатей. Пахнет густо: сырой шерстью, мужским потом и гречневой кашей. Помещение вроде острога в Малых Солях, но побольше. Пол затоптан мокрыми солдатскими сапогами. Никаких таинственных огней и лунного света. Зато перед глазами маячат бородатые ухмыляющиеся рожи.
        - Это где? - спросил Обр, едва ворочая языком.
        Мужики в солдатских кирасах[49 - Кираса - доспехи, предохранявшие грудь и спину воина, состоящие из двух пластин, выгнутых по форме тела и соединенных пряжками между собой.], толпившиеся над ним, переглянулись.
        - Врата Вьюги, - пояснил самый старший, с жуткими шрамами через всю морду.
        - Чего?
        - По-вашему Журавлиные Ворота, - засмеялся другой, поживее и помоложе, - от вас к нам вьюги-метели, а от нас к вам - птицы весенние.
        - А, - прошептал Хорт, - Загорье.
        - Это по-вашему Загорье. По-нашему Пригорье будет. Все у вас не как у людей.
        - Заткнись, Тимоха! Кончай языком махать.
        Третий мужик сунулся с кружкой, краем ловко разжал челюсти. Обр ощутил во рту жгучий вкус браги. Похоже, все настоящее. Не мерещится. Значит, вытащили его. Нашли, откопали и вытащили. А Нюська… Нюська-то где?
        - Помогите! - выговорил он. Получилось даже громко, все услыхали.
        - Да помогли уже, - хмыкнул старший. - Лежи, не дергайся!
        - Там человек.
        - Где?
        - Там. Под лавиной. Я не один был.
        - Под лавиной? - протянул один из солдат. - Ну это… гхм… это теперь до весны.
        Обр не понял. Видел только, что помогать никто не торопится.
        - Там девочка.
        - Какая такая девочка?
        - Маленькая. Глаза серые.
        - Девочка, говоришь? - склонился над ним старший. - Так она… того… Она, небось, уже там.
        Оберон проследил за толстым пальцем старшего, указывавшего на закопченный потолок, и внезапно все понял: и про весну, и про Нюську, и про небесный Ирий-сад далеко над грязным потолком и холодной зимней землей.

* * *
        Фома Стреляный был человек многоопытный, всякого повидал, но и то малость напугался. Тощий помороженный отрок, найденный на дороге, успел неслабо вмазать и Петру, и Никите, и самому Фоме. Ну прям как взбесился парень. Рвался наружу, бился и выл, в кровь расшиб о дубовую дверь и лоб, и руки, до хрипоты звал какую-то Нюську. Водой облили - не помогло. Пришлось связать. Сунули в угол за печку, накрыли старым тулупом. Хотели рот заткнуть, да пожалели. Как бы не задохся. Спать, конечно, никому не пришлось. Утих он лишь к утру, да и то потому, что кричать уже не мог, сорвал голос. В конце концов не то чтоб упокоился, но впал в полузабытье и только вздрагивал, как от ударов. «Что ж это будет? - уныло размышлял Фома. - Эк его разбирает. А с чего - непонятно. Вот еще навязалась забота. Ведь теперь зимовать вместе. А как с таким зимовать?»
        Обр лежал, вдыхая овчинную темноту, и думал, что вот Нюськи нет и больше не будет, а он все-таки шевелится, дышит, и голова болит, и есть хочется. Сутки ведь не емши.
        Кормили в Привратной крепости не худо, но как-то скучно. Баб здесь не было, а из двадцати мужиков, отбывавших зимнюю смену на северной границе, не нашлось ни одного любителя кашеварить. Еду варили в двух здоровенных горшках. Один раз и на целый день. Так весь день и ели. Кашу так кашу, горох так горох. С утра поевши, тянулись по делам. Сменять сторожей на башнях, чистить от снега двор, таскать дрова наверх, где на надвратной башне по ночам полагалось разжигать огонь.
        В общем, стояли на посту, чтоб ни один супостат не проник в родимое Пригорье. Конечно, дорогу замело в обе стороны, и каждому было ясно, что никакой супостат в глухую метель перевал штурмовать не полезет. Но это никого не волновало. Приказано охранять - будем охранять. Днем и ночью.
        В метель костер не палили, зато стучали в било ради заблудившихся путников.
        Свободные от дежурства, почистивши двор, рубились на палашах или стреляли из арбалетов. Здешний старший, Фома, не любил, чтобы слонялись без дела. Был он немного похож на господина Рада, только постарше, явно из простых, и лицо изуродовано гораздо хуже.
        Обр покорно делал что велят. Давали ложку - ел, совали лопату - чистил снег, вручали палаш - бился. Оставляли в покое - забивался за печку, под тулуп, будто в нору.
        Наверх, на башни его не посылали, да он и не рвался. Хватало и того, что видно с крепостного двора. Ровный замкнутый круг серых стен. Над ними - иззубренный круг снежных вершин. Белые горы. Век бы их не видеть! Не спасли никого Лебединые девы. Даже белое перышко не помогло.
        Стены были очень старые, хоть и недавно починенные. А казарма посреди двора новая, из свежих бревен. Здешние ей страшно гордились и растолковали Обру, хоть он ни о чем и не спрашивал, что два года подряд у всех проходящих туда-обратно купцов пошлину брали не деньгами, а бревнами и тесом. Привратная крепость запирала перевал. Обойти ее было невозможно, так что на постройку собрали довольно быстро. Сейчас казарма стояла почти пустая, два десятка стражников жили в одной большой горнице, берегли топливо. Да у старшего, у Фомы, была отдельная каморка.
        Летом народу тут сидело побольше. Стерегли границу от горных разбойников, от Угорских степняков, да и князю Донату не особо верили.
        Зимой же, пока дороги закрыты, держали малый отряд. Для порядка. Если, скажем, полезут пластуны на снегоступах или еще какая неведомая напасть грянет с сурового севера. Тогда велено было подать сигнал черным дымом, для чего были припасены промасленные тряпки, и ждать подкрепления. Отчего все так уверены, что дым увидят и подкрепление явится, Обр не интересовался. Это их дела.
        Но никто посреди зимы в Пригорье не рвался. Не было таких дураков. Поэтому в крепости жили тихо. Обр скоро догадался, что сюда присылали всяких хворых-пораненных, вроде как на отдых. Солдат спит, а служба идет.
        Были тут и старые бойцы вроде Фомы, и пара сильно битых жизнью мужиков из таких далеких краев, что Хорт и разговор-то их с трудом понимал. И пяток тощих новобранцев, которых, как младших, все гоняли и в хвост и в гриву. Те, в свой черед, попытались гонять Обра. Он не спорил. Ему было все равно: хоть снег для кухни топить, хоть нужник чистить. Но отчего-то за него вступился Фома. Новобранцы присмирели и грязную работу стали делить по-честному.
        Вообще народ тут был незлобивый, спокойный. Хоть и солдаты, а ничего, терпеть можно. Да и одежда у них была другая. Красных камзолов никто, ясное дело, не носил. Кирасы с гербом у них были синие, плащи синие, да и надевали они их редко, если только Фома для подъема духа решал проверить выправку и заняться строем.
        Потекло привычное Обру житье без баб и прочих глупостей, как в Укрывище, только не напивались до потери сознания, не дрались, не резались, да и черные слова говорили редко, с опаской, будто боялись чего. Так оно и шло.

* * *
        Напрасно Фома беспокоился. Подобранный на дороге парень оказался тихим, слегка туповатым и медлительным, но припадков никаких более не устраивал и зимовать у Ворот Вьюги никак не мешал. Мело в эту зиму со страшной силой. Не то что дорогу - крепостные ворота завалило до половины. Фома поскреб в затылке, решил, что это непорядок, и отправил всех отгребать снег. Пыхтели, кряхтели, вырыли перед воротами яму глубиной по пояс, шириной саженей десять. Вырезали в снегу ступеньки и бросили это дело. Не чистить же всю дорогу до самых Столбцов.
        Обру при виде этих снежных куч сделалось совсем паршиво. Где-то там, под всеми этими снегами Нюська. Лежит как живая. «Вот придет весна, - угрюмо размышлял он, притаившись в любимом углу под тулупом, - все таять начнет. Обнажится дорога. Потекут с гор потоки. Вот тогда я ее и найду. Хоть схороню как положено. Где-нибудь тут, на горе. Крест сложу из камней. Высокий. Чтоб все видели».
        От таких дум ему снова хотелось выть, но он держался. И так уже опозорился перед всеми. Когда становилось совсем невмоготу, зажимал себе рот, грыз руку. Что он станет делать, сложив крест, Хорт не знал. То ли вернуться в Повенец, князю на расправу, то ли спуститься в теплое Пригорье, жить-поживать, добра наживать. Тьфу! Пакость какая!
        Между тем метели улеглись, сменились морозами. Ночью небо расцветало пышными, косматыми от холода звездами, ложился от хребта к хребту яркий Млечный Путь, на севере поднимались полотенца пазорей[50 - Пазори - северное сияние.]. Днем тусклое солнце вставало в тонком ледяном тумане. Холода завернули такие, что все наружные работы прекратились. Дежурные на башнях менялись часто и, отправляясь наверх, цепляли на себя два тулупа. Прочие спали до полудня, потом нехотя собирались к трапезе. Фома хмурился, приказывал всем чинить одежду, подшивать валенки, в который раз наводить блеск на амуницию. Но ничего не помогало. Все скучали, томились, двигались как сонные мухи. В потемках собирались по углам, рассуждали о том, что творится дома. Даже балагурство и соленые сказочки неунывающего Тимохи больше никого не смешили.
        В один из таких тоскливых дней, только собрались к столу, только выставили горшки с постылой пшенкой, грохнула входная дверь - и в облаке холодного тумана на пороге возник чужой. Обр даже себя ущипнул, проверяя, не видение ли. Не, человек. Настоящий. В добротном полушубке, в толстенных штанах, заправленных в ладные меховые сапоги, в лохматой белой шапке. Лицо до самых глаз завязано шелковым платком. И платок, и брови с ресницами, и свисающий на лицо мех - все густо покрыто инеем.
        «Толково оделся, - оценил Хорт, - вот только коня не пожалел. На коня-то тулуп не накинешь». Тут его ухватили за шиворот и вздернули на ноги. Фома постарался. Все остальные уже стояли, да с такими лицами, будто наяву узрели Лебединую деву неземной красоты или другое какое чудо. Пришедший смахнул иней здоровенной рукавицей, стянул с головы шапку, размотал платок.
        Под платком никакой девы не оказалось, хотя тяжелым золотым кудрям, свободно упавшим на запорошенные инеем плечи, позавидовала бы любая красотка. Лицо у чужака было никак не девичье: правильное, суровое, надменное, обведенное короткой золотистой бородкой. Качнув широкими плечами, он скинул здоровенный мешок, распахнул полушубок и всем телом приник, прижался к печке, нежно поглаживая горячие кирпичи. Знатно промерз, должно быть.
        - Докладывай, Фома! - бросил он через плечо.
        Фома отпустил Обра, вытянулся в струнку.
        - Все благополучно, - гаркнул он, - происшествий не случилось, больных нет!
        - Это хорошо, - заметил чужак, прислонившийся к печке лбом, - главное - тепло у вас.
        Обернулся, кивнул в виде приветствия, махнул рукой, позволяя всем сесть. Все послушно уселись. Но глядели по-прежнему почтительно. Чужак был явно начальством, и начальством высоким.
        Сам он садиться не стал. Сбросил полушубок, трепетно принятый перепуганным новобранцем, подтянул поближе раздутый от груза мешок.
        - Та-ак. Это от господина Ивара.
        На стол легла длинная связка розового чеснока.
        - Приказано передать, чтоб ели каждый день и про кислую капусту тоже не забывали. А не то зубы выпадут.
        - Приели капусту-то, - вздохнул Фома.
        - Вот потому и чеснок. А это от госпожи Жданны, из наших садов.
        Тряпичный мешочек стукнулся о стол неловко. Сквозь раскрытую горловину выкатились яркие золотистые яблоки. Не очень крупные, немного увядшие, но пахло от них так, что свежий чесночный дух и неистребимый запах горелой каши исчезли, как не бывало.
        Служивый народ взирал на яблоки как на слитки чистого золота. Тронуть их никто пока не решался. Хм, яблочки! Можно подумать, им бутыль сивухи поставили.
        - Тебе, Фома, от господина Влада, лично. С приказанием вспомнить Лосиную падь.
        В пухлом бесформенном свертке что-то приятно булькнуло. Ну, там-то уж точно бутыль!
        - Тимохе Новаку. Это, это. И это. И еще вот это. От… - чужак полез за пазуху, вытащил сложенный список, - ага, от Хелены, от Ефросиньи, от Ивонны Стояновой, от Ивонны Горюновой, от Ханны из Бродов… О, вот еще от Катерины какой-то…
        За столом осторожно захмыкали. Тимоха сгреб аккуратно завернутые, перевязанные ленточками посылочки, усмехнулся, довольный. Видно было, что никаким хмыканьем его не смутить.
        - Петру Ознобышу от матери.
        Этот сверток, предназначенный одному из новобранцев, был плотный, увесистый. Под желтой сарпинкой угадывались круглые бока пирогов.
        Когда мешок опустел, без письмеца или посылочки остались только Обр и пожилой дядя из дальних - видно, одинокий и в Пригорье чужой.
        Приезжий еще раз изучил список, порылся в мешке, вытащил берестяную коробочку, протянул Фоме.
        - От господина Ивара. Для твоего колена.
        - Премного благодарен, - буркнул польщенный Фома, - не забывает, значит.
        - Ты Август Комарик? Это тебе для твоей язвы.
        Перед единственным оставшимся без посылки мужиком встала плоская бутылочка.
        - Продолжай пить как предписано. Посуду вернешь. А то много вас. На всех не напасешься!
        - Доброго здоровичка господину Ивару, - робко заметил Август.
        - Так, а это у нас что? Мазь для обмороженных. Ежели таких пока нету, то наверняка будут. Господин старший крайн изволили предречь, что морозы надолго. Больных точно нет?
        - У него зуб болит, - выдал Павло Крепыш Петра Ознобыша.
        - Ниче у меня не болит!
        - Ага! А по ночам стонешь.
        - Зуб, говоришь?
        Золотоволосый чужак тяжко вздохнул и, обойдя стол, ухватил застывшего в ужасе новобранца снизу, под челюстью. Петро дернулся, как цыпленок в лапах коршуна, и затих.
        - Барахло твой зуб, - сообщил золотоволосый, прикрыл глаза и вдруг, пошатнувшись, разжал пальцы. Новобранец, опасливо косясь на него, потер щеку. Фома, видно знавший, к чему клонится дело, подставил пенек, бывший в горнице вместо табуретки. Золотоволосый плюхнулся на него. Выдохнул с натугой, будто пудовую тяжесть тащил.
        - Прошло?
        - Прошло, - озадаченно прошептал новобранец.
        - До весны авось не побеспокоит. А дальше тобой пусть господин Ивар занимается. Ну, все вроде. Мне до темноты вернуться надо.
        - Откушайте с нами! - с вкрадчивой ласковостью умного подчиненного предложил Фома.
        - Ладно, - согласился чужак, с сомнением принюхиваясь к горшкам с кашей. - Горяченького бы мне чего-нибудь.
        После легкой суеты перед чужаком поставили кружку с травяным настоем, положили длинный сухарь, сверху ломоть сала, которое просто так не ели, берегли, крошили только в кашу. В кружку Фома самолично подлил из заветной бутылки. В хлеб с салом красавец впился хищно, как самый обычный голодный мужик, с удовольствием глотнул из кружки, но приветливее и мягче от этого не стал. Однако опытного Фому это не остановило.
        - Как дела внизу? - осторожно спросил он.
        - Холод собачий, - снизошел до ответа золотоволосый, - в Лодьях море замерзло.
        «Тоже мне событие», - подумал Обр. Злое море неизменно замерзало в конце ноября и неохотно вскрывалось в апреле.
        Но пригорских это сообщение сильно расстроило.
        - Опять сады пропадут, - вдохнул Петро Ознобыш.
        - Ладно бы только сады, - пробормотал кто-то еще. - Как бы озимые не вымерзли.
        - Ничего не пропадет, - отрезал чужак, оставив кружку, - вторую неделю княжество Пучежское и Сенежское с сопредельным Поречьем укрыто плотными облаками. Мрачновато и не то чтоб очень тепло, но сойдет. Уцелеют ваши сады. В полном соответствии с договором, неукоснительное исполнение которого требуется и от вас.
        Упоминание о договоре слушателей не особо тронуло.
        - А кроме погоды? - спросил наглый Тимоха. - Война там какая или еще чего?
        - Пока нет, но, возможно, будет.
        - Чего так? - озаботился Фома. - Поречье у нас отхватить желают?
        - Да кому оно нужно, это Поречье! Князь у нас больно жалостливый. Принял разоренную землю под свою руку.
        - Угу. Вот когда они отстроятся и забогатеют, сразу хозяин отыщется, - проворчал Фома.
        - Не о Поречье сейчас надо думать, - отрезал чужак, - из Лесного Заозерья посольство прибыло.
        - И чего желают?
        - Да так, по мелочи. Княжество Пучежское и Сенежское.
        Это никому не понравилось.
        - Почему? По какому праву? - загомонили мужики.
        - Говорят, князь у нас незаконный.
        - Как это незаконный, - вытаращил глаза Тимоха, - когда прилюдно старым князем признанный и лично на престол поставленный?
        - Они говорят, во-первых, он младший сын, а во-вторых, вовсе незаконнорожденный.
        - Так старшие-законные все померли.
        - Все, да не все. Старший княжич женат был на ихней, Заозерской, Ангелике.
        - И чего?
        - Так она ребеночка родила.
        Тут все заржали без всякого стеснения. Серьезными остались только Обр, который ничего не понял, и приезжий красавец.
        - Не вижу ничего смешного.
        - Дак всем известно, что старший княжич по доверенности женился. Жену свою до самой смерти в глаза не видел. Ветром, что ли, ей надуло?
        - Ага! С Поречья. Прямо с полей сражения.
        - А че! Бывает. Очень даже запросто!
        Мужики развеселились, но красавец остался холоден.
        - Однако ребенок рожден в браке и старшему княжичу законный наследник.
        - А что говорит господин Лунь? - серьезно спросил Фома.
        - Лучше вам этого не знать. Крепче спать будете. Все. Пора мне.
        Напяливая свои меха, чужак вдруг вспомнил что-то, запустил руку за пазуху.
        - Чуть не забыл. Кто тут у вас Александр?
        Все молчали.
        - Ну, я, - неохотно сознался Оберон.
        По столу к нему скользнул плоский аккуратный сверток: беленькая тряпица, сложенная конвертиком.
        - Ну вот, теперь, кажется, все.
        Замотав лицо, нахлобучив шапку и погрузившись в рукавицы, приезжий шагнул к двери. За ним, наскоро набрасывая тулуп, двинулся Фома и еще кое-кто. Проводить из уважения.
        Обр остался наедине со своим свертком. Ошибка, должно быть. Мало ли Александров на свете. Ему, Оберону Александру Хорту, никто в целом мире ничего прислать не мог.
        Подумал, не поесть ли сначала. Но поодиночке тут есть не полагалось. Придется ждать остальных. Нехотя развернул. Внутри оказалось полотенце тонкого льна, с кистями, с мережкой, с вышивкой. Красивое. Вот только вышивка подкачала. Будто маленький ребенок делал. Неровные крестики, крупный стежок. Волны синими закорючками. На волнах вроде лодка, в лодке, наверное, девица. Платье треугольничком, косица палочкой. Рядом вроде парень, волосы черточками во все стороны. Между парнем и девицей мачта. На мачте загогулина наподобие паруса.
        Обр положил полотенце картинкой вверх.
        Волны синие. Лодка черная. Отчего парус красный? Провел рукой, разглаживая, и сбоку, в рубчике, нащупал твердое. Зашито что-то. Цепляясь ногтями, надорвал шов. На стол выпала стеклянная кошечка.
        Хорт поглядел пристально, осторожно ткнул пальцем. Лежит.
        Не может ее здесь быть! Она там, под завалом, под пудами камней и снега.
        Стиснув в кулаке стеклянную игрушку, он, как был, в одной рубахе, кинулся на улицу. Остановить чужака, дознаться, кто передал ему это, кто назвал имя.
        Задыхаясь от холода, голой грудью разрывая морозный воздух, долетел до ворот и с разгону ткнулся в промерзшие доски. Руки ожег холодный металл засова. Опоздал. Скорее на башню, окликнуть, остановить, непременно дознаться.
        Но этот порыв был в корне подавлен суровым Фомой, который сгреб тронутого юнца за шкирку и вразумляющими пинками препроводил в казарму. Тут плевок на лету замерзает, а дурень додумался, выскочил неодетый и босиком.
        - Кто это был? - настойчиво спросил Обр, не обращая внимания на грозное ворчание Фомы и подначки ехидных новобранцев.
        Фома до того изумился, что даже ругаться перестал.
        - Ты че, не признал, что ли?
        - Гы! - хрюкнули новобранцы.
        - А, ну да, ты ж с той стороны. Господин Илм нас посетить изволил. Наместник Трубежский и Бреннский.
        - Наместник? - не поверил Обр. - А чего же он в одиночку, как простой гонец? Гостинцы домашние вам таскает. Письма от девок всякие.
        - Некому больше, - разъяснил Фома, - кроме него, сейчас сюда никому не добраться.
        - Господин Ивар еще может, - заметил Петро Ознобыш.
        - Вот когда этот недоумок простынет, да от злой мокрухи помирать начнет, тогда господина Ивара потревожим, - буркнул Фома.
        Оберон подошел к столу, смял полотенце, запихнул за пазуху. Обожженные морозом ноги горели, а в горле угнездился колючий ком.
        - А где найти этого, наместника, ежели, например, надо будет?
        Спросил небрежно, будто из любопытства.
        - Известно где. В Трубеже, - отозвались несколько голосов, - или в Бренне, или в замке на Крайновой горке.
        - А чего это он мрачный такой? - спросил Павло Крепыш. - Я как глянул - аж поджилки затряслись. Думал, внизу опять война началась.
        - Не, - хмыкнул Тимоха, - у нас, в Бренне, говорят, его невеста бросила.
        - А у нас в Трубеже говорят, померла она.
        - Не вашего ума дело, - отрубил Фома, - наваливайтесь лучше, пока каша не остыла.

* * *
        До злой мокрухи дело не дошло. Но кашлять полоумный припадочный парень все-таки начал. Фома действовал решительно. Велел как следует вытопить печь, выгрести золу и запихнул мальчишку туда с головой. Помогло хорошо. Покашлял где-то с неделю да носом похлюпал, а так ничего. Только с тех пор парня будто подменили. Вел себя по-прежнему смирно, вот только взгляд у него стал другой. Цепкий, быстрый. Чего уж там говорить, разбойничий взгляд. Но за взгляды к ответу не призовешь. Оставалось посматривать да ждать беды. Похоже, снулая рыбка, которую навязали ему на шею, на поверку оказалась шустрой опасной змеюкой.

* * *
        Обр решил было, что окочурится прямо в заполненной горячим паром печке, но лечение помогло. На улицу его не пускали, приказали вместо этого наводить чистоту в горнице. Он скреб стол, оттирал половые доски и думал, что занимается Нюськиной работой. Ей бы это понравилось. От скуки обшарил холодные летние горницы и нашел себе еще дело. В сенях под зачем-то припасенными досками отыскались старые, порванные снегоступы. Принялся чинить их, умело сшивая, сплетая широкие полосы кожи. Дело было привычное. Но оказалось, что в Пригорье это мало кто умеет. Зато охоту любили все. Тимоха, пошарив по углам и чердаку, отыскал еще две пары снегоступов, и тоже рваные-поломанные. Пришел Фома, мрачно растолковал, что в позапрошлом году в тогдашнем отряде повадились ходить в горы, охотиться на козу, да так двое и сгинули. С тех пор охота воспрещается, и пусть никто не надеется, в горы без дела он никого не пустит.
        Но все загорелись и то и дело заговаривали о том, чтоб хоть из ворот выйти, прогуляться немного.
        Под эти разговоры Обр наладил шесть пар с кожаным плетением на гнутых ивовых рамах. Пока толковали, кто, как и где тут охотился, слушал внимательно, обиняками расспрашивал про путь вниз, до Креста у Козьего брода, до приметных скал Столбцов, от которых и начиналась дорога в гордый город Трубеж.
        Хлеб, положенный к трапезе, складывал в тряпицу, по ночам втихомолку подсушивал на печке. Дознался, что внизу, за перевалом, не только голые скалы: дорога идет и пустошами, и лесом. Старинная дорога, многими поколениями наезженная. Сейчас замело, конечно, снег везде по пояс, а местами по самые уши, но ежели идти - не заблудишься.
        Тем временем морозная дымка сменилась яркой, почти весенней синевой. До весны у Врат Вьюги было еще далеко, но стало чуть теплее. На крыше казармы повисли витые сосульки.
        В один прекрасный день на кухне обнаружили, что пропало кресало. Проверка, устроенная лично Фомой, показала, что вместе с кресалом исчез солидный шмат солонины, остатки намедни выпеченного каравая, казенный полушубок Петра Ознобыша, его же валяные сапоги, тоже казенные, треух Тимохи, пара снегоступов, веревка и полоумный парень, подобранный на дороге в начале зимы.
        Веревка нашлась быстро. Болталась с наружной стороны, привязанная к заклиненной в бойнице крепкой палке. Все остальное исчезло бесследно.
        Глава 11
        Гавря Цвет искал козу. Вчера, когда она не вернулась со стадом, ее искали все члены многочисленного семейства Цветов, но так и не нашли. А почему не нашли? Потому что Гаврю с собой не взяли. Обозвали мелкотой, пузырем, малявкой и заперли дома. Он ревел, пока не заснул. Проснулся, когда уже все воротились без козы, злые и взъерошенные. Только и разговору было, что про горных волков. Умный Гавря сделал вид, что спит, потом и вправду снова заснул, но с утра пораньше сполз с лавки, из-под теплого материнского бока и натянул штаны.
        Никто не заметил. Все дрыхли без задних ног. Уморились после вчерашнего. И козу не нашли. А почему? Потому что никто не вспомнил про Болотов порожек. Спросили бы Гаврю. Он бы им сказал. Ровное поле, как ступенька, приподнятое над землей на два человеческих роста, тянулось до самых Столбцов. Сбоку стенка почти отвесная. Сразу и не подумаешь, что наверху поросшая травкой гладкая поляна. И правда, как порог великаньего крыльца. От бабки Гавря слыхал: два каменных столба над деревней - это и есть два волота[51 - Волоты - мифическая раса могучих великанов.].
        В незапамятные времена хотели спуститься в Пригорье. Но крайны их не пустили. Забрали у них души, и стали волоты камнем. Так с тех пор и стоят на порожке.
        Человеку забраться на порог было трудно, но Тавря видал: козы наловчились карабкаться туда по кучам еще не растаявшего в подгорной тени снега. На самом пороге солнце припекало вовсю, и там уже показалась ранняя травка. Ради нее рогатые дуры были готовы сигать куда угодно.
        Так что Тавря Цвет подхватил шапку, влез в валенки, потому что босиком было холодно, а башмаки еще томились в мамкином сундуке, выкатился из дому и, запинаясь о кочки, путаясь в сухой траве, побежал к порожку. Не забыл прихватить с собой палку покрепче. Козу гнать. А как же! Он же не телепень какой-нибудь обо всем загодя заботиться.
        По снежной куче вскарабкался в два счета. Всего-то пару раз провалился по пояс и потерял правый валенок. Но это не беда. На порожке и вправду было тепло даже ранним утром. Трава пробивалась вовсю. Там и сям торчали, раскрывшись навстречу солнцу, желтые цветочки мать-и-мачехи. Тавря потянулся было собирать, но вспомнил про козу, крепко сжал в руке палку. Козы нигде не было. Разве что там, в ивовых кустах, притулившихся над пересекавшим порожек ручьем. Небось, серая дура наелась, забилась туда и спит. Ну конечно. Сквозь покрасневшие от движения соков ветки, усаженные пушистыми почками, ясно виднелся серый лохматый бок. Коза или, может, волк? Интересно.
        - Ага! - заорал Тавря и лихо ткнул в это серое палкой.
        Оказалось, не коза. И не волк.
        Мальчонку пихнули под ребра его же палкой, так что воздуха для крика совсем не осталось, и крепко впечатали в сырую весеннюю землю, украшенную цветочками.
        - А, - слабым голосом сказал догадливый Гавря, - ты не волк. Ты разбойник, да?
        И приготовился заорать. Но заорать снова не дали. На ноги поставили, зато рот зажали крепко-накрепко.
        - Тихо, - раздался над ухом натужный скрип, будто человек был сильно простужен или вовсе забыл, как говорить с людьми, - не разбойник я.
        - Ты нашу козу съел, - попытался сказать Гавря. Вышло не очень разборчиво, но разбойник понял.
        - Не ел я вашу козу! - обиделся он. - Серая такая?
        - Серая, - промычал Гавря.
        - С белым пятном?
        - С белым.
        - Не, не ел. Орать не будешь?
        - А ты, правда, не разбойник?
        - Нет.
        - Ладно. Тогда не буду орать, - солидно пообещал мальчуган и был отпущен на волю. Отступил на шаг, оглядел свою находку. - А если ты не разбойник, отчего же такой страшный?
        Он все-таки не терял надежды повидать настоящего разбойника. Другие видели, а ему вот не повезло. Горных разбойников под Столбцами извели еще до его рождения. Как крайны вернулись, так сразу и извели.
        По правде говоря, страшнее этого дядьки Гавря Цвет еще никого не видел. Волосы у него болтались по плечам сальными патлами. Справа на лицо свисала седая прядь шириной с ладонь. Лицо дочерна загорелое, будто закопченное. На щеках, на скулах, на лбу восковые пятна мертвой кожи. Обморозился где-то. Глаза запали и глядят будто сквозь тебя. Худой - страсть! Одежда тоже вся прожженная-закопченная. Костром пахнет. Да и тут, в кустах, он прямо на костровище спал. Ну да, полушубком своим драным накрылся и спал. Стоять ему, видно, было трудно. Выпустил Гаврю и сразу сел, безжалостно приминая желтые цветочки. Может, и вправду не разбойник. И говорит вроде по-нашему, но иначе.
        - А, - догадался Гавря, - ты из разоренных земель. Давно идешь?
        - Давно, - проскрипел чужак, - не знаю. Сбился со счета.
        - А куда идешь? - не отставал мальчонка.
        - Сначала к Кресту у Козьего брода, потом в Столбцы, - будто затверженный урок выговорил неразбойник, - потом в Трубеж.
        - В Столбцы ты уже пришел, - порадовал его Гавря.
        Чужак окинул взглядом окрестные горы, уходящий вниз лесистый склон, желтые цветочки.
        - Вот они, Столбцы-то, - разъяснил Гавря, вытянув не очень чистый палец в сторону нависшей над поляной двойной скалы.
        - А деревня где?
        - Там.
        С порожка деревню видно не было. Должно быть, заблудился в темноте этот неразбойник, не дошел до Столбцов, и пришлось ему ночевать в кустах.
        - А кто у тебя в деревне? - спросил он.
        - Мамка. Дед. Братья. А отец у меня на зиму в Трубеж уехал. Там нынче много строят, в Трубеже-то.
        - Стало быть, и братья, и дед, и мамка. Что ж ты тут один делаешь?
        - Козу ищу. Тебя вот нашел. Пошли к нам. Мамка тебя покормит. Она всех кормит. Эти, которые из разоренных земель, всегда есть хотят.
        - Нет. Мне в Трубеж надо.
        - В Трубеж - далеко. Вот у меня отец…
        - А дорогу знаешь?
        - А как же! - торжественно кивнул Тавря Цвет. - Пошли. - И потянул чужого неразбойника к краю порожка. - Гляди. Это вот наши Столбцы. Во-он наш дом с краю виднеется. Это вот наши козы ходят. Через деревню дорога идет, за околицей на две расходится. Видишь?
        - Вижу.
        - Во-он туда, прямо на солнышко - это в Трубеж. А вон та, что к лесу сворачивает, - к замку, на Крайнову горку.
        - К замку, говоришь? А куда ближе?
        - К замку, - со знанием дела сообщил Тавря. - В Трубеж три дня ехать, в Язвицах ночевать. А замок у нас близко. Чуть свет выйдешь - к ночи доедешь. Сначала все лесом. Потом по пустоши, а там уж и замок недалеко. Мы с мамкой ездили господина Ивара благодарить. Я в прошлом году маленький был, глупый. На стог залез, на самую верхушку и того, брякнулся. Чего тут началось! Все орут, мамка воет, дед ругается. А я лежу себе, пошевелиться не могу, - подумал немного и добавил: - Больно было. А потом господин Ивар меня лечил. До-олго. Мамка думала, я совсем ходить не буду. А господин Ивар придумал меня на руках носить. Если, говорит, это не поможет, то уж ничего не поможет. Мне понравилось. Высоко. Стра-ашно.
        - Я гляжу, помогло, - хмыкнул неразбойник и снова уселся на траву.
        - Помогло! - радостно подтвердил мальчонка и для ясности потопал ногами: одна босая, другая в валенке. - Господин Ивар и сам сначала не поверил. Мамке моей перышко дал. Чтобы сразу звали его, ежели что не так. Мамка перышко в укладку спрятала, укладку в красный угол поставила и никому даже глядеть не дает.
        - Перышко, говоришь?
        - Ага. Я подсмотрел. Беленькое.
        - Та-ак. Может, мне лучше на Крайнову горку пойти?
        - А что у тебя болит?

* * *
        У Обра болело все. Так бывает. Он шел, одержимый одной мыслью: отыскать этого важного Трубежского наместника и спросить, где он взял игрушку, заведомо погребенную под лавиной. Пока шел - держался. В метели, когда дорога лепилась к скалам над полной летучего снега пропастью, в тусклом холоде нагорных пустошей, когда вместо дров пришлось жечь тонкие ветки вереска и жидкого соснового стланика, через два перевала, где дров не было вовсе, и он шел без отдыха, днем и ночью, пока не набрел на зимовьюху, засыпанную почти до крыши, но с заботливо оставленным кем-то топливом.
        Там он проспал почти двое суток и снова едва не замерз, потому что печка прогорела, а ветхая избушка выстудилась очень быстро. Неуклонно, день за днем он двигался вниз, а зима отступала наверх. Сначала он бросил снегоступы, потом рукавицы. Потом пустой мешок, в котором не осталось ни крошки хлеба, потом где-то обронил шапку и не стал за ней возвращаться.
        Теперь из вещей при нем снова остались только нож да кресало. Вчера еще целый день шел, перебираясь через блестящие лужи, под грохот и гомон горных ручьев, и вот на теплой, наполненной солнцем поляне силы закончились. Наверное, не стоило так на мясо набрасываться. Полусырое слопал. Сам во всем виноват, как всегда.
        Перед ним лежала чужая страна. Все было иначе, чем в Усолье, нежнее и ярче. Белое сияние близких гор, легкие весенние очертания лесистых холмов, теплый пар над зелеными всходами на деревенских полях. Странно, тревожно и дивно. Горы не на месте. И солнце тоже. Горы Обр привык видеть с юга, с солнцем, медленно ползущим над вершинами. А здесь они высились с севера и уже не казались ни темными, ни холодными. Он знал, что это обман. Что там, откуда он спустился, еще ревут метели. Там, наверху, лютая злоба, холод и смерть. Это и есть самая настоящая правда. А здесь так, случайно выдался теплый денек. Пользоваться надо. Идти себе да радоваться. Но отчего-то три дня пути до Трубежа сейчас казались делом совсем непосильным.
        - Слышь, мелкий, а как ты сюда забрался?
        - А во-он там. Сначала по снегу, потом так. Валенок потерял. Теперь ругать будут.
        - А слезать как?
        О том, что придется слезать, Тавря подумать не успел. Снизу все казалось очень даже легко и нестрашно. А сверху посмотришь - жуть.
        Мальчонка поразмыслил, лег на живот, свесил вниз голову и заревел. Способ был проверенный. На рев рано или поздно кто-нибудь прибегал и хоть и ругался, но выручал непременно.
        - А обещал не орать! - возмутился чужак-неразбойник, подхватил его поперек живота и, не тратя время на ползанье и карабканье, сиганул в снежную кучу прямо с порожка. Провалился чуть ли не по пояс, спихнул с кучи мальчонку, швырнул вдогонку потерявшийся валенок, выбрался и съехал сам.
        - Ух ты! - одобрил Тавря, любивший решительные действия.
        - Беги к мамке! - посоветовал чужак.
        И точно, в деревне уже орали, выкликали Таврю заполошными бабьими голосами.
        - Влетит, - вздохнул мальчуган. - Пошли со мной! При тебе не влетит. Забудут.
        - Не, мне в Трубеж надо. Гляди, во-он мамка твоя!
        Тавря вытянул шею, чтобы посмотреть, а когда оглянулся, чужака уже не было. Пропал. На сухой траве сиротливо лежал полный снега валенок. Тавря Цвет подхватил его под мышку и заковылял к мамке.

* * *
        Обр нырнул в лес, подальше от мамаши шустрого дитяти и прочих его родственников, которые непременно начнут интересоваться судьбой козы. Нырнул - и будто зарылся в теплый и косматый волчий мех. Даже ахнул тихонько. Вот это лес! Буйный, вольный его дух Хорт почуял, еще стоя на порожке. Но все-таки справился, приказал себе не отвлекаться, искать дорогу. Ту самую, которая к замку.
        Дорога нашлась легко. Всего-то и надо было обогнуть деревенское поле по опушке. Была она ровная, не битая тяжелыми телегами, очищенная от кустов, аккуратно проложенная в болотистых местах слегами, кое-где покрытая не растаявшей еще наледью. Некоторое время Обр терпеливо шел по ней. Не особенно быстро. Это в начале пути он почти бежал. А теперь плелся, как сонная муха. Болели стертые, помороженные ноги.
        Он шел, а лес, прекрасный лес, жил, дышал, шевелился вокруг. Не выдержав, Хорт махнул рукой на постылую дорогу и двинул просто по солнышку, к горам на северо-западе. Добрался до чистого пригорка, где снег давно уже стаял и все хорошо обсохло, уселся под старой толстой березой, вытянул усталые ноги, выговорил: «Я ваш!» - и с маху нырнул в бурный поток движущихся соков, бегущих повсюду ручьев, теплого ветра, летящих птиц. И тут же встряхнулся, как будто получил хорошую оплеуху.
        «Чужой! - яростно загудело в ушах. - Чужой! Чужой! Чужой!»
        - Почему чужой? - обиделся Обр. В лесу он чужим еще не бывал. Никогда. Не то что среди людей. - Чего я вам сделал-то?
        Береза молчала. Муравьи в просохшем муравейнике занимались своими делами. Шмель жужжал у самой земли, деловито выискивая, чего бы покушать. Над облитой солнцем вершиной медленно прошел журавлиный клин. На север, в Повенец, в Сиверскую чащобу.
        Оберон покрутил головой. Это что же выходит? Если он чужой, то, значит, тут и свои какие-то есть. Хозяева. Хм.
        - Не хотите - не надо, - проворчал он.
        Обида была сильная. Но делать нечего. Надо идти. Сумей он поговорить с лесом, живо увидел бы все дороги и тропы. Ну да ладно. Обр покряхтел, стянул валенки, подпрыгнул и полез на березу. Дерево не только было высоким, оно и стояло удачно, на вершине холма. Береста на теплом стволе шуршала, липли к рукам белые волоконца. Листьев еще не было, так что Хорт тут же все и разглядел. Вон горы. Замка пока не видать. Кругом сплошной лес, холмы и распадки. Вот прогал дороги. Ишь как петлей загибается. Но ведет к горам. Ноги по ней бить - смешно и глупо. На северо-запад держать надо - и все дела. А там, где лес кончится, на подгорной пустоши, и дорога найдется. Куда она денется-то.
        Обр сполз с березы и пошел, как решил, огибая островки глубокого снега, еще стывшего в колдобинах и овражках, перебираясь через частые ручьи, топча трещащие сучья, шурша прошлогодней листвой. Хорошо. Нисколько беречься не нужно. Никто его здесь не знает, никто не ловит.
        Торопиться не было сил. Брел потихоньку, как все последние дни, привычно одолевая боль в ногах и тяжкую усталость. Переставлял мокрые валенки, косился на солнышко, чтоб не заплутать, дышал лесом. Когда становилось невмоготу, совал руку под полушубок, сжимая в ладони рубаху, чтоб нащупать твердое. Там, на груди, у сердца, криво и косо, но крепко было пришито полотенце с завернутой в него стеклянной кошечкой.
        Когда и это уже не помогало - выбирал местечко посуше, садился передохнуть. Иногда забывался коротким сном, но неизменно вставал и шел дальше. Валенки совсем раскисли. Заполненные мокрым снегом ямы, лужи и маленькие кочковатые болотца попадались все чаще. Блуждая между ними, он вдруг обнаружил, что бредет наудачу. Солнце ушло. Прозрачное небо медленно наливалось зеленоватым вечерним светом, мелкими осколками отражалось в талой воде.
        Надо же! Заблудился! Впервые в жизни. Придется искать ночлег. Утром-то все станет на свои места. Даже если солнца не будет, горы никуда не денутся. А сейчас надо подняться куда-нибудь, где посуше, найти дрова, развести огонь, который позволит снова пережить ночь.
        Вот только сил что-то маловато. Обр огляделся. Небо нежно сияло сквозь черные сплетения голых ветвей, прекрасное и недоступное. Но внизу уже заметно стемнело. Сумерки расползались по лесу, скрывали, скрадывали дорогу.
        Куда идти? Зачем? Кого он ищет, положившись на глупую стеклянную игрушку? Хватит мучить себя. Сесть, закрыть глаза и более не открывать.
        Ухватившись за голые ветки какого-то куста, Хорт боролся с набегающей слабостью. «Столько пройти, чтобы помереть в болоте!» - вскинулся было прежний, упрямый разбойник. Но голова кружилась, ноги не держали, а прекрасный лес обернулся непроходимой путаницей зарослей козьей ивы, бурелома, ручьев, оврагов и бесчисленных луж. Завыть, что ли? Или отпустить руки и упасть лицом в холодную воду?
        Застывшей, изъеденной морозом щеки коснулось тепло. Точно погладил кто-то. Ласковый, упругий ветер. От неожиданности Обр пошатнулся, выпустил скользкие ветки, но не упал.
        Нет, не ветер. Голос. Негромкий, но слышно хорошо. Кто-то пел здесь, в лесу, в ранних, еще прозрачных сумерках. Медленно текли непонятные слова. Согревали, ласкали сырую темень.
        Где-то рядом люди. Небось, у них и костер есть. Приободрившись, Хорт пошел на голос, не обращая внимания на хлюпанье под нетвердыми ногами, качающиеся кочки, хлещущие по лицу ветки. Голос слышался совсем близко, но дымом не пахло, и костер не показывался.
        Вместо этого он едва не свалился в воду. Бестолковые заросли верболаза[52 - Верболаз (верболоз) - верба, ива.] вдруг кончились, и сразу стало ясно, почему лесная дорога делала такой крюк. Должно быть, летом это было просто болото. Но теперь все его кочки, купы кустов и кривые елки были залиты талой водой. Просторное озеро плескалось среди леса, отражая светлое небо с туманной луной.
        Над холодной гладью поднимались несколько островков с сиротливо жавшимися друг к другу, замученными болотом осинами. В отдалении, на одном из таких кусочков суши возвышалась громадная старая ветла[53 - Ветла - вид ивы с узкими листьями.], сплошь покрытая новыми почками. Казалось, дерево тихо светится собственным серебристым светом.
        Но ни людей, ни огней, ничего такого. А голос звучит, плывет над неподвижной ясной водой, и темные холмы отзываются еле слышным эхом. Обр застыл, прислушиваясь. Так только птицы поют. Не выбирая слов, не заботясь о мелодии. Поют просто потому, что они птицы.
        Быть этого не может! В лесу голос быстро глохнет, теряется. Чтобы тебя услышали, надо вопить что есть силы. Но невидимый певец нисколько не надрывался. Песня легко касалась воды, неба, потемневшего леса. Сплетала, связывала их в одно нерасторжимое целое.
        Но кто же все-таки поет? Хорт присмотрелся внимательнее. В мокрых кустах - никого. На островках - никого. Ага, на той самой ветле, на толстой, далеко выступающей над водой ветке что-то чернеется. Он сощурился до боли в глазах. Сидит кто-то. Или мерещится? Нет. Сидит. Одну ногу свесил, обнял колено, прислонился к стволу и поет. Как птица.
        Не успел Обр подумать о птицах, как на болото тихо опустилась целая стая длинношеих серых гусей. Потом с шумом и плеском плюхнулись на воду, закачались на волнах утки. Прямо под ветлой, на мелком месте - птицы, прежде никогда не виданные. Белоснежные, длинноклювые, на тонких длинных ногах. Из-за островков, храня достоинство, выплыли редкие в Усолье трубачи-крикуны, белые лебеди. Но сейчас они и не думали орать. Слышался только голос. Песня согревала и утешала и… лечила, что ли?
        «Вот он, хозяин», - догадался Хорт. Это вроде как… в голову неведомо откуда вползло чужое слово «благословение». Вроде как он силу свою отдает. Кому? Да лесу, птицам, воде и небу.
        Птицам все это очень нравилось. Они окружали островок, иногда пытались встрепенуться, будто собираясь взлететь, но не улетали. А неизвестные длинноногие, похожие на журавлей, принялись танцевать. Подпрыгивали, подлетывали, наскакивали друг на друга, всплескивали белыми крыльями вокруг серебристой ветлы, над темным озером, под бледной луной.
        Оберон опомнился, только когда голос умолк. Почти совсем стемнело, и луна поднялась высоко, ясно отразившись в стылых водах. Тень на ветке шевельнулась. Неведомый певец встал. И вправду человек. Беспечно, не заботясь о равновесии, прошел вперед прямо над водой. Миг - и не стало никакого человека. С качнувшейся ветки взлетела огромная птица, крылатой тенью прошла между озером и луной и пропала.
        - Ничего себе, - пробормотал Обр.
        Птицы на болоте как ни в чем не бывало тихонько возились, укладывались спать. Ему же спать совсем расхотелось. Усталость как рукой сняло. Отчаяние отступило. Глупо сдаваться почти у цели. Всего-то и нужно - обойти болото, добраться до тех холмов на западе, а там уж, верно, и до ихней Крайновой горки недалеко. Как раз и луна хорошо светит. Тут он почувствовал, как ломит ноги. Оказалось, все это время он стоял почти по колено в воде, на опасно колеблющихся под его весом притопленных ветках.
        Глава 12
        - Ненаглядный ты мой, как люблю я тебя!..
        Ошарашенный этим заявлением, грубо ворвавшимся в его сладкий сон, Обр зарычал, как разбуженный медведь, заворочался, распихивая в стороны палый лист и сухую хвою, высунулся из-под низко свисающих веток одинокой ели и увидел девицу в белом платочке.
        Минувшей ночью случайно встреченный хозяин леса, будь он лешак, оборотень или вовсе Лебединая дева, помог здорово, от души. Сил хватило на то, чтобы выбраться из болота и, сверяясь с яркой луной, идти почти до рассвета. С восходом солнца то ли колдовство перестало действовать, то ли силы закончились. К счастью, сухое место для ночлега он нашел быстро. Думал спать до полудня, и вот вам, пожалуйста, девица.
        На Нюську она была не похожа даже издали. Кое-как повязанный платок с трудом держался на рвущихся во все стороны рыжих волосах. Нет, золотых. Нет, все-таки рыжих. Как солнце ляжет. Юбка и теплая коричневая кофта на девице были добротные, господского покроя, зато ноги почему-то босые. За спиной - берестяной короб. Девица бродила по яркому, сияющему белизной стволов березовому косогору, распевала про любовь и острым ножом срезала ветки с уже набухшими почками, бросала за спину, в короб. Деревья берегла, с каждого брала понемногу, а над срезом нашептывала что-то, будто рану заговаривала.
        Медленно соображавший со сна Обр наконец скумекал, что девица, небось, здешняя. Может и к замку вывести. Главное, не напугать. Гоняться за вопящей девчонкой по всему лесу ему не хотелось.
        Подпустив рыжую поближе, он рискнул выбраться из-под ели. Она обернулась на скрип и шорох, но в бега не ударилась, не завизжала. Только глаза распахнула. Зеленые, с золотистыми крапинками. Солнечный свет стекал с плакучих березовых веток, осыпал девчонку легкими брызгами. Золотые порошинки сверкали на волосах, прилипли к щекам и даже к кончику носа. Рыжая, да еще и конопатая. Наверное, поэтому ей все нипочем. Рыжие - они такие.
        - Не бойся! - сказал Оберон как можно ласковей.
        - А надо бояться? - весело спросила девица. - Ты такой страшный, да?
        - Не, - проворковал Обр, как сильно охрипшая голубка, - не страшный. Заблудился я.
        - Ясное дело, - легко согласилась девица, - здесь заблудиться - раз плюнуть. А куда шел-то?
        - На Крайнову горку. Знаешь, где это?
        - Кто ж не знает. Нездешний, что ли?
        - Из разоренных земель, - подтвердил Хорт, вспомнив умного Гаврю.
        - К господину Ивару? Чего у тебя болит-то?
        - Все, - сознался Обр.
        - Ага. Я уж вижу. Ладно, пошли.
        Качнула рыжими кудрями, поправила короб, легко запрыгала вниз по склону, переступая розовыми пятками.
        - А зачем тебе прутья? - полюбопытствовал поспешающий за ней Хорт. - Пороть, что ли, кого?
        Девица фыркнула.
        - Балда! Это почки березовые. Отвар помогает от внутренних хворей. По весне собирают, когда сок идет. Тебе в шубе-то не жарко?
        - Не, в самый раз.
        Под полушубком у него был нож. Да и намерзся он так, что любое тепло было в радость.
        В ста шагах, стоило только сбежать с косогора, оказалась наезженная дорога. На этот раз сильно разбитая. Девица пошла по ней, обходя лужи, балансируя по краю наполненной водой колеи. Обр поплелся рядом, волоча ноги в пудовых валенках.
        - Ты чего босая? Хоть бы лапти надела. Снег еще лежит.
        - Да ну их! Я привычная.
        Березы с елками быстро закончились, начались лиственницы, еще голые, неживые. Мягкая хвоя под ногами пружинила, пахла приятно. Обр сроду не видел столько лиственниц сразу. По ту сторону гор они попадались нечасто. Солнце пригревало спину. Становилось и вправду жарковато. Если бы не девица, присел бы отдохнуть.
        - Далеко еще?
        - Версты три, - махнула рукой рыжая, - вот, смотри, лес кончается.
        Лес и вправду скоро кончился. Открылись горы во всей красе своих снегов, скал и осыпей.
        Хорта передернуло. Замка по-прежнему не было видно, зато у дороги красовалась длинная изба, почти такая же, как строят в Усолье или в тех же Угорах, только крытая не дранью, а длинной травой. По утоптанному двору за жалким забором из двух жердин носились дети. Четверо. Нет, трое. Нет, все-таки четверо.
        Они мелькали так быстро и орали так громко, что Обр все время сбивался. Даже голова закружилась. Завидев путников, буйные детки, к счастью, заткнулись, подбежали к забору и повисли на нем, закачались на длинной жерди.
        «Трое, - с облегчением вздохнул Хорт, - два пацана и девочка постарше».
        Взглянул на двор и тут же обнаружил четвертого. Этот, круглый и толстый, сидел на земле и вдумчиво ковырялся в грязи широкой щепочкой.
        - Твои, что ли? - с изумлением уставился Обр на девицу.
        Та засмеялась, покачала головой.
        - Не мои. Я здесь не живу. Я ж тебя в замок обещалась отвести. Забыл?
        - А, так ты там в прислугах, - догадался Хорт, - или при кухне?
        - И в прислугах, и при кухне, и так, что придется.
        - Доброго здоровичка, госпожа Жданна, - церемонно поклонилась старшая девочка.
        - Ты нам что принесла? - хором заорали близнецы и запели, раскачиваясь на заборе: - К нам Жданка пришла! Пироги принесла!
        - Ишь чего захотели! - строго сказала рыжая. - Прутиков березовых погрызть не желаете? Более в лесу ничего нету.
        - Ты не из лесу, - рассудительно заметил один близнец, - ты у бабы Таси была.
        - У бабы была, пирогов принесла, - завопил второй.
        - Не слушайте их, госпожа Жданна, - сказала старшая сестра, - они совсем избаловались. Разоряются, будто их дома не кормят.
        - Ладно, так и быть, - сказала рыжая, легко опустив на землю короб, - по правде говоря, пироги-то я сама съела. Но поглядим. Может, тут и завалялось что-нибудь.
        Покопавшись в коробе, она вытащила жирный от масла сверток. Запахло печеным. Живот подвело так, что Обр едва пополам не согнулся. Пироги оказались большие, толстые, с черничным вареньем, так что щеки, губы и даже носы у близнецов мгновенно сделались синими. На запах шустро приполз самый маленький, встал, уцепившись за нижнюю жердь, с громким воплем потребовал свою долю. Хорт отвернулся, чтоб не глядеть. Но перестать нюхать не мог. Рыжая покосилась на него, что-то шепнула девчонке. Та опрометью кинулась в дом и вернулась оттуда, неся черную горбушку с толстым слоем желтоватого жирного творога. Потупившись буркнула:
        - Угощайтесь, господин.
        Оберон горбушку принял осторожно и стал медленно жевать, стараясь не уронить ни крошки. Девчонка глядела на него жалостливо. Наверное, тоже думала, что он из этих самых разоренных земель.
        - Ну, пошли, что ли, - сказала рыжая, - меня так уже, небось, дожидаются. - И бодро зашагала по огибавшей забор дороге.
        - Далеко еще? - снова поинтересовался Обр. Сколько ни крутил он головой, никакого замка по-прежнему видно не было.
        - Да вон, - рыжая махнула рукой в сторону гор.
        - Где?
        - А… ты ж не здешний. Понимаешь… замок… это… построен так. Если не знаешь, сразу и не увидишь.
        Оберон кивнул. Такое он понимал. Скрытность - великое дело, залог победы.
        Дорога тянулась все вверх и вверх, по пустоши, покрытой бурыми кочками прошлогодней травы. Солнце пекло, как летом. Обр с трудом переставлял ноги, то и дело спотыкался. Выпили всю силу проклятые горы.
        - Слышь, - спросил он, просто чтобы отвлечься, - а там у вас, в замке, нету такой… Росту маленького, а глаза большущие серые… и волосы тоже… серенькие… вроде рыженьких? В судомойках или, может, при кухне.
        Рыжая приостановилась, поправила лямку короба, глянула с любопытством.
        - Есть такая. Как не быть. Анной зовут.
        - Че?!
        Ноги подкосились, и Обр тихо осел на дорогу. С вывертом ущипнул себя - не снится ли? Осторожно поднял глаза на рыжую.
        Та стояла как ни в чем не бывало, щурилась на солнце.
        - Что-то ты совсем ослабел. Вставай. Немного осталось.
        И протянула маленькую крепкую руку. Хорт помощь принял, поднялся и понял, что отпустило.
        - Давай! - торопила его рыжая. - Опоздала я. Теперь меня до вечера ругать будут.
        Обр кивнул и послушно зашагал вперед, стараясь вообще ни о чем не думать. Мало ли Анн на свете.
        Скоро дошли до края пустоши, до самых скал. Миновали корявую, скрученную временем и ветрами лиственницу. На раскидистых ветках уже проклюнулись зеленые иголочки. На самой нижней ветви зачем-то висел начищенный до рыжего солнечного блеска медный колокол.
        Замка Оберон так и не увидел, но девица уверенно повлекла его к густым колючим зарослям, вольготно раскинувшимся меж громадных валунов, за которыми и обнаружились скромные каменные ступеньки. Черный ход, должно быть.
        - Знаешь чего, - остановился осторожный Обр, - позови ее.
        - Кого?
        - Ну, судомойку вашу, которую Анной зовут. Мне с ней поговорить надо.
        - Позвать не получится, - помедлив, качнула кудрями рыжая, - занята она. Ты давай, не ломайся. Некогда мне. Сам ее найдешь, сам все скажешь. У нас тут не разбойничье гнездо. На проезжих не бросаемся.
        «Кто вас знает», - подумал Оберон, но пошел. Куда деваться-то.

* * *
        Лестница, извивавшаяся средь камней, была больше похожа на тропинку. Ступеньки, неровные, разной длины и ширины, имели такой вид, будто их сюда набросали совершенно случайно. Рыжая девица ступала уверенно, видно, привыкла. Но усталые ноги Обра все никак не могли приноровиться, цеплялись за все подряд. Он ждал, когда же откроется крепостная стена, ворота или, на худой конец, калиточка. Наконец, прямо перед носом из голой скалы возникла узкая высокая дверь. Темные плотно прилаженные друг к другу доски, кованые петли, блестящее кольцо ручки. Много народу тут ходит, не иначе. Это успокоило Оберона. Обычный черный ход. Вот и хорошо. Ближе к кухне.
        Рыжая потянула за кольцо и вошла, Хорт придержал дверь, протиснулся за ней. Нет, не кухня. Высокий покой с длинными, похожими на щели окнами. Контора управляющего или приемная. Несколько деревянных, на вид не шибко удобных кресел, полки с распухшими от частого употребления книгами и кое-как засунутыми свитками, конторка, заваленная бумагами. За конторкой высокий, тощий человек, слегка похожий на взъерошенную после бури чайку-поморника, лениво вертел в длинных пальцах гусиное перо.
        «Одет так себе, - прикинул Обр, - должно быть, управляющий». Поверх белой рубахи с высоким распахнутым воротом конторский сиделец в полплеча, по-домашнему набросил слегка потертый черный камзольчик. Взъерошенность, как видно, происходила оттого, что, пытаясь победить гору громоздившихся перед ним бумаг, несчастный то и дело запускал свободную руку в белые волосы, сколотые в растрепанный хвост. Вглядевшись в скорбное лицо трудяги, Хорт дрогнул. Стиснул под полушубком рукоятку ножа. Теперь он точно знал, что пришел куда следует. Нет-нет. Это не тот, что отнял у него Нюську. Только похож на него. Очень похож. Как старший брат на младшего.
        Рыжая девица со стуком опустила короб на каменный пол. Пишущий поднял голову. Унылое лицо осветилось прекраснейшей счастливой улыбкой.
        М-да. Уж на что Обр был в таких делах глупый, и то сразу все понял. Со служанками шуры-муры крутите, господин управляющий! И та, дура, тоже прям вся расцвела, зарумянилась даже.
        - Ты не знаешь, почему всем этим должен заниматься я? - осведомился управляющий тоном оскорбленной добродетели.
        - Так ведь больше некому, - простодушно ответила рыжая. В суровость тона она явно не поверила.
        - Скажите, пожалуйста! Некому! А ты что целый день делала?
        - Да я вот… почки березовые… Варка просил.
        - По-очки. Бере-озовые. Важнее дела у тебя не нашлось!
        Рыжая смиренно вздохнула.
        - Ну вот, растолкуй мне, какая от тебя польза? Пишешь с ошибками. Считаешь кое-как. До сих пор думаешь, что семью восемь будет пятьдесят восемь.
        «А разве нет?» - изумился Хорт.
        Рыжая, повесив голову, перебирала оборку кофты.
        - И вот результат, - продолжал бурчать управляющий, - во всем этом должен копаться именно я.
        - А вы Фамочку попросите, - осторожно предложила девица, - она все быстро сделает.
        - Ты хочешь сказать, что наши приходно-расходные книги будет собственноручно разбирать княгиня Пучежская и Сенежская?
        Рыжая снова вздохнула. То ли и вправду раскаивалась, то ли прикидывалась.
        Белобрысый управляющий в ее раскаяние не поверил.
        - И готовить не умеешь, - добавил он мстительно. Подумал, чем бы еще попрекнуть. Поглядел с укором. - И слоняешься целый день неизвестно где. Ты же собиралась к тетке Таисье слетать и тут же назад. Почему так долго?
        - Да я ж не одна обратно-то, - попыталась оправдаться рыжая, - у меня вот…
        Управляющий косо взглянул на Обра. Будто шилом проткнул.
        - Общее истощение, обморожение, на левой ноге два пальца гниет. Того и гляди антонов огонь откроется. Как он еще на ногах держится, не понимаю. Это не ко мне. Это к господину Ивару, и побыстрее. Зачем ты его сюда притащила?
        - Так он… это… девицу Анну ищет.
        - Вот как? По-моему, несколько преждевременно. Ты думаешь, это будет полезно?
        Управляющий приподнял левую бровь, снова оглядел Оберона, на этот раз внимательнее, и Обр понял, что его снова предали. Рыжая своими улыбочками да показной добротой заманила в ловушку и теперь… Да что теперь! Стряхнув с плеч мешавший полушубок, он шагнул вперед, сгибом левой руки зацепил тонкую шею рыжей предательницы, правой выдернул из-за пояса нож и приставил к мягкой коричневой кофте в точности там, где печень. Приставил так, чтоб лезвие было повиднее, сверкало опасно.
        - Ты! Приведи сюда Анну! Быстро!
        Рыжая вроде бы испугалась, но как-то странно.
        - Ой, дурак, ой, дурак, - торопливо зашептала она, - брось ножик, брось, брось сейчас же!
        Грохнула упавшая табуретка.
        - Анну сюда. Шевелись! - выкрикнул Хорт, яростно встретил холодный взгляд белобрысого господина и… умер. Совсем. Оказалось, что это очень больно.
        Глава 13
        Грохнуло, затрещало так, будто по шву порвались сами небеса. Но это не имело значения. Обр лежал на холодном дне, глубоко и надежно. Далеко наверху медленно колыхалась, текла куда-то мутная ледяная вода, проплывали, кружились черные точки мусора. Над водой качались две тени. Слева - темная, справа - светлая. Ну да, все как полагается. Слева темный ангел, а справа, стало быть, светлый. Взвешивают его прегрешения, решают судьбу.
        - Все, больше не могу! - простонал светлый и, охнув, исчез из виду. Видно, черные Обровы дела оказались ему не по силам.
        Горячо полыхнуло белым огнем - и снова раздался ужасный грохот.
        Темный к Обру, видимо, благоволил и исчезать не торопился.
        - Да не отчаивайся ты так, - мягко сказал он. - Все! Дышит. Вон, глаза открыл. Вернули мы его.
        Светлая голова снова качнулась перед глазами и уплыла в сторону.
        - Вернули! Ему повезло, что ты рядом был. В одиночку я бы не справился. И было бы у нас два трупа. Один тут, а другой наверху. Господин Лунь на мелочи не разменивается. Но этот тоже хорош!
        - Да. Хвататься за нож в присутствии господина старшего крайна было глупо и опрометчиво.
        - Ха! Какой ты вежливый стал. Сразу видно, большой политик. А я не политик. Я тебе так скажу. Видал я злобных болванов, но таких, как этот, - никогда! Ты как? Сможешь еще?
        - Кхм. Не уверен.
        - Нельзя сейчас останавливаться! Он опять уходит! Где только носит рыжую курицу?!
        - Здесь я! - звонко донеслось откуда-то издалека. - Сам ты курица!
        - Как себя чувствует господин старший крайн? - осведомился темный.
        - А ты не видишь?
        Шарахнуло снова. Видно, там, за водяной пеленой, разразилась жестокая буря.
        - Плохо дело!
        - Щас еще хуже будет! - предрек светлый. - Чего стоишь, глазами хлопаешь?! Помогай!
        - Ты что, сам вытащил его? После такого?
        - Да!! Не стой как кукла! Он сейчас опять…
        - Не ори!
        Над холодной колышущейся мутью вспыхнуло яркое рыжее солнце. Горячие обручи сомкнулись на запястьях и потащили Обра наверх, к теплу, к жару, к солнечному пламени. Водяная пленка лопнула, высохла, испарилась, огонь опалил кожу, проник внутрь, растопил ледяной ком в горле. Обр подавился воздухом, задышал, часто и жадно, сел и оказался нос к носу с рыжей служанкой, которая крепко держала его за руки. Она засмеялась и отступила, приглашая и других полюбоваться плодами своего труда.
        - Слабаки вы оба! Смотрите и учитесь. Вот как надо!
        Оберон поспешил осмотреться. Хорошо бы понять, что все-таки происходит. Он по-прежнему находился в той приемной или, может, кабинете. Как последний дурак сидел на полу. Никакой воды вокруг не было. Вся она осталась за окнами, где лило, грохотало и завывало со страшной силой.
        - Я всегда восхищался вашими талантами, госпожа Жданна, - приятным голосом сообщил черноволосый красавец с точеным бледным лицом, сидевший на полу слева от Обра в позе крайней усталости.
        - А я нет! - сварливо заметили справа. - Ты зачем его сюда привела, курица этакая? Надо было прямо ко мне.
        - Тебя же не было, - возразила курица.
        Обр медленно поднял голову. Так и есть. Он. Тот самый. Сидит на коленях, опираясь руками об пол. Вроде силится встать, но не может.
        Не раздумывая, Обр кинулся вперед.
        - Ублюдок! Где она?!
        Белобрысый мерзавец без сопротивления завалился на спину и только прохрипел:
        - Уберите его!
        Убрали Хорта очень быстро. Сил у него было так мало, что рыжая служанка смогла управиться в одиночку. Оттащила подальше и завернула правую руку за спину. Больно. Надо же, умеет! Обр не вырвался. Зря это он. Погорячился. Сначала надо прийти в себя, а уж потом…
        - Отчего это он так… хм… набрасывается? - поинтересовался черноволосый. - Что ты ему сделал?
        - Жизнь спас. В третий раз уже, - ухмыльнулся лежащий на полу белобрысый. - Привычка у него такая: сначала я ему жизнь спасаю, а потом он набрасывается.
        - Врешь! - дернулся Обр. - Где она?!
        - Ножик у него отобрали? - деловито спросила служанка.
        - Отобрали. Только вы на это особо не рассчитывайте, - высказался белобрысый, - такой и без ножа зарежет. Слышь, отведи его… ну, туда. Может, польза будет.
        Грохнуло и сверкнуло особенно сильно.
        - А еще кто-то погодой заняться должен, - задумчиво произнес черноволосый.
        - Может, само утихнет, - пробормотал белобрысый, вытягиваясь на полу и закрывая глаза.
        - Вряд ли, - вздохнула служанка и пошла к внутренней двери, потянув за собой Обра.
        - Куда? - упираясь, спросил Обр.
        - Иди уже, - буркнула девица и для верности подтолкнула коленом.
        Руку она так и не выпустила, держала цепко. Оберон решил не спорить и не сопротивляться. Ну, до тех пор, пока его на самом деле не начнут убивать.
        - А этого я все равно достану! - пообещал сурово, больше себе, чем рыжей.
        - Валяй! - легко согласилась она. - Только, когда друг друга доставать будете, меня позвать не забудьте. Страсть люблю смотреть, когда Варка дерется!
        - Варка - это кто?
        - Ну, господин Ивар. Смех и грех с тобой! Доставать собрался, а как зовут - не знаешь.
        - Так это он… тот самый, который всех лечит?
        - Угу. Они, стало быть, болеют, рожают, руки-ноги ломают, а он лечит и лечит. В Трубеже, в Пучеже, в Сенеже, в славном городе Бренне, и конца краю этому нет.
        - Лекарь? - презрительно скривился Обр.
        - Травник. Чего рожи строишь?
        - Занятие неблагородное. Для низкорожденных.
        - О, а ты, видать, высокого рода, с таким, как он, и подраться не сможешь?
        - Драться я с кем хочешь могу, - огрызнулся Хорт, - а этого лекаря вообще по уши в землю вобью!

* * *
        Пока пререкались, длинный светлый коридор под высоким остроконечным сводом закончился. Они вышли в зал, до того обширный, что Обр сначала решил - выбрались на улицу, на крепостной двор. В душе впервые шевельнулось уважение. Если внутри такие покои, то каков же замок снаружи.
        Покои были украшены всем, чем положено при немалом богатстве: яркими красками росписи, длинными, свисающими откуда-то с недосягаемого потолка гобеленами, даже цветами, которые росли как-то сами по себе, будто прямо из пола. Наверху скрещивались потоки света, лившиеся из многочисленных, но невидимых окон. В окнах то и дело полыхали молнии, но гремело потише, подальше.
        У одной стены бодро горел камин, у другой, видно для красоты, зеленело, взбираясь вверх, и там ветвилось, огибая роскошный щит с родовым гербом, непонятно что. Не то куст какой заморский, не то дерево. Вблизи оказалось - лестница. Свитые, сплетенные из сросшихся ветвей ступени вели наверх. Такого Обр тоже никогда не видел. Замер, как дурак, разинув рот. Пришлось рыжей снова подтолкнуть его. Ошарашенный, полез вверх, гадая, что же это такое. То ли сосна, то ли елка, то ли вовсе береза с липой сплетается. В довершение всего кругом красовались белые цветочки, духовитый лесной шиповник. И ведь живое все, растет, дышит. Пахнет как в лесу.
        Однако подниматься было тяжело. Совсем сил никаких нет. Наконец, добрались. Перед носом заколыхалась темная жесткая занавеска. Девица извернулась, не выпуская Обра, отпихнула ее плечом и локтем.
        Тонкие волосы, разметавшиеся по подушке, остренькое безмятежное личико. Закрытые глаза обведены синеватой тенью, худенькие руки с торчащими косточками сложены на груди. Будто у покойницы.
        Одним движением стряхнув с себя рыжую назолу[54 - Назола - 1. (диал.) тоска, печаль; 2. (диад.) навязчивый, надоедливый человек.], Обр качнулся вперед.
        - Нюся… Нюсенька… - Сунул руку за пазуху, рванул ветхую заплату. - Вот! Я тебе кисоньку принес. - И все. Другие слова позабыл.
        Светлые ресницы дрогнули. Глаза цвета осеннего Злого моря взглянули устало, равнодушно и вдруг распахнулись во всю ширь.
        Одеяло полетело в сторону. На пол посыпалось что-то пестрое, какие-то нитки, клочки, тряпочки.
        С птичьим писком глупая девчонка метнулась через всю комнату, повисла у Обра на шее. Он покачнулся, но устоял. Нюська. Живая. Со всеми своими глазами, волосами и коленками, худенькой спиной и запахом полыньки. Вот только надето на ней что-то тонкое, мягкое, пышное. И платка на голове нет.
        Волосам это явно пошло на пользу. Они распушились и даже пытались виться.
        - Ты пришел, - шептала Нюська, - пришел, пришел, пришел! Ты снова ко мне вернулся!
        - Я же обещал. Помнишь? Эй, ты чего?! Погоди, не падай!
        - Ноги не держат, - цепляясь за него, смущенно призналась Нюська.
        Обр, ноги которого тоже вели себя не лучшим образом, путаясь в мягком и шелковистом, подхватил дурочку, донес до постели, уложил как смог, укрыл как сумел и сам плюхнулся тут же. Пристроил голову на подушку, пахнущую нежным Нюськиным запахом. Хорошо-то как! Тепло, мягко, и Нюська под боком. Но расслабляться никак нельзя.
        - Что они с тобой сделали?
        - Что сделали?
        - Почему ты такая?
        - Некрасивая? - опечалилась дурочка.
        - Слабая, - рявкнул Обр, - бледная!
        - Я болею, - вздохнула Нюська, - давно уже. С тех пор, как меня господин Ивар принес.
        - А чего им от тебя надо?
        - Кому?
        - Ну, этим… которые здесь.
        - Они меня лечат, - немного удивилась Нюська, - заботятся.
        - Добрые люди, значит?
        - Добрые. Обо мне никогда так не заботились!
        Оберон впервые внимательно осмотрелся и понял: девчонка права. Это вам не кучка тряпок возле лохани. Покои были княжеские. На кровати с легким белым пологом можно было устроить пять таких Ню-сек. Хоть вдоль, хоть поперек. Перина - настоящий пух, одеяло шелковое. Все чистое, светлое, свежее. У изголовья складная рамка, на рамке - пяльцы, на пяльцах - вышивка. Закреплена удобно, чтобы можно было работать, откинувшись на подушки.
        На столике у кровати клубки, игольница, ножнички. Поблескивают скляницы толстого стекла. В скляницах какая-то гадость. Даже с виду на отраву похоже. Тут же прикрытый салфеткой стакан, в стакане - ложка. Поят, значит, Нюську всей этой пакостью.
        - Травят они тебя!
        Нюська засмеялась. Давненько Обр этого не слышал. Еще с прошлой осени, с Сиверской чащобы.
        - Глупый ты! Я же говорю, лечат. Только что-то не вылечат никак.
        - Зачем? - жестко спросил Обр. И правда, зачем возиться с никому не нужной девчонкой? Оберегать, лечить выхаживать. «Да я скорее в Лебединых дев поверю, чем в такое бескорыстие, - мрачно подумал он, - знаем мы, чем это кончается».
        - Ну, как зачем? - веселилась наивная дурочка. - Чтобы вылечить! Я же совсем плохая была. Как меня господин Ивар подобрал, как сюда принес - ничего не помню.
        - Это я тебя подобрал, - мгновенно разозлился Обр.
        - Да, конечно, - торопливо согласилась Нюська, - а потом господин Ивар нас нашел. Я же позвала.
        - Позвала?
        - Ну, помнишь, перышко? Я тогда снег в руке растопила, чтобы вода была. Перышко потом потерялось, но зато он нас нашел. Только двоих сразу забрать не мог. Он сказал, о тебе в крепости позаботились.
        - Позаботились, - буркнул Обр.
        Вот, значит, как, козел белобрысый! Его в крепость спихнул, Фоме Стреляному под крыло, а сам украл чужую жену и радуется.
        - Он обещал, когда перевал откроется и смена караула будет, тебя сюда привезут.
        - Я сам пришел! - огрызнулся Хорт.
        Ну, держись, господин Ивар! Думал, привыкнет она к тебе, пока меня не будет? Не дождешься! Хорты свое не отдают.
        - Я долго без памяти была. Потом очнулась, только ослабела очень. А потом господин Ильм спросил, не хочу ли я письмо передать. Не сам, конечно, он такой занятой, ужас. Госпожа Жданна ему велела. Они думали, я грамотная. Но я все ж догадалась. Полотенчико вышить успела. Трудно было, но уж вышила как смогла. Ты же умный. Ты все понял, да?
        Обр полез за пазуху, вытащил вкривь и вкось сложенное полотенце.
        - Вот!
        Ткань пожелтела, пропахла потом и дымом, мережки оборвались, на сгибах проступили черные полосы, но вышивка ничуть не потускнела. Мальчик, девочка, лодка с парусом.
        - Слышь, а почему парус красный?
        Нюська отвернулась, ткнулась лицом в подушку, зашептала тихонько:
        - Я соврала.
        - Когда?
        - Когда сказала, что не люблю тебя.
        Про любовь Обру ни разу не говорили. Никто и никогда. Разве что мать. Но матери он не помнил. Даже жарко стало.
        - Знаешь чего, - прошептал он в растрепанные Нюськины волосы, осторожно разглаживая вышивку, - я думаю, в том парусе хоть одна красная нитка да была.
        Глава 14
        Лодочка качалась мягко, как колыбель. Злое море притворялось ласковым, медленные волны пахли морской травой и горькой полынькой. Нюська была под боком, и все было очень хорошо, пока в небесах над морем, над белыми горами, на западе и востоке, на вечерней заре и на утренней, не встали две одинаковых тени, не принялись спорить неразличимо похожими голосами.
        - Так это и есть твое лекарство?
        - Угу.
        - М-да. Сильнодействующее средство. Радикальное. Меня, например, так пробрало, до сих пор опомниться не могу.
        - Да ладно. Рыжая говорит, Анна сама встала. Впервые за… Да вообще впервые. Он, конечно, тот еще злыдень, но заявился вовремя. Очень вовремя. Я не понимаю природу болезни и…
        - Дела настолько плохи, что сойдет все что угодно. Тяжелый случай. За девочку я тебе весьма благодарен. Самый разумный из твоих безумных поступков.
        Но если, для того чтобы наслаждаться ее обществом, мы должны терпеть в замке вот это…
        - А что делать?
        - Ну, постирать его, что ли, для начала. А потом объяснить как-нибудь, в доступной его пониманию форме, что не следует ложиться на кровать в грязной одежде и обуви. Нож отобрать.
        - Отобрали уже.
        - И прочие острые предметы держать от него подальше. Что там у нас на кухне? Кочерга? Топор? Штопор?
        - Жданкины спицы вечно везде валяются. А у Аннушки ножницы без присмотра лежат, - задумчиво добавил белобрысый.
        - Где только бедная девочка это раздобыла?
        - Ну, девушки, они ж как малые дети. Подберут какую-нибудь гадость и носятся с ней. Спросите рыжую. Она во всех подробностях знает.
        - Пошел вон из моего сна, козел! - смекнув, что обе тени принадлежат проклятому травнику, пробормотал Обр. Но тени продолжали трепаться как ни в чем не бывало.
        - Почему бы тебе самому на ней не жениться?
        - Не могу. Она уже замужем. Вообще, всех хороших уже разобрали. Только меня, сирого, никто не любит.
        - Да-да. Мне тут донесли, что в Перебродах драка была. Две девицы чуть все косы друг другу не повыдрали. Не знаешь, с чего бы это?
        - Хм. Почему бы вам самому не жениться?
        - Странный вопрос. Откровенно говоря, это не твое дело.
        - Мое. Надоело спать на мокрой подушке. Меня же нет никогда. Вот Жданка у меня и прячется. Забьется на постель и ревет. Как любящий брат, я просто обязан…
        - Заткнуться и заняться делами. У тебя больной с гангреной на почве обморожения. Смотри, как бы ногу отнять не пришлось.
        Услышав это, Хорт прошипел: «Хоть убейте, не дамся!» - попытался вырваться из мягких объятий сна, но проклятый вражина, гад белобрысый, склонился над ним и грозно приказал: «Спать!»
        - Да пошел ты… - сумел четко выговорить Обр и провалился в полную черноту.

* * *
        Проснувшись, он понял, что проклятый лекарь добился-таки своего. Нюськи рядом не было. И вообще никого не было. Хорт лежал почти в полной темноте, высоко и неудобно, на чем-то очень похожем на жесткий стол. Никаких пуховых подушек и шелковых одеял. Голова без помех соприкасалась с голой доской, а накрыт он был широким куском сурового полотна. Жуть! Убрали как покойника. Вот-вот гроб принесут. Обр поспешно сел, так и не достав до пола. Оказалось, что из одежды на нем только пятна липкой мази, пухлые пластыри по всему телу и бинты, окутавшие стопы до самых лодыжек. Вспомнив давешний разговор, он принялся поспешно ощупывать повязки. Ноги оказались на месте. Одного пальца, кажется, не досчитался. Ну и ладно, и без пальцев люди живут.
        Решив не обращать внимания на такие мелочи, Обр занялся главным. Надо найти Нюську, и ходу отсюда, пока не поздно. Сполз со своего странного ложа, замотался в покрывало и неуклюже заковылял к светлому пятну, смутно похожему на дверной проем. Не ошибся. Это и правда был выход в полутемный коридор. С одной стороны тянуло теплом, как из бани, и слышался плеск воды. С другой виднелся яркий полуденный свет. Обр двинулся туда и скоро оказался в знакомом громадном зале. Идти было больно, стоять тоже.
        Наскоро оглядевшись, не обнаружил ничего опасного. Камин горел. Рядом на подушках валялись клубок с воткнутыми спицами, какое-то запутанное вязание, толстая книга переплетом вверх и красавчик-лекарь лицом вниз. Белые волосы разметались по подушкам. Руки раскинуты, как после тяжкой работы.
        Сплюнув, Обр решительно побрел к странной зеленой лестнице. Уже карабкаясь вверх, сообразил, что не помнит, где искать Нюську. Но тут повезло. Услышал тихий Нюськин голосок и девчачье хихиканье. Хихикала, ясное дело, рыжая назола. Ух, предательница, злыдня!
        Оберон едва не запутался в занавеске у входа, но все же прорвался внутрь.
        Рыжая сидела на Нюськиной постели, держала на растопыренных руках какие-то нитки, Нюська сматывала клубок. Обе уставились на фигуру в белом покрывале с легким испугом.
        - Ой, - сказала Оброва жена, роняя клубок, - ты зачем пришел? Тебе лежать надо.
        - Фу, - заметила рыжая, - приперся без штанов. А здесь между прочим дамы.
        - Это ты, что ли, дама? - мрачно поинтересовался Обр и уселся у изголовья Нюськиной постели, всем своим видом дав понять, что добровольно отсюда не уйдет.
        - Не сердись на него, - встрепенулась Нюська, - он хороший.
        - Не-а, - уперся Хорт, - не хороший я. Даже не надейся.
        - Ой, - всплеснула руками рыжая, - страшно-то как! Ладно. Пойду, штаны тебе найду.
        Обр нутром чуял, что она над ним смеется. И точно. За опавшей занавеской снова раздалось отчетливое хихиканье.

* * *
        Несколько дней его никто не трогал. Никто не мешал сидеть с Нюськой, смеяться и говорить с Нюськой, смотреть, как она спит, ест и улыбается.
        Рыжая служанка исправно носила им еду да поила Нюську по часам непонятным лекарством.
        И одежду принесла, как обещала. Самую простую, обыкновенную. Штаны да рубаха были чистые, целые, но точно с чужого плеча. Хотя в плечах-то как раз в самый раз. Зато рукава и штанины малость длиннее, чем требуется. Обр заподозрил, что ему всучили обноски белобрысого дылды, но предпочел об этом не думать. Зато никаких тебе сундуков с шелковыми камзолами и нарочно подсунутыми ножами.
        Еда тоже была самая обыкновенная. Щи, да каша, да пареная в горшке репа. Хорт ценил еду в любом виде, но и он, немного отъевшись, начал замечать, что все какое-то не такое. То ли подгоревшее, то ли пересоленное. В общем, готовить рыжая и вправду не умела, а других слуг на кухне не водилось. Зато перевязку сделала хорошо. Заодно Обр убедился, что все пальцы на месте. К концу недели он уже мог передвигаться, не корчась от боли, зато весь извелся от непонятной тревоги.
        Нюська быстро уставала, много спала, и мало-помалу он повадился бродить по замку. И чем больше бродил, тем больше дивился. Тревожащих странностей было хоть отбавляй. Отчего, например, огромные окна начинаются прямо от пола? Ни решеток, ни переплетов, ни стекол, ни слюдяных пластин. Ничего нет, но тепло, не дует. А в зале вообще в потолке дыра насквозь. Аж звезды видно. И ничего, дождик не каплет.
        Камин все время горит, а чем топят - непонятно. Цветы и прочая зелень растут прямо из пола. Вот у Нюськи у окна лесные фиалки поднялись. Целая полянка. И цветут, и пахнут. Говорит, сам господин Лунь сделал. Как такое можно сделать, если ты не колдун?
        А главное, замок громадный, за день не обойдешь. В таком замке слуг должно быть немерено. Ну и где они? Где солдаты, казармы, конюшня? Где оружейная, наконец? Ничего и никого. Не только слуг, но и господ не видать. Только иногда заметишь, кресло у камина передвинуто, книги-бумаги какие-нибудь на столе брошены, в кухне тарелки грязные, да еще вязание где попало валяется. Чего вяжут, с первого взгляда и не поймешь. Не то рыболовная сеть, не то мочалка.
        Вначале Обр таился под защитой густых веток зеленой лестницы. Потом осмелел, начал спускаться, по запаху нашел кухню. С едой было негусто. Припасы вроде есть, и хлебушка вдоволь, но видно, что все готовится кое-как.
        На кухне, чтоб зря не блуждать в темных коридорах, сделал себе коптилку из старой плошки, топленого жира и куска тряпки. Ничего, горело. Даже воняло мало. Первым делом надо было отыскать выход. Нашел сразу. Знакомая дверь в покое с высокими креслами и конторкой выпустила и впустила его как родного. Свободно живут. Охраны никакой и даже на ночь ничего не запирают.
        Да и запирать особо нечего. Дверей - раз-два и обчелся. Кроме той, входной, нашел еще только одну. Немедленно сунулся туда и не пожалел. Оказалось, сокровищница. Поначалу аж дух захватило. Такого он раньше никогда не видел, хотя толк в драгоценных цацках знал, с детства был приучен. Прикинул, сколько это стоит, - даже голова разболелась. Попытался понять, почему все это не запирают на сорок семь замков, стало еще хуже.
        Но, как верный ученик Маркушки, повел себя разумно. До разных цацек, посуды и оружия даже не дотронулся. У самой двери на столике, на большом блюде, лежали монеты. Золото, серебро, медь - все свалено вперемешку. Видно, недавно принесли. Осторожненько, не звякнув, не брякнув, набрал меди и серебра. Золотых тоже взял, но немного. На первое время им с Нюськой хватит.
        Теперь бы еще коня раздобыть. И конь отыскался легко. Прямо под окном, на зазеленевшей пустоши спокойно пасся белый жеребец. Красавец, совсем как Змей, только постарше. Ох, Змей, Змеище… ну ничего, может, еще свидимся.
        Осталось теплую одежду достать, еды в дорогу подкопить, да чтоб Нюська поправилась. Пока была она еще слабенькой, ходить без помощи не могла, бывало, что и засыпала прямо посреди разговора.
        - Ну ничего, потерпи! Настанет лето, будет совсем тепло - уедем отсюда, - обещал Обр.
        - Куда? - спрашивала дурочка.
        - Да никуда. Сбежим, и все.
        - Туда, где нас нет?
        - Да куда захочешь.
        - А может, не надо?
        - Че не надо?
        - Может, останемся там, где мы есть?
        - Да не бойся, - утешал Хорт, - сейчас никуда не поедем. Я же вижу - тебе окрепнуть надо. Поправишься - и двинем. Леса тут большие, ночи теплые. Хорошо будет.
        - Хорошо, - соглашалась Нюська и тянулась погладить его по щеке. Он хитрил, успевал подставить губы, поцеловать ладошку. Нюська стеснялась и руку прятала, а Обр думал, не рискнуть ли, не стащить ли для нее алмазную корону или, на худой конец, ожерелье с бирюзой.

* * *
        Постепенно он не то чтобы всякий страх потерял, но сжился с ним, привык. Расписных стен, высоченных потолков, пустых окон уже не пугался, бродил где хотел. Жилых покоев вроде Нюськиного оказалось множество, и все пустые. Только раз наткнулся на чью-то спальню. По юбкам и платьям, повешенным за занавеской, и все тому же всклокоченному вязанию догадался - комната женская. По запаху понял - рыжая назола тут обитает. Хм, прислуга, а дорогих вещиц много.
        И платья очень даже распрекрасные. Вот только беспорядок, как в сорочьем гнезде. Нюська такого бы не потерпела.
        Наконец, как и следовало ожидать, Обр все-таки нарвался. Однажды на самом верху лестницы обнаружил многооконный, светлый зал, тут же по обилию книг понял - библиотека, и выскочил оттуда как ошпаренный. Хватит с него книг, на всю жизнь хватит. Сунулся в соседнюю комнату, чуть пониже - вышло и того хуже. Жуть страшная. Настоящий приют колдуна. Под потолком - травяные веники, на длинных столах и полках коробочки, кубышки, темные бутыли, стеклянные трубки кольцами. Посреди всего этого, как положено, череп на подставке. Вот только солнце мешает бояться. Бьет в окно широким лучом, отражается в стекле, рассыпается мелкими радугами.
        Из любопытства Хорт потянул с полки крайнюю коробочку. Уж очень хороша. На крышке лесные цветы вырезаны: купена и марьин корень. До того похоже, что сразу в лес потянуло. Ну ничего, вот Нюська поправится - и тогда… Потряс шкатулочку. Попробовал подцепить ногтем крышку.
        - Замри! - Сказано было тихо, но настойчиво.
        Обр вздрогнул. Немного сухой смеси просыпалось на руки.
        - Здесь полно ядов, - донеслось из глубины комнаты, - некоторые нельзя даже нюхать.
        Гад ползучий, лекаришка белобрысый, сидел за столом, уткнув подбородок в поставленные друг на друга кулаки, глядел на бледное пламя, качавшееся под круглой склянкой с широким горлом. В склянке что-то солидно булькало.
        - Осторожно закрой и медленно поставь на место, - не отрывая глаз от пламени, посоветовал он.
        Оберон подчинился, поспешно отряхнул руки и собрался немедленно ускользнуть. Кто их знает, этих колдунов! Один взглядом убивает, другой людей по доске гоняет, у третьего отрава везде валяется.
        Лекаришка-колдун, коротко дунув, загасил пламя. Встал, осторожно, поднял склянку за толстое горло. Шагнув в широкий солнечный луч, принялся рассматривать ее на свет. Длинные белые волосы, собранные в хвост, упали чуть ли не до пояса.
        - Ну че, - сказал он не то Обру, не то зеленоватой жидкости, которая вела себя явно не так, как хотелось бы, - пошли выйдем!
        - Пошли! - обрадовался Обр. Вот это он понимал. Давно бы так.
        Белобрысый избавился от склянки, качнул головой, приглашая внутрь, и пошел вглубь комнаты. Хорт с некоторой опаской последовал за ним. Миновали полутемное помещение, битком набитое сушеными травами и острыми пряными запахами. Вышли наружу и попали, как определил Обр, в огород. На черных по-весеннему грядках что-то зеленело, курчавилось, хотело расти. Что-то непонятное, посложней, чем обычная репа.
        Перед огородом - широкая площадка, поросшая молодой травкой, за площадкой - обрыв, под обрывом - все та же пустошь, уже совсем зеленая. Похоже, и лето не за горами.
        На площадке белобрысый красавчик остановился. Обр пустых разговоров не любил, а потому развернулся и…
        Не тут-то было! Рука повисла бессильной плетью.
        - Трус! Колдун проклятый! Честно подраться и то не можешь.
        - Могу, - нехорошо усмехнулся белобрысый, - день и ночь мечтаю, как бы тебе врезать.
        - Угу, - с горечью огрызнулся Обр, - с этакими штуками и я кому хочешь врежу.
        - Ладно, обещаю, драться будем честно.
        - Ну?!
        - Только я сначала поговорить хотел. А без этих… кхм… штук ты слушать не станешь.
        - Ну, говори, - рука оживала, и Хорт почувствовал себя увереннее, - говори, говори! А я уж подумаю, слушать тебя или нет.
        Лекарь стоял спокойно. Глядел непонятно. Глаза синие, в волосах солнце костром играет. За одну улыбочку убить можно.
        - Жданка сказала, ты Анну отсюда увозить хочешь.
        - И увезу, - стиснул зубы Обр. - У тебя спрашивать не буду.
        - А она хочет уехать?
        - Хочет-хочет. Чего мы тут не видели-то!
        - Нельзя ей уезжать.
        - Еще чего скажешь?
        Лекаришка прищурился.
        - Давай так. Деремся честно. Я без этих наших штук. Ты без всякого железа. Заточка, небось, есть?
        - Нету.
        - Вижу, не врешь. Я думал, раздобыл уже.
        - Тебя не спросил!
        - Короче так. Ежели ты меня побьешь - сам вам коня с телегой приведу.
        - Годится.
        - Ну а если мой верх - никуда она не поедет. - А я?
        - А ты как пожелаешь. Насильно тут у нас никого не держат. Идет?
        - Идет, - хмыкнул Обр. - Как деремся?
        - До первой крови?
        - Не, так не пойдет. Кровь - дело случайное. Может, у меня нос слабый. Давай так, кто ляжет и встать не сможет - тот проиграл.
        - Смотри, у меня рука тяжелая.
        - Да уж смотрю.
        Этот красавец, конечно, и годами постарше, и на полголовы повыше, и в плечах, может, пошире. Только чистенький уж очень. Рубашка вон белая, аж светится. Сразу видно, дома возрастал, при няньках-мамках, на молоке и сдобных булочках. Да и занятие у него - смех один. Подумав об этом, Обр снова разогрелся до нужного градуса и, наконец, врезал, метя в точеный нос. И промахнулся. Оказалось, что сдобные булочки красавчику не повредили. Дрался он ловко, и достать его было трудно. Уворачивался умело и удар держал хорошо. Поднаторел где-то. Только раз удалось с ног сбить, да и то вскочил сразу, как подброшенный. Утерся рукавом и с ходу врезал не ждавшему такого Обру коленом под дых. Пришлось самому судорожно глотать воздух. Прямой слева - ушел, прямой справа - принял на сгиб левой, а правой таки достал Обра. Крепко так достал, аж звезды в глазах. Палку бы сюда. Попробовал пару подлянок из запасов Маркушки, но оказалось, что белобрысый тоже не лыком шит. Губу ему раскровенить удалось, но что толку. Так, рубаху испачкал.
        Оберон начал чувствовать, что еще не отошел от своего горного похода. Но надо держаться. Он дрался за Нюську и никаких слабостей позволить себе не мог. Руки у гада длиннее, да и тяжелее он, потому что выше. Повалить его надо, вот что. Обр собрался - и подсечка удалась на славу. Красавчик, ясное дело, не устоял и повалился спиной вперед, прямо в пустоту над зеленой травкой пустоши. Только ахнул, взмахнул руками и пропал за краем обрыва.
        От неожиданности Хорт и сам рухнул на колени. Про обрыв этот он и думать забыл. А ведь там высоко, костей не соберешь. Да. Точно. Отвесная стена саженей в тридцать. Потом каша из каменных сколов и глубоких трещин.
        Обра скрючило. Аж в голове помутилось. Убивать-то он лекаришку никак не собирался. Ну, проучить, чтоб к Нюське не лез, ну, рожу ему подпортить. Но чтоб вот так…Теперь снова бежать придется… Нюська слабенькая совсем…
        Он подтянулся вперед, согнулся пониже, отыскивая окровавленное тело в белой рубашке. Может, живой еще? Может, вытащить можно?
        - Эй, на что смотрим?
        Обр дернулся и сам едва не сыграл головой вниз. Но его вовремя ухватили за пояс и поставили на ноги. Белобрысый гад, усмехаясь в лицо, вежливенько стряхнул пыль с Обровой рубахи.
        - Нечестно! - выпалил Хорт. - Ты ж обещал не колдовать.
        - Ты хотел меня убить?
        - Нет! Но… Все равно нечестно!
        - Пошли сядем.
        Обра всего трясло, поэтому подчинился он без возражений. Уселись прямо на земле, под скалой, подальше от края. Последыш Хортов тяжело дышал, не зная, злиться ему или радоваться, что все обошлось. Белобрысый красавчик спокойно щурился на солнце. Ни стесанная скула, ни быстро распухавшая губа, ни пятна крови на белоснежной рубахе его не расстраивали.
        - Я думал - в два счета тебя уделаю, - сообщил он.
        - Это почему? - Обр сразу понял, что скорее злится, чем радуется.
        - Ну, я старше тебя. А ты голодал долго и еще не оправился, - объяснил белобрысый. - Хромаешь немного. Хотел бы поглядеть на того костолома, который ногу твою лечил.
        - А я думал - тебя с одного удара собью, - нехотя признался Хорт.
        - Это почему?
        - Ну, ты ж маменькин сынок. Рубашечка белая. Да к тому же лекарь. Лекарям драться не положено.
        - У меня отец знаменитый боец был, а дядя - Трубежский воевода. Целый год душу из меня вынимал, пока палаш держать не выучил. Да я и сам на войне побывал.
        - У меня вся жизнь как на войне, - огрызнулся Обр. - А ты знатного рода, что ли?
        - Угу.
        - Ладно, давай, веди коня. Я выиграл.
        - Почему ты?
        - Потому! Если по-честному, без этих ваших штук, ты бы сейчас там лежал. И точно не встал бы.
        - Хм. Пожалуй, верно. Лежал бы. И коня приведу. Хоть сейчас. Езжай себе, скатертью дорога. Только без Анны.
        - Так и знал, что обманешь!
        - Да ты на меня не косись. Ты пойми, нельзя ее с места трогать.
        - Почему нельзя?
        - Потому, - белобрысый отвел глаза, принялся разглядывать дальний лес. - Помирает она.
        - Врешь! - вскинулся Обр. Ясно, врет. Хочет, чтоб девчонка ему досталась.
        - Я травник. Мне в таких делах врать нельзя. Я клятву давал.
        - Ну, ошибаешься, - смягчился Оберон. - Все вы, лекари, ничего не смыслите. Она слабая, конечно. Но ведь улыбается. Веселенькая такая. Петь опять начала.
        - А раньше не улыбалась?
        - Редко.
        - Козел ты винторогий!
        - Сам козел! - с полной убежденностью ответствовал Обр.
        Но лекаришка козлов обсуждать не захотел.
        - Ты даже не понимаешь, что натворил. Не знаешь, какое чудо тебе досталось!
        И этот туда же. Как сговорились все!
        - Знаю-знаю. Радость земная, свет поднебесный.
        - Сам догадался или надоумил кто?
        - Тебе-то что за дело? Что ты к нам лезешь?
        - И рад бы не лезть, да не получается. Я когда увидел ее… Нет, не увидел, почувствовал…
        - Плевать мне на твои чувства. Она моя жена.
        - Умирает твоя жена! И я ничего не могу сделать. И никто не может. Болван! Дурак! Скотина безмозглая!
        - Это ты мне?!
        - Это я себе! - расстроенный красавчик с маху врезал себе ладонью по лбу. - Почему я ее раньше не встретил? Почему не увез насильно! Четыре месяца все вместе бьемся. Только не помогает ничего. Я думал, при тебе полегчает. Сначала и верно, полегчало. Только ненадолго. Сам не видишь, слабеет она. На глазах уходит.
        - Почему? - спросил Обр, все еще подозревавший какой-то подвох. Поверить в такое было невозможно, да он и не хотел верить.
        - Почему? По кочану! - рявкнул красавчик. - У нее и так сил немного было. А теперь и вовсе нет ничего. Нечем ей жить.
        Помолчал и добавил:
        - Все тебе отдала.
        - Заткнись лучше, а то еще одну гулю получишь. Чего такое она мне отдала?
        - Все, что у нее было. Еду последнюю, дом, доброе имя, мечту, что отец вернется, судьбу, душу. Свою жизнь на твою поменяла.
        - Она что, жаловалась?!
        - Нет. Все у нее добрые, все хорошие. А ты вообще самый лучший. Самый храбрый, самый умный, самый, песья кровь, добрый!
        - Я заботился о ней. Все пополам делили.
        - Это ты, может, делил. А она отдавала. Пока не отдала все. Ты спроси у нее, спроси, почему вы в Злом море не потонули. Пусть расскажет. Тогда, может, что-нибудь поймешь, крыса мокрохвостая.
        - Сам крыса!
        Оберон, давно кипевший от злости и несправедливости обвинений, не выдержал и снова кинулся, повалил наглого красавчика, стараясь втоптать его в песок, забить грязью летучие волосы, вконец вымарать белую рубаху. Противник извернулся. В грудь Обра уперлось согнутое колено. Плечи до боли стиснули твердые пальцы.
        - Долги возвращать надо, - снизу вверх на Оберона глянули горячие синие глаза. - Чем отдавать будешь?
        - Что отдавать? - прохрипел Обр.
        - Жизнь. Судьбу. Душу.
        - Прах гнилой восемь раз перевернутый!
        - Кхм, - раздалось сверху.
        Противник вдруг перестал сопротивляться, а Хорт почувствовал, что его, как кутенка, ухватили за шкирку и подняли вверх.
        - Прелестно, - сказал господин Лунь, никакой не управляющий, а, как давно догадался Обр, хозяин замка, нынче одетый роскошно, хотя и во все черное. - Просто прелестно. Я вижу, вы нашли общий язык. Жаль прерывать такую изысканную беседу, но, к сожалению, обстоятельства требуют. Прошу извинить меня, - церемонный поклон в сторону опешившего Хорта, - но господин Ивар, видимо, запамятовал, что его присутствие необходимо в другом месте.
        - В каком еще месте? - поднимаясь и на скорую руку отряхиваясь, проворчал господин Ивар и вдруг изменился в лице. - А, ну да… А может, без меня как-нибудь?
        - Без вас никак невозможно. Все будут безумно разочарованы. Особенно дамы. Вы же не хотите огорчить наших дам?
        Травник поморщился, потрогал губу и пробормотал, куда могут отправляться здешние дамы, всем скопом и поодиночке.
        Тут же на площадку широким шагом вошла прямая, как спица, красивая черноволосая дама, в шуршащем шелковом платье и с лютней в руках.
        - Вар, нуты идешь? - сердито спросила она. - Так я и знала! Даже не переоделся!
        Тут глаза ее расширились, а выражение лица стало весьма грозным.
        - Кто это сделал?
        - Что?
        - Вот это!
        Тонкий пальчик указывал на разбитую губу.
        - Кто посмел это сделать?!
        Обр понял, что приобрел еще одного смертельного врага.
        - Споткнулся, упал, - не стал выдавать его господин Ивар.
        - Нашел время спотыкаться! - пуще прежнего разгневалась строгая девица. - Мы же договорились. Весь Сенеж знает, что ты споешь.
        - Мы не договаривались. Меня заставили.
        - Уговорили.
        - Заставили. Гнусными угрозами. Почти под пыткой.
        - Та-ак, - разом прекратил ссору хозяин замка, - а ну-ка, иди сюда!
        Ивар-травник покорно приблизился. Зажмурился с видом обреченной жертвы и тут же охнул. Сухая ладонь мазнула его по лицу, будто оплеуху отвесила.
        Тут охнул и Обр. Ссадина на скуле травника покрылась корочкой, синяк вокруг быстро бледнел, разбитая губа тоже торопилась принять свой обычный вид.
        - А полегче нельзя было?!
        - Где уж мне, - нехорошо усмехнулся хозяин замка, - я же не травник.
        - Ивар, пойдем! - топнула ножкой девица и для верности потянула его за рукав.
        - Переодень его сначала, - посоветовал хозяин замка, - песок из волос вытряхни. О том, что он будет прилично причесан, я даже и мечтать не смею.
        В общем, белобрысого красавца, к которому Обр уже привык и, ясное дело, не боялся, уволокли. Издали донесся приглушенный вопль и звон, будто кого-то огрели лютней по голове. А Оберону пришлось остаться один на один с этим… которому взглядом убить как стакан воды выпить. Ох ты, да у него еще и горб. А с первого взгляда и незаметно. Ходит ловко, держится прямо.
        Хорт прикинул расстояние до входа в замок, но потом решил, что бегать не станет. Пропади все пропадом. Все-таки и у него есть гордость.
        - Не стой на краю. Сорвешься, - сказал кошмарный колдун, повернулся и ушел. Просто ушел, и все.
        На минуту Обру стало очень горько. О нем-то заботиться, свежие раны лечить, за прегрешения отчитывать никто не станет.
        Из чистого упрямства, чтоб доказать, что ему на все наплевать, он уселся на самом краю. Одолев накативший страх, свесил ноги в пропасть. Надо было подумать.
        Глава 15
        «Помирает твоя жена!» Глупости какие. Не может она помереть. И нету за ним никакой вины. Замуж он ее силком тащил? Не тащил. Еду и кров добывал? Добывал. От всяких там Федоров защищал? Защищал. Пряник даже однажды принес. Со дна Лодейной Могилы дурочку спас. Все по-честному.
        А память между тем подсовывала ему запыхавшееся существо в перепачканной юбке под виселицей в Малых Солях. Отнятое и брошенное в воду колечко. Вопли Костылихи и град отбросов на торгу в Городище. Одинокую фигурку, скорчившуюся в лесу у потухающего костра. Жалобное «давай уедем» и крик: «Теперь большая кровь будет!» - повисший над соснами Повенецкого бора.
        Обр затряс головой. Нет, это уже не Нюська была. Померещилось. А если б не померещилось, воротился бы к господину Стрепету покорной, готовой к услугам пешкой. А потом вся жизнь на Доске. Только короткая жизнь. Потому что началась бы война, а на войне пешки долго не живут. Даже то немногое, что Обр пытался делать для глупой девчонки, спасало ему жизнь. Увел ее из Городища на неделю раньше - не попался Раду и его людям. Отправился искать ее по трущобам - не попался патрулям, которыми были полны дороги. Захотел подарить котеночка - не остался на воеводином крыльце, сумел снова избежать смерти. Помнится, проклятый Повелитель тоже так думал.
        Выходит, прав белобрысый Ивар - жизнь за жизнь.
        А сама-то Нюська знает, что скоро умрет? Сказали они ей или нет? Как теперь глядеть-то на нее? Как с ней говорить?
        Нет, наврал, наврал проклятый травник. Нарочно наврал, чтобы Обр помучился.

* * *
        И верно, наврал. Нюська сидела на постели прямо, уютно подобрав под себя ноги, с мечтательной улыбкой слушала рыжую. Рыжая, напротив, была расстроена и сердита.
        - Сначала поединки, - говорила она, - конных не будет в этом году. Липка распорядился, чтоб лошадей не калечить. Боевых коней осталось мало, их поберечь надо. Зато пешие будут. А потом танцы до самой ночи. А кроме качелей, карусель большую обещали поставить. С музыкой. В кои-то веки, в первый раз после войны гулянье с ярмаркой. Я уже сто лет не танцевала. - Помолчала и, шмыгнув носом, добавила: - Не танцевала и не буду.
        - А ты разве не пойдешь? - удивилась Нюська.
        - ОН не позволяет.
        Слово «он» вышло у рыжей громадным и безнадежным, как крепостная стена.
        - Почему?
        - Говорит - опасно. Народу много, времена неспокойные. Когда они были спокойные, времена-то эти? Я ему говорю - тогда уж лучше сразу заприте. А он на полном серьезе - хорошая мысль. Только покои надо подобрать поудобней.
        - Он тебя любит, - вздохнула Нюська.
        Но рыжая в ответ только рукой махнула.
        - Ага! Лю-убит. Как родную дочь. Вот увидишь, он мне еще петушка сахарного принесет. В утешение.
        - Не хочешь леденчик? Орехи в меду больше нравятся?
        - Да ну тебя!
        - А я бы тоже хотела на гуляние. Не потанцевать, так хоть поглядеть.
        И ручки сложила. Все жилки наперечет видно. И синяя тень под глазами будто с каждым днем все больше. А вдруг не соврал травник?
        - Ну хочешь, я тебя туда на руках отнесу? - через силу выговорил Обр. - Далеко это?
        - Вообще-то да, - вдруг оживилась печальная рыжая, - но не очень. А ты правда хочешь?
        - Ага, - легко согласилась Нюська и потянула к себе рамку с пяльцами, - там, небось, весна, солнышко, музыка играет.
        - Так это же совсем другое дело! - обрадовалась рыжая. - Тебя велено развлекать? Велено. Вот вместе и развлечемся. Опять же, Варка петь будет. Он теперь людям редко поет.
        - А кому часто? - заинтересовался Обр.
        - Да все больше птицам и облакам. Но нынче уговорили. Фамочка такая. Она умеет.
        - Лютней по башке?
        - Не без этого, - засмеялась рыжая. - Так что, правда на руках ее понесешь?
        - Да.
        - Ладно. Ты хоть рожу умой. А мы с Нюськой оденемся попроще. Надо в толпе держаться, чтоб не заметили. Кстати, кто тебе нос расквасил?
        - Споткнулся, упал.
        - Угу. На чей кулак упал, конечно, не скажешь. Ладно, и так все ясно. Иди сюда, я тебе облегчение сделаю.
        - А ты умеешь? - не поверил Обр.
        - А чего тут уметь-то? Дело нехитрое. Сейчас будешь опять красивый и милый.
        - Гм. Сроду милым не был.

* * *
        Рыжая все сделала быстро: и разбитую физиономию Обра в порядок привела, и одежду раздобыла подходящую для посещения ярмарки. Через пять минут они уже стояли внизу, у камина. Девицы в широких отделанных тесьмой юбках, в вышитых крестом рубахах, в деревенских платочках. Рыжие кудри пытались сопротивляться, но были безжалостно упрятаны под плотную ткань, а платок завязан как у замужней бабы, с концами, лихо торчащими вверх. Жданка надеялась, что так ее не узнают хотя бы издали.
        Оказалось, что в большом зале, у камина тоже есть выход наружу. Неприметная маленькая дверь, за дверью коридорчик, лестница и ход в просторную новую избу с широкой белой печкой. В горнице стояли четыре пустые кровати. Для тяжелых больных, как растолковала рыжая Жданка, если кто-то совсем плох и его все время наблюдать надо.
        Но сейчас тут было тихо и пусто. На кроватях ничего, кроме сенных тюфяков и квадратов света от трех больших окон. Из ларя в углу рыжая прихватила сложенное толстое одеяло.
        Вышли на крыльцо, к которому тянулась утоптанная дорожка. Неподалеку маячила скошенная к югу верхушка знакомой лиственницы. Но по дорожке не пошли. Рыжая двинулась направо, ловко прыгая по камням. Обр прижимал к себе легкую, как кошка, Нюську, чувствовал ее запах и думал, что травник все-таки наврал. Не может она помереть. Перед тем как свернуть за выступ скалы, рыжая подзадержалась, обхватила Обра за плечи и слегка подтолкнула вперед.
        Воздух, ставший вдруг очень теплым, наполнили сотни запахов: жареного мяса, затоптанной травы, свежей краски, людского пота. В уши ударила громкая музыка, скрип, визг, развеселые вопли.
        Обр даже не удивился. Только буркнул себе под нос: «Проклятые колдуны!»
        Они стояли по щиколотку в молодой траве под перекрученной вкривь и вкось толстенной березой. Три ствола росли из одного корня, сплетаясь в одно корявое, но могучее целое.
        - Это мы где? - с опаской спросила Нюська, покрепче прижавшись к Обру.
        - Это вот стольный город Сенеж, - охотно разъяснила рыжая, - это вот городской выгон, ну а это все - весеннее гулянье.
        Ага. Понятно. Невысокая стена из местного желтого камня. От разбойников защитит, но серьезной осады никак не выдержит. Над стеной коньки[55 - Конек - ребро скатной крыши, защищает и служит украшением.] крыш. Ворота с двумя башенками. На башенках ради праздника длинные флаги. Под стеной ярмарка. Богатая. От обилия народа и громких звуков даже голова закружилась.
        Шутка ли, почти полгода то в горах, то в лесу, то в тихой пустоте странного замка. Отвык.
        Народ толкался у разукрашенных палаток, толпился у ширмы визжащего тонким голосом кукольника. Над головами под девичий писк взмывали широкие доски качелей, дудела шарманка, летали яркие вымпелы на расписной карусели.
        Торговцы платками, тесьмой и прочей бабской радостью ходили, нацепив свой пестрый товар на длинные палки. То и дело над толпой проплывала какая-нибудь расшитая гарусом кофта или целый ворох сверкающих шелковых лент. Хм. Весело у них тут.

* * *
        - А вот это Манькина береза, - сообщила рыжая, пристраивая в развилке стволов сложенное одеяло. Подняли Нюську, усадили на мягком поудобнее. Хорошо получилось. Как в кресле.
        - Ну, глядите теперь, - улыбнулась рыжая, которую явно тянуло потолкаться в толпе. - Или ты погулять хочешь?
        - Нет, - сурово отказался Обр. - А вон там чего? Это и есть ваш замок?
        Крепость на горе над лугом была что надо. Если там внутри колодец хороший, такое вообще никогда не взять. Ишь, вытянулась. Скребет небо, как рыбья кость горло.
        - Не наш, - отмахнулась рыжая. - Это князя Сенежского. Липка тут обитает. Ну, я пошла. - И нырнула в толпу.
        Оберон забрался на дерево, поближе к Нюське, и стал смотреть. Ниже замка на луговом склоне был устроен невысокий помост. На помосте кресла, видно, для важных особ. В креслах - эти самые особы. Несколько дам, разодетые солидные мужчины. Среди них Обр высмотрел знакомого господина Илма, наместника Трубежского и какого-то там еще. Кресло посредине пустовало. Рядом, вытянувшись в струнку, сидела давешняя грозная девица, любительница лупить людей по головам, и смотрела, что делается внизу, у помоста.
        Мимоходом Хорт подивился, до чего мало охраны. Так, стоят какие-то в начищенных кирасах, всего человек десять. Сразу видно, просто так стоят, для красоты. И все как один не супостата высматривают, а тоже пялятся на площадку перед помостом. Обр влез чуть выше, и все стало видно как на ладони. Ну конечно, еще бы им не пялиться. На площадке происходило обещанное пешее ристалище. Дело явно шло к концу. На поле осталось только три пары. Как видно, наилучшие бойцы. Особенно хорош был один, с длинными черными волосами.
        Оберон любовался без всякой зависти. Так ему палашом не владеть никогда. Тут талант нужен. Ишь ты как, прямо змеей вьется! То высунет жало, то спрячет. То, узкий и черный, рванется вперед, то извернется, отступит. Противника своего он уделал исподволь, так что тот еще целую минуту вертел головой, соображая, куда девалось его оружие.
        И тут Обр узнал этого, черного. Это же тот самый, который на полу сидел и вроде бы за него вступался.
        Тут остальные тоже разобрались, кто круче, и на ристалище осталось трое. Кроме того черного, еще два мужика, на вид весьма крепких и уж точно опытных. Наверняка военные. Да не простые ратники, рангом повыше, наподобие незабвенного господина Рада. Обр подумал, будут тянуть жребий: кому, когда и с кем. Но тут черный отколол такую штуку. Сказал что-то и протянул левую руку, в которую тут же вложили второй палаш. Мужики переглянулись, кивнули, и Обр на минутку позабыл про все свои несчастья.
        Противники гикали и притопывали, работали клинками со всей армейской удалью, плотные и потные, здоровенные и злые. Трудились, не щадя живота.
        Черный парень вел себя так, будто пришел не на ристалище, а на танцы, а в руках у него не палаши, а так, ерунда какая-то, лунный свет, бестелесное сияние. Но поединщиков снова уделал. Один двоих. Многочисленные зрители вопили, прыгали, подбрасывали в воздух шапки. Обр не выдержал, заорал со всеми. Черный слегка поклонился, передал оба клинка подбежавшим стражникам и легкой походкой направился к помосту.
        - Что, понравилось, как наш Липка дерется?
        Под деревом стояла рыжая, лизала сахарного петушка. Красного. Второго, зеленого, протянула Нюське.
        - Липка?
        - Ну, князь Филипп.
        - Какой князь?
        - Вот этот, - рыжая показала петушком на помост, где победитель, галантно поцеловав руку черноволосой девице, преспокойно уселся в центральное кресло, - князь Пучежский и Сенежский.
        - Понравилось-понравилось! - засмеялась Нюська.
        - Не любит он это, - вздохнула рыжая. - Пока научился, всех замучил и сам замучился. А что делать?
        Надо. Иначе в войске уважать не будут. К счастью, ему дар от отца достался. Братья его покойные тоже не последние бойцы были. Ну все, теперь скоро танцы. Иди, разомнись, а я с Аннушкой побуду.
        - С Нюськой, - проворчал Обр, но пошел.
        Потолкался у карусели, поглазел на расписных лошадей с мочальными хвостами, купил себе пирог с мясом попышнее, послушал у ширмы Петрушкины вопли, мимоходом прошелся по карманам. Взять ничего не взял, а так, по привычке. Ага, что тут у нас? Кошель толстый на поясе, кошель тощий в кармане, два гроша в платочке, пять монет просто так. Непуганый тут народ. Совсем не берегутся. Оп-па, а это что такое?
        Хорт сделал постное лицо, руку живо отдернул, быстренько затерялся в толпе и уж издали, с безопасного расстояния оглянулся на мужика в черном картузе с пунцовым тряпичным розаном. Каждый имеет право таскать при себе оружие. Но никто не любит, когда это оружие у него находят. Особенно такое редкое. Не желая влипать в неприятности, Обр купил для Нюськи большую тряпичную куклу вроде той, что была у нее в Малых Солях. Какой спрос с мальчишки с детской игрушкой.
        Танцевать Нюська не сможет. А что, если хоть на карусели ее прокатить?
        Со стороны ристалища, заглушая карусельную шарманку, уже доносились обрывки мелодий. Собрались музыканты, налаживают свои дудки и виолы.
        Обр вернулся к дереву, сунул Нюське куклу. Девчонка обрадовалась, но было видно: она устала. Домой бы надо.
        - Домой бы надо, - сказал он вслух.
        - Погоди, - запищали девицы, - а как же танцы?!
        Стражники прошлись, раздвинули круг пошире. Черноволосая дама поднялась с места, возвещая начало, махнула платком. Грянула музыка и оборвалась, рассыпавшись совсем немузыкальными скрипами.
        На луг, решительно раздвигая толпу, вломился конный отряд. Сотня всадников, не меньше.
        Обр моментально все сообразил, зашипел рыжей.
        - Быстро! Колдуй или чего ты там делаешь - отправляй нас отсюда.
        - Да ты не бойся, - хмыкнула рыжая. - Это не нападение. Это вроде как гости.
        - С вооруженным отрядом в гости не ходят.
        - Людвик из Заозерья ходит.
        Обр пригляделся и слегка успокоился. Впереди на здоровенном, мощном, как тяжеловоз, коне сквозь разбегающуюся толпу ломился крупный дядя в парадных доспехах, но с непокрытой седой головой. Древней незамутненной кровью, врожденным благородством и прочими высокими достоинствами веяло от него за версту. Впереди него в седле сидел мальчишечка лет пяти, наряженный по-взрослому, как воин. И плащ, и сапожки со шпорами, и даже кольчуга. И где только нашли такую? Должно быть, специально сделали. Ну, раз ребенка привезли, до драки дело, может, и не дойдет.
        - Хотя ты прав, - фыркнула рыжая. - Ему, чтоб уважение оказать, было позволено взять сто человек свиты. Мы-то думали, дамы приедут, важные хмыри всякие, а он на переговоры солдат притащил. Очень мы их боимся, солдат-то.
        Князь Филипп, он же Липка, вместе с княгиней встали со своих мест, видно, чтобы приветствовать припозднившегося высокого гостя. Но тот в их сторону даже не посмотрел. Слез с коня, снял мальчишку. Ребеночек поправил плащ, подтянул штаны, бодро протопал вперед, остановился посреди ристалища, опустился на одно колено и поцеловал затоптанную травку.
        Людвик из Заозерья выпрямился, тряхнул красиво поседевшей головой, воздел к небу могучую длань и раскатисто прокричал:
        - Приветствуйте законного князя, впервые ступившего на свою землю!
        По толпе, с изумлением взиравшей на это, прошел легкий гул.
        Мальчишка поднялся, деловито отряхнул коленки и пропищал:
        - Приветствую тебя, мой добрый народ.
        Выглядел он очень трогательно. Кольчужка сверкает, кудрявые волосы блестят, переливается синий шелк плаща, над широким воротником из белоснежных кружев сияют румяные щеки.
        - Песья кровь! - прошептала рыжая. - Ну, мы тебе это припомним!
        - Люди! - громким, глубоким голосом возвестил пришелец из Заозерья. - Вот истинный князь Сенежский. Единственный сын старшего княжича Аскольда, родной внук грозного князя Филиппа Сенежского.
        Толпа пришла в беспокойство. Обр видел, что Липка растерялся. К такому он готов не был. А что, запросто можно поверить, что он законченный мерзавец, отнявший у бедного ребенка землю, замок и трон.
        - Врешь! - заорали в толпе. - Старый князь сам трон передал.
        - Долой! - сейчас же раздалось в другом месте. - Долой самозванца! Да здравствует князь Эжен!
        Обр заметил (сверху все было отлично видно), что «долой!» орут все больше крепкие парни. Одеты по-разному, но у каждого к шапке пришпилен пунцовый розан.
        - Мой внук, - легко перекрывая вопли толпы, загремел Людвик Сенежский, - весьма признателен господину Филиппу за то, что во время минувшей смуты тот поберег его место. Но теперь смутное время миновало, пришло время закона.
        - Да здравствует закон! - рявкнули под самой березой.
        Обр глянул вниз и узнал недавнего знакомца, того самого, с новомодным оружием под толстой замшевой курткой.
        - Скинем ублюдка! Долой самозванца!
        - Да здравствует князь Филипп! - завопили несогласные. - Нам чужаков не надо!
        - У Филиппа договор с крайнами!
        - И сам он на крайне женат!
        - На кой нам крайны? И без них не кисло!
        - Долой самозванца!
        - Ой-ей-ей! - прошептала рыжая. - Войско в замке. Половина городской стражи в отпуске, по ярмарке шляется.
        Сторонников князя Филиппа нашлось немало. Тут и там в толпе закручивались водовороты драк. На помосте для важных гостей возникла неприятная суета. Зато господин Илм неспешно поднялся со своего места и твердо встал рядом с князем. Вроде даже коснулся его плечом, негромко сказал что-то. Обр понял, что теперь их трое против всей толпы. Златокудрый Илм, черный худой Филипп и его маленькая, но решительная жена.
        Липка-Филипп выступил вперед, поднял руку, попытался что-то сказать, но за шумом его никто не слышал. Людвик, откинув седую голову, повернулся к своим всадникам, намереваясь отдать какой-то приказ. Стражники, наконец, пришли в себя, выстроились перед помостом редкой цепью, ощетинились копьями.
        И тут по площади прошел ветер. Взметнулись в воздух флаги, ленты, парусами надулись полотнища палаток. Вопли оборвались, драки прекратились. Все, включая конных из Заозерья, теряя шапки, смотрели вверх. Сорвавшись с башни нагорного замка, устремилась вниз, понеслась над лугом, над ярмаркой, над застывшей толпой громадная белая птица. Сияющие лебединые крылья, чище горного снега, белее белого света на миг закрыли все небо.
        - Я знаю, - задохнулся Обр, - я видел раньше!
        С последним ударом ветра на ристалище опустился и пошел к застывшему от удивления ребенку лесной певун, похититель чужих жен, Ивар-травник. Идти ему было неудобно. Длинные маховые перья волочились по земле, с громким шорканьем цеплялись за убитую травку.
        Крыльям на земле не нравилось. Они тянули своего хозяина вверх, беспокойно вздрагивали, каждое перышко из всей бесконечной громады над головой белобрысого травника трепетало, томясь от жажды полета.
        - Здравствуй, милое дитя! - негромко, но так, что все услышали, сказал Ивар.
        - Ты кто? - пискнул мальчишка. Крылья заворожили его до такой степени, что он даже дышать перестал.
        - Я Ивар Ар-Моран. Крайн из белых крайнов Пригорья. А ты кто?
        - Я Эжен, - сообщил мальчишка. Потом вспомнил что-то и солидно добавил: - Князь Пучежский и Сенежский.
        Ивар присел на корточки. Крылья погасли. Тихо растворились в небесной синеве.
        - А скажи мне, Эжен, ты мальчик или девочка?
        - Мальчик!
        - Правда?
        Людвик опомнился, рванулся к ним, но на полпути споткнулся и упал носом в травку. Подняться почему-то не смог, так и копошился, как жук в сене.
        - Ты что, не видишь?! - возмутился ребенок. - Я воин! Вот, гляди, у меня и шпоры есть. Девчонка воином быть не может.
        - Жаль, - улыбнулся Ивар. - Девочке я бы перо подарил.
        В воздухе повисло сияющее белое перышко, медленно опустилось к нему в ладонь.
        - У кого это перышко, того я буду охранять и лелеять до конца своих дней. Но раз ты мальчик, тебе это не нужно.
        - Хочу перышко! - тряхнув кудряшками, заявило дитя.
        Князь Людвик все еще возился на земле. Благородное чело побагровело, растеряв часть своего благородства.
        Его люди вели себя ничуть не лучше сенежской черни. Раскрыв рот, пялились на настоящего живого крайна. Иные даже спешились. Кое-кто, стянув шлем, стал на колени. Обр ехидно подумал, что битва, кажется, отменяется.
        - Вот я и говорю, жаль, что ты не девочка, - мягко сказал Ивар.
        - Мне девочкой быть нельзя! - громко поведал ребенок.
        - Вот как! А почему?
        - Дедушка не позволяет. Он говорит, девчонкам земли не дают и править народом не разрешают. Правда-правда! Ты что, не знаешь?
        - Я много чего знаю. На, держи перышко!
        - На ручки хочу! - заявило кудрявое дитя, прижимая к груди перо, подумало и добавило: - Ты красивый.
        - Точно, девочка! - выдохнула Жданка. - Интересно, как он узнал?
        - Ну девочка, и чего такого? - удивился Обр.
        - По закону сенежский престол переходит к старшему мужчине. А старший сейчас Липка, старший и единственный, как ни крути.
        Тут снизу что-то щелкнуло. Обр таких звуков не любил. Мельком увидел парня с розаном на шапке, напряженную руку, сжимающую новомодное оружие - короткую тупорылую пищаль. Блестящий ствол, направленный в сторону ристалища. Вокруг стояли спокойно, наверное, никогда таких штук не видели. Никто даже не понял, что это оружие.

* * *
        Оберон выдохнул и молча обрушился со своей ветки прямо на черный картуз с красным розаном. Грохнуло страшно, но он знал - пуля ушла в землю, расплющилась, стала безобидным кусочком свинца, никогда не вопьется в тело лесного певца, не загубит белые крылья.
        Мужик, прижатый к земле тощим Обровым телом, отчаянно заругался и взвыл, потому что Обр вцепился зубами в руку, сжимавшую красиво изогнутую деревянную рукоять.
        Запоздало взвизгнула Жданка, а потом над головой будто костер вспыхнул. С шумом распахнув рыжие, золотые, цвета закатного солнца крылья, девчонка слетела с дерева, цепляя по головам пригибающихся людей, рванулась к ристалищу, к поднявшему на руки ребенка травнику. Обняла за плечи, громко крикнула: «Я твой щит!»
        «Ну это… - подумал Обр, - это уже ни в какие ворота».
        Ничего более умного он подумать не успел. Противник вывернулся и схватил его за горло:
        - Люди! Держите его! Он хотел убить крайна! Ой, вяжите его, люди! А то всех нас обвинят - беда будет.
        - Врешь! - прохрипел полузадушенный Хорт. - Ты сам!
        Но дело было плохо. Они оказались в плотном людском кольце. Рядом на земле валялась пищаль - бесспорная, беспощадная улика.
        - Хватайте его! Я чудом успел, по руке его вдарил. Уйдут от нас крайны - совсем пропадем!
        - Это не я, - вякнул было Обр, - это он.
        Но тут ему выкрутили руки и стали вязать. Бодро, рьяно, с большой сноровкой и подлинной ненавистью.
        - Кто тут на крайнов?! - вывалился из толпы весьма упитаный и уже хорошо пьяный дядя. - Да я за господина Ивара всех порву! Он мою… ик… доченьку мою любимую на ноги поставил!
        - Это не он! - раздался отчаянный крик. - Не трогайте его! Это тот, другой!
        Нюська каким-то чудом выбралась из своего гнезда и теперь кидалась в толпу, колотя кулачками по плотным мужским спинам. Кто-то двинул локтем, и она отлетела, как кукла, упала, скорчилась у подножья березы.
        Обр извернулся до хруста в спине и впечатал обе ноги в плотное пивное брюхо. Пьяный поклонник непонятных крайнов рухнул назад, как раз на двух подоспевших стражников, которые тоже повалились с громким кастрюльным звоном. Добрее они от этого не стали. Когда изрядно помятого Обра повели по дороге к замку, под его связанные руки были просунуты два скрещенных копья. При каждой попытке остановиться или оглянуться в спину чувствительно впивалось холодное железо. Нюську он больше не видел.
        Зато увидел, как навстречу с грохотом несется замковая конница, а отряд из Заозерья во главе с предводителем на могучем коне поспешно покидает ристалище. Тут его снова пихнули в спину. Больно-то как! Нет ему места на земле. Что по ту сторону гор, что по эту - никакой разницы. И тут и там хватают, сажают и под конвоем водят.
        Обр понимал, что оправдаться не удастся. Он тут чужой. Да еще на рыжую с ножом набрасывался. А она, оказывается, вон какая, рыжая-то. За попытку убийства, может, и не казнят, но в подземелье точно посадят. Возможно, без суда и, возможно, навечно.
        Может, этот кусочек синего неба над кровлей ворот - для него последний.

* * *
        Замок оказался под стать его настроению - мрачный. Весь двор покрывала глухая черная тень. Зато все было на месте: и конюшни, и казармы, и мощная цитадель с узкими тюремными окнами. Однако в цитадель его не повели, свернули к одной из башен. У самого входа вдруг засуетились. Наскоро перерезали путы. Один стражник деловито стряхнул с Обровой куртки приставшую пыль, другой расправил ворот рубахи. Ни наверх, ни вниз не потащили, впихнули в круглое полутемное помещение, расположенное чуть ниже уровня земли.
        Здесь было еще мрачнее, чем во дворе. Вначале Обр увидел только гладкий, широкий стол. Посредине, в луче света, лежала улика - короткая тупорылая пищаль с полированной рукояткой.
        По ту сторону стола сидел горбатый колдун, не поднимая глаз, разглядывал свои сплетенные пальцы. От высокого бледного лба, от струящихся по щекам светлых прядей веяло горным холодом.
        Все ясно, допрашивать будут.
        - Ну, проси, чего хочешь, - тихим усталым голосом вымолвил колдун.
        Так. Не будут допрашивать. Судить тоже. Уже приговорили. Вежливые какие. Последним желанием интересуются.
        - Чтоб тебя подняло и прихлопнуло! - едва не сказал Обр, решивший было, что терять ему нечего, но вовремя опомнился.
        - Не оставьте Нюську!
        Колдун, похожий сейчас на старую больную чайку, разглядывал его задумчиво. Потом вздохнул и снизошел до объяснений.
        - Ты спас жизнь крайна. Проси чего хочешь. Крайны должны исполнить любое твое желание. Таков обычай.
        - Не любое, - донесся из темноты голос господина Илма. - Ежели хочешь, чтоб у соседа корова сдохла, ничего не выйдет. Месть врагам, власть над миром и прочую чушь в этом роде тоже не проси.
        - Э-э… Кого-кого я спас?
        Горбатый колдун снова вздохнул, всем своим видом показывая, что его терпение бесконечно.
        - Господина Ивара, поющего крайна, лучшего из нас.
        - Полагаю, убить хотели Филиппа. От Варкиной смерти им ни пользы, ни удовольствия, - вставил господин Илм. - Ты заметил, куда он целился?
        - Не, не успел, - буркнул Обр.
        - Филипп, конечно, был в полной безопасности, но это не умаляет ценности твоего поступка. В настоящее время мы, крайны, у тебя в долгу.
        - А вас, чего, много?
        - Не так много, как хотелось бы. - В полосу света из узкого окна вступил князь Филипп, он же Липка. - Собственно, ты лично не встречался только с моей женой. Хелена, позволь представить тебе господина Оберона Александра.
        - С Анной все в порядке, - сказала скромно сидевшая у самой двери, позади Обра, черноволосая Хелена, в которой он без труда узнал опасную любительницу драться лютнями, - отдыхает наверху, у меня в спальне. Неужели ты никогда не слышал о крылатых крайнах?
        - А-а… - с облегчением выпалил Обр, - вы - Лебединые девы.
        Крепкие парни, стоящие перед ним, переглянулись и хмыкнули.
        - Оригинальная концепция! - заметил горбун. - Вероятно, она согласуется с фольклорными представлениями, бытующими по ту сторону гор.
        - Чего-чего? - ужаснулся Обр, живо вспомнивший господина Стрепета.
        - Того! - хмыкнул господин Илм. - Желание говорить будешь?
        - Желание?
        - Ну, чего ты хочешь? Богатство. Здоровье. Красоту. Богатырскую силу.
        - Власть тоже можно, если небольшую, - предложил князь, - карьеру военную. У меня младших офицеров не хватает.
        - Так чего хочешь-то?
        Обр плотно зажмурился и высказал, что накипело:
        - Хочу, чтобы моя Нюська была жива.
        Стало совсем тихо. Только госпожа Хелена на табуреточке у двери пошевелилась и вроде ахнула.
        - Мне очень жаль, - медленно, будто с трудом, выговорил горбун. - Вот уже несколько месяцев мы пытаемся исцелить прекрасную госпожу Анну. Но…
        - Вы мне должны, - разозлился Обр, очень не любивший всякие «но». - Сами сказали. Не получается, так найдите хорошего лекаря, или, как по-вашему, травника.
        - Лучший травник по обе стороны гор у тебя за спиной.
        Обр оглянулся. В дверях красовался господин Ивар с ребенком на руках.
        - Я объяснял ему, - поморщился он, - не знаю, понял он или нет.
        - A-а, вот что это было, - протянул господин Илм, - ты ему объяснял. Доходчиво так, на наглядных примерах.
        - Я бы тоже хотел получить кое-какие объяснения от господина Ивара, - сухо произнес горбатый колдун. - Например, отчего этот ребенок все еще здесь?
        - Людвик так спешил смыться, что на поле ее позабыл.
        - На что она ему теперь? - заметил Липка. - Сами знаете - девочки ничего не наследуют. Вся интрига лопнула.
        - Кстати, а как ты догадался, что это девочка? - заинтересовалась госпожа Хелена.
        Ивар посмотрел на нее с упреком и пробормотал нечто про любопытную Варвару.
        - Так-так. Мне тоже любопытно, - весьма ядовитым тоном вмешался горбун.
        - Ну я… это… короче… это я у ихней Ангелики роды принимал. Отец ее подальше от людей отселил, в охотничий домик на Лосином холме. Для того, чтобы сроков настоящих никто не знал. Она очень боялась и за мной послала.
        - И ты пошел. На вражескую территорию. Один. Без охраны. Помнится, ты и летать тогда не умел.
        - Ну и что! Зато сегодня пригодилось.
        - Сегодня… О том, что ты сотворил сегодня, я говорить не хочу.
        Горбун по-прежнему не отрывал взгляда от намертво сцепленных на столе рук.
        - Да ладно! Суеверие все это, - вдруг смутившись, пробурчал травник.
        Все молча смотрели на него. Он улыбнулся, но улыбка вышла жалкой.
        Девочка дремала, положив голову ему на плечо. Он осторожно устроил ее на коленях Хелены.
        - Нацепили на ребенка кольчугу, - пробормотала она, - совсем с ума сошли.
        - А кто отец, знаешь? - деловито спросил господин Илм с явной целью перевести разговор.
        - Да уж конечно не Аскольд Сенежский! - хмыкнул Ивар. - Стражник один. Кстати, он-то меня и нашел. Там не просто так, там любовь была. Его потом на войну сослали. Должно быть, там и сгинул. Ангелика сейчас, говорят, хворает, ребенком не занимается. Ходила за девочкой преданная нянька. Она и при родах была. А более Людвик никого к ребенку не допускал. В замок заберем?
        - У меня в замке не сиротский приют, - мрачно заметил старший крайн.
        - Правда? А я думал, это он и есть. Кто тут не сирота?
        - Ты из меня благородного героя не делай! Если вы все сели мне на шею, это еще не значит…
        - В замок нельзя, - благоразумно вмешалась Хелена, - начнет везде бегать, свалится откуда-нибудь. Пусть здесь у нас остается.
        - Няньку надо оттуда забрать. Людвик наверняка подумает, что это она проговорилась. Я сам слетаю, - вызвался Филипп.
        - Вот и хорошо! - обрадовалась Хелена. - И девочка к ней привыкла. Под присмотром будет.
        В дверь деликатно грохнули пудовым солдатским кулаком. В медленно открывшуюся щель просунулся насмерть перепуганный стражник. Смотрел он только на Липку, на остальных боялся глянуть даже мельком.
        - Э… светлый князь, там это… у ворот народ собравшись. Просят и молят, чтоб господин Ивар простили и того… спели все-таки. Клянутся, что это чужие были, а город ни в чем не замешан. У нас за господина Ивара…
        - Любого порвать готовы, - пробормотал Обр.
        - Преступник изловлен, - неприязненно покосился на него стражник, - а прочие не виноваты. Очень просят. Уходить не ходят.
        - Это ж надо набраться наглости! - возмутился господин Илм. - Гнать - и все дела!
        - Нет! - жестко заметил горбун, поднялся легко, как молодой. - Ивар, споешь со мной.
        - Не надо! На сегодня достаточно! - решительно выпрямился Филипп. - Я прикажу и…
        - Нет! Идем, Ивар! Я твой щит.
        Откуда-то из темноты возникла лютня. Красавчик без возражений принял ее.

* * *
        - Пойдем, я отведу тебя к Анне, - сказала госпожа Хелена.
        Обр глазам не верил. Все уже закончилось, а до него, до его беды никому и дела нет.
        «Конечно, тут у них дела иные, государственные. Они княжеством правят. Где уж тут думать о бедной Нюське», - с глухой горечью размышлял он, сидя в оконной нише обширной княжеской спальни.
        Владетельная чета обитала тут же в башне, на самом верху. Князь Филипп отчего-то ненавидел главный дом и наотрез отказался там поселиться. Ну да, они ж крылатые. Отсюда, наверное, улетать удобней.
        Из окна была видна громадная необычайно тихая толпа у ворот замка и слышен голос, легко парящий над толпой вместе с весенним ветром. Слушать бы и слушать, уплыть по ветру вместе с песней. Слова были простые, да и песня вроде знакомая, вовсе не грустная, вот только певец печален. Или певцы? Временами казалось, что поет не один, а два голоса.
        Нюська устало дремала, почти затерявшись на просторах пышной постели. Обр тревожился, донесет ли ее обратно до той корявой березы, но оказалось, что это вовсе не нужно. В замок крайнов можно было шагнуть прямо с порога спальни.
        Глава 16
        Ночью Обр жутко захотел есть. Должно быть, от дневных переживаний. Или оттого, что за весь день так и не съел ничего, кроме пирога на ярмарке. Выхлебал остатки бульона, которым перед сном Жданка поила измученную Нюську. Не помогло. Стало только хуже.
        Ничего не поделаешь, придется пробираться на кухню. Нашел плошку, ощупью скатился по лестнице, зажег фитиль от камина, по пустому и темному коридору прошмыгнул в знакомую арку. Подобрал со дна котла остатки вчерашней пригоревшей каши. Прихватив еще кусок хлеба, жуя, двинулся обратно.
        - Поди-ка сюда!
        Обр едва не поперхнулся. Жесткая корка стала поперек горла.
        У камина, не в кресле, а прямо на подушках, очень близко к огню, устроился, обхватив острое колено, горбатый хозяин замка, господин Лунь.
        - Садись.
        Хорт сел, неловко поджав ноги, торопливо проглотил проклятую корку.
        - С этим надо что-то делать. С тех пор как Хелена вышла замуж, мы живем так, будто в стране по-прежнему голод.
        - Да ладно, я по три дня не жрать могу, - осторожно поделился опытом Обр.
        - Я тоже, - печально поведал господин Лунь, - но мне это не нравится. Предпочитаю обедать каждый день. Однако госпожа Жданна на кухне более чем неуместна.
        - А вы кухарку наймите, - посоветовал Оберон, - или там повара, как в богатых домах положено.
        - Это верно, но, к сожалению, совершенно невозможно.
        - Боитесь, что не пойдет никто? - не подумавши, ляпнул Обр.
        - Почему не пойдут? - слегка обиделся господин Лунь. - Пойдут. Бегом побегут. Однако присутствие посторонних в моем замке крайне нежелательно.
        - Почему?
        - Я никому не доверяю. И не без оснований. Вот ты, когда сюда заявился, что сделал?
        Хорту захотелось забиться под самую большую подушку и больше из-под нее не вылезать. По крайней мере, пока этот не уйдет.
        - Я не хотел, - прохрипел он. - Ей даже больно не было. Я женщин сроду не обижал.
        - Верю. В действительности ты и не мог ничего сделать. Но, к несчастью, я очень привязан к этой непутевой особе. Слишком привязан. Полагаю, ты понимаешь, что это значит?
        - Понимаю, - выдавил из себя Обр, сразу вспомнив о своих бедах. Хорты не просят помощи. Но сейчас он чувствовал себя так, будто снова задыхался в ледяной воде под гнилыми мостками в Кривых Угорах. - Что мне делать? - давясь каждым словом, выговорил он.
        Странный собеседник молчал, смотрел на огонь.
        - Этот ваш Ивар говорил, я чего-то отдать должен, - отчаянно ненавидя себя за унижение, продолжал Оберон.
        - Отдать? Что ты готов отдать?
        - Все что угодно. Только нет у меня ничего. Тряпки эти - и то чужие. Правда, я могу украсть, - слегка оживился он. - Но это ведь не поможет?
        - Нет.
        - Значит, жизнь, - выдохнул Обр. Ну да, травник так и сказал: жизнь за жизнь.
        - Так любишь, что готов умереть вместо нее?
        - Да!
        Собеседник все смотрел на огонь. Тянул к нему руки, будто ему было холодно.
        - Хорошо. Представь, что все получилось: ты умер, она поправилась. Похорошела - все парни заглядываются. И в скором времени вышла замуж.
        - Че?!
        - А что в этом особенного? Обычное дело. Детишек нарожала. Домом обзавелась и зажила счастливо, как ты и хотел. А тебя вспоминает иногда, с годами все реже и реже.
        - Нет! Она моя!
        - Так мы же договорились, что ты умер. Жизнь за жизнь.
        - Прах гнилой!
        - Ну, хорошо, давай иначе. Красиво умирать не требуется. Надо только уехать и более никогда ее не видеть.
        Обр вскочил, распинав подушки. На язык рвалось всякое. Пламя в камине качнулось, опало, грозя потухнуть.
        - Как много мыслей, и все как одна - черные, - пробормотал крайн.
        - Покойной ночи, - стиснув зубы, прорычал Хорт, - приятных сновидений!
        - Сядь! Никто не пытается тебя одурачить, выпроводить из замка, избавиться навек, чтоб женить на Нюське своего белобрысого любимчика. Нельзя думать так громко. Это невежливо.
        - Прах гнилой!
        - Уймись! Никуда ты не поедешь, конечно. И от смерти твоей толку не будет. Я рассуждал чисто теоретически. Это был мысленный эксперимент.
        - Чего?
        - Мы попытались узнать твои истинные желания.
        - И как, - строптиво спросил Обр, - узнали?
        - О да! Ты не хочешь, чтобы она жила.
        - Че?!
        - Ты хочешь, чтобы она жила с тобой и для тебя, - крайн протянул руку к огню, успокаивая его, гладя, как взъерошенного пса. - Много лет назад я знал одного человека. Он был похож на тебя. Храбр, умен, с твердыми понятиями о чести и долге и даже, в отличие от тебя, по-своему добр. Как ты, он был женат, как ты, безмерно любил жену.
        - И? - вырвалось у Оберона, надеявшегося узнать способ одолеть свою беду.
        - И погубил ее.
        Сказав это, крайн снова умолк. Так, как будто разговор окончен и сказать уже нечего.
        Обр глядел, как корчится, извиваясь, горящий кусок березовой коры, и чувствовал, как, скручиваясь, горит и корчится что-то в груди. Душа, должно быть.
        - Я… я два раза ее уже хоронил. Я… не могу… не смогу снова…
        Жалкие слова. Нельзя показывать свою слабость. Никому нельзя, особенно этому. Чужому, опасному, чем-то похожему на проклятого господина Стрепета.
        - Ее жизнь в твоих руках, - негромко сказал господин старший крайн, - попробуй научиться отдавать.
        Ну вот, пожалуйста! От чего ушли, к тому пришли. Гоняют из пустого в порожнее.
        - Нет у меня ничего!
        - Ох, ну как бы растолковать попонятней. Я знаю, ты сирота. Но мать, наверное, помнишь…
        - Нет, - отрезал Обр, - не помню.
        - Она умерла родами?
        - Нет. С лошади упала, а я с ней в седле был. У нас говорили, понесла лошадь-то. Да так неудачно, над самым обрывом. В общем, я головой ударился и память потерял, а она насмерть.
        - Седая прядь у тебя с тех пор?
        - Не знаю. Всегда так было.
        - Хочешь все вспомнить?
        - А это поможет?
        - Может быть. Знаешь, матери ведь не делят, не рассчитывают. Только отдают. Вспомнишь хотя бы, как это бывает.
        - Больно это? - угрюмо спросил Обр.
        - Нет. Ну что, будем вспоминать?
        - Ладно. Валяйте.
        - Грубо. Можно подумать, тебя воспитывали на скотном дворе.
        - Не, на конюшне.
        - Это, безусловно, меняет дело. Колыбельную какую-нибудь знаешь?
        Хорт напрягся. Колыбельных в Укрывище не пели. Как-то обходились.
        - Вроде сдыхал одну, - наконец, припомнил он, - про птичку.
        - А точнее? Про какую птичку? Синичку? Голубка?
        - Ну… про ворону… Вроде жалко ее, ворону-то.
        - Может, галку?
        - Да кто ж ее знает! Может, и галку.
        - Что ж, начнем. Смотри на огонь.
        - И чего будет?
        - Ничего. Просто смотри.
        Потрескивали дрова. Тихонько гудело в трубе.
        Бедный, бедный мой галчонок,
        Черен телом и душой,
        И никто его не любит,
        И никто ему не рад.
        Голос у крайна был тихий, хрипловатый, но красивый, мягкий. Обр подумал, что и впрямь сейчас заснет.
        Меня матушка любила,
        Коршун матушку сгубил.
        Коршун матушку сгубил,
        Гнездо наше разорил.
        Широкий язык пламени тянулся вверх, светлея и распрямляясь, пока не превратился в длинную золотистую прядь. Гребень со светлыми камушками скользил по волнистым густым волосам. Обр тянулся к нему, но гребешок не давался. Белая рука с узким ободком стершегося от времени и работы кольца отнимала его, отводила в сторону.
        - Не тронь, галчонок, поломаешь!

* * *
        Золотой ободок кольца сверкал в густой белой пене. Красные, распаренные от воды и щелока руки ходили вверх и вниз по стиральной доске. Терли, скручивали, отжимали. Высокая, угловатая, очень усталая женщина двигалась под низким косым, но старательно выбеленным потолком, встряхивала, расправляла, развешивала белье на жердочках у топящейся печки. Галчонок жмурился от летящих брызг, но не отходил ни на шаг. Он любил быть рядом, сжимать руку с колечком или, на худой конец, подол застиранного синего платья. На выцветшем шелке еще виднелись вышитые цветы и птицы, галчонок любил рассматривать их и гадать, какими они были раньше.
        Кружева на рубашечках, одеяльцах и простынях галчонка тоже давно истрепались, превратились в сплошные дыры. Нового у него ничего не было. Все доставалось от старших братьев. Братья появлялись в Доме галчонка редко. Приходили, неловко топтались у печки, говорили отрывисто и зло, а потом исчезали за дверью, а мать принималась тихонько плакать.
        Галчонок знал - за дверью Дома есть Мир. В Мире водились очень страшные вещи: громадные лошади, всклокоченные собаки, вечно злые, обвешанные гремящими железками бородатые люди. Разговаривать, как галчонок и его мама, они не умели. Только ржали, рычали, орали и рявкали.
        Галчонок любил быть дома, с расписной лошадкой, которая умела, качаясь, скакать по наклонной дощечке, с медведем без лапы, но мохнатым и мягким, с потрепанной пестрой книжкой, в которой жили буквы. Галчонок выучил их имена, но делать слова, как мама, пока не научился.
        Однажды из Мира пришел отец. Галчонку тогда было скверно. Голова стала очень тяжелой, глядеть на свет было больно, а руки и грудь зудели от красной горячей сыпи. Отца галчонок видел редко и очень его боялся. Поэтому перестал хныкать и тихо затаился в своей постели.
        Мама галчонка, которой тоже, наверное, было скверно, металась по Дому и, сжимая руки, твердила непонятное про какого-то лекаря.
        - Нет, - отрезал отец, огромный, как темная туча, - послать за лекарем мы не можем.
        - Ему совсем худо.
        - Нас кругом обложили. Не стану я ради этого людьми рисковать. Сам оклемается.
        - А если… если он…
        - Ты у меня еще молодая. Красивая. Другого родишь.
        - Зачем? Чтобы ты сделал из него зверя, как из остальных?
        - Я сделал из них воинов, Исонда.
        - Псов. Бешеных псов.
        - Идет война. Каждый человек на счету.
        - За что вы воюете, Свен? С кем вы воюете?
        Хлопнула распахнувшаяся дверь, пропуская неуклюжую темную тень, и галчонок обрадовался. Страшное закончилось.
        Нет. В Мире не было ничего хорошего. А Лес галчонок любил. Вот если бы Дом поставить прямо в Лесу и жить там тихонько, только он и мама.
        Галчонок любил играть с Лесом, и Лес любил играть с ним.
        - Мам, давай играть, как будто Дом - это Лес понарошку.
        - Мы поедем в Лес, галчонок. Вот придет весна, и поедем.
        В седле было неудобно, жестко и тряско. Галчонок жмурился, боялся, что хлестнут по глазам летящие навстречу зеленые ветки.
        - Не ерзай, горе мое! Упадешь!
        Впереди моталась светлая лошадиная грива, блестело колечко на сжимавшей поводья руке.
        - Лучше бы мы пешком гуляли.
        - Погуляем еще, галчонок. Держись крепче!
        Ветки кончились, открылся небесный простор над высоким обрывом. Вровень с дорогой, почти рядом с конем скользили белые чайки.
        - Куда вы направляетесь, госпожа Исонда?
        Три всадника поперек дороги. Отец, дядька Ольгерд и самый страшный человек в Мире - Дед.
        - Разве я пленница в вашем замке, господин Сигурд?
        - Вам решать, госпожа Исонда, вернетесь ли вы в Твердыню Хортов хозяйкой или пленницей.
        - Продать нас вздумала твоя женушка, Свен, - ухмыльнулся Ольгерд. - К папеньке своему наладилась. Или сразу к князю?
        - Поехали домой, Исонда! - отцовская рука в ратной перчатке легла на повод рядом с тонкой рукой матери. - В Лесу небезопасно. Ребенка-то зачем с собой потащила?
        - Чтобы он не стал зверем!
        Плеть взвилась, ударила по отцовской руке, наискось прошлась по шее его коня.
        - Держись, галчонок!
        Дорога над обрывом устремилась навстречу. Пустая, свободная. Желтый песок с полоской травы посредине несся назад, исчезал под копытами. Звонкий щелчок, свист, слившийся с криком чаек. И галчонок остался в седле один.
        - Мама!
        Чайки всполошились, захлопали крыльями, бросились в лицо. Весь свет закрыли сверкающие белые перья.

* * *
        - Ой, чего это с ним? Заорал как резаный. Я уж думала, на нас напали.
        - Не суетись, рыжая. На обморок похоже. Вы что, пытали его?
        - Нет. Я ужасно ошибся. Снова. Иногда мне кажется, что меня нельзя пускать к людям.
        - Милый мой, хороший, что с тобой? У кошки боли, у собаки боли, у нашего мальчика не боли.
        - Нюсь, - сказал Обр, из последних сил цепляясь за невесть откуда взявшуюся на усольской дороге дурочку, - они убили ее.
        - Кого убили, хороший мой?
        - Маму. Я все видел. Убили. Дед или отец. Нет, отец не мог.
        - Не мог, конечно, не мог.
        - Должно быть, Ольгерд. Дед приказал, а он… В спину… Из арбалета.
        - Ой, беда!
        - Благородные Хорты. Соль земли. В крови по самые уши. Я же Хорт, Нюська. Что мне делать? Я тоже Хорт.
        - Вот, выпей, господин Ивар для тебя смешал. Уснешь - и все пройдет. Пройдет, минует, забудется.
        - Да уж, минует! Это вы его так за мое героическое спасение наградили? Славная вышла награда! Парень-то теперь весь седой.

* * *
        Оберон ушел в лес. Возвращенная память легла на сердце тяжким грузом, на голову сединой, но не убила. А вот Нюське стало хуже. Должно быть, снова что-нибудь ему отдала. С утра с ней сидела рыжая, глядела на Обра жалостливо, пыталась утешать. Ну, он и ушел. Никто его не удерживал. Пошел без дороги, по колено в траве, прямо через пустошь. Добрался до легкой тени могучих лиственниц и шел до тех пор, пока вокруг не осталось ничего, кроме смолистых стволов. Тогда он улегся и стал смотреть, как ветер волнами проходит по лохматым верхушкам.
        Никогда ему еще не было так скверно. Зарыться бы в ржавую хвою с головой, никогда больше ничего не видеть и не слышать. Обманул колдун, он же милосердная Лебединая дева. Больно. Еще как! О чем ни подумаешь, все больно. Поэтому Обр старался не думать. Вот деревья качаются. Облака плывут. С одного боку светлые, яркие, с другого темные. Вот паук на паутинке повис, шевелит лапками. Брусника цветет. Мелкие белые колокольчики, жесткие зеленые листочки. С лесом бы поговорить, да не выйдет. И пробовать не стоит.
        Тихо зашуршала хвоя. Щелкнула, разрушаясь, сухая шишка. Обр медленно, как больной, приподнялся и сел. Из-за седых толстенных стволов, летящих теней и косых столбов света вышел господин Лунь, присел рядом, прислонившись спиной к ближнему дереву. На плече у него бодро скакала мелкая лесная птаха, синичка-пухляк, топорщила белые перышки, норовила клюнуть в небритую щеку. «Или это она целоваться лезет? - равнодушно подумал Оберон. - А что, очень похоже».
        Посидели, помолчали. Даже птица от этого молчания нахохлилась и, поразмыслив, упорхнула по своим птичьим делам.
        - Прости меня! - тихо сказал крайн.
        Обр вздрогнул. Недоверчиво сдвинул брови. Просить прощения - это еще хуже, чем просить о помощи. Последнее дело. Верный признак слабости.
        Но этот… Он же правит страной побольше, чем Повенецкое княжество. Пусть негласно, но правит. Да еще колдун страшный. Взглядом убивает, мысли читает. Назвать его слабым язык не повернется. Насмехается, что ли?
        Пытаясь понять, Оберон посмотрел колдуну в лицо и снова встретил прямой взгляд холодных зеленоватых глаз. Голова закружилась. Земля и небо поменялись местами. Он упал в качающиеся верхушки лиственниц, в летящий над ними ветер, понесся над растревоженным лесом, над темными волнами Злого моря и, замерзший, измученный пучок встопорщенных перьев, сирота-галчонок, опустился на теплую, милосердно подставленную ладонь. Кто-то смотрел на него, маленького и жалкого, и были в этом взгляде любовь и забота. Тот, кто смотрел, знал про него все, и жалел, и прощал, и готов был помочь. Вот только длилось это недолго. Лес вернулся на место, в стиснутые руки впились сухие хвоинки.
        - Ну как, полегчало? - тихо спросил крайн.
        Ошеломленный Обр неуверенно кивнул, отчего земля и небо снова закачались, грозя отправить его в новый полет. Боль не пропала. Но отошла в сторону. Остановилась поодаль. И надежда какая-то появилась. Хотя на что уж тут надеяться.
        - Че это было?
        - Ты запомни это. Может, потом поймешь.
        - Но это же вы сделали?
        - Нет. Не я. Я только помог немного.
        - Чего помог?
        - Услышать. Иные, как твоя Анна, с этим живут. Другие слышат лишь изредка. Ну а тебя вырастили совсем глухим. Пришлось помочь.
        - Зачем?
        - Я виноват и хотел бы…
        - Да ладно! Чего вам от меня надо?
        - Мне? - крайн искренне удивился. Даже светлые брови стали домиком. - Что может быть нужно такому, как я, от такого, как ты?
        - Откуда мне знать. Может, убить кого-нибудь. Или украсть чего.
        Крайн усмехнулся невесело.
        - Ну, если надо будет кого-нибудь убить, я сделаю это сам. Легко. Веришь?
        - Верю, - сдался Оберон.
        - Я очень виноват перед тобой. Добавил к твоей тяжкой ноше еще и это. Иногда лучше не знать и не помнить. Хочешь снова забыть?
        - Нет! Это мое и со мной останется.
        - Не все можно выдержать.
        - Ничего, - по привычке пробормотал Обр, - я же Хорт. Мы, Хорты, и не такое…
        И вдруг осекся. Хорт! К горлу подкатило и чуть не вывернуло. С трудом удержался.
        Кто он теперь? Благородный Хорт, всю жизнь бившийся за правое дело? Бешеный пес, выращенный для убийства? Покорная пешка, орудие смерти в чужих руках?
        - Кто я? - вырвалось у него.
        - Несчастный ребенок с искалеченной душой. Может, мне и вправду сиротский приют открыть?
        - Какой я, к свиньям, ребенок! Я думал, что должен мстить за своих. Для того и выжил. Кому я должен мстить за нее? Они все мертвы. Зачем мне жить?
        - Жить для того, чтобы мстить? Знаешь, я пробовал. Мне не понравилось. Думаю, тебе лучше придумать что-нибудь другое.
        - Думать не обучен. Прирезать кого-нибудь - это пожалуйста. Зверь среди зверей.
        - Человек, спасший от вымогателей целый край. Не всякий такое сумеет. Я, например, в твои годы был всего лишь избалованным богатым бездельником. Ты многое можешь.
        - Угу. По карманам шарить. Еще коней воровать могу. А более ничего. Мать из-за меня убили. Ну а жену свою я сам загубил.
        - Неверно. Смерть матери - не твоя вина. Жену спасай, если любишь. Еще не поздно. А что до талантов твоих, есть у меня работа.
        - Так я и знал!
        - Ну вот, опять. Я что, посылаю тебя убивать? Шпионить в Заозерье? На дорогах грабить? Я сказал - работа. За плату и харчи. Ну и за кров, раз уж ты все равно торчишь в замке. Обычная работа, как у людей. Можешь отказаться.
        - Ну? - буркнул Обр, полный самых черных подозрений.
        Но крайн вдруг замолчал, пристально глядя в небо.
        - Ну? Что за работа?
        Крайн вздохнул. Сцепил руки на коленях, прикрыл глаза.
        - Господин Ивар нуждается в защите.
        - Он? Да он сам кого хочешь в блин раскатает.
        - Верно. Полагаю, ты еще не знаешь, на что он способен на самом деле. Но… - господин Лунь снова замолчал, точно собираясь с духом. - Третьего дня на ярмарке сотни людей видели его крылья.
        - Ну и чего такого? - не понял Обр.
        - Примета есть. Крылья показать - крыльев лишиться.
        - А этот ваш Ивар сказал - суеверие.
        - Раньше я тоже так думал.
        Господин Лунь слегка повернулся, небрежно указал на свою горбатую спину.
        - А разве вы… А у вас…
        - Да. Сменял крылья на жизнь нескольких глупых подростков. А наш Варка - на жизни тупых сенежских обывателей.
        - Но он вроде своих спасал.
        - Своим ничего не грозило. Они там втроем были. Тройной щит, особенно с участием господина Илма, надежнее любой крепостной стены. Чугунные ядра в лепешку плющит. А вот охрану княжескую мгновенно смели бы. И люди погибли бы. Филиппа в Сенеже любят. Могли кинуться защищать. Ярмарочная толпа. Женщины. Дети. Да что тебе объяснять. Ты человек опытный.
        - Угу.
        - Рыжую я просто запру. Давно об этом мечтал. Пусть сидит в замке. Но Ивар - здешний травник, по призванию, по наследству, по сути. Запрети я ему покидать замок, он просто не станет меня слушать. Ходить за ним хвостом я тоже не могу. Люди не поймут, да и он никогда не согласится. Он считает, что сам может себя защитить, и это вполне справедливо. Но, чтобы отразить опасность, надо ее видеть, узнавать в лицо. А он… Про таких у нас в Пригорье говорят - по облакам гуляет. Все у него добрые, все хорошие, как у твоей Аннушки.
        - Ясно. Хотите, чтоб я прикрывал ему спину?
        - Что ж. Ты многое умеешь и, главное, чуешь угрозу. Частенько даже там, где ее нет. Ну что, берешься? Плата хорошая, как у княжеского телохранителя.
        - Ладно. Идет, - поразмыслив, решился Оберон. - А как же Нюська?
        - Мы будем делать все, что возможно. Дадим тебе еще немного времени. Думай! Спасти ее можешь только ты. Кстати, крайны по-прежнему должны тебе желание.
        - А, - решился Обр. - Так это просто. Скажите вашему лесу, что я свой.
        - Чего-чего?
        - Ну, здешний лес со мной говорить не хочет. Вы же его хозяева. Скажите ему, что я свой.
        Крайн некоторое время разглядывал его, по-птичьи склонив белую голову.
        - Не понимаю, - наконец, сообщил он. - Ничего. Совсем.
        Обр знал, что ему никто не поверит. Но тоска по лесу оказалась сильнее стыда и страха. Как мог, запинаясь на каждом слове, рассказал все.
        - Во-от как, - протянул крайн, - а говорил: ничего не умею. Кто ты, Оберон Александр? Ты, друг мой, умеешь такое, что здесь никому и не снилось.
        - Но я же слышал, как этот ваш Ивар…
        - Пел для Пригорского леса. Все верно. Но это иное. Понимаешь, мы поем для них, для гор, лесов и полей. Но они никогда не отвечают. Никто, никогда не говорил с лесом, как ты. Я, конечно, исполню твою просьбу. Это не трудно. Эй, лес, он свой!
        - И все?
        - Ладно, скажем то же самое, только красиво.
        Крайн поднялся, запрокинул голову к пробивающимся сквозь кроны лучам.
        - Повелеваю лесам Пригорским и Заозерским, Сенежским и Пореченским считать Оберона Александра своим отныне и во веки веков. Ну как, помогло?
        - Да, - прошептал Обр и стал шелестящей зеленой хвоей, кустами брусники, греющимися в теплых солнечных пятнах, могучим и счастливым Пригорским лесом.
        Господин Лунь присел рядом и долго глядел на него.
        - Кто ты, разбойник? Кто ты на самом деле?
        Глава 17
        - Ты хоть меня не позорь, - мрачно сказал господин Ивар, - рожу умой. Патлы в хвост подбери. Будем говорить, что ты мой ученик. Вроде как подмастерье.
        - Че? Да я в этом деле ни ухом ни рылом! Если только рану на скорую руку перевязать.
        - Ежели скажем, что ты со мной для охраны ошиваешься, люди насмерть обидятся.
        Работа оказалась тяжелой, почти непосильной и безумно опасной.
        День первый. Село Стрелицы. Роды. Принес пять ведер воды. Две охапки дров. Затопил баню. Потом три часа сидел на крыльце, слушал вопли роженицы и уговоры Варки-травника.
        День второй. Деревня Овсяницы. Роды. Принес три ведра воды. Две охапки дров. Затопил баню. Сидел, слушал вопли.
        День третий. Деревня Добрицы. Роды. Ведра. Дрова. Баня. Вопли.
        День четвертый. Деревня Кресты. Все то же. Плюс тяжкий бой с какой-то визжащей бабой, которую господин Ивар выставил на двор и велел ни под каким видом не пускать внутрь. Отделался расцарапанной рожей. Царапины господин Ивар вылечил моментально, так что, можно сказать, обошлось без потерь.
        День пятый. Пригорские жители плодились, как зайцы летом.
        Роды - дрова - вода - баня - вопли. С раннего утра в знакомых Столбцах, после обеда и до глубокой ночи в Перебродах. В Столбцах удалось немного развлечься. Успокоил молодого мужа, который со страху так напился, что потерял всякие берега. Правда, потом пришлось выслушать выговор от господина великого травника. Мол, бить надо было аккуратней, а то теперь роженица увидит эту морду и напугается. А ей нельзя. Молоко пропасть может.
        В деревнях, селах и маленьких деревушках, стоявших среди лесов над быстрыми речками, кроме рожающих баб, водились детишки с заушницей, криксой и золотухой, парни с выбитыми из плеча руками, мужики с прострелом и выпавшей грыжей. Попадалась и белая горячка.
        На седьмой день случилось самое страшное. К мирно посиживавшему в тени плетня Обру подкрались и набросились три девицы, наряженные будто на праздник. Целый час пришлось отвечать на вопросы, где господин Ивар, да когда он выйдет, да правда ли, что в него стреляли, да верно ли говорят про невесту-красавицу, что он принес из-за гор.
        После этого Оберон не выдержал и вечером отыскал господина Луня.
        - Вы зачем меня к нему приставили?
        - Помнится, мы все уже обсудили.
        - Ну да, он нуждается в охране. Сильно нуждается. В страшной опасности парень. Еще бы. Все пригорские девки за ним, как за дичью, гоняются. Я с девками воевать не обучен.
        - Хм.
        - Да там все на него молиться готовы. Руки ему целовать. Или башмаки. Или следы его на дороге. Только и думают, как бы угодить получше. Да они любого, кто ему чего-нибудь сделает, не просто порвут. Они…
        - Кажется, я уже упоминал, что никому не могу доверять. Кроме того, сейчас он тебе нужен ничуть не меньше, чем ты ему.
        - Зачем он мне?
        В ответ крайн только улыбнулся печально, и все осталось по-старому.

* * *
        Городки, деревушки, леса и дороги, хворые ребята, бабы и мужики. К иным Варка отправлялся, сверяясь со своими растрепанными записями, которые, чтоб не потерялись, прикалывал кинжалом к столу в любимой лаборатории. К другим срывался хоть днем, хоть ночью по записке, полученной голубиной почтой. Обр честно таскался за ним, хотя пользы в этом никакой не видел.
        Времени на дорогу не тратили. Оказалось, что почти до любого места можно добраться, просто шагнув с каменистого взгорья под лиственницей. Оберон быстро ко всему привык и ничему не удивлялся. Лишь от деревни к деревне ходили пешком, торной дорогой или лесными тропами. Обр вполне мог бы завести себе хорошие сапоги, но ходил босиком, радуясь мягкой дорожной травке, теплому песку, пружинящим под ногами моховым кочкам. Великий травник господин Ивар, он же Варка, спутником оказался хорошим. Ходил без спешки, но споро, говорил мало. Про себя ничего не рассказывал, но и Обра ни о чем не расспрашивал. Ни родом, ни положением не кичился, на Обра как на низшего не смотрел, укорять ничем не пытался. Еду, которую то и дело навязывали им сердобольные хозяйки, делил честно.
        Неплохой оказался парень, даром что белобрысый. На вид и не скажешь, что у него крылья и всякое такое. Ходил-то он по земле, как все люди. Лишь иногда исчезал, не позвав Оберона. И тогда уж ясно было - улетел, отправился лечить куда-то далеко, к границам княжества, например в Поречье, куда иначе не доберешься. Как раз там, по мнению Обра, было опасней всего, но Варка Обровым мнением не интересовался. Впрочем, Оберон особо не огорчался, целый день сидел с Нюськой, которая то ли спала, то ли просто от слабости даже век не могла поднять. Рассказывал ей все подряд. Чего видел, чего слышал, чего разузнал. Иногда она отвечала, иногда нет, но он все равно рассказывал.
        Странная такая жизнь. Тихая, сытая, спокойная. Вот только душа болит. Да еще спать хочется. Сил никаких нет.
        Так он размышлял, яростно борясь с дремотой в высоких, чисто прибранных покоях Бреннской ратуши, старательно подставляя лицо легкому сквозняку, который просачивался в широко раскрытое окно. Из окна открывался расчудесный вид на реку и красные башни Бренны Приречной, города не столичного, но большого, торгового и весьма богатого. Рядом клевал носом лучший травник по обе стороны гор.
        Весь вчерашний день и большую часть ночи они провели в здешнем сиротском приюте. Среди сироток вдруг открылась та самая горячка с красной сыпью, от которой Обр чуть не помер в детстве. Варка обозвал ее как-то по-мудреному, после чего началось форменное светопреставление. Полночи Оберон провозился с котлами, в которых кипело, вываривалось белье и ветхая детская одежонка, собственноручно скоблил, поливая какой-то едкой гадостью, полы, столы и лавки и с огромным удовольствием дал по морде начальнику сего заведения, который, как оказалось, не столько пестовал и питал несчастных сироток, сколько питался сам.
        И вот теперь было совсем невмоготу. Хоть веки пальцами подпирай. Варка еще крепился. Время от времени издавал какие-то осмысленные звуки и даже ухитрялся складывать их в слова. В обширном покое находилось еще дюжины две ученых травников, деревенских знахарок и повитух. Самый нудный из них стоял посредине, у небольшой кафедры и бубнил что-то про отвар сушеницы болотной. Прочие прилежно внимали. Смысл этого собрания, как понял Обр, заключался в том, что великого травника, каким бы шустрым и семижильным он ни был, на всех не хватало.
        Секретами в среде травников делиться не полагалось, но непоколебимый господин Лунь как-то сумел переломить всеобщее упрямство и повелел устраивать подобные сборища хотя бы раз в полгода, дабы всякий мог спросить совета у самого господина Ивара, а также поведать о собственных достижениях. Он-то повелел, а слушать про сушеницу болотную пришлось Варке с Обром.
        - Я закончил! - возвестил занудный старикан. Все с облегчением зашевелились.
        - Очень хорошо! - встрепенулся Варка. - А что вы думаете об использовании в качестве кровоостанавливающего средства гусятника полевого?
        И понеслось. Закипело как в котле. Великий травник что-то разъяснял, ему возражали. Сначала почтительно, потом не очень. Посыпались рассказы о трудных больных или, как они тут выражались, любопытных случаях. Варка чувствовал себя во всем этом как рыба в воде, проснулся совершенно и явно проводил время с пользой.
        «А вот интересно, - лениво думал Обр, щурясь от далекого водяного блеска, - когда он вообще живет? Ну, так, для себя. По кабакам пройтись, пива выпить, с девкой всерьез закрутить, да просто поспать подольше».
        Других развлечений Оберон придумать не смог, но господин великий травник и этого не делал. Вечно то с больными, то зелье варит, то книжками обложится, сидит, шуршит страницами, кончик хвоста своего белобрысого в пальцах крутит. Значит, не ладится у него. Как с Нюськой.
        Денег за работу, как лопух последний, никаких не берет. Разве что с городских, богатых, да и то если сами предложат. Работает за спасибо. Если же спасибо не говорят, обходится и так. Может, это и есть «отдавать», - закопошилась в головке вялая мыслишка, - может, господин Лунь нарочно… Но обдумать все это Обр не успел, потому что заснул окончательно.

* * *
        - Эй, проснись! Тоже мне, охранник. Прямо на посту дрыхнет.
        Обр встряхнулся и пронзил мрачным взглядом ухмыляющегося красавчика.
        - Есть хочешь? - поинтересовался красавчик.
        - Ну.
        - Тогда пошли отсюда. Если я щас не поем - помру на месте.
        - У нас денег нету, - напомнил Обр, - ты вечно без кошеля шляешься, а у меня кончились. В трактире даже тебя даром кормить не будут.
        - В трактире? Ну нет, сегодня едим роскошно. У господина наместника прекрасный повар.
        Поучительные беседы о сушенице болотной происходили на втором этаже городской ратуши. Наместник же по обычаю помещался на самом верху, в царившей над городом многооконной башенке.
        Господин Илм восседал за аккуратно прибранным столом и с мрачным видом терзал пером ни в чем не повинный документ. Полуденное солнце радостно играло на хрустальных колпаках масляных ламп, отражалось в полировке стола, заставляло сверкать начищенный письменный прибор с чернильницей и горкой тщательно очиненных перьев, но сам наместник был мрачен и неприступен, как глухая полночь.
        - Может быть, господин изволит отобедать? - вкрадчиво поинтересовался Варка. - А то мой ученик весьма голоден. Того и гляди опять набрасываться начнет.
        Обр хмыкнул с некой скрытой угрозой. Не любил, когда его подкалывали.
        Важный господин Илм, не отрывая глаз от свитка, протянул руку к серебряному колокольчику.
        - Обед для господина Ивара и его ученика.
        Озабоченный секретарь сунулся в дверь и тут же нырнул обратно.
        - Постой, Август, - громко вмешался Варка, - господину наместнику то же самое. Полный обед из четырех блюд и погорячее.
        - Не умничай, красавчик!
        - Да где уж мне, умник!
        - И распоряжаться тут ты не можешь.
        Обр усмехнулся. Чувствовалась между этими двумя зрелая вражда, давно перешедшая в заклятую дружбу.
        - Могу, - ехидно улыбнулся Варка, - как твой травник, я все могу. Где угодно и когда угодно.
        - Не нужен мне никакой травник!
        - Да неужели? У больного наблюдается потеря веса. Глаза запали, цвет лица изжелта-бледный. Диагноз - крайнее истощение организма. Август, господину наместнику двойную порцию.
        Еда и вправду оказалась роскошной. Даже серебряные приборы, тонкий фарфор и растопыренные от крахмала салфетки ее не портили. Обр выбрал из всех выложенных перед ним ковырялок и прочих штучек ложку поприемистей и принялся метать в рот аппетитные куски.
        Надо сказать, что прекрасный и изящный, как принц, господин Ивар делал то же самое. Лишь господин Илм вяло ковырялся в белом соусе непонятной двузубой штуковиной. Но потом вошел во вкус и незаметно умял обе предложенные порции.

* * *
        - Красота! - вытянув долгие ноги и закинув руки за голову, вздохнул Варка. - Ты бы хоть иногда нам в замок чего-нибудь присылал.
        - Не моту. Дурная молва в народе пойдет. Пресвет-лым крайнам по чужим домам побираться не положено.
        - А я нынче утром твоего начальника приютов того… изгнал навечно.
        - Туда ему и дорога.
        - Трое детей еще в среду умерли. Трое! А за мной только вчера послали. Теперь зараза, того и гляди, на город распространится.
        - Ладно, присмотрим. У меня крыло в ратуше пустует. Вот мы их туда всем приютом и переселим. Сначала здоровых, а уж потом и прочих, когда ты, надежда наша, их на ноги поставишь.
        - Раньше-то ты куда смотрел?
        - Раньше-то? - господин Илм возвел глаза к потолку и забубнил: - Починка мостовых в Бренне, постройка нового причала в Бренне, починка Язвицкого моста, раздача желающим земель в Поречье, постройка домов на оных землях. Ну и так далее. Вот у меня тут отчетик. Специально для господина Луня.
        - Ты чего, дурак? Он это ни читать, ни слушать не станет.
        - Ну, так ты послушай. За истекшие полгода построено новых мостов - три. Починено старых - восемь. Починено дорог - в общей сумме двадцать верст. Построено домов на разоренных землях Поречья - сорок восемь.
        Варка картинно свесился со стула, изображая глубокий обморок от тоски и скуки.
        - Предложено взяток лично мне и моим людям - шестьдесят семь. Принято взяток - сорок. Уволено продажных чиновников - двенадцать.
        - Чего так мало?
        - Скоро вообще всех разогнать придется. Один останусь. Как только стройка с подрядом от государства или дело какое выгодное - все, конец света.
        - И ведь все наши, не чужие. Трубежские-бреннские. Все про договор знают. А все равно берут.
        - И берут, и крадут, и своих во все места пристраивают, и пакостят втихаря, чтобы им наживаться не мешали. И что с этим народом делать, я не знаю.
        - Ага. Давеча Липка жаловался. Пришел смурной-смурной. Что такое, спрашиваю. Кто тебя, сироту, обидел? Оказалось, мальчик государственный совет проводил. Он, видишь ли, недавно выучился в душах читать. Сидят, говорит, две дюжины мужиков. Из них пятеро - натуральные заговорщики. Стакнулись между собой, хотят Липку скинуть и власть поделить. Еще трое - шпионы, Людвиком Заозерским с потрохами купленные. Прочие - кто с похмелья мучается, кто о бабах мечтает, кто думает, как бы себе чего-нибудь урвать. Только Алек, воевода Пучежский, о деле радеет.
        - Алека - старшим воеводой. Лазутчиков и заговорщиков - в подземелье, - отрубил господин Илм. - Смертной казни у нас не полагается, так пусть посидят. В Сенеже хорошие подземелья. Никакой виселицы не надо. С год их даром покормим, а там уж и хоронить пора.
        - Да. Точно. Ты у нас государственный ум. Все правильно излагаешь. А с остальными что делать? Что ж ему, весь совет разогнать?
        - Не, нельзя. Тогда они все в заговорщики подадутся.
        - То-то и оно! Да ладно, чего далеко ходить. На днях в Овсяницах старикан один расхворался. Сижу, занимаюсь им, слышу вопли и бабий вой. Прибегаю за околицу - драка. Местные парни пришлых бьют. Тех самых, которые из Поречья и из-под Лодий к нам перебрались. А может, наоборот, пришлые местных метелят. Девок не поделили или еще чего. Серьезно так дерутся, до вил и кольев дело дошло. А рядышком на заборе телохранитель мой сидит. Наблюдает. Интересно, вишь, ему.
        - Так не тебя же метелили! - огрызнулся Обр. - Как только ты разнимать полез, я сразу…
        - Угу. И тоже с колом.
        - А чего? С колом-то сподручней.
        - Ничего мы не сделаем. Прав был господин Лунь. Влезли - и теперь весь век мучиться. Если раньше не убьют.
        - Доску бы вам, - ляпнул разомлевший от сытной еды Обр.
        - Доску? - качнул бровью Варка. - По головам всех лупить, пока не очухаются?
        Обр замялся. Подумал - не тайна ли это. Решил - не тайна. И рассказал. Не о себе, а так, вообще. Есть, мол, в Загорье такая доска.
        Слушали внимательно. Господин Илм недоверчиво поджимал губы, зато Варка мрачнел на глазах.
        - Да. Аннушка говорила что-то такое. Я думал - бредит. Надо же, жуть какая!
        - Не, не скажи, не скажи, - возразил Илка, наместник Трубежский, - мне бы такая доска очень пригодилась. Ты только представь. Все на своих местах, все работают, никто не ворует. Никаких тебе заговоров, никаких интриг. Надо воевать - идут строем и с песнями.
        - Гад ты все-таки, умник!
        - Угу. Потому еще здесь и держусь.
        - Точно гад! - не вытерпел Обр. - Тоже, как все, власти над людьми хочешь.
        - Сдохнуть я хочу! - пробормотал Илка. Резко отодвинул тяжелый стул, встал, отошел к окну. - Побыстрее сдохнуть.
        Варка мгновенно оказался рядом, тоже поглядел в окно на бреннские крыши. Спросил тихо:
        - Сколько ночей не спал?
        - Не помню. Наплевать. Дай чего-нибудь. Мне ж работать еще. И бросить нельзя. Все Пригорье на мне. А теперь еще и Поречье.
        - Дам, конечно. Но ведь не первый раз уже. Вредно.
        - Вот и отлично! То, что надо.
        - Ты бы поговорил с ней.
        - Говорил.
        - Она дура.
        - Я знаю. Но это не помогает.

* * *
        На пустоши под лиственницей они оказались, шагнув прямо с порога ратуши. Варка приостановился, погладил корявый ствол, провел рукой по мягким иголкам.
        - Вот чего, - сказал он, строго глядя на Оберона, - я это сделаю. Должен сделать, пока могу.
        Громадные крылья распахнулись, закрыв полнеба. Обра сейчас же сбило с ног.
        - Предупреждать надо! - заорал он.
        - Иди спать. Завтра с утра ты мне понадобишься. - Сказал, оттолкнулся и улетел.
        Ишь, распоряжается. Оберон поднялся, потирая ушибленное место, проводил взглядом белую птицу, которая, сверкнув в лучах закатного солнца, затерялась среди тонких розоватых облаков. Поглядел в пустое небо и пошел к Нюське. Принес купленный в Бренне подарок - целую охапку ярких шелковых лент, всех цветов, какие нашлись у безмерно довольного дядьки на бреннском базаре. Нюська, тихо лежащая на высоких подушках, на подарок едва взглянула. Провела исхудавшей рукой по шелковой радуге и, нащупав запястье Обра, тихонько сжала его. То ли спит, то ли дремлет, то ли просто от слабости говорить не может. Обр стиснул ее лапку двумя руками. Если бы передать ей хоть частичку своей силы. Могут же крайны. Вот, рыжая точно может. Но, видно, тут и рыжая Жданка помочь ничем не могла. Постояла в сторонке, шмыгая носом, и шагнула прямо в широкое окно. Что-то их всех нынче летать потянуло. Ну, может, им от этого легче.
        Оберон летать не мог и потому остался сидеть, держа Нюську за руку и неизвестно на что надеясь.
        Глава 18
        Разбудил его свист. Еле разогнувшись - так все затекло, - Обр присмотрелся к Нюське. Теперь она спала по-настоящему. Тихо, ровно дышала.
        Осторожно выглянул из окна. Короткая белая ночь уже кончилась. Светлое небо снова сияло розовым золотом. Под лиственницей, которая еще оставалась в тени, маячил Варка в длинном, до пят, сильно истрепанном плаще. На плече болталась полупустая торба. Обр решил не беспокоиться по поводу умывания, натянул куртку, спустился вниз, по пути завернул на кухню, прихватил кое-чего пожевать.
        - Пошли, - сказал Варка, крепко стиснув Оброву руку, - учти, там высоко. Придется прыгать.
        - Ладно, - отозвался Обр и сейчас же упал с высоты в две-три сажени в высокий, развесистый, полный мясистых лопухов и злющей крапивы бурьян.
        - Раньше выход был на второй этаж, прямо в спальню, - растолковал, поднявшись из бурьяна, покрытый цепкими колючками Варка, - а потом дом сгорел. Вот так и вышло.
        И верно, под ногами трещали скрытые в траве горелые доски, похрустывал битый кирпич.
        - А чего это темно так, - удивился Оберон, - вроде уже рассвело.
        - Это в Пригорье рассвело. Здесь белых ночей не бывает.
        - А где мы?
        - Далеко. Очень далеко.
        - А, - только и сказал Обр.
        - Вылезай, пошли отсюда.
        Вылезли, пошли по пустой узкой улице. Все дома заколочены, кругом поросшие травкой кучки старого мусора, битое стекло, черепица, какие-то тряпки. Но воздух теплый и пахнет приятно. Медом, что ли?
        Обр принюхался получше.
        - Что за запах?
        - Липы. Это ж Липовец.
        - Что овец?
        - Город так называется. Липы цветут. А еще розы. Хорошо. Раньше здесь только гарью пахло.
        Варка замотался в плащ, натянул капюшон на самый нос.
        - Тут чего, опасно? - обеспокоился Обр, вспомнив о своих обязанностях телохранителя.
        - Для кого как. Для тебя - нет. А я… я родился здесь. Знакомых полгорода. Увидят - разговоры всякие пойдут. А нам сейчас разговоры ни к чему.
        Переулочком дошли до кирпичной ограды. Варка перемахнул через нее почти не глядя, будто с раннего детства только этим и занимался. Скорее всего, так оно и было. За оградой оказался… Лес? Наверное, эти вот толстенные деревья и есть липы.
        - Сады наместника, - объяснил Варка, - пойдем через них. Так короче, да и не бывает тут никого.
        - Стой, а вон там кто? - встрепенулся бдительный Обр.
        - Где?
        - Вон, весь в белом.
        - A-а, это статуя.
        - Че?
        - Че, статуй никогда не видел? Ну, истукан каменный. Затея такая, для красоты.
        - А, видел, конечно. В Больших Солях стоит на площади.
        Некоторые из статуй валялись на земле, другие лишились головы и прочих важных частей тела. Кроме них, в садах оказались пересохшие фонтаны с искусственными водопадами, настоящие приятные ручейки и поляны, покрытые одичавшими розовыми кустами, которые все-таки пытались цвести.
        Шли вроде бы сначала в гору, потом под гору. Кое-где сквозь ветки деревьев проглядывали среди густой зелени плотно сомкнутые городские крыши, кусок стены с высокой башней, шпили и флюгера.
        Наконец снова уперлись в стену, преодолели ее без всякого труда и, спрыгнув, опять угодили в колючки. На этот раз в цветущий шиповник. Теперь городские крыши оказались почти под ногами. Очень близко был виден кусок изогнутой улицы. В отличие от первого переулка она была чистой. Дома лишь кое-где заколочены, а прочие подкрашены, починены, на крышах свежие заплаты.
        - Чего тут у вас было? - поинтересовался Обр. - Чума? Война?
        - Сначала война, потом чума, - сообщал Варка, стирая кровь с поцарапанной щеки. - Вот, смотри. Вон тот дом, с голубями, видишь?
        - Ну.
        Трехэтажный дом с двумя голубками по обе стороны слухового окна был когда-то розовым, но это осталось в далеком прошлом. Зато все окна были целы и чисто вымыты, порог выскоблен, новая дверь свежепокрашена.
        - Мне надо попасть на второй этаж. Во-он то окно, справа.
        - А через дверь нельзя?
        - Не-а. Через дверь в этом доме я могу только получить по шее. Дымоход у них узкий. Влететь прямо в окно тоже не получится. Тесно там.
        - Украсть чего-нибудь хочешь?
        - Угу. Чужую жену.
        - Что, опять? Слышь, может, лучше коня украдем?
        - Не. За коня убить могут. Все. Кончай болтать. Солнце уже встало. Значит так. Сейчас откроется дверь и выйдет служанка.
        - Откуда знаешь?
        - День базарный. Значит, она с утра пораньше куда пойдет?
        - На базар.
        - Правильно. Она, стало быть, пойдет, а ты встретишь ее вот тут, где Цыплячья улица в гору поворачивает и мимо садов тянется. Осторожно подойдешь и начнешь ухаживать.
        - Не, я не умею.
        - Да тебе особо и не надо. Просто проводишь до рынка и по дороге расспросишь так осторожненько, что поделывает ее хозяйка. Точнее, хозяйская дочь.
        - Ладно, попробую.
        - Ты прямо-то не спрашивай. Обидится, сразу поймет, что ты к ней только ради этой самой дочери подкатился. Ты обиняком. Мол, все говорят, что красивей вашей Иланы никого нету, только это вранье. Ты мол, гораздо лучше. Как бы тебе такие же наряды, еще неизвестно, за кем бы городские щеголи бегали. Понял?
        - Да. А если она страшная, служанка-то эта?
        - Не имеет значения. Кстати, она вполне ничего себе. Даже симпатичная. Если только не выгнали. У госпожи Град прислуга долго не держится.
        Дверь дома с голубями неохотно раскрылась. Наружу выпорхнули не одна, а целых две служанки с кошелками и здоровенный лакей, грозно оглядевший пустую улицу. К счастью, он остался в доме. В утренней тишине Обру даже послышалось щелканье засова.
        - Ну и чего теперь делать?
        - Все то же самое, - заторопился Варка, - так даже лучше. Узнаешь больше. Я тебя буду ждать у собора, на паперти. Ты его не пропустишь, его там отовсюду видно. Все, беги, а то спуститься не успеешь. Заодно пожрать чего-нибудь купи.
        Оберон кивнул, отодрал себя от шиповника и ежевики и не торопясь полез вниз по склону. Подкатываться к девицам прямо на пустой улице не стал. У красавчика Варки это, может быть, и прошло бы. А от такого, как Обр, любая убежит с воплями. Поэтому выждал в кустах, пропустил их подальше и незаметно проводил до самого рынка. Рынок оказался не шибко богатый, но народу, несмотря на раннее время, толкалось много. Тут Обр подобрался к заспорившим над пучками редиски девицам вплотную, вытянул у одной раззявы кошель и, вежливенько придержав за торчащий из-под оборок локоток, спросил:
        - Простите, это не вы потеряли?
        Дальше все пошло как по маслу. Через два часа, вдоволь нагулявшись с девицами по рынку, осчастливленный обещанием нового свидания, он пробился к собору, выстроенному на той же площади, но в отдалении, и свысока взиравшему на рыночную суету.
        Варки не было. В изобилии имелись только пешие стрелки, то есть нищие всех мастей. Жмурились на хорошо поднявшемся солнышке, ожидали начала службы. Наметанным глазом Обр моментально отделил настоящих несчастных и хворых от поддельных. Последних, как водится, оказалось больше. Сидеть в такой компании не хотелось. Пойти, что ли, пока прогуляться. Он двинулся было прочь и едва не клюнул землю носом, споткнувшись о выставленную палку. Палку держал закутанный до самых глаз прокаженный с жестяным колокольчиком, прикрепленным к капюшону. На ступеньки его, видно, не пустили. Пришлось устроиться поодаль, прямо на земле.
        - Подайте, добрый господин, - загнусил он, - со вчерашнего дня не емши!
        Обр, являя собой образец милосердия и сострадания, сейчас же присел рядом на корточки, протянул сверток с пышными теплыми лепешками, проложенными кусками остро пахнущей ветчины и ноздреватого сыра. Все это сейчас же исчезло под капюшоном. Послышалось невнятное чавканье. Похоже, голодный нищий лопал все сразу, особо не разбираясь, где там сыр, а где ветчина.
        - Ну? - невнятно спросил он. - Узнал что-нибудь?
        - А как же, - доложил Оберон, - только насчет чужой жены ты поторопился. Никакая она не жена. Она еще невеста.
        - Как невеста? - поперхнулся Варка. - Чья?
        - Говорят, какой-то хмырь из столицы. Не шибко молодой, не так чтоб очень красивый, но жутко важный. Дуры толком объяснить не сумели. Вроде первый человек при новом короле.
        - А у нас чего, король есть? Надо же, а я и не знал.
        - Говорят, есть. И этот жених то ли здешним наместником будет, то ли в столицу вернется с молодой женой.
        - Госпожа Илана рада?
        - Да кто ж ее знает. Они про нее доброго слова не сказали. Капризна, говорят, сама не знает, чего ей надо. То рыдает, то обновки меряет, то туфлями бросается.
        - Угу. А когда свадьба?
        - Да сегодня.
        - Че?!
        - Не, напутал. Сегодня это, обручение. Во дворце наместника. Сначала бал, потом обручение в тамошней часовне. А венчаться уж в столице будут. Завтра после бала отбывают. И мамашу ейную с собой прихватят. Так что в доме радость. Кошки нет - мышам раздолье.
        - Вот дура!
        - Кто?
        - Да Ланка. Совсем ума нет. Весь в волосы ушел. Так, ладно, она от рождения дура. Но мы-то с тобой умные.
        - Ага, - охотно согласился Обр.
        - Значит, говоришь, бал.
        - Бал. Эти сороки только про бал и трещали. Все знают. Кого пригласили, а кого нет. Кто во что одет будет. Чего на ужин подадут. Три роты гвардейцев посылают дворец и сады охранять. Потому как ворья в городе много, а под городом и разбойники вовсю шалят.
        - Так-так. Сейчас я встану и пойду. А ты за мной. Но только не сразу.
        - Понял.

* * *
        Тащиться за фигурой в плаще было нетрудно. Тем более что колокольчик звякал при каждом шаге, заставляя прохожих шарахаться в стороны. Город Липовец, как видно, разоряли долго и с удовольствием. Развалины, пожарища или просто заколоченные дома попадались нередко. Но народ шнырял по улицам как ни в чем не бывало. Грохоча по выбитой брусчатке, проезжали телеги с тесом, камнем, новым, проложенным рогожами кирпичом. Процокал копытами нарядный военный патруль. Обр по привычке покосился опасливо, но быстро опомнился. Нет здесь за ним ничего. Ну, пока нет.
        Пошел дальше, заглядывая в широкие чистые окна разных лавок. Некоторые, похоже, открылись совсем недавно. У одной из них Варка остановился. Незаметно поманил Оберона. За стеклом красовались два болвана: дама и кавалер в роскошных нарядах. Обр поежился. Кукольное лицо кавалера показалось похожим на проклятого господина Стрепета. В глубине за прилавком скучал плотный юноша с хитро закрученной, до хруста напомаженной челкой и усишками-стрелками.
        - Ага! - сказал Варка и потянул Обра за собой. Дверь, разрисованная веселенькими завитушками, раскрылась с громким радостным звоном. Юноша за прилавком встрепенулся.
        - Эй, - сказал он испуганно, - здесь не подают! Идите за угол. Велю, чтоб вам с черного хода вынесли.
        Варка выпрямился. Откинул капюшон.
        - А ты растолстел, Петка. Прямо не узнать.
        Остренькие усишки полезли вверх.
        - Ух ты! Красавчик! Откуда ты взялся?
        - Да вот, родные места навестить решил.
        - А чего в плаще?
        - Да, как я понял, мне тут не особо рады.
        - Ясно, ясно. А ну-ка пойдем! Покупатели наши в такое время дрыхнут еще. Заходи, тута примерочная у нас. Тут и посидеть можно. Сейчас пивка сообразим. Рановато, но ради такого случая и выпить не грех.
        Петка оказался шустрым, в один миг спихнул с маленького столика какие-то тряпки, принес угощение. При виде пышных шапок пены над толстобокими кружками Обр скривился, но делать нечего.
        - Лавку, я вижу, вы сохранили, - заметил Варка.
        - Да, папаша припрятал кое-что. В общем, перебились как-то.
        - Жив он?
        - А как же. Теперь я в лавке, а он заказами занимается. Мамаша по дамской части подсобляет. Торгуем помаленьку. Ну, а ты чего поделываешь?
        - Травник я. А этот вот помощник мой. Большой талант в нашем деле.
        Обр фыркнул в кружку, но смолчал.
        - Бродяжничаете? - посочувствовал Петка. - Говорят, в городе тебе работать не позволили. Так и ходишь с места на место?
        - Так и хожу.
        - А где Илка, не знаешь?
        - Знаю. Коли хочешь, могу письмо от тебя передать.
        - Да что писать-то. Расстройство одно. Про Ланку слыхал?
        - Слыхал. Слушай, Петка. Я чего пришел-то. Мне костюм нужен.
        - Какой костюм?
        - Ну такой. Чтоб жениться не стыдно было. Чтоб все ахнули.
        - Для этого тебе никакой костюм не требуется. На тебя хоть рогожку нацепи…
        - Рогожка не годится. Даже тот, что у вас в окошке выставлен, бедноват.
        Петка задумался.
        - Есть у нас один. Недавно из столицы прислали. Только у тебя денег не хватит. Да и в городе сейчас, наверное, ни у кого таких денег нет. Разве что в рассрочку, с процентами.
        Варка покопался в торбе, выложил на стол плотно набитый кошель.
        Петка уважительно присвистнул и засуетился, открывая сундуки, перекладывая короба и пестрые свертки.
        - Щас примерим, а ежели не подойдет, прямо на тебе все и подгоним.
        Чтоб не мешать, Обр пошел шататься по лавке, разглядывать кружевные воротники, шляпы и пояса. Дело с примеркой и подгонкой затянулось. Скучно было неимоверно, пока среди вееров, разложенных для пущей завлекательности раскрытыми, не обнаружился один, с картинкой. На картинке закат, море с рыбацкими парусами, на фоне заката шпили, крыши и флюгера. Точь-в-точь Усольская бухта. До того по-настоящему - аж в сердце кольнуло. Соскучился, что ли? Что ж, может, и соскучился. Нюське бы понравилось. Она-то уж точно скучает. Прикинул, хватит ли денег, как всегда зашитых в поясе. Кто его знает. Надо спросить у Варки.
        Ивар-травник стоял посреди примерочной неподвижно, как дорожный столб. На лице застыла мука мученическая. Петка ползал вокруг него с иглой и ножницами. Изо рта у него торчали булавки.
        - Ну, вот и славно, - невнятно побормотал он, расправив последнюю складочку на штанах и поднимаясь. Обошел вокруг Ивара, лучась от удовольствия. От восторга едва не проглотил всю дюжину булавок разом.
        В последний момент опомнился, успел выплюнуть в подставленную ладонь.
        - Все? - хмуро спросил травник.
        - Все! Знаешь, что я бы с тобой сделал? Поставил бы перед лавкой. Народ валом повалит.
        Обр в свою очередь обошел вокруг Варки.
        - Что-то наворочено больно, - заметил он.
        - Ничего не поделаешь, законы моды. Тут тебе и кружева, и шитье, и самолучший бархат, - вздохнул Петка, - удачно получилось. Цвет-то как подошел. «Морская синева» называется. Прямо к глазам.
        Варка покосился в сторону большого старинного зеркала.
        - Ладно, годится. Давай рассчитаемся.
        - Погоди. К такому костюму чулки и туфли требуются. Сейчас принесу.
        - А мне вот это, - встрял Обр.
        - Э… а зачем? - искренне удивился Петка. - Вещица-то тоже недешевая. Одни кружева чего стоят. Камни, конечно, не настоящие, стразы, но все ж лидское стекло, не какая-то там подделка. Для кого тебе?
        Оберон замялся, не зная, как объяснить получше.
        - Для жены, - спокойно растолковал Варка, - жена у него - красавица. Вещица как раз для нее. - Забрал у Обра веер, спрятал в торбу и тут же помог разобраться с деньгами. Оказалось, по теперешним Обровым доходам не так уж и дорого.
        Проводив их до двери, Петка вдруг остановился, испуганно оглянулся, словно боясь, что в родной лавке затаилась куча шпионов.
        - Слышь, Вар. А ты этого потом видел? Ну, того… с крыльями?
        - Каждый день вижу, - признался Варка.
        - Ну, ты при случае скажи ему… что мы помним и благодарим, и вообще.
        - Ладно, скажу. То-то он удивится.

* * *
        Уходя, Варка натянул поверх роскошного костюма свой грязный плащ. По людной улице больше не пошли, сразу нырнули в переулок, долго кружили по каким-то задворкам, пока опять не оказались у стены садов. Через стену Варка карабкался осторожно, как больной. Берег костюмчик. Потом завел Обра в самую глушь.
        Прошли вдоль высоких кустов, сплошь затянутых, задушенных хмелем. Варка вдруг сунул руку в гущу разлапистых листьев. Щелкнуло, скрипнуло, и Обра быстро втянули под тень шуршащих стеблей. Оказалось, в кустах еще одна садовая затея - решетчатая беседка. Крыша давно рухнула, и стебли хмеля свешивались внутрь. Весь пол был засыпан старыми листьями. Варка аккуратно расстелил плащ, улегся на него, вытянув длинные ноги, и стал смотреть в небо.
        - Вот так, теперь пусть хоть весь парк прочесывают. Про это место только старший садовник помнил. Помер он во время последней осады.
        Обр уселся рядом, тоже поглядел на жаркое синее небо в рамке из стеблей и листьев и задал вопрос, который давно вертелся на языке.
        - А чего ты Нюську красавицей назвал? Издевался, да?
        - Нет. Это правда. В жизни не встречал никого прекрасней.
        - Да ладно! Сам за красавицами бегай. А Нюська… Она просто моя Нюська.
        - Ничего ты не понимаешь! Когда я ее увидел…
        - Про это ты уже рассказывал.
        - Ничего я тебе не рассказывал. Там ведь как было. Больной у меня на руках умер. Вернее, двое. Беженка одна, из пришлых, до людей не дошла. В пустом амбаре рожала. Я на нее случайно наткнулся. Только поздно. И мать потерял, и ребенка. Ну и того, улетел. Нельзя всех больных жалеть. Так и свихнуться недолго. Только как же ее не пожалеть. Молодая совсем, рыжей нашей ровесница. В общем, улетел я за горы. Люблю над морем летать. Чистота, простор. А тут гляжу, буря идет. Сразу на душе полегчало.
        - Ага. Полегчало ему, - проворчал Обр, - выходит, это я тебя видел, когда нас в первый раз едва не перекинуло. Порхает такой, весь из себя красивый. Там люди тонут, а ему хоть бы хны.
        - Порхать я не умею, - лениво возразил Варка, - это Хелена у нас порхает. И вас я не видел. Сверху все по-другому кажется. Лететь вместе с бурей. Оседлать бурю. Я про это спеть могу, ну, по-нашему. А простыми словами не расскажу. Там такой ветер… несет тебя, аж крылья гудят, и даже кончиком пера шевельнуть нельзя - сразу сметет, закрутит. В общем, полегчало мне. И тогда я увидел… Не глазами. Сердцем. Это было как свет со дна моря, как яркий луч снизу, из темноты. Она просила, но не за себя.
        - А за кого?
        - За тебя, дурака! Третьего там с вами, небось, не было. Я очень испугался, что могу потерять, не найти ее там, внизу. А еще боялся опоздать. Поэтому просто упал.
        - Как упал? - дрогнувшим голосом спросил Обр, вспомнив грозные облачные башни, громоздившиеся тогда над Злым морем.
        - Да так… Убрал крылья и стал падать. Мотало меня, конечно. Не без этого. Заколку из волос опять потерял. Жданка потом ругалась. Перестал падать уже под тучами. Если б вас не нашел, меня в два счета в воду сшибло бы. Но нашел быстро. Просто вытащить вас оттуда у меня сил не хватило бы. Пришлось стать вашим парусом. Едва руки из плеч не вывернул. Крылья намокли. Холод собачий. А тут еще ты вздумал в воду бросаться. Привиделось что-то?
        - Угу. Привиделось.
        - Да, бывает. Пришлось успокоить тебя немного. Тут, по счастью, Анна очнулась. Держала тебя, чтоб не вывалился. Я только гадать мог, куда нас вынесет. Унять такую бурю хоть немного тоже не сумел. Руки-то были заняты. Но вынесло. Обошлось. Уж как я Анну хотел с собой забрать. Уж как упрашивал. Мне, знаешь ли, редко отказывают. Но тут ничего не помогло. Не захотела она тебя оставить. А двоих поднять и нести через горы я никак не сдюжил бы. Пришлось сделать так, чтоб заметили вас, и убираться оттуда по-быстрому. Конечно, я пытался защитить ее. Сделал все, что мог. А потом наведывался иногда, проверял, жива ли, здорова ли. Погоду там наладил, чтоб вам полегче было.
        - С рыбой помог, - кисло добавил Обр.
        - Помог. Отчего ж не помочь.
        - Так Морской змей - это тоже ты?
        - От змея слышу. Часто прилетать не мог. Сам видишь, чего у нас делается. А потом пропала она. Как в воду канула. Я всю округу прочесал, вдоль и поперек, и один летал, и с Липкой.
        - А у Липки, небось, крылья черные, - пробормотал Оберон.
        - А ты откуда знаешь?
        - Не хотела она, чтоб ты ее нашел.
        - Ну, я и не мог найти, пока сама не позвала. Только снова поздно. Вот такие дела.
        - Не лезь к ней, - угрюмо пробубнил Обр, которому напомнили о его вине.
        - Я хоть раз без тебя к ней подходил?
        - Нет.
        - Может, речи какие скоромные говорил?
        - Нет.
        - Песни ей пел?
        - При чем тут песни?
        - Я, видишь ли, могу так спеть, что кто угодно навек моим рабом станет. Ну, скажем, ты сам. Только и будет у тебя заботы - служить мне, любимому, верой и правдой.
        - Врешь.
        - Попробуем?
        - Да пошел ты!
        Замолчали. Обр нашел в кармане припасенную с утра горбушку и принялся ее угрызать. С Варкой не поделился. Из вредности.
        Кусок неба над ними начал бледнеть. Синева выцветала, теряла свой дневной блеск. По листьям прошелся робкий вечерний ветер.
        - А теперь чего? - не выдержал Оберон.
        - А теперь я пойду на бал.
        - А я?
        - А ты не пойдешь. Одет ты неважно. И вообще, рожа разбойничья. Они охрану ближе к вечеру выставят, ну и пусть себе выставляют. Мы-то уже в саду. А во дворец… Как думаешь, впустят меня во дворец?
        - Не-а, - ехидно возразил Обр, - у тебя репьи в волосах, на щеке царапина и руки кирпичом перемазаны.
        Варка застонал и принялся рыться в торбе. Не найдя гребня, тяжко вздохнул и, привычно ворча: «Надоело, сил никаких нет. Отрежу все к свиньям собачим, чтоб они все провалились», принялся причесываться пятерней, выбирая репьи, липкие семена и колючки.
        Обр сжалился и стал помогать. Все-таки маскировка - святое дело. Это он усвоил давно и прочно. И не на таких мелочах умные люди прокалывались.

* * *
        До наступления темноты сады были тщательно прочесаны. Караулы стояли на своих местах. Печатали шаг молодцеватые патрули. Ранний гость в роскошном камзоле синего бархата поправил завернувшуюся манжетку, проводил солдат одобрительным взглядом, старшему кивнул благосклонно.
        - Сидишь? - спросил он у развесистого дуба, который рос на этом месте уже лет пятьсот.
        Дуб фыркнул.
        - Сижу.
        Беседа с умным деревом происходила на широкой террасе. Внизу благоухал знаменитый розарий наместника, очищенный, приведенный в порядок и восстановленный почти в прежнем виде. По дорожкам неспешно прогуливались дамы и кавалеры. За розарием дрожал, отражая вечернее небо, круглый пруд. На другом берегу виднелся Приют влюбленных - прелестный павильон в старинном духе. Это если не подходить близко и не принюхиваться. Но издали он казался таким, как прежде, и стройные колонны белели, как в старые, спокойные времена. На террасу и розарий выходили окна парадных покоев.
        - Ну, сиди-сиди, - хмыкнул молодой щеголь, - а я пошел веселиться. - Очаровательно улыбаясь, он двинулся навстречу двум дамам, поднимавшимся из розария по плавно изогнутой дорожке. Оберон, удобно устроившийся в развилке древнего ствола, только носом покрутил. Легкий поклон, пара слов, еще одна улыбка. И все. Обе дамы двинулись ко дворцу, опираясь на руки пригорского травника и глядя на него с неподдельным восторгом. Дамы были вполне себе пышные. В платьях Обр не разбирался, но камни в ушах и на пальцах были мечтой любого вора. В такой компании красавчика пустят во дворец без всяких разговоров.
        Обр поправил за спиной почти пустую торбу с Варкиной одеждой, подложил под бок свернутый старый плащ и приготовился ждать. К счастью, с дуба было прекрасно видно, что делается в бальном зале. А когда упревшие от жара свечей и дыхания сотни людей танцоры пожелали открыть окна, то и музыка стала слышна вполне отчетливо.
        Балов Обр раньше никогда не видал. В родном княжестве такие затеи были не в чести. Танцы почитались занятием низким и грубым, для простой деревенщины. Так что глядеть было занятно. Иные дамочки ухитрились одеться так, будто пришли не на бал, а в баню. Оберон не без удовольствия пялился на дамочек, пока не обнаружил, что они, сладко улыбаясь, всем скопом пялятся на Варку. Тот, ясное дело, танцевал с красавицей. Девица в чем-то белом в растопырочку с голубыми бантиками была так хороша, что хотелось забрать ее из зала, где все толкаются и пихаются, и поставить куда-нибудь под стекло, на мягкий бархат.
        Варка ей вполне подходил. Тоже в своем дорогущем синем камзоле с белыми манжетками, весь как нарисованный. Ишь ты, ступает плавно, голову держит высоко, девицу ведет уверенно. Ну, прямо особа королевской крови! Как будто не он на днях на мозолистой пятке язвицкого мельника гнойный нарыв вскрывал.
        Девица тоже глядела на него с восхищением. Головку кокетливо наклоняла, локоток оттопыривала. На башне, накрученной на голове из светлых кудрей, вздрагивали шелковые бабочки.
        Интересная парочка исчезла из виду. Обр зевнул, но тут же встрепенулся. Песок на дорожке хрустел под чьими-то торопливыми шагами.
        От дворца шел Варка под руку с белобрысой красоткой. Свет из окон падал на террасу, создавая приятный полумрак. Варка был спокоен и сосредоточен, как у постели трудного больного. А вот девица вся трепыхалась. Трепетали локончики, кружевца и бантики.
        Остановились у перил. Варка смотрел на розы. Девица же, слегка запрокинув голову, смотрела на Варку и вдруг, всхлипнув, кинулась ему на шею, вцепилась в парня, как утопающий в обломок мачты.
        - Ой, Варочка, как хорошо, что ты тут! Я та-ак соскучилась: когда увидала тебя там, прямо глазам не поверила.
        Варка, как и следует, обнял ее, слегка похлопывая по спине, но ответил сурово:
        - А тебе никто не говорил, что двоемужество - это преступление? Карается законом. Каторжные работы за такие дела полагаются.
        - Матушка сказала, то не считается. Потому что война была и вообще. Ни гостей, ни свидетелей, ни платья. Только мы и священник. Разве ж это свадьба? Ведь ты никому не скажешь?
        - Кому я могу сказать? Жениху твоему прекрасному?
        - Ну да, конечно, - заторопилась девица, - он немолодой уже. И некраси-ивый, - вдруг взвыла она, снова уткнувшись в широкую Варкину грудь. - Барочка, что же мне делать?! У него изо рта па-ахнет!
        - А еще на нем корсет, - глядя поверх ее головы, заметил Варка, - только это не помогает. Брюхо все равно видно. И для здоровья вредно. У него и так геморрой.
        - Откуда ты знаешь?
        - Я травник или кто?
        - Барочка, придумай что-нибудь.
        - Могу его от геморроя вылечить. Запах изо рта отбить. Все это ерунда. Главное, чтоб человек был хороший.
        В ответ девица-красавица зарыдала еще сильнее и прижалась к Варке так, что затрещали планки ее собственного корсета.
        - Барочка, забери меня отсюда! - донеслось сквозь всхлипывания.
        - Да пожалуйста, - сейчас же согласился Варка, - пошли, пока тебя не хватились!
        Но тут красавица отпихнула его, отстранилась и даже отошла на шаг от греха подальше, торопливо расправляя платье.
        - Я не могу, - серьезно сказала она, достала откуда-то платочек, изящно высморкалась и принялась поспешно расправлять кружева и локончики. - Пойдем в зал, а то еще увидят.
        - Почему не можешь?
        - Мама, - снова всхлипнула заплаканная красотка, - я же думала, что никогда ее не увижу. Отца же убили… Ну ты же понимаешь, у тебя же тоже… всех.
        - Но я-то не женился на первой встречной.
        - Он не первый встречный. Он, может, первым министром будет. Доверенное лицо нового короля. Короля-то, ты небось знаешь, из фряжских земель пригласили. Он нашего роду, покойному Афанасию троюродный брат, но там родился, там и воспитывался. Устроит все на фряжский манер. При дворе весело будет.
        - Ага. Весело. То-то ты ревешь уже полчаса! И при чем тут твоя уважаемая матушка?
        - Понимаешь, мы очень, очень бедны. Платье это, и еда, и прислуга - все, все в долг. А мама так не привыкла. Она же не может в трущобах жить. Что же нам, в Норы перебираться?
        - А я слыхал, ей город пенсию платит. Как вдове героя.
        - Пла-атит. Так она же маленькая, пенсия-то. А у нас дом, слуги, опять же одеваться надо. Ну что ты на меня глядишь. Это у тебя нет никого. У вас у всех никого не осталось. А у меня ма-ама. Я не могу. Он обещал ее в столицу забрать, ко двору представить.
        - Вот и женился бы на ней.
        - Но как же, она же… Нет, не старая еще… но все-таки… Варочка, а вы правда летаете?
        - Нет! Это все сказки.
        - Так я и думала. Это Илка врал, чтобы меня позлить.
        - Угу. Сама знаешь, крайнов не бывает.
        - Вар, ну что ты несешь! Я ведь еще не забыла. Правда-правда!
        Она провела рукой над землей, и из травы немедленно поднялись прекрасные белые колокольцы. Закачались тихонько, хотя никакого ветра не было.
        - Вот, - гордо тряхнула бантиками красотка, - Фамка твоя любимая так никогда не сделает.
        - Здорово! - оценил Варка и, скривившись, сильно чихнул. Обр, как договаривались, сейчас же соскользнул с дерева, еще в полете развернул старый плащ и с маху набросил его на голову красавицы, закутав ее вместе с кудерьками, бантиками и пышными юбками. Даже рот успел зажать. Красавица мычала и брыкалась так, что потеряла изящные шелковые туфельки. Варка небрежно манул рукой, и она сразу ослабела. Мычать не перестала, но хоть не дрыгалась.
        - Ну, че стоим? - сказал великий травник, крепко стянув нижние края плаща вокруг торчащих оборок. - Взяли, понесли!
        - Не могу, - доложил Обр, - если я ее отпущу, она орать начнет.
        - Ладно, попробую сделать так, чтоб не орала.
        - А почему «попробую»? Ты же здорового мужика, Людвика этого, свалил почти не глядя.
        - Ты ее не знаешь. На нее ничего не действует.
        - Тогда кляп, - решил практичный Обр, - заткнем рот - и дело с концом.
        После этого его попытались укусить за палец. Но плащ был толстый, надежный.
        - Нет. Это нехорошо. Унизительно. Дама все-таки. Погоди, сейчас сосредоточусь.
        Но сосредоточиться ему не удалось. Сквозь бальную музыку пробился скрип песка под солдатскими сапогами.
        - Песья кровь! - прошептал Варка. - Беги и прячься! Встречаемся в тех развалинах.
        - Госпожа Илана, - донесся из темноты сочный мужской голос, - госпожа Илана, где вы?
        Варка вскочил на широкие гранитные перила, ловко принял у Обра извивающуюся ношу и прыгнул. Ноша, видимо, оказалась увесистой, сразу взмыть в небо не удалось.
        Обр, сейчас же нырнувший в спасительную темноту у корней дуба, не забыв сунуть в торбу брошенные туфли, похолодел от ужаса. Отпущенная девица поступила точно так, как он и предсказывал. Немедленно завизжала.
        Патруль вылетел на террасу. Бравые охранники бодро озирались, готовые хватать и тащить. У каждого, кроме палаша, еще и арбалет за спиной. Сейчас посмотрят вверх и…
        Не успев придумать ничего поумнее, Хорт завыл, сразу заглушив все подозрительные звуки. Водятся ли волки в этом роскошном саду? Вряд ли. Но получилось здорово. Солдаты моментально сбились в кучку, как трусливые овцы. И выражение лиц у них сделалось самое что ни на есть овечье. Огромная птица, медленно плывшая на фоне звездного неба, уже никого не интересовала. Все испуганно шарили глазами по кустам. Обр понял, что сейчас его найдут. Но тут самая перепуганная овца завопила диким голосом: «Мантикоры!» - и все кинулись ко дворцу, прихватив по дороге приличного, прекрасно одетого господина, восклицавшего: «Госпожа Илана, куда же вы исчезли?».
        Во дворце захлопали окна, загремели засовы.
        «Спасайтесь! Мантикоры!» - «Двери, двери затворяй!» - «Остановитесь! Там госпожа Илана!» - «Где моя дочь?!»
        Не дожидаясь, пока это выяснится, Оберон кинулся бежать и меж статуй двух полуобнаженных дев с кувшинами напоролся на второй патруль, спешивший к месту происшествия. Ну уж нет! Больше никаких походов под конвоем. Обр заорал: «Спасайтесь! Мантикоры!» - и понесся прямо на патрульных, целясь садануть кого-нибудь головой в живот. Патрульные попались впечатлительные и загодя расступились.
        - Чего орешь, парень?!
        - Мантикоры! - выкрикнул он прямо в нависшую над ним рожу.
        Рожа перекосилась и побледнела, а Обр резво нырнул в ближайшие кусты. Отбежав подальше, уселся под очередной липой, глотая ставший вдруг очень горячим воздух. Передохнув, повыл еще немного. Это не повредит. Интересно, кто такие мантикоры? Ну да ладно. Кто бы они ни были, в парке их точно нет. Сейчас солдатня успокоится и начнет прочесывать эти проклятые сады. Надо быстро выбираться. Вопрос, куда. Так, дворец этот ихний стоит на горе. Значит, надо под гору.
        Так он и сделал. Двигался быстро, это ж все-таки сад, а не Сиверская чащоба. Только белые истуканы, понатыканные там и сям, страшно раздражали. Да однажды с разбегу влез в болото, тоже обсаженное розами. Должно быть, бывший пруд.
        Остановился вовремя. Стена чернела в нескольких саженях. У стены отчетливо просматривались солдатские мундиры, сверкнула пуговица, белели начищенные портупеи. Двое. Попахивало дымом. Покуривают солдатики втихаря, хотя в карауле и не положено. Обр принялся красться по кустам. Ага. А вон еще двое. Часто поставили, не прошмыгнешь. Стоят спокойно. Значит, о происшествии еще ничего не знают. Но медлить нельзя.
        Оберон позволил себе подумать секунд десять, ничего не придумал и, прицелившись строго посредине между двумя караульными постами, ужом подполз к стене. Спасибо вам, крапива и лопухи! Хорошо, когда вас много и вы высокие. Но, чтобы перелезать через стену, придется встать.
        Обр осторожно высунул голову из бурьяна. Стена тоже хороша. Старая кирпичная кладка. Такая стена - все равно что лестница. Весь вопрос в том, что там, за стеной. Теперь дымом потянуло с другой стороны. Донесся чей-то смешок, обрывки негромкого разговора.
        Ну, раз, два, три!
        На счет три он уже лежал животом на верху стены. С другой стороны оказался чей-то огород. Обр сполз по кирпичам, заметный, как червяк на мостовой. Понадеялся, что его никто не видел, и рухнул в заросли морковки и лука. Сейчас собака разоряться начнет. Но собаки не было.
        - Эй, ты где? - вместо этого спросил прямо в голове строгий чужой голос.
        - В огороде, - доложил Оберон, не слишком удивленный. От Варки он ожидал чего угодно.
        - Это хорошо, - заметно обрадовался Варка. - Я уж думал, придется тебя из кутузки вынимать.
        - Спасибо за заботу, - проворчал Обр.
        - Так в чьем ты огороде?
        - Откуда мне знать. Пойти познакомиться?
        - Ладно. Что видишь?
        - Морковку. Капусту еще.
        - Тьфу! Осмотрись потихоньку. Я скажу, как выбраться.
        Оберон привстал, осмотрелся. Не увидел ничего, кроме темных ночных окон, крыш и заборов. Но Варке хватило и этого.
        Получив внятные указания, Обр живо проскочил путаные переулки Гнезд и довольно скоро очутился у знакомого пустыря напротив фонтана с птичками. За пустырем у заброшенного каменного колодца под покосившейся рябиной сидел Варка и задумчиво глядел под ноги, на сверток с украденной невестой.
        Сверток ныл. Торчащая из него узенькая пятка в шелковом чулочке капризно дергалась.
        - Платье испортил, негодяй! Ты знаешь, сколько стоит такое платье? И туфли пропали, ты знаешь, сколько такие туфли…
        - Не скули, не пропали! - сказал Обр. - Что я, дурак, улики оставлять?
        - Вот видишь, - капризно заметил сверток, - он понимает! Кто вы, благородный юноша?
        - Разбойник он, - просветил ее Варка, - настоящий, с большой дороги. А еще конокрад и… Что ты там еще?
        - Неправда, - ехидно отозвался Обр, - я добрый, хороший и милый.
        - Кто это тебе сказал?
        - Нюська.
        - Как ты от них ушел?
        - Ногами. Кстати, кто такие мантикоры?
        - Где мантикоры? - вскинулся травник. На Обра пахнуло таким черным ужасом, что даже руки закоченели.
        - Нигде, - поспешно отрекся он, стараясь перекричать истошный визг, раздавшийся из мешка.
        - А стреляют в садах почему?
        - Да кто их знает. Всего-то минутку повыл, а они уже два часа не унимаются.
        - Повыл?
        - Ну да, вот так вот.
        - А, тогда все ясно.
        - Развяжите меня, - мяукал сверток.
        - Обязательно, - обнадежил успокоенный Варка, - только не здесь и не сейчас. Значит так, разбойник. Я держу ее, ты держишься за меня. Крепко держись, а то одной вдовой станет больше!

* * *
        Прыжок через колодец Оберону не понравился. Успело мазнуть по лицу затхлой ледяной водой. Тьфу! Гадость! Будто и вправду тонешь. Но очутились они все там же, под лиственницей, посреди прозрачной белой ночи с золотистыми облаками над головой. Против лиственницы на камушке сидела, болтала босыми ногами рыжая. Рядом, мрачно скрестив руки на груди, привалился к скале господин Илм, наместник Трубежский.
        - Явился, - пробурчал он, - я, как дурак, притащился среди ночи за паршивым лекарством и жду уже битый час. Будто с голубем послать нельзя было. Ну, где оно, твое снотворное?
        - Вот, - сказал Варка и вытряхнул из плаща сильно помятую красавицу.
        - Песья кровь! - завопило изящное создание, наугад двинуло ногой, заморгало громадными голубыми глазищами, пытаясь привыкнуть к свету.
        Господин Илм выпрямился. Охнул. Схватил девицу в охапку, стиснул так плотно, что она почти исчезла в его объятиях.
        - Гад! - пискнула девица и заколотила кулачками по его широким плечам. - Предатель! Почему, почему это сделал он, а не ты?!
        - Ты же меня сама прогнала.
        - Да! Прогнала! Ну и что! Как ты посмел не вернуться?
        - Пять раз уже возвращался, - буркнул галантный кавалер.
        - Все равно! Это ты во всем виноват!
        - Слышь, я ее обратно не понесу, - заметил Варка, - а сама она через колодцы не умеет. Так что вы уж разберитесь как-нибудь.
        Обр понимал, что разобраться будет трудновато. Девица цеплялась за господина наместника и рыдала, бормоча нечто уже совсем бессвязное про цветочки, за которыми без нее никто не ухаживал, про новое платье, которое непременно понадобится, и, топая ножкой в порванном чулке, требовала торжественной свадьбы.
        - Пошли отсюда, - сказал Варка, - и ты тоже, рыжая. Здесь не театр.
        - Совершенно верно.
        Из прозрачного сумрака белой ночи соткался господин Лунь.
        Красотка сейчас же перестала причитать, отцепилась от Илки и, не переводя дыхания, кинулась на шею господину Луню. Визжать и рыдать, правда, не стала, только тыкалась лбом в черный камзол и всхлипывала жалобно, как ребенок.
        - Здравствуй, девочка моя, - тихо сказал старший крайн, слегка погладив ее по сбившимся белым кудряшкам, - нам тебя не хватало!

* * *
        - Так это ты не для себя, - вдруг сообразил Обр, озадаченно глядя на Варку, - это ты для наместника нашего жизнью рисковал?!
        - Он мой друг. А она его жена. Я же тебе сказал.
        - Ты сказал, чужую жену украсть надо.
        - Ну, вот и украли. Понял?
        - Понял, - сказал Оберон и пошел в замок, к своей собственной жене.
        Нюська лежала с закрытыми глазами. Белый полог слегка колыхался от слабого ночного ветерка. Обр привычно присел рядом.
        - Я не сплю, - сказала Нюська, - я теперь часто так. Вроде спится, вроде дремлется.
        Прозрачная ручка, с которой давно сошли старые мозоли, заскользила по одеялу, отыскивая его руку.
        - Посмотри, чего я тебе принес, - сказал Обр, порылся в Варкиной торбе, достал малость помятый, но, к счастью, не сломанный веер.
        - Ой, Усолье!
        - Может, Усолье, может, нет, но похоже.
        - Красиво как. - И заулыбалась, руки протянула - рассмотреть поближе.
        «Должно быть, это я правильно отдал», - с надеждой подумал Оберон.
        Глава 19
        И правда, ей снова немного полегчало. Обр приколол веер к пологу, и она лежала, смотрела на него, улыбалась или печалилась.
        Оберон с ней подолгу быть не мог. Варкины больные-каличные никуда не делись, так что приходилось по-прежнему метаться вместе с ним по всей округе. В Пригорье погода стояла прекрасная, прямо на удивление. Все цвело, росло, наливались травы. Зато дела шли кувырком. Господин Илм слегка ошалел от счастья и даже утратил интерес к свершениям на благо государства. Три девицы, включая госпожу Хелену, хихикали, суетились и попадались Обру в самых неожиданных местах, устраивали бал. Свадьбу госпожи Иланы и господина Илма, который был согласен абсолютно на все, предполагалось отпраздновать с превеликой пышностью в Сенежском замке. Господин Лунь заявил, что выносить этого не может, и затворился в своих покоях. Варка с Обром тихо ему завидовали. Ну, хоть с едой в замке стало получше. Красотка Илана, она же Ланка, самолично следила, чтобы в кладовой и на кухне водилось что-нибудь съедобное.
        Но Обр знал: ему на спокойную жизнь рассчитывать не приходится. И верно. Однажды после тяжелого трудового дня его подстерег господин Лунь.
        - Пойдем со мной.
        Оберон шел покорно, пока не увидел, куда.
        - Не, я туда не пойду.
        - Ты что, это всего лишь библиотека.
        - Во-во. Она самая.
        - А почему не пойдешь?
        - Там книги.
        - Не бойся, - заговорщицки прошептал господин Лунь, - обычно они не кусаются, - и силком впихнул его в просторный зал с рядом широких окон.
        Книг тут было столько, что Обр даже зажмурился.
        - Читать не буду! - уперся он.
        - А ты умеешь?
        - Не умею, не хочу, не буду!
        Помолчал и спросил угрюмо:
        - У вас тут, небось, и родословное древо есть?
        - Где-то есть, - согласился крайн, - давненько, правда, его не видел. А зачем тебе?
        - Мне ничего не надо! - сейчас же отрекся Обр.
        - Вот и хорошо. Присаживайся.
        Указал Оберону на просторное деревянное кресло, сам уселся в другое.
        Обр сразу понял, что все пропало. Книга, с помощью которой господин Лунь собирался его пытать, была не просто книга, а книжища. Крепкая подставка гнулась и потрескивала под тяжестью грубого переплета темной бугристой кожи и толстых листов, слегка отливавших серебром, как вода Злого моря.
        Парень покосился осторожно, изо всех сил стараясь не прочесть чего лишнего, и ничего не понял. Сплошь галочки с закорючками.
        - Свейские руны, - разъяснил господин Лунь, - писано на рыбьей коже лет пятьсот назад. Сказания северных свеев. Вот, послушай:
        - «В тот год погибельная пучина ярилась, затопляя берега, а бури были столь сильными и частыми, что даже опытные ловцы не покидали бухты, опасаясь за свою жизнь. Тогда прибило к Нитльхейму легкую лодку из коры неведомого дерева. В той лодке был человек. Добрые нитльхеймцы выходили его, однако прожил он недолго, ибо тосковал по своей Рассветной земле, что лежит далеко на севере и востоке.
        Перед смертью поведал он многое, но речи его были невнятны. Говорил он, что нет границы между миром и лесом, между лесом и садом, а человек есть садовник и пастырь. И надлежит ему…»
        - Гы, - не выдержал Обр, - это он северным свеям про сад рассказывал? Да у них там, на скалах, говорят, даже мох не растет. Одной рыбой питаются.
        - Не растет, - согласился господин Лунь и перевернул страницу, - взгляни.
        На развороте опасных букв не было. Лишь странный узор, хитросплетение полос и линий. Но была в них какая-то глубина. Пространство. Простор. Обр пригляделся и увидел лес. Провалился в него, точно в настоящий, живой, прекрасный.
        - Нет-нет, - заметил господин Лунь, вытаскивая его обратно, - не нужно бодать эту книгу лбом. Редчайший экземпляр, между прочим. Переплет из моржовой шкуры.
        - Что это? Откуда?
        - У меня для тебя плохие новости. Теперь я знаю, кто ты, но, боюсь, это тебя расстроит.
        - Ну и кто? - угрюмо спросил Обр.
        - Мда. Язык не поворачивается сообщить тебе страшную правду. Это так унизительно, что просто слов нет. Всю жизнь из тебя ковали нечто достойное: воина, разбойника, вора. Весьма романтично и вполне почетно. Слава и деньги обеспечены. Но по натуре, по происхождению и призванию ты просто садовник.
        - Я?!
        - Увы, мой друг, увы! Твоя мать ведь с севера, не так ли? Должно быть, этот спасенный прожил достаточно долго, чтоб завести семью. Это многое объясняет. О Рассветных землях известно только то, что, возможно, они где-то есть. Теперь я знаю, - он бросил задумчивый взгляд на рисунок, - как ты все это видишь, но даже представить не могу, на что ты в действительности способен, что можешь сотворить с лесом и миром. Для таких, как ты, весь мир - это прекрасный сад. Что станешь делать со своим даром?
        - Че?! Да нет у меня никакого дара! Это все так, баловство одно. Скучно бывает одному-то, ну вот я с лесом и говорю.
        - Что ж, тебе виднее. Со своей стороны, я могу лишь смиренно молить такого, как ты, остаться с нами, не покидать Пригорье, пожить жизнью наших лесов, защищать и беречь, насколько хватит твоего дара.
        - Все насмехаетесь?
        - Да-да. Другому ты за насмешки давно бы врезал, а мне вот не можешь, и это тебя весьма огорчает.
        - В голову ко мне не лезьте!
        - Учись думать тише. Ты дал надежду и мне. Мои сородичи… те, кто оставил эту землю много лет назад, возможно, обрели новый дом. Если Рассветные земли существуют, все, что нужно, - это сильные крылья.
        - А у нас говорят, там только черная яма, - строптиво заметил Оберон.
        - Кто знает. Кстати, о черных ямах и зловещем колдовстве. Расскажи мне о доске. Не ту сказку, которую ты парням моим выдал, а подробно. Как все было на самом деле.
        - Зачем? - поморщился Обр.
        - Мне любопытно. Следует знать, что творится у ближайших соседей.
        Причина была основательной. Оберон снова поразмыслил, не будет ли от этого какого вреда, ничего не надумал и принялся рассказывать с самого начала, с истории дома Хортов.
        Крайн слушал совершенно бесстрастно. Обру хотелось к Нюське и поесть, наконец, как следует, поэтому он не размазывал, а, глядя на белую ночь за окнами, выдал что-то вроде краткого военного донесения.
        - Да ты просто герой! - с уважением протянул крайн. - Ты не только несколько рыбацких деревушек, ты всю страну от беды избавил. Ну, хотя бы на время.
        - Почему на время?
        - На любую стену найдется молот. А этот, как бишь его, Аликсан Стрепет, видно, человек настырный.
        - Прах гнилой!
        - Ладно, теперь иди. Я сейчас книжки буду читать, а это, сам знаешь, занятие опасное.

* * *
        На этом история не закончилась. Дня через три на пути к желанному отдыху были перехвачены не только Обр, но и Варка.
        - Пойдем со мной!
        В руках у господина Луня был свиток, желтый, ветхий, шириной чуть больше ладони. На этот раз пошли не в библиотеку. Углубились в боковые коридоры. Усталый Оберон терпеливо тащился сзади. Он уже знал: почти все ходы, ведущие наружу, обрываются в пустоту над черными скалами. Так и получилось.
        Здесь даже узенькой площадки не было. Сразу обрыв в ущелье с далекой полоской пенистого потока на самом дне. Наискосок скальная стена, дальше, насколько хватает глаз, ненавистный Обру горный хаос. Крайн уселся на краю, осторожно, пядь за пядью развернул свиток. Долго всматривался в него, поглядывал на скальную стену.
        - Ивар, слушай внимательно! Летишь примерно вон туда и там ищешь. Там где-то стоит защита. Вроде наших. Может, немного иная. Я не знаю, как ставили шестьсот лет назад. Найдешь - попробуй снять и войти. Войдешь - ни к чему не прикасайся, просто посмотри, что там. Осторожно посмотри. Далеко не суйся.
        Варка кивнул легкомысленно и взлетел. Обр порадовался, что отошел подальше от края. Ветер промчался по всему ущелью. Крылья послушно унесли своего хозяина вверх. В три взмаха белый крайн добрался «во-он туда». Пометался немного вдоль серых утесов, завопил «нашел!», рванулся прямо к нависшему скальному боку и пропал.
        - Вот когда я его прошу что-нибудь сделать, - уныло заметил старший крайн, - я всегда почему-то надеюсь, что он будет осторожен. И всегда напрасно.
        Между тем неосторожный Варка выпал из отчетливо видной теперь треугольной расщелины и по красивой дуге вернулся обратно. Крайн сделал шаг назад, чтоб он смог удержаться на краю.
        - Нет там ничего. Закрыто, конечно. Мощно так закрывали, если за столько лет защита не выветрилась. А зачем закрыли, я так и не понял. Это не наши покои. В некоторых местах свод кирпичный, а так пещера и пещера.
        - И что, внутри совсем ничего? - нетерпеливо спросил крайн.
        - Не-а.
        - Угу. Теперь так. Бери на плечи разбойника своего и тащи его туда. Пусть тоже посмотрит.
        - Да? А как я его со спины туда закину? Давай руки, разбойник. Сейчас будет страшно.
        - Уронишь, убью! - угрюмо пообещал Оберон, но послушался.
        Надо отдать справедливость, Варка вцепился в него намертво, аж руки заломило. Обр даже испугаться не успел. Зажмурился от ветра, а открыл глаза, стукнувшись ступнями и ладонями о каменный пол. Раскачали и закинули его весьма ловко. В тот же миг рядом плюхнулся Варка, отдышавшись, крикнул: «Свет!» Мгновенно осветилась узкая длинная пещера. Похоже было, будто расщелину в скале просто накрыли кирпичным сводом.
        - Ну? - спросил Обр.
        - Смотри, - предложил Варка, потирая ушибленное колено, - это ты что-то должен понять. Я, например, ничего не понимаю.
        Оберон прошел вперед, задумчиво осмотрелся. Сквозняк холодил шею, ерошил волосы на затылке. Смотреть тут было особо не на что. Лишь у стены торчало серое от вековой пыли квадратное возвышение вроде надгробия.
        Пыль на нем лежала в три слоя. Желая проверить, нет ли какой надписи, Обр свернул углом подол рубахи, смахнул все слои один за другим. Встал на колени, сдувая мелкую каменную крошку, да так и остался сидеть на полу, глядя на Варку снизу вверх отчаянными глазами.
        - Ну чего такое, - спросил великий травник, - высмотрел что-то? Хм, интересно, откуда тут шахи? - И провел пальцем по краю, стараясь разглядеть цифирь, сделанную старинной вязью.
        Обр вскочил, с ужасом наблюдая, как аккуратный четырехугольник, надежно вмурованный в камень, наливается знакомым золотистым медовым светом.
        - Ты ее разбудил! Теперь все! Вы тоже влипли!
        На доске одна за другой появлялись фигуры. В основном круглоголовые пешки. Проступали очертания дорог и двух нешироких рек, горбатились деревенские крыши.
        - Что это, а? - заинтересовано спросил Варка. - Ты понимаешь?
        - Еще бы! - рявкнул Обр. - Это Доска. Руками не трогай!
        Обхватив травника поперек туловища, он оттащил его подальше. Варка сопротивлялся, вытягивал шею, силясь разглядеть подробности.
        - Не буду трогать. Но смотреть-то можно?
        - Можно, - вздохнул Обр.
        - Маленькая она какая-то. Ты говорил, вся страна, а тут оба Починка, да Дымницы с Язвицами, да Броды с Перебродами. О, Столбцы еще. А больше и нет ничего. И людей что-то маловато. Наших нет никого. Тебя тоже нету, не переживай. Ага, в Починке дядька Антон есть, Тонда есть, а Петры с детьми нету. Тети Таси тоже нету. А дядька Влах есть. Ух ты, прямо как живой!
        - Не дыши на него, - взмолился Оберон, - и вообще отойди! Знаешь, как скверно, когда на тебя так смотрят?
        - Ты не говорил, что был пешкой.
        - У нас вся страна - пешки. Целое княжество. Пошли отсюда. Или ты того, поиграть хочешь?
        Тут Варка сам резво потащил Обра к выходу.
        - Тут тесно. Так что мы сначала просто прыгнем и вдвоем падать будем. Но я тебя удержу, не бойся.
        - Этого я не боюсь, - проворчал Обр, - я вон того боюсь до смерти.
        - Это точно, - согласился Варка.
        Господин Лунь выслушал доклад, мрачнея с каждой минутой.
        - Я же предупреждал: ничего не трогай, - накинулся он на Варку.
        - Он-то трогал, и ничего, - возмутился Варка, - полчаса пыль вытирал. А я с краю, одним пальцем.
        - Ты вообще понимаешь, кто ты?
        - Травник я.
        - Ты крайн! И эту игрушку сделал тоже крайн. Как вы думаете, что это? - сказал господин Лунь, снова разворачивая свиток.
        - Манускрипт, - с умным видом сказал Варка, - древний.
        - Это приговор. Крайны суды устраивали редко. Страшнее, чем крылья потерять, наказания нет. Но тут не поленились и приговор записали, в назидание потомкам, - сообщил господин Лунь и сунул свиток в лицо Ивару и Оберону.
        Обр резко отпрянул.
        - Не по-нашему это, - осторожно сказал Варка.
        - Невежды. Всего лишь старинная орфография. Тут, конечно, много чего написано. Но, если вкратце, приговаривается к вечному изгнанию некий Ательстан Стрепет.
        - Кто? - дернулся Оберон.
        - Не мешай. Итак, Ательстан Стрепет, крайн из серых крайнов Пригорья, был приговорен к вечному изгнанию за некие ужасные заблуждения, от коих означенный крайн не пожелал отказаться. А выразились эти заблуждения в создании опасной и жестокой Игры. Крыльев этот Стрепет не утратил, ибо душа у него была чистая, а намерения благородные, он всем сердцем желал помочь людям и устроить для них прекрасную жизнь, полную добра и справедливости.
        - Тьфу!
        - Его можно понять. Надвигался век Кровавого Топора. С миром, любовью, правдой и справедливостью дело было совсем туго. Он полагал, если создать Игру и вовлечь в нее всех людей, злобных, корыстных и неразумных, жизнь как-то наладится, и они, взявшись за руки, отправятся достигать всеобщего счастья.
        - Ага, счастья, как же!
        - Старшие крайны были с тобой согласны. Но нашлись другие, которые пожелали покинуть Пригорье вместе с вышеупомянутым Стрепетом. Не знаю, сколько их было, об этом записей нет.
        - Значит, этот скот Аликсан Стрепет - крайн?
        - Должно быть, что-то есть. Частичка нашей крови.
        - Поэтому Доска его и слушается?
        - Думаю, да. Секрет был забыт. По твоим словам, он узнал его случайно, более ни на что не способен, но…
        - Это надо прекратить, - заявил Варка.
        - Как же прекратить, когда теперь здесь тоже… Ее же нельзя ломать… там же люди.
        - Сознаете ли вы, что об этом следует молчать? - сурово спросил господин Лунь.
        - Чтоб я сдох! - высказался Обр и, скрестив пальцы, плюнул под ноги.
        - Неужели кто-то из наших захочет воспользоваться? - возмутился Варка.
        - Почему же нет? Соблазн велик. Господин Илм до сих пор уверен, что власть - это когда мы говорим, а они делают. Ну а они, понятное дело, не смыслят же ничего.
        - Тупой скот, - с отвращением припомнил Обр.
        - А господин наш князь Сенежский обязанностями своими тяготится, власть, как тебе известно, принимать не хотел, так что все может случиться.
        - Заворожите меня, - попросил Варка, - я за себя не отвечаю. Сболтну случайно.
        Господин Лунь кивнул. Прижал к его губам сухую ладонь.
        - Запираю твои уста.
        - Навечно, - невнятно добавил Варка.
        - Навечно, - согласно повторил крайн. - Я думаю, здесь у этого Ательстана было что-то вроде лаборатории. Сейчас я ее снова запру. Если эту пакость не трогать, она опять заснет. Может быть, потом найдем способ успокоить ее навсегда. Но теперь мне придется отправиться в Загорье. Подобное положение терпеть нельзя. Александр, разумеется, поедет со мной. Он должен указать вход.
        - Верхом, что ли? - ужаснулся Варка.
        - Другой возможности у меня нет.
        - Верхом туда не добраться, - заметил Обр и, как всегда, накликал на свою голову кучу неприятностей.
        Глава 20
        - Вот так, - сказал Варка, затягивая последний узел, - надевай!
        Обр, чувствовавший себя полным дураком в зимней шапке и меховом кожухе посреди жаркого лета, послушно влез в веревочные лямки, плотно охватившие плечи и спину. Варка тщательно проверил узел на груди.
        - Стало быть, так. За шею не душить, в волосы не вцепляться. Держись за плечи. Потянет блевать, лучше скажи сразу.
        - Да пошел ты! - сказал Обр.
        Они стояли на площадке возле Варкиного аптекарского огорода, прочно связанные веревкой. За спиной у Обра была торба с лекарствами и кое-каким инструментом, без которой Варка никуда не ходил. Сам великий травник поводил плечами, проверяя, не давит ли обвязка.
        - Ну все. Поехали.
        - Господину Луню это не понравится, - подколол его Оберон. Ему было страшно, но он крепился.
        - Чего это ему не понравится? - повел бровью Варка. - Он приказал, чтоб ты все время был у меня за спиной. Ну, ты и будешь. А куда меня понесло, это уж мое дело. Держись!
        Сначала все Обровы силы ушли на то, чтобы не заорать. К счастью, сердце рванулось к горлу и застряло там плотным комком. Он падал, падал, крепко ухватившись за Варкины плечи. Потом его как пушинку поволокло вверх, и вдруг все успокоилось, снова стало простым и надежным. Обр осторожно приоткрыл глаза.
        Вокруг были крылья. Гладкие белые перья плотно лежали одно к одному, слегка отсвечивали на солнце серебристым блеском.
        Крылья ходили ровно и мощно, закрывали весь белый свет. Есть там под ними земля, нет ли, летят ли они, или просто висят в пустоте? Слышен был только мерный шорох бьющих о воздух перьев. Нос и губы щекотал нежный белый пух. Оберон осторожно покосился наверх, увидел солнце, яркое и холодное. Попытался поднять голову. Бешеный встречный ветер тут же сорвал шапку. По глазам хлестнули вздыбленные ветром светлые волосы, Пришлось снова зажмуриться.
        - Эй! Как ты там, не помер еще? - раздался совершенно спокойный Варкин голос.
        - Не дождешься! - слегка задыхаясь от ветра, выговорил Обр.
        - Так куда летим? Ты вообще видишь что-нибудь?
        - Увидишь тут, - окрысился Обр, которому не понравился снисходительный тон, - патлы твои прямо по роже хлещут.
        - О, - смутился травник, - извини. Забыл.
        Крылья замерли, распрямились с легким шорохом, и к горлу снова немедленно подкатило. Солнце ударило в глаза, сбоку мелькнули белые горы, и полет кончился.
        - Щас я волосы уберу, - сказал Варка, - а ты погуляй пока.
        Обр огляделся и ахнул. Они стояли на уступе не шире Нюськиной ступни. Холмы и леса Пригорья синели вдали плавными низкими волнами. Вблизи же вздымались вверх, рвались к небу из темных пропастей острые злобные пики. Горы, гряда за грядой, ступенями спускались к югу. Отряды горбатых облаков тянулись между ними, отыскивали дорогу в Пригорье. Откуда-то сверху стекал, обжигая и без того застывшие щеки, ледяной ветер.
        - Мы на Белухе, - поведал Варка, сплетая волосы в косу и жестоко стягивая их извлеченной из кармана веревочкой, - там снега никогда не тают.
        Так высоко, что даже не страшно. Небо - твердый синий кристалл. Солнце - белое, маленькое, будто сжалось от холода. Свобода. Прекрасная и полная. Такая свобода, аж голова кружится. Оберон выпрямился, раскинул руки.
        - Назад! - грозно сказал Варка. - Прижмись к скале и стой смирно! Это горная болезнь. Воздух здесь очень жидкий. Иные пугаются, плачут, а тебя вон, летать потянуло.
        - А почему, когда летим, ничего такого… Даже не холодно, - спросил Обр, чтоб только проверить, может ли еще говорить.
        - Крылья греют и спасают. Хотя, когда меня однажды очень высоко занесло, кровь из носу пошла, и вообще худо было. Там небо темное-темное, как лесные фиалки. И путеводные звезды даже днем видно, при солнце. Ладно, держись, поехали.
        И вправду, в воздухе стало получше. Оберон расхрабрился, осторожно, жмурясь от ветра, выглянул из-за Варкиного плеча. Они неслись вдоль огромного ледника. Снежные языки обтекали скалы, заполняли округлые провалы, стекали вниз сверкающими потоками.
        - Так куда летим? - сердито спросил Варка.
        Обр с трудом отвернулся от прекрасной и опасной Белухи.
        - Сначала к крепости, к Вратам Вьюги. А там видно будет.
        До крепости на перевале добирались часа три. Оберон все пытался разглядеть ту страшную дорогу, но Варка дорогами не интересовался. Летел напрямик, над пропастями и гребнями хребтов в снежном блеске, иногда обходя ведомые ему опасные места. Однажды не уберегся. Ухнул вниз, так что крылья загудели. Затрясло, закрутило, поволокло к земле. Обр не удержался, все-таки заорал. Но обошлось. Вывернулся хитрый летун. Даже насмехаться над Обром не стал. Лишь проворчал:
        - Отчего ты тяжелый такой? Хорошо позавтракал, что ли?
        Наконец, показалась и Привратная крепость. Маленькая, как игрушка. Мальцом Обр лепил такие из грязи на истоптанном дворе Укрывища.
        Варка снизился, сделал над крепостью медленный широкий круг, почти завис в теплом воздухе, поднимавшемся от нагретой седловины.
        - Вроде все благополучно, а то бы костер запалили. Ну, теперь куда?
        - Теперь вниз, на север. Лети вдоль дороги. Надо найти место, где сошла лавина.
        - Нет такого места.
        - Как нет? Ты че несешь-то?
        - Да так. Нет - и все! С весны дорога свободна. Торговые обозы идут в обе стороны.
        - Быть не может. Что ж это тогда было?
        - Уж я не знаю, чего там было, чего не было. Нашел я вас на дороге. Моту показать где.
        Тень распахнутых крыльев медленно скользила по горному склону, по скалам и кручам.
        - Я не знаю, сколько ты ее нес и понятия не имею, как вы туда попали. Думай!
        Обр принялся соображать. С того обрыва, где они стояли перед тем, как провалился снежный карниз, был виден огонь в крепости. На юго-востоке виден. Значит, от крепости тоже видно это место. А место приметное. На торную дорогу похоже. И смотреть надо на северо-запад, в сторону Загорья, которое по-нашему будет как раз Пригорье.
        - Давай на северо-запад, - попросил он, - только медленно.
        Варка послушался, повис почти неподвижно. Лишь иногда концы крыльев вздрагивали, ловя ветер.
        Обр смотрел, пока глаза не заболели, и все-таки увидел. Дорога, широкая, ровная, вымощенная белым камнем, начиналась прямо от горного склона, делала плавный поворот, обходя высокую скалу, и обрывалась над пропастью, будто отрезанная ножом.
        - Там! - заорал он.
        Варка поежился, потер пострадавшее ухо.
        - У меня слух нежный, музыкальный, - сообщил он, - а тут ты со своими воплями.
        Однако же подчинился, полетел в указанную сторону.

* * *
        - Ух ты! - восхитился Варка, недоверчиво разглядывая плиты под ногами. - Таким не дороги мостить, а полы выстилать где-нибудь в бальном зале. Ты погляди, как подогнано. Одна к одной!
        - Пошли уже, - сказал Обр, которого угнетала предстоящая встреча с доской.
        - Сначала отвяжись от меня.
        - Верно! А то вдруг драться придется. Вдруг там этот Стрепет кругом стражу на скалах понаставил. Или зайдем внутрь, а там засада.
        - Ты ж говорил: замуровано.
        - Замуровано-то оно замуровано. Только, как ваш старший говорит, на каждую стену свой молот найдется. Ох, дурак я, дурак! Опять нож забыл. Веришь, с тех пор как у вас в Пригорье торчу, ножа не завел.
        - Воздух у нас в замке такой. Вредный. Веревку не потеряй. На обратном пути пригодится. Понять не могу, отчего ты такой тяжелый. На вид - кости да жилы. А весишь как куль с мукой.
        - Сам ты куль!
        До полузасыпанных ворот дошли быстро.
        - Там темно, - напомнил Оберон, разглядывая дыру, и нырнул в торбу в поисках заботливо припасенных свечи и кресала.
        - Полезли, - сказал Ивар-травник, - сейчас я по-нашему попробую… Свет!
        Этот фокус Обр уже знал и предусмотрительно зажмурился, а когда открыл глаза - увидел широченную парадную лестницу. Вид не подверженного воздействию времени мрамора слегка портили остатки истлевшего ковра.
        Яркий поначалу, свет быстро тускнел.
        - Пойдем, - поторопил Варка, - тут все какое-то старое, как будто выдохлось. Наверх, что ли?
        - Наверх, - неуверенно произнес Обр, - я глазами-то этого не видел. Темно было.
        Лестница привела в огромный зал с камином, с обширным столом, с каменными болванами в нишах. Статуи, все как одна, были крылаты. Крайний в ряду роскошных серебряных подсвечников печально валялся на полу.
        - Вон там мы шли, - обрадовался Оберон, - вдоль вот этой стены.
        Для верности закрыл глаза и пощупал - точно, здесь.
        Подсказка пришлась вовремя. Зал был сложной формы, с тремя выходами. Ниша, задернутая тускло переливающейся парчой, оказалась не в конце зала, а неприметно ютилась сбоку. Варка глядел во все глаза, радовался, будто клад нашел. Обра ощутимо корежило. Остановившись перед парчовым занавесом, он долго не мог собраться с духом, чтобы отодвинуть тяжелую ткань. Это сделал травник.
        - Песья кровь! - прошептал Обр. Далеко впереди мягко светилось золотистое пятно.

* * *
        - С ума сойти! - пробормотал Варка, рассматривая поверхность доски. Факелы сияли ярко, должно быть, чуяли настоящего крайна.
        Оберон хмуро глядел на новую дверь из дубовых плах, надежно закрывавшую вход. Даже пнул ее с досады, и, конечно, без толку. Только ногу отбил. Остатки старой плиты так и валялись у стены. Убрать их никто не позаботился. В специальном гнезде лежала новая, блестящая свежей полировкой лопаточка. Обр сейчас же схватил ее и мстительно переломил об колено.
        - Не огорчайся, - посоветовал Варка, - видишь, пока хозяина не было, она начала засыпать.
        Отшвырнув обломки, Обр подошел поближе. И верно, живым медовым светом светились только окрестности Повенца, холмы с замком Лаамов и, конечно, Твердыня Туманов, она же Гнилой Кут.
        Оберон вгляделся, с сосущей тревогой высматривая себя. Не нашел. Сразу полегчало. Тогда он набрался храбрости и согнулся над Повенцом, отыскивая Маркушку. Старый вор, как и следовало, обнаружился в городе.
        - Ой, - сказал Обр, - да это ж… Он же на Рассолохе.
        - На Рассолохе? - заинтересовался Варка. - В больнице для бедных, что ли?
        - Пока еще не на кладбище, - с тяжелым сердцем выговорил Оберон, - мертвых она не видит. А ты откуда знаешь про Рассолоху?
        - Да бывал я там. Пока Анну искал, все ваше Загорье прочесал, наверное.
        - Гы, - хмыкнул Обр, - а ты им понравился. До сих пор вспоминают.
        - Угу. Я всем нравлюсь. Как печатный пряник. А кто у тебя на Рассолохе?
        - Маркушка, - вздохнул Оберон, - он мне вместо отца был. Будь у меня дом, забрал бы его к себе, покоить на старости. Знаешь чего, а ведь его один из ваших спас.
        - Да ну?
        - С каторги вытащил.
        - Так-так-так. А теперь давай подробно, - сказал Варка точь-в-точь как господин Лунь. И голову набок склонил так же, по-птичьи.
        Ну что ж, эту историю Обр рассказывать умел хорошо и выдал со всеми подробностями.
        Варка слушал внимательно, водил по губам кончиком туго сплетенной косицы, а потом даже закусил его от переживаний. Была у него такая скверная привычка.
        - Значит, говоришь, совесть его гложет?
        Обр пожал плечами. Совесть у Маркушки представлялась ему делом сомнительным. Старый вор и сам ее не имел, и другим не советовал.
        - Может, потом смотаемся на Рассолоху? - неуверенно предложил он.
        - Обязательно, - обнадежил его Варка, - не могу же я упустить такой случай. Знаешь, кто его вытащил?
        - Ты, что ли?
        - Не. Подымай выше. Господин Лунь.
        Обр возвел глаза к потолку.
        - А что он на каторге делал?
        - Насколько мне известно, отдыхал от других трудов. Смотаемся на Рассолоху. Страсть как хочется узнать, каким наш Рарог Лунь раньше был.
        - Раньше?
        - Ну, до каторги. Вообще, до всего, что на него свалилось.
        - А как с доской? - вернулся на землю Обр. - Может, того, ее не трогать, а самого господина Стрепета по-тихому…
        - Не годится! Не будет этого Стрепета, найдется кто-нибудь еще. А вещь-то красивая. Точно крайнова работа. Видать этот Ательстан Стрепет был большой мастер.
        - Ага! Нюська тоже говорила - добрыми руками делано. С душой, - уныло подтвердил Обр.
        - Движутся фигурки-то, - заметил Варка.
        - Отошел бы ты лучше от нее. Гляди, светлая область ширится. Просыпается, зараза. Из-за тебя все, чучело крылатое.
        Варка поспешно шагнул в сторону.
        - Сам чучело! А я Ивар Гронский Ар-Моран, крайн из белых крайнов Пригорья.
        Мгновенная вспышка света.
        - Песья кровь! - заорал Обр.
        Доска - вся, от края до края - сияла яркими красками. Зеленели леса, сверкало стылым серебром Злое море, громоздились горы. Тянулись вверх стены и башни городов.
        - Ты чего наделал?!
        Варка взъерошил волосы.
        - Не мешай, я думаю! Значит, Аннушка говорит, с душой сделано. Верно-верно. У иных вещей есть душа. Коли мастер ее туда вложил, стало быть, она там и есть.
        - Ты че, не в себе? - совсем разозлился Обр.
        Варка отступил на шаг, вскинул руки.
        - Жестокая Игра, творение Ательстана Стрепета! Я Ивар Гронский Ар-Моран, крайн из белых крайнов Пригорья, господин утра, хозяин ветра и света, беру твою душу. - Перевел дыхание и добавил: - Навсегда!
        Сияние на миг вспыхнувших крыльев ослепило Обра. А потом он открыл глаза и увидел доску. Очень старую, темную от времени, в дырах древоточца, в мелких трещинах. Надписи по краю стерлись. Черные клетки слились с белыми в одно серое запыленное поле.
        - Ого! - сказал Варка. - Кажется, получилось!
        - Что получилось?
        - Все! Теперь это просто доска.
        - А как же люди?
        - Люди? Живут, я думаю, как обычно. Пакостят друг другу или помогают. Убивают или спасают. Грабят или отдают последнее. Самое любопытное, что иногда это одни и те же люди. Понимаешь, они не скот и не быдло, как бы этого ни хотелось иным правителям. Люди могут выбирать.
        Обр умных рассуждений не любил и задумчивого Варку слушать не стал. Зато сделал то, что давно хотел. Поддал ногой в самую середину доски. Ветхое дерево распалось с одного удара. Хорошенько попрыгав на обломках, Обр сгреб их в кучу и, мстительно ухмыляясь, достал из торбы кресало.
        - Эй, брось, - заметил неодобрительно следивший за его действиями Варка, - пожару наделаешь!
        - Обязательно, - ухмыльнулся Обр, - пускай оно все сгорит! Синим пламенем. Чтоб и следа не осталось!
        - Чудак, мы ж здесь задохнемся!
        Трут занялся быстро, но старое дерево горело неохотно, сопротивлялось.
        - А зачем нам тут сидеть? Пошли отсюда! - распорядился счастливый, точно отпущенный на волю Оберон.
        И вправду, становилось дымно.
        Варка прикинул, что в этом каменном мешке гореть больше нечему, кашляя, двинулся вслед за ним. Далеко впереди теплился свет, проникавший сквозь пробитую Обром дыру.
        - Надо бы забрать все отсюда, - предложил Обр.
        Подсвечники, расставленные по залу, были тонкой работы и чистого серебра.
        - Я это на себе таскать не буду, - сейчас же отказался Варка, - скажу Илке, может, он захочет. Он у нас хозяйственный.
        Выбрались наружу, под вечернее солнышко. Вслед за ними выбрался, потянулся к небу серый дымок.
        На краю дороги, с которого было так удобно взлетать, пришлось опять возиться с веревками.
        - Смотаемся в Повенец, к Маркушке? - напомнил Оберон. - Тут же недалеко.
        - Ладно. Только сядем в лесу, где-нибудь под городом.
        - Ага. Я там все знаю. Я тебе покажу.
        Обру было почти весело. С кровью Хортов не развяжешься и мать не вернешь. Да и Нюська плоха по-прежнему. Но от тени Доски он навсегда избавлен. Надо напомнить крайнам, чтобы с другой доской так же разобрались. Чтоб раз и навсегда, чтобы и следа этой пакости в Пригорье не было.
        Усталый Варка летел медленно. Но все-таки замок господина Стрепета, со всеми его службами и постройками открылся почти сразу, вынырнул из-за гор, с высоты чистенький и красивый. На зеленом склоне, на луговине под стенами двигались темные точки. Кони! Обр вздрогнул, горячо зашептал в близкое Варкино ухо.
        - Слышь, давай здесь спустимся.
        - Зачем?
        - Коня хочу украсть.
        - Воровать нехорошо, - назидательно сказал Варка, - а за коня вообще убить могут. Я ж тебя предупреждал.
        - Да это мой конь. Собственный. Кроме меня, он и не нужен никому.
        - Что, такой плохой?
        - Нет, - обиделся за Змея Обр, - хороший. Лютый ваш ему в подметки не годится. Просто с ним никто, кроме меня, справиться не может.
        - Опасно, - заупрямился Варка, но дальше не полетел, продолжал кружить над Гнилым Кутом.
        - Я тебе чужую жену помогал воровать? - возмутился Обр. - Сам через это едва в тюрягу не угодил. А тут не какая-то дура в бантиках, а конь! Таких коней на всем белом свете, может, и нет больше.
        - А как же на Рассолоху? - коварно спросил травник.
        - Ну, туда ты и один можешь, - заторопился Обр, - там тебе ничего не сделают, наоборот, обрадуются. Только и мечтают, чтобы ты к ним вернулся. А Маркушка - он такой, весь седой, одна рука сухая, прихрамывает малость, вот тут через всю рожу шрам, на ногах тоже шрамы, от кандалов, а на спине…
        - Красавец, - оценил Варка, - такого ни с кем не спутаешь. Ладно. Уговорил.
        - Я твой должник. Отслужу при случае.
        - Век не рассчитаешься! - грозно пообещал Ивар Гронский Ар-Моран.
        Глава 21
        Вечерело. У березовой рощицы на краю луга курился костер. Кони медленно бродили в высокой траве. Под кустами, по балкам полосами поднимался туман. В тумане да издали отличить Змея от прочих никак не удавалось. «И не удастся, пока он норов свой не покажет», - подумал Обр и тихонько призывно заржал. Лошади встряхнулись, вскинули головы, но никто не отозвался. Делать нечего, придется говорить с людьми.
        Конюхи у костра оказались все знакомые. Оберона они уважали за Змея, за понимание извилистых лошадиных мыслей, так что к костру он вышел без опаски.
        - Ух ты! - сказал старший конюх, не очень трезвый и оттого весьма благодушный. Пасти коней ему по чину не полагалось. Но выпить в хорошей компании он сроду не отказывался.
        - Это кто ж к нам пришел! Сам господин Свен пожаловал. Где ж изволили быть-пропадать?
        - Где надо, - отрезал Обр.
        - Князь Донат вами очень интересовались.
        - Не след тебе тут быть, - хмыкнул его помощник. - Зимой из-за тебя такой шум вышел. Весь замок до донышка перетряхнули.
        - Он за конем пришел, - первым догадался стремянный, однолеток Обра, хорошо его понимавший.
        - Ясное дело, за конем! - хохотнул старший конюх.
        - Конь мой, - огрызнулся Оберон, - при свидетелях подаренный.
        - Продали твоего коня, - хмыкнул помощник, - твой ли, чужой ли, никто разбирать не стал.
        - Как продали? - задохнулся Обр. - Кому?
        - Ну, кому такого коня можно продать? Известно, князю!
        - Да хоть Морской старухе. Он все равно никого слушать не станет.
        - Так на нем ведь это не написано, - ухмыльнулся старший конюх. - Родословная у него лучше княжеской. И стать, и масть - все при нем. А каков он под седлом, князь глядеть не стал. И не таких, мол, смиряли.
        - Где он видел Змея?
        - Да тут, у нас.
        - Ты не слыхал разве, - удивился пастух, - князь с войском в Гнилом Куте стоит. Он, слышь, в Угорье полез, да разбили его там. Страшная битва была. После того господин Рад от нас ушел. Сына у него тяжко ранили. А князь теперь опять тут, силы собирает. Увидел твоего коня - загорелся весь.
        - Ладно, я пошел.
        - Коня искать? - хмыкнул старший конюх. - Погоди, мы тебя проводим. По дороге вроде.
        - Да ладно, - сказал Обр. Он и сам уже чуял запахи большого стана: дыма, навоза, горелой каши.
        Поблуждав изрядно по кочкам, среди зарослей крапивы пополам с дудником и высоких кустов ивняка, вышли к деревенскому выгону, на котором стояли белые шатры и слышался угасающий гомон вечернего лагеря. Помощник потерялся где-то по дороге. От старшего конюха Обр избавился, просто скользнув в заросли козьей ивы.
        Шатров на выгоне стояло много. Он обошел их стороной, чтоб не нарваться на караульных.
        Коней держали в обширном загоне. Вечер давно обратился в золотую прозрачную ночь. Солнца Оберон не видел, но знал: оно там, катится по краю сверкающего Злого моря. Высокие полосы облаков сияли расплавленным золотом. Ползая по кустам и бурьяну, Обр весь промок. Роса пала густая, сильная, а уж туман такой, что в двух шагах ничего не видно. Перед ним чернели длинные жерди загона, а за ними смутным пятном сгрудились кони княжеского войска. Видно было худо, зато слышно очень хорошо. Кони, вместо того чтобы сонно бродить, дожевывая последнюю травку на вытоптанной земле, грызлись, ржали и вообще вели себя буйно. Обр воспрянул духом. Довести до такого состояния своих ближних мог только гад ползучий, змей подколодный. Исполнившись всяческих надежд, он снова заржал, на этот раз погромче, и с сердечным трепетом услышал в ответ знакомое грозное ржание.
        Раздался топот. Змей вылетел из тумана и остановился перед изгородью, недовольно кося глазом. Фыркнул, принюхиваясь. Оберон решил, что пора показаться, раздвинул ветки козьей ивы, вышел на край луговины, вкрадчиво, поощрительно заржал снова.
        Змей понесся вдоль изгороди, на миг скрылся в тумане и вдруг, вылетев оттуда снова, легко взвился над верхней жердью, всеми четырьмя копытами впечатался в сырой луг за оградой, но к Обру не пошел, остановился поодаль. Своенравно согнув шею, поглядывал искоса.
        «Где ж ты шлялся, вожак? Где тебя, дурня, носило? Говорил я тебе, не доведут до добра эти девчонки!»
        Тогда Обр сам пошел к нему по пояс в мокрой траве. Змей отбежал было, но сжалился и вернулся, позволил обнять себя за шею, чувствительно тяпнул за плечо. Простил, значит.
        - Вот еще вздумали, князю тебе продавать! - шептал Оберон, целуя гладкую морду. - Князь и на спокойной кобыле усидеть не смог. Поедем с тобой в Загорье. Там хорошо, тебе понравится. Там уж тебя никто не обидит. Нам бы только горы одолеть. Ну ничего, нынче лето. За неделю доберемся.
        Змей не возражал. За горы, так за горы. Вожак, прекрасный и страшный, вернулся к нему. Теперь начнется настоящая жизнь! Конец стоянию в конюшне, конец прогулкам в тесном загоне.
        Обр огладил Змея, давя присосавшихся к блестящему крупу комаров, вскочил на теплую гладкую спину. Змей заплясал и, конечно, попытался его скинуть. Оберон засмеялся, вдохнул полной грудью туман пополам с ночным воздухом и… не выдохнул. Горло сдавила крепкая петля.
        Значит, все это было сном: странствия, крылатые крайны, несчастная Нюська. Краткий предсмертный сон. Он по-прежнему под Деревом Правосудия в Малых Солях, и петля затягивается все туже.

* * *
        - Осмелюсь напомнить, с вас причитается.
        - Подите проспитесь сначала! Утром у казначея получите.
        - Эй, гляди, он у тебя уже глаза завел! Как бы не помер.
        - Я меру знаю.
        - Да уж, знатно аркан кидаешь. Я думал, ты ему шею свернул.
        - Дак ведь князь-то с ним говорить желает, а с мертвым особо не поговоришь.
        - Какой князь? - прохрипел Оберон.
        - Известно какой, Донат Повенецкий.
        С этими словами Обра впихнули в шатер. Держали его двое. Справа отчетливо несло тертой редькой, слева еще и луком. Должно быть, был и кто-то третий, придерживавший на шее тесную петлю. Выдали, значит, его конюхи. На деньги польстились. Снова сам во всем виноват. Всего пару месяцев в крайновом Пригорье прожил и отвык. Забыл, что надо остерегаться всех и каждого. Забыл, что здесь его не станут встречать хлебом-солью и провожать пирогами. Верно говорил Варка: конокрадам - самая позорная казнь. А за последышем Хортов и так много всего числится.
        Дела обстояли еще хуже, чем он думал.
        В шатрах на складных походных стульях у покрытого скатерочкой полкового барабана сидели, попивали вино сам князь и господин Стрепет собственной персоной.
        - Я так мыслю, - вещал седой князь, подняв глаза к белому, чуть дрожащему потолку шатра, - что в этом, Аликсан, есть и твоя вина. И она велика, ох, велика! Не справились твои лазутчики.
        - Ведь я не колдун, - с мудрой полуулыбкой заметил господин Стрепет, - и далеко не всесилен. Я сделал все, что мог, но…
        - Раньше тебе все удавалось, - проворчал князь.
        «Ясное дело, - подумал Оберон, - раньше-то ты доской обходился. Посмотрим, как ты теперь выкручиваться будешь».
        - Я надеюсь исправить положение, - немедленно начал выкручиваться хитроумный господин Стрепет.
        - Ха, - хрипло вырвалось у Обра, - как же!
        Он вдруг ощутил себя очень сильным. Доски не было, и никто, никто не мог его ни к чему принудить.
        Тут собеседники обратили, наконец, на него внимание.
        - Так-так, - князь поставил бокал, сложил руки на груди, - ну, здравствуй, последний из Хортов! Вот и свиделись. Где ж ты был-пропадал, у кого прятался?
        - У крайнов, в Загорье, - выложил чистую правду Обр, заранее зная, что ему не поверят.
        - Угу. Хорошие сказки приятно и слушать. Так что мне с тобой делать, Оберон Александр Свенельд Хорт? В сущности, это юридический казус. Ты был приговорен к смерти как член разбойничьей ватаги Хортов, однако помилован по местным законам, кои я, возвратив свои права на земли Усолья, поклялся чтить и всячески защищать. Затем ты спас жизнь князя, за что тебе полагается награда. Справедливо? - обратился он к державшим Обра солдатам.
        Те утвердительно замычали.
        - Затем ты пытался убить князя, за что, разумеется, полагается смертная казнь. Правильно я говорю?
        Снова мычание.
        - Однако затем ты снова спас мне жизнь, за что полагается…
        - Награда! - хором выдали Обровы конвоиры.
        - Казус легко разрешим, - подал голос господин Стрепет, - положенную награду выдать, после чего казнить. Вынужден покаяться, что я приютил этого прекрасного юношу, когда он находился в большой беде. Обаяние древней крови, знаете ли. Все-таки род Хортов - старинный и благородный. Но я никак не мог предположить, что, находясь в столь бедственном положении, сей отрок станет злоумышлять против особы князя.
        - Врешь! - выплюнул Обр.
        - Должен также добавить, что он внезапно покинул мой замок в компании некой девицы сомнительного поведения, а после его ухода мы, к сожалению, недосчитались кое-каких ценных предметов.
        Хорт выпрямился, насколько позволяла петля.
        - Я ушел со своей женой и не взял ничего, кроме одежды, что на мне была.
        - М-да, - печально покивал князь, - свидетельство уважаемого господина Стрепета против слов разбойника с большой дороги. Попал ты, парень. Как кур в ощип.
        Обр отвернулся. Он думал о Нюське.
        - В общем, у тебя два выхода, - продолжал князь Донат, - первый: мой палач может затянуть петельку потуже. Человек он серьезный, ответственный, так что все сделает как надо. А второй… Ну, что там еще?
        В шатер ввалился покрытый грязью дядя в порванном мундире и с плетью в руках:
        - Что хотите, то и делайте, - заорал он с порога, - а эта скотина нам не ко двору! Совсем взбесился, проклятый… Федьке едва череп не проломил. Кровища в три ручья. Пристрелить - и вся недолга!
        - Нет! - выкрикнул Хорт и дернулся сейчас же бежать спасать Змея.
        - Повремените! - приказал князь. - Итак, другой выход. Я вновь предлагаю тебе службу. Я и тогда не лгал, и сейчас не стану. Ты умен, изворотлив, ничего не боишься. А эти штуки, которые ты можешь заставить проделывать волков… Или не только волков?
        Обр отвел глаза.
        - Очень хорошо! Так я и думал. Для начала будешь при своем коне у меня на посылках. А там - кто знает… Наместник в Усолье мне все равно нужен.
        - Я не могу на службу, - отрезал Оберон, которому все это было донельзя противно, - у меня уже есть господин - Пригорский крайн. - И добавил в приступе вдохновения: - Ежели он прогневается, беда будет.
        - Крайны, Лебединые девы, Морской змей… Ты мне еще про Черную лодью расскажи. Морского змея я перестал бояться, когда еще в зыбке[56 - Зыбка - подвесная колыбель, кроватка для младенца.] спал, - хмыкнул князь.
        - Откуда знаешь про крайнов? - небрежно обронил господин Стрепет.
        - Видел, - отрезал Обр.
        - Позволь узнать, где?
        - По ту сторону гор.
        - Так-так. И какие они?
        - Разные. Такие… с крыльями.
        Господин Стрепет вздохнул, изящно повернулся к князю.
        - Боюсь, наш юный друг слегка… э… фантазирует.
        - С меня довольно! - отрезал Донат. - Выбирай: петля на шее или клятва верности мне? Крест поцелуешь, а потом на крови и оружии, как у вас в Усолье принято.
        «Клятва на крови - дело серьезное, - подумал Оберон, - однако вынужденная клятва в счет не идет. Мне бы только Змея выручить».
        «Мечтает обмануть, - подумал князь, - ничего, приручу. Сначала прикажу следить, а потом сам обсидится, уходить не захочет».
        Виделись старому Донату какие-то заманчивые картины: не то отряды боевых волков, на ходу рвущих горло коням противника, не то соколы-гонцы, быстрее ветра переносящие донесения.
        - Не согласишься, - добавил он, - коня твоего прежде тебя велю порешить. Все равно он порченый. Других седоков не признает.
        - Для таких, как он, клятвы - пустой звук, - скромно заметил господин Стрепет.
        У Обра потемнело в глазах. Палач, повинуясь кивку князя, затянул петлю немного туже.
        - Чтоб вас всех подняло и прихлопнуло! - прохрипел Хорт - и тут же все вышло по его слову.
        Белое полотно шатра надулось тугим парусом, под ружейные щелчки лопающихся веревок треснуло пополам и, взметнувшись над центральным столбом, исчезло с глаз долой. Взорам внезапно оказавшейся под открытым небом компании открылась дивная картина. По всему лагерю бились по ветру белые крылья шатров, рвались веревки, вопило и носилось в одних подштанниках, пытаясь изловить улетающее имущество, княжеское войско.
        Всему виной был бодрый табунок небольших смерчей, вовсю резвившихся в княжеской ставке.
        Обр туда не смотрел. Замутненному взору мерещился некто могучий, стоящий в тени между палатками и лесом. Старший брат. Герман. Человек шагнул в вытоптанный круг палатки, по пути утратив широченные плечи и гриву черных волос. Варка! Лицо у него было вдохновенно-задумчивое. Прислушивался к чему-то великий травник, будто пел без голоса, про себя.
        - Я же говорил, - назидательно заметил он, - коней красть нехорошо. Убить могут. Отдохните, ребята!
        Петля нестерпимо впилась в шею, но руки вдруг оказались свободны. Оберон тотчас же освободился и от веревки. Оба его конвоира и палач смирно лежали на земле, силились что-то сказать, но только глаза таращили.
        - Били? - спросил Варка.
        Обр помотал головой.
        - Тогда до утра полежат - и хватит. Поклон тебе от Маркушки.
        - Ты помог ему? - хрипло обрадовался Обр.
        - Да. Немного. На скорую руку. Пришлось срочно смываться. С тамошней колокольни прыгнул. Видели меня, нет ли, не знаю.
        - Зачем? - перепугался Оберон, слишком поздно вспомнив, что повенецкие трущобы - место опасное.
        - Тебя, дурака, спасать торопился. Пошли отсюда!
        Взглянув на лагерь, где вопли начали стихать, Варка слегка шевельнул пальцами правой руки. Вихри забегали резвее. Над Гнилым Кутом медленно взбухала темная туча, грозящая разродиться дождем и градом.
        Одолевая бешеный ток воздуха, Обр пробился к Варке. Барабан повалился и укатился с веселым грохотом. Князь каким-то чудом усидел на своем стуле. Господина Стрепета со стула сдуло, но он быстро поднялся, невзирая на ветер, выпрямился во весь рост и, не отрываясь, смотрел на Варку. В голубых глазах стояли слезы.
        - Крайн, - выдохнул он, - настоящий! Я думал, их больше нет. Думал, никогда не увижу. Ведь ты крайн? Какого ты рода?
        - Ар-Моран, - тихо ответил Варка.
        - Белый крайн, господин утра, - самозабвенно шептал господин Стрепет, - Ар-Моран. Из облакопрогонников. Конечно, владыка ветра.
        Внезапно выпрямился, принял позу, исполненную достоинства.
        - Я чувствую, что обязан представиться. Аликсан Стрепет, десятый потомок Ательстана Стрепета Ар-Эглис, прозванного Изгнанником, серого крайна, владыки теней и тумана.
        - Нынче говорят просто «хозяин».
        - Пусть так, - немедленно согласился господин Стрепет. - Умоляю, не покидай меня! Ты же видишь, я ваш. Дай мне крылья!
        - Что? - Ивар Гронский Ар-Моран вздрогнул, поморщился, будто в его музыку вкралась фальшивая нота.
        Обр встал так, чтоб прикрыть его от выстрелов из лагеря, хотя им там было не до стрельбы. Да и на князя поглядывал с подозрением. Как пить дать, у него опять нож припрятан. Но князь пока к ножу не тянулся. Сидел тихо, щурился от ветра, с жадностью наблюдая за происходящим.
        - Крылья! - настойчиво повторил господин Стрепет. - Я крайн по крови. Но знаю: крылья может даровать только другой крайн. Я даже готов был отправиться за горы, если бы был уверен, что хоть один крайн еще жив. Прошу тебя, умоляю! Дай мне крылья!
        - Не вздумай! - прошипел Обр, надеясь, что его громкий шепот будет услышан за воем ветра. - Это тот самый гад! Повелитель!
        Ивар глянул на него строго. Мол, не влезай.
        - Зачем вам крылья?
        Казалось, господин Стрепет потрясен глупостью вопроса.
        - Но… Тебе ли не знать. Сила крыльев. Я собирал эти знания по крупицам, перечитал множество книг, расспрашивал людей, часто очень старых и не всегда разумных… Сила крыльев! Высокая власть над всем тварным миром. Я должен обладать ею по праву рождения.
        - Ага, - сказал Ивар, - ладно. Дать не трудно.
        - Не надо! - простонал Обр, но чокнутый травник уже выпрямился, стал серьезен. Даже ветер немного улегся.
        - Аликсан Стрепет, раскрой свои крылья!
        - Ты чего наделал, козел крылатый? Он же теперь… - заорал Обр и осекся.
        Господин Стрепет стоял столбом, блаженно прикрыв глаза, но никаких крыльев за его плечами не наблюдалось. Ни серых, ни белых, ни оранжевых в крапинку. Никаких.
        - Дать не трудно, - сказал Ивар Гронский Ар-Моран, крайн из белых крайнов Пригорья. - Главное - суметь принять!
        - Не может быть! - возопил господин Стрепет таким тонким и отчаянным голосом, что даже Обру стало его жалко. - Не может быть! Я крайн!
        - Как видно, нет, - с сожалением вздохнул Ивар. - Пошли, разбойник, коня твоего поищем.
        - Повремените, юноша!
        - Это еще кто? - тихо спросил травник у Обра.
        - Донат, князь Повенецкий.
        - Весьма приятно было познакомиться, - слегка поклонился вежливый Ивар, избегая смотреть в ту сторону, где, скорчившись на земле, обняв себя за плечи, на которых так и не выросли крылья, рыдал Аликсан Стрепет, Повелитель пешек. - Однако нам пора!
        - Хочешь хороший совет на прощание? - влез в куртуазную беседу с князем мстительный Обр. - Вот этому доверять нельзя. Это он мне нож подсунул и тебя убивать послал. Там целый заговор, кучу народу этот гад запутал.
        - Зачем предупреждаешь?
        - Да вот я такой, люблю, чтоб все по справедливости.
        - Нет, парень, ты потому меня предупреждаешь, что знаешь - тем оврагом мы с тобой навек повязаны. Коли без позволения своего господина ко мне на службу не желаешь, я место при себе господину твоему предложу. Хм. Сила крыльев. Станешь служить мне, крайн?
        - Крайны служат только своим крыльям. И потом, я человек смирный, - усмехнулся Ивар, - пользы от меня вам будет мало. А вот этого не надо. Это вы плохо придумали!
        Буйные вихри слились в один. Черный смерч поднялся, уперся в тучу. Начался дождь. Вперемежку с каплями на землю посыпались крупные градины.
        - Если вы задумали нас захватить, опять же не советую, - хмыкнул Обр, - это еще цветочки. Вот возьмет, споет твоему войску колыбельную, так ты их до осени не разбудишь!
        - Я слишком давно у власти, - заметил нисколько не смутившийся князь Донат, - должен продумывать все возможности. А как насчет военного союза?
        - Войной у нас не интересуются. Торговля там какая беспошлинная или дорогу через перевал совместно починить - это пожалуйста, милости просим. Присылайте посольство. Только я всего лишь скромный травник, государственными делами не занимаюсь.
        Смерч опал, дождь рухнул на разоренный лагерь сплошным потоком, в котором мгновенно исчезли опасный мальчишка Оберон Хорт и его странный хозяин.
        Старый князь тяжело поднялся, взглянул на скорчившегося Аликсана и пошел искать укрытия, хотя был уверен, что этот дождь ненадолго.
        Глава 22
        На то, чтоб верхом добраться до Пригорья, Обр потратил две недели. Варка проводил его до границы, до Привратной крепости, оставил там втихую позаимствованную у князя Доната лошадь и упорхнул, пробормотав что-то про злосчастную госпожу Евгению из Сенежа, которая, мол, со дня на день ожидает тройню.
        Ну, летом и верхом - совсем не то, что зимой и пешим ходом. Свободная от снега дорога оказалась торной и вполне оживленной. Оберон обогнал целых два обоза и недалеко от Столбцов, на пустоши, заночевал вместе с третьим, встречным. Торговые люди за деньги и покормить из своего котла были готовы, и с собой в дорогу дать. Обр заново узнавал Змея и был так доволен, что не сердился, даже когда тому приходила охота показывать характер на узкой дороге на краю пропасти.
        Пригорье встретило их запахом скошенной травы и зацветающего кипрея, разомлевшим от жары летом.
        Змей был счастлив. Вожак объявился, наконец, и привел его в страну-мечтание, со сладкой водой в ручьях, с высокой, по грудь травой, с двумя добрыми и глупыми кобылами, которые смотрели на Змея как на какое-то чудо. Для полного счастья было даже с кем подраться. На лугу, который Змей решительно начал считать своим, время от времени объявлялся белый жеребец, с людьми, может, и более покладистый, но с конями такой же, как Змей - гордый и наглый.
        Оберон счастлив не был. В комнате с белым пологом, с запахом цветов и свежего ветра было слишком тихо для живого жилья.
        Молодец, разбойник! Здорово распорядился, как настоящий Хорт. Что важнее, конь или жена? Ясное дело, конь! Пока он возился, добывал коня, Нюська медленно ускользала туда, где земные голоса уже не слышны. Обр и говорить с ней перестал. Только слушал, дышит еще или нет. Кажется, дышит. Лицо спокойное, даже радостное. Кто знает, в каких краях блуждает ее счастливая душа.
        Он уже ненавидел эту тихую чистую комнату. Цветы бы хоть выкинуть. А то воняет, как на кладбище в Больших Солях. Но как выбросить цветы, которые растут прямо из пола? Выдрать, чтоб и звания не было!
        Фиалки и дикие розы спас Варка, явившийся с голубем на плече. Он очень спешил. Срочно позвали в Стрелицы. Обр даже обрадовался, что можно уйти хоть на время. Сам себе был противен, но обрадовался.
        Варка, может, потому и позвал, что понял, как ему худо.
        С Нюськой осталась печальная Жданка, неделю сидевшая в замке как узница. Летать ей дозволялось только над горами, а приближаться к людям воспрещалось наотрез.
        В Стрелицы прыгнули, как всегда, прямо от замка, вышли у деревенского колодца и скорым шагом, почти не отвечая на почтительные приветствия, направились к новой избе в том конце, что был отстроен после пожара.
        В чистой широкой горнице на лавке лежал старик, совсем седой, выцветший, как старая рубаха, но на вид еще крепкий. Поглядев на длинное, распростертое на лавке тело, Обр подумал, что в молодости этот дядька был и высок, и силен. Рядом суетились женщины всех возрастов: от бодрой старушки до совсем мелкой, едва переваливавшейся на пухлых ножках девчонки. Видно, семья у старика была большая.
        Варка опустился на колени перед лавкой, поднял и подержал тяжелую костистую руку, повернулся к Обру.
        - Быстро беги к отцу Антону, скажи, дед Лука отходит.
        - Какому отцу? - не понял Оберон. Откуда тут отец Антоний из Повенца, суровый встречный, с пути свернуть не дающий?
        - Балда! Церковь видел? Вот туда и беги.
        Обр, наконец, сообразил, что значит «отходит». Лицо деда было таким же спокойным, до конца бестревожным, как у Нюськи. Стиснув зубы, он бросился прочь. До церкви долетел в пять минут, с разгону ворвался в приоткрытую дверь. Свечи не горели, было полутемно и пусто.
        - Отец Антон! - наудачу заорал Обр.
        - Ну что ты надрываешься? Неужто опять пожар?
        Откуда-то сбоку выполз скрюченный старичок в ряске. Такой же седой и ветхий, как тот, что остался в избе.
        - Дед Лука отходит. Господин Ивар приказали идти скорее.
        Ссылаться на господина Ивара в Пригорье и его окрестностях было очень удобно. После этого никто уже никаких вопросов не задавал.
        Но старичок оказался упрямый. Или, может, малость глуховат.
        - Что ж господин Ивар сам не пришел?
        - Да он там, это… - разъяснил Обр и напомнил: - Он велел, чтоб скорее. Там уже бабы воют.
        - Ничего, не бойся! Дождется меня Лука. Устал он, конечно. Устал. Пора и отдохнуть.
        Старичок оказался не только глуховат, но и подслеповат. Долго копался, ощупью, трясущимися руками собирая какие-то нужные в его деле вещички, потом прихватил стоящую у двери клюку и ушел. А Оберон остался. Возвращаться в эту проклятую горницу у него не было сил. Авось не убьют там Варку. Все свои, пригорские.
        Церковь была почти такая же, как в Малых Солях, только поменьше и вся деревянная, из светлой легкой сосны. Из купола падал широкий столб света. Обр лег на пол и принялся смотреть вверх. Побыть бы снова маленьким галчонком. Этот, которого он во время облавы заколол, тоже, небось, ребенком был. В рубашонке бегал, мамку звал. И тот, которого на повозке по башке кистенем шарахнул, и тот, которого багром. Их тоже, наверное, матери как-нибудь ласково называли. А у Матвея из Малых Солей, который совсем зря подвернулся, у того у самого дети.
        - Ну че мне делать? - спросил Оберон. - Не галчонок я. Коршун. Даже хуже. Коршун хоть сам выбирает, кого когтить, кого помиловать. А мной-то всю жизнь вертели, как тупым палашом. Нож - он и есть нож.
        В крови по самую рукоятку. Что я, такой, могу для нее сделать? Что бы ни делал, только хуже выходит.
        Теплый солнечный свет лежал на лице. В луче плясали пылинки. Тихо было в Стрелицкой церкви. Даже с улицы ни звука не слышно. Завыть, что ли? Да, как же. Не в лесу, небось. Щас этот дедок вернется и наорет. Скажет, что нельзя тут валяться. Обр встал, но уходить не хотелось. Прошелся вдоль иконостаса, пытаясь догадаться, что ж такое и зачем нарисовано. У одной иконы заметил подвешенный кораблик. Моление за тех, кто в море. Надо же, до моря и за неделю не доберешься, а кораблик висит.
        Кроме кораблика, здесь же на шнурочках были подвешены разные цацки. Вроде как подношения по обету. Колечки, сережки. Небогатые, особому богатству тут взяться неоткуда. Оберон тронул пальцем одну сережку. Цацки закачались, зазвенели тихонько. А это что такое. Тоже серьга? Да вроде нет. Никакого крючка или шпильки незаметно. На руке тоже носить нельзя. Кольцо с кольцом. Одно золотое, другое серебряное. Сцеплены друг с другом, как звенья цепи. Странная штука. Должно быть, и вправду кусок дорогой цепи. Пожадничал кто-то всю жертвовать. Обр взял цацку в руки, чтоб рассмотреть поближе, слегка потянул, проверяя на прочность - и цепочка распалась. Серебряное звено осталось у него в руках, золотое покачивалось на шнурочке. Дурак. И тут все испортил. Оберон попробовал соединить их снова, но не тут-то было. Кольца были сплошными, гладкими.
        За спиной раздался тихий кашель, шуршание, перестук клюки. Как всегда, не везло. Отец Антоний вернулся в самый неподходящий момент. Сейчас начнется.
        - Я ничего не брал, - громко сказал Обр, - только смотрел.
        - Отошел Лука наш, - подняв на него туманные серые глаза, сказал отец Антоний. - Успокоился.
        Прошелестел, прошаркал к замершему у иконы Оберону.
        - Ну, что тут у тебя?
        Обр протянул ему раскрытую ладонь с серебряным кольцом.
        - Вот. Я ничего не делал. Чуть тронул, оно и развалилось.
        - Развалилось, говоришь?
        Отец Антоний снял шнурок с золотым колечком, посмотрел внимательно.
        - Это Степка-бродяга принес. В благодарность за чудесное спасение. Все люди как люди, дома сидят, а его странствовать потянуло. Сначала по Тихвице в Малые Лодьи сплавлялся, а потом и вовсе в море ушел. Добро бы судно в Липовец плыло или еще куда. Так нет, понесло его за Сивер-камень, в само Ледовитое море. По-тамошнему оно Злым прозывается. Слыхал?
        - Слыхал, - вздохнул Обр.
        - Бури там, говорят, злющие.
        - Верно говорят.
        - Колечки-то эти ему по случаю достались. Черпанул ведром водички морской, мыть, что ли, лодку собирались, чтоб рыбой не пахло. Да неудачно, муть с песком со дна зацепил. Выплеснул, ан на дне два кольца ржавые, черные. Подумал, обрывок старой цепи. Хотел уж выкинуть, да подо ржой блеснуло что-то. Обстучал осторожненько, ржа да чернота отвалились. Ну, значит, повезло. Счастье привалило. Только потом на возвратном пути так их трепало и крутило, что он обет дал. Весной добрался наконец до дома и штучку эту в храм пожертвовал. А нынче опять из Бренны по Тихвице уплыл, голова непутевая. Как же ты их разнял? Они ж так мастером сделаны, одно в одном.
        - Не знаю, - пожал плечами Обр. Ему было не до тайн. В воровстве не винят, и на том спасибо. - Пойду я. Меня, небось, господин Ивар дожидается. Держи свою цацку!
        Старичок дрожащими пальцами отвел с лица седую прядь, посмотрел внимательно, колечко брать не спешил.
        - Вот что. Раз ты их разъять сумел, значит - твое. Значит, женишься вскоре. Невесте золото, жениху серебро.
        - Я женат, - отрезал Обр, - другой жены мне не надо.
        - Говорю - бери, - прикрикнул старичок. - Твое это!
        - Лекса, Александр, защитник липовый, ты тут заснул? Нас еще в три места звали!
        - Редко ты у меня бываешь, Ивар, - заметил старичок.
        - Так наши дела вам известны, - смущенно улыбнулся стоящий в дверях Варка. - Щас вон из Бренны примчались. В порту опять поножовщина, кого-то порезали сильно.
        - Ладно, иди уж, травник. Радость земная, свет поднебесный.

* * *
        Весь этот суматошный, нелегкий день, затянувшийся далеко за полночь, Обр нет-нет да и ощупывал кольца, припрятанные в кармане. В замок они вернулись только перед рассветом.
        Варка, бормоча: «Спать, спать, только спать», растянулся на подушках у камина, а Обр пошел наверх. Рыжей не было. Нюська лежала на высоко взбитых подушках. Волосы заплетены в слабые косички, руки с торчащими на запястьях косточками положены поверх одеяла.
        Оберон был настроен решительно. Он устал мучиться.
        - Нюсь, - сказал он, будто она еще могла его слышать. - Вот, смотри, чего я принес.
        Достал золотое колечко. На безымянный палец не подошло, оказалось велико. Пришлось надеть на средний. Свой же безымянный палец еле вбил в серебряный ободок. Мельком подумал, что снять уже не удастся. Крепко стиснул почти бестелесные лапки.
        - Слышь, Нюсь! Я, конечно, не князь, княжеский сын. Глаза у меня волчьи, рожа разбойничья и волосы не белые, но я… Для тебя я сделаю все, что захочешь.
        - Белые.
        - Что? Нюсь, ты…
        Дурочка смотрела на него и тихонько улыбалась. Чуть-чуть. Уголками губ.
        - У тебя волосы совсем белые. Бедный мой. Это из-за меня, да? Тебя долго не было? Ты за горы ездил?
        - Угу. Змея добыл. А тебе вот, колечко.
        - Это хорошо, что ты наши колечки вернул.
        - Наши?
        - Конечно. Разве не видно?
        - Ладно, пусть наши. Нюсь, ты, может, хочешь чего?
        - На солнышко бы, на вольный воздух.
        Обр, счастливый, что может сделать хоть что-нибудь, подхватил девчонку на руки, прошел насквозь три комнаты, выбрался на широкую площадку над пустошью. Он знал: в этот час здесь будет солнце. Солнце вставало из-за леса. Не было в нем нынче ни мутной желтизны, ни туманной красноты - одна яркая радость.
        - Я тебе кое-что показать хотела, - сказала Нюська, - ты поставь меня.
        - Упадешь, - заупрямился Обр, которому не хотелось ее отпускать.
        - Ничего. Поставь.
        Он послушался. Вспомнил, что девчонка босая - выбрал место с мягкой слабенькой травкой.
        Нюська покачнулась, уцепилась за него, но устояла.
        - Ты только не сердись, - прошептала она. - Вот!
        Громадные крылья, серые, нет, серебристые, нет, как туман, подсвеченный солнцем, встали над ними, закрыли и небо, и дальний лес, и сияющий восход.
        - Это… - У Обра вдруг закружилась голова. Закружилась сильно. Захотелось сейчас же сесть на землю, вот только Нюська за него держалась. - Это как?
        - Не сердись, - повторила Нюська, - господин Ивар не хотел меня оставлять. Ну там, в Кривых Угорах, а потом решил меня защитить - и вот. Дал мне крылья.
        - И ты молчала?
        - Только не сердись!
        - Я не сержусь, - очень осторожно сказал Обр, - я только понять хочу, почему молчала.
        - Я думала, ты тогда от меня совсем откажешься. Зачем я тебе такая… странная. И над Лебедиными девами ты смеялся.
        - И ты никогда даже не пробовала…
        - Только один раз. Помнишь, когда лавина.
        - А-а…
        - Только ты тяжелый очень оказался. А я не умею ничего. Плохо получилось. В конце мы, наверное, упали.
        - Очень хорошо получилось, - решительно сказал Обр, - если бы не ты, упали бы вместе с лавиной. Зачем же ты пряталась? Неужели тебе полетать никогда не хотелось?
        - Хотелось. Но ведь ты не можешь. Тебе обидно.
        Нюська больше не опиралась на Обра. Теперь он сам держался за нее. Крылья легко трепетали, тянули почти невесомую девчонку вверх.
        - Мне не обидно, - тихо сказал Обр.
        - Тут еще одно, - прошептала Нюська. Вид у нее был несчастный. - Ты знаешь, ведь крайны не умирают.
        - Да ладно! А зачем я за Варкой как пришитый хожу? Крайна можно убить, как и всякого другого. Хоть стрелой, хоть ножом, хоть пулей.
        - Убить, наверное, можно. Но если не от людей, а просто, когда срок подходит.
        - И что же тогда? - заподозрил нехорошее Обр. При разговоре о сроках сразу вспомнился белый от старости дед Лука.
        - Они улетают, - прошептала Нюська.
        - Куда?
        - Никто не знает. Улетают и не возвращаются. Господин Лунь рассказывал. И я… я тоже боюсь не вернуться.
        - Не вернуться? - стиснул зубы Обр. - Ну что ж. Все равно. У тебя такие крылья… Ты, вот что, давай, лети!
        Нюська смотрела на него во все глаза, цеплялась за него, но крылья тянули вверх.
        - Я без тебя не хочу. Я хочу с тобой!
        - Лети! - повторил Оберон Александр, разом отдав все, что у него было. - Лети, а я буду ждать. Всю жизнь буду ждать, если надо!
        И разжал руки. Нюська ахнула. Ее сейчас же унесло вверх. Стало видно, что солнце уже поднялось над лесом. Крылья сверкнули в его лучах и уверенно понесли хрупкую, почти невидимую фигурку над пустошью, над лесом, над легкими утренними облаками.
        Обр глядел вслед, но солнце слепило, застилало глаза слезами. Тогда он уселся у края обрыва и стал ждать.
        И правда, куда она денется? Полетает, полетает, вспомнит, что он тут сидит - голодный, немытый, нечесаный, - и вернется…
        Об авторе
        Мария Валентиновна Герус
        Родилась в 1966 году, в 1989-м окончила географический факультет МГУ, затем работала в обсерватории при кафедре метеорологии географического факультета. С 1994 года живет в с. Горелец Костромской области. Работала учителем, а затем директором сельской школы. Книги в жанре фэнтези начала писать для своих детей, которых у нее пятеро.
        В 2021 году в издательстве «Никея» вышла книга Марии Герус «Крылья».
        Об издательстве
        Живи и верь
        Издательство «Никея» работает для того, чтобы наши читатели стали счастливее, ощутили достоинство и глубину собственной личности. Творчество, вера, наука, психология, саморазвитие, семья - нам интересен мир во всем его многообразии. Мы обрели радость и полноту жизни в Православии и открываем пути к духовному росту, осознанности и внутренней гармонии.
        Наши книги помогут найти точку опоры, станут источником мотивации и вдохновения. Не бойтесь! Действуйте! Все получится!
        WWW.NIKEABOOKS.RUWWW.NIKEABOOKS.RU(
        ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ К НАМ В СОЦИАЛЬНЫХ СЕТЯХ!
        Интересные события, участие в жизни издательства, возможность личного общения, новые друзья!
        www.t.me/nikeabookswww.t.me/nikeabooks(
        www.vk.com/nikeabookswww.vk.com/nikeabooks(
        НАШИ КНИГИ МОЖНО КУПИТЬ В ИНТЕРНЕТ-МАГАЗИНЕ:www.nikeabooks.ruwww.nikeabooks.ru(
        МЫ БУДЕМ БЛАГОДАРНЫ ВАМ ЗА ОБРАТНУЮ СВЯЗЬ:
        • Расскажите нам о найденных ошибках или опечатках.
        • Поделитесь своим мнением о наших книгах.
        Пишите нам в редакцию по адресу: [email protected]
        ДРУЗЬЯ!
        Теперь все наши книги можно увидеть в книжном магазине издательства «Никея».
        Здесь можно спокойно их полистать, ведь порой так важно подержать книгу в руках, прежде чем решиться на покупку.
        А еще позволить себе выпить чашечку вкуснейшего кофе в уютном кафе.
        И прогуляться в окрестностях нашего книжного по старым улочкам Москвы.
        СЧАСТЬЕ - ЭТО ПРОСТО!
        Также здесь можно получить заказы, сделанные в интернет-магазине nikeabooks.ru. Доставка бесплатна.
        Надеемся, что теперь покупка наших изданий станет для вас еще проще и приятнее.
        АДРЕС:Москва, ул. Маросейка, д. 7/8, вход в красную дверь, код домофона 31 в, 3-й этаж.
        ПРИХОДИТЕ! БУДЕМ РАДЫ! ИНТЕРНЕТ-МАГАЗИН
        Все книги издательства «Никея» живут на сайте nikeabooks.ru
        Давайте знакомиться!
        Мы предлагаем:
        • приятные цены;
        • удобную доставку, в том числе международную;
        • комфортные способы оплаты;
        • дружелюбный сервис.
        Также на сайте вы найдете самую полную информацию о новинках, специальные акции и афишу мероприятий издательства «Никея».
        Мы поделимся с вами радостью и вдохновением, присоединяйтесь!
        notes
        Примечания
        1
        Кистень - холодное оружие, груз, соединенный цепью с рукояткой.
        2
        Цуг - упряжка лошадей, идущих по одной или парами одна за другой.
        3
        Дикуша - редкая птица, представитель тетеревиных.
        4
        Острога - трезубец для рыбной ловли.
        5
        Поярок - шерсть от первой стрижки овцы в возрасте семи месяцев. Поярковая шапка - однослойная или многослойная шапка полуовальной формы, сделанная из поярка.
        6
        Палаш - клинок.
        7
        Плавник - гладкие деревяшки, выловленные из моря и обработанные волнами.
        8
        Под микитки - под ребра.
        9
        Лодья - ладья в северных говорах.
        10
        Коч (кочь, коча) - собирательное название судов, на которых поморы ходили по северным морям.
        11
        Плаха - кусок расколотого пополам бревна.
        12
        Кивер - военный головной убор цилиндрической формы с козырьком.
        13
        Дранка - кровельный материал в виде пластин из древесины.
        14
        Карбас - парусно-гребное судно среднего размера.
        15
        Шелоник - южный, юго-восточный или юго-западный ветер, который может вызвать большую волну.
        16
        Морская Пучина - Кругом Глаза - сказочное существо из мифологии; образ моря, наделенного сознанием.
        17
        Обедник - теплый и сухой дневной юго-восточный ветер.
        18
        Путина - время массовой миграции рыбы; сезон, в течение которого проводится интенсивный лов рыбы.
        19
        Матица - часть невода в виде мешка, в который набирается пойманная рыба.
        20
        Снеток - мелкая рыба.
        21
        Кресало - приспособление для получения огня, закаленная стальная пластинка с мелкой насечкой.
        22
        Пищаль - общее русское название ранних образцов средне-и длинноствольного огнестрельного оружия.
        23
        Било - бытовой и сигнальный музыкальный инструмент, деревянная или металлическая доска, по которой ударяли молотком или палкой.
        24
        Конторка - письменный стол для работы стоя или сидя на высоком стуле.
        25
        Поставец - 1. Разновидность невысокого шкафа с полками для посуды и других хозяйственных принадлежностей. 2. Подсобный столик, на который ставились принесенные из кухни кушанья до подачи их к столу.
        26
        Каземат - укрепленное сооружение или сводчатая камера в форте.
        27
        Онучи - часть обуви, обвертка на ногу, замена чулок, под сапоги и лапти, длинная, широкая (около 30 сантиметров) полоса ткани.
        28
        50 саженей - 106,68 метра.
        29
        Бочаг - расширение и углубление русла небольшой реки, озера, болота.
        30
        Порхалище - место с сухой почвой, где глухари, тетерева, рябчики и куропатки купаются в пыли, чтобы избавиться от паразитов.
        31
        Ветровал - деревья, полностью поваленные сильным ветром.
        32
        Пестун - медвежонок старше года, оставшийся при матери.
        33
        Дудник - лекарственное зонтичное растение.
        34
        Шуга - рыхлая масса льда.
        35
        Волглый - влажный, сырой.
        36
        Верфь - место постройки и ремонта судов.
        37
        Киноварь - ртутный минерал красного цвета, применявшийся в качестве красной краски.
        38
        Палаш - рубяще-колющее оружие, имеющее широкий длинный клинок и рукоять в форме плетеной корзины.
        39
        Бердыш - широкий длиннодревковый топор с лезвием в виде полумесяца.
        40
        Ристалище - площадь для гимнастических, конных и других состязаний (ристанья), а также само состязание.
        41
        Гарда - часть холодного оружия между лезвием и рукоятью, защищающая руку.
        42
        Пожня (пожень) - луг, место покоса.
        43
        Будыль - сухие стебли крупного травянистого растения.
        44
        Камча (дамаст) - шелковая ткань с рисунком, образованным блестящим атласным переплетением нитей на матовом фоне.
        45
        Рында - почетное звание оруженосца и телохранителя московских царей.
        46
        Доезжачий - старший псарь, распоряжающийся собаками во время охоты.
        47
        Пенька - грубое волокно, полученное из стеблей конопли.
        48
        Припай - вид неподвижного льда в морях, океанах и заливах вдоль берегов.
        49
        Кираса - доспехи, предохранявшие грудь и спину воина, состоящие из двух пластин, выгнутых по форме тела и соединенных пряжками между собой.
        50
        Пазори - северное сияние.
        51
        Волоты - мифическая раса могучих великанов.
        52
        Верболаз (верболоз) - верба, ива.
        53
        Ветла - вид ивы с узкими листьями.
        54
        Назола - 1. (диал.) тоска, печаль; 2. (диад.) навязчивый, надоедливый человек.
        55
        Конек - ребро скатной крыши, защищает и служит украшением.
        56
        Зыбка - подвесная колыбель, кроватка для младенца.